«Переосмысление»

Переосмысление (fb2) - Переосмысление 272K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Магомед Абдулкаримович

Магомед Абдулкаримович Переосмысление

Чашка прекрасного кофе

Старенький Боинг 737–400 начало заметно трясти, когда он попал в зону турбулентности минут через пятнадцать после взлета в Мадхол Смит. Этот городок был последним, где самолет садился по пути из Сиэтла в Анкоридж. Алекс сидел у иллюминатора в четвертом ряду. Купив позавчера билет на Аляску, он сделал это во имя своей мечты, сбыться которой уже ничто не сможет помешать. Мысли его находились в приятных раздумьях о предстоящей встрече с друзьями, когда сзади него раздался сдавленный крик. Алекс хотел было обернуться, но через мгновение понял, что этого делать не стоит.

— Что ты наделала, руки у тебя кривые, ты же стерла мою любимую игру, — говорил плаксивым тоном парень, сидящий в пятом ряду.

В ответ послышался взволнованный женский шепот; похоже, что его матери:

— Стэнли, не кричи, я же не специально, так получилось.

— Говорил я тебе, что звонить в самолете нельзя. Ну зачем я тебе дал свой смартфон. Чего ты жмешь на все кнопки, чем я теперь в этой глухомани буду три дня заниматься? Беседовать с твоим тупым братцем-деревенщиной?

— Стэн, я хотела позвонить в больницу, ты же знаешь, что у папы тяжелое состояние, — малодушно объяснял женский голос.

— Плевать, — расходился все больше юнец, — за ним врачи присматривают. Чего твой звонок дал бы? Твои услуги по реанимации не требовались. Головой думать надо, когда не понимаешь, куда жмешь.

— Как ты можешь так говорить, — раздались всхлипывания, мать заплакала.

Было слышно, как сын недовольно засопел, бормоча что-то себе под нос.

Алекс надел наушники и включил персональный экран бортовой развлекательной системы, вмонтированный в стоящее впереди кресло. Транслировали концовку какого-то ток-шоу. Молодящаяся ведущая с накачанными губами и дряблыми веками заинтересованно спрашивала у сидящего в центре студии невероятно толстого молодого мужчины:

— Что же вы тогда сделали?

— Вскрыл себе вены.

— То есть так вы решили показать окружающим свою яркую индивидуальность?

— Разумеется.

Сидящие в студии зрители стали бешено аплодировать и что-то кричать. Когда шум смолк, ведущая программы поинтересовалась:

— А вы не пробовали заявить о себе другим способом? Ну, например, добиться чего-нибудь в спорте, заняться каким-нибудь особенным хобби или выучить пару иностранных языков?

— Я не хочу быть серостью, как все. Ведь очень многие могут быть чемпионами, самыми умными или чересчур умелыми. Это устарело и не модно, на мой взгляд. Мне интересно изучать интернет.

— Изучать интернет?

— Ну, не совсем так. Когда я в социальных сетях представляюсь другим именем, говорю о своих несуществующих достоинствах — мне интересно, как реагируют на это простаки. Я изучаю их поведение 24 часа в сутки.

— Зачем?

— А что такого?

Бред какой-то, — подумал Алекс, с недоумением отметив что, развалившись вальяжно в кресле, это бесформенное существо всем своим видом стремилось показать свою значимость; в глазах существа светилась гордость, видимо, от того, что его пригласили на телевидение. Неужели это сейчас кто-то смотрит, кроме меня? — подумалось Алексу. В этот момент стюардесса объявила пассажирам о необходимости пристегнуть ремни и приготовиться к посадке.

На выходе из зоны получения багажа Алекс обратил внимание на служащего аэропорта, пытавшегося успокоить размахивающего руками пассажира, который требовал вернуть ему якобы редкий номер журнала «Плейбой», который он забыл на скамейке VIP-зала, откуда журнал потом исчез.

— Вы что думаете, я не буду жаловаться по такому, как вы говорите, пустяку? Буду, и еще как! Это дело принципа. Вы должны следить за порядком.

— Успокойтесь, пока вы отлучались за кофе, ваш журнал мог взять кто угодно. Мы спросим у технического персонала.

— Не оправдывайтесь, бесполезно. Позовите начальника! Скоро у вас здесь людей резать начнут, а вы не заметите. Позовите начальника!

— Мы вернем вам деньги за журнал, успокойтесь, пожалуйста, — тихо увещевал служащий, — покрасневший и смущенный от привлеченного к себе внимания собравшихся зевак.

— Я что, на деньги буду смотреть в отеле?! Вы у меня узнаете, как нужно работать, — продолжал вопить человек, — Америка мне гарантирует права… вы мне обязаны.

Миновав зал ожидания, Алекс пересек линию входных дверей и с удивлением увидел перед собой пустую стоянку такси. Тут же к нему подбежал сотрудник службы безопасности:

— Прошу простить, у нас тут небольшая авария, водопровод перемерз, стоянку временно перенесли вон туда, — и показал рукой влево, где примерно в ста метрах виднелся одиноко припаркованный желтый минивэн.

— Давайте я вас провожу, — предложил охранник.

— Нет, нет, спасибо, помощь не нужна, — Алекс широко улыбнулся, поправил висящую на плече сумку и двинулся в сторону минивэна. Друзья должны были подъехать в Анкоридж завтра, поэтому Алексу некуда было спешить. Он медленно двигался по засыпанной снежинками пешеходной зоне, и ему без особой причины было очень хорошо.

Боковая дверь минивэна была распахнута. Рядом с ней стоял водитель, в салоне сидело несколько человек. Как понял Алекс, все они ожидали отправки в город; за исключением одного, который требовал от водителя подвезти его к входу в аэропорт.

— Вы должны доставить меня к дверям аэропорта, — громогласно заявлял он, — везите, или я не буду вам платить.

— Ну, сколько раз говорить, я не могу это сделать, — водитель устало оперся плечом на кузов автомобиля, — ну авария там, проезд закрыт, вам всего три минуты нужно пройти пешком.

— Пешком?! С чемоданом! По такому морозу! Везите меня, черт побери! Иначе не заплачу вам ни цента.

— Господи, — сдался таксист, — да не нужно, идите, ради Бога.

Возмущенный пассажир, протискиваясь вдоль кресел, больно двинул Алекса чемоданом в плечо и выскочил на асфальт. Алекс поморщился, потер плечо и улыбнулся окружающим, те понимающе ответили ему тем же.

На половине пути, когда до города оставалось около трех километров, Алекс попросил водителя остановить. Здесь у него был забронирован номер в гостинице, куда завтра должны подъехать Дэниел, Кёртис и Кевин с Джессикой. Выбравшись из машины возле отеля, Алекс почувствовал, что боль в плече усилилась.

— Пожалуй, мне стоит привести себя в порядок, — подумал Алекс, — нужно купить что-нибудь обезболивающее, а то подведу ребят, вот это будет совсем некстати.

В холле отеля ему не составило труда найти стеклянный павильончик с надписью «Аптека» над дверью. Внутри, у кассы, стояло человека четыре. На Алекса никто не обратил внимания, когда он пристроился в конец очереди. Всех («всех» с большой буквы) занимал затянувшийся разговор между фармацевтом и молодой женщиной, стоявшей впереди.

— Как вы можете говорить, что аспирин это не жизненно важное лекарство. Вы хотите, чтобы мой муж умер?! — наступала женщина.

— Мэм, я этого не говорил. Простите, пожалуйста, что заставляем вас ждать, буквально через пять минут мой помощник принесет со склада то, что вы просите.

— Пять минут?! У моего мужа температура тридцать семь градусов, в вашем захолустье это смертельно опасно. Тут, наверное, и докторов-то приличных нет, не то что аспирина.

— Простите, мэм, — вынужден был опять извиняться фармацевт, — ради Бога, простите, видите ли, основные покупатели у нас — это туристы, многие непривычны к нашему климату, аспирин раскупают мгновенно. Это наша вина, мы не уследили, что он закончился, но на складе его достаточно. Подождите минутку.

— Я не должна ждать! — взвизгнула женщина, — мужу уже совсем плохо; когда я уходила из номера, он горел как раскаленная печь. Я подам на вас в суд!

Лицо женщины вспыхнуло от негодования, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в отдел не влетел помощник с коробкой, аккуратно уставленной пластиковыми бутылочками с таблетками аспирина.

— Пожалуйста, мэм, возьмите, всего три минуты мы заставили ждать, приносим вам глубочайшие извинения.

— Извиняться будете в суде! — не останавливалась та, и вызывающе добавила — мой муж известный адвокат! — презрительно взглянув на окружающих. — Мы больше никогда не приедем в эту дыру.

Алекс услышал лишь часть этой перепалки. Открыв бумажник, он стал разглядывать вложенное в него старое фото, на котором он был изображен с друзьями по колледжу в туристическом походе — все молодые, здоровые и веселые. Когда он поднял голову — перед ним уже никого не было. Он купил гель от ушибов и отправился к себе в номер.

Друзья приехали в отель рано утром следующего дня. После двух часов, потраченных на выплеск эмоций от долгожданной встречи и короткий завтрак в кафетерии на третьем этаже, они спустились вниз, решив оставить часть дорожной клади в камере хранения. На выполнение этой миссии отправились Кевин и Дэн, но практически сразу возвратились обратно с багажом.

— Представьте себе, — сказал Дэн, — в камере хранения сломался кардридер, так что нам нужны наличные. Кто богат наличкой?

Пошарив по карманам, на всех набрали шесть долларов с мелочью.

— Так дело не пойдет. Этого мало, за две сумки нужно двенадцать баксов.

— Мальчики, ну а банкомат для чего? Мы хоть и далеко от Вашингтона, но вроде как в Америке, — улыбнулась Джессика.

— Точно! — воскликнул Кевин и повернулся к тому месту, где утром заметил стоящий в дальнем углу банкомат. Но в том месте, где должен был находиться аппарат, клубилась толпа подростков. По отдельным фразам, выпадающим из общего гвалта, можно было понять, что это школьники, приехавшие на экскурсию в национальный парк Катмай. Девчонки и мальчишки по очереди долго стояли у банкомата. Кто-то снимал деньги, чтобы купить сувениры у местных индейцев, которые кроме бумажных дензнаков ничего не признавали, кто-то пополнял счет сотового телефона.

Друзья переглянулись и засмеялись.

— Что ж, подождем, — сказала Джессика, — и плюхнулась на сумку, — давно ли сами такими были, — и начала рассказывать, как ей недавно предложили выставить свои картины в не самой дурной, по ее словам, галерее Нью-Йорка.

Алекса отвлек от рассказа маленький щуплый человечек, который бегал вокруг детей и требовал немедленно пропустить его к аппарату. Стоявший в сторонке сопровождающий группу учитель сказал ему, что дети тоже люди, и ему стоит дождаться очереди, на что человечек начал кричать:

— Что вы несете! Я имею право, как инвалид. Чему вы учите детей, у них нет никакого уважения к старшим, а, между прочим, ко мне должно быть особенное отношение, я инвалид!

Приглядевшись, Алекс заметил, что у человечка на левой руке, которой он прижимал к груди пакет с гамбургерами, отсутствует фаланга на мизинце. Он отвернулся.

Спустя несколько дней Алекс сидел возле альпинистского лагеря на склоне горы Мак-Кинли, разбитого на расстоянии одного перехода до ее вершины — самой высокой точки Северной Америки. Внизу — всюду, куда хватало взгляда, простиралась белоснежная пелена. Сквозь редкие прогалины меж облаков просматривались ровные участки долины, покрытой серо-зеленой травой. Он держал в руках чашечку прекрасного вкусного кофе, отпивая понемногу и наслаждаясь каждым глотком. Горячий кофе, много сливок, много сахара — как всегда делала ему жена. Здесь, в этом красивом месте, где морозный ветер обдавал его кожу свежестью, а кофе словно наполнял его жилы энергией, глядя на всю эту невероятную красоту, он вспоминал ее, ту, которой уже не было в живых, но которая никогда не умрет в его сердце. Они прожили прекрасную совместную жизнь, у него нет причин роптать на судьбу. Находясь в этом чудесном месте, он не испытывал ничего, кроме огромной благодарности Господу за каждое мгновение его жизни. Неожиданно для себя Алекс вдруг вспомнил все события, которые предшествовали этому моменту, людей с бесконечно мизерными и ничтожными, недостойными человека проявлениями эгоизма, тщеславия, глупости и лицемерия, и расхохотался. Все, с чем каждые день по многу раз мы сталкиваемся в жизни и принимаем как должное, здесь, наверху, Алексу показалось безумно смешным, он хохотал и не мог остановиться.

Сзади подошел Кёртис и легонько толкнул его в спину.

— Парень, у нас проблемы? Мозгу не хватает кислорода? — спросил он, улыбнувшись.

У Алекса от смеха слезы текли по щекам:

— Все в порядке, — он понемногу успокаивался, — все в порядке, просто вспомнил кое-что.

— Ну ладно, Алекс, мы все собрали и уложили. Дружище, ты готов к покорению вершины?

— Готов, — коротко ответил Алекс.

Дэниел и Кёртис с двух сторон приподняли его и усадили на стоявшее рядом инвалидное кресло, у которого вместо колес были прикреплены лыжи. Алексу было 70 лет, у него не было ног, он потерял их во время войны, но сегодня он поднимется на самую высокую точку Северной Америки.

— Вперед, друзья, — Алекс развернулся на месте в своем кресле, оттолкнувшись специально сделанными для него палками, и поднял лицо к двуглавой вершине, — вперед!

Волшебный парк

Сегодня она приходила ко мне во сне. Она стояла близко за моей спиной, и я почувствовал, как прядь ее волос коснулась моей щеки. Непроизвольно вздрогнув, я открыл глаза. На мгновение почудился аромат ее присутствия, тут же растворившийся в темной скорлупе комнаты. Приподняв голову с жесткой спинки дивана, я сел в напряженной позе и увидел, как на экране телевизора бесшумно корчили рожи герои известного мультфильма. Мерцающие ядовитой зеленью цифры будильника показывали пять минут первого ночи. Шея затекла и болела, как от удара бейсбольной битой, несмотря на то, что дремал я всего минут двадцать.

Господи, как же я хочу с ней познакомиться. Если бы только я мог взять и пересилить свою трусость. Меня угнетал страх того, что она меня отвергнет. А если она не примет меня такого, какой я есть? Мне не хотелось быть для нее одним из многих, которых она встречает на своем пути. Этого я не желал ни в коем случае. Из-за страха того, что она не ответит мне взаимностью, я сам себе безумно надоел.

Многие люди, которые что-то слышали или знали о ней, говорили о ней с большим уважением. Я слышал много слов о ее необычности и неординарности. Но в этих рассказах я не находил ничего нового. Я и без них понимал, что она была необычной, самой необычной из всех, кого я знал. Все мои знакомые, ходившие на свидания с ней, потом ни слова не говорили о том, как все прошло. Они ничего не рассказывали, хотя до встречи только и говорили, что о ней. Она оказывала на них какое-то невероятное воздействие. И это тоже было объяснимо. Ведь такая, как она, не может не произвести впечатления.

Многие мечтали о встрече с ней. Это было понятно. Но в отличие от меня — человека, который каждый день проходил мимо нее, восторгаясь и наслаждаясь каждой секундой этого момента и ожидая от нее повода, намека на разговор, но пока так ничего и не сделавшего ради встречи с ней — они действовали сами. Они сами предпринимали попытки познакомиться с ней. И у многих это заканчивалось успехом, она знакомилась с ними, разговаривала с ними. Они добивались от нее того, о чем я мечтал гораздо больше них, но я не хотел, чтобы наша первая встреча была такой же банальной.

Я все ждал, живя в полной уверенности, что когда-нибудь мы столкнемся. Это будет лучшим днем в моей жизни, в которой я не вижу никакого иного смысла, кроме встречи с Ней. Мысль и уверенность в нашем неизбежном знакомстве согревали мне душу и давали мне сил, чтобы прожить очередной день.

Я полюбил ее всем сердцем, с самого первого взгляда. Я помню день нашей встречи. Тогда к нам с проверкой нагрянул инспектор центрального офиса, которого по всей корпорации боялись, как огня. Мы сильно отставали от графика разработки проекта компьютерной системы безопасности для секретного военного комплекса на востоке страны. Мои нервы и физические силы кончились примерно за пару недель до его прихода. Мне никак не удавалось заткнуть все дыры в файерволе, чтобы подготовить систему к испытаниям. Демоверсия сетевого экрана так и оставалась демоверсией, и я ничего не мог с этим поделать. Работа над программой по 16 часов в сутки превратила меня в зомби, которому, как тогда казалось, было уже все равно, что скажет инспектор. На время проверки ему освободили кабинет нашего шефа.

— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал, — без вопросительной интонации, панибратски произнес он, когда я опустился в кресло напротив.

Причину я знал, но не мог сразу сообразить, что нужно ответить в данный момент, и пока раздумывал, он добавил, — Я ведь не ошибаюсь, ты здесь главный программист?

— Да.

— Сколько тебе нужно времени, чтобы закончить работу?

— Понимаете, это очень сложная система. Нельзя спешить.

— Если так, то мне придется тебя уволить, — безапелляционно ответил он и встал из-за стола, — работу закончит другой специалист. Ты свободен. Все причитающиеся деньги сможешь получить завтра.

Не найдя, что возразить, я посмотрел на него отчужденно, тоже встал и направился к выходу. В голове громыхало что-то яростное и кипящее. Тело трясло мелкой дрожью. Мне хотелось плакать от отчаяния и досады. Ему было бесполезно доказывать, что я целый год посвятил этой программе, что она насквозь изменила мою психику, что мой мозг из-за нее превратился в навозную кучу. Это мерзкое состояние нельзя было вынести. Вяло поднявшись на плоскую крышу, где в тот вечер было много народу, который что-то праздновал, я словно пьяный подошел к самому краю. Мне казалось, что столь чудовищная несправедливость подвела черту под моей жизнью, но я, как выяснилось, не был готов к последнему шагу. Краем глаза я увидел ее, стоящую метрах в пяти правее. Я чувствовал, что она смотрела на меня и, скорее всего, понимала, что я хочу сделать, но она не стала поднимать шум и не пыталась остановить меня. Я взглянул на нее, волна необыкновенного счастья и покоя обдала меня с головы до ног. Пребывая в полуобморочном состоянии, я стоял, не смея двинуться. Меня тянуло к ней, но я бесконечно боялся своего убожества. Инцидент с инспектором совершенно вылетел из головы. На долю секунды я закрыл глаза. Собравшись с духом, я открыл их, чтобы вновь взглянуть на этот идеал женской красоты, но мой взгляд уперся в стену. Она куда-то исчезла, специально искать ее в тот вечер я не решился, но с тех пор я не мог думать ни о ком, кроме нее.

Потеряв работу, я жил в постоянном стрессе, много пил, все чаще испытывал разочарование и отрешенность от мира. Я как будто жил в двух измерениях. В одном я работал дома над пустяковыми заказами, общался со случайными знакомыми в баре и в социальных сетях, в другой — думал о ней. Она казалась мне совершенством. Со временем все мои мысли стали полностью посвящены ей.

— Я больше не могу без тебя, — злость на самого себя выплескивалась брызгами несвязного шепота, — Я больше не могу бояться. Я чувствую, что отравлен страхом настолько, что если немедленно не брошусь к тебе навстречу, то он переполнит все поры моей души, и я не решусь на это никогда. Я скоро буду.

Пребывая в окончательной уверенности, что она меня слышит и ждет, я схватил валявшиеся на полу ключи от машины, сунул их в карман и вышел из дома. Для того, чтобы убедить себя самого в правильности поступка и не изменить решение по дороге на стоянку, я старался думать только о ней. Я все же решился поехать к ней. Я знал, где ее искать.

Повинуясь сигналу с брелока, соленоид дернул тягу ручки, и замок, клацнув, отпер дверцу машины. Теперь кроме нее для меня ничто во Вселенной не имело значения. Я завел двигатель, включил передачу и вдавил в пол педаль акселератора. Я точно знал, где ее искать. Я гнал по пустынной трассе на север, к самому прекрасному существу в мире, к самой необыкновенной и понимающей, оставляя за собой тоску и запустение последних лет. Она не оттолкнет, снимет мое бремя страданий, неудач, никогда не предаст, я был в этом уверен. Машина захлебывалась от рева, свистели бешено раскручивающиеся колеса, дальний свет фар на выбоинах бился далеко впереди яркими вспышками. Одинокие попутные автомобили, которые я обгонял впритирку, испуганно гудели вслед, но я их не слышал. Мне вспоминались те моменты, когда она была на расстоянии вытянутой руки от меня, когда я мог просто подойти к ней, заговорить и наконец-то услышать ее смех, ее голос, вечно быть рядом, но я не решался. Я был уверен, что сегодня я точно буду с ней. Все, что есть сейчас — это изогнутая, как змея, дорога, несущаяся навстречу со скоростью космического крейсера.

Но вдруг я резко нажал на тормоз. Меня внезапно объял огромной силы страх встречи с ней. Я остановил машину и долго сидел неподвижно. Что-то изменилось во мне, изменилось кардинально и бесповоротно. Спустя какое-то время я развернул свой автомобиль и поехал домой, окончательно осознав, что больше не хочу ее видеть.

Шли годы. Я нашел новую работу. Я многое переосмыслил. Я понял, каким был дураком, когда много лет назад, стоя на той крыше, хотел распрощаться с Жизнью. Она слишком хороша, чтобы бесцельно тратить свои дни, недели, годы, думая лишь о том, как бы познакомиться с той самой, которую теперь я уже не хотел видеть. Теперь я ощущал смысл своего существования абсолютно во всем, что меня окружало. Пение птиц, чистый воздух, биение моего сердца и весь окружающий мир стали для меня причиной неописуемого счастья и безграничной благодарности Господу, в которого я раньше не верил. Боже, каким я был глупцом! Сколько времени я потерял, сколько дней я мог посвятить своей семье, своим родителям, которых уже нет. Сколько дней, в течение которых я мог поклоняться своему Творцу и исполнять все, предписанное Им, я потерял!

И какое счастье, что я, наконец, осознал, насколько я был слеп.

Я женился, у нас с женой родились прекрасные дети. Я прожил много счастливых дней. И как-то в один из таких дней я решил прогуляться перед сном и насладиться волшебным чистым воздухом, подаренным мне, как и все остальное, Всемогущим и Милостивым Господом. Он милостив ко мне, потому что дал мне время многое осознать. Он дал мне время, чтобы я понял, в чем на самом деле состоит смысл жизни и моей, и каждого человека.

В тот вечер парк, покрытый снегом, казался мне волшебным. Вокруг не было ни души, я был один наедине с собой. Все в моей жизни складывалось хорошо уже многие годы. Я был уже стар по годам, но душа моя была, как мне казалось, так же молода.

Вдруг чьи-то шаги отвлекли меня от мыслей. Я обернулся и увидел… Ее — ту, о которой говорил с самого начала. Знает ли она, что я изменился, что я уже не хочу идти с ней? Конечно, знает.

— Здравствуй, — сказала Она.

— Здравствуй, — ответил я.

— Я — Смерть, пришедшая за тобой…Ты готов?

Долгое время я молчал. Не мог придти в себя. После я все же заговорил:

— Я благодарен, что ты решила прийти за мной сейчас. Многие годы своей жизни я ждал этого. Но тогда я не был готов. Хотя, наверно, к встрече с тобой никогда нельзя по-настоящему подготовиться — ведь ты сама решаешь, когда и за кем приходить.

И Она ответила:

— Решаю не я…

Я просто стоял и смотрел на нее. В глазах моих были слезы.

— Рад знакомству, — прошептал я, улыбнувшись.

А Она улыбнулась мне в ответ. Улыбка Ее была очень доброй.

Это обнадеживало.

Четыре дня

Мое время ограничено, а жизнь коротка, поэтому я проживу ее так, как я считаю нужным. Я буду добиваться тех целей, которые важны для меня, а не тех, которые мне навязывают другие. Я возьму все преграды, которые встретятся мне на моем тернистом пути, и превращу их в топливо для моих будущих свершений. Я буду следовать своему сердцу, я стану тем, кем хочу стать и сделаю все ради этого.

Кем я хочу стать? Дело не в том, кем я хочу стать, а в том, кто я есть и кем хочу оставаться. Ничто в этой жизни мне не интересно так, как бег.

Вот я стою в начальной точке пути, разминаясь, предвкушая тяжесть предстоящей дистанции. Вот я уже бегу, и сотни разных мыслей посещают мою голову. Пару минут назад мне казалось, что я не смогу больше пробежать ни метра, но проходит немного времени, и совершенно другое чувство окутывает меня — я легок, я силен, я в состоянии бежать еще много часов. Вот погода меняется, начинается дождь; сначала меня это настораживает — я не был к этому готов, холодные капли падают на мое тело. Но затем все это уходит, и я получаю удовольствие от того факта, что сейчас, в 5 утра я, наверно, единственный во всей округе (а хочется думать, что и во всем городе, но черта с два!), который бегает в такую погоду. Ведь это не просто дождь, это ливень!

А я все бегу, так как была поставлена цель — пробежать 42 километра 195 метров, и что бы ни случилось, я буду бежать. Я уже давно выключил музыку, звучащую в моих наушниках, так как она уже пошла по второму кругу и ужасно мне надоела. Я просто хочу слышать звуки улиц, по которым я бегу; лай собак, которых я ненавижу; редкие звуки проезжающих мне навстречу машин. Время от времени я вытаскиваю телефон, на котором установлена программа подсчета пройденного расстояния, зло берет от того, что не могу удержаться и смотрю на телефон все чаще. Как будто от моих частых взглядов расстояние уменьшится.

Я уже не получаю никакого наслаждения от процесса, у меня очень болит спина, пот льется с лица вперемешку с каплями дождя, это мешает зрению и в результате я падаю в лужу, но тут же вскакиваю. Вновь вытаскиваю телефон, еще километр! Километр, чтоб его! Единственное, что работало в похожие моменты, это воспоминания о ногах Мухаммеда Али, о том, с какой легкостью он их передвигал в боях, когда шел уже 15-ый раунд. Но сейчас даже это не помогало, и тут в ход идет безотказный метод — сначала добежать вон до того столба, о дальнейшем не думать, потом вон еще 10 метров до того магазина, потом еще…и еще… И вот я вытаскиваю телефон, где программа указывает, что я пробежал 42 километра 193 метра…194..195.

Это был день, когда я пробежал свой первый марафон.

Меня зовут Саймон Белл. Я вырос в хорошей семье со средним достатком. Несмотря на то, что по американским меркам ее можно было бы назвать малообеспеченной — в нашем маленьком городке, расположенном в южной части штата Техас, наша семья считалась вполне успешной и благополучной. Мой отец, Фрэнк, мускулистый худощавый мужчина, очень молодо выглядел для своих лет, имел рост около двух метров и отличался способностью быстро мыслить и принимать решения. Последняя черта характера позволяла ему в течение многих лет считаться одним из лучших пожарных в нашем округе, побеждать в различных профессиональных состязаниях и занимать ответственную должность начальника пожарного расчета. Он пользовался большим уважением окружающих. Моя мать, Мелисса Белл, была очень красивой и при этом умной женщиной, с мягким спокойным характером. После окончания университета в Далласе, где, кстати, она и познакомились с папой, она вернулась с ним в наш городок и всю жизнь проработала учительницей английского языка в местной школе.

Я был единственным ребенком в семье, рос самостоятельным и свободным в суждениях, и если контроль со стороны родителей за моим поведением и поступками и присутствовал, то был настолько деликатным, что я его не замечал. Глядя на отцов своих одноклассников и соседей, почти все из которых работали за шесть долларов в час на заводе удобрений в километре от городка — я с юных лет знал, что, когда вырасту, обязательно уеду из этой дыры навсегда, стану кем-то значимым. Меня не прельщала перспектива идти по стопам отца, провести жизнь среди десятка этих улиц, маленьких домишек и таких же незначительных людей, время от времени выезжая в округ на ярмарку и раз в два года проводя отпуск на каком-нибудь дешевом курорте Восточного побережья.

Моя целеустремленность питалась и росла в геометрической прогрессии благодаря двум вещам. Первой была социальная обстановка в городе. Несмотря на то, что химический завод работал стабильно и имел огромные прибыли, его владельцы периодически сокращали штат, дабы увеличить свои барыши, а выброшенные на улицу люди не только не могли найти работу, но даже не имели возможности обратиться в суд. Суда у нас в городе не было, не было и лишних денег, чтобы мотаться в соседний городок для защиты своих прав. Здесь не редкостью были пьяные драки, самоубийства, разводы и родители, бьющие своих детей. Люди попросту ломались, когда у них отбирали кусок хлеба, преждевременно отправляясь на кладбище и оставаясь там навсегда.

Второй вещью был рано открывшийся у меня врожденный талант бегуна. Хотя я вообще не особо верю в талант, я верю в желание добиться своей цели и в колоссальный труд ради ее достижения. В общем, еще в начальной школе я был лучшим, а в восемь лет случилось нечто. В один из воскресных дней нас привезли на школьный спортивный праздник в парк.

В программу праздника входил забег по берегу озера, в котором, по задумке организаторов, по очереди должны были стартовать четыре группы соревнующихся. В первую группу входили старшеклассники, имеющие разряд по какой-либо дисциплине, во вторую — старшеклассницы-девушки, в третью — учащиеся средних классов, а в последнюю — мы, самые младшие. Когда на старт вышла третья группа, я, воспользовавшись общей суматохой, побежал с ней и с большим запасом первым финишировал через полторы мили. После этого случая наш учитель физкультуры, старый и опытный Том Уинсли, взял меня под свою опеку, начав заниматься со мной бегом по собственной программе.

В шестнадцатилетнем возрасте я впервые в жизни ощутил вкус большой победы, быстрее всех пробежав дистанцию в одну милю на крупном молодежном легкоатлетическом турнире в Нью-Йорке. Я был опьянен личным успехом и сумасшедшим темпом жизни этого огромного мегаполиса. Я чувствовал себя астронавтом, ступившим на поверхность Марса. Когда я вернулся, наш маленький городок, который я и без того терпеть не мог, стал мне совсем отвратителен. Скажите, захотите ли вы садиться в старый разваливающийся Форд после того, как прокатились на Бентли? Вот и я не хотел.

Спустя пару дней, в воскресенье за обедом, не слыша от волнения собственного голоса, я объявил родителям, что решил посвятить свою жизнь спорту, и что через год, сразу после окончания школы, я уеду учиться в элитную нью-йоркскую школу бегунов.

— Что там по телевизору? — спросил отец у матери.

— Вы что, решили проигнорировать мое объявление? — с недоумением спросил я. Обычно я не позволяю себе такого наглого тона в общении с отцом, но в тот момент я был не в силах молчать.

Отец посмотрел на меня с недовольством — обычно этого хватало, но не сегодня. Неужели он думает, что его недовольного взгляда будет достаточно, чтобы я отказался от мечты всей моей жизни? Что ж, тут он ошибался.

— Почему ты так смотришь на меня, словно я объявил, что завтра начну принимать наркотики? Я лишь сказал, что хочу…

— Я слышал, что ты сказал. Не нужно повторять этот бред еще раз. Одного раза вполне достаточно, — отец вроде и не кричал, говорил спокойно, но это спокойствие меня и пугало. Мне казалось, что он говорил со мной, словно я слабоумный, который не понимает, что для меня лучше, а он, стало быть, главный врач, заслуживший это звание лишь своим возрастом! Я хотел высказать ему все эти мои поразительно остроумные мысли напрямую, но ведь я еще хотел жить, поэтому сказал более вежливо:

— Пап, ты говоришь со мной, словно я младенец.

— Для нас ты всегда будешь маленьким, дорогой, — ласково сказала мама, взяв меня за руку. Я был настолько зол этим неуместным замечанием, что отдернул руку, даже не посмотрев на нее. Отец увидел это, но промолчал.

— Мне это не нравится, — сказал он, — у нас были другие планы, мы с тобой говорили об этом. Я рад твоим достижениям в спорте, правда, но твое желание связать с ним свою жизнь принято на эмоциях. Ты решил, что выиграл этот турнир — и все, теперь ты станешь бегуном. Я тоже думал, что стану футболистом, когда в детстве забивал гол. Все это ерунда, тебе пора повзрослеть.

— Хватит говорить со мной, как с младенцем, папа. Да, возможно, моя победа на этом турнире это всего лишь первый шаг маленького ребенка, который только что научился ходить, но ребенок этот, возможно, когда-нибудь станет олимпийским чемпионом, понимаешь? Я люблю бег, я хочу посвятить всю свою жизнь именно этому. Я не хочу бегать, чтобы поступить в эту школу. Я хочу поступить в эту школу, чтобы бегать. Не просто бегать, а опережать других, состязаться с серьезными соперниками, а их я смогу встретить именно в местах такого рода. Ты не понимаешь, это мой единственный шанс добиться в этой жизни настоящего успеха, бег — это то, что я люблю и умею делать лучше других. Ты как хочешь, а я все уже решил.

Я отодвинул от себя тарелку, резко вскочил, чуть не уронив стул, и хлопнув дверью, вышел на задний дворик.

Дворики в нашем городке обычно крошечные — расстояния от боковой стены дома до забора соседей хватает лишь на то, чтобы покрасить или отремонтировать стену или забор. В нашем дворе, справа от крыльца перед кухонным окном, была разбита простенькая цветочная клумба, а сразу за ней теснились грядки с луком, кудрявым салатом и спаржей, из которой мама умела готовить не менее десятка вкуснейших блюд. С левой стороны под навесом стоял мангал для барбекю и несколько пластмассовых стульев, за ними росло огромное ореховое дерево. Под ним я и сидел на деревянной скамейке, когда отец легонько тронул меня за плечо.

— Можно присесть? — спросил отец. Что это с ним? Я думал, он будет в гневе, начнет читать мне лекцию о том, что так разговаривают с родителями только ничтожества. Я был поражен этому, казалось бы, простому вопросу, потому что раньше отец никогда не спрашивал разрешения в таких вещах даже в шутку. В нашей семье четко давалось понять, кто главный, кто отец, а кто сын, именно поэтому я думал, что сегодняшняя моя вольность будет мне дорого стоить.

Однако я удивил себя еще больше тем, что хотя от его мягкого вопроса мне заметно полегчало, я не торопился это показать. Я как бы нехотя кивнул и сделал вид, что сосредоточенно стряхиваю пыль с брюк. Я не поспешил обнять его, извиниться за то что, возможно, чем-то обидел его — хотя бы тем что, как он всегда учил меня — дети не должны так разговаривать с родителями. Я не сделал ничего такого, я просто сидел, делая вид, что продолжаю обижаться.

Он опустился на скамейку рядом со мной. Он смотрел прямо перед собой и тихо сказал:

— Вот это и случилось.

Он словно знал, что я ни за что не передумаю строить свое будущее в спорте, он знал меня лучше, чем я знал самого себя. И зная, насколько я бываю упрямым, он хорошо понимал, что я готов идти на любые жертвы ради достижения конкретной цели. Этим он и решил воспользоваться.

— Ну, хорошо. Пусть будет по твоему, — твердо сказал отец, а я недоверчиво скосил на него взгляд. — Знаешь, я ведь тоже не мечтал быть пожарным. Когда-то в юности я хотел стать журналистом, даже поступил в университет, на филологический факультет. Мама наверняка рассказывала тебе, что мы там познакомились, она училась на два курса старше меня.

Когда умерли родители, я не смог оплачивать учебу, твоя мама как раз сдала выпускные экзамены, и мы с ней приехали сюда. Потом родился ты.

Последнюю фразу отец произнес как-то по-особому тепло, как мне показалось, а через минуту он продолжил говорить.

— В конце концов, это твоя жизнь, и ты вправе выбирать путь. Но прежде чем ты отправишься покорять Нью-Йорк и Америку победами на стадионах, ты должен будешь получить профессию, не связанную со спортом. Это мое условие, при выполнении которого я гарантирую тебе помощь во всем, в чем смогу. В конце концов, это вопрос уважения и сыновнего долга. Ты понимаешь, о чем я говорю? — отец пристально посмотрел на меня.

— Нет, пап, пока что не очень.

— Что ж, это не так сложно понять, — сказал он, добавив в тон немного жесткости, которая, кстати, порой очень ему шла. Он умел очень ловко переходить от душевных разговоров к деловым, все у него было в меру, словно все заранее просчитано. Он был великолепным психологом. Почему он пожарный? Почему он не стал богатейшим человеком на Земле, который изменит историю? Почему он рискует жизнью ради местных неудачников?! Наверное, я никогда этого не пойму. Но я отвлекся, а отец продолжал:

— То, чему ты хочешь посвятить свою жизнь, не назовешь стабильной профессией, которая может приносить постоянный доход. А такой профессией ты обязан обладать, и это будет необходимым условием того, чтобы тебя уважали, но отнюдь не достаточным.

Я резко повернулся изумленным лицом к отцу, более ничем не проявляя своих чувств, которые кипели в груди.

— Но я потеряю несколько лет. В спорте это много, целая вечность, — чуть не сорвавшись, ровным голосом тихо сказал я.

— Нет, не много. И ничего ты не потеряешь, я в тебя верю.

— Папа, но как же так?! Несколько лет учиться специальности, которая мне не интересна?

— Хочешь идти к своей мечте? Иди. Но будь любезен создать себе путь к отступлению в случае, если мечта не реализуется.

— Это рассуждения неудачника, пап, — я сам не поверил в то, что сказал ему это.

Он посмотрел на меня, взгляд его был каким-то грустным, потом он улыбнулся и сказал:

— Это рассуждения взрослого человека. Станешь старше, поймешь, что я был прав, а сейчас ты слишком молод и горяч. Максималист ты наш.

Затем он встал, потрепал меня по голове и пошел в дом.

— Пап, но…

— Разговор окончен, сын, — дверь захлопнулась. Опять этот внезапный переход от мягкости к жесткому тону. Черт возьми, как же это бесит.

Через год я подал документы на факультет журналистики. Впрочем, это было единственное, что меня интересовало еще, кроме бега. С одной стороны, мой выбор был продиктован данью уважения к отцу, к его стремлению в молодости стать всемирно известным журналистом. А с другой — любовью к книгам и литературе вообще, которую с малых лет мне прививала мать. Я любил сочинять рассказы о своих друзьях, о своем городке; сначала потому, что мысли не мешали мне заниматься спортом, а потом я просто принял это увлечение в свою жизнь.

К сожалению, на тренировки по бегу оставалось совсем немного времени, они стали носить случайный характер. Ежедневный список заданий в университете был настолько велик, что я едва успевал их выполнять. Причиной нехватки времени была и работа на стройке, где я работал каждый день в неурочное время. Все заработанные деньги я откладывал для реализации своей мечты — поступления в элитную школу бегунов Нью-Йорка.

На каникулы я приехал домой. Когда ранним утром я вышел из автобуса, я увидел на пыльной обочине отца и мать. Мама обняла меня и на ее глазах появились слезы, отец крепко пожал руку, похлопал по плечу и сказал:

— Ну, здравствуй! Ждем тебя уже час; пойдем уже?

Я чувствовал себя счастливым и растроганным, и готов был расплакаться.

Я недоумевал, какие перемены произошли с родителями и со мной всего за какой-то год разлуки. На расстоянии, мы стали еще ближе друг другу. Вечером, когда разошлись гости, пришедшие отметить встречу, мать начала убирать посуду со стола, стоявшего под ореховым деревом, а я ощутил внезапное желание поговорить с отцом.

Он подошел ко мне, сел рядом и спросил:

— Трудно тебе?

Я кивнул.

— Знаешь, пап, порой мне кажется, что у меня ничего не получится. Бывают дни, когда я попросту выдыхаюсь. Ты не подумай, что я раскис, нет, я все силы прикладываю для того, чтобы получить знания в университете, мне нравится учиться, но дело в том, — я запнулся, — я должен заработать на школу бегунов, а чтобы тренироваться — совсем нет времени.

— Выбрось эти мысли из головы. Жалеют себя только слабаки, — прервал меня отец, — ты никогда не простишь себе своей слабости. Ты сможешь. Ты должен. Честно говоря, я не надеялся, что ты последуешь моему совету.

Помолчав, он продолжил.

— Выходит, что я у тебя в долгу.

Я удивленно вскинул голову.

Отец усмехнулся, затем продолжил:

— Получается, что ты воплощаешь в жизнь мою мечту — стать журналистом, жертвуя своей мечтой. Ты даже не представляешь, как я тобой горжусь.

Потом он решительно сказал:

— Я хочу, чтобы ты ушел со стройки и начал усиленные тренировки по бегу.

У меня есть для тебя деньги. Немного, правда, но тебе хватит. Видишь ли, в моей профессии всякое может случиться, поэтому у пожарных принято иметь «заначку» для семьи. В общем, я отдам их тебе, — отец улыбнулся, — ведь умирать мне еще рано, а деньги должны работать. Верно?

— Пап! — воскликнул я.

— Подожди ты, не перебивай — он остановил меня жестом, — это еще не все. Я хочу, чтобы ты запомнил то, что я тебе сейчас скажу. Чтобы добиться цели, необходимо каждый день делать хоть что-то для ее достижения! Этого правила нужно придерживаться, несмотря ни на что. Ты должен убрать все препятствия на своем пути. Только тогда у тебя все получится, а я буду рад за тебя больше всех на свете. Ты должен получать радость не только от мысли о достижении цели, но и от процесса ее достижения, так как это и есть твоя жизнь. Вот она — здесь и сейчас! Цени настоящее, помни прошлое, надейся на будущее! Каждый день — награда, каждая минута — шанс все изменить и начать сначала.

Знаете, его речь могла бы показаться банальной. Терпеть не могу недоумков, которые на своих лекциях с названиями типа «Как добиться своей цели» подобными речами пытаются убедить нас, что мы сможем, что у нас все получится. Меня всегда они раздражали. Но тут было совсем другое, тут важны были не столько слова, сколько то, кто мне их говорил и с какой интонацией.

Когда через две недели я садился в автобус, чтобы вернуться к учебе, я чувствовал себя отлично. Этот разговор с отцом придал мне сил.

Я поступил в элитную школу бегунов Нью-Йорка в марте. Чтобы не пропустить начало годового цикла тренировок, мне пришлось изрядно попотеть. Продолжая работать по вечерам и посещать занятия днем, дополнительно я еще занимался со специально нанятым репетитором, чтобы сдать экзамены в университете экстерном и получить диплом после зимней сессии, на полгода раньше положенного срока.

Спустя неделю после поступления в школу я и познакомился с Эдди Вольфом. Глядя на Эдди, невозможно было им не восхищаться. Белокурый красавец Эдди Вольф был фантастически ладно сложен и мускулист. Он обладал безукоризненной беговой техникой, практически на любой дистанции его скорость поражала воображение всех, кто преподавал или стажировался в нашей школе. Отточенные движения спортсмена невольно заставляли проводить аналогию с гепардом. Ему играючи давался спринт, бег на средние и длинные дистанции. Даже марафон Эдди преодолевал с потрясающей легкостью. Он не усердствовал на тренировках, его практически не преследовали травмы, казалось, что ему помогает какая-то высшая сила. У тренеров были все основания полагать, что примерно через год он сможет добиться самого высокого результата на чемпионате Америки.

Сначала местный фаворит не вызвал у меня каких-либо негативных эмоций. Причин усомниться в своем превосходстве над кем бы то ни было, как я думал, у меня не было. Никто не мог любить это дело больше меня. Следовательно, никто не мог быть в нем лучше меня. Такая у меня была логика. Спустя месяц на контрольных соревнованиях я уступил Эдди больше полутора секунд на своей любимой четырехсотметровой дистанции.

Прошел год, и сколько бы я не прикладывал усилий, я постоянно приходил к финишу вторым, он всегда был первым. Это было невероятно. Я работал днем и ночью, я никогда не ходил развлекаться в город, в то время как его постоянно замечали по ночам в компании каких-то красоток. Просто уму непостижимо, как этот человек все успевает! Я пашу тут, как проклятый, а ему все легко дается! Что это? Талант?! Опять это ненавистное слово! Неужели талант дается просто так? Неужели талант — это не результат многолетних трудов человека в определенном направлении? Он что, дается просто так?!

Всего однажды в спринтерском беге на двести метров мне почти удалось победить его, я бежал с колоссальным отрывом, но в итоге все равно упустил победу. Он словно ветер пронесся мимо меня в самом конце! И каково же было мое негодование, когда в раздевалке Эдди подошел ко мне и, похлопав по плечу, произнес:

— Как думаешь, приятель, тебе сегодня повезло?

— Ты это о чем? — спросил я раздраженно.

— Ну, ты ведь почти победил меня сегодня. Впервые за долгое время сегодня наблюдалось хоть какое-то подобие соперничества между нами. Я думаю, сегодняшний забег ты вполне можешь считать успехом для себя, разве нет? — он говорил, а эта проклятая голливудская улыбка все не сходила с его лица.

— Успехом для меня считается только победа, Эдди, — ответил я, пытаясь сохранять спокойствие и не выбить ему зубы.

— Парень, я просто пытаюсь сказать, — сказал он, зачесывая волосы, — ты всегда будешь вторым. И это не плохо. Правда! Быть вторым, если первый я — это совсем неплохо. Ты никогда не сможешь победить в забеге со мной, парень, это просто факт — на него можно обижаться, на него можно злиться, но факт останется фактом, факт равнодушен к людским эмоциям.

— Не говори мне о том, что я смогу, а что нет, Эдди. Меня это злит, — сказал я, жестко схватив его за руку. Я даже опомниться не успел, как он ловким приемом заставил меня оказаться на полу.

Присев рядом со мной, он сказал:

— Хорошо, дружище, я не буду говорить тебе об этом. Думаю, ты сам все прекрасно понял, — после он подал мне руку, чтобы помочь подняться. Я отверг его помощь, попытался встать и начать драку, но толпа рядом стоящих людей, а потом и здравый смысл, удержали меня от этого.

Все, кто был в раздевалке в тот момент, молчали. Наступила гнетущая тишина. Казалось, что никто не обращал на наш спор внимания, но это было не так, и я каждой клеткой кожи чувствовал это. К моему горлу подкатился противный ком, голова закружилась от негодования. Через секунду ко мне вернулась способность рассуждать рационально. Я твердо решил убрать со своего пути этого зазнайку, любым путем. Я найду для этого момент. В памяти всплыла теория Макиавелли, по мнению которого для достижения высших целей все средства хороши. От этих мыслей мне стало чуточку легче.

— Считаешь себя любимчиком Бога, который дал тебе талант? А ты никогда не думал, что божий дар это что-то типа аванса, своего рода мотивация или стимул, говоря проще. Если не будешь продолжать работать, то не только зарплаты не получишь, но и аванс могут отобрать. Мне кажется, что Бог тебе сегодня выписал последнее предупреждение! — мне казалось, что мои слова были довольно убедительны, несмотря на то, что говорил я их слишком быстро и громко.

— Друг, тебе надо успокоиться, — сказал Эдди, натягивая свою модную футболку. — Спокойствие и смирение — вот путь к успеху.

Я вспомнил слова отца: «Ты должен убрать все препятствия на своем пути», а вслух произнес:

— Послушай, разве в раздевалке решаются спортивные споры? Время покажет, кто из нас прав. Дай пройти.

Я набросил на плечо футболку и, не оборачиваясь, прошел мимо длинного ряда шкафчиков под пристальными взглядами парней. Я должен как-то наказать этого баловня судьбы.

Дело в том, что за неделю до этого инцидента двенадцати лучшим бегунам школы было приказано собраться в актовом зале после обеда. На сцену перед группой спортсменов, в которой, разумеется, были и я с Эдди, вышел наш главный тренер Джек Олсон.

— Каждый из вас, — без предисловий начал он, — имеет хорошие результаты в беге на длинные дистанции. Настолько хорошие, что они могут считаться квалификационными для выступления на одном из марафонов мировой серии «World Marathon Majors».

В этот момент у меня пересохло во рту. Я никогда так явственно не ощущал близость к своей заветной мечте. Я думал что, возможно, сегодня я вытащу долгожданный счастливый билет, который откроет мне безумно широкие возможности для продолжения карьеры.

В зале наступила глубокая тишина. Двенадцать парней пожирали Олсона глазами.

— В общем, так, — продолжал он, — руководство школы решило отправить своего представителя на один из марафонов этой серии, он самый престижный в мире. Чтобы попасть на него, вам придется забыть все свои предыдущие достижения и заслуги. Тренируйтесь усердно и ведите себя дисциплинированно. Через месяц мы проведем контрольный забег, победитель которого будет защищать честь нашей школы. Он и будет единственным нашим представителем на марафоне. Дату контрольного забега я сообщу позже. Все, можете расходиться.

— Единственным представителем, — прошептал я чуть слышно, с негодованием подумав об Эдди и его таланте.

Целую неделю я безумно хотел, чтобы в моей жизни не было никакого бега, никакого Нью-Йорка, никаких претензий на исключительность. Я тренировался как всегда много, и даже с остервенением. Единственным препятствием был для меня Эдди, и как преодолеть это препятствие, я уже знал. Стычка в раздевалке, как казалось, развязала мне руки, я был обязан наказать этого наглеца любым способом; в конце концов, я должен был восстановить справедливость. Ведь только тот, кто усердно трудится, достоин уважения и поощрения!

Вечером накануне контрольного забега, после ужина, Эдди выбежал из своей комнаты в кампусе с выражением ужаса на лице, держась за живот. Вызванный дежурный врач через десять минут диагностировал у Эдди сильнейшее расстройство желудка и диарею, сопровождаемую лихорадкой и высокой температурой. Вердикт для гения бега был сокрушительным: «минимум неделя постельного режима». Враг был повержен. Я узнал об этом от соседа по комнате и воспринял эту информацию холодно. Уничтожив остатки порошка, который подсыпал своему врагу, я с чистым сердцем лег спать. На следующий день я на голову опередил всех в забеге и принимал поздравления. Я победил. И победил заслуженно! Именно я стал единственным представителем в марафоне, который, безусловно, изменит все.

День, к которому я шел всю свою жизнь, настал. День всемирно известного марафона. В то утро я по привычке проснулся ровно на пять минут раньше звонка будильника. К тому времени, как будильник зазвучал во второй раз, я уже стоял в спортивном костюме и кроссовках. Отключив динамик, я прикрепил смартфон к поясу, вышел из номера, быстро спустился со второго этажа и выбежал на площадку перед отелем. Когда я обогнул въезжавший на автостоянку старенький автомобиль и с невысокой скоростью побежал в сторону местного порта, солист группы «Queen» еще продолжал убеждать меня через наушник: «мы чемпионы, мы чемпионы…». Это я знал и без него.

Сегодня о моем таланте узнает вся Америка! Несмотря на желание двигаться быстрее, я не собирался выкладываться, как обычно. Когда полностью стала видна внутренняя гавань порта, я остановился и выровнял дыхание. Пора было возвращаться в отель. Я знал, что старт третьей волны, назначенный на 10:40 по местному времени, станет в моей спортивной карьере трамплином к мировой известности, поэтому опоздание было невозможным.

С самого утра апрельская погода в городе, где проходил этот знаменитый забег, не предвещала ничего хорошего для участников марафона.

Впрочем, я был осведомлен о возможных ее капризах и долго готовился к тому, что бежать, возможно, придется либо при сильном ветре, либо в дождь. Я знал, что местная трасса считается одной из самых технически сложных в мире, но не испытывал даже доли сомнения в том, что обойду неофициальное мировое достижение Джеффри Мутаи на этой дистанции.

Ни капли не смущало меня и то, что стартовать придется лишь в третьем потоке, после элитных бегунов и знаменитостей. Я был твердо уверен, что годы каторжного труда не могли пройти даром. Много лет я упорно тренировался, развивал выносливость, совершенствовал свои физические качества. Все это привело меня сюда, к забегу к мировой славе.

Весь последний год, с середины февраля и до конца декабря, я отдал всего себя и все свое свободное время тренировочному процессу. Тренер хвалил меня сдержанно, но я не мог не замечать в его глазах восхищения. За последнее время я ни разу не навестил родителей, ограничиваясь редкими разговорами по телефону ни о чем — у меня не было времени.

Я ехал на такси к месту старта и безумно хотел, чтобы мать и отец стали свидетелями моего триумфа. Я надеялся, что они будут смотреть трансляцию по телевизору и увидят меня в качестве победителя престижнейшего марафона в мире. Больше всего мне хотелось, чтобы это увидел отец.

Я расплатился с таксистом и пошел к месту старта. Минут пятнадцать мне пришлось продираться сквозь толпу и красно-зеленые кучи бумажных стаканчиков с рекламой всяких напитков. Обойдя бесконечную вереницу пластмассовых туалетных кабинок, я вышел на просторную лужайку, где организаторы мероприятия построили импровизированную марафонскую деревню — с охраной, ларьками, раздевалками, ячейками для хранения вещей и прочими атрибутами, необходимыми для двадцати тысяч участников грандиозного спортивного действа. Впрочем, оно было уже в разгаре, к старту готовилась уже вторая волна бегунов. Из невероятно густого и тяжелого шума толпы изредка удавалось уловить вопль какого-нибудь болельщика, увидевшего своего кумира, или звонкий хохот девушек-студенток, работающих здесь волонтерами. Я переоделся и вышел размяться на лужайку.

Я отвернулся от стартовой зоны и стал пристально смотреть на верхушки редких сосен, пытаясь сосредоточиться на предстоящем испытании. За моими плечами было много турниров и блестящих побед, но я никогда не волновался так, как сегодня.

На секунду мне подумалось, что здесь сегодня должен быть не я, а Эдди Вольф.

— Ну уж нет, — прошептал я, — к черту Эдди. Я заслужил быть здесь!

В этот самый момент голос диктора объявил о пятнадцатиминутной готовности к старту третьей волны бегунов. Резко повернувшись, я пошел к стартовой зоне.

Прошло еще какое-то время, и вот началось! Я побежал…

Я забыл обо всем. Моя скорость была невообразима. Я был словно ветер, словно Мухаммед Али в бое с Листоном — легкий, как перышко. Я был лучшим в этом забеге, в этом не было сомнений. Я уже не думал о преградах, которые я преодолел, чтобы оказаться здесь, я забыл об Эдди и о том, как с ним поступил. Все это казалось таким несущественным по сравнению с тем фактом, что я явно превосходил всех своих соперников, опережая их с большой легкостью. Они были, словно вяло ползущие гусеницы, а я был поездом, проносящимся мимо них. Я не родился этим поездом, я стал им! Я победитель! Я……внезапно сзади послышался невообразимый грохот, и я ощутил сильный удар в спину, который свалил меня с ног. Я ударился головой об асфальт, и медленно теряя сознание, еще несколько секунд слышал вопли и крики обезумевших от ужаса людей…

Это был Бостонский марафон, который состоялся 15 апреля 2013 года. К сожалению, марафон этот запомнился всему миру не моим блистательным забегом, а взрывами, в результате которых пострадали сотни людей.

Среди них был и я.

Я не мог сдержать слезы, когда сидел в кабинете главного врача медицинского центра и пытался читать свою «историю болезни». Профессор говорил что-то про «ранение ног», «спиральный перелом голени с осколками», «все будет хорошо», «со временем опора при ходьбе не понадобится» и что-то еще, но я почти ничего не слышал. Мне было стыдно и больно, обидно и страшно. Придя в себя через полчаса после взрыва на финишной линии марафона, я уже догадывался о серьезности травмы, но не хотел делать выводов. Болеутоляющие уколы приносили минимальное облегчение телу, но еще меня терзали душевные муки.

На следующий день и спустя сутки несколько раз звонил отец, я ответил лишь на первый его звонок, сказав, что я жив и здоров, но продолжать не стал и, сославшись на дела, попрощался. Я представлял, как волнуются родители, узнав о теракте, но мне нечего было им сказать, я отключил телефон и попросил медсестру отнести его в камеру хранения. В тот момент меня ничего не волновало — ни погибшие в результате теракта люди, ни родители, ни мое будущее, ни мое прошлое. Я просто существовал.

Такое мое состояние продлилось недолго, ибо я все-таки был сыном своего отца и не мог позволять себе долгое время находиться в таком ничтожном состоянии. Меня начала грызть совесть за мое свинское поведение — за то, что я отключил телефон, зная, что родители наверняка звонят, чтобы узнать, где я и как я. И я так давно их не видел.

Через пару дней я пришел в себя, встал и почему-то первым делом решил включить телевизор, его включение словно было символом того, что я вновь в этом мире. Канал CNN показывал спасателей, которые суетились вокруг лежащих на земле людей, выли сирены, клубился черный дым. Травма головы туманила сознание, мне подумалось, что телевизионщики прокручивают репортажи с Бостонского марафона. Неожиданно на экране появилось лицо мэра моего родного городка, Томми Муска. Я напрягся и подтянулся на руках, сев поудобнее. Говорили о нем, о моем родном городе, там, где сейчас мои родители, о городе Уэсте:

— В результате взрыва на химзаводе в городе Уэст могли погибнуть несколько десятков человек. На сегодня подтверждена гибель одного профессионального пожарного, пятерых волонтеров, четырех медиков.

Когда голова мэра исчезла из кадра, на экране я увидел фотографию своего отца. Она была заключена в траурную рамку.

Разогнавшийся до семидесяти миль в час по 77-му шоссе пассажирский автобус резко притормозил и остановился на углу Ок-стрит. Я медленно вышел, держась за поручни; повернулся, взял сумку и трость, оперся на нее и сделал шаг назад, давая дверям автобуса захлопнуться. Обернулся и увидел на пыльной обочине мать. Она подбежала ко мне и, ухватив одной рукой за рукав куртки, другой начала ощупывать и гладить мое лицо. Я обнял ее, и она разрыдалась, уткнувшись мне в грудь. Теперь я остался единственной ее опорой. Отца больше нет.

— Мам, не плачь, — пытался я ее утешить, — ну мам, все наладится, пойдем, нам о многом нужно поговорить. Я решил остаться жить в Уэсте. Ты не будешь против?

Я аккуратно взял мать под руку, и мы медленно пошли к дому.

Некоторое время я был просто убит горем. Я очень переживал еще и потому, что не смог попрощаться с отцом и последнее время не уделял ему должного внимания, думая только о себе. Меня съедали мысли о том, что я был плохим сыном. Но в один прекрасный день все эти мысли исчезли, и осталась лишь светлая грусть о самом достойном человеке, которого я когда-либо знал. Я понял, что мои самоистязания ни к чему хорошему не приведут. Я решил, что с этого момента буду жить так, чтобы заслужить право встретиться с ним после моей смерти.

Через несколько месяцев, в один из летних воскресных дней, газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала очередной список книг-бестселлеров США. Одно из первых мест самого престижного списка занимал роман «Я и мой отец», автором которого значился я, Саймон Белл. Что уж скрывать, я стал блестящим журналистом, открыл свое издательство. Специальность, которую я получил благодаря учебе в университете и на которой настоял мой отец, принесли мне большие деньги и славу в своих кругах. Я часто ездил по миру, но жил я в Уэсте, в городе, который полюбил всей душой. Я старался жить достойно.

Лишь одно не давало мне покоя — тот самый поступок, который я сотворил в школе бегунов. Я лишил Эдди Вольфа заслуженной победы. Я решил встретиться с ним. Найти его не составило большого труда. Он жил в Лос-Анжелессе, стал известным актером. С такой внешностью и с такой харизмой это было неудивительно.

Я рассказал ему все, как есть. Он внимательно меня выслушал, затем долго смотрел на меня. По выражению его лица было не очень понятно, что он чувствует. Потом он вдруг встал, крепко обнял меня и сказал:

— Спасибо, что рассказал, друг.

А после продолжил:

— В конце концов, все к лучшему, не так ли? Я актер, ты писатель, ведь именно так и должны заканчивать все известные бегуны?

Посмеявшись над своей же шуткой, он вдруг вновь стал серьезным:

— На самом деле, я благодарен тебе. Ведь если бы ты тогда не подсыпал мне в еду этот порошок, я бы оказался на том марафоне, и Бог знает, что бы там со мной случилось. Так что я должен сказать тебе «спасибо».

— Но почему ты все бросил, Эдди? Почему решил бросить карьеру бегуна?

— Я не собирался строить карьеру бегуна, друг. Просто мне это было на тот момент интересно, вот и все. Я ни о чем не жалею, — сказал он, попивая виски, — у меня все прекрасно, ты же видишь.

Сначала мне вроде бы полегчало от его слов, но улыбка его была какой-то грустной. Я надеюсь, что он не лукавил. Я очень надеюсь, что мой поступок не сломал его. Надеюсь, что он отказался от желания стать лучшим бегуном в мире не из-за того случая. Видимо, я уже никогда не узнаю правды. Все-таки он был актером, причем, хорошим. Пойди разберись, что эти известные актеры испытывают на самом деле.

— Читал твою книгу. Жаль, что так случилось с твоим отцом, — сказал он, смотря куда-то вдаль.

— Спасибо, друг — ответил я, с трудом сдерживая слезы, — мне тоже очень жаль…

Больше мы с ним не виделись.

Те четыре дня, в течение которых я сначала лишился своей мечты из-за травмы, а затем потерял отца, перевернули все с ног на голову, оставшись темным пятном не только в моей жизни, но и в истории Соединенных Штатов. Позже я думал о том, что многие тогда пострадали, и потеряли намного больше, чем я. Тогда я этого не осознавал, мое горе поглотило меня полностью, и на все остальное мне было просто наплевать. Сколько людей в то время лишилось своей мечты? Сколько горя в тех четырех днях.

Был ли марафон в Бостоне моим последним марафоном? Конечно же, нет. Моя любовь к бегу только возросла. К сожалению, из-за полученной травмы я уже не мог заниматься им профессионально. Но вот на часах 4.30 утра; на улице ужасный холод, жуткий ветер, намечается серьезный ливень, холодные капли дождя уже падают на мое лицо. И я вновь стою в начале пути, собираясь в очередной раз пробежать 42 километра и 195 метров. Станет ли этот марафон последним в моей жизни? Очень сомневаюсь.

Посвящается всем пострадавшим в результате событий 15 апреля 2013 в Бостоне и 18 апреля 2013 в Уэсте

Письмо с Края Земли

Обстрел района Саиф-аль-Давла в сирийском городе Алеппо закончился полчаса назад. В воздухе настойчиво висела белая известковая пыль, делая внезапно наступившую тишину еще более густой и оглушающей. Ее нарушал лишь редкий треск отваливающейся со стен домов штукатурки, да отдаленный гул возвращающихся к месту дислокации бомбардировщиков. Джасим выбрался из подвального окна и, балансируя руками на осыпающихся краях глубоких воронок, побежал на противоположную сторону улицы. В конце ее за разрушенной гостиницей слышались крики джихадистов, встреча с которыми для Джасима не предвещала ничего хорошего. Он сильнее пригнулся и прибавил скорости, поскольку идти на встречу с Абдуллой он был вынужден вне зависимости от обстоятельств. Перебравшись под укрытие бетонной плиты, он оглянулся, подумал, что не стоило оставлять свою жену Айшу, пятилетнюю дочь Нарине и трехлетнего сына Джангира одних, но делать было нечего. Старый университетский приятель Абдулла Авад обещал подготовить для него и его жены с детьми документы на новые имена. Документы должны были сделать более безопасным их путь к турецкой границе, за которой их ждал лагерь беженцев, потом — Анкара и реальный шанс улететь навсегда в США к старшему брату. Верный шанс спасти жену и детей.

В Сирии Джасима больше уже ничего не удерживало, он потерял почти все, что было ему близко и дорого. Он потерял родителей, ради которых остался в этой стране пять лет назад, хотя имел возможность выбраться в Америку, где ему предложили место в энергетической компании и оклад в бизнес — школе (пробелы между словами, дефис вместо тире) Стивена Росса при Мичиганском университете. Он отказался, посчитав невозможным оставить одних старую мать и перенесшего инсульт отца. Несколько месяцев назад их изрешетило осколками снаряда в двух метрах от порога своего дома в старом городе. Когда Джасим нашел их лежащими во внутреннем дворике, то к своему ужасу даже не почувствовал душевной боли, лишь легкую горечь утраты, настолько привычной стала смерть на улицах Алеппо.

Свою работу он потерял еще раньше, даже еще до того, как весной 2011 года по всей Сирии прокатилась первая волна демонстраций с требованием проведения реформ. Его уволили из университета, где он работал преподавателем за 150 000 сирийских фунтов в месяц, примерно равных тысяче долларам США. Тогда алавиты взялись за чистку от неблагонадежных элементов во всех государственных учреждениях. Правящая элита алавитов предпочла не рисковать своей властью, нейтрализуя влияние независимой и образованной сирийской интеллигенции на обычных людей, тем более на студентов. Потом и его дом был разрушен минометным обстрелом, непонятно, с какой стороны. После долгих мытарств по знакомым и друзьям, Джасим решил любыми путями уехать в страну своей мечты, в США, к брату, чтобы ни случилось, чтобы ни произошло…

Причина увольнения, а так же необходимость в поиске новых документов, крылась в том, что Джасим Сакар был этническим курдом. Большинство его сирийских сородичей занимали нейтральную позицию по отношению к Башару Асаду, но были и те, кто открыто поддерживал его, а также те, кто ушел в оппозицию. Даже главой Сирийского национального совета стал курдский активист Абдель Бассет Сейда. С обеих сторон к простым курдам было неоднозначное отношение. Боевики запросто могли его расстрелять из «политических» соображений, поскольку он не собирался вступать в их ряды, а идти к границе придется с «этой» стороны. Самому же Джасиму было попросту наплевать на Асада и на то, кто прав из двух сторон. Он хотел лишь работать, кормить свою семью, жить спокойно и счастливо.

Проклиная себя за то, что не уехал в свое время в США, он одновременно мучился от стыда, что даже в мыслях допускал возможность оставить мать и отца на произвол судьбы. Сейчас же все было решено и, как он надеялся, предрешено. Его жена и маленькие дети ждали его в подвале, в двух кварталах от места, где он должен встретиться с Абдуллой. Джасим купит для всех документы, с которыми ему будет проще доказать боевикам, что он суннит или даже салафит, и выбраться наконец из этого чертового города, в котором он застрял, чтобы уехать в прекрасную страну с неограниченными возможностями, где никогда не произойдет того, что происходит сейчас в его родной стране.

Крытый базар, куда по узенькой улочке, перебирая руками по простенку, шел Джасим, когда-то состоял из множества украшенных искусной резьбой каменных сводов и куполов. Сейчас это были просто бесформенные руины, среди которых одиноко торчали уцелевшие столбы. Пыль постепенно рассеялась, и в мгновение охватив открывшееся пространство взглядом, Джасим увидел человека, сидящего у основания одного из столбов, который при виде его привстал и помахал рукой. Инстинктивно схватившись за рукоять ножа, торчавшего за поясом и скрытого полами просторной рубахи, он вскоре опустил ее, осознав, что это Абдулла.

Джасим огляделся по сторонам, стремительно выскочил из проулка и через несколько секунд сел на корточки на груду кирпичей рядом с другом.

— Салам, Абдулла. Какие новости? Получилось?

— Все, как обещал. Документы для тебя, жены и детей со мной, только вот пришлось отдать за них все свои деньги. Не обижайся, Джасим, но они обойдутся тебе дороже.

— Сколько?

— Пятьдесят.

Озвученная сумма вызвала у Джасима непроизвольный спазм в горле.

«Это катастрофа» — подумал он, — нет, катастрофа будет, если он не выберется отсюда, пусть у него останутся жалкие гроши, но в Турции он найдет способ связаться с братом, и тот поможет.

Джасим привстал, засунул руку в карман брюк и вытащил пачку банкнот по 1000 фунтов. Отсчитав десять купюр, он положил их обратно в карман, а пятьдесят зажал в руке.

— Деньги есть, давай, я посмотрю. Там точно все в порядке? — спросил Джасим.

— Мы с тобой дружим уже давно, Джасим. Что за недоверие?

— Сейчас такое время, я даже сам себе не доверяю. Показывай документы — если все в порядке, получишь свои деньги.

Абдулла передал Джасиму документы. С этого момента для всех чужих людей Джасим будет представляться как Тахья Дакка, малообразованный торговец фруктами. Его радовало, что осталось еще десять тысяч фунтов. Такие деньги позволят ему купить место в машине до границы у контрабандистов, если такая подвернется; а если нет, то можно будет что-то купить из еды в дороге.

— Встретимся у Эсама? — спросил Абдулла.

— Да, если доберемся.

— Доберемся, брат, да поможет нам Всевышний.

Абдулла тоже собирался выехать из Сирии с женой. У Абдуллы и его жены не было детей, они связали себя узами брака недавно и теперь собирались построить новую жизнь за пределами этой страны, в которой хаос стал обычным делом.

На обратном пути Джасиму стали попадаться люди, выбравшиеся из своих укрытий и идущие по своим делам. Приблизившись к окну подвала, где его ждала семья, он почувствовал опасность и остановился. Справа к ним приближались два чернобородых боевика, чью принадлежность к джихадистам было легко определить по развешенным на поясе гранатам и уверенной походке, которой они направлялись прямиком к Джасиму. Поначалу ему захотелось изо всех сил побежать по улице, карабкаясь по воронкам и камням, чтобы увести боевиков от убежища, но у него не было сил, и он оставил эту затею. Боевики подошли вплотную, и Джасим увидел, что мужчины вооружены снайперскими винтовками. Видимо идут занимать позиции, — отметил про себя он.

— Кто такой? Документы есть?

— Меня зовут Тахья. Мы с женой и детьми беженцы.

— Где они?

— Здесь, — Джасим приподнял онемевшую от внутреннего напряжения руку в направлении подвала.

— Мать есть?

— Нет, ее убил Асад.

— А отец?

— Тоже.

— Ну, иди, — односложно ответил один из бородачей и пошел дальше.

Второй еще несколько секунд пристально и с прищуром вглядывался в глаза Джасима, после чего сплюнул под ноги и пошел за напарником, нарочно больно ударив Джасима в плечо прикладом винтовки, висевшей у него на плече стволом вниз.

Едва Джасим спустился в подвал, как услышал нежный шепот жены, что-то говорившей сыну. Он увидел их сидящими на большой сумке, в которой у них лежало белье, несколько банок рыбных консервов и завернутый в полотенце хлеб.

— Ну, наконец-то, — с надрывом выдохнула Айша.

Пятилетняя дочь подняла голову с колен матери и, разобрав в сумраке фигуру отца, вскочила, подбежала к нему и обняла за ноги. Джасим быстро поднял ее на руки и поцеловал.

— Ты все уладил? — спросила жена.

— Да, все хорошо, теперь тебя зовут Амира, запомни, а меня Тахья, фамилия наша Дакка. Джангиру и Нарине сделали свидетельство на их настоящие имена. Конечно, если начнут расспрашивать с пристрастием, то все наши предосторожности полетят к черту, но Всевышний нам поможет, будем надеяться, что до этого не дойдет. Нужно отдохнуть, поспим немного и в путь.

Джасим уснул сразу же, как закрыл глаза. Ему снился разговор с отцом многолетней давности.

— Ты готов? Ты уверен, что хочешь этого?

— Да, отец, я уверен. Ведь мы едем в шикарной машине за девушкой, которую я люблю.

— Связывая свою жизнь с этой американкой, ты позоришь не только себя, но и всю свою семью. Подумай, что ты творишь!

— Отец, я люблю ее, и я уже давно принял решение. Неужели ты думаешь, что я поменяю его в день свадьбы?

— Я все надеялся, что ты одумаешься. Но, как видно, она окончательно запудрила тебе мозги. Сын мой, иногда хорошие волевые решения заслоняются эмоциональными позывами. Сейчас именно такой случай. Очнись.

— Это не эмоциональные позывы, папа, это называется Любовь…

— Какая любовь? О чем ты говоришь?

— Эта девушка приняла Ислам ради меня, сменила имя. Ведь ее не с рождения звали Айша, как ты знаешь. Она приехала из США ради того, чтобы жить со мной. Она умна, женственна, добра, из хорошей семьи.

— Из хорошей американской семьи!

— Какая разница, папа? Теперь она станет моей семьей, вот что важно.

— Да уж, эта змея сделала все, чтобы быть с тобой.

— Что ж, это скорее ее плюс, чем минус.

Гнев, охвативший отца, выразился в физических действиях. Он жестко ухватил сына за затылок и сказал:

— Сын, послушай, — он произносил слова шепотом, пытаясь говорить спокойно, но эти попытки делали его тон все более и более истеричным, — я знаю христиан. Настоящий христианин, как и любой другой истинно верующий человек со своими моральными ценностями, никогда не откажется от своей веры. Уверен, что она атеистка. Ей плевать, какая у нее вера.

— Отец, в сонете Шекспира «Венецианский купец» еврей отказался от своей веры, чтобы спасти свою жизнь. А ведь он уж точно был верующим человеком. Думаю, ради спасения жизни от веры отказываться не стоит, ведь вера и есть смысл жизни. Но в жизни есть еще одна важная вещь, кроме веры. Это Любовь. Некоторые отказываются от Любви ради Веры, а другие, такие, как моя невеста, отказываются от Веры ради Любви. Хотя, если копнуть глубже, не стоит говорить о вере и любви, как о двух противоречащих друг другу явлениях. Ведь Любовь — есть следствие веры.

— И ты бы тоже отказался от своей веры ради любви к ней?

— Я — нет. А она отказалась, и за это я люблю ее. Я не могу понять, что тебя больше злит — то, что у нас разные религии, или то, что она из Штатов?

— Она родилась в той стране, которая привыкла все брать силой. Она истинный представитель этого государства — корыстная, готовая на все ради достижения желаемого.

— Но Рашид.

— Твой брат уехал туда, чтобы зарабатывать деньги. Но он не американец, он воспитан здесь, воспитан мной, он уехал туда с устоявшимися взглядами, и я не боюсь за него. А вот она.

Сон Джасима прервал очередной взрыв, прозвучавший где-то неподалеку.

— Нам пора идти, — сказал он, еще не полностью проснувшись.

Они вышли из подвала и повернули направо, на северо-запад, в сторону вокзала. Сейчас они находились на нейтральной территории, которую поочередно то отбивала гвардия, то занимали боевики. Нарваться можно было на кого угодно, но Джасим чувствовал себя готовым к любому повороту событий. По этой территории им нужно было пройти километров двадцать. По расчетам Джасима у вокзала должны быть военные регулярной армии, которые обычно не трогали и беспрепятственно пропускали беженцев к турецкой границе. Если доберутся до вокзала, то до города Рейханлы, который находится в провинции Хатай, на юге Турции, останется всего сорок пять километров.

В понимании Джасима, город Ренхалы ассоциировался с далеким Мичиганом, где ждет его брат, где не стреляют и не убивают, куда он так мечтал попасть все последние годы. Пройти этот отрезок пути будет труднее всего, территория занята боевиками, а центр дороги на прошлой неделе заблокировали гвардейцы Асада, перекрыв тем самым поставки оружия джихадистам. Вся эта информация беспорядочно крутилась в голове Джасима, когда он услышал настойчивый окрик.

— Стой! Стой! Мосаб, иди сюда, смотри, кого я поймал! Собака Асадовская!

К Джасиму из соседнего проулка бежал один из ранее встреченных им снайперов. Второй, которого судя во всему звали Мосаб, не бежал, но достаточно энергично шагал к остолбеневшему Джасиму и его семье.

Боевик подбежал и схватил Айшу за волосы. Она была в обычном платке, а Джасим хорошо был осведомлен о том, что радикальные сунниты считают, что женщина должна ходить если не в парандже, то уж точно в хиджабе, а за ослушание этого правила полагалось жестокое наказание, вплоть до смерти. Джасим опустил на землю плачущего навзрыд трехлетнего сына и прикрыл онемевшую от страха дочь. Он схватил за руку боевика, что-то крича о том, что они потеряли хиджаб во время бомбежки. Боевик резким движением бросил Айшу лицом вниз на камни и начал расстегивать кобуру пистолета. Не осознавая, что он делает, собрав все силы, Джасим потянул левой рукой бородача на себя, а правой выхватил из-за пояса нож и всадил его в живот своему обидчику. Тот обмяк, навалившись на него всем телом. Джасим устоял, и нечеловеческим усилием удерживая тело как щит от второго боевика, который резко прибавил шагу, выхватил из расстегнутой кобуры мертвеца пистолет и в упор выпустил всю обойму в наступавшего врага. Тот упал. Джасим до скрипа сжал зубы, его обливал пот, он жарко дышал, оглядывая квартал, как будто был готов сразиться с целой ротой боевиков.

Через мгновение, придя в себя, Джасим бросился к жене, которая сама поднялась и прижимала к себе детей, дрожа крупной дрожью, но все же находила в себе силы все тем же нежным голосом успокаивать детей.

— Бегите по этой улице до цитадели. Быстро! Сумку не бери, два дня проживем без припасов, а там уже доберемся до Эсама. Бегите, я немного задержусь.

Айша схватила мальчика на руки и побежала по улице в указанную сторону. Джасим нагнулся, пытаясь вытащить оружие у убитых, но не успел. Он понял, что здесь он не один. Невдалеке прозвучал выстрел. Значит, кто-то заметил его, и то, что здесь произошло. Он повернулся туда, откуда они пришли, и увидел, что в его сторону бежали два вооруженных человека. Еще один удалялся, видимо побежал за помощью. Эти двое будут держать его под обстрелом, но они еще далеко. Джасим бросился со всех ног. Плохо, что он не видел своего противника, а сам был как на ладони, да еще впереди маячила фигура жены с детьми. Инстинктивно он старался прикрывать ее, но понимал, что пытается сделать невозможное.

К счастью, уже наступил вечер — в это время армия Асада обычно начинала вторую волну обстрела районов, занятых боевиками, а он бежал как раз в сторону позиций правительственных войск. Нагруженные оружием преследователи начали отставать. Джасим видел, как Айша с детьми повернули за угол дома, и в это время бахнул и прокатился по телу острой болью выстрел. Стараясь ее перетерпеть, Джасим бежал и бежал. Он уже понял, что погоня прекратилась, но не мог остановиться, подгоняемый страхом за жену и детей. Упав, обессиленный, в кучу каменного мусора, впереди он услышал встревоженный голос жены. Он откликнулся. Совсем стемнело, когда Айша помогла ему вползти в какую-то бетонную щель уже на окраине города.

Джасим лежал на боку, а жена, разорвав свою хлопчатобумажную нижнюю рубашку, перевязывала ему ногу выше колена. Он приподнялся на локте.

— Что там?

— Ничего страшного, пуля прошла навылет, — едва сдерживая слезы, ответила жена.

Маленькие Нарине и Джангир, всхлипывая, дремали в углу помещения, которое когда-то служило складом для продуктового магазина. Продуктов, разумеется, здесь давно не было, но повсюду валялись мешки из-под муки, сахара, коробки из-под сладостей. Айша соорудила из всего этого подобие ложа для детей и мужа, а теперь, перевязав Джасима, легла рядом, прижавшись к нему дрожавшим телом. Джасим, пытаясь повернуться удобнее, дернулся от боли и затих, крепко прижав к себе единственную в мире женщину, которую он любил. Оказавшись во временной безопасности, под давлением усталости и стресса, Джасим позволил себе ненадолго уснуть.

Воспоминания, которые посещали его еще до того, как он заснул, перетекли в сон. Джасим увидел шумную красочную свадьбу, на которую они пригласили полтысячи гостей. Несмотря на то, что вначале отец был против их брака с Айшей, со временем все изменилось. Все члены семьи, включая, конечно, главным образом Джасима, уже не представляли своей жизни без этой замечательной девушки. Она на самом деле была необычной. Она успевала все делать по дому, воспитывать двоих детей, и при этом работала, была одной из ключевых фигур на своей должности.

Он вспоминал, как радовался за него старший брат, постоянно упрекавший, что он долго не может найти себе подходящую невесту. Он представил себе, как его брат, Рашид Сакар, талантливый, а потому уважаемый программист, сидит себе спокойно за компьютером в большом офисе или в личном кабинете где-то там, в Америке. Мысль о том, что у того все хорошо, успокаивала Джасима. Он знал, что они скоро будут в той чудесной стране, где могут сбыться любые мечты любого человека, главное — не лениться и много работать. Эти мысли всегда были для него маяком, а сейчас они добавляли ему сил.

Рашид Сакар был на три года старше Джасима. Он раньше младшего брата закончил химико-технологический факультет университета Алеппо по специальности «информатика и автоматизация производства». Джасим учился на последнем курсе и готовился стать аспирантом, когда Рашид стал ведущим программистом на одной из самых современных электростанций Сирии. Ее помогали строить американцы и потому следили за ее работой, периодически приезжали для консультаций персонала, проведения различных технологических обновлений. Незаурядные способности Рашида не остались незамеченными, и его пригласили в США. Сначала он работал в Детройте, но город тогда шел к банкротству, и его предприятия закрывались, поэтому Рашид сначала полностью отдался преподаванию в Мичиганском университете, а позднее по совместительству стал работать на заводе промышленных лазеров. Заветной мечтой Джасима было уехать в Америку, о которой брат рассказывал в письмах и по телефону удивительные вещи. Представить себе, что путешествие к мечте будет столь трагичным и непредсказуемым, он, конечно, не мог.

Посреди ночи Джасим проснулся и увидел, что жена не спит, она плакала.

— У нас ничего не получится, Джасим… Ничего не выйдет, — рыдала она.

Он схватил ее за плечи и повернул к себе:

— Ну-ка успокойся! Я же дал тебе слово. Ты знаешь меня — если я поставлю цель, я ее достигну. Сейчас цель — выбраться из Сирии, уехать к брату, и я достигну ее любыми способами. Ты же помнишь Кимберли Берроуз, Теда Раммеля, Ника Вуйнича? Мы же говорили с тобой о них. Эти люди смогли преодолеть трудности и жить, несмотря ни на что. Значит, и мы должны постараться. Они не сдались, и мы не сдадимся! Поняла?

— Поняла, — ответила она. Она хотела, чтоб он ее успокоил, и у него это получилось, как и всегда получалось.

Едва небо перекрасилось из черного в серый цвет, четыре фигуры отделились от стены здания и пошли на северо-запад. Джасим шел неуклюже, но уверенно, стараясь не сильно наваливаться на руку поддерживающей его жены, другой рукой он держал руку сына. Дочка, держась за платье матери, шла рядом. Они шли к дому Эсама, троюродного брата отца Джасима, его дом находился на окраине города Алеппо. Именно у него Джасим, хоть и не видел его долгое время, собирался переночевать, чтобы после продолжить свой путь к свободе…

— Ну, здравствуй, мой юный друг, которого я не видел уже давно. Ты решил проведать своего старого родственника только тогда, когда тебе стало это нужно, — сказал Эсам, улыбнувшись во все свои 32 зуба и крепко обнимая Джасима, которому такое приветствие, конечно, было не по душе. Он был слишком усталым, чтобы слушать подобные колкости, он хотел просто отдохнуть.

— Что с тобой? Ты ранен? — спросил Эсам обеспокоенно, но зная характер старого лиса, Джасим понимал, что тому в принципе наплевать на его рану.

— Все в порядке. Мы ведь в Сирии. Стоит ли удивляться ранам на теле, — ответил, вежливо улыбнувшись, Джасим.

— Да уж, в этом ты прав, мой друг. Нынче ранам на теле удивляться не стоит, как и ранам душевным.

75-летний Эсам Джазир был в свое время полковником сирийского спецназа, дерзким и хитрым командиром десантно-штурмовой части, прошедшим три арабо-израильских войны. Все здесь знали о военных заслугах Эсама. О том, как он со своей группой захватил израильский разведцентр на горе Хермон в далеком 1973 году, как защищал Ливан в 1982-ом, как жестко и жестоко «работал» в тылу противника. Он считался настоящим героем Сирии.

Все, кто хорошо знал Эсама, не удивились, что он, будучи уже давно в отставке, увенчанный лаврами и заслуживший покой в кругу своей большой семьи, состоящей, помимо жены, из двух сыновей, дочери, пяти внуков и дюжины правнуков, снова возьмет в руки боевое оружие. В молодости Эсам был активистом панарабского движения и ненавидел исламистов, потому приветствовал светскую власть, с момента ее прихода в 1958 году провозгласившую создание конфедерации с Египтом в виде Объединенной Арабской Республики. Он сознательно остался верен Насеру и перешел 28 сентября 1961 года в оппозицию к своим сослуживцам и друзьям, к тем, кто поддержал правительство Халеда Азема. После этого Эсам вступил в правящую партию Баас уже в независимом от Египта Дамаске, тридцать лет был фанатично предан своему президенту Хафезу аль-Асаду, и потому без особых раздумий встал на защиту его сына Башара аль-Асада, когда в стране начались массовые антипрезидентские демонстрации. В последние три года Эсам был участником кровавых сражений в Дейр-эз-Зоре и Хомсе, штурмовал Дейр аз-Заур и Алеппо.

Когда он узнал о похищении исламистами своего сына Таиба, Эсам не оставил поля боя, только стал более равнодушным к смертям женщин и детей, на трупы которых он старался не смотреть, когда его подразделение вступало в очередной отбитый у исламистов город. Только прошлой осенью он вернулся к себе домой навсегда. Отряд, бездействуя, стоял на запасной позиции, когда Эсаму сообщили, что в его городке почти всех жителей вырезали боевики. Ему даже не пришлось спрашивать разрешения, чтобы передать должность заместителю, позвонили из Дамаска, поблагодарили и сказали, что Эсам может сложить свои полномочия. Когда он вернулся в свой дом, мертвенная тишина встретила его. Всех — взрослых и детей — уже похоронили. Сутки он в беспамятстве, молча, пролежал на могиле семьи, в исступлении сжимая кулаки. Через два дня, не видя ничего перед собой, припадая на левую ногу и почти не чувствуя левой руки, он пришел к чудом оставшемуся в живых соседу. Спустя месяц Эсам отошел от своего горя, во всяком случае, внешне выглядел абсолютно спокойным, возможно, даже чересчур. Его бесстрастие ко всему происходящему, войне, смертям и страданиям, выглядело пугающим. Люди с пониманием смотрели ему вслед, когда он шел по улице, как правило, к могиле семьи, и реже, на рынок, чтобы выменять крупу или муки на что-нибудь из оставшегося скарба.

Он переехал на окраину города Алеппо и жил один в уютном домике, где сейчас все и собрались.

— Джасим, надеюсь, ты не будешь против, если трапезу с нами разделят твои сводные братья? Вы ведь долгое время не виделись, — сказал Эсам перед тем, как войти в гостиную.

— Да…конечно, — растерянно ответил Джасим.

За столом сидели четверо мужчин. Трое из них были огромного роста, около двух метров, здоровые, мускулистые… А один, самый младший из них, был среднего роста, худощавый.

Джасим сел за один конец стола, а за другой — самый старший, «живая легенда» и хозяин дома, Эсам. Слева от Джасима сидела его жена, далее по левую сторону от него сидели двое его старших сводных брата Саид и Залимхан. Справа сидели два других его брата, Иса и самый младший, Ахмад, которому на днях исполнилось восемнадцать лет. Дети играли в соседней комнате.

— Айша, вы прекрасно готовите, — прервал безмолвный ужин старик, — вашему мужу очень повезло с вами. Умение женщины хорошо готовить заставляет мужчину закрывать глаза на многие ее минусы, — затем он немного помолчал, дожевывая еду; потом взглянул на Айшу и, громко рассмеявшись, продолжил, — Но вы не принимайте на свой счет, дорогая, я просто разговариваю. Думаю, тема еды наиболее приемлема за столом.

— Спасибо, Эсам, вам поставить еще салат?

— Благодарю, дорогая. Если мне что-либо понадобится, я сам это себе поставлю. Я ведь еще не настолько стар, — сказал он и рассмеялся, продемонстрировав всем свои на редкость белоснежные ровные зубы, а затем продолжил, — дивный стол. Здесь и фрукты, и овощи, и напитки, и много мяса. Сидя за таким столом, ни о чем, кроме еды, и говорить не хочется. Вот справа от меня стоит стакан молока, прекрасного свежего молока. А слева — вкусная ароматная рыба. Я думаю, глупо рассуждать о том, что вкуснее — молоко или рыба, ведь глупо сравнивать напиток и мясо. Но у меня вопрос — что будет, если я употреблю их вместе?

— Вам будет плохо. Возможно отравление, — ответила Айша, не понимая, о чем это он.

— Точно! То есть мы приходим к выводу, что молоко и данный сорт рыбы не подходят друг другу, хотя оба они, безусловно, хороши на вкус. Ведь так?

— Да…да… наверно, — ответила Айша.

— А если так, то будет логично задать вопрос — почему же вы, ребята, решили соединиться узами брака? — спросил он, перенаправив взгляд с нее на Джасима. При этом улыбка не сходила с его лица.

— Полагаю, эти твои бредовые рассуждения о рыбе и молоке несут в себе какой-то тайный смысл? — спросил раздраженным и усталым голосом Джасим.

— Точно, Джасим, ты всегда отличался невероятной сообразительностью, — издевательски заметил Эсам, — Не воспринимай мой вопрос, как укоряющий, все это не мое дело, я всего лишь троюродный брат твоего отца, я просто беседую с тобой.

Наступило молчание, но Эсам не хотел молчать:

— Айша, пока ваш муж думает, как бы правильней ответить на мой вопрос, я бы хотел поинтересоваться у вас — знаете ли вы, почему он перестал общаться со своими братьями? Я бы мог спросить об этом у него, но, как видите, он и на один-то вопрос ответить не может, что уж говорить о двух, — сказал он и тут же дружелюбно улыбнулся Джасиму.

Айша немного замялась, но с ответом тянуть не стала:

— Джасим говорил мне, что все его братья, кроме самого младшего, Ахмада, перестали разговаривать с ним, когда узнали, что он женится на мне.

— Не может быть! — воскликнул Эсам с артистическим удивлением и отодвинул от себя тарелку с едой, сделав вид, что у него от этой ужасной новости даже пропал аппетит.

— Парни, это правда? — спросил он, смотря на них с укором. — Вы действительно что-то имеете против этой прекрасной дамы, которая накормила вас этой восхитительной едой? Вы имеете что-то против женщины, которая сделала счастливым вашего брата? Посмотрите на него, разве вы не видите, как он счастлив? — говорил он, указывая на сгорающего от раздражения Джасима.

Но никто из братьев ничего не ответил, а один ухмыльнулся.

— Ну да ладно. Я думаю, вы не отвечаете, потому что вам очень стыдно за свое поведение. Айша, надеюсь, я не раздражаю вас своей разговорчивостью? Просто ваш муж все время молчит, и надо признаться, что его молчание наталкивает меня на разные не очень приятные мне мысли. Но не будем об этом. Если вы позволите, я задам вам еще один вопрос. Вопрос этот давно поселился в моей голове. И надо сказать, что поиск ответа на него стал для меня настоящей проблемой. Но потом я перестал думать о проблеме и дал ей созреть. И вот она созрела, и этот факт требует от меня немедленно спросить у вас… легко ли отказаться от своей страны и от своей веры? Вы ведь в свое время приехали сюда просто по работе, на пару недель, потом встретили этого прекрасного парня и решили остаться с ним. Вот так вот — раз, и все! Вы бросили все и остались тут, сменили имя, сменили вероисповедание.

— Это было нелегко для меня, но я сделала это ради Любви, ради того, чтобы быть с Джасимом, — ответила она, как будто ждала подобного вопроса и, взяв своего мужа за руку, посмотрела на него своими грустными, но очень любящими глазами.

— Я открою тебе секрет, старик — даже если бы она не сменила имя, не приняла Ислам — я был бы с ней. Я не вижу ничего плохого в американцах, я уважаю их страну, США является для меня олицетворением свободы.

Эсам громко рассмеялся, хлопнув в ладоши.

— Ну, да! «Так шлите их, бездомных и измотанных, ко мне.», — цитировал он надпись на Статуе Свободы, не переставая смеяться, — ты ведь сейчас как никто попадаешь под категорию людей, о которых там говорится, не так ли, мой друг?

Джасим молчал.

— Ладно, о том, что ты думаешь по этому поводу, мы поговорим чуть позже. А пока я хочу закончить тему, которую начал обсуждать с твоей женой, но для продолжения нашей беседы мне, безусловно, нужно твое разрешение. Так ты не против, Джасим? — говорил старик, отрезая кусок рыбы.

— Я пока не против, Эсам. Я уважаю тебя, потому что ты старше и мой отец уважал тебя, — терпение Джасима было на исходе.

— Молодец! Уважение к старшим — это хорошо. Так вот, Айша, — сказал старик, вытирая рот салфеткой и наливая себе чай, — я хочу спросить вас, кто привил вам веру в Бога?

Айша немного помолчала, затем ответила:

— Мама., — на ее глазах появились слезы, — я была трудным подростком и не верила ни во что. Когда мама укоряла меня в том, что я не хожу в церковь и не молюсь, я отвечала ей, что не смогу поверить в Бога, пока в моей жизни не произойдет чего-то, после чего я удостоверюсь в Его существовании. На что мать ответила, что если бы Бог явился к нам, и все бы увидели Его, то все бы поверили в Его существование, и тогда не было бы смысла в религии. А суть религии в том, чтобы верить в существование Бога просто так, не прибегая к поиску каких-либо доказательств. Она рассказала мне притчу о человеке, который взывал к Богу, чтобы Тот дотронулся до него и доказал тем самым, что Он есть, и Бог дотронулся до него, но человек не заметил этого и смахнул с плеча бабочку. Моя мать не была мастером по проповедям, но после одной из таких бесед я уверовала.

После этих слов Эсам пристально посмотрел на нее. В его взгляде что-то ей показалось ужасным. Некоторое время он просто смотрел на нее и молчал. Это молчание было пугающим не только для нее. Даже Джасим поймал себя на мысли, что взгляд у Эсама в тот момент был поистине дьявольским. Но затем старик вновь улыбнулся, сменив выражение лица на прежнее.

— Трогательно, Айша, правда, трогательно, — говорил он, попивая чай, — Особенно меня тронула эта притча о бабочке, которую я слышал, наверное, уже миллион раз. Конечно, трудно оглядываться назад и видеть ошибки тех, кого любишь. Но я, как сторона совершенно объективная, осмелюсь заметить, что ваша мать не должна была укорять вас за то, что вы не ходите в церковь. Я, например, никогда не заставлял своих сыновей ходить в мечеть. Человек, который был намного умнее всех нас, сказал: — «Регулярное посещение церкви так же неспособно сделать человека христианином, как регулярное посещение гаража неспособно сделать человека шофером». Но это, конечно, совсем не означает, что ее и вовсе не надо посещать. Ведь посещение таких мест, возможно, не способно сделать неверующего человека верующим, но оно, на мой взгляд, способствует духовному развитию того, кто уже является верующим. Вы согласны со мной, дорогая?

— Да… да, наверно, вы правы, Эсам, — ответила Айша, которая внезапно ощутила, как на нее накатила усталость от всего этого.

— Напомните, пожалуйста, дорогая, откуда вы родом? — спросил Эсам.

— Из Сан-Франциско, я прожила там всю жизнь, — ответила она со светлой грустью в голосе. Ей почему-то вспомнился парк «Край земли», одна из главных достопримечательностей города Сан-Франциско. Этот парк расположен в самой крайней точке континентальной суши, в направлении вращения Земли. Ей вспомнился потрясающий пляж Оушен Бич, который проходит через этот парк. Вспомнились места, откуда открываются потрясающие виды на Тихий океан. Когда она жила в своем родном городе, она очень часто убегала на этот пляж, к этому парку, чтобы отдохнуть от всех повседневных проблем, которые неизбежно наваливаются на человека, работающего слишком много.

Эсам отвлек ее от этих мыслей:

— Ну, хорошо. И что теперь? Вы жили в США, в этом вашем прекрасном городе, были христианкой всю свою жизнь. Вы считали Иисуса сыном Божьим, но вот вы встретили Джасима, поменяли свою религию, бросили Штаты, и теперь вы вдруг перестали считать Иисуса сыном Господа? Ведь по исламу, Иисус — это человек.

— Да…да, Иисус — это человек, — отвечала она, словно человек, которого только что пробудили от дивного сна, — но ведь даже по исламу, он не просто человек. Он пророк. Он — человек, посланный Богом к людям. Как и в христианстве, Иисус является к нам на землю, чтобы принять на себя грехи наши.

— О, нет, перестаньте, дорогая, прошу вас. Хватит проводить аналогии между христианством и исламом. Ваше рвение найти в них как можно больше общего обусловлено тем, что вы являетесь дочерью христиан и женой мусульманина. Вы хотите усидеть на двух стульях, но этого при всем моем хорошем отношении к вам я не позволю сделать. Вы являетесь уроженкой той страны, которая и является виновницей того, что сейчас у нас тут происходит, и в то же время вы жена сирийца. Вы прекрасно знаете, насколько сильно отличаются эти два направления религии. Иисус, кем бы он ни был, сыном Божьим или просто Его посланником, учил нас любить ближнего своего. Но у меня не укладывается в голове, как любовь к ближнему, в данном случае к вашему мужу, привела вас к тому, чтобы отказаться от всего, во что вы верили все эти годы? Вы что, позабыли все то, чему вас учила мать? Или вы позабыли все проповеди, которые вы внимательно слушали, когда посещали церковь? Или проповеди эти в какой-то момент перестали казаться вам мудрыми? Или же, наоборот, в душе вы остаетесь христианкой, а все остальное — лишь пыль в глаза?! Так скажите мне, Айша, во что вы верите?

Айша не отвечала, слезы в ее глазах накапливались.

— Во что ты веришь, Айша?! Отвечай! — вдруг закричал старик.

Тут Айша вытащила из-под кофты крест и с грохотом положила его на стол.

— Вот во что я верю! — закричала она, — я американка! Я христианка! И всегда ей оставалась! Я сказала, что приняла ислам, так как думала, что в другом случае Джасим не женится на мне! Ну что?! Вы теперь довольны?! Вы удовлетворены?!

— Абсолютно, — ответил Эсам, продолжая вести себя так, как будто это просто светская беседа.

— Ну все, хватит! — вдруг зарычал Джасим, ударив рукой по столу. Взяв в руки нож, он заговорил каким-то ужасающим тоном, обращаясь к сидящему напротив него Эсаму:

— Я сыт по горло. Я вижу тебя насквозь, старик. Ты думаешь, я буду терпеть все это лишь потому, что ты знал моего отца и потому, что весь наш район уважает и боится тебя? Думаешь, я позволю тебе доводить до слез мою жену лишь потому, что ты приютил нас в своем доме?! Нет, мразь, такого не будет! Видишь этот нож? Уверяю тебя, он очень острый.

Не раз он выручал меня. Так вот…если мы еще хоть раз где-нибудь пересечемся с тобой, я всажу этот нож тебе в сердце, а потом в голову. Обычно от удара в эти части тела люди умирают, но так как у тебя нет ни сердца, ни мозгов, то вряд ли эти удары станут для тебя смертельными. Но будь уверен, я найду в твоем теле места, куда можно будет всадить нож так глубоко, чтобы твоя жалкая жизнь прервалась! Надеюсь, мы еще встретимся, и уж тогда наша встреча точно будет последней. А сейчас мы уходим…

После этих слов Джасим встал, чтобы направиться с женой к выходу.

— Ты прогнил, Джасим, прогнил насквозь, — сказал Эсам ему вслед — ты не ведаешь, что творишь. Говоришь так, словно я твой враг, а не она. А ведь это она своими сладкими речами об Америке внушила тебе ложное представление, что главное в жизни — это личное счастье. Она внушила тебе, что ты должен, обязан бежать к брату в Штаты за хорошей жизнью, чтобы быть свободным, быть счастливым. Человек — это сумма поступков, совершенных им. Твои поступки говорят о том, что ты человек, который не достоин уважения.

— Ты идиот, старик. Ты лишился остатков разума. Мне жаль тебя, — сказал Джасим спокойным усталым голосом и повернулся, направляясь к выходу.

— Айша, забери детей из соседней комнаты.

Джасим устал. В результате этой усталости нож, который он держал в руках, был ловко выхвачен одним из братьев. После этого двое других братьев набросились на него и, свалив с ног, начали связывать руки и ноги.

Айша была ввергнута в шок. Ее удивило даже не то, что братья ее мужа набросились на него. Поразило то, что веревки, которыми они связывали его, были у них в карманах, будто они с самого начала знали, что им придется это делать.

— Что вы делаете?! Отойдите от него! — закричала она, но тут к ней подбежал самый старший из братьев, Саид, и жестко ухватив ее за шею, закрыл ей рот своей мозолистой рукой.

— Заткнись, дрянь, мы с тобой позже еще поговорим, — прошептал он ей на ухо и швырнул на диван.

Шокированный всей этой картиной молодой Ахмад хотел помочь Джасиму. 18-летний парнишка был настолько ничтожен физически по сравнению со своими высоченными братьями, что ничего не смог бы сделать, но ему было плевать на это. Он встал и хотел оттащить их, но почувствовал на своем плече сильную руку Эсама, которая жестким движением усадила его обратно за стол.

— Сиди тихо, цыпленок, тебе лучше не вмешиваться в дела мужчин, — сказал ему старик.

Сломав Джасиму нос и не оставив на его теле живого места, братья наконец успокоились. Через несколько минут все в комнате стихло. Обстановка была следующей: на полу лежал перевязанный по рукам и ногам окровавленный Джасим, рядом с ним сидели Саид и Иса. Недалеко от них на диване со связанными руками сидела Айша, рядом с ней был Залимхан. Ахмад продолжал сидеть за столом, как ему велел самый старший из всех, кто находился в тот момент в доме, который в свою очередь медленно ходил по комнате из стороны в сторону, с наслаждением и какой-то элегантностью попивая чай. Закончив чаепитие, он потер руки и заговорил.

— Что ж, думаю, теперь вся обстановка полностью благоприятствует тому, чтобы заняться главным человеком, который виновен во всем произошедшем, — его взгляд упал на Айшу.

— Ахмад! Что ты сидишь и плачешь, как баба?! Давай вставай, я хочу, чтобы ты тоже поучаствовал в этом, — сказал старик.

— Я не…я не хочу, — ответил парень, захлебываясь в слезах.

— А мне плевать, хочешь ты этого или нет! — закричал в ответ Эсам, — сейчас важно только то, чего хочу я! Тебе пора уже стать мужчиной. Не надо жалеть это трусливое ничтожество, которое, спрятавшись за жену и детей, хочет покинуть свою родину и променять ее на Америку, где так уютно поселился его старший братец. Он заслужил то, что сейчас с ним происходит. А теперь, Ахмад, вставай, и притащи сюда Айшу, живо!

— Я не хочу, Эсам, не втягивай меня в это, я не могу, — говорил молодой Ахмад, не переставая плакать.

— Ты сделаешь так, как я сказал, или я зарежу Джасима прямо у тебя на глазах. Сегодня они ответят за все! Пришел час расплаты за грехи, и я беру на себя роль палача. Так что встал и привел ее сюда, быстро! Увидев, что Ахмад идет к ней, Айша приняла оборонительную позу.

— Айша, извини, пожалуйста, встань, — бормотал Ахмад, подойдя к ней, но она вела себя, как озверевшая. Она начала отпихиваться ногами. От этой ситуации Ахмад стал плакать еще сильнее и продолжал бормотать:

— Айша, пожалуйста… дай руку, я должен усадить тебя рядом с мужем, встань…встань с дивана, прошу тебя.

— Что ты с ней возишься?! — закричал в гневе Эсам.

— Давай я приведу ее? — предложил свою помощь Саид.

— Нет! Сядь на место! Я хочу, чтобы это сделал именно он! Возьми ее за руку и тащи сюда, а не то я убью твоего брата! — возникало ощущение, что Эсам с минуты на минуту окончательно потеряет контроль над собой.

Тут Ахмад понял всю серьезность ситуации. Он понял, что у его нерешительных действий могут быть серьезные последствия. Он взял себя в руки, вытер слезы и, сев перед Айшей, решил в последний раз попытаться уговорить ее встать добровольно:

— Послушай меня. Твоего мужа убьют, если ты сейчас же не встанешь и не присядешь рядом с ним. Поняла? Так что вставай!

Но та и слушать его не хотела. Ее рассудок был затуманен, и ей было в тот момент плевать, что жизнь ее мужа под угрозой. Поняв, что добровольно она не встанет, Ахмад жестко схватил ее за руки и попытался поднять, но это было не так просто. Он получил от нее удар ногой в пах и упал на пол, корчась от боли. Тут он по-настоящему разозлился.

— Ты идиотка! Твоего мужа убьют, дура! — зарычал он, с трудом встав на ноги и продолжая попытки поднять ее с дивана.

Джасим, видя всю эту картину, изо всех сил пытался что-то сделать. Но он был не в силах. Двое его братьев, каждый из которых весил более ста килограмм, просто уселись на него и с хохотом наблюдали за тем, как их младший худощавый брат пытается усмирить и привести к ним буквально озверевшую Айшу. Когда Джасим окончательно смирился с тем, что он не в силах что-либо изменить, он решил просто ждать, когда все это завершится.

Он смотрел на жену и думал о том, что если ему и ей все же удастся пережить этот кошмар, то они уедут далеко в Америку, где он встретит брата. «Рашид, брат мой, да поможет мне Всевышний, и мы скоро встретимся с тобой», — думал он. Но вскоре ему пришлось вернуться в то, что происходило в реальности.

— Вставай, дура! — кричал Ахмад, через некоторое время ему пришлось влепить Айше пощечину. Это ее не усмирило, поэтому он дал вторую пощечину, затем третью. Наконец, она выбилась из сил и упала на пол.

— Молодец. Ты ее все же одолел, — сказал Эсам, смеясь вместе с другими, — давай, тащи ее сюда.

И Ахмад, весь в слезах, потащил ее тело по полу в ту сторону, куда ему указали.

— Прости… прости, пожалуйста. Я это делаю ради вас с Джасимом. Я бы никогда не причинил вам боль, — говорил он, волоча ее по полу и заикаясь от своего непрерывного плача, — прости меня.

До Айши доходили лишь обрывки фраз молодого парня. Но вот что она хорошо услышала, так это выстрел. После этого ее уже никто не волок по полу, Ахмад упал рядом с ней весь в крови. Она смотрела в его безжизненные, наполненные слезами глаза, и не понимала, что происходит. Медленно встав на ноги, она посмотрела в ту сторону, откуда, как ей показалось, были произведен выстрел. Взгляды всех присутствующих были устремлены в ту же сторону. На пороге комнаты стоял с двуствольным ружьем в руках Абдулла Авад, друг Джасима, с которым они договорились встретиться у Эсама.

— Ты как? — спросил он, одной рукой развязывая Айшу, а другой направляя ружье на остальных.

Она ничего не ответила.

— Что здесь происходит? — проговорил он сквозь зубы, обращаясь к Эсаму, так как тот показался ему единственным, кто на тот момент был способен что-то говорить.

— Произошло недоразумение., — начал было старик, подняв руки вверх.

— Убей его., — прошептала Айша Абдулле, смотря на Эсама диким взглядом. Тот прицелился.

— Нет, нет. Подожди! Не совершай ошибку. Ты уже совершил одну, убив 18-летнего парня, — взволнованно, но не паникуя, сказал старик.

— Не слушай его, Абдулла! Стреляй! — кричала Айша, как сумасшедшая. Узрев в его глазах сомнения, Эсам продолжил:

— Абдулла, друг мой, твой выстрел только усугубит положение. У тебя в руках двуствольное ружье. Ты произвел один выстрел. Значит, у тебя осталась только одна пуля, а здесь, кроме меня, как видишь, еще три человека. Ты застрелил их родного брата. Если выстрелишь в меня, то тебе понадобится время, чтобы перезарядить оружие, и эти трое непременно воспользуются возникшей паузой, чтобы порвать тебя в клочья.

В глазах Абдуллы промелькнула неуверенность. Но Эсам понимал, что за семью своего друга тот убьет без колебаний, тем более, что он уже продемонстрировал свою хладнокровность пару мгновений назад, хотя и не понимал на тот момент, что стреляет тоже в члена семьи Джасима.

— Что вы предлагаете? — спросил Абдулла.

Услышав этот вопрос, старик нагло опустил руки и уселся на стул, а затем медленно заговорил:

— Я предлагаю отпустить этих троих, а потом и самим покинуть мой дом, где я любезно вас принял. Лежащего на полу Джасима мы оставляем вам. Ты забудешь о том, что мы немного поиздевались над твоим другом и его женой, а мы забудем про то, что ты убил человека, который только начал жить.

— Хорошо. Убирайтесь! Мы выйдем после вас, — приказал Абдулла, направив ружье на трех братьев Джасима.

— Думаю, ты не в том положении, чтобы командовать, — сказал Эсам, а затем продолжил более спокойным, но наполненным злостью голосом, — они заберут тело парня и похоронят его. Как жест доброй воли, они не будут мстить тебе за его смерть, — проговорил Эсам.

По его указанию, Саид и Иса вышли из дома, взяв тело Ахмада, за ними, плача от горя, шел Саид. Несмотря на то, что Саид был редкой сволочью, все же он потерял брата, а даже сволочи любят своих родных. Эсам пошел с ними к выходу, чтобы проводить.

— Не плачь, мой юный друг. Все мы умрем, рано или поздно. Нам с самого начала было сказано, что мы можем умереть в любую секунду, так что ж теперь горевать, — говорил он, похлопывая Саида по плечу. В его голосе слышалась странная усмешка.

Проводив молодых парней, Эсам вернулся в дом и встал на пороге комнаты рядом со все еще держащим в руках оружие Абдуллой.

— Перед тем, как мы попрощаемся, хочу напомнить тебе, что ты совершил убийство, ты убил молодого парня. А мы лишь немного потолкались с Джасимом и его женой. Так кто из нас совершил более злостный поступок?

Этими вопросом Эсам лишь усыплял бдительность растерявшегося Абдуллы. Сделав вид, что он проходит мимо, в считанные секунды опытный в вопросах борьбы хозяин дома лишил Абдуллу оружия и повалил его на пол.

Держа Абдуллу, Айшу и связанного Джасима на прицеле, он достал из шкафа пистолет, отложив двуствольное ружье в сторону.

— Айша, развяжи Джасима. Абдулла, пригласи сюда свою жену, которая стоит во дворе и ждет тебя. Не сделаешь этого — твои друзья и их дети пострадают, — сказал Эсам спокойным голосом. Его приказание было исполнено.

Теперь он совсем не казался ссутуленным, уставшим 75-летним стариком с потухшим взглядом, как когда-то. В его глазах появился одичалый блеск, под скулами вспухли желваки, на висках и лбу появились бисеринки пота, ладонь еще крепче сжала рукоять пистолета. Мускулистая фигура внешне делала его чуть ли не вполовину моложе реальных лет, отблески очага на опутанном морщинами сухощавом смуглом лице заиграли румянцем.

Сейчас перед пленниками стоял уже не рассудительный, мудрый и ироничный старик, а тот самый Эсам, герой войны, человек, видевший сотни смертей. Сейчас, когда он, словно литой из камня, стоял перед своими гостями, а его одичалые глаза медленно оглядывали их, воздух в комнате стал густым и жарким. Тишина была настолько звонкой, что казалось, слышно, как в палисаднике падают на землю сухие лепестки отцветающих роз.

Эсам ходил по комнате, перед ним сидели Айша, Джасим, Абдулла и его жена.

— Почему вы здесь? — нарушил тишину Эсам, обращаясь к ним, — куда вы бежите? Считаете, что в этой бессмысленной и выматывающей войне должны гибнуть другие, а вы должны жить? Значит, вы все благословенные Богом, заслуживаете счастья и благополучия, а те, кто сейчас сражается и умирает за свою страну, должны гнить в земле?

Эсам медленно повернул голову, вперив взгляд в Джасима.

— Друг мой, почему ты молчишь? Помнится, когда-то ты с таким вдохновением рассказывал мне про свои незыблемые принципы миропонимания. Ведь это ты говорил, что человек должен быть свободным и должен уметь защищать эту свободу для себя и своей семьи. Говорил, что духовная слабость для мужчины достойна всякого осуждения. Помнишь? До войны ты приезжал к нам. Сидел за этим столом. Разговаривал с моими детьми. Говорил, что не все решается политиками, что каждый человек решает свою судьбу сам. Теперь ты бежишь. Куда и зачем, скажи мне? Разве ты не должен сейчас быть с народом?

— Нехорошо, друзья мои, — со смешком продолжил Эсам, — вы думаете, я сошел с ума? Нет, я не дурак и не идиот.

Минуту он молчал, плотно сжав губы, потом отодвинул свой стул от стола на пару метров и уселся на него лицом к своим пленникам.

— Наверное, сидящие здесь мужчины всерьез думают, что могут защитить своих близких — от меня, от этой войны, от тяжестей этого мира…

Эсам, казалось, немного успокоился, обвел всех взглядом, и негромко продолжил:

— Мы все скоты. Каждый из нас думает только о себе. В человеческой природе нет более сильного инстинкта, чем инстинкт выживания. Мы привыкли прикрываться высокими словами о чести, о любви к ближнему своему, а на самом деле считаем только свою жизнь самой дорогой на свете, и ничья другая жизнь не стоит столько же, сколько наша.

В комнате по-прежнему стояла тишина, поэтому, когда голос Эсама умолк, ее нарушало только потрескивание догорающих углей в очаге. Он, не вставая, протянул руку к аккуратно сложенным в стопку дровам, взял полено и бросил в огонь, потом еще несколько.

— На войне я всегда думал о будущем, — неожиданно мирно и задумчиво начал говорить Эсам, — когда был молодым, думал, как буду воспитывать своих детей, учить их жить по совести. Когда стал старше — думал о том, как буду нянчить своих внуков, потом правнуков. Но война все не кончалась. Она шла и шла, день за днем, год за годом; она стала мне ненавистна. Мне стали ненавистны лозунги, которые я отстаивал, стали ненавистны люди. Вот что самое страшное. Прожив на войне десятилетия, я понял, какие люди подлые твари. Ни разу, понимаете, ни одного раза, когда мы попадали в экстремальную ситуацию, когда наступал момент истины для божьих заповедей — я не видел проявления мужества, проявления тех качеств, о которых мы читали в книгах или видели в фильмах. Всякий раз в трудную минуту я видел, как каждый из нас хотел жить, так хотел, что отдал бы за свою жизнь все жизни однополчан, друзей и родственников, вместе взятых. Не лучше других оказался и я. Сначала мне казалось, что, потеряв сына, я даже не оплакивал его потому, что выполнял свой долг. На самом деле — просто меня в глубине души устраивал тот факт, что я жив. От этого мне было комфортно. Я списывал все на войну. Этим я оправдывал свое равнодушное отношение к чужим несчастьям.

Кажущийся разумным монолог периодически сбивался, Эсам говорил то громче, то тише, речь его была похожа то на бред, то на бормотание пьяного человека, хотя Эсам, вопреки Корану, любил пропустить на отдыхе рюмку хорошего алкоголя, сейчас он был абсолютно трезв, но уж точно не совсем психически здоров. К такому выводу пришел Джасим, слушая хозяина дома. Чувство смертельной опасности непроизвольно подбиралось к самому его сердцу.

— Мне нужно было вернуться и защитить семью, но я не сделал этого. Теперь мне кажется, что я знаю, почему не вернулся тогда, — продолжал Эсам, — этого мне не позволил сделать мой эгоизм, поставивший мифический мир в стране выше жизни моих близких. Что в итоге? Война продолжается, несмотря на принесенную мной жертву. Получается, что я предал своих родных, получается, что я сам убил их там, когда убивал и рвал на части боевиков. Имею ли я право жить после этого? Наверное, нет. Но ведь я живу! А ведь вы все не лучше меня! Вы такая же мразь с дешевыми лживыми идеалами, которая предаст любого ради права коптить небо до тех пор, пока Всевышний сам не призовет вас к себе.

После короткой паузы Эсам с трудом, хрипло, выдавил:

— Однажды я был пленен с несколькими солдатами. Тогда мне предложили сохранить жизнь в обмен на жизни трех моих подчиненных. И я сохранил себе жизнь. Я никогда и никому не говорил этого, но у меня в душе есть и такие вещи, о которых рассказывают только на исповеди. Война открывает в человеке только плохие его качества, мне так кажется; нет в ней красоты, нет в ней доблести.

Джасим шевельнулся, скрипнул стул. Эсам мгновенно вскочил, как молодой, обежал стол, вскинув на ходу пистолет, и приставил его ствол к виску Джасима.

— Сколько стоит твоя жизнь? — заорал он, — сколько, я спрашиваю? Она дороже миллионов детей, раздавленных войной? Она дороже?! Почему ты спасаешь себя, когда настоящие патриоты пытаются спасти страну? Ведь ты спасаешь себя, а делаешь вид, что спасаешь семью. Твоя жизнь для тебя важнее жизни твоей жены, твоих детей. Ты… согласен со мной?! Согласен?! Отвечай, — истерично кричал Эсам, — ты хочешь убежать отсюда в Америку к брату только потому, что сам не хочешь умирать?

Джасим скосил глаза на пистолет; казалось, еще мгновение, и палец старика на спусковом крючке дрогнет и раздастся выстрел.

— Эсам! Эсам, успокойся, — сказал Джасим.

— Я прав? Прав? Я спрашиваю!

— Нет, не прав, — выдавил Джасим.

Эсам сделал удивленные глаза. Через секунду он опустил пистолет, гнев его вроде иссяк.

— Ладно. Не трясись. Говори, что для тебя сейчас дороже всего. Только честно. Увижу, что врешь — пристрелю, как собаку. Бог меня уже все равно не простит, моих грехов на тысячу злодеев хватит, так что мне терять нечего.

Помедлив немного, Эсам вернулся на свое место и сложил на коленях руки, не выпуская из правой руки пистолет.

Джасим неуверенно начал говорить:

— Когда-то, кажется, что давным-давно, я не признавал ничего, кроме прогресса, ведь мы жили в относительно цивилизованном мире. Разве может человек, который живет обычной жизнью в обычной мирной стране, до конца вникнуть в такое понятие, как самопожертвование? Вы же об этом сейчас говорили. И раньше, и сейчас я считаю, что человек должен жертвовать своей жизнью только ради великой цели, ради любимого человека, но, слава Богу, судьба никогда не ставила меня перед страшным выбором, — сказав последнюю фразу, Джасим поймал взгляд Эсама и замолчал, пораженный светящимися в них яростью и негодованием. При этом внешне Эсам был спокоен.

Так они какое-то время безмолвно сидели, глядя друг на друга. Молчание нарушил тихий плач Тахият, уткнувшейся в плечо своего мужа. Плечи ее сотрясали рыдания, Абдулла нежно поглаживая жену рукой и бессмысленно смотрел в пол.

Эсам повернул голову в их сторону.

— Это стоит твоей жизни? — спросил он, забыв про Джасима и продолжая смотреть на крепко прижавшихся друг к другу Абдуллу и Тахият.

Сохранявший все это время молчание Абдулла вопросительно поднял голову, внутренним чутьем догадавшись, что вопрос адресован именно ему.

— Вот Джасим говорит, что ему не приходилось выбирать между жизнью и смертью близких людей. А твоя жена стоит твоей жизни?

Абдулла непонимающе посмотрел сначала на Джасима, потом на Айшу, инстинктивно ища их поддержки в непонятной и откровенно опасной ситуации. Эсам ласково улыбался.

— Не бойся, говори. Я повторю свой вопрос. Джасим сейчас сказал, что ради близкого человека не сложно пожертвовать своей жизнью. Ты бы мог умереть за свою возлюбленную?

— Конечно! — выпалил ободренный Абдулла.

— Тогда нечего трепаться, проверим ваши высокие идеалы, — Эсам был явно доволен идеей, которая родилась у него в голове, — сейчас сыграем в одну интересную игру. Вам понравится, обещаю.

Однако ровный доброжелательный тон хозяина дома не успокоил тех, кто был в комнате. Тахият, утирая слезы ладонью, всхлипывала, но плакать перестала. Эсам поднялся со стула. Перекладывая пистолет то в левую, то в правую руку, он поочередно ощупывал карманы старых форменных брюк, пытаясь в них что-то найти.

— Что здесь вообще происходит, — спрашивал Джасим сам себя, и тут же отвечал, — У Эсама, видимо, сдали нервы при виде полных сил молодых людей, у которых есть будущее, в то время, когда у него самого судьба отобрала все самое дорогое.

— Вот! — Эсам выставил вперед руку с зажатым кулаком, воровато оглянулся, тонко засмеялся противным чужим голосом, — вот! — повторил он, разжал кулак и высоко подкинул вверх блестящую однофунтовую монетку, ловко поймав ее на излете.

— Стало быть, так. Играть будем в игру «орел или решка». Твой будет орел, — он протянул руку через стол и ткнул пальцем в Абдуллу, — а твоей, Тахият, будет решка. Сейчас я подкину монету, если она упадет вверх орлом, то решение будет принимать Абдулла, а если решкой, то — Тахият. Уяснили?

— Какое решение? — спросил Абдулла.

— Решение? Впрочем, наверное, не решение, прошу прощения, а то, кому выпадет право сделать выбор — кого из вас мне застрелить.

Эсам подкинул монету, которая, упав на стол, несколько раз подпрыгнула и успокоилась, показывая всем замысловатый узор решки.

Тахият удивленно повернула голову, улыбнулась.

— Но как же… — начала, было, она.

Договорить Эсам не дал — глянув на нее исподлобья, он резко поднял вверх руку с пистолетом и не отрывая от Тахият взгляда, три раза подряд выстрелил в потолок. Мгновение спустя он опустил руку горизонтально и выстрелил в сторону Тахият. Ее тело было все еще склонено мужу на грудь, поэтому пуля пролетела возле левой руки и продырявила неприкрытую телом спинку стула. Щепки рассыпались фонтанчиком и запутались в ее черных густых волосах.

— Я не промахнулся, дорогая, я предупредил. Я не шучу! — закричал он клокочущим от злости голосом, — и у меня совсем нет времени, — либо я сейчас продырявлю вам обоим головы, либо ты спасешь одного из вас!

Кого мне убить, тебя или твоего любимого мужа?! Отвечай!

Выкрикнув все это, Эсам подался вперед, чуть перегнулся через стол и сверху вниз надавил стволом пистолета на темя Тахият. Никто за столом не шевельнулся, оцепенев от происходящего.

— Говори, ты умрешь за своего мужа? Подаришь ему свою жизнь? Ты или он?! Считаю до пяти, и вы умрете оба! Один! Два! Три…

Тахият в шоке качнулась назад.

— На место! Четыре.

— Я не хочу умирать, — завизжала Тахият, я не могу. не могу. Абдулла, прости. я не могу. я хочу жить!

Прозвучал выстрел.

— Вот и нет Абдуллы. Выбор сделан, — сказал шепотом Эсам, только что наглядно продемонстрировавший свою теорию о том, что каждый человек в критической ситуации думает только о себе.

Тахият тряслась крупной дрожью, глаза ее были закрыты, руками она делала неосознанные движения, как будто отмахивалась от мух или пыталась ухватиться за ствол пистолета, которого перед ней уже не было. Увидев тело мертвого мужа, она потеряла силы и сознание, упала лицом на стол и затихла.

Дети Джасима, которые все это время играли в отдаленной комнате и не имели понятия о том, что происходит у взрослых, на этот раз услышали выстрел, несмотря на громко включенный телевизор и, испугавшись, прибежали в гостиную к маме и папе. Увидев окровавленного отца и тело Абдуллы, они начали реветь во весь голос, но ни Айша, ни Джасим не пытались успокоить их. Разум их захватил поднявшийся из ада ужас.

— Как раз вовремя. Теперь ваша очередь, — удовлетворенно произнес Эсам, — учитывая, что ваша семья состоит не только из вас двоих, ваш выбор тоже будет несколько иным, друзья мои. Впрочем, обо всем по порядку. Сначала кинем монету; орел — выбор делает муж, решка — жена.

Айша и Джасим еще не успели понять, о чем он говорит, как монета уже была подброшена. Выскочив из рук Эсама, она упала на стол и улеглась орлом вверх.

— Ну, Джасим, выбор за тобой.

— Какой выбор? — в ужасе пробормотал Джасим, боясь услышать ответ.

— Тебе надо выбрать, чью жизнь ты спасешь — свою, жены, или, скажем, жизнь своего сына, — говорил Эсам, поочередно направляя пистолет на того, про кого говорил.

Айша начала было кричать от ужаса, но по взгляду Эсама она поняла, что этого лучше не делать.

— Прошу тебя, Эсам, опомнись, — заговорил Джасим.

— Клянусь, Джасим, еще одно слово не по теме, и я убью для начала вот эту одинокую женщину, — сказал он, схватив пришедшую в сознание Тахият.

— Подожди, Эсам, послушай. просто послушай меня, — говорил Джасим, встав на колени, — она и моя семья тут ни при чем. Убей меня, отпусти их, прошу тебя.

Мольбы Джасима прервал очередной выстрел.

— Тахият отправилась к своему благоверному, — проговорил спокойно Эсам, только что застреливший ее.

Айша никак не могла успокоить чуть ли не сошедших с ума от увиденного детей. Она сама рыдала, словно маленькая.

Джасим, обомлевший, стоял на коленях, не понимая, что его больше пугало — увиденное только что или то, что ему предстоит сделать самый тяжелый выбор, который только может быть у человека.

— Чью жизнь мне забрать, Джасим? — спрашивал Эсам с той интонацией, словно учитель, который спрашивает у ученика домашнее задание. Ученик не знает ответа на вопрос, учитель это знает, но продолжает спрашивать:

— Чью жизнь мне забрать, мой юный друг — твою, твоей жены или твоего маленького сына? Тебе придется сделать выбор. Ясное дело, что тебе тут же захочется сказать, что ты хочешь отдать свою жизнь. Но тут есть одно «но». В том случае, если ты захочешь отдать свою жизнь, я обещаю тебе, что игра на этом не закончится. После этого я попрошу у Айши сделать выбор между ее сыном и дочерью. Да, друг мой, именно так. Поэтому становится очевидным, что тебе нельзя отдавать свою жизнь, ведь тогда ты уже точно не сможешь защитить своих родных. Хотя… ты и так не в силах ничего предпринять. Вообще меня удивляет, почему ты стоишь сейчас на коленях, почему не борешься? Почему ты не пытаешься вырвать у меня из рук пистолет?! Да, это риск, но, черт возьми, это ведь может закончиться удачно. На что ты надеешься? На чудо? Меня всегда поражали люди, которые не пытались хоть что-нибудь предпринять, когда их вели на расстрел. Почему они не пытаются бороться; что они теряют, ведь их все равно сейчас пристрелят!

— Может, они хотят уйти достойно, — ответил Джасим, опустив голову.

— Возможно, друг мой. Но у тебя такого шанса нет. Твой уход нельзя будет назвать достойным, потому что, как я уже сказал, твоя смерть только ухудшит положение твоей семьи. Но в случае, если ты сделаешь выбор между женой и сыном, я обещаю тебе, что игра прекратится. Что ж. мы заговорились. Пришло время делать выбор, кого мне убить — твою прекрасную жену или же сына, отвечай.

Джасим стоял на коленях окровавленный, израненный. Он осознал, что потерял все силы и горько заплакал; это не было попыткой вызвать жалость палача, он знал, что это бесполезно. Это были слезы отчаяния.

— Ты сатана! Ты дьявол! — кричал он Эсаму, сжав пальцы в кулаки и захлебываясь слезами.

Прошло еще какое-то время, потом Джасим поднял голову, посмотрел сначала на Эсама, а затем. на Айшу. Это был прощальный взгляд.

— Прощай, — ответила ему Айша. В ее взгляде было одобрение его решения.

Прозвучавший выстрел ознаменовал конец жизни не только Айши, но и прежнего Джасима, которого не будет больше никогда. Голова Джасима как будто отделилась от него. Он видел все со стороны, в ушах, как забитых ватой, стоял гул, подобный гулу турбины взлетающего в десяти метрах самолета. Он все видел, все слышал, но ничего не понимал, ничего не чувствовал, не слышал, как сзади плачут его дети.

Прямо перед Джасимом сидел ссутуленный, уставший старик с потухшим взглядом и пистолетом в руке. Исчезло обезображенное гневом лицо сумасшедшего.

— Теперь моя очередь сыграть со смертью, — хрипло усмехнулся Эсам, — орел — я выберу смерть, решка — жизнь.

Поймав брошенную им монету, Эсам взглянул на решение, которое она ему вынесла. После этого он поднял взгляд на Джасима. Улыбнувшись в последний раз, Эсам поднес пистолет к виску и выстрелил себе в голову.

Стараясь не смотреть по сторонам, Джасим подошел к столу, на котором, уткнувшись лбом в лужу крови, лежала голова Эсама. Бросив взгляд в сторону, он увидел на столе ту самую однофунтовую монетку, на ее плоскости красовалась проклятая ажурная вязь решки. Старику выпала «жизнь», но он предпочел смерть.

Похоронив Айшу, Абдуллу, Тахият и самого Эсама в саду, и уложив детей спать, Джасим плюхнулся на диван в той самой гостиной, где все это происходило. Он закрыл глаза и тут же уснул.

Проснувшись на утро, он понял, что не хочет вставать. В его голове все окончательно запуталось, и он был уже не в силах расставить все по полочкам. Четкая грань между добром и злом, которая всегда существовала в его мире, теперь окончательно стерлась. К тому же, он сам не понимал, какое из этих двух понятий применимо к нему. Меньше всего в ту минуту ему хотелось продолжать жить дальше…

Но вдруг ему почему-то вспомнился разговор с братом, который состоялся через несколько дней после того, как их родителей убили.

— Ради чего жить в мире, в котором столько лицемерия, жестокости и несправедливости? — спрашивал Джасим у старшего брата, вытирая слезы.

— Ради того, чтобы все это исправить… — ответил ему брат.

Этот ответ брата возник в голове Джасима внезапно. Раньше он вспоминал только свой вопрос, но сейчас вдруг все изменилось. Еще секунду назад он не хотел жить, но внезапно мощное праведное желание продолжать жизнь завладело им. Его личность будто разделилась на две части.

Одна сторона говорила ему:

— Чего ты хочешь? Нет смысла вставать, нет смысла жить. Ты ничего не сможешь исправить; ты попытался, и вот к чему это все привело.

Другая, только сейчас возродившаяся в нем личность, а может, существовавшая всегда, говорила:

— Нет ничего невозможного. Все в твоих руках. Хочешь изменить мир — меняй.

— Но ты не можешь встать. Ты ранен, все твое тело в крови. Проанализируй все, что произошло, и потом, если решишь, когда-нибудь, попробуй все исправить, но не сейчас, — твердила первая часть его личности.

Другая сторона отвечала:

— Путь в «потом» ведет в пустоту. Поднимайся…

— Ты даже при всем желании не сможешь выбраться из этой страны! Ты никогда не увидишь брата! — кричала ему первая сторона.

— Никому не позволяй говорить, что ты чего-то не можешь, — отвечала вторая, — Встань.

— Ты не сможешь встать, ты не сможешь ее вернуть! Слишком поздно! Ты не сможешь попасть в Штаты, это невозможно! — визжала Слабость.

— Те, кто утверждает, что добиться чего-то невозможно, не должны мешать тем, кто этого добивается, — спокойно отвечала Сила, — Поднимайся! — закричала вдруг она.

И Джасим поднялся…

— Брат мой, моя надежда, моя опора, мое все. я иду к тебе, — с этими мыслями он начал новый день.

На улице начинался редкий для этих мест дождь. Накормив и умыв детей, он открыл дверь и шагнул на размякшую от дождя землю с пенистыми лужами, под густой дождь, под ветер, к новой жизни; ради Айши, ради которой ему пришлось вчера умереть и родиться вновь.

Через час город остался за их спиной. Дальше им пришлось идти, постоянно отворачивая лица от шквала песчинок, которые горстями бросал в измученные лица людей ветер, дующий из пустыни, огромным безжизненным полем раскинувшейся к востоку от Алеппо. На дороге удалось остановить старенький микроавтобус с разбитыми фарами и следами от пуль на бортах. Водитель не стал ничего спрашивать у Джасима, увидев окровавленную повязку на его ноге, и даже тогда, когда Джасим, не стесняясь, вытащил из-за пояса нож, а из кармана пистолет, и зашвырнул их подальше в песок. Это было привычным делом в стране, где идет гражданская война. Только сказал, что всех посадить не получится — пассажиров было раза в два больше, чем посадочных мест. Люди потеснились. Кое-как устроившись на узлах с чьим-то скарбом, еще час спустя они пересекли границу Турции. В этот же вечер они добрались до города Рейханлы. Джасим тут же отправился позвонить брату в Америку, но на работе сказали, что Рашида в данный момент нет на месте. Джасим вышел из переговорного пункта, решив позвонить чуть позже. Нужно было подумать, что делать дальше.

В это время со стороны деревни Фатикли в Рейханлу въехала колонна автобусов и стала парковаться на площади. Из машин выходили мужчины в новенькой камуфляжной форме, обутые в хрустящие берцы; крупные и шумные, они брали вещмешки из багажных отделений и расходились, видимо, ожидая приезда своего начальства. Несколько человек направились к скамейке, где сидел Джасим с детьми. Без особого любопытства, скорее даже с безразличием наблюдая за происходящим, он не обратил на них внимания.

Вдруг он сбоку услышал знакомый голос, который неуверенно произнес его имя:

— Джасим!?

Джасим обернулся. Рядом с ним стоял его брат Рашид. На несколько секунд сознание братьев было парализовано. Джасим онемел.

— Не может быть! Джасим! Брат! Живой! Ты откуда здесь? — кричал, смеясь, Рашид.

Поняв, что ответа он пока не услышит, Рашид сильными руками поднял Джасима и крепко обнял, приговаривая: «Брат! Брат!»

Джасим отошел от ступора, ощупал плечи брата, взъерошил его густые, черные как смола волосы, не совсем веря своим глазам и не зная, что говорить.

— Рашид! Я ехал к тебе! Айши больше нет. Я думал, что ты нас встретишь в Америке, что мы будем там счастливы. У нас больше нет своей страны, там лишь смерть. Ты представить себе не можешь, что я пережил, чтобы попасть к тебе в Штаты. Понимаешь? Зачем ты здесь? Что происходит?!

Джасим от переизбытка чувств начал повторять одни и те же слова, по щекам текли слезы. Рашид как-то странно посмотрел на него и опустил глаза, а когда поднял, то в них уже не было ни сентиментальности, ни радости от встречи. Взгляд его был жестким и чужим.

— Прости, брат, что подвел тебя. Но сейчас я должен быть здесь, — Рашид сделал паузу и спокойно добавил, — я приехал, чтобы воевать за свой народ, против режима Асада. Я остаюсь в Сирии.

Два года спустя…

Здравствуй, дорогая. После гибели Рашида я все же решил уехать в Соединенные Штаты, и вот теперь я тут, в Сан-Франциско. Я пишу тебе письмо из твоего любимого места — парка «Край Земли». Ты сумасшедшая! Как можно было уехать из страны, где есть такая красота!

Знаешь, я каждый день гуляю с нашими детьми здесь, по пляжу Оушен Бич, любуюсь Тихим океаном, и я ни на секунду не перестаю думать о тебе, о том, как мы могли быть счастливы здесь. Любая радость в моей жизни не может быть полноценной, потому что тебя нет рядом. Иногда мне кажется, что я больше не в состоянии испытывать полноценные эмоции. Я вижу людей, которые сходят с ума от злости из-за того, что стоят в пробках, опаздывая на работу. Я вижу людей, которые прыгают от счастья из-за того, что им подняли зарплату. И мне начинает казаться, что я больше не способен ни на какие подобные эмоции, будь это радость, или наоборот, грусть. Но потом я прихожу сюда и понимаю, что мои опасения напрасны. В этом месте я вновь оживаю. Здесь я могу радоваться лучам солнца, которые падают на поверхность океана, и одновременно испытать небывалую грусть от того, что не могу поделиться этой радостью с тобой.

Это место напоминает мне о тебе. Оно напоминает мне о наших отношениях. Я вспоминаю обо всем, за что я должен попросить у тебя прощения — за все те негативные эмоции, которые ты испытала из-за меня; за то, что хотел тебя видеть такой, как мне удобно; за то, что не ценил наши отношения каждую минуту, получая удовольствие просто от того факта, что мы вместе; за то, что довел нас до того, что нам пришлось расстаться. Это моя вина.

Я всегда буду тебя любить. Ты не представляешь, как я ненавижу утро, ведь оно разлучает меня с тобой, прерывая сон, в котором мы все еще вместе. Но я обещаю, рано или поздно этот сон станет явью, и мы вновь встретимся…

Оглавление

Чашка прекрасного кофе

Волшебный парк

Четыре дня

Письмо с Края Земли

Два года спустя… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg