«Бронзовый ангел (фрагмент)»

История бронзового ангела, подаренного Еленой Сергеевной Булгаковой художнику Борису Биргеру, передаваемого из рук в руки и доводящего людей едва ли не до развода, — сущая правда, все остальные события и герои этой повести являются вымыслом автора.

Полдень дремал в знойном июльском мареве, когда в проеме ворот, выводящих к старым аллеям Новодевичьего кладбища, показались двое. Чуть согбенный высокий сухой старик в темном костюме и его пожилая спутница, которая несмотря на жару носила блузку со стоячим воротничком, заколотым агатовой брошкой у самого горла.

Они брели медленно, с явным усилием. Но держались так, словно каждый их шаг в раскаленном и отравленном гарью воздухе был несомненной победой. Они шли, улыбаясь. И если б не возраст, — а был он более чем преклонным, их вполне можно было принять за влюбленную пару.

Старик шел, изредка поправляя на переносице очки в тонкой оправе и рассеянно глядя по сторонам. Он слегка помахивал зонтом с деревянной полированной ручкой, порой опираясь на него как на трость, и заботливо поддерживал под руку свою спутницу. Он был с нею так чуток, так бережно старался предугадать каждый жест её, каждый шаг, как будто она в такой заботе чрезвычайно нуждалась. Но она…

Прямая, чуткая, беспокойная… Старухой не назовешь — язык бы не повернулся, да и весь облик её такой вольности не дозволял. Тонкая рука то и дело взлетала, стараясь пригладить прядь, выбившуюся из гладкой прически. Взлетала и опускалась. И пальцы продолжали прерванное движение, словно разговаривали друг с другом. Они все время двигались — её пальцы. А глаза, детски распахнутые, ясные и голубые, — они были совсем молодыми. Глаза цвели, и взгляд их бы таким открытым, доверчивым, что иному обладательница этого взгляда могла показаться наивной, если б не мудрый высокий лоб, не твердо сжатые и совсем не дряблые губы… Если бы не достоинство и покой в чертах. Покой… О, какое великое слово!

Они двинулись вдоль кирпичной стены и, пройдя немного, остановились. С высоты своего надгробия в спины им глянул Константин Сергеевич Станиславский и вся его гвардия — те, кто творили легенду Художественного театра. А перед ними лежал черный тяжелый камень, чуть скругленный, шероховатый… На нем два имени.