«Как я любил тебя»

Ну и зима! Экую зиму пришлось пережить! И снежную, и вьюжную, и морозную. Словом, суровую зимушку.

Тетушка Уцупер качает головой. Прищуривается. Словно меряет меня взглядом. Словно взвешивает меня на ладони.

— Что ж ты так кричишь, Дарие? Так кричишь, что мне с тобой и говорить неохота.

— А ты и не говори, тетушка. Я сегодня зол как собака. Молчи и слушай. Меня слушай!..

— Ишь грозный какой! Ишь какой царь-государь нашелся!

Тетка хмурит брови. Но сердится она не всерьез. Смотрит на меня испытующе.

— Ты бы попросил по-хорошему. Может, я б тебя и уважила. Послушала бы тебя. Говори, мол, ты, Дарие.

— Так я ж и прошу.

— Неужто просишь? Ну раз просишь, дело другое…

— А теперь вот вы скажите! Вы все! Что ж, не подрос я с прошлой зимы? А?

— Подрос, подрос, — примирительно говорит моя сестра Евангелина. — И акации у канавы подросли, и на гумне тоже. И ты еще подрастешь, если до весны дотянешь.

— Почему это моему сыночку до весны не дожить?

— Пускай живет, — разрешает сестра. — Не мне с ним нянькаться.

Мама сердится. Мама набрасывается на Евангелину. Мама корит ее за то, что чуть ли не дотемна торчала у калитки с Андрице Бобоу, техтюем чертовым.

— Ну стояла, и что? И Дица стоит с Авендрей.

— Ты на Дицу не равняйся! Дица почти невеста!

— Мы с ней погодки. Скоро и я такая буду.

Долго тянется перебранка. Вспыхнет-то из-за пустяка. Затухает не сразу. Вспыхивает-то соломинка, а сгорает целый дом. Наконец притихли. И тогда начинаю я.

От печки пышет жаром. А на дворе снежно. И вьюжно. Будто небо над нами прохудилось. Будто продырявилось оно где-то. Кому латать? На рубахи бабы латки кладут. И рваные порты они чинят. А небо, если порвется или по шву разлезется, некому зашить, некому зачинить. Нету лестницы — до неба добраться. Нету иголки, чтобы небо сшивала, нитки нету, чтобы его скрепила. Ни у кого нет такой нитки. Ветер рвет небеса, ветер их и сшивает. Без ниток сшивает, без иголки.