«Собрание палийских джатак»

Собрание палийских джатак (fb2) - Собрание палийских джатак 3116K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сиддхартха Гаутама

Собрание палийских джатак

* 

 *

Jātaka.

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya.

Джатаки из палийского канона впервые были переведены на русский язык в 70-х годах IX века И.П. Минаевым (1840-1890). В 1895 г. С.Ф. Ольденбург опубликовал рецензию на предпринятый тогда первый полный перевод Джатак на английский язык. В СССР первые переводы палийских джатак на русский язык выходят только в 1964 году в сборнике “Повести, сказки, притчи древней Индии”, где в переводе В.В. Ветроградовой были опубликованы двадцать джатак. В 1973 году в книге “Поэзия и проза древнего Востока” публикуются ещё десять переведённых Ветроградовой джатак. В 1979 году Б.А. Захарьин опубликовал сборник “Джатаки”, включающий переводы избранных джатак из первого раздела (Eka-Nipata). В 1989 году были изданы “Повести о мудрости истинной и мнимой”, куда вошли переводы более 50 джатак, выполненных Б.А. Захарьиным, А.В. Парибком и В.Г. Эрманом.

Джатака о перерождении Правды

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 1 Apannaka-Jataka.

Переводчик неизвестен.

Эта история о проповеди Дхармы была рассказана пробудившимся в то время, когда он остановился в большом монастыре Джета близ Саваттхи.

А рассказана эта история была 500 ученикам, добивающимся обширных знаний, последователям ложного учения, которые являлись друзьями одного домовладельца.

Однажды домовладелец Анатхапиндика вместе с 500 учениками, добивающимися обширных знаний, – последователями ложного учения, которые являлись его друзьями, отправился в монастырь Джета, захватив с собой не только гирлянды, благовония и косметические средства, но также и масло, мёд, сахар, одежду и накидки. Он почтил Пробудившегося, пожертвовал ему гирлянды и прочие вещи, передал их монахам, и занял своё место сбоку, отвергнув шесть неверных способов сидения.

Ученики, добивающиеся обширных знаний, – последователи ложного учения – также почтили пробудившегося и уселись рядом с Анатхапиндикои, увидев ясное, словно полная луна, лицо Учителя, тело Святых Небес, отмеченное яркими знаками и окружённое сиянием, и интенсивный свет пробудившегося, распространявшийся кругами. Тут пробудившейя, словно молодой лев, рычащий в долине Манисора, словно грохочущие раскаты грома, словно низводя на землю Млечный Путь, словно нанизывая цветочную гирлянду, непринуждённым и чарующим голосом Святых Небес, обретших восемь частей, произнёс речь о сладостном Законе, по-разному расцвечивая свою речь.

Они выслушали Закон, проповедуемый Учителем, уверовали чистой верой, встали, почтили Обладающего Десятью Способностями, перестали следовать ложному учению и обрели прибежище в пробудившемся. С тех пор они всегда вместе с Анатхапиндикой приходили к монастырю, приносили благовония, цветочные гирлянды и прочие вещи, слушали проповедь Закона, совершали пожертвования, соблюдали заповеди и вели практику обетов и заповедей.

Затем пробудившийся снова отправился из Саваттхи в Раджагаху.

Однако, когда пробудившийся удалился, они отказались от прибежища в пробудившемся, снова стали следовать ложному учению и вернулись в своё прежнее состояние.

Через семь или восемь месяцев пробудившийся возвратился в монастырь Джета. Поэтому Анатхапиндика снова привёл их, посетил Учителя, пожертвовал ему благовония и прочие вещи, почтил его и сел рядом. Затем он рассказал пробудившемуся о том, что когда пробудившийся в йстине отправился странствовать, они отказались от прибежища в нём и снова обрели прибежище в ложном учении, вернувшись в своё прежнее состояние.

Пробудившийся, обладающий добродетелью речи и десятью способностями, которые пребывали в нём вечно, в течение миллионов кальп, открыл уста, напоминающие красный цветок лотоса, и сладостным голосом, словно открыв драгоценную шкатулку, наполненную различными благовониями Небес, вопросил:

– Я слышал, что вы, верующие миряне, отказались от прибежища в трёх вещах и обрели прибежище в ложном учении. Это верно?

Они не могли этого скрыть и отвечали:

– Пробудившийся, это так.

Тогда Учитель сказал:

– Во всём пространстве выше Ада, в котором жизнь нескончаема, и ниже существования в высшем месте среди богов, и среди бессчисленных факторов мира, нет равного пробудившемуся к Истине, который приобрёл такую Заслугу, как заповеди. Можно ли где-нибудь найти кого-либо более высокого уровня?

И он разьяснил Заслугу Трёх Драгоценностей, которая в сутре описывается следующим образом: “Монахи, Победитель в истине провозглашается первым среди живых существ без ног, с двумя ногами и с четырьмя ногами”; “Неважно, сколько у человека денег в этом мире или в другом мире”; “Причина в том, что он является высшим существом для тех, кто обладает чистой верой”; “Мужчины и женщины, являющиеся верующими мирянами, нашедшие прибежище в Трёх Драгоценностях, что даёт лучшую Заслугу, не переродятся в Аду. Те, кто рождён, чтобы иметь непривязанность, достигнут Освобождения, переродятся на Небесах и испытают великое наслаждение. Вот почему вы ошибаетесь, когда отказываетесь от прибежища в этом и обретаете прибежище в ложном учении”.

Теперь следует процитировать следующие гатхи для разъяснения того, что тот, кто нашёл прибежище в Освобождении и более высоком существе, не переродится в состоянии страданий:

Каждый, кто нашёл прибежище в пробудившемся к истине,

Не попадёт в состояние страданий.

Он утратит человеческое тело и обретёт совершенное божественное тело.

Каждый, кто нашёл прибежище в Законе,

Не попадёт в состояние страданий.

Он утратит человеческое тело и обретёт соврешенное божественное тело.

Каждый, то нашёл прибежище в религиозной общине монахов и монахинь,

Не попадёт в состояние страданий.

Он утратит человеческое тело и обретёт совершенное божественное тело.

Гонимые страхом, люди

Находят различные прибежища:

В горах, в лесах

Или в священном дереве в саду.

Истинно, это не места для спокойного прибежища,

Это не лучшие места для прибежища;

Обретение прибежища во всём этом

Никогда не освободит человека от всех страданий.

Те, кто нашёл прибежище

В Пробудившемся к Истине,

Законе и религиозной общине монахов и монахинь,

При помощи Истинной Мудрости

Узреют Четыре Абсолютные Истины:

Страдания, возникновение страданий,

Преодоление страданий

И Восьмеричный Святой Путь,

Ведущий к преодолению страданий.

Истинно, они являются спокойным прибежищем,

Они – лучшее прибежище.

Обретение прибежища в этом

Освободит человека от всех страданий.

Учитель не только проповедовал эти разнообразные Законы, но также проповедовал Закон следующим образом: “Верующие миряне, теория накопления факторов в соответствие с памятованием о Пробудившемся к истине, теория накопления факторов в соответствие с памятованием на Законе и теория накопления факторов в соответствие с памятованием на религиозной общине монахов и монахинь прокладывают путь к Вхождению в Поток Истины и обретению Плода Вхождения в Поток Истины, прокладывают путь к достижению ступени Идущих к Однократному Возвращению и обретению Плода Идущих к Однократному Возвращению, прокладывают путь к достижению ступени Идущих к Невозвращению и обретению Плода Идущих к Невозвращению, прокладывают путь к достижению ступени Идущих к Архатам и обретению Плода Идущих к Архатам”.

Потом он сказал: “Поистине, вы поступили неправильно, отказавшись от такого прибежища”.

Затем он заговорил следующим образом, касаясь теории накопления факторов в соответствие с памятованием на Пробудившемся к истине, позволяющей проложить такие пути, как, например, путь к Вхождению в Поток истины: “Монахи, если вы будете фиксировать в пямяти один Закон и прилежно практиковать его, то это приведёт вас к совершенному отрицанию мирской жизни, отстранению от привязанности, Искоренению, Спокойствию, Осознанию, Правильному Пробуждению и Разрушению желаний. Какой же это Закон? Это памятование о пробудившемся к Истине”.

Это объясняется в процитированных выше основополагающих сутрах.

Так, различными способами проповедуя верующим мирянам, он сказал:

“Верующие миряне, в прошлой жизни некоторые попали под влияние ложного воззрения, “обретя прибежище в том, в чём не следует обретать прибежища”, и их охватило смятение, которое ведёт к великому унитожению, поскольку полубог, пожирающий людей, поедает их в пустынном месте, где появляются существа нечеловеческой природы. Но те, кто понимал Дхарму и обладал ясным пониманием и невозмутимым пониманием, могли быть в безопасности даже в этом пустынном месте”.

И он погрузился в молчание. Тогда домовладелец Анатхапиндика встал, почтил Пробудившегося, восславил его, поднял над головой сложенные ладони и произнёс: “Учитель, теперь нам понятно, что они, верующие миряне, отказались от лучшего прибежища и попали под влияние ложного воззрения.

Однако, для нас всё ещё оставался скрытым, а для тебя самого очевидным тот факт, что в прошлой жизни люди, попавшие под влияние ложного воззрения, подверглись великому уничтожению в пустынном месте, где появляются существа нечеловеческой природы, тогда как люди, обладавшие пониманием Дхармы, смогли быть в безопасности даже в этом пустынном месте. Я хотел бы просить Пробудившегося объяснить причину этого, дабы воссияла на небе полная луна”.

Тогда Пробудившийся, желая, чтобы его слова отпечатались в памяти домовладельца, произнёс: “Домовладелец, с незапамятных времён я овладел Десятью Совершенствами и в действительности обрёл доскональное знание Всемогущего, чтобы избавиться от неверия мира. Ты должен слушать так внимательно, словно ты наполняешь цилиндр львиным жиром”. И он разъяснил причину, скрытую прошлой жизнью, словно для того, чтобы стихла снежная буря и вышла полная луна.

“Давным-давно в царстве Каши, в городе Варанаси правил царь по прозванию “Наделённый Святостью”. В то время бодхисаттва, переродилась в доме погонщика караванов. Он повзрослел, занялся своим делом и с 500 повозками странствовал по окрестностям. Иногда он направлялся с востока на запад, иногда он направлялся с запада на восток. В Варанаси также жил и другой сын погонщика караванов, но он был глупым, невежественным и не владел разумными методами.

Однажды бодхисаттва, нагрузила 500 повозок первосортными товарами, изготовленными в Варанаси, и стала готовиться к их перевозке. Бодхисаттва, подумала: “Если вместе со мной отправится глупый сын погонщика караванов, то по одной дороге поедут сразу 1000 повозок, а дорога непригодна для этого. Людям будет трудно найти дрова и воду, а волам – найти траву. Будет лучше, если кто-нибудь из нас двоих отправится в путь первым”.

Он позвал глупого сына, сообщил ему об этом и спросил: “Мы не можем отправиться в путь вместе. Ты хочешь выехать первым или вторым?”

Тот стал размышлять таким образом: “Выехав первым, я извлеку немалую выгоду. Я смогу поехать по ещё не разбитой дороге, мои волы смогут наесться свежей травы, люди смогут набрать свежих листьев для супа, напиться чистой воды и продать товар по той цене, которую я назначу”, – и затем сказал: “Друг мой, я поеду первым”.

Бодхисаттва, напротив, нашёл, что он получит большую выгоду, если поедет вторым. Он размышлял так: “Те, кто едут первыми, утаптывают неровную дорогу. Я поеду по той же дороге, по которой поедет он. Волы того, кто поедет первым, съедят старую, грубую траву, и мои волы смогут поесть молодой вкусной травки. Вкусны будут и листья для супа, которые вырастут на месте старых. Мои люди выроют углубление и найут воду в месте, где воды не было. А самому назначать цену равносильно убийству людей. Я поеду вторым и продам товар по той цене, которую они сами назначат”.

Таким образом, он осознал, какую огромную выгду можно получить, и сказал: “Друг, поезжай первым”. “Я понимаю тебя, друг” – промолвил глупый сын погонщика караванов. Он приготовил повозки и отправился в путь.

Вскоре он миновал жилища людей и подъехал к пустынному месту. Есть пять типов пустынных мест: пустынные места воров, пустынные места зверей, безводные пустынные места, пустынные места существ нечеловеческой природы и пустынные места голода. Дороги, на которых хозяйничают воры, называются пустынными местами воров. Дорога, которая находится во власти зверей, например, львов, называется пустынным местом зверей. Место, где нет воды, чтобы искупаться или напиться, называется безводнным пустынным местом. Место, где властвуют существа нечеловеческой природы, называется пустынным местом существ нечеловеческой природы. Место, где нет ни корней, ни какой-либо другой твёрдой пищи, называется пустынным местом голода. Та местность, к которой он приблизился, была безводным пустынным местом и пустынным местом существ нечеловеческой природы. Поэтому сын погонщика каравана погрузил на повозку огромный сосуд, наполнил его водой и на 60 йоджан углубился в то пустынное место.

Всякий раз, когда кто-либо достигает центра пустынного места, полубог, пожирающий людей, появляется перед ним на удобной двухколёсной повозке, запряжённой ослепительно белыми молодыми волами, которых он создал при помощи своей сверхъестественной силы, и говорит: “Я вылью всю воду, лишу их сил и сожру их всех”. И он появился, окружённый 10 или 12 существами нечеловеческой природы, вооружённых луками со стрелами, щитами и другим оружием. Он был оплетён голубыми и жёлтыми цветами лотоса. Его волосы и одежда были мокрыми. Он восседал на двухколёсной повозке, словно Учитель людей. Грязные колёса его повозки приблизились к ним. У его подчинённых, которые шли впереди и позади него, также были мокрые волосы и одежда. Их также оплетали голубые и жёлтые цветы лотоса. Они держали в руках пучки красных и белых цветов лотоса, жевали побеги лотоса и двигались вперёд, и с них стекала грязь и вода.

Кстати, когда дует встречный ветер, то погонщики караванов садятся в колёсную повозку и движутся вперёд, спереди защищаемые от пыли своими подчинёнными. А когда дует попутный ветер, подчинённые таким же образом идут позади погонщика. В то время дул попутный ветер, и сын погонщика караванов находился впереди каравана.

Завидив его, полубог, пожирающий людей, остановил свою двухколёсную повозку на обочине дороги и завёл с ним дружеский разговор: “Куда ты направляешься?” Погонщик каравана также остановил свою повозку на обочине дороги, пропустил вперёд повозки и ответил полубогу, пожирающему людей: “Друг, мы пришли из Варанаси. Кстати, вы пришли, оплетённые голубыми и жёлтыми цветами лотоса, держа в руках красные и белые цветы лотоса, жуя побеги лотоса, мокрые и облепленные грязью. Разве в той местности, по которой вы шли, идёт дождь и есть пруд, заросший голубыми цветами лотоса?”

Услышав это, полубог, пожирающий людей, спросил: “Друг, почему ты так говоришь? Видишь ли ты этот голубеющий лес? От этого места вода растекается по всему лесу, не переставая идут дожди, долины затоплены водой, и в самых различных местах ты обнаружишь пруды, заросшие красными цветами лотоса”.

И он спросил погонщика, пока повозки последнего проезжали вперёд: “Куда направляются эти повозки?” “В такое-то селение”. “Какими товарами нагружена каждая из повозок?” “Такими-то и такими-то товарами”. “Повозка, следующая последней, кажется перегруженой. Какой в ней товар?” “В ней вода”. “Ты хорошо поступил, привезя с собой такое большое количество воды из другого места. Однако теперь тебе нет нужды везти с собой столько воды. На твоём пути будет достаточно воды. Разбей сосуд, вылей воду и отправляйся налегке”.

И он продолжал: “Теперь отправляйся. Мы спешим”. Полубог, пожирающий людей, отъехал немного вперёд, и, оказавшись вне пределов видимости, вернулся в свой дворец.

Будучи неразумным, глупый сын погонщика караванов поверил словам полубога, поджирающего людей, разбил кувшин, вылил всю воду, не оставив ни капли, и поехал со своими повозками дальше. У него не осталось ни глотка воды. Люди ослабели, не имея возможности напиться воды. Они ехали до заката, затем остановились, поставили повозки в круг и привязали волов к колёсам. Но у них не было ни воды для волов, ни пищи для людей. Ослабевшие люди улеглись в различных местах и заснули. А в полночь все они были уничтожены по вине этого глупого сына погонщика каравана. Земля была усеяна обглоданными костями рук, но повозки, нагруженные товаром, остались нетронутыми.

Спустя месяц после отьезда глупого сына погонщика караванов бодхисаттва, с 500 повозками выехала из города и вскоре достигла окраины пустынного места. Там он наполнил кувшин большим количеством воды, ударами барабана собрал людей в лагере и сказал: “Вы не должны выливать ни капли воды без моего ведома. В пустынном месте растёт ядовитое дерево и без моего ведома вы не должны есть ни листьев, ни цветов, не плодов, которые вы раньше никогда не ели”. После того, как он дал такого рода наставления своим людям, 500 повозок углубились в пустынное место. И как только он добрался до середины пустынного места, навстречу ему выехал, как и в предыдущий раз, полубог, пожирающий людей. Увидев его бодхисаттва всё поняла: “В этом пустынном месте нет воды. Оно называется безводным пустынным местом. Его красные глаза смотрят бесстрашо и я не вижу даже его тени. Должно быть, из-за него, глупый сын погонщика караванов, который выехал первым, вылил всю воду и лишился сил. И он, наверное, всех сожрал. Но он, по-видимому, ничего не знает о моей сообразительности и разумных методах”. И он тотчас произнёс: “Тебе следует удалиться. Мы – купцы. И до тех пор, пока мы не найдём другого источника, мы ни за что не выльем воду, которая у нас есть. Мы выльем воду только в том месте, где я обнаружу воду. Тогда наша поклажа станет легче, и мы последуем дальше”.

Полубог, пожирающий людей, проехал немного вперёд, и, оказавшись вне пределов видимости, вернулся в свой дворец. Как только полубог, пожирающий людей, скрылся из вида, люди сказали бодхисаттве: “Погонщик, они сказали: “За тем голубеющим лесом, который вы видите, постоянно идут дожди”. И когда они приблизились к нам, их оплетали голубые и жёлтые цветы лотоса, они были мокрые, держали в руках пучки красных и белых цветов лотоса, жевали молодые побеги лотоса, и их волосы и одежды были мокрыми. И они советовали: “Вылейте воду. Налегке вы поедете быстрее”.”.Услышав это бодхисаттва остановил повозки, собрала людей и спросил: “Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы говорили: “В этой пустыни есть озеро или пруд?” “Погонщик, мы никогда не слышали ничего подобного. Ведь зто так называемое безводное пустынное место”. “Кое-кто ещё утверждал: “За тем голубеющим лесом идут дожди”. Но на каком пространстве дует приносящий дожди ветер?” “Погонщик, примерно в пределах одной йоджаны”. “А кто-нибудь из вас почувтвовал дуновение приносящего дожди ветра?” “Нет, погонщик”. “На каком расстоянии виднеется край тучи?” “Примерно на расстоянии одной йоджаны, погонщик”. “А видел ли кто-нибудь из вас край тучи?” “Нет, погонщик”. “А с какого расстояния видна молния?” “Примено с расстояния 4 или 5 йоджан, погонщик”. “А видел ли кто-нибудь из вас сверкание молнии?” “Нет, погонщик”. “А с какого расстояния слышны раскаты грома?” “Примерно с расстояния 1 или 2 йоджан”. “А сышал ли кто-нибудь из вас раскаты грома?” “Нет, погонщик”. “То были существа нечеловеческой природы. Это полубоги, пожирающие людей. Должно быть, они явились сюда для того, чтобы вынудить нас вылить воду, истощить наши силы и пожрать нас. Глупый сын погонщика караванов, выехавший первым, не владел разумными методами. По-видимому, они вынудили его вылить воду, лишили его силы и сожрали его. А 500 нагруженных повозок, должо быть, остались нетронутыми. И сегодня мы найдём их. Мы не должны выливать ни капли воды. И нам следует отправиться в путь как можно скорее”. И они двинулись вперёд.

Продвигаясь вперёд, он наконец обнаружил 500 нагруженных товарами повозок и обглоданные кости людей и волов, разбросанные повсюду. Они распрягли повозки и, поставив их кругом, стали лагерем. Бодхисаттва велел людям поужинать чуть быстрее обычного и накормить волов. Потом волы заснули в центре, а он приказал другим погонщикам держать мечи наготове. И он вместе с ними простоял на страже всю ночь до рассвета.

На заре они сделали все необходимые приготовления, накормили волов, сменили разбитые повозки на крепкие, выбросили дешёвые товары и нагрузили повозки дорогими товарами. Затем бодхисаттва прибыл в то место, куда держал путь, продал товары в два-три раза дороже, собрал всех своих людей и вернулся в свой родной город.

Рассказав эту историю, Учитель произнёс: “Таким образом, о домовладелец, в прошлой жизни люди, которые попали под влияние ложного воззрения, были полностью уничтожены, а люди, которые понимали Истину, вырвались из рук существ нечеловеческой природы, благополучно достигли пункта назначения и вернулись в свой город”.

Он связал воедино две истории, правильно продемонстрировал просветление, и, желая проповедовать Дхарму, произнёс следующую гатху:

Одни излагают теорию Истины,

Другие, имеющие ложные воззрения,

Говорят о более низменных вещах.

Умные люди должны осознать это и выбрать Истину.

И так говорил Пробудившийся мирянам: “То, что ведёт к обретению трёх добродетелей на шести Небесах Мира Страстей и достижению Святых Небес, и указывает путь к тому, чтобы стать в конце концов Душой, достойной пожертвования, назывется истинным методом. Напротив, то, что ведёт к перерождению в трёх мирах страданий и грубых племенах, называется ничтожным методом”.

Учитель проповедал этот Закон Истины и разъяснил Четыре Истины на основе 16 состояний. Когда он закончил проповедь Истины, все 500 мирян обрели Плод Вхождения в Поток Истины.

После того, как Учитель проповедал и изъяснил этот Закон и связал воедино два рассказа, он показал связь между ними и изложил их в истории о перерождении.

“В то время глупым сыном погонщика караванов был Девадатта, а его людьми были люди Девадатты. Людьми умного сына погонщика караванов были люди Пробудившегося, а умным сыном погонщика караванов был я сам”. Так он окончил проповедь учения.

Джатака о пустыне

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 2 Vannupatha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: “Пустыни плоть усердно рассекая…” – Всеблагой – он жил тогда в Саваттхи – начал своё наставление в дхамме. Заговорил же он об одном непочтительном бхиккху.

Когда Татхагата жил в Саваттхи, в рощу Джетавану явился некий юноша из почтенного семейства. Внимая урокам Учителя, толковавшего дхамму, он очистился сердцем, постиг, что скверна – источник всех страстей, и стал монахом. За пять лет монашества, перед посвящением в высший сан, юноша глубоко изучил оба свода Законов и преуспел в созерцании. С помощью Учителя он вступил на избранный им самим путь сосредоточенного размышления. Отправясь в лес, юноша провёл там три месяца, время дождей, однако так и не сумел ни обрести мгновенного озарения, ни достичь необходимой силы сосредоточения. И подумал тогда он:

“Учитель говорил о четырёх разрядах людей. Я, следует полагать, отношусь к последнему, к тем, кому открыта лишь сторона внешняя. Оттого, видимо, в этом моём существовании нет мне Пути и нет Плода. Какой же толк в моём отшельничестве? Не лучше ли мне отправиться к Учителю? Будучи подле него, я смогу радовать свой взор зримой красотой тела Пробуждённого и услаждать слух его наставлениями в дхамме”. Порешив так, юноша воротился в Джетавану, и сказали ему тогда другие ученики: “О достойный! Учитель благословил тебя на путь сосредоточенного размышления, однако, повинуясь правилам скитальческой жизни, ты покинул обитель. Ныне же, воротясь, ты наслаждаешься общением с ним. Неужто же ты преуспел в своём подвиге и стал арахатом, избавившимся от перерождений?” Юноша ответил им: “О достойные! Нет мне в этом существовании ни Пути, ни Плода. Отчаявшись достигнуть вершины подвижничества, я ослабел в усердии своём и поэтому воротился к вам”. “Неподобающее ты содеял, о почтенный, – сказали ему монахи. – Выслушал поучения стойкого во всех своих помыслах и деяниях Учителя, а сам явил недостаточное усердие”. И они решили отвести его к Татхагате.

Все вместе они отправились к Учителю, который спросил их: “Чем провинился этот бхиккху, братия? Ведь вы привели его сюда против его воли”. “Почтенный, этот бхиккху принял обет монашества, следуя справедливейшему из всех учений, – ответили монахи, – но, вкусив от праведной скитальческой жизни, ослаб в усердии и воротился в обитель”. Учитель обратился к юноше: “Верно ли, что ты, бхиккху, оказался недостаточно усерден?” “Верно, почтенный”, – подтвердил монах. “Как же ты, бхиккху, – молвил тогда Учитель, – стал монахом, преданным столь замечательному учению, а сам не выказал умения довольствоваться малым, черпать удовлетворение и радость в скитальческой жизни и к тому же ещё явил недостаток усердия? А ведь прежде ты был твёрд в мыслях и деяниях своих. Не единственно ли твоими усилиями была добыта влага в пустыне и напоены скот и люди? Отчего же ты ослаб в усердии?”

От этих слов Учителя бхиккху приободрился и воспрянул духом. Все монахи принялись тогда упрашивать Достославного: “Почтенный, нам известно только, что этот бхиккху явил недостаточное усердие, но что в прежнем его существовании единственно благодаря его усилиям напоены были люди и скот в пустыне – это ведомо одному лишь тебе, о Всезнающий. Приобщи же и нас к тому, что тебе известно”. “Хорошо, братья, слушайте”, – сказал им Учитель и, поведав монахам о случившемся, открыл смысл события, происшедшего в прежней жизни и поэтому утраченного их памятью.

“Во времена былые, когда на престоле царства Каси, в его столице Бенаресе, восседал Брахмадатта, бодхисаттва родился в семье старшины торговцев. Когда он вырос, то и сам стал старшиной торгового обоза и начал ездить по стране с пятью сотнями повозок. Однажды судьба завела их обоз в пустыню протяжением в целых шестьдесят йоджан. Песок в этой пустыне был столь мелок, что его невозможно было удержать в горсти, с восходом же солнца он раскалялся и, подобно пылающим углям, обжигал ступни путников. Поэтому обозы, которые везли топливо, масло, рис и прочие припасы, обычно передвигались только по ночам. На рассвете же повозки ставили в круг, торговцы и их слуги сооружали навес и, наспех перекусив, проводили остаток дня в тени. На закате они ужинали и, дождавшись, пока земля остынет, закладывали повозки и снова выступали в путь. Передвижение их было подобно странствию по морским волнам. Среди них был человек, которого называли “кормчим пустыни”. Зная расположение планет, он выбирал путь для обоза. Таким же способом решил переправиться через пустыню и сын торгового старшины.

Когда его обоз прошёл шестьдесят без одной йоджан, сын старшины подумал, что конец пути близок, и повелел выбросить после ужина всё оставшееся топливо и вылить всю оставшуюся воду. Заложив повозки, они выступили в путь. Кормчий ехал в передней повозке, на удобном сиденье, и направлял обоз по звёздам. В конце концов его сморил сон, и он не заметил, как быки повернули вспять. Пробудился кормчий перед самым рассветом и, едва взглянув на небо, возопил:

“Поворачивайте! Поворачивайте повозки!” Тем временем взошло солнце. Люди увидели, что они вернулись на прежнюю стоянку, и принялись горестно восклицать: “У нас не осталось ни воды, ни топлива, все мы теперь погибнем”. Они поставили повозки в круг, выпрягли быков и возвели навес. Затем все залезли под повозки, где и лежали, предаваясь отчаянию. “Если и я ослабну в усердии, все погибнут”, – подумал бодхисаттва. Время было ещё раннее, стояла прохлада, и он бродил по пустыне, пока не увидел места, поросшего травой и кустарником. Решив, что там должна быть вода, он велел принести заступ и рыть землю. На глубине в шесть десятков локтей копавшие натолкнулись на камень и тотчас же прекратили работу. Бодхисаттва угадал, что под камнем должна быть вода, спустился в выкопанный колодец и приложил ухо к камню. Услышав журчание, бодхисаттва поднялся наверх и сказал самому младшему в караване: “Друг мой, если и ты не будешь твёрд в усердии, все мы погибнем. Яви же упорство, возьми это железное рубило, спустись в колодец и что есть мочи бей по камню”.

Вняв речам бодхисаттвы, юноша исполнился усердия. Все стояли с опущенными руками, лишь он один спустился в колодец и принялся долбить камень. Камень под его ударами треснул, и сквозь трещину устремилась вверх струя воды высотой с пальму. Все вдосталь напились и омыли тела свои. Затем, изрубив для костра запасные тележные оси, упряжь и всякое избыточное снаряжение, сварили рис, насытились сами и накормили быков. Когда же солнце зашло, они привязали близ колодца кусок ткани и направились в ту сторону, куда им было надобно. Там они продали свои товары, выручив вдвое и вчетверо против того, что было уплачено, и разошлись по домам. С истечением же отпущенного срока каждый из торговцев окончил свой жизненный путь и перешёл в иное рождение в соответствии с накопленными заслугами. Такова же была и судьба бодхисаттвы, который прожил жизнь, раздавая милостыню и совершая другие добрые поступки”.

Заканчивая своё наставление в дхамме, просветлённый – теперь уже он был и пробуждённым – спел такую гатху:

Пустыни плоть усердно рассекая,

Искатель в недрах влагу обретает,

– Так и святой, исполненный усердья,

Покой души пусть обретёт ко благу.

Разъясняя смысл своего рассказа, Учитель открыл слушателям Четыре Благородные Истины, которые помогли бхиккху, ослабшему в усердии, утвердиться в арахатстве.

Поведав обо всём и слив воедино стих и прозу, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения:

“Юношей, который благодаря своему усердию расколол камень и напоил народ, был этот бхиккху, выказавший ныне недостаток усердия, торговцами были ученики пробуждённого, сыном же торгового старшины – я сам”.

Джатака о высшей дхамме

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 6 Devadhamma-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Лишь мудрецы, отбросившие скверну..." – Всеблагой – он жил тогда в роще Джетаване – начал свой рассказ об одном многоимущем бхиккху.

Некий саваттхийский мирянин, овдовев, решил стать монахом. Вступая на стезю монашества, бхиккху этот велел приготовить для себя отдельную келью и ещё одну потеплее, а также кладовую, распорядился наполнить эту кладовую топлёным маслом, рисом и прочими припасами и только после этого принял монашеский сан. Но и став бхиккху, сохранил он обыкновение посылать за слугами, дабы готовили они пищу для услаждения его чрева. И всё, чего у других монахов было мало, имелось у него в изобилии: спал он в одной одежде, днём надевал другую. И хоть был он простым бхиккху, жил он в некотором отдалении от всех. Однажды он разложил в своей келье для просушки одежды, покрывала и другие вещи. И зашла вдруг к нему толпа деревенских бхиккху, странствующих от обители к обители, "Чьи это вещи?" – спросили они, увидев одежды. "Мои, почтенные", – ответил им бхиккху. "Как, почтенный, и это одеяние, и это исподнее, и покрывало – твои?" – удивились монахи. "Мои, а то чьи же?" – ответил бхиккху. "Но, почтенный, – вскричали они, – Всеблагой дозволяет иметь лишь три смены одежды. Как же ты, отринув мир ради вероучения Будды, столь скромного в своих желаниях, живёшь в таком изобилии?" И, говоря между собой: "Надо отвести его к Наделённому десятью совершенствами", – повлекли монаха к Учителю.

"Зачем, о братия, вы привели ко мне силой этого бхиккху?" – спросил Учитель. "Почтенный, этот бхиккху корыстолюбив и многоимущ", – ответили монахи. "Правда ли, что ты многоимущ?" – спросил бхиккху Учитель. "Правда, почтенный", – подтвердил монах. "Отчего же ты, бхиккху, корыстолюбив? – молвил Учитель. – Не толковал ли я всем вам о том, как светла участь праведника, скромного в желаниях, довольствующегося малым, обладающего и всеми другими добродетелями, не я ли толковал нам о том, что необходимо жить в уединении и быть стойким в усердии?" При этих словах монах, обозлясь, вскричал – "Всё стащу с себя", – сорвал верхние одежды и остался при всех в одной исподнем.

Учитель, желая ободрить его и укрепить на избранном им пути, проговорил: "Не ты ли, о бхиккху, в прежнем своём существовании жил в скромности и в страхе перед скверной? А ведь ты целых двенадцать лет был ракшасом, стерегущим воды, и даже, будучи ракшасом, оставался скромным и праведным. Так отчего же ныне, став на путь столь великого учения Будды, ты срываешь при людях одежды? Где же подобающая скромность и страх перед скверной?" Вняв словам Учителя, монах утвердился в праведности. Он снова надел верхние одежды, почтительно склонился перед Учителем и сел поодаль. Все бхиккху подступили к Учителю, прося раскрыть смысл сказанного, и Достославный разъяснил им суть случившегося и открыл смысл события, происшедшего в прежней жизни и утраченного поэтому их памятью.

"Во времена минувшие на троне царства Каси, в его столице Бенаресе, восседал Брахмадатта, бодхисаттва же явился на свет из лона старшей жены царя и в день наречения назван был Махимсасой – "Учителем мира". К тому времени, когда ребёнок мог уже гулять и бегать, у царя родился ещё один сын, которого назвали Чандой – "Месяцем". Когда же и Чанда научился ходить, мать бодхисаттвы умерла. Царь взял себе другую старшую жену, которую полюбил всем сердцем. Жили они в любви и согласии, и в скором времени у них родился сын. Ему дали имя Сурья – "Солнце". На радостях царь сказал жене: "Дорогая, скажи, чего ты хочешь, и я выполню любое твоё желание". Заручившись этим обещанием, царица решила не высказывать своего желания, пока не придёт время.

Дождавшись, когда царевич вырастет, она обратилась к царю с такими словами: "О повелитель! В день рождения сына ты обещал исполнить любое моё желание – посади же моего сына на престол". "Не могу я посадить твоего сына на престол, – ответил ей царь. – Есть у меня ещё два сына, сверкающие своими достоинствами, словно яркое пламя". Немного погодя царица повторила свою просьбу. Видя её упорство, царь стал опасаться, как бы она не замыслила дурного против его детей. Он призвал к себе сыновей и сказал им: "Дорогие мои! В день, когда родился царевич Сурья, я обещал его матери исполнить любое её желание. И вот она требует царство для своего сына. Я ей отказал, но, как известно, весь женский род исполнен зла, и она может замыслить против вас дурное. Ступайте, поживите в лесу. После моей кончины вы возвратитесь в город, искони принадлежащий нашему роду, и воссядете на царство". С горькими слезами царь облобызал сыновей, и они ушли.

Когда царевичи, простясь с отцом, покидали дворец, их увидел Сурья, игравший во дворе. Расспросив братьев, он решил пойти вместе с ними. И вот пришли они к горам Гималайским. Бодхисаттва уселся под придорожным деревом и попросил Сурью: "Дорогой, тут рядом есть озеро. Сходи искупайся, напейся и принеси нам воды в лотосовых листьях". Озеро это, по велению Вессавана, стерёг некий ракшас, которому владыка богатств приказал: "Пожирай всех, кто погрузится в озеро, за исключением людей, постигших высшую дхамму. Тех же, кто на берегу, не трогай!" С тех пор каждого, кто вступал в подвластные ему воды, ракшас спрашивал: постигли ли они высшую дхамму, и пожирал всех, кто обнаруживал своё невежество. Едва Сурья вступил в озеро, ракшас тотчас же схватил его и спросил: "Ведомо ли тебе высочайшее?" "Чанда и Сурья – Луна и Солнце – вот высочайшее", – ответил царевич. "Нет, не ведомо тебе высочайшее!" – вскричал ракшас и утащил его в своё подводное жилище.

Видя, что Сурья долго не возвращается, бодхисаттва послал на поиски Чанду. И того тоже схватил ракшас и стал спрашивать, ведомо ли ему высочайшее. "Конечно же! – ответил Чанда. – Это четыре стороны света". "Нет, не ведомо тебе высочайшее", – снова воскликнул ракшас и утащил его в свой подводный дом.

Видя, что и второй брат не возвращается, бодхисаттва заподозрил, что случилась беда, и отправился вслед за братьями. Увидев, что следы обоих уходят в воду, бодхисаттва догадался, что там обитает ракшас, обнажил меч, изготовил для боя лук и принялся терпеливо ждать. Ракшас, страж озера, понял, что бодхисаттва не собирается спускаться к воде, принял облик дровосека и подошёл к бодхисаттве. "Прохожий, – заговорил он, – ты утомился в дороге, отчего же ты не спустишься к воде, не освежишь своё тело, не напьёшься? Как легок показался бы тебе дальнейший путь, если бы ты отведал нежных побегов и луковиц лотоса и украсил себе чело его цветами". Бодхисаттва с первого взгляда признал в дровосеке прислужника Вессаваны и спросил: "Не ты ли похитил моих братьев?" "Я", – ответил ракшас. "За что?" – вновь спросил бодхисаттва. "Каждый, кто заходит в озеро, – моя добыча", – сказал ракшас. "Без всяких исключений?" – молвил бодхисаттва. "За исключением тех, кто постиг высочайшее, остальные идут мне на пропитание", – ответил ракшас. "А надобно ли тебе знать высочайшее?" – продолжал спрашивать бодхисаттва. "Да, надобно", – подтвердил ракшас. "Хорошо, – сказал бодхисаттва, – я поведаю тебе о высочайшем". "Говори, я слушаю", – согласился ракшас. "Я бы рад научить тебя высшей дхамме, – сказал тут бодхисаттва, – да не могу, ибо тело моё нечисто". Ракшас велел своим слугам искупать бодхисаттву, накормить-напоить его, увенчать его голову цветами, умастить его тело благовониями, а затем усадить гостя на возвышении под богато украшенным навесом. Бодхисаттва уселся на ложе, усадил ракшаса в ногах и начал: "Внимай же с надлежащим тщанием – и ты узнаешь, что есть высочайшее". И он спел такую гатху:

Лишь мудрецы, отбросившие скверну,

Струят сиянье дхаммы в горнем свете;

Зовутся "Средоточьем высшей дхаммы"

Везде святые праведники эти.

"Ты просветил меня, мудрейший, – сказал довольный ракшас, – и я отдам тебе одного из братьев, выбирай же которого". "Приведи младшего", – ответил бодхисаттва. "О высокомудрый! Ты постиг высочайшее, – молвил ракшас, – отчего же ты не следуешь в жизни велениям высочайшего?" "Почему ты так полагаешь?" – спросил бодхисаттва. "Потому, что ты предпочитаешь младшего, не выказывая надлежащего почтения старшему", – ответил ракшас. "О ракшас, – рёк тогда бодхисаттва, – мне не только ведомо высочайшее. Я и живу, следуя высшей дхамме. Из-за нашего младшего брата мы ведь и очутились здесь. Мачеха просила для него царства у нашего отца, а он отказался исполнить её просьбу и, опасаясь, что она причинит нам зло, отослал нас в лес. Младший брат тоже ушёл с нами. Если я вернусь и скажу, что его съел ракшас, – никто мне не поверит. Чтобы не навлечь на себя всеобщего осуждения, я и просил тебя привести именно его". "Превосходно, превосходно, о высокомудрый! – вскричал ракшас. – Теперь я вижу, что ты и впрямь следуешь высшей дхамме". И просветлённый душой ракшас, желая выказать бодхисаттве своё благоволение, привёл к нему обоих братьев.

И сказал тогда ракшасу бодхисаттва: "В прошлых рождениях ты совершил много дурных поступков. Поэтому ты и родился в облике кровососа ракшаса. Но ты и ныне продолжаешь, на пагубу себе, творить зло, нет и не будет тебе спасения от мук чистилища и тому подобных мест, если ты не отринешь скверну, не станешь творить лишь добро!"

Так бодхисаттва сумел наставить прислужника Вессаваны на путь истинный. После этого, хранимый и оберегаемый ракшасом, бодхисаттва жил вместе с братьями в лесу до тех пор, пока, наблюдая за ходом планет, не узнал однажды о смерти своего отца. Все царевичи вместе с ракшасом отправились в Бенарес. Сам бодхисаттва воссел на престол, царевичу Чанде он пожаловал должность первого советника, а Сурью поставил над войском. Прислужнику же Вессаваны, ракшасу, он отвёл дом в красивом месте и велел посылать ему прекраснейшие цветы, изысканнейшие яства и все, чего бы он ни потребовал. И, управляя страной в согласии с высшей дхаммой, бодхисаттва в положенный срок перешёл в иное рождение в соответствии с накопленными заслугами".

Закончив своё поучение, Учитель приобщил всех, кто его слушал, к Четырём Благородным Истинам, и, вняв его речам, бхиккху укрепился на благом Восьмеричном Пути. Поведав обо всём и слив воедино стих и прозу, Пробуждённый истолковал джатаку и так связал перерождения: "Ракшасом, стражем вод, был в ту пору многоимущий бхиккху; царевичем Сурьей был Ананда, Чандой – Сарипутта; Махимсасой же, старшим из братьев-царевичей, – я сам".

Джатака о сборщице топлива

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 7 Katthahari-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Я сын тебе, о государь" – Учитель – он жил тогда в роще Джетаване – начал свой рассказ о некоей кшатрийке по имени Васабхакхаттия. Все подробности содержатся в Джатаке о Бхаддасале из двенадцатой книги; пока же достаточно знать, что Васабха появилась на свет от кшатрия Маханамы Шакьи и шудры по имени Нагамунда и что со временем она сделалась первой женой правителя Косалы и родила ему сына. Прознав о низком происхождении Васабхи, царь Косалы лишил её высокого положения, а сына её Видудабху – его законных прав. И матери и царевичу запрещено было покидать внутренние покои дворца.

Услышал про это Учитель и как-то поутру в сопровождении пятисот бхиккху явился в царский дворец и, усевшись на предложенное ему почётное место, обратился к государю с вопросом: "Великий царь, а где дочь кшатрия Васабха?" И рассказал тогда царь Учителю обо всём случившемся. "Государь, – спросил Учитель, – от кого рождена Васабха?" "От Маханамы, высокопочтенпый", – отвечал ему царь. "А кого выбрала она себе в мужья?" – снова спросил Учитель. "Меня, высокопочтенпый", – сказал царь. "Знай, государь, – молвил Учитель, – Васабха зачата царём, стала царской супругой и от царя родила сына; отчего же сыну твоему не наследовать царство отца? Было же такое, что царь сочетался временным браком со сборщицей хвороста и после рождения сына провозгласил его наследником престола". Царь Косалы стал тогда просить Всеблагого поведать о прошлом, и Достославный раскрыл смысл события, происшедшего в прежней жизни и поэтому утраченного памятью царя.

"Во времена прошедшие правил в Бенаресе царь Брахмадатта. Однажды он со всей своей огромной свитой отправился в сад и бродил там, с увлечением собирая цветы и плоды. В одном из уголков увидал он девушку, которая, напевая, собирала хворост. И, устремясь к этой девушке всем сердцем, он завладел ею, – и в миг их соединения бодхисаттва был зачат в лоне этой девушки. И отяжелело её чрево внезапно, будто пронзила его стрела громовая, и, зная, что понесла, молвила женщина: "Затяжелела я от тебя, господин мой!" Перед её уходом царь дал ей перстень-печатку, и прежде чем отпустить, наказал: "Если родится девочка, продай перстень и расти её на вырученные депьги; родится сын – возьми перстень и приходи ко мне вместе с мальчиком".

В положенный срок родила женщина бодхисаттву. И стал уж малыш гулять и бегать. Играя во дворе, услыхал он от кого-то о себе: "Этот ублюдок ударил меня!" Бодхисаттва побежал к матери и спросил её: "Скажи, кто мой отец?" "Твой отец – царь бенаресский!" – ответила мать. "Можешь ты это доказать?" – снова спросил сын. "Расставаясь со мной, твой отец вручил мне этот перстень, сказав при том: "Если родится девочка – продай перстень и расти её на вырученные деньги, родится сын – приходи ко мне вместе с сыном", – объяснила ему мать. "Если это правда, мама, – молвил бодхисаттва, – то отчего же ты не отведёшь меня к отцу?"

Видя настойчивость сына, мать пошла вместе с ним к воротам дворца. Она попросила доложить о ней государю. Получив дозволение, она вошла внутрь и с подобающими почестями сказала царю: "Вот, господин, сын твой!" Царь, хотя и признал её, устыдился, однако, и отказался: "Не мой это сын!" "Но вот, государь, твой перстень – его-то ты признаёшь?" – упорствовала мать. "И перстень этот не мой!" – продолжал отпираться царь. Тогда женщина воскликнула: "Ну что ж, государь, у меня остался теперь единственный способ доказать истину: если ребёнок этот и впрямь рождён от тебя, он сможет сидеть в воздухе, а нет – упадёт на землю и разобьётся". С этими словами она схватила бодхисаттву за ногу и подбросила его высоко вверх.

Бодхисаттва уселся, скрестив ноги, в воздухе и, наставляя своего родителя в дхамме, нежным голосом спел такую гатху:

Я сын тебе, о государь!

Высокомудрый властелин,

Храни других, но пуще всех

Своё дитя: ведь я – твой сын!

Царь, внимая восседающему в воздушном пространстве бодхисаттве, который наставлял его в дхамме, простёр к нему руки и вскричал: "Иди же ко мне, дорогой. Я буду холить тебя и лелеять, выращу и воспитаю тебя". Тысячи людей тоже протянули руки к бодхисаттве, но он ни к кому не пошёл, а спустился в объятия к царю, который провозгласил бодхисаттву своим наследником, а его мать – своей старшей женой. После смерти царя бодхисаттва воссел на престол и при помазании был наречён Каттхавйханой – "Носящим дрова". Он правил царством, следуя дхамме, и, когда пришёл срок, перешёл в иное рождение в соответствии с накопленными заслугами".

Учитель поведал эту поучительную историю царю Косалы и, соединяя прошлую жизнь с нынешней и сливая в единое целое стих и прозу, истолковал джатаку и так связал перерождения: "Матерью была Махамайя, отцом – властитель Суддходана, царём же Каттхаваханой – я сам".

Джатака о Макхадеве

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 9 Makhadeva-Jataka.

Перевод Б.А. Захарьина.

Со слов: "Седеют волосы мои..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о Великом Отрешении (подробнее об этом повествуется в "Джатаке о странствии по адам"). А было это так: монахи, сидя в зале собраний, толковали о подвиге Всесовершенного и возносили ему хвалу, когда вдруг сам Учитель вошёл в собрание чтящих дхамму и, воссев на то место, где всегда сидел Пробуждённый, спросил у бхиккху: "О чём это вы, братия, беседуете?" "О чём же ещё, высокопочтенный, как не о твоём отрешении, – ответили монахи, – воздаём тебе хвалу!" "О монахи, – сказал им на то Учитель, – не только ныне ведь Татхагата отрёкся от мирских страстей, ему и прежде уже случалось отвергать мир страстей". Заслышав это, бхиккху подступили к Благословенному с просьбой поведать им о прошедшем, и Благословенный раскрыл им смысл давнего события, происшедшего в прошлой жизни и утраченного поэтому их памятью.

"Во времена былые на престоле царства Видеха, в его столице Митхиле, восседал царь Макхадева, преданный дхамме и правивший в соответствии с дхаммой. Был он вначале царевичем, беспечно резвился, затем стал наследным принцем, наконец – властелином, и так прошло целых восемьдесят четыре тысячи лет. И всю свою долгую жизнь прожил царь, не нарушая заповедей добра. "Любезный, – однажды предупредил он своего брадобрея, – как только приметишь у меня седые волосы, тотчас же скажи мне об этом".

Прошло ещё много лет, и вот однажды, увидав в чёрных как смоль волосах царя один-единственный седой волосок, брадобрей почтительно молвил: "О государь, у тебя появился седой волосок". "Вырви его, любезный, и положи мне на ладонь!" – приказал царь. Повинуясь ему, брадобрей золотыми щипчиками вырвал седой волос и положил владыке на ладонь. Хотя знал царь, что до конца срока, отпущенного ему в этом рождении, оставалось ещё восемьдесят четыре тысячи лет, едва только глянул он на седой волос, как сердце его наполнилось унынием и тоской. Почудилось ему, будто бы он заперт в хижине, охваченной пламенем, перед ним стоит сам царь Смерти и говорит ему: "Неразумный Макхадева! Вот уж и седина в твоих волосах, а ты так и не сумел разомкнуть объятия терзающих тебя страстей". И, чем дольше размышлял царь о своей седине, тем сильнее жгла его тоска, тем обильнее проступал пот на челе его, тем сильнее ощущал он тяжесть своего царского облачения.

"Нынче же покину мир суеты и начну жизнь скитальца-монаха", – решил царь. Он подарил брадобрею огромное поместье стоимостью в сотню тысяч золотых монет, а затем, обращаясь к старшему сыну, сказал: "Голова моя поседела, и сам я вижу, что стар. Досыта вкусил я утех земных, видно, пришло время для утех небесных: настала пора оставить суетный мир. Воссядь же на престол, а я, покинув дворец, удалюсь под сень манговой рощи и, живя там, буду следовать дхамме отшельника".

"Государь, – сказали советники, услыхав о желании царя отринуть мирскую жизнь, – что побуждает тебя уйти в отшельничество?" И, зажав в пальцах седой волос, царь пропел советникам в ответ такую гатху:

Седеют волосы мои, в чём вижу знамение времени:

По воле неба ухожу в бездомность от земного бремени!

И в тот же день царь отрёкся от престола и сделался отшельником, чуждым всего мирского. Прожив остальные восемьдесят четыре тысячи лет в святой обители в манговой роще, он утвердился на пути сосредоточенного размышления и одолел четыре ступени восхождения. По завершении же земного срока он возродился в мире Брахмы, а затем – снова низвергся на землю, в ту же самую Митхилу, в облике царя по имени Ними. Возвысив свой хиреющий род, царь Ними в конце концов отринул мир, удалился в святую обитель в той же манговой роще и, взойдя по ступеням совершенств, вновь оказался в мире Брахмы".

Своё наставление в дхамме Учитель завершил словами: "Итак, монахи, Татхагата не впервые уже отвергает мир страстей!" И он снова открыл величие Четырёх Благородных Истин. И сделались тогда иные "вступившими в Поток", а иные – "возвращающимися единожды", иные же – "вовсе не возвращающимися". Тогда Благословенный, соединяя стих и прозу и прошлую жизнь с нынешней, истолковал джатаку и так связал перерождения: "Брадобреем в ту пору был Ананда, царевичем-наследником – Рахула, царём же Макхадевой – я сам".

Джатака об отмеченном удачей

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 11 Lakkhana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Подателя добра и благ..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще, близ Раджагахи, – начал повествование о Девадатте. История Девадатты вплоть до появления Абхимары излагается в Джатаке о Кханда-халсе; о том, как Девадатта был смещён с казначейской должности, говорится в Джатаке о Чулла-хамсе; а про то, как Девадатту поглотила земля, поведано в Шестой книге, в Джатаке о путешествии за море. В ту же пору, о которой речь, Девадатта представил на суд общины пять поправок к Уставу монашеской жизни и, не найдя в монахах сочувствия, оставил монастырь и вместе с пятьюстами последовавшими за ним бхиккху поселился в Гайасисе. Узнав, что бхиккху созрели для постижения, Учитель призвал двоих своих лучших учеников и молвил: "Сарипутта, пятьсот бхиккху, прежние твои приверженцы, ушедшие с Девадаттой, ныне достигли зрелости в понимании своём. Возьми же с собой монахов, пойди к отступникам, наставь их в дхамме, просвети в знании Пути и Плода и приведи назад ко мне".

Сарипутта с товарищем отправился в Гайасису, наставил отступников в дхамме, просветил их в знании Пути и Плода и на рассвете следующего дня воротился в Бамбуковую рощу вместе со всеми бхиккху, ушедшими с Девадаттой. И когда по возвращении своём Сарипутта воздал должные почести Учителю и скромно встал посреди обители, бхиккху вознесли ему хвалу и так сказали Всеблагому; "О высокопочтенный, наш старший брат поистине исполнен величия: предводитель воинства дхаммы Сарипутта, воротясь, привёл с собой пятьсот бхиккху, а Девадатта растерял всех своих приверженцев". "Братия, – заметил Учитель, – воротившийся с единомышленниками, Сарипутта не только ведь ныне стяжал славу, но и в прежние времена он был отмечен славой. Так же и Девадатта: не только ныне растерял он своих сторонников, но и в былые времена утратил их". Бхиккху тогда стали просить Всеблагого растолковать суть сказанного, и, уступив им, Учитель поведал о давнем событии, из-за перерождений утраченном их памятью.

"Во времена стародавние, когда на престоле города Раджагахи, что в царстве Магадха, восседал один правитель по имени Магадха, бодхисаттва обрёл рождение в облике оленя. Со временем он сделался вожаком оленьего стада в тысячу голов и жил в лесу. И было у него два сына: Лаккхана, что значит "Отмеченный удачей", и Кала – "Тёмный". Состарясь, бодхисаттва призвал сыновей и, сказав им: "Дети, стар я стал, так что водите теперь вы это стадо", – разделил стадо надвое, дав каждому из сыновей но пятьсот подданных. И с этого времени те двое принялись водить свои стада.

В царстве Магадха, перед жатвой, когда тучнеют хлеба, олени подвергаются большой опасности в лесу: чтобы уберечь от них хлеба, люди роют ямы, устраивают западни, устанавливают самострелы, ставят капканы и силки, и многие олени от этого гибнут.

И вот, когда пришло время тучнеть хлебам, бодхисаттва послал за сыновьями. "Дети мои, – сказал он им, – хлеба потучнели. Наступило опасное для нас всех время. Мы, старики, как-нибудь проживём, вы же собирайте свои стада и уходите на горные пастбища. Возвращайтесь только после уборки урожая". Следуя совету отца, молодые вожаки двинулись со своими стадами в горы.

Но люди хорошо знали и оленьи тропы, и время, когда олени уходят в горы и когда спускаются с гор, и они устраивали везде засады, выслеживали и убивали оленей. Вожак Кала по глупости своей не ведал, в какое время должно совершать переходы, а в какое – не должно, и вёл своё , стадо от восхода до захода, вблизи от деревень. Люди же, стоя или лёжа в укрытиях, сделанных ими повсюду, разили оленей. Так, из-за скудости ума сгубив множество оленей, Кала всего лишь с несколькими сородичами добрался до леса. Премудрый Лаккхана был опытен, умел соразмерять свои силы, ведал, в какое время должно передвигаться, а в какое не должно. Он не вёл своё стадо от восхода до захода, не проходил вблизи деревень, а вёл его только в ночные часы и благополучно добрался до леса, не потеряв в пути ни единого оленя.

Олени прожили в горах четыре месяца. После окончания жатвы они стали спускаться в долину. На обратном пути Кала так же неосторожно вёл своё стадо, погубил остальных оленей и воротился домой в одиночестве. Лаккхана же, не потеряв ни одного оленя, прибыл со всеми пятьюстами своими оленями к родителям. При виде обоих сыновей бодхисаттва, обращаясь к оленям, пропел такую гатху:

Подателя добра и благ минует всякая невзгода:

Вот Славой Меченный ведёт свой род из дальнего похода,

Наш Тёмный следует за ним – лишился неудачник рода.

Такими речами приветствовал бодхисаттва сыновей своих, и жил он потом долго, покуда не подошёл его срок воплотиться в ином рождении в соответствии с накопленными заслугами".

В заключение своего рассказа Учитель повторил: "О монахи, не только ведь ныне сияет славою Сарипутта в окружении бесчисленных своих подвижников, но и в прежние времена был он славен. И не только теперь Девадатта лишился своего стада, но и прежде уже с ним случалось то же самое".

И, наставляя всех в дхамме и соединяя воедино стих и прозу и прошлую жизнь с нынешней, он вскрыл смысл джатаки, так отождествив перерождения: "Оленем Кала тогда был Девадатта, приверженцами его – приверженцы Девадатты; Лаккханой был Сарипутта, сподвижниками его – сподвижники Будды; матерью была мать Рахулы, отцом же был я сам".

Джатака о стреле

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 13 Kandina-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Да будет проклята стрела..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал о страсти некоторых бхикшу к своим прежним мирским жёнам. Подробности этой истории будут изложены в восьмой книге в Индрия Джатаке.

Тогда Благословенный сказал тоскующему бхикшу: "Ещё прежде, о бхикшу, ты из-за этой женщины погиб и был поджарен на раскалённых угольях". Другие бхикшу попросили Благословенного разъяснить это. Благословенный разъяснил им то, что было скрыто от них перерождениями.

В давние времена в стране Магадха в городе Раджагриха правил один царь.

Когда наступало время сбора урожая, со стороны людей ланям грозила большая опасность, и они убегали в леса, растущие у подножия гор.

В то время один горный олень, живший в лесу, увлёкся ланью, пришедшей туда из окрестностей деревни. Олень был так очарован ею, что, когда лани стали спускаться с гор и возвращаться на прежние места, олень тоже пошёл вслед за ними. "Милый, – сказала ему лань, – ведь ты же горный олень, и окрестности деревни для тебя опасны, не ходи туда за мной". Но олень, влюбленный в лань, не вернулся обратно, а последовал за ней. Жители Магадхи, зная, что наступило время ланям возвращаться с предгорий, стали на пути их устраивать засады. И вот, когда олень и лань бежали вместе по лесной дороге, один охотник притаился в укромном месте.

Почуяв запах человека, лань решила, что это охотник, и, пустив оленя вперёд, сама пошла за ним. Первой же стрелой из лука охотник свалил оленя, а лань, увидев, что он убит, умчалась быстрее ветра.

Охотник вышел из своей засады, содрал шкуру с оленя и на угольях испёк его мясо. Поев оленьего мяса, напившись воды, он собрал оставшиеся куски, с которых ещё стекали капли крови, сложил их в бамбуковую корзину и понёс домой детям.

В то время бодхисаттва возродился в образе духа дерева и жил в роще. Наблюдая за тем, что произошло с оленем, бодхисаттва подумал: "Не ради матери или отца погиб этот глупый олень, – страсть погубила его. На рассвете страсти все живые существа счастливы, но конец её – это страдание и пять видов различных уз и несчастий. Достоин презрения человек, который причиняет в этом мире несчастье и смерть другому! Достойна презрения та страна, которой управляет женщина. Достойны презрения те мужчины, которые подчиняются воле женщин!"

Тогда бодхисаттва в одной гатхе показал три предмета, достойные порицания, а все лесные духи приветствовали и чтили его благовониями и цветами. Своим приятным голосом бодхисаттва огласил всю рощу и в одной гатхе показал дхарму:

Да будет проклята стрела, так глубоко разящая!

Да будет проклята земля, которой правит женщина!

Да будет проклят человек, что женской власти подчинён!

Так в одной гатхе показав три предмета, достойные порицания, бодхисаттва, огласив весь лес, с мастерством Будды разъяснил дхарму.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы, Учитель провозгласил четыре благородные истины. После провозглашения истин терзавшийся страстью бхикшу достиг первого пути. Рассказав эти две истории, Учитель показал связь между ними и отождествил перерождения: "Тогда терзающийся страстью бхикшу был горным оленем, мирская жена бхикшу – ланью, а я был божеством, разъяснившим дхарму и показавшим вред страсти".

Джатака о пище для умерших

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 18 Matakabhatta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

"Если б сущие ведать могли!.." – так начинал Учитель, живший в роще Джетавана, историю о жертвоприношении предкам. В ту пору люди убивали козлов, баранов и прочих животных, чтобы поднести своим упокоившимся родственникам "пищу для умерших". Видя это, монахи спросили Учителя: "О всеблагостный! Люди лишают жизни живые существа, дабы поднести пищу умершим, – улучшает ли это хоть сколько-нибудь их собственную участь?" – "Нет, монахи, – отвечал Учитель, – нисколько не увеличится святая заслуга того, кто отнял жизнь, пусть ради подношения. Некогда мудрые, явившись в мир, наставили людей в Дхамме и убедили всех обитателей Джамбудвипы не совершать подобных деяний, разъяснив опасность проистекающей от них скверны. Ныне же эти деяния творятся вновь. Преданы забвению прошлые существования". И Учитель поведал:

"В давние времена, когда в Бенаресе правил царь Брахмадатта, некий брахман, начитанный в трёх Ведах и известный повсюду своей учёностью, решил: "Совершу-ка я обряд подношения пищи умершим!" – и, повелев привести жертвенного барана, наказал ученикам: "Сведите этого барана к реке, искупайте, наденьте на него цветочную гирлянду, совершите над ним заклинания, хранящие от сглаза, украсьте его и приведите ко мне". Ученики же, молвив: "Да будет так!", пошли с бараном к реке, искупали, украсили его и вывели на берег. Баран узрел внутренним оком деяния свои в прошлых рождениях и при мысли, что освободится сегодня же от страданий, возрадовался и громко засмеялся – будто кувшин разбился. Но затем, подумав: "Этот брахман, убив меня, обретёт и страдание, во мне заключённое!", преисполнился сочувствия и горько заплакал. Ученики спросили: "Почтенный баран, отчего ты громко смеялся, а потом горько заплакал?" – на что баран ответил: "Спросите меня об этом при вашем наставнике". Ученики привели барана к наставнику и изложили суть дела.

Выслушав их, наставник спросил: "Отчего же ты, баран, смеялся и отчего плакал?" Баран, обладавший способностью помнить прежние рождения, ответил брахману: "Некогда и я, как ты, был брахманом, сведущим в заклинаниях и священных книгах, и, решив как-то: "Совершу-ка я обряд поднесения пищи умершим", – зарезал барана и принёс его в жертву. И вот из-за того единственного барана, которого я зарезал, мне в последующих рождениях пятьсот раз без единого отрезали голову. Это моё пятисотое, и последнее, рождение. "Сегодня наконец я избавлюсь от страданий!" Подумав так, я возликовал и засмеялся. Но тут же заплакал, преисполненный сочувствия к брахману, который, убив меня, будет, как и я, наказан отрезанием головы в пятистах последующих существованиях".

"Не бойся, баран, я тебя не зарежу!" – успокоил его брахман, а баран сказал так: "Что за речи ты ведёшь, о брахман?! Убьёшь ты меня или нет – мне всё равно не избежать сегодня смерти!" – "Не бойся, баран, – продолжал утешать его брахман, – я буду сам тебя охранять!" Баран же стоял на своём: "Это не поможет, о брахман, чересчур велика во мне скверна, нажитая деяниями в прошлых рождениях!"

Запретив всем убивать барана, брахман отпустил его на волю, а сам вместе с учениками последовал за ним. Баран же, едва его отпустили, принялся, вытянув шею, ощипывать листья кустарника возле скалы. Тут в вершину скалы ударила молния, острая каменная глыба обрушилась на барана и отсекла ему голову. Собрался народ. Бодхисаттва же в ту пору и в том самом месте как раз обрёл рождение в облике духа дерева. Благодаря всемогуществу своему он уселся, скрестив ноги, в воздушном пространстве и подумал: "Если бы люди эти ведали о плодах чинимых ими дурных поступков, они, быть может, не стали бы лишать жизни тварей!" – и, желая наставить людей в дхамме, пропел такую гатху:

Если б сущие ведать могли,

Кто живущего жизни лишает, –

Тот в грядущих рожденьях своих

Все страданья его обретает!

И Великосущий, устрашив собравшихся ужасами Чистилища, явил им истинную дхамму. И люди, трепеща от страха перед Чистилищем, вняли его наставлению и перестали убивать наделённых дыханием. Бодхисаттва же, явив народу дхамму и научив его основам добродетельной жизни, отправился по своим делам. А люди, утвердясь в его заветах, стали раздавать милостыню и творить другие добрые дела, так что со временем они пополнили собою обитель небожителей".

Закончив это наставление в дхамме, Учитель разъяснил суть изложенного и связал своё нынешнее рождение с прежним, сказав: "В ту пору я был духом дерева".

Джатака о тростинке для питья

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 20 Nalapana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Видны следы, ведущие к воде..." – Учитель начал свой рассказ о тростниковых стеблях. В ту пору он ходил по святым местам царства Косалы и забрёл как-то в деревню Налакапану – "Деревню утоляющих жажду через тростинки" – и обосновался в роще Кетакаване, раскинувшейся по берегам озера неподалёку от Налакапаны. В тот день случилось так, что бхиккху, омыв тела свои в озере Налакапаны, послали молодых монахов за тростниковыми стеблями, в которые втыкали иглы, и так те иглы хранили. Но монахи, сколько ни искали, находили только полые стебли. Тогда они пошли к Учителю и обратились к нему с такими словами: "Достопочтенный, нам велено отыскать тростниковые стебли, чтобы хранить в них иглы, но стебли, которые мы находим, от корня до верхушки полые; в чём же тут дело?" "О монахи,– отвечал Учитель, – так было мною устроено ещё в прежнее время". И, сказав так. Учитель поведал бхиккху о том, что случилось в прошлой жизни.

"Говорят, будто во времена стародавние на месте этой рощи были джунгли, а посреди джунглей – озеро, где обитал ракшас – хранитель вод, и всякого, кто спускался к воде, этот ракшас пожирал. Бодхисаттва же в ту пору был царём обезьян и окрасом своим походил на детёныша красной антилопы. Он тоже жил в джунглях, водя и охраняя обезьянье стадо в восемьдесят, а может, и более тысяч голов. И наказывал царь подданным своим, обезьянам: "Прежде нежели отведать плоды или что-нибудь другое, растущее в джунглях, чего вы не пробовали, прежде нежели испить воду из озера, которую ещё никто не пил, испросите у меня дозволения, ибо есть в лесу ядовитые деревья, есть озёра, где обитают демоны". И обезьяны обещали царю делать так, как он велит.

И вот зашли как-то обезьяны в такое место, куда прежде не заходили, и, когда, мучимые жаждой, ибо шли целый день, стали искать воду, чтобы напиться, вдруг увидали озеро. Но пить из него не стали, а уселись на берегу в ожидании бодхисаттвы. "Отчего же вы не напьётесь воды?" – спросил у них бодхисаттва. "Ждём, пока ты подойдёшь",– ответили обезьяны. "И хорошо делаете", – сказал бодхисаттва и пошёл вдоль озера, разглядывая следы на берегу; он заметил, что все они ведут к воде и нет ни одного, который вёл бы из воды к берегу. "Наверное, здесь хозяйничает какой-нибудь демон", – подумал бодхисаттва и вновь обратился к обезьянам: "Хорошо, говорю, вы сделали, что не стали пить из этого озера: здесь водятся демоны".

Ракшас, стороживший воды, между тем понял, что обезьяны не спустятся к озеру, и, приняв устрашающий облик, синебрюхий и беломордый, с пурпурно-красными руками и ногами, раздвинул воды озера и, выйдя к обезьянам, спросил их: "Почему вы сидите здесь, почему не спускаетесь к озеру и не пьёте воды?" Вместо ответа бодхисаттва сам обратился с вопросом к ракшасу:

"Не ты ли тот ракшас, который обитает в здешних водах?" "Ну, я", – отвечал тот. "И ты губишь всякого, кто спустится к воде?" – допытывался бодхисаттва. "Да, всякого, – отвечал ракшас, – даже птицу не пощажу, если сядет на воду, и вас всех сожру". "Нет уж, – нас сожрать тебе не удастся, – воскликнул бодхисаттва, – не дадимся!" "Попробуйте только напиться воды", – грозно сказал ракшас. "Что ж, – молвил на это бодхисаттва, – и воды попьём, и тебе в лапы не дадимся". "Как же это? – удивился ракшас. – Как сумеете вы напиться воды?" "А так, – пояснил бодхисаттва, – ты ведь думаешь, что мы спустимся вниз, а мы и шагу отсюда не ступим. Каждая обезьяна возьмёт по тростниковому стеблю и через него напьётся воды из твоего озера – точно так, как пьют воду с помощью лотосовых побегов, и никак ты не сможешь сожрать нас". И, вразумляя ракшаса, бодхисаттва пропел ему такую гатху:

Видны следы, ведущие к воде,

Но нет ни одного, чтоб вёл обратно.

Напьюсь через тростинку и тобой,

Погубленный невинный, я не буду.

Сказав так, бодхисаттва велел принести ему тростниковый стебель, взял его в рот, мысленно сосредоточился на десяти совершенствах и, с силою дунув в стебель, мгновенно явил всем плод истинного знания: ни единого узла не осталось внутри тростникового стебля, и весь он сделался полым. Затем бодхисаттве подносили ещё и ещё стебли, и все их он продувал таким же точно способом.

Это могло бы длиться до бесконечности, поэтому не следует думать, что всё было так просто. Ведь бодхисаттва обошёл вокруг озера и повелел: "Пусть весь растущий здесь тростник станет полым внутри", – а надобно знать, что велико подвижничество бодхисаттв, свершаемое ими ради общего блага, и силою этого подвига исполняются все их веления. Потому с того самого дня весь тростник на берегах того озера и стал полым внутри.

Добавим ещё, что в Мировом Веке, который длится поныне, есть всего четыре извечных чуда. Вы спросите: "Какие?" Вот какие: первое – заяц на Луне, который пребудет там до скончания Мирового Века. Второе – огонь, который до конца Века не коснётся места, пощажённого лесным пожаром, как о том рассказывается в джатаке о перепеле. Третье – жилище Гхатикары-горшечника, над которым до скончания Века не прольётся ни капли дождя. И, наконец, – стебли тростника, растущего вокруг озера близ Налакапаны, которые до конца Века пребудут полыми внутри. Вот те четыре чуда, которые были, есть и будут в этом Мировом Веке.

Так вот, после того как по велению бодхисаттвы тростник на озере сделался полым внутри, царь обезьян, взяв в руку тростинку, уселся на берегу, и вслед за ним все восемьдесят тысяч обезьян сорвали каждая по тростинке и, разбредясь по берегу озера, уселись у самого края воды. И когда бодхисаттва, опустив в воду конец тростинки, принялся пить, обезьяны стали пить вслед за ним тем же способом. Ракшас же, стороживший воды, не мог их достать и в ярости удалился в своё жилище, а бодхисаттва и всё его стадо, напившись, разбрелись по лесу".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель со словами: "Ещё в давние времена, братия, моими усилиями тростник этот сделался полым внутри", – дал истолкование джатаке и связал перерождения. "В ту пору, – сказал он, – ракшасом, обитавшим в водах, был Девадатта; восемьдесят тысяч обезьян – это ученики Пробуждённого; царём же обезьян, столь находчивым в средствах, был я сам".

Джатака об олене

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 21 Kurunga-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Роняемые деревом сепанни..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал рассказ о Девадатте.

Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи единодушно поносили Девадатту. "Почтенные, – говорили они, – этот Девадатта готов на всё, дабы погубить Учителя, воплотившего в себе все десять совершенств. Однажды он отправил отряд лучников подстрелить Благословенного, в другой раз хотел сбросить на него большой камень, а как-то спустил с привязи бешеного слона Дханапалаку". Тут вошёл Учитель, сел на своё место и спросил: "О чём это, братия, у вас речь?" "Достославный, – ответили бхиккху, – мы рассуждаем о низости Девадатты, который готов на всё, дабы погубить тебя". "О монахи, – заметил Учитель, – не только ведь ныне Девадатта стремится погубить меня, он и прежде домогался моей смерти, хотя так и не смог выполнить своё намерение". И Учитель поведал бхиккху о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился оленем. Жил он в лесу, питаясь плодами деревьев. В пору, о которой речь, он пасся близ дерева сепанни, подбирая упавшие с его ветвей плоды. В том же краю жил и некий зверолов, охотившийся с помостов на деревьях. Заметив оленьи следы у подножия какого-нибудь дерева, этот охотник устраивал в густых ветвях дерева помост, прятался там и, дождавшись, пока олень придёт полакомиться плодами, пронзал его копьём; добытое мясо охотник продавал и так зарабатывал себе на пропитание. Однажды охотник увидел у подножия дерева сепанни следы копыт бодхисаттвы, соорудил в ветвях помост и отправился домой. На утро после завтрака, прихватив с собой копьё, охотник пошёл в лес, забрался на помост и затаился, укрывшись в ветвях.

А тут как раз на поляне появился бодхисаттва, пришедший полакомиться плодами сепанни. Однако он не подошёл сразу к дереву, а остановился поодаль. "Некоторые охотники любят прятаться на помостах среди ветвей, – думал он, – нет ли и тут кого-нибудь?" Размышляя так, бодхисаттва отошёл в сторону и принялся наблюдать за деревом. Охотник же, досадуя, что олень не подходит ближе, нарвал плодов сепанни и, не показываясь из своего укрытия, швырнул их к ногам бодхисаттвы. При виде плодов бодхисаттва подумал: "Они мне прямо под ноги свалились. Не прячется ли там наверху охотник?" Он всё пристальнее вглядывался в зелень, покуда не заметил наконец затаившегося человека. Однако он не подал и вида, что обнаружил охотника, и молвил, обращаясь к дереву: "Послушай! Прежде ты стлалось передо мной, словно лиана, роняя плоды прямо к моим ногам; но теперь ты уже не соблюдаешь дхамму деревьев, ты её отринуло, поэтому я пойду к другому дереву и поищу себе пропитания у его корней". И, сказав так, бодхисаттва спел такую гатху:

Роняемые деревом сепанни

Давно оленю ведомы плоды:

К другому дереву свой путь направлю,

А то ведь и недолго до беды!

Укрывшийся на помосте охотник отшвырнул тогда копьё и закричал с досадой вслед убегавшему оленю: "Ступай! Сегодня моё копьё миновало тебя". При этих словах бодхисаттва остановился и, оборотясь к охотнику, сказал: "Послушай, человек! Твоё копьё и впрямь миновало меня. Но впереди тебя ожидают пять видов мучений в восьми великих и шестнадцати малых чистилищах. Тогда тебе не миновать воздаяния за твои дурные поступки". Олень повернулся и побежал, куда ему было нужно; охотник же слез с дерева и тоже отправился по своим делам".

И, повторив ещё раз: "Не только ныне, монахи, стремится погубить меня Девадатта, он и прежде стремился к тому же, но ничего не достиг в своих стараниях". Учитель закончил наставления в дхамме и истолковал джатаку, так связав перерождения: "С помоста в ту пору охотился Девадатта, оленем же был я сам".

Джатака о псах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 22 Kukkura-Jataka.

Перевод Б.А. Захарьина.

"Те, что на царской псарне..." – такими словами Учитель, живший в роще Джетавана, начал историю о деяниях на благо ближних. Вот что он рассказал о прошлом:

"В старое время, когда в Бенаресе правил царь Брахмадатта, бодхисаттва, в соответствии с содеянным в прошлых рождениях, явился на свет псом и, предводительствуя многими сотнями псов, проживал на огромном кладбище. И вот однажды некий царь, взойдя на запряжённую белыми синдскими конями, богато изукрашенную колесницу, отправился на прогулку. Проведя весь день в развлечениях, он воротился в город, когда солнце уже зашло. Колесница его вместе со всей упряжью осталась во дворе. Ночью прошёл дождь, и она напиталась влагою. Царские псы сбежали с дворцовых террас, изглодали кожаную упряжь и поводья. Наутро царю донесли: "Государь, проникшие через водосток собаки пожрали и упряжь и поводья на колеснице!" Разгневавшись, царь повелел убивать всех собак без разбору. Для псов настало великое бедствие. Повсеместно истребляемые, они примчались на кладбище к бодхисаттве. Бодхисаттва спросил их: "Что привело вас сюда в таком множестве?" Те ответили: "Дворцовые псы изгрызли поводья и упряжь на царской колеснице, и разгневанный царь приказал изничтожить собак. Многие псы уже погибли, и все в великом смятении!" Бодхисаттва подумал: "Бродячие псы никак не могли проникнуть в столь усердно охраняемое место! Должно быть, это напакостили собаки, живущие в самом дворце. Их-то и следовало наказать. Отчего же убивают безвинных? Отправлюсь-ка к царю, укажу виноватых и сохраню жизнь многим моим ближним!" Решив так, бодхисаттва обратился к псам со словами утешения: "Не страшитесь, я избавлю вас от напасти!"

Преисполненный совершенств, бодхисаттва был твёрд в убеждении, что никто не осмелится швырнуть в него комом земли или палкой, и, никем не сопровождаемый, вошёл в город. Царь сидел в это время в судилище. Ворвавшись в зал, бодхисаттва уселся под царским троном. Слуги царя хотели было его прогнать, но царь их остановил. Отдышавшись, бодхисаттва вылез из-под трона и, поклонившись царю, спросил: "Ты наказал убивать собак?" – "Да, я", – ответил царь. "В чём же вина их, о царь сынов человечьих?" – "Они изглодали всю упряжь и поводья на моей колеснице!" – "А ведомо ли тебе, кто изглодал?" – спросил бодхисаттва. "Нет, не ведомо", – ответил царь. "Почему же ты, государь, повелел казнить всех собак без разбору, если не знаешь, кто разбойничал и изгрыз упряжь?" – молвил бодхисаттва. Царь же в ответ: "Псы пожрали упряжь на колеснице, и я приказал изничтожить их везде, где только попадутся!" – "Твои люди убивают всех собак подряд или не всех?" – "Не всех: мои дворцовые собаки не подлежат умерщвлению!" – "Но только сейчас, великий царь, ты признался, что повелел изничтожать всех псов, теперь же говоришь, что дворцовые псы не подлежат умерщвлению! В таком случае ты идёшь путём, достойным осуждения, путём пристрастия, зла, заблуждения и страха! Дурным же путём царю идти не подобает. Расследуя дело, ему надлежит быть непристрастным, как коромысло весов. Твои дворцовые собаки пощажены, всех прочих же умерщвляли, свершая избиение беззащитных! То, что творишь ты, великий царь, противно дхамме!" И, желая наставить царя в дхамме, он пропел такую гатху:

Те, что на царской псарне взращены,

Ухожены, красивы и сильны, –

Они живут! А нас казнить должны!

Нет справедливости в таком решенье.

Ведь это беззащитных избиенье.

Выслушав поучение бодхисаттвы, царь спросил его: "А известно ли тебе, мудрый, кто же всё-таки изгрыз упряжь на колеснице?" – "Да, известно", – ответил тот. "Кто же?" – "Дворцовые собаки!" – "Сможешь ли ты доказать их вину?" – "Смогу". – "Докажи, о мудрый!"

Бодхисаттва сказал: "Пошли за своими псами да вели принести немного пахтанья и сухой травы". Царь выполнил его просьбу. Великий же духом сказал ему: "Пусть положат траву в пахтанье, а потом напоят пахтаньем псов!" Царь велел сделать, как сказано. И все псы тотчас изрыгнули куски кожи!

Царь воскликнул в восхищении: "Ты совершил деяние, достойное самого Всезнающего!" – и вручил бодхисаттве свой белый зонт. Бодхисаттва же, пропев ему: "Следуй дхамме, о великий царь, кшатрий по рождению!.." – и остальные десять стихов об исполнении долга, кои приводятся в "Джатаке о птицах", – вразумил царя. Затем он наставил царя в Пяти заповедях, белый же зонт возвратил ему.

Восприяв от Великого духом этот урок в дхамме, царь решил избавить всех существ от страха и повелел впредь всех собак, начиная с бодхисаттвы, снабжать той самой пищею, какую ел сам. Твёрдо следуя заветам бодхисаттвы, он всю жизнь творил добро, со смертью же обрёл новое рождение на небесах. Учение пса утвердилось на десять тысяч лет. Бодхисаттва же, прожив отмеренный век, перешёл в следующее рождение в соответствии с накопленными заслугами".

Окончив это наставление в дхамме, Учитель повторил: "О монахи. Ведь не только ныне Татхагата заботится о благе ближних – и прежде точно так же заботился!" Разъяснив истинную суть джатаки, он связал перерождения, сказав: "Ананда был тогда царём, следующие за Пробуждённым – прочими, сам же я был псом".

Джатака о боевом коне

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 23 Bhojajaniya-Jataka.

Перевод Б.А. Захарьина.

Со слов: "Хотя поодаль я лежу..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о бхиккху, ослабевшем в усердии своём.

Увещевая этого бхиккху, Учитель говорил собравшимся: "О братия! Встарь мудрые мужественно превозмогали слабость, даже страдая от телесных ран, – и не убавляли своего усердия". И, сказав так, Учитель поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Но времена стародавние, когда в Бенаресе правил царь Брахмадатта, бодхисатта родился на земле жеребёнком синдской породы. Когда жеребёнок подрос, его пышно разубрали и украсили, и стал он боевым конём бенаресского владыки. Кормили коня только рисом третьего урожая, и сдабривали этот рис самыми вкусными приправами, и подавали в золотом тазу стоимостью в целую сотню тысяч, стойло же его окропляли благовониями четырёх видов. И стоял он под балдахином из красивых пёстро-цветных тканей, затканных золотыми звёздами. Вокруг него были развешаны венки и гирлянды из лучших цветов, а рядом всегда горел светильник, заправленный ароматным маслом.

Все окрестные цари в ту пору домогались владычества над Бенаресом. Однажды город окружили войска семи царей. Повелителю Бенареса направили послание на пальмовом листе. "Либо сдай нам царство, – писали цари, – либо выходи на бой!"

Созвав советников, царь изложил им суть дела и стал спрашивать их, как ему быть. Советники сказали: "Государь, первым вступать в бой тебе не следует. Пошли сначала своего война сразиться с ними; если он потерпит поражение, мы подумаем, как быть дальше".

Царь призвал к себе храбрейшего из войнов и спросил: "Не побоишься ли ты, почтеннейший, вступить в сражение с семью царями?" Храбрец ответил: "Государь! Если прикажешь снарядить для меня своего боевого коня синдской породы, то на этом коне берусь я победить не только этих семерых царей, но и всех владык в Джамбудвипе". "Что ж, почтеннейший, бери моего боевого синдского жеребца или любого другого коня, садись на него – и в бой!" – молвил царь. "Слушаю, государь!" – ответил храбрец и, почтительно простясь с царём, покинул дворец.

Храбрец облачился в боевые доспехи, взял меч, сел на снаряжённого боевого коня синдской породы и поскакал за городские ворота. Словно гром с ясного неба, обрушился воин на становье первого царя, уничтожил его войска, захватил самого его в плен и отвёз в темницу. После этого воин снова ринулся в бой. Один, без чьей-либо помощи, он разгромил становье второго царя, затем – третьего, четвёртого и пятого – и всех четверых забрал в плен. Покорил он затем и шестое становье, но, когда стал брать шестого царя в плен, боевого коня синдской породы ранило, кровь хлынула ручьём, и конь зашатался от невыносимой боли. Видя это, воин спешился, уложил коня наземь возле дворцовых ворот, ослабил на нём упряжь и всё снаряжение, а сам велел седлать ему другого коня.

Лёжа на земле в некотором отдалении, бодхисатта претерпевал великие муки. Приоткрыв глаза, он увидел, что хозяин седлает другого коня, и так помыслил: "Напрасно снаряжает он другого коня, ведь на том ему не взять приступом седьмой лагерь и не захватить в плен седьмого царя. Все мои старания пойдут прахом: храбрый воин, который до сих пор не знал поражений, погибнет, а государь наш попадёт в руки врагов. Нет ведь никакой иной лошади, кроме меня, на которой воин мог бы разгромить седьмое становье и захватить в плен седьмого царя". Полный таких дум, бодхисатта, продолжая лежать, позвал война и сказал ему: "Хозяин, кроме меня, нет никакой другой лошади, на которой ты сумел бы разгромить седьмое становье и пленить седьмого царя. Я не допущу, чтобы плоды моих дел пропали зря, поэтому подыми и седлай меня". И в добавление бодхисатта спел войну ещё такую гатху:

Хотя поодаль и лежу,

Хоть грудь стрелою пронзена,

Ты лишь меня седлай – и в путь,

Резвей не сыщешь скакуна!

Воин помог бодхисатте подняться с земли, перевязал ему рану, вновь закрепил на нём всё снаряжение и, оседлав его, помчался в бой. Разгромив и седьмое становье, он взял в плен седьмого царя и передал его ратникам царя бенаресского, а те отвезли его в городскую темницу. Бодхисатту привели к воротам дворца, и сам царь вышел поглядеть на него. Завидев царя, Великосущный обратился к нему с такою речью; "Великий государь! Не вели казнить этих семерых царей, а заставь их присягнуть тебе на верность и отпусти с миром. Все награды, которые мы вдвоём заслужили от тебя, сполна вручи войну, ибо не подобает поступать дурно с тем, кто пленил для тебя семерых царей. Будь щедросердым, храни благочестие и правь этим царством по дхамме и справедливости". В то время, как бодхисатта говорил это царю бенарссскому, служители начали снимать с коня упряжь и военное снаряжение, и в тот же миг бодхисатта покинул этот мир.

Повелев предать тело боевого коня огню, царь Бенареса оделил храброго война великой славою, а семерых царей отправил по домам, взяв с них слово никогда более не воевать против него. Он правил царством по дхамме и справедливости и в положенный срок перешёл в иное рождение, согласно накопленным заслугам".

И Учитель, повторяя: "О братия, и в прежние времена мудрые мужественно превозмогали слабости и, даже страдая от телесных ран, не убавляли своего усердия", наставил монахов в знании Четырёх Благородных Истин. И, вняв наставлениям Учителя, бхиккху, который ранее не проявил достаточного усердия, обрёл теперь высший Плод и достиг арахатства. Заканчивая своё поучение, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Царём в ту пору был Ананда, войном – Саршгутта, боевым же конём синдской породы – я сам".

Джатака о преданном друге

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 27 Abhinha-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Ни крошки проглотить не может..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине, принявшем учение Будды, и об одном тхере.

Говорят, были в городе Саваттхи два друга. Один из них, удалившись в монастырь, имел обыкновение приходить за милостыней в мирской дом другого. Накормив друга и наевшись сам, мирянин шёл с ним в вихару, и там просиживали они за разговором до захода солнца. Тогда тхера провожал его до самых городских ворот и возвращался в свою обитель. Такая их дружба стала известна всей общине.

Однажды, собравшись в зале дхармы, бхикшу стали обсуждать их дружбу. В это время вошёл Учитель и спросил: "Что вы тут обсуждаете, бхикшу?" Когда ему объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде". И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва был его советником.

В то время одна собака повадилась ходить в стойло к государственному слону и там, где кормили слона, подбирала остатки риса. Привлечённая сначала обилием корма, она постепенно подружилась со слоном. Они ели всегда вместе и не могли жить друг без друга. Собака обычно забавлялась тем, что, уцепившись за хобот слона, раскачивалась на нём в разные стороны. Но вот однажды какой-то крестьянин купил её у сторожа, смотревшего за слоном, и увёл в свою деревню.

Как только собака исчезла, государственный слон не стал больше ни есть, ни пить, ни купаться. Об этом доложили царю. Царь вызвал советника и сказал ему: "Пойди, мудрейший, узнай, почему слон так ведёт себя".

Бодхисаттва пришёл в стойло к слону и, увидев, что он так тоскует, подумал: "Это у него не телесный недуг; наверное, он был с кем-нибудь дружен, а теперь разлучён со своим другом". И он спросил у сторожа: "Скажи, любезный, был ли слон с кем-нибудь дружен?" "Да, почтенный, – сказал тот, – он очень привязался к одной собаке". "А где же она теперь?" – "Да один человек увёл её". "А знаешь ли ты, где он живёт?" – "Нет, не знаю, почтенный".

Тогда бодхисаттва пришёл к царю и сказал: "Божественный, у слона нет никакой болезни, но он был очень привязан к одной собаке. А не ест он теперь, я думаю, оттого, что лишился своего друга". И бодхисаттва произнёс следующую гатху:

Ни крошки проглотить не может,

Не пьёт воды, купаться не желает.

Собаку в стойле часто видя,

Наверно, с ней слон сдружился крепко.

Выслушав советника, царь спросил: "Что же теперь делать, мудрейший?" "Божественный, – отвечал советник, – прикажи бить в барабан и объявить: "У государственного слона один человек увёл его подружку-собаку. У кого в доме найдут её, того постигнет такое-то наказанье".

Царь так и сделал. А тот человек, услыхав царский указ, отпустил собаку. Сразу же прибежала она к слону, а слон при виде её взревел от радости, обхватил её хоботом, поднял себе на голову, потом снова спустил на землю, и только когда собака наелась, сам принялся за еду.

"Он постиг даже мысли животных", – подумал царь и воздал бодхисаттве большие почести.

"Не только теперь, о бхикшу, – сказал Учитель, – они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде".

Приведя эту историю для разъяснения дхармы и показав Четыре Благородные Истины, Учитель отождествил перерождения: "Тогда мирянин был собакой, тхера – слоном, а мудрым советником был я".

Джатака о многославном

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 28 Nandivisala-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Сказав: "Употребляй лишь добрые слова..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повёл рассказ о шести сквернословах-бхиккху. Эти шестеро затевали в ту пору ссоры с добропорядочными бхиккху, непочтительно дразнили их, всячески им досаждали и обзывали, прибегая ко всем десяти видам непристойных ругательств. Добропорядочные бхиккху пожаловались Благословенному, и тот, призвав к себе всех шестерых, спросил, правду ли о них говорят. Услыхав, что да, правду, Учитель выбранил их. "Братия, – молвил он, – ведь грубость не по нраву даже животным. Одно животное даже сделало так, что его оскорбитель потерял тясячу монет". И он рассказал им о прошлом.

"Во времена минувшие, когда на троне Таккасилы, что в царстве Гандхара, восседал царь Гандхара, бодхисаттва воплотился в облике телёнка, появившись на свет из лона коровы. Когда он подрос и превратился в молодого бычка, хозяева, которые соблюдали обычай приношения скота, преподнесли его в дар некоему брахману. Брахман забрал быка к себе и дал ему имя Нандивисала, что значит "Многославный". Этого быка он растил будто собственного сына, кормил варёным рисом и поил рисовым отваром. Бодхисаттва, когда вырос, стал думать: "Этот брахман проявлял обо мне величайшую заботу. Отныне во всей Джамбудипе не сыщешь быка, который был бы равен мне силой и мог тащить телегу с таким грузом. Не пора ли мне показать теперь, на что я способен, и отблагодарить брахмана добром за всё, что он для меня сделал?" Размышляя так, бык молвил хозяину: "Ступай-ка к торговцу, владельцу больших стад, и скажи ему, что, мол, есть у тебя могучий бык, который свезёт сотню тяжело гружённых телег, и в подтверждение своих слов ты готов поставить тысячу монет".

Брахман отправился к богатому торговцу и завёл с ним разговор о том, чьи быки в городе сильнее. Торговец похвалил быка такого-то и такого-то и добавил с гордостью: "Во всём городе, однако, нет таких быков, как у меня". Тут брахман возразил: "У меня, господин, есть бык, который может один свезти целую сотню тяжело гружённых телег". Торговец стал смеяться: "Не может этого быть". Но брахман продолжал твердить: "Есть у меня такой бык". "Что ж, – сказал тогда торговец, – побьёмся об заклад". "Хорошо", – ответил брахман и выставил тысячу монет в подтверждение своей правоты.

Нагрузив сотню телег песком, щебнем и камнями, брахман составил из них длинную цепь. Для этого он связал верёвками дышла каждой впереди стоявшей повозки с дышлами следующей. Он искупал Многославного, повесил ему на шею душистый венок из цветов и, обмакнув руку в благовония, растопыренной пятернёй сделал у него на лбу священную мету. Потом брахман впряг своего быка в первую из ста гружёных подвод, уселся на него и, взмахнув бичом, крикнул: "Пошёл, безрогий! Вперёд, мошенник!" Слыша такие слова, Бодхисатта возмутился: "Это меня-то, длиннорогого, он обзывает "безрогим"! Это меня-то он ругает мошенником!" Все четыре его ноги застыли в неподвижности, будто столбы. Так он и не сдвинулся с места. Торговец тотчас же забрал себе тысячу монет залога.

Потерявший тысячу монет брахман выпряг быка, пошёл домой и лёг там в глубоком огорчении. Многославный тоже возвратился туда. Заглянув во двор, он увидел огорчённого хозяина, подошёл к нему и спросил, не спит ли он. "Какой тут сон, когда я потерял целую тысячу монет?" – вскричал брахман. "Хозяин, – сказал бык, – за всё то время, что у тебя я живу, разбил ли я хоть раз какую-нибудь посуду, погнался за кем-нибудь или же нагадил на берегу пруда?" "Не было такого, дорогой", – ответил брахман. "Почему же тогда, – продолжал бык, – ты меня обругал худыми словами? Ты виноват, хозяин, в том, что случилось. Моей же вины нет. Ступай, побейся с торговцем об заклад на две тысячи монет, но смотри, не называй больше меня, рогатого, безрогим мошенником!"

Выслушав быка, брахман отправился к торговцу и побился с ним об заклад на две тысячи монет. Воротясь, он, как и прежде, составил цепь из ста тяжело гружённых телег, богато украсил Многославного и впряг его в первую повозку. Вот как он составил обоз: сначала крепко привязал ярмо к дышлу, затем с одной стороны впряг Многославного, а другую сторону двойного ярма как следует закрепил, просунув в ярмо гладкий деревянный шест, и привязал один конец шеста к свободной стороне ярма, а другой его конец – к тележной оси; после всего этого ярмо уже не могло ходить из стороны в сторону, и всего лишь один бык был в состоянии управляться с телегой, рассчитанной на двоих. Затем, усевшись на него, брахман погладил его по хребту и сказал: "Пошёл, дорогой! Вперёд!" Бодхисаттва одним рывком стронул с места всю сотню гружёных телег и остановился только тогда, когда задняя повозка доехала до того места, где вначале стояла передняя. Посрамлённый торговец вручил брахману две тысячи монет, и все, кто там был, сделали бодхисаттве богатые пожертвования. Эти деньги тоже достались брахману, и так он, благодаря бодхисаттве, обрёл немалое богатство".

Повторив: "Ведь грубые слова, бхиккху, никому не по нраву". Учитель ещё раз осудил шестерых монахов и, желая открыть им знание пути нравственного совершенства, он, будучи теперь уже всепробуждённым, спел монахам такой стих:

Употребляй лишь добрые слова, навеки сквернословье прекрати.

Запомни: только для того, кто речь умеет уважительно вести,

Охотно повлекут любую кладь.

Учтивый всюду и всегда в чести.

Затем, ещё раз наказав употреблять только добрые слова. Учитель истолковал дхамму, так связал перерождения: "Брахманом был тогда Ананда, Многославным же – я сам".

Джатака о Мунике

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 30 Munika-Jataka.

Перевод Б.А. Захарьина.

Словами: "Мунике не завидуй..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о вожделении к некоей полнотелой девице. Подробности содержатся в малой джатаке о Нараде и Кассапе из Тринадцатой книги. Здесь же довольно упомянуть, что однажды Учитель спросил у одного бхиккху: "Правду ли говорят, брат мой, что ты терзаешься вожделением?" "Да, правду, высокопочтенный", – подтвердил бхиккху. "К кому же вожделеешь ты?" – снова спросил Учитель. "К одной полнотелой девице", – ответил монах. "О бхиккху, – предостерег его Учитель, – эта девица принесёт тебе несчастье, ввергнет тебя в пучину скверны. Однажды из-за неё ты уже расставался с жизнью, был лакомым блюдом для множества гостей в день свадьбы". И, сказав так, Учитель поведал о том, что было в прошлой жизни.

Во времена былые, когда на бенаресском престоле восседал цврь Брахмадатта, бодхисаттва воплотился в облике вола, хозяин которого жил в небольшом посёлке. У вола была кличка Махалохита, – "Красный", а его младшего брата звали Чуллалохита – "Розовый". Оба брата-вола возили всяческие грузы и использовались для разных тяжёлых работ. В семействе их хозяина была дочь – девица, просватанная за сына горожанина. Готовясь к свадьбе, родители невесты подумали: "Приготовим-ка для свадебных гостей лакомое блюдо", – и, приняв такое решение, купили поросёнка по кличке Муника и стали откармливать его варёным рисом и рисовым отваром. Видя такое, Чуллалохита как-то сказал брату: "В этом доме вся тяжёлая работа лежит на нас, а кормят нас только травой да соломой. Поросёнка же выкармливают варёным рисом и выпаивают сладким рисовым отваром – за что ему такая честь?" "Не завидуй Мунике, – ответил брату бодхисаттва. – Этот поросёнок воистину вкушает пищу смерти. Хозяева наши говорили о том, что в день свадьбы их дочери из этого поросёнка приготовят для гостей лакомое блюдо. Вот зачем они выкармливают и выпаивают его. Погоди немного. Скоро соберутся гости на свадьбу, и ты сам увидишь, как поросёнка схватят за ноги, вытащат из-под кровати, забьют, приготовят из него лакомое блюдо со специями". И бодхисатта спел такую гатху:

Мунике не завидуй: пищу горя

Он ест, мгновенья жизни коротая.

Ты жуй траву и будь доволен малым,

В смиренье долголетье обретая.

Вскоре после этого разговора состоялась свадьба, Мунику прирезали и из его мяса приготовили множество блюд. Бодхисаттва сказал тогда Чуллалохите: "Ну что, милый братец, видишь, какая участь постигла Мунику?" Чуллалохита ответил: "Да, братец. Я вижу теперь, как поплатился Муника за то, что ел вкусный корм. Наша еда, пусть даже она одна трава да мякина, во сто, нет – в тысячу раз лучше еды Муники: она не пагубна для нас и предвещает долгую жизнь".

И Учитель повторил: "Так вот, бхиккху, ты и прежде уже из-за этой полнотелой девицы расставался с жизнью и был лакомым блюдом для гостей".

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель явил Четыре Благородные Истины, и с постижением их терзаемый вожделением монах преобразился, укрепясь на Восьмеричном Пути. Учитель же истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору поросёнком Муникой был терзаемый похотью бхиккху, полнотелой девицей на выданье – эта самая девица, Розовым – Ананда, Красным же – я сам".

Джатака о гнёздах.

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 31 Kulavaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Кто пред отцом и матерью свой долг..." – Учитель – он жил тогда в Джетаваие – начал своё повествование о бхиккху, который пил не-отцеженную воду.

Ибо, как рассказывают, двое молодых монахов-друзей отправились из Саваттхи в паломничество по стране. Остановились в одном красивом доме, пожили там, сколько хотели, а затем надумали пойти повидаться с Всепробуждённым и направились к Джетаване. У одного из монахов была цедилка, у другого не было и, когда им хотелось пить, они пили по очереди, пользуясь одной цедилкой. Но вот однажды друзья поссорились, и тот, кому принадлежала цедилка, не стал больше давать её своему другу. Сам напился отцеженной воды, а друг, у которого не было цедилки, мучаясь от жажды, напился прямо из источника.

Вскоре монахи достигли Джетаваны, вошли в залу собраний, почтительно приветствовали Учителя и сели перед ним, чуть поодаль. Учитель же, сердечно поздоровавшись с ними, стал спрашивать, откуда они прибыли. "Мы, почтенный, – отвечали монахи, – пожили некоторое время в деревушке царства Косалы, а потом надумали повидаться с тобой и вот прибыли в Джетавану". "Не ссорились вы на пути?" – спросил Учитель. Тот, у кого не было цедилки, посетовал: "Вот он, почтенный, на полпути поссорился со мной и больше не дал мне цедилки". Другой, в свою очередь, сказал: "А он, почтенный, зная, что вода кишит живыми тварями, всё же стал пить её". "Правда ли, что ты, бхиккху, стал пить и воду, зная, что она кишит живыми существами?" – спросил Учитель, "Правда, почтенный, я пил не-отцеженную воду", – ответил монах. "Бхиккху, – сказал тогда Учитель, – а ведомо ли вам обоим, что в прошлом восседавшие на небесах мудрецы, когда потерпели поражение в битве и мчались над океаном, не пожелали даже ради обретения власти причинить малейший вред хоть единой живой твари? Известно ли вам, бхиккху, что мудрые, презрев величье славы, повернули свою летающую колесницу лишь затем, чтобы сохранить жизнь детёнышам Пернатых?" И Учитель поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние на троне Раджагахи, в царстве Магадха, восседал правитель по имени Магадха. В ту пору бодхисатта, которому позднее суждено было родиться Саккой, обрёл своё земное существование, став отпрыском славного семейства, проживавшего в стране Магадха, в деревне Мачале, той самой, где в своей предыдущей жизни возродился на земле тот, кто ныне известен под именем Сакки. В день наречения мальчика назвали Магха-кумара – "юный Магха", а позже, когда он превратился в юношу, его стали звать Магхаманава – "молодой Магха". Родители выбрали ему в жёны девушку из семьи столь же достойной и знатной. Так и жил молодой Магха в той деревне, и множились у него сыновья и дочери, и был он щедр на милостыню и следовал нравственным установлениям.

В деревне жило всего тридцать семей. И вот как-то раз мужчины собрались на деревенской площади и принялись обсуждать деревенские дела. Был среди них и бодхисатта. Только отгрёб он ногами в сторону пыль с того места, где стоял, и хотел устроиться поудобнее, как подошёл другой житель и занял его место. Бодхисатта отошёл и приготовил для себя ещё одпо место, но и его кто-то занял. Так переходил бодхисатта с места на место, пока не расчистил всю площадь.

В другой раз бодхисатта соорудил над площадью навес от солнца, а после убрал его, чтобы взамен воздвигнуть зал для собраний со скамьями и кувшинами с питьевой водой. Вскоре вес тридцать жителей деревни с помощью бодхисатты уподобились ему, ибо бодхисатта наставил их в пяти благородных установлениях, после чего подвиг их на всяческие добрые дела. И, подвигнутые бодхисаттой, они вознамерились творить добро. Вставали спозаранку и, вооружась садовыми ножами, топорами и мотыгами, делали всякую полезную работу: с дорог, площадок и иных мест вагами откатывали лежавшие на проезжей части камни; подрезали ветви, чтобы за них не цеплялись оси телег; сравнивали бугры на дорогах, засыпали и гатили ямы; рыли пруды; сообща строили помещение для собраний. И раздавали милостыню, и блюли нравственные заветы.

И вот, когда почти все жители деревни восприняли учение бодхисатты и укрепились в пяти установлениях, староста деревни подумал: "Прежде, когда люди предавались пьянству и, хмельные, совершали убийства и другие преступления, я получал прибыль, облагая налогом каждый кувшин выпитого вина, делая послабления в наказаниях, а также и иными путями; теперь же из-за этого Магхи, решившего блюсти нравственность, нет больше ни убийств, ни иных преступлений. Что ж, я покажу им, как следовать пяти установлениям!" И, озлившись на всех жителей деревни, староста послал царю такую жалобу: "Государь, появились в наших местах лиходеи, разбойничают по деревням, много разного зла творят". Услыхал про то царь и приказал найти и доставить к нему на суд лиходеев. Связал тогда староста всех деревенских жителей, привёл их ко дворцу и доложил царю, что, мол, все лиходеи изловлены. Царь не стал разбираться, что к чему, и велел напустить на виновных слона, чтобы тот растоптал их.

И вот приказали всем лечь ничком на царском дворе и послали людей за слоном. Бодхисатта же так сказал своим спутникам: "Не забывайте пяти установлений и относитесь с одинаковой любовью и к доносчику, и к царю, и к слону, и к собственному телу", – и те обещали сделать всё так, как велит бодхисатта. Наконец привели слона, но тот, как его ни принуждали, не стал никого топтать, а помчался прочь, громко трубя. Привели ещё слона, и ещё, и ещё, но все убегали прочь. Повелел тогда царь обыскать крестьян, нет ли у них при себе снадобья, отваживающего слонов, но те, кто искал, ничего не нашли и о том доложили царю. И наказал тогда царь своим слугам: "Допросите-ка их хорошенько. Не иначе как ведомо им какое-то заклинание". И когда царские слуги стали выпытывать у крестьян, нет ли у них какого-нибудь заклинания, отвращающего слонов, бодхисатта ответил, что есть у них такое заклинание. Прислужники доложили про то царю, и царь, повелев всех доставить к нему, приказал: "Говорите! Какое вам ведомо заклинание?"

И отвечал царю бодхисатта: "Есть, государь, у нас одно заклинание, одно-единственное на всех тридцать жителей: живых тварей не убивать, на чужое не зариться, не лгать, не жить неправедно, хмельного в рот не брать, в любви пребывать, милостыню раздавать, дороги ровнять, пруды копать, дома возводить – вот оно, наше заклинание, наш оберег и наше богатство!" Обрадовался царь, услыхав такие речи бодхисатты, прозрел и приказал отдать крестьянам всё имущество и дом клеветника-старосты, а самого старосту отдать крестьянам в услужение, и ещё пожаловал царь крестьянам деревню и слона.

После этого жители деревни, наставленные бодхисаттой, продолжали творить всяческие добрые дела. И решили они на скрещении главных дорог выстроить большой дом для собраний и, призвав на помощь плотника, вскоре начали строить здание, но женщин к этому делу близко не подпускали, так как утратили к ним всякий интерес. А надобно сказать, что в ту пору у бодхисатты были четыре жены, жившие с ним же в деревне: благостная Судхамма, премудрая Читта, весёлая Нанда и благородная Суджата. И вот однажды, улучив миг, когда плотник остался один, Судхамма поднесла ему дары и стала молить: "Братец, сделай меня старшей над всеми в доме собраний", – и плотник обещал ей. Прервав на время работу, он притащил бревно, из которого вырубают конёк для крыши, хорошенько его высушил, обтесал, обработал, изготовил конёк, завернул в кусок ткани и спрятал до поры. Когда дом собраний был выстроен и настало время увенчать крышу коньком, плотник воскликнул, будто досадуя: "Нот беда, забыли мы про одну вещь!" "О чём ты?" – спросили его. "Надо приделать конёк на крышу", – отвечал плотник. "За чем дело стало? Давай сейчас и соорудим", – сказали крестьяне. "Нет, – отвечал плотник, – из сырого дерева конёк не соорудишь, надо было загодя срубить дерево, обтесать его, а после сделать конёк". "Как же теперь быть?" – спросили плотника жители. Плотник ответил: "Надо посмотреть, нет ли у кого и доме готового конька на продажу; если есть – можно взять".

Крестьяне пошли искать конёк и нашли его в доме Судхаммы, но продать его женщина не согласилась, сказав: "Обещайте пускать меня в дом собраний, тогда отдам вам конёк". Те вскричали: "Не хотим мы с женщинами дело иметь!" Тут за Судхамму вступился плотник: "Зачем вы так говорите, друзья? Только в мир Брахмы нет доступа женщинам. Забирайте конёк, и пошли кончать работу". Те согласились, взяли у Судхаммы конёк, достроили дом собраний, расставили в нём скамьи и кувшины с питьевой водой, позаботились и о том, чтобы приходящих кормили варёным рисом. Потом обнесли дом оградой, навесили ворота, посыпали вдоль ограды песком, снаружи обсадили ограду пальмами. Читта помогла разбить сад, и её стараниями в саду насажены были все цветущие и плодоносящие деревья, какие только бывают на свете. Нанда сделала так, чтобы в саду появился красивый пруд с лотосами пяти видов. Только Суджата ничем не помогла. После этого бодхисатта призвал всех исполнять следующие семь заповедей: печься о матери своей, печься об отце своём, почитать старших в роде, не лгать, не сквернословить, не возводить напраслину, не погрязать в пороке, ибо

Кто пред отцом и матерью спой долг

Исправно выполняет в мире этом,

Кто старших в роде чтит, кто к старикам

С учтивым обращается приветом,

Кто вообще приветлив и учтив,

Правдив и избегает слов облыжных,

Кто в жизни никогда не сочинял

Доносов на друзей своих и ближних,

Кто в силах гневный сдерживать порыв,

И подавить желаний хаос дикий, –

Лишь тот велик, его лишь вознесут

Премудрые небесные владыки.

Тех властелинов ровно тридцать три,

Что по заслугам воздают живущим, –

Такого мужа назовут они,

По благости его, "истинносущим".

Вот так бодхисатта ещё при жизни обрёл великую славу, а по завершении срока возродился в обители тридцати трёх небесных владык и стал Саккой, повелителем богов, и в той же обители обрели своё новое существование все его сподвижники.

В ту пору в обители богов жили и асуры. И сказал как-то Сакка, повелитель богов: "Что проку нам от царства, которое надобно делить с другими?" И, сказав так, дал он асурам испить напитка богов, и, когда те попадали в беспамятстве, он ухватил асуров за ноги и швырнул прочь с Горы Сумеру, так что те в конце концов оказались в обители асуров. А следует сказать, что обитель асуров как раз находилась под Горой Сумеру, в самом нижнем из миров, и величиной своей была точь-в-точь такой, как обитель богов. И росло там дерево с розовыми цветами, похожими на фанфары, и потому прозывавшееся Читтапатали, что значит "Розовотрубное", и было то дерево точь-в-точь таким, как волшебное дерево в обители богов, которое может исполнить любое желание, только предначертано было ему стоять там всего лишь один Мировой Век. И вот, когда асуры, очнувшись от беспамятства, увидали цветы дерева Читтапатали, то в гневе возопили: "Нет, это не наша обитель, не обитель богов, ибо волшебное дерево в обители богов коралловое, а не розовотрубное!" И, восклицая: "Этот старый Сакка нарочно опоил нас, а потом швырнул на самое дно Мирового Океана, дабы отобрать у нас наш небесный дом. Пойдём же на него войной и отберём наше небесное жилище", – асуры стали карабкаться вверх по склону Горы Сумеру, как муравьи по колонне. Лишь только Сакке донесли, что асуры лезут вверх, он тотчас выступил и погрузился в омывающий всё живое Великий Океан и стал сражаться с врагом. В битве этой Сакка потерпел поражение и, теснимый асурами, в своей огромной – в целую сотню и ещё полсотни йоджан длиной – летающей колеснице, прозывавшейся "Победоносная", пустился в полуденную сторону, оставляя одну за другой горные вершины, вздымавшиеся из просторов Южного Океана.

И вот, когда колесница Сакки с невиданной быстротой неслась над просторами Океана, она приблизилась к месту, где раскинулась шёлковичная роща, и деревья, оказавшиеся на пути колесницы, срезаемые под корень, будто простые пальмы, валились и падали прямо в пучину Океана. А в гнёздах, свитых на ветвях шёлковичных деревьев, сидели птенцы пернатых Гаруд и, низвергаясь в пучину Океана, громко плакали и кричали. И спросил тогда Сакка у своего колесничего Матали: "Послушай, Матали, что это за шум? Что за плач, наполняющий сердце великой печалью?" И ответил ему на это Матали: "Государь, твоя колесница мчится с такой быстротой, что на пути своём низвергает в пучину Океана деревья шёлковичной рощи со свитыми на их ветвях гнёздами Гаруд, и птенцы Пернатых, охваченные страхом смерти, громко кричат и плачут". И повелел тогда Великосущный: "Друг Матали! Да прекратится страдание, причиняемое им мною! Да не свершим мы, домогаясь власти, злого дела, не допустим умерщвления живых существ! Уж лучше пожертвуем собственной жизнью и предадимся асурам во имя спасения этих птенцов! Поворачивай колесницу!" И, повелев так, Сакка спел такую гатху:

О Матали! Пусть гнёзда этой рощи

Избегнут пасти нашей колесницы.

Пожертвуем собой, но не оставим

Птенцов без гнёзд – где им тогда селиться?

И, исполняя волю своего господина, колесничий Матали повернул колесницу и направил её к обители богов по другой дороге. Асуры же при виде колесницы стали рассуждать: "Не иначе как прибыли сакки из иных Круговых Миров: только получив подкрепление, мог Сакка решиться повернуть колесницу". И в страхе перед неминуемой смертью асуры пустились наутёк и так бежали до самой своей обители. Сакка же, окружённый сонмом жителей обоих небесных миров – его собственного и мира Брахмы, – вошёл в обитель богов и расположился в центре небесного града. И в то же мгновение разверзлась твердь земная, и поднялся ввысь более чем на тысячу йоджан великолепный Дворец Победы, названный так оттого, что появился он в день победы Сакки над асурами. Сакка же, дабы асуры снова не надумали возвратиться, повелел расставить в пяти местах стражей. Вот как говорится об этом в гатхах:

Два царства, разделённые навеки, –

Богов и асуров – неколебимы.

Их стережёт и днём и ночью стража,

И даже дух не прокрадётся мимо.

Ураги-Змии и волхвы Кумбханды,

Гаруды-змеееды в горной шири,

Хмельные яккхи и ещё Владыки

Великие (числом они четыре).

И, распорядившись поставить стражей в пяти различных сферах, Сакка сделался единовластным повелителем богов и вкушал небесное блаженство. В ту пору Судхамма, исчерпавшая срок жизни на земле, возродилась на небе прислужницей Сакки. И за то, что в прежней жизни Судхамма пожертвовала конёк для дома собраний, было для неё сооружено из небесных самоцветов здание собраний, названное "Судхамма"; и распростёрлось это здание на целых пять сотен йоджан, и в нём на золотом помосте величиной с йоджану, держа в руке царский зонт небесно-белого цвета, и восседал Сакка, повелитель богов, верша свой справедливый суд над людьми и богами.

Читта, окончив свой земной срок, тоже возродилась на небе прислужницей Сакки. И за то, что в прежней жизни она разбила сад, был ей дарован сад небесный, прозванный Читталатавапа, – "Роща Прекрасноцветной Лианы". Возродилась на небе прислужницей Сакки и Нанда, когда кончился её земной срок, и за то, что в прежней жизни вырыла она пруд, был ей дарован пруд и на небесах, называвшийся Нанда – "Радостный". Суджата же, не совершившая никаких благих дел в прошлой жизни, возродилась на земле цаплей, обитавшей в уединённой пещере в лесной глуши.

И вот, приметив, что нет Суджаты, Сакка помыслил: "Надо бы узнать, кем она возродилась?" И силой своего всеведения он вскорости обнаружил Суджату и, отправясь в тот лес, перенёс её в обитель богов. Он показал ей прекрасную небесную столицу, и дом божественных собраний "Судхамма", и сад "Читталатавана", и пруд "Нанда". И молвил затем Сакка: "Три другие мои жены в прежней жизни сотворили добро и поэтому возродились на небесах моими прислужницами, ты же не сотворила добра и потому возродилась на земле в облике птицы. Следуй же отныне велению долга". И, сказав так, Сакка наставил цаплю Суджату в пяти благородных установлениях, после чего снова отнёс её в лес и отпустил. С той поры цапля следовала пяти установлениям. Некоторое время спустя Сакка решил проверить нравственную твёрдость Суджаты: оборотился рыбой и явился лежащим прямо перед цаплей – Суджатой. Подумав, что рыба мертва, цапля схватила её за голову, но тут рыба вильнула хвостом, и цапля, помыслив: "Она, кажется, ещё жива!" – тотчас выпустила рыбу из клюва. Сакка тогда уверился в твёрдости Суджаты, похвалил её и, сказав, что, следуя пяти установлениям, она сумеет быть стойкой, воротился на небеса.

С концом отпущенного ей срока Суджата вновь родилась на земле в семействе горшечника из Бенареса. Помыслив: "Кем же она теперь возродилась?" – Сакка силой своего всеведения тотчас обнаружил Суджату и явился на деревенскую площадь в облике старика с тележкой, наполненной золотыми огурцами. Сидя на земле возле тележки, старик зазывал покупателей: "Купите огурцы! Купите огурцы!" Люди подходили и говорили: "Продай нам огурцов, любезный", – но Сакка отвечал: "Дам только тем, кто следует установлениям. Следуете вы установлениям?" – "Что такое? – удивлялись крестьяне. – Не знаем мы никаких "установлений", продай нам огурцов". "Нет, – говорил им Сакка, – за деньги я ничего не даю, но даром отдам их тому, кто следует установлениям". "Вот глупец!" – восклицали с досадой люди и проходили мимо. Суджата же, прознав о том, помыслила: "Не для меня ли доставлены сюда эти огурцы?" Она явилась к торговцу и попросила: "Продай мне, любезный!" "А ты следуешь установлениям?" – спросил её торговец. "Следую", – отвечала Суджата. "Что ж, для тебя я и принёс огурцы!" – вскричал торговец и, оставив тележку с золотыми огурцами у дверей дома Суджаты, исчез из виду.

Суджата до конца дней своих твёрдо следовала пяти установлениям и в новой жизни возродилась дочерью повелителя асуров Вепачнтти, а за нравственную стойкость в прежних рождениях была ей дарована великая красота. Когда пришла пора выдавать её замуж, царь Вепачитти распорядился: "Пусть моя дочь сама найдёт себе мужа по сердцу", – и он велел всем асурам собраться для брачного состязания. Сакка же как раз тогда помыслил: "Где-то ныне возродилась Суджата?" – и силой всеведения тотчас её обнаружил. "Уж если Суджате суждено самой выбрать себе мужа, пусть выберет меня", – решил он и, оборотясь асуром, явился в собрание. Ввели разряженную Суджату, усадили её на почётное место и сказали: "Кто тебе по сердцу, того и выбирай в мужья!" Суджата вгляделась в собравшихся, приметила Сакку и, повинуясь силе любовного чувства, укрепившегося в ней ещё в прежних рождениях, воскликнула: "Вот кого я хочу в мужья!" Взяв Суджату в жёны, Сакка перенёс её в небесную столицу и поставил старшей над двадцатью пятью коти небесных танцовщиц. И жил так Сакка до конца положенного ему срока, а по истечении срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая это наставление в дхамме, Учитель вновь выбранил монаха и сказал: "В былые времена, братия, мудрые, кои правили царством небесным, готовы были пожертвовать даже жизнью ради спасения живых тварей, ты же, бхиккху, посвятил себя столь справедливому вероучению, а пьёшь не-отцеженную воду, которая кишит живыми тварями". И, связав воедино стих и прозу, прошлое и настоящее, Учитель так истолковал джатаку: "Колесничим Матали в ту пору был Ананда, Саккой же я сам".

Джатака о пляске

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 32 Nacca-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Ты слух наш усладил..." – Учитель, живший в роще Джетавана, начал историю о многоимущем бхиккху. История эта сходна с той, что уже рассказывалась в "Джатака о высшей дхамме". Учитель спросил у бхиккху: "Правда ли, что ты многоимущ?" – "Да, почтенный". – "Как же ты сделался многоимущим?" Не слушая далее, бхиккху сорвал с себя одежды и предстал нагим пред Учителем. "Тьфу! Срам!" – говорили люди. А бхиккху, покинув обитель, воротился в мир. Монахи же, сойдясь в зале собраний, осуждали его, нечестивого, восклицая: "Предстать пред Учителем в таком виде!" Учитель, войдя, спросил у монахов: "О чём вы здесь беседуете?" Те ответили: "О почтенный! Этот бхиккху утратил всякий стыд: словно деревенский малец, явился нагишом пред тобой, пред монахами, монахинями, послушниками и послушницами! Порицаемый всеми нами, он воротился в мир, утеряв Веру! Мы сидим и говорим о его непотребстве". Сказав на это: "О монахи! Не только ныне ведь этот бхиккху утерял сокровище Веры: ведь ещё раньше он точно так же утратил невесту-сокровище!" – и Учитель поведал:

"Некогда, в стародавние времена, четвероногие выбрали царём льва, рыбы – рыбу Анаду, птицы – златопёрого селезня. А у златопёрого селезня была дочь-красавица, молодая утица. И пообещал он ей исполнить любое желание. Она пожелала выбрать себе мужа, какого захочет. Исполняя обещание, царь-селезень призвал всех птиц к себе в Гималаи. Гуси, павлины и прочие птицы, слетясь, уселись на огромной скале. Царь-селезень послал за дочерью, сказав: "Пусть придёт и выберет себе какого захочет супруга". Та оглядела собравшихся птиц и, завидев пестрохвостого павлина с переливающейся, будто драгоценный камень, шеей, молвила: "Пусть он будет мне мужем!" Пернатые, приблизясь к павлину, сказали: "Дорогой! Царская дочь среди всех птиц выбрала тебя супругом!" Павлин, хмельной от радости, воскликнул: "Доныне вы ещё не узрели моего могущества!" И, забыв и стыд и совесть, пустился при всех в пляс, распушив крылья и обнажив срам. Молвив в смущении: "Нет в нём надлежащей скромности! Не отдам я ему своей дочери!" – златопёрый царь-селезень пропел такую гатху:

Ты слух наш усладил своим напевом чудным!

И шея хороша с отливом изумрудным!

И длинный яркий хвост, как веер, распушился!

Но ты пустился в пляс – и словно обнажился!

И царь-селезень сказал, что выдаст дочь за своего племянника, молодого селезня. Павлин же, устыдясь, полетел прочь".

Учитель повторил: "О монахи! Не только ныне ведь этот бхиккху утратил всякий стыд, он утерял сокровище Веры, а прежде он точно так же утратил невесту-сокровище!"

Окончив это наставление в дхамме, Учитель разъяснил джатаку, связав перерождения: "Многоимущий был тогда павлином, сам же я – царём-селезнем".

Джатака о согласии.

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 33 Sammodamana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Согласно действуя..." – Учитель – он жил тогда в бамбуковой роще близ Капилаваттху – начал свой рассказ о ссоре, происшедшей из-за головного убора. (Подробности содержатся в джатаке о Кунале). Учитель сказал своим приверженцам: "Знайте же, о великосильные, что ссоры между близкими недопустимы. Было ведь уже раньше так, что животные одолели своих врагов, но потерпели поражение, лишь только рассорились". И, уступая просьбам своих высокородных учеников. Учитель поведал им о прошлом.

"Во времена былые, когда царём Бенареса был Брахмадатта, бодхисаттва воплотился в облике перепела. Когда он подрос, то сделался вожаком стаи из многих тысяч перепелов. Жили они все в лесу. И был там один охотник за перепелами. Он часто приходил к месту, где обитали перепелы, подманивал птиц и, дождавшись, когда они все соберутся в одном месте, накидывал на них сеть, потом затягивал её с краёв, сбивал попавшихся перепелов в середину, складывал птиц в корзину и шёл домой. На деньги, которые выручал от продажи перепелов, он кормился сам и содержал своё семейство. И вот однажды бодхисаттва обратился к перепелам с такой речью: "Этот птицелов наносит нам, братья, страшный урон, но я придумал средство, благодаря которому он не сможет нас более ловить. Вот это средство: как только птицелов накинет на вас свою сеть, пусть каждый просунет голову в ближайшую к нему ячейку сети. И затем вы все разом поднимайтесь и летите подальше. Опустясь на какой-нибудь терновый куст, вылезайте из своих ячеек и разлетайтесь". "Да будет так!" – откликнулись все перепелы на призыв своего вожака.

На другой день, когда птицелов набросил на стаю перепелов свою сеть, птицы в точности последовали совету бодхисаттвы: улетев вместе с сетью, они опустились с нею на терновый куст, вылезли из своих ячеек и разлетелись. Пока птицелов выпутывал свою сеть из колючего кустарника, наступил вечер, и пришлось ему вернуться домой с пустыми руками.

На третий день и в последующие дни перепелы поступали точно так же; птицелов до самого захода солнца занимался выпутыванием сети и, не поймав ни одного перепела, с пустыми руками возвращался домой.

И вот как-то жена птицелова стала в гневе ему выговаривать: "Изо дня в день ты возвращаешься с пустыми руками. Уж нет ли у тебя другого места, куда ты относишь всю свою добычу?" Птицелов отвечал ей: "Нет у меня, милая, никакого иного места. Беда в том, что перепелы теперь действуют заодно. Лишь только я накидываю на них сеть, как они взвиваются вместе с нею, а потом запутывают сеть в терновом кусте. Но ведь не всегда же они будут жить в согласии. Не тревожься: в конце концов они все перессорятся и окажутся у меня в руках. Тогда-то я сумею вызвать радостную улыбку на твоём лице". И птицелов спел жене гатху:

Согласно действуя, уносят птицы сеть,

Но лишь рассорятся – все будут в ней висеть!

Прошло совсем немного времени, и вот как-то раз один перепел, опускаясь на пастбище, нечаянно задел на лету голову своего товарища. Тот разъярился и закричал: "Как ты посмел задеть мою голову?" Как ни успокаивал его первый, говоря: "Я задел тебя неумышленно, не сердись", – второй продолжал гневаться. Оба они принялись ссориться, дразня друг друга: "Уж не кто иной, как ты, верно, и поднимал сеть". Слушая их перебранку, бодхисаттва помыслил: "Там, где завёлся разлад, не жди никакого спокойствия: оба перепела теперь не станут поднимать сеть, а от этого грядёт нам великий урон, ибо птицелов начеку. Не могу я здесь больше находиться". И вместе со своей свитой бодхисаттва перебрался в другое место.

Прошло ещё немного времени, и птицелов снова явился в тот лес, где жили перепелы. Подманив их манком, он дождался момента, когда все они соберутся в одно место, и накинул на них сеть. И тогда обиженный перепел принялся дразнить другого: "У тебя, говорят, когда поднимали сеть, от натуги все перья выпали, ну-ка, подними сейчас сеть". И, покуда они пререкались: "Ты подними!" – "Нет, лучше уж ты!" – птицелов затянул сеть, сбил перепелов в середину, побросал их в корзину и отправился домой. Лицо его жены, когда она увидела его с добычей, вновь расцвело улыбкой".

Эту историю Учитель заключил такими словами: "О великосильные, вы видите теперь, что свары между близкими недопустимы, ибо в ссоре – источник гибели для всех ссорящихся". И, наставив своих слушателей в дхамме. Учитель истолковал джатаку и так связал перерождения: "Глупым перепелом был Девадатта, мудрым же перепелом был я сам".

Джатака о рыбе

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 34 Maccha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Сетей рыбацких не боюсь..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказывать историю о том, как некий бхиккху продолжал пылать страстью к оставленной в миру жене. Ибо ведь, когда Учитель спросил его: "Правда ли, брат мой, что ты мучим вожделением?" – тот ответил Учителю: "Правда, Всеблагой". На вопрос же: "К кому вожделеешь ты?" – монах отозвался: "К оставшейся в миру жене, высокопочтенный! Пьянящи и сладостны, будто мёд, руки у жены моей, когда она ласкает меня, и нет у меня сил покинуть её". "Бхиккху, эта женщина вынуждает тебя поступать недостойно, – молвил Учитель. – Ведь однажды ты: уже чуть было не принял смерть из-за неё, только мой приход спас тебя". И Учитель поведал тогда о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена минувшие, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был домашним жрецом царя. Как-то раз рыбаки забросили в реку невод. По реке в это время плыли две рыбы – муж и жена. Они резвились в избытке страсти и предавались любовной игре. Рыба-жена плыла впереди и, как только увидела ячейки невода, тотчас повернулась и успела спастись. Ослеплённый страстью муж продолжал резвиться и угодил прямо в ячейку невода. Рыбаки сразу почувствовали добычу, подняли невод из воды и вытащили рыбину из ячейки. Решив, что лучше всего зажарить рыбу-мужа на угольях и съесть на берегу, они не усыпили его, а швырнули в кучу песка, сами же стали разводить костёр и точить вертел. Рыба-муж думал: "Не мысль о предстоящем поджаривании на угольях или на остром вертеле страшит меня. И не пугает меня никакая другая боль, а мучаюсь я оттого, что жена моя станет терзаться подозрениями, будто я отправился к другой". И, сокрушаясь так, муж пропел гатху:

Сетей рыбацких не боюсь. Что мне жара и что мне зной?

Боюсь: подумает жена, что я услад ищу с иной.

В это время на берегу реки в сопровождении своей челяди появился домашний жрец царя, пожелавшим совершить омовение. Ему были ведомы языки всех земных тварей. Услыхав стоны рыбы-мужа, он подумал: "Эта рыба-муж терзается мучительной страстью. Если он встретит смерть в духовном ослеплении, то, вне всякого сомнения, окажется в чистилище. Буду его спасителем!" Рассуждая так сам с собой, жрец подошёл к рыбакам и сказал им: "Люди добрые, вы ещё, помнится, ни разу не подносили мне рыбы в знак своего уважения". "Господин, – вскричали рыбаки, – о чём тут толковать? Выбери и возьми любую рыбу, какую только пожелаешь". "Ну, тогда, – сказал жрец, – дайте-ка вот эту: эта рыбина мне по сердцу, других не надобно". "Возьми, господин", – сказали рыбаки. Бодхисаттва ухватил рыбу-мужа обеими руками и, присев на берегу, наставительно молвил: "Если бы нынче ты не попался мне на глаза, гибель твоя была бы неминуема. Плыви и не будь отныне рабом страсти". С этими словами бодхисаттва бросил рыбину в воду, а сам возвратился в город".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель объяснил монаху суть Четырёх Благородных Истин, и терзаемый похотью монах обрёл плод праведного знания. Учитель же истолковал джатаку, так связав перерождения: "Рыбой-женой была оставшаяся в миру жена монаха, рыбой-мужем – сам терзавшийся вожделением монах, а жрецом был я".

Джатака о куропатке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 37 Tittira-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Тот, кто питает уваженье к старшим..." – Учитель, направлявшийся в Саваттхи, начал повествование о том, как для тхеры Сарипутты не нашлось места в помещении для монахов.

Когда Анатхапиндика сообщил Учителю о том, что монастырь выстроен, Учитель тотчас покинул Раджагаху и отправился в новую вихару, но по пути остановился в Весали. Пожив там, сколько ему хотелось, Учитель двинулся дальше в Саваттхи.

В это же время в Саваттхи явились ученики шести обособившихся бхиккху. Прибыв в монастырь ранее прочих, они принялись самоуправствовать: ещё до того, как были выделены помещения для тхер, стали самочинно занимать кельи, говоря: "Эта – для наших наставников, эта – для старших, а вот эта – для нас самих". Так все места оказались занятыми. Когда наконец прибыли тхеры, они не смогли сыскать для себя помещений. Ученики тхеры Сарипутты тоже, сколько ни искали, не сумели найти свободную келью для своего наставника. Пришлось тхере Сарипутте расположиться на ночлег под деревом, что росло рядом с кельей Учителя. Он провёл ночь, расхаживая взад и вперёд, либо сидя у подножия дерева.

Когда наутро Учитель, проснувшись, вышел из своей кельи и стал прочищать горло, тхера Сарипутта тоже кашлянул. "Кто здесь?" – спросил Учитель. "Это я, высокочтимый, – Сарипутта", – отвечал тхера. "Сарипутта? – удивился Учитель. – Что ты здесь делаешь в столь ранний час?" Выслушав объяснение Сарипутты, Учитель задумался. "Даже сейчас, – размышлял он, – когда я ещё жив, бхиккху не питают друг к другу уважения, что же натворят они, когда я покину этот мир?" В тревоге за дхамму Учитель, как только рассвело, повелел созвать монахов. Войдя в собрание, он спросил бхиккху: "Я слышал, братия, будто последователи шести явились загодя в монастырь и лишили всех остальных бхиккху и тхер мест для ночлега и дневного отдыха; правда ли это?" "Правда, Всеблагой", – отозвались собравшиеся. Учитель выбранил приверженцев шести и, желая наставить монахов в дхамме, обратился ко всем с вопросом: "Кто, по-вашему, братия, заслуживает лучшего помещения, лучшего питья и лучшей еды?"

Некоторые монахи отвечали: "Тот, кто рождён кшатрием, но принял монашество". Другие возражали: "Нет, тот, кто родился брахманом или мирянином, но принял монашество". Иные бхиккху рассуждали: "Тот, кто сведущ в Уставе, кто способен наставить в дхамме, кто причастился к первой, второй, третьей или четвёртой высшей мудрости". Третьи говорили: "Вступивший в Поток или тот, кто возродится лишь однажды; либо тот, кто вовсе не возродится: архат, овладевший тремя ступенями познания; причастившийся шести откровениям". И вот, когда каждый из присутствовавших высказался о том, у кого первое право на помещение, еду и питьё и почему, Учитель молвил: "Нет, братия, вы не правы: моё учение отнюдь не ставит условием, что первым должен получить помещение, еду и питьё тот, кто родился кшатрием, а потом принял монашество; не важно и то, что принял монашество тот, кто рождён брахманом или мирянином; не имеет первого права и тот монах, который следует Уставу, или начитан в сутрах, либо постиг высшие установления веры; не возвеличивает и достижение любой из ступеней мудрости или обретение Плода от вступления в Поток, арахатства и тому подобного. Нет, бхиккху: по моему учению, нужно вставать перед старшим, обращаться к нему почтительно и любезно, кланяться и оказывать всякие иные знаки уважения, старшему полагается лучшее место, лучшее питьё и лучшая еда. Вот единственное мерило, монахи, и посему кто старше – тот и достойнее. Среди нас, бхиккху, находится мой старший ученик Сарипутта: вслед за мной и он вращал колесо дхаммы и поэтому, без сомнения, заслуживает такой же кельи, какую отвели мне, но Сарипутте вчера вовсе не досталось места, и он вынужден был провести всю ночь под деревом. Если вы, бхиккху, уже и сейчас выказываете такую непочтительность к старшим, на что только вы не решитесь по прошествии некоторого времени?" И, в стремлении преподать собравшимся урок дхаммы, Учитель добавил: "Знайте же, монахи, что в прежние времена даже животные решили однажды жить во взаимном уважении и доброте и, определив старшего, оказывать ему всяческие почести. Решив так и выбрав старшего, они слушались и почитали его. Когда же пришёл тому срок, животные эти возродились на небесах". И, разъясняя суть сказанного. Учитель поведал о том, что случилось в прошлом.

"Во времена стародавние у подножия Гималайских гор рос огромный баньян, и жили под его сенью куропатка, обезьяна и слон. Относились они друг к другу без всякой почтительности и уважения. Поняв в конце концов, что дальше так жить нельзя, они решили: "Надо выяснить, кто из нас старший, – того и будем почитать и слушать". И они придумали такой способ определения старшего. Однажды, когда они все трое сидели под баньяном, куропатка и обезьяна спросили слона: "Скажи-ка, братец, каким ты помнишь это баньяновое дерево с того времени, когда впервые осознал себя?" Слон ответил: "Друзья мои, в те времена, когда ещё крошечным слонёнком я, бывало, прогуливался возле этого баньяна, он был высотой с траву; когда я останавливался над ним, его верхушка как раз доходила мне до пупка. Так вот: я помню это дерево с тех пор, как оно было размером с траву". Затем куропатка и слон задали тот же вопрос обезьяне. "Друзья мои, – ответила обезьяна. – В те времена, когда я была совсем крошкой, я могла, сидя на земле, рвать и есть плоды, которые росли на самой верхушке баньянчика, для этого мне даже не нужно было вытягивать шеи. Так вот: я помню этот баньян еще совсем маленьким деревцем". И, наконец, слон и обезьяна обратились с тем же вопросом к куропатке. "Друзья мои! – ответила им куропатка. – Когда-то, давным-давно, росло поблизости огромное баньяновое дерево. Я питалась его плодами, и как-то раз, облегчаясь, вместе с помётом обронила на этом самом месте баньяновое зёрнышко. Из него-то и выросло потом это дерево. Так что я помню баньян с тех пор, когда его и на свете не было, стало быть, я старше вас всех".

Выслушав мудрую куропатку, обезьяна и слон сказали ей: "Дорогая, ты и впрямь старшая среди нас. Отныне мы будем оказывать тебе все подобающие почести, смиренно приветствовать тебя и обращаться к тебе уважительно; мы будем возвышать тебя и словом и делом, будем складывать руки перед грудью, ожидая твоего благословения, и признаем во всём твоё превосходство. Мы станем следовать твоим наставлениям, ты же отныне веди и учи нас". Куропатка наставила их и научила жить по нравственному завету, которому следовала и сама. И все трое в последующей жизни строго придерживались пяти заповедей, оказывали друг другу знаки внимания, почитали друг друга и в речах своих были вежливы. И оттого что поступали так, с окончанием земного срока все трое возродились на небесах".

"Путь, которому следовали эти трое, – продолжал своё наставление Учитель, – стал позже известен как "Титтйрия-брахмачария" или "Путь, избранный куропаткой для постижения высшей истины". И уж если даже животные могли, идя этим путём, жить во взаимном уважении и согласии, почему же вы, монахи, чей долг следовать ясным предписаниям дхаммы, живёте в неуважении друг к другу и в непослушании? Отныне, бхиккху, я заповедую вам: словом и делом выказывайте уважение старшим, почтительно приветствуйте их, смиренно складывая ладони перед грудью, и оказывайте им все подобающие почести. Предоставляйте старшим лучшее место, лучшее питьё и лучшую еду. Да не будет отныне старший лишён ночлега по вине младшего. Тот же, кто лишит старшего его пристанища, свершит дурное дело". И, завершая урок дхаммы, Учитель – он был теперь уже всепробуждённым – спел слушавшим его такой стих:

Тот, кто питает уваженье к старшим,

Кто, умудрённый в дхамме, бескорыстен,

Да будет в мире чувств превозвеличен,

Пребудет счастлив в мире высших истин.

Поведав монахам о необходимости благостного почитания старших, Учитель слил воедино стих и прозу и истолковал джатаку, так связав перерождения: "Слоном был тогда Моггалана, обезьяной – Сарипутта, мудрой же куропаткой – я сам".

Джатака о цапле

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 38 Baka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Хоть плут и искушён в искусстве плутовства..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о бхиккху, который промышлял тем, что шил одеяния монахам.

Был, говорят, в Джетаване один бхиккху, большой умелец по части монашеских одеяний: и разрезать, и скроить, и приметать, и сшить – на всё мастер. Этим своим умением шить одежды для монахов он и был славен повсюду. Вот как он поступал: брал ношеную-переношеную одежду и, потрудившись над ней, превращал в отличную, приятную на ощупь, монашескую накидку, красил сшитое, вымачивая в растворённом в воде порошке, и скоблил раковиной, чтобы придать накидке красивый блеск, затем откладывал готовое одеяние в сторону. Монахи, само собой, ничего не смыслили в портняжном искусстве и обычно приходили к этому бхиккху с только что купленными отрезами материи. "Сшей нам, братец, накидки, – просили они его, – не знаем, как за это дело взяться". "На то, чтобы сшить накидку, – отвечал им обыкновенно портной, – нужно много времени, любезные. Тут у меня есть готовые накидки, оставьте-ка мне свои отрезы, а сами возьмите в обмен сшитое, да и ступайте". Он раскладывал перед посетителями готовые одежды. Прельщённые их видом и цветом, монахи, не зная, из чего эти одежды сшиты, думали: "Вроде прочные", с готовностью отдавали портному свои отрезы и, забрав перелицованное старьё, уходили довольные. Когда же после недолгой носки накидки загрязнялись и монахи стирали их в горячей воде, истинная природа этих вещей делалась очевидной, повсюду замечались признаки ветхости, и обманутые владельцы накидок начинали сожалеть об обмене. Со временем все в Джетаване поняли, что бхиккху этот – мошенник, промышляющий старьём.

В соседней деревне жил другой портной, который тоже надувал людей – в точности так же, как и тот, в Джетаване. Знакомые монахи как-то сказали ему: "Говорят, любезный, в Джетаване есть один портной, шьющий накидки, – такой же обманщик, как и ты". Услышав это, плут решил про себя: "Ладно же. Я обведу этого горожанина вокруг пальца". Он сшил из ветоши красивую накидку, окрасил её в приятный оранжевый цвет и, завернувшись в неё, отправился в Джетавану. Лишь только бхиккху-портной завидел накидку, он сразу загорелся желанием заполучить её. "Любезный, ты сам сшил себе этот плащ?" – спросил он владельца. "Да, почтенный", – ответил хитрец. "Друг мой, – сказал тогда бхиккху, – отдай эту накидку мне, а себе ты добудешь другую". "Не могу, почтенный, – сказал тот, – у нас в деревне трудно с одеждой: если я отдам тебе свою накидку, чем же сам буду тогда покрываться?" "Любезный, – предложил бхиккху, – у меня есть нетронутый кусок материи, может, возьмёшь его взамен и сошьёшь себе новую накидку?" "Что же, почтенный, – ответил мошенник, – я только показал тебе свою ручную работу, но, если ты так просишь, нечего делать: возьми накидку себе". И, обменяв свою сшитую из старья накидку на новый кусок материи, мошенник поспешил восвояси.

По прошествии некоторого времени джетаванский бхиккху-портной выстирал свою загрязнившуюся накидку в горячей воде и, обнаружив, что накидка перешита из старья, раскаялся в том, что обманывал других. Вскоре весь монастырь узнал, как одурачили бхиккху, и все только и судачили о том, как деревенский мошенник обвёл вокруг пальца городского. Как-то раз, когда монахи сидели в зале собраний, обсуждая эту новость, вошёл Учитель. "О чём это вы, братия, тут беседуете?" – спросил он. Бхиккху рассказали ему обо всём. "Братия, не только ведь ныне портной из Джетаваны обманывает других, – сказал тогда Учитель, – он и прежде обманывал народ, и не только теперь деревенский портной одурачил его – так было уже и прежде". И он поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена стародавние бодхисаттва воплотился на земле в облике божества, обитавшего в дереве, что росло на опушке рядом с заросшим лотосами прудом. В соседнем пруду, поменьше первого, в ту засушливую пору осталось совсем немного воды, а рыбы в нём водилось великое множество. Некая цапля, видя обилие рыбы, задумалась: "Найти бы способ одурачить этих рыб и съесть их одну за другой". Наконец, измыслив средство, цапля отправилась на берег пруда и, усевшись, сделала вид, будто погружена в глубокую задумчивость. Рыбы, видя её в таком состоянии, спросили: "О чём размышляешь, госпожа?" "О вас, о вас моя забота", – ответила цапля. "Какая же это забота, госпожа?" – полюбопытствовали рыбы. "А вот, думаю, – отвечала цапля, – что в пруду вашем воды осталось совсем мало, и корма здесь никудышные, а засуха жестокая. Вот я и печалюсь: "Как же теперь быть рыбам, что им делать?" "А и впрямь: что нам делать, госпожа?" – встревожились рыбы. "Если только вы захотите довериться мне, – сказала цапля, – я смогу вам помочь: буду брать вас по одной в клюв и переносить в большой пруд, поросший лотосами пяти видов, и там выпускать". "Госпожа, – усомнились рыбы, – но ведь с тех пор, как стоит мир, не было такого, чтобы цапля заботилась о судьбе рыб. Ты, видно, просто хочешь съесть нас всех поодиночке". "Да что вы, – возмутилась цапля, – разве я могу есть тех, кто мне доверился? Впрочем, если не верите моим рассказам о пруде, пусть какая-нибудь из вас слетает со мной туда и убедится собственными глазами". Говоря: "Она сильна и в воде и на суше", – рыбы решились довериться цапле. Они поручили её заботам большую одноглазую рыбину. Цапля схватила одноглазую клювом, перенесла её на другой пруд, выпустила в воду и позволила осмотреть ей весь пруд. Затем она перенесла эту рыбу в старое обиталище и выпустила в воду. Одноглазая принялась расхваливать перед товарками достоинства нового пруда, те, внимая ей, загорелись желанием переселиться и стали упрашивать цаплю: "Прекрасно, госпожа. Перенеси нас туда".

Первой цапля пожелала переселить ту самую одноглазую рыбу. Зажав её в клюве, цапля полетела к новому пруду и, держа свою жертву так, чтобы та могла любоваться водной гладью, опустилась на вершину дерева варана на берегу, потом она распластала одноглазую рыбину на ветке, ударом клюва лишила её жизни и съела со всеми внутренностями, позволив только косточкам упасть к подножию дерева. Покончив с едой, цапля вернулась к ожидавшим её рыбам и сказала:

"Я выпустила первую, давайте понесу следующую". Действуя таким способом, цапля перетаскала и съела по очереди всех рыб. Когда она в последний раз явилась за добычей, в маленьком пруду уже не осталось ни одной рыбы, но там жил ещё и рак. Стремясь съесть и его, цапля сказала: "Дружище, я перенесла всех рыб в большой пруд, поросший лотосами; хочешь, перенесу и тебя?" "Как же ты меня перенесёшь?" – спросил рак. "Зажму в клюве и понесу", – ответила цапля. "Нет, – отказался рак, – так я не полечу с тобой: если ты понесёшь меня в клюве, то выронишь на лету". "Не бойся, – уговаривала рака цапля, – в полёте я буду крепко держать тебя". Слушая её, рак думал: "Унести-то рыб она унесла, но уж отпустить их не отпустила. Что ж, пусть она перенесёт меня на другой пруд. Если же она не выпустит меня – сдавлю ей горло клешнёй и так лишу жизни". И рак предложил цапле: "Дорогая! Боюсь, что ты всё-таки не сможешь крепко держать меня. Вот уж у нас, раков, хватка так хватка, поэтому давай лучше я уцеплюсь клешнёй за твою шею: если только мне удастся обхватить её, я готов лететь с тобой". Не подозревая подвоха, цапля охотно согласилась.

Прочно, будто в кузнечные клещи, зажав шею цапли, рак сказал: "Ну, а теперь полетели". Взмыв в воздух, цапля позволила раку полюбоваться прудом, а затем направилась к дереву варана. "Погоди-ка, тётушка, – воскликнул рак, – вот он, пруд, под нами, ты же уносишь меня куда-то в сторону". "Возлюбленный мой племянничек, – насмешливо ответила цапля, – уж конечно, ты для меня дороже кровного родственника. Ты, поди, вообразил меня своей рабыней: куда, дескать, захочу, туда она меня и понесёт. Взгляни-ка на груду костей у подножия дерева варана: как съела я всех рыб, так съем и тебя, безмозглого". Рак возразил цапле: "Этих рыб погубила их собственная глупость. Что до меня, то я себя съесть не позволю, скорее уж сам прикончу тебя. Ты по дурости своей не поняла ещё, что я перехитрил тебя: если уж нам суждено умереть, мы умрём с тобой вместе. Оторву-ка я тебе клешнями голову и швырну её на землю". И с этими словами рак с силой сдавил шею цапле. Задыхаясь, цапля стала хватать ртом воздух, из глаз её ручьями полились слёзы. В страхе за свою жизнь она стала молить рака: "Господин, я пощажу тебя, только сохрани мне жизнь". "Хорошо, только сейчас же сядь и выпусти меня в воду!" – потребовал рак. Цапля повернула обратно, опустилась на самый берег и, подойдя к воде, положила рака на выступавший над поверхностью ком грязи. Рак перекусил клешнями шею цапли – точь-в-точь так, как перерезают ножом лотосовый стебель, – и нырнул в воду. При виде этого небывалого чуда божество, обитавшее в дереве варана, наполнило весь лес криками одобрения, а затем громко пропело ласкающим слух голосом такую гатху:

Хоть плут и искушён в искусстве плутовства,

Навряд ли полного добьётся торжества.

Как цапля ни была коварна и хитра,

Рак победил её – таков закон добра!"

И Учитель повторил: "Не только ведь ныне, братия, этот деревенский плут-портной обманул городского мошенника, он и прежде его обманывал". Закончив своё наставление в дхамме. Учитель разъяснил суть джатаки, так связав перерождения: "В ту пору цаплей был бхиккху-портной из Джетаваны, раком – деревенский портной, божеством же дерева – я сам".

Джатака о Нанде

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 39 Nanda-Jataka.

Перевод с пали Б. Захарьина.

Словами: "Я полагаю: драгоценный клад сокрыт..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – приступил к рассказу о монахе, который делил келыо с Сарипуттой.

Монах этот, рассказывают, был учтив и сдержан в речах и с великим тщанием исполнял всё, что требовал от него тхера. Но вот однажды с дозволения Учителя тхера вместе со своим соседом отправился в Страну южных гор, и когда они достигли цели своего паломничества, то прежде учтивый бхнккху столь возомнил о себе, что совсем перестал слушаться распоряжений тхеры, и всякий раз, когда тхера говорил: "Почтенный, исполни то-то и то-то", монах перечил ему и не подчинялся. Тхера никак не мог понять, что на того нашло. Когда их паломничество окончилось и оба они воротились у Джетавану, бхиккху опять сделался столь же кроток и послушен, как до странствия. Тхера отправился тогда к Татхагате и рассказал ему обо всём.

"Почтенный, – сказал тхера, – живёт со мной монах, который то ведёт себя будто раб, купленный за сотню монет, то, неожиданно возомнив о себе, начинает перечить на каждом шагу и не слушается никаких повелений". "Сарипутта, – ответил Учитель, – не только ведь ныне этот бхиккху поступает столь своенравно, и прежде уже случалось так, что в одном месте он держал себя будто раб, купленный за сотню монет, а стоило ему оказаться в другом месте, он начинал перечить и выказывать непослушание". И в пояснение сказанного Учитель по просьбе тхеры поведал ему о том, что случилось в прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва воплотился в облике землевладельца. По соседству с ним проживал его приятель, тоже землевладелец и тоже, как и он сам, пожилой человек. Жена у этого приятеля была молодая, и когда она родила супругу наследника, старый муж призадумался: "Жена моя ещё молода и потому с моей кончиной сыщет себе кого-нибудь другого, да и пустит по ветру всё моё богатство. Сыну моему тогда ничего не достанется. Не лучше ли самому теперь же припрятать деньги?" Приняв такое решение, он призвал своего холопа Нанду, отправился вместе с ним в лес и, зарыв своё богатство в укромном месте, сказал: "Нанда, дорогой, после моей кончины отдай этот клад сыну. И смотри не допусти, чтобы этот лес продали". Вскоре после этого старый землевладелец умер.

Прошло время, и его сын вырос. И тогда мать рассказала ему: "Сыночек, твой отец зарыл свои сокровища в присутствии холопа Нанды, пусть Нанда укажет тебе место, где они спрятаны. Вот ты бы и зажил на славу". Как-то раз юноша и спросил Нанду: "Дядюшка, верно ли, что вы вместе с моим отцом припрятали сокровища?" "Верно, хозяин", – ответил Нанда. "А где же вы зарыли их?" – снова спросил юноша. "Да в лесу, хозяин", – ответствовал Нанда. "Ну, так пойдём тогда в лес", – молвил юноша.

Взяли они заступ и корзину и пошли в лес, к тому месту, где были зарыты сокровища. "Так где же клад-то, дядюшка?" – спросил юноша Нанду. А Нанда, лишь только очутился около денег, совсем потерял голову: исполнился такой гордыни, что ответил хозяину грубостью. "Да в своём ли уме ты, прислужник холопского сына! – заорал он. – Откуда тут быть кладу?" Юноша в ответ на его грубые, оскорбительные речи только сказал: "Ну что ж, тогда пошли домой", сделав вид, будто ничего не случилось. Вернулись они вместе домой. Через два-три дня они снопа отправились на то же место, и снова Нанда, как и в прошлый раз, нагрубил хозяину. Юноша опять ничего не ответил на оскорбления, а вернувшись домой, принялся рассуждать сам собой: "Холоп этот говорит: "Пойдем, я покажу тебе, где зарыт клад", ведет в лес, но там обрушивается на меня с бранью. Никак не пойму, в чём здесь дело. Живёт тут неподалёку старый приятель моего отца, тоже землевладелец, пойду посоветуюсь с ним". Приняв такое решение, юноша пошёл к бодхисаттве, рассказал ему обо всём и спросил, не знает ли тот причины такого поведения.

Бодхисаттва объяснил юноше: "Дорогой мой! В том самом месте, где Нанда грубит тебе, и должен находиться клад твоего отца. Поэтому, когда в следующий раз Нанда разразится ругательствами, ты ему вели: "Эй, холоп! Молчать! Чего бранишься?" Столкни его с места, вырой заступом яму, достань сокровища, по праву принадлежащие вашей семье, и прикажи холопу отнести клад домой". И, разъясняя суть сказанного, бодхисаттва спел юноше такую гатху:

Я полагаю: драгоценный клад сокрыт

Там, где презренный Нандака стоит.

Почтительно простясь с бодхисаттвой, юноша отправился к себе домой. Призвал Нанду, он снова пошёл с ним за кладом. Поступив в точности так, как ему советовал бодхисаттва, юноша добыл сокровища и с их помощью поправил своё положение. Всю оставшуюся жизнь он прожил, непрестанно следуя наказам бодхисаттвы, раздавая милостыню и творя другие добрые дела, с концом же отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель повторил: "И прежде уже этот человек вёл себя недостойно". Потом он истолковал джатаку, так связав перерождения: "Нандой в ту пору был бхиккху, который делит келью с Сарипуттой; мудрым же землевладельцем был я сам".

Джатака о пылающих угольях

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 40 Khadirangara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Всегда угодны приношенья Будде..." – Учитель – он жил тогда в роще Джетаване – повёл рассказ о торговце Анатхапиндике.

Ибо ведь Анатхапиндика во имя учения Будды за один лишь монастырь в Джетаване пожертвовал пятьдесят пять коти. Он не признавал иных сокровищ, кроме трех сокровищ веры, и когда Учитель бывал в Джетаване, каждый день являлся в монастырь, дабы услышать три великих моления: утреннее моление, дневное, после трапезы, и вечернее. Те моления, которые устраивались в промежутках между тремя великими молениями, Анатхапиндика тоже посещал. Опасаясь, что молодые монахи могут полюбопытствовать, с чем это он нынче явился, и станут высматривать, принес он что-нибудь или не принес, Анатхапиндика никогда не, являлся в монастырь с пустыми руками. На утреннее моление приносил монахам вареный рис; приходя на моление после трапезы, одаривал бхиккху топленым маслом, свежим медом, соком сахарного тростника и прочим; к вечерней же службе приносил благоухавшие цветочные гирлянды и всевозможные одежды. Так благочестивый Апатхапиндика изо дня в день приносил жертвы, и не было им предела. Многие торговцы занимали у него деньги под долговые расписки, набрали чуть ли не двадцать коти, он же, известный своим богатством, никогда не напоминал им о долгах. Было у Анатхапиндики зарыто на берегу реки сокровищ чуть ли не на двадцати коти, принадлежавших его семейству; сокровища эти, запечатанные в железные кувшины, однажды унесло в море набежавшей во время бури волной, и они оказались погребёнными на дне. В доме Анатхапипдики всегда был наготовлен рис – самое малое на пятьсот бхиккху разом, и жилище его было для монахов будто пруд для путников, вырытый на скрещении дорог, будто отчий дом. Сам Всепробуждённый захаживал к Анатхапиндике, посещали его также восемьдесят великих тхер, а про других бхиккху и говорить нечего: входившим в его дом и выходившим из него – не было числа!

Надобно ещё сказать, что дом Анатхапиндики был в семь этажей и вели к нему семь разных входов. Над четвёртым поселилась женщина-дух, державшаяся иной, неправедной веры. И вот, когда Всепробуждённый являлся в дом к Анатхапиндике, эта женщина уже не могла спокойно пребывать в своём невидимом волшебном дворце над входом и со всеми своими чадами спускалась в нижний мир, где и жила некоторое время. Так же точно вынуждена она была поступать, когда к Анатхапиндике приходили восемьдесят великих тхер или когда через этот вход являлись в дом или выходили из него какие-либо иные тхеры. И помыслила женщина: "Покуда Готама и все его приверженцы будут посещать сей дом, не видеть мне счастья, ибо нельзя каждый раз спускаться под землю и жить там. Надобно отвадить их". И вот однажды, когда старший приказчик Анатхапиндики собрался было отдохнуть, женщина-дух, приняв свой зримый облик, явилась перед ним. "Кто ты?" – спросил приказчик. "Я женщина-дух, обитающая над четвёртым входом в дом", – отвечала та. "Зачем пришла?" – осведомился приказчик. "Твой хозяин, – отвечала женщина, – поистине не ведает, что творит: разве не видишь, что он, не думая о будущем, лишь ублажает подвижника Готаму? Не отряжает больше караванов, запустил дела. Посоветуй хозяину исполнять лишь то, что ему положено, и отвадить этого Готаму и его приверженцев". "О ты, неразумная! – ответил приказчик. – Ведь хозяин жертвует своё богатство ради спасительного учения Будды. Да если бы он ухватил меня за волосы и поволок продавать, я и тогда ни слова ему не сказал бы. Ступай прочь!" Ничего не добившись, женщина-дух подступилась было к старшему сыну Анатхапиндики, но тот ответил ей так же, как и приказчик. С самим же хозяином она не дерзнула про это заговорить.

Между тем из-за постоянных щедрых пожертвований и из-за того, что Анатхапиндика забросил дела, поступавшие в его казну доходы уменьшились, и богатство мало-помалу начало истощаться. Через некоторое время он обеднел, у него поубавилось одежды, пища оскудела, да и утехи стали не те, что прежде, но он продолжал одаривать монахов, хоть и не столь щедро, как раньше. И вот однажды, когда Анатхапиндика, поприветствовав Учителя, занял своё место в собрании, Учитель обратился к нему с вопросом: "Скажи мне, мирянин, раздают ли твои домочадцы милостыню?" "Да, Учитель, – отвечал Анатхапиндика, – мои домочадцы всегда одаривали монахов, но сейчас, кроме вчерашней рисовой каши да простокваши, в доме ничего пет". И сказал тогда Анатхапиндике Учитель: "Не печалься, мирянин, от того, что у тебя ничего не осталось для подаяний, кроме грубой пищи: если дающий и в помыслах своих щедр, то ни Всепробуждённому Будде, ни Пробуждённому Будде, ни ученикам Будды – никому из них пища не покажется грубой, ибо велик будет плод её. Недаром говорят: если дающий и в помыслах своих щедр, подаяние его не покажется грубым, ибо, как известно:

Всегда угодны приношенья Будде,

Пусть это только рис сухой на блюде,

Пусть только рис сухой и несолёный,

Любую малость примет Просветлённый,

Лишь был бы чист душой своей даритель.

Открыта для таких гостей обитель".

И ещё сказал Учитель Анатхапиндике: "Когда ты, мирянин, подаёшь просящему, пусть даже грубую пищу, тем самым ты помогаешь вступившему на благой Восьмеричный Путь. Во время Веламы я исходил вдоль и поперёк Джамбу, одаряя жителей его семью сокровищами веры, и это великое своё даяние я совершал с такой же щедростью, с какой слил бы воедино пять рек. И что же? Я не нашёл никого, кто ведал бы о трёх прибежищах или кто хранил бы пять заповедей! Воистину редко встретишь того, кто достоин подаяния. Поэтому не печалься при мысли, что грубо подаяние твоё". И, наставив так Анатхапиндику, Учитель прочёл ему Веламака-сутту.

А теперь надобно сказать, что та самая женщина-дух, которая не дерзнула заговорить с Анатхапиндикой в ту пору, когда он был на вершине могущества, подумала: "Ныне стал он беден и потому должеп внять моим речам". И вот в полночь она явилась к торговцу в спальню и предстала перед ним в своём зримом облике, воссев в пространстве. "Кто ты?" – воскликнул торговец. "Я, почтенный торговец, дух, обитающий над четвёртым входом в твой дом", – ответила женщина. "С чем пожаловала?" – спросил её тогда Анатхапиндика. "Хочу дать тебе один сонет", – сказала женщина-дух. "Что ж, говори", – ответил торговец. "О великий господин, – начала женщина, – ты не заботишься о своём будущем, не печёшься о чадах своих. Ради вероучения Готамы растратил ты большое богатство. Впал в бедность, ибо долгое время был слишком щедр на подаяния, дела же забросил; и всё ради Готамы! Даже ныне, в столь бедственном положении, не можешь ты выйти из-под его власти. По сию пору его приверженцы посещают твой дом. Того добра, которое они у тебя перетаскали, уже не воротишь, и да пребудет оно с ними. Но отныне не должен ты ни сам ходить к подвижнику Готаме, ни впускать всех этих монахов и послушников в свой дом. Даже смотреть не должен на Готаму, а должен заниматься своим делом, торговать, вернуть семье благополучие". "Это и есть совет, который ты вознамерилась мне дать?" – спросил у женщины Анатхапиндика. "Да, господин", – сказала женщина.

"Мой Десятисильный Повелитель дал мне силу устоять перед сотней таких женщин-духов, перед тысячей, перед сотней тысяч!" – воскликнул тогда Анатхапиндика. – Ибо вера моя, как Гора Сумеру, столь же неколебима, сколь и тверда! Я потратил свои богатства на сокровища веры, ведущей к спасению. Ты, сулящее несчастья черноухое создание, исполненное злобы и коварства, своими недостойными речами хотело нанести вред ученью Будды. Отныне я больше не позволю жить тебе со мною в одном доме. Тотчас же убирайся вон, ищи себе другое обиталище!"

И после этих слов истинного служителя дхаммы, вступившего в Поток, женщина-дух не могла больше оставаться в его доме: она отправилась к себе, забрала чад своих и пошла прочь. И пока шла, сама с собой рассуждала: "Если не удастся найти другое жилище, как-нибудь умилостивлю торговца и вновь поселюсь у него". Так решив про себя, она явилась к духу – хранителю города и, оказав ему надлежащие почести, недвижно застыла перед ним.

"Зачем пожаловала?" – спросил её дух – хранитель города. "О господин, я разговаривала без должного почтения с Анатхапиндикой, и за это он, разгневавшись, изгнал меня из своего дома. Пойди со мной вместе к нему и умоли дать мне жилище". "Что же ты такого сказала торговцу?" – спросил дух-хранитель. "Да ничего особенного, господин, – отвечала женщина, – посоветовала ему не помогать ни Будде, ни монастырю, а подвижника Готаму не пускать в дом". "Что за недостойные речи! – воскликнул дух-хранитель. – Они наносят вред учению Будды. Так что не дерзну я пойти с тобою к торговцу". Не найдя помощи у духа-хранителя, женщина поспешила к четырём великим стражам мира. Когда же и они прогнали её, обратилась к владыке богов Сакке и, со всей чистосердечностью поведав ему свою историю, стала молить: "Господин, лишившись крова, я скитаюсь со своими чадами по свету. Сделай милость, дай какое-нибудь место, где я могла бы поселиться". Но и Сакка не помог ей, только сказал: "Ты содеяла недостойное, причинила вред самому великому вероучению. А потому я, как и прочие, не дерзну замолвить слово за тебя перед торговцем, но дам тебе совет, как умилостивить Анатхапиндику". "Вот хорошо! – обрадовалась женщина. – Скажи мне, что должна я делать, господин". "У нашего великого Аиатхапиндики должников не счесть, долговых расписок у него чуть ли не на двадцать коти. Обернись поверенным Анатхапиндики и, никому не говоря ни слова, возьми расписки, да и ступай вместе с молодыми яккхами к тем должникам. В одной руке держи расписки долговые, в другой – расписки об уплате. Обойдёшь всех должников и, прибегнув к своему яккхическому могуществу, станешь каждому грозить: "Вот, мол, казённая бумага, в которой написано, что должен ты немедля погасить свой долг. Покуда торговец был богат, он терпел, а нынче обеднел, туго ему приходится. Так что плати свой долг". Вот ты и вытребуешь силой своего яккхического могущества чуть ли не двадцать коти золота и им пополнишь опустевшую казну торговца. Есть у Анатхапиндики и другие сокровища: на берегу реки Ачиравати он некогда зарыл клад, но клад тот унесло волной в океан. Отыщи его и тем ещё пополнишь казну Анатхапиндики. К тому же есть место, где хранится богатств чуть ли не на двадцать коти, а хозяина у них нет; возьми и эти богатства и восполни оскудевшую казну торговца. Когда в казне Анатхапиндики вновь соберётся богатств без малого на пятьдесят пять коти, считай, что ты сняла с себя вину и умилостивила великого торговца".

Женщина поблагодарила Сакку за совет и сделала всё, как он ей велел: доставила собранные ею сокровища в казну Анатхапиндики, а в полночь приняла свой зримый облик и явилась в спальню торговца, воссев в пространстве. "Кто ты?" – спросил Анатхапиндика. "О великий торговец, – отвечала женщина, – я женщина-дух, которая жила над четвёртым входом в твой дом. Поистине, была я слепа: в своей глупости и в своей слепоте и невежестве не знала всего величия учения Будды и потому обратилась к тебе с недостойными речами. Будь же великодушен, прости меня. Следуя совету Сакки, предводителя богов, я, дабы заслужить твою милость, добыла со дна морского без малого двадцать коти и ещё почти столько же денег, хранившихся в одном месте и не имевших владельца, и, наконец, ещё столько же собрала с твоих должников. Я наполнила твою казну и теперь больше не заслушиваю наказания. Всё, что ты потратил на строительство монастыря в Джетаване, вернулось к тебе сторицей. Я же лишилась крова и претерпеваю муки. Прости меня за то, что сотворила по неразумению своему, не держи зла на сердце, великий торговец". Внимая её речам, Анатхапиндика думал: "Ведь вот она женщина-дух, а признала за собой вину и готова была понести наказание. Пусть Учитель растолкует ей всё величие своего вероучения. Отведу-ка я её к Всепробуждённому". И обратился тогда торговец к женщине-духу: "Слушай, что я тебе скажу. Если ты и вправду хочешь, чтобы я простил тебя, проси меня о прощении при Учителе". "Да будет так, – отвечала женщина. – Веди меня к Учителю". Едва забрезжил рассвет, торговец с женщиной-духом отправился к Учителю и поведал ему обо всём, что произошло.

"Видишь, мирянин, – сказал Анатхапиндике Учитель, выслушав его, – покуда зло не созрело, злотворец видит в нём благо, лишь когда зло созреет, он видит в нём зло. Так же и творящий добро: покуда добро не созрело, он видит в нём зло; лишь когда добро созреет, он видит в нём добро". И, поясняя свою мысль, Учитель спел Анатхапиндике две гатхи из "Дхаммапады":

Даже злой видит счастье, пока зло не созрело.

Но когда зло созреет, тогда злой видит зло (119).

Даже Благой видит зло, пока благо не созрело.

Но когда благо созреет, тогда Благой видит Благо (120).

И только смолк последний стих, как женщина-дух, вкусив от плода истинной дхаммы, утвердилась в вероучении и вступила в Поток. Припав к ногам Учителя, которые и были колесом дхаммы, она воскликнула: "О Благостный! Мною, запятнанной страстями, осквернённой всеми сквернами, ослеплённой слепотою, одурманенной невежеством, мною, не ведавшей добродетелей твоих, были сказаны те злые слова. Прости же меня!" И после того, как Учитель явил ей свою великую милость, она попросила прощения у торговца и была им прощена.

Между тем Анатхагшндика принялся рассказывать Учителю и о своих заслугах. "Вот, Благостный, – говорил он, – как ни старалась эта женщина уговорить меня отринуть Будду и его приверженцев, не знаться с ними, не удалось ей совратить меня; как ни пыталась склонить меня к тому, чтоб не давал я больше милостыню, я не перестал давать. Была ли в том моя заслуга, Благостный, скажи". "Мирянин, – отвечал ему на то Учитель, – ты уже вступил в Поток истинной дхаммы, и служение твоё благородно, вера твоя крепка, твой взор и внутренний и наружный очищен – что же удивительного в том, что эта женщина-дух тебя не совратила, тем паче что чудодейственная сила её не так уж велика. Но вот что удивительно: прежде, когда ещё не появился Будда и истинное знание не созрело, мудрые и стойкие не совратились. Ибо, когда явился перед ними Мара, повелитель мира страстей, и, указуя на яму в восемьдесят локтей глубиной, наполненную до краёв горящими угольями, вскричал: "Тот из вас, кто и впредь станет подавать милостыню, будет гореть в этом чистилище. Не подавайте милостыню", – то и тогда, искушаемые Марой, мудрые и стойкие не прельстились его речами и, стоя в самой сердцевине огромного лотоса, подавали милостыню. Вот что поистине удивительно!" И, побуждаемый к тому Анатхапиндикой, Учитель явил суть сказанного им, поведав о том, что случилось в прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенарееском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился на земле в семействе богатого бенаресского торговца. Рос он в счастье и довольстве, будто царский сын, и ни в чём не знал отказа. Когда он возмужал, а возмужал он, по общему признанию, уже в шестнадцать лет – он в совершенстве овладел всеми видами ремёсел и искусств. И после смерти отца стал вместо него вести торговлю. У всех четырёх городских ворот, а также в центре Бенареса и вблизи собственного жилища он построил шесть домов, где всякий мог получить то, в чём нуждался, и, выстроив их, щедро раздавал подаяние и был верен нравственным заветам, блюдя пост и обеты.

Однажды с утра, в то самое время, когда бодхисаттва вкушал свою трапезу, состоявшую из самых изысканных яств, некий пробуждённый, прозываемый Паччека будда, который пёкся лишь о собственном спасении, после семидневного подвижничества вновь стал воспринимать окружающий мир и вспомнил, что настало время идти за подаянием. "Отправлюсь-ка я сегодня просить милостыню к дверям дома бенаресского торговца", – подумал он, поковырял в зубах палочкой, сделанной из дерева бо, прополоскал рот водой из священного озера Анотатта – а надобно сказать, что пребывал он в это время на окрашенной охрой Скале Просветления, – подпоясался, облачился в оранжевую монашескую накидку, своей подвижнической силой сотворил чашу для сбора подаяния и в следующий миг очутился у дома бодхисаттвы, который как раз вкушал трапезу, и остановился у ворот. Заметив его, бодхисаттва тотчас поднялся и сделал знак стоявшему рядом служителю. "Что угодно господину?" – спросил служитель. "Ступай возьми у почтенного монаха, который стоит у ворот, его глиняную чашу для подаяний и принеси сюда", – распорядился бодхисаттва. В тот же миг злокозненный Мара, весь дрожа от злости, привстал со своего места в воздушном пространстве и подумал: "Прошло уже семь дней с тех пор, когда этот Паччека будда ел в последний раз. Если и нынче он не поест, наверняка погибнет! Что ж, я в этом помогу ему, а торговцу помешаю подать милостыню". Решив так, Мара немедля явился в покои бодхисаттвы и силой своих чар сотворил там яму глубиной в восемьдесят локтей, полную пылающих угольев: в ней горела, полыхая языками пламени, акация, и была та яма подобна великому чистилищу Авичи. Сам же Мара, сотворивший это чудо, невидимый, вновь уселся на своё место в воздушном пространстве.

Когда служитель, посланный бодхисаттвой за глиняной чашей для подаяния, увидел пылающую яму, он в страхе примчался обратно. "Почему ты вернулся?" – спросил бодхисаттва. "Господин, – отвечал служитель, – в доме появилась яма с угольями, так и полыхает". Бежали прочь от ямы и остальные слуги. Тут бодхисаттва задумался. "Не иначе как всесильный Мара силою своих чар хочет во что бы то ни стало помешать мне в моём даянии. Ещё неизвестно, устою ли я перед натиском сотни, а то и тысячи таких Мар. Что ж, нынче представился случай проверить, кто более могуч: я или Мара". Так решив, бодхисаттва взял чашу для подаяния, вышел из покоев, остановился на краю ямы с пылавшими угольями и вперил взгляд в пространство. Узрев Мару, он спросил: "Кто ты?" – и, услышав в ответ: "Я Мара", – во второй раз спросил: "Это ты сотворил яму с пылающими угольями?" "Да, я!" – отвечал Мара. "Зачем?" – в третий раз спросил бодхисаттва. "Чтобы ты не мог подать милостыни и чтобы Паччека будда лишился жизни", – сказал Мара. "Не бывать этому! – воскликнул бодхисаттва. – Ты не лишишь Паччека будду жизни, а мне не помешаешь подавать милостыню. Сейчас я посмотрю, кто могущественнее – ты или я". И бодхисаттва, продолжая стоять на самом краю ямы, обратился к Паччека будде. "Почтенный Паччека будда, – молвил он, – пусть низринусь я в эту яму, всё равно не отступлюсь! Об одном тебя молю: окажи милость, прими от меня подаяние". И бодхисаттва спел такую гатху:

В чистилище низвергнусь лучше я,

Пусть в пропасть полечу вниз головою,

Но скверному свершиться я не дам.

Прими ж моё даяние благое!

Вслед за тем бодхисаттва, исполненный решимости, схватил чашу для подаяния и хотел было шагнуть прямо в пылающую яму, но в тот же миг со дна её на все восемь десятков локтей поднялся ввысь прекрасный в своём совершенстве огромный лотос, а раскрывшиеся лепестки его оказались прямо под ногами бодхисаттвы. Из лотоса высыпалась целая мера золотой пыльцы прямо на Великосущего, и всё тело его засверкало, будто покрылось золотом. И, стоя в самой середине цветка, бодхисаттва наполнил изысканнейшими яствами чашу Паччека будды, и Паччека будда принял ту чашу и поблагодарил бодхисаттву, после чего закинул чашу прямо в небо и на глазах у всех сам туда взлетел, оставляя за собой облачный след причудливой формы, и направился в сторону Гималаев. Мара же, посрамлённый, в дурном расположении духа, отбыл в свою обитель. А бодхисаттва всё ещё стоял в самой сердцевине лотоса, наставляя собравшихся в дхамме, восхваляя благостность даяния; затем, сопровождаемый многочисленной свитой, он проследовал во внутренние покои дома. До конца отпущенного ему срока бодхисаттва подавал милостыню и творил иные добрые дела и с кончиною перешёл в другое рождение в согласии с накопленными заслугами".

И Учитель повторил: "Не то удивительно, мирянин, что ты, обретший прозрение, избежал соблазна, исходившего от женщины-духа, – деяния мудрых в прежние времена – вот что поистине достойно удивления!" И, закончив своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Паччека будда в ту пору свершил свой великий и окончательный Исход, а бенаресским торговцем, который посрамил Мару и, находясь в сердцевине лотоса, сумел подать Паччека будде милостыню, был тогда я сам".

Джатака о Лосаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 41 Losaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Кто друга наставлений не приемлет..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повёл рассказ об одном тхере по имени Лосака Тисса. Если вы спросите: "Кто же такой этот Лосака Тисса?" – то знайте, что Лосака, сын рыбака, жившего в царстве Косалы, был погубителем собственного рода, а также он был монахом, которому никто не хотел давать подаяния. Ибо тотчас же по скончании его прежнего существования он возродился в лоне рыбачки, жившей в рыбацкой деревне царства Косалы. Кроме семьи рыбачки, в деревне жили и другие семьи – всего тысяча, – тоже принадлежавшие к рыбацкому роду. В тот самый день, когда рыбачка зачала Лосаку, все жители деревни, с сетями в руках, отправились на рыбную ловлю: кто на реку, кто – на пруд, кто – ещё куда-нибудь, но ни один не поймал даже самой маленькой рыбки. Так с того дня и повелось, и дела у рыбаков шли всё хуже и хуже.

Ещё до того, как Лосака был зачат в лоне рыбачки, деревня семь раз горела, и семь раз её постигала кара правителя, так что жители её со временем обнищали. И стали они тогда рассуждать: "Прежде всё было хороню, ныне же становится всё хуже и хуже. Не иначе как появился среди нас кто-то, приносящий несчастье. Давайте разделимся". И стали они жить порознь: пять сотен семей вели своё хозяйство, пять сотен – своё. И вот та половина, в которую вошли родители Лосаки, бедствовала, у другой же половины дела пошли на лад. И решили тогда поделить пополам каждую из половин, и поступали так много раз, покуда не выделилась изо всех одна семья. Тут стало ясно, что она и есть источник несчастий; тогда всех, кто принадлежал к этой семье, побили и выгнали вон.

Мать Лосаки – а изгнали именно её семью – с трудом зарабатывала себе на пропитание; когда же приспел срок, благополучно разрешилась в укромном месте. Надобно сказать, что существо, возродившееся в последний раз, не может быть уничтожено, ибо в сердце его пылает огонь грядущего арахатства, подобно тому как пылает огонь укрытого на дне кувшина светильника, невидимого и неугасимого. Так вот, мать Лосаки заботилась о младенце, покуда он не научился ходить, а потом сунула ему в руку чашу для подаяний и, послав его собирать милостыню, сама убежала прочь. С тех пор младенец рос один, питаясь подаянием. Спал, где придётся, не мылся, не холил своё тело, словом, жил подобно отпрыску грязных демонов-пишача, питающихся сырым мясом. Прошло семь лет, младенец подрос и теперь кормился рисом, который подбирал по зёрнышку, будто ворона, у ворот одного из домов, на том месте, где обычно мыли котлы, выбрасывая из них остатки пищи.

Однажды тхера Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, отправился за подаянием и, встретив на пути в Саваттхи этого мальчика, подумал: "Из какой он деревни? Всем видом своим он рождает в сердце великое сострадание". Питая к ребёнку неподдельную нежность, Сарипутта окликнул его:

"Эй, подойди-ка сюда". Мальчик подошёл к тхере и почтительно его приветствовал. "Из какой ты деревни и где твои мать с отцом?" – спросил тхера, на что мальчик ответил: "Мои мать с отцом, почтенный, бросили меня и сбежали, сказав, что утомились от забот обо мне". "А не хотел бы ты принять монашество?" – спросил тогда тхера. "Почтенный, – ответил мальчик, – я бы очень хотел, но кто возьмёт в монахи такого бродягу, как я?" "Я возьму", – ответил тхера. "Что ж, – обрадовался мальчик, – возьми!" Тхера накормил его вкусной пищей, отвёл в монастырь и сам искупал. Так мальчик стал монахом.

К старости Лосака стал известен как "тхера Лосака Тисса", но он не достиг высшей мудрости, и доставалось ему немногое. Ибо, как ни велико было подаяние, он ни разу не смог набить живот и лишь кое-как поддерживал своё существование. Потому что стоило положить ложку рисовой каши в его чашу для подаяний, как начинало казаться, будто чаша полна до краёв, и люди, думая: "У этого чаша полна", – уносили рис и раздавали его другим просящим подаяние. Ещё говорят, что, когда в чашу Лосаки клали рис, рис тотчас же исчезал. Точно так же было у Лосаки и с другой пищей. Даже когда со временем он развил в себе внутреннее зрение и способность к сосредоточению и обрёл высший плод арахатства, ему всё равно доставалось немногое.

И вот, когда наконец запас созедателей, поддерживавших в Лосаке жизненные силы, иссяк и настал день его полного и окончательного Исхода, Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, зная об этом, стал думать: "Ныне – день великой ниббаны тхеры Лосаки Тиссы, и мне надлежит позаботиться о том, чтобы ему сполна досталась пища, в которой он нуждается". Решив так, Сарипутта вместе с Лосакой отправился в Саваттхи, где было много жителей, но сколько ни протягивал руку за подаянием, из-за Лосаки никто ничем его не оделял, разве что почтительными приветствиями. Тогда тхера сказал: "Ступай, почтенный, посиди в зале собраний", – и отправил Лосаку обратно в монастырь, а сам, быстро наполнив свою чашу подаяниями, повелел доставить её и передать Лосаке; посыльные же, взяв у Сарипутты чашу, не донесли её до Лосаки, а по дороге сами всё съели. Когда Сарипутта возвратился в монастырь, тхера Лосака Тисса вышел его приветствовать, и Сарипутта спросил: "Ну что, почтенный, досталась тебе еда?", на что Лосака ответил: "Ещё достанется, высокочтимый". Сарипутта с беспокойством осведомился, который час, и, узнав, что время для трапезы уже миновало, отвёл тхеру Лосаку в залу собраний и, наказав: "Побудь-ка здесь, почтенный", сам отправился во дворец правителя Косалы. Правитель приказал взять у тхеры чашу для подаяний, но, зная, что не время сейчас монахам есть горячую пищу, распорядился наполнить её до краев сластями четырёх видов. Сарипутта принёс чашу в монастырь и сказал Лосаке: "Вот, почтенный Тисса, отведай-ка этого мёда, и сладкого масла, перетопленного с обычным, и патоки!" Но Лосака постыдился есть при великом Сарипутте, тогда Сарипутта сказал ему: "Что же ты, почтенный Тисса, садись и ешь, а я буду стоять рядом и держать чашу. Ибо стоит мне выпустить сию чашу из рук, как в ней ничего не останется!" И почтенный тхера Лосака Тисса принялся есть, в то время как Сарипутта, предводитель воинства дхаммы, стоял рядом и держал чашу с пищей! И благодаря духовной силе и благородству великого тхеры пища не пропадала, и Лосака Тисса ел, сколько хотел, и наелся досыта. В тот же день он ушёл в ниббану и так свершился Исход, после которого уже не наступает возвращение в сансару! Сам Всепробуждённый был при том, когда тело ушедшего в ниббану Лосаки предавали огню. Пепел и кости собрали и изготовили священную усыпальницу.

Вскоре после этого монахи, сидя как-то в собрании, рассуждали: "Этот тхера Лосака, почтенные, не отличался святостью, и ему доставалась самая малость! Как же, не накопив святой заслуги и вечно нуждаясь, он сумел обрести благородную дхамму архатства?" В это время в залу собраний вошёл Учитель и спросил бхиккху: "О чём это вы, братия, здесь толкуете?" – и те рассказали ему, о чём вели речь. "Братия, – молвил тогда Учитель, – этот ушедший в ниббану бхиккху сам был повинен в том, что ему достаналась лишь малость, и сам достиг архатства! Ибо от того, что прежде мешал другим получать, он и сам получал самую малость, а благодаря тому, что, впрягшись в йогу, он сосредоточенно размышлял над непостоянством, страданием и бесконечностью, которые являются сутью вещей, обрёл он затем благородный плод архатства". И, поясняя сказанное, Учитель поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена Всесветлого Будды Кассапы жил в одном селении некий бхиккху. Ему, безупречному в своей монашеской жизни, исполненному нравственных совершенств и способному к глубокому внутреннему сосредоточению и размышлению при посредстве йоги, покровительствовал некий землевладелец. И вот однажды в деревню, где жил этот землевладелец, явился ни разу там не бывавший тхера. Он порвал узы мирской скверны и достиг архатства, но со своими товарищами держался как с ровней. Землевладелец поглядел, как тхера ходит, стоит, сидит и лежит, очистился духом и, пребывая в блаженстве, взял у него чашу для подаяний, повёл в дом и со всем почтением пригласил сесть за трапезу. Потолковав немного с хозяином о дхамме, тхера поднялся, собираясь уйти, тогда хозяин, сложив почтительно руки, стал его упрашивать: "Почтенный, остановись в монастыре, который неподалёку от моего дома; я хотел бы вечером повидаться с тобой". Тхера отправился в указанный монастырь, приветствовал настоятеля и, испросив его дозволения, смиренно сел в сторонке. Настоятель встретил его весьма дружелюбно и спросил: "Получил ли ты, почтенный, какое-нибудь подаяние, сыт ли?" "Да, сыт", – ответил тхера. "Где же тебе подали?" – вновь спросил настоятель. "Да неподалёку от вас – в доме одного землевладельца", – молвил тхера и попросил отвести его в келью. Когда же его отвели туда, он отставил в сторону чашу для сбора подаяний, откинул монашескую накидку и, приняв позу лотоса, погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, даруемых благородным Восьмеричным Путём.

Землевладелец же, как только наступил вечер, захватил с собой цветочные гирлянды и светильники, заправленные маслом, и отправился в монастырь. Там он почтительно приветствовал настоятеля и спросил: "Скажи, уважаемый, не поселился ли в вашем монастыре один тхера?" "Да, поселился", – ответил настоятель. "Где же он?" – вновь спросил землевладелец. "Да вон в той келье", – ответил настоятель. Тогда землевладелец вошёл в келью к тхере, почтительно его приветствовал и, смиренно усевшись в сторонке, стал внимать речам тхеры, пустившегося в рассуждения о дхамме. Когда же настала ночная прохлада, землевладелец возложил подношение перед ступою и священным дереном бо и возжёг светильники, после же, с согласия тхеры и настоятеля, пригласил их обоих его навестить и удалился.

А надобно сказать, что настоятель был тем самым монахом, которому покровительствовал землевладелец. И вот, когда землевладелец ушёл, настоятель стал размышлять: "Мой покровитель охладел ко мне. А если этот новый бхиккху пожелает остаться в нашем монастыре, то он совсем перестанет мною интересоваться". И, по недомыслию своему и на своё же несчастье, настоятель решил: "Придумаю какой-нибудь способ отвадить бхиккху от монастыря". И вот, когда тхера пришёл оказать подобающие почести настоятелю, тот не захотел даже с ним разговаривать. Тхера, достигший архатства, без труда определил намерения настоятеля и, помыслив: "Настоятель не ведает, что я не помеха ни в дружбе его с семейством землевладельца, ни в монастыре", вернулся к себе в келью и погрузился в блаженство сосредоточенного размышления о плодах, приносимых благородным Восьмеричным Путём.

На следующий день настоятель, едва коснувшись пальцами будильного гонга и легонько постучав ногтем в дверь кельи, где находился тхера, отправился в дом своего покровители. Принимая из рук настоятеля чашу для подаянии и предлагая ему занять почётное место, хозяин осведомился: "А где же тот тхера, что прибыл недавно, почтенный?" "Не знаю, – ответил настоятель, – куда подевался твой друг: я бил в будильный гонг, громко стучал в дверь его кельи, но не смог добудиться. Должно быть, вчера он объелся у тебя в доме и всю ночь маялся животом. Ты, верно, сейчас умиляешься тому, что тхера до сих нор изволит почивать, – что ж, умиляйся этому и впредь". Тем временем тхера, достигший архатства, как только пришло время отправляться за подаянием, искупался, накинул монашескую накидку, взял чашу для подаяний и, взмыв в небеса, перенёсся куда-то в другое место. Землевладелец же накормил настоятеля рисовой кашей, обильно сдобренной топлёным маслом, мёдом и патокой, потом взял у него чашу для подаяний и, посыпав рис толчёными ароматными специями и хорошенько перемешав его, наполнил до краёв чашу и, подавая её настоятелю, молвил: "Почтенный, тот тхера, должно быть, ещё не отдохнул после долгого пути, так ты, уж будь добр, снеси ему это". Не выказав недовольства, настоятель взял чашу и пошёл в монастырь, размышляя по дороге: "Если бхиккху отведает такой отменной рисовой каши, то потом никакими силами не выгонишь его вон. Если отдать кому-нибудь эту кашу, поступок мой скоро обнаружится; если выплеснуть её в воду – на поверхности появятся жирные пятна; бросить на землю – увидят вороны и налетят стаей. Куда же всё-таки деть её?" Размышляя так, настоятель набрёл на место, где выжигали древесный уголь; раскидал землю, выплеснул кашу, а сверху набросал углей и пошёл в монастырь. Не найдя там тхеры, настоятель подумал: "Конечно же, этот достигший архатства бхиккху узнал мои мысли и ушёл прочь. О, горе мне: в угоду чреву своему я свершил недостойное".

И впал настоятель с той самой поры в великое уныние, стал будто дух, обернувшийся человеком. Вскорости истёк срок его тогдашнего существования, и он обрёл новое рождение в чистилище, где и очищался в кипящей воде много сотен тысяч лет. Продолжая очищаться, в течение пятисот следующих существований он рождался яккхой, который только раз за всё это время мог наесться досыта, набив своё брюхо отбросами. В следующие же пятьсот рождений он был псом, и ему тоже всего раз было дозволено набить своё брюхо помоями, всё же остальное время он никогда не наедался досыта. Очередное своё рождение настоятель обрёл в царстве Косалы, в бедной деревенской семье, которая после появления его на свет впала в ещё большую нищету. Ни разу не удалось ему наполнить живот свой чуть выше пупка хотя бы жидкой рисовой кашицей. Нарекли его Миттавиндака, что значит "Ищущий дружбы".

Не в силах более терпеть мучения, преследовавшие их после рождения сына, мать и отец Миттавиндаки стали колотить его, а после и вовсе выгнали из дому, сказав: "Ступай прочь, источник зла!" Лишившись крова, стал Миттавиндака скитаться, покуда не попал в Бенарес. А там в это время как раз жил бодхисаттва, известный всему миру наставник, у которого было до пяти сотен юных брахманов-учеников. Так уж повелось у бенаресцев, что они помогали отпрыскам бедных семей, и тем дозволено было бесплатно учиться. Миттавиндаку определили в ученики к бодхисаттве, чтобы он учился добру, но мальчик был груб, непослушен, вечно затевал драки с другими учениками. Когда же бодхисаттва ему выговаривал, не внимал его наставлениям, и из-за него уменьшились доходы бодхисаттвы от наставничества. И вот, рассорившись с остальными учениками и не желая внимать наставленьям, Миттавиндака сбежал от бодхисаттвы и вновь стал бродяжничать, пока не занесло его в одну отдалённую деревушку, где он нанялся на работу, тем и жил. Вскоре он женился, взял в жёны нищенку, и она родила ему двух детей. Жители деревни, полагая, что Миттавиндака способен растолковать им, какое учение истинно, а какое ложно, платили ему как наставнику и дали хижину на краю деревни, где он и поселился. Но после этого жителей этой глухой деревушки семь раз постигала кара правителя, семь раз горели дома, и семь раз высыхали пруды, откуда они брали воду. И поняли люди: прежде, покуда не было Миттавиндаки, не случалось несчастий; теперь же день ото дня становится всё хуже и хуже. Миттавиндаку побили и со всем семейством выгнали из деревни. Забрав чад своих и домочадцев, Миттавиндака отправился куда глаза глядят и в конце концов поселился в лесу, где хозяйничали демоны. Демоны убили детей и жену Миттавиндаки, сожрали их, а сам он убежал и снова стал скитаться, покуда не забрёл в одну прибрежную деревню, называемую Гамбхира. И забрёл он туда в тот самый день, когда из деревни должно было отплыть за море торговое судно, нанялся на то судно и отплыл вместе с ним. Семь дней плыло судно, а на седьмой день вдруг остановилось посреди моря, будто на скалу натолкнулось. Принялись тогда все, кто был на судне, тянуть жребий, чтобы узнать, кто приносит несчастье, и семь раз падал жребий на Миттавиндаку. Сунули тогда в руки Миттавиндаке связку бамбуковых прутьев, раскачали его и бросили в море. И только бросили его в море, как судно тот же час сдвинулось с места.

Миттавиндака же, ухватясь за связку бамбуковых прутьев, отдался на волю волн. Из-за того, что во времена Всепробуждённого Будды Кассапы Миттавиндака был монахом, следовал нравственным заветам и потому обладал, хотя и незрелым, плодом святой заслуги, он, странствуя по морю, наткнулся на волшебный дворец, весь прозрачный, где обитали четыре дочери неба, и прожил в этом дворце Миттавиндака семь дней, вкушая блаженство. Отправляясь терпеть семидневное страдание, дочери неба наказали Миттавиндаке: "Оставайся здесь, покуда мы не вернёмся", – но только они отбыли, как Миттавиндака вновь уцепился за свою связку бамбуковых прутьев и отправился дальше. Странствуя по морю, он наткнулся на волшебный дворец, весь из серебра, где обитали восемь дочерей неба, пожил там и поплыл дальше. Приплыл во дворец из самоцветов, где обитали шестнадцать дочерей неба, пожил там, затем пожил ещё в золотом дворце, где обитали тридцать две дочери неба. Не слушая их советов, отправился дальше и плыл, покуда не увидел раскинувшийся на одном из островов город яккхов и бродившую там по берегу яккхини в обличье козы. Не ведая, что перед ним яккхини, Миттавиндака подумал: "Полакомлюсь-ка я козьим мясом", и ухватил яккхини за ногу. Тогда яккхини схватила Миттавиндаку, подняла в воздух и изо всей своей яккхической силы швырнула в пространство. И была эта сила столь велика, что Миттавиндака перелетел через море и вновь оказался в Бенаресе; упал он в заросли терновника, который рос по краям рва, окружавшего городские стены Бенареса, и покатился вниз по силону. Катился до тех пор, покуда не растянулся на земле. А надобно сказать, что в ту пору во рве прятались похитители царских коз, и пастухи, решив во что бы то ни стало изловить мошенников, подкарауливали их, укрывшись неподалёку.

Миттавиндака же, поднявшись с земли, увидел пасущихся коз и подумал: "Коза, которую я ухватил на острове за ногу, бросила меня сюда; ухвачу-ка я и сейчас какую-нибудь козу за ногу. Может быть, она забросит меня снова в море, в волшебный дворец к дочерям неба?" И, не ведая, что творит, Миттавиндака ухватил одну из коз за ногу, отчего та принялась громко блеять. Со всех сторон сбежались пастухи, вопя: "Так вот он, тот вор, который так долго кормился царскими козами!"; и они схватили Миттавиндаку, избили его и, связав, потащили к царю. А в это самое время бодхисаттва в сопровождении всех пятисот своих юных учеников как раз выходил из города, направляясь к реке для омовения. Увидев Миттавиндаку и узнав его, он спросил у пастухов: "Любезные, да ведь он живёт у нас, куда же вы его тащите?" "Почтенный, – отвечали пастухи, – он ворует коз, он вот и сейчас собирался уворовать одну, ухватив её за ноги. За это мы и изловили его". "Лучше отдайте его нам в прислужники, – сказал тогда бодхисаттва, – пусть живёт под нашим присмотром". "Ладно, почтенный", – согласились пастухи и, отпустив Миттавиндаку, пошли своей дорогой. Тут бодхисаттва обратился к Миттавиндаке: "Где это ты пропадал столько времени?" И Миттавиндака поведал бодхисаттве о том, что с ним произошло. "Вот, – сказал тогда бодхисаттва, – кто не внимает наставленьям друзей, неизменно терпит великие муки". И, поясняя сказанное, он спел такую гатху:

Кто друга наставлений не приемлет,

Словам работы дружеской не внемлет,

Тому, как Миттавиндаке, страданья

Терпеть – кто будет слушать оправданья?

С истечением же отпущенного им срока и наставник и Миттавиндака перешли в иные рождения в согласии с накопленными заслугами".

Учитель повторил: "Этот Лосака, монахи, сам был повинен в том, что ему доставалось лишь малое, и сам достиг архатства!" И, закончив наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Миттавиндакой был тогда тхера Лосака Тисса, известным же всему миру наставником – я сам".

Джатака о голубе

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 42 Kapota-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Кто друга наставлений не приемлет..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о жадном и завистливом монахе. О том, как выказывал этот монах свой нрав, мы узнаем из Джатаки о вороне, которая содержится в Девятой книге, а пока скажем лишь, что Учитель однажды обратился к этому жадному, завистливому бхиккху: "Брат мой, правду ли говорят, что ты жаден и завистлив?" "Правду, почтенный", – ответил монах. "О бхиккху, – молвил Учитель, – ведь и прежде ты был жаден и завистлив, тем и погубил себя, мудрые же по твоей вине лишились крова!" И Учитель поведал о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился в облике голубя. В ту пору бенаресцы, в стремлении творить добро, развешивали повсюду сплетённые из соломы птичьи домики, дабы птицы могли спокойно вить свои гнёзда. Повесил такой домик у себя на кухне и повар одного бенаресского торговца. Там и поселился бодхисаттва. На заре вылетал искать корм, с наступлением вечера возвращался. Так и жил.

Однажды некий ворон, пролетая над кухней, учуял запах рыбы и мяса, которые готовились там с острыми приправами. Позарился на них ворон и подумал: "Как бы отведать мне рыбы и мяса?" И, размышляя так, сел на землю неподалёку и просидел до вечера, пока не вернулся бодхисаттва, летавший на поиски корма. И когда он влетел в кухню, подумал ворон: "Вот этот голубь и поможет мне отведать мясо и рыбу".

Едва настало утро, ворон снова прилетел на то же место. Увидел бодхисаттву, который, как обычно, отправлялся на поиски корма, и последовал за ним, летя так близко, что бодхисаттва у него спросил: "Зачем ты, друг, преследуешь меня?" "Господин, – ответил ворон, – меня влечёт сиянье твоей славы, я везде и всегда хочу следовать за тобой". "Но, друг, – ответил бодхисаттва, – ты ешь одно, я ем другое, и следовать тебе за мной не надо". Но ворон стал просить: "О господин, ты будешь есть своё, а я – своё. Позволь мне только рядом быть с тобой". "Что ж, – согласился бодхисаттва, – лети, но помни, ворон: ты должен довольствоваться малым". Дав такое наставление ворону, бодхисаттва опустился на землю и принялся искать зёрнышки. Пока бодхисаттва насыщался, ворон шёл за ним и выклёвывал из-под коровьих лепёшек жуков и ко-зявок. Набив живыми тварями брюхо, ворон приблизился к бодхисаттве и сказал ему: "Уж сколько времени ты насыщаешься, о господин! Есть лищнее – негоже!" К вечеру бодхисаттва насытился и вернулся в кухню, где жил; вместе с ним прилетел и ворон. Повар увидел его и сказал: "Наш голубь привёл с собой какую-то птицу". Сказав так, повар подвесил ещё один соломенный домик – для ворона. С той поры обе птицы стали жить вместе на кухне.

Однажды торговец, у которого служил повар, закупил много рыбы. Повар взял рыбу и развесил её на кухне. Ворон смотрел на рыбу жадными глазами и думал: "Завтра непременно останусь дома и уж тогда наемся вволю". Всю ночь ворон не спал, мучаясь от жадности. Утром бодхисаттва снова собрался лететь на поиски корма и сказал ворону: "Полетели, дружище!" Но ворон ответил: "Лети, господин, без меня, а я не могу: животом маюсь". "Вот уж, друг, – отвечал бодхисаттва, – никогда не слышал, чтобы ворон животом маялся. Что слабость одолевает ворона в одну из ночных страж – про это слышал! Но стоит ему фитиль проглотить – и слабость как рукой снимет. Может, тебе охота полакомиться рыбой, что тут развешана? Так ведь рыба для людей лакомство, а не для тебя. Полетим-ка лучше вместе искать корм". "Не могу, господин", – отвечал ворон. "Что ж, – сказал бодхисаттва, – посмотрим потом, правду ты говоришь или нет. Об одном лишь прошу: не поддавайся соблазну, довольствуйся малым". Сказал так бодхисаттва и улетел.

Повар тем временем нарезал рыбу. Потом приоткрыл крышки горшков, чтобы еда, которая варилась, не выкипала, на один из горшков положил сито, вышел на улицу и стал вытирать пот. Ворон, сидевший в домике, тотчас же высунул голову, оглядел кухню и, убедившись, что повара нет, подумал: "Наконец-то исполнится моё заветное желание, и я полакомлюсь! Не знаю только, за что лучше приняться: за целую рыбу или за ту, что нарезана?" Ворон подумал-подумал и решил: "Нарезанной рыбой будешь долго набивать брюхо, утащу-ка я лучше целую рыбину к себе в домик и там, не торопясь, съем". Решил так ворон, вылетел из своего домика и сел прямо на сито. Раздался грохот. На шум прибежал повар и спросил: "Что ещё там стряслось?" – и тут увидел ворона. "А, – воскликнул повар, – этот злодей хочет сожрать рыбу, которую я приготовил для хозяина! А кто, спрашивается, меня кормит: хозяин или этот глупец? Да что проку от этого ворона?" С этими словами повар запер кухню, поймал ворона, повыдергивал у него все перья, растолок в миске имбирь, добавил тмина и других пряностей, насыпал соли и, перемешав всё это со скисшим пахтаньем, густо намазал этим месивом ощипанного ворона, а потом забросил его в соломенный домик. Там ворон и валялся, мучаясь от нестерпимой боли.

Вечером прилетел домой бодхисаттва, увидел ворона в столь бедственном положении и воскликнул: "О алчный! Не послушался ты меня и терпишь ныне из-за своей жадности великие муки!" И он спел такую гатху:

Кто друга наставлении не приемлет,

Словам заботы дружеской не внемлет,

Поплатится, как ворон, что советам

Не внял – и горько пожалел об этом.

И, добавив к этому: "Отныне и я не могу оставаться здесь!" – бодхисаттва улетел прочь, а ворона на кухне настигла смерть. Повар выкинул его вместе с соломенным домиком в помойную яму".

И Учитель повторил: "Не только ныне, бхиккху, жаден ты и завистлив, прежде ты был таким же, и ещё тогда из-за твоей жадности и завистливости мудрые принуждены были покинуть своё жилище!"

И, наставив слушателей в дхамме, Учитель разъяснил им суть четырёх благородных истин, после чего бхиккху сделался "невозвращающимся". Учитель же, связывая прошлую жизнь с нынешней, так истолковал джатаку: "Вороном в ту пору был жадный и завистливый бхиккху, голубем – я сам".

Джатака о змее

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 43 Veluka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Кто друга наставлений не приемлет..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказывать об упрямом монахе. Спросил однажды Всеблагой этого монаха: "Правду ли говорят, брат мой, что ты упрям?" "Сущую правду, почтенный!" – ответил он. "О бхиккху, – заметил Учитель, – тебе ведь не только теперь свойственно упрямство: и прежде уже ты был упрям. Только потому, что из-за своего упрямого нрава не послушал советов мудрых людей, ты и погиб, укушенный змеёй!" И, поясняя сказанное, Учитель поведал о том, что было в прежней жизни.

"Во времена прошедшие, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, бодхисаттва родился на земле в богатой семье, в царстве Каси. По достижении зрелости он уразумел, что источник страданий – страсти, а счастье – в самообуздании, избавился от страстей и стал отшельником. Поселясь в Гималаях, достиг он высших ступеней йоги и овладел всеми пятью ступенями истинного знания и восемью совершенствами. Постоянно предаваясь блаженному погружению в глубины сосредоточенного размышления, бодхисаттва со временем стал наставником всей общины. Жил он в окружении множества святых людей, числом до пятисот.

Случилось так, что какая-то ядовитая змея, переползая, как и все её сородичи, с места на место, появилась близ хижины одного из отшельников. Отшельник поймал змею, посадил её в полый кусок бамбука и держал при себе, выказывая почти отцовскую любовь. И, так как змея жила в бамбуке, её прозвали "Велука", то есть "Обитающая в бамбуке", а оттого, что монах питал к змее почти отцовские чувства, отшельники дали ему прозвище "Велука-пита", "Отец Обитающей в бамбуке".

Прослышав о том, Бодхисатта стал спрашивать монахов, правда ли, что один из отшельников держит в доме змею. Узнав, что это правда, он принялся увещевать бхиккху: "Нельзя доверять змеям, брат мой, не держи её у себя!" Но отшельник отвечал ему: "Эта змея для меня будто любимый ученик для наставника. Я просто не смогу жить без неё!" "Что ж, поступай как хочешь, – сказал бодхисаттва, – знай только, что именно из-за неё ты и простишься с жизнью". Отшельник, однако, не послушал бодхисаттву и не захотел расстаться со змеёй.

Через некоторое время отшельники отправились заготовлять плоды – спелые и неспелые. Два-три дня они прожили в лесу, в месте, где плодов было видимо-невидимо и их было легко собирать. Монах, прозванный "Отцом Обитающей в бамбуке", тоже был там. Змею же он оставил дома в полом куске бамбука. Когда наконец отшельники воротились к себе в обитель, бхиккху, спеша накормить свою любимицу, вынул из бамбука затычку и вытянул руку, приговаривая: "Иди сюда, деточка! Иди, голодная моя!" Змея же, разозлённая тем, что ей пришлось поголодать несколько дней, вонзила зубы прямо в протянутую руку отшельника. Отшельник упал бездыханный, а змея уползла в лес. Видевшие всё это рассказали о происшедшем бодхисаттве, и тот распорядился сжечь тело покойного. Желая наставить в дхамме отшельников, которые пришли и расселись вокруг, бодхисаттва спел им такую гатху:

Кто друга наставлений не приемлет,

Словам заботы дружеской не внемлет,

Тот неизбежно смерть находит в муке.

Подобен он "Отцу Змеи в бамбуке".

И, наставив так подвижников, бодхисаттва затем сам приобщился к четырём величайшим добродетелям. С истечением же отпущенного ему срока он возродился в мире Брахмы". И Учитель повторил: "Не только ведь теперь, бхиккху, свойственно тебе упрямство: и прежде уже из-за своего упрямого нрава ты погиб, укушенный змеёй". Заканчивая своё наставление в дхамме. Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору "Отцом Обитающей в бамбуке" был упрямый бхиккху, отшельниками – ученики Пробуждённого, наставником же – я сам".

Джатака о моските

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 44 Makasa-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

"Уж лучше недруг, что умён..." – сказал по поводу неких деревенских глупцов Учитель, совершавший святое паломничество в Магадху.

Рассказывают, что как-то Татхагата отправился из Саваттхи в царство Магадха. Он ходил, собирая подаяние, от селения к селению и однажды забрёл в деревушку, населённую почти сплошь одними глупцами. "Братья! Когда мы ходим в лес на работу, москиты накидываются на нас тучей, и мы не можем работать, – сказали эти глупцы. – Возьмём же луки, стрелы и прочее оружие и пойдём на москитов войной. Уничтожим их, истребим всех до последнего!" Приняв такое решение, они отправились в лес и с криком: "Смерть москитам!" – налетели друг на друга и стали бить что было сил. В деревню они вернулись избитые, терпя великие мучения, – и сразу упали, кто где был: кто – посреди деревни, кто – в проулке, а кто – на околице.

В это время Учитель в сопровождении многих бхиккху и пришёл в деревню. Узнав о прибытии Учителя, немногие умные люди из тамошних жителей возвели на краю деревни навес от солнца и поднесли обильные подношения Пробуждённому и монашеской общине. Затем они с почтением поклонились Учителю и сели в сторонке. Учитель же, видя повсюду валяющихся раненых, сказал немногим праведникам, которые не принимали участия в драке: "Как много у вас больных! Что с ними такое?" "Почтенный, – отвечали праведники, – эти люди пошли войной на москитов, но только попусту исколотили друг друга и сами навлекли на себя беду". Учитель заметил: "Не только ведь ныне глупцы эти, пойдя войной на москитов, нанесли увечья друг другу. И прежде случалось им убивать своих же приятелей вместо москитов". И, уступая просьбам собравшихся, Учитель в пояснение сказанного поведал о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена минувшие, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, бодхисаттва жил в том же городе, занимаясь торговлей. А в одной глухой деревушке царства Каси жило множество плотников. Как-то раз некий седовласый плотник обрабатывал кусок дерева. Вдруг ему на лысину, сверкавшую, словно полированное бронзовое блюдо, уселся москит и вонзил своё жало, будто отточенный клинок, в темя плотника. Плотник закричал своему сыну, что сидел рядом: "Сыночек, москит вонзил своё жало, словно кинжал, мне в самое темя, сгони-ка его!". "Потерпи, отец, – ответил сын, – сейчас я прикончу его одним ударом!" Тут надо сказать, что бодхисаттва, странствуя со своим товаром, оказался в этой деревне и в тот самый миг сидел в мастерской плотника, наблюдая за происходящим.

Когда плотник крикнул сыну: "Сынок, сгони же этого москита!" – молодой человек отозвался: "Сейчас сгоню, отец!" Схватив остро отточенный топор, что лежал за спиной у отца, он вскричал: "Смерть тебе, москит!" – и одним ударом раскроил бедному плотнику череп. Тот сию же минуту испустил дух. "Лучше уж на его месте был бы умный враг, – подумал видевший всё это бодхисаттва, – по крайней мере, страшась наказания, он не совершил бы человекоубийства". И, думая так, бодхисаттва спел такую гатху:

Уж лучше недруг, что умён – и слишком,

Чем друг, что вовсе обделён умишком.

Хотел прибить москита сын-глупец,

Но пал безвинной жертвою отец.

Сказав, что он думал, бодхисаттва поднялся и ушёл по своим делам. С концом тогдашнего своего существования он перешёл в иную жизнь в согласии с накопленными заслугами. Что до плотника, то родственники тотчас же предали его тело огню".

И Учитель повторил: "Так-то вот, братия! И в старые времена встречались глупцы, которые убивали людей вместо москитов". Закончив наставление в дхамме, он истолковал джатаку, так связав перерождения: "Мудрым торговцем, который спел стих и удалился, был тогда я сам".

Отшельник и мышонок

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 45 Rohini-Jataka.

Переводчик неизвестен.

"Ничтожный, обретя почёт, готов убить хозяина".

Так мышонок, тигром сделавшись, аскета вздумал убить.

Читраварна спросил Советника:

– Как это?

И тот рассказал.

В лесу, где совершал подвижничество великий риши Гаутама, жил отшельник Махатапа.

Однажды он увидел там мышонка, принесённого вороной. Тогда по присущему ему состраданию этот отшельниквырастил его, кормя зёрнами риса.

И как-то кошка побежала к мышонку, чтобы съесть его. Видя её, тот укрылся на груди отшельника.

Тогда отшельник сказал:

– Мышонок, будь кошкой.

И вот эта кошка, увидев собаку, побежала прочь.

Тогда отшельник сказал:

– Ты боишься собаки, будь же собакой!

Но собака эта боялась тигра.

Тогда отшельник превратил собаку в тигра.

Однако и на тигра этого отшельник смотрел, как на мышонка.

И видя отшельника и тигра, все говорили: "Этот отшельник превратил мышонка в тигра".

Слыша это, тигр подумал: "Пока остаётся в живых этот отшельник, до тех пор не исчезнет позорная история о моём истинном обличье".

Поразмыслив так, он собрался убить отшельника. А отшельник, видя это, сказал:

– Будь снова мышью.

И превратил его в мышь. Поэтому я и говорю: "Ничтожный, обретя почёт..."

Джатака о "ведаббхе"

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 48 Vedabbha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Кто средств в слепой алчности не выбирает..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ об одном глухом к советам добрых людей бхиккху. "Не только ведь ныне, брат мой, ты никого не слушаешь, – молвил Учитель этому монаху, – ты и прежде оставался так же глух к советам умных людей и за своё непослушание был разрублен надвое острым мечом и брошен на дороге. Мало того: только из-за твоего непослушания погибла добрая тысяча человек!" И он рассказал о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена былые, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, жил в одной деревне брахман, которому ведомо было заклинание "ведаббха". И было, говорят, заклинание это дороже всех сокровищ, потому что стоило только вперить взор в небеса и произнести его при благоприятном положении созвездий, как тотчас же проливался дождь из семи сокровищ мира: золота, серебра, жемчуга, кораллов, топазов, рубинов и алмазов.

Бодхисатта же в ту пору был учеником у этого брахмана. Однажды брахман по каким-то своим делам покинул деревню и направился в царство Чёти, взяв с собой и бодхисатту. Дорога в то царство пролегала через леса, где жила шайка из пятисот разбойников, грабивших прохожих. Эти-то разбойники и схватили бодхисатту и брахмана, знавшего "ведаббху".

Со всех, кто попадался им в руки, грабители брали выкуп: схватив двоих людей, одного всегда посылали за деньгами. Если, к примеру, они задерживали отца с сыном, то говорили отцу: "Ступай принеси нам денег, тогда отпустим твоего сына!"

Когда хватали мать с дочерью, посылали за выкупом мать; когда братьев разного возраста, вымогали у старшего выкуп за младшего, а когда в руки им попадались наставник со своим учеником, отправляли за выкупом ученика.

Задержав брахмана, знавшего "ведаббху", разбойники отправили бодхисатту за выкупом. Прощаясь, бодхисатта почтительно молвил наставнику: "Через день-другой я ворочусь, не падайте духом, послушайте только, что я вам скажу: нынче ночью расположение созвездий благоприятствует драгоценному дождю, но вы ни в коем случае не падайте духом, не произносите заклинание и не вызывайте дождь сокровищ. Иначе вы не только погибнете сами, но и погубите всех этих грабителей числом в пять сотен". И, дав такой совет наставнику, бодхисатта отправился за выкупом.

С заходом солнца разбойники крепко связали брахмана и уложили его рядом с собой. Вскоре на востоке взошла полная круглая луна. Обозрев расположение созвездий, брахман помыслил: "Созвездия благоприятствуют тому, чтобы вызвать дождь сокровищ. Зачем же мне терпеть такие мучения? Прочту-ка я заклинание, вызову драгоценный дождь, уплачу грабителям выкуп и пойду себе спокойно своей дорогой". И, приняв такое решение, он воззвал к грабителям: "Зачем вы меня здесь держите, добрые люди?" "Ради денежного выкупа, почтенный!" – ответили разбойники. "Если, – сказал им тогда брахман, – и впрямь вам нужны только деньги, развяжите меня, поскорей вымойте мне голову, наденьте на меня новое платье, умастите меня благовониями, украсьте цветочными гирляндами и оставьте в покое". Грабители послушались и сделали всё, как он просил. Брахман выждал момент, когда созвездия оказались о благоприятном положении, вперил взор в небеса и прочитал заклинание. С небес ливнем посыпались драгоценности. Разбойники собрали все сокровища и накидки, связали накидки в узлы и выступили в путь. Брахман поплёлся вслед за ними, держась поодаль.

Этих разбойников схватили другие разбойники, которых тоже было пятьсот человек. Когда первые спросили, зачем их взяли в плен, те ответили: "Ради денег!" И сказали им тогда первые разбойники: "Если вы ищете денег, схватите вон того брахмана: одним взглядом он может вызвать с неба дождь сокровищ – он нам и дал всю добычу". Грабители отпустили первых разбойников с миром и подступились к брахману: "Дай и нам тоже сокровищ!" Но брахман ответил: "Я могу дать вам сокровища, но не ранее чем через год: только тогда положение созвездий будет благоприятствовать драгоценному дождю. Подождите же, и я сумею побудить небеса пролиться для вас дождём сокровища!" Грабители, услышав это, пришли в ярость. "Проклятие! – вскричали они. – Злосчастный брахман! Другим ты тотчас же дал богатства, а мы должны ждать целый год!" Острым мечом они разрубили брахмана пополам и швырнули обрубки на дорогу. Потом убийцы пустились вдогонку за ушедшими вперёд разбойниками, напали на них и перебили всех до единого. Затем разделили захваченное богатство на две части, но оба их отряда принялись биться между собой, покуда не полегла половина. Так и продолжалось сражение, пока в живых не остались всего лишь двое, а прочие – без малого тысяча человек – погибли!

Двое уцелевших грабителей сумели унести всю добычу и спрятать её в густом лесу возле одной деревушки. Один из них – с мечом в руке – уселся сторожить сокровища, другой пошёл в деревню, чтобы раздобыть риса и приготовить еду. Воистину, однако, "зависть ведёт к погибели". Тот, что остался сторожить богатство, подумал: "Как только мой приятель вернётся, придётся делить богатство на двоих. Что, если, едва он приблизится, я ударю его мечом и покончу с ним?" Он обнажил меч и сел, ожидая возвращения своего приятеля. Тот между тем думал: "Придётся нам делить это богатство на двоих! Что, если подсыпать отравы в рис тому, кто остался? Покончу с ним, и все богатство достанется мне одному". Так решив, он сварил рис, наелся досыта, затем насыпал в горшок отравы и понёс его приятелю. Не успел он поставить горшок с рисом и выпрямиться, как приятель рассёк его мечом надвое. Потом спрятал останки в кустах, поел отравленного риса и тотчас же испустил дух. Вот так все они и нашли свою погибель из-за богатства!

Через день-другой бодхисатта пришёл с выкупом на условленное место. Не найдя там наставника, но зато увидев разбросанные вокруг сокровища, он понял: "Вероятно, наставник не послушал моего совета и вызнал драгоценный ливень. Из-за этого они все и погибли". С этой мыслью бодхисатта вышел на большую дорогу и вскоре увидел рассечённое надвое тело наставника. Подумал: "Он умер, оттого что не послушался меня", бодхисатта принялся собирать ветки для костра. Сложив погребальный костёр, он сжёг на нём останки наставника, принес в жертву богам лесные цветы и направился дальше. Пройдя ещё некоторое расстояние, он увидел пятьсот мертвецов, потом – ещё двести пятьдесят, и ещё, и ещё.

Идя дальше, он всё время натыкался на валявшиеся тут и там трупы. Всего оказалось их без двух тысяча. "Погибла, не считая двоих, целая тысяча, да и те двое, должно быть, тоже грабители, и потому им никак не удержаться от ссоры, – подумал бодхисатта. – Посмотрю, куда же они делись". Продолжая свой путь, он вскоре заметил уходящую в густой лес тропу, по которой двое грабителей тащили доставшееся им богатство. На этой троне бодхисатта натолкнулся на груду узлов, в которые были завязаны сокровища. Тут же лежал один мертвец, а возле него – перевёрнутая чаша с рисом. "Здесь они, видимо, и расправились друг с другом", – подумал бодхисатта. Размышляя, куда же мог деться другой грабитель, он принялся шарить вокруг и вскоре обнаружил в укромном месте и второго мертвеца.

Задумался тогда бодхисатта. "Не вняв моему совету, наставник своим непослушанием не только навлёк погибель на самого себя, но и погубил добрую тысячу людей. Поистине, тех, кто, преследуя собственную выгоду, пользуется неверными и недостойными средствами, ждёт та же горестная участь, что и моего наставника". И, придя к такому заключению, он спел вот эту гатху:

Кто средств в слепой алчности не выбирает,

Погибнет скоро на земном пути:

Пускай злодеи брахмана убили,

Им смерти от себя не отвести.

И ещё сказал вслух бодхисатта: "Вызвав дождь сокровищ, мой наставник проявил неуместное усердие и таким неудачным средством погубил себя самого и других. Точно так же и всякий иной человек, который в стремлении к собственной выгоде прибегнет к недозволенным средствам, наверняка сначала погубит себя, а потом и других!" При этих словах бодхисатты весь лес наполнился громкими криками – это лесные божества выражали ему своё одобрение. В своей же гатхе бодхисатта раскрыл суть дхаммы.

Бодхисатта сумел доставить сокровища к себе домой. Всю свою остальную жизнь он провёл, раздавая милостыню и совершая иные добрые поступки, а когда отпущенный ему срок закончился, он, в согласии с накопленными заслугами, пополнил сонм небожителей".

И Учитель повторил: "Не только ведь ныне ты, бхиккху, не слушаешь советов, но и прежде ты был глух к добрым советам, это-то и погубило тебя". Заканчивая наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Брахманом, который знал заклинание "ведаббха", был в ту пору бхиккху, не внимающий ничьим советам, учеником же брахмана был я сам".

Джатака о созвездиях

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 49 Nakkhatta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Глупец, который ищет в звёздах смысла..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о подвижнике из секты адживаков.

Говорят, что некий почтенный человек, проживавший со своими чадами и домочадцами неподалёку от Саваттхи, высватал у столь же почтенного горожанина его дочь для своего сына. Условясь в такой-то день приехать за невестой, сельчанин решил, однако, посоветоваться в самый последний момент с адживаком, которому его семья покровительствовала. "Почтенный, сегодня свадьба моего сына, – сказал он подвижнику, – благоприятно ли положение звёзд?" Адживак же, озлясь, подумал: "Не посоветовался со мной, уже назначил день свадьбы, а теперь обращается ко мне! Ну ладно же – проучу я его!" "Нет, сегодня расположение созвездий не благоприятно, – ответил он. – Нынче ты не должен устраивать свадьбу, а если всё же надумаешь – тебя ждёт большая беда". С почтением приняв совет подвижника, родственники жениха в тот день не поехали за невестой. Её же родня, жившая в городе, приготовила всё необходимое для обряда. Видя, что за невестой никто не едет, они рассудили так: "Сами ведь назначили день и не приехали. А мы понесли уже большие расходы. Что нам до тех, кто не приехал? Отдадим-ка нашу дочь за другого". Так и решив, они пустили в дело всё приготовленное для обряда и для свадьбы и выдали свою дочь за другого человека.

На следующий день явились люди из деревни и потребовали: "Отдайте нам нашу невесту!" "Нет ведь у вас, деревенских, ни стыда, ни совести. Назначили день, а сами не явились! С чем пришли – с тем и ступайте обратно: наша дочь уже замужем за другим", – сказали саваттхиицы. Деревенские побранились с ними, но – делать нечего: с чем пришли, с тем и отправились восвояси.

Прознали монахи о том, что адживак расстроил свадьбу. Как-то раз сидели они в зале дхаимы и говорили об адживаке, расстроившем счастье деревенской семьи. Тут вошёл Учитель и спросил: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" – "Да вот, такое дело..." – ответили ему бхиккху и рассказали обо всём. Выслушан их, Учитель заметил: "О братия! Не только ныне ведь адживак помешал свадьбе – и прежде в слепом гневе ему случилось сделать то же самое". И, поясняя сказанное, Учитель поведал им о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена давние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, одна городская семья просватала в деревне девушку на выданье. Уладив дело и договорясь о дне свадьбы, сельчане решили посоветоваться с адживаком, которому их род покровительствовал. "Почтенный, мы хотели бы сегодня устроить свадьбу; благоприятствуют ли созвездия?" – спросили они его. Адживак же, прогневавшись на то, что они сперва назначили день, а потом только испросили его совета, ответил им: "Нет, сегодня расположение созвездий неудачное. Коли устроите свадьбу – ждёт вас большая беда!" При этом он подумал: "Расстрою я эту свадьбу". С готовностью последовав совету подвижника, горожане не поехали за невестой, а сельчане, видя, что никто не едет, рассудили: "Сами же назначили на сегодня свадьбу и не приехали! Что нам до них?" – и отдали девушку за другого.

На следующий день явились к ним горожане и стали требовать невесту, но сельчане ответили им: "У вас, у городских, стыда, верно, совсем нет! Назначить день и не приехать за невестой! Мы отдали её за другого". Те стали спорить: "Мы спрашивали у адживака, и он сказал, что, мол, созвездия не благоприятствуют, поэтому мы и не поехали. Давайте нашу невесту!" Но сельчане стояли на своём: "Вы не приехали, и мы отдали девушку за другого, как же теперь отдать вам уже замужнюю?"

Покуда они препирались, появился там один умный горожанин, случайно, по каким-то своим делам, оказавшийся в той деревне. Услыхав, как горожане кричат: "Мы оттого не приехали, что, по словам адживака, положение звёзд не благоприятствовало браку!" – горожанин воскликнул: "Какой прок в созвездиях? Вам что: девушка нужна была или звёзды?" – и спел такую гатху:

Глупец, который ищет в звёздах смысла,

Теряет смысл деянья своего:

Кто к цели следует, тому сам смысл созвездье;

Что могут звёзды значить для него?

Горожане поссорились, покричали, но, не получив девушки, убрались восвояси".

И Учитель повторил: "Не только ведь ныне этот адживак, монахи, расстроил свадьбу в семье – он уже и прежде помешал браку". И, заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Адживаком тогда был этот же самый адживак; ссорились в ту пору те же семьи; умным же человеком, пропевшим стих, был я сам".

Джатака о скудоумных

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 50 Dummedha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Скудоумных тысячу убить..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о тех, кто радеет о "благе мира". Суть этого "радения" будет открыта нам в Двенадцатой книге, в Джатаке об огромном чёрном псе.

"Во времена минувшие, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был зачат в лоне старшей жены бенаресского владыки. После появления на свет, в день наречения, ему дали имя "царевич Брахмадатта". К шестнадцати годам царевич, кончив срок ученичества в Таккасиле, знал наизусть все три веды и был искушён в восемнадцати науках и ремёслах. Отец назначил его наследником престола.

Надобно сказать, что в те времена жители Бенареса поклонялись богам – славословили их и приносили им обильные жертвы, причём не довольствуясь малым: цветами и благовониями, резали во множестве овец, коз, птицу, свиней и иную живность и так творили жертвы свои мясом и кровью. И помыслил бодхисаттва: "Ныне поклоняющиеся богам люди во множестве истребляют живых тварей; из-за этого большая часть сущих утвердилась в полном безверии! Унаследовав с кончиною родителя царство, я постараюсь, не принося никому никакого вреда, отвратить моих подданных от истребления живых существ". В таких размышлениях бодхисаттва взошёл однажды на колесницу и поехал за город. В одном месте он увидал большую толпу людей. Собравшись под огромным баньяпом, они молили божество, которое обитало в том дереве, о даровании им сыновей или дочерей, славы или богатства – кто чего хотел, тот того и выпрашивал. Сойдя с колесницы, бодхисаттва приблизился к дереву и, как и все, поклоняющиеся богам, принёс в жертву цветы и благовония, окропил дерево водой, обошёл его кругом и, почтительно славословя божество, вновь поднялся на колесницу и поехал назад в город. И с тех самых пор царевич частенько наведывался к тому дереву и творил жертву, подобно всем, кто поклоняется богам.

Прошли годы. С кончиною родителя бодхисаттва занял его место на престоле. Избегая четырёх путей скверны и укрепляясь в десяти царственных добродетелях, он правил государством в полном соответствии с дхаммой. И стал он думать: "Почти всё, что я хотел, исполнилось; царство я получил; осталось свершить то единственное, что уже давно замыслил!" Так решив, он призвал к себе своих советников, брахманов, видных горожан и прочий люд и обратился к ним с вопросом: "Ведомо ли вам, почтенные, каким образом я воссел на царство?" "Нет, государь", – ответили собравшиеся. "А видели ли вы когда-нибудь раньше, – продолжал бодхисаттва, – как я поклонялся божеству, обитающему в баньяне, приносил ему в жертву цветы и благовония и складывал перед ним ладони в почтительном приветствии?" "Да, видели, государь", – последовал ответ. "Так вот, – молвил тогда бодхисаттва, – я тогда дал обет: если божество дерева посадит меня на царство, я принесу ему жертву. Его милостью я обрёл престол и теперь хочу сотворить в его честь жертвоприношение. Так что вы не мешкая готовьте всё необходимое для жертвы. "Хорошо, – сказали подданные. – А что ты велишь взять для жертвоприношения божеству?" "Почтенные, – отвечал им царь, – я пообещал тогда божеству: "Всех тех, кто живёт в приверженности пяти сквернам – таким, как лишение живых тварей жизни, и прочим – и кто идёт по пути десяти зол, – всех их я повелю убить и принесу тебе в жертву их внутренности, кожу и кровь! Так что распорядитесь под барабанный бой оповестить народ о том, что, дескать, "Наш царь, в ту пору, когда он был ещё наследником престола, обещал, в случае если он обретёт престол, исполнить обет: убить и принести в жертву всех тех, кто живёт в его царстве в приверженности скверне". Сообщите также о том, что я велю для начала предать смерти тысячу человек, из тех, кто привержен пяти сквернам и следует путём десяти зол, а их сердца, плоть и прочее принести в жертву божеству дерева. Да будет до всех горожан доведено это моё намерение! И, кроме того, объявите всем, что из тех, кто станет упорствовать и по-прежнему жить в приверженности скверне, я прикажу убить ещё тысячу человек и принести их в жертву в исполнение своего обета". И, поясняя сказанное, царь спел такую гатху:

Скудоумных тысячу убить дал некогда обет я.

Теперь я эту жертву принесу:

Дабы рассеять мрак безверья навсегда.

Выслушав бодхисаттву, советники поспешили выполнить приказание и велели бить в барабаны по всему городу Бенаресу, протянувшемуся на двенадцать йоджан. И когда царскую волю под барабанный бой довели до всех жителей, не нашлось ни одного человека, который продолжал бы упорно следовать скверне! И за всё время, покуда длилось царствование бодхисаттвы, не обнаружилось никого, кто подпал бы под власть пяти скверн или десяти зол или же совершил бы хоть какой-нибудь дурной поступок. Вот так бодхисаттва, не причинив ни малейшего вреда ни одному из своих подданных, побудил всех жителей страны блюсти заветы добра. Сам же он всю оставшуюся жизнь прожил, подавая милостыню и творя всяческие добрые дела, а по истечении отпущенного ему срока возродился, как и его сподвижники, в обители богов".

И, закапчивая своё наставление в дхамме, Учитель заметил: "Не только ныне ведь, монахи, радеет Татхагата о благе мира, так было уже и прежде". Затем он истолковал джатаку, так связав перерождения: "Советники царя в ту пору теперь составляют окружение Будды, властителем же Бенареса был я сам".

Джатака о муже добродетельном

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 51 Mahasilava-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Крепись душою, славный муж..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о монахе, который стал являть недостаточное усердие.

"Правда ли, брат мой, что ты ослаб в усердии своём?" – спросил у этого бхиккху Учитель и, получив ответ: "Правда, почтенный", молвил: "Как могло случиться, брат мой, что ты утратил рвение, хотя идёшь путём единственного вероучения, ведущего к спасению? В прежние времена люди истинно мудрые, даже лишась царства, оставались неколебимыми в своём усердии и вновь обретали утерянную славу". И, разъясняя суть сказанного, Учитель поведал о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, бодхисаттва воплотился в облике сына царя от старшей жены. В день наречения ему дали имя "царевич Силава", что означает "Добродетельный". К шестнадцати годам царевич превзошёл все науки, ремесла и искусства. Впоследствии, с кончиной отца, он взошёл на престол под именем царя Махасилавы, то есть "Высокодобродетельного", ибо он был всецело предан дхамме и царствовал в полном с ней согласии. Близ всех четырёх городских ворот, а также в центре города и рядом со входом во дворец он распорядился воздвигнуть странноприимные дома. Он сам, своими руками, раздавал милостыню, хранил верность нравственным установлениям, соблюдал посты, был исполнен любви, терпимости и милосердия – словом, управляя царством, был столь же ласков со всеми своими подданными, как отец, ласкающий сына.

Один из советников царя дурно вёл себя во внутренних покоях; со временем слух об этом распространился повсюду, и другие советники донесли на него царю. Царь самолично занялся делом советника, установил его вину и, повелев советнику явиться, изгнал его из своего царства, сказав: "О неразумный слепец! Ты дурно вёл себя и не должен более оставаться в моём государстве. Забирай всё, что у тебя есть, забирай чад и домочадцев своих и ступай прочь!" Покинув царство Каси, изгнанный советник поступил на службу к царю Косалы и со временем сделался правой рукой тамошнего властителя.

Как-то раз сказал он царю Косалы: "Государь, царство бенаресское – будто соты с мёдом, ещё не облепленные мухами: царь их чрезмерно мягок и его царство можно завоевать небольшими силами. Задумался при этих словах царь Косалы. "Ведь царство бенаресское огромно" – размышлял он, – а мой советник говорит, что можно завоевать незначительными силами. Уж не подослан ли он?" "А ты не лазутчик ли вражеский?" – спросил он. "Нет, государь, – ответил советник, – никакой я не лазутчик. Я говорю сущую правду, а коли мне не веришь, пошли людей разорить ближайшую к нам деревню в царстве Каси: увидишь, что людей твоих схватят и приведут к царю бенаресскому а он их наградит и велит отпустить". Царь подумал: "Видно, что он говорит это с полной уверенностью и решимостью. Испытаю-ка я его". И он велел послать войнов в деревню.

Войнов, конечно, схватили и отвели к царю бенаресскому Царь спросил их: "Любезные, почему вы разорили деревню?" "Жить нам было не на что, государь", – ответили они. "Отчего же вы не пришли ко мне? – воскликнул царь. – Смотрите, отныне так не поступайте!" Он велел дать задержанным денег и отпустил их с миром. Войны вернулись к царю Косалы и рассказали ему обо всём. Царь не успокоился и вновь послал войнов – теперь уже в самый центр соседней страны, но и этих грабителей царь бенаресский повелел оделить деньгами и отпустить. Правитель Косалы и тут не успокоился и отправил ещё отряд – грабить прямо на улицах Бенареса, но и в этот раз царь бенаресский повелел оделить грабителей деньгами и отпустил их с миром. И уверился наконец царь Косалы: "Сверх меры предан дхамме правитель бенаресский. Завоюем же царство бенаресское!" Приняв такое решение, он выступил со всем своим войском в поход.

В ту пору у царя Бенареса была в распоряжении почти тысяча непоколебимо стойких, мужественных, искусных в ратном деле войнов – таких, что не дрогнули бы даже и перед обезумевшим в течке диким лесным слоном, таких, что им нипочём была бы и громовая стрела самого Сакки, пади она внезапно им на головы, таких что – будь на то воля их повелителя, царя Махасилавы, – могли бы завоевать для него даже всю Джамбудипу! Узнав, что царь Косалы выступил в поход, войны сказали царю бенаресскому: "Повелитель Косалы, желая захватить царство бенаресское, идёт на нас войной. Мы выступим против него и возьмём его в плен, не дав и шагу ступить по нашей земле". "Нет, дорогие мои, – ответил им царь, – да не будет никому причинено ни малейшего вреда по моей вине! Не выступайте против него: пусть, если хочет, захватывает царство". Царь Косалы вторгся в их страну и дошёл до её центра. Советники подступились к царю с той же просьбою, и царь снова отказал им. Царь Косалы подошёл со своим войском уже к самым стенам города и направил царю Махасилаве послание с требованием либо выйти на бой, либо отдать ему царство, бенаресский же царь ответил ему: "Не стану я сражаться, забирай царство". И ещё раз советники принялись просить царя: "Государь, дозволь только нам выступить, мы не допустим, чтобы царь Косалы вошёл в город: там же, за городскими стенами, возьмём его в плен и приведём к тебе". Но и на этот раз царь бенаресский отказал им и, повелев распахнуть городские ворота, сел, скрестив ноги, на свой огромный трон, вся же тысяча его советников встала вокруг.

Царь Косалы со всей своей огромной армией вступил в Бенарес. Не встретив на пути никого, кто оказал бы ему сопротивление, он вошёл через открытые двери в царский дворец и увидел царя бенаресского Махасилаву. Царь в пышном одеянии и в украшениях безмятежно восседал на огромном троне, а рядом – толпились его советники числом в тысячу. Повелев схватить их всех, царь Косалы приказал: "Идите, крепко свяжите царю и его советникам руки за спиной и бросьте их туда, где валяются мёртвые тела. Выройте там в земле ямы и поместите в них пленников – так, чтобы только головы торчали над поверхностью и чтобы они даже рукой не могли пошевелить, – а потом засыпьте ямы землёй: ночью явятся шакалы и накажут преступников по заслугам". Выполняя приказание царя-злодея, его прислужники крепко связали руки за спиной бенаресскому владыке и его советникам и повели их прочь. Но даже и в этот миг царь Махасилава не испытывал ни капли ненависти к царю-злодею. И ни один из советников, когда их, связанных, выводили из дворца, не осмелился нарушить царскую волю – вот ведь сколь хорошо умели вести себя царские подданные!

И вот прислужники притащили царя Каси вместе со всеми его советниками на то место, куда сваливают мертвецов, вырыли для них ямы – для царя посередине, а для его верных слуг – по обеим сторонам от него, – затем, закопав их всех, так что только головы торчали над землёй, разровняли землю, крепко утоптали её и утрамбовали заступами и после этого ушли. Но и тогда Махасилава, не держа никакого зла против царя-мучителя, продолжал ободрять советников и призывал их исполниться чувства любви.

В полночь явились туда шакалы, влекомые запахом человеческого мяса, но царь и его советники, завидев их, принялись громко кричать все разом, и шакалы в страхе бросились прочь. Пробежав некоторое расстояние, шакалья стая остановилась, огляделась и, убедясь, что за нею никто не гонится, воротилась. И вновь пленники закричали, и вновь стая пустилась наутёк. Так повторялось трижды, пока, наконец, оглядевшись в последний раз, шакалы не сообразили: "Должно быть, это кричат люди, приговорённые к смерти". Сразу взбодрившись, они повернули обратно и больше уже не пугались криков. Вожак стаи выбрал себе в жертву царя бенаресского, остальные шакалы нацелились на царских советников. Хитроумный же царь, лишь только завидел перед собой вожака шакалов, поднял голову, как бы подставляя его клыкам свою шею, но в тот же миг сам вонзил зубы в горло шакала, изо всей силы сдавив его, будто клещами. Не в силах вырваться от царя, челюсти которого всё сильнее сжимали ему горло, как будто сдавливаемое хоботом слона, шакал в страхе за свою жизнь завыл смертным воем. Остальные шакалы, слыша этот жуткий вой, решили, что их вожак попал в руки людей, и, не смея приблизиться к советникам, страшась за свои жизни, кинулись прочь. Стремясь вырваться из челюстей царя, пленённый шакал бешено кидался из стороны в сторону, и земля от его бросков сделалась рыхлой. В смертельном ужасе он рыл землю всеми четырьмя лапами и освободил от земли верхнюю половину туловища царя. Почувствовав, что земля стала совсем рыхлой, царь отпустил шакала, и мощный, как слон, начал раскачиваться из стороны в сторону. Наконец, выпростав руки и опершись ими о края ямы, он, словно ветер, разгоняющий тучи, сбросил с себя землю и поднялся во весь рост. Потом, ободрив своих советников, откопал их и вытащил из ям. И все пленники оказались на свободе.

А надобно сказать, что тут же, неподалёку, на границе между владениями двоих яккхов, валялся мертвец, которого привезли туда и бросили. Яккхи никак не могли поделить между собой это мёртвое тело. "Сами мы не сумеем договориться, а этот царь Силава предан дхамме, пусть он и произведёт делёж, – решили они. – Пошли к нему!" Волоча за собой мёртвое тело за ногу, яккхи приблизились к царю и стали его упрашивать: "Сделай милость, государь, раздели мертвеца и дай каждому его долю". "Почтенные яккхи, – отвечал им на то царь, – я бы с удовольствием сделал это для вас, но я нечист, мне прежде надо бы помыться". С помощью волшебства яккхи в одно мгновение доставили царю для омовения розовую воду, приготовленную во дворце для царя-злодея. Когда бенаресский царь вымылся, яккхи поднесли ему одежды, принадлежавшие его недругу, а потом – ларец с благовониями четырёх видов, а когда царь умастил своё тело, они подали ему золотую шкатулку, в которой вместе с веерами, украшенными драгоценными каменьями, лежали душистые гирлянды из разных цветов. После того как царь украсил себя цветами, яккхи осведомились, что ему ещё угодно, и царь дал им понять, что голоден. Яккхи тотчас же отправились во дворец царя-злодея и мигом воротились с приготовленными для царя Косалы разнообразными кушаньями и всевозможными приправами. И царь бенаресский, теперь чистый и умастивший своё тело благовониями, надевший царские одежды и украсившийся цветами, отведал этих изысканных блюд. Яккхи подали ему затем принесённую от царя-злодея ароматичную воду в золотом кубке, черпать её нужно было золотой чашечкой, – и то, и другое тоже доставили из дворца, – царь напился и прополоскал рот. Пока он смывал с пальцев остатки пищи, яккхи принесли ему из дворцовых покоев ароматнейший бетель, и когда царь сунул его в рот, спросили: "Что нам ещё сделать, государь?" "Доставьте мне, – сказал им царь, – меч, приносящий удачу, он лежит у изголовья царя-злодея". Яккхи тотчас же подали ему меч. Царь взял его в руки, приказал распрямить мертвеца и, ударом по черепу, расчленил тело на две равные части, затем дал каждому из яккхов причитающуюся ему половину и, омыв лезвие, вытер меч насухо. Наевшись мертвечины, довольные яккхи обратились к царю: "О великий! Что бы нам ещё для тебя сделать?" "Доставьте-ка меня, – попросил их царь, – силою вашего волшебства прямо в спальню царя-злодея, а всех моих советников разнесите по домам". "Слушаемся, государь", – ответили яккхи и выполнили царский приказ.

А в это время царь-злодей покоился на роскошном ложе в богато украшенной спальне, погружённый в сладостный сон. Когда бенаресский царь шлёпнул его, погружённого в сновидения, плоской стороной меча по брюху, – вздрогнув от испуга, царь Косалы пробудился и, увидав при свете лампады, что перед ним Махасилава, вскочил с ложа и, собравшись с духом, воскликнул: "О великий! Сейчас глубокая ночь, двери заперты, и стража, расставленная по всему дворцу, караулит входы и выходы. Как же ты, в богатых одеждах и с мечом в руке, сумел пробраться сюда, в эту спальню?" Царь Каси в подробности поведал ему обо всех своих приключениях, и когда злодей узнал обо всём, сердце его дрогнуло, и, обращаясь к царю, он вскричал: "О великий! Как случилось, что я, человек, не сумел оценить твои добродетели, а эти жестокие грубые яккхи, питающиеся кровью и мясом, распознали в тебе добро? О величайший из людей! Отныне я никогда не пойду против тебя, наделённого столь великой нравственной силой!" И, взяв свой меч, царь Косалы поклялся на нём в верности. Затем, вымолив у царя бенаресского прощение, он упросил его лечь на огромное царское ложе, а сам пристроился рядом на узкой постели.

Когда же настало утро и взошло солнце, царь Косалы повелел бить в барабаны и сзывать народ, и собравшимся по его приказу советникам, брахманам, мирянам и иному люду, а также и всем своим войнам он сам, сияя, как луна на небе, поведал о добродетелях царя Силавы и, вновь, в присутствии всех подданных, испросив прощения, вручил ему знаки царской власти, сказав: "Отныне да будет – с твоего разрешения – моей обязанностью карать злодеев: ты управляй царством, а я буду твоим верным стражем". И царь Косалы, повелев примерно наказать коварного советника, выступил со всем своим войском из Бенареса и направился в Косалу.

Между тем царь Махасилава в богато украшенных одеждах, восседая в позе оленя на золотом троне под сенью белого зонта и объемля мыслью всё, с ним происшедшее, думал так: "Не будь я столь мужественно непреклонен, не видать бы мне всего этого великолепия и не быть бы тысяче моих советников живыми и невредимыми. Ведь только благодаря моей стойкости я и смог вернуть себе утраченную было славу и сохранить жизнь. Воистину, никогда нельзя терять надежду, надо неизменно быть мужественным и стойким, ибо вот ведь какой плод обретает тот, кто был стоек". И, полный этой мыслью, царь Махасилава тут же сложил и единым духом пропел такую гатху:

Крепись душою, славный муж,

В деяньях мудрости высок.

Ведь я постиг себя вполне,

Достичь желаемого смог.

И, выдохнув из себя в едином порыве эти слова, бодхисаттва помыслил: "Да, поистине, люди добродетельные пожинают плоды мужества и стойкости!" С этим убеждением он прожил остаток жизни, творя добро, а когда его срок истёк, перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Завершая наставление в дхамме, Учитель объяснил слушавшему его бхиккху суть Четырёх Благородных Истин. И, уразумев их, этот монах утвердился в арахатстве. Учитель же тогда истолковал джатаку, так связав перерождения: "Коварным советником был Девадатта, тысяча царских советников – это ученики и последователи Пробуждённого, добродетельным же царём Махасилавой был я сам".

Джатака о полных чашах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 53 Punnapati-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Полны все чаши..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о ядовитом зелье.

Как-то раз в Саваттхи пьяницы, сойдясь вместе, жаловались друг другу: "Нечем нам заплатить за выпивку, как же раздобыть её?" И один из них, известный своим бессердечием, подбодрил их: "Не тревожьтесь, друзья. Есть хорошее средство". "Какое средство?" – спросили его. Он ответил: "Когда торговец Анатхапиндика ходит на приём к правителю, он надевает богатые одежды и унизывает пальцы дорогими кольцами и перстнями. Давайте подмешаем в кашу с вином дурмана, приготовим всё необходимое для пирушки, усядемся и станем поджидать Анатхапиндику. Как только он появится, мы все закричим: "Выпей с нами, великий торговец!" – заманим его к себе и напоим этим зельем до бесчувствия. Потом мы снимем с пьяного одежды, перстни и кольца и ими будем расплачиваться за выпивку". Слушатели, выразив своё одобрение, сделали всё, как им советовали.

Как только показался торговец, пьяницы загородили ему дорогу и стали уговаривать: "Пойдём с нами, хозяин. У нас есть чудесное вино, выпьешь капельку и пойдёшь своей дорогой". "Подобает ли человеку, который, следуя благороднейшему вероучению, вступил в Поток, пить хмельное? – подумал Анатхапиндика. – Однако, хоть это и не к моей пользе, пойду с ними и проучу пьяниц". Приняв такое решение, он пошёл с ними к месту пирушки и, едва глянув на вино, понял, что мошенники подмешали в него дурманного зелья. "Ну ладно, – решил Анатхапиндика, – сейчас я навсегда прогоню их из этих мест". "Ах вы, презренные пьяницы! – закричал он. – Подмешав в чашу с вином дурманного зелья, вы собираетесь спаивать прохожих, а потом, когда они упьются до бесчувствия, обирать их? Вот зачем вы уселись тут в кружок, вроде бы для пирушки. Вот почему вы так нахваливаете своё вино. Ни один из вас, однако, не осмеливается налить его себе: не будь оно с дурманом, вы бы его и сами пили". При этих словах торговца пьяницы в страхе разбежались. Анатхапиндика же, выбранив их, направился было домой, по передумал. "Надо рассказать Татхагате о выдумке этих пьяниц", – решил он и пошёл в Джетавану, где и поведал обо всём Учителю. Выслушав Анатхапиндику, Учитель заметил: "Ныне эти пьяницы хотели надуть тебя, мирянин, а прежде они точно так же пытались обмануть мудрых". И, поясняя сказанное, Учитель поведал торговцу о том, что было прежде.

"Во времена былые, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был торговцем в Бенаресе. И произошло то же самое: пьяницы, сговорясь, подмешали в вино дурмана и, дождавшись бенаресского торговца, стали упрашивать его выпить с ними. Торговец считал, что это ни к чему, но, желая разоблачить мошенников, пошёл с ними. Едва взглянув на стол, накрытый для пирушки, торговец тотчас разгадал замысел пьяниц, но не подал вида, подумав: "Теперь-то я разгоню их". Приняв такое решение, он сказал: "Почтенные, идти на приём к правителю во хмелю – дело неподобающее. Подождите меня здесь. Я схожу к правителю, а на обратном пути скажу вам, смогу ли я выпить с вами вместе". Когда торговец возвращался от властителя, пьяницы стали звать его: "Иди сюда, господин!" Торговец подошёл к ним и, увидев полные дурмана чаши, сказал: "Что-то не нравится мне ваша пирушка: чаши с вином, как были, так и стоят нетронутые. Вы нахваливаете это вино, а сами его не пьёте. Если оно и впрямь такое чудесное, вы бы и сами пили. Должно быть, в него подмешан дурман". И, окончательно сокрушив надежды пьяниц, бодхисаттва спел им такую гатху:

Полны вес чаши, но вино стоит нетронуто. Престранно!

Иль, не сулящее добра, вино, видать, не без дурмана?

До конца дней своих бенаресский торговец продолжал раздавать милостыню и творить другие добрые дела, а с окончанием отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

И, завершая наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Пьяницами были тогда эти самые пропойцы, бенаресским же торговцем – я сам".

Джатака о плодах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 54 Phala-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "На это дерево залезть нетрудно..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о некоем мирянине, весьма искушённом в распознавании всяких плодов.

Как-то раз один саваттхийский землевладелец пригласил к себе всю общину во главе с Пробуждённым, усадил за стол в своём саду и, досыта накормив гостей сладкой рисовой кашей и другими яствами, наказал своему садовнику: "Пройдись с монахами по саду. Пусть они отберут для себя манго и любые иные плоды, какие только пожелают". Выполняя распоряжение хозяина, садовник пошёл с монахами и сад; едва взглянув на какое-нибудь дерево, он говорил монахам, что такой-то плод на нём зелен, такой-то – созрел наполовину, а такой-то – вполне зрелый, и каждый раз его слова оказывались чистой правдой. Монахи, воротясь к Татхагате, принялись наперебой рассказывать; "Почтенный, этот садовник столь искушен в распознавании плодов, что может, едва глянув с земли на дерево, сказать, какой плод зелен, какой поспел наполовину, а какой совсем уже спелый, и всё, что он говорит, оказывается верным". Выслушав их, Учитель молвил: "В распознавании плодов, монахи, искусен не один лишь этот садовник – и прежде были умные люди, хорошо разбиравшиеся в этом деле". И он поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва появился на свет в семье торговца. Став взрослым, он посвятил себя торговле и странствовал с пятьюстами повозками. Как-то раз он оказался на большаке, что вёл в глубь леса. Бодхисаттва приказал остановиться на опушке, собрал всех своих спутников и строго предупредил их: "В этом лесу могут расти ядовитые деревья. Смотрите, не пробуйте без моего разрешения незнакомых вам листьев, цветов или же плодов!" "Хорошо", – ответили спутники бодхисаттвы, и караван углубился в лес. На самом его краю, возле какой-то деревушки, росло дерево – всё в плодах. Ни стволом, ни ветвями, ни листьями, ни цветами – ничем не отличалось от манго это дерево. И плоды его и цветом, и формой, и запахом, и вкусом были – ну точь-в-точь как манго. Да только всякий, кто их пробовал, тотчас погибал от смертельного яда.

Несколько жадных торговцев, что ехали впереди, приняли ядовитое дерево за манго и набросились на плоды. Остальные же решили: "Спросим сначала у нашего старшего" – и, держа в руках плоды, стали дожидаться бодхисаттвы. Когда показался бодхисаттва, они обступили его и стали спрашивать: "Почтенный, можно ли нам есть эти плоды?" Бодхисаттва же, увидев, что это вовсе не манго, объяснил им: "То, что вы называете манго, на самом деле плоды ядовитого дерева, не ешьте их". Затем он стал помогать тем, кто уже наелся плодов: вызвал у них рвоту, накормил смесью из четырёх видов сладостей и тем исцелил.

Тут надо сказать, что до того дня все торговцы, которые останавливались на привал у этого дерева, наевшись отравленных плодов, погибали мучительной смертью. Наутро деревенские жители выходили из своих домов, хватали мертвецов за ноги и уволакивали в укромное место, а потом забирали себе повозки со всеми товарами и всем, что было у мёртвых торговцев. Так и в тот день: едва показалось солнце, жители деревни поспешили к дереву, договариваясь по дороге: "Мне достанутся быки". – "А мне – повозки". – "А мне – товары". Увидав, однако, живых и невредимых торговцев, они изумились: "Как вы догадались, что это дерево не манго?" "Это не мы догадались, – ответили крестьянам торговцы, – это узнал наш старший". Крестьяне обратились тогда к бодхисаттве: "Расскажи, мудрейший, как ты сумел догадаться, что это дерево не манго?" "По двум признакам", – сказал бодхисаттва и спел такую гатху:

На это дерево залезть нетрудно,

И от села оно – рукой подать.

Плоды его не могут быть съедобны –

Едва взглянув, сумел я угадать.

Наставив таким образом всё множество собравшихся в дхамме, бодхисаттва в полном здравии продолжил своё путешествие".

И, завершая урок дхаммы, Учитель повторил: "О бхиккху, были ведь и в прошлом мудрецы, которые знали толк в плодах". Слив воедино стих и прозу и связав прошлые и нынешние существования, он так истолковал джатаку: "В ту пору торговцами были последователи Пробуждённого, старшим же – я сам".

Джатака о царевиче Панчавудхе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 55 Pancavudha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Кто отрешился от всего мирского..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ об одном не слишком усердном бхиккху. "Правду ли говорят, брат мой, что ты не слишком усерден?" – спросил однажды Учитель этого бхиккху. "Правду, Учитель", – ответил ему бхиккху. "В прежние времена, брат мой, мудрые добивались царства, проявляя, когда это было нужно, поразительное упорство", – сказал Учитель, и он поведал монаху о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился сыном царя от старшей жены. В день наречения отец с матерью созвали восемьсот брахманов и, исполнив предварительно все их прихоти и желания, спросили о судьбе сына. Искушённые в знании людских судеб брахманы, видя счастливые приметы на теле дитяти, предсказали: "Твой сын, великий царь, наделён святостью, заслуженной в прежних рождениях, и после твоей кончины он обретёт власть над царством и, прославясь умением вести бой пятью различными способами, станет самым могущественным человеком во всей Джамбудипе". В соответствии с прорицанием брахманов царевича тогда же нарекли "Панчавудха", то есть "Искушенный в пяти способах ведения боя".

Когда царевич вырос и ему исполнилось шестнадцать лет, царь призвал его и сказал: "Ступай учиться, сынок!" "К кому же мне пойти в учение, государь?" – спросил царевич. Царь ответил: "Отправляйся, сынок, в царство Гандхара, в город Таккасилу, и поступи в ученики к тамошнему всемирно прославленному наставнику. Вот тебе деньги: заплатишь наставнику за учёбу". С этими словами царь вручил юноше тысячу монет и простился с ним. Царевич направился в Таккасилу и выучился там всем наукам. Напоследок наставник научил его пяти способам ведения боя, после чего царевич почтительно простился с учителем и, прихватив с собой пять средств ведения боя, пошёл назад в Бенарес. Путь его пролегал через лес, где властвовал яккха по имени Силесалома, что значит "Опутывающий волосами". Видя, что царевич собирается войти в лес, люди, стоявшие на опушке, стали его отговаривать: "Добрый человек, не заходи ты в лес: ведь это обитель яккхи Силесаломы. Он губит всех, кого только видит в лесу". Но, веря в свои силы, храбрый, словно лев, бодхисаттва бестрепетно пошёл через лес, покуда в самой его гуще не увидел перед собой яккху. Силесалома был ростом с пальму, голова его была – будто башня, венчающая дом, глаза – как два больших кубка для вина, из пасти, наподобие огромных красных корневищ, торчали два окровавленных клыка. Вместо носа у него был большой ястребиный клюв, брюхо играло всеми цветами радуги, а ладони и подошвы ног отливали синевой. При виде бодхисаттвы яккха заревел: "Куда идёшь? Стой! Я тебя сожру!" Однако бодхисаттва, стараясь запугать яккху, крикнул: "Яккха, я верю в себя, потому и пришёл. Смотри, не приближайся ко мне, иначе я пущу в тебя отравленную стрелу. Тут ты и найдёшь свой конец". Говоря так, бодхисаттва вынул из колчана пропитанную сильным ядом стрелу и, натянув лук, выстрелил – стрела, однако, застряла в волосах яккхи. Во второй раз выстрелил бодхисаттва, но и со второй стрелой случилось то же самое. Вновь и вновь сгибал он лук, пока все полсотни его стрел не застряли в волосах на теле яккхи. Яккха одним движением стряхнул с себя стрелы, так что все они упали к его ногам, и двинулся на бодхисаттву. Царевич, безуспешно повторив спои угрозы, обнажил затем меч и что было мочи ударил яккху, но и меч его тоже застрял в волосах, а был меч в тридцать три вершка длиною. Метнул тогда царевич свой дротик, но и он запутался в волосах яккхи. Бодхисаттва тогда ударил чудовище палицей, но и она тоже застряла в волосах яккхи. И вскричал тогда бодхисаттва: "О яккха, ты никогда, видно, прежде не слыхал обо мне – царевиче Панчавудхе, а я, да будет тебе известно, и вступая в твой лес, и уже проникнув в него, – не полагался ни на лук, ни на иное оружие, а только на себя самого. Поэтому и пришёл сюда. Сейчас я нанесу тебе такой удар, что от тебя останется лишь мелкая пыль!" Издав боевой клич, бодхисаттва устремился на яккху и ударил его правой рукой. Рука его застряла в волосах яккхи. Бодхисаттва ударил яккху левой рукой – и она застряла; ударил правой ногой, потом левой – и они запутались в волосах. Изловчившись, бодхисаттва боднул яккху головой, крича; "Сейчас от тебя только пыль полетит!" – но и голова его завязла в волосах. И так воин, испробовавший все пять способов ведения боя, оказался связанным в пяти местах. Но и, повиснув на яккхе, бодхисаттва оставался столь же бесстрашным и не собирался сдаваться.

Тут яккха задумался. "Этот человек наделён львиной отвагой, – размышлял он. – Хотя он и человеческой породы, но не похож на других людей: даже схваченным мной – ни капельки не боится. За то время, что я убиваю путников на дороге, ни разу ещё мне не попадался такой человек. Почему же всё-таки он не испытывает страха?" И, не решаясь сожрать царевича, яккха спросил его: "Эй, юноша! Почему тебе чужд страх смерти?" "А почему я должен бояться, яккха? – спросил в ответ бодхисаттва. – Прежде всего, каждый живущий умирает лишь однажды; кроме того, в моей утробе сокрыто особое оружие – "ваджира". Если ты сожрёшь меня, с "ваджирой" тебе не совладать: она перекрошит все твои внутренности, и оба мы погибнем. Вот почему я чужд страха". Конечно же, под "оружием" бодхисаттва подразумевал сокрытое в нём знание, но его слова заставили яккху задуматься ещё сильнее. "Этот юноша, без сомнения, говорит правду, – решил он. – Плоть такого человека-льва, даже если бы я отгрыз кусочек величиной с бобовое зерно, мне не переварить. Отпущу-ка я его". И, обуянный страхом смерти, яккха освободил царевича, сказав: "Ты, юноша, – человек-лев, не стану тебя есть. Словно месяц, ускользающий изо рта демона Раху, ступай себе подобру-поздорову и живи на радость своим родным, друзьям и всему свету".

И сказал тогда яккхе бодхисаттва: "Я-то пойду своей дорогой, но знай, что именно в наказание за дурные поступки в прошлых существованиях ты и осуждён быть свирепым, кровожадным яккхой, питающимся плотью умерщвленных тобой людей. Если бы в этой жизни ты в слепоте невежества своего по-прежнему творил зло, то и в новых рождениях пребывал бы таким же слепцом. Но отныне, после встречи со мной, ты уже не сможешь более творить зло: ведь отнимающий у живого существа жизнь возрождается либо в чистилище, либо в образе зверя, либо бездомным духом, либо демоном, а если даже он возрождается человеком, срок его существования недолог". Рассуждая далее в том же духе, бодхисаттва растолковал яккхе, каким злом для живого существа оборачиваются пять видов неправедных деяний и какие блага сулят пять видов праведных поступков. Устрашая яккху всевозможными способами и одновременно наставляя его в дхамме, бодхисаттва сумел обратить чудовище в свою веру, убедил его в необходимости быть кротким и научил пяти заповедям. Он возвёл яккху в сан лесного божества, которому приносят жертвы, призвал его напоследок быть стойким в усердии и удалился. Выйдя из лесу, он рассказал собравшимся на опушке людям обо всём происшедшем. Затем царевич, вооружённый всеми пятью средствами ведения боя, отправился в Бенарес и наконец свиделся со своими родителями.

Когда же, со временем, бодхисаттва воссел на престол, он правил царством в соответствии с дхаммой: подавал милостыню и творил иные добрые дела, – а с концом отпущенного ему срока перешёл в следующее рождение в полном согласии с накопленными заслугами".

И, заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель – теперь уже он был Всепробуждённым – спел такую гатху:

Кто отрешился от всего мирского,

Творя добро, идёт тропою дхаммы,

Сумеет, разорвав сансары путы,

Достичь благоспокойствия ниббаны.

Продолжая разъяснять суть дхаммы, Учитель добрался и до горней сути архатства и во всей полноте открыл слушателю высочайшее из высочайших: растолковал ему величие четырёх благородных истин. Выслушав наставление, внимавший ему бхиккху вкусил от высшего плода архатства, Учитель же, слив воедино стих и прозу и связав прошлые и нынешние существования, так истолковал джатаку: "Яккхой в ту пору был Ангулимана, царевичем же Панчавудхой – я сам".

Джатака о царе обезьян

 Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 57 Vanarinda-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Как повелитель обезьян, кто терпелив..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Велуване рассказал о Девадатте, покушавшемся на его жизнь. Услыхав о злобных намерениях Девадатты, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта замышляет убить меня, он ещё прежде пытался сделать это, но ему не удалось", и он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе обезьяны. Когда он вырос, то стал величиной с жеребёнка и отличался необыкновенной силой. Жил он один на берегу реки. Посреди реки был остров, заросший манговыми, хлебными и другими плодовыми деревьями, а между берегом и островом торчал из воды большой камень.

Бодхисаттва, который обладал силой слона, перепрыгивал обычно со своего берега сначала на этот камень, а оттуда на остров.

Там он наедался вдоволь различных плодов, а вечером тем же путём возвращался обратно. И так изо дня в день.

А в этой реке жил тогда крокодил со своей женой. У жены его, видевшей, как бодхисаттва прыгает каждый день с берега на остров, возникло желание отведать обезьяньего сердца, и она сказала крокодилу: "Почтенный, я хочу отведать сердце этого царя обезьян". "Хорошо, ты получишь его сердце", – отвечал крокодил и решил: "Сегодня вечером, когда царь обезьян будет возвращаться с острова, я схвачу его". Он поплыл и забрался на камень, торчавший из воды.

Целый день бодхисаттва бродил по острову, а вечером, собираясь возвращаться на свой берег, он посмотрел на камень, и ему показалось, что камень стал выше, чем раньше. "В чём же тут дело?" – подумал Бодхисаттва, так как, перепрыгивая с берега на остров, он обычно замечал уровень воды и высоту камня. "Сегодня уровень воды не повысился и не понизился, – подумал он, – а камень этот кажется больше. Наверное, какой-нибудь крокодил сидит на нём, желая схватить меня. Сейчас я испытаю его". И как будто бы разговаривая с камнем, он крикнул с острова: "Эй, камень!" – и, не получив ответа, ещё три раза обратился к нему. Но камень молчал.

"Что же ты, камень, сегодня не отвечаешь мне?" – сказал тогда бодхисаттва. А крокодил подумал: "Наверное раньше этот камень отвечал обезьяне, отвечу-ка я ей сегодня".

"Что тебе, царь обезьян?" – сказал крокодил. "Кто ты такой?" – спросил бодхисаттва. "Я крокодил". – "А зачем ты здесь сидишь?" – "Я хочу получить твоё сердце", – отвечал крокодил.

"Теперь я должен обмануть этого крокодила, – подумал бодхисаттва, – другого пути у меня нет". И он сказал крокодилу: "Почтенный крокодил, я принесу себя в жертву тебе, ты только открой пасть, и когда я прыгну к тебе в пасть, тогда и хватай меня".

А как только у крокодилов открывается пасть, так сразу же закрываются глаза. И крокодил, ничего не подозревая, открыл пасть. И тут же глаза его закрылись. А бодхисаттва, зная это свойство крокодилов, перепрыгнул с острова на голову крокодила, а оттуда с быстротой молнии – на другой берег.

"Эта обезьяна совершила чудо", – подумал крокодил, увидев бодхисаттву на берегу. И он сказал обезьяне: "О царь обезьян, кто обладает в этом мире четырьмя известными качествами, тот побеждает врагов, а у тебя, мне кажется, есть все эти качества", – и после этого крокодил произнёс следующую гатху:

Как повелитель обезьян, кто терпелив, правдив и мудр.

Кто знает долг свой, тот всегда одолевает всех врагов.

Так восхвалив бодхисаттву, крокодил удалился в своё жилище.

Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта замышляет убить меня, он пытался это сделать и прежде". Закончив этот рассказ, приведенный для разъяснения дхармы, установив связь, Учитель отождествил перерождения: "В то время Девадатта был крокодилом, брахманка Чинча была женой крокодила, а царём обезьян был я".

Джатака о трёх достоинствах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 58 Tayodhamma-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Тот, кто находчив, ловок и силён..." – Учитель, – он жил тогда в Бамбуковой роще, – повёл рассказ о том, как замышлялось убийство.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал Брахмадатта, Девадатта появился на свет в облике обезьяны. Со временем он сделался вожаком стаи, состоявшей из его собственного потомства, и жил в окрестностях Гималаев. Опасаясь, как бы кто-либо из его сыновей, когда вырастет, не вздумал занять его место вожака, он откусывал им то, без чего невозможно продолжение рода. И вот бодхисатта обрёл своё земное существование в лоне одной обезьяны, зачавшей от вожака стаи. И та обезьяна, почувствовав, что близится срок разрешения и желая сохранить невредимым своё потомство, убежала в лес у подножия горы и там со временем благополучно произвела на свет бодхисатту. Когда детёныш подрос и вошёл в разум, оказалось, что он наделён необыкновенной силой.

Как-то раз сын обратился к матери с такими словами: "Матушка, а где мой отец?" "Твой отец, – ответила мать," вожак обезьяньей стаи у подножия такой-то горы". "Матушка," начал тогда просить бодхисатта, "отведи меня к нему!" "Нельзя, сынок," стала уговаривать его мать," идти нам с тобой к нему, ибо твой отец, страшась, как бы его потомки, когда вырастут, не заняли его место вожака стада, лишает их мужской силы". "Всё равно, матушка," стоял на своём Бодхисатта, "отведи меня к отцу, а уж там я погляжу, как мне быть". Взяла тогда мать своё чадо и пошла с ним к вожаку стаи, а тот, едва увидав сына, понял: "Этот, как только вырастет, станет вместо меня вожаком стаи, так что надо его немедля прикончить. Заключу-ка я его в объятья да сожму изо всех сил, чтобы дух из него вон". И, порешив так, вожак стаи ласково сказал: "Подойди ко мне, сыночек, где это ты столько времени пропадал?" Затем, делая вид, что обнимает бодхисатту, он изо всех сил сдавил ему рёбра, – бодхисатта тоже сжал вожака стаи, будто слон хоботом, так что у того затрещали кости. И подумал тут отец бодхисатты: "Вот подрастёт он ещё немного – и непременно прикончит меня". И тогда замыслил он недоброе: "Есть тут неподалёку озеро, которым владеет ракшас-демон, пошлю-ка я сына к нему – демон его и сожрёт". И сказал отец бодхисатте: "Стар я, сыночек стал и нынче же хочу сделать тебя вожаком стаи. Есть тут неподалёку озеро, и растут на нём два вида белых лотосов, три вида голубых и пять видов обычных лотосов, так ты пойди, принеси их мне". "Хорошо, отец, принесу", – ответил бодхисатта и пошёл к озеру.

Бодхисатта не сразу спустился к воде, а прежде изучил все следы на берегу и, видя, что они ведут к воде, а из воды ни один не ведёт, подумал: "Должно быть, этим озером владеет ракшас и мой отец, который не смог сам со мной справиться, послал меня к ракшасу на съедение. Что ж, в воду входить не стану, а лотосов всё равно нарву". И, решив так, Бодхисатта выбрал на берегу место посуше, разбежался и прыгнул, а пока летел по воздуху до другого берега, изловчился и сорвал на лету два лотоса, росших в озере, и на противоположном берегу опустился на землю. Потом точно таким же способом прыгнул обратно, изловчился и сорвал на лету ещё два лотоса. Так он прыгал с берега на берег, срывая лотосы, складывая их то на одном берегу, то на другом, где они уже громоздились большими охапками, и ни разу не спустился в воды озера, которым владел ракшас.

И вот, решив наконец, что рвать больше нельзя, иначе не перепрыгнуть со всеми этими лотосами на другой берег, бодхисатта принялся собирать лотосы один к одному. Ракшас же, немало удивившись, подумал: "Сколько лет прожил на свете, ни разу не встречал твари столь смекалистой: эта обезьяна набрала лотосов столько, сколько ей было надобно, и так и не спустилась вниз, туда, где обитаю я". Подумал так ракшас, раздвинул воды озера, ступил на берег и подошёл к бодхисатте. "О ты, властитель обезьян," сказал ему ракшас, – всякая тварь, наделённая тремя достоинствами, призвана повелевать даже врагом своим, а ты, по-моему, как раз и наделён всеми тремя достоинствами". И, дабы воздать хвалу бодхисатте, он спел такую гатху:

Тот, кто находчив, ловок и силён,

Как ты, о мудрый обезьян властитель,

Все три достоинства объединив,

Врагов повергнет в прах, добра ревнитель.

И, так восславив бодхисатту, ракшас, повелевающий водами, спросил, для чего понадобилось бодхисатте собирать лотосы. "Отец пожелал сделать меня вожаком стаи и по этому случаю послал собирать лотосы", – ответил бодхисатта. "Нельзя, – вскричал тогда ракшас," нельзя, чтобы тварь, наделённая таким величием, как ты, сама несла цветы, давай я их понесу"," и ракшас подобрал все цветы и понёс их, идя позади бодхисатты. Отец же бодхисатты ещё издали увидел их и подумал: "Я послал сына к озеру, чтобы его сожрал ракшас, а он остался цел и невредим, да ещё ракшас несёт вместо него цветы. Пришла моя погибель!" Подумал так вожак обезьян, и сердце его разорвалось на семь частей, и он испустил дух. А обезьяны единодушно избрали бодхисатту своим вожаком".

И Учитель, заканчивая наставление в дхамме, истолковал джатаку, так связав прошлую жизнь с нынешней: "Вожаком обезьяньей стаи был в ту пору Девадатта, сыном же вожака был я сам".

Джатака о бое барабанном

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 59 Bherivada-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Бей в барабан, но всё ж не слишком лихо..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал ещё одну историю об упрямом бхиккху. На вопрос Учителя: "Правду ли говорят, что ты упрям?" – бхиккху ответил: "Правду, Всеблагой". Учитель заметил на это: "Не только ныне, брат мой, ты отличаешься упрямством, но и прежде тоже был упрямым". И он поведал бхиккху о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на Земле в облике деревеиского барабанщика. Прознав о том, что в Бенаресе готовятся к празднику новолуния, он решил, что там можно будет подзаработать, играя в толпе празднующих на барабане, и вместе с сыном отправился в Бенарес. Игрой на барабане они вдвоём заработали немало денег. По пути домой им нужно было пройти со всеми этими деньгами через лес, в котором жили разбойники. Обращаясь к сыну, непрестанно колотившему в барабан, отец сказал: "Милый, не бей без перерыва! Ударяй лишь время от времени, так, чтобы все думали, что едет правитель в сопровождении бьющих в барабан слуг". Однако, несмотря на предупреждение родителя, сын продолжал без передышки колотить в барабан, надеясь, что шум разгонит всех разбойников. Они же, заслышав грохот барабана, вначале подумали, что едет какой-нибудь правитель, и бросились наутёк, но, слыша, что барабан грохочет неумолчно, решили: "Не может быть, чтобы это был правитель".

Воротясь, они увидели, что по дороге идут лишь два человека, напали на них и ограбили. "Всё, что мы с тобой заработали тяжким трудом, пропало из-за того, что ты просто прилип к барабану и колотил беспрерывно", – воскликнул тогда бодхисаттва. И он спел такую гатху:

Бей в барабан, но всё ж не слишком лихо, –

Уменья громогласьем не порочь,

Ведь всё, что ты обрёл, играя тихо,

Утратишь, барабаня во сею мочь!"

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Сыном барабанщика был в ту пору упрямый бхиккху, его же отцом – я сам".

Джатака о "заклинании от тоски"

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 61 Asatamanta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "О, эти женщины!.." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал повествование о бхиккху, охваченном любовным томлением. Учитель так наставлял монаха: "Брат мой, ведь женщины – сластолюбивы, бездумны, привержены пороку, в роду людском они – низшие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по женщине, этому сосуду скверны?" И он рассказал бхиккху о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в городе Таккасиле, что в царстве Гандхара, в семье брахмана. Ко времени совершеннолетия бодхисаттва достиг уже такого совершенства в знании трёх вед, всех наук, искусств и ремёсел, что слава его как наставника распространилась по всему миру.

В ту пору в Бенаресе проживала другая брахманская семья. Когда и там родился мальчик, родители велели развести огонь и поддерживать его с того дня неугасимым. Когда мальчик вырос и ему исполнилось шестнадцать лет, мать с отцом сказали: "Сынок, этот огонь мы развели и поддерживали со дня твоего рождения. Если по окончании отпущенного тебе срока ты хочешь возродиться в мире Брахмы, возьми этот огонь, удались в лес и там, непрерывно принося жертву богу Агги, готовься к переходу в мир Брахмы. Если же ты намерен вести мирскую жизнь, отправляйся в Таккасилу, изучи там у всемирно прославленного наставника науки и возвращайся, чтобы заняться хозяйством". Юноша ответил им: "Не сумею я жить в лесу, воздавая жертву огню, я хочу быть мирянином". Простясь с отцом и матерью, юноша взял с собой тысячу монет, чтобы заплатить наставнику за обучение, и направился в Таккасилу.

Выучившись всем наукам, молодой брахман воротился к родителям. Они же, всё ещё мечтая о том, чтобы их сын удалился в лес и там творил жертвы богу огня, сочли, что мирская жизнь его недостойна. В стремлении показать сыну скверну, проистекающую от женщин, и тем подвигнуть его на уход в лес, мать юного брахмана решила: "Наставник моего сына – мудр и многознающ, он сумеет объяснить юноше, сколь порочны женщины". И она спросила сына: "Сынок, а ты всем наукам выучился?" "Всем, мама", – ответил юноша. "А "заклинание от тоски" ты знаешь?" – вновь спросила она. "Нет, не знаю", – сказал юноша. "Сыночек, – воскликнула мать, – если ты не выучился даже "заклинанию от тоски", то каким же наукам ты вообще выучился? Ступай и приходи назад, только когда выучишь заклинание". "Хорошо!" – согласился юноша и снова пошёл в Таккасилу.

Тут самое место сказать, что у наставника юноши была жива мать, старуха ста двадцати лет от роду, – и наставник за нею ходил: собственноручно её купал, кормил и поил. А так как другие люди презирали его за это, он и надумал: "Уйдём-ка мы в лес. Там мы сможем спокойно жить с матерью, и я буду ходить за ней". И вот в глухой чаще, в красивом месте, где протекал ручей, он выстроил хижину, запасся топлёным маслом, рисом и прочими съестными припасами, перенёс в хижину свою мать и зажил там, по-прежнему ухаживая за матерью. Когда молодой брахман явился в Таккасилу, то, не найдя там наставника, стал распрашивать о нём. Узнав обо всём, он пришёл к своему учителю, почтительно его приветствовал и стал чуть поодаль.

– Что привело тебя вновь ко мне так скоро, сынок? – спросил наставник.

– Оказывается, я ещё не выучился от тебя "заклинанию от тоски", – ответил юноша.

– А кто тебе сказал, что ты должен научиться такому заклинанию? – удивился наставник.

– Моя мать, учитель, – молвил в ответ юноша.

Бодхисаттва знал, что нет никакого "заклинания от тоски". "Просто, видимо, его мать хочет, чтобы я объяснил ему, сколь порочны женщины", – подумал он и сказал юноше: "Хорошо, я научу тебя этому заклинанию. Отныне ты должен будешь вместо меня ходить за моей матерью: собственноручно купай её, корми и пои. Когда ты будешь растирать ей руки, ноги, голову или спину, или иное место, не забывай повторять: "Почтеннная, тело твоё так прекрасно и теперь, когда ты стара! Каким же оно было во времена твоей юности?" Поглаживая ей руки или ноги, тверди, что они прелестны. И обо всём, что скажет тебе моя мать, оставив стыд, сообщай мне без утайки. Послушаешься меня – открою тебе "заклинание от тоски", нет – ничего не узнаешь.

– Да будет так, учитель", – согласился юноша.

И с этого самого дня стал юноша делать всё, как они условились. Оттого что он непрестанно восхвалял красоту старой женщины, та стала думать: "Не иначе как он ищет наслаждения со мною!" И хотя была она совсем дряхлой и слепой от старости, огонь страсти запылал в её сердце. И вот однажды старуха сказала юноше, восхвалявшему красоту её тела:

– Не хочешь ли ты вкусить со мной наслаждение?

– Очень хочу, почтенная, – ответил ей юноша, – да только наставник мой слишком строг.

– Ну, коли ты и впрямь желаешь меня, – молвила старуха, – убей сына моего.

– Нет, – сказал юноша, – я слишком многим обязан своему учителю! Как осмелюсь я поднять руку на своего наставника только потому, что мной овладела страсть?

– Тогда вот что, – прошамкала старуха, – ежели ты не покинешь меня, я сама его убью!

Вот ведь сколь сластолюбивы, дурны и порочны женщины! Даже такая древняя старуха, стремясь к любовным утехам, позволила страстям всецело завладеть ею и решилась убить сына, служившего ей столь преданно!

Пересказал юноша весь этот разговор бодхисаттве.

– Хорошо ты сделал, сынок, что поведал мне обо всём, – заметил бодхисаттва. Обозрев внутренним оком запас жизненных сил старухи, он узнал, что мать его должна в тот же день отойти, и сказал ученику: – Ступай за мной. Я хочу испытать её.

Бодхисаттва срубил в лесу смоковницу, вытесал из неё деревянного человека – тех же размеров и формы, что и сам, – обмотал его с ног до головы тканью, положил боком на своё ложе и, привязав к нему верёвку, обратился к юноше:

– Сынок, возьми топор, поди к моей матери и сунь ей в руки конец верёвки.

Юноша послушно пошёл и сказал старухе:

– Почтенная, учитель сейчас в хижине – прилёг на свою постель отдохнуть. К постели я привязал верёвку, которая укажет тебе путь. Вот топор, ступай и, если только в силах, убей его.

– А ты меня не бросишь? – только и спросила старуха.

– С чего мне бросать тебя? – ответил юноша.

Старуха взяла в руки топор, с трудом поднялась на ноги, доковыляла до постели сына, ощупала его тело и, увердясь, что это и в самом деле её сын, сдвинула в сторону ткань, прикрывавшую голову деревянного болвана. Затем она размахнулась топором и, воскликнув: "Пркончу его одним ударом!" – рубанула прямо по горлу. Послышался сухой треск, и старуха поняла, что её удар пришёлся по дереву.

– Что ты делаешь, матушка? – спросил вошедший бодхисаттва.

– Ты обманул меня! – вскричала вместо ответа старуха и в тот же миг пала бездыханная, ибо ей было суждено умереть, лишь только она вступит в хижину.

Убедясь, что мать его мертва, бодхисаттва разложил костёр и предал тело матери огню, а потом, когда всё было кончено, погасил пламя и принёс в жертву дикие лесные цветы. Сидя на пороге своей хижины вместе с молодым брахманом, бодхисаттва сказал ему:

– Знай, сынок, что нет никакого особого "заклинания от тоски". Речь шла о любовной тоске и о женщинах, её вызывающих. Когда твоя мать послала тебя ко мне, наказав: "Ступай выучись "заклинанию от тоски", она хотела только, чтобы ты понял, сколь порочны женщины. Теперь, когда ты воочию узрел пучину скверны, в которую ты мог попасть из-за моей матери, тебе должен быть ясен смысл изречения: "Воистину, женщины – само сладострастие и порочность". И, наставив так юношу, бодхисаттва отослал его.

Почтительно простясь с учителем, юноша направился в Бенарес, к отцу с матерью. И, когда он явился в дом, мать спросила:

– Ну как, выучился ли ты "заклинанию от тоски"?

– Выучился, матушка, – ответил ей юноша.

– Ну так что же, – продолжала мать, – хочешь ли ты стать подвижником, творящим жертвы богу огня, или предпочтёшь обзавестись семьёй и зажить мирской жизнью?

– Матушка, – сказал юноша, – я своими глазами видел скверну, происходящую от женщин, и мирская жизнь не для меня. Я хочу стать отшельником.

И, убеждая всех в непоколебимости своего решения, он спел такую гатху:

О, эти женщины! Желаньями подобны

Всепожирающему пламени они

От мира отрешась, свой подвиг совершая,

Себя от скверны любострастья сохрани.

Обличив так весь род женский, юноша простился с отцом и матерью и ушёл в лес. Став, как и хотел, подвижником, юноша, размышляя в уединении, познал самого себя и подготовился к последнему возрождению в мире Брахмы".

И, восклицая "Видишь, брат мой, сколь сладострастны, порочны, похотливы женщины!" – Учитель вновь указал монаху на зло, которое несёт в себе весь женский род, и разъяснил суть Четырёх Благородных Истин. Выслушав его наставление, бхиккху вкусил от плода арахатства. Учитель же растолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору матерью юноши была Капилани, его отцом – Махакассапа, молодым брахманом – Ананда, наставником же был я сам".

Джатака об одураченном

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 62 Andabhuta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Пока ты, брахман, завязав глаза …" – Учитель – он жил тогда в Джетаване – принялся рассказывать ещё об одном монахе, объятом любовным томлением.

На вопрос Учителя: "Правду ли говорят, брат мой, что ты томишься любовной горячкой? – один бхиккху отвечал: "Правду". "О бхиккху, – заметил Учитель. – Знай, что женщин невозможно удержать от соблазна: иные мудрецы уже пытались прежде сделать это: они держали женщину при себе с самого её появления на свет, но обуздать её порывы не сумели". И он поведал о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, бодхисаттва воплотился в облике сына старшей жены царя. Когда он вырос и выучился всем наукам, а его отец перешёл в иное существование, бодхисаттва занял его место на престоле и стал править царством в соответствии с дхаммой. Молодой царь очень любил играть в кости с домашним жрецом и всякий раз, бросая золотые кости на серебряный столик, напевал, чтобы накликать удачу:

Все реки – извилисты; кривы в лесу все деревья больные.

Исполнены скверны все жёны – и старые, и молодые.

И удача всегда благоволила царю, он выигрывал, а жрец – проигрывал. Видя, что, если так пойдёт дело, со временем он лишится и дома и богатства, жрец подумал: "Коли так будет продолжаться, всё пойдёт прахом. Надобно мне сыскать и привести в дом какую-нибудь девушку, не знавшую мужчины". "Женщину, которая видела хоть одного чужого мужчину, не уберечь от соблазна, – продолжал размышлять жрец, – поэтому нужно найти новорожденную, взять в дом и держать девочку до совершеннолетия под строгим присмотром: если нанять хороших сторожей, чтобы следили за ней, то вырастет она женщиной, преданной лишь одному мужчине, – мне самому. Тогда-то уж я сумею завладеть богатствами царского дворца".

Тут пора сказать, что жрец знал толк в телесных знаках и умел по ним определять судьбу. Как-то раз он встретил беспутную женщину на сносях и, тотчас определив, что у неё родится дочь, зазвал её к себе и взял на содержание. После того, как в его доме она разрешилась от бремени, он дал ей денег и уговорил её уйти и оставить у него дочь. Чтобы девочка никогда не виделась ни с одним мужчиной, кроме него самого, жрец поручил её воспитание женщинам. Так и росла девочка, покуда к совершеннолетию не оказалась в полном у жреца подчинении.

Всё время, пока девочка была ещё маленькой, жрец не играл с царём в кости. Но вот она выросла, и жрец овладел ею. Вскоре после того он сказал царю:

– Не сыграем ли в кости, государь?

– Охотно, – обрадовался тот и, начиная играть, принялся, как всегда, напевать свою приносящую удачу песенку. И едва только он, дойдя до слов: "Исполнены скверны все жёны …" – бросил кости, как жрец перебил его:

– Все, кроме моей".

Тут удача впервые изменила царю: он проиграл, а жрец выиграл. "Должно быть, жрец держит в доме своём женщину, которая не знает иных, кроме него, мужчин, – подумал бодхисаттва. – Постараюсь-ка разрушить её стойкую добродетель". Разузнав через верных людей, что его догадка верна, царь велел привести к нему одного плута, который кормился за счёт женщин, и спросил его:

– Сумеешь ли сокрушить добродетель женщины, живущей у моего жреца в доме?

– Сумею, государь, – ответил плут.

– Тогда скорей берись за дело, – приказал царь и, дав ему денег, отослал прочь.

На эти деньги плут накупил множество благовоний, духов, порошков, мазей, камфары и всего такого прочего и неподалёку от дома жреца открыл лавчонку для торговли этими товарами. А дом у жреца был семиярусный, с семью входами, и у каждого входа стояла стража – из одних только женщин, которые не впускали в дом ни одного мужчину, кроме самого хозяина; и даже корзинки для мусора и всякого хлама позволяли вносить только после тщательного осмотра. Видеть же молодую хозяйку мог только один жрец да ещё служанка. Эта служанка, получая от госпожи деньги, ходила покупать благовония и цветы, и всякий раз путь её лежал мимо лавочки, открытой плутом. Плут разузнал, что это – служанка женщины, живущей в доме жреца. Как-то раз, завидев её, он выскочил из своей лавки с криком:

– Матушка, где же ты пропадала столько времени? – рухнул ей в ноги и, крепко обняв их, залился слезами. Тотчас же кругом собралась целая толпа нанятых им таких же мошенников, и все они принялись дружно восклицать: "Как они похожи! И руки, и ноги, и лица, и осанка, и весь облик – всё одинаково. Сразу видно, что это мать и сын". Слыша со всех сторон такие возгласы, бедная женщина совсем потеряла голову и, подумав: "Должно быть, он и впрямь мой сын", сама зарыдала в голос. Оба они, обливаясь слезами и стеная, бросились друг к другу в объятия.

– Где же ты живёшь, матушка? – спросил чуть погодя плут.

– Живу я, сынок, – ответила ему женщина, – в доме у царского жреца. Есть у него молодая жена – писаная красавица, прелестью своей подобная небожительнице, я у неё в услужении".

– А куда ты сейчас направляешься? – вновь полюбопытствовал плут.

– Да вот иду купить для неё благовоний, духов и цветов, – сказала служанка.

– Помилуй, матушка! Зачем тебе ходить куда-то? – вскричал плут. – Бери отныне всё, что нужно, у меня. – С этими словами он надавал служанке листьев арековой пальмы, благовоний и всевозможных цветов – всего полным-полно, – а денег с неё не взял. Увидела молодая хозяйка такое обилие цветов и благовоний и сказала служанке:

– Брахман, видно, сегодня особенно нами доволен.

– С чего это ты взяла? – спросила служанка.

– Да вот гляжу: так много всяких подарков, – ответила женщина.

– Ты говоришь про эти подарки? – спросила служанка. – Это вовсе не твой брахман расщедрился: я принесла всё от своего сына.

С тех пор так и повелось: деньги, что давал хозяин, служанка оставляла себе, а сама набирала, сколько хотела, цветов, благовоний в лавке у плута.

Когда минуло какое-то время, плут сказался больным и лёг в постель. Пришла служанка в лавку за цветами и духами и, не видя плута, спросила:

– Где же мой сын?

– Захворал твой сын, – ответили ей. Прошла служанка к постели плута, села рядом, стала гладить его по спине и спрашивает:

– Что у тебя за хворь, сынок? – Тот молчит. Служанка вновь:

– Что же ты не говоришь ничего, сынок?

– Умирать буду, матушка, а сказать тебе не смогу, – ответил плут. Служанка – ну его уговаривать:

– Если уж мне не можешь сказать, так кому и сказать-то, сынок?

– Ох, матушка, – молвил тогда плут, услыхал я, как ты расписываешь молодую хозяйку, и потянулся к ней всем сердцем. Нет у меня никакого другого недуга, кроме любовного. Будет она моею – останусь в живых, не будет – умру на этом месте!

– Сыночек, – сказала ему служанка, – не терзайся понапрасну: я всё устрою.

Успокоив юношу, служанка набрала множество цветов и благовоний, вернулась к своей хозяйке и сказала:

– Госпожа, лишь только мой сын услыхал от меня о твоей красоте, прилип он к тебе всем сердцем. Что же теперь делать?

– Если только, – ответила хозяйка, – ты сумеешь ввести его сюда, я уж не упущу такого случая.

Выслушав хозяйку, служанка принялась за дело: изо всех углов дома вымела и собрала в кучу множество всякого мусора, насыпала его в корзину для цветов и пошла выносить, а когда женщина, что стояла на страже у входа, хотела было заглянуть в корзину, она возьми да и вывали на неё мусор. Осквернённая стражница побежала мыться. Точно так же служанка поступала и со всеми другими женщинами-стражницами: кто ей что ни скажет – тотчас на неё кучу мусора. После того, что бы она ни выносила из дому, что бы ни вносила в дом – никто уже не отваживался глядеть, что там у неё.

Тогда служанка посадила в корзину для цветов плута и доставила к госпоже. Плут без труда лишил добродетели молодую хозяйку и прожил у неё в доме несколько дней: только жрец за порог – любовники давай развлекаться, воротится хозяин – плут тотчас прячется. По прошествии нескольких дней молодая женщина сказала любовнику:

– Господин, сегодня ты должен удалиться.

– Ладно, уйду, – согласился плут, – только прежде я хочу поколотить брахмана.

Хозяйка согласилась, спрятала любовника у себя и, когда брахман явился к ней, сказала мужу:

– Я бы хотела потанцевать для Вас, сыграйте-ка мне на вине.

– Хорошо, милая, – обрадовался брахман, – потанцуй.

Он взял вину и ударил по струнам.

– Ах, – притворно засмущалась молодая женщина, – когда Вы глядите на меня, мне стыдно. Позвольте мне закрыть Вам лицо куском ткани, а тогда уж я начну танцевать.

– Ну ладно, – согласился жрец, – коли стесняешься, так и сделай.

Женщина взяла кусок плотной ткани и обмотала её вокруг головы брахмана, так что глаза его оказались плотно закрытыми. Сидя с завязанными глазами, жрец стал играть на вине. Молодая женщина поплясала немного и вдруг спросила мужа:

– Можно ли мне разок шлёпнуть Вас по голове, уж очень хочется.

Брахман, распалённый желанием, не заподозрил ничего плохого и ответил:

– Можно.

Тут женщина подала знак любовнику, тот подкрался, встал у брахмана за спиной и что было силы двинул его локтем по голове. У бедняги чуть глаза не выскочили из глазниц, а на голове вздулась огромная шишка. Совсем одурев от боли, брахман сказал:

– Дай-ка мне твою руку.

Молодая женщина положила ему на ладонь свою руку. Ощупав её брахман воскликнул:

– Рука твоя так нежна, а удар столь силён!

Плут стукнул брахмана ещё раз и спрятался, хозяйка же сняла повязку с лица брахмана и смазала ему ушиб на голове маслом. Как только хозяин вышел, служанка посадила плута в корзину и вынесла из дому. Плут поспешил к царю и рассказал ему обо всём происшедшем.

И вот, когда жрец пришёл по своим делам во дворец, царь предложил ему:

– Не сыграть ли нам в кости, брахман?

– С удовольствием, государь, - ответил тот.

Царь велел принести столик для игры и, перед тем как бросить кости, принялся петь свою песенку. Едва дойдя до слов: "Исполнены скверны все жёны", он бросил кости, не подозревая, что жена его разорвала узы верности, брахман воскликнул, как и в прошлый раз: "Все, кроме моей", – и, лишь только он это сказал, выпал ему проигрыш. Царь же, знавший всю правду, сказал тогда своему жрецу:

– Почему ты, брахман, говоришь: "Кроме моей"? Знай, что жена неверна тебе. Растя девочку с самого её рождения, выставив стражу у семи входов в свой дом, ты надеялся, видно, уберечь её от соблазна. Да хоть засунь женщину к себе в брюхо и ходи так с нею, всё равно не оградишь от скверны, ибо не существует женщины, хранящей верность лишь одному мужчине. Вот и твоя жена: сказала тебе, что хочет танцевать, и в то время как ты с повязкой на лице наигрывал на вине, подвела к тебе любовника, тот треснул тебя локтем по голове, а потом твоя жена благополучно выпроводила его из дома. Неужели ты и теперь всё ещё считаешь её непохожей на прочих?

И, не дожидаясь ответа, царь спел такую гатху:

Пока ты, брахман, завязав глаза,

Супругу услаждал игрой на вине,

Она тебе наставила рога.

Не верь же этим женщинам отныне!

Бодхисаттва растолковал брахману суть дхаммы. Вняв его наставлению, жрец отправился домой и заявил жене:

– Ты, говорят, совершила такие-то и такие-то непотребства?

– Да кто это мог тебе сказать, господин? – воскликнула она. – Ничего я дурного не делала: это я тебя шлёпнула по голове, и никто другой. Если ты мне не веришь, могу поклясться, что рука никакого иного мужчины, кроме тебя, меня не касалась. Чтобы доказать тебе свою правоту, я готова взойти на костёр.

– Быть по сему, – сказал жрец.

Он распорядился приготовить большую кучу дров, разжечь костёр и привести жену.

– Если ты сама веришь тому, что говорила, – молвил он, обращаясь к жене, – войди в огонь.

А молодая женщина успела научить перед этим свою служанку: "Ступай, матушка, приведи твоего сына. Как только подойду к огню, пусть он оттащит меня за руку". Служанка отправилась к юноше и передала ему всё, слово в слово.

Плут тотчас явился к дому жреца и стал в толпе зевак. И тогда жена брахмана, желая обмануть своего мужа, воскликнула в присутствии многих людей:

– О брахман! Клянусь, что не знала я прикосновения рук иного мужчины, кроме тебя, и, если это правда, пусть огонь не причинит мне вреда.

Только было шагнула она в костёр, как плут выскочил вперёд и, вопя:

– Посмотрите, добрые люди, что вытворяет этот брахман – царский жрец: такую женщину хочет сжечь на костре! – схватил жену брахмана за руку и стал оттаскивать. Вырвавшись, женщина обратилась к мужу:

– Господин, клятва моя нарушена, я не могу войти в огонь.

– Как так? – спросил жрец.

– Да ведь я только что поклялась, – отвечала жена, – что не знала прикосновения рук иного мужчины, за исключением моего повелителя. А этот человек только что держал меня за руку.

Жрец, однако, догадался, что женщина обманула его, и, побив её, прогнал с глаз долой.

Поистине, правы те, кто говорят, что женщины исполнены скверны: ведь сколь безгранично дурным ни было бы злое дело, они обязательно его свершат, а потом, стремясь обмануть мужей, станут заверять их, будто ни в чём не повинны, и при свете белого дня дадут ложную клятву, ибо сердца их вероломны. Недаром ведь говорится:

От этих женщин скрытно-хитроумных

Добиться правды нипочём нельзя, –

Вразвалку ходят, непостижны сутью:

Так рыбы вьются, в толще вод скользя!

И ложь для них – как истина, а правда –

Для них, коварных, всё равно что ложь!

Им, как коровам, корм потребен свежий,

Так подавай дружков им новых сплошь!

К тому ж они свирепы, будто змеи,

Коварнее зыбучего песка,

И всё, о чём мужья толкуют тайно,

Известно жёнам их наверняка.

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель повторил: "Женщин нельзя удержать от соблазна". И он разъяснил изнывавшему от любовного томления бхиккху суть Четырёх Благородных Истин, и монах укрепился на благом Восьмеричном Пути. Учитель же истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору царём Бенареса был я сам".

Джатака о Такке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 63 Takka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Сварливы жёны и неблагодарны..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о ещё одном терзаемом похотью бхиккху.

На вопрос Учителя: "Правду ли говорят, брат мой, что ты страдаешь от вожделения?" – монах ответил, что это сущая правда. Учитель тогда заметил: "Женщины не знают чувства благодарности и способны на любую низость. Как же можно испытывать к ним влечение?" И он поведал монаху о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва, явившийся на землю подвижником, вёл жизнь отшельника: удалясь от мира, он выстроил себе обитель на берегу Ганга и, овладев высшими ступенями совершенства и вершинами мудрости, вкушал блаженство погружения в глубины сосредоточенного размышления. В Бенаресе же в ту пору жил некий богатый торговец. Была у этого торговца дочь по имени Дуттха-кумари, "Порченая", жёстокая и безжалостная девица, которая постоянно бранила своих слуг и прислужниц и била их чем попало. Как-то раз Дуттха-кумари отправилась со своими прислужницами к Гангу: купаться и плескаться в речных водах. Пока они забавлялись в реке, солнце закатилось, и над ними нависла огромная грозовая туча. Едва увидев эту тучу, люди стали разбегаться по домам. Прислужницы дочери торговца решили: "Настал для нас час рассчитаться с ней за все обиды". Они швырнули свою хозяйку в реку и убежали. Начался ливень, солнце исчезло, и небо совсем потемнело. Когда прислужницы одни явились домой, их спросили: "Где же Дуттха-кумари?" "Из реки-то она вышла на берег, но вот куда потом делась, не знаем!" – ответили прислужницы. Послали людей на поиски, но никого не нашли.

Между тем вздувшиеся поды реки несли Дуттху-кумари, громко вопившую от страха, всё дальше и дальше, пока уже к полуночи не вынесли к тому месту на берегу, где стояла отшельническая хижина бодхисаттвы. Услышав доносившиеся с реки зовы о помощи, бодхисаттва подумал: "Это кричит женщина, надо бы ей помочь". Освещая горящим пучком травы себе дорогу, бодхисаттва бросился к реке. Заметив в воде женщину, он ободрил её, крича: "Не бойся, не бойся!" Могучий, как слон, он кинулся в воду, схватил женщину, вытащил её на берег и отнёс к себе в хижину. Затем бодхисаттва разжёг огонь и, после того как спасённая согрелась, подал ей поднос со сладкими фруктами и плодами, чтобы она подкрепила свои силы. Накормив нежданную гостью, бодхисаттва спросил её, откуда она родом и как попала в Ганг, – та рассказала ему обо всём, что с ней произошло. "Что ж, побудь пока у меня", – молвил бодхисаттва и, уложив Дуттху-кумари в хижине, последующие две или три ночи спал во дворе. По прошествии этого времени он велел женщине идти прочь, но та не захотела уйти. "Добьюсь, чтобы он нарушил данный им обет, отказался от своих нравственных правил, – подумала она, – тогда и уйду". Прошло ещё некоторое время. Спасённая, пустив в ход все свои женские чары, сумела-таки совратить отшельника с пути истинного и лишила его способности к сосредоточенному размышлению. Сперва бодхисаттва продолжал жить вместе с Дуттхой-кумари в хижине, крытой пальмовыми листьями, но она упорно твердила: "Господин, к чему нам прозябать в лесу? Вернёмся в мир и заживём, как все люди". В конце концов, сдавшись на её уговоры, бодхисаттва перебрался с ней в глухую деревушку, где зарабатывал на жизнь, торгуя пахтой и давая крестьянам всяческие советы. Крестьяне так и звали его: "Такка-пандит" – "Хитроумный пандит", или "Пандит-молочник". Обычно они являлись к нему с подношениями и просили сказать, какое время года сулит им удачу в делах, а какое – беду, и, чтобы бодхисаттва мог жить спокойно, сами выстроили для него хижину на краю деревни.

Однажды с гор спустились разбойники и напали – как они это часто делали – на ту деревню. Обобрав до нитки всех жителей, разбойники ушли назад в горы, прихватив с собой дочь бенаресского торговца, остальных же крестьян они отпустили с миром. Главарь шайки, пленясь красотой Дуттхи-кумари, взял её себе в жёны. Когда бодхисаттва стал спрашивать, куда делась его жена, ему объяснили, что вожак разбойников сделал её своей женой. В уверенности, что жена недолго сможет пробыть без него, вскоре сбежит от разбойников и вернётся обратно, бодхисаттва остался жить в деревне, дожидаясь возвращения жены. Дуттха-кумари между тем надумала вот что: "Живу я здесь в полном довольствии. Только бы не явился Такка-пандит и не забрал меня домой – тогда конец моему счастью. Заманю-ка я его сюда, притворившись влюбленной, а здесь прикажу разбойникам убить". Она позвала одного разбойника и велела ему пойти к Такке-пандиту и передать, что она, мол, очень по нему тоскует, пусть он придёт и уведёт её отсюда. Выслушав посланца, Такка-пандит поверил словам жены и пошёл к разбойникам. Он послал к Дуттхе-кумари верного человека с посланием, а сам остался ждать недалеко от разбойничьего становища. Вышла к нему жена и, завидев бодхисаттву, сказала: "Если мы, господин, сейчас уйдём, то вожак разбойников поймает нас и велит убить обоих, дождёмся ночи, тогда и уйдём". Уговорив Такку-пандита, жена повела его с собой, напоила-накормила и спрятала в своей хижине. Когда явился домой главарь разбойников и напился вина, Дуттха-кумари приблизилась к нему, пьяному, и сказала: "Повелитель мой, если бы ты сейчас увидел моего прежнего мужа, что бы ты с ним сделал?" Вожак ответил, что расправился бы с ним без всякой пощады. Тут она и воскликни: "Зачем же далеко ходить? Он здесь: сидит у меня в хижине".

Предводитель разбойников, запалив пучок травы, кинулся в хижину, вытащил Такку-пандита из угла, где он прятался, швырнул на пол посреди хижины и принялся его бить ногами, и чем попало – к немалому своему собственному удовольствию и к удовольствию Дуттхи-кумари. Сколько вожак ни бил его, Такка-пандит всё только повторял: "Сварливы жёны и неблагодарны". Отколотив пандита как следует, вожак связал его и бросил на пол, затем, докончив свой ужин, завалился спать. Наутро, пробудясь, он опохмелился и принялся вновь избивать Такку-пандита. Пандит и на этот раз твердил всё те же слова, и вожак призадумался: "Бью я его что есть мочи, а он почему-то повторяет одни и те же слова и ничего другого не говорит. Спрошу-ка я у него самого". Приняв такое решение, разбойник дождался вечера и перед отходом ко сну спросил Такку-пандита: "Послушай, приятель, почему это я луплю тебя что есть силы, а ты только твердишь одно и то же?" "А вот почему, – сказал в ответ Такка-пандит, – слушай". И он поведал вожаку разбойников всю свою историю с самого начала.

"Прежде я был отшельником и жил в лесу, где и обрёл способность к сосредоточенному размышлению, а женщину эту я собственноручно вытащил из Ганги и приютил у себя. Она же соблазнила меня, лишила способности погружаться в глубины сосредоточенного размышления. Для того, чтобы обеспечить ей сносную жизнь, я оставил лес и поселился в глухой деревушке. Когда твои люди утащили мою жену и доставили сюда, она отправила ко мне посыльного с известием, что, мол, сохнет от тоски по мне и просит, чтобы я как-нибудь вызволил её. Так она заманила меня сюда и предала в твои руки. Вот почему я повторял те слова". Выслушав Такку-пандита, вожак разбойников подумал: "Эта женщина причинила много зла столь добродетельному человеку, служившему ей верой и правдой. Каких же тогда несчастий не навлечёт она на голову такого, как я. Она заслуживает смерти!" Успокоив Такку-пандита, разбойник разбудил затем Дуттху-кумари. "Пойдём за околицу – там я прикончу его", – сказал он ей и вышел из хижины с мечом в руках. Женщина последовала за ними. Когда они, все трое, отошли подальше, разбойник сказал Дуттхе-кумари: "Подержи-ка ему руки". Та ухватила мужа за руки, а разбойник замахнулся мечом, будто собираясь обрушить удар на Такку-пандита, и разрубил её надвое.

Потом вожак велел выкупать Такку-пандита и устроить в его честь пир. Несколько дней он потчевал пандита изысканными яствами, а затем спросил его: "Куда же ты теперь направишься?" Такка-пандит ответил вожаку: "Мирская жизнь – не по мне. Я вновь стану подвижником и буду жить жизнью отшельника в том же лесу, на том же месте". "И я с тобой!" – воскликнул разбойник. Оба они удалились от мира и зажили отшельнической жизнью в лесной обители; там они поднялись на все пять высших ступеней мудрости и овладели восемью высочайшими совершенствами. Когда же срок их земного существования истёк, они возродились для новой жизни в мире Брахмы".

Поведав о прошлом и установив связь между тем, что случилось тогда, и тем состоянием, в котором пребывал страдающий от похоти бхиккху, Учитель – он стал уже Всепробуждённым – спел такую гатху:

Сварливы жёны и неблагодарны, –

Коварны и к тому же – клеветницы!

Забыв о них, путём священным следуй,

Отшельник, чтоб блаженству причаститься!

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель разъяснил монаху суть четырёх благородных истин. Усвоив их, бхиккху укрепился на благом Восьмеричном Пути. Учитель же так истолковал джатаку: "Вожаком шайки разбойников был тогда Ананда, Таккой-пандитом – я сам".

Джатака о Мудулаккхане

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 66 Mudulakkhana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Царицей Мудулаккханой владеть я..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал своё повествование о скверне сластолюбия.

Был, говорят, в одной почтенной саваттхийской семье юноша, который, услыхав, как Учитель проповедует дхамму, всем сердцем потянулся к новому вероучению-сокровищу и, приняв монашество, вступил на благой Восьмеричный Путь. С помощью йоги он погружался в глубины сосредоточенного размышления, и ничто не могло вывести его из состояния созерцательного покоя. Но вот однажды, когда он бродил по Саваттхи, собирая подаяние, его взгляд пал на некую разукрашенную и разряженную красотку. Сила её очарования нарушила равновесие его чувств. Лишь только он взглянул на неё, похоть тотчас пустила корни в его сердце, и чистота его помыслов рухнула, будто смоковница под топором. И стал монах с тех пор терзаться вожделением, не мог он уже больше хранить чистоту ни в действиях своих, ни в помыслах, и, уподобясь зверю, который бродит, не ведая пути своего, утратил монах радость, которую черпал в вероучении, отрастил космы, перестал стричь ногти, брить волосы под мышками и стирать свою монашескую накидку.

Заметив, что монах перестал держать свои чувства в узде, другие монахи, жившие с ним, стали его расспрашивать: "Любезный, уж не потерял ли ты власть над своими чувствами?" – на что он отвечал: "Да, любезные, я утратил душевное спокойствие". Монахи повели его к Учителю. "Зачем вы, братия, притащили ко мне этого бхиккху против его воли?" – спросил монахов Учитель. Монахи ответили: "Почтенный, он утратил душевное спокойствие". Тогда Учитель спросил самого бхиккху, правду ли они говорят, и тот ответил, что всё – сущая правда. "Кто же возбудил в тебе похоть?" – вновь спросил Учитель. Монах рассказал: "Почтенный, я ходил собирать подаяние и, пренебрегая уравновешенностью чувств, взглянул на женщину. Тотчас во мне укоренилась похоть, вот почему я терзаюсь вожделением". Учитель заметил на это: "О бхиккху! Нет ничего удивительного в том, что столь необычная приманка вывела твои чувства из повиновения. Едва вперив взор свой в эту женщину, ты прельстился её красотой, и твоё тело пронзила дрожь сладострастия. Ведь и в прежние времена такое случалось даже с бодхисаттвами, поднявшимися на пять высших ступеней прозрения и овладевшими восемью высочайшими совершенствами. Даже бодхисаттвы, достигшие глубочайших глубин сосредоточенного размышления, изгнавшие все страсти из сердец своих, чистые помыслами и телами и способные, благодаря этому, к передвижению в заоблачных высях, – даже они, влекомые необычной приманкой, теряли власть над чувствами и, едва взглянув на недозволенное, лишались способности к сосредоточенному размышлению и, охваченные дрожью великого вожделения, погружались в пучину страдания. Воистину, что в сравнении с силой плотского желания ветер, сокрушающий Мировую Гору Сумеру, – будто и не Мировая Гора перед ним, а гладкая скала, размером со слона. И что перед этой силой ветер, вырывающий с корнем Мировое Дерево Джамбу, сдувающий саму землю, на которой оно коренится! И что рядом с этой силой ветер, иссушающий безбрежный Мировой Океан, как будто этот Океан – всего лишь крохотный пруд! А если даже достигшие столь высоких ступеней просветленности и столь чистые в помыслах своих бодхисаттвы утрачивали разум и впадали в скверну сластолюбия, то отступят ли соблазны страсти перед тобой?" И, повторяя: "Ведь и всечистые и всесовершенные могут оказаться во власти похоти и с высочайших вершин славы и почёта рухнуть в бездну бесчестия", Учитель поведал монаху о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва появился на свет в богатой брахманской семье, в царстве Каси. Став взрослым, он выучился всем наукам, укротил в себе суетные желания и, вступив на стезю подвижничества, сделался отшельником. Овладев йогой, он одолел все ступени прозрения, достиг высших совершенств и жил в окрестностях Гималаев, вкушая блаженство погружения в глубочайшие глубины сосредоточенного размышления. Однажды, желая раздобыть немного соли и соды для своих нужд, он спустился с гор и направился в Бенарес. Ночь он провёл в дворцовом саду, а на утро, вымывшись и умастив тело, скинул с себя своё рубище из красной древесной коры, перебросил через плечо шкуру чёрной антилопы, собрал волосы в круглый пучок и, закинув за спину связанные верёвкой корзинки для сбора подаяния, отправился бродить но улицам Бенареса, прося милостыню. Так он дошёл до ворот царского дворца и остановился перед ними. Увидев столь благочестивого подвижника, царь очистился духом, велел привести его к себе, усадить на изукрашенное дорогими каменьями сиденье, попотчевать вдоволь изысканными яствами, а когда отшельник выразил царю полное своё довольство, тот стал упрашивать святого пожить у него ещё немного в его царском саду. Отшельник согласился и прожил в дворцовом саду, проповедуя дхамму царю и его чадам и домочадцам, целых шестнадцать лет. Кормили отшельника кушаньями с царской кухни.

Но вот однажды царь вынужден был отправиться на дальнюю границу своей державы – усмирять взбунтовавшихся подданных. Перед отъездом он наказал своей старшей жене, которую звали Мудулаккхана, "Нежноокая", без колебаний исполнять все просьбы подвижника и с тем отбыл. После отъезда царя отшельник, когда хотел, навещал царский дворец. Как-то вечером царица Мудулаккхана велела приготовить для бодхисаттвы ужин. Видя, что он почему-то запаздывает, она искупалась в розовой воде, надела на себя лучшие украшения и наряды, приказала застелить для себя в большой зале малое ложе и прилегла на него в ожидании святого.

Между тем бодхисаттва, видя, что час поздний, прервал своё глубокое сосредоточенное размышление и мгновенно перенёсся по воздуху к царскому дворцу. Заслышав скрип его берестяных одеяний, Мудулаккхана подумала: "Подвижник пришёл!" – и быстро вскочила со своего ложа. Оттого что она так торопилась, легкое, сшитое из тончайшего шёлка сари соскользнуло у неё с плеч. Влетая в эту самую минуту в окно, подвижник поразился столь дивной, столь совершенной, столь приманчивой красоте женского тела, все чувства его пришли в смятение. Поддавшись чарам, он глянул на царицу, похоть тотчас пустила корни в его сердце, и чистота его помыслов рухнула, будто смоковница под топором. Утратив тотчас же способность к сосредоточенному размышлению, он стал подобен вороне с обрезанными крыльями. Даже не присев, он взял приготовленную для него пищу, но не стал её есть, а, дрожа от охватившего его желания, поспешил в дворцовый сад, зашёл в свою крытую пальмовыми листьями хижину, поставил корзины с едой под своё деревянное, ничем не покрытое ложе, лёг на него и так лежал семь дней без еды и питья, иссушаемый огнём страсти, которую внушила ему необыкновенная красота царицы.

На седьмой день вернулся царь, усмиривший мятежников на границе. Совершив почётный объезд города, он прибыл во дворец и, решив повидаться с подвижником, прошёл прямо в сад. Войдя к подвижнику в хижину, царь увидел, что тот недвижимо покоится на ложе, и подумал: "Должно быть, святой заболел". Велев слугам навести в хижине порядок, царь присел на ложе и, растирая подвижнику ноги, осведомился: "Что за недуг на тебя напал, почтенный?" "О великий государь, – ответил ему подвижник, – нет у меня иного недуга, кроме мук вожделения, и все мысли мои устремлены на утоление своего желания". "К кому же влекутся мысли твои?" – вновь спросил его царь. И подвижник ответил: "К царице Мудулаккхане, государь". "Хорошо, почтенный, – сказал царь, – я отдам тебе Мудулаккхану". Он отправился вместе с подвижником во дворец, вывел к нему разукрашенную, в пышных одеждах царицу и поручил свою жену его заботам. Однако, перед тем как отдать Мудулаккхану подвижнику, царь успел ей шепнуть: "Во что бы то ни стало постарайся спасти его от искушения", и царица обещала ему: "Хорошо, государь, положись на меня".

Подвижник и царица вышли из дворца, но, едва только они миновали главные ворота, как Мудулаккхана принялась упрашивать подвижника: "Почтенный, нам ведь требуется какое-нибудь жилище, ступай попроси государя: пусть пожалует тебе дом". Подвижник попросил у царя дом, и царь пожаловал ему ветхую хибару, в которой прохожие справляли обычно и малую и великую нужду. Подвижник повёл было туда царицу, но она отказалась даже и зайти внутрь, "Отчего ты не заходишь?" – спросил подвижник. "Нечисто здесь", – ответила царица. "Что же делать?" – посоветовался с ней подвижник. "Прибери", – сказала царица и вновь послала святого к царю – на этот раз просить лопату и корзину для мусора. Принеся всё необходимое, подвижник выгреб нечистоты и всяческий мусор, потом по просьбе царицы раздобыл глины, смешанной с коровьим навозом, и обмазал стены и пол в хибаре. А царица всё продолжала посылать его то за одним, то за другим: "Ступай принеси кровать", "Ступай раздобудь скамью", "Принеси ковёр", "Принеси сосуд для воды", "Принеси чашку". Просьбы эти следовали одна за другой, и всякий раз царица наказывала подвижнику принести какую-нибудь одну вещь. Когда, казалось, уже всё принесено, она попросила подвижника раздобыть воды, потом ещё чего-то. Он ходил с кувшином по воду, наполнял водой большие горшки в доме, приготовлял воду для купания, стелил постель и делал многое-многое другое! Когда же он, наконец, сел с Мудулаккханой рядом на постель, она ухватила его за бороду и, притянув к себе, так что лицо подвижника оказалось вровень с её головою, лежавшей на подушке, спросила: "А ты не забыл, что ты – подвижник и брахман по рождению?" И в тот же миг наступил конец его безрассудствам, подвижник опомнился и вновь обрёл власть над собой.

Тут уместно вспомнить первую заповедь Учителя: "Именно безрассудство, монахи, – источник страстей, влекущих живые существа по пути желаний и отвращающие их от спасения, ибо тьма незнания и есть порождение безрассудства".

Итак, обуздав свои чувства и вновь обретя себя, подвижник понял: "Если позволить этой страсти расти, то она не даст мне и головы поднять, и с истечением отведённого срока мне придётся испытать все четыре вида мук: побывать в чистилище; возродиться в облике зверя; блуждать бесприютным и бесплотным духом и жить в обличье демона. Нет! Сегодня же отведу Мудулаккхану к царю, а сам ворочусь к себе в Гималаи". Приняв такое решение, подвижник отправился с царицей во дворец и сказал царю: "Великий государь! Мне не нужна твоя супруга, она одна сумела возбудить по мне множество желаний, но я подавил их". И он спел такую гатху:

Царицей Мудулаккханой владеть яМечтал –

Изведать сладость обретенья.

И большеглазая моею стала,

Но вожделенье множит вожделенья.

Так, вернув себе способность к сосредоточенному размышлению, подвижник поднялся в воздух, уселся, скрестив ноги, в пространстве и принялся проповедовать дхамму всем собравшимся. Наставив царя, его чад и домочадцев в дхамме, подвижник перенёсся к подножию Гималайских гор. Никогда более уже не вступал он на путь искушения, которым следуют одни лишь невежественные люди. Святая жизнь укрепила в нём способность к сосредоточенному размышлению и с окончанием земного существования он возродился в мире Брахмы".

Завершая свой урок дхаммы, Учитель разъяснил монаху суть Четырёх Благородных Истин, усвоив которые бхиккху смог со временем вкусить от плода архатства. Учитель истолковал джатаку, так связав между собой перерождения: царём в ту пору был Ананда, царицей Мудулаккханой – Уппалаванна, подвижником же – я сам".

Джатака о змеином яде

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 69 Visavanta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Позор мне, если мной рождённый яд..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о Сарипутте, предводителе воинства дхаммы.

В те давние времена, рассказывают, тхера Сарипутта позволял себе лакомиться пирожками из муки тонкого помола. Однажды миряне принесли в подарок монастырской общине целую корзину таких пирожков. Все члены общины ели вволю, и всё-таки пирожков оставалось ещё порядочно, и миряне стали уговаривать монахов: "Почтенные, возьмите и оставшиеся – для тех, кто ушёл в деревню собирать подаяние". Надобно сказать, что в одной келье с Сарипуттой проживал некий молодой бхиккху. Он-то как раз и отправился в деревню за милостыней. Монахи решили сберечь пирожки для него, но бхиккху всё не возвращался, время подходило к полудню, когда не дозволяется принимать пищу, и с общего согласия пирожки отдали Сарипутте. Едва только тхера покончил с пирожками, появился молодой монах. Сарипутта извинился перед ним, сказав: "Я, братец, нечаянно съел отложенные для тебя пирожки". Монах выразил недовольство. "Конечно, почтенные, – произнёс он ехидно, – кто из нас не любит сладкого?" Сарипутта рассердился. "Отныне, – заявил он, – я вообще не прикоснусь к пирожкам". И, как рассказывают, с тех самых пор тхера Сарипутта и впрямь не ел пирожков из муки тонкого помола. О добровольно принятом им обете не есть пирожков из муки тонкого помола скоро стало известно всей монастырской общине. Как-то монахи, сидя в зале собраний, говорили об этом, и вошёл Учитель. "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" – спросил он, и монахи поведали ему обо всём. "О бхиккху, – сказал тогда Учитель, – если уж Сарипутта от чего-то отказался, то даже ценой собственной жизни не согласится взять это", – и он рассказал бхиккху о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена минувшие, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на земле в облике лекаря, исцелявшего от змеиных укусов, – Этим он и зарабатывал себе на жизнь. Покойный его родитель тоже был лекарем. Случилось так, что одного крестьянина укусила змея, и его родственники, не теряя времени, призвали лекаря. Бодхисаттва спросил у родственников укушенного: "Что для вас предпочтительнее: дать больному лекарство и так извлечь из его тела яд или же изловить укусившую его змею и, приложив её головой к месту укуса, заставить высосать собственный яд?" Родственники ответили; "Поймать змею и заставить её высосать яд". Когда принесли змею, бодхисаттва спросил её: "Ты ли укусила его?" "Да, я", – ответила змея. "Тогда, – сказал змее бодхисаттва, – собственной пастью высоси яд из места укуса". Змея возмутилась: "Если я извергаю яд, то уж ни за что не беру его обратно. Так было во все времена, и ныне тоже я и не подумаю высосать мною же извергнутый яд".

Бодхисаттва велел принести дров и разжечь костёр и снова обратился к змее: "Если ты не высосешь собственный яд, отправишься прямо в огонь". Но змея ответила: "Лучше уж войти в огонь, чем отсасывать яд, извергнутый мною однажды". И она спела такую гатху:

Позор мне, если мной рождённый яд,

Под страхом гибели, вберу назад, –

Презрев ужасной гибели тщету,

Кончину прозябанью предпочту!

С этими словами змея поползла было в огонь, но бодхисаттва преградил ей путь. Потом он снадобьями и заклинаниями удалил яд из тела укушенного крестьянина, полностью его исцелив. Змею же он научил жить по законам добра и отпустил со словами: "Отныне никому не причиняй вреда".

Повторив: "Да, монахи, если уж Сарипутта от чего-то отказался, то и ценой собственной жизни не согласится принять это обратно", Учитель окончил своё наставление в дхамме, а потом истолковал джатаку, так связав между собой перерождения: "Змеёй в ту пору был Сарипутта, знахарем же – я сам".

Джатака о лопате

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 70 Kuddala-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Не та победа – истинное благо..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повёл рассказ об одном тхере по имени Читтахаттха-Сарипутта.

Ибо, как говорят, некогда этот тхера был отпрыском одной крестьянской семьи в Саваттхи и как-то раз, вспахав своё поле, на пути домой завернул в монастырь. Отведав там предложенной ему сладкой рисовой каши на молоке, обильно сдобренной топлёным маслом, юноша подумал: "С утра до вечера я тружусь, вот этими самыми руками делаю всякую тяжёлую работу, но ни разу не довелось мне так сладко и вкусно поесть. Стану-ка я тоже монахом", – и тотчас принял монашество. Целый месяц и ещё полмесяца со всем усердием вёл он созерцательную жизнь, стремясь к совершенству. Затем, поддавшись соблазну, опять вернулся в мир страстей, но спустя некоторое время, устав от чревоугодничества, снова пришёл в монастырь и принялся изучать "Абхидхамму". Так повторялось шесть раз: он уходил из монастыря в мир и возвращался; сделавшись же монахом в седьмой раз, многое постиг: изучил все семь священных книг "Абхидхаммы" и, воздавая повсюду хвалу монашеской участи, обрёл прозрение и вкусил от плода архатства. Жившие с ним по соседству бхиккху глумились над ним, приставая с вопросами: "Скажи-ка, почтенный, неужто сердце и разум твой не подвержены более страстям?" – на что монах тот смиренно им отвечал: "Да, почтенные, отныне и впредь не поддамся больше соблазнам мирским".

И вот как-то раз монахи, сидя в зале собраний, толковали между собой о том, как достиг арахатства тот бхиккху: "Даже почтенный Читтахаттха-Сарипутта, хоть на роду ему было написано стать арахатом, шесть раз отрекался от монашеского сана. Сколь же велико должно быть бремя скверны, которое несут обыкновенные люди!" В это самое время в залу вошёл Учитель и спросил: "О чём это вы, братия, здесь толкуете?" И монахи рассказали ему, о чём толкуют. "О бхиккху, – молвил тогда Учитель, – помыслы обыкновенного человека легковесны, и трудно их направить в одно русло; влекомый мирскими соблазнами, обыкновенный человек только к утехам и стремится. Стоит человеку хоть раз поддаться мирским соблазнам, уже нельзя ожидать его скорого спасения. Зато уж поистине благостен тот, кто сумел укротить свои помыслы и направить их в нужное русло, ибо усмиренные рассудок и сердце несут великую пользу и счастье. Ведь сказано в "Дхаммападе".

Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся где попало, – благо. Обузданная мысль приводит к счастью (35).

"Так вот, – продолжал Учитель, – именно потому, что помыслы столь трудно обуздать, мудрецы прежних времён, обуреваемые жадностью, никак не могли расстаться, к примеру, с лопатой и шестикратно поддавались соблазну, покуда наконец, отринув его в седьмой раз, не обрели способность к сосредоточенному размышлению и не сумели обуздать свою жадность". И Учитель поведал монахам о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился в семье огородника. Когда же вырос, сам сделался огородником, и нарекли его Куддалака-пандит, "Пандит с лопатой". Взрыхлив лопатой свой участок земли, он выращивал там всяческую зелень, кабачки, тыквы, огурцы и прочие овощи и, продавая их, кое-как сводил концы с концами, ибо, кроме той самой лопаты, не было у него никакого иного богатства. И вот однажды он решил: "Брошу всё и стану подвижником. Что проку в этой мирской жизни?" Ион зарыл свою лопату в укромном месте и стал отшельником. Но мысль о лопате его преследовала, и, не в силах совладать со своим стремлением к мирской жизни, он из-за этой затупившейся лопаты вновь воротился в мир. Так повторялось и дважды, и трижды. Шесть раз пытался он, припрятав лопату, сделаться отшельником, но вновь и вновь поддавался соблазну и возвращался в мир.

А на седьмой раз подумал: "Из-за этой лопаты я всё время схожу с пути подвижничества. Заброшу-ка я её в большую реку и уйду в отшельники". Пришёл он на берег и, рассудив, что, если увидит, куда упала лопата, то непременно придёт искать её сюда, ухватился за рукоять, поднял лопату над головой и, крутанув её с силой три раза, – а был он сильным, как слон, – зажмурился и швырнул лопату на самую середину большой реки. И громким, будто львиный рык, голосом троекратно возвестил: "Я победил! Я победил! Я победил!"

А в это самое время ехал вдоль реки, в которой только что искупался, царь бенаресский, вернувшийся с дальней границы, где он усмирял взбунтовавшихся подданных. Разодетый и разукрашенный, он восседал на царском слоне и услыхал ликующий крик бодхисаттвы. "Этот человек, – подумал царь, – оповещает мир о своей победе. Надобно призвать его и спросить, кого же он победил". Когда слуги по царскому приказу привели к царю огородника, царь ему сказал: "Добрый человек! Я ведь – тоже победил и теперь возвращаюсь с победой к себе во дворец. А ты кого победил?" "О великий государь! – отвечал бодхисаттва. – Тысяча побед в сраженьях, даже сотня тысяч – ничто, если остаётся непобеждённым сонмище страстей. Я же в самом себе обуздал жадность и одержал победу над страстями!" Сказав так, бодхисаттва вперил свой взор в глубокие воды великой реки и, уразумев, что сущее так же быстротечно, как речные воды, испытал блаженство мгновенного просветления. Вернувшись затем из погруженности в сосредоточенное размышление, он взлетел и, приняв позу лотоса, уселся в пространстве и, желая наставить царя Бенареса в дхамме, спел ему такую гатху:

Не та победа – истинное благо,

Которая ведёт к победе новой,

А та, что не нуждается в победах, –

Вот мудрости незыблемое слово!

И стоило царю выслушать это наставление в дхамме, как в тот же миг родившаяся в нём потребность отринуть всё мирское высвободила его из-под гнёта страстей, его стремление укреплять своё царское могущество разом покинуло его, и помыслы его устремились к необходимости стать подвижником. И спросил царь бодхисаттву: "Куда ныне ты держишь путь свой?" "Я, великий государь, – отвечал бодхисаттва, – направлюсь сейчас в Гималаи и там стану отшельником". "Тогда и я пойду в отшельники", – сказал царь и вслед за бодхисаттвой отправился в Гималаи. И всё царское войско, и все собравшиеся там брахманы и землевладельцы, и все войны, и все, какие были там, простые люди отправились вслед за царём. Прознав о том, жители Бенареса принялись говорить друг другу: "Рассказывают, будто, вняв слову дхаммы, которую проповедовал тот самый "пандит с лопатой", царь решил стать подвижником и вместе со всем своим войском ушёл прочь из города. А нам что здесь делать?" И вот все жители Бенареса, протянувшегося на целых двенадцать йоджан, двинулись вслед за царём, и шествие их тоже вытянулось на все двенадцать йоджан. Во главе его стал бодхисаттва и всех повёл в Гималаи. Между тем от столь великой святости трон под Саккой, повелителем богов, сделался горячим, и, почувствовав это, Сакка глянул вниз и увидел "пандита с лопатой", совершающего свой великий Исход. "Должно быть, явится много народу, – подумал Сакка, – надо позаботиться о том, как их всех разместить". И, призвав к себе Виссакамму, зодчего богов, он распорядился: "Тут Куддала-пандит свершает свой великий Исход, и надобно разместить всех вновь прибывших, так что отправляйся-ка ты в Гималаи, найди место поровнее и с помощью дарованной тебе волшебной силы сооруди отшельнический скит в тридцать йоджан длиной и в пятнадцать шириной". "Я исполню твою волю, государь", – ответил Виссакамма и, перенёсясь в Гималаи, сделал всё, как ему было велено. Вдобавок он выстроил посреди скита крытую пальмовыми листьями хижину, очистил окрестности от животных и птиц, дабы не нарушали тишину, а также от демонов, яккхов и прочей нечисти; затем он проложил дороги, неширокие и пригодные для движения одного человека, которые вели во все наиглавнейшие стороны света, и, исполнив всё это, удалился к себе.

И вот, сопровождаемый многочисленной толпой, Куддала-пандит прибыл в Гималаи. Направившись со своими сподвижниками в скит, дарованный Саккой, Куддала-пандит велел своим людям вступить во владение всем, что чудесным образом сотворит для них Виссакамма, сам же, приняв отшельнический сан и побудив сделаться отшельниками своих сподвижников, определил всех их на жительство в тот скит. И люди отринули царства, величием своим соперничавшие с царством Сакки, и заполнили все тридцать йоджан отшельнического скита. И Куддала-пандит, постигнув все тайны ноги, способствующие погружению в глубины сосредоточенного размышления, овладел четырьмя высшими состояниями духа и научил всему этому своих сподвижников. Все они, взойдя на высшие ступени восьми совершенств, подготовили себя к последующему возрождению в мире Брахмы, те же, кто оказывал им надлежащие почести, со временем возродились в мире богов".

И Учитель, повторяя: "Вот, монахи, когда обуреваемые страстями помыслы устремляются к соблазнам суетного мира, достичь спасения трудно, а если, к примеру, помыслами овладеет жадность, обуздать её стоит великих трудов. Так что даже премудрые пандиты ввергаются в безрассудство", завершил своё наставление в дхамме и разъяснил слушателям суть Четырёх Благородных Истин. И, вняв словам Учителя, иные из слушавших его укрепились в следовании благим Восьмеричным Путём, иные сделались "возвращающимися лишь однажды", иные – "вовсе не возвращающимися", а иные вкусили от плода арахатства. Учитель же истолковал джатаку, так связав прошлое с настоящим: "В ту пору царём был Ананда, его приверженцами были приверженцы Будды, Куддалакой-пандитом же был я сам".

Джатака о вязанке хвороста

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 71 Varana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Кто, уходя от дел необходимых..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – повёл рассказ об одном тхере по имени Тисса, происходившем из семьи землевладельца.

Говорят, будто однажды тридцать юношей, ставших друзьями, отпрысков почтенных саваттхийских семейств, решили отправиться в паломничество в Джетавану, послушать, как Учитель проповедует дхамму. И вот, прихватив с собой благовония, цветы, одеяния и прочее, что надобно для подношений, они прошли всю страну от края до края и прибыли в Джетаваиу. Побродив там по роще, где росли железные деревья, затем по роще, где произрастали саловые деревья, и ещё по другим рощам, паломники дождались вечера, когда Учитель вышел из своей благоухавшей всевозможными ароматами и травами кельи и направился в залу собраний. Тогда и они вместе с сопровождавшими их слугами вошли туда, поднесли общине цветы и благовония и, с почтением припав к белым, будто едва раскрывшийся цветок лотоса, ногам Учителя, с чётко различимым знаком колеса на стопах, сели в сторонке и стали внимать наставлениям Учителя в дхамме. И, выслушав его наставления, решили, что каждый из них, насколько был в силах, уразумел дхамму, проповедуемую Благословенным, и что надобно им вступить на путь монашества. И вот, когда Татхагата выходил из залы собраний, они, с почтением приблизясь к нему, попросили дозволения сделаться монахами, и Учитель дал им на то своё дозволение. Приняв монашество, они позже, к радости своих учителей и наставников, достигли совершенства и в течение последующих пяти лет, наставляемые своими учителями, выучили наизусть два раздела из "Абхидхаммы", постигли, что надобно и чего не надобно делать, усвоили три способа выражения благодарности за поданную милостыню и, наконец, научились шить и окрашивать свои монашеские одеяния. Свершив всё это, они решили сделаться саманами и, испросив у своих учителей и наставников дозволения и получив его, пошли к Учителю и, поклонившись ему и сев поодаль, изложили свою просьбу. "Почтенный, – сказали они, – мы всё ещё вожделеем новых рождений и всё ещё терзаемся страхом перед низким происхождением, смертью, старостью и болезнями. Поведай же нам о тех подвигах йоги, свершая которые мы смогли бы высвободиться из пут сансары". Выбрав из тридцати восьми возможных йогических деяний одно, подходящее для них, Учитель научил ему подвижников, и они, вняли его слону, почтительно простились, обойдя вокруг возвышения, где сидел Учитель; зашли в кельи, повидались напоследок со своими наставниками и, облачившись в плащи и взяв чаши для подаяний, вышли за ворота монастыря с твёрдым намерением сделаться саманами.

Надобно сказать, что был среди монахов и сын одного землевладельца по имени тхера Тисса, и отличался этот Тисса ленью, слабоволием и был обуреваем страстями. И помыслил Тисса: "Нет, не смогу я жить в лесном скиту, укрепляя дух свой постоянными упражнениями и довольствуясь подаянием добрых людей. Какая же польза мне идти с ними? Вернусь-ка я лучше в монастырь". И стремление сделаться саманом у него пропало, и, пройдя ещё некоторую часть пути, он повернул обратно. Прочие же бхиккху в своём благочестивом странствии прошли через всю Косалу и, расположившись в лесу неподалёку от одной пограничной деревушки, прожили там пору дождей, укрепляя все эти три месяца дух свой и совершая нравственные подвиги, так что в конце концов обрели прозрение и вкусили от плода арахатства, побудив саму землю вокруг наполниться ликованием. Отпраздновав же наступление сухой поры и свершив в её честь обряд Паварана, они решили, что настало время известить Учителя о снизошедшей на них благодати, и, выйдя из своего лесного убежища, снова направились в Джставану. Воротясь в монастырь, они сняли с себя отшельнические одеяния, отложили в сторону чаши для подаяний, повидались с учителями и наставниками и, стремясь поскорее побеседовать с Татхагатой, пошли к нему и, почтительно приветствовав, сели у ног его. Учитель встретил их весьма ласково, и, осыпанные его милостями, они поведали ему о той благодати, что снизошла на них, и Учитель воздал монахам хвалу.

Между тем тхера Тисса, услыхав о благодати, снизошедшей на его друзей, и о хвале, возданной им Учителем, опять возжелал сделаться саманом и присоединился к остальным, просившим Учителя снова отпустить их на жительство в лесной скит. Учитель дал им на то своё благословение, и монахи, почтительно с ним простясь, разошлись по своим кельям. И вот тхера Тисса, выказывая в ночной час чрезмерное усердие в своём стремлении поскорее стать саманом, решил провести ночь, стоя на краю своего ложа, но вскоре после полуночи задремал и грохнулся на пол, сломав себе бедро. Громко крича от боли, он перебудил остальных монахов, и они, ухаживая за ним, так и не смогли наутро двинуться в путь. Увидев их, Учитель с удивлением спросил: "Не вы ли, братия, только вчера испросили у меня дозволения вернуться в скит?" "Всё так, почтенный, – отвечали бхиккху, – но один из нас – тхера Тисса, сын землевладельца, – проявляя в неурочный час излишнее рвение в своём стремлении поскорее сделаться саманом, упал во сне с ложа и сломал бедро! Из-за него-то мы и задержались!" Выслушав их, Учитель молвил: "О бхиккху! Не только ныне ведь этот нестойкий в усердии своём монах чрезмерным и неуместным рвением помешал вам двинуться в путь, – уже и прежде он точно так же помешал вам". И, выполняя просьбу собравшихся, Учитель поведал им о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена стародавние бодхисаттва был всемирно прославленным наставником и жил в царстве Гандхара, в городе Таккасиле, обучая всевозможным наукам сразу пять сотен юных брахманов. Как-то раз ученики отправились в лес и принялись собирать там хворост и щепки. И был среди них один ленивый юноша. Он наткнулся на огромное дерево варана, а варана, как известно, плохо горит, и решил: "Это – сухостой. Подремлю-ка я малость в его тени, а после залезу на дерево, наломаю сухих веток, сделаю вязанку и отнесу наставнику!" И, решив так, он расстелил под деревом плащ, улёгся и захрапел.

Между тем другие ученики, возвращавшиеся с вязанками дров, набрели на спавшего и, разбудив его пинками и тычками, пошли своим путём. Лентяй же, всё ещё пребывая в полусне, вскочил на ноги и, протирая глаза, полез было на дерево, но, когда, уцепясь за одну ветку, стал тянуться к другой, первая ветка сломалась и хлестнула его по глазу. Прикрывая свободной рукой глаз, он наломал первых попавшихся, совсем ещё зелёных веток, спустился на землю, кое-как сделал вязанку, взвалил её на спину и поспешил к дому наставника, где швырнул свою вязанку из зелёных веток поверх кучи дров, собранных прочими учениками.

А надобно сказать, что в тот самый день из одной крестьянской семьи, жившей неподалёку, к наставнику пришли люди пригласить его учеников на праздник, устраиваемый всей деревней в их честь. Учитель собрал учеников и сказал им: "Завтра отправитесь на праздник в деревню, но перед этим вам надобно подкрепиться. Поэтому велите с утра приготовить для вас жидкой рисовой каши, – поедите и пойдёте в деревню. Всё, чем вас будут там угощать, а также чашу, которую для меня наполнят едой, принесёте сюда".

Наутро ученики разбудили служанку и велели ей побыстрее приготовить для них рисовую кашицу. Служанка побежала к куче дров, схватила лежавшие сверху зелёные ветки вараны и принялась разводить огонь, но, сколько пи дула, как ни старалась, ветки так и не загорелись. Тут взошло солнце, и ученики, видя, что уже поздно, а еда не готова, не поев же, идти им в деревню нельзя – отправились к наставнику. Тот, немало удивясь, спросил: "Отчего же не пошли вы на праздник?" "Не смогли мы пойти, господин", – ответили ученики. "Что же вам помешало?" – снова спросил их наставник. "Да вот, – ответили юноши, – пошёл вчера с нами дрова собирать наш лентяй, задремал под деревом варана, а после в спешке поранил глаз сучком и, наломав совсем ещё зелёных ветвей, принёс их и вывалил поверх кучи дров. Наутро служанка, уверенная, что дрова мы собрали сухие, затолкала эти зелёные ветки в печь и принялась раздувать огонь, да не сумела развести его до восхода солнца. Вот поэтому мы и не попали на праздник". Наставник выслушал учеников и, сказав: "Деяния глупцов, слепых в своём невежестве, добром не кончаются", спел такую гатху:

Кто, уходя от дел необходимых,

Их без конца откладывать готов,

Потом об этом горько пожалеет,

Как юноша, сырых набравший дров.

Так бодхисаттва растолковал ученикам суть происшедшего. После этого он ещё долго жил, раздавая милостыню и верша другие добрые дела, а по окончании срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

И Учитель повторил: "Так что не только ныне, монахи, этот бхиккху помешал вам, но и в прежние времена был он для вас помехой". И, заканчивая своё наставление в дхамме, он истолковал слушателям джатаку, так связав прошлую жизнь с настоящей: "В ту пору юношей, который повредил себе глаз, был наш бхиккху, сломавший себе при падении бедро; все прочие юноши – были учениками Пробуждённого; наставником же – я сам".

Джатака о добродетельном слоне

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 72 Silavanaga-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Повсюду так и рыскают..." Эту историю Учитель, находясь в Велуване, рассказал о Девадатте.

Собравшись в зале дхармы, бхикшу рассуждали: "Братья, Девадатта – неблагодарный, и не признаёт добродетелей Благословенного". В это время вошёл Учитель и спросил: "Что вы тут обсуждаете, бхикшу?" Когда те объяснили. Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарный, он и прежде был таким и никогда моих добродетелей не признавал". И по их просьбе он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе слона и жил в Гималаях. Только вышел он из утробы матери, как был уже весь белый, словно слиток серебра, глаза его были, как драгоценные камни, как пять божественных лучей, рот – словно красная ткань, а хобот – как серебряная цепь, украшенная каплями красного золота. Ноги его были гладкие и блестящие, как будто покрытые лаком. Словом, все десять совершенств обрела его достигшая вершин красота природы.

Когда этот слон вырос, то все восемьдесят тысяч гималайских слонов собрались вокруг него и сделали его своим вожаком.

Но увидел он в стаде грех, удалился от своих собратьев и стал жить один в лесу. Из-за его добродетелей прозвали его "добродетельный царь слонов".

Как-то один житель Варанаси бродил по лесу в поисках пропитания и забрёл в гималайские леса. Там он заблудился и, в ужасе воздевая руки и громко причитая, метался по зарослям. Услыхав его крики, бодхисаттва подумал: "Надо помочь в беде этому человеку". Проникшись состраданием, слон стал приближаться к нему. А человек, внезапно увидев слона, испугался и побежал. Тогда бодхисаттва остановился. И человек остановился. Но стоило бодхисаттве двинуться с места, человек снова бежал.

Но вот слон ещё раз остановился, и человек подумал: "Когда я бегу, этот слон останавливается, а когда стою, подходит. Видно, он не желает мне зла. Наверное, он хочет спасти меня". И, осмелев, человек замедлил шаг. Тогда бодхисаттва подошёл к нему и спросил: "Что ты кричишь, человек?" "Почтенный, – отвечал тот, – я сбился с дороги, не знаю, в какую сторону идти, и боюсь здесь погибнуть". Тогда бодхисаттва привёл его в своё жилище, накормил разными плодами и сказал: "Не бойся, я выведу тебя на дорогу, где ходят люди". И он посадил человека к себе на спину и пошёл. А человек этот, по природе коварный, подумал: "Если кто-нибудь спросит, надо будет рассказать про это". И, сидя на спине бодхисаттвы, он старался запомнить приметы гор и деревьев, мимо которых проходил слон.

И вот слон вынес его из леса и, поставив на большую дорогу, ведущую в Варанаси, сказал: "Иди, человек, по этой дороге, а о том, где я живу, спросят тебя или не спросят, никому не рассказывай". И слон пошёл к себе домой.

А человек этот вернулся в Варанаси и, проходя как-то по улице, где работали резчики по слоновой кости, сказал мастерам: "Что бы вы дали мне за бивни живого слона?" "И ты ещё спрашиваешь, – сказали резчики, – конечно, бивни живого слона гораздо дороже, чем мёртвого". "Тогда я принесу вам бивни живого слона", сказал человек и, захватив острую пилу, отправился в те места, где жил бодхисаттва.

"Зачем ты пришёл?" – спросил слон, увидев его. "Я, почтенный, несчастный бедняк, – отвечал тот, – жить мне не на что. Прошу тебя, дай мне один твой клык. Я продам его и на эти деньги буду кормиться". "Ну что ж, дам я тебе клык, если у тебя есть чем отпилить". – "Я захватил пилу, почтенный". – "Ну отпиливай клык и бери". Слон подогнул ноги и лёг, как ложится вол. И человек отпилил у него два главных клыка.

Тогда бодхисаттва обхватил клыки хоботом и сказал: "Послушай, человек, не думай, что эти клыки мне не дороги. Но всепроникающие клыки – клыки общего знания, с помощью которых можно постичь все дхармы[1], для меня в тысячу, в сто тысяч раз дороже. Да будут отданы эти клыки для достижения общего знания". И он отдал человеку пару клыков.

Человек унёс эти клыки и продал, а когда истратил все деньги, снова пришёл к бодхисаттве и сказал: "Почтенный, я продал твои клыки, но деньги пришлось раздать за долги, дай мне остатки твоих клыков".

"Хорошо", – сказал бодхисаттва и отдал остатки своих клыков.

Человек продал их и опять пришёл к слону: "Почтенный, жить мне не на что, отдай мне корни твоих клыков". – "Хорошо", – сказал бодхисаттва и лёг, как прежде. А этот злобный человек по хоботу Великого Существа, как по серебряной цепи, взобрался на голову, словно на снежную вершину Кайласа[2], и стал пяткой бить по заросшим концам клыков, пока не оголил их. Тогда он выпилил корни и ушёл.

И как только этот злодей исчез с глаз бодхисаттвы, огромная, простирающаяся на двести девяносто четыре тысячи йоджан[3] земля, которая выдерживала и тяжесть гор Сумеру и Юкагиры, и отвратительный запах человеческих нечистот, словно не смогла выдержать всех низменных качеств этого человека, треснула и разверзлась. Из трещины вырвалось пламя великого ада и, как будто роскошной шерстяной тканью, окутало этого предающего друзей человека, закружило и увлекло вниз.

Когда этого злого человека поглотила земля, божество дерева, жившее в этом лесу, стало размышлять: "Человека неблагодарного, предающего своих друзей, невозможно удовлетворить, даже подарив ему могущественное царство". И, разъясняя дхарму, божество огласило лес следующей гатхой:

Повсюду так и рыскают глаза неблагодарного,

Хоть землю всю ему отдай, он этим не насытится.

Так божество, огласив лес, показало дхарму. А бодхисаттва, прожил свой жизненный срок и возродился согласно карме.

Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарен, он был таким и прежде".

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда предающим друзей человеком был Девадатта, божеством дерева – Сарипутта, а добродетельным царём слонов был я".

Джатака о верном изречении

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 73 Saccamkira-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Правду, думаю я..." Эту историю Учитель, находясь в Велуване, рассказал о попытке убийства. Однажды вся община бхикшу, собравшись в зале дхармы, обсуждала пороки Девадатты: "Братья, Девадатта не признаёт добродетелей Учителя, пытается даже совершить убийство". В это время вошёл Учитель и спросил: "Что вы тут обсуждаете, бхикшу?" Когда те объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта предпринимает попытки меня убить, он пытался это сделать и раньше". И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно царствовал в Варанаси Брахмадатта. Его сын Дуттхакумара был груб и жесток, подобно нападающей змее. Без брани и побоев он ни с кем не говорил. И своим домашним, и чужим он был неприятен и отвратителен, словно песок, попавший в глаза, словно пишача[4], пришедший на трапезу.

Однажды царевич захотел порезвиться в воде и отправился с большой свитой на берег реки. Вдруг появилась большая туча. И сразу стало темно. Тогда царевич сказал слугам:

– Эй, вынесите-ка меня на середину реки, искупайте там и несите домой.

Входя в воду, слуги стали рассуждать: "Что будет нам от царя, если мы утопим здесь этого злодея?" – Ну-ка, иди сюда, черноухий[5], – сказали они царевичу, бросили его в воду, а сами выскочили на берег.

Когда во дворце их спросили, где царевич, слуги сказали: "Мы не знаем; когда появилась большая туча, царевич стал купаться и, наверное, ушёл прежде нас". Потом слуг призвали к царю. "Где мой сын?" – спросил царь. "Не знаем, Божественный, – отвечали они, – туча появилась, и он, наверное, ушёл раньше нас, думая, что мы уже дома". Тогда царь приказал открыть ворота, сам вышел на берег реки и велел повсюду искать царевича. Но никто не мог его найти.

А когда совсем стемнело и начался ливень, царевич, увлекаемый потоком, заметил плывущее бревно, забрался на него и в смертельном страхе, рыдая, плыл по течению.

В это время один купец, живший прежде в Варанаси и закопавший на берегу реки клад в сорок коти, из-за жадности к деньгам возродился после смерти в образе змеи и жил над тем местом, где были зарыты деньги. Другой купец закопал в той местности тридцать коти и из-за жадности к деньгам возродился в образе крысы. И змея и крыса, смытые водой, поплыли наперерез течению и достигли бревна, на котором сидел царевич. Змея забралась на один конец бревна, а крыса – на другой.

На берегу реки росло дерево симбали[6], а на нём жил молодой попугай. Когда вода размыла корни этого дерева, оно упало в реку. Попугай поднялся в воздух, но из-за сильного ливня лететь не смог и сел на то же бревно, на котором плыл царевич. Так они все четверо неслись по течению.

В то время бодхисаттва возродился в стране Каши в семье одного северного брахмана. Когда он вырос, ушёл в отшельники и, построив себе хижину в тихом местечке на берегу реки, поселился там. Как-то в полночь он вышел из хижины и вдруг услышал сильный вопль царевича. "Отшельник, проникшийся любовью и состраданием ко всему живому, – подумал он, – не может равнодушно смотреть на гибель этого человека, надо вытащить его из воды и спасти ему жизнь". – Не бойся, не бойся! – крикнул он человеку, а сам, войдя в воду, поплыл наперерез течению. Сильный, как слон, он схватил бревно за один конец, потянул за собой и быстро дотащил до берега.

Царевича он на руках вынес на берег, а змею и других животных сразу отнёс к себе в хижину. Потом развёл огонь и, как более слабых, отогрел сначала животных, а потом – царевича. Когда все они согрелись, отшельник стал их кормить. Сначала накормил животных, а потом принёс разных плодов царевичу. "Этот негодяй-отшельник, – подумал царевич, – не почитает моё царское достоинство, а отдаёт предпочтение диким животным". И он затаил зло на бодхисаттву.

Через некоторое время все они окрепли, вода в реке спала, и змея, поклонившись отшельнику, говорит:

– Любезный, ты мне большую услугу оказал. У меня в таком-то месте зарыто сорок коти золотых монет, а мне деньги не нужны. Если они тебе понадобятся, я отдам тебе весь этот клад. Ты только подойди к тому месту и позови: "Эй, длинная!" И змея уползла.

Крыса тоже поклонилась отшельнику и сказала:

– Если надо будет, приходи в такое-то место и позови меня; "Эй, крыса!" И она исчезла.

Попугай, поклонившись отшельнику, сказал:

– Любезный, денег у меня нет, но, если тебе понадобится красный рис, приходи к такому-то месту и крикни: "Эй, попугай!" Тогда я созову моих родственников, и они соберут для тебя сколько угодно возов красного риса". И попугай улетел.

А царевич, привыкший предавать своих друзей, подумал про себя: "Если он придёт ко мне, я прикажу его убить". И он сказал:

– Любезный, когда я стану царём, приходи ко мне, я позабочусь о четырёх необходимых тебе вещах[7]". И, вернувшись во дворец, он вскоре сделался царём.

"Испытаю-ка я их", – решил бодхисаттва. Сначала он явился к змее и, став в указанном месте, позвал её: "Эй, длинная!" Змея сразу выползла и, поклонившись, сказала:

– Любезный, в этом месте лежат сорок коти золотых монет, откопай их и возьми.

– Хорошо, – сказал бодхисаттва – если понадобится, я буду знать.

Потом он пришёл к крысе и позвал её. Крыса поступила, как и змея. От неё бодхисаттва пошёл к попугаю и позвал:

– Эй, попугай! – Стоило ему крикнуть, как попугай сразу же спустился с верхушки дерева и, поклонившись, сказал:

– Если хочешь, любезный, я сейчас же скажу моим родственникам, и они принесут для тебя из области Гималаев сколько угодно риса.

– Хорошо, – сказал бодхисаттва, – если понадобится, я буду знать.

"Теперь испытаю царя", – решил он. Поселившись в царском саду, бодхисаттва принял вид странствующего отшельника и на следующий день пришёл в город за милостыней. А в это время тот вероломный царь, восседая на пышно разукрашенном государственном слоне, в сопровождении огромной свиты торжественно объезжал город.

Ещё издали заметив бодхисаттву, царь подумал: "Этот негодяй-отшельник, наверное, пришёл здесь у меня поселиться. Пока он не рассказал людям об оказанном мне благодеянии, надо отрубить ему голову". И он взглянул сверху на своих людей.

– Что угодно Божественному? – спросили приближённые.

– Мне кажется, – сказал царь, – этот мерзкий отшельник пришёл просить меня о чём-то. Не допускайте ко мне этого черноухого, а свяжите ему руки и, давая по четыре удара, выведите из города к месту казней. Там отрубите ему голову, а тело посадите на кол.

Люди пошли исполнять приказание. Они связали невинное Великое Существо и, давая время от времени по четыре удара палками, повели к месту казней. Всюду, где его били, бодхисаттва только говорил: "Матушка моя! Отец мой!" И без стонов и воплей неизменно повторял одну гатху:

Правду, думаю я, говорили мудрые люди:

Лучше плывущий чурбан, чем иной человек.

Услыхав эту гатху, бывшие там мудрые люди спросили:

– Какое доброе дело, отшельник, сделал ты для нашего царя? Тогда бодхисаттва рассказал всю историю, закончив её словами:

– Так я его из речной стремнины вытащил, а себе несчастье причинил; не исполнены мною советы прежних мудрецов, так вот теперь, вспомнив, я повторяю их.

Выслушав отшельника, кшатрии, брахманы и другие городские жители стали говорить:

– Этот царь предаёт своих друзей, даже такого добродетельного человека, спасшего ему жизнь, не ценит. Какой нам толк от такого царя! Хватайте его!

Разгневанные, они кинулись на царя. Со всех сторон посыпались на него стрелы, дротики, палки и камни. Потом горожане схватили его за ноги, стащили со слона и бросили в канаву, а бодхисаттву помазали на царство.

Бодхисаттва справедливо управлял своим царством и вот как-то раз снова захотел испытать тех животных. С большой свитой явился он к тому месту, где жила змея, и позвал её. Змея вышла и сказала:

– Эти деньги твои, почтенный, возьми их.

Царь передал советникам сорок коти золотых монет и пошёл к крысе. Крыса, поклонившись, отдала ему тридцать коти золотых. Вручив эти деньги советникам, царь отправился к попугаю. Тот слетел с ветки и спросил:

– Собрать для тебя рису, почтенный?

– Когда будет необходимость, тогда соберёшь, – сказал царь, – а теперь отправляйся с нами.

Взяв семьдесят коти золотых монет и захватив с собой всех трёх животных, царь вернулся в город. Поднявшись на плоскую крышу дворца, он приказал хранить там привезённые сокровища. Змее он велел сделать для жилья золотую трубу, крысе – хрустальную пещеру, а попугаю – золотую клетку. Каждый день по приказу царя кормили их отборной пищей: змею и попугая – сладким зерном, а крысу – очищенным рисом.

Справедливо управляя царством, бодхисаттва раздавал дары и совершал другие благочестивые деяния. И все четверо, прожив свой жизненный срок в мире и довольстве, возродились согласно карме.

Учитель сказал:

– Не только теперь, о бхикшу, Девадатта пытается меня убить. Он замышлял это и прежде.

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения:

– Тогда вероломным царём был Девадатта, змеёй – Сарипутта, крысой – Моггаллана, попугаем – Ананда, а справедливым царём был я.

Джатака о деревьях

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 74 Rukkhadhamma-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Навеки да сплотится всякий род..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о том, как его родичи поссорились из-за воды и как эта ссора навлекла на них великие бедствия.

Проведав об этой ссоре, Учитель тотчас перенёсся на берег реки Рохини, уселся, скрестив ноги, в пространстве над водной гладью и наслал на соплеменников тьму, чтобы напугать их как следует. Потом сошёл к ним, сел на берегу и принялся разбирать их ссору – здесь мы только упомянем о ней, подробности же содержатся в "Джатаке о Кунале". И Учитель так наставлял соплеменников: "Вы родственники, а родственники должны жить во взаимном согласии и довольстве, ибо, когда родственники стоят друг за друга, врагам не нарушить их единства. Люди непременно должны быть сплочёнными, ибо даже не сознающие себя деревья и те стремятся к единству. Однажды в Гималаях буря налетела было на садовую рощу, но в этой роще все деревья, большие и малые, все кусты и лианы столь крепко держались друг за друга, что устояли перед натиском бури. Но тогда же буря выворотила с корнями и повалила огромное, раскидистое дерево, которое одиноко росло во дворе, лишённое связей с другими деревьями. Вот почему вы должны жить в единстве и взаимном согласии". Слушатели попросили Учителя разъяснить смысл сказанного, и он поведал им о том, что случилось в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, случилось так, что великий Вессавана, владыка богатств, правивший дотоле, перешёл в иное рождение, и Сакка подыскал ему преемника. Новый Вессавана, воссев на престол бога богатств вместо старого, обратился ко всем деревьям, большим и малым, ко всем кустарникам и лианам с посланием, предлагая каждому выбрать для себя любое, какое он только пожелает, место жительства. Бодхисаттва же возродился в ту пору в облике божества дерева и жил в саловой роще в предгорьях Гималаев. Узнав о наказе нового Вессаваны, бодхисаттва обратился к своим родичам – духам деревьев, кустарников и лиан – с таким советом; "Выбирая себе место, избегайте одиноких деревьев, растущих во дворах, лучше селитесь вокруг меня – вот в этой саловой роще". Те духи древесные, что были поумней, последовали совету бодхисаттвы и избрали себе для поселения саловую рощу, все они расселились вокруг бодхисаттвы, Те же, что умны не были, сказали: "Зачем нам жить в лесу? Поселимся лучше рядом с людьми: за околицами деревень, у городских ворот или близ въездов в столичные города, ибо древесным духам, которые селятся в таких местах, в обилии достаются и почести и подношения". И они отправились к людям и стали жить в огромных деревьях, которые росли во дворцах.

Однажды обрушился на землю страшный ураган. Под его напором пали вывернутые с корнями, со сломанными ветвями и искромсанными стволами даже старейшие деревья, что веками стояли неколебимо, крепко вцепясь корнями в землю. Но, когда ураган перекинулся на саловую рощу, где деревья прочно держались друг за друга и стояли недвижимо, то сколько он ни пытался нарушить их единство, ничего из этого не получилось – не удалось урагану свалить ни одного дерева! Духи, которые жили в поваленных деревьях, остались без приюта. С детьми на руках они поднялись в Гималаи и рассказали духам саловой рощи обо всём, что с ними приключилось, а те передали это бодхисаттве. "Они не послушались советов мудрых, поселились в непригодных для обитания местах, вот их и постигло несчастье", – сказал бодхисаттва. И, желая наставить всех в дхамме, спел такую гатху:

Навеки да сплотится всякий род,

Не то его постигнет жребии горький!

Погубит буря и могучий сал,

Стоящий одиноко на пригорке.

Так учил древесных духов бодхисаттва. Он прожил ещё долго и с концом отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

И Учитель заключил: "Помните, почтенные, сколь необходимо для родственников единство, и живите поэтому в любви и сердечном согласии". И, завершая наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Духами древесными в ту пору были ученики Пробуждённого, а мудрым божеством дерева – я сам".

Джатака о рыбе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 75 Maccha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Грозой налети, о Паджджунна..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о том, как ему удалось вызвать дождь.

Случилось так, что в царстве Косалы бог не хотел давать дождя, и все посевы полегли, и везде пересохли пруды, водоёмы и озёра. Даже пруд, что был неподалёку от главных ворот Джетаваны, обмелел, и все рыбы и черепахи зарылись глубоко во влажный ил. И прилетели тогда на пруд вороны, ястребы, стервятники, и своими острыми, как наконечники копий, клювами принялись разбивать затвердевший ил, вытаскивая и пожирая извивающихся рыбин. При виде этой страшной беды, постигшей рыб и черепах, Учитель исполнился великого сострадания. "Сегодня я должен вынудить небеса разразиться дождём", – вскричал он.

Прошла ночь, наступил день, Учитель совершил омовение, дождался часа, благоприятного для сбора подаяний, и, лучась величием пробуждённости, сопровождаемый огромной свитой монахов, направился в Саваттхи за милостыней. А когда в послеполуденное время он и его спутники с чашами, полными подаяния, возвращались из Саваттхи в монастырь, Учитель остановился у спускающихся к воде каменных ступеней джетаванского пруда и попросил тхеру Ананду: "Принеси мне полотенце: я хочу совершить омовение в пруду Джетаваны". "Но, почтенный, – возразил Ананда, – ведь пруд совсем высох, остались только грязь да ил". "О Ананда, – ответил Учитель, – воистину безгранична сила Пробуждённого, ступай же и принеси полотенце". Тхера ушёл и, вернувшись с полотенцем, подал его Учителю. Тот повязал полотенце вокруг чресел, закинул свободный конец за плечо и, стоя на ступени, воскликнул: "Сейчас я совершу омовение в пруду Джетаваны".

В тот же миг сделанный из жёлтого мрамора великолепный трон под Саккой, повелителем богов, стал горячим. Сакка быстро догадался, в чём дело, призвал к себе бога дождя, повелевающего облаками и грозовыми тучами, и сказал: "Любезный, на сходах к джетаванскому пруду стоит Учитель, возжелавший совершить омовение. Изволь поторопиться: вели тучам пролить дождь и насытить влагой всё царство Косалы". "Будет исполнено!" – ответил Сакке бог дождя и, завернувшись в одну грозовую тучу, а сверху набросив другую, полетел в сторону восхода. И вот он явился на земле в восточной стороне света, вначале – облаком размером с гумно, а вскоре заполнил всё небо сотней и даже тысячей огромных облаков и грозовых туч. Загрохотал гром, засверкали молнии, и бог дождя, поворотясь лицом к земле, начал лить воду из поданного ему огромного кувшина, поливая дождём всю Косалу, низвергая водопады влаги. И, не позволяя дождю прекратиться ни на миг, бог в мгновение ока наполнил весь пруд в Джетаване. Только когда вода дошла до ступеней схода, она перестала прибывать. Учитель совершил в пруду омовение, надел своё одеяние шафранного цвета, подпоясался и, закинув край накидки за одно плечо, а другое оставив непокрытым, направился в сопровождении монахов в благоухающую цветами и пахучими травами залу. Там он воссел на свои престол, отмеченный знаками высшей мудрости Пробуждённого. После того как монахи совершили подобающие обряды, Учитель поднялся и, стоя у подножья трона на ступеньках, изукрашенных самоцветами, наставил всех членов общины в дхамме. Позволив затем монахам удалиться, Учитель пошёл в свою келью, напоенную сладким запахом благовоний, и прилёг на правый бок, подобный дремлющему льву.

Вечером, сойдясь в зале собраний, монахи толковали между собой о величии Учителя. "Только подумайте, почтенные, – говорили они, – когда от жестокой суши полегли все злаки, и пересохли все водоёмы, и живущие в них рыбы и черепахи оказались обречёнными на великие муки, наделённый всеми десятью совершенствами наш Учитель, питающий столько любви, дружеского участия и сочувствия ко всем сущим, исполнился сострадания и решил избавить несметное множество страждущих от мучений. Подпоясавшись купальным полотенцем, он встал на ступени сходов, ведущих в пруд Джетаваны, и в мгновение ока побудил небеса разразиться дождём, таким обильным, что чуть ли не всю Косалу залило водой. Избавив так множество живых существ от телесных и душевных страданий, Учитель спокойно воротился в монастырь". В это самое время Учитель вышел из своей благоухающей кельи, направляясь в залу собраний. Завидев беседующих бхиккху, он спросил их: "О чём это вы, братия, здесь толкуете?" Выслушав правдивый ответ монахов, Учитель заметил: "О бхиккху! Не только ведь ныне Татхагата побудил небеса разразиться дождём при виде страданий столь многих живых существ – он и в ином своём существовании, когда ещё был не человеком, а царём рыб, точно так же вызывал дождь". И он поведал собравшимся о прошлом.

"Во времена прошедшие в том же Саваттхи, в том же царстве Косалы, на месте джетаванского пруда была залитая водой ложбина, со всех сторон окружённая густыми зарослями. бодхисаттва в этом своём существовании был рыбой и жил в ложбине в окружении многих других рыб. И, в точности как и сейчас, в ту пору небеса не проливались дождями над этой землёй. Все злаки, что посеяли люди, полегли, в прудах и других водоёмах не осталось воды, а рыбы и черепахи зарылись глубоко в ил. И, как это было и теперь, стоило только рыбам и черепахам спрятаться в ил, как налетели вороны и хищные птицы и, разбивая клювами твердеющую корку ила, принялись выковыривать и поедать живых существ. Видя, что всем его родичам грозит гибель, бодхисаттва решил: "Сейчас, когда на них обрушилось такое несчастье, никто, кроме меня самого, не может избавить их от страданий. Явив приверженность высшей истине, я заставлю бога дождя оросить землю и спасу от мучительной смерти своих родственников". И вот, разбив чёрную корку высохшего ила, бодхисаттва выпрыгнул на дно водоёма, похожий на благородное сандаловое дерево, покрытое чёрным лаком. И эта громадная рыбина, широко раскрыв глаза, подобные чистейшей воды рубинам, вперила взор в небеса и воззвала к Паджджунне, владыке богов. "О Паджджунна! – молила рыба. – Я страдаю вместе со своими сородичами. Отчего же ты, видя меня, преданного добру и мучающегося, не велишь небесам разразиться дождём? Хотя я и появился на свет в пруду, где всяк пожирает себе подобных, я за всю свою жизнь никогда не съел ни одной рыбки, даже самой маленькой, величиной с рисовое зёрнышко, и никогда, ни прежде, ни теперь, не отнимал жизни ни у одного существа. Признай же истинность моих слов и вели небесам пролиться дождём, избавив близких моих от страданий!" И, обращаясь к Паджджунне, как наставник обращается к ученику, воззвал бодхисаттва в облике рыбы к повелителю богов и спел ему такую гатху:

Грозой налети, о Паджджунна!

Наполни иссохнувший пруд!

Меня исцели от мучений,

К воронам суров будь и крут!

И, воззвав к Паджджунне и наставив его, как учитель – ученика, бодхисаттва вызвал обильные дожди над всей землёй царства Косалы, избавив тем великое множество живых существ от мучительной гибели. В этом же водоёме он и остался жить, а с окончанием отпущенного ему срока перешёл в иное существование в полном согласии с накопленными заслугами".

И, завершая своё наставление в дхамме, Учитель повторил: "Так что, братия, не только ведь ныне Татхагата побудил небеса разразиться дождём, но и в прежние времена, когда он существовал в облике рыбы, он точно так же сумел вызвать дождь". Затем Учитель истолковал слушателям джатаку, так связав перерождения: "Рыбами в ту пору были ученики Пробуждённого, Паджджунной, владыкой богов, был Ананда, царём же рыб – я сам".

Джатака о великих снах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 77 Mahasupina-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 1. М.: Художественная литература, 1973.

"Тыквы на воде не держатся..." – так начинал Учитель, живший в роще Джетавана, историю о шестнадцати великих снах.

"Однажды ночью спящему махарадже Косалы в последнюю стражу ночи привиделись шестнадцать великих снов. Трепеща от страха, он пробудился и подумал: "Что же мне они предвещают, эти сны?!" Объятый ужасом смерти, махараджа, сидя на постели, дождался рассвета. Когда же настал новый день, к нему приблизились брахманы и домашние жрецы и почтительно вопросили: "Хорошо ли почивал, махараджа?" – "Где там хорошо, наставники, – ответил махараджа. – Нынче в последнюю стражу ночи мне привиделись шестнадцать великих снов, и с тех пор меня не покидает страх. Растолкуйте мне эти сны, наставники!" – "Выслушав тебя, мы сможем узнать истину", – отозвались наставники. Поведав тогда об увиденном, царь спросил: "Что мне предвещают эти сны?"

Брахманы принялись в возбуждении ломать руки. "Что это вы руки ломаете?!" – вопросил царь. "Дурные сны тебе приснились, махараджа". – "Что ж возвещают они?" – "Одно из трёх зол: угрозу царству, угрозу жизни или угрозу богатству!" – "Есть ли средство их отвести?" – "Вообще-то средства нет, но ради тебя, махараджа, мы постараемся его отыскать. Иначе что проку от нашей учёности?!"

"Что ж вы намерены делать?" – спросил царь. "Везде на пересечении четырёх дорог мы совершим жертвоприношения, о махараджа", – сказали брахманы. Испуганный царь молвил: "Жизнь моя в ваших руках, почтенные! Поторопитесь вернуть мне покой!" Брахманы, подумав; "Ждут нас большие деньги и вкусная еда в изобилии", – радостно сказали: "Не тревожься, махараджа!" – и покинули царские покои. За городом они соорудили жертвенный алтарь и, хотя уже наловили множество самых лучших животных и птиц, предназначенных для жертвоприношения, то и дело прибегали во дворец с разными просьбами. Узнала про это царица Маллика, пришла к царю и спросила: "Скажи, махараджа, зачем это брахманы всё ходят взад да вперёд?" – "Хорошо тебе живётся, – молвил царь, – ядовитый гад вполз мне в ухо, а тебе и неведомо!" – "Что случилось, махараджа?" – "Приснились мне дурные сны! Брахманы же, провидя в них угрозу, решили отвратить её совершением жертвенного обряда, ради этого и приходят сюда с просьбами!" – "А советовался ли ты, махаражда, о том, как отвратить зло, с первейшим среди брахманов в мире людей и в мире богов?" – "Кто же, дорогая, считается первейшим из брахманов в обоих мирах?" – "Неужели ты не ведаешь, кто он, первейший на Земле и на Небе, всеведущий, сияющий блеском добродетели, исполненный благости великий брахман?! Только он, Бхагаван, может знать, что сулят сны, ступай же спроси его, о махараджа!" – "Да будет так, государыня!" Царь отправился в монастырь, приветствовал Учителя и сел рядом. "Что привело тебя, махараджа, в столь раннюю пору?" – ласково спросил Учитель. "Почтенный, – отвечал царь, – я увидел в последнюю стражу ночи шестнадцать великих снов и, трепеща от страха, поведал их брахманам. Те же сказали: "Дурные это сны, махараджа. Чтобы отвратить зло, которое они сулят, надобно совершить жертвоприношения на всех перекрёстках", – и стали готовиться к обряду, потому множество живых существ обуреваемо ныне страхом смерти. Ты же, первейший в мирах и людей и богов, которому открыто прошлое, настоящее и будущее, ты, Бхагаван, поведай мне, что возвещают эти сны!" – "Верно, махараджа, – ответил Великосущий, – кроме меня, нет никого ни на Земле, ни на Небе, кто мог бы поведать тебе о внутреннем смысле снов или о том, что они предвещают, я всё тебе скажу, ты только назови сны в том порядке, как они тебе снились!" – "Да будет так, почтенный", – согласился царь и перечислил сны по порядку:

Приснились мне быки, деревья и коровы,

Впряжённые телки, и лошадь, двуголова,

И золотой сосуд, шакалиха, кувшины,

И в лотосах весь пруд – темны его глубины, –

Ещё был рис, сандал, несвежее пахтанье, –

Но тыквы на воде не держатся и часу.

Потом увидел я, как скалы проплывали,

Огромных чёрных змей лягушки поедали,

И свита дивных птиц вокруг простой вороны,

И что волкам грозят бараны, разъярённы!

Вкратце рассказав про свои сны, царь спросил затем Великосущего: "Как понимать, о почтенный, первый из увиденных мною снов: четыре чёрных быка, тёмных, словно краска для глаз, вознамерясь вступить в бой друг с другом, явились на царский двор – каждый со своей стороны света, пришли и люди, желая поглядеть на бой быков, но быки лишь поревели, помычали и разошлись, так и не начав боя?"

Великосущий ответил: "Махараджа, этот сон не сбудется ни при твоей, ни при моей жизни. В грядущем же, во времена властителей и подданных, пренебрегающих дхаммой, в мире, где будет мало добра и много зла, в мире, который идёт к гибели, в таком мире грозовые тучи не прольются обильным дождём, у них подломятся ноги, посевы одолеет засуха, настанет великий голод. Затем небо со всех сторон затянут тучи, обещающие дождь, женщины поспешат внести в дом разбросанные на солнце стебли риса и других злаков, потом из домов выбегут мужчины, неся корзины и заступы, чтобы укрепить дамбы на полях, но вся эта суета будет напрасной, тучи прогремят громами, посверкают молниями и разойдутся, не пролившись дождём, как те быки, так и не начавшие боя. Вот что возвещает этот сон. Тебе же он ничем не грозит, он относится к будущему. Брахманы толковали его, алкая благ земных".

Разъяснив первый сон, Учитель повелел: "Расскажи теперь второй сон, махараджа!" И царь сказал: "Второй из моих снов, о почтенный, был таким. Из земли появились внезапно крохотные деревца и кустарники, едва достигнув вершка, они зацвели и покрылись плодами. Что предвещает мне этот второй сон, Великосущий?"

Великосущий ответил: "Твой второй сон, махараджа, станет явью в предвестии конца мира, в пору сокращения человеческой жизни, когда не достигшие ещё возраста девы предадутся плотским утехам и, познав очищение и зачатие, народят многочисленное потомство, чада их уподобятся плодам на тех деревьях. Тебе же, махараджа, нечего страшиться. Рассказывай третий сон!"

Царь сказал: "Я видел, почтенный, как коровы пили молоко телят. Что предвещает мне мой третий сон, Великосущий?"

Великосущий ответил: "И этот твой сон даст плоды лишь в пору, когда люди перестанут почитать старцев, когда они, не являя почтения ни к отцу с матерью, ни к свёкру со свекровью, будут главенствовать в доме, пожелают – дадут пищу и одежду престарелым, не пожелают – не дадут. Не имея ничего, они станут жить, уповая на милость детей своих, словно коровы, которые пьют молоко телят. Но тебе нечего страшиться. Рассказывай четвёртый сон!"

"Мне привиделось, почтенный, будто люди распрягали идущих с грузом крепких и сильных взрослых быков и заставляли тащить телеги молодых необъезженных бычков, те же, не в силах сдвинуть телег с места, сопротивлялись и стояли, будто вкопанные. Что сулит мне четвёртый сон, Великосущий?"

Великосущий так ответил царю: "И этот сон свершится только в будущем – в пору правления отринувших дхамму властителей, ведь в те времена пренебрёгшие дхаммой ничтожные властители перестанут относиться с должным почтением к великомудрым придворным, искушённым в ведении дел, преуспевающим, не нуждающимся ни в чьей поддержке, перестанут назначать в суды и в собрания, где обсуждается дхамма, премудрых и сведущих в законах престарелых советников. Вопреки всему они будут оказывать честь юнцам, поручая им восседать в залах судов. Те же, несведущие в государственных делах, не умеющие действовать надлежащим образом, окажутся неспособными нести бремя возложенной на них чести – управлять государством – и низвергнут это бремя. Престарелые мудрые советники, обидясь на пренебрежение, не станут помогать в делах, говоря: "Что нам до этого?! Мы люди сторонние, обращайтесь к допущенным во внутренние покои юнцам-любимчикам". Некому будет заниматься во множестве скопившимися делами. Ждёт тех властителей полная неудача. Далее произойдёт так, как во сне, когда распрягли крепких взрослых быков, а молодым бычкам доверили ношу, которую они не в силах сдвинуть с места. Тебе, махараджа, бояться нечего. Рассказывай пятый сон!"

Царь молвил: "Почтенный, мне снилась лошадь с двумя пастями, с двух сторон ей подносили сено, и она хватала его обеими пастями. Что предвещает пятый сон, Великосущий?"

Великосущий объяснил: "Плоды и этого сна созреют лишь в будущем – в пору жизни пренебрёгших дхаммой властителей, ведь в те времена они, слабоумные, назначат в суды алчных неправедных законников, исполненные скверны, не питающие ни к чему уважения, восседая в собраниях и верша суд, станут эти законники принимать дары от обеих тяжущихся сторон, будто лошадь, поедающая сено двумя пастями сразу. Так что и этого сна не страшись, махараджа! Рассказывай шестой сон!"

Царь молвил; "Мне снилось, будто люди, протерев золотую, в сотню тысяч ценою посудину, подносят её старому шакалу, упрашивая: "Помочись сюда!", и тот мочится. Что сулит мой шестой сон?"

Великосущий объяснил: "И этот сон станет явью в грядущую пору – ведь в те времена властители, хотя и цари по рождению, но не преданные дхамме, перестанут доверять отпрыскам родов, благородных по рождению, не будут оказывать им чести, безродных же возвеличат, семьи великих придут в упадок, семьи низких – возвысятся. И лишённые средств к пропитанию люди благородных семейств в надежде пропитаться станут отдавать своих дочерей замуж за безродных. Предлагать дев, взращенных в благородных семьях, в жёны безродным – всё равно что просить шакала помочиться в золотую посудину. Можешь и этого сна не страшиться. Рассказывай седьмой!"

Царь сказал: "Снилось мне, почтенный, будто некий человек вил вервие, и оно ниспадало к его ногам. Под скамьёй же, на которой сидел человек, возлежала некая голодная шакалиха, тайно пожиравшая вервие. Что предвещает мой седьмой сон?"

Великосущий объяснил: "Последствия и этого сна скажутся в будущем – в ту пору, когда женщины станут привержены к плотским утехам, крепким напиткам, украшениям, к бродяжничеству и мирским удовольствиям. Тогда как их мужья работой в поле и выпасом скота постараются нажить какое-нибудь имущество, те, дурно воспитанные, станут пить хмельные напитки со своими любовниками, украшать себя цветочными гирляндами, умащать свои тела маслами и благовониями, они оставят всякую работу по дому, даже самую неотложную, будут лишь глазеть на мужчин сквозь щели в заборах. Зерно, которое надобно сеять, они, смолов, пустят на приготовление яств, – словом, будут объедать и обкрадывать своих мужей, действуя подобно голодной шакалихе, пожирающей свиваемое вервие. Для тебя же в том нет ничего страшного. Рассказывай восьмой сон!"

Царь рассказал: "Мне снился, почтенный, наполненный до краёв кувшин, который стоял у входа во дворец, среди пустых кувшинов, со всех сторон света сюда стекались люди разных сословий, они старались наполнить полный уже кувшин, вода выливалась и бежала через край, но они продолжали наполнять полный кувшин, будто не было вокруг пустых. Что предвещает мой восьмой сон!?"

Великосущий растолковал: "И этот сон станет явью лишь в будущем, ведь в те времена мир придёт в упадок, царская власть ослабеет, цари впадут в бедность, ни у кого из них не будет в казне больше сотни тысяч монет, и они принудят своих подданных работать на себя. Тем придётся оставить собственные дела и только для царя сеять злаки, выращивать овощи, охранять посевы, жать, молотить, выращивать сахарный тростник, таскать его, перерабатывать, варить патоку, разбивать цветники, сажать сады; собрав урожай, они свезут его в царские амбары, на пустые же свои амбары и не взглянут, вот так наполняли в твоём сне и без того полный кувшин. Тебе же нечего страшиться. Рассказывай свой девятый сон!"

Царь молвил: "Почтенный, мне приснился пруд – глубокий, с пологими спусками к воде, поросший лотосами, отовсюду к нему собирались двуногие и четвероногие и пили воду. Посреди пруда вода была мутной, у берегов же, где её пили люди и звери, она была незамутнённой, прозрачной и свежей. Что возвещает мой девятый сон?"

Великосущий объяснил: "Последствия и этого сна скажутся лишь в будущем – в ту пору, когда цари перестанут следовать дхамме, а жизнь их, отягощённая страстями, нечестивыми поступками и помыслами, заблуждениями и страхом, преисполнится скверны, в судилищах дела не будут разбираться в соответствии с дхаммой, цари начнут принимать подношения, сделаются корыстолюбивыми, нетерпеливыми к своим подданным. Жестокие и свирепые, они будут выжимать соки из народа, давя его, словно сахарный тростник в давильном прессе, приумножая свои богатства, облагая подданных всевозможными поборами. Вконец обнищавшие, жители покинут города и деревни и устремятся на окраины царства, середина страны обезлюдеет, на окраинах же соберётся множество народу, как в пруду из твоего сна, где посередине вода мутная, а по краям – прозрачная. Но тебе и этот сон ничем не грозит. Рассказывай же десятый сон!"

Царь поведал: "Почтенный, мне снилось, что в горшке варится рис, и казалось, будто его разделили на части, и каждая варится отдельно, поэтому в одном месте он совсем разварился, в другом – не доварился, и только в третьем – сварился, как должно. Что предвещает мой десятый сон?"

Великоеущий разъяснил: "И этот сон станет явью лишь в грядущие времена, когда цари перестанут следовать дхамме. Вместе с ними будут пренебрегать дхаммой и все их приближённые, и брахманы, и домохозяева, и жители городов, и крестьяне, и даже отшельники и мудрецы. А вслед за ними и боги-хранители, божества, коим они приносят жертвы, духи деревьев и владыки эфира. В царстве царей, презревших дхамму, поднимутся буйные, свирепые ветры, сотрясая дворцы небожителей, небожители разгневаются и не позволят тучам изливать дождь. А если и позволят, то не во всём царстве и не сразу, и дожди эти не принесут пользы ни возделанным, ни засеянным полям. И как во всём царстве, так и в каждом месте, в каждой деревне, над каждым прудом, над каждым озером дожди не прольются сразу и в полной мере, в одном месте урожай погибнет от избытка влаги, в другом – засохнет на корню, в третьем, где прошли обильные и своевременные дожди, будет превосходным, и так в одной земле, в царстве одного царя, станут сеять злаки, но урожай везде будет разный – словно рис в том горшке. Для тебя же в этом нет никакой опасности. Рассказывай одиннадцатый сон!"

Царь рассказал: "Почтенный, мне снилось, будто благородный сандал, ценою в сто тысяч монет, сменяли на несвежее пахтанье. Вот мой одиннадцатый сон, что он возвещает?"

Великосущий истолковал: "Плод и этого сна созреет лишь в будущем, когда вера придёт в упадок. Ведь в ту пору появится множество жадных до земных благ и бессовестных монахов, они, даже наставляя других в изложенных мною основах дхаммы, осуждающей вожделение к мирским благам, станут делать это ради благ сего мира, ради одежды, пищи, крова и целительных снадобий. Ослеплённые жаждою суетных благ, они примут сторону наших противников – приверженцев святых мест и лесных обитателей, – и будут призывать к обретению нирваны, но проповеди их не принесут плодов, да и проповедовать они будут лишь затем, чтобы люди, прельщённые сладкой речью, одарили их дорогой одеждой, пищей, кровом и целительными снадобьями! Иные из них, усевшись посреди улицы, или на перекрёстке, или у входа в царский дворец, или в иных местах, начнут проповедовать за медные деньги, итак, разменивая в своих проповедях на мирские блага – одежду, пищу и прочее, а также на медные деньги – изложенную мною дхамму – бесценную, ибо ведёт к нирване, – они станут поступать подобно тем, кто выменивает благородный сандал, ценою в сто тысяч монет, на несвежее пахтанье! Тебе же этот сон зла не сулит. Рассказывай двенадцатый сон!"

Царь поведал: "Почтенный, мне снилось, будто высушенные тыквы-горлянки тонут в воде. Что этот сон предвещает?"

Великосущий объяснил: "Последствия и этого сна скажутся лишь в грядущем – в ту пору, когда цари перестанут следовать дхамме и весь мир придёт в упадок. Цари тогда будут почитать не благородных от рождения отпрысков достойных родов, а возвысят безродных, и те обретут величие, великие же обеднеют. И в царских собраниях, и во дворцах, и в собраниях советников, и в судах – повсюду будут слышаться речи одних лишь подобных пустым тыквам-горлянкам безродных, и будет это походить на бульканье воды, вливающейся в пустые горлянки. В собраниях общины, везде и всюду, где собираются все члены общины, и там, где сходятся лишь некоторые из них, и в местах, где общинники разбирают дела касательно чаш для сбора подаяний, одежды, келий и прочего, будут слушать лишь тех, чьи деяния исполнены скверны, а не скромных монахов! Настанет пора, когда всяк уподобится пустой тыкве, идущей ко дну! Тебе бояться этого не следует. Рассказывай же тринадцатый сон!"

Царь молвил: "Почтенный, мне снились каменные скалы, огромные, как самые высокие строения, и будто эти скалы плыли по водам, как суда. Что возвещает этот сон?"

Великосущий объяснил: "Плод и этого сна созреет лишь во времена грядущие, когда отринувшие дхамму властители возвысят безродных, и те станут повелевать, благородные же обнищают. Никто не будет почитать благородных, на безродных будут взирать с уважением, ни во дворцах, ни в собраниях советников, ни в судах к словам искушённых в законах отпрысков благородных родов, подобных каменным скалам, не станут прислушиваться, и, говоря про них: "Что они там болтают?!" – безродные подвергнут их осмеянию. И в собраниях монахов – во всех местах, что поминались ранее, достойных не будут почитать, и речам их никто внимать не станет. Наступит время, когда речи мудрых уподобятся плывущим по водам скалам. Но ты и этого не страшись. Рассказывай четырнадцатый сон!"

Царь сказал: "Почтенный, мне снилось, будто лягушата, такие же крохотные, как едва распустившиеся цветы медового дерева, в мгновение ока настигали огромных чёрных змей и, искрошив их, словно стебли голубого лотоса, на мелкие кусочки, пожирали. Что этот сон предвещает?"

Беликосущий растолковал: "Плоды и этого сна созреют лишь в будущем – в пору гибели мира. Ведь в те времена мужья, подверженные низменным страстям и греховным желаниям, попадут под власть самых младших из жён. И жёны эти будут распоряжаться всем, что есть в доме, – и работниками, и слугами, и быками, и коровами, и буйволами, и золотом, и серебром. Спросит, к примеру, муж, где та или иная серебряная вещь, или вещь золотая, или где одежда, или ещё что-нибудь, на всё услышит один ответ: "Где надо, там и есть, что тебе до этого? Чересчур любопытен стал. Всё надо то тебе знать, что есть у меня в доме и чего нет". Так всяческими оскорблениями да разными обидными словами жёны утвердят своё господство над мужьями, приравняв их к зависимым и слугам. Вот что предвещает твой четырнадцатый сон. Тебе же бояться нечего, а теперь рассказывай свой пятнадцатый сон!"

Царь поведал: "Почтенный, мне снилась обладающая всеми десятью пороками ворона с деревенского пастбища, окружённая царскими фламинго с золотистым оперением, прозывающимися "золотыми", что возвещает этот сон?"

Великосущий объяснил: "И этот сон станет явью лишь в будущем – в пору правления бессильных царей, кои ни обращаться с боевыми слонами не умеют, ни прочих военных талантов не имеют и потому будут терпеть поражения в битвах. И те цари, боясь лишиться своего господства, царства и всего прочего, чем владеют, не станут доверять власть равным им по рождению отпрыскам благородных семейств, примутся возвышать льнущих к ноге хозяина слуг, банщиков, цирюльников и им подобных. Отпрыски же благородных родов и семейств, лишённые опоры при дворе, дабы заработать себе на пропитание, станут пресмыкаться перед власть предержащими, не ведающими ни рода, ни племени, ни отца своего. Всё будет, как в твоём сне, когда золотые царские фламинго прислуживали вороне! Тебе же нечего страшиться, рассказывай свой шестнадцатый сон!"

Царь рассказал: "Наяву, почтенный, тигры пожирают баранов, мне же снилось, будто бараны хватают тигров и, скрежеща челюстями, их пожирают, волки, завидев издали барана, напуганные до смерти, дрожа от страха, разбегаются и прячутся в густом кустарнике! Что предвещает этот сон?"

Великосущий ответил: "Плод и этого сна созреет лишь в будущем – в пору правления отринувших дхамму властителей. Ведь в те времена безродные, сделавшись царскими любимцами, обретут власть, благородные же от рождения будут забыты и впадут в нищету. А те царские любимцы, сделавшись могущественными, в судах и иных подобных местах потребуют у высокородных землю, одежду и прочее имущество, доставшееся им от предков, говоря: "Всё это – наше!" Высокородные, возражая: "Не ваше, а наше!", попробуют затеять тяжбу. В судах же и иных подобных местах высокородных накажут плетьми, изобьют палками и, ухватив за загривок, вышвырнут вон, говоря: "Не знаете вы, видно, своего места, что тягаетесь с нами?! Доложим о том царю – вам руки-ноги обломают и других мучений натерпитесь!" Высокородные испугаются, сами принесут своё имущество и, говоря: "Это ведь ваше!" – станут упрашивать безродных его принять и затем, трепеща от страха, разбегутся по домам.

Так же и монахи, исполненные скверны, начнут, к великой своей радости, притеснять монахов достойных, добродетельных, и те, не находя иного прибежища, скроются в лесах.

Теснимые низкородными благородные отпрыски достойных родов и добродетельные монахи, гонимые нечестивыми, преисполнятся страха, словно волки перед баранами, такая настанет пора. Тебе же нечего бояться, ведь и этот сон сбудется лишь в грядущем. Брахманы не ради всесовершенной дхаммы и не из любви к тебе, а надеясь добыть большие богатства, толковали сны – ослеплённые жадностью и пристрастием к мирским благам и к земным существованиям, пророчествовали они!"

Так Учитель истолковал все шестнадцать великих снов, сказав: "Не только ныне и не только тебе, великий царь, снились эти сны, они снились и царям прежних времён, и тогда, как и ныне, брахманы из всех средств, могущих предотвратить зло, которое сны вещали, превыше всего ставили жертву, покуда, следуя указаниям мудрых, не пошли и не спросили бодхисаттву, и тот растолковал им те сны точно так же, как эти", – и, молвив так, Учитель в ответ на просьбу царя поведал тому о прошлом.

"Некогда во времена правления в Бенаресе царя Брахмадатты бодхисаттва обрёл рождение в семье кашмирского брахмана. По достижению зрелости он покинул дом ради подвижнической жизни мудреца-отшельника и, обретя высшее знание и величайшие совершенства, поселился близ Гималаев. Здесь он и жил, предаваясь благочестивым размышлениям.

А в ту пору в Бенаресе царю Брахмадатте приснились такие же сны, и он просил брахманов истолковать их. И брахманы стали готовиться к жертвоприношениям. Среди придворных жрецов был юноша-ученик, обладавший разумом и преуспевший в познании. Он спросил наставника: "О Учитель, ты наставил меня в трёх Ведах, разве не сказано в одной из них: "Убийство даже единственного живого существа не есть благочестивое деяние!" Наставник ответил на это: "Дорогой мой, но ведь, свершив жертву, мы обретём большое богатство, ты же, как видно, обретёшь царское богатство!" – "Ну что ж, наставник, – сказал ученик, – делай своё дело, я тебе помогать не стану!", и ушёл бродить по царскому саду.

А бодхисаттва, узнав обо всём случившемся, подумал: "С приходом моим в мир людей многие освободятся от уз, привязывающих их к миру явлений!" – и взвился в воздух, потом опустился в царском саду и сел на священное каменное возвышение, золотой статуе подобен. Юноша приблизился к бодхисаттве, почтительно его приветствовал и, присев рядом, вступил с ним в разговор. Бодхисаттва, выказывая своё расположение к юноше, поговорил с ним о вещах приятных, а затем спросил: "А что, юноша, соблюдает ли ваш царь дхамму, управляя государством?" Молодой послушник ответил: "Сам государь предан дхамме, почтенный, а вот жрецы побуждают его ступить на неверный путь, царь просил брахманов истолковать приснившиеся ему шестнадцать снов, те же, говоря: "Совершим жертвоприношения!", принялись готовиться к обряду! А что, почтенный, не растолкуешь ли ты царю все его сны, дабы избавить великое множество живых существ от страха!"

Бодхисаттва сказал на это: "О юноша, так ведь ни я не знаю царя, ни он меня, но если б он сам пришёл сюда и спросил, я бы ему всё объяснил!" Юноша ответил: "Почтенный, я приведу царя, если только ты подождёшь несколько мгновений!" Получив согласие бодхисаттвы, он отправился в царские покои и, представ перед царём, молвил ему: "Великий государь! Некий умеющий передвигаться в воздушных сферах подвижник опустился на землю в твоём саду и обещает растолковать значение приснившихся тебе снов!" Услышав такие речи, царь тотчас же в окружении огромной свиты отправился в сад, почтительно приветствовав подвижника, он сел рядом и обратился к нему с такими словами: "Говорят, почтенный, ты можешь растолковать мои сны?" – "Да, великий государь", – ответил бодхисаттва. "Так растолкуй же!" – попросил царь. "Растолкую, великий государь, – ответил бодхисаттва, – как только расскажешь мне, что за сны тебе снились", – "Да будет так, почтенный!" – обрадовался царь и стал называть сны:

Приснились мне быки, деревья и коровы,

Впряженные телки, и лошадь, двуголова,

И золотой сосуд, шакалиха, кувшины,

И в лотосах весь пруд – темны его глубины, –

Ещё был рис, сандал, несвежее пахтанье, –

Но тыквы на воде не держатся и часу.

Потом увидел я, как скалы проплывали,

Огромных чёрных змей лягушки поедали,

И свита дивных птиц вокруг простой вороны,

И что волкам грозят бараны, разъярённы!

Он рассказал их в том же порядке, что и царь Пасенади.

"Довольно, – сказал бодхисаттва, – ты можешь не бояться дурных последствий этих снов". Успокоив царя и освободив от уз множество живых существ, Великосущий вознёсся и, утвердясь в небесном пространстве, воззвал к царю и наставил его в пяти заповедях, говоря: "Отныне, о великий царь, никогда больше не доверяй брахманам и не губи во имя жертвоприношений живые существа!"

Наставив царя в дхамме, бодхисаттва по воздуху перенёсся к своей обители. Царь же прожил жизнь, твёрдо следуя заветам бодхисаттвы, раздавая милостыню и творя другие добрые дела, – и с кончиною перешёл в следующее рождение согласно накопленным заслугам".

Завершив это поучение в дхамме, Учитель повторил: "Тебе нечего страшиться твоих снов, отмени только жертвоприношения!" Сохранив жизнь множеству существ, Учитель разъяснил суть изложенного и увязал нынешние рождения с прежними, говоря: "В ту пору Ананда был царём, Сарипутта – юным послушником, подвижником – я сам".

Джатака об Иллисе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 78 Illisa-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Колченоги, криворуки, косоглазы, видят худо..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о жадном торговце.

Был, говорят, неподалёку от города Раджагахи городок под названием Саккхара, "патока", и проживал в нём некий торговец по прозвищу "Жадный сыч", богатство которого превышало восемьдесят коти. Даже капельки масла – такой крошечной, что её можно было бы подцепить лишь кончиком травинки, – не дал он никому в жизни, да и на себя ничего не потратил. Не было потому никакого проку от его богатства ни его чадам и домочадцам, ни святым подвижникам или же брахманам, пропадало это богатство без всякой пользы, будто лотосовый пруд в руках демонов. И вот однажды, проснувшись на рассвете, с сердцем, исполненным великого сострадания ко всему сущему, Учитель обозрел мысленным взором всех тех, кому уготовано, по пробуждении, рассеять тьму незнания, и увидел, что в сорока пяти йоджанах от монастыря проживает торговец и его жена, созревшие для вступления в Поток истинного вероучения.

Тут следует сказать, что накануне торговец этот заходил в царский дворец, для беседы с государем. На пути домой он увидел голодного крестьянина, который уплетал жареные пирожки с начинкой из сладкого творога и риса, и ему страшно захотелось отведать таких же пирожков. Однако, воротясь домой, он подумал: "Стоит мне только обмолвиться, что я хотел бы поесть жареных пирожков с начинкой из творога и риса, как сейчас же соберётся множество желающих разделить со мной трапезу. Для того чтобы их накормить, уйдёт неимоверное количество риса, топлёного масла, сахару и иных припасов. Нет, лучше уж никому ничего не говорить". Придя к такому решению, он снова начал заниматься своими делами, но желание поесть пирожков разбирало его всё сильнее, с часу на час он становился всё бледнее и бледнее. Под ложечкой у него сосало так, что не было мочи терпеть. В конце концов, не в силах подавить это страстное желание, он пошёл в спальню и повалился ничком на постель, но, даже и дойдя до такого состояния, он продолжал молчать, боясь посягательств на своё богатство.

Тут вошла жена и, погладив его по спине, спросила: "Что с тобой, господин мой?" "Ничего", – ответил торговец. "Может, царь на тебя прогневался?" – настойчиво расспрашивала жена. "Нет, царь на меня не гневается", – отозвался торговец. "Так, может, твои сыновья или дочери, слуги или прислужницы сделали что-нибудь неприятное?" – продолжала допытываться она. "Нет, никто не сделал мне ничего плохого", – проговорил муж. "Должно быть, тебе очень хочется чего-нибудь?" – предположила тогда жена, но и на этот раз торговец промолчал, потому что он всё ещё боялся, как бы кто не посягнули на его богатство. "Говори же, господин, – потребовала жена, – чего ты так страстно хочешь?" Торговец нехотя пробормотал: "Хочу одной вещи". "Какой же?" – обрадованно воскликнула жена. "Хочу жареных пирожков с начинкой из сладкого творога и риса", – признался наконец торговец. "Что же ты сразу не сказал? – удивилась жена. – Ты ведь не бедняк. Сейчас пойду напеку столько пирожков, что их хватит на весь наш город Саккхару!" "Это ещё зачем? – испугался торговец. – Пусть горожане занимаются своими делами и едят свои собственные припасы". "Ладно, – попробовала успокоить его жена, – я напеку только на всю нашу улицу". "Ты, верно, думаешь, что у меня денег куры не клюют?" – возмутился торговец. "Тогда я напеку, лишь столько, чтобы накормить наших домашних", – сказала жена. "У меня нет никакой охоты кормить их!" – промолвил торговец. "Ну, коли так, – предложила жена, – я напеку только на нас и на наших детей". "А при чём здесь дети?" – спросил торговец. "Хороню, – уступила жена, – я приготовлю ровно столько, чтобы могли наесться вволю мы с тобой". "А тебе-то зачем есть?" – вскричал торговец. "Так и быть, – смутилась жена, – я напеку пирожков столько, чтобы ты один мог наесться досыта". "Возле нашего дома, – сказал торговец, – вечно крутится много людей: так и вынюхивают, где что пекут... Когда будешь готовить, выбери рисовые зёрна, которые уже начали крошиться, целые не трогай; приготовь, какие тебе понадобятся, жаровни и сковородки; возьми самую малость простокваши и топлёного масла и немного мёду и патоки и поднимайся со всеми припасами, сковородами и жаровнями на самый верхний, седьмой этаж – там и пеки. Я сяду один и спокойно поем". Жена была уже на всё согласна. Собрав всё необходимое, она поднялась на крышу и послала служанку сказать хозяину, чтобы шёл наверх. Поднимаясь, тот тщательно закрывал за собой все двери, начиная с первого этажа, и запирал их на всевозможные засовы, крюки и щеколды. Добравшись до верхнего, седьмого этажа, он крепко запер последнюю дверь и уселся в ожидании трапезы. Жена его раздула в жаровне огонь, поставила на неё сковороду и принялась печь пирожки.

Между тем Учитель призвал к себе великого тхеру и сказал ему: "Моггалана, недалеко от Раджагахи, в городке Саккхаре, живёт жадный торговец. Решив откушать жареных пирожков и опасаясь, как бы кто-нибудь ненароком не увидел его за едой, он распорядился, чтобы ему пекли пирожки на седьмом этаже дома, на крыше. Отправляйся прямо туда, обрати этого торговца на путь истинный, исцели его от себялюбия и внуши ему щедрость и готовность к самопожертвованию. Затем своей чудотворной силой доставь торговца и его жену в Джетавану, и пусть они прихватят с собой пирожки, простоквашу, топлёное масло, мёед, патоку и прочие припасы: нынче и я, и все пять сотен монахов не пойдём собирать подаяние, а останемся в монастыре; эти пирожки с начинкой из жареного риса и сладкого творога и составят нашу трапезу". Выслушав Учителя, тхера молвил: "Будет исполнено!" – и, пользуясь своей чудодейственной силой, мгновенно перенёсся в Саккхару. В роскошных одеждах и великолепной накидке он появился у окна верхних покоев в доме торговца, подобный изваянию из драгоценных каменьев, и встал в пространстве.

Когда торговец увидел тхеру, сердце его забилось от волнения. "Спасаясь от таких, как он, – возмутился мысленно торговец, – я и забрался сюда, и вот – на тебе: один уже стоит у окна". Не понимая того, что следовало бы ему понять, неразумный торговец запылал гневом, который вспыхнул в нём так же мгновенно, как вспыхивает горсть пряностей или сахара, брошенная в огонь. "Эй, подвижник! – закричал он, заикаясь от злости. – Неужели ты надеешься получить хоть что-нибудь за то, что стоишь в пространстве? Даже если ты примешься перебирать ногами, как бы прогуливаясь там, где никто не прогуливается, то и тогда ничего не получишь".

Тхера тотчас же стал перебирать ногами, как бы гуляя в пространстве. Тогда торговец сказал: "Неужели ты надеешься что-нибудь получить, прохаживаясь возле моего окна? Даже если ты усядешься, скрестив ноги, в пространстве, и тогда ничего не получишь". Тхера подобрал под себя ноги и уселся в пространстве. Торговец опять ему: "Неужели ты надеешься что-нибудь получить, восседая возле моего окна? Даже если ты будешь стоять на подоконнике, всё равно ничего тебе не достанется! Тхера тут же шагнул на подоконник. Торговец продолжал: "Ну вот стоишь ты на подоконнике, и что теперь? Даже если ты начнёшь извергать клубы дыма, всё равно ничего не получишь!" Тогда великий тхера начал извергать дым, и извергал его до тех пор, пока не продымил все покои в доме. У торговца в глазах защипало, да так больно, будто в глаза вонзились иглы, вдобавок он испугался того, что его богатый дом может вспыхнуть и сгореть, и хотел было промолвить: "Ничего я тебе не дам, хоть ты огонь разожги!", но удержался от таких слов. Тут же торговец подумал: "А этот монах упорный, он просто так не уйдёт, не получив того, что хочет! Я должен ему отдать один пирожок, так уж и быть", и сказал жене: "Дорогая, испеки один маленький пирожок и отдай его этому монаху, чтобы он, наконец, отстал от нас".

Жена торговца взяла горшок и замесила в нём совсем немножко теста, буквально каплю. Но тесто разбухало и разбухало, оно заполнило весь горшок, и его могло уже хватить на замечательный большой пирог! Глянув на это, жадный торговец воскликнул: "Ты что, столько продуктов переводишь!". Рассердившись, он сам взял ложку, самым кончиком её подцепил капельку теста, и положил крохотный пирожок в печь. Но эта капелька теста в печи разрослась так, что стала больше горшка, из которого её взял торговец. Тогда он стал лепить крохотные пирожки один за другим, но все они в печи становились удивительно большими! Увидев это, торговец окончательно вышел из себя и сказал жене: "Дай ему пирожок, дорогая". Но как только она взяла один пирожок из корзины, остальные разом прилепились к нему, да так, что не отодрать. Она стала громко звать мужа, кричать, что все пирожки слиплись и отделить их друг от друга невозможно.

"Пустяки, сейчас я их быстро разделю!" – сказал торговец, но у него ничего не вышло!

Тогда муж с женой вместе отнесли слипшуюся кучу пирожков в угол, и постарались общими силами отлепить их друг от друга. Они напрягались и старались, но что поодиночке, что вдвоём не могли ничего сделать. Торговец изо всех сил пытался оторвать хотя бы один пирожок, но только вспотел с ног до головы и совсем расхотел есть.

Тогда он сказал жене: "Не хочу я уже никаких пирожков, отдай всю корзину монаху".

И она вышла к тхере с корзиной в руке.

Приняв подношение, тхера проповедовал супругам истину, рассказав им о превосходстве Трёх Драгоценностей. Он также разъяснил, что даяние – по-настоящему благое дело, что плоды щедрости и других добрых дел приносят людям благо и освещают путь, словно полная луна в небесах.

Торговца покорили слова тхеры, и он промолвил: "Пожалуйста, подойдите сюда, сядьте в это кресло и отведайте пирожков".

"О господин торговец," – сказал тхера, – "Всеблагой Будда с пятью сотнями монахов сидит сейчас в монастыре и ждёт пирожков, чтобы съесть их. Если бы вы согласились вместе с женой и пирожками отправиться к Учителю, я был бы очень вам благодарен. Пойдёмте, прошу вас".

"Но где же именно сейчас пребывает Учитель?"

"В сорока пяти лигах отсюда, в монастыре Джетавана". "И как же мы туда доберёмся, скажите мне, господин? Неужели придётся преододевать долгий путь?" "Я с радостью доставлю вас туда, господин торговец, при помощи моих чудодейственных сил. Верхняя часть лестницы в вашем доме останется на своём месте, а нижняя перенесётся к главным воротам Джетаваны. Таким образом я перенесу вас к Учителю, а вам останется лишь спуститься вниз". "Хорошо, господин, пусть будет так" – согласился торговец.

Тхера подошёл к лестнице и громким голосом повелел – "Пусть подножие лестницы переместится к главным воротам Джетаваны, а верхняя часть останется на месте!". Так и случилось! Он перенёс торговца с женой к монастырю быстрее, чем они спустились бы по лестнице.

Затем супруги предстали перед Учителем и сказали ему, что пришло время обедать. Учитель прошёл в трапезную и сел на своё особое место, а все монахи собрались вокруг него. Торговец совершил ещё одно даяние – полил воду на руки всех монахов, начиная с самого Будды, а его жена в это время положила большой пирог в чашу Всеблагого Учителя. Учитель взял себе ровно столько, сколько нужно для поддержания жизненных сил, все остальные бхиккху, числом в пять сотен, взяли каждый, сколько ему требовалось.

Затем торговец оделил всех тёплым молоком с топлёным маслом, мёдом и патокой. Когда Учитель и все пять сотен монахов насытились, они встали от трапезы. После них сам торговец и его жена вволю поели пирожков, но пирожки всё никак не кончались. И, даже когда все монахи монастыря набрали себе пирожков про запас и щедро оделили ими побирающихся нищих, то пирожков всё было так же много, как прежде. Тогда пошли к Учителю и сказали: "Почтенный, пирожки никак не кончаются". "Выбросите остатки у ворот Джетаваны!" – распорядился Учитель, и по его приказу монахи сбросили оставшиеся пирожки вниз с горы, неподалёку от входных врат Джетаваны, и по сей день это место у подножия известно под именем "Капаллапува", то есть "Пирожок".

Насытясь, богатый торговец и его жена почтили Всеблагого и встали перед ним чуть поодаль. Всеблагой поблагодарил их, и, выслушав эти слова благодарности, оба они вступили в Поток, приобщась к Восьмеричному Пути. Сердечно простясь с Учителем, по той же самой лестнице, что начиналась прямо от врат Джетаваны, супруги поднялись наверх и оказались в собственном доме. Вскорости после этого случая богатый торговец пожертвовал восемьдесят коти монастырю во славу великого учения Будды.

На утро Пробуждённый, как обычно, отправился в Саваттхи собирать подаяние. Воротясь в Джетавану, он наставил монахов в дхамме благого Пути и удалился на отдых в свою благоухающую цветами и травами келью. Вечером монахи, сойдясь в зале собраний, говорили о добродетелях тхеры Моггаланы. "Подумайте только, почтенные, – рассуждали они, – сколь огромно могущество великого тхеры Моггаланы: в мгновение ока сумел он обратить жадного торговца на путь истинный и заставил того отринуть себялюбие, внушил ему щедрость и готовность к самопожертвованию; потом он доставил его вместе с пирожками в Джетавану, привёл к Учителю и побудил ко вступлению в Поток. О, сколь велико могущество тхеры!" В эту самую минуту в залу вошёл Учитель и спросил: "О ком это вы, братия, беседуете?" Да всё о тхере Моггалане", – отвечали бхиккху. "О бхиккху, – сказал тогда Учитель, – когда какой-нибудь монах обращает на путь истинный мирян, он должен, разъясняя благую суть Пробуждённого, действовать осторожно, никого не раздражая и никому не причиняя вреда, подобно пчеле, собирающей нектар с цветка". И в пояснение сказанного, к вящей славе Моггаланы, Учитель спел собравшимся такую гатху из "Дхаммапады":

Как пчела, набрав сока, улетает, не повредив цветка, его окраски и запаха,

Так же пусть мудрец поступает в деревне (49).

Желая ещё больше восславить добродетели тхеры, Учитель заметил: "Не только ведь ныне, монахи, обратил Моггалана скупого торговца на путь истинный: и прежде уже он обращал его и показывал связь между деянием и плодом". И он рассказал слушавшим его о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, жил торговец по имени Иллиса. Богатство его превышало восемьдесят коти, но он полон был всяческой скверны. Мало того что он был хром, горбат и косоглаз, его душу отравляло полное неверие, и был он нечистым скупцом, который и другим никогда ничего не даёт, и сам ничему не умеет радоваться. Дом его походил на лотосовый пруд, подпавший под власть демонов. И, хотя его мать с отцом и все семь предшествующих поколений предков были людьми щедрыми, не жалевшими подаяний, сам он, как только сделался торговцем, презрел добрые законы рода своего: приказал сжечь богоугодное заведение, где подавали милостыню просящим, и велел пинками и тычками прогонять всех собирающих подаяние от ворот своего дома. Все его старания направлены были на то, чтобы сберегать и приумножать богатство.

Однажды этот торговец, по дороге домой из царского дворца, где он был на приёме у государя, увидел крестьянина. Утомлённый дальним переходом, этот крестьянин присел на скамью, наполнил чашу кислым пальмовым вином из кувшина и принялся не спеша пить это вино, закусывая вонючей рыбой. Глядя на это, торговец и сам захотел выпить, однако испугался, что, если он станет пить там вино, вокруг него тотчас же соберётся множество жаждущих напиться, и ему придётся потратить уйму денег. Подавив в себе страстную жажду, он пошёл дальше и занялся делами, но, по мере того как шло время, он чувствовал, что жажда становится неодолимой. От непереносимых мук он весь пожелтел, будто лежалый хлопок, и жилы набухли на его измученном теле. Зайдя в свою спальню, он упал ничком на постель, к нему подошла жена и, погладив его ласково по спине, спросила: "Что с тобой, господин?" И вся их последующая беседа была в точности такой же, как и та, о которой уже рассказывалось.

После долгих препирательств жена торговца сказала наконец: "Ну хорошо, я пойду сделаю столько вина, чтобы ты мог напиться вволю". Но муж возразил: "Нет, если ты будешь готовить вино дома, это увидят слишком много людей. Не послать ли кого-нибудь за вином в лавку? Потом я смогу распить его дома". Решившись в конце концов, он позвал слугу, дал ему мелкую монету, велел купить и принести ему кувшин пальмового вина. Когда слуга доставил всё заказанное, торговец приказал ему следовать за ним с вином. Вместе они вышли из города и дойдя до берега реки, спрятались в кустах неподалёку от проезжей дороги; торговец велел слуге поставить кувшин с вином на землю, а самому отойти в сторону. Отойдя достаточно далеко, слуга уселся на землю и стал ждать. Убедясь, что слуга ему не помешает, торговец наполнил чашу вином из кувшина и принялся пить.

Здесь самое место сказать, что родитель торговца при жизни щедро раздавал милостыню и совершал иные добрые дела, поэтому он возродился в мире богов в облике Сакки, их владыки. Случилось так, что в тот самый день Сакка решил проверить, цело ли ещё состояние, переданное сыну, или же пошло прахом. И узнал Сакка, что богатство пропадает втуне и что сын его, поправ закон их рода, велел сжечь дом, где подавали милостыню, и приказал гнать от ворот всех, собирающих подаяние. И ещё узнал Сакка, что сын его обуян скупостью. Владыка богов увидел воочию, как сын его, боясь, чтобы не пришлось делиться с людьми, спрятался в кустах и пьёт пальмовое вино в полном одиночестве. И подумал тогда владыка богов: "Ладно! Я задам ему хорошенько, обращу на путь истинный и растолкую, какая связь между деяниями и плодами. Я научу его быть щедрым в даяниях и подготовлю к возрождению в мире богов". Приняв такое решение, Сакка спустился в мир людей в обличье торговца Иллисы: такой же хромой и горбатый, с косыми глазами, неотличимо похожий на своего сына. В обличье Иллисы он вошёл в город Раджагаху, приблизился ко входу в царский дворец и попросил придворных доложить о его приходе царю. "Пусть войдёт", – распорядился царь. Получив разрешение, Сакка направился к царю, почтительно его приветствовал и скромно стал перед троном. "Что привело тебя ко мне в неурочный час, великий торговец?" – спросил царь. "Государь, – ответил тот, – дома у меня хранится богатств на восемьдесят коти, я пришёл потому, что хочу передать всё тебе: пусть мои богатства пополнят твою казну..." "Довольно, – остановил Сакку царь, – да будет тебе, великий торговец, известно, что в нашем доме богатств много больше, чем в твоём". "Если, государь, – сказал тогда Сакка, – тебе не нужны мои богатства, то я сам раздам их, кому захочу". "Раздавай, торговец" – одобрил его намерение царь. "Да будет так, государь!" – молвил мнимый Иллиса, простился с царём и отбыл в дом торговца.

Все слуги и прислужники в доме торговца окружили Сакку, но никто из них не заподозрил, что это не хозяин. Войдя в дом, Сакка задержался на пороге двери, которая вела во внутренние покои, и сказал привратнику: "Если явится какой-нибудь другой человек, похожий на меня, и станет уверять, будто это его дом, поколоти самозванца палкой и вели вышвырнуть вон". С этими словами Сакка пошёл наверх в гостиную, сел на роскошное ложе и велел послать за женой. Когда она явилась, он сказал ей с улыбкой: "Дорогая, давай раздадим наши богатства!" Лишь только жена торговца, его дети, слуги и прислужницы услыхали о намерении Иллисы, им всем пришла в голову одна и та же мысль: "За всю жизнь он ни разу не высказывал желания пожертвовать своими богатствами. Сегодня он выпил пальмового вина. Сердце его, видимо, размягчилось, и он захотел стать щедрым". Они принялись шептаться между собой. Жена же торговца сказала просто: "Раздавай, кому хочешь, господин". "Тогда, – молвил Сакка, – вели позвать глашатая, пусть он ходит по всем улицам города, бьёт в барабан и возглашает: "Все, кому нужно золота, серебра, самоцветов, жемчугов и иных каменьев, пусть отправляются к дому торговца Иллисы". Жена торговца исполнила приказание Сакки. Немного погодя у ворот дома торговца собралась огромная толпа людей с корзинами и мешками. Сакка приказал открыть двери во все семь сокровищниц, которые были в доме, и крикнул толпе: "Отдаю всё вам, берите, кому сколько нужно, и ступайте прочь!" Толпа накинулась на богатства. Из огромной кучи наваленных на полу сокровищ каждый клал себе на золотое блюдо, сколько хотел, и шёл прочь.

Был в толпе один крестьянин, который впряг стоявших во дворе быков торговца Иллисы в его же повозку, насыпал в неё драгоценности семи видов и поехал из города. Выбравшись на большую дорогу, он погнал быков по ней и, как раз когда повозка проезжала близ придорожных кустов, принялся в полный голос воздавать хвалу добродетелям торговца: "Живи сто лет, господин торговец Иллиса! Благодаря тебе я до конца дней своих смогу, не работая, жить в своё удовольствие. И повозка – твоя, и быки – твои, и все эти драгоценности семи видов я тоже взял в твоём доме: не от матери и не от отца, я получил их от тебя, господин мой!" – кричал крестьянин. Услышав эти речи, торговец, затаившийся в кустах, подумал со страхом: "Этот парень то и дело поминает моё имя. Неужто царь приказал раздать мои богатства?" Он выскочил из кустов и, узнав своих быков и повозку, с криком: "Стой, вор! Это мои быки и повозка моя!" – кинулся к быкам, ухватился за кольца в их носах и остановил повозку. Крестьянин спрыгнул на землю и закричал: "Нет, это ты вор-злодей! Великий торговец Иллиса раздаёт свои богатства всему городу. Чего тебе надобно?" Он ринулся на торговца, будто громовая стрела, сбил его с ног, ударил изо всех сил в спину и поехал дальше. Иллиса, весь дрожа, поднялся на ноги, счистил с себя грязь, помчался что было мочи вслед за повозкой и, вцепясь в быков, вновь остановил её. Крестьянин снова слез, ухватил торговца за волосы, согнул его в три погибели и принялся изо всех сил молотить кулаком по голове, затем сдавил ему горло, швырнул на землю, толкнув в ту сторону, откуда торговец прибежал, и уехал. От такого грубого обращения мужество окончательно покинуло Иллису, и он, трясясь от страха, поспешил к собственному подворью – только затем, чтобы увидеть, как народ растаскивает его богатства.

"Послушайте! Да что же это такое? Да как же царь позволяет разорять меня?" – кричал торговец. Он бросался ко всем, кто уносил сокровища с его двора, и хватал их за руки, но они били его и отшвыривали прочь. Обезумев от боли, Иллиса попытался было войти в свой дом, но стражи у дверей остановили его, крича: "А, вот он, самозванец! Куда лезешь?" Они избили его бамбуковыми палками и вытолкали взашей. "Нет у меня теперь никакой защиты, кроме самого государя", – подумал торговец. Он отправился во дворец и, добившись приёма у царя, воскликнул: "О властелин! Ты разоряешь мой дом!" "Да нет, торговец, – ответил ему царь, – я и не собирался тебя разорять. Ты ведь сам приходил ко мне и говорил; "Если ты не возьмёшь у меня моих богатств, я раздам их", – а потом приказал бить в барабан и возглашать по всему городу, что ты раздаёшь свои сокровища". "Государь, не был я у тебя! Тебе ли не знать моей скупости, тебе ли не ведать, что я никому не дам даже капельки масла – такой крохотной, что её можно подцепить лишь кончиком травинки, – взмолился торговец. – Вели, государь, привести того, кто раздаёт мои богатства, и допроси его хорошенько!"

Царь тогда распорядился призвать Сакку. Но ни сам он, ни его советники не могли обнаружить никаких различий в обликах обоих торговцев. "Какой же он торговец, государь, – возмущался жадный Иллиса, – это я – торговец!" "Я не в силах разобраться, – отвечал ему царь. – Нет ли кого-нибудь, кто мог бы опознать истинного Иллису?" "Моя жена, государь!" – воскликнул Иллиса. Царь велел позвать его жену, но, когда у неё спросили: "Который из двоих твой муж?" – она ответила: "Вот этот!" – и встала рядом с Саккой. Призывали и чад, и домочадцев, и слуг, и служанок, но все они указывали на Сакку. "У меня на голове, под волосами, есть бородавка, – вспомнил торговец. – Знает о ней лишь брадобрей, попрошу-ка я позвать его". И он сказал царю: "Государь, меня может опознать мой брадобрей, вели привести его". Брадобреем его, надо заметить, был бодхисаттва. Когда привели брадобрея, царь спросил его: "Можешь ли ты узнать торговца Иллису?" "Если я осмотрю их головы, то узнаю, государь", – ответил брадобрей. "Что ж, – повелел царь, – осмотри у них головы!" В то же мгновение Сакка с помощью чудодейственной силы сделал так, что и у него на голове появилась такая же бородавка, как у Иллисы. Бодхисаттва осмотрел у обоих головы и, обнаружив одинаковые бородавки, сказал царю: "Великий! У них на головах совершенно одинаковые бородавки, я никак не могу распознать, кто же из них двоих истинный господин Иллиса", – и он спел по этому случаю такую гатху:

Колченоги, криворуки, косоглазы, видят худо,

Бородавки у обоих, – кто ж Иллиса – знать откуда?

Торговец весь дрожал от волнения. Утрата богатства усугубляла его отчаяние. Услышав слова бодхисаттвы, он в беспамятстве рухнул на пол. В то же мгновение исполненный божественного величия Сакка поднялся над землёй и, стоя в пространстве, молвил царю: "Великий государь, я – не Иллиса, я – Сакка". Слуги побрызгали на Иллису водой и вытерли ему лицо. Он поднялся на ноги и почтительно приветствовал владыку богов. И сказал тогда Сакка торговцу: "О Иллиса, это богатство принадлежит мне, а не тебе, ибо я твой отец, а ты мой сын. Я прожил жизнь, раздавая милостыню, жертвуя бедным и святым и совершая иные добрые поступки, благодаря своим заслугам я и возродился Саккой. Ты же порвал с обычаями нашего рода, пренебрёг дхаммой щедрости и стал скупцом, ты велел сжечь богоугодное заведение, где подавали просящим, и велел гнать от ворот своего дома всех собирающих подаяния и только копил богатства, не пользуясь ими сам и не позволяя пользоваться другим. И богатства твои лежали втуне, будто пруд, попавший во власть ракшасов! Знай же, что, если ты отстроишь заново основанное мною богоугодное заведение, где подавали бедным, ты сохранишь счастье и богатства. Не сделаешь этого, не станешь щедрым в даяниях своих – заберу всё твоё богатство и снесу тебе голову вот этой самой громовой стрелой и так лишу тебя жизни!" Трепеща от страха за свою жизнь, торговец Иллиса тотчас дал клятву стать щедрым в даяниях своих. Сакка взял с него клятву, что он сдержит обещание, уселся в позе лотоса в пространстве, наставил сына своего в дхамме и заповедал ему блюсти нравственные заветы. Затем он отбыл в свою обитель на небесах. Иллиса же с тех пор стал щедролюбцем, принялся раздавать милостыню и творить иные добрые дела и тем обеспечил себе посмертное возрождение в райской обители Сакки".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель повторил: "Вот, монахи, – не только ведь ныне Моггалана сумел обратить на путь истинный жадного торговца, но и прежде уже он обращал его". И Учитель истолковал слушателям джатаку, так связав перерождения: "Иллисой в ту пору был наш жадный торговец, Саккой, повелителем богов, был Моггалана, царём – Ананда, брадобреем же я сам".

Джатака о Бхимасене

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 80 Bhimasena-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Как только завязался первый бой..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказывать о бхиккху, что бахвалился перед другими монахами.

Был там, говорят, бхиккху, который в присутствии всех тхер, новообращенцев и монахов среднего возраста и положения, любил похваляться своим высоким происхождением, отзываясь презрительно о происхождении других и выдавая желаемое за действительное. "Почтенные!" – говаривал он обычно. – Никто не отмечен столь высоким происхождением, как моё. И никто не принадлежит к роду, более благородному, чем я. Мы ведём свой род от столь знатной семьи кшатриев, что нет никого, равного нам ни по знатности, ни по богатству! Нет цены всему тому золоту, серебру и вещам, которыми мы владеем! У нас даже слуги и работники едят, сколько хотят, риса с мясом и пахучими приправами, и ходят они в лучших одеждах, шитых в Бенаресе, и умащают тела свои лучшими бенаресскими благовониями. Я же, с тех пор как стал монахом, питаюсь только грубой пищей и хожу в грубых одеждах".

Один бхиккху выяснил истинное происхождение бахвала и изобличил его во лжи перед всеми монахами. Сойдясь в зале собраний, бхиккху осудили неподобающее поведение хвастливого монаха. "Подумайте, почтенные! – возмущались они. – Этот бхиккху вступил на путь спасительного вероучения, однако продолжает лгать и кичиться своим высокородством, относясь к другим с полным презрением". Тут вошёл Учитель и спросил собравшихся: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" "Да вот о том-то!" – ответили монахи и рассказали всю правду.

"Не только ведь ныне, монахи, хвастается этот бхиккху, – заметил Учитель. – Он и в прежние времена точно так же лгал и похвалялся!" – и он поведал им о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва появился на свет в маленьком городке, где, однако, был рынок. Отцом его был брахман с северо-запада. Когда бодхисаттва вырос, родители послали его в Таккасилу, к всемирно прославленному наставнику, который передал ему знание трёх вед и восемнадцати наук, искусств и ремёсел. С концом ученичества его стали звать пандитом Чулладхануггаха – "Маленьким лучником". Стремясь найти применение всем своим познаниям и способностям, он покинул Таккасилу и направился в царство Махимсака.

Надобно сказать, что в этом своём рождении бодхисаттва был человеком малого роста, скрюченным и уродливым. Поэтому он подумал: "Если я попробую поступить в услужение к какому-нибудь правителю, он наверняка скажет: "На что мне такой коротышка?" Уж лучше подберу я для своих целей какого-нибудь красивого, статного, рослого молодца и буду жить за его широкой спиной, как под прикрытием". В поисках подходящего человека бодхисаттва зашёл в посёлок ткачей и, увидев там дюжего ткача Бхимасену, подошёл к нему, сердечно приветствовал и спросил: "Как тебя зовут, приятель?" Тот сказал, что его зовут Бхимассной. "Почему же ты, человек столь красивый и жизнелюбивый, занимаешься недостойной тебя работой?" – вновь спросил бодхисаттва. "Иначе я не умею зарабатывать себе на жизнь", – ответил ткач. "Послушай меня, друг, – сказал тогда бодхисаттва, – брось ты эту работу. Знай, что во всей Джамбудипе нет равного мне лучника, но если бы я осмелился предложить свои услуги какому-нибудь правителю, он в гневе воскликнул бы: "На что ты мне нужен, коротышка?.." Пойди к царю и скажи ему: "Я лучник!" Царь велит взять тебя на постоянную службу с хорошим жалованьем, а я буду выполнять за тебя всю работу и, укрываясь за твоей спиной, обеспечу себе сносное существование. Так оба мы будем счастливы и довольны, только слушайся меня!" "Ладно", – согласился ткач.

Бодхисаттва повёл ткача в Бенарес и, когда они достигли ворот царского дворца, пропустил его вперёд, а сам стал позади, сказав, что его зовут Чулладханапаттхака – "Маленький оруженосец". С соизволения царя они оба вошли в его покои, сердечно приветствовали владыку и почтительно встали поодаль. "Зачем вы пришли ко мне?" – спросил царь. "Государь, – ответил ему Бхимасена. – Я лучник, равного которому нет во всей Джамбудипе". "Сколько же ты хочешь получать за службу у меня?" – снова спросил царь. "Коли положишь тысячу в полмесяца, стану тебе служить", – сказал Бхимасена. "Что это за человек с тобой? – поинтересовался царь. "А это, государь, Чулладханапаттхака, мой маленький оруженосец", – ответил ткач. "Что ж, ладно, – молвил царь, – беру вас обоих на службу".

С тех пор Бхимасена числился на царской службе, но всю работу за него исполнял бодхисаттва. Как раз в это время в лесу в царстве Каси появился тигр. Он нападал на людей, которые проходили по большой дороге, и многих утащил и сожрал. Об этом доложили царю. Царь распорядился позвать Бхимасену." Сможешь ли ты, любезный, поймать тигра?" – спросил он. "Государь, – возмутился Бхимасена, – какой же я лучник, если не сумею выполнить твоё повеление?" Царь дал Бхимасеие денег и велел изловить тигра. Бхимасена отправился домой и рассказал обо всём бодхисаттве. "Ну что ж, приятель, иди охотиться на тигра", – сказал бодхисаттва. "А ты разве не пойдёшь со мной?" – спросил Бхимасена. "Нет, не пойду, но научу тебя, как поступить", – сказал бодхисаттва. "Научи, друг", – обрадовался Бхимасепа. "Негоже тебе одному отправляться к логову тигра, – стал поучать ткача бодхисаттва. – Созови крестьян и вели им взять с собой тысячу, нет, две тысячи луков. Потом пойди вместе с ними в лес и, когда они поднимут тигра, отбеги и спрячься в кустах. Припав животом к земле, лежи тихо, пока крестьяне не загонят тигра; когда же они его прикончат, отгрызи зубами кусок лианы, зажми её в кулаке и ступай к убитому тигру. Подойдя, начни кричать на крестьян: "Как вы посмели убить тигра? Я ведь хотел обмотать ему горло лианой и, как быка на верёвке, отвести прямо к царю, для этого я и пошёл в кусты за лианой. Сейчас же признавайтесь, кто прикончил этого тигра, не дождавшись, пока я подойду с лианой?" Крестьяне затрясутся от страха и станут тебя умолять: "Господин, не говори ничего государю". Они станут совать тебе деньги и позволят, вероятно, взять с собой тигра. Царь, когда ты явишься к нему, щедро тебя наградит".

"Да будет так!" – молвил ткач и ушёл. Он сделал всё, как советовал бодхисаттва: захватил с собой убитого тигра и, успокоив весь лесной край, в сопровождении огромной толпы явился в Бенарес. "Вот, государь, – сказал он, представ перед царём, – я убил тигра и очистил лес от хищника". Обрадованный царь пожаловал ему много денег. В другой раз доложили царю, что дикий буйвол совершает нападения на людей, идущих по дороге, и вновь царь послал туда Бхимасену. Наученный бодхисаттой, Бхимасена расправился с буйволом тем же способом, что и с тигром, снова явился к царю и получил щедрое вознаграждение. Так Бхимасена добился большой власти, и власть эта вскружила ему голову, и стал он проявлять непочтение к бодхисаттве, и перестал слушаться его советов. "Я ведь не приживальщик у тебя! Да и кто ты такой?" – говорил он и всяческими грубыми речами оскорблял бодхисаттву.

Через некоторое время в страну вторгся со своим войском иноземный царь и, осадив Бенарес, направил тамошнему владыке такое послание: "Либо передай мне власть над царством, либо выходи на бой!" Царь призвал к себе Бхимасену и велел ему вступить в сражение с врагом. Бхимасена облачился в воинское платье и доспехи, вооружился и взобрался наспину боевого слона, прикрытого прочными щитами. Боясь за жизнь Бхимасены, бодхисаттва тоже оделся, вооружился как следует и уселся на слона позади Бхимасены. Сопровождаемый огромной толпой народа, слон вышел через главные ворота из города и отправился на поле боя. Лишь только до ушей Бхимасены донёсся грохот боевых барабанов, он весь затрясся от страха. Бодхисаттва сказал ему: "Если ты свалишься со спины слона, тебя наверняка убьют". И, чтобы Бхимасена не свалился со слона, обвязал его поводьями и крепко зажал их концы в руке. Однако зрелище битвы вызвало в Бхимасене столь сильный страх за свою жизнь, что он наложил в штаны, умудрился даже загадить спину слону. "Бхимасена, – сказал тогда бодхисаттва, – что-то не вижу я связи между тем, что было, и тем, что сейчас. Прежде ты был готов броситься в битву, а оказалось, что только и способен нагадить на слона". И он спел такую гатху:

Как только завязался первый бой,

Ты опозорился, бахвал презренный!

Как совместить воинственную речь

С такой повадкой жалкой, Бхимасена!

Выбранив в таких словах Бхимасену, бодхисаттва сказал ему: "Ладно, приятель, не бойся! Я здесь. С какой же стати нам дрожать перед неприятелем?" Он помог Бхимасене слезть со слона, велел ему вымыться и идти домой. Потом, крича: "Сегодня я действую сам за себя!" – устремился в бой. Ворвавшись с громким кличем в ряды врагов, бодхисаттва разметал их укрепления, полонил иноземного царя и доставил его в Бенарес к Брахмадатте. Обрадованный царь оказал бодхисаттве великие почести, и с тех пор слава о пандите Чулладхануггахе разнеслась по всей Джамбудипе. Бодхисаттва дал Бхимасене денег и отослал его в посёлок ткачей, а сам всю остальную жизнь щедро подавал милостыню и творил иные добрые дела, так что, когда настал срок, он перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель повторил: "Так знайте, монахи, не только ныне этот бхиккху бахвалится попусту, он и прежде уже врал и хвастался". Затем он истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору Бхимасеной был бахвал бхиккху, а пандитом Чулладхануггахой был я сам".

Джатака об опьянении

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 81 Surapana-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Мы пили и пускались в пляс..." Эту историю Учитель, находясь в Гхоситараме[8] недалеко от Косамби, рассказал об одном тхере по имени Сагата. Проведя время дождей в Саваттхи, Учитель отправился за милостыней в город Бхаддаватика[9]. Встречавшиеся ему по пути пастухи со стадами коров и коз, пахари и путники кланялись и предупреждали:

– Благословенный, не ходи в манговую рощу. Там в обители отшельников живёт страшный ядовитый наг по прозвищу Амбатиттхака. Он может причинить вред Благословенному.

Трижды они повторяли эти слова, но Учитель, будто не слыша их, отправился в манговую рощу.

В то время в одной лесной обители жил тхера по имени Сагата, обладавший высшей магической силой, какую только может иметь смертный человек. Он пришёл в манговую рощу и как раз в том месте, где жил царь нагов, сел на охапку травы, скрестив ноги. Наг не мог сдержать гнева и выпустил дым. Тхера тоже выпустил дым. Тогда наг выпустил огонь, и тхера выпустил огонь. Пламя нага не причинило вреда тхере. Пламя тхеры укротило нага. Укротив царя нагов, тхера наставил его в правилах учения Будды и пришёл к Учителю.

Пробыв сколько ему хотелось в Бхаддаватике, Учитель отправился в Косамби. История о том, как тхера Сагата укротил нага, распространилась среди народа. Жители города Косамби вышли встретить Учителя. Они поклонились ему, а потом подошли к тхере Сагате и, поклонившись, сказали:

– Почтенный, скажи, в чём ты нуждаешься, мы дадим тебе это.

Сагата молчал. Тогда шесть братьев, наблюдавшие за нравами, сказали:

– Почтенные, ведь отшельникам вина не подают. Поэтому тхере приятно будет, если вы дадите ему прозрачного красного вина.

Люди согласились и решили угостить тхеру каждый в своём доме. Потом они пригласили Учителя прийти на другой день, а сами вернулись в город.

На следующий день, приготовив прозрачного красного вина и зазывая тхеру каждый в свой дом, жители угощали его. Напившись вина, тхера захмелел, а выходя из города, он свалился у городских ворот и, бормоча что-то бессвязное, заснул.

Спустя некоторое время Учитель отправился за подаяниями и, увидав пьяного Сагату, который валялся у городских ворот, велел бхикшу поднять его и отнести в обитель. Первым делом бхикшу положили тхеру головой к Благословенному, но Сагата, перевернувшись, снова лёг к Благословенному ногами. Тогда Учитель сказал:

– О бхикшу, есть ли у Сагаты то уважение ко мне, какое было у него прежде?

– Нет, почтенный – отвечали бхикшу.

– А скажите, бхикшу, кто укротил царя нагов из манговой рощи?

– Сагата.

– А мог бы теперь Сагата укротить безвредную водяную змею?

– Нет, почтенный.

– Что же, бхикшу, следует ли пить тому, кто, напившись, совсем теряет разум?

– Не следует, почтенный.

Так порицая тхеру, Учитель сказал:

– Питьё разных крепких напитков требует искупления греха.

Дав бхикшу такое наставление, Учитель поднялся со своего места и пошёл в зал благовоний.

Собравшись в зале дхармы, бхикшу обсуждали греховность опьянения:

– Подумайте, братья, настолько велик грех опьянения, что Сагата, достигший мудрости и владеющий магической силой, забыв добродетели Учителя, так поступил.

В это время вошёл Учитель и спросил:

– Что вы здесь обсуждаете, бхикшу? – Когда те объяснили, Учитель сказал: – Это, бхикшу, не первый раз, когда отшельники, напившись вина, теряют разум. Это бывало и прежде. – И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в стране Каши в семье одного северного брахмана. Когда он достиг зрелого возраста, то ушёл в Гималаи и сделался отшельником. Овладев магической силой и одолев все ступени на пути к конечному освобождению, он жил там в созерцании и размышлениях среди пятисот учеников.

Когда наступила пора дождей, ученики сказали ему:

– Учитель, мы хотим пойти туда, где живут люди, за солью и уксусом. Потом вернёмся.

– Я, милые, останусь здесь, – сказал наставник, – а вы идите, проведите время дождей, как вам нравится, и возвращайтесь.

Простившись с наставником, они пришли в город Варанаси и поселились в царском саду. Утром они уходили за подаяниями в деревню, расположенную за городскими воротами, насыщались там, а потом возвращались в город. Благочестивые люди давали им пищу, а через несколько дней доложили царю:

– Божественный, из Гималаев пришли пятьсот отшельников и поселились в царском саду. Это отшельники необыкновенной строгости, соблюдающие все нравственные правила и обуздавшие свои желания.

Услыхав о таких добродетелях отшельников, царь явился в сад и приветствовал их. Он взял с них обещание прожить здесь все четыре месяца дождей и пригласил их во дворец. С этого времени отшельники стали кормиться в царском дворце, а жили в царском саду.

Однажды в городе был объявлен праздник вина. "Ведь отшельникам вина не подают", – подумал царь и приказал дать им самых лучших вин. Напившись, отшельники пришли в царский сад. Захмелев, одни из них стали плясать, другие запели, а третьи, напевшись и наплясавшись, рассыпали принесённую еду и другие свои пожитки и заснули где кому пришлось.

Когда опьянение прошло, отшельники проснулись и, узнав, какую они совершили измену нравственным правилам, решили: "Мы сделали то, что недостойно отшельников". И они стали рыдать и причитать: "Мы совершили такой грех потому, что были без наставника". И в тот миг они покинули царский сад и вернулись в Гималаи.

Положив собранное ими, они поклонились наставнику и сели возле него.

– Ну как, дети мои, – спросил он, – счастливо ли вы жили среди людей? Не утомились ли, собирая подаяния? Дружно ли вы жили?

– Мы жили счастливо, Учитель, – сказали отшельники, – но однажды мы выпили то, что нам не полагается пить, и, потеряв рассудок и память, стали петь и плясать. – И, объясняя, как это произошло, они произнесли следующую гатху:

Мы пили и пускались в пляс, орали песни, плакали.

Как хорошо, что в обезьян не превратило нас вино.

– Вот что бывает с теми, кто не живёт вместе с наставником, – сказал бодхисаттва, порицая отшельников, – впредь этого не делайте.

Дав им такое наставление, он жил, не прекращая созерцания и размышлений, и возродился в мире Брахмы.

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения:

– Тогда община отшельников была окружением Будды, а наставником их был я.

Джатака об испытании добродетелей

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 86 Silavimamsana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов: "Нет блага выше, чем добро..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о брахмане, который захотел испытать силу своей добродетели. Брахман этот жил при дворе царя Косалы, хорошо усвоил, что Будда, дхамма и санга суть три истинных прибежища, твёрдо исполнял все пять заповедей и знал наизусть три веды. Восхищаясь его достоинствами, царь оказывал ему особые почести. И подумал тогда брахман: "Царь Косалы предпочитает меня всем другим брахманам и выказывает мне как своему наставнику чрезмерное уважение. Непонятно, однако, почитает ли он меня столь сильно из уважения к высокому происхождению, роду, семейству, богатству, знанию наук или же и впрямь благодаря моей добродетельности? Надобно его испытать", – решил он наконец. И вот как-то раз, побывав у государя, прежде чем уйти домой, он похитил с полки у хранителя царских сокровищ одну монету и унёс её с собой. Из уважения к брахману хранитель никому не сказал об этом ни слова. На следующий день брахман унёс уже две монеты. Хранитель стерпел и это. Когда же на третий день брахман набрал целую горсть монет, хранитель набросился на него: "Нынче уже третий день, как ты грабишь царскую семью". И он трижды прокричал во весь голос: "Эй! Я поймал вора, который грабит царскую казну!" На крики его со всех сторон сбежались люди. Восклицая: "Долго же ты морочил нас, прикидываясь добродетельным человеком", они накинулись на брахмана, стукнули его несколько раз и, связав ему за спиной руки, потащили на суд к царю. Царь, весьма опечаленный, спросил его: "Почему ты, брахман, занимаешься столь скверным делом?" И распорядился: "Накажите его по-царски!" Брахман сказал ему тогда: "Не вор я, великий государь!" "Зачем же ты брал деньги из сокровищницы царской семьи?" – воскликнул царь. "Я решил испытать тебя, – ответил брахман. – Ты оказывал мне всяческие почести, и я задумался: отличаешь ты меня от всех остальных только из-за моего происхождения или иных, тому подобных, причин либо же потому, что чтишь мои добродетели. И вот теперь я доподлинно узнал, что выделял ты меня потому, что чтил добродетели мои, а не моё происхождение. В противном случае ты не распорядился бы наказать меня по-царски! И всё, мной содеянное, ещё раз убедило меня в справедливости высказывания: "В этом мире добро есть высшая и первейшая из добродетелей". Но, и следуя нравственным заветам, я не могу всецело устремиться к добру, покуда живу жизнью мирянина и, пребывая во власти страстей, жажду удовольствии, поэтому я сегодня же направлюсь в Джетавану, к Учителю, отрину мир и стану монахом. Позволь же мне принять монашество, государь!" Уведомив царя о своём намерении, брахман стал собираться в Джетавану. Все его родные, друзья и знакомые пытались разубедить его, но, видя, что это тщетно, отступились. И вот явился он к Учителю и с его дозволения вступил в общину и стал бхиккху. Позже, оставаясь стойким в усердии своём, развивал он внутреннее видение и обрёл арахатство. Придя к Учителю, он поведал ему об этом в таких словах: "Почтенный, я поднялся на высочайшую высоту, на какую только можно подняться в монашестве!" Вскоре о его преображении знала уже вся монашеская община. Как-то раз, сойдясь в зале собраний, бхиккху восхваляли его добродетели. "Вот, достойные, – толковали они между собой, – этот человек был ранее брахманом, приближённым к царю. Он подверг испытанию свои добродетели и достиг со временем арахатства". В это время в залу вошёл Учитель и спросил монахов: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" Те рассказали ему. "Не только ведь ныне, бхиккху, – заметил тогда Учитель, – и не только этот брахман, пожелав узнать, сколь велико добро в нём, принял монашество и затем утвердился в арахатстве, но и в прежние времена были уже мудрые, которые точно так же подвергали испытанию свои добродетели, вступали на путь монашества и готовили себя к спасению". И, поясняя сказанное, Учитель поведал собравшимся о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был домашним жрецом царя. Его щедрость и готовность вершить добро не имели пределов, его нравственные устои были непоколебимы, и он никогда не нарушал ни одной из пяти заповедей. Царь поэтому оказывал ему особые почести, выделяя среди других брахманов. Далее всё произошло точно так, как уже рассказывали. Желая испытать силу своей добродетели, бодхисаттва унёс монеты, его поймали и потащили на суд к царю.

Когда бодхисаттву со связанными за спиной руками вели к царю, в одном из закоулков он и его стражи натолкнулись на заклинателей, показывавших своё искусство в обращении со змеёй: они хватали змею за хвост, за горло, обматывали змею вокруг шеи и всячески с нею забавлялись. Видя это, бодхисаттва не удержался, чтобы не сказать заклинателям:" Не хватайте, любезные, змею ни за хвост, ни за горло и не позволяйте ей обвиваться вокруг шеи, не то она укусит вас, и вы тотчас расстанетесь с жизнью." Послушай, брахман, – ответили заклинатели, – змея наша следует законам добра и знает, как себя вести; она не предана злу, как ты. Ведь сам ты погряз в скверне и не знаешь, как себя вести, именно поэтому тебя и схватили люди, вопя: "Вот вор, пытавшийся обокрасть сокровищницу царского дома!" Потому-то тебе и связали руки и тащат на суд". И подумал тогда бодхисаттва: "Даже змей считают добродетельными всего лишь за то, что они не жалят и не проявляют своего злобного нрава. Какими же достоинствами должны обладать тогда те, кто рождён людьми? Воистину, законы добра – высочайшие в этом мире, и нет ничего превыше добра!"

Бодхисаттву доставили к царю. "Что случилось, любезные?" – спросил царь. "Вот, государь, вор, покушавшийся на сокровища царского дома", – ответили придворные. "Накажите его по-царски!" – повелел царь. "Не вор я, великий царь", – сказал бодхисаттва. "Зачем же ты крал деньги?" – вопросил царь. Бодхисаттва рассказал ему обо всём, в тех же словах, что и прежде. Закончил он, сказав: "Потому-то я ещё раз уверился в справедливости речения: "В этом мире добро есть высшая и первейшая из добродетелей". И, добавив к этому: "Если признать, что ядовитая змея считается добродетельной лишь потому, что не жалит, не проявляет своего злобного нрава, лишь потому, что никому не причиняет вреда, – то и этого довольно, чтобы заключить: "Добро есть высочайшая и первейшая из добродетелей", и бодхисаттва спел такую гатху во славу добра:

Нет блага выше, чем добро, –

Гласят старинные скрижали,

Скажите, что змея добра, –

И вы укуса избежали.

Спев эту гатху, бодхисаттва наставил царя в дхамме. Затем он, полностью избавясь от страстей, сделался подвижником и ушёл жить в Гималаи. Там он достиг прозрения и овладел всеми пятью ступенями знания и восемью совершенствами и тем подготовил себя к возрождению в мире Брахмы".

Заканчивая свой урок дхаммы, Учитель так истолковал джатаку: "Царскими слугами в ту пору были ученики Пробуждённого, домашним же жрецом царя – я сам".

Джатака о приметах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 87 Mamgala-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Кто веру в сны, приметы, знаки..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал рассказ о брахмане, который предсказывал судьбу по одежде и кускам ткани.

Был, говорят, в Раджагахе некий брахман, исполненный суеверий и предрассудков. Брахман этот стоял на ложном пути и не разумел сути трёх драгоценностей. Жил он в большом богатстве, достатке и благополучии. Но вот однажды к нему в сундук с одеждой залезла мышь и попортила носильную пару. Брахман незадолго перед тем совершил омовение и потребовал, чтобы ему принесли чистое платье. Тут-то ему и доложили, что мышь прогрызла дыры в его платье. Задумался брахман. "Если оставить эту одежду, испорченную мышью, у себя в доме, – размышлял он, – случится большое несчастье, ибо это столь же дурная примета, как увидеть черноухого. Невозможно отдать её кому-нибудь из детей либо подарить слугам или работникам: ведь каждый, кто станет её носить, навлечёт страшное несчастье на всех окружающих. Велю-ка я отнести её на то место, куда сваливают мертвецов. Но как поручить это дело слугам или работникам? Ведь они могут позариться на одежду и взять её себе, тогда уж беда неминуема. Поручу-ка я всё это сыну".

Призвал он к себе сына, рассказал ему обо всём и дал такой наказ: "Смотри, дорогой, не прикасайся к одежде руками: возьми её на палку и так отнеси на то место, куда сваливают мертвецов. Потом вымойся с ног до головы. Ну, ступай!" И он отослал сына.

В тот самый день Учитель встал ото сна рано поутру. Он обозрел внутренним взором мир, ища готовых вступить на благой Восьмеричный Путь, увидел, что те двое брахманов – отец и сын – вполне созрели для погружения в Поток, и, будто охотник, преследующий оленей по оленьей тропе, поспешил к тому месту, куда сваливали мертвецов, и уселся там, излучая присущее лишь Пробуждённому шестицветное сияние. В это время к воротам подошёл молодой человек; как ему наказал его отец, он нёс на кончике палки ту самую носильную пару – с таким видом, будто тащил змею, пойманную в доме. И спросил его Учитель: "Что это ты делаешь, юноша?" "Да вот, дружище Готама, – непочтительно ответил тот, – в одежде мышь прогрызла дырки, и носить её теперь не к добру – всё равно что видеть черноухого. Эта одежда теперь опаснее сильнейшего яда. Мой отец побоялся послать кого-нибудь другого: а вдруг этот человек позарится на одежду и возьмёт её себе? Вот он и отправил меня. Поэтому-то я и пришёл сюда, дружище Готама. Сейчас я выброшу эту одежду и пойду вымоюсь с ног до головы". "Что ж, бросай!" – сказал Учитель. Юноша кинул одежду. Учитель тотчас же, у него на глазах, подобрал её, приговаривая: "Она нам сгодится". Юноша умолял его: "Дружище Готама, это дурная примета, не бери, не бери её", – но Учитель, не слушаясь его, подхватил злополучную одежду и направился в сторону Бамбуковой рощи.

Юноша что было духу помчался домой и сказал отцу: "Я выбросил одежду на свалку, но там её со словами: "Пригодится нам", – подобрал подвижник Готама. Сколько я его ни отговаривал, он унёс одежду с собой в Бамбуковую рощу". Слыша такое, брахман решил: "Эта одежда предвещает ужасное несчастье, нет хуже приметы! Даже подвижника Готаму ждёт неминуемая гибель, если только он её наденет. Случись такая беда, все меня осудят. Лучше дать подвижнику Готаме множество других платьев, лишь бы он позволил выбросить эту пару". Прихватив с собой множество платьев, он поспешил вместе с сыном в Бамбуковую рощу. Завидев Учителя, он остановился перед ним, чуть поодаль, и спросил его: "Правду ли говорят, дружище Готама, что ты подобрал на свалке, куда свозят мертвецов, носильную пару?" "Правду, брахман", – ответил Учитель. "Дружище Готама, – продолжал брахман, – эта носильная пара проклята; если ты будешь ею пользоваться, погибнешь сам и всю общину погубишь. Если уж тебе нужно верхнее или нижнее платье, сделай милость, возьми себе все эти одежды, а ту, что подобрал, вели выбросить". И молвил ему тогда Учитель: "О брахман, – мы ведь монахи, отрешившиеся от всего мирского, и должны довольствоваться отрепьями, которые либо попадаются на свалке, куда свозят мертвецов, либо валяются посреди улицы, в мусорных ямах, в местах омовений, на больших дорогах или ещё где. Что до тебя, то ты ведь не только ныне, но и прежде ещё был таким же суеверным". И, уступая просьбам брахмана, Учитель, разъясняя сказанное, поведал ему о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние в городе Раджагахе, что в стране Магадха, жил царь, который правил царством Магадха в соответствии с дхаммой. Бодхисаттва же в ту пору появился на свет в семье брахмана с северо-запада. Когда вырос, он сделался отшельником и, овладев всеми ступенями прозрения и всеми совершенствами, поселился в Гималаях. Однажды отшельник спустился с Гималаев, переночевал в царском саду в городе Раджагахе, а на следующий день отправился бродить по улицам, прося подаяния. Царь, увидав отшельника, велел привести к себе во дворец, усадил, накормил на славу и взял с него слово, что он останется жить в его царском саду. С тех пор бодхисаттва жил в саду у царя, кормился же он прямо во дворце.

Здесь надобно сказать, что в ту же самую пору проживал в городе Раджагахе некий брахман по прозвищу Дутса-лаккхана, "Гадающий по тканям". И у него в сундуке хранилась носильная пара – ну, а дальше всё было точно так, как в прежнем рассказе: одежду попортила мышь, и брахман послал своего сына на то место, куда свозят мертвецов, велев ему выбросить одежду. Молодой человек пошёл на свалку. Бодхисаттва упредил его, уселся у входа и, когда юноша бросил на землю носильную пару, подобрал её и ушёл к себе в дворцовый сад. Юноша поспешил назад к отцу и рассказал обо всём. Отец испугался, что по его вине погибнет святой, которому покровительствует царская семья, пошёл к бодхисаттве и принялся молить его: "Святой отец, выброси ты эту одежду, не губи себя!" Бодхисаттва же тогда открыл брахману дхамму, сказав: "Для нас годится и та рвань, которую выбрасывают на свалку. У нас нет суеверий и предрассудков, мы не верим в приметы, потому что ни Будда, ни Пратьека будда, ни бодхисаттвы никогда не одобряли предрассудков и веры в приметы. Мудрые люди не должны верить предсказаниям, приметам и тому подобной чепухе". Постигнув дхамму, которой учил его отшельник, брахман отрёкся от ложной веры и обратился к бодхисаттве, как к прибежищу. Что до бодхисаттвы, то он не выходил уже более до конца дней своих из глубин сосредоточенного размышления и тем подготовил себя к возрождению в мире Брахмы".

Завершая свой рассказ о прошлом, Учитель, будучи уже теперь Пробуждённым, решил явить брахману истинную суть дхаммы и спел таку гатху:

Кто веру в сны, приметы, знаки

Отвергнет, – вздора нет нелепей! –

Тот, двойственность страстей отринув,

Порвёт перерождений цепи.

Этой своей гатхой Учитель наставил брахмана в дхамме и разъяснил ему Четыре Благородные Истины. Вняв этому разъяснению, брахман и его сын вступили на благой Восьмеричный Путь. Учитель же так истолковал джатаку: "Нынешний отец с сыном в ту пору тоже были отцом и сыном, отшельником же был я сам".

Джатака о мошеннике

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 89 Kuhaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "И притворялся другом, и был сладкоречив..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о мошеннике (подробнее о его плутнях мы узнаем из Джатаки об Уддале).

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, неподалёку от одной деревушки жил отъявленный мошенник, укрывшийся под личиной длинноволосого отшельника. Один из жителей деревни выстроил для мнимого отшельника в лесу хижину, крытую пальмовыми листьями, где и нашёл себе приют этот мошенник. Сельчанин часто приглашал его к себе в дом и кормил изысканными блюдами. Он не сомневался, что этот лохматый плут – истинный подвижник, и, боясь воров, как-то принёс к нему в хижину сотню золотых украшений. Там он зарыл их под полом и обратился к мнимому отшельнику со слёзной мольбой: "Ты уж присмотри за сокровищем, почтенный". Тот прикинулся возмущённым. "Достойный, – молвил он, – ты никогда не должен говорить подобных слов отрёкшимся от мира, ибо мы, подвижники, не алчем чужого добра". "Вот и прекрасно, почтенный", – обрадовался хозяин и, приняв его уверения за чистую монету, отправился к себе домой.

Между тем лжеотшельник решил: "С таким-то богатством можно неплохо пожить". Выждав некоторое время, он похитил золото, спрятал его в тайнике возле дороги и как ни в чём не бывало вернулся к себе в хижину. На следующий день, наевшись до отвала в доме своего благодетеля, отшельник сказал ему: "Достойный, я уже достаточно долго здесь живу, а те, кто слишком долго живёт в одном и том же месте, непременно сближаются с мирянами; для нас же, подвижников, такая близость – источник скверны. Позволь мне уйти!" И, сколько хозяин ни отговаривал его, отшельник не пожелал изменить своё решение. "Что ж, коли такова твоя воля, ступай, почтенный", – сказал тогда отшельнику хозяин. Он вышел проводить гостя до ворот. Отшельник прошёл несколько шагов и уже простился с хозяином, когда вдруг подумал: "Надо бы мне как-то усыпить в этом человеке подозрения". Он незаметно сунул в свои длинные волосы травинку и повернул к дому. "Отчего ты воротился, почтенный?" – спросил мирянин, "Достойный, – отвечал отшельник, – с твоей крыши мне в волосы упала травинка, а нам, подвижникам, негоже уносить с собой то, чего нам никто не давал. Вот я и принёс тебе назад эту травинку". "Выброси её и ступай себе, почтенный", – молвил хозяин, а сам подумал с умилением: "Не хочет унести даже чужой травинки. Сколь честен этот святой!" И, совершенно уверяясь в беспорочности отшельника, мирянин с почтением склонился перед уходящим.

Здесь самое время упомянуть, что бодхисаттва, который направлялся по торговым делам в дальние пределы, как раз в ту ночь остановился в доме мирянина. Он слышал всё, что говорил хозяину отшельник, и, подумав: "Наверняка этот мнимый отшельник что-нибудь утащил у мирянина", – обратился к хозяину с вопросом: "А не отдавал ли ты, любезный, чего-нибудь на сохранение этому отшельнику?" "Как же, любезный, – отвечал мирянин, – я спрятал у него сотню золотых украшений". "Так пойди проверь, на месте ли они ещё", – посоветовал бодхисаттва. Мирянин поспешил к крытой пальмовыми листьями хижине в лесу и, не найдя своего сокровища, вернулся к бодхисаттве. "Все мои сокровища пропали, любезный", – сокрушался он. "Знай же, – молвил бодхисаттва, – что золото унёс не кто иной, как мошенник, прикинувшийся отшельником. Бежим же, настигнем его и схватим". Они быстро нагнали лжеотшельника и принялись его бить кулаками и ногами до тех пор, покуда он не показал места, где было спрятано золото. Они вытащили украшения из тайника, и, глянув на золото, бодхисаттва сказал: "Сотню золотых украшений ты утащил не раздумывая, а вот травинку, выходит, унести не решился?" И в осуждение лжеотшельника бодхисаттва спел такую гатху:

И притворялся другом, и был сладкоречив,

Но золото – похитил, травинку возвратив.

Выбранив вора, бодхисаттва дал ему на прощание такой совет: "Смотри же, лохматый обманщик, не делай впредь таких вещей!" До конца дней своих бодхисаттва творил добро, а затем перешёл в следующее рождение в соответствии с накопленными заслугами".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель сказал слушавшим: "Не только ведь ныне, братия, мошенничает этот бхиккху, но и в прежние времена он был таким же мошенником". А потом он истолковал джатаку, сказав: "В ту пору лжеотшельником был монах-мошенник, премудрым же торговцем – я сам".

Джатака об игральной кости

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 91 Litta-Jataka.

Переводчик неизвестен.

"Намазанную сильным ядом..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал о небрежном отношении к вещам.

Говорят, что в то время бхикшу, получив одежду и другие необходимые предметы, небрежно к ним относились, а вследствие такого отношения к четырём необходимым предметам не освобождались от перерождений в аду и в мире животных.

Узнав об этом, Учитель, различными способами показав сущность дхармы, предостерёг бхикшу от небрежного отношения к четырём необходимым предметам.

"Бхикшу, который заботливо относится к своей одежде, – сказал Учитель, – должен избегать холодного".

Это и другие правила установив, Учитель сказал:

– О бхикшу, относитесь внимательно к своим необходимым вещам, невнимательное отношение подобно употреблению смертельного яда; ещё в прежние времена люди, не ведая опасности, из-за небрежности принимали яд и попадали в большую беду.

И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в одной зажиточной семье и, когда вырос, стал игроком в кости.

С ним часто играл один мошенник. А у него была такая привычка: всякий раз, когда он видел, что выигрывает партию, то доводил её до конца, а когда предчувствовал проигрыш, то, засунув одну кость себе в рот, говорил: "Кости одной не хватает!", бросал игру и уходил.

Догадавшись, в чём дело, бодхисаттва сказал себе: "Ну, хорошо, посмотрим, что будет дальше", и, взяв однажды кости к себе домой, он намазал их ядом, потом тщательно высушил и, придя к мошеннику, сказал:

– Давай-ка сыграем в кости, любезный!

– Давай сыграем, – согласился мошенник, приготовил доску, и они стали играть.

Плут, поняв, что проигрывает, засунул себе в рот одну кость. Увидев это, бодхисаттва подумал: "Глотай-глотай, потом узнаешь, что будет с тобой".

И он произнёс следующую гатху:

"Намазанную сильным ядом

Глотает кость, не ведая, мошенник.

Глотай-глотай, коварный плут, –

Потом увидишь, что с тобою будет".

Пока бодхисаттва так говорил, от быстрого действия яда мошенник потерял сознание и, вращая глазами, упал навзничь.

"Теперь нужно вернуть ему жизнь", – решил бодхисаттва и дал ему различные лекарства, смешанные с рвотным средством. А когда последнее оказало своё действие, он напоил плута топлёным маслом, смешанным с мёдом и сахаром.

Вылечив мошенника, бодхисаттва сказал ему: "Впредь больше так не делай".

Потом, раздав дары и другие благочестивые деяния совершив, возродился согласно карме. Приведя эту историю для разъяснения дхармы, Учитель сказал: "О бхикшу, небрежное отношение к вещам подобно употреблению смертельного яда". Так сказав, он отождествил перерождения: "Тогда мудрым игроком в кости был я сам".

Джатака о драгоценности

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 92 Mahasara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "В бою взыскуют мужества..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о достойнейшем тхере Ананде.

Однажды жёны царя Косалы рассудили так: "Будды в этом мире появляются редко, столь же редко в одно время с буддами рождаются и живые существа, наделённые людским обликом и развитыми чувствами. И, хотя мы именно таковы и живём в подходящую пору, мы, однако, не можем, когда пожелаем, ходить в монастырь, внимать дхамме, проповедуемой Учителем, приносить дары и раздавать милостыню!" Мы живём здесь, будто запертые в шкатулке. Давайте попросим царя, чтобы он позволил нам внимать слову дхаммы и послал за каким-нибудь достойным бхиккху: пусть тот приходит во дворец и толкует нам дхамму, а мы уж попробуем извлечь из неё, какой сможем, урок. И станем мы подавать милостыню, творить иные добрые дела и воспользуемся этим благоприятным временем для обретения достойного плода". Все они сообща отправились к царю и рассказали ему о том, что надумали. "Превосходно!" – воскликнул царь, одобрив их намерения.

Однажды, желая развлечься в саду, царь велел позвать садовника и сказал ему: "Пойди наведи порядок". Садовник стал наводить порядок в саду, увидал, что у подножия дерева сидит Учитель, и поспешил сообщить царю: "Государь! Сад приготовлен к прогулке. Под одним из деревьев там сидит сам Благословенный". "Отлично, любезный, – молвил царь, – поеду послушаю слово дхаммы из уст самого Учителя". Он взошёл на свою богато изукрашенную колесницу, направился в сад и прибыл на то место, где находился Учитель. У ног же Учителя сидел мирянин по имени Чхаттапани, вступивший уже на путь "иевозвращающегося". Чхаттапани внимал дхамме, проповедуемой ему наставником. Увидев этого мирянина, царь остановился на мгновение в нерешительности, но затем, подумав: "Если бы он был дурным человеком, то не сидел бы рядом с Учителем и тот не разъяснял бы ему дхамму. Нет, без сомнения, он человек достойный", – приблизился к Учителю, почтительно его приветствовал и скромно сел перед ним, чуть поодаль. Из благоговения перед Пробуждённым мирянин не встал перед царём, не оказал ему особых почестей, и царь обиделся. Заметив его недовольство, Учитель стал восхвалять достоинства мирянина. "О великий царь, – сказал он, – этот человек знает наизусть множество сутт, он начитан в канонических текстах и уже сумел высвободиться из тенет влечений и страстей". Услышав это, царь подумал: "Уж если сам Учитель восхваляет его достоинства, ясно, что это человек незаурядный". И он ласково сказал мирянину: "Если только тебе что-нибудь понадобится, вели сообщить мне". "Хорошо, государь", – отозвался тот. Царь стал внимать слову дхаммы, которую проповедовал Учитель, а потом почтительно обошёл Учителя слева направо и уехал к себе во дворец.

В другой раз, увидав, что мирянин с зонтом в руках направляется после утренней трапезы в Джетавану, царь велел подозвать его и обратился к нему с такой просьбой: "Мне сказали, что ты знаешь наизусть множество сутт. Мои жёны жаждут внимать слову дхаммы, жаждут постигнуть дхамму; было бы очень хорошо, если бы ты согласился научить их дхамме". "Государь, – ответствовал мирянин, – но ведь тем, кто живёт в миру, не подобает проповедовать дхамму или наставлять в ней женщин, обитающих во внутренних покоях дворца. Лучше попроси кого-нибудь из старших монахов". "Он говорит истинную правду", – подумал царь, простился с мирянином и, призвав к себе своих жён, объявил им: "Дорогие мои, я решил просить Учителя прислать к вам какого-нибудь бхиккху, чтобы он проповедовал и толковал вам дхамму. Кого бы из восьмидесяти великих приближённых Учителя вы предпочли?" Жёны посовещались и единодушно выбрали Ананду, Хранителя дхаммы. Царь немедленно отправился к Учителю, почтительно его приветствовал и, сев перед ним чуть поодаль, сказал: "Почтенный, мои жёны хотели бы, чтобы тхера Ананда приходил к ним во дворец, проповедовал им дхамму и учил их дхамме. Было бы очень хорошо, если бы ты позволил тхере Ананде раскрыть моим домашним суть дхаммы и научить их ей". "Быть по сему!" – согласился Учитель и послал за тхерой Анандой. С тех пор царские жёны внимали слову дхаммы из уст тхеры и учились у него дхамме.

Но вот однажды пропал драгоценный камень из царской короны. Услыхав об этой пропаже, царь созвал своих советников и наказал им: "Ступайте Задержите всех, кто имеет доступ во внутренние покои дворца, любой ценой отыщите драгоценность". Советники задержали служанок и всех, кто вхож во дворец, и стали расспрашивать их о камне из царской короны, но не найдя его, подвергли множество народу допросу с пристрастием. В тот день в царский дворец явился, как обычно, тхера Ананда и увидел, что все жёны сидят поникшие и унылые, тогда как прежде они оживлённо и радостно внимали слову дхаммы и учились у него дхамме. Спросил их тогда тхера: "Да что это с вами сегодня?" И ответили ему царские жёны: "Начали отыскивать камень, пропавший из короны царя, привязываются к женщинам и ко всем тем, кто вхож во внутренние покои, допрашивая их с пристрастием. Мы просто не знаем, почтенный, что с нами может случиться, и потому столь опечалены". Тхера ободрил их, сказав: "Не тревожьтесь!" – и направился к царю. Усевшись на предложенное ему место, он спросил царя: "Говорят, у тебя пропал самоцвет?" "Да, почтенный", – ответил царь. "И что, его до сих пор не сыскали?" – снова спросил Ананда. "Нет, почтенный, всех, кто вхож во внутренние покои, я велел схватить и подвергнуть допросу с пристрастием, но так и не смог сыскать камень", – вздохнул царь. "Великий царь, – сказал тогда тхера, – есть одно средство вернуть камень, не допрашивая так много народа". "Какое же средство, почтенный?" – обрадовался царь. "Даяние, государь", – коротко ответил Ананда. "Что ты называешь даянием, почтенный, – спросил царь, – раздачу даров, имущества, милостыни или ещё что?" "Великий царь, – сказал тхера. – Собери всех, кого подозреваешь, затем, призывая их к себе по одному, раздавай каждому по охапке соломы или по комку глины и приказывай: "На рассвете возврати то, что тебе дали, и положи сюда". Тот, кто украл самоцвет, должно быть, спрячет его в солому или глину и так отнесёт в условленное место. Ежели уже в первый день камень обнаружится в глине или соломе – прекрасно, а если же нет, придётся проделать всё это во второй и в третий день – так ты вернёшь себе драгоценность, не мучая множество народу понапрасну". И, дав царю такой совет, тхера удалился.

Все три дня царь поступал по совету тхеры, но так и не нашёл самоцвета. Через три дня опять явился во дворец тхера и спросил: "Ну что, великий царь, вернули тебе камень?" "Нет, почтенный, – ответил царь, – не вернули". "Тогда вот что, государь, – сказал тхера, – вели в укромном месте в большой приёмной поставить высокий кувшин, наполненный водой, а перед ним ширму. Потом созови всех, кто имел доступ во внутренние покои: и мужчин, и женщин, – и распорядись так: "Пусть каждый из вас по очереди зайдёт, скинув верхнее платье, за ширму, вымоет там руки и уйдёт". И, научив так царя, тхера ушёл.

Тот, кто украл камень, подумал тогда: "Взявшись за это дело, Хранитель дхаммы ни за что не отступится, пока не сыщет камень. Видно, придётся его возвратить". Приняв такое решение, вор взял с собой припрятанный камень, зайдя за ширму, бросил его в кувшин с водой и вышел. Когда ушли все, подвергавшиеся испытанию, воду из кувшина вылили и на дне нашли драгоценный камень. Возликовал царь: "Благодаря тхере я получил самоцвет обратно, не подвергая чрезмерным мучениям множество людей". И все прислужники из внутренних покоев дворца тоже радовались сверх меры, говоря: "Ведь это тхера избавил нас от великих мук!"

Вскоре весть о том, что благодаря тхере царь сумел возвратить украденный из его короны драгоценный камень, разнеслась по всему городу. О величии тхеры узнали и в монашеской общине. Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи говорили друг с другом о достоинствах тхеры. "Благодаря своим познаниям, мудрости и находчивости, – восхваляли они его, – благородный тхера Ананда придумал средство вернуть царю украденную драгоценность, не подвергая чрезмерным мучениям великое множество народу". Тут в залу вошёл Учитель и спросил монахов: "О ком это вы, братия, здесь беседуете?" "О тхере Ананде, почтенный", – ответили монахи и рассказали ему обо всём, "О бхиккху, – заметил тогда Учитель, – знайте, что не только ведь ныне и не один лишь Ананда смог возвратить то, что попало в чужие руки: и в прежние времена были мудрые, которым ведомо было средство, как, не подвергая мучительным допросам множество людей, вернуть то, что утащили животные". И он поведал монахам о том, что было в прежней жизни.

"Но времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва, превзошедший все науки, искусства и ремёсла, был советником царя. Однажды в сопровождении огромной свиты царь отправился в свои сады. Погуляв там под сенью деревьев, он вздумал искупаться и развлечься с жёнами и, сойдя к своей купальне, послал за дворцовыми женщинами. Вскоре пришли его жёны и наложницы. Снимая с себя вместе с одеждами украшенные самоцветами гребни, золотые ожерелья и прочие драгоценности, они складывали всё это в ларцы, которые держали в руках служанки, и спускались к воде. В ветвях одного из садовых деревьев пряталась обезьяна. Увидев, что царица сняла с себя украшения и платье и сложила всё это в ларцы, обезьяна страстно захотела заполучить жемчужное ожерелье. Она стала дожидаться того мгновения, когда служанка утратит бдительность. Служанка же огляделась, уселась, продолжая внимательно наблюдать за ларцами, но вскорости задремала. Поняв, что настал благоприятный миг, обезьяна с быстротой ветра спрыгнула с дерева, нацепила себе на шею дорогое жемчужное ожерелье, так же поспешно вскарабкалась обратно и примостилась среди ветвей. Опасаясь, как бы другие обезьяны не увидели украшения, она спрятала ожерелье в расщелину в стволе и как ни в чём не бывало смиренно уселась рядом и стала сторожить своё сокровище.

Служанка между тем пробудилась, заметила пропажу и в страхе не придумала ничего лучшего, как завопить во всю мочь: "Какой-то человек схватил жемчужное ожерелье царицы и скрылся!" Со всех сторон набежала стража и, узнав, в чём дело, доложила царю. "Схватить вора!" – повелел царь. С криком: "Схватить вора!" – царские слуги выбежали из сада и принялись рыскать в поисках похитителя. Испуганный этим шумом, какой-то деревенский малый, который как раз в это время приносил жертву своим богам, бросился наутёк. Увидав его, слуги решили, что это и есть тот самый вор, кинулись за ним, поймали и начали его избивать, вопя: "Ах ты, паршивый вор! Узнаешь, как красть такие дорогие украшения!" Крестьянин подумал: "Если я сейчас стану отпираться, в живых мне не быть, меня забьют до смерти, лучше сознаться в краже". И он закричал: "Да, да, почтенные! Это я украл!"

Крестьянина связали и потащили на суд к царю. Когда царь спросил его: "Ты ли унёс дорогое украшение?" – тот подтвердил: "Да, я, государь!" "Где же оно теперь?" – продолжал допрос царь. "Помилуй, государь, – взмолился крестьянин, – у меня никогда не было ничего дорогого, даже кровати или стула. Это торговец подучил меня украсть для него драгоценное украшение, ему я и отдал ожерелье – он знает, где оно". Царь велел привести к нему торговца. "Правда ли, что этот человек передал тебе драгоценное украшение?" – строго спросил торговца царь. "Да, государь", – ответил тот. "Где же оно?" – снова спросил царь. "Я отдал его жрецу", – молвил торговец. Царь велел привести жреца и стал допрашивать его о том же самом. Жрец тоже признался в краже и сказал, что отдал ожерелье музыканту. Привели музыканта. Царь спросил его: "Правда ли, что жрец вручил тебе драгоценное украшение?" "Правда, государь", – ответил музыкант. "Где же оно?" – воскликнул царь. "В порыве страсти я подарил его красотке, торгующей собой", – признался музыкант. Царь велел привести потаскуху и учинил ей допрос, но та твердила одно: "Ничего мне не давали!"

Покуда царь допрашивал этих пятерых, солнце село. Царь подумал: "Сейчас уже слишком поздно, завтра всё узнаю", – передал всех схваченных советникам и поехал назад в город. Бодхисаттва же принялся размышлять: "Украшение пропало в самом дворце, а крестьянина здесь не было. У дворцовых ворот стояла грозная стража, поэтому никто из тех, кто был во дворце, не смог бы убежать с похищенным украшением. Стало быть, ни среди тех, кто во время кражи был вне дворца, ни среди находившихся в царском саду не найти истинного вора. Когда этот несчастный крестьянин признался, что он передал украшение торговцу, он, видимо, хотел просто выпутаться из этого дела. Когда торговец говорил, что отдал украденное жрецу, он полагал, что вместе им легче будет доказать правду. Утверждая, что передал драгоценность музыканту, жрец, должно быть, рассчитывал, что с музыкантом ему будет веселее сидеть в заточении. Музыкант же, признаваясь, что подарил ожерелье распутнице, вероятно, надеялся, что они станут предаваться в тюрьме любовным ласкам. Таким образом, все пятеро не имеют никакого отношения к краже. Между тем в царских садах полно обезьян; вполне возможно, что ожерелье украдено одной из них".

Придя к такому заключению, бодхисаттва отправился к царю и попросил его: "Государь, отдай всех воров мне – я сам займусь расследованием этого дела". "Хорошо, мудрейший, займись", – обрадовался царь и велел всех задержанных передать бодхисаттве. Бодхисаттва призвал к себе своих верных слуг и наказал им: "Отведите этих пятерых в такое место, где они будут вместе. Тщательно охраняйте их и постарайтесь подслушать, о чём они станут говорить друг с другом, а потом доложите мне обо всём". Слуги выполнили всё, как он велел. Когда задержанные уселись, торговец сказал крестьянину: "Ах ты, паршивец! Ведь мы с тобой за всю жизнь не обменялись ни словом. Как же ты мог передать мне украшение?" "Господин мой, великий торговец, – ответил крестьянин, – у меня отроду не было ничего ценного, даже кровати или деревянного стула и тех не было. И вот в надежде, что благодаря тебе я сумею спастись, я и сказал так. Не гневайся же на меня, господин!" Жрец, в свою очередь, сказал: "Послушай, великий торговец, как же ты мог передать мне то, чего этот парень не давал тебе?" "Я сказал так, – признался торговец, – ибо думал, что если два столь могущественных человека объединят свои усилия, то оправдаться будет нетрудно!" Тогда и музыкант обратился к жрецу: "Послушай, брахман, когда это ты мне передал украшение?" "Я солгал в надежде славно провести с тобой время в заточении", – ответил жрец. Наконец, и распутница стала спрашивать музыканта: "Эй, ты, дрянной музыкантишка! Скажи-ка, когда это я к тебе приходила, или же когда ты приходил ко мне, и когда это ты мог передать мне украшение?" "Ну, что ты сердишься, милая? – ответил музыкант. – Я только подумал, что мы все пятеро заживём как у себя дома, и уж конечно, если жить в тюрьме, то лучше жить в довольстве и веселье, наслаждаясь любовью. Потому-то я и сказал так".

Когда верные слуги пересказали бодхисаттве всё, что говорили между собой заключенные, он окончательно уверился в их невиновности. "Несомненно, украшение утащила обезьяна, – думал он, – надо изыскать средство заставить её вернуть украденное". Он приказал изготовить из стеклянных шариков множество украшений, потом наловить и царском саду обезьян, надеть эти украшения им на руки, на ноги и на шеи и отпустить. Всё это время обезьяна-воровка так и сидела в саду, охраняя сокровище. Бодхисаттва наказал дворцовым слугам: "Ступайте и внимательно смотрите за всеми обезьянами, которые бегают по саду. Если увидите на какой-нибудь жемчужное ожерелье, напугайте её и заставьте бросить это украшение".

Выпущенные в сад обезьяны, крича: "И у нас теперь есть украшения!", радостные и довольные, принялись бегать по саду. Завидев свою товарку, похитившую жемчужное ожерелье, они похвастались: "Глянь-ка, какие у нас украшения!" Не в силах более сдерживаться, воровка воскликнула: "Подумаешь, украшения – из стеклянных шариков!" – надела на себя ожерелье и спустилась вниз. Дворцовые слуги тотчас заметили её, заставили бросить украшение и, подобрав его, отнесли бодхисаттве. Тот пошёл к царю и, показав ему ожерелье, молвил: "Вот, государь, твоё украшение. Те пятеро – вовсе не воры, украшение утащила живущая в саду обезьяна". "Как это тебе, мудрейший, удалось узнать, что ожерелье унесла обезьяна, и как ты получил его обратно?" – полюбопытствовал царь. Советник рассказал ему обо всём, и восхищённый владыка воскликнул: "Воистину, героев нужно искать на поле брани!" И, желая воздать хвалу бодхисаттве, он спел тогда такую гатху:

В бою взыскуют мужества,

Как небо беспредельного.

В пиру – себе застольника,

В беде – совета дельного.

Воздав должное достоинствам бодхисаттвы и воспев ему славу, царь щедро осыпал его драгоценностями семи видов – будто грозовая туча пролилась на землю обильным ливнем. Всю остальную жизнь царь прожил, следуя советам бодхисаттвы, раздавал милостыню и творил иные добрые дела, а с концом отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в соответствии с накопленными заслугами".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель снова восславил добродетели тхеры, а затем истолковал джатаку. "В ту пору, – молвил он, – царём был Ананда, мудрым же царским советником – я сам".

Джатака о доверии к еде

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 93 Vissasabhojana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Не доверяй тому, кому не веришь..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал разговор о том, что не следует есть что попало, без разбору.

В те времена большинство бхиккху рассуждало так: "Нам подают матери, отцы, братья, сёстры, дяди и тёти по матери и по отцу: они же кормили и поили нас, когда мы жили в миру. Пусть подают и теперь!" И ко всему, что им приносили родственники, будь то еда, одежда, лекарства или что-нибудь иное, относились они с полным доверием и пользовались всем без малейшей осторожности. Узнав об этом, Учитель счёл нужным преподать этим монахам урок дхаммы. Созвал их и обратился к ним с такою речью: "Братия, с кем бы вы ни имели дело – с родственниками или не родственниками, при удовлетворении четырёх главных монашеских потребностей: в еде, одежде, ночлеге и лекарствах – вы должны проявлять осторожность и проверять всё, что вам дают, прежде чем пользоваться. Бхиккху, который будет пользоваться чем-нибудь, не рассмотрев тщательно поданного ему, с истечением отведённого ему срока неминуемо возродится в облике яккхи или бездомного духа. Поэтому есть что попало – всё равно что поглощать яд, а ведь яд убивает, кто бы его ни дал: человек, заслуживающий доверия, или же такой, какому вовсе нельзя доверять. И в старое время случалось уже так, что доверившиеся дающему отравлялись и умирали в мучениях". И, в пояснение сказанного, Учитель поведал монахам о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на земле в облике торговца и обладал несметными богатствами. И был у него в услужении пастух. Когда хлеба начинали поспевать, пастух этот отгонял коров в лес и там, соорудив для них загон, жил, пас и охранял своё стадо. Время от времени он доставлял торговцу из лесу молоко, масло, сливки и прочее. Неподалёку от загона было логово льва, соседство со львом постоянно наводило на коров страх, они тощали и давали малые удои.

Однажды, когда пастух явился к торговцу с топлёным маслом, тот спросил его: "Послушай-ка, почтенный пастух, а что это масла так мало?" Пастух рассказал ему, в чём дело. "Вот что, почтенный, – сказал торговец, – а нет ли у этого льва особой привязанности к кому-нибудь?" "Конечно, есть, господин, – воскликнул пастух. – Этот лев питает особую привязанность к своей львице!" "А не можешь ли ты изловить эту львицу?" – вновь спросил торговец. "Могу, господин", – ответил пастух. "Тогда сделай так, – посоветовал торговец, – поймай самку и вотри ей в шкуру по всему телу, от морды и до кончика хвоста, яд; втирай яд несколько раз, с небольшими перерывами, чтобы шкура обсыхала. Подержи после этого у себя львицу дня два-три, а потом выпусти. В избытке нежных чувств лев оближет шкуру самки и погибнет. Сдери со льва шкуру, вырви у него клыки, обрежь копи, набери львиного жира и приходи со всем этим ко мне". С этим советом торговец дал пастуху сильного яда и простился с ним.

Пастух расставил сети, поймал львицу и проделал всё, что ему советовал торговец. Когда лев снова увиделся со львицей, он в порыве нежности принялся облизывать её с головы до ног и умер в мучениях. Пастух же забрал шкуру и всё остальное и явился к торговцу. Узнав о гибели льва, тот молвил: "Вот вам урок. Не следует питать нежных чувств к другим: даже такой могучий зверь, как лев, царь животных, погиб в страшных мучениях, потому что, обуянный страстью, стремился к близости со львицей и, облизывал её тело, отравился". И, желая наставить собравшихся в дхамме, бодхисаттва спел по этому случаю такую гатху:

Не доверяй тому, кому не верить,

И даже если веришь, верь едва!

Доверчивость весьма опасна:

Помни, любовь к подруге погубила льва.

Так, наставляя в дхамме всех, кто его окружал, щедро подавая милостыню и творя иные добрые дела, бодхисаттва жил до самой смерти, а с истечением отпущенного ему срока перешёл в другое рождение в согласии с накопленными заслугами". И, завершая свой урок дхаммы, Учитель истолковал джатаку. "В ту пору торговцем, – молвил он, – был я сам".

Джатака о великом Судассане

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 95 Mahasudassana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Всё, что на части разделимо, бренно..." – лежавший на смертном одре Учитель ответил на мольбу тхеры Ананды: "О Всеблагой, только не в этом ничтожном городишке!"

"Когда я ещё жил в Джетаване и был известен как Татхагата, – размышлял Учитель, – великий тхера Сарипутта, родившийся в деревне Нала, ушёл в ниббану. Случилось это в Бараке в день полнолуния месяца каттика. В том же месяце каттика, в день, когда луна была на ущербе, скончался великий Моггалана! Обоих моих лучших учеников уже нет в живых, и я тоже удалюсь в ниббану в Кусинаре!" В подобных размышлениях он отправился вскоре в очередное благочестивое странствие. Придя за подаянием в Кусинару, Учитель лёг на топчан, что стоял изголовьем к северу, под двумя сросшимися саловыми деревьями, и уже более не вставал. И сказал Учителю почтенный тхера Ананда: "Только не здесь, достойнейший: не уходи, Пробуждённый, в ниббану в этом ничтожном крохотном городишке, всеми позабытом и позаброшенном. Пусть, Всеблагой, твой уход в ниббану произойдёт где-нибудь ещё, в большом городе – таком, как Раджагаха, или ином". В ответ на мольбы тхеры Ананды Учитель молвил: "О Ананда! Не называй этот город "ничтожным, всеми позабытым и позаброшенным, крохотным городишком", ибо в прежние времена, когда на престоле восседал повелитель всей земли царь Судассана, я жил в этом городе, и был он в ту пору огромным. Окружавшая его стена из самоцветов достигала двенадцати йоджан протяженностью". И, уступая просьбам тхеры, Учитель поведал ему о том, что было в прошлой жизни, и изложил сутту о великом царе Судассане.

"Во времена стародавние случилось так, что великий царь Судассана вышел из своего дворца дхаммы, подошёл к находившемуся вблизи пруду, поросшему тростником, и прилёг на поставленное для него на берегу ложе из золота и серебра, изукрашенное драгоценными каменьями. Он лёг на правый бок, и более уже не суждено ему было подняться с этого ложа. Я, видя его там, царица Субхадда молвила: "Под твоей властью, государь, восемьдесят четыре тысячи городов, начиная с главного – столицы твоей Кусавати, – наслаждайся же владычеством над ними". Но сказал в ответ царь Судассана: "Не говори так, государыня. Лучше утешь меня таким советом: "Откажись от мирских притязаний и отринь суетность". И вопросила царица Субхадда: "Почему так говоришь, государь?" И ответил ей Судассана: "Потому, что сегодня я покончу счёты с жизнью".

Поминутно вытирая полные слёз глаза, царица Субхадда кое-как пролепетала слова утешения, о которых просил её царь, а после зарыдала в голос и запричитала, а вместе с ней зарыдали и заголосили все остальные восемьдесят четыре тысячи царских жён. Заплакали советник и все придворные – никто не мог удержаться от слёз, слышались только всеобщие рыдания. Но бодхисаттва, который был тогда царём Судассаной, попросил: "Полно! Перестаньте шуметь!" – и, когда все утихли, сказал, обращаясь к царице: "Не плачь же, государыня, не рыдай. Ибо всё, что состоит из частей, – вплоть до самого крохотного кунжутного семечка, – бренно в этом мире, удел же всего преходящего – разрушение". И, желая наставить царицу в дхамме, он спел ей такую гатху:

Всё, что на части разделимо, бренно,

Не миновать ему распада, тлена.

Явившись, исчезает непременно!

Успокоенье – ты одно бесценно!

В преддверии великого спокойствия, сопутствующего окончательному и вечному Исходу, царь Судассана наставил всё огромное скопление народа, сказав: "Будьте щедры в даяниях, свято храните нравственные заветы и неукоснительно блюдите посты!" И, дав такой совет своим подданным, великий царь Судассана подготовил себя к возрождению в мире богов".

Заканчивая урок дхаммы, Учитель так истолковал джатаку: "Царицей Субхаддой в ту пору была мать Рахулы, старшим сыном царя – сам Рахула, придворными – ученики Пробуждённого, великим же царём Судассаной был я сам".

Джатака о чаше, полной масла

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 96 Telapatta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Как чашу, маслом полную, проносят..." – Учитель – он жил тогда к роще недалеко от деревни Десаки, что в царстве Сумбха, – начал свой рассказ, связанный с суттой о деревенской красавице.

Сказал Всеблагой монахам: "Вообразите себе, братия, огромную толпу народу, вопящую: "Смотрите: деревенская красавица идёт! Деревенская красавица!" Подбегают всё новые и новые люди и, вторя толпе, поют сладчайшие хвалы этой деревенской красавице. "Ах, как замечательно она танцует и поёт!" – громко кричат они, и на их крики собирается ещё большая толпа. Представьте себе, братия, что приходит некий мужчина, любящий жизнь и ненавидящий смерть, стремящийся к наслаждениям и отвергающий страдание, и ему говорят: "Вот тебе, приятель, чаша, до самых краёв полная маслом. Ты должен пройти с ней через всё это великое скопление народа, мимо деревенской красавицы. За тобой по пятам будет идти человек с обнажённым мечом в руке, и, если хоть капелька выплеснется из чаши, он тотчас же снесет тебе голову с плеч". Как вы, братия, думаете: будет ли этот мужчина неосмотрителен, или же он осторожно понесёт эту полную масла чашу?" – спросил Учитель. "Разумеется, он будет соблюдать осторожность, почтенный", – ответили ему монахи. "Так вот, братия, – молвил Учитель, – я вам привёл наглядный пример, чтобы вы как следует уразумели то, что я вам хочу сказать. Суть, братия, вот в чём: чаша, до краёв наполненная маслом, олицетворяет сосредоточенность сознания на том, что тело – только собрание частей, и, как всё, состоящее из частей, оно – бренно. А из этого следует, братия, что у живущего в этом мире все мысли должны сосредоточиться на таком представлении о теле. К этому нужно стремиться неукоснительно. Об этом должно вам помнить, братия". Учитель научил монахов сутте о деревенской красавице, истолковал и букву, и дух её, а покончив с суттой и пояснениями к ней, добавил: "Бхиккху, который стремится к такой сосредоточенности, должен быть столь же осторожен, как человек, несущий в руках чашу с маслом. Чашу следует нести бережно, не выплёскивая ни капли, – так и бхиккху пусть должным образом сосредоточит мысли свои, не расплёскивая их в суетности".

Выслушав преподанную сутту и её истолкование, монахи сказали Учителю: "А всё-таки, почтенный, трудно исполнимое дело совершил бы мужчина, который с чашей в руках прошёл бы мимо обольстительной деревенской красавицы, не взглянув на неё хоть краешком глаза". "Нет, братия, – возразил им Учитель. – Это вовсе не трудно исполнимое дело, скорее лёгкое, потому что мужчина, несущий чашу, шёл бы, гонимый страхом перед человеком с обнажённым мечом в руке. Вот в прежние времена мудрые и впрямь совершили трудноисполнимое дело. С тщанием поддерживая сосредоточенность духа, они всецело обуздали чувства, обычно властвующие над духом, и, сумев избежать чар дивной красавицы, обрели в награду царство". Поясняя свою мысль, Учитель поведал о том, что было в прежней жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва явился на свет младшим из ста царских сыновей и по прошествии положенного числа лет достиг зрелости. В ту пору при царском дворце кормились несколько Пратька будд, и бодхисаттва всегда был рад услужить им. Как-то раз бодхисаттва подумал: "У меня много братьев. Займу ли я когда-нибудь трон, принадлежащий нашему роду, в этом самом городе или нет?" И решил: "Cпpoшy-ка я Пратька будд и всё у них узнаю". На следующий день во дворец явились Пратька будды. Бодхисаттва, надлежаще приветствовав их, нацедил воды в кувшин, вымыл и насухо вытер ноги Пратька буддам и сел вместе с ними за трапезу. Когда все насытились, бодхисаттва, оставаясь чуть поодаль от Пратька будд, почтительно поклонился им и заговорил о своём деде. И вот что ответили ему Пратька будды: "В этом городе, царевич, тебе не царствовать. За двадцать сотен йоджан отсюда, в стране Гандхара, есть город Таккасила, там ты и воссядешь на трон, если сможешь добраться туда за семь дней. Дорога туда проходит через большой лес, опасный для путников. Если обходить его кругом – выйдет целая сотня йоджан, а идти напрямик через лес – всего пятьдесят йоджан. Лес этот называется Лесом Демонов. Живут там яккхини. Своей чародейской силой они создают у дороги волшебные деревни с постоялыми дворами, под навесами из пестрой ткани, затканной золотыми звездами, яккхини ставят изукрашенные драгоценными каменьями ложа с откинутыми пологами дивных расцветок. И, надев на себя украшения, достойные небожительниц, из таких постоялых дворов они сладкими речами зазывают прохожих. "Ты очень устал, – говорят они путнику, – зайди же сюда, присядь ненадолго, испей воды, а потом пойдёшь дальше". Всех, кто поддался на их уговоры, они усаживают на ложе радом с собой и неотразимой своей красотой и чарами разжигают в них желание. Лишь только эти несчастные, терзаемые страстью, соединяются с яккхини, те умерщвляют их и, пока ещё хлещет тёплая кровь, пожирают. Истинное чувство красоты у человека они стараются заглушить своей прельстительностью, своими чарами, целиком заполняют слух его своими сладкозвучными песнями и речами; прельщают обоняние дивным благоуханием, вкус услаждают божественно вкусными кушаньями, а осязание подавляют необыкновенной мягкости ложами и пуховыми подушками кроваво-красного цвета. Если же, обуздав чувства и укрепясь духом, ты сумеешь миновать соблазнительниц, даже не посмотришь в их сторону, то на седьмой день воссядешь на престол в городе Таккасиле". "Полно, почтенные! – воскликнул бодхисаттва. – Неужто я буду глядеть на яккхини после ваших предостережений?" Он попросил Пратька будд благословить его и дать ему какой-нибудь оберег от опасности. Пратька будды произнесли заклятие и дали ему нить и горсть песка. Сердечно простясь с ними, а также с отцом и матерью, бодхисаттва направился в свои покои, чтобы предупредить близких. "Я, – сказал он им, – иду в Таккасилу, чтобы стать там царём; вы же оставайтесь тут". Пятеро из его близких, однако, сказали: "И мы тоже пойдём с тобой". "Нет, – ответил им бодхисаттва, – вам нельзя идти со мной: говорят, что в лесу на полпути в Таккасилу водятся яккхини. Они обольщают своей красотой всех проходящих; заполонив их чувства, распаляют в них вожделение, а затем губят. Опасность велика, но я всё-таки пойду, потому что полагаюсь на себя". "Неужто, если пойдём с тобой, мы позволим обольстить себя красотой, господин? – настаивали они. – Да мы на них и не глянем. Возьми же нас с собой в Таккасилу". "Ну ладно, – согласился бодхисаттва. – Только будьте осторожны!" И, взяв с собою всех пятерых, он выступил в путь.

И вот они уже достигли леса, где в волшебных деревнях под навесами сидели яккхини, завлекая прохожих. Один из спутников бодхисаттвы – тот, чей взор неизменно прельщался прекрасным, – всё-таки глянул в сторону одной яккхини. Её красота возбудила в нём неодолимое влечение, и он стал понемногу отставать. "Что это ты, приятель, отстаёшь?" – спросил бодхисаттва. "Ноги у меня болят, царевич, – пожаловался тот. – Я зайду ненадолго под навес, посижу там и догоню вас". "Друг мой, – сказал ему бодхисаттва, – эти красотки – яккхини, не позволяй же себе увлечься ими". "Пусть будет, что будет, царевич, – ответил его спутник, – только мочи моей нет". "Скоро ты поймёшь своё заблуждение", – заметил бодхисаттва, и они пошли дальше, уже вчетвером. А его спутник, падкий на красоту, поспешил к яккхини, и лишь только одна из них позволила ему совокупиться с нею, как тотчас же лишила его жизни.

Сразу после этого все яккхини, опередив путников, силою колдовства возвели у дороги новый навес и уселись там, распевая песни и играя на музыкальных инструментах. На этот раз от бодхисаттвы отстал тот из спутников, чей слух всегда прельщался звуками музыки. Яккхини съели и его, вновь забежали вперёд путников, оборотились торговками и уселись у дороги, поставив перед собой плетёные корзины с всевозможными ароматными снадобьями и благовониями. И тот, чьё обоняние не могло устоять перед дивными ароматами, отстал и тоже был съеден. Яккхини снова бросились вперёд и возвели на обочине лавку со съестными припасами, эту лавку они наполнили сосудами с дивными яствами, способными удовлетворить любой вкус. Сами же уселись около этой лавки. В этот раз отстал тот, кто привык услаждать свой вкус чревоугодничеством. Яккхини съели и его. Покончив с ним, они снова кинулись вперёд и улеглись на ложах необыкновенной мягкости. Последний из спутников, который очень любил доставлять приятное ощущение своей коже, отстал и также был съеден. Бодхисаттва остался в одиночестве.

"Этот человек на диво стоек, – подумала одна из яккхини. – Всё же я не отступлюсь, пока его не съем". Приняв такое решение, она пошла следом за бодхисаттвой. В дальней части леса им повстречались лесорубы и другие люди, работавшие в лесу. Увидав яккхини, они спросили у неё. "Кто этот мужчина, который идёт впереди тебя?" "Мой муж", – ответила яккхини. "Послушай, приятель, – сказали лесорубы бодхисаттве, – жена у тебя – красавица. У неё такой нежный золотистый цвет кожи, и она похожа на цветок. Ради тебя она покинула отчий дом и доверчиво последовала за тобой. Бедная притомилась в пути. Почему же ты не возьмёшь её за руку и не пойдёшь с ней вместе?" "Никакая она мне не жена, – ответил им бодхисаттва, – она – яккхини и вместе с другими только что съела пятерых моих спутников". "Вот, добрые люди, – вскричала яккхини, – чуть ссора – и разгневанные мужья уже называют своих жён "яккхини" и "злыми духами!""

Пошли они дальше. Яккхиви приняла вначале облик беременной женщины. Затем разрешилась от бремени и следовала за бодхисаттвой уже с ребёнком на руках. И все встречные задавали тот же вопрос, что и лесорубы, и бодхисаттва твёрдо отвечал им одно и то же. Он уже достиг Таккасилы, а яккхини всё шла за ним, только уже одна, без младенца, который исчез так же таинственно, как и появился. Бодхисаттва, миновав городские ворота, остановился на постоялом дворе для паломников. Не в силах преодолеть святость бодхисаттвы и не смея войти внутрь, яккхини осталась стоять у входа на постоялый двор, приняв обличье дивно прекрасной женщины.

Как раз в это самое время мимо, направляясь в свои сады, проезжал царь Таккасилы. Увидев яккхини, он тотчас же пленился её красотой и, подозвав слугу, велел ему: "Ступай, узнай, замужем ли она или безмужняя". Слуга пошёл к яккхини и спросил её, замужем ли она. "Да, господин, – ответила яккхини, – мой муж здесь, на постоялом дворе". Услыхав это, бодхисаттва вышел и сказал: "Никакая она мне не жена, она – яккхини и вместе с другими съела пятерых моих спутников". "Ох уж эти мужчины, – закричала яккхини, – чего только они не наговорят в гневе!" Слуга пошёл обратно к царю и передал ему всё, что сказали эти двое. "Всё, что не имеет хозяина, принадлежит государю", – сказал царь, велел привести яккхини и распорядился усадить её позади себя на спину слона. Торжественно объехав город кругом, царь воротился во дворец и приказал поместить яккхини в покоях, предназначенных для старшей жены царя.

Вечером царь искупался, умастил своё тело и, совершив трапезу, возлёг на пышное ложе. Яккхини тоже отведала изысканных блюд, приоделась и приукрасилась и, явившись к царю, легла с ним рядом. Когда царь утолил свою страсть и в полном блаженстве погрузился было в дремоту, яккхини отодвинулась от него и, повернувшись на бок, принялась горько плакать. "Чего ты рыдаешь, милая?" – спросил царь. "Государь, – ответила яккхини, – ты увидел меня на проезжей дороге и взял во дворец. В доме твоём множество женщин, все они мои соперницы и все пристают ко мне, несчастной, с расспросами: "Кому ведомо, кто твои мать и отец и какого ты роду-племени? Тебя подобрали на обочине дороги", – говорят они. Я чувствую себя глубоко униженной. Вот если бы ты, государь, благоволил дать мне власть над всем царством и право казнить и миловать подданных, тогда бы уже никто не посмел мучить и терзать меня такими разговорами". "Но, милая, – ответил царь, – я не властен над всеми, кто живёт в моём царстве: я повелеваю не ими, а лишь теми, кто восстаёт против моей царской власти или же делает что-нибудь недозволенное. Остальным я никакой не повелитель, а потому и не могу предоставить тебе власть надо всем царством и право казнить и миловать подданных". "Ну хорошо, государь, – продолжала упрашивать его яккхиии, – коли не желаешь дать мне власть надо всем царством или над городом, передай мне бразды правления хотя бы во дворце, чтобы я могла распоряжаться всеми, кто вхож во внутренние покои". Ощущая прикосновение божественно прекрасного тела, царь не смог eй перечить и согласился, сказав: "Ладно, милая, я даю тебе право распоряжаться всеми, кто вхож во внутренние покои, ты можешь их всех подчинить теперь себе".

"Превосходно!" – воскликнула яккхини. Дождавшись, когда царь уснёт, она отправилась в город яккхов. Воротясь оттуда с целым полчищем, она лишила жизни самого царя, пожрав кожу, мышцы и мясо, выпив кровь и оставив одни лишь кости. А все остальные яккхи, проникнув во дворец через главные ворота, сожрали всё, что было живого – вплоть до кур и собак, также оставив одни только кости. Когда наутро люди увидели, что дворцовые порота всё ещё закрыты, они принялись громко кричать и колотить в двери. Видя, что двери не открываются, они взломали их, вошли внутрь и увидели, что весь дворец полон костей. "А ведь тот человек, который утверждал, что это не жена его, а яккхини, говорил сущую правду, – подумали горожане. – Царь не поверил ему, ввёл эту яккхини в свой дом и сделал её женой, а она, видимо, призвала остальных яккхов, они сожрали всё, что было живого, и убежали прочь".

В ту самую пору бодхисаттва был на постоялом дворе. Посыпав свою голову песком, который ему дали Пратька будды, и, перевязав волосы заговорённой нитью, он, с мечом в руках, дожидался рассвета. Горожане вымыли и вычистили весь дворец, украсили его зелёными листьями лотоса, обрызгали все покои духами, воскурили везде благовония, разбросали цветы, поставили букеты и развесили по стенам венки и гирлянды. Сделав всё это, они посоветовались между собой и единодушно решили: "Этот человек так хорошо управляет своими чувствами, что даже ни разу не взглянул на яккхини, которая шла за ним следом в обличье божественно прекрасной женщины, этот человек, несомненно, являет верх благородства, он наделён высшей стойкостью и мудростью. Если назначить его правителем, то во всём царстве водворится всеобщее благополучие и счастье. Давайте же поставим его царём над собой!" И вот все придворные и простые горожане в едином порыве явились к бодхисаттве и стали его просить: "Будь же, господин, царём над нами". Они повели его в город, нарядили в усыпанные драгоценными каменьями одежды, помазали и возвели на престол Таккасилы. И он правил царством в согласии с дхаммой, избегая четырёх ложных путей и придерживаясь десяти царских заповедей справедливости, щедро раздавая подаяние и творя иные добрые дела, а когда истёк его срок, перешёл в иное рождение в полном соответствии с накопленными заслугами".

В заключение своего повествования о прошлом, Учитель, – он стал теперь уже Пробуждённым, – спел слушателям такую гатху:

Как чашу, маслам полную, проносят,

Ни капли не пролив, и часы даяний,

Так, укрепляя верой мысль и сердце,

Душой пусть устремляются к ниббане!

Разъяснив монахам, что именно ниббана является высочайшей вершиной на пути дхаммы, Учитель истолковал джатаку, сказав: "В ту пору приближёнными царя были приближённые Пробуждённого; царевичем же, который стал царём, – я сам".

Джатаки о вере в имена

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 97 Namasiddhi-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Живого увидав умершим..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о бхиккху, который верил в то, что имя определяет судьбу.

Рассказывают, что некий юноша из хорошей семьи, которого звали "Папака" – "Полный скверны", обратился сердцем к истинному вероучению и принял монашество. Слыша, что монахи то и дело окликают его: "Подойди-ка, почтенный Папака", или же: "Постой-ка, почтенный Папака", – стал он думать: "Ведь в миру "папака" означает "полный скверны", так называют тех, кто впал в скверну ещё в прежних существованиях, тех, кто приносит несчастье и сам несчастлив. Попрошу-ка я, чтобы меня нарекли другим, благостным именем, предвещающим счастье". Папака отправился к своим учителям и наставникам и стал их просить: "Достопочтенные, у меня дурное имя, назовите меня по-другому". Те, однако, ответили ему: "Любезный, да ведь имя – всего лишь отличительная мета. Неверно думать, будто бы оно может предвещать успех или осуществление надежд. Довольствуйся же тем именем, что у тебя есть". Однако бхиккху снова и снова обращался к ним всё с той же просьбой, пока, наконец, всей общине не стало известно, что он верит, будто имя определяет судьбу.

И вот однажды, сойдясь в зале собраний, монахи сидели и рассуждали между собой о поведении этого бхиккху. "Почтенные, – говорили они, – такой-то бхиккху полагает, будто имена определяют судьбу, и просит, чтобы ему дозволили называться новым, благостным именем". В эту самую минуту в залу вошёл Учитель и спросил их: "О ком это вы, братия, тут беседуете?" "Да вот о таком-то", – ответили ему монахи. "О бхиккху, – сказал тогда Учитель. – Не только ведь ныне, но и в прежние времена уже этот человек веровал в значенье имён", – и он поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние бодхисаттва был всемирно прославленным наставником в Таккасиле и учил истинной мудрости пятьсот юных учеников. Среди этих учеников был один но имени Папака, который, слыша, как все обращаются к нему: "Эй, Папака!" – или: "Ступай, Папака!" – решил, что имя у него плохое, ибо предвещает несчастье, и что надобно ему просить себе другого имени. Отправясь к наставнику, он объяснил, что считает имя дурным, и просил наставника назвать его по-другому. И ответил ему наставник: "Вот что, любезный! Ступай-ка, походи по стране, собирая подаяние. Когда наконец найдёшь имя, которое тебе понравится и которое, по твоему, сулит благо, возвращайся назад. Как только ты придёшь обратно, я велю изменить твоё имя, нареку тебя иначе". Ученик согласился, взял с собою всё необходимое для странствия и отправился в путь.

Переходя из деревни в деревню, Папака добрался наконец до города, где только что умер человек по имени Дживака – "Живой". Видя процессию родственников, которая направлялась с телом покойного к месту сожжения, Папака спросил у них: "Как звали умершего?" "Дживака", – ответили ему, – "Разве Дживака может умереть?" – удивился Папака, "И Дживака смертен, и Адживака – "Неживой" – тоже смертен, ибо имя ведь только отличительная мета, – ответили ему родственники с раздражением и добавили: – А ты, видно, дурак набитый". Выслушав их, юноша пошёл дальше по городу, так и не приняв никакого решения об имени.

У ворот одного из домов хозяева секли плетьми распутную девку по имени Дханапали – "Богачка", за то, что та не хотела отдать им деньги за своё содержание. Проходя по улице, Папака увидел, как бьют распутницу, и спросил у прохожих: "За что её так?" "А за то, – отвечали ему, – что она не может уплатить за постой". "А как её зовут?" – полюбопытствовал юноша. "Дханапали", – сказали ему. "Неужели же "Богачка" неспособна отдать хозяевам плату?" – удивился Папака. "И Дханапали – "Богачка", и Адханапали – "Бедная" – обе могут оказаться без денег, – рассерженно ответили Папаке. – Ведь имя – всего лишь отличительная мета". И добавили: "А ты, видно, дурак набитый!"

После этого разговора Папака стал меньше стыдиться собственного имени. Покинув город, он вышел на большую дорогу и зашагал но ней. Вскоре он увидел у обочины человека, сбившегося с пути. "Что ты тут торчишь?" – окликнул он его. "Я сбился с дороги, господин", – ответил путник. "А как тебя зовут?" – полюбопытствовал Папака. "Пантхака – "Вожатый", – отозвался тот. "Пантхака? – удивился юноша. – И Пантхака мог заблудиться?" "Что ж, – недовольно буркнул путник, – Пантхака – Вожатый, и Апантхака – "Не ведающий пути" – оба могут заблудиться. Ведь имя – всего лишь отличительная мета". И он добавил: "А ты, как я погляжу, глуп, братец!"

И вот, окончательно примиренный с собственным именем, юноша воротился к бодхисаттве. "Ну как, любезный, – спросил его наставник, – избрал ли ты себе какое-нибудь имя?" "Учитель, – отвечал ему юноша, – я понял, что люди по имени Дживака умирают точно так же, как и те, которые зовутся Адживака; что нищими могут быть и Дханапали и Адханапали, что, наконец, и те, кто носит имя Пантхака, как и те, кто зовется Апантхака, вполне могут сбиться с дороги. Воистину, имя только различительная мета, и не именем определяется человеческая судьба, а поступками – и только ими. Я не хочу никакого другого имени, пусть остается прежнее". И бодхисаттва, подводя итог всему, что юноша видел и сделал, спел тогда такую гатху:

Живого увидав умершим,

Богачку – в нищете безмерной,

Вожатого – бродящим в дебрях, –

Остался Папакою Скверный".

Завершая свой рассказ о прошлом, Учитель добавил: "Так что, бхиккху, не только ныне, но и в прежнем своём существовании этот монах верил, что имя определяет судьбу". И он так истолковал джатаку: "В ту пору юношей, который верил в значение имён, был наш бхиккху, который и сейчас полон тех же предрассудков; учениками наставника были ученики Пробуждённого; наставником же – я сам".

Джатака о торговце-мошеннике

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 98 Kutavanija-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "И впрямь премудр зовущийся "Премудрым"..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о торговце-мошеннике.

Жили в Саваттхи два человека, которые занимались торговлей: погрузив на повозки товары, они отправлялись вместе торговать по деревням, а потом с вырученными деньгами возвращались домой. И вот что однажды надумал один из них, человек бесчестный: "Много дней мой товарищ терпел тяжкие мучения: питался кое-как и спал где придётся; сейчас он дома и объедается изысканными блюдами с разнообразными вкусными приправами. Несварение желудка наверняка приведёт его к смерти. А пока я поделю всю нашу прибыль на три части: одну часть отдам его наследникам, две части возьму себе". Так думал этот нечестный торговец, однако не спешил делить прибыль и всё убеждал своего товарища подождать, каждый день говоря: "Завтра разделим, завтра".

Другой торговец хорошо всё понимал и, видя, что попытки поторопить товарища и побудить его к дележу тщетны, отправился в монастырь и почтительно припал к стопам Учителя, который оказал ему ласковый приём. "Что-то ты слишком долго не появлялся? – сказал Учитель. – Прошло так много времени с тех пор, как ты приходил навестить нас в последний раз". Торговец рассказал обо всём Всеблагому. Выслушав его, Учитель молвил: "Не только ведь ныне этот мирянин мошенничает в торговле: он и в прежние времена был нечестным торговцем и, точно так же как теперь старается провести тебя, тогда тоже дерзко пытался водить за нос мудрых". И по просьбе честного торговца Учитель поведал ему о том, что было и прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва появился на свет в семье бенаресского торговца и в день наречения был назван Пандитом, то бишь "Мудрым". Когда он вырос, то вступил в долю с одним торговцем по имени Атипандит, то есть "Высокомудрый", и занялись они своим делом вместе: загрузили в Бенаресе пятьсот подвод товарами и отправились торговать по деревням, а распродав всё и нажив много денег, вернулись в Бенарес. Когда наконец они приступили к дележу прибыли, Атипандит заявил: "Ты просто "Мудрый", а я "Высокомудрый", мудрому полагается одна часть, а высокомудрому – две части". "Но ведь мы одинаково потратились и на товары, и на быков и повозки, и на всё прочее? – возразил Пандит. – Почему же ты должен получить вдвое больше, чем я?" "Просто потому, что я – "Высокомудрый", – твердил Атипандит. И так они препирались всё ожесточеннее, покуда совсем не рассорились.

"Ладно, – подумал Атипандит, – есть одно хорошее средство". Он решил поступить так: попросил своего отца спрятаться в большом дупле дерева, сказав ему: "Когда мы оба явимся сюда, крикни: "Атипандит должен получить две части!" Потом Атипандит отправился к бодхисаттве. "Послушай, любезный, – сказал он ему, – о том, что мне по праву причитаются две части, наверняка знает божество, обитающее вон в том дереве. Пойдём же, спросим у него". Он подвёл бодхисаттву к дереву и воззвал к духу дерева: "Сделай милость: рассуди нас!" Отец Атипандита ответил из дупла не своим голосом: "Расскажите, в чём дело!" "Да вот, почтенный, – стали объяснять оба, – одного из нас кличут Пандитом, а другого – Атипандитом; мы торговали вдвоём; как нам теперь поделить между собой прибыль?" "Пандиту – одну часть, а Атипандиту – две части", – тотчас же отозвалось дерево. Услыхав такое решение, бодхисаттва сказал себе: "Сейчас я узнаю, божество ли это говорило или кто-либо другой". С этой мыслью он притащил пук соломы, затолкал в дупло дерева и поджёг. Когда пламя добралось до отца Атипандита, тот выскочил обожжённый из дупла, ухватился за ближайший сук и повис на нём, а потом свалился на землю. Во время падения он успел пропеть такую гатху:

И впрямь премудр зовущийся "Премудрым",

Другой же не похож на мудреца:

Из-за сыночка, что "Мудрейшим" назван,

Живьём чуть не изжарили отца.

Двое торговцев после этого поделили прибыль на две равные части, и каждый, забрав свою долю, отправился восвояси.

И, повторяя: "Он и в прежние времена был таким же нечестным торговцем", – Учитель завершил рассказ о прошлом и так истолковал джатаку. "Нечестным торговцем, – молвил он, – был тогда тот же нечестный торговец, мудрым же торговцем – я сам".

Джатака о трубке для стрельбы

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 107 Salittaka-Jataka.

Перевод Б.А. Захарьина.

Словами "Уменье истинное славим..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о бхиккху, который подбил лебедя.

Рассказывают, что был в почтенной саваттхийской семье некий отрок, умевший очень метко кидать камни. Услыхав однажды слово дхаммы, он воспринял всем сердцем истинное вероучение, вступил в монашество, однако в учении особенно не усердствовал, да и примерным поведением не отличался.

Как-то раз в сопровождении одного совсем юного монаха он отправился на реку Ачправати, искупался и вышел на берег. В это время над рекой пролетала пара белых лебедей. Заметив их, монах сказал своему спутнику: "Сейчас я свалю заднего лебедя, попаду ему камнем прямо в глаз". Юнец усомнился: "Куда тебе? Ты не сумеешь подбить его камнем". "Стой здесь, – воскликнул монах. – Сейчас я его подобью. Камень войдёт ему в тот глаз, что к нам ближе, а выйдет через другой". "Ну, теперь ты и вовсе вздор понёс", – недоверчиво сказал юнец. "Что ж, – обиделся монах, – гляди!" С этими словами он подобрал трёхгранный камешек, размахнулся и швырнул его вслед лебедю, державшемуся сзади. "Вжж", – послышался звук летящего камня. Лебедь понял, что ему угрожает опасность, повернул голову и стал прислушиваться. В то же мгновение монах схватил обточенный водой голыш и, как только лебедь сел и стал озираться, запустил им в птицу. Голыш вошёл ей в глаз с одной стороны головы и вышел через глаз на противоположной стороне. С пронзительным криком лебедь упал бездыханный. Свешались другие монахи и принялись ругать негодника: "Дурное ты содеял!" Затем они потащили его к Учителю и, воскликнув "Ты только посмотри, почтенный, что натворил этот монах!" – рассказали обо всём наставнику. Выслушав их, Учитель выбранил хорошенько монаха и, молвив: "Не только ведь ныне, братия, отличается он таким умением, но и в прежние времена тоже был весьма искусен в подобных занятиях", поведал о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был советником царя. А домашний жрец, служивший в ту пору у царя, был человеком совершенно несдержанным на язык, необыкновенно болтливым: если уж заведёт какой-нибудь разговор, никому и слова не вставить. Царь часто думал про себя: "Как бы мне сыскать кого-нибудь, кто сумел бы умерить его чрезмерную говорливость?"

Там же, в Бенаресе, жил один урод, который передвигался только ползком. Этот урод необыкновенно искусно швырял камни. Дети из предместья обычно сажали его на тележку и везли к городским воротам, близ которых рос огромный развесистый баньян. Там они, обступив калеку, давали ему несколько мелких монет и начинали упрашивать: "Выбей изображение слона!" – или: "Выбей изображение лошади!" – и тот, метко бросая камни, выбивал на потеху им разные изображения на листьях баньяна. И почти все листья на дереве были в дырках, пробитых камнями.

Однажды, по пути в свои царские сады, к городским воротам подъехал государь. Испугавшись шумной царской свиты, все дети разбежались, остался только калека. Подъехав к баньяну, царь сошёл со своей колесницы и увидел на земле причудливый узор, образованный тенью от продырявленных листьев. Подняв голову, царь увидел, что листья все в дырках, покрыты изображениями, и спросил у приближённых, чьих рук это дело. "Всё это сделал калека, государь!" – ответили ему. "Быть может, этот калека поможет мне заткнуть рот болтливому брахману? – подумал царь и осведомился: – А где этот калека?" Приближённые после продолжительных поисков обнаружили калеку, который притаился у корней дерева, и указали на него царю: "Вот он, государь". Царь велел поднести его поближе и, отослав приближённых, спросил: "Есть у меня один, непомерно говорливый брахман; не сумеешь ли ты как-нибудь заткнуть ему рот?" "Если мне дадут трубочку для стрельбы, из которой можно стрелять, продувая через нее воздух, да принесут сухого козьего помёта, то я выполню твою волю, государь", – ответил калека. Царь повелел отвезти его во дворец и усадить в углу комнаты за занавесью, а в занавеси этой прямо перед ртом болтуна проделать дыру; перед занавесью же он приказал поставить сиденье, а укрывшегося калеку снабдить трубкой для стрельбы и высушенными шариками козьего помёта.

И вот болтливый брахман явился но дворец на приём, уселся на предложенное ему сиденье и, подстрекаемый государем, принялся болтать, не давая никому другому вставить и слова. Через дыру в занавеси калека стал стрелять катышками сухого помёта в рот жрецу: по одному, будто мухи, вылетали шарики из-за занавеси и попадали прямо в глотку брахману, который сглатывал их с такою же лёгкостью, с какой высасывают жидкое масло из сосуда через опущенную в него тростинку. Вскоре все, сколько их ни было, шарики оказались в желудке у брахмана – но крайности, полмеры козьего помёта. Увидев, что запас шариков израсходован, царь сказал: "О наставник! В великом своём словонедержании ты даже не заметил, как проглотил чуть ли не целую меру козьего помёта. Чуть больше – и ты уже не сумеешь всего этого переварить. Ступай-ка домой, выпей воды с просяными зёрнами и, вызвав у себя рвоту, очисти как следует желудок. Когда исцелишься, приходи обратно". С тех пор брахман держал язык за зубами и всегда хранил молчание, даже среди болтунов.

В благодарность за блаженное спокойствие, которое наконец обрели его уши, царь пожаловал уроду четыре деревни, расположенные к востоку, югу, западу и северу от столицы, с общим доходом в сто тысяч. Бодхисаттва подошёл тогда к царю и промолвил: "Утверждается, государь, что в этом мире совершенство – удел мудрых, однако же вот перед нами урод, который благодаря всего-навсего умению метко стрелять из трубки обрёл огромное богатство". И бодхисаттва спел такую гатху:

Уменье истинное славим,

А не пустую похвальбу.

Смотрите: награждён деревней

Урод за меткую стрельбу".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "В ту пору уродом был бхиккху, швырявший камни, царём – Ананда, мудрым же советником – я сам".

Джатака о деревенской женщине

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 108 Bahiya-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Всему, в чём польза есть, учитесь..." – начал свой рассказ о царе Личчхави Учитель, который в ту пору жил в Махаване, близ Весалы, в доме с двускатной остроконечной прышей. Рассказывают, что этот царь Личчхави, будучи человеком благочестивым и добродетельным, зазвал к себе во дворец всю общину во главе с самим Пробуждённым и осыпал монахов великими милостями. Его супруга оказалась женщиной очень дородной, с толстыми руками и ногами. Она прямо-таки лопалась от жира. К тому же одежда её отличалась безвкусием. Поблагодарив владыку за гостеприимство, Учитель и сопровождении бхиккху направился в монастырь; там он наставил монахов в дхамме, а затем удалился и свою благоухающую келью. Сойдясь в зале собраний, монахи стали говорить между собой: "Подумайте только, почтенные: у царя столь совершенной красоты, как Личчхави, и вдруг такая жена – жирная, с толстыми руками и ногами и к тому же ещё дурно одетая! Что он в ней нашёл?" Тут в залу вошёл Учитель и спросил монахов: "О чём это вы беседуете, братия?" И, когда бхиккху рассказали ему, он молвил: "Не только ведь ныне, братия, но и а прежние времена этот царь питал слабость к пухлым женщинам". И, уступая просьбам собравшихся, он поведал о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был советником царя. Однажды площадь перед дворцом пересекала некая толстая, скверно одетая деревенская женщина, которая пришла в город на приработки. Внезапно она почувствовала непреодолимое желание справить нужду. Не в силах противиться позыву, она присела, прикрылась полой одежды, сделала своё дело и тотчас выпрямилась.

Как раз в это самое время бенаресский владыка любовался из окна на дворцовую площадь и всё видел. И подумал тогда царь: "Облегчаясь на дворцовой площади, эта женщина не утратила стыда и совести. Она прикрыла полой срам и, как только кончила своё дело, поспешила встать. Наверняка она отменного здоровья и опрятна, ею всё будет содержаться в чистоте. И если при такой любви к чистоте у неё родится сын, то он тоже вырастет опрятным и добродетельным. Я должен сделать её своей женой". Выяснив, что крестьянка незамужняя, царь велел привести её во дворец и сделал старшей женой. И была она для него самой любимой и желанной, и родила ему вскорости сына, и когда их сын вырос, стал он великим государем-самодержцем.

Видя, сколь высокого счастья достигла эта простая женщина, бодхисаттва сказал как-то при удобном случае царю: "Как не поучиться тому, чему впрямь стоит учиться, государь. Облегчаясь на площади перед твоим дворцом, эта высокодобродетельная женщина не утратила ни стыда, ни совести. Она прикрылась полой одежды. Своей скромностью она угодила тебе и обрела столь великое счастье!" И, желая возвысить тех, кто готов учиться всему полезному, бодхисаттва спел такую гатху:

Всему, в чём польза есть, учитесь.

Ничто не пропадает зря.

Опрятность деревенской бабы

Пленила самого царя.

В подобных же словах Великосущный воздал хвалу тем, кто стремится изучить всё, достойное изучения".

Закончив своё наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Мужем и женою в ту пору были царь и его жена, мудрым же царским советником – я сам".

Джатака о пирожке из рисовой крошки

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 109 Kundakapuva-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "И нам, богам, потребна пища..." – Учитель – он жил тогда в Саваттхи – начал рассказ о человеке, который был бедняком из бедняков. В Саваттхи был тогда заведён такой порядок.

В один день всю монашескую общину во главе с Пробуждённым угощала какая-нибудь семья, в другой раз это делали три-четыре семьи сообща, а бывало, что для этой цели объединялись все родственники, – иногда вся улица, а то и весь город собирал для общины доброхотные пожертвования.

В те времена, о которых речь, кормить монахов должна была одна из городских улиц. Люди, которые там жили, решили угостить общину во главе с Пробуждённым сладкой рисовой кашей на молоке и пирожками. Жил на этой улице жалкий бедняк, который кормился, работая на других. "Рисовой каши я поднести не смогу, но пирожок подам", – решил этот неимущий. И вот наскрёб он немного мягкой рисовой крошки, замешал её на воде, завернул вылепленный пирожок в лист растения акка и поставил его печься на горячие уголья. Вынув готовый пирожок, он решил поднести его самому Пробуждённому, с пирожком в руке протиснулся вперёд и встал прямо перед Учителем. И как только велено было подавать пирожки, бедняк этот опередил всех и положил свой пирожок из рисовой крошки в чашу для подаяния, которую держал в руке Учитель. И Учитель отказался от всех других предлагаемых ему пирожков и закусил тем самым пирожком, из рисовой крошки.

Весть о том, что Пробуждённый принял из рук бедняка пирожок из рисовой крошки и съел это угощение, не побрезговав, мгновенно разнеслась по городу. Все только об этом и говорили. Царь, его советники и прочие придворные, включая даже стражников, кинулись на эту улицу. Они толпились там, приветствуя Учителя и обращаясь к бедняку с такими просьбами: "Прими от нас, братец, это угощение и ещё две, нет, пять сотен монет. Осчастливь нас своим милостивым согласием принять подношения и благослови нас!" "Надобно спросить у Учителя, как поступить", – подумал бедняк. Он протолкался к Учителю и рассказал тому обо всём. "Возьми у них деньги, – посоветовал Учитель, – и пожелай им удачи в делах и счастья". Бедняк стал принимать денежные пожертвования. Один подал ему вдвое больше, чем другой, третий, видя это, – вчетверо больше, а четвёртый – уже в восемь раз больше, и вскоре набралось у него девять коти золотых монет. Учитель сердечно поблагодарил всех и направился вместе с монахами в монастырь; дождавшись, когда окончится служба, он наставил бхиккху в дхамме и удалился в свою благоухающую келью. К вечеру того же дня царь призвал к себе бедняка и, когда тот явился, пожаловал его в торговцы.

Сойдясь в зале собраний, бхиккху стали обсуждать случившееся. "Подумать только, почтенные, – говорили они, – Учитель принял поданный ему этим бедняком пирожок из рисовой крошки и съел его, не только не побрезговав, но и с таким наслаждением, будто испил напитка бессмертия. А этому жалкому бедняку надавали столько денег и пожаловали его в торговцы! Великое же счастье ему привалило!" В этот миг в залу вошёл Учитель и спросил собравшихся: "О ком это вы тут беседуете, братия?" "Да вот о бедняке", – ответили монахи. "О бхиккху, – сказал тогда Учитель, – не только ведь ныне я, нисколько не поколебавшись, съел пирожок из рисовой крошки: ещё и в прежние времена, когда я был божеством дерева, мне уже приходилось есть подобный пирожок, и тогда тоже благодаря мне бедняк обрёл звание торговца". И он поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был на земле духом и обитал в стволе касторового дерева, что росло на окраине деревни. Тамошние крестьяне поклонялись всем таким божествам. В какой-то праздник они решили почтить божества деревьев жертвоприношениями. Видя, что каждый из жителей деревни с подношениями в руках направляется к божеству дерева, которое он считал своим покровителем, некий бедняк захотел почтить касторовое дерево. Все остальные крестьяне несли божествам венки из цветов, всевозможные благовония, притирания, а также жертвенные пирожки; у бедняка же был только пирожок, испечённый из рисовой крошки, да немного воды в скорлупе кокосового ореха. Придя к касторовому дерену, он остановился поодаль и задумался: "Ведь божества питаются пирожками, что пекутся на небесах. Моего пирожка из рисовой крошки божество наверняка не захочет. Но что ж мне теперь – вышвырнуть его? Нет, уж лучше я сам его съем". Приняв такое решение, он повернулся, чтобы уйти.

Но тут между ветвей, в полный свой рост, появился бодхисаттва и, обращаясь к бедняку, молвил: "Послушай меня, добрый человек: если бы ты был богатым владыкой, то, верно, принёс бы мне в жертву сладких пирожков. Но ты беден. Если же я откажусь от твоего пирожка, то разве мне подадут какой-нибудь другой еды? Не лишай же меня моей доли". И он спел такую гатху:

И нам, богам, потребна пища.

Ко мне почтение храня,

Подай свой пирожок из крошки

И доли не лишай меня,

При этих словах бодхисаттвы бедняк повернулся и, устремив взор на божество, совершил жертвоприношение. Подкрепясь пирожком, бодхисаттва сказал: "О чём ты хотел просить меня, человек, оказав мне почести?" "Я беден, господин, – ответил горемыка, – и решил почтить тебя, надеясь, что ты избавишь меня от бедности". "Не беспокойся более ни о чём, добрый человек, – сказало тогда божество дерева. – Знай же, что ты принёс жертву тому, кто умеет ценить добро и благодарить за него. У подножья этого дерева, там, где корни, зарыты горшки, в которых спрятаны сокровища. Ступай, сообщи об этом царю. Перевези деньги на царский двор, высыпь их там кучей, и обрадованный царь пожалует тебя в торговцы". С этими словами бодхисаттва скрылся из виду. Крестьянин сделал всё в точности, как ему посоветовало божество, и царь пожаловал его в торговцы. Так, с помощью бодхисаттвы, бедняк достиг великого счастья и прожил свою жизнь в довольстве; когда же истёк его срок, он перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Бедным крестьянином в ту пору был всё тот же бедняк; божеством же, обитавшим в ветвях касторового дерева, был я сам".

Джатака о здравом смысле

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 114 Mitacinti-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Тяжелодум и Легкодум в рыбачьи сети угодили..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о двух тхерах почтенного возраста. Рассказывают, что оба эти тхеры, переждав время дождей в лесном скиту, вдали от городов, решили затем пойти повидаться с Учителем и приготовили всё необходимое для дальнего пути. Однако каждый день они откладывали путешествие на следующий день и так протянули целый месяц. Потом снова собрали всё нужное в дорогу – и снова промешкали целый месяц, а потом и ещё месяц. Так, из-за своей нерешительности, лени и любви к спокойной жизни монахи потратили впустую целых три месяца. Наконец они всё-таки выступили и через некоторое время достигли Джетаваны. Оставив в общей зале свои плащи и чаши для сбора подаяния, оба тхеры прошли к Учителю. Монахи, которые жили в монастыре, сказали тхерам: "Долго же вы, почтенные, не являлись повидаться с Пробуждённым! Что же вас так задержало?" Тхеры принуждены были рассказать правду, и вскорости по всей общине разнеслась весть о том, сколь ленивы и нерадивы прибывшие.

Однажды, когда монахи сошлись в зале собраний, завязался разговор об этих нерадивых тхерах. Тут вошёл Учитель и спросил: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" Монахи откровенно ему обо всём рассказали. Учитель велел позвать обоих тхер и обратился к ним с такою речью: "Правду ли говорят, братия, что вы ленивы и нерадивы?" "Правду, почтенный", – склонив головы, ответили тхеры. "Монахи, – молвил на то Учитель, – не только ведь ныне отличаются леностью эти двое, но и в прежние времена они были столь же ленивы и столь же мало склонны покидать насиженное место". И, поясняя сказанное, он поведал о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, в протекавшей через Бенарес реке жиля три рыбины. И звали одну из них Тугодумом, другую – Легкодумом, а третью – просто Умным. Как-то раз, следуя вниз по течению, уплыли они от лесистых берегов и оказались в местах, где жили люди. И молвил тогда Умный двум другим рыбинам: "Тут живут люди, места эти опасны и губительны для нас: рыбаки забрасывают в поду сети, неводы и иные рыбацкие спасти и так ловят рыб. Нам надо поскорее уплыть к лесным берегам". Но в этих местах был Обильный корм, и две другие рыбины, обуреваемые жадностью и ленью, каждый день всё говорили: "Поплывём завтра. Уж завтра обязательно поплывём", – и так промедлили целых три месяца.

Однажды рыбаки забросили в воду невод. А Тугодум и Легкодум в поисках пищи плыли впереди и в ослеплении своём не заметили ячеек невода и угодили прямо в него. Умный же, который плыл сзади, сумел увернуться, но, увидев, что его товарищи попались, подумал: "Надо спасти от смерти этих лентяев. Ведь они, слепые в своём невежестве, не разумеют истинной сути вещей". Он осторожно проплыл в кошель невода и, разорвав несколько ячеек в передней его части, принялся биться в воде перед неводом, чтобы рыбаки подумали, будто он вырвался из него, затем вернулся, снова заплыл в кошель, порвал ячейки в задней части и стал резвиться в воде уже позади невода, как бы показывая рыбакам, что он на свободе. Видя это, рыбаки подумали, что вся рыба разорвала невод и ушла, и начали вытаскивать невод из воды, держась лишь за один его край, другой же край они оставили свободным. Тугодум и Легкодум выскользнули из невода и оказались опять на воле. Так, благодаря Умному, они спаслись от смерти".

Завершая свой рассказ о прошлом, Учитель – теперь уже он был Пробуждённым – спел такую гатху:

Тяжелодум и Легкодум в рыбачьи сети угодили,

Но Умный их освободил – и вот они опять поплыли!

Преподав этот урок дхаммы, Учитель разъяснил слушателям суть четырёх благородных истин, и, внимая ему, престарелые монахи решили ещё неукоснительнее следовать благому Восьмеричному Пути. Учитель же истолковал джатаку, сказав: "В ту пору Тугодумом и Легкодумом были эти двое, Умным же – я сам".

Джатака о донимающей предостережениями

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 115 Anusasika-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Пути своей алчности не преградила..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о монахине, которая донимала всех своими предостережениями.

Монахиня эта, рассказывают, происходила из хорошей саваттхийской семьи, но и после того, как приняла монашество, она так и не усвоила дхаммы подвижницы, ибо оказалась склонной к обжорству и жадности. Она ходила собирать подаяние только в ту часть города, где не бывали её сёстры по вере, и люди подавали ей там обильную и вкусную пищу. И вот что придумала она, обуянная страстью к чревоугодничеству: "Если в эту часть города будут приходить и другие монахини за подаянием, на мою долю достанется меньше еды. Надо как-то отвадить отсюда других". И стала она предостерегать всех прочих: "Сёстры, в той части города по улицам бродят свирепые слоны, лошади и псы. Место очень опасное. Не ходите туда собирать милостыню!" После таких предостережений ни одна монахиня не желала не только глядеть – даже голову поворачивать в ту сторону.

Но вот однажды, когда жадная монахиня, как обычно, собирала подаяние в той части города и как раз хотела зайти за милостыней в один из домов, на неё налетел взбесившийся баран и ударил её с такой силой, что сломал ей бедренную кость. Тотчас же сбежались люди, соединили обломки кости, туго-натуго запеленали ногу, затем положили монахиню на носилки и отнесли в монастырь. Другие монахини долго потом насмехались над пострадавшей. "Ты отговаривала монахинь ходить в ту часть города, а сама собирала там подаяние. Вот баран и сломал тебе ногу!" – говорили они.

Весть о происшедшем незамедлительно достигла мужского монастыря. Как-то вечером, сойдясь в зале собраний, монахи толковали между собой о недостойном поведении обманщицы. "Вы только подумайте, почтенные, – восклицали они, – она предупреждала других монахинь, чтобы они туда не ходили, а сама собирала там подаяние, когда взбесившийся баран сломал ей бедренную кость". В эту минуту вошёл Учитель и спросил, по обыкновению: "О ком это вы, братия, здесь беседуете?" "Да вот о такой-то", – ответили монахи. "О бхиккху, – молвил Учитель, – не только ведь ныне, но и в прежние времена она уже отваживала других от того, чем сама не гнушалась. И тогда, как и теперь, она терпела мучения из-за этого". И  он поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился лесной птицей. Когда он вырос, то стал старшим над птицами и в сопровождении многих сотен птиц отправился в Гималаи. Когда они все там обосновались, одна хищная птица повадилась летать за кормом на большую дорогу, где подбирала зёрна риса, фасоли и всего, что высыпалось из подвод. И, подумав: "Надо сделать так, чтобы другим птицам неповадно было сюда летать", – эта алчная птица принялась предостерегать всю стаю. "Большая дорога, – возглашала она, – место очень опасное и страшное: но ней то и дело проходят слоны, лошади и другие крупные твари, катятся телеги, запряжённые свирепыми быками, и всевозможные повозки. Мгновенно взмыть в воздух невозможно, поэтому лучше там и не бывать". Все птицы в стае за эти предостережения так и стали её знать – "Анусасика" – "Остерегающая".

Однажды прожорливая птица бродила, подбирая корм, по большой дороге и вдруг услыхала грохот мчащейся с бешеной скоростью колесницы. Повернув голову на шум, она посмотрела на колесницу и, подумав: "Далеко ещё", – продолжала как ни в чём не бывало скакать по дороге. Колесница же неслась с быстротой ветра и мгновенно её настигла. Птица даже не успела взлететь, попала под колёса и была раздавлена. Когда вожак повелел всем птицам собраться, он сразу же увидел отсутствие Анусасики и приказал её найти. Птицы полетели на поиски и, увидев на большой дороге перерезанное пополам тело алчной птицы, поспешили сообщить об этом вожаку. "Что ж, – заметил вожак, – она отговаривала других, но сама разгуливала по большой дороге, поэтому и погибла". И он спел такую гатху:

Пути своей алчности не преградила,

Хотя других остерегала, птица.

И вот лежит без крыльев на дороге:

Несчастную настигла колесница.

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "В ту пору птицей по кличке "Анусасика", была та самая монахиня, которая донимала подруг своими предостережениями; вожаком же птичьей стаи был я сам".

Джатака о не слушающем советов

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 116 Dubbaca-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Задумал прыгнуть далеко..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном не слушающем советов бхикшу. Рассказ о нём подробно будет изложен в девятой книге в джатаке о грифе. Обращаясь к тому бхикшу. Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, ты не слушаешься советов, ты и прежде был таким, а оттого что не исполнял наставлений умных людей, погиб от удара дротика". И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе акробата. Когда он вырос, стал ловким и находчивым. У одного акробата обучился он прыгать через дротики и вместе с наставником бродил по стране, показывая своё искусство. Наставник его умел прыгать только через четыре дротика, а через пять – не умел.

Как-то они давали представление в одной деревне. Наставник, подвыпив, поставил пять дротиков и хвастается: "Все пять перепрыгну!" "Послушай, учитель, – сказал бодхисаттва, – ты же через пять дротиков прыгать не умеешь. Если будешь прыгать через пятый, наскочишь на него и погибнешь; убери один дротик". А учитель, пьяный, говорит: "Ты не знаешь, на что я способен!" Не обращая внимания на уговоры ученика, он перескочил через четыре дротика, но, подобно цветам мадхуки, нанизанным на свой стебель, напоролся на пятый и с воплем повалился на землю.

Тогда бодхисаттва сказал: "Советов мудрых людей не слушал, оттого попал ты в такую беду". И он произнёс следующую гатху:

Задумал прыгнуть далеко

Наставник, не послушавшись,

Четвёртый дротик одолев,

На пятый напоролся.

Приведя эту историю. Учитель отождествил перерождения: "Тогда не слушающий советов бхикшу был наставником, а учеником был я".

Джатака о перепеле

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 118 Vattaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Немыслящее существо в беду мгновенно попадёт..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о сыне некоего Уттарасеттхи.

Рассказывают, что этот Уттарасеттхи – имя его означает "Великий торговец" – был и впрямь необыкновенно богат и жил в Саваттхи. Сын же Уттарасеттхи, зачатый торговцем в доме законной жены, был на самом деле воплощением некоего высшего существа, обитавшего ранее в мире Брахмы, по этому вырос он юношей удивительной красоты, с прекрасным белым лицом.

Однажды, в конце месяца каттика, в Саваттхи был объявлен праздник по случаю окончания поры дождей, и все горожане занялись приготовлениями к торжеству. У сына Уттарасеттхи все приятели были людьми женатыми, но сам он – из-за того, что в прежнем существовании долго пребывал в мире Брахмы, – не имел сердечных склонностей и не был подвержен страстям. И вот приятели его, сыновья других торговцев, подумали: "Надо бы нам найти для сына Уттарасеттхи какую-нибудь женщину, тогда мы все славно повеселимся на празднике". С тем они и явились к сыну Уттарасеттхи. "Послушай, дружище! В последнюю ночь месяца каттика в городе праздник, давай мы приведём и тебе какую-нибудь женщину, – предложили они. – Уж тогда-то мы все вместе славно повеселимся!" И, как ни отнекивался сын Уттарасеттхи, вновь и вновь повторяя, что женщины ему ни к чему, друзья дружно на него насели и в конце концов вырвали у него согласие. Они сыскали где-то красивую гулящую девицу, нарядили её, надели на неё всевозможные украшения, затем привели её в дом к сыну Уттарасеттхи и со словами: "Ступай прямо к сыну торговца!" – втолкнули в спальню, сами же ушли прочь. Но и после того как девица оказалась в спальне, сын Уттарасеттхи даже не взглянул в её сторону и, уж конечно, не стал с ней заговаривать. Девица тогда подумала: "Такой ладный, такой красивый юноша, а не хочет ни глянуть на меня, ни поболтать со мной? Ну что ж, пущу в ход все свои женские чары и заставлю его смотреть на меня". Чтобы обольстить его, она весело заулыбалась, показывая свои красивые, сверкающие белизной, передние зубы. Лишь только увидел сын торговца белую кость её зубов, все мысли его тотчас сосредоточились на этом, и ему представилось, что перед ним – кости, и только кости, И прозрел он тогда, и понял, что тело её – лишь груда костей, один скелет, одетый плотью. Он уплатил девице, что причиталось, и со словами: "Ступай!" – выпустил её на улицу. А когда она оказалась за воротами, какой-то знатный человек увидел её в переулке, предложил ей денег и повёл к себе в дом.

Через семь дней праздник кончился. Мать красивой гулящей девицы, видя, что её дочь всё не возвращается, пошла к сыновьям торговцев и принялась их расспрашивать. Вместе с этой женщиной все они отправились к сыну Уттарасеттхи и стали его спрашивать, где девица. "Почти сразу же после её прихода, – ответил им сын Уттарасеттхи, – я заплатил ей положенное вознаграждение и отослал её". Мать девицы подняла крик: "Где моя дочь? Отдайте мне мою дочь!" – и потащила сына Уттарасеттхи на суд к царю. Разбираясь в этом деле, царь сказал юноше: "Приводили ли к тебе такие-то сыновья торговцев красивую гулящую девицу?" "Приводили, государь", – ответил юноша. "А где же она теперь?" – спросил царь. "Не знаю, – проговорил юноша, – я сразу же отпустил её". "А можешь ли ты привести её обратно?" – допытывался царь. "Нет, не могу, государь", – печально отвечал юноша. "Ну, если этот человек не может привести её обратно, – изъявил свою волю царь, – подвергните его нашему царскому наказанию".

Сыну торговца связали за спиной руки и потащили его по улицам, восклицая: "Отдубасим его по-царски". Весть о том, что сын торговца не может сыскать красивую гулящую девицу, которая к нему приходила, и за это его повели на царскую расправу, будут наказывать палками, – взбудоражила весь город. Прижимая в отчаянии руки к груди, люди шли по пятам за сыном торговца и жалобно восклицали: "Что же это делается, господин? Какая несправедливость к тебе!" – и вопили и рыдали в голос. Сын же торговца думал: "Это великое страдание выпало на мою долю потому, что я живу в миру; если только я сумею как-нибудь выпутаться из этого дела, уйду в монахи, стану учеником великого Готамы, Пробуждённого". Между тем эта самая красивая гулящая девица, услышав шум и крики, спросила у горожан, из-за чего весь этот переполох. Когда ей рассказали, в чём дело, она опрометью кинулась вслед за толпой и, крича: "Посторонитесь! Пропустите меня, господа! Я должна видеть царских прислужников!" – растолкала всех и предстала перед царскими слугами. Увидев девицу, они препоручили её заботам матери и, выпустив на свободу сына торговца, удалились.

Окружённый друзьями и приятелями, сын торговца отправился к реке и вымылся с ног до головы. Затем он пошёл домой, поел и просил у отца с матерью дозволения отринуть мир. Получив их согласие, он взял с собой монашеское платье и в сопровождении большого числа народу направился к Учителю и почтительно его приветствовал. С благословения Учителя он принял монашество и, сделавшись вскоре полноправным членом общины, предался сосредоточенному размышлению о том, что не следует привязываться к тому, что отвергнуто другими. Достигнув озарения, он в скором времени обрёл архатство.

Однажды, сойдясь в зале собраний, монахи воздавали хвалу своему собрату, в миру сыну торговца, говоря: "Вот, почтенные, сын Уттарасеттхи в час великой опасности для себя оценил достоинства истинного вероучения и, подумав: "Отрину мир и тем избавлюсь от страданий", спасся одной только этой благой мыслью. Этот человек, став, как и мы, монахом, вкусил затем от высочайшего плода архатства". В эту минуту в залу вошёл Учитель и спросил их: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" – и монахи рассказали ему. "О бхиккху, – заметил Учитель, – не один лишь сын Уттарасеттхи в миг тяжкой опасности для себя сосредоточил мысли свои на том, как избавиться от страданий, и благодаря этому действительно избежал смерти, и в прежние времена мудрые тоже, попав в беду, задумывались, каким способом им избавиться от мучений, и сама мысль эта вызволяла их из смертельной опасности". И, молвив так, Учитель поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился перепелом. И жил и ту пору некий птицелов. Наловив в лесу множество перепелов, он относил их домой, сажал в клетку, откармливал и затем, договорясь о цене, продавал приходившим к нему прямо на дом покупателям и тем зарабатывал себе на жизнь.

Однажды птицелов поймал множество перепелов, среди них бодхисаттву, и отнёс их домой. Бодхисаттва подумал тогда: "Если я стану есть и пить то, что он мне предложит, птицелов будет показывать меня прохожим, предлагая им купить меня, если же я не стану ублажать своё чрево, начну поститься и худеть, то никто из людей не захочет взять такую тощую птицу, мне же будет лучше. Так я и сделаю". И, приняв это решение, он стал поститься и совсем отощал, одни перья да кости остались. Не только купить – никто даже смотреть на него не хотел. Птицелов же, распродав всех перепелов, кроме бодхисаттвы, вытащил корзину, открыл крышку и, положив бодхисаттву к себе на ладонь, принялся внимательно его разглядывать, силясь понять, что же случилось с этим перепелом. И вот улучив мгновение, когда птицелов зазевался, бодхисаттва расправил крылья, взвился в воздух и улетел в лес.

Другие перепелы, увидев бодхисаттву, стали его спрашивать: "Что это ты так давно не появлялся? Где ты был?" "Меня поймал птицелов", – отвечал им бодхисаттва. "Как же тебе удалось спастись от него?" – удивились птицы. "Я спасся лишь тем, – объяснил им бодхисаттва, – что придумал такое средство, отказывался от пищи, которую он мне предлагал, и не пил никакого питья". И, поясняя сказанное, он спел такую гатху:

Немыслящее существо в беду мгновенно попадёт.

Но спасся из неволи я: вот размышлений зримый плод.

В подобных словах бодхисаттва поведал перепелам обо всём, что с ним произошло".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "перепелом, что в давнюю пору спасся от неминуемой гибели, был я сам".

Джатака о шуме некстати

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 119 Akalaravi-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Он без родителей возрос..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о бхиккху, который шумел в часы отдыха.

Рассказывают, что некий молодой человек из хорошей саваттхийской семьи уверовал в истинную дхамму и стал монахом, однако не отличался особыми успехами ни в поведении, ни в учении. Он даже не знал, что существует одно время для дел, другое – для молитвы, а третье – для учения. И в первую стражу ночи, и в полночь, и в последнюю стражу ночи, и утром, когда уже полагалось вставать, и в те часы, когда все бодрствовали, и даже по ночам он сильно шумел, и монахи не могли из-за него спать.

Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи осуждали недостойное поведение этого бхиккху. "Почтенные, – восклицали они, – этот юноша, приняв монашество ради истинных сокровищ вероучения, не знает даже того, какое время для дел, а какое – не для дел, какое время – для учения, а какое – не для учения!" Как раз в этот миг в залу собраний вошёл Учитель и спросил бхиккху: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" – и монахи откровенно ему обо всём поведали. "О бхиккху, – молвил тогда Учитель, – не только ведь ныне, но и в прошлые времени он точно так же не знал, когда можно шуметь, а когда нельзя, точно так же не понимал разницы между "вовремя" и "не вовремя", вот ему и свернули шею, и он умер в муках". И, поясняя сказанное, Учитель поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился в облике брахмана, предки которого жили на северо-западе. До полнолетия бодхисаттва успел глубоко изучить все науки, стяжал себе всемирную славу как наставник и стал обучать в Бенаресе пятьсот юных учеников. Был у этих учеников петух, который по утрам, всегда в одно и то же время, пробуждал их ото сна, побуждая приниматься за учение. Когда петух этот сдох, ученики принялись разыскивать по всей округе другого.

Как-то, собирая хворост в роще, близ места, куда свозят мертвецов, один из юношей нашёл там петуха, поймал его, посадил в клетку и принёс в дом к наставнику. Петух этот вырос близ свалки мертвецов, не жил с людьми и не знал, в какое время их следует будить, и кукарекал то посреди ночи, а то под утро. Заслышав крик петуха, ученики вставали среди ночи и усаживались за учение. К тому времени, как всходило солнце, они уже не в силах были продолжать занятия, клевали носами и не могли даже разглядеть того, что им задано. Если же петух кричал, когда уже давно наступил белый день, у учеников, вставших поздно, вовсе не оставалось времени для занятий. "Этот петух кричит и среди ночи, и среди бела дня, – возмущались юноши. – Из-за него мы никак не можем сосредоточиться на занятиях!" Они поймали петуха и свернули ему шею, лишив таким образом жизни. "Мы прикончили петуха, который кричал не ко времени", – сказали они наставнику. И тот, стремясь растолковать своим ученикам истинную суть вещей, молвил: "Петух погиб потому, что некому было воспитать его". И он спел такую гатху:

Он без родителей возрос,

Без воспитательных начал:

Не знал о времени петух

И не ко времени кричал!

Наставив своих учеников, бодхисаттва до самой смерти продолжал вести такую же жизнь, а с истечением отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая свой урок дхаммы, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Петухом, кукарекавшим не ко времени, был в ту пору этот самый бхиккху, учениками брахмана были ученики Пробуждённого, наставником же – я сам".

Джатака о непривязывании

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 120 Bandhanamokkha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Тех, кто не связан, свяжут, послушавшись глупцов..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ об девушке по имени Чинча – подробнее её историю мы узнаем в "Джатаке о великом лотосе" из Двенадцатой книги. Пока же довольно упомянуть, что Учитель говорил монахам: "О бхиккху, не только ведь ныне девушка Чинча возводит на меня напраслину: она и в прежние времена поступала точно так же". И, поясняя сказанное, Учитель поведал тогда о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился сыном домашнего жреца царя; со временем, когда отец умер, бодхисаттва и сам стал царским жрецом.

Как-то раз царь Брахмадатта пообещал своей старшей жене исполнить любое её желание. "Скажи только, чего бы ты хотела, милая", – молвил он. "Моё желание не так уж трудно исполнить, – проговорила царица. – Я хочу лишь, чтобы с этой минуты ты не вожделел ни к одной другой женщине". Сперва царь отказался обещать это, но царица настаивала, и после многократных её просьб он в конце концов уступил и с тех пор никогда не смотрел с вожделением ни на одну из своих шестнадцати тысяч танцовщиц.

Однажды у дальней границы поднялась смута. Отряды, которые там стояли, после двух-трёх стычек со смутьянами прислали в царский дворец донесение, в котором сообщали, что своими силами им не управиться с врагами. Царь захотел сам участвовать в подавлении смуты и собрал огромное войско. Затем он призвал к себе царицу и молвил ей: "Милая, я уезжаю в дальнюю сторону. Мне предстоит много сражений, одержу ли я в них победу или же буду побеждён – неизвестно. Ясно одно: в военные походы женщин не берут, поэтому оставайся здесь". "Нет, государь, – возразила ему царица, – я не останусь здесь одна". Царь принялся её уговаривать, и в конце концов она уступила, сказав: "Ладно, только через каждую йоджану пути посылай ко мне гонца, который справлялся бы о том, плохо ли, хорошо ли мне тут живётся". Царь пообещал царице присылать к ней гонцов. Оставив за себя бодхисаттву, он выступил со своей огромной армией и через каждую йоджану пути отправлял к царице гонца, говоря ему: "Ступай к царице, поведай ей о нашем царском здоровье и узнай у неё, плохо ли, хорошо ли ей живётся".

Каждого прибывшего гонца царица спрашивала: "Зачем тебя царь послал?" "Узнать, хорошо ли тебе или плохо живётся", – отвечал гонец. "Ну, идём со мной, сейчас узнаешь", – говорила царица и побуждала гонца возлечь с ней на ложе. Царь с войском прошёл путь длиной в тридцать две йоджаны и отправил к царице тридцать двух гонцов, и со всеми этими тридцатью двумя царица вела себя так же недостойно. Усмирив смутьянов на дальней границе и возвратив покой своим подданным, царь выступил в обратный путь. Он послал царице ещё тридцать два гонца, с каждым из них, как и прежде, царица предавалась блуду. Наконец, царь со своим победоносным войском остановился на привал уже под самой столицей и направил бодхисаттве приказ навести порядок в городе. Бодхисаттва велел убрать все городские улицы, а затем явился в покой царицы, чтобы навести порядок и во дворце. Прекрасное сложение и красота бодхисаттвы тотчас же пленили царицу, и она стала зазывать его: "Иди ко мне, брахман! Возляг со мною на ложе!" "Нет, – отказался бодхисаттва, – не зови меня к себе на ложе. Я чту государя и боюсь скверны". "Шестьдесят четыре царских слуги, – воскликнула царица, – посягнули на честь своего повелителя и не убоялись скверны! И что тебе честь повелителя и почему ты так страшишься осквернения?" "Государыня, – промолвил бодхисаттва, – даже если все гонцы и впрямь не устояли, я всё равно не лягу с тобой. Я-то ведь хорошо знаю, что мне грозит, и никогда не совершу такого злодеяния!" "Слишком уж ты распускаешь язык, – сказала царица, – если ты не исполнишь моё желание, я прикажу отрубить тебе голову". "Воля твоя, государыня, – молвил бодхисаттва, – пусть я лишусь головы не только в одном этом существовании, но и в сотне тысяч других – я не могу сделать то, чего ты хочешь". "Ну, смотри у меня!" – пригрозила царица.

Отпустив бодхисаттву, она направилась к себе в спальню, расцарапала ногтями всё тело, смазала ляжки маслом и накинула на себя грязное порванное платье, затем, сказавшись больной, позвала прислужниц и велела им сказать царю в ответ на его расспросы, что царица, мол, нездорова. Между тем бодхисаттва успел уже встретиться с царём. Совершив обход города, государь прибыл во дворец и, не видя царицы, стал о ней спрашивать. "Государыня нездорова", – ответили ему. Царь поспешил в спальню, и, нежно погладив царицу по спине, спросил: "Что у тебя за хворь, милая?" Царица промолчала, однако, когда царь повторил свой вопрос в третий раз, она подняла на него глаза и промолвила: "О великий царь, хотя ты ещё жив, таких женщин по заслугам зовут "новомужними"! "Что ты говоришь, милая?" – удивился царь. "Ты оставил за себя жреца, велел ему охранять город, – проговорила царица, – а он, сказав, будто бы ему нужно привести в порядок внутренние покои, пришёл сюда и обратился ко мне с гнусными речами, а когда я отказалась склонить к ним свой слух, набросился на меня, побоями принудил меня уступить его желанию и, натешившись мною, ушёл".

При этих словах царь вспыхнул, словно брошенная в огонь щепотка соли и сахара, и, скрежеща зубами от ярости, выскочил из спальни. Призвав дворцовых стражей, слуг и прислужников, он повелел им: "Ступайте за жрецом. Свяжите, почтенные, жрецу руки за спиной, проведите этого преступника через весь город и отрубите ему голову на лобном месте за городской стеной". Слуги поспешили к жрецу, связали ему руки за спиной и приказали глашатаям под барабанный бой возвестить о предстоящей казни. Бодхисаттва подумал: "Эта развратная царица, несомненно, настроила государя против меня. Придётся мне выпутываться из беды самому". И он сказал стражам: "Эй, почтенные, прежде чем казнить меня, отведите к государю, а потом уж и казните". "Это ещё зачем?" – изумились царские слуги. "А затем, – ответил жрец, – что я состоял у царя на службе и ведаю обо всём содеянном, и затем ещё, что я знаю, где укрыто несметное сокровище. Я радею лишь о благе царского дома. Если вы не дадите мне увидеться с государем, это великое сокровище пропадёт. С вашего дозволения я сперва укажу государю место, где хранится принадлежащее ему богатство, а уж потом вы делайте, что положено!"

Слуги отвели жреца к государю. Увидев его, царь спросил:

"Почему ты, бессовестный брахман, посягнул на мою честь? Почему содеял столь скверное дело?" "О великий государь, – ответил ему жрец, – я происхожу из праведной семьи и в жизни своей не обидел и не убил ни одного живого существа, даже термита или муравья. Никогда не брал ничего, даже травинки, без позволения. Я никогда не подымал глаз своих на чужих жён и не вожделел к ним, я никогда, даже в шутку, не говорил неправды и ни разу не выпил и крохотной капли хмельного. Невиновен я и перед тобой, государь. Эта глупая женщина, объятая вожделением, сама хватала меня за руки, а когда я отказался возлечь с ней на ложе, она, усугубляя свою вину, без стеснения мне пригрозила, а после, прогнав меня, удалилась к себе в спальню. Я и впрямь невиновен, а вот шестьдесят четыре человека, которые прибыли от тебя с посланиями к царице, все – виновны. Призови их всех, государь, и допытайся у каждого, сделал ли он то, к чему склоняла его царица". Царь повелел связать и доставить к нему всех шестьдесят четырёх гонцов. Привели и царицу. "Прелюбодействовала ты с ними или же нет?" – спросил он. "Прелюбодействовала, государь", – призналась царица. Царь велел тогда никому из виновных не развязывать рук и приказал: "Отрубить головы всем шестидесяти четырём!"

И воскликнул тогда бодхисаттва: "О великий государь, нет за ними никакой вины; царица сама принудила их удовлетворить её желание; смилуйся же над ними. И за ней тоже нет никакой вины, ибо женщины, по природе своей, ненасытны в потворстве плотским желаниям; таковы уж они есть. Царица поступала именно так, как и следовало ожидать. Помилуй и её тоже". Подобными речами бодхисаттва сумел переубедить царя и спас от неминуемой казни шестьдесят четыре царских слуги, а также неразумную царицу; кроме того, по его просьбе, государь отвёл им места для поселения. После того, как все эти несчастные люди, избавленные от смерти, были отосланы прочь, бодхисаттва подошёл к царю и сказал: "Вот видишь, великий царь, по наветам глупцов, ослеплённых невежеством, мудрые, никак не заслуживающие пут, оказались со связанными за спиной руками, а по справедливому слову мудрецов освободили других, у которых тоже были связаны руки за спиной. Невежество воистину вяжет узами сансары и тех, кто должен был бы разорвать силки страстей и отринуть привязанность к суетному миру; мудрость же избавляет от этих уз даже тех, кто оказался в силках суетных желании. И, молвив так, бодхисаттва спел царю такую гатху:

Тех, кто не связан, свяжут, послушавшись глупцов,

А связанных развяжут по слону мудрецов.

Наставив так царя в дхамме, Великосущный примолвил: "Я, государь, подвергся всем этим мучениям только потому, что жил в миру. Отныне мирская жизнь не для меня. Поэтому благослови меня, государь, на уход из суетного мира". Получив от паря милостивое благословение, жрец отказался от своих огромных богатств и, покинув свою обливающуюся слезами родню, отринул всё мирское и стал отшельником. Поселясь в Гималаях, он со временем достиг озарения, овладел всеми совершенствами и тем подготовил себя к возрождению в мире Брахмы".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Распутной царицей в ту пору была девушка Чинча, царём – Ананда, домашним же жрецом царя – я сам".

Джатака о траве куса

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 121 Kusanali-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Пусть низко положенье друга..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал рассказ о верном друге торговца Анатхапиндики.

Много раз подступали к Анатхапиндике друзья и приятели, родственники и свойственники с такими предостережениями: "Великий торговец, этого твоего приятеля ни по знатности, ни по положению, ни по богатству нельзя признать даже равным тебе, и уж тем более высшим. Зачем же ты поддерживаешь с ним столь близкие отношения? Не води с ним дружбу". Анатханипдика, однако, отвечал им: "Дружить можно не только с равными себе, но и с низшими и с высшими". И не слушал их предостережений. Хуже того, когда он поехал из города собирать подать с крестьян своей деревни, то управителем над всем своим хозяйством он оставил именно этого друга. Дальнейшее нам уже известно. Всё случилось в точности так, как рассказано в "Джатаке о приносящем несчастье". Когда Анатхапиндика пришёл к Учителю с рассказом обо всём, что произошло у него в доме, Учитель, выслушав его, молвил: "О мирянин, настоящий друг никогда не может быть ниже тебя. Истинное мерило дружбы – верность. Если друг равен тебе или выше тебя хоть в чём-нибудь, его следует особо отличать. Случись с тобой какая-нибудь беда, только настоящий друг поспешит прийти к тебе на помощь. В этом существовании только благодаря преданному другу ты остался хозяином своего дома. В прежние времена только благодаря заступничеству преданного друга богиня, обитавшая в дереве, не лишилась своего жилища". Уступая просьбам Анатхапиндики, в пояснение своей мысли, Учитель поведал торговцу о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва возродился в облике богини травы куса, эта трава в обилии росла в царских садах. Там же, в дворцовых садах, близ каменной молитвенной скамьи, высилось стройное, с могучими ветвями дерево руча, иначе называемое муккхака, удостаивавшееся особых почестей от государя. В ветвях этого дерева обитала другая богиня, которая в прошлом своём существовании была могущественным небесным властителем. Она и бодхисаттва близко сдружились.

Царь жил тогда во дворце, крыша которого покоилась на единственной деревянной колонне посередине. Деревянная опора стала шататься, и слуги доложили об этом царю. Царь велел позвать плотников и сказал им: "Видите, почтенные: в моём царском дворце одна-единственная колонна, – и та зашаталась. Достаньте новую прочную подпорку и как следует укрепите её". "Будет сделано, государь!" – ответили плотники и отправились искать подходящее дерево. Поиски привели в конце концов в дворцовый сад, где плотники увидели дерево муккхака. Когда они вернулись во дворец, царь спросил их: "Ну что, почтенные, удалось ли вам сыскать подходящее дерево?" "Найти-то мы нашли, государь, – отозвались плотники, – однако же срубить его не посмели". "Это почему же?" – удивился царь. "После долгих поисков, государь, – рассказали плотники, – мы пришли в твой дворцовый сад, но и там не нашли ничего подходящего для колонны, кроме священного дерева руча, которое привлекло наши взоры. Священное дерево, однако, мы срубить не решились". "Немедленно отправляйтесь в сад, – воскликнул тогда царь, – срубите это дерево и хорошенько укрепите крышу дворца, а я найду себе другое священное дерево". "Будет исполнено!" – сказали плотники и, приготовив жертвоприношения, поспешили в дворцовый сад. "Завтра мы срубим тебя", – воскликнули они, обращаясь к дереву руча. Возложили к его корням подношения и удалились.

Услышав слова плотников, обитавшая в ветвях руча богиня помыслила: "Завтра они разрушат моё жилище. И мне придётся идти куда глаза глядят, с детьми на руках". Не видя подходящего места, где бы поселиться, богиня прижала к себе своих малолетних детей и зарыдала в голос. Другие лесные богини, подруги и приятельницы этой, собрались вокруг неё и стали её спрашивать, что случилось. Узнав об угрозе плотников, все они, не в силах ничем ей помочь, обняли подругу и принялись вместе с ней плакать. В это самое время появился бодхисаттва, который решил навестить богиню, обитавшую в дереве руча. Узнав обо всём, бодхисаттва принялся утешать богиню дерева. "Успокойся! Не тревожься ни о чём! – ободрял он её. – Я не допущу, чтобы плотники срубили дерево. Вот увидишь!"

На следующий день, ещё до того, как явились плотники, бодхисаттва в обличье хамелеона подполз к дереву руча. Через скрещенья корней он проник в самую сердцевину дерева и прогрыз ход наверх, к средним ветвям дерева, одновременно проделывая множество отверстий в коре, так чтобы дерево казалось испорченным. Затем бодхисаттва устроился на развилке ветвей, лежал там и тряс головой. Когда пришли плотники, старший из них увидел хамелеона, шлёпнул по коре ладонью и воскликнул: "Да это дерево всё источено и прогнило изнутри! Напрасно мы вчера приносили ему жертву". Разочарованные тем, что это огромное дерево оказалось таким непрочным, плотники с ругательствами ушли прочь. Так, благодаря бодхисаттве, богиня дерева осталась хозяйкой своего жилища.

Когда многочисленные подруги и приятельницы дерева руча явились к ней с выражением дружеских чувств, радостная оттого, что сохранила свой дом, богиня воспела бодхисаттве великую славу. "Дорогие мои, – говорила она, – при всём своём могуществе, мы проявили леность мыслей и неразумие. Никто из нас не мог придумать, как спастись от беды. Богиня же, обитающая в стеблях травы куса, наделена высшей мудростью, и благодаря ей я и осталась хозяйкой своего жилища. Поистине, друзей следует искать и среди равных себе, и среди высших, и среди низших тоже. Любой друг, кто бы он ни был, стремится избавить близких ему от свалившейся на них беды и вернуть им спокойствие и счастье". И, воздавая должное преданной дружбе, богиня дерева руча спела такую гатху:

Пусть низко положенье друга,

Ему, как дереву – трава.

В беде всемерно помогайте, –

И вам помогут божества!

Наставив окруживших её подруг, лесных богинь, в дхамме, богиня добавила: "Помните же, что те, кто нуждается в избавлении от страданий, должны принимать помощь не только от равных или старших, но и от низших, если они одарены мудростью. Богиня дерева руча и богиня травы куса прожили весь свой век, оставаясь добрыми подругами, а с истечением срока перешли в иные рождения в согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Богиней дерева руча в ту пору был Ананда, богиней же травы куса – я сам".

Джатака о глупце

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 122 Dummedha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Глупец не впрок владеет славой..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал свой рассказ о Девадатте.

Как-то раз монахи, сойдясь в зале собрании, дружно осуждали Девадатту. "Почтенные, – говорили они, – этот человек взирает на сверкающий, подобно полной луне, лик Татхагаты, отмеченного тридцатью двумя большими и восемьюдесятью малыми признаками величия, – Татхагаты, окружённого сиянием, распространяющимся на несколько шагов вперёд, на излучающего чудотворный свет, являющего пары враждующих одна с другой стихий, – Татхагаты, купающегося в лучах истинного просветления, сосредоточенного на высшем блаженстве, – взирает на всё это Девадатта, однако не может достичь прояснения в мыслях своих и продолжает завидовать Татхагате! И, когда этот ничтожный слышит, как воздают Учителю хвалу в таких словах: "Пробуждённый воистину наделён знанием высоких нравственных Заветов, способностью к глубокому самососредоточению, мудростью, стремлением к спасению и умением объяснить путь, ведущий к спасению", – он просто выходит из себя, ибо не питает к Учителю ничего, кроме великой зависти". Так говорили между собой монахи, когда Учитель, войдя в залу, спросил их, по обыкновению: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" Услыхав их ответ, Учитель заметил: "О бхиккху, не только ведь ныне Девадатта исходит завистью, когда слышит хвалы мне, но и в прежние времена он отличался такой же завистливостью". И, поясняя сказанное, Учитель поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на престоле Магадхи, в столице Раджагахе, восседал царь по имени Магадха, бодхисаттва возродился слоном безупречно белого цвета. Он обладал столь дивной красотой и сложением, что, едва увидев его, царь подумал: "Этот слон непростой", и велел сделать его своим священным царским слоном.

Однажды по случаю какого-то празднества, когда весь город был пышно разубран, будто обитель богов, царь воссел на своего священного слона, также разукрашенного, как только можно себе вообразить, усыпанного драгоценностями, и в сопровождении огромной свиты стал совершать торжественный объезд города. Толпы горожан, собравшихся на улицах, восхищаясь необыкновенной красотой священного слона, кричали: "Как этот слон красив! Какая у него плавная поступь! Поистине, он средоточие всех совершенств! Только столь прекрасный, ослепительно белый слон достоин носить на себе повелителя всей земли!" В этих и подобных выражениях они непрерывно славословили священного слона. Слыша их восторженные похвалы, царь исполнился великой зависти. "Сегодня же сделаю так, что этот слон свалится с горы в пропасть и разобьётся насмерть", – решил он, подозвал к себе погонщика и спросил его: "Этот слон обучен тобою?" "Да, – ответил погонщик, – выучка у него превосходная". "А я тебе говорю, что у пего плохая выучка", – сказал царь. "Нет, государь, – возразил погонщик, – выучка у него хорошая". "Ну, а если у него и впрямь хорошая выучка, – молвил царь, – сможет ли он взобраться на вершину горы Вепулла?" "Да, государь", – подтвердил погонщик. "Вот и прекрасно, – обрадовался царь, – пусть заберётся на гору".

С этими словами он сошёл со слона, поручил его своему погонщику, а сам направился к подножию горы. Сидя на спине слона, погонщик спокойно въехал на самую вершину горы Вепулла. Тогда и царь, сопровождаемый многочисленными советниками и придворными, поднялся на гору, велел поставить слона у самого края пропасти и сказал погонщику: "Ты говоришь, что он хорошо выучен: прикажи ему стоять на трёх ногах". Погонщик взобрался на спину слона и, легонько кольнув его за ушами стрекалом, велел: "Встань, друг, на три ноги", – и слон встал. "Пусть встанет на одни передние", – потребовал царь, и слон, воплотивший в себе единосущного, задрав заднюю половину туловища, встал на одни передние ноги. "Теперь – на задние", – распорядился царь, и, едва он успел это произнести, как слон послушно поднял передние ноги и встал на одни задние. "Пусть встанет на одну ногу", – вскричал тогда царь, и тотчас же слон подобрал три ноги. Видя, что слон всё не падает в пропасть, царь выкрикнул в ярости: "Если ты и впрямь столь искусен в своём ремесле, заставь его стоять в воздухе".

"Во всей Джамбудипе ведь не сыщешь другого, столь же хорошо выученного слона, – подумал погонщик. – Царь, верно, хочет, чтобы слон рухнул в пропасть и разбился насмерть. Нет никакого в том сомнения". И он прошептал слону на ухо: "Дорогой, царь хочет, чтобы ты упал в пропасть и разбился насмерть, он просто не достоин владеть тобой. Если ты только обладаешь способностью передвигаться в пространстве, взвейся в воздух и перенесись в Бенарес". И в тот же миг Великосущный, наделённый способностью творить чудеса благодаря снятым заслугам, накопленным и прежних существованиях, поднялся и повис в пространстве. И сказал тогда погонщик царю: "Государь, благодаря своим великим заслугам этот слон может творить чудеса. Но не подобает ему принадлежать столь скудоумному, обладающему столь малыми заслугами властителю, как ты: им должен владеть только мудрый, вкушающий плоды добра, сотворённого в прежних рождениях, царь. Когда подобные тебе низкие люди обретают власть над прекрасными животными, то, не понимая их достоинств, эти люди стремятся их погубить и тем самым приводят к бесславной гибели и себя, и всех окружающих". И погонщик спел такую гатху:

Глупец не впрок владеет славой.

Пустым словим его не верьте.

Он всех уводит за собою

Путём насилия и смерти.

Наставив так царя в дхамме, вожатый добавил: "Ну, а ты оставайся ни с чем". С этими слонами он взлетел на слоне под облака, перенёсся в Бенарес и повис там над царским дворцом. И все горожане кричали в великом возбуждении: "Нашему государю прямо с небес явился дивный слон. Он висит сейчас над царским дворцом". Узнав о случившемся, бенаресский царь вышел из дворца и сказал слону: "Если ты пришёл сюда ради моего блага, спустись на землю". Бодхисаттва покорно опустился наземь, погонщик же, сойдя со слона, почтительно пал ниц перед царём. "Откуда вы, любезный?" – спросил бенаресский властелин. "Из Раджагахи, государь", – ответил погонщик и рассказал обо всём, что случилось – "И вы превосходно сделали, любезный, что явились ко мне", – воскликнул восхищённый царь, выслушав погонщика. И, радуясь своему приобретению, он приказал украсить весь город и торжественно ввести прекрасное животное в особое стойло, предназначенное для священного царского слона. Затем он поделил всё царство на три части: одну часть выделил бодхисаттве, другую передал во владение погонщику, а третью сохранил за собой. Со дня появления бодхисаттвы в облике белого слона владения царя стали расти, покуда вся Джамбудипа не оказалась под его правлением. Но, и став первым повелителем во всей Джамбудипе, он продолжал щедро подавать милостыню и творить иные добрые дела, а когда пришёл тому срок, перешёл в иное рождение в согласии с накопленной заслугой".

И, завершая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Царём Магадхи в ту пору был Девадатта, властителем Бенареса – Сарипутта, наставником слонов – Ананда, слоном же – я сам".

Джатака о рукояти плуга

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 123 Nangalisa-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Когда глупец к сравненьям прибегает..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – принялся рассказывать о тхере по имени Лалудайи.

Этот тхера, рассказывают, произнося слова дхаммы, никогда не знал, что следует говорить в одном месте, а что в другом. Так, во время праздника, когда все ждали от него благословений, он вдруг разражался словами, предвещающими несчастье: "Вне огороженных пространств обретаются они и на пересечениях больших дорог!" А в дни скорби он вдруг обращался к славословиям, словно воздавал хвалу обрушившимся несчастьям. "Да будут благословенны такие дни, как сегодня, – восклицал он, – и да снизойдёт на вас такая же благодать, как ныне, сто и тысячу раз!" – или даже: "Благодатью наполнили мысли свои многие боги и люди!"

Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи принялись дружно осуждать его, говоря: "Почтенные, этот Лалудайи просто не знает, где что говорить: везде и всюду он несёт нечто несуразное". В эту самую минуту вошёл Учитель и спросил: "О ком это вы, братия, здесь беседуете?" "О Лалудайи", – ответили монахи. "О бхиккху, – сказал тогда Учитель, – не только ведь ныне Лалудайи, едва открыв рот, начинает нести вздор, не ведая, что можно говорить, а чего нельзя: он и в прежние времена, да и всегда, был таким же точно болваном". И, поясняя сказанное, Учитель поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился сыном богатого брахмана. Впоследствии выучившись в Таккасиле всем наукам, он вернулся в Бенарес и стал всемирно прославленным наставником, у которого было сразу пятьсот юных брахманов-учеников. Среди этих учеников был один непроходимо тупой и неспособный юнец. Хотя он вместе со всеми остальными внимал словам дхаммы, толкуемой Учителем, но из-за скудоумия своего ничего не мог запомнить и в конце концов, прекратив тщетные старания, просто стал помогать наставнику, исполняя всевозможные работы как простой прислужник.

Однажды после вечерней трапезы бодхисаттва удобно уселся и, желая отпустить юношу, который уже умастил ему руки, ноги и как следует размял мускулы, молвил ему: "Поставь-ка, любезный, подпорки под моё ложе и можешь идти". Юноша нашёл подставку под ложе наставника с одной стороны, но никак не мог сыскать подпорки для другой стороны и, подставив собственную ногу, просидел так целую ночь. На утро, встав ото сна, бодхисаттва увидел юношу и удивился: "Что это ты здесь сидишь, любезный?" "Наставник, – ответил юноша, – я не мог сыскать, чем подпереть твоё ложе, и подставил собственную ногу, поэтому-то я здесь и сижу". Речь юноши тронула бодхисаттву. "Какая необыкновенная преданность! – подумал он. – Сколь услужлив самый тупой и неспособный из моих учеников! Как бы мне наставить его?" И, размышляя так, бодхисаттва в копне концов решил: "Всё же есть одно средство! Я буду посылать этого юношу в лес за хворостом или листьями, а по возвращении буду его расспрашивать о том, что он видел или сделал. И, когда он мне ответит, что видел, мол, то-то и то-то или сделал то-то и то-то, спрошу его, на что похоже увиденное или услышанное им. Отвечая на мои расспросы, как выглядит та или иная вещь, он вынужден будет прибегать к сравнениям и задумается, почему или как произошло что-то и какова связь между этой вещью и другими вещами. И так, постепенно, побуждая его подыскивать всё новые и новые сравнения и устанавливать всё большее число причин и следствий, я смогу развить его разум". Приняв такое решение, бодхисаттва подозвал к себе юношу и сказал ему: "Послушай, милый! Теперь каждый раз, после того как ты сходишь за дровами или же за листьями, являйся ко мне и рассказывай обо всём, что видел по дороге, чем забавлялся, что ел или пил, – словом, обо всём". "Хорошо, Учитель", – охотно согласился юноша.

Однажды он пошёл за хворостом вместе с другими учениками и, увидев в лесу змею, сообщил потом бодхисаттве: "Наставник, я видел змею". "На что же, дорогой, была она похожа?" – спросил бодхисаттва. "На рукоять плуга", – ответил юноша. "Прекрасно, дорогой, – обрадовался бодхисаттва. – Сравнение превосходно: ведь змеи и впрямь напоминают изогнутые рукояти плуга". "Этот отрок нашёл хорошее сравнение, – подумал он, – значит, я всё-таки сумею развить его ум". В другой раз юноша увидел в лесу слона и рассказал потом бодхпсаттве; "Я видел слона, наставник". "А на что же, дорогой, похож слон?" – спросил его бодхисаттва, "На рукоять плуга", – повторил юноша. Бодхисаттва ничего не сказал, но про себя подумал: "Слоновий хобот, конечно, похож на рукоять плуга и вместе с клыками, пожалуй, напоминает плуг. Неразумие, видимо, мешает ему отделить мысли о слоне от мыслей о слоновьем хоботе, конечно же, он имел в виду только хобот". В третий раз юношу пригласили отведать сока сахарного тростника. "Наставник, – воскликнул он, когда пришёл к бодхисаттве, – сегодня я пил сок сахарного тростника!" "А на что похож тростник?" – спросил его наставник. "Па рукоять плуга", – ответил, как и прежде, юноша. "Сравнение не очень удачное", – подумал бодхисаттва, но вслух ничего не сказал. На четвёртый день кто-то пригласил учеников к себе в дом и попотчевал их простоквашей с сахаром. В другом месте их напоили молоком. "Наставник, сегодня мы лакомились простоквашей и молоком", – сказал юноша, придя к бодхисаттве. "На что же похоже молоко с простоквашей?" – спросил наставник. "На рукоять плуга", – снова повторил юноша.

Тут уже, потеряв терпение, наставник воскликнул, обращаясь к собравшимся: "Когда этот ученик говорил, что змея похожа на рукоять плуга, он был прав; когда он утверждал, что слон тоже напоминает рукоять плуга, то он, видимо, имел в виду хобот слона и был поэтому отчасти прав. Крупица смысла была и в сравнении, уподоблявшем тростник рукояти плуга. Что же до простокваши и молока – белых жидкостей, всегда принимающих форму сосуда, в который налиты, то это его сравнение не годится ни для того, ни для другого. Нет, этого болвана ничему не выучить", И бодхисаттва спел такую гатху:

Когда глупец к сравненьям прибегает,

Дивятся все нелепейшим потугам:

От простокваши плуг не отличая,

Он называет простоквашу плугом".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Глупым отроком был в ту пору наш Лалудайи, прославленным же во всём мире наставником – я сам".

Джатака о Катахаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 125 Katahaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Катахака, скромнее будь..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ об одном не в меру хвастливом бхиккху. Рассказ этот напоминает тот, что уже приводился ранее. А вот что Учитель поведал о прошедшей жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на земле и был очень богатым торговцем. Жена родила ему сына, и в тот же самый день их служанка тоже разрешилась сыном. Дети росли вместе, и когда сына торговца стали учить грамоте, его слуга, сын служанки, подносил ему доску для письма и одновременно с ним выучился читать и писать. Потом слуга выучился и другим вещам. Вырос он красивым юношей с хорошо подвешенным языком и звали его Катахакой. В доме торговца Катахака присматривал за всем хозяйством. И вот, занимаясь делами, стал он думать: "Не удержаться мне всю жизнь на этом месте, за какой-нибудь незначительный проступок меня изобьют, свяжут, заклеймят позором и принудят вкушать то, что и полагается слуге. В дальней стороне живёт другой торговец, приятель моего хозяина. Что, если мне отправиться к нему, прихватив с собой письмо, составленное якобы самим хозяином? Представлюсь я хозяйским сыном, войду к тому торговцу в доверие, женюсь на его дочери и заживу на славу".

Приняв такое решение, Катахака стал сочинять письмо: "Я отправляю к тебе, – написал он за хозяина, – своего сына по имени такой-то. Хорошо бы нам породниться, поженив наших детей, – это связало бы наши семьи ещё более тесными узами. Отдай этому юноше, моему сыну, в жёны свою дочь. Пусть молодые пока поживут у тебя, а я, как только смогу, приеду к вам". Катахака запечатал письмо печатью хозяина, захватил с собой побольше денег, так чтобы ни в чём себе не отказывать, умастил тело благовонными мазями, надел богатое платье, приукрасился и отправился в путь. Он явился к торговцу, который жил в дальней стороне, и с почтительным приветствием стал перед ним чуть поодаль. "Откуда ты, любезный?" – спросил торговец. "Из Бенареса", – ответил Катахака. "Чей ты сын?" – вновь спросил торговец. "Бенаресского торговца", – оказал Катахака. "Что же привело тебя ко мне?" – осведомился торговец. "Вот, возьми, прочтешь – и всё узнаешь", – молвил Катахака, подав ему письмо. После того как торговцу прочитали письмо, он воскликнул радостно: "Теперь-то у меня жизнь пойдёт на лад", – велел привести дочь, выдал её за Катахаку и поселил молодых в своём доме. Жил Катахака в большом почёте, однако какую бы пищу – жидкую ли, твёрдую – ему ни подавали он, всегда недовольно бурчал: "Кто же так готовит первое? Что это за второе? И что это вообще за еда?" Какие бы одежды и благовония ему ни подносили, он сердито цедил сквозь зубы: "В этой глуши и понятия не имеют о том, какие сейчас носят накидки. Здесь и слыхом не слыхивали, как пользоваться благовониями и подбирать цветы для гирлянд. Одно слово – деревенщина".

После исчезновения своего слуги бодхисаттва стал расспрашивать: "Не видели ли Катахаки? Куда он подевался?" Чтобы его разыскать, он разослал верных людей в разные места. Один из них забрёл и в тот дальний край, где жил теперь Катахака. Встретив и узнав бывшего слугу, он не открылся ему, вернулся в Бенарес и рассказал обо всём бодхисаттве. "Недостойное он совершил, – сказал бодхисаттва, выслушав посланного, – недостойное. Что ж, отправлюсь-ка я сам в те места и займусь этим делом, а потом ворочусь в Бенарес". И вот, с разрешения владыки бенаресского, бодхисаттва в сопровождении огромной свиты выехал к дальним пределам царства. Известие об этом распространилось повсюду и достигло Катахаки. Бывший слуга встревожился. "Нет у него тут никаких особых дел, – размышлял Катахака, – и едет он сюда, скорее всего, из-за меня. Если я сейчас сбегу, то мне уже никогда не вернуться. Есть, однако, одно средство умилостивить хозяина, надо выйти к нему навстречу и, ублажая его как слуга, снискать его расположение". И вот однажды, в присутствии всех домочадцев, Катахака объявил: "Молодые люди обычно неразумны, они не умеют оказывать должных почестей родителям, не знают и не понимают их достоинств. Все такие молодые люди, кроме меня, едят вместе со своими родителями, только я один, во время еды, стою возле своих родителей, подаю им, меняю миски, подношу плевательницы, накладываю пищу, подливаю воду и машу опахалом – словом, всячески обхаживаю своих родителей". И он показал слугам, как им следует вести себя по отношению к хозяевам, даже объяснил им, что они с кувшином воды в руках должны сопровождать хозяина к отхожему месту, когда тот захочет облегчить себя. Наставив так всех своих домашних, Катахака, перед самым прибытием бодхисаттвы, сказал своему тестю: "Батюшка, говорят, мой родитель уже совсем близко. Прикажи сварить, сколько нужно и какой нужно, пищи и приготовить всё необходимое для моего отца, который хочет повидаться с тобой, – я же встречу его на дороге и почтительно поднесу ему подарки". "Хорошо, милый", – согласился тесть.

Набрав множество подарков, сопровождаемый большим числом родни и слуг, Катахака вышел встречать бодхисаттву и с любезным приветствием вручил ему подношения. Бодхисаттва принял всё и обласкал Катахаку. После завтрака, когда все прибывшие устроились в доме, бодхисаттва пошёл справить нужду. Катахака же, отстранив всех слуг, схватил кувшин с водой и отправился следом за бодхисаттвой. Он помог хозяину совершить омовение и рухнул на землю с мольбой о прощении. "Господин, – восклицал Катахака, – я дам тебе, сколько пожелаешь, денег, только не губи меня". "Не бойся, – молвил ему в ответ бодхисаттва, довольный, что Катахака не забыл своих обязанностей, – я не стану тебя губить". Ободрив слугу, бодхисаттва отправился осматривать этот дальний город, и жители оказали ему восторженный приём. Катахака неотлучно находился при хозяине и исполнял всё, что положено слуге. Улучив подходящую минуту, тесть Катахаки уселся поудобнее и сказал бодхисаттве: "Великий торговец! Как только мне прочитали твоё письмо, я тотчас же решил выдать свою дочь за твоего сына". Бодхисаттва ответил другу подобающей любезной речью, чем очень порадовал торговца. Катахаку он не переставал величать своим сыном. Однако с того дня Катахака стал ему противен уже одним своим видом.

Однажды Великосущный подозвал к себе дочь торговца и попросил её: "Поищи у меня в голове, милая". Когда она, подойдя, поискала у него в голове, бодхисаттва ласково её поблагодарил и обратился к ней с таким вопросом: "Скажи мне, милая, способен ли мой сын сохранять разум и выдержку в радости и в беде и счастливы ли вы с ним?" "Батюшка, – ответила ему дочь торговца, – у сына твоего только один недостаток, он вечно бранит всё, что ему подают". "Да, милая, – вздохнул бодхисаттва, – он и прежде-то не умел вести себя, но ничего, я сейчас скажу тебе заклинание, которое сразу же прекратит его воркотню, а ты выучи то заклинание наизусть. Всякий раз за едой, как только этот "мой" сын начнёт ругать то, что ему подали, встань перед ним и произнеси вслух эти слова". Сказав так, бодхисаттва заставил жену Катахаки выучить наизусть заклинание. После этого разговора бодхисаттва прогостил недолго – он поехал назад, в Бенарес. Катахака же, прихватив с собой множество яств, отправился проводить его в дорогу. Почтительно простясь с бодхисаттвой, он одарил его дорогими подарками, а потом повернул домой.

Со времени отъезда бодхисаттвы Катахаку одолевала необыкновенная гордыня. Однажды он обедал. Жена подавала ему различные блюда, одно другого вкуснее. Но стоило ей взяться за черпак, чтобы положить ему пищи, как Катахака принимался бранить всё приготовленное. Тут дочь торговца, вспомнив заклинание, которому выучил её бодхисаттва, спела Катахаке такую гатху:

Катахака, скромнее будь.

Довольно корчить привереду.

Не то, чтоб обличить тебя,

Я снова в эту глушь приеду.

"Ну и дела! – подумал Катахака, услыхав, что спела ему жена. – Наверняка торговец назвал ей моё настоящее имя и рассказал всю правду". С тех пор он больше уже никогда не отваживался бранить еду, которую ему подавали, и, умерив свою гордыню, скромно съедал всё, что полагалось, после же смерти, в новом своём рождении он тоже вкусил всё, что ему полагалось".

Завершая наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Катахакой в ту пору был не в меру хвастливый бхиккху, бенаресским же торговцем – я сам".

Джатака о приметах мечей

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 126 Asilakkhana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Что было одному благословеньем..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о брахмане, подданном царя Косалы. Этот брахман мог по особым приметам предсказать, сулит ли меч удачу или нет.

Рассказывают, что каждый раз, когда кузнецы выковывали новый меч и приносили его к царю, брахману стоило только понюхать клинок, и он уже мог сказать, сулит меч удачу его владельцу или же нет. Брахман этот, однако, был нечист на руку: дадут ему денег, он говорит, что меч непременно сулит удачу, а ничего не дадут, он сердито ворчит: "Этот меч сулит неудачу!"

Однажды некий кузнец, выковав меч, насыпал в ножны мелко помолотого порошка чёрного перца и принёс меч к царю. Царь призвал брахмана и велел ему осмотреть меч. Брахман вытащил клинок из ножен и понюхал его. Крупицы перца попали ему в нос и стали щекотать ноздри. Не удержавшись, брахман чихнул изо всей мочи. И когда чихал, ударился об остриё ножа и рассёк нос надвое!

История о том, как брахман рассёк собственный нос, стала известна всем монахам. Как-то раз, сойдясь в зале собраний, монахи говорили между собой: "Вы слышали, почтенные? Брахман, который похваляется умением узнавать, сулит ли удачу меч, порезал себе нос, когда обнюхивал царский меч". В это самое мгновение в залу вошёл Учитель и спросил собравшихся: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" Когда монахи рассказали ему обо всём, Учитель заметил: "О бхиккху, не только ведь ныне брахман этот, нюхая меч, ухитрился порезать себе нос, но и в прежние времена с ним уже случалось подобное". И он поведал им о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, был при царе некий брахман, который умел предсказывать, принесёт ли меч удачу своему владельцу или же нет. С ним произошло всё то, о чём уже рассказывалось. Как и первый брахман, он, чихая, отхватил себе мечом кусок носа. Царь тотчас же призвал знахарей, и они сумели как-то прилепить к носу брахмана нашлёпку и подкрасить её в естественный цвет, так что нос опять стал таким, как и прежде, и брахман снова мог исполнять свои обязанности при царе.

Здесь самое время сказать, что у бенаресского правителя не было сына, а только малолетняя дочь да ещё племянник, сын сестры. Оба ребёнка жили и воспитывались вместе в царском доме. Когда же они выросли, то почувствовали друг к другу сердечное влечение. Царь, узнав о том, призвал к себе своих советников и сказал: "Мой племянник – законный наследник трона; если я решусь выдать за него свою дочь, мне придётся возвести его в сан первого наследника". В тот миг, когда царь произносил эти слова, пришла ему в голову другая мысль: "Мой племянник – и без того человек мне близкий. Женю-ка я его на дочери другого царя и провозглашу наследником престола, а дочь выдам ещё за какого-нибудь властителя. Так у меня повсюду окажется полно родни, и род наш будет править сразу двумя царствами". Обсудив это со своими советниками, царь пришёл вместе с ними к решению, что лучше всего разлучить обоих влюблённых, и велел поселить племянника в одном крыле дворца, а дочь – в другом.

В это время царской дочери и племяннику было лет по шестнадцати, их взаимное любовное влечения стало непреодолимым. "Как бы мне сделать так, чтобы дядина дочь вышла из другой половины дворца", – долго размышлял молодой человек и, наконец, придумал одно средство. Он велел привести к себе женщину, искусную в предсказании судьбы, и дал ей тысячу золотых монет. "Что я должна для тебя сделать?" – спросила его вещунья. "Матушка, тебе везёт во всех твоих делах, – сказал юноша. – Сделай так, чтобы дочь моего дяди вышла из женской половины дворца". "Хорошо, господин, – согласилась вещунья, – я пойду к царю и скажу ему: "Государь, в твою дочь вселился злой дух. Это случилось давно, и он уже не так всесилен, как прежде. В один прекрасный день я велю посадить твою дочь в повозку, и мы с ней под охраной хорошо вооружённых стражников отправимся на то место, куда свозят мертвецов. Там я прикажу очертить волшебный круг на земле и поставить в этот круг ложе, под ложе я велю положить мёртвое тело, а на ложе – твою, государь, дочь. Затем я прикажу выкупать твою дочь, для чего одной розовой воды потребуется сто и ещё восемь кувшинов. И так изгоню злого духа из тела твоей дочери…" Сказав это государю, – продолжала вещунья, – я отвезу царскую дочь на то место, где сваливают мертвецов. Ты же, как только узнаешь, что мы отправились туда, садись в колесницу и в сопровождении хорошо вооружённых войнов поезжай к тому же месту и обязательно поспей прежде нас. Да не забудь прихватить с собой толику молотого черного перца... Когда прибудешь на место, вели своим людям спрятать колесницу, а самим укрыться в тамошнем лесу. Потом ступай прямо туда, где сваливают мертвецов, войди в очерченный круг, ляг наземь и притворись мёртвым. Я приду туда и велю поставить ложе прямо над тобой. Сверху положат царскую дочь; ты же в этот миг сунь себе в нос крупинку черного перца да хорошенько чихни два-три раза. Услыхав твоё чихание, мы, забыв про царскую дочь, кинемся наутёк; ты же вылезь из-под ложа, выкупай царскую дочь с ног до головы, потом сам вымойся и вместе с; царской дочерью поезжай во дворец". "Превосходно придумано! – обрадовался юноша. – Просто замечательно!" – и принял предложение вещуньи. Вещунья отправилась к царю и убедила его, как было уговорено, что царевна больна. Государь принял предложение вещуньи, затем вещунья поговорила с самой царевной, и та тоже изъявила согласие. И вот настал день, когда решено было ехать на свалку мертвецов. Предупредив заранее юношу, вещунья в сопровождении огромной свиты отправилась в путь. Стараясь напугать своих спутников, она сказала им: "Когда я уложу царскую дочь на ложе, мертвец, что будет внизу, примется чихать; чихнув раз-другой, он выскочит из-под ложа и схватит первого попавшегося. Будьте осторожны!" Юноша приехал раньше их и, как было уговорено, лежал, притворяясь мертвецом. Вещунья взяла за руку царскую дочь, ввела её в очерченный круг и, шепнув: "Не бойся!" – уложила царевну на ложе. В тот же миг юноша сунул себе в нос крупинку черного перца и принялся чихать. Вещунья тотчас же выпустила руку царской дочери и с громким воплем кинулась прочь, увлекая за собой остальных. Видя, как она удирает, никто не смог устоять на месте, все бросились кто куда, побросав захваченное из дому оружие. Юноша сделал всё, что ему было наказано, и вместе с царской дочерью поехал во дворец.

Вещунья же явилась к государю и сообщила ему о том, что дочь его и племянник случайно соединили свои судьбы. "Что ж, – подумал царь, – дочь моя с самого рождения предназначалась в жёны племяннику. Они столь же хорошо подходят друг другу, как жидкое топлёное масло и рисовая каша". И он дал согласие на брак дочери и племянника. Со временем он передал племяннику престол, а дочь свою сделал царицей. Племянник, став царём, жил со своей женой в мире и счастливом согласии и правил царством в соответствии с дхаммой. Брахман же, который судил о мечах по приметам, начал служить новому повелителю.

Случилось однажды этому брахману прислуживать царю. Стоял он против солнца, лак на носу у него растаял, нашлёпка свалилась на землю. Брахман, сгорая от стыда, стоял перед царём, низко опустив голову. Заметив его смущение, государь сказал со смехом: "О наставник, пусть это не тревожит тебя, ведь одному чих приносит несчастье, а другому – счастье. Ты чихнул – рассёк себе нос, а вот я чихнул – и получил в жёны дядюшкину дочь да и царство в придачу". И он спел такую гатху:

Что было одному благословеньем,

Другому только горе принесло.

И стало быть, не всё на свете благо,

И стало быть, не всё на свете зло.

Так, в стихах молодой царь разъяснил тем, кто там был, суть происшедшего. Всю остальную жизнь он прожил, подавая милостыню и творя иные добрые дела, а с истечением срока перешёл в другое рождение в согласии с накопленными заслугами".

И, желая показать слушавшим всю многогранность мира, в котором благостное переплетено с дурным, Учитель так истолковал джатаку: "Брахманом, который судил о мечах по приметам, был в ту пору этот самый брахман; царским же племянником, унаследовавшим престол, был я сам".

Джатака о кошачьих повадках

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 128 Bilara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Кто стягом дхаммы прикрывает мысли..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – принялся рассказывать о монахе-притворе.

Когда Учителю рассказали, сколь велико притворство этого монаха, он заметил: "О бхиккху, не только ведь ныне, но и в прежние времена он отличался столь же великим притворством", и поведал слушавшим о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва возродился на земле в облике огромной, чуть не с поросёнка, мыши. Был он наделён большим умом и жил в лесу, предводительствуя многими сотнями других мышей. Однажды, увидав эту мышиную стаю, какой-то бродячий шакал подумал: "Войду-ка я к этим мышам в доверие, а потом всех их съем". Приняв такое решение, он расположился возле мышиной норы. Стоял на одной ноге и глядел не мигая прямо на солнце. Кормился он одним воздухом. Отправляясь на поиски корма, бодхисаттва увидел его в таком положении и, подумав, "Должно быть, это – великий святой", – подошёл ближе и спросил: "Как твоё имя, почтенный?" "Меня зовут Дхаммика – "Преданный дхамме", – ответил шакал. "Почему ты, стоя на земле, опираешься не на все четыре лапы, а только на одну?" – снова спросил бодхисаттва. "Если бы я опёрся всеми четырьмя лапами, земля не выдержала бы моей тяжести, потому-то я и стою на одной ноге", – объяснил бодхисаттве коварный шакал. "Почему же ты так широко разинул пасть?" – продолжал расспрашивать бодхисаттва. "А потому, – сказал шакал, – что я не ем ничего другого, кроме воздуха, одним воздухом кормлюсь". "Почему ты глядишь прямо на солнце?" – спросил ещё бодхисаттва. "А потому, – ответил шакал, – что я воздаю солнцу почести". "Должно быть, он очень добродетелен", – подумал бодхисаттва, выслушав шакала. И с тех пор он вместе с остальными мышами по утрам и вечерам приходил к шакалу и почтительно ему кланялся.

После того как мыши выражали таким образом своё почтение, шакал хватал заднюю мышь, мгновенно её проглатывал, обтирал пасть и продолжал стоять как ни в чём не бывало. Вскоре мышиный род сильно уменьшился в числе, и мыши призадумались. "В прежние времена, – рассуждали они, – мы с трудом помещались в норе, хотя и непрестанно размножались, теперь же нас стало так мало, что даже не вся нора заполнена. В чём дело?" Они рассказали обо всём своему вожаку. "По какой же это причине так уменьшился мышиный род?" – рассуждал сам с собой бодхисаттва. Подозрения его пали на шакала, и с течением времени эти подозрения окрепли. "Испытаю-ка я шакала", – решил наконец бодхисаттва. После того как мыши оказали шакалу обычные почести, бодхисаттва пропустил всех вперёд, а сам замешкался и остался последним. Шакал тотчас кинулся на него. Однако бодхисаттва был настороже. Заметив ещё раньше, что шакал готовится к нападению, он отпрянул в сторону и, поворотясь к шакалу, воскликнул: "Так вот оно что! Теперь-то мне ясно, каково твоё подвижничество, не ради дхаммы, истинной самой по себе дхаммы, ты прилагал усилия, но только ради того, чтобы, прикрываясь знаменем дхаммы, истреблять живых существ!" И он спел такую гатху:

Кто стягом дхаммы прикрывает мысли,

Исполненные скверны, и тайком

Живых существ нещадно истребляет,

Того уместно называть "котом".

С этими словами царь мышей подпрыгнул, впился зубами шакалу в шею и, добравшись до горла, враз перекусил его, лишив тем шакала жизни. Тут набежало множество мышей, и все принялись пожирать останки шакала – только и слышалось: "Хруп! Хруп!" И говорят, мыши, поспевшие первыми, ещё сумели добыть для себя довольно шакальего мяса, а последним ничего уже не досталось. С того дня мышиный род зажил, не страшась никого и ничего".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал слушателям джатаку, сказав: "Шакалом в ту пору был монах-притвора, мышиным же царём – я сам".

Джатака о Косии

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 130 Kosiya-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Коль правду говорила – пей..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал своё повествование об одной женщине из Саваттхи.

Рассказывают, что у некоего добропорядочного и чистого сердцем брахмана, жившего в миру, была жена – распутная, порочная и полная всяческой скверны. По ночам она занималась любовными делами, а днём отлынивала от любой домашней работы, прикидывалась больной, проводила целые дни в постели и стонала. "Что с тобой, моя милая?" – беспокоился, бывало, муж. "Живот пучит", – отвечала притворщица. "Чего бы ты хотела поесть?" – спрашивал заботливый супруг. "Сладостей – пожирнее и побольше, – говорила жена, – а также – каши на молоке и варёного риса с маслом и ещё чего-нибудь". И всё, что бы она ни пожелала, брахман тотчас подавал ей. Целыми днями, как простой слуга, он занимался домашним хозяйством. Жена же его, пока муж был дома, валялась в постели, но стоило ему выйти на улицу, как она спешила предаться утехам с любовниками.

"Нет конца болезни моей несчастной жены, – подумал как-то брахман. – Живот у неё всё пучит и пучит". Прихватив с собой благовония, цветы и другие приношения, он отправился прямиком в Джетавану. Оказав Учителю положенные почести, брахман скромно сел чуть поодаль. "Что это ты так долго не показывался?" – спросил Учитель. "Достопочтенный, – ответил брахман, – моя жена всё время жалуется на то, что живот пучит. Вот я и потчую её всякими вкусными кушаньями, приправленными топлёным, кокосовым или иным маслом. Она у меня очень пополнела в теле, и цвет кожи у неё прекрасный, но болезни всё нет конца. Я целыми днями хожу за женой, вот и не смог выкроить ни одной свободной минутки, чтобы прийти сюда". Учитель был уже наслышан о дурном поведении жены брахмана. "О брахман, – сказал он, – ведь ещё в прежние времена мудрые говорили тебе, какое снадобье следует дать женщине, страдающей подобным недугом, чтобы сразу поставить её на ноги. Но из-за долгой череды перерождений всё это совершенно выпало из твоей памяти". И, уступая настойчивым просьбам брахмана, Учитель поведал ему о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был брахманом, происходившим из богатой и достойной семьи. Получив образование в Таккасиле, брахман этот поселился затем в Бенаресе и стал всемирно прославленным наставником молодёжи. Изо всех царских столиц к нему толпами стекались юные кшатрии и брахманы, желавшие выучиться у него наукам. И был там один деревенский брахман, который ходил к бодхисаттве и выучился у него трём ведам и восемнадцати основным наукам, а потом купил себе дом в Бенаресе. Хотя он и обосновался в городе, но каждый день дважды или даже трижды являлся послушать поучения бодхисаттвы. Жена же у этого брахмана была чрезвычайно порочной и полной всяческой скверны. И всё было точно так, как только что рассказывалось: жена прикидывалась больной, а брахман ходил за ней, исполнял домашнюю работу и поэтому долго не посещал наставника.

"Давненько не беседовал я с тобой! Где ты пропадал?" – спросил наставник, когда брахман наконец пожаловал к нему. Слушая объяснения брахмана, бодхисаттва, который уже знал, что притворщица-жена обманывает мужа, валяясь в постели, помыслил: "Я присоветую дать ей самое подходящее при такой "болезни" лекарство". Приняв это решение, он сказал брахману: "Послушай, любезный! Не давай ей ничего молочного или же сготовленного на топлёном масле. И вообще – никаких лакомств! Смешай с коровьей мочой сок пяти разных плодов и фруктов, слей всё это в новую медную посудину и подержи в ней некоторое время, пока смесь не начнёт отдавать металлом. Возьми затем в одну руку эту посудину, а в другую – верёвку, вожжу либо хворостину, ступай к жене и скажи ей: "Вот тебе самое подходящее при твоей болезни лекарство. Либо пей его – и тогда ты поправишься, либо подымайся и хлопочи сама по хозяйству". После этого спой ей ещё гатху, которой я тебя научу. А если она откажется пить, вразуми её верёвкой, вожжой либо хворостиной – хлестни несколько раз, а потом потаскай за волосы и поколоти кулаками, увидишь, она в ту же минуту встанет и примется за работу". Выслушав совет наставника, брахман поблагодарил его, отправился домой, изготовил, как ему было сказано, смесь и подошёл к жене: "Выпей, милая, это лекарство!" – сказал он. "А кто велел мне дать его?" – спросила жена. "Наставник, милая!" – ответил брахман. "Вылей эту гадость, – сказала жена, – не стану я её принимать!" "Так ты не хочешь ради своего же собственного блага пить лекарство? – воскликнул муж, хватаясь за верёвку. – Или ты сейчас же выпьешь это лекарство, очень полезное при твоей болезни, или же встанешь и примешься за дела – этим ты и заслужишь право лакомиться кашей, рисом и прочими яствами". И брахман спел такую гатху:

Коль правду говорила – пей...

Лгала – вставай скорее и готовь обед.

Ты, Косия, больна – иль сил полна,

Одно из двух, тут середины нет.

Едва только женщина, которую и впрямь звали Косия, услыхала, что поёт её муж, она тотчас же поняла, что наставник наслышан о всех её проделках и может рассказать о них мужу. Страшась, как бы её не вывели на чистую воду, она подумала: "Нет, уж наставника-то мне не провести", – быстро вскочила на ноги и принялась за домашнюю работу. "Наставник, конечно же, знает всё о моей дурной жизни, – рассуждала она сама с собой, – и потому я не должна более вести себя столь недостойно". В страхе перед наставником, исполненная к нему почтения, она с тех самых пор перестала творить дурное, проявляла сдержанность и твёрдо следовала нравственным заветам".

И жена брахмана, предполагая, что Всепробуждённый, должно быть, знает все её проделки, отринула притворство и, благоговея перед Учителем, никогда уже более не вела себя недостойно".

Заканчивая наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Супружеской четой в ту пору была нынешняя чета; наставником же – я сам".

Джатака о скупости дающего

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 131 Asampadana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

С восклицания: "Не правы те, кто порывает с другом..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал свой рассказ о Девадатте.

Однажды, сойдясь в зале собраний, бхиккху затеяли такой разговор: "Этот неблагодарный Девадатта и знать не хочет великих достоинств Татхагаты. Подумайте только, почтенные!" В эту самую минуту в залу вошёл Учитель и спросил монахов: "О чём это вы, братия, здесь толкуете?" Выслушав ответ, он заметил: "Не только ведь ныне, бхиккху, Девадатта выказывает неблагодарность, он и в прежние времена был столь же неблагодарным". И Учитель поведал собравшимся о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда в Раджагахе, столице царства Магадха, восседал на троне правитель по имени Магадха, бодхисаттва жил также в Раджагахе и был торговцем. Оборотных денег у этого торговца было не менее восьмидесяти коти, поэтому его и прозвали Самкхасеттхи – "Богач". А в Бенаресе в ту пору жил торговец по имени Пилия, и у него тоже было восемьдесят коти оборотных денег. Обоих торговцев связывала тесная дружба.

Но вот однажды у бенаресского торговца Пили случились большие неприятности, он дотла разорился.

Оказавшись в крайней нужде и не зная, куда податься, он решил попросить помощи у Самкхасеттхи и вместе с женой пешком отправился из Бенареса в Раджагаху. При виде Пилии Самкхасеттхи радостно воскликнул: "Прибыл мой дорогой друг!" – и заключил Пилию в объятия. Он оказал Пилии пышный приём, несколько дней кормил и развлекал его и только потом полюбопытствовал: "За каким же всё-таки делом ты приехал, дорогой?" "Друг мой бесценный, меня постигло несчастье, – ответил Пилия, – я вконец разорён, будь же мне опорой!" "Конечно же, я помогу тебе, дорогой, – молвил Самкхасеттхи. – Ни о чём не беспокойся!" С этими слонами Самкхасеттхи приказал открыть сокровищницу и выдать Пилии на руки сорок коти золотом, всё же остальное имущество, какое у него было, движимое и недвижимое, живое и неживое, – он разделил на две части и ровно половину тоже отдал другу. Пилия взял свою долю и отправился назад в Бенарес. Вскоре его дела снова пошли на лад.

По прошествии некоторого времени такое же точно несчастье свалилось и на Самкхасеттхи. Обдумывая, к кому обратиться за помощью, он вспомнил: "Ведь я некогда оказал Пилии большую услугу, отдал ему половину всего, что у меня было. Он не откажет мне в помощи, отправлгось-ка я к нему". Вместе с женой Самкхасеттхи направился пешком в Бенарес. Когда они добрались до города, он сказал жене: "Вот что, милая, негоже тебе таскаться вместе со мной по бенаресским закоулкам. Подожди здесь. Я пришлю за тобой повозку, а ты садись на неё и поезжай за мной следом в приличествующем тебе виде". Оставив жену на постоялом дворе, Самкхасеттхи один отправился в город, нашёл дом Пилии и велел слуге доложить хозяину о приходе старого друга – торговца Самкхасеттхи из Раджагахи.

Пилия велел впустить Самкхасеттхи, но при появлении друга даже не привстал с ложа и не сказал ему тех дружеских приветливых слов, какие положено говорить гостям, а только осведомился: "Что привело тебя ко мне?" "Я пришёл повидаться с тобой", – ответил Самкхасеттхи. "Где же ты остановился?" – спросил Пилия. "Да пока что нигде, – признался Самкхасеттхи, – жену свою я оставил на постоялом дворе, а сам – прямо к тебе". "Ну вот что, – молвил Пилия, – здесь тебе не след оставаться. Я дам тебе немного отрубей, где-нибудь в другом месте ты сваришь их и поешь. Ступай же – и чтобы глаза мои больше тебя не видали!" Он позвал слугу и велел ему: "Насыпь моему другу прямо в полу накидки меру отрубей и завяжи покрепче!"

Между тем, рассказывают, в тот самый день на двор к Пилии доставили целую тысячу телег отборного риса, которым и набили битком его амбары, однако этот неблагодарный, этот мошенник из мошенников, принявший в своё время из рук друга не моргнув и глазом сорок коти, теперь приказал выдать другу одну меру отрубей! Слуга насыпал отрубей в корзину и вышел к бодхисаттве. "Этот дрянной человек получил от меня сорок коти, а мне суёт всего лишь меру отрубей! Брать или же не брать?" – подумал бодхисаттва. По зрелом размышлении он решил взять. "Этот неблагодарный, вероломный человек, – рассудил он, – забыл о нашей дружбе, потому что узнал про моё разорение. Если я не приму предложенную им меру отрубей только из-за того, что это даяние слишком мало, по моей вине разорвутся дружеские узы, а губить дружбу, отказываясь от слишком скромного даяния, способны только люди, ослеплённые невежеством. Возьму-ка я у него эту меру отрубей и сделаю всё возможное для укрепления нашей дружбы".

Самкхасеттхи завязал в полу накидки предложенную ему меру отрубей и, покинув дом Пилии, направился на постоялый двор. "Что ты принёс, господин?" – спросила жена у Самкхасеттхи. "Милая, – ответил он, – наш друг торговец Пилия жалует нам от своих щедрот меру отрубей, с тем чтобы мы отправлялись на все четыре стороны". "Зачем же ты принял это, господин? Мера отрубей вместо сорока коти!" – воскликнула жена торговца и залилась слезами. "Милая, – успокоил её бодхисаттва, – не надо плакать. Я принял от него эти отруби только потому, что боялся порвать дружеские узы, соединявшие нас, я изо всех сил старался сохранить нашу дружбу. Чего же ты огорчаешься?" И бодхисаттва спел жене такую гатху:

Не правы те, кто порывают с другом,

Как только убедятся что тот скряга,

А я приму и отрубей полмеры,

Бесценно дружбы нерушимой благо.

Однако и после этого жена торговца не перестала плакать. В тот самый миг мимо дверей постоялого двора проходил работник, которого когда-то Самкхасеттхи передал торговцу Пилии. Услыхав рыдания супруги Самкхасеттхи, работник зашёл на постоялый двор и, увидев бывшего своего хозяина, пал к его ногам и со слезами в голосе спросил: "Зачем вы приехали сюда, господин?" Торговец рассказал ему обо всём. "Ничего, господин, – молвил работник, выслушав рассказ бодхисаттвы, – не огорчайтесь!" Ободрив Самкхасеттхи и его жену, работник повёл их к себе домой, нагрел воды, добавил в неё благовоний и подал прежним хозяевам, чтобы они вымылись с дороги, а потом накормил их. Обойдя всех других бывших слуг Самкхасеттхи, он оповестил их о прибытии хозяев и пригласил к себе, чтобы они повидались с Самкхасеттхи. Через несколько дней, когда гости немного оправились, работник созвал всех бывших слуг торговца. Все вместе они отправились к царскому дворцу и подняли у ворот шум. Услыхав этот шум, царь призвал их к себе и расспросил, в чём дело. Слуги Самкхасеттхи рассказали царю обо всём происшедшем.

Выслушав их, царь приказал тотчас привести во дворец обоих торговцев и, когда его повеление выполнили, спросил у Самкхасеттхи: "О великий торговец, правду ли говорят, что ты передал торговцу Пилии сорок коти денег?" "Да, государь, – ответил Самкхасеттхи, – когда мой друг, разорённый, явился в Раджагаху, то я дал ему не только денег, но и половину всего своего движимого и недвижимого имущества, живой и неживой собственности". "Верно ли это?" – спросил царь у торговца Пилии. "Да, государь", – подтвердил тот. "Когда твой друг пришёл к тебе разорённый, – продолжал царь, – почему же ты не принял его с подобающим почётом и лаской?" Пилия ничего не ответил, "Скажи хотя бы, – настаивал царь, – верно ли, что ты велел отсыпать Самкхасеттхи меру отрубей, стремясь откупиться от него этим жалким подаянием?" Пилия и на этот раз ничего не мог ответить ему и молчал. "Как с ним следует поступить?" – спросил царь у своих приближённых. Посовещавшись с ними, он огласил своё решение. "Ступайте, – приказал царь своим слугам, – в дом к торговцу Пилии и передайте всё, чем он владеет, Самкхасеттхи!" "Великий государь, не надобно мне чужого богатства, пусть только он вернёт мне то, что я ему дал", – сказал царю Самкхасеттхи. И царь велел возвратить бодхисатте всё, что ему когда-то принадлежало. Получив назад деньги и имущество, бодхисаттва в окружении многочисленных вернувшихся к нему слуг и прислужников направился обратно в Раджагаху. По возвращении он привёл все свои дела в порядок и жил там до самой смерти, щедро подавая милостыню и творя иные добрые дела, а с истечением отведённого срока перешёл в другое рождение в полном согласии с накопленными заслугами".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Торговцем Пилией в ту пору был Девадатта, Самкхасеттхи же – я сам".

Джатака о золотом гусе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 136 Suvannahamsa-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Что дали, тем доволен будь..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одной бхикшуни по имени Тхуллананда.

Как-то один упасака, живший в Саваттхи, пригласил общину бхикшуни прийти к нему за чесноком.

– Если придут бхикшуни, – сказал он сторожу, – дай каждой из них по две-три луковицы чеснока. С тех пор бхикшуни стали ходить к нему домой или на его поле за чесноком.

Однажды, когда наступили холода и всё покрылось инеем, в доме мирянина кончился весь чеснок. В это время Тхуллананда явилась с другими сёстрами к его дому и сказала хозяевам:

– Мы пришли за чесноком.

– Дома нет чеснока, почтенные, – отвечали хозяева, – весь вышел, идите за ним в поле.

Сёстры отправились в поле и, не зная меры, стали рвать чеснок.

– Ну и бхикшуни, – сказал рассердившийся сторож, – дёргают чеснок, не зная никакой меры.

Услыхав его слова, некоторые сёстры, соблюдавшие умеренность, обиделись, а узнав об этом с их слов, обиделись и бхикшу и рассказали об этом Благословенному.

Выслушав их рассказ, Благословенный сказал, порицая Тхуллананду:

– О бхикшу, алчный человек неприятен даже матери, его родившей. Он не может ни обратить в веру необращённого, ни увеличить добродетели обращённых, ни способствовать получению милостыни, ни удержать уже полученную, тогда как человек умеренный всего этого может достичь.

Этим и другими подобными наставлениями разъясняя дхарму, Учитель сказал:

– Не только теперь, о бхикшу, Тхуллананда алчная, она была такой и прежде. – И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в семье одного брахмана. Когда он вырос, его женили на девушке такого же происхождения. У неё родились три дочери, и всем им дали имя Нанда.

После смерти бодхисаттвы всех их взяли в чужую семью. А бодхисаттва возродился в образе золотого гуся и был наделён знанием своих прежних воплощений. Когда он вырос и увидел, что тело его покрыто золотыми перьями, он стал думать: "Какое же воплощение я сменил, приняв такой вид?" И догадался: "Рождение в мире людей".

Потом он стал размышлять: "Как живут моя жена и дочери?" И увидел: они живут из милости, прислуживая другим людям. Тогда он подумал: "Моё тело покрыто золотыми перьями, которые можно выщипывать. Если я каждый раз буду отдавать одно перо моей жене и дочерям, они заживут безбедно". И, подлетев к их дому, он сел на гребень крыши.

Увидав его, жена и дочери спросили:

– Откуда ты прилетел, почтенный?

– Я ваш отец, – сказал гусь, – после смерти я возродился в образе золотого гуся и вот прилетел повидаться с вами. Теперь вы не будете жить в бедности и прислуживать чужим людям. Я буду отдавать вам каждый раз по одному перу, а вы, продавая их, заживёте в достатке.

И, дав им одно перо, гусь улетел.

С тех пор он стал прилетать к ним время от времени и оставлять по одному перу, и брахманки в самом деле зажили безбедно.

Но вот однажды мать позвала своих дочерей и сказала:

– Милые, ведь у животных нет разума: как только ваш отец прилетит, выдернем у него все перья и возьмём их себе.

– Но это же будет ему больно, – возразили дочери.

А жене так хотелось золота, что однажды, когда прилетел гусь, она подозвала его к себе, схватила и ощипала. Но перья, выдернутые против воли бодхисаттвы, из золотых превратились в простые, как у журавля. Бодхисаттва взмахнул крыльями, но взлететь не смог. Тогда брахманка посадила его в глиняный ящик и стала кормить. А когда у него снова отросли перья, – теперь они стали белыми, – он улетел в своё прежнее жилище и больше никогда не появлялся.

Приведя эту историю, Учитель сказал:

– Не только теперь, о бхикшу, Тхуллананда алчная, она была такой и прежде. Желая золота, она погибла из-за своей алчности. А сейчас, желая чеснока, она тоже погибнет из-за алчности, ведь теперь и она, а из-за неё и другие бхикшуни больше чеснока есть не будут. Поэтому знайте, что, получив много, следует соблюдать меру, получив мало, довольствоваться тем, что есть, не желать большего.

И Учитель произнёс следующую гатху:

Довольствуйся тем, что дали.

Ведёт к погибели алчность,

Гуся поймавшая брахманка

Погибла от жажды золота.

Так сказав, Учитель стал всячески порицать Тхуллананду:

– Бхикшуни, евшая чеснок, – сказал он, – должна искупить свой грех...

После этого Учитель разъяснил нравственные правила и отождествил перерождения:

– Тогда брахманкой была Тхуллананда, тремя её дочерьми были три бхикшуни, а золотым гусем был я.

Джатака о коте

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 137 Babbu-Jataka

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Где кот один добудет пропитанье..." – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал своё повествование о матери Каны.

Жила, рассказывают, в Саваттхи некая женщина, которую все звали "Мать Каны"; она вступила на благой Восьмеричный Путь, сделавшись ученицей благороднейших тхер, но продолжала пребывать в миру. Дочь же свою Кану она выдала замуж за молодого человека из ближней деревни, равного ей по роду и положению.

Однажды Кана пришла по какому-то делу к своей матери. После того как она прогостила у матери несколько дней, муж прислал за ней человека из деревни с наказом: "Пусть Кана возвращается немедленно. Я хочу, чтобы она была здесь". Выслушав посланного, Кана сказала: "Что ж, надо идти, матушка". "Ты уже и так задержалась на несколько дней, – сказала мать. – Я не могу отпустить тебя с пустыми руками". И она принялась печь пирог. А тут как раз к ней зашёл за подаянием некий бхиккху. Женщина, приверженная дхамме, усадила его и накормила свежеиспечённым пирогом. Бхиккху рассказал об этом своему собрату. Мать Каны и его накормила свежеиспечённым пирогом. Следом явился и ещё один бхиккху, затем – по совету третьего – четвёртый, и всех их хозяйка кормила пирогами, едва поспевал один пирог, как его съедал бхиккху. В конце концов не осталось ничего. Так и не смогла уйти дочь хозяйки. Муж посылал за ней и во второй раз, и в третий. С третьим гонцом он велел передать: "Если Кана тотчас не воротится, я введу в дом другую жену". По причине, о которой уже говорилось, Кана всё никак не могла уйти домой, и её муж взял себе другую жену. Когда до Каны дошла весть о том, она принялась плакать.

Узнав о её беде, Учитель встал рано поутру, оделся, набросил на плечи накидку и, взяв в руки чашу для сбора подаяний, направился к матери Каны, Усевшись на почётном месте, он спросил у хозяйки: "Почему плачет Кана?" – и та поведала ему обо всём. Выслушав мать Каны, Учитель успокоил и ободрил её, а затем, наставив в дхамме, поднялся и пошёл обратно в монастырь. Вскоре вся монастырская община прознала о том, как четверо бхиккху один за другим являлись к матери Каны и съедали пироги, из-за них-то не смогла уйти Кана.

Однажды, сойдясь в зале собраний, монахи толковали между собой: "Вы знаете, почтенные, четверо монахов съедали пироги, испечённые матерью Каны, поэтому Кана не смогла уйти к мужу, а он потерял терпение и не захотел её принять. Несчастье, приключившееся с дочерью, повергло её мать, женщину замечательную, в большое горе". В эту минуту в залу вошёл Учитель и спросил монахов: "О чём это вы, братия, здесь беседуете?" Выяснив, в чём дело, он сказал: "О бхиккху, не только ведь ныне эти четверо объели мать Каны и причинили ей горе, они и прежде уже поступали точно так же, заставляя её страдать". И Учитель поведал монахам о том, что было в прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва родился в семье резчика по камню; когда он вырос, то и сам стал резчиком, и притом чрезвычайно искусным. В одном из городов царства Каси жил очень богатый торговец, у которого в укромном месте было припрятано сорок коти золотых монет. Жена этого торговца умерла. При жизни она чрезмерно любила деньги, поэтому ей суждено было возродиться мышью, живущей прямо над зарытым кладом. Шло время, постепенно все члены семейства умерли, и сам торговец тоже наконец перешёл в иное рождение. В конце концов городок опустел, покинутый всеми его прежними жителями. В ту пору, о которой речь, бодхисаттва обосновался на окраине этого заброшенного городка. Он находил себе подходящие камни и занимался их обработкой. Мышь, что стерегла клад, каждый день выходила из норы на поиски пищи. Встречая бодхисаттву всё на том же месте, она преисполнилась к нему тёплого чувства и в конце концов решила: "Огромное богатство, которое я охраняю, всё равно пропадет попусту, что, если мне договориться с резчиком и начать тратить эти деньги?"

Как-то раз мышь выбежала к бодхисаттве с монетой в зубах. "Зачем это ты, матушка, прибежала ко мне с монетой?" – ласково спросил её бодхисаттва. "Возьми её, дорогой, – ответила мышь. – Купи себе еды, да и мне принеси немного мясца". "Хорошо", – согласился бодхисаттва, взял золотую монету, отнёс её домой, купил затем немного мясца и дал его мыши. Мышь утащила еду себе в нору и наелась досыта. С тех пор так и повелось, мышь что ни день приносила бодхисаттве по одной золотой монете, а он покупал для неё еду.

Но вот однажды мышь попалась в лапы коту. "Не убивай меня, господин!" – стала она его молить. "Не убивать? – усмехнулся кот. – Но ведь я голоден и хочу мяса. Нет, нет, я не могу тебя пощадить!" "Скажи только, – стала уговаривать кота мышь, – что ты предпочёл бы? Насытиться только сегодня или же есть мясо ежедневно?" "Конечно, я хотел бы есть мясо ежедневно", – сказал кот. "Ну что ж, коли так, отпусти меня, и я буду тебе каждый день давать мясо", – обещала мышь. "Ладно, – молвил кот, – только смотри не обмани!" И он отпустил мышь на волю. С тех пор всё мясо, что приносил бодхисатта, мышь делила на две равные части, половину – отдавала коту, другую – съедала сама.

Случилось так, что мышь поймал другой кот, но и от него она откупилась той же ценой. Немного погодя она угодила в лапы третьему коту, и его тоже уговорила отпустить её. Наконец, изловил её четвёртый кот, но и его мышь убедила освободить её. С того времени мышь принуждена была делить своё мясо на пятерых. Ей самой доставалась лишь пятая часть, поэтому она начала худеть и вскоре совсем отощала, остались от неё только кожа да кости. Видя это, бодхисаттва спросил у мыши: "Почему ты так исхудала, матушка?" И мышь поведала ему обо всём. "Что же ты молчала до сих пор?" – воскликнул бодхисаттва. – Ну, да ничего, это дело поправимое". Ободрив мышь, бодхисаттва принёс большой кусок прозрачного горного хрусталя, прорезал в нём ход и сказал мыши: "Полезай, матушка, в эту дыру. Когда подойдёт какой-нибудь из этих четырёх котов, осыпай его изнутри бранью и всячески угрожай ему". Мышь залезла через отверстие внутрь куска хрусталя, а тут как раз появился один из котов и начал требовать мяса. "Ах ты, паршивый кот! – стала поносить его мышь. – Да что я тебе – поставщица мяса? Ступай домой да сожри своих котят!" Кот пришёл в ярость. Не заметив, что она спряталась в куске горного хрусталя, он бросился на неё и со всего маху стукнулся о прозрачную стенку. Глаза у него вылупились, сердце его от сильного удара лопнуло, с воем откатился кот в сторону и в тот же миг подох. Точно так мышь разделалась и со вторым котом, и с третьим, и с четвёртым. Все они погибли в страшных мучениях. С того дня мышь никого не боялась и приносила бодхисаттве по две, а то и по три золотых монеты ежедневно. Со временем она передала бодхисаттве все хранившиеся под землёй деньги. И всю оставшуюся жизнь двое друзей жили во взаимной любви и согласии, а с истечением отпущенного им срока перешли в иное рождение в полном соответствии с накопленными заслугами".

И, завершая свой рассказ о прошлом, Учитель – он был теперь уже Всепробуждённым – спел такую гатху:

Где кот один добудет пропитанье,

Там тотчас явится другой проворно.

Примчатся третий и четвёртый следом,

Но помни о кончине их позорной.

Наставив слушателей в дхамме, Учитель истолковал затем джатаку. "В ту пору, – сказал он, – котами были четверо бхиккху, мышью – мать Каны, а резчиком по камню – я сам".

Джатака о неудаче с обеих сторон

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 139 Ubhatobhattha-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Лишился глаз, одежды нет..." Эту историю Учитель, находясь в Велуване[10], рассказал о Девадатте. Говорят, бхикшу собрались тогда в зале дхармы[11] и стали paccуждать: "Братья, так же как факел, обгоревший с обоих концов, а в середине испачканный навозом, не может служить поленом ни для костра в лесу, ни для очага в деревне, так и Девадатта, отказавшийся от такого превосходного ведущего к спасению учения, с обеих сторон потерпел неудачу: и радостей мирской жизни лишился, и отшельнический долг невыполняет".

В зто время вошёл Учитель и спросил: "Что вы здесь обсуждаете?". Когда те объяснили, Учитель сказал:

"Не только теперь, о бхикшу, Девадатта с обеих сторон потерпел неудачу, так было с ним и прежде". И Учитель рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе божества дерева.

Тогда в одной деревне жили рыбаки. И вот один рыбак взял рыболовный крючок и отправился с маленьким сыном к излюбленному месту, где хорошо клюёт рыба. Пришёл он туда и стал в разные стороны крючок забрасывать. Вдруг крючок его зацепился за подводную корягу, никак не может рыбак его освободить. И он подумал: "Наверное, у меня на крючке большая рыба. Пошлю-ка я сына домой и велю жене с соседями поругаться, чтобы никто из них на долю моей добычи не посягнул". И он сказал сыну: "Пойди, милый, передай матери, что мы поймали большую рыбу, и скажи, чтобы она затеяла ссору с соседями".

Когда сын ушёл, рыбак, боясь, как бы не оборвать леску, снял свою одежду, сложил на берегу и полез в воду. Ему так хотелось поймать большую рыбу, что он принялся искать её в воде и, наткнувшись на корягу, выколол себе глаза. А в это время вор утащил его одежду, лежавшую на берегу. Обезумев от боли, прикрывая глаза рукой, рыбак вышел из воды и, дрожа всем телом, стал ощупью искать одежду.

А в это время жена рыбака, желая поссориться с соседями, решила принять такой вид, чтобы всем противно смотреть на неё было. Прицепив к одному уху пальмовый лист, а один глаз вымазав сажей, она взяла на руки собаку и отправилась к соседям.

"Что это с тобой? – сказала соседка, – к уху ты прицепила пальмовый лист, глаз сажей вымазан, как ребёнка, держишь ты на руках собаку и ходишь из дома в дом, с ума сошла что ли?" – "Нет, я не сошла с ума, – отвечала жена  рыбака, – а ты без причины бранишь меня и оскорбляешь. Вот я пойду к деревенскому старосте, и пусть он покарает тебя уплатою восьми каршапан[12]". И так, затеяв ссору, обе пришли к деревенскому старосте. А когда староста разобрал дело, эта кара пала на голову жены рыбака. Её связали и стали бить, требуя уплаты денег.

Видя оба эти несчастья: одно, которое постигло жену в деревне, а другое – мужа в лесу, божество дерева, сидя на ветке, сказало: "Эй, рыбак, и в воде, и на земле ты замышлял недоброе, оттого с обеих сторон – беда". И божество произнесло следующую гатху:

Лишился глаз, одежды нет, в соседнем доме брань слышна,

В воде и на земле беда обрушилась на рыбака.

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда рыбаком был Девадатта, а божеством дерева был я".

Джатака о вороне

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 140 Kaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Извечно мы за жизнь свою трепещем…" – Учитель – он жил тогда в Джетаване – начал свой рассказ о прозорливом наставнике. Подробнее историю этого наставника мы узнаем из "Джатаки о Бхаддасале" в двенадцатой книге, а вот что поведал Учитель о прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на земле в обличье вороны. Как-то раз домашний жрец царя отправился за город, выкупался там в реке, умастил свою кожу благовонными мазями и украсил себя свежей цветочной гирляндой. Затем надел красивые одежды и пошёл обратно в город. На перекладине городских ворот сидели в это время две вороны, и одна из них сказала своей подруге: "Сейчас, дорогая, я нагажу прямо на голову этому брахману". "Нет, подруга, – откликнулась другая, – не делай так – этот брахман облечён властью, враждовать с подобными людьми дело скверное. Он придёт в ярость и захочет извести весь наш род". "Но я уже не могу не сделать этого!" – воскликнула первая ворона. "Что ж, тогда пеняй на себя", – сказала вторая и полетела прочь. И вот, едва только брахман оказался под перекладиной, первая ворона нагадила ему прямо на голову – словно украсила его венком. Брахман, конечно, разгневался и затаил злобу на ворон.

Немного погодя случилось так, что некая служанка, присматривавшая за амбаром с рисом, рассыпала на солнце рис для просушки, а сама села рядом, да и задремала. Воспользовавшись этим, туда тотчас же прискакал лохматый козёл и принялся поедать рис. Служанка проснулась и, увидев прожорливое животное, прогнала козла прочь. Она засыпала снова и снова, и каждый раз приходил козёл и поедал рис. Прогнав козла в третий раз, служанка задумалась. "Ведь если он будет то и дело приходить сюда и пожирать рис, – размышляли она, – так он, пожалуй, истребит целую четверть риса и причинит мне большой убыток. Надо его отвадить раз и навсегда". С этим намерением она схватила горящий факел, села на своё место и притворилась спящей. Но только попробовал козёл подступиться к рису, как служанка быстро вскочила и стукнула его по спине горящим факелом. Шерсть на козле в то же мгновение вспыхнула, всё его тело запылало, и, стремясь как-нибудь сбить пламя, козёл кинулся под навес с сеном, находившийся рядом с загоном для слонов. Сено тотчас воспламенилось, и пламя перекинулось на загон для слонов. Многие слоны, находившиеся в загоне, пострадали от огня, и многие сильно обгорели, да так сильно, что лекари никак не могли поставить их на ноги. Обо всём доложили царю.

"Наставник, – сказал царь своему домашнему жрецу, – лекари никак не могут поставить слонов на ноги, не знаешь ли ты какого-нибудь средства?" "Как не знать, государь", – отвечал царю жрец. "Чем же их нужно пользовать?" – спросил в нетерпении царь. "Вороньим салом, государь", – предложил коварный жрец. "Быть по сему, – повелел царь, – пусть ворон убивают на сало". С того дня люди принялись уничтожать ворон, но, не находя в них никакого сала, выбрасывали мёртвые тела. Повсюду валялись кучи убитых ворон. И обуял воронье племя великий страх.

В ту пору, о которой речь, бодхисаттва возглавлял стаю в восемьдесят тысяч ворон. Все они жили в огромном лесу, куда свозили мертвецов. Как-то залетела к ним городская ворона и рассказала бодхисаттве о великом бедствии, обрушившемся на всё их племя. И подумал тогда вожак стаи: "Ведь, кроме меня, среди моих сородичей и впрямь нет никого, кто смог бы избавить ворон от этой напасти. Придётся мне их спасти". Приняв такое решение, он сосредоточил мысли на всех десяти доступных ему совершенствах, покуда не пришёл к заключению, что лучше всего руководствоваться высшим чувством любви к ближним. Взвившись в воздух, он устремился к царскому дворцу, влетел через растворённое окно в тронный зал и забился под престол. Один из слуг принялся было ловить ворону, но государь, восседавший на троне, велел ему не трогать птицу. Отдышавшись немного, Великосущный сосредоточился на высшем всесовершенном чувстве любви к ближним, вылез из-под трона и обратился к царю с такой речью: "О великий владыка! Царь, управляющий царством, не должен поддаваться гневу и суетным страстям. Всякое действие должно быть тщательно и всесторонне обдумано, прежде чем владыка приступит к его исполнению. И делать он должен только то, что приносит пользу, иного совершать не должно. Действия же, которые не сулят решительно никакой пользы, обрушиваются на многочисленных подданных царя великими бедствиями, внушающими им смертельный ужас. Домашний твой жрец, царь, был охвачен чувством ненависти и солгал, когда посоветовал тебе убивать ворон, ведь у ворон нет никакого сала". Вняв речам вожака ворон, царь Брахмадатта очистился душой. Он велел усадить бодхисаттву на почётное сиденье из золота и умастить его грудь, прикрытую перьями, благовонными мазями стоимостью в целую сотню, а может быть, и тысячу монет. После того как по его приказу бодхисаттву накормили изысканными яствами, поданными на золотых блюдах, и напоили вкусными напитками, государь спросил у Великосущного, исполненного высшего покоя и чуждого всякой суетности: "О мудрый, ты давеча сказал, что у ворон нет никакого сала, а почему же не быть салу у ворон?" "А вот почему", – молвил бодхисаттва и, желая наставить царя в дхамме, громко, на весь дворец, спел царю такую гатху:

Извечно мы за жизнь свою трепещем,

Жестокую питают к нам вражду,

Вот потому-то у корон нет сала,

Нет жирных никого у нас в роду.

К этому исчерпывающему ответу Великосущный добавил: "О великий! Царям поистине не следует предпринимать никакое дело, не изучив и не обдумав его с великим тщанием".

Довольный государь предложил было бодхисаттве править взамен него царством, но тот не принял этого предложения. Он только наставил царя в пяти нравственных заветах, попросив особо, чтобы царь впредь был милосерден ко всем живым существам и не внушал бы им страха. С тех пор, вняв слову дхаммы, царь был милосерден ко всем живым существам. К воронам же он относился с особенной добротой, по его приказу для них каждый день из целой меры риса варили похлёбку, сдабривая её разнообразными тонкими приправами, а затем скармливали эту похлёбку воронам, самому же Великосущному подносили изысканных яств с царского стола".

И, завершая своё наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку: "Царём бенаресским в ту пору был Ананда, предводителем же ворон – я сам".

Джатака о шакале

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 142 Sigala-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Лежишь, не шелохнёшься ты..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал свой рассказ о том, как некогда Девадатта покушался его убить.

Услыхав, как монахи, сойдясь в зале собраний, дружно ругают Девадатту, сказал им Учитель: "О бхиккху, не только ведь ныне Девадатта пытался лишить меня жизни, но и в прежние времена он тоже покушался на убийство, однако у него ничего не получилось". И, поясняя свою мысль, Учитель поведал монахам о прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва возродился шакалом, со временем он стал вожаком и жил со своей стаей в лесу, близ того места, где сваливали мертвецов. Однажды в Раджагахе праздновали какое-то торжество, на котором упилось великое множество народу, так что потом говорили, будто всё торжество и заключалось-то в винопитии. На одной из городских улочек собрались всякие проходимцы, они притащили с собой много вина и мяса и пировали, довольные и весёлые, пели песни, пили вино и закусывали мясом. К полуночи оказалось, что всё мясо съедено, но вина ещё много. Тут один пьяница попросил приятелей: "Дайте-ка мне ещё мясца!" "Кончилось мясо, больше нет", – ответили они. "Я ещё только разохотился, – воскликнул он с досадой, – а оказывается, мяса уже нет?! Так дело не пойдёт, я сейчас отправлюсь на то место, куда сваливают мертвецов, подожду там, пока придут шакалы за мертвечиной, прикончу одного и принесу вам мяса!" Он взял дубинку и пустился в путь. Выбрался из города через сточную канаву, дошёл до свалки и растянулся на земле, словно мертвец, крепко сжимая дубину.

В скором времени туда явился и бодхисаттва вместе с остальными шакалами. Едва глянув на пьяного обманщика, он сразу же заподозрил, что это не мертвец, однако решил проверить свои подозрения, забежал с подветренной стороны и принюхался. Убедясь по запаху, шедшему от тела обманщика, что перед ним не мертвец, бодхисаттва решил: "Выведу его на чистую воду, а потом, так и быть, отпущу". Он вцепился зубами в конец дубинки и потянул её к себе, однако притворщик не только не отпустил дубинку, но ещё сильнее сжал её рукой. Лёжал он ничком и не мог видеть, что шакал стоит совсем близко и всё замечает. Бодхисаттва отскочил в сторону и молвил, как бы рассуждая сам с собой: "Ежели бы ты и впрямь был мёртв, человек, то, уж конечно, не мог бы сжать крепче свою дубину, когда я её потянул. Так что теперь нельзя понять, мертвец ты или не мертвец?" Сказав это, он спел такую гатху:

Лежишь, не шелохнёшься ты,

Ни дать ни взять мертвец,

Зачем же палицу рукой

Сжимаешь, удалец?

Только шакал это произнёс, как обманщик вскочил на ноги и с криком: "Сейчас ты поймёшь, что я не мертвец", – запустил дубинкой в бодхисаттву, но промахнулся. "Что ж, ступай, – воскликнул он с досадой, – на этот раз я не попал в тебя!" Бодхисаттва повернул при этих его словах голову и, сказав на прощанье: "В меня-то ты, человек, не попал, а вот уж в Великое чистилище и во все шестнадцать малых чистилищ ты непременно попадёшь", побежал своей дорогой. Обманщик же ушёл оттуда, так ничего и не добившись. По дороге он искупался в сточной канаве и вернулся в город тем же путём, каким его покинул".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, сказав: "Обманщиком в ту пору был Девадатта, вожаком же шакалов – я сам".

Джатака о блеске могущества

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 143 Virocana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Твой череп сокрушён слоном..." – Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал свой рассказ о том, как Девадатта прикидывался просветлённым в Гайасисе.

Рассказывают, что, когда Девадатта утратил способность к сосредоточению, а заодно и уважение, которое к нему прежде питали, у него осталась надежда на одно-единственное средство, и он стал молить Учителя открыть ему тайну пяти основ. Получив отказ, Девадатта расколол общину и увёл с собой в Гайасису пятьсот юных бхиккху, которые прежде обучались у двоих наставников, лучших из последователей Пробуждённого. Эти юные бхиккху не успели ещё укрепиться ни в дхамме, ни в знании правил поведения. Раскольники жили отдельной общиной и кормились за счёт одного из приходов. Как только настало для монахов-раскольников время вкусить от плода истинной веры, Учитель послал к ним двоих своих самых лучших учеников. Увидев их среди своих приверженцев, Девадатта обрадовался и решил, что на вечерней службе он сравняется величием с Пробуждённым.

В тот же вечер Девадатта прикинулся просветлённым и сказал одному из посланцев Учителя: "Почтенный Сарипутта, вся наша община ещё бодрствует и не собирается отходить ко сну. Побеседуй с монахами о трудностях постижения дхаммы, а я ненадолго прилягу, у меня что-то поясницу заломило". Девадатта ушёл в свою келью и тотчас же улёгся спать. Оба лучших ученика Пробуждённого принялись наставлять заблудших монахов в истинной дхамме и, пробудив в них стремление обрести подлинный Путь и Плод, увели всех за собой в Бамбуковую рощу. Видя, что монастырь совершенно обезлюдел, бхиккху Кокалика зашёл в келью к Девадатте и сказал ему возмущённо: "Ведомо ли тебе, почтенный Девадатта, что оба тхеры откололи от тебя твоих последователей и ушли вместе с ними, а монастырь совсем обезлюдел? Чего же ты здесь валяешься, как будто ничего не случилось?" И, сказав это, Кокалика в бешенстве сорвал с Девадатты покрывало, схватил Девадатту в охапку и шнырнул об стену с такой силой, словно хотел в неё вдавить. Затем пнул Девадатту в грудь, так что изо рта у того хлынула кровь. От этих побоев Девадатта никогда уже больше не смог оправиться.

Учитель спросил у тхеры, когда тот вернулся: "Сарипутта, как вёл себя Девадатта, когда вы к нему пришли?" "Почтенный, – ответил ему Сарипутта, – едва только Девадатта увидел нас, он тотчас вознамерился сравняться с тобой величием, однако тщетно он прикидывался просветлённым, ему так никого и не удалось обмануть". "О Сарипутта, – Заметил Учитель, – не только ведь ныне Девадатта напрасно пытается идти по моим стопам, он и в прежнее время стремился мне подражать, только ничего у него не получилось". И, сказав так, Учитель, по просьбе тхеры, поведал ему о прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском престоле восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва жил на земле в облике гривастого льва. Обитал этот Лёв в золотой пещере в горах Гималайских. Встал лев однажды ото сна, вылез из своей золотой пещеры, огляделся кругом и с могучим рыком, который разнёсся далеко по сторонам, отправился на поиски добычи. Убив огромного быка, лев съел самые вкусные части его тела, затем спустился к ручью, вдосталь напился кристально прозрачной воды и хотел уже было вернуться в свою пещеру. А тут на него чуть не натолкнулся какой-то шакал, который рыскал по лесу в поисках пищи. Видя, что удирать уже поздно, шакал кинулся льву в ноги и почтительно перед ним распростёрся. "Чего тебе надобно?" – грозно спросил дев. "Господин, – ответил шакал, – я хочу прислуживать тебе". "Ладно, – милостиво согласился лев. – Пошли, будешь моим слугой. У меня ты сможешь кормиться отменными кусками мяса". Лев пошёл к себе в золотую пещеру, а шакал поплёлся за ним. С того времени шакал подъедал всё, что оставалось от трапез льва, и уже через несколько дней заметно раздался в теле.

Как-то раз, отдыхая в пещере, лев предложил шакалу: "Заберись на вершину горы и, глядя на лежащие внизу горные долины, проследи взглядом пути слонов, диких лошадей, буйволов – словом, любых зверей, мяса которых ты хотел бы отведать. Потом спустись и скажи мне, хочу, дескать, попробовать мяса такого-то зверя. Почтительно склонись передо мной и попроси: "Яви, господин, своё могущество!" Я тогда задеру этого зверя и попробую его мяса, а заодно и тебе дам поесть". С тех пор так и повелось, шакал взбирался на вершину горы и высматривал разных зверей, мяса которых ему хотелось поесть, потом возвращался в золотую пещеру, рассказывал льву о том, что увидел, падал льву к ногам и говорил с почтением: "Яви свою мощь, господин!" Лев тут же пускался в погоню за жертвой и неизменно её приканчивал – даже если это был огромный дикий слон в течке. Сам лев съедал лучшие части, потом делился с шакалом. Наевшись до отвала, шакал отправлялся вслед за львом в пещеру и заваливался спать.

По прошествии некоторого времени обуяла шакала гордыня. Стал он думать: "В конце концов и у меня четыре ноги, как у льва. Хватит мне быть у него на побегушках. С нынешнего дня я сам буду убивать слонов и других зверей и питаться их мясом! Ведь лев, хоть он и царь зверей, может убить дикого слона только благодаря тем волшебным словам, которые я всякий раз ему говорю: "Яви свою мощь, господин!" Пусть теперь лев говорит мне: "Яви свою мощь, шакал!" – а я сам буду убивать лучших из диких слонов и поедать их мясо!" Приняв такое решение, шакал подошёл ко льву и сказал ему: "Господин, вот уже долгое время я кормлюсь мясом убитых тобою огромных лесных слонов, теперь я сам бы хотел убить слона и поесть его мяса! Что если на этот раз я лягу на твоё ложе в золотой пещере, а ты пойдёшь высматривать дикого лесного слона, бродящего по горным долинам? Заметишь такого слона – приди и скажи мне: "Яви свою мощь, шакал!" Прошу тебя, думай не только о своей собственной выгоде". "Послушай, шакал, – ответил ему лев, – убивать диких слонов под силу только нам, львам. Не родился ещё такой шакал, который мог бы охотиться на лесных слонов. Это занятие не для тебя. Живи себе спокойно и питайся мясом от убитых мной могучих лесных слонов". Но, несмотря на все отговоры, шакал никак не хотел отказаться от своей затеи и всё время приставал ко льву с этой просьбой.

Наконец, не в силах разубедить шакала, лев вынужден был сказать; "Ладно, забирайся на моё ложе и лежи там себе!" Уложив шакала отдыхать в золотой пещере, лев отправился на поиски жертвы, высмотрел в горной долине дикого слона в течке, вернулся к входу в пещеру и крикнул: "Яви свою мощь, шакал!" Встрепенувшись, шакал выскочил из золотой пещеры, огляделся по сторонам и, взвизгнув трижды, кинулся на слона, намереваясь вцепиться зубами ему в голову, однако промахнулся и упал прямо под ноги разъярённому великану. Слон поднял правую ногу и, опустив её на голову шакала, раздавил ему череп. Затем превратил его тело в кучу костей и кровавого мяса, нагадил на эту кучу, задрал хобот и, громко трубя, побежал в лес. Бодхисаттва, который всё это видел, сказал тогда: "Вот и являй теперь свою мощь, шакал!" И он спел по этому случаю такую гатху:

Твой череп сокрушён слоном,

Разбрызганы все мозги.

Видать, явил ты мощь свою,

Устрашены враги.

Так спел бодхисаттва. Он прожил после этого ещё много лет, а с истечением отпущенного ему срока перешёл в иное рождение в согласии с накопленными заслугами".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель так истолковал джатаку. "В ту пору, – молвил он, – шакалом был Девадатта, львом же – я сам".

Джатака о хвосте

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 144 Nariguttha-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Уж много то, презренный..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал о ложном аскетизме адживиков. Говорят, что за пределами Джетаваны они предавались различным видам ложного аскетизма.

Многие бхикшу, видевшие, как адживики, предаваясь аскетизму, особым образом сидели на пятках, висели в воздухе, как летучие мыши, лежали на шипах, жгли себя пятью видами огня и прочее, обратились к Благословенному: "Скажи, почтенный, есть ли от этого аскетизма какая-нибудь польза?"

"Нет, бхикшу, – сказал Учитель, – в таком ложном аскетизме нет ни смысла, ни пользы; ещё в прежние времена некоторые разумные люди, думая что в этом аскетизме есть смысл и польза, брали огонь, который был зажжён при их рождении, и уходили в лес. Но не видя никакого толку от принесения жертв огню, заливали его водой. А, обратившись к действиям касина, постигали знания и достижения и возрождались в мире Брахмана". И Учитель рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в семье одного брахмана с севера.

В день, когда ребёнок появился на свет, родители его зажгли священный огонь, а когда мальчику исполнилось шестнадцать лет, они сказали ему:

"В день твоего рождения, милый, мы зажгли для тебя священный огонь. Теперь, если ты хочешь вести мирскую жизнь, то изучи три веды, а если хочешь достигнуть мира Брахмана, то возьми этот огонь и уходи в лес. Почитая огонь, ты заслужишь расположение великого Брахмана и в мире Брахмана возродишься".

"Не нужна мне мирская жизнь", – сказал юноша, взял огонь и, удалившись в лес, построил себе обитель и стал жить там, чтя огонь.

Как-то в одной соседней деревне этот отшельник получил в дар быка. Приведя его к себе в обитель, он решил принести его в жертву богу Агни. Но тут он вспомнил, что у него в обители нет соли. "Не станет же владыка Агни есть несолёное мясо быка, – решил отшельник, – схожу-ка я в деревню за солью и накормлю владыку солёным мясом". И, привязав быка, он ушёл в деревню за солью.

А тем временем какие-то охотники, бродя по лесу, подошли к этой обители. Увидев быка, они убили его, испекли мясо, наелись вдоволь и часть взяли с собой, оставив отшельнику лишь бычьи ноги, кожу и хвост.

Вернувшись в свою обитель и увидев остатки быка, брахман подумал: "Этот владыка Агни даже своё достояние уберечь не может, где уж ему меня защищать! От его покровительства, наверное, никакого проку не будет. Не вижу я в его существовании ни смысла, ни пользы". И, потеряв всякое желание служить Агни, отшельник сказал: "О владыка Агни, ты и своё добро защитить не можешь, как же ты будешь меня защищать. Мяса теперь нет, будь доволен этими отбросами!" И бросив в огонь бычий хвост и другие остатки, он произнёс следующую гатху:

Уж много то, презренный Джатаведа,

Что бычий хвост тебе приносим в жертву.

Раз упустил сегодня своё мясо,

Так будь хвостом оставшимся доволен!

Так сказав, бодхисаттва залил огонь водой и ушёл. Потом, став буддийским отшельником, он постиг все знания и достижения и возродился в мире Брахмана.

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отожествил перерождения: "В то время я был отшельником, погасившим огонь".

Джатака о воронах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 146 Kaka-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Устали клювы от трудов..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал об одном содружестве старых бхикшу. Говорят, что они были в Саваттхи крупными землевладельцами, жили в богатстве и благополучии и дружили между собой.

И вот однажды, занимаясь своими делами, они услышали, как Учитель проповедует дхарму. Тогда они решили: "Мы ведь уже старики, что нам теперь мирская жизнь! Давайте вступим в сангху и, следуя прекрасному учению Будды, освободимся от страдания". Раздав всё своё имущество детям и другим родственникам и покинув своих близких, провожавших их со слезами, они пришли к Учителю и стали просить его принять их в сангху. Учитель их принял. Но, вступив в сангху, они не стали вести жизнь, обычную для отшельников. Из-за преклонного возраста им не удалось постичь дхарму. Как и прежде, в мирской жизни, они и после вступления в сангху построили себе хижины на краю монастыря и поселились вместе. Даже когда они отправлялись за милостыней, то обычно заходили к своим детям и жёнам и там кормились.

У одного из них была в миру жена, которая проявляла особенную заботу обо всех этих старцах. Поэтому собранную в виде милостыни пищу они приносили к ней в дом и там ели, а она приготовляла им из своих припасов разные соусы и приправы.

Но однажды эта женщина схватила какую-то болезнь и умерла.

Тогда эти старики-тхеры направились в монастырь. Обняв друг друга за шею и рыдая, они бродили вокруг монастыря и причитали: "Какая прелестная мирянка умерла!"

Услыхав их вопли, отовсюду сошлись другие бхикшу и стали расспрашивать старцев, отчего они так рыдают.

"У нашего друга, – сказали старцы, – была в миру жена. Это была такая прелестная женщина! А о нас она как заботилась! И она умерла. Где же мы теперь найдём такую? Оттого-то мы и плачем".

Тогда бхикшу собрались в зале дхармы и стали обсуждать поведение старцев. В это время вошёл Учитель и спросил, о чём идёт речь. Когда бхикшу ему объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, они бродят, причитая об этой умершей женщине; ещё прежде, когда они возродились в образе ворон и когда одна ворона погибла в море, они пытались вычерпать воду из моря и достать её; и только одно мудрое существо спасло тогда их".

И Учитель рассказал историю о прошлом.

Однажды, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе морского духа.

Две вороны, муж и жена, в поисках корма прилетели к морскому берегу.

А в это время какие-то люди только что совершили на этом берегу жертвоприношения нагам и ушли.

Спустившись в том месте, где люди приносили жертву, и увидев молоко, рыбу, мясо, вино и другие яства, обе вороны вдоволь наелись всего этого и напились вина. От вина они сильно охмелели, и им захотелось порезвиться на море. Но когда они, опустившись на поверхность, стали плавать, сильная волна подхватила ворону и унесла в море, а там её проглотила рыба.

"Жена моя погибла" – стал плакать и причитать муж вороны.

Стая ворон, услышав его рыдания, прилетела на этот берег узнать, что случилось. А когда муж вороны рассказал, как жену унесло море, все вороны в один голос стали рыдать.

Но потом они решили: "Что для нас эта морская вода? Мы её вычерпаем и, опустошив море, достанем подружку". И, набирая воды в клювы, они стали выливать её на сушу. Но от солёной воды глотки их быстро пересохли, и они спустились на берег отдохнуть. Клювы их устали, глаза покраснели. Валясь от сна, они сказали друг другу: "Когда мы берём морскую воду и относим её на берег, то место, откуда мы её взяли, снова наполняется водой. Не сможем мы вычерпать море". И они произнесли следующую гатху:

Устали клювы от трудов, и глотки наши высохли,

Из моря воду черпаем, а море наполняется.

И они снова стали трещать: "А какой клюв был у этой вороны, какие круглые глаза, какое оперенье, какой приятный голос! Оттого-то её у нас похитило море".

И когда они так причитали, страшного вида морской дух показался из воды и разогнал их всех. Это и было их спасением.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда вороной была мирская жена, мужем вороны – старик-тхера, остальными воронами – остальные старые тхеры, а божеством моря был я".

Джатака об огненном цветке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Eka-Nipata. 147 Puppharatta-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Не в том беда, что ворон злой..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал об одном терзаемом тоской бхикшу.

"Правда ли, бхикшу, будто на тебя напала тоска?" – спросил Учитель. "Правда", – отвечал бхикшу. "По ком же ты так тоскуешь?" – "По моей покойной жене, Учитель; это была такая женщина, что сладостные воспоминания о ней не дают мне спокойно жить".

Тогда Учитель сказал: "О бхикшу, она ведь желала тебе зла, ещё в прежние времена ты из-за неё был посажен на кол, а из-за того, что причитал по ней, ты после смерти возродился в аду. Почему же ты и теперь так жаждешь её?" И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва был божеством воздуха.

В то время в Варанаси происходили ночные празднества каттика. Словно город богов, был разукрашен весь Варанаси, и народ развлекался праздничными играми.

У одного бедного человека была единственная пара целой одежды. Когда он выстирал её и, разбив на множество складок, тщательно разложил, жена сказал ему: "Господин, я хочу надеть платье, украшенное огненным сафлором. Тогда я обниму тебя за шею и пойду на праздник". – "Где же нам, бедным, достать сафлор? – отвечал муж. – Надень, милая, своё чистое платье и иди на праздник". – "Если у меня не будет сафлора, – настаивала жена, – на праздничное веселье я не пойду. Можешь взять другую женщину и идти с ней". – "Что ты меня мучаешь, милая, откуда же мы можем достать цветы сафлора?" – "Господин, – отвечала жена, – если человек захочет, у него всё будет. А разве в царских оранжереях нет сафлора?" – "Да ведь это место подобно озеру, которым владеет ракшаса. Оно так сильно охраняется, что подойти близко невозможно. Не думай лучше об этом и будь довольна тем, что у тебя есть". – "Но, господин мой, в ночной темноте нет такого места, куда бы не мог проникнуть человек", – продолжала настаивать жена.

И муж, который очень любил её, поддался, наконец, её уговорам и согласился. "Ну хорошо, милая, не огорчайся", – сказал он и, рискуя жизнью, ночью покинул город и подкрался к царским оранжереям. Но когда он, проломив забор, проник внутрь, сторожа, услышавшие треск ограды, с криками "Вор! Вор!" побежали за ним. С бранью и побоями его поймали и связали.

Утром вора привели к царю. "Пойдите и посадите его на кол", – приказал царь. И когда возвестили удары барабана, вору связали сзади руки, вывели из города и посадили на кол. Он испытывал страшные муки. А вороны, сев ему на голову, клевали его глаза.

Но он не обращал внимания на свои мучения и, вспоминая жену, думал: "Теперь я не смогу быть на празднике каттика с нею, обвившей руками мою шею, одетой в платье, украшенное огненным сафлором". И он произнёс следующую гатху:

Не в том беда, что ворон злой меня клюет здесь;

Горе в том, что не достигнет праздника сафлора огненный цветок.

Так он, бормоча всё время о своей жене, умер и возродился в аду.

Учитель, приведя эту историю для разъяснения дхармы, отождествил перерождения: "В то время муж и жена были мужем и женой прежних дней, а я был божеством воздуха наблюдавшим за этой историей".

Джатака о споре двух царей

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 151 Rajovada-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "На грубость грубостью..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – начал свой рассказ о споре двух царей. Подробно о том, как было дело, повествуется в "Джатаке о трёх птицах", здесь же довольно сказать, что однажды царь Косалы распутал и справедливо рассудил одно хитроумное и весьма трудное дело. Затем он совершил трапезу и, не обсушив рук, взошёл в изукрашенную колесницу и поспешил на свидание с Учителем. Почтительно припав к лотосоподобным стопам Учителя, царь сел в сторонке.

"Государь мой, – спросил его Учитель, – что привело тебя ко мне столь рано?" – "Всеблагой, – отвечал царь, – нынче я долго не мог рассудить одно трудное дело. И вот, наконец, покончив с ним и совершив трапезу, с не обсохшими ещё руками, я поспешил сюда, чтобы увидеться с тобой".

– "О царь, – сказал тогда Учитель, – судить беспристрастно и в соответствии с дхаммой – благой путь, ведущий к небу. Но не то удивительно, когда, получив совет от всеумудрённого, подобного мне, ты в согласии с дхаммой вершишь потом суд свой беспристрастно и справедливо. Другое удивительно, о царь! В старину были цари, которые, и наслушавшись советов от неумудрённых пандитов, всё же вершили суд свой справедливо и в соответствии с дхаммой, избегая четырёх соблазнов скверны и блюдя десять царских заповедей. Они управляли царствами по слову дхаммы, а закончив земное существование, пополняли сонм небожителей, – вот это воистину достойно удивления, царь!" И, уступая просьбам, Учитель поведал тогда царю историю о прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал Брахмадатта, бодхисаттва был зачат в лоне старшей жены царя. По свершении положенного обряда, оберегающего плод от сглаза, царица вскорости разрешилась от бремени. В день наречения  мальчику дали имя Брахмадатта-кумар, царевич Брахмадатта. Когда царевичу исполнилось шестнадцать лет, его отправили в Таккасилу, где он в совершенстве овладел всеми видами наук и искусств. Воротясь в Бенарес, с кончиною родителя своего, Брахмадатта стал править царством справедливо и в согласии с дхаммой, а суд творить, отрешась от прихотей и пристрастий. Оттого, что царь правил по слову дхаммы, и советники его вершили дела справедливо, а коль скоро всё делалось по справедливости и в согласии с дхаммой, лжеобвинители и лжесвидетели не смели даже и показаться в суде. И во дворе у царского дворца, где происходил суд, отныне стояла тишина, ибо не стало более тяжущихся. Советники, праздно просидев целый день в суде, расходились по домам, так и не дождавшись никого, кто нуждался бы в их услугах, и суды в городе обещали вскорости совсем обезлюдеть.

Подумал тогда бодхисаттва: "Оттого что я правлю царством по слову дхаммы, не стало в городе тяжущихся, стих в судах шум раздоров. Теперь осталось мне лишь в себе самом поискать несовершенств, и, если отыщется нечто, о чём можно сказать: "Вот он – мой недостаток!", я преодолею его и буду жить, исполненный одних только достоинств!" И, порешив на том, царь принялся расспрашивать своих придворных: "Скажите, какой есть во мне недостаток?!" Но не встретив никого, кто нашёл бы в нём хоть малейший порок и слыша только о своих добродетелях, царь подумал: "А не из страха ли предо мною провозглашают они достоинствами даже мои пороки?" Тогда, усомнившись, стал он расспрашивать тех подданных, что жили вне дворца, – всё о том же, но и они не видели в нём пороков. Не нашёл царь никого, кто назвал бы хоть один его недостаток, ни среди горожан, ни среди людей, что жили за городскими стенами и в посадах близ четырёх городских ворот.

И решив тогда: "Опрошу-ка всех подданных!" – царь тайно оставил царство на советников и взошёл в колесницу. Взяв с собою одного только колесничего, он покинул Бенарес и отправился странствовать по своей земле. Но, и достигнув пределов бенаресского царства, Брахмадатта не нашёл человека, который указал бы ему хотя бы на малый его недостаток, а слышал повсюду лишь о собственных добродетелях. Тогда царь повелел колесничему заворачивать от дальних пределов царства и по большой дороге поехал назад в Бенарес.

Вышло, однако, так, что на пути ему встретился царь Косалы Маллика, который правил царством в согласии с дхаммой и тоже пожелал сыскать в себе хоть какой-нибудь недостаток. Не видя среди приближённых никого, кто сказал бы ему о том, а слыша только одни похвалы своим совершенствам, царь Маллика тоже отправился странствовать по стране. И вот колесницы двух царей оказались друг против друга в узком месте, где дорога, зажатая меж высоких склонов, не позволяла колесницам разъехаться. "Прижми к обочине дороги свою колесницу!" – закричал тогда колесничий царя Маллики колесничему царя бенаресского. "Нет, приятель! – отвечал ему другой. – Сам убирай свою колесницу, ибо я везу великого царя Брахмадатту, властителя Бенареса!" – "Знай же, приятель,– воскликнул тогда первый колесничий, – что в моей колеснице сидит сам великий царь Маллика, властитель Косалы, а потому, будь добр, посторонись, дай проехать колеснице нашего царя!"

"Скажи на милость, и там тоже царь! Что же теперь делать?! – задумался тогда колесничий Брахмадатты. – А впрочем, есть средство, – решил он, – спрошу-ка я, сколько лет его царю, и колесница того, кто моложе, пусть посторонится и пропустит колесницу старшего по возрасту!" Порешив на том, колесничий Брахмадатты спросил у косальского колесничего, сколько лет их царю. Оказалось, что оба царя одного возраста. Тогда стал он расспрашивать о силе, богатстве, славе, происхождении, роде и семье царя Косалы. И обнаружилось, что оба царя владеют землями в три сотни йоджан длиною, что равны они и силой, и богатством, и славою, что происхождение их равно достойное – оба из лучших, равных один другому, родов и что семьи у них одинаковы. И решил тогда бенаресский колесничий, что дорогу должен уступить более добродетельный, и спросил у косальского колесничего: "А каковы достоинства твоего царя?" И тот стал в ответ перечислять добродетели своего царя и, желая даже недостатки возвести в достоинства, спел такую гатху:

"На грубость грубостью, на теплоту теплотой,

На злодейство злодейством, на доброту добротой

Всегда отвечать у царя Маллики обычай.

Таков мой царь – дай путь ему, колесничий!"

Удивился колесничий Брахмадатты: "И это ты почитаешь достоинствами своего царя?" – "Конечно!" – отвечал другой колесничий. "Но если таковы добродетели, каковы же недостатки?" – допытывался первый. "Недостатки, может, и есть, да ты прежде опиши достоинства своего царя!" – сказал на то второй колесничий. "Что ж, слушай!" – молвил колесничий бенаресского царя и спел такую гатху:

"Добром злодеям, мягкостью гневливым,

Дарами жадинам, правдою неправдивым

Всегда отвечать у царя моего обычай.

Таков мой царь – дай путь ему, колесничий!"

Заслышав эти слова, царь Маллика и его колесничий тут же спрыгнули с колесницы, выпрягли лошадей и, отодвинув колесницу в сторону, освободили дорогу для царя Брахмадатты. Тот же дал царю Косалы наставления, как ему следует поступать тогда-то и тогда-то, а потом отправился к себе в Бенарес. Там он жил остаток своих дней, раздавая милостыню и творя иные добрые дела, а с концом земного существования пополнил сонм небожителей. Царь же Маллика внял тогда поучению бенаресского царя и, поездив по своему царству и не сыскав никого, кто сказал бы ему о его недостатках, воротился в свою столицу. Там он жил, раздавая милостыню и творя иные добрые дела, а с кончиною также оказался среди небожителей".

И Учитель, завершая на том своё наставление в дхамме, преподанное царю косальскому во благо, истолковал джатаку, так связав перерождения. "В ту пору, – пояснил он, – колесничим царя Маллики был Моггаллана, царём косальским – Ананда, колесничим царя Бенареса был тогда Сарипутта, царём же бенаресским – я сам".

Джатака о кабане

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 153 Sukara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "Куда уходишь..." Учитель – он жил тогда в роще Джетавана – начал повествование об одном тхере почтенного возраста. А дело было так. Как-то раз Водитель воинства дхаммы, став на верхней ступеньке изукрашенной драгоценными каменьями лестницы у входа в благоухающие покои Учителя, вёл в монастыре вечернюю службу. Наставив монахов по слову Сугаты, Сарипутта зашёл в благоухающие покои Учителя, склонился перед ним в поклоне, а потом удалился к себе в келью. Между тем Махамоггаллана, уже отдохнувший у себя в келье, подошёл к тхере Сарипутте и спросил того о чём-то. И Водитель воинства дхаммы, будто вознеся в просторы небес месяц, светом разгоняющий мрак, сделал ясным для вопрошавшего всё неясное и отпустил его от себя.

А в собрании тогда сидели и внимали слову дхаммы верующие всех четырёх разрядов. И вот один из них, тхера почтенного возраста, подумал: "А что, если я при всём собрании задам Сарипутте трудный вопрос и тем собью его? Братия станут думать: "Многознающ же этот бхиккху!" – и заслужу я тем великую славу и почёт!"

И вот он поднялся с места, приблизился к тхере и, став в сторонку, сказал: "Почтенный Сарипутта! Я тоже хотел бы спросить тебя кое о чём! Окажи мне милость, разъясни, что есть проницательность и непроницательность, отклонение и неотклонение, различие и неразличие!" Сарипутта пристально поглядел на вопрошавшего и понял: "Этот старик всё ещё находится во власти желаний, он суетен и не умудрён знаниями!" И, устыдясь за вопрошавшего, Сарипутта, не отвечая ему, положил своё опахало, встал с места и удалился к себе в келью. И тхера Моггаллана также следом за ним ушёл в свои покои. Собравшиеся же, повскакав с мест, закричали: "Выведите прочь этого злокозненного старца, помешавшего нам внимать благостным словам дхаммы!" Тогда тхера преклонного возраста пустился бежать от них и на бегу упал в выгребную яму с нечистотами, что находилась рядом с монастырём, ибо крышка, прикрывавшая яму, разрушилась.

Когда же тот тхера поднялся на ноги, оказалось, что весь он перепачкан нечистотами. И, увидев его в таком виде, прочие испытали сожаление и решили пойти к Учителю.

"Миряне, – спросил их тогда Учитель, – отчего явились вы сюда в неурочный час?" Те же в ответ поведали Учителю обо всём произошедшем. "Да, миряне, – сказал тогда Учитель, – не только в этот раз сей старец, исполненный гордыни и не ведающий своих сил, попытался сразиться с сильнейшим, но перемазался с ног до головы нечистотами. И прежде уже он точно так, исполнясь гордыни и не рассчитав своих сил, дерзнул пойти на сильного, да только выпачкался в дерьме!" И, уступая просьбам собравшихся, Учитель рассказал им о прошлом.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва, явившийся на землю в обличье льва, жил в горной пещере в Гималаях. Неподалёку же, близ озера, водилось множество кабанов. Там же, у озера, обитали отшельники в хижинах, крытых листьями. Однажды лев задрал быка или слона, а может быть ещё какого-нибудь зверя и, насытившись мясом, пошёл к озеру напиться. Выходя из озера, он увидел жирного кабана, который пасся в прибрежных зарослях. "В следующий раз съем-ка я этого кабана! – подумал лев. – Только боюсь, увидав меня, он уже больше не придёт сюда!" И, опасаясь, что кабан, заметив его, уже больше не явится на это место, лев повернул прочь. Кабан же при виде этого подумал: "Это он от страха передо мной не смеет пройти мимо и трусливо бежит прочь! Вызову-ка я теперь же этого льва на бой!"

Принявши такое решение, кабан задрал рыло и, изготовясь к битве, спел такую гатху:

"Куда уходишь, лев, в неясной мне тревоге?

Мы ровня – ты и я, ведь мы четвероноги!"

Лев, услыхав это, молвил: "Дружище кабан! Сегодня мне не до драки. Давай встретимся через семь дней на этом же месте и померимся силами!" И с этими словами лев удалился.

Кабан, гордый, что ему предстоит сразиться со львом, поспешил поведать о случившемся сородичам. Но, услыхав про это, сородичи испугались. "Теперь ты и нас всех погубишь! – говорили они. – Не зная своих сил, ты собрался вступить в бой со львом! Он же, придя сюда, всех нас прикончит. Не будь же безрассуден!" Кабан испугался и стал спрашивать: "Что же мне теперь делать?" – "Ступай к отхожему месту возле хижин отшельников, – отвечали кабаны, – и всю неделю валяйся в нечистотах, так чтобы они засохли корою на твоём теле. На седьмой же день, полежавши в росистых травах, отправляйся первым к назначенному месту. Да опереди льва! Да разнюхай, откуда дует ветер, и стань с подветренной стороны! Лев – тварь чистоплотная и, едва почуяв, чем несёт от твоего тела, уйдёт, оставив тебя победителем!"

Кабан так всё и сделал и на седьмой день явился на место встречи. Но только лишь до льва донёсся его запах – запах нечистот, – как он воскликнул с отвращением: "Дружище кабан! Хорошую же ты придумал хитрость! Когда б ты весь не провонял нечистотами, я тотчас же прикончил бы тебя! Теперь же не то что укусить, даже дотронуться до тебя лапой и то не могу! Ступай прочь, я признаю тебя победителем!" И лев спел тогда такую гатху:

"Кабан, мне мерзок ты, твой смрад и нечистоты –

Будь победителем – мне драться нет охоты!"

И лев, отворотясь от кабана, отправился на охоту, а потом, напившись воды из озера, улёгся в своём логове в пещере. Кабан же принялся хвастать перед сородичами, как он победил льва, но те, испугавшись, что лев снова придёт сюда и растерзает их, поспешили переселиться в другое место".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Кабаном в ту пору был наш великовозрастный тхера, львом же – я сам".

Джатака об Алиначитте

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 156 Alinacitta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "Косальские войска..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – начал свой рассказ об одном недостаточно усердном бхиккху. Подробно о том, как было дело, поведано в "Джатаке о Самваре" одиннадцатой книги, пока же довольно знать и то, что, когда Учитель спросил того бхиккху, правду ли говорят, что он недостаточно усерден, монах ответил: "Да, это правда, Всеблагой!" – "Брат мой! – молвил тогда Учитель. – Не ты ли во времена минувшие сумел, явив твёрдость, подчинить себе огромный – двенадцать йоджан в любую сторону – город Бенарес, а после вручил бразды правления младенцу-царевичу, ничтожному ко­мочку плоти? Отчего же теперь, отринув мирское и ступив на путь столь совершенного учения, ты осла­бел в усердии?" И, говоря так. Учитель поведал со­бравшимся историю о прошлом.

"В стародавние времена, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, неподалёку от столицы царства стояла деревня плотников, в которой жили пять сотен мастеровых. Время от времени поднимались они на судне вверх по реке, там заходили в лес, валили деревья и заготавливали брёвна и всё необходимое, чтобы возвести строение одного, двух, а то и более этажей. Затем, разметив заготовленные брёвна, они стаскивали их к берегу реки, грузили на судно и плыли вниз по течению, а потом возводили дома, какие от них требовались. Получив за свой труд, что полагалось, они снова точно так же отправлялись за лесом для нового строительства. Вот так те плотники и зарабатывали себе на жизнь.

Случилось раз, что недалеко от места, где плотники валили и распиливали деревья, дикий слон, бродя по лесу, наступил на обломок акации, и щепка вонзилась ему в ногу. Нога распухла, нагноилась и сильно болела. Обезумевший от боли слон услыхал вдруг удары топоров – то плотники валили лес. "Быть может, эти плотники вылечат меня?!" – подумал слон и, прыгая на трёх ногах, приблизился к плотникам и лёг неподалёку на землю. Заметив слона с распухшей ногой, плотники подошли к нему и разглядели в слоновьей ноге острую щепку. Тогда они надрезали ножом кожу вокруг обломка и, привязав к нему верёвку, выдернули щеп­ку, а потом рану хорошенько промыли тёплой водой. Прошло немного времени, и рана затянулась.

Поправившись, слон сказал себе: "Эти плотники спасли мне жизнь, теперь мой черёд оказать им услугу!" И с того дня слон принялся помогать плотникам: валил деревья, переворачивал стволы, когда плотники стёсывали ветви и сучья, подносил тесла и прочий инструмент или, ухватив хоботом конец, подавал плотникам их чёрный мерный шнур. Мастеровые же, когда наступало время обеда, делились со слоном своей едой, так что всякий раз слон получал пять сотен кусков.

А у этого старого слона был сын – белый, хорошей выучки молодой слон. И вот слон-отец стал думать, что он уже стар и следует ему себе на смену привести в услужение плотникам сына. Решив так, старый слон от­правился в лес и, воротившись с сыном, объяснил плотникам: "Этот молодой слон – мой сын. Вы спасли мне жизнь, и в благодарность за врачевание я отдаю его вам в услужение". Затем слон-отец растолковал молодому слону, что тот должен делать для плотников всю его прежнюю работу, и удалился в лес. С тех пор молодой слон преданно и исправно служил мастеровым, а они кормили его, давая разом по пяти сотен кусков.

Кончив работу, слон шёл к реке и плескался в ней, а дети плотников, ухватясь за хобот, играли с ним и в воде, и на берегу. Между тем следует сказать, что все, кто хорошо выучен – будь то слоны, лошади или же люди, – никогда не мочатся и не гадят в реку. Так и тот слон: никогда он не осквернял реку, но мочился и гадил, выйдя из воды, на берегу. Но как-то в верховьях реки прошли дожди, подступившей водою смыло с берега полувысохший кусок слоновьего помёта и унесло в реку. Помёт доплыл до самого Бенареса и там застрял в прибрежных кустах. А как раз в это время служители пригнали на реку пять сотен царских слонов, чтобы выкупать их. Однако, учуяв помёт прирученного слона, ни один из царских слонов не решился войти в воду – задрав хвосты, они бежали прочь от реки. Служители рассказали об этом слоновьим во­жатым, и вожатые решили: "Должно быть, что-то отвращает их от воды!"

Тогда повелели очистить воду, и в прибрежных кустах нашли кусок помёта, принадлежавшего слону хорошей выучки. "А, так вот в чём дело!" – воскликнули служители. Они принесли кувшин, наполнили его водой и, накрошив туда найденного на­воза, окропили слонов. Как только их тела впитали в себя запах помёта, слоны послушно зашли в реку и стали купаться. Слоновьи вожатые рассказали обо всём случившемся царю и закончили так: "Надобно бы, государь, заполучить нам этого слона хорошей выучки!"

Вняв совету, царь с приближёнными переправился на судах через реку, а дальше вместе со свитою двинулся вверх по реке, пока не достиг места, где работали плотники. Заслышав грохот барабанов, молодой слон вышел из реки, где он плескался, и направился к плотникам. Плотники же, оказав царю должные почести, спросили: "Если у тебя, государь, есть нужда в брёвнах или ещё в чём-то, зачем себя утруждать? Не достаточно ли отправить гонца и повелеть доставить, что требуется?!" – "Нет, любезные, – отвечал им царь, – я при­плыл сюда вовсе не ради дерева, а ради вот этого слона!" – "Прикажите тогда забрать его, и делу конец, государь!" – сказали на то плотники. Однако слон не хотел идти. "Что мне сделать, любезный слон, чтобы ты пошёл со мной?" – спросил тогда царь. "Вели сперва выплатить плотникам потраченное на меня!" – ответил слон. "Охотно, дружище!" – молвил царь и распорядился тотчас заплатить плотникам сотню тысяч монет за слоновий хвост и за хобот, да ещё за ноги – по сотне тысяч за каждую. Но когда слон и после этого не двинулся с места, царь повелел дать каждому из плотников ещё по паре верхнего и нижнего платья, жён их одарить верхней одеждой, а в придачу добавить монет на детишек, товарищей слона по играм. И только когда всё это было исполнено, слон, бросив прощальный взгляд на плотников, их жён и детей, последовал за царём.

Царь приказал вести слона в столицу и к его по­явлению украсить слоновник. Верхом на слоне царь со­вершил торжественный объезд города, а потом при­казал отвести животное в стойло! Слона разубрали дорогими украшениями и окропили розовой водой, и царь объявил его своим выездным слоном. А после тот слон почитался у него за товарища, и царь завещал ему полцарства и заботился как о себе самом. А ещё с той поры, как появился этот слон в Бенаресе, царь подчинил своей власти всю Джамбудипу.

Бодхисаттва же в ту пору был зачат в лоне старшей жены царя. Однако когда приблизился срок родить, царь бенаресский скончался. Если бы слон прознал о смерти царя, сердце его разорвалось бы от горя. По­этому от него скрыли печальную весть и ухаживали с прежней заботою. Между тем царь соседней Косалы, прослышав о смерти бенаресского царя, решил, что теперь ему ничего не стоит завладеть Бенаресом, и с огромным войском осадил город. Бенаресцы тотчас заперли городские ворота, а царю Косалы направили такое послание: "Старшая жена нашего царя ожидает приплода и согласно предсказаниям прорицателей через семь дней родит сына. Если и впрямь она произведёт на свет сына, мы не уступим царства и на седьмой день сразимся с тобою. Подожди же до этого срока!" – "Да будет так!" – ответил царь Косалы.

И вот на седьмой день царица родила сына, которого позже, в день наречения, назвали царевичем Алиначиттой, Чистосердечным, ибо он был призван завоевать подданных чистотою своего сердца. В тот самый день, когда рождён был юный царевич, бенаресцы вступили в битву с войском царя Косалы. И хотя сила их была велика, враг мало-помалу теснил защитников города, ибо не было у них предводителя. И тогда советники явились к царице и сказали: "Силы наши слабеют, и боимся мы, что поражение неминуемо! Между тем придворный слон, первый наперсник покойного царя, всё ещё не ведает ни о том, что умер царь и родился сын-наследник, ни о том, что косальский царь пошёл на нас войною. Не рассказать ли слону о том?!" – "Да будет так!" – ответила царица. Она по­велела нарядить сына, запеленать его в тончайшие ткани и вместе со свитою и советниками сошла вниз и на­правилась в слоновник. Положив новорожденного бодхисаттву к ногам слона, царица молвила: "Господин! Любимый друг, твой царь скончался, но мы страшились сообщить тебе эту весть, ибо сердце твоё могло разорваться от горя! Вот сын твоего друга. Царь Косалы с войском осадил город и сражается с войнами царевича, твоего названого сына. Силы наши на исходе, потому либо растопчи этого ребёнка, твоего сына, либо, разгромив врага, верни ему царство!"

И слон тогда ласково погладил ребёнка хоботом, поднял его с земли и посадил себе на голову. А потом, погоревав и поплакав, опустил царевича прямо в руки матери и, воскликнув: "Я проучу царя косальского!" – выбежал из слоновника. Тогда советники по­спешили украсить слона и одеть его в боевые доспехи и, следуя толпою за слоном, подошли к городским во­ротам. Слон, миновав городские стены, громко затру­бил, и всё великое войско врага, объятое ужасом, обратилось в бегство. Разнеся в клочья вражеское становище, слон ухватил косальского царя за чуб, приволок его ко дворцу и швырнул к ногам бодхисатты. Потом он остановил тех, кто хотел тотчас же убить пленённого царя, и, дав пленнику совет: "Впредь будь осторожен и не обольщайся тем, что царевич наш ещё младенец!" – отпустил царя Косалы восвояси.

Известно, что с того времени бодхисаттва стал властвовать надо всей Джамбудипой, и никто из царей более не осмеливался враждовать с ним. По достижении семилетнего возраста он был помазан на бенаресский престол и возглашён царём Алиначиттой. Царствование его вершилось в согласии с дхаммой, и с кончиною он пополнил сонм небожителей".

Завершая своё наставление в дхамме, Учитель, будучи уже Всепросветлённым, спел тогда такую гатху:

"Косальские войска в бою разбиты,

В плен захватил царя Алиначитта.

Так бхиккху, дхамме следуя благой,

Храня усердье, твёрдость и покой,

Воспитуя себя согласно Йоге,

Все узы сможет разорвать в итоге".

Так Учитель, открыв саму суть дхаммы, устремлён­ной в вечную ниббану, растолковал тогда сошедшимся Четыре Благородные Истины, и, вняв им, тот мало­душный бхиккху утвердился в арахатстве. Учитель же, разъяснив джатаку, так связал перерождения: "Матерью новорождённого царевича в ту пору была Махамайя, отцом его – великий царь Суддходана, слоном, который отвоевал царство и передал его младенцу-царевичу, – бхиккху, ослабевший в усердии, родителем слона был Сарипутта, царевичем же Алиначиттой – я сам".

Джатака о черепахе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 178 Kacchapa-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Здесь родилась я, здесь росла..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном человеке, которому удалось спастись от змеиной лихорадки. Говорят, что эта болезнь появилась в одной семье в городе Саваттхи. "Милый, – сказали родители своему сыну, – не оставайся больше в этом доме, пробей стену, беги отсюда куда-нибудь и спасай свою жизнь. Через некоторое время вернёшься в это место. Здесь будет зарыто много сокровищ. Откопай их и, наладив своё хозяйство, живи счастливо".

Послушавшись их совета, сын пробил стену и убежал. Одолев свою болезнь, он вернулся на прежнее место, откопал там большие сокровища и зажил счастливо. Однажды он, взяв с собой душистые масла и одежды, пришёл в Джетавану поклониться Учителю. Тогда Учитель спросил его:

"Я слышал, на твой дом обрушилась змеиная лихорадка. Как же тебе удалось избавиться от нее?" Когда спасшийся от лихорадки рассказал ему свою историю, Учитель сказал: "Ещё в прежние времена, когда возникала опасность, миряне, которые из-за привязанности к своему дому не хотели покидать его, погибали, те же, которые не были привязаны к дому, уходили в другие места и спасали себе жизнь".

И Учитель по просьбе этого мирянина рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в одной деревне в семье гончара. Занимаясь гончарным делом, он кормил жену и детей. В то время с большой рекой Варана было соединено протоком одно озеро. Когда вода поднималась, река и озеро сливались вместе; когда вода спадала, они разделялись. Обычно рыбы и черепахи, жившие в озере, знали заранее, когда год будет дождливым, а когда – засушливым.

И вот однажды, почувствовав, что надвигается засуха, все рыбы и черепахи, пока в протоке между озером и рекой ещё была вода, ушли из озера в реку.

Но одна черепаха подумала: "Здесь я родилась, здесь выросла, здесь жили мои родители, не могу я покинуть это место". И она в речку не пошла. В жаркое время, когда вода в озере пересохла, черепаха зарылась в землю как раз в том месте, где бодхисаттва обычно брал глину. Придя туда однажды за глиной, бодхисаттва стал рыть землю и, большой лопатой расколов панцирь черепахи, вместе с комьями глины выбросил и её на поверхность.

Испытывая страшные муки, черепаха подумала: "Из-за привязанности к своему дому я не смогла покинуть этого места и оттого погибла". И, рыдая, она произнесла следующие гатхи:

Здесь родилась я, здесь росла, вот в этой глине был мой дом.

Сгубила глина та меня: расстаться с ней я не могла.

Тебя, почтенный, я зову, послушай слово ты моё.

В деревне будь то иль в лесу, где счастье можешь ты найти,

Для человека мудрого там родина и дом его;

Всегда иди туда, где жизнь; не то погубит дом тебя.

И так она, всё разговаривая с бодхисаттвой, умерла. Бодхисаттва принес её с собой в деревню и, собрав всех жителей, обратился к ним: "Посмотрите на эту черепаху; в то время как другие черепахи и рыбы на время засухи ушли в большую реку, она, не желая расстаться со своим домом, вместе с ними не пошла. Забралась она в то место, где я обычно беру глину, и улеглась там. А когда я стал копать глину, то большой лопатой расколол ей панцирь и, как комок глины, выбросил на поверхность.

А она, поняв, что сделала, рыдая произнесла две гатхи и умерла. Так она из-за привязанности к своему дому достигла смерти. Не будьте похожими на эту черепаху. Не говорите с жадностью: "Моё зрение, мой слух, моё обоняние, моё осязание, мой сын, моя дочь, мои рабы и рабыни, моё золото и сокровища – каждое существо проходит три состояния". Так бодхисаттва разъяснил народу преимущества учения Будды. И, распространив это учение по всей Индии, утвердил его на семь тысяч лет.

А люди, восприняв эти наставления бодхисаттвы, раздав дары и другие добрые дела совершив, возродились на небе.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы, Учитель провозгласил четыре благородные истины и отождествил перерождения (после провозглашения истин избавившийся от болезни мирянин достиг первого пути): "В то время черепахой был Ананда, а гончаром – я".

Джатака о Сатадхамме

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 179 Satadhamma-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Объедков малость самую..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал рассказ о двадцати одном виде неподобающих деяний.

Ибо в ту пору многие монахи зарабатывали себе на пропитание знахарством, работой гонцами или слугами на посылках, обменом выпрошенного на выпрошенное же и другими неправедными способами, коих насчитывался двадцать один.

Учитель же, когда ему стало известно о том, как монахи добывают средства для жизни, решил:

"Велико ведь число таких монахов, что добывают себе пропитание неподобающими деяниями! И коль они будут продолжать зарабатывать себе на жизнь такими путями, то с кончиною не избегнут превращения в злокозненных яккхов и претов, возродятся упряжными быками, или обретут существованье в адах! Нет, их же пользы и счастия ради надо преподать им такой урок дхармы, чтобы они обрели сосредоточенность и понимание последствий своих поступков!"

И с этим он повелел созвать монахов и обратился к ним с такой речью:

– О монахи! Не следует в обретении чего-либо прибегать к двадцати одному неправедному способу, ибо неправедным путём обретённое подаяние в вашей чаше подобно раскалённому железному шару или страшному "халахала"! Сама мысль о таких "неправедных деяниях" была проклята и отвергнута всеми буддами и любыми ищущими пути! Вкушающему же подаяние, обретённое неправедным образом, нет ни радости, ни удовлетворения душевного! А само полученное так подаяние, по-моему учению, подобно тем отбросам, которые не стал есть и чандал! Вкушать его – значит обрести сомнительное "наслаждение", вроде того, которое получил юноша по имени Сатадхамма, когда отведал объедков чандала!

И, говоря так, Учитель поведал монахам о прошлом.

В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл своё новое рождение в лоне чандалки. Вырос чандал, и вот как-то раз отправился он из города по своим делам, прихватив в дорогу корзинку с варёным рисом и другими съестными припасами.

А в то же время, о котором речь, в том же Варанаси, в богатой семье брахманов – выходцев с северо-запада – подрастал некий юноша по имени Сатадхамма, что означает Помнящий о дхарме. И вот этот юноша, того же возраста, что и бодхисаттва, в тот самый день по каким-то своим делам отправился в путь, но не взял с собою в дорогу ни варёного риса, ни чего-либо иного съестного.

И вот те двое повстречались на проезжей дороге.

– Кто ты родом? – спросил юноша бодхисаттву.

Тот ответил:

– Я – чандал. А ты какого рода?

И юноша отвечал:

– А я – из рода брахманов, происходящего с северо-запада.

– Будем дальше странствовать вместе! – решили они и отправились в путь.

Когда на рассвете настало время вкушать утреннюю трапезу, бодхисаттва расположился в приятном местечке близ воды. Вымыв руки, он развязал завязки на своей корзине с припасами и сказал юноше:

– Не отведаешь ли моего риса, дружище?

– Нет, о чандал, – отвечал на то юноша, – нет мне толку в твоей пище, не нужна она мне.

– Ну, ладно, – сказал бодхисаттва и, не оскверняя всей пищи, что находилась в корзинке, достал из неё ровно столько рису, сколько ему было нужно для поддержания сил. Положив рис на пальмовый лист и отставив корзинку в сторонку, он принялся за еду. Покончив с трапезой, бодхисаттва выпил воды, омыл руки и ноги, сложил оставшуюся пищу обратно в корзинку и, промолвив: "Пошли, брахман!" – отправился вместе с юношей дальше.И у него, страдающего.

Весь день они находились в дороге, а с наступлением вечера спустились к воде и стали купаться. Когда, накупавшись, они вышли на берег, бодхисаттва вновь достал из корзинки свой рис и, не предлагая его больше юноше, приступил к трапезе. Утомившийся за день пути и проголодавшийся юноша-брахман стоял и, глядя на чандала, думал:

"Если б теперь он предложил мне пищи, я бы не отказался!"

Но чандал молча продолжал насыщаться.

"Этот чандал всё подбирает рис в шарики и ест их да ест, а мне ни слова не говорит! – терзался брахман. – Попрошу-ка я у него остатков. Что сверху и что он успел осквернить, я выброшу, а остальное можно и съесть!" Так он и поступил. Но едва он принялся за объедки, стало его мучить раскаяние. "Я сделал неподобающее, – подумал он. – Тем, что я ем остатки трапезы чандала, я опозорил себя, и семью, и род, и страну!"

И у него, страдающего и сожалеющего, вся съеденная им пища с кровью изверглась назад изо рта! "Я, глупец, из-за пустяка совершил столь недостойный поступок!" – сказал он себе и, в муках раскаянья и печали, спел такую гатху:

"Объедков малость самую,

С трудом добытых, я поел,

Но я ведь брахманом рождён,

И потому исторгнул их!"

Заливаясь слезами и восклицая: "Что теперь доброго ждать мне от жизни, после того как я свершил столь непотребное дело!" – юноша удалился в лесную глушь и пребывал там, никому не показываясь, пока не умер одинокою смертью.

Поведав эту историю о прошлом. Учитель заключил:

– О монах! Подобно тому, как юноша Сатадхамма, вкусив объедков чандала, не обрёл ни радости, ни наслаждения от насыщения недозволенной пищей, точно так же не обретёт ни радости, ни наслаждения тот среди вас, кто хоть и ушёл, следуя учению, из мира, но добывает себе средства к существованию недозволенными деяниями и насыщается тем, что получено им! Ибо у него, ведущего образ жизни, который осуждён и отвергнут Буддой, не будет ни радости, ни душевного удовлетворения!

Кто дхармою пренебрегая,

Неправедным путём идёт,

Тот, с Сатадхаммой сходствуя,

Приобретённому не рад!

И, наставив так слушателей в дхарме и явив им Четыре Благородные Истины (а с постижением Истин многие монахи ступили на праведный Путь и обрели иные плоды), Учитель истолковал джатаку, так связывая перерождения: "Тем чандалом был в ту пору я сам".

Джатака о Рухаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 191 Ruhaka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "И порванную тетиву..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал свой рассказ о завистливой старой жене. Суть дела изложена в рассказе, вошедшем в восьмую книгу. Здесь же Учитель так наставлял одного монаха: "Жена твоя, о монах, творит зло! И прежде уже она заставила тебя испытать чувство стыда в присутствии самого царя и всей его свиты, побудив тем тебя прогнать её прочь!" И, говоря это, он поведал монаху о прошлом.

"Во времена стародавние, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва был зачат в лоне старшей жены царя. Явившись на свет и достигнув зрелого возраста, царевич по смерти родителя своего взошёл на престол и стал править царством в соответствии с дхармой. И был у молодого царя дворцовый жрец по имени Рухака, женою же того Рухаки была одна старая брахманка.

И послал царь в подарок своему брахману коня, украсив его подобающими украшениями. Уселся брахман на того коня и поехал на службу к царю. Когда он проезжал так, восседая на украшенном пышной сбруей коне, стоявшие на пути люди при виде его восклицали: "Что за стать у коня! Сколь он красив!" – но восхваляли они только коня. Вернулся жрец домой, взошёл в верхние покои и стал рассказывать жене: "Милая, уж очень красив наш конь! Народ, что толпится по обеим сторонам проезжей дороги, только коня и расхваливал!" Брахманка же та была лживой и коварной по натуре своей, и отвечала она мужу так: "Неужто тебе, господин мой, не ведомо, чему обязан красотой своей конь? Блистает он оттого, что украшен, – своею сбруею красуется он! Коли ты тоже хочешь покрасоваться подобно коню, надень на себя конскую сбрую и, опустившись посреди улицы на четвереньки, ступай себе, притопывая, как жеребец, цокающий копытами! И когда царь увидит это, он сам рассыплется в похвалах и народ весь восхвалит тебя!"

Слушая эти речи, брахман словно бы спятил и, не понимая, чего ради она такое несёт, принял слова её на веру и всё так исполнил. Те, кто увидел его, смеялись и восклицали: "Наставник-то наш блистает красотою!" А царь произнёс: "Неужели, наставник, у тебя желчь разлилась? Да не рехнулся ли ты?" – и пенял ему, и стыдил его всячески. Тогда только уразумел жрец, что содеял негожее, и, гневаясь на жену, он подумал: "Это она осрамила меня в глазах всех собравшихся, да ещё и перед царём! Отколочу-ка её и прогоню прочь!" И с этими мыслями явился домой.

Хитрая же брахманка, проведав, что супруг пришёл домой в ярости, поторопилась выйти вперёд него через заднюю дверь, укрылась в царском дворце, где провела дня четыре, а то и пять. Прознав о случившемся, царь велел послать за жрецом и молвил тому: "Воистину, о учитель, женщины ведь – сущая скверна, а потому нужно простить твою супругу!" И, желая подвигнуть его к прощению, царь спел такую гатху:

"И порванную тетиву соединяют,

Рухака! Соединись с женой своей,

Поспешный гнев преодолей!"

На это Рухака ответил такой гатхой:

"У тех, кто нам верёвки вьёт,

Бечёвку прочную найдём,

Возьмём покрепче тетиву,

Со старой же – расстанемся!"

И, сказав так, он прогнал жену и взял себе другую брахманку".

И, преподав этот урок дхармы, Учитель явил внимавшим ему Четыре Благородные Истины и, так связывая перерождения, истолковал Джатаку (и в тот момент, когда Истина открылась ему, мучимый страстями монах обрёл свой первый плод, связанный со вступлением в Поток): "В ту пору оставленная тобою в миру жена была тою старою брахманкою, а мучимый страстями монах – Рухакой, царём же в Варанаси был я сам".

Джатака о юном Падуме

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 193 Culla-Paduma-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 1. М.: Художественная литература, 1973.

Словами: "Не кто иной, как я..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – начал повествование об одном бхиккху, томившемся плотским желанием. Подробнее о том рассказывается в "Джатаке об Уммаданти". Пока же довольно знать и то, что однажды Учитель спросил одного монаха: "Правда ли, бхиккху, что ты томим плотским желанием?" Тот отвечал: "Это правда, Учитель!" – "Кто же, – спросил тогда Учитель, – разжёг в тебе вожделение?" – "Встретилась мне женщина, – отвечал монах, – разукрашенная, разодетая, и я воспылал к ней страстью!" – "Бхиккху, – молвил на то Учитель, – ведь женщины – существа неблагодарные, они вероломны и жестокосердны. Во времена минувшие иные из мудрых поили женщин кровью из собственного колена, дарили им дорогие подарки и так и не постигли женского сердца!" И Учитель поведал собравшимся такую историю из прошлой жизни.

"Во времена стародавние, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва явился на землю сыном старшей жены царя. В день наречения ему дали имя Падума-кумар, царевич Лотос. Было у Падумы шестеро младших братьев, и вот когда царевичи достигли мужества, они обзавелись семьями и жили при дворе царскими помощниками. Однажды царь из окна своих палат увидел, как его сыновья в окружении слуг и домочадцев идут служить ему, и усомнился: "А не хотят ли все эти люди убить меня и захватить царство?" И, подумав так, он послал за сыновьями и сказал им: "Сыны мои, вам не следует жить в этом городе. Ступайте куда-нибудь, а с кончиною моей возвращайтесь обратно и владейте царством, что издавна принадлежит нашему роду!" Сыновья подчинились отцовской воле и, рыдая, пошли по домам собираться. "Где-нибудь да проживём!" – утешали они себя, забрали жён и, выйдя из города, пошли куда глаза глядят. Долго ли, коротко ли шли они, но забрались в глушь. А когда не сумели сыскать ни еды, ни питья, не в силах терпеть муки голода, решили они спасти свои жизни ценою жизни женщин. Царевичи схватили жену младшего брата, убили её, разрезали на тринадцать частей и наелись досыта. Только бодхисаттва с женой из двух своих кусков один отложили, другой же поделили между собой. Так за шесть дней царевичи убили и съели шестерых женщин. Бодхисаттва же, как и в первый день, каждый раз откладывал про запас один из кусков, так что набралось у него уже шесть припасённых кусков мяса.

На седьмой день собрались царевичи убить и съесть жену бодхисаттвы, но он взамен предложил им те шесть сохранённых кусков мяса. "Съешьте пока эти шесть кусков, – сказал он, – а утром посмотрим!" Те поели мяса, что дал им бодхисаттва, а ночью, когда все уснули, бодхисаттва и его жена убежали. Прошли они немного, и женщина начала стенать: "Муженёк мой! Не могу я идти дальше!" И бодхисаттва посадил её себе на плечи и понёс. На рассвете вышли они из той глуши. И когда солнце поднялось высоко, жена бодхисаттвы сказала: "Муженёк мой, пить хочу!" – "Дорогая, – отвечал ей бодхисаттва, – нет воды, терпи!" Но она жалобно взывала снова и снова, пока бодхисаттва не схватил меч и, ударив себя мечом по правому колену, не сказал жене: "Нет тут воды, дорогая! Вот, присядь и напейся крови из моего правого колена". И жена бодхисаттвы так и сделала. Вскоре вышли они на берег великого Ганга. Напились, искупались, поели диких плодов и прилегли отдохнуть в красивом и прохладном месте. Там, в излучине реки, они выстроили потом хижину, в каких живут отшельники, и зажили в ней.

Однажды в некоем царстве в верховьях Ганга поймали и судили виновного пред царём вора. Ему отрубили руки, ноги, нос и уши, положили обрубок туловища в лодку и пустили плыть по течению Ганга. И вот лодка с несчастным, громко вопившим от боли, доплыла до места, где жили бодхисаттва с женой. Бодхисаттва, услышав жалобные завывания калеки, решил: "Покуда я жив, не дам пропасть несчастному!" С тем он направился на берег Ганга, вытащил калеку из лодки, принёс к себе в хижину и принялся пользовать несчастного примочками из настоев вяжущих трав и мазями. Жена же бодхисаттвы при виде калеки воскликнула: "Хорошенького же урода ты вытащил из Ганга да ещё возишься и нянчишься с ним!" И, ходя по хижине, она плевалась от отвращения.

Пока раны искалеченного не зажили, бодхисаттва позволил ему жить с ним и женой в одной хижине. Каждый день приносил он свежие плоды и кормил ими и жену свою, и урода. Между тем сердце жены бодхисаттвы охватила страсть к уроду, и она, улучив момент, соединилась с ним. Поступив так, она задумала убить бодхисаттву и раз сказала ему: "Муженёк! В тот самый день, когда выбирались мы из лесной глуши, я, сидя на твоём плече, увидала вдалеке вон ту гору и дала тогда обет, что, если нам удастся спастись и мы останемся живы и невредимы, я принесу подношение божеству той горы. Теперь дух горы всё чаще является мне в мыслях, и я хотела бы наконец возблагодарить его подношением". – "Да будет так!" – отвечал ей бодхисаттва, не подозревая о её вероломстве. Он приготовил подношение и, неся чашу с дарами, взобрался вместе с женой на гору. Там женщина воскликнула: "Муженёк, не божество горы, но ты сам – бог богов! И сперва я тебе поднесу лесных цветов и тебя обойду кругом слева направо в обряде поклонения, а уж после того совершу подношение божеству горы!" И, говоря так, она подвела бодхисаттву к краю обрыва, поднесла ему лесных цветов и, делая вид, что свершает круг почёта, стала обходить мужа слева направо. Но, зайдя сзади, она изо всех сил толкнула бодхисаттву в спину и сбросила его в пропасть. А когда он падал, женщина в злобной радости крикнула ему вслед: "Наконец-то я увидела спину своего врага!" Потом она спустилась с горы и воротилась к своему уроду. Что до бодхисаттвы, то тот, падая в пропасть, счастливо угодил в густую, лишённую шипов крону смоковницы, что росла на склоне горы, и застрял, запутавшись в её ветвях. Однако без чьей-либо помощи бодхисаттва не смог спуститься вниз и остался на смоковнице, питаясь фигами. А надобно сказать, что одна большая игуана, предводительница тамошних игуан, каждый день взбиралась по горе к тому месту, где росла смоковница, и лакомилась фигами. В первый раз, заметив бодхисаттву, игуана кинулась прочь, но на другой день она вновь подобралась к смоковнице и, поев плодов с одной стороны дерева, уползла восвояси. Так каждый день игуана появлялась там и наконец прониклась доверием к бодхисаттве. "Как это ты попал сюда?" – спросила однажды игуана бодхисаттву, и тот поведал ей о своих злоключениях. "Смотри же не бойся!" – сказала игуана, посадила бодхисаттву себе на спину, спустилась вместе с ним с горы и, миновав лес, приползла к большой дороге. Там игуана опустила бодхисаттву на дорогу, объяснила ему, в какую сторону идти, а потом воротилась к себе в лес.

Бодхисаттва добрался до небольшой деревушки и жил там, пока не прослышал о смерти своего отца-царя, после чего отправился назад в Бенарес. Там он под именем Падума-раджа, царь Падума, стал править царством, которое издревле принадлежало его роду. Он твёрдо блюл все десять заповедей справедливого царского правления и правил в соответствии с дхаммой. Падума повелел построить в Бенаресе шесть странноприёмных домов: по одному близ четырёх городских ворот, один – посредине города и один – перед самым дворцом. А ещё всякий день раздавал он милостыни на шестьсот тысяч золотых.

Злонамеренная же супруга бодхисаттвы как-то посадила себе на плечи своего урода да и вышла с ним из лесов к людям. Побираясь и питаясь поданным ей рисом с топлёным маслом, она поддерживала силы в себе и своём сожителе. Если же люди спрашивали, кто ей этот калека, она обычно отвечала: "Я дочь его дяди по матери, а он, значит, мне двоюродный брат. Но меня отдали ему в жёны, и, хоть его приговаривали к смерти, я супруга своего не бросаю, пекусь о нём и, чтобы прокормить, прошу подаяния!" – "Сколь преданная супруга!" – восхищались слушатели и подавали ей впредь больше прежнего. А иные советовали: "Зачем тебе скитаться в поисках подаяния? Ныне в Бенаресе правит царь Падума. Он, поражая Джамбудипу небывалой щедростью, подаёт всем. Увидев твоего урода, царь возрадуется сердцем и, ублажённый, одарит тебя богатыми дарами. Посади мужа в эту корзину да и ступай с ним прямо к бенаресскому царю!" И, настаивая на своём, они подали ей ивовую корзину.

Бесчестная женщина посадила тогда своего урода в корзину и, водрузив её на голову, отправилась в Бенарес. А там стала жить на то, что получала в странноприёмных домах. Бодхисаттва же обычно приезжал к месту, где раздавалась милостыня и пожертвования, сидя на спине великолепного, богато убранного слона. Раздав из своих рук подаяние восьми-десяти страждущим, он возвращался во дворец. И вот однажды подлая женщина посадила урода в корзину и, держа корзину на голове, стала на дороге, по которой следовал царь. Царь увидел женщину и спросил, кто она такая. "Это, государь, некая преданная супруга!" – отвечали ему. Царь тогда велел призвать её и, разглядев, узнал свою жену. По его приказанию урода вытряхнули из корзины, и царь спросил женщину: "Кто он тебе?" – "Он, государь, мой двоюродный брат, назначенный мне родом в супруги!" – отвечала лгунья. "Да, воистину она божественная супруга!" – вскричали все тогда в восхищении и стали петь хвалу бесчестной, ибо не знали того, что было прежде.

"Что?! – воскликнул царь. – Вот этот урод – назначенный тебе родом супруг?" – "Да, государь!" – дерзко отвечала женщина, ибо она не признала в царе супруга. "Ах, так, – вскричал царь, – а может, этот урод ещё и сын царя бенаресского?! Разве не ты жена царевича Падумы, дочь такого-то царя, и зовут тебя разве не так-то?! Не ты ли утоляла жажду кровью из моего рассечённого колена? Не ты ли, воспылав непотребной страстью к этому уроду, столкнула меня в пропасть?! Ты явилась сюда, думая, что я мёртв, но вот он я – живой, на твоём же челе отныне – печать смерти!" И царь сказал советникам: "Советники мои, помните ли вы, как на ваши расспросы я поведал вам однажды о том, что шестеро моих братьев убили и съели одну за одной шестерых своих жён, я же свою жену уберёг!

На плечах я донес её до берега Ганга, и там мы жили с ней в отшельнической хижине. Это я вытащил из реки калеку, наказанного за злодейства, и я ходил за ним. Женщина же эта, томимая пагубной страстью, столкнула меня в пропасть, но я спасся, потому что был милосерден! Женщина, о которой шла тогда речь, женщина, которая спихнула меня со скалы, не кто иная, как вот эта бесчестная побирушка, а наказанный за злодейства свои урод – вот этот самый калека!" И бодхисаттва спел им тогда такую гатху:

"Не кто иной, как я. Она, а не иная.

А тот, лишённый рук, не кто иной, как он.

Не верьте женщине. Она лгала, стеная:

"Он в отрочестве мне в супруги приведён!"

Нет правды в женщинах, их словесам не верьте.

Все жёны до одной заслуживают смерти".

"Этого урода, соединяющегося с чужими жёнами, – повелел царь, – жестоко измолотив дубинами, забейте до смерти! А у сей притворной "верной супруги" отрубите нос и уши!"

Но хотя бодхисаттва и не сумел сдержать гнева и распорядился о столь страшном наказании, он, конечно же, не потребовал исполнения своего приговора. Вместо того, утишив ярость, бодхисаттва повелел посадить урода назад в корзину и, чтобы обманщица не смогла стащить её с головы, приказал крепко-накрепко привязать корзину к голове мошенницы, а затем прогнать обоих с глаз долой!"

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель приобщил слушавших его к Четырём Благородным Истинам, и, внявши тем Истинам, томившийся страстью бхиккху раскаялся и вкусил плода от нового приобщения к Потоку. Учитель же тогда растолковал джатаку, так связав перерождения. "В ту пору, – молвил он, – шестью царевичами были некие тхеры, царской женой была отроковица Чинча, уродом – Девадатта, предводителем игуан – Ананда, царём же Падумой был я сам".

Джатака о похищенной драгоценности

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 194 Manicora-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Богов здесь нет, они теперь далёко..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Велуване рассказал о Девадатте, покушавшемся на его жизнь. Услыхав, что Девадатта собирается его убить, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, – ещё раньше Девадатта пытался убить меня, но ему это не удалось". И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в семье одного домовладельца в деревне, расположенной недалеко от Варанаси. Когда он достиг зрелого возраста, его женили на одной девушке из хорошей семьи в Варанаси. Она была очаровательна, необыкновенно мила, красива, словно небесная апсара, изящна, как вьющееся растение, резва, как киннара. Звали её Суджата. Была она верной женой, скромной, исполняющей свой долг. Она исправно несла свои обязанности по отношению к свекрови и свёкру и мужу была приятна. И так они, довольные друг другом, жили душа в душу.

Однажды Суджата сказала бодхисаттве, что хочет повидать своих родителей. "Хорошо, милая, – сказал бодхисаттва, – приготовь продовольствие на дорогу". Он велел наварить разной еды и, погрузив в повозку всё необходимое для дороги, тронулся в путь. Бодхисаттва, погоняя волов, сидел впереди, а Суджата – сзади

Подъехав к городу, они распрягли упряжку, совершили омовение и стали закусывать. Потом бодхисаттва запряг волов и опять сел впереди, а Суджата, которая меняла одежду и украшения, устроилась сзади.

Когда они въезжали в Варанаси, царь, совершая обычный обход города, проезжал на слоне как раз по этой же улице. В это время Суджата, сойдя с повозки, шла сзади. Увидев её, царь, поражённый её красотой, впился в неё глазами. Воспылав к ней страстью, он сказал своему советнику: "Пойди, разузнай, замужем она или нет". Вернувшись, советник сказал царю: "Она замужем, о божественный. Говорят, что человек, который сидит в повозке, и есть её муж".

Не в состоянии преодолеть своего влечения к этой женщине, царь решил любым способом погубить мужа и взять себе его жену. Позвав одного человека, царь дал ему гребень и сказал: "Любезный, возьми этот гребень, украшенный драгоценными камнями, и, как будто бы гуляя по улице, незаметно подкинь его в повозку тому человеку".

Тот взял гребень, подбросил его в повозку бодхисаттвы, вернулся и доложил обо всём царю.

"У меня пропал гребень, украшенный драгоценными камнями", – заявил царь. Люди подняли шум.

"Закройте все ворота, – приказал тогда царь, – оцепите все выходы и ищите вора". Царские люди закрыли все выходы. Весь город пришёл в смятение. А человек, который подбросил гребень, в сопровождении нескольких других людей подошёл к бодхисаттве и сказал: "Эй, ты, останови волов: у царя пропал драгоценный гребень, мы должны обыскать твою повозку". Обшарив повозку, они нашли подкинутый царский гребень и с криками "Вор!" надавали пинков бодхисаттве и скрутили ему руки назад.

Потом вора привели к царю и сказали: "Вот похититель гребня!" – "Отрубите ему голову", – приказал царь. Тогда царские люди, отхлестав вора плетьми на площади, вывели его из города через правые ворота. Суджата, сойдя с повозки, с мольбой протягивала руки и шла сзади, причитая: "О господин мой, из-за меня постигло тебя такое горе".

Царские люди, намереваясь отрубить голову бодхисаттве, положили его на спину. Увидев это, Суджата подумала о своей добродетельности и стала рассуждать сама с собой: "Я думаю, нет в этом мире богов, способных воспрепятствовать злым и жестоким людям причинять зло благородным". И, рыдая, она произнесла первую гатху:

Богов здесь нет. Они теперь далёко.

И стражей мира ты теперь не сыщешь.

На совершающих насилье беззаконно

Ты не найдёшь тут никакой управы.

Когда эта благочестивая женщина так причитала, трон Шакры, царя богов, сделался горячим. "Кто это меня низвергает с пьедестала царя богов?" – подумал он. И, выяснив причину, решил: "Царь Варанаси слишком жестоко поступает, благородную Суджату ввергает в такое несчастье. Мне надо прийти на помощь".

Спустившись из мира богов, Шакра с помощью своей магической силы сидевшего на слоне злого царя в один миг снял и положил навзничь на место казни. А бодхисаттву, подняв оттуда, облачив в царскую одежду и украсив всевозможными драгоценностями, посадил на царского слона.

Царские слуги, подняв топор, отрубили царю голову и только после этого заметили, что это голова царя.

Тогда царь богов Шакра, приняв видимую форму, подошёл к бодхисаттве и помазал его на царство, а Суджату сделал его главной супругой.

Советники, брахманы и знатные домовладельцы, увидев царя богов, возрадовались: "Несправедливый царь убит, – говорили они, – теперь у нас будет справедливый царь, поставленный Шакрой".

И Шакра, находясь в воздухе, сказал: "Вот вам царь, данный Шакрой. Отныне он будет справедливо управлять царством. Если же он окажется несправедливым, бог будет посылать дождь не вовремя, а вовремя дождя не будет, и появятся для людей три опасности: опасность голода, опасность эпидемии и опасность меча". Так наставляя их, Шакра произнёс вторую гатху:

Не в сроки дождь ему идёт, а в сроки нет ему дождя;

С небес низвержен наземь царь и за нечестие убит.

Дав народу такое наставление, Шакра ушёл в свои небесные края. А бодхисаттва, справедливо управляя царством, возродился на небе.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: "Тогда несправедливым царём был Девадатта, Шакрой – Ануруддха, Суджатой — мать Рахулы, а царём, поставленным Шакрой, был я".

Джатака о летающем коне

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 196 Valahassa-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Заветам просветлённого..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал об одном тоскующем бхикшу.

"Правда ли, бхикшу, будто ты пребываешь в смятении?" – спросил Учитель. "Правда", – отвечал тот. – "И что же за причина этому?" – "Я увидел одну нарядную женщину и воспылал к ней страстью", – отвечал бхикшу.

Тогда Учитель сказал: "Есть такие женщины, о бхикшу, которые, завлекая мужчин своим видом, голосом, благовониями, прикосновением и своим женским кокетством, подчиняют их своей власти. А почуяв, что те потеряли волю, они своим коварством лишают их нравственности и благосостояния. Этих женщин называют якшини.

Однажды – это было в давние времена – якшини, приблизившись к каравану купцов, соблазнили их своими женскими чарами и подчинили своей власти. Через некоторое время, когда в этом месте появились другие люди, якшини перебили прежних купцов и съели их с такой жадностью, что на зубах у них хрустели кости, а с губ стекали струйки крови".

И Учитель рассказал историю о прошлом.

Был когда-то на острове Тамбапанни город, называемый Сирисаваттху. В этом городе жили якшини.

Всякий раз, когда около их города разбивался корабль, якшини, наряженные и украшенные драгоценностями, захватив с собой всевозможные угощения, с детьми на руках и в сопровождении толпы служанок выходили на берег.

Чтобы купцы не сомневались в том, что они попали в город, где живут люди, якшини с помощью "своей магической силы заставляли их видеть то людей, пашущих землю, то пасущих коров, то стада скота, то собак. Потом, подойдя к купцам, якшини просили их отведать рисовой каши и разных других угощений. Ничего не подозревая, купцы съедали всё, что им было предложено, а когда они, наевшись, располагались отдохнуть, якшини затевали с ними беседу.

"Где вы живёте, – спрашивали они купцов, – откуда прибыли? Куда направляетесь и что за дело привело вас сюда?" "Мы попали сюда с разбитого корабля", – отвечали купцы. "Вот и хорошо, – говорили якшини, – прошло уже три года, почтенные, с тех пор как наши мужья вышли отсюда на корабле. Они, наверное, погибли. А вы ведь тоже купцы, так мы будем вашими жёнами", – и, завлекая купцов разными женскими хитростями, чарами и уловками, якшини приводили их в свой город. В случае, если у них оставались ещё раньше захваченные люди, якшини связывали их и бросали в дом пыток. А когда якшини не находили около своего города людей, потерпевших кораблекрушение, они обычно обыскивали всё морское побережье от реки Кальяни до Нагадипы.

И вот однажды пятьсот купцов высадились на берег с разбитого корабля около города Сирисаваттху. Подойдя к берегу, якшини стали завлекать купцов и привели их в свой город, а людей, захваченных раньше, они связали цепями и бросили в дом пыток.

Старшая якшини выбрала себе старшего купца, а другие якшини взяли себе остальных купцов и сделали их своими мужьями. Ночью, когда муж заснул, старшая якшини встала и пошла к дому пыток. Там она убила несколько человек, наелась их мяса и вернулась обратно. То же самое сделали и остальные якшини. Когда старшая якшини наелась человеческого мяса, тело её стало холодным, и старший купец, обняв её, догадался, что она якшини.

"Наверное, все эти пятьсот женщин тоже якшини, – подумал он, – нам надо бежать". На следующее утро, совершая омовение лица, старший купец сказал остальным: "Это ведь якшини, а не люди; как только появятся купцы с других разбитых кораблей, якшини сделают их своими мужьями, а нас съедят. Давайте бежать отсюда!" Когда он так сказал, одна половина купцов ответила: "Не можем мы покинуть наших жён; вы уходите, а мы никуда не побежим отсюда". Тогда двести пятьдесят остальных купцов, послушавшись старшего, из страха перед якшини сбежали от них.

В это время бодхисаттва возродился в образе летающего коня. Он был весь белый, с головой чёрной, как у вороны, с гривой, похожей на траву мунджа. Кроме того, он обладал сверхъестественной силой и умел летать по воздуху.

Поднявшись в воздух в Гималаях, он прилетел на остров Тамбапанни и бродил там вокруг прудов и озёр, питаясь диким рисом. Преисполненный сострадания к купцам, конь трижды прокричал человеческим голосом: "Есть ли желающие вернуться домой?"

"Мы хотим вернуться домой, почтенный", – сказали купцы, подойдя к коню и приветственно сложив руки. "Ну, забирайтесь ко мне на спину", – сказал конь. Тогда некоторые купцы забрались ему на спину, другие уцепились за хвост, а третьи так и остались стоять, приветственно сложив руки.

И бодхисаттва своей магической силой поднял все две с половиной сотни купцов и даже тех, которые стояли, приветственно сложив руки, и доставил их каждого к себе домой, а после этого вернулся в свои родные места. А якшини, когда появились купцы с нового разбитого корабля, перебили оставшихся двести пятьдесят человек и съели их.

Обратившись к бхикшу, Учитель сказал: "О бхикшу, подобно тому как погибли те купцы, которые попали под власть якшини, а те, которые послушались совета летающего коня, вернулись каждый к себе домой, точно так же те бхикшу и бхикшини, буддийские миряне и мирянки, которые не выполняют заветов Просветлённых, достигают великой скорби в четырёх посмертных состояниях, где они испытывают действие пяти видов уз, а те, которые выполняют заветы, достигают трёх счастливых состояний, шести небес, населённых разумными существами, и двадцати миров Брахмана. После этого они достигают великой вечной нирваны и обретают блаженство".

Так сказав и став совершенно просветлённым, Учитель произнёс следующие гатхи:

Заветам Просветлённого кто следовать не думает,

Погибнет он, как те купцы, которых съели якшини.

Кто в жизни своей следует заветам Просветлённого,

Спасён тот будет, как купцы, которых конь от смерти спас.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы и показав благородные истины, Учитель отождествил перерождения (после показа истин тоскующий бхикшу достиг первого пути, а многие другие бхикшу достигли первого, второго, третьего и четвёртого путей): "Тогда двести пятьдесят купцов, последовавших за летающим конем, были последователями Будды, а летающим конём был я".

Джатака о хозяине дома

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 198 Radha-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Обоих не могу простить..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном тоскующем бхикшу.

"За женщинами уследить невозможно, – сказал Учитель, – так или иначе они сумеют согрешить и обмануть своих мужей". И он рассказал историю о прошлом.

Однажды, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в стране Каши в семье одного домовладельца, а когда вырос, сам стал хозяином дома и главой семьи. Его жена была безнравственной женщиной, и однажды она завела любовную интригу с деревенским старостой. Узнав об этом, бодхисаттва всё думал, как бы уличить её.

В тот год во время дождливого сезона водой были смыты все семена, и наступил голод. А когда только что взошли новые посевы, крестьяне пришли к деревенскому старосте и стали просить у него вола для еды.

"Через два месяца, – сказали они, – мы соберём зерно и отдадим тебе за вола рис". Получив у старосты вола, они ушли.

Как-то раз, выбрав удобный момент, когда бодхисаттвы не было дома, староста пришёл к его жене.

В то время, как они вдвоём предавались наслаждениям, бодхисаттва вошёл в деревенские ворота и направился к дому.

Жена, посмотрев на ворота и увидев его издали, подумала: "Кто бы это мог быть?". И только когда бодхисаттва был уже на пороге, она узнала его и сказала об этом старосте.

Староста задрожал от страха. "Не бойся, – сказала женщина, – у меня есть план, как выйти из этого положения. Ведь мы взяли у тебя мясо вола и съели; сделай вид, будто ты требуешь у нас плату за мясо. А я заберусь в амбар и, стоя в дверях, буду кричать: "Нет риса здесь!" Ты же стань посреди дома и требуй всё настойчивее: "У меня, скажи, дети дома, отдай мне плату за мясо!".

И женщина, забравшись в амбар, села в дверях, а староста, стоя посреди дома, стал просить плату за мясо. "В амбаре риса нет, – отвечала она, – вот соберём урожай, тогда отдадим, а сейчас уходи".

Войдя в дом и увидев всё это, бодхисаттва подумал: "Наверное, эта негодница придумала такую хитрость". И он сказал старосте: "Послушай, староста, когда мы брали у тебя старого вола на еду, мы обещали тебе отдать рис за него через два месяца. Но не прошло ещё с тех пор и полмесяца. Почему же ты сейчас требуешь плату? Ты не за долгом пришёл сюда. Ты, наверное, по другому делу пришёл. Мне это не нравится. А эта развратная негодница знает, что в амбаре рису нет, а сама забралась туда и кричит: "Нет риса!" А ты кричишь: "Отдай рис!" Мне не нравятся ваши дела". И он произнёс следующие гатхи:

Обоих не могу простить, дела не нравятся мне их:

Залезла вдруг в амбар жена, стоит там и кричит: "Не дам!"

Тебе же, староста, скажу: ты мясо старого вола

Нам в долг дал на два месяца; но половины не прошло,

А ты уплаты требуешь, и это мне не нравится.

И бодхисаттва схватил старосту за клок волос, торчавший у него на макушке, и вытащил на середину дома.

"Ты поступаешь беззаконно по отношению к чужой собственности", – сказал бодхисаттва. И, ругая старосту, стал бить его. И хотя тот кричал: "Я деревенский староста!", бодхисаттва избил его до изнеможения и, ухватив за клок волос, выволок из дома. А порочную жену он за волосы вытащил из амбара, избил и пригрозил ей: "Если ты ещё раз это сделаешь, тогда узнаешь, что будет".

С тех пор деревенский староста даже смотреть на этот дом не решался, а неверная жена больше и в мыслях грешить не смела.

Учитель, приведя эту историю для разъяснения дхармы, провозгласил Четыре Благородные Истины (в результате этого тоскующий бхикшу достиг первого пути) и отождествил перерождения: "В то время хозяином дома, наказавшим старосту, был я".

Джатака о Вираке.

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 204 Viraka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "Видел ли ты, о Вирака..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – начал свой рассказ о тех, кто пытается сравниться с Сугатой. Вот как это было. Когда тхеры воротились от Девадатты не одни, Учитель спросил у Сарипутты, как поступил Девадатта, увидев их. И Сарипутта ответил: "Он попытался соперничать с Сугатой!" Тогда Учитель молвил: "Не только ныне, о Сарипутта, тщился Девадатта состязаться со мной в славе и лишь потерпел поражение – с ним и прежде уже случалось то же!" И, уступая просьбам тхеры, Учитель поведал тогда историю из прошлой жизни.

"Во времена минувшие, когда на бенаресском троне восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва возродился на земле в облике озёрной вороны и жил на берегу одного озера. Звали его Вирака, Сильный. Однажды в царстве Каси началась засуха. Люди не могли уже, как раньше, кормить ворон или делать подношения змеям и якшам. Одна за одной вороны покидали края, иссушённые зноем, и устремлялись в спасительные леса. Одна из ворон, жившая ранее в Бенаресе – звали её Савиттхака, – прихватив с собою супругу, прилетела туда, где жил Вирака, и поселилась по соседству, на берегу того же озера.

Однажды Савиттхака, ища себе пропитание в озере, увидел, как Вирака нырнул глубоко в воду, поймал рыбину, проглотил её и, вынырнув, вышел на берег, а потом стал греться на солнышке. "Возле этой озёрной вороны, – подумал Савиттхака, – можно поживиться рыбой! Сделаюсь-ка я его прислужником!" И, принявши такое решение, он подошёл к Вираке. "Чего тебе, любезный?" – спросил его Вирака. "Господин, – отвечал ему Савиттхака, – я хочу служить тебе!" – "Да будет так!" – согласился Вирака. И вот с той поры, как стал Савиттхака ему служить, Вирака съедал лишь столько, сколько нужно было, чтобы поддержать в себе жизненные силы, остальной же улов отдавал Савиттхаке. А тот, наевшись досыта, оставлял не съеденное жене.

Спустя какое-то время сердце Савиттхаки обуяла гордыня. "Озёрная ворона эта, – размышлял он, – такая же темнопёрая, как и я. Что ни возьми: глаза ли, клюв или лапы – всё у него со мной схоже! Не желаю я больше есть его рыбу, наловлю себе сам, сколько захочу!" И он заявил Вираке, что впредь сам станет нырять и ловить рыбу. "Дружище, – отвечал ему Вирака, – ведь ты не из племени озёрных ворон, которые от рождения умеют нырять и ловить в воде рыбу. Не губи себя!" Но тщетны были попытки Вираки остановить неразумного – Савиттхака не послушался. Подлетев к озеру, он с разгону нырнул в ряску, затянувшую воду, но не сумел выбраться наверх и застрял на дне, запутавшись в водорослях, – только кончик клюва время от времени появлялся над водой. Так без воздуха он задохнулся и погиб – жизнь его оборвалась.

Жена Савиттхаки, не дождавшись мужа домой, полетела к Вираке узнать, что сталось с супругом. "Господин, – сказала она, – что-то не видно Савиттхаки, где б ему быть?!"

"Не видал ли ты, Вирака, птицу,

Что сладостным пеньем красна,

Оперением синим на горле подобна павлину она.

Эта птица – Савиттхака, тот, для кого я жена".

И Вирака ответил: "Да, почтенная, я знаю, куда делся твой супруг!" А потом спел такую гатху:

"Птица есть, что ныряет и ловит под ряскою рыб.

С ней сравниться желая, Савиттхака в топях погиб".

И, услыхав эти слова бодхисаттвы, супруга погибшего, рыдая, воротилась назад в Бенарес".

Заканчивая это своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "В ту пору Савиттхакой был Девадатта, Виракой же был я сам".

Джатака об антилопе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 206 Kurungamiga-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Зубами, черепаха, ты..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Велуване рассказал о Девадатте. Услыхав о злобных намерениях Девадатты, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, Девадатта замышляет убить меня, он ещё прежде пытался сделать это". И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе антилопы и жил в лесной чаще недалеко от озера. На берегу этого озера на дереве жил дятел, а в озере обитала черепаха. И все трое были друзьями.

И вот один охотник, бродя по лесу, заметил следы бодхисаттвы на его пути к водопою. На этом месте охотник поставил западню и ушёл. Западня, хотя и сделанная из кожаных ремней, была прочна, как железная цепь.

В первой половине ночи бодхисаттва, спускаясь к озеру, чтобы напиться воды, попал в западню и пронзительно закричал, как кричат все пойманные антилопы.

Услышав этот крик, дятел слетел с верхушки дерева, а черепаха выползла из воды, и они стали думать, как помочь бодхисаттве.

"Почтенная, – сказал дятел черепахе, – у тебя есть зубы, ты перегрызи ремни западни, а я позабочусь о том, чтобы не пришёл охотник; так мы спасём жизнь нашему другу". И, поясняя это, дятел произнёс первую гатху:

Зубами, черепаха, ты грызи ремни той западни,

А я пойду следить за тем, чтобы охотник не пришёл.

Тогда черепаха стала перегрызать ремни западни, а дятел полетел в деревню, где жил охотник.

Едва забрезжил рассвет, охотник взял нож и отправился из дому. Увидев его, дятел закричал, захлопал крыльями и ударился прямо в лицо охотнику как раз в тот момент, когда тот выходил через переднюю дверь.

"Меня ударила птица, несущая дурное предзнаменование", – подумал охотник и вернулся домой.

Полежав немного, он встал и решил опять идти в лес. "Когда я выходил через переднюю дверь, – стал он размышлять, – я увидел птицу, несущую дурное предзнаменование; выйду-ка я теперь через заднюю дверь".

А дятел, угадав его замысел, полетел и спустился за домом.

Когда охотник выходил через заднюю дверь, дятел снова закричал и ударился ему в лицо.

"Эта птица, несущая дурное предзнаменование, не даёт мне выйти из дому", – подумал охотник, вернулся в дом и пролежал до самого восхода.

А когда взошло солнце, охотник, захватив с собой нож, снова вышел из дому. На этот раз дятел быстро полетел в лес и сообщил бодхисаттве о приближении охотника. К этому времени черепаха перегрызла все ремни западни, кроме одного, последнего. Рот её был полон крови, и казалось, что она лишилась всех зубов.

Увидев охотника с ножом в руке, который приближался с быстротой молнии, бодхисаттва перервал последний ремень и убежал в лес. Дятел сел на дереве. А черепаха была так слаба, что не могла сдвинуться с места. Охотник положил её в мешок и повесил на дерево.

Бодхисаттва, обернувшись и увидев, что черепаха попала в руки охотника, решил спасти жизнь своему другу. Ом показался на глаза охотнику и сделал вид, будто бы совсем ослабел.

"Наверное, эта антилопа совсем ослабела", – решил охотник и с ножом бросился преследовать бодхисаттву, а тот, держась всё время на почтительном расстоянии, заманил охотника в лес. И когда бодхисаттва увидел, что они зашли очень далеко, он ускользнул от охотника и, словно ветер, помчался обратно другим путём.

Прибежав к тому месту, где охотник подвесил черепаху, бодхисаттва рогом подцепил мешок, сбросил его на землю, разорвал и выпустил черепаху.

Дятел слетел с дерева. И бодхисаттва, давая обоим наставление, сказал:

"Вы спасли мне жизнь, вы поступили как настоящие друзья, а теперь охотник может прийти и схватить вас. Поэтому ты, друг дятел, бери своих птенцов и лети в другое место, а ты, милая черепаха, ныряй в воду". Так они сделали.

Учитель, став совершенно просветлённым, произнёс вторую гатху:

Сбежала антилопа в лес, в пруд черепаха уползла,

А дятел, взяв своих птенцов, в другое место улетел.

Охотник, придя на это место и никого не увидев, взял разорванный мешок и пошёл домой огорчённый. А трое друзей, всю жизнь дружбы не прерывая, возродились согласно карме. Учитель, приведя эту историю, отождествил перерождения: "Тогда охотником был Девадатта, дятлом – Сарипутта, черепахой – Моггаллана, а я был антилопой".

Джатака об Ассаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 207 Assaka-Jataka.

Перевод А.В. Парибка.

Словами: "С великим Ассакой-царём..." Учитель, что жил в ту пору в роще Джеты, начал свой рассказ о вожделении монаха к оставленной в миру жене.

Ибо монах тот на вопрос Учителя: "Правду ли говорят, монах, что ты охвачен тоскою?" – отвечал: "Да, это правда!"

А на вопрос: "По ком же тоскуешь ты?" – отвечал: "По жене своей, что осталась в миру!"

– О монах! – молвил тогда Учитель. – Не только ныне ведь испытываешь ты любовное томление из-за этой женщины, но и прежде ввергался ты из-за неё в великое страдание!

И он поведал собравшимся о прошлом.

В стародавние времена в городе Летали, что в стране Каши, восседал на троне царь по имени Ассака. А старшую из жён его звали Уббари, и она, обаятельная, превосходно сложенная, ласкающая взор красотою, превосходящею всё видимое у людей, уступавшая прелестью разве лишь богам, была царём любима. И вот она скончалась.

С её смертью погрузился царь в пучину горя и страдания и немного помрачился в уме. Приказал он набальзамирозать тело покойной жены сезамовым жмыхом и в деревянном корыте поставить его под своё царское ложе. Сам же возлёг на ложе и лежал так, беспрестанно рыдая и причитая и отказываясь от пищи.

Отец с матерью, прочие родичи, друзья и приближённые, брахманы, домовладельцы и иные подданные толпились вкруг него, говоря ему: "Не горюй так, о великий царь! Непостоянно ведь всё созданное!" – и пытались они так или иначе утешить царя, но переубедить его не смогли. И так в тоске провёл он семь дней.

Бодхисаттва же в ту пору жил в предгорьях Гималаев и был отшельником, одолевшим пять сверхзнаний и восемь ступеней сосредоточения. Заостривши внутренний и внешний взор свой, он обозревал своим божественным оком всю Джамбудвипу. Увидев того царя Ассаку, столь сокрушавшегося, он решил: "Я должен оказать ему помощь!" Своей чудотворной силой он поднялся в воздух и, опустившись в царском саду, уселся на священный камень, уподобясь золотому истукану.

А в это самое время пришёл в сад некий юный брахман, живший в городе Потопи. Увидев бодхисаттву, он почтительно приветствовал его и сел неподалёку. Бодхисаттва отнёсся к юноше дружелюбно и вопросил:

– Скажи-ка, юноша, предан ли дхарме ваш царь?

– Да, почтенный, – отвечал ему юноша, – царь предан дхарме. Только вот жена у него умерла, и он распорядился поместить её тело в деревянное корыто, а сам лежит лежнем и рыдает – нынче уже седьмой день пошёл! Почему бы тебе не избавить царя от такого страдания?! Столь благочестивому и многознающему, как ты, вполне пристало приходить на помощь царям в подобных несчастьях!

– Но ведь я, юноша, – возразил бодхисаттва, – с царём и незнаком. Вот если б он сам пришёл ко мне и спросил, я бы показал ему место нового рождения его усопшей супруги и побудил бы её заговорить с ним!

– Тогда, почтенный, посиди тут, покуда я не приведу к тебе царя! – попросил юноша. И, заручившись согласием бодхисаттвы, юноша направился к царю.

Поведав ему обо всём, он сказал: "Надо тебе поехать к тому отшельнику, обладающему даром божественного всевидения!"

Радуясь мысли, что он сможет увидеться со своей Уббари, царь взошёл на колесницу и направился к указанному месту. Почтительно приветствовал он отшельника, сел рядом с ним и спросил:

– Правду ли говорят, что ты знаешь место нового рождения госпожи моей?

– Да, это так, великий царь, – отвечал отшельник.

– Где ж возродилась она?

– Из-за того, что в прошлом рождении, о великий царь, опьянённая красотою своею, жена твоя всем прочим пренебрегала и не совершала благостных дел, она обрела новое существование в лоне самки навозного жука и теперь находится здесь – в этом саду.

– Не верю я в это! – воскликнул царь Ассака.

– Ну, тогда, – сказал отшельник, – я тебе её покажу и заставлю заговорить с тобой!

– Будь посему! – согласился царь.Тогда Бодхисаттва.

Тогда бодхисаттва произнёс: "Эй вы, те двое, что скатываете шарик из навоза, явитесь к царю!" – и своею божественной силой заставил жуков приблизиться, и те тотчас подползли к царю.

Указав на одного, бодхисаттва промолвил:

– Вот, о великий царь, госпожа твоя Уббари. Оставив свой навозный шарик, она ползёт следом за супругом-жуком. Узри же её!

– Нет, я по-прежнему не верю, почтенный, что моя Уббари обрела новое рождение в лоне самки навозного жука! – воскликнул царь.

– Что ж, я заставлю её заговорить! – сказал отшельник.

– Заставь, почтенный! – согласился царь.

Бодхисаттва, своею божественной силой побуждая самку жука начать разговор, воззвал:

– Эй, Уббари!

– Чего тебе, почтенный? – отвечала та человеческим голосом.

– Как звали тебя в твоём прежнем рождении?

– Я была старшей женой царя Ассаки, почтенный, а звали меня Уббари.

– А теперь кто тебе мил: царь Ассака или жук навозный?

– То, почтенный, – ответствовала Уббари, – было моё прежнее рождение! Тогда я с супругом моим гуляла по этому самому саду и наслаждалась всем тем, что имеет форму, звук, запах, вкус или что можно осязать. Но теперь, после того как с кончиною своею я отторглась от прежнего существования, что мне в этом царе?! Нынче я могла бы убить царя Ассаку и кровью из горла его умастить ноги супругу моему, навозному жуку!

И, говоря так в присутствии всей царской свиты, она человеческим голосом спела:

"С великим Ассакой-царём,

Любимым, мужем дорогим,

Взаимной страсти полные,

Гуляли некогда мы тут!

Но боль и радость прежних дней

Затмилась новым бытием,

Вот почему навозный жук

Милей мне царя Ассаки!"

Услышав её речи, царь Ассака понял, что скорбел напрасно. Там же, в саду, он распорядился, чтобы мёртвое тело вынесли вон из опочивальни. Потом омыл себе голову, почтительно простился с бодхисаттвой и воротился в город. Избрав другую царицу старшей женою, он продолжал править царством в соответствии с дхармой. Бодхисаттва же, наставив так царя и освободив его от тоски по умершей, удалился назад в Гималаи".

И, завершая своё наставление в дхарме, Учитель явил слушателям Четыре Благородные Истины и истолковал джатаку, связывая перерождения (с усвоением Благородных Истин страдавший от тоски монах, утвердившись в Потоке, обрёл свой первый плод): "Уббари в ту пору – это оставшаяся в миру супруга монаха. Царём Ассакой был тоскующий монах, отшельником же – я сам".

Джатака о крокодиле

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 208 Sumsumara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "За рекой мне не надо..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – начал свой рассказ о том, как Девадатта вознамерился его погубить. А дело было так. Когда до Учителя дошли слухи, что Девадатта покушался на его жизнь, Всеблагой, молвив: "Не впервые, братия, силится Девадатта погубить меня – он делал то же и прежде, но я его нисколько не убоялся!" – поведал собравшимся такую историю из прошлого.

"Во времена стародавние, когда в Бенаресе восседал на троне царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл земное рождение в облике обезьяны, обитавшей в предгорьях Гималаев. Он вырос сильным и могучим, не ведающим болезней и слабости, и счастливо жил в лесном убежище на берегу Ганга.

А в Ганге тогда обитал один крокодил. И вот как-то раз крокодилиха, носившая в чреве детёныша, увидела на берегу огромную обезьяну, и нестерпимо захотелось ей отведать её сердца. И сказала она тогда супругу: "Господин мой, я умираю от желания попробовать, каково на вкус сердце того предводителя обезьян!" – "Жена моя, – сказал ей в ответ крокодил, – я обитаю в воде, а обезьяна – на суше. Как, скажи на милость, я сумею её изловить?" – "Уж как-нибудь исхитрись, – ответила крокодилиха, – иначе я просто умру!" – "Ну ладно, – поспешил её успокоить крокодил, – не тревожься, я знаю, как сделать так, чтобы ты полакомилась обезьяньим сердцем!"

И вот раз, когда бодхисаттва, напившись воды, сидел на берегу Ганга, крокодил подплыл поближе и заговорил с ним. "О Индра средь обезьян! – воскликнул он. – Скажи, почему ты никогда не покидаешь привычного места и питаешься скверными плодами, когда на том берегу Ганга так много деревьев манго и лабуджа, – просто нет им конца! – и плоды их сладки, будто мёд! Почему бы тебе не переправиться через Ганг и не полакомиться плодами на том берегу?!" – "Дорогой крокодил, – отвечала обезьяна. – Ганг глубок и широк, как мне его переплыть?" – "Что ж, – молвил крокодил, – если не побоишься, садись мне на спину, и я перевезу тебя через реку".

Обезьяна поверила крокодилу и согласилась. "Ну, иди же сюда! – сказал тогда крокодил. – Полезай ко мне на спину!" Обезьяна так и сделала. Но только они отплыли от берега, как крокодил вдруг нырнул под воду. "Друг любезный, – закричала обезьяна, – что за шутка! По твоей милости я оказалась в воде!" А крокодил ей в ответ: "Ты что ж думаешь, я потащил тебя через реку из добрых побуждений, следуя дхамме? Да просто моей жене, которая носит детёныша, смерть как захотелось отведать твоего сердца, и теперь её желание очень скоро исполнится!" – "Дружище! – воскликнула тогда обезьяна, – хорошо, что ты предупредил меня об этом, ведь если бы мы, обезьяны, носили при себе сердце, когда скачем по ветвям, оно давно бы уже разбилось на мелкие кусочки!" – "Неужто?! – подивился крокодил. – А где же тогда вы храните свои сердца?" Бодхисаттва вместо ответа указал крокодилу на росшее неподалёку от них, на берегу, фиговое дерево, с которого гроздьями свисали созревшие плоды. "Вон, – сказала обезьяна, – видишь: там, на смоковнице, висят наши сердца?!" – "Вижу, – ответил крокодил, – если ты отдашь мне своё сердце, я, так и быть, не дам сгубить тебя!" – "Ладно, – согласилась обезьяна, – вези меня тогда к дереву, и ты получишь то, что с него свешивается!" Крокодил подплыл с обезьяной к смоковнице. Бодхисаттва спрыгнул с крокодильей спины и, взобравшись на дерево, уселся на ветке. "О глупый, глупый крокодил! – сказал он. – Ты поверил, что на свете есть твари, которые хранят сердца на верхушках деревьев?! О глупец, я перехитрил тебя! Да будет плодом твоих усилий вот этот недозрелый плод! Тело твоё воистину огромно, а ум ничтожен!" И, желая пояснить эту свою мысль, бодхисаттва спел тогда такую гатху:

"За рекой мне не надо ни манго, ни хлебных плодов –

Ничего нет вкуснее смоковницы наших садов!

Твоё тело могуче, да разум твой хил,

Ты обманут – и прочь от меня, крокодил!"

И крокодил в печали и горести, будто глупец, лишившийся тысячи золотых, поспешил ни с чем восвояси".

Заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель так связал перерождения и истолковал джатаку: "Крокодилом в ту пору был Девадатта, крокодилихой – отроковица Чинча, обезьяной же был я сам".

Джатака о царе Бхару

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 213 Bharu-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Святых отцов поверг в раздор..." Учитель – он жил тогда в роще Джетавана – начал повествование о царе Косалы. Как гласит молва, в те времена люди выказывали Всеблагому и его братии великий почёт и подносили щедрые дары. Ибо сказано: "Всеблагой о ту пору был многославен и почитаем, и, поклоняясь ему и взирая на него с благоговением, люди дарили ему и братии богатые дары – одежды и яства, утварь и напитки, снадобья и всё прочее, что было им потребно. Иным же общинам и бездомным скитальцам жертвовали самую малость, нисколько их не почитая". И вот те бхиккху, видя, что почёта и подношений достаётся им всё меньше, стали тайно сходиться днём и ночью и роптать: "С той поры как появился этот подвижник Готама, нас уже не чтут, как прежде, и не одаривают подношениями. Готама же осыпан дарами, ему – почёт и слава! Отчего же, почему так везёт ему?!" И один из них сказал: "Подвижник Готама заполучил себе наилучшее место во всей Джамбудипе, живёт на высотах, вот отчего он и благоденствует!" И тогда бхиккху решили: "Раз так, устроим-ка и мы свой монастырь близ Джетаваны и тоже будем с подношениями!" Однако взяло их сомнение: "Ведь если поселиться там без ведома царя, братия Готамы воспротивится. Поэтому поднесём царю мзду, и, получив достаточно, царь не будет уже столь неколебим и дозволит нам обосноваться в Джетаване!"

И вот, умаслив придворных, они поднесли царю сотню тысяч монет и стали просить: "Великий царь, мы хотим основать своё поселение близ Джетаваны и молим тебя, если бхиккху Готамы станут тебя отговаривать, ты, государь, не слушай их". И царь, не устояв перед подношением, обещал: "Да будет по-вашему!"

Уладив дело с царём, подвижники наняли плотника и принялись строить монастырь, отчего сделался по всей округе великий шум. "Скажи-ка мне, Ананда, – спросил Учитель, – что это за шум и суета у нас?" – "Всеблагой, – отвечал Ананда, – это подвижники из других общин возводят себе поселение близ Джетаваны, вот оттого-то и шум!" – "Но здесь не место для чужого монастыря, о Ананда! – сказал тогда Учитель. – Подвижники из других общин так шумливы, что жить рядом с ними будет тяжко!" И он созвал тогда всех бхиккху и повелел: "Ступайте, братия, к царю и, рассказав ему обо всём, просите, чтоб он воспретил строить здесь чужой монастырь!" Бхиккху толпой направились к царскому дворцу и стали у ворот. Царь же, едва услыхал об их приходе, тотчас догадался, что привело к нему этих монахов. Но, памятуя о мзде, выслал своих прислужников сказать, что, мол, царя нет дома. Бхиккху воротились ни с чем и поведали обо всём Учителю. Тот догадался, что царя, должно быть, подкупили, и послал к царю с тем же поручением двух тхер – Сарипутту и Моггаллану. Но, проведав об их приходе, царь велел отвечать всё так же. И любимые ученики Пробуждённого, воротясь ни с чем, рассказали Учителю о неудаче. "И впрямь, Сарипутта, царя, видно, нет сегодня дома, – сказал тогда Учитель. – Верно, он удалился куда-то!"

Наутро Учитель надел чивару, взял чашу для сбора подаяний и, сопровождаемый пятьюстами бхиккху, отправился к царскому дворцу. Услыхав об его приходе, царь сошёл вниз и принял из рук Учителя чашу для подаяний. Потом он усадил Всеблагого, повелел до краёв наполнить – начав с Просветлённого – чаши всех бхиккху лучшим рисом, сдобрив его растопленным коровьим маслом, почтительно поклонился Учителю и пришедшим с ним и скромно присел в сторонке. "О великий государь! – молвил тогда Учитель, желая наставить царя в дхамме. – Знай, что иные цари во времена, давно миновавшие, были мздоимцами и тщились перессорить людей, преданных дхамме, да только поплатились за то царством и нашли свою погибель!" И, уступая просьбам царя Косалы, Учитель поведал тогда историю о прошлом.

"Во времена стародавние некий царь Бхару правил своим царством Бхару. Бодхисаттва же в ту пору водительствовал ушедшими в скитания. Ведя отшельническую жизнь, он обрёл пять чудодейственных способностей и развил в себе восемь совершенств. Прожив так долгое время в предгорьях Гималаев, он спустился однажды, сопровождаемый пятью сотнями подвижников, в долину, чтобы раздобыть соли и пряностей. И вот наконец отшельники достигли столицы царства Бхару. Собрав там довольно милостыни, бодхисаттва вместе с братией вышел из города и, присев на корни огромного раскидистого баньяна, что рос у северных городских ворот, совершил трапезу, а после все расположились под тем же деревом на ночлег.

Так прожил подвижник со своими последователями полмесяца, когда в город явился иной предводитель святых людей и с ним другие пять сотен подвижников. Обойдя город и насобирав милостыни, они вышли из городских пределов и, сев у южных ворот под таким же точно баньяновым деревом, совершили там свою трапезу и там же и обосновались. Так прожили обе общины, сколько им было надобно, а потом отправились к себе в Гималаи.

Однако после их ухода то дерево, что росло у южных городских ворот, засохло. Когда в другой раз подвижники, которые жили прежде под этим баньяном, первыми явились в город, они увидели, что их дерево мертво. Обойдя город и насобирав довольно милостыни, они вышли за городские стены и расположились на корнях баньяна, что рос у северных ворот, совершили свою трапезу и там и остались. Другие же подвижники прибыли позже. Насобирав в городе подаяния, они направились к своему дереву и, совершив под ним трапезу, тоже расположились было там. "Это – не ваше дерево, а наше!" – закричали им пришедшие первыми. Святые люди принялись препираться из-за места под деревом, и в конце концов разгорелась шумная ссора. "Не занимайте места, где мы жили прежде!" – кричали одни. "На этот раз мы пришли раньше, вот вы и ступайте отсюда прочь!" – отвечали другие. Так, ссорясь и громко крича: "Мы – хозяева!" и "Нет, мы – хозяева!" – они и явились к царю. Царь повелел, чтобы те, которые жили здесь раньше, остались бы хозяевами баньяна. Тогда другие подвижники подумали: "Не можем же мы допустить, чтобы те утверждали, будто одержали над нами верх". И, исполнясь подобных мыслей, они, будучи наделёнными чудесной способностью к всевидению, стали обозревать окрестности. Вскоре взоры их привлекла станина повозки, пригодная для колесницы. Тогда принесли они её во дворец, предложили в дар царю, а взамен испросили у него дозволения тоже сделаться хозяевами баньяна. Царь принял подарок и исполнил их просьбу. Так обе общины стали владельцами одного баньяна! Однако другие подвижники сумели добыть украшенные драгоценными каменьями колёса к той станине и поднесли их в дар царю, прося у него: "Государь! Дозволь только нам одним владеть тем деревом!" И царь дал им на то своё дозволение.

И пожалели тогда первые подвижники о содеянном: "Мы, переборовшие в себе стремление владеть имуществом и победившие желания, мы, отринувшие мир, ссорились с другими из-за места под деревом и подкупали царя дарами! Негоже делать так!" И, снявшись с места, они поспешили прочь, пока не достигли своей обители в Гималаях. Божества же хранители, что обитали по всему царству Бхару, прогневались. "Негодное содеял Бхару, перессорив между собой святых людей" – решили они. И напустили на царство Бхару потоки воды, так что всё царство длиною в три сотни йоджан ушло под воду, как будто его никогда и не было, а жители все до одного погибли из-за своего жадного царя".

И, заканчивая это повествование о прошлом, Учитель, достигший к тому времени Всепросветлённости, спел такую гатху:

"Святых отцов поверг в раздор царь Бхару –

И дом его за то воспринял кару.

Дурные помыслы не вникнут в мудреца,

И чистым сердце быть не может у лжеца".

Заканчивая же наставление в дхамме, Учитель молвил: "Государь! Негоже позволять желаниям овладевать тобою, и не следует ссорить между собой две общины святых людей!" И, говоря это, он истолковал джатаку, так связав перерождения: "Вожаком отшельников в те времена был я сам".

Джатака о черепахе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 215 Kacchapa-Jataka.

Перевод В.В. Вертоградовой.

"Убила черепаха ведь..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал о Кокалике. Подробности этого рассказа будут изложены в Махатаккария-джатаке.

"Не только теперь, – сказал Учитель, – Кокалика погибает из-за своей разговорчивости; так с ним было и прежде". И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в семье царского приближённого, а когда он вырос, стал советником царя в артхе и дхарме.

Царь был так разговорчив, что, когда он говорил, никто другой не мог произнести ни слова. И бодхисаттва стал искать подходящего случая, чтобы умерить болтливость царя.

В то время в области Гималаев жила в одном пруду черепаха. Два молодых гуся, ища себе корма, познакомились с этой черепахой и вскоре стали с ней близкими друзьями.

"Милая черепаха, – сказали ей однажды гуси, – есть у нас в Гималаях, на плато горы Читтакута, в золотой пещере, великолепный дом. Не хочешь ли ты отправиться туда с нами?" – "А как же я доберусь туда?" – спросила их черепаха. "Если ты сможешь закрыть рот и ни с кем не говорить ни слова, мы донесём тебя туда". – "Хорошо, я закрою рот, – отвечала черепаха, – возьмите меня с собой".

Тогда гуси дали черепахе палку и велели ухватиться зубами за её середину, а сами взяли эту палку за оба конца и поднялись в воздух.

Деревенские мальчишки, увидев эту картину, закричали: "Смотрите, гуси несут на палке черепаху!". – "Если меня несут мои друзья, то вам-то что за дело до этого, негодные?" – так собралась было ответить черепаха и выпустила из зубов палку как раз в тот момент, когда быстро летевшие гуси достигли Варанаси и пролетали над царским дворцом.

Выпустив палку, черепаха упала на землю и разбилась. "Черепаха разбилась!" – послышались со всех сторон крики. Царь в сопровождении бодхисаттвы и приближённых подошёл к тому месту, где упала черепаха, и, увидев её, спросил бодхисаттву : "Скажи, мудрейший, почему эта черепаха упала сюда?"

Тогда бодхисаттва подумал: "Долго я искал подходящего случая, чтобы дать царю наставление; вероятно, эта черепаха была дружна с гусями; они предложили отнести её в Гималаи и, велев ей уцепиться зубами за палку, поднялись в воздух. А черепаха, когда услышала крики удивлённых детей, захотела ответить и, открыв рот, выпустила палку. Так она упала с неба и так погибла".

Поразмыслив так, бодхисаттва сказал царю: "О великий царь, все, у кого слишком длинный язык и кто не знает предела словам, – все приходят к такому печальному концу". И бодхисаттва произнёс следующие гатхи:

Убила черепаха ведь себя, не к месту рот открыв,

Когда держала палку ту, убила словом собственным.

Запомни, господин, ты хорошенько,

Не длинно надо говорить, а умно.

Сам видишь, от болтливости погибла черепаха та.

Тогда царь, догадавшись, что речь идёт о нём, спросил бодхисаттву: "Ты обо мне говоришь, мудрейший?" – "О великий царь, ты или кто другой, разговорчивый сверх меры, не избежит подобного несчастья".

С этого времени царь стал воздерживаться в речах и постепенно сделался неразговорчивым.

Учитель, приведя эту историю, отождествил перерождения: "Тогда черепахой был Кокалика, двое тхер были гусями, Ананда – царём, а я был мудрым советником".

Джатака о проклятии

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 219 Garahita-Jataka.

Переводчик неизвестен.

"Мои те драгоценности..." Эту историю Учитель во время своего пребывания в Джетаване рассказал об одном недовольном и удручённом бхикшу.

Этот бхикшу не мог сосредоточить свой ум на каком-нибудь одном предмете, и его мучила неудовлетворённость. Тогда его привели к Учителю.

– Правда ли, что ты недоволен? – спросил Учитель.

– Правда, – отвечал бхикшу.

– Почему же так?

– Из-за страсти.

– О бхикшу, – сказал Учитель, – страсть прокляли даже животные, почему же ты, постигший высокое учение, мучаешься из-за страсти, которую презирают даже животные?

И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе обезьяны и жил в Гималаях. Один лесник поймал эту обезьяну и принёс её царю. Обезьяна, живя в царском дворце, верно служила царю и постигла многие обычаи людей. Царь, довольный её службой, велел позвать лесника и сказал ему: "Возьми эту обезьяну и отпусти в том месте, где ты её поймал". Тот так и сделал.

Всё племя обезьян, узнав о возвращении бодхисаттвы, собралось на вершине большой скалы, чтобы посмотреть на него. Увидев бодхисаттву, обезьяны начали с ним приветливую беседу.

– Любезный, где ты был столько времени? – спросили они.

– В Варанаси, в царском дворце, – отвечал бодхисаттва.

– А как же ты освободился?

– Царь сделал меня своей любимой обезьяной и, довольный моей службой, отпустил.

Тогда обезьяны сказали:

– Ты, наверное, знаешь нравы, которые царят в мире людей. Расскажи нам о них; мы хотим послушать.

– Не спрашивайте меня о нравах людей, – сказал бодхисаттва.

– Расскажи, расскажи, мы хотим послушать! – упрашивали его обезьяны.

Тогда бодхисаттва сказал:

"Люди, будь то кшатрии или брахманы, только и твердят: "Моё! Моё!". Они ничего не знают о непостоянстве, благодаря которому вещи из бытия переходят в небытие. Послушайте теперь, что за обычаи у этих слепых глупцов".

И он произнёс следующие гатхи:

"Мои те драгоценности

Моё, моё то золото!" –

Так день и ночь твердят глупцы,

Не видя дхарму высшую.

Два господина в доме есть:

Один из них без бороды,

С отвисшей грудью, с косами,

С ушами просверлёнными,

За деньги в дом он приведён;

Домашних мучает всегда.

Услышав его слова, обезьяны закричали:

– Не продолжай, не продолжай! Такие речи нам даже слушать противно, – и они обеими руками плотно заткнули уши.

– В этом месте мы услышали о такой непристойности, – решили обезьяны, и, прокляв это место, они ушли в другое.

А эта скала получила название Проклятой скалы.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы и провозгласив благородные истины, Учитель отождествил перерождения (после провозглашения истин тот бхикшу достиг первого плода): "Тогда обезьяньим племенем были последователи Будды, а царём обезьян был я сам".

Джатака о влекомом желанием

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 228 Kamanita-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

"Ещё три города, три крепости..." – этими словами Учитель, живший в роще Джетавана, начал историю о некоем брахмане, прозванном Каманита – "Влекомый желанием".

"У царя было два сына. Старший воссел на царство в Бенаресе, младший сделался его первым советником. Тот, что правил царством, стал алчен, похотлив, ненасытен.

В прежнем рождении бодхисаттва был Саккой, всемогущим повелителем богов. Озирая материк Джамбудвипа, он узрел, что царь алчен, похотлив, ненасытен, и решил: "Я пристыжу этого царя, научу его сдержанности!" В обличье молодого брахмана он явился к царю. Спросил царь: "Зачем пожаловал, юноша?" Юноша ответил: "О великий царь! Ведомы мне три мирных и богатых города, где в изобилии слоны, лошади, колесницы и войны, в избытке превосходные украшения из золота! Одолеть их можно малыми силами! Коли желаешь – я завоюю их для тебя". – "Когда же в поход, о юноша?" – воскликнул царь. "Завтра, о великий царь", – отвечал тот. "Ну так ступай, с утра и выступишь!" – распорядился царь. "Хорошо, о великий царь. Спешно готовь войско!" – молвил Сакка и отправился восвояси.

Наутро царь повелел бить в литавры и собрать войско в поход. Призвав советников, он сказал им: "Вчера некий юноша-брахман пообещал завоевать и передать мне в правление три города: Панчалу, Куру и Кекайю. Живо приведите этого юношу!" – "А где же ты поселил его, государь?" – спросили советники. "Нигде!" – ответил царь. "Так, наверное, дал ему денег, чтобы он мог уплатить за жильё?" – "Не давал!" – "Где же нам искать его?" – недоумевали советники. "Ищите на улицах города!" – приказал царь. Те искали, искали и наконец воротились, говоря: "Не нашли, о великий царь!"

Сокрушаясь, что упустил столь великие владения, царь предался непомерной скорби, у него сделался сильный жар, забурлила кровь, но лекари так и не смогли его исцелить.

То ли на третий, то ли на четвёртый день Сакка силой своего божественного всеведения узнал о царском недуге. Подумав: "Исцелю царя!" – он в обличье брахмана явился ко дворцу и, став пред входом, побудил слуг доложить: "Некий брахман берётся исцелить царя!" Царь ответил: "Даже лучшие придворные лекари не сумели излечить меня! Дайте ему денег и отошлите прочь!" На это Сакка сказал: "Не надобно мне никакого жилья, ни денег в уплату за жилье! За лечение я ничего не возьму! Пусть только царь допустит меня к себе, и я исцелю его!" Тогда царь повелел: "Что ж, пусть войдёт!" Приблизясь, Сакка воздал царю почести и сел поодаль. Царь спросил: "Исцелишь ли ты меня?" – "Да, государь". – "Так исцеляй же!" – "Хорошо, великий царь. Скажи мне только, как проявляется твой недуг и в чём его причина, съел ты что-нибудь, или же выпил, или, быть может, увидел, или услышал нечто?" Царь отвечал: "Недуг мой, почтенный, возник из-за того, что я услыхал нечто". – "Что же ты услыхал?" – "Явился, почтенный, ко мне некий юноша и предложил завоевать для меня три города. Я не дал ему ни жилья, ни денег на жильё, и он, прогневавшись, отправился, наверное, к другому царю. Я же, измученный мыслью, что упустил огромные владения, заболел! Коли можешь – исцели меня от этого недуга, приключившегося по причине алчности!" И, разъясняя смысл сказанного, царь пропел такую гатху:

Ещё три города, три крепости хочу я –

Панчалу, Куру и Кекайю получить!

И сверх всего меня, влекомого желаньем,

Мен от алчности, о брахман, ты должен излечить!

Сакка, молвив на это: "Великий царь, настоем из кореньев тебя не исцелить, тебя можно излечить лишь настоем знания", – и пропел такую гатху:

Есть от укусов чёрных змей противоядье,

Из сердца вытравит мудрец бесовский след,

Но исцелит ли кто влекомого желаньем?

Для тех, кто зло творит, – лекарства нет.

Объяснив царю причину его недуга, Махасатта, Великий духом, сказал: "О великий царь! Допустим, ты обретёшь три царства и будешь править четырьмя престольными городами, но ведь не станешь ты разом носить четыре пары белья, или есть сразу из четырёх золотых блюд, или возлежать на четырёх царских ложах?! Не дело это, о великий царь, пребывать в полной власти алчного Желания! Желание есть причина всех бедствий, оно обрекает того, кто ему подвержен, на блуждания по восьми великим и шестнадцати малым адам и на другие мучения!" Так, пробудив в царе страх перед муками ада и прочими, Махасатта научил его дхамме.

Восприняв дхамму, царь перестал терзаться и тотчас исцелился, а Сакка, наставив его и утвердив в добродетелях, воротился в обитель богов.

Царь жил потом, творя добро и совершая благие деяния, пока не перешёл в следующее рождение сообразно накопленным заслугам".

Окончив это наставление в дхамме, Учитель растолковал джатаку, сопоставив перерождения: "Брахман, влекомый желанием, был в ту пору царём, а сам я – Саккой".

Джатака о царе Махапингале

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 240 Mahapingala-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Народ царём Пингалой..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал о Девадатте. Когда Девадатту, который целых девять месяцев замышлял зло против Учителя, у ворот Джетаваны поглотила земля, жители Джетаваны и других соседних мест радовались и ликовали. "Девадатту, противника Будды, поглотила земля, – говорили они. – Теперь, когда враг погиб, Учитель достиг полного просветления".

Весть о смерти Девадатты распространилась по всей Джамбудвипе, узнали об этом якши, бхуты и дэвы. Все они радовались и ликовали.

Однажды бхикшу собрались в зале дхармы и стали рассуждать: "Братья, когда Девадатту поглотила земля, народ смеялся и ликовал". В это время вошёл Учитель и спросил: "Что вы здесь обсуждаете, бхикшу?" Когда те объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, люди смеются и радуются смерти Девадатты, так было и прежде". И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно правил в городе Варанаси злой и несправедливый царь по имени Махапингала. Что ни день, совершал он по своей прихоти разные злодеяния. Словно сок из сахарного тростника, выжимал он из своих подданных налоги, карал их то и дело всё новыми поборами. Всегда был он груб, суров и жесток и никогда не испытывал жалости к другим людям. Во дворце он был неумолим и беспощаден не только к своим жёнам, сыновьям и дочерям, но и к придворным, брахманам и знатным землевладельцам. Всем был он неприятен, словно песок в глазах, словно камень, попавший в пищу, словно колючка, застрявшая в пятке.

В то время бодхисаттва возродился в образе сына этого царя. Когда после долгого царствования Махапингала наконец умер, все жители Варанаси радовались и хохотали. Они привезли тысячу возов дров, сожгли Махапингалу, вылили на это место тысячу кувшивов воды и помазали на царство бодхисаттву. "Теперь у нас справедливый царь", – говорили они. По всем улицам было приказано бить в праздничные барабаны и поднять над городом стяги и знамёна. У дверей каждого дома были сделаны навесы, и люди сидели под этими вавесамп на помостах, усыпанных печёным зерном и цветами, ели и пили.

На диваве, стоявшем на пышно разукрашенном помосте, в окружения придворных, брахманов, знатных горожан и привратников под белым зонтиком торжественно восседал бодхисаттва.

А в это время один привратник, стоявший возле царя, всё время вздыхал и всхлипывал. Заметив это, бодхисаттва сказал: "Эй, привратник, смотри, весь народ веселится и празднует смерть моего отца, а ты стоишь и плачешь. Разве мой отец был тебе так приятен?" И он произнёс первую гатху;

Народ, царём Пингалой притеснёныё,

В его лишь смерти видит избавленье.

Так был тебе приятен Красноглазый,

Что ты о нём теперь, привратник, плачешь?

Выслушав его, привратник сказалз "Нет, не о смерти Махапингалы я скорблю. Моей голове с лихвой от него досталось. Всякий раз, выходя из дворца и возвращаясь обратно, царь Пингала, словно кузнечным молотом, давал мве по восьми ударов кулаком по голове. Боюсь я, как только попадёт он в другой мир, стукнет восемь раз по голове Ямы, привратника ада, думая, что он меня бьёт. "Слишком уж он непочтителен с нами", – скажут обитатели ада и отошлют его обратно на землю. И тогда он снова каждый день будет бить меня по голове. Вот чего я боюсь, оттого и плачу". И, разъясняя это, привратник произнёс вторую гатху:

Всегда мне был противен Красноглазый,

Боюсь его сюда я возвращенья.

Он, в ад придя, побьёт там бога смерти,

А тот, рассерженный, пришлёт его обратно.

Выслушав привратника, бодхисаттва сказал ему; "Царь Пингала сожжён на костре из тысячи возов дров, место сожжения залито водой из тысячи кувшинов, и борозду кругом провели. А существа, перешедшие в другой мир, в то же тело не возвращаются, поэтому ты не бойся". Так успокаивая привратника, он произнёс третью гатху:

На тысяче возов сожжён,

Из тысячи горшков залит,

Кругом прорыта борозда,

Не бойся, не вернётся он.

После этого привратник успокоился, а бодхисаттва, раздавая дары и совершая другие благочестивые деяния, справедливо управлял царством и возродился согласно карме.

Учитель, приведя эту историю, отождествил перерождения: "Тогда Пингалой был Девадатта, а сыном был я".

Джатака о шакале Саббадаттхаке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 241 Sabbadatha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "Как некогда шакал..." Учитель – он жил в ту пору в роще Велувана – начал свой рассказ о Девадатте, и вот как это случилось. Хотя Девадатта и возвысил себя в глазах царя Аджатасатту, его уже не почитали, как прежде, и не одаривали богатыми подношениями. С той поры как был укрощён насланный на Просветлённого слон Налагири, слава Девадатты пошла на убыль и подношения ему оскудели. И вот раз бхиккху, сойдясь в зале собраний, толковали о Девадатте, говоря: "Этот Девадатта, братия, вкусил великой славы и щедрых даров, да только ненадолго!" Вошедший в залу Учитель спросил их, о чём они беседуют, и монахи ответили ему. Учитель, заметив на то: "И в прежней жизни, братия, всё происходило в точности так же – и тогда почести, воздаваемые Девадатте, и подношения ему день ото дня скудели!" – поведал им историю о днях минувших.

"В стародавние времена в Бенаресе правил царь Брахмадатта, бодхисаттва же был его домашним жрецом. Сведущий во всех трёх Ведах и искушённый в восемнадцати других видах знания, царский жрец владел ещё чудодейственным заклинанием. Заклинание это давало власть над всем в мире, однако требовало сосредоточенного размышления .

И вот однажды бодхисаттве пришло на ум, что надо бы повторить где-то это заклинание вслух. Отправился он тогда в уединённое место, сел на камень и принялся произносить слова заклинания, твёрдо зная, что никому из должно не наставленных передавать того заклинания не следует, – потому-то он и повторял его в тихом месте. Вышло, однако, так, что рядом лежал в своей норе некий шакал. Он услыхал слова заклинания и запомнил их. Случилось же такое оттого, что в прежнем рождении шакал тоже был брахманом и знал это могущественное заклинание.

И вот, когда бодхисаттва, собираясь уйти, поднялся со словами: "Ну, теперь-то я помню заклинание наизусть!" – шакал выскочил из своей норы и, крикнув: "Эй, брахман! Я заучил твоё заклинание лучше, чем ты сам!" – помчался прочь. Бодхисаттва некоторое время гнался за шакалом, взывая: "Эй, шакал, остановись – ты наделаешь много дурного! Держите его, хватайте!" – но всё было напрасно – шакал скрылся в лесу. Там он встретил шакалиху и легонько куснул её. "Ну, что тебе, господин?" – тявкнула шакалиха. "Знаешь ли ты меня?" – спросил шакал. "Не знаю!" – отвечала шакалиха. Шакал тогда прочёл заклинание и силой его подчинил своей власти несколько сот шакалов, а также всех слонов, лошадей, львов, тигров, кабанов, оленей и прочих четвероногих тварей. И стал шакал царём всех зверей, взял себе имя Саббадаттха, Клыкастый, а шакалиху сделал своей старшей женой. Потом лев взобрался на спины двух слонов, ставших рядом, а на льва вместе с шакалихой взгромоздился шакал Саббадаттха, царь зверей, и четвероногие воздали ему великие почести.

Слава вскружила шакалу голову, гордыня обуяла его, и решил он завоевать царство бенаресское. И вот, сопровождаемый четвероногими тварями, подступил шакал к Бенаресу – и на целых двадцать йоджан растянулось его воинство. Став неподалеку от города, направил шакал царю послание: "Отдай царство или сражайся за него!" И объятые страхом жители Бенареса наглухо затворили городские ворота и заперлись в крепости. Бодхисаттва же пришёл тогда к царю и сказал: "Не бойся, великий царь! Биться с Саббадаттхой, царём шакалов, – мой удел, ибо, кроме меня, никто не сможет с ним сразиться!" Он успокоил царя и горожан и, сказав: "Пойду-ка спрошу шакала, как собирается он завоевать наше царство!", взошёл на дозорную вышку над городскими воротами и крикнул: "Саббадаттха! Скажи, а как же ты завоюешь это царство?!" – "Очень просто, – отвечал шакал, – я прикажу львам рычать таким страшным рыком, что бенаресцы испугаются и крепость падёт!"

"Только-то и всего!" – подумал тогда бодхисаттва. Он спустился с дозорной вышки и повелел бить в барабаны по всему городу Бенаресу, что протянулся на двенадцать йоджан, и оповестить жителей о том, чтобы они забили уши гороховой мукой. Горожане, повинуясь приказанию, затолкали в уши муку и закупорили их так, что не слышали друг друга. И мало того, что себе, – они заткнули также уши всем котам и прочим четвероногим, жившим в городе. Бодхисаттва же, вновь взойдя на дозорную вышку, позвал: "Эй, Саббадаттха!" – "Чего тебе, брахман?!" – откликнулся шакал. "Так как же ты собираешься захватить эту крепость?" – снова спросил бодхисаттва. "Я же сказал: заставлю львов рычать и тем напугаю жителей, а после, растерзав их, займу город!" – ответил шакал. "Ну, так вот, – молвил на то бодхисаттва, – шакалу не заставить львов рычать: благородные львы, чьи лапы жёлты, а гривы – как у предводителя львов, не станут слушать такого старого шакала, как ты!" Тогда шакал, обуреваемый гордыней, вскричал: "И другие львы уподобятся тому, на спине которого я восседаю и которого тотчас же заставлю рычать!" – "Что ж, – молвил бодхисаттва, – заставь, если сможешь!"

И тогда шакал топнул ногой по спине льва, на котором сидел верхом, и повелел льву издать рык. И лев, склонив морду к уху одного из слонов под собой, выгнулся и трижды разразился оглушительным рёвом, повергающим в трепет всё живое. Перепуганные слоны сбросили шакала на землю себе под ноги, ненароком наступили ему на голову и раздавили всмятку. И тотчас на том самом месте шакалий царь Саббадаттха испустил дух. Другие же слоны, услыхав рычание льва и перепугавшись до смерти, бросились бежать и в суматохе передавили друг друга. И вышло так, что прочие четвероногие – от кабанов и оленей до зайцев и котов – все погибли, раздавленные. Только львы уцелели и, бежав оттуда, скрылись в лесах. Вся же земля в округе двенадцати йоджан являла собой вид огромной груды мяса.

Тогда бодхисаттва сошёл с дозорной вышки, приказал распахнуть городские ворота и под барабанный бой оповестил бенаресцев: "Пусть все высыпят муку из ушей, а жаждущие мяса пусть наберут его сколько захотят!" И жители города, наевшись вволю свежатины, оставшееся мясо насушили и навялили про запас. С того самого времени, говорят, люди и научились вялить мясо впрок".

И, заканчивая своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку и связал перерождения, спев такую исполненную высшей мудрости гатху:

"Как некогда шакал в гордыне ненасытной

Царём клыкастых стать под небом возмечтал, –

Таков и человек, что окружился свитой:

Не боле велик он, чем среди львов шакал!"

"Шакалом в те времена был Девадатта, царём бенаресским – Сарипутта, домашним же жрецом царя был я сам", – добавил к тому Учитель.

Джатака о Кимсуке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Duka-Nipata. 248 Kimsukopama-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

Словами: "Кимсуку кто не зрел?.." Учитель – он жил тогда в роще Джетавана – начал повествование о дереве кимсуке.

Однажды четверо бхиккху обратились к Учителю с просьбой растолковать им пути восхождения к совершенству. Учитель дал совет, на чём каждому сосредоточиться, и бхиккху разошлись по кельям. И вот один из них – тот, что сосредоточился на шести восприятиях, – достиг арахатства. Другой обрёл то же через познание пяти составляющих, третий – путём сосредоточения на четырёх началах, а четвёртый – вперившись мыслью в восемнадцать частей. Потом же каждый из бхиккху, придя к Учителю, рассказал ему о своём пути к совершенству. И одному из бхиккху пришло на ум: "Ведь все эти столь различные пути сосредоточения ведут к одному, ниббане. Как же получается, что столь разными средствами достигается арахатство?!" И он спросил о том Учителя. Учитель же дал такой ответ: "А так, бхиккху, как это получилось у братьев, видевших дерево кимсуку и описавших его по-разному!" И, уступая просьбам монахов рассказать, как это вышло, он поведал им о прошлом.

"Во времена стародавние правил в Бенаресе царь Брахмадатта, и было у него четверо сыновей. Как-то раз царские сыновья призвали к себе колесничего и приказали ему: "Мы, любезный, хотим увидеть дерево кимсуку, покажи нам его!" – "Хорошо, покажу!" – ответил колесничий. Но он не повёз к кимсуке царских сыновей всех разом, а посадил сперва в колесницу старшего и, отвезя его в лес, показал ему лишённое листвы дерево, на котором только набухали почки. Второму же показал другую кимсуку, всю в молодых листочках. Третьему – цветущую, а четвёртому – отягощённую плодами.

И вот, некоторое время спустя, когда все четыре царевича собрались вместе, кто-то спросил их: "Так какое же оно, дерево кимсука?" И один из братьев ответил: "Оно – чёрное, как обгорелый пень!" – "Нет! – возразил второй брат, – кимсука подобна смоковнице". – "Нет, нет, – вскричал третий, – она розовая, будто кусок мяса!" – "Да нет же! – воскликнул четвёртый, – кимсука похожа на акацию!" И, не придя к согласию, царевичи отправились к отцу.

"Государь, – спросили они у царя, – скажи, какова кимсука?" – "А что скажет каждый из вас на это?" – спросил в ответ царь. И братья повторили царю свои описания. И молвил царь: "Вы, все четверо, видели одно и то же дерево. Только когда колесничий показывал вам кимсуку, никто не догадался спросить его: "Скажи, а как кимсука выглядит в такое-то время года, а как в иное?" Вот из-за этого-то вы и не знали, какова на самом деле кимсука". И царь спел сыновьям такую гатху:

"Ну, что тут понимать? Невелика наука.

Кимсуку кто не зрел? Все видели кимсуку.

Но в скольких видах сё растение родится –

Об том забыли у возницы расспросить".

И растолковав суть дела, Учитель сказал внимавшим ему: "О бхиккху, как те четыре царевича, не расспросивши колесничего о подробностях, не знали, какова кимсука, точно так же и вы – не ведаете, что есть дхамма!" И, молвив так, он, уже будучи Всепросветлённым, пропел тогда такую гатху:

"Кто к дхамме не познал возможных всех путей –

Невежественней он тех царских сыновей".

И, заканчивая на том своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Царём бенаресским в ту пору был я сам".

Джатака о попугае

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Tika-Nipata. 255 Suka-Jataka.

Переводчик неизвестен.

"Пока ещё умерен был..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном бхикшу, который, объевшись, умер от несварения желудка.

Когда он умер, все бхикшу собрались в зале дхармы и стали обсуждать недостатки покойного: "Братья, этот бхикшу, не зная, сколько может принять его желудок, съел слишком много и от несварения умер".

В это время вошёл Учитель и спросил: "Какой вопрос, о бхикшу, вы тут обсуждаете?"

Когда те ему объяснили, Учитель сказал: "Не только теперь, о бхикшу, он умер от объедания, это с ним было и прежде".

И он рассказал историю о прошлом.

В давние времена, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе попугая и жил в Гималаях. Он был царём над тысячами других попугаев, живших в той части Гималаев, которая была обращена к морю. У этого царя попугаев был сын. Когда он вырос большим и сильным, бодхисаттва стал плохо видеть. (Говорят, что у попугаев, оттого что они слишком быстро летают, в старости прежде всего слабеют глаза). Тогда сын бодхисаттвы посадил своих родителей в гнездо и сам стал добывать им корм.

Однажды, отправившись к тому месту, где он обычно искал корм, он сел на вершину горы и, посмотрев на море, увидел остров, а на нём манговую рощу с золотыми сладкими плодами. На следующий день во время своего путешествия за кормом попугай спустился к этой роще, напился мангового сока, набрал плодов и принёс их родителям.

Бодхисаттва, отведав плодов манго, по вкусу сразу же догадался, откуда они, и спросил сына:

– Милый, это манговый плод с такого-то острова?

– Да, отец, – отвечал молодой попугай.

– Милый, попугаи, которые летают на этот остров, не живут долго, поэтому ты больше не летай туда, – сказал отец.

Но сын, не послушавшись его советов, снова стал летать на этот остров.

Однажды, когда попугай, выпив слишком много мангового сока и набрав плодов для своих родителей, летел над морем, он очень устал, и им стал овладевать сон. Плоды манго выпали у него из клюва. Теряя направление, он стал лететь всё ниже и ниже, так что временами даже касался поверхности моря, и в конце концов упал в воду. Тогда одна большая рыба схватила его и съела.

Не дождавшись возвращения сына в обычное время, бодхисаттва догадался, что он упал в море и погиб. И с этого времени, не получая никакого корма, родители попугая ослабели и умерли.

Учитель, приведя эту историю о прошлом, достигнув наивысшего просветления, произнёс следующие гатхи:

"Пока ещё умерен был

В приёме пищи попугай,

То не сбивался он с пути

И мать свою всегда кормил.

Когда же манговых плодов

На острове объелся он.

Свалился в море, оттого

Что в пище невоздержан был.

Не надо жадным быть к еде,

И меру надо соблюдать.

Кто неумерен, гибнет тот,

Кто знает меру, тот спасён."

Приведя эту историю для разъяснения Дхармы, Учитель провозгласил Четыре Благородные Истины и отождествил перерождения (после провозглашения истин многие бхикшу достигли первого, второго, третьего и четвёртого плодов): "Тогда не знающий меры в пище бхикшу был сыном царя попугаев, а царём попугаев был я сам".

Джатака о Суджате

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Tika-Nipata. 269 Sujata-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 1. М.: Художественная литература, 1973.

"Зачем стенать?!" – говорил Учитель, живший в роще Джетавана, и рассказывал по этому поводу историю о некоем мирянине, у которого умер отец. Мирянин со смертью родителя предался отчаянию и скорби и никак не мог утешиться. Учитель, провидя его готовность вступить в Поток и вкусить от плода Истины, в сопровождении молодого монаха пошёл в Саваттхи собирать подаяние. Явившись в дом мирянина, гости сели напротив хозяина, и Учитель, поприветствовав его, обратился к нему с такими словами: "Брат, в миру пребывающий, я вижу, ты во власти печали?" На что тот отвечал: "Да, всеблагостный". – "В прежние времена, о братья, мудрые, утратив родителей, не предавались печали!" – заметил Учитель и, уступая просьбам, рассказал о прошлом.

"В далёкие времена, когда в Бенаресе правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл рождение в семье некоего мирянина, и его нарекли Суджатою. Едва лишь достиг он совершеннолетия, как умер его дед. Отец Суджаты исполнился великой печали: забрав прах с места сожжения, он поместил его в усыпальницу в своём саду и всякий раз, приходя туда, почтительно украшал усыпальницу цветами и предавался воспоминаниям об умершем. Погружённый в скорбь, он не мылся, не умащался маслом, не вкушал пищу, не заботился о делах. Видя всё это, бодхисаттва говорил: "С кончиною моего деда отец поддался скорби, кто ж другой, как не я, сможет вернуть ему ясность мыслей? Знаю я средство, которое избавит его от печали!"

И вот углядел он за городом мёртвого быка и, поднеся ему травы и воды, стал приговаривать: "Ешь, ешь, пей, пей!" Видя его за этим занятием, прохожие восклицали: "Почтенный Суджата, в разуме ли ты, что подносишь еду и питьё мёртвому быку?" – на что Суджата не отвечал ни слова.

Придя к его отцу, прохожие рассказали: "Сын твой лишился рассудка, потчует мёртвого быка травой и водой!" Забыв об отце, мирянин забеспокоился о сыне. Он поспешил к нему и спросил: "Что с тобой, дорогой Суджата? С чего это ты подносишь еду и питьё мёртвому быку?!" – и, сказав так, он пропел такую гатху:

"Зачем стенать? Зачем, травы нарезав,

"Ешь, ешь", – ты просишь мёртвого быка?

Еда, питьё поднять быка не в силах.

Рассудка ты лишён наверняка".

На это бодхисаттва пропел такую гатху:

"Вот голова его, и хвост его, и уши, –

Вдруг встанет бык, печали вняв моей?

Мой дедушка утратил зримый облик,

Но слёзы льёшь о нём ты столько дней!

У дедушки же ни головы уже, ни рук, ни ног не видно. Так не утратил ли ты рассудок, рыдая над земляною насыпью?!"

Услыхав такие речи, отец бодхисаттвы подумал: "Мудр сын мой! Он знает, что должно знать и в этом и в том мире, и поступил так лишь затем, чтобы наставить меня!" И он сказал: "О дорогой Суджата, премудрый! Я понял, что всё явленное непостоянно, и потому не стану больше печалиться! Да избавит от горя отца такой сын, как ты!" И, молвив так, он воздал хвалу сыну:

"Поистине, погасло пламя скорби, –

Как будто залит жертвенник водой.

Из сердца моего занозу вынув,

Помог ты обрести мне вновь покой.

О юноша, слова твои услыша,

Я впредь рыдать не буду без конца!..

Так, умудрённый, сострадая горю,

Спасает, – как Суджата спас отца!"

Закончив это поучение, Учитель наставил слушавших в Четырёх Благородных Истинах и разъяснил суть джатаки, сказав: "В те времена я был Суджатою!" Мирянин же, приобщась к Истине, вступил на благой Восьмеричный Путь Освобождения.

Джатака о разных желаниях

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Tika-Nipata. 289 Nanacchanda-Jataka.

Переводчик неизвестен.

"Живём хоть в доме мы одном..."

Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал о почтенном Ананде, получившем ценный дар.

Однажды, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в образе сына его главной супруги. Когда он вырос, он изучил все науки в Такшашиле и после смерти отца сам стал царём.

А в это время в старом домишке жил один брахман, бывший семейный жрец отца бодхисаттвы, отстранённый от должности. Он был очень беден.

Однажды ночью бодхисаттва, переодевшись в чужое платье, бродил по городу, чтобы узнать, как живёт народ. А в это время какие-то воры, совершив кражу, сильно напились в одном питейном доме и, взяв ещё вина в кувшины, шли к себе домой.

"Эй, кто ты такой?" – закричали воры, встретив на улице бодхисаттву, и, подойдя к нему, сшибли его с ног и сняли с него верхнюю одежду. Потом они взяли свои кувшины и пошли, всячески запугивая царя.

А в этот момент бывший царский жрец вышел из дома и, стоя посреди улицы, наблюдал за созвездиями. Определив по звёздам, что царь попал в руки разбойников, брахман позвал свою жену и сказал ей:

– Послушай, жена, наш царь попал к разбойникам.

– А какое тебе дело до царя, господин? – отвечала жена. – Пусть об этом позаботятся его брахманы.

А царь случайно услышал их разговор. Пройдя некоторое время вместе с разбойниками, царь взмолился: "Я бедный человек, почтенные, берите мою верхнюю одежду и отпустите меня".

И когда он так всё просил и просил, разбойники из жалости отпустили его.

Запомнив их дом, царь пошёл к своему дворцу. Проходя мимо дома жреца, он услышал, как тот говорил своей жене: "Милая, наш царь освободился из рук разбойников".

И царь вернулся в свой дворец. На рассвете он созвал своих брахманов и спросил их:

– Вы наблюдали ночью за созвёздиями?

– Да, божественный, – отвечали брахманы.

– Благоприятны ли они?

– Благоприятны, божественный.

– И никакого затмения не было?

– Нет, не было, божественный.

– Позовите-ка мне брахмана из такого-то дома, – сказал тогда царь.

И когда привели старого жреца, царь спросил его:

– Наблюдал ли ты, почтенный, сегодня ночью за созвездиями?

– Да, божественный, – отвечал жрец.

– Не было никакого затмения?

– Было, великий царь; сегодняшней ночью ты попал в руки разбойников, но быстро освободился.

"Этот человек, наверное, хорошо разбирается в звёздах", – подумал царь и, прогнав всех брахманов, сказал жрецу: "Я доволен тобой, брахман; выбери себе в дар всё, что ты пожелаешь".

– Великий царь, – отвечал брахман, – я сначала посоветуюсь с женой и детьми и тогда выберу что-нибудь.

Царь отпустил его, и брахман, придя домой, позвал жену, сына, невестку и служанку-рабыню и сказал им:

– Царь жалует мне дар, какой я пожелаю. Посоветуй-те, что мне лучше выбрать.

– Приведи мне сотню коров, – попросила его жена.

– А мне, – сказал сын Чхатта, – выбери колесницу, запряжённую чистокровными синдхскими конями цвета белого лотоса.

– А мне, – сказала невестка, – возьми серьги из драгоценных камней и разные другие украшения.

Рабыня по имени Пунна попросила брахмана выбрать для неё ступку, пестик и корзину для просеивания.

А сам брахман желал получить себе в дар деревню.

– Ну, ты посоветовался со своей женой? – спросил царь, когда брахман пришёл к нему.

– Да, посоветовался, великий царь, но все, кого я спрашивал, имеют разные желания.

И он произнёс первую гатху:

Живём хоть в доме мы одном,

Желанья разные у нас.

Хочу себе деревню в дар;

Сотню коров – жена моя;

Упряжку лошадей – мой сын;

Невестка – серьги из камней,

Служанка крошка Пунника

Желает ступку с пестиком.

Выслушав его, царь сказал: "Всем дайте то, что они желают".

И, послав людей за подарками, он произнёс следующую гатху:

Деревню дайте брахману,

Сотню коров – жене его;

Упряжку лошадей – сынку;

Невестке – серьги из камней,

А бедной крошке Пуннике

Вы дайте ступку с пестиком.

Выдав брахману всё, что он хотел, и воздав большие почести, царь сказал ему: "Ну, теперь приступай к обязанностям, которые тебе следует исполнять".

И сделал его своим приближённым.

Учитель, приведя эту историю для разъяснения дхармы, отождествил перерождения: "Тогда брахманом был Ананда, а царём был я сам".

Джатака о малой Калинге

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 301 Culla-Kalinga-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина. Восточный альманах. Вып. 11. М.: Художественная литература, 1983.

"Распахните ворота..." – так отвечал Учитель – он жил в ту пору в роще Джетавана – четырём отшельницам, пришедшим приобщиться к святой жизни.

Рассказывают, что некогда царский род личчхавов, насчитывавший семь тысяч, семь сот и ещё семь душ, правил в Весали. И пошли между ними споры и несогласия. А в Весали тогда явился один джайнский монах, искушённый в знании пяти сотен священных книг, и был он с почётом принят правителем. А ещё пришла в Весали столь же многознающая джайнская монахиня, и решили старейшины рода личчхавов устроить меж ними состязание в учёности, и, когда оба джайна показали себя умеющими спорить и доказывать своё, старейшинам пришло на ум: "А ведь эта пара, когда б переженить их, произвела бы на свет премудрое потомство!" – и, на том порешив, устроили свадьбу. Прошло сколько-то времени, и от тех супругов родились на свет четыре дочери и сын. Дочерям дали имена: Сачча, Лола, Ававадака и Патачара, а мальчика, брата их, назвали Саччакой. Ко времени, когда достигли они отрочества, каждый из детей знал уже тысячу книг: пять сотен, выученных от матери, и пять сотен – от отца. Дочерям своим отец с матерью наказывали так: "За того мирянина, который вас переговорит и докажет вашу неправоту, выходите замуж, а того святого человека, который превзойдёт вас в учёности, слушайте и почитайте!"

Шло время, и вот отец с матерью умерли. По их кончине Саччака остался жить в Весали и посвятил себя изучению обычаев личчхавов. Сёстры же его, взяв с собой ветку яблони, ушли в скитания. Скитаясь из города в город и ведя споры, добрались они наконец до Саваттхи. Близ городских ворот странницы воткнули в землю яблоневую ветку и сказали юношам, которые там оказались: "Если есть среди горожан мирянин или святой человек, способный поспорить с нами в учёности, пусть придёт сюда и втопчет эту ветку в пыль!" И молвив так, они отправились за подаянием. Между тем благой Сарипутта с утра подметал монастырский двор и чистил утварь, носил воду и ходил за немощными, а потом тоже пошёл за подаянием в Саваттхи. Услыхав от юношей о словах странниц и увидев яблоневую ветку, он втоптал её в пыль и молвил: "Девицы, что воткнули здесь ветку, пусть придут после трапезы ко мне в Джетавану, в верхние покои монастыря!" С тем он отправился в город, а затем, воротившись в Джетавагу и совершив трапезу, расположился в покоях над верхними воротами. Странницы же, собрав подаяние, пришли на прежнее место и увидели, что ветка их втоптана в пыль. На все расспросы юноши отвечали, что сделал это Сарипутта и что, если они желают вступить с ним в спор, пусть идут к нему в монастырь, в надвратные покои. Странницы отправились через весь город в монастырь, по пути обрастая любопытными, и, наконец, сопровождаемые целой толпой, прибыли, куда было сказано.

Сарипутта без труда ответил на все их премудрые вопросы и спросил, что ещё им ведомо. "Больше ничего, господин!" – отвечали те. "Тогда, – молвил Сарипутта, – я стану вас спрашивать!" И когда уже на первое, спрошенное им, они не нашли ответа, он разъяснил им суть дела. И странницы признали: "Мы побеждены тобою, ты превзошёл нас в состязании!" – "Что же теперь вы станете делать?" – спросил Сарипутта. "Родители наши, – отвечали странницы, – наказывали нам: "За того мирянина, который переговорит вас, выходите замуж, а того святого человека, который превзойдёт вас в учёности, слушайтесь и почитайте!" А потому мы просим твоего дозволения стать монахинями и зажить святой жизнью!" Услыхав те речи, Сарипутта с радостью дозволил им поселиться в монастыре и разместил в особых покоях для монахинь, называемых Уппалаванна. Вскорости все четыре бывшие странницы достигли арахатства.

И вот раз монахини, сойдясь в зале собраний, говорили о том, как Сарипутта принял в лоно дхаммы четырёх джайнских скиталиц и как его стараниями они вскоре обрели арахатство. Вошедший Учитель услыхал их слова и молвил на то: "Не только ныне, бхиккху, но и прежде Сарипутта принимал под свою защиту тех женщин: в этом рождении он препроводил их в лоно дхаммы, а в прежние времена лишь его усердием сделались они царскими супругами!" И уступая просьбам бхиккху, Учитель поведал им о прошлом.

"Во времена стародавние царь Калинга правил калингским царством, сидя в своей столице, Дантапуре, а правивший страною Ассака царь Ассака стоял со двором в своей Потали-столице. У царя Калинги было хорошо обученное войско, и сам он прослыл могучим войном, сильным, как слон. Но не находил царь для себя достойных противников и не с кем было ему сразиться. Тогда в жажде битвы созвал он своих советников и сказал им: "Я стремлюсь в бой, но нет никого, кто сразился б со мною!" И советники молвили в ответ: "Есть лишь одно средство, государь. У тебя четыре дочери-красавицы. Вели им надеть лучшие наряды и украшения, посади в повозку, и пусть они, охраняемые стражниками, странствуют но деревням, городам и столицам: и как только какой-нибудь царь, прельстившись их красотою, вознамерится забрать твоих дочерей к себе, в женскую половину дворца, мы тотчас объявим ему войну!"

Царь послушался их совета, но в какие бы царства ни являлись царские дочери, государи, сдерживаемые страхом, не решались пригласить их в город, но, преподнеся дары, отводили красавицам место для ночлега за городскими стенами. Так царские дочери исколесили вдоль и поперёк всю Джамбудипу, покуда не попали в город Потали, столицу царства Ассаки. Но и Ассака не разрешил отворять для царских дочерей городские ворота, а только отдарился подношениями. Был же у Ассаки один премудрый советник по имени Нандисена, искусный в делах государства. И подумал тогда Нандисена: "Говорят, эти царские дочери напрасно исколесили всю Джамбудипу, – проехав страну из конца в конец, они так и не сыскали никого, кто сразился бы за обладание ими. Если это правда, тогда Джамбудипа – пустое имя, и ничего более! Я сам вступлю в бой с царём Калингой!" И, принявши такое решение, он отправился к городским стражам и, велев им распахнуть ворота пред царскими дочерьми, спел такую гатху:

"Распахните ворота, пусть входят свободно девицы –

Царский лев Нандисена спасёт своей мощью столицу".

Ворота открыли, и Нандисена, проводив девушек во дворец царя Ассаки, сказал тому: "Не бойся, о царь! Если суждено быть битве – я о том позабочусь, ты же прими красавиц и сделай их своими старшими жёнами!" Вслед за тем Нандисена совершил над девушками обряд окропления и провозгласил их царицами, а стражников отпустил и повелел возвращаться к царю Калинге и передать ему, что дочерей его возвысили до царского трона. Те пустились в обратный путь и рассказали обо всём Калинге. Царь, грозно прорычав: "Видно, он не знает всей силы моего могущества!", тотчас приказал войску выступать в поход. Нандисена же, проведав о его приближении, отправил царю такое послание: "Пусть царь Калинга не преступает пределов ни своего царства, ни нашего: битве же быть на порубежье обоих царств!" И, получив такое послание, Калинга с войском стал на границе своего царства, а царь Ассака у пределов своей державы.

Бодхисатта же в ту пору был отшельником и жил в хижине, что стояла как раз на порубежье двух царств. И вот царь Калинга подумал: "Эти святые люди знают многое. Меж тем кому из нас ведомо, кто победит, а кто потерпит поражение?! Спрошу-ка я у этого отшельника!" И он, переменив платье, чтобы не быть узнанным, отправился к бодхисаттве. Явившись к отшельнику, царь почтительно приветствовал его и, сев в сторонке, спросил: "Почтенный, цари Калинга и Ассака, каждый с огромным войском, стоят у пределов своих царств друг против друга, готовые ринуться в битву. Ведомо ли тебе, кто из них победит, а кто потерпит поражение?" – "Вседостойнейший, – отвечал ему отшельник, – один из них несомненно победит, другой же потерпит поражение. Более этого я ничего не могу тебе сказать. Но царь небесный Сакка скоро будет здесь, и, если ты соблаговолишь прийти ко мне ещё раз завтра утром, я передам тебе его ответ". И вот, когда вскоре явился туда Сакка, чтобы выказать почтение бодхисаттве, отшельник спросил его, кто победит в предстоящем сражении, и получил такой ответ: "Почтенный! Судя по таким-то приметам и знакам, победит Калинга, Ассака же потерпит поражение!" Когда наутро Калинга снова пришёл к отшельнику, тот передал ему слова Сакки. И, возликовав: "Так, значит, мне предвещают победу!", царь не спросил даже, какие то будут знаки, и в радости и волнении отправился восвояси.

Весть о предсказании вскоре разнеслась повсюду. Дошла она и до царя Ассаки, и тот призвал к себе Нандисену: "Возвещают, будто победит Калинга, а нам придётся вкусить горечь поражения! Что делать, скажи, Нандисена?!" – "Кто может знать грядущее?!" – отвечал Нандисена и тем успокоил царя. Сам же направился к отшельнику, почтительно приветствовал бодхисаттву и, с достоинством усевшись в сторонке, спросил: "Скажи, почтенный, кто победит в бою, а кто потерпит поражение?" – "Победит Калинга, – отвечал отшельник, – Ассака же будет разбит!" – "Открой же, почтенный, – продолжал Нандисена, – каким знаком будет отмечен победитель, а каким – побеждённый?" – "Вседостойнейший, – молвил отшельник, – бог-хранитель  победителя явится в облике белого, без единого пятнышка, быка, а бог-защитник другого царя примет обличье быка тёмного, словно ночь. И боги-покровители обоих царей сами вступят в схватку друг с другом, и один из них одержит верх, а другой будет повержен".

Услыхав про то, Нандисена поднялся с места и воротился к себе. Созвав войско царя Ассаки – всю тысячу славных войнов, – он повёл их за собой на гору, что была неподалёку, и там спросил их: "Готовы ли вы отдать жизнь за нашего царя Ассаку?" – "Да, господин, готовы!" – отвечали те. "Тогда бросайтесь в пропасть, что под вами!" – повелел Нандисена. И войны все, как один, подступили к краю обрыва, чтобы низвергнуться вниз. Но Нандисена остановил их. "Стойте! Довольно! – вскричал он. – Выкажите же себя и на поле брани преданными слугами нашего царя и достойно сражайтесь за него!" И они дали ему в том клятву.

Когда настал наконец час сражения, Калинга, воодушевлённый мыслью о том, что ему и войску его предвещана победа, сказал себе: "Мы выиграем сражение!" И все войны его мыслили так же. Уверенные в том, надевали они свои доспехи, строились, развёртывались и выступали в положенном порядке, но, когда настал момент истины и должно было проявить наивысшее напряжение сил, они не сумели свершить надлежащего усилия!

Оба царя на лошадях съехались, намереваясь вступить в открытый поединок. Божества же хранители предводительствовали ими, и тот, что охранял Калингу, был в облике белого быка, а оборонявший другого царя был быком чёрным. И вот быки тоже встали один против другого и всячески стали устрашать друг друга, выказывая готовность к поединку. Но видеть тех быков могли только одни цари, и более никто. И спросил тогда Нандисена Ассаку, зримы ли ему боги-охранители. "Да!" – отвечал Ассака. "В каком же обличье?" – допытывался Нандисена. "Бог-защитник Калинги предстаёт мне в обличье белого быка, а наш охранитель принял облик быка чёрного, и выглядит он не столь воинственно!" – сказал Ассака. "Не страшись же, государь! – воскликнул тогда Нандисена. – Нам суждено победить, Калинге же потерпеть поражение! Спешься, государь, сойди со своего синдского скакуна наилучшей выучки, крепко зажми в левой руке копьё и что есть силы ударь им белого быка в бок! Затем же, сопровождаемый всей тысячью наших отборных войнов, храбро устремись вперёд и, нанося яростные удары, свали на землю бога-защитника Калинги, а мы ещё тысячью ударами прикончим его, и рухнет божество, охраняющее Калингу, и царь Калинга потерпит поражение, а мы восторжествуем!" – "Да будет так!" – ответил на то царь Ассака и по знаку Нандисены метнул свое копьё, и все, бившиеся рядом с ним, устремили на белого быка тысячу копий. И низвергнут был тогда бог-охранитель Калинги и испустил дух!

Царь же Калинга, терпя поражение, побежал с поля боя, и при виде того вся тысяча соратников Ассаки громко и радостно возопила: "Бежит Калинга!" А царь Калинга, объятый страхом, убегая с поля брани, пропел такую гатху, полную упрёков отшельнику:

"Верх одержит Калинга, царь Ассака ныне падёт", –

Так сказал ты, почтенный, а честный вовек не солжёт".

Так упрекал отшельника бежавший с поля боя Калинга. И столь стремителен был его бег назад в Дантапуру, что он ни разу не осмелился оглянуться назад!

Когда же, по прошествии нескольких дней, Сакка вновь наведался к отшельнику, святой отец пропел ему такой стих:

"Боги не лгут – изрекают лишь правду они,

Сакка, ты ныне солгал, почему, объясни!"

И Сакка отвечал отшельнику такими стихами:

"Что же, брахман! Не завидуют боги герою,

Смелость и стойкость сильнее пророчеств порою,

Ассака ныне держался как истый герой,

Вот потому он, должно быть, и выиграл бой".

Между тем после бегства Калинги царь Ассака воротился со славою в свою столицу, Нандисена же направил послание Калинге, требуя с него приданое за дочерей. "А если не дашь, – пригрозил он, – я знаю, как поступить с тобою!" И, получив это послание, Калинга так испугался, что не стал перечить и отправил востребованное в страну Ассака. И с того дня оба царя жили в мире и согласии".

Окончив своё наставление в дхамме, Учитель истолковал джатаку и так связал при этом перерождения: "Дочерьми царя Калинги в ту пору были эти самые девы-странницы, Нандисеной был Сарипутта, отшельником же – я сам".

Джатака о бодхисаттве-великомученике

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 313 Khandivadi-Jataka.

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Великий духом..." – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного гневливого монаха. Учитель упрекнул его: "Как же это ты, находясь в монашестве под началом безгневного пробуждённого, даёшь волю гневу? Ведь в древности бывало, что мудрый человек не гневался, даже когда на его тело обрушивались тысячи ударов, даже когда ему рубили напрочь ноги и руки, нос и уши". И он рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь царства Каши по имени Калабу. Бодхисаттва родился тогда в брахманской семье, где богатств было на восемьдесят миллионов. Нарекли его молодым брахманом Кундакой. Когда он подрос, он изучил в Такшашиле все искусства и стал кормильцем семьи. Но вот родители его скончались. Он посмотрел на кучу денег и подумал: "Родичи мои нажили всё это богатство, а теперь вот ушли и с собою забрать его не смогли. Я же хочу забрать своё богатство с собою". И он раздарил всё своё состояние, с разбором давая каждому то, чего тот был достоин, ушёл в Гималаи и стал отшельником.

Там он долго прожил, питаясь дикими плодами леса, а затем за солью и за уксусом спустился в населённые места и добрался до Варанаси. Переночевал он в царском парке, а на следующий день, выйдя в город за подаянием, подошёл к воротам дома военачальника. Военачальнику он сразу приглянулся, тот пригласил его к себе, накормил едой со своего стола и взял с него обещание на время поселиться в царском парке.

И вот однажды царь Калабу, напившись браги, явился в окружении танцовщиц и пышной свиты в парк. Он приказал устроить себе ложе на праздничной каменной скамье и прилёг, положив голову на колени любимой наложницы. Искусные танцовщицы, музыкантши и певицы пустились в песни, пляски и игры – будто великолепный двор самого Шакры, царя богов, сошёл в парк к царю. А на царя напала дремота. Музыкантши побросали свои вины и другие инструменты: "Тот, кого мы собрались услаждать своим искусством, всё равно спит. Зачем же нам зря петь и плясать?" Они разбрелись по всему парку и принялись с увлечением разглядывать цветы, плоды, молодые побеги и развлекались, как умели. А бодхисаттва, подобный могучему ярому слону, в тот час сидел в том парке близ живой беседки из цветущих кустов и радостно Джатака о терпении.занимался духовными упражнениями. Бродя по саду, женщины заметили его: "Сюда, подружки! Здесь под деревом подвижник! Посидим около него, пока царь не проснулся, – что-нибудь занятное услышим". Они сбежались, почтительно приветствовали Бодхисаттву и сели вокруг него: "Сделай милость, поведай нам что-нибудь доступное для нас". Тот стал рассказывать о дхарме.

  Тем временем наложница шевельнула коленом, и царь проснулся. Смотрит – никого вокруг. "Где они, негодницы?" – "Ушли к какому-то подвижнику, государь. Вокруг него и сидят". Царь рассвирепел и бросился туда с мечом: "Сейчас я этому святоше покажу!" Женщины увидели, что царь бежит к ним в ярости, и те из них, к кому царь благоволил, пошли ему навстречу, успокоили его и отобрали меч. Царь подошёл к Бодхисаттве и вопросил: "Ты чему учишь, шраман?" – "Терпенью, государь". – "Терпенью? Это как?" – "Это значит – не гневаться на тех, кто оскорбит тебя, унизит или ударит". – "Ладно, сейчас увидим, какое у тебя терпенье". И царь послал за палачом. Тот, как положено, явился с топором, с колючей плетью, в оранжевых одеждах и в гирлянде из красных цветов[13]. Он поклонился царю и спросил: "Что повелишь?" – "Видишь вора, паршивого подвижника? Возьмёшь его, разложишь на земле и всыплешь ему со всех сторон – и спереди, и сзади, и с боков, – две тысячи плетей". Палач повиновался. У бодхисаттвы кожа лопнула и разошлась, обнажились мышцы, брызнула кровь. "Чему же учишь ты, монах?" – переспросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно думаешь, что терпенье у меня под кожей. Нет у меня терпения под кожей. Терпение у меня внутри, поглубже, в сердце, – тебе его не видно, государь". – "Что дальше делать?" – спросил палач. "Отруби этому косматому святоше обе кисти". Тот взял топор, положил руки бодхисаттвы на колоду и обрубил их. "А теперь и ступни". Тот обрубил и ноги. Струи крови потекли с обрубков рук и ног, как красный лак из продырявленных сосудов. "Ну, чему учишь?" – опять спросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно полагаешь, что терпенье у меня было в ладонях или стопах. Нет его там. Терпенье у меня внутри, глубоко". – "Режь ему нос и уши!" Палач отсёк уши и нос. Уже всё тело плавало в крови. "Так чему ты учишь?" – спросил царь. "Терпенью, государь. Напрасно ты решил, будто терпенье у меня в носу или в ушах. Терпенье моё в глубине сердца". – "Ну и сиди себе, святоша, на своём терпении!" Царь наступил на грудь бодхисаттве, пнул его ногой и пошёл из парка.

Когда царь удалился, военачальник обтёр кровь с тела бодхисаттвы, перевязал ему ноги, руки, уши и нос, бережно усадил его, поклонился и сел рядом. "Почтенный, если тебя одолевает гнев, пусть он обратится на царя, который перед тобою виновен, но не на других! – взмолился он.

"Великий духом, я молю:

Пусть тот, кто ноги, руки, нос

И уши отрубить велел,

От гнева твоего дрожит,

Ты только царство не губи!"

Бодхисаттва же произнёс в ответ:

"Тот царь, что ноги, руки, нос

И уши мне отсечь велел,

Пусть будет счастлив в жизни сей!

Подобным мне несвойствен гнев".

Когда царь, выходя из парка, скрылся с глаз бодхисаттвы, земная твердь, простёршаяся на двести сорок тысяч йоджан в ширину, разверзлась, словно лопнула натянутая ткань[14]. Из Незыби взметнулось пламя и огромным красным одеялом окутало царя. И прямо у парковых ворот он провалился сквозь землю и очутился в великом аду Незыби. Бодхисаттва же скончался в тот самый день. Царские слуги и горожане пришли с душистыми мазями, курениями и венками совершить последний обряд над его телом. Некоторые говорят, что бодхисаттва будто бы вернулся в Гималаи, но то неправда. Кратко говоря:

"В далёком прошлом жил монах,

Терпенье проповедовал.

Правителем Варанаси

Он был замучен и погиб,

Не изменив терпению.

Но злодеянье лютое

Ужасный породило плод:

Царь Каши провалился в ад

И по заслугам получил".

Рассказав эту историю, Учитель объяснил затем арийские положения и так связал перерождения: "Тогда Калабу, царём Каши, был Девадатта, военачальником – Шарипутра, а подвижником, учившим терпению, – я сам". Услышав объяснение, гневливый монах обрёл плод безвозвратности, многие же обрели плоды прорезавшегося слуха.

Джатака о перевоплощении кроликом

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 316 Sasa-Jataka.

Переводчик неизвестен.

Эту историю Пробудившийся рассказал в монастыре Джета в связи с пожертвованием предметов первой необходимости монахам и монахиням.

Некий землевладелец, живущий в Саватхи, приготовил пожертвования предметов первой необходимости монашеской общине во главе с Буддой. Около ворот своего дома он соорудил специальное место для собраний, пригласил монашескую общину Мужчин, Овладевающих Обширными Знаниями и Стремящихся к Искоренению Мирских Желаний (бхикху) во главе с Буддой, посадил их на заранее приготовленные лучшие места, и жертвовал им восхитительные блюда и самые изысканные лакомства.

Богач приглашал их в течение семи дней, говоря: "Непременно приходите завтра опять". Таким образом, на седьмой день он пожертвовал все предметы первой необходимости монашеской общине во главе с Буддой.

А после трапезы Будда выразил свою благодарность: "Приверженный верующий, ты можешь исполниться радости и чувства удовлетворенности, ибо жертвование – традиция древних мудрецов. Мудрецы древности жертвовали отшельникам даже свою плоть, жертвуя своей жизнью" – говорил Пробудившийся, и по просьбе богача начал рассказывать об одной из своих прошлых жизней.У кролика было три друга – обезьяна, дикая собака и выдра...

Давным-давно, когда страной Варанаси правил царь Брахмадатта, тот кто наделён святостью, из матки крольчихи родился бодхисаттва, тот Кому Суждено Достичь Истинной Мудрости, и он стал жить в лесу. Одним краем лес примыкал к подножию горы, с другой стороны протекала река, а с третьей стороны располагалось селение. У кролика было три друга – обезьяна, дикая собака и выдра. Они были умны и мудры, вместе проводили время и собирали корм каждый на своей территории, а вечером собирались в определённом месте, где он давал им предостережения и проповедовал закон: "Надо совершать пожертвования, соблюдать заповеди, вести практику Обетов и Заповедей". Выслушав это, они расходились по своим жилищам.

Однажды по прошествии некоторого времени бодхисаттва, взглянул на небо, увидел полную луну и определил: "Завтра наступит день обетов и заповедей". Поэтому он сказал остальным: "Завтра наступает День Обетов и Заповедей. Давайте все вместе будем памятовать о заповедях и соблюдать день Обетов и Заповедей. Если вы будете основываться на заповедях и совершать пожертвования, то вас ждёт большое воздаяние. Если к вам заглянет отшельник, накормите его, преподнеся подобающую пищу".

"Хорошо", – согласились они и разошлись по домам.

На следующий день утром выдра вылезла наружу в поисках пищи и направилась к берегу реки Ганг. Как раз в это время некий рыбак поймал семь красных рыбок, нанизал их на тростниковый прут и спрятал в песке на берегу реки. Он двинулся вниз по реке, чтобы наловить ещё рыбы. Выдра учуяла рыбный запах и, разрыв песок, обнаружила семь красных рыбок. Она взяла их и три раза громко произнесла: "Принадлежит ли кому-нибудь эта рыба?", но хозяин не появился. Она зажала во рту тростниковый прут с семью рыбками и отнесла их в своё укрытие в кустах, чтобы оставить их про запас. "Я съем их потом" – подумала она и легла спать, помятуя о заповедях.

Дикая собака тоже отправилась на поиски пищи, забрела в хижину сторожа и нашла два куска мяса на вертеле, крупную ящерицу и сосуд с йогуртом. "Принадлежит ли это кому-нибудь?" – прокричала она три раза, но никто не ответил. Тогда она повесила себе на шею сосуд с йогуртом, зажала в зубах вертел с мясом и ящерицу и отнесла их к себе домой в заросли. "Это я съем потом" – подумала она и легла спать, помятуя о заповедях.

Обезьяна отправилась в джунгли раздобыть какую нибуть еду, там она нашла связку плодов манго и принесла их себе домой в заросли. "Я съем их потом" – подумала она и легла спать, помятуя о заповедях.

Бодхисаттва вышел в подходящий для поисков пищи час и подумал: "А не поесть ли мне травы?"… Затем он лёг в своей норе в зарослях и подумал: "Если придёт отшельник, то я не смогу пожертвовать ему траву. Но у меня нет ни кунжутных семян, ни риса … Если придёт отшельник, я пожертвую ему в качестве пищи своё тело".

В этот момент, из-за усердного соблюдения бодхисаттвой заповедей, драгоценные камни, украшающие трон Способного Бога, стали излучать тепло. Способный Бог глубоко обдумал это событие и осознал его причину. Он сказал сам себе. "Я испытаю этого царя кроликов".

Сначала он направился к выдре и предстал перед ней, приняв облик брахмана. Выдра спросила его:

– Священник, по какому делу вы пришли?

– Моя мудрая выдра, если бы я смог раздобыть немного пищи, я бы хотел соблюсти день поста и исполнить свои монашеские обязанности.

– Пожалуйста. Я с радостью пожертвую вам еду. – Сказала выдра и произнесла первый стих:

Я вытащила из воды на сушу семь моих красных рыбок.

Господин монах, они принадлежат мне.

Пожалуйста, возьмите их и живите в лесу.

– Пожалуйста, подождите до завтра. К тому времени я решу. – Сказал монах и направился к дикой собаке.

– Священник, с какой целью вы сюда пришли? – Спросила, собака, и монах ответил ей то же самое,ято и выдре.

– Пожалуйста, возьмите, я вам пожертвую. – Сказала собака и произнесла второй стих:

Еду полевого сторожа, приготовленную на ночь, я унесла с собой:

Мясо на вертеле, крупную ящерицу и сосуд с йогуртом.

Господин монах, это принадлежит мне.

Вы можете взять это и жить в лесу.

– Пожалуйста, подождите до завтра. К тому времени я решу. – Сказал монах и направился к обезьяне.

– Зачем вы ко мне пришли? – спросила она, и монах ответил также как и прежде.

– Пожалуйста, я вам пожертвую. – Сказала обезьяна и произнесла третий стих:

Доставляющие удовольствие спелые плоды манго,

Студёная вода и прохлада в тени.

Господин монах, это принадлежит мне.

Пожалуйста, возьмите это и живите в лесу.

– Пожалуйста, подождите до завтра. К тому времени я решу.

Затем монах направился к жилищу мудрого кролика.

– По какому делу вы пришли? – спросил он, и монах ответил также как и прежде.

Услышав это бодхисаттва обрадовался:

– Хорошо, что вы пришли в мой дом за едой. Я пожертвую вам пищу, которую я прежде никогда не жертвовал. Однако я думаю, что вы не совершаете убийств, так как соблюдаете заповеди. Поэтому наберите, пожалуйста, дров, распалите огонь и дайте мне знать. Я принесу себя в жертву, прыгнув на горящие угли. После того, как моё тело хорошенько прожарится, пожалуйста, съешьте мяса и выполните свои монашеские обязанности, – сказал он и произнёс четвёртый стих:

У кролика нет ни кунжутных семян.

Фасоли и риса тоже нет.

Отведайте мяса, приготовленного на этом огне

И живите в лесу.

Услышав это, Способный Бог с помощью своих сверхъестественных сил создал огромную гору углей и известил бодхисаттву. Кролик выпрыгнул из своего соломенного домика и подошёл к костру.

– Если в моём меху есть какие-либо живые существа, то они погибнут. – Сказав это, он трижды потряс своим телом и прыгнул на горящие угли, собираясь пожертвовать своё тело. Наполненный радостью, он прыгнул на гору горящих углей, как королевский лебедь на лугу среди множества красных стветов лотоса.

Однако этот огонь не мог опалить даже пух бодхисаттвы. Он словно находился в комнате изо льда. Он сказал Способному Богу:

– Господин монах, разведённый вами огонь столь холоден, что он даже не может опалить поры на моей коже. По какой такой причине, господин монах?

– О, мудрый кролик, я не монах. Я Способный Бог. Я пришёл сюда, чтобы испытать тебя.

– Способный Бог, даже если каждая душа в мире должна была бы испытать меня пожертвованием, она не смогла бы найти ни тени сомнения относительно пожертвования. – Громогласно сказал бодхисаттва.

– Мудрый кролик, пусть о твоей заслуге знают на протяжении всей кальпы. – Произнёс Способный Бог, сжал гору, извлекая её сущность, и с её помощью на круглой луне изобразил знак кролика. Способный Бог позвал бодхисаттву и уложил его спать на мягкую траву в густом лесу, а сам вернулся на свой трон на Небеса.

Четверо мудрых животных жили в дружбе и согласии, соблюдали заповеди, вели практику Обетов и Заповедей. И умерли в соответствии со своей кармой.

После того, как Пробудившийся прочитал эту лекцию, он прояснил много истин и приложил их к рассказу о перевоплощении. После того, как Пробудившийся прояснил истину, богач, жертвовавший предметы первой необходимости для монахов, достиг ступени Плода Вхождения в Поток Истины.

"В то время выдрой был Ананда, дикой собакой был Моггалана, обезьяной – Сарипутта, а мудрым кроликом был я".

Джатака о пугающем звуке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 322 Daddabha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Со слов "Пугающее "бух"..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал рассказ об иноверцах.

Говорят, что иноверцы селились во всех местах вблизи рощи Джеты: устраивали себе ложа на охапках колючих веток, подвизались в пяти видах подвига и шли всеми путями неправедных самоистязаний.

И вот как-то несколько монахов, собрав в Шравасти подаяние, возвращались в рощу Джеты и увидали на пути своём подвизающихся в неправедных подвигах. Пришли в обитель, узрели Учителя и спросили:

– Есть ли, почтенный, хоть толика благости в обетах, кои столь рьяно блюдут те, что идут путём чужой веры, и есть ли в них смысл?

– Нет, братия, – ответствовал Учитель, – Нет в их обетах ни благости, ни смысла. Их деяния в неприкрытом виде – всё равно что лепёшка навоза на тропинке, или звук "бух!", так устрашивший зайца!

– Мы не знаем, почтенный, что это за страшный звук, расскажи! – попросили монахи.

И, вняв их просьбе, Учитель поведал о прошлом.

В стародавние времена, когда правил в Варанаси царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл земное воплощение в лоне львицы. Появился на свет, а когда повзрослел – поселился в лесу. В ту пору была на берегу бескрайнего моря роща, где росли пальмы и дикие яблони. В норе под одной из таких яблонь, в тени молодой пальмы жил заяц. Однажды, вволю нагулявшись и досыта наевшись, вернулся тот заяц к себе, разлёгся под пальмой и предался думам. "А что, если, – размышлял заяц, – земля вдруг разверзнется, куда же денусь я?!" Не успел он так подумать, как с яблони сорвался спелый плод и с шумом свалился на пальму. "Так и есть, разверзлась земная твердь!" – решил заяц, заслышав шум, подскочил и помчался прочь без оглядки.

Другой заяц увидал, как он мчится, не помня себя от страха, и закричал вслед:

– Что стряслось, куда бежишь ты, чем так напуган?! – Не спрашивай, друг! – отвечал первый заяц.

Второй не отставал, восклицая: "Что же стряслось? Что случилось?"

Первый остановился на миг и, не оглядываясь, крикнул:

– Здесь разверзлась земля!

Услышав это, второй заяц тоже кинулся бежать. Его увидал третий заяц, того – ещё один. По пути приставали к ним всё новые зайцы, и так набралось мчавшихся зайцев целых сто тысяч.

"Что стряслось?" – видя их, вопрошали олень, кабан, антилопа, буйвол, лесной бык, носорог, тигр, лев, слон. И, слыша в ответ: "Здесь разверзлась земля!" – мчались следом. Так, мало-помалу собралась великая сила зверья, и растянулись они чуть ли не на йоджану!

Увидал бегущих зверей бодхисаттва, вскричал: "Что стряслось?!" – и, в ответ услыхав: "Здесь разверзлась земля!" – подумал: "Ещё никогда не случалось такого, чтобы разверзлась земля! Должно быть, слух обманул их, и они бегут, обуянные страхом. Надо мне, не мешкая, действовать, иначе все они погибнут! Спасу же их жизни!"

И, будучи в ту пору львом, бодхисаттва помчался впереди всех к подножию горы, остановился и трижды громко взревел. Устрашённые львиным рыком звери, сгрудившись, замерли на месте. Пройдя меж ними, лев спросил, в чём причина их бегства.

– Земля разверзается! – отвечали ему.

– А кто видел, как она разверзается? – спросил лев.

– Слоны про то знают! – отвечали ему.

Спросил бодхисаттва слонов, те ответили: "Мы не знаем, львы знают!"

Львы же сказали: "Мы не знаем, тигры знают!"

Тигры сказали: "Мы не знаем, носороги знают!"

Носороги сказали: "Лесные быки знают!"

Быки же сказали: "Буйволы знают!"

Буйволы сказали: "Антилопы!"

Антилопы сказали: "Кабаны!"

Кабаны сказали: "Олени!"

Олени сказали: "Мы не знаем, зайцы знают!"

Зайцы же при расспросах указали на того первого зайца, говоря: "Это он сказал: "Здесь земля разверзлась!""

И спросил тогда лев того зайца:

– Это правда, любезный, что разверзлась земля?

– Да, господин, – отвечал заяц, – я сам это видел.

– А где же ты был, когда видел? – вопросил лев.

– Господин, – отвечал заяц, – есть вблизи моря роща, растут в той роще пальмы и яблони. И вот, лёжа в тени молодой пальмы возле своей норы, у самых корней лесной яблони, я отдался мыслям о том, куда денусь, если земля вдруг разверзнется. И не успел так подумать, как услыхал грохот и кинулся прочь!

Лев подметил: "Не иначе как спелое яблоко с шумом свалилось на пальму, а заяц, услыхав это "бух!", решил, что разверзлась земля, подскочил и помчался прочь! Расспрошу-ка его хорошенько!"

И, сграбастав зайца, лев обратился к великому сонмищу зверья с такими словами: "Сейчас я отправлюсь на то самое место, которое указал заяц, узнаю доподлинно, правда ли, что разверзлась земля, и вернусь, а вы ждите меня здесь!" Молвил так бодхисаттва, забросил зайца на спину и помчался могучими прыжками, как и положено льву, к пальмовой роще.

Там он спустил зайца со спины и велел ему указать место, где, как он видел, разверзлась земля.

– Не дерзну, господин! – молвил заяц.

– Ступай, не бойся! – приказал лев.

Заяц же, не в силах одолеть страх и подойти к яблоне, стал в отдалении и, воскликнув: "Вот, господин, то самое место, где раздался устрашающий звук "бух!"" – и пропел такую гатху:

"Пугающее "бух!" вот здесь,

Где я лежал, вдруг раздалось.

И я не знаю, господин,

Что это был за страшный звук!"

Услыхав речи зайца, лев приблизился к норе у корней яблони и обозрел место, где лежал заяц в тени пальмы, когда спелое яблоко с шумом свалилось в листву. Уверившись всецело, что земля не разверзлась, бодхисаттва вновь посадил зайца на спину и, как положено льву, быстро воротился к ожидавшим его зверям. Поведав им обо всём, он успокоил зверей, говоря: "Не бойтесь!" – и с тем отпустил их на все четыре стороны.

Не успокой зверей бодхисаттва, они кинулись бы в море и там погибли. Только благодаря бодхисаттве звери остались в живых.

А Учитель заключил так:

"Плода паденьем устрашён,

Пустился заяц наутёк,

А зайца речи услыхав,

Помчалось в страхе всё зверьё!

Не выяснив, чем вызван шум,

Чужим словам доверилось

И в безрассудстве глупости

Чужим путём низринулось.

Духовной силою крепки,

В покое мудром благостны,

Отринув страсти, стойкие

Чужим путём не следуют!"

Закончив своё наставление в дхарме, Учитель истолковал рассказ, так связав перерождения: "Львом тогда был я сам".

Джатака о монахе, облачённом в кожу

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 324 Cammasataka-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Ведь благостно обличие..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал свой рассказ о странствующем подвижнике, облачённом в кожу.

Говорят, у того подвижника всё было из кожи: и верхнее, и исподнее. И вот как-то вышел он за ворота святой обители и принялся бродить по Шравасти, собирая подаяние, когда вдруг наткнулся на площадку, где проходили бараньи бои. Завидев монаха, один из баранов стал пятиться, готовясь его боднуть. Монах же, думая: "Это он мне выказывает почтение!" – не посторонился, и баран, разбежавшись, изо всех сил ударил его рогом в бедро и сбил с ног.

О том, как баран "почтил" монаха, стало известно в монашеской среде. И, сойдясь в обители дхармы, монахи принялись толковать о том, как погиб подвижник, одетый в кожу, когда вообразил, что ему выказывают почтение. Учитель же, войдя к ним, вопросил: "Ради какой такой беседы вы собрались здесь, братия?" И, услыхав их ответ, молвил: "Не только ныне, братия, но и прежде влёкся он к гибели, полагая, что ему выказывают почтение!" И, говоря так, Учитель поведал о прошлом.

"В давние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл земное рождение в семье торговца и занимался торговлей. И однажды некий одетый в кожу подвижник, сбирая подаяние в Варанаси, очутился у места, где происходили бараньи бои. Заметив попятившегося барана, подвижник решил, что тот выказывает ему почтение, и, вместо того чтобы отойти в сторону, приветственно сложил у груди руки и, думая: "Среди всех подобных ему самцов этот баран – единственный, кто ведает о моих достоинствах!" – спел, оставаясь на своём месте, такую гатху:

"Ведь благостно обличие сего четвероногого!

Любезен и учтив баран, великий в круторогости!

Он, достославный, чтит меня,

В познанье мантр искусного!"

И на это восседавший в лавке умудрённый торговец, желая образумить подвижника, спел в ответ такой стих:

"Четвероногого обличьем не пленяйся,

О брахман, не выказывай доверья:

Жестокий нанести удар желая,

Баран тот пятится, готовясь к нападенью!"

И не успел премудрый торговец умолкнуть, как баран, разбежавшись, что было сил ударил подвижника рогом в бедро. Стеная от боли, тот рухнул на землю. Учитель же, объясняя случившееся, спел такую гатху:

"Разбиты бедренная кость, и чаша для даров,

И всё добро, что брахман в мире чтил!

Он вопиет: "Спасите! Помогите!

Здесь гибнет брахмачарин достославный!""

Подвижник же пропел:

"Глупцом-бараном всякий будет сбит,

Кто, мне подобно, недостойного почтит!"

И, стеная, он расстался с жизнью".

Наставив в истине, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения: "Облачённый в кожу тогда был тот же, что и ныне, премудрым же торговцем был я сам"".

Джатака о тщетности печали

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 328 Ananusociya-Jataka.

Перевод Ю. Алихановой выполнен по изданию: "The Jataka", ed. by V. Fausboll, vols 1-7, London, 1877-1897.

"Она уже среди мёртвых..." Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине. У этого мирянина умерла жена. Говорят, после её смерти он не ел, не умывался и забросил все свои дела. Охваченный печалью, он приходил на то место, где был её погребальный костёр, и там причитал по ней. А вокруг его головы, словно как свет над светильником, поднималось сияние – знак вступления его на Первый Путь[15].

Учитель, оглядев на рассвете мир и увидев этого человека, подумал: "Кто, кроме меня, отвратит от него печаль и дарует ему силу вступить на Первый Путь. Я буду ему спасением". В послеобеденное время, обойдя округу и собрав подаяния, Учитель взял с собой бхикшу, который обычно его сопровождал, и отправился к дому мирянина.

Услыхав, что к нему идёт Учитель, мирянин вышел ему навстречу и, выказав все должные знаки почтения, усадил на подобающее место. А когда мирянин, поклонившись Учителю, сел возле него, Учитель спросил:

– Отчего ты всё время молчишь, мирянин?

– Почтенный, – отвечал тот, – у меня умерла жена, и я с печалью думаю о ней.

– Закон разрушения разрушает, – сказал Учитель. – Раз она погибла, не следует о ней думать. Мудрые люди говорили о смерти жены: "Закон разрушения разрушил", – и больше о ней не думали.

И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, бодхисаттва возродился в семье брахмана. Достигнув зрелого возраста, он изучил в Таксиле[16] все искусства. А когда вернулся домой, родители ему объявили:

– Мы найдём тебе жену.

– Семейная жизнь – не мой удел, – отвечал бодхисаттва, – после вашей смерти я уйду в отшельники.

Но родители стали уговаривать его жениться. Тогда он сделал золотую статую и сказал:

– Если вы найдёте мне девушку, такую же, как эта статуя, я возьму её в жёны.

Родители приказали своим людям: "Поставьте эту статую на крытую повозку и обыщите всю Джамбудвину. Как только увидите дочь брахмана, похожую на статую, то девушку возьмите, а золотую статую взамен оставьте".

В это время одно благочестивое существо покинуло мир Брахмы и в стране Каши[17] в деревне, расположенной недалеко от города, возродилось в образе шестнадцатилетней девушки, дочери брахмана, у которого было состояние в восемьдесят коти[18]. Звали её Саммиллабхасини. Эта девушка была необычайно красива и стройна, словно небесная апсара, и наделена всеми благоприятными признаками. К тому же она отличалась редким благочестием, и мысли её были далеки от греховных желаний.

Разъезжая по стране с золотой статуей, посланные люди заехали в эту деревню. Увидав статую, деревенские жители стали спрашивать:

– Почему вы возите здесь дочь такого-то брахмана?

Услыхав это, посланные явились в дом брахмана и стали сватать Саммиллабхасини. Но она сказала родителям:

– После вашей смерти я стану отшельницей, семейная жизнь – не мой удел.

– Что ты говоришь, дочка! – сказали родители, взяли золотую статую и отправили Саммиллабхасини с большой свитой.

Против их воли, и бодхисаттвы и Саммиллабхасини, была устроена свадьба. Но даже находясь в одной комнате, лёжа на одной постели, они не смотрели друг на друга с греховными желаниями. Словно два бхикшу или два брахмана, жили они вместе.

Чрез некоторое время родители бодхисаттвы умерли. Тогда, совершив погребальные обряды, он сказал Саммиллабхасини:

– Милая, у меня есть восемьдесят коти и у тебя-столько же. Возьми себе все эти деньги и займись хозяйством, а я уйду в отшельники.

– Почтенный, – отвечала Саммиллабхасини, – если ты уйдёшь в отшельники, я тоже стану отшельницей. Не могу я тебя покинуть.

– Пусть будет так, – сказал бодхисаттва. Они раздали всё имущество, оставили, как сор, своё благополучие и ушли в Гималаи. Там они сделались отшельниками и стали жить, питаясь кореньями и плодами.

Однажды, спустившись с Гималаев за солью и уксусом, пришли они в Варанаси и поселились в царском саду. Когда они жили там, хрупкая отшельница съела разной непосолённой пищи и заболела кровавым поносом. А оттого, что у них не было лекарств, она совсем ослабела.

Направляясь в соседнюю деревню за подаяниями, бодхисаттва довёл Саммиллабхасини до городских ворот и оставил её в одном доме на лавке. Когда он ушёл, Саммиллабхасини умерла. Люди обступили тело красивой отшельницы и стали плакать и причитать.

Собрав милостыню, бодхисаттва вернулся в этот дом и, узнав, что отшельница умерла, сказал:

– Закон разрушения разрушает, таковы все смертные существа.

И он сел на лавку рядом с лежащей отшельницей, поел и омыл себе рот. Люди обступили его и стали спрашивать:

– Скажи, милый, кто тебе эта отшельница?

– Когда я был мирянином. – отвечал бодхисаттва, – она была мне женой.

– Милый, мы и то не можем сдержать себя, плачем и причитаем, почему же ты не плачешь?

– Пока она была жива, – сказал бодхисаттва, – она для меня что-то значила, а теперь, принятая в другой мир, она для меня ничто. Ведь она перешла в другое рожденье, о ком же я буду горевать?

И, объясняя людям дхарму, бодхисаттва произнёс четыре гатхи:

Она уже среди мёртвых,

Но какое до них мне дело,

Поэтому я не печалюсь

О милой Саммпллабхасини.

Зачем о ней горевать,

Ведь её уж нет в этом мире.

О своей печалься душе,

С каждым часом всё ближе смерть.

Стоишь ты, или сидишь,

Или по миру странствуешь,

Не успеешь глазом моргнуть,

Смерти пора пришла.

В исполнении долга жизнь,

В пресеченье сомнений жизнь.

Всё живое надо жалеть,

О погибшем напрасна скорбь.

Так Великое Существо четырьмя гатхами показало закон непостоянства. Люди совершили погребальные обряды над юной отшельницей. А бодхисаттва, отправившись в Гималаи, прошёл все ступени на пути к Высшему Существу и был удостоен мира Брахмы.

Приведя этот рассказ для раъяснения дхармы и показав Благородные Истины, Учитель отождествил перерождения (после этого мирянин, обрёл плод Первого Пути):

– Тогда мать Рахулы была Саммиллабхасини, а отшельником был я.

Джатака о добронравии

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 330 Silavimamsa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Добронравье – благо миру" – это произнёс Учитель в роще Джеты по поводу некоего брахмана, что решил испытать, за добронравие ли его ценят. Жил он при дворе царя Кошальского, был мирским приверженцем Учителя, неукоснительно соблюдал пять обетов и к тому же отлично знал три веды. Царь весьма уважал его за добронравное поведение. А брахману как-то раз пришло на ум: "Почему это царь так отличает меня среди всех прочих брахманов? Откуда в нём такое почтение ко мне? Оттого ли это, что я брахман, происхожу из известного северного рода[19] отлично знаю своё дело, богат, – или же он уважает меня за мой безупречный нрав? Надо бы это узнать". Возвращаясь однажды с царского приёма к себе домой, он без спросу взял со столика менялы одну каршапану. Меняла из почтения к брахману не посмел и голос подать. Назавтра брахман взял две монеты. Меняла и это стерпел. Тогда на третий день брахман загрёб монет полную пригоршню. "Ты это что ж третий день кряду грабишь казну!" – возопил меняла и трижды прокричал: "Я поймал расхитителя царской казны!" Сбежались слуги, прикрикнули: "Долго же ты носил личину добродетели!" – дали ему две-три затрещины, скрутили руки и притащили к царю. "Как же ты, брахман, решился на такое безнравственное дело!" – расстроился царь и приказал: "Ступайте, накажите его по закону". – "Я не вор, государь", – возразил брахман. "Чего же ради ты тогда таскал деньги со стола у моего менялы?" – "Государь, ты всегда меня уважал, и мне захотелось проверить за что: за моё ли хорошее брахманское происхождение, за учёность и прочие достоинства, или же за мой безупречный нрав. А теперь мне уже не в чем и сомнеаться: ты меня уважаешь за нрав и ни за что иное – иначе ты не приказал бы сегодня меня наказать. Так что теперь я уверен, что самое высокое, самое ценное в мире – чистота доброго нрава. А рассуждая дальше, если я буду, как мирянин, жить в своём доме и потакать своим страстям, то не всегда смогу блюсти свой добрый нрав. Поэтому я намерен сегодня же пойти в рощу Джеты и принять постриг у Пробуждённого. Дай мне на это своё согласие". Царь дозволил. Брахман, не заходя домой, направился в рощу Джеты. По пути к нему подходили его родственники, близкие, друзья и пытались отговорить, но он остался непоколебим. Явившись к Учителю, брахман сказал, что хочет принять у него постриг. Принял он от Учителя и постриг, а со временем и посвящение, в монашестве же даром времени терять не стал и обрёл святость через духовное прозрение[20]. С тем он и пришёл к Учителю и объявил: "Почтенный, я достиг совершенства в монашестве". О том, что он достиг конечной монашеской цели, стало известно многим подвижникам, и вот как-то раз в зале для слушания дхармы завязался разговор о его достоинствах: "Знаете, почтенные, этого брахмана? Раньше он служил при дворе царя Кошальского, а потом удостоверился, что главное в жизни – это безупречный нрав, ушёл от царя и стал святым". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы беседуете, монахи?" Те рассказали. "Не один этот брахман, о монахи, выяснив, что нравственность – главное, принял монашество и помог тем себе, – заметил Учитель. – Такое и прежде случалось с умными людьми", – и он рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва был в ту пору его придворным жрецом. Был он от природы щедр, склонен к нравственному поведению и неукоснительно соблюдал пять обетов. Царь очень его отличал. Одним словом, всё было так же, как и теперь. И вот бодхисаттву, когда он третий раз взял денег со столика у менялы, скрутили и потащили к царю. А по дороге ему встретились заклинатели змей. Они заставляли змею танцевать, а для того теребили ей хвост и шею и дёргали за голову. "Не надо так делать, любезные, – сказал им бодхисаттва. – Змея ведь может и укусить, а укус её смертелен!" – "Нет, брахман, – отвечали заклинатели. – Змея у нас добронравная, она хорошо себя ведёт, тебе не в пример! А вот ты попался на злонравии, на преступлении, то-то тебя и тащат к царю как грабителя казны". "Вот так так! – подумал брахман. – Даже кобру и ту, если она никому не вредит, никого не кусает, – считают добронравной. Сколь же высоко должно цениться добронравие в людях! Очевидно, именно добронравие – главное в этом мире, и нет ничего его выше". Тут его привели к царю. "Что случилось, любезные?" – вопросил царь. "Государь, это вор. Его изобличили в хищении твоей казны". – "Покарайте его по закону". – "Нет, государь, я не вор", – возразил брахман. "А почему тогда деньги брал?" Бодхисаттва всё ему объяснил и подытожил: "Я вздумал проверить, что же главное, что высшее в этом мире, и удостоверился, что это – добронравие. Но и то не так важно. Оказалось, что даже змея ядовитая, когда не вредит никому и никого не кусает, считается добронравной:

Добронравье – благо миру,

Выше блага нет на свете.

Глянь: и кобра добронравна,

Коль кусаться перестала!

Вот и поэтому выходит тоже, что добронравие превыше всего".

Тут бодхисаттва отпросился у царя со службы и решил немедля стать подвижником. Идя мимо бойни, он заметил, что какой-то ястреб взмыл в воздух с куском мяса в клюве. Тотчас налетели на него со всех сторон хищные птицы и давай клевать его и когтить. Ястреб не выдержал и выпустил мясо, а другой подхватил кусок на лету, но удержать не смог – на него насели остальные. Так и пошло: то один ухватит мясо, то другой; и тут же на удачника кидаются все разом, а стоит ему выпустить кусок, его оставляют в покое. Видя это, бодхисаттва подумал: "Право, услады наши в этом мире подобны куску мяса! Пока ты держишься за них, тебе плохо, а стоит лишь отбросить – найдёшь покой.

Едва ухватит коршун мясо,

Как остальные налетают

И заклевать его готовы.

А только выпустит поживу –

Его в покое оставляют".

Пошёл он дальше и заночевал уже за городом, в каком-то деревенском доме. Была в том доме рабыня Пингала, и как раз той ночью у неё было назначено свидание с мужчиной. Вечером она омыла ноги господам, а когда те улеглись спать, села на пороге дожидаться милого. Просидела она так впустую всю вечернюю стражу, потом и полуночную – всё ждала, что он вот-вот придёт, – и лишь к рассвету поняла, что ждать уж нечего, и, потеряв надежду, легла и уснула. Видя это, бодхисаттва подумал: "Покуда у неё была ещё надежда, что милый на свидаиние придёт, она сидела и ждала. А теперь поняла, что ждать нечего, отчаялась и спит себе спокойно. Выходит так, что пока есть надежда утолить желание, человек страдает, а как надежда его оставит, так он и обретёт покой и счастье.

Спит счастливо, потеряв надежду!

Счастье не в надежде – в исполненье.

Потеряла Пингала надежду,

Потому и спит теперь спокойно".

На следующий день ушёл он из деревни, углубился в лес и увидал подвижника в глубоком созерцанье. "Ни на этом свете, ни на том нет счастья выше, чем то, что обретаешь в созерцании, – подумал бодхисаттва. –

И в этом мире, и в посмертном

Всего превыше созерцанье.

Ведь созерцатель безмятежный

Зла никому не причиняет".

Там, в лесах, он и остался; сделался по древнему обычаю подвижником, научился созерцанию, обрёл сверхобычные способности и после смерти сопричислился к обитателям миров Брахмы".

Закончив это поучение, Учитель связал перерождения: "Придворным жрецом был тогда я сам".

Джатака о шелухе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 338 Thusa-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

"Ведомо крысам, где шелуха..." – такими словами Учитель – он жил тогда в Бамбуковой роще – начал рассказ о царевиче Аджаташатру.

Ибо, как говорят, после зачатия царевича у матери его, дочери царя Кошалы, возникло – что часто бывает у беременных – неодолимое желание напиться крови из правого колена мужа её, царя Бимбисары. Об этом она поведала своим прислужницам. Царь же, прознав про это, призвал звездочётов и вопросил: "Говорят, царицу одолела странная прихоть. Что сие означает?" Звездочёты отвечали: "Государь, означает сие, что сын, получивший земное воплощение в лоне царицы, убьёт тебя и захватит царство". Отвечал на то царь: "Если сын мой убьёт меня и захватит царство, что в том плохого?!" Он рассёк ножом своё правое колено и, наполнив кровью золотую чашу, подал царице.

Царица же задумалась. "Если сын, зачатый в моём лоне, должен убить отца своего, – размышляла она, – так на что он мне?!" И с тем она принялась мять и греть живот свой, чтобы выкинуть. Услыхав про то, царь призвал её к себе и сказал: "Ходят слухи, милая, что сын мой меня убьёт и захватит царство, но ведь я всё равно состарюсь и умру. Дай же мне узреть лицо сына и не совершай ничего такого, что ему повредит!" Но царица не послушалась, стала ходить в дворцовый сад и там мять свой живот, так что царю, когда он проведал про то, пришлось запретить ей туда выходить.

И вот плод в лоне царицы созрел, и она родила сына. И раз царевич был ещё до рождения врагом отца своего, то и нарекли его в положенный день именем Аджаташатру – Враг До Рождения. И царевич рос, окружённый друзьями и челядью.

Однажды Учитель, сопровождаемый пятью сотнями монахов, явился к царю во дворец и уселся в покоях. Царь же, велев сперва ублажить всех монахов во главе с Буддой разными яствами и напитками, почтительно приветствовал Учителя и сел поодаль, дабы внимать слову дхармы. В это время в покои ввели пышно разряженного царевича. И царь, выказывая великую любовь к своему чаду, привлёк его к себе, посадил на колени и, с отеческой нежностью лаская сына, перестал внимать слову дхармы. Учитель, заметив его небрежение, сказал тогда: "Великий государь! В прежние времена цари, когда не доверяли своему сыну, велели запирать его и наказывали слугам: "После смерти моей выпустите его и возведите на царство!"" И, расспрашиваемый царём, Учитель поведал историю о прошлом.

"В стародавние времена, когда на троне в Варанаси восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва был всем известным наставником в Такшашиле и обучал разным наукам, ремёслам и искусствам многих царевичей и юных сыновей брахманов. И сын царя Варанаси, когда минуло ему шестнадцать лет, явился к наставнику. Изучив веды и все искусства и достигши во всём совершенства, царевич попросил у наставника дозволения воротиться домой. Наставник же, оглядев юношу и распознав знаки на его теле, подумал: "Всё предвещает ему гибель от руки собственного сына. Устраню же опасность силою своего могущества!" И, помыслив так, он связал узлы четырёх гатх и обучил им царевича, наказав так: "Дорогой мой! Когда сядешь на царство, первую гатху пропой во время трапезы, принявшись за рис в день шестнадцатилетия твоего сына. Вторую споёшь во время приёма в большой зале собраний. Третию – когда взойдёшь на лестницу, поднимаясь в верхние покои. Четвёртую же споёшь у порога спальни!"

"Да будет так!" – соглашаясь, молвил царевич и, почтительно приветствовав наставника, отбыл к себе. Вскоре он стал при отце-государе первым советником, а со смертью родителя взошёл на царство. И вот, когда сыну его исполнилось шестнадцать, царь вышел поразвлечься в дворцовом саду. И, узрев всё могущество и величие царя, юный царевич замыслил убить отца и захватить царство, о чём и поведал своим приближённым. "Верно, государь! – отвечали те. – Что толку обрести владычество в старости?! Надо придумать, как извести царя и взойти на царство!" "Подсыплю-ка ему яда в пищу и покончу с ним так!" – решил царевич.

И вот, прихватив яд, сел он вместе с отцом за вечернюю трапезу. Царь же, когда были расставлены блюда, прежде чем приступить к трапезе, спел первую гатху:

"Ведомо крысам, где шелуха,

И ведомо им, где риса зерно.

Разгребя шелуху и отринув её,

Риса зерном напитались они!"

Услыхав это, царевич подумал: "Отцу всё ведомо!" – и не дерзнул всыпать яд в чашу с рисом. Простившись почтительно с родителем, он пошёл к приближённым и обо всём им поведал. "Отец всё знает, – молвил он, – как же его прикончить?!" С того дня заговорщики стали тайно сходиться в царском саду и, развалясь на траве в густых зарослях, наставляли царевича: "Есть ещё способ: вооружись саблей и смешайся с толпой советников, а когда царь пожалует в залу собраний, улучи подходящий момент и порази его саблей! Вот какой способ!"

Царевич внял их совету и, когда настало время приёма, вошёл в большую залу собраний. Там стал он расхаживать, выжидая удобного случая поразить царя саблей. Царь же в это самое время спел вторую гатху:

"И заговорщики в траве,

И тайный ропот злых людей –

Всё знаю, ведомо мне всё,

И кто мой враг, известно мне!"

Услыхав то, царевич подумал: "Отец прознал о заговоре!" – и побежал к своим приближённым обо всём рассказать. Те выждали несколько дней и, встретившись с царевичем, сказали: "Ты заблуждаешься, царевич. Не знает царь о твоей к нему враждебности. Только ложным путём ты мог прийти к этой мысли! Убей же царя!"

И вот царевич снова вооружился саблей и укрылся неподалёку от верхней ступени лестницы, что вела во внутренние покои. Царь же, поднявшись по лестнице, остановился на верхней ступеньке и пропел третию гатху:

"Отец-макака, говорят,

Новорождённому сынку

Мошонку выкусил тотчас,

Природе следуя своей!"

Услыхав то, царевич решил: "Отец, говоря такое, повелевает страже схватить меня!" В страхе он кинулся к своим сообщникам и рассказал, будто отец угрожал ему. Через две недели те вновь подступились к царевичу, говоря: "О царевич! Ты заблуждаешься: знай царь обо всём, не стал бы он ждать так долго! То, что ты рассказал нам, лишь плод ложных умозаключений! Убей же царя!"

И вот царевич взял свою саблю, поднялся в верхние покои, вошёл в царскую опочивальню и залез под кровать, думая: "Как только царь войдёт, сражу его!" Царь же сразу после вечерней трапезы собрался почивать, отослал свиту и прямо на пороге опочивальни спел четвёртую гатху:

"В горчичных зарослях козёл

Кружит, не ведая пути,

Но из укрытья своего

Его, слепого, вижу я!"

Услыхав то, подумал царевич: "Отец всё знает и наверняка предаст меня казни!" Трепеща от страха, он вылез из-под кровати, бросил саблю к ногам родителя и пал ниц, причитая: "Прости меня, государь!" Царь стал пенять сыну: "Ты думал, никто не узнает умыслов твоих!" И он повелел заковать сына в цепи, бросить в темницу и выставить стражу. Сам же царь погрузился в размышления о добродетелях бодхисаттвы. По прошествии какого-то времени царь кончил своё земное существование. Лишь после предания его тела огню приближённые вывели царевича из темницы и поставили на царство".

Учитель завершил своё поучение, говоря: "Так вот, махараджа, и в минувшие времена бывало, что цари вполне справедливо не доверяли своим сыновьям!" И Учитель разъяснил причину случившегося, но царь не внял его словам. Учитель же растолковал рассказ, так связав перерождения: "Всем известным в ту пору наставником в Такшашиле был я сам".

Джатака о разрыве дружеских уз

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 349 Sandhibheda-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Ведь не было ссор из-за самок у них..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал наставление о клевете.

Ибо дошло однажды до Учителя, что шестеро монахов собирают сплетни и возводят напраслину на других. И, призвав тех монахов, Учитель вопросил:

– Правду ли говорят, братия, что вы собираете и распространяете слухи про тех, кто ввязывался в распри, ссоры и перебранки, и что из-за вас возникают новые распри, коих вовсе не должно быть, и что, возникнув, они множатся и ширятся?

– Да, это правда, досточтимый, – отвечали на то монахи.

И Учитель тогда выбранил их, говоря: "Поклёпы и сплетни, братия, всё равно что удары острого меча, ибо способны мгновенно разорвать даже самые прочные дружеские узы! Кто им внемлет, теряет друзей, как это случилось со львом и быком".

И, молвив так, Учитель поведал историю о прошлом.

В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл своё земное существование, воплотившись в сына царя. Одолев все вершины премудрости в Такшашиле, царевич после кончины отца своего взошёл на престол и правил в соответствии с дхармой.

Был в ту пору пастух, который пас коров на лесных пастбищах, и вот както раз, возвращаясь с пастбища, он ненароком оставил в чаще стельную корову. Корова же та вошла в доверие к одной львице, и, сдружившись, стали они ходить всюду вместе. В положенный срок корова разрешилась телком, львица принесла львёнка, и оба отпрыска – оттого, что матери их водили дружбу, – тоже сделались большими друзьями; и стали неразлучны.

Увидал их как-то собиратель диких лесных трав и плодов. Подивившись их дружбе, собиратель вернулся в Варанаси и со своими лесными дарами направился ко двору. Царь принял дары и спросил:

– Видел ли ты, почтенный, в лесу что-нибудь необычное?

Собиратель ответил:

– Государь! Ничего необычного мне не вспоминается. Разве что приметил я, как вместе в полном доверии друг ко другу бродили по лесу лев с быком!

– Ежели третий появится с ними, не избежать несчастья! – молвил царь. – Увидишь третьего – тотчас же меня извести!

– Да будет так, государь! – отвечал собиратель.

Тем временем, пока собиратель был в Варанаси, пристал ко льву и быку один шакал. Собиратель же, когда воротился в лес, увидел его и, решив: "Пойду-ка расскажу царю, что явился к ним третий", – отправился в город.

Шакал же помыслил: "Всё я ел, всё отведал, не пробовал только львятины да бычатины. Поссорю-ка я льва с быком и наемся досыта их плоти!" И, нашептывая одному: "Он говорил о тебе то!", а другому: "Он говорил о тебе это!", шакал ухитрился разъединить друзей и, поссорив льва и быка, привёл их обоих к погибели.

Собиратель же, явившись к царю, молвил:

– Государь, к тем двоим прилепился третий.

– Кто таков? – вопросил царь.

– Шакал, государь, – отвечал собиратель.

– Наверняка, – сказал царь, – он поссорит их и приведёт к гибели. Мы найдём их уже мёртвыми!

И говоря так, взошёл царь на колесницу и, следуя путём, который указал ему собиратель, достиг места – затем только, чтобы найти льва да быка испустившими дух в стычке друг с другом. Шакал же, ликуя, лакомился то львятиной, то бычатиной. Я узрев тех двоих, распростившихся с жизнью, царь, нисходя с колесницы, пропел колесничему такие стихи:

"Ведь не было ссор из-за самок у них

И пищу делили они, колесничий!

Но дружеских уз разрушенье искусно

Задумано было и сделано чисто!

Как меч остриём входит в тело легко,

Легко клевета узы дружбы порвёт.

В итоге – смотри! – тварь презренная жрёт

И льва, и быка, что друзьями росли!

На смертном одре упокоится всяк,

Кто, этим подобно, поверив хуле,

С доверием станет внимать клевете,

Разрушивши дружбы священный союз!

Вкусит тот блаженство, подобно мужам,

Взнесённым на небо, кто, дружбу храня,

Не внемлет наветам, не верит хуле –

Лишь тот, колесничий, счастливо живёт!"

После этого царь, велев прихватить с собою львиную шкуру с гривой, клыки и когти, воротился в город.

И, завершая своё наставление в дхарме, Учитель истолковал рассказ, так связав перерождения: "Царём в ту пору был я сам".

Джатака о змеином укусе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Panca-Nipata. 354 Uraga-Jataka.

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Как змея сменяет кожу…" – это сказал Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного домохозяина, у которого умер сын. Учитель пришёл к нему домой, а хозяин встретил его, усадил. "Что, милый, горюешь?" – спросил Учитель. "Да, почтенный. С тех пор как сын мой умер, всё и горюю". – "Что поделаешь! Что может разрушиться – непременно разрушится, что может погибнуть – непременно погибнет. Не у одного тебя так, да и не только в этой деревне. Ведь во всех безграничных вселенных, во всех трёх видах существования ты не найдёшь бессмертных. И нет ничего составного, что навечно осталось бы целым. Всем существам суждено умереть, а всему сложному – распасться. Вот и в древности случилось так, что когда у мудрого человека умер сын, он не стал горевать, он помнил: "Погибло то, чему и суждено погибнуть", – сказал Учитель и по просьбе домохозяина поведал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва тогда родился в брахманской семье в деревне у ворот Варанаси. Был он главой семьи и зарабатывал на жизнь земледелием. И было у него двое детей: сын и дочь. Когда сын его подрос, бодхисаттва женил его на девушке из подходящей семьи, и всего стало в их доме, вместе с рабыней, шесть человек: сам бодхисаттва, его жена, сын, дочь, сноха и рабыня. Жили они все в мире и добром согласии. Всем своим домочадцам бодхисаттва давал такие наставления: "Одаривайте нуждающихся, чем только можете, не преступайте обетов, совершайте обряды упосатхи. А главное – не забывайте о смерти, хорошенько запомните, что всем вам суждено умереть. Ведь всем нам достоверно известно, что мы умрём, а вот сколько мы проживём – никто не знает. Ничто составленное из частей не вечно и может разрушиться. Поэтому пуще всего берегитесь беспечности!" Остальные внимали его наставлениям и старались не предаваться беспечности и постоянно помнить о смерти.

И вот однажды бодхисаттва пришёл с сыном на поле пахать. Сын сгрёб в кучу всякий мусор и поджёг его. Невдалеке в муравейнике сидела кобра, и дым начал есть ей глаза. "Это он нарочно подстроил!" – разозлилась она, выползла наружу и укусила его всеми четырьмя ядовитыми клыками. Сын тут же упал и умер. Бодхисаттва заметил, что он упал, остановил быков, подошёл, посмотрел. Видит – сын мёртв. Тогда он взял тело, перенёс его под дерево и одел – но не плакал, не причитал. "Разрушилось то, что должно было разрушиться, – твёрдо помнил он. – Умер тот, кому и была суждена смерть. Ведь ничто составное не вечно, всё должно кончиться смертью". Так он, держась мысли о бренности всего сущего, снова стал за плуг. Мимо поля проходил знакомый. Бодхисаттва окликнул его: "Приятель, ты не домой ли?" – "Домой". – "Тогда будь добр, зайди и к нам и передай моей жене, что сегодня еды на двоих не понадобится, – пусть принесёт только на одного, да пусть приходит сама, а не посылает, как обычно, рабыню. А лучше пусть приходят все четверо, пусть наденут чистую одежду и возьмут с собою цветов и благовоний". Тот всё в точности передал. "Кто это такое сказал?" – спросила брахманка. "Твой муж, уважаемая". – "Значит, сын мой умер", – догадалась она и даже не содрогнулась: она научилась владеть собой. Оделась она во все чистое, взяла цветы и благовония, велела еду захватить и пошла со всеми на поле. И ни один из них не стал плакать и причитать. Бодхисаттва поел под тем же деревом, где лежал покойник; потом они собрали дров, уложили покойника на погребальный костёр, забросали его цветами, умастили благовониями и костер подожгли. Ни у кого и слезинки не показалось: все собою владели, все помнили, что смерть неизбежна. И от пыла их добродетели Шакру стало припекать снизу на его троне. "Кто это хочет лишить меня престола?" – задумался он и скоро понял, что донимающий его жар исходит от пламени их достоинств. Он порадовался за них и решил: "Спущусь-ка я к ним и тем дам им случай поведать во всеуслышанье об их победе над печалью, а потом всю эту семью осыплю дождём драгоценностей". И, тотчас перенёсшись туда, он стал подле погребального костра и спросил: "Что вы делаете?" – "Покойника сжигаем, господин". – "Не может быть, чтобы вы сжигали покойника. Оленя, наверно, жарите". – "Вовсе нет, господин. Это и впрямь покойник". – "Так это, стало быть, ваш недруг?" – "Это, господин, мой родной сын, а не недруг", – ответил ему бодхисаттва. "Видно, сын был нелюбимый?" – "Любимый, и очень". – "Почему же ты не плачешь?" Бодхисаттва объяснил, почему он не плачет:

"Как змея сменяет кожу,

Человек сменяет тело,

Когда жизни срок исполнен,

И уходит без оглядки.

На костре сгорает тело

И не внемлет причитаньям.

Так зачем мне убиваться?

Ведь судьбы не переплачешь".

Выслушав ответ бодхисаттвы, Шакра обратился к его жене: "А тебе, мать, кем он доводился?" – "Это сын мой родимый, господин. Я носила его десять месяцев[21] грудью выкормила, на ноги поставила, человеком вырастила". – "Отец все же мужчина, потому и не плачет, а как же ты, мать? Ведь у матери сердце податливо, почему ж ты не плачешь?" О на объяснила:

"Он явился к нам без спроса

И ушёл, не попрощавшись.

Жизнь приходит и уходит,

Горевать о том не надо.

На костре сгорает тело

И не внемлет причитаньям.

Так зачем я буду плакать?

Ведь судьбы не переплачешь".

Выслушав слова матери, Шакра спросил сестру покойного: "А тебе, милая, кем он доводился?" – "Это мой брат, господин". – "Милая, сёстры ведь любят братьев, почему ж ты не плачешь?" Она тоже объяснила:

"Плакать буду – подурнею,

А какая с того польза?

Родичей, друзей и близких

Лучше провожать бесстрастно.

На костре сгорает тело

И не внемлет причитаньям.

Так зачем мне убиваться?

Ведь судьбы не переплачешь".

Выслушав слова сестры, Шакра спросил у его вдовы: "А тебе, милая, кем он доводился?" – "Мужем, господин". – "Когда муж умирает, жена остается одна, беззащитной вдовой. Почему ж ты не плачешь?" Она объяснила:

"Плачет маленький ребёнок:

"Месяц с неба мне снимите!"

Кто по мёртвым причитает –

Тот не большего добьётся.

На костре сгорает тело

И не внемлет причитаньям.

Так зачем же убиваться?

Ведь судьбы не переплачешь".

Выслушав ответ вдовы, Шакра спросил у рабыни: "Милая, а тебе кем он доводился?" – "Это мой хозяин, господин". – "Наверное, он тобою помыкал, бил тебя и мучил, потому ты и не плачешь? Верно, думаешь: наконец-то он умер". – "Не говори так, господин. С ним такое вовсе не вяжется. Хозяин мой был человек терпеливый, жалостливый, участливый, относился ко мне, как приёмный сын". – "Почему же ты не плачешь?" Та тоже объяснила, почему не плачет:

"Если я горшок разбила –

Черепки не склеишь снова.

Причитания по мёртвым

К жизни их вернуть бессильны.

На костре сгорает тело

И не внемлет причитаньям.

Так зачем же убиваться?

Ведь судьбы не переплачешь".

Выслушал Шакра их речи, проникнутые дхармой, и благосклонно сказал: "Вы и впрямь отрешились от беспечности и научились помнить о смерти. Я не хочу, чтобы впредь вы зарабатывали себе пропитание своими руками. Я царь богов Шакра. Я наполню отныне ваш дом лучшими сокровищами без счёту. А вы приносите дары, блюдите обеты, совершайте обряды упосатхи и не предавайтесь беспечности".

Такое дал он им наставление, одарил их несметные богатствами и вернулся на небеса.

Закончив этот рассказ о дхарме, Учитель изъяснил арийские положения, а затем так отождествил перерождения: "Рабыней тогда была Кубджоттара, дочерью – Утпалаварна, сыном – Рахула, матерью – Кшема, а брахманом был я сам". Домохозяин, услышав объяснение, обрел плод прорезавшегося слуха.

Джатака о женской неверности

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Panca-Nipata. 374 Culladhanuggaha-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Ты всё добро моё забрал" – это сказал Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного монаха, которого соблазняла его бывшая мирская жена. "Почтенный, я тоскую по своей бывшей жене", – сказал Учителю этот монах. "Эта женщина, о монах, не только ныне вредит тебе. И в прошлом случилось так, что тебе из-за неё отрубили голову", – сказал Учитель и по просьбе монахов рассказал о былом:

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва же тогда был Шакрой. В те времена некий молодой брахман родом из Варанаси изучил в Такшашиле все искусства и в совершенстве освоил стрельбу из лука. За это его стали звать "младший умный лучник". Учитель его, видя, что ученик сравнялся с ним мастерством, выдал за него свою дочь, и тот отправился с нею назад в Варанаси. По пути попали они в одну местность, которую опустошал слон. Лес, где рыскал этот слон, все обходили стороной. Но младший умный лучник, как ни отговаривали его люди, направился с женою прямой дорогой через тот лес. И вот в самой гуще леса выскочил на них слон. Лучник выстрелил ему в висок. Стрела пронзила череп насквозь и вышла с другой стороны, и слон упал тут же мёртвым. Так умный лучник избавил эту местность от напасти. Дальше по дороге он подошёл к другому лесу; там путников грабили пятьдесят разбойников. И снова, не слушая ничьих уговоров, он пошёл напрямик и наткнулся на разбойников. Они только что убили оленя, зажарили его и ели, сидя у обочины. Разбойники увидели, что к ним приближается человек, а рядом – нарядно одетая женщина, и вздумали было взять его в плен. Но их атаман разбирался в людях получше, он всмотрелся в него, понял, что это – человек незаурядный, и не велел никому трогаться с места. Умный лучник подослал к ним жену: "Иди, попроси для нас шампур с мясом". Она подошла и попросила: "Мой хозяин говорит, чтобы вы дали нам один шампур". – "Вот это муж!" – восхитился атаман и велел дать. Но разбойникам показалось, что отдавать чужакам готовую еду – это уж чересчур, и они дали ей шампур с сырым мясом. А лучник себе цену знал. Он рассердился: "Как они смеют слать мне сырое!" Тут и разбойники повскакали: "Что же, выходит, один он мужчина, а мы все бабы?" Лучник поднял лук и сорока девятью стрелами уложил сорок девять человек, только на атамана стрелы не хватило: ведь в колчане его умещалось ровно пятьдесят стрел, а одну он уже потратил на слона. Он повалил атамана на землю, уселся ему на грудь и велел жене подать меч, чтобы отрубить ему голову. А та уже в атамана успела влюбиться и протянула меч рукоятью к разбойнику, а ножнами – к мужу. Атаман ухватился за рукоять, обнажил меч и одним ударом снёс лучнику голову. Разделавшись с ним, он пошёл прочь оттуда вместе с женщиной и спросил её, кто она родом. "Я дочь знаменитого учителя из Такшашилы", – ответила она. "А как этому ты досталась?" – "Отец мой был им очень доволен за то, что тот сравнялся с ним в мастерстве, и выдал меня за него. Видишь, как я тебя полюбила – даже супругом законным ради тебя пожертвовала". "Если она так обошлась со своим законным супругом, – подумал атаман, – она и со мной так же разделается, если ей понравится кто-то другой. С такой лучше не связываться". Тут они подошли к речке, широко разлившейся в паводок. "Милая, здесь в реке живёт злой крокодил. Что делать будем?" – спросил он. "Возьми, господин, мои наряды и украшения, увяжи их узлом в моё сари и перенеси на тот берег, а потом возвращайся за мной". – "Ладно". Вот перебрался он со всеми её украшениями на другой берег и пошёл, не оглядываясь. Та с испугу запричитала: "Господин, ужели ты меня бросаешь? За что так? Вернись!

Ты всё добро моё забрал. Не оставляй меня одну!

Прошу тебя, вернись скорей, перенеси меня к себе".

А разбойник с того берега ответил:

"Ты ведь мужу мигом изменила

Ради постороннего мужчины,

Ты и мне изменишь без раздумий.

Нет уж, лучше я пойду подальше.

Я ухожу далеко-далеко, а ты тут оставайся". И, не обращая больше внимания на её крики, он убежал со всеми её драгоценностями. Вот как попала в беду эта глупая женщина – и всё из-за неумеренности своих желаний. Осталась она в лесу беззащитная, села тут же под куст элагалы и залилась слезами. В тот самый миг Шакра обозревал мир и заметил её, лишившуюся из-за своих чрезмерных желаний и мужа, и любовника. Видя её слёзы, он решил укорить её и устыдить. Перенёсся он к той самой реке вместе с Матали и Панчашикхой и посвятил их в свой замысел: "Ты, Матали, будешь рыбой; ты, Панчашикха, – птицей. Сам я стану шакалом и побегу мимо неё с куском мяса в зубах. Когда я буду пробегать рядом с рекой, выпрыгни рыбой из воды и ляг прямо передо мной. Я выпущу мясо из пасти и брошусь на тебя. Ты ж, Панчашикха, тотчас хватай кусок мяса и улетай, а ты, Матали, соскользни обратно в воду". Матали обернулся рыбой, Панчашикха обернулся птицей, а Шакра обернулся шакалом и с куском мяса в зубах побежал мимо женщины. Рыба выпрыгнула из воды и легла прямо перед шакалом, шакал бросил мясо и метнулся к рыбе, рыба подскочила и упала обратно в воду, птица взмыла вверх с куском мяса в клюве, а шакал остался ни с чем и с понурым видом побрёл к кусту элагалы. Видя всё это, женщина подумала: "Слишком многого он захотел – вот и остался без мяса и без рыбы". Тут она громко и резко расхохоталась. Слыша её смех, шакал спросил:

"Что ты под кустом расселась и впустую зубы скалишь?

Здесь не пляшут, не поют, барабанов не слыхать.

Впору плакать, не смеяться. Что ж, красавица, хохочешь?"

Она ответила:

"Глуп шакал ты, неразумен, безрассуден ты и жаден.

Коль остался без поживы, так сиди теперь понуро".

Шакал на это сказал:

"Видишь ты чужую глупость, а своей не замечаешь:

Коль осталась без мужчины, так сиди теперь понуро".

Она ответила:

"Прав ты, царственный шакал, речи верные ведёшь.

Если выйду замуж вновь, буду мужу я верна".

Но царь богов Шакра не поверил этой распутнице и грешнице. Он сказал:

"Глиняный горшок украла – украдёшь и золотой.

Коль однажды в грех ты впала, и в другой раз согрешишь".

Так он её устыдил и заставил раскаяться, а сам вернулся на небеса".

Рассказав эту историю, Учитель объяснил затем арийские положения и так связал перерождения: "Лучником был тогда тоскующий монах, женою его – бывшая мирская жена монаха, а царём богов Шакрой – я сам". Вняв объяснению, тосковавший монах обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о глупом перевозчике

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Cha-Nipata. 376 Avariya-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами: "Не будь гневлив, о царь земли!" Учитель – он жил в ту пору в роще Джеты – начал свой рассказ о перевозчике.

Ибо был, говорят, перевозчик тот глуп и невежествен и не знал ничего о бесценных сокровищах – Будде, дхарме и сангхе, – не ведал о людских добродетелях, делал что на ум взбредёт, уповая лишь на жестокость и силу.

Как-то вечером пришёл к перевозу через реку Ачиравати некий монах из дальних краёв и, думая: "Я должен узреть Пробужденного!" – сказал перевозчику: "Надобно мне переправиться на тот берёг, мирянин, дай мне лодку!" – "Не время сейчас, почтенный, – отвечал перевозчик, – заночуй где-нибудь здесь!" – "Где мне здесь ночевать, мирянин? – возразил монах, – перевези-ка меня!" Перевозчик обозлился и, сказав: "Идёмте же, уважаемый!" – усадил почтенного тхеру в лодку, но нарочно повёз не прямо, а вниз по течению. Волны захлёстывали лодку, и одежда у монаха вымокла, а когда вышли на берег, уже стемнело. Поэтому, добравшись до монастыря, монах в тот день не сподобился лицезреть Пробуждённого. Только на следующее утро, когда представилась такая возможность, тхера пришёл к Учителю, почтительно его приветствовал и сел поодаль. Учитель встретил монаха дружески, спросил, когда он прибыл. "Вчера ещё", – отвечал тот. "Отчего же ты только нынче пришёл меня повидать?" – снова спросил Учитель. Тогда монах рассказал всё, как было. Выслушав его, Учитель молвил: "Да, брат, не только ныне ведь, но и прежде перевозчик тот отличался наглостью. Он всего раз вчера досадил тебе своей наглостью, а премудрому она давным-давно надоела!" Слыша то, монах принялся расспрашивать Учителя, и, уступая его просьбам, тот поведал такую историю о прошлом.

"В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл своё земное рождение в семье брахмана. Повзрослев, он отправился в Такшашилу, где постиг все науки, искусства и ремёсла, но после отринул мирскую суету и стал отшельником. Долгое время он жил в Гималаях, собирал дикие плоды, тем и питался, но, испытывая жажду в соли и уксусе, направился как-то в Варанаси. Заночевал в царском саду, а утром пошёл было в город за подаянием. Царь увидал, как он идёт по двору и, ощутив исходившую от бодхисаттвы благодать, велел с почтением ввести его во внутренние покои и накормить на славу. Потом, заручившись его согласием, приказал поселить отшельника в царском саду, каждый день приходил к нему и почтительно сам ему прислуживал. Бодхисаттва же наставлял государя: "О государь! Истинному владыке надлежит править царством своим с тщанием, согласно законам дхармы, исполнясь спокойного терпения, дружественного расположения и сострадания к подданным, и не ходить четырьмя путями неправедными!" И, вразумляя царя день за днём, пел ему отшельник такие гатхи:

"Не будь гневлив, о царь земли!

Не будь гневлив, вожак колесниц!

На гнев не ответствует гневом царь,

Почитаемый всеми царём земли!

В деревне, в чаще, в долине, в горах –

Всюду следуй слову сему:

Не будь гневлив, колесниц вожак!

Всюду совету внимай моему!"

"И всякий день бодхисаттва пел так, наставляя царя. Царь же, радуясь всем сердцем, распорядился наградить великосущного, отписав ему владение, приносившее сто тысяч дохода, но бодхисаттва дара не принял.

"Так и прожил в царском саду бодхисаттва целых двенадцать лет. А после стал думать: "Что-то засиделся я тут, пойду-ка теперь поброжу, собирая подаяние, по дальним краям и снова сюда ворочусь". Подумал он так, царю ни словом о том не обмолвился, только сторожу царского сада сказал: "Друг мой, мне здесь наскучило, пойду-ка я собирать подаяние в дальние земли, а потом ворочусь, ты же поведай царю обо всём!" Сказав так, бодхисаттва отправился в путь.

"Пришёл он к месту, где был перевоз через Ганг. У перевозчика там была дочь Аварья, потому самого его звали "отец Аварьи". Был тот перевозчик глуп, не ведал, что хорошо, а что плохо, не знал, что для него находка, а что – утрата. Сперва тех, кто требует перевоза, перевезёт через реку, а уж после спрашивает плату. Не хотят платить – вступает в перебранку; тычков да ругани много, а пользы никакой. Вот до чего глуп был перевозчик! И Учитель, достигший уже состояния Всепробуждённости, спел о нём такую гатху:

"Отцом Аварьи все зовут

На Ганге перевозчика,

Сперва народ перевезёт,

Потом уж плату просит он,

В ответ – лишь брань, а счастья нет,

Удача не идёт к нему!"

К этому перевозчику и обратился бодхисаттва: "Перевези меня, почтенный, на ту сторону!" – "А что дашь в уплату, святой человек?" – спросил перевозчик. "Я, почтенный, сообщу тебе нечто, что умножит и радость твою, и богатство, и дхарму твою!" И, слыша это, решил про себя перевозчик: "Уж что-то мне наверняка перепадёт!" Переправив монаха на другой берег, перевозчик потребовал: "Давай плату!" – "Сейчас, почтенный", – отвечал монах и спел такую гатху, приносящую радость удачи в делах:

"Ещё на этом берегу

Уплаты требуй, не на том:

Ведь разно мыслят тот, кто здесь,

И кто туда перевезён!"

Подумал тогда перевозчик: "Это, видно, его поучение мне, а сейчас он даст ещё что-нибудь!" Между тем бодхисаттва продолжал: "То, что ты слышал, друг мой, должно принести тебе радость удачи в делах, а теперь выслушай то, что умножит твое богатство и дхарму твою!" – и, говоря так, он спел в наставление перевозчику такую гатху:

"В селе, в лесу, в долах, в горах –

Повсюду, перевозчик, ты

Совету следуй моему:

Не будь гневливым никогда!"

Так пел бодхисаттва и, желая способствовать умножению богатства и дхармы перевозчика, наставлял его: "То, что ты услышал, увеличит и богатство, и дхарму твою!"

Неразумный же перевозчик ничего не понял в поучении том и спросил бодхисаттву: "И это всё, святой человек, что ты дал мне в уплату за перевоз?!" – "Ну да, почтенный!" – отвечал монах. "Нет, с этого мне толку никакого, дай ещё чего-нибудь!" – "Ничего больше, почтеннейший, у меня нет!" – "Зачем же тогда ты залез ко мне в лодку?!" – завопил перевозчик, набросился на отшельника, повалил его наземь и там же, на берегу Ганги, сев ему на грудь, принялся бить по губам.

Вот, монахи, – молвил Учитель, – наставляя царя, отшельник за своё поучение получил в награду богатое владение, наставляя же перевозчика, слепца неразумного, только и получил что по губам! Потому, братия, наставлять надобно лишь достойных, а недостойного – не надобно!" И, говоря так, Учитель – а он уже был всепробуждённым – спел, кстати, такую гатху:

"Царь, поученье получив,

Село богатое дарит,

А перевозчик по губам

Наставника побить спешит!"

Как раз, когда перевозчик колотил отшельника, на берег пришла жена перевозчика – еду ему принесла. Увидев, что творит перевозчик с отшельником, она запричитала: "Господин мой! Перестань бить отшельника, ведь он обласкан царской семьёй!" Перевозчик, услыхав это, ещё больше разъярился: "Не отшельник он – пройдоха, а ты не даёшь мне проучить его хорошенько!" С этими словами перевозчик набросился на жену и одним ударом сбил её с ног. Блюдо с едой выпало у жены из рук и разбилось вдребезги, а сама она, будучи на сносях, выкинула прямо на землю. Люди, что были поблизости, их обступили и, крича: "Вор и убийца!" – схватили перевозчика, связали и поволокли на суд к царю. А царь, разобравшись во всём, по-царски его наказал".

И Учитель – он был уже всепробуждённым, – желая разъяснить слушателям смысл происшедшего, спел такую гатху:

"Рассыпан рис, жена – в крови,

Дитя валяется в пыли,

Глупца безмозглого учить –

Рога оленю золотить!"

Заканчивая это поучение, Учитель явил всем действие Четырёх Благородных Истин, и, постигнув их, монах обрёл первый плод от вступления в Поток. Учитель же, разъясняя рассказ и связывая перерождения, добавил: "Перевозчиком в ту пору был тот же перевозчик, что и ныне; царём – Ананда, отшельником же был я сам".

Джатака о петухе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Cha-Nipata. 383 Kukkuta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Нарядны перья пёстрые..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – начал рассказ об одном монахе, тосковавшем по жизни в миру.

Ибо, когда Учитель спросил монаха: "Отчего тоскуешь ты?", тот ответил: "Страсть меня одолела, почтенный, к женщине, разодетой и разукрашенной, которую я ненароком узрел". На это Учитель, заметив: "О монах! Ведь женщина подобна кошке: обольстит, обманет и погубит свою жертву, только попадись ей!" – и поведал монаху о прошлом.

"В стародавние времена, когда на троне в Варанаси восседал царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл земное рождение в лоне курицы, обитавшей в лесу. Выросши, он остался жить там же, в лесу, окружённый свитой из многих сотен петухов. Неподалёку жила некая кошка, и вот, обольстив разными способами петухов, она съела их одного за другим. Только бодхисаттва не поддался её чарам.

И подумала тогда кошка: "Поистине, хитёр этот петух. Но он не знает ещё, до чего хитёр наш кошачий род, до чего изворотливы мы и удачливы во всяких способах обольщения! Завлеку его, пообещаю стать ему женою, а уж там, пусть только окажется в моей власти, его съем!" Решив так, кошка направилась к дереву, где гнездился петух, на все лады искусными и льстивыми речами принялась воздавать хвалу его красоте и блестящему оперению, а после стала упрашивать петуха слететь вниз и запела:

"Нарядны перья пёстрые

И длинен гребень, о петух!

Спускайся с дерева ко мне –

Твоей женой хочу я стать!"

"Она съела всех моих сородичей петухов, а теперь меня хочет съесть, но это ей не удастся!" – подумал, внимая ей, бодхисаттва и спел в ответ:

"Четыре у тебя ноги,

А я – двуног, прелестница.

Зверь с птицей не брачуется,

Другого поищи себе!"

"Воистину, хитёр этот петух! – подумала кошка. – Но я всё равно завлеку его – не этим, так другим способом. Заманю и съем!" – не отступалась она и спела такую гатху:

"Твоею буду! Дева я,

И голос нежен, сладок мой!

Признай женой меня своей

Или рабой, коль хочешь ты!"

Тогда бодхисаттва решил: "Придётся, видно, выбранить её, иначе не отвяжется!" и пропел в ответ:

"Воровка! Кровью петухов

И прочих птиц покрыта ты!

Меня в законные мужья

Ты не желала никогда!"

Обруганная кошка так ни с чем и ушла и впредь не смела даже взглянуть на бодхисаттву. И вот на этот случай гатхи, исполненные мудрости всепробуждённого:

"Так жёны, видя удальца,

Лукавства полные, хотят

Речами заманить его,

Как злая кошка – петуха!

И тот, кто тотчас не поймёт

Беды, которая грозит,

Окажется в когтях врага

И горько будет сожалеть!

Лишь тот, кто истину постичь

Способен сразу, сей же час,

Спасётся вмиг из вражьих пут,

Как от кошачьих чар – петух!"

Завершив своё поучение в дхарме, Учитель наставил монаха в Четырёх Благородных Истинах, и, вняв наставлениям, монах, затосковавший по мирской жизни, обрёл первый плод от вступления в Поток. Учитель же, разъясняя рассказ, так истолковал его: "В ту пору царём петухов был я сам".

Джатака о знамени дхармы

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Cha-Nipata. 384 Dhammaddhaja-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Путём дхармы идите, сородичи!" Учитель – он жил в ту пору в роще Джеты – стал рассказывать о монахе-лжеце. И, сказав: "Братия! Не только ныне, но и прежде был он лжецом!" – Учитель поведал о прошлом.

В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва обрёл своё земное воплощение в лоне птицы. А когда вырос, поселился на острове в океане и жил там в окружении множества птиц.

Как-то раз купцы из Варанаси отправились на судне в плавание по океану, прихватив с собою ворону, обученную указывать стороны света. Но посреди океана судно купцов затонуло, ворона же полетела к острову.

Подумала ворона: "Здесь множество птиц! Надо будет как-нибудь обмануть их, чтобы питаться их яйцами и птенцами!"

И, утвердясь в том решении, ворона спустилась на остров, в самую гущу птиц, стала на одну ногу и так стояла с раскрытым клювом.

– Как зовут тебя, госпожа? – стали спрашивать птицы.

– Зовусь я Приверженницей дхармы, – отвечала ворона.

– А отчего ты стоишь на одной ноге?

– Если поставлю вторую, земля не удержит меня.

– А зачем ты разинула клюв?

– Затем, что питаюсь я одним воздухом, который пью постоянно!

И, собрав вокруг себя всех птиц и говоря им: "Я наставлю вас, внемлете же слову моему!" – ворона спела в поучение им такую гатху:

"Путём дхармы идите, сородичи!

Благо тем, кто дхармы путём идёт!

В дхарме движущийся обретёт покой

В этом мире и также в иных мирах!"

Не ведая, что ворона их дурачит и что ей нужно лишь пожрать их яйца, птицы восславили ворону:

"Благостна эта прекрасная птица.

Дхармы высокой полна эта птица!

Ногою одной опираясь о землю,

К дхарме святой приобщает всех нас!"

Поверив вороне и не разгадав её злого умысла, птицы сказали: "Раз ты, госпожа, питаешься одним воздухом, нет у тебя нужды добывать пропитание! Пригляди за нашими яйцами и птенцами!" И, сказав так, птицы разлетелись в поисках корма.

Злокозненная же ворона, едва они улетели, тут же принялась пожирать яйца и птенцов, набила брюхо, а когда птицы воротились, встала как ни в чём не бывало на одну ногу, с разинутым клювом.

Птицы, не досчитавшись птенцов, подняли страшный шум и стали плакать, стеная: "Кто мог их пожрать?!" Что это сделала ворона, им и в голову не приходило – ведь они уверены были, что она последовательница Учения.

И задумался однажды Великосущный: "Пока не прилетела к нам эта ворона, не ведали мы ни зла, ни беды. Надобно в этом разобраться!"

Подумав так, бодхисаттва притворился, будто вместе со всеми птицами летит искать себе корм, но тут же тайком воротился и спрятался в укромном месте. Ворона же, уверившись, что птицы улетели, и ничего не подозревая, насытилась яйцами и птенцами, вернулась на прежнее место и стала на одной ноге, разинув клюв.

Когда все птицы воротились, царь пернатых собрал их и сказал: "Теперь я знаю, откуда исходит угроза для наших птенцов: злокозненная ворона пожирает их, я видел это собственными глазами!" И, сказав так, бодхисаттва стал во главе птичьего войска, обступившего ворону со всех сторон, и, наказав: "Если попробует бежать, хватайте её!" – спел собравшимся такие гатхи:

"Не зная норова её,

Вы слепо славите её,

Сожрав и яйца, и птенцов,

Она о дхарме всё твердит!

Одно – в речах её пустых,

Иное – в действиях её.

Но ни в словах и ни в делах её

И тени дхармы нет.

Слова нежны, но суть страшна!

Гадюкой, затаясь, она ждала,

Чтоб нанести удар,

Прикрывшись дхармы знаменем!

Кто под личиною добра

Скрывает злую суть свою,

Того чтут всюду лишь глупцы,

Не ведающие, что творят!

Крылами сбейте с ног её,

Топчите, бейте клювами,

В пыль разомните труп её,

Чтоб не осталось и следа!"

И, говоря так, вожак птичьего воинства подскочил к вороне и первым нанес ей удар клювом в голову, а остальные принялись клевать её и крушить ногами и крылами. Так ворона рассталась с жизнью.

И, наставивши всех в дхарме, Учитель истолковал джатаку, так связав перерождения:

– Вороной в ту пору был монах-лжец, царём птиц – я сам.

Джатака о почтении к шраманам

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Cha-Nipata. 391 Dhajavihetha-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Благообразный, безобразному…" – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, о том, как действовать на благо людям. Повод к этому был такой же, как в истории о большом чёрном псе. На этот раз Татхагата произнёс: "Не только теперь, о монахи, но и прежде Татхагата стремился принести людям благо" – и рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва тогда был Шакрой. В ту пору некий колдун повадился по ночам блудить: ведовским заклинанием он открывал себе за полночь путь на женскую половину дворца варанасийского царя и прелюбодействовал с его главной супругой. Прислужницы о том дознались, да и сама она пришла к царю и повинилась: "Государь, за полночь является ко мне в опочивальню неизвестный мужчина и силою берёт меня". – "А ты бы не могла оставить на нём метку, чтобы его нам уличить?" – "Попытаюсь, государь", – и царица велела поставить в опочивальне чашку с киноварью. Ночью, когда колдун, натешившись с нею, собрался уходить, она смочила руку в киновари и отпечатала прямо на его спине всю пятерню[22]. Рано утром об этом дали знать царю. Царь призвал сыщиков: "Ищите человека с красным отпечатком пятерни на спине. Увидите – хватайте". А колдун, блудя по ночам, дни проводил у погребальных кострищ: стоял там на одной ноге, как солнцепоклонник. Царёвы сыщики углядели его и окружили. "Видать, о моих проделках стало известно", – сообразил колдун, прошептал заклинание и взлетел в воздух. Сыщики воротились к царю ни с чем. "Ну что, разыскали его?" – спросил тот. – "Да, разыскали". – "Кто же он?" – "Подвижник какой-то, государь". Раз колдун ходил днём в подвижничьем рубище, они его подвижником и сочли. А царь это принял на веру, и гнев его пал на всех подвижников: "Ишь ты, днём святых из себя строят, а по ночам блудить вздумали!" Он велел под бой гонгов объявить повсеместно: "Пусть все подвижники убираются из моего царства. А если кто из них попадётся мне на глаза – предам казни!" И вот из Кашийского царства, простёршегося на триста йоджан, подвижники побежали в соседние государства и их столицы, и не осталось во всей стране ни единого преданного дхарме шрамана или брахмана, – никого, кто мог бы преподать народу благое наставление. Без наставлений народ огрубел, позабыл о щедрости и о нравственности, и умиравшие стали все попадать в ад и иные дурные места, на небесах же никто после смерти уже и не возрождался. "В чём дело?" – озаботился Шакра, не встречая новых богов, и выяснил причину. Оказалось, это царь Варанаси рассердился на колдуна и понапрасну распространил свой гнев на всех подвижников, изгнал их из своего царства. "Ну что ж, – решил Шакра, – некому, кроме меня, разубедить царя Варанаси. Если я возьму это дело на себя, я облагодетельствую и царя, и всех жителей царства". Он перенёсся к подножию горы Нандамулы, где обитала община пробуждённых-для-себя, и воззвал: "Почтенные! Я прошу отправиться со мною одного из вас. Нужно, чтобы он был уже в летах. Я хочу вразумить обитателей царства Каши". Сам старейшина общины согласился помочь ему. Они вместе перенеслись в город Варанаси. Тут Шакра обернулся молодым брахманом необычайной красоты. Вдвоём они трижды прошли по городу из конца в конец. Пробуждённый шёл первым, а Шакра – за ним и нёс его чашу и покрывало. Остановившись перед дворцом, Шакра воспарил над землёю, молитвенно сложил руки над головою и поклонился старцу. Доложили царю: "Государь! Неизвестный юноша-брахман, очень красивый, привёл сюда шрамана, а сам парит в воздухе перед вратами дворца". Царь встал с трона, выглянул в окно и спросил:

"Скажи, пригожий юноша: за что

Невзрачного ты почитаешь старца?

Ужели превосходит он тебя?

Как звать тебя и как – его, ответь!"

"Государь, – отвечал Шакра, – шраманы заслуживают столь великого почтения, что я не смею произнести вслух его имя, могу только назваться сам.

О государь! Цари не вправе знать

Ни имени, ни рода пробуждённых.

Своё же имя я назвать могу:

Я Шакра, небожителей владыка".

Тогда царь спросил:

"Коль, видя добронравного монаха,

Почтенье искренне ему окажешь,

Что доброго с тобой по смерти будет?

Ответь мне на вопрос, о небожитель!"

Шакра ответил:

"Кто, видя добронравного монаха,

Почтенье искренне ему окажет –

Заслужит тот при жизни похвалу,

А после смерти – возродится богом".

Речь Шакры побудила царя переменить своё мнение о подвижниках, и он радостно произнёс:

"Сегодня у меня счастливый день,

Я повстречал небесного владыку!

Узрев шрамана и тебя, о Индра,

Я совершу немало добрых дел!"

Шакра одобрил решение:

"Отлично! Почитай же тех, кто мудр,

Кто много думал и немало знает.

Узрев шрамана и меня, о царь,

Ты совершишь немало добрых дел!"

А царь заключил:

"Отныне, безгневен и светел в душе,

Я щедро гостей одарять своих буду,

Гордыню оставлю и стану приветлив.

Я внял твоей речи, о царь-небожитель".

Он вышел из дворца и почтительно склонился перед пробуждённым. А тот воспарил в воздухе, сел, скрестив ноги, и наставил царя: "Государь, не путай колдунов и подвижников! Тебе следует знать, что свет – не без добродетельных шраманов и брахманов. Приноси дары, блюди обеты, следуй обрядам постного дня". Шакра же, сменив личину брахмана на свой истинный божественный облик, дал наказ горожанам: "Отныне вы должны образумиться". Он велел под бой гонгов объявить повсеместно: "Пусть возвращаются в царство шраманы и брахманы, бежавшие на чужбину". С тем они и покинули город. Царь же не отступал от полученного наказа и творил благие дела".

Закончив это наставление, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Пробуждённый тогда же упокоился, царём был Ананда, а Шакрой – я сам".

Джатака о Манодже

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Satta-Nipata. 397 Manoja-Jataka.

Фрагмент. Перевод с пали Б.А. Захарьина.

"Кто с тварью скверной водится, не может счастия найти! <...>

Кто добрых слов не слушает,

Благим советом небрёжет,

Кончает жизнь, как Маноджа,

Навеки в скверну ввергнувшись!

Тот благородный, что сдружится с недостойным,

Таким же скверным иль сквернее станет!

Вот высший, с недостойными друживший:

Стрелой поверженный, он мёртв, зверей владыка!"

Джатака о шакале

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Satta-Nipata. 400 Dabbhapuppha-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "О, благостная Анутирачари!.." Учитель – он жил в ту пору в роще Джеты – начал историю о некоем Упананде из рода Шакьев.

Ибо Упананда тот хотя и ушёл странствовать, следуя учению, но сделался жаден до крайности и забыл о скромности и иных монашеских добродетелях. С началом дождливой поры он облюбовывал для себя кельи в двух, а то и трёх монастырях разом: в одном оставлял свой зонт или сандалии, в другом – дорожный посох или же кувшин с водой, а в третьем сам поселялся.

Как-то раз пора дождей застала его в одном отдалённом монастыре. И, говоря:

– Братия! Надобно ведь довольствоваться малым! – он наставил монахов в том, как стать на благой путь обладания малым, и возжёг пред ними светильник радостного довольства немногим – будто луну возвёл на небеса.

И, внимая слову его, монахи побросали свои дорогие сосуды и посрывали нарядные накидки, тешившие взор красотою. Взамен они взяли грубые чаши из глины и оделись в лохмотья, ветхие, пропылённые.

Упананда же всё их добро собрал и отнёс к себе в келью, а когда кончилась пора дождей и отпраздновали праварану, повёз его на телеге в рощу Джеты. Проезжая мимо лесного скита, Упананда остановился, зашёл на задний двор, обернул ступни древесными листьями и, приговаривая: "Наверняка тут можно чем-нибудь поживиться!" – вошёл в дом.

В скиту же том ещё с поры дождей оставались два престарелых монаха. Было у них на двоих два грубошёрстных покрывала и ещё одно тонкой выделки, и никак не могли они их поделить меж собою. Увидав Упананду, монахи возрадовались: "Тхера поможет нам разделить добро!" И подступились они к нему, говоря:

– Мы, почтенный, никак не можем поделить меж собой покрывала, припасённые на дождливую пору, и спорим о них. Ты, уж будь добр, помоги нам!

– Это можно! – отвечал на то Упананда – Поделю!

И, дав каждому по грубошёрстному покрывалу, себе забрал то, что получше, сказав:

– Это положено нам, блюстителям устава! – с тем отбыл.

Монахам стало жаль покрывала, они пошли следом за Упанандой в рощу Джеты и, поведав о случившемся монахам – хранителям устава, вопросили:

– Положено ли, почтенные, тем, кто блюдет строгость устава, обирать так людей?!

Монахи между тем узрели множество сосудов и накидок, которые привёз тхера Упананда, и в изумлении спросили:

– Должно быть, велика заслуга твоя, почтеннейший, коли досталось тебе столько сосудов и одеяний?!

Он же, говоря на то:

– Откуда у меня, почтеннейшие, быть святой заслуге?! Добыл я это так-то и так-то, – рассказал обо всём.

И вот сошлись монахи в благочестивом собрании и стали обсуждать это меж собою, говоря:

– Почтеннейшие! Упананда из рода Шакьев, похоже, не в меру жаден и не отринул мирское!

Учитель же, войдя к ним, спросил:

– О чём это вы, братия, здесь толкуете?! – и когда монахи ответили, произнёс, – Братия! Содеянное Упанандой лежит в стороне от пути восхождения нашего, ибо прежде, чем монах начнёт наставлять на путь восхождения других, надобно ему самому научиться поступать как подобает!

И, желая преподать монаху урок дхармы, Учитель спел гатху из Дхаммапады:

"Себя сначала измени,

Как должно, в этом мире ты,

Потом – другого поучай!

Мудрец да избежит страстей!"

И, говоря:

– О монахи! Не только ныне, но и прежде уже выказывал этот Упананда непомерную жадность, не только ныне обирает он людей, но и прежде уже обирал всех сущих! – Учитель поведал собравшимся о прошлом.

В стародавние времена, когда в Варанаси правил царь Брахмадатта, бодхисаттва был духом дерева, которое росло на речном берегу. И жил на том же берегу вместе с женою шакал по имени Майави-Обманщик.

Как-то раз говорит шакалу жена:

– Господин мой! Жду я щенков и мучусь неодолимым желанием отведать свежей рыбы!

– Не печалься, – отвечал шакал, – я принесу тебе свежей рыбы!

Шакал обернул ноги древесными листьями и пошёл по камням вдоль берега. А в это самое время там же на берегу замерли, высматривая рыбу, две выдры: Гамбхирачари – Глубоконырка и Анутирачари – Мелконырка. Первой приметила большую красную рыбу Гамбхирачари. Она бросилась в воду и ухватила рыбу за хвост. Но могучая рыба поплыла прочь, таща за собой выдру. Гамбхирачари завопила, взывая к Анутирачари:

– Здесь огромная рыбища! Плыви ко мне, помоги! Этой рыбищи хватит нам на двоих!

И запела:

"О благостная Анутирачари!

Спеши скорей на помощь мне!

Большая рыбища попалась

И тащит, что есть сил, меня!"

Анутирачари спела в ответ:

"Гамбхирачари славная!

Держи покрепче, посильней!

Сейчас я ухвачу её,

Как повелитель птиц – змею!"

И обе выдры, напрягши силы, совместными усилиями вытащили рыбу на берег, положили её на землю, убили и стали говорить друг другу: "Дели!" Но разделить справедливо они не сумели, и началась промеж них свара. Тогда они бросили рыбу и уселись с ней рядом.

Тут-то и появился шакал. Завидев его, выдры с поклоном обратились к нему:

– О господин, цветом подобный траве куша! Вот – рыба, которую мы изловили вместе, но разделить по справедливости не смогли, и разгорелась промеж нас ссора. Будь добр, раздели рыбу на равные доли!

И, сказав это, выдры спели:

"О господин, чей светел мех,

Подобный куше благостной!

Нас примири друг с другом ты

И спор наш разреши скорей!"

Внимая выдрам, шакал, в стремлении показать свою силу, в ответ тоже спел гатху:

"Ко дхарме лишь приверженный,

Достигнул многих целей я!

Вас примирю друг с другом я

И спор ваш разрешу!"

И, деля рыбу, он спел ещё:

"Пусть Мелконырка хвост возьмёт,

Глубоконырка – голову!

Ну а серёдка мне пойдёт,

На путь ученья вставшему!"

И, разделив рыбу, шакал так сказал выдрам:

– Не ссорьтесь более: ты ешь голову, а ты хвост!

И, сказав это, он схватил в зубы серёдку и кинулся прочь – только его и видели. Выдры же так и остались сидеть там с поникшими мордами – будто у них пропало по тысяче!

И, убитые горем, они пропели:

"Еды б надолго было нам,

Когда б мы не поссорились!

Теперь же рыбу ест шакал,

Лишь голова да хвост у нас!"

Шакал между тем мчался и думал: "Вот и накормлю я женушку свежей рыбой!" И с этой приятной мыслью прибежал к супруге.

Она же, завидев его, обрадовалась и спела:

"Как царь ликует, получив

И подданных, и землю в дар.

Ликую я: мой муж в зубах

Добычу тащит для меня!"

И, спрашивая у шакала, как удалось ему добыть такую рыбу, спела ещё:

"Как ты, ходящий по земле,

Сумел поймать её в воде?

О господин, поведай мне,

Как это удалось тебе".

Шакал же в объяснение, как это у него получилось, пропел ей в ответ:

"Сильного распри силы лишают,

В распрях богатства теряются,

Занятых распрею выдр обманув,

Лакомлюсь я свежей рыбою!"

И вот ещё гатха, исполненный высшей мудрости Всепробуждённого:

"С людьми вс" то же:

В распре все бегут к тому.

Кто в дхарме твёрд,

Моля, чтоб рассудил он их!

Лишаются богатства вмиг,

Но полнится казна царя!"

И, заканчивая наставление, Учитель явил Четыре Благородные Истины и истолковал рассказ, так связав перерождения: "Шакалом в ту пору был Упананда, выдрами – двое престарелых монахов, духом дерева, собственными глазами узревшим причины всего, был я сам."

Джатака о мешке с едой

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Satta-Nipata. 402 Sattubhasta-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "И мысли взмутнены..." Учитель, живший тогда в роще Джеты, начал повествование о совершенстве высшей мудрости. (Обо всём, что происходило тогда, будет рассказано в "Повести о большом подземном ходе").

"В стародавние времена в Варанаси правил царь Джанака. Бодхисаттва же в ту пору обрёл земное существование в семье брахманов, которые нарекли его царевичем Сенакой. И когда Сенака стал взрослым и обучился в Такшашиле всем наукам, ремёслам и искусствам, он воротился в Варанаси и предстал перед царём. И сделал его царь советником своим и тем восславил великою славою.

Сенака наставлял царя и в повседневных заботах, и в горнем долге. Ибо был он сладкоречив, говоря о дхарме, и сумел повести царя путём пяти добродетелей, научил подавать милостыню ближнему, блюсти посты и не пренебрегать десятью праведными деяниями. Тем Сенака утвердил царя на стезе благодати, и во всём царстве всё изменилось так, будто настала пора пробуждённых. В дни поста, в полнолуние и новолуние, приказывал царь разукрасить залу, и сходились туда он сам, и царевичи, и все царедворцы и внимали дхарме. И в той зале, ради слова дхармы разубранной, на оленьем троне восседал великосущный и наставлял всех в дхарме с силою убеждения, возможной лишь в пробуждённом, и речи его, прославляющие дхарму, были схожи с речами прежних пробуждённых!

Жил в ту пору один старый брахман, который странствовал повсюду, собирая подаяние, ибо хотел накопить богатство. И вот, когда у него набралась тысяча монет, он оставил её на хранение в одной брахманской семье, а сам вновь отправился за подаянием. И пока он ходил, та семья растратила все его деньги. Воротившись, брахман стал требовать назад свою тысячу, но у главы семьи денег не было, и взамен он предложил старому брахману в жёны свою дочь. Тот согласился, взял её за себя, и стали они жить в брахманской деревне, вблизи Варанаси. Жена, совсем ещё юная, не получала удовлетворенья своих плотских желаний и стала искать утешения с юным брахманом.

Ибо ведь, как говорят, в шестнадцати случаях насыщение недостижимо: океан не насыщается впадающими в него водами, огонь – топливом, царь – царством, глупец – скверной, женщина – плотскими утехами, украшениями и деторождением; брахман – молитвами; созерцатель – мерой сосредоточения; стремящийся к просветлению – отдалением от мирской суеты; неприхотливый – самоограничением; обладающий силой – напряжением силы; проповедник – проповедью; мудрец – учёной беседой; верующий – служением общине; дающий – самопожертвованием; праведный – служеньем дхарме; все последователи Татхагаты – его лицезрением.

Так вот и та юная брахманка, ненасытная в плотских утехах, задумала извести мужа и без помех предаваться пороку. Замыслив дурное, она улеглась однажды в постель и, когда муж вопросил: "Что с тобой, милая?" – отвечала: "Я, брахман, не могу одна делать всю работу по дому, найми служанку!" – "Милая, – сказал на то брахман, – нет у меня денег. Как мне нанять служанку?" – "Ступай побираться. Накопишь денег и возьмёшь служанку!" – "Тогда, милая, приготовь мне в дорогу еды!" Жена наполнила кожаный мешок разной снедью – и твёрдой, и мягкой – и подала ему.

И вот, скитаясь по деревням, по малым и большим городам, насобирал тот брахман семь сотен монет. Думая: "Такого богатства мне хватит и на служанку, и на слугу!" – отправился он в обратный путь. Уже подходя к своей деревне, остановился брахман в красивом местечке вблизи воды, развязал мешок, поел и спустился напиться, а мешка не завязал. Тем временем чёрная змея, что жила в корнях дерева, учуяв запах съестного, забралась в мешок, улеглась, свернувшись кольцом, и принялась за еду. Брахман же, воротясь, завязал мешок, даже не заглянув внутрь, закинул его за плечо и пошёл своей дорогой. На пути явился ему лесной дух, что жил в дупле дерева, и, возвестив: "Эй, брахман! Ежели заночуешь в пути – умрёшь сам, ежели дотемна доберёшься до дому – умрёт жена твоя!" – сокрылся из виду. Брахман стал озираться, но никого не увидел и сильно перепугался. Мучимый страхом смерти, стеная и плача добрался он до ворот Варанаси.

А в Варанаси в ту пору был пост полнолуния – тот день, когда бодхисаттва восседал на изукрашенном сиденье Учителя, чтобы изречь наставление, и великое множество людей всех сословий с цветами и благовониями спешили внимать слову дхармы. Завидев людей, брахман спросил: "Куда вы идёте?" – и в ответ услыхал: "Тебе, брахман, разве не ведомо, что сегодня премудрый Сенака, чей голос так сладок, наставляет народ в дхарме как истинно пробуждённый?!" Подумал тогда брахман: "Говорят, он мудр и искушён в слове дхармы, а меня терзает страх смерти. Ведь мудрые способны избавить от самой великой печали! Надо пойти туда и внять слову дхармы!" Помыслив так, брахман направился туда, где собралась вся царская свита с царём во главе и уже расселась вокруг великосущного. Брахман с мешком за плечами стал неподалёку от сиденья Учителя и стоял, мучимый страхом смерти.

Великосущный стал наставлять всех в слове дхармы – будто низверглись на землю воды небесной Ганги, будто божественный напиток бессмертия дождём окропил всех собравшихся. Тут у всех слушателей наступило блаженное просветление и, восклицая: "Да будет так!" – они внимали слову дхармы. Премудрые ведь потому и зовутся так, что зрят всё и насквозь! И вот великосущный раскрыл глаза, блистающие ясновидением, и, внимательно оглядев всех собравшихся, обратил взор на того брахмана. И подумал: "Всё это сонмище моих последователей в блаженстве очищенного сознания одобрительно восклицает, внемля дхарме, лишь один этот брахман, чьё сознание замутнено, плачет, стоя поодаль. Есть, должно быть, причина его страдания, рождающего эти слёзы! Подобно тому как снимают кислотой патину с меди или стряхивают каплю воды с лотосового листа, поворачивая его во все стороны, я встряхну и поверну его сознание, избавлю его от страдания, дам блаженство, наставлю в дхарме!" И, подумав так, великосущный обратился к брахману: "О брахман! Доверься мне, поведай обо всём! И я, премудрый Сенака, тотчас избавлю тебя от страдания!" И, говоря ему это, великосущный спел:

"И мысль замутнена, и смешаны все чувства:

Из глаз твоих потоки слёз струятся!

О чём горюешь? И на что надеясь, брахман,

Сюда явился ты? Ответствуй, не таясь!"

И брахман ответил:

"Умрёт жена, коль ворочусь домой сегодня,

Иль сгину сам, коль не вернусь, – предрёк мне яккха!

И вот о том теперь горюю и страдаю.

Открой же смысл его речений мне, Сенака!"

Услыхав, что говорит брахман, великосущный раскинул сеть своего знания – будто забросил её в пучину океана – и так рассудил: "У сущих в этом мире для смерти множество причин: одни сами тонут в океане, других хватают хищные рыбы; эти сами низвергаются в Ганг, тех влекут туда крокодилы; кто-то падает с дерева, кто-то гибнет от ядовитой колючки или от ран, нанесённых оружием; некоторые травятся, вешаются, бросаются в пропасть; иные умирают от холода или болезней. Так какая же смерть суждена этому брахману и его жене, если яккха сказал: "Заночуешь в пути – сам умрёшь, доберешься до дома – жена умрет!"?"

И, думая так, великосущный узрел вдруг мешок за плечами у брахмана и подумал: "Должно быть, брахман этот забыл завязать мешок, когда после утренней трапезы пошёл напиться к воде, а какая-нибудь змея, почуяв запах пищи, залезла в мешок. Затем брахман, напившись, воротился и, ничего не подозревая о заползшей в мешок змее, завязал его и пустился в путь. Если он заночует в пути, то вечером на привале развяжет мешок с мыслью: "Надо бы перекусить!", запустит в него руку, а змея его за руку цапнет и тем лишит жизни. Вот отчего он умрёт, если заночует в пути! А что будет, пойди он прямо домой? Мешок наверняка окажется в руках у жены, и та, подумав: "Посмотрю-ка я, что в нём!" – развяжет его, сунет туда руку и погибнет от укуса змеи! Вот что стало бы причиной смерти жены, воротись брахман сегодня домой!" Всё это вмиг уразумел великосущный с его совершенным знанием средств и путей! И вот что ещё пришло ему на ум: "Видно, змея эта – не ведающая страха чёрная кобра! Ведь она не обнаружит себя ни единым движением – даже не шевельнётся, когда мешок на ходу бьётся о рёбра брахмана! Даже здесь, в многолюдном собрании, она ничем не выдаёт своего присутствия! Вот почему я полагаю, что это должна быть чёрная кобра, отважная и бесстрашная!" Так великосущный, проницающий всё своим божественным оком, обладающий совершенным знанием средств и путей, всё это постиг! Силою своего всеведенья он восстановил всё происшедшее, будто сам был там и видел, как змея заползает в мешок. И, уяснив себе всё, великосущный в стремлении дать ответ на вопрос брахмана, находясь в том собрании, возглавляемом самим царём, такую гатху:

"Я мыслью обозрел всё множество причин

И то, что изреку, есть истина сама:

В мешок с едою, полагаю я, змея залезла,

Брахман, но не ведал ты о том!"

И, пропев это, спросил великосущный: "А что, брахман, есть в твоём мешке съестное?" – "Да, есть, великомудрый", – отвечал брахман. "Ел ты что-нибудь сегодня утром?" – "Да, ел, премудрый!" – "А где расположился?" – "В лесу под деревом". – "А когда после трапезы ты пошёл испить воды, завязал ты мешок?" – "Нет, не завязал, великомудрый". – "А когда, напившись, воротился, осмотрел его прежде чем завязывать?" – "Нет, премудрый, не осмотрел!" – "Так вот, брахман, – молвил бодхисаттва, – пока ты ходил пить воду, змея, почуяв запах съестного, залезла в мешок, а ты и не знал о том! Поэтому спусти мешок с плеч, положи наземь среди собрания, развяжи чуть, отойди, возьми палку и лупи что есть мочи по мешку, покуда не вылезет из него чёрная кобра, шипя и раздувая капюшон. Узрев её, ты избавишься от сомнений!" И, говоря так, великосущный спел такую гатху:

"Ударив палкой, ты в мешке змею почуешь,

Ту, что глуха, нема и чей язык раздвоен.

Тогда без колебаний и сомнений

Мешок раскрой — и гибкотелого узришь ты!"

И, вняв речам Великосущного, брахман, хотя и был взволнован и дрожал от страха, сделал всё, как ему велели. Свернувшаяся же змея, отведав палки, выскользнула из мешка и замерла, оглядывая собрание.

И, толкуя смысл происшедшего, Учитель спел еще одну гатху:

"Когда в собранье брахман возбуждённый

Мешок с едою развязал, на свет явился,

От ярости шипя и весь народ пугая,

Змей ядовитый, капюшон свой раздувая!"

В тот самый миг, когда змея, раздувши капюшон, показалась из мешка, всем стало ясно, что великосущный явил себя как всецело пробуждённый. И всё великое множество народу исполнилось восторга, многие от радости размахивали полами одежд и приплясывали, щёлкая пальцами. На собравшихся низвергались драгоценности всех семи видов – будто потоки дождя с небес, – и тысячи возгласов "Да будет так!" наполняли воздух. Шум стоял такой, будто земля разверзлась. Но не знатное происхождение, не клан, не род и не место рождения, не слава и не богатство позволили пробуждённому постичь смысл случившегося и быстро найти надлежащий ответ – только силою мудрости сумел он сделать это. Ибо лишь благодаря мудрости, человек, взрастив духовное видение, может распахнуть врата Благородного Пути, войти в великую и вечную нирвану, став либо архатом, либо просветлённым-для-себя, либо всепробуждённым. И среди дхарм, ведущих к великой и вечной нирване, мудрость, поистине, главная, а прочие – лишь её свита. Вот почему сказано:

"Премудрость – главное!" – благие изрекают,

Она – как месяц среди звёзд, светил владыка!

Ведь благость, изобилье, истина и дхарма –

Служанки лишь у мудрости великой!"

И пока великосущный толковал брахману смысл происшедшего, некий заклинатель змей сумел накрыть кобре голову, схватил её, отнёс к кустам и выпустил там. Брахман же, сложив почтительно руки перед грудью, поклонился царю и, воздавая ему хвалу, пропел такую гатху:

"Сколь счастлив и удачлив царь Джанака,

Что может зреть он Сенаку премудрого!"

Восславив царя, брахман достал из мешка семь сотен монет и, вознося хвалу великосущному, желая одарить его и выразить своё восхищение, спел:

"Все сорваны покровы, ибо ты – всевидящ,

Всезнание твоё ввергает в трепет!

Семьсот монет моих, что я насобирал,

Все без остатка передать тебе хочу:

Тебе благодаря я жив сегодня

И здравствует жена – всё это ты содеял!"

В ответ на это бодхисаттва пропел:

"Премудрым не нужна стихами плата,

И чувств их вирши пёстрые не тронут.

Счастлив в богатстве да пребудешь, брахман,

Своё забрав, ступай, веди хозяйство!"

И, молвив так, великосущный повелел добавить брахману монет до полной тысячи и спросил его: "О брахман, а кто послал тебя за подаянием?" – "Жена, премудрый". – "А жена у тебя стара иль молода?" – "Молода, премудрый!" – "А коли так, она нарочно отослала тебя из дому, чтобы безбоязненно предаться блуду. Если понесёшь деньги домой, она найдёт способ передать богатство, в муках обретённое тобой, любовнику. Поэтому закопай сперва деньги под деревом или ещё где-нибудь, а уж потом ступай домой!" – и с этими словами великосущный отпустил брахмана.

Брахман зарыл деньги под деревом неподалёку от деревни и, когда стемнело, пошёл домой. С порога окликнул он жену, которая в это время забавлялась с любовником. Услыхав голос мужа, она погасила светильник и отворила дверь, а едва брахман вошёл, вывела любовника из дому, оставила у дверей и вернулась в дом. Пошарила в мешке, убедилась, что там пусто, и спросила мужа: "Брахман, сколько же ты насобирал денег?" – "Целую тысячу", – отвечал брахман. "Где ж она?" – "Спрятана там-то и там-то, после заберём, не тревожься!" – успокоил её брахман. Жена вышла из дому и обо всём рассказала любовнику. Тот пошёл в указанное место и забрал все деньги, как если бы они принадлежали ему.

На следующий день брахман сам отправился за деньгами, но, не найдя их, пошёл к бодхисаттве. "Чего тебе, брахман?" – спросил бодхисаттва. "Не нашёл я своих денег, премудрый!" – отвечал брахман. "А сказал ты жене, где они спрятаны?" – "Да, премудрый, сказал". Бодхисаттва понял, что жена обо всём рассказала любовнику, и опять спросил брахмана: "А нет ли, брахман, у твоей жены какого-нибудь знакомого брахмана?" – "Да, есть", – отвечал тот. "И у тебя тоже есть такие знакомые?" – "Да, премудрый". Тогда великосущный приказал выдать брахману денег, чтобы ему хватило на семь дней, и так наставил его: "Ступай, брахман, и в первый день позови семь брахманов из твоих друзей и семь – из друзей жены и угости их, а после каждый день зови и тех, и тех на одного меньше, чтобы к седьмому дню осталось всего двое, и если заметишь, что жена твоя и в последний день пригласит брахмана, который хаживал к вам все шесть дней, дай мне знать!" Брахман сделал всё, как велел бодхисаттва, и спустя неделю сказал великосущному: "Приметил я, о премудрый, того брахмана, что ходит к нам постоянно на трапезы!"

Тогда бодхисаттва послал с брахманом своих людей, приказал им доставить к нему любовника и, когда тот явился, спросил: "Не ты ли забрал тысячу монет, зарытых вот этим брахманом под таким-то деревом?" – "Ничего я не брал, премудрый!" – отвечал тот. "Ты, видно, не знаешь, что зовусь я премудрым Сенакой и что заставлю тебя принести сюда эти деньги!" – пригрозил бодхисаттва. Испугавшись, брахман признался: "Да, это я их взял!" – "И что же ты с ними сделал?" – "Я, о великомудрый, положил их там-то". – "Ну что, брахман, – обратился тогда бодхисаттва к мужу, – желаешь ли ты остаться со своей женой или возьмёшь другую?" – "О мудрый, – сказал брахман, – пусть останется эта!" Бодхисаттва тогда велел доставить к нему деньги, спрятанные любовником, и саму неверную жену и тут же приказал любовнику передать деньги мужу из рук в руки. Затем распорядился примерно наказать вороватого брахмана и изгнать его из города, а неверную жену проучить хорошенько. Старого же брахмана бодхисаттва восславил великою славою и оставил жить подле себя".

И, завершая своё наставление в дхарме, Учитель явил собравшимся Четыре Благородные Истины, и, познав их, многие обрели плод от вступления в Поток и вкусили от разных иных плодов. Учитель же, разъясняя рассказ, так истолковал перерождения: "Тем брахманом в ту пору был Ананда, духом дерева – Шарипутра, царскими приспешниками – служители пробуждённого, премудрым же Сенакой был я сам".

Джатака о рабе-цареубийце

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Satta-Nipata. 416 Parantapa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Ещё придёт ко мне беда…" – так Учитель, находясь в Бамбуковой роще, сказал по поводу Девадатты, покушавшегося на его жизнь. В то время в зале для слушания дхармы возник такой разговор: "Почтенный, Девадатта всеми силами старается убить Татхагату: он и лучников насылал, и камень со скалы на него сбрасывал, и злого слона Налагири натравливал – всё он делает, только бы погубить Татхагату". Учитель пришёл и спросил: "О чём вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи объяснили. "Не только теперь, о монахи, пытается он меня погубить, он и прежде пытался, но даже испугать меня не смог, сам только в беду попал", – произнёс Учитель и рассказал о минувшем.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва родился тогда сыном его главной супруги. Возмужав, он изучил в Такшашиле все искусства, а ещё узнал он заговор, который давал человеку способность понимать язык всех птиц и зверей. На прощанье прошёл он у учителя испытания и возвратился в Варанаси. Царь объявил его своим наследником. Объявить-то объявил, а сам тайно замыслил погубить сына и даже видеть его не желал.

Однажды ночью, когда люди сидели по домам, какая-то шакалиха с двумя шакалятами пробралась в город по сточной канаве. Невдалеке от опочивальни бодхисаттвы стоял странноприимный дом, и там остановился на ночлег путник. Он снял сандалии и поставил их на землю у себя в ногах, а сам лёг на скамейку, но пока ещё не заснул. Голодные шакалята заскулили. "Не шумите, детки, – говорит им мать, – здесь в странноприимном доме на скамейке лежит человек. Он снял сандалии и поставил их на землю. Он ещё не спит, зато когда заснёт, я эти сандалии утащу и вас накормлю". Говорила она на своём языке, но бодхисаттва благодаря заговору понял её слова, вышел из опочивальни, открыл окно и окликнул: "Кто тут?" – "Я путешественник, государь". – "Где твои сандалии?" – "На земле, государь". – "Повесь их на гвоздь". Шакалиха услышала это и обозлилась на бодхисаттву. На следующий день она опять так же пробралась в город. Той порой какой-то пьяница, томимый жаждой, спустился к пруду, поскользнулся, упал в воду и захлебнулся. На нём было две одежды, и под верхней спрятаны были связка в тысячу монет и перстень с печаткой. Шакалята опять затявкали: "Есть хотим!" – "Не шумите, детки, – сказала мать. – Здесь в пруду утопленник лежит, и надето на нём вот что и вот что. Он упал с самого спуска – мы достанем и съедим". Бодхисаттва услыхал это, отворил окно и окликнул: "В странноприимном доме кто-нибудь есть?" Кто-то откликнулся. "Там, в пруду, лежит покойник. Сними с него одежду, забери себе деньги и перстень с печаткой, а тело закинь подальше в воду". Тот так и сделал. Шакалиха ещё сильней разозлилась: "Вчера ты моим детям не дал сандалии съесть, а сегодня помешал поживиться утопленником! Погоди же! На третий день придёт соседний царь с войском и обложит город. Отец тебя пошлёт воевать, и тебе там отрубят голову. Вот когда я твоей крови напьюсь, отведу душу! Ужо узнаешь, каково со мною враждовать!" Пробрехала она эту угрозу и убежала с детьми. На третий день и впрямь пришёл соседний царь и обложил город. Царь велел бодхисаттве идти с ним воевать. "Государь, у меня дурное предчувствие. Похоже, что моей жизни грозит опасность. Мне боязно". – "Мне нет дела, будешь ты жив или мёртв, иди – и довольно". – "Ладно, государь". И Великий вышел с отрядом из города, да только не в те ворота, против которых стоял неприятель, а в другие. А за ним и народ потянулся, и город весь опустел – никого в нём не осталось. Бодхисаттва подыскал удобное место и стал там лагерем. А царь подумал: "Наследник мой убежал, увёл с собой войско и горожан, а под стенами неприятель стоит – пропал я теперь!" Решил он, что надо спасаться, и ночью, в чужой одежде, он вместе с царицей, придворным жрецом и единственным слугой по имени Парантапа убежал из города в лес. Прослышав о его бегстве, бодхисаттва вернулся в город, дал сражение неприятелю, обратил его в бегство и начал сам править. А отец его построил на берегу реки шалаш и зажил в нём, питаясь лесными плодами. Собирать их ходили царь со жрецом, а раб Парантапа оставался в шалаше вместе с царицей. В лесу царица понесла от царя, а проводя дни наедине с Парантапой, она в конце концов и с ним спуталась. Однажды она сказала Парантапе: "Доведись царю прознать о наших делах, и тебе, и мне придёт конец. Его надо убить". – "Как же я его убью?" – "Когда царь ходит купаться, ты несёшь за ним купальную одежду и меч. Только зазевается он во время купанья, руби ему голову, а труп рассеки на куски и зарой". Тот пообещал. А жрец однажды, срывая лесные плоды, забрался на дерево невдалеке от того самого места, где царь обычно купался. Царь как раз собрался искупаться и пришёл на берег. Парантапа же нёс за ним меч и купальную одежду. Когда царь, не ожидая ничего худого, стал купаться, Парантапа решил, что время настало, схватил его за горло и вытащил меч. В смертельном страхе тот закричал. Жрец оглянулся на крик и увидел, как совершилось убийство. Он страшно перепугался, выпустил ветку, скатился с дерева и забрался в кусты. Парантапа услышал шорох ветвей и, когда покончил с царём и закопал его тело, он пошёл и осмотрел место, рассуждая: "Отсюда мне послышался шорох ветвей. Кто же там был?" Но, никого не найдя, он смыл с себя кровь и ушёл. Тогда жрец вылез из своего убежища и догадался, что тело царя разрублено на куски и зарыто в глубокой яме. Боясь за свою жизнь, он прикинулся, будто ослеп, и прибрёл к шалашу. "Что с тобой, брахман?" – спросил, завидев его, Парантапа. Тот ответил, словно бы не узнавая: "Государь, я ничего не нижу. Я был в лесу, в змеином месте, рядом с муравейником. Наверно, это змея брызнула мне в глаза своим ядом". "Он не узнал меня по голосу, принимает теперь за царя, – подумал Парантапа. – Надо его успокоить". – "Утешься, брахман, я тебя в беде не оставлю", – ободряюще сказал он и вдосталь накормил его плодами. С тех пор в лес за плодами стал ходить уже Парантапа. А царица родила сына. Сын подрастал; и вот как-то ранним утром, сидя в укромном месте, она тихонько спросила Парантапу: "Никто не видал, как ты убил царя?" – "Видеть-то не видел никто, но я слышал шорох шевелящихся ветвей и не знаю, кто их шевелил – то ли зверь, то ли человек. И если что-то сулит мне опасность, так только этот шорох ветвей", – ответил он и добавил:

"Ещё придёт ко мне беда,

Ещё ко мне вернётся страх.

Ведь кто-то веткой покачал,

Кто был то: зверь иль человек?"

Им казалось, что жрец спит, но тот не спал и слышал их разговор. И вот как-то раз Парантапа ушёл в лес за плодами, а жрец вспомнил о своей жене-брахманке, загрустил и сказал:

"Где же моя пугливая?

Как я по ней соскучился!

Она живёт недалёко,

А я здесь чахну без неё,

Как от лесного шороха

Страдает раб Парантапа".

"О чём ты говоришь, брахман?" – спросила царица. – "Это я так, про себя". Как-то в другой раз он сказал:

"Как я тоскую по жене!

Она в деревне, мне верна,

А я здесь чахну без неё,

Как от лесного шороха

Страдает раб Парантапа".

И ещё однажды он сказал:

"Одолевает грусть меня,

Как вспомню черноокую,

Улыбку, милый разговор,

И я здесь чахну без неё,

Как от лесного шороха

Страдает раб Парантапа".

А мальчик всё рос и рос, и ему исполнилось уже шестнадцать лет. Однажды брахман взял его с собой поводырём и пошёл на берег реки, а там раскрыл глаза и посмотрел на него. "Брахман, разве ты не слепой?" – спросил тот. "Не слепой я, я притворялся, чтобы остаться в живых, – ответил брахман. – А ты знаешь ли, кто твой отец?" – "Да". – "Этот человек не отец тебе. Отцом твоим был царь Варанаси, а это его раб. Он спутался с твоей матерью и на этом вот самом месте зарезал и закопал твоего отца". Брахман вырыл кости и показал юноше. У того в глазах потемнело. "Что же мне теперь делать?" – спросил он. "Сделай с ним то же, что он сделал с твоим отцом на этом месте", – ответил брахман, подробно рассказал юноше об убийстве, а потом дал ему несколько уроков владенья мечом. И вот однажды юноша взял меч и купальную одежду и сказал: "Отец, пойдём купаться". – "Хорошо", – согласился Парантапа и пошёл с ним. Когда он вошёл в воду, юноша взял в правую руку меч, левой схватил его за волосы и сказал: "Я узнал, что когда-то на этом самом месте ты точно так же схватил за волосы моего отца и безжалостно убил его. Сейчас с тобой будет то же". Тот закричал в смертельном страхе:

"Теперь вернулся этот шум,

Теперь он проявил себя!

Кто ветку здесь пошевелил,

Тот всё и рассказал тебе.

А я-то, глупый, всё гадал,

Сообразить никак не мог:

Ведь кто-то ветку шевелил,

Кто был то – зверь иль человек?"

Юноша сказал:

"Ты предал моего отца,

Всё сбудется, как ты гадал:

"Ещё придёт ко мне мой страх,

Прикрывшись веткой до поры"".

С этими словами юноша тут же его убил, закопал в землю и забросал яму ветками. Он вымыл меч, умылся сам и пришёл к шалашу. Там он сказал жрецу, что убил раба, а на мать посмотрел с презрением, и все трое вернулись в город – оставаться в лесу им было незачем. Бодхисаттва сделал младшего брата своим наследником, а сам приносил дары, свершал благие дела и после смерти попал на небеса".

Рассказав эту историю, Учитель отождествил перерождения: "Царём-отцом был тогда Девадатта, а сыном его – я сам".

Джатака о разбойнике и гетере

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Attha-Nipata. 419 Sulasa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Ожерелье золотое…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу приключившегося с одной из рабынь Анатхапиндады. Как-то раз в праздник ей захотелось пойти в парк на гуляние вместе с толпой других рабынь, и она попросила у своей хозяйки, госпожи Пурналакшаны, поносить какое-нибудь украшение. Та дала ей своё драгоценное украшение, стоившее добрых сто тысяч. Девушка надела его и пошла с остальными рабынями на гулянье. А в парке её приметил некий грабитель; украшение пробудило в нём алчность, и он задумал девушку убить и ограбить. Для начала он заговорил с ней, пошёл с нею вместе гулять, угостил мясом, вином, рыбой… Девушке сперва показалось, что он ухаживает за нею, и потому она всё это принимала. А вечером, когда вся толпа рабынь вдоволь наигралась и навеселилась в парке и остальные девушки разошлись по домам отдыхать, она вышла к нему на свидание. "Милая, отойдём-ка подальше, – сказал он, – а то здесь место больно открытое". Она и догадалась: "Здесь от людей не укроешься, а он, небось, задумал меня прикончить и забрать украшение. Ладно же, я его проучу!" "Господин! – попросила она грабителя. – Достань мне воды напиться. После вина меня мучит жажда". Она подвела его к колодцу и дала кувшин с верёвкой. Грабитель спустил вниз на верёвке кувшин и, свесясь в колодец, стал зачерпывать воду, а рабыня – она была девушкой здоровой и сильной – тут же подхватила его под зад и скинула вниз. "Живым ты отсюда не вылезешь, не надейся!" – крикнула она и пристукнула его по голове увесистым кирпичом. Грабитель тут же испустил дух. Девушка же пришла домой, вернула хозяйке её украшение со словами: "А меня из-за этого украшения сегодня едва не прикончили", – и рассказала всё, что с ней приключилось. Госпожа её всё пересказала своему мужу Анатхапиндаде, а тот – Татхагате. "Не только теперь, о домохозяин, – заметил Татхагата, – этой девушке свойственна находчивость в трудный час. Она была присуща ей прежде. И расправилась она с ним не только теперь, но и в прошлой жизни", – и по просьбе Анатхапиндады он рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. В ту пору первой красавицей в городе была гетера Суласа. В услужении у неё было пятьсот красивых рабынь, и за ночь она брала с посетителя тысячу. И тогда же в городе жил некий разбойник по имени Шатрука[23]1. Человек он был очень сильный; вламывался по ночам в богатые дома и забирал чего душа пожелает. Наконец горожане собрались и сообща пожаловались царю. Царь призвал к себе начальника городской стражи и повелел: "Расставь по городу караулы! Преступник должен быть пойман и обезглавлен!" И вот разбойника изловили, заломили ему руки за спину и повели, бичуя его на каждом перекрёстке, к лобному месту. Весть о поимке разбойника взбудоражила город. Суласа выглянула на шум из окна, увидела, как ведут его по улице, и тут же влюбилась. "Вот это воин, вот это мужчина! – восторгалась она. – Как бы мне избавить его от смерти! Я бы тогда бросила своё грязное ремесло – с ним бы одним и жила". И она придумала, как это сделать, – послала со своей доверенной служанкой тысячу монет начальнику городской стражи и велела на словах передать: "Пойманный разбойник – брат Суласы. У неё нет родных, кроме него. Она шлёт тебе эту тысячу монет и просит его отпустить". – "Этого разбойника многие видели, так просто его не отпустишь, – ответил начальник стражи. – Будь у меня ему замена, я бы смог незаметно посадить его в крытую повозку и привести к вам". Посланница всё до последнего слова пересказала Суласе. А надобно знать, что тогда в Суласу был безумно влюблён некий купец. Он ходил к ней каждый день и приносил по тысяче монет. Пришёл он и в этот день – на заходе солнца он появился перед её домом с тысячью монет в руках. Суласа приняла от него кошелёк, положила себе на колени и разрыдалась. "Что с тобою случилось?" – спросил купец. "Господин, разбойник, которого сегодня схватили, – мой брат, – отвечала она. – Он у меня никогда не бывал, потому что я промышляю позорным ремеслом. Я посылала к начальнику стражи – он согласен за тысячу монет его отпустить. Да только некому отнести ему эту тысячу!" Купчик, слепой от любви, предложил: "Давай, я схожу". – "Тогда отнеси ему ту тысячу, что ты мне принёс". Тот пошёл с деньгами на дом к начальнику стражи. Начальник запер купца в потайной комнате, а разбойника в закрытой повозке отправил к Суласе. Дальше он решил действовать так: "Этого вора у нас в городе хорошо знают в лицо. Подожду, покуда стемнеет и народ разбредётся по домам, тогда я купца и казню". Он дождался часа, когда город уснул, отвёз купца под надёжной охраной на лобное место, отрубил ему голову, а тело оставил посаженным на кол. Суласа же радостно и в добром согласии зажила с разбойником. Но вот прошло месяца три, и разбойник призадумался: "Жить такой жизнью долго не будешь, а уходить с пустыми руками мне не годится. Украшений у Суласы в доме наберётся на добрых сто тысяч. Надо её прикончить, а добро всё забрать". Как-то раз он ей говорит: "Знаешь, милая, когда меня вели на казнь, я пообещал, если выпутаюсь, принести жертву духу дерева, что растёт поблизости на вершине горы. Теперь этот дух мне угрожает. Давай устроим ему жертвоприношение". – "Хорошо, господин, приготовь, что надо, и пошли туда слуг". – "Нет, милая, дело так не пойдёт. Надо, чтобы мы оба надели все украшения и пришли на гору с большой свитой". – "Хорошо, так и сделаем". Вот приехали они к подножью горы. "Пожалуй, милая, – говорит разбойник, – дух не захочет принимать жертву, если полезет наверх вся толпа. Оставим прислугу внизу и пойдём дальше вдвоём". – "Хорошо", – Суласа и тут спорить не стала. Она взяла блюдо с жертвой, Шатрука же забрал с собою всё оружие, и они поднялись на вершину. Всё, что надо для жертвоприношения, они сложили под деревом, нависшим над пропастью глубиной в сто саженей, – и тут разбойник ей объявил: "Я, знаешь ли, милая, сюда пришёл совсем не для жертвы. На самом-то деле я надумал забрать твои драгоценности, а тебя убить и сбежать. Так что снимай-ка все украшения и увяжи их в своё сари". – "Господин, чего ради тебе понадобилось меня убивать?" – "Ради денег!" – "Вспомни, господин, сколько я для тебя сделала! Тебя связанного тащили на казнь. А я тебя выручила, отдала большие деньги и выменяла тебя на купца! Я могла бы за каждую ночь получать по тысяче, а ведь я на других мужчин и смотреть перестала. Я твоя благодетельница, не убивай меня! Я тебе дам много денег, рабой твоей стану, – так молила его гетера.

Ожерелье золотое, жемчуга и самоцветы –

Всё возьми, помилуй только. Я рабой твоею буду!"

Но Шатрука и не подумал смягчиться:

"Отдавай-ка украшенья, и не надо ныть напрасно.

Отроду не признавал я ограбленья без убийства!"

Тут уж Суласе стало ясно, в каком положении она очутилась. "Этот разбойник и впрямь меня не помилует. Остаётся как-то исхитриться и самой нанести удар первой – сбросить его в эту пропасть", – решила она и сказала:

"С тех пор как знаю я себя,

С тех пор как в разум я вошла,

Я не припомню никого,

Кто был бы мне тебя милей.

Дай мне поцеловать тебя

И обойти с почтением,

Ведь в будущем тебе и мне

Уж никогда не свидеться".

Не догадываясь, что она задумала, Шатрука согласился: "Ладно уж, милая, можешь меня поцеловать". Суласа почтительно обошла вокруг него три раза, поцеловала и говорит: "А теперь, господин, я хочу тебе со всех четырёх сторон поклониться". Сначала она подошла спереди и преклонила голову к его ногам, потом поклонилась ему справа и слева, а под конец зашла сзади, будто бы тоже, чтоб поклониться, – и тут изо всех сил толкнула его обеими руками, сбросила под обрыв, и полетел он вниз головой прямо в пропасть глубиною в сто саженей, а там разбился и лепёшку.

Видя это, жившее на вершине горы божество произнесло:

"Мужчина не всегда умён,

Иной раз может оплошать.

Бывает, женщина умней

И понимает, что к чему.

Мужчина не всегда умён,

Иной раз может оплошать.

Бывает, женщина умней

И знает, как ей поступать.

Не растерялась Суласа,

Сообразила в трудный час,

И, как охотник на ходу

Стрелою поражает лань,

Она сразила Шатруку.

Кто не умеет распознать

Грозящую ему беду,

Тот тугодум – он пропадёт,

Словно грабитель в пропасти.

А кто нежданную беду

В один лишь миг распознаёт,

Тот над врагом одержит верх,

Как Суласа над Шатрукой".

Расправившись с разбойником, Суласа спустилась вниз и подошла к служанкам. "А господин где?" – спросили они. "Забудьте о нём", – ответила Суласа, села на колесницу и поехала домой".

Закончив это наставление, Учитель связал перерождения: "Оба они – те же, что и теперь, а божеством был я".

Джатака о сотворении лжи

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Attha-Nipata. 422 Cetiya-Jataka[24].

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Как ты с дхармой поступаешь..." – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, когда Девадатта провалился сквозь землю. В тот самый день в зале для слушания дхармы зашёл об этом разговор: "Почтенные! Девадатта солгал и, провалившись сквозь землю, очутился в страшном аду Незыби". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы беседуете, монахи?" Те ответили. "Не только теперь, о монахи, но и в прошлом он провалился сквозь землю", – и Учитель рассказал о былом.

"Некогда, в первой эре от начала мира, жил царь по имени Махасаммата, что значит "вельми чтимый", и срок жизни у него был безмерный. Сына его звали Роджа, у Роджи сын был Варароджа – Лучший Роджа, у того сын – Кальяна, Благой; у Кальяны – Варакальяна, Лучший-из-Благих; у Варакальяны – Упосатха, Пост; у Упосатхи – Мандхатар; у Мандхатара – Варамандхатар, Лучший Мандхатар; у того сына звали Чара – Долг. А у Чары сын был Упачара – Младший Долг. Но звали его ещё и Апачара – Отпавший-от-долга. Правил он в царстве Чайтья – Храмовом, во граде Свастивати – Благословенном, и было у него четыре необыкновенных, чудесных свойства: он умел парить в воздухе над землёю, день и ночь стерегли его со всех четырех сторон небожители с мечами в руках, кожа его благоухала сандалом, а уста – расцветшим лотосом.

Придворного жреца его звали брахман Капила. А младший брат Капилы по имени Коракаламба учился в юности у того же учителя, что и царь, и был с ним накоротке. Царь ему ещё в молодости пообещал: "Когда взойду на престол, возведу тебя в сан придворного жреца". Но вот он стал царём, а брахмана Капилу, бывшего придворным жрецом ещё у его отца, сместить никак не решался. Капила бывал у царя на приёмах, и тот старался выказывать к нему уважение, но относилось-то оно к сану, а не к человеку. Почувствовав это, брахман решил: "Лучше, когда у власти в государстве стоят люди одного поколения. А я, пожалуй, распрощаюсь с царской службой и уйду в отшельники". И он попросил у царя отставки: "Государь, я уже немолод, у меня и сын дома подрос. Пусть он станет твоим жрецом, я же хочу уйти в отшельники". Царь отпустил его и сделал жрецом его сына. А Капила стал по древнему обычаю отшельником и поселился в царском парке. Еду ему носили из дома сына. Со временем он обрёл навык в созерцании, а жил по-прежнему в парке.

Коракаламба же был зол на брата за то, что тот обошёл его и не сделал своим преемником. Сидел он как-то раз с царём и болтал о том о сём. Царь и говорит: "Ну что, Коракаламба, так ты и не стал моим придворным жрецом!" – "Да, государь, не удалось. Ведь сан жреца – в роду у моего старшего брата". – "Разве твой брат не ушёл в отшельники?" – "Так-то оно так, но ведь сан свой он передал не мне, а сыну". – "А всё же не сделать ли жрецом тебя?" – "Напрасная затея, государь. Брату сан достался по наследству, его нам не обойти". – "Что с того? Возьму и сделаю тебя старшим братом, а его младшим". – "Но как, государь?" – "Сотворю заведомую ложь!" – "Разве ты не знаешь, государь, что брат мой – ведун и он умеет творить чудеса. Он опутает тебя небылицами; и увидишь ты, что четыре твоих стража-небожителя при тебе не удержатся, и благоухание твоей кожи и уст твоих обратится в зловоние, и он спустит тебя из воздушного пространства на землю. Он даже так устроит, что и земля тебя держать перестанет. Не сумеешь ты настоять на своём". – "Напрасно тебе это кажется. Я на своём настою". – "Когда же ты это сделаешь, сударь?" – "Через неделю".

Об их разговоре стало известно всему городу: "Говорят, что царь собрался сотворить заведомую ложь. Младшего из двух братьев он превратит в старшего и по старшинству возведёт его в сан придворного жреца. Любо знать, что же это за штука – заведомая ложь? Какова она из себя – синяя, или жёлтая, иль другого какого цвета?" Народ терялся в догадках. Ведь тогда на земле царила правда, о лжи никто и слыхом не слыхивал. Дошли эти слухи до молодого жреца, и он пошёл за советом к отцу: "Батюшка, говорят, что наш царь собирается сотворить заведомую ложь. Тебя он превратит в младшего брата, а наследный наш сан придворных жрецов отдаст дяде". – "Что ж, сынок, пусть себе устраивает царь свою заведомую ложь, наследного сана ему у нас всё равно не отнять. А что, и срок уж назначен?" – "Якобы через неделю". – "Вот тогда ты меня и зови".

Через неделю на царском подворье собралась толпа, для неё рядами расставили скамьи, и все ждали: "Вот сейчас нам заведомую ложь и покажут!" Молодой жрец дал знать отцу. Царь в праздничном своём наряде, драгоценном уборе вышел из дворца и при всём честном народе воспарил средь двора над землёю. А старый жрец-отшельник тоже туда прилетел, расстелил в воздухе шкуру, скрестив ноги, уселся на неё напротив царя и вопросил: "Верно ли я слышал, государь, что ты собрался сотворить заведомую ложь, младшего брата хочешь превратить в старшего и отдать ему наш наследный сан придворных жрецов?" – "Да, учитель, так я и сделаю". – "Государь, заведомая ложь – тяжкий грех, – стал увещевать его подвижник. – Она сводит на нет достоинство человека и сулит тягостные существования в будущем. Если царь произносит заведомую ложь, он посягает на дхарму, а такое безнаказанным не может остаться.

Как ты с дхармой поступаешь,

Так с тобой самим и выйдет.

Кто на дхарму покусился – самого себя погубит;

Если ж ты её не тронешь – и она тебя не тронет.

Государь, если ты сотворишь заведомую ложь, ты лишишься четырёх своих чудесных свойств.

Если царь неправду скажет,

Сделается он зловонным,

Божествам противен станет,

С неба сверзится на землю.

Царь струхнул и посмотрел на Коракаламбу. "Смелее стой на своём, государь. Всё это – лишь наваждения, я предупреждал тебя", – ободрил его тот. И вот царь, не вняв предостережению Капилы, самонадеянно возгласил: "Ты, почтенный, – младший из братьев, а старший – Коракаламба". Едва он произнёс эту ложь, как четверо небожителей с отвращением побросали мечи к его ногам и исчезли, воскликнув: "Не станем мы охранять такого лжеца!" Изо рта у царя запахло тухлыми яйцами, а от тела его завоняло, как из разрытого отхожего места. Он не смог парить в воздухе и опустился на землю. Так все четыре чудесных свойства покинули его. "Не пугайся, государь! – сказал ему жрец-подвижник. – Если ты сейчас скажешь правду, я сделаю так, что к тебе всё вернётся.

Если правду ты промолвишь,

Будешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

То взлететь уже не сможешь.

Видишь, государь, стоило тебе один раз солгать, и тебя покинули твои чудесные свойства. Подумай как следует, пока дело ещё поправимо!" – "Знаю, знаю, вы меня надуть хотите!" – продолжал упорствовать во лжи царь и ушёл по щиколотки в землю. "Ты как следует подумай, государь! – сказал снова брахман.

Если кто-то знает правду,

Но заведомо обманет –

Царство засухой погубит

Иль внезапным наводненьем.

Ты видишь, государь, к чему ведёт ложь: вот уже ты по щиколотки провалился в землю. Подумай же как следует, государь!

Если правду ты промолвишь,

Станешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

Погрузишься глубже в землю".

"Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший", – в третий раз солгал царь и тут же ушёл в землю по колени. "Подумай ещё раз, государь, – воскликнул брахман.

Если кто-то знает правду,

Но заведомо обманет –

Тот язык свой потеряет,

Будет с жалом жить змеиным.

Если правду ты промолвишь,

Станешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

Погрузишься глубже в землю.

Дело всё ещё поправимо, государь!" Но царь упрямо повторил: "Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший" – и от четвёртой этой лжи ушёл в землю по зад. "Примечай же, государь! – обратился к нему брахман.

Если знает кто-то правду,

Но заведомо обманет,

Тот язык свой потеряет,

Онемеет, словно рыба.

Если правду ты промолвишь,

Станешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

Погрузишься глубже в землю".

"Ты, почтенный, – младший брат, а Коракаламба – старший", – в пятый раз солгал царь и ушёл в землю по пуп. "Подумай же ещё раз, государь, – сказал брахман.

Если кто-то знает правду,

Но заведомо обманет,

У того не будет сына,

Дочери одни родятся.

Если правду ты промолвишь,

Станешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

Погрузишься ещё глубже".

Царь упрямо в шестой раз повторил всё ту же ложь и ушёл в землю по грудь. "Образумься, государь! – воззвал к нему брахман.

Если кто-то знает правду,

Но заведомо обманет –

У того хоть были дети,

Он их в доме не увидит.

Если правду ты промолвишь,

Станешь вновь царём, как прежде.

Если будешь лгать упорно,

Погрузишься ещё глубже".

Но привязанность к дурному другу сделала царя глухим к добрым советам, и в седьмой раз он произнёс всё ту же ложь. Тут земля вдруг раскололась, из ада Незыби взметнулось пламя и царя слизнуло.

Царь летал по поднебесью,

Но провидцем был он проклят

И сквозь землю провалился,

Был конец его плачевен.

Умный человек осудит

Своеволье и упрямство.

Говори всегда беззлобно

И не поступайся правдой.

Весь народ замер в страхе: "Царь Чайтьи оскорбил провидца, он заведомо солгал и провалился прямо в Незыбь!" Пришли пятеро царевичей и спросили брахмана: "Что нам теперь делать? Помоги". – "Отец ваш, дети мои, погубил дхарму. Он заведомо солгал, оскорбил провидца и попал за это в Незыбь. Ведь когда кто-то покушается на дхарму, он готовит тем себе погибель. Вам здесь жить теперь нельзя. Ты, старший, выходи из города через восточные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не встретится тебе драгоценный белый слон с приметами счастливой породы. Это тебе будет знак основать в том месте город. Назовёшь ты его Хастипура – Слоновая Крепость. Ты, второй сын, выходи из города через южные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не встретится тебе белый-белый драгоценный жеребец. Это тебе будет знак основать город. Назовёшь его ты Ашвапура – Крепость Коня. Ты, третий сын, выходи из города через западные ворота и ступай всё прямо, не сворачивая, покуда не увидишь льва гривастого. Это тебе будет знак основать там город. Назовёшь его ты Симхапура – Крепость Льва. Ты ж, четвёртый сын, выходи из города через северные ворота и ступай прямо, не сворачивая, покуда не увидишь сработанное из драгоценных камней колесо. Это тебе будет знак основать город. Назовёшь ты его Уттарапанчала – Город Северных Панчалов. И тебе, о младший сын, тоже негоже оставаться здесь. Ты воздвигни здесь большую ступу, а потом уходи прочь. Иди всё на северо-запад, покуда не увидишь две горы. Они будут колотиться одна о другую и рокотать при этом: "дар-дара, дар-дара". Это тебе будет знак основать там город. Назовёшь ты его крепостью Дардара". И все пятеро царевичей разошлись в разные стороны, каждый встретил своё знамение, заложили они там города и зажили в них[25]".

Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде солгал и провалился сквозь землю". И он отождествил перерождения: "Царём царства Чайтьи был тогда Девадатта, а брахманом Капилой – я сам".

Джатака о леопарде

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Attha-Nipata. 426 Dipi-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Говоря: "В порядке ль все, здоровы ли?" Учитель – он жил в ту пору в роще Джеты – начал повествование о козе.

Некогда почтенный Маудгальяяна поселился в горном ущелье с единственным входом. Небольшая площадка у входа служила ему двориком для прогулок.

Как-то пастухи решили: "Пусть козы попасутся здесь!" – вошли со своим стадом в то ущелье и зажили там в своё удовольствие.

Раз вечером собрали они своих коз и двинулись на новое место. А одна коза, которая паслась поодаль, не заметила, что остальные уходят, и осталась. Когда же коза направилась к выходу из ущелья, её приметил леопард и, вознамерившись съесть, преградил ей путь.

Коза, озираясь по сторонам, заметила леопарда и подумала: "Он затаился там, чтобы убить меня и сожрать! Если поверну назад и кинусь бежать – мне не спастись! Поступлю-ка я так, как в этих случаях поступают люди!"

И с этой мыслью коза выставила рога и помчалась прямо на леопарда. И хотя леопард испытывал уже сладостный трепет, полагая, что вот-вот схватит козу, ей удалось избежать его когтей. Она помчалась дальше что было сил, догнала прочих коз и присоединилась к стаду.

Почтенный Маудгальяяна, видевший всё это, отправился на другой день к Татхагате и, поведав о случившемся, сказал: "Коза та, о всеблагой, сумела избрать нужный способ действия и, свершив подвиг, избежала когтей леопарда!"

Учитель же на то возразил: "О Маудгальяяна! На сей раз коза и впрямь спаслась от леопарда, но прежде бывало и так, что леопард хватал козу, громко блеющую, и разделывался с ней!"

И, уступая просьбам Маудгальяны, Учитель поведал ему о прошлом.

В стародавние времена бодхисаттва обрёл своё земное существование в одной богатой семье, что жила в деревне в царстве Магадха. Войдя в зрелый возраст, бодхисаттва отринул мирские желания, ушёл в отшельники и достиг высшего совершенства в искусстве сосредоточенного размышления. Долгие годы прожил он отшельником в Гималаях, но как-то, испытывая нужду в соли и пряностях, пришёл в Раджагриху, поставил свою крытую листьями хижину в ущелье среди скал и зажил там.

Всё произошло так, как и в тот раз: пастухи пригнали туда козье стадо, затем стадо ушло, а одна коза отстала от прочих. И, увидав её, одиноко бредущую к выходу из ущелья, некий леопард решил: "Съем её!" – и преградил ей путь.

Коза же, увидев леопарда, подумала: "Не остаться мне нынче живой, если только не придумаю способа смягчить его сердце сладостной и приятной беседой. Иначе конец мне!"

И, подумав так, коза приблизилась к леопарду, решив попробовать ещё издали завести с ним приятный разговор, и для начала пропела:

"В порядке ль всё, здоровы ли?

Благополучна ль, дядя, жизнь?

О счастье вашем матушка

И я сама узнать хотим!"

Леопард подумал: "Эта плутовка хочет меня обмануть, называя "дядей"! Она не знает, до чего я свиреп!" И он пропел ей в ответ:

"Коза! На хвост мой наступив,

Ты потревожила меня!

Не полагаешь ли, что я

За "дядю" отпущу тебя?!"

Коза взмолилась: "Дядюшка, не говорите так!" и снова спела:

"Ах, дядя, вы лицом ко мне

Стояли, я навстречу шла,

А хвост ведь сзади – как же вам

Я отдавить его могла?!"

Леопард вскричал: "Что ты городишь, коза?! Нет такого места, где не было бы моего хвоста!" – и спел в ответ:

"По всем из четырёх сторон

Земли, по всем морям, горам,

Мой хвост простёрся, о коза!

Как можно не задеть его?!"

Услыхав это, коза решила: "Его, погрязшего в скверне, не прельстишь сладкими речами, заговорю-ка я с ним, как с врагом!" – и пропела:

"И прежде говорили мне отец,

И брат, и матушка,

Что длинен у злодея хвост,

Но я неслась по воздуху!"

"Знаю, – отвечал на то леопард, – что ты неслась по воздуху, но на пути своём сюда ты осквернила трапезу мою!" – и он пропел:

"Оленье стадо ты, коза,

Летя, вспугнула; наутёк

Оно в испуге бросилось –

Без трапезы остался я!"

При этих словах коза затряслась от страха и только смогла выкрикнуть сквозь рыдания: "О дядюшка! Не будь жесток и пощади меня!" Но леопард схватил козу за загривок, убил и съел.

И вот к сему два стиха, исполненные мудрости Всепробуждённого:

"Схватил за шею леопард

Козу, к нему взывавшую:

Речами ведь прекрасными

Злодея накормить нельзя!

И для злодея правил нет,

Нет дхармы – красоты речей,

Ничем не обуздать его –

Он только силу знает!"

И, заканчивая это наставление в дхарме, Учитель истолковал рассказ, так связав перерождения: "Козою в ту пору была эта же самая коза, леопардом – теперешний леопард, отшельником же был я сам".

Джатака о брахмане-следопыте и царе-дураке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Nava-Nipata. 432 Padakusalamanava-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Уносит Ганг от меня…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего мальчика. Мальчик был родом из Шравасти и уже семи лет от роду отличился умением читать следы. Отец как-то раз решил его испытать и потихоньку ушёл в гости к приятелю. А мальчик, ни у кого ни о чём не спросив, пошёл по следам отца и отыскал его. Спустя несколько дней отец спрашивает: "Сынок, как ты меня отыскал, ведь я ушёл из дому не сказавшись?" – "А я, батюшка, следопыт; я пришёл по твоему следу". Тогда отец надумал проверить его ещё раз. Однажды после завтрака вышел он из дому и прошёл в ближайший соседский дом, оттуда же через следующий дом вошёл в третий; потом вышел оттуда и вернулся к дверям своего дома. Дальше он направился к северным городским воротам, вышел из города и пошёл вдоль стен налево, пока не добрался до рощи Джеты. Там он приветствовал Учителя и сел послушать его наставлений. А мальчик тем часом спросил было домашних, где отец, но те и сами не знали, и тогда он пошёл по следу: вошёл в соседний дом, оттуда – в следующий. Короче говоря, он в точности повторил путь отца, добрался до рощи Джеты, а там поклонился Пробуждённому и стал рядом с отцом. "Как ты узнал, что я здесь, сынок?" – спросил его отец. "Я, батюшка, по следам шёл". – "О чём это ты, мирянин?" – вмешался Учитель. "Почтенный, сынок у меня – великий следопыт. Я решил проверить его и вон какой окольной дорогой сюда пришёл, А он увидел, что меня дома нет, отправился по следу и, как видишь, сыскал-таки меня!" – "В следах на земле разобраться как-никак можно; это, мирянин, не диво. Ведь некогда умные люди распознавали следы даже в воздухе", – промолвил Учитель и по просьбе мирянина рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Его главная супруга изменила ему, а когда царь стал её допрашивать, она не то что не призналась, а ещё и поклялась: "Чтоб мне заплаканной ведьмой[26] родиться, коли я тебе неверна". И вот она умерла и родилась где-то в горах заплаканной ведьмой. Поселилась она в укромной пещере и стала ловить и пожирать людей, пересекавших её лес с запада на восток или с востока на запад. Ведь до этого она три года выслуживалась перед владыкой ведьм и леших, Вайшраваной, и он в награду отдал ей в полную власть этот лес – на тридцать йоджан в длину и на пять в ширину, со всеми, кто туда попадал, – ешь, кого хочешь. Однажды некий состоятельный брахман, красивый собою, ехал с большой свитой по этому лесу. Ведьма увидала его и с диким хохотом бросилась вперёд. Свита разбежалась во все стороны, а ведьма подскочила, взвалила брахмана себе на спину и потащила в свою пещеру.

Но по дороге прикосновение мужского тела пробудило в ней вожделение; она воспылала страстью к нему, раздумала его есть и взяла себе в мужья. С тех пор они зажили в добром согласии. Ведьма ловила людей по-прежнему, но теперь она приносила в пещеру и одежду, и рис, и масло и готовила мужу добротную еду, сама же кормилась человечиной. Чтобы брахман в её отсутствие не сбежал, она, уходя, заваливала вход в пещеру огромным камнем. Пожили они так, ведьма понесла и через десять месяцев родила сына – бодхисаттву. С тех пор она стала ещё заботливее и пищу добывала уже для них обоих. Когда бодхисаттва подрос, она стала закрывать его в пещере вместе с отцом. Однажды она ушла, а бодхисаттва сдвинул камень с места, вышел сам и позвал за собой отца. "Кто камень отодвинул?" – спросила ведьма, вернувшись. "Это я отодвинул, матушка. Невмочь нам всё время сидеть в темноте". Мать из любви к сыну смолчала. А бодхисаттва однажды спросил у отца: "Батюшка, почему лицо у тебя совсем не такое, как у моей матери? В чём тут дело?" – "Мать у тебя, сынок, – ведьма, она ест человечину, а мы с тобой люди". – "Раз так, зачем нам с тобой тут оставаться, давай уйдём туда, где люди живут!" – "Нет, сынок, если мы убежим, мать нас догонит и убьёт". – "Не бойся, батюшка, – успокоил отца бодхисаттва. – До людского жилья мы доберёмся. Об этом я сам позабочусь". На следующий день, когда мать ушла, пустились они с отцом бежать. А ведьма вернулась, увидела, что их нет, и стремглав бросилась в погоню. Догнала она их и спросила: "Что же ты, брахман, бежишь от меня? Неужто чего-то тебе у меня не хватает?" – "Не сердись, милая, это сын твой меня подбил". Узнав, что это затея её любимого сына, ведьма и корить их не стала, а просто привела обратно домой. Через несколько дней они опять сбежали, но ведьма и на этот раз поймала их. "Наверное, у моей матери власть над лесом где-то кончается, – подумал бодхисаттва. – Расспрошу-ка я её, докуда простирается её сила; ведь если мы пересечём эти границы, она нас уже не вернёт. Сел он как-то раз рядом с матерью и говорит; "Матушка! Всё, что принадлежит матери, потом наследует сын. Опиши мне, какими землями ты владеешь и где им конец". Мать ему всё рассказала, назвала межи и граничные знаки – горы, реки и прочее – и заключила: "Вот, сынок. Всё это наше, запомни хорошенько". А бодхисаттва выждал дня два или три и, когда мать ушла в лес, усадил отца себе на спину и бросился, что было мочи, к ближайшей границе. Тем часом ведьма вернулась и пустилась в погоню, да только когда нагнала их, бодхисаттва с отцом были уже посередине пограничной реки. Ведьма увидела, что они вышли за пределы её власти, остановилась на берегу и стала умолять их вернуться: "Вернись, сынок, вороти отца! Чем я провинилась перед вами? Чего вам у меня не хватает? Вернись, господин, муж мой!" Брахман поддался и пошёл к берегу. "Одумайся, сынок, воротись!" – молила она теперь сына. "Нет, матушка! Не сможем мы всю жизнь прожить с тобой вместе. Ты же ведьма, а мы люди". – "Значит, сынок, ты не вернёшься?" – "Нет, матушка". – "Смотри же, сынок. Жить в мире людей нелегко. Тому, кто никакого ремесла не освоил, в нём не прожить. Послушай меня: я владею тайным знанием, драгоценным, как тот самоцвет, что исполняет желания[27]. Знаю я могущественное заклинание, силой которого распознаются следы, даже если их оставили двенадцать лет назад. Прими у меня это знание – это тебе будет верный заработок". Ведьма и вправду так любила сына и так горевала, что решилась отдать ему своё тайное знание. Бодхисаттва, не выходя из воды, поклонился матери, сложил руки пригоршнями, чтобы принять в них её заклинание, ещё раз поклонился и сказал: "Ну, матушка, ступай теперь". – "Сынок, если вы оба не вернётесь, мне жить незачем!" – воскликнула ведьма и ударила себя в грудь. Сердце у неё разорвалось от горя, она упала и умерла. Бодхисаттва увидел, что мать мертва, подошёл. Вместе с отцом они сложили погребальный костёр, сожгли останки, разбросали головешки от костра, засыпали кости ворохом цветов, оплакали покойницу, как подобает, – и ушли[28].

Добрались они до Варанаси, и бодхисаттва велел доложить о себе парю: "У ворот стоит молодой брахман-следопыт". Царь велел допустить его к себе. Юноша вошёл и поклонился. "Какое ты, любезный, ремесло знаешь?" – спросил царь. "Государь, я сумею отыскать любую пропажу, даже если прошло двенадцать лет: пойду по следам вора и непременно найду похищенное добро". – "Иди ко мне на службу". – "Хорошо, только плати мне в день по тысяче каршапан". – "Я согласен, любезный", – и царь распорядился ежедневно выдавать бодхисаттве тысячу каршапан. Прошло время, и как-то раз придворный жрец сказал царю: "Государь, мы ведь так и не знаем, на что этот юный брахман способен. Да есть ли у него и вправду умение, которым он хвалится? Давай устроим ему испытание!" – "Давай", – согласился царь. Тут они оба пошли в сокровищницу, что была в дворцовой башне, набрали с ведома сторожей лучших драгоценностей, спустились с башни и трижды обошли весь дворец. После взяли приставную лестницу, перебрались по ней через обводную стену и заглянули в судилище. Посидели там, вышли и пошли дальше по обводной стене. Потом опять приставили лестницу и спустились к дворцовому пруду; обошли его кругом три раза, спустились в воду, спрятали там краденое, а затем вернулись во дворец. На другой день во дворце поднялся переполох: "Из царской сокровищницы унесены драгоценности!" Царь, будто бы в полном неведении, призвал бодхисаттву и сказал: "Любезный, вчера дерзко ограбили мою сокровищницу. Нужно это расследовать". – "Конечно, государь. Я ведь тебе обещал, что смогу найти похищенное даже спустя двенадцать лет. А вернуть то, что пропало только вчера, для меня сущий пустяк. Я всё отыщу, государь, не сомневайся". – "Тогда приступай к делу, любезный". – "Хорошо, государь". Бодхисаттва на царском дворе помянул добрым словом свою мать и прошептал её заклинание. Тут же, не сходя со двора, он объявил: "Вижу следы двух воров, государь!" И он пошёл по следам царя и жреца: за глянул в сокровищницу, вышел оттуда, трижды обошёл царский дворец и, идя след в след их путём, добрался до обводной стены. Тут он заявил: "Государь, в этом месте следы на земле обрываются и поднимаются в воздух. Прикажи подать лестницу". По лестнице он перебрался через стену, вошёл в судилище и вернулся назад, опять велел подать себе лестницу, спустился к пруду, трижды обошёл его кругом и сказал: "Государь, воры побывали в пруду". Войдя в воду, бодхисаттва отыскал там спрятанные драгоценности с такой лёгкостью, будто сам их гуда и положил. "Государь, оба вора – люди не простые, это очень важные воры. Отсюда они ушли в твой дворец", – сказал он царю. Народ в восторге захлопал в ладоши и замахал платками. А царю подумалось: "Похоже, что этот юный брахман знает только одно: пойти по следу грабителей и вернуть похищенное. Самих же воров он отыскать не может". И он сказал бодхисаттве: "Ну что ж, украденные драгоценности ты нам и вправду вернул. А вот возьмёшься ли ты ещё и воров нам назвать?" – "А за ворами, государь, далеко ходить не придётся". – "Кто же они?" – "Да не всё ли равно, государь? Вором ведь может сделаться всякий, кто захочет. Добро своё ты уже получил. Что за дело тебе до воров. Не спрашивай лучше". – "Нет, любезный; я тебе что ни день, плачу тысячу. Отыщи мне воров". – "Да к чему они тебе, государь, раз всё добро цело?" – "Это хорошо, но воры мне нужны всё равно". – "И всё же, государь, я тебе не стану прямо называть вора. Лучше я тебе расскажу одну старинную быль. Если хватит ума, то поймёшь, к чему я клоню". И бодхисаттва рассказал о былом:

"Государь, давным-давно вблизи Варанаси, в деревне, что стояла на берегу Ганга, жил некий плясун и певец по имени Патала. Однажды он с женой сходил в Варанаси, поплясал и попел там за деньги, а когда празднества пришли к концу, он на заработок накупил себе всякой снеди и браги и направился домой. Выйдя на берег Ганга, он увидел, что вода прибывает, сел на берегу подождать, покуда паводок не спадёт, и решил тем временем выпить. Напился он пьян и расхрабрился: "Привяжу-ка я свою большую вину себе на шею и переберусь через реку вплавь!" Схватил он жену за руку и полез с нею в воду. А в реке в вину стала набираться вода, и она потянула Паталу на дно. Жена поняла, что муж тонет, отцепилась от него и выбралась на берег. А сам Патала то под воду уйдёт, то вынырнет снова, и до того он наглотался воды, что у него и брюхо раздуло. "Сейчас ему будет конец! – подумала жена. – Попрошу-ка его напоследок спеть мне какую-нибудь песню. Запомню её и буду петь на людях – может, на жизнь заработаю". И она сказала:

"Уносит Ганг от меня

Паталу, песен знатока.

Пока ты жив ещё, мой муж,

Спой на прощанье песню мне".

На это Патала ответил ей: "Эх, милая, до песен ли мне теперь! Ведь я гибну в святой воде Ганга.

"Ею кропят болящего,

Ею кропят недужного,

А я сейчас в ней утону –

Благое обернулось злым"

Рассказал бодхисаттва эту быль и говорит царю: "Государь! Как вода священной реки несёт людям благо, так и цари. И уж если опасность исходит от них самих, кто в силах ей противостоять? Поразмысли же, государь. В притче есть скрытый смысл; я рассчитывал, что ты мудр и поймёшь его. Вникни сам, государь!" – "Не понятен мне, любезный, твой скрытый смысл. Ты мне лучше воров назови". – "Послушай-ка тогда такое, государь, а там уж решай", – отвечал бодхисаттва и рассказал ещё одну быль:

"Государь! Когда-то здесь же, в слободе при Варанаси, жил гончар. Глину на горшки он копал себе постоянно в одном и том же месте и в конце концов вырыл в земле изрядную пещеру. И вот однажды, когда он опять пришёл туда за глиной, хлынул внезапный ливень. Свод, подмытый потоком воды, обрушился ему прямо на голову, и, стеная, придавленный гончар возопил:

"На ней растут растения,

На ней живут животные,

Она же давит на меня –

Благое обернулось злым".

Государь, ты видишь: земля, что должна служить людям опорой, придавила гончара. Но ведь и царь, о владыка людей, подобен в этом мире земле, ибо он служит опорой своим подданным. Если же он сам пойдёт па воровство, кто сможет противостоять ему? Так как, государь, ты понял, где вор, из моего рассказа со скрытым смыслом?" – "Нет мне, любезный, дела до твоих скрытых смыслов. Мне надобно одно: чтобы ты прямо назвал мне вора!" Однако бодхисаттва, щадя царя, опять не стал говорить ему в открытую: "Ты, мол, и есть вор", а рассказал вместо этого ещё притчу:

"Когда-то, государь, случился у кого-то в нашем городе пожар. Хозяин послал в дом слугу выносить вещи. Войти-то тот вошёл, а как пошёл назад с добром, дверь заклинило. Глаза слуге начал разъедать дым, а хода наружу найти он никак не мог. Стало его шибко припекать, и он жалостно воззвал:

"На нём обед готовится,

И рядом с ним мы греемся,

А ныне он меня сожжёт –

Благое обернулось злым".

Государь, ведь тот, кто унёс драгоценности из государственной казны, должен был, подобно огню, приносить благо многим людям. Не спрашивай меня об этом воре!" – "Подавай мне сюда вора, любезный!" Но юноша опять ответил притчей:

"Государь, однажды один обжора в нашем городе объелся. Живот ему раздуло от несварения и, страдая от своего обжорства, он сказал:

"Все брахманы и кшатрии

Еду вкушают с радостью,

А мне она пошла не впрок –

Благое обернулось злым".

Государь! Сокровище похитил тот, кто, подобно пище, должен был служить на пользу многим людям. Зачем спрашивать о воре, если я вернул тебе драгоценности?" – "Коли ты способен, любезный, назови мне вора". Но бодхисаттва, надеясь вразумить царя, привёл ещё один пример: "Государь! Давным-давно на склонах Гималаев росло огромное раскидистое дерево, и жило на нём много сотен птиц. Но вот две его ветви начали тереться одна о другую, разогрелись, задымились и стали сыпать искры. Увидел это вожак птичьей стаи и промолвил:

"Мы жили в ветках дерева,

Теперь оно грозит огнём.

Летите, птицы, кто куда, –

Благое обернулось злым!"

Государь! Как дерево – прибежище для птиц, так царь – защита людям. Если уж он пойдёт на воровство, кто сможет ему противостоять? Ты меня понял, государь?" – "Подавай мне вора, любезный!" Бодхисаттва же в ответ рассказал новую притчу:

"Государь! Однажды у нас в городе одного человека продуло. У него разболелись суставы, и он сказал:

"В последний месяц засухи

Мы ветра ждём – он дождь несёт.

Меня же он теперь продул –

Благое обернулось злым!"

Словом, государь, беда пришла к нему с нежданной стороны. Понятно, государь?" – "Ты мне вора назови, любезный!" Но бодхисаттва не терял надежды вразумить царя и рассказал ещё историю:

"Государь! Некогда в одной деревне в царстве Каши стоял дом, а позади него, за огородом, текла река, кишевшая голодными крокодилами. В том доме жила семья, и был в ней только один сын. Когда отец скончался, престарелая мать осталась на попеченье сына и против его воли привела ему жену. Та поначалу старалась угодить свекрови, но потом, обзаведясь сама детьми, надумала сжить старуху со свету. Стала она наговаривать на свекровь мужу всякую напраслину, чтобы поссорить его с матерью, а под конец сказала: "Мне за твоей матерью ходить невмоготу, убей её!" – "Убийство – дело непростое. Как нам это сделать?" – "Когда она заснёт, возьмем её тихонько вместе с кроватью, отнесем к реке и бросим крокодилам – пусть сожрут". – "А твоя мать где спит?" – "С нею рядом". – "Сходика подвяжи верёвку к кровати моей матери, а то как бы нам их в темноте не спутать". Жена сходила в дом, вернулась и говорит: "Всё в порядке, привязала". – "Подождём пока, пусть весь народ уснёт", – сказал ей муж и лёг, будто соснуть, а после незаметно встал и перевязал верёвку к кровати тёщи. Потом он разбудил жену; вдвоём они снесли кровать к реке и бросили старуху в воду. Крокодилы её тут же разорвали и сожрали. Наутро жена увидела, что произошло, и сказала мужу: "Господин, убили-то мы мою мать. Давай теперь твою прикончим". – "Ладно", – сказал тот. "Тогда сделаем вот как: на поле, где сжигают трупы, сложим погребальный костёр, а ночью отнесём её туда да и подпалим – она и сгорит". Когда старуха заснула, они унесли её на кровати и поставили на костёр. Там муж спросил жену: "А где огонь? Ты его взяла?" – "Нет, господин, позабыла". – "Сходи-ка принеси!" – "Нет, одна я не пойду, да и оставаться мне одной здесь тоже страшно. Пойдём вместе". Ушли они оба, а старуха проснулась от ночной прохлады, увидела, что лежит на костре, и догадалась: "Так они же сжечь меня хотят, за огнём пошли! Ну ладно, я им покажу, что рано они меня похоронили!" Нашла она чужое мёртвое тело, взвалила его на кровать, прикрыла одеялом, а сама убежала и спряталась в пещере. Сын с женой вернулись и, ничего не заподозрив, сожгли труп. Тем временем в пещеру, где пряталась старуха, явился вор, он хранил там краденое и как раз пришёл его забрать. Увидел он старуху и принял её за ведьму – подумал, что награбленное им добро пришла стеречь нечистая сила. Побежал он за заклинателем. Появился заклинатель; читая заговоры, он полез в пещеру, а старуха и говорит: "Никакая я не ведьма. Иди сюда, мы с тобой это добро поделим пополам". – "А чем ты докажешь, что ты не ведьма?" – "Подойди ко мне, давай лизнём друг другу языки". Заклинатель поверил, высунул язык, а старуха его тут же откусила. "Ведьма, ведьма!" – завопил заклинатель и убежал, отплёвываясь кровью. Старуха же наутро оделась в чистое, нацепила всяких украшений из тех, что вор хранил в пещере, и пошла домой. Невестка увидела её и изумилась: "Матушка, ты где всё это раздобыла?" – "Такие украшения, дочка, всем на том свете достаются, кого сжигают на нашем погребальном поле". – "Я тоже таких хочу!" – "Сожгут тебя, так и получишь". У невестки от алчности глаза загорелись; не сказавшись мужу, она тут же попросила себя сжечь. На следующий день муж, видит, что жена не появляется, и спрашивает у матери: "Пора бы, матушка, жене моей и вернуться! Что же её не видать?" – "Ах ты, злодей, ах, дурень! – ответила старуха. – Да разве с того света возвращаются?" И добавила:

"Весёлую, нарядную

Невестку в дом я привела,

Она ж готовила мне смерть –

Благое обернулось злым!"

Государь! Как невестка – опора свекрови, так и царь – опора народа. Что поделать, если опасность исходит от него? Ты понял меня, государь?" – "Не желаю я понимать твои примеры, любезный! Подай мне вора!"

Но бодхисаттва всё пытался уберечь царя от позора и рассказал ещё один случай:

"Государь! Когда-то в нашем городе некоему человеку его молитвами дарован был долгожданный сын. Отец очень обрадовался наследнику, воспитал его и женил; а сам с течением времени состарился, одряхлел и работать больше не мог. Тут сын ему и сказал: "Раз ты теперь не работник, ступай вон", – и выгнал отца прочь из дому. И тот, с трудом и в крайней нужде добывая себе пропитание милостыней, однажды пожаловался:

"Как радовался сыну я,

Как бережно его растил,

И вот меня он выгнал вон –

Благое обернулось злым!"

Государь! Как сын должен защищать и содержать своего старого отца, если только он в состоянии это сделать, так и царь должен защищать свою страну. А теперь опасность пришла как раз от царя – от того, от кого все ждут защиты. Теперь ты понял, государь, кто же вор?" – "Не понимаю я, любезный, твоих намёков и скрытых смыслов. Либо говори прямо, кто вор, либо сам будешь вором".

Видит юноша, что царь упрямится и знать ничего не желает, и спросил в последний раз: "Итак, государь, ты по-настоящему хочешь, чтобы вор был пойман?" – "Да, любезный". – "Что же, мне так прямо его и назвать при всем народе? Вот, мол, кто вор?" – "Именно так, любезный!" "Ну что же, – подумал бодхисаттва. – Раз царь сам не даёт себя защитить, придётся вора назвать". И он во всеуслышание объявил:

"Внемлите, горожане, мне,

Послушай, деревенский люд!

Река у нас огнём горит,

Благое обернулось злым.

Царь и его придворный жрец –

Вот похитители казны.

Постойте за самих себя,

Коль грабят вас защитники!"

Подданные выслушали эти слова и возмутились: "Царю надлежит всех защищать, а наш владыка своё преступление готов взвалить на невиновного! Сам украл у себя драгоценности, спрятал их в пруду и ещё требует, чтобы ему вора назвали! Покончим-ка мы с этим преступным царём, чтобы ему впредь воровать было неповадно!" Тут же повскакали все с мест, набросились на царя со жрецом и палками забили их до смерти, а на царство помазали бодхисаттву".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель повторил: "Неудивительно, о мирянин, что можно прочесть следы на земле, ведь в прошлом умные люди различали следы даже в воздухе", а затем изъяснил арийские положения и отождествил перерождения: "Отцом был тогда Кашьяпа, а брахманом-следопытом – я сам". Отец и сын, вняв изъяснению, обрели плод прорезавшегося слуха.

Джатака о Кашьяпе Мохнатом

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Nava-Nipata. 433 Lomasakassapa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Индре станешь, царь, подобен…" – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного затосковавшего монаха. "Правда ли, монах, что ты тоскуешь?" – спросил его Учитель. "Правда", – отвечал тот. "Ничего, монах. Даже достославные люди бывают иной раз ославлены, а страсти пятнают порой даже совершенно чистых людей, так что о тебе и говорить нечего", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Некогда царевич Брахмадатта, сын царя Брахмадатты из Варанаси, и Кашьяпа, сын его придворного жреца, были большими друзьями – они вместе учились у одного учителя всяким искусствам. Потом отец царевича умер, и сын взошёл на престол. А Кашьяпа подумал: "Мой друг стал царём, теперь он подарит мне большие богатства. Богатство же мне ни к чему. Я лучше отпрошусь у родителей и у царя и уйду в отшельники". Так он и поступил. Ушёл он в Гималаи, стал, по древним обычаям провидцев, отшельником, за неделю обрёл сверхобычные способности, научился погружаться в любые созерцания и зажил там, питаясь дарами лесными. В подвижничестве его стали звать Кашьяпой Мохнатым. И сделался он суровейшим подвижником, предался умерщвлению чувств. От пыла его подвигов престол Шакры заколебался. Шакра встревожился, узнал причину и подумал: "Этот человек пылом подвижничества и меня, чего доброго, с престола сгонит. Надо мне сговориться с царём Варанаси и заставить Кашьяпу прервать свои подвиги". Во всём своём божественном величии явился он в полночь в опочивальню владыки Варанаси, всю её озарив сиянием, и, паря над полом рядом с царём, сказал: "Вставай, государь!" Тот проснулся: "Кто ты такой?" – "Я – Шакра". – "Зачем пожаловал?" – "Говори, государь, не раздумывай: хочешь стать царём над всей Джамбудвипой?" – "Как не хотеть!" – "Тогда, – говорит ему Шакра, – приведи сюда Кашьяпу – мохнатого и упроси его, чтобы он, как жрец, от твоего имени совершил кровавую жертву скотом. Тогда ты уподобишься Индре, станешь бессмертным и будешь править всей Джамбудвипой.

Индре станешь, царь, подобен,

Не умрёшь, не постареешь,

Если принесёшь ты жертву

Вместе с Кашьяпой Мохнатым".

"Спасибо за совет", – сказал царь. "Так не теряй же времени даром", – и Шакра ушёл. Наутро царь вызвал к себе советника по имени Сахья и наказал ему: "Ступай, любезный, к моему дорогому другу, к Кашьяпе Мохнатому. И вот что ему от моего имени передай: "Если ты принесёшь для царя жертву, он станет владыкой всей Джамбудвипы, а тебе выделит в её пределах любую страну, какую пожелаешь. Приходи и сверши царское жертвоприношение"". – "Слушаюсь, государь", – отвечал Сахья. Для начала ему надо было узнать, где поселился подвижник. В городе забили в гонги, собрали народ и всех опросили. Нашёлся один лесной человек, который знал это – его взяли в проводники. Сахья с большой свитой добрался до отшельника, поклонился ему, сел подле него и изложил поручение царя. "Оставь, Сахья, это не для меня, – сказал ему Кашьяпа. –

"Всей земли до окаёмки

В океанских вод уборе

Не хочу ценой бесчестья,

Так ты это и запомни.

Не нужна мне честь такая,

Не хочу богатств я, брахман,

Коль цена им – беззаконье,

Что приводит к преисподней.

Я покинул жизнь мирскую

И бездомным стал скитальцем,

Собирая подаянье.

Мне милее жизнь такая,

Чем неправедная прибыль.

Я покинул жизнь мирскую

И бездомным стал скитальцем,

Зла живым не причиняю,

Это лучше всякой власти".

Советник передал его слова царю. "Если он не идёт, делать нечего", – подумал царь и промолчал. Но в полночь к нему вновь явился Шакра и, паря над полом, вопросил: "Государь, что же ты не призвал к себе Кашьяпу Мохнатого и не совершил жертвоприношения?" – "Я за ним посылал, да он не идёт". – "Государь, наряди-ка получше свою ночь, луноликую царевну Чандравати, и пошли её с Сахьей к нему. Вели сказать: "Если ты принесёшь для царя жертву, он выдаст за тебя свою дочь". Вдруг он при виде её потеряет голову и придёт?" – "Хорошо", – согласился царь и на следующий день опять послал Сахью, на этот раз с дочерью. Тот пришёл с нею к подвижнику, приветствовал его, разговорился. Показал ему царевну, очаровательную, как небесная дева, и стал в ожидании. Отшельник посмотрел на неё, забыв свою отрешённость, и мгновенно в неё так влюбился, что и способность созерцать потерял. Сахья заметил, что подвижник уже пленился ею, и сказал: "Почтенный, царь велел передать, что если ты согласишься принести его жертву, он отдаст её тебе в жёны". Дрожа от страсти, тот переспросил: "Выдаст за меня, говоришь?" – "Да, выдаст, если принесёшь жертву". – "Ладно, ради неё совершу я жертвоприношение", – согласился подвижник, поднялся вместе с ними на разукрашенную колесницу и без промедления – даже свою отшельническую копну волос не расчесал – поехал в Варанаси. Царь узнал, что он едет, и велел готовить жертвоприношение, а сам вышел навстречу ему и сказал: "Если ты принесёшь мою жертву, я стану царём, равным самому Индре, а тебе, как кончишь жертвоприношение, отдам свою дочь". – "Ладно", – согласился Кашьяпа. На другой день царь вместе с Чандравати отправился к жертвенному помосту. Привели туда на заклание в должном порядке слонов, коней, быков и прочих четвероногих, и Кашьяпа собрался всех их по очереди глушить и убивать, как положено по обряду. Но тут собравшийся народ стал их оплакивать и взывать к нему: "Недостойно это тебя, не подобает это тебе, Кашьяпа Мохнатый! Что ты творишь!

Солнце – сила, месяц – сила,

У подвижников есть сила,

Берега морские – сила,

Женщины – сильнее силы.

Даже Кашьяпа-мохнатый,

Чья суровость всем известна,

Луноликую увидев,

Поддался на уговоры –

Совершает ваджапею".

Тут Кашьяпа, начиная жертвоприношение, схватил драгоценный меч и замахнулся, собираясь рубить шею выездному царскому слону. Слон в смертельном страхе громко затрубил. В ответ на этот трубный звук и другие слоны, кони и быки тоже затрубили, заржали и заревели, а за ними завопил народ. Оглушённый этим общим рёвом, Кашьяпа посмотрел на себя, увидел свою копну волос и спутанную бороду, и грудь мохнатую, и всё тело в волосах. Тут он опомнился: "Что я делаю? Какой великий грех!" – и в смятении сказал:

"Это страсть всему виною.

Как плоды её ужасны!

Только б мне нащупать корень –

Я влеченье с корнем вырву".

"Не тревожься, друг, – говорит ему царь. – Сегодня же ты получишь царевну Чандравати и царство в придачу, да ещё я одарю тебя драгоценностями, только не прерывай жертвоприношения!" – "Не нужна мне, государь, любовная страсть, – ответил Кашьяпа. –

Я проклинаю все наслажденья,

Мне всех услад мой подвиг дороже.

Вернусь я в леса, оставлю услады,

Царевна ж и царство твоими пусть будут".

Тут он вернул себе способность к сосредоточению и воспарил над землёю, скрестив ноги. Он преподал царю урок, сказав напоследок: "Не обольщайся ничем!" Жертвенный помост он разнёс в щепы, взял с царя обещание пощадить жертвенных животных и, не внимая никаким его просьбам, улетел в Гималаи. Всю дальнейшую жизнь он упражнялся и безмерных добродетелях, ведущих к мирам Брахмы, и после смерти сопричислился к их обитателям".

Рассказав эту историю, Учитель изъяснил арийские положения и так связал перерождения: "Тогда Сахьей, главным советником, был Шарипутра, а Кашьяпой Мохнатым – я сам". Тосковавший монах, вняв разъяснению, стал святым.

Джатака о жене в сундуке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Nava-Nipata. 436 Samugga-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Откуда вы втроем идёте?" – Это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. "Правда ли, что ты томишься?" – спросил его Учитель. "Правда, почтенный". – "Напрасно, монах, ты влечёшься к женскому полу. – Промолвил Учитель. – Ведь женщины – существа неблагодарные и коварные. Когда-то в прошлом некий великан носил свою жену у себя в животе – только б не доставить ей случая изменить ему, – и всё напрасно. А ты и подавно не смог бы удержать жену от измены", – и Учитель рассказал о былом.

"Некогда в царстве Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва в ту пору отбросил мирские услады и стал подвижником в Гималаях. Там он зажил, питаясь плодами лесными, научился созерцанию и обрёл сверхзнания. Неподалёку от его шалаша жил великан-людоед. Иной раз он приходил к Великому послушать его речи о дхарме, а в прочее время занимался тем, что подстерегал путников на лесных дорогах, хватал их и пожирал. И вот однажды некая молодая и необыкновенно красивая женщина родом из царства Каши, ездившая повидаться с родителями, возвращалась через лес в отдалённую деревню, к мужу домой. Завидев проезжих, великан выскочил из лесу. Охранники перепугались, побросали оружие и разбежались кто куда. А великан подошёл ближе, увидел в повозке красавицу и тут же влюбился в неё. Забрал он её к себе в пещеру и сделал своей женой. С того самого дня он стал преданно о ней заботиться: приносил масло, рис, рыбу, мясо, собирал для неё в лесу сладкие плоды, дарил нарядные одежды и украшения. И чтобы она не могла ему изменить, он держал её в сундуке, а сундук тот заглатывал и носил у себя в животе. Как-то раз захотелось ему искупаться. Пришёл он на берег озера, отрыгнул сундук и выпустил жену. Она искупалась первой. Когда она после купания натёрлась благовониями и принарядилась, великан сказал ей: "Посиди тут пока, подыши свежим воздухом", – и в свой черёд спустился к воде. Не ожидая от неё никакого подвоха, он отплыл в сторону. А в тот самый миг мимо неё, препоясанный мечом, пролетал по небу некий Видьядхара, сын бога ветра. Заметив его, женщина поманила его пальцем, и Видьядхара мигом спустился к ней. Она велела ему лечь в сундук, а сама в ожидании мужа уселась сверху на крышку. Когда великан показался вдалеке, женщина на глазах у него откинула крышку и залезла в сундук. Видьядхару она прикрыла одеждой, а сама улеглась на него. Подойдя, великан не потрудился заглянуть внутрь сундука: ему ведь и в голову прийти не могло, что там сидит ещё кто-то. Он привычно проглотил свой сундук и собрался домой, а по дороге решил навестить подвижника, ибо давно с ним не видался. Едва заметив вдалеке великана, подвижник сразу понял, что в утробе у того сидят двое, а потому и обратился к нему с такими словами:

"Откуда вы втроём идёте?

Добро пожаловать, садитесь.

Благополучно ли живёте?

Я здесь давно вас поджидаю".

"Я пришёл к отшельнику один, без попутчиков, а он обращается ко мне, как к троим. Не пойму, знает ли он что-то мне недоступное или просто повредился в уме и несёт околесицу?" – Удивился про себя великан. Приблизившись к подвижнику, он почтительно его приветствовал, уселся рядом и вопросил:

"Что я к тебе пришёл – понятно.

Но где ты спутников увидел?

Что ты имел в виду, сказавши:

"Откуда вы втроём идетё?""

"А ты уверен, любезный, что тебе это надо знать?" – спросил подвижник. "Да, почтенный". – "Ну что же, слушай:

Во-первых – ты. Жена – вторая:

В твоём нутре сундук заметен,

В котором ты жену и носишь –

Но с нею там сын бога Ваю".

"Видьядхары – известные хитрецы, – подумалось великану. – Если у него есть при себе меч, он и живот мне, чего доброго, взрежет, когда захочет убежать". Он страшно перепугался и поспешно отрыгнул сундук.

Тут исполин перепугался:

"Он мне живот мечом разрежет!"

И, отрыгнув сундук, увидел

Жену в объятьях сына Ваю.

Только он приоткрыл сундук, видьядхара прошептал заговор и с мечом в руках взмыл в воздух. А великан с облегчением перевёл дух и, исполнясь признательности к бодхисаттве, благодарно сказал:

"Благодарю тебя, подвижник.

Ты, право, кстати их заметил!

Увы, какое униженье:

Я стал обманутым супругом

Распутной, ветреной бабёнки!

Её берёг я пуще жизни –

И вот: она мне изменила,

Чтоб тешиться с чужим мужчиной!

Я день и ночь следил за нею,

Как за костром – лесной отшельник.

Она же преступила дхарму,

Погрязла в прелюбодеянье.

Нет на распутницу управы!

"Устерегу жену, – я думал, –

Держа её в своей утробе".

Да разве от греха удержишь!

И вот она попрала дхарму,

Погрязла в прелюбодеянье,

Нет на распутницу управы!

Как ни следи – всё бесполезно,

Уверенности быть не может.

Неверность ведь – в природе женщин,

Они в утехах ненасытны.

Мужчина, коль к ним пристрастится,

Себе погибель уготовит.

А кто на них махнёт рукою –

Живёт счастливо и безбедно.

Ты хочешь приобщиться к благу?

Оставь общенье с женским полом!"

Великан пал в ноги бодхисаттве и благодарно сказал ему: "Ты избавил меня от смерти, почтенный! Ведь я едва не погиб из-за этой распутницы: видьядхара мог бы меня зарезать!" Бодхисаттва преподал ему дхарму и заключил: "Не делай ей в отместку ничего дурного. Лучше прими пять обетов добронравия". Великан согласился. "Если уж нося тебя в утробе, я не смог предотвратить измены, то и другому это не удастся", – сказал он жене, прогнал её прочь и ушёл обратно в лес".

Закончив это наставление, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Ясновидящим отшельником был тогда я сам". Вняв изъяснению, тосковавший монах обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о Путимамсе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Satta-Nipata. 437 Putimamsa-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Не нравится, подружка, мне..." Учитель – он жил тогда в роще Джеты – повёл речь об обуздании чувств.

Ибо в ту пору многие монахи не затворяли двери чувств своих. И сказал Учитель тхере Ананде: "Надобно мне наставить этих монахов!" – и повелел призвать в собрание монахов, которые не исполняли должного. Усевшись на богато изукрашенное сиденье, Учитель обратился к монахам с такими словами: "О монахи! Не пристало монаху упираться мыслью ни в материальное, ни в духовное, ни в какое иное, поддаваясь воздействию, пусть и блистательных, внешних свойств. Ибо если случится с человеком такое, то он, завершив своё нынешнее существование, следующее наверняка обретёт в чистилище или иных подобных местах. Поэтому при размышлении не упирайтесь мыслью в то, что имеет оболочку, прельщаясь только внешними, пусть блистательными, свойствами! Не пристало монаху питать мысль свою тем, что имеет название, оболочку и тому подобное, ибо пасущие мысль свою на материальном, духовном и прочем уже в этом мире, мире воспринимаемых дхарм, влекутся к погибели! Так уж лучше, о монахи, выжечь себе калёным железом глаза!"

И, разъясняя эту свою мысль, Учитель добавил: "Есть срок ваш созерцать то, что имеет оболочку, и срок не созерцать, но и созерцая, влекитесь не к тому, что блестит приятностию для чувств, а к тому, что не блестит и не имеет этой приятности. Так вы не сойдёте со стези своей! А где она, стезя ваша? Вот она: четыре вида направленного внимания, Благородный Восьмиричный Путь, девять немирских дхарм. Идя этой стезёй, вы останетесь недоступны искушениям Мары! И если кто-нибудь, попав в клещи страстей, станет взирать на мир, стремясь лишь к внешнему блеску, как это делал шакал Путимамса, тот сойдёт со стези своей!" И, говоря так, он поведал монахам о прошлом.

"В стародавние времена, когда на троне в Варанаси восседал царь Брахмадатта, в одной пещере на склоне поросших лесом Гималайских гор обитали сотни коз и козлов. А неподалёку, в другой пещере, жил шакал Путимамса со своею женою, которую звали Вени. Однажды, когда он вместе с женою рыскал по округе, ему на глаза попались те козы, и он решил: "Надо придумать какой-нибудь способ отведать козлятины!" И, придумав, стал убивать козу за козой. И оба шакала, оттого что питались козлятиной, сделались сильными и полнотелыми.

Шло время, и коз с каждым днём оставалось всё меньше и меньше. И была среди коз одна очень умная по имени Маламата. И как шакал, искусный в убийствах, ни исхитрялся, никак не мог он прикончить её. И вот однажды он так сказал жене: "Коз, милая, почти не осталось. Надо придумать, как съесть и эту козу. Есть способ: ты станешь бродить в одиночестве, подружишься с этой козой, войдёшь к ней в доверие. Я прикинусь мёртвым и улягусь вот тут. Ты же, почтительно склонясь пред козою, станешь её умолять: "Козушка, муж мой скончался, никого у меня не осталось, одна надежда – на тебя! Пойдём же вместе поплачем, попричитаем над ним и предадим его тело огню!" Такими речами ты козу улестишь и приведёшь её ко мне, а я, лишь только она сюда явится, вскочу и прикончу её – перегрызу горло!"

Ответив на то: "Да будет так!" – шакалиха со временем подружилась с козою, вошла к ней в доверие и как-то сказала козе то, что велел ей шакал. Козу же взяло сомнение. "Подружка, – молвила она, – твой муж съел всех моих сородичей, и мне страшно идти с тобой!" – "Не бойся, подружка! Что может сделать мёртвый?!" – "Хитроумен был муж твой, боюсь я!" – твердила коза. Но шакалиха не унималась и всякий раз опять подступала к ней с той же просьбой. Наконец коза уступила, думая: "Должно быть, и в самом деле он мёртв!" – и отправилась вместе с шакалихой.

Но по пути она снова заколебалась: "Кто знает, что станется?" – и, мучимая сомнениями, она пропустила шакалиху вперёд, сама же шла сзади, внимательно наблюдая за шакалом. А шакал, услыхав звук шагов, подумал: "Пришла всё же козушка!" – и, желая в том удостовериться, поднял голову и стал озираться. Заметив это, коза поняла: "Этот погрязший в скверне шакал хочет меня сожрать, потому и валяется тут, прикинувшись мёртвым!" И, повернувшись, она кинулась прочь, а когда шакалиха закричала: "Ты почему убегаешь?!" – коза, чтобы объяснить ей причину, пропела:

"Не нравится, подружка, мне,

Что Путимамса так глядит!

От этаких приятелей

Убраться лучше прочь скорей!"

И, повернувшись к шакалам задом, коза побежала восвояси. Шакалиха же не могла остановить её, озлилась, потрусила к своему шакалу и, усевшись с ним рядом, принялась громко выть, сокрушаясь. И, желая выбранить её, шакал спел:

"Совсем ты, Вени, спятила:

То про подругу мне плетёшь,

А то горюешь по козе,

Тобою же упущенной!"

Шакалиха же на то ответила такой гатхой:

"Зачем таращишься, дурак?!

Ты просто тронулся умом,

Коль, мертвецом прикинувшись,

Вскочил и озираешься!"

А вот на то гатха всепробуждённого, исполненная высшей мудрости:

"В урочный час лишь зрит мудрец,

Не в срок не открывает глаз!

До срока кто откроет их –

Страдает, как страдал шакал!"

Но Вени же и успокоила Путимамсу, говоря ему: "Не тревожься, господин мой! Я сумею как-нибудь воротить сюда козу, ты же, когда она явится, не медли, хватай её!" И с тем она опять пошла к козе и сказала: "Ты, подружка, сослужила нам добрую службу: едва лишь явилась, муж мой ожил и жив до сих пор!" И, приглашая козу: "Пойдём, потолкуешь с ним!", она спела:

"Да будет дружба промеж нас,

Мне чашу дружбы ты подай!

Супруг мой ожил, приходи

И дружески почти его!"

Коза, услышав такое, рассудила: "Эта исполненная скверны шакалиха пытается меня обмануть! Но не следует действовать так, будто я в ней вижу врага! Найду-ка способ перехитрить её!" И, подумав так, коза в ответ спела:

"Да будем мы дружить с тобой!

Я чашу дружбы подаю  –

К тебе со свитою приду!

Ступай, подруга, пир готовь!"

Услыхав про свиту, шакалиха вопросила:

"А что ж за свита у тебя?

Ей пир готовить я должна?

Как прозывается она?

Скажи, подруга, я прошу!"

Коза ей отвечала:

"Чатураккхо и Малия, и Пингия, и Джамбука –

Вот имена моих друзей. Скорее пир для нас готовь!"

"И у каждого из них своя свита – в пятьсот псов, – продолжала коза. – Так что пожалую я к вам в сопровождении двух тысяч псов. И если угощения для них не найдётся, они разорвут и сожрут вас обоих!"

Услыхав такое, шакалиха подумала в страхе: "Нечего ей больше сюда ходить! Найду способ избавиться от неё навеки!" И, порешив на том, она пропела:

"Коль к нам, оставив дом, пойдёшь,

Добро ты можешь потерять!

Так лучше оставайся тут,

Сама, что надо, я скажу!

Для покидающих дома

Объекты чувств незначимы,

Здоровый, скверны избежав,

Пусть не уходит, здесь живёт!"

Сказав так, шакалиха в смертельном страхе кинулась к мужу. Они умчались прочь и с тех пор больше не возвращались".

И, завершая урок дхармы, Учитель истолковал рассказ, так связав перерождения: "В ту пору я был духом дерева, обитавшим в дупле в том лесу".

Джатака о четырёх вратах (о Миттавиндаке)

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dasa-Nipata. 439 Catudvara-Jataka.

Перевод И.П. Минаева.

"И прежде ты, о брат, ругаясь, не поступал по словам мудрых, за что и вкусил острое колесо"…

В древности в Бенаресе жил-был Миттавиндака, сын цехового начальника... Его отец и мать достигли первой степени святости, он же был дурного нрава и неверующий. Однажды, когда отец умер, мать, расхаживая по дому, сказала ему: "Милый, ты получил то, что трудно получается и не оставляется. Подавай милостыню, блюди нравственность, слушай закон, совершай обряд упосатхи".

Сын ответил: "Мать, не нуждаюсь я в подаянии милостыни, не говори мне ничего, как понадобится, так и стану поступать".

Однажды в день упосатхи, полнолуния... мать сказала: "Милый, сегодня желанный день великой упосатхи, я дам тебе тысячу, если ты, совершая обряд, пойдёшь в монастырь и станешь всю ночь слушать закон".

"Хорошо", – согласился сын и, вследствие страсти к богатству, позавтракав, пошёл в монастырь совершать обряд. Пробыв там день, ночью прилёг в одно место и заснул, не выслушав ни единого слова закона. На другой день, умывшись, пришёл домой, где и сел. Мать же думала так: "Сегодня сын, выслушав закон, придёт вместе с проповедником", и, приготовив угощение, поджидала его. Увидев, что сын пришёл один, мать сказала: "Милый, ты не привёл проповедника?"

"Не нуждаюсь я в проповеднике", – отвечал сын.

"Если так, то испей похлёбки", – сказала мать, на что сын возразил:

"Ты мне обещала тысячу, дай сперва, потом стану пить".

"Пей, милый, потом возьмёшь".

"Нет, когда получу, тогда и стану пить".

Мать поставила перед ним ящик с суммой денег в тысячу. Он выпил похлёбку, и, взяв деньги, стал торговать. В короткое время увеличил капитал до ста двадцати тысяч. И пришло ему на ум: "Стану торговать, снарядив корабль". Исполнив это, он обратился к матери: "Матушка, хочу торговать на кораблях". "Милый", – стала удерживать его мать, – "ты один сын, в этом доме много богатств, море полно опасностей, не ходи". "Пойду, не можешь ты меня удержать", – отвечал сын. "Удержу, милый", – говорила мать и взяла его за руку. Сын же, оттолкнув руку, ударил мать, бросил её, запер и на корабле отправился в море. Корабль, оттого что на нём плыл Миттавиндака, на седьмой день стал недвижим, и когда бросили жребий, кто причина несчастья, жребий три раза падал в руки Миттавиндаки. "Ради одного, да не погибнут многие", сказали пловцы и, дав ему доску, бросили его в море, а корабль быстро понёсся по морю.

Миттавиндака, держась за доску, приплыл к некоему острову и там в кристальном дворце увидел четырёх претов. Эти преты испытывали семь дней радость, семь дней скорбь, и с ними он насладился семидневным небесным довольством. Уходя испытывать семидневную скорбь, преты сказали ему: "Господин, на седьмой день мы вернёмся, в ожидании нашего прихода не грусти, поживи здесь". Но Миттавиндака, будучи во власти желания, сел на доску и, плывя по морю, достиг другого острова, где в серебряном дворце увидел восемь претов, таким же образом на третьем острове в алмазном дворце увидел шестнадцать, на четвёртом в золотом дворце увидел тридцать два прета, вкусив с ними от небесного наслаждения, в то время, когда они отправились испытывать скорбь, Миттавиндака вновь поплыл по морю и увидел некий город, обнесённый стенами, с четырьмя вратами. То был ад... Миттавиндаке же он показался красивым городом, а потому он подумал: "Войду в этот город и сделаюсь царём". Войдя туда, он увидел некое мучимое адское существо с острым колесом на голове. Миттавиндаке это колесо показалось лотосом на голове человека, грудные пятерные узы – латами, по телу текущая кровь – мазью красного сандала, жалобный крик – сладким пением, он подошёл к тому человеку и сказал: "О, человек, давно ты носишь этот лотос, отдай мне его". Тот отвечал: "Милый, то не лотос, а острое колесо". "Ты говоришь так, потому что не желаешь отдать мне его". "Моё дело, – подумало адское существо, – окончится, сей же, прибив мать, пришёл сюда – да будет с ним то же, что со мной". И подумав так, сказало: "Возьми лотос". И с этим вместе бросило на голову Миттавиндаки острое колесо.

И стало то колесо вращаться, растирая голову Миттавиндаки, он же стал жалобно причитать: "Возьми своё острое колесо, возьми своё острое колесо!" Но то существо скрылось.

В это время бодхисаттва с великой свитой пришёл к тому месту. Увидав его, Миттавиндака спросил: "Господин, царь богов, возьми от меня это острое колесо, как щипцы растирают семена, так, растирая, нисходит оно [мне на голову], какой грех я совершил?"

Так, вопрошая, он спел две гатхи:

"В железном городе, с крепкими столбами я заперт. Какой грех я совершил?"

"Все двери заперты; как птица я заключён. Почему колесо прибивает меня?"

Разъясняя ему причину, царь богов пропел шесть гатх:

"Получив сто тысяч, да ещё двадцать, ты не поступил по словам сострадательных родных".

"Отправился в море, в котором немного счастья, от четырёх перешел к восьми, от восьми к шестнадцати".

"От шестнадцати к тридцати двум, от желания большего вкусил колесо. Колесо вращается на голове человека, заражённого желанием".

"Те носят колёса, кто подвластен желанию разрастающемуся, с трудом побеждаемому и с новым объектом распространяющемуся".

"Кто оставил большое богатство, не исследовал пути, чья мысль незрела, тот носит колесо".

"Кто на дело смотрит и, желая великого богатства, не гонится за тем, что неразлучно со злом, поступает по словам сострадательных, – до того колесо не доходит".

Выслушав всё, Миттавиндака подумал: "Этот божий сын познал вполне совершённые мною дела, он знает, как долго мне мучиться, спрошу его". Подумав так, он пропел девятую гатху":

"...Долго ли у меня на голове будет колесо? Сколько тысяч лет? Ответь на мой вопрос".

Отвечая ему, божий сын пропел десятую гатху:

"О Миттавиндака, всякое усилие бесплодно, выслушай меня, тебе в голову всажено колесо, и до конца жизни ты не освободишься от него".

Сказав это, божий сын отправился на своё место, а Миттавиндака стал испытывать великую скорбь. Учитель в приложении к тому поучению разъяснил перерождение: "Тогда Миттавиндака был духовный ругатель. Царь же богов был я".

Джатака о неблагодарном военачальнике

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dasa-Nipata. 445 Nigrodha-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Что ты думаешь…" – это сказал Учитель, пребывая в Бамбуковой роще, по поводу Девадатты. Однажды монахи стали вразумлять Девадатту: "Почтенный Девадатта! Ты многим обязан Учителю! Ты получил от него постриг, получил посвящение, изучил все "Три корзины" речений Пробуждённого, научился созерцанию. К тому же уважение и почёт, тебе оказываемые, – от твоей близости к Десятисильному". Девадатта в ответ на это взял былинку и сказал: "А по-моему, шраман Готама ничего мне хорошего не сделал, ни на волос не помог". Об этом и завязался разговор в зале для слушания дхармы. Учитель пришёл и спросил: "О чём вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи объяснили. "Не только теперь, но и прежде, о монахи, Девадатта был неблагодарен и стал предателем", – произнёс Учитель и рассказал о былом:

"Некогда в Раджагрихе правил великий государь царства Магадхи. В ту пору старшина купцов Раджагрихи женил своего сына на дочери старшины сельских купцов. Она оказалась бесплодной, и оттого с течением времени с нею стали всё меньше и меньше считаться. Иной раз даже нарочно говорили друг другу, да ещё так, чтобы ей было слышно: "Покуда у нашего сына жена бесплодная, наш род продлиться не сможет". Наслушавшись такого, решила она всех обмануть и притвориться беременной. Она поговорила со своей кормилицей – та была с нею заодно, – расспросила её про поведение беременных и всё запомнила. И начала скрывать свои месячные, стала требовать кислого да солёного. К той поре, когда у беременных припухают ноги и руки, она стала натирать себе ладони и ступни, чтобы они вздувались. Что ни день, подвязывала она себе под сари всё новые и новые тряпки и тем делала вид, будто живот у неё растёт; соски грудей подкрашивала чёрным, а по нужде ходила тайком, чтобы не видел никто, кроме её кормилицы. Муж поверил, велел ухаживать за ней, как за беременной. Так она и прожила девять месяцев, а потом объявила свёкру со свекровью, что рожать поедет в деревню, к отцу. Посадили её на телегу, приставили к ней множество слуг, и поехала она из Раджагрихи по дороге к отцовскому дому. А как раз перед ними шёл обоз, и ко времени завтрака они доезжали до того самого места, где обоз ночевал накануне. Однажды ночью какая-то бедная женщина из обоза родила под баньяном сына. Наутро, когда обоз отправлялся, пришлось ей призадуматься: "Одна, без обоза, я идти не смогу, а вот сын у меня ещё будет", – решила она и оставила новорожденного лежать вместе с последом в крови и слизи прямо под деревом. А мальчика сохранил в живых дух того дерева – ведь не кто-нибудь, а сам бодхисаттва на этот раз так родился. К завтраку подъехала туда сноха купеческого старшины. Спутникам она сказала, что ей надо отойти по нужде, вместе с кормилицей пришла к баньяну и увидела там младенца – мальчика с кожей золотистого цвета. "Матушка, дело-то наше устроилось!" – сказала она кормилице, выбросила из-под сари все свои тряпки, подол испачкала кровью и слизью и объявила, что разродилась. Все очень обрадовались, мальчика тут же завернули в пелёнки и послали письмо в Раджагриху. "Приезжай назад, – написали ей свёкор со свекровью. – Раз ты уже родила, нечего тебе делать в доме отца". Она и повернула обратно. Встретили её в Раджагрихе и стали думать, какое имя дать новорожденному. Нарекли его Нигродхой – Баньяном – за то, что родился он под этим деревом. А в тот же день и другая сноха купеческого старшины тоже ехала рожать в отцовский дом и по дороге родила сына под веткой дерева. Назвали его Сакхой – Веткой. И ещё тогда же жена портного, жившего при старшине, родила сына прямо в мастерской среди всяких обрезков ткани. Этого нарекли Поттикой. Старшина решил их обоих растить вместе с роднёй, раз уж все трое родились в один день. Выросли они вместе, а когда подросли, вместе пошли в Такшашилу и изучили там всякие искусства. Купеческие сыновья заплатили своему учителю по тысяче, а Поттику Нигродха обучал сам, бесплатно. И вот освоили они искусства, распрощались с учителем и пошли для начала побродить по свету. Долго ли, коротко ли, а добрались они до Варанаси и заночевали около храма. К тому времени истекла как раз неделя со смерти царя Варанаси. Наследников у него не было, и, по обычаю, решили запрячь праздничную колесницу и пустить без кучера, чтобы кони сами пришли к будущему царю. Все горожане об этом знали.

Друзья тем временем лежали под деревом и спали. На рассвете Поттика проснулся, сел у ног Нигродхи и стал поглаживать их. Сидели на том дереве два петуха, и вдруг тот петух, что был повыше, капнул на голову нижнего. "Кто меня обделал?" – спрашивает нижний. "Не сердись, приятель, я не нарочно". – "Я что для тебя, отхожее место? Ты не знаешь, что я петух не простой?" – "Я же сказал тебе, это вышло нечаянно, – говорит верхний, – а ты всё-таки злишься. А чем ты не простой?" – "Тот, кто меня зарежет и съест, получит назавтра тысячу монет. Как мне не гордиться?" – "Подумаешь, нашёл чем гордиться! – говорит ему другой. – А вот кто меня зарежет и съест побольше моего мяса, тот назавтра станет царём; кто съест поменьше – военачальником; а кто кости обсосёт – казначеем". Слышит это Поттика и думает: "Тысяча монет нам ни к чему, царство лучше". Забрался он тихонько на дерево, схватил верхнего петуха, свернул ему шею и зажарил на углях. Большую долю мяса он отдал Нигродхе, меньшую – Сакхе, сам обсосал кости и, когда все поели, сказал: "Ты, приятель Нигродха, станешь сегодня царем; ты, приятель Сакха, – военачальником, а я стану казначеем". – "Откуда ты это знаешь?" – спрашивают они. Тут он всё им рассказал. Поутру они зашли в Варанаси, поели у какого-то брахмана рисовой каши с маслом и сахаром и вышли из города в парк. Нигродха прилёг на каменную плиту, а двое других улеглись рядом. Тем часом в городе запрягли праздничную колесницу, положили в неё пять знаменующих царское достоинство вещей и пустили коней брести, куда им вздумается. Кони привезли колесницу ко входу в парк. Там она развернулась и стала, готовая принять седока. "Наверное, в парке находится человек, достойный принять царскую власть", – подумал придворный жрец. Он вошёл в парк и увидел там Нигродху. Тогда он приподнял с него покрывало и посмотрел на его ноги. По линиям на ногах он понял, что это тот человек, который способен править не то что царством Варанаси, но и всей Джамбудвипой, и подал знак музыкантам играть. Нигродха проснулся, открыл лицо, посмотрел на народ и отвернулся; потом полежал немножко и сел. Жрец преклонил перед ним колени и произнёс: "Государь, мы просим тебя на царство". – "Ладно", – отвечал тот. Тут же его возвели на кучу драгоценностей и помазали на царство. Приняв правление, он первым делом назначил Сакху военачальником и с великой пышностью вступил в город. Поттика пошёл за ним следом. С этого дня Великий стал в согласии с дхармой править в Варанаси. Однажды он вспомнил своих родителей и сказал Сакхе: "Приятель, нельзя всё же жить без родителей. Поезжай в наш дом с большой свитой и привези их сюда". Сакха отказался: "Нечего мне там делить". Тогда он велел сделать это Поттике. Тот согласился поехать, добрался до дома и предложил родителям Нигродхи: "Сын наш теперь царём стал, поедемте к нему". Но они отказались: "Дорогой, у нас и своего добра предостаточно, нам ехать не к чему". И родители Сакхи тоже не захотели трогаться с места. Тогда Поттика пошёл к своим родителям, но и те отказались: "Мы своим портновским делом себе на жизнь зарабатываем, а большего нам не надобно". Так Поттика ничего ни от кого из них не добился и поехал обратно в Варанаси. Там он решил зайти сперва к военачальнику, передохнуть в его доме с дороги, а уж потом явиться к Нигродхе. Подъехал он к дому и говорит привратнику: "Ступай, доложи военачальнику, что пришёл Поттика, его старый товарищ". Тот доложил. А Сакха давно затаил на Поттику злобу за то, что тот сделал царём не его, а Нигродху. Услышал он это и злобно закричал: "Какой он мне товарищ – полоумное рабье отродье! Гоните его!" Слуги налетели на Поттику, избили его локтями, ногами, коленями, кулаками и вытолкали взашей. "Вот неблагодарный предатель! – подумал Поттика. – Я уступил ему сан военачальника, а он велел меня избить и вышвырнуть вон. Зато Нигродха хороший человек – умный и благодарный. Пойду к нему". Пришёл он на царский двор и велел доложить царю: "Пришёл твой товарищ Поттика, ждёт у ворот". Царь велел его просить во дворец, а увидев его, сам поднялся, вышел навстречу приветствовать его. Затем послал за цирюльником, чтобы Поттику причесали и бороду ему уложили; велел принести нарядные одежды и украшения, накормил его изысканными яствами, а уж потом стал спрашивать, что сказали родители. Поттика ему доложил, что они не приедут. А Сакха тем временем тоже явился к царю. "Поттика, чего доброго, наговорит царю на меня, – думал он. – А если я буду рядом, он и рта раскрыть не посмеет". Да только Поттика и при нём не побоялся сказать: "Поверишь ли, я по дороге завернул к Сакхе, хотел отдохнуть у него перед тем, как идти сюда. Так он меня и знать не пожелал, велел слугам меня избить и вытолкать в шею!

"Что ты думаешь, Нигродха, о таком поступке Сакхи?

"Я его впервые вижу и не знаю, кто он родом", –

Заявил своим он слугам, и они меня схватили,

Надавали зуботычин да и вытолкали в шею.

Государь! Выходит, Сакха, этот давний твой приятель, –

Неумён, неблагодарен, подло от меня отрёкся".

Услышав это, Нигродха сказал:

"Я ничего о том не знал, и мне никто не доложил –

Впервые я узнал сейчас, как Сакха оскорбил тебя,

Богатство и величие ты даровал обоим нам,

И мы обязаны тебе преуспеянием своим.

Я не забуду никогда, как осчастливил ты меня.

Коль семя брошено в огонь, оно сгорит, не прорастёт,

Коль негодяю ты помог, услуга даром пропадёт.

Но благородный человек за помощь воздаёт всегда.

И благодарность за неё, как семя на поле, взойдёт".

Пока Нигродха всё это говорил, Сакха стоял молча рядом. Тогда царь спросил его: "Сакха, неужели ты не узнаёшь его? Это Поттика!" Тот опять промолчал. И царь приказал его казнить:

"Мерзавца и обманщика и козней устроителя

Велю из луков расстрелять, в живых он не останется".

"Зачем этому глупцу гибнуть из-за меня", – подумал Поттика и сказал царю:

"Помилуй Сакху, государь, ведь жизнь приказом не вернёшь.

Прости ему его грехи, его я смерти не хочу".

Послушался царь и помиловал Сакху, а сан военачальника хотел передать Поттике, да тот не принял. Тогда он возвёл его в сан казначея – поставил над всеми ремесленниками и купцами. Раньше такой должности не было, царь её заново ввёл. А спустя много лет, когда казначей Поттика был уже немолод, имел сыновей и дочерей, он как-то сказал им в назидание:

"Общайтесь только с Нигродхой,

К Сакхе не приближайтесь.

Лучше с Нигродхой быть мёртвым,

Чем жизнь сохранить при Сакхе".

Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта и раньше был неблагодарен". И он отождествил перерождения: "Сакхой тогда был Девадатта, Поттикой – Ананда, а Нигродхой – я сам".

Джатака о грядах в лесу

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dasa-Nipata. 446 Takkala-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Здесь, батюшка, не место грядкам…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу одного мирянина, заботившегося о своём отце. Родом он был из бедной семьи. Когда мать его умерла, ему пришлось содержать старика отца. Он вставал рано и, едва умывшись и почистив зубы, шёл на поденщину – когда пахать, когда на разную домашнюю работу, – а на свой заработок покупал рис и готовил отцу поесть. И вот однажды отец сказал ему: "Сынок, тебе теперь приходится и домашнее хозяйство вести, и деньги зарабатывать. Что, если я тебя женю? Домашнее хозяйство ляжет тогда на жену". – "Не стоит, батюшка. Появится у нас в доме женщина, так ни тебе, ни мне покою не будет. Лучше без этого обойтись. Я о тебе буду заботиться, пока ты жив, а там уж видно будет". Отец всё же женил сына против его воли. Невестка попалась работящая, покладистая; ни свёкру, ни мужу не перечила. Муж был рад, что она оказалась послушной и смотрела за стариком, и весь свой заработок приносить стал ей. Она уж сама распоряжалась деньгами и свёкру еду готовила. И тут ей пришло на ум: "Чего бы муж ни принёс в дом – всё отдаёт мне. Наверное, отец ему в тягость. Попробуюка я настроить как-нибудь мужа против свёкра и выживу старика из дому". И она принялась за дело: подаст старику то слишком горячей воды, то слишком холодной, кашу то пересолит, а то недосолит, то сварит слишком густую, а то – слишком жидкую… Так она всячески старалась его раздражать, а когда он сердился, то поднимала крик и шла на ссоры: на этого старика, мол, угодить невозможно. Раз наплевала она в разных местах и наябедничала мужу: "Ты посмотри, что твой отец делает! А стоит мне ему слово сказать, так он злится. Не могу я с ним жить в одном доме". – "Знаешь, милая, – сказал муж, – ты ещё молода, приживёшься и в другом месте, а старику идти из дому некуда. Если ты его терпеть не можешь, то сама и уходи". Жена перепугалась и бросилась свёкру в ноги: "Простите меня, больше такого не будет". С тех пор всё в доме стало попрежнему. А муж был несколько дней так этими делами удручён, что и к Учителю не приходил послушать проповедь дхармы. Когда же жена его образумилась, он снова пришёл. "Почему ты, мирянин, целую неделю не приходил к нам послушать дхарму?" – спросил его Учитель. Тот всё ему рассказал. "На этот раз всё обошлось, – сказал Учитель. – Ты ей не поддался и не выгнал отца из дому. А вот в прошлом вышло иначе: ты пошёл на поводу у жены и повёз своего отца на кладбище. Там бы ему и конец пришёл. Хорошо, что я рядом оказался. Я ведь тогда был твоим семилетним сыном, заступился за старика и не дал совершиться отцеубийству. Ты внял мне в тот раз и согласился кормить и опекать своего старого отца до самой его кончины, а потому и возродился после на небесах. И знаешь ли, почему ты не послушался теперь своей жены? Это я тебе тогда ещё наказал, чтобы ты заботился о своих родителях во всех грядущих жизнях, а не только в той". И по просьбе мирянина Учитель рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Тогда в одной семье, что жила в какой-то деревне царства Каши, был один-единственный сын, и звали ею Васиштха. Он кормил своих престарелых родителей, а когда мать его умерла, стал один ухаживать за отцом… Короче, всё происходило почти так же, как и на этот раз. Разница только вот в чём: жена тогда не просто сказала: "Ты посмотри, что твой отец делает! А стоит мне ему слово сказать, так он злится", – она ещё добавила: "Господин, отец у тебя груб, сварлив, только и ищет ссор. Не могу я с ним жить в одном доме. К тому же не сегодня-завтра ему помирать. Он и так уж больной и дряхлый – долго не протянет. Одним словом, вырой ему могилу на кладбище, отруби голову лопатой и закопай". Так она повторяла не раз. Наконец муж сказал: "Милая, убить отца – тяжкое преступление. Как же мне на это пойти?" – "Я могу тебя научить". – "Ну что ж, научи". – "Господин, зайди с утра к отцу, пока он не встал с постели, и скажи громко, так, чтобы всем слышно было: "Батюшка! У вас есть в соседней деревне должник. Мне он без вас долга не отдает, а когда вас не станет, так и вовсе платить откажется. Давайте поедем к нему вместе с утра". Время пусть он сам назначит, а ты поезжай с ним на телеге на кладбище, убей его там и закопай. Потом дело выставишь так, будто на вас напали разбойники, никто тебя и не заподозрит". – "Пожалуй, так можно", – согласился Васиштха и пошёл готовить телегу. А у него был сынок – умный мальчик семи лет. Он услыхал слова матери и подумал: "У меня мать – злодейка! Она подбивает отца, чтобы он убил дедушку. Только я ему убить дедушку не дам!" И он незаметно лёг спать вместе с дедом. Васиштха наутро в назначенный час запряг волов и позвал отца: "Поехали, батюшка, к должнику". А мальчик забрался в телегу раньше деда, и Васиштха не решился его прогнать. Так и приехали на кладбище втроём. Дед с мальчиком продолжали сидеть в телеге, а Васиштха взял заступ и корзину, в какой землю таскают, выбрал укромное место и стал копать там четырёхугольную яму. Тут мальчик слез с телеги, тихонько подошёл к отцу и с простодушным видом спросил:

"Здесь, батюшка, не место грядкам,

Ты лес не путай с огородом!

В густом лесу, среди погоста

К чему ты эту яму роешь?"

Отец ответил:

"Наш дедушка совсем стал дряхлым

И хворями вконец измучен.

Такая жизнь ему не в радость, –

Пора бы лечь ему в могилу".

Тогда мальчик про себя сказал:

"Кровавое задумал дело

Отец, ожесточившись сердцем!"

Забрал он у отца лопату и стал рядом копать другую яму. Отец подошёл и спросил: "Сынок, а ты зачем яму копаешь?" Сын объяснил:

"Отец, когда ты постареешь,

Я так же поступлю с тобою

И соблюду обычай рода –

Ты у меня в могилу ляжешь".

Отец воскликнул:

"Ты дерзко отвечаешь старшим

И лютой злобой переполнен!

Неужто ты, дитя родное,

Отца подталкиваешь к смерти?"

Разумный мальчик отвечал:

"Нет, батюшка, какая злоба!

Я лишь добра тебе желаю.

Но ты замыслил злодеянье,

И удержать тебя придётся.

Кто мать или отца, Васиштха,

Безвинных, кротких, злобно мучит,

Тот после расставанья с телом

В ад попадает непременно.

Но кто отца и мать родную

Поддерживает и лелеет,

Тот после расставанья с телом

В рай попадает непременно".

Услышав эти речи о дхарме из уст своего сына, отец промолвил:

"Видать, сынок, что ты не враг мне,

И только блага мне желаешь.

Я ж чуть не стал отцеубийцей –

Жена к греху меня склонила".

"Батюшка, – сказал ему на это мальчик. – Если стерве потакать, она в грехах удержу знать не будет. Надо мою мать так проучить, чтобы она впредь ни о чём подобном не смела и подумать.

Твоя жена неблагородна,

И хоть она мне мать родная,

Гони её скорей из дому,

Иначе бед не оберёшься".

Послушался Васиштха своего умного сына, просветлело у него на сердце. "Поехали домой, сынок", – сказал он и вместе с сыном и стариком отцом отправился назад. А паскудница жена сидела дома рада-радёшенька: "Выгнала я из дому моё злосчастье!" Она обмазала пол свежим коровьим навозом[29] сготовила обед и села дожидаться мужа. И вдруг видит: они приехали все вместе. Разозлилась она и давай бранить мужа: "Ах ты, олух! На что ты наше злосчастье обратно привёз!" Васиштха, слова худого не говоря, распряг волов, а потом как прикрикнет: "Что ты, негодная, посмела сказать?" Задал он ей хорошую трёпку и выволок её за ноги из дому: "Вон отсюда, чтобы и духу твоего здесь не было!" Он принёс старику и мальчику воды умыться, умылся сам, и все трое сели обедать. А злодейка жена устроилась жить у соседей. Тут сын и говорит отцу: "Батюшка, моя мать пока ещё ничего не поняла. Надо бы её как следует окоротить. Ты сделай, пожалуй, вот как. Пусти слух, что есть у тебя в соседней деревне двоюродная сестра и ты хочешь на ней жениться – взять в дом новую хозяйку. Она, мол, и за сыном, и за отцом смотреть станет. Выезжай из дому с цветами и благовониями – вроде бы свататься, а на самом-то деле поезди день по окрестным полям и вернись к вечеру". Отец так и делал, а соседки тут же донесли его жене: "Твой муж уехал в другую деревню за новой женой". – "Пропаду я теперь, – испугалась она. – Мне уж дороги назад не будет". И решила она попросить помощи у сына. Пришла к нему тайком, бросилась в ноги и говорит: "Сынок, кроме тебя, мне надеяться не на кого. Обещаю тебе: я теперь и отца твоего, и твоего деда почитать буду как святыни в храме. Лишь бы ты помог мне вернуться домой". – "Ладно, матушка, постараюсь, раз ты такое пообещала. Смотри только, слово держи", – сказал мальчик, а когда приехал домой отец, он попросил:

"Твоя жена неблагородна,

Но ведь она мне мать родная.

Она смирилась и покорна.

Пусти её домой обратно!"

Так мальчику удалось вернуть мать домой. Пришла она, повинилась перед мужем и свёкром и с тех самых пор стала кроткой, следовала во всём дхарме и угождала домашним. И оба они – и отец, и мать, – следовали наставлениям мальчика, приносили дары и совершали иные благие дела и после смерти возродились на небесах".

Рассказав эту историю, Учитель изъяснил арийские положения и отождествил перерождения: "Отец, сын и сноха – те же, что и теперь, а умным мальчиком был я сам". Мирянин, вняв изъяснению, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о чрезмерном горе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dasa-Nipata. 449 Mattakundali-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Нарядно одетый, в серьгах блестящих…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу одного отца семейства из Шравасти, у которого внезапно умер его любимый сын. Этот отец семейства был мирским последователем Пробуждённого. Он был так подавлен скорбью о сыне, что перестал есть, мыться, забросил свои повседневные дела и не появлялся у Пробуждённого, чтобы послушать беседы о дхарме, только то и делал, что жалобно причитал: "Ах, сынок ты мой милый! Что ж ты меня одного оставил, первым из жизни ушёл?" Учитель же обозревал на утренней заре своим внутренним оком мир людей и увидел, что этот человек созрел для того, чтобы обрести плод прорезавшегося слуха. На следующий день он вместе с монахами общины собрал в Шравасти подаяние и поел, а затем отослал всех монахов назад и с одним только тхерой Анандой, сопровождавшим его, как обычно, пришёл в дом к мирянину. "Пришёл Учитель", – передали хозяину. Домочадцы вынесли сиденье, предложили Учителю сесть, а хозяина под руки вывели к нему. Хозяин приветствовал его, сел. "Что, мирянин, о своём единственном сыне горюешь?" – спросил его Учитель мягким, исполненным милосердия голосом. – "Да, почтенный". – "А знаешь ли, мирянин, как бывало в прошлом? Когда-то один умный человек тоже был подавлен горем об умершем сыне – всё горевал и горевал; а потом он внял разумным словам, смирился с тем, что умершего не воротишь, – и тут же вся его печаль прошла". И по просьбе мирянина Учитель рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. В ту пору у одного богатого брахмана внезапно тяжело заболел и умер сын в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет. Родился он после смерти на небесах. Брахман же с самого дня его смерти только и делал, что сидел у погребальных кострищ, рядом с кучей пепла, и причитал. Все свои дела он забросил и целиком отдался горю. А сын его, ставший небожителем, странствовал по поднебесью, заметил на земле отца и решил: "Надо как-то исцелить его от печали". Когда брахман опять пришёл поплакать к погребальным кострищам, сын его принял свой прежний облик и, нарядно одетый, в уборе из драгоценностей, перенёсся туда же. Там он схватился руками за голову и громко зарыдал. Брахман оглянулся на голос, увидел юношу, и в нём проснулись отцовские чувства. Он подошёл к нему и спросил: "О чём ты, милый юноша, плачешь здесь, среди погребальных кострищ?

"Нарядно одетый, в серьгах блестящих,

В венке, умащённый жёлтым сандалом, –

О чём ты стонешь, ломая руки?

Что мучит тебя средь мёртвого пепла?"

Юноша ответил ему:

"Есть у меня златой, блестящий,

Готовый кузов колесницы –

Колёс к нему не подберу я,

И горе вынести не в силах!"

Брахман предложил ему помощь:

"Какую колесницу хочешь?

Из золота иль самоцветов?

Из серебра или из бронзы?

Я дам и кузов, и колёса!"

А юноша ему ответил:

"К златому кузову подходят

Луна и солнце – два светила.

Вот это были бы колёса!

Я на другие не согласен".

Брахман сказал:

"Недостижимого желая,

Ты, юноша, безумен, право.

Светил ты так и не получишь.

Зато умрёшь, пожалуй, скоро".

А юноша тотчас же возразил:

"Они восходят и заходят,

Их свет и путь по небу видны,

А умерших не видно вовсе, –

Так кто ж из нас двоих безумней?"

И брахман признал его правоту:

"Ты правду, юноша, промолвил,

Безумней я из нас обоих –

Как маленький ребёнок плачет,

Чтоб ему сняли месяц с неба, –

Так я горюю об умершем".

Слова юноши избавили брахмана от великой печали, и он благодарно сказал:

"Я как на жертвенном костре,

В который подливают масло,

Горел в огне своей печали.

Ты ж излечил меня от горя,

Словно залил костёр водою.

Я так скорбел о смерти сына

И был подавлен этой скорбью,

А ты извлёк из сердца жало.

Теперь меня не мучит горе,

Я не скорблю и не рыдаю,

Печаль прошла, и я очищен,

Я внял твоей разумной речи".

"Брахман, а ведь я тот, о ком ты горюешь, – сказал ему юноша. – Я родился небожителем. Больше обо мне не печалься. Будь щедр, не нарушай обетов добронравия, блюди обряды упосатхи". И, дав отцу такое наставление, он вернулся на небеса. Брахман же последовал его совету: он приносил дары, совершал иные добрые дела и после смерти тоже родился небожителем".

Закончив эту историю, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Небожителем, преподавшим отцу дхарму, был тогда я сам". Отец семейства, внимая изъяснению, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о слоне, который ухаживал за своей матерью

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Ekadasa-Nipata. 455 Matuposika-Jataka.

Перевод с английского и пали Московской общины буддистов Тхеравады. 2014 г.

"Хотя тот слон ушёл уж далеко..." и так далее. Эту историю учитель рассказал, проживая в монастыре Джетавана о монахе, который должен был заботиться о своей матери. Случай, по поводу которого эта история была рассказана, похож на тот, что описан в 540 джатаке. По этому случаю обращаясь к монахам учитель сказал: "Монахи, не злитесь на этого человека. В прошлом были мудрецы, которые даже родившись животным, будучи разделены со своей матерью, изнывая отказывались от еды семь дней, и даже когда им предлагали царскую еду, отвечали: "Без матери я не буду есть", и снова начинали принимать пищу, оказавшись на свободе и увидев мать". Говоря так, он рассказал историю из прошлого.

Давным-давно, когда в Варанаси правил король Брахмадатта, бодхисаттва родился слоном в районе Гималаев. Он был весь белый, прекрасный и великолепный, его окружала стая из 80 тысяч слонов. Он ухаживал за престарелой матерью, которая была к тому же слепой. Он давал своим слонам сладкие как мёд дикие фрукты, чтобы они передали их его матери. Но слоны не передавали ей фрукты, а сами всё съедали. Узнав об этом, бодхисаттва сказал: "Я покину стадо и буду ухаживать за матерью". И вот ночью, в тайне от других слонов, взяв с собой мать он ушёл к горе Чандорана и поселил мать в горной пещере недалеко от озера, и ухаживал за ней.

И вот однажды один лесник из Варанаси потерялся в лесу, и будучи неспособен определить своё местоположение, начал громко причитать. Услышав его голос, бодхисаттва подумал: "Там человек попал в беду. Для меня будет неподобающим если он пострадает, при том, что я был здесь". И он подошёл поближе к этому человеку, но мужчина в страхе убежал. Увидев это слон сказал ему: "Сударь, не бойтесь меня. Не убегайте, а скажите, почему вы тут ходите рыдая?". Лесник ответил: "Господин, я потерялся и уже прошло семь дней". Слон сказал ему: "Не бойтесь, я доставлю вас к людям", и посадив лесника на спину он вынес его на себе из леса, после чего вернулся домой.

Лесник-негодяй решил пойти в город и сказать о слоне королю. Он оставил метки на деревьях и на возвышенностях и отправился в Варанаси. Как раз в то время умер королевский слон. Король приказал под бой барабанов провозгласить повсюду следующее: "Если кто-либо где-либо видел слона, подходящего и достойного быть под седлом короля, пусть он объявит об этом!". И тот человек пришёл к королю и сказал: "Ваше величество, я видел прекрасного слона, всего белого и великолепного, подходящего быть под седлом короля. Пошлите вместе со мной дрессировщика слонов, я покажу дорогу и вы заполучите его". Король согласился со словами: "идите в лес, пусть он показывает путь, и доставьте мне того великолепного слона", и послал вместе с ним дрессировщика слонов и большую свиту.

Дрессировщик пошёл с ними и нашёл бодхисаттву, пасущегося в озере. Завидев дрессировщика, бодхисаттва подумал: "Эта опасность несомненно пришла ни от кого иного, как от того мужчины. Но я очень силён, я могу разбить даже тысячу слонов, в бешенстве я могу уничтожить всех животных, несущих на себе армию целого царства. Но если я дам волю гневу, моя нравственность будет запятнана. Поэтому сегодня я не буду злиться, даже если меня будут колоть оружием". С этой мыслью он, склонив голову, остался на месте.

Дрессировщик вошёл поглубже в озеро и, увидев всё великолепие слона, сказал: "пойдём, сын". И, взяв его за хобот, который был подобен серебряному канату, за семь дней довёл его до Варанаси.

Когда мать бодхисаттвы поняла, что он не пришёл, она подумала, что его наверняка поймали придворные короля. И она всхлипывая, сказала: "И теперь, все эти деревья будут расти и дальше, но он будет далеко отсюда" и прочла следующие две строфы:

"Хотя тот слон ушёл уж далеко, всё также расти будут деревья

Зерно, трава и олеандер, белые лилии, на тенистых местах колокольчик цветёт.

Куда-то должен идти королевский слон, откормленный теми, чьё тело золотом украшено

Король или принц могут ехать не нём, бесстрашно торжествуя над врагом".

И дрессировщик, будучи ещё в дороге, послал королю известие. Получив весть, король приказал украсить город. Дрессировщик привёл бодхисаттву в стойло, всё украшенное и обвешанное гирляндами и положив на него разноцветную попону, отправил известие королю. И король взял всевозможную прекрасную еду и приказал дать её бодхисаттве. Но он к ней даже не притронулся со словами: "в неволе и без матери я ничего есть не буду". Король предложил ему есть, сказав третью строфу:

"Слон, поешь немного, и не мучайся.

Тебе предстоит сделать много дел для короля".

Услышав это бодхисаттва изрёк четвёртую строфу:

"Нет, она у горы Чандорана, слепая бедняга,

Бьёт ногой у подножия дерева, одна-одинёшенька".

И тогда король изрёк пятую строфу, вопрошая:

"Кто там у горы Чандорана, какая такая слепая бедняга,

Бьёт ногой у подножия дерева, одна-одинёшенька?"

На то слон ответил шестой строфой:

"О король, это моя мать у Чандорана, слепая бедняга,

Бьёт ногой у подножия дерева, одна-одинёшенька.

Услышав это, король выпустил его на свободу, сказав седьмую строфу:

"Этого могучего слона, за матерью ухаживающего, освободите,

Возвращайся, о слон, к матери, к семье своей".

Восьмую и девятую строфу сказал величайший Будда:

Выйдя из неволи, слон освободился,

Со словами утешения опять он отправился в свои горы.

И из того прохладного озера, слонами навещаемого

Он хоботом набрал воды и мать облил[30].

Но мать бодхисаттвы подумала, что пошёл дождь и изрекла десятую строфу, возмутившись:

"Кто вызвал дождь не вовремя, какой злой дух?

Пропал мой родной сын, заботившийся обо мне".

И тогда бодхисаттва изрёк одиннадцатую строфу утешения:

"Встань, о мать, что ты лежишь, твой сын пришёл,

Освободил меня славный и мудрый король касийский".

И она выразила благодарность королю последней строфой:

"Слава тому королю, пусть процветание он несёт касийской стране,

Освободивший моего сына всегда мной почитаем будет!"

Король был так восхищён праведностью бодхисаттвы, что построил город недалеко от того озера и служил бодхисаттве и его матери. Потом, когда слониха умерла и бодхисаттва проводил её в последний путь, король отправился в монастырь по имени Карандака. В том месте жили и посещали пятьсот отшельников-провидцев, и король служил им так же. Король поставил каменную статую с фигурой бодхисаттвы и выказал ей большие почести. В том месте собирались жители всей Индии, чтобы отметить "праздник слона".

Когда учитель закончил рассказ, он раскрыл действительности для благородных и объяснил кто кем родился в то время. По окончании рассказа о действительностях монах, помогавший матери, укрепился в плоде вхождения в поток. "В то время Ананда был королём, Махамая – слонихой-матерью, лесником был Девадатта, дрессировщиком слонов – Сарипутта, а я сам был слоном, ухаживавшим за матерью".

\

Примечания.

1 –  В комментарии объясняется, что после освобождения из привязи слон немного отдохнул, затем рассказал королю строфы "десяти правил хорошего правителя", и со словами: "избегай беспечности, о король", покинул город. Его провожали толпы восторженных людей, выражавших своё почтение гирляндами и благоуханными маслами. Слон пошёл к лотосовому озеру с мыслью: "отведу мою мать на пастбище и тогда поем сам". Придя он взял много корней и бутонов лотоса, набрал воду в хобот, пришёл к пещере и подошёл к сидящей у входа матери, не евшей семь дней. С целью сообщить о своём приходе он пролил воду на тело матери. Для объяснения этого учитель изрёк эти две строки.

Джатака о споре правды с кривдой

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Ekadasa-Nipata. 457 Dhamma-Jataka.

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Заслуги и почёт лишь я дарую..." – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу Девадатты, когда тот провалился сквозь землю. Однажды в зале для слушания дхармы[31] монахи завели такой разговор: "Девадатта встал Татхагате поперёк дороги, почтенные, потому он и провалился сквозь землю". Учитель пришёл и спросил: "О чём вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи объяснили. "Это теперь, о монахи, он замахнулся на колесо моей победоносной проповеди и потому провалился сквозь землю, в прошлом же он замахнулся на колесо в колеснице Правды – и тоже провалился сквозь землю, тотчас оказался в страшном аду Незыби", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва был тогда богом в пределах мира желаний; звали его Правда. И Девадатта тогда был таким же богом, только звали его Кривда. Правда в ослепительном драгоценном уборе всходил в окружении множества небесных дев на свою божественную колесницу и по вечерам, когда люди после ужина сидели на скамейках перед домами и болтали о том и о сём, он останавливал свою колесницу в воздухе над деревнями, городами, столицами и убеждал народ исполнять десять благих заповедей: "Никого не убивайте, не крадите, не прелюбодействуйте, не лгите, не клевещите, не будьте грубы, не пустословьте; воздерживайтесь от зависти, от недоброжелательства, от вредных взглядов. Заботьтесь о отце с матерью; следуйте правде в делах своих, в речах и в помыслах. Этим вы заслужите посмертную жизнь на небесах, испытаете там великое блаженство". С такими увещаниями Правда объезжал на своей колеснице слева направо всю Джамбудвипу. А Кривда точно так же объезжал Джамбудвипу справа налево, ему навстречу, и подстрекал народ преступать все благие заповеди: "Убивайте, крадите, прелюбодействуйте..." И вот однажды колесницы их встретились и стали в пространстве одна против другой. Свиты смешались; начались расспросы: "Вы кто?" – "А вы сами кто?" Скоро выяснилось, что одни служат Правде, а другие Кривде. Приближённые обоих богов расступились и выстроились по сторонам дороги. Тогда Правда окликнул Кривду: "Эй, любезный! Я – Правда, а ты – Кривда. Дорога эта по праву предназначена мне. Посторонись со своей колесницей и дай мне проехать.

Заслуги и почёт лишь я дарую,

Средь шраманов и брахманов я славен,

У небожителей и у людей в чести.

Мне этот путь принадлежит по праву.

Я – Правда. Кривда, уступай дорогу!"

Кривда:

"Меня не сбросишь с колесницы Кривды,

Я полон мощи, неподвластен страху.

Зачем я стану уступать дорогу?

Я сроду не сворачивал с неё!"

Правда:

"Существовала изначально Правда,

А Кривда появилась в мире позже.

Я старше, лучше и пребуду вечно.

Пусть младший старшему уступит путь!"

Кривда:

"Ни убеждением, ниже мольбою

Меня посторониться не заставишь.

Наш спор пусть разрешит единоборство.

Кто победит – того и будет путь!"

Правда:

"Я пребываю во всех странах света,

Я несравнен, безмерно славен, мощен,

Я обладатель всех достоинств мира:

Нет, Кривда, не надейся на победу!"

Кривда:

"Железом золото легко куётся,

А золотом нельзя ковать железо.

И если Кривда одолеет Правду,

Над золотом железо верх возьмёт".

Правда:

"Коль ты и вправду мощен в битве, Кривда,

Ни старших, ни наставников не чтишь,

Я поневоле уступлю дорогу,

И грубые слова твои стерплю".

И в тот самый миг, когда бодхисаттва промолвил эти слова, Кривда, не в силах устоять на колеснице, низвергся вниз головой на землю. Земля же под ним расступилась, он провалился сквозь неё и оказался в самом нижнем аду – Незыби.

Едва услышав эти речи, Кривда

Вниз головой низвергся с колесницы:

"Я биться с ним хотел, я жажду битвы!"

Но был он без сражения повержен.

Так Правда силой своего терпенья

Над грубой силой одержал победу,

На землю с поднебесья сбросил Кривду,

А сам, радетель истины отважный,

Вновь радостно взошёл на колесницу

И в поднебесии свой путь продолжил.

В чьём доме нет родителям почёта,

Шраманов и брахманов кто не чтит,

Тот после смерти и распада тела

Вниз головой низвергнется, как Кривда,

И в преисподне очутится тотчас.

А у кого родители в почёте,

Благих наставников кто почитает –

Тот после смерти и распада тела

Взойдёт на колесницу, словно Правда,

И возродится тотчас в горнем мире".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель повторил: "Как видите, монахи, не только теперь, но и прежде Девадатта стал мне поперёк дороги и провалился сквозь землю". И он отождествил перерождения: "Кривдой тогда был Девадатта, его свитой – монахи, ушедшие с Девадаттой. Я же был тогда Правдой, а свитой его были мои ученики".

Джатака о Самваре

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Ekadasa-Nipata. 462 Samvara-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Знал о достоинствах твоих…" – это Учитель в роще Джеты произнёс по поводу некоего монаха, ослабившего старания. Монах этот был родом из семьи, жившей в Шравасти. Послушав проповедь Пробуждённого, он принял монашество, прошёл начальное обучение у преподавателя с наставником[32] заучил устав поведения и, когда со времени его пострига прошло уже лет пять, подумал: "Пора бы мне взять и спросить у преподавателя и наставника задание для духовной работы[33], уйти в леса и упражняться в йоге". Получив согласие преподавателя и наставника, он удалился в малолюдную деревню в царстве Каши. Тамошним крестьянам он понравился, они построили ему шалаш и стали снабжать всем необходимым. В этом шалаше провёл он и пору дождей и с превеликим усердием стал упражняться. Но как ни заставлял себя, как ни тщился, как ни напрягался, за все три месяца не промелькнуло у него ни проблеска успеха. Так ничего и не добившись, он подумал: "Учитель делит людей по их понятливости на четыре рода. Должно быть, я отношусь к последнему из них и развиваться не способен. А коли так, в лесу мне нечего делать. Лучше вернуться в рощу Джеты – там я смогу вновь лицезреть величественный облик Татхагаты и внимать его поучениям в дхарме, столь сладостным для слуха". Итак, он ослабил старания и ушёл из лесу. В свой срок добрался он и до рощи Джеты. Преподаватель с наставником и знакомые монахи спрашивали его, с чем он вернулся, и он им всё по правде рассказал. "Напрасно ты так поступил!" – отчитали те его и повели к Пробуждённому. "Зачем это, монахи, ведёте вы ко мне человека против его воли?" – спросил Учитель. "Почтенный, он ослабил старания и зря сюда пришёл". – "Правда ли это?" – спросил Учитель у монаха. "Да, почтенный", – отвечал тот. "Напрасно ты, монах, не стал больше стараться. Ведь тому, кто нерадив и лишён рвения, не добиться в нашем учении высшего успеха – святым ему не стать. Такое достижение – удел лишь ревностных подвижников. Да ведь и ты сам прежде был ревностен и внимал благим наставлениям. Вот почему ты в прошлом стал преемником царя Варанаси, хоть и был самым младшим среди ста его сыновей. Ведь ты умел следовать добрым советам мудрецов", – и Учитель рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Царевич Самвара[34] был младшим из ста его сыновей. К каждому из своих сыновей царь приставил по советнику и наказал им: "Научите царевичей тому, что им следует знать". У Самвары учителем оказался умный и учёный советник, опекавший юношу по-отечески, да и немудрено: ведь это был сам бодхисаттва. Каждого царевича, когда кончалось его учение, советник посылал к царю. Показав, на что он способен, царевич получал от отца в управление какую-то область. А царевич Самвара, овладев в совершенстве всеми искусствами, спросил бодхисаттву: "Батюшка, что посоветуешь ты мне делать, если отец решит послать меня править какой-нибудь областью?" – "Не соглашайся, сынок, если он станет предлагать тебе область. Лучше ответь царю так: "Государь, я самый младший из твоих сыновей. Если и я покину тебя, подножие трона твоего опустеет. Давай я останусь тут, при тебе"". И вот настал день, когда царевич пришёл к царю, приветствовал его и стал подле трона. "Ну что, сынок, изучил ты искусства?" – спросил его царь. "Да, государь". – "Выбирай себе область". – "Государь, чтобы не опустело подножие твоего трона, я бы остался здесь, при тебе". Царю эти речи пришлись по сердцу, и он согласился. Так Самвара остался при отце. Как-то раз он опять спросил бодхисаттву: "Что бы мне теперь сделать, батюшка?" – "Попроси у царя, чтобы он пожаловал тебе старый парк". Царевич так и сделал и, когда стал владеть парком, разослал видным горожанам в дар цветов и плодов. "А дальше что делать?" – спросил он однажды. "Испроси у царя дозволения самому выдавать харчи и жалованье дворцовым слугам". Царевич послушался и после, в раздачах, неизменно был справедлив. Потом он по совету бодхисаттвы и с соизволения отца принял на себя дворцовые расходы – и на рабов, и на стражу, и на лошадей – и опять не обделил никого. Посланцам из соседних стран он сам предоставлял ночлег и довольствие, сам стал собирать торговые пошлины, да и другие дела взял на себя. Одним словом, следуя неизменно советам бодхисаттвы, он расположил к себе всех: и дворню, и городскую стражу, и горожан, и жителей областей царства, и иноземцев, – и, к общей выгоде, стал он им всем приятен и близок.

Пришла пора царю помирать. "Государь, кого же помазать на царство после твоей кончины?" – спросили советники, когда царь лежал уже на смертном одре. "Все мои сыновья – наследники моей власти, любезлые. Отдайте её тому, кто больше других вам по сердцу". Царь скончался. Советники свершили погребальные обряды и на седьмой день сошлись для совета: "Царь завещал нам помазать на царство того, кто больше других нам по сердцу. А нам ближе других царевич Самвара". Так царевича Самвару в окружении родичей усадили под белый царский зонт[35] с золотой оторочкой. Ставши государем, Самвара по-прежнему слушался бодхисаттвы и правил по дхарме. Остальные же девяносто девять братьев решили: "Отец наш скончался, а верховное правление, по слухам, доверили Самваре. Делать так не положено – он ведь самый младший из нас, а наследником царства должен быть старший". Все они вместе обложили столицу и послали Самваре письмо: "Уступай нам царский зонт, а иначе – война". Молодой царь рассказал всё бодхисаттве и просил у него совета. "Государь, воевать с родными братьями тебе совсем ни к чему. Подели отцовскую казну на сто равных частей и пошли каждому из братьев по доле, а заодно вели передать: "Забирайте свою долю отцовского наследства. А воевать с вами я не намерен". Тот послушался. Тогда самый старший из братьев, царевич Упосатха, обратился к остальным с такой речью: "Братья! Видно, никто из нас не может тягаться с царём. Он, наш младший брат, даже не принял вызов на противоборство, который мы ему посылали. Он шлёт нам отцовскую казну и заявляет, что выступать против нас не собирается. Всё равно, царствовать все одновременно и восседать под белым зонтом мы не сможем. Царём из нас может быть только один. Так пусть же он им и останется! Пойдёмте помиримся с ним, вручим ему обратно казну и разойдёмся по областям, коими правим". Братья попросили, чтобы им отворили ворота, и без всяких враждебных намерений вступили в город. Навстречу братьям царь выслал советников, и те с почётом их встретили. Царевичи спешились и в сопровождении пышной свиты взошли во дворец, приветствовали царя и скромно сели на сиденья пониже трона. А государь Самвара воссел на трон под белым зонтом и был столь величественен и великолепен, что все трепетали под его взором. При взгляде на царственное величие государя царевич Упосатха невольно подумал: "Отец наш, должно быть, предвидел, что наследником его станет Самвара. Потому-то он всем нам и выделил области, а ему – нет". И Упосатха спросил царя:

"Знал о достоинствах твоих

Наш самодержец-государь.

Всех сыновей он отделил,

Тебя ж оставил при себе.

Скажи, отец был жив ещё

Иль отошёл уже к богам,

Когда сородичи твои

Наследником сочли тебя?

Каков обет твой, Самвара?

Чем братьев превосходишь ты?

Как вышло, что из родичей

С тобой сравниться некому?"

И государь Самвара откровенно рассказал, какие достоинства он в себе видит:

"Я не завидую, царевич,

Провидцам и подвижникам,

Но почитаю их, как должно,

И мудрым в ноги кланяюсь.

Я дхарме предан неизменно,

Почтителен и независтлив.

Подвижники и мудрецы,

Одной лишь дхарме верные,

Дают мне наставления.

Я слушаю внимательно

Провидцев и подвижников.

Благой совет учту всегда:

Лишь дхарма ум мой радует.

Ни корнаков[36] ни стражников,

Ни лучников, ни прочих слуг –

Не обижаю никого,

Деньгами и довольствием

Их оделяю вовремя.

Сановники живут при мне,

Искусные советники.

А в городе Варанаси

Питья и снеди вдоволь всем.

Торговля процветает здесь,

Купцов не счесть из разных стран.

Всем им охрану я даю.

Так правлю я, Упосатха!"

Царевич Упосатха отвечал:

"Ты царь по праву, Самвара!

Цари в согласьи с правдою!

Умён ты, рассудителен,

Приносишь благо родичам.

Тебе, в кольце твоих родных,

Сокровищ обладателю,

Враги не страшны никогда,

Как Индре-небожителю

Не страшны рати асуров".

Государь Самвара со всем радушием принял своих братьев. А через месяц-полтора они ему сказали: "Государь, если в наших областях разбойники бунтовать начнут, мы и сами с ними управимся, а ты наслаждайся царством спокойно". И разъехались они по своим областям. Царь же продолжал следовать наставлениям бодхисаттвы и, когда истёк срок его жизни, сопричислился к сонму небожителей".

Закончив это наставление, Учитель повторил: "Что же ты, монах, ослабил теперь старания? Ведь прежде ты внимал благим наставлениям". Затем он изъяснил арийские положения и отождествил перерождения: "Государем Самварой был тогда этот самый монах, царевичем Упосатхой – Шарипутра, прочие братья – это нынешние тхеры, их свита – мои теперешние последователи, а советником был я сам". Монах, внимая проповеди, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о любви к родичам

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dvadasa-Nipata. 465 Bhaddasala-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Одетый в дорогое платье…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу своих действий на благо соплеменникам. Случилось это так.

В Шравасти, в доме у Анатхапиндады, было что ни день готово угощение для пятисот монахов; столько же готовили и в доме у Вишакхи, и во дворце царя Кошальского. Монахам на царской кухне готовились превосходные кушанья, но доверенного, близкого человека при дворе у них не было, а потому угощение они брали, но есть уходили либо к Анатхапиндаде, либо к Вишакхе, либо в другие дома, где у них были знакомые. Однажды царь приказал: "Отдайте монахам гостинцы, что принесли мне", – и послал со слугами в трапезную отменное угощение. Те, однако, воротились с вестью: "Государь, в трапезной ни души!" Царь удивился и после завтрака пришёл к Учителю с вопросом: "Почтенный, что самое важное в трапезе?" – "Самое важное, государь, – это доверие к тому, в чьём доме ты её вкушаешь. Ведь если хозяин приятен гостю, тому и рисовый кисель покажется отменно вкусным". – "А у монахов, почтенный, к кому возникает доверие?" – "Либо к своим же родичам, либо к выходцам из клана шакьев". – "Возьму-ка я себе в главные супруги девушку из рода шакьев! – подумал тут царь. – Тогда монахи увидят во мне словно своего родственника и станут мне доверять". Вернувшись во дворец, он послал гонца к шакьям в Капилавасту: "Я стремлюсь с вами породниться. Выберите для меня невесту из ваших девушек".

Шакьи выслушали гонца и собрались на совет: "Власть царя Кошальского распространяется и на наши земли. Не дадим ему невесту – наживём себе заклятого врага. А коли дадим, то поступимся чистотою нашего рода. Как же нам быть?" – "Стоит ли беспокоиться? – сказал им Маханама[37] – У меня же есть дочь Васабхакхаттия от рабыни Нагамунды. Ей уже полных шестнадцать лет, ей суждено счастье, а по отцу она – кшатрийского рода. Давайте выдадим её за царя под видом настоящей кшатрийки!" Шакьи согласились с ним, призвали послов и объявили своё решение: "Мы согласны дать царю невесту. Сегодня же можете её забирать". Послы усомнились: "Шакьи – известные гордецы, они свой род ставят превыше всего. А вдруг они под видом девушки, равной себе, дадут нам иную, худородную? Пока не увидим, как она ест с ними вместе, не поверим[38]". И они ответили: "Пусть она на наших глазах поест с вами – тогда мы её заберём". Шакьи отвели послам покои для ночлега и опять собрались на совет: "Что же нам теперь делать?" – "Не беспокойтесь! – опять сказал Маханама. – Послушайте, что я придумал. Я сяду за стол, а вы принарядите Васабхакхаттию и приведите её ко мне. Только я возьму в рот первый кусок, пусть кто-нибудь войдёт и скажет: "Князь[39]! Соседний властитель прислал нам письмо. Взгляни-ка и ты, о чём он пишет". Шакьи обещали так и сделать.

И вот Маханама сел есть; девушку тем часом наряжали. "Приведите ко мне мою дочь! – сказал Маханама. – Я хочу поесть с нею вместе". – "Она ещё не одета", – отвечали ему. Выждав немного времени, дочь привели к нему. Девушка обрадовалась, что будет есть вместе с отцом, протянула руку к его блюду и взяла оттуда кусок. И Маханама одновременно с нею тоже взял кусок и положил его в рот. Но едва он потянулся за вторым куском, как вошли слуги с вестью: "Князь! Соседний властитель прислал нам послание. Тебе надобно знать, о чём оно". – "Ты ешь пока, дочка", – сказал Маханама. Правая его рука так и осталась лежать на блюде, в левую же он взял письмо и углубился в чтение. Покуда он сидел над письмом и думал, дочь уже успела поесть. А когда она поела, он вымыл руки и прополоскал рот. Не заметив ничего необычного, послы пришли к убеждению, что Васабхакхаттия и в самом деле дочь Маханамы, и увезли её со всеми служанками, что дал ей отец. Вернувшись в Шравасти, послы объявили: "Мы привезли дочь самого высокородного Маханамы!" Польщённый царь велел убрать по-праздничному весь город и на груде драгоценностей помазал Васабхакхаттию в главные супруги. Она стала мила и любезна его сердцу. Прошло немного времени, и она забеременела. Царь приставил к ней нянек и мамок. Через десять месяцев она родила царю светлокожего сына. Надо было давать ему имя, и царь решил посоветоваться с тестем. Он послал в Капилавасту советника с вопросом: "Васабхакхаттия, дочь князя шакьев, родила сына. Каким именем его наречь?" Советник же тот был туговат на ухо. Когда он приехал в Капилавасту и передал вопрос царя, Маханама сказал: "Васабхакхаттия и прежде была царю милее прочих его жён, теперь же у неё и подавно не будет соперниц. Она теперь – его любимица". Тугому на ухо советнику вместо "любимица" – валлабха – послышалось "видудабха", с чем он и воротился: "Государь! Дед предлагает наречь внука Видудабхой". – "Ну что же, Видудабха – наше старинное родовое имя. Пусть так и будет", – согласился царь.

Воспитывать мальчика стали как наследника престола. Когда ему исполнилось лет семь, мальчик вдруг сообразил: "Всем мальчикам дедушки подарки шлют – игрушечных слонов, лошадок, другие игрушки, а мне никто ничего не присылает". И он спросил мать: "Матушка! Почему другим мальчикам от дедушек приходят подарки, а мне никто ничего не шлет? Ты разве сирота?" – "Сынок, твой дедушка – из княжеского клана шакьев. Просто он живёт далеко, потому и не шлёт тебе подарков", – сказала мать полуправду.

Прошло время, Видудабхе исполнилось шестнадцать лет, и он попросил: "Матушка! Я хочу познакомиться с дедом и его роднёй". – "Оставь, сынок, зачем тебе это?" Но сын стоял на своём, и матери пришлось уступить: "Ладно, поезжай". Видудабха отпросился у отца и выехал с большой свитой. А Васабхакхаттия уже заранее послала весть шакьям: "Живу я здесь прекрасно. Смотрите, не вздумайте меня с сыном выдать царю". Узнав, что едет Видудабха, шакьи отослали из столицы в деревни всех мальчиков, которые были младше его годами, чтобы тем не пришлось перед ним кланяться. И вот юноша прибыл в Капилавасту, шакьи приняли его в зале совета и стали представлять родичам: "Вот твой дед по матери; вот твой дядя по матери". Видудабха шёл и каждому кланялся. Так он со всеми поздоровался, каждому поклонился – поясница даже заболела, – а потом заметил, что ему-то ни один человек не поклонился, и спросил: "А мне почему никто не кланяется? Где остальные?" – "Все мальчики и юноши, что младше тебя, в разъезде, дорогой", – сказали шакьи. Приняли его они с большими почестями. Видудабха побыл у них несколько дней и уехал.

После его отъезда некая рабыня пришла мыть разведённым молоком скамью[40] на которой он сидел, и сказала вслух: "Вот она, скамья, на которой сидел сын рабыни Васабхакхаттии!" А в тот самый миг в зал вошёл воин из свиты Видудабхи: он позабыл своё оружие и вернулся за ним. Слыша такие пренебрежительные слова, он спросил, в чём дело. "Да ведь Маханама прижил Васабхакхаттию от рабыни", – отвечала служанка. Воин нагнал своих и рассказал им о том. "Как же так? – пришла в возбуждение свита. – Выходит, что Васабхакхаттия – дочь рабыни!" Царевич же, услыхав о происшедшем, твёрдо решил: "Вот как, значит? Скамью, на которой я сидел, надо после меня отмывать разведённым молоком? Ну что же, стану царём – глотки всем им перережу, кровью их омою эту скамью!"

Когда Видудабха вернулся в Шравасти, советники донесли всё царю. "Ах, шакьи! Дочь рабыни дали мне в жёны!" – разгневался царь. Он отнял у Васабхакхаттии с сыном их прежнее содержание и велел выдавать им на жизнь не больше, чем положено рабыне и рабу. Но вот прошло несколько дней, и в царский дворец зашёл Учитель. Царь встретил его, поклонился и сказал: "Почтенный! Оказалось, что твои родичи выдали за меня дочь рабыни! Я велел ни ей, ни её сыну прежнего царского содержания более не давать, приравнял их к рабам". – "Шакьи, государь, и впрямь поступили дурно, – отвечал Учитель. – Если уж они решили дать тебе невесту, надо было давать девушку, равную им самим по знатности. Но я тебе вот что скажу. Васабхакхаттия помазана была на царство по кшатрийскому обычаю, да и Видудабха родился сыном царя-кшатрия. Происхождение по матери мало что значит. Главное – это каков отцовский род. Ведь некогда древний мудрец на троне даже бедную дровоноску сделал царствующей супругой, сын же её стал наследником престола и правил обширным городом Варанаси. Его так и звали Каштхаваханой – Дровоносом". И Учитель рассказал царю историю о Дровоносе. Царь внял ему, уверовал, что главное – это отцовский род, и охотно вернул жене и сыну их прежнее положение.

Полководцем у царя был тогда воитель Бандхула. Жена его Маллика оказалась бесплодной, и он решил отправить её обратно в родительский дом, в Кушинару. Маллике же захотелось повидать на прощание Учителя, и вот она пришла поклониться ему в рощу Джеты. "Куда ты собралась?" – спросил Учитель. "Муж отсылает меня назад к родителям, почтенный". – "С чего же это?" – "Бесплодна я, почтенный. Не могу сына ему родить". – "Ну, тогда ты напрасно уходишь. Возвращайся-ка к мужу". Маллика обрадовалась, поклонилась Учителю и пошла домой. "Ты зачем вернулась?" – спросил муж. "Меня Татхагата отправил назад к тебе". "Должно быть, Учителю виднее", – подумал военачальник и не стал перечить. И впрямь, Маллика скоро забеременела. Появились у неё и причуды. Однажды она сказала: "Господин, меня одолевает странное желание". – "Чего же тебе хочется?" – "Хочу я в городе Вайшали напиться и омыться в священном пруду, где личчхавы свершают помазания правящих княжеских родов". – "Ну, поехали", – согласился военачальник. Взял он с собою лук, до того тугой, что пущенная из него стрела пробивала тысячу войнов насквозь, посадил жену на колесницу и поехал из Шравасти в Вайшали. Правил он сам. В ту пору у городских ворот Вайшали жил некий личчхав по имени Махалий. Когда-то он учился вместе с Бандхулой у одного учителя, а теперь ослеп и наставлял личчхавов в дхарме и житейских делах. Услыхал он стук колёс по мостовой под воротами и промолвил: "Это гремит колесница отважного Бандхулы. Значит, сегодня над личчхавами нависла опасность".

Пруд был ограждён; перед оградой и внутри неё цепями стояли охранники. Поверху же была натянута железная сеть; птица и та бы не пролетела. Но военачальник соскочил с колесницы и бросился на стражников с мечом в руке. Они разбежались. Бандхула прорубил дыру в сети, впустил жену и дал ей напиться и омыться. Потом умылся сам, усадил жену на колесницу и выехал из города в обратный путь. Тем часом сторожа прибежали и доложили о случившемся старейшинам личчхавов. Старейшины взъярились. Пятьсот войнов на пятистах колесницах собрались в погоню за отважным Бандхулой. Донесли об этом Махалию. "Нельзя вам ехать! – возразил Махалий. – Перебьёт он всех вас!" – "Оставь, всё равно мы поедем!" – "Ну, раз так, то поверните назад, как только увидете что колёса его колесницы ушли по ступицы в землю. Если тогда не повернёте, то поворачивайте назад, как услышите звук, подобный раскату грома. А если и тогда не повернёте, то возвращайтесь, как увидите, что в дышлах появились дыры. А не то пропадёте, поздно будет!" Личчхавы же, не слушая, уехали.Бандаула встал на колеснице в полный рост и поднял лук.

И вот Маллика оглянулась и говорит: "Господин, за нами гонятся на колесницах!" – "Когда все они выстроятся в одну линию, скажешь мне". Скоро колесницы выстроились одна за другою и издали слились в одну. "Господин, сейчас мне виден только передок головной колесницы", – сказала Маллика. "Подержи-ка вожжи!" Бандхула передал ей вожжи, а сам встал на колеснице в полный рост и поднял лук. Колёса по ступицы ушли в землю. Личчхавы увидели это, но не остановились. Проехав немного вперёд, Бандхула натянул и отпустил тетиву, и звон её подобен был громовому раскату. Личчхавы, однако, и не думали поворачивать назад. Тогда Бандхула, не сходя с колесницы, пустил в них одну-единственную стрелу. Стрела пробила передки всех пятисот колесниц, пронзила пятьсот войнов и упала позади последнего. Личчхавы даже не заметили, что уже пронзены насквозь, и с криками "Эй ты, стой! Эй ты, стой!" продолжали преследование. Бандхула придержал коней и сказал: "Вы же все мертвецы! Я с мёртвецами не воюю". – "Не очень-то мы на мертвецов похожи". – "Ну-ка снимите броню с война на головной колеснице". Личчхавы послушались. Едва с война сняли броню, он упал и умер на месте. "Все вы таковы! – сказал им Бандхула. – Отправляйтесь-ка по домам, приведите в порядок свои дела, дайте домашним прощальные наказы, а там уж снимайте броню". Так и нашли все эти личчхавы свой конец.

Бандхула же привёз жену обратно в Шравасти. Со временем она родила ему шестнадцать пар близнецов. Все они стали отважными могучими войнами, в совершенстве освоили все искусства, и у каждого из них была дружина по тысяче человек. Когда они вместе с отцом приходили на приём к царю, их свита одна заполняла весь царский двор.

Однажды царские судьи неправедно рассудили тяжбу. В это время мимо проходил Бандхула. Проигравшие тяжбу люди увидели его, подняли шум и крик и стали жаловаться на подкупленных судейских. Бандхула тут же направился в суд, выслушал стороны ещё раз, решил дело по справедливости и вернул собственнику его добро. Присутствовавшие стали громко благодарить. "Что за шум?" – спросил царь. Узнав о том, что произошло, он похвалил Бандхулу, сместил прежних судейских и доверил Бандхуле решение тяжб. Судейские остались без взяток, а с ними и почти без всего своего дохода и по злобе оговорили Бандхулу перед царём, что тот-де замыслил отнять у него престол. Царь поверил наветам и дал волю гневу. "Прямо в городе убивать его нельзя – люди возропщут", – подумал он и тайком послал наёмников на окраину царства – устроить там бунт. Затем он призвал Бандхулу и сказал: "Мне донесли, что в одном из округов начался бунт. Отправляйся вместе с сыновьями на усмирение бунтовщиков". С Бандхулой же он послал могучих опытных войнов и дал им тайный приказ: "Отрубите головы ему и сыновьям и привезите их мне". Итак, Бандхула поехал на усмирение бунта, а нанятые царём смутьяны прослышали об этом и удрали. Приехав, Бандхула восстановил порядок, удовлетворил просьбы местных жителей и направился обратно в столицу, но в окрестностях её царские войны напали на него и сыновей и всем им поотрубали головы.

В тот самый день к Маллике приглашены были на трапезу пятьсот монахов во главе с Шарипутрой и Маудгальяяной. Уже с утра ей принесли письмо: "Всем твоим сыновьям и мужу отрубили головы". Прочтя это, она никому не сказала ни слова, завязала письмо в край сари и продолжала хлопотать, принимая монахов. Одна из её служанок несла миску с топлёным маслом, оступилась и прямо перед тхерами разбила её. Тогда Шарипутра, военачальник воинства дхармы, сказал ей в утешение: "Не стоит огорчаться. Таково уж свойство посуды, что она бьётся". Маллика же развязала узел, достала письмо и ответила: "Вот письмо, что пришло ко мне утром: мужу моему и всем тридцати двум сыновьям отрубили головы, – я и то не огорчаюсь. Стану ли я горевать, почтенный, из-за миски с топлёным маслом?" Военачальник воинства Дхармы сказал ей подходящие к случаю слова сутры: "Существованье в этом мире непостижимо, ненадёжно…"[41]. Преподал он ей должное наставление и ушёл в монастырь. А Маллика послала за всеми своими тридцатью двумя невестками и стала увещевать их: "Мужья ваши ни в чём не провинились, а погибли они из-за своих деяний в прошлых жизнях. Не горюйте по ним, да и против царя не ожесточайтесь". Этот разговор подслушали царские лазутчики; они донесли царю, что полководец с сыновьями убиты были безвинно. Царь ужаснулся и пришёл в дом к Маллике каяться перед нею и её невестками. "Скажи мне, чего ты хочешь!" – попросил он. "Я пока подумаю, государь". Царь удалился, а Маллика справила тризну, омылась и пришла к нему во дворец. "Государь! Ты обещал исполнить моё желание, – сказала она. – Отпусти меня и всех моих невесток обратно в родные края. Больше мне от тебя ничего не надо". Царь дозволил. Маллика отправила всех невесток по домам, а потом и сама уехала к себе на родину, в Кушинару.

Военачальником царь поставил племянника покойного Бандхулы – долговязого Караяну, сына его сестры. Тот, однако, никак не мог простить царю убиение своего дяди и всё ломал голову, как бы ему за это отомстить. А сам царь, с тех пор как узнал, что Бандхулу он казнил без вины, горько каялся и не находил себе места; даже власть совсем перестала его радовать.

В ту пору Учитель находился близ городка Улумпы в области шакьев. Царь поехал навестить его. Невдалеке от обители он разбил лагерь, а дальше пошёл, взяв с собою небольшую свиту. Все пять знаменующих царское достоинство вещей он оставил под охраной Караяны и без спутников вошёл в благоуханную келью к Учителю. Когда царь скрылся, Караяна забрал знаки царского достоинства, провозгласил царём Видудабху и увёл войско в Шравасти, оставив царю коня и одну служанку. После учтивой беседы с Учителем царь вышел на улицу и обнаружил, что войско ушло. Служанка объяснила ему, в чём дело, и царь решил отправиться за подмогой в Раджагриху, к своему племяннику, царю магадхскому, чтобы с его помощью взять Видудабху в плен. Но до города он добрался уже поздно, в неурочный час, и ворота оказались на запоре. В ту же ночь царь, лёжа где-то под навесом, скончался от жары и от усталости. Наутро стража услыхала причитания служанки: "Государь, государь! Все покинули владыку Кошалы!" Дали знать магадхскому царю, и тот торжественно предал останки своего дяди огню.

Взойдя на престол, Видудабха вспомнил о своей ненависти к шакьям. С большим войском он выступил по направлению к Капилавасту и собирался всех их истребить. Учитель в тот час озирал на утренней заре весь мир. Поняв, что над соплеменниками его нависла опасность, Учитель решил спасти их. Утром он прошёлся по улицам города и собрал милостыню, днём полежал у себя в благоуханной келье, а под вечер прилетел по воздуху в окрестности Капилавасту и уселся у купы небольших деревьев, в их жидкой тени. Недалеко же от того места, на самой границе наследных владений Видудабхи, стоял большой баньян, и тень под ним была густая. Видудабха продвигался вперёд; завидев Учителя, он подошёл к нему с поклоном и спросил: "Почему вы, почтенный, в столь жаркий час сидите в жидкой тени этих деревьев? Не лучше ли вам перебраться в густую тень баньяна?" – "Ничего, государь! В родной тени всегда прохладно!" "Наверное, Учитель явился сюда, чтобы защитить своих соплеменников", – подумалось царю, и он повернул с войском назад в Шравасти. Учитель же улетел в рощу Джеты.

И в другой раз разгорелась в царе злоба на шакьев, и опять он выступил с войском – но вновь повернул назад после встречи с Учителем. И в третий раз было точно так же. Но когда царь в четвёртый раз собрался в поход, Учитель подумал о былых деяниях шакьев, узрел, что было среди них отравление реки ядом, и понял, что плод этого злодейства неотвратим. И Учитель не стал препятствовать царю в четвёртый раз. Видудабха велел перерезать всех шакьев, начиная с грудных младенцев, омыл их кровью скамью и вернулся в столицу.

После того как Учитель в третий раз завернул царя с полпути, он на следующий день прошёлся по Шравасти за подаянием и вернулся отдохнуть в свою благоуханную келью. В тот час монахи, собравшиеся из разных мест, сидели в зале для слушания дхармы и вели беседу о достоинствах Пробуждённого: "Почтенные! Явившись перед царём у дороги в Капилавасту, Учитель убедил его повернуть назад и спас своих родичей от смертельной опасности. Вот какое благо содеял он для своих соплеменников!" Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи сказали. "Не только теперь старается Татхагата принести благо своим соплеменникам, о монахи, – заметил Учитель. – Он и прежде старался ради их блага". И он рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Был он праведен и соблюдал все десять обязанностей царя. И вот как-то раз он решил: "Цари на Джамбудвипе живут во дворцах-башнях со многими опорами. Поэтому башней, у которой много опор, никого не удивишь. Что, если я построю себе башню на одном-единственном столбе? Я ведь тогда превзойду всех царей!" Призвал он к себе плотников и сказал: "Постройте мне красивую дворцовую башню на одном столбе!" – "Слушаемся", – отвечали плотники. В лесу они отыскали огромные и стройные деревья, вполне пригодные для того, чтобы на любом из них воздвигнуть дворцовую башню, и стали думать: "Деревья-то есть, а вот дорога скверная. Перевезти их не удастся. Надо объяснить это царю". Так они и сделали. Царь попробовал настаивать: "Исхитритесь как-нибудь, свезите сюда такое дерево, не торопясь!" – "Нет, государь, никак невозможно". – "Ну, тогда отыщите подходящее дерево в моём парке". В парке плотники нашли огромное саловое дерево, но оно было священным: его почитали не только горожане и жители ближайших сёл, даже от самого царского двора доставались ему подношения. Вернувшись к царю, плотники сказали ему, в чём трудность. Но царь решил: "Дерево растёт у меня в парке, это моя собственность. Идите и рубите его". – "Слушаемся", – отвечали плотники. Набрали они с собою цветочных гирлянд и благовоний и отправились в парк. Там они отпечатали на дереве киноварью пятерню, обвязали его кругом верёвкой с нанизанными чашелистиками лотоса, воскурили благовония, принесли дереву жертву и возгласили: "Через семь дней мы придём и срубим дерево. Таков приказ царя. Пусть духи, что живут на этом дереве, уходят прочь. На нас вины нет". Услышал эти слова дух дерева и подумал: "Плотники и в самом деле срубят дерево. Значит, жилище моё пропадёт, а ведь жизнь моя длится только до тех пор, покуда оно цело. Да и обители многих моих духов-сородичей тоже должны погибнуть: молодые саловые деревья, что растут вокруг меня, непременно сломаются под тяжестью большого срубленного дерева. Не так мне горько, что я сам умру, как страшна гибель, что грозит моей родне! Попытаюсь я спасти её!" В полуночный час он вошёл в царскую опочивальню, всю её озарив сиянием своего тела и сверканием божественных украшений, и расплакался у изголовья. Царь увидел его, испугался и спросил:

"Одетый в дорогое платье, кто ты, парящий над землею?

О чём ты проливаешь слёзы? Какой опасности боишься!"

Дух ответил:

"О царь! Во всех твоих владеньях известен я как Бхаддасала.

Десятки тысяч лет расту я. Меня все люди почитают.

Построили за эти годы домов и укреплений много,

Дворцы и башни возводили, а на меня не покушались.

Так почитали меня прежде. И ты почти меня, властитель!"

"Я не знаю другого такого дерева, что могло бы сравниться с твоей обителью, почтенный дух, – столь оно могуче, неохватно, благородно и красиво, – сказал царь. – Из этого дерева я велю изготовить столб и построю на нём дворцовую башню. Тебя я тоже приглашаю в ней поселиться, и пусть жизнь твоя будет долгой!" – "Нет, государь! – возразил дух. – Если ты срубишь дерево, придётся мне с телом моим расстаться. Об одном прошу тебя: пусть тело моё рубят по частям. Сначала срубите верхушку, потом спилите ствол до половины, а уж потом рубите под корень. Тогда мне не будет больно". – "Странно! – удивился царь. – Если разбойнику отрубают сначала ноги и руки, отсекают нос и уши и только потом его обезглавливают, то это считается мучительной смертью. Почему же не будет больно тебе, когда тело твоё станут рубить по частям, и в чём причина этого?" – "Причина тому есть, государь, и она – в моём стремлении к дхарме. Ведь под сенью моего дерева счастливо выросла молодая поросль родичей. Я боюсь сломать их, если дерево срубят сразу под корень – нельзя же губить вместе собою и других!" – "Поистине, этот дух предан дхарме, – подумалось царю. – Он готов погибнуть сам в муках, лишь бы спасти обиталища своих родичей, и стремится он лишь к чужому благу. Я должен пообещать ему неприкосновенность". И царь сказал:

"Владыка леса, Бхаддасала!

Ты, право, благородно мыслишь,

Заботишься о благе ближних.

Клянусь, что я тебя не трону".

Так царственный дух дерева преподал царю урок дхармы и удалился. Царь же следовал его наставлениям, приносил дары, свершал иные добрые дела и после смерти обрёл горнюю обитель".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Татхагата не только теперь, но и прежде стремился принести благо своим соплеменникам". И он отождествил перерождения: "Царём тогда был Ананда, духами молодых деревьев – мои нынешние последователи, сам же я был царственным духом Бхаддасалой".

Джатака о плотниках-мореходах

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dvadasa-Nipata. 466 Samuddavanija-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"На Джамбудвипе сеют, жнут…" – произнёс Учитель в роще Джеты по поводу Девадатты, ибо тот некогда соблазнил уйти с собою от Учителя пятьсот семей, но кончил тем, что провалился в ад и их с собой увлёк.

Когда главные ученики[42] Пробуждённого пришли к Девадатте и ночью увели от него почти всех бывших с ним монахов, Девадатта не смог сдержать горя. Он тяжко занедужил, стал кашлять кровью и вспомнил наконец о достоинствах Пробуждённого: "Вот уже восемь месяцев я злоумышляю против Татхагаты, а между тем у самого Учителя нет ни малейшей враждебности ко мне. Да и ни один из восьмидесяти великих тхер[43] не держит против меня зла. Лишь я сам повинен в том, что остался теперь один и все от меня отвернулись – и Учитель, и великие тхеры, и Рахула, сын Учителя, и княжеские роды шакьев. Пойду к Учителю вымаливать себе прощение!" Подозвав тех, кто ещё оставался при нём, Девадатта велел уложить себя на носилки и нести в Шравасти. Люди шли всю ночь, и к утру оказались уже в окрестностях города. В тот час Ананда обратился к Учителю: "Почтенный! Похоже на то, что Девадатта направляется к тебе просить прощения!" – "Нет, Ананда. Больше Девадатте свидеться со мной не дано". Когда Девадатту уже внесли в город, Ананда опять известил о том Учителя, но Блаженный ответил так же. И наконец носилки с Девадаттой поднесли к пруду, что был неподалёку от ворот в рощу Джеты. В тот самый миг плоды злодейств его созрели и проявились сполна. По всему телу Девадатты разлилось жжение, захотелось ему умыться и напиться, и он попросил поставить носилки и сходить за водой. Но напиться ему уже не пришлось: едва носилки коснулись земли, как земная твердь дала трещину, из Незыби взметнулось пламя и поглотило его. "Вот он, плод моих злодеяний!" – понял Девадатта и успел лишь воскликнуть:

"К тому, кто выше ариев, кто бог для небожителей,

Кто укрощает гордецов, кто всё увидит и поймёт,

Исполнен добродетели, – к нему,

Всепробуждённому, я прибегаю с верою!"

Так он восславил Пробуждённого и вновь признал себя его учеником, но всё же провалился в ад.

За Девадаттой в своё время пошли пятьсот семей мирских последователей Учения. Все они, взявши его сторону, тоже бранили и чернили при своей жизни Татхагату, а потому после смерти тоже угодили в ад. Об этом-то и зашёл однажды разговор в зале для слушания дхармы: "Почтенные! Поистине, Девадатта – злодей! Был он алчен, жаждал почёта и подношений, а потому беспричинно озлобился на Истинновсепробуждённого и не подумал о грядущих бедах. Вот и попал он в ад, да ещё увлёк туда же за собою пятьсот семей". Учитель пришёл и спросил: "О чем это вы сейчас беседуете, монахи?" Те объяснили. "Не только теперь, о монахи, Девадатта был охоч до почёта и подношений и пренебрёг опасностью, – заметил Учитель. – Уже и в прошлом он однажды пренебрёг грозившей ему опасностью, ибо жаден был до удовольствий. Потому-то он и погиб сам и погубил тех, кто пошёл за ним". И Учитель рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Неподалёку от города была тогда большая деревня. Жили в ней одни плотники, тысяча семей круглым счётом. Понабрали эти плотники у людей задатков в счёт будущей работы: "Вам мы кровать сделаем, вам – стол, вам – дом срубим", – а выполнить в срок ничего не сумели. Народ осерчал; плотников стали хватать на улицах и требовать вернуть деньги, и до того их доняли, что тем и жить сделалось невмоготу. Тут-то плотники и решили: "Давайте сбежим отсюда на чужбину, авось как-нибудь проживём". Нарубили они строевого лесу, построили большой корабль и спустили его на реку в гавьюте или в двух от деревни, а затем глухой ночью погрузились на него вместе с семьями и пустились в плавание. Долго ли, коротко ли, приплыли они по Гангу к океану и, странствуя по воле ветра, оказались в один прекрасный день перед каким-то островком посреди моря. На островке том росли рис-самосейка, сахарный тростник, гвоздичные деревья, хлебные деревья, помповые пальмы и ещё множество всяких плодовых кустов и деревьев. А жил там в одиночестве некий человек, спасшийся после кораблекрушения. Он готовил себе рисовую кашу, запивал её соком сахарного тростника, отъелся и горя не знал. Ходил он голый и весь зарос волосами.

Плотники же, завидя остров, решили: "А вдруг остров стерегут якши? Как бы нам на нём не пропасть! Для начала непременно его обследуем". И вот семеро силачей-храбрецов, вооружённые до зубов, сошли на берег, чтобы обследовать островок. Островитянин в тот час напился после завтрака соку сахарного тростника, улёгся в красивом месте в тени дерев на серебристо-белом песке и затянул песню:

"На Джамбудвипе сеют, жнут, живут плодом трудов своих,

А мне живётся хоть куда – и не работаю, и сыт!"

Люди, что исследовали островок, услыхали его голос: "Не человек ли то поёт? Пойдём-ка, посмотрим". Они отыскали его, увидели и испугались: "Не иначе, это якша!" Тут же все семеро прицелились в него из луков. "Пощадите меня! Я человек, а не якша!" – стал молить в страхе островитянин. "Да разве люди ходят нагишом, как ты?" Но тот не оставлял своих молений и сумел как-то их успокоить. Подойдя поближе, плотники приветливо разговорились с ним. "Как же ты сюда попал?" – спросили они. Человек тот всё им по правде рассказал и добавил: "Ну и повезло же вам, что вы здесь оказались! Ведь лучше этого острова в целом свете не сыщешь. Трудиться здесь нет никакой нужды. И рис, и сахарный тростник, и всё прочее растёт тут само собою, еды и питья полным-полно. Живите здесь без горя и забот". – "Неужто на этом острове человеку ничто не грозит?" – "Да почти ничего. Одно только надо крепко запомнить: остров этот стерегут духи. Нечистоты тут оставлять после себя нельзя, не то духи на вас прогневаются. Если вам надо будет сходить по нужде – выройте ямку, а потом присыпьте сверху песком. Вот и все местные правила. Больше здесь бояться нечего".

Плотники поселились на острове. Делились же они на две артели по пятьсот человек в каждой. Обе артели возглавлялись старшинами. Один старшина был глуп и жаден до еды, а другой благоразумен и в еде умерен. Прошло время, плотники прижились, растолстели от праздности и подумали: "Делать нам нечего. Наготовим-ка мы себе вина из сока сахарного тростника и устроим пирушку". Так они и поступили. А напившись, развеселились, распелись, расплясались и изгадили и испоганили весь остров, ибо ходили по нужде куда попало, а присыпать сверху песком забыли. Увидели это духи и возмутились: "Как они посмели испакостить места наших игр!" Посовещавшись, они решили: "Надо омыть наш островок океанскими водами. Вот только луна теперь на ущербе, да мы пока и не все в сборе. Лучше подождать до следующего полнолуния. Когда наступит день упосатхи и взойдёт полная луна, мы обрушим на остров океанские волны и всех этих грязнуль утопим". Назначили духи день и разошлись.

А был среди них некий добродетельный дух. "Не могу я допустить, чтобы на моих глазах гибли люди!" – пожалел он плотников. Однажды вечером, когда те поужинали и сидели перед домами за приятной беседой, сей дух принял зримый облик. Блистая своим драгоценным убором, он воспарил к северу от острова над океанскими водами, озарил весь остров своим сиянием и промолвил: "Внемлите мне, плотники! Духи на вас прогневались. Оставаться здесь вам больше нельзя, ибо через полмесяца они обрушат на вас океанские волны и всех потопят.

Через пятнадцать дней настанет полнолунье,

Поднимется из моря огромная волна

И захлестнёт весь остров, водой его накроет.

Спасайте свои жизни, не оставайтесь здесь!"

Добрый дух исчез, а некий злой и коварный его собрат замыслил недоброе: "Если все плотники послушаются его, они до срока сбегут. Отговорю-ка я их покидать остров – пусть они погибнут!" И вот он воссиял к югу от острова, озарил своим блеском всю деревню плотников и спросил: "Не приходил ли к вам прежде меня некий дух?" – "Да, приходил". – "О чём он вам толковал?" Плотники пересказали слова доброго духа. "Не слушайте вы его. Он просто невзлюбил вас и желает вам досадить, прогнать отсюда; живите здесь, как жили.

Не может быть волна такой высокой,

Чтоб затопить холмистый этот остров.

Немало видел я благих знамений.

Не бойтесь, не печальтесь, всё спокойно!

Плодами этот остров изобилен,

Себе вы лучше места не найдёте.

Поверьте, вам ничто не угрожает.

Живите и детей своих растите".

Так этот дух постарался рассеять их тревогу и исчез. А глупый старшина плотников, не желавший внять предостережению доброго духа, созвал свою артель и обратился к ней: "Послушайте меня, почтенные! Прав, по-моему, тот дух, что явился с южной стороны и сулил нам безопасносность. А тот, что приходил с севера, и сам, видно, не знает, что опасно, а что – безопасно. Нам нечего бояться, не о чем тревожиться. Будем же веселиться!" Послушали его пятьсот плотников – любителей поесть – и согласились с ним.

Благоразумный же старшина решил иначе и обратился к своим с такими словами: "Мы выслушали обоих духов. Один из них предрекает нам опасность, другой утверждает, что угрозы никакой нет. Послушайте теперь ещё и меня, а то как бы нам всем в скором времени не пропасть! Давайте соберёмся и общими силами построим корабль – срубим крепкий остов, оснастим его. Если правду нам сказал тот дух, что явился с юга, а северный дух ошибался, мы не станем понапрасну покидать этот остров, но корабль нам всё равно не помешает. Зато если правду сказал нам северный дух, а южный ошибся, мы все взойдём на корабль и уплывём отсюда в безопасное место. Не так уж легко разобраться, где здесь правда, а где ложь, но следует быть готовым ко всяким поворотам судьбы. Только так можно спастись от гибели. Одним словом, послушаемся пока обоих духов и на всякий случай построим корабль". – "Тебе, как я вижу, и в чашке воды крокодилы мерещатся! – возразил глупый старшина. – Всё ты видишь, даже то, чего нет! По мне, первый дух был зол на нас и старался нас запугать, а второй успокаивал, ибо был к нам благосклонен. Никакой нужды бежать с этого благословенного острова у нас нет. Если тебе так уж хочется ехать – сруби себе корабль и плыви со своими куда хочешь. А нам и без корабля неплохо".

И вот плотники из артели благоразумного старшины срубили себе корабль, оснастили его и все на него погрузились. Настала ночь полнолуния. Взошла луна, и в тот же час из океана поднялась волна и прокатилась по острову. Вода дошла людям до колен. Рассудительный старшина смекнул, что остров вот-вот будет затоплен, и велел отчаливать. А все пятьсот плотников из артели глупого старшины сидели и пустословили: "Вода омыла остров и ушла, этим дело и кончится". Но следом за нею пришли другие волны: высотой по пояс, потом в человеческий рост, высотою в пальму и наконец высотою в семь пальм – и они смыли с острова всё.

Так благоразумный плотник спасся со своими людьми, ибо знал, как следует поступить, и чревоугодие не ослепило его. Глупый же старшина погиб со всею своей артелью в пятьсот человек, ибо жаден был до еды и пренебрёг предостережением. А посему опасность нужно предотвращать заранее, ведь тому, кто вовремя к ней подготовился, она не страшна".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта и в прошлом, а не только теперь, легкомысленно предавался удовольствиям[44] не думал о грозившей ему опасности и потому погиб и погубил всех, кто был с ним". И он отождествил перерождения: "Глупым старшиной был тогда Девадатта; духом, что пришёл с южной стороны, – Кокалика; духом, пришедшим с севера, – Шарипутра, я же был тогда рассудительным старшиной".

Джатака о ненасытной алчности

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dvadasa-Nipata. 467 Kama-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Кто стремится к наслажденьям…" – это сказал Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу некоего брахмана. Этот брахман жил в Шравасти и решил расчистить участок в лесу на берегу Ачиравати под пашню. Учитель знал, что он задумал. Идя за подаянием в Шравасти, он сошёл с дороги и заговорил с брахманом: "Чем занимаешься, брахман?" – "Смотрю, как мне лес под поле вырубают, Готама". – "Хорошо, брахман, так и продолжай", – сказал Учитель и ушёл. Так же он поступал и впредь: заходил к брахману, когда свозили с участка поваленный лес, когда пахали, когда на поле пустили воду. Когда подошло время садить рассаду, брахман сам сказал: "Уважаемый Готама, сегодня у меня важный день – рассаду сажаем. Когда соберём урожай, я хочу угостить всю общину, начиная с вас". Учитель промолчал, дав тем понять, что согласен, и ушёл. Ещё раз он пришёл к брахману, когда тот проверял, принялась ли рассада. "Что поделываешь, брахман?" – спросил он. "Смотрю на посадки, Готама". – "Хорошо, брахман", – и Учитель ушёл. Наконец брахман подумал: "Шраман Готама уж который раз сюда приходит. Видно, он хочет, чтобы его пригласили на трапезу. Приглашу-ка я его!" И в тот же самый день Учитель зашёл к нему домой. Брахман с тех пор стал относиться к нему как к близкому другу. В своё время урожай созрел. "Завтра начнём жатву", – решил брахман и лёг спать, но всю ночь напролёт в верховьях Ачиравати шёл сильный град. С гор скатился паводок, и река дочиста смыла в море весь урожай до последнего колоска. Когда брахман увидел, что сталось с его полем, он не смог совладать с собою и крепко загоревал: схватился за грудь, охая, пришёл домой и со стонами повалился на ложе. Учитель видел брахмана утром и знал, что тот горюет. Он решил поддержать его в трудный час. На другой день с утра он после сбора подаяния отослал монахов из Шравасти в обитель, а сам взял в провожатые одного из младших монахов и пришёл с ним к брахману домой. Тот узнал об их приходе, и ему заметно полегчало: "Должно быть, мой друг пришёл поговорить со мною", – подумал он и предложил гостям сесть. Учитель сел и осведомился: "Что ты так мрачен, брахман? Что у тебя стряслось?" – "Уважаемый Готама, вы же сами видели, как я работал: и как лес валил на берегу Ачиравати, и что потом делал. Я жил мыслью, что угощу всех нас, когда соберу урожай. А теперь весь мой урожай паводком смыло в море, ничего не осталось! Добрых сто телег зерна пошло прахом. Очень мне это горько". – "А как ты думаешь, брахман: если ты погорюешь, пропажа вернётся?" – "Да нет, уважаемый Готама". – "Раз так, к чему горевать? Со всеми людьми так бывает: придёт пора появиться богатству – оно появляется, придёт пора ему пропадать – оно пропадает. Всё то, что составлено, не может быть вечным. Не горюй". Так Учитель утешил его, а потом преподал ему подходящую к случаю "Сутру о желаниях"[45]. Брахман внял и всё понял: он тут же обрёл плод прорезавшегося слуха и перестал горевать. Итак, Учитель исцелил его от печали, встал и ушёл в обитель. Об этом стало известно по всему городу: "Учитель исцелил от печали такого-то брахмана, вынул занозу горя из его сердца, помог ему обрести плод прорезавшегося слуха". Монахи же завели в зале для слушания дхармы такой разговор: "Почтенные! Наш Учитель, познакомившись с брахманом и став его верным другом, умело преподал ему дхарму в час тяжкой печали, излечил его от горя и помог обрести плод прорезавшегося слуха". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи сказали. "Не только теперь, о монахи, но и прежде исцелил я его от печали", – промолвил Учитель и рассказал о былом.

"Некогда было у Брахмадатты, царя Варанаси, два сына. Старшего он назначил наследником, а младшего поставил военачальником. Потом Брахмадатта скончался, и советники собрались помазать его старшего сына на царство. Тот отказался: "Не хочу царствовать, идите к младшему брату". Как его ни упрашивали, он не соглашался, и царём сделали младшего. Тот стал ему предлагать сан наследника, военачальника. "Не надо мне власти", – отвечал старший брат. "Тогда просто живи в своё удовольствие во дворце". – "Да мне и в городе делать нечего", – сказал старший, ушёл из Варанаси в деревню и нанялся в работники к купцу. Со временем купец узнал, что слуга его царского рода, стал обращаться с ним, как то подобает с царевичем, и работать ему не позволял.

Как-то раз в эту деревню приехали от царя землемеры. Купец обратился к царевичу: "Господин! Мы вас кормим, вы у нас живёте. Сделайте милость, напишите младшему брату, чтобы нам скостили налог". – "Ладно", – согласился он и написал письмо: "Я живу у такого-то купца. Считай это ему вместо налога, а налог с него сними". Царь не был против. Дальше – больше: жители всей деревни, а после и всей округи стали его просить, чтобы им дозволили нести подать прямо ему, а от царского налога избавили. Он просил за них царя, и царь на всё соглашался. Налог пошёл теперь в его пользу, и так мало-помалу стали расти у него доходы, а с ними росло и уважение – и тут-то проснулась в нём неутолимая жадность. Попросил он у царя всю округу – царь дал; попросил сделать его наследником – царь сделал. А жадность всё росла и росла. Ему уже и наследником быть казалось мало, решил он отнять у брата царство. Пришёл с жителями своей округи к столице, остановился у стен и написал брату: "Отдавай мне царство, иначе – война". – "Вот глупец! – подумал младший брат. – Сначала сам ни на что не соглашался, ни царём быть не хотел, ни наследником, а теперь на меня войной идёт. Если я убью его на войне, меня же потом упрекнут. Не хочу царствовать!" – И он велел передать брату: "Воевать я не буду, забирай царство". Старший сел на царство, а младшего назначил наследником, но царская власть только распалила его жадность. Стало ему мало одного царства, захотелось другого, третьего – жадность его перешла все границы. В ту пору Шакра, царь богов, обозревал мир. "Кто из людей родителям помогает, кто дары приносит, кто благие дела свершает? – проверял он. – А кто жадности поддался?" И увидел он, что царь весь во власти жадности. "Этому глупцу даже царства Варанаси мало. Я его проучу!" – решил Шакра, принял облик молодого брахмана, предстал у царских врат и велел доложить: "Молодой брахман, у которого есть что сказать царю, стоит у ворот". Царь приказал просить. Брахман вошёл, поклонился царю. "С чем пожаловал?" – спросил царь. "Государь, я должен тебе нечто сказать, и лучше бы без свидетелей". И Шакра своей божественной силой устроил так, что все присутствующие удалились. "Государь, я вижу три огромных многолюдных города, полных военной силы. Я сам берусь привести их под твою власть. Не медли, идём скорее". – "Отлично", – согласился алчный царь. Шакра сделал так, что он даже не спросил, ни кто этот гость, ни откуда пришёл он, ни что ему нужно. Не добавив более ни слова, Шакра вернулся к себе в обитель Тридцати Трёх. Царь собрал советников: "К нам приходил брахман и пообещал мне три города. Призовите его! Бейте тревогу, соберите войска, мы выступим без промедленья!" – "Государь, – спросили советники, – а ты принял этого брахмана радушно? Спросил у него хотя бы, где он живёт?" – "Нет, ничего я для него не сделал, и где он живёт, тоже не знаю. Ступайте и разыщите его!" Стали искать, но не нашли. "Государь, такого молодого брахмана, о котором ты говоришь, во всём городе нет", – доложили царю. Царь был весьма раздосадован: "Каких три города из рук упустил! Ну и невезение! Верно, брахман на меня рассердился за то, что я ему не дал награды, ночлега даже не предложил, – вот он и ушёл". Эти мысли не покидали его; от безудержной алчности нутро ему зажгло огнём, а от этого жара в животе началось несварение и прохватил его понос: что ни съест, тем и на двор ходит. Лекари не знали, что делать, и царь вконец измучился. Весть о его тяжёлом недуге разнеслась по всему городу. Той порой бодхисаттва изучил в Такшашиле все искусства и вернулся в Варанаси домой к родителям. Узнав, что стряслось с царём, он решил его вылечить. Пришёл к царским воротам и попросил доложить: "Пришёл молодой брахман, хочет тебя исцелить". – "Меня лучшие врачеватели, на всю страну знаменитые, лечили и вылечить не смогли. Неужто юноша сможет? Заплатите ему и пусть убирается", – сказал царь. Юноша велел передать: "Мне платы за леченье не нужно, я даром лечу. Всё, что мне надо, – немного денег на снадобье". Царь уступил и велел допустить его к себе. Юноша приветствовал царя и говорит: "Успокойся, государь, я тебя исцелю. Только ты мне расскажи, отчего расхворался". Царь стал отнекиваться: "На что тебе знать причину? Главное – найти лекарство". – "Государь, когда целитель знает причину недуга; он подберёт подходящее средство. А иначе-то как?" – "Ну что ж, дорогой", – и царь рассказал всё по порядку, начиная с того, как пришёл к нему брахман и пообещал три города. "Вот от этой жадности-то, сынок, я и разболелся. Исцели меня, если сумеешь". – "Скажи, государь, а будут твоими три города, если ты как следует погорюешь?" – "Никак не будут, сынок". – "А коли так, зачем ты горюешь? Ведь когда смерть придёт, всё равно надо будет расстаться со всем: и с телом, и с имуществом, и со слугами, и со всем достоянием. Да и будь у тебя четыре города, так из четырёх блюд зараз есть не будешь, на четырёх ложах зараз не уснёшь, четыре платья зараз не наденешь. Нет, жадности нельзя поддаваться! Жадность, коль разрастётся, не выпустит человека за пределы тягостных существований". И Великий, поучая его, прочёл ему восемь строф о дхарме:

"Кто стремится к наслажденьям и успеха достигает,

Радуется и ликует – "преуспел я в этой жизни".

Кто стремится к наслажденьям и успеха достигает,

Тянется к иным утехам, ненасытно жаждет снова.

Бычок становится быком,

И вместе с ним рога растут,

А безрассудный человек

Растит желания с собой.

Сколько ни дай ты человеку

Земли, коней, быков и слуг –

Ему любого будет мало.

Пойми это и успокойся.

Царь может подчинить себе всю землю,

Но, власть распространив до океана,

Останется и этим недоволен:

Он и заморье подчинить захочет.

Пока ты помнишь об усладах,

Твой ум доволен быть не может.

Так повернись же к ним спиною,

И мудрость даст тебе довольство.

Лишь мудрость насыщает нас

И избавляет от желаний.

Того не обуяет алчность,

Кто мудростью себя насытил.

Стремитесь отсекать желанья,

Довольствоваться лучше малым.

Сапожник обрезает кожу,

Когда сандалии тачает,

И не жалеет об обрезках.

А человек бездонно мудрый

Не сожалеет об утехах.

Чем больше ты услад отринешь,

Тем большего достигнешь счастья.

Коль хочешь полного блаженства,

Оставить надо все услады".

Когда бодхисаттва читал последнюю строфу, он случайно остановил взгляд на белом царском зонте, и вошёл в состояние созерцания "белой полноты". Царь исцелился; с радостью поднялся он с ложа и стал благодарить юношу; "Столько врачевателей не могли меня вылечить, а ты, умный юноша, исцелил меня лекарством знания". И он произнёс:

"Сказал ты восемь изречений,

А стоит тысячи любое.

Возьми же восемь тысяч, брахман.

Прекрасны были твои речи".

Великий в ответ сказал:

"Не нужно мне вознагражденья,

С деньгами нечего мне делать.

Строфу последнюю читая,

Я стал к усладам равнодушен".

Царь восхитился ещё больше и, прославляя Великого, сказал:

"Ты – человек благих устоев,

Мудрец, познавший всё на свете.

Ты проницательно увидел:

Желание – источник горя".

"Государь, не будь беспечен, следуй дхарме", – дал ему наказ бодхисаттва, поднялся над землёю и улетел в Гималаи. Там, по старинному обычаю[46], он стал отшельником, всю жизнь упражнялся в безмерных добродетелях, ведущих к мирам Брахмы, и после смерти сопричислился к их обитателям".

Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, я его излечил не только теперь, но и прежде". И он отождествил перерождения: "Царём тогда был этот брахман, а умным юношей – я сам".

Джатака о большом чёрном псе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dvadasa-Nipata. 469 Mahakanha-Jataka.

Перевод А.В. Парибка.

"Пёс твой чёрный..." – это сказал Учитель, пребывая в роще Джеты, о том, как действовать людям на благо.

Однажды монахи сидели в зале для слушания дхармы и восхваляли достоинства Десятисильного и то, сколько благ он несёт людям:

– Почтенные! Учитель старается принести пользу многим людям. Он расстался с беззаботной жизнью и несёт людям благо. Ведь когда он достиг высшего просветления, он сам взял чашу для подаяния, прошёл восемнадцать йоджан до Варанаси и прочёл первую проповедь пятерым монахам, своим былым товарищам, – так он запустил колесо дхармы. А на пятый день того же месяца он рассказал им сутту о том, что души не существует, и все они стали святыми.

Потом он пришёл в Урубильву, показал тамошним косматым подвижникам три с половиной тысячи чудес и обратил их в монашество. Когда он на верхушке горы Гаи прочёл им проповедь о том, что "всё горит", тысяча этих бывших подвижников тоже стали святыми.

А Великий Кашьяпа! Учитель прошёл навстречу ему три гавьюты, дал ему три наставления, дал посвящение.

А отпрыск рода Пуккусати! Учитель после трапезы один прошёл сорок пять йоджан, чтобы встретиться с ним, и дал ему плод безвозвратности.

А Махакаппин! Учитель, чтобы его увидеть, прошёл сто двадцать йоджан и сделал его святым.

А лютый разбойник Пальцелом! Учитель после трапезы прошёл тридцать йоджан, встретил его и сделал его тоже святым.

А Алавака! Учитель прошёл путь в тридцать йоджан, повстречал его, дал ему плод прорезавшегося слуха и избавил от страданий!

А как он три месяца прожил на небесах Тридцати Трёх Богов! Тогда ведь восемьдесят миллионов богов постигли суть дхармы!

А как он побывал в мире Брахмы, он избавил брахму по имени Бака от вредных воззрений и сделал святыми десять тысяч брахм, обитателей того мира!

Что ни год, он обходит все области бытия и находит чем помочь каждому: одного побуждает с верою и убеждением обрести прибежище в Будде, его Учении и общине; другого воодушевляет принять обеты добронравия; а сколь многим помогает он вступить на путь и вкусить от плодов его! Он ведь и о благе нагов, чудесных птиц и других существ тоже непрестанно заботится!

Учитель пришёл и спросил:

– О чём это вы сейчас беседуете, монахи?

Монахи объяснили.

– Неудивительно, монахи, что я действую на благо людей теперь, когда я уже достиг высшего просветления. Я ведь и раньше, когда у меня ещё были страсти, поступал так же, – произнёс Учитель и рассказал о былом.

Некогда, ещё в те времена, когда помнилась проповедь Истинновсепросветлённого Кашьяпы, в Варанаси правил царь Ушинара. Когда Истинновсепросветлённый Кашьяпа возвестил четыре истины, множество людей освободилось от мирских привязанностей и вошло в град Нирваны. Но много позже его ухода в нирвану учение его склонилось к упадку: монахи стали зарабатывать себе на жизнь двадцатью одним недозволенным способом, жениться на монахинях, растить детей; они забыли свой монашеский долг, а монахини – долг монашек, миряне же и мирянки – обязанности мирян и мирянок, брахманы – обязанности брахманов... Мало-помалу люди обратились к десяти неблагим деяниям, а оттого все покойники стали возрождаться в адах.

И когда царь богов Шакра заметил, что на небесах не появляется новых богов, он обратил взор на мир людей и увидел, что люди после смерти стали попадать в ады и обретать иные мучительные уделы. Так он понял, что Учение Просветлённого пришло в упадок.

"Что же делать?" – подумал он и нашёл средство: "Надо устрашить людей, запугать их. Когда люди перепугаются, можно будет дать им надежду, а потом преподать дхарму и тем поддержать благое Учение, чтобы оно не забывалось ещё тысячу лет".

И он принялся за дело. Бога Матали он превратил в огромного чёрного пса – так и назвал его Чёрным. Клыки у него были размером с банан, и из четырёх передних клыков сыпались искры. Ростом он был с жеребца, а с виду свирепый и до того страшный, что беременным на такого лучше бы и не смотреть: они сразу бы выкинули. На шею псу Шакра надел гирлянду из красных цветов и держал его на пяти сворках, а на себя он накинул два оранжевых одеяния, волосы связал узлом на затылке и тоже нацепил красную гирлянду. В руках у него появился огромный лук с тугой тетивой цвета коралла и железная стрела с наконечником из алмаза. У него отросли длинные ногти, переменилось лицо.

Он уподобился лесному охотнику, опустился на землю в йоджане от города и трижды прокричал: "Гибнет мир, гибнет", всех тем перепугав; а когда подошёл к самому городу, то опять закричал. Люди заметили пса, устрашились и укрылись в городских стенах. Доложили царю, что происходит. Царь велел спешно запереть ворота. Но Шакра попросту перескочил через стену высотою в восемнадцать локтей. Народ стал в ужасе разбегаться и запираться в домах. Чёрный бросался на каждого встречного и повергал людей в трепет. Так они приблизились к дворцу. Весь царский двор со страху заперся в крепости, сам же царь вместе с жёнами поднялся на башню. Тогда Чёрный встал на задние лапы, передними навалился на дверь и залился громким лаем. И лай его разнёсся по всей Вселенной – от Незыби до самой макушки бытия. (И всего-то случилось лишь трижды, чтобы чей-то голос заполнил весь мир: в истории о Пурнаке такое сумел сделать сам Пурнака, в истории о Бхуридатте – царь нагов Судассана, а здесь – Чёрный пёс). Горожане были до того перепуганы, что ни один не решился заговорить с Шакрой.

Царь, однако, набрался мужества, отворил окно и окликнул Шакру:

– Эй, охотник, почему твой пёс лает?

– Есть хочет!

– Так я его накормлю.

Царь велел отдать псу всю еду, приготовленную для него самого и для челяди. Пёс всё это мигом сожрал и снова залаял.

Царь повторил свой вопрос.

А Шакра в ответ:

– Мой пёс всё ещё голоден!

Собрали весь корм из слоновника и конюшней. Пёс и его враз проглотил. Тогда собрали все припасы по городу. Пёс и их сожрал разом и залаял опять.

– Это не пёс, это же оборотень! – ужаснулся царь. – Спрошу, зачем они к нам пришли.

И он спросил:

"Пёс твой чёрный и свирепый,

Блещет белыми клыками

И готов порвать пять сворок.

На кого же он натаскан?"

Шакра ответил:

"Он не на зверей натаскан,

Не надейся, Ушинара.

Я спущу его со сворки,

Чтоб людей свести со свету".

– И что же, охотник, пёс твой всех подряд пожирает или только врагов? – спросил царь.

– Только врагов, государь.

– А кто его враги?

– Всяк, кто дурно живёт и рад беззаконию.

– Назови таких нам, – попросил царь.

И Шакра зловеще изрёк:

"Если бритоголовые,

Милостыней живущие,

В рубище облачённые,

Станут дурными шраманы,

Землю пахать надумают –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Если, бритоголовые

В рубище облачённые,

От мира навек ушедшие,

Дурными станут монахини,

Поступятся целомудрием –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда аскеты косматые,

С длинной верхней губою,

Что в голову пыль втирают,

А зубы чернят нарочно,

Станут ростовщиками –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда учёные брахманы,

Что знают Веды и Савитри

И чин жертвоприношения,

Жертвовать станут за деньги –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда родителей собственных,

Состарившихся и дряхлых,

Кормить сыновья откажутся,

Средства на это имея, –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда родителей собственных,

Состарившихся и дряхлых,

Начнут обзывать глупцами –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда с женою учителя,

С жёнами своих родичей

Или с родными тётками

Станут прелюбодеяниям

Бесстыдно все предаваться –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда очерствеют брахманы,

Мечами вооружатся

И грабить начнут по дорогам –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда светлокожим вдовам

Рожать не станет зазорно,

А их отродья откормленные

Займутся всякими плутнями –

Со сворки сорвётся Чёрный.

Когда устроители козней,

Притворщики и мошенники

В народе весьма умножатся –

Со сворки сорвётся Чёрный".

– Вот наши враги, государь, – сказал Шакра, а пёс весь напружился, готовый броситься на грешников и пожрать их.

И тут, на глазах устрашенных людей Шакра подтянул пса за сворку к себе, сбросил личину охотника и, приняв свой собственный облик, воспарил сияя, над Землёй.

– Государь, я – царь богов, Шакра – сказал он царю. – Я явился сюда, ибо мир гибнет. Все люди, что в эти дни умирают, шли против дхармы и потому попадают в ад, мир же богов почти опустел. Отныне я знаю, что делать с врагами дхармы. Не будь легкомыслен.

Затем он прочёл народу четыре драгоценные строфы, наставляя его в щедрости и добродетели. Так Шакра поддержал Учение, пришедшее было в упадок, и дал ему силы продержаться ещё тысячу лет, а сам вернулся вместе с Матали к себе на Небеса.

Рассказав эту историю. Учитель повторил:

– Как видите, монахи, я и прежде действовал на благо людям.

И он отождествил перерождения:

– Тогдашний Матали был Ананда, а Шакрой был я сам.

Джатака о царевиче Махападме

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Dvadasa-Nipata. 472 Mahapaduma-Jataka.

Перевод А.В. Парибка.

"Пока ты сам не убедился..." – это Учитель сказал, пребывая в роще Джеты, по поводу девицы Чинчи, брахманки.

После того как Учитель достиг Просветления и стал Десятисильным, у него появилось множество учеников. Бессчетное число богов и людей достигали тогда арийского состояния, ибо источник блага был доступен, и монахам доставались богатые подношения и почёт. Наставники же иных толков поблёкли, как светлячки при восходе солнца, – они никому не стали нужны, о них все забыли, и сколько они ни говорили на улицах: "Не один шраман Гаутама Просветлённый, и мы тоже Просветлённые. Подать ему – большая заслуга, но и нам подать – тоже заслуга не меньшая. Давайте и нам дары!" – люди их не слушали и никакой прибыли и почёта у них так и не было.

Тогда они втайне посовещались и решили: "Надо так или иначе оклеветать шрамана Гаутаму, очернить его перед народом, отнять у него подношения, лишить почёта!"

Тогда в Шравасти жила некая молодая подвижница брахманского рода по имени Чинча. Она была необыкновенно привлекательна и ослепительно красива – всё тело её светилось, как у небесной девы.

И вот один из заговорщиков, что был похитрее, предложил:

– Давайте используем Чинчу! Она поможет нам очернить шрамана Гаутаму.

– "Вот это дело" – согласились другие.

А тут она сама пришла к ним в рощу проповедников и поклонилась. Наставники-заговорщики ей не ответили.

– Чем я провинилась? – спрашивает она. – В третий раз я вам кланяюсь, а вы мне даже слова не скажете.

– Разве ты не знаешь, сестрица, как шраман Гаутама потеснил нас? Мы ведь из-за него лишились всех подношений и уважения.

– Я не знала, почтенные. А что я могу для вас сделать?

– Если ты хочешь нам помочь, сестрица, сделай так, чтобы о тебе и о шрамане Гаутаме пошли кривотолки, и он лишился бы подношений и почёта.

– Конечно, сделаю. А как – уж это моя забота. Вы не беспокойтесь.

И вот до чего она додумалась со своим женским коварством: завела обычай в тот час, когда жители Шравасти возвращались после проповеди из рощи Джеты домой, ходить им навстречу, в рощу, одевшись в нарядное сари, крашенное червецом, с гирляндами и благовониями в руках.

– Куда ты идёшь в такую пору? – спрашивали её встречные.

– А вам-то что за дело? – отвечала она.

Ночевать она оставалась в роще проповедников, что неподалёку от рощи Джеты, а по утрам, когда последователи Просветлённого шли из города, чтобы поклониться Учителю, она нарочно опять попадалась им навстречу, и тем казалось, будто она провела ночь в роще Джеты.

– Ты где ночевала? – спрашивали её.

– А вам-то что до этого? – отвечала она.

А спустя месяц-полтора она однажды ответила на этот вопрос:

– Я провела ночь в роще Джеты, в благоуханной келье у шрамана Гаутамы.

Простые люди начали уже подумывать: "Может, оно в самом деле так?"

Месяца через три-четыре она стала прикидываться беременной – подвязывать себе на живот всякие тряпки, а поверх надевала красное сари. Вздорные люди додумались, что она понесла от шрамана Готамы. А месяцев через восемь-девять она подвязала себе под красное сари полено, руки и ноги растёрла коровьей челюстью до того, что они вспухли, как у беременных, и, прикинувшись утомлённой, вечером, когда Татхагата, сидя на украшенном сидении наставника в зале для слушания дхармы, проповедовал монахам, явилась туда и сказала:

– Ты, великий шраман, народ дхарме учишь, и речи у тебя как мёд сладкие, на языке тают; а сам обрюхатил меня, мне уже рожать скоро. Тебе же ни до чего дела нет – ни где мне рожать, ни где масла взять, да и прочего! Если сам не хочешь обо мне позаботиться, мог бы попросить кого-нибудь – самого царя Кошалы, или Анатхапиндаду, или известную свою мирянку Вишакху! Тебе бы только потешиться с женщиной, а подумать после о ней ты не хочешь!

Так она прилюдно обвинила Татхагату, словно навозной лепёшкой в луну запустила, чтобы её замарать. Татхагата прервал свою проповедь и звучно, львиным гласом ответил:

– Правду ты сказала или неправду, сестрица, об этом знаем только мы двое, не так ли?

– Да, шраман. Только мы с тобою об этом и знаем, больше никто.

В этот миг Шакру стало припекать снизу на его троне, и он, сосредоточась, понял, в чём дело: "Девица Чинча, брахманка, возводит напраслину на Татхагату".

Он решил немедля прояснить дело и явился к ним вместе с четырьмя богами своего окружения. Боги обернулись мышами и мигом перегрызли верёвки, на которых держалось полено; порыв ветра распахнул подол сари, полено свалилось прямо на ноги Чинче и отбило ей пальцы.

"Злодейка негодная, вздумала ославить Татхагату!" – зашумели люди, оплевали её, закидали грязью, палками и выгнали из рощи Джеты.

Когда она скрылась с глаз Татхагаты, земная твердь под нею треснула и раскололась, из Ада Незыби взметнулось пламя, окутало её, словно одеялом, и унесло прямо в Ад. Почёту и подношений злокозненным наставникам нимало не прибыло, убавилось даже, а учение Десятисильного только укрепилось.

На следующий день в зале для слушания дхармы завязался такой разговор:

– Почтенные! Девица-брахманка Чинча осмелилась возвести поклёп на Истиннопросветлённого, а он человек бесконечно достойный и больше любого другого заслуживает поклонения. Потому она себя и ввергла в погибель.

Учитель пришёл и спросил:

– О чём это вы сейчас беседуете, монахи?

Монахи сказали.

– Не только теперь, о монахи, но и прежде она возвела на меня поклёп и тоже себя погубила", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва родился тогда сыном его главной супруги. Нарекли его царевичем Падмой, что значит Лотос, за то, что лицо его красотою было подобно расцветшему лотосу. Повзрослев, он изучил все искусства.

И вот мать его скончалась. Царь взял себе в главные супруги другую женщину, а сына назначил наследником.

Случилось, что в одном округе взбунтовались подданные. Царь отправился их усмирять и сказал жене:

– Милая, я уезжаю усмирить бунт, а ты оставайся дома.

– Нет, господин, я не хочу оставаться, я поеду с тобой, – попросила жена.

Царь описал ей тяготы похода и все опасности и наказал:

– Жди меня и не скучай. Я велел царевичу Падме исполнять всё, что ты пожелаешь.

Усмирил царь бунтовщиков, навёл в округе порядок и, возвратившись, остановился лагерем перед городом.

Узнав, что отец возвращается, бодхисаттва велел украсить город, сам пошёл с обходом по царскому дворцу и один, без провожатых, заглянул в покои к царице. А она, увидев, какой он красавец, голову потеряла. Бодхисаттва поклонился ей и сказал: – Что тебе нужно, матушка?

– Не надо называть меня матерью, лучше взойди со мною на ложе!

– Зачем это?

– Насладимся любовью, пока царь не вернулся.

– Ты мне, почтенная, и впрямь вместо матери, да ещё ты и замужем, а я на замужних сроду не смотрел с вожделением. Нет, на это я не склонюсь, грязно это.

Та опять за своё, но бодхисаттва наотрез отказался.

– Так ты меня не послушаешься?

– Нет, не послушаюсь.

– Смотри, я пожалуюсь на тебя царю. Он тебе голову снимет.

– Поступай, как знаешь, – сказал он, пристыдил её и ушёл.

Она же перепугалась: "Если он раньше меня доложит царю, царь предаст меня смерти. Надо его упредить".

И она отказалась от пищи, оделась в грязное платье, исцарапала себе лицо и наказала служанкам: "Если царь обо мне спросит, скажите, что я-де занемогла". Она легла и притворилась, будто ей нездоровится.

А царь совершил обход города и пришёл во дворец. Не видя царицы, он спросил, что с нею. Слуги сказали, что ей неможется.

Царь пошёл в опочивальню и спрашивает:

– Что с тобой, государыня?

Та не отвечает, будто и не слышит его. Он второй раз спросил, третий...

Наконец она ответила:

– Не спрашивай, государь, помолчи лучше. Знал бы ты, каково мне, мужней жене, пришлось!

– Говори сразу, кто тебя обидел? Я ему голову отрублю.

– Кого ты, государь, вместо себя в городе оставил?

– Царевича Падму.

– Он самый и есть. Пришёл ко мне и говорит: "Если кто царь здесь, так это я. Я беру тебя себе в наложницы". Уж как я его уговаривала: "Не делай так, дорогой, я ведь тебе мать" – не помогло. Начал меня за волосы таскать, да не осилил. Избил и ушёл.

Царь не стал разбираться, раздулся со злости, как кобра, и приказал слугам: "Схватите и приведите ко мне царевича Падму". Слуги разбежались по городу, пришли к Падме в дом, схватили его, побили, заломили за спину руки, связали их крепко-накрепко, повесили на шею гирлянду цветов канаверы, как вешают смертникам, когда ведут их на казнь, и погнали пинками во дворец.

"Царица оговорила меня", – понял он и с горечью стал объяснять: "Люди, я ни в чём не провинился перед царём! Я невиновен!"

Весь город пришёл в волнение: "Говорят, царь по оговору жены хочет казнить царевича Падму!"

Люди сбежались к царевичу, повалились ему в ноги и в голос запричитали:

– Не заслужил ты этого, господин!

Наконец привели его к царю. Царь при виде Падмы разъярился пуще прежнего:

– Царя вздумал из себя строить! На супругу мою покусился! Ступайте, сбросьте его в пропасть, куда бросают разбойников.

– Нет за мной никаких прегрешений, отец! Не губи меня по женскому наговору! – взмолился Великий.

Но отец его и слушать не стал.

Тут все шестнадцать тысяч царских танцовщиц зарыдали в голос: "Не заслужил ты этого, любезный царевич, не заслужил ты, наш Падма!"

Кшатрии, советники, челядь – все просили царя:

"Государь, царевич ведь благонравен и добродетелен, он продолжит твой род, он преемник твой на престоле. Не губи его по оговору женщины, разберись сначала. Ведь царю следует действовать осмотрительно!"

И они произнесли:

"Пока ты сам не убедился

В чужой вине – большой иль малой,

Ты назначать не можешь кары.

Сначала нужно разобраться!

Кто налагает наказанье,

Не рассмотрев, как должно, дело,

Слепцу подобен, что глотает

Еду с козявками и сором.

Наказывающий безвинных

И попускающий виновным.

Он как слепец, что по ухабам

В путь без поводыря пустился.

Но кто во всяком деле лично,

В большом и малом, разберётся

И досконально всё узнает –

Тот может выносить сужденье.

Ни неизменным снисхожденьем,

Ни непреклонностью суровой

К величию нельзя подняться –

Их нужно сочетать умело.

Ведь слишком мягким помыкают,

А слишком строгий ненавистен,

И обе крайности опасны.

Держаться лучше середины.

Один присочинит в запале,

Другой оговорит по злобе,

Нет, из-за женщины, владыка,

Ты убивать не должен сына".

Но какие доводы советники ни приводили, они не смогли убедить царя. И бодхисаттва сам молил царя – и тоже понапрасну. Упрямый царь приказал вновь: "Ступайте, сбросьте его со скалы, как разбойника".

"Я вижу, вы здесь сговорились,

А женщине никто не верит.

Один лишь я не сомневаюсь.

Скорее сбросьте его в пропасть!"

Услышав этот приказ, ни одна из шестнадцати тысяч царских танцовщиц не смогла сдержать вопль горя.

Все горожане зарыдали, стали ломать руки и рвать на себе волосы.

"Как бы они не помешали казнить его", – подумал царь. Он сам направился со свитой к обрыву и, не внимая ничьим воплям, приказал сбросить сына в пропасть вниз головой.

Но та великая сила доброты, что исходила от бодхисаттвы, не дала ему погибнуть. Дух пропасти взлетел к нему и со словами "Не бойся, великий Падма!" подхватил его обеими руками, взял к себе на грудь, бережно опустил его к подножию горы и осторожно посадил на капюшон владыки Нагов – ведь та гора была их царством. Царь Нагов отвёл Бодхисаттву в свой дворец и разделил с ним слуг своих и власть.

Прожил он у Нагов целый год, а потом решил вернуться в мир людей.

– Куда тебя доставить? – спросил царь Нагов.

– Я стану отшельником в Гималаях, – сказал бодхисаттва.

Царь Нагов с ним согласился, отнёс его в людской мир, снабдил всем, что надобно подвижнику, и там его покинул.

А бодхисаттва удалился в Гималаи, по древнему обычаю стал там подвижником. Он научился созерцанию, обрёл чудесные способности и зажил там, поддерживая жизнь корнями и плодами.

Однажды на охоте туда забрёл какой-то житель Варанаси. Он узнал Великого:

– Господин, ты не царевич ли великий Падма?

– Да, это я, приятель.

Тот поклонился бодхисаттве, пожил у него некоторое время, а когда вернулся в Варанаси, доложил царю:

– Государь, твой сын живёт по древнему обычаю отшельником в Гималаях, там у него шалаш. Я сам с ним прожил не один день.

– Своими ли глазами ты его видел? – спросил царь.

– Да, господин.

Царь отправился туда с большим отрядом войнов. На опушке леса он поставил лагерь, а дальше пошёл сам с советниками и увидел наконец Великого, сиявшего как золотое изваяние. Тот сидел у входа в свой шалаш. Царь поздоровался и сел с ним рядом, а за царём и советники учтиво приветствовали бодхисаттву и тоже расселись. Бодхисаттва заговорил с отцом, предложил ему плодов.

– Сынок, тебя ведь на моих глазах швырнули в пропасть. Как ты уцелел? – спросил царь.

– Ведь ты же в пропасть сброшен был,

Что глубиной во много пальм.

В отвесный, гибельный провал.

Скажи, как смог ты уцелеть?

– Меня тогда могучий наг,

Что обитает под горой

На сгибы тела подхватил –

Вот почему я уцелел.

– Царевич, я сюда пришёл,

Чтобы вернуть тебя домой.

Я царство отдаю тебе.

К чему тебе лесная жизнь?

– Попав однажды на крючок,

Я с кровью выдернул его

И, выдернув, безмерно рад.

Теперь к покою я стремлюсь.

– Что называешь ты крючком?

И что ты кровью здесь зовёшь?

И как ты выдернул его?

Ответь мне, я прошу тебя.

– Утехи были мне крючком,

Имущество при них – как кровь.

Я, выдернув, отринул их.

Так это надо понимать.

– Нет, государь, власть мне не нужна. А ты не отступай от десяти обязанностей царских, не сворачивай на неверные пути, правь в согласии с дхармой.

Так наставил Великий отца. Царь поплакал, погоревал и отправился домой.

В дороге он спросил советников:

– Объясните мне, кто толкнул меня расстаться с таким добродетельным сыном?

– Ваша главная супруга, государь.

И царь велел сбросить её в пропасть вниз головой. Вступил он в город и начал править праведно.

Рассказав эту историю, Учитель повторил:

– Как видите, монахи, не только ныне, но и прежде она возвела на меня поклёп и оттого погибла.

И он отождествил перерождения:

– Здесь Чинча мачехой была,

А Девадатта был отцом,

Ананда – мудрым нагом был,

А Шарипутра – духом гор.

Я ж был тогда царевичем,

Так это и запомните.

Джатака об отрёкшемся от учителя

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Terasa-Nipata. 474 Amba-Jataka.

Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.

"Ты в прошлый раз нас угостил на славу..." – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу Девадатты. Когда Девадатта решил: "Я сам себе Будда, а шраман Готама мне не учитель и не наставник", у него пропала способность созерцать. Позже он расколол общину, а кончил тем, что неподалёку от рощи Джеты провалился сквозь землю, когда направлялся в Шравасти, и вместо того оказался в аду Незыби. Об этом-то и завели беседу в зале для слушания дхармы[47]: "Почтенные! Девадатта отрёкся от Учителя, потому и попал в великую беду – провалился прямо в ад". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы беседуете, монахи?" Те сказали. "Не только теперь, о монахи, но и прежде Девадатта отрёкся от учителя и потому попал в великую беду", – заметил Учитель и рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. В ту пору от болезни, называемой "змеиный дых", перемёрла вся семья придворного жреца. Один только сын его спасся. Он ушёл в Такшашилу к знаменитому учителю, изучил у него веды и прочие искусства и отправился домой. А для начала решил побродить по свету и посмотреть, как люди живут. И вот очутился он в каком-то городишке. Рядом была слобода, и жили в ней одни чандалы. Жил там и бодхисаттва. Был он человеком умным и даровитым и знал особое заклинание, от которого деревья плодоносили в любое время года. По утрам он с двумя корзинами на коромысле уходил из слободы в лес. Найдя подходящее манговое дерево, он становился на расстоянии семи шагов от него, произносил своё заклинание и кропил дерево пригоршнёй воды. И в тот же миг старые листья с дерева облетали и сменялись молодыми, расцветали цветы, отцветали и осыпались; потом появлялись завязи, и за каких-нибудь полчаса созревали из них плоды манго, спелые и сочные, словно из сада небожителей. Они падали на землю, бодхисаттва собирал их, ел сам, сколько ему хотелось, доверху наполнял обе корзины и нёс плоды в слободу продавать. На вырученные деньги он и жил со своею семьёй.

А молодой брахман увидел Великого, когда тот торговал, и обо всём догадался: "Сейчас не то время, когда зреет манго. Должно быть, этот человек сотворил плоды силой могучего заклинания. Такому заклинанию цены нету! Надо непременно узнать его". Он стал ходить следом за бодхисаттвой, всё разузнал и однажды, когда Великий был в лесу, он с простодушным видом пришёл к нему домой и спросил у его жены: "А учитель где?" – "В лес ушёл", – ответила жена. Юноша остался дожидаться его прихода. Заметив Великого, он пошёл ему навстречу, принял из рук его коромысло и сам донёс корзины до дому. Бодхисаттва взглянул на брахмана и сказал жене: "Этот молодой брахман, милая, хочет узнать у меня заклинание, затем он сюда и пришёл. Да только удержать его он не сможет, дурной он человек".

А юноша решил: "Попробую я перед ним выслужиться, авось он мне свою тайну откроет", – и стал с того самого дня выполнять в доме у них любую работу: ходил за дровами, молотил рис, стряпал, приносил воду для полоскания рта, палочки для чистки зубов, даже ноги хозяевам мыл. Как-то раз Великий попросил: "Принеси мне, любезный брахман, скамеечку под ноги", так тот, скамеечки не найдя, всю ночь просидел, положив ноги учителя себе на бедро. Прошло время, жена Великого собралась рожать – брахман и тут обо всём позаботился. Наконец жена сказала бодхисаттве: "Господин мой, ведь этот юноша – брахман, он из благородных, а ради заклинания стал у нас за прислугу. Доверь ему заклинание. Сможет он его сохранить или нет – это уж его дело". – "Ладно", – согласился тот, обучил юношу заклинанию и наказал: "Этому заговору, дорогой, цены нет. Тебе от него будет большая прибыль и великий почёт. Смотри, если тебя когда-нибудь спросит царь или вельможа, от кого узнал его, ты не должен скрывать, кто я такой. Ибо если ты постыдишься сказать, что я – чандал, если слукавишь: "Это заклинание-де я получил от некоего именитого брахмана", то оно потеряет силу". – "С какой стати мне что-то скрывать? – ответил брахман. – Кто бы ни спросил, я назову твоё имя". Он попрощался с Великим и ушёл, повторяя про себя заклинание.

Добрался он до Варанаси, добыл заклинанием манго и выручил за них много денег. А один из плодов купил у него царский садовник и принёс его царю. Царь попробовал и спрашивает: "Откуда у тебя такое манго?" – "Тут есть некий молодой брахман, что торгует манго в любую пору. У него я и купил, государь". – "Скажи ему, чтобы он теперь плоды во дворец приносил". Садовник передал. Брахман стал носить манго к царскому столу. И вот царь оставил его при дворе, богато наградил, а потом и приблизил к себе.

Однажды царь спросил: "Откуда у тебя, брахман, такие красивые, душистые, сочные манго? Они ведь в это время года не родятся. Может, тебе их наг, или волшебная птица, или какой небожитель приносит? Или ты знаешь волшебное слово?" – "Никто мне их не приносит, государь. Есть у меня бесценное заклинание, оно-то их и родит". – "Раз так, нам бы хотелось когда-нибудь посмотреть, как оно действует". – "Хорошо, владыка, покажу". На следующий день царь отправился с ним вместе в парк и попросил: "Ну, покажи". – "Смотри же". Брахман встал в семи шагах от дерева, прошептал заклинание и брызнул на дерево водой. Как и должно было быть, вся крона дерева покрылась плодами, и они дождём посыпались на землю. Свита царя в восхищении замахала платками. Царь поел манго, щедро заплатил брахману и спросил: "У кого же ты выучился такому удивительному заклинанию?" "Если я признаюсь, что научился ему от чандала, будет очень неловко – пожалуй, и разбранят. Заклинание я знаю отлично, никто его у меня теперь не отнимет. Сошлюсь-ка я на знаменитого учителя", – решил брахман и солгал: "Я знаю его от прославленного учителя из Такшашилы". Но тем самым он отрёкся от того, кто его научил, и тут же позабыл заклинание.

Царь, благодушествуя, вернулся с брахманом в город. А через несколько дней ему опять захотелось манго. Он пришёл в парк, воссел на своём каменном сидении и сказал: "Брахман, сотвори-ка мне манго". – "Сейчас". Брахман встал в семи шагах от дерева, собрался прошептать заклинание – и вдруг обнаружил, что вспомнить его не может. Он смутился. Царь подумал: "Раньше он при всём народе заставлял дерево плодоносить и всем раздавал плоды, что градом сыпались с дерева, а теперь он стоит как пень. Что-то случилось". И он спросил:

"Ты в прошлый раз нас угостил на славу

Прекрасными и сочными плодами.

Брахман, а ныне это заклинанье

На дерево не действует, как видно?"

"Если я прямо признаюсь, что не смогу больше добыть плодов, царь разгневается. Придётся его обмануть", – решил брахман и отвечал:

"Светила стали неблагоприятно,

Мгновение и час неподходящи.

Я дожидаюсь нужного мгновенья –

Тогда и угощу тебя плодами".

"Это ещё что такое! Раньше ведь о светилах не было речи", – подумал царь и возразил:

"Не заговаривал ты прежде о светилах,

Не ждал благоприятного мгновенья,

А просто приносил нам много манго

Благоуханных, сочных и красивых!

Произносил ты раньше заклинанье,

И дерево плодоносило сразу,

А ныне ты и рта раскрыть не можешь!

Брахма, с тобою что-то происходит!"

"Царя провести мне не удастся. Будь что будет, скажу всю правду, а там его воля", – подумал брахман и сказал:

"Я заклинанье знаю от чандала.

Он мне сказал, чего беречься надо:

"Не смей скрывать моё происхожденье!

Сокрыв, утратишь заклинанье тут же".

Ты, царь, спросил меня, кто мой учитель.

А я, кичась собой, сказал неправду,

Что от брахмана знаю заклинанье.

И вот, забыв его, рыдаю горько".

"Какой дрянной человек! Не уберёг подобное сокровище! – разгневался царь. – Что может значить чьё-то происхождение в сравнении с бесценным заклинанием!

То растенье будет лучшим

Для пчелы, что жаждет мёду,

Где она его добудет,

Будь оно хоть клещевиной.

Кшатрий, брахман или вайшья,

Пусть хоть шудра иль чандал он, –

У кого узнал ты дхарму,

Почитай того всемерно.

Дайте палок негодяю,

Прогоните его в шею!

Он, с таким трудом добившись,

Чтоб ему сказали тайну,

Сам её теперь утратил

В непомерном самомненье".

Слуги исполнили приказ и велели брахману убираться вон из царства: "Ступай обратно к учителю. Сможешь умолить его, чтобы он опять научил тебя заклинанию, – тогда возвращайся. А не сможешь, не смей здесь и показываться!" Делать брахману было нечего. Рыдая, отправился он в слободу к учителю. "Кроме учителя, мне надеяться не на кого, – думал он. – Пойду к нему, попробую умолить его дать мне заклинание снова!" Великий заметил его издали и сразу сказал жене: "Смотри, милая, вон тот самый негодник! Потерял заклинание и идёт за ним опять". Брахман подошёл к Великому, приветствовал его и сел. "Зачем пришёл?" – спросил тот. "Учитель, я солгал, отрёкся от тебя и попал в великую беду", – повинился брахман в своём преступлении и попросил дать ему заклинание снова:

"Как падает неосмотрительный путник

В яму, в канаву, в расщелину, в пропасть,

Их принимая за ровное место;

Как наступают на чёрную кобру,

В сумерках видя в ней только верёвку;

Как себе стопы слепец обжигает,

Неосторожно ступив на кострище, –

Так же и я оступился, о мудрый.

Смилуйся, дай мне опять заклинанье!"

"Напрасные слова, любезный, – ответил учитель. – Даже слепец не падает ни в яму, ни в расщелину, когда он предупреждён. Я ведь тебе всё сказал заранее, так что нечего было трудиться приходить ко мне снова.

По правилам я заклинанье рассказал,

По правилам заклинанье ты воспринял.

Условие тебе я ясно изложил.

И если б соблюдал его ты честно,

Тогда и заклинания б ты не утратил.

Ты выслужился и заклинанье получил;

Оно в нашем мире – великая редкость;

Ты мукой обрёл себе средства для жизни.

Безумный глупец! Ты по собственной воле

Неправду сказал и сгубил заклинанье.

Заблудшему, глупому, неблагодарному,

Лжецу, не сдержавшему данного слова, –

Мы вновь заклинанье доверить не можем.

Противен ты мне, убирайся отсюда!"

Так учитель прогнал его, и брахман решил, что жить теперь незачем. Ушёл он в лес и умер там жалкой смертью".

Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде отрёкся от учителя и попал в великую беду". И он отождествил перерождения: "Неблагодарным брахманским юношей был тогда Девадатта, царём был Ананда, а чандалом – я сам".

Джатака о трепетном дереве

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Terasa-Nipata. 475 Phandana-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "О муж, что с топором в руке..." Учитель на берегу реки Рохини начал свой рассказ о ссоре родственников. (Подробности станут известны из "Джатаки о рождении Куналы"). Взывая к родичам царя и восклицая: "О великий царь!" – он приступил к повествованию о прошлом.

"В стародавние времена, когда на троне в Варанаси восседал царь Брахмадатта, была близ города деревня плотников. И жил в той деревне некий брахман-плотник, что таскал из лесу брёвна, изготовлял колесницы и тем зарабатывал себе на пропитание.

А в лесу Гималайских гор росло в ту пору гигантское трепетное дерево, и некий лев с чёрною гривою любил под ним полеживать, прежде чем выйти на промысел. И вот как-то раз льву на загривок свалился сухой сук, сбитый с дерева ветром. От боли лев тотчас вскочил, отпрыгнул испуганно прочь, огляделся и, ничего не заметив, подумал: "Нет поблизости ни тигра, ни льва, забредших со стороны, никто меня не преследует! Должно быть, духу этого дерева не по душе, что я здесь разлёгся! Ладно, попробую узнать, в чём тут дело!" И, рассудив так, он без всякой на то причины принялся в ярости колотить лапой по дереву и рычать: "Я ведь не съел ни листочка с твоего дерева, ни веточки не сломал. Но изо всех зверей, которые тут шатаются, меня одного ты не терпишь! Что ж за скверна такая во мне? Погоди же! Я сделаю так, что твоё дерево срубят, распилят на дрова и на доски! Уж я постараюсь!" Так пригрозив духу дерева, он кинулся прочь и стал бродить по округе, высматривая человека.

А в эту самую пору брахман-плотник с двумя помощниками приехал туда на телеге в поисках дерева, которое годилось бы для колесницы. Плотник оставил телегу в укромном месте, взял в руки топор да пилу, отправился на поиски и пришёл к тому самому трепетному дереву. Черногривый лев, завидев его, подумал: "Надобно узреть наконец спину врага моего!" И с тем направился к дереву и стал под ним. Плотник же огляделся и пошёл было прочь от дерева. Тогда лев решил: "Покуда он не ушёл, заговорю-ка я с ним!" – и спел:

"О муж, что с топором в руке

Весь лес излазил, ждёшь чего?

Какое дерево свалить

Ты хочешь, расскажи мне, друг!"

Слыша такие речи, плотник очень удивился. "Слыханное ли дело, – рассуждал он. – Такого никогда не случалось прежде: зверь – и вдруг заговорил человеческим голосом! Уж он-то наверняка знает, какое дерево пригодно для колесницы. Спрошу-ка его!" И, решив так, плотник ответил льву:

"Владыка! Бродишь ты везде:

По лесу, по долам, горам,

Скажи, где взять мне дерево,

Пригодное для колеса?"

Лев возликовал. "Вот он и исполнит сейчас моё заветное желание!" – подумал он и спел:

"Негодны сал, акация, "лошажьи уши" иль дхава –

А трепетное дерево как раз годится для колёс!"

Слыша то, плотник задрожал от радости. "В благой же день вошёл я нынче в этот лес! Некто в облике зверя указал мне дерево, пригодное для колесницы. Чудеса, да и только!" – думал он. И, желая разузнать побольше, он спел:

"Какие ж дерева того листы

И ствол его каков?

Ты расскажи скорее, друг,

Как распознать его в лесу?"

И, указывая на дерево, лев снова спел:

"То древо трепетным зовут,

Чьи ветви гнутся до земли,

Но не ломаются притом,

Как раз под ним я и стою!

Ободья, спицы, колесо

Иль дышло или что ещё –

Всё можно сделать из него,

Годится для всего оно!"

Сказав всё это плотнику, лев, очень довольный, отошёл в сторонку, а плотник принялся рубить дерево. И задумался тогда дух дерева: "У меня ведь даже в мыслях не было бросить чем-нибудь в этого льва. Никакого вреда я ему не причинил, он же в беспричинной ярости делает всё, чтобы разрушить мою обитель! Но ведь тогда и мне придёт конец! Нет, надобно как-то унять этого царя зверей!" И дух, приняв обличье лесника, подошёл к плотнику и сказал: "Прекрасное дерево ты нашёл, дружище! Что же ты смастеришь из него, когда срубишь?" – "Сделаю колёса для колесницы!" – отвечал плотник. "Кто ж сказал тебе, что это дерево пойдёт для колесницы?" – допытывался дух дерева. "Лев черногривый", – ответствовал плотник. "И верно! – сказал дух. – Хорошая выйдет из этого дерева колесница! А если ты ещё сдерёшь шкуру с львиного загривка, нарежешь полосами в четыре пальца шириною и обтянешь ими вместо железа ободья колёс – колёса станут прочнее, и за такую колесницу тебе немало заплатят!" – "Откуда же мне взять шкуру черногривого льва?" – спросил плотник. "Ну и глуп же ты! – отвечал дух. – Дерево твоё не убежит, как стояло, так и будет стоять. Ты же ступай к тому, кто указал тебе это дерево, да спроси: "Господин, а на какую сторону валить то дерево, что ты мне указал?" Спроси и веди его сюда. Когда же, доверившись тебе, он вытянет шею и покажет. "Тут и тут руби!" – ты убей его своим остро отточенным топором. Сдери с него шкуру, мясо, что получше, съешь, а уж потом руби дерево!" Так советовал дух, стараясь натравить плотника на льва.

И, стремясь растолковать слушателям суть происходившего, Учитель спел:

"И древом трепетным ему

Такое слово молвлено:

"И у меня есть, что сказать,

О Бхарадваджа, слушай же!

В четыре пальца шириной

Из шкуры, взятой с шеи льва,

Полос нарезав, обтяни

Для прочности ободья ты!" –

И древа трепетного речь

Вражду навеки разожгла.

Страданье принесла всем львам

Тогда и после на земле!"

Плотник внял речам духа дерева и, вскричав: "О сколь благостен сей день для меня!" – убил черногривого льва, свалил дерево да и пошёл своим путём.

Учитель же спел ещё так, разъясняя суть дела:

"Так враждовали царь зверей

И древо трепетное там,

И от взаимных распрей тех

Обоим им пришёл конец!

Подобно льву и дереву,

Стремившимся к погибели,

И люди вовлекаются

В павлинью пляску распри злой!

Я вам, стоящим предо мной,

Во благо возвещу ещё:

Не поступайте вы, как лев

И трепетное дерево,

Не ссорясь, жить старайтесь вы,

Друг к другу ровно относясь!

В согласье равновесном кто

Сумеет прочно в дхарме стать,

Тот, несомненно, обретёт

Нирваны разлитой покой!"

И, вняв слову дхармы, что молвил царь, родичи его достигли взаимного согласия".

Учитель же, окончив своё наставление в дхарме, истолковал рассказ, так связав перерождения: "Духом дерева, который жил в ту пору в лесу и видел всё случившееся, был я сам".

Джатака о дурном языке

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Terasa-Nipata. 481 Takkariya-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"И зачем я только проболтался!" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу Кокалики. Однажды Шарипутра и Маудгальяяна, главные ученики Пробуждённого, решили прожить дожди в уединении, без младших монахов своего окружения. Они отпросились у Учителя, пришли на родину монаха Кокалики, где он и жил, и сказали ему: "Любезный Кокалика! Если нам от тебя будет прок и тебе от нас будет прок, то мы хотели бы прожить грядущие три месяца дождей здесь с тобою". – "Какой же, почтенные, вам от меня прок?" – "Если ты, почтенный, никому не станешь говорить, что здесь с тобою главные ученики Пробуждённого, то нам будет спокойно. Такой и будет нам от тебя прок". – "Ну, а мне, почтенные, какой от вас прок?" – "Мы все три месяца будем читать на память сутты, будем беседовать о дхарме. Такой и будет тебе от нас прок". – "Оставайтесь, почтенные, если вам здесь по душе", – и Кокалика отвёл им хорошие места для ночлега. Так они и прожили благополучно три месяца, наслаждаясь обретёнными плодами монашеской жизни и упражняясь в созерцании. С концом дождей они отпраздновали праварану и стали прощаться: "Пожили мы с тобой довольно, почтенный; пойдём поклониться Учителю". Кокалика согласился отпустить их и пошёл в последний раз с ними за подаянием в ближайшую деревню. Поев, тхеры вышли за околицу, а Кокалика вернулся в деревню и сказал её жителям: "Глупый же вы народ, миряне, не лучше баранов! С вами в близком соседстве главные ученики Пробуждённого жили, а вы и не догадались. Теперь уж они ушли". – "Что же вы, почтенный, нам знать не дали?" – огорчились те. Набрали они с собой масла, лекарств, тканей побольше, догнали тхер и говорят: "Простите нас, почтенные. Мы не знали, что вы и есть главные ученики. Почтенный Кокалика только сегодня нам это сказал. Примите от нас, сделайте милость, эти лекарства, ткани и покрывала". А Кокалика знал, что тхеры непритязательны, довольствуются тем, что у них уже есть. Он рассчитывал, что сами они ничего не возьмут, а велят отдать всё ему, и потому пришёл вместе с мирянами. Но тхеры совершенны в монашестве: они и сами не взяли, и Кокалике не велели брать ничего. "Почтенные, – попросили тогда миряне, – сейчас вы у нас брать ничего не хотите, но приходите к нам ещё, если вы к нам благоволите". Тхеры согласились и ушли к Учителю в Шравасти. А Кокалика затаил на них злобу: "И сами не берут, и мне не дают!" Погостив немного при Учителе, тхеры вместе с младшими монахами, что были при них (а было тех тысяча человек), пришли обратно к Кокалике. Миряне радушно встретили их, поселили в обители и что ни день приносили им щедрые дары – лекарства, ткани, покрывала. Но вся одежда доставалась только пришлым монахам, а не Кокалике, да тхеры и не велели ему давать ничего. Кокалика остался без новой одежды и начал уже тхер поругивать: "Дурное на уме у этих Шарипутры и Маудгальяяны! Когда им давали – они брать не хотели, а теперь берут себе да берут, а о других не думают". Шарипутра и Маудгальяяна поняли, что у Кокалики из-за них портится нрав, и ушли со всеми своими монахами. Просили их ещё задержаться ненадолго, да они не захотели. А один монах из молодых возьми и скажи: "Что вы, миряне! Тхеры здесь жить не могут – ведь ваш здешний монах их не терпит". Миряне пришли к Кокалике и говорят: "Почтенный, ты, говорят, не смог с тхерами ужиться. Ступай и проси у них прощения – пусть они вернутся. А не то и сам уходи". Кокалика струсил и пошёл просить. "Ступай себе, любезный, не вернёмся мы" – ответили тхеры и ушли совсем. Так он ни с чем и пришёл в обитель. "Ну как, почтенный, уговорил ты тхер вернуться?" – спросили миряне. "Нет, не удалось". "С таким сварливым монахом нам хороших монахов в глаза не видать. Прогоним-ка мы его прочь", – решили миряне и сказали: "Уходи отсюда, почтенный. Нам от тебя один вред". Видя, как с ним обходятся, Кокалика собрал вещи и отправился в рощу Джеты, к Учителю. Пришёл и говорит: "Почтенный! Шарипутра и Маудгальяяна дали волю дурным желаниям". – "Не надо так, Кокалика, – отвечал Учитель. – Не держи в сердце зла на Шарипутру и Маудгальяяну. Помни, что это монахи, добронравные люди". – "Вы, почтенный, верите в них, потому что они ваши главные ученики, – возразил Кокалика. – А я сам убедился, что на уме у них дурное. "Они исподтишка козни строят". На том Кокалика и стоял, как ни разубеждал его Учитель. И стоило ему уйти, как у него всё тело пошло прыщами с горчичное зерно. Потом они стали вздуваться, выросли до плода бильвы и лопнули, сочась кровью и гноем. И Кокалика, стеная от жгучей боли, упал на землю при входе в рощу. На всех небесах, вплоть до миров Брахмы, боги узнали, что Кокалика оскорбил главных учеников Пробуждённого. И тогда бывший его наставник в монашестве, что стал после смерти богом в мире Брахмы (звали его Туду), решил: "Заставлю его повиниться". Он явился к Кокалике и, паря над землёю, промолвил: "Кокалика, ты тяжко провинился. Проси прощения у главных учеников". – "А кто ты, почтенный?" – "Я Туду, бог из мира Брахмы". – "А, почтенный! Так это про тебя Блаженный сказал, что ты в наш мир уже не вернёшься? Тебе, верно, впору родиться призраком где-нибудь в мусорной куче". Так Кокалика оскорбил вдобавок и Великого Брахму. Тот не смог его образумить, сказал только: "Сам теперь за свои слова будешь расплачиваться", – и ушёл к себе в чистую обитель. А Кокалика умер и родился в лотосовом аду[48]. И вот монахи в зале для слушания дхармы завели разговор о его пороках: "Почтенные! Кокалика оскорбил Шарипутру и Маудгальяяну и очутился из-за своего языка в лотосовом аду". Учитель пришёл и спросил: "О чём это вы беседуете, монахи?" Монахи рассказали. "Не только теперь, о монахи, Кокалика страдает из-за своих слов, он и в прошлом попал в беду из-за своего языка", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Придворный жрец у него был рыжий, и зубы у него торчали вперёд. Жена жреца завела любовные шашни с неким брахманом; а с виду тот был таким же, как жрец. Поначалу жрец не раз пытался добром отговорить жену от греха, а когда не вышло, подумал: "Сам я своего оскорбителя убить не могу, надо что-то придумать". Пришёл он к царю и говорит: "Государь! Твоя столица – первый город на всей Джамбудвипе, а ты на ней – первый царь. Нехорошо это, что у первого на свете царя южные ворота столицы плохо поставлены, да и не освящены". – "Что же нам теперь делать, учитель?" – "Надо их освятить". – "Что тебе для этого требуется?" – "Старые ворота надо снести, поставить новые из освящённых брёвен и принести жертву духам, стерегущим город. Так мы их и освятим". – "Вот и прекрасно".

Бодхисаттва был тогда молодым брахманом и состоял у придворного жреца в ученичестве. Звали его Таккария[49]. Итак, жрец распорядился снести старые ворота, поставил новые и явился к царю: "Государь, ворота готовы. Завтра светила и созвездия станут удачно. Мешкать нельзя, надо готовить жертвоприношение и освящать их". – "А что для этого нужно, учитель?" – "Государь, ворота эти очень важные, и потому духи стерегут их весьма могущественные. Нужен нам рыжий брахман с торчащими вперёд зубами, чистый родом по отцу и по матери. Кровь и плоть его пойдут в жертву, а кости надо зарыть под воротами. Так мы их освятим на благо тебе и всему городу". – "Хорошо, учитель. Совершай заклание такого брахмана и освящай ворота". "Расквитаюсь я завтра за всё со своим оскорбителем", – обрадовался брахман. Пришёл он домой и в оживлении не смог удержать язык за зубами, проболтался жене: "Ну что, чандалка проклятая, с кем ты теперь будешь тешиться? Завтра я твоего любезного принесу в жертву!" – "Как ты посмеешь погубить человека ни за что?" – "Царь приказал мне завтра освятить южные ворота, а в жертву им нужен брахман, рыжий и с торчащими вперёд зубами. Твой ухажёр как раз рыжий, и зубы у него торчат – вот я и принесу его в жертву". Жена тут же послала сказать любовнику: "Я случаем узнала, что царь собирается принести в жертву рыжего брахмана с торчащими вперёд зубами. Если хочешь остаться в живых, беги из города, пока не поздно, и другим таким же брахманам дай знать об этом". Тот так и сделал. Во всём городе рыжие и зубастые узнали о грозящей опасности и все поудирали. А жрец и не догадывался, что его оскорбитель сбежал. Пришёл он утром к царю и сказал: "Государь, рыжий зубастый брахман живёт в таком-то доме. Пошлите за ним". Царь послал слуг, но они вернулись ни с чем: "Говорят, он сбежал". – "Ищите других". Обыскали весь город, но нужного брахмана не нашли. "Посмотрите-ка получше", – сказал царь. "Государь, твой придворный жрец – рыжий, а другого подходящего нет". – "Жреца убивать нельзя!" – "Напрасно ты так говоришь, государь. Нельзя, чтобы из-за жреца ворота остались не освящены, а город стоял без защиты. Жрец ведь сам говорил, что светила и созвездия станут так же удачно не раньше как через год. Неужели город будет год открытым ждать неприятеля? Жертву надо принести непременно. Только бы найти учёного брахмана, чтобы жертву принёс и освятил ворота". – "Но есть ли у нас ещё умный брахман, подобный жрецу?" – "Есть, государь. Это его ученик, юный Таккария. Надо возвести его в сан придворного жреца, и можно будет освящать ворота". Царь послал за Таккарией, с почётом принял его, возвёл в сан жреца и велел приступать к жертвоприношению. Таккария с большой свитой направился к городским воротам. Туда же, связанного по приказу царя, привели и прежнего жреца. Бодхисаттва распорядился; чтобы на месте освятительного жертвоприношения выкопали яму и раскинули над ней шатёр. Сам он вошёл в этот шатёр вместе с учителем. Учитель заглянул в яму и отчаялся в своём спасении. "Я уж почти было достиг цели, – подумал он, – но по собственной глупости не смог удержать язык за зубами! Сболтнул я своей развратной жене, и сам себя, выходит, зарезал!" И он жалобно обратился к Великому:

"И зачем я только проболтался!

Сам в могилу угодил, дурак.

Приползла ко мне моя погибель,

Как змея на лягушачий квак".

Великий отозвался:

"Тот, кто язык свой сдержать не может,

Смерть призывает себе на горе.

Себя самого вини, учитель,

В том, что стоишь ты перед могилой.

Учитель! – продолжал он. – Не один ты попал в беду оттого, что не мог вовремя промолчать, такое бывало и с другими". И Таккария рассказал о прошлом:

"Говорят, некогда жила в Варанаси гетера по имени Калика, и был у неё брат Тундила. Калика за каждую ночь получала тысячу монет. А Тундила был беспутный малый, любил женщин, любил выпить, любил сыграть в кости. Сколько бы денег она ему ни давала, он все спускал, и никак она не могла его образумить. Однажды он совсем проигрался, даже одежду с себя пришлось снять. Вот он завернулся в кусок дерюги и пришёл так к её дому. А у её рабынь был приказ: "Если явится Тундила, не давать ему ничего, гнать его в шею". Те так и сделали. Тундила сел на пороге и расплакался. Тем часом шёл к Калике какой-то купчик, что каждую ночь приносил ей по тысяче монет. Он увидел Тундилу и спросил: "Что ты плачешь, Тундила?" – "Господин, я проигрался в кости и пришёл к сестре за помощью, а рабыни её вытолкали меня в шею". – "Подожди здесь, я поговорю с твоей сестрой". Зашёл и говорит: "Брат твой сидит перед домом, укрывшись дерюгой. Что же ты не дашь ему хотя бы во что одеться?" – "Ничего я ему не дам. Если тебе его жаль, сам и давай". А у гетеры в доме был такой обычай: из тысячи монет, что приносил гость, пятьсот она откладывала, а на пятьсот покупали одежды, цветов и благовоний. Гости, приходя на ночь, надевали на себя эту одежду, а когда уходили наутро, то опять переодевались в своё. Так что купчик надел то платье, которое ему предложили, а свою одежду передал Тундиле. Тот оделся, пошумел и отправился в кабак. А Калика наказала рабыням: "Когда гость мой наутро вздумает уходить, одежду у него заберите". И вправду, когда он собрался домой, рабыни налетели на него со всех сторон, словно шайка разбойников, раздели донага и так отпустили: "Иди теперь, молодой человек". Он нагишом и вышел на улицу. Народ хохочет, а купчик застыдился. Вот он и стал каяться:

"Сам во всём я виноват,

Когда надо не смолчал.

Зачем я с Тундилой заговорил,

Сестра разобралась бы с ним сама!

А я теперь остался нагишом.

Подобный случай близок к твоему".

Так заключил Таккария свой рассказ и поведал ещё случай: "Однажды в Варанаси пастухи зазевались, и в стаде у них на пастбище подрались два барана. Некий сорокопут испугался за них: "Разобьют себе лбы да, чего доброго, и погибнут. Надо бы мне их разнять". И стал он их уговаривать: "Дядюшки, не нужно драться!" Те его не слушают. Тогда он сел одному на спину, потом другому на голову и продолжал уговоры. Те знай себе дерутся. "Ах, так? Ну, тогда убейте меня!" И сунулся он между их лбов, а они опять сшиблись. Сорокопут попал словно меж молотом и наковальней. Раздавленный, он испустил дух – да сам и виноват.

Однажды двух дерущихся баранов

Надумал разнимать сорокопут,

Влетел он лихо между лбов бараньих

И тут же был раздавлен ими всмятку.

Подобный случай близок к твоему.

А вот ещё случай.

Однажды несколько жителей Варанаси заметили пальму, выращенную пастухами. Один из них полез за плодами. Пока он рвал плоды и бросал вниз, из муравейника под пальмой вылезла кобра и поползла вверх по стволу. Стоявшие внизу попробовали палками согнать её, да ничего у них не вышло. Крикнули верхнему: "К тебе лезет кобра!" Он перепугался, завопил. Тогда нижние растянули за четыре угла крепкое полотнище и велели тому прыгать. Он прыгнул и угодил точно в середину. Но те, что держали полотнище, не устояли от удара, стукнулись лбами, поразбивали друг другу головы и тут же испустили дух.

Однажды четверо товарища спасали

И растянули парусину для него,

Но друг о друга черепа поразбивали –

Подобный случай близок к твоему.

А вот и ещё случай.

Однажды в Варанаси воры стащили ночью козу и собрались зажарить и съесть её в лесу. Завязали они ей морду, чтобы не блеяла, и оставили лежать связанной в бамбуковых зарослях. На следующий день пошли за ней, а ни ножа, ни меча с собой не захватили. Пришли на место, говорят: "Ну, давайте нож, будем её резать и свежевать". Глядь – а ножа-то ни у кого и нет. "Что делать, без ножа не зарежешь! Отпустим-ка её. Она, должно быть, везучая". Козу развязали, и стала она весело прыгать среди бамбука. А рядом в кустах был припрятан тесак; его оставил какой-то корзинщик, что приходил туда за бамбуком и собирался вернуться ещё раз. Его-то коза и задела случайно копытами. Тесак с шумом упал. Воры подбежали на подозрительный шум, увидели тесак, обрадовались, тут же козу зарезали и освежевали. Так она сама накликала свою смерть.

Резвилась раз коза среди бамбука

И на тесак случайно наступила.

Им тут же перерезали ей горло.

Подобный случай близок к твоему.

Зато те, кто держат язык за зубами и говорят в меру, – продолжал Таккария, – избавляются от смертельной опасности, как случилось с киннарами.

Как-то раз потомственный охотник из Варанаси изловил в Гималаях парочку киннаров и принёс показать их царю. Царю прежде киннаров видеть не приходилось, вот он и спрашивает: "Что в этих тварях хорошего, охотник?" – "Они, государь, нежно поют и изящно танцуют. У людей ты такого пения и танцев не сыщешь". Царь богато наградил охотника и говорит киннарам: "Ну, пойте же, пляшите!" А те смутились: "Если мы запоём, а слова выговаривать ясно не сможем, то получится, что мы плохие певцы. Нас станут ругать и бить. А когда много говоришь, то и солгать не долго". Киннары убоялись солгать и не стали ни петь, ни танцевать, как их царь ни упрашивал. Наконец он рассердился: "Раз так, отдайте их на кухню зажарить:

Это не боги и не гандхарвы,

Просто обычная дичь лесная.

Первую мне на ужин зажарьте,

Второго зажарите мне на завтрак".

"Царь сердит, – подумала супруга киннара. – Он и впрямь нас зарежет. Сейчас молчать нельзя". И она сказала:

"Сотни и тысячи слов неудачных

Слога не стоят в удачном слове.

Нас неудачные речи пятнают.

Вот почему, государь, мы молчали, –

Не потому, что ума не хватило".

Царю такая речь понравилась, и он сказал:

"Ту, что сказала, освободите

И отведите назад в Гималаи.

А этого забирайте на кухню,

Зажарите мне его на завтрак".

"Если я промолчу, он непременно велит меня зарезать, – подумал киннар. – Молчать не время". И он произнёс:

"Зависят всходы от дождя,

Зависят люди от коров,

Так я завишу от тебя,

А от меня – моя жена.

Останется она вдовой –

Тогда и отпускай её.

Государь, – продолжал он. – Не потому мы молчали, что говорить не хотели; просто мы знаем, как трудно произнести что-то безупречное:

Увы, хулы не избежать,

Ведь вкусы у людей несхожи.

За что похвалят одного,

За то другого поругают.

Вот у нас, у киннаров, ценится молчание, а у людей, выходит, ценны слова.

Для каждого чужая мысль безумию подобна,

Своя же мысль для каждого – единственно верна.

Ведь мыслит всяк по-своему, людей на свете много,

Чужим умом повелевать ты всё равно не сможешь".

"Умён киннар, сущую правду говорит", – подумалось царю, и он благосклонно сказал:

"Сначала, киннар, ты молчал упорно,

Но слово произнёс, страшась угрозы.

Зато теперь свободен ты и счастлив.

Полезны были людям твои речи".

Царь велел посадить киннаров в золотую клетку и вручил её охотнику: "Ступай и выпусти их на том самом месте, где изловил".

"Как видишь, учитель, – продолжал Великий, – киннары были склонны к молчанию, но когда им всё же пришлось говорить, они нашли такие слова, что их отпустили на волю. Зато ты говорил совсем плохо и попал в большую беду. Ну да ладно, не бойся, учитель, – утешил его бодхисаттва, – я тебя выручу". – "Ах, если бы тебе, почтенный, это удалось!" Бодхисаттва вышел и объявил: "Светила ещё не встали так, как надо. Придётся выждать". Так он оттянул время до темноты. Уже за полночь он тайком выпустил брахмана со словами: "Ступай, учитель, на все четыре стороны", – а сам раздобыл зарезанного барана, совершил жертвоприношение и освятил ворота".

Закончив это наставление, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Кокалика и прежде навредил себе своим языком". И он отождествил перерождения: "Рыжим брахманом с торчащими вперёд зубами был тогда Кокалика, а умным Таккарией был я сам".

Джатака о золотом павлине

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Pakinnaka-Nipata. 491 Mahamora-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Верно, ты хочешь на мне заработать?" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. "Правда ли, о монах, что ты тоскуешь?" – спросил его Учитель. "Правда, почтенный". – "Нечему удивляться, о монах, что страсть не даёт покоя такому, как ты. Ведь когда наступает светопреставление, ветер может перевернуть саму гору Сумеру, но в другое время он не брезгует и тем, чтобы поиграть пожелтевшим листком. Случилось когда-то в прошлом, что некто, пребывавший в совершеннейшей чистоте и лишённый страстей целых семьсот лет, под конец всё же поддался им", – и Учитель рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва же в ту пору возродился в малолюдной местности в облике павлина. Мать его снесла яйцо в траву и ушла навсегда. Однако если сама пава здорова, а на яйцо не наткнётся змея или иной враг, павлиньи яйца не пропадают. Так случилось и в этот раз. Золотисто-жёлтое, как бутон карникары[50], яйцо вылежало свой срок, и, проклюнувшись, вылупился из него маленький павлин золотого цвета. Глазки у него были как плоды чёточника, а вокруг шейки шли три красные полоски, что спускались назад по середине спины. Когда же он вырос, то стал ростом с телегу и похорошел необычайно. Синие павлины собрались и избрали его своим царём. Однажды павлин пил воду из горного озерца среди скал, посмотрелся в него и, увидев, до чего он хорош, подумал: "Я намного красивее всех здешних павлинов. Если я останусь жить с ними в населённых местах, люди не дадут мне покоя. Пойду-ка я в Гималаи, выберу себе место получше и заживу там один". Когда ночью павлины попрятались по укромным местам на ночлег, он, ни с кем не простившись, ушёл в Гималаи. По пути ему пришлось пересечь три горных хребта. У четвёртой гряды гор он встретил в лесу большое озеро, поросшее лотосами; невдалеке от него рос на склоне горы старый баньян. Там он и решил поселиться. Посреди горного склона он углядел удобную пещеру. Добраться к ней было нельзя ни сверху, ни снизу, и никто там ему не мог угрожать: ни хищные птицы, ни змеи, ни барсы, ни люди. Место ему приглянулось, он взлетел на площадку скалы перед пещерой и устроился там на ночлег. А наутро, выйдя из пещеры, он взлетел на вершину горы. Обратившись к востоку, павлин увидел диск восходящего солнца и прочитал заговор, начинавшийся словами "Ныне восходит око вселенной". Этот заговор нужен был для того, чтобы хранить его от всяких опасностей до самого вечера. Затем он слетел вниз, на луг, и весь день там кормился, а вечером вновь полетел на вершину горы. Обратившись на запад, посмотрел он на диск заходящего солнца и прочитал другой заговор, который начинался словами "Ныне заходит око вселенной". Этот заговор должен был оберегать его в течение ночи. Так павлин там и зажил. Однажды на макушке горы приметил его некий потомственный охотник. Вернувшись домой, он никому о том не сказал, лишь в свой смертный час открылся сыну: "Сынок, в лесу за тремя горами живёт павлин с золотым оперением. Если такой павлин когда-либо будет нужен царю, вспомни об этом". И вот как-то Кшеме, главной супруге царя Варанаси, приснился под утро сон. Привиделось ей, будто павлин с золотым оперением проповедует ей дхарму, а она благодарно ему внимает. Кончил павлин своё поучение и упорхнул. А она закричала: "Павлиний царь улетает, держите его!" – и с этими словами на устах пробудилась. Очнувшись, она поняла, что то был только сон, и вот на чём она порешила: "Если я признаюсь царю, что просто видела сон, он ничего для меня делать не станет. А если я сошлюсь на свою женскую прихоть, он постарается мне такого павлина раздобыть". Она легла снова в постель и прикинулась, будто ей не по себе. Царь пришёл к ней и спрашивает: "Что, милая, неладно с тобою?" – "Прихоть нашла на меня". – "Чего ж тебе хочется, милая?" – "Хочу я, государь, чтобы павлин с золотым оперением преподал мне дхарму". – "Да разве бывают такие павлины?" – "Откуда мне знать, государь? Да только без такого павлина мне и жизнь не в жизнь". – "Не горюй, милая. Если найдётся такой павлин на свете, я добуду его для тебя", – обнадёжил её царь. Созвал он в тронном зале совет и вопросил: "Любезные! Царице моей захотелось, чтобы золотой павлин преподал ей дхарму. Водятся у нас где-нибудь павлины с золотым оперением?" – "Попробуй у брахманов справиться, государь". Царь опросил брахманов. Те сказали так: "Государь! Мантры, гласящие о признаках живых существ, учат нас, что среди жителей вод золотыми могут быть рыбы, черепахи и крабы, а среди живущих на суше – олени, лебеди, павлины и куропатки". Царь созвал со своих владений всех охотников и стал их опрашивать: "Не видал ли кто-то из вас золотого павлина?" Никто, кроме сына охотника, о таком и не слыхивал. Он же сказал: "Государь, сам я никогда такого павлина не видел, но покойный отец мне рассказывал, что за тремя горами в лесу живёт павлин с золотым оперением". – "Любезный! – говорит ему царь. – Ты и меня очень обяжешь, и царице жизнь сохранишь – излови его и принеси нам!" Отвалил он охотнику денег и послал на поиски павлина. Охотник оставил деньги семье, а сам пошёл в горы. Он нашёл место, где жил бодхисаттва, расставил силки и стал ждать со дня на день, что павлин попадётся, да так и умер, ничего не дождавшись. Умерла и царица от своей тоски по несбыточному. Царь разгневался и надумал отомстить павлину за смерть своей любимой жены. Приказал он вырезать на золотой доске надпись: "В Гималаях за тремя горами живёт павлин с золотыми перьями. Кто его съест, не состарится и не умрёт". Доску эту он запечатал в ларце драгоценного дерева у себя в сокровищнице да и умер. Преемник его прочитал надпись на доске и захотел стать бессмертным и обрести вечную молодость. Он послал за павлином охотника, но и тот прокараулил его в горах всю свою жизнь да так и умер ни с чем. Сменилось шесть поколений царей, и шесть охотников, один вслед за другим, напрасно потратили жизнь в Гималаях. И седьмой царь послал точно так же седьмого охотника. Тот провёл в горах ровно семь лет, ожидая со дня на день, что павлин попадётся в силки и, ничего не добившись, задумался: "В чём же дело? Почему нога этого павлина никогда не ступает в силок?" Стал он к павлину приглядываться и подслушал, как тот по утрам и вечерам читает свой заговор. "Других павлинов здесь не водится. Стало быть, он живёт тут в целомудрии. Потому и не попадается, что целомудрен и читает свой заговор", – догадался охотник. Он ушёл в населённые края и поймал там паву. Научил он её, чтобы она кричала, если щелкнуть пальцами, и плясала, если хлопнуть в ладоши. С нею вернулся он в горы. Рано утром, пока бодхисаттва не успел ещё прочесть свой заговор, охотник расставил силок и щёлкнул пальцами. Пава сразу закричала. Павлин услыхал её крик, и страсть, дремавшая в нём семьсот лет, тут же подняла голову и раздулась, как кобра, которую ударили палкой. От страсти павлин позабыл всё на свете, не то что свой заговор. Стремглав слетел он вниз к паве и тут же угодил ногой в петлю. Семьсот лет его ждал силок, и всё напрасно – и вот наконец он попался, и петля затянулась на павлиньей ноге. Глядя на то, как павлин повис на конце ветви (силок ведь был привязан к ветви), охотник додумал: "Шесть охотников безуспешно пытались поймать этого царственного павлина, я сам ровно семь лет ничего не мог с ним поделать, а вот теперь он, услыхав голос павы, обезумел от страсти, забыл про свой заговор, прилетел к ней и попался – висит теперь вниз головою. И зачем только я покусился на это благородное создание! Нет, дарить его нельзя никому. Обойдусь я и без царских щедрот, отпущу его на волю! Да только как это сделать? Птица большая и сильная. Если подойти к павлину в открытую, он ведь решит, что я иду его убивать. Он начнёт биться и в смертельном страхе может сломать себе ногу или крыло. Сделаю-ка я, пожалуй, иначе: пущу из укрытия стрелу с бритвенным наконечником и перережу силок. Тогда павлин сам улетит, куда ему хочется". Спрятавшись за куст, охотник наложил на лук стрелу с бритвенным наконечником, натянул тетиву и прицелился. А павлин тем часом озирался по сторонам, пытаясь увидеть охотника. "Этот охотник-хитрец пробудил во мне страсть и поймал меня в свой силок, так что теперь времени терять даром он не станет, – думал павлин. – Где же он?" Тут он и заметил охотника, который целился в него из укрытия, и решил, что тот его хочет убить. В смертном страхе взмолился павлин о пощаде:

"Заработать на мне хочешь?

Я живьём дороже стою!

Отнеси меня в столицу –

Царь тебе заплатит щедро".

Слыша такие речи, охотник подумал: "Царственный павлин, видно, боится, как бы я этой бритвенной стрелой его не пронзил. Надо его успокоить". И он отвечал:

"Я убивать тебя не стану,

Не для того за лук я взялся.

Силок хочу стрелой разрезать, –

Лети на волю, царь павлиний!"

Павлин удивился:

"Семь лет ты день и ночь следил за мной,

Изрядно мучимый и голодом, и жаждой.

Зачем же ты мне волю возвращаешь

Теперь, когда я наконец попался?

Быть может, ты зарёкся убивать

И стал защитником всего живого?

К чему меня на волю отпускать,

Когда я в петлю наконец попался?"

Охотник спросил:

"Представь, что я взаправду дал зарок

И стал защитником всего живого.

Ответь мне на вопрос, павлиний царь:

Что это мне хорошего сулит?"

Павлин объяснил:

"Когда бы ты взаправду дал зарок

И стал защитником всего живого,

Ты б заслужил при жизни похвалу,

А после смерти – возрожденье богом".

Охотник возразил:

"Иные говорят, что нет богов,

Стремиться надо к счастью в этой жизни.

Они считают, что плоды деяний,

А равно приношение даров –

Всё это выдумки для легковерных.

Я тоже разделяю это мненье,

Поэтому пернатых убиваю".

Услышав такие речи, Великий счёл за благо объяснить охотнику, что существует не только этот свет, и он, вися вниз головой в петле, стал говорить:

"Луну и солнце может видеть каждый,

Они сияньем озаряют небо.

В каком же они мире: в том иль в этом?

И как среди людей их именуют?"

Охотник сказал:

"Луну и солнце может видеть каждый,

Они сияньем озаряют небо.

Находятся они не в этом мире,

И люди их богами именуют".

Великий тут же возразил:

"Выходит, опровергнуто ученье

Тех, кто считает, что плоды деяний,

А равно приношение даров –

Всё это выдумки для легковерных!"

Охотник поразмыслил и признал, что прав Великий:

"И в самом деле, это мненье ложно!

Плоды греховных и благих деяний,

А равно приношение даров –

И впрямь не выдумка для легковерных!

Увы, что делать мне, как поступить,

Какому покаянию предаться,

Чтоб ада после смерти избежать?

Ответь мне на вопрос, о царь павлинов!"

"Если я сам стану ему отвечать, – подумал Великий, как бы ему не представилось, будто ни у кого из людей нет на это ответа. Пожалуй, правильнее будет сказать ему, что довольно на свете добродетельных, преданных дхарме шраманов и брахманов, у них-то и надобно спрашивать". И он произнёс:

"По свету бродит шраманов немало.

Они одеты в рубище, бездомны,

Лишь поутру за милостыней ходят,

Уединяются после полудня.

Приблизься к ним, как принято, с почтеньем,

И расспроси, что самому не ясно.

От них получишь ты ответ понятный,

В чём смысл и здешней, и загробной жизни".

А сказавши это, Великий напомнил охотнику об адских муках. Охотник же был человеком, близким уже к совершенству и готовым обрести пробуждение-для-себя. Его почти зрелое знание напоминало тот лотос, что вот-вот раскроется, стоит лишь упасть на него первому солнечному лучу. Внимая речам павлина о дхарме, он, не сходя с места, узрел в себе ещё не изжитые склонности к продолжению бытия, понял ясно, что все они – тягостны, бренны и лишены сути, и достиг того знания, коим даётся пробуждение-для-себя. Всё произошло в единый миг – и обретение охотником пробуждения, и освобождение павлина из силка. И вот пробуждённый охотник, уничтожив все свои страсти без изъятья, торжествующе возгласил – ведь был он уже на краю бытия:

"Змея расстаётся со старой кожей,

С деревьев слетают жёлтые листья –

Так я расстался с охотничьей жизнью,

Отныне я более не охотник".

Но, издав сей ликующий возглас, он подумал: "Вот я и свободен от всех страстей и привязанностей! Что же мне делать теперь с теми птицами, которые остались в плену в моём доме? Как мне и их освободить?" И он спросил Великого: "Скажи, павлиний царь, как мне теперь освободить всех пленённых мною птиц, что сидят у меня дома?" А надобно знать, что бодхисаттва, которому суждено стать всеведущим Пробуждённым, лучше разбирается в средствах достижения цели, чем пробуждённый-для-себя, потому он смог ответить: "Раз ты уже сокрушил все свои страсти и достиг пробуждения-для-себя, ты можешь поклясться им – произнести заклятие правдой, – поверь, в тот же миг на всей Джамбудвипе не останется ни одного создания в плену и в оковах". И бывший охотник, как советовал ему бодхисаттва, произнёс такое заклятие:

"Пленённым мною многим сотням

Пернатых, запертых в неволе,

Жизнь и свободу я дарую.

Пусть улетают невозбранно".

Тотчас же силою его искреннего пожелания все птицы освободились из плена и, радостно щебеча, полетели по домам. В тот миг по всей Джамбудвипе ни в одном доме не осталось и кошки на привязи – все существа разом получили свободу. А пробуждённый-для-себя провёл рукою по волосам, и облик его изменился: внезапно он стал подобен тхере, что уже лет шестьдесят как пребывает в монашестве. Тот скудный скарб, что бывает потребен отшельнику, оказался при нём. "Благодарю тебя, великий мой благодетель!" – сказал он царю павлинов, склонился пред ним со сложенными руками, обошёл его с почтением и, воспарив над землёю, отправился по воздуху к подножию горы Нандамулаки. А павлиний царь вспорхнул с ветви, к которой был привязан силок, и улетел пастись на луг.

"Бродил с силком в лесу охотник,

Поймать хотел царя павлинов.

Когда поймал царя павлинов,

Свободен стал, как я свободен", –

так заключил Учитель это наставление в Дхарме. Затем он изъяснил арийские положения и отождествил перерождения: "Царём павлинов был тогда я сам". Услышав изъяснение, тосковавший монах стал святым[51].

\

Примечания.

1 – Карникара – дерево Pterospermum acerifolium, напоминающее клён.

2 – "Джатака о золотом павлине" легко толкуется в терминах юнговской аналитической психологии как изображение процесса индивидуации. Золотой павлин символизирует самость индивида. Связь с ним первично устанавливается анимой (супруга царя Варанаси), то есть женским бессознательным началом в мужской психике. Для того чтобы человеческое сознательное "Я" "завладело" самостью, оказывается необходимым сочетание разумного расчёта (охотничьи приёмы) и использования непосредственных природных побуждений (пава). Изловив павлина, то есть обретя прочную связь с самостью, далее следует предоставить самому себе полную свободу, ибо этого требует состояние психической зрелости. Когда "Я" отождествляется с самостью, индивид достигает пробуждения-для-себя. Самость же позволяет немедленно высвободить из внутрипсихического заточения все творческие и деятельностные потенции человека (пленённых охотником птиц).

Джатака о кабане секаче

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Pakinnaka-Nipata. 492 Tacchasukara-Jataka.

Перевод с пали Б.А. Захарьина.

Словами "Я долго в поисках бродил..." Учитель – он жил в ту пору в роще Джеты – начал повествование о двух престарелых тхерах.

Рассказывают, что когда царь Великой Кошалы выдавал дочь свою за Бимбисару, то в уплату за её очистительное омовение отдал Бимбисаре деревню Каси.

Царь же Прасенаджит, после того как Аджаташатру убил своего родителя, совершил набег на ту деревню. Но в сражениях между царями за деревню сперва верх брал Аджаташатру.

Терпя поражение, царь кошальский стал спрашивать своих советников: "Как бы нам захватить Аджаташатру?"

И советники отвечали: "О великий государь! Монахи ведь искусны в ведовстве! Надобно заслать в монастырь лазутчиков, пусть выведают, что думают на сей счёт монахи!"

– Ладно! – согласился Прасенаджит и послал людей, наказав им: "Ступайте в монастырь и разузнайте потихоньку, о чём толкуют те почтенные монахи!"

В роще Джеты в то время собралось много царских подданных, отрёкшихся от мира. И были промеж них два престарелых тхеры, которые ютились в крытой пальмовыми ветвями хижине на задворках монастыря. Одного звали тхера Дхануггахатисса, другого – тхера Мантидатта. Проспав всю ночь спокойно, они поднялись на рассвете, и, разводя огонь, тхера Дхануггахатисса позвал:

– Почтенный тхера Датта!

– Чего тебе, почтенный? – отвечал тот.

– Спишь ещё, что ли?

– Нет, не сплю. Что надо?

– Глуп, однако, Датта, этот царь кошальский –  только и знает, как съесть горшок каши!

– Что ты говоришь? –  удивился тхера Мантидатта.

– Да-да, почтенный! Ведь не может он победить Аджаташатру, червя ничтожного!

– Что же ему делать?

– Ты сам знаешь, почтенный тхера Датта: в сражении войска располагаются "телегой", "колесом" и "лотосом". Так вот: чтобы одолеть Аджаташатру, надо расположить войско "телегой"! На холме поставить двумя крылами отборных мужей-героев, а на переднем крае – остальное войско для приманки. Уверясь, что противник очутился меж боевых порядков – будто рыба в неводе, –  надобно, не мешкая, с громкими криками напасть на него с двух сторон, зажать в кулак –  только так и можно одолеть Аджаташатру!

Подслушав речи старцев, лазутчики всё доложили царю. Царь выступил с огромным войском, построив его так, как говорил монах, и пленил Аджаташатру. Сперва он посадил его на цепь, а когда тот смирился, наставил: "Впредь так не поступай!" –  и повелел освободить.

Он выдал за Аджаташатру свою дочь Ваджиру и отпустил домой в сопровождении пышной свиты.

"Царь кошальский пленил Аджаташатру, вняв совету тхеры Дхануггахатиссы!" –  стали говорить монахи.

Однажды они повели о том речь в собрании дхармы, и Учитель, войдя к ним, спросил:

– О чём это вы, братия, беседуете? Для чего собрались?

– Да вот, говорим о том-то, – отвечали монахи и рассказали ему обо всём.

– Не только ныне, братья –  молвил тогда Учитель, – Дхануггахатисса показал как надобно вести сражение, – он и прежде был искусен в этом!

И Учитель поведал о прошлом.

В давние времена некий плотник, который жил в деревне неподалёку от ворот города Варанаси, отправился в лес за брёвнами. И там, он увидел свалившегося в яму детёныша кабана. Плотник принёс его домой, дал ему прозвище кабан Секач и принялся выхаживать. Вырос кабан и стал плотнику помощником: валил клыками деревья, рылом подкатывал брёвна к плотнику, намотавши на клыки чёрный мерный плотницкий шнур, натягивал его, таскал в зубах тесло и колотушку с долотом.

Заматерев, кабан раздался телом и набрался силы. Плотник, любивший кабана как сына, однажды подумал: "Как бы его кто не обидел, если он останется жить здесь!" Подумал он и выпустил кабана в лес.

Кабан же рассудил: "Одному мне в лесу не выжить. Надобно сыскать родичей и с ними поселиться!" – и отправился на поиски себе подобных. Облазав всю чащобу, он после долгих розысков увидал наконец-то стадо кабанов и радостно запел:

"Я долго в поисках бродил

И по горам, и по лесам.

Разыскивал сородичей –

И вот они передо мной!

Корней тут много и плодов,

Еды здесь предостаточно!

Красивы реки и холмы,

Житьё тут будет сладостным!

Со всеми родичами я

Здесь беззаботно заживу.

Беспечно и безгорестно

Не ведая, что значит страх!"

Вняв ему, кабаны ответили:

"Другого места поищи –

Здесь рядом с нами враг живёт.

Он в стадо пробирается

И убивает лучшего".

И вопросил Секач:

"Кто этот враг, сородичи,

Счастливо обретённые?

Кто нетеснимых вас теснит?

Скажите мне, прошу я вас!"

И отвечали ему кабаны:

"Ведь этот полосатый зверь,

Непобедимый царь зверей,

Разит клыками страшными

И убивает лучшего".

Воззвал тогда Секач:

"А что, у нас уж нет клыков?

Иль сил мы разве лишены?

Собравшись вместе, мы пред ним

Стеною встанем грозною?"

И кабаны ответствовали:

"Речами, слуху сладкими,

Сердца наши затронул ты!

Кто с поля брани побежит,

Того потом прикончим мы!"

Кабаны согласились с Секачом, и тут он спросил их:

– Когда же появляется здесь тигр?

– Сегодня был утром, утащил одного из нас! – отвечали кабаны. – Значит, и завтра явится поутру!Тигр.

Был Секач искусен в ратном деле, умел выбрать место для боя. И так решил: "Останемся здесь – тогда одолеем врага!"

До рассвета велел он кабанам попастись, а едва рассвело, всех собрал, объяснил, что ратный строй бывает трёх родов –  войско можно расположить "колесом", "телегой" и "лотосом". Сначала поставил он строй "лотоса": сосунков в середку, вокруг них кормящих маток, дальше – прочих кабаних, потом кабанчиков-подростков, вокруг – молодняк с прорезавшимися клыками, затем – клыкастых зрелых кабанов и снаружи – матёрых стариков. По сторонам он поставил отряды в десять, двадцать или тридцать кабанов. Он велел вырыть ров и яму-западню для тигра, закрытую плетёнкой вроде веяльной корзины, а между рвом и ямой приказал насыпать вал, куда он встанет сам. И, отобрав самых могучих и отважных боевых кабанов, Секач пошёл с ними в обход строя, являясь то тут, то там и воодушевляя бойцов.

Тем временем взошло солнце. И царь тигров, выйдя из обители косматого отшельника-нечестивца, служившей ему убежищем, взошёл на холм. Увидев его, кабаны взревели: "Вот он, наш враг!"

– Не бойтесь, – сказал Секач, – что бы он ни делал, не сдавайтесь и отвечайте тем же!

Тигр, отряхнувшись, отошёл назад и помочился. Кабаны сделали то же. Тигр, глядя на кабанов, издал грозный рёв – кабаны тоже взревели. Видя их храбрость, тигр подумал: "Нынче они не такие, как прежде! Повсюду стоят кабаньи отряды и встречают меня, как врага. Видно, нашёлся у них предводитель и рассадил их по всем правилам! Пожалуй, не стоит нынче мне к ним приближаться!"

До смерти испугавшись, тигр повернулся к кабанам задом и пустился наутёк под покровительство косматого нечестивца.

Тот же, видя, что тигр вернулся ни с чем, пропел:

"Неужели воздержался ты сегодня

От убиения злосчастных тварей?

Но этим ведь даровано тобою

Всем сущим право не бояться тигра!

Неужели, зверь со страшными клыками,

Ты храбрость мужа навсегда утратил?!

Тому, кто видит стадо пред собою,

Зачем же размышлять о милосердье?!"

На это тигр отвечал:

"Клыки мои рвать плоть не разучились,

И сила не ушла ещё из тела,

Но кабаны объединились, сбились в стадо.

Вот почему я без добычи возвращаюсь!

Ведь прежде разбегались кто куда,

Ища спасенья, в страхе кабаны!

Но нынче хрюкают, сплотив ряды, едины.

Стоят недвижно, мной неодолимы!

По слову вожака объединившись,

Они, единодушные, способны

И надо мною учинить насилье –

Вот почему на них не нападаю!"

Услышав такое, Косматый промолвил:

"Асуров Индра в одиночку побеждает,

И в одиночку коршун птиц, рассеяв, убивает,

И лучшего в зверином стаде истребляет

Тигр одинокий – в этом сила сильных!"

Тигр же отвечал ему так:

"Сам Индра, коршун или тигр,

Зверей владыка

Не в силах справиться

С кабаньим стадом плотным!"

Тогда, желая подбодрить тигра, Косматый ещё спел:

"Небесные пташки сплочённые

В стаях летают,

Под дружеский щебет все вместе

Под тучи взмывают.

На них, там парящих,

Кидается коршун,

Сбивает их, каждую – наземь,

И это путь тигра!

Как птенцы, оперившись, сбиваются в стаи!

Так и сангхи приверженцы – в сангху!

Преисполнясь блаженства, возвышаются духом,

Милосердье всечасно являя,

И из них ни один, в сон блаженный впадая,

Не рождается вновь в мире низком!

Наилучший ведь путь просветления этот,

Наивысший он среди всех прочих!"

И, говоря так, нечестивец подбодрял тигра:

"О царь тигров! Силы своей ты не знаешь! Не страшись. Стоит тебе зарычать и сделать хоть один прыжок, как они кинутся врассыпную, и даже двух кабанов не увидишь вместе!"

И, вняв ему, тигр всё исполнил по его совету.

Желая пояснить смысл происшедшего, Учитель спел:

"Кабаньей плоти жаждущий,

Свирепоглазый, кинулся

Клыкастый на клыкастых же,

Косматым подстрекаемый!

Страстями побуждаемый,

Ведомый внешним зрением,

Гордыни преисполненный,

Он на клыкастых бросился!"

Тигр одним прыжком вновь очутился на холме.

Кабаны тотчас доложили Секачу: "Господин, разбойник опять здесь!"

– Не бойтесь! – успокоил их Секач, а сам, исполненный решимости, стал на насыпь между рвом и ямой.

Тигр с разбегу прыгнул на Секача, но тот быстро повернулся и нырнул в ближний ров. Лишившись равновесия, тигр свалился в западню, прикрытую плетёнкой, и лёг там недвижной грудой. Секач тотчас выскочил изо рва, вонзил тигру в брюхо клыки и стал его терзать, покуда не достал до сердца. Он вырвал кусок мяса, съел, а остатки выбросил в ров, крикнув: "Возьмите это рабское отродье!"

Кабаны, примчавшиеся первыми, ещё успели ухватить по куску, а остальным ничего не оставалось, как спрашивать: "Ну что, вкусна тигрятина?"

Выбравшись из ямы, Секач оглядел сородичей и спросил:

– Что случилось? Отчего вы не радуетесь?

– Господин наш, – отвечали кабаны, – ты одолел тигра, но есть у нас ещё враг – он стоит десятка тигров!

– Кто же он?

– Косматый нечестивец, охотник лакомиться мясом – это для него тигр резал кабанов!

– Тогда пойдём разделаемся с ним! – предложил Секач, и кабаны все вместе поспешили к жилищу нечестивца.

Косматый между тем с нетерпением ждал тигра и всё поглядывал на тропу, которой тот обычно возвращался. Вдруг он увидел стадо мчащихся кабанов и струсил. "Они наверняка убили тигра – подумал он, – а теперь бегут сюда, чтобы и со мной расправиться!" Спасаясь, Косматый забрался на смоковницу.

– Он залез на дерево! – доложили кабаны Секачу.

– На какое? – спросил тот.

– На смоковницу, – отвечали кабаны.

– Ну, тогда всё в порядке, мы его достанем! – воскликнул Секач и велел молодым кабанам срыть землю с корней дерева, а кабаних натаскать воды, набирая её в рот, и лить под корни, чтобы их подмыть и ослабить дерево. После этого Секач велел кабанам посторониться и, напрягшись, ударил клыками по корням. Словно под ударами топора, дерево качнулось и стало падать, а кабаны, не успели ещё ветви лечь на землю, подхватили нечестивца, растерзали и сожрали его мясо!

Это чудо из чудес видел дух дерева и спел:

"Подобно деревам в лесу,

Объединились родичи,

Был кабанами дружными

В одно мгновенье тигр убит!"

И, поясняя, как были уничтожены оба злодея, Учитель спел:

"Убив за тигром брахмана,

Возликовали кабаны:

Визжа и громко хрюкая,

Великий учинили шум!"

Тогда Секач вновь обратился к родичам:

– Есть у вас ещё недруг?

– Нет, господин, нет у нас больше врагов! – отвечали кабаны. – Давай мы окропим тебя и возведём в цари!

И тут же поспешили за водой с большой раковиной, которая служила прежде нечестивцу сосудом для воды. Глядя на неё, вдруг увидали кабаны, что раковина та редкостной цены, ибо спираль её идет по кругу вправо. Набрав в неё воды, пришли они к смоковнице и там окропили водой Секача, помазали его на царство и одну из кабаних дали ему в жёны. Отсюда и пошёл обычай при помазании усаживать царя на трон из благородной смоковницы и кропить его водою из раковины, спираль которой закручена вправо.

И, желая объяснить слушателям происшедшее, Учитель спел:

"Под смоквой кабаны сошлись

И, восклицая:

"Ты – наш царь! Ты – наш владыка!" –

Секача помазали на царствие!"

Заканчивая наставление в дхарме, Учитель повторил: "Так что, братия, не только ныне Дхануггахатисса выказал умение вести сражение, но и прежде уже был он искусен в этом!"

И, истолковывая рассказ и связывая перерождения, он заключил: "Косматым нечестивцем в ту пору был Девадатта, Секачом – Дханугтахатисса, духом дерева был я сам".

Джатака о мудреце-чандале

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Visati-Nipata. 497 Matanga-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Откуда идёшь ты, одетый в лохмотья…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу царя из рода Удаяны. В ту пору почтенный Пиндола из клана Бхарадваджей любил днём для своих уединённых занятий улетать из рощи Джеты в город Каушамби[52]. Останавливался он там в парке царя Удаяны. Говорят, что тхера этот был в прошлой жизни сам царём в Каушамби и провёл в этом парке со своей свитой немало счастливых часов. Приятные воспоминания тянули его туда вновь, и потому он охотно пребывал в Каушамби и безмятежно вкушал там плоды святости, погружаясь в глубокое созерцание. Однажды тхера в очередной раз прилетел в парк и расположился под расцвётшим садовым деревом. А у царя Удаяны как раз кончился семидневный запой, и ему захотелось развлечься в парке. Но едва затеяли для него песни и пляски, как он задремал. Музыкантши тем временем перебрались все к тхере послушать его рассказы. А царь проснулся, увидел, что остался один, и в ярости прибежал к тхере. Обругал он его, оскорбил по-всякому, а потом вздумал скормить его рыжим муравьям и велел принести полную их корзину, собираясь вывалить её прямо на монаха. Но Пиндола взмыл в воздух, укорил царя с вышины, дал ему наставление и улетел обратно в рощу Джеты. Опустился он прямо у благоуханной кельи Учителя. "Ты откуда?" – спросил его Учитель, и тхера рассказал ему всё, что с ним приключилось. "Не только теперь докучает царь Удаяна подвижникам. Он и прежде, Бхараваджа, досаждал им", – заметил Учитель и по просьбе тхеры рассказал о былом.

"Давным-давно в Варанаси правил царь Брахмадатта. Великий тогда родился чандалом в городской слободе; назвали его Матанга. Позже, когда он повзрослел и вошёл в разум, его стали звать мудрым Матангой. В ту пору Диттхамангалика, дочь купеческого старшины Варанаси, устраивала в парке раз в месяц, а то и в два игры для своих подруг и челяди. И вот однажды Великий шёл с каким-то делом в город, а у ворот встретил Диттхамангалику в паланкине. Он тотчас посторонился и стал на обочине. Тут льняные занавески распахнулись, Диттхамангалика увидела его и спросила: "Это ещё кто?" – "Чандал, госпожа". – "Тьфу пропасть, и зачем он только на глаза попался!" Промыла она себе глаза благоуханной водою и велела возвращаться домой. А люди, что шли с нею вместе, обозлились на Матангу: "Ах ты, чандал проклятый! Из-за тебя мы дарового угощенья лишились, да какого!" Набросились они на него все разом и избили его руками и ногами до беспамятства. Матанга с час провалялся, а очнувшись, подумал: "Меня, безвинного, ни за что избила челядь Диттхамангалики. Пойду и потребую теперь её себе в жёны!" Он лёг у ворот дома её отца и твердо решил: "Покуда мне её не отдадут, не встану с места!" "Ты что тут разлёгся?" – спросили его. "Диттхамангалику мне давайте, ни больше ни меньше". Прошёл день, за ним – второй, третий, четвёртый, пятый, шестой. Но ведь намерения бодхисаттвы обычно удаются – и на седьмой день Диттхамангалику вывели и отдали ему[53]. "Поднимайся, господин, пойдём к тебе домой", – сказала она. "Знаешь, милая, меня твоя челядь так отделали, что я едва стою. Отнеси-ка ты меня домой на закорках". И Диттхамангалика при всём честном народе понесла его из города в чандальскую слободу. Так Великий добился своего, но по-настоящему своею женой он её не сделал, ибо не хотел нарушать кастовых границ[54]. Прожил он несколько дней с нею, как с сестрой, в одном доме и решил: "Придётся мне стать подвижником. Ведь иначе я никак не смогу её обогатить и возвеличить". И он объявил Диттхамангалике: "Мне, милая, надо кое-что в лесу добыть, а то нам жить не на что. Я ухожу в лес; не скучай тут без меня". Родным своим он наказал её не обижать, а сам удалился в лес и стал там подвижником. За неделю он развил в себе пять сверхзнаний, научился любым созерцаниям, а затем подумал: "Ну вот, теперь я смогу обеспечить Диттхамангалике безбедную жизнь". Пользуясь обретённой чудесной способностью, он взмыл в воздух и прилетел к себе домой. Диттхамангалика услыхала, что он на дворе, вышла и зарыдала: "На кого ж ты меня, беззащитную, покинул, господин! Зачем ты ушёл в подвижники?" – "Не кручинься, милая, – отвечал Матанга. – Жизнь твоя будет ещё роскошнее и блистательнее, чем в девичестве. Дело за малым: сможешь ли ты на людях сказать, что муж у тебя – не Матанга, а сам Великий Брахма?" – "Смогу". – "Хорошо. А когда тебя спросят, где муж, ты отвечай, что улетел-де в мир Брахмы. Если же станут спрашивать ещё, когда он вернётся, ты говори, что придёт, мол, через неделю – в полнолуние спустится с луны". Такой дал он ей наказ и вернулся в Гималаи. А Диттхамангалика стала ходить по городу и всем это рассказывать. Народ поверил: "Муж её, верно, потому и не приходит, что он – Великий Брахма. Должно быть, правда!" Наступило новолуние; луна стояла в зените. И вот бодхисаттва преобразился в Великого Брахму и, озаряя сиянием город Варанаси, простёршийся на двенадцать йоджан, а с ним – и всё царство Каши, вышел из лунного диска, сделал над городом три круга и полетел к чандальской слободе. Народ с гирляндами и благовониями побежал следом за ним. Собрались поклонники Брахмы. В светлых праздничных одеждах они пришли в слободу к дому Диттхамангалики, полили вокруг землю четырьмя видами благовоний, усыпали цветами, зажгли воскурения, понавешали кругом праздничных полотнищ. В доме они приготовили высокое ложе, поставили рядом светильник с благоуханным маслом; перед дверью посыпали серебристо белым песком, набросали цветов, подняли стяги. Великий спустился к украшенному дому, вошёл во внутренние покои и присел на ложе. В ту пору Диттхамангалика могла понести. Бодхисаттва потёр ей пупок большим пальцем, и она зачала. "Ты родишь сына, милая, – сказал ей Матанга. – Теперь оба вы, и ты, и сын, будете наслаждаться всеми почестями и великим богатством. Водою, в которой ты омоешь ноги, цари всей Джамбудвипы рады будут окропить наследников и помазать их на царство. Вода, в которой ты сама мылась, станет отныне чудодейственным снадобьем: кто ни польёт её себе на голову, всяк навсегда исцелится от любых хворей и станет удачлив. За то, чтобы поклониться тебе и коснуться головою твоих стоп, люди станут платить по тысяче; за то, чтобы услышать твой голос, – по сотне; а за то, чтобы лицезреть тебя, – по каршапане. Смотри не оплошай!" С этими словами Матанга улетел и скрылся в лунном диске.

Остаток ночи собравшиеся почитатели Брахмы провели стоя, а поутру они посадили Диттхамангалику на золотые носилки и на своих головах внесли в город. Сбежалась огромная толпа: "Вон едет супруга Великого Брахмы!" Люди подносили ей благовония и цветы. Всё сбылось, как сказал бодхисаттва: чтобы поклониться ей и коснуться головою её стоп, люди отдавали по кошельку с тысячей монет; чтобы услышать её голос, платили сотню; за то, чтобы её лицезреть, платили каршапану. Когда обошли весь город Варанаси, простёршийся на двенадцать йоджан, денег набралось сто восемьдесят миллионов. Покружив по городу, почитатели принесли Диттхамангалику к большой площади. Там воздвигли помост, раскинули над ним шатёр, а в шатре в великой роскоши поселили Диттхамангалику. Рядом в тот же день заложили семиэтажный, семивратный и семибашенный дворец. Стройка была большая; Диттхамангалика родила ещё в шатре. Пришла пора давать имя младенцу. Посовещавшись, брахманы постановили назвать его Мандавья, что значит "рождённый в шатре". К тому времени завершилось строительство дворца. Диттхамангалика переселилась в него и продолжала по-прежнему вести роскошную жизнь. И Мандавья тоже рос в великой холе и заботе. Когда ему исполнилось не то семь, не то восемь лет, пригласили лучших учителей со всей Джамбудвипы. С шестнадцатилетнего возраста он уже учредил щедрую раздачу даров для брахманов: всегда в его доме столовалось их шестнадцать тысяч, и для этого отведена была четвёртая надвратная башня. И вот в один прекрасный день для брахманов приготовили обильное угощение. Шестнадцать тысяч гостей расселись в надвратной башне и принялись рис, политый свеженатопленным маслом золотисто-жёлтого цвета и сдобренный мёдом и тростниковым сахаром. Сам же Мандавья, нарядно одетый, прохаживался по зале в золотых сандалиях, с золотым жезлом в руке и только и делал, что указывал: "Сюда добавьте мёду, а вот сюда – масла". В тот час мудрый Матанга, сидя в своей гималайской обители, вспомнил о нём: "Как там поживает сын Диттхамангалики?" Увидев, что тот склонился к неистинной вере, он решил: "Сегодня же отправлюсь к этому юноше, смирю его брахманскую гордыню и научу приносить такие дары, от которых был бы прок". Матанга улетел на озеро Анаватапта, там омылся, прополоскал рот; стоя на красной скале близ озера, облачился в огненного цвета одежды, но поверх накинул лохмотья, а в руку взял глиняную чашку. В таком виде он перенёсся оттуда по воздуху в Варанаси и очутился прямо в четвёртой надвратной башне дворца Мандавьи. Поглядывая по сторонам, юноша заметил его и подумал: "А это ещё что за монах? С виду он – как призрак со свалки. Как он сюда попал?" И Мандавья вопросил:

"Откуда идёшь ты, одетый в лохмотья,

Оборванный, грязный, как призрак с помойки,

И шею себе обмотал старой тряпкой!

Что нужно тебе в этом доме, негодный?"

Выслушав его, Матанга кротко ответил:

"Я знаю, что в доме твоём, достославный,

Всегда утолить можно голод и жажду.

Ты видишь – живу я чужим доброхотством.

Хоть я и чандал, накорми меня, брахман!"

Но Мандавья сказал:

"Лишь брахманов я во дворце угощаю

И верю, что это в грядущем зачтётся.

А ты вон ступай поскорее отсюда,

Дурных попрошаек кормить я не стану!"

Великий заметил:

"Кто хочет, чтоб рис уродился богато,

Тот сеет везде – на холмах, и в низине,

И возле реки, в заболоченном месте.

Одаривай всех и поверь: в этом благо.

Средь разных хоть кто-то да будет достоин,

А значит, и дар твой не будет напрасен".

Тогда Мандавья сказал так:

"Я знаю прекрасно, где лучшее поле,

И дар мой сторицей ко мне возвратится.

Дарить надо брахманам – знатным, учёным.

По мне – это поле надёжнее прочих!"

Великий произнёс:

"Заносчивость, алчность, брахманское чванство,

Враждебность, тщеславие и заблужденье –

Все эти пороки достоинства губят,

Кто склонен к ним, тот недостоин дарений.

Но те, кто к порокам таким не привержен, –

Надёжны, достойны любых подношений".

Видя, что у Великого на всё находится ответ, Мандавья рассердился: "Как он смеет здесь рассуждать? Куда это мои привратники подевались? Этого чандала давно пора выгнать!" И он закричал: "Где мои слуги – Упаджотия, Упадджхая, Бхандакуччхи?" Те быстро прибежали на зов, поклонились и спросили: "Чего прикажешь, хозяин?" – "Как же вы пропустили этого наглого чандала?" – "Не видали мы его, хозяин. Знать не знаем, откуда он взялся. Наверное, он волшебник или колдун". – "Так теперь хоть не стойте сложа руки!" – "Что же нам делать?" – "Оплеух ему надавайте! Палками его, палками! Кожу ему со спины сдерите! Всыпьте ему по первое число да и вытолкайте вон. Чтобы духу его здесь не было!" Но Великий, пока они к нему бежали, взмыл в воздух и промолвил:

"Ногтями камень колупает,

Железный брус зубами гложет,

Огонь заглатывает сдуру тот,

Кто провидца оскорбляет!"

И на глазах у брахманов бодхисаттва взлетел в поднебесье и направился к востоку. На какой-то улице он опустился на землю и пожелал, чтобы следы от его ног остались на ней, а потом невдалеке от восточных ворот походил по домам за подаянием, собрал всего понемножку и сел где-то под навесом поесть. Но духи города не могли стерпеть, что Мандавья дерзко говорил с их господином, подвижником, и собрались ко дворцу. Набольший ухватил Мандавью за голову и вывернул её назад, а прочие духи похватали брахманов и тоже завернули им головы. Они не стали никого убивать до смерти, ибо Мандавья был сыном бодхисаттвы, а просто решили их всех помучить. И вот с лицом, повёрнутым к спине, с руками и ногами, сведёнными в судороге, с глазами, закатившимися, словно у покойника, Мандавья весь закоченел. Брахманы же катались с боку на бок на полу и истекали слюной. Прибежали к Диттхамангалике: "Госпожа, там с твоим сыном ужас что творится!" Она поспешила к сыну, увидела, что с ним сталось, и запричитала: "Да что же это!

Голова повёрнута назад,

Руки напряжённые простёрты,

Очи закатились, как у трупа, –

Кто же мог такое с сыном сделать?"

Стоявшие рядом люди сказали ей:

"Пришёл сюда нищий, одетый в лохмотья,

Оборванный, грязный, как призрак с помойки.

Он шею себе обмотал старой тряпкой –

Вот кто с твоим сыном такое содеял!"

"Никому, кроме мудрого Матанги, не под силу было это сделать, – подумала тогда Диттхамангалика. – Но этот человек велик духом и исполнен доброжелательности. Он не мог уйти насовсем, оставив лежать в муках столько людей! В какой же стороне искать его?" И она спросила:

"Скажите мне, юноши, если вы знаете:

В каком направлении он удалился?

Попросим прощенья, искупим проступок.

Быть может, спасение вымолим сыну!"

Юноши-брахманы, бывшие рядом, ответили:

"Сей великомудрый взлетел в поднебесье,

Сияя, как Чандра[55] безоблачной ночью.

Мы видели: он удалился к востоку.

Он верен обетам и праведен, видно".

И Диттхамангалика решила отправиться на поиски мужа. Следом за нею пошла толпа рабынь; она велела прихватить им с собою золотой кувшин и золотую чашу. Дойдя до того места, где по твёрдому желанию бодхисаттвы следы его ног сохранились, она нашла его по следам, подошла и поклонилась. В это время бодхисаттва сидел на скамье и ел. Взглянув на Диттхамангалику, он отставил чашу в сторону, хотя в ней оставалось ещё немного рисового киселя. Диттхамангалика полила ему на руки воды из золотого кувшина. Он помылся, прополоскал рот. Тогда она спросила его: "Кто же изувечил так моего сына?" Великий ответил:

"Я думаю, это могучие духи:

Они по пятам за провидцами ходят.

Увидели духи, что сын твой озлился,

За это и шею ему завернули".

Диттхамангалика сказала:

"Пусть духи такое содеяли с сыном:

Ты сам на него не гневись, о подвижник!

Матанга, к стопам я твоим припадаю,

Ведь, кроме тебя, кто ещё мне поможет!"

Матанга объяснил ей:

"Теперь, да и раньше, терпя оскорбленья,

Не чувствовал я ни малейшей обиды.

А ведами сын твой напрасно кичится –

Он, выучив веды, ума не набрался".

Диттхамангалика воскликнула:

"Затменье нашло на него ненадолго,

На первый-то раз пощади, о могучий,

Ведь мудрые люди не склонны сердиться!"

Так вымаливала она прощение для сына. "Ну что же, – сказал Великий. – Я дам тебе целебное снадобье. Оно прогонит духов.

Вот объедки лежат в моей чашке –

Пусть их съест худоумный Мандавья!

Духи тотчас отступят смиренно,

И твой сын снова станет здоровым".

"Дай же мне это целебное снадобье!" – и Диттхамангалика протянула ему золотую чашу. Матанга слил в неё остатки своего рисового киселя и сказал: "Половину влей в рот твоему сыну, а остальное разбавь водой в большом горшке и дай по капельке брахманам – у них всё как рукой снимет". И он улетел в Гималаи. А Диттхамангалика с золотою чашей на голове пришла во дворец и объявила: "Я добыла целебное снадобье!" Ложку киселя она влила сыну в рот, и дух сбежал. А юноша встал, отряхнулся и спросил: "Что со мной было, матушка?" – "Ты, сынок, поплатился за то, что сам наделал. Иди-ка посмотри, каковы теперь твои высокочтимые брахманы!" Взглянул Мандавья, и ему стало противно. "Глуп ты, сынок Мандавья! – сказала ему мать. – Не понимаешь ты, кому надобно дары приносить, чтобы был от них плод. Достойные люди совсем не таковы, как эти брахманы, они вроде мудрого Матанги! Не приноси отныне даров этим брахманам, лишённым добродетели, одаривай лучше праведных людей!

Мандавья, ты глуп, ты умом ограничен.

Того, кто достоин даров, ты не видишь,

А кормишь людей, что в пороках погрязли.

Не важно, что волосы спутаны в космы

И что всё лицо заросло бородою,

Одёжа из шкур или просто лохмотья –

По внешности ты об уме не узнаешь.

Ведь тот, кто избавился от заблужденья,

От страсти и гнева, не тянется к миру.

Кто святость обрёл – тот даров и достоин!

Сынок! Дары приносить надо тем, кто обрёл пять сверхзнаний, научился погружаться в любое созерцание, а это – пробуждённые-для-себя и праведные шраманы и брахманы. А теперь пойдём напоим твоих любимцев целебным снадобьем, чтобы они поправились". Диттхамангалика слила остаток киселя в большой горшок, разбавила его водою и велела дать каждому из шестнадцати тысяч брахманов по капельке. Все они один за другим стали вставать и отряхиваться. Но прочие брахманы Варанаси, узнав, что те брали в рот опивки после чандала, изгнали их из касты. В унижении брахманы покинули город и переселились в царство медхьев, ко двору тамошнего царя. Мандавья же с ними не пошёл.

В ту пору в городе Ветравати, что стоял на берегу реки с таким же названием, жил некий брахман-подвижник по имени Джатимантра, отличавшийся непомерной брахманской спесью. Великий задумал проучить его за чванство и, перебравшись на берег Ветравати, обосновался невдалеке от Джатимантры, выше по течению. Однажды утром он выбросил в воду использованную палочку для чистки зубов и твёрдо пожелал, чтобы она запуталась в отшельнической косице Джатимантры. Так и вышло: когда брахман зашёл в реку попить воды, палочку принесло к его волосам. Заметил он её и отскочил: "Сгинь, нечисть!" – а потом направился вверх по течению: "Пойду узнаю, откуда взялась эта злосчастная палочка". Встретив Великого, брахман спросил его: "Ты кто по рождению?" – "Чандал". – "Это ты выбросил в реку зубную палочку?" – "Я". – "Пропади ты пропадом, чандал презренный! Ступай прочь отсюда, иди жить вниз по течению". Матанга переселился пониже, но выброшенные им зубные палочки плыли против течения, вверх по реке, и их по-прежнему прибивало к волосам брахмана. "Да пропади ты пропадом! – проклял брахман Матангу. – Если за неделю не уберёшься отсюда, голова твоя на семь кусков расколется!" – "Если я дам волю гневу, – подумал Матанга, – я свой обет нарушу. Придётся пойти на хитрость, чтобы сломить его гордыню". И он в ночь на седьмой день остановил солнце. Солнце не всходило, и народ в тревоге пришёл к Джатимантре: "Не ты ли это, почтенный, солнцу взойти не даёшь?" – "Нет, я тут ни при чём. Дальше у реки некий чандал живёт; верно, это он натворил". Люди пошли к Великому и спросили: "Не ты ли это, почтенный, солнцу взойти препятствуешь?" – "Я, любезные". – "А зачем?" – "Здешний брахман-подвижник меня ни за что ни про что проклял. Пока он не придёт ко мне просить прощения, не поклонится мне в ноги, я солнце не отпущу". Тогда люди силой приволокли брахмана к Великому и бросили ему в ноги: "Винись!" – а потом попросили Великого отпустить солнце. "Пока ещё нельзя, – отвечал Великий. – Если я отпущу солнце, голова у брахмана расколется на семь кусков". – "Как же нам быть теперь?" – "Принесите-ка мне ком глины". Те принесли. "Положите его на голову брахману, а его самого посадите по шею в реку". Люди так и сделали, а Великий отпустил солнце. Стоило солнечному лучу коснуться кома глины, как тот раскололся на семь кусков, а брахман с головой погрузился в воду. Так Великий его и укротил. Потом он вспомнил о шестнадцати тысячах брахманов: "Где-то они теперь?" Увидев, что они переселились к царю медхьев, он задумал проучить и их, перенёсся по воздуху к их городу и пошёл по улицам собирать милостыню. Брахманы его немедленно узнали и подумали: "Проживи он здесь день-два, так ведь все от нас отвернутся!" И они прибежали к царю с ябедой: "Государь, прилетел злой колдун! Вели его поймать". Царь дал распоряжение слугам. Великий же тем часом набрал в чашку всякой еды понемножку и сел поесть на скамейке у забора. Пока он спокойно ел, не подозревая об опасности, отыскавшие его царские стражники подкрались и зарубили его мечом. Ведь в этой жизни бодхисаттва был склонен усмирять следовавших ложной вере, потому-то, из-за такой связи с ложным учением, он и нашёл свой конец. Возродился он на небесах Брахмы. А духи, разгневавшись, наслали на царство медхьев дождь из горячего пепла, и всё сгинуло бесследно.

Великомудрого Матангу

Предательски убили медхьи.

За это царство их погибло,

Ни человека не осталось".

Закончив это поучение в дхарме, Учитель повторил: "Не только теперь, но и прежде Удаяна докучал подвижникам". И он отождествил перерождения: "Удаяна был тогда Мандавьей, а мудрым Матангой – я сам".

Джатака о царе Шиби

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Visati-Nipata. 499 Sivi-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Я слеп и стар…" – это сказал Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу беспримерной щедрости в даянии. Однажды царь Кошалы принёс общине очень богатый дар, а затем пригласил Учителя на трапезу и ожидал его наставлений, но Учитель ушёл молча. На другой день царь после завтрака пришёл в обитель и спросил: "Почему вы, почтенный, не дали наставлений?" – "Среди собравшихся был нечистый человек", – ответил Учитель и произнёс наставление о щедрости – прочёл строфу, начинающуюся словами: "Скупцам на небеса попасть не суждено". Царь был рад, преподнёс Татхагате верхнюю одежду из царства Шиби, стоившую тысячу монет, и вернулся в город. На следующий день в зале для слушания дхармы завязался разговор: "Почтенные, царь Кошалы принёс дар беспримерной щедрости, но и тем не удовольствовался. Когда Десятисильный дал ему наставление, он подарил ему ещё одежду из шибийского царства, которая стоит тысячу монет. Этот царь поистине неистощимо щедр!" Учитель пришёл и спросил: "О чём вы сейчас беседуете, монахи?" Монахи объяснили. "Дарить вещи – это хорошо, монахи. Но в древности бывало, что мудрый человек простирал свою щедрость на всю Джамбудвипу, приносил ежедневно даров на шестьсот тысяч каршапан и всё же не был доволен тем, что дарит только вещи. "Пусть каждый получит, что ему мило" – вот какому правилу он следовал и однажды отдал просителю свои глаза", – сказал Учитель и поведал о прошлом.

"Некогда в царстве Шиби, в городе Ариштапуре, правил царь, и Учитель родился его сыном. Возмужав, он отправился в Такшашилу и изучил там всякие искусства, а когда вернулся и показал царю, чему он научился, тот объявил его наследником престола. Когда же царь скончался, он взошёл на царство. Далёкий от неправедных путей, он не уклонялся от десяти обязанностей царя и правил справедливо. У четырёх городских ворот, в середине города и у врат своего дворца он повелел установить навесы, где неимущим щедро раздавали богатые дары, и расходилось в день добра ни шестьсот тысяч каршапан. По восьмым дням молодой и старой луны, по полнолуниям и новолуниям он непременно отправлялся сам к тем навесам проверить, как идёт раздача. И вот однажды в полнолуние царь с утра встал и, воссев на троне под белым зонтом, стал вспоминать, что за даяния принёс он в своей жизни. И вышло так, что, раздавая всевозможные блага, он ничего не упустил. И тут царю пришло на ум: "Похоже, нету ничего, чего бы я уже не дарил, но много ли это – одарять людей вещами? Пора мне принести в дар часть самого себя. Сегодня я поеду к навесам. Пусть же встретится мне проситель, который пожелает не имущества, а части собственного моего тела! Будь надобно кому-то моё сердце – я взрежу себе грудь кинжалом и, словно лотос из прозрачного пруда, я вырву своё сердце, сочащееся кровью, и отдам его. Будь надобна кому-то моя плоть, я отсеку кусок её и отдам просителю. Будь надобна кому-то моя кровь, я вскрою себе жилу острым ножом, подставлю под неё сосуд, наполню его кровью и отдам. Пусть скажет кто-нибудь: "У меня не ладится хозяйство в доме, стань моим рабом", – что ж, я сниму с себя царские одежды, покину дворец, объявлю себя рабом и возьмусь за рабский труд. Понадобятся кому-то мои глаза, я вырву их, как отрывают плод от пальмы, и отдам.

Всё, что обычно просят, я приносил уж в дар.

Пусть просят даже око – отдам его, не дрогну".

Подумав так, он умылся благовонной водою из шестнадцати кувшинов, облачился в богато убранный наряд, вкусил изысканнейших яств и верхом на превосходном выездном слоне отправился к навесам. А Шакра прозрел в царе это намерение и решил: "Вот как, царь Шиби? Сегодня ты готов отдать свои глаза, если тебя о том попросят? Но сможешь ли ты сделать это?" И, чтобы испытать царя, он обернулся дряхлым слепым брахманом и стал с протянутой рукой на придорожном пригорке. Когда царь поравнялся с ним, он воскликнул: "Слава владыке!" – "Чего тебе, брахман?" – спросил царь, направив к нему слона. Шакра ответил: "Свет полон доброй славой о твоей щедрости, все обитатели мира о ней твердят. Я слеп, а у тебя два глаза". И попросил царя даровать ему глаз:

"Я слеп и стар, издалёка пришёл,

Глаз я хочу попросить у тебя.

Зреньем со мною, прошу, поделись –

У обоих нас будет по глазу".

Слыша такие речи, Великий обрадовался: "Только сегодня думал я об этом у себя во дворце – и вот проситель уже здесь. Какая удача! Сегодня же исполнится моё чаяние, принесу я дар, какого ещё не бывало". И он спросил:

"Ответь, кто тебя, нищий, надоумил

Меня просить глазами поделиться?

Ты просишь о сокровище, с которым

Расстаться очень трудно, всякий скажет".

Нищий ответил:

"Супруг богини Суджи в горном мире,

А у людей слывёт он Магхаваном, –

Вот кто меня, владыка, надоумил

Просить тебя глазами поделиться.

Я тот молящий, кто о лучшем молит.

Даруй мне зрение, я об одном молю.

Даруй мне зрение бесценное, с которым

Расстаться очень трудно, всякий скажет".

Царь промолвил:

"Пусть сбудется твоё желанье,

Исполнится твоя мольба,

Ко мне пришёл ты не напрасно –

Мои глаза твоими будут.

Ты просишь об одном – но я дарую оба.

Так стань же зрячим, пусть народ дивится –

Да будет всё по твоему хотенью".

Сказав так, царь подумал: "Не подобает мне самому тут же вырывать свои глаза, чтобы отдать ему". Вместе с брахманом он вернулся во дворец, воссел на трон, послал за лекарем – а звали того Сивака – и приказал: "Извлеки мой глаз". Весь город пришёл к смятение: "Наш государь ослепить себя хочет, брахману глаза отдаёт!" Тут военачальник и другие царские приближённые, горожане, царские жёны – все сбежались и стали отговаривать царя:

"Помилосердствуй, государь,

Не надо отдавать глаза!

Деньгами одари его

И самоцветами осыпь,

Даруй ему борзых коней

И колесницу с упряжью,

Слона ему даруй, о царь,

Под золотой попоною.

Ты должен быть всегда в строю

И войнам приказывать.

Слепец царём не может быть,

О том не стоит забывать".

Царь сказал:

"Кто одарить пообещал, но слово взять решил назад –

Сам в петлю лезет головой, расстеленную на земле.

Кто одарить пообещал, но слово взять решил назад –

Греховней самого греха и в царство Ямы попадёт.

О чём попросят – то и дай, чего не просят – не давай.

И брахмана я одарю тем, что он просит у меня".

"Чего же ты добиваешься, жертвуя своими глазами? – спросили советники. –

Здоровья, счастья, красоты иль силы –

Чего ты ищешь, Индра средь людей?

Зачем тебе, царю, вождю шибийцев,

Дар приносить посмертной жизни ради,

С бесценными глазами расставаться?"

Царь объяснил им:

"К величию я не стремлюсь, даря их.

Не жажду я ни сына, ни казны, ни царства.

Закон есть, издревле благими чтимый, –

Я радостно стремлюсь его исполнить".

На эти слова Великого приближённые не нашлись что ответить. А Великий обратился к лекарю Сиваке:

"Я знаю, Сивака, ты близок мне и предан.

И дело знаешь. Слушай же меня:

Возьми мои глаза – я так хочу –

И нищему их положи в ладонь".

"Взвесь ещё раз, владыка. Тяжко будет расставаться с глазами", – сказал ему Сивака. "Я уже всё взвесил, Сивака. Приступай к делу и не говори лишних слов". Тот подумал: "Не пристало мне, опытному лекарю, копаться в глазах царя ножом". Он натёр в ступке нужных снадобий, смешал их вместе и этим порошком посыпал синий лотос и поднёс его к правому глазу царя. Глаз поднялся в глазнице, и царя пронзила боль. "Взвесь, государь, ещё раз – ещё не поздно. Вернуть глазу здоровье – то моя забота". – "Продолжай, любезный, и не медли". Тот добавил порошку и опять поднёс цветок. Глаз отделился от глазницы, а боль ещё усилилась. "Взвесь ещё раз, владыка, я могу вернуть его на место". – "Нет, продолжай". Сивака и в третий раз посыпал цветок и коснулся им глаза. Под воздействием снадобья глаз вывернулся, вылез из глазницы и повис на жилке. "Подумай, владыка, я всё ещё могу вернуть его на место". – "Нет, продолжай". Боль жгла царя, из глазницы лилась кровь, пятнами растекаясь по одежде. Жёны и советники кинулись царю в ноги, заголосили, криком закричали: "Царь, не отдавай глаз!" – "Продолжай же", – промолвил царь, превозмогая боль. "Слушаюсь, владыка". Придерживая левой рукой глаз, Сивака в правую взял нож, отсёк ту жилку, на которой висел глаз, и положил его Великому на ладонь. Превозмогая боль, царь взглянул своим левым глазом на правый глаз. "Подойди, брахман, – подозвал он нищего. – Право, во сто крат, в тысячу крат дороже мне этого глаза око всеведения. У меня нет в том сомнения". С этими словами он подал брахману глаз. Шакра схватил его, вставил себе в глазницу, и его божественной волей глаз тотчас врос в неё, ожил и раскрылся. "Воистину, удачно я отдал глаз", – сказал себе Великий, видя всё это левым глазом. И, исполненный внутренней радости, он тут же отдал второй глаз. Шакра вставил и его себе в глазницу, вышел из дворца и, провожаемый взиравшей на него толпой зевак, покинул город и вернулся в обитель богов".

Рассказывая это, Учитель молвил:

"Вняв настоянию Шиби-царя, Сивака волю исполнил его –

Извлёк глаза из глазниц и брахману их передал.

И брахман очи обрёл, царь же остался слепым".

Глазницы у царя зажили быстро, даже впадин в них не осталось – они затянулись мясом, словно в них вставили шарики шерсти с нарисованными зрачками. А Великий, прожив во дворце ещё несколько дней, подумал: "Не царствовать же слепцу! Поручу-ка я царство заботам советников, а сам стану отшельником, удалюсь к себе в парк и займусь там монашескими делами". Он велел созвать советников и объявил им о своём решении. "При мне пусть останется один человек – он будет мыть меня и смотреть за мной. Протяните мне в саду верёвку, чтобы я мог, держась за неё, ходить в отхожее место", – сказал он, кликнул колесничего и приказал запрягать.

Но советники не дали ему уехать на колеснице. Они отнесли его в парк на золотых носилках и, позаботившись об охране, вернулись в город. Царь сел, скрестив ноги, и погрузился в мысли о своём даре. И в тот же миг Шакру, повелителя богов, стало припекать снизу на его троне. Сосредоточась, он понял, в чём дело: "Придётся мне предложить царю дар на выбор и вернуть ему зрение", – решил он, перенёсся к Великому и стал прохаживаться невдалеке от него.

Рассказывая это, Учитель произнёс:

"Сколько-то дней миновало, затянулись пустые глазницы,

Колесничего царь призывает, благодетель шибийского царства:

"Запрягай-ка, возница, коней, а запряжёшь – дай мне знать.

Поедем в дворцовый парк, в рощу, к заросшим прудам".

И вот, когда возле пруда царь уселся и ноги скрестил,

Шакра спустился к нему – Суджи супруг, царь богов.

"Кто тут?" – спросил Великий, заслышав шаги Шакры.

Шакра ответил:

"Шакра я, царь-провидец, – предводитель богов.

Желание мне назови – я исполню любое".

Царь сказал:

"Немало богатств у меня, есть и войско, казна не пуста,

Только очей я лишился, о Шакра, и смерть выбираю".

"Ты хочешь смерти, царь Шиби, потому что тебе опостылела жизнь или потому что ослеп?" – "Потому что ослеп, о владыка". – "Государь, дары ведь приносят не только ради благ в будущих жизнях, на них можно опереться и в этой жизни. Ты же дал просившему больше, чем он хотел, – не один, а два глаза. Теперь ты можешь поклясться заклятием истины.

О царь людей, есть клятва правдой. Произнеси её, воитель,

И высшей силой этой клятвы вернётся зрение к тебе".

Услышав это, Великий сказал: "Шакра, если ты хочешь вернуть мне зрение, что тебе ещё нужно? Пусть зрение вернётся ко мне благодаря свершённому дару!" – "Ты прав, государь, – сказал Шакра. – Хоть я и Шакра, хоть я и царь богов, а одарять других зрением не в моих силах. Зрение к тебе может вернуться только как плод твоего даяния". – "Что ж, значит, хорош был мой дар", – сказал царь и произнёс заклятие правды:

"Шли ко мне с мольбами нищие разного роду-племени;

О чём бы меня ни просили – всё с радостью я отдавал.

От этого слова правдивого пусть глаз у меня откроется".

И стоило ему сказать это, как он прозрел на один глаз. А чтобы прозреть и на второй, он произнёс:

"С мольбою пришёл ко мне брахман, о глазе меня попросил;

Пожертвовал я глаза просителю, нищему брахману.

И сделал я это с радостью, да и потом не раскаялся.

От этого слова правдивого пусть второй глаз откроется".

В тот же миг он прозрел и на второй глаз. Эти его глаза были и не обычными, какие дарит природа, и не провидческими. Ведь те глаза, что он отдал Шакре, пришедшему в облике брахмана, вернуть было уже невозможно, а когда ткань повреждена, то и провидческое зрение тоже нельзя обрести. Те глаза, что он получил, зовутся глазами совершенства в правде. Едва царь прозрел, как Шакра своею чудесной силой собрал вокруг царя весь его двор и сказал, воздавая ему хвалу:

"Праведный стих ты сказал, царь, благодетель шибийцев,

И очи божественной силы ты этим себе возвратил.

Сквозь стены и сквозь скалы, в округе на сотню йоджан

Взглядом пронзая горы, видеть ты сможешь ими".

И посреди огромной толпы народу он поднялся над землёю, напоследок наставил Великого: "Будь себя достоин", – и отправился в обитель богов. А Великий в окруженье толпы, воздававшей ему подобающие случаю почести, вступил в город и взошёл во дворец Чандаку. Во всём шибийском царстве люди узнали, как вернулись к нему глаза, и лицезреть его жители сходились со всех концов царства с подношениями и подарками. "Теперь, когда собралось много людей, я поведаю им о своём даре", – решил Великий. На царском дворе он повелел раскинуть большой шатер, воссел на троне под белым зонтом, приказал бить в барабан и созвать войско. Собравшимся он сказал: "Жители царства Шиби! Посмотрите на мои чудом вернувшиеся глаза и отныне не принимайте трапезу, не поделившись ею с кем-нибудь". И, проповедуя дхарму, он произнёс:

"Кто не готов здесь снизойти к мольбе

И поделиться дорогим и нужным?

Сегодня да увидят все шибийцы

Мне чудом возвращённые зеницы.

Сквозь стены и сквозь скалы, в округе на сотню йоджан

Взглядом пронзая горы, видеть могу я ими.

Всего превыше щедрость в мире смертных.

Земные очи в жертву я принёс,

Обрёл сверхчеловеческие очи.

Увидьте их, шибийцы, и отныне

Всем вашим достоянием делитесь

С нуждающимися. И, безупречны,

Вы обретёте горнюю обитель".

Так он наставил их в дхарме. И с тех пор дважды в месяц – по полнолуниям и новолуниям – он собирал народ и проповедовал ему дхарму этими словами. Народ же внимал ему, приносил дары, свершал благие дела и после смерти пополнял обитель богов".

Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, было в древности и так, что мудрому человеку показалось мало одаривать людей вещами и, когда его попросили отдать глаз, он вырвал свои глаза и отдал их". И он отождествил перерождения: "Лекарем Сивакой был тогда Ананда, Шакрой – Анируддха, прочие – моими последователями, а царём Шиби был я сам".

Джатака о супружеской любви

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Visati-Nipata. 504 Bhallatiya-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Жил в Каши царь по имени Бхаллатия…" – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу царицы Маллики, супруги царя Кошальского. Однажды у неё с царём произошла в постели супружеская ссора. Царь обиделся, даже смотреть на неё не захотел. "Наверное, Татхагата не знает, что царь на меня сердит", – думала она, однако Учитель знал о происшедшем. Назавтра после ссоры он в сопровождении многих монахов вошёл в Шравасти за подаянием и остановился у врат дворца. Царь вышел ему навстречу, ввёл во дворец сначала самого Учителя, а потом – по старшинству – и бывших с ним монахов, предложил им воду для омовения, угостил их всех изысканной едой и после трапезы присел подле Учителя. "Что это, государь, царицы Маллики не видно?" – спросил Учитель. "Избаловалась она слишком". – "А знаешь ли ты, государь, что прежде ты был рождён киннаром? Однажды тебе случилось провести ночь в разлуке с твоей супругой – так ты потом семьсот лет об этом горевал!" – и по просьбе царя Учитель рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Бхаллатия. Как-то раз ему захотелось отведать жаренной на углях дичи, да так, что он оставил царство на советников, а сам в полном вооружении, со сворой хорошо натасканных породистых охотничьих собак ушёл из города в Гималаи. Направился он вверх по течению Ганга. Добравшись до теснины, где дороги дальше не было, он свернул в сторону и пошёл вверх по берегу притока; странствуя по лесам, стрелял он оленей, кабанов и иную дичь, жарил их на костре, ел и незаметно для себя забрался в самые верховья. Река сузилась и превратилась в живописный ручей; воды в нём в паводок бывало по грудь, а сейчас – всего по колено. Водились в том ручье рыбы и черепахи; берега ручья плотным серебристо-белым слоем устилал песок, а над водой свисали ветви, обременённые всевозможными цветами и плодами. Между деревьев порхали стаи птиц и роились пчёлы, слетавшиеся на аромат, а под их сенью бродили олени, антилопы и косули. А на берегу того ручья, что нёс воду из-под ледника, стояла парочка киннаров. Они ласкались и целовались, но, странное дело, о чём-то горько плакали и причитали. Поднимаясь вверх по ручью к подножию горы Гандхамаданы, царь заметил их и удивился: "Отчего это киннары так горько плачут? – подумал он. – Спрошу-ка я их".

Жил в Каши царь по имени Бхаллатия;

Покинув город, он ушёл охотиться.

Забрёл к подножию вершины Гандхамаданы,

Где всё цветёт и где живут кимпуруши.

Он своре гончих псов залечь велел,

А лук с колчаном положил под деревом

И осторожно подошёл к кимпурушам.

"Ответьте мне, не бойтесь: вы живёте здесь –

На горном склоне, у реки Химаваты?

Вы так похожи на людей! Скажите мне,

Как называют вас на нашем языке?"

Киннар ничего не ответил царю, а жена его заговорила:

"Здесь горы: Малла, Белая, Трёхглавая;

По горным речкам между ними бродим мы,

И на людей, и на зверей похожие,

А люди называют нас кимпуруши".

Тогда царь спросил:

"Друг друга обнимаете вы с нежностью

И безутешно оба причитаете.

Как вы похожи на людей! Скажите мне:

О чём вы плачете, горюете, печалитесь?"

Она ответила:

"Однажды мы всю ночь в разлуке провели,

И каждый думал о другом и тосковал.

Об этой ночи до сих пор горюем мы,

Нам так печально, что её не возвратить".

Царь:

"Вы о ночной разлуке так печалитесь,

Как о потерянном добре иль смерти родича.

Вы так похожи на людей! Скажите мне,

Из-за чего вы ночь в разлуке провели?"

Она:

"Ты видишь эту речку быстроструйную,

Под сенью множества дерев текущую,

Бегущую из ледяной расселины?

Тогда была пора дождей. Любимый мой

Решил через неё вброд переправиться.

Он думал, что и я за ним последую.

А я бродила и цветы искала:

Кураваку, уддалаку, анколу;

Хотелось мне убрать себя цветами

И подарить любимому гирлянду.

Потом метёлки риса собирала,

Раскладывала их пушистый ворох,

Готовила обоим нам подстилку:

"На ней сегодня мы переночуем".

Потом между камнями растирала

Кусочки благовонного сандала:

Хотелось мне получше умаститься

И мужу приготовить притиранья.

Но с гор сбежал внезапно быстрый паводок,

Он все цветы унёс, что были собраны.

А речка вздулась вдруг, водой наполнившись,

И стала для меня непроходимою.

Остались мы тогда на разных берегах,

Друг друга видим, да не можем сблизиться,

То засмеёмся оба, то заплачем вдруг –

Нам очень нелегко та ночь далась.

К восходу солнца спало наводненье,

Мой муж пришёл ко мне по мелководью.

Мы обнялись, и снова, как и ночью,

То засмеёмся оба, то заплачем.

Семь сотен лет без трёх годов минуло

С тех пор, как ночь мы провели в разлуке.

Твоя жизнь, государь, короче нашей.

Как можешь ты вдали жить от любимой?"

Царь вопросил:

"А ваш век на земле как долго длится?

Быть может, тебе старшие сказали,

И знаешь ты об этом понаслышке ).

Прошу тебя, ответь мне, не колеблясь!"

Она ответила:

"Мы на земле живём столетий десять.

Болезни раньше срока нас не мучат.

Приятна жизнь у нас, несчастья редки.

Мы с сожаленьем расстаёмся с жизнью".

"Они ведь даже и не люди, однако не переставая плачут семьсот лет, оттого что довелось им разлучиться всего лишь на одну ночь! – подумалось царю. – А что же я! Покинул для чего-то своё царство, простёршееся на три сотни йоджан, позабыл свою великолепную столицу и скитаюсь здесь по лесам! Напрасно, совсем напрасно!" И он повернул к дому. По возвращении в Варанаси советники его спросили: "Скажи нам, государь, с чем удивительным довелось тебе повстречаться в Гималаях?" Царь рассказал им о киннарах и с тех пор стал наслаждаться жизнью, не забывая и о дхарме.

И понял царь, её словам внимая,

Что быстротечна жизнь, недолго длится.

Из леса возвратился он в столицу,

Стал одарять нуждающихся щедро

И пользоваться благами земными.

И вы словам кимпурушей внемлите,

В согласии живите и не ссорьтесь,

Чтоб горевать потом вам не пришлось,

Как им, о ночи, проведённой врозь".

Когда Татхагата кончил своё наставление в дхарме, царица Маллика встала, молитвенно сложила руки и, воздавая Десятисильному хвалу, произнесла:

"Всегда твои беседы наставительные

Я слушаю внимательно и с радостью.

Твой голос гонит прочь мои невзгоды.

Да будет долгой жизнь твоя, о шраман!"

И Учитель отождествил перерождения: "Киннаром был тогда кошальский царь, его женой – царица Маллика, я же был тогда царём Бхаллатией".

Джатака о слоновьем царе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Timsa-Nipata. 514 Chaddanta-Jataka.

Перевод А.В. Парибка.

"Что печалишься..." – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоей юной монахини. Та была родом из Шравасти, а монашество приняла потому, что ясно узрела все недостатки мирского состояния.

Как-то раз она в числе прочих монахинь пришла к Учителю послушать его проповедь дхармы. Сидя на украшенном сиденье проповедника, Десятисильный стал рассказывать им о дхарме, она же увидела, сколь возвышен его прекрасный и величественный облик, обретённый благодаря безмерным духовным заслугам, и вдруг подумала: "А не случилось ли мне когда-либо в прошлом в моих странствиях в мирском круговороте быть супругой этого мужчины?"

Тотчас же вспомнилось ей: "Да, была я однажды его супругой, в ту пору, когда он был слоновьим царём по имени Чхадданта".

От такого воспоминания стало у неё на душе необычайно весело и радостно, она звонко рассмеялась, а дальше подумала: "Известно, что жёны редко приносят благо своим мужьям, куда чаще бывает так, что мужьям от них один вред. А как же я сама – какою была я ему женой? Что он видел от меня – добро или зло?"

И ей открылось: "Мстительной я тогда была, ничтожную провинность ему припомнила и возненавидела его, а потому прислала на слоновье озеро Чхадданта некоего нишадца по имени Соноттара, чтобы он убил царя слонов напоённой ядом стрелой".

Охватила её тут тяжкая печаль, задышала она глубоко и часто и в голос разрыдалась.

Учитель же взглянул на неё и улыбнулся.

– В чём причина твоей улыбки, почтенный? Ведь просто так, без причины, просветленные не улыбаются? – спросили его монахи.

– Эта юная монахиня вспомнила сейчас, как она провинилась предо мною когда-то. Потому она и рыдает, – объяснил Учитель и рассказал о былом.

Давным-давно в Гималайских горах у озера Чхадданта жило восемь тысяч могучих слонов, умевших летать по воздуху.

Бодхисаттва родился тогда сыном их вожака; сам он был белый, а ноги и рот у него были розоватые. Когда он совсем вырос, то в высоту достиг восьмидесяти восьми локтей, в длину – ста двадцати локтей, а хобот у него был в пятьдесят восемь локтей длиною и с виду словно серебряный канат. Бивни у него достигали пятнадцати локтей в обхвате, в длину были тридцать локтей и сияли лучами шести цветов.

Бодхисаттва стал вожаком слоновьего народа. Было у него две главные супруги: Малая Субхадра и Большая Субхадра, что значит Счастливейшие, и жил он с восемью тысячами подчинённых ему слонов в Златой пещере. И ещё всегда чтил он просветлённых-для-себя, что жили поблизости.

Озеро Чхадданта, где жил он, простиралось в длину и ширину на пятьдесят йоджан. В середине его на пространстве в двенадцать йоджан не было ни тины, ни ряски, там неподвижно стояла чистая вода, цветом подобная драгоценному яхонту. Ближе к берегам на йоджану простиралась полоса, сплошь заросшая белыми кувшинками. За нею – ещё на йоджану – заросли синего ночного лотоса без какой-либо примеси иных цветов, потом – по полосе красного и белого ночного лотоса; потом шли полосы дневных лотосов – красного и белого; за ними – полоса водяных лилий; дальше, за семью этими поясами, все цветы росли вперемежку. Ближе к берегу глубина была поменьше, здесь уже могли бродить слоны. Тут на протяжении целой йоджаны озеро заросло красным рисом, а ещё ближе к берегу и по кромке воды тянулась поросль мелкого кустарника, усеянного множеством благовонных цветов – синих, жёлтых, красных и белых. Дальше шли заросли бобов и фасоли разного размера: сначала были малые, потом – "княжеские", а под конец – "царские". За ними – дикая бахча: заросли кабачков, огурцов, тыкв-горлянок и простых тыкв. Потом – заросли сахарного тростника высотой в бетелевую пальму; потом – бананы; верхушками они касались корней слоновьих бивней; потом – заросли риса; потом – лес хлебных деревьев с плодами размером с большой горшок; за ним – лес тамариндовых деревьев, а дальше – лес деревьев капиттха и чаща смешанного леса. Окаймлялось это непролазными зарослями бамбука.

А вокруг бамбуковой чащи высились один за другим семь круговых горных хребтов. Наружный назывался Малым Чёрным, потом шёл Большой Чёрный, дальше – Водный, Луносклонный, Солнцесклонный, Яхонтовый и Золотой. Золотой хребет, ближайший к озеру, высился на семь йоджан, окружая озеро Чхадданта, как кайма окружает лист лотоса; внутренние склоны его были золотого цвета, и озеро, отражая сияние их, горело, словно солнце во всей полуденной мощи. Наружные хребты были каждый на йоджану ниже предыдущего, последний возвышался только на одну йоджану.

А к северо-востоку от этого окружённого семью горами озера рос огромный баньян. Его ствол был в обхвате пять йоджан, а в высоту – семь; на четыре стороны протянулись ещё большие сучья, каждый в шесть йоджан длиной, да и верхние сучья возвышались на шесть йоджан над стволом. Так что было это дерево в высоту тринадцать йоджан, а в ширину – двенадцать с лишком; воздушных корней росло у него восемь тысяч, и красовалось оно, будто глыба чистого самоцвета.

В западной же части озера Чхадданта находилась в склонах ближайшего горного хребта Златая пещера, простиравшаяся на двенадцать йоджан. Всё время дождей слоновий царь жил со своим восьмитысячным народом в этой пещере; в жаркое же время года слоны стояли под баньяном, среди его воздушных корней, и ловили веявший с озера прохладный ветерок.

И вот однажды слоновьему царю доложили: "Расцвела большая роща саловых деревьев". Царь вместе со своею свитой захотел поиграть там в слоновьи игры, пришёл в рощу и, шутя, ударил лбом расцветшее саловое дерево. Малая Субхадра стояла рядом с ним, но против ветра, а потому на неё посыпались с дерева старые засохшие веточки, пожухлая листва и рыжие муравьи. А Большая Субхадра стоялая по ветру, и на неё попадала цветочная пыльца и чашелистики. Оттого Малая Субхадра затаила на бодхисаттву обиду: "Ах, так! Любимую жену он обсыпал пыльцой и чашелистиками, а мне достались сухие веточки да рыжие муравьи! Ладно же".

В другой раз слоновий царь вместе со своим народом спустился к озеру Чхадданта искупаться. Двое молодых слонов захватили хоботами по пучку благовонных корней уширы и натерли тело царя, подобное вершине горы Кайлам. Затем, когда он помылся и вышел, они точно так же натёрли и обеих его супруг; те вышли на берег и стали по сторонам Великого. А следом за ними и все восемь тысяч слонов спустились к воде, поиграли там в слоновьи игры, нарвали в озере разных цветов и убрали ими своего царя, словно серебряную ступу, – а там и обеих его супруг. Некий же слон, бродя по мелководью, нашёл большой махровый лотос, что, как всем известно, предвещает счастье; он вырвал его хоботом и поднёс Великому. Бодхисаттва взял лотос, стряхнул пыльцу его себе на макушку и подарил цветок своей старшей супруге – Большой Субхадре. А вторая жена, видя это, обиделась на мужа пуще прежнего: "Вот и этот махровый лотос не мне он подарил, а своей любимице!"

Спустя несколько дней бодхисаттва велел смешать сладкие плоды с лотосовыми мёдом, набрать побегов и стеблей лотоса и принес всё это в дар пятистам местным просветлённым. Тогда Малая Субхадра сама собрала всяких плодов, поднесла их просветлённым и взмолилась: "Хочу я в следующей жизни родиться дочерью царя мадров, царевной Субхадрой. Когда вырасту, хочу стать главной супругой царя Варанаси, быть ему милой и любезной его сердцу. А тогда я расскажу мужу про этого царя слонов и пошлю сюда охотника, чтобы он убил его напоённой ядом стрелой и принёс мне пару его шестицветных клыков".

С той поры она перестала есть, иссохла и вскоре умерла, а родилась и впрямь дочерью супруги царя мадров. Нарекли её Субхадрой. Когда она выросла, выдали её замуж за царя Варанаси, и стала она мила и любезна его сердцу. Царь возвысил её и сделал старшей меж шестнадцати тысяч своих жён. Субхадра помнила о своей прошлой жизни; и вот она подумала: "Теперь моё чаяние близко к исполнению. Пора уж потребовать, чтобы мне принесли бивни царя слонов".

Намазалась она маслом, оделась в грязное и сказалась больной.

– Где же Субхадра? – спросил царь, не видя её.

– Больна.

Царь пришёл к ней в опочивальню, сел на краю кровати и, ласково поглаживая царицу по спине, спросил:

"Что печалишься, лучезарная,

Что бледна ты, моя красавица?

Вянешь ты, о газелеокая,

Как гирлянда, руками помятая!"

Царица ответила:

"Прихоть женская на меня нашла,

Диво дивное мне пригрезилось.

Только знай, государь, что прихоть мою

Очень трудно исполнить будет".

Царь сказал:

"В нашем мире, столь отрадном,

Все услады мне доступны.

Назови, чего ты хочешь, –

Я исполню твою прихоть!"

– Нет, государь, – возразила царица, – прихоть мою удовлетворить будет совсем нелегко. Я пока её тебе даже не назову. Вели-ка созвать всех охотников из твоих владений – вот им я расскажу о ней.

– Хорошо, – согласился царь, вышел из опочивальни и распорядился, – Бейте в гонги и повсеместно объявляйте: пусть, соберутся все охотники нашего Кашийского царства, протянувшегося на триста йоджан.

Советники исполнили приказ, и довольно скоро все охотники, захватив для царя подарки, кто какой мог, пришли ко двору и назвались. Собралось всего круглым счётом шестьдесят тысяч человек.

Узнав, что все они в сборе, царь подошёл с царицей окну, протянул руку и сказал:

"Вот твои охотники, царица,

Меткие и опытные в деле.

Знают лес, звериные повадки;

За меня пойдут на смерть без страха."

Царица обратилась к охотникам:

"Внемлите мне, охотники,

Все те, что нынче собрались.

Привиделся сегодня мне

Сверкающий клыками слон.

Сам белый, а клыки его

Лучатся радугой цветов.

Добудьте мне его клыки,

Иначе я с тоски умру."

Охотники ответили:

"Ни отцы, ни деды наши

Шестицветных бивней не видали.

Расскажи подробнее, царица,

Что тебе привиделось сегодня?

Есть четыре главных направленья,

Столько же меж ними промежутков

Верх и низ: всего их будет десять.

Так какую же избрать дорогу,

Чтоб до белого слона добраться?

Где ты видела его, царица?"

Тем временем Субхадра, внимательно оглядывая охотников, приметила среди них некоего нишадца могучего телосложения. Ступни у него были огромны, ноги толсты, как туго набитые мешки; колени мощны, грудь широка. Он оброс ярко-рыжей бородою, а сам был тёмно-рыжим; топорный и отвратительный с виду, он, казалось, затмевал собою всех прочих охотников. Это был Соноттара, уже и в прошлых жизнях злоумышлявший против бодхисаттвы. "Вот кто, пожалуй, сможет исполнить моё поручение", – подумалось Субхадре.

Испросив разрешения у царя, она вместе с охотником поднялась на седьмой этаж дворцовой башни, отворила северное окно, простёрла руку и обратилась к нему:

– Посмотри, охотник! Прямо на север отсюда стоит за шестью горными цепями седьмой, высочайший горный хребет; называется он Золотым. Склоны его всегда в цвету, и по ним бродят кимпуруши. Заберись на его гребень и взгляни вниз – ты увидишь царственный баньян с восемью тысячами воздушных корней. Видом он подобен синей туче. Под баньяном тем и будет стоять белый царь слонов с бивнями, сверкающими всеми цветами радуги. Он так могуч, что никто не смеет приблизиться к нему. Охраняют его восемь тысяч слонов; бивни у них что тележные оси, а пронзают они ими с быстротой ветра любого врага. Эти слоны, наводящие страх, стоят там и вздыхают; до того они нравом люты, что и порыв ветерка гневит их, а уж коли человека увидят, так в порошок сотрут, да даже и того не останется!

Соноттара от таких слов оробел:

– Царица, у тебя и без того много украшений из серебра, жемчугов, самоцветов и яхонтов. Зачем тебе ещё и слоновая кость? Уж не задумала ли ты попросту извести охотников?

И царица открылась ему:

– Любезный охотник, я когда-то была им оскорблена и обижена. Даже теперь не могу сдержать себя, как вспоминаю об этом. В прошлой жизни я принесла дар просветлённым и пожелала за это, чтобы стать мне способной отомстить ему. И вот теперь я посылаю тебя за его бивнями. Не видела я никакого сна, просто это – моё страстное желание. А потому ни о чём не беспокойся, ибо оно непременно сбудется. Ты уж сослужи мне эту службу – я пятью деревнями тебя одарю.

– Ладно, госпожа, обещаю тебе, что убью этого слона и добуду его бивни, – поддался охотник на её уговоры и попросил, – Расскажи мне только поподробнее, как он живёт. Где он ночует, где проводит день? Где тропа, по которой он ходит к водопою, и где он купается? Мне нужно знать все повадки этого царственного слона.

Помня свою прошлую жизнь, царица всё смогла рассказать:

– Недалеко от этого баньяна – прекрасное глубокое озеро с удобными спусками к воде. Оно поросло лотосами, а над ними всегда жужжат сонмы пчёл. В нём-то и купается этот слоновий царь. А омывшись, он, сверкая своим белым телом, подобным чистотою кувшинке, надевает гирлянду синих лотосов и весело идёт к себе обратно вслед за своей любимой женой Субхадрой.

– Хорошо, госпожа, будут у тебя его бивни, – ещё раз пообещал Соноттара.

Обрадованная царица заплатила ему тысячу каршапан и отослала:

– Ступай пока к себе домой, вернёшься через неделю, – а сама тем временем призвала кузнецов, – Любезные! Нам нужен тесак, топор, лопата, долото, меч, медный лом с алмазным наконечником, клинья, железный крюк. Придётся прорубаться сквозь бамбук, косить траву, рубить деревья, да мало ли ещё что! Побыстрее всё это изготовьте и принесите мне.

Потом послала за кожевниками и сказала:

– Любезные, нам нужен большой кожаный мешок – вроде тех, что у гончаров, один длинный-предлинный ремень и несколько коротких, а ещё кожаные сандалии и рукавицы, чтобы защитить руки и ноги. Сделайте всё это поскорее и несите сюда.

И те и другие все быстро изготовили и принесли царице. Так она собрала охотника в дорогу. Сложила всё в кожаный мешок, туда же пошёл и трут, и мешочек с мукой. Получился изрядный груз – как у горшечника, когда он идёт на базар.

Соноттара тем временем тоже собрался и через неделю явился к царице.

– Вот, любезный, я собрала тебе всё, что может пригодиться в дороге. Возьми эту котомку, – сказала она охотнику.

Соноттара же до того был силён, что с пятью слонами мог бы справиться; для него этот мешок был не тяжелее узелка с пирожками: сунул он его себе под мышку, – казалось, у него и груза-то никакого нет.

Субхадра назначила содержание семье охотника, дала знать супругу-царю и отправила Соноттару в дорогу. И вот он попрощался с царём и царицей, сел на колесницу и уехал, провожаемый толпою.

Сначала путь его пролегал через городки и деревни, дальше добрался он до окраинных земель царства и тогда жителей срединных областей, что шли с ним, отпустил, а взял новых провожатых с окраин. С ними он углубился в безлюдные места, а там отослал и их, пошёл уж дальше совсем один. Дорога ему предстояла в тридцать йоджан и сплошь из одних преград да препятствий.

Сначала шли заросли тростника – дарбхи и каши; потом – густая высокая трава; дальше – кустарник тулей; за ним – чаща тростника шара; потом – заросли тириваччхи; за ними – тростник ветра; дальше – смешанные заросли; потом – высокий камыш; за ним заросли сделались до того частые, что и змее нелегко было бы сквозь них проползти; дальше тростник сменился густым лесом; его сменила бамбуковая чаща, за ней оказалось болото, за болотом – полоса рек и озёр, и наконец стеной стал перед ним горный хребет.

А вот как он через эти преграды смог перебраться: заросли дарбхи и других тростников он косил мечом; кустарник, вроде тулси, – рубил тесаком, каким рубят бамбук; деревья срубал топором, а сквозь самые толстые стволы, которые было не обойти, он прорубался долотом насквозь.

Оказавшись перед бамбуковой чащей, он смастерил лестницу, забрался по ней к верхушкам, а там нарубил бамбука и бросил пук нарубленных побегов поверх всей чащи – да так поверху и прошёл.

У болота он набрал сухостоя, настелил гать в несколько саженей длиною и с жердями прошёл до её конца; настелил гать дальше, а остававшиеся позади жерди снял и забрал с собою. Так, снимая жерди сзади и стеля гать перед собою, перебрался он и через болото.

Затем он выдолбил челн и на нём преодолел реки и озёра.

И вот очутился он у подножия гор.

Тут он привязал к концу длинного ремня свой крюк с зацепками и забросил его вверх. Крюк крепко застрял в скале. Тогда он по ремню подтянулся к крюку, выдолбил медным ломом с алмазным наконечником в скале дыру и забил туда клин. Вставши на клин, он опять забросил крюк наверх. Потом подтянулся к нему, петлею перекинул через него кожаный ремень и на нём спустился к оставшемуся внизу клину. К нему он привязал короткий ремешок и взялся за него одной рукой, а другою ударил по ремешку молотком. Клин выскочил. Соноттара забрал его с собой и полез дальше по склону. Этим способом он добрался до самого гребня горы. Теперь надо было спускаться. Тогда он на самом гребне вбил клин, один конец ремня обмотал вокруг него, а другой привязал к кожаному мешку. Сам он забрался в мешок и стал понемногу травить ремень, словно паук на паутине, и спустился. А другие говорят, что опустился он, как птица, смастерил кожаный зонт и слетел на нём.

Ещё с вершины горы он увидел царственный баньян и направился к нему. Ушло у него на всю дорогу семь лет, семь месяцев и семь дней. И вот стал он выслеживать царя слонов; высмотрел, где тот ночует, где днюет, куда на водопой ходит, и решил вырыть для себя яму-засаду, чтобы, притаившись в ней, выстрелить в царя стрелой и убить его. В лесу он нарубил деревьев, приготовил из брёвен каркас, а когда слоны ушли на озеро купаться, он прямо на их тропе вырыл большой лопатой четырёхугольную яму. Вынутую землю он, как сеятель, разбросал по озеру. Столбы опёр внизу о камни в виде ступок, отладил всё и уравновесил, потом положил поверху настил из веток, оставив только дыру, в которую прошла бы его стрела. Настил он забросал землёй и мусором, вырыл сбоку лаз для себя – и, когда всё было готово, он надел монашескую шапочку, облачился, как подвижник, в оранжевые одеяния, взял лук, взял напоённую ядом стрелу и затаился в ожидании.

Спустя какое-то время слон, искупавшись, направился к баньяну и по пути остановился как раз над засадой. Вода стекала у него к пупку, а с пупка капала прямо на охотника. Почувствовав, что сверху капает, охотник поднял голову, увидел, что слон совсем рядом, и выстрелил. Стрела пронзила слону селезёнку, порвала кишки и вышла со спины навылет. Из раны ручьём хлынула кровь – так красная краска изливается из серебряного кувшина. И слон взревел от боли. Слон страшно затрубил от лютой муки, и вслед за ним всё стадо заревело и во все стороны искать врага помчалось, растаптывая в пыль траву и сучья. Только супруга Субхадра осталась рядом со слоновьим царём поддержать его и утешить.

Набравшись терпения, слон стал озираться: "Откуда же пущена стрела?" По тому, что вошла она в живот, а вышла из спины, он понял, что стрелок стоял внизу. Тогда он решил сам поискать охотника и на всякий случай велел Субхадре удалиться:

– Народ мой разбежался во все стороны, ищет врага, а ты что тут делаешь?

– Я осталась, господин, чтобы поддержать тебя и ободрить. Прости меня, – отвечала она, трижды обошла его с почтением, поклонилась ему со всех четырёх сторон и улетела по воздуху.

Оставшись один, слон поддел настил ногой; брёвна разошлись, и через широкое отверстие стал виден Соноттара. Стремясь прикончить его, слон просунул в дыру хобот, подобный серебряному канату, но охотник тут же протянул ему навстречу лоскут от своего монашеского одеяния. Увидев облачение подвижника, слон подумал: "Это одежда святых людей. Разумный муж никогда не должен покушаться на тех, кто носит такое оранжевое одеяние, ибо оно само по себе всегда достойно величайшего уважения".

Так слон оставил своё намерение и лишь сказал:

"Тот, кто надел монашеское платье,

Но от дурных страстей не отрешился,

Далёк от кротости и самообузданья, –

Монашеского платья недостоин.

А кто блюдет – обеты непреложно,

Навек отрёкся от злоумышлений,

Исполнен кротости и самообузданья –

Достоин тот монашеского платья."

Этими словами слон укорил охотника и спросил безо всякой враждебности:

– Зачем же, любезный, понадобилось тебе в меня стрелять? Сам ли ты решил меня убить или кто другой тебя послал?

Охотник ответил:

– Почтенный! Меня послала к тебе Субхадра, прославленная супруга государя Каши. Она будто бы увидела тебя во сне, вот ей и захотелось, чтобы я принёс ей твои шестицветные бивни.

– Значит, Субхадра всё это натворила, – понял Великий.

Терпя неослабевающую боль, он объяснил охотнику, что дело было не так:

"У нас есть много превосходных бивней,

Отцам и пращурам принадлежавших.

Субхадра знала это, несомненно.

Ей, глупой, отомстить мне захотелось.

Ну что ж, охотник, вылезай теперь!

Возьми пилу да отпили мне бивни,

Ведь жить теперь недолго мне осталось.

Расскажешь дома мстительной царице,

Что царь убит, и бивни ей отдашь."

Охотник послушался, вылез из своего убежища и с пилой в руке подошёл к слону. Но рослый слон высотою в восемьдесят восемь локтей возвышался над ним, как гора, и охотник никак не мог дотянуться до корней клыков. Тогда Великий подогнул ноги, лёг и положил голову на землю. По серебристо-белому хоботу нишадец забрался к голове слона, подобной вершине Кайласы, коленом провалил губу слона в рот, а потом слегка спустился и сунул в рот ему свою пилу. Он по-всякому пробовал пристроиться с пилой и начать пилить, да только ничего у него не получалось – лишь новую жгучую боль причинил он Великому, и рот у того наполнился кровью.

Слон сплюнул и терпеливо спросил:

– Что, любезный, не выходит?

– Да, господин.

Собравшись с духом, Великий сказал:

– Тогда, любезный, приподними мне хобот и вложи в него ручку пилы, а то у меня нет уж сил его поднимать.

Нишадец так и сделал. Захвативши пилу хоботом. Великий сам стал отпиливать бивни; скоро они отвалились, как подрубленные побеги бамбука.

Слон взял их в хобот и промолвил:

– Не думай, любезный охотник, будто не дороги мне мои бивни, раз отдаю я их тебе. И не затем я с ними расстаюсь, чтобы стать благодаря этой заслуге Шакрой, или Марой, или Брахмой, или иным великим небожителем. Нет! Но, право, во сто тысяч раз дороже мне этих моих бивней всепронзающие бивни безграничного высшего знания. Пусть же моя самоотверженность приблизит для меня его обретение!

С такими словами он отдал охотнику бивни и спросил:

– Ты, любезный, за сколько времени до нас добрался?

– За семь лет, семь месяцев и семь дней.

– Ступай же теперь назад. Бивни у меня волшебные, с ними ты доберёшься до Варанаси всего за семь дней.

Слон научил нишадца охранительному заговору и отпустил. Блестящие, прекрасные клыки Царя слонов охотник взял с собою. И спешно в путь отправился обратный.

Нишадец ушёл, Субхадра и остальные слоны ещё не успели воротиться, и царь скончался в одиночестве.

Слоны же, нигде не обнаружив неприятеля, вернулись к Великому, пришла с ними и Субхадра. Оплакали они царя и послали гонца к просветлённым, коих почитал покойный их владыка: "Почтенные! Помогавший вам в ваших нуждах царь пронзён отравленной стрелой и скончался. Придите на сожжение его останков".

Пятьсот просветлённых туг же прилетели с гирляндами цветов. Двое молодых слонов приподняли бивнями тело умершего царя, положили его на погребальный костёр и подожгли. Просветлённые поклонились его праху и всю ночь читали у костра священные гимны.

А наутро слоны затушили угли, разбросали остатки костра, омылись в озере и под предводительством Субхадры ушли к баньяну.

А Сонотгара за неполных семь дней вернулся с бивнями в Варанаси. Явился он с ними к царице и сказал:

– Госпожа! Ты, кажется, недолюбливала царя слонов? Так он уж мёртв: я его убил!

– И ты сам говоришь мне о его смерти?

– Да, госпожа. Знай, что нет его больше. А вот и бивни.

Царица приняла из его рук бивни; сияя шестицветной радугой, они в её руках подобны были вееру из драгоценных самоцветов. Положила она их себе на колени и, глядя на эти бивни любимого своего мужа в прошлой жизни, вспомнила о Великом: "И зачем я только послала этого охотника к царю слонов! Ведь он жил там так великолепно, так беззаботно – и вот он мёртв!" Тут вся она отдалась нестерпимому горю, сердце у неё разорвалось, и в тот же день она умерла.

Эти давным-давно минувшие события Учитель помнил так ясно, словно они произошли лишь сегодня утром. Но теперь он был Просветлённым, свободным от всякой печали, страдания и муки, – и с улыбкой он объяснил монахам, кто же тогда кем был:

– Эта юная девушка, что смолоду ушла в монахини, была тогда царицей Субхадрой. Девадатта был охотником, что добыл бивни и пришёл с ними в Варанаси. Я же был в ту пору царём слонов.

Внимая этому наставлению, многие обрели плоды прорезавшегося слуха, а равно и иные, более высокие достижения. Сама же юная монахиня стала позже святою.

Джатака о великодушной обезьяне и предателе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Timsa-Nipata. 516 Chaddanta-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"В столице Каши, в Варанаси…" – это произнёс Учитель, пребывая в Бамбуковой роще, по поводу Девадатты, ранившего его обломком скалы. Сначала Девадатта подослал лучников убить Учителя, а когда это не вышло, он сам сбросил на Учителя обломок скалы и поранил ему ногу. Однажды монахи заговорили об этом и порицали Девадатту. "Не только теперь, о монахи, но и прежде Девадатта поранил меня обломком скалы", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"В столице Каши, в Варанаси,

Правил царь, страны благодетель.

Однажды с друзьями-советниками

В парк Мригачиру он направился.

Увидал он там страшного брахмана –

Побелевшего, с выцветшей кожею,

Не человека – развалину,

Только кости кожей обтянуты.

Состраданьем великим охваченный

При виде несчастья подобного,

Спросил его царь в изумлении:

"Ты кто, человек или нелюдь?

Руки-ноги твои совсем выцвели,

Голова же и их белее,

А телом ты стал весь пегий,

Вся кожа твоя в болячках,

На спине у тебя промоины,

Как на улице после ливня,

А суставы все в чёрных шишках.

Я такое впервые вижу.

Твои ноги покрыты пылью,

И ты истомился от жажды,

Отощал – одна кожа да кости –

И, как видно, изголодался.

Откуда ж ты к нам явился,

Безобразный и страшный с виду?

Я скажу, даже мать родная

Твоего погнушалась бы вида.

За что тебя это постигло?

На святого ль ты руку поднял?

Какое деянье преступное

Тебя ввергло в такие муки?"

Брахман ответил:

"Ну что ж, расскажу по порядку,

Пусть наукой другим сие будет.

Ведь правдивых людей в этом мире

Мудрецы всегда прославляют.

Я пошёл за своими быками

И случайно в лесу заблудился,

В чаще глухой и бесплодной,

Где слоны лишь стадами бродят,

За оленями хищники рыщут.

И грозила мне верная гибель.

Проплутал я в лесу неделю,

Истерзался от жажды и голода

И набрёл на дерево тиндуки,

А росло оно над обрывом

И увешано было плодами.

Я давно уж проголодался –

Отведал сначала падалицы,

Очень она мне понравилась,

Но мне показалось мало,

И я забрался на дерево:

"Вот где наемся вволю!"

Съел один плод, сидя на ветке,

Потом потянулся к другому –

Да сломалась под тяжестью ветка,

Словно её подрубили.

И тут я вместе с ветвями,

Головою вниз, вверх ногами,

Низвергся в отвесную пропасть

И не смог ни за что уцепиться.

Я упал в озерцо глубокое,

Потому не убился насмерть.

Добрых десять дней просидел там

И не чаял, что жив останусь.

Но пришёл туда царь обезьяний.

Хвост его был подобен бычьему,

Ночевал он в горных пещерах,

Днём же прыгал с ветки на ветку,

Собирая плоды лесные.

Увидал меня сей лесной житель –

А я был и бледен, и тощ, –

И стало ему меня жалко.

"Назовись! Ты кто и откуда?

Как в пропасти ты очутился?

Ты человек или нелюдь?"

Я с мольбою ему поклонился

И почтительно зверю ответил:

"Человек я, в беду попавший,

Избавленья отсюда нет мне.

Да пребудет с тобою благо!

Я молю тебя о спасенье".

Он сперва взял тяжёлый камень

И, силы свои проверяя,

Поднялся с ним из ущелья,

А потом ко мне обратился:

"Ну-ка, сядь ко мне на спину, братец,

Обхвати мне шею руками,

Я тебя из провала вытащу".

Так сказал мне царь обезьяний.

Я всё сделал, как он велел мне:

Сел ему на крепкую спину,

А руками схватился за шею.

Вылез зверь со мной из провала,

И хоть сильным он был и мощным,

Изнемог от великой натуги.

И сказал мне царь обезьяний,

Добравшись до самого верха:

"Теперь ты побудь моим стражем,

Я хочу вздремнуть ненадолго.

Львы и тигры по лесу бродят,

Есть медведи вокруг и пантеры.

На меня они броситься могут,

Если я задремлю беспечно.

Отгоняй их, коли заметишь".

Так охрану он мне доверил

И тут же заснул ненадолго.

А в душе моей той порою

Мерзкий замысел зародился:

"Обезьяны – людям пожива,

Как любые лесные твари.

Почему бы его не убить мне –

Я бы досыта мяса наелся!

Будь я сыт, я и сил бы набрался,

Взял бы мяса с собою в дорогу,

Я бы выбрался из чащобы

И вернулся обратно к людям".

Взял я в руку обломок скалы

И ударил его по темени.

Но в руке моей не было силы,

И удар получился слабым.

Обезьяна вскочила мигом

(А по темени кровь струилась)

И с глазами, полными слёз,

Сказала, меня укоряя:

"Что же ты сделал, любезный!

Как на такое решился!

Пусть пребудет с тобою благо –

Но я-то просил о защите!

Горе тебе, человек,

На злодейство ты покусился!

Кто, как не я, тебя вызволил

Из гибельной этой пропасти?

Я вернул тебя с того света,

А ты предать меня вздумал?

Ты злодей и злодейство замыслил,

Которого нет страшнее.

Не пришлось бы тебе за это

Претерпеть немалые муки.

Ох, погубишь себя ты злодейством,

Как бамбук от плодов своих гибнет.

Нет тебе больше веры,

Ведь замыслил ты злодеянье.

Иди теперь вслед за мною

И не скрывайся из виду".

Стал он прыгать с ветки на ветку

И показывать мне дорогу.

Так меня он к деревне вывел

И на том со мной распрощался:

"Теперь звери тебя не тронут,

Ты вышел к людским селеньям.

Ступай, человек ты неправедный.

Вот дорога – иди, куда хочешь".

Омыл обитатель лесов

Свою рану в ближайшем озере,

Вытер слёзы, лицо осушил

И направился в горы обратно.

Ощутил я жжение в теле

И подумал, что он меня проклял.

Всё нутро у меня горело;

Захотел я воды напиться.

Подошёл – и вдруг показалось,

Что вода в пруду закипела

И что красен он весь от крови,

Полон сукровицы и гною.

Сколько капель воды попало

Мне тогда на голую кожу –

Столько вздулось на ней нарывов

Размером с полплода бильвы.

Созрели они, полопались,

Трупный смрад из себя источая,

И потёк из них гной кровавый.

Куда бы теперь ни пришёл я –

В деревню ли, в городок ли,

Мужчины и женщины палками

Мне дальнейший путь преграждают:

"От тебя смердит трупной вонью,

Не смей подходить к домам близко!"

И терплю я такие муки

Седьмой год с тех пор непрерывно,

Ужасных своих деяний

Пожинаю плоды достойные.

Да пребудет со всеми благо,

Кто меня послушать собрался!

Благодетелей не предавайте,

Нет греха тяжелее измены.

Того, кто предаст благодетеля,

Поражает проказа и язвы,

А после смерти предатель

Попадает в ад непременно".

Этот человек ещё продолжал говорить что-то царю, но земля под ним разверзлась, и в тот же миг он провалился в ад Незыбь. А царь после этого покинул парк и вернулся в город".

Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, Девадатта не только теперь, но и прежде поранил меня обломком скалы". И он отождествил перерождения: "Человеком, предавшим своего благодетеля, был тогда Девадатта, а обезьяньим царём – я сам".

Джатака о нерадивом царе

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Timsa-Nipata. 520 Gandatindu-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

Некогда в царстве Кампилье, в городе северных панчалов, правил царь Панчала[56], и царствовал он неправедно и нерадиво. А за ним и все советники и прислужники тоже сделались неправедными. Задавленные податями, жители покидали населённые места и скитались по лесам, как дикие звери. Боясь царевых слуг, люди с рассветом заваливали двери своих домов колючими ветками и прятались на день в лесу. Днём их грабили мытари, ночью – разбойники, и житья народу не стало совсем.

Бодхисаттва тогда был духом дерева хурмы, что росло за городскими стенами. Каждый год царь приносил ему жертву стоимостью в тысячу каршапан. И вот он подумал: "Нынешний царь правит до того нерадиво, что и всё царство, глядишь, погубит. Придётся мне его образумить – ведь больше сделать это некому. Да я ему и обязан многим, каждый год имею от него богатое подношение. Значит, решено". Ближайшей ночью он явился в царскую опочивальню и, паря над полом, воссиял у изголовья. Царь проснулся, узрел его солнцеподобный облик и вопросил: "Кто ты такой и с чем пожаловал?" – "Государь, я дух дерева хурмы, что растёт за городом. Я пришёл дать тебе наставление". – "Что ещё за наставление?" – "Государь, ты дурно правишь. Царство твоё до того обнищало, что вот-вот погибнет. Ведь когда царь правит неправедно, ему не удержаться у власти. Уже при этой жизни он попадёт в беду, а после смерти не избежит страшного ада. К тому же, когда сам царь неправеден, то и его приближённые и слуги тоже сходят с праведной стези. Одним словом, бойся неправедности пуще всякой напасти.

О царь! Нерадивость кончается смертью,

А рвенье благое – к бессмертью приводит.

Кто рвения полон – тот не умирает,

Зато нерадивый, считай, уже умер.

Сначала – беспечность, потом – нерадивость,

Затем – обнищанье и вот – злодеянье.

Не будь нерадивым, о лучший владыка!

Немало царей, нерадивых в правленье,

Вконец разорились, а это – несчастье.

Другие же побеждены были в битвах –

И лишь потому, что неправедны были.

Нередко князья, земледельцы, монахи

Платились бедой за свою нерадивость.

А ты опустился, идёшь против дхармы,

Страна твоя, так процветавшая прежде,

Ворами разграблена и обнищала.

А значит, не будет ни сына, ни денег,

Ни золота – всех своих благ ты лишишься.

С тобою считаться друзья перестанут,

Ты кшатрием числиться больше не сможешь!

Ни слуги, ни войны на колесницах,

Ни быстрая конница, ни пехотинцы –

Никто в тебе кшатрия видеть не станет.

Кто глуп, безрассуден, дурное замыслил,

Того покидает богиня удачи,

Как старую кожу змея покидает.

А кто рассудителен, бодр и прилежен,

Именье своё непременно умножит:

Оно, словно стадо с быком, разрастётся.

Ступай, государь, поброди по округе,

На жизнь насмотрись да прислушайся к людям.

Узнаешь, быть может, как следует править.

Не мешкай же, государь! Посмотри на своё царство и берись за ум, а не то оно пропадёт", – наставил царя бодхисаттва и вернулся к себе в дерево. Потрясённый его речами, царь на следующий же день поручил все дела советникам, а сам на рассвете вышел с придворным жрецом через восточные ворота и пошёл, куда глаза глядят. Они быстро удалились от города на целую йоджану. Там стоял деревенский дом; старик хозяин ещё с утра завалил его дверь колючими ветками и на целый день ушёл с семьёй в лес прятаться. А сейчас мытари убрались из деревни, и он вернулся. У самых дверей он сослепу напоролся ступней на колючку, сел вынимать занозу и в сердцах проворчал:

"Хоть бы нашего Панчалу

Так стрелой в бою пронзили!

Пусть помучится от раны,

Как я мучусь от колючки!"

Бранил же он царя не просто так, а по наитию – такова была воля бодхисаттвы. Ведь в тот миг рядом стояли переодетые царь и придворный жрец. Жрец сказал:

"Старый ты, подслеповатый,

Ничего вокруг не видишь,

Потому и напоролся.

Но при чём здесь царь Панчала?"

Старик ответил:

"В том виновен царь Панчала,

Что мы прячемся по чащам.

Некуда деваться людям

От нахлебников и татей.

Ночью от воров нет спасу,

Днём – от сборщиков налогов.

Царь от всех отгородился,

Беззаконью потакает!

Раз кругом беда такая,

Изворачиваться нужно:

Носим из лесу колючки,

Чтобы в дом без нас не лезли".

"Учитель! – сказал тут царь жрецу. – Старик-то дело говорит: мы кругом виноваты. Пойдём обратно и будем царствовать праведно". Но бодхисаттва тут же вошёл в жреца и ответил его устами: "Побродим ещё, государь". Пошли они дальше, в другую деревню, а по дороге услышали старушечий голос. Там неподалёку жила некая бедная женщина, что имела двух дочек на выданье. Пускать их одних в лес она боялась, а потому сама ходила за дровами и лесными плодами. Тем все трое и жили. Как раз в ту пору она забралась нарвать плодов на дерево, да вдруг сама сорвалась и свалилась на землю – и в сердцах послала проклятье царю:

"Хоть бы этот царь Панчала

На тот свет скорей убрался!

Что за жизнь пошла такая –

Замуж дочерей не выдать!"

Жрец попробовал её осадить:

"Что ты мелешь, негодяйка,

Слов своих не понимая!

Царская ли то забота –

Женихов искать девицам!"

Старуха в долгу не осталась:

"Всё я понимаю, брахман.

Я кляну царя за дело.

Некуда деваться людям

От нахлебников и татей.

Ночью от воров нет спасу,

Днём от сборщиков налогов.

Царь от всех отгородился,

Беззаконью потакает.

Не свести концы с концами –

Кто ж жениться пожелает?"

"Её правда", – решили царь со жрецом и пошли дальше. Тут до них донёсся голос пахаря. Волу его лемехом плуга подсекло ногу. Он залёг, а пахарь стал проклинать царя:

"На копьё бы напоролся

В битве этот наш Панчала,

Как на острый лемех плуга

Напоролся вол злосчастный!"

Жрец вступился за царя:

"Беспричинно ты, негодник,

Злишься на царя Панчалу.

Он ни в чём не провинился

И не заслужил проклятий".

Пахарь возразил:

"Нет, совсем не без причины

Злюсь я на царя Панчалу.

Некуда деваться людям

От нахлебников и татей.

Ночью от воров нет спасу,

Днём от сборщиков налогов.

Царь от всех отгородился,

Беззаконью потакает.

Мытари его сегодня

Приготовленный мне завтрак

У моей жены отняли.

Ей пришлось опять готовить.

Я проголодался в поле

И оглядываться начал –

Лемех плуга повернулся

И волу порезал ногу".

Пошли они дальше и в какой-то деревне заночевали. Поутру хозяин сел доить свою комолую корову, а та вздумала лягаться, ударила его самого и опрокинула подойник с молоком. Хозяин стал проклинать царя:

"Пусть в сражении ударят

Булавой царя Панчалу,

Как меня сейчас лягнула

Непослушная корова!"

Жрец возразил:

"Опрокинула подойник

Норовистая скотина,

Так при чём здесь царь Панчала?

Он-то в этом неповинен!"

Тот ответил:

"Ты недальновиден, брахман.

Есть за что винить Панчалу:

Эту злющую корову

Мы бы сами не доили,

Кабы мытари-пиявки

Молоко с нас не тянули!"

"Верно он говорит", – подумалось им. Вышли они на большую дорогу и направились назад к городу. А в деревне, лежавшей у них на пути, мытари зарезали пёстрого телёнка, чтобы из его шкуры наделать себе ножен для мечей. Корова, его мать, затосковала, перестала есть траву, пить воду, только слонялась по деревне и жалобно мычала. Глядя на неё, деревенские ребятишки стали слать царю проклятья:

"Хоть бы царь детей лишился,

Хоть бы он иссох от горя,

Как несчастная корова,

Что страдает без телёнка!"

Жрец воскликнул:

"Коли мается скотина –

Пастухи недоглядели;

Нет вины царя Панчалы,

Что она мычит тоскливо".

Ребятишки отозвались:

"Не скажи, достойный брахман!

Виноват-таки Панчала,

Он ведь мытарям позволил

Шкуру снять с её телёнка!"

"Ваша правда", – признали царь с жрецом и отправились дальше. Проходили они мимо пересохшего пруда; вороны клевали там лягушек. Только поравнялись с прудом, как бодхисаттва устами лягушки произнёс:

"Пусть с детьми сожрут Панчалу,

Когда он падёт в сраженье,

Как лягушек пожирают

Деревенские вороны!"

Жрец возразил:

"Не всем живым дарует царь защиту,

Но только человеческому роду.

Царь неповинен в нарушенье дхармы,

Когда на вас охотятся вороны".

Лягушка отозвалась:

"Неблагородны твои речи, брахман,

Ведь ты стремишься угодить владыке!

Когда цари народ свой притесняют,

Льстецы становятся опорой трона.

А будь у нас хорошее правленье,

Так у людей завёлся бы достаток,

Чтоб не скупиться в жертвоприношеньях.

Вороны бы остатками кормились

И перестали б поедать лягушек".

"Все, выходит, нас проклинают, даже лягушки в пруду!" – убедились царь со жрецом. Вернулись они в столицу и, памятуя о наставлении, что дал им бодхисаттва, взялись за ум и стали править согласно дхарме.

\

Примечания.

1 – В джатаках нередко название царства, именование его жителей и имя царя совпадают, либо же имя царя произведено от названия царства патронимическим аффиксом. Это означает, что из памяти ещё не изгладилась эпоха протогосударственных племенных объединений: название племени распространялось на территорию, им занимаемую, а индивидуальность царя была совершенно не важна.

Джатака о подвижнике Аламбуше и небесной деве

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Cattalisa-Nipata. 523 Alambusa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Тогда в горнем чертоге Судхарме…" – это сказал Учитель в роще Джеты по поводу некоего монаха, которого смущала его бывшая в мирской жизни жена. "Правда ли, монах, что ты тоскуешь?" – спросил его Учитель. "Правда, почтенный". – "Кто же нагнал на тебя тоску?" – "Моя бывшая жена". – "Эта женщина, о монах, причинила тебе много вреда. Ты когда-то из-за неё потерял способность созерцать и три года пролежал в беспамятстве, а очнувшись, стал горько каяться", – произнёс Учитель и рассказал о былом.

"Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва родился в ту пору брахманом где-то в царстве Каши. Возмужав, он достиг совершенства во всех искусствах, стал, по древнему обычаю, подвижником и зажил в лесной глуши, поддерживая свою жизнь плодами и кореньями. Как-то раз одна олениха щипала траву и пила воду на том месте, где бодхисаттва помочился. И, любя его, она оттого понесла. С тех пор она стала постоянно пастись рядом со скитом бодхисаттвы. Великий присмотрелся к ней и увидел, что она на сносях. В свой срок олениха разродилась мальчиком. Великий отечески полюбил это дитя и взял к себе на воспитание. Нарёк он его Ришьяшрингой[57]. Когда тот подрос и вошёл в разумный возраст, бодхисаттва обратил его в монашество. Состарившись, он ушёл вместе с сыном в рощу Нари[58] в Гималаях и дал ему такой наказ: "Сынок, здесь, в Гималаях, можно встретить порой существа, что именуются женщинами. Они похожи на цветы, что тут растут. Того, кто склонится на их уловки, ждёт погибель. Им никак нельзя подчиняться". Затем бодхисаттва скончался и возродился на небесах Брахмы, а Ришьяшринга остался жить в Гималаях и счастливо, будто играючи, занимался созерцанием. Сделался он суровым подвижником, предался умерщвлению чувств. И вот от пыла его добродетели престол Шакры содрогнулся. Сосредоточившись, Шакра понял, в чём дело, и обеспокоился: "Так он, пожалуй, меня и небесного престола лишит". И решил он послать к Ришьяшринге апсару, чтобы та обольстила его и отвлекла от подвигов. Он посмотрел на всех своих божественных прислужниц – а было их у него два с половиной десятка миллионов – и увидел среди них некую апсару Аламбушу: лишь она одна изо всех них показалась ему способной совратить подвижника. Подозвал он её к себе и повелел ей отправиться к Ришьяшринге.

Тогда в горнем чертоге Судхарме

Вождь богов и отец победы,

Одолевший демона Вритру,

Слово молвил могучий Индра

Аламбуше, деве небесной:

"Все Тридцать Три небожителя

И сам Индра, богов предводитель,

Тебя, о прелестная, молят:

Ты, Аламбуша, неотразима –

Искуси Ришьяшрингу-аскета!

Его подвиги нам угрожают.

Целомудрен он, верен обетам

И давно устремлён к нирване.

Сбить с пути его постарайся!"

Отвечала Аламбуша Шакре:

"Что за речи, небесный владыка?

Почему ты меня отличаешь,

Искусить посылаешь аскета?

Здесь, в твоей ашоковой роще,

Предостаточно дев прелестных.

Есть подобные мне, есть и краше –

Дай одной из них порученье,

Пусть они соблазняют аскета!"

И промолвил могучий Индра:

"Ты сказала сущую правду.

Здесь, в моей ашоковой роще,

Предостаточно дев прелестных.

Есть такие, как ты, есть и краше.

Одного у них нет – уменья!

Ни одна не сравнится с тобою

В искусстве прельстить мужчину.

Ты, о женщина с дивным телом,

Бесподобна в этом искусстве.

А раз так, то иди, о благая,

Ты здесь лучшая среди женщин.

Своей прелестью ты, я знаю,

Победишь суровость аскета".

Отвечала ему Аламбуша:

"Я отказываться не смею –

Царь богов мне даёт порученье,

Но робею я пред Ришьяшрингой:

Опалит меня жар его духа.

Ведь уж многие в ад попали

Иль увязли в чреде рождений,

Искусить пытаясь подвижников.

Право, зябко мне стало от страха!"

И, сказавши так, в путь пустилась

Бесподобная обликом апсара.

Прельстить устремилась прелестная

Ришьяшрингу дева Аламбуша.

Добралась она до той рощи,

Где стоял шалаш Ришьяшринги.

Расцветали тогда повсюду

Бутоны красного бархатника.

Там из сумерек предрассветных

В раннюю пору завтрака

Вышла апсара к Ришьяшринге,

Когда он подметал у костра.

И сказал изумлённый подвижник:

"Ты явилась ко мне, как молния,

Блещешь, словно звезда падучая.

Крутобёдрая и лукавая,

Кто ты, дева, мой взор влекущая?

На запястьях твоих браслеты,

А в ушах драгоценные серьги.

Ты как солнце в полдень сияешь…

Твоя кожа благоухает

Превосходной сандаловой пудрой.

Ты стройна, нежна и пригожа,

Ноги ставишь изящно и ровно.

Ты идёшь и с собою уносишь,

О желанная, мою душу.

Твои бёдра сужаются книзу –

Я их хоботу уподоблю.

Умащённые лучшими мазями,

Они блещут, как ось колесницы.

Твой пупок, пушком окаймлённый,

Вид имеет цветущего лотоса,

Он лоснится, и издали кажется,

Что покрыт он блестящим лаком.

Твои груди пышны и выпуклы,

Налиты, крепки и упруги,

Очертаниями подобны

Половинкам маленькой тыквы.

Твоя шея длинна, как у лани,

И рисунок на ней мне напомнил

Своим рядом округлых линий

Завитки океанской раковины.

Твои яркие губы прелестны,

А меж ними двумя рядами,

Словно жемчуг, сверкают зубы.

И смотреть-то на них приятно.

Глаза у тебя – загляденье:

Длинны, широко раскрыты,

Зрачки чёрные, уголки красные –

Будто спелые плоды чёточника.

Не излишне длинны твои волосы,

Умащённые и опрятные,

Золотым гребешком расчёсаны,

Источают запах сандала.

Среди пастухов и пахарей

Иль между торговцев странствующих.

Среди мудрецов почитаемых,

Отшельников, преданных подвигам,

Я не встречал тебе равной

Во всей округе, известной мне.

Кто же ты родом, как звать тебя?

Тебя я хотел бы поближе знать".

Пока подвижник расхваливал красоту апсары, поднимая свой взор от её ног к голове, Аламбуша молчала. По речам его она поняла, что он в великом смущении, и промолвила:

"Благо тебе, о сын Кашьяпы!

Не время теперь для пустых речей.

Пойдём и друг другом утешимся,

Насладимся любовью в обители.

Подойди ко мне, дай обнять тебя,

Научить любовным утехам!"

"Пока я стою, он не решится подойти ко мне близко, – подумала затем Аламбуша. – Сделаю-ка я вид, будто ухожу от него". И тут эта апсара, искусная в обольщении и по-женски лукавая, распаляя подвижника, отвернулась от него и пошла в сторону.

И, сказавши так, в путь пустилась

Бесподобная обликом апсара,

Прельстить стремилась прелестная

Ришьяшрингу дева Аламбуша.

Позабыл он свою неловкость,

Устремился пылко за нею

И, нагнав, схватил её за косу.

Повернулась к нему красавица,

Заключила его в объятия.

Так достигла она своей цели –

Он лишился тогда целомудрия.

В этот миг воззвала в уме своём

К владыке Индре Аламбуша.

Пребывал он тогда в роще Нандане.

Царь богов, могучий и щедрый,

На призыв её тотчас откликнулся.

Ей прислал он ложе златое,

Тысячей покрывал устеленное,

С дорогим, высоким балдахином,

Драгоценными тканями покрытым

В пятьдесят слоёв, коли не больше.

И взошла на него красавица,

Заключила в объятья подвижника.

Будто час, три года промелькнуло –

Всё в объятиях она его держала.

Развеялся через три года морок,

Пробудился ото сна подвижник.

Смотрит апсара: чары проходят –

Тотчас же невидимою стала.

Вот очнулся брахман, оглянулся –

Видит зелень молодую на деревьях.

Там, где был очаг, – трава густая.

А вокруг него – весенний лес разросся,

Раздаётся пение кукушек.

Осмотрелся он в недоуменье

И заплакал горькими слезами:

"Я не жертвую и не читаю мантры,

Подношения огню забросил!

Кто же ввёл меня во искушенье,

От сложенья отвратил мой разум?

Я и прежде жил в лесной пустыне,

Мой духовный пыл не изменял мне.

Кем-то, как корабль в открытом море,

Что наполнен множеством сокровищ,

Был ограблен я и благ лишился!"

"Если я немедленно не назовусь, – испугалась Аламбуша, – он меня проклянёт. Надо сознаваться!" Она вновь приняла зримый облик и сказала:

"Царь богов меня к тебе направил.

Я ввела тебя во искушенье,

Своим духом дух твой победила!

Омрачён ты был, проспал три года".

Слыша её речи, Ришьяшринга вспомнил о наказе, что давал ему отец, и стал горько каяться: "В какую же беду попал я оттого, что ослушался родителя!

Говорил мне отец мой Кашьяпа,

Упреждал меня он заранее:

"Ты запомни, о юноша: женщины

Красотою цветам подобятся.

На груди у них по две выпуклости,

Ты по ним узнаешь их, юноша".

Так родной отец наставлял меня,

От опасности уберечь хотел.

Но увы, я его не послушался,

Отцовский наказ запамятовал.

Ничего теперь не осталось мне,

Как в лесу горевать в одиночестве.

Будь же проклята моя оплошность!

Либо вновь я обращусь к созерцанию,

Либо тут же с жизнью распрощаюсь".

Сказавши так, он отринул чувственные влечения и вернул себе способность созерцать. И Аламбуша поняла, что отшельническая мощь и созерцание в нём возродились. Полная страха, она стала просить прощения.

Видит апсара – к отшельнику вернулись

Пыл духовный, мужество и стойкость.

Головой Аламбуша припала

К стопам Ришьяшринги, повинилась:

"Не сердись на меня, о великий муж,

Не сердись, подвижник достославный!

Я великую услугу оказала

Небожителям и Шакре, их владыке, –

Ведь от жара твоих подвигов суровых

Содрогнулась горняя обитель".

"Я прощаю тебя, милая, – сказал ей Ришьяшринга.

Пусть тридцать три небожителя

И Васава, их предводитель,

И ты сама, милая апсара, –

Пусть все вы будете счастливы.

Ступай куда хочешь, красавица".

И Аламбуша покинула его.

Поклонилась она в ноги подвижнику,

Обошла три раза с почтением,

Попрощалась с ним, сложив ладони,

И отправилась восвояси:

Вновь воссела на ложе золотое,

Тысячей покрывал устеленное,

С дорогим, высоким балдахином,

Драгоценными тканями покрытым

В пятьдесят слоёв, коли не больше, –

И на нём в мир богов воротилась.

Воссияла она, словно факел,

И блистала, подобно молнии.

Царь богов был рад и доволен

И промолвил: "Ты мне угодила,

Попроси чего хочешь в награду!" –

"О господин всех созданий,

Вот что прошу я в награду:

Не посылай меня, Шакра,

Впредь соблазнять подвижников!"

Закончив это наставление в дхарме для монаха, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Аламбушей тогда была бывшая мирская жена монаха, Ришьяшрингои – сам затосковавший монах, а я был отцом его, великим подвижником". Монах, услышав изъяснение, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Джатака о влюблённом царе Куше

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Sattati-Nipata. 531 Kusa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Казною, конями…" – это Учитель произнёс в роще Джеты по поводу некоего затосковавшего монаха. Тот был родом из Шравасти; монахом он стал, приняв учение всем сердцем. Но однажды он шёл по улицам Шравасти, собирая подаяние, взглянул на нарядно одетую женщину, и прелесть её бросилась ему в глаза. Тут его обуяла страсть; затосковал он, перестал стричь волосы и ногти, весь зарос, исхудал, запустил себя, ходить стал в грязном, а с виду сделался жёлтый-прежёлтый и до того иссох, что на теле проступили все жилы. С монахами ведь бывает, как с небожителями. Когда у тех подходит к концу их жизненный век на небесах, то предвещают этот конец пять примет: венки их вянут, одежды пачкаются, тело теряет красоту, потеют подмышки, а сиденье начинает казаться неудобным. Вот точно так же, если монах затосковал и близок к тому, чтобы отпасть от учения, тому тоже есть пять примет: цветы его веры вянут, одежды нравственных обетов пачкаются, от неуверенности и внутреннего нечестия теряет он свою духовную красоту, страсти выделяются из него, словно пот, а места для созерцания – лесная чаща, комель дерева, пустая горница – начинают казаться ему неудобными. Вот эти-то приметы и проявились в нём. Привели его к Учителю: "Почтенный! Этот монах затосковал". – "Так ли?" – спросил Учитель. – "Всё так". – "Не поддавайся страстям, монах. От женского полу один грех; тебе нужно избавиться от влюблённости. Утешайся лучше Учением. Ведь уже в древности бывало, что умные, полные духовной мощи люди влюблялись так сильно, что теряли всю свою мощь и взамен обретали жизнь, полную всяких невзгод", – и Учитель рассказал о былом.

"Некогда в царстве маллов, в столице их Кушавати, праведно правил царь по имени Икшваку. Было у него шестнадцать тысяч жён[59]; а старшей меж ними была царица Шилавати – Добродетельная, но ни одна из них не родила ему ни сына, ни дочери. И вот горожане и жители округи собрались на царском подворье и возроптали: "Пропадёт наше царство, пропадёт непременно". Царь распахнул окно и спросил: "Что вы ропщете? Не во всём ли я дхарме следую?" – "Верно, государь, дхарме ты следуешь во всём. Да ведь сына у тебя нет, некому продолжить твой род. А вдруг кто-то чужой придёт к власти и царство погибнет? Сделай милость, вымоли себе сына, чтобы и впредь было кому праведно царствовать". – "Как же мне его вымолить?" – "Сначала выпусти в город и отдай всем горожанам на неделю твою младшую танцовщицу. Если она понесёт от кого-нибудь, это и будет твой сын согласно дхарме, так всё и устроится. А не понесёт – отдай нам среднюю танцовщицу, а за той и главную. Уж из стольких-то женщин хоть одна непременно окажется достойной и родит тебе сына". Царь послушался их совета. Когда танцовщицы, нагулявшись в городе вволю, возвращались к царю во дворец, он их принимался расспрашивать: "Ну как, не ждёшь ли ты сына?" – "Нет, государь, я не понесла", – отвечали те одна за другой. Царь приуныл: "Так и не будет у меня сына". А горожане опять возроптали. "Что же вы ропщете? – говорит царь. – Я послушался вас, отдал в город танцовщиц, да ни одна не понесла. Что теперь делать?" – "Государь, видно, все они лишены добродетели, нет у них заслуг, чтобы родить тебе сына. Но пока ещё рано тебе считать, что всё потеряно. Ведь есть твоя главная супруга, царица Шилавати, а она-то исполнена добродетели. Отпусти её в город[60] – она непременно родит тебе сына". – "Хорошо", – согласился царь и повелел объявить под бой гонгов: "Через неделю царь отпустит свою супругу Шилавати танцовщицей в храм. Пусть мужчины приходят". На седьмой день царица надела драгоценный праздничный наряд и вышла из дворца в город. И от пыла её добродетели стал подогреваться престол Шакры. "В чём дело?" – обеспокоился он и понял, что царица хочет родить сына. "Надо помочь ей обрести сына. Нет ли у меня среди небожителей такого, кто был бы достоин воплощения в её чреве?" – подумал он и вспомнил о бодхисаттве. У того срок жизни на небесах Тридцати Трёх подходил уже к концу, и возродиться он собирался в высших небесных мирах. Шакра пришёл к вратам его божественной обители, вызвал его и говорит: "Достойный собрат! Тебе придётся родиться в мире людей – ты станешь сыном царицы, супруги государя Икшваку". Бодхисаттва дал согласие. Затем Шакра отправился к другому небожителю и упросил того стать вторым сыном царицы, а сам, чтобы никто из смертных не осквернил её добродетели, принял облик престарелого брахмана и перенёсся к вратам царского дворца. Там уже собралась толпа нарядных, дочиста вымывшихся мужчин; – каждый надеялся, что царица окажет благосклонность ему. Увидев Шакру, они подняли его на смех: "А ты сюда приплёлся зачем?" – "Что вы надо мной насмехаетесь? – ответил Шакра. – Это ничего, что тело стареет, страсть всегда молода. Я пришёл завладеть царицей Шилавати: вдруг она меня и выберет?" И своей чудесной силой он отодвинул всех в сторону и стал самым первым – никто не смог встать перед ним. Когда царица вышла из дворца, сверкая драгоценным синим нарядом, он схватил её за руку и повёл за собою. Народ кругом зашумел, заворчал: "Вы только взгляните! Царицу, такую красавицу, захватил этот старик! Право, он меры не знает". Да и сама-то царица жалась брезгливо и морщилась от отвращения, не хотела старику доставаться. Царь же стоял у окна – смотрел, каков же будет избранник царицы, – и тоже огорчился немало.

А Шакра вышел с царицей из ворот города, там их уже ждал построенный волшебством дом; двери стояли распахнуты, а пол внутри был устлан циновками. "Ты здесь живёшь?" – спросила царица. "Да, милая. Раньше я жил один, а теперь нас будет двое. Я схожу за подаянием, принесу нам поесть, а ты пока приляг на циновке". Царица легла, Шакра нежно коснулся её рукой, и от этого божественного прикосновения она лишилась чувств. А царь богов волшебной своей силой перенёс её в обитель Тридцати Трёх и в великолепном дворце своём уложил на мягкое ложе. На седьмой день пробудилась она, увидела всё великолепие вокруг себя и догадалась: "Этот брахман – не человек. Должно быть, это сам Шакра". А Шакра в то время сидел в окружении небесных танцовщиц под коралловым деревом. Царица встала, вышла к нему и почтительно его приветствовала. "Назови мне своё желание, царица, – я исполню всё, чего ты захочешь", – сказал ей Шакра. "Государь, даруй мне сына". – "Хорошо, государыня. Сын у тебя будет, да не один, а два. Один будет некрасив, да умён, а другой красив, но неумён. Кого из них хочешь старшим?" – "Умного, государь". – "Так тому и быть". Дал ей Шакра стебелёк травы куши, божественную одежду, божественный сандал, цветок кораллового дерева, вину под названием Коканада – "крик кукушки", перенёс её со всем этим в царскую опочивальню, уложил рядом с царём и на прощание потёр ей большим пальцем пупок. В тот же миг бодхисаттва воплотился в её чреве. А Шакра вернулся к себе на небеса. Царица была умна и ощутила, что беременна.

Наутро царь проснулся, увидел её и спросил: "Ты откуда здесь?" – "Меня принёс Шакра". – "Я своими глазами видел, как тебя увёл старик брахман. Что ж ты меня морочишь?" – "Поверь, государь, то был Шакра – он брал меня с собой на небеса". – "Нет, государыня, не верю я". Показала она ему стебелёк куши, что ей дал с собою Шакра. "Веришь теперь?" – "Нет, не верю. Мало ли где можно было раздобыть такой стебелёк!" Тогда царица надела божественные одеяния. Царь посмотрел и поверил: "Ладно, милая. Похоже, это и вправду был Шакра. А сын-то у тебя будет?" – "Будет, владыка. Я чувствую, что беременна". Царь обрадовался, приставил к ней мамок, нянек и лекарей.

Прошло десять лунных месяцев, и царица разрешилась от бремени. Над именем голову ломать не стали, назвали сына царевичем Кушей – по стебельку травы, подаренному Шакрой. Когда мальчик начал ходить, царица опять понесла и родила снова мальчика. Того нарекли Джаямпати. Выросли оба они в заботе и холе. Бодхисаттва был до того умен, что сам, ни у кого не учась, достиг совершенства во всех искусствах. И вот Бодхисаттве исполнилось шестнадцать лет. Царь решил уступить ему трон, призвал к себе царицу и сказал: "Давай, милая, препоручим царствование твоему сыну и подарим ему танцовщиц. Тогда он уже при жизни нашей утвердится на престоле. Только подыщи ему среди царевен невесту. Разузнай сначала, которая из них ему по сердцу, и можно будет слать послов". – "Хорошо", – согласилась царица и отправила к сыну служанку с наказом: "Передай царевичу наш разговор и разузнай, кто ему нравится". Та всё пересказала. Послушал Великий и думает: "Я ведь некрасив. Женят меня на красивой царевне, а она посмотрит на меня, скажет: "Дался мне этот урод!" – и сбежит. Нам же позор. Семейная жизнь не для меня. Пока родители живы, я буду им опорой, а после их кончины уйду в отшельники". И он велел передать: "Не надо мне ни царства, ни танцовщиц – я после кончины родителей уйду в отшельники". Посланница принесла этот ответ царице. Царь, однако, с ним не смирился и через несколько дней опять прислал кого-то с уговорами. Бодхисаттва опять отказал.

Так отказывался он до трёх раз, на четвёртый же призадумался: "Не стоит так упрямо перечить родителям. Лучше действовать хитростью". Он вызвал к себе старшего кузнеца, дал ему большой слиток золота и велел: "Изготовь из него изваяние женщины". Кузнец ушёл, а Великий взял другой слиток и сам изваял из него женскую статую. Известно, что намерения бодхисаттвы обычно удаются, – и вот эта статуя вышла несказанно прекрасной. Великий одел её в полотно и поставил в спальне. Пришёл кузнец со своей статуей. Царевич разбранил её и говорит: "Ступай-ка, принеси статую, что стоит в нашей спальне". Кузнец вошёл, увидел статую и подумал: "Это, должно быть, небесная дева пришла на свидание к царевичу". Он не посмел к ней прикоснуться, воротился с пустыми руками и сказал: "Владыка, там в опочивальне госпожа! Похоже, это небесная дева. Я не смею к ней подойти". – "Ступай же, любезный, это просто статуя! Принеси её". Тот принёс. Статую кузнеца царевич велел спрятать в сокровищницу, а свою нарядил, поставил на колесницу и послал к матери: "Вот какая девушка мне по сердцу".

Царица созвала советников и сказала: "Любезные! Сын мне дарован Шакрой, он – человек великих достоинств. Ему непременно надо найти невесту под пару. Поставьте это изваяние на крытую колесницу и отправляйтесь с ним в путь. Объедете всю Джамбудвипу. Если встретите где-нибудь похожую царскую дочь, отдайте статую её отцу и скажите: "Царь сватает вашу дочь за своего сына". Договоритесь о свадьбе и возвращайтесь домой". – "Хорошо", – ответили советники и пустились в путь с множеством слуг. Действовали они вот как: приезжая в чужую столицу, они под вечер ставили свою статую на золотых носилках, богато наряженную и украшенную цветами, где-нибудь в людном месте – у дороги или подле спуска к воде. А сами оставались в сторонке и слушали, что скажут прохожие. Люди шли мимо и, не разбирая, что перед ними не человек, а золотое изваяние, только и знали хвалить: "Ну и красавица! Хоть она и дочь человеческая, а хороша, словно небесная дева! Откуда она? Зачем она здесь? У нас таких в городе не бывало". И советникам становилось понятно: "Будь в этом городе подобная девушка, они о ней бы упомянуть не забыли, сказали бы: "Она – как наша царевна" или: "Как дочь вот такого сановника". Стало быть, здесь такой нет", – и они ехали дальше, до следующего города.

Ездили они так, ездили и добрались до города Сакалы, столицы царства мадров. А у царя мадров было семь дочерей-красавиц[61], подобных небесным девам. Старшая из них звалась Прабхавати, то есть Пресветлая. От неё исходило сияние, как от полуденного солнца, и в тёмной комнатке при ней не нужно было светильника – сама Прабхавати освещала её своим сиянием. Нянькой у Прабхавати служила горбунья. В тот вечер, когда прибыли сваты, она накормила Прабхавати ужином и с восемью красивыми рабынями – каждая несла по кувшину – пошла по воду: пора было мыть царевне голову. Увидала она статую при дороге и подумала, что это Прабхавати. "Вот непоседа! Послала нас за водою, чтобы голову мыть, а сама раньше нас прибежала и стоит тут у спуска к воде". Вот и закричала она: "Ах, бесстыдница! Прибежала сюда раньше всех и стоишь тут одна! То-то досталось бы нам, если б царь про это узнал". И нянька с размаху ударила статую по щеке, да об металл руку зашибла и только тут поняла, что перед ней стоит статуя, к тому же ещё и золотая. Рассмеялась горбунья и обернулась к рабыням: "Хороша же я! Мне почудилось, что это наша царевна – вот я её и шлёпнула. Понапрасну себе руку отбила. Куда этой статуе против нашей красавицы!" Тут подбежали советники царя Икшваку: "Говоришь, твоя царевна ещё краше нашего изваяния? Ты про кого это?" – "Да про Прабхавати, дочь нашего государя. Этой статуе с нею не тягаться".

Советники обрадовались, пришли к дворцу и велели о себе доложить: "Приехали царские послы". Царь поднялся с трона, приказал впустить и принял их стоя. Послы вошли, приветствовали царя, завели учтивую беседу: "Наш государь осведомляется о вашем здоровье". Слово за слово, в разговоре царь спрашивает: "С чем вы пожаловали?" – "У нашего государя есть сын, громогласный царевич Куша[62]. Государь хочет уступить ему свой престол и прислал нас затем, чтобы посватать за него вашу дочку Прабхавати. А золотую статую примите от него в дар". Царь подумал: "С каким же могущественным государем нам предстоит породниться!" – и с радостью дал согласие. Тогда посланники сказали ему: "У нас дело спешное. Нам надо торопиться обратно – объявлять, что невеста сосватана. Тогда наш государь сам приедет за нею и её заберёт". – "Прекрасно", – отвечал царь мадров и с почётом отпустил их. Вернулись они и объявили царю с царицей, что невесту нашли.

В сопровождении огромной свиты царь выступил из Кушавати и благополучно прибыл в Сакалу. Царь мадров вышел ему навстречу, сам ввёл его в город и принял с великим почётом. Но царица Шилавати была женщина дальновидная. "Кто его знает, как ещё обернётся дело", – подумалось ей, и через день-другой она сказала царю мадров: "Государь, мне хочется самой повидать вашу дочь". – "Хорошо", – согласился он и послал за дочерью. Прабхавати явилась в праздничном наряде, в окружении кормилиц и нянек и поклонилась будущей свекрови. А та, едва увидала её, подумала: "Девушка невиданно хороша, а сын у меня некрасив. Как увидит она его – ни дня у нас не останется, тут же сбежит. Придётся пойти на хитрость". И, призвав царя мадров, она сказала ему: "Государь, невеста моему сыну подходит, да только в роду у нас есть обычай. Если она согласится его соблюсти, считайте наше дело решенным". – "Каков же ваш обычай?" – "У нас принято, чтобы молодая жена, пока не понесёт в первый раз, мужа на свету не видала. Если дочь твоя согласна на это, мы её забираем". – "Ну как, дочка, сможешь ты соблюсти такое условие?" – "Да, батюшка". Тут царь Икшваку преподнёс царю мадров щедрые дары и увёз Прабхавати, а с нею множество служанок, что дал ей отец.

Вернувшись в Кушавати, Икшваку велел богато украсить город, открыл двери узилищ, помазал сына на царство и выдал за него Прабхавати – она стала главной супругой Куши. Забили в гонги, и Икшваку возгласил: "Отныне царствует государь Куша". Цари со всей Джамбудвипы, у кого были дочери, прислали Куше их в жёны, дабы обрести его дружбу, а у кого дочерей не было, те послали служить у него при дворе своих сыновей. Окружил себя бодхисаттва множеством танцовщиц и царствовать стал с немалой пышностью. Но Прабхавати он при свете дня так и не видел, и она его тоже. Встречались они только ночью, во тьме, потому что сияние Прабхавати в ту пору поубавилось, а покидал опочивальню бодхисаттва ещё затемно.

Прошло время, и ему захотелось увидеть Прабхавати при свете дня. Он пошёл к матери. "Не надо бы этого, тебе лучше подождать, покуда она забеременеет", – отговаривала его мать, но сын стоял на своём, и она уступила: "Хорошо, иди в слоновник, оденься слугой, а я её туда приведу. Смотри на неё, сколько душе угодно, себя только не выдай". – "Ладно", – согласился бодхисаттва и пошёл в слоновник. А мать велела выставить слонов напоказ и предложила Прабхавати: "Пойдём, посмотришь, какие слоны у твоего мужа". Привела она её в слоновник, стала там водить и показывать: "Вот этот слон нравом таков, а этот – таков". Прабхавати шла вслед за свекровью, а бодхисаттва – следом за нею, и вдруг он бросил ей в спину комком слоновьего помёта. "Вот скажу царю, так тебе руку отрубят!" – рассердилась Прабхавати. Но царица грязь с неё отряхнула, погладила по спине, успокоила. Через несколько дней бодхисаттве опять захотелось посмотреть на жену. На этот раз он оделся конюхом и пошёл в конюшни – и там, как и раньше, бросил в неё конским навозом. Свекровь и на этот раз остудила её гнев.

А потом вдруг самой Прабхавати захотелось взглянуть на мужа, и она пошла с этим к свекрови. Та сначала отказывала, но Прабхавати не унималась, и свекровь ей сказала: "Ладно, завтра мой сын будет на слоне объезжать город, открой окно и смотри на него". На следующий день она приказала украсить город, а царевичу Джаямпати велела одеться по-царски, сесть на слона и объехать столицу. Сама встала у окна рядом с Прабхавати и сказала: "Вот, смотри, какой муж у тебя". Та увидела и осталась довольна: "Подходящий муж мне достался". А Великий в тот день, одетый как служитель слоновника, сидел на слоне за спиной у Джаямпати и, не сводя глаз с Прабхавати, подавал ей руками всякие шутливые знаки и строил рожи. Когда слон прошествовал мимо, свекровь спросила Прабхавати: "Ну, доченька, каков тебе муж показался?" – "Понравился он мне, почтенная. Да только за спиной у него сидел слуга, такой неотёсанный, – он мне делал знаки руками и рожи строил! К чему только было сажать царю за спину такого неприглядного человека?" – "Доченька, надо ведь, чтобы царя со спины кто-нибудь охранял". А Прабхавати подумала вдруг: "Этот слуга уж больно смело себя держит. Для него и царь вроде не царь. Не сам ли это царь Куша? А вдруг его потому мне и не показывают, что он собой нехорош?" И она шепнула на ухо горбунье: "Сходи-ка, матушка, да разведай, кто из тех двоих царь – тот ли, что сидел впереди, или тот, что сзади?" – "А как это узнать?" – "Так ведь царь должен первым со слона спуститься. Тут ты его и узнаешь". Та пошла, стала в сторонке и увидела, что первым спустился тот, который был сзади, а вторым – передний седок. Тут Великий огляделся по сторонам, заметил горбунью и строго-настрого ей наказал: "Никому об этом ни слова". Горбунья вернулась и доложила: "Первым спустился тот, что сидел спереди". Прабхавати ей поверила.

А царю через несколько дней опять захотелось поглядеть на Прабхавати. Он сказал матери. Не в силах противиться, она велела ему переодеться и идти в парк. Бодхисаттва в парке забрался по шею в пруд, голову сверху прикрыл лотосовым листом, а лицо – расцветшим лотосом и притаился. А под вечер свекровь привела Прабхавати в парк – будто показать ей там диковинки: "Вон, смотри, какие деревья! Вон какие птицы! Вон антилопы!" – и так увлекла её поближе к пруду. Прабхавати увидала пруд, а в нём лотосы пяти разных видов, и захотелось ей искупаться. Вместе со служанками вошла она в воду, там разыгралась и, увидевши лотос, за которым прятался бодхисаттва, потянулась к нему рукой. Тут царь развёл скрывающие его листья, схватил её за руку и произнёс: "Я царь Куша". Прабхавати, едва увидала его лицо, как закричит: "Ой, водяной!" – да и обмерла. Царь отпустил её. Придя в себя, она задумалась: "Ведь и вправду, видно, схватил меня царь Куша. И никто как он бросал в меня в слоновнике помётом, а на конюшне – конским навозом. Он же сидел на слоне сзади и корчил рожи. На что мне такой муж, лицом дурной! Найду себе другого и покрасивей". Призвала она людей из своей свиты и объявила: "Снаряжайте повозки в дальний путь – мы сегодня же уезжаем". – "Что ж, – подумал бодхисаттва, – пусть едет. Не пустить её, глядишь, у неё и сердце разорвётся. Попытаюсь её после как-нибудь вернуть". Он дозволил ей уехать. Она и отправилась прямо домой к отцу.

А надобно сказать, что бодхисаттва был немил ей не случайно – ведь она от него ещё в прошлой жизни отреклась. И безобразен он стал за прошлое своё деяние. Давно когда-то у городских ворот Варанаси была деревня. Там жили две семьи: одна на верхней улице, другая – на нижней. В первой было два сына, а во второй – единственная дочь. Бодхисаттва был тогда младшим из двух сыновей. Девушку из второй семьи выдали за старшего, а младший, пока был холост, жил вместе со старшим братом. Как-то раз в их доме напекли на редкость вкусных пирожков. Бодхисаттва был в тот час в лесу. Отложили его долю, а остальные пирожки поделили между собой и съели. Тут подошёл к дверям некий святой человек за подаянием. "Деверю я успею и новых пирожков напечь", – подумала невестка бодхисаттвы и отдала святому его долю. Внезапно возвратился из лесу сам бодхисаттва. Невестка говорит: "Не обессудь, господин. Твою долю я отдала святому человеку". Он рассердился: "Ага, свою небось ты съела! Отдала мою! Поглядим, что ты ещё придумаешь!" – и тут же подошёл к святому и забрал свой пирожок из его чашки. Невестка сбегала в дом к матери, принесла оттуда свежего топлёного масла, сияющего желтизной, и налила святому полную чашку. Чашка словно осветилась изнутри. Увидела она такое и пожелала: "Почтенный, я хотела бы, чтоб в новых жизнях тело моё сияло и чтобы была я необычайно хороша собой, а ещё хочу, чтобы с этим злым человеком мне никогда не жить под одной крышей". Бодхисаттва же вернул пирожок в чашку и тоже пожелал: "Почтенный, а я хотел бы в новых жизнях быть способен найти её сколь угодно далеко, хоть за сотню йоджан, привести её к себе и сделать своей женой". А безобразным он стал из-за того, что в той жизни в раздражении забрал у святого из чашки пирожок. Итак, Прабхавати уехала, а царь вернулся во дворец. И охватила его великая печаль. Как ни ласкались к нему другие жёны, на них он и не смотрел: без Прабхавати дворец казался ему пустыней. "Теперь, верно, она уже приехала в Сакалу", – решил он рано утром и пошёл к матери:

"Я поеду к Прабхавати, матушка!

Казною, конями, и царскою властью,

И всеми благами, что есть в царстве,

Распоряжайся, как хочешь, мама,

А я пойду к Прабхавати милой".

"Смотри же, сынок, не оплошай. От женщин всякого ждать можно", – отвечала мать. Наполнила она ему золотую чашу самой лучшей снедью: "Это тебе в дорогу", – и отпустила. Он чашу взял, попрощался с матерью: "Живы будем – свидимся", обошёл её три раза посолонь и удалился. Зашёл сначала к себе, прихватил с собою все пять видов оружия, положил вместе с чашей в котомку тысячу монет, взял в руки вину Коканаду и вышел из города. За полдня он успел пройти пятьдесят йоджан, потом пообедал и до ночи покрыл оставшиеся пятьдесят – так он за один день оставил позади себя добрую сотню йоджан и на закате, умывшись, вступил в Сакалу. Едва он вошёл в город, как его духовная мощь подняла Прабхавати с ложа: она встала и улеглась на полу. Бодхисаттва, утомлённый, шёл по улице. Какая-то женщина заметила его, пригласила к себе, усадила, ноги ему помыла и спать уложила. Покуда он спал, она приготовила поесть, разбудила его и накормила. Он был так рад, что отдал ей, вместе с золотой чашей, всю тысячу монет. Оружие он оставил у неё, а вину захватил с собой и ушёл, сказавши: "Мне по делам сходить надо". Пришёл он в слоновник и попросил сторожей: "Пустите меня у вас переночевать – я вам завтра на вине сыграю". Те разрешили. Он лёг в сторонке, выспался, отдохнул, а наутро встал, взял вину и заиграл. Играл он так, что слышно было по всему городу. Прабхавати, лёжа на полу, сразу уловила знакомые звуки: "Это царь Куша играет на вине. Значит, он за мною пришёл". И царь мадров тоже услыхал музыку: "Как прекрасно там кто-то играет! Надо бы его разыскать и сделать своим музыкантом", – подумал он. А бодхисаттва решил: "Нет, отсюда мне не пробраться к Прабхавати, так мне её не увидеть", – и ушёл. Позавтракал он в том же доме, где ужинал накануне, оставил там вину, пошёл к царскому горшечнику и напросился к нему в подмастерья. За первый день работы он понатаскал полный дом глины и сказал: "Учитель, я буду делать горшки". – "Делай", – разрешил мастер. Бодхисаттва положил комок глины на гончарный круг и сел за работу, остановился же он только после полудня. Наделал он всяких горшков, больших и маленьких, а когда стал мастерить горшок для царя, украсил его затейливыми изображениями. Ведь намерения бодхисаттвы обычно удаются – так вышло и на этот раз. Картинки на горшке получились такие, что узнать их могла только Прабхавати. Просушил он горшки, обжёг их и загромоздил посудой весь дом. Горшечник набрал разных горшков и повёз продавать их во дворец. Царь взглянул и спросил: "Чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу. Скажи честно, чья?" – "Это подмастерье мой сделал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься. Поучись у него ремеслу. Отныне пусть он один изготовляет посуду для моих дочерей. А ему передай эту тысячу монет". Царь вручил мастеру деньги и сказал: "Эти горшки, что поменьше, снеси моим дочерям". Горшечник пошёл к ним и говорит: "Вот вам, девушки, игрушечная посуда". Все сбежались. Тот горшок, что бодхисаттва лепил для Прабхавати, к ней и попал. Она посмотрела на него, увидела на нём себя и свою няньку, поняла, что работа-то царя Куши, и, рассердившись, сказала: "Этого мне не нужно, отдавай, кому хочешь". Сёстры, видя, что она недовольна, посмеялись над нею: "Неужто ты думаешь, что это сделал царь Куша? Да не может такого быть. Это сделал горшечник, бери смело". Прабхавати не стала им объяснять, что сделал-то горшок всё же царь и что он теперь в городе. Горшечник вернулся и передал бодхисаттве деньги: "Царь твоей работой доволен, любезный. Он велит тебе делать горшки для его дочерей, а я буду их относить во дворец".

"Вот и отсюда нет мне хода к Прабхавати, надо идти в другое место", – решил бодхисаттва. Деньги он оставил мастеру, а сам пошёл в подмастерья к корзинщику. Для Прабхавати он сплёл опахало и изобразил на нём царский белый зонт, а под зонтом – нарядную Прабхавати, и сидит она в пиршественном зале. Наделал он и других вещиц. Мастер взял это всё и пошёл во дворец. И опять обернулось, как с гончаром: царь заплатил мастеру тысячу, а сработанные бодхисаттвой вещицы велел отнести к дочерям. Опахало, назначенное для Прабхавати, корзинщик протянул прямо ей. Другая бы на нём ничего не увидела, а Прабхавати всё разглядела, поняла: опять это работа царя – и в гневе бросила опахало наземь. Сёстры снова её на смех подняли. Корзинщик с тысячей монет вернулся к бодхисаттве.

"Вот и здесь мне делать нечего", – понял тот, вернул хозяину деньги и пошёл в подмастерья к цветочнику. Наделал он из цветов множество гирлянд позатейливей, а для Прабхавати сплёл такую гирлянду из разных цветов, что на ней можно было увидеть всяческие картины. Цветочник понёс всё продавать во дворец. Царь глянул и спрашивает: "Это чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу, лучше честно признайся". – "Это мой подмастерье сработал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься! Поучись у него ремеслу. Отныне гирлянды для моих дочерей пусть плетёт он один, а ему передай эту тысячу монет. – Царь вручил цветочнику деньги и добавил: "Цветы отнеси моим дочерям". Ту затейливую гирлянду, что бодхисаттва предназначал для Прабхавати, цветочник отдал ей в руки. Она посмотрела, увидела там своё изображение, а потом и царя и много другого, поняла, что это опять работа царя, рассердилась и швырнула гирлянду на землю. Сёстры снова посмеялись над нею. Цветочник вернулся домой, передал бодхисаттве тысячу монет и рассказал, что с ним было.

"Вот и отсюда не попасть мне к Прабхавати", – решил бодхисаттва, оставил цветочнику деньги и пошёл в ученики к царскому повару. Однажды повар понёс царю какое-то замысловатое блюдо, а кости с остатками мяса отдал бодхисаттве, чтобы тот приготовил поесть ему самому. Бодхисаттва сготовил их так, что по всему городу пошёл соблазнительный запах. Царь принюхался и спрашивает повара: "Что это? Какое-то новое, небывалое мясо готовят на кухне?" – "Нет, государь. Просто я дал подручному кости с остатками мяса, чтоб из них он сготовил что-нибудь для нас самих. Тем, наверное, и пахнет". – "Принеси-ка мне отведать!" Стоило царю лишь кончиком языка коснуться кусочка принесённого мяса, как его тотчас проняло, – всё его тело отозвалось на этот вкус. Новое блюдо так пришлось царю по душе, что он тут же дал повару для бодхисаттвы тысячу монет и повелел: "Пусть отныне для меня и для моих дочерей готовит этот твой подручный. Кушанья мне будешь носить ты сам, а дочерям пусть носит он". Повар вернулся и передал царское распоряжение бодхисаттве.

"Наконец-то исполнится моё чаяние – я увижусь с Прабхавати!" – и на радостях он отдал все деньги повару. На следующий день он приготовил обед; кушанья царю понёс повар, а сам бодхисаттва взял коромысло с судками и пошёл к царевнам. Прабхавати увидела, что он поднимается в её покои с коромыслом на плечах, и подумала: "Он занимается не подобающим ему делом, взялся за труд рабов и наёмных слуг! Если я сейчас промолчу, он возомнит, что я стала к нему благосклонна, усядется здесь и уставится на меня, так что его будет не выгнать. Надо обойтись с ним построже и высмеять, чтобы он не вздумал тут оставаться. Прогоню его немедленно!" Дверь она оставила полуоткрытой, одну руку положила на притолоку, другой взялась за засов и сказала:

"Напрасно, Куша, на кухне гнёшься

При свете дня и в тёмную полночь,

В Кушавати лучше б тебе вернуться!

Ты мне, невзрачный, совсем не нужен".

"Вот и услышал я голос Прабхавати!" – обрадовался царь и ответил:

"Твоей красотою навек прельщённый,

Отсюда в Кушавати не уйду я.

Мне царство мадров милее дома,

Я счастлив тем, что тебя увидел.

Твоей красотою навек прельщённый,

Себя не помня, брожу по свету.

Стремлюсь к тебе, о газелеокая.

Что мне с того, откуда я родом?

Тебя, в парчу одетую и в поясе из золота,

Хочу, прекраснобёдрая, а царства мне не надобно".

"Я заговорила с ним пренебрежительно, думала, он обидится, а он от этого только в восторге. Что, если он опять схватит меня за руку и скажет: "Я – царь Куша!" Кто придёт тогда ко мне на помощь? А ведь нас, чего доброго, услышат!" – с такими мыслями Прабхавати захлопнула дверь и заперлась. Коромысло с судками царь отнёс к её сёстрам и накормил их. Прабхавати сама есть не пошла, послала горбунью: "Ступай, принеси мне еды, что царь приготовил". Та принесла: "Вот она, ешь". – "Нет, им приготовленного я есть не стану. Ешь сама. А свой обед сдобри чем-нибудь и принеси мне. О том же, что царь Куша здесь, никому ни слова". Отныне горбунья ела то, что приносил Куша, а свой обед отдавала Прабхавати. Повидать Прабхавати Куше так и не удавалось, и он задумался: "Да есть ли у неё хоть капля жалости ко мне? Надо бы это проверить". Однажды, накормив её сестер обедом, он, выходя из их покоев, нарочно споткнулся о порог, разронял горшки, сам со стоном упал и затаил дыхание. Прабхавати на шум приоткрыла дверь, увидала, что он лежит ничком, а сверху – коромысло: "Вот лежит здесь царь, первый на всей Джамбудвипе! День и ночь он мучится из-за меня. А он ведь к такой жизни не привык, вот и свалился он, ещё и коромыслом придавлен. Да жив ли он?" – подумала она, вышла из комнаты, перевернула его и заглянула ему в лицо: дышит или нет? Бодхисаттва набрал полный рот слюны и плюнул – попало на её одежду. Прабхавати тотчас вернулась в комнату и, оставив дверь полуоткрытой, насмешливо сказала:

"Постылого навязчивость приводит к злополучию.

Ты любишь без взаимности, напрасно домогаешься".

Но ни оскорбление, ни насмешка ничуть не смутили влюблённого царя, и он сразу ответил:

"Постылому иль милому – мне ты нужна, любимая.

В любви мы ценим лишь успех, а неуспех – злосчастие".

Царевна не осталась в долгу и очень сурово, надеясь, что он уйдёт прочь, произнесла:

"Скорей деревянным заступом скалу вскопаешь каменную

Иль ветер заарканишь ты, а мне ты не полюбишься".

Царь отозвался:

"Не сердце – камень у тебя, хоть ты прекрасна обликом.

Я на чужбине от тебя не слышу слова доброго.

Когда, Прабхавати, глядишь ты на меня нахмурившись –

Тогда дворцовый повар я, слугою себя чувствую.

Когда же ты, Прабхавати, посмотришь взором ласковым –

Тогда совсем не повар я, тогда я снова Куша – царь".

"Как стал он кроток и покорен! – подумала Прабхавати. – Попробую его обмануть, вдруг отвяжется?" И она сказала:

"Коль верно предсказатели судьбу мою провидели,

Быть лучше четвертованной, да только не женой твоей".

Царь выслушал и возразил: "Я, милая, у себя в царстве тоже справлялся у предсказателей, а они вот как рассудили: "Иного мужа, кроме громогласного Куши, у Прабхавати быть не может". И самому мне предчувствие подсказывает, что это так.

Коль верно предсказание моё или гадателей,

Быть суждено тебе женой лишь Куши громогласного".

"Нет, его не смутить. Да не всё ли равно, уйдёт он или нет? Мне-то что с того!" – подумала Прабхавати и закрылась в комнате.

С тех пор он её больше и не видел, занимался всё время кухонной работой и очень уставал. Едва перекусив с утра, он колол дрова, мыл посуду, носил коромыслом воду; спать ему приходилось в пустом корыте, вставал он рано и принимался за всякую стряпню, начиная с рисовой каши, потом нёс обед во дворец, прислуживал там за едой и, одним словом, терпел из-за своей любви великие лишения. Как-то раз он увидал горбунью: она шла по двору, минуя кухню. Царь окликнул её. Но горбунья, побаиваясь Прабхавати, не решилась подойти к нему и даже ускорила шаг. Царь подбежал к ней: "Постой, горбунья!" – "Кто это? – обернулась она. – Не слышу, что ты говоришь". – "Послушай же, горбунья! До чего вы с госпожой ко мне жестоки! Сколько дней мы живём друг с другом рядом, а я даже не имею весточки от вас, не знаю, здоровы ли. О подарках каких-нибудь и говорить нечего! Ну да ладно. Не сможешь ли ты расположить ко мне Прабхавати хоть немножко и дать мне с нею повидаться?" – "Хорошо", – пообещала горбунья. "Ну, если ты устроишь мне с нею свиданье, я тебе в награду такое украшенье подарю, что из горбуньи станешь ты прямей любой красотки, – стал улещивать её бодхисаттва.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,

Если прекраснобедрая без гнева взглянет на меня.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,

Если прекраснобедрая мне слово молвит ласково.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,

Если прекраснобедрая мне улыбнется с нежностью.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,

Если прекраснобедрая мне рассмеется весело.

Монистом золотым тебя в Кушавати пожалую,

Если прекраснобедрая позволит мне обнять себя".

"Ладно, государь, успокойся, – ответила горбунья. – Будет она в твоей власти, имей терпение. Ты ещё увидишь, на что я способна!"

Продумала она всё хорошенько и пришла к Прабхавати. Для начала она затеяла уборку у неё в покоях и под этим видом вынесла наружу всё, чем можно было бы ударить или зашибить, вплоть до сандалий и комка земли. Покои она чисто подмела, при входе, у порога, поставила себе высокое сиденье, а для Прабхавати – низенькую лежанку и говорит: "Ложись, доченька. Дай, я у тебя в голове поищу". Прабхавати прилегла на лежанку, а голову положила няне на колени. Та недолго покопалась, сказала: "Ишь, как много!" – а сама пошарила у себя в волосах, поймала несколько штук и показала Прабхавати: "Смотри, какие они у тебя". Так она понемногу разговорилась с царевной и принялась нахваливать бодхисаттву:

"Нет у тебя, сдаётся мне, ни капли к Куше жалости!

А он ради одной тебя к царю нанялся поваром".

Прабхавати вскипела. Тогда нянька выскользнула из комнаты, захлопнула дверь и всей своей тяжестью повисла на верёвке запора. Прабхавати, не в силах отворить дверь и дотянуться до неё, пригрозила:

"Сдаётся мне, сегодня ты без языка останешься!

Кинжалом вырежут его за дерзости подобные".

А горбунья, не отпуская верёвки, знай себе твердила: "Непокорная ты, норовистая девчонка! Далась тебе твоя красота! Красотою сыта не будешь", – и давай расписывать достоинства царя:

"Не смотри, что некрасив он,

Это ли в мужчине важно?

Ты, Прабхавати, подумай.

Сколько у него достоинств!

Его славят в целом мире,

Он богат, безмерно мощен,

Государь большого царства.

А послушай его голос:

Бархатистый, низкий, звучный,

Нежный, сладостный для уха!

Все ремёсла превзошёл он

И притом – храбрец отменный.

Право, он любви достоин".

"Много ты, горбунья, лишнего болтаешь. Дай только до тебя добраться. Я уж тебе напомню, кто твоя хозяйка!" – попыталась припугнуть её Прабхавати. Но и та нашла, что сказать в ответ: "До сих пор я тебя не выдавала, твоему отцу не говорила, что царь Куша здесь. Погоди же у меня! Он сегодня всё узнает". Нянька зашумела во весь голос, а Прабхавати струхнула: "Тише! Вдруг нас кто услышит!" – и лишь с трудом её успокоила.

А бодхисаттва, безуспешно ожидавший свидания с Прабхавати, измучился от такой жизни. От дурной еды и дурного сна он совсем пал духом: "Да зачем она мне! Седьмой месяц живу тут и даже повидаться с ней не могу – очень уж она жестока и сурова. Схожу домой, на родителей хоть посмотрю".

В тот самый миг Шакра озирал мир и заметил, что бодхисаттва приуныл. "Вот уже семь месяцев царь не видится с Прабхавати. Я ему помогу!" – решил он. Своей волшебной силой он сотворил гонцов царя мадров и послал их к семерым царям с одинаковым письмом: "Прабхавати бросила царя Кушу и вернулась домой. Приезжайте и берите её в жёны". И все семеро царей, каждый с большой свитой, одновременно прибыли под стены города и, увидевши друг друга, начали расспросы: "Вы зачем сюда приехали?" Дело быстро прояснилось, и все семеро жестоко разъярились: "Выходит, он её одну собрался выдать за нас семерых! Да это неслыханно! Он над нами глумится! Ну, мы ему покажем!" И пришло к царю от них такое требование: "Либо выдавай Прабхавати за всех нас, либо мы на тебя идём войной". Услышал это царь, перепугался и созвал совет: "Что делать будем?" – "Государь, – ответили советники. – Все семеро царей пришли, чтобы забрать Прабхавати. Они грозятся разрушить городские стены, силой вломиться в город и перебить всех жителей и наше царство захватить, если ты не выдашь её им. Придётся послать им Прабхавати, пока стены целы.

Гордо встали под стенами

Витязи, бронёй одеты.

Надо выдать им царевну,

А не то разрушат город".

Выслушал их царь и сказал: "Хорошо. Но если я одному из них отдам Прабхавати, остальные всё равно начнут войну. Одному царю отдавать её бессмысленно. Что ж, пусть она на себе теперь узнает, чем грозит строптивость! Надо ж было ей бросить первого царя всей Джамбудвипы и сбежать домой! Вот казню её, велю разрубить на семь частей и пошлю им каждому по части.

Я Прабхавати-гордячку

Разрубить велю на части

И раздам их супостатам,

Что грозят теперь войною".

Эти его речи разлетелись по всему дворцу. Донесли служанки и Прабхавати: "Слыхали мы, что царь собрался разрубить тебя на семь частей и послать те части семерым царям". В смертельном страхе Прабхавати вскочила и побежала к матери в опочивальню.

Прекрасная, в шелка одетая,

Царевна поспешила к матери.

В глазах её блестели слёзы.

За нею следом шли служанки.

Прибежала она к матери и жалобно запричитала:

"Увы, что станется со мною!

Моё лицо привыкло к пудре,

Привыкло в зеркальце глядеться

И видеть, как оно прекрасно,

Пригоже, безупречно, мило.

Теперь ему смотреться в землю!

А эти кудри вороные!

Они умащены сандалом,

Но будут, спутаны и грязны,

Лежать на поле среди мёртвых,

Их грифы будут рвать когтями!

Мои ухоженные руки!

Они едва пушком покрыты,

Натёрты порошком сандала,

А ногти выкрашены красным –

Теперь их кшатрии отрубят

И бросят на поживу волку!

А эти груди налитые!

Они умащены сандалом,

Но ими я вскормлю не сына,

А кровожадного шакала,

Он в них с урчанием вгрызётся!

Широкие, крутые бёдра

(Их покрывает только пояс

Из ткани, золотом расшитой)

Теперь безжалостно отрубят

И бросят на поживу волку!

Шакалы, волки, псы лесные

И остальные хищники

Сожрут теперь Прабхавати

И станут вечно молоды.

Коль плоть мою забрать хотят

Безжалостные кшатрии,

Ты хоть о том их умоли,

Чтоб кости выдали тебе,

И при дороге их сожги.

Вели там всё перекопать

И карникару посади.

Когда она в конце зимы

Цветами вся покроется,

Ты, может, вспомнишь обо мне:

"Мила была Прабхавати!""

Так она жалостно плакалась матери. Тем часом во дворец по царскому приказу явился палач с топором и колодой. Весть об этом тут же облетела все покои. А царица-мать, узнав о приходе палача, в великом горе направилась к государю.

Подобная богине красотою,

Царица мадров, мать Прабхавати,

Пришла к царю, чтоб попросить за дочь,

И увидала там топор с колодой.

"Ужели топором ты дочь мою –

Такую стройную, изящную –

Велишь на части разрубить, увы,

Чтобы отдать её останки недругам?"

"К чему напрасные слова, царица, – стал вразумлять её царь мадров. – Твоя дочь бросила мужа, могущественнейшего царя на всей Джамбудвипе, прибежала домой чуть ли не по собственным следам – они, должно быть, ещё не стёрлись на дороге. Ведь она сама и принесла с собой свой приговор. Пусть эту гордячку постигнет кара по заслугам!" Царица вернулась к дочери и зарыдала:

"Я лишь добра тебе желала,

Да ты не слушала советов,

А ныне ждёшь четвертованья,

Твой путь теперь – в обитель Ямы.

Кто рассудительному слову

Доброжелателей не внемлет,

Того лишь беды ожидают,

Он сам себе готовит гибель.

А если б Куше родила ты

Отраду вашей жизни, сына, –

Наследника в златом убранстве

Растила ты бы беспечально,

Была б у родичей в почёте,

И смерть тебе бы не грозила.

Где гонг гудит, где слон трубит –

В семье у кшатриев могучих

Не высшее ли счастье в жизни?

Где скакуны ржут у ворот,

Где жалобные песни слышны –

В семье у кшатриев могучих

Не высшее ли счастье в жизни?

Там, где кричит павлин призывно

И слышится кукушки пенье, –

В семье у кшатриев могучих

Не высшее ли счастье в жизни?"

"Ах, был бы здесь сегодня царь Куша! Он бы прогнал всех семерых, избавил дочь мою от лютой погибели и забрал бы её обратно к себе", – подумала тут мать-царица и произнесла вслух:

"Где ж гроза всех супостатов,

Сокрушитель вражьей силы,

Куша, царь великомудрый?

Он бы спас тебя от смерти!"

"Моя мать восхваляет Кушу, но помощи от него не чает, – подумала Прабхавати. – Скажу-ка я ей, что он здесь и служит у царя поваром". И она призналась:

"Здесь гроза всех супостатов,

Сокрушитель вражьей силы,

Куша, царь великомудрый!

Он в бою их одолеет!"

"Что это она лепечет? Перепугалась до того, что и себя не помнит", – подумала мать.

"Ты либо бредишь, дочь моя,

Либо со страху поглупела.

Когда бы Куша рядом был,

Ужель могли бы мы не знать?"

"Мать мне не верит. Она и не подозревает, что он уже семь месяцев живёт здесь. Возьму и покажу его ей", – решила Прабхавати. Она подвела мать за руку к окну и показала на Кушу:

"Вон повар во дворе стоит,

Он дхоти[63] туго завернул

И чистит грязную посуду.

Не узнаёшь ли ты его?"

Бодхисаттва и в самом деле в это время принёс воды и принялся за мытьё горшков. "Сегодня наконец-то исполнится моё заветное желание: Прабхавати перепугается до смерти и откроет остальным, что я здесь. А пока надо скоротать время за делом", – думал он.

Царица же не узнала его и с презрением сказала дочери:

"Ты мужичка и чандалка,

Осквернительница рода!

По рождению царевна,

Как ты в связь с рабом вступила!"

"Мать не догадывается, что это Куша, не знает, что он ради одной меня занялся подобным делом", – поняла Прабхавати и возразила:

"Всё ты поняла превратно.

Рода я не оскверняю,

Не мужичка, не чандалка.

Это – сын царя Икшваку,

А отнюдь не раб презренный!

Что ни день, в его столице

Угощение готовят

Брахманам благочестивым,

А всего их – двадцать тысяч.

Столько же слонов у Куши,

Столько же коней у Куши,

Столько же волов у Куши,

Столько же повозок разных,

Столько же коров доится

Ежедневно в его царстве.

Это – сын царя Икшваку,

А отнюдь не раб презренный!"

"Она говорит очень уверенно; должно быть, это и вправду Куша", – поверила наконец мать. Пошла она с этой новостью к царю. Тот поспешно явился к Прабхавати: "Верно ли слышал я, что царь Куша здесь?" – "Да, батюшка. Он уже семь месяцев служит у тебя поваром, стряпает для меня и сестёр". Царь не сразу поверил, расспросил ещё горбунью, но и та всё подтвердила. Тогда царь упрекнул Прабхавати:

"Ты поступила очень дурно,

Что о царе нам не сказала,

Когда он к нам тайком явился,

Прикрывшись повара обличьем,

Как кобра – лягушачьей шкурой".

Он тотчас спустился к Куше, приветствовал его, молитвенно сложил руки и стал просить прощения;

"Я провинился пред тобой,

Прости меня, великий воин.

Ты к нам неузнанным пришёл.

Я не предполагал такого".

"Если я отвечу грубо, сердце его разорвётся. Надо его утешить", – подумал бодхисаттва и сказал:

"Здесь виноват лишь я один,

Я сам стать поваром решил.

Уж лучше ты прости меня.

Ты неповинен, царь, ни в чём".

Царь увидел, что Куша настроен дружелюбно, вернулся во дворец и велел Прабхавати немедленно повиниться перед мужем:

"Иди же, неразумная,

И повинись перед царём.

Быть может, смилуется он,

Спасёт тебя от гибели".

Прабхавати послушалась и направилась к нему; сёстры и служанки шли следом. Бодхисаттва стоял на том же месте, одетый как горшечник. Он догадывался, что Прабхавати придёт к нему. "Сейчас я сломлю её гордыню! Будет же она в грязи валяться у моих ног!" – подумал он, всю заготовленную в горшках воду выплеснул на землю, да ещё метлой повозил. Получилась большая грязная лужа. Прабхавати подошла, упала в ноги ему прямо в грязь и повинилась.

Вняла отцовскому совету

Прабхавати богоподобная,

Челом к ногам припала Куши,

Могучего владыки маллов:

"Прости меня за все те ночи,

Что я была с тобой в разлуке!

Не гневайся, великий воин!

К твоим стопам я припадаю.

Даю отныне обещанье –

Услышь меня, о махараджа, –

Что никогда не буду больше

Противиться твоим стремленьям.

Коль ты мольбе моей не внемлешь,

Меня сегодня четвертуют".

"Если я отвечу ей: "И поделом тебе будет", – у неё сердце разорвётся. Надо её успокоить", – решил бодхисаттва и ответил:

"Могу ли я мольбы не слышать!

Утешься, я тебя прощаю.

Я не злопамятен, благая.

Ты можешь больше не бояться.

Даю отныне обещанье –

Услышь меня, моя царевна, –

Что никогда не буду больше

Противиться твоим стремленьям.

Тебя, красавица, желал я

И много горя натерпелся.

Я всё готов был сокрушить здесь,

Чтоб увести тебя обратно".

Тут царь Куша оглядел окружавших его – так сам Индра, царь небожителей, озирает свою свиту – и преисполнился воинской гордости: "Что же это? Я ещё жив, а мою жену хотят забрать чужие?!" И он, будто лев на царском подворье, потянулся и рыкнул: "Пусть все в городе знают, что я здесь! – и добавил: – Я возьму их живьём. Снаряжайте колесницы, Конницу готовьте к бою. Я свою явлю вам доблесть, Пусть враги меня боятся". "Моя задача теперь – взять врагов в плен, – обратился он к Прабхавати. – А ты пойди умойся, принарядись и жди меня во дворце". Да и самому Куше надо было позаботиться о своей внешности. Для этого приближённые царя мадров прямо на кухонном дворе разбили шатёр. Явился цирюльник. Царю Куше вымыли голову и бороду, причесали его, подали полный набор драгоценностей. Затем он в сопровождении советников взошёл на дворцовую башню, огляделся по сторонам, приосанился, и всё затрепетало под его взглядом. "Настал черёд подвигам!" – возгласил он.

Грозный царь, как лев, расправил плечи

И могучим телом потянулся.

Восхищённо на него смотрели

Обитательницы внутренних покоев.

Царь мадров прислал ему отлично выученного и богато убранного боевого слона. Воссев ему на спину, бодхисаттва, осенённый белым зонтом, приказал: "Приведите Прабхавати!" Он усадил царевну у себя за спиной и во главе войска – боевых слонов, колесниц, конницы и пехоты – выступил из города через восточные ворота, трижды издал боевой клич: "Я царь Куша! Кто хочет пощады, пусть падет ничком", – и бросился в бой.

Царь Куша на слона воссел

И усадил Прабхавати,

Издал свой громогласный клич

И бросился в сражение.

И, слыша грозный клич его,

Смешались неприятели

И тотчас кинулись бежать,

Как антилопы прочь от льва.

Пехота, колесничие,

Погонщики и всадники

Расстроили свои ряды

И разбежались кто куда.

Возрадовался царь богов

И, восхищённый доблестью,

Он самоцвет Вайрочану

Принёс в дар победителю.

Итак, царь Куша победил

И принял в дар Вайрочану.

Затем он на спине слона

Вернулся в город Сакалу.

Всех семерых воителей

Он победил и взял в полон,

Привёл и свёкру отдал их:

"Вот, государь, враги твои.

Теперь они побеждены,

Их жизнь и смерть – в твоих руках.

Решай же сам, как с ними быть –

Казнить или помиловать".

Царь мадров сказал:

"Они твои враги, о царь,

А вовсе не мои враги.

Всё в твоей воле, государь, –

Казни или помилуй их".

"Казнить их ни к чему, – решил Великий. – И пусть не окажется, что пришли они сюда напрасно: ведь у царя мадров есть ещё семь дочерей, сестёр Прабхавати. Почему б ему не выдать их за этих царей?" И он сказал:

"Есть у тебя семь дочерей,

Прекрасных, словно апсары.

Их надо выдать за царей –

Врагов мы превратим в зятьёв".

Царь мадров ответил:

"Ты здесь – над всеми господин,

Мы все подчинены тебе.

Что хочешь, можешь им отдать.

Твоё решение – закон".

И Куша велел всем царевнам принарядиться и повыдал их за семерых царей.

Довольны были семь царей

Нежданною удачею

И, Куше благодарные,

К себе домой отправились.

А сам царь Куша мощнорукий

Взял самоцвет Вайрочану

И, обретя супругу снова,

К себе в Кушавати вернулся.

От самоцвета, дара Шакры,

Лицо его преобразилось:

Когда Прабхавати и Куша

Стояли в колеснице рядом,

Они друг друга затмевали,

Сияли оба красотою.

Мать обрела родного сына,

Супруги воссоединились

И зажили с тех пор согласно,

Богатым царством управляя".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель изъяснил арийские положения, а затем отождествил перерождения: "Родителями были теперешние цари и царицы, младшим братом Куши – Ананда, горбуньей – Кубджоттара, Прабхавати – это нынешняя мать Рахулы, советниками и слугами были мои нынешние последователи, а царём Кушей был я сам". Монах, внимая изъяснению, обрёл плод прорезавшегося слуха.

Большая джатака о Сутасоме

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Asiti-Nipata. 537 Maha-Sutasoma-Jataka.

Перевод А.В. Парибка.

"Как ты дошёл до такого, повар?.." – это Учитель, пребывая в роще Джеты, произнёс по поводу тхеры Пальцелома.

Родом он был брахман, но стал лютым разбойником-душегубом, а Пальцеломом его прозвали за то, что большие пальцы убиенных им людей он отламывал и нанизывал их на нитку, чтобы носить на шее как ожерелье. Однажды Учитель нарочно пошёл по той дороге, где разбойничал Пальцелом, и ему удалось укротить злодея словом, а не силою. Тот принял монашество. В первое время все люди помнили о его прошлом и с бранью гнали прочь. Но как-то раз он проходил мимо роженицы, мучившейся трудными родами и, желая помочь ей, поклялся, что с тех пор, как он принял постриг под началом Блаженного, у него и в мыслях не стало кровопролития. И женщина силой его клятвы разрешилась от бремени. С тех пор он уже везде без труда получал подаяние. Усердно упражняясь в уединении, он смог отделить свою мысль от препятствий к сосредоточенному созерцанию и сподобился наконец достичь святости, обрёл сверхобычные способности и причастился к числу восьмидесяти великих тхер.

И вот как-то раз в зале для слушания дхармы монахи завели такой разговор:

– Да, почтенные! Такого лютого разбойника, безжалостного душегуба Блаженный смог без насилия, без оружия укротить и умиротворить, а это дело весьма трудное. Вот какие подвиги свершают Просветлённые!

Учитель находился тогда в своей благоуханной келье, но своим необычайно тонким слухом воспринял этот разговор и понял, что как раз сегодня ему следует прийти к монахам, ибо проповедь дхармы должна ему удаться. И он с той удивительной непринуждённостью, что присуща Просветлённым, пришёл в зал для слушания дхармы, уселся на предложенное ему сиденье и спросил:

– О чём вы сейчас беседуете, монахи?

Монахи рассказали.

– Нет, о монахи, ничего удивительного в том, что я в этой жизни, достигнув уже высшего просветления, укротил его. Ведь я и прежде, когда был ещё только на пути к просветлению и имел ограниченные знания, смог всё же умиротворить его, – и Учитель рассказал о былом.

Некогда в царстве Куру, в столице его Индрапаттане, праведно царствовал царь по имени Кауравья. Бодхисаттва родился тогда сыном его главной супруги. Нарекли его Сутасомой. Когда он подрос, отец отправил его учиться в Такшашилу к знаменитому Учителю. И вот он с деньгами для Учителя отправился в путь.

А тогда же правивший в Варанаси царь страны Каши отправил точно так же учиться и своего сына, царевича Брахмадатту. Тот шёл той же дорогой. И вот Сутасома подошёл наконец к воротам Такшашилы и присел отдохнуть на скамье под навесом. Туда же подошёл Брахмадатта и сел на скамейку с ним рядом.

– Ты, я вижу, приятель, устал с дороги, – заговорил с ним Сутасома.

– Ты откуда идёшь?

– Из Варанаси.

– А какого ты рода?

– Я сын царя Брахмадатты.

– А как звать тебя?

– Царевичем Брахмадаттой.

– Зачем ты сюда пришёл?

– Учиться искусствам.

Так Брахмадатта ответил на его вопросы, а потом и сам в свой черёд расспросил Сутасому. Тот всё ему о себе рассказал. Юноши увидели, что они оба – кшатрии, оба пришли учиться к одному и тому же учителю – и подружились.

Вместе явились они к учителю в дом, почтительно приветствовали его, назвались и попросились к нему в ученики. Тот согласился. И вот, вручив ему деньги, принялись они за учение. Да и не одни они были у него в ученичестве – в ту пору примерно сто царевичей со всей Джамбудвипы учились у него искусствам. Сутасома стал меж ними старшим. Повторяя задания вслед за учителем, он быстро выучился всему в совершенстве. После этого он первым делом решил пойти к царевичу Брахмадатте – ведь тот был его товарищем – и стал ему помогать, так что и Брахмадатта в скором времени всему научился. А тут закончили ученье и остальные. Напоследок учитель их всех испытал, простился с ними, и они собрались идти по домам во главе с Сутасомой.

На обочине дороги Сутасома дал им такое напутствие:

– Теперь настала пора вам отчитаться перед своими отцами в том, чему вы научились, и начинать править самим. Как станете царями, помните о моём вам наказе.

– О каком наказе, учитель?

– По полнолуниям и новолуниям блюдите посты и скота в эти дни не забивайте.

Те пообещали. А дело было в том, что бодхисаттва знал такие книги, где говорится, как по облику человека увидеть его судьбу, и прознал он по ним, что в царевиче из Варанаси таится для людей великая опасность, – вот откуда наказ.

Разошлись они по своим землям, отчитались в выученном перед отцами, и те возвели их на царство. Друг о друге они не забывали и Сутасоме писали, что на царство взошли и наказ, им данный, блюдут.

– Смотрите, искушениям не поддавайтесь, – писал им в ответ бодхисаттва.

Изо всех этих царевичей один лишь царь Варанаси трапезы без мясного не признавал, ему даже на постный день впрок заготовляли убоину.

Но вот как-то раз повар его зазевался, и заготовленное мясо утащили псы с царской псарни. Повар видит – нет мяса, и пошёл его покупать, а достать его в постный день было негде, и он затужил: "За обед без мясного царь меня не помилует. Что-то надо придумать". И вот что он придумал: выбрал час, когда нет народу, пошёл на то место, где оставляли покойников на съедение шакалам и грифам, и срезал мясо с бедра человека, умершего меньше часа назад. Приготовил его получше и подал царю.

Стоило царю лишь кончиком языка коснуться кусочка этого мяса, как его тотчас проняло – всё его тело отозвалось на этот вкус. И вот почему: в прошлой жизни он был яккхой, много тогда поел человечины и успел к ней пристраститься.

"Если я промолчу, мне нипочём не узнать, чьё это мясо я ем", – подумал царь и сплюнул.

– Ешь, государь, мясо хорошее, – сказал ему повар.

Царь отослал всех приближённых и говорит:

– Да я и сам вижу, что оно хорошее. А что это за мясо?

– Да то же, что было в прошлый раз, государь.

– Нет, я такого вкуса не помню.

– Значит, сегодня лучше сготовилось.

– А разве ты раньше не так же готовил?

Повар молчит.

– А ну, говори всё как есть, или расстанешься с жизнью!

Повар вымолил у царя обещание не наказывать его и рассказал всё по правде.

– Не нужно лишнего шума – говорит царь. – То мясо, что ты готовил всегда, оставляй теперь себе, а мне готовь человечину.

– Это, господин, нелегко будет.

– Не так уж трудно, не бойся.

– Откуда же мне брать каждый день человечину?

– Ничего, народу в тюрьме сидит много.

Так повар и стал делать. Наконец все узники были съедены.

– Теперь что делать?

– Кинь на улице связку в тысячу монет. Того, кто поднимет, хватай как вора и режь.

Прошло время, и никто больше на эту связку монет и смотреть не отваживался.

– А теперь что мне делать? – спросил повар.

– После того как пробьют ночную стражу, по городу ходит ещё немало народу. Вот ты и спрячься где-нибудь у перекрёстка или между домами, подстереги кого-нибудь и убей его на мясо.

С того дня стал повар носить куски один другого лучше, а на улицах города находили по утрам трупы. В домах горе: то отец не вернулся, то мать, тут нету брата, а там – сестры, и отовсюду неслись причитания. Горожан охватил ужас: "Уж не лев ли то людей пожирает, или тигр, или яккха какой?" Стали к трупам присматриваться и увидели следы от ударов: "Видать, это дело человеческих рук".

И вот на царское подворье набежала толпа и стала выкликать царя.

– Чего вам, любезные? – спросил царь.

– Государь, у нас в городе завёлся разбойник, он людей ест. Вели его изловить.

– А я здесь причём? Я вам не стражник.

Видят горожане, что царю до них дела нет, и пошли к военачальнику. Пожаловались ему, говорят:

– Надо искать разбойника.

– Дайте мне сроку неделю, отыщу вам разбойника, – так он обнадёжил людей, а слугам своим повелел. – Друзья, в городе, видно, завёлся разбойник, он ест людей. Попрячьтесь в разных местах и выследите его.

– Слушаемся, – сказали они и пошли караулить.

А повар, притаившись между домами, подстерёг какую-то женщину, убил её и начал срезать с тела куски посочнее и укладывать их в корзину. Тут-то его и схватили, поколотили, заломили за спину руки и подняли большой шум:

– Вот он, разбойник! Вот кто людей ест!

Сбежалась толпа. Избили его, отвели душу, корзину с мясом повесили ему на шею и привели его к военачальнику.

Смотрит на него военачальник и думает:

"Что же за этим кроется? Сам он, что ли, ест человечину? Или он её к другому мясу подмешивает и продаёт? А может, по чьему-то приказу людей убивает?"

И он спросил повара:

– Как ты дошёл до такого, повар,

На дело кровавое это решился?

Лишаешь ты жизни мужчин и женщин

Ради ли мяса иль денег ради?

Повар:

Не ради себя и не ради денег,

Не для семьи и не родичей ради –

То господин мой, царь страны нашей,

Мяса иного есть не желает.

Военачальник:

Волю царя, говоришь, исполняя,

Ты на кровавое дело решился?

Значит, и утром на очной ставке

Ты пред царём повторить это должен.

Повар:

Да, Калахастин, я это исполню –

Сделаю так, как велишь ты, почтенный.

Я завтра утром на очной ставке

Не отрекусь от своих признаний.

На ночь военачальник посадил повара под замок в надёжное место, а на рассвете посовещался с советниками царя и, придя с ними к согласию, расставил по городу стражу, убедился, что власть в его руках, и направился ко дворцу вместе с поваром, на груди у которого висела та же корзина с человеческим мясом. Весь город взревел.

А царь поел в последний раз только накануне утром, ведь ужинать ему не пришлось, хоть он и просидел всю ночь, дожидаясь, когда придёт повар. Но повар не появлялся, а по городу пошёл громкий шум...

"В чём дело?" – подумал царь; он выглянул из окна, увидел повара с корзиною на груди и понял, что дело раскрылось.

Набравшись мужества, царь сел на трон.

А Калахастин подошёл к нему и без обиняков учинил допрос.

Вот ночь к концу склонилась та,

И незадолго до восхода

Военачальник Калахастин

Приводит повара к царю.

И, подойдя к подножью трона,

Такое он промолвил слово:

– Ужели правда, государь,

Что повара ты посылаешь

Мужчин и женщин убивать,

А сам их мясо поедаешь?

– Да, Калахастин, это так.

Он мне старался угодить,

Я вправду повара послал.

Напрасно ты хулишь его.

Слышит это военачальник и думает:

– Ну и злодей! Сам говорит такое мне в лицо! Скольких же он людей успел переесть за это время! Как его образумить?

И он сказал:

– Государь, не делай так, не ешь больше человечины!

– Напрасные слова, Калахастин, я без неё не могу.

– Государь, если ты не остановишься, ты и себя, и царство своё погубишь.

– Ну что же, погублю так погублю, а остановиться я не могу.

"Попробую убедить его", – подумал военачальник и рассказал царю такую историю.

"Давным-давно жили в океане шесть огромных рыб: три из них были по пятьсот йоджан в длину, и звали их Ананда, Тнманда и Абхьявахара, а три другие были по тысяче йоджан в длину, и тех звали Титими, Тимингала и Тимирапингала. Кормились они все морской травой. Ананда жил в отдалённом краю океана, и множество рыб приплывало к нему, чтобы на него посмотреть.

Однажды они решили: "У всех двуногих и четвероногих цари есть, у нас одних царя нет. Сделаем-ка и мы себе царя". И все они единодушно выбрали себе в цари Ананду. С тех пор рыбы по утрам и вечерам стали приплывать к нему на поклон.

Но вот как-то раз Ананда пасся на одной подводной горе и случайно зацепил зубами какую-то рыбку, приняв её за стебель морской травы. Надкусил её и почуял: попало в рот что-то вкусное. Выплюнул, смотрит – да это рыба!

"Сколько же времени я зря потерял, – подумал он. – Буду теперь по вечерам и утрам съедать по рыбёшке-другой из тех, что приплывают ко мне на поклон. Да только если я стану делать это открыто, мне их ни одной потом не видать – все разбегутся".

И стал он делать это тайком: хватал и съедал рыб замешкавшихся, последних из тех, что уплывали от него прочь.

Заметили рыбы, что их становится всё меньше и меньше, и призадумались:

"Что за напасть свалилась на наших сородичей? Откуда она?" Тут одна умная рыба и говорит:

– Что-то мне чудится, с Анандой неладно. Послежу-ка за ним.

Когда рыбы приплыли к Ананде на поклон, она спряталась у него за жаброй. Ананда отпустил рыб, а отставших схватил и сожрал. Умная рыба рассказала о том остальным, и все они в страхе разбежались.

Ананда остался один, а, пристрастившись к рыбьему мясу, другой пищи уже не хотел и от голода совсем ослаб.

"Куда же они подевались?" – подумал он и пустился на поиски. Увидел подводную гору и решил: "Не иначе, как они прячутся под горой, потому что меня боятся. Сейчас я обогну гору и посмотрю, нет ли тут кого". И он обвился вокруг горы всем своим телом.

"Если они и впрямь тут живут, то сейчас побегут", – подумал он, и тотчас увидел свой собственный хвост, лежащий на склоне.

"Ага, вот она рыба! Обманула меня и живёт себе под горой!" И он озлобленно вцепился в свой хвост, что был длиной в пятьдесят йоджан, – ведь он принял его за хвост другой рыбы, – и стал в него с урчанием вгрызаться. Тут ему стало больно. Другие рыбы почуяли кровь, налетели и давай отхватывать от него кусок за куском, пока не добрались до головы. А он был так велик телом, так неповоротлив, что ничего поделать не мог. Так и нашёл он там свою погибель. И осталась от него только куча костей, сама не меньше горы. Её видели отшельники и подвижники, умеющие летать по воздуху. Они рассказали о ней другим людям, и так об этом узнали по всей Джамбудвипе."

И, заканчивая эту историю, Калахастин сказал:

Ананда, старший среди рыб,

Чревоугодию предался.

Поел вокруг себя всех рыб,

А кончил тем, что съел себя.

Глупец грядущих бед не ожидает

И безрассудно набивает брюхо.

Он всю родню к погибели приводит

И в алчности сжирает сам себя.

О царь! Пусть мой рассказ тебя побудит

От страсти к людоедству отказаться.

Иначе ты опустошишь всё царство,

Властителю морскому уподобясь.

Царь выслушал всё это и говорит:

– Не ты один, Калахастин, умеешь истории рассказывать, я тоже это могу.

И, желая оправдать свою страсть к человечине, царь тоже рассказал старинную историю.

"Говорят, жил некогда в Варанаси домохозяин по имени Суджата. Однажды, из Гималаев спустились в город за солью и уксусом пятьсот подвижников. Он приютил их у себя в саду, и они зажили там в полном довольстве. И хоть всегда им предлагалась трапеза у него в доме, иной раз они всё же ходили за подаянием по деревням, а порой собирали крупные ягоды гвоздичного дерева со съедобной мякотью и приносили их с собой.

Случилось однажды, что как раз в то время, когда они вернулись в сад с собранными ягодами и принялись за еду, Суджата подумал: "Где же почтенные подвижники? Их уже четвёртый день не видать".

И он пошёл в сад проведать их, а за ним увязался его маленький сын. Когда он пришёл в сад, старшие из подвижников уже успели поесть, а младшие поднесли им воды для полоскания рта и тоже принялись за еду.

– Что вы едите, почтенные? – спросил Суджата, подсев к ним.

– Мякоть гвоздичных ягод, любезный.

Мальчик услышал, и ему захотелось её попробовать. Старший подвижник разрешил дать ему этой мякоти. Попробовал мальчик, и чудесный вкус ягод ему очень понравился. Стал он канючить:

– Ещё дайте, пожалуйста! Дайте ещё!

Отец, занятый благочестивой беседой, сказал сыну, чтобы только тот отвязался:

– Да не ной ты, я дам тебе дома!

Тут ему стало неловко, что сын докучает подвижникам, он попрощался с ними и пошёл обратно домой.

Сын дома ныл не переставая:

– Хочу гвоздичной мякоти, хочу гвоздичной мякоти...

А подвижники в тот же день решили, что они уж засиделись в городе, и отправились назад в Гималаи. Без них Суджата не знал, где раздобыть больших ягод гвоздичного дерева, вот он и велел натолочь мякоти манго, бананов, плодов хлебного дерева, едких гвоздичных ягод, посыпать сахарной пудрой и дать мальчику под видом гвоздичной мякоти, да только напрасно: чего бы тот ни попробовал, всё ему казалось отравой.

Так он ничего и не ел, пока на седьмой день не умер с голоду".

Закончив эту историю, царь сказал:

Гвоздичных ягод раз поев,

Суджаты сын единственный

Иного есть с тех пор не стал –

Да так и умер с голоду.

Вот так же, Кала, для меня

Нет слаще в мире кушанья,

И я без человечины

Расстанусь тотчас с жизнью.

"Вот так пристрастие у нашего царя! – подумал Калахастин. – Придётся привести ему ещё пример", и он сказал:

– Государь, надо остановиться!

– Нет, не могу.

– Если ты не остановишься, то и родню свою, и царство потеряешь.

И военачальник рассказал историю.

"Давным-давно, здесь же, в Варанаси, жила преуспевающая семья, в которой соблюдали пять обетов. Был в ней единственный сын. Он был умён, учён и знал три Веды. Родители его холили и лелеяли. Гулять ходил он в компании сверстников-приятелей. Они любили мясо и рыбу, были не прочь выпить браги, а сам юноша ни мяса не ел, ни браги в рот не брал.

Приятели и подумали: "Раз он у нас непьющий, то и в складчине не участвует. Как бы его подпоить?" Собрались они раз и говорят:

– Что, приятель, не устроить ли нам угощение?

– Нет, угощаться с вами я не пойду, вы ведь пьющие, а я нет.

– Ничего, мы для тебя молока захватим.

– Ну, тогда ладно, – согласился он.

Пройдохи пошли в парк и спрятали там в кульках из крупных лотосовых листьев крепкую брагу. Когда началась пирушка, юноше поднесли кувшин с молоком. Тут один из пройдох и говорит:

– Принесите-ка мне лотосового мёду.

Ему принесли кулёк из лотосового листа; он взял его, проткнул снизу дырочку и начал оттуда посасывать, а за ним и остальные.

– Что это такое? – спросил юноша. – Дайте и мне.

Так он отведал браги – думая, что это лотосовый мёд. Предложили ему жаренного на углях мяса – он и от этого не отказался. А когда он был уже изрядно пьян, они признались:

– Это ведь не лотосовый мёд, это брага.

– Сколько же времени, выходит, я зря потерял! Знать бы раньше, до чего она вкусная! Дайте мне ещё!

Ему подливали, а он просил всё ещё и ещё. Наконец брага кончилась. Тогда он снял с руки перстень и отдал им, чтобы выручить денег и достать ещё браги.

Так он пропьянствовал с ними весь день, вернулся домой с красными глазами, шатаясь, бормоча всякий вздор, и завалился спать. Отец увидел, что сын напился, дождался, пока он протрезвеет, и говорит ему:

– Дурно ты, сынок, поступил, что напился. Ты ведь из хорошей семьи. Чтоб это было в последний раз!

– В чём же я, батюшка, виноват?

– В том, что напился пьян.

– Оставь это, батюшка! Я в жизни ничего не пробовал вкуснее.

Брахман настаивал, а сын всё своё:

– Нет, я не пить не могу.

– Вот беда! – подумал брахман, так и род наш прервётся, и богатство прахом пойдёт.

И он сказал сыну:

– Сынок, собою ты красив,

И родом из брахманов ты.

А потому не пей совсем –

У нас это не принято.

Зарекись, сынок! Если не дашь зарока, то или сам я из дому уйду, или тебя прокляну, а тогда тебя из царства прогонят.

– Всё равно не могу я отказаться от браги, – ответил молодой брахман, –

Нет для меня питья вкусней,

Чем то, что ты мне запретил,

Отправлюсь по миру бродить

И браги разыщу себе.

Я ухожу из дому сам, с тобою не желаю жить.

Я вижу, брахман, что тебя

Мой вид не слишком радует.

Делай что хочешь, а я пить не брошу,

– заключил он.

– Ну что же, – сказал тогда брахман. – Если ты меня ни во что не ставишь, то и я на тебя махну рукой. Смотри, юнец, наследников мы и других себе родим. Проваливай, да поскорей, чтоб мы тебя не видели.

Привёл он сына в суд, объявил там, что отрекается от него, и выгнал его из дому. А сын потом, жалкий, нищий, одетый в отрепья, бродил с черепной костью в руке, собирая в неё подаяние, как в чашку, пока не умер где-то под забором."

И свой рассказ Калахастин заключил предостережением:

С тобою тоже будет так,

Предупреждаю, государь:

Прогонят из страны тебя,

Как выпивоху-брахмана.

Но царь не мог отказаться от своей страсти и в ответ на этот пример рассказал свою историю.

"Однажды тот же самый Суджата, о котором я говорил в прошлый раз, пришёл точно так же к подвижникам в парк. Они к нему в дом уже несколько дней не заходили, и он решил узнать, куда они подевались, а если найдёт их на месте, послушать их благие наставления. Он подсел к старшему подвижнику и слушал его наставления в дхарме, пока не стемнело. Подвижники стали было с ним прощаться, но он решил заночевать при них, в шалаше.

А ночью почтить подвижников явился со своей божественной свитой и небесными девами сам царь богов Шакра. Вся роща озарилась сиянием. Суджата проснулся и в удивлении высунулся из шалаша. Глядит, сам Шакра явился почтить подвижников, а с ним и его приближённые. Но едва увидел он небесных дев, как голова у него пошла кругом от страсти. Шакра посидел, послушал проповедь и отправился обратно к себе на небеса.

А домохозяин на утро поздоровался с подвижниками и говорит:

– Кто это, почтенные, приходил к вам ночью?

– Это Шакра, любезный.

– А что за красавицы сидели вокруг него?

– Небесные девы.

Пришёл он из парка домой и заныл:

– Дайте мне небесную деву. Хочу небесную деву...

Родные попробовали его провести: принарядили и привели к нему сначала его же жену, потом гетеру какую-то: вот, дескать, тебе небесная дева. Но он едва лишь взглянул, закричал:

– Образина это, а не небесная дева!

Он и есть перестал, только ныл:

– Хочу небесную деву, – покуда не умер."

Жил ученик подвижников

Суджата по прозванию.

Небесной девы возжелав,

Он перестал и есть, и пить.

Ведь все земные радости

В сравнении с небесными –

Что против всей морской воды

На стебельке травы роса.

Вот так же, Кала, для меня

Нет слаще в мире кушанья.

И я без человечины расстанусь,

Верно, с жизнью.

"Да, редкий чревоугодник наш царь, – снова подумал военоначальник. – Попробую всё же вразумить его", – и возразил:

– Даже воздушные странники-лебеди с золотым оперением – и те погибли, потому что ели мясо своих сородичей.

И он рассказал такую историю.

"Говорят, давным-давно на Пёстрой горе в Золотой пещере жило девяносто тысяч лебедей. Все четыре месяца дождей они безвылазно сидели в пещере. Вылети они, крылья у них намокли бы от дождя, и, отяжелев, они бы попадали в море. Всякий раз, когда приближалось время дождей, они собирали по озёрам дикий рис и сносили его в пещеру. Этого рису им доставало на все четыре месяца.

Когда с началом дождей они забирались в пещеру, живший у её входа паук по прозванию Шерстяной Пуп, ростом с тележное колесо, начинал ткать паутину. И за один месяц он успевал затянуть паутиной весь вход в пещеру. А нити той паутины были толщиной в воловью жилу. Лебеди загодя выбирали одного из своих, помоложе и посильнее, чтобы он прорвал паутину, когда дожди кончатся, и кормили они его вдвое против других.

Но в одно лето случилось так, что дожди шли подряд целых пять месяцев. Еда у лебедей кончилась.

– Что же делать? – стали они совещаться и порешили есть свои яйца: "Живы будем – новых снесём".

Съели яйца, принялись за птенцов, а потом и за больших лебедей. Через пять месяцев дожди прекратились, а паук к той поре соткать успел пять паутин. Лебеди же ослабели – ведь они ели мясо сородичей.

Тот молодой лебедь, что должен был прорвать паутины и получал еды вдвое больше других, разлетелся, ударил, четыре паутины пробил, а в пятой завяз. Прибежал паук, откусил ему голову и выпил кровь. Пробовали и другие прорваться, да все застревали, и всех их паук пожирал. Так всё лебединое племя и вымерло."

Калахастин заключил эту историю такими словами:

Когда-то в прошлом лебеди,

Скитальцы поднебесные,

От пищи, им несвойственной,

Погибли целым племенем.

С тобою будет точно так,

Предупреждаю, государь:

Прогонят из страны

За трапезы запретные.

Царь хотел опять что-то рассказать себе в оправдание, но тут уж не стерпели горожане:

– Господин наш, военачальник! Какой толк уговаривать кровопийцу и людоеда? Гони его прочь из царства, коль не даёт зарока!

Тут уж царь прикусил язык – ведь всех не переспоришь. И военачальник спросил его ещё раз:

– Ну что, государь, дашь зарок?

– Нет, не могу.

Калахастин позвал всех царских наложниц, сыновей, дочерей и говорит царю:

– Государь, посмотри на своих родичей в их богатом убранстве, на советников, на царственную роскошь вокруг. Не губи ты себя, зарекись не есть человечину!

– Ради человечины всем поступлюсь.

– Раз так, государь, ступай прочь из города и из нашего царства!

– Хорошо, Калахастин, я уйду. Не нужно мне царство. Отпусти только со мной моего повара и оставь мне мой меч.

Отдали тут ему меч, дали с собою котёл, чтобы варить человечину, корзину его, совершили обряд низложения с трона и прогнали их с поваром прочь.

Царь ушёл из города и поселился вместе с поваром в густом лесу под баньяном. Он подстерегал людей на дорогах, убивал их и приносил трупы повару, а повар готовил ему еду из человеческого мяса. Так они оба и жили. Когда с криком "Стойте! Я разбойник-людоед!" выскакивал он из чащи, никто не мог устоять, и все люди тут же падали наземь. Он выбирал, кого пожелает, взваливал жертву на плечи как придётся – кого вниз головой, кого вниз ногами – и тащил её к повару.

Но вот однажды он никого в лесу не встретил и вернулся без добычи.

– Что, господин? – спросил повар.

– Ставь котёл на огонь.

– А мясо где, господин?

– Будет и мясо, не беспокойся.

– Вот мне и конец пришёл! – понял повар.

Трясясь от страха, развёл он костёр и поставил котёл на огонь. Тут людоед его зарезал, освежевал, сварил и съел. С тех пор он остался один и готовил себе сам.

По всей Джамбудвипе стало известно, что в этом лесу нападает на путников людоед.

Той порой один состоятельный брахман собрал обоз в пятьсот телег и поехал торговать из восточных областей в западные. Он слыхивал, что в лесу на его пути засел разбойник-людоед, подстерегающий путников, и решил не идти через лес без охраны. Как приехал в деревню у леса, стал просить жителей: "Помогите мне благополучно пройти через лес", заплатил им тысячу монет, и дальше они пошли с ним.

Обоз-то двигался впереди, а сам брахман, умытый и умастившийся благовониями, нарядно одетый, сверкающий драгоценностями, сидел в удобной повозке, запряжённой белыми волами, и ехал последним, а вокруг шла нанятая им стража.

Людоед же засел на дереве и высматривал жертву среди проходивших. Сначала никто ему не приглянулся.

"В этих людях и есть-то нечего", – думал он, но едва лишь увидел брахмана, у него потекли слюнки, и пробудился в нём голод.

Когда брахман поравнялся с деревом, он со своим кличем "Стойте! Я разбойник-людоед!" соскочил на землю, размахивая мечом. И никто против него не устоял – все так и повалились на землю ничком. Людоед ухватил брахмана за ноги, выдернул его из повозки, взвалил себе на спину вниз головою и побежал, а голова брахмана колотилась об его пятки.

Тут охрана пришла в себя.

– Ишь, как бежит, – заговорили меж собой люди. – Не зря же нам брахман тысячу заплатил, чтобы мы его охраняли. Что же мы, не мужчины? Поймаем – не поймаем, а попытаться догнать его надо.

И они пустились в погоню.

Людоед обернулся, но поначалу никого позади не увидел и замедлил шаг; тут-то его и догнал какой-то смельчак, опередивший других. Людоед, заметив его, перемахнул через лежащее дерево, да не рассчитал и угодил ногой на ветку акации. Её длинный шип вонзился ему в подошву, и людоед захромал, оставляя кровавый след. Преследователь закричал:

– Смотрите, я его ранил! Вы только не отставайте, сейчас я его схвачу!

Остальные увидели, что людоед стал слабеть, и поднажали. Тут уж он понял, что теперь от него не отстанут, и бросил брахмана – лишь бы спастись самому. Охрана же, выручив брахмана, не захотела дальше преследовать людоеда и вернулась назад.

А людоед добрался до своего баньяна, заполз в самую чащу ветвей и там, помолившись духу дерева, дал обет:

– О дух дерева! Если ты сделаешь так, чтобы рана моя зажила за неделю, я соберу сто кшатриев со всей Джамбудвипы и принесу их тебе в жертву. Кровью из их глоток я омою ствол дерева, где ты живёшь, его ветви обвешу их потрохами и поднесу тебе пять сортов сочного мяса.

Есть и пить ему было нечего, а потому тело у него стало ссыхаться, и рана зажила даже быстрее, чем через неделю; но сам он решил, что ему и впрямь помог могущественный дух. Поправившись, он несколько дней отъедался человечиной, а после сказал себе: "Я многим обязан этому духу. Пора исполнять обещание".

И, перепоясавшись мечом, отправился он на охоту за кшатриями.

Тут повстречался ему один яккха – приятель по той прошлой жизни, когда и он сам был таким же пожирателем человеческой плоти. Яккха его сразу узнал: "Да это же мой бывший приятель в новой личине!" – и окликнул:

– Эй, друг, ты меня узнаёшь?

– Нет, не узнаю.

Яккха напомнил ему кое-что из прошлого; царь узнал его и разговорился.

– Ты кем нынче родился? – спросил яккха.

Царь-людоед всё ему рассказал: и кем он родился, и как его изгнали из царства, и где он теперь живёт. Рассказал, как распорол колючкою ногу, какое духу дерева дал обещание, и заключил, что теперь идёт его исполнять.

– Надо бы, чтобы ты мне в этом деле помог. Пойдём вместе, друг.

– Я бы, друг, и пошёл, да занят, теперь не могу. Зато я знаю один заговор, "бесценное слово" его можно назвать – он дарует силу, проворство, боевой дух. Хочешь, я тебя ему научу?

– Отлично, – сказал царь.

Яккха научил его заговору, и они разошлись.

А людоед, зная заговор, стал с той поры стремительным, словно вихрь, и безмерно дерзким. За семь дней он пленил сто кшатриев – всех тех прежних царевичей, с которыми вместе учился. Подстерёг кого в парке, кого в ином месте – на каждого налетал вихрем со своим кличем, прыгал, вопил, хватал их, испуганных, за ноги и закидывал себе за спину вниз головою. Как ветер мчался обратно, и головы пленников колотились об его пятки. Он подвешивал их на свой баньян на верёвках, продёрнутых через раны в ладонях. Они висели, едва касаясь земли пальцами ног, и порывы ветра качали их, словно гирлянды или корзинки увядших цветов.

А на Сутасому людоед не пошёл, помнил, что тот был когда-то его учителем, да и не хотел, чтобы Джамбудвипа совсем оскудела царями.

И вот стал он готовиться к жертвоприношению: развёл костёр и начал тесать жертвенный кол.

"Видно, это он готовит мне жертву, – подумал дух дерева, глядя на это. – А ведь я не лечил его рану. Что же мне делать? Кто поможет мне предотвратить великое смертоубийство? Самому ведь мне с ним не сладить".

И дух отправился к богам – властителям сторон света. Он поведал им о своей беде и просил: "Удержите его!"

– Да нет, мы тоже не можем, – сказали они.

Пошёл он дальше, к самому Шакре. Рассказал всё опять и попросил:

– Удержи его!

– Сам я удержать его не смогу, – ответил Шакра. – Зато я скажу тебе, кто это сможет.

– Ну и кто же?

– Сутасома, сын царя Кауравы, что правит царством Куру в городе Индрапаттане. Никто кроме него, будь то человек или бог, не способен на это. Он и жизнь царям спасёт, и укротит людоеда – возьмёт с него зарок не есть больше человечины. Он всю Джамбудвипу словно бы оросит нектаром бессмертия. Если ты хочешь спасти царям жизнь, вели людоеду поймать Сутасому и принести его тебе в жертву.

– Отлично, – отвечал дух.

Он быстро воротился к себе и, приняв облик лесного отшельника, подошёл к людоеду. Заслышав шаги, тот обернулся: уж не царь ли какой сбежал? И, заметив отшельника, погнался за ним с мечом.

"Подвижники тоже ведь кшатрии, – рассуждал он. – С ним и будет сотня, можно будет приступать к жертвоприношению".

Три йоджаны гнался людоед за подвижником, взмок весь, а не догнал. Тут ему подумалось:

"Что за диво? Я ведь раньше и слона, и коня, и колесницу на бегу нагонял, а сейчас подвижник вроде и не торопится, я бегу со всех ног, а догнать его не могу! Попробую-ка пронять его словом. Вот крикну ему: "Стой!" – он остановится, и тут-то я его и схвачу".

И он крикнул: "Стой, шраман!"

– Я-то стою, – отвечал тот. – Ты сам попробуй остановиться!

– Ты за чем говоришь неправду? Подвижники и под страхом смерти не лгут, – сказал людоед с укоризной:

Я "стой" сказал тебе, а ты идёшь упрямо,

Смеёшься мне в глаза: я-де уже стою.

Смотри, подвижник! Лгать тебе не подобает,

И меч в моих руках – не детская игрушка!

Лесной дух ответил:

Стою я, государь, за истинную дхарму,

От имени и рода своих я не отрёкся.

Разбойник, говорят, перед судом посмертным

Не сможет устоять – он попадает в ад.

Этими словами он хотел напомнить разбойнику, что тот и имя своё потерял – был раньше Брахмадаттой, а теперь сам стал звать себя людоедом, – и от рода отпал – был изгнан из царства и кшатрием быть перестал; да и каким кшатрием может быть тот, кто ест человечину!

А потом он добавил:

Если отваги достанет,

В плен возьми Сутасому

И принеси духу в жертву –

Добудешь себе этим небо.

С этими словами дух вновь принял свой истинный облик и, вознесясь над землёю, засиял словно солнце.

Услышав такие слова от подвижника и видя его превращение, людоед вопросил:

– Кто же ты?

– Я дух этого дерева.

"Вот и увидел я своего духа, – обрадовался людоед".

– Пресветлый дух! – сказал он. – Я поймаю Сутасому. Ты можешь в этом не сомневаться. Возвращайся к себе в дерево.

Дух на глазах у него скрылся в дереве.

Тут и солнце закатилось, луна взошла. Людоед был человеком учёным, знал он и Веды, и ведении, понимал ход светил и созвездий. Взглянул он на звёздное небо и сообразил:

"Завтра праздник созвездия Пушья. Значит, Сутасома отправится в парк совершать омовение. Там-то я его и схвачу. Он, правда, будет не один, а с охраной – ведь соберутся жители со всей Джамбудвипы и вокруг на три йоджаны выставят оцепление. Выходит, надо забраться в парк ещё до полуночи, пока не поставят стражу. Там я спрячусь в священном лотосовом пруду и буду в нём дожидаться".

И он пробрался к пруду, залез в него и притаился в воде, укрыв голову лотосовым листом. Жар от него пошёл в воду такой, что черепахи, рыбы и прочие водяные твари не выдержали, обмякли и отплыли подальше, сбившись в кучу у кромки воды.

А если спросить, откуда в нём такой жар, так это от прошлых его деяний. Мощным он стал потому, что во времена Десятисильного Кашьяпы велел раздавать молоко по памятным дощечкам с зарубками. А жар в нём собрался такой потому, что тогда же он построил для монахов тёплую трапезную и, чтобы они могли погреться, послал им очаг, дрова и колун.

Итак, он был уже в парке, когда на утренней заре на три йоджаны в округе расставили оцепление.

Рано по утру царь позавтракал и выступил из города со всем своим войском: пехотой, конницей, слонами и колесницами. Сам он сидел на нарядно убранном слоне.

В тот же час, на восходе солнца, в городские ворота входил некий брахман. Его звали Кайлой. Накануне вечером он пришёл из Такшашилы, пройдя путь в сто двадцать йоджан, и принёс с собою четыре строфы, из которых каждая стоила сотню монет. Переночевал он у городских ворот, а поутру увидел царя, выезжавшего через восточные ворота и, простирая руки, приветствовал его.

Царь был приметлив; он углядел, что на пригорке стоит брахман и простирает к нему руки, подъехал к нему на слоне и спросил:

Ты из какого царства происходишь?

И к нам с каким намерением прибыл?

Что надобно тебе?

Брахман, ответь мне.

Я одарю тебя, чем пожелаешь".

Тот ответил:

Земной властитель! Есть строфы четыре –

Их смысл бездонен, как морские воды.

Хочу с тобою ими поделиться.

Внемли им, высшей истине причастным!

И он добавил:

– Государь, эти четыре строфы произнёс некогда сам Десятисильный Кашьяпа. Каждая стоит сотни монет. Я слыхал, что ты весьма рассудителен, и пришёл прочесть их тебе.

– Прекрасное намерение, учитель! – обрадовался царь. – Я, правда, не могу сейчас вернуться. Сегодня праздник созвездия Пушья, и в этот день мне надлежит совершить омовение. Я вернусь и выслушаю тебя, а пока не скучай.

Он распорядился, чтобы советники поместили брахмана в таком-то доме, устроили ему ложе, обеспечили довольствием и одеждой, а сам вступил в парк.

Парк этот был окружён стеною высотой в восемнадцать локтей, за нею, касаясь друг друга боками, стояли вплотную слоны, за ними конница, потом колесницы, а сзади – лучники и вся пехота. Построенная так военная сила волновалась, как неспокойное море.

Царь снял с себя тяжёлые украшения; цирюльник его причесал, он натёрся благовониями, с царственным величием омылся в пруду и, выйдя из воды, стоял в купальной одежде, ожидая, пока ему поднесут притиранья, венки и украшения.

Тут людоед решил:

"Когда царь наденет на себя все украшения, он сделается тяжелее. Надо его брать сейчас, пока он полегче".

Он приставил палец ко лбу и со своим кличем "Стойте! Я разбойник-людоед!" выпрыгнул из воды; мечом он вращал над головой, и тот сверкал, словно молния.

От его вопля вожаки попадали со слонов, верховые – с коней, колесничие – с колесниц, всё войско бросило оружие и повалилось ничком. Людоед же схватил Сутасому. Других царей он брал за ноги и забрасывал себе на спину вверх ногами, чтобы голова пленника на бегу колотилась об его пятки. Не так поступил он с бодхисаттвой: он подошёл к нему, присел и посадил себе на плечи.

"Идти в ворота – время терять", – решил людоед и тут же с места взлетел на стену высотой в восемнадцать локтей и бросился вперёд.

Он заскакал сперва по головам слонов, из чьих висков сочилась жидкость, как это происходит от ярости во время гона, и головы клонились, как сшибленные горные вершины; потом – по спинам борзых скакунов, сгибавшихся под ним; потом юлою завертелся по передкам прекрасных колесниц; а дальше – мчался по щитам поверженной пехоты, и те щиты лопались с треском, как листья баньяна.

Так он единым духом пролетел три йоджаны. Там он обернулся – не видно ли погони – и, не замечая никого, замедлил шаг.

С мокрой головы Сутасомы на него стекали капли, и он решил, что это слёзы:

"Нет таких людей на свете, кто б не боялся смерти, – подумал он. – Вот и Сутасома, верно, плачет потому, что боится умереть".

И он спросил:

– Кто мудр и к размышлению причастен,

О многом думал и немало знает,

Кто людям всем надежда и опора, –

Как может тот отчаянью поддаться?

О чём же ты горюешь, Сутасома?

Себя ли жаль, иль сыновей и ближних,

Или богатства, золота, сокровищ?

Властитель царства Куру, отвечай мне!

Сутасома ответил:

– О нет, я о себе не сожалею,

Не жаль ни царства, ни семьи, ни денег.

Но есть закон: пообещал – исполни.

Мне жаль, что брахман будет ждать напрасно.

Когда я правил царством полновластно,

Я брахману пообещал беседу.

Дай мне исполнить это обещание!

Я верен слову и вернусь обратно.

Людоед сказал:

– Как я могу словам твоим верить?

Кто счастливо спасся из пасти смерти,

На милость врага добровольно не сдастся.

Ты не вернёшься, о царь кауравьев.

Если ты на свободу из плена

Вырвешься и во дворец воротишься,

Ты будешь счастлив и рад спасенью,

А к людоеду идти не захочешь.

На эти речи Великий отвечал ему с бесстрашием льва:

– Кому добродетель всего дороже,

Тот смерть предпочтёт позорной жизни.

Если ты ложью от смерти спасёшься –

Ею же ад себе уготовишь.

Скорее ветер разрушит горы,

Луна и солнце падут на землю,

Скорей потекут к истокам реки,

Чем я не сдержу своё обещание.

Но тот всё равно не верил, и бодхисаттва подумал:

"Не верит он мне, видно. Попробую убедить его клятвой".

И он сказал:

– Людоед, прошу тебя, опусти меня на землю. Я хочу поклясться, чтобы ты поверил мне.

Людоед позволил ему спуститься, и, стоя на земле, бодхисаттва произнёс:

– Клянусь копьём и мечом наследным,

Какого хочешь заклятья требуй:

Дай мне свободу! Исполнив долг свой,

Я слово сдержу и вернусь обратно.

Сутасома поклялся клятвой, нерушимой для кшатрия.

"Дался он мне! Я ведь и сам царь и кшатрий. Если пущу самому себе кровь из жилы на руке, смогу и без него устроить жертвоприношение духу. А то Сутасома слишком уж убивается", – подумал людоед и сказал:

– Когда ты царством правил полновластно,

Пообещал ты брахмана послушать.

Ступай, исполни это обещание.

Но ты дал слово и вернуться должен.

– Не сомневайся, любезный, – сказал бодхисаттва – Я только выслушаю те четыре строфы, что стоят по сотне монет, почту того, кто хочет мне их преподать, и к утру вернусь.

Когда я царством правил полновластно,

Я брахману пообещал беседу.

Я ухожу исполнить обещание,

Но я поклялся и вернусь обратно.

– Смотри, государь, ты поклялся клятвой, которую кшатрий не должен преступать, – напомнил людоед.

– О чём ты, людоед! Ты ведь меня знаешь с юности, я даже в шутку не лгал ни разу в жизни. Ужели я начну лгать теперь, когда я царь и знаю, что хорошо и что дурно? Поверь мне, я к твоему жертвоприношению приду обратно!

– Что ж, государь, иди, – согласился людоед. – Без тебя я жертвоприношения не начну. Да и дух дерева не согласится принять его без тебя. Смотри, не расстрой мне дело.

Он отпустил Великого. А тот, подобно месяцу, что выскользнул из пасти Раху, стремительный, как мощный слон, помчался к городу.

Войско его ещё не возвратилось в город.

– Царь Сутасома наш умён, – рассудили воины. – Только бы удалось ему разговорить людоеда. Он умягчит его сладостной беседой о Дхарме и вернётся, словно могучий слон, вырвавшийся из когтей льва.

Да им и стыдно было показаться горожанам после того, как людоед на их глазах унёс царя.

Теперь же войско издали заметило царя, пошло ему навстречу, приветствовало, вопрошая:

– Как вы спаслись от людоеда, государь?

– Он поступил со мной как благодетельный родитель. Как бы свиреп ни был злодей, он внял моей покорной просьбе и отпустил меня, – ответил царь.

На царя надели украшения, подвели к нему слона, и он вернулся с войском в город. Горожане возликовали, видя его снова.

А царь стремился послушать Дхарму, как иной пьяница – напиться. Он даже родителей проведать решил после и отправился прямо во дворец.

Сел на трон, послал за брахманом и велел цирюльнику его причесать, велел также, чтобы его умыли, умастили, одели в дорогие одежды и украшения – и всё проверил. Потом умылся сам, повелел подать брахману царских кушаний и сам поел после него.

Усадил брахмана на драгоценное сиденье, поднёс ему, из почтения к Дхарме, благовония, гирлянды и прочие подношения, уселся на сиденье пониже и попросил:

– Учитель, прочтите нам строфы, что вы принесли с собой.

Вот вырвался он из рук людоеда

И к брахману явился с поклоном:

"Поведай мне строфы, что дорого стоят,

Хочу их услышать себе я на благо".

В ответ на просьбу бодхисаттвы брахман ещё раз натёр руки благовониями, вынул из котомки красивую книгу, взял её бережно и произнёс:

– Итак, государь. услышь эти драгоценные строфы, преподанные самим Десятисильным Кашьяпой. Они сокрушают страсть, тщеславие и другие пороки, искореняют склонность к утехам, разрывают круг смертей и рождений, пресекают всяческою жажду; они ведут к отвращению от мирского, прекращению житейских начинаний и бессмертию великой нирваны.

Он прочёл по книге:

"Благого мужа, Сутасома,

Однажды встретить – уже благо.

В общении с ним много пользы,

А с прочими хоть не встречайся.

К праведным будьте поближе,

С праведными общайтесь,

От знания истинной дхармы

Счастьем сменится горе.

Ветшают даже княжьи колесницы,

Вот так и тело склонится к тлену.

Но дхарма истых к тлену не склонится,

От истых к истым передаваясь.

Небеса от земли отстоят далеко,

Заморье от нас, говорят, далеко,

Но дальше ещё отстоят друг от друга

Порочная ложь и благая правда".

Произнеся эти четыре строфы, стоящие каждая сотню монет, ибо некогда они были преподаны Десятисильным Кашьяпой, брахман умолк.

"Не напрасно вернулся я, – обрадовался царь и продолжал размышлять. – Эти строфы произнесены не учеником просветлённого, не просто подвижником-мудрецом, не поэтом. Тот, кто изрёк их, всеведущ. Сколько же могут они стоить? Даже если бы я наполнил вселенную до самых миров Брахмы семью видами драгоценностей и всё это поднёс ему в дар – и того было бы мало. Я могу отдать ему власть над царством Куру, простирающимся на триста йоджан, с его столицей Индрататтаной, которая в поперечнике имеет семь йоджан. Да вот его ли удел – править царством?"

Царь взглянул на брахмана, и чудесное знание телесных примет подсказало ему, что нет у того такого удела. Тогда он стал думать, не поставить ли брахмана военачальником или дать ему другой сан, но оказалось, что тому не судьба править даже одинокой деревней. Тогда царь решил одарить его деньгами. Сперва он положил десять миллионов и понемногу спускал, пока не открылось, что судьба брахману получить четыре тысячи монет.

"Значит, так я его и отблагодарю", – решил царь и распорядился выдать брахману четыре кошелька, по тысяче монет в каждом.

– Учитель, а когда вы читали эти строфы другим кшатриям, сколько они вам за них давали? – спросил он у брахмана.

– За строфу сотню, государь. Потому я и сказал, что они стоят по сотне каждая.

– Учитель – возразил ему Великий. – Ты сам не знаешь цены товару, которым ты торгуешь. Отныне пусть эти строфы ценятся по тысяче. Такие изречения не сотни стоят – тысячи! Четыре тысячи за мной. Плачу тебе немедленно.

Дал он брахману удобную повозку, наказал слугам, чтобы те с почётом отвезли его домой, и распрощался с ним.

В этот миг раздался глас:

"Царь Сутасома достойно оценил строфы. Он вдесятеро поднял назначенную цену! Прекрасно! Прекрасно!"

Этот глас дошёл и до царских родителей.

– Что за шум? – удивились они, а разузнав, в чём дело, рассердились на Великого, ибо были скуповаты.

Он же, простившись с брахманом, пришёл приветствовать их. Отцу его было до того жалко денег, что он и не спросил:

– Как же ты, сынок, вырвался из рук этого лютого разбойника? – а сразу сказал, – Правда ль, сынок, что за каких-то четыре строфы ты отдал четыре тысячи?

– Правда, – ответил тот.

– Добро бы восемьдесят или девяносто,

Да даже сто – разумная цена!

Но за строфу по тысяче? Уволь,

Уж это, Сутасома, безрассудство! – сказал тогда отец.

– Я, отец, хочу не много денег иметь, а знать много мудрых речений, – ответил Великий, пытаясь образумить его. –

Мне дороги речения мудрых

И уважение благочестивых.

Как море ручьи насытить не могут,

Так я поучениям внимать не устану.

Огонь сжигать дрова не устаёт,

Воды рек океан не переполнят,

А мудрые люди, о лучший владыка,

Благому совету внимать не устанут.

И даже если собственный раб мой

Мне изречение мудрое скажет,

Я буду ему, как другим, благодарен:

Мне Дхарме учиться наскучить не может.

Отец, напрасно ты коришь меня за траты, – продолжал он. –

Я ведь поклялся людоеду к нему вернуться,

Когда услышу эти строфы,

Так что теперь я ухожу, а царство остаётся вам.

Конями, казною и царским званием

И всеми благами, что есть в царстве,

Владей, а осуждать меня не надо.

Я к людоеду ухожу назад.

От таких слов у отца царя зажгло в груди:

– Сынок, Сутасома, что это за речи! Я прикажу войску, и оно пленит разбойника!

И он произнёс:

– Да разве мы с тобою беззащитны?

Вот конница, пехота, колесницы,

Слоны могучие, стрелки из лука...

Пошлём их в лес расправиться с злодеем.

И отец и мать стали со слезами молить его:

– Не уходи, сынок! Это невозможно!

Зарыдали шестнадцать тысяч танцовщиц и все обитательницы женской половины дворца:

– На кого, господин, ты нас покидаешь?

Во всём городе ни один человек не остался спокоен. Когда люди узнали, что царь, выходит, был отпущен людоедом под честное слово, только чтобы выслушать строфы о дхарме, стоящие каждая сотню монет, и принять с почётом того, кто их принёс, и теперь прощается с родителями, собираясь вернуться к разбойнику, – весь город пришёл в смятение.

бодхисаттва же ответил родителям:

Он сделал то, что всякий и не сможет:

Великодушно слову он поверил.

Как же могу нарушить я его?

Батюшка и матушка, не печальтесь вы обо мне! – утешал он родителей. –

Благих дел сотворил я довольно,

А утехи чувств наших – это жар,

Погасить который не очень трудно.

Попрощался он с родителями, прочим дал свои наставления и ушёл.

Родителям он своим поклонился.

Дал свой наказ горожанам и войску

И верный однажды данному слову,

Отправился он назад к людоеду.

Людоед тем часом думал:

– Если мой былой товарищ Сутасома и впрямь хочет прийти – пусть приходит, а если нет, что же: пусть мой лесной дух делает, что ему вздумается, а я зарежу этих царей и принесу жертву пятью сортами сочного мяса.

Он сложил костёр, запалил огонь и, дожидаясь углей, сидел и тесал кол. Пришёл Сутасома.

Завидев его, людоед обрадовался:

– Ну что, любезный, сделал ты своё дело?

– Да, государь, – отвечал Великий. – Я выслушал строфы, преподанные Десятисильным Кашьяпой, и отблагодарил научившего меня брахмана. Выходит, что своё дело я сделал.

Когда я царством правил полновластно,

Пообещал брахману я беседу и обещание своё исполнил.

Я верен слову и пришёл обратно.

Теперь я стать готов твоею жертвой,

А если хочешь, можешь съесть меня.

Слыша такие речи, людоед подумал:

"Царь совсем не боится. Он говорит как человек, победивший страх смерти. Откуда такое чудо? Раз он сам говорит, что услыхал строфы, преподанные некогда Десятисильным Кашьяпой, значит, больше и искать нечего – это их могущественное воздействие, – решил он. – Надо бы попросить, чтобы он мне их прочёл, тогда и я стану бесстрашным. Так и поступлю".

И он обратился к Сутасоме:

– Зарезать тебя я потом успею,

Ведь мясо лучше жарить на углях.

Пока дрова до конца не сгорели,

Я твои строфы услышать хочу.

"Этот людоед – грешник. Я его сперва побраню, пристыжу, а уж потом скажу строфы", – подумал Великий и сказал:

– Ты стал людоедом и предал Дхарму,

Оставил царство в угоду брюху.

Не для тебя эти строфы о Дхарме,

Ведь несовместны Дхарма с недхармой.

Ты душегуб и убийца,

Ты осквернитель дхармы.

Строфы, в которых истина,

Не для твоих ушей.

Людоед на это не рассердился ничуть, ибо великая доброта бодхисаттвы укротила его, он спросил только:

– Любезный Сутасома, но разве я один против дхармы иду? – и добавил:

– Один добывает мясо оленя,

А для другого пожива – люди.

Обоих посмертный удел одинаков.

Я Дхарму не больше других оскверняю.

Но Великий не поддался на такую уловку:

– Пять пород пятипалых зверей

Дозволяются кшатрию в пищу.

Ты же, царь, ешь запретное мясо.

Этим Дхарму ты осквернил.

Ведь известно, что пять пород – это заяц, дикобраз, игуана и другие звери, но не человек. Людоед увидел, что хитрость не удалась и, не найдя как ещё возразить, перевёл разговор на другое:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся.

Зачем ты врагу отдаёшь себя в руки?

В кшатрийской дхарме ты неискусен.

– Любезный! – сказал ему на это бодхисаттва. – Искусный в кшатрийской дхарме человек должен поступать так же, как я. Я ведь её знаю, но ей не следую, – и пояснил:

Ад уготован в посмертной жизни,

Вот почему от неё я отрёкся.

Я верен слову, вернулся обратно.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Людоед сказал:

– Прекрасные дворцы, имения и кони,

Наложницы, сандал и дорогие ткани –

Всё было, господин, в твоём распоряжение,

А верность слову чем же выгодна тебе?

Бодхисаттва сказал:

– Всего на свете Истина дороже.

Подвижникам и брахманам, ей верным,

Она навек дарует избавленье

От мира бренного рождения и смерти.

Так Великий объяснил ему, чем же дорога верность слову. И людоед, глядя в его сияющее лицо, подобное полной луне или расцветшему лотосу, подумал:

"Сутасома видит угли костра, видит, что я тешу для него кол, но в лице его не заметно и тени страха. Чья это над ним власть: тех ли строф, стоящих по сотне, или преданности Истине, или чего-то иного?" – и он решил спросить:

– Я ведь тебе даровал свободу,

Ты счастливо во дворец вернулся,

Но вновь врагу себя предал в руки.

Я страха смерти в тебе не вижу,

Откуда в тебе подобная стойкость?

И Великий объяснил ему:

– Я добрых дел совершил немало

И жертвы богам приносил обильно,

Родителям был я своим опорой,

Друзьям и родным помогал неизменно

И неимущих одаривал щедро;

К подвижникам был всегда благосклонен.

Я чист, мне путь посмертный не страшен,

Кто в Дхарме твёрд, не боится смерти.

Я с жизнью расстанусь без сожаленья.

Ешь меня сам или духу пожертвуй.

Внимая этим речам, людоед испугался:

"Царь Сутасома, как видно, – праведник и человек, знающий благо. Нельзя мне его есть, а не то как бы голова моя не разорвалась на семь кусков, или как бы мне не провалиться сквозь землю".

– Сдаётся мне, приятель, что съесть тебя мне не под силу, – сказал он и прибавил:

– Я лучше отраву приму добровольно,

За хвост буду дёргать злобную кобру:

Ведь у того голова разорвётся,

Кто человека, верного слову,

Такого, как ты, вознамерится съесть.

– Ты подобен смертельному яду, никто не станет тебя есть, – сказал он Великому и вновь попросил прочесть ему строфы.

– Ты недостоин внимать этим строфам, толкующим о безупречной Дхарме, – ответил бодхисаттва, желая пробудить в нём почтение к Дхарме.

"Должно быть, эти строфы и впрямь необыкновенные, – решил людоед. – Ведь Сутасома – первый мудрец на всей Джамбудвипе. Я его отпустил, а он выслушал строфы, почтил того, кто ему их преподал, и вернулся назад, на верную смерть. Выходит, ему ничего больше не нужно от жизни".

Тут людоеду ещё сильнее захотелось их услышать, и он почтительно попросил:

– Бывает, что люди, услышав Дхарму,

Добро и зло различать начинают.

Прочти мне строфы, и я, быть может,

Тоже стану Дхарме причастен.

"Вот теперь людоед действительно хочет слушать, и пора мне их поведать", – подумал Великий.

– Слушай, приятель, внимательно, – начал он, воздал хвалу строфам так же, как это сделал брахман Нанда и, покрывая голосом все шесть небес мира желаний, прочёл людоеду те строфы.

Боги внимали ему и восклицали: "Превосходно!"

И оттого ли, что Сутасома хорошо прочёл строфы, а может, и оттого, что сам людоед был умён, но только того пронзила мысль:

"Не сам ли всеведущий просветлённый произнёс эти строфы?" – и от радости всё существо его просияло радугой цветов.

К бодхисаттве он проникся тёплой приязнью, словно увидел в нём своего царственного отца, возведшего его на престол.

"У меня нет золота ни в слитках, ни в звонкой монете – ничего, чем бы я мог достойно отблагодарить Сутасому, но за каждую строфу я пообещаю ему исполнить по одному его желанию", – подумал он и сказал:

– Воистину, смысла полны эти строфы,

А выражение приятно для слуха.

Ты мне их, воитель, прекрасно преподал.

Я в восхищении и рад безмерно,

И в благодарность за это, кшатрий,

Исполню четыре твоих желанья.

– Вряд ли ты сможешь исполнить мои желанья, –

недоверчиво ответил ему Великий. –

Ведь ты о смерти своей не заботишься вовсе,

Ни небо, ни ад, ни зло и ни благо

Тебя нимало не занимают.

Дурному привержен, утробе ты служишь.

Как можешь ты, грешник, исполнить желанья?

Представь: назову я тебе желанье,

А ты исполнять его не захочешь.

Начнутся у нас пререкания и споры,

А рассудительному человеку

От них подальше лучше держаться.

"Нет, не верит он мне, – подумал людоед. – Что ж, я ему поклянусь".

– Давать не следует обещаний,

Которых потом не сможешь исполнить.

А ты говори и не сомневайся.

Исполню, хотя бы ценою жизни.

"Он говорит очень смело, – подумал Великий. – Похоже, от слова он не отступится. Хорошо! Но если своё главное желание – чтобы он закаялся есть человечину – я выскажу сразу же, то ему будет нелегко меня послушаться. Лучше я сначала назову три других желания, а это пусть будет последним".

И он произнёс:

– Арию арий всегда товарищ,

С умным разумный всегда сойдётся.

Хочу увидеть тебя столетним

Первое это моё желанье.

Услышав это, людоед исполнился радости. Он подумал:

"Этот царь, из-за меня едва не лишившийся царства, желает теперь долгой жизни мне, отъявленному разбойнику, принёсшему ему столько зла и покушавшемуся его съесть! Как же он ко мне расположен?"

Людоеду и в голову не пришло, что в желании был скрытый умысел.

И он в таких словах согласился ему последовать:

– Арию арий всегда товарищ,

С умным разумный всегда сойдётся.

Пусть ты увидишь меня столетним –

Да сбудется это твоё желанье.

Тогда бодхисаттва сказал:

– Тех кшатриев, на дереве висящих,

Властителей, помазанных на царство,

Хочу, чтоб ты избавил от заклятья их –

Второе таково моё желанье.

Итак, вторым его желанием было сохранить жизнь ста пленникам-царям.

Людоед и на это согласился:

– Тех кшатриев, на дереве висящих,

Властителей, помазанных на царство,

Согласен я избавить от заклятья –

Пусть сбудется это твоё желанье.

А как же они сами, те кшатрии, – слышали они их разговор или нет? Кое-что слышали, но не всё. Людоед развёл костёр поодаль от дерева, чтобы пламя и дым не повредили ему, а Великий разговаривал с ним, сидя между костром и деревом, поэтому слышали они их через слово. Теперь они стали ободрять друг друга:

– Не бойтесь, скоро Сутасома усмирит людоеда.

В этот миг Сутасома сказал:

– Пленил ты кшатриев больше сотни,

Продёрнул несчастным верёвки в ладони,

Льют они слёзы и тяжко страдают.

Назад отпусти их в родные царства –

Это третье моё желанье.

Почему же Великий третьим назвал такое желание – чтобы людоед отпустил кшатриев обратно в их царства? А вот почему. Людоед ведь мог их и не съесть, но из страха, как бы они ему не отомстили, он мог либо оставить их своими рабами, либо просто убить и выбросить трупы, либо продать в рабство на чужбине. Потому Сутасома и пожелал освобождения царей особо.

Людоед согласился:

– Пленил я кшатриев больше сотни,

Продёрнул несчастным верёвки в ладони,

Льют они слезы и тяжко страдают.

Но я отпущу их в родные царства,

Пусть сбудется это твоё желанье.

Только теперь бодхисаттва назвал четвёртое желание:

– Царство твоё давно в запустенье,

Невзгоды подданных одолели,

Народ попрятался по пещерам –

Есть зарекись человечье мясо!

Четвёртое это моё желанье.

На это людоед только хлопнул в ладоши и расхохотался:

– Почтенный Сутасома, что это за речи! Разве я могу исполнить такое желание? Назови мне лучше что-нибудь исполнимое.

Ведь это моя любимая пища,

Из-за неё я в лесу очутился,

Как я могу от неё отказаться?

Прошу, назови иное желанье.

– Ты говоришь, что не можешь дать такого зарока – сказал ему на это Великий, – потому что тебе очень нравится человечина. Но тот, кто свершает грех ради удовольствия – просто глупец.

О воин! Кто равен тебе по рожденью,

Не должен давать своим прихотям воли.

И разве ты сам себе не дороже

Услад, что цари себе позволяют?

– Что же мне теперь делать? – встревожился людоед. – Я не могу ни Сутасому заставить взять обратно это желание, ни сам перестать есть человечину.

И с глазами, полными слёз, он сказал:

– Мне столь по душе человечье мясо,

Что мне невмочь от него отказаться.

Сутасома, имей снисхождение,

Прошу, назови иное желанье.

Бодхисаттва ответил:

– Кто прихотям своим бездумно потакает,

Гонясь за ними, тот себя напрасно тратит.

Подобно пьянице, что выпил чашу с ядом,

Страдать он тяжко после смерти будет.

А тот, кто, взвесив всё, их отсекает

И выбирает будущее благо –

Ведь так больной лекарство принимает, –

Блаженствовать тот после смерти будет.

Людоед жалостно возразил:

– Я мать свою, отца оставил,

Рукой махнул на наслажденья все,

В лесу я очутился ради мяса:

Как от него могу я отказаться?

Великий сказал ему:

– Мудрые не повторяют дважды,

Благой человек своё слово держит.

Сначала сказал ты: "Исполню желанья".

Теперь говоришь ты совсем иное!

Великий напомнил ему:

– Ты сам же сказал мне:

"Давать не следует обещаний,

Которых потом не сможешь исполнить.

А ты говори и не сомневайся.

Исполню, хотя бы ценою жизни".

И он продолжал, стремясь воодушевить людоеда:

– Муж, кому дорога добродетель,

С жизнью расстанется, но не с Дхармой.

Благой человек своё слово держит.

Что обещал, то скорее исполни,

И тогда ты, превосходный воитель,

В делах приблизишься к совершенству.

Чтоб руку сохранить – отдай богатства;

Чтобы себя спасти – рукой пожертвуй.

Но чтобы Дхарму соблюсти, муж благородный

Отдаст богатство, руку, и даже жизнь.

Так Великий убеждал его в том, что должно следовать истине, а затем напомнил, как надлежит чтить учителя:

– Учитель, преподавший тебе Дхарму,

Кто от сомнения тебя избавил, –

Всегда твоя надежда и опора,

И дружба с ним не старится вовеки.

И он продолжал:

– Любезный людоед, не следует нарушать слово, данное достойному учителю. А ведь я ещё в юности был твоим вторым учителем и многое тебе преподал, а теперь я прочёл тебе строфы, стоящие по сотне каждая и полные мудрости просветлённых. Ты должен меня послушаться.

"Делать нечего, – подумал людоед. – Сутасома и учитель мой, и мудрый человек, да и слово я ему дал. Всё едино умирать придётся. Зарекусь есть человечину, исполню его желание".

Он встал, бросился в ноги Сутасоме и, проливая потоки слёз, дал ему то обещание, какого тот просил:

– Нет мне ничего милее мяса,

Для него в лесу я очутился,

Но раз меня об этом просишь ты,

Исполняю я твоё желанье.

– Так тому и быть, друг, – сказал ему Великий. – Когда человек и впрямь вступил на стезю добродетели, он скорее умрёт, чем сойдёт с неё. Я принимаю твои обещания. Ты встал на путь, указанный тебе учителем, и я молю тебя: если я тебе дорог, то обещай мне следовать пяти заповедям.

– Хорошо, друг, перечисли мне их.

– Слушай, государь, – и на эти слова людоед поклонился Великому полным земным поклоном и сел подле него, а Великий назвал ему заповеди.

В этот миг земные духи, собравшиеся вокруг, возликовали, оглашая весь лес:

– Во всей вселенной от Незыби и вплоть до макушки бытия никто, кроме Великого, не смог бы зародить в людоеде светлые чувства и убедить его отказаться от человечьего мяса! Вот какой великий подвиг свершил Сутасома!

А услыхав эти клики, боги – властители сторон света их подхватили, и возгласы ликования стали возноситься всё выше и выше, пока не достигли небес Брахмы.

Подвешенные на дереве цари услышали клики богов, и дух дерева порадовался в своём обиталище. Хоть слова были слышны, самих богов не было видно. Но слыша их речи, цари поняли:

– Сутасома нас спас от гибели. Он свершил небывалый подвиг – усмирил людоеда.

И они воздали бодхисаттве хвалу.

А людоед поклонился Великому земным поклоном и стал подле него.

– Отвяжи кшатриев, приятель, – сказал ему Великий.

"Я для них враг, – подумал тут людоед. – Если я отвяжу их, они захотят схватить меня и могут мне навредить, а я даже ради собственного спасения не посмею нарушить обета, который дал Сутасоме. Пусть лучше он вместе со мной пойдёт их отвязывать, так мне будет безопаснее".

И он почтительно попросил Сутасому пойти с ним вместе:

– Ты и учитель мне, и товарищ.

Я твою просьбу уже исполнил,

Теперь в свой черёд ты мою исполни:

Пойдём и вместе царей отвяжем.

Бодхисаттва дал на это согласие:

– Я твой учитель и товарищ.

Ты мою просьбу уже исполнил,

Теперь в свой черёд я твою исполню:

Идём и вместе царей отвяжем.

Затем он подошёл к царям и сказал:

– Разбойник принёс вам немало горя,

Продёрнул несчастным верёвки в ладони,

Вы льёте слёзы, страдаете тяжко.

И всё же по правде мне поклянитесь,

Что вы ему муки свои простите.

Те ответили:

– Разбойник принёс нам немало горя,

Продёрнул несчастным верёвки в ладони,

Мы слёзы льём и страдаем тяжко,

Но всё же готовы мы в том поклясться,

Что на него не поднимем мы руку.

– Тогда вот что мне пообещайте, – сказал бодхисаттва:

– Да будет для вас этот царь отныне

Словно отец или мать родная,

Пусть будет участлив он и заботлив,

А станете вы ему сыновьями.

Они согласно повторили:

– Да будет для нас этот царь отныне

Словно отец или мать родная,

Пусть будет участлив он и заботлив,

А мы ему сыновьями будем.

Так Великий связал их обещанием и позвал людоеда:

– Давай отвязывать их.

Тот перерезал мечом верёвку, на которой висел один царь. А царь тот уже неделю не ел, от боли лишился сознания и, когда верёвка его держать перестала, упал на землю. Великому стало жаль его.

– Не стоит так грубо срезать, приятель, – сказал он и, обхватив другого царя руками, прижал его к груди и велел:

– Теперь режь!

Людоед перерезал верёвку, а Великий принял царя к себе на грудь, ибо был он силён, и бережно, словно родного, уложил его на землю.

Так они сняли всех царей и промыли им раны. Верёвки из их ладоней Великий вытянул так осторожно, как вынимают нитки из ушей у детей, когда протыкают им дырочки для серёжек, очистил раны, смыл гной и кровь, а людоеду велел натолочь древесной коры. Порошком из неё он посыпал раны, произнёс заклятие истиной, и раны в тот же миг затянулись. Людоед сварил риса, и отваром они напоили всех ста царей. Тем часом стемнело.

Назавтра они поили царей отваром уже три раза – утром, днём и вечером, – а на третий день дали им в супе рисовых клепок.

Цари стали крепнуть.

– Сможете вы идти? – спросил их Великий.

– Сможем, – отвечали они.

– Ну что, любезный людоед, пойдём домой?

Но людоед заплакал и бросился ему в ноги:

– Веди царей домой, друг, а я здесь останусь и буду кормиться лесными кореньями и плодами.

– Да что тебе здесь делать, друг? У тебя ведь царство на зависть – возвращайся править в Варанаси!

– Что ты говоришь, друг! Нельзя мне туда возвращаться. У меня там полно врагов: у кого я съел мать, у кого – отца. Они мне это припомнят. Стоит кому-нибудь крикнуть: "Держи разбойника!" – и каждый в меня кинет камнем. Вот мне и конец! А ведь я тебе дал обет и убивать никого не могу даже для собственного спасения. Всё равно мне теперь долго не прожить, раз я закаялся есть человечину, и больше я вас не увижу. Ступайте! – и людоед зарыдал.

Великий положил руку ему на плечо и стал утешать:

– Друг, меня ведь зовут Сутасома. Даже твою жестокость я смог одолеть, что же тогда говорить о жителях Варанаси. Я верну тебе царство. А если это мне не удастся, отдам тебе половину своего.

– У меня и в твоей столице враги.

"Да, непросто ему было принять моё требование – подумал Великий. – Теперь я так или иначе должен вернуть его на трон".

И, желая соблазнить людоеда, он так стал расписывать прелести городской жизни:

– Кто дичь и птицу вкушал когда-то

Пряно приправленные поварами,

Как Индра вкушает нектар бессмертия, –

Тому безотрадно житьё лесное.

Кого услаждали кшатрийки раньше,

Красавицы в золотых украшениях,

Как Индру тешат небесные девы, –

Тому безотрадно житьё лесное.

Кто сладко спал на ложе когда-то,

Устланном шерстяным покрывалом,

На чистом, мягком, на красных подушках,

Тому безотрадно житьё лесное.

Кто ритму мриданга внимал ночами,

Мелодиям и искусному пению,

Кому по ночам играли гандхарвы –

Тому безотрадно житьё лесное.

Кто в городе жил, что радует сердце

Своими садами всегда в цвету,

Конями, слонами и выездом царским,

Тому безотрадно житьё лесное.

Великий намеренно начал с речи о кушаньях: "Быть может, – думал он, – царь-людоед вспомнит, как наслаждался когда-то изысканными яствами, и захочет вернуться".

Во-вторых, он напомнил о любовных утехах, в-третьих – о ложе, в-четвёртых – о музыке, пении и танцах, в-пятых – о самом городе и его садах.

Сказав обо всём этом, он снова позвал царя с собою:

– Мы пойдём вместе. Я сам посажу тебя на престол в Варанаси и только тогда отправлюсь к себе. А если это у меня не получится, ты станешь моим соправителем. Послушай меня, нечего тебе делать в лесных дебрях.

Царь внял уговорам.

"Сутасома – мой благодетель, он мне хочет добра. Сначала он обратил меня к праведной жизни, а теперь говорит, что хочет вернуть мне и трон. Он это сделать сможет. Надо идти вместе с ним, нечего оставаться в лесу", – подумал он и, полный радости, решил воздать Сутасоме хвалу, какой тот достоин.

– Любезный Сутасома! – сказал царь. – Как нет ничего спасительней дружбы с достойным, так нет ничего губительней дружбы с недостойным.

И он произнёс:

– Как после полнолуния

К ущербу месяц клонится,

Так жизнь к дурному клонится

В общении с недостойными,

Когда я с подлым поваром

Связался на свою беду,

Я в злодеяниях погряз

И чуть не погубил себя.

Как после новолуния

Взрослеет месяц с каждым днём,

Так жизнь к благому клонится

В общении с достойными.

Когда с тобою, государь,

Я в своей жизни встретился, –

Ты к благу обратил меня,

Судьба моя исправится.

Вода, дождём пролитая на сушу,

Недолговечна, скоро испарится,

Недолговечностью своей дождю подобно

Общение с недостойными, владыка.

Но если дождь пролился над рекою,

Надолго сохранится ею влага,

И долговечностью такой реке подобно

Общение с достойными, владыка.

Общение с достойными надёжно,

Пока ты жив – оно с тобой пребудет,

Но распадётся дружба с недостойным.

Ведь дхарма праведных со злом несовместима.

Так людоед воздал хвалу Великому этими строфами.

А Великий вместе с людоедом и остальными царями направился в ближайшую деревню. Жители, узнав Великого, послали сказать в город. Оттуда пришли к нему советники и войско. И Великий со своею свитой отправился в Варанаси. По пути к нему подходил народ из деревень, нёс ему подарки и присоединялся к свите, которая безудержно росла. Так они и дошли до Варанаси.

Там тогда правил сын людоеда, а военачальником был по-прежнему Калахастин. Горожане пришли к юному царю и заявили:

– Государь, говорят, что Сутасома укротил людоеда и идёт с ним сюда. Мы его в город не пустим.

Они спешно заперли ворота и вооружились. Когда Великий увидел, что ворота на запоре, он вышел вперёд с несколькими советниками и воззвал:

– Я царь Сутасома, отоприте мне.

Донесли царю. Тот велел скорее отпирать.

Великий вошёл в город, а царь и Калахастин встретили его с почётом, привели во дворец.

Он сел на трон, послал за главной супругой людоеда и за остальными советниками и спросил Калахастина:

– Калахастин, почему вы не хотите пустить прежнего царя в город?

– Пока он правил, он съел в нашем городе много людей – какой он после этого кшатрий! Этот злодей опустошил бы всю Джамбудвипу. Вот почему мы его не пускаем. Он опять за старое примется.

– Я укротил его, и он дал мне обеты. Не сомневайтесь, он теперь никого пальцем не тронет, даже для собственного спасения. Не бойтесь его. Ведь сыновья должны печься о родителях. Тот, кто не оставит отца и мать, попадёт на небеса, а прочие – в ад. И таким не надо подражать!

Вот какое наставление дал бодхисаттва сыну царя, сидевшему рядом с ним на низком сиденье, а затем обратился к военачальнику:

– Калахастин, ты царю и друг, и слуга, ты обязан ему своей властью, и ты должен думать о царской пользе.

Потом он стал убеждать царицу:

– Государыня, ведь и ты, придя из отчего дома, только благодаря царю возвысилась до нынешнего сана. У тебя сыновья и дочери, ты немолода, и ты тоже должна подумать о царской пользе.

А заключил он свои речи проповедью дхармы:

– Тот недостоин быть царём,

Кто силой злоупотребит,

Тот недостоин другом быть,

Кто к другу силу применит.

Тот недостоин сыном быть,

Кто бросит старого отца,

Лишь недостойная жена

Супруга своего не чтит.

Никчёмен будет тот совет,

В котором праведников нет,

Не будет праведником тот,

Кто против дхармы говорит.

Кто заблуждение превозмог,

Преодолел и страсть, и гнев,

В согласие с Дхармой говорит

Того как праведника чтут.

Мудрец, покуда он молчит,

Но если он заговорит –

Неотличим от дурака,

То чтобы вечному учить.

Он проповедует и изъясняет Дхарму,

В его руках провидческое знамя,

Ибо начертаны на знамени провидцев

Благие изречения о Дхарме.

Юный царь с военачальником вняли увещаниям и согласились вернуть царю престол. По городу забили в гонги, и, когда народ собрался, ему было объявлено:

– Не бойтесь ничего. Нам ведомо, что прежний царь наш обратился к Дхарме. Идём за ним!

И вся толпа с Великим во главе направилась к царю приветствовать его. Послали за цирюльником; тот причесал царя. Затем царь совершил омовение и ему подали украшения. Он взошёл на груду драгоценностей, его вновь помазали на царство и проводили в город.

А прочих сто царей с Великим во главе царь – бывший людоед принял у себя со всем радушием.

Повсюду в Джамбудвипе люди пришли в великое волнение при вести, что государь Сутасома усмирил людоеда и вернул его на царство, а его подданные из Индрапаттаны прислали вестника просить его домой.

Великий прожил с месяц в Варанаси и стал прощаться:

– Мы уезжаем, друг. Не поддавайся искушениям. Выстрой пять навесов, чтоб раздавать дары нуждающимся – по одному у городских ворот, а пятый – перед своим дворцом. От десяти обязанностей царя не отступай и избегай неправедных путей.

Той порой стали подходить войска из прочих ста столиц. В сопровождении всех этих войск Великий выступил из Варанаси. Бывший людоед проводил его до полдороги и вернулся. Все дружески, как подобает, попрощались с Великим, обнялись с ним и разъехались каждый в свою сторону, и тем царям, кто не имели колесниц, Великий подарил их на прощанье.

Сам он с большим почётом вступил к себе в Индрапаттану, украшенную жителями так, словно то был город богов. Он посетил родителей, побеседовал с ними и поднялся на плоскую крышу дворца. Стремясь не отступать от дхармы, он решил:

"Ведь я многим обязан духу дерева. Надлежит устроить ему подношение".

Он распорядился вырыть неподалёку от того баньяна большой пруд, поселил там много семей и основал этим деревню. Со временем она сильно разрослась – одних торговых лавок там стало тысяч восемьдесят. Землю кругом дерева, начиная с его стволов, он распорядился разровнять, обнёс дерево оградой, поставил ворота с арками, и дух был тем ублаготворён. Деревня же та стала называться Кальмашадамья, ибо на этом самом месте был укрощён лесной разбойник – кальмаша. И все цари последовали наставлениям Великого. Они приносили дары, творили благие дела и после смерти попали на небеса.

Рассказав эту историю о Дхарме, Учитель заключил:

"Не только теперь, о монахи, укротил я Пальцелома. Мне случилось укротить его и в прошлом". И он отождествил перерождения:

"Тогда царём-людоедом был Пальцелом, брахманом Кайлой –  Ананда, древесным духом –  Кашьяпа, Шакрой –  Анируддха, прочими царями – мои нынешние последователи, родителями – члены царствующей семьи, царём же Сутасомой был я сам".

Джатака о странствии по адам

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Maha-Nipata. 541 Nimi-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"В те времена…" – это Учитель произнёс по соседству с Митхилой, в манговой роще, названной в память о древнем царе рощей Макхадевы, когда стал объяснять, почему он улыбнулся. Случилось это так. Однажды под вечер Учитель в сопровождении многих монахов прогуливался по этой роще и, проходя мимо красивой купы дерев, решил рассказать монахам о своих деяниях в прошлой жизни, а потому и улыбнулся. "Почему вы улыбнулись, почтенный? – спросил его тхера Ананда. – Ведь просто так, без причины и без повода, пробуждённые не улыбаются". – "Некогда, Ананда, ещё во времена царя Макхадевы, я здесь играючи упражнялся в созерцании и правил этой страной", – ответил Учитель и рассказал о былом.

"Давным-давно в городе Митхиле, столице царства Видехи, жил царь по имени Макхадева. Восемьдесят четыре тысячи лет он был мальчиком и играл в детские игры, следующие восемьдесят четыре тысячи лет был молодым наследником престола, а потом восемьдесят четыре тысячи лет правил царством. Едва взойдя на царство, он наказал своему цирюльнику: "Когда ты, любезный, увидишь у меня на голове седой волос, скажи мне об этом". Прошли века, и наступил тот день, когда у царя появился на голове первый седой волос. Цирюльник сказал об этом царю, а затем по его просьбе выдернул волос щипчиками и положил его царю на ладонь. А тот, увидевши седой волос, почувствовал, будто пришла к нему смерть и держит его за горло. И решил он, что настала пора отречься от царства и уйти в отшельники. Цирюльнику он подарил на прощание доходную деревню, а сам призвал к себе старшего сына и объявил ему: "Принимай правление, сынок, я ухожу в отшельники". – "Отчего так, батюшка?"

"Седеет голова моя, склоняется к концу мой век.

Явились вестники богов, велят уйти мне на покой" –

с этими словами Макхадева помазал царевича на царство, наказал ему в будущем поступить так же, как он, и покинул город. Приняв монашество, он восемьдесят четыре тысячи лет упражнялся в безмерных добродетелях – в дружелюбии, милосердии, сорадовании и беспристрастии, обращённых на всех живых существ[64], – и после смерти сопричислился к обитателям небес Брахмы. Так же поступали, когда приходила тому пора, и сын его, и внук, и правнук… Все они принимали на склоне лет монашество, поселялись в манговой роще и упражнялись в безмерных добродетелях, а после кончины приобщались к числу богов сфер Брахмы.

Минуло без двух восемьдесят четыре тысячи поколений царей. Царь Макхадева, старейший из них, пребывал все эти годы на небесах Брахмы и следил, как живут его потомки на земле. Видя, что все они, подобно ему, принимают монашество, он исполнился радости и решил заглянуть в будущее: продлится ли этот родовой обычай впредь или нет? И открылось ему, что больше так быть не суждено. А посему решил он сам стать последним достойным отпрыском своего рода и, ниспав из божественных сфер, родился сыном главной супруги митхильского царя. Наступил день наречения имени. Знатоки телесных примет рассмотрели младенца и объявили: "Государь! Сын твой родился, чтобы достойно завершить родовой обычай. С ним этот обычай и кончится, и цари не станут больше принимать под старость монашество".

"Раз сын мой родился, чтобы завершить наш обычай, – подумал царь, – он подобен ободу, который связует и завершает колесо". И царь нарёк сына именем Ними, что значит "обод". Уже с малых лет царевич отличался щедростью, добронравием, неуклонно соблюдал обряды упосатхи. А отец его, как и все предки, с первым седым волосом на голове подарил своему цирюльнику доходную деревню, сам же стал монахом в манговой роще и после смерти возродился на небесах Брахмы.

Царь Ними, приняв правление, повелел установить навесы у четырёх городских ворот и в середине города, близ своего дворца, и учредил в них раздачу даров нуждающимся. Добра расходилось под каждым навесом на сто тысяч каршапан ежедневно. Не отступал он и от пяти обетов добронравия, в дни полнолуния и новолуния непременно отмечал упосатху, да и всех подданных своих побуждал к щедрости и иным благим делам, рассказывал им, как заслужить посмертное рождение на небесах, как избежать адских мук и жить в согласии с дхармой. Следуя его наставлениям, люди приносили дары, свершали благие деяния, а потому все после смерти рождались на небесах. И стал мир богов многонаселённым, ад же, напротив, почти обезлюдел.

Однажды боги обители Тридцати Трёх собрались в своём божественном чертоге Судхарме и разговорились, восхваляя безграничные достоинства царя Ними: "Собратья! Мы должны помнить, что учитель наш – царь Ними. Только благодаря ему и его знаниям, что подобны всеведению Пробуждённого, мы наслаждаемся теперь благоденствием на небесах". А на земле добрая слава о царе растеклась и распространилась вширь, словно масло по воде.

В те времена, когда царь Ними правил –

Мудрец, радевший о всеобщем благе, –

О нём заговорили даже боги.

Глубокий ум его казался чудом.

Царь Ними, устрашитель вражьих ратей,

Одаривал всех жителей Видехи.

Однажды он задумался глубоко:

"Что в этом мире больший плод приносит:

Даров раздача иль духовный подвиг?"

А Магхаван, могучий небожитель,

Прознал тотчас, что царь в недоуменье.

Он принял свой тысячеокий облик,

К царю в опочивальню перенёсся

И разогнал сияньем мрак полночный.

В великом трепете и изумленье

К видению царь Ними обратился:

"Ответь, о гость: ты дух или гандхарва?

А может, ты сам Шакра, царь небесный?

Сияние подобное мне внове;

Мне и слыхать о нём не доводилось".

Увидел бог, сколь изумлён Ведеха,

И отвечал царю людей правдиво:

"Я небожителей владыка, Шакра,

И на любой вопрос тебе отвечу".

Так, получив соизволенье Шакры,

К нему с вопросом Ними обратился:

"Скажи мне, мощнорукий небожитель,

Что в этом мире больший плод приносит –

Даров раздача иль духовный подвиг?"

Ответил царь богов без промедленья:

"Есть три ступени подвига, властитель:

Начало, середина, завершенье.

Начало здесь – отказ от любострастья.

Им обретают царское рожденье.

Затем учиться надо созерцанью,

Оно ведёт к рождению на небе.

А совершенство в йоге – завершенье.

Оно тебя поднимет в сферы Брахмы.

Лишь для подвижников они доступны,

А щедростью достичь их невозможно".

Итак, Шакра сразу объяснил царю, что большего плода следует ждать от духовного подвига, а затем привёл царю примеры: "Государь! В древности было немало щедрых царей, приносивших обильные дары и свершавших великие жертвоприношения – Дудипа, Сагара, Села, Мучалйнда, Бхагираса, Ушинара, Аттхака, Ассака и много других, но, однако, ни один из этих кшатриев не смог родиться после своей смерти выше небес мира желаний. Зато многие подвижники, ушедшие из мирской жизни, возвысились благодаря своему подвигу над миром желаний и попали в сферы Брахмы. Таковы семь провидцев: Ямахану, Сомаяга, Маноджава, Самудда, Магха, Бхарата, Каликараккхия; вспомни ещё об Ангирасе, Кашьяпе, Кисаваччхе, Акитти! Правда, всё это я говорю тебе с чужих слов, но могу рассказать и о том, что видел сам. Послушай, государь!

Некогда в Гималаях протекала между двух золотых гор глубокая и непреодолимая даже для лодок река Сида. Вода в ней была до того невесомой, что и павлинье перо не могло бы удержаться на её поверхности и тотчас бы утонуло. Потому ту реку и называли Сида, что значит "река, где тонут". Золотые горы, высившиеся по её берегам, сияли, словно костры из тростниковой соломы. Речные заводи там заросли благовонной тагарой, а горы были покрыты густым лесом, где изобильно росли цветы и плоды. И жило в том чарующем краю десять тысяч провидцев. Все они были мастерами созерцания и обладали пятью сверхзнаниями. Когда им нужно бывало добыть себе пропитание, одни из них отправлялись на материк Северных Куру[65], другие собирали крупные ягоды гвоздичного дерева[66], третьи шли в горы на поиски всяких плодов и ягод, а некоторые улетали за подаянием в города Джамбудвипы. Чревоугодие было им чуждо, и все они безмятежно предавались созерцанию. Как-то раз один из этих подвижников прилетел за подаянием в Варанаси. Когда он, опрятно одетый, проходил по улице мимо дома придворного жреца, хозяин заметил его и пригласил войти. Смирение подвижника полюбилось жрецу. Несколько дней подвижник прожил у него дома, и вот, когда они немного узнали друг друга, жрец спросил: "Где ты живёшь, почтенный?" – "В Северных Гималаях, любезный". – "Неужели ты живёшь там совсем один?" – "Какое один! Там живут круглым счётом десять тысяч подвижников, и каждый из них умеет созерцать и обладает всеми сверхзнаниями". Послушал жрец рассказы о достоинствах подвижников, и ему самому захотелось принять монашество. "Почтенный, отнесите меня туда, я тоже хотел бы стать подвижником!" – попросил он. "Нет, любезный, – отвечал подвижник. – Ты ведь на царской службе, тебя нельзя обращать в монахи без согласия царя". – "Хорошо, почтенный. Сегодня же я отпрошусь у царя. А ты прилетай сюда завтра опять". Тот пообещал. Жрец после утренней трапезы пришёл к царю и сказал: "Государь, отпусти меня подвизаться в Гималаи". – "Зачем тебе это понадобилось, учитель?" – "Стал я теперь понимать, что в наслаждениях проку мало и лучше бы от них отказаться". – "Хорошо, я тебя отпускаю. Навести только меня, когда станешь подвижником". – "Так и быть", – согласился жрец. Он вернулся домой, дал прощальные наставления жене и домочадцам, отписал им своё богатство и препоручил веденье хозяйством, а себе взял лишь то немногое, что необходимо для отшельнической жизни, и сел дожидаться провидца. Наконец тот прилетел в город и вошёл в дом жреца. Жрец угостил его с подобающими почестями и спросил: "Что же мне теперь нужно делать, почтенный?" Провидец вышел с ним за городские стены, схватил жреца за руки и своей волшебной силой перенёсся с ним к реке Сиде. Там он обратил жреца в монашество. На следующий день провидец опять слетал за подаянием и принёс жрецу поесть, а затем преподал ему урок созерцания. Через несколько дней жрец развил в себе сверхобычные способности, овладел созерцанием и смог сам уже летать за милостыней. Спустя какое-то время он подумал: "Царь взял с меня обещание навестить его. Пора бы обещание исполнить". Он отпросился у подвижника и улетел в Варанаси; обходя город и собирая милостыню, он подошёл к царскому дворцу. Царь узнал его, пригласил во дворец, с почётом угостил и спросил: "Где ты теперь живёшь, почтенный?" – "В Северных Гималаях, государь, на берегу реки Сиды, что течёт меж двух золотых гор". – "Ты один там или с кем-нибудь вместе?" – "Совсем не один, государь! Там живут десять тысяч провидцев; все они – мастера созерцания, все обладают сверхзнаниями". Слыша такие похвалы провидцам, царь захотел всех их щедро угостить и сказал: "Почтенный! Мне бы хотелось устроить для этих подвижников званый пир. Право, они того заслужили. Как бы это сделать?" – "Государь, сюда ты этих подвижников никакими яствами не заманишь – не польстятся они ни на какую еду". – "Помоги мне, почтенный! Я непременно хочу устроить для них угощение". – "Хорошо, государь. Если ты хочешь угостить их, перенесись отсюда на время к берегам реки Сиды. Там ты сможешь это сделать". – ""Спасибо за совет", – поблагодарил царь. Он велел взять всё необходимое, выступил с войском из столицы и добрался до пределов своего царства. Оттуда отшельник своей волшебной силой перенёс царя вместе с войском прямо к берегам реки Сиды. Там он и оставил его располагаться лагерем, а сам улетел дальше, к остальным провидцам на ночлег. Наутро он воротился. Царь предложил ему богатое угощение и, когда подвижник окончил трапезу, попросил: "Завтра, почтенный, приводите сюда все десять тысяч провидцев". – "Хорошо", – согласился тот, и на следующий день, когда настало время идти за подаянием или отправляться на сбор плодов, он объявил подвижникам: "Собратья! На берега реки Сиды явился царь Варанаси. Он намерен всех нас угостить и приглашает к себе. Прошу вас, ради его блага пожалуйте к нему в гости". Провидцы приняли приглашение, все вместе прилетели к царю и опустились на землю невдалеке от его лагеря. Царь вышел им навстречу, пригласил в лагерь, рассадил всех и вдосталь накормил изысканной едой. Провидцы так полюбились ему, что он тут же пригласил их прилететь и завтра, а там – послезавтра, и на следующий день… Десять тысяч лет прожил там царь, и каждый день угощал он все десять тысяч провидцев. Пришлось ему основать там город, поселить земледельцев. Узнай, государь, что этот царь – не кто иной, как я сам в одной из прошлых моих жизней! И всё же, хоть я всех на свете затмил своей щедростью, я не смог подняться выше небес мира желаний и не попал в сферы Брахмы. Зато все те подвижники, что вкушали мои дары, вышли за пределы мира желаний и сопричислились к сонмам Брахм. Как видишь, государь, духовный подвиг сулит много больше, чем щедрость, какою бы она ни была.

Но всё же, государь, ты должен считать и щедрость, и духовный подвиг деяниями, достойными великих людей, а потому будь усерден и в том, и в другом: приноси дары и блюди обеты". Такое наставление дал Магхаван царю Видехи и отправился к себе на небеса.

"Где ты пропадал, государь? Мы не видели тебя", – спросили Шакру небожители, когда он вернулся в обитель Тридцати Трёх. "Царь Ними в Митхиле никак не мог разрешить своего сомнения, собратья, – ответил Шакра. – Я побывал у него и ответил на его вопрос". И он подробно рассказал богам, о чём размышлял царь Ними и как он сам своим рассказом рассеял сомнения царя, а затем небесный владыка воздал Ними достойную хвалу. Внимая этой хвале, небожители захотели сами повидать царя Ними. "Государь! – обратились они к Шакре. – Царь Ними – наш общий учитель. Все мы очутились здесь и наслаждаемся божественными усладами лишь потому, что последовали его наставлениям. Своим благоденствием мы обязаны ему. Мы хотим повидать его. Пригласи его к нам, государь, и познакомь нас с ним". – "Хорошо", – пообещал Шакра. Призвав к себе колесничего Матали, он сказал: "Любезный Матали! Поезжай в Митхилу на божественной колеснице Вайджаянте и привези к нам царя Ними". – "Будет исполнено", – и Матали на колеснице отправился в путь. Пока Шакра беседовал с небожителями, пока отдавал приказ Матали, пока тот готовил колесницу в дорогу, прошло по человеческому счёту времени около месяца. Наступило полнолуние. Царь Ними отмечал упосатху. Открыв восточное окно, он сидел на верхнем ярусе своего дворца в окружении сонма советников и размышлял о добродетели. Взошла луна, и одновременно с нею показалась на небе колесница Матали. Люди после ужина сидели у дверей домов за приятной беседой; глядя вверх, они говорили: "Ого! Сегодня на небе целых две луны!" Но колесница быстро приближалась, и скоро стало видно, что это – не луна. Вот уже можно было различить её саму, возничего Матали и тысячу запряженных рысаков. "Любопытно, к кому же это приехала колесница богов? – спросили себя люди. – Да к кому же, как не к нашему праведному царю! Конечно, это колесница Вайджаянта. Шакра прислал её за государем Митхилы – ведь только он один достоин такой чести!" И они воскликнули:

"Диво дивное случилось, мы трепещем от восторга!

К славному царю Видехи боги вестника прислали!"

Тем часом Матали вихрем примчался к дворцу, развернул колесницу и остановил её так, что задок оказался как раз напротив восточного окна дворца. Затем он спустил подножку и пригласил царя Ними взойти:

"О лучший из царей, страны опора!

Тридцать Три бога на вершине Меру

И Шакра, их великий предводитель,

С тобой желают ныне повидаться.

В божественном чертоге ждут тебя.

Взойди на колесницу и поедем".

"Ну что же, – подумал царь. – Посмотрю на мир богов – ведь я его никогда не видел. К тому же, Матали мне дорогой всё объяснит. Пожалуй, поеду!" И он обратился к своим слугам и горожанам: "Я уезжаю ненадолго, а вы без меня не забывайте приносить дары и свершать иные благие дела". С этими словами царь взошёл на колесницу. "Какой дорогой везти тебя, царь? – спросил его Матали. – Ехать ли мне мимо праведников или мимо грешников?" – "Я никогда не видел ни адов, ни небесных обителей, а посмотреть стоит на всё", – решил царь и ответил: "Провези меня обоими путями". – "Но каким из них ехать мне сначала? Я же не могу поехать сразу по двум дорогам!" – "Сначала, Матали, я хочу посмотреть, как казнятся грешники, посетить их скорбную юдоль, ибо в мир богов ты всё равно привезёшь меня в конце пути", – ответил Ними. И Матали направил колесницу к реке Вайтарани.

Узрел царь Ними адскую реку

Вайтарани, откуда нет спасенья,

Что щёлочи полна, кипит, дымится

И извергает гибельное пламя.

Никто её не создавал – она

Порождена была самим злодейством.

Там с палицами, копьями, мечами

Кромешники по берегам стояли.

Кололи, резали, секли, рубили

Они попавших в адские пределы.

А грешники от муки нестерпимой

В Вайтарани искали облегченья,

Бросались вниз, в колючую осоку

С торчащими кинжалами-шипами,

И, напоровшись на шипы, висели

Тысячелетия. Потом срывались ниже

И падали, не в силах удержаться,

На лес железных кольев раскалённых.

Века они пеклись на этих кольях,

Насаженные, словно дичь на вертел.

Дымились колья, и тела дымились.

А ниже – новая и горше мука:

Растут там листья лотосов железных;

Края у них отточены, как бритвы.

На них сползали мученики с кольев,

Им острые края кромсали тело.

Когда же в щёлочь грешники ныряли,

То дым валил от изъязвлённой плоти.

Внизу река утыкана мечами.

"Быть может, под водой немного легче?" –

Так думали они и вглубь ныряли,

Но там мечи им рассекали члены.

Не в силах грешники терпеть такие муки,

И стон в аду не умолкает.

То вниз несёт Вайтарани их по теченью,

А то обратно возвращает.

По берегам их бесы караулят,

Остроги мечут, колют, словно рыбу,

Вытаскивают из реки баграми,

Распяливают на железных досках

И в глотки тычут булавой железной, –

И снова слышен стон, рождённый болью.

Царь Ними в потрясении великом спросил:

"Возничий, что они свершили?

Поистине ужасны эти муки!"

И небожитель Матали ответил

(Ему дела всех грешников известны,

Царю сказал он истинную правду):

"Кто силой злоупотреблял при жизни,

Кто оскорблял и мучил беззащитных,

Теперь казнятся за свои злодейства

В Вайтарани, откуда нет спасенья".

Сказав так, дальше Матали поехал.

А там, где он остановился снова,

От псов спасались великаны бегством.

Им раскалённая земля сжигала ноги,

А псы их нагоняли в лютой злобе

(Они слонам не уступали ростом),

Вгрызались на бегу в живое тело

И великанов на землю валили.

Кричали великаны страшным криком,

Но звери беспощадно их терзали

И до костей обгладывали мясо.

Затем слетались коршуны к останкам

Железноклювые, с телегу ростом,

Дрались над великаньими костями,

Их долотами-клювами долбили

И костный мозг высасывали жадно.

Там тучи воронья кругом клубились,

Что страшны видом, беспощадны нравом, –

На всех бросаются, кого заметят.

Царь ужаснулся и спросил возницу:

"Мне жутко видеть это, колесничий.

За что им суждены такие муки?"

"Они сквалыгами при жизни были,

Отказывались помогать монахам".

"А эти кто? Тела огнём объяты,

Бегут – а бесы поспешают следом,

Держа в руках железные дубины,

И лупят их дубинами по бёдрам,

Сбивают с ног, мочалят спины, руки

И превращают их в мешок с костями?"

"Злодеями они при жизни были,

Мужчин и женщин мучили безвинных".

"Скажи мне, Матали, кто эти люди?

Их бесы обступили полукругом,

Пихая накалёнными баграми

На кучу углей белого каленья.

Они проваливаются по пояс,

А бесы углей сверху подсыпают.

Огнём горят несчастные, рыдают.

За что им эти лютые мученья?"

"Они растратили казну общины,

Чужие деньги нагло прокутили,

А чтоб сокрыть, старейшин подкупили

И лжесвидетельством избегли кары".

"Что за котёл огромный, раскалённый?

Кого в него швыряют вверх ногами?"

"Тех негодяев, что при этой жизни

Благим подвижникам немало докучали".

"А эти мученики что свершили?

За что им кожу с головы снимают

И рану поливают кипятком?" –

"Ты видишь пред собою птицеловов.

Они ловили птиц, их умерщвляли

И на базаре торговали мясом".

"Вон многоводная река струится.

Здесь спуск удобен, берега пологи.

Спешат напиться мучимые жаждой,

Спускаются к реке по медным скалам,

Но стоит им припасть к воде губами –

И берега охвачены пожаром,

Вокруг горит мякина и солома,

И жжёт нутро огонь немилосердно.

А люди, с жаждой совладать не в силах,

Его глотают, думая напиться.

Огонь насквозь тела их прожигает.

За что им, Матали, такая мука?"

"Они зерном нечестно торговали,

Мешали хлеб с соломой и мякиной",

"Что эти люди так вопят истошно?

В них бесы стрелы, пики, копья тычут

Со всех сторон, не зная передышки.

Скажи, чем эти люди провинились?"

"Перед тобой грабители и воры,

Что ремеслом избрали похищенье

Зерна, овец, коров, баранов, денег,

А равно драгоценных украшений".

"А этих грешников за что живьем свежуют,

Разделывают, будто скот на рынке?"

"То мясники и рыбники былые.

Они безвинных тварей убивали

И мясо выставляли на продажу,

А ныне сделались поживой бесов".

"Теперь я вижу мерзкий пруд зловонный.

Дерьмом с мочой он до краёв наполнен,

И от него смердит невыносимо.

Вокруг него сидит народ голодный,

Хлебая жадно мерзостную жижу.

Кем были прежде эти дерьмоеды?"

"Они при жизни нравом были вздорны

И непрестанно козням предавались,

Друзьям вредили, полные коварства, –

А ныне поглощают нечистоты".

"А это что за мерзкий пруд вонючий?

Он до краёв наполнен кровью с гноем,

И от него смердит невыносимо.

Но грешники его кругом обсели,

Лакая ненасытно гной кровавый.

Что совершили эти гноепивцы?"

"Здесь те, кто на святого поднял руку,

Отцеубийцы, матереубийцы.

Они из общества себя исторгли

И опиваются кровавым гноем".

"И эту пытку объясни, возничий!

Огромными калёными крюками

Кромешники людей за губы тянут,

Распластывают их, как бычьи шкуры,

На колышках растягивают тело.

Слюною и слезами истекают

Их жертвы, извиваются, трепещут,

Подобно рыбам, брошенным на сушу.

Кто эти люди, что крючки сглотнули?

За что они распялены на кольях?"

"Они чиновниками в жизни были,

За ценами следили на базаре.

Им взятки покупатели давали,

Чтоб они цены приказали сбавить.

А рядом с ними – жулики-торговцы,

Людей обвешивавшие на рынках.

Но нет мошенникам от мук спасенья.

Лежат теперь, растянуты на кольях".

"Откуда эти жалкие старухи?

Они вопят, заламывая руки.

Их плоть уродлива и безобразна,

Сочится сукровицею и гноем.

Они закопаны по пояс в землю,

А сверху их тела напоминают

Говяжьи освежёванные туши.

Горящие железные утёсы

На них обрушиваются внезапно,

Размалывая мученицам кости.

Но вот откатится скала – и снова

Стоят они, ничуть не изменились!

Опять идёт гора горе навстречу,

А меж горами мученицы стонут.

Они попали в адскую давильню,

Им кровь теперь из тела выжимают.

Ответь, возничий, в чём их преступленье?

За что им суждена такая пытка?"

"Они распутству прежде предавались,

В утехах плотских были ненасытны,

Своим мужьям коварно изменяли,

Вот и попали в адскую давильню".

"Вон за ноги кромешники хватают

Людей и сбрасывают их в ущелье.

А там на дне – пылающие угли.

Что эти люди на земле свершили?"

"То соблазнители, прелюбодеи.

Они, как говорят, воров страшнее.

За грех их суждено им низвергаться

В ущелье, полное горящих углей.

Теперь вокруг ты можешь оглядеться,

И сразу множество адов увидишь.

А муки в них – безмерны, люты, жутки,

Страшны, жестоки, непереносимы.

Казнятся здесь те люди, что при жизни

Поверили губительным воззреньям

И причиняли зло по убежденью,

Других людей к тому же подстрекая".

Небожители тем временем по-прежнему сидели в своём божественном чертоге Судхарме и ожидали приезда царя. "Что-то Матали долго не возвращается, – подумал Шакра. – В чём же дело? Ах, вот оно что! Матали, конечно, решил сделать лучшее, на что способен, и стал показывать царю ады и объяснять, какие грешники в каком аду находятся. Да только царь Ними успеет состариться и умереть, а адам так и не будет конца". И он послал к Матали проворного гонца с наказом: "Скорее вези царя сюда". Гонец мигом нашёл Матали и передал послание. "Надо поторапливаться", – понял Матали и издалека показал царю все оставшиеся ады. "Посмотри, государь! Кругом много и других адов, но теперь нам пора ехать к царю небожителей. Поспешим же, о царственный мудрец!" С этими словами Матали развернул колесницу и направил её к горним мирам.

Вскоре царь увидел паривший в пространстве дворец небожительницы Бирани – построенный из драгоценных камней, увенчанный золотыми куполами, украшенный множеством драгоценностей, он простирался на двенадцать йоджан. Был там и пруд, а рядом с ним – парк, где росли деревья, что исполняют желания. Увидел царь и саму небожительницу – она восседала на ложе в покоях одной из башен своего дворца в окружении тысяч небесных танцовщиц, а когда колесница проезжала мимо, отворила украшенное цветными драгоценными каменьями окно и выглянула наружу. Тогда царь спросил возничего: "Кто эта прекрасная богиня, нарядно одетая, в уборе из пёстрых цветочных гирлянд; как видно, она наслаждается могуществом и великолепием. Какое благое деяние свершила она при жизни?" – "На земле она была некогда рабыней и звали её Бирани. Ты, быть может, знаешь это имя, – ответил Матали. – Жила она в доме некоего брахмана во времена десятисильного Кашьяпы. Однажды её хозяин, будучи в монастыре, пригласил монахов целую неделю вкушать трапезу у себя дома, но домочадцы отказались помогать ему и не захотели принимать монахов: мошенники они, мол, не уследишь за ними. И лишь Бирани вызвалась помочь. Всю неделю она радушно принимала приглашённых, как мать детей, что вернулись после долгой отлучки домой. Вот это доброе дело и вознесло её после смерти на небеса".

Колесница покатилась дальше; показались семь золотых дворцов небожителя Сонадинны. Они сверкали, словно восходящее солнце, а сам Сонадинна в великолепном драгоценном уборе прогуливался по ним в окружении сонма небесных дев. "Что благого свершил при жизни сей небожитель? – спросил Ними. – Вид его приводит меня в восторг". – "Когда-то он был на земле богатым и щедрым домохозяином, и звали его Сонадинна, – ответил Матали. – Он построил для подвижников семь монастырей и неизменно снабжал монахов, что там поселились, всем необходимым для подвижнической жизни – одеждою и пищей, светильниками и лампадным маслом. Дни полнолуния и новолуния, восьмые дни молодой и старой луны он неизменно отмечал обрядами упосатхи, всю жизнь был самообуздан, следовал обетам добронравия – и вот плоды сей добродетельной жизни".

Дальше царь узрел хрустальный дворец, возвышавшийся вверх на двадцать пять йоджан, со многими сотнями колонн, инкрустированных драгоценными камнями, со многими сотнями башенок, поверх которых была наброшена сеть колокольцев; над дворцом развевалось знамя, вышитое золотом и серебром, а окружён он был чарующими взор парками, рощами и прудами, где в изобилии росли цветы. Толпы апсар, несравненных в пении, танцах и иных искусствах, населяли этот дворец. "Кем были прежде эти апсары?" – спросил Ними колесничего. "Во времена Блаженного Кашьяпы все они вели праведную, добродетельную жизнь и сообща приносили дары нуждающимся и общине монахов", – ответил Матали.

Следующим показался высокий дворец из чистого яхонта. Он был прекрасен и соразмерен, ярко сиял, и доносились из него божественные звуки пения и музыки; слышались барабаны, тамбурины, игра на вине и распевание стихов. Населяло этот дворец множество небожителей. "Что доброго свершили эти люди на земле? – спросил Ними. – Признаюсь, я никогда не слышал столь сладостной и упоительной музыки. За что подобная награда?" – "Здесь те, кто в мире живых были добронравными последователями дхармы. Везде – у колодцев, в парках, у спусков к воде – они с радостью подавали милостыню святым людям и снабжали их всем необходимым, были праведны, блюли упосатху", – сказал Матали.

Дальше они миновали ещё три несравненных, великолепных небесных дворца. Все эти дворцы увенчаны были многими хрустальными башенками, увиты цветами, обсажены прекраснейшими деревьями – капиттхой, манго, салом, гвоздичным деревом, тиндукой и иными. Невдалеке протекала речка с прозрачной водой, а в воздухе разносился благозвучный щебет птичьих стай. В этих чертогах наслаждались божественным великолепием те, кто были на земле благонравными и щедрыми подателями благ нуждающимся.

Наконец колесница поравнялась с золотым дворцом, и в нём тоже жил праведник, бывший в земной жизни родом из Шравасти. Но Шакра, глава богов, в тот миг опять подумал: "Матали снова медлит!" – и послал ему навстречу ещё одного проворного небожителя. "Больше медлить нельзя", – понял Матали. Он проехал вперёд и издалека показал царю множество оставшихся в сторону божественных обителей: "Посмотри, государь, на все эти золотые дворцы! Они блещут, подобно молниям, пронзающим тучи. Здесь живут те, что были на земле тверды в Учении, прилежно следовали преподанной им дхарме и восприняли проповедь Истинновсепробуждённого. Теперь эти люди благоденствуют в небесных чертогах. Ты видел, государь, какова участь грешников и что ожидает праведников. Поспешим же, о царственный мудрец! Нам пора к царю богов".

Матали отпустил поводья, и тысяча божественных рысаков помчали колесницу вперёд. Вот она приблизилась к семи горным поясам, что окружают вселенскую вершину Сумеру. Царь Ними увидел горы, разглядел моря, разделявшие горные хребты, и спросил колесничего: "Как называются эти горы, Матали?" – "Следи, государь. Первым идёт хребет Сударшана, Благой Видом; за ним, отделённый от него океаном, – Каравика, Кукушкин; за ним – Ишадхара, Держатель Дышла; за ним – Югандхара, Держатель Ярма; за ним – Немидхара, Держатель Обода; за ним – Винатака, Крутой; последним же – Ашвакарна, Конское Ухо. Все они разделены между собою морями. Ниже всех – первый хребет, Сударшана, а самый высокий – Ашвакарна; это тот, что ближе всех к Сумеру. Здесь, государь, живут боги-властители стран света".

Колесница полетела дальше. Впереди уже виднелась надвратная башня Пёстроглавая; через неё шёл путь в обитель Тридцати Трёх богов. Кругом стояли изваяния Индры. "Что это? – спросил царь Ними. – Я вижу множество изваяний Индры. Они украшены драгоценными камнями, а стерегут их тигры. Это зрелище наполняет меня восторгом. Как называются эти врата, колесничий?" – "Это виднеется Пёстроглавая башня, здесь врата, что ведут к вершине Сумеру, государь, – ответил Матали. – Въедем же, государь, в эти врата. Пыль никогда не загрязняла здешних дорог, вымощенных золотом и серебром и усыпанных лепестками цветов". И Матали с царём въехал в божественный град. Царь Ними увидел небесный чертог Судхарму и спросил: "Что это, возничий? Какой прекрасный дворец, построенный из самоцветов! Он ярко-синий, как осеннее небо. Где мы?" – "Это показался небесный чертог Судхарма. Посмотри на восьмигранные отшлифованные колонны из чистого яхонта, на которых он стоит. Здесь собираются боги обители Тридцати Трёх во главе с Шакрой, их предводителем. Входи же, мудрый провидец, и порадуй их своим приходом".

Небожители сидели и ожидали царя Ними. Но вот они услыхали, что он уж близко, и с гирляндами небесных цветов, притираниями и благовониями в руках вышли встречать его к Пёстроглавой надвратной башне. Одарив гостя цветами и благовонными мазями, боги пригласили царя в свой чертог. И царь, сойдя с колесницы, взошёл во дворец. "Добро пожаловать, государь. Не слишком ли ты устал с дороги? Мы просим тебя сесть подле нашего царя", – приветливо сказали небожители. А Шакра, их предводитель, учтиво обратился к гостю: "Я рад, о царь, почитаемый всеми жителями Митхилы, что ты посетил нас в сей благословенной обители. Оставайся, государь, среди нас, и наслаждайся всеми благами небесной жизни!" – Однако царь отказался: "Нет, владыка. Если благоденствие обретается чьими-то дарами, оно подобно выпрошенному добру. Мне не нужны такие дары. Много важнее свои добрые дела – ведь это то богатство, которым ни с кем не поделишься! Когда я вернусь в мир людей, я буду творить добро. Если человек щедр, ровен в обращении, самообуздан, кроток, то дела его приносят счастье и ему ни в чём не придётся каяться". И Великий своим благозвучным голосом преподал небожителям дхарму. Пока он и боги сидели за беседой, по земному счёту времени минуло семь лет. Порадовав и восхитив богов изложением дхармы, царь Ними благодарно сказал колесничему Матали: Я очень многим обязан тебе, о небесный возничий. Ведь ты показал мне обители праведников и скорбную юдоль грешников". А затем он обратился к Шакре: "Государь, теперь я хочу вернуться в земной мир" – "Раз так, доставь, любезный Матали, царя Ними обратно в Митхилу", – молвил Шакра. "Будет исполнено", – отвечал Матали. Он подогнал колесницу ко дворцу; царь попрощался с небожителями. Они повернули обратно во дворец, а Ними взошёл на колесницу и уехал.

В скором времени небесная колесница приблизилась к Митхиле с восточной сторону горизонта. Народ посмотрел вверх и обрадовался: "Вот и царь наш вернулся!" Матали сделал круг над городом, опустился и высадил царя у того самого окна, откуда тот начал путешествие, сам сказал: "Прощай, государь, я уезжаю", – и отправился назад. "Расскажи, царь, как там живут, в мире богов", – попросили подданные. Царь описал им всё великолепие небожителей и самого Шакры, а заключил рассказ наставлением в дхарме: "Будьте же усердны в благих делах! Тогда и вы со временем тоже попадёте в небесную обитель".

Прошло время. Однажды на голове царя Ними появился первый седой волос. Цирюльник выдернул его и положил царю на ладонь, и тот понял, что настала пора отречься от мирской жизни. Цирюльнику он пожаловал доходную деревню, а сам призвал к себе наследника и объявил, что решил уйти в отшельники. "Отчего так, батюшка?" – спросил сын. "Седеет голова моя…" – отвечал словами предков царь Ними. Он принял монашество, поселился в манговой роще и предался духовным упражнениям. После своей кончины он сопричислился к обитателям миров Брахмы.

Но сын его, царь Калараджанака, нарушил обычай и под старость в отшельники не ушёл".

Закончив это наставление в дхарме, Учитель произнёс: "Как видите, монахи, не только ныне свершил Татхагата исход из мира – он совершал его и прежде". И он отождествил перерождения: "Шакрой был тогда Анируддха, Матали стал теперь Анандой, восемьдесят четыре тысячи царей – нынешние мои последователи, я же был тогда царём Ними".

Джатака о лжеучении и бодхисаттве Нараде[67]

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Maha-Nipata. 544 Maha-Narada-Kassapa-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Когда-то царствовал в Видехе…" – это произнёс Учитель, пребывая в парке Яштиване[68], по поводу усмирения подвижника Кашьяпы из Урубильвы. Вскоре после того как Учитель запустил колесо своей проповеди лучшего из учений, он пришёл в Урубильву и укротил живших там косматых подвижников во главе с Кашьяпой, а потом, чтобы исполнить обещание, данное им когда-то царю Магадхи, он в окружении двух тысяч теперь уже бывших косматых подвижников пришёл в парк Яштивану. Там же появился и царь Магадхи; сопровождала его свита в сто двадцать тысяч человек. Он приблизился к Десятисильному, поклонился ему и сел. И тут среди брахманов-домохозяев возник спор: "Кто же из этих двоих чей ученик: то ли Кашьяпа из Урубильвы – ученик великого шрамана, то ли наоборот, великий шраман – его ученик?" Пробуждённый решил показать им, что учитель – это он, а Кашьяпа из Урубильвы находится у него в ученичестве, и потому спросил того:

"Послушай, Кашьяпа из Урубильвы!

(Тебя иначе называют Тощим):

Ты, говорят, от жертв огню отрёкся?

Не скажешь ли, зачем ты это сделал?"

Тхера понял, к чему клонит Учитель, и ответил:

"Я понял, для чего приносят жертвы:

Для благоденствия в грядущей жизни,

Чтоб наслаждаться зрением и слухом,

Красавицами, яствами, питьями, –

И я увидел в этом загрязненье,

Поэтому я к жертвам охладел".

И, чтобы не осталось сомнений в том, кто чей ученик, он поклонился Татхагате, поставил стопы его себе на голову, а потом воспарил над землёю на высоту одной пальмы, затем двух и трёх, поднимаясь всё выше и выше, пока не достиг высоты семи пальм, а после спустился вниз, ещё раз поклонился Пробуждённому и сел. Узрев подобные чудеса, толпа стала прославлять Учителя: "Сколь чудесно великое могущество Пробуждённого! Ведь он смог укротить, очистить от превратных воззрений даже этого могучего подвижника – Кашьяпу из Урубильвы, возомнившего себя святым!" – "Неудивительно, – заметил Учитель, – что я смог укротить его теперь, уже обладая всеведением. Ведь и прежде, когда я звался Брахмой Нарадой – а тогда я не был свободен от страстей, – я и то смог прорвать сеть его ошибочных воззрений и укротить его". И по просьбе присутствовавших Учитель рассказал о былом.

"Некогда в царстве Видехе, в столице его Митхиле, правил царь по имени Ангатий, и был он праведным и преданным дхарме. Была у него одна-единственная дочь, ее звали Руджа, – прекрасная и благонравная; такая встречается в сто тысяч веков один раз, совершеннее её и пожелать невозможно. Её родила царю главная его супруга, а прочие шестнадцать тысяч жен царя оказались бесплодны. Царь её очень любил и лелеял. Каждый день он присылал ей украшения и наряды из тонких тканей и двадцать пять корзин, доверху заполненных свежими цветами, а ещё – по тысяче монет, чтобы она, не жалея ни еды, ни питья, могла по полнолуниям и новолуниям угощать всех неимущих. А ещё было у царя трое советников: Виджая, Сунама и Алата. Наступил праздник – полнолуние осеннего месяца карттики. Город и дворец были украшены так, словно это обитель богов. Царь умылся, натёрся благовониями, надел свой праздничный драгоценный убор и в окружении множества приближённых сидел на открытой террасе, смотрел на безоблачное ночное небо, озаряемое лунным диском, и вдруг обратился к советникам: "Какая прекрасная ночь! Чём бы нам нынче развлечься?"

Когда-то царствовал в Видехе

Ангатий, доблестный воитель.

Казною был богат и войском,

Имел в достатке колесницы.

И вот однажды, светлой ночью

(Тогда настал осенний праздник

И отмечали полнолунье),

Он созывает приближённых –

Учёных, знающих, умелых

И в обращении учтивых.

Здесь был Алата-воевода,

А с ним – Сунама и Виджая.

К ним царь с вопросом обратился:

"Скажите, чем бы нам заняться?

Сегодня праздник полнолунья,

На чистом небе месяц светит.

Как можем мы себя потешить,

Воспользоваться этой ночью?"

Тогда Алата-воевода

Царю ответил самым первым:

"Вели-ка войнам собираться:

Поднимем войско по тревоге

И всей несметной силой ратной

Отправимся в поход, о кшатрий.

Не всех ещё мы победили,

А победить бы всех хотелось.

Поэтому я предлагаю

Померяться с врагами силой".

Услышав это предложенье,

Сунама с ним не согласился:

"Твои все недруги, воитель,

Сегодня съехались в столицу

И не злоумышляют больше,

Но признают твоё главенство.

Сегодня праздник, не забудьте.

Не вижу смысла я в походе!

Не лучше ли нам поскорее

Отправить слуг за угощеньем,

Призвать певцов и музыкантов

И наслаждениям предаться?"

Услышав это предложенье,

Виджая с ним не согласился:

"Услады, государь, – не новость,

Ты их всегда себе доставишь.

Нам наслаждения привычны,

А радости от них немного.

Нам нужен брахман или шраман,

Наставник и учитель дхармы!

Он нас избавит от сомнений

И даст благие наставленья".

Услышав это предложенье,

Царь с одобрением воскликнул:

"Виджая предлагает дело,

Его намеренье удачно!

Нам нужен брахман или шраман,

Наставник и учитель дхармы.

Он нас избавит от сомнений

И даст благие наставленья".

Услышав речи государя,

Сказал Алата-воевода:

"Живёт у нас в оленьем парке

Из рода Кашьяпы подвижник

По имени Достойный – Гуна;

Он проповедует умело

И окружён учениками,

Нагой он ходит, без одежды.

Его считают люди мудрым".

Услышав речи воеводы,

Послал Ангатий за возницей:

"Готовь, возничий, колесницу,

Мы в парк немедленно поедем".

Тот быстро подал колесницу

С сиденьем из слоновой кости.

Серебряною окаёмкой

Она сияла и сверкала,

Как полная луна на небе;

Четвёрка рысаков в упряжке,

Как на подбор, все белой масти,

А на бегу быстры, как ветер,

Притом совсем не норовисты.

Всё было белым: кузов, кони,

И царский зонт, и опахало.

В сопровожденье приближённых

Царь выехал на колеснице

И был прекрасен, словно Чандра.

Скакали верховые следом

И сабли наголо держали.

Так ехал царь, не больше часа;

Затем сошёл он с колесницы

И с приближёнными своими

Пришёл туда, где жил подвижник.

Кругом ученики сидели

И брахманы, текла беседа.

Царь никого не стал тревожить:

Он здесь не мог распоряжаться.

Так, окружённый всяким людом, царь сел поблизости и приветливо обратился к подвижнику.

Неподалёку царь уселся

На мягких набивных подушках,

Расположился поудобней

И вежливо беседу начал:

"Всего ли у тебя в достатке?

Ты крепок ли теперь здоровьем?

Как добываешь пропитанье?

Не трудно ль жить тебе, почтенный?

Не болен ли какой болезнью?

Не жалуешься ли на зренье?"

Ведехе, преданному дхарме,

Подвижник отвечал учтиво:

"Всё у меня благополучно,

Болезни мне не докучают.

А ты здоров ли, царь Видехи?

Тебя не донимают бунты?

А рысаки твои здоровы?

Не поломалась колесница?

Не мучат ли тебя болезни?

Они нередко губят тело!"

Так царь Видехи и отшельник

Приветствиями обменялись.

Царь времени не тратил даром,

Он тотчас перешёл к расспросам

О том, чего ему держаться,

О смысле дхармы и о пользе:

"Как почитать, согласно дхарме,

Отца и мать? Ответь, подвижник!

А как нам быть с учителями?

Каков наш долг перед семьёю?

Как относиться к старшим нужно?

А как – к отшельникам, монахам?

Как обращаться нужно с войском?

Чего держаться в управленье?

Как правильно исполнить дхарму,

Чтоб после смерти быть счастливым?

В ад попадают после смерти?"

Подобные вопросы лучше всего было бы задать самому Истинновсепробуждённому; если нет его – то пробуждённому-для-себя; если ж и того нет – то ученику пробуждённого; а уж если нет и ученика – то бодхисаттве. А царь такие важные вопросы задал безвестному, нагому, заблудшему адживику! Понятно, что тот не мог дать достойного ответа. И, не задумавшись, будто речь шла о том, чтобы быков гнать или после обеда мусор вынести, он заявил: "Слушай, государь", – и начал излагать своё лжеучение.

И на вопрос царя Видехи

Ответил Кашьяпа-подвижник:

"Скажу я истинную правду.

Внимай мне, государь, прилежно:

Хоть следуй, хоть не следуй дхарме –

Плода не будет никакого.

Не существует того света:

Никто оттуда не вернулся,

Нет, государь, покойных предков,

Родителей не существует.

Учитель бесполезен в жизни:

Того, кто буен от природы,

Не сможет усмирить учитель.

Все существа равны друг другу,

И старших почитать не нужно.

В труде, в старанье нету смысла,

А мужество всегда бесцельно.

Все существа судьбой влекомы,

Как бечевой влекома лодка.

Что суждено – то и получишь.

Плодов даяний не бывает,

А приношения бесполезны.

Ни власти нету, ни усилий.

Кто поглупей – дары приносит,

Кто поумней – их получает.

И все глупцы в самообмане

Невольно одаряют умных.

Всего семь сутей существует.

Они неразложимы, вечны:

Земля, вода, огонь и воздух,

Затем – несчастие и счастье;

Душа считается седьмою.

Никто их разложить не может,

Несокрушимы эти сути,

И истребить их невозможно:

Ведь меч проходит между ними.

Кто рубит голову на плахе,

Не задевает эти сути.

Как можно видеть здесь убийство?

Пусть восемьдесят кальп минует,

Потом ещё четыре кальпы –

Тогда все души чисты будут.

Нет раньше срока избавленья,

Какие ни блюди обеты.

И сколько б ты добра ни делал,

Освобожденья не ускоришь;

А можешь нагрешить без меры –

Освобожденья не замедлишь.

Очистимся мы постепенно

За восемьдесят кальп и дольше.

Не побороть необходимость –

Ведь море на берег не выйдет!"

Послушав поученья Гуны,

Сказал Алата-воевода:

"Признаюсь я, ученье это

Мне кажется правдоподобным.

Я помню прошлое рожденье,

Предшествующее этой жизни:

Я был забойщиком скота в ней

И был как Пингала известен.

В Варанаси, великом граде,

Я совершил грехов немало,

Без счёта резал скот на мясо:

Свиней, овец, козлов, баранов…

Но после смерти я родился

Богатым, сыном полководца.

А значит, нет плодов злодейства,

Иначе быть бы мне в кромешной!"

Алата заблуждался! Некогда он почтил цветами чайтью с останками десятисильного Кашьяпы. Потом, когда ему пришла пора умирать, сильнее своими последствиями оказались другие его поступки, и его странствие в мирском круговороте продолжалось по-всякому. Из-за какого-то дурного деяния он и родился забойщиком скота и натворил в той своей жизни много зла. Но потом, когда он умирал, давняя его заслуга – подношение чайтье – пересилила всё остальное – так огонь, что тлеет под золою, внезапно вырывается наружу. И получилось, что родился он сыном воеводы. А дальше своей предыдущей жизни он ничего не был в силах вспомнить, и потому решил, что нет плодов злодейства, и поддержал учение Гуны.

Сидел там раб неподалёку,

Что Биджакою прозывался.

Он Кашьяпу пришёл послушать,

Хоть и постился в полнолунье.

Услышал он ученье Гуны

И сказанное воеводой

И, тяжко-тяжко воздыхая,

Заплакал горькими слезами.

Его окликнул царь Видехи:

"Скажи, любезный, что ты плачешь?

Ты удручён какой-то вестью?

Что тяготит тебя? Откройся!"

Вопросу царскому внимая,

Ответил Биджака правдиво:

"Ничто не тяготит мне душу.

Послушай, царь, что расскажу я.

Я помню прошлое рожденье:

Там жизнь моя была счастливой.

Ведь был я в городе Сакете

Купцом и прозывался Бхава,

Был предан дхарме, уважаем;

Подвижникам и неимущим

Я неизменно был опорой;

Ни одного греха в той жизни

Я за собою не припомню.

Но после смерти я родился

Здесь сыном женщины несчастной

– Ведь я, Ведеха, сын рабыни, –

Теперь я неимущ и жалок.

Но, несмотря на свою бедность,

Я добродетели привержен,

Готов обедом поделиться

Со всеми, кто меня беднее.

По полнолуньям, новолуньям

Пост соблюдаю непреложно,

Зла никому не причиняю,

Не зарюсь на добро чужое.

А вот теперь, как оказалось,

Мои старанья бесполезны!

Ведь правильно сказал Алата –

От благочестия нет проку!

Мне просто выпало злосчастье –

Бросок костей был неудачен.

Игрок я, видно, никудышный.

Алата – вот игрок умелый,

Его бросок удачным вышел,

И выпало на долю счастье.

Врата небес теперь закрылись!

Что делать мне? Не понимаю!

Вот потому я и рыдаю,

Ученью Кашьяпы поверив".

Биджака тоже не все знал. Когда-то, во времена десятисильного Кашьяпы, он искал в лесу пропавшего вола. Там ему встретился монах, что заблудился в лесу. Он спросил у Биджаки, как выйти на дорогу. Биджака промолчал. Монах переспросил, а тот вдруг разозлился и обругал его: "Ты раб, а не монах! Ишь, какой настырный!" В той жизни это деяние сказаться не успело, ибо другие дела были сильнее, но оно тлело, как угли под золою. Позже Биджака за прежние заслуги и вправду родился купцом и был в той жизни праведен. Теперь же ему пришлось расплачиваться за давнее оскорбление.

Царь Биджаки рассказ услышал

И молвил он такое слово:

"Стяжать блаженство невозможно,

Мы изменить судьбу не в силах.

Любое счастье и злосчастье

Одна она нам посылает.

Нас всех очистит смена жизней,

Освобожденья не приблизишь.

Я до сих пор к добру склонялся,

Подвижникам и неимущим

Всегда я помогал с охотой,

Радел о благе государства –

Выходит, только тратил время!"

"Почтенный Кашьяпа! – обратился царь к подвижнику. – Оказывается, я много лет потратил впустую. Наконец-то есть у меня учитель! Отныне я предамся одним наслаждениям. Да и наставления твои слушать мне теперь ни к чему – не стоит больше медлить. Ты оставайся тут, а мы отправляемся назад.

Быть может, свидимся, почтенный,

Коли судьба того захочет".

Промолвил это царь Видехи

И в путь отправился обратный.

Приехав к Гуне, царь сначала поздоровался, а уж потом завёл беседу. Теперь же он и не простился – видно, Гуна даже и того был недостоин. Ну, а об угощенье или подарках и речи не было. Царь кое-как скоротал остаток ночи, а наутро призвал придворных и объявил:

"Пусть в Чандаке, моём дворце,

Я буду жизнью наслаждаться,

Отныне дел я знать не знаю!

Советники пусть всё решают.

Все государственные тайны

И ежедневные заботы

Я доверяю приближённым!"

Промолвил это царь Видехи

И погрузился в наслажденья;

Подвижников и неимущих

Забыл и стал к ним равнодушен.

Так пролетело две недели,

А накануне новолунья

Любимица отца, царевна,

К себе кормилицу призвала.

А произошло за это время вот что. У царевны было в обычае всякий раз по Полнолуниям и новолуниям навещать отца. В окружении пятисот своих подружек, нянек и мамок, она, очаровательная и прелестная, выходила из своего семиэтажного дворца Ративаддханы, что значит – "Взраститель утех", и направлялась к отцовскому дворцу Чандаке. Царь встречал её с неизменной радостью, радушно принимал, а на прощанье давал ей тысячу монет – для подаяния нуждающимся. Царевна возвращалась к себе домой, а на следующий день она непременно постилась, свершала все надлежащие обряды и раздавала щедрые дары бездомным, неимущим, обездоленным и убогим. Ведь на свои обычные траты она имела доход с целой округи, что царь ей отдал в управление, и с ним она обходилась без отцовских денег. Но так было до сих пор, а теперь по городу пополз тревожный слух, что царь-де наслушался речей адживика и последовал ложному учению. Дошёл тот слух до мамок царевны, и они явились к ней с новостью: "Слыхали мы, госпожа, что отец твой наслушался речей адживика и принял его ложное учение. Все четыре навеса у городских ворот, где прежде раздавали подаяние, он велел порушить. Слуги его на улицах хватают замужних женщин и девиц и тащат к нему; управление государством он совсем забросил. Помешался, одним словом, на усладах плоти!" Царевна от таких вестей опечалилась и призадумалась: "И как же это моему отцу в голову пришло просить совета у потерявшего всякое достоинство, бесстыдного, нагого и нищего адживика! Почему он не пошёл к исполненному добродетели шраману или брахману, из тех, что учат о деяниях и воздаянии за них? Вот у кого надобно было мудрости учиться! А теперь, кроме меня, некому разубедить отца. Придётся это делать самой. Я уж постараюсь обратить его на путь истинный. Ведь я помню семь прошлых своих рождений и знаю, что предстоит мне в семи будущих. Расскажу я ему о своих былых дурных деяниях и о том, к чему они привели. Может, тогда отец мой образумится? Только не стоит идти к нему сегодня же. Ясно, что он спросит: "Ты почему так скоро пришла? Ты же всегда приходила ко мне раз в две недели". А если я ему тогда напрямик отвечу: "Я, батюшка, слыхала, что ты примкнул к неверному учению, вот и пришла", он пропустит мои слова мимо ушей. Стало быть, сегодня идти рано. Надо дождаться новолуния. Приду к нему как обычно, будто ни о чём не слыхала, а как стану собираться обратно домой, попрошу у него тысячу на подаяние обездоленным, он мне о своих новых взглядах и расскажет. Тогда я уж постараюсь, как смогу, – только бы мне его переубедить". На том она и порешила. И вот накануне новолуния царевна призвала к себе кормилицу и сказала:

"Меня украсить поспешите,

Моих подружек наряжайте!

Ведь завтра будет новолунье,

Пора бы мне отца проведать".

Служанки подали гирлянды,

Сандалом Руджу умастили

И украшения надели

Из самоцветов и кораллов,

Из яхонтов и бус жемчужных.

Одета в лучшие наряды,

Она на золотых носилках

Отправилась царя проведать.

Блистая собственной красою,

Она ещё прекрасней стала

Среди своих подружек юных.

Вот, в окружении наперсниц,

Сияя праздничным убором,

Вступила в Чандаку царевна

И всё сверканьем озарила,

Слепящей молнии подобна.

Она приблизилась к Ведехе,

Приветила его учтиво

И села рядом на сиденье

С блестящей золотой отделкой.

Её, а с нею и подружек,

Подобных апсарам небесным,

Радушно принял царь Видехи

И вымолвил такое слово:

"Довольна ты своею жизнью?

Проводишь ли в забавах время?

В пруду купаешься, как прежде?

А кушанья разнообразны?

Какие же у вас затеи?

Беседки из цветов плетёте?

А коль чего-то не хватает,

Скажи – я дам распоряженье!

Мне кажется, что ты натёрлась

Не самым лучшим притираньем.

Быть может, надобно сандала?"

Так дочь расспрашивал Ведеха.

Ему царевна отвечала:

"Мне, государь, всего довольно,

Ни в чём не знаю я отказа.

Но завтра – новолунье, праздник.

На подаяние убогим

Нужна мне тысяча каршапан –

Я, как всегда, им помогаю".

На эту речь царевны Руджи

Ей так ответил царь Ангатий:

"Ты много денег зря изводишь:

В дарах нет никакого смысла!

Посты зачем-то соблюдаешь;

Наверное, судьба такая,

И ты постишься поневоле.

А я в постах добра не вижу.

Про Биджаку-раба слыхала?

Он тоже был постам привержен,

А как послушал речи Гуны,

Заплакал горькими слезами.

Живи, пока живётся, Руджа!

Отказывать себе не стоит.

Не существует того света,

Зачем себя напрасно мучить?"

Послушав речь царя Видехи,

Прекрасная царевна Руджа,

О будущем и прошлом зная,

Промолвила такое слово:

"Я раньше знала понаслышке,

Теперь воочию узрела:

Кто с дураком имеет дело,

Сам поглупеет непременно.

Кто в одиночку заблуждался,

С другим заблудшим повстречавшись,

Сам в заблужденье укрепился.

Ни Биджака, ниже Алата

Меня ничуть не удивляют.

Но ты всегда был столь разумен,

Столь опытен и зрел в сужденьях –

Как мог ты вместе с дураками

Поддаться ложному воззренью?

И если сам собой нас ход вещей очистит,

Зачем тогда подвижничество Гуне?

Он в заблужденье понапрасну себя мучит,

Как мотылёк, летящий на светильник.

Кто верит, что усилия бесплодны,

Не остановится пред злым деяньем,

А от последствий трудно избавляться,

Как от крючка сглотнувшей его рыбе.

Я приведу тебе сравненье,

С вниманием меня послушай!

Разумный человек, бывает,

Суть дела схватывает сразу,

Когда сравнение услышит.

Представь купеческое судно,

Перегружённое товаром:

Оно под непомерным грузом

Затонет в океанских водах.

Так человек, мало-помалу

Накапливая злодеянья,

Под бременем их непомерным

В аду утонет, как в пучине.

Что до Алаты-воеводы,

Так он грехи пока лишь копит,

Но в будущем ему придётся

Дурные испытать рожденья.

Алата тоже, царь Видехи,

Когда-то накопил заслуги,

Поэтому теперь он счастлив.

Но благо это – ненадолго:

Он к недостойному склонился,

Оставил верную дорогу

И движется стезёй дурною.

Теперь – ещё одно сравненье.

Возьми две чашки с коромыслом

И нагрузи одну из чашек:

Свободная от груза чашка

Поднимется на коромысле.

Так, если человек заслуги

Накапливает понемногу,

Они его поднимут к небу,

И это с Биджакой случится.

А те несчастья и невзгоды,

Что он переживает ныне, –

Последствия дурных деяний,

Им совершённых в прошлой жизни.

Но всё дурное скоро минет,

Ибо теперь он благонравен.

Не слушай Кашьяпу, владыка!

Не следуй ложному ученью!

Ты попадаешь под влиянье

Того, с кем вместе тратишь время,

Будь он хоть праведник, хоть грешник.

С кем человек завяжет дружбу,

Кого он часто навещает –

Он на того похожим станет.

Когда лежат две вещи рядом,

Соприкасаются друг с другом –

Одна запачкает другую.

Стрела, отравленная ядом,

Оставит часть его в колчане.

Разумный муж остережётся

Общения с неблагородным –

Грехом недолго заразиться.

Ведь если ты концом былинки

Дотронешься до тухлой рыбы –

Былинка гнилью и пропахнет.

Вот каково с глупцом общенье!

А если к благовонной тагаре

Ты поднесёшь листок от дерева,

Он тоже станет благовонным –

Вот каково общенье с мудрым!

Считай, что разум твой – корзинка,

А в ней плоды твоих деяний.

Будь рассудителен, владыка!

Оставь общение с дурными,

С достойными сведи знакомство.

Дурной тебя толкает к аду,

Достойный – к небесам приблизит".

Так царевна старалась склонить отца к добру. А потом она рассказала о своём прежнем грехе и о том, как она за него поплатилась:

"Я помню семь своих рождений,

Предшествовавших этой жизни,

И о семи грядущих знаю.

В седьмом тому назад рожденье

Была мужчиной я, владыка.

Жила в Магадхе, в Раджагрихе,

Кузнечным делом занималась.

Товарища дурного встретив,

Грехов свершила я немало,

Погрязла в прелюбодеяньях.

Казалось мне, что я бессмертна.

Дурной поступок сохранился,

Словно огонь под слоем пепла,

А я после того родилась

Благодаря другим деяньям

В столице Ватсы, в Каушамби,

В семье богатого торговца

Как их единственный наследник,

И все меня там ублажали.

Я встретила благого друга,

Он был умён и образован,

Меня на правый путь наставил.

Все новолунья, полнолунья

Я, как положено, постилась.

Благой поступок сохранился,

Как клад вблизи от водоёма,

Но плод былых дурных деяний,

Свершённых некогда в Магадхе,

Созрел теперь и проявился,

Как яд, подействовав не сразу.

Родилась я в "аду стенаний"

И там прожаривалась долго,

Об этом даже вспомнить тяжко!

Ведь я бесчисленные годы

Терпела тяжкие страданья.

Потом в Бхеннакате родилась –

Была козлом там холощёным;

Возя сановников в повозках,

Расплачивалась за распутство.

А после смерти я родилась

В лесу дремучем обезьяной.

Вожак мне откусил мошонку:

Я продолжала, царь Видехи,

Расплачиваться за распутство.

Потом в Дашарне я родилась,

Была волом там подъярёмным,

Расплачивалась за распутство.

А после этого, Ведеха,

Я возродилась человеком,

Но отродясь была бесполой –

Моя расплата продолжалась.

А после этого я стала

Небесной девой в свите Индры,

Носила яркие наряды

И дорогие украшенья,

Искусным пением и пляской

Царя богов я услаждала.

Вот семь моих былых рождений.

Грядущие я тоже знаю.

Теперь проявится то благо,

Что я свершила в Каушамби,

И в следующих семи жизнях

То снова буду человеком,

То обитательницей неба.

Я буду счастлива всё время,

Но первых шесть своих рождений

Придётся женщиной остаться.

Зато в седьмом существованье

Я стану наконец мужчиной –

Не на земле, но в горнем мире.

Уже готовят мне гирлянды

Божественных цветов сантаны.

Их на меня наденет, знаю,

Проворный небожитель Джава.

Что для богов – лишь час единый,

Шестнадцать полных лет для смертных,

А день и ночь в небесном мире –

Столетие земного счёта[69].

Неисчислимые рожденья

Влекут поступки за собою,

И ни благое, ни дурное

Деяние не исчезает.

Кто хочет быть всегда мужчиной,

Остерегаться должен блуда,

Как человек, что вымыл ноги,

Обходит стороною лужи.

А если женщина захочет

Мужчиной стать в грядущих жизнях,

Пускай супруга почитает,

Как апсара – богов владыку.

А кто желает благ на небе

И долгой жизни в горнем мире,

Пусть избегает прегрешений

И в мыслях, и в речах, и в деле,

Пусть дхарме следует прилежно,

От этого всегда есть польза,

Будь женщиной ты иль мужчиной.

Все те, кто в нашем мире, государь,

Живут в великолепии, в достатке,

Когда-то жили праведно, поверь:

Мы все – наследники своих поступков.

А как ты полагаешь, царь Видехи:

За что танцовщиц ты к себе приблизил,

Наряды даришь им и украшенья?

Наверное, они того достойны?"

Так добронравная царевна

Утешила отца рассказом,

Разубедить его стараясь.

Начавшись утром, беседа их затянулась на весь день и всю ночь. Под конец царевна ещё раз взмолилась: "Не слушай, государь, зловредных речей этого голого подвижника! Послушайся меня, я ведь друг тебе и ничего, кроме добра, тебе не желаю. Помни: есть этот свет, есть тот свет, есть на свете плоды добрых и дурных деяний! Не пей из грязного источника!" И всё же ей не удалось разубедить отца. Тот крепко держался за своё пагубное заблуждение. С родителями нередко так бывает: им всегда приятно послушать, как складно говорит их любимое дитя, вникать же в суть его речей они не склонны. А по городу тем часом уже разнеслась весть: "Говорят, что царевна Руджа учит царя дхарме, старается разубедить его", и все горожане радовались и надеялись: "Царевна у нас умна, она сумеет избавить отца от пагубных воззрений и нас всех тем облагодетельствует!" Но вразумить отца царевне так и не удалось. Однако она не пала духом. "Любым способом мне надо исцелить царя от заблуждения!" – решила она, поклонилась всем десяти сторонам света[70], молитвенно сложив руки над головою, и вознесла мольбу: "Ведь есть же ещё в мире те, на ком свет стоит – есть преданные дхарме шраманы и брахманы, есть небожители – хранители сторон света, есть Великие Брахмы! Пусть кто-нибудь из них придёт на помощь и своею силой освободит царя от пагубных воззрений! Даже если сам он того не заслужил – да придут они ради моей силы, моих достоинств, моей правды, да избавят они его от пагубных воззрений на благо всему свету!"

Бодхисаттва был тогда Великим Брахмой; звали его Нарада. А известно, что бодхисаттвы по великому своему состраданию и милосердию озирают время от времени весь мир и проверяют, кто из существ идёт праведным путём, а кто – неправедным. И вот в тот самый день бодхисаттва, озирая мир, увидел царскую дочь и услыхал её мольбу. "Никто, кроме меня, не в силах избавить её отца от пагубных воззрений. Сегодня я должен оказать ей милость; я появлюсь там, просвещу и облагодетельствую царя и его приближённых. Но какой же мне принять облик?" – подумал бодхисаттва. И он решил так: "Люди уважают и почитают подвижников. Пожалуй, я обернусь подвижником". В тот же миг он принял благообразный человеческий облик – обратился в светлокожего подвижника. Опрятная отшельническая косица была закреплена у него золотой заколкой; одет он был в рогожу, крашенную снаружи и с изнанки красным цветом; через плечо была переброшена серебряная шкура антилопы, расцвеченная золотыми изображениями светил, и крепилась она нитью жемчуга. В руке подвижник держал золотую чашу для сбора подаяния, а на плече его лежало коромысло, тоже червонного золота, с конца которого свисал на жемчужной нити коралловый кувшинчик в виде тыквы-горлянки. В таком вот облике провидца-отшельника Нарада прилетел по воздуху, красуясь, словно месяц на небосклоне, и, паря над полом, появился на террасе дворца Чандаки перед царским взором.

Сам Нарада из мира Брахмы,

Обозревая Джамбудвипу,

Царя Ангатия приметил

И снизошёл к нему на землю.

Когда он в облике провидца

Возник перед царём Видехи,

Царевна Руджа благодарно

С почтеньем перед ним склонилась.

А царь в великом изумленье

Немедленно спустился с трона

И гостя вопросил смятенно:

"Откуда явился ты, богоподобный,

Сияя, как Чандра безоблачной ночью?

Кто родом ты и каково твоё имя?"

"Этот царь возомнил, будто того света не существует, а я ему нарочно сразу напомню о нём", – подумал Нарада и ответил:

"Явился сюда я из горнего мира.

Сияя, как Чандра безоблачной ночью.

Узнай, государь, что я – Кашьяпа родом,

Под именем Нарады в мире известен".

"О том свете я ещё успею спросить, – подумал царь. – Узнаю сначала, откуда у него сверхъестественные способности". И он вопросил:

"О Нарада, я изумлён этим чудом:

Как можешь парить ты, земли не касаясь?

За что получил ты такую способность?"

Нарада ответил:

"Я дхарме и правде был издавна предан.

Смирял свои страсти, был щедр неизменно.

От этого стал я стремительней мысли,

Мгновенно в любые миры попадаю".

Этот ответ не рассеял заблуждений царя, он упорно держался своих ложных взглядов. В существование того света он не поверил и с сомнением произнёс:

"Что ты рассказал мне – поистине, чудо:

Заслуги, выходит, отнюдь не бесплодны

(Вот только не знаю я, верно ли это).

Позволишь ли порасспросить тебя дальше?

Но только я жду непритворных ответов"

Нарада ответил:

"Спроси, о чём хочешь, владыка Видехи.

Я тут же рассею любые сомненья,

Скажу о причинах, примеры напомню,

В моих рассужденьях не будет изъяна".

Тогда царь задал свой вопрос:

"Нарада, ответь нелицемерно:

Есть ли в мире боги? Есть ли предки?

Существует ли на самом деле

То, что называется "тем светом"?"

Нарада ответил:

"Есть и боги в мире, есть и предки,

И на самом деле существует

То, что называется "тем светом".

Глупые и чувственные люди –

Лишь они не знают о том свете,

Ибо держатся превратных взглядов".

Тут царь с насмешкой предложил:

"Если, Нарада, ты тоже веришь,

Что умершие на этом свете

Просто на тот свет переселились,

Одолжи мне здесь пятьсот каршапан –

На том свете тысячу получишь!"

Но Нарада его при людях осадил:

"Будь ты добронравен и надёжен –

Дал бы я тебе пятьсот каршапан,

Но теперь ссужать тебя опасно:

Как очутишься ты в преисподней,

Долг с тебя взыскать никто не сможет.

Кто бездельничает в этой жизни,

Ленится, бесчинствует, буянит,

Тот от умных не получит ссуды,

Ведь возврата будет не дождаться.

А тому, кто может заработать,

Добронравен, опытен, надёжен,

Люди сами в долг дают охотно:

На такого можно положиться".

Царь прикусил язык, а люди обрадовались и преисполнились надежды: "Этот божественный провидец и впрямь могуч умом. Уж он-то заставит нашего царя отказаться от пагубных воззрений!" И столь велика была волшебная сила бодхисаттвы, что во всей Митхиле, протянувшейся на семь йоджан, люди, затая дыхание, внимали его проповеди дхармы. "Царь упрямо цепляется за свои взгляды, – подумал Великий. – Надо бы его сначала припугнуть, рассказать об адских муках, чтобы он скорей отрёкся от своих пагубных воззрений. Зато после я его утешу напоминанием о счастливых небожителях". И он промолвил: "Если ты, царь, останешься при своих взглядах, ты непременно угодишь в ад и будешь мучиться бесконечно.

После смерти встретишься в кромешной

С жадным вороньём, исчадьем ада.

Грифы, коршуны, орлы, вороны

Исклюют тебя и растерзают.

Будешь ты, разодранный на части,

Окровавленный, в грязи валяться –

Позабудешь, что кому-то должен!

Там не светят ни Луна, ни Солнце,

Жутью дышит беспросветный сумрак,

Не бывает там ни дня, ни ночи;

Всяк махнёт рукой на свои деньги,

Только бы в аду не очутиться.

Двое кобелей могучих, рослых:

Первый – Светлый, а второй – Пятнистый,

Там железными клыками гложут

Всех, кто очутился в преисподней.

Хищники когда в тебя вгрызутся,

По кускам растащат твоё тело,

Будешь ты, разодранный на части,

Окровавленный, в грязи валяться –

Позабудешь, что кому-то должен!

Навостривши копья, пики, дроты,

Слуги ада, копоти чернее,

Колют и пронзают, стервенея,

Грешников, в кромешную попавших.

Не ищи от них спасенья в бегстве,

Всё равно ты будешь весь истерзан,

Вспорют тебе брюхо, кишки вынут,

Так забудешь, что кому-то должен!

Там с небес дождём летят секиры,

Стрелы, копья, топоры, кинжалы,

Люто накалённые, как угли;

Там из туч валится град каменьев,

Знойный ветер дует нестерпимо,

Нет ни малого отдохновенья.

Как начнёшь, измучившись, метаться,

Позабудешь, что кому-то должен!

Запрягут тебя в телегу бесы

Да начнут стрекалом тыкать в спину –

Побежишь по раскалённой лаве,

Позабудешь, что кому-то должен!

Вздумаешь ли на гору взобраться,

Бритвами утыканную плотно,

Источающую зной и ужас –

Бритвы рассекут тебя на части,

Будешь в собственной крови купаться

И забудешь, что кому-то должен!

Станешь ползать по горящим грудам,

Где трещат пылающие угли:

Как обуглишься да накричишься –

Позабудешь, что кому-то должен!

Растут там адские деревья,

Касаясь облаков вершиной;

На них железные колючки

Набухли человечьей кровью.

На эти страшные деревья

Служители судьи умерших

Мужчин и женщин загоняют,

Что предавались любострастью.

Тебя там то же ожидает,

И будешь лезть, окровавленный,

Пока всю кожу не оставишь

И не исколешь свои члены

На ужасающих колючках.

Тогда ты горько будешь плакать,

Раскаиваясь в прегрешеньях!

Ты даже кожи там лишишься,

Откуда же возьмутся деньги

С заимодавцем расплатиться!

Другие там растут деревья:

Мечи на ветках вместо листьев.

И будешь ты на них взбираться,

На ветках оставляя части

Обезображенного тела!

Едва ты вырвешься из леса –

В Вайтарани падёшь немедля;

Откуда же возьмешь ты деньги

С заимодавцем расплатиться!

Клокочет щёлочной водою,

Дымится адское теченье

Реки Вайтарани ужасной,

А в ней – железные кувшинки

И остро режущие листья!

Тебя, забрызганного кровью,

Река немедленно подхватит

И понесёт на эти листья;

Откуда же возьмешь ты деньги

С заимодавцем расплатиться!"

Услышав из уст Великого этот рассказ об адских муках, царь ужаснулся и с мольбой воззвал к нему:

"Как дерево под топором, я весь дрожу от страха.

Что делать мне? Куда идти? Я заблудился в мире!

Я в ужасе от дел своих, раскаиваюсь горько!

Одна надежда на тебя, провидец!

Дай мне воды напиться в знойный полдень,

Будь островом среди морской пучины,

Стань светочем средь темноты кромешной!

Дай наставление о дхарме и о пользе.

Увы! Я в прошлом тяжко провинился.

Скажи, как мне очиститься, провидец?

Как избежать паденья в бездну ада?"

Отвечая ему, Великий упомянул о славных царях былых времён:

"Живи теперь, как Дхритараштра,

Как Вишвамитра, Джамадагни,

Как Ушинара и царь Шиби.

Во всём отныне следуй дхарме,

И обретёшь обитель Шакры.

Пусть в Чандаке, твоём дворце,

И Митхиле, столице царства,

Отныне возглашают слуги:

"Кто жаждет? Кто проголодался?

Кому нужны цветов гирлянды?

А кто нуждается в одежде?

Кому-то, может, для прогулок

Нужны сандалии и зонтик?"

Пусть дважды в день так возглашают.

Тех, кто состарился в работе,

Не заставляй трудиться больше,

Но содержать ты их обязан,

Будь это люди иль скотина:

Они заботу заслужили".

Так Нарада дал царю наставление, восхвалив щедрость и нравственное поведение. А заключил он речь сравнением царя с колесницей, ибо знал, что Ангатию такое сравнение должно непременно понравиться:

"Колесницей назовём мы тело,

А возничим будет ум искусный,

Ось – непричинение дурного,

А щиты – раздача неимущим.

Мы ободьями представим ноги,

Окаёмкою же руки будут.

Смазка – воздержанье от обжорства;

Если скрипа нет – ты сдержан в речи.

Цельный кузов – это верность слову;

Мягкость речи – плавность её хода;

Вера и нежадность – украшенья;

Шест со знаменем над колесницей –

Скромность, поклонение с молитвой;

Неспесивость – вот прямое дышло;

А поводья – самообузданье;

Плавный ход её – то негневливость,

Сверху же красуется блестящий

Зонт – он означает верность дхарме.

Поручнями будут твои знанья.

А сидением – невозмутимость духа.

Спицами же – знанье обстоятельств,

Хомутом смирение зовётся,

А подстилкой будет бодрость мысли.

Память – вот стрекало у возницы,

Мужество и йога – то уздечка,

Если ум смирен, он едет прямо,

Избегая прихотей-ухабов.

Вдруг рысак к обочине нагнётся

(Значит, что-то видно или слышно,

Что-то вкусно и приятно пахнет,

Отвлекая в сторону вниманье) –

Рысака тогда возничий – твоя сущность –

Погоняет мудростью нещадно.

Тот, кто твёрдо правит колесницей,

Едет ровной и прямой дорогой, –

Тот осуществит свои желанья

И кромешной навсегда избегнет.

Ты просил меня, государь, чтобы я научил тебя праведной жизни и указал путь к спасению от адских мук, так вот всё это изложено подробно и доходчиво!" Так Нарада преподал царю дхарму, избавил его от пагубных заблуждений и побудил принять обеты добронравия. "Впредь избегай дурных друзей и ищи хороших, а себя не распускай!" – наставил он Ангатия напоследок, похвалил царевну, дал добрые советы царским жёнам и приближённым и на виду у всех отправился, блистая великолепием, назад в мир Брахмы".

"Как видите, монахи, – повторил Учитель, – не только теперь, но и прежде смог я разорвать сеть вредных взглядов и укротить Кашьяпу из Урубильвы". И он отождествил перерождения: "Алатой тогда был Девадатта, Сунамой – Бхадраджйт, Виджаей – Шарипутра, Биджакой – Маудгальяяна, нагим аскетом Гуной был Сунакшатра из племени личчхавов, царевной Руджей был Ананда, царём Ангатием был Кашьяпа из Урубильвы, а Великим Брахмой Нарадой – я сам".

Повесть о большом подземном ходе.

Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Maha-Nipata. 546 Maha-Ummagga-Jataka.

Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок, 2002 г. выполнен по изданию В. Фаусбёля, опубликованному в Лондоне в 1877-1897 гг. По этому же изданию указан и порядковый номер джатаки.

"Царь Панчалы к нам пришёл..." – так некогда, во время пребывания своего в роще Джеты, молвил Учитель относительно совершенства мудрости. Однажды монахи, собравшиеся послушать проповедь дхармы, принялись восхвалять совершенство мудрости Татхагаты. "Велика мудрость Татхагаты, всеобъемлюща мудрость его; блестящим умом, острым умом, сокрушающим чужие лжеучения, обладает он, – так говорили они о достоинствах Учителя, сидя в собрании. – Силою мудрости своей он покорил брахманов – Кутаданту и других[71], отшельников – Сабхию и других, разбойников – Ангулималу-Пальцелома и других, якху Алаваку и других, богов – Шакру и других, небожителей сфер Брахмы – Баку и других, он внушил им самоотвержение, и многие благодаря ему, приняв монашество, обрели надёжно плоды арийского пути. Такова великая мудрость почтенного Учителя". Учитель вошёл в это время и спросил: "О чём это вы толкуете, монахи?" – "Вот о чём". – "Не только теперь, о монахи, прославлен был как мудрец Татхагата, но и в былые времена, ещё не обретя зрелого знания, он был уже мудр и вёл праведную жизнь ради познания пути к пробуждению". И, молвив так, он поведал им о былом.

"В былые времена правил в Митхиле царь по имени Ведеха, и было у него при двое четверо мудрецов. Звали их Сенака, Пуккуса, Кавинда и Девинда. В тот день, когда бодхисаттва воплотился во чреве своей матери, царю приснился на рассвете сон. Привиделось ему, будто горят четыре огненных столпа – каждый высотою в стену – в четырёх углах дворцового двора, и вдруг заблистал в середине его светлячком огонёк; во мгновение ока он перерос те огни, поднялся ввысь до небес Брахмы и озарил весь мир таким светом, что ясно можно было различить даже горчичное зерно, лежащее на земле. Люди и боги почтили это великое пламя венками и воскурениями; и множество людей прошло сквозь него, но никто не опалил ни единого волоска. Царь пробудился от этого сна. Трепеща в страхе, он размышлял, дожидаясь утра, что бы он мог значить.

Утром к нему пришли четверо мудрецов и осведомились, хорошо ли он спал. "Мог ли я хорошо спать? – ответствовал он. – Вот какой сон мне приснился". Тогда сказал мудрец Сенака: "Не бойся, махараджа, это благой сон, он сулит тебе счастье". – "Почему ты так думаешь?" – спросили его царь, и Сенака ответил: "Махараджа, родится пятый мудрец, который превзойдёт нас четверых. Это мы четверо – четыре огненных столпа, но рядом с ними возрастёт пятый, и ему не будет равного в мире людей и богов". – "Где же он теперь?" – "Ныне, махараджа, он воплотился во чреве у матери или уже появился на свет". Так, обладая даром прорицания, он прозрел истину и объяснил тот сон, и царь запомнил его слова.

А к Митхиле с четырёх сторон прилегали четыре предместья, и назывались они: Восточный рынок, Южный рынок, Западный рынок и Северный рынок. И жил в восточном предместье некий купеческий старейшина по имени Сириваддха, а жену его звали Суманадеви. И вот в тот день, когда царю было видение, Великий сошёл с неба Тридцати Трёх богов и воплотился в её чреве, и ещё тысяча богорожденных низошла на землю, чтобы появиться на свет в семьях богатых купцов того предместья. На исходе девятого месяца Суманадеви родила сына, младенца, излучающего золотое сияние.

В то самое время бог Шакра окинул землю взором и узрел рождение Великого. И он решил возвестить в мире богов и людей о явлении сего ростка Будды. В тот миг, когда Великий показался из чрева матери, бог Шакра незримо явился туда, вложил в руку младенца пучок целебной травы и вернулся в своё небесное царство. Великий крепко зажал траву в кулачке и вышел из материнского чрева столь же легко, как изливается вода из священного сосуда, – мать ни малейшей боли не ощутила. Увидя пучок в руке у дитяти, она спросила: "Сынок, это что у тебя?" – "Лекарство, матушка, – отвечал он и вложил ту траву в её руку. – Возьми это лекарство и давай его всем недужным".

Мать с радостью рассказала об этом старейшине Сириваддхе. А тот семь лет страдал от болей в голове. И он сказал себе радостно: "Наше дитя вышло из материнской утробы с целебной травой в руке и заговорило, едва появившись на свет. Лекарство из таких рук должно обладать великой целительной силой". Он растёр эту траву на жерновке, помазал ей лоб, и семилетняя боль исчезла сразу же бесследно, как скатывается вода с лотосового листа.

Возликовав душой, он воскликнул: "Это лекарство – чудодейственной силы!" И всюду разнеслась весть о рожденье Великого и его целебной траве. Все, кто был болен, сошлись к дому старейшины и просили о лекарстве. И каждому, кто приходил, давали немного травы, растёртой на жерновке, вместе с водой, и едва чудесное зелье касалось больного места, хворь исчезала, и люди уходили счастливые, восхваляя необыкновенное лекарство, обретённое в доме старейшины Сириваддхи.

В день наречения имени старейшина сказал: "Моему сыну не нужно давать имя по предку, пусть он зовётся по целебной траве". И он дал ему имя Осадха Кумара – Отрок Целебное Зелье. Потом ему пришло на ум: "Мой сын наделён великими достоинствами, не может быть, чтобы он пришёл в мир без спутников, многие другие дети должны были родиться с ним вместе". И он узнал, что тогда же родилась ещё тысяча мальчиков, и послал им нянек и одежду – он понял, что им суждено стать слугами его сына. Он справил для них и для бодхисаттвы праздник, богато одарил их и наказал каждый день являться к нему.

В играх с ними и рос бодхисаттва, и в семь лет он был прекрасен, как изваяние из золота. Порой в предместье, где они жили, забредали слоны и другие звери и прерывали игры детей, а временами им мешали играть зной или дожди. И вот однажды во время игры хлынул неожиданный ливень. Великий, который был силён, как слон, при виде тучи побежал домой; другие же дети бросились за ним следом, но, спотыкаясь один о другого, попадали, побили колени и наставили себе синяков. Тогда бодхисаттва подумал: "Нужно построить дом для наших игр. Так мы больше не будем играть".

И он сказал мальчикам: "Давайте построим здесь дом, где нам можно будет укрыться во время сильного ветра, дождя или зноя. Пусть каждый из вас принесёт по каршапане". Все мальчики сделали, как он сказал. Великий послал за мастером-плотником, отдал ему всю тысячу каршапан и наказал построить дом. Плотник согласился и взял деньги. Он разровнял землю, вырубил столбы и протянул мерный шнур, но замысла Великого он не понял, и тому пришлось показывать самому, как надлежит протянуть шнур, чтобы всё встало на место. "Хозяин, я тяну шнур, как велит моё ремесло, – возразил плотник, – я не умею строить иначе". – "Как же ты думаешь строить дом, если даже этого не знаешь? Зачем тогда ты взял наши деньги? Бери шнур – я покажу тебе, как надо мерить и строить". И Великий вручил ему шнур и начертил такой план, какой мог создать сам Вишвакарман. "Можешь ты такой план начертить?" – спросил он плотника. "Не могу, хозяин". – "А исполнить что мною указано, можешь?" – "Могу, хозяин". И Великий возвёл такое здание, где в одной половине был приют для путников, в другой – убежище для бедных, а ещё там было место для буддийских монахов и для брахманов, и родильня для неимущих женщин, и помещение для людей других сословий, и такое место, где могли хранить свои товары приезжие купцы, – и во всех этих покоях двери открывались наружу. Был там и зал для игр, был зал суда и зал, где почитатели могли внимать слову Учения. Когда возвели стены, он призвал живописцев и велел расписать их картинами, какие он сам придумал, – и дворец уподобился божественному чертогу Благого Закона. Но и то он считал, что дворцу для полного блеска не хватает ещё бассейна. Он велел выкопать водоём, обсудил со строителем план, дал ему денег и поручил сделать бассейн с тысячью углублений в его стенках и сотней спусков к воде. Поверхность же воды в том бассейне была усеяна лотосами пяти видов, и был он прекрасен, как озеро в небесном саду Нандана, а сходство было тем сильнее, что осеняли водоём цветущие и плодоносящие деревья. Возле дворца Великий учредил раздачу милостыни монахам и брахманам, а также странникам и жителям окрестных деревень.

Весть о его деянии разнеслась повсюду, и толпы людей стали стекаться ко двору. Великий сидел в зале суда и слушал приходящих просителей, толкуя, что основательно и что неосновательно, различая надлежащее и ненадлежащее, – казалось, наступили времена явления Будды в этот мир.

И вот, когда ему минуло семь лет, царь Ведеха вспомнил, что четверо мудрецов предсказали ему рождение пятого, который превзойдёт их в мудрости, и он послал четырёх своих советников из четырёх врат города узнать, где он пребывает. Они не могли обнаружить его, пока не стали искать за Восточными воротами, и тут они увидели дворец и другие строения и сразу уверились, что только мудрый человек мог возвести такое здание или указать, как его строить. "Какой зодчий построил такой дворец?" – спросили они у людей. "Зодчий не сам построил этот дворец, – отвечали люди, – его построили по замыслу пандита Махосадхи, сына старейшины Сириваддхи". – "Сколько ему лет?" – "Ему только что исполнилось семь лет". Советник расчетал срок, миновавший с того дня, когда царь увидел свой вещий сон, и понял, что это и есть тот мудрец, появление которого сон предвещал.

И он отправил к царю гонца с донесением: "Государь, в предместье Восточного рынка сын старейшины купцов Сириваддхи пандит Махосадха, которому как раз исполнилось семь лет, возвёл небывалой красоты дворец, а рядом по его же указаниям построен бассейн и разбит парк. Должен ли я привести к тебе этого мудреца?" Царь обрадовался донесению. Он призвал к себе Сенаку и спросил, посылать ли ему за мудрецом. Тот, однако, молвил, исполненный зависти: "Махараджа, указать, как построить здание, ещё не значит быть мудрым, это всякий сумеет, это – безделица". Царь, выслушав его слова, подумал: "Видно, он не зря так говорит" – и промолчал. И он отослал гонца с повелением советнику оставаться покуда в предместье и проверить, так ли мудр этот отрок.

Советник остался исполнять приказание, и такие ему выдались случаи испытать мудреца: с мясом, с коровами, и с ожерельем, и с нитью, и с сыном, и с коротышкою, и с колесницей, с палочкой, и с головами, со змеями, и с петухом, с самоцветом, с отёлом, с рисом варёным, с песком, с водоёмом, и с парком, а также с ослом.

История с мясом. Однажды случилось так, что ястреб унёс кусок мяса с колоды на бойне. Бодхисаттва тогда проходил мимо с приятелями, направляясь в зал для игр, и они увидели ястреба, летящего в вышине. Мальчики, его спутники, побежали за птицей – хотели заставить её выпустить мясо. Ястреб летел, поворачивая в разные стороны, а они преследовали его, не сводя с него глаз, швыряли в него камни и палки и, выбиваясь из сил, натыкались друг на друга. Тогда мудрец сказал им: "Я заставлю его выпустить мясо", – и они просили его сделать это. "Смотрите", – сказал он им и, сам не глядя вверх, помчался с быстротой ветра и наступил на тень ястреба. Хлопая в ладоши, он издавал такие пронзительные крики, что они словно вонзались раз за разом птице в грудь. В испуге ястреб выпустил мясо из когтей, и Великий, уловив по тени, куда оно должно упасть, подхватил его на лету. Множество народу видело это диво, и поднялся великий шум – так все кричали и хлопали в ладоши. Советник, услышав про этот случай, донёс царю: "Да будет ведомо государю, как он заставил ястреба выпустить из когтей мясо". Узнав об этом, царь спросил у Сенаки: "Призвать нам мудреца?" Тот призадумался: "Когда он явится сюда, я утрачу свою славу и царь забудет обо мне. Не допущу, чтобы его сюда призвали". Движимый ревностью, он молвил: "Какая мудрость в том, что он сделал? Это сущий пустяк". Царь, не желая быть пристрастным, послал советнику приказ продолжать наблюдение.

История с коровами. Некий человек, проживавший в деревне Явамадхьяка, купил коров в другой деревне и привёл их к себе на двор. На другой день он погнал их на пастбище и сам поехал на спине быка. Утомившись, он сошёл с быка на землю, лёг и заснул. Тем временем вор угнал его скот. Когда хозяин пробудился, он не увидал своих коров на месте, но углядел их угоняющего вора и закричал, вскочив: "Куда ты гонишь моих коров?" – "Это мои коровы, – ответил тот, – я их веду куда хочу". Пока они так спорили, собралась толпа. И вот, когда те спорщики шли мимо дверей зала, мудрец, заслышав шум, велел их привести к нему. По поведению обоих он сразу понял, кто вор, а кто хозяин. Но всё же он спросил, о чём их спор. "Я купил этих коров у такого-то человека в такой-то деревне, пригнал их к себе и пустил пастись на лугу, – сказал хозяин скота. – А этот незнакомец, видя, что я не слежу за коровами, угнал их. Я посмотрел по сторонам, увидел его, погнался за ним и настиг. Жители той деревни, где я купил скот, знают, что он теперь мой". Вор возразил: "Эти коровы – мои отродясь. Ложь он говорит". Мудрец молвил: "Я решу ваше дело по справедливости. Подчинитесь ли вы моему решению?" Те обещали ему подчиниться.

Тогда, желая убедить собравшийся народ, он спросил сперва у вора: "Чем ты кормил этих коров и что давал им пить?" – "Поил их рисовым отваром, а кормил молотым сезамом и фасолью". Потом он спросил о том же у хозяина, и тот ответил: "Откуда, господин, мне, бедняку, брать рисовый отвар и разное зерно? Я их кормил травой". Мудрец велел собравшимся запомнить, что они сказали, а после приказал принести семян могара, истолочь их в ступке и дать с водой коровам. И коровы на виду у всех отрыгнули одну траву. Мудрец спросил у вора: "Так вор ты или нет?" – "Вор, господин". – "Больше никогда не делай так", – промолвил бодхисаттва и отпустил виновного, но люди всё-таки схватили вора и крепко поколотили его руками и ногами. Мудрец, однако, и тут не лишил его доброго совета: "Это пока лишь в нашей жизни пришлось тебе тяжко, а в будущем ведь суждены тебе горшие муки во всяких адах. Поэтому оставь подобные дела". И он наставил грешника в пяти заповедях.

Советник послал донесение царю об этом случае, описав всё, как было. Царь обратился за советом к Сенаке, и тот сказал: "Много ль значит дело о коровах, махараджа? Всякий мог решить его". И царь, не желая быть пристрастным, послал советнику тот же приказ, что и раньше.

История с ожерельем. Одна бедная женщина достала где-то разноцветных нитей и свила их вместе в виде ожерелья. Однажды она пошла омыться в бассейне, что был построен по веленью мудреца. Ожерелье она сняла с шеи и положила на свою одежду. Его увидела одна девица и захотела забрать его себе. Взяв его в руки, она сказала: "Матушка, это очень красивое ожерелье, как ты его сделала? Мне бы хотелось смастерить себе такое. Можно, я его примерю?" По простоте та разрешила, а девица нацепила его себе на шею и пустилась наутёк. Хозяйка ожерелья, видя это, поспешно вышла из воды, оделась и побежала следом. Она догнала похитительницу и ухватила её за платье, восклицая: "Ты убегаешь с ожерельем, которое я сделала себе!" Та отвечала: "Я у тебя ничего не брала. Ожерелье это – моё, я давно ношу его".

Пока они спорили, собралась толпа. Мудрец в то время играл с мальчиками. Он услышал спор за дверьми зала и спросил, что там за шум. Узнав, в чём дело, он велел ввести обеих и с первого же взгляда увидал, которая из них воровка. Но он спросил их, подчинятся ли они его решению. "Да, господин", – ответили они.

Первой он спросил воровку: "Чем ты умащаешь это ожерелье?" Она отвечала: "У меня духи не простые – в них много всяких благовоний". Он спросил другую, и та сказала: "Откуда мне, бедной женщине, взять разные благовония? У меня самые простые духи – из цветов приянгу". Мудрец велел принести сосуд с водой и положил в него ожерелье. Потом он послал за торговцем благовониями и предложил ему понюхать сосуд и сказать, чем он пахнет. Тот сразу узнал запах цветов и молвил:

"Не разных духов – лишь приянгу

Единственный запах я чую.

Ты людям солгала, мошенница!

Старшая молвила правду".

Мудрец растолковал собравшимся, в чём было дело. "Воровка ты или не воровка?" – спросил он виновную, и та призналась в воровстве. С той поры открылась народу мудрость Великого.

История с клубком ниток. Одна женщина, нанявшаяся сторожить хлопковое поле, взяла с него немного хлопка, спряла тонкую нить, смотала её в клубок и положила его себе за пазуху. Когда она вернулась в деревню, ей вздумалось искупаться в водоёме у мудреца. И вот она положила клубок на свою одежду, а сама спустилась в воду помыться. Другая женщина увидела клубок и, желая им завладеть, взяла его со словами: "Какую красивую нить спряла ты, матушка!" Потом, притворившись, что рассматривает его, спрятала себе за пазуху и ушла. Как и раньше, дошло дело до мудреца.

Мудрец спросил воровку: "Когда ты мотала клубок, на что ты наматывала нитку?" – "На головку хлопчатника, господин". Он спросил другую, и та отвечала: "На косточку тимбару". Когда собравшиеся выслушали, что сказала та и другая, мудрец размотал клубок, нашёл внутри косточку тимбару и заставил воровку признаться. И собравшийся народ радостными возгласами тысячекратно выразил своё одобрение тому, как решено было это дело.

История с сыном. Одна женщина, взяв с собой маленького сына, пришла к водоёму мудреца умыть лицо. Сначала она выкупала младенца, положила его на своё платье, а потом сама умыла лицо и окунулась в воду. В это время некая ведьма увидела ребёнка и захотела его сожрать. Она подхватила платье той женщины и спросила: "Какой хорошенький малыш, подружка! Видать, это твой сынок?" – "Да, матушка", – отвечала та. "Дай, я попою его" – и ведьма взяла его на руки, немного с ним поиграла для виду и вдруг бросилась бежать вместе с ребёнком. Женщина увидела это, пустилась вдогонку и схватила её, восклицая: "Куда ты уносишь моё дитя?" Ведьма отвечала: "Не твоё это дело. Это мой сын". Споря, они проходили мимо дверей зала, и мудрец, заслышав шум, послал за ними и спросил, в чём дело. Когда же ему рассказали, он, хоть сразу и узнал ведьму по немигающим красным глазам, не подал виду, но спросил, подчинятся ли они его решению.

Когда они согласились, он провёл черту на земле и положил на неё младенца. Потом он велел ведьме взять его за руки, а матери – за ноги и сказал: "Возьмитесь покрепче и тяните каждая в свою сторону. Дитя достанется той, которая перетянет". И обе начали тянуть, а ребёнок заплакал от боли. Тогда мать, чьё сердце разрывалось на части, отпустила дитя и заплакала сама. Мудрец спросил у собравшихся: "Что говорит в ней: сердце матери, болеющей за своё дитя, или сердце той, кто не мать ему?" – "Сердце матери, о мудрый". – "Кто мать дитяти: та, что вцепилась в него, или та, что его отпустила?" – "Та, которая отпустила, о мудрый". – "Знаете ли вы, кто та, что украла ребёнка?" – "Мы не знаем, о мудрый". – "Это ведьма, она украла его, чтобы сожрать". – "Как ты это узнал?" – "Я узнал её по немигающим красным глазам и по тому, что она не отбрасывает тени, по её дерзости и по её бессердечию".

Тогда он спросил её, кто она, и она призналась, что ведьма. "Зачем ты украла дитя?" – "Чтобы съесть". – "Ты – слепая и безумная, – сказал он. – Ты согрешила в прошлых рождениях и потому родилась ныне ведьмой – ты и теперь продолжаешь творить зло, ты и теперь слепа и безумна". И он наставил её в пяти заповедях и выгнал прочь. А мать младенца благословила мудреца и, молвив: "Живи долго, владыка", – взяла своего сына и ушла.

История с коротышкой. Был один человек, которого звали Голакала, Чёрный Шар, шаром – гола – его прозвали за малый рост и круглую фигуру, а чёрным – кала – за тёмный цвет кожи. Он семь лет прослужил в одном доме и взял там себе жену. Звали её Дигхатала – Орясина. Однажды он сказал ей: "Милая, приготовь лепёшек и другой еды на дорогу, мы навестим моих родителей". – "Какие у тебя дела с родителями?" – возразила она, но он стал её упрашивать, и когда попросил в третий раз, она согласилась, напекла лепёшек, и они, взяв с собой припасов и гостинцев, отправились в путь.

По дороге им встретилась река, и, хотя была она не очень глубокой, они оба, боясь воды, не посмели войти в неё и остановились на берегу. Тем временем один бедняк по имени Дигхапиттхи – Долговязый – шёл по берегу той реки и пришёл туда, где они стояли. Они увидели его и спросили, глубока эта река или нет. Он же, видя, что они боятся воды, сказал, что река очень глубокая и кишит хищными рыбами. "Как же ты сам через неё переправляешься, братец?" – "А я завёл дружбу со здешними крокодилами и другими чудищами, так что меня они не трогают". – "Переправь нас", – попросили они его, и он согласился. Они покормили его, и он, когда наелся, спросил, кого переносить первым. "Перенеси сначала жену, а потом уж меня", – сказал Голакала. "Ладно". Он взял её на плечи, прихватил заодно припасы их и подарки родителям и вошёл в реку. Отойдя немного от берега, он весь скрючился и нарочно пошёл приседая. Голакала, глядя на него с берега, подумал: "Река, видать, и впрямь глубока. Если такому высокому человеку трудно перейти её вброд, мне туда нечего и соваться". Между тем Дигхапиттхи, донеся женщину до середины реки, сказал ей: "Милая, оставайся со мной. Я тебя буду лелеять, будут у тебя богатые украшения, будут служанки и слуги. На что тебе этот жалкий коротышка? Послушай меня". Внимая таким речам, она выбросила мужа из сердца и тут же пленилась незнакомцем. Она согласилась на его уговоры и сказала ему: "Если ты меня не покинешь, мой господин, я сделаю так, как ты хочешь".

Выбравшись на другой берег, они стали миловаться на глазах у Голакалы, поели потом из его припасов и ушли, крикнув на прощание: "А ты там оставайся!"

Когда он это увидел, то возопил: "Они сговорились и убежали, а меня оставили здесь!" Он принялся бегать по берегу взад и вперёд, сунулся было в воду и отскочил в страхе, но потом, себя не помня от гнева, со словами "Жить или пропадать!" бросился в реку и только тут обнаружил, до чего она мелкая.

Перебравшись на другой берег, он погнался за беглецами, восклицая: "Ах ты, подлый вор, куда ты уводишь мою жену?" – "Какая она тебе жена, коротышка несчастный? Она – моя!" – отвечал Дигхапиттхи и, схватив Голакалу за загривок, повернул его туда, откуда он пришёл, и дал ему хорошего пинка. Голакала, однако, кинулся к ним снова и вцепился в руку Дигхаталы: "Стой, куда ты уходишь? Ты – моя жена. Тебя выдали за меня. Ведь я семь лет проработал у вас в доме!"

И так он кричал, пока они не дошли до того зала. Собралась большая толпа. Великий осведомился, откуда шум, послал за ними, выслушал каждого и спросил, подчинятся ли они его решению. Те согласились. Прежде всего он спросил у Дигхапиттхи, как его имя. "Моё имя – Дигхапиттхи, владыка". – "А как имя твоей жены?" Он не знал её имени и назвал другое. Потом мудрец спросил у него имена его родителей, и он назвал их; но когда спросил, как зовут родителей жены, Дигхапиттхи, не зная, назвал не те имена. Великий велел всем запомнить, что он говорил, и приказал увести его. Потом он призвал Голакалу и задал ему те же вопросы. Тот знал все имена и назвал их правильно. Тогда Махосадха отослал его тоже и призвал Дигхаталу. Он спросил у неё её имя. "Моё имя – Дигхатала, владыка". – "А имя твоего мужа?" Она, не зная, как зовут незнакомца, назвала другое имя. Потом он спросил у неё имена её родителей, и она назвала их правильно, но когда спросил имена родителей мужа, она отвечала наугад и назвала не те. Тогда мудрец послал за обоими тяжущимися и спросил у присутствующих: "С чьими словами – Дигхапиттхи или Голакалы – сходится то, что сказала женщина?" – "Голы, о мудрый". Тогда он произнёс приговор: "Этот человек – её муж, а этот – похититель". И он допросил похитителя и заставил его сознаться.

История с колесницей. Один человек ехал на колеснице, и в пути ему понадобилось остановиться, чтобы умыть лицо. А в то время бог Шакра вспомнил о мудреце и решил испытать его, с тем чтобы явить миру могущество необыкновенной мудрости Махосадхи, будущего Будды. Он сошёл с небес в человеческом образе и возник позади той колесницы. Он пошёл за нею следом, держась за неё сзади, человек же, на ней сидевший, увидел его и спросил: "Ты зачем идёшь за мною?" – "Чтобы служить тебе", – отвечал он. Тот согласился: "Ладно" – и, сойдя опять со своей колесницы, отошёл в сторону по нужде. Шакра немедленно этим воспользовался, вскочил на ту колесницу и помчался прочь. Владелец её, когда увидел это, бросился со всех ног следом, крича: "Стой, стой, куда ты покатил на моей колеснице?" Но Шакра отвечал ему: "У тебя, наверное, другая, а эта – моя".

Так, споря, они оказались у входа в зал суда. "В чём там дело?" – спросил мудрец и послал за ними. Когда они вошли, он сразу узнал Шакру по его бесстрашному и немигающему взору и догадался, что другой – владелец колесницы. Однако он осведомился о сути их спора и спросил их, подчинятся ли они его решению.

Когда они согласились, он сказал: "Пусть кто-нибудь поведёт колесницу, а вы оба держитесь за неё сзади. Кто не отпустит её и добежит до конца, тот и владелец". И слуга мудреца повёл колесницу, а те оба побежали, держась за неё, сзади. Владелец колесницы, пробежав немного, дольше выдержать не мог, отпустил её и остановился, но Шакра продолжал бег. Мудрец велел повернуть колесницу обратно и сказал собравшимся: "Видите, этот человек пробежал немного и отстал, а тот не отставал всю дорогу, туда и обратно, а между тем на теле у него не выступило ни капли пота, он не запыхался, он спокоен, глаза его не мигают – это сам Шакра, царь богов!"

И он вопросил: "Поистине, ты – царь богов?" – "Да", – отвечал тот. "Зачем ты пришёл к нам?" – "Чтобы распространить славу о мудрости твоей по свету, о премудрый". Махосадха ему сказал: "Не делай так больше". И Шакра явил божественное своё могущество, поднявшись в небо, и восхвалил мудреца за то, как он решил это дело, после чего вернулся в своё небесное царство.

Тогда советник сам явился к царю и сказал ему: "О махараджа, вот как решил мудрец дело о колеснице, даже Шакра ему покорился. Почему, государь, ты не хочешь признавать достоинств у людей?" Царь спросил Сенаку: "Что ты скажешь, Сенака, не призвать ли нам мудреца?" Но тот сказал: "Этого недостаточно, махараджа, чтобы признать человека мудрецом, подожди, ещё испытаем его, чтобы я мог убедиться в его мудрости".

История с палочкой. И вот однажды, чтобы испытать мудреца, они послали в предместье Восточного рынка палку дерева акации в пядь длиной, ровно обточенную токарем, а на словах поручили передать следующее: "Ходит, мол, слава о мудрости жителей рыночного предместья, так пусть они определят, какой конец этой палочки был ближе к верхушке, а какой – к комлю дерева, а если не сумеют – заплатят пеню в тысячу каршапан". Жители предместья собрались, думали, гадали, но решить задачу не могли. Тогда они сказали своему старейшине: "Может быть, пандит Махосадха сумеет разгадать эту загадку? Пошли за ним и попроси его".

Послали за мудрецом, и, когда он пришёл из зала для игр, старейшина рассказал ему, в чём дело. "Нам, сынок, этой задачи не решить, разве что ты сумеешь", – сказал он ему. Мудрец подумал: "Какой прок царю знать, с какого конца была верхушка, с какого – комель? Палку наверняка послали, только чтобы испытать меня". Он молвил: "Принесите её, братцы, я решу вам задачу". И как только он взял палку в руки, он уже знал, с какой стороны была верхушка, а с какой – комель. Но, чтобы убедить собравшихся, он велел принести чан с водой, привязал к середине палки верёвку и, держа за конец верёвки, опустил палку в воду. Корневой конец, более тяжёлый, опустился глубже. Тогда мудрец спросил собравшихся: "Что тяжелее, комель дерева или верхушка?" – "Комель, о мудрый". – "Так смотрите же, этот конец опустился глубже, значит, комель с этого конца". Так он отличил конец, обращённый к комлю, от верхушечного.

Жители предместья отослали палку обратно царю, указав, какой конец был ближе к комлю, а какой – к вершине, и царь был очень доволен и спросил, кто это определил. "Сын старейшины Сириваддхи пандит Махосадха", – отвечали ему. "Не послать ли нам за ним, Сенака?" – спросил царь. "Погоди, государь, – отвечал тот. – Испытаем его ещё по-другому".

История с головами. Прислали две мёртвые головы, чтобы различили, которая из них женская, а которая – мужская, назначив пеню в тысячу каршапан в случае, если не сумеют. Жители предместья решить задачу не могли и обратились за помощью к Великому. Он, глянув, сразу различил их: известно, что на мужском черепе швы прямые, а на женском – изогнутые. По этому признаку он и определил, какая голова – женская, а какая – мужская, и жители предместья отослали их обратно царю с ответом. А дальше всё было, как прежде.

История со змеями. Потом прислали двух змей, определить, какая из них – самец, какая – самка. Жители предместья не знали, как это сделать, и спросили у мудреца. Он как посмотрел – сразу определил: у самца хвост толстый, у самки – тонкий, у самца голова широкая, у самки – удлинённая, глаза у самца большие, у самки – маленькие, у самца морда округлая, у самки – как обрубленная. По этим признакам он отличил самца от самки. И эта история кончилась тем же, что и предыдущие.

История с петухом. Потом пришло жителям Восточного предместья такое послание: "Царь повелевает вам прислать ему быка, только пусть он будет весь белый, с рогами на ногах и горбом на голове, и чтобы он подавал голос трижды подряд ежедневно, а если не пришлёте – платите пеню в тысячу каршапан". Они не знали, что делать, и обратились за советом к мудрецу. Он сказал: "Царь хочет, чтобы вы прислали ему белого петуха. У него ведь рога на ногах – шпоры, горб на голове – гребешок, и, кукарекая, он подаёт голос трижды подряд ежедневно. Так пошлите царю такого петуха". И они так и сделали.

История с самоцветом. Некогда бог Шакра даровал царю Куше восьмигранный самоцвет[72]. Потом нить, на которой он держался, порвалась, но никто не мог удалить её и продеть новую. И вот этот самоцвет прислали жителям предместья с наказом удалить старую и продеть новую нить. Они же ни того, ни другого сделать не умели и обратились опять к мудрецу. "Не тревожьтесь", – сказал он им и попросил каплю мёда. Мёдом он намазал отверстия в самоцвете с обеих сторон, скрутил шерстяную нитку, намазал кончик её тоже мёдом, просунул его немного в дырочку и положил самоцвет в том месте, где проползали муравьи. Муравьи, почуяв мёд, выползли и съели старую нить; потом, ухватив кончик шерстяной нитки, они вытянули его с другого конца. Когда мудрец увидел, что нить прошла, он отдал самоцвет жителям предместья, чтобы они отослали его царю. Они так и сделали, и царь был очень доволен, когда узнал, как удалось продеть нить.

История с отёлом. Отобрали лучшего царского быка и откармливали его несколько месяцев так, что у него раздулось брюхо; потом вымыли ему рога, умастили его маслом, выкупали в воде с куркумой и отправили к жителям предместья Восточного рынка с таким посланием: "Вы, мол, мудрецы, так вот вам лучший царский бык, стельный, пусть он у вас отелится и верните его обратно с телёнком, иначе заплатите пеню в тысячу каршапан". Жители предместья в растерянности, не зная, что делать, обратились к мудрецу. Он раскинул умом и придумал: на такую просьбу надо ответить просьбой же. "Можете вы найти смелого человека, который не побоялся бы говорить с царём?" – спросил он. "За этим дело не станет, о мудрый". – "Так призовите его". И они призвали такого человека.

Великий ему сказал: "Ступай, добрый человек, к вратам царского дворца, подойди к ним, распустив волосы по плечам, горько плача и сетуя. На вопросы никому не отвечай, продолжай только сетовать. А когда царь пошлёт за тобою и спросит, на что ты жалуешься, ты ему скажешь, что сын твой уже семь дней мучается в родах, а разродиться не может, помоги, мол, государь, укажи средство. Тогда царь скажет: что ты болтаешь, не бывает так, чтобы мужчины рожали, – а ты ему на это: если так, то как могут жители Восточного предместья заставить твоего лучшего быка отелиться?" Посланец мудреца всё так и сделал. Царь спросил, кто придумал эту хитрость, и, когда услышал, что её придумал пандит Махосадха, изъявил своё удовольствие.

История с варёным рисом. На другой день решили ещё раз испытать мудреца и отправили жителям предместья Восточного рынка такое послание: "Пришлите нам варёного риса, но приготовить вы его должны при таких восьми условиях: без риса, без воды, без горшка, без печи, без огня, без дров, и чтоб доставили его нам не по дороге, и чтобы принесли его не мужчина и не женщина. Если не сможете этого сделать, заплатите пеню в тысячу каршапан". Жители предместья, не зная, что делать, обратились к мудрецу. Он им сказал: "Не горюйте. Возьмите немного рисовой сечки, потому что это уже не рис, льда, потому что это не вода, глиняную миску, потому что это не горшок, сложите несколько деревянных чурбаков – это ведь не печь, вместо обычного огня добудьте пламя трением, вместо дров возьмите сухих листьев, приготовьте кислого рису, положите его в новый сосуд, хорошенько умните, дайте нести его евнуху – не мужчине и не женщине, да пусть несёт окольной тропой, избегая большой дороги, и так доставьте рис царю". Они так и сделали. Царь спросил, кто это придумал, и когда услышал, что придумал всё пандит Махосадха, был очень доволен.

История с песком. На другой день, чтобы ещё раз испытать мудреца, отправили жителям предместья такое послание: "Царь хотел бы развлечься катанием на качелях, да старая верёвка в царском доме порвалась. Вы должны прислать новую верёвку, только свейте её из песка. Если не пришлёте, заплатите пеню в тысячу каршапан". Те не знали, что делать, и обратились к мудрецу. Мудрец же решил, что на такую просьбу надо отвечать просьбой. Он ободрил жителей, призвал двух или трёх заправских краснобаев и наказал им повести перед царём такие речи: селяне, мол, государь, не знают, тонкой или толстой должна быть эта верёвка, так ты пришли им кусок от старой песчаной верёвки в пядь или пальца в четыре длиной, они посмотрят и совьют верёвку той же толщины. "Если же царь, – молвил мудрец, – возразит, что в доме его, мол, никогда не бывало песчаных верёвок, вы его спросите: коли уж государь сам не мог сделать песчаную верёвку, что могут сделать жители предместья?" Они так всё и сказали, и царь был доволен, когда узнал, что до этой просьбы додумался не кто иной, как мудрец.

История с водоёмом. На другой день пришло жителям предместья такое послание: "Царь желает развлечься играми в воде; пришлите новый водоём, покрытый лотосами пяти видов, а не пришлёте – заплатите пеню в тысячу каршапан". Жители предместья обратились к мудрецу, а он решил, что на такую просьбу надо ответить просьбой. Он призвал нескольких речистых молодцов и наказал им: "Ступайте и играйте в воде, пока у вас не покраснеют глаза, потом идите к вратам царского двора с мокрыми волосами, в мокрой одежде, вымазанные в глине с ног до головы, с верёвками, палками, комьями земли в руках, просите доложить царю о себе, а когда вас к нему допустят, скажите ему так: "Махараджа, как ты повелел, мы добыли для тебя подходящий большой водоём и хотели привести его; но он привык жить в лесу и, едва увидал город с его стенами, рвами и сторожевыми башнями, испугался, порвал верёвки и сбежал обратно в лес. Мы били его палками, швыряли в него камнями, но не могли заставить вернуться. Ты дай нам старый водоём, принесённый из леса, мы свяжем их обоих вместе и так вернём другой". Царь скажет, что он никогда, мол, не приводил водоём из леса и не посылал его туда снова, чтобы он привёл другой. Тогда вы должны сказать: "Если так, как могут прислать тебе водоём жители Восточного предместья?" Они так и сделали; и царь был рад, услышав, что это придумал мудрец.

История с парком. И ещё однажды отправили послание: "Мы желаем развлекаться в парке, а парк у нас старый. Пусть жители предместья пришлют новый парк, полный цветов и деревьев". Мудрец опять ободрил своих, решив ответить просьбой на просьбу, и опять послал людей, чтобы они поговорили с царём, как и прежде.

Тогда царь, довольный, спросил Сенаку: "Не призвать ли нам мудреца, Сенака?" Но тот, завидуя чужому успеху, молвил: "Это ещё не показывает, что он мудрец, погоди". Выслушав его, царь подумал: "Пандит Махосадха с детских лет отличался мудростью и тогда уже полюбился мне. Как ни испытывали его тайком, он, словно сам будда, на любую задачу находил ответ либо просьбой отвечал на просьбу. И такого умного человека Сенака не даёт мне приблизить к себе! Но что мне до Сенаки? Я его всё равно призову".

И в сопровождении большой свиты верхом на своём лучшем коне он отправился в предместье. Но по дороге конь попал копытом в яму и сломал ногу; и царь повернул с того места обратно в город. Тогда Сенака явился к нему и спросил: "Правда ли, о махараджа, что ты поехал в предместье, чтобы привезти мудреца?" – "Да, пандит". – "Махараджа, – сказал Сенака, – ты меня ни во что не ставишь. Я просил тебя подождать с решением, но ты поспешил в дорогу, и вот в самом начале пути твой лучший конь сломал ногу". Царь на это ничего не мог возразить.

Но однажды он опять спросил Сенаку: "Сенака, не послать ли нам за пандитом Махосадхой?" – "Ты только сам не езди, государь, а пошли вестника, и пусть он передаст ему от тебя такое послание: "О мудрый, когда я ехал к тебе, чтобы тебя к себе забрать, мой конь сломал ногу. Ты пришли мне теперь лучшего коня и коня превосходнейшего". Если он задумает прислать лучшего – он должен приехать сам, если превосходнейшего – прислать своего отца. В этом и будет для него испытание".

Царь согласился на это и послал вестника. Мудрец, выслушав послание, понял, что царь хочет видеть его самого и его отца. Он пошёл к отцу, приветствовал его и сказал: "Батюшка, царь хочет нас с тобою видеть. Ступай ты первый в сопровождении тысячи купцов-старейшин, но не с пустыми руками, возьми с собой ларец сандалового дерева, наполненный свежим топлёным маслом. Царь заговорит с тобой приветливо и укажет тебе место, отведённое для домохозяев; ты займи его. Когда ты сядешь, войду я. Царь и со мной заговорит приветливо и укажет мне другое такое же сиденье. Тогда я посмотрю на тебя; ты поймёшь знак, встанешь с сиденья и скажешь: "Махосадха, сынок, займи это место". Вот тогда и настанет время решать его задачу".

Отец повиновался и сделал так, как ему было сказано. Прибыв к вратам дворца, он просил доложить о себе царю; когда царь пригласил его, вошёл, приветствовал царя и стал близ трона. Царь заговорил с ним приветливо и спросил: "Где твой сын Махосадха, домохозяин?" – "Он прибудет за мною следом, государь". Царь был рад это слышать и указал отцу сесть на подобающее ему место. Тот нашёл сиденье и сел поблизости.

Между тем Великий нарядно оделся и в сопровождении тысячи юношей прибыл во всём великолепии на украшенной колеснице. При въезде в город он увидел осла на краю канавы. Махосадха велел нескольким дюжим молодцам взять этого осла, завязать ему морду, чтобы он не мог кричать, засунуть его в большой мешок и нести на плечах. Они так и сделали. И бодхисаттва вступил в город со своей многочисленной свитой. Народ всячески восхвалял его. "Вот пандит Махосадха, сын старейшины Сириваддхи, – говорили люди. – Он родился с целебным злаком в руке, он сумел разрешить все труднейшие задачи, которыми его испытывали".

Прибыв к вратам дворца, он послал возвестить о своём приходе. Царь обрадовался этой вести. "Пусть сын мой пандит Махосадха поспешит войти", – молвил он. Со всею свитой Махосадха вошёл во дворец, приветствовал царя и стал близ трона. Царь, довольный тем, что видит его, заговорил с ним ласково и предложил занять подобающее ему сиденье. Он же взглянул на отца, и отец по этому знаку поднялся со своего сиденья и предложил ему сесть. И он сел на место отца.

Тогда те слепые глупцы – Сенака, Пуккуса, Кавинда и Девинда, – видя, где он сел, стали всплёскивать руками, восклицая с громким смехом: "И этого невежду ещё называют мудрецом! Он заставил своего отца встать и сам сел на его место! Нет уж, мудрым его не назовёшь!" Царь тоже был недоволен. Тогда Великий спросил его: "Что с тобой, махараджа, ты, кажется, чем-то опечален?" – "Да, я опечален, пандит. Я рад был тому, что слышал о тебе, но то, что я вижу, меня не радует". – "Почему же?" – "Ведь ты заставил своего отца встать и сам сел на его место".

"Так ты думаешь, махараджа, что во всех случаях отец выше, чем его сыновья?" – "Да, пандит". – "А не послал ли ты мне приказ доставить тебе лучшего коня или превосходнейшего из коней?" С этими словами он встал с сиденья и, обратившись к своим людям, сказал: "Принесите осла, которого вы сюда доставили". Когда его принесли, Махосадха положил осла перед царём и спросил: "Какова цена этому ослу, махараджа?" – "Если он годится для работы, цена ему – восемь каршапан". – "Но если от него у чистокровной кобылы родится мул, какая будет этому мулу цена?" – "Ему цены не будет, о мудрый". – "Да что ты говоришь, государь! Не ты ли только что сказал, что во всех случаях отец – выше сыновей? Если это так, как же может осёл стоить меньше, чем рождённый от него мул? Не потому ли твои пандиты всплёскивали руками и смеялись надо мной, что они и того не знают? Ну и мудрецы же у тебя! Откуда ты только взял таких?" И, преисполненный презрения к этим четверым, он обратился к царю такой гатхой:

"Мнишь ли ты, что безусловно и всегда

Лучше сына своего любой отец?

Мула, значит, превзойдёт в цене осёл!

Знай, что мулу он приходится отцом".

Молвив это, он продолжал: "Итак, махараджа, если отец лучше сына, возьми к себе на службу моего отца; если сын лучше отца, возьми меня". Царю понравился его ответ, и весь царский двор, рукоплеща и вознося тысячекратно хвалу ему, восклицал: "Поистине, хорошо разрешил вопрос мудрец!" И было щёлканье пальцами и помазание тысячью шарфов; а те четверо пришли в уныние.

Между тем никто лучше бодхисаттвы не знал цену родителям. И если спросят, почему он так поступил, – знайте: не затем, чтобы унизить своего отца, но только ради решения задачи, которую задал ему царь, и ещё для того, чтобы явить свою мудрость и посрамить четырёх пандитов.

Царь был доволен; взяв чашу с благовонной влагой, он окропил ею руку старейшины со словами: "Прими предместье Восточного рынка в дар от царя". И он добавил: "Пусть другие старейшины ему подчинятся". Он послал матери бодхисаттвы всякого рода украшения, и, довольный тем, как решил мудрец вопрос об осле, он пожелал усыновить Махосадху. "Домохозяин, – сказал он старейшине, – отдай мне твоего сына, чтобы я мог назвать его своим". Тот отвечал: "Государь, он ещё очень молод, у него молоко на губах не обсохло, пусть он подрастёт, а тогда перейдёт к тебе". Царь сказал, однако: "Домохозяин, отныне тебе придётся отказаться от родительских чувств. С сегодняшнего дня Махосадха – мой сын, и сына своего я могу содержать сам, а ты ступай себе восвояси". И он отослал его. Отец почтил царя, обнял сына, поцеловал его в голову и прочёл ему наставление. "Не печалься, батюшка", – молвил мудрец и простился с отцом.

Царь тогда спросил Махосадху, будет ли он трапезовать во дворце или вне его стен. Тот подумал, что с такой большой свитой лучше будет вкушать трапезу вне дворца, и так и ответил. Царь отвёл ему подходящий дом и дал ему всё необходимое для содержания свиты в тысячу человек. С этого времени Махосадха поступил на службу к царю. А тот всё ещё желал испытывать его.

В то время за городом недалеко от Южных ворот на берегу озера росло пальмовое дерево, на котором устроила себе гнездо ворона, а в том гнезде лежал драгоценный камень, и в воде озера было видно его отражение. До царя дошли слухи, что в озере виден драгоценный камень, и он призвал к себе Сенаку и сказал ему: "Говорят, в озере есть драгоценный камень. Как нам достать его?" – "Чтобы достать его, надо осушить озеро", – отвечал тот. Царь поручил ему сделать это. Сенака собрал много людей, они выкачали воду, выгребли ил, перекопали дно, но камня не нашли. Однако когда озеро опять наполнилось водою, вновь стало видно отражение камня. Сенака проделал всё сначала, но камня так и не нашёл.

Тогда царь призвал к себе мудреца. "В озере виден драгоценный камень, – сказал он ему. – Сенака велел выкачать из озера воду, выгрести ил и перекопать дно, но ничего не нашёл, а когда озеро вновь наполнилось водою, камень опять стал виден. Можешь ли ты достать его?" – "Это нетрудно сделать, махараджа, я его тебе достану". Царь обрадовался и в сопровождении большой свиты прибыл на берег озера, чтобы воочию убедиться в могуществе знания, которым обладал мудрец. Великий стал на берегу, вгляделся в отражение в воде и понял, что камня в озере нет и что он – на пальмовом дереве. "Государь, драгоценного камня в водоёме нет" – сказал он. "Но разве его не видно там, в воде?" Тогда мудрец велел зачерпнуть воды в ведро и сказал: "Посмотри, государь, не виден ли этот камень и в ведре тоже?" – "Так где же он на самом деле, о мудрый?" – "Государь, и в ведре, и в озере видно лишь отражение драгоценного камня, а сам он лежит в гнезде вороны на пальме. Вели кому-нибудь достать его оттуда". Царь послал человека за камнем, тот взобрался на дерево и достал его. Когда камень принесли, мудрец подал его царю в руки. И народ восхвалил мудреца, а над Сенакой посмеялись: "Камень-то был в гнезде вороны на пальме, а Сенака заставил дюжих работников осушать озеро! Конечно, мудрым тут можно назвать только Махосадху". Так люди славили Великого. И царь был им доволен и пожаловал ему жемчужное ожерелье со своей шеи и одарил нитями жемчуга всю его свиту. Ему и свите разрешено было отныне являться к царю без доклада.

Однажды царь с мудрецом пошли в парк. А там на арке ворот жил хамелеон. Завидев царя, он спустился оттуда и распростёрся на земле. Царь спросил: "Что делает этот хамелеон, о мудрый?" – "Воздаёт тебе почести, махараджа". – "Если так, да не останется поклонение нам невознаграждённым. Назначь ему жалование". – "Государь, жалование ему ни к чему, ему нужна только еда". – "А что он ест?" – "Мясо, государь". – "Сколько ему надо?" – "Всего на грош, государь". – "Дар в грош ценою не приличествует царю, пусть ему отныне дают каждый день мяса на полмашаки".

Так это с тех пор и исполнялось. Но однажды в день поста, когда скот не забивали, слуга не мог найти мяса для хамелеона. Тогда он просверлил монету в полмашаки, продел в неё нить и повесил её хамелеону на шею. Тот чрезвычайно этим возгордился. Царь пришёл тогда опять в парк, но хамелеон на сей раз, гордый своим богатством, подумал при виде его: "Хоть ты и очень богат, Ведеха, я богат тоже" – и, сочтя себя равным царю, не слез с арки, а остался лежать на ней, поглаживая себе грудь. Царь, видя это, спросил: "Пандит, он не спускается сегодня с ворот, отчего это?" И он молвил:

"Ведь спускался раньше с арки он передо мной.

Отчего, Махосадха, таким надменным стал хамелеон?"

Мудрец догадался, что слуга в день поста не смог достать мяса и повесил хамелеону монетку на шею, отчего тот и возгордился. И он ответил:

"Получил монетку нынче в первый раз хамелеон,

И заважничал он сразу перед Митхилы царём".

Царь послал за слугою и допросил его, и тот рассказал, как было дело. Царь был чрезвычайно доволен, убедившись, что мудрец, не задавая никому вопросов, отгадал мысли хамелеона, проявив всезнание, достойное будды. И он даровал ему доход от сбора пошлины у всех четырёх ворот города. А на хамелеона он рассердился и хотел лишить его содержания, но мудрец его отговорил: "Так делать не подобает".

Один молодой человек по имени Пингуттара, житель Митхилы, отправился в Такшашилу, где занимался у знаменитого учителя и вскоре закончил своё образование. Выдержав испытание, он попросил у учителя разрешения вернуться домой. А в роду того учителя был такой обычай: если была в семье девушка на выданье, её отдавали замуж за старшего ученика. У учителя была дочь, прекрасная, как небесная дева, и он сказал ученику: "Сын мой, я выдаю за тебя свою дочь, ты заберёшь её с собой".

Молодой человек был огорчён и несчастен, девушка же была очень рада. Когда он её увидел, она ему не понравилась. Он этого не скрыл, но противоречить учителю не хотел, и брахман выдал за него дочь.

Когда пришла ночь, он лёг на роскошно убранном брачном ложе, но едва она пришла и легла на то же ложе, он встал с него, стеная, и лёг на полу. И она сошла с ложа и легла с ним рядом, но тогда он поднялся и на то же ложе лёг, а когда она на него взошла, опять лёг на полу; ибо несчастье не может сочетаться со счастьем.

Тогда девушка осталась на ложе, а он – на полу. И так они провели семь ночей. Затем он простился с учителем и отправился в путь, взяв с собой жену. По дороге они едва перемолвились словом. Так, оба удручённые и несчастные, они добрались до Митхилы. Не доходя немного до города, Пингуттара увидел фиговое дерево, покрытое плодами; будучи голоден, он взобрался на него и съел несколько фиг. Девушка, тоже голодная, подошла к дереву и крикнула ему:

"Брось и мне немного плодов!" – "Что, у тебя нет рук и ног? – возразил он. – Полезай сама, если тебе нужно". Она тоже залезла на дерево и поела плодов. А он, как только увидел, что она на дереве, быстро слез, навалил вокруг подножья ворох колючих веток и убежал, говоря себе: "Наконец-то я избавился от этой несчастной!"

Она не могла спуститься в колючки и осталась сидеть на дереве. А под вечер царь, возвращаясь верхом на слоне в город с прогулки по парку, проезжал мимо того дерева и увидел её. Он сразу в неё влюбился. И он велел свите спросить её, замужем она или нет. "Да, у меня есть муж, за которого меня выдали мои родные, – отвечала она. – Но он сбежал, оставив меня сидеть здесь". Советник передал это царю, который молвил: "Сокровище, не имеющее хозяина, по праву достаётся царю".

И её сняли с дерева, посадили на слона и отвезли во дворец. Там совершили над нею обряд помазания, возведя в звание главной царицы. И была она царю дорога и мила. Ей дали имя: Царица Удумбара, потому что царь впервые увидел её на фиговом дереве – удумбаре.

Однажды после этого случилось так, что жителям предместья у городских ворот приказано было выйти на работу – расчистить от травы и камней дорогу, по которой царь собирался ехать в загородный парк. Вместе с другими вышел с мотыгой, подоткнув полы одежды, Пингуттара, которому надо было зарабатывать себе на жизнь. Ещё прежде, чем работа была закончена, царь появился там на колеснице вместе с царицей Удумбарой. Увидев бедняка, трудившегося на дороге, царица не могла скрыть своего торжества. "Так-то, злосчастный", – подумала она и улыбнулась. Царь, увидев, что она улыбается, рассердился. "Чему ты улыбаешься?" – спросил он. "Государь, – отвечала она, – этот человек, работающий на дороге, – мой бывший муж. Это он заставил меня взобраться на дерево, а потом навалил кругом колючих ветвей и ушёл. Увидев его сейчас, я подумала: поделом тебе, злосчастный, – и не могла сдержать улыбки". – "Ты лжёшь, – сказал ей царь. – Не этому ты смеялась, я убью тебя", – и с этими словами он вынул свой меч. Она же молвила, испуганная: "Государь, прошу тебя, обратись к своим мудрецам, их спроси!"

Царь спросил Сенаку: "Веришь ли ты её словам?" – "Нет, государь, не верю, – отвечал тот, – ибо кто же покинул бы такую женщину!" Она, услышав его слова, перепугалась ещё больше. Но царь подумал: "Что может знать Сенака? Я лучше спрошу мудреца". И он обратился к нему с вопросом:

"Веришь ли, Махосадха, чтоб мужчина отказался

От такой жены, красивой и ни в чём не виноватой?"

На это мудрец ответил:

"Верю, махараджа, – горемычный, видно, тот мужчина.

Истинно, со счастьем никогда несчастье не сойдётся".

Царя эти слова убедили, его гнев прошёл, сердце его успокоилось, и он сказал, довольный: "Не будь тебя здесь, о мудрый, я поверил бы речам глупца Сенаки и потерял бы эту прекрасную женщину; ты спас её для меня". И он осыпал мудреца своими милостями. Царица же поклонилась царю и сказала: "Государь, этот мудрый человек спас мне жизнь; даруй и мне милость: да будет он мне отныне вместо младшего брата". – "Хорошо, царица, я дарую тебе эту милость". – "Тогда, о государь, да будет ведомо, что с сегодняшнего дня я не вкушаю яств без моего младшего брата и отныне двери моего дома в любое время открыты для него, чтобы я могла угощать его сластями, когда он только захочет, – разреши это мне". – "Хорошо, дорогая, и эту милость прими от меня".

Однажды царь после завтрака вышел прогуляться по галерее вокруг дворца и увидел случайно во дворе козла и пса, дружески беседовавших между собою. А дружба эта началась так. Козёл имел обыкновение поедать сено, оставленное возле слоновника, прежде чем сами слоны успевали его отведать. Сторожа его били и гнали, и вот однажды, когда он с блеянием убегал, один из них погнался за ним и сильно ударил палкой по спине. Козёл, скрючившись от боли, пошёл и лёг на скамье под высокой стеной дворца. И был там пёс, который изо дня в день питался костями, обрывками кожи и другими отбросами с царской кухни. В тот же самый день случилось так, что повар, едва кончив стряпать, отлучился, чтобы освежиться от кухонного жара, а пёс, не в силах противиться мясному духу, прокрался на кухню, сбросил крышку с котла и вытащил кусок мяса. Но повар, заслышав шум, вбежал на кухню и увидел пса. Он захлопнул дверь и стал колотить его чем попадётся. Пёс выронил мясо из пасти и, визжа, пустился наутёк. Повар, видя, что он убегает, погнался за ним и ударил его изо всей силы палкой по спине. Сгорбив спину и поджав лапу, пёс приплёлся туда, где лежал козёл. Козёл спросил: "Что тебя так скрючило, дружок? Или у тебя колики?" Пёс отвечал: "Ты тоже лежишь скорчившись. Может быть, это у тебя колики?" И он рассказал, что с ним произошло.

Тогда козёл спросил его: "Пойдёшь ты ещё на кухню?" – "Нет уж, это может стоить мне жизни", – отвечал пёс и спросил в свою очередь: "А ты пойдёшь ещё к слоновнику?" – "Нет, мне туда ход заказан, этак можно и жизни лишиться". И оба задумались, как им теперь быть. И козёл сказал: "Я знаю, как нам жить дальше, если мы сговоримся и придём к согласию". – "Так расскажи". – "Отныне, дружок, к слоновнику ходить будешь ты. Сторожа знают, что ты не ешь сена, и не обратят на тебя внимания, вот ты мне сена и принесёшь. А я пойду на кухню. Повар, зная, что я не ем мяса, не станет следить за мною, и я принесу тебе мяса". Так они и порешили. Пёс пошёл к слоновнику, принёс оттуда в зубах вязанку сена и положил у той высокой стены. Другой же сходил на кухню и принёс большой кусок мяса на то же место. Пёс съел мясо, а козёл съел сено. Так благодаря этой уловке они зажили благополучно и в добром согласии у высокой стены.

Когда царь узнал об их дружбе, он подумал: "Никогда я ещё такого не видывал! Вот два природных врага живут вместе в добром согласии. Загадаю-ка я об этом событии загадку своим мудрецам. Кто её не разгадает, того я изгоню из моего царства, а того, кто на мой вопрос ответит правильно, я объявлю величайшим из мудрецов и окажу ему всяческие почести. Сегодня не время; но завтра, когда они явятся ко мне, я задам им этот вопрос". И на другой день, когда мудрецы явились к нему и расселись по своим местам, он обратился к ним с таким вопросом:

"Кто не подходил друг к другу

И на семь шагов, бывало, –

Те враги друзьями стали;

Что тут может быть причиной?"

И, сказав это, он добавил:

"Если мне сегодня до полудня

На вопрос ответа не дадите,

Изгоню вас всех без промедленья –

Ни к чему невежды мне на службе!"

На первом месте сидел Сенака, мудрец же – на последнем. Мудрец подумал: "Этот царь не столь хитроумен, чтобы из ничего придумать такую загадку, он, должно быть, что-то такое увидел. Если мне дадут один день, я эту задачу решу. Пусть Сенака что-нибудь выдумает, чтобы на один день отсрочить ответ". А те четверо ничего не могли понять, словно блуждающие в потёмках. Сенака воззрился на Махосадху, ожидая, что он скажет, а тот смотрел на Сенаку. И по тому, как он на него смотрел, Сенака понял его мысль; он понял, что даже этот мудрый человек не знает ещё ответа и нуждается в дне отсрочки.

Он решил исполнить его желание; и он рассмеялся с самоуверенным видом и сказал царю: "Неужели, махараджа, ты и в самом деле прогонишь нас всех, если мы не ответим на твой вопрос?" – "Да, пандит". – "Но ты ведь знаешь, что вопрос этот сложный и нам непросто ответить на него. Ты подожди немножко. Такой трудный вопрос нельзя решать на людях, в суете. Мы его обдумаем спокойно и ответим тебе, дай нам срок". И, полагаясь на Великого, он молвил так:

"Средь суеты и многолюдья,

При шуме, поднятом толпою,

Нам трудно мысль сосредоточить

Для разрешения вопроса.

Но в тишине, уединившись,

Размыслят мудрые о деле,

Тогда, пожалуй, и сумеют

Владыке на вопрос ответить".

Царю его речь не понравилась. С угрозой он сказал им, однако: "Хорошо, подумайте как следует и приходите с ответом. Если вы этого не сделаете, я изгоню вас". После этого четверо пандитов покинули дворец, и Сенака сказал остальным: "Господа, тонкий вопрос задал нам царь, но если мы на него не ответим, нам грозит большая беда. Так что вы поешьте хорошенько и думайте прилежно".

А мудрец тем временем пошёл к царице Удумбаре и спросил её: "О царица, где царь проводил большей частью время вчера и сегодня?" – "Он гулял по галерее и смотрел из окон, братец". – "Ага, – подумал бодхисаттва, – наверняка он там что-нибудь увидел".  И он пошёл туда, стал наблюдать и увидел проделки козла и пса. "Вот и разгадка царского вопроса", – подумал он и вернулся домой.

Другие же трое, как ни размышляли, ничего не придумали и пришли к Сенаке ни с чем. Он их спросил: "Решили вы задачу?" – "Не решили, учитель". – "Ну, так царь вас прогонит, и что вы тогда будете делать?" – "А ты сам-то решил?" – "Нет, я тоже не нашёл ответа". – "Ну, уж коль сам ты не нашёл, как было нам найти? Мы рыкали перед царём, как львы: дай, мол, нам подумать, и мы решим. Как же нам теперь прийти без ответа? Царь разгневается, что же нам делать?" – "Нам эту задачу не решить, – сказал Сенака. – Вот мудрец, тот, наверное, уже на сто ладов решил её". – "Пойдём тогда к нему", – и они отправились все четверо к бодхисаттве.

Они пришли к его дверям, послали возвестить о себе и потом вошли. Почтительно приветствовав его, они стали рядом и спросили Великого: "Нашёл ли ты ответ на вопрос, о мудрый?" – "А кто ещё другой мог бы его найти? Конечно, я нашёл ответ". – "Скажи и нам". Мудрец подумал: "Если я им не скажу, царь их прогонит из своего царства, а меня вознаградит семью драгоценными дарами. Но не дам этим глупцам погибнуть – скажу им". Он посадил всех четверых на низкие сиденья и заставил сложить приветственно ладони. Но он не стал рассказывать им, что увидел царь, а только научил: "Когда царь спросит, отвечайте ему так…" – для каждого из четырёх он придумал по стиху, велел стихи те заучить и отослал их. На другой день они явились к царю на службу и сели на указанные им места. Царь спросил Сенаку: "Решил ты, Сенака, задачу?" – "Кто, как не я, о махараджа, мог её решить?" – "Тогда скажи ответ". – "Слушай, государь". И он прочёл тот стих, которому его научил мудрец:

"Богачей и благородных сыновья

С удовольствием баранину едят,

А собачье мясо есть они не станут –

Пёс, однако, может стать барану другом".

Сам Сенака не понимал смысла стиха, который прочёл, а царь понял – ведь речь там шла о том, чему он был свидетелем. И он подумал: "Сенака нашёл ответ". Потом он обратился к Пуккусе. "Неужто я совсем невежда?" – молвил Пуккуса и прочёл тот стих, который ему дали заучить:

"Шкуру обдирают у козла,

Чтобы спину конскую покрыть.

Не годится для того собачья шкура –

Пёс, однако, может стать барану другом".

И он читал, не понимая смысла, но царь-то понял и решил, что тот нашёл ответ. Тогда он спросил Кавинду, и тот прочитал такую гатху:

"У барана круто загнуты рога,

А у пса рогов, известно, вовсе нет.

Ест один траву, другой ест только мясо –

Пёс, однако, может стать барану другом".

"Этот тоже догадался", – подумал царь и обратился к Девинде, который тоже прочитал заученное:

"Ест траву и листья ест баран;

Ни травы, ни листьев пёс не ест,

Заяц или кошка – вот его добыча.

Пёс, однако, может стать барану другом".

Наконец царь спросил мудреца: "А ты понял ли вопрос, сын мой?" – "О махараджа, во всём мире, от низшего из адов до высшего из небес, кто ещё, кроме меня, мог понять его?" – "Тогда дай мне ответ". – "Внемли, о махараджа", – и он явил своё знание происшедшего, прочитав такие две гатхи:

"Полвоина от восьми у твари ног.

С восемью полукопытами баран

Другу мяса незаметно принесёт –

Тайно сена для него достанет друг.

Государь Ведеха благородный

Подсмотрел случайно с галереи

Тот обмен едою меж друзьями,

Меж Мемекой и Голодным Брюхом".

Царь не знал, что остальные получили свои ответы от бодхисаттвы. Он подумал, что все пятеро своим умом дошли до сути дела, и, обрадованный, возгласил: "Немалая мне выгода иметь в своём дому подобных мудрецов! Вопрос глубокий и нелёгкий разрешили они, разумники, блистая красноречьем". И он сказал им:

"За радость, которую вы мне доставили, я отплачу вам радостью!

По колеснице каждому, и по мулице, и по богатой каждому дарю деревне!

Всех мудрецов моих я награждаю, их красноречием безмерно восхищённый".

И всё это он им дал.

Царица Удумбара знала, однако, что четверо получили отгадку от мудреца. "Царь равно наградил всех пятерых, не отличив боба от гороха, – подумала она. – А ведь мой братец заслужил особую награду". Она пошла к царю и спросила: "Кто ответил на твой вопрос, государь?" – "Пятеро мудрецов, милая". – "А от кого, государь, четверо из них получили ответ?" – "Я не знаю, милая". – "Махараджа, что знают эти люди? Это Махосадха, чтобы они, глупцы, не погибли, научил их правильным ответам. Несправедливо, что ты всем дал равную награду. Мудреца ты должен отличить".

Царю пришлось по сердцу, что мудрец о себе промолчал, и он решил не в пример щедро одарить его. "Ладно, – подумал он, – я задам сыну моему другой вопрос, а когда он ответит, пожалую ему богатую награду". И, поразмыслив, он избрал Вопрос о богатом и бедном.

Однажды, когда пятеро мудрецов явились к нему на службу и расселись безмятежно на своих местах, царь сказал: "Сенака, я хочу задать вопрос". – "Спрашивай, государь". И он задал ему такой вопрос о богатом и бедном:

"Умом наделённого, но небогатого,

Иль златом богатого, но умом обделённого, –

Из этих двоих, ты скажи мне, о Сенака,

Кого назовут из них лучшим разумные?"

А вопрос этот в роду Сенаки переходил от отца к сыну, поэтому он отвечал без промедления:

"И умники, и дураки, о повелитель,

И образованные люди, и невежды,

Богатому равно они послушно служат,

Безродный, он сильнее родовитых.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Царь выслушал этот ответ; он не стал спрашивать остальных троих, но обратился к сидевшему здесь же Махосадхе:

"Спрошу и тебя я, о мудрый Махосадха,

В священной Дхарме единственно сведущий:

Глупца-богача или умника бедного –

Кого назовут из них лучшим разумные?" –

"Послушай, махараджа, – отвечал ему Великий:

Себя считая сам превыше всех,

Творит глупец греховные дела,

Не зрит за миром этим мир иной –

В обоих жалкий ждёт его удел.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

Когда он это сказал, царь посмотрел на Сенаку. "Видишь, – молвил он, – Махосадха-то назвал лучшим мудрого". – "Махараджа, – отвечал Сенака, – Махосадха – ребёнок, у него ещё молоко на губах не обсохло, что он может знать!" И он прочёл такую гатху:

"Нам не дают богатства ни наука,

Ни тела красота, ни род высокий:

Но вот восславлен жалкий Гориманда –

Так счастье улыбается ничтожным.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

А Гориманда был богач, который жил в том городе. У него было восемьсот миллионов, но сам он был уродлив, не было у него ни сына, ни дочери, не знал он никакого ремесла, и из обоих уголков рта у него постоянно стекала слюна. И были у него две жены, прекрасные, как небесные девы. Обычно они стояли у него по бокам, нарядные и разукрашенные, и подбирали слюну, которая текла из его рта, в букеты цветов – голубых лотосов; потом они эти лотосы выбрасывали. Однажды некие забулдыги захотели украсить себя голубыми лотосами в питейном доме. Они пошли к дому Гориманды, стали у ворот и принялись выкликать: "Господин наш Гориманда! Старейшина!" На поднятый ими шум он выглянул в окошко и спросил: "Что вам, братцы?" А слюна текла у него изо рта, и его жёны, подобрав её в голубые лотосы, выбросили их из окна на середину улицы. Пьяницы тотчас их подобрали, выполоскали их в воде и пошли, украсив себя этими цветами, в питейный дом. Тем они прославили Гориманду. Потому Сенака и молвил так, приведя эту историю в пример.

Царь, выслушав Сенаку, молвил: "Что ты скажешь на это, мудрый Махосадха?" Тот отвечал: "Государь, что знает Сенака? Он – словно ворона перед рассыпанным рисом или пёс, вздумавший полакать молока, – он видит добычу, но не видит палки, готовой опуститься ему на голову. Послушай, государь". И он прочёл такую гатху:

"Неумный при удаче голову теряет.

При неудаче он теряется тем боле.

Удача ль выпадет ему иль неудача –

Он извивается, как уж на сковородке.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

Выслушав это, царь произнёс: "Что скажешь на это, учитель?" Сенака возразил: "Государь, что он знает? Не то что люди, даже птицы стремятся к дереву, богатому плодами!" И он прочёл такую гатху:

"Как птицы к дереву со сладкими плодами

Слетаются издалека и отовсюду,

Так точно к богачу, владетелю сокровищ,

Стекается всегда народ корысти ради.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Царь, выслушав это, молвил: "Что скажешь, сын мой?" – "Что знает этот толстопузый? – возразил мудрец. – Послушай, государь". И он прочёл такую гатху:

"Детина скудоумный не к добру

Богатство тщится силою добыть.

Потом напрасно будет голосить –

Поволокут болвана прямо в ад!

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

И опять царь спросил Сенаку: "Что скажешь, Сенака?" И тот прочёл такую гатху:

"Какие б реки ни впадали в Ганг,

Там каждая своё теряет имя,

А сам Ганг пропадает в океане,

Так покоряется весь мир богатству!

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Опять царь молвил: "Ну что, мудрец?" И тот отвечал: "Послушай, махараджа", – и прочёл такие две гатхи:

"Великий океан, о коем он толкует,

В себя вбирающий бесчисленные реки,

О берег сколько бы ни бился беспрестанно,

Как ни могуч, но превозмочь его не в силах.

Не то же ли и с болтовнёй глупца?

Не превозмочь ей мудрости вовек!

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

Выслушав это, царь сказал: "Что, Сенака?" – а тот в ответ: "Послушай, государь", – и прочёл такую гатху:

"Умом богатый может не блистать –

И так его слова имеют вес,

А мудрости той силы не дано,

Богатством надо мудрость подкрепить.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Опять царь сказал: "Что, сын мой?" – и мудрец отвечал: "Послушай, государь, что знает болтун Сенака?" И прочёл такую гатху:

"Для выгоды своей или чужой

Бесстыдно скудоумный молвит ложь,

Позорит он себя перед людьми,

В ничтожество впадая под конец.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

На это Сенака прочёл такую гатху:

"Пусть дело многоумный говорит,

Но если беден, то бессилен он.

Впустую, право, речь его звучит –

Богатство мудростью не обретёшь.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Опять царь спросил: "Что ты на это скажешь, сын мой?" – и мудрец отвечал: "Что знает Сенака? Он думает об этом мире, но не думает о грядущем". Сказав это, он произнёс такую гатху:

"Своей, чужой ли – мудрый никогда

Корысти ради не промолвит лжи.

Такого человека люди чтут,

И к счастью он идёт благим путём.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

На это Сенака прочёл такую гатху:

"Слоны, коровы, кони, самоцветы

И женщины – всё есть в домах богатых.

Всё служит для богатого утехой

И всё без волшебства ему доступно.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

"Да что он знает?" – возразил мудрец и, чтобы объяснить, в чём суть, прочёл такую гатху:

"Глупца, который чепуху болтает и ведёт себя нелепо,

Богиня счастья отвергает, как змея изношенную кожу.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

"Что скажешь?" – спросил царь Сенаку. Тот отвечал: "Государь, что может знать этот зелёный юнец?" И он произнёс такой стих, думая, что заставит Махосадху замолчать:

"Нас пятеро известных мудрецов,

Но все тебе мы служим одному,

Ты, государь, над нами властелин,

Как Шакра – над богами и людьми.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот хуже, лучше – кто богат".

Выслушав его, царь подумал: "Хорошее доказательство привёл Сенака. Сможет ли сын мой его опровергнуть или привести своё?" И он спросил Махосадху: "Ну, что ты скажешь, мудрый?" Никто не мог бы опровергнуть довод Сенаки, кроме бодхисаттвы, и Великий опроверг его силой своей мудрости, молвив: "Махараджа, что знает этот глупец! Он судит только по себе и превосходства мудрости не ведает. Послушай, махараджа". И он произнёс такую гатху:

"Глупец богатый станет мудреца рабом,

Когда задачу выпадет ему решать.

Загадку разгадает без труда мудрец,

Тупица же беспомощно увязнет в ней.

И, видя это, я скажу всегда:

Кто мудр – тот лучше, не богач-глупец".

И словно он добыл золотой песок из подножья Сумеру, словно возвёл полный месяц на небо, – так веско привёл он этот довод, так явил Великий могущество своей мудрости. Царь тогда молвил Сенаке: "Ну, что скажешь, Сенака? Возрази, если можешь". Но, подобно человеку, который израсходовал всё зерно в своей житнице, тот сидел, подавленный и озабоченный, и ничего не ответил. Мог бы он привести другой довод, так и тысяча стихов не завершила бы эту повесть. А меж тем как он безмолвствовал, ещё одну гатху прославляющий мудрость, прочёл Великий – и как излияние глубокого потока то было:

"Ведь мудрость добродетельными ценится,

Богатство же сластолюбивым дорого.

Нет равного Всепробуждённых знанию,

Не превзойти вовек богатству мудрости!"

Выслушав это, царь столь доволен был тем, как разрешил вопрос Великий, что осыпал его дождём богатых даров, примолвив:

"О чём бы я ни спрашивал его,

На всё Махосадха мне дал ответ разумный.

Ему дарую тысячу коров,

Слона, быка и десять колесниц –

Все десять добрыми конями запряжённых.

Довольный тем, как он решил вопрос,

Ещё дарю ему шестнадцать деревень!"

С той поры возросла слава бодхисаттвы, а о прочем позаботилась царица Удумбара. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, она подумала так: "Мой названный братец стал взрослым, и слава его велика. Настало время женить его", – и с тем пошла к царю. Царь обрадовался, выслушав её. "Хорошо, скажи ему об этом", – согласился он. Она ему сказала, и Махосадха не спорил. "Тогда мы, братец, подберём тебе невесту", – молвила она. Но Махосадха подумал: "Я никогда не буду счастлив, если жену мне выберут другие. Я сам найду её себе". И он сказал ей: "Государыня, погоди немного и ничего царю не говори, а той порой я подыщу себе невесту по нраву и уведомлю тебя". Царица согласилась, и Махосадха, простившись с ней, отправился к себе домой.

Предупредив своих товарищей, он раздобыл портновскую снасть, переоделся и один отправился в предместье за Северные ворота. А в том предместье жила старинная, но обедневшая купеческая семья, и в той семье была дочь по имени Амарадеви, девушка красивая и благонравная, со всеми приметами доброй судьбы. В то утро спозаранку она вышла из дому, чтобы отнести отцу на пахоту рисовой каши, которую сама сварила. И случилось так, что шла она той же дорогой, что и бодхисаттва, и он её увидел. "Вот женщина со счастливыми приметами, – подумал он. – Коль она не замужем, быть ей моей женой". И та, едва увидела его, подумала: "Войти бы мне в дом такого человека – и наша семья опять узнает благие дни".

А Махосадха думал так: "Я не знаю, замужем ли она. Спрошу-ка я её. Подам ей знак рукою – она поймёт, если умна". Остановясь поодаль от неё, он сжал руку в кулак. Догадавшись, что он хочет знать, есть ли у неё муж, она раскрыла ладонь. Тогда он подошёл к неё и спросил: "Как твоё имя, милая?" – "Господин, – отвечала она, – имя моё означает то, чего не было раньше, нет сейчас и не будет потом". – "Милая, в мире нет ничего бессмертного, значит, зовут тебя Амара – Бессмертная". – "Верно, господин". – "Милая, кому несёшь ты эту кашу?" – "Божеству былого, господин". – "Божества былого – это родители, значит, ты несёшь пищу своему отцу". – "Так и есть, господин". – "А что делает твой отец?" – "Из одного делает два". – "Раздвоение единого означает пахоту. Значит, он пашет, милая". – "Верно, господин". – "А где пашет твой отец?" – "Там, куда единожды уходят и уже не возвращаются назад". – "Место, откуда не возвращаются, – кладбище; значит, он пашет близ кладбища, милая". – "Верно, господин". – "Пойдёшь ли ты ещё туда сегодня?" – "Коль придёт, не пойду, а не придёт – пойду". – "Я думаю, милая, что отец твой пашет на речном берегу, и если придёт разлив, ты туда не пойдёшь, а нет – пойдёшь". – "Верно, господин".

Так они потолковали, и Амарадеви предложила ему: "Испей, господин, рисового отвара". "Отказываться – неучтиво", – подумал он и согласился его отведать. Она опустила на землю горшок, а Махосадха думал тем временем: "Если она предложит мне пищу, не вымывши чаши и не дав мне сперва умыть руки, я тотчас уйду от неё". Но она зачерпнула чашей воды и полила ему на руки, а потом, не давая ему чаши в руки, опустила её на землю, размешала кашицу в горшке и налила отвара в чашу. Но риса в нём вышло мало, и Махосадха сказал: "Как мало риса в кашице, милая!" – "Нам не хватило воды, господин". – "Не хватило воды на вашем поле, когда всходил рис, должно быть?" – "Верно, господин". Она оставила варева для отца и ещё подлила бодхисаттве. Он выпил, прополоскал рот и сказал: "Милая, я хочу посетить ваш дом, укажи мне дорогу". – "Хорошо", – отвечала она и прочла такую гатху:

"Ступай мимо лепёшек, после – мимо каши,

Там – мимо дерева двулистного в цвету[73],

Потом – по руку, коей пищу принимаешь,

Но не по ту, которой пищу не берёшь.

Так путь к торговому предместью пролегает,

И этот путь сокрытый должен ты найти".

Это означало: "Войдя в селение, увидишь лавку, где торгуют лепёшками, затем харчевню, потом минуешь цветущее эбеновое дерево и повернёшь направо". Он пошёл, как было сказано, и пришёл к её дому. Мать Амары встретила его и усадила. "Отведай рисового отвара, господин", – предложила она. "Сестрица Амарадеви мне уже дала его отведать, матушка". Та сразу догадалась, что он пришёл ради её дочери. Великий между тем увидел, какая у них бедность в доме, и сказал: "Я, матушка, портной. Не нужно ли подлатать вам что-нибудь?" – "Нужно, господин, да денег у нас нету". – "О плате не заботься, матушка, неси всё – я починю". Она принесла ему старой одежды, и всё, что она принесла, бодхисаттва починил – известно, что у мудрого в руках дело спорится. Потом он сказал: "Пойди, матушка, расскажи обо мне соседям". Она разнесла весть о нём по всему предместью, и за один день Махосадха заработал портняжным ремеслом тысячу каршапан. Старуха приготовила ему обед, а вечером спросила, сколько ей готовить еды на ужин. "Столько, матушка, сколько нужно живущим в этом доме". И она наварила вдоволь еды с разными соусами и приправами.

Вечером вернулась из леса Амарадеви с вязанкой дров на голове и связкой листьев на бедре; она сбросила дрова у передней двери, а сама вошла через заднюю. Позднее пришёл её отец. Махосадха отведал разных яств. Амарадеви подала еду родителям и потом поела сама. После этого она омыла ноги родителям, а затем омыла ноги Великому.

Несколько дней он прожил там, и всё это время наблюдал за нею. И вот однажды, желая испытать её, он сказал: "Любезная Амарадеви, возьми полмеры риса и приготовь мне из него кашицы, лепёшек и рассыпчатого рису". – "Хорошо", – сказала она. Сначала она очистила рис; крупные зёрна она пустила на кашицу, средние отварила, а из мелких испекла лепёшек и ко всему сготовила подходящие приправы. Она дала Махосадхе кашицы с приправами, и едва он поднёс её ко рту, как ощутил бесподобный вкус и запах. Но, чтобы испытать Амару, он сказал: "Милая, если ты не умеешь стряпать, зачем было портить рис?" – и выплюнул кашу на землю. Но она не рассердилась и дала ему лепёшку: "Если каша нехороша, попробуй лепёшек, господин". Но и с лепёшкой Махосадха поступил так же. И варёный рис он отверг со словами: "Коли ты не умеешь стряпать, зачем было переводить моё добро?" И, притворившись рассерженным, он перемешал всё, что она наготовила и вымазал её этой кашей с головы до ног; и он велел ей сесть у двери. Она же ничуть не обиделась и, молвив: "Хорошо, господин", – повиновалась. Убедившись, что нет в ней гордыни, он сказал: "Поди сюда, любезная". И она подошла по первому слову.

Когда Великий пришёл к ним в дом, он принёс с собой в сумке для бетеля тысячу каршапан деньгами и новое платье. И вот теперь он вынул это платье и отдал ей в руки: "Любезная, – сказал он, – пойди соверши омовение со своими подругами, потом надень это платье и приходи ко мне". Она так и сделала. Мудрец отдал её родителям и те деньги, что принёс с собой, и те, что заработал здесь, утешил их, а её взял с собою в город.

Но он задумал испытать её и велел ей остаться в доме привратника, жене которого он раскрыл свой замысел, а сам отправился к себе. Он призвал своих людей и сказал: "Я оставил женщину в таком-то доме. Возьмите тысячу монет, предложите их ей и попробуйте её увести". Они повиновались. Но она отказалась от денег, молвив: "Это не стоит праха от ног моего господина!" Слуги вернулись и доложили о том мудрецу, но он послал их к ней снова, а потом и в третий раз. В четвёртый раз он велел им увести её силой. Они выполнили этот приказ, привели её, и, когда Великий предстал перед нею во всём своём блеске, она его не узнала. Взирая на него, она улыбнулась и заплакала. Он спросил её, чему она радуется и о чём печалится, и она отвечала: "Господин, я улыбаюсь, видя твоё величие, ибо понимаю, что оно дано тебе не без причины, – это награда за доброе деяние в прошлом. Думая о плодах благочестия, я улыбнулась. А плачу я, думая, что ты, присваивая себе чужое достояние, которое другой берёг и хранил для себя, согрешишь и попадёшь в ад. Из жалости к тебе я заплакала".

Так испытал он её и, убедясь в её душевной чистоте, велел отвести её обратно. Затем он снова принял личину портного, вернулся к ней и провёл с нею ночь.

На другое утро он отправился во дворец и рассказал обо всём царице Удумбаре. А та рассказала это царю. Одев Амаравати в нарядное платье и украсив её драгоценностями, она возвела её на блистающую колесницу и торжественно привезла в дом Махосадхи, где устроила пышное празднество. Царь послал бодхисаттве дары ценою в тысячу каршапан, и все жители города, начиная с привратника, прислали ему подарки. Половину от даров царя Амарадеви, однако, послала обратно, и так же поступила она с подарками от горожан, и тем привлекла их к себе. И с той поры Махосадха зажил с нею в добром согласии, наставляя царя в делах закона и управления.

Однажды к Сенаке пришли трое его друзей-мудрецов, и он им сказал: "Увы, мы не могли одолеть этого Махосадху, сына простолюдина, а теперь он взял себе жену, которая ещё умнее его. Сумеем ли мы посеять раздор между ним и царём?" – "Куда нам, учитель! Разве что ты сумеешь". – "Ладно, утешьтесь, есть одно средство. Я похищу большой самоцвет из царского венца, ты, Пуккуса, возьмёшь золотое ожерелье царя, ты, Кавинда, – его мантию, а ты, Девинда, – золотую сандалию". И вот они вчетвером ухитрились всё это похитить. Тогда Сенака сказал: "Теперь мы подбросим всё это незаметно в дом купеческого сына".

И вот Сенака положил самоцвет в горшок свежего масла и дал его служанке с наказом: "Ступай, но никому по дороге масла не предлагай, а как принесёшь в дом Махосадхи, отдай весь горшок, если спросят". Служанка пошла к дому мудреца и стала расхаживать перед дверьми выкрикивая: "Берите масло!" Амарадеви тогда стояла в дверях и уже издали углядела её; она видела, что служанка, никуда не сворачивая, пришла с горшком прямиком к их дому, и поняла, что дело нечисто. Она подала незаметно знак своим слугам и окликнула ту служанку: "Поди сюда, матушка, я возьму твоё масло". Когда та подошла, она стала звать слуг, но, повинуясь знаку, никто из них не вышел, и тогда она попросила служанку Сенаки сходить за ними. Только та отошла, Амара сунула руку в горшок и нашла в нём самоцвет. Когда служанка вернулась, она спросила её: "Откуда ты, матушка?" – "Я служу у пандита Сенаки". Амара спросила, как её имя и как зовут её мать, а после сказала: "Так дай мне масла". – "Бери, госпожа, если хочешь, платы не надо – бери вместе с горшком". Тогда Амара отослала её, а сама взяла лист и написала: "В такой-то день такого-то месяца учитель Сенака послал нам в дар с такою-то, дочерью такой-то служанки, самоцвет из царского венца".

Потом Пуккуса так же прислал золотое ожерелье, спрятав его в корзине с цветами, Кавинда прислал мантию в корзине с овощами, Девинда – золотую сандалию в снопе ячменя. Она всё это приняла и всё вписала на листе вместе с именами принёсших, спрятала лист и рассказала о том, что произошло, Махосадхе.

А те четверо пришли во дворец и сказали: "Что, государь, ты уже не носишь большой самоцвет в своём венце?" – "Да нет, ношу, – ответил царь и приказал: – Принесите мне его". Но самоцвета нигде не могли найти, а потом точно так же не нашли и других вещей. Тогда те четверо заявили: "Государь, твои драгоценности – в доме Махосадхи, он их присвоил. Этот сын простолюдина – твой враг!" Так они его оклеветали.

Друзья мудреца его оповестили об этом. Он молвил: "Пойду к царю и всё выясню". И он явился к царю во дворец, но царь в гневе сказал: "Я не знаю этого человека. Что ему здесь нужно?" – и не допустил его к себе.

Видя, что царь гневается на него, мудрец вернулся домой. Царь между тем послал стражу схватить его, но друзья Махосадхи предупредили его через Амарадеви, и он, переодетый, покинул город и скрылся в предместье Южного рынка, где поселился под видом горшечника.

В городе пошли толки о бегстве мудреца. А Сенака и трое других, когда узнали о том, что он скрылся, послали, каждый в тайне от остальных, по письму Амарадеви: не огорчайся, мол, я тоже не такой уж дурак. Она получила эти четыре письма и назначила каждому прийти к ней в такой-то час. А когда они явились к ней, один за другим, она каждого велела обрить и запереть в нужнике. Потом каждому задала хорошую трёпку, одела в рогожу и, предуведомив царя, привела всех четверых ко двору, захватив с собою царские драгоценности. После приветствий она обратилась к царю: "Государь, – сказала она, – мудрый Махосадха – не вор, это они – воры. Сенака украл твой самоцвет, Пуккуса – ожерелье, Девинда – золотую сандалию. В такой-то день такого-то месяца с такой-то и такой-то служанкой они были посланы нам как дары. Взгляни на этот лист, возьми принадлежащее тебе, государь, и прогони прочь этих воров". Так изобличила она тех четверых в тяжком преступлении и, поклонившись царю, возвратилась домой.

Но царь не знал, что ему делать – ведь бодхисаттва исчез, а других мудрецов при нём не было. Ничего не решив, он велел провинившимся совершить омовение и разойтись по домам.

Между тем обитавшая в царском зонте богиня, долгое время не слыша наставлений в вере из уст бодхисаттвы, обеспокоилась и решила вернуть мудреца. Ночью она явилась к царю в просвете зонта и обратилась к нему с вопросами, начиная со слов из Четвёртой книги: "Руками и ногами бьёт…" Царь не знал ответов на них и попросил день отсрочки, чтобы спросить у своих мудрецов. На другой день он послал за ними, но они отвечали, что, обритые наголо, они стыдятся показаться на улице. Тогда он послал им по тюбетейке – прикрыть бритые головы; говорят, с той поры и стали их носить.

Они пришли и сели на указанные им места. Царь сказал: "Сенака, этой ночью богиня, обитающая в моём царском зонте, обратилась ко мне с вопросами, на которые я не мог ответить, но я ей обещал спросить моих мудрецов. Разреши мне эти вопросы", – и он произнёс первую гатху:

"Руками и ногами бьёт,

В лицо, пожалуй, попадёт,

И всё же дорог он, о царь.

Скажи: кто это может быть?"

Сенака ничего не мог понять: "Кто кого бьёт? Почему?" – пролепетал он, запинаясь. Остальные безмолвствовали. Царь был расстроен. Когда ночью опять явилась ему богиня и потребовала ответа, он признался: "Я спрашивал моих четверых мудрецов, но и они ответа не знали". Богиня молвила: "Да что они знают? Кроме пандита Махосадхи, никто не может решить эту задачу. Если ты не пошлёшь за ним, чтобы он ответил на мои вопросы, я рассеку тебе голову этим огненным мечом!" И так устрашив его, она продолжала: "О махараджа, если нужен тебе огонь, не пытайся раздувать светлячка, если хочешь молока, не берись доить рог". И она прочла гатху о светлячке из Пятой книги[74]:

"При наступленьи темноты, зажечь костёр желая,

Кто добывать огонь из светлячка лесного станет?

Пусть на него сухой травы и кизяков навалит –

Не загорится всё равно костёр, всё будет тщетно.

И от коровы молока никто ведь не получит,

Когда доить её за рог, а не за вымя станет.

Есть у людей немало средств своей добиться цели –

И наказание врага, и поощренье другу,

Военачальникам награды и друзей советы

В завоевании земель помогут государю".

"Такие люди не станут, как ты, дуть на светлячка, принимая его за уголёк. Когда с глубоким вопросом ты обращаешься к Сенаке и подобным ему, на кого ты похож? Не на того ли, кто дует на светлячка, когда огонь у него под рукой? Не на того ли, кто взвешивает вещь на ладони, забыв про весы, или на того, кто, желая молока, доит корову за рог? Что знают твои советники? Они – светлячки. Великое пламя – Махосадха, пылающий мудростью. И знай: если не ответишь на мой вопрос – простишься с жизнью". Так пригрозила царю богиня и исчезла.

В смертельном страхе призвал к себе царь наутро четырёх своих советников, и по его приказу они выехали в тот же день на колесницах из четырёх ворот города на поиски названого сына его, мудрого Махосадхи. Царь повелел им доставить его немедля с почётом в столицу, где бы они его ни нашли. Трое вернулись ни с чем, но тот, что выехал из Южных ворот, нашёл Великого в предместье Южного рынка. Там, наносив глины и потрудившись у хозяйского гончарного круга, сидел Махосадха, измазанный глиной, на мешке с соломой и уплетал горстями ячменную кашу со скудной приправой.

А вёл он себя так не без причины. Ведь он опасался, как бы царь не заподозрил его в покушении на царскую власть. "Если же он узнает, что мудрец стал горшечником, он забудет свои подозрения" – так подумал Махосадха. Увидев советника, мудрец сразу же догадался, что тот прибыл за ним. "Скоро благополучие вернётся ко мне, – подумал он, – и опять я буду вкушать разнообразные изысканные яства, которые сготовит для меня Амара". И он выплюнул ячменную кашу, которую только что отправил себе в рот, и прополоскал его.

Тут приблизился к нему советник. Он был сторонником Сенаки и заговорил с ним сурово: "Ну что, мудрый учитель, верны были речи нашего Сенаки! Сгинуло твоё благополучие и не помогла тебе твоя хвалёная мудрость. Вот сидишь ты теперь, измазанный глиной, на мешке с соломой и ешь эту кашу". И он прочёл из Вопроса о разуме в Десятой книге:

"Вправду ли такой ты многоумный?

Что ж богатство, мудрость и рассудок

Благу твоему не послужили,

Раз вкушаешь кашу без приправы?"

"Слепец! – отвечал ему Великий. – Могуществом моей мудрости я верну себе благополучие, когда захочу!" И ещё он молвил:

"Я страданием подготовляю счастье,

Различая, что мне к сроку, что не к сроку.

По своей ушёл я воле и в успех свой верю,

Потому и обхожусь едою скудной.

Время знаю сам, когда восстать во славе,

Измышляю средства для победы.

Выступлю, придёт пора, с отвагой львиной –

Ты ещё узришь моё могущество, запомни!"

Советник сказал ему: "Пандит, богиня, что живёт в царском зонте, задала вопрос государю. Он искал помощи у своих четверых мудрецов, но ни один из них не мог дать ответа. Вот он и послал меня за тобою". –

"И как же не видишь ты могущества мудрости?

Что теперь проку в богатстве?

Помочь здесь может только мудрый".

Так восхвалил Махосадха мощь мудрости, а советник вручил ему новое платье и тысячу монет от царя и передал его повеление немедля совершить омовение, переодеться и вернуться в город. Хозяин Махосадхи перепугался, когда узнал, кто был у него в работниках, но Великий утешил его: "Не пугайся, учитель, ты мне очень помог", – и отдал ему полученные от советника деньги. Потом, как был, весь в глине, он взошёл на колесницу и поехал в город.

Советник доложил царю о его возвращении. "Где ты, любезный, нашёл мудреца?" – спросил царь. "Государь, он был в работниках у горшечника в предместье Южного рынка. Едва он услышал, что ты призываешь его, он отправился в путь, весь измазанный глиной, не совершив омовения". Царь подумал: "Если бы он таил ко мне вражду, он держал бы себя надменно. Нет, он не враг мне". И он повелел: "Пусть сына моего проводят в его дом, а когда он совершит омовение и наденет украшения, пусть с почётом доставят его во дворец". Это было исполнено, и когда Махосадха прибыл вновь ко дворцу и его пригласили войти, он вошёл, поклонился царю и стал близ трона. Царь приветливо заговорил с ним, а затем, чтобы его испытать, сказал ему так:

"Одни, нужды не ведая, творить греха не станут,

Другие не грешат, страшась позора.

А мог ведь ты, когда бы захотел, обогатиться.

Скажи, ты зла мне почему не сделал?"

На это бодхисаттва отвечал:

"Мудрые не совершают злодеяний

Ради благ, даруемых богатством.

Праведные и в годину бедствий от Закона

Ни из дружбы, ни со зла не отвратятся".

И, опять испытывая его, царь молвил, поминая мудрость кшатриев[75]:

"Кто возвыситься сумеет

От убожества к богатству,

Будь то кротостью иль силой,

После праведником станет".

На это Великий прочёл такую гатху, сравнивающий человека с деревом:

"Дерева, которое нас тенью осеняет,

Ты ломать не должен, как злодей, предавший друга!"

"Махараджа, – продолжал он, – если сломать ветвь с дерева, под которым отдыхал, считается предательством, то что же сказать о том, кто убил человека? Ты даровал великое богатство моему отцу, мне оказал ты бесценные милости. Облагодетельствованный тобою, как мог бы я предать тебя?" Так высказав свою преданность, он произнёс с упрёком: "Если один человек объяснит Закон другому или в чём-то сомненье его развеет, тот защитой станет его и опорой, и такую дружбу мудрый не разрушит". И ещё он сказал, увещевая: "Нет хорошего в мирянине сластолюбивом, праздном, нет хорошего в отшельнике-невежде, и в царе, необдуманно свой приговор выносящем, хорошего мало, нет хорошего и в мудреце, поддающемся гневу.

Не опрометчиво кшатрий владетельный

К важным решеньям приходит;

Если обдуманно действует царь –

Свою славу он в мире умножит".

После того как Махосадха сказал это, царь возвёл его на свой трон, осенённый белым зонтом, а сам сел на низшее место и промолвил: "О мудрый, богиня, обитающая в белом зонте, задала мне четыре вопроса. Я обратился к своим мудрецам, но из четырёх ни один не нашёл ответа. Ответь ты мне на эти вопросы, о сын мой!" – "Махараджа, – отвечал мудрец, – будь это богиня, обитающая в зонте, или будь это четыре великих царя, или кто угодно, пусть задают мне любые вопросы, я отвечу. Скажи мне, махараджа, какие вопросы задала тебе богиня?" И царь, повторяя вопросы божества, произнёс первую гатху:

"Руками и ногами бьёт,

В лицо, пожалуй, попадёт,

И всё же дорог он, о царь.

Скажи: кто это может быть?"

Махосадхе смысл вопроса стал сразу же ясен, как месяц, взошедший на небе. "Слушай, махараджа, – молвил он. – Когда дитя на руках у матери, играя, бьёт руками и ногами, дёргает её за волосы и тычет кулачком в лицо, она говорит ему: "За что ты колотишь меня, плутишка?" – и в порыве любви прижимает его к груди и целует, и в этот миг оно ей дороже, чем его отец". Так он объяснил этот вопрос, словно возвёл солнце на небо. И, услышав его ответ, богиня вышла наполовину из просвета в зонте и произнесла сладкозвучным голосом: "Хорошо решён вопрос". Великий получил от неё в дар драгоценную шкатулку, наполненную чудесными цветами и умащениями, она же исчезла. От царя он тоже получил цветы и другие дары, после чего тот попросил его разрешить другой вопрос. "Говори, махараджа", – молвил мудрец, и царь произнёс вторую гатху:

"Она вовсю его бранит, но ждёт,

Когда же он придёт,

И всё же дорог он, о царь.

Скажи, кто это может быть?"

Великий объяснил: "Махараджа, когда семилетний ребёнок уже может выполнять поручения матери, она посылает его на поле или в лавку, а он отвечает: "Дай мне того-то и того-то поесть или попить, тогда пойду", – она исполняет его просьбу, а он говорит: "Сама, небось, прохлаждаешься дома, а я бегай по жаре по твоим поручениям!" – и корчит рожи и дразнит её, она же, рассердившись, хватается за палку и кричит: "Поел, а теперь делать ничего не хочешь!" Он убегает, после того как она ему пригрозила, ей его не догнать, и она кричит: "Убирайся, пусть тебя разбойники в куски изрубят!" – и тому подобное, и так бранит его вовсю и по-всякому, но что язык её произносит, того она нимало не желает и ждёт его возвращения. Он весь день где-нибудь играет, а вечером боится вернуться домой и идёт к какому-нибудь родственнику; мать же глаза проглядела, ожидая его возвращения. Она догадывается, что он боится идти домой, и сердце её исполняется печали, со слезами она ищет его по домам своих родных и, найдя сына, обнимает его и целует, крепко прижимает к себе и восклицает: "Неужели ты обиделся на меня?" – и ещё больше любит его. Так, махараджа, когда мать сердится на сына, он ей ещё дороже". Так он ответил на второй вопрос, и богиня опять почтила его дарами; и царь почтил его тоже и попросил ответить на третий вопрос. "Говори, махараджа", – молвил тот, и царь прочёл ещё гатху:

"Его напрасно укорят

И без причины упрекнут,

И всё же дорог он, о царь.

Скажи, кто это может быть?"

Великий объяснил: "Махараджа, когда влюблённые, уединившись, предаются любовным утехам и она ему говорит: "Ты меня совсем не любишь, ведь сердце твоё влечётся к другой!" – и так они корят и упрекают друг друга напрасно и без причины, они в то время друг другу ещё дороже. Знай, в этом смысл вопроса". И богиня почтила его, и царь почтил его тоже и попросил ответить ещё на один вопрос. "Спрашивай, махараджа", – молвил тот, и царь прочёл ещё гатху:

"Они едят у нас и пьют,

Одежду просят и приют,

Но дороги они, о царь.

Скажи, кто это может быть?"

Тот объяснил: "Махараджа, это вопрос о праведных брахманах-странниках. В домах благочестивых людей, верующих в этот и иной мир[76], им подают с радостью, и когда те брахманы-странники приходят просить подаяние, они получают и вкушают его, а хозяева думают, глядя на них: "Это у нас они просят, нами данную еду вкушают", – и от этого они их ещё больше любят. Странники получают дары и уносят их на своих плечах – и оттого они становятся только дороже хозяевам". И когда найден был ответ и на этот вопрос, богиня его одобрила и опять почтила мудреца, положив к его ногам шкатулку с семью драгоценностями: "Прими, о мудрый". Царь же, обрадованный, пожаловал ему звание полководца. С той поры ещё больше возросла слава Махосадхи.

И опять четверо пандитов держали совет: "Ещё больше возвысился сын простолюдина, что нам теперь делать?" Сенака сказал: "Ладно, я придумал. Мы пойдём к купеческому сыну и спросим его, кому можно доверить тайну. Он скажет: "Никому", – тогда мы пойдём к государю и обвиним его в предательстве и настроим царя против сына простолюдина". Вчетвером они пришли в дом мудреца, приветствовали его и сказали: "О мудрый, мы хотим задать тебе вопрос". – "Спрашивайте", – молвил он, и Сенака спросил: "О мудрый, в чём должно утвердиться человеку?" – "В истине". – "Утвердившись в истине, что должен он делать дальше?" – "Обрести имущество". – "Обретя его, что делать дальше?" – "Принять совет". – "Приняв совет, что дальше?" – "Не выдавать своих тайн другому". – "Хорошо, о мудрый", – обрадовались они, а сами подумали: "Теперь-то мы посмотрим, как у сына простолюдина пятки засверкают!" И они пошли к царю и сказали: "Махараджа, сын простолюдина замыслил измену!" Царь сказал: "Я вам не верю, никогда он мне не изменит". – "Поверь, махараджа, это правда. Если не веришь, спроси у него самого, кому можно доверить тайну. Не будь он предатель, он ответит кому, а если предатель, то скажет, что никому нельзя, мол, довериться, пока не исполнишь своё желание. Тогда ты нам поверишь и перестанешь в нас сомневаться".

Царь согласился, и однажды, когда все собрались и сели на свои места, он прочёл первый стих из Вопроса о мудреце в Двадцатой книге:

"Вот пятеро собрались мудрецов,

И мне вопрос пришёл на ум, внемлите:

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Кому открыть спокойно тайну можно?"

Когда он это произнёс, Сенака, думая о том, привлечь его на свою сторону, молвил:

"Откройся нам, о властелин земли!

Ты – благодетель наш, ты – нам опора!

И мы твои желания поймём,

Все пятеро, своё мы скажем слово".

Тогда покорствующий страстям царь произнёс такую гатху:

"Уж если добродетельна жена

И воле мужа следует послушно –

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Открыть жене спокойно тайну можно".

"Царь теперь на нашей стороне", – подумал обрадованный Сенака и прочёл гатху, раскрывающую его намерения:

"Кто выручит попавшего в беду,

Кто для тебя опорой верной будет –

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Открыть такому другу тайну можно".

Тогда царь спросил Пуккусу: "Как ты считаешь, Пуккуса, кому можно доверить тайну?" – и тот прочёл такую гатху:

"Когда твой старший или младший брат

Отменно добродетелен, надёжен –

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Открыть спокойно брату тайну можно".

Потом царь спросил Кавинду, и тот прочёл такую гатху:

"Когда душевно близок сын отцу,

Умён, всегда готов повиноваться –

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Открыть спокойно сыну тайну можно".

Потом царь спросил Девинду, и тот прочёл такую гатху:

"Нас мать, о лучший из земных владык,

Воспитывает с нежностью, с любовью.

В похвальных ли, в недобрых ли делах

Доверить ей спокойно тайну можно".

Расспросив их, царь обратился к мудрецу: "Как ты считаешь, о мудрый?" – и тот произнёс:

"Тайну лучше в тайне и хранить,

Открывать её – едва ль похвально.

Умный тайну выдать не спешит.

Промолчи, пока не кончишь дело!"

Царю эти слова мудреца не понравились, и он переглянулся с Сенакой. Бодхисаттва заметил это и понял, что, как и раньше, эти четверо прибегли к клевете и вопрос был задан, чтобы испытать его. А между тем, пока они беседовали, Солнце зашло и в покоях зажгли светильники. "Пути царей неисповедимы, – подумал мудрец. – Никто не знает, что может случиться. Мне надо уходить отсюда без промедления". Он поднялся с места, поклонился царю и вышел, думая про себя: "Из них один сказал, что тайну можно открыть другу, другой – что брату, кто-то сказал, что сыну, кто-то – матери. Должно быть, каждый из них или сам так поступил, или был тому свидетелем, или слышал о подобном от очевидца. Ладно, я это узнаю сегодня же", – решил он.

А у тех четверых было в обычае по выходе из дворца присаживаться на опрокинутые конские ясли, что лежали близ дворцовых ворот, и обсуждать свои дела, прежде чем разойтись по домам. Мудрец решил спрятаться под эти ясли и узнать их тайные замыслы. С помощью своих слуг он приподнял ясли и забрался под них, подстелив себе коврик, а слугам наказал прийти за ним, когда четверо мудрецов, посовещавшись, удалятся. Те обещали ему вернуться вовремя и ушли.

Сенака между тем сказал царю: "Махараджа, ты нам не верил, а теперь что ты думаешь?" Царь же внял речам клеветников, не размыслив, как следует, и спросил, устрашённый: "Что нам теперь делать, пандит Сенака?" – "Махараджа, – отвечал тот, – немедля и никого не уведомляя, сына простолюдина надо убить". – "О Сенака, никто так не печётся о моём благе, как ты! Завтра утром ты придёшь со своими товарищами и станешь у дверей, и когда сын простолюдина явится на службу, ты этим мечом отрубишь ему голову". И он отдал ему свой царский драгоценный меч. "Хорошо, государь, – сказали они, – не беспокойся, мы убьём его", – и с этими словами они удалились.

"Наконец-то мы взяли верх над нашим врагом!" – воскликнули они, выйдя из дворца, и сели на яслях. Сенака сказал: "Ну, так кто же нанесёт удар сыну простолюдина?" – "Ты же и нанесёшь, учитель", – сказали другие, возлагая на него это бремя. Сенака между тем молвил: "Каждый из вас сказал, кому, по его мнению, можно доверить тайну. Вы что, сами так поступили когда-нибудь, или видели, или слышали о подобном?" – "Оставь, учитель. А когда ты сам сказал, что тайну можно доверить другу, ты собственный поступок имел в виду?" – "Какое вам дело до этого?" – "Нет, ты скажи, учитель!" – "Если об этой тайне узнает царь, я погиб". – "Не бойся, учитель, здесь нет никого, кто выдал бы твою тайну, расскажи нам, учитель!" Он постучал пальцем по яслям и сказал: "А не может быть, что здесь прячется сын старейшины?" – "Да что ты, учитель, полезет ли сюда такой важный человек, как сын старейшины? Он, должно быть, упоён своим успехом. Рассказывай". И Сенака поведал им свою тайну. "Знаете ли вы в этом городе такую-то гетеру?" – спросил он их. "Да, учитель". – "А давно ли видели вы её?" – "Давно не видели, учитель". – "Я развлекался с нею однажды в саловой роще, а потом убил, чтобы завладеть её драгоценностями. Их я завязал в узел, который отнёс домой и повесил на слоновый бивень в такой-то комнате на таком-то этаже. Но воспользоваться ими я не могу, пока не пройдёт время. Об этом тяжком преступлении моём я рассказал одному только другу, и он пока никому не проболтался. Вот потому-то я и сказал, что тайну можно доверить другу".

Мудрец всё это подслушал и крепко эту тайну запомнил. Потом и Пуккуса открыл свою тайну: "У меня на бедре есть пятно от проказы. По утрам мой младший брат промывает язву и делает перевязку, и никому не говорит об этом. А царь, когда он в хорошем настроении, обычно подзывает меня и кладёт мне голову на колени. Если он узнает о язве, он меня убьёт. Никто об этом не знает, кроме моего младшего брата, потому-то я и сказал, что тайну можно доверить брату".

И Кавинда рассказал о своей тайне: "Однажды в тёмную ночь в канун поста в меня вселился яккха по имени Нарадева. Я стал лаять, как бешеный пёс. В минуту просветления я рассказал о происшедшем со мною своему сыну. С тех пор, когда он видит, что на меня находит, он оставляет меня связанным во внутренних покоях, запирает дверь, а сам, чтобы заглушить мой крик, затевает шум у входа в дом. Потому я и сказал, что тайну можно доверить сыну".

Тогда те трое обратились к Девинде, и он тоже открыл свою тайну:

"В бытность мою смотрителем царской сокровищницы я украл драгоценный камень-талисман, приносящий счастье, который бог Шакра даровал царю Куше, и отдал его своей матери. Она никому о том не сказала; теперь, когда я отправляюсь в царский дворец, я всякий раз беру его у неё, и благодаря этому во дворце мне сопутствует удача. Царь заговаривает со мною первым, прежде чем обратиться к вам, и каждый день дарит мне то восемь, то шестнадцать каршапан, то тридцать две, то шестьдесят четыре. Если царь узнает, что я скрываю у себя этот камень, я погиб. Вот потому-то я и сказал, что тайну можно доверить матери".

Так Махосадха узнал все эти тайны. А те, словно извергнув из разверстой груди свои тайны одну за другой и тем облегчив душу, поднялись с места и удалились со словами: "Завтра придём спозаранку и убьём сына простолюдина".

Когда они ушли, пришли слуги мудреца, приподняли ясли, дали выбраться хозяину и проводили его домой. Он умылся, переоделся и поел. Зная, что царица Удумбара, названная сестра его, должна сегодня прислать ему весть из дворца, он послал верного человека сторожить у дверей, наказав ему немедля ввести гонца, который прибудет из царского дворца, а сам прилёг отдохнуть.

А царь в это время, тоже отдыхая на ложе, вспоминал достоинства мудреца. "Пандит Махосадха служит мне с семилетнего возраста и никогда ещё не делал мне дурного, – думал он. – Когда богиня задала мне трудные вопросы, я бы погиб, если бы не мудрец. Не следовало мне слушать речи его заклятых врагов и вручать им меч для казни мудрейшего из мудрых. С завтрашнего дня я его уже никогда не увижу!" И он опечалился, пот выступил у него на теле, в горести он лишился душевного покоя. Царица Удумбара, делившая с ним ложе, видя его в таком расположении духа, спросила: "Не провинилась ли я чем-нибудь перед тобой? Или что-нибудь другое печалит государя?" И она молвила:

"Почему грустишь ты, о владыка?

Мы уже речей твоих не слышим.

Что гнетёт тебя? Ты мне поведай.

Ведь ничем я пред тобой не провинилась".

На это царь отвечал ей:

"Приговор Махосадхе я вынес:

"Наш мудрец да будет предан смерти!"

И гнетёт меня теперь лишь это,

Государыня ж ничем не провинилась".

Когда она услышала это, тяжко, как гора, легла ей на сердце тревога за Махосадху. Но она подумала: "Я знаю, как успокоить царя. Когда он отойдёт ко сну, я пошлю весть моему названому брату". А царю она сказала: "Махараджа, ты сам столь возвысил сына простого купца, ты возвёл его в сан полководца, а он теперь, видишь, стал изменником. Нельзя, однако, пренебрегать и ничтожным врагом. Конечно, нужно от него избавиться, ты себя не мучай". Так она утешила царя; горесть его улеглась, и он заснул.

Тогда царица поднялась с ложа, ушла в свои покои и там написала такое письмо мудрецу: "Махосадха, четверо пандитов оклеветали тебя. Царь разгневан и приказал убить тебя завтра у дворцовых ворот. Не ходи завтра во дворец; приходи, только когда город будет в твоей власти". Она засунула это письмо внутрь сладкой лепёшки, которую перевязала ниткой и положила в новенький горшок, наполненный сластями, надушила их, запечатала горшок и отдала его служанке со словами: "Отнеси эти лепёшки моему брату".

Служанка выполнила поручение; из дворца её выпустили беспрепятственно, ибо царь ещё раньше разрешил царице посылать названому брату гостинцы в любое время. Бодхисаттва получил горшок со сластями и отпустил служанку; она воротилась и доложила, что передала подарок. Тогда царица вернулась в опочивальню и легла с царём. Бодхисаттва же разломил лепёшку, прочёл письмо и, обдумав, что ему делать завтра, опять лёг.

На другой день спозаранку четверо сторожили с мечом у ворот, но, не дождавшись мудреца, удручённые, пришли к царю. "Убили вы сына простолюдина, пандиты?" – спросил он. "Мы не дождались его, государь", – отвечали они. А Махосадха между тем уже на рассвете овладел городом, расставил всюду своих стражей и прибыл потом к воротам дворца с великой пышностью на колеснице в сопровождении многочисленной свиты сторонников. Царь увидел его из окна. Махосадха сошёл с колесницы и поклонился ему, и царь подумал: "Если бы он был изменником, он не стал бы мне кланяться". И он велел позвать его, а сам воссел на троне.

Махосадха вошёл и сел близ трона, и четверо мудрецов тоже сели на свои места. Царь, словно ничего не зная, спросил: "Сын мой, вчера ты ушёл, не спрашиваясь, а сегодня пришёл поздно. Почему ты так дерзок со мною?" И добавил:

"Ушёл ты вечером, теперь пришёл.

Что ты услышал? Что встревожило тебя?

Кто что сказал тебе, о многомудрый?

Тебя мы слушаем, так говори же!"

Махосадха отвечал: "Махараджа, ты внял речам этих четырёх пандитов и приговорил меня к смерти, поэтому я не пришёл в назначенный час". И он проговорил с упрёком:

"Наш мудрец да будет предан смерти, –

Только этой ночью, повелитель,

Ты жене поведал тайну эту,

А теперь и мне она известна!"

Услышав это, царь подумал: "Так это она тогда же оповестила мудреца", – и с гневом посмотрел на царицу. Махосадха это заметил и сказал: "Ты гневаешься на царицу, государь? Но мне ведомо всё: прошлое, настоящее и будущее. Ты думаешь, что царица выдала твою тайну; но тогда кто же раскрыл мне тайны Сенаки, Пуккусы и прочих? А я знаю их тайны!" И он раскрыл тайну Сенаки:

"Где-то в роще саловой когда-то

Злое дело Сенака содеял.

Другу он поведал тайну эту,

А теперь и мне она известна!"

Царь, устремив взор на Сенаку, спросил: "Правда ли это?" – "Правда, государь", – отвечал тот. И царь велел бросить его в темницу. Мудрец же раскрыл тайну Пуккусы, молвив:

"Знай, что в Пуккусе болезнь гнездится,

С царской службой несовместная зараза.

Брату он поведал тайну эту,

А теперь и мне она известна!"

Царь устремил на того взор и спросил: "Правда ли это?" – "Да, государь", – отвечал тот, и царь его тоже велел бросить в темницу. А мудрец раскрыл тайну Кавинды, сказав так:

"Вот он, жалкий, жертва Нарадевы,

Одержим тем духом злым Кавинда.

Сыну он поведал тайну эту,

А теперь и мне она известна!"

И его царь спросил: "Правда ли это, Кавинда?" – "Правда", – отвечал он, и его царь отправил в темницу. А мудрец раскрыл и тайну Девинды, произнеся такие слова:

"Восьмигранный драгоценный камень

Шакрой деду твоему дарован,

Но успел украсть его Девинда.

Матери открыл он тайну эту,

А теперь и мне она известна!"

И его царь спросил: "Это правда?" – "Правда", – отвечал тот, и его царь отправил в темницу. Так те, что замышляли погубить бодхисаттву, сами оказались ввергнуты в узилище. А бодхисаттва молвил: "Вот потому-то я и говорю, что никому нельзя доверить тайны, а те, кто говорил иное, навлекли на себя великую беду". И, наставляя в высшей истине, он произнёс:

"Тайну лучше в тайне и хранить,

Открывать её – едва ль похвально.

Умный тайну выдать не спешит –

Промолчи, пока не кончишь дело!

Делать явным тайное мудрец не станет,

Тайну будет как сокровище беречь –

Ни врагу, ни женщине её не выдаст,

Ни влюблённому, ни алчному глупцу.

А кто открыл неосторожно тайну,

Рабом того, кому открылся, станет,

И сколько человек её узнает,

Его сомнений столько ж мучить будет.

О тайне днём с оглядкой говорите,

Вполголоса о ней вещайте ночью,

Чтоб не подслушали её чужие

И чтобы явным тайное не стало!"

Когда царь выслушал речи Великого, он подумал, разгневанный: "Эти люди, сами предавшие своего государя, выставили мудреца предателем в моих глазах!" И он вскричал: "Изгнать их из города, посадить на кол, отрубить им головы!" Всем четверым связали руки за спиною, провели по городу и дали сто ударов палками на площади. Но мудрец сказал царю: "Государь, ведь они тебе немало послужили, прости им их прегрешения". Царь внял его словам, велел их отпустить, но отдал Махосадхе в рабство. Тот, однако, сразу отпустил их на волю. "Всё же во владениях моих я им жить не разрешаю", – сказал царь. Но мудрец стал просить за них: "Прости этих глупцов, государь". И он уговорил царя смилостивиться и вернуть пандитов ко двору. Царь был восхищён мудрецом: "Если к врагам он так милосерден, как же добр он должен быть к другим!" А те четверо пандитов с той поры лишились голоса в совете, уподобясь змеям, у которых вырвали жало.

С тех пор мудрец наставлял царя в делах веры и управления. "Я – как белый зонт царя, – думал он. – Это я правлю государством, я должен быть всегда на страже". И он велел обнести город укреплённым валом. У ворот он поставил сторожевые башни и ещё окружил город тремя рвами; один был наполнен водою, другой – илом, третий был сухой. В самом городе он велел починить старые здания, вырыть большие пруды и водоёмы и прочистить городские водотоки. Все амбары в городе он наполнил зерном и распорядился, чтобы обновили также старые строения в предместьях. И он поручил приближенным к царскому дому отшельникам доставить с Гималаев семян лотосов.

Делалось всё это, чтобы предотвратить грядущие беды. Прибывающих в город купцов стали допрашивать о странах, из которых они приезжали, особо – о том, что тамошний правитель любит. Когда они отвечали на эти вопросы, их принимали с почётом и содержали в довольстве, пока они не покидали город. А потом Махосадха призвал к себе сто одного война и дал им поручение: "Друзья, ступайте в сто один столичный город и эти подарки, которые я вам вручаю, поднесите тамошним государям, каждому по его вкусу. И пусть каждый из вас поступит к тому государю на службу и шлёт мне потом донесения о его деяниях и замыслах. А я позабочусь о ваших семьях". И он послал с ними кому серьги, кому парчовые туфли, кому золотые ожерелья. А людям своим он дал ещё письменные наставления, наказав прочесть их, когда придёт время.

Те отправились в путь и вручили подарки царям, испрашивая дозволения поступить к ним на службу. Но они не говорили, из какого города прибыли, а если их спрашивали, называли не свой, а другой. Когда их брали, они старались потом прочно обосноваться на месте и войти в доверие к властителю.

В то время в царстве Экабала государь по имени Санкхапала собирал войска и снаряжал их для битвы. Соглядатай мудреца прислал донесение: "Так-то вот обстоят дела, но намерения царя мне не известны, пошли ещё кого-нибудь, чтобы их выведать".

А у Махосадхи был маленький попугай, и ему он наказал: "Лети, дружок, в царство Экабала и узнай, что затевает там царь Санкхапала. Потом облети всю Джамбудвипу и принеси мне вести о том, что где происходит". Он накормил попугая жареным зерном в меду, напоил медовой водой, смазал ему крылья маслом, очищенным тысячу и сто раз, и выпустил его из восточного окна дворца. Попугай полетел к соглядатаю мудреца и всё разузнал о том царе. Потом, облетая Джамбудвипу, он достиг города Уттарапанчалы в царстве Кампилья. Там правил тогда царь по имени Чулани-Брахмадатта, наставником которого в делах управления и веры был некий брахман по имени Кеватта, учёный пандит. Этот брахман, проснувшись однажды на рассвете, окинул взглядом свой роскошный покой и, видя его великолепие, подумал: "Кто даровал мне это великолепие? Не кто иной, как Чулани-Брахмадатта. Царь, дарующий подобную роскошь, достоин стать властелином всей Джамбудвипы, я же буду его верховным жрецом". И спозаранку он пошёл к царю, осведомился, хорошо ли тот спал, и молвил: "Государь, я должен что-то сказать тебе". – "Говори, учитель". – "Государь, не следует здесь говорить о тайном, пойдём в парк". – "Хорошо, учитель", – и царь отправился с ним в парк. Он оставил свиту за пределами парка, поставил стражу у входа, а сам вошёл туда с брахманом и сел на царскую скамью.

Там их увидел попугай и подумал: "Неспроста они так себя ведут. Сегодня я наверняка что-то услышу, о чём нужно будет сообщить мудрецу". И он спрятался в листве дерева сал над царской скамьёй.

Царь между тем приказал: "Говори, учитель". – "Приклони ко мне ухо, махараджа, – произнёс тот. – То, что я скажу, не предназначено для посторонних ушей. Если махараджа последует моему совету, я сделаю его властелином всей Джамбудвипы". Царь выслушал его со вниманием и сказал, довольный: "Говори, учитель, я всё сделаю". – "Государь, мы соберём войско и начнём с того, что осадим маленький город. Я проберусь в город через потайной ход и скажу тамошнему царю: "Махараджа, тебе нет смысла сражаться; стань нашим вассалом – и сохранишь царство, а если вздумаешь сопротивляться нашему могучему войску, будешь разбит наголову". Если он последует совету, мы возьмём его в союзники, если нет, будем сражаться и убьём его, а войско его присоединим к своему и с двумя войсками возьмём другой город, а потом ещё один, и так завладеем всей Джамбудвипой и вкусим сладость победы!" И он продолжал: "После этого мы пригласим в наш город сто одного царя и устроим пиршество в парке, подадим гостям отравленное вино и так избавимся ото всех и бросим их тела в Ганг. Так мы приберём к рукам сто одно царство, и ты станешь властелином всей Джамбудвипы". – "Хорошо, учитель, – молвил тот, – я так и сделаю". – "Махараджа, никто, кроме нас, не должен знать об этом, поэтому не будем медлить, пока никто не проведал о наших замыслах, и выступим сразу". Царю это понравилось, и он согласился с советником.

Попугай их подслушал и, когда они кончили беседовать, словно невзначай уронил помёт на голову Кеватте. "Что такое?" – вскричал тот и с разинутым ртом задрал голову, а попугай нагадил ему прямо в рот и взлетел с ветки, восклицая: "Кеватта, ты думал, что никто не проведает о твоих замыслах, но чьи-то уши тебя уже слышали, и скоро всё станет известно ещё кое-кому, а потом и всем!" – "Держи его, держи!" – закричали те оба, но птица с быстротою ветра устремилась к Митхиле и прилетела к мудрецу в дом.

У попугая был уговор с Махосадхой: если вести предназначались только для ушей мудреца, он садился ему на плечо, если слышать их должна была также Амарадеви, он садился ему на колени, если всем присутствующим можно было их слышать, птица садилась на пол. В этот раз попугай сел на плечо мудреца, и присутствующие, поняв, что речь пойдёт о тайном, удалились. Махосадха с попугаем поднялся к себе в верхние покои и там спросил его: "Ну, дружок, что ты видел, что слышал?" Тот отвечал: "Во всей Джамбудвипе, о государь, не обнаружил я властителя, от которого тебе грозила бы опасность, вот только в городе Уттарапанчале жрец царя Чулани-Брахмадатты по имени Кеватта уединился со своим государем в парке и там рассказал ему о своём тайном замысле. Я же в это время сидел на ветке над их головами и всё слышал. Этому жрецу я наделал в разинутый рот и прилетел сюда". И обо всём, что он видел и слышал, попугай поведал мудрецу. "И царь согласился на это?" – спросил Махосадха. "Согласился, государь".

Мудрец угостил птицу, как она того заслуживала, и посадил её в золотую клетку с мягкой подстилкой. "Не знает Кеватта, что имеет дело с Махосадхой! – подумал он. – Я не дам этому хитрецу выполнить его замысел".

Он выселил из города в предместья все бедные семьи, а в столицу призвал всех богатых и состоятельных людей, из всех городов и селений царства; и в городских стенах собраны были большие запасы зерна. А Чулани-Брахмадатта между тем последовал советам Кеватты. Он выступил с большим войском и осадил чужой город. Кеватта, как и задумал, пробрался в город, предстал перед царём и убедил его покориться. Объединив два войска, Брахмадатта, следуя указаниям Кеватты, вторгся во владения другого царя и так подчинил постепенно своей власти всех государей Джамбудвипы, кроме царя Ведехи.

Между тем подосланные в своё время бодхисаттвой люди постоянно уведомляли его в своих донесениях: "Брахмадатта захватил такие-то города, будь начеку", на что он отвечал им: "Я здесь всегда начеку, будьте и вы без устали бдительны на своих местах". А Брахмадатта за семь лет, семь месяцев и семь дней завоевал все царства Джамбудвипы, кроме царства Видехи.

И вот он сказал Кеватте: "Учитель, захватим теперь Митхилу и завладеем царством Видехой!" – "Махараджа, нам не завладеть этим царством, пока там живёт Махосадха, такою мудростью он наделён и столь хитроумен". И Кеватта восхвалил достоинства Махосадхи, словно возвёл месяц на небо. И, будучи сам весьма умён, он молвил: "Митхильское царство маленькое, государь, зачем оно нам? Хватит нам завоёванных стран Джамбудвипы". Своего царя он убедил, но его вассалы сказали: "Захватим всё-таки Митхильское царство и вкусим сладость победы!" Кеватта, однако, остановил их: "К чему нам завоёвывать царство Ведехи, он и так уже на нашей стороне, отступитесь!" Так ему удалось их уговорить, и они отказались от своего намерения. Люди Махосадхи донесли ему, что Чулани-Брахмадатта со ста одним царём выступил в поход на Митхилу, но потом вернулся в свою столицу. Мудрец послал им наказ и впредь неукоснительно следить за тем, что затевает завоеватель.

Брахмадатта же с Кеваттой держали совет, что предпринять дальше. "Да вкусим мы сладость победы!" – решили они, украсили парк и повелели слугам выставить вино в тысячах сосудов, наготовить мяса, рыбы и всяких других яств. Мудреца уведомили и об этих приготовлениях. Соглядатаи его не знали о замысле отравить царей, но сам Махосадха знал об этом от попугая, и он послал им наказ уведомить его наперёд о дне пира.

И они уведомили его, и тогда он подумал: "Негоже, чтобы погибло столько царей, когда живёт в стране такой мудрый человек, как я. Я спасу их". Он призвал к себе тысячу войнов, своих ровесников, и сказал им: "Друзья, Чулани-Брахмадатта украсил свой парк и собирается устроить там пир, он пригласил на него сто одного царя. Ступайте туда и, прежде чем цари начнут рассаживаться по местам, займите почётное место, ближайшее к Брахмадатте, и скажите, что это – для вашего царя. Вас спросят: "А чьи вы люди?" Вы ответите: "Царя Ведехи". Тогда поднимется шум, станут кричать: "Мы с тобою семь лет, семь месяцев и семь дней завоёвывали царства и в глаза не видывали Ведеху! Что это за царь такой? Ступайте, займите ему место в конце!" Но вы не уступайте и кричите: "Здесь нет царя выше нашего, кроме Брахмадатты!" – и поднимайте переполох: "Если нашему царю нет здесь места, мы вам не дадим пить вино и есть рыбу и мясо!" И так шумите и прыгайте, устрашите их криком, разбейте тяжёлыми палками все кувшины с вином, а рыбу и мясо разбросайте по полу, чтобы их нельзя было есть. И, не давая им опомниться, перемешайтесь с воинами Брахмадатты, подобно асурам, вторгшимся в град богов, и во всю мочь вопите: "Мы – люди пандита Махосадхи из Митхилы! Попробуйте совладать с нами, если можете!" А потом поспешите сюда".

Войны обещали всё исполнить. Попрощавшись с мудрецом, они пустились в путь, вооружённые до зубов. Они вступили в украшенный парк, подобный небесной роще Нандана, и узрели великолепие пиршественного стола, осенённого белыми зонтами, с роскошными сиденьями, приготовленными для ста одного царя, и всем прочим. Они сделали всё так, как наказал им Махосадха, и, учинив погром и оставив многолюдное собрание в смятении, пустились обратно в Митхилу.

Когда Брахмадатте донесли обо всём, что случилось, он пришёл в ярость: сорвался его замысел отравить царей. Сами цари тоже разгневались, ибо не пришлось им на пиру испить чашу победы; а их войны были недовольны, оставшись без даровой выпивки. И Брахмадатта сказал царям: "Выступим на Митхилу! Мы отрубим голову царю Ведехе и, поправ её ногами, вернёмся, чтобы испить из чаши победы", – и он приказал снаряжать войска для похода.

Потом он уединился с Кеваттой и поведал ему о происшедшем, заключив свой рассказ такими словами: "Учитель, мы должны покарать врага, что не дал исполниться столь блестящему замыслу! Мы выступим в поход на его столицу со ста одним царём и войском из восемнадцати полков". У брахмана, однако, хватило ума понять, что никогда им не одолеть мудрого Махосадху и ничего, кроме позора, этот поход им не принесёт. "Царя надо отговорить", – подумал он и сказал: "Махараджа, царь Ведеха здесь ни при чём, всем заправляет пандит Махосадха, а он – могущественный противник. Охраняемая им, как пещера львом, Митхила неприступна. Мы только навлечём на себя позор; отмени поход". Но царь, гордый воинской славой и опьянённый своим могуществом, вскричал: "Да что он против нас!" – и выступил в поход с восемнадцатью полками в сопровождении ста одного царя. Кеватта, не сумев отговорить его, понял, что противоречить далее бесполезно, и присоединился к нему.

Но войны Махосадхи за одну ночь достигли Митхилы и рассказали мудрецу о происшедшем. А те, что были подосланы им раньше, донесли и предупредили: уже выступил Чулани-Брахмадатта со ста одним царём в поход против царя Ведехи. Потом посылали донесения одно за другим: "Сегодня он достиг такого-то места, сегодня – такого-то, сегодня вступил в такой-то город".

Эти донесения побудили Махосадху удвоить бдительность. Дошли и до царя Ведехи слухи, что Брахмадатта идёт войной на его город. И вот однажды в вечерних сумерках появилось в поле войско Брахмадатты и окружило город; сто тысяч факелов в руках его воинов озарили окрестность. Брахмадатта выставил заслоны из слонов, коней и колесниц, а промежутки между ними заполняли пехотинцы. Воины кричали, щёлкали пальцами, ревели, приплясывали, вопили. На семь йоджан вокруг Митхилы разлилось сияние от факелов и блеска доспехов, а от шума, который поднимали слоны, кони, колесницы, пехота, казалось, раскалывается земля. Четверо мудрецов, слыша нестройный этот шум и не зная, что он означает, пошли к царю и сказали: "Махараджа, страшный грохот доносится со всех сторон. Мы не понимаем, что это значит. Да узнает махараджа причину". Царь подумал: "Видно, это пришёл Брахмадатта" – и глянул в окно. Узрев врагов, царь испугался и воскликнул: "Мы пропали! Нас всех лишат жизни, не иначе!" И, не зная, что делать, он принялся толковать с придворными о пришедшей беде. Между тем, когда весть о приходе врагов дошла до Великого, бесстрашный, как лев, он расставил по всему городу часовых, а сам поднялся в царский чертог, чтобы успокоить своего государя.

Приветствовав царя, он склонился перед ним, а тот, увидев его, ободрился и подумал: "Никто не избавит меня от этой беды, кроме сына моего, пандита Махосадхи". И он обратился к нему с такими словами:

"Царь Панчалы Брахмадатта к нам пришёл со всей ордою.

О Махосадха, несметно это войско из Панчалы!

В нём слоны и колесницы, конница и пехотинцы,

Трубы грозно завывают и грохочут барабаны,

Блещут копья и доспехи, развеваются знамёна.

Смелые идут герои, закалённые в сраженьях;

Десять мудрецов при войске, искушённые в коварстве,

А одиннадцатый с ними – мать сама царя панчалов.

В свите же у Брахмадатты – сто один ещё властитель;

Покорённые Панчалой, потерявшие владенья,

В битву не своею волей вслед за ним они влекутся,

Силы не имея спорить с победителем могучим.

В три кольца чужое войско встало вкруг моей столицы,

Словно в крепкие объятья Митхила к врагу попала.

Как бесчисленные звёзды, всё окрест враги покрыли.

О Махосадха, скажи мне, как спастись от сей напасти!"

Услышав такие речи, Великий понял, что царь панически боится смерти. "Спасение больного – во враче, голодного – в пище, жаждущего – в питье, – подумал он, – а для него спасение – во мне и ни в ком больше. Нужно успокоить его". И, словно лев, оглашающий рыком плоскогорье, он вскричал громовым голосом: "Не бойся, махараджа, царствуй счастливо! Как ворону гонят камнем, а обезьяну – потрясая луком, так изгоню я это войско – все восемнадцать вражеских полков! Они уйдут отсюда в одном исподнем". И он воскликнул:

"Плечи расправь, государь, ешь и пей, веселись!

Прочь побежит Брахмадатта, соратников бросив".

Ободрив царя, Махосадха покинул дворец. Он повелел бить в барабаны по всему городу и объявил во всеуслышанье: "Позабудьте тревогу! Доставайте венки, благовония и умащения, выставляйте еду и питьё, устройте праздник на семь дней! Пусть народ пьёт вволю, умащается, поёт и пляшет, веселится, шумит, рукоплещет – я беру на себя все расходы. Пусть знают Махосадху, пусть видят моё могущество!" Так он ободрил горожан.

Они повиновались, и вскоре до осаждающих донеслись из города пение и музыка. Через боковые входы можно было проникнуть в город – их не запирали и пропускали через них любого, кто не был вооружён, и враги убедились, что горожане действительно празднуют вовсю. И Чулани-Брахмадатта, слыша праздничный шум в городе, сказал своим приближённым: "Послушайте, вот мы осадили город восемнадцатью полками, а жителям его хоть бы что. Они не устрашились, они довольны и счастливы, они рукоплещут, веселятся, шумят, скачут от радости и поют. Что сие значит?" Тогда люди мудреца стали внушать ему: "Государь, когда мы проникли в город через боковые входы, мы спрашивали у празднующих, почему они так беззаботны, осаждённые всеми царями Джамбудвипы, и они отвечали нам, что царь их, ещё будучи мальчиком, объявил однажды: лучшим праздником для него будет, если все цари Джамбудвипы осадят его город; теперь, мол, исполнилось его заветное желание, вот он и велел бить в барабаны, а сам пирует во дворце".

Услышав это, царь Брахмадатта разгневался. И он послал отряды войска идти немедля на приступ с разных сторон, повелев им засыпать рвы, проломить стены, обрушить сторожевые башни и ворваться в Митхилу. Он приказал войнам, как тыквами, насыпать полные телеги головами горожан, голову же царя Ведехи принести к нему.

И по его приказу отборные войны, вооружённые до зубов, подступили к городским воротам, невзирая на дождь раскалённых ядер, потоки грязи и камней, которые обрушились на них со стен. Они преодолели ров и стали ломать стену, а горожане со сторожевых башен метали в них стрелы, копья и дротики. Защитники города осыпали войнов Брахмадатты насмешками, дразнили их и кричали им с издёвкой: "Силёнок у вас маловато! Нате, подкрепитесь!" – и на глазах у них выносили чаши с вином и вертелы с мысом и рыбой, сами ели и пили и расхаживали по стенам.

Потерпев неудачу, войны Чулани-Брахмадатты отошли назад. "Государь, без колдовства такой стены не одолеть", – сказали они своему повелителю. Царь подождал четыре или пять дней, но средства овладеть городом не придумал и обратился к Кеватте: "Учитель, нам города не взять! К нему нельзя и подойти. Что нам делать?" – "Не отчаивайся, махараджа, – сказал тот. – Город получает воду извне. Мы закроем ход к воде, и в муках жажды они сами откроют нам ворота". – "Значит, средство есть", – обрадовался царь и велел войскам перекрыть доступ к воде. Но соглядатаи мудреца о том узнали и на стреле послали заблаговременно донесение в город. А мудрец заранее предупредил, чтобы тот, кто увидит стрелу с листом, тотчас отнёс её к нему. И когда донесение на стреле принесли мудрецу, он его прочёл и сказал себе: "Не ведают они, что имеют дело с мудрым Махосадхой!"

Он велел доставить шесты бамбука в шестьдесят локтей длиною, расколоть их по длине, убрать перегородки и заново соединить тогда, обмотавши кожей и обмазав сверху глиной. Затем он послал за семенами лотосов и той землёй, что принесли отшельники-ведуны с Гималаев, посадил те семена в ил на краю пруда, а наверх стоймя поставил бамбуковые трубы и наполнил их водою. За ночь семена взошли и лотосы поднялись в трубах, в каждой до верхушки. Наутро он вытащил стебли и дал своим людям, чтобы они снесли их Брахмадатте. Они свернули лотосовые стебли кольцом и перебросили за стену: "Эй, прихвостни Брахмадатты! Не помрите с голоду! Вот вам цветочки, а из стеблей сварите себе еды, набейте животы!" Один из соглядатаев мудреца поднял такой стебель и снёс его царю. "Смотри-ка, государь, какой длинный стебель у этого цветка, – сказал он. – Видано ль такое?" – "измерьте-ка его". Люди мудреца намерили вместо шестидесяти локтей все восемьдесят. Царь спросил: "Где же он вырос?" Тогда один из них придумал: "Однажды, государь, мне захотелось пить, и я пробрался в город через боковой вход. Я там увидел большие пруды – горожане там плавали в лодках и рвали цветы в воде. Вот этот, видно, рос у берега, а у тех, что в глубине, стебли, должно быть, локтей в сто".

Царь поверил этой выдумке. Он сказал Кеватте: "Учитель, лишить их воды нам не удастся, нам их не одолеть, надо бросить эту затею" – "Что ж, государь, – сказал тот, – мы их одолеем, лишив пищи, ведь пищу тоже доставляют в города извне". – "Да будет так, учитель". Но мудрецу донесли об этом, как и прежде. "Не ведает моей мудрости брахман Кеватта", – подумал он. И он вдоль городской стены велел наложить той илистой земли и на ней посеять рис. Желаньям бодхисаттвы нет преграды, и за одну ночь рис взошёл и зелень показалась над стеной. Брахмадатта её увидел и спросил: "Эй, что там зеленеет над стеной?" Соглядатай мудреца тут же нашёл случай ввернуть: "Государь, Махосадха ведь сын домохозяина; в предвиденье грядущих бед он собрал со всего царства запасы зерна и наполнил ими амбары в городе, а остатки выбросил под стену. Вот и взошёл он, этот рис, согретый солнцем и орошённый дождями. Я сам однажды пробрался в город по делу через боковой вход и подобрал горсть риса под стеной. Он у меня просыпался на улице, и прохожие надо мной смеялись: "Ты, видать, голоден, так завяжи рису в полу, возьми домой, свари и поешь".

Царь, это услышав, сказал Кеватте: "Учитель, голодом нам их не взять, это средство не годится". – "Тогда, государь, мы одолеем их, лишив дров, ведь в город дрова доставляют извне". – "Да будет так, учитель". И снова мудрецу донесли о том, как и прежде. Позади посевов риса он велел сложить поленницы, которые поднялись над стеной. А горожане смеялись над войнами Брахмадатты и кричали: "Небось, есть хотите? Вот вам дрова – варите кашу" – и бросали на них брёвна со стены.

Царь спросил: "Что там за поленницы поднялись над стеной?" Соглядатаи мудреца отвечали: "Сын простолюдина в предвиденье грядущих бед запасся дровами – ими забили все сараи за домами, а избыток свалили за стеной". – "Учитель, – сказал царь Кеватте, – и с дровами у нас ничего не выйдет. Оставим этот замысел". – "Не беспокойся, махараджа, я придумаю что-нибудь ещё". – "Что ты придумаешь, учитель? Я вижу, выдумкам твоим конца не будет. Город нам не взять – вернёмся восвояси". – "Государь, какой позор будет для нас, когда все станут говорить: "Чулани-Брахмадатта со ста одним царём не смог взять города Ведехи". Махосадха – не единственный мудрец на свете. Я тоже чего-то стою. Придумаем что-нибудь, употребим хитрость". – "Какую хитрость, учитель?" – "Испытаем их Битвою Закона". – "Битвой Закона? Что это такое?" – "Махараджа, сражения не будет, но сойдутся двое мудрецов, советники обоих царей, и тот, кто первым приветствует другого, будет признан побеждённым. Махосадха этого обычая не знает. Я ведь старше, и ему придётся первому приветствовать меня. Вот мы и объявим Ведеху побеждённым. Так, победив Ведеху, мы вернёмся в Панчалу, и позора нам не будет. Вот какова Битва Закона".

И об этом замысле узнал мудрец, как и прежде. "Если я в этом деле уступлю Кеватте, – подумал он, – я – не мудрец более". Брахмадатта же пришёл в восторг от замысла своего учителя. Он написал Ведехе такое письмо: "Да будет завтра Битва Закона между двумя мудрецами, да назовёт Закон победителя, а кто от этой битвы уклонится, того признаем побеждённым". Это письмо он переслал в город через боковой вход. Прочитав его, Ведеха призвал мудреца. Узнав о письме, тот сказал: "Хорошо, государь, прикажи к завтрашнему утру приготовить арену для Битвы Закона у Западных ворот. Пусть все соберутся там". И по его совету царь отослал с тем же гонцом письмо Брахмадатте.

На другой день приготовили арену для Битвы Закона у Западных ворот, как указал мудрец, предвкушавший поражение Кеватты. Между тем вассалы Брахмадатты, сто один царь, решили на всякий случай охранять мудрого Кеватту. Они пришли с брахманом к арене Битвы Закона и стали там, обратив взоры на восток. Бодхисаттва же рано утром омылся в воде с благовониями, облачился в бенаресский наряд в сто тысяч ценою, надел на себя сколько возможно драгоценных украшений, позавтракал, вкусив изысканнейших яств, и в сопровождении многочисленной свиты явился к вратам дворца. Когда царю доложили о нём, тот распорядился: "Да войдёт сын мой". И он вошёл и склонился перед царём. "Ну что, друг Махосадха?" – молвил царь. "Я иду на арену Битвы Закона". – "А мне что делать?" – "Государь, я хочу перехитрить Кеватту с помощью самоцвета, мне нужен восьмигранный драгоценный камень". – "Возьми его, сын мой". Он взял самоцвет, простился с царём и, сопровождаемый тысячью войнов, своих ровесников, на украшенной колеснице, запряжённой белыми синдскими конями ценою в девяносто тысяч каршапан[77], до полудня прибыл к городским воротам.

Кеватта ждал его, глядя во все глаза на дорогу, вытягивая шею, обливаясь потом на жаре и твердя: "Вот он едет, вот он едет". Великий со своею многочисленной свитой, словно катящий волны океан, словно воспрянувший лев, бесстрашный и невозмутимый, выехал из раскрытых городских ворот. Сойдя с колесницы, он выступил вперёд, грозный, как лев. Цари, все сто один человек, поражённые величием его облика, возгласили многоголосым хором: "Вот пандит Махосадха, сын старейшины Сириваддхи, мудрец, не знающий себе равных во всей Джамбудвипе!" И он, подобный Шакре, сопровождаемому дружиной Марутов, предстал перед Кеваттой во всём блеске своего несравненного могущества с драгоценным камнем в руке.

Кеватта, когда увидел его, не мог устоять перед его величием. Он двинулся ему навстречу и сказал: "Пандит Махосадха, вот нас двое мудрецов, мы уже столько времени живём друг от друга неподалёку, и ни разу ты ничего не послал мне в дар, отчего это?" Великий отвечал ему: "Пандит, я искал дар, достойный тебя, и только сегодня нашёл этот камень. Прими его – другого, ему подобного, нет". Тот, видя в его руке сверкающий самоцвет, подумал: "Это для меня" – и протянул за нему руку: "Так дай его мне". – "Возьми", – сказал Махосадха и уронил камень на кончики пальцев его протянутой руки. Брахман не успел удержать в руке тяжёлый самоцвет, тот упал и подкатился к ногам Махосадхи. Побуждаемый жадностью, брахман, чтобы поднять его, наклонился к ногам соперника, а Махосадха, не давая ему выпрямиться, обхватил его одной рукой за плечи, другой – за бёдра и воскликнул: "Встань, учитель, встань, учитель! Я же моложе тебя, я тебе во внуки гожусь! Не надо мне кланяться!" Повторяя это снова и снова, он так пригнул брахмана, что растёр ему лицо об землю до крови, потом со словами: "Дурак, ты думал, я тебе стану кланяться?" – схватил его за горло и отшвырнул. Тот упал в нескольких шагах от него, вскочил и обратился в бегство, а люди Махосадхи подобрали самоцвет. И в тот миг, как возглас бодхисаттвы "Встань, встань, не надо мне кланяться" разнёсся по площади, собравшиеся все его услышали и вскричали в один голос: "Брахман Кеватта поклонился в ноги мудрецу!"

И Брахмадатта, и другие цари – все видели, как Кеватта склонился к стопам Махосадхи. "Наш мудрец поклонился Махосадхе, – подумали они. – Мы потерпели поражение, пощады нам не будет". И, вскочив на коней, они помчались прочь, в страну Уттарапанчалу. Видя это, войны бодхисаттвы подняли крик: "Чулани-Брахмадатта бежал со своими ста царями!" Перепуганные насмерть этим криком, цари бросились врассыпную и привели в смятение собственное войско; войны же бодхисаттвы кричали и вопили всё громче, и поднялся оглушительный шум.

Махосадха со своими войнами возвратился в город, а рати Брахмадатты бежали за три йоджаны. Кеватта верхом на коне догнал войско и, утирая кровь со лба, восклицал: "Не бегите! Не кланялся я сыну простолюдина! Стойте! Стойте!" Но беглецы не останавливались, отвечая бранью Кеватте: "Еретик! Негодный брахман! Взялся победить в Битве Закона и поклонился юнцу, который годится ему во внуки! Не мог придумать что-нибудь позорней?" Они не слушали его и бежали дальше, но он, скача во весь опор, опередил бегущих и возопил: "Поверьте мне! Я не кланялся ему! Он провёл меня своим самоцветом!" Кое-как ему удалось разубедить царей и заставить себя слушать. Тогда они остановили расстроенное войско и привели его в порядок.

А войско то было так велико, что если бы каждый ратник взял камень или комок земли и бросил его в ров, на месте рва вырос бы холм с городскую стену высотой. Но желания бодхисаттвы всегда исполняются, и никто не додумался бросить камень или комок земли в сторону города. Войско вернулось под его стены и заняло своё прежнее место. Брахмадатта спросил Кеватту: "Что нам теперь делать, учитель?" – "Государь, закроем полностью выходы из города и не выпустим никого даже из боковых дверей. Когда им нельзя будет выйти, они откроют ворота, и мы овладеем городом".

Мудрец получил донесение об этом, как прежде, и подумал тогда: "Если они останутся здесь надолго, не будет нам покоя. Надо придумать средство, как прогнать их". Он стал размышлять о том, как бы это осуществить, и вспомнил об одном искусном в замыслах советнике по имени Анукеватта. Он призвал его и сказал: "Учитель, есть одно дело, которое я хотел бы тебе поручить". – "Что нужно сделать, о мудрый? Скажи". – "Ступай на городскую стену и выжди время, когда можно будет сбросить украдкой войнам Брахмадатты лепёшек, рыбы, мяса и прочей снеди. Ты им тогда скажи: "Поешьте того и этого и не унывайте. Постарайтесь не уходить отсюда ещё несколько дней. Скоро горожане здесь затоскуют, как куры в клетке, и сами откроют вам ворота. Тогда вы заберёте в плен и Ведеху, и этого сына старейшины". Когда наши люди это услышат, они набросятся на тебя с бранью, свяжут тебя по рукам и ногам на глазах у войнов Брахмадатты, станут бить тебя бамбуковыми палками так, чтобы на спине остались рубцы, повалят тебя, завяжут тебе волосы в пять узлов, натрут кирпичной крошкой, накинут на шею гирлянду из канаверы, обвяжут тебя верёвкой и на ней спустят со стены к войнам Брахмадатты, восклицая: "Прочь, изменник!" Те отведут тебя к своему царю, он спросит тебя, в чём ты провинился. Тогда ты ответишь ему: "О махараджа! Некогда я был в большом почёте, но этот подлый сын простолюдина обвинил меня в измене, и царь, разгневавшись, лишил меня всего. Я же теперь задумал лишить головы сына простолюдина, обесславившего меня. Обеспокоенный унынием, которое охватило твоих войнов, я принёс им всякой снеди, а за это меня вон как отделали по злобе. Твои войны это видели, махараджа!" Так или иначе ты должен войти в доверие к нему. Потом ты ему скажи: "Махараджа, теперь, когда я на твоей стороне, можешь ни о чём не беспокоиться. Ведеха и сын старейшины всё равно что мертвы. Я знаю все сильные и слабые места в укреплениях города, знаю, где есть во рву крокодилы, а где их нет. И скоро я отдам этот город тебе во власть". Царь поверит и воздаст тебе почести и поручит тебе предводительство войском. Тогда ты приведёшь войско к тем местам, где кишат змеи и крокодилы; войны откажутся спуститься в ров из страха перед крокодилами, а ты скажешь царю: "В войско твоё, государь, внёс разложение сын простолюдина, нет в нём человека, начиная с Кеватты и вассальных царей, который не был бы им подкуплен. Окружающие тебя втайне держат сторону сына простолюдина, я один предан тебе. Если ты мне не веришь, вели царям явиться перед тобой в полном облачении, и ты обнаружишь на их платьях, украшениях, мечах и прочем имя сына простолюдина, от которого они всё это получили, и тогда ты убедишься, что я прав". Он так и сделает, всё это увидит и, поверив тебе, со страху прогонит царей. Потом он спросит у тебя, что ему делать, а ты отвечай: "Махараджа, этот сын простолюдина – такой хитрец. Если ты пробудешь здесь ещё несколько дней, он всё твоё войско приберёт к рукам, а тебя возьмёт в плен. Не медли, сегодня же в среднюю стражу ночи мы сядем с тобой на коней и бежим, пока не приняли смерть от руки врага". Он поступит так, как ты ему скажешь, а ты после того, как он бежит, воротишься к нам и дашь знать нашим людям".

Выслушав это, брахман Анукеватта сказал: "Хорошо, о мудрый, я всё сделаю". – "Только придётся тебе претерпеть побои". – "О мудрый, – молвил тот, – пощади жизнь мою и оставь целыми руки и ноги, в остальном же располагай мной по своему усмотрению".

Махосадха осыпал милостями домочадцев Анукеватты, а самого брахмана поколотили, как было условленно, и спустили на верёвке к войнам Брахмадатты. Царь Брахмадатта, испытав его, доверил ему предводительство войском. Анукеватта привёл войско ко рву, кишащему змеями и крокодилами. Устрашённые крокодилами, войны остановились. Между тем осаждённые поражали их с городских укреплений стрелами, копьями и дротиками; войско, понеся большие потери, не смогло приблизиться к стенам. Тогда Анукеватта пошёл к царю и сказал: "Махараджа, нет у тебя преданных войнов, они все подкуплены. Если ты мне не веришь, призови своих вассалов и посмотри, что у них написано на одеждах, украшеньях и прочем". Царь послушался, увидел у всех на одеждах и украшениях имя Великого и уверился в том, что приближённых его подкупили. "Что теперь делать, учитель?" – спросил он Анукеватту, и тот отвечал: "Государь, ничего уже не поделаешь. Если мы промедлим, сын старейшины возьмёт тебя в плен. Махараджа, твой учитель Кеватта нарочно сделал себе ссадину на лбу. Он тоже подкуплен. Самоцвет-то он взял и заставил всех бежать три йоджаны, а потом сумел вернуть себе доверие и возвратил войско к городу. Но он – предатель, и я бы ни на день ему не доверился. Ты должен бежать сегодня же в среднюю стражу ночи. Один я остался верен тебе". – "Тогда, учитель, ты сам приготовь мне коня и снаряди колесницу", – молвил царь. Видя, что он действительно собрался бежать, брахман его ободрил и, выйдя от него, сообщил соглядатаям мудреца: "Царь бежит этой ночью, не спите". Затем он оседлал царю коня и так приладил сбрую, чтобы конь бежал тем быстрее, чем сильней натянуты поводья. В полночь он доложил: "Государь, конь твой готов, час настал". И царь сел на коня и бежал.

Анукеватта тоже сел на коня, будто бы для того, чтобы сопровождать царя, но, проскакав немного, вернулся. А конь царя мчался вперёд тем быстрее, чем сильнее тот натягивал поводья. Анукеватта же прискакал к войску с криком "Чулани-Брахмадатта бежал!" – и крик этот подхватили соглядатаи мудреца со своими слугами. Прочие цари, слыша крик, перепугались: "Видно, пандит Махосадха вышел из городских ворот. Теперь нам от него не будет пощады!" И, бросив свои роскошные шатры, они тоже бежали. Ещё громче поднялся крик: "Цари бежали!" – и те, кто стоял у ворот, на сторожевых башнях и в других местах, заслышав этот крик, тоже стали кричать и рукоплескать, и весь город и окрестности огласились таким шумом, что, казалось, раскалывается земля или разверзается морская пучина. И поднялся крик в восемнадцати полках вражеского войска: "Пандит Махосадха взял в плен Брахмадатту и сто одного царя!" Охваченные смертным страхом, войны бежали в беспорядке, бросив даже набедренные повязки, и вражеский лагерь опустел. Чулани-Брахмадатта со ста одним царём вернулся в собственный город.

А на другой день утром войны мудреца открыли городские ворота, вышли в поле и нашли богатую добычу. Они спросили Махосадху, что им с ней делать. "Всё это брошенное добро теперь наше, – отвечал он. – То, что принадлежало царям, отдайте нашему царю, имущество Кеватты и старейшин передайте мне, остальное пусть берут горожане". Полмесяца считали драгоценности, а на то, чтобы подобрать всё остальное, ушло ещё четыре месяца. Махосадха воздал великие почести Анукеватте, а у жителей Митхилы с той поры было золота в достатке.

Прошёл год с того времени, когда Брахмадатта с вассалами вернулся в город Уттарапанчалу. Однажды Кеватта, глядя в зеркало, увидел у себя на лбу шрам и вспомнил: "Это дело рук сына простолюдина. Он выставил меня посмешищем перед столькими царями". Гнев охватил его, и он подумал: "Когда же мне удастся с ним рассчитаться?" Тут ему пришло в голову: "Есть средство. Дочь нашего царя Панчалачанди красотой подобна небесной деве. Я покажу её царю Ведехе, Ведеха воспылает к ней страстью, и, уподобясь рыбе, попавшей на крючок, он вместе с Махосадхой окажется в моей власти. Я предам обоих смерти и изопью из чаши победы". Он пошёл к царю и сказал: "Государь, есть у меня замысел". – "Учитель, из-за твоих замыслов я уже остался однажды голым. Что ты ещё придумал? Не лучше ли тебе угомониться?" – "Махараджа, ещё не бывало замысла, подобного этому". – "Ну, говори". – "Махараджа, только мы двое должны знать об этом". – "Да будет так". Брахман отвёл его в верхние покои и сказал: "Махараджа, я хочу соблазнить царя Ведеху. Пробудив в нём страсть, заманим его сюда вместе с сыном старейшины и убьём обоих". – "Прекрасный замысел, учитель, но как нам пробудить в нём страсть и заманить сюда?" – "Махараджа, твоя дочь Панчалачанди отличается необычайной красотой. Мы велим поэтам воспеть её красу в стихах, и пусть эти стихи поют в Митхиле, чтобы внушить царю Ведехе мысль: "На что мне царство, если прекраснейшая из женщин не моя?" И когда мы убедимся, что он охвачен любовной страстью, я отправлюсь в Митхилу и назначу день встречи. В этот день он явится сюда, словно рыба, попавшая на крючок, а с ним сын старейшины, и мы убьём их обоих". Царю это понравилось: "Прекрасный замысел, учитель, так мы и сделаем". Но разговор этот слышала птица майна, сторожившая царское ложе, и всё запомнила.

Царь Чулани-Брахмадатта призвал искусных поэтов, показал им свою дочь и щедро заплатил им, чтобы они описали её красоту. Они сочинили сладкозвучнейшие стихи и прочли их ему, и он ещё раз щедро наградил их. Певцы выучили эти стихи и стали петь их в собрании, и скоро они разнеслись по городу. Когда они стали известны повсюду, царь призвал к себе уличных певцов и сказал им: "Дети мои, наловите побольше птиц, ночью заберитесь с ними на деревья и там пойте эти песни, а на рассвете привяжите птицам колокольчики на шеи, отпустите их и сами слезайте". Он затеял это затем, чтобы люди подумали: "Сами небожители воспевают красоту дочери царя Панчалы".

Потом царь опять призвал к себе стихотворцев и сказал: "Дети мои, сочините такие песни, которые говорили бы, что во всей Джамбудвипе нет царя, достойного этой царевны, кроме Ведехи, царя Митхилы, и прославьте в тех песнях его величие и её красоту". Они сочинили такие песни и прочли царю, и он наградил их. После этого он велел им идти в Митхилу и петь там, как было задумано. Они отправились в Митхилу и пели свои песни по дороге, а потом пели их в собрании в самом городе. Многие люди слышали их и многократно выражали возгласами своё одобрение и щедро одаривали певцов.

И вот ночью певцы забрались на деревья и пели там, а на рассвете, привязав птицам колокольчики на шеи, спустились вниз. Люди услышали в небе звон колокольчиков, и по всему городу разнеслась весть, что сами небожители поют славу красоте царевны. Царь Ведеха, услышав об этом, послал за стихотворцами и созвал собрание в своём дворце, обрадованный тем, что за него прочат такую красавицу. Он щедро одарил певцов, и те, возвратясь, доложили царю Брахмадатте об успехе.

Тогда Кеватта сказал царю: "Теперь, махараджа, я отправляюсь в Митхилу, чтобы назначить день свадьбы". – "Хорошо, учитель, а что ты возьмёшь с собою?" – "Небольшой подарок". Царь дал ему подарок, и в сопровождении многочисленной свиты тот отправился в царство Ведехи. Когда в Митхиле стало известно о прибытии сватов, по городу пошли толки: "Цари Чулани и Ведеха собираются, говорят, вступить в союз. Чулани выдаёт свою дочь за нашего царя, и Кеватта прибыл, чтобы назначить день свадьбы". Дошло это и до царя Ведехи, дошло и до Махосадхи, который подумал: "Не нравится мне его приход; я должен узнать, что он замыслил".

Он осведомился у своих соглядатаев при дворе Чулани, но те отвечали: "Нам их замысел не известен. Царь и Кеватта совещались в опочивальне наедине; только птичка майна, что стережёт царское ложе, могла слышать их беседу". Получив это донесение, Махосадха подумал: "Чтобы помешать замыслам наших врагов, я перегорожу улицы в городе и так их разукрашу, чтобы Кеватта ничего не увидел". От городских ворот до царского дворца и от царского дворца до своего дома по обе стороны улицы он воздвиг высокие разрисованные щиты-заслоны, а землю устлал цветами, поставил всюду кувшины с вином, развесил цветочные гирлянды и знамёна. Кеватта, когда вступил в город, ничего не мог разглядеть из-за этих щитов, но решил, что царь украсил улицу в его честь, не понимая, для чего это в самом деле устроено. Представ перед царём, он передал ему подарок, приветствовал его и сел близ трона.

Когда царь приветствовал его в ответ, Кеватта объяснил цель своего прихода такими словами:

"Царь, желающий дружбы с тобою, драгоценности эти послал.

В добрый час да приходят послы, сладкогласно ведущие речи,

Пусть слова их приветливы будут, да найдут они отклик в сердцах.

И пребудут в согласии добром пусть Панчала и Митхила впредь!

Махараджа, – продолжал он, – наш царь хотел послать другого своего советника, но потом решил, что никто лучше меня не сумеет передать его послание. Он сказал мне: "Ступай, учитель, склони царя к миру и возвращайся вместе с ним". Так идём же, махараджа. Да получишь ты в жёны превосходнейшую и прекраснейшую царевну и да утвердится отныне дружба между нашим царём и тобою!" Эти речи пришлись царю по сердцу, соблазн взять в жёны царевну-красавицу одолел его. Он молвил: "Учитель, была Битва Закона между тобою и пандитом Махосадхой. Теперь ступай к нему – навести моего названого сына. Вы оба – мудрецы, вы должны помириться. Поговорите и приходите сюда". Кеватта согласился и пошёл навестить мудреца.

Между тем великий в тот день, не желая беседовать со злонравным брахманом, поел с утра очищенного масла, а в доме велел густо покрыть пол свежим коровьим навозом, колонны намазать сезамовым маслом и убрать из опочивальни сиденья, оставив лишь ложе, застелённое тонкой тканью, на котором он сам возлежал. Своим слугам он наказал: "когда брахман заговорит, скажите ему: "Не надо разговаривать с пандитом, о брахман, он сегодня выпил очищенного масла". А когда я сделаю вид, что собираюсь заговорить с ним, остановите меня: "Не разговаривай, мол, государь, ты же выпил очищенного масла". Так рассудив, Махосадха, одевшись в красное, расставил своих людей у семи ворот, а сам возлёг на ложе. Кеватта, подойдя к первым воротам, спросил о пандите. Слуги ему сказали: "Брахман, не поднимай шума. Если ты хочешь войти, ступай тихонько – пандит сегодня выпил очищенного масла и не выносит шума". И у каждой из следующих дверей ему повторяли то же. Наконец он миновал седьмые ворота и вошёл к мудрецу. Тот сделал вид, что собирается заговорить с ним, но слуги сказали: "Не разговаривай, государь, ты же принял крепкого очищенного масла. К чему тебе толковать с этим зловредным брахманом!" Так они его остановили. А Кеватта, войдя к мудрецу, не мог найти ни куда ему сесть, ни где ему стать. Он прошёл по сырому навозу и остановился. Тогда один из слуг, глядя на него, потёр глаза, другой поднял брови, третий почесал локоть. Видя это, Кеватта сказал, обиженный: "Я ухожу, пандит". Слуга сказал: "Эй, зловредный брахман, не подымай шума! Если будешь шуметь, я переломаю тебе кости". Кеватта, устрашённый, стал озираться, но тут один слуга вытянул его по спине бамбуковой палкой, другой схватил за горло и отшвырнул, третий хлопнул его по спине ладонью, и он бежал в страхе, словно лань, вырвавшаяся из когтей пантеры, и вернулся во дворец. Царь Ведеха между тем думал: "То-то обрадуется мой сын, когда увидит, как обернулось дело. Между двумя такими мудрецами какова-то будет беседа о толковании Закона! Сегодня они помирятся, а в выигрыше буду я". И когда он увидел Кеватту, он спросил его: "Ну, как прошла беседа? Расскажи, Кеватта, как вы с Махосадхой теперь потолковали? Ты помирился с ним? Махосадха доволен?" На это Кеватта отвечал ему: "Махараджа, ты его считаешь мудрецом, а между тем хуже него нет человека.

Он – человек неблагодарный, царь,

Пренеприятный, грубый и упрямый;

Мне показалось глух и нем он.

Он вообще со мною слова не промолвил".

Речи эти пришлись царю не по нраву, но спорить он не стал. Он распорядился, чтобы послу и его свите отвели жильё и дали всё, что нужно. Потом он отпустил его: "Ступай, учитель, отдохни", а сам подумал: "Сын мой мудр и знает вежливое обхождение. Если он не захотел быть обходительным с этим человеком и не выказал радости при виде его, у него на то должны быть причины – видно, чего-то он опасается". И царь произнёс: "Поистине, решение его постигнуть трудно, хотя суть дела сам он ясно видит. Меня же дрожь берёт при мысли: кому здесь суждено всё потерять, стать жертвою врага? Сын мой, должно быть, подумал, что не с добром пришёл к нам этот брахман. Не ради мира и дружбы прибыл он сюда. Видно, он решил соблазном заманить меня в свой город, чтобы там взять в плен". И он понял: "Мудрец прозрел грядущую опасность".

Между тем как царь, испуганный и озабоченный, размышлял об этом, вошли четыре мудреца. Царь обратился к Сенаке с вопросом: "Одобряешь ли ты, Сенака, решение моё отправиться в город Уттарапанчалу и взять в жёны дочь царя Чулани?" – "О чём ты говоришь, махараджа! – отвечал тот. – Кто же станет гнать от себя счастье, когда оно само идёт в руки? Если ты туда отправишься и женишься на ней, тебе не будет равных во всей Джамбудвипе, исключая Чулани-Брахмадатту. Ведь женитьба на дочери верховного владыки поставит тебя над другими. Все прочие цари для него слуги, только Ведеху он почитает равным себе, потому и выдаёт за него свою несравненную красавицу дочь. Сделай, как он желает, дай нам тоже поживиться богатыми нарядами и украшениями". Царь спросил других, и все трое сказали то же самое.

Той порой из дома, что ему был отведён, пришёл проститься с царём брахман Кеватта. "Мне больше нельзя медлить, махараджа, – сказал он. – Мы отбываем, повелитель!" Царь с почётом отпустил его. Когда Махосадха узнал, что Кеватта уехал, он совершил омовение, надел богатое платье и в положенное время явился к царю. Поклонившись, он сел близ трона. Царь подумал: "Сын мой, пандит Махосадха, – великий мудрец, нет ему равных по глубине замыслов, ему ведомо прошлое, настоящее и будущее, он-то знает, следует мне туда ехать или нет". Ослеплённый страстью, он забыл о своём прежнем решении и обратился к мудрецу с таким вопросом:

"Шестеро премудростью известны, и они во мнении своём едины.

Ехать мне, не ехать ли, остаться? Ты, Махосадха, что думаешь об этом?"

Мудрец подумал: "Царя снедает страсть, и в ослеплении своём он внимает речам тех четверых. Я должен объяснить ему губительность его намерения и удержать его". И он произнёс:

"Знай, о царь, Брахмадатта могуч непомерно, одолеет легко тебя Чулани грозный.

Он погубит тебя, как оленя охотник, в западню заманивший коварно добычу.

И как рыба, крючка не заметив в приманке, своей смерти не чует по жадности глупой,

Так же ты, ослеплённый безумною страстью, в той красавице смерти своей не предвидишь.

Коль в Панчалу пойдёшь, там убьют тебя так же, как оленя в лесу на тропе к водопою".

Эта отповедь разгневала царя. "Да что он, рабом своим меня считает? – подумал он. – Он не видит во мне своего государя. Ему ведомо, что могущественный владыка предлагает мне свою дочь в жёны, но, вместо того чтобы благословить меня, он сравнивает меня с глупым оленем и предрекает мне смерть, как рыбе, попавшейся на крючок, или оленю на тропе к водопою". И, разгневанный, он тут же произнёс:

"Был я глуп, был, поистине, глух я и нем,

Когда вздумал совета просить у тебя.

Тебе ли судить о высоких делах,

Возросшему у рукояти сохи?"

Предав его так хуле и поношению, царь воскликнул: "Этот сын простолюдина хочет воспрепятствовать моему счастью! Долой его!" – и повелел его изгнать:

"За шиворот его и из моих владений прочь

Того, кто счастью моему задумал помешать!"

Видя гнев царя, мудрец подумал: "Если кто-нибудь, подчиняясь приказу царя, схватит меня за руку или за шею, если кто-нибудь тронет меня, я буду опозорен до конца моих дней. Лучше я уйду сам". И, поклонившись царю, он вышел и возвратился в свой дом. Царь, однако, говорил так лишь в приступе ярости, на деле же он из уважения к бодхисаттве никому сделать подобное не позволил бы.

Великий же думал: "Глуп этот царь. Он не понимает, что ему во благо, что во вред. Он ослеплён страстью и мечтает о дочери Брахмадатты, не понимая, какой опасности себя подвергает. Ведь он погубит себя. Я не должен принимать его слова близко к сердцу. Он – мой благодетель, он даровал мне великое богатство. В нём я должен найти опору. Прежде всего мне надо послать моего маленького попугая, чтобы он всё разузнал, а потом я отправлюсь и сам". И, вернувшись из дворца Ведехи, он послал мудрого попугая Матхару, сказав ему:

"Ступай, дружок зелёнокрылый, сослужи мне службу.

Есть у царя Панчалы птица майна,

Ложе стережёт его та птица,

И ведомы, конечно, ей все тайны

И царя, и брахмана Кеватты.

Её ты расспроси о замыслах врагов подробно".

Всё обещав исполнить, в путь пустился мудрый попугай, и к птице майне Матхара зелёнокрылый прилетел. У майны сладкогласной, в клетке заключённой, он спросил: "Как, Весса, поживаешь ты в прекрасной этой клетке? Дают тебе здесь вволю жареные зёрна с мёдом?" – "Неплохо я живу, дружок, всё у меня в порядке, и жареные зёрна с мёдом мне дают, о мудрый попугай. А ты зачем пожаловал и кто тебя послал? Я о тебе не слышала, и в первый раз тебя я вижу". Услышав эти слова, он подумал: "Если я скажу, что прилетел из Митхилы, она нипочём мне не доверится. По пути сюда я видел город Ариштапур в царстве Шиби, скажу-ка ей, будто меня послал сюда царь Шиби". И попугай сказал: "Во дворце у Шиби-государя ложе я стерёг. Узникам свободу праведный властитель этот дал".

Майна угостила его жареными зёрнами в меду со своего золотого блюда, дала ему сладкого питья и молвила: "Дружок, издалека же ты прилетел! Что привело тебя сюда?" Желая выведать у неё тайну, он прибёг к такой выдумке: "Была у меня жена – сладкогласная майна, – убил её ястреб, увы, у меня на глазах". Она его спросила: "Как же это ястреб убил твою жену?" И он рассказал ей:

"Слушай, госпожа. Однажды наш царь захотел развлечься играми в воде. Когда он отправился к реке, он взял с собою и меня с женой. Вечером мы с ним вернулись во дворец. Чтобы просушить перья, мы с женой вылетели из окна и сели на верхушке шпиля на башенке. Вдруг ястреб ринулся на нас сверху, когда мы уже слетали с кровли. В смертельном страхе я полетел прочь от него, ну а жена – она ждала тогда птенцов – была не в силах лететь так быстро, и на моих глазах он её убил и унёс. Царь увидел моё горе и спросил меня: "Ты о чём горюешь?" Узнав причину, он мне посоветовал не убиваться и поискать другую жену. "Зачем же мне другая, государь, беспутная и злонравная? – возразил я ему. – Лучше уж остаться одному". Он мне отвечал: "Дружок, я знаю птичку, что не уступит в добродетели твоей жене. То майна, стерегущая ложе царя Чулани, – на неё она похожа. Ступай к ней и посватайся. Если ты ей придёшься по душе, возвращайся и уведоми меня. Мы с царицей прибудем туда с пышной свитой и привезём тебе невесту". Это он послал меня сюда – вот почему я здесь". И он добавил:

"В память о любви былой к тебе теперь пришёл я.

Если только ты захочешь, заживём мы вместе".

Речь его пришлась ей по сердцу, но она не подала виду и отвечала так, словно была несогласна:

"Попугай пусть любит попугая, майна – майну.

От союза попугая с майной ждать ли проку?"

Тот, это услышав, подумал: "Она меня не отвергает, она только жеманится. Нет сомнения, я ей нравлюсь. Попробую убедить её примерами". И он произнёс:

"Кого ни полюбишь – хоть деву-чандалку, –

Та равною будет. В любви нет неравных".

И он произнёс следующую гатху, дабы показать меру различий между людьми по рождению:

"Джамбавати, матушка Шиби-царя,

Супругой любимою Кришны была".

Известно, что Джамбавати, мать царя Шиби, была из касты чандалов, и всё же стала любимой супругой сына Васудевы из рода Кришнаяны, старшего из десяти братьев. Рассказывают, что однажды в саду близ Дваравати он увидел деву необыкновенной красоты – из деревни чандалов она шла по делу в город. Он влюбился в неё, но когда узнал от неё, что она из касты чандалов, был весьма опечален. Услышав, однако, что она незамужняя, он, влюблённый, вернулся к ней и взял ей к себе во дворец, где окружил роскошью и сделал своею главной царицей. Она родила ему сына по имени Шиби, который правил в Дваравати после смерти отца.

Приведя этот пример, попугай заключил: "Ведь даже такой высокородный царь женился на деве-чандалке, а что говорить о нас, птицах! Если только мы сами склонны жить вместе, не о чём и толковать". И ещё он напомнил:

"Ратхавати, лесная дева, полюбила нежно Ваччху,

И человеком лань была любима – нет в любви неравных".

А Ваччха был брахман-отшельник, и вот как случилось, что она его полюбила. Некогда, познавший тщету страстей, он бросил все свои богатства и ушёл от мира. Он жил в горах Гималаев, в шалаше из ветвей, который сам и построил. А невдалеке была пещера, где жили киннары, и в той же местности жил большой паук. Он ловил их в свою паутину, разгрызал им головы и пил их кровь. Киннары были нежны и пугливы по природе, паук же был огромный и очень ядовитый, и бороться с ним они были не в силах. И вот они пришли к отшельнику, поклонились ему, рассказали о своей беде – о том, что губит их паук и не могут они найти от него защиты, – и просили отшельника спасти их, просили убить паука. Но тот им сказал: отшельникам, мол, негоже лишать кого бы то ни было жизни. Между тем была среди киннаров незамужняя дева по имени Ратхавати. Они её нарядили и привели к отшельнику: "Пусть, государь, она будет твоей рабыней, только избавь нас от нашего врага". Отшельник в неё сразу же влюбился, и они стали жить вместе, а паука он подстерёг у входа в пещеру, и когда тот вышел на добычу, прикончил его дубиной. А с нею он так и жил до самой смерти, и она ему родила сыновей и дочерей. Так она его любила".

И попугай, приведя этот пример, заключил: "Ваччха, отшельник, ведь был человеком, а жил с лесной девой, что сродни диким зверям, мы же оба – птицы. А было и так, что человек любил лань".

Она выслушала его и сказала: "Господин, сердце непостоянно, я боюсь разлуки с любимым". Но он, мудрый, зная женские уловки, произнёс, чтобы её испытать:

"Ну что же, тогда я уйду, сладкогласная майна.

Ты мне отказала – меня презираешь ты, видно".

От этих слов у неё защемило сердце. Но перед ним она сделала вид, что любовь только теперь пробуждается в ней, и произнесла:

"Спешить – не видеть счастия, о мудрый попугай?

Ты погоди, о Матхара, ещё ты нашего царя не видел.

Дай срок, услышишь звон литавр, узришь царя величье".

И когда настал вечер, они сошлись как муж и жена и зажили потом вместе в любви и согласии. "Теперь она не будет скрывать от меня тайну, – решил про себя попугай. – Теперь мне нужно её расспросить и возвращаться домой". И он обратился к ней: "Майна!" – "Что, господин мой?" – "Я хочу спросить тебя о чём-то". – "Спрашивай, господин мой". – "Хотя нет, сегодня праздник, спрошу в другой раз". – "Если об этом можно говорить в праздник – спрашивай, если нельзя – не говори вовсе". – "Да нет, об этом можно говорить и в праздник". – "Тогда говори". – "Если ты расположена слушать, я скажу". И, чтобы выведать тайну, он произнёс:

"Повсюду разнеслась такая весть:

Царя Панчалы дочь, что, как звезда, прекрасна,

Сосватана царю Ведехе – будет свадьба".

Услышав это, майна воскликнула: "Господин мой, зачем в праздничный день ты заговорил о недобром?" – "Я думал, что это добрая весть, а ты говоришь, что она недобрая. Что это значит?" – "Господин мой, не бывает добра между врагами". – "Объясни мне, милая". – "Господин мой, я не смею говорить об этом". – "Милая, коль ты не желаешь посвятить меня в тайну, которая тебе известна, о каком согласии между нами может быть речь!" Так он её вынудил открыться, и она сказала: "Врагам своим, о Матхара, не пожелай ты свадьбы, какую царь Панчалы здесь устроит для Ведехи". – "Зачем ты говоришь такое, милая?" – молвил попугай. Майна сказала: "А ты послушай, я расскажу тебе, в чём тут зло, – и продолжала: – К себе Ведеху царь Панчалы заманить задумал, чтоб умертвить его, – друзьями им не быть". И всё, что замыслил тайно Кеватта, она открыла попугаю; а мудрый попугай, услышав это, восхвалил Кеватту: "Поистине, хитроумен учитель, ловко он придумал, как убить этого царя!" Потом добавил: "Но для нас-то что в этом недоброго? Нам лучше помалкивать".

Так, добившись своей цели, он провёл с ней ночь, а наутро сказал: "Милая, теперь я возвращусь к себе домой и расскажу царю Шиби, что обрёл любящую супругу". И он стал с ней прощаться:

"Отпусти меня на семь лишь дней,

Шиби-повелителю поведать,

Как у майны я нашёл приют".

Майна, хоть и не хотела расставаться с ним, не могла и отказать ему. Она сказала:

"На семь дней тебя я отпускаю.

Если ж в этот срок ты не вернёшься,

Упокоюсь я навек, меня найдёшь ты мёртвой". –

"Милая, что ты такое говоришь? – возразил он. – Если я не увижу тебя на восьмой день, смогу ли сам я жить?" Так говорил он вслух, а про себя подумал: "Будешь ли ты жива или умрёшь, мне что до этого!" Он поднялся в воздух и направился сначала к царству Шиби, но потом поворотил в сторону Митхилы.

Когда попугай прилетел к мудрецу, он опустился ему на плечо. Тот поднялся с ним в верхние покои и расспросил его, и попугай ему всё рассказал. И, как и прежде, Великий воздал птице всяческие почести.

Когда вернулся Матхара, премудрый попугай,

Махосадхе поведал он, что рассказала майна.

Выслушав попугая, Великий подумал: "Царь отправится туда помимо моей воли, и там он найдёт свою гибель. Но если из-за обиды я не стану спасать царя, так щедро меня одарившего, я буду достоин порицания. Как может допустить его погибель такой мудрец, как я? Я отправлюсь туда сам прежде царя и встречусь с Чулани. Я там устрою всё к нашему благу: построю дворец, где будет жить царь Ведеха, проложу потайную пешеходную дорогу длиною в гавьюту и прокопаю большой подземный ход в пол-йоджаны длиной. Потом я выдам дочь царя Чулани за нашего царя, и она будет его рабою. И даже если нас осадит в том городе сто один царь с их восемнадцатью полками, я помогу моему царю, и он оттуда выйдет невредимым, как месяц из пасти Раху. Моя задача – вернуть его домой благополучно". При этой мысли радость охватила его, и он изрёк:

"В чьём доме пищу ты вкушаешь,

Тому на благо и трудись!"

Он совершил омовение, нарядился и с великой пышностью прибыл во дворец. Приветствовав царя, он стал близ трона и спросил: "Собираешься ли ты, государь, в город Уттарапанчалу?" – "Да, сын мой. Если Панчалачанди не будет моею, на что мне царство? Не покидай меня, поезжай со мною. Двух целей я достигну, отправившись туда: обрету эту прекраснейшую из женщин и заключу союз с царём, её отцом". На это мудрец сказал: "Тогда, государь, я отправлюсь раньше и приготовлю дворец для тебя. А ты приезжай, когда я тебя извещу". И он добавил:

"Пожалуй, я отправлюсь раньше в прекрасный град царя Панчалы,

Воздвигнуть дом для славного Ведехи.

Воздвигнув дом для славного Ведехи,

Пришлю я весть, тогда ты явишься, о кшатрий".

Услышав это, царь очень обрадовался, что мудрец его не покидает, и молвил: "Сын мой, если ты поедешь раньше, что тебе нужно взять с собою?" – "Большой отряд, государь". – "Возьми столько войнов, сколько тебе нужно, сын мой". Мудрец продолжал: "Государь, вели отворить двери четырёх тюрем и освободить от уз содержащихся там воров. Их тоже пошли со мною". – "Поступай, как тебе заблагорассудится, сын мой".

И Великий велел отворить двери тюрем и взял с собою отважных людей, сильных бойцов, способных исполнять порученное всюду, куда их ни пошлют, и принял их к себе на службу, и оказал им почести. Он взял с собою также восемнадцать отрядов каменщиков, кузнецов, плотников, маляров и прочих искусных в различных ремёслах людей вместе с их пилами, топорами, ломами, лопатами и другими орудиями. В сопровождении всей этой огромной свиты он вышел из города. Так в путь Махосадха пустился в прекрасный град царя Панчалы, воздвигнуть дом для славного Ведехи.

В дороге Махосадха ставил укрепления на расстоянии йоджаны одно от другого и в каждом оставлял царского советника с наказом: "К тому времени, когда царь будет возвращаться вместе с Панчалачанди, подготовьте подставы слонов, коней и колесницы, чтобы ему незамедлительно добраться до Митхилы, а сами готовьтесь отразить преследующих его врагов". Достигнув берега Ганга, он призвал к себе царевича Ананду и сказал ему: "Ананда, возьми триста мастеров и ступай на Верхнюю Гангу, заготовь отборного леса и построй триста кораблей; пусть нарубят также дров для нужд города. Погрузи на суда лёгкую древесину и доставь нам незамедлительно". Сам он переправился через Ганг на лодке и от места высадки стал мерить расстояние шагами, высчитывая: "Здесь на пол-йоджаны пройдёт большой подземный ход, на том месте будет дворец для нашего царя, отсюда до царского дворца пройдёт тайная пешеходная дорога длиной в гавьюту". Разметив все места, он вступил в город Уттарапанчалу.

Царь Чулани был рад узнать о прибытии Махосадхи. "Исполняются мои желания, – подумал он. – Скоро я увижу гибель моих врагов. Теперь, когда приехал он, недолго ждать и Ведеху. Тогда я убью обоих и стану властелином всей Джамбудвипы". Весь город пришёл в волнение. "Это тот самый Махосадха, – говорили люди, – который обратил в бегство сто одного царя, словно камнем спугнул стаю ворон". И когда он ехал через город к вратам дворца, горожане толпами стремились взглянуть на него, и они дивились величию его облика. Сойдя с колесницы, он велел доложить о себе царю. "Пусть войдёт", – приказал царь, и он вошёл и, поклонившись государю, стал близ трона.

Царь приветливо обратился к нему. "Когда прибудет ваш повелитель, любезный?" – спросил он. – "Когда я пошлю ему весть, государь". – "Зачем же ты прибыл?" – "Воздвигнуть здесь дворец для моего владыки, государь". – "Хорошо, любезный". И он назначил содержание свите, оказал великие почести самому Махосадхе и отвёл ему дом: "Любезный, – сказал он, – пока не прибыл ваш царь, живи здесь, и да исполнишь ты беспрепятственно всё, что тебе нужно сделать".

А когда Махосадха вошёл во дворец, он остановился внизу лестницы, думая: "Здесь надо бы сделать дверь для потайного хода", и тут ему пришло в голову: "Царь разрешил мне делать всё, что я сочту нужным. Следует позаботиться о том, чтобы лестница не провалилась в подземный ход, когда его начнут копать". И он сказал царю: "Государь, войдя к тебе, я задержался там, у главной лестницы, и увидал изъян в постройке. Если тебе угодно, я добуду нужный материал и всё исправлю". – "Хорошо, исправь, любезный". Он тщательно всё осмотрел и определил, где надо сделать дверь в подземный ход, велел снять лестницу и, чтоб земля там не осела, уложить покрытие из брёвен, а на него поставить лестницу надёжно, чтобы она не обрушилась. Царь же ничего не заподозрил – он был уверен, что это мудрец для него старается. А тот провёл весь день, приглядывая за работой. Назавтра он сказал царю: "Государь, если мне укажут, где будет жить наш царь, я присмотрю, чтобы всё было сделано, как нужно". – "Ладно, пандит, бери любой участок в городе, кроме моего дворца". – "Махараджа, мы здесь чужие, а в городе у тебя много любимцев; если наш выбор падёт на занятое уже место и твои войны нам станут препятствовать, что нам тогда делать?" – "Ты не обращай на них внимания, пандит, бери любое место, которое понравится". – "Но, государь, к тебе прибегут жалобщики и будут досаждать тебе. Если тебе угодно, пока мы выбираем место, я поставлю свою стражу у дворца. Тогда никто к тебе прорваться не посмеет, и всем будет спокойнее – и тебе, и нам". Царь согласился. Тогда Махосадха расставил своих людей повсюду – на лестнице, внизу и наверху, и у дверей – приказав им никого не пропускать.

И вот Махосадха послал своих людей к дому царицы-матери: "Идите и ведите себя так, словно хотите его снести". Они пошли и начали долбить стены и ворота, так что с них посыпались кирпичи и глина. Когда царица-мать такое увидала, она вышла к ним и спросила: "Зачем вы ломаете мой дом, любезные?" – "Ломаем по приказу пандита Махосадхи, он хочет построить здесь дворец для своего царя". – "Если так, зачем ломать? Живите здесь". – "У нашего царя большая свита – этот дом ему не подойдёт. Мы построим для него другой, побольше". – "Вы не знаете, кто я? Я – мать царя! Я пойду к моему сыну и спрошу, что это значит". – "Мы ломаем дом с ведома царя. Попробуй нам помешать". Она сказала в гневе: "Я на вас найду управу" – и отправилась во дворец. Но её туда и не впустили. "Я – мать царя", – твердила она, а ей отвечали: "Мы это знаем, да царь велел никого не пропускать. Ступай!" Не найдя себе защиты, она вернулась к своему дому. Там один работник закричал ей: "Тебе чего здесь надо? Ступай прочь!" Он подскочил к ней, схватил за шиворот и так её толкнул, что она упала. Тогда она подумала: "Видно, в самом деле это царь им приказал, иначе они бы не посмели так себя вести. Пойду-ка я к мудрецу".

Она пришла к нему и сказала: "Сынок Махосадха, зачем ты хочешь снести мой дом?" Он ей не ответил, но человек, стоявший рядом, переспросил: "Что ты сказала, государыня?" – "Пандит, ты зачем велел ломать моё жилище?" – "Там будет построен дворец царю Ведехе". – "Ужель, сынок, во всём этом огромном городе не найти другого места? Возьми с меня сто тысяч, только выбери другой участок". – "Ладно, государыня, мы оставим твой дом. Только ты никому не говори, что дала нам взятку, а то другие тоже станут подкупать нас, оберегая свои дома". – "Сынок, да если прознают, что я, мать царя, откупилась взяткой, какой позор мне будет! Конечно, я никому не скажу". – "Ладно", – согласился слуга мудреца и взял сто тысяч. Потом работники направились к дому Кеватты. Тот тоже бросился к царю, но вернулся от дворца ни с чем, со спиной, исполосованной бамбуковыми палками. Тогда и он, не зная, как настоять на своём праве, заплатил сто тысяч. И так, посягая на разные участки в городе и принимая взятки, они собрали девятьсот тысяч золотых монет.

Махосадха между тем, обойдя весь город, вернулся во дворец. Царь спросил его, выбрал ли он место. "Махараджа, – отвечал он, – никто нам не отказывает, но людям горестно расставаться со своими домами. Не подобает нам лишать их того, что им дорого. А в гавьюте отсюда, между городом и Гангой, есть подходящее место, где можно построить дворец для нашего царя". Тот, услышав это, обрадовался в душе. "Сражаться в городе неловко, – подумал он. – Там не различишь, кто свой, а кто чужой. Биться за городом куда удобней. За городом мы и нападём на них и всех перебьём". И царь сказал: "Хорошо, любезный! Строй на том месте, которое ты присмотрел". – "Махараджа, там я и буду строить, только своим людям не вели ходить туда ни за дровами, ни за листьями, ни за чем иным. А то ведь непременно начнутся ссоры, и это радости ни тебе, ни нам не принесёт". – "Хорошо, пандит, не пускай туда никого". – "И ещё, государь, наши слоны любят воду и постоянно в ней плещутся. Так если река замутится и горожане станут жаловаться: мол, с тех пор как сюда явился этот Махосадха, мы не можем попить чистой воды, – с этим тебе придётся мириться". Царь отвечал: "Пусть плещутся в воде твои слоны". И он велел объявить по городу под бой барабана: "Тот из горожан, кто сунется туда, где ведёт работы Махосадха, заплатит пеню в тысячу монет".

Тогда Великий простился с царём и со своей свитой покинул город. В избранном месте он принялся строить новый городок, а напротив него, через Ганг, заложил селение, которое назвал Гаггали. Там он разместил слонов, коней и колесницы, коров и быков. Он усердно занялся строительством города, каждому указал, что ему делать, и, распределив все работы, приступил к сооружению подземного хода. Вход в большое подземелье он устроил на берегу Ганга. Рыли его шестьдесят тысяч войнов. Землю они выносили в больших кожаных мешках и бросали в Ганг, а там её утаптывали слоны, и река замутилась. Жители Уттарапанчалы зароптали: "С тех пор как явился сюда этот Махосадха, не стало чистой воды для питья. Ганг течёт мутный. Что нам теперь делать?" Подосланные мудрецом люди им толковали, что это слоны Махосадхи плещутся в Ганге и подымают ил со дна – вот почему река течёт мутная. Между тем в подземном ходе все корни и камни тонули в земле и не мешали работе – ведь желания бодхисаттвы всегда исполняются!

В том новом городе была ещё дверь, ведущая в малый ход. Его копали семьсот человек. Землю они выносили в кожаных мешках и сваливали прямо в городе, заливали водой и клали в стену или на другие работы пускали. И вход в большое подземелье был там же в городе; его закрывала дверь высотой в восемнадцать локтей. И все двери там были снабжены таким прибором, что стоило нажать на один колышек, как они запирались. Стены большого подземного хода выложили кирпичом и оштукатурили, сверху его перекрыли досками, потолок укрепили и побелили. Всего там было восемьдесят больших дверей и шестьдесят четыре малых, и все они запирались, когда нажимали на один колышек, и открывались, если нажать на другой. А по сторонам тянулись сотни комнат для отдыха, тоже с такими устройствами в дверях, что когда открывалась одна, открывались и остальные, а когда закрывалась одна, все закрывались. И с обеих сторон располагалось по сто одному покою для сто одного война, каждый с коврами разных цветов, с широким ложем, осенённым белым балдахином, с роскошным сиденьем у каждого ложа и со статуей женщины такой красоты, что её надо было потрогать рукой, чтобы убедиться, что она неживая. А на стенах подземного хода искусные художники нарисовали всяческие картины: прекрасного обликом Шакру, склоны горы Меру, моря и океан, четыре материка, Гималаи, озеро Анаватапта, Красное плоскогорье[78], луну и солнце, свиту Четырёх Царей и других небожителей, шесть чувственных небес и прочие сферы – всё можно было увидеть в этом подземном ходе. Пол там был посыпан белым песком, подобным серебру, и красивыми лотосами был украшен потолок. По бокам хода шли торговые лавки и повсюду висели гирлянды ярких и благоухающих цветов. Так был украшен тот подземный ход, подобный божественному чертогу Судхарма.

А между тем триста мастеров мудреца построили триста кораблей, нагрузили их заготовленным материалом и привели туда вниз по Гангу. Когда они явились к мудрецу, он привлёк их к строительству города, а суда велел спрятать в укромном месте, откуда их можно было бы вывести на реку, когда он подаст знак.

Город обвели рвом и наполнили ров водою, обнесли стеной высотою в восемнадцать локтей с воротами и башней, возвели в нём дома и дворцы, слоновники и другие строения, вырыли пруды, и на том работы закончили. Всё строительство большого и малого подземных ходов и нового города завершилось в четыре месяца.

Тогда Махосадха послал гонца к своему царю: пора, мол, ехать. Царь, получив послание, обрадовался и выступил из своей столицы с большой свитой. В положенное время он достиг берегов Ганга. Махосадха его встретил и проводил в свой город. Царь вступил в новопостроенный дворец, отведал приготовленных для него яств, недолго отдохнул, а вечером послал гонца к царю Чулани с вестью о своём прибытии.

Чулани эта весть очень обрадовала. "Теперь враг в моих руках, – подумал он. – Я отрублю головы тому и другому и изопью из чаши победы". Но гонца он принял с подобающим почётом и молвил с притворным радушием:

"Добро пожаловать, Ведеха, счастлив твой приход!

Позволит положенье звёзд, и за тебя я выдам дочь

В златом наряде и со свитою рабынь".

Гонец вернулся и доложил Ведехе: "Государь, он тебя просит дождаться положения звёзд, благоприятного для свадьбы, – тогда он не замедлит отдать за тебя дочь". – "Счастливое расположение звёзд – сегодня!" – объявил тот и с тем послал гонца обратно. Когда Ведеха-царь узрел расположение звёзд на небе, определив счастливый день, послал он к Брахмадатте:

"Отдай сейчас мне в жёны деву безупречной красоты

В златом наряде и со свитою рабынь".

И царь Чулани отвечал:

"Отдам сейчас тебе я деву безупречной красоты

В златом наряде и со свитою рабынь".

Но, повторяя: "Вот я пошлю её к тебе! Нынче же пошлю", – он лгал и только оттягивал время, а сам дал знать ста одному царю: "Готовьтесь к битве и выступайте с восемнадцатью полками. Наконец-то мы отрубим головы обоим врагам нашим и отпразднуем победу!" Он оставил во дворце царицу Талату, свою мать, царицу Нанду, свою главную супругу, сына своего Панчалачанду и дочь Панчалачанди со всею женской свитой, а сам выступил в поход.

Той порою бодхисаттва с почестями встречал войско, что пришло с царём Ведехой. Войны вволю выпили вина, поели рыбы и мяса, а некоторые сразу легли отдыхать, утомлённые долгой дорогой. Царь же Ведеха с Сенакой и другими пандитами восседал тем временем в кругу придворных на разукрашенной террасе дворца. Вот тогда-то царь Чулани и осадил город. Озарив окрестность сотнями тысяч факелов, его войска стали вокруг того города четырьмя кольцами, ожидая лишь зари, чтобы идти на приступ.

Когда Великий узнал об этом, он вызвал триста своих войнов и приказал им: "Ступайте малым ходом под землёю и захватите в плен мать царя, его главную супругу, сына и дочь. Проведите их в большой подземный ход, но из его дверей не выпускайте и сторожите там их до нашего прихода. Когда же мы придём, выведите их оттуда в большой зал у входа". Повинуясь приказу, войны пошли малым подземным ходом, подняли настил под лестницей дворца Чулани, схватили его стражей, стоявших и у лестницы, и наверху, и на террасе, и всех их вместе с горбунами и прочей царской челядью связали по рукам и по ногам и, заткнув им рты, попрятали в укромных местах. Потом они наелись царских яств, а что осталось, выбросили, после чего поднялись в верхние покои.

А между тем царица Талата, зная, что всякое может случиться, позвала к себе царицу Нанду и царевича с царевной, и все они собрались в одной опочивальне. Войны мудреца подошли к дверям и окликнули их. Царица Талата вышла из своих покоев: "Что вам надобно, любезные?" – "Государыня, наш царь покончил с Ведехой и Махосадхой. Теперь он стал владыкой всей Джамбудвипы и пирует с превеликой пышностью со ста одним царём, а нас послал сюда за вами четверыми".

Они спустились вниз по лестнице, и войны провели цариц, царевича и царевну в подземный ход. "Сколько мы живём здесь, – удивились те, – а никогда ещё этой дорогой не ходили". – "Этой дорогой в обычные дни не ходят, – отвечали им, – она только для праздников. Сегодня – торжество, потому царь и приказал провести вас этой дорогой". Они поверили. Часть войнов их сопровождала дальше, другие же вернулись во дворец, взломали вход в сокровищницу и забрали оттуда царских драгоценностей, кто сколько хотел. А четверо тем временем вошли в большой подземный ход и, видя великолепие его, достойное божественных чертогов, уверились в том, что он и впрямь построен для их царя. Затем их вывели в тот конец хода, что был ближе к Гангу, и поместили там в роскошном покое. Часть войнов осталась сторожить их, другие пошли известить бодхисаттву.

Услышав, что привели царскую семью, Махосадха подумал: "Исполнились мои заветные желания!" Радостный, он предстал перед своим царём. А тот, томимый страстью, только об одном и помышлял: "Сейчас он пришлёт ко мне свою дочь! Сейчас пришлёт!" Поднявшись с ложа, он подошёл к окну и тут увидел, что вся окрестность озарена тысячами факелов и город окружён неисчислимым войском. "Что это? – воскликнул он, устрашённый, и, обратившись к пандитам, произнёс:

– Слоны кругом и кони, колесницы и вооружённая пехота,

Пылают факелы, окрестность озаряя, – что это значит, мудрецы?"

Сенака на это отвечал: "Не тревожься, махараджа. Почему так много факелов? Я думаю, это пришёл царь Брахмадатта отдать тебе свою дочь". И Пуккуса сказал: "Он, верно, хочет воздать тебе должное. Это в твою честь он явился сюда с большой свитой и стражей". И другие пандиты сказали царю каждый, что ему вздумалось. Тут до царя донеслись слова команды: "Отряду стоять здесь! Там поставьте стражу, бдите!" И, видя вооружённых войнов, перепуганный до смерти, он произнёс, желая услышать мнение Великого:

"Слоны кругом и кони, колесницы и вооружённая пехота,

Пылают факелы, окрестность озаряя, – что будет дальше, о мудрец?"

Махосадха подумал: "Надо сперва припугнуть немного этого глупца, а там уж я ему явлю свою силу и утешу его". И он сказал:

"Стережёт тебя Чулани, о махараджа, с великою ратью.

Брахмадатта тебя обманул. Он заутра тебя умертвит".

Услышав эти слова, все страшно испугались. У царя перехватило горло, во рту у него пересохло, он задрожал как в лихорадке. Смертельно испуганный, он произнёс жалобно:

"Сердце упало, во рту у меня пересохло,

Как обожжённого зной, так палит меня страх.

В горне пылает огонь, а снаружи не видно –

Так моё сердце горит, но не видит никто!"

Слушая его сетования, Махосадха подумал: "В другое время этот глупец меня слушаться не станет, надо его ещё больше припугнуть". И он молвил:

"Был ты беспечен и не слушал ты советов;

Теперь советникам тебя спасать, о кшатрий.

Сластолюбивый царь, советом мудрых пренебрёгший,

Оленю, в западню попавшему, подобен…

Неблагородный человек, о царь,

Змее подобен, что на груди пригрета.

Не станет мудрый дружбу с ним водить –

Добра не жди от злого человека.

Но если ты такого человека встретишь,

Который добр, благовоспитан, его и мудрый другом назовёт –

Нужна с хорошим только человеком дружба".

Потом, чтобы царь понял, что нельзя так поступать с тем, кого он назвал своим сыном, мудрец напомнил слова, ранее им произнесённые:

"Был ты глуп, был, поистине, глух ты и нем,

Когда вздумал совета просить у меня.

Ну мне ли судить о высоких делах,

Возросшему у рукояти сохи?"

И Махосадха повторил слова царя: "За шиворот его и из моих владений прочь того, кто счастью моему задумал помешать", после чего продолжал: "Махараджа, где уж мне, сыну простолюдина, разобраться в делах, какие ведают Сенака и другие пандиты, это не моего ума дело, я разбираюсь разве что в низких ремёслах, а такое способны понять только Сенака и ему подобные. Вот эти мудрые господа пусть и спасают тебя теперь от восемнадцати полков, осадивших город. А меня прикажи взять за шиворот и вышвырнуть вон. Что меня спрашивать?" Так безжалостно корил он царя. Тот выслушал его и подумал: "Мудрец напоминает мне о моём недомыслии, но сам-то он уже тогда предвидел грядущую опасность. Поэтому он так жестоко меня укоряет. Не может быть, однако, чтобы он всё это время бездействовал. Наверняка он уже позаботился о нашем спасении". И он молвил в ответ:

"Махосадха, помилосердствуй! Мудрые не попрекают прошлым.

Что колешь ты меня, словно стрекалом коня стреноженного?

Ты утешь меня. А попрекать что толку?"

Великий подумал: "Царь просто глуп и слеп, он не умеет ценить людей. Помучаю его ещё немного, прежде чем помочь", – и он произнёс:

"Трудно что-то сделать, кшатрий, время упустили.

Мне тебя уж не спасти, спасайся сам, как знаешь.

Есть слоны волшебные, что по небу летают, –

Кто найдёт такого, улететь, пожалуй, сможет.

Кони есть волшебные, что по небу летают, –

Кто найдёт такого, улететь, пожалуй, сможет.

Птицы есть волшебные, что по небу летают, –

Кто найдёт такую, улететь, пожалуй, сможет.

Яккхи есть, волшебники, что по небу летают, –

Кто найдёт такого, улететь, пожалуй, сможет.

Трудно что-то сделать, кшатрий, время упустили.

Мне тебя уж не спасти, я в небе не летаю".

Услышав такое, царь онемел. А Сенака подумал: "Никому, кроме мудреца, ни царя, ни нас не спасти. А царь испуган его речами и безмолвствует. Придётся мне его просить". И он обратился к мудрецу со словами:

"Берег потеряв из виду, в море тонущий бурливом,

Дно нащупав под ногою, вновь надежду обретает.

Для царя и нас, несчастных, ты, Махосадха, опора!

Из советников ты – лучший, так спаси нас от невзгоды!"

Великий ему отвечал с укоризной:

"Трудно что-то сделать, право, время упустили.

Мне его уж не спасти, ты сам попробуй, пандит".

Растерянный и перепуганный до смерти царь не посмел обратиться к Махосадхе и спросил Сенаку в надежде, что хоть тот что-то придумает:

"Моему внемли ты слову: видишь страшную угрозу?

Сенака, что делать дальше, от тебя хочу я слышать".

Сенака же подумал: "Царь пойдёт на всё, только бы спастись. Хорошо ли, плохо ли я придумал, а всё ж скажу ему". И он произнёс:

"Двери подожжём в чертоге, за ножи потом возьмёмся

И заколем мы друг друга, поскорей уйдём из жизни,

Чтоб не предал Брахмадатта нас мученьям перед смертью".

Царя его речь не обрадовала. "Лучше ты самому себе с женой и детьми устрой такой погребальный костёр", – подумал он и обратился к Пуккусе, а потом и к другим. Но и они ничего умного не придумали и отвечали кому что в голову пришло.

"Моему внемли ты слову: видишь страшную угрозу?

Пуккуса, что делать дальше, от тебя хочу я слышать". –

"Примем яду и погибнем, поскорей уйдём из жизни,

Чтоб не предал Брахмадатта нас мученьям перед смертью".

"Моему внемли ты слову: видишь страшную угрозу?

Что нам делать, о Кавинда, от тебя хочу я слышать". –

"В петлю голову мы сунем или бросимся мы с башни,

Чтоб не предал Брахмадатта нас мученьям перед смертью".

"Моему внемли ты слову: видишь страшную угрозу?

Что нам делать, о Девинда, от тебя хочу я слышать". –

"Двери подожжём в чертоге, за ножи потом возьмёмся

И убьём друг друга сразу, поскорей уйдём из жизни.

Мне спасти вас не под силам. Вот Махосадха сумел бы".

Говоря это, Девинда думал про себя: "Что это царь делает? Когда рядом огонь, он дует на светлячка! Нас не может спасти никто, кроме Махосадхи, а царь, вместо того чтобы искать его совета, обращается к нам! А мы-то что знаем?" И, не видя выхода, он, повторив слова Сенаки, воздал хвалу Великому, молвив:

"Вот решенье, махараджа: к мудрецу мы обратимся;

Ну, а если не сумеет и Махосадха спасти нас,

Значит, Сенаки совету нам последовать придётся".

Выслушав это, царь вспомнил, как дурно говорил он раньше с Махосадхой, и, не смея обратиться к нему прямо, стал сетовать громко, так, чтобы тот услышал:

"Как неудачник, в смоковнице сока искавший напрасно,

Так же мы тщетно в отчаянье выхода ищем.

Как не сумевшие сока из древа добыть шерстяного,

Так же мы тщетно в отчаянье выхода ищем.

Словно в безводной пустыне слоны, мы в осаде томимся.

Вижу: ничтожные люди, невежды меня окружают.

Сердце упало, во рту у меня пересохло,

Как обожжённого зной, так палит меня страх.

В горне пылает огонь, а снаружи не видно –

Так моё сердце горит, но не видит никто!"

Услышав это, мудрец подумал: "Царь в самом деле мучается, если я его не утешу, сердце у него может разорваться и он умрёт". И он утешил его. Тогда, царя Ведеху столь удручённым видя, Махосадха премудрый такое слово молвил:

"Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя, как Месяц из пасти злого Раху.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя, как Солнце из пасти злого Раху.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя, как будто слона из топи вязкой.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя, как змея, пленённого в корзине.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя, как рыбу, попавшуюся в сети.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Спасу тебя и войско, коней и колесницы.

Не бойся, махараджа, не бойся, полководец,

Прочь, как воронью стаю, я отгоню панчалов.

На что годится мудрость, к чему тебе советник,

Когда от этих бедствий тебя он не избавит?"

Царя эта речь успокоила – он понял, что спасён. И всех ободрил бодхисаттва голосом, подобным рыку льва. Сенака спросил его: "Каким путём ты выведешь нас отсюда, о пандит?" – "Украшенным подземным ходом. Будьте наготове", – отвечал тот и отдал приказ войнам:

"Идите, люди, открывайте выход тайный.

Ведеха с приближёнными пойдёт подземным ходом".

Войны открыли двери в подземный ход, который сверкал, словно божественный чертог. Услышав приказание, повиновались слуги мудреца, открыли двери с хитрыми приводами. Они доложили о том Махосадхе, и он сказал царю: "Пора, государь! Спустись с террасы!" Царь сошёл с террасы, а Сенака тем временем снял головной убор и развязал свой пояс. Махосадха спросил, зачем он это делает, и он ответил: "О мудрый, когда лезешь в подземный ход, надо подобрать одежду". Тот сказал: "Не думай, Сенака, что тебе придётся ползти на четвереньках. Если захочешь, можешь ехать на слоне, – ход просторный, в восемнадцать локтей высотой, с широкими дверями. Ты можешь нарядиться, как тебе угодно, и шествовать впереди царя". И Махосадха послал Сенаку вперёд, царь пошёл следом, а сам мудрец замыкал шествие, торопя тех, кто мешкал, разглядывая украшения подземного хода. Там приготовлено было в достатке яств и напитков, и люди ели и пили по дороге и рассматривали картины на стенах и прочее, а Махосадха шёл сзади, увещевая царя не медлить, когда тот останавливался, поражённый красотами подземного хода, подобного божественному чертогу.

Заслышав их приближение, войны Махосадхи вывели им навстречу мать, супругу, сына и дочь Брахмадатты. При виде царя Ведехи и мудреца, шествующих по подземелью, те перепугались до смерти. "Нет сомненья, мы – в руках врагов! – вскричали они. – Так это войны Махосадхи пришли за нами!"

А царь Чулани был настороже. Чтобы предотвратить бегство Ведехи, он стал в гавьюте от Гангв. И он услышал возгласы в ночи – ему показалось, что он слышит голос царицы Нанды. Он хотел сказать об этом свите, но побоялся, не высмеяли бы его, ибо откуда было взяться здесь царице Нанде? А Махосадха в это самое время возвёл царевну Панчалачанди на возвышение из сложенных в кучу драгоценностей и совершил над нею обряд обручения. "Махараджа, – сказал он, – та, ради которой ты пришёл сюда, отныне да станет твоей главной супругой!"

Триста кораблей подвели к берегу, и царь, выйдя из подземелья, взошёл на украшенное судно, а за ним ввели четверых царственных пленников.

Из подземного хода выйдя, взошёл на корабль Ведеха,

И царя своего в ту пору Махосадха так наставил:

"Это – тесть твой теперь[79], это – тёща, чти её ты как мать родную.

Её сына Панчалачанду береги отныне как брата.

А Панчалачанди-царевна, что была тебе так желанна,

Ныне стала тебе супругой, ты люби её, полководец!"

"Хорошо", – согласился царь. А о царице-матери Великий ничего не сказал, ибо она была уже старицей. Всё это бодхисаттва говорил, стоя на берегу. Царю же, избегнувшему великой опасности, не терпелось отплыть, и он молвил: "Сын мой, почему ты всё ещё там? Взойди скорее на корабль, что ты стоишь на берегу? Теперь, когда мы спасены, немедля в путь, Махосадха!" Махосадха отвечал ему: "Государь, мне с тобой отправляться не нужно", – и он воскликнул: "Не дело, махараджа, мне, военачальнику, оставив войско, самого себя спасать! О полководец, тот отряд, что во дворце остался, я выведу, и Брахмадатта мне не помешает. Из наших войнов, – продолжал мудрец, – теперь кто спит после тягот пути, кто ест и пьёт, не ведая, что мы уходим, а некоторых совсем изнурила работа за эти четыре месяца. Много людей мне помогало, и никого из них я не могу бросить на произвол судьбы. Я вернусь и выведу всё твоё войско, и Брахмадатта не сможет мне помешать. А ты, махараджа, не медли. Тебе нигде не будет задержки – я позаботился о подставах на дороге, и ты, меняя уставших слонов и коней, скоро достигнешь Митхилы". Тогда царь спросил:

"Как против большого войска выстоишь ты с малым?

Сильный слабого наверно победит, о мудрый!"

На это бодхисаттва отвечал:

"С малым войском советник осилит совета лишённые рати.

Царь и многих царей побеждает, как тьму восходящее солнце".

Молвив это, Великий простился с царём и напутствовал его: "Ступайте!"

Царь, понимая, что это мудрец врывал его из рук врага, что с его только помощью обрёл он царевну и благодаря ему исполнилось желание его сердца, обратился к Сенаке и так восхвалил достоинства бодхисаттвы:

"Великое счастье, о Сенака, дарует общение с мудрым!

Как птиц, в тесной клетке томящихся, как рыбу, попавшую в сети,

Так ныне Махосадха вызволил, исторг нас из вражьего плена".

Сенака ответил на это тоже хвалою:

"Вот так и всегда, махараджа, нам мудрые счастье приносят!

Как птиц, в тесной клетке томящихся, как рыбу, попавшую в сети,

Так ныне Махосадха вызволил, исторг нас из вражьего плена".

Царь Ведеха, не медля более, переправился через реку и на расстоянии йоджаны оттуда он достиг укрепления, которое построил для него Махосадха. Люди мудреца дали там путникам слонов и коней и снабдили их провиантом. Царь оставил здесь уставших слонов и коней, взял свежих и направился со свитой к следующему укреплению. Так за сутки они покрыли сто йоджан и уже на другой день прибыли в Митхилу.

А Махосадха тем временем вернулся к дверям подземного хода. Он снял с себя меч и закопал его у входа в песке, а сам подземным ходом возвратился в город. Там он совершил омовение в благовонной воде, вкусил изысканных яств и возлёг на своё роскошное ложе, утешенный тем, что заветные желания его исполнились.

Когда ночь миновала, царь Чулани отдал приказ своему войску двинуться на город.

Осаждённых сторожил всю ночь могучий Чулания.

На рассвете к Упакари[80] он приблизился с войсками.

На слоне шестидесятилетнем мощном восседая,

Чулания к войнам воззвал, Панчалы царь могучий.

В блещущих доспехах драгоценных и с мечом в деснице,

К полчищам своим несметным полководец обратился.

И такая предстала картина:

И бойцы на слонах, и погонщики двигались, и колесницы.

Наступали на город искусные лучники, храбрые войны, строем.

И царь повелел взять Ведеху живьём. Он произнёс:

"Пошлите мощных вы слонов шестидесятилетних

Сровнять с землёю город, что Ведехою воздвигнут,

Пусть тучами летят стремительные стрелы-птицы,

Без промаха разящие, ломающие кости.

Герои смело пусть идут в блистающих доспехах,

Готовые слону противостать без страха в битве.

Пусть всюду блещут смазанные маслом копья,

Как сотни ясных звёзд, мерцающих в ночи на небе.

Когда, вооружённые, одетые в доспехи,

Такие войны пойдут в строю на приступ,

Куда царю Ведехе деться, если он не птица?

Вот тридцать девять тысяч войнов отборных,

Могучей рати цвет – я равных им в бою не знаю!

Слоны шестидесяти лет, матёрые, большие,

Богато убраны, несут царевичей на спинах.

Одеты в золото, в доспехах ярких, драгоценных,

Как в Нандане сыны богов, те на слонах блистают.

На поясах багряных в гладких ножнах золочёных

Поблёскивают, смазанные, цвета сома-рыбы,

Мечи могучих войнов, отточенные остро,

Из превосходной стали и сработанные ладно, –

В руках, умеющих разить и отражать удары,

Они сверкают, словно молнии меж туч на небе.

Бойцы, мечом владеющие и щитом отменно,

Под сению знамён слонов ведущие в сраженье,

Когда подступят отовсюду, где тогда спасёшься?

Не вижу, в Митхилу каким путём уйти ты сможешь!"

Так Чулани грозил Ведехе, уверенный, что тот уже в его руках. Погоняя своего слона алмазным стрекалом, он взывал к войску: "Хватайте, бейте, разите!" – и, словно потоп, подступили его рати к городу Упакари. Но в это же время соглядатаи Великого, готовые ко всему, незаметно окружили его.

Махосадха же восстал тогда со своего благого ложа, привёл себя в порядок и после утренней трапезы облачился в богатый наряд. Он надел бенаресское платье в сто тысяч каршапан ценою, накинул красный плащ на плечо, обулся в золотые сандалии; в руки он взял жезл, украшенный семью драгоценными камнями. В сопровождении нарядных служанок, подобных небесным девам, – они овевали его опахалами из хвостов яков, – Махосадха вышел на украшенную террасу, открыл окно и на виду у царя Чулани принялся расхаживать по террасе взад и вперёд, величавый, как Шакра, владыка богов.

Царь Чулани, видя это великолепие, потерял голову. "Надо его немедля взять в плен", – решил он и ещё быстрее погнал своего слона. "Он спешит сюда, уверенный в том, что сейчас возьмёт в плен Ведеху, – подумал мудрец. – Он не знает, что наш царь уже ушёл отсюда, и семью его с собой увёл. Я ему явлю свой лик, подобный златому зерцалу, и буду с ним говорить". И, стоя у окна, он обратился к царю и молвил медоточивым голосом:

"Зачем с такой поспешностью слона ты гонишь?

Вид у тебя довольный и в успехе ты уверен.

Так опусти же лук и спрячь в колчан стрелу".

Слыша такие слова, царь подумал: "Сын простолюдина надо мной издевается. Ну погоди же, ты не знаешь, что я сделаю с тобой сегодня!" И он сказал с угрозой:

"Радостен лик твой, с улыбкою слово ты молвишь.

Знай, ты красуешься в смертный свой час предо мною!"

А пока они разговаривали, всё огромное войско Чулани узрело величие бодхисаттвы. "Наш царь беседует с пандитом Махосадхой, послушаем, о чём они говорят", – и войны стали тесниться ближе к царю. Мудрец между тем так отвечал ему:

"Я – мудрый Махосадха, ты меня не знаешь.

Я не позволю тебе убить меня.

Замысел твой провалился, и вышло не то,

Что задумали вы с Кеваттой,

А как раз то, о чём вы говорили, но исполнять не собирались.

Твои напрасны громы, царь, твой замысел разрушен, кшатрий!

Тебе уж не догнать Ведеху, как скакуна тяжёлой кляче.

За Ганг уплыл со свитою вчера он.,

Как ворону царя гусей, тебе схватить его невмочь".

И ещё произнёс мудрец, подобный бесстрашному льву:

"Шакалы, в сумерках ночных увидев кимшуки цветы,

За клочья мяса их приняв, теснятся стаей, подлецы.

Но минет ночь, настанет день, и в свете солнечных лучей

Цветы увидят и поймут свою ошибку подлецы.

Так ты, Ведеху осадив, ошибку наконец поймёшь

И, злясь, от города уйдёшь ни с чем, как от цветов шакал".

Царь, услышав эту бесстрашную речь, подумал: "Сын старейшины так дерзок в своих речах. Значит, Ведеха бежал, в том нет сомнения". Гневу его не было границ. "Когда-то из-за этого сына простолюдина я остался нагишом, – подумал он. – Теперь он помог бежать моему врагу, который уже был в моих руках! Поистине, он сделал мне столько зла, что теперь – дай только срок – я заставлю его расплатиться за двоих!" И он отдал такие распоряжения:

"Ему отрубите и руки, и ноги, отрежьте и уши, и нос,

Злодею, что дерзко из рук моих вырвал Ведеху, врага моего!

С костей его срежьте вы мясо, поджарьте, на вертел потом нанизав

Злодея, что дерзко из рук моих вырвал Ведеху, врага моего!

Как шкуру, с быка ободрав, расстилают потом на земле,

Как льва или тигра на колышки шкуру натянут, когда обдерут,

Так кожу, с него ободрав, расстелите! Проткну многократно копьём

Злодея, что дерзко из рук моих вырвал Ведеху, врага моего!"

Услышав это, Великий улыбнулся. "Брахмадатта не знает, – подумал он про себя, – что его царицу и всю его семью я отправил в Митхилу. А ведь в порыве ярости он может пронзить меня стрелою, может сделать всё, что взбредёт ему на ум. Поражу его горестною вестью – пусть поникнет он на своём слоне, снедаемый сердечной мукой". И он произнёс:

"Когда отрубишь руки мне и ноги, уши, нос отрежешь –

Ведеха то же сделает с Панчалачандой.

Когда отрубишь руки мне и ноги, уши, нос отрежешь –

Ведеха то же сделает с Панчалачанди.

Когда отрубишь руки мне и ноги, уши, нос отрежешь –

Ведеха то же сделает с царицей Нандой.

Когда отрубишь руки мне и ноги, уши, нос отрежешь –

Ведеха то же сделает с твоей семьёю.

Когда с костей мне срежешь мясо и на вертеле поджаришь,

Ведеха то же сделает с твоей семьёю.

Когда с меня сдерёшь ты кожу и копьём истычешь,

Ведеха то же сделает с твоей семьёю –

Так мы с Ведехою давно договорились.

Как щит, из сотни кож сработанный искусно,

Разящих стрел удар надёжно отражает,

Так от Ведехи отвратил я все несчастья,

Как стрелы – щит, твои, о царь, отбил я козни".

Царь, услышав речи Махосадхи, подумал: "О чём это толкует сын простолюдина? Как это может быть, чтобы Ведеха поступил с моей семьёй, как я с ним поступлю? Он не знает, что семья моя сейчас под охраной в надёжном месте, и в страхе болтает вздор, чтобы оттянуть час расплаты. Я не верю тому, что он говорит". Махосадха догадался, о чём он думает, и сказал:

"Пойди взгляни, о махараджа,

В тереме твоём пустом нет ни жены,

Ни матери и ни детей твоих, о кшатрий.

Подземным ходом увели давно их в плен к Ведехе".

"Мудрец говорит так уверенно, – подумал царь. – А ведь ночью мне и впрямь послышался близ Ганга голос царицы Нанды. Великой мудрости этот человек. Быть может, он и правду говорит". Горесть овладела им, но он сдержался. Не подавая виду, он призвал к себе одного из советников и послал его проверить сказанное мудрецом:

"Ступай в мой терем и разведай,

Он правду молвил или ложь".

Посланец отправился с отрядом в столицу панчалов. Когда он отворил двери внутренних покоев дворца и вошёл туда, он обнаружил часовых, связанных по рукам и по ногам, с кляпами во рту, подвешенных на крюки в стенах, а с ними горбунов, карликов и всякую другую челядь. И он увидел, что посуда перебита и разбросана по полу, двери в сокровищницу взломаны и она разграблена вчистую, а двери в опочивальню тоже отворены и по ней гуляют вороны, залетевшие в раскрытые окна, словно это была покинутая жителями деревня или кладбище. Найдя чертог в таком плачевном виде, советник вернулся к царю и доложил: "Всё так, о махараджа, как Махосадха сказал: твой терем пуст, деревне брошенной подобен, населённой вороньём".

Царь содрогнулся, сражённый горем, когда узнал, что его родные исчезли. "Эту беду принёс мне сын старейшины!" – подумал он, и злоба охватила его, какая овладевает змеёй, которую ударили палкой. Видя это по лицу его, бодхисаттва подумал: "Этот царь избалован славой. Гордость война может заговорить в нём, и во власти гнева он способен, забыв о родных, нанести мне удар. Напомню ему, как красива царица Нанда, опишу её так, словно он и не видел её раньше. Тогда он осознает, что, убив меня, навсегда потеряет это сокровище, и он пощадит меня из любви к жене". Ради безопасности оставаясь на террасе, Махосадха явил из-под красного плаща златые персты свои и, указывая тот путь, которым ушла царица, так молвил, описывая её красоту:

"Туда она ушла, о махараджа, та красавица,

Чей строен стан, чей голос будто песня лебедя звучит.

Туда уведена, о махараджа, та красавица

Со смуглою кожею, нарядная, одетая в шелка.

На платье – камни драгоценные и золото,

Уста – цветы, голубки очи, лаком крашена стопа.

У благородной кудри вьются, тёмные и длинные,

Лиане или жертвенному алтарю подобен стан,

У благородной, как у лани, взор – как пламя зимнее,

Она – река, струящаяся между скал и тростников,

Не высока и не низка, густые в меру волосы,

Всё у неё прекрасно – бёдра, грудь, как тимбару плоды".

Так Махосадха описывал её красоту, и царю показалось, что он никогда раньше её не видел. И великая любовь пробудилась в нём. То пробуждение любви узрел Великий и произнёс:

"Значит, рад ты будешь смерти Нанды, о счастливый.

Вместе с Нандой я отправлюсь в царство Ямы!"

Великий восхвалял Нанду, а не кого-то другого вот почему: никто не бывает супругу дороже любимой жены. Махосадха помнил и о матери, и о сыне, и о дочери, но восхвалял он жену. Если бы он восхвалил мать, царь подумал бы, что это лишь из почтения к её возрасту, но когда мудрый Махосадха сладкогласно воспел красоту Нанды, она словно воочию предстала пред царём. "Никто, кроме Махосадхи, не вернёт мне мою супругу", – подумал царь, и грусть охватила его. Великий сказал ему: "Не печалься, махараджа. Вернутся к тебе и твоя государыня, и сын твой, и мать. Одно условие тому – отпусти меня с миром. Утешься, о властитель". Так он утешил царя.

А царь думал: "Я так предусмотрителен был, заботясь об охране моего города, а этот городок Упакари я окружил огромным войском, и всё же мудрец ухитрился похитить из бдительно охраняемого дворца мою царицу, и сына, и мать и передать их Ведехе! Пока мы этот городок осаждали, он сумел вывести отсюда Ведеху с войском, слонами и конями так, что никто из нас об этом не проведал. Владеет ли он волшебством или как-то иначе умеет отводить глаза людям?" И он спросил:

"Или ты волшебству научился?

Как ты ловко глаза мне отвёл,

Как из рук моих вырвал Ведеху,

Врага моего?"

На это Великий отвечал: "Я ведаю науку волшебства, махараджа. Мудрые, что постигли её, вызволяют себя и других из беды в трудный час". И он произнёс:

"Волшебство, о махараджа, изучают мудрецы,

И себя всегда сумеют люди мудрые спасти.

Молодцы мне верно служат, что пробить умеют ход, –

В Митхилу ушёл Ведеха ими созданным путём".

Царь, выслушав эти слова, не мог не догадаться, что беглецы ушли через подземный ход. "Что это за ход?" – подумал он; ему захотелось его увидеть. Махосадха угадал его желание и, готовый его исполнить, пригласил царя: "Пойди взгляни, о махараджа, на подземный этот ход. Просторный, светлый, он построен столь искусно, что им пройдут и пешие, и кони, и слоны, и колесницы. Взгляни же сам на этот ход, махараджа. Моею мудростью он задуман, светел, будто Луна и Солнце восходят в нём, украшен, с восьмьюдесятью большими и шестьюдесятью четырьмя малыми дверями, со ста одной опочивальней и многими сотнями малых комнат. Ступай со мною и мирно вместе с войском войди в город Упакари, государь".

Он приказал открыть ворота, и Брахмадатта вошёл в город со ста одним царём в свите. Махосадха спустился с террасы, приветствовал царя панчалов и со всей свитой повёл его в подземный ход. Когда царь увидел этот подземный ход, великолепием подобный граду богов, он произнёс, восхваляя бодхисаттву: "Немалая же выгода Ведехе таких, как ты, Махосадха, великих мудрецов иметь в дому!" Тут Махосадха показал ему сто одну опочивальню и двери, которые все открывались и закрывались, когда открывалась или закрывалась одна. Осматривая подземный ход, царь шёл впереди, за ним шёл мудрец, а следом вошло туда и войско. Когда мудрец увидел, что царь вышел наружу, он нажал на рукоять и закрыл выход, не давая выйти остальным. И тут же восемьдесят больших дверей и шестьдесят четыре малых, и двери ста одной опочивальни, и двери сотен малых комнат – все закрылись разом, и везде стало темно, как в нездешнем мире. И всё многочисленное войско объял страх.

А Великий вынул из песка меч, закопанный им накануне, когда он входил в подземный ход. Он прянул на восемнадцать локтей ввысь от земли, опустившись же, схватил царя за руку и, грозя ему мечом, вскричал: "Кто властвует над всею Джамбудвипой? Кому принадлежит власть?" Испуганный, тот отвечал: "Тебе, о мудрый! Пощади меня!" – "Не бойся, махараджа, – сказал тогда Махосадха. – Не для того я поднял меч, чтобы убить тебя, а затем, чтобы ты увидел мою мудрость". Он отдал меч царю и сказал: "Если ты хочешь убить меня, махараджа, убей сейчас этим мечом; если хочешь пощадить, пощади". – "О мудрый, я обещаю тебе пощаду, не тревожься". Царь взял меч, и они заключили честно дружеский союз.

"О пандит, – сказал бодхисаттве Брахмадатта, – наделённый такой мудростью, почему ты не захватишь власть в царстве?" – "Махараджа, если бы я захотел, я сегодня же овладел бы царствами всей Джамбудвипы, умертвив их царей, но целью мудреца не может быть захват чужого имения ценою убийства". – "О мудрый, множество людей томится под землёй в заточении и не может выбраться наружу. Открой двери подземного хода и верни эти толпы к жизни". Он открыл двери, и весь подземный ход озарился ярким светом. Ободрённые, все цари со своими войсками вышли наружу. И они явились пред мудрецом, который вместе с царём Брахмадаттой ожидал их в большом зале.

Цари сказали: "О мудрый, ты даровал нам жизнь. Если бы двери подземного хода ещё немного оставались запертыми, мы все бы там умерли". – "Не только ныне, о махараджи, но и раньше приходилось мне спасать ваши жизни". – "Когда же, о мудрый?" – "Вспомните, когда были завоёваны все царства Джамбудвипы, кроме нашего, вы прибыли в город Уттарапанчалу и собрались в парке, чтобы отпраздновать победу. Было ли так?" – "Было, о мудрый". – "Тогда сей царь вместе с Кеваттой замыслил злое дело – он отравил вино и яства, чтобы погубить вас. Проведав об этом, я послал к вам своих людей, дабы не погибли вы злою смертью, они побили посуду и спасли ваши жизни, сорвав этот замысел".

Смутившись духом, цари обратились к Чулани и вопросили: "Правда ли это, о махараджа?" – "Да, по совету Кеватты я поступил так. Мудрец сказал правду". Тут все бросились благодарить Махосадху: "О мудрый, ты был нашим спасителем, это твоею заботой мы избежали смерти!" И все они почтили бодхисаттву богатыми дарами.

Мудрец обратился к Брахмадатте и молвил: "Не печалься, махараджа. Вина твоя в том, что ты избрал себе порочного друга. Проси прощения у царей". Брахмадатта сказал: "Я поступил так, вняв совету дурного человека. Это – моя вина, простите меня. Я никогда так больше не поступлю". Они простили его, сами повинились, в чём было, друг перед другом и пришли в доброе согласие. Царь повелел доставить многие яства, и благовония, и цветы, и прочее, и семь дней они пировали и веселились в подземном ходе.

Затем они вернулись в город Уттарапанчалу и воздали там великие почести Махосадхе. И царь Брахмадатта в окружении ста одного вассального царя воссел на большом троне. Желая удержать мудреца при своём дворе, он сказал ему:

"Богатство и почёт и жалованья вдвое –

Всё дам тебе: ешь, пей и веселись.

К Ведехе ты не возвращайся –

Что даст тебе он?"

Но мудрец отклонил его предложение, молвив:

"Кто ради денег, махараджа, покинет господина,

И на себя, и на другого равно позор накличет.

Пока живу, Ведехе одному слугою буду.

Кто ради денег, махараджа, покинет господина,

И на себя, и на другого равно позор накличет.

Пока живёт Ведеха, я живу в его владеньях".

Тогда царь ему сказал: "Но обещай хотя бы, о мудрый, что, когда твой царь вознесётся в мир богов, ты придёшь ко мне". – "Если буду жив, приду, махараджа". И царь семь дней принимал его с великим почётом, а когда настало время расстаться, он предложил ему богатые дары:

"Тысячу монет тебе даю и восемьдесят сёл в Кашийском царстве

И ещё четыреста рабынь даю тебе, даю ещё сто жён.

Войско всё своё возьми с собою и ступай, Махосадха, счастливо!"

Тот отвечал царю: "Ты не тревожься о своей семье, махараджа. Когда мой царь уходил отсюда, я наставил его, чтобы он чтил царицу Нанду, как родную мать, чтобы любил Панчалачанду, как брата, а твою дочь я отдал ему в жёны, совершив торжественный обряд обручения. Твою мать, жену и сына я скоро верну тебе". – "Хорошо, о мудрый", – молвил царь и попросил его отвезти дочери приданое: рабынь и рабов, платья и украшения, золото червонное и цветное, богато убранных слонов, коней и колесницы и многое другое. "Передай ей это", – сказал он Махосадхе, а затем распорядился и о войске:

"Пусть слонов и коней им дадут ещё вдвое,

Колесничих и пеших накормят, напоят в дорогу".

С тем он и отпустил мудреца, напутствовав его: "С конями, колесницами, слонами и пехотой ступай, о мудрый, в Митхиле тебя Ведеха встретит".

Так с почётом проводил он мудреца, и его цари – все сто один – воздали почести Махосадхе и богато одарили его. И люди мудреца, некогда к ним подосланные, теперь присоединились к его многочисленной свите, и с нею он пустился в путь. Ещё в пути он разослал своих людей собирать подать с тех деревень, что подарил ему царь Чулани. И вскоре он достиг царства Ведехи.

А Сенака расставил караулы по дорогам от границ – уведомить его вовремя, если вторгнется царь Чулани или кто-нибудь другой. Караульный за три йоджаны увидел приближение Великого и примчался в столицу с вестью: "Пандит приближается сюда с большою свитой!" А царь, выглянув в окно с террасы, увидел огромное войско и испугался: "У Махосадхи войска мало, неужели это наступает Чулани?"

И он вопросил:

"Слоны и кони, колесницы и пехота видятся вдали.

Большое войско грозно наступает, что скажете об этом, мудрецы?"

Сенака объяснил ему: "Явилась радость нам великая, о махараджа, – Махосадха явился и привёл он войско!" Царь возразил: "У мудреца войска было мало, Сенака, а тут, гляди, сколько пришло!" – "Махараджа, должно быть, царь Чулани, довольный им, в знак милости своей дал ему такую свиту". Тогда царь послал по городу глашатаев, объявить с барабанным боем, чтобы улицы были украшены в честь возвращения мудреца. Горожане исполнили это повеление, и мудрец с почётом вступил в город и явился во дворец. Он приветствовал царя, а тот поднялся с трона и обнял его. Воссев опять на троне, он милостиво заговорил с ним и спросил:

"Как четверо, что с кладбища ушли,

Оставив призрак, в Кампилии тебя оставив,

Мы сюда вернулись.

Но как же спасся ты?

В каком, скажи, обличье, какой уловкою,

Каким чудесным средством?"

Великий ответил: "Я цель свою, Ведеха, цели вражьей противопоставил и замысел свой – замыслу врага. Как океан объемлет Джамбудвипу, так хитростью со всех сторон врага я обошёл!"

Царь рад был слышать это. А Махосадха рассказал ему о дарах, которые он получил от царя Чулани:

"Тысячу монет он дал мне, также восемьдесят сёл в Кашийском царстве

И ещё четыреста рабынь мне даровал, отдал ещё сто жён,

Войско наше всё он отпустил со мной, и я вернулся к вам счастливо".

Тогда царь, необычайно довольный и радостный, вдохновенно восхвалил достоинства Великого:

"Великое счастье, о Сенака, дарует общение с мудрым!

Как птиц, в тесной клетке томящихся, как рыбу, попавшую в сети,

Так всех нас Махосадха вызволил, исторг нас из вражьего плена".

Он велел объявить по городу под бой барабанов: "Пусть будет праздник семь дней и всяк, кто мне предан, да окажет почести мудрецу! Пусть звучат литавры, лютни, тамбурины, трубы пусть магадхские поют и барабаны бьют!" А горожане и сельские жители и сами стремились воздать почести мудрецу. Услышав об этом повелении, они повиновались с необычайным рвением.

И матери семейств, и девы юные, и брахманки, и куртизанки

Для мудреца и яства, и напитки принесли с охотой.

Погонщики слонов, и стражники, и колесничие, и пехотинцы

Для мудреца и яства, и напитки принесли с охотой.

И жители селений, дальних и окрестных, в городе сойдясь на праздник,

Для мудреца и яства, и напитки принесли с охотой.

Сошлись приветствовать его тогда ликующие толпы,

Платками в воздухе махая и хвалу тысячекратно возглашая.

На исходе торжества Махосадха, придя к царю, сказал: "Махараджа, мать, жену и сына царя Чулани нужно поскорее отослать обратно". – "Хорошо, сын мой, отошли". И мудрец воздал тем троим подобающие почести и почтил как гостеприимный хозяин их войско, которое пришло с ними. После этого он отправил царскую семью со свитою обратно в сопровождении своих людей. И сто жён, и четыреста рабынь, которых даровал ему царь Брахмадатта, он послал обратно с царицей Нандой, как и чужое войско.

Когда со всею огромной свитой они достигли города Уттарапанчалы, царь Брахмадатта спросил свою мать: "Хорошо ли обращался с вами царь Ведеха, матушка?" – "О чём ты говоришь, сын мой? Он оказывал мне почести, словно некоему божеству". И она рассказала, что с царицей Нандой он обращался как с матерью, а с Панчалачандой – как с младшим братом. Царь был рад услышать это и послал Ведехе богатые дары. И с тех пор оба жили в дружбе и добром согласии.

Панчалачанди мила была и дорога царю Ведехе, и на второй год она родила ему сына. Когда ему пошёл десятый год, царь Ведеха скончался. Бодхисаттва, возведя наследника на трон, просил соизволения отбыть к царю Чулани, его деду. "О мудрый, – воззвал в ответ сын Ведехи, – не покидай меня, я ещё слишком молод. Будь мне вместо отца". И Панчалачанди сказала: "О мудрый, если ты покинешь нас, кто нас защитит? Не уходи!" Но он ответил: "Я обещал царю и не могу нарушить слово". И он отбыл, взяв с собою слуг, под причитанья несчётных толп народа.

Когда царь услышал, что мудрец направляется в Уттарапанчалу, он вышел его встретить и с великой пышностью ввёл его в город. Он отвёл ему большой чертог и в придачу к восьмидесяти селениям, пожалованным раньше, даровал другие. И Махосадха стал ему служить.

В то время при дворе кормилась некая отшельница. Звали её Бхери. Это была мудрая и учёная женщина, но с Великим она не встречалась – только слышала, что есть у царя на службе пандит Махосадха. А царица Нанда затаила зло на бодхисаттву с той поры, как он её похитил и разлучил с возлюбленным супругом, отчего, как она считала, пострадала её честь. Она призвала пять своих наперсниц и поручила им: "Присматривайте за Махосадхой, ищите у него какой-нибудь порок, чтобы подорвать доверие к нему царя". И они стали следить за ним, выполняя её поручение.

Случилось так, что та отшельница шла из дворца от трапезы и во дворе ей повстречался бодхисаттва, направлявшийся на службу к царю. Он задержался, приветствуя её, она же подумала: "Это и есть тот самый пандит! Проверю-ка, так ли он мудр, как говорят". И она сделала рукою знак – раскрыла ладонь, глядя ему в глаза. Немой вопрос её означал: хорошо ли обходится с ним вдарь, призвавший его к себе из другой страны. Бодхисаттва понял, о чём она спрашивает, и сжал в ответ кулак. Этим он хотел сказать: "Госпожа, я принял приглашение царя, который взял перед тем с меня слово, но теперь он зажал в кулаке свою щедрость". И она поняла его и провела рукой по голове, что означало: "Если ты недоволен, пандит, отчего бы тебе не уйти, как я, в отшельники?" Великий погладил себя по животу, тем отвечая: "Госпожа, много людей кормится при мне, а потому нельзя мне стать отшельником". После этого немого разговора она отправилась к себе домой, а бодхисаттва, простившись с нею, вошёл во дворец.

Наперсницы Нанды-царицы видели всё это из окна. Они пошли к царю и сказали: "Государь, Махосадха с отшельницей Бхери замыслили против тебя недоброе – они хотят отнять у тебя царство". Так они попытались посеять недоверие между царём и мудрецом. "Что вы видели, – спросил царь, – что слышали?" – "Махараджа, идя от трапезы, Бхери повстречала Махосадху и показала ему раскрытую ладонь, будто спрашивала, почему бы ему не прихлопнуть царя, как бьют снопы на току, и не захватить царство. А Махосадха сжал руку в кулак, будто схватился за меч, – мол, через несколько дней он отрубит тебе голову и заберёт твоё царство. Она провела рукой по голове – так и сделай, отруби ему голову, – а он показал себе на живот – разрублю, мол, его пополам. Берегись, махараджа! Махосадху нужно казнить!"

Царь подумал: "Не могу я так просто поверить, что мудрец злоумышляет против меня. Не может этого быть. Я допрошу отшельницу". На другой день, во время трапезы, он подошёл к ней и спросил: "Госпожа, видела ли ты пандита Махосадху?" – "Да, махараджа, вчера, когда вышла отсюда после трапезы". – "Был ли разговор между вами?" – "Разговора-то не было. Но я много слышала о его мудрости и захотела его испытать. Я ему подала знак рукой, вопрошая: протягивает ли царь ему руку, благосклонен ли и щедр к нему? Он в ответ сжал руку в кулак – мол, царь пригласил его, взяв с него слово, а теперь ничего не даёт ему. Я провела рукой по голове – спросила, почему бы ему не удалиться от мира, если он недоволен; он на это погладил себя по животу, разумея, что ему нужно кормить много ртов и в отшельники идти он не может". – "Так что же, мудр Махосадха?" – "Да, махараджа. На всей земле нет ему в мудрости равных".

Выслушав отшельницу, царь отпустил её. Когда она ушла, явился во дворец мудрец, и царь ему задал вопрос: "Виделся ли ты, о мудрый, с отшельницей Бхери?" – "Да, махараджа, я её видел вчера, когда она вышла отсюда. Она меня стала расспрашивать знаками, и я знаками ей отвечал". И он рассказал всё точно так же, как и она. Царь в милости своей в тот же день возвёл его в сан полководца и передал все важные дела в его ведение. И велика была власть мудреца, только власти самого царя она уступала.

И тогда он подумал: "Царь в единый миг вознёс меня на вершину могущества. Но цари совершают такое и тогда, когда намереваются погубить человека. Испытаю-ка я, вправду ли он ко мне благосклонен. И не кто иной, как мудрая отшельница Бхери поможет мне в этом, измыслив подходящее средство". Взяв с собою венков, благовоний и прочего, он пошёл в её дом, приветствовал её с должным почтением и сказал: "Госпожа, с той поры, как ты царю меня похвалила, он засыпал меня дарами и доверил мне великую власть, но вот искренен он или нет, я не знаю. Хорошо, если бы ты как-нибудь попыталась узнать его истинное ко мне отношение". Она согласилась.

На другой день, когда она направлялась во дворец, пришёл ей на ум вопрос о Дакараккхе – водяном демоне. Но она подумала: "Не подобает мне действовать хитростью, как соглядатаю. Найду лучше случай задать царю вопрос прямо и постараюсь узнать, как он относится к мудрецу". Она пришла во дворец и после трапезы села в собрании. Царь, приветствовав её, сел неподалёку. "Если царь не благоволит к мудрецу, – подумала она, – нехорошо заставлять его высказать это на людях. Мне надлежит задать ему вопрос с глазу на глаз". Царь отослал своих приближённых. Тогда она сказала: "Я хочу задать тебе вопрос, махараджа". – "Спрашивай, госпожа. Я тебе отвечу, если смогу". И она прочитала первую гатху Вопроса о Дакараккхе:

"Если всемером на корабле вы по опасному плывёте морю,

И захватит демон ваш корабль, и жертву требовать себе он станет,

То в каком порядке принесёшь ты жертвы, чтоб спастись от Дакараккхи?"

На это царь ответил откровенно, произнеся такую гатху:

"Первою мать принесу, а за нею – жену, третьим – брата,

Друга четвёртым отдам, пятым брахмана демону выдам,

Сам же отдамся шестым – не отдам я Махосадху только".

Так отшельница убедилась в добром расположении царя к Махосадхе, но она не знала ещё, какие он в нём ценит достоинства, и тогда она придумала вот что: "Заговорю-ка я в многолюдном собрании о достоинствах остальных, а царь скажет тогда об их пороках и отличит достоинства мудреца, так что они заблистают перед всеми, как месяц на небе".

И однажды она собрала всех, кто обитал во внутренних покоях дворца, и задала при них царю тот же вопрос, и он ответил ей, как и прежде. Тогда отшельница молвила: "Махараджа, ты сказал, что первой принесёшь в жертву мать. Но ведь велики достоинства матери, а твоя мать – выше других и много для тебя сделала". И она восхвалила её достоинства в таких словах:

"Она тебя вскормила, доброй матерью она была.

Когда же Чхамбхин погубить хотел тебя, её дитя,

Она тебя спасла от смерти, хитроумно подменив.

Ведь жизнь она тебе дала, во чреве выносив тебя, –

За что же мать свою ты Водяному Демону отдашь?"

А надо сказать, что мать Чулани, когда тот был ещё маленьким, изменила его отцу Махачулани с главным жрецом. Она отравила царя и возвела на трон своего любовника, брахмана Чхамбхина, сделав его своим мужем. Как-то раз мальчик попросил есть, и мать дала ему сладкой патоки. Мухи стали одолевать его, и, чтобы избавиться от них, он дал патоке частью стечь на пол. Мухи облепили патоку на полу, мальчик же доел сладкое, вымыл руки, прополоскал рот и удалился. Это видел брахман, и он подумал: "Если сейчас он сумел так хитро избавиться от мух, он наверняка отнимет у меня царство, когда подрастёт. Нужно немедля убить его". Он сказал об этом царице Талате, и она отвечала: "Хорошо, государь. Если ради тебя я умертвила мужа, неужели я пожалею этого мальчишку? Но не нужно посвящать в это дело много людей, убьём его тайно". Так она успокоила брахмана, а сама, хитроумная, придумала, как спасти сына.

Она послала за своим поваром и сказала ему: "Друг мой, царевич Чулани, мой сын, и твой сын, юный Дханусекха, родились в один день. Брахман Чхамбхин хочет убить моего сына, помоги мне спасти его!" – "Хорошо, государыня, – отвечал тот, – скажи, что я должен сделать". – "Пусть мой сын часто бывает у тебя в доме. Оставляйте его ночевать с собой вместе на кухне, чтобы не было потом подозрений. Выбери день, навали на ложе кучу бараньих костей и в час, когда все отойдут ко сну, подожги кухню, а сам вместе с обоими сыновьями, моим и своим, беги в чужую страну, но так, чтобы никто не узнал. Сохрани жизнь моего сына и не говори никому, что он царевич".

Повар обещал всё исполнить, и она отдала ему свои драгоценности. Он сделал всё, как было сказано, и вместе с мальчиками бежал в царство Мадра, в город Сагалу, где поступил на службу к царю – тот уволил своего прежнего повара и взял этого на его место.

Оба мальчика часто приходили с ним во дворец. Однажды царь увидел их и спросил, чьи они сыновья. "Это мои сыновья", – отвечал повар. "Но они не похожи на братьев". – "У них разные матери, государь", – сказал повар. Прошло ещё некоторое время, и мальчики стали часто играть во дворце с дочерью царя Мадры. Они подросли, и, проводя много времени вместе, Чулани и царевна полюбили друг друга. В зале для игр царевич нередко заставлял царевну приносить ему мяч или кости; если она отказывалась, он её бил порою до слёз. Однажды царь услышал, что она плачет, и послал нянек узнать, кто повинен в этом. Царевна подумала, что её отец накажет Чулани, если она пожалуется, и из любви к нему на расспросы отвечала, что её никто не бил.

Но однажды царь сам увидел, как он ударил её. Он подумал: "Этот юноша не похож на повара. Он красив, статен и не ведает страха. Он не может быть его сыном". С этих пор он стал изъявлять Чулани своё благоволение. Няньки имели обычай приносить царевне еду в зал для игр, и она угощала там сверстников, а те при этом становились перед ней на колени. Один Чулани лишь протягивал за едой руку, не прекращая игры. И это тоже заметил царь.

Однажды мяч Чулани подкатился под царское ложе. Мальчик из гордости не стал наклоняться перед ложем чужого царя и достал мячик палкой. Когда царь такое увидел, он уверился окончательно, что перед ним не сын повара. Он послал за поваром и спросил: "Чьи это сыновья?" – "Мои, государь". – "Я сам знаю, кто из них – твой сын, а кто нет. Скажи правду, иначе расстанешься с жизнью!" – вскричал царь и обнажил меч. Повар, испуганный до смерти, взмолился: "Государь, я отвечу тебе, только сохрани это в тайне!" Царь обещал ему это, и он, выговорив себе прощение, рассказал, как всё было, по правде. И царь торжественно отдал дочь в жёны царевичу Чулани.

А в городе Уттарапанчале в день их бегства разнеслась весть: "Повар сгорел в своём доме вместе с сыном и царевичем Чулани!" Царица Талата, услышав это, сказала брахману, что его желание исполнилось – все трое сгорели на кухне. Тот был очень доволен, когда царица Талата показала ему обгоревшие бараньи кости и сказала, что это кости царевича Чулани. Потом она их сожгла.

Теперь же царь Чулани так ответил отшельнице: "Госпожа, у моей матери много достоинств, и я признаю, что она много для меня сделала, но у меня всё же достоинств больше". И он поведал о пороках своей матери:

"В годы юные, бывало, наряжалась слишком пышно,

И бывало, что дразнила и привратников, и стражей,

К государям, нам враждебным, письма слала своевольно –

Вот за эти-то пороки мать отдам я Дакараккхе".

"Пусть у матери своей, махараджа, ты находишь такие пороки, но жена-то твоя – достойная женщина", – молвила отшельница и так продолжала:

"Из женщин лучшая, сладкоречивая, она добра

И предана тебе она безмерно, льнёт к тебе, как тень,

Безгневна, добродетельна, поистине умна –

За что жену свою ты Водяному Демону отдашь?"

Он же поведал о её пороках:

"Красотой своей прельстив, она ко злу меня склонила,

Сыновьям своим подарки свыше меры вымогала.

Ей несметные богатства я уже отдал, влюблённый,

И раскаялся жестоко в необдуманных дареньях.

Вот жену за те пороки и отдам я Дакараккхе".

Отшельница тогда сказала: "Ну пусть жена твоя так порочна, но младший брат твой, царевич Тикхинамантин, сделал тебе много доброго. Его-то ты за что отдашь?

Немало доброго он сделал для страны и для тебя,

Корысти чужд остался и с чужбины он тебя вернул,

Тикхинамантин, лучник несравненный, доблестный герой.

За что ж ты брата в жертву Водяному Демону отдашь?"

А Тикхинамантин родился, когда его мать уже стала женой брахмана. Когда он возмужал, брахман вложил ему в руку меч и повелел служить себе. Считая брахмана своим отцом, царевич повиновался. Но кто-то из придворных раскрыл ему правду: что не сын он брахману и что мать его, когда он ещё был у неё во чреве, убила его отца и возвела этого человека на трон. "Ты – сын царя Махачулани", – сказали ему. Гнев охватил царевича, и он решил найти средство убить брахмана.

Однажды, когда он направлялся во дворец, он дал свой меч слуге, а другому наказал затеять с первым ссору из-за этого меча у ворот дворца. Услышав крики у ворот, царевич послал узнать, что там за шум, посланный вернулся и сообщил, что двое слуг оспаривают друг у друга меч. Брахман услыхал об этом и спросил, о каком мече идёт речь. "О том, что ты мне дал, – ответствовал царевич. – Разве он чужой?" – "Да что ты говоришь, сын мой!" – "Если я пошлю за ним, ты его узнаешь?" – и царевич велел подать меч. Когда меч принесли, царевич вытащил его из ножен, подошёл вплотную к брахману, словно для того, чтобы показать ему меч, и, молвив: "Взгляни!" – одним ударом снёс ему голову, и она упала к его ногам.

Тикхинамантин освятил дворец, украсил город, и его помазали на царство. Тогда мать рассказала ему, что его брат Чулани живёт в изгнании в царстве Мадра. Он отправился туда с войском, привёл брата домой и отдал ему царство.

Но царь далее поведал о его пороках:

"Он теперь и возгордился: сколько, мол, добра я сделал,

И на власть я не польстился, брата, мол, вернул с чужбины,

Я-де – лучник несравненный, я – герой Тикхинамантин!

Госпожа, служить, как раньше, мне уже он не желает!

За пороки эти брата и отдам я Дакараккхе".

"Ну, пусть у брата твоего такие пороки, – сказала отшельница. – Но Дханусекха Кумара тебе так предан и так много сделал для тебя", – и она молвила так:

"Ты с Дханусекхой, государь, в один родился день,

Панчалы оба родом вы, соратники, друзья.

И в радости, и в горе он тебя не покидал,

Служить тебе готовый неустанно день и ночь.

За что ж ты друга Водяному Демону отдашь?"

Царь же рассказал о его пороках:

"Госпожа, всю жизнь терплю я от его насмешек дерзких.

И не дале, как сегодня, он посмел шутить со мною.

Стоит мне уединиться, чтоб поговорить, с женою –

Он является незваный и вторгается в беседу.

Дай ему потачку только – изведёт своим бесстыдством.

За пороки эти друга и отдам я Дакараккхе".

"Хорошо, пусть у этого такие пороки, – сказала отшельница, – но жрец твой сделал тебе немало доброго.

Учёный, все приметы и знаменья знает хорошо,

Определяет время путешествий и толкует сны,

И ведает расположенье звёзд и знаки на земле –

За что же брахмана ты Водяному Демону отдашь?"

Царь нашёл и у него пороки:

"Госпожа, он при народе на меня глаза таращит –

Потому глупца-кривляку и отдам я Дакараккхе".

Тогда сказала ему отшельница: "Махараджа, ты готов отдать Водяному Демону всех пятерых, начиная с собственной матери. Но как при своей славе и могуществе готов ты отдать и собственную жизнь за пандита Махосадху? Какие ты видишь в нём достоинства?

Царишь ты гордо на земле, морями опоясанной,

Оградой служит океан земным твоим владениям.

Обширною империей ты правишь твёрдою рукой,

Овеян громкой славою, единый властелин земли.

Твои – шестнадцать тысяч жён в шелках и драгоценностях,

Красавицы из разных стран, небесным девам равные.

Все воплотив желания, ни в чём не ведая нужды,

Счастливую и долгую прожил ты жизнь, о государь.

Так в чём же дело, объясни, что может быть причиною

Тому, что ради мудреца собой ты рад пожертвовать?"

Выслушав её речь, он поведал о достоинствах мудреца:

"Госпожа, с тех пор как служит мне Махосадха почтенный,

Я не знаю, чтобы мудрый в чём-либо хоть раз ошибся.

Если раньше я скончаюсь, прочно завоюет счастье

Друг Махосадха премудрый сыновьям моим и внукам.

Что минуло и что будет – всё он знает, всё он видит, –

Нет, такого человека не отдам я Дакараккхе!"

Отшельница подумала: "Этого ещё недостаточно, чтобы прославить достоинства мудреца. Я объявлю о них жителям города, и молва о них распространится, как растекается благовонное масло по поверхности моря, когда его проливают на волны". И вместе с царём она сошла с террасы и вышла во двор. Она велела поставить там для царя сиденье и, когда он сел, собрала вокруг народ. И снова она задала царю Вопрос о Водяном Демоне. Он повторил всё, что сказал раньше, и она обратилась к горожанам с такими словами:

"Панчалы, слушайте же все, что Чулани поведал нам –

Что ради мудреца готов собою он пожертвовать.

Мать и жену, и брата он, и друга он, и брахмана,

И даже самого себя скорее в жертву принесёт!

Так мудрость всемогущая дарует и величие,

И в этом мире благодать, и благо в мире будущем".

Так превознесла она достоинства великого, словно увенчала великолепной островерхой башнею кровлю драгоценного дворца".

Так подошла к подобающему концу эта повесть о прошлом рождении.  Учитель, закончив это наставление в дхарме, молвил: "Итак, монахи, не только теперь, но и в прошлом был мудр Татхагата". И в заключение он так связал перерождения: "Бхери была Уппалаванна, отцом был Шуддходана, матерью – Махамая, Амарою была красавица Бимба. Попугаем был Ананда, Шарипутра был царём Чулани, Махосадхой был властелин мира – так это и запомните. Кеваттою был Девадатта, Талатой – Чулланандика, Панчалачанди – то была Сундари, царицей была Ясассика, Амбаттха был Кавиндой, Поттхапада – Пуккусой, Пилотика – Девиндой, Сенакой же – Саччака. Царицей Удумбарой была Диттхамангалика, майною – Кундали, Ведехой был Лалудайи[81]".

\

Примечания.

1 – Здесь и ниже подразумеваются эпизоды из канонических сутр.

2 – Имеется в виду самоцвет, исполняющий желания.

3 – Здесь описательно, в расчёте на догадливость собеседника, названо чёрное дерево, листья на ветвях которого располагаются супротивно.

4 – Подразумевается пятая книга "Джатак".

5 – Имеется в виду учение о том, как эффективно добиваться своих целей. В приведённой ниже строфе подразумевается вывод "победителей не судят".

6 – То есть в посмертное воздаяние за дела этой жизни.

7 – Выращиваемые в Синде, то есть в низовьях реки Инда, кони очень высоко ценились в древней Индии.

8 – Красное плоскогорье окружает озеро Анаватапта.

9 – Тестем здесь назван младший брат невесты царя Ведехи, то есть его будущий шурин. По древнеиндийским обычаям, он в отсутствие тестя (царя Чулани) как бы замещал его.

10 – Город, построенный Махосадхой.

11 – Лалудайи – горе-монах, совершивший много смешных и постыдных поступков под влиянием плотских страстей.

Примечания

1

Дхармы – конечные элементы, из которых, согласно буддийскому учению, состоит всё сущее. Постижение мира как состоящего из дхарм составляет необходимую ступень на пути, ведущем к просветлению.

(обратно)

2

Кайласа – гора в Гималаях, считавшаяся местом обитания ряда богов, в том числе Куберы и Шивы.

(обратно)

3

Йоджана – мера длины (ок. 14 км).

(обратно)

4

Пишача – разновидность демонов, пожирающих человеческое мясо.

(обратно)

5

Черноухий – бранное слово.

(обратно)

6

Симбали – шелковичное дерево.

(обратно)

7

Четыре необходимых вещи – одежда, пища, ночлег и лекарство.

(обратно)

8

Гхоситарма – место, где находилась одна из трёх буддийских общин Косамби, большого города в центральной Индии.

(обратно)

9

Бхаддаватика – небольшой торговый город недалеко от Косамби.

(обратно)

10

Велувана – парк около Раджагрихи, столицы Магадхи, подаренный царём Бимбисарой Будде. Здесь, как и в Джетаване, образовался монастырь.

(обратно)

11

Зал дхармы – помещение для общих собраний буддийских монахов.

(обратно)

12

Каршапана – серебряная монета.

(обратно)

13

Гирлянда из красных цветов символически связана с казнью и является атрибутом и палача, и смертника.

(обратно)

14

Только всепрощающая доброта Бодхисаттвы и удерживала царя-злодея от гибели. Скрывшись с глаз подвижника, царь потерял и эту последнюю опору на земле и провалился в ад.

(обратно)

15

Первый Путь – первый шаг на пути к конечному освобождению (нирване).

(обратно)

16

Таксил – город в северо-западной Индии, центр науки и искусств.

(обратно)

17

Каши – древнее царство со столицей Варанаси.

(обратно)

18

Коти – десять миллионов.

(обратно)

19

Брахманы родом с севера, из области, прилегавшей к реке Сарасвати, пользовались наибольшим уважением.

(обратно)

20

Имеется в виду один из способов достижения святости, при котором не происходит раскрытия каких-либо паранормальных йоговских способностей.

(обратно)

21

Здесь, как и во всех подобных случаях, имеются в виду лунные месяцы.

(обратно)

22

Знак пятерни, отпечатанный киноварью, считался магическим и должен был помочь изловить колдуна.

(обратно)

23

Значащее имя от шатру ("враг").

(обратно)

24

"Джатака о сотворении лжи" интересна магическим пониманием слова, то есть сохранившимся в ней воспоминанием о столь глубокой древности, когда магическая функция слов была одной из важнейших. Царь полагает, что произнесение слова – это некоторое действие, преобразующее действительность, не являющуюся словами. Но поскольку магическое сознание уже распадается, то вместо превращения старшего брата в младшего выходит ложь, и поскольку это первая ложь со времен возникновения света – то и создание понятия лжи.

(обратно)

25

Здесь описан процесс распада так называемой мандалы – символической целостности, толкуемой и как макро-, и как микрокосмическая. Основа мандалы представляет собою крест, вписанный в круг. Звери, располагающиеся в точках пересечения перекладин креста с кругом, тоже, несомненно, имеют символическое толкование, но оно неочевидно. Пятый член – город Дардара – выпадает из схемы и своей ориентацией, и тем, что город в этом случае основывается по чисто природной, а не символической примете. Вероятно, что первые четыре города означают целостность народа индоариев, а пятый член введён ради родственной им группы племён дардов, обитателей Гиндукуша.

(обратно)

26

Заплаканная ведьма – один из разрядов ведьм.

(обратно)

27

Имеется в виду огромный драгоценный камень, принадлежащий, по поверьям, мировому монарху.

(обратно)

28

Первая часть джатаки психологически толкуется как избавление взрослеющего юноши от магической (интимно-психологической) зависимости от матери. Гибель матери означает гибель её инфантильного образа в процессе взросления. Она ведьма, ибо её изначальная власть над сыном непостижима и неосознаваема для него. Толкование это подтверждается незначительностью фигуры отца. Избавление от зависимости ведёт к вступлению во взрослую человеческую жизнь с её трудностями, ответственностью и опасностями.

(обратно)

29

Такой способ приборки и поныне в ходу в индийской деревне.

(обратно)

30

В комментарии объясняется, что после освобождения из привязи слон немного отдохнул, затем рассказал королю строфы "десяти правил хорошего правителя", и со словами: "избегай беспечности, о король", покинул город. Его провожали толпы восторженных людей, выражавших своё почтение гирляндами и благоуханными маслами. Слон пошёл к лотосовому озеру с мыслью: "отведу мою мать на пастбище и тогда поем сам". Придя он взял много корней и бутонов лотоса, набрал воду в хобот, пришёл к пещере и подошёл к сидящей у входа матери, не евшей семь дней. С целью сообщить о своём приходе он пролил воду на тело матери. Для объяснения этого учитель изрёк эти две строки.

(обратно)

31

Зал для слушания дхармы – обязательный в буддийских монастырях зал для совместного чтения сутр и обсуждения их содержания.

(обратно)

32

Преподаватель учил новичка монаха сутрам, то есть теоретическому и йогическому содержанию буддийского учения, а наставник наставлял в основах Устава, то есть правил практического поведения.

(обратно)

33

В буддийской йоге существует детально разработанная классификация духовных упражнений; то или иное упражнение рекомендуется человеку в зависимости от психического типа.

(обратно)

34

Самвара – значащее имя: "сдержанность, самообуздание".

(обратно)

35

Зонт – важнейшая регалия.

(обратно)

36

Корнак – погонщик слонов.

(обратно)

37

Маханама – один из именитых и влиятельных шакьев.

(обратно)

38

Сословно-кастовые запреты и предрассудки особенно заметно проявлялись в ограничениях на совместные трапезы.

(обратно)

39

Князь – здесь и ниже в смысле "член правящего клана".

(обратно)

40

Такое мытьё должно было восстановить нарушенную ритуальную чистоту скамьи.

(обратно)

41

Цитата из "Сутры о занозе".

(обратно)

42

Ими символизируется необходимое для успеха единство – содружество метода и мудрости, ибо Маудгальяяна – лучший йогин (мастер метода), а Шарипутра – лучший философ.

(обратно)

43

Имеются в виду виднейшие прижизненные ученики и сподвижники Будды Шакьямуни, поимённо известные. Многие из них остались в предании индивидуализированными – известны не только главные события их биографий, но и особенности личности, их любимые упражнения, место и роль их в раннебуддийской общине.

(обратно)

44

Составители традиционного комментария явно дали промашку: как современник Будды, Девадатта вовсе не предавался удовольствиям, но пал жертвой собственных гордыни и властолюбия.

(обратно)

45

"Сутра о желаниях" входит в канонический сборник "Суттанипата"; составлена в стихотворной форме.

(обратно)

46

То есть так, как это делалось в Индии испокон веков, а не по-буддийски.

(обратно)

47

Зал для слушания дхармы – обязательный в буддийских монастырях зал для совместного чтения сутр и обсуждения их содержания.

(обратно)

48

Один из студёных адов.

(обратно)

49

Таккария – значащее имя: "благородный рассудком".

(обратно)

50

Карникара – дерево Pterospermum acerifolium, напоминающее клён.

(обратно)

51

"Джатака о золотом павлине" легко толкуется в терминах юнговской аналитической психологии как изображение процесса индивидуации. Золотой павлин символизирует самость индивида. Связь с ним первично устанавливается анимой (супруга царя Варанаси), то есть женским бессознательным началом в мужской психике. Для того чтобы человеческое сознательное "Я" "завладело" самостью, оказывается необходимым сочетание разумного расчёта (охотничьи приёмы) и использования непосредственных природных побуждений (пава). Изловив павлина, то есть обретя прочную связь с самостью, далее следует предоставить самому себе полную свободу, ибо этого требует состояние психической зрелости. Когда "Я" отождествляется с самостью, индивид достигает пробуждения-для-себя. Самость же позволяет немедленно высвободить из внутрипсихического заточения все творческие и деятельностные потенции человека (пленённых охотником птиц).

(обратно)

52

Расстояние между ними составляет примерно 300 км.

(обратно)

53

Диттхамангалику Матанге выдали оттого, что он мог умереть (седьмой день указан как день наступления голодного ацидоза, то есть опасный для жизни, критический), а тогда вина пала бы на родителей девушки.

(обратно)

54

Брак, в котором жена была выше мужа по рождению, считался тяжким нарушением сословно-кастовых правил.

(обратно)

55

Чандра – луна.

(обратно)

56

В джатаках нередко название царства, именование его жителей и имя царя совпадают, либо же имя царя произведено от названия царства патронимическим аффиксом. Это означает, что из памяти ещё не изгладилась эпоха протогосударственных племенных объединений: название племени распространялось на территорию, им занимаемую, а индивидуальность царя была совершенно не важна.

(обратно)

57

Ришьяшринга – значащее имя от ришья (вид антилопы) и шринга (рог).

(обратно)

58

Слово нари означает "женщина".

(обратно)

59

Младшие жёны и наложницы царя были, как правило, и придворными танцовщицами.

(обратно)

60

Отдача царствующей супруги, да и наложницы, в город, любому возжелавшему её мужчине, является пережитком весьма архаических обычаев. Царица понимается в таком случае как супруга царя-бога и уподобляется храмовой проститутке.

(обратно)

61

Здесь в тексте непоследовательность: в конце джатаки говорится, что у царя мадров есть семь дочерей, кроме Прабхавати.

(обратно)

62

Упоминается достоинство его голоса, ибо на вид царевич весьма невзрачен.

(обратно)

63

Простая мужская одежда в виде куска ткани, обёртываемого вокруг бёдер.

(обратно)

64

В буддизме махаяны эту четвёрку добрых чувств развивают, чтобы зародить в себе бодхичитту, т.е. искреннее и непосредственное стремление стать буддой на благо всех живых существ.

(обратно)

65

Материк Северных Куру располагался, по традиционной буддийской географии, севернее горы Сумеру.

(обратно)

66

Вероятно, имеется в виду особая разновидность гвоздичного дерева, плоды которого по вкусу заметно отличались от обычных.

(обратно)

67

"Джатака о лжеучении и бодхисаттве Нараде" – едва ли не первое произведение в мировой литературе на тему "если бога нет, то всё дозволено".

(обратно)

68

Яштивана – букв. "палочная роща".

(обратно)

69

Арифметика текста явно хромает: в подлиннике стоит не европейский, а индийский час (мухурта, то есть 1/30 часть суток). Но если он равен 16 годам, то сутки богов должны были быть равны не столетию, а 480 годам.

(обратно)

70

В индийской культуре они включают в себя четыре привычных европейцам, а также четыре промежуточных, зенит и надир.

(обратно)

71

Здесь и ниже подразумеваются эпизоды из канонических сутр.

(обратно)

72

Имеется в виду самоцвет, исполняющий желания.

(обратно)

73

Здесь описательно, в расчёте на догадливость собеседника, названо чёрное дерево, листья на ветвях которого располагаются супротивно.

(обратно)

74

Подразумевается пятая книга "Джатак".

(обратно)

75

Имеется в виду учение о том, как эффективно добиваться своих целей. В приведённой ниже строфе подразумевается вывод "победителей не судят".

(обратно)

76

То есть в посмертное воздаяние за дела этой жизни.

(обратно)

77

Выращиваемые в Синде, то есть в низовьях реки Инда, кони очень высоко ценились в древней Индии.

(обратно)

78

Красное плоскогорье окружает озеро Анаватапта.

(обратно)

79

Тестем здесь назван младший брат невесты царя Ведехи, то есть его будущий шурин. По древнеиндийским обычаям, он в отсутствие тестя (царя Чулани) как бы замещал его.

(обратно)

80

Город, построенный Махосадхой.

(обратно)

81

Лалудайи – горе-монах, совершивший много смешных и постыдных поступков под влиянием плотских страстей.

(обратно)

Оглавление

Джатака о перерождении Правды

Джатака о пустыне

Джатака о высшей дхамме

Джатака о сборщице топлива

Джатака о Макхадеве

Джатака об отмеченном удачей

Джатака о стреле

Джатака о пище для умерших

Джатака о тростинке для питья

Джатака об олене

Джатака о псах

Джатака о боевом коне

Джатака о преданном друге

Джатака о многославном

Джатака о Мунике

Джатака о гнёздах.

Джатака о пляске

Джатака о согласии.

Джатака о рыбе

Джатака о куропатке

Джатака о цапле

Джатака о Нанде

Джатака о пылающих угольях

Джатака о Лосаке

Джатака о голубе

Джатака о змее

Джатака о моските

Отшельник и мышонок

Джатака о "ведаббхе"

Джатака о созвездиях

Джатака о скудоумных

Джатака о муже добродетельном

Джатака о полных чашах

Джатака о плодах

Джатака о царевиче Панчавудхе

Джатака о царе обезьян

Джатака о трёх достоинствах

Джатака о бое барабанном

Джатака о "заклинании от тоски"

Джатака об одураченном

Джатака о Такке

Джатака о Мудулаккхане

Джатака о змеином яде

Джатака о лопате

Джатака о вязанке хвороста

Джатака о добродетельном слоне

Джатака о верном изречении

Джатака о деревьях

Джатака о рыбе

Джатака о великих снах

Джатака об Иллисе

Джатака о Бхимасене

Джатака об опьянении

Джатака об испытании добродетелей

Джатака о приметах

Джатака о мошеннике

Джатака об игральной кости

Джатака о драгоценности

Джатака о доверии к еде

Джатака о великом Судассане

Джатака о чаше, полной масла

Джатаки о вере в имена

Джатака о торговце-мошеннике

Джатака о трубке для стрельбы

Джатака о деревенской женщине

Джатака о пирожке из рисовой крошки

Джатака о здравом смысле

Джатака о донимающей предостережениями

Джатака о не слушающем советов

Джатака о перепеле

Джатака о шуме некстати

Джатака о непривязывании

Джатака о траве куса

Джатака о глупце

Джатака о рукояти плуга

Джатака о Катахаке

Джатака о приметах мечей

Джатака о кошачьих повадках

Джатака о Косии

Джатака о скупости дающего

Джатака о золотом гусе

Джатака о коте

Джатака о неудаче с обеих сторон

Джатака о вороне

Джатака о шакале

Джатака о блеске могущества

Джатака о хвосте

Джатака о воронах

Джатака об огненном цветке

Джатака о споре двух царей

Джатака о кабане

Джатака об Алиначитте

Джатака о черепахе

Джатака о Сатадхамме

Джатака о Рухаке

Джатака о юном Падуме

Джатака о похищенной драгоценности

Джатака о летающем коне

Джатака о хозяине дома

Джатака о Вираке.

Джатака об антилопе

Джатака об Ассаке

Джатака о крокодиле

Джатака о царе Бхару

Джатака о черепахе

Джатака о проклятии

Джатака о влекомом желанием

Джатака о царе Махапингале

Джатака о шакале Саббадаттхаке

Джатака о Кимсуке

Джатака о попугае

Джатака о Суджате

Джатака о разных желаниях

Джатака о малой Калинге

Джатака о бодхисаттве-великомученике

Джатака о перевоплощении кроликом

Джатака о пугающем звуке

Джатака о монахе, облачённом в кожу

Джатака о тщетности печали

Джатака о добронравии

Джатака о шелухе

Джатака о разрыве дружеских уз

Джатака о змеином укусе

Джатака о женской неверности

Джатака о глупом перевозчике

Джатака о петухе

Джатака о знамени дхармы

Джатака о почтении к шраманам

Джатака о Манодже

Джатака о шакале

Джатака о мешке с едой

Джатака о рабе-цареубийце

Джатака о разбойнике и гетере

Джатака о сотворении лжи

Джатака о леопарде

Джатака о брахмане-следопыте и царе-дураке

Джатака о Кашьяпе Мохнатом

Джатака о жене в сундуке

Джатака о Путимамсе

Джатака о четырёх вратах (о Миттавиндаке)

Джатака о неблагодарном военачальнике

Джатака о грядах в лесу

Джатака о чрезмерном горе

Джатака о слоне, который ухаживал за своей матерью

Джатака о споре правды с кривдой

Джатака о Самваре

Джатака о любви к родичам

Джатака о плотниках-мореходах

Джатака о ненасытной алчности

Джатака о большом чёрном псе

Джатака о царевиче Махападме

Джатака об отрёкшемся от учителя

Джатака о трепетном дереве

Джатака о дурном языке

Джатака о золотом павлине

Джатака о кабане секаче

Джатака о мудреце-чандале

Джатака о царе Шиби

Джатака о супружеской любви

Джатака о слоновьем царе

Джатака о великодушной обезьяне и предателе

Джатака о нерадивом царе

Джатака о подвижнике Аламбуше и небесной деве

Джатака о влюблённом царе Куше

Большая джатака о Сутасоме

Джатака о странствии по адам

Джатака о лжеучении и бодхисаттве Нараде[67]

Повесть о большом подземном ходе. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg