«Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу»

Здесь на многие мили вокруг нет лесов, одни поля, поля под снежным покровом, и невдалеке склон холма, а на нем ферма. В окнах дома, такого щемяще одинокого среди белых просторов, горит свет. В сарае под крышей прокукарекал петух, хлопнула дверь, на пороге показался хозяин с ведром в руке и пошел к сараю.

— Вот оно, это поле, — повторил Кип. — Думал, не узнаю. Узнал. Оно самое.

— А что в нем такого?

— Помните, на суде я сказал судье Форду, что убегу?

— Помню.

— На этом самом поле мы прятались. Джо Фоули и я. Дождь шел, было раннее утро, как сейчас. Там подальше стоял большой стог сена, мы целый день в нем укрывались. Оно мокрое было, и хозяин его не убирал. Вдруг нас учуяла собака, сунула нос, залаяла, а я ее затянул внутрь и руками придушил. Погодите минутку…

Он вышел из машины, стал на обочине и посмотрел на ферму за нолем. Когда он повернулся, его смуглое лицо было взволнованным от нахлынувших воспоминании. На фоне рассветного неба его могучая фигура возвышалась над горизонтом.

Они были в пути целый день и только к ночи добрались до города, что стоит на озере. Когда они приблизились к мосту, ведущему к окраине, где Кип родился, он попросил сенатора его высадить. Пойти домой, к матери, ему хотелось одному. Ступая по свежему снегу, он дошел до середины моста. Шаг его был очень широк, следы выглядели так, словно он не шел, а бежал. Он остановился, снял шапку. Хлопья снега белыми тающими узорами светлели в его черных густых волосах. Как бывало в детстве, он смотрел на скованную льдом реку, на изгибы железнодорожных путей, уходящих к заливу, на ряды товарных вагонов, запорошенных снегом, на старый металлургический завод, темный, безмолвный этой рождественской ночью. Дальше, за ним, в бедных домишках кое-где поблескивали светлые точки.