«Квадратура круга»

Квадратура круга (fb2) - Квадратура круга [Параллельный перевод] (пер. Нина Леонидовна Дарузес) (Генри, О. Сборники: Голос большого города - 7) 28K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - О. Генри SQUARING THE CIRCLE By O'Henry From THE VOICE OF THE CITY КВАДРАТУРА КРУГА Перевод Н. Дарузес Из сборника Голос большого города At the hazard of wearying you this tale of vehement emotions must be prefaced by a discourse on geometry. Рискуя надоесть вам, автор считает своим долгом предпослать этому рассказу о сильных страстях вступление геометрического характера. Nature moves in circles; Art in straight lines. The natural is rounded; the artificial is made up of angles. A man lost in the snow wanders, in spite of himself, in perfect circles; the city man's feet, denaturalized by rectangular streets and floors, carry him ever away from himself. Природа движется по кругу. Искусство -по прямой линии. Все натуральное округлено, все искусственное угловато. Человек, заблудившийся в метель, сам того не сознавая, описывает круги; ноги горожанина, приученные к прямоугольным комнатам и площадям, уводят его по прямой линии прочь от него самого. Круглые глаза ребенка служат типичным примером невинности; прищуренные, суженные до прямой линии глаза кокетки свидетельствуют о вторжении Искусства. Прямая линия рта говорит о хитрости и лукавстве; и кто же не читал самых вдохновенных лирических излияний Природы на губах, округлившихся для невинного поцелуя? Beauty is Nature in perfection; circularity is its chief attribute. Behold the full moon, the enchanting golf ball, the domes of splendid temples, the huckleberry pie, the wedding ring, the circus ring, the ring for the waiter, and the "round" of drinks. Красота-это Природа, достигшаясовершенства, округленность - это ее главный атрибут. Возьмите, например, полную луну, золотой шар над входом в ссудную кассу, купола храмов, круглый пирог с черникой, обручальное кольцо, арену цирка, круговую чашу, монету, которую вы даете на чай официанту. On the other hand, straight lines show that Nature has been deflected.Imagine Venus's girdle transformed into a "straight front"! С другой стороны, прямая линиясвидетельствует об отклонении от Природы. Сравните только пояс Венеры с прямыми складочками английской блузки. When we begin to move in straight lines and turn sharp corners our natures begin to change. The consequence is that Nature, being more adaptive than Art, tries to conform to its sterner Когда мы начинаем двигаться по прямой линии и огибать острые углы, наша натура терпит изменения. Таким образом, Природа, более гибкая, чем Искусство, приспособляется к его regulations. The result is often a rather curious product -- for in- stance: A prize chrysanthemum, wood alcohol whiskey, a Republican Missouri, cauliflower au gratin, and a New Yorker, более жестким канонам. В результате нередко получается весьма курьезное явление, например: голубая роза, древесный спирт, штат Миссури, голосующий за республиканцев, цветная капуста в сухарях и житель Нью-Йорка. Nature is lost quickest in a big city. The cause is geometrical, not moral. The straight lines of its streets and architecture, the rectangularity of its laws and social customs, the undeviating pavements, the hard, severe, depressing, uncompromising rules of all its ways -even of its recreation and sports -coldly exhibit a sneering defiance of the curved line of Nature. Природные свойства быстрее всего утрачиваются в большом городе. Причину этого надо искать не в этике, а в геометрии. Прямые линии улиц и зданий, прямолинейность законов и обычаев, тротуары, никогда не отклоняющиеся от прямой линии, строгие, жесткие правила, не допускающие компромисса ни в чем, даже в отдыхе и развлечениях, - все это бросает холодный вызов кривой линии Природы. Wherefore, it may be said that the big city has demonstrated the problem of squaring the circle. And it may be added that this mathematical introduction precedes an account of the fate of a Kentucky feud that was imported to the city that has a habit of making its importations conform to its angles. Поэтому можно сказать, что большой город разрешил задачу о квадратуре круга. И можно прибавить, что это математическое введение предшествует рассказу об одной кентуккийской вендетте, которую судьба привела в город, имеющий обыкновение обламывать и обминать все, что в него входит, и придавать ему форму своих углов. The feud began in the Cumberland Mountains between the Folwell and the Harkness families. The first victim of the homespun vendetta was a ' possum dog belonging to Bill Harkness. The Harkness family evened up this dire loss by laying out the chief of the Folwell clan. The Folwells were prompt at repartee. They oiled up their squirrel rifles and made it feasible for Bill Harkness to follow his dog to a land where the 'possums come down when treed without the stroke of an ax. Эта вендетта началась в Кэмберлендских горах между семействами Фолуэл и Г аркнесс. Первой жертвой кровной вражды пала охотничья собака Билла Гаркнесса, тренированная на опоссума. Гаркнессы возместили эту тяжелую утрату, укокошив главу рода Фолуэлов. Фолуэлы не задержались с ответом. Они смазали дробовики и отправили Билла Гаркнесса вслед за его собакой в ту страну, где опоссум сам слезает к охотнику с дерева, не дожидаясь, чтобы дерево срубили. The feud flourished for forty years. Harknesses were shot at the plough, through their lamp-lit cabin windows, coming from camp-meeting, asleep, in duello, sober and otherwise, singly and in Вендетта процветала в течение сорока лет. Гаркнессов пристреливали через освещенные окна их домов, за плугом, во сне, по дороге с молитвенных собраний, на дуэли, в трезвом виде и family groups, prepared and unprepared. Folwells had the branches of their family tree lopped off in similar ways, as the traditions of their country prescribed and authorized. наоборот, поодиночке и семейными группами, подготовленными к переходу в лучший мир и в нераскаянном состоянии. Ветви родословного древа Фолуэлов отсекались точно таким же образом, в полном согласии с традициями и обычаями их страны. By and by the pruning left but a single member of each family. And then Cal Harkness, probably reasoning that further pursuance of the controversy would give a too decided personal flavor to the feud, suddenly disappeared from the relieved Cumberlands, baulking the avenging hand of Sam, the ultimate opposing Folwell. В конце концов, после такой усиленной стрижки родословного дерева, в живых осталось по одному человеку с каждой стороны. И тут Кол Гаркнесс, рассудив, вероятно, что продолжение фамильной распри приняло бы уже чересчур личный характер, неожиданно скрылся из Кэмберленда, игнорируя все права Сэма, последнего мстителя из рода Фолуэлов. A year afterward Sam Folwell learned that his hereditary, unsuppressed enemy was living in New York City. Sam turned over the big iron wash-pot in the yard, scraped off some of the soot, which he mixed with lard and shined his boots with the com- pound. He put on his store clothes of butternut dyed black, a white shirt and collar, and packed a carpet-sack with Spartan lingerie. He took his squirrel rifle from its hooks, but put it back again with a sigh. However ethical and plausible the habit might be in the Cumberlands, perhaps New York would not swallow his pose of hunting squirrels among the skyscrapers along Broadway. An ancient but reliable Colt's revolver that he resurrected from a bureau drawer seemed to proclaim itself the pink of weapons for metropolitan adventure and vengeance. This and a hunting-knife in a leather sheath, Sam packed in the carpet-sack. As he started, Muleback, for the lowland railroad station the last Folwell turned in his saddle and looked grimly at the little cluster of white-pine slabs in the clump of cedars that marked the Folwell Через год после этого Сэм Фолуэл узнал, что его наследственный враг, здравый и невредимый, живет в Нью-Йорке. Сэм вышел во двор, перевернул кверху дном большой котел для стирки белья, наскреб со дна сажи, смешал ее со свиным салом и начистил этой смесью сапоги. Потом надел дешевый костюм когда-то орехового цвета, а теперь перекрашенный в черный, белую рубашку и воротничок и уложил в ковровый саквояж белье, достойное спартанца. Он снял с гвоздя дробовик, но тут же со вздохом повесил его обратно. Какой бы похвальной и высоконравственной ни считалась эта привычка в Кэмберленде, неизвестно еще, что скажут в Нью-Йорке, если он начнет охотиться на белок среди небоскребов Бродвея. Старенький, но надежный кольт, покоившийся много лет в ящике комода, показался ему самым подходящим оружием для того, чтобы перенести вендетту в столичные сферы. Этот револьвер, вместе с охотничьим ножом в кожаных ножнах, Сэм уложил в ковровый саквояж. И, проезжая верхом на муле мимо кедровой рощи к станции железной дороги, он обернулся и окинул мрачным взглядом кучку белых burying-ground. сосновых надгробий - родовое кладбище Фолуэлов. Sam Folwell arrived in New York in the night. Still moving and living in the free circles of nature, he did not perceive the formidable, pitiless, restless, fierce angles of the great city waiting in the dark to close about the rotundity of his heart and brain and mould him to the form of its millions of re-shaped victims. A cabby picked him out of the whirl, as Sam himself had often picked a nut from a bed of wind-tossed autumn leaves, and whisked him away to a hotel commensurate to his boots and carpet-sack. Сэм Фолуэл прибыл в Нью-Йорк поздно вечером. Все еще следуя свободным законам природы, движущейся по кругу, он сначала не заметил грозных, безжалостных, острых и жестких углов большого города, затаившегося во мраке и готового сомкнуться вокруг его сердца и мозга и отштамповать его наподобие остальных своих жертв. Кэбмен выхватил Сэма из гущи пассажиров, как он сам, бывало, выхватывал орех из вороха опавших листьев, и умчал в гостиницу, соответствующую его сапогам и ковровому саквояжу. On the next morning the last of the Folwells made his sortie into the city that sheltered the last Hark- ness. The Colt was thrust beneath his coat and secured by a narrow leather belt; the hunting-knife hung between his shoulder-blades, with the haft an inch below his coat collar. He knew this much -- that Cal Harkness drove an express wagon some- where in that town, and that he, Sam Folwell, had come to kill him. And as he stepped upon the sidewalk the red came into his eye and the feud-hate into his heart. На следующее утро последний изФолуэлов сделал вылазку в город, где скрывался последний из Г аркнессов. Кольт он засунул под пиджак и укрепил на узком ремешке; охотничий нож висел у него между лопаток, на полдюйма от воротника. Ему было известно одно - что Кол Гаркнесс ездит с фургоном где-то в этом городе и что он, Сэм Фолуэл, должен его убить, - и как только он ступил на тротуар, глаза его налились кровью и сердце загорелось жаждою мести. The clamor of the central avenues drew him thitherward. He had half expected to see Cal coming down the street in his shirt-sleeves, with a jug and a whip in his hand, just as he would have seen him in Frankfort or Laurel City. But an hour went by and Cal did not appear. Perhaps he was waiting in ambush, to shoot him from a door or a window. Sam kept a sharp eye on doors and windows for a while. Шум и грохот центральных авенюзавлекал его все дальше и дальше. Ему казалось, что вот-вот он встретит на улице Кола с кувшином для пива в одной руке, с хлыстом в другой и без пиджака, точь-в-точь, как где-нибудь во Франкфурте или Лорел Сити. Но прошел почти час, а Кол все еще не попадался ему навстречу. Может быть, он поджидал Сэма в засаде, готовясь застрелить его из окна или из-за двери. Некоторое время Сэм зорко следил за всеми дверьми и окнами. About noon the city tired of playing with its mouse and suddenly squeezed him with its straight lines. К полудню городу надоело играть с ним, как кошка с мышью, и он вдруг прижал Сэма своими прямыми линиями. Sam Folwell stood where two great, rectangular arteries of the city cross. He looked four ways, and saw the world burled from its orbit and reduced by spirit level and tape to an edged and cornered plane. All life moved on tracks, in grooves, accord- ing to system, within boundaries, by rote. The root of life was the cube root; the measure of existence was square measure. People streamed by in straight rows; the horrible din and crash stupefied him. Сэм Фолуэл стоял на месте скрещения двух больших прямых артерий города. Он посмотрел на все четыре стороны и увидел нашу планету, вырванную из своей орбиты и превращенную с помощью рулетки и уровня в прямоугольную плоскость, нарезанную на участки. Все живое двигалось по дорогам, по колеям, по рельсам, уложенное в систему, введенное в границы. Корнем жизни был кубический корень, мерой жизни была квадратная мера. Люди вереницей проходили мимо, ужасный шум и грохот оглушили его. Sam leaned against the sharp corner of a stone building. Those faces passed him by thousands, and none of them were turned toward him. A sudden fool- ish fear that he had died and was a spirit, and that they could not see him, seized him. And then the city smote him with loneliness. Сэм прислонился к острому углу каменного здания. Чужие лица мелькали мимо него тысячами, и ни одно из них не обратилось к нему. Ему казалось, что он уже умер, что он призрак и его никто не видит. И город поразил его сердце тоской одиночества. A fat man dropped out of the stream and stood a few feet distant, waiting for his car. Sam crept to his side and shouted above the tumult into his ear:"The Rankinses' hogs weighed more'n ourn a whole passel, but the mast in thar neighborhood was a fine chance better than what it was down -- " Какой-то толстяк, отделившись от потока прохожих, остановился в нескольких шагах от него, дожидаясь трамвая. Сэм незаметно подобрался к нему поближе и заорал ему в ухо, стараясь перекричать уличный шум.- У Ранкинсов свиньи весили куда больше наших, да ведь в ихних местах желуди совсем другие, много лучше, чем у нас. The fat man moved away unostentatiously, and bought roasted chestnuts to cover his alarm. Толстяк отодвинулся подальше и стал покупать жареные каштаны, чтобы скрыть свой испуг. Sam felt the need of a drop of mountain dew. Across the street men passed in and out through swinging doors. Brief glimpses could be had of a glistening bar and its bedeckings. The feudist crossed and essayed to enter. Again had Art Сэм почувствовал, что необходимо выпить. На той стороне улицы мужчины входили и выходили через вращающуюся дверь. Сквозь нее мелькала блестящая стойка, уставленная бутылками. Мститель перешел дорогу и попытался войти. И здесь опять Искусство преобразило eliminated the familiar circle. Sam's hand found no door-knob - it slid, in vain, over a rectangular brass plate and polished oak with nothing even so large as a pin's head upon which his fingers might close. Abashed, reddened, heartbroken, he walked away from the bootless door and sat upon a step. A locust club tickled him in the ribs. знакомый круг представлений. Рука Сэма не находила дверной ручки - она тщетно скользила по прямоугольной дубовой панели, окованной медью, без единого выступа, хотя бы с булавочную головку величиной, за который можно было бы ухватиться. Смущенный, красный, растерянный, он отошел от бесполезной двери и сел на ступеньки. Дубинка из акации ткнула его в ребро. "Take a walk for yourself," said the policeman. You've been loafing around here long enough." - Проходи! - сказал полисмен. - Ты здесь давненько околачиваешься. At the next corner a shrill whistle sounded in Sam's ear. He wheeled around and saw a black-browed vil- lain scowling at him over peanuts heaped on a steam- ing machine. He started across the street. An immense engine, running without mules, with the voice of a bull and the smell of a smoky lamp, whizzed past, grazing his knee. A cab-driver bumped him with a hub and explained to him that kind words were in- vented to be used on other occasions. A motorman clanged his bell wildly and, for once in his life, corroborated a cab-driver. A large lady in a changeable silk waist dug an elbow into his back, and a newsy pensively pelted him with banana rinds, murmuring, "I hates to do it -- but if anybody seen me let it pass!" На следующем перекрестке резкий свисток оглушил Сэма. Он обернулся и увидел какого-то злодея, посылающего ему мрачные взгляды из-за дымящейся на жаровне горки земляных орехов. Он хотел перейти улицу. Какая-то громадная машина, без лошадей, с голосом быка и запахом коптящей лампы, промчалась мимо, ободрав ему колени. Кэб задел его ступицей, а извозчик дал ему понять, что любезности выдуманы не для таких случаев. Шофер, яростно названивая в звонок, впервые в жизни оказался солидарен с извозчиком. Крупная дама в шелковой жакетке "шанжан" толкнула его локтем в спину, а мальчишка-газетчик, не торопясь, швырял в него банановыми корками и приговаривал: "И не хочется, да нельзя упускать такой случай!" Cal Harkness, his day's work over and his express wagon stabled, turned the sharp edge of the building that, by the cheek of architects, is modelled upon a safety razor. Out of the mass of hurrying people his eye picked up, three yards away, the surviving bloody and implacable foe of his kith and kin. Кол Гаркнесс, кончив работу и поставив фургон под навес, завернул за острый угол того самого здания, которому смелый замысел архитектора придал форму безопасной бритвы (1). В толпе спешащих прохожих, всего в трех шагах впереди себя, он увидел последнего кровного врага всех своих родных и близких. He stopped short and wavered for a moment, being unarmed and sharply surprised. But the keen mountaineer's eye of Sam Folwell had picked him out. Он остановился, как вкопанный, и в первое мгновение растерялся, застигнутый врасплох без оружия. Но Сэм Фолуэл уже заметил его своими зоркими глазами горца. There was a sudden spring, a ripple in the stream of passersby and the sound of Sam's voice crying:"Howdy, Cal! I'm durned glad to see ye."And in the angles of Broadway, Fifth Avenue and Twenty-third Street the Cumberland feudists shook hands. Последовал прыжок, поток прохожих на мгновение заколебался и покрылся рябью, и голос Сэма крикнул:- Здорово, Кол! До чего же я рад тебя видеть!И на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кэмберленда пожали друг другу руки. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg