«Театр про любовь»

Театр про любовь (fb2) - Театр про любовь [сборник] (Радзинский, Эдвард. Сборники) 808K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдвард Станиславович Радзинский

Эдвард Радзинский Театр про любовь: пьесы

Чуть-чуть о женщине

Часть первая

Голоса в затемнении.

Женский. Мама… мама…

Мужской. Катастрофа… катастрофа…

Женский. Мама… мама… катастрофа… Катастрофа… Мужской. Прекрасно… прекрасно… мама… мама… Третий голос. Это дикторы радио разминают голоса перед выходом в эфир.

Команда. Выход в эфир.

Мужской…передаем последние известия… Женский…вести с полей.

Мужской…тысяч тракторов выехали сегодня на поля.

Звук радио выключается. Освещается купе поезда. Это спальный вагон на двоих. В купе входит Женщина и выключает радио. Она стоит посреди купе и молча смотрит перед собой.

Она (в зал). И долго вы будете меня разглядывать?.. Ну, женщина, руки, ноги. (Со сдержанной яростью.) Вот вы такая милая, молодая. Вам бы в парке с любимым юношей целоваться… А вы, почтенный отец семейства, весь в помыслах о завтрашнем футболе. Вам бы храповецкого сейчас, а вы здесь подыхаете с тоски по повелению супруги. (Усмехнулась.) А совсем неплохо было так начать… а уж потом им прочесть лекцию о морском дне… Я привыкаю разговаривать вслух. (Включила радио)

Мужской…Два – один. С таким счетом динамовцы Москвы на своем поле нанесли сегодня поражение столичному «Торпедо».

Женщина садится и молча слушает радио.

Женский. По родной стране. Сегодня в посольстве Швеции состоялось вручение премии Нордстона за исследования в области…

Радиодиктор поезда (прерывая передачу). Граждане пассажиры, до отправления нашего поезда остается три минуты. Просьба к провожающим выйти из вагона, а отъезжающим занять свои места.

Женщина. Они заняли.

Радиодиктор. Граждане провожающие, не забудьте передать билеты отъезжающим.

Женщина. Они не забыли.

Женский голос по радио (продолжает читать последние известия). В заключение был устроен обед в честь нового лауреата.

Мужской. Погода.

Женский. Тепло и сухо было сегодня на Черноморском побережье Кавказа, в Крыму…

Женщина выключила радио. Дверь купе открывается, и входит Пассажир Это человек лет тридцати.

Пассажир Можно?

Женщина. Что поделаешь…

Молчание.

Пассажир. Чуть не опоздал. Не беспокойтесь, я уже попросил проводницу, меня переведут в мужское купе.

Она. Спасибо.

Молчание.

Пассажир Курите?

Она. Сейчас не хочу.

Пассажир. А я, пожалуй, пойду подымить… Или нет, потом пойду. (Засмеялся.) Нерешителен в мелочах.

Она (насмешливо). Вероятно, в крупном…

Пассажир. В крупном тоже нерешителен. (Включил радио)

Радиодиктор поезда. Граждане пассажиры, в нашем поезде имеется вагон-ресторан. Он расположен в шестом вагоне…

Женщина сделала рукой движение, обозначающее просьбу выключить радио. Пассажир понял, кивнул, выключил.

Пассажир Вы жили в этом городе?

Она. Почему?

Пассажир. Когда приезжаешь в город, где жил прежде, всегда много надежд. Поиски пошлого. Надеешься встретить кого-то… Надеешься… Но все оказывается не так, и оттого уезжаешь вот в таком дурном настроении.

Она. У меня просьба. Устройтесь побыстрее. Я устала. Я хочу спать.

Пассажир. Вы счастливая. Я плохо сплю в поездах.

Она. Я тоже. Но я надеюсь…

Пассажир. А я жил в этом городе. Мы с вами даже учились в одном университете и даже жили в одном общежитии…

Она. Я вас не помню.

Пассажир. Я так и думал. Я всегда был незаметным… Хотел быть заметным, но не сложилось. Однажды я стоял в коридоре и дымил, а вы проходили мимо. Вы спросили у меня пробочник открыть шампанское. Вы были вся в белом. В тот день вы выходили замуж…

Она. Я вас не помню.

Пассажир. Я никогда не ездил в таких вагонах. Дороговато. Но других билетов не было. (Берет со стола листок, который положила Женщина. Прочел.) «Праздничная анкета». Позволите посмотреть?

Она. Вы уже смотрите.

Пассажир. Страна увлекается анкетами. Есть все виды анкет, даже, оказывается, праздничные есть. (Читает) «Имя-отчество».

Она. Вы собираетесь отвечать?

Пассажир. Да. В ожидании проводницы. Отвечая на анкету, всегда хочется быть остроумным. А это исключает правду. Поэтому за себя я никогда не решился бы отвечать, а вот за вас…

Она. Вы много говорите.

Пассажир. Это у меня с детства. Итак, анкета: семейное положение… конечно, разведены.

Она. А это почему?

Пассажир. А это – у вас в глазах. Но даже не глядя в глаза, я бы все равно так подумал. Потому что вы вышли замуж за сверстника, даже хуже – за однокурсника. Эти браки непродолжительны… Но, вероятно, вы хотели встретить его в этом городе…

Она. Отчего же мне хотеть его встретить, если я с ним развелась, как вы говорите?

Пассажир. А это оттого, что без него вам не живется лучше… Но вы его не встретили и печальны.

Она. Вы ничего не знаете! Вы ничего… (Успокоилась. Насмешливо.) Я не могла хотеть его встретить хотя бы оттого, что он не знал, что я сюда приезжала.

Пассажир. Мало что он не знал… Он должен был почувствовать. Это потрясающая женская логика.

Она. Вы упоенно болтаете. И при этом с таким восхищением слушаете самого себя… Он не мог почувствовать это, потому что он живет на маленькой станции Клин. И я хочу спать.

Пассажир. Я будто слышу ваши семейные сцены. Это не предусмотрено в анкете, но я вам о них тоже расскажу.

Она (яростно). Вы не боитесь, что я вас возненавижу чуть раньше, чем вы уйдете в новое купе?

Пассажир. Что поделаешь?.. Я по натуре – просветитель. Мне полагается терпеть. Дикие племена, например, обожали кушать своих просветителей. Интеллигентные люди поступают, конечно, иначе. Но тоже, знаете, не сахар… Позвольте мне рассказать про вас. Вы знаете, я не буду ждать проводницу, я сам удалюсь в поисках купе, как только ошибусь. В любом пункте. Вы позволите мне рассказать про вас? Это для меня важно. Итак…

Она. Хорошо, что вы сами просите и сами себе разрешаете.

Пассажир. Итак, брак однокурсников. Нет отношений мужчины и женщины, потому что нет тайны. Есть два приятеля: какой-нибудь Петя и какая-нибудь Валя. Они все знают друг о друге. Более того, они все время соревнуются. Они все время считаются, как положено сверстникам. И никто не хочет уступать. Это больше похоже на совместный турпоход, чем на брак. Кроме того, они молоды, и им кажется, что все это – временно, что самое прекрасное и самое главное у них еще впереди. И они полны ощущения несерьезности этого брака, и они не боятся его разрушать. Они – смелы.

Она. Вам придется уйти. Все это не так! Главное – это когда после его восторгов, после его жажды встреч она вдруг понимает, что он уже не рад ей. Она сидит, беременная, с глупым животом, и видит, что ему с ней скучно. Ему, который летел, который бросал все, чтобы быть с ней. И вот он с нею и не рад. И притом она все время чувствует, что он врет. И поэтому говорит с ней каким-то новым, льстивым, омерзительно ласковым голосом…

Пассажир. Вы даже сейчас считаетесь. А как же ему не врать. Его зовут приятели, или, наконец, ему просто нужно побыть одному. Это иногда необходимо – побыть одному. А нельзя, потому что он все время натыкается на ее обиженный взгляд: «А может быть, ты хочешь уйти? Ну конечно, уходи. Ведь ты свободен». И дальше идут скандалы, и, чтобы уйти без скандалов, он врет ей, что уходит на работу. На работе он врет на случай, если она туда позвонит. Далее он врет… Он весь опутан этим враньем. И он все время попадается. И умирает от унизительности этой лжи, а она сходит с ума от подозрений. А дальше – быт. Быт, где все преувеличено. Где все пахнет шекспировской драмой. Кухонной шекспировской драмой. Он всегда покупает не ту колбасу и забывает принести сыр. И когда она узнает об этом преступлении, она кричит в восторге обиды: «Единственно, что мне осталось в жизни, – это сыр. И ты, конечно, забыл его купить. Потому что ты помнишь только о себе…»

Она. Вы давно развелись?

Пассажир. Как и вы… тогда же.

Она. Зачем вы жили с ней, если все так плохо вспоминать?

Пассажир. Вспоминать об этом мне прекрасно. Как и вам. Есть прекрасная грусть в близко придвинутом прошлом.

Она. Я не так спросила. Зачем же вы жили с ней, если вам было так плохо?

Пассажир. Как и вы. Я ее любил.

Она. А что вы называете любить?

Пассажир. Это когда все время хочется плакать. Это очень страшно. Вот в мире существуют беды, огорчения, обиды и т. д. И вот все эти «неприятности» можно представить в виде одной равнодействующей – в виде одного длинного лезвия, направленного острием против нас. Люди нормальные обычно к нему боком стоят, чтобы обойти свои беды, не напороться. А вот она… та, которую любишь, к этому лезвию всем телом стоит. Глупая и нелепая. Во всяком случае, так тебе всегда кажется. Потому что когда человека любишь, кажется, что он не такой, как все, что он совсем беспомощный, что ему все время грозит опасность, и оттого вечером, после работы, всегда бежишь домой, и все время страх, что с ним что-то, что у тебя его отнимут… И однажды этот страх проходит. Это значит, что все кончилось. (Шепотом) Я, наверно, скоро буду бояться за вас.

Она. Вы идите.

Пассажир. Я очень скоро буду бояться за вас.

Она. Ну идите, идите.

Пассажир. Я уйду, а потом буду бежать по вагонам обратно. Я потеряю вас сегодня, я обязательно вас потеряю.

Скрип тормозов. Остановка поезда.

Она. Почему остановились?

Пассажир. Это маленькая станция Клин.

Она. Я не знала, что тут останавливается…

Пассажир. Знали. Вы так ждали эту маленькую станцию… Поднимите занавеску. Он там стоит. Он пришел. Он вас ждет. Он там! Он там! Клянусь! Он там!

Она вскакивает, поднимает занавеску и молча стоит у окна. Ее плечи вздрагивают.

Она…Не надо было так…

Пассажир положил руки ей на плечи.

(Жутко монотонно) Не трогайте меня. Я вас прошу… не надо… Я вас прошу. (Зло, почти кричит) Прошу!

Он убрал руки. Молчание. Поезд тронулся.

(Повернулась и засмеялась. Спокойно) Все, что вы рассказали, – это слишком просто. На самом деле все иначе.

Пассажир. А как?

Она. А вот этого я вам не скажу. Вы не поймете. А сейчас идите.

Пассажир. Куда?

Она. Я не знаю. Вы потом вернетесь. А пока идите. Пассажир. Мне с вами проститься?

Она молчит. Он уходит. Входит Проводница.

Проводница. Чай пить будем?

Она. Нет. Здесь едет товарищ, который просил его перевести в другое купе.

Проводница. Меня никто не просил.

Она. Значит, хотел попросить.

Проводница (вдруг заулыбалась). А я вас узнала. Я для вас кого хочешь переведу. А вы сейчас в каком кино снимаетесь?

Она. Название не придумали.

Проводница. А конец хороший? Я не люблю с плохим концом.

Она. Я тоже. Конец хороший. Спокойной ночи!

Проводница забирает вещи пассажир а, уходит.

Так… Теперь я все равно не засну. Раз, два, три, четыре… Сто белых слонов… Надо что-то придумать. (Берет анкету. Читает) «Самый страшный случай, произошедший с вами в детстве, в молодости, в зрелые годы»… Как стыдливо… «в зрелые годы». Самый страшный… Это когда меня привели в детский сад, и я увидела, что там все одинаково – тумбочки, кровати и дети. И тогда я впервые поняла, что такое «не дома». Я стала бунтовать.

Стук в дверь. Она молча сидит и смотрит перед собой. Снова сильный стук. Голос проводницы: «Чего расстучались? Люди отдыхать легли…» Голос пассажира: «Но я здесь нахожусь». Голос проводницы: «На четырнадцатом месте теперь находитесь… Люди нагулялись, уже спать легли, а вы все…» Голоса удаляются.

Он говорил неправду. Я забыла все плохое. Я помню только, что был рай. Это были ссоры – в раю. Мой первый, мой милый, мой мужчина, мой муж. Как все просто – во всем мире был человек, который был мой. А сейчас нет, вот и все… (С усмешкой). Не трогайте первых браков. Это браки детей. Их легко уничтожить. Дети все преувеличивают. Взрослые умеют прощать. Они знают, что все в мире объяснимо. И измены тоже. А для детей – это конец. Как правило – конец. Будьте милосердны! Не трогайте первых браков!

Когда ты ушел… У них у всех был чужой голос. Они были чужие. И я никак не могла понять, как можешь ты, если у нее чужой голос. Теперь я научилась. Я тоже теперь могу. Я стала взрослой. Я не заметила этих лет, потому что я все время ждала. Ждала, когда ты вернешься, когда все закончится. И я ложилась спать и верила, что проснусь – и все будет как прежде.

Тихий стук в дверь. Снова стук.

Не надо стучать… Не надо стучать…

Голос проводницы: «Вам просили передать снотворное. Сказали, что без этого вы не заснете».

Затемнение.

Ее квартира. Она в халате. На полулежат чемоданы – она только что приехала. Звонок телефона. Во время разговоров по телефону ее собеседники могут быть видны, а могут быть просто слышны их голоса.

Она (взяла трубку). Да!

Мужской голос. С приездом! Я хотел подъехать на вокзал. Встретить. Но…

Она. Ага…

Мужчина. Как ты доехала? Что ты молчишь?

Она. Я не молчу.

Мужчина. Ты будешь сегодня на работе?

Она. Да, зайду на полчасика.

Мужчина. Значит, я тебя жду. До свиданья!

Она повесила трубку, подошла к зеркалу. Молча смотрит в зеркало. Снова звонок телефона.

Она. Это наверняка на целый час. (Взяла трубку.) Алло!

Голос подруги. Приехала?

Она. Да. (Усаживается поудобней.)

Подруга. Как ты жила?

Она. Жила.

Подруга. А вообще?

Она. Жила. Опять меня приняли за эту актрису. Подруга. Ты стала похожа на нее до неприличия. Она. Это разнообразит мою жизнь. Все-таки актриса, в кино снималась, а не какой-то там ученый. Ну, а как ты?

Подруга. Я бы сказала хорошо, но сегодня не первое апреля. Медаль-то носить можно?

Она. Она несколько похожа на консервную банку.

Подруга. А чего – на большой цепи.

Она. Как собачка с выставки.

Подруга. А я вчера вещала о тебе в «Последних известиях». Надо же, так странно… Шмотки-то какие-нибудь привезла?

Она. Да, зонт я тебе купила.

Подруга. Я не поэтому… Видала?

Она. Кого?

Подруга. Ну, хорошо, хорошо…

Она. Нет, не видала.

Подруга. А зонт кружевной?

Она. Да.

Подруга. Что ты молчишь?

Она. Обдумываю. Хорошо бы сейчас выспаться, но нет смысла – через два часа на работу. Хорошо бы сходить в магазин, но опять же нет смысла. Потому что как только я зайду в магазин, в нем, согласно моему везенью, окажется очередь в полтора километра. И я пойду в другой магазин. Но там очередь будет в два и семь десятых километра. Тогда я вернусь в первый магазин. Но там уже ничего не будет. Тогда я разозлюсь на себя…

Подруга. Поскули, поскули, старая калоша! Портнихе звонила?

Она. Никто не подходит. Это значит – портниха отбыла на дачу, и я сижу без платья до сентября.

Подруга. За что я тебя люблю? За оптимизм… Серьезно, мне не нравится твое настроение. Я к тебе заскочу. Может быть, даже сегодня вечером. Ты куда-нибудь вечером…

Она. Никуда.

Подруга. А то мой чудесный, мой распрекрасный, кажется, выматывается в очередную командировку. И я от него отдохну неделю. В общем, при всех обстоятельствах – у меня в воскресенье выходной. Устроим девичник, без треклятых мужчин. Посплетничаем. Покурим. А ну их всех…

Она. Я люблю, когда ты ругаешься. (Вдруг) Пожалей меня.

Подруга. Пожалела.

Она (засмеялась). Ну вот и получше стало. А то я все сама себя жалею. Можешь еще пожалеть?

Подруга. Еще пожалела.

Она. Ну вот и совсем хорошо. Подожди… (Закурила)

Подруга. Закурила! Сволочь! Закурила! Мало хрипишь, старая рваная калоша!.. Ну, рассказывай, рассказывай, чем ты занималась в столице?

Она. Ну, сначала я читала лекцию в Политехническом. Слушали о морском дне, прямо скажем, невнимательно. Дремали. Потом был прием в посольстве. Ну, это отдельный рассказ. Навесили на меня эту медаль. Потом подошел ко мне милый человечек. Он оказался из Дома ученых, проводил Праздничную анкету

Подруга. Красивый?

Она. Кто? А, нет, приятный…

Подруга. Симпатичный.

Она. Вот-вот. А анкета глупая до трогательности… Ну, например, ваш любимый герой. Оказывается, у меня сейчас такового нет. Вот кто твой любимый герой?

Подруга. Василий Теркин. И еще Садко – богатый гость.

Она. «Какие качества вы больше всего цените в людях?» Опять не могу ответить. Это кошмар какой-то. И так ни на один вопрос. Потом я ехала в поезде и все думала: «Ну это же черт знает что такое!» Ведь раньше у меня были любимые герои: Айвенго, например, Пиквик. Раньше я задумывалась… А сейчас, весь этот последний год… Он как-то совершенно меня выбил. Ты пожалела меня?

Подруга. Пожалела, пожалела.

Она. Ты только успевай жалеть.

Подруга. Хорошо, хорошо. Я за этим слежу.

Она. Понимаешь, я поглупела с возрастом. Годы идут, и абсолютно нет никакого ощущения повзросления. Внутри мне по-прежнему десять лет. Но если бы это все на морде было видно. Был бы в этом какой-то толк. А то выглядишь на все свои, а внутри – дитя. Это ужас какой-то!

Подруга. И что же было в поезде дальше?

Она (засмеялась). Встретила очень забавного человека. Чудный, великолепный человек.

Подруга. Я так и знала. Голос у тебя нехорошо вибрирует. Ну и что же?! Что?!

Она. А вот этого я тебе не скажу. (Засмеялась.) Ничего!..

Подруга. Мне бы твой темперамент. Я бы горя не знала. Калоша, ты – романтик! Но влюбляться тебе не надо. Ты – не модная женщина. В этом году в моде женщина-подросток, с узкими бедрами, хилой спиной и маленькой грудью… Я тебя за это тоже пожалела. (Вдруг закричала.) Старая, рваная, глупая калоша! Я на днях читала на радио статью «Женщина на работе и дома». Это двое мужчин, которым нечего делать, провели исследование: один – в Ленинграде, другой – в Польше. И там разные любопытные цифирки…

Она. Это ты к моему приезду готовила?

Подруга. Отстань. Главный вопрос к бедным женщинам: «С чем вы связываете свое участие в общественном труде?» Тринадцать процентов ответили просто: «Хотим быть в коллективе». Это значит – просто хотят болтать на работе. Это – я. Семнадцать процентов хотят иметь материальную независимость от мужа. Это тоже я. Потом еще какие-то там разные проценты. А вот любят работу как таковую – менее одного процента. И вот ты, которая любишь работу как таковую. Ты, счастливая калоша, гневишь Бога плохим настроением. Да плюнь ты на все: «Медаль, квартира, морда в порядке». Если бы у меня была своя квартира, я никогда бы не вышла замуж, жила бы одна. Посуду мыть не надо…

Она. Одной жить трудно. Когда живешь с матерью или с мужем, есть кого обвинять в своих неудачах. Это большое преимущество, поверь. Ну, ладно, я уже радостная. Пока!..

Подруга. Да! Что я тебе звоню? Совсем забыла. Продаются чудесные австрийские сапожки: две пары. Ты богатая, лауреат. Купи себе, если захочешь.

Она. Я не захочу. Мне в деревню надо деньги посылать. Я письмо получила: венцы хотят к осени сменить, племянник в первый класс идет. Затем Евдокия замуж собралась – зубы починить надо. Они мне такое прекрасное письмо написали: «Слыхали, что вы уезжаете по заграницу». Это как по воду.

Подруга. Жаль. Таких сапог больше не будет.

Она. Сколько тебе нужно денег, я могу заложить песца.

Подруга. При чем тут я? Я объеду всех знакомых – соберу как-нибудь. Я хотела для тебя к осени.

Она. А! Ну ладно, я опаздываю на работу.

Подруга. Значит, договариваемся на девичник в воскресенье… Позови Галку, Жанку… Часиков на шесть?

Она. Только не надо никаких часиков. Я хочу хотя бы в воскресенье никуда не спешить. (Вешает трубку) Начнем становиться красивой. (Усаживается у зеркала)

Звонок.

Да.

Мужской голос. Слушай, мы как-то плохо поговорили.

Она. Почему?

Мужчина. Не знаю. Ну ладно. Ты когда придешь на работу?

Она. К двенадцати.

Мужчина. Только не опаздывай. А то ты все время опаздываешь. (Шутливо) Почему ты так опаздываешь?

Она. Это, наверно, потому, что мне не так хочется тебя видеть.

Мужчина. Ну хорошо, хорошо… Поговорим.

Гудки в трубке.

Она. Он предпочел это не услышать. Поразительно. Я не хочу с ним видеться, потому что чувствую, что он со мной не так уж хочет видеться. Но он звонит, а я иду… Или вот сейчас, мне не хотелось с ней разговаривать. Мне отвратительно, когда она называет меня «старой калошей». Мне не хочется устраивать девичник. Но я это сделаю. Это все оттого, что я не так живу. Раньше я была свободной и дерзкой, я начинала. От меня никто не ждал свершений, радость дебютантки. Теперь от меня ждут. Страх ответственности. Я уже не думаю о работе. Я думаю только о том, что обо мне скажут в связи с этой работой. Я не свободна… Я все переменю. Я клянусь! Все переменю. Боже, до чего потолстела! Все худею, худею и опять потолстела. Так… Попрыгаем… Попрыгаем… (Начинает делать гимнастику?) Попрыгаем… попрыгаем… (Бьют часы. Она останавливается. После паузы) Чудовищно. Прошел целый час в этой глупой трескотне по телефону. В этих идиотских мыслях – прошел целый час. И вот все эти пустяки, болтовня и есть течение моей жизни. Единственной и невозвратной жизни, которой больше не будет. (Вдруг протяжно) Так не-ль-зя!..

Затемнение.

Ее работа. Кабинет. В кабинете Мужчина, с которым она говорила по телефону. Это ее начальник, у него в кабинете сидит его Друг.

Входит Она.

Мужчина. А, садитесь, Ирина Николаевна. Присаживайтесь. (Другу) Знакомься. Это – наша гордость, наш лауреат. Шведская академия. Премия Нордстона. Без поллитры не выговоришь. А это мой дружок с Крайнего Севера. Учились вместе. Зовут Димитрий. Именно Димитрий, потому что мягок и женолюбив… (Другу) Прости, прости! Итак, Димитрий и просто Ирина. Мы еще можем себе это позволить.

Она смеется.

Да, Димитрий, вот такие дела!.. Премии за исследование морского дна получаем, а морепродуктами, или, по-народному, рыбой… страну обеспечить все не можем. Наука… сложная жидкость.

Она опять смеется. Наступает молчание. Молчание становится неловким.

Друг Димитрий. Да… А я хотел тебя спросить, где же сейчас Копылов?

Мужчина. Копылов у Сергеева.

Друг Димитрий. Главным?

Мужчина. Главным.

Снова молчание. Пауза.

Друг Димитрий. А Фролкин?

Мужчина. Фролкин у Сапожникова.

Друг Димитрий. Замом?

Мужчина. Замом.

Друг Димитрий. Ну так. Я, пожалуй, пойду.

Мужчина. Что ты, еще посиди. (Быстро, не дожидаясь ответа.) Значит, до завтра! Все, как договорились, в семь на площади Пушкина, у остановки.

Друг Димитрий. Железно!

Мужчина. Может, все-таки еще посидишь? (Нажал кнопку.) Ты в какие края?

Вошла Секретарша.

Пусть отвезут товарища. Ну бывай!

Друг уходит. Секретарша – за ним. Пауза. Секретарша возвращается.

(Секретарше, стараясь весело.) Мы здесь с Ириной Николаевной разговоры будем разговаривать. Они у нас не такие уж важные. Так что, если кто ко мне по делу, милости прошу.

Секретарша уходит. Молчание.

Мы как-то нехорошо говорили по телефону. Я так рад тебя видеть. Ты чудно выглядишь.

Она. Ты говоришь об этом так удивленно, будто мне семьдесят лет.

Секретарша (входит, с удовольствием). К вам насчет майского КВН Троянкин пришел.

Мужчина. Конечно, конечно…

Троянкин (входя). Здрасьте, Кирилл Палыч! Значит, такая задумка. Я подойду к Гаврилину и молча отрежу у него волосы. После этого задам вопрос команде Люберец: «Названию какой оперы соответствует данная сцена?»

Мужчина. Ну?

Троянкин. «Самсон и Далила».

Мужчина. А Гаврилин даст тебе волосы отрезать?

Троянкин. А ему все равно на лето стричься. И еще другая задумка. В каком произведении в наличии одно убийство и три покушения? В детской сказке «Колобок». Там Колобка хотят съесть…

Мужчина. Не сразу, Троянкин. Я над волосами Гаврилина сначала подумаю. Мы с вами завтра подробнее встретимся.

Троянкин уходит.

Должны выиграть у Люберец. Это важно морально.

Она хохочет.

Не говори, неделю в этом кабинете сижу, такой жлобяра стал. Ору, грублю, кричу – производственник!

Она покатывается от смеха.

Перестань! Я теперь тихой наукой, наверно, заниматься больше не смогу. Привык к деятельности. Телефон даже дома не затихает. Привыкаешь к ощущению постоянной нужности. Азарт!

Она. Как тебе нравится играть в эту игру. Как все нерешительные люди, ты обожаешь ощущение власти.

Секретарша (входя). Извините, пожалуйста. (Кладет бумаги)

Мужчина. Ничего, ничего. У нас никакого особенного разговора нету. (Подписывает)

Секретарша уходит.

Здесь мы все равно не поговорим. Я позвоню тебе сегодня ровно в семь. И мы встретимся…

Она. Скажи, тебе хоть самому все это смешно?

Мужчина. Ты о чем?

Она. Ну, ну, ну…

Мужчина (достал бумагу). Я сейчас тебе прочту Это из Дагестана. «Начальнику управления от фельдшера Турсункулова анонимка». Смешно, да? Фельдшер Турсункулов решил, что анонимка – это разновидность документа, вроде заявления. Простодушные люди в Дагестане. А у нас здесь куда менее. Но порой той же разновидностью балуются, только без подписи… Так вот, пока я не очутился в этом кабинете, всем было до лампочки, что со мной происходит. А теперь сто глаз со всех сторон на меня смотрят. Пить нельзя. С тобой встречаться не следует. Это не нужно. То не рекомендуется. Я весь запрещен. Прометей передо мной – мальчик. Его клевал один орел. А меня тут с десяток. Притом разве это орлы, это – вороны! Сегодня на летучке мне вдруг ни с того ни с сего рассказали про какого-то икрянщика Бравикова. Старику за восемьдесят, и он не хотел передать свой опыт, как получает икру. Испугались, что так и умрет без передачи опыта, и приставили к нему девушку-помощницу подсматривать. Через месяц он бросил свою старуху и женился на девке. И вышло у меня моральное разложение. Вот этот анекдотец мне со значением рассказали. Дескать, не угодно ль этот финик вам принять. Что ты молчишь? Вчера секретарша вошла ко мне с книгой. Спрашиваю, что читаете. «Анну Каренину», говорит, и добавляет: «А в том обществе свое рацзерно было, которое и нам перенять следует: я имею в виду единодушное осуждение порока». И все тоже со значением.

Она хохочет.

Перестань так смеяться! Я рассказываю это тебе!

Она (сухо и спокойно). Не надо мне это рассказывать. Я уезжаю завтра.

Мужчина. Куда?

Она. На Каспий. Мне следует переменить обстановку. Ты оформишь командировку. Там есть наше судно…

Мужчина. А чем ты будешь там заниматься?

Она. Все тем же – морским дном.

Мужчина. Послушай, я все оформлю и помогу добраться. Но… (Вдруг) А может, в этом есть сермяжная правда. Я как раз освоюсь с новым местом. Ты за это время…

Она. Молодец! Я знала, что ты это скажешь. (Засмеялась.) Ты будешь то-ско-вать… Ах, как ты будешь… тосковать!

Мужчина. Я…

Она. Мы не будем сначала.

Мужчина. Да… (Стараясь задумчиво.) Как же тебе добраться туда?..

Она. Как ты торопишься.

Мужчина. Но ты ведь сама просила.

Она. Да. Это я сама.

Вошла Секретарша.

Мужчина. Соедините по срочному с Махачкалой. Узнайте, где летчик Тарелкин. (Подписывает бумагу.) Горный орел Тарелкин. Садится в горах на любую площадку в четыреста метров. Доставит куда угодно. Завидую вам – Каспийские острова. Я родился в Москве. Большие города не могут быть родиной. На Каспийских островах я прожил год после распределения. Там – моя настоящая родина. (Подписывает бумаги.) Старухи по вечерам на крышах стоят. Высматривают лодочки своих стариков. Табун одичалых лошадей в камышах. Ночью – их брачные пляски. Идиллия! Не так живем. Придется в старости, как англичанки, от всей этой суеты сесть в лодку и уехать, через океан. И наконец спокойно подумать, впервые за всю жизнь.

Она хохочет, жутко хохочет. Секретарша выходит.

Перестань так смеяться. Я уже просил. Я говорю ужасные слова. Я знаю. Просто я не могу здесь с тобой разговаривать.

Пауза.

Секретарша (входит) Была утром радиограмма. Тарелкин должен доставить на остров Чечень директора рыбзавода. Но там плохая видимость, и он третьи сутки не может сесть. Все летает над островом вместе с директором. (Уходит)

Она. Странно. С моим везением я должна быть там, в кабине с Тарелкиным и с директором.

Мужчина. Мы отложим все дела. Значит, сегодня в семь.

Она. Ну-ну-ну. Ты отлично знаешь – ни сегодня в семь, и никогда больше…

Мужчина. Ты…

Входит Секретарша.

(Секретарше, грубо) В чем дело?

Секретарша (насмешливо). Простите, но вы сказали…

Мужчина. Да, да, конечно.

Секретарша. Там товарищи приехали с рыбзавода Турали.

Она. До свидания!

Секретарша (словоохотливо). В командировку собрались, на Каспий? Это хорошо. А я в этом году без отпуска. Завидую вам, море. Вы уж покупайтесь хорошенько. (Вслед, зло) Только смотрите не утоните.

Она (обернулась в дверях). Там нельзя утонуть. Там море мелкое. В том-то вся и беда, что даже утонуть нельзя, такое оно мелкое.

Затемнение.

В затемнении голоса:

Мужской. Резиновая… Зина… Разиня…

Женский. Лодка… весло… любовь…

Мужской. Разиня… разиня…

Женский. Любовь… любовь…

Мужской. Разиня… Зина…

Женский. Любовь… любовь…

Третий голос. Выход в эфир.

Свет на сцене. Снова ее квартира. В квартире Она одна. Говорит радио.

Женский голос по радио. Факты…факты…факты… Мужской. Три миллиарда девяносто четыре миллиона двести восемьдесят тысяч семьдесят девять. Таковы были цифры на табло, находившемся в Монреале на «ЭКСПО-67». Это было число жителей земли. Хвост этого числа непрерывно растет. Ведь каждую секунду население планеты увеличивается на два человека, и пока мы передаем это сообщение, земля отяжелела еще на сто человек.

Женский голос (игриво). Рекордная глубина. Мужской. Операция «Ихтиандр»…

Звонок в квартире. Она выходит и возвращается с Подругой.

Женский голос. На Каспийском море находится судно-разведка экспедиции ВНИРО. Идут последние работы по организации погружения «Ихтиандра». На рекордную глубину будет опущен подводный дом.

Хрип радио, неясные слова. Потом снова отчетливо.

Как сообщили нашему корреспонденту, ожидается, что в рекордном спуске примет участие лауреат премии Нордстона…

Она выключила радио.

Подруга (усмехнулась). Почему ты выключила? Она. Так.

Подруга. Это Калинина.

Она. Кто?

Подруга. Диктор Калинина. Потрясающая артикуляция. Мой уехал… (Швыряет сумку на кровать)

Она. Все уезжают. Я тоже уезжаю послезавтра. Подруга. Сейчас все расскажешь. Понимаешь, у меня внизу такси. Слушай, я ужасная женщина. Я взяла такси – поехала по знакомым одалживать деньги. Объехала двадцать четыре километра знакомых, и все попусту. А на счетчике…

Она молча дает деньги Подруге.

Я чувствую себя последней… (Уходит)

Звонок телефона.

Она. Да.

Голос мужчины. Почему ты не подходишь к телефону?

Она. Не хочу.

Голос мужчины. Я жду тебя ровно в семь.

Гудки в трубке. Возвращается Подруга.

Подруга. Значит, уезжаешь. Жаль, девичник сгорел…

Молчание.

Я – кошмарное существо. Нету денег, а я на такси езжу. Но я думаю так: не езжу я на такси – у меня нет денег, езжу – тоже нету. Так лучше уж ездить. (Взяла зонт, стоящий в углу. Раскрыла) Чудный! Спасибо! (Целует Ирину в щеку) Ты не представляешь: кто кооператив строит, кто с юга приехал. Не могу же я у них брать деньги себе на сапоги.

Она. Ты ведь мне их хотела купить.

Подруга. Да. Тебе и себе. Там ведь две пары. А у меня как раз такой тулупчик есть. Специально к этому делу. Когда ты у меня будешь богатая?

Молчание.

Что-нибудь произошло?

Она. Ничего.

Подруга. А я чувствую, что ты куда-то торопишься.

Она. Да. Меня, кажется, должны сегодня бросить в семь часов.

Подруга. Ну куда же с такой головой «бросаться»? Для такого дела надо быть в порядке.

Она. Это не тот случай. И вообще я не хочу. Я решила не идти. Все.

Звонок.

Меня нету.

Подруга (взяла трубку). Алло!

Другой мужской голос. Это фабрика-кухня? Подруга. Не туда. (Повесила) Если ты все-таки перерешишь, я позвоню Бетти. Только решай быстрее. Она до шести.

Она. Пожалуйста, позвони… на всякий случай. Подруга (засмеялась). В этом – все. Противно. Звони сама. 299-3141, Бетти Ивановну.

Ирина набирает номер.

Она. Бетти Ивановну.

Подруга (подсказывает). Из дамского.

Она. Из дамского.

Подруга, усмехаясь, глядит на Ирину, той неловко.

У пожилых парикмахерш невозможные имена. У меня была парикмахерша Клеопатра Сергеевна. Все ее звали Клепа.

Голос Бетти. Алло!

Она. Здравствуйте. Это… это… (Остановилась.) Голос Бетти (сразу недовольный). Кто «это»?

Ирина умоляюще глядит на Подругу, та молча усмехается.

Она. Это… Ирина Николаевна.

Голос Бетти (сурово). Вы что-то перепутали, дама. Я не знаю никакой Ирины Николаевны.

Гудки в трубке.

Подруга. Ты даже по телефону разговаривать не умеешь. Как ты живешь? Как тебя до сих пор волки не съели на улице? (Набрала номер)

Голос Бетти (не без яросты). Да!

Подруга. Бетти, родненькая, солнышко мое. Это Мариша звонит с радио. Здесь к тебе зайдет одна моя знакомая…

Голос Бетти. Не надо слов, я до шести!

Подруга положила трубку. Тут же звонок.

Мужской голос. Эторыбкомбинат?

Подруга. Какой рыбкомбинат?! (Вешает трубку.) Нуты идешь к Бетти или ты не идешь?

Она (насмешливо). Знаешь, почему я такая безвольная? Я из крестьянской семьи. Что ты от меня хочешь?

Всего сто лет назад мои предки жили при крепостном праве.

Снова звонок.

Подруга. Да!

Мужской голос. Это завод «Гигант»?

Подруга. Вам делать нечего! (Швыряет трубку.) «Я себя советским чувствую заводом»…

Она. Странно. Это впервые.

Подруга. Может быть, это тот, который хочет тебя бросить?

Она. Не-ет!

Подруга. Но кто же это, старая романтическая калоша! И почему у тебя так вибрирует голос?

Она (смеется). Клянусь, не знаю. (Помолчав) А знаешь, я никуда не пойду. Пора перестать быть тряпкой, ты права. Бетти – к черту. Объяснение – к дьяволу. Сейчас мы с тобой поставим кофе… и – выпьем.

Подруга. Вот это разговор.

Они засуетились. Ирина вынимает бутылки.

Она. Что же у нас есть?

Подруга. Как всегда, у нас много красивых бутылочек, и в каждой – по одной капле вина.

Она. Мне просто жаль их выбрасывать. Они красивые, особенно когда стоят вместе. Так, мы сейчас выпьем, и все будет кончено. Я ведь не пойду к нему пьяная.

Подруга. Ты? Не пойдешь.

Она (налила). Ну, за что выпьем?

Подруга. За… Выпьем, кто за что хочет.

Она. Даже пить не за что.

Подруга. Я, когда вышла замуж, ужасно любила ходить к матери. Будто снова детство. Никаких обязанностей. Утром проснешься, и все готово. И можно улечься на кровати как хочешь. Простор! У тебя я всегда вспоминаю о маме.

Она. А где Артемка?

Подруга. Артемка – организованный, в пионерлагере.

Она. Еще налить?

Подруга. Еще. Мы с тобой знакомы с детства. Это не забывается.

Ирина наливает.

Вот сейчас ты намешаешь, и будем мы хороши.

Она. Напьемся. Хочу напиться.

Подруга. Да, зачем я к тебе приехала? Совсем забыла. Я ведь собаку тебе устроила.

Она. Что ты говоришь?

Подруга. Поехала в общество охотников. Спрашиваю болонку.

Она. Чтобы не росла.

Подруга. Для малогабаритной квартиры. Именно. Говорят, у них там очередь за болонками. Но я на этого начальника – взгляд. И – порядок. Болонка у тебя через неделю. Готовь ошейник.

Она. Собака, собака, приходи к нам быстрее. Подруга. И такая невинная собака, ей всего месяц. Невинная до безумия.

Пьют.

Она (восторженно). Один месяц.

Подруга. Всего месяц, месяц на свете.

Она. Такая невинная? Ничего не успела? Никаких ошибок? Никаких переживаний?

Подруга. Невинная.

Она. Выпьем за собаку! Я уже пьяная! Я тебе сейчас расскажу. Это было в поезде сегодня. Я проснулась утром.

Было рано-рано. За окном был лес. И в солнце березы были белые-белые. Ты меня понимаешь? Всюду было что-то тайное… Какое-то возникновение. И мне надо было рассказать кому-то обо всем этом… утреннем мире, чудном мире… И тут я поняла, что мне некому будет рассказать. Ни сейчас, ни потом, потому что я – одна. Ты понимаешь? Я впервые страшно поняла, что «одна» – это мое название. (Кричит) Собака, собака, приходи к нам быстрей!

Звонок по телефону.

Алло!

Мужской голос. Это булочная?

Подруга (вырвав трубку). Хулиган! Ненормальный! (Бросила трубку.)

Она. Я – одна… Мне просто жалко Кирилла. Вот он живет с этой женой… Ну, не надо. Он – мягкий и ничтожный. У меня нет детей. Я, наверно, отношусь к нему, как к ребенку. Мне жалко его все время.

Подруга. Да, тебе всегда их сначала жалко. Заметь. Сначала они в тебя влюбляются «безумно», и тебе тотчас делается их жалко. И тогда они садятся тебе на шею.

Она. Хватит!

Подруга. Ну зачем же? Тебе их жалко, и ты начинаешь тратить на них все деньги под девизом: «Чтобы не быть обязанной». И каждая твоя новая любовь заключается в том, что шуба из песца отправляется в ломбард!

Она. Оставь в покое моего песца.

Подруга. А они не понимают этого. Если женщина о них заботится, значит, с ней все в порядке. А раз в порядке, можно на нее плевать. Им становится скучно, и наступает пора, когда тебе следует их удерживать. Но ты ведь гордая, ты не хочешь – удерживать. Ты даже мужа, которого любила, не удерживала.

Она (кричит). Хватит обо мне! Мы говорили о моей собаке, о моей будущей собаке…

Подруга (не слушая). Ты не знаешь, что такое удерживать. Вот я люблю Борьку, я люблю его и, главное, ревную все время. Знаешь, я прихожу к нему в редакцию. Они там все сидят и спорят о гражданском пафосе. У них там все делятся, которые обладают и которые не обладают этим самым пафосом. И вот те, которые обладают и которые не обладают, сразу забывают о пафосе, как только я вхожу. Они мне на ноги смотрят, презрев пафос. И я возвращаюсь домой и думаю: «А если вхожу не я?» Значит, они также смотрят? И он смотрит. И я умираю от ревности. И, главное, он может уехать куда хочет. По профессии может. У него дивная улыбка и чудный загар. Обаяшка! И я его ревную безумно, потому что я его люблю. И уже давно не живу с ним, а удерживаю. Ты можешь быть гордой и не удерживать, потому что у тебя в жизни есть работа. А у меня без него – ничего нет. Я просто женщина. «Отдых воина»! И все… Перестань плакать. Я ненавижу, когда ты молча плачешь.

Она. А хочешь? Хочешь… Мы сейчас их всех разгоним к дьяволу. (Лихорадочно) Давай! Давай!

Подруга. Я сейчас ему позвоню. Правда, я обещала, что не буду звонить. Но ничего. Я позвоню и пошлю его… (Взяла трубку. Набрала) Стол заказов Риги.

Она. Собака! Собака!

Подруга. Девочки! Девочки! Нелля Китаева сегодня работает? Это ее подруга говорит, Мариша. Приветик! Мне по-быстрому гостиницу «Ригу», двадцатый номер. Китаева? (Ирине) Сейчас выругаюсь и освобожусь.

Она. Ты права. Мне тоже надо освободиться. Сейчас я пойду к нему, вот в этом виде, и все ему скажу.

Подруга. Правильно! Освободимся!

Она. А потом возьмем невинную собаку. Собака!.. Собака! Приходи к нам быстрее!

Звонок междугородной.

Подруга. Алло!

Она (хохочет). Освободилась! Эта не хотела звонить мужу и звонит. А эта, клуша, поклялась не идти и идет. Освободились! (Хохочет)

Подруга. Тише! (В трубку) Алло! Ты в номере? Странно… Один? Что же ты делаешь сейчас в номере один? Читаешь? Прекрасно. А почему у тебя голос такой? Ненормальный? Я звоню, чтобы тебе сказать, что я… что… мне без тебя хо-ро-шо… прекрасно! Я пью без тебя! Пьяная я! (Вешает трубку. Помолчав) Теперь быстро приедет. (Ирине) Поплелась?

Она. Я иду рас-ста-ваться, расставаться, и все! Подруга. В чем дело? Вот я в порядке. Можно сказать, я красивая! Нужно сказать. Но в тебя – влюбляются (поправившиеъ), вначале влюбляются, а в меня – никогда не влюблялись… по-настоящему, чтобы «безумно». А? Ну почему? Что замолчала, калоша?

Она. Бывают желанные и нежеланные. Ты красивая, но ты – нежеланная.

Пауза.

Подруга. Посмотрим, какая ты вернешься, желанная!

Она. Прости. Я…

Подруга. Ничего. Злы мы с тобой, мать.

Молчание.

Что ты уселась?

Она. Перед дорогой. Ты не сердись. Вырвалось. Чепуха все это! (Пошла к двери)

Подруга. Стой! Скажи что-нибудь, не уходи так!

Она. В детстве я думала, что у меня на небе есть ангел. Большой такой ангел, с прекрасными крыльями. И еще есть у меня бесенок. Маленький и злой. И пока мой прекрасный ангел поворачивается со своими большими крыльями, бесенок этот раз-раз – и успевает мне натворить много гадостей. И вот я всегда просила моего ангела: «Ну, поворачивайся, только поворачивайся быстрее! Ты такой прекрасный, такой белый!» И сейчас я его тоже прошу.

Звонок по телефону. Подруга взяла трубку.

Мужской голос. Это зоопарк?

Подруга. Да. (Швыряет трубку.) Ну что за болван!

Она. А может быть, это мой ангел поворачивается?

Подруга. Глупая калоша, готовь песца…

Она. Ты сиди тихо. А я на дорожку стихи почитаю. Какие-нибудь хорошие стихи. А ты тихонечко их повторяй за мной, про себя. (Нежно)…И мы очистимся. Мы от всего очистимся!

Она читает стихи. Подруга молча слушает.

Затемнение.

Встреча Ирины и Кирилла на улице.

Он. Мы можем погулять.

Она. Мы все можем.

Он. Даже лучше сесть в такси и поехать до Химок. И обратно.

Она. Ты забыл прибавить – до наших Химок. Так ты их раньше называл. Правда, обратно мы не ездили… Хочешь поймать такси?

Он. Да.

Она. Лови.

Он (бросаясь). Такси! Такси!

Она. Как ты заторопился.

Он. Но ведь ты сама сказала.

Она. Да, да, конечно. Это я. Это я сама. Я просто забыла. В последнее время ты заботишься о моем транспорте.

Он (кричит). Такси! Такси!

Она. До чего смешон! Бедняжка, ты решил объясниться в такси. Так быстрее? Да? Иначе боишься потерять решительность? Ты не потеряешь.

Он. Ты пьяная.

Она. А хочешь, я сейчас крикну милиционера, скажу, что ты ко мне пристаешь. (Кричит) Товарищ милиционер!

Он. Я прошу тебя…

Она. Испугался. (Хохочет) Не бойся, не крикну. Прости, что я пьяная. У меня торжество. Мне приносят щенка. Маленький щен. Ему – месяц один. И такой невинный! Я поменяю тебя на собачку. Около меня будет снова человеческая, то есть нет, уже собачья… жизнь… Собачка, собачка!

Он. Ты совсем пьяна!

Она. Какой ужас в глазах! Да! Пьяная! А ты ведь благовоспитанный в душе. Хотя, говорят, теперь уж начал ругаться матом на работе. Но это ты для восполнения мужественности. А на самом деле ты тихий человечек. И оттого сейчас у тебя в душе все ужасается. Да? Как она пала! На панель пойдет скоро! Дурак! Я – пьяная, но все равно все видят, что я порядочная женщина. Вот не веришь? Вот хочешь, я спрошу у того толстячка. Товарищ толстячок! (Кричит) Товарищ толстячок! Я порядочная или я…

Он. Я прошу тебя…

Она. Опять боишься! И тебе не надоело всех бояться: жены, милиционера, секретарши, толстячка, меня, себя?

Он. Тебе очень хочется меня оскорблять?

Она. Невероятно. Я только слов не могу найти. Понимаешь, мне обидно. Я давно хотела сделать одну вещь и не решалась. И вот пока я не решалась, ты сам ее делаешь.

Он. Какую вещь?

Она. Ну-ну! Вся моя беда в том, что я все понимаю. Не хочу понимать, но понимаю. Да… о чем мы? О Химках. Так мы не поедем туда, потому что там мы сядем на пароходик, и пароходик будет тоскливо гудеть, а в репродукторе, как всегда, будут петь песенку «Женщины, моряки, неприятности», и твоя решительность угаснет, и ты возьмешь ключ от каюты. И все у нас опять потянется зачем-то. Мы не поедем в Химки. Мы лучше споем с тобой хором сами про женщин, про моряков и про неприятности. Или погудим дружно, как пароход.

Он. Перестань!

Она. Перестань! – это я буду говорить своей собаке. Песику, которому месяц и который еще не ездил воровски в каютах и который…

Он. Что с тобой происходит?

Она. А вот этого ты не поймешь.

Он (вдруг бешено). Куда уж мне! Мне надоело! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то! Невероятно тонкого, важного, таинственно женского! И всегда вот это произносилось также, потрясающе загадочно! Я слышал это от всех, начиная с жены.

Она. Кончая женой. Так будет лучше! Какие одинаковые женщины тебе попадались. И как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну хорошо, я тебе скажу. Женщина должна любить или быть любимой, хотя бы одно из двух. Иначе она чувствует себя старухой. Но я всегда где-то внутри знала, что этого ты боишься… Ты боялся, что я (засмеялась) тебя полюблю… и что все станет серьезно и тяжело. Но что же делать – я не умею шастать по каютам легко и весело. Мне худо, когда легко и весело. Видно, возраст не тот: и все у нас – кончилось. Только я не решалась сказать тебе это. Но ты решился раньше. Я благодарна тебе. Молодец! Мы – расстаемся!

Он. Ты что?

Она. Но что ж ты не радуешься? Ты ведь решил это сделать перед моим приездом. Тебе ведь объяснили, что в твоем новом положении ты не имеешь права даже так, даже легко и весело. Ты ведь рас-ста-ва-ть-ся сюда пришел. Дурак! До чего банально. Нельзя было так банально! Ну – «повернулась и пошла».

Он. Подожди.

Она. Убери руки!

Он. Ты никуда не пойдешь!

Она. Убери свои мерзкие руки!

Он. Ты никуда не пойдешь!

Она. Ай-яй-яй. Конечно, предавать меня было легче, когда ты меня не видел. А сейчас ты не так уж меня боишься? Да? А завтра ты совсем не будешь меня бояться? Ты будешь бояться остаться без меня. Да? А послезавтра ты будешь тосковать. Сильно тосковать. Ничего, это пройдет. Это – привычка! Все-таки больше года вместе. Но запомни: я тебе клянусь, никогда, ничего больше не будет. Я уезжаю. Все!

Он. Как хочешь.

Она. Ну вот и хорошо! Прощай!

Он. Я устал от всего этого! Я не жил все это время. Это было как сумасшедший дом!

Она. Видишь, как все было плохо. Теперь отдохнешь. (Дотронулась до его лица почти нежно) И я отдохну. Был тяжелый год! Я завишу от солнца. Есть люди, которые зависят от луны – лунатики. А я – от солнца. Я – солнечник. В этом году большая солнечная активность. Наверно, поэтому все так. (Засмеялась.) Ну, иди, иди!

Он взглянул на нее, помолчал, а потом решительно пошел прочь.

Пошел… (Смеется) Молодец! (Вдруг нежно) Кирилл… Кириллушка!

Он тотчас оборачивается и с ожиданием глядит на нее.

(Вдруг улыбнулась, протяжно). Да пропади ты пропадом, Кириллушка! (Убегает)

Затемнение.

В квартире Ирины. Подруга одна. Потом входит Ирина.

Подруга (Ирине). Как там было?

Она. Было.

Подруга. Отрезвела? Можно еще.

Она. Нет, после этого мне плохо. Я не умею пить. (Увидела карты в руках подруги.) Гадала?

Подруга. Гадала.

Ирина молча ставит пластинку. Музыка.

Ты чего?

Она. Потанцуем.

Подруга. С кем?

Она. А с кем хочешь. Вообрази и танцуй.

Они танцуют поодиночке.

С кем ты сейчас танцуешь?

Подруга. Не скажу. А ты?

Она. Не знаю. По-моему, сама с собой.

Подруга. А что он сказал?

Она. Что он сказал, что она сказала… Сказала-мазала. Хватит!

Подруга. Ну, дай Бог!

Она. Шумно летом. Зимой здесь тихо, и слышно, как падает снег с веток, если открыть окно. (Помолчала) И решила, и ладно!

Продолжают танцевать. Звонок телефона.

Алло!

Мужской голос. Это водокачка?

Она. Да.

Мужской голос. А может, это корабельная верфь?

Она. И это вероятно.

Мужской голос. Я звоню вам целый день, почему вы меня не узнали?

Она. Не хотела.

Мужской голос. Почему вы меня узнали сейчас?

Она. Воскресенье кончилось, а завтра я уезжаю. Теперь можно, пассажир!

Пассажир. Ну что ж, до свиданья?

Она. До свиданья!

Пассажир. А если я еще разок позвоню, это можно?

Она. Это можно.

Пассажир. Только я немного подумаю, о чем звонить. Это можно?

Она. Это можно. (Повесила трубку. Подруге.) Мне должны звонить. Пойди в другую комнату.

Подруга. Как это звонить? Час ночи. Ты очумела?

Она. Я запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь.

Подруга. Я не буду вмешиваться в твою жизнь. Только потом ты снова будешь рыдать. Все твои дела кончаются одинаково. Готовься закладывать песца.

Она. Иди в ту комнату!

Подруга. Неужели ты не видишь, что это какой-то авантюрист. Разве порядочный человек будет звонить в час ночи и спрашивать про завод «Гигант»? Подойдешь к телефону, – я уйду!

Она. Я подойду к телефону.

Подруга. Ну и черт с тобой! Только не проси потом жалеть тебя! Калоша! (Уходит)

Снова звонок.

Она. Да.

Молчание.

Пассажир У вас есть луна?

Она. Да.

Пассажир. У меня тоже. Ау вас где она?

Она. Слева.

Пассажир. Очень жалко, а у меня справа. Я расскажу вам сказку. Раньше люди ходили на четырех ногах, у них было четыре руки. Потом Господь разрезал их на две части. С тех пор каждый ищет свою половинку. Это у Платона. Это я рассказываю, когда хочу понравиться. Мне показалось, что я вам недостаточно понравился в поезде.

Она. А где вы сейчас?

Пассажир. На улице. Меня сейчас выставили из гостиницы. Моим соседям по номеру почему-то захотелось спать в первом часу. Странно!

Она. А почему бы вам…

Пассажир. Мне нельзя последовать их примеру. Один из них трубач. Вы представляете, как храпит трубач… А какой ваш адрес?

Она. Вы знаете.

Пассажир. А почему вы так решили?

Она. Но если вы узнали телефон, наверно, узнали и адрес. Вы оказались прытким.

Пассажир. Спокойной ночи, это было вступление!

Она. Спокойной ночи! (Положила трубку, взяла карты)

Тут же звонок.

Пассажир. Я звоню вам из следующего автомата. Я миновал две улицы.

Она. Не быстро ли?

Пассажир. Я проехал немного на троллейбусе. Последний троллейбус, случайный… Я движусь неотвратимо, как явление природы. Вам сказать, куда я движусь?

Она. Послушайте!

Пассажир. Не надо обсуждать. Явление природы не обсуждают. Гёте говорил, глядя на горы: «Это так!» В связи с этим я решил познакомить вас со своей биографией. Итак, этот телефон-автомат мы посвятим моему детству. Можно?

Она. Можно.

Пассажир. Кстати, в детстве вы не любили играть в казаки-разбойники или, на худой конец, в колдунчики?

Она. Нет.

Пассажир. Жаль. Это были мои любимые игры. Я, знаете ли, в детстве быстро бегал. Быстрее всех. Но однажды мы – всем нашим дружным четвертым «А» классом – решили избить ученика восьмого «Б» Носова Виталия. Мы должны были отомстить Носову Виталию за что-то. Я заметил его первым, и с криком: «Нос во дворе!» – мы все побежали. Я бежал быстро и вдруг почувствовал, что бегу уже один. И тут я увидел, что упомянутый «Нос» стоял вместе со своими друзьями. Я приближался к ним тихими стопами. А он ждал. Потом он ударил меня. Потом я сидел на земле, приложив пятак к глазу, а мои коллеги по классу, окружив меня, говорили укоризненно: «Что жты так быстро бегаешь?» С тех пор я стал бегать медленнее. Все стало на свои места. Я это рассказываю, чтобы вы не удивлялись некоторым странностям, – что делать, у меня необычное прошлое.

Она. Вы очень славный. Я даже с вами сейчас потанцую, а то я никак не могла придумать, с кем бы мне потанцевать.

Пассажир. Спасибо. Но, может быть, для этого вы хотя бы меня подождете? Я скоро приду.

Она. Вы не придете, я вам не открою.

Пассажир. Хорошо, что я к вам приду, правда?

Она. Чудесно, что я вам не открою.

Пассажир. Великолепно, что я к вам приду. До свиданья!

Она положила трубку, танцует одна. Звонок.

Она. Я уже потанцевала с вами. Это было чудесно. Спасибо!

Пассажир. Я проехал метро «Новослободская». На чем мы остановились?

Она. Вы перестали быстро бегать.

Пассажир. И поступил в университет. Я обрадовал своих родителей. Дело в том, что я всегда был маменькиным сынком и заботился, чтобы их радовать. И вообще, я очень похож на свою мать и на своего отца. Я унаследовал все их привычки. Мне это очень нравится. Мой отец, например, ужасно любил все повторять. Он все повторял до тех пор, пока собеседник не забывал, о чем он просил. Я тоже полюбил повторять. Поэтому я вам повторю: «Хорошо, что я к вам приду, правда?»

Она. Хорошо, что я вам не открою. Да?..

Пассажир. Я ужасно боюсь к вам идти. Я к вам привяжусь. Я буду прибегать к вам днем и вечером, потому что мне будет все время казаться, что с вами что-то случилось. Я буду врываться к вам в дом с безумными глазами и очень вам надоем.

Она. Это вы уже говорили в поезде.

Пассажир. Я похож на отца. Очень хорошо, что вы меня все время осуждаете. Мне, знаете, всю жизнь твердили, что я несовершенен. И когда я долго не слышу об этом, я начинаю тосковать. В юности, например, мне объясняли, что Лермонтов и Эварист Галуа в мои годы сделали то-то и то-то. Теперь я стал старше Лермонтова, и, очевидно, скоро мне начнут объяснять, что Рамзее Первый в возрасте ста десяти лет стал великим полководцем. Жаль, что вы не смеетесь… Она. Я больше, наверно, не буду подходить к телефону… Пассажир. Будете. Очень хорошо, что вы будете подходить к телефону…

Молчание.

Она. Что вы там… молчите?.. Меня бросили сегодня. С меня уже достаточно.

Пассажир. Это вы нарочно, чтобы мне было неприятно. Послушайте, я стою у самого вашего дома. Но почему-то не вижу никакой луны. (Повторил) Я стою у вашего дома.

Она. Вы врете? (Потушила свет)

Пассажир. Вы потушили свет… Я поднимаюсь.

Она. Прощайте!

Пассажир. До свиданья… Я поднимаюсь.

Она положила трубку, снова взяла карты. Звонок в дверь. Она не двигается. Снова звонок. Она вынимает из колоды карты одну за другой. Звонок… Еще звонок… Снова звонок. Бесконечный звонок… Звонок затихает. Она продолжает вынимать карты. Звонок телефона.

Она (сняла трубку). Ну и как?

Пассажир. Почему вы не открыли?

Она. Наверно, у меня просто не хватило женственности, чтобы открыть. Вот так, сломя голову…

Пассажир (тихо). Что вы наделали?!

Она. Я тоже жалею. Но ничего не поделаешь. Работаешь, как мужчина. Сама себя кормишь, как мужчина. Постепенно превращаешься в мужчину, и тут от тебя требуют женственности.

Пассажир. Вы откроете?

Она. Можете считать, что все уже было…

Пассажир…Что было?

Она. Можете считать, что я уже открыла. Вообразите, что это произошло летом. Жаркий день. Город. В душном городе мы с вами встретились. Городской роман. А вот у нас и крестовая семерка.

Пассажир. Какая семерка?

Она. Это так… Это я гадаю… Это значит, что наш роман протекает среди наших с вами рабочих будней… А вот уже я открыла вам дверь, и идут встречи, чудные червовые встречи, легкие и необязательные. Потом вы уезжаете. Перрон. Я провожаю вас среди пьяных командировочных. И чувствую, что всеми мыслями вы уже в своем городе. Но вы держитесь молодцом. Заботливо. Но от этой заботливости мне почему-то хочется удавиться. А дальше пики-пики-пики… Вы понимаете?

Пассажир. Нет!

Она. Ясно. Можно другой вариант. Попробуем. (Вытаскивает другую карту) Дальняя дорога… Это значит – вариант романтический. Мы оба отправляемся с вами на Каспий. Нас везеттуда горный орел Тарелкин. Потом чудесная неделя на острове среди диких лошадей, песка… Идиллия… (Замолчала,)

Пассажир. Вы плачете?

Она. Еще рано… еще идут сплошные черви. А потом вы уезжаете, но только не на поезде, а на фелюге. Это рыбачье судно с мотором в сто двадцать лошадиных сил… Но почему-то один и тот же конец! Один и тот же! Один и тот же! Бросили!

Пассажир. Я все равно буду стоять у вашего дома…

Она (не слушая). Впрочем, понятно. Это просто статистика. Наибольшее количество одиноких женщин приходится на возраст двадцать семь лет, с высшим образованием. Слишком много лет и слишком много запросов… Прощайте!..

Пассажир. Я буду стоять здесь до утра.

Она. Будьте умницей. С луной сегодня очень плохо. Вы правы – не видно луны. Идите!

Пассажир. Я буду ждать вас. Все равно. Завтра на вокзале.

Она. Вот видите, а то говорили, будете стоять до утра. Да-да, конечно, на вокзале, так, конечно, цивилизованнее.

Пассажир. Я буду ждать вас на вокзале. Я не уеду без вас.

Она. Уедете! Уже светает. Спокойной ночи! Пассажир. Я буду ждать вас на вокзале! Спокойной ночи!

Ирина повесила трубку. Вошла Подруга. Ирина бросила карты.

Она (бешено). Я никуда не пойду, не бойся!

Подруга (удивленно). Что ты кричишь? Куда ты должна идти? Что с тобой?

Она (усмехнулась). Он сказал, что все равно будет меня ждать.

Подруга. Кто он?

Она. Тот, кто звонил. Ты что, спала?

Подруга. Нет, я читала…

Она. Ты ничего не слышала?

Подруга. А что? (Помолчала.) Я, наверно, заснула… Она (после паузы). Да… Уже утро. Давай спать! (Гасит свет)

В темноте.

Подруга. Спокойной ночи!

Молчание.

Я сплю на новом месте. На новом месте всегда можно загадать желание. Что мне пожелать?

Она. Спи…

Подруга. Тогда я сама себе пожелаю. «Пусть на новом месте приснится жених невесте»…

Затемнение.

Часть вторая

Из затемнения – голоса:

Мужской. Надя… Надежда… Ночь.

Женский. Больно… Балет… Бал.

Мужской. Надежда… Ночь…

Женский. Больно… Больно…

Мужской. Надежда… Надежда…

Женский. Больно… Надежда…

Третий голос. Выход в эфир.

Мужской голос. Слушайте программу наших сегодняшних передач.

Женский. По первой программе. «Жемчужина русских народных песен» – в девять тридцать. «Растет страна – растешь и ты» – радиокомпозиция, в десять часов. В одиннадцать тридцать – «Программа радиостанции «Юность». «Быль земли Воронежской» – в тринадцать тридцать. В пятнадцать часов – «Международные обозреватели за круглым столом». В шестнадцать часов – «Концерт воспитанников детского сада № 67 Бауманского района».

В квартире Ирины. Ирина и Подруга спят. Тихо звучит радио, которое забыли выключить. Резкий звонок телефона.

Подруга (вскакивая). Кто это?

Звонок.

Какой гад в такую рань!

Звонок.

Я не подойду – я сплю. (Накрылась с головой.)

Ирина подошла к телефону, по дороге выключила радио. Она (взяла трубку). Да!

Женский голос. С приездом, милочка! Рада слышать твой голосочек. Я тебя не разбудила?

Она. Разбудила…

Женский голос. Ну вот, так и знала… Мир, котик, принадлежит тому, кто встает – когда? – рано! Знаешь, в чем твоя беда?

Она. Я знаю.

Женский. Десять минут на сборы. Я жду тебя внизу.

Она. Ты сошла с ума?

Женский. Ладноть, пятнадцать минут на сборы. У меня к тебе срочное дело. Я – на машине. Проедемся, по дороге поговорим. А чаво? – ничаво предложение? (Хохочет)

Она. Какая ты веселая… Сейчас оденусь. (Положила трубку.)

Подруга. Кто это сошел с ума в такую рань?

Она. Это очень разумная женщина. Она не сможет сойти с ума, даже если захочет…

Подруга. А что ей надо?

Она (одеваясь). Не знаю.

Подруга. Понятно. Значит, у нее к тебе дело, а не наоборот. Почему же ты должна вставать?

Она (одеваясь). Я тоже об этом думаю, но, как видишь, – встаю.

Подруга. Я ее знаю?

Она. Это моя коллега по работе. Такая жизнерадостная – хохочет все время.

Подруга. Это которая слова по-идиотски коверкает?

Она. Она не коверкает, она просто для юмора. У нее такой юмор… Пока я вернусь, сходишь и заложишь песца?

Подруга. Думаешь, пора?

Она. Я через пару часов вернусь, и мы поедем куда-нибудь. Пообедаем как следует. Потом поужинаем. Черт с ним, с похуданием… Что же мне надеть? Сегодня, кажется, будет жарко…

Подруга. Надень зеленую юбку.

Гудок машины.

Вот сволочь, а!

Она. Никак не могу сделать к этой юбке зеленую блузку. Дело к тридцати, а у меня никогда не было в жизни настоящего туалета.

Подруга. Ансамбля.

Она. Никогда не стану модной женщиной. Жаль! Но пусть это будет моим единственным горем! А вообще, одежда должна быть удобной, чтобы во дворец в ней пойти и на паперть… Я пошла. (Пошла к дверям.)

Подруга (вслед). Так я заложу песца, да? А может, заодно мне купить и эти сапоги? Я тебе деньги быстро отдам.

Она. А! Давай! И мне тоже купи. Черт с ними, с деньгами!

Подруга. Да, конечно… Там… две пары. Но за это время могли продать одну. Что тогда?

Она. Тогда купи себе. Тебе нужнее…

Подруга. Благородная ты женщина, калоша! Мне очень стыдно, но я не буду отказываться. У меня есть такой тулупчик. Под него как раз нужны эти сапожки.

Она. Ты уже говорила: у тебя тулупчик, ансамбль. Ну, я побежала. Я не обиделась, честное слово!

Гудок машины.

Затемнение.

В машине Ирина и ее коллега по работе. Даже точнее ее называть – «старшая коллега». Это – женщина, «входящая в возраст», но еще вполне привлекательная.

Старшая коллега (Ирине). Куда поедем?

Она. Не знаю.

Старшая. Сегодня утречком сняла с машины сирену. Знаешь, Ростик поставил на машину сирену, чтобы воры не залезли. А актеры – это такие дети. Представляешь, каждый раз, когда Ростик готовится выйти на сцену, его коллеги нарочно залезают в машину, и сирена гудит. Но Ростик, конечно, борется между любовью к машине и долгом…

Она. Но долг, конечно, побеждает?

Старшая. Да, но в результате у него седые волосы появились. Вот такие у нас семейные делы… Куда мы поедем? Может быть, в какое-нибудь романтическое место, – например на могилу Веневитинова?

Она. Ты знаешь, не надо могил, у меня и так…

Старшая. Ну, хорошо. Поедем в усадьбу Тютчева. Это двадцать пять километров… Как настроение?

Она. Еще утро, так что испортить не успели.

Старшая. Человек – сам творец своего настроения. Я готова повторять это бесконечно. Надо раз и навсегда сказать себе: «Я не позволю себя волновать. Беды проходят, а расстроенные нервы остаются». И чаще улыбайся. Вот и весь секрет. Если ты помнишь, когда объявили, что меня не послали за границу, а послали тебя, все обернулись, чтобы увидеть, как я буду реагировать. Но я взяла себя в руки. Тотчас при всех подошла к телефону и позвонила Ростику. И сказала буквально следующее: «Ростик, милый, такая радость. Я не еду за границу, и мы наконец-то сможем выбраться с тобой в Суздаль». И с этой секунды даже не вспоминала об этом огорчении. Знаешь, в последнее время мы с Ростиком полюбили осматривать древние храмы. Это очень красиво, с одной стороны, а с другой стороны, – все ведь на воздухе… Да, кстати, ты у нас сегодня пообедаешь? Будут разные люди…

Она. Я не хочу разных людей. Кроме того, у меня подруга сейчас…

Старшая. Ничаво. Бери подругу…

Она. У нее юбка на двадцать сантиметров выше колен. Она пересоблазнит всех твоих разных людей, включая Ростика!

Старшая. Какие глупости!

Молчание.

Лады! Как полагается женщинам, мы уже достаточно поговорили о чепухе… Вот!

Она. Что же «вот»?

Старшая. Давай начистоту. Иначе я не умею, ты знаешь. Я не одобряю твою идею насчет отъезда на Каспий. Во-первых, я не понимаю, чем ты будешь там заниматься. Во-вторых, никто не поверит, что ты сама уезжаешь, а решат, что по каким-то причинам тебя отсылают… Но это все сторона вопроса практическая, а мы с тобой – идеалисты, нам на это наплевать, я знаю. (Гудит) Но есть и другая сторона. Бензин кончается… Сегодня утром я созвонилась… с ним…

Молчание.

Он в ужасном состоянии. Ты прости, что я вмешиваюсь, но, по-моему, сейчас не время…

Она…что «не время»?

Старшая. Он еще не настолько окреп на новом месте. И этот удар… А я поняла по разговору, что это для него большой удар! Он не вынесет! Он прекратит заниматься делом. У него попросту опустятся руки. Наконец, он может бросить все и уехать за тобой…

Она. Ты, кажется, пишешь с ним сейчас работу?

Старшая. Ты сказала это… очень нехорошо. Речь не обо мне. То, что он стал сейчас директором института, лучше для всех. Он…

Она. Я знаю, кто он. Дальше…

Старшая. Ты можешь стать его добрым ангелом, или… И наконец, я просто не понимаю…

Она. Милая, то, что ты не понимаешь, это ладно. Вот я не понимаю, по какому праву ты вмешиваешься…

Старшая. Это не твоя жизнь. Это касается института.

Она. Я рада помочь институту. Но я не могу ради института…

Старшая. Да, да. Конечно, ты любишь. Это прелестно в семнадцать лет. Но после двадцати семи – это несерьезно. Любишь, не любишь – это беллетристика, время трудное, время напряженное, и сейчас – совсем другие проблемы. (Мудро) Надо быть умнее! Милая, женщина уже давно равна мужчине. Сейчас большинство разводов исходит от женщин. И поэтому нам надо уметь поступать, как положено сильным, как положено мужчинам. Ты возьмешь себя в руки и поймешь – что сейчас НАДО.

Она. «Надоть»… (Хохочет) Тебе что, делать нечего?

Старшая. Я понимаю, что ты наплюешь на мои слова. Но я не имею права их тебе не сказать.

Ирина хохочет.

Ты всегда была талантлива, но, прости, ты всегда была глупая…

Она. Да, я в школе «Москва» писала через «а» до шестого класса. Мне казалось нечестным по отношению к словам писать не те буквы, которые слышатся, а которые почему-то условились писать… И ты хочешь, чтобы я поняла слово «НАДО».

Молчание.

Старшая. Это романтично… Но что касается твоей судьбы, твоей научной судьбы…

Она. Я понимаю, ты о ней волнуешься. Но ты ошибаешься, – все будет в порядке. Я тебе объясню. Для того чтобы мне спокойно работать, мне нужно как минимум себя уважать. А для этого мне нужно забыть хотя бы на время о своей проклятой личной жизни и начать заниматься делом. Здесь у меня это не выйдет. А мне надо заниматься делом. У меня нет мужа – Ростика, который седеет от страха за автомобиль. У меня уже нет даже любовника. У меня хотя бы должна быть работа, в которую я верю. В этом – мое спасение. Там я смогу работать как вол. И, поверь мне, скоро получу результат. И я заключаю с тобой пари – через полгода ты и «разные люди» скажут: «Ну и хитрая эта баба! Опять сообразила, куда дует ветер! Нарочно сделала вид, что уехала… из-за, а сама уехала из-за… И, как всегда, выгадала». И, самое смешное, – среди этих людей будешь ты. А о нем не беспокойся. Он никуда и никогда не уедет. В том-то вся его и беда!

Старшая. Мне очень жаль все это от тебя слышать – я тебя люблю.

Она. Но это ведь ты меня любишь, а не я тебя. (Усмехнулась.) Все мои трудности оттого, что я чувствую правду. Не хочу иногда ее чувствовать… но чувствую. Когда я приехала и он решил со мной расстаться, я уверена, что в числе первых, кто советовал ему сделать это… на правах друга и хорошо относясь ко мне, – была ты, да?

Старшая (мудро). Бог с тобой!

Она. Чудно ответила, не солгала!.. А теперь ты, значит, поняла, что если он без меня – так может быть хуже для тебя. И ты… совершенно искренне решила… Я подчеркиваю – искренне, потому что ты умеешь делать искренне сразу несколько вещей. В этом твоя сила.

Молчание.

Значит, он разговаривал с тобой обо мне. Надо ведь с ума сойти, чтобы говорить с тобой… обо мне! (Засмеялась.) Но все-таки не обижайся.

Длинное молчание.

Старшая. Мы приехали.

Она. Пустовато.

Старшая. Неужели усадьба закрыта?

Она. Мое обычное везенье.

Старшая (погудела, вздохнула). Поехали обратно.

Она. Там кто-то спит, прямо на веранде. Еще посигналь.

Гудок машины.

(Кричит) Эй, товарищ!

Мужской голос. Да!

Старшая. Закрыта усадьба?

Голос (не оборачиваясь). Вы видите.

Она. Я с ним поговорю.

Старшая. Не поможет. Он в «свой выходной» работать не будет.

Она. Отгони машину, пожалуйста.

Затемнение.

Усадьба. На веранде прямо на полу лежит человек. Лежит спиной.

Это Пассажир

Она (подходит). Музей открыт?

Пассажир (спиной). Если вам так хочется.

Она. Отчего же замок?

Пассажир. Значит, музей закрыт.

Она. А может быть, можно кого-нибудь попросить…

Пассажир. Директор в Москву уехал, сторож на рынок пошел.

Она. А заместитель директора?..

Пассажир. Это было бы слишком роскошно для одной усадьбы.

Она. Почему вы не хотите обернуться?

Пассажир. Наверно, мне просто неприятно, что вы меня здесь увидели. Вам бы это понять и уйти.

Она. Странно. Мы не встречались целую жизнь и вот встречаемся… Когда вы приехали сюда?

Пассажир. На рассвете… Рассветное солнце.

Она. Значит, вы действительно были. Вы действительно звонили. Что вы здесь делаете?

Пассажир. Здесь работает мой друг, но мы с ним разминулись. Я здесь тоже работал прежде.

Она. А где вы работаете ныне?

Пассажир. Какая жажда точности. То, что мог, я вам сказал вчера.

Она. Вы обиделись, и зря.

Он. Нет. Просто все оказалось…

Она. Я все поняла…

Пассажир. Какие у вас были выразительные глаза, когда вы меня узнали. В них был ужас и жалость. И я еще мог подумать, что вы чего-то ждете! А сейчас в вас появилась эта спокойная уверенность, которая отличает людей, причастных к техническому прогрессу Ну еще бы вам не быть уверенными – ведь вы раскурочиваете этот самый атом. Вы ведь познали, что а+в равно а+в. Как это важно! Как же вам не быть гордой и уверенной. С точки зрения этой уверенности разве можно посреди ночи открыть дверь незнакомому человеку, о котором ничего не знаешь! Ведь для вас, причастных к этому самому прогрессу, не знать ничего – это значит не знать цифр. То ли дело, если бы вы знали мои цифры: сколько мне лет, номер дома, где я проживаю, или, на худой конец, точный адрес моей работы. Но теперь вы успокоились. Вы догадываетесь о моих цифрах. Вы уверены снова. И, конечно, вам с точки зрения этой уверенности следует незамедлительно пожалеть человека, который занимается каким-то никчемным делом – он работает в старинной усадьбе!

Она. Да, вы злой!

Пассажир. Ну что вы еще тут хотите? Может быть, романтики, ее здесь по уши. Мы можем залезть для романтики в дом и улечься в кровать под балдахином… Ладно, перестанем.

Она. Ничего.

Пассажир. Вы пошли?

Она. Да. Вы хотели меня ждать на вокзале?

Пассажир. Зачем? Там будет давка, плацкартный вагон, пассажирский поезд, идущий в Псков. (Повернулся.)

Она. Приятного послеобеденного сна!

Пассажир. Спасибо! Здесь прекрасные места окрест, прогуляйтесь. Тютчев их любил.

Нетерпеливый гудок машины.

(Засмеялся.) Подруга на машине. Она славно выглядит. У нее наверняка есть любимый муж, моложавый, с благородной сединой. Он ходит в импортном, поблескивающем костюме, будто облитом соплями. У вас со временем тоже будет такой же муж!

Она. Помолчим секунду.

Молчание. Гудок автомобиля. Она пошла.

Пассажир (вслед). Только вы ошиблись.

Она повернулась.

Я не звонил вам вчера. Я вчера весь вечер был здесь и ночь здесь! Я вам не звонил!

Она. Я поняла.

Гудок машины.

Здесь странен гудок машины. Он тут чужой.

Пассажир. Да. Здесь иногда вдруг понимаешь, что среди скоростей, среди всех этих бесконечных ритмов и гудков мы можем забыть что-то очень важное, без чего все бессмысленно… и что знали те, кто жил до нас.

Молчание.

Все получилось хорошо. Я вас измучил бы. Прощайте!

Она. Да, все получилось хорошо. Вот вы и бросили меня. (Рассмеялась)

Затемнение.

В машине.

Старшая. Кто это был?

Ирина молчит.

Так и будем молчать? Значит, мы тебя ждем на обед… (Без энтузиазма.) Только учти, ровно в шесть. У меня все точно… И знаешь, я ненавижу все эти приготовления, поэтому все будет попросту, но с выдумкой: все приходят со своими кружками и мисками. Сначала мы сотворим картофель в мундире…

Она. Вино с собой приносить, или будет торговать буфет?

Старшая. Если не хочешь, не приходи.

Она. Я не хочу, я не приду. Не бойся, моя подруга не соблазнит твоего Ростика. Я не хочу есть картошку в мундире. Мы сегодня будем ужинать в ресторане «Москва». Скромненько и со вкусом. Все-таки – последний день в столице!

Затемнение.

Она и Подруга пришли в ресторан. Два столика в ресторане «Москва». За первым сидят Кирилл и друг Димитрий. Рядом пустой столик с надписью: «Для делегатов!» Появляются Ирина и подруга. Они в нерешительности ОГЛЯДЫВАЮТ пустой столик.

Подруга. Садись! (Усаживаются)

Официантка (появляясь с подносом). Здесь для делегатов, девушки!

Подруга. А Тамара Черная у вас работает?

Официантка. Ее на лето перевели в кафе в ЦПКО.

Подруга. Я ее подруга…

Официантка. Сидите, сидите, конечно… Я обслужу. В парк… ее перевели; на воздух. (К Кириллу и Другу) Несу, мальчики, не волнуйтесь! (Подходит к столику Кирилла, снимает тарелки с подноса)

Друг Димитрий. Хорошо сидим! (Весело) Вот интересно, почему я должен жить на краю света – тундра, олешки бегают. А вот ты здесь. Ну чем я хуже тебя?!

(Заметил Ирину и Подругу) Ты погляди, какие делегаты! (Узнал) Старик, это твоя лауреатка!

Кирилл (будто не слышит, поднял рюмку). Будем здоровы, и пусть все у нас сбудется!

Официантка берет заказ у Ирины. Уходит.

Друг Димитрий. А она – очень-очень. И эта с ней тоже очень-очень. Они обе «очень». (Вскрикнул) Мамочки, как я жизнерадостен!

Подруга (Ирине). Перестань есть хлеб с горчицей. Неужели не можешь подождать?

Друг Димитрий. Народились красивые женщины. А теперь эти мини-мини-юбки. У меня такое ощущение, что у них ноги растут прямо из-под мышек. Кружение головы! Возросли автомобильные катастрофы… Черт подери, поехали, мамочки! (Пьет)

Подруга (перехватила взгляд Димитрия). Как глазеют на женщин в ресторанах. Почему-то у нас абсолютно не принято женщинам заходить в рестораны одним, а вот в Прибалтике…

Она. Интересно, когда две бабы с горя приходят в ресторан, им становится так неловко, что одна из них тотчас произносит эту идиотскую фразу про Прибалтику. Дорогая, все абсолютно верно! Женщинам нельзя ходить в ресторан одним. Это омерзительно. Болтают о чепухе и при этом все время пудрятся и поправляют прическу. Это могут вынести только хладнокровные прибалты.

Кирилл поймал наконец взгляд Ирины и поздоровался. Она ответила.

Друг Димитрий. Мы узнаны, ура! А их, между прочим, двое. И нас с тобой, между прочим, двое. А что, если, между прочим…

Подруга (Ирине). Это еще кто?

Она. Это, по-моему, никто. А о чем мы говорили?

Подруга. Вот что, калоша…

Она. Знаешь, я давно хочу тебя попросить. Я начинаю сейчас свою новую, свою одинокую жизнь, и в этой жизни я решила позволить себе маленькую роскошь: не слышать, как ты остроумно называешь меня «калошей».

Подруга. Что с тобой?

Она. Все хорошо. Просто я думаю о своей будущей жизни. Как положено одинокой бабе, я решила тратить свое свободное время на искусство. Я поступлю в самодеятельность – в ансамбль гусляров. (Засмеялась.) Раньше я не понимала этих глупых, несчастных баб, которые обожают певцов и актеров. А теперь пойму, пожалуй. Это мои коллеги – одинокие женщины, которым нужно куда-то истратить умение любить. (Помолчала) Я давно не видела твоего Артемку. Сколько ему?

Подруга. Восемь лет.

Она. Мужчина.

Подруга. Чудный человечек. Только ничему не удивляется. Я повела его в ресторан. А он уселся нога на ногу, как будто все восемь лет не выходил оттуда. Зимой мы с ним были на елке. Дед Мороз был мой знакомый, и я упросила лично вручить подарок Артемке. Я умерла бы от восторга, а этот – бровью не повел. Весь в отца.

Друг Димитрий. А может быть, мы подсядем к ним, а? Мы уже переговорили все наши маленькие мужские беседы…

Кирилл (яростно). Ты замолчишь?!

Друг Димитрий. В чем дело, старик?! (Растерянно) Ну хорошо, мы подсядем к ним альтруистично. Прекрасные женщины! Чистота! Альтруизм! Подсаживаемся с чистейшими намерениями.

Оглушительно заиграл оркестр.

Кирилл (поднявшись, Димитрию). Сиди. Я скоро. (Пошел к столику Ирины)

Друг Димитрий. Наконец-то! Вот истинный руководитель! Цезарь! Доктор наук! Пошел в разведку! Вызывает огонь на себя!

Кирилл (подходя к столику, Подруге). Простите, пожалуйста. (Ирине) Я хочу вам сказать… Вам не надо завтра получать командировочные…

Она. Я ничего не слышу.

Кирилл (перекрикивая оркестр). Не нужно получать командировочные. Командировку отменили.

Она. Не надо так кричать о командировках.

Кирилл. Может быть, мы потанцуем немного? Ваша подруга меня простит. Мне следует с вами поговорить…

Она (Подруге). О командировке… Кирилл Павлович не устает говорить о командировках. Он прозаик. (Начинают танцевать)

Подруга с усмешкой следит за ними, а Димитрий неотрывно глядит на Подругу, пытаясь, как ему кажется, гипнотизировать ее взглядом.

Ты даже подошел трусливо… Значит, все это правда? Значит, ты действительно советовался с нею обо мне? Я ведь нарочно ей сказала про ресторан «Москва»… Ты ведь не соврешь мне сейчас?

Кирилл. Не совру.

Она. Значит, говорил с нею… Ничего, ничего, она – твой соавтор, интеллигентная женщина, из тех, кто читает журнал «Новый мир» в очереди в парикмахерской, а для здоровья посещает древнерусские храмы. Это все чудесно! Но делиться с нею обо мне… Ну ладно… Зачем ты сюда пришел?

Друг Димитрий (встает и, стараясь быть максимально светским и развязным, подходит к Подруге).

Я осмелюсь… и вы позволите… пригласить вас протанцевать, точнее потанцевать…

Подруга. Я не танцую. У меня подруга танцует за нас двоих.

Она (Кириллу). А твой знакомый посмелее. Он мне начинает нравиться.

Кирилл. Я пришел сказать, что ты никуда не поедешь. Раз! Во-вторых…

Она. Тогда, во-первых, я брошу наше благословенное учреждение…

Кирилл. Что ты хочешь?! Ты хочешь, чтобы я ушел из дома? Я уйду. Еще что ты хочешь?

Она. Я не хочу, чтобы ты уходил из дома. Я не хочу, чтобы ты двигал своим домом, как шахматной фигурой, когда попадаешь в трудное положение, но… я также не хочу, чтобы меня унижали, чтобы обо мне смели рассказывать тупой, озверевшей от хорошего настроения клуше…

Кирилл. Перестань!

Она. Как ты мудро на меня смотришь!

Кирилл. Перестань… Ты плачешь?

Она. Ты увидишь… Ты думаешь… я поговорю… поговорю, и все будет по-старому? «Она ведь не сможет остаться одна?» Смогу! Я клянусь тебе! Мне некем, к сожалению, клясться… Но я клянусь собой… что больше ничего не будет… Ну, еще улыбнись также мудро… Ну вот, отлично, а сейчас ты увидишь. (Подошла к Подруге) Мы пересаживаемся за тот столик.

Подруга. Ты что?! Зачем они тебе нужны?

Она. Мне они нужны. Если хочешь, ты можешь уйти.

Подруга. Я хочу уйти, но я не уйду.

Она (подходя к столику Кирилла вместе с Подругой). Принимайте гостей.

Друг Димитрий (в восторге). Здоровеньки булы! Грандиозно! Обхождение! Столица! Наливаю штрафную девочкам!

Подруга (усмехнулась). «Девочкам»!

Друг Димитрий. Тост! За что будем пить?! Как я рад! (Он в восторге. Он совершенно не замечает мрачных лиц Кирилла и нарочито скучающей Подруги) Мой первый тост известен от Магадана до Воркуты. «За любовь, мадам!»

Она (хохочет). До чего веселый!

Друг Димитрий. Я – веселый?! Я такой веселый!

Она. Но тогда вы расскажите что-нибудь. А то Кирилл Павлович все про командировки всегда болтает.

Друг Димитрий. Мы давно знакомы с Кириллом. Мы познакомились с ним еще в те времена, когда образовали совнархозы, а площадь Ногина стала называться площадью Павших Министерств.

Ирина хохочет.

(Продолжает, ободренный ее смехом) А почему ваша подруга, я не знаю, простите, ее имени, такая мрачная?

Она. Мариша ее зовут… Маруся, или Мара… Кто как. Она – марачная, как говорит в таких случаях одна наша общая с Кириллом Павловичем знакомая. И Кирилл Павлович наш тоже не в ударе. Печален. Может быть, мы с вами, Дима, уйдем от их мрачных физиономий и потанцуем слегка?

Кирилл (торопливо). Нам, к сожалению, пора!

Друг Димитрий. Что ты! Почему? Так весело!

Она. Конечно, «так весело», потанцуем…

Друг Димитрий (в восторге). Потанцуем! Потанцуем! (Танцует с Ириной) Я с вами глуп, как осел. Я вообще – остроумный. У меня просто сегодня перерыв… Здесь хорошо. Знаете, там все время – стройка, стройка, план. А я ж москвич. Так иногда тянет обратно. Вырываешься на какую-то неделю… надеешься…

Она (насмешливо). Ай-яй-яй. Вы тоже становитесь мрачным. Это, видно, в воздухе здесь… (Помолчав) Мне тут не нравится. (Медленно) А вам?

Друг Димитрий. Мне тоже. (Не отрывая от нее взгляда.) А где вам нравится?

Она. А это уже ваше дело…

Друг Димитрий. Мы уедем с вами отсюда, да?.. Надо только что-то придумать.

Она. А зачем придумывать. Мы с вами – люди смелые. Попрощаемся и уедем. Или даже не так. Я попрощаюсь за вас. А вы идите вниз и ловите такси.

Димитрий в восторге исчезает.

Шустрый! (Возвращается к столику Кирилла, Подруге) Я ухожу. Ключ. (Отдает Подруге. Кириллу) Мариша за все заплатит. У нее есть деньги. Было очень мило, спасибо за компанию! (Уходит)

Кирилл. Она сошла с ума!..

Подруга. Почему? Почему мужчина может пойти с любой женщиной, которая ему понравилась, а почему женщина не может? Мы работаем на равных. Давайте уж с этого на равных…

Кирилл вскакивает и выбегает.

Затемнение.

В раздевалке пусто. Кирилл догоняет Ирину.

Кирилл. Простите, пожалуйста!

Она. Насчет командировки?

Он. Ты никуда не пойдешь!

Она. Пойду.

Он. Не пойдешь! Он мой товарищ.

Она. Значит, не надо иметь таких товарищей.

Он. Он же ничтожество…

Она. Ну зачем же так о товарище… Все?

Он. Ты… (Бьет ее по лицу)

Она (засмеялась). Этого можно было ожидать… от такого мерзавца…

Он. Ну еще скажи!

Она. Гад!..

Он бьет ее снова.

(Смеясь, спокойно.) Ничтожество… Подонок… (И вдруг Она начинает плакать. Она почти рыдает.)

Он. Прости… Прости меня… я виноват… Я жутко виноват… Ты права… Я люблю тебя!

Она. Все! Уже все!

Он. Так нельзя! Так не расстаются.

Она. Все…все…

Он. Ну давай, ну в последний раз, поговорим…

Она чуть успокаивается. Он хочет дотронуться до ее руки.

Она (вдруг снова яростно). Не смей!.. Да… Пусть у нас будет сегодня день расставанья… А потом ночь… А потом мы будем еще неделю вместе… А потом – весь этот ад начнется сначала…

Он. Ну в чем дело, ну скажи…

Она (плачет, тихо). Ты все убил… Быть вместе, потому что мы боимся быть одни… Это… это… недостойно; это… Он. Тише…тише…

Она. Возьми у Мариши платок… и пудреницу.

Он уходит, Она секунду раздумывает, потом убегает. Он возвращается с пудреницей.

Он (после паузы). Ну что ж, теперь действительно все. Ну что ж, даже к лучшему!

Затемнение.

Квартира актрисы. В затемнении звонок телефона. Свет на сцене.

Актриса, очень похожа на Ирину.

Актриса (разговаривает по телефону). Алло!

Голос Ирины. Будьте любезны Нину Антоновну!

Актриса. Да!

Ирина. Это Нина Антоновна?

Актриса. А кто это?

Ирина. Вы, наверно, получили мое письмо?

Актриса. Я получаю много писем.

Ирина. Письмо, где вложена фотография. Я очень похожа там на вас…

Актриса. Да, да. Есть общее. Только я никак не поняла, что вы от меня хотите.

Молчание.

Что вы молчите?

Ирина. Я просто думаю, что я от вас хочу. Пожалуй, ничего. Просто, когда я вас вижу на экране… мне почему-то кажется, что я все о вас знаю, будто я со стороны смотрю на себя. Я почему-то уверена, что вы трудно живете… Нет, не материально. Материально, я знаю, вы живете хорошо. А вообще… Что вы молчите?

Актриса. Нет, ничего. Просто думаю.

Ирина. Я давно хотела вам позвонить, но не решалась. А сегодня мне стало вдруг так плохо…

Актриса. Так что же я все-таки могу для вас сделать?..

Ирина. Я хочу купить собаку. Придумайте ей имя…

Актриса. Лайма… У меня в детстве была собака Лайма. Она была очень добрая. Ее машина задавила в эвакуацию.

Ирина. Я так и назову. Ну… прощайте!

Актриса. А где вы работаете?

Ирина. Я – по морю. По морскому дну. Рыба… и т. д. Актриса. Да… В магазинах почему-то плохо с рыбой. Ирина. Трудный морепродукт. Портится быстро… У нее чересчур нежная кожа. В этом все дело. Счастья вам!

Гудки в трубке.

Актриса. Какие морепродукты?.. Отупела… Надо было что-то сказать… А может, не надо… Может быть, так лучше…

Затемнение.

На улице. Ирина подошла к дому. У парадного – Кирилл.

Он. Ты была – там?

Она молчит.

Ты не была там?

Она молчит.

Я так и знал. Самое страшное, пока я ждал, я понял, что я прощу тебя. Что бы ни случилось. Я прощу тебя. Я не знал, что за это можно прощать! Конечно, я сам виноват во многом… Только по правде, ты ведь не была там?

Молчание.

Знаешь, сколько я стою здесь? С тех пор, как ты ушла. Она. Это подвиг! Ты сам потрясен.

Он. Ты не была там, да?

Молчание.

Я так и понял. Я уйду к тебе. Я решил.

Она. Нет. Меня всегда будет несколько смущать обездоленная… И вообще не будет счастья. А кроме того, через два дня жизни со мной ты удавишься. Со мной трудно. Боже мой, мы с тобой дрались. Это уже совсем что-то нечеловеческое.

Он. Пойдем! Ну пойдем!

Она. Я хочу тишины. Я хочу наконец покоя! Кирилл. Ну пошли… Ну пусть… Ну в последний раз… Она. Зачем ты меня тащишь?

Кирилл. Ну пойдем. Ну поговорим… Ну так нельзя…

Она. Дикость…дикость…

Кирилл. Ну объяснимся… объяснимся…

Затемнение.

Они объяснились.

Из затемнения голос Кирилла: «Люблю тебя… люблю… Да! Да!» Музыка. Потом затихает. Видно, прошло время.

Его голос (но уже с другой интонацией). Зажечь свет?

Она. Не надо.

Он (совсем рассудительно и спокойно). Я уйду от нее. Только давай обсудим, как это сделать.

Молчание. Смех.

Что ты смеешься?

Она. Хочешь, скажу, о чем ты думаешь? Ты думаешь, как все опять осложнилось… И… молчи! Я не осуждаю, если я захочу, ты действительно ко мне уйдешь. Но я не хочу. А своей воли у тебя нет. (Вдруг раздельно.) Послушай меня. Сейчас слова значат. Ты лучше многих. Ты славно выполняешь свою работу. Но мне не на работу с тобой ходить. Мне с тобой жить. С тобою, который и не добрый и не злой, и не смелый и не трус, и не самолюбивый и не самовлюбленный, и не… Я никак не могу вспомнить, какой ты еще не… Ты – никакой! Молчи! Я не ругаюсь и не оскорбляю тебя. Поверь, я хочу объяснить все… и себе тоже. Женщина по-настоящему становится женщиной, наверное, когда она вдруг ощущает жажду покоя. Точнее… жажду нормальной женской жизни, то есть семьи, детей… Конечно, можно и от кого-нибудь. Многие так: спят, рожают детей, имеют семью, лишь бы иметь все это – все равно от кого. Моя беда в том, что я не могу так. Я не могу смириться… Ты помнишь улыбку Мадонны… Это потрясающая улыбка покоя и воли. Ее называют «улыбкой материнства». Но не оттого только, что у нее этот свет в улыбке, а потому свет, что ее материнство от того, кому она поклонялась. Это – символ. В этом гармония. Милый, я не могу иметь детей от ничтожества… а спать с человеком, от которого не хочешь детей, – это уже грех, это против природы. Поэтому мне плохо. И поэтому не надо тебе уходить от нее. И поэтому я ухожу от тебя. Вот теперь все! Милый!

Она одна. Молча сидит. Потом смеется. Потом перестает смеяться и снова сидит и молчит. Долго молчит.

Ее квартира. В квартире Подруга. Говорит радио.

Радио. Сегодня – традиционный день цирка. Красочная кавалькада проследует по улицам города…

Входит Ирина, выключает радио.

Подруга. Приползла?

Она. Ага!.. Чем занималась?

Подруга. Думала. Раздумывала, пока ты…

Она. Замолчи!

Подруга. Потом звонила по телефону. Отменила девичник. Все расстроились, особенно Клара. Ты знаешь Клару? Это манекенщица, моя знакомая, и модельер к тому же. Она прошла все размеры – от 44 до 52-го. Она как бы символ нашего короткого бабьего века. Впрочем, надо было мне их все равно пригласить, пока ты там… Молчу. Да, тебе опять звонили.

Она. Кто?

Подруга. Авантюрист.

Она. Какой авантюрист?

Подруга. А вот этого я уже не знаю, какой он… Наверное, как полагается авантюристам, он или интересный брюнет, или высокий блондин. Он сказал, что будет тебя ждать на вокзале в одиннадцать. Чего улыбаешься?

Она. Какие роскошные женские определения, я уже забыла, что есть блондины и брюнеты. Ну что ж, это хорошо. Пусть меня ждет на вокзале высокий брюнет. (Начинает собирать чемодан.)

Подруга (упрямо). Я сказала – высокими бывают блондины, а брюнеты – они интересные. Прекрати собирать чемодан, ты ведь завтра смываешься. Это блондин уезжает сегодня и все-таки ждет тебя на вокзале…

Она. Перестань пить!

Подруга. Ты ведь пила, когда тебе хотелось. Теперь моя очередь. Как осуждающе ты на меня смотришь. Ну конечно, куда нам, я ведь нежеланная, да еще и глупая; и подруги у меня все глупые, конечно, кроме тебя. Клара какая-то – модельерша. А вот с этим я не согласна. В ее работе есть философия. Что такое современная мода? Это прежде всего сдержанность, недоговоренность, отказ от чрезмерной деталировки. Почему в моде блестящие ткани? Они подчеркивают сложность, неуловимость характера современного человека. Вот если я, например, купила сапоги на твои деньги… это еще не значит, что я дрянь и ты можешь меня презирать. Это значит…

Она. Послушай…

Подруга. Что я женственна и неуловима. И все. Что ты молчишь? Что смотришь?! Вот я не люблю тебя.

Она. Перестань…

Подруга. Даже, точнее, я ненавижу тебя. Кстати, ты наверняка тоже, только ты об этом молчишь, а я нет. И вообще я все говорю тебе, что со мной происходит, а ты – фиг! У тебя ведь с типом, который в ресторане… Фиг ты мне про него когда-нибудь рассказывала. Да, ты желанная! Высокий блондин ждет в одиннадцать. Тип в ресторане – безутешен. Сама пошла… Молчу… А мой подонок даже мне не позвонил. Какая ты умная! Как ты точно сказала про меня – «нежеланная».

Она. Я прошу тебя…

Подруга. Я – дура. Я ведь о тебе все думаю. Мне всегда кажется, что однажды ты мне объяснишь что-то самое важное. Но ты занята только собой, а я как собачка вокруг тебя прыгаю. Попеть хочется. Ну спой! Спой хотя бы! Ты ведь скоро убежишь на вокзал, я по глазам вижу. Ну, бабоньки, родные мои, тише! Желанная петь будет. Пой! Пой! Пой! (Хватает гитару, начинает петь.) «Очи черные… Очи какие-то…» Пой, я сказала.

Ирина берет гитару и поет.

Навзрыд рыдаю. Рыдайте, девочки! Рыдайте на уровне лучших мировых стандартов! (Плачет) Как поет! Ну, шуруй на вокзал, тебя там ждет блондин. Я ненавижу тебя, ты – желанная!

Она. Прости меня. Я не умею с людьми. Я их часто обижаю. А потом я переживаю, но уже поздно. Ты мне очень дорога. В тебе мое детство. В детстве мир един. Он гармоничен, он еще не делится на жизнь и работу… Мы действительно – разные. Я не умею прощать, я не умею не замечать. Я невеселая.

Подруга. Да, ты особенная. А мне всюду удобно, я – калачиком, калачиком свернусь, как кошка…

Она. Не надо. Я отпугиваю людей, я знаю… И у меня, кроме тебя, никогда не будет подруг. Ты моя подруга. И я знаю, что ты прекрасная; что ты любишь меня, и я готова на колени перед тобою встать за все нехорошее, что говорила…

Подруга. Что ты… Что ты…

Она. Я уеду, далеко, и все переменится, надо только собраться с силами и уехать. Только не смей плакать, а то мы все время ревем по очереди, это уже смешно.

Подруга. Ты опоздаешь к блондину…

Она. Тсс. Сиди тихо-тихо. Мы заведем с тобой одну пластинку. (Достает пластинку.) Это когда я вышла замуж и он начал «привыкать», я ужасно хотела, чтобы он снова ревновал меня, чтобы… И купила сама себе эту пластинку, надписала на ней эпиграф из «Гранатового браслета» и послала сама себе по почте… Так хотелось, чтобы он меня ревновал, а чтобы кто-то меня безумно любил. Но он не ревновал, и никто меня не любил… Это Бетховен. Он любил… Только сиди тихо-тихо. (Ставит пластинку.)

Музыка.

«К Элизе»!.. Какая нежность. Это был толстый человек, с толстыми пальцами. А ты слышишь, какая божественная нежность… Это как ласка… Это прикосновение его губ. Он прекрасен… Это израненное человеческое сердце. Оно идет своим тайным путем через горести и слушает свою надежду… А вот его пути… Нарушена гармония: нет дома, нет семьи, только работа, только творчество! А вот взрыв! Буря! Негодование! Протест! А вот успокоение и просветленная мудрость. Слышишь, валторны: «Это моя доля». Надо просто понять свою долю и любить живущих рядом! А вот тихо-тихо – это скрипки. Это уже молитва.

Он шепчет ее своему неповоротливому своему незадачливому ангелу Слышишь:

О, пусть будет любовь к живущим! И ненависть к самому себе. О, пусть будет презрение к работе, легкой и поспешной, И ярость к своему труду! О, пусть будет мудрость осени И долгое солнышко лета!., и любовь… О, пусть мы наконец станем большие!

Подруга. Иди, иди на вокзал!

Затемнение.

На вокзале. Перрон. На перроне у автомата с газированной водой стоит человек: он в костюме клоуна, лицо его вымазано белилами и рыжий парик. Входит Ирина.

Она. А где здесь поезд в одиннадцать?

Клоун. Поезд в одиннадцать ушел. (Пьет газировку.) Что вы так на меня смотрите? Я отстал от красочной кавалькады. Я устал. Я пью газировку. Если ты клоун, то и газировку выпить нельзя…

Она. Здесь стоял высокий блондин…

Клоун. Да, он стоял. Он был тревожен. Он был печален. Он даже подарил мне три копейки. Но прогудел поезд, и он уехал. Я пью газировку на его три копейки. Можно сказать, что стакан хранит тепло его рук.

Она (засмеялась). Высокий блондин уехал.

Клоун. Уехал. О, поезда, которые идут в неизвестность! О, корабли, которые плывут в никуда! Вы будете плакать?

Она. Навряд ли.

Клоун. Но вам хочется плакать?

Она. Очень.

Клоун. Я поплачу за вас. Я – клоун, мне все можно. Я могу плакать, могу хохотать. Даже могу быть рыжим, и никто не удивится. Очень удобно. Я все могу! (Плачет) Так достаточно?

Она. Нет.

Клоун (рыдает). Подходяще?

Она. Маловато.

Клоун. Больше я не умею, я все-таки мужчина.

Она. Откуда я вас знаю?

Клоун. Вы меня не знаете. Это так кажется. Клоуны все похожи друг на друга. И вообще, когда встречают клоуна, вспоминают о детстве.

Она. Да, да, конечно, я вас видела в детстве. Как же я могла вас забыть?! Я все вспомнила. Вы мне приснились однажды. Вы шли впереди и играли на дудочке. А я бежала сзади по теплым лужам. И мне было хорошо…

Клоун. Вам будет хорошо. Я вынимаю дудочку.

Она. У вас она есть?

Клоун. Клоун не может ходить без дудочки. Это неприлично… Я буду играть, а вы идите за мной.

Она. Куда мы идем?

Клоун (не оборачиваясь). И шепчите, как в детстве, перед сном, когда верят, что все исполнится завтра.

Она. Какое высокое небо, и голос дальней птицы… Куда мы идем?

Клоун. Зеленая трава… Все зелено. Исполнится, что шепчется, что шепчется – исполнится… Вы не шепчете… Шепчите, ну, шепчите! (Играет на дудочке, а она идет за ним и шепчет свою молитву)

Занавес.

Она в отсутствии любви и смерти

Часть первая

На сцене: четыре комнаты, кухня и ванная – это как бы одна огромная малогабаритная квартира. Но это только «как бы», ибо на самом деле все эти помещения принадлежат разным владельцам, все они взяты из разных квартир, в самых разных концах огромного города.

И только первая и вторая комнаты находятся в одной квартире.

Первой комнатой владеет Она: 18 лет, миловидна, не более, одета в серенькие польские джинсы и в голубую байковую кофточку (уличный вариант) или в коротенький серенький балахончик (так она ходит дома). На стене висит еще одна ее любимая вещь – красная поролоновая куртка, оставшаяся со времени ее 14-летия. (Вещи свои она любит, хранит подолгу им верность, высокомерно не замечая, что они старенькие и немодные, ибо с ними у нее всегда что-то связано.) Ее комната – узкий пенал, где помещаются всего три предмета: письменный стол, вечно раскрытая кресло-кровать и магнитофон. Это удобно, потому что можно лежать на кресле-кровати (любимая поза) и доставать до стола, а главное – до магнитофона. Но это и не очень удобно, потому что, задумавшись, она начинает разгуливать по комнате, как по улице: откинутая голова (гордость) и устремленные в небо глаза (сомнамбула), – и оттого она бьется, по очереди, сначала об угол стола (вскрик), потом о кресло-кровать (проклятия!). Это повторяется изо дня в день, но откинутая голова и устремленные в небо глаза остаются.

Окна в ее комнате всегда раскрыты, и комната наполнена немыслимым солнцем (южная сторона) и невообразимым грохотом трассы (дом стоит на шоссе). Она выросла в этом грохоте и совершенно к нему привыкла. Для нее в этом только большое преимущество: она может свободно разговаривать в своей комнате вслух – сама с собой, как с подругой, ибо из-за шума ничего не слышно в той, во второй комнате, которую занимает Ее мать.

Вторая комната – комната ее матери. Проходная, большая и тихая (окна во двор). Здесь все как у всех: трельяж, телефон на полу на длинном шнуре (о который Мать периодически спотыкается), большая тахта (можно залезать с ногами) и зеленое кресло из югославского гарнитура. Ее матери «за тридцать», но Мать – прелестна: она кажется совсем юной в голубеньком несминаемом джинсовом костюмчике.

Третья комната находится на другом конце города и принадлежит Подруге ее матери. Это точно такая же комната, с точно таким же югославским креслом (только желтым). Подруга – сверстница ее матери и одета в точно такой же джинсовый костюм, только Подруге он не идет, потому что подруга маленькая, толстенькая и некрасивая. Естественно, зато подруга очень энергичная и просто ни секунды не может усидеть на месте, все время носится по комнате или убегает в невидимую нам кухню (точно так же спотыкаясь о шнур телефона на полу).

Далее идет кухня совсем в другой квартире. В этой кухне, загроможденной джазовыми инструментами, три юнца, тихонечко импровизируют некую мелодию. Двое – очень высокие, гнутые, с прекрасными длинными волосами. Третий – тоже длинноволос, но маленький – Маленький джазист с подпрыгивающей походкой, нервно сгрызающий свои ногти. Маленький джазист – хозяин на кухне, он руководит двумя высокими.

Рядом с кухней – ванная в Его квартире (а точнее, как положено в малогабаритных квартирах, – совмещенный санузел). Перед зеркалом с электробритвой стоит Он. Ему тоже «за тридцать». Он молча стоит с жужжащей электробритвой, разглядывая свое отражение в зеркале.

И наконец, последняя пустая комната, погруженная в темноту. Вся ее мебель – стол и два стула – почему-то сдвинута в угол и уложена на кровать. Это нагромождение покрыто автомобильным брезентом – и есть что-то ужасное в этой бесформенной куче.

Такова эта странная малогабаритная «квартира», составленная из разных помещений, соединенных на одной сцене.

Рядом с этой «квартирой» угол лестничной клетки и телефон-автомат на стене.

Когда начинается действие:

Он в ванной стоит перед зеркалом с электробритвой, а джазисты в кухне тихонечко играют.

Ее мать в своей комнате сняла телефонную трубку. Не стала набирать номер, а расхаживает, в задумчивости, с телефонной трубкой в руках (споткнулась о шнур: «Ах черт!»), а ее Подруга в своей комнате пытается дозвониться Ее матери, в нетерпении вскочила и тоже споткнулась о шнур телефона («Ах черт!»).

Она в своей комнате, по очереди ударившись о стол («Ах черт!») и об угол кровати («Черт!»), улеглась наконец животом на тахту и успокоилась. Потом как-то сладко долго потянулась и, изгибаясь всем телом, жмурясь в потоке солнца, медленно стаскивает с себя балахончик, будто сдирает кожу, и стоит полуголая в бешеном потоке солнца. Потом плюхнулась на кресло-кровать, включила магнитофон (щелчок).

В это время ее мать – все так же с телефонной трубкой в руках – подошла к ее двери, толкнула – но дверь заперта. Мать стучит. Она не двигается.

Мать. Оглохла?! (Стучит.)

Она (не обращая ни малейшего внимания, шепчет в микрофон). Каждое утро, проснувшись, я ощущаю ваши губы с такой физической реальностью, что становлюсь безумной. И со всей силой этого безумия говорю вам: я вас люблю.

Мать колотит в дверь. Одновременно, будто по сигналу, начинается стук во все двери. В ванной, где Он по-прежнему стоит у зеркала, стук в дверь и голос его жены.

Голос его жены. В доме – ничего! Ты не СХОДИЛ даже за нарзаном… А люди придут в гости! Что ты молчишь?

Он. Я думаю.

Голос его жены. О Боже! О чем?! О чем?!

Он молча укладывает электробритву в футляр и выходит из ванной. Одновременно стучат в дверь кухни, где играют джазисты, и старческий голос кричит из-за двери: «Котик! Семь часов! Ты просил сказать, когда будет семь!» И тогда Маленький джазист складывает инструменты и уходит, а двое других, будто не замечая его ухода, будто в наркотическом опьянении – продолжают мелодию. В это же время Подруга, в очередной раз тщетно набрав номер матери, в бессильной ярости колотит в собственную дверь. Наконец общий стук внезапно прекращается, и только Ее мать продолжает тщетно барабанить в ее дверь. Она спокойно взглянула на часы, надела байковую кофточку, джинсы, поролоновую куртку и как-то сонно открывает дверь и глядит на Мать с телефонной трубкой в руках. Усмехнулась. Мать поняла ее взгляд и торопливо, неловко положила телефонную трубку на ковер.

Мать. В куртке будет холодно. Поддень кофту.

Она. В кофте будет жарко.

Мать. Милая, у тебя скоро экзамены… Без кофты не пойдешь.

Она. Хорошо, я понесу кофту в руках.

Мать. Это твое дело. Привет Эрике. Кстати, почему Эрика никогда к нам не зайдет?

Она молча и по-прежнему сонно смотрит на мать. Мать, видимо, привыкла не получать ответов, поэтому безостановочно продолжает спрашивать.

Когда ты вернешься?

Она. Не знаю. Я сначала пойду в парикмахерскую.

Мать. В какую парикмахерскую?! Ты собиралась к Эрике.

Она. Сначала я пойду в парикмахерскую.

Мать. Милая, сегодня предпраздничная пятница и все…

Она (бесстрастно). «Сидят в парикмахерских…» Я знаю. Я прошу тебя: дай мне деньги на парикмахерскую.

Мать (будто осененная мыслью). Как же я сразу не поняла! Ну, конечно! Ты пойдешь в парикмахерскую, чтобы проторчать там в очереди до вечера, да? А потом будет поздно идти к Эрике, да? И ты вернешься домой! Ты решила посмотреть, кто придет ко мне, да?

Она (все так же без выражения). «Ты решила испортить мой единственный вечер». Нет. Я не вернусь домой рано. Подходит?

Мать. Это ты сможешь! Чтобы я сошла с ума от страха… (Вдруг кричит.) Я не умею! Я не могу с тобой!

Она (миролюбиво). Что делать, ты молодая мать.

Мать. Да! Да! (Сразу переключаясь, легкомысленно – весело.) Знаешь, вчера мне один тип из третьего подъезда сказал, что когда мы с тобой идем по улице…

Она… То издали я выгляжу старше тебя.

Мать (устало). Какая ты все-таки жуткая… (Подумав.) Ну что ж, я не хотела тебе говорить, но ты вынудила… Короче, утром ко мне пришла Надя… ну, девочка из третьего подъезда…

Она (торопливо). Мне неинтересно!.. Кто рылся у меня в столе?

Мать (усмехнувшись). Так вот… Эта милая Надя… пришла, знаешь зачем?

Она. Мне нужны деньги на парикмахерскую!

Мать… Повидать твою кошку. Оказывается, ты ей рассказала, что у нас живет потрясающая кошка Каштанка, которая тебя страшно любит и ходит за тобой по улице не иначе как на задних лапах! На задних лапах!!

Она (успокоившись). И что ты ответила?

Мать. Правду. Что отродясь у нас не было никакой Каштанки, хотя иногда ты приносишь с улицы бродячих кошек… Но они от нас немедленно убегают! И не потому, что я плохо с ними обращаюсь, – а потому, что ты их попросту забываешь кормить! Ты ведь ко всему еще и ленивая! (Дает деньги.) А кот «на задних лапах» – это из «Мастера и Маргариты»? Да? Ты брала без разрешения мою книгу?

Она (сухо). А все-таки: кто же рылся на моем столе? Мать. На твоем письменном столе… который стоит пока в моем доме, я писала сегодня письмо. Можно?

Она. Поэтому я закрыла все ящики стола на ключ… чтобы в твоем доме кто-то случайно…

Мать. Иди. (Тихо-тихо.) Иди. (Орет.) Уходи! Она (усмехнулась). Не позвонил? (Кивнув на телефонную трубку.) Сама позвонишь?

Мать дает ей пощечину.

(Весело.) Чао! Я пошла в парикмахерскую! (Уходит.)

Как только стукнула входная дверь, Мать тотчас поднимает брошенную трубку, набирает номер.

Мать. Привет, ты не звонил мне, а то я разговаривала по телефону? (Выслушивает ответ.) Понятно… Ну, как насчет «сегодня»? (Выслушивает ответ.) Конечно, свободна. Мы же договорились. (Выслушивает ответ.) Нет, ты же знаешь, в девять – это поздно, она возвращается. (Выслушивает ответ.) Ну ладно, тогда давай в понедельник. Кстати, с понедельника в «Ударнике» – Неделя французских фильмов. (Выслушивает ответ.) Ну если они такие ужасные – конечно, не стоит, я могу посмотреть и свои ужасные. До понедельника. Чао. Спокойной ночи…

В это время Подруга в очередной раз набрала номер – звонок в комнате матери.

Алло…

Подруга. Ну, знаешь! С кем ты столько болтала? С ним?

Мать. Приезжай.

Подруга. А разве… Он…

Мать. Нет!.. Сегодня у нас с тобой девичник.

Подруга. Еду. Я тебе такое расскажу – новый план жизни. Чао!

Хохочет, и Мать отчего-то тоже хохочет и вешает трубку. Подруга, напевая, энергично собирается в своей комнате… А джазисты тихонечко играют… В ванную входит О и. Когда Он открывает дверь ванной, становятся слышны громкие голоса гостей и музыка магнитофона (та же мелодия, которую играют джазисты). Он захлопывает дверь, садится на угол ванны и молча сидит. Но вновь открывается дверь, и в ванную просовывается веселое, пьяное лицо гостя. Это – Доктор.

Доктор. Ку-ку… Твоя просила меня тебя посмотреть. (Хохочет.) Твоя говорит, что ты плохо спишь. (Заливается.)

Он. Действительно, хорошая фраза – смешная.

Доктор (приоткрывая дверь ванной). Ты посмотри, как сидят наши жены. Представь, что ты их не знаешь, просто мы с тобою закадрили каких-то чувих и привели. Представил? Ну, какую ты выберешь? Ха-ха-ха! Я – свою.

Он (чуть подмигнул). И мою. Бери уж обеих.

Доктор (задыхаясь от припадка смеха). И твою, и свою… (Поймал его взгляд, поспешно.) Твоя говорит, что ты просыпаешься каждый день в пять утра. Я ее спрашиваю, откуда ты знаешь, когда он просыпается, если сама наверняка храпишь в пять утра, как сурок. (Хохочет.) Но она требует, чтобы я тебя показал профессору. Я ей отвечаю: «Если ему надо показать профессора – я приведу… а если его – то уж лучше доктору. По крайней мере мы, доктора, хоть что-то понимаем». (Хохочет.) Распусти ремень. (Доктор сам распускает ему ремень.) Так – больно? Так?.. Дыши! Дыши, друг мой… глубже… мне даже не надо тебя осматривать, я могу сказать с ходу…

Он сбросил руку Доктора.

Ну, попижонь! Попижонь! Учти, я пьян, и поэтому говорю сейчас умные вещи: твое сердце оказалось банкротом. Оно не выдержало взятых тобой на себя обязательств. (Хохочет.) Как говорил мой отец: «Мы живем в эпоху, жестокую к сердцам». Тебе нужна чепуха: две недели в больнице. У вас отличная академическая больница.

Он (тихо-тихо). Какой же ты мерзавец.

Доктор (трезво и тоже тихо). Не понял.

Он (спокойно). Хотя… (Засмеялся.) «Мою» я понимаю – ты современный мерзавец, везунчик, веселый и кобель. Но ты, не пропускающий ни одной медсестры, – зачем тебе эта увядшая, несчастная женщина?

Доктор. Что ты городишь?

Он. Я объясню: она чуткая! Это главное – а ты органически не можешь не сцапать, не схватить, не стибрить чужого… Мир – помойка, да?.. Где все жрут, хватают за сиськи…

И вдруг, размахнувшись, Он нелепо бьет Доктора, но Доктор спокойно перехватывает его руку и, вывернув, пригибает его голову к полу.

Доктор (шепчет). Дурак, ты по правде болен, слышишь?

Доктор выпустил его руку. Он встает и молча выходит из ванной.

Общее затемнение.

Прошло несколько часов. Та же квартира… Все так же играют в кухне джазисты… В комнате подруги уже никого… Мать, уже успокоившпсь, молча сидит с ногами на тахте в своей комнате… Ванная в его квартире пуста… А Он… … А Он открывает дверь и входит в ту жуткую пустую комнату. Видимо, прежний хозяин расширил ее за счет прихожей, и теперь дверь с улицы открывается прямо в комнату. Он подходит к телефону, усмехается, поднимает трубку, молча слушает гудок, потом достает из портфеля рубашку и мятый плащ и развешивает все это на гвоздиках. Потом сдергивает автомобильный брезент и начинает расставлять мебель, когда раздается звонок в дверь. Он в ужасе глядит на дверь, но звонок звонит безостановочно; Он открывает. На пороге, с кофтой под мышкой, Она. Она не входит в Его квартиру. Но останавливается на пороге. И весь их дальнейший разговор происходит на пороге.

Она. Здесь сдается квартира?

Он. Квартира сдана.

Она. Давно?

Он. Вчера.

Она. Вам?

Он. Мне.

Она. Интересно, дорого стоит такая квартира?

Он. Пятьдесят рублей.

Она. Это обычная цена?..

Он. Нормальная.

Она. Скажите, у вас не найдется попить, только мне нужно холодную, из-под крана.

Он молча уходит в кухню. Вслед ему требовательный крик.

Только мне нужно полный стакан, ладно?

Он возвращается со стаканом воды.

Лупит!

Кивнула на окно.

Он. Ливень.

Она. Никакого лета в этом году… Черт! (Глядит на часы, показывая, что торопится, но не уходит из-за дождя.)

Он. Опаздываете?

Она. Боюсь «потечь» на дожде – косметики в этот раз много.

Он. Зайдите все-таки!

Она. Ничего, ничего, не стоит вас затруднять. И вообще страшно входить в такую дорогую комнату… Но если у вас есть время, мы поболтаем здесь… пока дождь… Квартира у вас, конечно, очень хорошая. Только ваш район мне, например, не нравится. Я люблю свой… У нас, знаете, окраина: лес, пруд! Идешь домой, в школу, а впереди тебя шагает человек… такой важный, с портфелем. И вдруг у пруда… пруд у нас между домами… вынимает из портфеля газетку, раздевается прямо на снегу, портфелем прикрывает одежду, чтобы вьюга не замела – и в лунку! Потом вылезает, оделся и дальше!.. (Требовательно.) Я еще хочу пить.

Он уходит в невидимую кухню, приносит воды. Она жадно пьет.

(Засмеялась.) Вы удивляетесь, что я столько пью? Я всегда умираю от жажды. (Глядит на часы.)

Он. Важная встреча?..

Она. Потешная. Знаете, на столбе, где висело объявление о вашей квартире… рядышком приклеили оригинальную записку: «Требуется вокалистка в инструментальный ансамбль» – и телефон. Человек, естественно, позвонил, договорился о прослушивании. Сказали, что в таком-то часу его будет ждать руководитель ансамбля; он будет в розовых джинсах. (Засмеялась.) Здорово?

Он. Здорово!.. А «человек» не боится?..

Она. А человек загадал: зададите ли вы этот вопрос… Человек не боится. Никого и ничего. Он может идти посреди улицы, и машины его объезжают. Никто и ничто не смеет ему причинить боль.

Он. Это почему же?

Она. А так… А вообще это очень солидная группа. Люди всегда приглашают их на вечера… Я их, правда, сама не слыхала… я не любила школьные вечера… но люди…

Он. Люди – это мальчики и девочки?

Она. Слушайте! Моя мама обожает, чтобы все было названо. Даже то, что она уже поняла! И притом желательно дважды.

Он. Это у нас с вашей мамой возрастное.

Она. Не надо, мне и так вас жалко.

Он (помолчал, примирительно). Любите петь?

Она. По-моему, сразу видно, что я ненавижу петь. Я люблю мычать что-нибудь про себя, без слов. А петь какие-то слова – это ужасная пошлость. Но у меня отличный голос, и я хочу зарабатывать. Я решила снять такую же квартиру. Это большое счастье, когда в твою дверь никто не смеет постучать, если ты сама этого не хочешь. А потом я отправлюсь на юг с подругами.

Он. У вас есть подруги?

Она. По-моему, совершенно очевидно, когда у человека есть подруги. У меня есть две подруги. Наденька – она потолще, и Эрика – она худа и прекрасна. Мы в прошлом году объездили буквально весь юг. Втроем мы снимали две койки. Мы с Эрикой спали валетиком… Путешествие нам ничего не стоило. Мало ели – много курили… Во всяком случае, у них мы денег не брали.

Он. А с ними вы не ладите?

Она. Просто когда человек входит в свой дом – он отчего-то сразу их обижает. Дело, наверное, в электронах. У них электроны движутся параллельно, а у человека – перпендикулярно. Можно спросить: у вас что-то стряслось?

Он. Как вам объяснить… Счастье. У человека появилась возможность… нет, нет, точнее, «право» – жить так, как хочет он сам… И вот он взял отпуск… И вот у него уже своя квартира…

Она. Без них.

Он. Да! Да! Можно читать книжки… Или вообразить, что ты на юге… Человеку не разрешили на юг… а он может лежать и слышать шаги по гравию… и будто солнце.

Она. Чушь! Если бы у меня была возможность, я все равно бы поехала на юг. На юге… на юге… (Вдруг требовательно.) Я хочу пить! Только я сама. У вас не получается холодная. (Проходит через комнату в невидимую кухню.)

Шум льющейся воды.

Он. Кстати, меня зовут Федор Федорович, а вас?

Ее голос (из кухни). А зачем вам? Кому сколько лет, кто где работает и как кого зовут – меня не интересует… Я вымыла, кстати, вашу чашку и поставила ее на место… Мое имя, как у тысяч… Мое имя – обычная кличка, не больше. Поэтому я себя называю «Я». Это хотя бы правда. (Она возвращается из кухни. По ее лицу смешно размазана тушь.) Я подставила лицо под кран. (Хохочет.) Теперь мне не страшен никакой дождь. (Продолжая размазывать рукой краску.) Теперь, слава Богу, я могу наконец уйти от вас. Чао! (И она уходит, оглушительно хлопнув дверью.)

Он остается один, садится на кровать, потом идет в кухню и возвращается с ее кофтой в руках. Усмехаясь, вешает ее кофту на стул.

Он (бормочет). На кого же она похожа?.. (Засмеялся.) Просто перед глазами уже прошла такая толпа… что всякий на кого-то похож… (Замолчал.)

Звонок в дверь в квартире матери. Мать идет открывать, возвращается с Подругой.

Подруга. Ну, что у тебя?

Мать. Все время звонит, звонит! Надоел!

Подруга. Наверное, он хочет на тебе жениться! Точно?

Мать (избалованно). А ну его! Только избавилась от одного сонного трутня и все начинать сначала? Обстирывать, готовить, пока он будет читать газету «Советский спорт»… Уже все было! Уже все знаю! (Уходит на кухню.)

Он (лежа на кровати, бормочет). Да, как быстро… Как быстро!.. Однажды волновался по поводу какого-то дела… ругался. И ответили: «Ваше дело состоится, но через два года»… «Как?! Только через два года?!» В трубке засмеялись и поправили: «Уже через два года. Поверьте, это быстро. Через два года – это во вторник!» И вот уже понимаю эту фразу… Мясорубка из дней. Мелькание. В среду – сорок… в пятницу – пятьдесят. И уже в субботу… Ну, самое большее… ну, до субботы! И отплывать! Отплывать! И вот с этим ощущением… (Он замолкает и лежит молча.)

Мать (возвращаясь). И главное… зачем? Девочку я, слава Богу, вырастила. А насчет того, что в шкафу обязательно должны висеть брюки, – в конце концов, я могу туда повесить свои!

Подруга. Счастливая: все тебя преследуют, красивая, дочка есть… А я сегодня утром проснулась вдруг в пять утра… – и так отчетливо представила свою жизнь…

Мать. Сегодня сделаем маску из свежих огурцов. (Уходит на кухню.)

Он (вдруг приподнявшись на постели). А в общем-то ничего не произошло: два равнодушных друг к другу тела, отчего-то засыпавших в одной постели, потому что это была не постель, – это был корабль, на котором они собирались отплыть вдвоем в старость… эти двое, которых знакомые называют детскими именами… а дети этих знакомых в ужасе пялят глаза, когда на Федю и Валю откликаются два полуразрушенных типа… Два угасших тела… которых связывало друг с другом… что? Возраст… Это называется взаимопониманием… Безысходность… именуется уважением… Трусость, именуемая ощущением близких болезней и пониманием слабостей друг друга… «Брак: обмен дурных настроений днем и таких же запахов ночью». Бесстыдная и гадкая французская пословица. Так что же взбесило? По какому праву другое тело вдруг оказалось живым!..

Подруга и Мать возвращаются с тарелкой, наполненной нарезанными огурцами. Они накладывают огурцы на физиономии, ставят на пол бутылку вина и два бокала и ложатся на тахту, продолжая разговор.

Подруга… И всю неделю сплошные предательства! У меня есть два чешских чемодана. Месяц назад одолжила один нашему зав. травматологией. Теперь мне надо ехать в командировку. Звоню ему: принеси! Думаешь, почесался? А почему? Потому что считает, что он мне нравится! (Пьет.) Возвращаюсь из командировки – сосед по лестничной клетке, молодой специалист, дальний родственник, я ему деньги одалживаю, ну жалко мне его… лезу в шкаф – нету Цветаевой. Оказывается, он открыл без меня комнату и снес ее в букинистический!

И главное, уверен, что я ему ничего не сделаю! И не только потому, что я добрая! Нет! А потому, что он тоже считает… что он мне нравится! Ну что за дела?.. Лучше бы шубу мою туда снес!

Мать. Хорошо!

Подруга. Что?

Мать. Что он хоть шубу твою туда не снес.

Подруга. Короче, у меня уже просто комплекс. Я больше не могу так! Давай выдадим меня замуж. Я никогда не была замужем. В последнее время я все яснее чувствую: я буду хорошей женой! Я веселая! Меня в больнице зовут «колокольчик». Говорят: чем больше бьют – тем больше звенишь! Ха-ха-ха! Все! Начинаю новую жизнь. (Пьет.)

Мать. «Колокольчик», да? (Хохочет.) За тебя! (Пьет.)

Подруга. Главное, действовать. Я прочла свой гороскоп. Я – телец. Тельцы в этом году должны обязательно действовать! Если хотят чего-то достичь! Я хочу! Хоть чего-то… Ты читала сегодня «Литгазету»?.. Там статья об одиноких… Читала?

Мать. Кажется.

Подруга. То есть как это может казаться?! Значит – читала! Какое там письмо капитана! Капитан гидрографического судна – одинокий, застенчивый – ищет подругу жизни!

Мать. «Жил отважный капитан»…

Подруга. «Но никто ему по-дружески не спел»! Понимаешь, на суше он все время ремонтируется в доках… и он не мог познакомиться с… с суженой. (Хохочет.)

Мать. В доках… (Хохочет.) С суженой. (Закатывается.) «Капитан, капитан, подтянитесь»! (Хохочет.)

Подруга. Слушай, а ты тоже веселая!

Мать. Я тоже немного – колокольчик.

Подруга. Звоню я в редакцию; дайте адрес капитана. Говорят: мы не брачная газета, у нас тысяча звонков по этому поводу. Но я решила: пишу письмо капитану – нахально отправляю в газету для пересылки. И пусть только попробуют не переслать. Я телец, у меня год действия – жалобами завалю.

Мать. А статья жуткая. Я представила себе все это. Вечера одиноких «после тридцати»… Это же конец света: зафиксированный он… и зафиксированная она – стоят, как на случке, умирая от стыда.

Подруга. Это ты будешь умирать от стыда. А нормальные люди…

Мать. Ну если так хочется выйти замуж, поезжай на курорт, я не знаю! Ну, пойди в ресторан!

Подруга. Это опять ты – пойдешь в ресторан. Вернее, не дойдешь до ресторана… Выйдешь замуж по дороге! А человек с обычной внешностью… с нормальной… то есть с моей… Ты не представляешь, какая запись на эти вечера одиноких. Кстати, я позвонила туда утром. Отвечают: женские билеты у них распроданы до следующего года.

Мать (вдруг). Слушай, едем к нему, а?

Подруга. К кому?

Мать. Ну, к моему! Явимся сейчас. (Вскочила, и огурцы посыпались с лица.)

Подруга. Ты что?! Неудобно – поздно!

Мать. А вот и хорошо. (Яростно.) Одевайся!

Подруга. Слушай, двенадцатый час. Он… свободный человек… мало ли…

Мать. А мы – воспитанные, звоним – и вопрос из-за двери: баба есть? Гони! Исчерпывающе! Что, не прогонит? Ради меня? Ну скажи, Вера?

Подруга. Прогонит.

Мать. Он такой жадный, у него коллекция фарфора. Войдем и нечаянно локтем весь этот фарфор… Эффектно?

Подруга. Так эффектно!

Мать. Он в ужасе! А мы хохочем, звеним – два колокольчика: розовые ротики, язычки бьются…

Подруга. А давай считать, что мы уже!

Мать. Бабу выгнали. Да?!

Подруга. И вазу разбили.

Мать. Севрскую. Он… ничтожный! Он ничтожный! (Опять вскочила, теряя огурцы с лица.) К черту! Лучше письмо сочиним твоему капитану!

Подруга. Грандиозно!

Мать и Подруга, хохоча, проходят в ее комнату. Мать усаживается за письменный стол.

Мать (диктует себе и пишет). «Дорогой и отважный капитан! А не пошли бы вы…»

Подруга. Нет, это слишком лаконично.

Мать. Да, письмо должно быть сентиментальным. Они любят, Верунчик, сентиментальное. Значит (издевательски): «Дорогой капитан! Иногда выходишь на улицу и бродишь, сливаясь с толпой. Все спешат по своим делам, а тебе некуда спешить… и ты возвращаешься домой… одна…» И вот тут-то: «Дорогой капитан, а не пошли бы вы…»

Подруга. Ну перестань! Так хорошо начала, просто – дрожу вся! Продолжай!

Мать (с легкостью диктует). «Теперь обо мне: мне за тридцать». Исчерпывающе? «Рост средний, вес…»

Подруга. Не будем.

Мать. Давай напишем – хорошенькая. Капитаны, даже отважные, они это любят.

Подруга. Но он же увидит.

Мать. А когда увидит – поздно будет. Ты его задавишь энергией. Ты в пять утра просыпаешься. (Продолжает.) «Я – любитель книг, природы, стихов и в основном домоседка. Характер у меня немного вспыльчив, но отходчив. И главное, за годы одиночества я поняла: бывают женщины, которые сами не знают, чего хотят, и все время ссорятся с мужьями. Ну что плохого, если мужчина любит читать за столом «Советский спорт», а я в это время картошку, допустим, приготовлю. Вы пишете, что вы не исключительный человек…»

Подруга. Он не пишет.

Мать. Отстань! «А мне и не надо! Мне чего попроще. Я устала от исключительных». (Торжествующе.) И вот тут-то с троеточия: «… Дорогой капитан, а не отправились бы вы…»

Подруга. Как здорово!.. (Медленно.) С ходу сочинила такое! Может, ты у нас писатель?

Мать (засмеялась). Я тренировалась, Верочка, к твоему приходу.

Они возвращаются в комнату матери, собирают огурцы, вновь раскладывают на лицах и лежат на тахте и молчат. В это время звонок в его квартире. Он открывает дверь. На пороге Она. Он протягивает ей кофту.

Она. Все всегда забываю. (Молча проходит на кухню, шум воды.)

Подруга (вдруг). Но вообще-то… я… наверное, достану билеты… на этот вечер «после тридцати»… Я развила с утра деятельность… Естественно, у меня оказалась пациентка… Конечно, мне рядом с твоею красотою…

Мать (тихо). Да ты что…

Подруга хочет прервать ее.

Тт-тс… помолчи немножко… а то мы, кажется, перезвенели. (Идет в ее комнату, включает магнитофон.) Расслабь лицевые мускулы… Ах, как хорошо… Который час, кстати?

Подруга. Еще рано. Одиннадцать.

Она (возвращаясь с кухни). Который час?

Он. Одиннадцать.

Она стоит и что-то высчитывает молча, шевеля губами.

Как ваш в розовых джинсах?

Она. Я все понимаю по дороге. У меня даже есть теория на этот счет: когда движешься – становишься машиной и, наверное, тогда-то и включается подсознание. Недаром – машинально от слова «машина»… Пока я шла домой, я установила, что оставила у вас кофту и что… как ни странно, нигде больше не было объявления о «певице». Оно висело только у моего дома. Поэтому, когда я увидела этого, в розовых джинсах, я совсем не удивилась: он оказался тем самым типом… который уже месяц торчит против моего окна, когда наступают сумерки.

Он (усмехнулся). Значит: все-таки…

Она. Пришлось побыстрее уносить ноги. А то у меня беда: если я нравлюсь человеку, а он мне понятен, я его начинаю доводить. А это не все терпят. (И вдруг быстро направилась к окну.)

Он. Что?

Она. Так… удостовериться… кое в чем… Сколько сейчас?

Он. Четверть.

Она. Ну, прощайте.

Мать (Подруге). Я начинаю волноваться.

Подруга. Да ну тебя, кто возвращается в это время?

Он. Прощайте.

Она. Прощайте… (Медленно идет к двери.) Черт! Ах черт! (Вдруг беспомощно садится и начинает лихорадочно стучать зубами.) Только вы не бойтесь. (Ее бьет озноб.) Это пройдет… Мне нужен горячий чай! (Кричит.) Мне холодно!

Он (в панике). Что вы! Чтобы! (Срывает с кровати брезент и начинает укутывать ее.)

Она (требовательно). Мне холодно! Мне холодно! Мне холодно!

Он. Сейчас… Сейчас…

Нелепо кутает ее в брезент.

Она (сидит, стуча зубами, закутанная в брезент). Я южный человек… Я не могу без солнца! (Дрожь постепенно затихает.)

Он. Получше?

Она (кивнула, усмехнулась). Слушайте, а вы не испугались! Здорово! Вы совсем не испугались. Обычно все они боятся больных. Притом даже не то чтобы заразиться боятся, просто больной им неприятен. А вы… вы первый, не испугавшийся моей странной лихорадки… Потрясающе! Знаете, у меня есть мальчик знакомый… и он, вместе с моей подругой Эрикой, навещал в больнице еще одну нашу общую подругу. Она лежала в психиатрической клинике. И мальчик ее полюбил. Потом девочка выздоровела – и люди расписались. Вы не представляете, что устроили они… И не потому, что они ее не знали или она им не нравилась. Нет, потому, что девочка лежала в нервной клинике! Я часто задаю себе вопрос: откуда такое отвращение к страданию?

Он усмехнулся и невзначай дотронулся до ее лица.

(Тотчас вскочила.) Мне надо позвонить. (Торопливо набирает номер).

Звонок в комнате матери.

Мать. Алло…

Она молчит.

Алло! Алло!

Она. Это я.

Мать (кричит). Где ты находишься? Я схожу с ума!

Она молчит.

Ну где ты? Ну умоляю! Ты будешь отвечать?

Она. Нет.

Мать. Ну хорошо, только ответь: с тобой что-то случилось? Ну? Ну? Я умоляю!

Она. Нет. Я скоро выезжаю. (Вешает трубку.) Подруга. Слава Богу! Где она?

Мать. У Эрики.

Подруга. Что же ты не могла сама туда позвонить?

Мать. Она телефона не дает.

Подруга. То есть как это – не дает?

Мать. Отстань!.. Боже мой, я почему-то вдруг так испугалась!

Замолкают. В это время в кухню возвращается Третий джазист. Он молча присоединяется к двум остальным. Они играют мелодию, которую по-прежнему слушают Мать и ее Подруга. В ванную входит Его жена: лицо заплаканное, долго моет лицо, потом начинает накладывать маску из клубники.

Его жена. Сволочь! Ах, какая… (Уходит, бешено хлопнув дверью.)

Она (помолчав). Что меня особенно удивляет: самая тонкая перегородка – это между больными и здоровыми – и нет большей пропасти. Да, я что-то забыла…

Он. Забыли дрожать.

Она. Нет! Нет! Это была правда! Слышите! Тут вы ничего не поняли. Все так прекрасно понимали! Это у меня проходит… И так же внезапно появляется! Это правда! Правда! Который час?

Он. Двенадцать.

Она. Вы спросили, почему я не боюсь ничего? У меня есть такая теория: с рождения в человеке заложена интуиция. Но мы ее с возрастом – засоряем. В истинном виде интуиция остается только у детей и у животных. Так вот, я ее в себе не заглушила. Когда я вижу два яблока – красное и зеленое… и интуиция подсказывает мне: возьми зеленое, я все-таки беру красное… оно оказывается червивым. Поэтому, во-первых, я сразу понимаю: надо ли мне бояться, а во-вторых… (Замолчала. Вдруг серьезно.) А вот вы зря не боитесь меня. Может, я оставила у вас кофту нарочно, чтобы вас погубить! Может… обитало в пространстве некое кровожадное существо… (Помолчав, вдруг.) А если бы вы узнали обо мне ужасную вещь, а? Вы поверили бы?

Он засмеялся и молча дотронулся до ее волос.

(Вскочила.) Откройте дверь! Немедленно! Мне домой нужно! Откройте!

Он испуганно открывает, и Она вихрем уносится в открытую дверь… Он один; Он начинает стелить постель, что-то бормочет. Мать и Подруга лежат с огурцами на лицах и слушают музыку; потом Подруга встает, начинает одеваться. Джазисты закончили играть. Молодые мышцы их затекли – и они шумно возятся и корчат рожи.

Он (бормочет).… Открывается дверь и входит… И оттого, что она психованная… или черт знает отчего… (Задумался.) И вот уже «охладевший и отживший»… А где же – разочарование и мудрость?.. А как же – «Быстро стареют в страданиях для смерти рожденные люди?!» (Смех.) Ужас!

В кухне Джазисты расходятся. Остается только Маленький джазист.

Подруга (одеваясь). Письмо капитану за тобой. Мать. Чао. Я спать хочу.

Подруга уходит.

(Напевает.) «Раз пятнадцать он тонул… но ни разу… но ни разу… но ни разу…»

Задумавшись, сидит на тахте. Стук двери – входит Она.

Явилась, не запылилась. Есть хочешь?

Она. Хочу. (Уходит на кухню.)

Мать (кричит). Не ешь стоя! В парикмахерской была?

Ее голос. Естественно.

Мать. Удачно подстриглась, совсем не видно. Как Эрика?

Она (молча проходит в свою комнату). Опять рылись на моем столе?

Мать (думая о своем). «Но ни разу даже глазом не моргнул». (Вынимает из спального ящика подушки, белье и стелет на тахте.)

Она (лежа на животе, включает магнитофон и шепчет). Письмо первое: «Я увидела вас… – взгляды перекрестились – это было страшно. Меня отшвырнуло, показалось, что падают стулья. В изумлении я обвела глазами вокруг, но все было на месте. И в панике я бежала, бросив на поле боя кофту, как стяг, как бестелесное свое тело… А потом были бессмысленные слова, в которых, как в скорлупе, шевелились те слова. Какое было серое небо весь день. И в дальнейшем все самое грустное и нежное… когда все будет правда… будет происходить при этом дожде… Я все знаю, что будет… Воспоминания о будущем. А теперь – убийство. (Стирает запись.) Самоубийство.

Мать (ложась в постель, кричит). Ты потушишь свет или, как обычно, до трех?

Она молчит.

Сумасшедшая девка. (Гасит свет.)

Она в своей комнате набирает номер телефона. Звонок в его квартире.

Он. Алло… алло…

Молчание.

Алло… (Швыряет трубку.)

Она (торжествующе). Явь!

В кухне тихонечко играет Маленький джазист, выкрикивая слова: «Моя любовь… Моя любовь…»

«Квартира». На следующий день. Пустые комнаты матери и подруги. Пустая ее комната.

В кухне, как обычно, играют Джазисты – их трое. В своей комнате на кровати лежит Он. В ванную входит Его жена, причесывается перед зеркалом. Дверь в ванную раскрыта, и рука доктора тихонько и нежно гладит ее по лицу, и слышен голос Доктора, разговаривающего в невидимом нам коридоре по телефону.

Голос доктора. Я на «скорой помощи»… Мне отсюда не очень ловко разговаривать. (Выслушивает ответ.) Буду к шести. (Выслушивает.) Не надо! Только творог, я и так прибавил! Никто не звонил? (Выслушивает длиннейший ответ.)

Он… Во время дальних командировок любил звонить ей: казалось, дозвонюсь и скажу такое! И я дозванивался… И говорить было не о чем… Потом я прилетал в Москву и успевал глубокой ночью – на дачу. И мы ругались в постели до утра… (Замолчал.)

Голос доктора (из коридора). Я не могу больше тебя слушать – я же объяснил! Я на «скорой»!.. Кстати, я достал билеты на французский фестиваль. Целую.

Он. Все умерло в истериках… Все… сдохло в… (Замолчал.)

Доктор (заглядывая в дверь). Ужас! Кстати, эти французские фильмы – такая муть!

Жена. Я знаю, мне предлагали… Ты не видел мою сережку?

Доктор протягивает ей сережку.

И как ты ее увидел?

Он, смеясь, целует ее.

И самое глупое, что он меня безумно любит, и это не дает мне покоя! Ты счастливый! Ты никого не любишь, и у тебя нет никаких обязательств… (Чуть помедлила, ожидая возражений.)

Доктор. Он очень болен, я повторяю.

Жена. Ты считаешь, что я должна ему позвонить?

Доктор. Это твоя обязанность: сейчас – позвонить и помириться с ним.

Жена. Но я не люблю его… Хотя, конечно, как только я подумаю… что он… где-то один… как собака… Боже мой… ну почему я не могу об этом не думать! И почему я не могу думать о себе! Почему все могут?!

Доктор целует ее в шею. Потом выходит из ванной, потом его рука ставит в ванной телефон и закрывает дверь. Жена медленно набирает номер, потом кладет трубку, вновь набирает. Звонок в его комнате.

Он поднял трубку.

Он. Алло…

Жена (помолчав). Здравствуй.

Он (после паузы, почти страдальчески). Здравствуй.

Жена. Ты хочешь показать, что ты не рад?

Он. Я ничего не хочу показать.

Жена. Как ты себя чувствуешь?

Он. Хорошо.

Жена (инфантильным, капризным, «девичьим» голосом). Неправда! Тебе плохо сейчас. Я знаю. (Нежно.) Плохо?

Он. Мне хорошо! Мне великолепно! Мне замечательно! Мне с рождения не было так хорошо! Поверь!

Жена. Бог с тобою. Обещай только одно: если тебе станет плохо – ты сразу мне позвонишь: ночью, когда угодно! Обещай!

Он. Да! Да! Да! Я обещаю! Я все тебе обещаю. Только (почти кричит) не надо звонить!

Жена. Счастливо.

Он. Счастливо. (Бросает трубку и лежит, глядя перед собой.)

Жена (распахивает дверь в ванной, Доктору). Его страшно жаль.

Голова Доктора просовывается в ванную.

В последнее время я его почти ненавидела… Но сейчас услышала его голос… несчастный… и все простила. Весь этот ужас последних лет… (Помолчав.) Неужели придется ехать? Хотя, в конце концов, он не виноват, что я его разлюбила! Надо оставаться человеком!.. Ну, хорошо, решили! Обними меня… Ну почему я не могу как все? Как я тебя люблю. Знаешь, ты моя первая измена (помолчав), то есть… первая, чтобы до греха. Подойди, пожалуйста. На секундочку… хоть на одну секундочку думай только обо мне, ладно? Какое счастье просто держать за руку. Я каждую твою клеточку сейчас чувствую… Я все понимаю, но… хоть крохотулечку – любишь? Ну соври! Ладно? Доктор. Да.

Жена. Ты не соврал?

Доктор. Нет!

Рука доктора все так же ласкает ее лицо. Она выходит из ванной; дверь в ванной захлопывается.

Он молча лежит на кровати. У телефона-автомата на лестничной клетке появляется Она. Набирает номер. Звонок телефона в его комнате. Телефон звонит безостановочно. Он выдергивает шнур.

Общее затемнение.

Прошло еще два дня. Та же «квартира». Снова утро. Почти все комнаты «квартиры» пусты. Только на кухне наигрывают Джазисты (их двое, Маленького нет). В своей квартире на кровати лежит Они читает. У телефона-автомата на лестничной клетке – Она. Набирает номер. Он долго слушает звонок, потом, вздохнув, берет трубку, но тотчас в панике Она вешает свою. И снова набирает номер.

Он. Алло…

Она молчит.

Алло!.. (Уже зло.) Алло!

Она (сумрачно). Это я.

Он (безумно обрадовавшись). А-а! Здравствуйте, здравствуйте!

Она. Я вам звонила все эти дни.

Он. Я уезжал.

Она. Вы были дома все эти дни, но почему-то не подходили.

Он (засмеялся). Откуда вы узнали?

Она. У меня есть теория: обычно проходишь мимо других нормально. Это значит, ты уносишь с собой свое изображение – оно скользит по другим, не больше. Но иногда ты отражаешься в ком-нибудь, как в зеркале. Это опасно. Начинаешь тотчас погружаться в этого человека. Это значит, ты чувствуешь все, что чувствует он. Например, я по-разному чувствую себя, когда этот человек дома, когда его нет и когда он уехал из города. Начинаешь ощущать даже его мысли. Это приводит к страшной путанице: он ведь не знает, что ты все о нем знаешь.

Он. Где вы сейчас?

Она. Сейчас я могу… возникнуть из пространства… Я в некотором роде Карлсон – «привидение жуткое, но симпатичное». (Бросает трубку. Гудки. Уходит.)

Он вскакивает, лихорадочно начинает убираться, потом приносит стакан воды, надевает пиджак, снова снимает. Звонок в дверь. Он открывает, входит Она.

Он. Вы звонили из парадного?!

Она (изумленно). Неужели вы не можете поверить, что я действительно – из пространства. Я зазевалась – и передо мной тотчас возник ваш дом. Он стоял на солнцепеке, весь багровый, и я чуть не разбилась о него. Я хочу пить.

Он. Я приготовил. (Протягивает стакан воды.) Она (агрессивно). Как молочко в блюдечке для кошки. (Пьет.) Послушайте, как умиленно вы на меня смотрите, ну точно на котенка. А чувствуете вы наверняка совсем другое… но просто так безопасно, да? Так положено смотреть, да?

Он молчит.

Послушайте… а вы несвободный человек, да? Вы, как они, – любите все, что положено.

Он (усмехаясь). Например?

Она. В прошлый раз я хотела рассказать о себе ужасную вещь… Вы запомнили?

Он. Да.

Она. Еще бы! Если бы я хотела рассказать о себе замечательную вещь… ни за что не запомнили бы!.. Хорошо, я расскажу. Но с условием: я – о себе, а вы – о себе.

Он. Не сумею. Когда я рассказываю о себе ужасные вещи – они выглядят очень милыми.

Она. Вот! Это и есть первый пример несвободы!.. Свободный человек может рассказать о себе такое!.. Опасно заставлять рассказывать о себе свободного человека!

Звонок. Он не берет трубку.

Странно, я тут, а телефон звонит.

Он. Это вы звонили все дни?!

Она. А это недостойный вопрос…

Телефон по-прежнему звонит.

Я начинаю рассказ. Итак, живут три подруги: Эрика, Наденька и еще одна… В это время люди вокруг усиленно играют в «генералов». Можете спросить.

Он. Спросил.

Она. Это популярная игра: вы фильм «Генералы песчаных карьеров» видели?

Он. Нет.

Она. Тогда я объясню! Считается, что все плоды, которые висят на деревьях… даже если эти деревья за забором… принадлежат матери-земле… и всем людям, естественно… Или: если люди… заходят в кондитерский магазин… и там их охватывает жажда конфет… а человек, если чего желает, никогда себе не откажет… Что делают неимущие «генералы». Они берут два пакетика конфет… и пока движется очередь… желание конфет исчезает и один пакетик тоже… Они подходят к кассе, свободные от желания и лишнего пакетика.

Он. То есть самое обычное воровство?

Она. Я рассказываю не образцовую историю, а ужасную.

Он. Простите.

Она. Тогда продолжаю. Однажды некая девочка возненавидела одну из нашей троицы из-за мальчика… Мальчик полюбил, ну, скажем, Эрику… И вот та отвергнутая девочка… ох, какие страсти бывают у отвергнутых девочек… заставила другую девочку… назовем ее «Икс»… сделать следующее: когда Эрику выбирали в старосты… эта Икс встала и все рассказала про конфеты. Подлость была в том, что она сама ела эти конфеты в магазине и потому все могла подробно рассказать. Естественно, она нарушила законы игры. Но, согласитесь, в мире все должно идти по законам: детским, взрослым, законам природы, законам праведным и неправедным – но по законам, иначе мир рухнет! Законы надо соблюдать… Ну вот… А дальше… (Замолчала.)

Он. Дальше…

Она. Вы догадались. Немного лихорадило, но была абсолютная ясность мысли… Самое страшное было то, что Икс покорно пошла в лес за троицей. Она знала, зачем ее повели. Но пошла – и не от бесстрашия, а от покорности, от рабства… Так же как наябедничала из-за покорности перед той! Итак, четверка вошла в лес и стояла на солнышке… как-то страшно соединенная. Все чувствовали, что они одно… такое, наверное, бывает у религиозных фанатиков! Экстаз! Из этого состояния уже было не выйти… и позже человек понял: покорность жертвы – это и есть одна из причин насилия. Но это потом, а тогда были самые простые мысли: воротничок надо выстирать… нельзя в школу с таким грязным, потом вымыть посуду, книгу в руки… включить маг и на диван. Только надо быстрее сделать, если пришли. Человек понял, что сойдет с ума. То, что происходило вокруг, воспринималось кусками, и человек ударил ее первым, чтобы не заорать… (Молчание.) Каково?

Он. Вы правы… это действительно ужасно.

Она. Вы могли представить, что я способна на такое?

Он (подумав). Я отвечу потом.

Она. Это нехорошо, я рассказала сейчас… Тогда другой вопрос. Зачем я вам все это рассказала? Как вы думаете? Опять вы почему-то смотрите на меня, как на котенка… Послушайте, вы сегодня что-то ни черта не понимаете!

Он. А вы сегодня что-то…

Она (перебивает). А я вообще злая!.. Я иногда со злости могу натворить такое!.. Разве не видно? (Яростно.) Ну, я жду… Теперь ваша очередь!

Он. Значит, четыре года назад. Уже четыре года! Да, четыре года назад… (Усмехнулся.) С… «человеком» было то, что в старину называли горячкой. Ночью он сидел у стены с западавшим языком, обливаясь потом, и когда сознание возвращалось, он думал: совсем недавно я мог спать без боли, мог лежать на траве, мог гулять под солнцем… И все это было мне дано! А вместо этого я завидовал, скучал и суетился, суетился, суетился. И вот тогда, в своем полубреду, человек поклялся: если выздоровею – уж никогда не забуду – важности жизни! Особенно он настаивал на вечной благодарности молоденькой врачихе, которая возилась с ним. Она казалась ему такой прекрасной! В страшные ночные часы… Это было обожание. Он представлял, как выйдет из больницы и будет посылать ей цветы в день рождения… Нет, на все праздники! Она давно забудет, кто он! Но он, сохранивший навсегда память о важности жизни, – он будет помнить… А потом «человек» (засмеялся) вышел… Он сидел на скамейке в парке и смотрел, как движутся тени по траве… и плакал… И через неделю он жил… как прежде.

Она (торжественно). Я рада вашей истории… Мне кажется, если бы вы не почувствовали, зачем я вам рассказала свою, – вы не решились бы поверить мне это, да?

Он подошел к ней.

(Охрипла.) Ощущение… что все было… Самое нелепое, я помню… чем кончилось.

Он. Вы…

Она (еле слышно). Что?

Он. Звоните.

Она не двигается.

Звоните, ладно?

И тут Она выбегает из квартиры, хлопнув дверью. На лестничной клетке Она остановилась у телефона-автомата, набирает номер.

Звонок.

Да?

Она. Я хочу задать вопрос: сколько я у вас была? Хорошо, я сама отвечу. Я была у вас двадцать три минуты по часам… Значит, двадцать три минуты по часам и целых три рабочих смены. (Засмеялась.) Это окончание к моему ужасному рассказу.

Он. Не понял.

Она. Это хорошо. И все-таки вы много сегодня поняли. Учтите: была только одна… одна возможность, чтобы все продолжалось… Человек стоял в дверях, умирая от страха. Все висело на волоске. Но вы сказали одну… единственно возможную фразу: «Звоните» – и все стало на свои места. (Швыряет трубку на рычаг, потом вновь набирает.) Потому что все другие фразы… означали бы, что вы – не вы… и снова назад – в пространство! Я благодарна вам за это. (Убегает.)

Наступил вечер. В «квартире». Он лежит на кровати. Джазисты (их теперь трое) играют в кухне. В свою комнату входит Мать.

Мать (решительно снимает трубку и торопливо набирает, будто боясь раздумать). Алло! Ты не звонил мне, а то меня не было дома? (Выслушивает ответ.) Так как насчет понедельника?.. Но мне надо знать заранее. (Выслушивает.) Понятно. (Сухо.) А может, лучше встретимся в другой понедельник? (Выслушивает.) Хорошо, я позвоню в воскресенье. Целую. Чао…

В комнату входит Подруга с огурцами в тарелке. Мать и Подруга ложатся на тахту и накладывают огурцы на лица.

(Раздраженно). Вообще свинство. Ко мне никто не приходит… чтобы она могла готовиться к экзаменам… А ее каждый день с утра корова языком слизнула.

Подруга. Сдаст. А не сдаст – ей восемнадцать лет. Ей все равно хорошо.

Он (бормочет). А как воровски дотронулся до ее лица… Тогда почему же?.. (Замолчал.)

Мать. Подожди, я огурцы уложу как следует.

В ванную входит Его жена с телефоном в руках. Перед зеркалом накладывает маску из клубники и одновременно набирает номер.

Жена (по телефону). Ты не звонил мне, а то меня не было дома… (Выслушивает ответ.) Я тоже так думаю. Чао. (Вешает трубку, набирает номер).

Звонок в его квартире. Он не подходит.

Подонок!.. (Швыряет трубку, выходит, хлопнув дверью.)

Мать (закончив укладывать огурцы). Все!

Подруга (торжественно). Значит, пришла. Какой-то болван орет в микрофон счастливым голосом: «Товарищи после тридцати! Наконец мы собрались вместе, желаем вам приятного вечера и веселых встреч!» Сижу. Рядом за столом шесть баб, одна краше другой, возраст соответственно. Думаю, пора сматываться. И тут подходит к столу…

Мать. Врешь!

Подруга. Вот так! Красавец, лет сорок с небольшим, элегантный, с легкой сединой. Грустный! Ну, просто капитан!.. Мои бабоньки обмерли, а он… обращается – ко мне!!! Мимо всех!!! «Разрешите вас на танец пригласить». Я быстро лезу через пять пар ног. Пока лезла, увидела лица остальных… получила такое количество отрицательной психоэнергии – просто хоть в отпуск! Как я доползла до конца стола – не знаю. И говорю ему небрежно: «Ха!» И нехотя, лениво иду с ним танцевать.

Мать. Ну! Ну?!

Подруга. И вот тогда я испытала, что такое быть повелительницей! Что такое быть – тобой! Вот я во сне летала и правила машиной! Абсолютно то же ощущение! Начинает он со мной танцевать… Ну, танцуй…

Они обе складывают огурцы в тарелку. Мать включает магнитофон в ее комнате. Подруга готовится к танцу; в это время стук двери – входит Она.

Здравствуй.

Она. Здравствуй.

Мать. Ты собираешься проваливаться в институт, двоечница?

Она, ни слова не отвечая, молча проходит к себе.

Чтобы сейчас сидела за учебниками.

Она молча хлопает за собой дверью, выключает магнитофон. Все дальнейшее происходит одновременно. Мать и Подруга вновь укладывают огурцы на физиономии.

Он (отложил книгу). Хладность…

Джазисты играют.

Она (включила магнитофон). Письмо второе, которое излагает все, что было до сегодняшней встречи… «На следующий день, после того как я увидела вас впервые, я позвонила вам. Но телефон молчал. Шел дождь. Она меня не пускала. Но я бросилась в дождь. Я примчалась к вашему дому, дом стоял на месте, дом был реальностью… На вашем этаже за лифтом оказался автомат. Я позвонила снова, но никто не ответил. Я звонила бесконечно, но телефон молчал. Я поднялась этажом выше и просидела там на подоконнике до вечера. Я боялась, что с вами что-то случилось. В одиннадцать я уехала домой. На следующий день все повторилось. Три дня по целой рабочей смене я провела на вашем подоконнике, чтобы увидеть вас на двадцать три минуты. За это время я успела полюбить ваш подоконник. Он выходит на юг, там всегда солнце, там можно читать книги, писать и иногда спускаться этажом ниже и звонить вам. Когда мне становилось особенно хорошо, я звонила вам – просто так, от восторга».

Мать (Подруге). Только не рассказывай так смешно, а то у меня огурцы колышутся. Подожди, я все-таки их переложу…

Она. Зачем я приезжала? Мне, собственно, от вас ничего не нужно было. Лишь увидеть! И когда я увидела вас – я тотчас спокойная уехала домой… Именно спокойная – потому что я знала: с моим человеком все в порядке. Он есть. Я не выдумала его, как все иное! Мне не интересно, как вас называют другие. Я сама придумала вам имя. Это строфа: «Кто и откуда, милое чудо». Милое чудо, здравствуйте!

Подруга. Я танцевала так небрежно… великолепно… Я была такой идиоткой, ну просто настоящей женщиной.

Мать. А он?

Она. Он! Мое лето… мое самое прекрасное лето… «Кто и откуда, милое чудо»! Он! Он!

Подруга. А он на меня смотрит так красиво – просто южный взгляд – и рассказывает историю своего одиночества. Оказалось, он робкий. Такой красавец, но робкий. Ну болезнь! За ним все ухаживают – а он все робеет. И мечтает о преданной любви. Ну, думаю, раз в жизни пошла пруха. И становлюсь все эффектней и эффектней… Отгадай, чем кончилось?

Мать. Отбили!

Подруга. Да ты что! Оглянулась я на свой стол – ни одной моей уродины, все танцуют, и рядом с каждой кавалер, и симпатичный, и тоже им – про одиночество, про робость! Ну, отгадай: кто они были?

Мать. Импотенты.

Подруга. Вот дура.

Она (выключила магнитофон). А ваша высшая откровенность в ответ на ужас, который рассказала я! «Кто и откуда, милое чудо». (Ищет ручку, чтобы записать, и натыкается на письмо матери, читает.) «Дорогой капитан…» (Читает про себя.) Отвратительно! (Швыряет письмо на стол.)

Подруга. Ну, отгадывай… ну еще немножко… совсем рядышком, «горячо»!..

Мать (шепотом). Неужели?!

Подруга. Ха-ха-ха! Это была киносъемка! Они снимали фильм об одиноких, скрытой камерой. Ну теперь ты понимаешь, какая мне выпала пруха – мое лицо на всю страну с экрана. Ну неужели не найдется на целую страну хоть один, всего один тип… которому нужна любительница стихов и природы. И вот он покупает билет в кино, и наша встреча состоялась. (Кричит.) Пруха! Тельцы должны действовать!

Она (перечитывает письмо). Мерзость! (Швырнула письмо со стола на пол. И топчет его в ярости.)

Подруга (выкрикивает). Есть надежда! (Вскочила, огурцы посыпались.) И еще про запас капитан!.. Кстати, ты отправила ему письмо?

Мать вспомнила и тотчас вскочила и, теряя огурцы, бросилась к ее двери. Стучит.

Она. Можно.

Мать входит в ее комнату. Она глядит на мать, молча поднимает письмо с пола и протягивает ей.

Мать. Ну конечно! Разве ты можешь не прочесть чужое письмо? Спешу тебя разочаровать. (Громко.) Это я написала для тети Веры. Слышишь?

Она молчит.

Оглохла?!

Маленький джазист (в кухне выкрикивает слова). Моя любовь Бывшее «ты», Ты, кто мне снилась, Ты, о ком я грезил, «Ты» распалась — В реальность грудей, бедер и губ. Теперь их можно ласкать или обсуждать, Как жратву в ресторане… Бывшее «ты» Моя любовь!

Часть вторая

«Квартира» через несколько дней. Вечер. Все комнаты пусты, только в кухне играют два Джазиста в его комнате Он и Его жена.

Жена. Какая страшная квартира.

Он (как-то испуганно). Чепуха! Прекрасная квартира!

Жена. Я ее боюсь отчего-то. Прости, что я пришла сама, но твой телефон не отвечал, а я волнуюсь. Твое счастье – ты можешь не волноваться. Так что договоримся: подходи к телефону… Нет, как ты не можешь понять! Если бы ты мог хоть что-то понять… (Махнула рукой.) Он. Прошу тебя!

На лестничной клетке у телефона-автомата появляется Она и набирает номер. Звонок телефона в его квартире, Он не подходит.

Жена (усмехнулась). Звонят…

Он не подходит.

Ты очень тактичный.

Он молчит. Звонок.

Каждое утро я просыпаюсь в надежде, что все это сон!.. И все замечаешь: кому-то достали билеты на французский фильм… раньше я бы не обратила внимания… И неужели тебе все равно, что я… что мне… Ты знаешь, с тобой я была очень несчастна… но ты – молодец, ты сумел сделать меня еще несчастнее…

По-прежнему звонок телефона.

Тебе очень хочется подойти!.. Но ты… Еще раз спасибо… Он. Не надо! Я очень тебя прошу!

Жена. Что «не надо»? Ты же знаешь, что вся моя жизнь… Я – твое порождение… Я с тобою стала женщиной… я… (Поднялась.) Я пойду? (Не уходит.) Какой же ты злой! Знаешь, раньше я специально приходила к тебе в институт… И когда я видела там тебя: такой блестящий… (Засмеялась.) И уже могла продолжать жить с тобою… Иногда на целый месяц хватало… Я пойду?

Он кивнул. Она все не уходит.

Как всегда – только о себе. Ну ладно! Эх ты!

Он. Я не сержусь. Это надо было сделать. Ты сделала первой. Всего лишь!..

Жена. Я ничего не сделала.

Он сморщился.

(Помолчав.) Ну, Бог с тобой! (Встала, подошла к нему.) А ты совсем-совсем… не любишь меня? (Приблизилась вплотную.)

Он (кричит). Не надо!

Жена. Подонок! Ты же… негодяй! Ты… ты… ты… садист! Это все должны знать! Я на каждом углу буду кричать! (Как базарная торговка.) Я ненавижу тебя! Я десять лет тебя ненавижу! Я изменяла тебе! Слышишь! Знаешь, с кем я звонила тебе?!

Он. Я убью тебя! Я…

Жена. Не-а! Не сможешь! Ты… ничтожество! Сколько сил я положила, чтобы сделать из тебя мужчину! Инфантильный дурак! Ты… ты… Ну, ударь! Ударь меня! Трус! Трус!

Жена лупит его по лицу. Он хватает Жену за руки, выкручивает. Какая-то отвратительная драка. Безостановочно звонит телефон. Наконец, Жена вырывает свои руки и вдруг хватает его за шею и целует в губы. Потом выдергивает шнур лампы, темнота. На лестничной клетке Она повесила трубку и убегает. Телефон замолкает. Тишина, только в темноте играют Джазисты… Потом Он зажигает лампу и сидит на постели, опустив голову на руки.

Жена. В следующий понедельник у меня отгул, и я тебя отсюда заберу… Попижонь (при этом слове Он вздрагивает). До понедельника – и хватит! (Кивнула на телефон.) Ты же безвольный… А этот звонок… Мне-то на него наплевать! Но тебя может обвести любая сукина дочь! В другое время я бы сказала: «Ради Бога, если ты сам этого хочешь!» Но ты же болен. (Пронзительно.) Перестань! Ни о чем не думай! Никого у меня не было! Я потом тебе все объясню! Поцелуй меня… (Сама его целует.) До понедельника! Чао!

Он остается один, неподвижно сидит на кровати. В это время Подруга входит в свою комнату, набирает номер телефона. Звонок в квартире ее матери. Одновременно раздается звонок в его квартире. Это на лестничной клетке перед телефоном-автоматом вновь появилась Она. Она держит высоко, как знамя, окровавленный палец, накрытый платком, а другой рукой набирает его номер. Все четверо разговаривают одновременно.

Мать (снимает трубку). Алло…

Он (поспешно поднимает трубку). Алло!..

Молчание.

Алло!

Подруга. Ты не представляешь, какая идет пруха! Она (кричит). Почему вы не подходили к телефону?! Мать. Подожди, я закурю.

Он. Во-первых, здравствуйте.

Она (истерически). Я истекаю кровью!

Он. Что?!

Мать (закурила). Ну, все в порядке.

Подруга. Значит, рассказываю в общих чертах, остальное при встрече завтра.

Он (кричит). Ты где? Где ты?

Она молчит.

Где ты?!

Он швыряет трубку и бросается прочь из квартиры. Она медленно идет от телефона-автомата, торжественно держа перед собою окровавленный палец, накрытый платком.

Подруга. Значит, слушай: на этом вечере «после тридцати» я познакомилась с одной армянкой, не очень, правда, красивая, но такая веселая, просто приятно. «Наш человек».

Молчание.

И вот сегодня утром эта жизнерадостная подруга звонит мне на работу прямо из Еревана и говорит такой текст: «Вера, я нашла тебе жениха!»

Мать. Умереть!

Подруга. Но главное, отгадай, где она его нашла. Ну, слабо? Ну где? (Кричит.) На кладбище!

И тут Мать начинает хохотать. Она хохочет неудержимо, до истерики, и Подруга тоже хохочет.

(Заливаясь.) Ну и что? А одна моя знакомая нашла себе мужа на лестничной клетке… И счастлива!.. Она инженерша, слышишь? Купила себе дорогой кооператив… Ей надо было выплачивать пай… А тут еще подвернулась шуба. Где взять? И что она решила, отгадай? Что?

Мать. Послушай, мне надоели кроссворды!

Подруга. Опять не в духе… Она подрядилась мыть свою лестничную клетку. Естественно, она стеснялась и решила это делать по ночам, чтобы жильцы не видели. И вот моет она лестничную клетку, а ночью, как известно, все семейные спят… Короче, все сразу выяснилось: оказалось, что после полуночи возвращаются два симпатичных однокомнатных холостяка – один с восьмого, другой с четвертого. А она к тому времени от мытья полов стала такая изящная: сшила себе рабочий туалет – эффектная короткая юбочка и к ней кофточка фирменная… Представляешь? Глубокая ночь, луна за окном лестничной клетки, а у нее идут разноэтажные свидания… Короче, пошла такая бурная жизнь… на этой клетке! Осенью она уже была замужем – то ли за тем, с четвертого этажа, то ли с восьмого, то ли за ними обоими… А чего? Какой запасной вариант!.. Кстати, я высчитала: капитан вчера получил твое письмо.

Мать. Спокойной ночи. Я устала сегодня.

Подруга. Ты мне не нравишься в последнее время. До завтра!

В его квартиру входят Он и Она. Она все так же торжественно держит перед собой, как флаг, забинтованный палец.

Она. Надеюсь, вы запомнили, в аптеке сказали: я могла истечь кровью! Я могла умереть!

Он (почти кричит). Я в двадцатый раз спрашиваю: что случилось?

Она. Как странно, еще вчера вам достаточно было спросить меня или послать за чем-то – и я понеслась бы исполнять! А сейчас мне все равно! Я не слышу вас, как ее! А я немножко себя поняла: я могу поступать только фанатично, безрассудно, со всем пылом или никак! Смешно! Я освободилась от вас! Я в пространстве! Надеюсь, вам ясно: мы прощаемся!

Мать (подойдя к зеркалу). Потолстела… (Начинает подпрыгивать.)… десять… двадцать…

Он молчит.

Она. Понимаете, я с детства выдумывала. Когда я не умела читать, я сидела у окна, смотрела на улицу и выдумывала. И люди, и вещи, которые я видела, тотчас превращались. Поэтому, когда я потом вновь встречалась с этими людьми и вещами, я всегда путалась… что было реально и что я сама придумывала. Я привыкла путаться. Поэтому с самого начала вы не были для меня реальным человеком. Я вам скажу фразу, вы ее все равно не поймете: «Если бы хоть кто-нибудь позволил ей себя полюбить». Я не боюсь ее сказать, потому что никто в мире не смеет меня унизить! Теперь слушайте все: я приехала к вам сегодня, впрочем, как и вчера, и позавчера, – и сидела на вашем подоконнике…

Мать. Сорок… пятьдесят… (Подпрыгивает.)

Она. Я учила историю. Вы уходили и приходили, а я учила. Мне не надо было с вами встречаться. Мне достаточно было того, что я вас вижу, потому что… потому что…

Он. Это была моя жена!

Она (кричит). Мне наплевать! Меня не интересуют ваши отношения с другими!.. (Кричит.) Если бы вы понимали, что меня не волнуют ваши гнусные отношения, – вы подошли бы к телефону! Но вы предали меня! И освободили… Значит, вы – не вы! Я ухожу из вашей жизни! Обратно! В пространство! Все! (Она не уходит. Зло.) А теперь отвечайте! Учтите! Вы должны сказать мне все! Слышите? И не беспокойтесь… Что бы вы мне ни сказали, сейчас мне ничего не страшно, кроме лжи! (Засмеялась.) Вскрывать себе вены – это для других, потому что для других подвиг – умереть, а для меня подвиг – жить. Я слушаю вас.

Он. Я уезжаю отсюда!

И вмиг Она совершенно потерялась.

Она (безумно). Когда?!

Он. В понедельник…

Долгое молчание.

Она. Можно задать вопрос… куда?

Он… Обратно.

Она. К ним? (Засмеялась.) Как же я не поняла!.. Поразительно! При моей-то интуиции! Значит, ваше – «звоните» было тогда не от понимания моего страха, а от страха вашего, да? Послушайте, до чего же вы несвободный… Теперь я даже думаю, что именно это мне в вас и нравилось. (Яростно.) Мне всегда хотелось иметь собственного котенка. Знаете… мурлыкающее маленькое тельце, нуждающееся в моей защите! Молчите! Слушайте… Я только теперь поняла, зачем я вам рассказала тогда мою ужасную историю… Интуиция! Сразу почувствовала, что для вас эта история полна смысла! Ну ладно! Гуляйте! Счастливо вам добраться в нашу тюрьму!

Он (засмеялся). Несвободный… это зануда, да?

Она. Вам так удобнее?

Он. Когда ты станешь старше – ты поймешь… что у этих самых зануд – всегда остаются обязанности… Их давно уже ни о чем не просят, а они все за кого-то отвечают…

Она. Я не слышу! Я не слышу! Я не слышу!

Он (кричит). Потому что это необходимо!.. Например, прожив десять лет с человеком, нельзя…

Она (орет). Десять! Двадцать! Тридцать! Замолчите! Я ненавижу вас сейчас! Я не хочу потонуть в ваших банальностях! Мне плевать! Все в порядке! (Вдруг.) Слушайте. Я успокоилась! Совсем! Расстаемся! Я даже напоследок хочу попросить вас об одном одолжении! Вы исполните?

Он. Я исполню. (Он весьма растроган.)

Она. Учтите, вы дали слово! (Зло.) Сейчас вы возьмете трубку, а я наберу номер. Ответит женский голос. Вы скажете этой женщине следующее: «Здравствуйте, это говорит капитан. Я приехал».

Он (разочарованно). Какой капитан?

Она. Отважный. Очень отважный капитан, которого ждут. Устраивает?

Он. Я не понимаю.

Она. А вам и не надо понимать. Достаточно того, что понимаю я. А вы дали слово исполнить. Итак: «Это капитан. Я приехал». Надеюсь, запомнили? Дальше вы спросите у женщины: «А это Вера?» И она ответит вам утвердительно… Учтите, она будет колебаться, но все-таки ответит, что она Вера… И тогда вы назначите ей свидание.

Он. А на самом деле это будет не Вера?

Она зло засмеялась.

По-моему, это ужасно. А если она не ответит, что ее зовут Вера?

Она. Ответит. В этом весь фокус. Я набираю… (Поднимает трубку. Набирает.)

Звонок в квартире ее матери.

Мать. Алло…

Он. Здравствуйте.

Мать. Кто это?

Он (после паузы). Это… капитан… Я приехал.

Мать. Боже мой!.. Вы получили письмо?

Он (после паузы). А вы… Вера, да? (Молчание. Он повторил.) Вы Вера, да?

Мать (после долгой паузы). Да.

Он. Я хотел бы вас повидать, Вера.

Она торжествующе засмеялась.

Мать (опять после паузы). Хорошо.

Он. А когда?

Мать. Давайте завтра… Нет, послезавтра… Нет, вы позвоните мне… в это же время. Хорошо? Послезавтра в это же время. Я буду ждать.

Он. Хорошо. До свидания, Вера.

Мать (глухо). До свидания…

Гудки в трубке. Повесила трубку.

Какой у него… интеллигентный голос.

Он. Теперь объясни мне наконец! (Заорал.) Я хочу знать!

Она (засмеялась). Нет, не хотите… Ну, вы точно как она!.. Что она сказала?

Он (глухо). Чтобы я позвонил послезавтра.

Она. Да не пугайтесь! Ничего нового я не придумала. Все ждут своего капитана: я, Вера, она, все мы… (Усмехнулась.) Ну ладно, прощайте. Ах да… вы все беспокоились насчет моего пальчика. Я опустила письмо для вас в ваш почтовый ящик, а потом… позже… когда поняла, что это письмо вам не принадлежит, я просунула палец в отверстие и пыталась его выковырить… Но письмо не шло обратно… и я почувствовала ужасную боль, но я все равно поворачивала палец и края отверстия рвали… и кровь лилась в ваш почтовый ящик. Потом я все-таки вырвала палец, и кровь пошла сильнее, и я позвонила вам… Я ненавижу вас! (Засмеялась.) Не дай вам Бог узнать, что я выстрадала сегодня! Ничего, когда-нибудь я сумею отомстить за свои страдания! (Кричит.) Меня многому учили в жизни, и только сегодня вы научили меня жить! Будьте прокляты! (Выскочила, хлопнув дверью.)

Он остается один. Она появляется у телефона-автомата, набирает номер. Звонок.

Он (торопливо хватает трубку). Алло…

Молчание.

Алло!..

Она. Через тридцать минут спуститесь и возьмите письмо, я напишу его сейчас… вместо того.

Молчание.

Он (тихо-тихо). Ты нарочно засунула палец в ящик и вертела, пока не облилась кровью…

Она швырнула трубку на рычаг. Стоит у телефона-автомата и плачет. Потом набирает номер.

Алло…

Молчание.

Алло!..

Она. Это подлость! Подлость! (Бросает трубку и убегает.)

Он один в квартире. В это время Ее мать перестала подпрыгивать и уселась перед зеркалом, причесывается. В ванную входит Его жена и тоже причесывается, разговаривая с Доктором, стоящим на пороге ванной.

Жена. Я не соврала ему. У нас с тобой действительно ничего не было. «Лав мэйкинг», как говорят англичане, – всего лишь. А для меня это ничто! Я ведь мечтала… А!.. (Махнула рукой.) Я звоню тебе со своей несытой нежностью, но ты занят! Вечно занят! (Яростно.) И ты смеешь быть занятым после того, что я для тебя наделала?!

Доктор. Но я…

Жена. Замолчи! Ты – садист! Тебе доставляет удовольствие смотреть, как я суюсь в эту жуткую реку, не зная броду… как я буквально давлюсь своей нежностью к тебе! Знаешь, все! Хватит! Была любовь… предопределенная и не заслуженная тобой.

Он гладит ее по волосам и очень нежно по лицу – и Она двигает головою в такт его ласке.

Да! Тебе легко… Достаточно взгляда, и я, как дрессированная тигрица, сажусь на тумбу и глазею на хлыст! Нет, нет! Все, я решила! Мы будем с тобою друзьями! (Выходит из ванной.)

Голос его жены. Мы будем только друзьями! Слышишь?! Мы только-только друзья!

Захлопывается дверь ванной. Он взглянул на часы; выходит из квартиры, потом мигом возвращается в свою квартиру с письмом и читает.

Он (читает). «Еще мой обожаемый Бернард Шоу сказал: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше чем в тридцати словах». (Усмехнулся.) Банально? Все, о чем мы с вами говорим, почему-то тонет в банальности! Но мне больно! Мне очень больно! Слышите?! Чтобы понять, что я пережила сегодня, обратитесь к классике – «Дневник Печорина», перед словами: «Тем временем Мери перестала петь»! Я не понимаю, что такое для меня эта встреча: величайшее счастье или величайшее несчастье всей жизни… Но я уже точно знаю, что ни одного человека в мире я не полюблю, как вас. Я готовилась к этой любви! Я не стыжусь признаться в ней! Я пишу вам с гордостью, как о награде, – я вас люблю! И мне не стыдно и не страшно, потому что во мне горы любви! Слышите, вы! Уходя от вас, я подаю вам, нищему, свою любовь. Держите на бедность!» Подпись «Я».

Затемнение.

Глубокая ночь. Она на цыпочках проходит через комнату матери в свою. Мать не спит. Мать даже не ложилась, демонстративно сидит с книжкой в руке, ждет ее. Но, не оборачиваясь, Она проходит в свою комнату и стоит у своего стола и стоя ест оставленный ей ужин. Одновременно в кухне появляется Маленький джазист, открывает холодильник и так же стоя ест свой ужин.

Мать. Я не живу, чтобы дать тебе возможность сдать экзамены! (Кричит.) Не ешь стоя! Что с твоим пальцем?

Она молча ест.

И почему ты опять в брюках? Я ведь просила тебя приучаться ходить в нормальной юбке. Тебе в институт на экзамен скоро идти!

Она (миролюбиво). В юбке у меня ноги голые. Это меня очень смущает. (Ставит тарелку.) Спокойной ночи. (Закрывает дверь, подходит к магнитофону, щелчок, включила запись.)

Мать (распахнув ее дверь). Ты сразу скажи… ты решила проваливаться в институт, двоечница? (Кричит.) Выключи этот проклятый магнитофон! (Орет.) И почему ты не ответила – что с твоей рукой?!

Она. Я никогда не была двоечницей. Кстати, я заметила, что люди, не знающие языка, когда они разговаривают с иностранцами, кричат. Им почему-то кажется, что так их поймут.

Мать (вдруг спокойно). Мне не нравятся твои встречи с Эрикой. Меня очень заботят твои ночные возвращения с порезанными пальцами. Короче – все.

Она. Не поняла.

Мать (помолчав). Я пошла к Наденьке… к твоей любимой подруге…

Она. Я не хочу слушать.

Мать (продолжает)… твоей ближайшей подруге Наденьке, которая, правда, не знает, что она твоя ближайшая подруга. И она мне сказала, что Эрики больше нету.

Она. Мама!

Мать. Да, Эрика внезапно уехала к себе во Львов. Эрика абсолютно неожиданно вернулась к родителям, слышишь? И вообще мне надоели все твои глупости. У тебя через два дня экзамены! С завтрашнего дня ты будешь учиться! Эрика во Львове!

Она… Еще одна… подлость.

Мать. Милая, я знаю жизнь. К сожалению, ты у меня сумасшедшая, и я не хочу, чтобы дело кончилось… первым встречным!

Она (сухо). Капитаном.

Мать. Что… ты сказала?

Она. Я ничего не сказала… Это ты говоришь. Это ведь ты хочешь сделать мне больно?

Мать (молча выходит из ее комнаты и начинает стелить свою постель). О Боже! Как мне надоело разбирать эту постель… (Задумалась и добавила как-то устало.) Знаешь… я виновата, что родила тебя сразу и без сердца и без мозгов. Я постараюсь исправить это, как могу. Ложись спать. И больше ты никуда не выйдешь из дому, пока не сдашь экзамены. (Ложится в постель.)

Она (укладываясь в кровать, включает магнитофон). Письмо двадцать третье. «Итак, сегодня я потеряла сразу вас и Эрику. Я в пространстве, никого вокруг… О нет! Ничего подобного… Ведь слово осталось. Утром, перед приходом к вам, я включила магнитофон и машинально бормотала что-то. Потом мне пришло в голову прослушать свое бормотанье… Это было одно слово, повторяемое на разные лады. Я испугалась. Я записала тотчас музыку на этом слове. Отмотала ленту, включила. Но это слово тихо звучало сквозь музыку. И в панике я сожгла эту ленту. Смешно! Люди стесняются этого слова! У меня есть теория: человек прочитал определенное количество рассказов, человек наблюдал вокруг, человек знает – сначала должна быть любовь, чтоб потом была свадьба. Человеку нужна свадьба, и человек идет не от причины к следствию, а – наоборот: рядом есть объект, подходящий для свадьбы… значит? Значит – я его люблю! Так просто! Ион вынужден говорить то, чего не чувствует. И оттого людям так неудобно произносить это слово, и оттого люди привыкли стесняться его. Они стесняются своей лжи… Но почему же осталось это слово у меня после всего?!

Мать молча входит в ее комнату, выдергивает шнур у лампы. Темнота. Возвращается к себе и долго ворочается в постели.

Джазист (в кухне закончил есть, взял инструмент и тихонечко напевает).

Реквием

Я не заживусь на этом свете, Я недолго буду жрать наш общий кислород, Нарушая экологию среды. Я умру, и в последний путь пусть провожают Меня друзья: Дохлая птица, которую я закопал под забором, Моя любимая кошка, которую не разрешила держать мать… Только они, эти двое… меня не предали.

Затемнение.

Глубокая ночь. Во всех комнатах спят. И тогда Она зажигает свет.

Щелчок магнитофона – включила.

Она (шепчет в магнитофон). Письмо двадцать четвертое. «Три часа ночи – это мой час. Только ночью я чувствую себя полностью человеком… Ночью я читаю и думаю, даже ем. Только хищники и убийцы едят по ночам… поэтому у всех убийц желудки порченые… Я проснулась сейчас совсем счастливая. Поразительно: вместо того чтобы умирать от горя – я свечусь от радости и освещаю собою всю комнату, меня надо выключать на ночь… иначе все загорится… Я вас не видела несколько часов, но я не теряю с вами связь. У меня есть теория: у женщин более высокое предназначение, ибо они должны отдавать. И создавать новую плоть. Поэтому природа наделяет их щедрее. Доля природы в женщине больше. И оттого в них мало логики и много хаоса и безмерности… то есть природы… Поэтому установление связи между людьми сквозь пространство – дело женщин… Чтобы все стало в мире на свои места… я должна непрерывно чувствовать эту связь с вами… Иначе все останавливается. И вот сейчас, наладив связь с вами, – после всего!., – я испытываю радость! Потому что… я чувствую правду. Боже мой! Как мне нравится вот так разговаривать с вами! Я вас люблю. Сколько раз на день я ловлю себя на этом слове, срывающемся с губ. Я сойду с вами с ума, но я не смогу от вас уйти. (Смеется.) Какое счастье. Наконец я смогу сказать вам то, что повторяла тысячу раз, вас предчувствуя: «Каждое утро, проснувшись, я захлебываюсь в собственном дыхании… я ощущаю ваши губы с такой физической реальностью, что почти теряю сознание. Только молоточки в висках. Я становлюсь безумной… и со всей силой этого безумия я говорю вам: я вас люблю! Спокойной ночи, милое чудо!»

Раннее утро. «Квартира». В своей комнате спит О и, комнаты матери и подруги – пустые, в кухне играют Джазисты. Она встает, распахивает свою дверь, включает магнитофон на полную мощность и, пританцовывая, движется по пустой квартире, напевая: «Тирли-тирли-тирли-бом!»

Она (в магнитофон). Как всегда: третье письмо за ночь. «Доброе утро, милое чудо! Я тихонечко двигаюсь по квартире под собственное вытир… вытирли… рование. Ощущение радости: если я подпрыгну – я повисну в воздухе! Всю ночь мне снился сон… оставшийся в наследство от давно ушедших детских времен. Бесконечное поле с блеском холодного неба, и мой полет с высоты этого неба, резкий и прохладный, к земле. После этого у меня целый день от восторга судорожно раздвигаются губы, а глаза горят по-хищному. Счастье, что я не родилась в Средние века, иначе меня сожгли бы, как ведьму. Я люблю вас! Я люблю вас! Ужас! В течение ночи я трижды снимала трубку и только усилием воли заставляла себя не звонить вам. Счастливейший день сегодня! И знаете почему? Потому что сегодня я уже не выдержу… я не выдержу… и увижу вас… И вы этого хотите сами! Я не знаю, как это произойдет! Я чувствую! Я увижу вас сегодня! (Смеется.) Тайники души…»

Вечер. Та же «квартира». Он в своей комнате читает, лежа на кровати. Мать и Подруга в комнате матери лежат на тахте. Она в своей комнате, включила магнитофон и что-то бормочет в такт мелодии.

Мать (Подруге). Подожди, я только позвоню по делу. (Набирает номер.) Ты не звонил мне, а то меня не было дома?.. (Выслушивает.) Ну хорошо. Ну хорошо. Давай в следующий понедельник… Нет, не обиделась. Чао. (Повесила трубку.)

Подруга (продолжая рассказ). Ты представляешь, сколько стоит мраморный памятник на кладбище в Ереване? И кто хозяева этих памятников?

Мать. Представляю – воры.

Подруга. Не в духе… И вот эти обеспеченные вдовцы… это, как правило, любимые тобою торговые работники… все свободное время проводят у монументов своим женам. Причем даже те, которые своих жен терпеть не могли. Понимаешь, как только он вообразит, что его мраморные пятьдесят тысяч стоят без надзора – так он со всех ног бежит на кладбище! Сидеть! У памятника! И вот там-то с ними знакомятся наши холостячки. И вот моя веселая армянка подружилась на кладбище с приятным вдовцом. Она описала ему меня. И тотчас в этом одиноком торговце вспыхнула любовь. Оказывается, он всегда мечтал о блондинке – любительнице стихов и природы.

Мать. А что же она сама за него не вышла?

Подруга. У нее нос! Она сейчас в очереди стоит на пластическую операцию! У них там в Ереване один репатриант… А уже с тем новым носом – она не останется «с носом»… Ха-ха-ха… Но мой вдовец… всем вдовцам вдовец… он имеет на своем участке целых два памятника!

Мать. Как?!

Подруга. Один – умершей жене, а второй – живому себе. Египетский фараон. Весь день он сидит на скамейке и любуется своим изображением. Идут люди, а он все наблюдает, какое впечатление производит он после своей смерти! Человек он добрый, незлобивый…

Мать. И честный.

Подруга. Кстати, любитель стихов и природы. На памятнике он изображен в большой кепке и с книжкой стихов Исаакяна в руках.

Мать. А тебе он памятник тоже про запас поставит?

Подруга. А ну тебя! (Хохочет.)

Мать (закатывается). Вы все трое… за одной оградой… и он в кепке с книжкой!

Подруга (заливаясь). И я тоже с книжкой!

Мать. С Цветаевой… которую сдали в букинистический…

Подруга. Умру… Умру! (Закатывается.)

Мать вдруг замолчала, замолчала и Подруга. Они лежат и о чем-то думают. В это время в своей комнате Она разгуливает, натыкаясь на вещи, и что-то мычит в такт своим мыслям.

Мать (прислушиваясь). Ни черта она не поступит! (Пошла к ее двери).

Она (включает магнитофон). «Письмо тридцать второе, которое заканчивает серию неотправленных писем, поскольку пишется с твердым намерением предстать перед адресатом». Адресат, именуемый в дальнейшем «милое чудо»…

Мать распахивает дверь. Она немедленно замолкает.

Мать (выключает магнитофон). Завтра у тебя сочинение. (Подруге.) Она даже не раскрывала учебников. (Ей.) Ты ведь писать не умеешь, двоечница! (Подруге.) Ты бы посмотрела, как она пишет! Ты бы почитала!

Она. Ага. Ты почитала и посмотрела!.. Я это уже поняла!

Мать. Но и ты этим не брезгуешь… Хотя я сделала это случайно. (Подруге.) Ничего нельзя взять с ее стола… в доме не осталось клочка чистой бумаги. (Ей.) Все исписано ее идиотскими бормотаниями, даже жировки на квартиру. (Подруге.) Причем эти писания она разбрасывает всюду… потому что ко всему она еще и неряха!

Она. Не надо!

Мать. Малограмотная неряха! (Подруге.) Она «Тбилиси» через «Д» умудрилась написать – «Дбилиси». Кстати, кто это – «милое чудо»?

Она. Замолчи!

Мать. Кстати, этому «милому чуду», которому ты так образно описываешь интересные подробности твоей поездки на море в «Дбилиси»… следует знать, что ни в каком «Дбилиси» ты не была… Это так же точно, как то, что в «Дбилиси» нет моря!

Она. Я запрещаю читать мои бумаги!

Мать. Я запрещаю орать в моем доме! (Вдруг.) Уродина!

Она. А ты… ты… ты… (Вдруг пришла в себя, усмехнулась. Спокойно.) Кстати, звонил капитан.

Подруга. Какой… капитан?!

Она. Уж не знаю!

Мать побледнела.

(Усмехаясь, глядит на мать.)… Он сказал: «Передайте Вере, как мы договорились, – я позвоню ей завтра».

Подруга. То есть как – договорились? Когда мы договорились?

Она. Не знаю… Он сказал: «Как договорились с Верой».

Длинная пауза.

Мать (поняла. Задыхаясь.) Ты… страшная… ты… ты…

Она спокойно захлопнула дверь. Мать и Подруга молча лежат на тахте.

(Жалко.) Перепутала она что-то. Она ведь… «витает».

Подруга молчит. В это время Она в своей комнате зажигает спички, разводит на столе маленький костер и начинает сжигать всю необъятную гору бумаги, которой завален стол.

(Потянула носом воздух.) Горит! (Бросилась к ее двери, но дверь заперта.) Открой! Немедленно! (Барабанит.) В последний раз! Открой! (Кричит.) Или ты будешь жить дома, как все нормальные девочки! Или… ты… уйдешь отсюда! Слышишь?! Открой! Сейчас же!.. Уходи! Уходи!

Затемнение.

Глубокая ночь. Во всех комнатах темно. Только в комнате матери горит свет. Мать глотает таблетки, гасит лампу, потом зажигает снова, смотрит на часы, потом снова гасит. В его комнате. Он спит. Пронзительный звонок. Он вскакивает, бросается к двери.

Он. Кто?

За дверью молчание. Он торопливо одевается. Звонок звонит безостановочно. Он уже одет, хочет открыть дверь, но дверь почему-то не открывается. Он рвет дверь на себя. Ему кажется со сна, что он сойдет с ума, если не откроет эту дверь. Безумным усилием Он наконец открывает дверь – и летит на пол. Он так и сидит на полу, держась за сердце, когда спокойно, торжественно входит Она с большим портфелем в руках.

Она. У нас, когда люди хотят пошутить, – они вставляют спичку в звонок, а ручку двери привязывают веревкой к перилам.

Молчание.

Вы хотите, наверное, спросить, который час, да?

Он (сидя на полу). Действительно?

Она. Мой любимый. Два часа ночи. Вы знаете, еще недавно я была совсем без сил. Но у меня есть теория: когда сил совсем не остается, это самое опасное. Тогда человек может натворить такое…

Он (все сидя на полу). Что случилось?! Что случилось?!

Она. Как вы смешно выкрикиваете. Даже я начинаю нервничать. Я к вам прямо из пространства! Я пить хочу! Вы рады, что я пришла?

Он (продолжая сидеть на полу). Я очень рад. Я очень рад.

Она. Нет, вы не рады. Вы сейчас просто испугались, что я буду все дни просиживать у вас на подоконнике, а по ночам врываться к вам в квартиру. (Смеется.) Вы не бойтесь, я пришла к вам чисто случайно… Кроме того, я предварительно установила с вами связь… чтобы узнать, можно ли к вам прийти.

Он (бессильно). Что… установила?!

Она. Ну, я уже вам писала об этом! Слушайте! Это письмо я вам, кажется, тоже не отправила, да? Я все время путаюсь, что вы знаете обо мне, а чего нет! Жаль, вы никогда его не получите. Оно только что погибло в огне!

Он. Послушайте… а они… не беспокоятся?

Она. Почему все одинаковы? Почему все задают какие-то простейшие вопросы, на которые можно отвечать только такими же простейшими ответами? У низших все значительно лучше. Как только детеныш сможет добывать себе пищу, узы тотчас уничтожаются. У высших же плюют на тот момент, когда возникает взаимоотталкивание, и силой хотят поддержать прежние отношения. Раз ты живешь на их территории – ты их собственность, они не только могут – они должны лезть в твои дела! (Хохочет.) Нет, как вы напуганы! Совершенно неправдоподобная ситуация: посреди ночи девушка явилась к малознакомому первому встречному. И он же ее боится. (Хохочет.) Странно, да? Только в жизни могут случаться самые неправдоподобные вещи. Вообще, чем вещь интереснее, я заметила, – тем она неправдоподобнее. (Вдруг.) А вы абсолютно правильно боитесь. Меня следует бояться. (Вдруг шепотом.) Нас открыли!

Он (сухо). Кого?

Она. Эрику, Наденьку и меня… Я вам как-то рассказывала – мы избили девочку. Вчера нас вызвали… (Благостно.) Вам хочется спать?

Он (зло). Послушай, тебя никуда не вызывали…

Она (страшно испугавшись). Замолчите!

Он. И никакую девочку ты не избивала! Это очерк такой! Я читал его в «Литературной газете». Ты все придумала? Как ту дрожь в первый день…

Она бросается к дверям, но Он ее ловит.

Нет уж! Причем придумала с ходу, и наверняка в последний момент, может быть, когда спичку вставляла в звонок! Только зачем? Зачем?

Она. Договаривайте: затем, чтобы иметь повод увидеть вас, да? Вчера я чуть не погубила свой палец ради вас, да? А сегодня… Все ради вас? Слушайте! Слушайте! А давайте обсудим другой вариант: может, я нарочно вам врала так нелепо, чтобы вы догадались! Может, мне просто было интересно, как долго вы сможете оставаться богом, то есть молча прощать! Но вы недолго смогли. Вы неважный бог. Слушайте! А может, мне надо было, чтобы вы быстрее пали, чтобы улететь обратно в пространство, а? Вы быстро пали. Если бы вы видели себя сейчас… Слушайте! Вы просто обычный «несвободный» человек, который боится всего непонятного. Не волнуйтесь… Я вам не угрожаю… Это так – детское… Только дети умеют увлекаться целиком и фанатично… Но контроль я все-таки сохраню, потому что я сразу – ребенок и женщина… Учтите, очень старая женщина. У меня ощущение, что я жила всегда… Ну что молчите? Второй вариант тоже не подходит? Слушайте! Тогда я вам могу третий предложить? Может быть, история об избиении была всего лишь иносказанием! Притчей! Это история ведь о вас была! А не обо мне! И смысл ее был, конечно, не в том, что три девочки избили четвертую. Смысл ее был в той, четвертой. Помните? Она сразу подчинилась. А ведь они вели ее, только чтобы попугать! Всего лишь напугать! Но от ее тупого подчинения в них проснулось зверство. Помните, они велели ей встать на колени, и тотчас, без сопротивления, она встала. Я уверена: вот тогда-то они и озверели окончательно. Покорность жертвы будит в человеке самое низменное: древний инстинкт хищников! Я уверена: безропотно подчинившаяся жертва в какой-то степени соучастник палача. Я рассказала вам эту историю для размышления, «милое чудо». Потому что я интуицией чувствую: вы – прирожденная жертва! Что вы молчите? Вы, посмевший уличить меня во лжи! Как же вы не поняли? Я никогда не лгу, я только придумываю! Например, никакой Эрики нету! Просто я зашла в магазин пишущих машинок, мне было шестнадцать лет, у меня не было никакой подруги, точнее, я со всеми рассорилась и погибала от одиночества. А там висела реклама пишущей машинки: красавица с золотыми волосами печатает… и надпись «Эрика». И я тотчас сделала ее своей подругой! Потому что… чтобы придумать самое нереальное – мне всегда нужно основание: я – нереальный реалист! Поэтому, чтобы придумать любовь, – мне нужно, как минимум, подобие… то есть вы. Что вы на это скажете? Может, это четвертый вариант истории? Может быть, вы – миф, как подруга Эрика, не более? А все слова, которые я говорю вам, я уже тысячу раз произносила в воображении. Может, просто выдумала вас, чтобы не задохнуться от собственной нежности.

Он молча подходит к ней.

Если вы дотронетесь, я заору. Я очень хочу заорать! Я так заору, что проснется весь ваш проклятый дом. (Кричит.) Отдайте письма! Слышите! Немедленно! Отдайте все мои письма!

Он удивленно глядит на нее. Потом молча идет, открывает портфель, стоящий в углу, и протягивает ей письмо.

Нет! Нет! Все, что я написала! (Кричит.) Немедленно! Потому что каждое письмо стоило мне всех сил! Страданий.

Он молча, усмехаясь, продолжает стоять с одним письмом.

(Почти испуганно.) Это… все?..

Он по-прежнему молча глядит на нее. И тогда Она выбегает из квартиры, хлопнув дверью. Он сидит на кровати, держась за сердце.

Раздается резкий звонок. Он открывает, Она входит.

Она (с ненавистью). Я рада, что отправила вам всего одно письмо! Вы недостойны моих писем! Но перед тем как войти к вам сегодня, я сидела на подоконнике и кое-что вам написала. Я решилась все-таки прочесть это вам… чтобы не было путаницы. Только учтите – одно слово, и я уйду! Молчите и слушайте. (Вынимает толстую тетрадь и читает.) «Письмо тридцать третье».

Он с изумлением хотел было спросить, но Она мрачно на него взглянула, и Он ничего не спросил. Она начинает читать письмо.

«Человек ушел из дома. Все ссоры человека с нею кончались примерно одинаково: «Не умеешь жить дома, как все нормальные люди, уходи». И вот человек вдруг взял и ушел. А может, он хотел в ту ночь, чтобы его выгнали, – это еще неясно. Но так или иначе, человек взял с собой книжку, духи, общую тетрадь, зубную щетку и, имея в наличии девяносто три копейки, отбыл, сопровождаемый проклятиями. Он вышел на магистраль и начал ходить с одной стороны на другую. Ему казалось забавным – ходить вот так посреди улицы, которую днем перейти нельзя из-за машин. Несколько раз останавливались машины, но человек качал головой, он ждал свой автобус. В час тридцать, поняв, что ждать бесполезно, он поехал на попутном грузовике. Человека высадили в центре и, учитывая бедственное положение, вручили пакет молока и не взяли девяносто три копейки. Человек выпил на скамейке молоко, а потом встал и пошел куда глаза глядят. Он шел и думал – пока ему не перебежала дорогу ночная кошка. Тогда он остановился и огляделся: это было заколдованное место. Стоило человеку отвлечься на мгновение – и где бы он ни находился, он оказывался именно здесь. Поэтому он так боялся отвлекаться. И вот он стоял у этого самого дома и смеялся. Помните, как в «Войне и мире» Пьер…»

Он. Милая…

И тотчас Она ринулась за дверь. Через мгновение пронзительный звонок в дверь. Он открывает.

Она (входя, серьезно). Я не буду вам больше читать. Я просто кое-что скажу напоследок. В детстве я очень много болела. Поэтому я, привыкшая быть одна, как никто, ненавижу одиночество. Я, у которой нет друзей… потому что никто меня не выдерживает, – я всегда мечтала о друзьях. Но им скучно со мною, а мне – с ними. И они быстро уходят от меня или я от них. Я называю их – друзья-моменты. Но вы! Вы! Мне предназначенный… Как же вы не поняли, как вы сумели не понять?! Если бы вы знали, что мне стоило простить вас вчера, и вот я пришла, а вы меня оскорбляете всем: словами! Видом! Обвинениями во лжи! (Размахивая забинтованным пальцем.) Но я не покраснела, слышите, хотя мне стыдно за вас! Потому что я давно научилась не краснеть, чтобы выжить. Да! Когда человек был маленьким, он заметил: если в чай положить лимон – чай светлеет. Мать мыла голову в лимоне, чтобы у нее светлели волосы. Тогда человек придумал теорию: он стал есть лимоны в невероятных количествах, чтобы научить свою кожу не краснеть. Так вот: когда человеку нужно покраснеть – за себя или за кого-то, – он вспоминает, как мучительно трудно есть через силу лимон! И он бледнеет! Только бледнеет!

Он. Я…

Не успел сказать – Она тотчас выскочила за дверь, и тотчас ее звонок.

Он открывает.

Она (входя). Когда я поднималась к вам – я вдруг представила: на лестничной клетке в разных пролетах стоят двое. Они стоят один над другим, так что могут даже взяться за руки, но потом – любое движение вверх или вниз, и они не удержат рук в этом рукопожатии! Не удержат! Но они не могут стоять – ведь они должны идти! И поэтому тот миг, когда они соединили руки, – единственный! Единственный! Иначе быть не может! Я чувствую! Скоро все кончится! Я чувствую! (И, хлопнув дверью, выбегает из квартиры.)

Он молча подходит к двери и раскрывает, ждет. Проходит долгое-долгое мгновение. Наконец в дверях появляется Она со своим нелепым портфелем. Она сама подходит к нему. Он ее обнимает. Она бешено выворачивает голову, но застывает тотчас, как чувствует его губы. Она целуется нелепо, неумело, бешено, потом долго молчит, потом бормочет: «Вершины вбок».

Затемнение.

Ночь. «Квартира». По своей комнате в темноте из угла в угол расхаживает Ее мать. Ходит, ходит. В кухне брошены инструменты и – никого. В ванную входит Его жена, зажигает свет и глядит в зеркало, разглаживает пальцами мешки под глазами.

Жена. Совсем перестала спать. (Достает из степного шкафа лекарство, глядит на себя в зеркало, глотает. Уходит.)

Свет в ванной остается гореть, освещая всю остальную «квартиру». Он и Она в его комнате.

Он. Ты что? (Проводит по ее глазам.)

Она. Ну что вы! Когда дети плачут, они это делают для других. Здесь не для кого. (.А слезы сами текут по ее лицу, по Она все-таки произносит слова – не всхлипывая, а только медленно.) Вы не обидитесь, если я уйду?

Он. Ты никуда не пойдешь.

Она. Знаете, я сейчас немного посплю. Умираю – хочу спать. А потом я уйду.

Он. Ты считаешь, что… они…

Она. Я запрещаю вам вмешиваться в мою жизнь. Я никому этого не позволяю… Только помолчите, я посплю три секундочки, ладно?

Долгая-долгая пауза, наконец-то Она сумела совсем успокоиться.

Вскакивает.

Все! Я выспалась, больше не хочу. Я хочу вина!

Он. Зачем тебе вина?

Она. Испугались? Я так люблю, когда вы пугаетесь. Я хочу напиться! Я хочу напиться! Слышите!

Он. Тебе не надо напиваться.

Она. Ха-ха! А вы без юмора: учить праведности вами же сотворенную грешницу… Ну хорошо. Я, пожалуй, еще немного у вас побуду. (Нежно-нежно.) Мне не так долго осталось с вами встречаться… Мне, может, не очень долго осталось жить. Не верите? (Серьезно.) Я не переживу этого лета. Кстати, они – это она.

Он. А твой отец…

Она. Разучитесь задавать мне вопросы. (Опять нежно-нежно.) Она читала мне вслух сказки! Все детство! Миллион сказок! Она очень красивая, и она принадлежала мне, только мне!.. И вот однажды… она перестала читать, и я стала сама их придумывать. Как я люблю свое лето… Знаете, в чем между нами огромная разница? В том, что у вас уже было это лето… И вот однажды я узнала, что она – не моя, она мне изменила. Учтите, я даже не возненавидела его, он ниже моей ненависти. Я возненавидела ее! Я не могла смотреть на нее без презрения! У нее голос меняется, когда она разговаривает с ним по телефону! Я все время вспоминаю историю: тигр любил укротительницу и загрыз ее, когда она полюбила! Но самое жуткое: недавно я прочла ее письмо. Она – богиня! Красавица! Рожденная, чтобы ее боготворили! Писала неизвестному! И готова была боготворить его, только чтобы не быть одной… то есть не быть со мной!

Он. Это мы ей звонили?..

Она. Не мы, а вы! Послушайте, я рассказала вам все это только потому… что у меня ощущение, что все, что знаю я, – знаете и вы. И я путаюсь! Просто чтобы не путаться… Который час?

Он. Четыре.

Она. Прекрасно. Еще, пожалуй, четверть часа. Я уже совсем не хочу спать. Знаете, ночью я оживаю. Возлюбленная ночь… Но именно в этот час, знаете, перед рассветом, у меня появляется ощущение такого трагизма – как будто мне осталось жить всего лишь до восхода! И так не хочется уходить. Я люблю ночь за нереальность, или моя нереальность от ночи? (Вдруг.) Пожалейте меня! (Бешено.) А, все равно! Моя ночь! Милый! Милое чудо! (Смеясь.) Слушайте! Слушайте! Помните, я говорила, что не боюсь никого и никто не сумеет причинить мне боль? Помните? Знаете почему? Потому что самая страшная боль исходит от меня самой. И самое дикое, что я эту боль предчувствую задолго. И, предчувствуя, я уже заранее ее переживаю. Так что, когда эта боль наступает, – мне уже не больно. Невероятная дикость получается: то, что я чувствую во время, предшествующее боли, – куда страшнее, чем сама боль… Знаете, отчего я сейчас так переживаю? (Шепчет.) Я чувствую: Я вас потеряю.

Он. Ну что ты еще выдумала?

Она. Я хорошая, слышите? Я хорошая! Скажите: я хорошая, да? Я все равно хорошая? Да? Да?

Он. Да, да!

Она. И понимаете, то, что я сейчас скажу вам, – это не фантазия: я знаю точно – я жила раньше… очень давно… иначе я не могла бы так точно вас предчувствовать. Вы верите?

Он. Верю.

Она. Нет, вы попросту хотите спать… У меня есть теория: в Новый год я должна стричься. Дело в том, что кончики моих волос хранят память года. Определенная их длина соответствует определенному страданию. И оттого вместе с кончиками волос уходят мои беды… Поэтому 31 декабря я прихожу в парикмахерскую, но там на меня смотрят как на идиотку: говорят, у тебя стричь нечего. Но я жду! Я жду! И где-то в десять вечера они сдаются и стригут меня, только чтобы отвязаться. А в этом году мне было так плохо, что я не дождалась Нового года и прямо перед вами решила состричься! И когда я состриглась, я вдруг странно поняла: случится! И я вышла из парикмахерской – ожидая. И в половине шестого я впервые раскрыла вашу дверь.

Он. А тот, в розовых джинсах, он… был?

Она. Эх вы – «был – не был»!.. Он похож на меня, может, поэтому я не люблю его. Я даже думаю, что он сейчас стоит за окном. (Засмеялась.) Я знаю, вы не верите.

Рассвет. Он просыпается, вскакивает, бросается в невидимую кухню, возвращается: Ее нет. В это время Она тихонько на цыпочках проходит через комнату матери. Мать неподвижно лежит на кровати с открытыми глазами. Она проходит в свою комнату, закрывает дверь и застывает. Она молча оглядывает комнату, будто видит ее впервые, потом в какой-то странной панике начинает передвигать вещи в комнате. Входит Мать. Она стоит около кровати и глядит на Мать.

Мать (жалко). Возвращайся, когда захочешь… Но только возвращайся… а то я не сплю! (Уходит.)

И тут Она начинает рыдать громко, в голос. В кухню входит Маленький джазисти молча начинает крушить инструменты. Звук падающих на пол инструментов.

Затемнение.

Вечер. Она звонит с лестничной клетки. В своей комнате О и. Поднял трубку.

Он. Алло…

Она молчит.

Алло… Это ты?

Она молчит.

Где ты?

Она. В пространстве.

Он. Почему ты ушла?

Она. Я ушла, чтобы вы не запомнили меня такой… Он. Как ты добралась домой?

Она Я уже уходила от вас очень поздно, но вы не интересовались этим вопросом.

Он. Я жду тебя с утра! Я…

Она. А раньше вы не ждали меня с утра. (Засмеялась.) Как все просто оказалось. Скажите мне, пожалуйста, еще раз, что я хорошая.

Он. Ты хорошая, ты очень-очень хорошая.

Она… «Несмотря на то что ты, кажется, не сдала экзамен».

Он (кричит). Как не сдала?!

Она. Можете меня поздравить.

Он. Почему не сдала?! (Орет.) Любой тупица…

Она. Опять вы испугались! Я написала сочинение, очень интересное… но грязное. В этом была вся беда: я переписывать органически не могу. Дело в том, что мне мучительно повторять одно и то же. Например, если я рассказываю разным людям, то всегда с такими изменениями, что когда они собираются вместе и начинают вспоминать, что и кому я говорила, – мне приходится убегать. И вот, когда я переписывала сочинение…

Он. Послушай, а ты не можешь прийти и все это мне рассказать?

Она. Нет… И вот, когда я переписывала, меня захватила одна идея. Я вдруг представила себе идеальное нормальное существо – такое, каким хотели бы меня видеть вы и она… то есть здоровое, без нервов, и несколько похожее на упрощенное животное. И тут я сделала вывод: для меня ценность человеческого существования определяется его индивидуальным отклонением от нормы. Но тут я пошла дальше. Мне показалось, что не труд создал человека.

Он (в ужасе). А что?

Она. Только не бойтесь: лень! Оттого что одной обезьяне стало лень целый день искать себе пищу, она задумалась: что бы такое сделать, чтобы ничего не делать и быть сытой. И придумала орудие. И появился человек. И так мне это понравилось… Я все это записала.

Он (в ужасе). В сочинении?!

Она. Правда, когда я решила обсудить эту мысль со всех сторон, – мне не хватило времени.

Он. Что же теперь?

Она. Не кричите!.. Не знаю. Ну ладно! Теперь я сказала вам самое страшное – для вас. Но еще осталось сказать самое страшное – для меня.

Он. Что?! Что еще?!

Она. Если вы будете так пугаться…

Он. Приходи!.. Я прошу тебя!

Она. Попросите еще, пожалуйста.

Он. Я прошу!.. Я умоляю…

Она. Нет… Если я приду, я не смогу вам все сказать. А так смогу. (Засмеялась.) Я счастлива… Я, кажется, счастлива… Вы знаете, я всегда прихожу к вам – прощаться. Каждая наша встреча для меня последняя. Представляете, что я переживаю?.. Я не знаю, как я это выдерживаю…

Он. Подожди у телефона одно мгновение.

Она (засмеялась). Хитрый. Хотите найти меня на вашей лестничной клетке? Я не гриб – не надо меня искать. Учтите, даже если я там – я от вас убегу. Так что слушайте спокойно. Я расскажу вам, почему я решила проститься с вами сегодня. Человек обожал свою комнату. Человек много болел в своей жизни и большую часть времени проводил в кровати. В кровати он читал, думал, ел яблоки. Это было его прибежище среди пространства. И вот однажды человек вернулся в свою комнату утром. Первый раз в жизни он не ночевал в своей комнате. И не узнал ее. Это была чужая комната. Человек подошел к кровати – она оттолкнула его. В панике он передвигал вещи. Но все было кончено! Представьте человека, который жил в своем доме и которого поселили вдруг на вокзале! И в этот миг вошла мать и так тихо-тихо сказала: «Возвращайся, когда хочешь, но только возвращайся». И вдруг все стало таким счастливым, человек чувствовал такое счастье и боль… и такую любовь к ней, и жажду жертвовать!.. Боже мой! Как он мог забыть свою любовь к ней! И человек зарыдал. И смотрел на себя в зеркало. А оттуда, из зеркала, на него глядели четыре опухших от слез лица… И человек все выяснял: какое из них – он сам. И все четыре лица по-разному отвечали на вопрос, кого он любит: его? Или свою потребность любить? Или воспоминания о том, о чем она мечтала? Или действительно только себя?.. И все четыре лица плакали вместе… Как в детстве. Один ревет, а все за компанию, потому что вспоминают тоже свои обиды. Прощайте.

Он. Алло… алло…

Она (после долгого молчания). Я вас никогда не спрашивала, но я решила спросить вас об одной вещи… Забыла… Нет, я вспомнила. А, черт, ну, как вы… то есть как вы… относитесь ко мне?

Он. Вся история в том, что у меня никогда не было «того лета». (Засмеялся.) Всю жизнь я работал, работал, работал… (Вдруг.) Я люблю тебя.

И тотчас Она швырнула трубку. И снова набирает номер. Звонок в его квартире.

Алло!..

Молчание.

Алло!..

Молчание.

Алло!

Она (очень тихо). Не кричите. Вы знаете, сегодня был самый счастливый мой день за все восемнадцать лет. У нас перед домом лес, и когда я шла от вас утром, я сняла туфли и бежала… бежала… расставив руки. Знаете, я буквально захлебывалась от восторга. Я размахивала, размахивала своей голубенькой сумочкой… до безумия ощущая голыми ногами мокрую траву. Знаете, такая сумасшедшая нимфочка… Вообще для меня очень важно – соприкосновение, поэтому свой вечный любимый балахон я ношу надетым непосредственно на голое тело… И поэтому я так люблю воду. Соприкосновение, ласка природы… Моя кожа хранит соприкосновение с вашей. Ваша кожа во мне навсегда! И никто этого у меня никогда не отнимет.

Он (бессвязно). Я больше ничего не прошу! Но объясни, я очень прошу: объясни…

Она (засмеялась). Раньше во мне была обделенность. Я ничего не получала от вас взамен и хватала, как говорится, что дают. И вдруг разом получила все, что могла: вершину… (Усмехнулась.) Правда, немножечко вбок. И оттого сейчас вместо жадности голодного во мне странное умиротворение… покой. Я готова плакать все время. Я всех люблю: вас, ее. Я настоящая женщина. Я стала взрослой, милое чудо… Я всегда стремилась стать взрослой и не хотела! Мне нельзя! Я не сумею взрослой! Мне страшно! Для меня все дело в том, чтобы стремиться, но не стать! К счастью, я не успею стать! Завтра я ложусь в больницу.

Он. В какую больницу?

Она. Опять вы кричите! Если бы вы знали, как я устала.

Он. Я тоже устал! Я очень устал. В какую больницу?!

Она. Если человек сердится – значит, он устал не до конца. У меня есть теория: когда человек устанет до конца, он не сможет быть злым. У него и сил не хватит для сокращения мускулов в злую гримасу. Настоящая усталость – это ясное тихое лицо. Прощайте. Я напишу вам! Слышите?! И ждите! (Кричит.) Я напишу! Прощайте! А то за мной, кажется, следят! Ждите! (Вешает трубку, убегает.)

Прошло несколько дней. Вечер. В свою комнату входит Он с ее письмом в руках. Одновременно в комнату матери входят Мать и Подруга.

Мать. Сестра из гинекологии показала мне упражнение. (Становится на корточки и ходит.) Полчаса в день – и можешь есть пирожные.

Подруга молча мрачно сидит в кресле.

Он (читает ее письмо). «… Я поняла. Мои сказки – это мои мечты, погибающие из-за собственной величины… В палате – две кровати, две тумбочки… В тумбочку я сложила свои тетради и неотправленные письма. Вы знаете, когда меня везли, мы проезжали мимо той доски объявлений. И конечно, шел дождь и было серое небо… небо моих воспоминаний неизвестно зачем. Мне нельзя вспоминать. Я начинаю плакать. Подпись. Бывшая «я». «Я» – умерло, здравствуйте, меня зовут Наташа, или Каштанка, кто как… Если вы захотите прислать мне ответ, напишите по адресу: двадцать третий квартал, дом восемнадцать, кв. девять – мне перешлют». (Задумывается и быстро выходит из квартиры.)

Мать (поднимаясь с колен, стараясь небрежно). Ну, почему ты не рассказываешь о своих жениховских делах?

Подруга (усмехнулась). А чего рассказывать. Надеюсь, ты поняла, что я только шутила. Ты ведь, кстати, тоже шутила…

Мать вопросительно глядит на нее.

Ну с капитаном… ну, которому ты письмо от меня отправила… А телефон почему-то свой написала… Пошутила, да?

Молчание.

Боже мой, ты – красавица! А я думала, что у красавиц… Все-таки, наверное, лучше быть уродиной. Природа им много не дала, а взамен дала все: ловкость, хитрость, и вдобавок все уродины ощущают себя красавицами и еще других убеждают в этом. Природа экономна: или красота, или ум, или счастье… Ну, чем у вас кончилось с капитаном?

Мать. Он не позвонил больше.

Подруга. Главное – не трепыхаться. Мне предлагают заведовать отделением. Наверное, возьму, а то у меня куча энергии. Что ты молчишь?.. Просто мне хотелось верить, что есть та, которую все любят, которая всех бросает…

Мать. Врешь!.. Ты никогда в это не верила. Если бы ты видела свое лицо, когда я звоню ему по телефону!.. Просто так было удобнее – тебе и мне. Ну, а теперь нам плохо будет вместе. Надо выдумывать новое… А поздно… Ты права. Надо сказать себе: ты прожила. И опустить глаза раз и навсегда. (Засмеялась.) «Капитан, капитан, улыбнитесь…»

Звонок в дверь. Они замолкают. Снова звонок. И тотчас, как будто по команде, обе начинают лихорадочно собираться: они причесываются, поправляют одежду, они в каком-то исступлении. Наконец Мать идет открывать дверь – и возвращается вместе с ним. Мать в недоумении глядит на него.

Он. Простите, ради Бога: я хотел бы узнать, как здоровье Наташи?

Мать (вздрогнув при звуке его голоса, тихо). Какой Наташи?

Он. Это двадцать третий квартал, дом восемнадцать, квартира девять?

Мать. Да. Но никакой Наташи здесь нет. Подруга. Может быть, вам Галю?

Он. Нет, мне Наташу.

Мать (вдруг торопливо). А вам дом восемнадцать, квартира девять по улице Свиридова или по Третьей Вавилова?

Он (глухо). Я не знаю.

Мать (совсем торопливо). Вам наверняка по Третьей Вавилова! Это такой же дом. Только торцом, как выйдете – направо…

Но раздается стук входной двери, и в комнату входит Она. Мать в ужасе глядит на нее. Она молча смотрит на него.

Она (совершенно спокойно). Здравствуйте.

Мать (торопливо). Ты не знаешь Наташу во втором корпусе?

Она. Нет. (Проходит в свою комнату, застыла у двери и слушает.)

Он. Спасибо, я пойду. (Уходит.)

Подруга. Какой милый, да? И голос у него какой-то…

Мать. Интеллигентный.

Она все стоит у двери в своей комнате.

Подруга. Я почему-то вдруг так взволновалась, когда он позвонил. Мне показалось, вот откроется дверь… и войдет…

Мать. Капитан.

Подруга засмеялась и мать тоже.

Поздравляю тебя.

Подруга испуганно глядит на Мать.

Дождались… Он пришел…

Подруга. Что ты мелешь?!

Мать. Ну-иу, ты уже все поняла. Ты его сразу узнала, да? Хотя он очень долго плавал: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…» Но он к нам вернулся! И на берегу его ждали две Ассоли, две романтические, прокуренные Ассоли средних лет. (Засмеявшись.) Ну, давай хором: «По морям, по волнам…» (Кричит.) Галя! Галя! Ты будешь есть?

Она (глотая слезы). Да!

Подруга. Это правда? (Вскочила.) Куда он уехал?!

Мать. Он? (Вяло.) Туда… Куда все они уехали: кот, который ходил на задних лапах, прекрасная Эрика… это идиотская страна… где живет (громко) моя бедная дочь… (Выкрикнула.) Моя бедная и любимая дочь, которую ждет ужин в кухне на холодильнике! (Пронзительно.) Только, пожалуйста, не ешь стоя!..

Общее затемнение.

На следующий день. Почти все комнаты «квартиры» пусты, все на работе. Только Он – в своей комнате и в кухне – Маленький джазист.

Маленький джазист (вынимает письмо и читает вслух, точнее, видимо, перечитывает, судя по легкости, с которой он читает. Он будто будоражит себя, доводя до бешеной ярости). «Вы мне надоели вашими постоянными преследованиями. Вы требуете правды! Пожалуйста! Вы – точно такой же буржуа, как те, кого вы презираете. Просто сейчас – вы молодой буржуа, а потом станете осмотрительным и старым. Для меня буржуа отличается: первое – дефектом зрения. Он видит только то, что видят все, то есть он творчески бездарен. Второе – несвободой – страхом перемен и постоянной трусостью, маскируемой разными высокими словами и понятиями. И полной невозможностью осуществить свои мечты и страсти, если для этого требуется преступить норму. Он способен лишь на трусливое подглядывание…

Я могла бы все это аргументировать разбором ваших писем, но мне скучно… Что же касается до дефекта вашего зрения, вы сможете легко в этом убедиться, прочтя вырезку из вашего любимого журнала «Наука и жизнь» номер семь за тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, статья называлась «Охотничьи собаки». Пари: вы читали эту статью и ничего не заметили!.. И в то время как вы кропали сентиментальные стихи, перед вашим носом лежал прелестнейший текст. Клянусь, можно – не изменяя ни строчки – положить всю статью на музыку, и получится блестящая рок-опера! Итак, посылаю вам начало этой статьи. Статья называется «Охотничьи собаки». Рок-оперу по этой статье следует назвать «О женщинах». Итак… Текст: «Если человек имел собаку, он будет помнить ее всю жизнь. Вспоминая ее, человек вспоминает себя, возвышенного этим покровительством к существу, ничего не требующему и лишь глубоко озабоченному тем, чтобы хозяин не бросил его. Не перестал являть божескую милость… Но быть Богом не просто, даже таким небольшим, каким следует быть человеку в отношениях с собакой. Есть люди, которые, заводя пса из-за моды, ничего не находят в этом союзе. Однако человек, однажды испытавший отнесенное к себе чувство привязанности, потом всегда о нем тоскует. Помните, тоску по собаке может заглушить только другая собака» и т. д. Здорово, да? И помните (когда вы захотите переслать мне свои очередные сентиментальные песни о любви!) – любви нет! Есть только превращение личности в покорную собаку. И все! Подпись: Каштанка, спаниель.

Маленький джазист замолкает, потому что в кухню входят двое других юнцов. Он глядит на часы, молча кивая. И тогда все они уходят – втроем. И тут же звонок в его квартиру. Он открывает дверь, и молча входит Она.

Он. Дать воды?

Она отрицательно качает головой. Молчание.

А почему «Наташа»?

Она. А мне всегда нравилось это имя.

Он. А если бы я послал тебе письмо?

Она. Я всегда сама вынимаю газеты из ящика.

Он. А как тебя зовут по правде?

Она. Сначала меня звали «я», потом «я» – умерло. Теперь меня зовут Каштанкой. Надеюсь, и она скоро подохнет.

Он. Я плакал, когда читал твое письмо.

Она. Я плакала, когда я его писала.

Он. Но зачем? Зачем?

Она. Слушайте! Я постараюсь вам объяснить, но в меру вашего понимания. В себе я люблю и ценю трагизм… свою нереальность… И то, что вы бы назвали – жестокостью. С вами все это во мне вымерло… И народилось какое-то доброе существо… полное щенячьей любви и преданности – ко всем! Мне надо было уйти от вас хоть на время… чтобы понять, что со мною! Мне надо было уйти от вас и одновременно вас сохранить… Я хотела, чтобы вас не было, но чтобы вы были и ждали… Но я привыкла жить среди нормальных людей. Я, живущая в нереальности, выучила: люди не верят сказкам… Вымысел смешит или пугает. Единственный вымысел, который реален для людей, – это страдание. И я выдумала свое страдание, чтобы вы поверили. Я не могла сказать вам правду: я ухожу в пространство, обождите! И я сказала: «Я ухожу в больницу», – и вы стали ждать.

Он. Ну ладно, это со мной. Но зачем же ты сделала с нею?..

Она. Это гадкий вопрос. (Подумав.) Она вам понравилась, да? Она красивая. (Засмеялась.) То-то. Я считала, что забыть того… ничтожного, она сможет только ради другого… только ради мифа. Или вот вам совсем благородное объяснение: я хотела, чтобы у нее появился кто-то вместо того, который ее не любил… или хотя бы у нее появилась надежда. Видите! Видите, как вам это все нравится! Потому что это лирично и похоже на то, что должно быть! А хотите ужасное объяснение? А если… если я попросту захотела повелевать ею?.. А если верны все три объяснения сразу, что тогда?

Он. Я только одного не могу понять, откуда это в тебе!.. Ты же совсем маленькая… откуда эта уверенность, что ты можешь распоряжаться другим человеком! Чужой волей! Откуда эта необходимая потребность все время диктовать… мне! ей!.. И эта сосредоточенность на себе?.. Неужели это возраст? Откуда жестокость… при твоем сердце? Неужели это было во мне… раньше? Тогда почему я не помню?.. Или я не все понимаю?

Она (в запальчивости). А я тоже не все понимаю! В вас есть все, что я ненавижу… Вы жертва!.. (Бешено.) Если хотите… Я предпочитаю жертве – палача! Вы – буржуа! Вы не похожи ни на одного из моих героев, но я вас люблю! Я вас почему-то смертельно люблю, как никого и никогда не полюблю в жизни! Я вас люблю, хотя все в вас не принимаю! Вы слепой! Ведь вы с самого начала считали меня чуть ли не девкой… А хотите, я вам сейчас скажу самую смешную вещь: первый человек в жизни, которого я сама поцеловала, – это вы! Меня целовали один раз до вас! Но это было насильно… Если бы вы знали, как я готовилась к этому поцелую. Я боялась, что у меня не получится. (Кричит.) Вам смешно! А я с самого начала чувствовала, что вы ни черта не понимаете! Но уверяла себя в обратном и все-таки чувствовала… Я только теперь поняла наконец, почему я вас называла «милое чудо». Не подвела интуиция! Хотите, скажу? У одного моего обожаемого фантаста есть такое определение: «Чудо – это всегда в конечном счете шарлатанство».

Он (тихо). Я люблю тебя…

Она. Перед тем как мы расстанемся… сейчас это уже точно, потому что Каштанка во мне должна подохнуть… я попрошу вас исполнить мое последнее желание! Это последнее сентиментальное желание издыхающей жалкой собаки! Знаете, когда я бесславно сутками слонялась перед вашим домом, поджидая вас… я всегда покупала себе мороженое. Так вот, в последний раз мы встретимся с вами на улице и вдвоем пройдем этим проклятым маршрутом. И вы сами мне купите мороженое, идет?

Он. Да! Да! Да!

Он целует ее… Бесконечно. И Она уже совсем в безумии отвечает на эти поцелуи, когда раздается звонок в дверь. Вновь звонок.

(Усмехнулся). Понедельник. (Подумал и пошел к двери.) Она (бросаясь перед ним). Не открывайте!

Он в изумлении глядит на нее.

(Кричит.) Ну не надо! Я вас прошу, не надо!

Он, смеясь, отталкивает ее и открывает дверь. На пороге стоит Маленький джазист. Он в розовых джинсах. За ним – двое других.

(Метнулась между ними.) Уйди! (Кричит Джазисту.) Уходи! Немедленно!

Маленький джазист. Нет! Я хочу, чтобы все закончилось! Я пришел поглядеть на мужика, который тебя…

Она. Заткнись!

Маленький джазист (заводясь). Что же ты, отец, делаешь, а?

В каком-то оцепенении Он растерянно пытается отыскать в кармане очки.

Она. Уйди!

Бросается на Маленького, но один из Джазистов уже держит Ее.

Маленький джазист (схватил Его за лицо). Я же спросил тебя, отец: что же ты с нею делаешь, а? Она (визжа и вырываясь). Я прошу! Я прошу!

Но они уже ловко и как-то весело начинают швырять его на руки друг другу. И Он, ничего не видя без очков, тычется между ними.

Маленький джазист (приговаривая). А, отец? (Швыряет.) А? Ну, отец? Быстрее, отец!

Она вопит.

Затемнение.

Та же «квартира». Все комнаты наполнены народом. В ванной почему-то на полу перед телефоном сидит Жена. А в это время в телефоне-автомате в своем парадном Доктор торопливо набирает номер. В это же время Подруга и Ее мать разговаривают по телефону.

Подруга. Он приехал!

Мать. Кто?

Подруга. Этот! С кладбища!

Звонок во входную дверь.

Мать. Подожди, я открою.

Звонок телефона в ванной.

Жена. Алло…

Доктор (зло). Что случилось? Почему ты мне сама позвонила?!

Жена (глухо и спокойно). Прости… Но он… Его избили… Он связался с какой-то девкой… Его избили. И тут же, на диване… причем даже не от побоев… (Хрипит.)

Молчание.

Доктор. От сердца?.. Я говорил.

Жена. Эта сука не догадалась вызвать «скорую».

В комнату молча входит Она.

Мать (возвращаясь к телефону). Ты что, ключ забыла? (Не оборачиваясь, в телефон.) Алло…

Подруга. Хочешь, скажу, как зовут этого, с кладбища? (Хохочет.) Рафаэль!

Мать закатывается.

Жена (вдруг вопит). А-а-а! (Зажала себе рот кулаком и вопит в руку.)

Доктор. М-да.

Мать (взглянув на часы). Я перезвоню тебе, сейчас. (Повесила трубку.)

В своей комнате Она садится на кровать и молча раскачивается – взад и вперед.

Жена (почти изумленно). Не удалась жизнь.

Мать (набирая номер, кричит Ей). Еда на кухне. Только не ешь стоя! (В трубку.) Алло, ты не звонил мне… а то у меня было занято… (Стараясь весело.) Сегодня – понедельник…

Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано

Монолог женщины Третья пьеса для актерского бенефиса

Уже поздно: после полуночи. В огромной комнате в большом кресле (это старинное «вольтеровское» кресло, несколько странное среди всей современной мебели в комнате) сидит Женщина (то, что называется «еще молодая женщина»).

Она (сидит в кресле, очень удобно, с ногами, – и болтает, болтает по телефону). Мне приснился сон… Мой экс-любимый Саша сел на дирижабль и полетел по проспекту Вернадского… Но в этот момент позвонила ты, и я так и не узнала – разбился ли он… Ха-ха-ха… (Выслушивает ответ) Ну что ты, для меня самый желанный звонок – после полуночи… В это время я ем, пью чай… и звоню, звоню по телефону После полуночи у меня всегда занято… Ха-ха-ха…

Пронзительный свисток.

Подожди, я сниму чайник, а то он вопит на кухне, как ребенок с грыжей… (Выслушивает.) Хорошо тебе говорить: «Не обращай внимания», а он отплюнет на плиту свой драгоценный носик – и я вновь без чайника. Ха-ха-ха! (Бросает трубку на кресло, уходит. Возвращается с чашкой чая. Попивая чай, продолжает разговаривать по телефону, но только как-то странно: не поднимая брошенную трубку.) Ну, холодрыга! В кровать ложусь в сапогах, как три мушкетера. Ха-ха-ха… Только чаем и спасаюсь… Вот черт! Был нормальный чай: налила в чашку, тут же стал зеленый. От меня в последнее время даже цветы вянут… Ха-ха-ха. Как ты думаешь: «Саша на дирижабле» – это к чему? У меня есть старинный толкователь снов: «Сонник», 1902 года издания… Там написано: бить во сне любимого – к свадьбе, целоваться с ним – к ссоре… Представляешь? А вот про дирижабль ни слова! Ха-ха-ха! (Выслушивает ответ) Да нет, все значительно проще. Вчера целый вечер я лицезрела Сашу в реальности – в ресторане. И, как результат, он полетел на дирижабле. Ха-ха-ха! Ну, что ты, вчера был обалденный день! Подожди, закурю. (Закуривает) Все утро я учила роль маляра, которую прислали с телевидения. Совершенно идиотская роль в такой же музыкальной передаче. Но когда самолет идет на аварийную посадку, не размышляешь о качестве аэродрома. Ха-ха-ха! И вот вчера лежу я с этой ролью на тахте, одиноко, как на мысе Челюскин… и пытаюсь учить роль… Не получается! В воскресенье у нас – всюду жизнь! Этажом выше надо мной поселился какой-то Сизиф… Во всяком случае, все выходные с раннего утра он катает над моей головой тот самый камень. Подо мной гудит пылесос, как уборочная машина на полях. За стеной юная девица из самодеятельности разучивает над моим левым ухом танец «русские дробушки». А с правого уха, за другой стеной, глухой пенсионер орет: «Моцарт! Моцарт!» Моцарт – это его кот, который все время теряется! (Выслушивает) Ну что ты, во-первых, у меня, как ты знаешь, собака… А во-вторых, с некоторых пор я ненавижу котов… Понимаешь, я как-то однажды взяла себе котика… Ну все сделала как надо: поставила ему тазик для писанья – в уборной, постелила ему одеяльце – на собственной кровати… Отгадай, чем кончилось? Кот писал в мою кровать, а спал в тазике – в уборной… Ха-ха-ха! Короче, лежу я со своим маляром среди всех этих созвучий… и вдруг отчетливо понимаю: сейчас сойду с ума! Врубаю телевизор, чтобы как-то заглушить всю эту вакханалию звуков… А в телевизоре… передо мной – лицо певца! Который давно помер! И покойник глядит прямо на меня, приветливо улыбается и поет таким интимным голосом: «Все еще впереди… Все еще впереди»… Представляешь, какой оптимист! Тогда в ужасе я хватаю свою козлиную куртку – и ходу! На улицу! Из дому! Но попробуй выйди зимой из моего дома! Там у нас такой ветер – ветрило! Роза ветров! Из парадного я выхожу с третьей попытки. И тут же, моментально, ветер завязывает юбку морским узлом над моей головой… Кости отплясывают рок… а мой нежный носик тотчас остается у меня в руках… Так и несу его в ладонях. А еще говорят – «Юго-Запад… Юго-Запад!!!» Вьюго-Запад. (Поднимает трубку с кресла.) Тебе вон смешно, а у меня трагедия: мне холодно жить! Ха-ха-ха! В общем, мне стало так себя жалко! Чувствую – заболеваю гриппом. У меня первый признак гриппа – это когда я начинаю себя жалеть. Вижу, нужно что-то предпринять. И вдруг, прямо на улице, во мне загорается адово пламя. Бесы тотчас подхватывают меня – и я начинаю летать на метле по знакомым… Короче, я облетела по этому Южному полюсу километров пятьдесят знакомых. (Выслушивает.) Ну что там было? Все как у всех. Обильный стол с дефицитами… За столом поедали икру вместе с салатом и знакомыми… «Сидят и кушают бойцы товарищей своих». Ха-ха-ха! Но постепенно я отогрелась. Злословие очень согревает. Напоили они меня каким-то ужасно пьяным китайским вином… И я уже хотела отправиться на свой мыс Челюскин, чтобы забыться там одиноким китайским сном… Но тут опять – бесы, бесы! И я несусь на своем помеле дальше – над всемирным оледенением. Пока не выпала в осадок в ресторане «Витязь»! Ха-ха-ха! (Выслушивает,) Это необъяснимо, но после всего, что я съела в гостях, мне вдруг страшно захотелось снова есть. Ха-ха-ха! И чтобы была музыка, а не одинокий мыс Челюскин. Ха-ха-ха… Я была в ужасном, совсем нересторанном виде… Раньше я страшно комплексовала бы по этому поводу. Ты помнишь, какая я была модница – раньше! Однажды я три часа просидела в мыслях: как соединить в одном туалете два активных цвета: красный и зеленый. Ха-ха-ха! Нет, насколько комфортнее моя жизнь с тех пор, как я стала феминисткой. Феминистка – это прежде всего удобно: мужа нет, поэтому готовить не надо; весь туалет – куртка и джинсы. Прическу – тоже к дьяволу: короткая стрижка. Остальное все совершается ладонью: причесываемся, по мордасам бьем, когда пристают… Ха-ха-ха. (Насмешливо.) «Женщина может простить все, кроме испорченной прически». Теперь для меня это такая чушь! (Прислушивается.) Боже, как мне все это смешно! (Вновь прислушивается, замолкает.) Я не молчу… просто слушаю… (Вновь бодро) Короче, вхожу в ресторанный зал в своем новом феминистском виде: джинсы, козлиная куртка с чересчур короткими рукавами… видать, козел был каким-то короткоруким… мое обычное везенье… и совершаю мягкую посадку на стул… Что не совсем просто при китайском вине в организме… И тотчас вижу за соседним столиком… Сашу! Он сидел с какой-то юной божьей тварью в блудливых лисах. Очень оживленно беседовал и не знал… что через несколько часов ему лететь на дирижабле. Ха-ха-ха! Естественно, этот сукин сын сделал вид, что меня не заметил.

В этот напряженнейший момент заиграл оркестр, и он пошел танцевать мимо меня, изо всех сил глядя в другую сторону. Блудливая в лисах была очень юна и с какой-то неправдоподобно округлой задницей. Я даже подумала: может – накладная? Ха-ха-ха! Короче, сижу я на своем одиноком стуле, на своей натуральной заднице абсолютно одна, как на мысе… нет, мыс уже был… как на полуострове Таймыр… и думаю: да наплевать мне на вас, я теперь – феминистка. (Выслушивает) Подожди, подожди… Дальше события разворачивались! Хоть выглядела я в инвалидном козле хуже некуда, ко мне тут же подсуетился какой-то усатый грузинец… Что делать, восточные люди всегда от меня без ума… Ха-ха-ха! И мы с грузинцем тотчас пустились в пляс… совсем недалеко от экс-любимого Саши… и его юной твари в блудливых лисах. (Замолчала, прислушивается) Не могу! У меня все время ощущение: кто-то стоит за дверью. (Выслушивает) Совсем это не бзик, ты просто не видела мою квартиру… Ну, это целая история! После ухода моего мужа Мартироса экс-любимый Саша решил преобразить мою двухкомнатную квартиру. Для этого он, как библейский Самсон, порушил все перегородки. Прихожая… коридор… кухня – он все соединил с большой комнатой. И получился гигантский сарай… где я сейчас и проживаю. Ха-ха-ха! Дверь из этого сарая выходит прямо на лестницу… поэтому мне все время кажется, что там, за дверью, на лестнице кто-то стоит… (Вслушивается) Нет, туалет он мне оставил, я туалет на коленях вымолила… Туалет и свою комнату, где он скрывался, когда пил. (Выслушивает) Нет, мне туда поселиться нельзя – там сейчас музей его имени… Мемориал памяти Саши. «Тени минувшие счастья уснувшего». Ха-ха-ха! Короче, танцую я в ресторане с грузинцем – и вдруг чувствую жуткую боль! Опускаю глаза – и вижу такую ногу! Ты не представляешь, какая это была нога! Я даже глаза протерла – думаю, может, это китайское вино шалит! Я спрашиваю грузинца: «Скажите, пожалуйста, это у вас нога или нарочно?» «В смысле?» – говорит он, танцуя рок и размахивая жуткой ногой… «танец с саблями». «В смысле, – говорю я, увертываясь от его ножищи, – может, вы прячете в ботинке дьявольское копыто? И вообще, милый мой, как вы живете с такой ногой?» Ха-ха-ха! (Выслушивает ответ) Адалыие? После таких вопросов, как ты догадалась, никакого «дальше» уже не бывает! Я всегда умею задать мужчине самый нужный вопрос! Ха-ха-ха! Но теперь мне на это наплевать, я – феминистка! Ха-ха-ха! Вот так – в плясках, играх и песнях прошел вечер… Ха-ха-ха!

Резкий звонок в дверь. Она замолкает. Снова – звонок.

Ну, что я говорила! Слышишь?

Звонки.

И как звонят!

Непрерывный звонок.

По хамскому звонку это – он… это он – экс-любимый Саша! Ха-ха-ха! Представляешь, как бы удивилась эта юная в блудливых лисах, если бы я рассказала ей, что ее Сашок… который не соизволил даже узнать меня в ресторане… ломится ко мне в первом часу ночи… Ха-ха-ха! (Выслушивает.)

Непрерывные звонки.

…Да нет, он два года не появлялся… И вдруг совсем недавно стал меня навещать! (Выслушивает) Да нет, плевать ему на меня… Я у него всегда была – запасной вариант. Твердый запасной вариант.

Звонки.

Ты видела собак, которых привязывают у булочных… а они покорно ждут своих хозяев. Дождь, жара – они ждут… Жаль, что он не знает, что собака стала феминисткой.

Звонки.

Ха-ха-ха! (Выслушивает.) Просто он узнал, что корабль тонет… И теперь приезжает эвакуировать имущество. У него в мемориальной комнате столько имущества! Огромная бутыль итальянского вермута. Книга Габриеля Маркеса, которую он подарил мне на день рождения и требует назад. Думает, я помню, где она… Ха-ха-ха! Картина, про которую он врал, что это Рерих. А главное, куча тряпья: брюки, кеды, джинсы… Но он прослышал, что корабль тонет. А он жаден, как все мужчины… «Если хочешь, чтобы мужчина тебя бросил, – попроси у него взаймы». Ха-ха-ха! Это из какой-то пьесы, которую я играла.

Звонки.

(По-прежнему не обращая на звонки никакого внимания и не двигаясь с кресла.) Но самое гнусное – этот мерзавец взял привычку являться ко мне в дом после спектакля… Сыграет – и по пути из театра чуть ли не в час ночи, без звонка заваливается – захватить кое-что из имущества. У него в мыслях нет, что это – неудобно, что у меня, например, может кто-то быть! Этот сукин сын абсолютно уверен, что я по-прежнему собачка – у булочной. Что я безмерно счастлива. (Орет) Когда он в полночь вваливается в дом за своим тряпьем!

Звонки.

Давай! Давай, Саша! Звони! Как же! Разбежалась! Все! Больше не открывается!

Бешеные звонки.

…Я не ору, я говорю. Просто громко говорю, чтобы он все слышал за дверью.

Звонки.

Звони, звонарь… Звони, хреновый актер. (Выслушивает.) Да нет, когда он меня бросил, он еще не был знаменитым.

(Выслушивает.) Ну и пусть его все снимают. Но от этого лучше актером он все равно не стал. Теперь он – знаменитый хреновый актер… Ха-ха-ха! (Выслушивает.) Как это «почему его снимают?» А кого же еще снимать! Как только его физиономия появляется на экране, у всех баб в зале проходит озноб по спине: они сразу чуют – хозяин явился! Они сразу вспоминают свою собачью сущность: как они преданно служили и как их все равно! все равно – бросили! И рыдают… Он еще рта на экране не раскрыл, а они уже в горючих слезах! Ха-ха-ха! И по сто раз ходят смотреть эту рожу! Кстати, я была при начале его киношной знаменитости… (Выслушивает,) А как же! Я расскажу! Вот это – я сегодня обязательно расскажу! Сейчас мне это все так странно… Как поцелуй для марсианина – негигиенично, и все! Ха-ха-ха! Сейчас я феминистка! Сейчас я хохочу! Вот так, Саша, знаменитый хреновый актер… Кстати, он знает себе цену. Он теперь стал хитрый. Как все хитрые хреновые актеры, входящие в возраст, он перестал пить и начал писать пьески. Такие хорошенькие «пьесочки», такие лампапусеньки, хреноватые пьески-обаяшки… Ну как он сам! Трезвый Саша. Ха-ха-ха! (Выслушивает.) Что ты! Как я боролась с его пьянством! Откуда я знала, что только пьяный он похож на человека! Ах, как я его любила… Ха-ха-ха! Знаешь, когда он ушел от меня, я ползала по пустой комнате – вынюхивала его запах! Ха-ха-ха… (Выслушивает,) Да, теперь он такой трезвый… И окончательно стал похож на собственное чучело. Чучело орла. Ха-ха-ха! Вот так, Саша. Мертвец Саша. Кто бы подумал, что он – гуляка – станет скучным жмотом… Недавно он привез из Италии бутылку вермута… Какой-то бесценный вермут… там ему подарили. Но он не пьет. И ему стало так жалко, что гости вылакают бутылку… И он решил тайно спрятать ее в моей квартире. Тихонечко поставил в шкаф в своем мемориале… Чучело орла… Но я – Шерлок Холмс! Я нашла… И теперь сижу вечерами и попиваю… этот вермут. Ха-ха-ха! (Выслушивает.) Ну что ты, я потом добавляю кое-что в бутылку… Так что будет незаметно… Ха-ха-ха! И сейчас… Я сижу с Сашиным вермутом… И медленно погружаюсь в Вермутский треугольник. Ха-ха-ха! (Выслушивает.) Ха-ха-ха!

Звонки.

Звони, милок! Ничего, перебьешься!

Звонки.

Знаешь, я сразу хрустнула у него меж зубами… От меня вмиг остался один остов, обглоданный любовью. Ха-ха-ха! Ох, как же я тогда влюблялась! Смертельно! Я в девять лет влюбилась в дворника, потому что у него была очень красивая метла. В десять лет я влюбилась в школьницу из нашего класса, у нее были невероятные волосы! Потом я влюблялась по очереди во всех своих учителей и даже в старца, учителя математики, как в Мазепу… Я умудрилась втюриться в двух хоккеистов по телевизору. И писала им письма. Сашу я полюбила немедленно! (Выслушивает.) Я встретила его в ГИТИСе. Он был выпускником, работал в приемной комиссии. А я уже разочек туда провалилась… И когда он соизволил пригласить меня… Ха-ха-ха. (Выслушивает.) Нет, «в кино» – он меня не удостоил. Да, пригласил – сразу на дачу… Я была девочка! Сумасшедшая непуганая девочка. Но я сразу решила: «Вот так, Саша!»

Бешеные звонки.

Вот так, Саша! Холодно стоять под дверью, да? А как мне было тогда холодно… Мы купались до ночи, потом вышла луна – и ведьмин час наступил. Мой час! С нами был какой-то юный доктор… Дело в том, что Саша, прежде чем начать учиться на хренового актера, учился на хренового медика. Ну, тот юный доктор, как ты догадалась, внезапно исчез. Остались я, Саша и луна… Я чувствую – подхватывают! Подхватывают! Бесы любви! Пора улетать на помеле! Проводит он меня в дачу… Я в мокром купальнике – но холода не чувствую. Подыхаю от любви и страха… Заходим в комнату… Полная тьма – сразу стукаюсь о ложе. Отскакиваю… Причем от ужаса – я сама снова начинаю пятиться спиной к этому проклятому ложу. Боюсь смертельно, но иду, иду! И, чтобы победить свой страх, со всей силой плюхаюсь на кровать мокрым задом… И тут раздается дикий вопль! Я села на голову его спящего друга… Ха-ха-ха! И вот так всю жизнь: не туда сажусь мокрым задом! Ха-ха-ха! Боже, как я от него бежала… Но он меня догнал. Он – догнал! Вру… Он просто свистнул – и я поплелась обратно… А потом я ему звонила, сама.

Бешеные звонки.

Вот так! Безостановочно!

Звонки.

Ха-ха-ха! Как же я его доставала! И наконец ему надоело отбиваться, и он говорил: «Все! Нина, приду! Жди!» Я «делаю глаза», ресницы… И жду его, жду! А Саши – нету… А я жду, жду! А Саши – нету! И вот тогда я начинала звонить по всем своим знакомым. И назначать им свидания… А потом мой телефон (задумчиво слушая звонки в дверь) разрывался… Это звонили они – с мест несостоявшихся свиданий… А я ходила по комнате, слушала эти безумные звонки и говорила: «Вот так, Саша!»

Бешеные звонки.

Вот так, Сашок… Вот так, Саша! А потом ему все это осточертело. И вот тогда он в первый раз меня бросил! Ха-ха-ха! О, как он умел это делать! Будто шутит…

Звонки.

Я ему… вот также надоедливо звоню однажды… а он и говорит (изображая): «Заяц, как ты отнесешься к тому, что я тебя брошу?» А сам хохочет, будто шутка. И я, дура, хохочу, куда денешься, если он хохочет. Ха-ха-ха! А он продолжает: «На Востоке есть обычай: мужик говорит своей бабе «талак» – это значит «уходи». Если он говорит «талак» один раз, это значит предупреждение… Два раза – серьезно… А три раза «талак, талак, талак» – должна тут же уйти в чем есть. Поэтому телки на Востоке все носят на себе – на всякий случай. «Сколько же раз ты мне сказал «талак»? – И он отвечает весело-весело: «Три раза, заяц…» И покатился со смеху… И я почему-то тоже… Кстати, он всех нас называл «заяц», чтобы не путаться! Ха-ха-ха! «Талак, талак, талак, заяц!» (Выслушивает ответ) Ну что ты? Разве я могла его не встретить?! Я ведь только и думала о том, что он обязательно встретится! Бедняга, он не знал, почему он всегда встречался на моем пути… Это я его вызывала, как чеховская «ведьма»! Ха-ха-ха… (Выслушивает) Как, я тебе это не рассказывала? Неужели?! Ну это такой театр! И про Мартироса? (Выслушивает) Нет, это надо в лицах… После того как Саша меня бросил, я влюблялась во всех, кто был на него похож! Оказалось – похожи через одного! Потому что Саша – ничей. Он – общий. Ха-ха-ха! Наверное, я пропала бы… Но, к счастью, появился Мартирос. Такой приличный армянин. Ну… приличный, понимаешь? Он преподавал зарубежную литературу в нашем театральном… Ну, сама знаешь, какие мозги у актеров… Короче… Короче, это был несчастный армянин. И я его полюбила за муки, как Отелло. Но оказалось, что в их роду все были Мартиросы… и он на мне женился исключительно для того, чтобы побыстрее увеличить количество этих самых Мартиросов. Он мне сразу сказал: «Скоро мы родим Мартироса». Но как-то все не получалось! Планета вертелась, а Мартиросов на ней не прибавлялось. Но он ждал! Все ждал, милый, когда мы произведем на радость всем нового Мартиросика… Хороший человек! Имел всего три слабости: любил острить. Сам острил и сам хохотал! Еще любил болеть… Чуть кашлянет – и сразу ложится своим огромным восточным пузом на диван… А ты ему должна подкатывать сервировочный столик. И тогда он ел и смотрел футбол по видео. Потому что после будущего Мартиросика он больше всего любил футбол. Он все матчи записывал на видео – глядел их по второму разу. Причем также орал! Ну, восточный человек! В тот год мы с ним поехали на юг, где опять не сумели создать Мартиросика. (Выслушивает.) И вот тогда на набережной я и встретила Сашу. Когда я его увидела, я сразу почувствовала, как все кости стали мягкими, как воск… Я погибала, осыпались мои кости… Чувствую… одни развалины любви! Ха-ха-ха! «Здравствуй, Саша! Ты что тут делаешь?» – «Никак не могу выпить четвертую рюмку: то ли я ее не помню, то ли мне ее не дают». Ха-ха-ха! Ну, Мартирос при таком ответе просто погиб от своего армянского смеха. «А вообще-то, – говорит Саша, – я тут на съемках, снимаюсь для денег в каком-то паршивом фильме… в паршивой рольке…» Мартирос вознегодовал: «Разве можно сниматься в кино для денег… Если бы меня снимали в кино – я сам бы за это платил!» Ха-ха-ха! Восточный человек. Добрый восточный человек. Но все-таки он спросил – откуда я знаю Сашу! Я ему что-то наврала. Саша жил с нами в одной гостинице – и я перестала спать… Я задыхалась во сне и орала! В тот вечер Мартирос смотрел футбол по телику, и я вышла на улицу… Я знала, что будет! И я увидела Сашу! Тут же! В дверях! Ха-ха-ха! Он усмехнулся и сказал: «Идем?» И мы пошли… Был поздний вечер. И луна, как тогда… И я привела его на берег моря. Море – река «тогда»! Здорово? И я говорю – нежно: «Ты хоть вспомнил тот берег?» А он смотрит, как на идиотку. Ха-ха-ха! И говорит: «Я тебя вспомнил – и на том спасибо». Ха-ха-ха! Короче, «после» он смылся от истерички. Но с того мгновения я хранила ему верность… Я охраняла свое лоно… И вскоре я узнала, что беременна… Я сказала об этом Мартиросу… ну, чтобы он оставил меня в покое. Как он был счастлив! (Изображает хохот Мартироса) Ну, восточный человек! Бедный восточный человек! Конечно, он тут же объявил мой зародыш Мартиросом… Потом он заставил меня как можно раньше уйти в декрет, чтобы, не дай бог, не повредить чем-нибудь будущему Мартиросику… Я ходила в театральную библиотеку, чтобы не свихнуться с тоски… Там я прочла «Вирджинию Вулф» Олби… Всю первую половину пьесы я так хохотала, что все читатели потребовали меня вывести… и меня пришлось отсадить к раскрытому окну… И я хохотала в окно… Всю вторую половину пьесы я так рыдала в окно, что все читатели меня успокаивали. И прохожие тоже… Ха-ха-ха! И в этот миг я увидела проходившего Сашу. Мгновенно я превратилась в библейский соляной столб. Я тупо смотрела на уходящую спину… Потом я помчалась домой и звонила, звонила… В тот вечер Мартирос чувствовал себя больным и смотрел по видео свои любимые матчи… А я звонила, звонила… Наступила ночь… А я звонила, звонила… Подожди, закурю…

В два часа ночи Сашок поднял трубку. «Саша, это я, Нина». – «А-а», – говорит. «Я тебе звоню весь вечер». – «А-а», – говорит. В этот миг Мартирос страшно закричал, потому что забили гол… или не забили… «Ну, это я, Нина, ты меня хоть узнаешь?» – «Узнаю, узнаю». Я слушала его голос, и мои кости, как всегда, превращались в желе. «Саша, я беременна. Ты хочешь меня спросить?..» Он помолчал, а потом сказал: «Ну что ж, я рад… поговорим завтра». – «Ты рад?! Рад?!» – «Рад», – говорит и вешает трубку. Ха-ха-ха… Он рад… Ра-а-ад, – а я вот так кричала… Ра-а-а-д! Я пошла к Мартиросу: «Ты знаешь, Мартирос…» – «Подожди, белка, не мешай!» Странно. Я только тут осознала, что он звал меня «белка»… А тот зайцем… Ая в этот миг чувствовала себя кенгуру… «Мартирос…» – «Подожди, – он поглядел на часы, – сейчас должны забить гол…» Он смотрел видео, зная, что случится и чем кончится… Он был как судьба… «Мартирос, мне очень жаль, но у нас не будет Мартиросика». – «А что же будет?» – «Не знаю, – я закрыла форточку, чтобы его не просквозило. – Может, Маша, а может, Ваня… Но это точно будет не Мартирос…» Он выгнал меня на улицу, чтобы не убить. Я гуляла под Сашиными окнами и в девять утра театр возобновился. «Саша, это я, Нина…» – «А-а…» – «Ты что, меня не узнаешь?» – «Я сплю». – «Ну, это та Нина… которой ты сказал, что рад… ну которая…» – «А-а…». – «Саша, а я ушла от мужа…» – «А-а… Зачем?..» Ха-ха-ха! Я хотела спросить его, почему же он был вчера так рад… Но даже своими тремя извилинами я вдруг сообразила, что, если тебе позвонят в два ночи – ты что хочешь ответишь, только чтобы дали спать… «Вчера я был не один», – сказал Саша… Странно, а мне не пришло это в голову! Ха-ха-ха. Ну что делать, если в голове – балалайка! Ха-ха-ха! «Знаешь, Нина… А что ты будешь делать с ребенком?» – «Рожу, Саша… Я даже маме сказала: «Мама, рожу! И собаку заведу, чтобы она этого ребенка сторожила»… Ха-ха-ха! Это такая реплика из отрывка, который мы играли на показе… – «А у меня одна знакомая действительно родила… И принесла его мне под дверь и положила… Но у нее не было машины, а у меня была… И когда она возвратилась под свою дверь – ребенок уже ждал там ее. Ха-ха-ха!..» – «Ха-ха-ха! У меня тоже нет машины…» И хоть балалайка вовсю играла в моей бедной головенке, я повесила трубку… Когда Мартирос узнал, что я осталась одна, он назвал меня «женщина в офсайде».

Ха-ха-ха! И оставил мне квартиру! Восточный человек. Щедрый восточный человек. Ха-ха-ха!

Слушай, а он затих… Саша за дверью… (Выслушивает) Не знаю… Может, заснул? А может, умер? (Замолчала) Нет, стоит! Чувствую… Ха-ха-ха… (Выслушивает) Нет… Мы с ним встретились, конечно, в третий раз… Как же без троицы обойтись… В третий решительный… Вот там-то все и произошло, но уже по-другому… (Выслушивает) Нет, знаешь, мне это все надоело – даже рассказывать… Вот я сейчас тебе рассказывала и думала: «Боже, на что отдано столько сил? Столько нервных клеток! Стыд! Стыд! Все! С Сашами, котами, несчастными Любовями, сумасшедшими ночными звонками… Покончено! Покончено! Боже, какое счастье, что я – феминистка! (Выслушивает,) Как же ты не знаешь, что такое феминистка! Ты сошла с ума… Надо знать, милая, посмотри в «Словарь иностранных слов». На западе Скандинавии через одну – феминистки. Всех мужиков повыгоняли – и ходят друг к другу пить чай. Ну, к примеру, что делает феминистка, если ей нравится мужчина? Ну тотчас знакомится с ним… а потом, чтоб не зазнавался, гонит его к чертовой бабушке! Они там все такие активные, у них столько времени остается на общественную работу! Они даже детей не воспитывают. Рожают и сдают бывшим мужьям. И такие требовательные, так с них, врагов, спрашивают… Ну, феминистки, одно слово.

Звонки в дверь.

Опять! Проклюнулся, звонарь! Слышишь, как звонит? Звонить к феминистке! Вот балда! (Выслушивает ответ. Вдруг серьезно) То есть как плохо? Тебе – плохо?! Ты что, Мариша? (Выслушивает) Как съела те грибы? Ты сошла с ума! (Выслушивает) Мало ли, что я собрала! Я собираю грибы по цвету… Мне особенно нравятся мухоморы… (Выслушивает) Ну и что ж, что я их сварила? Я теперь часто варю все подряд! Как то есть зачем? Когда я варю – у меня ощущение, будто я снова замужем! Послушай, а может, вызовем промывалку, а? Грибы – это такой страшный яд… Всех римских императоров травили грибами… Ну, хочешь, я сама тебе вызову? Оттуда такие обалденные ребята иногда приезжают. Я туда столько раз сама звонила… Бывает, что тоже… травлюсь. Ха-ха-ха! Они там все меня знают как облупленную! Будешь звонить – сразу говори: «От Нины». Ха-ха… Не волнуйся, не волнуйся… Послушай, хочешь я сейчас посоветуюсь с ним? Он все-таки в медицинском учился… Только ты не умирай, пожалуйста! Вот жуть: наверху опять загрохотал Сизиф ночным камнем, этот рвется в дверь… Эта – отравилась! Все! Сумасшедший дом! (Подходит к двери) Ну что ты звонишь, мерзавец?

Молчание.

Псих.

Молчание.

Сукин сын!

Голос (из-за двери, с сильным грузинским акцентом). Нину можно?

Она (пугаясь). Нину? Нины нет дома.

Голос. А вы кто?

Она (теряясь). Я? Нина…

Голос. А я Гоша, танцор. Мне Нину…

Она (почти кричит). Нины нет дома!

Голос. А вы кто?

Она. Я? Нина…

Голо с. А я Гоша – танцор. Мне – Нину.

Она (орет). Но Нины нет дома…

Голос. А вы кто?

Она (сердясь) Нина… (Находчиво) Но я – другая Нина.

Голос. А я Гоша, танцор.

Она (отходит от двери, берет трубку.) Послушай, это катастрофа! Там – грузинец из ресторана! Ха-ха-ха! (Выслушивает) Не понимаю… По-моему, я не давала ему никакого адреса… Правда, я не знаю, как действует китайское вино на феминисток… Может быть, после него они раздают свои адреса дьяволам с копытами в ботинках?

Звонки в дверь.

Он – опять! Послушай, не умирай, пожалуйста… Еще пять минут – и я его прогоню… (Подходит к двери, строго.) Кто это?

Голос. Это Гоша, танцор. Нину можно?

Она (сухо). По-моему, я русским языком сказала: Нины нет дома.

Голос. А вы кто?

Она. Я…Нина…

Голос. А я Гоша, танцор…

Она. Послушайте, танцор, я сейчас умру…

Голос. Я тоже… Здесь так холодно… Я южный человек. Я – грузин! Мне Нину!

Она (отчаянно). Нины нет дома!

Голос. Ну а вы кто?

Она (бешено). Я Нина… Я уже объясняла: другая Нина.

Голос. А я тот самый Гоша, танцор. Знаете, вы дверку приоткройте. Я сам посмотрю… какая вы Нина.

Она. Ага… Вы раз – и сунете туда свое дьявольское копыто…

Голос. А откуда вы знаете про копыто?

Она. А мне Нина рассказывала…

Голос. Нину можно?

Она. Нины нет дома…

Голос. А кто вы?

Она. Я Нина… Я вам дорогу обратно сейчас объясню.

Голос. А я Гоша, танцор… Я все равно не найду дорогу… Я приезжий человек… Я грузин…

Она. Но вы сюда нашли дорогу?

Голос. А меня таксист довез.

Она. Как сюда нашли, так и обратно найдете… Сначала – направо, пойдете через пустырь…

Голос. Я не смогу идти ночью через пустырь… У меня слишком большие ноги… И в темноте я буду спотыкаться о свои ноги… Мне Нину

Она. Нины нет дома. Надо иметь нормальные ноги, если бродишь по ночам…

Голос. Не обижайте мои ноги! А кто вы?

Она (почти спокойно). Я Нина! (Доползает в изнеможении до телефона.) Мариша, ты еще не умерла? Слава богу! (Выслушивает,) Он ужасно настырный! Ну, типичный аферист… (Выслушивает,) Нет, самое глупое – я отдала вчера собаку маме… У нее в воскресенье примерка ошейника… Понимаешь, я отвезла ее к маме на дачу, чтобы она перед примеркой успокоилась. Подожди… (Прислушивается.) Хоть замолчал, слава богу… Может, замерз? Ха-ха-ха! (Выслушивает,) Ну да, открыть аферисту с такой ногой… Сейчас знаешь, какие случаи? Ты еще не умерла? Очень болит? Может, все-таки не до смерти? Давай надеяться… (Выслушивает) Да нет, у нее была такая нервная неделя. Я о собаке… Такие неприятности! Нас исключили из собачьего клуба! (Выслушивает.) Страшно сказать, за что! За девственность! Ха-ха-ха. Не хотим воспроизводиться, кусаем партнеров. Я не понимаю, ну как можно применять такие репрессивные меры! В конце концов, это вмешательство в личную жизнь… А может, она ждет его? Или стала феминисткой! Ха-ха-ха!

Резкий звонок.

Опять! Да что ж это такое! Просто хулиганство! (Выслушивает.) Зачем мне звонить в милицию? С тех пор как я стала, феминисткой – я сама могу справиться с любым! Да, такое бесстрашие… Оно у нас у всех…у феминисток… Вот у меня есть одна знакомая Анна Талызина. Она всего боялась… Мужики с ней делали черт-те что! Однажды ее соблазнил и бросил очередной мерзавец. И вот тут она становится феминисткой. И сразу – такая решительность, такое чувство собственного достоинства! Изучает каратэ, потом китайскую борьбу «ли фу». А потом объявляет всесоюзный розыск. И находит этого мерзавца. Оказывается, он работал фельдшером в Гусь-Хруста льном, а ей врал, что космонавт. Анна Талызина приезжает в Гусь-Хрустальный и бьет его по мордам… Он все время падает от сердечных приступов, но Анна Талызина приводит его в чувство и лупит, лупит, лупит!

Звонок.

Ну, погоди! (Подходит к двери, сухо) Вы, надеюсь, слышали мой рассказ. Намек понят? Да, у меня сегодня нет собаки, но каратэ и китайская борьба «ли фу» – при мне!

Голос. Мне Нину!

Она (столь же официально). Нины нет дома.

Голос (любезно). А вы кто?

Она. Я – Нина.

Голос. А я Гоша – танцор.

Она (кричит). Не могу! Не могу! (Берет трубку.) Ты еще не померла? По-моему, я помру раньше – ох, какой он настырный… Ха-ха-ха! Кстати, если этого не случится… ну, если ты все-таки помрешь раньше меня – завещай мне, пожалуйста, свой прах… Потрясающая идея: у меня на подоконнике стоят горшки с цветами, и я хочу просить всех моих друзей… ну, которые помрут раньше, – завещать мне свои прахи. Я вас высыплю в мои цветы.

И у меня получится целый подоконник друзей в цветах… Я буду о вас заботиться, с вами беседовать, вас лелеять. Когда я буду уезжать на съемки – вдруг меня снова начнут снимать, – я буду забирать вас с собой в цветах… Представляешь, прихожу я в клуб на встречу со зрителями и объявляю: я к вам пришла не одна, со мной в сумке моя подруга, заслуженная артистка…

Звонок.

(Бросив трубку, идет к двери) Что скажете новенького?

Голос (нежно). Мне Нину.

Она. Нины нет дома… Информация устраивает?

Голос. А кто вы?

Она (терпеливо). Я – Нина!

Голос. А я Гоша – танцор. (С сильным акцентом.) Я жду ответа: почему не открываете дверь?

Она. Вы опытный аферист, сразу видно по вашей наглости. Наверняка подслушивали под дверью мой разговор. Потому, надеюсь, вы поняли: прошла пора, когда я открывала дверь, если этого хотели другие. Теперь я открываю дверь, только… только… если этого хочу я! Все!

Голос. А почему вы сейчас не хотите?

Она. А потому, что вы мне не нравитесь.

Голос. Чем я вам не нравлюсь? Вы же меня не видели? Мне Нину!

Она. Я чувствую – у вас слишком большая нога… Нины нет дома…

Голос. Согласен… Но что из этого… Например, у Сирано де Бержерака был слишком большой нос. Но разве найдется женщина, которая не впустила бы Сирано де Бержерака? Теперь представьте, что у Сирано де Бержерака вместо носа – моя нога. А у меня вместо ноги его нос!

Она. Не запутывайте меня. Я все равно вас не впущу. Это как дважды два.

Голос. А я все равно к вам приду… Хорошо, что я к вам приду…

Она. Хорошо, что я вас не впущу.

Голос. Одна моя знакомая тоже долго меня не впускала… Однажды ей позвонили с почтамта и сказали, что на ее имя пришла очень тяжелая посылка. Согласна ли она оплатить доставку?

Естественно, она согласилась… Трое рабочих внесли к ней… меня в ящике из-под радиолы «Симфония». Правда, меня чуть не разорвала ее собака… Хорошо, что ваша собака на примерке намордника… Видите, даже собака не мешает вам впустить меня. Что вы молчите… Я замерзаю!!! Я южанин!!! Мне Нину!

Она. Нины нет дома… Ха-ха-ха!

Голос. А вы кто? Что вы смеетесь?

Она. Нина! Мне понравилась история про радиолу «Симфония».

Голос. Я расскажу вам тысячу подобных историй.

Она. Не расскажете!

Голос. Послушайте, а может, вы ждете мужа? Я – негодяй! Я даже не поинтересовался, есть ли у вас муж..

Она. Только не будем! Вы ведь все подслушали? Вы все знаете! Странно не то, что у меня сейчас нет мужа… Странно, что он был. Например, совсем недавно по отпечаткам пальцев выяснилось, что я вообще вырождаюсь… У меня на десяти пальцах всего два кружочка, а остальное – петли! Поэтому, чтобы иметь детей, мне нужен муж с острова Пасхи. Ха-ха-ха! Но теперь все это неактуально. Теперь я стала феминисткой… И как моя собака… хочу быть одна… Хочу в одиночестве донашивать свои пальцы! Ха-ха-ха!

Голос. Следовательно, реальный скучный муж – тоже не помеха… Но еще есть некто… Романтический он. Назовем его Саша… Ах, как она его любила!

Она. Ах, как я его любила!

Голос. И все-таки… Все-таки вы ушли от него?

Она. Я никогда от него не уходила. Тысячу раз мечтала… Но всегда уходил он. Уходил, когда хотел. И возвращался, когда хотел. Вру… один разок… все-таки удалось! Это… уже после Мартироса… когда он встретил меня… в третий раз… в разгаре моей губительной красоты… Ха-ха-ха! Я думала тогда, что он даже полюбил меня… Ведь должно быть что-то… что он называл любовью? Сказала глупость! Ха-ха-ха! Короче, романтическая реваншистка, я заставила его поехать со мной на юг… в тот самый город, где был зачат убиенный зародыш. К той самой вечной воде… Проклятой воде, где я его всегда любила. Собачка у булочной… Правда, когда мы приехали, он сразу страшно запил. Оказалось, он приехал не со мной – к воде. Он приехал – пить… На море он так и не вышел.

Кого только он не приводил тогда в дом: бродячих котов, от которых я покрывалась лишаем… каких-то забулдыг с пляжа… В тот день он отдыхал в саду за столом с очередными друзьями. И я, не говоря ни слова, собрала вещи и рванула в Москву… Я пять дней жила в Москве. Точнее, заставила себя жить… На шестой день, погибая от нежности, от раскаяния – он ведь не знал, где я, он умирал от страха! – я прилетела обратно. Была ночь… Но я на попутке все-таки добралась! Уже предчувствуя радость примирения, я подошла к забору Посредине двора стоял тот же стол. Те же люди сидели за теми же бутылками в тех же позах. Когда я вошла, он спросил: «У тебя, случаем, нет сигарет? У нас все кончилось!» Ха-ха-ха! Он… не заметил!! Ха-ха-ха-ха!

Голос. Это вы так рыдаете?

Она. Да…Ха-ха-ха!

Голос. Я могу порыдать за вас.

Она. Не сумеете.

Голос. Ну что вы, это моя работа… Разве вы до сих пор не поняли, где может работать человек с такой нестандартной ногой? Я клоун! (Рыдает) Так достаточно?

Она. Маловато…

Голос. А так? (Рыдает)

Она. Нет, у вас не выходит… Вы все-таки мужчина. Послушайте, а вы хитрый, вкрадчивый аферист, да?

Голос. Я клоун…

Она. Знаем таких клоунов! Моя знакомая Вика Полищук встречалась с одним… таким же… клоуном. И однажды… у нее потерялась бриллиантовая подвеска от сережки! Через некоторое время… ее ближайшая подруга Кира Иванова тоже… сменила серьги. Но в этот момент Вика Полищук стала феминисткой. А у феминисток – зверская интуиция! Короче, она приперла к стенке Киру Иванову… и выяснилось: этот мерзавец встречался с ними обеими… И когда они помирали от любви… в разгар страсти… Он скусывал бриллиантовые подвески на их серьгах. Это была его профессия! Ха-ха-ха!

Голос. Но у вас нет бриллиантовых серег…

Она (вздохнув). Нет…

Голос. Вот видите! Ни собаки, ни мужа, ни серег – у вас нет ничего, что помешало бы вам немедленно открыть дверь! Хотя, конечно, я чувствую, у вас было много разочарований… Но если я начну рассказывать свои разочарования – человека с большой ногой…

Она (почти кричит). Не надо!

Голос. Почему?

Она. Я очень устала от этих рассказов. Я почему-то у всех мужчин вызываю страстное желание: немедленно рассказать мне свою неудачную жизнь. Например, вчера сажусь в такси… Рядом с таксистом – ребенок. И таксист тут же, немедленно начинает рассказывать мне историю своего развода. Он так заполз мне в душу, что я уже готовилась предложить ему брать его ребенка на выходные! Но, слава богу, крошка не сплоховал. Он посмотрел на меня и говорит: «Отчего эта тетя такая противненькая?» Ха-ха-ха!

Долгое молчание.

Что вы затихли там?

Голос. Это я плачу! За вас! Сила моих рыданий так велика, что они не слышны.

Она. Ха-ха-ха.

Голос. После таких рыданий обычно я вынимаю дудочку…

Она. Какую дудочку?

Голос. Как гаммельнский крысолов, я играю на дудочке – и выманиваю из квартир тоскующие души.

Она. Как… у вас есть дудочка?

Голос. Но какой же клоун выходит из дома без дудочки?.. (Играет) Вы идете за мной?

Она. Куда мы идем?

Голос. Высокое небо… И голос далекой птицы.

Она. Да… да… Высокое небо… И голос далекой птицы…

Голос. И как в детстве перед сном, когда шепчут, чтобы все исполнилось завтра… Шепчите! Шепчите! Шепчите!

Она. Боже мой… Боже мой! (Подходит к двери и открывает.)

Он (врываясь) – Ха-ха-ха!

Она. Ха-ха-ха!

Он (корчась от смеха). Ха-ха-ха!

Она. Ха-ха-ха!

Он (падая от смеха). Ха-ха-ха!

Она. Ха-ха-ха. Молодец, Саша!

Он. Ничего, да? (Постепенно перестает смеяться. Но вот опять взрыв его хохота)

И вновь какой-то истерический, надрывный общий хохот.

Она. Ха-ха-ха! Умираю!

Он. Нуты даешь… Ха-ха-ха… Пустить первого встречного.

Она. Ха-ха-ха. Как ты сразу меня уничтожаешь.

Он. Первого встречного грузина с копытом… Ха-ха-ха!

Она. Ничего, ты столько раз впускал первых встречных. Ха-ха-ха! Теперь я стала феминисткой, теперь моя очередь…

Он (резко обрывая смех). Нет, ну дойти до того, чтобы в час ночи… незнакомого грузина! Урода! Распад! (Машинально ест грибы,)

Она. Не надо!!!

Он (поедая грибы). Конец личности! Все!!!

Она. Не надо все время машинально есть!

Он. Потрясающе! Я пришел. Взять кроссовки. Но меня она не хотела пустить в дом! В дом! А первого встречного грузина с дегенеративной ногой!

Она. Дались тебе его ноги… Я прошу тебя: не ешь!

Он (все так же машинально отодвигает кастрюлю). Сначала я битый час выслушиваю этот бред по телефону…

Она. В смысле «подслушиваю»…

Он. Нет, ну просто интересно – сколько можно болтать о чепухе? Болтать, хохотать, болтать, хохотать!

Она. Последняя роль, которую я хотела сыграть в вашем треклятом театре… была старая Актриса. Она все время хохотала… мне это так нравилось! Там была даже такая фраза: «Когда у женщины красивые зубы – она все находит смешным…» Ха-ха-ха!

Он. Короче! Где мой вермут?

Она. Ну, конечно, мне ее не дали сыграть… И вот теперь я ее играю в своем домашнем театре. Ха-ха-ха!

Он. Повторяю: мой вермут – раз… И где мои тренировочные брюки… И мои кеды!

Она. Вермут – перед тобою!

Он (поднимая бутылку). Так! Полная! И что ж ты туда долила?

Она. Почему я должна туда что-то долить?

Он. Но я же слышал. (Вновь машинально ест)

Она. Я прошу говори – подслушивал. (Вспомнив) Ой, прости… (Бросается к телефону) Ты еще не умерла? Да, а я сплоховала, и ко мне ворвался мой экс-любимый Саша. Что делать, он всегда ко мне входил, когда хотел… Он? Сейчас он стоит у холодильника… и по своей старой привычке… собственно, это привычка всех мужиков, когда они собачатся… машинально пожирает грибы… (Выслушивает) Как какие? Те грибы…

Он. Какие грибы? Что ты мелешь!

Она. Перестань на меня орать! Днем орут со всех сторон Сизифы, пенсионеры, пылесосы, танцоры, коты… Ночью к тебе вламывается чужой мужик и тоже орет… Ребята! У меня голова от вас пухнет, как на картине Сальвадора Дали. Ха-ха-ха!

Он. Какие грибы? Ты что?

Она. Ну, эти… про которые ты подслушивал… которые Мариша съела…

Он (безумно). Какая Мариша? Какая Мариша?

Она. Ну, как тебе ее отрекомендовать? Мариша. Не феминистка. Поэтому, естественно, влюблена в очередного мерзавца, который, конечно, не хочет на ней жениться, говорит – потому, что она – сварливая… А она говорит, что она сварливая потому, что он не хочет на ней жениться! Ха-ха-ха! Мы как раз обсуждали с ней эту волнующую проблему… когда возникли грибочки… Ну… эту часть разговора ты как раз подслушивал за дверью…

Он. Психичка! Ты кончишь играть на нервах? Какие грибы?!

Она. Какие-какие? Вот заладил! Если бы я только знала, какие они! Я собираю все грибы подряд. Ну, по цвету… Например, какой цвет больше подходит к моему платью… Ха-ха-ха! Слушай, если что случится, завещай мне свой прах, а? (Мечтательно) Я и тебя на подоконник выставлю… Нет, на подоконник тебя нельзя… Ты ведь не был моим другом?

Он. Истеричка… Ты что? (В ужасе, почти в безумии, лихорадочно откупоривает бутылку вермута, пьет. Изумленно.) Вермут?

Она. Ха-ха-ха!

Он что-то сообразил, бросается к лежащей телефонной трубке, поднимает ее.

Он. Алло… Алло…

Она. Ха-ха-ха!

Он (пытается набирать). Так! Телефон не действует?

Она. Естественно. Потому что давно отключен.

Он (в изумлении застыл с трубкой в руках). Значит, ты… целый час болтала по отключенному телефону?

Она. Ха-ха-ха… Не могу на тебя смотреть… ты так сейчас похож на сайгака! Последнее время мне трудно разговаривать с людьми… Все время вижу животных, от которых они произошли. «Третий глаз» шалит! Ха-ха-ха… Так любила болтать по телефону. Теперь лишилась главной радости – отключили за неуплату. Ха-ха-ха! Только ты не бойся, деньги у меня есть… Я знаю, родной, ты всегда меня ценил за то, что я тебе ничего не стоила! Ха-ха-ха! А телефон отключили просто потому, что я все забываю… Вчера, например, забыла про телевидение… Назначили прийти вечером, а я забыла. Жаль. Они, должно быть, ждали! Такая хорошая роль маляра, ну, ты ведь подслушал под дверью? Я так готовилась к этому маляру…

Он. Значит, все это было истерическое представление?

Она. Ну, если быть точным: два представления. Твое – неудачное… Ты очень плохо сыграл грузина… И – мое! Обалденное! Что делать, Саша, ты так и остался хреновым актером. Это только в вашем театре верят, что талант, как гриб, растет со временем на пустом месте! Ха-ха-ха!

Он. Ладно, пошутили… Истеричка, я пришел взять кеды и кроссовки…

Она. А почему так развязно? И что это значит – «пошутили»? Это ты шутил. А я не шутила… Потому что для меня, Саша, как для древних индусов, жизнь – это «Лила», то есть божественная игра! Я все время играю и тогда только живу… Например, подниму трубочку своего отключенного телефона и разговариваю, разговариваю… с Маришей. Или без телефона – вслух, сама с собой болтаю, болтаю. Первый раз, когда я поймала себя на этом – я подумала: все, спятила, Нина! (Шепотом) А потом поняла: нет, это началась моя «Лила» – божественная игра… Но, конечно, какая игра без зрителей! Вот почему я так обрадовалась… когда ты по двору вышагивал. Думаю, вот он идет – будущий зритель… и, может, участник моей «Лилы»? А ты, видать, это тоже почувствовал и сразу из-за двери тоже принялся играть – шпарить текстами из своей последней пьесы… Ха-ха-ха!

Он (изумленно). Не понял!

Она. Понял, все понял! Только уж очень сентиментальные тексты… Клоун, дудочка… Тьфу! Но я была милосердна – я подыграла тебе. Потому что уважаю любую «Лилу»! Вот так, Саша!

Он (постарался рассмеяться:). А откуда ты знаешь про пьесу?

Она. Я все знаю, что происходит в вашем треклятом театре. Слежу! А чем мне еще теперь заниматься? Из театра меня выперли, с телевидения после вчерашнего… наверное – тоже… В кино не берут. Вот я и дружу с Маришей. Мариша – это машинистка-надомница… Ей дают перепечатывать пьесы в вашем четырехклятом театре. А она уж мне… показывает. (Подмигнула) Ха-ха-ха! (Весело) Мне очень понравилось, что ты написал пьесу про нас с тобой.

Знаешь, Саша, так приятно почувствовать себя литературным персонажем. Я даже сказала себе: «Ну, мать, ты теперь у нас просто Робинзон Крузо!» Ха-ха-ха! Вот только кто осмелится сыграть меня в вашем дружном коллективе нерастущих грибов! Себя, допустим, сыграешь ты! Ну, а меня? Меня – единственную, неповторимую? Оказывается… донесла Мариша… твоя молодуха в развратных лисах… с накладным задом…

Он. Послушай. (Бешено) Во-первых, у нее совершенно нормальный зад…

Она. Даже с нормальным задом – все равно не сыграет… Ха-ха-ха! Меня – не сыграет! Ха-ха-ха! (Остановилась.) Кстати, почему ты приписал в своей пьесе мой поступок себе? Я протестую! Это ведь я рассказала тебе… как меня несли к любимому в коробке от радиолы. Забыл? Ай-ай! Это случилось со мной… ну, когда по твоей милости… я оказалась в офсайде. Ха-ха-ха! И придумала влюбляться во всех, кто на тебя похож… чтобы не удавиться… Ха-ха-ха! Ну, известное дело – дура! В голове-то балалайка! Пардон, про балалайку уже сегодня было! И вот к очередному любимому меня доставили в коробке от радиолы… и меня чуть не съел его пес боксер. Ха-ха-ха! Кстати, потом к нему же я прискакала верхом на лошади. Я тогда снималась наездницей. Как он испугался! Как вы все боялись непримиримых размеров моей любви! Ха-ха-ха! Запомни: такие вещи не сможет совершить мужчина. Это удел безумной женщины до того, как она стала феминисткой. Ха-ха-ха! А все-таки подло, что ты разрешил ей – играть меня!

Он. Послушай! По-моему, ты что-то недопонимаешь! (Раздельно.) Я пришел взять тренировочные брюки и кроссовки…

Она. Ага…

Он (небрежно). Кстати… (Остановился, помолчав.) А все-таки зачем ты выдумала эту чушь… про грибы?

Она. Ха-ха-ха! Беспокоишься? По-честному и я – тоже. Понимаешь, простые вещи у меня теперь абсолютно вылетают из памяти. И вот про эти грибы вылетело – вместе с платой за телефон… Ха-ха-ха. Я не помню: купила ли я их на рынке… или действительно собрала в лесу в солнечный день! Все так неясно для меня теперь. К примеру! Вчера мчусь на такси к знакомым, а оказывается, я должна была в это время мчаться на телевидение с кистью маляра. Ха-ха-ха! Наверное, реальность ускользает, потому что она мне скучна… Точнее, не так – для меня теперь есть одна реальность: «Лила»! Игра! Ха-ха-ха! Но про грибочки… мы с тобой скоро выясним! Придется! Ха-ха-ха!

Он (яростно). Послушай, ты…

Она (миролюбиво). Кстати, а зачем тебе вдруг понадобились эти кроссовки… и эти… брюки?

Он (стараясь поддержать ее тон). Я решил снова бегать по утрам.

Она. От кого, дорогой? От меня ты уже давно убежал… А от этой с накладной задницей можно скрыться только на кладбище! Ха-ха-ха! Знаешь, вначале я злилась, когда читала твою пьесу… Там нет любви…Ты никогда не знал, что это такое. Поэтому ты думаешь, что любовь – это много сентиментальных слов. А любовь – это ненависть, дружок! Когда я любила – ох, как я тебя ненавидела!

Он. Тебе не кажется, что сейчас все это не очень актуально? Короче! Где мои кроссовки и тренировочные брюки?

Она. Все на месте. Все – в твоей комнате… тренировочные брюки, кроссовки, твое фото, твои бутылки… Все, как при твоей жизни (добавила) здесь… Ха-ха-ха! Мемориал! Что делать, ты для меня теперь вроде покойника! Ха-ха-ха! Знаешь, у Гоголя написано: «Что это за должность такая «покойник», что о них непременно надо говорить хорошо?» Ха-ха-ха! Будем тебя славить!

Он решительно поднимается.

(Насмешливо) В мемориал? Жаль! Туда нельзя!

Он (остановился). Так! Еще что выдумала, истеричка?

Она. Как ты меня! Ну да ладно, еще сочтемся! Понимаешь, в твоей комнате сейчас спит Мариша!

Он (бешено). Какая Мариша? Какая еще Мариша?

Она. Ирреальная… Нет, пардон, ирреальная Мариша у нас осталась в телефонной трубке. А в твоей комнате спит самая что ни на есть реальная Мариша. Ну – машинистка-надомница…

Он. Послушай, не выводи меня из терпения, ладно?

Она (будто не слыша). Эта Мариша ну буквально меня спасла! Она согласилась быть моей партнершей по «Лиле»… С тех пор как вы изгнали меня из вашего пяти… клятого театра, я все время играю на дому… Боже, я ведь забыла тебе представиться: «Нина – артистка домашнего театра!!!» Ха-ха-ха!

Он (орет). Мне дадут кроссовки?

Она. Я понимаю твою нервность. Все-таки идти в квартиру, а очутиться в домашнем театре… Конечно, сюрприз! Да и профессия – артистка домашнего театра – конечно, очень редкая.

Он (вопит). Кроссовки!

Она (в тон). А тренировочные брюки? (Как ни в чем не бывало болтает) Но поверь, бывают и более странные профессии. Например, я слыхала, в Италии по ярмаркам бродит человек. Он одет в широкий, как море, черный плащ, на голове великолепная мушкетерская шляпа… И когда кто-то напивается – черный человек распахивает свой безмерный плащ… Под ним оказывается, пардон, горшок… И он укрывает жаждущих своим необъятным плащом… Этот человек называется «мистер Пи-пи». Так вот: по шкале редких профессий «мистер Пи-пи» – на первом месте, а сразу за ним идет «актриса домашнего театра»! Ха-ха-ха!

Он. Кроссовки! Брюки! И немедленно открыть комнату!

Она. Я уже просила, не ори как резаный! Разве я не открыла бы тебе твою бывшую комнату? Неужели мне приятно битый час выслушивать твой надоедливый и одинаковый вопль? Но вот беда. (Таинственно.) Открыть – нельзя! Понимаешь, эта Мариша всегда запирается изнутри. При ее красоте и тяге к приключениям… Короче, у нее выработался условный рефлекс: как заходит в чужую комнату – сразу р-раз на ключ изнутри! Но мы будем терпеливы? Мы подождем, пока она проснется? Итак, «в ожидании Мариши!»

Он. Мы не будем – «в ожидании Мариши». Ты сейчас же… сейчас же! Пойдешь и постучишь. Или крикнешь ей! И пусть она откроет! Если она там, конечно, есть!

Она. Нереально разбудить реальную Маришу. У нее такой молодой сон – пушками не разбудишь. А кроме того, тебе хорошо говорить – «крикни». А как? Я ведь даже не знаю, как к ней сейчас обратиться… Видишь ли, она такая фантазерка… Ну, как я в свое время! Она столько раз придумывала себе имя, что совершенно забыла свое настоящее! Ха-ха-ха! И оттого мы с ней решили: я каждый день должна давать ей новое имя… Вдруг так наткнемся на настоящее! Ха-ха-ха! Например, сегодня я весь день называю ее «Мариша». Но с полуночи ей полагается уже другое имя. И вот только что я вдруг поняла, как ее нужно называть сегодняшней ночью…

Он. Кроссовки! Брюки! Немедленно! Незамедлительно!

Она (будто не слыша). Кстати, я до сих пор не открыла тебе самый важный секрет: конечно, я не могла допустить, чтобы твоя юная в развратных лисах играла меня… Поэтому мы с Маришей сами решили представить твою пьесу в нашем домашнем театре. Представляешь, сегодня ночью я буду играть себя… А она – тебя… И потому, согласись, будет справедливо, если на сегодня я ей дам мужское имя: например, Фортинбрас! Ну, это персонаж из «Гамлета»! Ей понравится – она любит все красивое и непонятное, ну, как я в свое время! Ха-ха-ха! Кстати, а ты будешь сегодня зрителем нашей «Лилы»?

Он. Кроссовки! Кроссовки! Ты русский язык понимаешь? (В бешенстве ест грибы – и тут же выплевывает.)

Она. Как – еще? Ты думаешь, тех – мало? Ха-ха-ха!

Он (вскочил). Сейчас я вышибу дверь! (Поднялся)

Она (обхватив его). Нет! Нет! Этот номер не пройдет.

Они борются.

Я феминистка – и в этом доме теперь все, как хочу я!

Оба останавливаются, тяжело дышат.

Он (плюхается в кресло). Нет, это уже полный распад! Это все такая «крэза»! И перестань, пожалуйста, все время пугать меня этими дурацкими грибами…

Она (умиротворенно). Хорошо, хорошо! Я обещаю впредь о них молчать! Ха-ха-ха!

Он (с яростью). Послушай, ты! Нет-нет – это все какой-то бред… Знаешь, теперь я уже верю… всему, что о тебе рассказывают! Всему! Про клумбу… про…

Она. Наконец-то! Вот и клумбочка в ход пошла…

Он. Нет, распад! Распад! Клумбы! Жуткие грузины! Какая-то первая встречная девка, с которой она черт-те где познакомилась и уложила ее в мою постель! Распад! Распад личности!

Она. Ну положила! Ну и что? Например, ты клал в эту постель стольких первых встречных! Ха-ха-ха! А я уложила туда Маришу с чисто творческими целями. «Лила» потребовала! Ха-ха-ха! Суди сам: чтобы сыграть тебя сегодня, она должна войти в твой образ, подышать твоими флюидами… Сейчас она спит в твоей комнате, в твоей постели, полной воспоминаний о первых встречных, и задыхается от этих самых флюидов!

Он машинально протянул руку к грибам и тут же судорожно отдернул.

Ха-ха-ха! Молчу! Что же касается познакомились «черт-те где»… совсем «не черт-те»… а у твоей машины и при самых интимных обстоятельствах… Значит, иду я, как всегда, мимо вашего театра. Как всегда – потому что, пока я не стала феминисткой… куда бы я ни шла… стоило мне чуть зазеваться – и ноженьки сами несли меня в этот шести… клятый театр! И вдруг у твоей машины вижу пожар! Горят! Горят золотые волосы! Сияют огромные глазища! И все это на двух бесконечных ногах! Отгадай, что делало это чудо красоты у твоей машины? Смотри, ты уже весь внимание… Ха-ха-ха! Даже о грибках забыл. Пардон, о грибках – ни-ни! Молчок! Она готовилась броситься под твой автомобиль! Ха-ха-ха! Нет, не потому, что ты ее соблазнил. Ты еще не успел, это у тебя впереди! А хотела она броситься… потому что не поступила в театральный. Как я уже говорила, она по профессии машинистка… но решила – стать актрисой. А у нее ни блата, ни родственников-актеров. И не поступила. Как я в свое время! Но она считает себя неотразимой – и потому была абсолютно уверена, что, когда ты на нее наедешь, ты ее сразу полюбишь! И тогда она точно попадет в театральное! Ха-ха-ха! У нее такая возбудимость, как у меня в свое время! Стоит у твоей машины и навзрыд рыдает. Оказывается, она уже представила: как ты на нее наехал, как вы познакомились, как ты в нее влюбился, как соблазнил и устроил в театральное, как потом бросил… и как она от тебя родила ребенка… Пока рыдала, она даже успела придумать имя… Учти, твоего ребенка звали Ромео… Ха-ха-ха! Но я предложу ей назвать его иначе: Фортинбрас! Ха-ха-ха!

Он (в бешенстве). Ты кончишь издеваться, а? Психичка! (В ярости вскакивает с кресла, потом с размаху садится в другое кресло – и тут же в ужасе вскакивает) Это еще что такое?

Она. Череп! Ха-ха-ха! Как смешно ты сел на череп… Совсем, как я в свое время на голову твоего друга! (Берет череп с кресла)

Он. Что это за гадость?

Она. Ай-яй-яй… ну разве так можно, Саша! О центре мироздания… О человеческой голове… (Поигрывая черепом) Я сейчас – как шекспировский могильщик! Вот глаза… им было мало целого мира… но хватило горсти земли… ха-ха-ха! Этот череп подарил Марише очередной прохвост, в которого она была влюблена. Представляешь, подарил череп на день ее рождения – чтобы не тратиться. Ха-ха-ха! Ну она, конечно, пришла от черепа в безумный восторг. Ну как я пришла бы в свое время! Хотя, сказать по-честному, этот череп нам так пригодился… Он оказался главным реквизитом в нашем домашнем театре. С ним теперь так удобно играть пьесы про убийство… Оказалось – большинство хороших пьес написано про убийство: «Гамлет», «Макбет», «Чайка»… Просто ужас, правда? Как только классическая пьеса – бац! – убийство! А о современных говорить не приходится. Там эти убийства – через раз! Ты спокойненько смотришь пьесу и думаешь: она про колхоз или про маляра. А она (шепотом) да… про убийство… Не надо все время глядеть на часы… Мариша, то есть Фортинбрас… скоро проснется. Обычно она делает это в два ночи. В это время она начинает читать, есть мороженое, мыться… как я в свое время. Боже мой, как она будет тебя любить… ну, как я в свое время. Нет, ты не подумай, что она какая-то девка, которая готова на все ради знакомства со знаменитостью… С любой хреновой знаменитостью… Она девушка со строгими принципами. Ей вон сам Евтушенко предложил сняться голой в его фильме. Она сказала: «Ни за что! Не хочу сверкать голой задницей на весь Союз!» Ха-ха-ха! Ты знаешь, когда Фортинбрас выйдет…

Он. Как я устал! Как я устал! В последний раз (с силой) – мне дадут мои кроссовки, а?

Она. И тренировочные брюки… Послушай, ты пьесы сочиняешь – очень прошу: придумай себе другую реплику, а? Боже, Саша! Что с тобой? Как ты был остроумен, когда пил… Тебя будто промокнули! Ха-ха-ха! Значит, о чем я? О современных пьесах про убийство. Вот недавно Марише… то бишь Фортинбрасу… ее очередной подонок… Кстати, врал, что переводчик Петрарки, оказалось, работает в бюро «Интуриста» при Аэрофлоте – иностранцев встречает… Ха-ха-ха! Он рассказал ей потрясающую вещь. Оказывается, у них… там, за бугром, есть специальный репертуар для домашних театров. Называются психодрамы. Их можно играть на улице, в ванной, в подъезде, в туалете – ну в любой реальной обстановке… И представляешь, все эти психодрамы – сплошь про убийство! Я тебе расскажу, ты заинтересуешься. Ты начинающий драматург, ты повышай квалификацию! В этих психодрамах устанавливается только сюжет, все остальное – импровизация. Допустим, ты идешь меня разыгрывать. Ну, как сегодня! И вдруг у входа в мою квартиру увидишь труп мужчины. Естественно, ты в ужасе кричишь! Тотчас выхожу я. И объясняю, что все это домашний театр. Но ты можешь принять участие в нашем театре и узнать, за что же убили этого мужчину! Для этого ты должен купить один жетон, и тогда ты побеседуешь с женой убитого. За два жетона – с его любовницей, а за три и с его матерью… и так далее. И знаешь, что обычно понимает прохожий после подобных бесед? Что труп у двери – это он сам! Ха-ха-ха!

Ну, естественно, у нас роль убитых всегда исполняет этот череп. Хотя, конечно, было бы приятнее, реалистичнее иметь настоящий труп… Ха-ха-ха!

Она останавливается, но Он молчит. Он, усмехаясь, молчит.

(Продолжает, будто совсем не замечает этого нарочитого насмешливого молчания?) Но психодрама – это не российский жанр. Понимаешь, мы не очень сильны в импровизации… У нас вся импровизация должна быть на листочках написана. Поэтому я так обрадовалась, когда прочла твою пьесу. Вот, думаю, наконец нашла без всяких там выкрутас нашу, простую пьесу – про убийство…

Он (изменил тон, вежливо). Было бы очень любопытно… узнать, где же там убийство? Но сейчас… (Яростно) Сейчас мне нужны…

Она. Кроссовки и тренировочные брюки! Ха-ха-ха. «Любопытно узнать – где там убийство?» – спросил автор! «Как, разве там нет убийства?» – ответила героиня. Ах, какой это важный спор! Но через каких-то всего несколько минуток проснется Фортинбрас… И мы начнем играть твою пьесу… И тогда все решится! Ха-ха-ха! Решит «Лила»! Как я представляю вашу встречу… Она бросается к твоей ручке, как к чему-то священному. А ты подбираешь животик, незаметно приглаживаешь лысинку… Нет, как она мечтала показаться тебе в твоей пьесе… Сколько дней она тебя ждет! И готовится! И каждый день с утра я ей обещала: «Наверное, придет сегодня! Сегодня он к нам пожалует!» И так вот всю эту неделю мы тебя… и поджидаем… (Помолчав) Все понял?

Он (медленно). Да… я уже давно понял.

Она. Вот именно. Тот хриплый женский голос, который названивал тебе и рассказывал, как я устраиваю в квартире дебоши… Ха-ха-ха… Как я спилась и продаю твои вещи… Ха-ха-ха… Но ты в очередной раз меня не узнал… Ха-ха-ха! Потому что я – Актриса! Ак-три-са!

Он. Скотина!

Она. А почему тебе можно меня неудачно разыгрывать, а мне – удачно – тебя нельзя? Вот тогда-то я и начала тебя ждать. Поставила жарить грибочки, уложила Фортинбраса спать. Хожу и говорю, как всегда, сама с собой: «Вот так, Саша!»

Он. Знаешь, вот я так наблюдаю за тобой… Скажи, ты – сумасшедшая? Ты пугаешь меня всерьез какими-то «грибочками»… (Остановился)

Она. Ха-ха-ха! О грибочках… ни звука… я обещала!

Он. А! (Махнул рукой)

Она. А тебе хочется! Очень хочется о них поговорить! Тревожат? Ну, ради бога! Ах, Саша! Все для тебя! Хорошо, обсудим мои грибочки всесторонне. Итак, если я что-то и придумала с грибочками – это совсем не значит, Саша, что я сумасшедшая… Как ты все время говоришь! Даже наоборот. Суди сам: ну случится с тобой от моих грибочков – а я тут (шепчет) ни при чем! Да! Я ведь не брала на себя обязательства отличать шампиньон от мухомора. Я ведь актриса, а не грибник!

Он вдруг вскочил, бросился к телефону.

Отключен за неуплату! Ха-ха-ха!

Он бросается к дверям, но Она неожиданно выхватывает револьвер.

Он (отпрянул). Ты… что?

Она. Ха-ха! Ха-ха-ха! Это игрушечный! (Задыхается от смеха)

Он (вдруг почти весело). Ха-ха-ха!

Оба погибают от смеха.

Она (продолжая хохотать). Это… Фортинбрас где-то стащила. Ха-ха-ха! И уверяет, что с этой игрушкой ей ничего не страшно. (Успокаиваясь постепенно.) Понимаешь, при ее красоте и любви к приключениям она часто попадает… в сложные ситуации. Так вот: она говорит, что этот револьвер ее всегда спасает. Самое смешное – она сама в это верит… Она, как и я в свое время, вычеркивает из памяти все, что не совпадает с ее фантазиями! Ха-ха-ха! Короче, сам видишь, револьвер – это «Лила». Игра! А ты – хвать за телефон! Ты же знаешь, милый, я слишком ленивая, чтобы готовиться, варить какие-то грибы. И вообще… Отравить-то легко. Но ведь потом возиться с трупом… А я так не люблю хлопоты, я ленивая. Я лучше не убью, только бы не возиться! А тут… Возьмем, к примеру, Вику Полищук. Ты про нее подслушивал под дверью… Ну, у которой аферист скусывал сережки… в святые миги любви… Так вот эта Вика Полищук… когда стала феминисткой – решила ему отомстить.

Он. Послушай, ты! Ну, если даже ты сумасшедшая, – ты должна понять! Я пришел за кроссовками.

Она. Боже, как надоел! (Увлеченно продолжает.) Так вот: отец этой Полищучки – военный. У него, естественно, был револьвер… и еще была зажигалка в виде револьвера… Ну вот, Вика Полищук их и подменила… И когда аферист попросил прикурить, она спокойно пристрелила его, как барана… Но убить, как я говорила, не проблема – вопрос, куда деть труп? Вика Полищук завернула труп в ковер и решила отвезти в Крым, на дачу, и там закопать… Она положила ковер сверху, на багажник, на крышу, но по дороге, недалеко от Харькова, пока она ходила в «Гастроном» покупать пепси, ковер сперли! Ха-ха-ха! Нет, если бы я тебя прикончила, я с тобой поступила бы рациональнее. Я использовала бы тебя как реквизит для очередной пьесы про убийство. Вместо черепа… Ха-ха-ха!

Он. Ты, знаешь, надоела!

Она. Не ври… Надоела – это когда скука. А ты сейчас – сама активность. Страх – активен. У тебя на лице: «Было – не было!»

А вдруг эта сумасшедшая, как ты меня удачно определил, по правде – грибками, а? Знаешь, действительно это очень смешная ситуация. Я тебе сочувствую! Это – как собака покусала: а вдруг бешеная – тогда надо бежать делать уколы! Но, собственно говоря, почему собака должна быть бешеная? Тогда – не надо… Надо – не надо! Один тип из Внешторга, которого покусала моя девственница, звонит мне уже третий месяц со всех частей света – узнать, не сошла ли она с ума… В последний раз он звонил мне с мыса Горн через индийский спутник связи… Ха-ха-ха!

Он. Ладно! Подавись ты этими кроссовками! (Встает, идет к двери)

Она (странно). Саша, не спеши!

Он остановился.

Был такой фильм: «Скромное очарование буржуазии». Потрясающее название, да? Там на вечеринку собираются несколько доверчивых самодовольных буржуа. Блистают, очаровывают. А потом хотят по домам разойтись, ну совсем как ты… Ан, нельзя – не отпирается входная дверка. Они, понимаешь ли, думали, что пришли на вечеринку, а это был Страшный суд! Ха-ха-ха! Тебе отсюда не уйти… Точнее – не выйти… Пока не придет Фортинбрас. Пока мы не сыграем твою пьесу про убийство.

Он молча подходит к входной двери, пытается открыть. Но дверь заперта. В какой-то неожиданной панике Он бьется в дверь.

Ха-ха-ха! Неужели ты не заметил, как я ее закрыла? Гляди! (Швыряет ключ в форточку)

Он. Ты… что? Ты… ты…

Она. Ну зачем тебе ее открывать? Ну выбежишь на улицу… Ну позвонишь в больницу… если, конечно, найдешь неиспорченный автомат, ну скажешь: «Меня, вероятно, отравили грибами… свой телефон дать не могу, отключен за неуплату…» Сразу решат: пьян. Или сумасшедший, как я. Ха-ха-ха! Конечно, ты мог бы постучать к соседям, но кто тебе откроет в это время? Здесь – окраина!

Бьют часы.

Пробило! Ура! Час пробуждения! Час Фортинбраса!.. (Убегает.)

Он. Чушь! Какая-то глупость! Шизофреничка! Глупость! Глупость! (Подошел к зеркалу, причесался и как-то элегантно-независимо уселся в кресле.)

Тишина. И вдруг с безумным криком в огромном рыжем парике выбегает Она. Взглянула на Него, оценила Его приготовления.

Она. Ха-ха-ха… Ха-ха-ха. (Наставляя револьвер.) Кто важнее, люди или клопы? Быстро!

Он (застигнут врасплох и оттого вынужден поддержать игру). Если клопы едят людей, важнее клопы. Если люди – клопов, то люди…

Она. А когда люди едят клопов?

Он. Когда клопы не едят людей!

Она. Ха-ха-ха! Ура! Молодец! Юмор остался! Очень смешно ответил. Но еще смешнее выглядел. Если бы ты видел себя сейчас в ожидании юной Фортинбрасы… Ну – отпад! Юморины! Нет, я ее будила, поверь. Я предприняла все усилия. Стучу, стучу ей в дверь, чтобы тебя обрадовать… Ничего! Сначала я подумала, что она спит как сурок. Пушками не разбудишь. Ну как я в свое время. Это теперь я не сплю… и всю ночь по квартире хожу, как собственное привидение.

Он. Или разговариваешь с грузинами.

Она. С большими копытами! Ха-ха-ха! Молодец, не забываешь меня уничтожать. Значит, я ей стучу… И вдруг я понимаю: она ведь не может проснуться… Потому что ее зовут Фортинбрас! Ей еще (выразительно) рано! (Шепотом.) Фортинбрас в «Гамлете»… приходит в самом конце, когда уже все… (помолчав) мертвы. Фортинбрас приходит – после… Ха-ха-ха!

Он вдруг бросается к окну нелепо пытается открыть. Окно не открывается.

Какой странный! Зачем тебе окно?

Он по-прежнему и тщетно пытается открыть.

Ключа ты все равно в темноте не увидишь! Прыгать отсюда высоко… А-а! Ты хочешь крикнуть в окно о помощи? Знаешь, я как-то кричала о помощи прямо из этого окна…

Он. Почему-то… душно…

Она (небрежно). Это – кажется. Да, жаль, что я заколотила это окно… Но выхода не было… Понимаешь, окно вызывало у меня ассоциации с тем криком о помощи… И когда я вернулась из больницы – его забили.

Он (взял себя в руки). Послушай, что ты хочешь от меня?

Она (будто не слыша). Кстати, это была такая забавная история с окном… Тебе, как драматургу, создавшему мой образ… Ха-ха-ха… Просто необходимо ее знать. Все произошло, когда я по твоей милости оказалась в «офсайде». И тогда я попыталась тебе изменить в первый раз.

Он. Очень интересные воспоминания. Повторяю: что ты хочешь от меня?

Она (продолжает, будто не слышит вопроса). Он был живописец. Художник Витя. Такой чуткий. Я, когда познакомилась с ним, сразу поняла: Витя-художник – человек моей судьбы! Хотя я очень волновалась, все-таки… первая измена… Чтобы убить угрызения совести, мы пошли в ресторан. Я тогда еще не любила пить.

Он. До клумбы еще далеко было…

Она. Браво! На чем я остановилась?

Он. Ты очень волновалась…

Она. Но он все понял: такой деликатный – Витя-художник! И вот выходим мы из ресторана.

Он. Платила, конечно, ты?

Она. Тогда еще платила не я. Это теперь, когда я феминистка, я принципиально плачу за мужчин. И если мужчина мне обходится больше десятки, я его ненавижу, а если меньше – я его презираю! Ха-ха-ха! И вот выходим мы с Витей-художником из ресторана, ловим такси, ехать домой, в наш чертов квартал одинаковых домов, – изменять тебе! Такси, естественно, нет… Поэтому плетемся от метро пешком – и вдруг у самого дома он говорит: «А где твоя косынка?» Ну – чуткий! Чуткий! Вижу, потеряла! А он говорит: «Ничего, я отыщу твою косынку». Страшно деликатный… Ну – художник! А я рада-радешенька: думаю, пока Витя будет искать косынку, я переоденусь и, главное, морально подготовлюсь к измене. И вот я поднимаюсь к себе… и жду, жду… А Вити – нету. Я жду! А Вити – нету! Я жду, жду! И нету… А он даже моего телефона не знает!

Он. Ну понятно, на улице познакомились!

Она (будто не слыша). И тут я понимаю, что он – моя судьба – заблудился! Он, Витя-художник, мне предназначенный, – заблудился! Эти одинаковые, чертовы дома! А он такой… деликатный! Где ж ему меня найти! И тогда я открываю окно и начинаю его звать. Я кричу в ночь: «Витя! Художник! Я здесь! Я – Нина! Витя! Художник!» И так всю ночь! Ни черта не пришел! Всю ночь орала! (Кричит) Витя! Художник! Я здесь! Я – Нина!

Он. Представляю, как он бежал! Со всех ног!

Она. Ты тоже так думаешь? Ты думаешь, что во мне есть что-то такое, отчего от меня все бегут? Нет, ты врешь! Он был… деликатный! Человек моей судьбы! Витя! Художник… И вообще, никто от меня не бегает… Вон в библиотеке в прошлый вторник ко мне подошел знакомиться морской офицер. Очень интеллигентный. «Давайте встретимся с вами после чтения… Назначайте где». А у меня в библиотеке подруга работает, Котляр Галина – в двести восьмой комнате, в библиографическом кабинете… «Хорошо, – говорю, – давайте у двести восьмой комнаты в шесть часов». Думаю, это место-то я знаю… здесь я его точно не потеряю. Ну, я еще тогда не была феминисткой, поэтому для женственности опоздала на десять минут… Боже! Чего мне это стоило! Прихожу… Ужас! Никого! Оказывается, кабинет перевели и в двести восьмой теперь туалет! И на дверях туалета я нашла приколотый лист бумаги: «А вы, однако, шутница». Ха-ха-ха. (Тем же тоном) Значит, что я хочу от тебя? Фортинбрас – спит… Поэтому я… Я хочу сыграть с тобой несколько сцен… Всего несколько сцен… с тобой!

Он. Каких сцен! Каких сцен!

Она. Ну, боже мой, из твоей пьесы, конечно… Из твоей пьесы про убийство…

Он. Опять! Какое убийство? Где ты нашла там убийство?

Она. Почему ты заладил по два раза все противно повторять! Ну что за манера? Короче, ты должен сыграть со мной… Это будет справедливо: ты – будешь играть себя. И я – себя…

Он молчит.

У меня запрятан в потайном местечке второй ключик от двери. Всего каких-нибудь четыре сценки – и ты его получишь. Ха-ха-ха!..

Он молчит.

Решайся! Понимаешь, я очень устала… оттого, что Мариша все время играет мужчин… У нас получается какой-то театр кабуки. Дамы играют кавалеров! А так хочется настоящего партнера… И вот наконец-то! Пришел ты – партнер, мужчина. Как я соскучилась… по истинной «Лиле». Я все-таки актриса, а не… грибник. Ха-ха-ха!.. Ну! Ну, сыграешь?

Он молчит.

Ха-ха-ха. Я поняла, на кого ты похож… нет, не на сайгака. Ты похож на Альдо Моро, которого захватили террористы! Ха-ха-ха… Я так волнуюсь играть с тобой… просто ужас… В последнее время у меня мало сценической практики…

Он. Хорошо!.. Давай осуществим эту дегенеративную затею! Которая… как…

Она. Как все мои затеи… и так далее!

Он. Хорошо! Я буду играть с тобой в третьем часу ночи.

Она (задумчиво). Мы будем играть… в ожидании Фортинбраса.

Он. Которая никогда не придет…

Она. А разве это важно? Важно ждать… Это так замечательно, когда есть кого ждать. Кстати, мы узнаем заранее о ее приходе. У нее привычка: как только она просыпается – сразу включает магнитофон. Она не может ни секунды без этих диких звуков. Ну, как я в свое время! Ха-ха-ха…

Он. Учти! Я соглашаюсь, не потому что я… я…

Она. Употреби слово «боюсь». Лучше слова все равно не найдешь…

Он (кричит). А потому что ты – истеричка! Психопатка! Если я не соглашусь, у тебя возникнет очередной сумасшедший пунктик. Как сейчас этот пунктик с грибами. (Остановился)

Она. Ты замолчал, чтобы я еще высказалась про волнующие грибки. А я молчу. Заметь, я молчу!

Он (взбешенный тем, что так просто попался). Ты – сумасшедшая, понимаешь? У тебя – неустойчивая психика!

Она (сокрушенно). Да, да… Только жаль, что ты так повторяешься. Даже страх тебя не извиняет.

Он (заводясь все больше). Тебя выгнали отовсюду! Твое имя не могут слышать! В кино! На радио! Волосы у людей встают дыбом…

Она. И на телевидении со вчерашнего дня, не забудь…

Он. Да! Да! И на телевидении! Это я рекомендовал тебя на роль.

Она. Маляра…

Он. Сколько красноречия для этого потратил… А! Но я уверен – ты нарочно туда не пошла! Нарочно! Потому что ты – садистка!

Она (нежно). Пардон, но мне как-то не приглянулось играть маляра, в то время как она будет играть – меня… Меня! Она! А я – маляра!

Он (не слыша и не слушая). Если хочешь знать… Тебя держали в театре из-за меня! Из-за меня, понятно? Я унижался! Я кланялся, и они тебя держали! Не из-за твоего великого таланта, на твой талант они плевали, поверь!

Она. Верю. Верю, что на талант они плевали. Ха-ха-ха!

Он. Но ты умудрилась упиться на гастролях и упасть на клумбу перед гостиницей. Нет, единственное, что я хочу, – это забыть тебя, понятно?

Она. Забыть – это понятно. (Усмехнувшись.) Хотя забыть – это такая роскошь…

Он. Я хочу забыть, что я имел к тебе хоть какое-то отношение. Я хочу забрать кроссовки.

Она. И тренировочные брюки.

Он. И забыть, забыть, забыть – все, как страшный сон. У меня другая жизнь, другая семья…

Она (сокрушенно). Да! Да! И не одна…

Он. И не одна. У меня семьи, жены, тещи, дети! И все просят! И всем нужно! И я снимаюсь, звучу по радио, теперь уже пишу пьесы. И все мало! И все твердят, что я жадный. А я усталый. Усталый! Вчера у меня поломалась машина… и я ловил такси на Арбатской площади… под огромным своим лицом на кинотеатре «Художественный»… Я бегал под собою потный, маленький… И думаю: какое я имею к нему отношение? У него улыбка размером с автомобиль… Зуб больше, чем весь я… И никаких проблем! А я должен бегать, догонять, добывать и, главное – вовремя за вас всех отвечать! А я устал! Я снимаю с себя ответственность, хотя бы за тебя! После всего этого жуткого представления.

Она. Давай тебя жалеть! Я всегда хорошо умела жалеть.

Он. Учти! Я возьму кроссовки… и брюки… И навсегда… Нет, это сплошная паранойя! Играть пьесу… в третьем часу ночи… Ей втемяшилось… Послушай, ты достаточно взрослая баба! Тебе уже…

Она. Пожалуйста, не говори, сколько мне лет… Пощади меня, родной…

Он. Ты сидишь в этой страшной квартире – одна… И все время что-то выдумываешь… И про грибы… какие-то… Ну хорошо, тебе втемяшилось играть! Ради бога! Играй! Всю пьесу будешь играть?

Она. Всю не успеем. Фортинбрас скоро проснется…

Он (бешено). Послушай, ты!

Она. Давай сразу к развязке – где убийство.

Он (вопит). Я в двадцатый раз повторяю: какое убийство? Где там убийство?

Она (будто не слыша). Значит, четыре последние сценки… Думаю, уложимся. Ха-ха-ха!

Он. Начинай! Начинай!

Она. Ха-ха-ха! Смешно… Так волнуюсь играть… Впрочем, это со мной всегда… Я даже в театральном всегда умирала от страха. Сижу за гримировальным столиком, накладываю от ужаса тонну грима и говорю себе в зеркало: «Нина, ну ты же красивая женщина. А красивая женщина может позволить себе все! Вперед!» И только так – шла! И играла!

Он. Начинай! Начинай!

Она. Итак, играем всего четыре последние сценки… (Ставит на стол вермут, пододвигает кресла.) Всего-то четыре сценки, про убийство, а разговоров, разговоров!

Он. Что это ты делаешь?..

Она. Выставляю на стол твой вермут… И мои грибочки… Чтобы как-то обозначить первую сценку в ресторане… Пить твой вермут не буду, не бойся, как и ты, надеюсь, не тронешь мои грибочки? Ха-ха-ха! Итак, в тот день он увидел ее в… во всеоружии ее тогдашней губительной красоты…

Он. Ты это говорила.

Она. Но как приятно повторять. Ха-ха-ха. Это была их третья встреча. Но, как и при первых двух, он сказал ей: «Идем!» И она пошла… побежала – собачка у булочной… Здесь можно для выразительности включить пленку с радостным собачьим визгом. (Изображает.) Ха-ха-ха! Короче, они пришли в ресторан. Заметь, действие идет, а мы обходимся без твоих слов. В ресторане можно обходиться совсем без слов. Потому что он болтал о чепухе, а она все ждала, когда он спросит о судьбе несостоявшегося лже-Мартиросика. Но он так и не спросил о злосчастном плоде. Ха-ха-ха! И тогда она почувствовала бешенство. Понимаешь, его беда была в том, что он видел ее всегда в любви – собачкой у булочной. Он не знал, что в детстве ее звали психованной. Потому что, когда на нее накатывало… Ха-ха-ха! И еще он не знал главного: как они рядышком – любовь и ненависть. Знаешь, совет: ты всю их болтовню в ресторане выбрось из пьесы. И вместо этого вставь то, что она думала. Точнее, вспоминала… Еще точнее – никогда не забывала… Как в десять лет она обожала девочку из своего класса. Это была раскрасавица девочка… с роскошными волосами… Как она ее любила! Но та совсем не хотела с ней дружить. А она безумно хотела и бешено ревновала ее ко всем ее подругам. И вот как-то зимой… эта девочка играла в снежки… И она подошла и включилась в игру. Она кинула в девочку снежок, та засмеялась и не ответила ей. Девочка кидала снежки в своих подруг… Она почувствовала ярость. В мгновение она превратила игру в снежки в побоище. Все разбежались – она осталась один на один с обожаемой девочкой. Она яростно кидала в нее снежки, она залепила ей снегом все лицо, а та только смеялась. Она била ее снежками в упор, а та в ответ – хохотала! Хохотала, хохотала, хохотала! И тогда она стала на колени и, зарыдав, поползла к ней по снегу… Она протягивала к ней руки, она молила: «Витя, художник, я здесь! Я Нина!» Ата смеялась, смеялась ей в лицо… И вот тогда в ресторане… Она вдруг услышала тот смех, который преследовал ее всю жизнь… (Швыряет тарелку с грибами на пол.)

Он. Ты что?!

Она. Ты просто забыл: в ресторане вот так же я уронила тарелку с едой… чтобы не надеть ее тебе на голову. А потом мы вышли, и ты ловил такси. (Выскакивает на середину комнаты.) Вот так. Смешно и отчаянно ловил… такси посреди мостовой! И очередной шофер, который ехал в парк и которому ты загородил дорогу, высунулся из окна и плюнул тебе в лицо.

Он судорожно закрывает лицо.

Ты что?! Я все могу… но плюнуть в лицо человеку!!! И ты стоял посреди мостовой с оплеванным лицом и вдруг сказал добро-добро: «Устал, парнишка?» И когда я увидела этот оплеванный гуманизм… Боже мой, вся моя прежняя нежность… вернулась… и кости посыпались на мостовую.

Так он смог увезти ее. И возобновились их вечные отношения: хозяин и собачка у булочной! И он приходил к ней после очередного загула… и после ссоры с женой. Короче, приходил, когда хотел.

Он. Спасибо, что ты все-таки вспомнила: он был женат на другой.

Она. Он всегда был женат на другой. Сначала он был женат на той и жаловался этой… Потом… Он был женат на этой и жаловался… Жены были его право – постоянно бежать. Кролик, беги! Ха-ха-ха! А она – вечное дополнение к его бракам. Боже, как все у них тогда было легко и весело… Только жаль, что у нее в это время «проклюнулся возраст». Это предательское ощущение, когда уже не можешь легко и весело шастать по случайным квартирам и ночевать в каютах и на прогулочных пароходах. Это когда уже не веселит безбытность… и появляется… банальная жажда своего дома… то есть семьи и детей. Но… ему ничего этого не было с ней нужно. Вот отчего он очень обрадовался, когда узнал, что после… после убиения в ее чреве лже-Мартиросика – никогда не начнется в ней другая жизнь. И она не простила ему этой его радости. Вот здесь опять нужно включить пленку с тем смехом девочки… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Она опять познала бешенство… И начались ее ссоры с ним по пустякам… Страшные ссоры… В тот день… Она с ним опять поссорилась – и он, счастливый своим правом от нее убежать, умчался куда-то. Она безумно ждала его звонка – но он позвонил ей только через два дня. Как она умирала эти два дня… Он сказал по телефону, что ему нужно приехать, забрать очередные кроссовки. Она ответила: «Не приезжай, я сама их тебе привезу». Так надо было ответить, чтобы показать, что она сердится. По правилам их ссор – он должен был все равно настаивать и приехать… Но он… охотно согласился встретиться на улице. И самое страшное – она почувствовала почти облегчение в его голосе: «Талак… талак… талак!»

Он (показывает всем своим видом, что не слушает). Все?..

Она. Да, мы подошли наконец к твоим словам… (Читает ремарку его пьесы) «Они встретились в полдень». (Читает текст пьесы) «Привет… Ха-ха-ха»…

Он (читает). «Послушай, ты пьяная»…

Она. Не халтурь. Он сказал не безразлично, а нарочито брезгливо… чтобы она сразу поняла, что больше всего он боится сейчас ее нежности… ее вечно несытой нежности. (Читает текст) «Ничего, я пьяная, но все равно все видят, что я порядочная. Хочешь, мы спросим вон у того толстячка? (Кричит) Товарищ толстячок, я порядочная или… (Кричит) Художник! Витя! Я порядочная, или я…» Пардон, это я от себя.

Он (читает). «Послушай, не надо…»

Она (читает). «А ты испугался? И тебе не надоело все время бояться меня, себя, толстячка, жену?»

Он. «Тебе очень хочется меня оскорблять?»

Она. «Невероятно! Я только слов не могу найти! Понимаешь, мне что обидно – я все время хотела тебя бросить… Но не решалась… И вот пока не решалась я…»

Он (читает). «Перестань».

Она. «Перестань» – я буду говорить своей собачке, песику, которого я заведу вместо тебя… Своей невинной трезвой собачонке, которая еще не шастала по постелям легко и весело…»

Он (читает нарочито безразлично). «Что с тобой происходит?»

Она. «А вот этого ты не поймешь!»

Он (вдруг заводясь). «Куда уж мне! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то, невероятно тонкого, таинственно женского. Я слышу это от всех, начиная с жены…»

Она. «Кончая женой. В нашей ситуации так звучит лучше. Как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну, скажи, ну хоть один раз в жизни не бойся. Ты ведь расставаться со мной пришел?!» (Остановилась.) Неужели все это говорила я? Ха-ха-ха! Да, это говорила я. Какая чушь! Мне сейчас кажется, что я все время спала – и ночью и днем – с открытыми глазами… Ха-ха-ха!

Он. Ты будешь читать свой текст?

Она. Зачем? Я тебе посоветую вместо всего этого глупого потока ненужных слов – оставь всего одну фразу, кажется, из Бернарда Шоу: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше, чем в тридцати словах». Ха-ха-ха… Это я в одной пьесе говорила. Я любила эту фразу. И еще совет: всю сцену замени пластическим этюдом: она идет от него, но все ее бедное тело как бы просит, умоляет: «Остановите меня, остановите меня!» Она идет от него мучительно долго, тысячу лет!

Он. Интересно… И как он должен ее остановить?

Она. Бедный! Забыл? Примечание: «Как ему нужно было остановить ее». В ее ухе… в ее ничем не примечательном, обычном ухе таился предательский кусочек кожи… Когда он дотрагивался до него губами – земля мчалась прочь из-под ее ног. А если он клал ей руку на позвоночник – она тотчас теряла все свои кости. Они становились такие мягкие… и выпадали из ее тела. Кость за костью… Падали, мерзавцы, на пол, и все тут. Поэтому… когда поняла, что он так и не остановит ее – шла по переходу… и шептала одну фразу. Это тоже из какой-то пьесы: «Остановите Землю, я хочу слезть!» Ха-ха-ха!

Он. Так она его любила…

Она. Так она его тогда любила.

Он. Он об этом подумал… когда она валялась на клумбе… после того, как…

Она. После чего она валялась, мы еще выясним! Но учти: она не валялась. Она возлежала на клумбе среди цветов, как Офелия на дне пруда! К сожалению, пришел растреклятый директор вашего тысячеклятого театра – и все опошлил!

Он. А я уверен: ты не была тогда пьяной… как не была пьяной, когда пришла тогда объясняться… Ты играла в это, чтобы меня мучить! Чтобы мне было больно!

Она. Все для него! Так она его тогда безумно любила!

Он. Он подумал об этом вчера, когда она пустилась в пляс в ресторане с первым встречным грузином.

Она. А она тоже только об этом и думала, когда танцевала с грузином. Понимаешь, она все ждала, что грузин положит ей также руку на позвоночник – и она останется без костей. Но у него не вышло. У них, у всех мерзавцев, всегда оказывались не те руки… Даже когда она помогала себе китайским вином… Боже, как она была вчера несчастна… впрочем, как всегда… когда она пыталась… заменить его… Она даже забыла, что она феминистка. Как положено просто несчастной бабе, она спустилась в туалет и уставилась на себя в зеркало. Знаешь, первый признак, когда я несчастна – у меня лицо становится бесформенным… просто не лицо, а детская задница! Она поняла… что ей уже не стянуть этот зад со своей физиономии, пока… (Остановилась.)

Он. Пока что?

Она (не отвечая). Поэтому она вынула из сумки остатки «цвета лица» и спустила их в унитаз… в связи с их полной бесполезностью… Жаль! Была такая замечательная французская тушь! (Вдруг) Пока я не освобожусь… от тебя! Мне иначе нельзя начать нормально жить. Ты умный, ты все знаешь. Что мне нужно, чтобы освободиться от тебя?

Он (открыто издеваясь). А ты попробуй трусцу.

Она. Молодец! Я знала, что ты так ответишь. Трусцу мне нельзя! Я могу бегать только за деньги! Ха-ха-ха.

Могу бежать, например, на радио… на телевидение… И вообще я (шепотом) боюсь вас, бегуны трусцой. Однажды… под утро… мы еще вернемся с тобой к этому утру… Это был рассветный зимний час, я плелась домой… с очередным детским задом на физиономии. Я брела в этой мгле… и вдруг из сумрака, прямо на меня понеслась красная фигура. Представляешь: пустота, снег, фонари – и на тебя несется кровавый человек! Боже, как я закричала! И он в ужасе заорал тоже! Ха-ха-ха! Ну, конечно, это оказался он, бегун трусцой в красном тренировочном костюме! Ха-ха-ха! С тех пор я боюсь вас, бегуны-спортсменщики!

Он. Скажи, это все – до бесконечности?

Она. Прав! Уже нужно торопиться. Итак! (Читает) «Ресторан, где они случайно встретились – после того как он ее бросил». Вранье! Это не была случайная встреча. Она ходила, ходила, ходила… в этот чертов ресторан, потому что знала: туда любил ходить он. И он это знал. И всякий раз, когда замечал ее… трусливо уходил, делая вид, что не заметил. Ха-ха-ха. А она все ходила, умирая от любви… и уже от ненависти! В тот день ей вдруг повезло, он пришел в ресторан не один. Он привел с собой обедать известного кинорежиссера… и бабника. Впрочем, можно сказать наоборот – известного бабника и кинорежиссера! Кинорежиссер был урод… и через несчастных баб самоутверждался в этой жизни! Ну, а дальше все играем, как у тебя в пьесе. Кинорежиссер действительно сразу «положил на нее глаз», потом кинорежиссер подошел к ней и пригласил ее танцевать. (Все это смешно изображает.) Знаешь, я страшно реагирую на уродов. Однажды я разговаривала с одним уродом – и упала в обморок… Причем человек может быть абсолютно нормальный, но мне он кажется – уродом. Это у меня просыпается «третий глаз». Такой чертов глаз. Например, человек очень серьезный, а я вдруг вижу его, как в «комнате смеха». Рот до ушей, щеки висят, как галифе! И начинаю хохотать. Ха-ха-ха! Никто никогда не понимает, только моя подруга Мариша всегда спрашивает: «Он проснулся?» Ха-ха-ха! С тех пор как я стала феминисткой – «он» часто просыпается. Особенно под утро… Когда я вижу вдруг «третьим глазом»… того, кто рядом.

Он. Я просто в восторге от всей этой информации. Я торчу здесь ночью, чтобы все это выслушивать?

Она. Нет-нет, я знаю, ты пришел за кроссовками… и тренировочными брюками. Просто тебе пришлось вступить в мою «Лилу». Ха-ха-ха… Но я хочу, чтобы в этой игре была полная ясность. Потому что это – божественная игра. Так что знай: когда твой друг режиссер, победно подпрыгивая по привычке всех маленьких мужчин, подошел к ее столику… ее «третий глаз» тотчас пошалил. И она вдруг увидела его космическим уродом: чувственные губы… раздуты, каку покойника, зубы вперед «фэ-фэ-фэ», а на его лысом черепе торчит какая-то мерзкая кепочка. И ей даже показалось, что он стаскивает перед ней эту кепочку, слюнявит палец своими страшными плотоядными губами и, прикладывая к своей лысине, говорит: «Гаже вы что-нибудь видели?» Ха-ха-ха! Теперь ты представляешь, сколько сил ей стоило пойти с ним танцевать? Но я пошла! Вот так, Саша…

Он. И это тоже ради меня?

Она. Мы же договорились – все ради тебя! Ха-ха-ха! (Танцует одна.) А ты в это время… как написано в твоей пьесе – ты сидишь за своим столиком. И бешено ее ревнуешь! Мы поверим в это? Ты плохо слушаешь?

Он. Знаешь, мне кажется…

Она (почти испуганно). Болит? (Страшно торопливо.) Не может быть! Не может! Слышишь? (Продолжает танцевать) Она танцевала… подставив свой вечно жаждущий позвоночник. И кинорежиссер возложил на него свою мертвую руку! И вот тогда, танцуя, кинорежиссер обнажил свои чудовищные зубы: «фэ-фэ-фэ» и предложил ей с ним уехать. Она погибала от его уродства. И «третий глаз» вовсю рисовал «каприччос»! «Мне бежать за такси?» – шептал кинорежиссер. Она поняла: свершается, свершается! То, о чем она столько раз мечтала! И она согласилась, и кинорежиссер убежал… А она все смотрела на столик – где сидел он один… И умирала от любви!

Он. Мне по правде… больно!

Она (выкрикнув). Мнительный! Как все мужчины. Ты просто мнительный, понял? Что у нас дальше? И ты вдруг встал и подошел ко мне… Свершилось! Боже! Она замерла, предчувствуя боль объяснения, счастье примирения… И нежный собачий визг уже стоял в груди. Ха-ха-ха! Ну что же ты сидишь? Мы же играем! «Лила»! Торопись!

Он (с трудом поднимается). Я не понимаю… Почему больно?

Она (визжит). Мнительный, мнительный! Ну, иди, иди… Подойди ко мне, как тогда. Близко-близко, чтобы я увидела… то – в глазах. А дальше… мы заговорили… В общем, ты точно записал наш разговор, все точно. Читай! Читай! Ну! Ну!

Он (читает). «Послушай, ты сошла с ума?»

Она. Ты забыл схватить меня за руку.

Он послушно хватает.

«Не надо хватать за руку… синяки остаются… у меня кожа ненормальная»…

Он (читает). «Послушай, ты видишь его в первый раз».

Она. «Когда тебе кто-то нравился в первый раз, ты с ней уходил? Почему я не могу? Мы работаем на равных. Давай уже все на равных»… Ха-ха-ха.

Он. «Ты с ним не пойдешь…»

Она. «Мне опять больно».

Он. «Он – мой друг».

Она. «Не надо иметь таких друзей».

Он. «Он – мразь, урод»…

Она. «Ну зачем же так о друге?»

Он. «Ну давай поговорим. Ну в последний раз…»

Она. «Ага… Пусть у нас будет вечер расставанья… Потом ночь расставанья… А потом весь этот ад потянется сначала?» Ха-ха-ха… Ты правильно все записал в своей пьесе. Точнее – правильно записал слова. Только укажи, пожалуйста, в примечании, что эти слова, как и все другие слова в твоей пьесе, не имеют никакого значения! Потому что все свои «ужасные» слова она произносила совсем счастливым голосом: она торопила счастье примирения… И ему достаточно было… как всегда, дотронуться губами до ее сумасшедшего уха… или возложить персты на ее сентиментальный позвоночник… Но он… Он спрятал свои лгущие глаза. Он показал, будто верит ее «ужасным словам». И вот тогда он сделал единственное, чего нельзя было делать, – он ударил ее! Точнее, он сделал единственное, что нужно было сделать, чтобы она ушла с тем, с другим. Почему же он… который знал все о ней… (Шепчет.) Он хотел, чтобы она ушла с другим? Тсс… Но что же ты сидишь? Что там у тебя по тексту… «Он бьет ее». Ну бей! Бей! Бей, скотина! Корзинка для мухоморов! (Вопит?) Ну? Ну? Что же ты?

Он вдруг бьет ее.

Не так! Бей, как тогда!

Он. Мне… плохо…

Она (азартно). По вопящему рту! Ну! Ну! Ну!

Он неожиданно бьет ее.

Молодец… Теперь я могу прочесть ремарку: «Она убегает». (Бежит по комнате и застывает?) Заметил? Я остановилась в дверях! Как вкопанная! Потому что вдогонку… как выстрел! В спину! Ты ударил последней фразой! Ну! Давай ее! Ведь ради нее все было! Что же ты?! Ведь вся сцена была, чтобы ты имел право прокричать вслед эту фразу! Ну! Ну! Кричи!

Он. «Ну что ж, теперь действительно все!..»

Она (аплодирует). Ах, какая фраза! Знаешь, я ее часто вспоминала… потом… Но до конца поняла ее однажды зимой, когда «третий глаз» пошалил! Ха-ха-ха! Дело происходило в парке «Сокольники». Стояли сосны в снегу. И там, среди сосен, я часто встречала милого старичка пенсионера. Он носил еду белкам. А зима была холо-о-одная. И белки ради еды стали совсем ручные. Они его узнавали и поедали орешки прямо из его рук. А потом однажды я увидела, как били моего милого старичка. И лицо у него было какое-то покорное, равнодушно-спокойное. Оказалось, он этих белочек… как бы это сказать… едой завлекал… приручал. А потом… когда они становились совсем ручные – он бац их – в мешок! И на шапку! Ха-ха-ха! Он был – беличий соблазнитель. И тогда я подумала: когда он их в мешок швырял – он наверняка приговаривал: «Вот теперь действительно все!» Ты не слушаешь?

Он. Меня… мутит.

Она. Знаешь, я подумала… если эти грибы действительно… Жаль, что я их тоже не съела. В конце концов, может быть, смерть – самое интересное в жизни…

Он. Послушай!

Она. Ха-ха-ха… Шучу, шучу, не бойся. Просто мне один тип, у которого была клиническая смерть, рассказывал, что все это было так весело. Он вдруг увидел в ярком-ярком свете, как на помосте танцевали развеселые люди. А перед этим помостом стояли носилки… и на носилках лежал он сам… Ха-ха-ха!

Он (вдруг бросился к дверям, бьется в дверь) – Ключ! Дай ключ сейчас же! (Бросается к ней, хватает за руку) Ключ! (Орет) Ключ!

Она (шепотом). Он – там… (Указывает на окно) Только сумей прокричать в темноту: «Витя! Художник!» Ха-ха-ха! Или, может, ты хочешь меня еще разок ударить?

Он (вдруг засмеялся). Ха-ха-ха…

Она. Ха-ха-ха! Ну вот! Молодец! Ты вспомнил про чувство юмора! (Шепчет) Совсем немного осталось – и получишь ключик! Какие-то две сценки! Делов-то! (Читает) «Она и кинорежиссер пришли в квартиру кинорежиссера». Ха-ха-ха! Я так смеялась, когда это читала. Какую приличную сценку ты здесь написал. Но она больше относится к области научной фантастики. Ха-ха-ха. (Читает текст, почти открыто издеваясь) «Как у вас славно… Телефон у вас есть?» (Ему) Ну что ж ты? Читай за него. Работай!

Он (читает). «Да, конечно… Может, вы плащ хотя бы снимете?»

Она (читает:). «Вызовите мне такси по телефону?»

Он. «Ну почему?» (Читает почти без выражения, все время ожидая и боясь, что повторится боль)

Она. Я думаю, здесь публика будет очень добро смеяться. Публика любит, когда отлегло от сердца. (Читает, все издеваясь над текстом) «Ах, с какой собачьей преданностью вы сейчас на меня смотрите! Я хочу, чтобы вы сохранили этот взгляд до конца. Представляете, до какой беды надо довести женщину, чтобы она сама полезла в постель к первому встречному? Кстати, у вас есть жена? Она – красивая? Вы ее любили? Впрочем, это все пошлые вопросы… и мои и ваши… Иностранцу в чужой стране дают переводчика… Мы с вами мужчина и женщина. Нам переводчик нужен поболее, чем иностранцу…»

Он. «Я и сейчас ее люблю. Но она вдруг так стала похожа на свою мать. Она была совсем другая. И уж точно не была сварливая. И у нее был юмор…»

Она. «Вы хотите сказать, что вы со мною из-за отсутствия у нее чувства юмора?»

Он. «А если я вас не выпущу?»

Она. «Для этого вы слишком…»

Он. «Да, я вас выпущу».

Она. Ха-ха-ха! Здорово! Здорово выкрутился! Главное, ты написал моральную сцену… Почему-то считается моральным – писать морально об аморальном! И наоборот! Ха-ха-ха!

Он. Но ведь ничего не было. Ты сама сказала… потом!

Она. Ха-ха-ха! Знаешь, потом… когда под утро я возвращалась от него… Ну, я тебе уже рассказывала про этот грязный рассвет, когда выбежал на меня кровавый бегун… Вот тогда… после ужаса бегуна – я зашла в парадное. И вдруг увидела кошку. Это была ночная ободранная кошка, уставшая от мартовских гуляний. Я потом часто встречала ее в парадном. Я даже постепенно начала с ней разговаривать. Это было большое достижение, поверь… потому что после разговоров с кошкой я уже смогла говорить вслух сама с собой. Хожу по комнате и болтаю… «Лила»! Игра… Вот этой кошке как-то под утро я сказала… по-моему, замечательную фразу: «Когда женщина возвращается рано утром от мужчины, у нее всегда есть сознание легкого поражения». Ха-ха-ха!

Он (беспомощно). Послушай, но ничего не было, ты ведь сама сказала.

Она. Кстати, у тебя в пьесе эта фраза звучит интереснее… Мы уже дошли до нее. Итак, я сделала три шага вверх по лестнице мимо кошки, которой предстояло стать моей верной собеседницей, – и увидела тебя… Читай!

Он (читает). «Ты не была там?» (Почти кричит.) Но я в это верил!

Она. Ха-ха-ха… Ты в это верил?! Ха-ха-ха. Я тогда смотрела на тебя, в твои испуганные глаза. Как же я их любила… Я еще тогда не знала – у кого бывают такие глаза… Я ведь еще не встретила ловца белок в Сокольниках! Ну, читай!

Он. «Ты не была там?»

Она. Ты повторял это! Повторял!

Он. «Ты не была там?!» Я верил в это! Я верил!!!

Она. Я много думала потом об этой странной вере. Когда он вскоре взял тебя сниматься, ты в это все еще верил? Ты, который знал, что он – фашист. Который видел, как на съемках ему надо было растоптать, уничтожить, чтобы начать снимать! Потому что только ценой чужих унижений, чужой боли в нем загоралось вдохновение! Ха-ха-ха! Говорят, ты называл его Достоевским. Его – Беса из романа Достоевского! Слушай, когда ты называл его Достоевским, ты хоть вспоминал: «Ты не была там?» Ха-ха-ха! А я вспоминала. И когда валялась на клумбе, лицом в землю… мне вдруг показалось… что я опять в его комнате. И меня опять заплаканным лицом – в подушку! И я ползу… и меня догоняют, догоняют… и волочат… всюду, всюду! И я хриплю сквозь ладонь! И я лежала на клумбе и кричала: «Остановите Землю, я хочу слезть». Ха-ха-ха… (Вопит) «Остановите Землю, я хочу слезть!» И поверишь: вдруг головки цветов превратились в кисти… И я поняла, что это – Художник! И я крикнула: «Витя! Художник!» Но, к сожалению, это был тысячеклятый директор театра! Ха-ха-ха!

Он (хрипло). Больно!..

Она. Нет, там другая реплика… Читай ее… И терпи. (Шепчет) Уже… уже совсем скоро. Скоро-скоро!

Он (читает). «Ты не была там!»…

Она. «Она молчит»… Заметь, она молчит.

Он. «Я жду тебя полночи… Боже, мы дрались… В этом было что-то нечеловеческое».

Она. Как нежно он это произнес. И она поняла: это – сигнал к примирению… (Читает) «Куда ты меня тащишь?» Ха-ха-ха. Я представляю, как они будут играть все это в театре! Как какой-нибудь проходимец будет тащить упирающуюся юную сучку в блудливых лисах. Но мы-то с тобою знаем – тащить ее было не нужно. Ты просто возложил руку на ее лопатку… И она тотчас вознеслась в квартиру, тупо повторяя: «Куда ты меня тащишь?» Ха-ха-ха… (Орет) Остановите Землю, я хочу слезть! Ха-ха-ха… Ну вот – и последняя сцена. Добрались! Сейчас освободишься… Как у тебя красиво написано: «Комната, где они встретились». Вместо того чтобы написать: «Постель, где она валяется, как… как…» Ха-ха-ха! Ну ладно. Играем твой финал! Читаю ее текст… который ты ей придумал. (Читает) «Хочешь, скажу, о чем ты думаешь. Ты думаешь о том, как все опять осложнилось. Молчи… Сейчас слова значат… Люди женятся, спят, рожают детей – лишь бы иметь все это… Моя беда в том, что я не могу, как все… я не могу смириться… Ты помнишь улыбку Мадонны… Это удивительная улыбка покоя и воли… Ее называют улыбкой материнства. Но не оттого только, что материнство у нее – это свет в улыбке. Но потому свет, что ее материнство от того, кому она поклонялась и кто поклонился ей. В этом – символ и гармония… А все другое – грех и против природы. И поэтому не надо тебе уходить от меня… И поэтому я ухожу от тебя…» (Аплодирует) Роскошный монолог! Прости, что по правде я не сумела сказать тебе такое! Я вообще мало разговаривала с тобою в постели. В постели с тобой я умирала… И еще прости… что я никогда не говорила с тобою и про Мадонну и про материнство… Потому что материнство мне давно вырезали к тому времени по твоей милости! Ха-ха-ха! На самом деле. Ха-ха-ха… На самом деле она молча прижималась к нему… как к избавлению… Она целовала его… молча… будто вопила… Мы запомнили: здесь главное – молчание… Молчание!

Он (тихо). Боже мой… ты действительно… сумасшедшая…

Она. И в этом молчании… в этой темноте… Он вдруг сказал: «А теперь – правду… правду! Ты была там!» Ха-ха-ха! Вот когда наша белочка побежала по кругу. Ах, как припустилась, родненькая! И они навсегда разделились: он был теперь – обманутый хозяин, а она – обманувшая его собака. Тварь! Так он поймал ее во грехе… чтобы изгнать из своего рая! Ха-ха-ха! Но самое удивительное… Она при этом ничего не испытывала. Ты ловко распял ее на этой постели… а ей было все равно. Понимаешь, мне было все равно! Я так устала… от этой великой любви… от этой великой тщеты. Борьба за роскошь женщины XX века. (Орет) За право просыпаться в одной и той же постели. И чтобы кто-то нес твой чемодан, когда ты уезжаешь! Ха-ха-ха! И ты смог без всяких женских воплей… в тишине – преспокойно отправить меня на шапку, проклятый ловец белок!

Раздается странный тонкий звук. И следом будто обрушивается вопль – вопль магнитофона.

Слышишь? Он – проснулся!

Он (бессильно). Больно… Я не могу дышать… А! А!

Она (обнимая его). Жаль… А я хотела сыграть про сумасшедший дом… куда она попала сразу после твоей постели. Знаешь, милый, там было такое окно… Она туда орала по ночам художнику… Ха-ха-ха… А потом они его забили.

Он хрипит.

Больно, родненький? (Ласкает его) Ничего, только ты не бойся… (Покрывая его поцелуями) Какая трудная жизнь! (Плачет и гладит его по волосам) А грибочки – это игра. «Лила»… Как же ты мог подумать… что я сумею мстить?! Мстить может женщина. А я уже давно не живу, как женщина! Я живу, как свидетель. Ха-ха-ха… Тсс! (Умолкая, прислушивается) Слышишь, слышишь! (В испуге) Скрипнула дверь… Это он! Фортинбрас! Он к нам идет! (Кричит) Я боюсь! (Бросается к окну, разбивает его и орет, размахивая кровавыми руками) Витя! Художник! Я здесь! Я – Нина!

Занавес.

Оглавление

Чуть-чуть о женщине

  Часть первая

  Часть вторая

Она в отсутствии любви и смерти

  Часть первая

  Часть вторая

Я стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано

  Монолог женщины Третья пьеса для актерского бенефиса Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg