«Подводные камни»

Андрей долго ворочался и не мог заснуть. В доме было тихо, только через слуховое окно из переулка изредка доносились окрики извозчиков и поскрипывание телег. Перина казалась ему слишком жесткой, от нее затекала спина, потела и ныла шея. В голове шумело выпитое с друзьями вино, крутились какие-то мысли, образы, смех.

«Не спится на этой перине, не спится, хотя определенно должен спать как младенец. Вроде бы и надо вздремнуть, скинуть все это с себя, а что толку, если глаз не сомкнуть».

Под утро его разморило. Веки стали тяжелыми, сон накатывал легкими приятными волнами, и не хотелось замечать ничего вокруг: ни утреннего света, проникавшего через окно, ни суеты и грохота где-то в доме, ни хлопанья двери и слов «Андрей, просыпайся», «Андрей, хватит спать», «Андрей, уже утро». В очередной раз, когда Таня просунулась в дверь и, улыбаясь, хотела что-то сказать, он бросил в нее скомканным платком, попавшимся под руку. Платок ударился о стену.

– Андрюша, пора вставать!

– Который час? Нет, еще совсем рано… У меня от тебя мигрень.

– Милый, я твоя сестра и забочусь о тебе, – Таня вошла в комнату, подошла к окну и распахнула шторы. – Ты посмотри, какая красота! Только посмотри!

Андрей приподнялся, облокотился на подушки, наконец, сел и стал, кряхтя, потирать ладонью голову.

– Что там еще такое? – недовольно спросил он. – Зачем будить? Сегодня никуда не надо идти, свободный день. Посуди сама – что я, не могу спокойно поспать?

– Так первый снег выпал за ночь, полюбуйся!

– Какой снег? При чем тут снег? – ворчал Андрей.

Таня смотрела на него с искренним недоумением. Конечно, она понимала, что вчера ее брат погулял в шумной компании с такими же, как он, студентами. Такие собрания у них проходили регулярно. Собирались у кого-нибудь на квартире или ездили за Черную речку к Велицким, у которых был просторный дом с садом. От табачного дыма, висевшего плотной пеленой в гостиной, слезились глаза, вино лилось рекой. Кухарка Велицких, толстая и неуклюжая, вносила под общий гогот блюда с селедкой, печеным картофелем и жареным поросенком. Ее встречали свистом.

Самих Велицких не было дома. Обычно в начале осени и до самой зимы они уезжали в Крым. В доме оставался их сын, студент университета Василий, кухарка и ее муж, присматривавший за садом и конюшней. Прислуга была кроткой, послушной, и в дела хозяев не вмешивалась. Василий чувствовал себя барином, оставшись в доме один и при деньгах – на все про все, да еще и на учебу, на книги, которых он и в руках-то не держал.

Накануне Василий обещал, что заглянет к Андрею днем. Нехотя Андрей поправил ночную рубашку и заставил себя подняться с постели.

– Снег, обыкновеннейший снег, что в нем такого? – Андрей с трудом проговаривал слова, во рту пересохло. – Лучше вели Проше воды принести, холодной, пить страсть как охота. Хотя, может, она уже нашла себе занятие? Очередное поручение отца?

– Андрей, Андрей! Ну как тебе не стыдно! Что скажет батюшка!

– Отец? – встрепенулся Андрей и широко раскрыл глаза. – Что он может сказать? Я же учусь, студент, выучусь и буду служить вместе с ним. Всё по его воле, он мною гордится.

Отец Андрея и Татьяны, Павел Ильич, преподавал в Императорской медико-хирургической академии и был каким-то советником в морском министерстве. Чем именно он занимался, Андрея никогда не интересовало, даже в детстве, когда он любил забраться в отцовский кабинет и крутить в руках то маленькие модели кораблей, то какие-то детали, то настоящие хирургические инструменты – они лежали в плоской коробке, изнутри обтянутой бархатом.

Таня была младше Андрея. Их мать умерла родами, оставив уже немолодого Павла Ильича с двухлетним Андреем и Таней, которой был всего день от роду. Ему помогала Прасковья, тихая девчушка из крестьян-погорельцев. Так и выросли Таня и Андрей в особняке в переулке за Лиговским проспектом. По характеру, поступкам, ответственности они были прямой противоположностью друг другу. Нагловатость и избалованность Андрея не имела ничего общего с взвешенностью и спокойствием Татьяны. На проступки Андрея отец смотрел сквозь пальцы – он был слишком занят делами, иногда его вызывали среди ночи по какому-нибудь неотложному делу, присылая извозчика или офицера с донесением, и он, закутавшись в полушубок и взяв с собой портфель, крадучись, чтобы не разбудить детей, проходил по лестнице вниз. Шепотом он просил Прасковью присмотреть за детьми. Прасковья же в силу своей природной доброты и наивности старалась сделать так, чтобы Андрей ни в чем не нуждался, был накормлен и одет.

Вот и сейчас Прасковья старалась угодить Андрею. Не прошло и минуты с того момента, как Таня спустилась по лестнице и прошла в кухню, как Проша стояла в дверях комнаты с большой керамической кружкой, до краев наполненной водой.

– Андрюша, вот…

– Поставь, – грубо отрезал Андрей. – И вообще, кто разрешил тебе входить без стука. Может, я решаю какие-то важные дела?

Проша молча поставила чашку на стол и удалилась. Вполне возможно, она решила, что Андрей, совершенно растрепанный и заспанный, действительно в своей комнате решает какие-то важные дела.

– Проша, а Проша! – закричал Андрей, – Прасковья!

– Да, – Проша снова показалась в дверях, бросила взгляд на кружку, но к воде Андрей так и не притронулся.

– Где отец? Он мне очень нужен, – Андрей нервничал и пытался сообразить, что же с ним такого приключилось вчера, от чего он чувствует себя так плохо.

Прасковья задумчиво терла пальцем рукав и зачем-то разглядывала уголок шерстяного платка, который она носила столько, сколько помнил себя Андрей. Платок был серого цвета и связан как-то грубо, неумело.

– Уехал в Кронштадт, еще вчера, велел сегодня натопить в доме получше, вернется, вероятно, ночью, – покорно ответила Проша.

– Иди, – бросил Андрей. – Хотя, нет, погоди. Отец мне не оставлял денег?

– Не оставлял, Андрюша, ничего не оставлял.

– Иди, – снова произнес Андрей, рванув к столу.

В верхнем ящике у него было немного денег, пара смятых банкнот и какая-то мелочь. Конечно, все это бралось якобы на книги, бумагу, чернила и прочие принадлежности. Кое-как Андрей перебрался на второй курс. Павел Ильич лично хлопотал за него. «Помилуйте! Вы же понимаете, это будущий советник, в министерстве я всем это говорю и вам тоже», – Андрей краем уха слышал разговор отца с кем-то из уважаемых профессоров. Сам он стоял в коридоре у окна и размышлял, успеет ли он к Велицким или нет.

У Велицких было как всегда весело, накурено, шла карточная игра. Андрею почти сразу стало весело, он выпил вина, раскраснелся – и спустя полчаса уже с важным видом сидел за карточным столом, напрочь позабыв про отца, университет, хлопоты и про все на свете. Ему везло, сегодня удалось отыграться.

Пробивая тишину сумерек в лицо бил холодный воздух, когда поймав у тракта извозчика, Велицкий уговорил Андрея ехать домой. Лошадь шла медленно. Извозчик плевался, громко щелкал хлыстом, Андрей не видел ничего вокруг себя, в глазах было темно. Пару раз он порывался спрыгнуть на ходу. Извозчик останавливал лошадь и осторожно говорил:

– Не велено, ваше благородие.

– Поехали! Не велено ему! – растягивая слова, прокричал Андрей и успокаивался, как будто погружаясь в дремоту.

Лошадь, вероятно, чувствовала запах спиртного и капризничала.

– Но-но! Тпруу! – подгонял извозчик лошадь и чуть осекал ее в тех местах, где дорога делала повороты.

Темный переулок освещал лишь тусклый газовый фонарь.

– Эй, хозяева! – крикнул извозчик, остановившись перед домом. – Хозяева!

Андрей дремал, шмыгая носом, и что-то тихо бормотал, уткнувшись в небрежно поднятый воротник пальто. На первом этаже в окне зажегся тусклый огонь. Татьяна, набросив шубу прямо на ночную рубашку и подобрав волосы под платок, вышла на крыльцо.

– Велено было доставить, барышня, – извозчик немного привстал и снял шапку. Видимо, развозить подвыпивших студентов по домам было ему не впервой, совсем не впервой.

Татьяна быстро подошла и стала трясти Андрея за плечо:

– Андрей, Андрюша, ты меня слышишь?

Андрей махнул рукой так, что больно ударил сестру по руке, она инстинктивно отскочила назад. Она всхлипнула, потирая руку.

– Послушайте, пожалуйста, помогите, – сказала Татьяна, обращаясь к извозчику. – Помогите, я сейчас дверь открою.

Извозчик, кряхтя, стащил Андрея с экипажа и, схватив под руку, потянул его к самому дому. Лошадь тяжело дышала и лязгала подковами по мостовой, покрытой, будто сахаром, тонким слоем снега.

– Сюда, – скомандовала Татьяна, когда они были уже в передней.

От холодного воздуха улицы, а затем тепла жарко натопленного дома, тряски, Андрей стал приходить в себя, не висеть на извозчике, а пытаться идти.

– Отстань, слышишь, отстань! Убери руки! – мямлил Андрей.

– Умоляю вас, несите, вот сюда, пожалуйста, не останавливайтесь, умоляю вас, – суетилась Татьяна, открывая дверь в комнату, в углу которой стоял большой широкий диван.

Извозчик тяжело дышал, осторожно ступал по ковру, с трудом, но все же смог дотащить Андрея до дивана.

Как только Андрей оказался на диване, извозчик стянул с себя шапку и с испугом шагнул к двери, сойдя с ковра. В руке Татьяны зазвенели монеты, она протянула их извозчику. Он молча поклонился, натянул шапку, еще раз взглянул на Андрея, размышляя, не потребуется ли он еще. Скрипнула дверь, за окном заржала лошадь, что-то щелкнуло, и копыта застучали по мощеному переулку.

– Что, спрашиваю вас, тут происходит? – бурчал Андрей себе под нос. – Где гости? Где, я вас спрашиваю, гости? Несите закуску!

Татьяна скинула шубу и присела рядом на диван, сняла с Андрея ботинки с налипшей на них дорожной грязью и попыталась снять пальто, расстегнув на нем пуговицы и упершись рукой в плечо Андрея. Ее сил не хватало на то, чтобы совладать с Андреем.

«Разбудить Прасковью? – мелькнуло в голове Татьяны. – Наверное. Впрочем, нет, не стоит. Под утро вернется батюшка, забот полно у нее и без нас».

Неожиданно Андрей открыл глаза. При бледном свете керосинового фонаря, который стоял на столе, было видно, как Андрей презрительно улыбается: ни сумрак, ни усталость Татьяны, ни ее желание думать о брате только хорошее – ничто не могло смягчить, спрятать, скрыть это презрение.

– Сними хоть пальто, – шепотом, чтобы не шуметь, произнесла Татьяна и дернула брата за воротник пальто.

– Моя красавица, – выпалил Андрей, он явно был не в себе. – Правду говорят, что ты краше всех, не брешут, значит, сукины дети! Поверь мне, никому я тебя не отдам! Не пущу!

Он резко дернулся и схватил Татьяну мертвой хваткой за горло – она никак не ожидала подобного от опьяневшего до бесчувствия брата, со стороны казавшегося таким тихим и беспомощным. В следующий момент он подвинулся к ней и со всей силы дернул за рукав ночной рубашки. Раздался треск ткани, он резко дернул снова, снова затрещал шов. Андрей будто бы ослабил хватку. Татьяна хотела кричать, хотела вырваться, хотела сделать хоть что-то! Она беспомощно хрипела, вцепившись в руку Андрея, сжимавшую ее горло. Вместо крика раздавалось какое-то хрипение. Нет, ей показалось – хватка нисколько не ослабла, пальцы буквально впивались в шею. Татьяна попыталась встать с дивана, глубоко вдохнуть, но это у нее не получилось: все перед глазами плыло, расходилось кругами, с места было не двинуться.

Татьяна искала глазами что-нибудь – что именно, она и сама не до конца понимала. Вернее, просто времени не было ни минуты, ни пары секунд для того, чтобы понять. Справа от входа в комнату на столике стояла керосиновая лампа. Ее свет отражался в зеркале в резной оправе, оно было в противоположном углу комнаты, рядом с пианино. Татьяна любила играть на нем, слегка притушив свет и наблюдая в зеркало за реакцией отца. Он внимательно слушал, качал головой и выпускал клубы табачного дыма. Андрей же обычно делал вид, что ему нравится игра сестры, что он внимательно слушает. Но это было напоказ – Татьяна понимала, что он притворяется только ради отца, желая показать, какой он на самом деле послушный. Но стоило только отцу выйти или срочно куда-то уехать, как Андрей терял к игре сестры всякий интерес, уходил в свою комнату или тоже начинал куда-то спешно собираться.

– Не пущу, – сквозь зубы процедил Андрей.

Татьяна не разобрала слов, но, даже задыхаясь, почувствовала тяжелое дыхание Андрея, наполненное ненавистью и винным угаром. Свет керосиновой лампы играл в зеркале. Теряя сознание, Татьяна повернула глаза и посмотрела в него. Полуобнаженная, с разорванной пополам ночной рубашкой, с шубой, лежащей на коленях, с руками, беспомощно протянутыми к шее, на которой сомкнулась рука Андрея, Татьяна поймала свой взгляд в зеркале.

«Господи, помилуй», – слабея, молилась она.

И тут она неожиданно для себя присмотрелась к отражению Андрея в зеркале. В глазах у Татьяны все плыло, расходилось кругами. В зеркале свет фонаря отражался, как казалось ей, слишком ярко. Но Татьяна сделала над собой усилие. Теряя сознание, она разглядела его глаза. Это не были глаза ее брата – в них не отражался свет фонаря, они не блестели, не бегали по сторонам, не смотрели в одну точку. Их просто не было, сколько бы она ни вглядывалась в зеркало. Вот ее глаза, кричащие недоумением, смирением и беспомощностью – и его, никакие, отсутствующие, пустые.

Ее руки слабели. Смотреть больше не хотелось. Никуда. Для Андрея это были какие-то секунды – схватил, сжал, желая подразнить, напугать, показать свою силу, свое превосходство. Для нее – целая вечность. Там, за границей этих самых нескольких секунд осталась Татьяна одна и появилась другая, жизнь которой была на волоске, в руках любимого брата.

– Проша… – прошептала Татьяна.

– Что? Что ты сказала, сестренка? – нет, Андрей, оказывается, прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает и с кем.

Он еще сильнее сжал руку, как в совсем далеком детстве, когда они с сестрой носились по дому, играя в прятки, и, поймав, долго трясли друг друга за плечи или за шею.

Татьяна будто бы засыпала. Она не запомнила, что происходило в следующие несколько мгновений, тело становилось все легче и легче, руки и голова уже ничего не весили и почти что висели в воздухе. Она не слышала, как перед домом со скрипом остановился экипаж, как кто-то громко свистнул, как с грохотом отворилась дверь с передней, и раздался хриплый голос Павла Ильича:

– Прасковья! Ставьте самовар и горячую воду мне немедленно!

В комнатке за лестницей возникло оживление, Прасковья быстро накинула на себя платок и прошмыгнула через узкий проход в кухню. Павел Ильич, в отличие от многих, был совершенно равнодушен к русской бане – более того, он ее не переносил. От жара ему становилось дурно, начинала болеть голова, лицо наливалось нездоровой краснотой, со стороны похожей на сильно расчесанные ожоги переросшей августовской крапивой. У Прасковьи в кухне на плите всегда стоял огромный медный чан, до краев наполненный привезенной на тележке с Невы водой. Там же, на кухне угол был завешан старыми гардинами – в этом углу Павел Ильич мылся и приводил себя в порядок. После этого, присев на шатающийся табурет за кухонный стол, он медленно пил чай с сахаром вприкуску, совсем не гнушаясь того, что рядом Проша хлопочет с кастрюлями или стирает белье.

Эту его простоту унаследовала Татьяна: Андрей был другим по натуре, да и внешнее сходство его с отцом и сестрой было весьма далеким. Павел Ильич был приземистым, слегка сутулым, с вечно взлохмаченными светлыми волосами и такой же светловатой бородой. Татьяна тоже, несмотря на юный возраст, не могла похвастать ростом и идеальной фигурой, но тонкие черты лица, прямой красивый нос, хорошие манеры и скромность скрашивали все недостатки. Ее светлые волосы всегда были аккуратно собраны в косу, которую она доверяла только Прасковье.

Андрей был капризным и изнеженным, брезгал принимать пищу на кухне и непременно требовал подать в столовую или к себе в комнату, если был погружен в какие-то дела, часто в подсчет карточных долгов. Его худые крючковатые пальцы скользили по листам, густо усыпанным табачным пеплом, он потирал темные, темнее мореного дуба волосы и оглядывался по сторонам. Шея и руки, а местами и лицо его были усыпаны маленькими родимыми пятнышками, словно природа собиралась пометить его особым образом, но почему-то остановилась лишь на коже, не добавив к цвету волос непременную в таких случаях рыжеватость.

– Прасковья! – снова крикнул Павел Ильич. – Я буду сердиться!

– Не стоит, не стоит, Павел Ильич, вода на плите, самовар уже раздуваю, – залепетала Проша тоненьким срывающимся голоском откуда-то с кухни.

– Иду, уже иду, – отозвался Павел Ильич и зашуршал какими-то свертками. По стене скользнула его длинная тень. Он заглянул в комнату, но ничего в темноте не увидел. – Куда, черт подери, затеряли фонарь? Светает, а вон, гляди, все равно темно.

Андрей мгновенно протрезвел: на его руках лежала сестра, на столе стоял потухший фонарь – судя по легкому запаху гари, в нем закончился, полностью выгорев, керосин.

«Что, если отец увидит, что если пойдет? Из-за нее, из-за сестры, какой-то девчонки, я могу потерять его расположение. Что тогда? Где брать деньги, мне причитающиеся по праву? Что придумать? Нет, четверть часа у меня точно есть, отец отправился, как обычно, на кухню болтать с этой полоумной приживалкой. Да и пусть болтает подольше. Бежать, срочно бежать к себе и как можно тише».

Он одернул пальто, освободился от тела сестры, долго шарил в поисках ботинок, нащупал их в темноте, и, держа в руках, осторожно, чтобы не шуметь и чтобы не скрипели деревянные ступени на лестнице, вышел из гостиной и направился к себе, наверх.

«Чем же эта девка меня вчера так разозлила? Не помню, убейте, не помню. Помню, был у Велицких, помню, как вез меня извозчик. Наверное, она принялась ко мне приставать. Да, точно, так и было. Если что заподозрят, так и отвечу. Все равно отец мне доверяет. Столько планов, столько долгов и обязательств, а я останусь без гроша. Или баржи разгружать отправит с этими грязными неотесанными мужланами. Хотя, станет ли он ее слушать? Да уж, наверное, не станет».

Беззвучно отворив дверь в комнату, Андрей столь же тихо ее закрыл, быстро разделся, бросив пальто на стул, и улегся в постель. Внизу было тихо, и он быстро уснул, не обратив внимания ни на жесткую, в его понимании перину, ни на пересохшее горло, ни на духоту – словом, на все то, что обычно доставляло ему массу неудобств. В голове царствовал хмель – и убаюкивал сладко и нежно.

Тем временем Павел Ильич, стоя за занавеской, лил на себя теплую воду из небольшого черпака и каждый раз кряхтел и охал. Вода по небольшому желобу стекала в нишу, заканчивавшуюся короткой трубкой, проходившей через стену и упиравшейся прямо в канавку, по которой дождевая вода попадала в ливневый сток. Павел Ильич очень гордился этим своим изобретением.

Проша подала ему чистое белье. Самовар посвистывал на столе. На аккуратном, будто игрушечном блюдечке лежал ароматный лимон. Павел Ильич потер руки и выдал свое коронное:

– Ну-с, приступим.

Он был добродушным и сохранял этой свой настрой даже после почти суток работы в Кронштадте, туда его чаще всего вызывали для составления отчетов по флотским делам, связанным с медицинским оснащением прошедших и готовящихся экспедиций и морских походов. Павел Ильич советовал, рекомендовал, настаивал, иногда даже ругался с выводившими его из себя чиновниками. Но дома он всегда был спокоен, сдержан, даже ласков.

– И, скажи-ка мне, Проша, куда ты подевала фонарь керосиновый? Вспоминай, голубушка моя, неужели снова оставила на улице или унесла наверх, в комнаты? Ай, а Андрюша потом жалуется, что от запаха керосина ему дурно, видите ли, подташнивает.

– Простите меня, Павел Ильич, не видывала, – сникла Прасковья.

– Верю, Проша, шучу просто. Да найдется он, стоит только поискать получше. Но без фонаря совсем, признаюсь, грустно, не по себе, когда возвращаешься в полной темноте, – Павел Ильич говорил, причмокивая, держа за щекой довольно большой кусок сахара.

Прасковья неотрывно смотрела на него, изредка поглядывая на самовар и тяжело вздыхая.

– Поди, Проша, поищи фонарь-то, да скоро светать начнет, нашу публику пора будить, – Павел Ильич с иронией называл Таню и Андрея публикой.

Прасковья по воскресеньям, разбудив детей, обычно ходила в церковь. Павел Ильич заметил, что и сейчас она ждет момента, чтобы сдать на время дела и отлучиться. Шаркающей походкой Проша направилась в переднюю, где фонарь и должен был стоять, по дороге пару раз обо что-то споткнувшись. Павел Ильич уже почти допил чай, когда до него донеслись крики и стоны Проши:

– Батюшки мои, да что же это делается? Павел Ильич, Павел Ильич! Сюда, Павел Ильич, родненький!

Павел Ильич мчался в переднюю, спотыкаясь об углы и не видя ничего в темноте.

– Сюда, Павел Ильич!

Прасковья была в гостиной: сквозь темноту Павел Ильич с трудом разглядел ее вздрагивавший силуэт и еще чей-то. Павел Ильич мигом снова очутился на кухне, схватил подсвечник со свечой и, стараясь не задуть ненароком пламя, осторожно прошел обратно в гостиную.

То, что он увидел, заставило вскрикнуть и его: Прасковья склонилась над Татьяной, лежащей на диване в неестественной, скрюченной позе. Ее руки, раскинутые в разные стороны, были бледны, как и лицо, выражавшее муку – именно муку. Павел Ильич щупал ее пульс.

– Господи, да что же это делается-то? – причитала Проша. – Жива?

– Открыть окно, быстро открыть окно! – прокричал Павел Ильич. – Беги за Александром Матвеичем, скажи, что я очень прошу его прибыть как можно скорее. Андрей! Андрей!

Андрей не отзывался. «Должно быть, нет его», – решил отец.

Александр Матвеевич, старый военный врач, был товарищем Павла Ильича по академии, он жил недалеко, в том же переулке, во флигеле. Момент до его прихода показался Павлу Ильичу вечностью: он растирал руки дочери, склонялся над ее грудью, силясь расслышать дыхание. Он был настолько сражен произошедшим, что вздрогнул, когда в комнату вбежал Александр Матвеевич, взъерошенный, в наспех наброшенном тулупе, с чемоданчиком в руках.

– Дышит, слава Богу, дышит, – заключил врач. – А ну, посвети! Тут так темно, что ничего не вижу.

Прасковья засуетилась и зажгла свечи в канделябре.

– Смотрите! – воскликнул Павел Ильич и показал пальцем на шею дочери. – Что это такое?

На шее были видны синие пятна с синевато-красной окантовкой. Сама Татьяна была настолько бледна, что будто жизнь сомневалась, стоит ли в ней оставаться, и вот-вот покинула бы ее, если бы не врач. Александр Матвеевич уложил Татьяну на диван ровно, осторожно придерживая голову.

– Господи, – крестилась Проша. – Не иначе как перста Диавола! Чур, меня, грешницу! Прости нас, грешных, Господи! Ваше благородие, да что это?

– Ее душили, это синяки. Дайте воды, быстро дайте воды!

– Воды! – добавил шепотом Павел Ильич. – Что, что с моей доченькой? Да скажите же вы, в конце концов!

– Удушье, обыкновенное удушье.

Проша принесла воды и небольшое полотенце. Александр Матвеевич смочил губы Татьяны водой, похлопал по щекам – почти сразу из ее груди вырвался глубокий вдох, она закашлялась.

– Лежи, не вставай, тебе надо лежать, золотце! Тебе надо как следует прийти в себя.

Таня повиновалась. Павел Ильич стоял за спиной и нервно тер лицо руками – от волнения он вдруг забыл, что он врач, неплохой врач, и сам не раз оказывал помощь в таких ситуациях. Но здесь – он, темнота, его собственная дочь, гнетущее ощущение неуверенности и собственного бессилия, сводящее на нет все знания, навыки и опыт.

– Выйдем, – кивнул Александр Матвеевич отцу Тани.

Прасковья захлопотала вокруг, достала откуда-то простыни и большое ватное одеяло и принялась застилать диван, чтобы уложить Таню поудобнее.

– Что произошло? – строго спросил Александр Матвеевич.

– Не знаю, честно не знаю, – подавляя в себе тревогу и излишнее волнение, ответил Павел Ильич, – я вернулся часов в шесть, наверное, между делом отправил Прошу искать потерявшийся фонарь, да вот, нашла ее, сама перепугалась до смерти. Пока вас, любезнейший друг, ждал, сам передумал столько всего! Что могло случиться и сам ума не приложу.

Проша на минуту выскочила из комнаты.

– Ты ничего не слышала? Что тут было?

– Ой, ваше благородие, я легла вчера рано, как только стемнело. Андрюша куда-то спешно уехал, кажется, к Велицким…

При упоминании Велицких Павел Ильич нахмурился.

– Значит, снова он за свое, веселился, значит. Так, что дальше?

– И слышу я сквозь сон, – принялась вспоминать Прасковья, спотыкаясь на каждом слове. – Слышу, как кто-то прокричал на улице, вернулся, значит, Андрей. Потом будто бы Таня вышла его встречать, как обычно. Ах, ваше благородие, если бы я ослушалась и тоже вышла посмотреть, что там! Ах, ваше благородие!

Проша всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и уголком шерстяного платка вытерла набежавшие слезы.

– И что, больше ты ничего не слыхивала? Уснула, значит?

– Ну, почему же не слыхивала? Слыхивала, – Прасковья приоткрыла дверь в комнату, Татьяна мирно спала. – Слыхивала, как Таня говорила кому-то, должно быть извозчику, сюда, сюда, несите сюда. Я подумала, что Андрею снова нехорошо, что ему помогают дойти до крыльца.

Александр Матвеевич строго взглянул на Павла Ильича: от этого взгляда тот сделал шаг назад и как-то съежился.

– Картина мне ясна, уважаемые. Извозчик решил воспользоваться ситуацией, тем, что Андрей не может заступиться за сестру и решил обесчестить ее, вероятно, для этого и стал душить, повалил, – спокойно заключил Александр Матвеевич. – Решил, что дитя беззащитное совсем.

Павел Ильич схватился за сердце.

– Но, надо заметить, план свой он так в исполнение не привел, – Александр Матвеевич только сейчас внимательно осмотрел себя с ног до головы в стоявшее в передней зеркало и стеснительно поправил застиранную ночную рубаху.

– Вы точно в этом уверены? – с недоверием переспросил Павел Ильич.

– Не был бы уверен, не утверждал бы, дорогой Павел Ильич, вы ведь знаете меня, – Александр Матвеевич похлопал его по плечу. – Да, этот изверг ее душил, вероятно, с изрядной силой, раз такие синяки, но самого страшного не случилось. Даже белье на ней порвал, но не до конца, остановился, что-то спугнуло его. Кстати, надо расспросить Андрея, ведь он же был рядом.

– Если и был, что… – начал Павел Ильич.

– Идемте, его разбудим, – предложила Проша и направилась из передней к лестнице, освещая путь подсвечником из гостиной. – А фонарь керосиновый, он там, на столике, напротив дивана, и керосина в нем совсем не осталось, Павел Ильич.

– Видел, Проша, видел, – Павел Ильич нервно шарил по карманам, видимо, намереваясь взглянуть на часы, тяжелые, на массивной цепи, с которыми он никогда не расставался.

Но часы остались на кухне: во всей этой неразберихе и в тревогах за дочь он совершенно позабыл про время. Глядя за окно, о нем ничего определенного сказать было нельзя. На улице стоял сумрак, через который не пробивалось ни лучика. Дом на противоположной стороне переулка выглядел большим темным пятном, и если не знать, что там дом, то можно было подумать, что видна какая-то стена, огромная гора песка или окраина леса.

– Александр Матвеевич, любезнейший, прошу вас, как своего давнего друга прошу, побудьте с нами сегодня, присмотрите за дочерью, вы же знаете, как я беспокоюсь за нее, тем более теперь, когда такое случилось, и я не знаю, что и думать, куда себя деть, – засуетился Павел Ильич.

По нему было заметно, как он нервничает, как кусает губу, как старается не обращать внимания на то, что одет совершенно неподобающим образом, что в гостиной и в доме от беготни царит развал.

– Побуду у вас, Павел Ильич, понимаю, обстоятельства складываются в высшей степени непросто, – Александр Матвеевич задумался. – Только, если позволите, я напишу записку, будьте любезны, отправьте за моими вещами, да и без очков я, как без рук, а собираясь к вам, не заметил, никак не мог найти, запропастились куда-то.

– Не беспокойтесь, Александр Матвеевич, – Павел Ильич строго посмотрел на Прасковью. – Проша даст вам бумагу и чернила, сбегает, а вы еще раз, прошу вас, осмотрите дочь. Мне же нужно поговорить с Андреем, и поговорить серьезно.

Он, тяжело ступая, пошел по лестнице наверх, в темноте нащупал дверную ручку, и, кашлянув, повернул ее и толкнул дверь вперед. Шторы на окне не были задернуты – и при потушенном свете Павел Ильич разглядел и разбросанные вещи, беспорядок на столе, и Андрея, закрывшегося одеялом с головой. Подойдя ближе, Павел Ильич ощутил тяжелый запах, исходивший от дыхания сына, и невольно поморщился.

– Андрей! – громко сказал он, – Андрей!

Андрей даже не шевельнулся, лишь слегка посапывал.

– Андрей! – повторил Павел Ильич и, подойдя и сдернув одеяло, с размаху ударил сына по лицу.

Сам он не ожидал от себя такого, да и Андрей меньше всего был готов к тому, что проснется от того, что кто-то бьет его по лицу, так нагло, так вероломно зайдя в комнату.

– Какого черта? – пробурчал Андрей и, потерев щеку, перевернулся на другой бок. – Дайте поспать.

– Да, молодой человек, мне кажется, что вы окончательно обнаглели и рискуете потерять мое доверие раз и навсегда, – совершенно спокойно произнес Павел Ильич, сложив руки за спиной и осматривая комнату. – Что-то мне подсказывает, что…

– Отец? – опомнился Андрей. – Что вы здесь делаете? То, есть, как? Я не слышал, как вы вошли.

От тяжелого сна у Андрея не осталось и следа – мучила только дикая жажда и головная боль, давало знать все выпитое вчера у Велицких.

– У Велицких, значит, вчера веселились, да? – Павел Ильич поморщился, хотя Андрей в темноте и со сна этого разглядеть не мог. – Не надоело? Может, пока за ум взяться?

– Отец, у нас с Василием был важный разговор, мы обсуждаем это… – Андрей замялся. – Планы строим, услышанное на занятиях обсуждаем. Мы много занимаемся.

Это прозвучало настолько нелепо, неправдоподобно, напыщенно, что Андрей сам бы не поверил самому себе, если бы услышал себя со стороны. Павел Ильич нахмурился, отвернулся к окну и спокойно сказал:

– Я повторяю свой вопрос. У Велицких вчера веселился? Когда и как вернулся? Говори, как есть говори.

– А я и сказал вам, как есть, отец. Что мне еще вам сказать?

– Сказать, кто и как привез тебя, пьяного дурака! – Павел Ильич подскочил к сидевшему на кровати Андрею и схватил его за шею. – Говори, с кем и как! По-хорошему говори!

– А что, собственно, случилось, отец? – Андрей невозмутимо сдвинул руку отца с шеи. – Признаться, мне вдруг вчера стало у Велицких так дурно, что я попросил взять мне извозчика и велеть ему довезти меня до дому как можно быстрее. Когда извозчик, наконец, соизволил появиться, мне было уже плохо до такой степени, что я ничего уже не соображал, только просил быстрее привезти меня. А извозчик не спешил, дармоед, пользовался тем, что я не в состоянии на него прикрикнуть, его кляча едва плелась. Доехали, вероятно, уже среди ночи. Ничего, признаюсь, припомнить уже не могу. Вот, какую-то минуту назад вы разбудили.

Павел Ильич щелкнул пальцами: так он делал всегда, когда очень злился и не мог это скрыть. Злиться открыто и, тем более, устраивать скандалы он считал ниже своего достоинства. Звук щелкающих пальцев отца пугал Андрея не хуже розги, со свистом разрезающей воздух. Он ассоциировался с теми редкими моментами, когда отец, пребывая не в духе, вдруг заявлял, что на неделю оставляет Андрея без денег, в которых он так остро и постоянно нуждался.

– Отец, я не понимаю, к чему этот наш разговор? – с едва заметной ухмылкой заметил Андрей. – Я студент, я учусь, я стараюсь делать все, как вы говорите, а маленькие слабости мои, неужели они непростительны?

– Непростительны не твои слабости, а то, к чему они приводят! – хмуро бросил Павел Ильич, не переставая осматриваться в комнате.

– Что произошло? Скажите мне, наконец!

– Сказать ему, видите ли! – Павел Ильич снова подскочил к Андрею, но удержался от того, чтобы дать ему оплеуху или схватить за шею и как следует потрясти. – Рассказать, видите ли, ему, как он мертвецки пьяный приехал на извозчике, а извозчик этим воспользовался и чуть не обесчестил твою сестру. Понимаешь ты это? Понимаешь, что в этом есть и твоя вина, Андрей? Если бы не твоя развязность, если бы не вино, то ничего бы не было! Как это я недосмотрел за тобой?

– Недосмотрели? Отец, я был в обществе, в котором принято немного выпить вина. Если бы я отказался, на меня посмотрели бы как смотрят на детей, которые капризничают. А от вина мне дурно, вы же прекрасно это знаете!

– Вот заладил, дурно ему, видите ли! – Павел Ильич потер переносицу и уже стоя в дверях, добавил: – Ты думаешь, что Тане легче от того, что тебе дурно? Всем нам легче от того, что тебе дурно? Тебе должно быть дурно от того, какой ты ничтожный, от твоей лени и избалованности, будто ты этого сам не чувствуешь! Мой сын! И это мой сын!

Дверь хлопнула, Павел Ильич вышел. Андрей усмехнулся:

– От вас всех мне дурно! Не дано вам понять всего, к чему я стремлюсь. Господи, как тяжело, а вы все суетитесь, без конца суетитесь, аж голова кругом идет от вашего мельтешения!

Андрей кое-как оделся, проскользнул на лестницу, спустился вниз, а оттуда сразу на кухню. Его никто не заметил, все, по-видимому, были в гостиной. На кухне было промозгло, печь не топилась.

– Проша! – тихо позвал Андрей.

Никто не отозвался – это было удивительно, потому что Прасковья всегда ждала, когда Андрей проснется, чтобы принести ему воды для умывания, помочь одеться или напоить молоком со свежим белым хлебом. Он прислушался к разговорам в гостиной, доносившимся через коридор. Голоса Прасковьи он не расслышал, зато доносились причитания Александра Матвеевича. Андрей знал его с детства. Александр Матвеевич лечил Андрея и Татьяну, когда они болели: Павел Ильич считал, что он, как отец, не может этого делать, это противоречило его убеждениям о том, что чувства не могут совладать с разумом и знаниями, которые и требовалось применить в таких ситуациях. По правде говоря, Александра Матвеевича Андрей терпеть не мог, хотя и старался не показывать виду, чтобы, не дай бог, не потерять расположение отца.

«Ну вот, и этот старикан здесь, сплошное занудство», – подумал Андрей, кое-как умылся и показался в передней. В гостиной на диване, укрытая двумя одеялами, лежала Татьяна, рядом сидел Александр Матвеевич, растрепанный, одетый по-домашнему, и щупал у Татьяны пульс, за его спиной стоял отец. Вся эта их растрепанность, жалкий вид сестры, одеяла контрастировали со скромным, но все-таки убранством гостиной, с огромным персидским ковром, пианино, зеркалом и золочеными канделябрами.

– Сестра? – Андрей силился рассмотреть, что с ней, но из-за плеча Александра Матвеевича не было видно совсем ничего. – Нигде не могу найти Прошу, она уже вернулась из церкви?

– Проша сегодня не ходила никуда, – спокойно ответил Павел Ильич, даже не оборачиваясь к Андрею. – Неужели только тебя не заботит здоровье Татьяны? Она же твоя сестра, или ты позабыл?! Или позабыл, что все это произошло из-за тебя?

– Заботит, отец, вот, я пришел узнать, как она, и понять, что случилось, – Андрей немного попятился назад. – Проклятый извозчик, найти бы, да наказать, как следует, на каторгу таких! И все же, где Проша? На кухне ее нет, а вы говорите, что не ходила никуда.

– А тебе все Проша, прислуга ему нужна, сделать то, другое, третье, – не унимался Павел Ильич, проглатывая от обиды и волнения слезы. – Не прислужница она тебе, не крепостная! Ты забываешься…

– Умоляю вас, Павел Ильич, не нужно этого сейчас, нижайше вас прошу о тишине, ей нужен покой, – засуетился Александр Матвеевич и привстал.

«А что, если она сейчас возьмет и скажет, в самый неподходящий для этого момент? Скажет все как на духу? Нет, я оправдаюсь, скажу, что она бредит. Точно, бредит. Душевные терзания, воспоминания о произошедшем ночью. А если все-таки укажет на меня? Конечно, укажет! Я был рядом с ней, но мне было дурно, ведь я совершенно ясно об этом сказал! Да, перебрал я вчера, не отрицаю. Впрочем, так ей и надо, подвернулась под руку в самый неподходящий момент», – Андрей про себя улыбнулся, но тотчас же спохватился и, сделав вид, что ему невыносимо больно, закрыл руками лицо.

Павел Ильич нервно мерил шагами комнату, переходя из угла в угол и поглядывая в то самое зеркало, в котором восемью часами ранее Татьяна искала глаза Андрея, но так их и не нашла.

– Может, велеть звать полицию? – предложил вдруг Андрей. – Может, удастся разыскать того извозчика?

– Исключено, совершенно исключено, – прошептал Александр Матвеевич.

– Простите, что вы сказали? – переспросил Андрей и подошел ближе.

Конечно, это была его бравада. От ощущения безнаказанности периодически накатывала радость, даже смех, хотелось рассмеяться, но Андрей сдерживался, понимая, что он может дать волю настроению где-то еще. А сейчас играть свою роль, жить ею, чтобы ни у кого не закралось даже тени сомнения в том, что он, Андрей, искренне желает разобраться в том, что случилось, желает своей любимой сестре только лучшего. Трагичное и сосредоточенное выражение лиц отца и Александра Матвеевича только подстегивало Андрея невозмутимо скрывать ненависть и изображать сострадание.

– Исключено ввиду того, что извозчика мы вряд ли отыщем, а вот огласки прибавится, – Александр Матвеевич перешел на шепот. – Я отправил Прасковью к себе за одеждой и очками и дал поручение сходить до того в аптеку за успокоительными каплями.

– Светлейший, Александр Матвеич, дорогой мой, позвольте возместить вам ваши расходы… – начал Павел Ильич, но тут же осекся.

Татьяна открыла глаза и судорожно принялась крутить головой.

– Доченька моя, – Павел Ильич бросился к ней и упал на колени. – Как ты, доченька?

Казалось, Татьяна вот-вот что-то скажет, но она лишь посмотрела на отца и расплакалась, беззвучно, едва слышно всхлипывая.

– Доченька, мы с тобой, слышишь? – Павел Ильич принялся растирать ей руки, как растирал тогда, когда она была без чувств. – Тебе надо просто лежать, беречь себя, поспать немного, и все пройдет, я обещаю тебе. Тебе хочется чего-нибудь? Только скажи, и я велю тотчас же послать.

«Видите ли, тотчас же он пошлет! Ради кого это все? Ради нее? А ради меня с чего никогда не посылал? Когда я болею, мне так хочется пирожных из кондитерской на углу, да и хорошего кавказского не помешало бы, не того дешевого, что подают в трактирах», – со злостью подумал Андрей.

Из передней послышался стук двери и шаги. Обычно Прасковья никогда не ходила через парадный вход, для этого со стороны двора была небольшая дверца, закрывавшая массивным ключом.

– Скорее, скорее, прошу вас, – Александр Матвеевич бросился к ней и буквально выхватил их рук Проши свой чемоданчик, свернутые вещи и бумажный пакетик, который она осторожно несла в руках. – Вот, голубушка, и успокаивающие капли, здоровый сон в вашем состоянии как нельзя лучше…

Татьяна закричала. Никто не ожидал от нее такого. Александр Матвеевич на ходу замолчал и замер, словно не слышал никогда, как кричат больные то ли от страха, то ли от боли, то ли от происков собственного рассудка.

Проша побледнела. Павел Ильич просто стоял в паре шагов, открыв рот и выпучив глаза. А Татьяна все кричала, лишь на мгновение, замолчав, сделав глубокий, свистящий вдох. Крик гулко отзывался где-то в потолке и в углах гостиной. Если бы Павел Ильич взглянул в окно, то разглядел бы, как редкие прохожие останавливаются, оглядываются на их окна, выходящие в переулок, и сразу же, прибавляя шаг, стремятся поскорее уйти.

Но Павел Ильич просто смотрел на дочь.

– Уйди, прочь, прочь отсюда! – Павел Ильич вдруг сообразил, что Татьяна кричит, устремив свой обезумевший взгляд на брата, который всем своим видом не выражал ни малейшего сочувствия сестре. – Убирайся! Ты что, не слышишь?

– Отец, вы…

– Прочь! – повторил Павел Ильич и, схватив за рукав, вытолкнул Андрея в переднюю.

Андрей повиновался, но внутри он смеялся безудержно. Нет, смех в такой ситуации был бы явно не к месту, он отлично это понимал. Едва Андрей скрылся из виду, Таня перестала кричать. Легкая дрожь в руках выдавала волнение Александра Матвеевича, отсчитывавшего капли из пузырька в миниатюрную фарфоровую чашечку.

– Андрюша, такое несчастье с твоей сестрой, Павел Ильич расстроен, ты бы погулял, – заискивающим шепотом произнесла в передней Проша.

– Сам знаю, не маленький! – огрызнулся Андрей, про себя вдруг решив: «Ну, я это, положим, так не оставлю. Сейчас отец, конечно, бросится фрукты да сладости ей покупать, а у меня же деньги на исходе, совершенно на исходе. Не знаю, как так получилось. Впрочем, немного еще есть. И вправду, поеду, проведаю Велицких, проветрюсь после всего этого балагана. Да, перебрал я вчера. Откуда Велицкие берут это вино, интересно? С ног сбивает, ей богу».

Андрей сбегал наверх, в комнату, спешно засобирался. В кармане весело, но с какими-то нотками безысходности позвякивали монеты. Андрей запустил руку в карман.

– И как я покажусь в обществе с такой суммой? – он присвистнул. – Как может отец так со мной поступать? Дал слабину я, раз уж собрался, надо было довести задуманное до конца!

В это же мгновение снизу, их кухни, донесся звук разбивающейся посуды. Застегиваясь на ходу, Андрей скользнул по лестнице и прошел на кухню. Проша, кряхтя, ползала по полу и собирала осколки какой-то тарелки.

– Вот куда идут отцовские деньги! Хоть всю посудную лавку скупить, так все равно перебито будет! – Андрей издевательски пожал плечами и улыбнулся.

Прасковья посмотрела на него и залилась слезами.

– Что, боишься, что отец накажет? – продолжал Андрей.

– Я сказал тебе убираться! – сзади стоял Павел Ильич, его лицо налилось кровью. – Проша, не обращай внимания на этого мерзавца. Есть у меня подозрение, что он забывается.

Павел Ильич нагнулся и поднял с пола осколок тарелки, отлетевший в коридор.

– Проша, успокойся сейчас же, не время по таким пустякам расстраиваться, – Павел Ильич повертел в руках осколок и поднял глаза на Андрея. – Чего ждешь? Беги в трактир, к Велицким или куда ты там собирался. Что стоишь? Денег от меня ждешь? Не будет тебе никаких денег. Твои проделки чуть не стоили жизни…

Он поперхнулся, очевидно, от волнения.

– Вы ничего не понимаете, отец! И не хотите понимать. И сегодня я обойдусь и без ваших денег! – Андрей медленно, маленькими шагами пятился в сторону и, наконец, рванул в коридор, чуть не задев локтем руки Павла Ильича, сжимавшие осколок тарелки.

– Как ты смеешь со мной так говорить? – спокойно, но строго спросил Павел Ильич.

Андрей ничего не ответил и даже не остановился. Было слышно, как он прошел в переднюю, как скрипнул паркет, как хлопнула дверь.

– Вот сорванец, черт побери, – выругался Павел Ильич. – Ничего, я его воспитаю, если его вообще можно воспитать. Драить палубы в Кронштадт отправлю. В лазарет прислуживать. Или в Либаву, грузить зерно. Вот посмотрит у меня, как оно достается!

– Андрюшу? – переспросила Проша.

– Ну, а кого еще? – удивился Павел Ильич.

Он уже почти не злился и изо всех сил старался стереть из памяти все только что имевшее место и сосредоточиться на главном – на дочери. Присутствие Александра Матвеевича его успокаивало. Успокаивало и то, что Андрей наконец-то куда-то ушел: беседы с сыном в последнее время тяготили Павла Ильича, причин этой тягости он, сколько ни силился, все равно понять не смог.

– Так, Проша, готовь обед, Александр Матвеич разделит трапезу с нами, у него с утра во рту ни крошки. Да, и сама немного приоденься, приберись, подашь прямо здесь.

Прасковья, сидя на четвереньках, закивала в ответ и заморгала своими бесхитростными подслеповатыми глазами.

Андрей с силой закрыл за собой дверь, поднял воротник пальто и зашагал по переулку. Навстречу ему двигался человек, походка и черты которого показались ему знакомыми. И действительно, подойдя чуть ближе, он увидел, что это Велицкий.

– Василий, какая встреча! Ты ко мне али по делам куда? – Андрей остановился и съежился: слегка подмораживало.

– Само собой к тебе! Вытащить тебя из этой скукотищи, показать мир, настоящую жизнь! – заголосил Велицкий и, прищурив правый глаз, поинтересовался, – составишь мне компанию?

От Велицкого попахивало спиртным. Он был небрит, неопрятен, чуть покачивался, нервно переминался с ноги на ногу. «Видно, до утра гуляли», – сообразил Андрей.

– Составлю, только знаешь, нынче я в средствах довольно ограничен.

– Старик нервы мотает? – с хохотом спросил Велицкий. – Этот старый морской скряга не желает разориться на сына? Не узнаю его, совсем не узнаю!

Андрей сжал кулаки: ему вдруг захотелось кого-то ударить или начать душить, сорвать на ком-то свою неизвестно откуда взявшуюся обиду.

– Да, времена меняются, – вздохнул Андрей. – Ну, ничего, я не упущу возможности выколотить из него пару рублей, а то и больше. Куда ему еще их тратить, кроме как на меня?

– Не ворчи, выручу. Я же вчера отыгрался знатно, все свои долги вернул. Никому ничего не должен, ни копейки, и даже самому немного осталось отметить это. Ну, поедем?

– Куда? – Андрею стало интересно, что задумал Велицкий.

– Здесь, недалеко, во Вшивой слободе есть одно местечко, салон мадам Паниной. Слыхал о ней? – Василий хлопнул Андрея по плечу.

– Признаюсь, нет.

– Не беда, скоро поймешь, что к чему, – Велицкий подмигнул. – Что-то ты грустным выглядишь. Неужели тебя так гнетет вчерашний твой проигрыш? Впрочем, знаю, поверь, мне это тоже знакомо.

Андрей чувствовал некоторое превосходство Велицкого над собой. Василий был всегда в курсе всего происходящего в Петербурге, имел знакомства повсюду, где бы ни появлялся. Даже многие лавочники, завидев его, кланялись, называли: «месье Велицкий». Василий с пренебрежением кланялся в ответ, и после делал вид, что он не знаком со всеми этими лавочниками и торговцами.

Конечно, Андрею так вести себя было непозволительно: стоило только отцу узнать о чем-то подобном, и меры были бы приняты незамедлительно. Нет, отец никогда не поднимал на него руку и даже не помышлял об этом. Но одного его взгляда было достаточно, чтобы заронить в Андрее нечто похожее на страх и смирение, которое подогревала и отцовская немилость в отношении выдачи денег. Обычно отец не скупился, но когда выходил из себя, Андрею не приходилось рассчитывать даже на мелочь. Что-то подсказывало Андрею, что снова наступают такие времена.

Несмотря на воскресный день, на Лиговском было немноголюдно. Прохожие кутались, ежились от пронизывающего ветра. Кто-то с противоположной стороны окликнул Велицкого и снял шапку, но Василий сделал вид, что ничего не расслышал и, как ни в чем ни бывало, шел дальше. Андрей на мгновение остановился и оглянулся: немолодой, довольно прилично одетый мужчина смотрел вслед Велицкому и качал головой. Наконец, он натянул шапку и медленно, немного покачиваясь, зашагал своей дорогой.

Андрей едва поспевал за Василием. Немного не дойдя Невского, Велицкий стал громко хохотать – на первом этаже дома, выкрашенного в грязно-зеленый цвет, располагалась парикмахерская. В ее витрине было вставлено большое зеркало в тонкой, почти незаметной серебристой оправе. Массивность зеркала делала оправу практически незаметной. Вдали, за витриной, если присмотреться, было видно, как суетится парикмахер – старый седой немец. В зеркале отражалась вся улица и все по ней проходившие. Крестьяне, не привыкшие к городским безделушкам, часто останавливались, завороженные, перед зеркалом, долго смотрели в него, многие крестились. Велицкого это забавляло.

– Посмотри, дорогой друг, какой у нас еще отсталый народ! В Британии соорудили подземную железную дорогу, на другом краю света телеграф. А у нас простой люд все еще удивляется зеркалу, какому-то дурацкому зеркалу!

– Да, да, – кивал головой Андрей.

– Это же темень, непросвещенная темень! И нам с тобой предстоит с нею жить, принимать свои решения в ее благо. Стоит ли оно того? Давай подумаем…

– Подумаем, – согласился Андрей. – Но когда-нибудь в другой раз.

У зеркала была небольшая толпа – все, судя по виду, крестьяне, приехавшие в Петербург по делам или на рынок и, продав мясо или молоко, сновали по городу, удовлетворяя свое любопытство.

Во Вшивой слободе, в отличие от Невского, было совсем немноголюдно, темно. Из каждой подворотни пахло помоями, которые выплескивали из окон, мало задумываясь о том, что по улице в этот момент может кто-то проходить. Андрей поморщился. Из кабака доносилась пьяная ругань, кто-то дрался, зазвенела посуда.

– Довольно! – раздался чей-то крик, и кто-то грузный упал прямо на припорошенную снегом мостовую.

Из-за темноты было невозможно разобрать, кто это – просто была видна большая тень, слышалось тяжелое дыхание человека, перебравшего лишнего.

– Грязь, какая грязь! – брезгливо проворчал Велицкий. – Ну, ничего, мы уже почти пришли. И, думаю, что нам там будут рады.

– Уж надеюсь, – Андрей в глубине души уже стал жалеть, что согласился на столь странное путешествие в не менее странные места, которые он обычно обходил стороной.

В небольшом кирпичном доме на первом и втором этаже во всех окнах ярко горел свет, но из-за плотных штор ничто не выдавало того, что происходило внутри. Над крыльцом горел единственный в округе фонарь. Велицкий остановился, загадочно улыбнулся, зачем-то откашлялся и довольно бесцеремонно постучал в дверь. Из-за двери никто не ответил, только почти мгновенно щелкнул замок.

– Идем! – Велицкий толкнул дверь.

Андрей вошел вслед за ним. Передняя была обита гобеленом. На полу лежал ковер с мягким ворсом – да и дальше, сколько видел Андрей, все было застелено коврами. Велицкий снимал с себя пальто – перед ним, улыбаясь, стояла женщина лет сорока, одетая не по возрасту. Она курила папиросу через мундштук и очень часто моргала. От этих резких движений на ее платье образовывались мелкие складки. Андрей впервые видел, чтобы женщина вот так, в открытую, курила, причем не в гостиной или в салоне, а прямо дома, в передней.

– Василий, вы к нам и друга привели. Это прелестно! Ну, давайте знакомиться. Прошу вас, Василий, познакомьте же нас, наконец!

– Да, конечно, как же это я забыл, – Василий засуетился. – Знакомьтесь, Екатерина Панина. Екатерина, это мой друг Андрей, человек весьма неглупый, так что, уверен, вы друг другу понравитесь.

– Merci, Василий, – Панина изобразила что-то похожее на поклон и взмахнула в воздухе дымящей папиросой. – Je sur vous entendais, мой дорогой друг. Что, вам не нравится мой французский?

Андрей немного настороженно осматривался по сторонам. Вопрос он слышал, но отвечать на него не спешил. «Что я тут делаю? Неужели все задумывалось ради встречи с этой вульгарной, отвратительной дамой? Хотя, нет, так ли она отвратительна? Это мы еще посмотрим»

Но все же Андрей предпочел притвориться, что ему дико интересно, что он без ума от Паниной и пробормотал:

– Нет, нет, что вы, не понимаю, с чего вы вдруг так решили! Я готов вечно наслаждаться вашим тонким, восхитительным голосом. Ах, как я рад, что наша с вами встреча состоялась!

Андрей обратил внимание на странную тишину, царившую в доме: не было слышно ничего, ни шорохов, ни шагов – никаких признаков присутствия еще кого-либо. Гобелены на стенах и ковры тщательно глушили все звуки. Конечно, он слышал о борделях, во множестве располагавшихся во Вшивой слободе, но то, что он сам окажется в одном из них, не мог предполагать, представлять даже в самых разнузданных фантазиях. И вот он в одном из таких салонов. «Теперь мне отчетливо ясно, какого рода у Велицкого тут дела», – заключил Андрей, еще раз взглянув на Панину.

– Что ж, оставляю вас, – Велицкий говорил лениво и проявлял недовольство, словно ожидая какого-то предложения, словно вот-вот его с почестями пригласят куда-то. Так и случилось. Панина вдруг стала серьезной и крикнула:

– Машенька, встречай, к нам гости! Машенька!

На крик из комнаты вышла девица с одутловатым лицом и сделала поклон Андрею:

– О, месье, какой у вас мужественный голос! А я грешным делом пока не увидала вас, думала, что принесло к нам какого-то грубияна из кабака. Ах, неужели нам вечно придется терпеть такое соседство! – Маша наигранно закатила глаза и всплеснула руками.

Из того, насколько они с Паниной были схожи внешне чертами лица и по платьям, Андрей заключил, что это мать и дочь. «Мать, однако, несмотря на возраст, привлекательнее, – подметил Андрей. – По всему видно, что на дочь вся эта атмосфера действует угнетающе».

– Ах, что мы все в дверях. Машенька, веди гостя в дальнюю комнату, а мы потолкуем с Василием.

Велицкий как-то особенно едко при этом хихикнул и хлопнул Андрея по плечу:

– Будь как дома, я обо всем уже позаботился, – Василий взял Панину под руку, и они направились в ту самую комнату, где находилась Маша до того, как Панина ее окрикнула.

– Ах, месье Андрей, идемте наверх! – Маша коснулась локтя Андрея, заставив его немного покраснеть. – Не стесняйтесь, вам у нас понравится. Право, какой вы скромный! Пред вами неудобно. Изволите подать что-нибудь?

Андрей молча поплелся за девицей наверх. Комната была малюсенькой: горело несколько свечей, одна из свечей стояла в медном подсвечнике на столе рядом с початой бутылкой вина и двумя стаканами. Позади стола находился широкий диван. Вся эта обстановка напомнила Андрею гостиную в их доме – не хватало только пианино, зеркала, ковра, да и простора, большого окна, из которого открывался вид на переулок. Здесь же окно было плотно занавешено, будто Панина и ее дочь желали скрыть не только свои дела, но и присутствие, и даже факт самого их существования.

А за окном тем временем окончательно стемнело. Ветер стих и морозный воздух, казалось, неподвижно застыл. Редкие мелкие снежинки пробивались сквозь него и, блеснув в заблудившемся свете далеких газовых фонарей, вновь исчезали в темноте и беззвучно касались земли. На небе проступали звезды.

Где-то совсем недалеко, за Невским проспектом, почти у самой Невы, в доме в переулке, в такой же темноте, не зажигая свечей, лежала Татьяна и, глотая слезы, ворошила в памяти все то, что случилось, стараясь отыскать хоть малейшую зацепку, хоть самое ничтожное обстоятельство, оправдывающее брата. Из-за закрытой двери, откуда-то из глубины дома, был слышен неторопливый разговор отца с Александром Матвеевичем.

«Как больно, страшно, – думала Татьяна. – А ведь внешне все как обычно. Отец, Александр Матвеевич, Андрей как обычно где-то пропадает. Что помешало тому, чтобы это продолжалось и дальше? Почему, за что случилось то, что случилось? Что на него нашло? Нет, это был не он. Готова поклясться, не он».

Скрипнула и приоткрылась дверь, в нее просунулась голова Проши:

– Жива? Прости, Господи!

– Жива, Проша, жива. Как батюшка? – Таня присела на кровати.

– Лежи, бог с тобой! – осекла ее Проша, не решаясь все же зайти в комнату. – Павел Ильич успокоился немного, но сам не свой. Велел спросить, не изволишь ли чего?

– Нет, Прошенька, не надо ничего, милая, – Татьяна снова легла.

Проша исчезла столь же стремительно, как и появилась. Больше всего Таня боялась смотреть в сторону зеркала, в котором прошлой ночью видела весь ужас со стороны. Одна будто была в этой комнате, стояла рядом и молча наблюдала, не решаясь вмешаться, что-то изменить, исправить или даже предотвратить. Предотвратить то, что случилось с ней самой. Да и что, собственно, случилось?

«Ничего не понимаю, – Татьяна снова погрузилась в размышления, в дремоту. – С Андреем никогда ничего подобного не случалось. Господи, спаси и сохрани! Что будет, когда он возвратится? Рассказать батюшке? Для него это будет удар, настоящий удар. Смилуйся, Господи!»

Мадам Панина потчевала Велицкого мелко нарезанной осетриной, поданной под холодную, с мороза водку. Вычурно поблескивал круглый серебряный поднос.

У них были свои счеты: подвыпивших и вошедших в кураж своих гостей он непременно выпроваживал и, усаживая к извозчику, велел непременно везти к мадам Паниной, в салон. Здесь гостям были рады всегда. В круг Велицкого и его семьи случайные люди не входили. В худшем случае это были мелкие купчики, разбогатевшие и кичившиеся этим лавочники, и их подросшие сыновья. Но встречались и отпрыски советников министерства, которые были не прочь продолжить кутеж в обществе прекрасных дам, не обделенных манерами и умом. Их привозили к ним мертвецки пьяными, замерзшими по дороге. Они оттаивали и засыпали, а наутро были готовы отдать последнее, чтобы забыть о том, что произошло, о том, где они проснулись и с кем. Самое удивительное, что уже вечером или на следующий день эти гулящие снова появлялись в доме Велицких, будучи совершенно, до глубины души убежденными в мысли, что Василий Велицкий к этому их маленькому пикантному приключению не имеет никакого отношения. И даже попав под чары мадам Паниной во второй или в третий раз, никто не предпринимал попыток логически связать пребывание у Велицких, обильное возлияние с пробуждением где-то в незнакомом месте во Вшивой слободе. Да и почему незнакомом?

– Право, Василий, вы умеете разбираться в людях, понимаете, чего им нужно, – мадам Панина сидела на самом краешке стула, сложив руки и поглядывая на Велицкого, наливавшего себе вторую рюмку. – А ваши гости, с ними всегда так интересно! Признаюсь, мне удалось завести пару весьма интересных знакомств, несомненно, полезных.

– Я рад, – ответил Василий и поморщился, водка показалась ему какой-то слишком крепкой. – Искренне рад. Но, ближе к делу.

– Ах, Василий, вы такой нетерпеливый! – Панина щелкнула пальцами.

Она встала, прошлась, боязливо взглянула на дверь, нет ли там кого, затем прислушалась и, почти крадучись, оказалась у бюро темного дерева с резными, кривыми, будто уродливыми ножками. Быстро выдвинув верхний правый ящик, Панина спокойно достала оттуда три ассигнации, что-то пробормотала себе под нос, и столь же нервно ящик задвинула.

– Вот, месье Василий, ваши тридцать рублей и моя бесконечная благодарность, – Панина снова уселась на стул, не заботясь о том, что сделала это как-то неуклюже. – А ваш друг, любопытно, кто он?

В обществе Велицкого Панина чувствовала себя раскованной. Все, что было между ними, осталось далеко в прошлом. Но малая толика трепета друг перед другом все равно осталась, несмотря на разницу в возрасте, положение, мораль и прочие сложившиеся установки.

– Месье Василий, кто он? – повторила свой вопрос Панина.

Велицкий внимательно рассмотрел ассигнации, сложил их вчетверо и сунул в карман пиджака.

– Да будет вам известно, – начал Василий, поправляя манжеты, – что Андрей сын министерского советника по каким-то медицинским делам. Впрочем, нет, флотским. Все эти бесчисленные советники у меня в голове перемешались. Как вспомню, сколько их по свету ходит, так и забываю, кто, откуда и чем ведает. С Андреем мы учимся в университете.

– О, месье Василий, восхищаюсь вашей тягой к ученью! – Панина вдруг осеклась. – Покуда месье Андрей там с Машенькой забавляются, о главном скажу вам. Я велела Дмитрию, извозчику, он живет тут недалеко, по вечерам быть у вас и следить, при случае сподобить гостям. Сказала, что не обижу. Но трезвых пусть не везет, мороки с ними не оберешься. Давеча было…

Панина прислушалась. Сверху доносился какой-то шум. Велицкого этот шум тоже смутил. Все стихло, потом по лестнице затопали чьи-то босые ноги. Вбежала Машенька, босая, в одной нижней рубахе, с рассеченной губой.

– Представляете, maman, он… я… а он с размаху мне! И это после всего! – Маша вдруг сообразила, что Велицкий смотрит на нее в упор, одним прыжком оказалась у окна и спряталась за тяжелую красноватую гардину. Одутловатое лицо ее от негодования и стыда налилось краской, она готова была разрыдаться.

Панина в ярости вскочила.

– Месье Василий, вы ручались, что все будет…

– Я ни за что не ручался, более того ни за кого! – Велицкий смотрел то на Панину, то на ее дочь, силясь понять, что произошло.

Андрей тем временем оделся и невозмутимо направился по лестнице вниз, имея в намерениях быстро найти пальто и уйти из этого дома. Дочь Паниной взбесила его. Он предался сладострастию, превозмогая чувство отвращения, не дававшее ему покоя. Грузная, с заплывшим лицом и улыбкой, выражавшей лишь пустоту – нет, Андрей старался на нее не смотреть. Страшное желание возникло в нем: ему вдруг захотелось, чтобы на месте вызывавшей отвращение Машеньки была его сестра.

«Что за штука? Безумие! Нет, не безумие! Она давно напрашивалась, ходила вокруг да около. Теперь я понимаю, к чему это все было. Она определенно желает этого», – Андрей даже прикусил губу.

– Месье Андрей… – простонала Маша.

Андрей взглянул на нее – секунду подумав, он размахнулся и со всей силы ударил ее по лицу. Она замерла, схватила наброшенную на изголовье рубаху, медленно сползла с кровати. Капельки крови из разбитой губы ставили на белой ткани темные, почти черные точки.

Когда Андрей спустился вниз, взглядами встретились все четверо: Маша засопела носом и спряталась за гардину, Панина стояла побледневшая, Велицкий хлопал глазами и пытался сообразить, что заставило Андрея совершить то, что он совершил. Даже после обидных проигрышей в карты Андрей так себя не вел.

– Андрей, как так… как мог? Прощения, на колени! – Велицкий постепенно повышал голос. – Я для тебя на все готов, а ты меня… нас… так…

Андрей был невозмутим, натягивал пальто.

– Чернь, просто чернь, – бросил он.

– Как вы можете, месье Андрей? – Панина испугалась и говорила с трудом, – Машенька, посмотри на этого изверга!

– Прощайте, – Андрей дернул дверь, повернул ручку, в голову ударил морозный воздух, который хотелось вдыхать полной грудью, чтобы освободиться от того груза, который был нанизан на стержень души атмосферой дома Паниной, ее персоной.

В полной темноте он зашагал, напрягая память и вспоминая дорогу, обратно, по направлению к Невскому. Откуда-то справа, из-за ровных рядов домов, прорвался звук паровозного свистка – Николаевский вокзал был совсем рядом. В кабаке все еще было шумно. В маленьком окне мелькали фигуры. Андрей вошел внутрь. После роскоши особняка Велицких бросилась в глаза убогая обстановка и немногочисленная публика, ничего общего не имевшая с той, с которой привык общаться Андрей. Стояла страшная вонь.

– Барин, дай копеечку, – к ногам Андрея бросился грязный мужик с длинной бородой, одетый в такие лохмотья, что трудно было понять, какой предмет гардероба в прошлом они собой представляли.

Андрей молчал, старался никого не замечать. После первого же стакана ему померещилось на миг, что там, в уголке, у окна сидит Татьяна, посмеивается и кутается от холода в свой длинный шерстяной платок, доставшийся от матери. Андрей взмахнул рукой. Второй стакан водки обжег горло. У стены сильно коптила толстая свеча. Образ сестры на этот раз навеяло Андрею дрожание и подергивание ее пламени.

«Что она мне сделает? Да отец ей просто не поверит, мало ли о чем сплетничают бабы, выдумывают небылицы», – подумал Андрей и снова взмахнул рукой.

Он выгреб из кармана горсть мелочи и высыпал прямо на грязный стол, за которым сидел. Монеты зазвенели, несколько покатилось и упало на пол. Выходя, Андрей зачем-то погрозил кулаком тому мужику, что просил у него на выпивку, мол, ты еще посмотришь, какой я.

Покачиваясь и с трудом переставляя ноги, Андрей плелся к Невскому, к «першпективе», что издалека видна была благодаря ровному свету фонарей. Сознание перемешивало мысли, картины, какие-то обрывки фраз, переставляло и перекладывало их как игральные карты.

«Деньги взять у отца. А Таньке он говорит: «Что изволите?». У меня бы спросил. Нет, к Велицким с пустыми карманами являться нельзя. Выиграл он в карты, видите ли, потащил в богадельню мадам Паниной. Видел я эту мадам и ее дочь, да глаза бы мои не глядели. Это ты виновата! Слабовольный я, что вчера позволил ей насмехнуться над собой, своей слабостью. Видите ли, выпить мне нельзя. Так! Как я мог забыть! Отец ей дает почти столько же денег, сколько и мне. Так вот что ты хранишь в этой шкатулке. Безвкусица. А еще повторяешь: «Не трогай, это мамина шкатулка». Как бы не так! Ты у меня дождешься. Я ничего тебе не сделал, но сделаю, определенно! Ты не смеешь смеяться над моими слабостями. Я силен, еще как силен. А ты все подмигиваешь мне, нарываешься, испытываешь терпение. Да мужчина я или нет! Сильный, уверенный, надежда отца».

Несмотря на поздний час, на Невском сновали извозчики, лошади тяжело дышали, выдыхая клубы пара.

«Такое раздолье, дышать свободою можно, вот же она вокруг, сколько хочешь, бери. А там – дома отец со своими вопросами, сестрица с ее вопрошающим взглядом и жеманным уловками. Так и пытается меня свести с ума, выставить слабым, безвольным. А я не таков! И Велицкий, плут, считал меня ниже себя, чувствовал свое превосходство. Уже не чувствует. Как это было нелепо! Почему я до сего момента терпел? И как…»

– Смотри, куда прешь! Ишь, нашелся! – извозчик одернул лошадь, посмотрел на шатающегося Андрея и перекрестился.

До дома оставалось немного. Иногда Андрей оборачивался – ему чудилось, будто собственная тень покачивается, и это не тень, а его сестра что-то шепчет и качает головой. Андрея немного тошнило.

«Слабовольный, значит? Значит, слабостей быть вообще не может? Не верю, не верю тебе! И отец не поверит. Не придумывай, не воображай ничего. Ты – моя. Думаешь, я, терпя все это, буду сходить с ума и молчать, выставлять себя недалеким, слушаться тебя, чтобы не выводить из себя отца? Нет, поверь, этому нужно положить конец!»

У каждого из нас случаются временные помутнения рассудка: все будто бы оборачивается против нас и после какого-то неприятного случая, мелочной ссоры, не заслуживающей внимания, мы на несколько секунд вскипаем, даем волю эмоциям, даем отдохнуть разуму. Это похоже на песочные часы. Если их перевернуть, они суетливо, но неизбежно начнут отсчитывать песчинки и, в конце концов, отсчитают их до последней. И не успокоятся, покуда все песчинки не окажутся в нижней чаше. Но не переверни мы их, не выведи из равновесия – не были бы они песочными часами и часами вообще. Была бы бесполезная, никому не нужная штуковина, пылящаяся без дела на полке. Так и мы были бы совершенно незаметными, нижайшими и такими же бесполезными без своих эмоций, их всплесков и столь же стремительных успокоений. И снова эмоций. И следующих за ними успокоений.

На этом пути встречаются препятствия, коих не бывает на пути песчинок в часах из верхней чаши в нижнюю. Разве что, если какая-нибудь песчинка столкнется с другой, и они ровными, отполированными природой гранями сомкнутся и перекроют узкую часть, через которую стремится поток песка. Но и тогда любое колебание восстановит справедливость – и можно надеяться, что эти две неравнодушные друг к другу песчинки навсегда потеряются среди множества себе подобных.

Человеку преодолевать препятствия на пути приходится несравнимо чаще: справляться с эмоциями, несмотря ни на что, делать выводы, избегать препятствия, натыкаться на них и все равно делать выводы и справляться. Андрей вдруг решил, что не он должен обходить препятствия, а препятствия его. Видя, насколько легко живется Велицкому, насколько волен он делать то, что заблагорассудится именно ему, а не кому-то еще, Андрей начал завидовать, затем стыдиться, что завидует, а далее и вовсе перестал понимать, куда и как двигаться дальше. Если бы это была песчинка в песочных часах, то она, если и задержалась бы в сужении между двумя часами, то все равно бы упала вниз. А Андрей вдруг стал песчинкой наоборот и захотел вернуться назад, наверх, дабы с тех самых высот наблюдать, как все катятся вниз, а он, гордо, не прилагая сил, этому сопротивляется.

Павел Ильич, его взвешенность и рассудительность, как и праздность Велицкого, не давали покоя Андрею. Он тщетно пытался понять их природу, угадать, когда эти качества будут пущены в дело, на преодоление какой-то неурядицы, того самого препятствия на пути нормального, естественного следования событий. Вино ничего не упрощало, вернее, это упрощение было мнимое, сиюминутное, оно исчезало сразу, как начинала болеть голова, и пропадало желание веселиться и вспоминать, что же было вчера, пару часов, час, минуты тому назад.

Андрей стоял перед домом. В гостиной, где была сестра, горел неяркий свет. В остальных окнах уже темно. Снег перед домом выметен не был.

– Приживалка, – злобно произнес Андрей, имея в виду Прасковью, которая, как говорил Павел Ильич, его главная помощница.

Было тихо. Павел Ильич давно спал, избавляясь от всех переживаний предшествующих ночи и дня. Андрей снял пальто в передней, испугавшись позвякивания медяков в кармане. Ему казалось, что он вдруг протрезвел, что появились силы на что-то важное, то, что он хотел сделать давно, но что-то мешало и не хватало воли. Он приоткрыл дверь. На столике в комнате стояла в подсвечнике свеча. При ее тусклом свете Андрей разглядел сестру. Она не спала. Он ухмыльнулся и сделал шаг вперед, еще шаг, и еще. Она заметила его. Не кричала, просто смотрела, как он сдернул одеяло, с силой схватил ее за руку, поднял нижнюю рубашку.

Их взгляды в какой-то момент встретились. Она присмотрелась: его глаза снова не блестели, в них не было задора, смеха, который так отличал Андрея в детстве. Только ярость, непонятная, слепая. И все. Татьяна догадалась, что с нею готов сделать ее брат. Слезы покатились градом, но сил по-настоящему заплакать, закричать не было.

– Думала, я слаб, немощен? Нет! – быстро шепотом сказал Андрей. – И будто бы я не замечаю всех твоих непристойных намеков. Ты просто насмехалась надо мной, всегда насмехалась, и тебе это сходило с рук.

Светлые, с легкой рыжинкой волосы Татьяны покрылись какой-то испариной. На темных волосах Андрея поблескивали нерастаявшие снежинки.

– Нет, Андрюша, что с тобой, милый? Одумайся!

Он ударил ее по лицу и придвинул к себе, пытаясь свободной рукой освободиться от одежды.

Их взгляды снова встретились: Татьяна думала увидеть на лице брата следы помешательства, пьяного бреда, что нападает на тех, кто выпивает в дурной компании и на это тратит бесцельно свою жизнь. Глаза, заметные даже при свете свечи рыжие пятнышки. Нет, ей не показалось, он смеялся, тихо, про себя, но смеялся. Она почувствовала его холодные руки там, куда не прикасался в ее жизни еще никто.

Распахнулась дверь – Андрей и сам не раз так открывал их, ногой, с силой, когда возвращался среди ночи с очередной попойки у Велицких. Андрей обернулся. В дверях стоял отец. Таня его не видела и не могла видеть. Наверное, она и не слышала.

– Вон, вон из дома!

– Отец?

Павел Ильич повернулся, и Андрей разглядел в его руках ружье, немного старомодное, тяжелое, с массивным деревянным прикладом, украшенным металлическими узорами. Ружье стояло у отца в кабинете, за всю жизнь Андрей только раз видел, чтобы отец брал его с собой на охоту.

– В Либаву, на погрузки, в грязь! – голос Павла Ильича дрожал. – Убирайся! Зарабатывай на хлеб, живи, как сердце просит, раз оно просит такого низменного, отвратительного.

Андрей хотел было что-то сказать, но его оглушил выстрел. Резкая боль пронзила подбородок, в глазах потемнело. В следующую секунду тихо заплакала Таня. Запахло чем-то кислым, гарью.

– Павел Ильич, родненький, да что вы наделали! – где-то рядом причитала Прасковья, – да как можно так, помилуйте!

Андрею повезло: пуля задела подбородок и вошла в стену. Прасковья хотела было помочь Андрею, приблизилась к нему, но Павел Ильич был неумолим:

– Проша, отойди! Танечка, все пройдет, не вспомнишь потом этого подлеца!

– Пропадите в безвестности, сгиньте! – шипел Андрей, превозмогая боль, схватившись рукой за подбородок, откуда сочилась кровь. – Кого? Меня выгоняете? Да я студент! Я в таком обществе бываю! Я…

– Убирайся! – оборвал его Павел Ильич. – Убирайся, покуда не послал за полицией и не отправил на каторгу! И это сын, мой сын! Боже мой, как я заблуждался!

Пока Андрей одевался, надевал пальто, вся одежда пропиталась кровью. Павел Ильич молча рассматривал свое старое ружье, его руки слегка подрагивали.

– Я еще…

– Молчи, – Павел Ильич даже не смотрел на Андрея, его больше заботила Татьяна, вокруг которой, причитая, суетилась Проша. – Не хочу ничего слышать. Проша, дай ему два рубля, чтоб с голоду не помер, пусть берет все, что нужно, и катится. Иначе на каторгу!

Мысли больше не крутились в голове. Уверенность куда-то испарилась. Андрей, сжимая пальцами скользкий от крови подбородок, добрел до Фонтанки, умылся снегом, теряя сознание, присел на ледяной безжизненный гранит и уснул.

Мелкий снег почти прекратился. Засверкали звезды, но почти сразу скрылись. Снова повалил снег, теперь уже тяжелыми крупными хлопьями, укрывая собой все, что еще не было укрыто.

Марина хороша собой. Мужчины это замечают, подчас реагируют слишком бурно, навязывая на знакомство, за которым трудно угадать какое-то продолжение. Она высокая, с копной рыжеватых волос, вечными веснушками, которые ее нисколько не портят, и широкой улыбкой, немного коварной на первый взгляд, но от того притягательной вдвойне. Ее подбородок украшает едва заметный шрам, оставшийся с детства.

Когда Марина смотрит на тебя, то возникает чувство, что твоя внешность ей безразлична: она проникает куда-то глубоко, в сознание, в суть. Правда, ей не чужды дорогие подарки, походы по ресторанам и прочие атрибуты благополучия. А потому суть, в которую она проникает, большей частью финансовая. Конечно, можно ее в этом упрекнуть, но что это изменит? У нее свои взгляды на жизнь, у тебя свои – и только бог знает, кто из вас действительно прав. Знает, но молчит.

Молчал и тогда, когда она впервые села в машину к незнакомому мужчине, умчалась с ним куда-то на другой конец города и там испытала все прелести шикарной и беззаботной жизни. Поразвлекшись, наевшись осетрины и выпив шампанского – и это в непростые девяностые – с немаленькой суммой в кармане она появилась дома на следующее утро, когда ее разыскивали не только родители, но и соседи, и участковый. Марине было шестнадцать. Наплакавшись, мать собрала ее вещи и отправила жить к бабушке.

– Я больше не могу терпеть твои выходки, краснеть за то, чем и с кем ты занимаешься, – спокойно сказала она. – Бабушке все равно, а мне нет.

Жизнь Марины понеслась, полетела куда-то вперед. Постепенно ей наскучили великовозрастные папики – впрочем, скорее это они в какой-то степени потеряли к ней свой интерес. Все-таки в шестнадцать и в отсутствие жизненных забот, груза опыта девушка гораздо симпатичнее, чем на десяток лет старше с багажом тревог, забот и сомнений.

На определенном этапе жизни Марина подметила горестный факт: мужчины, с которым она не прочь была бы связать свое будущее, сознательно ее сторонятся, будто от и до досконально знают ее биографию, улавливают целый сплав не самых славных моментов. Марина смирилась с этим, ведь те, кто желал насладиться ее обществом на ночь, две, неделю, от силы месяц все равно находились, хоть и не с такой легкостью, как это было раньше.

Ей бы строить карьеру. Но модельный бизнес ей не светит, рыжие там не нужны, а сколько ни пыталась Марина хоть как-то перекрасить свои волосы, все равно с первого взгляда знающий человек угадывал, что и к чему. Бумажная волокита офиса ее тоже не привлекала, как и торговля и все остальное. Домохозяйкой она тоже не была – просто не приучена была вести домашнее хозяйство, а перекусить что-то предпочитала где-нибудь по дороге, на ходу, или в ресторане – с очередным новым знакомым. К тому же, пока была жива бабушка, она стирала и готовила, так что Марина могла полностью сосредоточиться на своих, куда более важных заботах.

– Бабуля, не жди, буду на днях, – бросала она и, действительно, пропадала надолго, на столько, что другие родственники, не будучи в курсе происходящего, давно стали бы бить тревогу.

Когда бабушка умерла, Марине осталась комната в тихой коммуналке, бабушкина библиотека, сплошь состоявшая из редких фолиантов и сберкнижка с накоплениями. Уладив все формальности и получив, с ведома родителей через какое-то время деньги, Марина, с присущей ей беспечностью, спустила их на одежду, новые серьги и прочие маленькие женские радости. Этого ей показалось мало – и в расход пошли книги. Сытинских изданий в кожаных переплетах с тиснением хватило примерно на год безбедной жизни.

Это может показаться удивительным, но Марина нигде никогда не училась, кроме школы, не работала и не работает сейчас: в эту минуту она сидит в коктейльном баре, потягивая «Лонг айленд» и ожидая подругу детства, Вику. С Викой они ровесницы, правда, Вика разведена и у нее есть ребенок. Ее жизнь более размерена – менеджер в офисе, весь день обзванивает фирмы и собирает информацию в рекламные каталоги. Зарплата там не выдающаяся, но Вика не жалуется, ее устраивает это спокойствие, эта скучная работа, которая не отнимает много сил, не выматывает, не изнуряет.

– Приветик, Мариночка, – Вика немного запыхалась. – Я ненадолго, уговорила маму посидеть с дочкой. Как мы давно не виделись, с ума сойти!

– Не так уж и давно, Вика, в том месяце. Забыла? Ай-ай-ай! Мы еще обсуждали твою сумочку, помнишь? Кстати, где она? Тебе очень шла.

– Знаешь, как-то разонравилась она мне, – Вика скинула с себя куртку и плюхнулась в удобное кожаное кресло. – Иногда вроде бы ничего, но быстро надоедает, слишком яркая, слишком броская, на работе все сразу заметили. А лишнее внимание мне совершенно ни к чему.

Вика заказала чашечку кофе. Марина усмехнулась: ей было сложно понять, как можно себя ограничивать в желании немного расслабиться, когда тому способствовали обстоятельства.

– Ну, рассказывай, – Марина закинула ногу на ногу и взяла в руку бокал с коктейлем.

– О чем?

– Не о чем, а о ком. Помнишь, я тебе звонила, а ты мне ответила, что не можешь говорить, так как едешь к какому-то сногсшибательному мужчине. Вот и интересно, что у тебя с ним получилось, если получилось хоть что-то.

Вика сделала такое удивленное лицо, что Марина фыркнула.

– Подруга, не стесняйся, ты же знаешь, – она ударила себя ладонью по губам. – Я могила, дальше меня это никуда не пойдет!

– Ладно, расскажу, – вздохнула Вика. – Да ничего у нас с ним не было, просто развела его и на справочник, и на все остальное. Начальство мое осталось очень довольно, премию обещали, все-таки нечасто такое бывает. Пообедали с ним, он такой милый! Но староват.

– Нет старых мужчин, подруга, есть наше нежелание смириться с собственным возрастом, – у Марины было свое мнение на этот счет. – Когда ты молодая, тебе все равно, чем и с кем заниматься. А потом, когда мудреешь, то понимаешь, что есть мужики и немужики, те, у кого ни гроша за душой и от которых максимум, что ожидаешь – это три изнасилованные розочки на восьмое марта. Ты говоришь, у него с денежками порядок?

– Уверена, что там их куры уже не клюют, – Вика внимательно наблюдала за подругой. – Ого! Да ты охотница, глаза уже загорелись! Я узнаю этот взгляд! Маринка, да ты что, он же женатый, да и действительно немолодой уже.

– Немолодой? – загадочно переспросила Марина. – Сколько ему?

– Лет пятьдесят пять, наверное, хотя так не скажу.

– А жена у него молодая?

– По-моему, его возраста, да я ее видела-то мельком в доме, когда уже во второй раз приезжала за платежками и документами, – Вика задумалась. – Да, брось, Маринка, не пара он тебе! Какие у тебя шансы?

– Я что, на что-то претендую? Нет! – Марина, подняв пустой бокал над головой, сделала знак официанту, чтобы тот принес ей еще коктейль. – Я просто проявляю интерес, точу коготки, р-р-рр!

– Ой, как будто я не знаю, как ты поступаешь с мужиками! Не завидую я ему, не завидую!

– С чего это ты о совершенно незнакомом мужике так заботишься? Ну, познакомишь меня с ним, а дальше время покажет, можем даже поспорить, что я его приручу, а если нет, то, значит, не судьба. Хотя, я в судьбу не верю, – Марина пренебрежительно посмотрела на официанта, принесшего коктейль. – Нет, подруга, все-таки приятно иметь дело с нормальными мужиками, а не с этими мальчиками, которые тебе строят глазки только ради чаевых. А когда ты уходишь, пересчитывают их и проклинают тебя на чем свет стоит за то, что от твоего стакана остался след на столике и его снова придется мыть.

Марине было все равно, слышит ее официант или нет. Вика тоже посмотрела на официанта в надежде разглядеть, как он строит глазки, но из-за близорукости различила лишь силуэт, смазливое личико и неопрятную стрижку.

– Как зовут?

– Кого? – удивилась Вика. – Официанта?

– Мужика этого твоего! Слушай, такое чувство, что это ты хлещешь «Лонг айленд», а не я. Давай, пошевели извилинками ради подруги.

– Зовут Михаил Петрович, фамилия Волков.

– Уже хорошо, – задумчиво ответила Марина. – Так, а чем занимается?

– У него агентство недвижимости, большой офис на Кронверкском, недалеко от метро, а сам он живет в Мартыновке. Представляешь, двухэтажный коттедж, большой участок перед домом с беседкой, я не разглядела, но есть и бассейн. Про гараж уже не говорю, и так понятно. В доме все очень стильно, со вкусом. И, что меня поразило, идеальная чистота, как будто там не живут, а только беспрерывно убираются.

– Прекрасно, люблю основательных мужчин, только давно мне такие не попадались. Слушай, а его визитки у тебя случайно нет с собой? – Марина старалась запомнить как можно больше подробностей.

Вот уже пару месяцев в личной жизни у Марины полнейшее затишье, точнее даже будет сказать, что штиль. Сумма, вытянутая из последнего ухажера на покупку шубы и ремонт машины, в действительности не существующей, медленно, но верно таяла. И хоть встречались они довольно долгое время, полгода, что по меркам Марины было целой вечностью, на всю жизнь запастись деньгами ей не удалось. Она ругала себя за то, что в те моменты, когда нужно было действовать хладнокровно, дала волю чувствам. Хотя Вике она никогда бы не призналась, что может испытывать к мужчинам хотя бы малую толику симпатии. Это был бы крах ее имиджа деловой, независимой и уверенной в себе стервы.

– Слушай, подруга, а что жена? В каких они отношениях?

– Мне показалось, что в хороших, – Вика глотнула кофе.

– Это плохо, что в хороших, но ничего, это мы исправим.

– Ты собираешься их ссорить?

– Почему сразу ссорить? – возразила Марина. – Скелет в шкафу, поверь, есть у каждого мужика, особенно у твоего Михаила Петровича с его доходами и положением в обществе. Моя задача лишь в том, чтобы справедливость восторжествовала, и кто-то о чем-то узнал, чтобы этот скелетик в шкафу неожиданно зазвенел косточками, защелкал зубками и выдал свое существование.

– По нему не скажешь, что он в чем-то таком замешан.

– В таком – это, в каком? – спросила Марина. – Знаешь, Вик, сколько мы знакомы, а я все удивляюсь твоей наивности. Ну, посуди сама, неужели у него на работе нет хорошенькой секретарши, никогда не было курортных романов? Или, если покопаться и выяснить все о его студенческих годах, то тоже интересные подробности выплывут. Впрочем, надеюсь, что такими глубокими поисками заниматься не придется, не хочется время тратить, ведь время – это деньги, подруга. Согласна?

Такие доводы действовали на Вику магическим образом: она мгновенно забывала про смущение, приличие и про то, что как сотрудник серьезной конторы подписывала инструкцию о неразглашении данных о клиентах третьим лицам. Все это оказывалось лишь формальностями. Сейчас перед ней ее подруга, единственная и лучшая, и она остро нуждается в деньгах, и знает, как их добыть быстро и с пользой для себя. Какие могут быть препятствия для помощи подруге? Никаких.

Вика с упорством копалась в сумочке. Сейчас она ругала себя за то, что не ходит с той, просторной, хоть и слишком заметной сумкой: в этой, довольно старой и потертой, ничего найти было нельзя. Мелкие вещи заваливались за прохудившуюся подкладку, и для их извлечения нужно прилагать чудеса акробатики. В конце концов, Вика устала от этих поисков, огляделась по сторонам и, не увидев рядом тех, перед кем ей могло бы быть стыдно за такое мещанство, вытряхнула все содержимое сумочки на столик. Показались паспорт, несколько записных книжек, обрывки газет, какие-то визитки, тюбики помады, маленькие пробники шампуней и кремов, что вклеивают внутрь дорогих глянцевых журналов. Во всей этой массе, при внешней ее непривлекательности, Вика прекрасно ориентировалась: пара движений рукой и она победоносно извлекла нужную визитку.

– Вот, кажется она, я же точно помнила, что она где-то у меня с собой, – Вика протянула визитку Марине, но тут же одернула. – Слушай, а мне полагаются, как это называется, посреднические?

– Посреднические? – удивилась Марина.

– Ну да, а что в этом такого? Я сейчас, можно сказать, на должностное преступление иду ради тебя. Так что я вполне законно могу требовать небольшое вознаграждение по результатам этой моей работы. Ведь так?

– Так, – согласилась Марина, привстала и выхватила визитку, которую Вика сжимала между указательным и большим пальцами. – Если все получится, я в накладе точно не останусь. Ты же меня знаешь.

Марина внимательно рассмотрела визитку и зачем-то даже ее понюхала.

– Шанель номер пять? – поинтересовалась Вика.

– Не смешно, – ответила Марина. – Так, посмотрим: Волков Михаил Петрович, генеральный директор, услуги в сфере коммерческой недвижимости. Звучит неплохо. И телефон. Подруга, мы на пороге великих дел!

– Как это можно быть на пороге дел? – Вика любит цепляться к словам. – Может, просто у тебя, наконец, что-то сложится?

– Слушай, не зли меня своими намеками на мою необразованность. Вот у тебя диплом – и что? Все в шоколаде? Что-то незаметно!

– Да, ты права, прости.

– Вот то-то! – заключила Марина. – Не понимаю, как у тебя на все хватает сил и нервов. Особенно на ребенка. Ясно, что тебе помогает мама. Моя бы никогда не помогла.

– А ты давно ее видела?

– Давно, очень давно, Вик. Не хочется, совершенно не хочется. У нее ко мне претензии, у меня к ней. Сама посуди, и что мы скажем друг другу при встрече? – Марина задумалась. – Я, пожалуй, спрошу, стало ли ей легче жить, когда она сплавила меня к бабке. Избавилась от ненавистных ей расходов на мое питание. Одевать меня тоже стало ненужным. Да и я тоже не нужна стала. Что там вспоминать. Ты вот говоришь, надо налаживать жизнь, может, завести семью, нормальную, а не такую, в какой я прожила почти половину своей жизни.

Марина вдруг замолчала. Вике неловко: она не хотела затрагивать эту тему, зная, насколько она болезненна и неприятна. Нужно было срочно перевести разговор, чтобы закончить его на более-менее позитивной ноте, иначе Марина может удариться во все тяжкие и начать заливать свою грусть чем-нибудь крепким, все равно чем. Однажды так уже было, когда Вика родила, и какое-то время не могла вырваться из дома для того, чтобы посидеть и поговорить с подругой по душам. Тогда Марина на две или три недели бесследно исчезла из своей комнатки в коммуналке, чем напугала соседей, и выключила телефон, чем заставила волноваться Вику. Все разрешилось как обычно банально: Марина все это время провела у какого-то очередного знакомого, отмечавшего свой выход из мест не столь отдаленных. Понятно, что о такой, как Марина, он мог только мечтать.

– Что собираешься делать с Волковым? Как к нему подступишься?

– Пока не знаю, – не сразу ответила Марина. – Попробую устроиться к нему на работу.

– Ты? На работу? – усмехнулась Вика, забыв, что еще минуту назад дала себе зарок не раздражать подругу. – Это что-то новенькое.

– А что, считаешь, я ни на что не гожусь? Не надо так, хорошо? Сейчас будешь все отрицать, а сама-то ведь именно об этом подумала, – Марина показала кулак. – И если кто встанет у меня на пути, в порошок сотру, обещаю. Мне так нужны деньги, что чем-то я готова пожертвовать, поработать, сделать вид, что работаю. Ты же понимаешь, что это ненадолго? Я добьюсь своего, и мне работать вообще не придется больше. Вот времена-то наступят! С ума сойти!

Марина захохотала – хохочет она всегда громко и долго, так, что все окружающие отвлекаются от своих забот для того, чтобы полюбопытствовать, что же такое происходит, что же вызвало столь бурный и неукротимый смех. От смеха из глаз Марины хлынули слезы. Она с возмущенным видом, продолжая посмеиваться, копается в сумочке в поисках косметички и зеркала. Заметив, что с ресниц местами потекла тушь, она тут же бросается все поправлять.

– Марин, ты слышала о Виталике Семенове?

– Нет, ничего не слышала, – вздрогнула Марина и выронила из рук маленькое зеркальце в коричневом футляре.

Зеркало упало на пол, Марина потянулась за ним и подняла.

– Надо же, треснуло, – сокрушенно произнесла Марина и продолжила подводить глаза, периодически облизывая кончик карандаша.

– Плохая примета, Марин, не смотрись в него, – помолчав, сказала Вика.

Марина посмотрела на нее с укором, издевательски потряхивая зеркальцем.

– Подруга, ты же знаешь, что в приметы я не верю. И, в конце концов, зеркало же не разбилось, а только треснуло, вон, три кусочка получилось. Было одно, а стало три. Так что не придумывай! Жалко, конечно, мое любимое было. Но, ничего, Михаил Петрович мне новое купит! Не отвертится, – Марина закончила приводить себя в порядок, захлопнула зеркальце и спрятала его обратно в сумочку. – Так что там с Семеновым?

– А ты разве не слышала? – удивилась Вика.

– Знаешь, в отличие от тебя, я не ловлю по подворотням всякие сплетни, – Марина огрызнулась.

При наличии желания что-либо узнать она, конечно, добилась бы своего, но не слишком скоро: она ровным счетом ничего не знала и не слышала, так как кроме Вики, соседей по коммуналке и случайным образом встречавшихся на ее пути мужчин, больше ни с кем не общалась.

Виталик – так зовут его не только близкие, но и даже клиенты – не обделенный умом и внешностью мужчина. Когда-то, лет пять назад, Марина закрутила с ним роман. Молодая жена Виталика догадывалась обо всем с самого начала, но не подавала вида, мол, нагуляется, перебесится, и все вернется на круги своя. Но она жестоко просчиталась: Марина и не думала отступать. Дошло до того, что стало традицией – каждую пятницу вечером Виталик вел в Марину в ресторан, где они засиживались допоздна. Со временем Виталик стал оставаться на ночь у Марины, а когда соседи стали возмущаться, ругаться на ночной шум, Виталик стал снимать номер в гостинице неподалеку. Домой он возвращался в воскресенье днем, садился в комнате у телевизора и молчал, уставившись в экран.

В другие дни Марина долго ждала, когда же Виталик, наконец, освободится с работы, досаждала ему телефонными звонками. Все свои сбережения он тратил на нее: платья, сумочки, пуховичок, шубка, красивый сотовый телефон с откидной панелью и бесчисленные походы по ресторанам. Все, лишь бы добиться ее расположения.

Отношения Виталика с женой портились. Она не хотела идти на конфликт и все терпела, не желая терять любимого человека. Ему надоедало это ее терпение, оно больше смахивало на жалость. Будто бы жена жалеет его, а он не в силах справиться с чувствами и прояснить свой рассудок, заставляющий его ходить на сторону. На работе у Виталика тоже не ладилось: он перестал быть внимательным, расторопным, расчетливым, что для аудитора прежде всего. Он стал делать ошибки – даже замечая их, не спешил исправляться, стараться выйти из положения. Смыслом всего существования Виталика стала Марина. И даже работа, которую он получил с таким трудом и за которую прежде держался, была в его глазах разжалована. Теперь она стала лишь обязательством, средством добывания денег, которых уже не хватало. Потребности Марины росли, их отношения требовали подкрепления материального – с духовным, как она уверяла, у них полный порядок.

В один прекрасный день совершенно случайно жена увидела Виталика с Мариной за стеклом ресторана в «Астории». Они сидели за столиком у окна, он держал ее за руки, они о чем-то тихо беседовали. Виталик почувствовал на себе взгляд: жена смотрела на него со стороны улицы, почти в упор, прижавшись к стеклу. Марина позвала официанта и что-то нервно ему сказала. Щеголеватый малый в красно-коричневом костюме вышел и вежливо попросил жену Виталика отойти от стекла.

На пороге квартиры Виталика ждали два чемодана и большая дорожная сумка, доверху набитая его носками и сорочками. Как клубничка на торте на самом верху лежала электробритва. Жена отобрала у Виталика ключи от квартиры – ее квартиры – и указала на дверь. Ночь он провел в машине – серебристом «Мерседесе», пусть и не новом, но вполне соответствующем статусу преуспевающего аудитора. Наутро, явившись к Марине в коммуналку, он кое-как привел себя в порядок и поплелся на работу, решив сэкономить на бензине.

Офис гудел как обычно: звонки, отчеты, заявки. А Виталик сидел и думал о Марине. Она тянула его, как магнит, как электрон в атоме стремится к положительно заряженному ядру. Но, как известно, упади электрон на ядро – и случится вселенский коллапс. В отношениях Виталика с Мариной коллапс наступил гораздо раньше. Он перебрался к ней в коммуналку, а через неделю поняв, что дела на работе пошли вдруг неважно, и ему не на что вести Марину в ресторан, продал машину. Вслед за машиной Виталик продал свой талисман – массивный золотой перстень, так раздражавший Марину своей безвкусицей. На вырученные деньги Виталик купил Марине новое платье. Они отметили это все там же, в «Астории».

Через неделю начальство Виталика собрало сотрудников и объявило о том, что обычно описывают ироничной фразой: «Всем спасибо, все уволены». Виталик вначале искренне обрадовался такому повороту событий – теперь они с любимой могли проводить вместе гораздо больше времени, чем раньше.

Но Марина думала иначе. На следующее утро она собрала Виталику чемоданы и сложила сорочки в ту самую большую спортивную сумку. Правда, им не хватало основательной стирки – стирать и гладить мужские рубашки Марина считала ниже своего достоинства, о чем и заявила Виталику. Даже электробритва не потерялась и гордо красовалась сверху всей этой груды нестиранных вещей.

Впервые в жизни Виталик ночевал на вокзале. Он проспал всего часа три, не больше, но, проснувшись в неудобной позе на металлической скамейке, не обнаружил рядом своих чемоданов. Он с аппетитом позавтракал на оставшиеся деньги в привокзальном кафе – сосиска в тесте и что-то отдаленно напоминавшее компот. А уже совсем скоро его выворачивало на гладкий, до блеска намытый каменный пол вокзала.

«Скорая помощь» отвезла Виталика в больницу, в ближайшую, так как его состояние каждую минуту ухудшалось. В больнице с отравлением Виталик пролежал восемь дней. Поборов свой стыд, Виталик позвонил жене с поста дежурной медсестры. Жена нисколько не удивилась такому повороту событий. Она забрала его домой, выходила, даже прикупила кое-какие вещи взамен пропавших на вокзале, всерьез полагая, что кризис в жизни Виталика позади, что он снова устроится на хорошую работу, и все обязательно наладится.

Но это был второй ее просчет. Когда Виталику стало немного лучше, и жена отправила его в магазин, Виталик вместо килограмма картошки и четырехсот граммов докторской колбасы купил бутылку водки. Он не помнил, как выпил ее и зачем оказался на пороге коммуналки, где жила Марина. Марины дома не оказалось. Он засел на лестнице и принялся ждать ее возвращения. Марина же уже подцепила очередного кавалера, не в пример Виталику более состоятельного, который взял ее напрокат на трое суток с почасовой оплатой и полным пансионом.

Так и не дождавшись Марины, Виталик поплелся домой без колбасы, без денег, после суток отсутствия и с диким похмельем. Жена встретила его слезами и причитаниями, что обзвонила все больницы, все морги, всех знакомых. Виталик клялся, что больше такого не повторится, что он забудет Марину, что это была ошибка, что все в прошлом.

Работы он так и не нашел, начал пить, вспоминая прошлое и сокрушаясь о том, что нужно перебиваться случайными заработками. Через два года у Виталика родился ребенок, очаровательная пухленькая девочка с аккуратной ямочкой на подбородке. Казалось, это должно было взбодрить Виталика, заставить взглянуть на вещи по-новому. Но он по-прежнему пил, но не для того, чтобы забыться, а, наоборот, чтобы вспомнить Марину, как хорошо ему было с ней, какие неведомые заоблачные высоты их ожидали.

– Виталик повесился в парке, на прошлой неделе были похороны. Это я сегодня узнала, случайно во дворе разговоры подслушала, – почти шепотом произнесла Вика, ожидая, каким ударом это будет для Марины.

Марина пожала плечами.

– А я думала, что-то значительное произошло, олигархом стал или что-то вроде того. Вот это бы удивило. Ну, повесился, и что? Грязный пес, отвратительный, вечно с бодуна, я его видела, кажется, перед прошлым Новым годом. Совсем опустился. Фу, гора с плеч моих, отмучился, значит.

В дальнем углу кафе официант нес на подносе огромную гору грязных бокалов и оступился: бокалы со звоном упали на пол и с грохотом вдребезги разлетелись.

– Браво! – крикнула Марина и захлопала в ладоши. – Ай, молодца! Мальчик, я тебе оставлю двойные чаевые, сделай это еще разок, у тебя отлично получается.

Немногочисленная публика, в отличие от Марины, сделала вид, что ничего не происходит, и не происходило.

– Ладно, подруга, отлично посидели, будет желание и время вырваться поболтать, звони, договорились? – Марина щелкнула пальцами, давая понять официанту, что нужно нести счет. – За кофе я заплачу, все-таки не так и часто видимся. А по поводу Михаила Петровича Волкова жди новостей, это мой тип мужчины.

– Да ты его не видела никогда! – заулыбалась Вика.

– Знаешь, философы говорят, что внешность является всего лишь оболочкой, а главное скрыто внутри, – заключила Марина. – Вот это внутреннее наполнение для меня и представляет интерес.

– Где это ты такого понабралась?

– Лучше не спрашивай, с одним философом тут путалась, только время зря потеряла. Еще раз убедилась в том, что умные и бедные мужики – не мой тип. Да и не твой, Вика, тоже!

Они вместе рассмеялись. И смеются. Им действительно смешно, никакого притворства. Вика, сделав глоток свободы, вновь вернется к семейным заботам, к быту, который затягивает и не отпускает. А Марина, сидя перед зеркалом в своей комнате, будет разглядывать визитку Волкова и, улыбаясь, расписывать в своем воображении возможные варианты развития событий.

Марина бесконечно уверена в себе. Эта уверенность граничит в ней с наглостью, с убеждением, что она может совершить абсолютно все, даже то, что с трудом можно уложить в рамки дозволенного. Свое в жизни она не упустит и не остановится ни перед чем, если только почувствует, что где-то рядом, в считанных минутах, сантиметрах или рублях находится то, что обеспечит ее до конца дней.

О чем она мечтает? Что ей нужно? К чему она так стремится? Ответить на эти вопросы не может даже она сама. Это ее забавляет. Дорогая шуба, вилла где-то на южном берегу, возможность туда беспрепятственно ездить, море драгоценностей, прислуга и блинчики с икрой на завтрак. Ее представления о счастье банальны.

«Да, Виталик, вот и отбегал ты свое, – иронизировала Марина. – А ведь все так хорошо начиналось. Но ты виноват сам, подумал, будто бы мне нужен только ты, а на остальное я не обращу внимания. Но ютиться в грязи, не иметь возможность выходить в свет, терпеть твое занудство – нет, это не мое. Что ж, покойся с миром, я не держу на тебя зла. Мне все нравилось. И свои ошибки я учту. Меня ждет Михаил Петрович Волков. Боже, как официально! Интересно, как я буду тебя называть? Мой тигренок. Да, именно так. Тебе понравится, ты не устоишь».

Где-то вдали что-то щелкнуло, потом в дверь комнаты постучали. Марина оставила свои мысли. Пахло чем-то горелым.

– Мариночка, открой! – сдавленно кричала соседка.

Марина усмехнулась и нехотя направилась к двери. Лицо соседки было обмотано мокрым полотенцем.

– У Ивана скороварка взорвалась! Сколько говорила ему выбросить ее! Ан нет, умнее всех! Щи там варил, – соседка кивнула головой в сторону кухни. – Открой окно, пусть проветрится. Хорошо никого рядом не было. Крышку просто сорвало, суп по всей кухне разбрызгало, что-то до сих пор догорает. Иван прибежал, никого не пускает на кухню. Видать, боится, что мы там что-то съедим у него из того, что на потолке висит. А у меня там белье было, посуда чистая стояла, я только утром намыла все.

– М-да, – пробубнила Марина и поморщилась. – Где я живу, это же просто ужас. И вообще, не отвлекайте меня по пустякам. Что от меня-то нужно? А? Что?

– Ну… – соседка не ожидала такой реакции.

– Вот и ну! До свиданья!

Марина демонстративно захлопнула дверь и потянула шпингалет, чтобы закрыться, оградиться от окружающего мира в своих восемнадцати квадратных метрах. Но шпингалет оторвался и остался в руке Марины. Она внимательно его рассматривала и думала, что предпринять. Шпингалет назад не вставал – из его ржавого основания торчали два не менее ржавых шурупа.

Окончательно разозлившись, Марина взяла кухонный нож, прислонила шпингалет обратно к двери и попыталась с его помощью вкрутить шурупы. Что-то заскрипело, первый шуруп поддался. Со вторым шурупом все оказалось сложнее: сначала он не поддавался, затем двинулся, пошел, но вдруг сломался. Марина сделала неудачное движение рукой и налетела пальцем прямо на обломок шурупа. Она взвизгнула. Нож выпал из руки и со звоном покатился по паркету.

– Черт, ай! – Марина рассматривала рану на указательном пальце.

Она открыла дверь, вышла в коридор и дошла до кухни. Иван, отвратительный в понимании Марины пенсионер, бывший военный, присвистывая, ползал по кухне и собирал в миску кусочки чего-то отдаленно напоминавшего овощи.

– Иван, – начала Марина.

Иван вздрогнул.

– А, Мариночка, напугала ты меня, не слышал, как ты подошла. Вот, ворчат на меня.

– Что случилось-то с вами? – Марина прикинулась, что ничего не знает.

– Полундра, Мариночка, полундра приключилась. Представляешь, как обычно поставил суп в скороварке. Хрен знает, может отверстие для пара забилось, то ли прохудилась скороварка. Рванула, короче. А что я, виноват? Такое с каждым может произойти, – ворчал Иван и продолжал обследовать кухню в поисках остатков супа.

Марина про себя смеялась, но постаралась сделать голос как можно жалостнее.

– Иван, вы поможете мне прикрутить шпингалет на двери, оторвался почему-то. Я же девушка, мне такое не по зубам. Вот, поцарапалась только.

– Сильно? – спросил Иван.

– Сильно, – вздохнула Марина.

– Ну-ка покажи!

– Вот, – Марина подняла вверх указательный палец. – Поцарапалась, а вдруг теперь разнесет, разболится. А у меня столько дел, что просто кругом голова. Как все можно успеть при такой вот ужасной жизни?

– Да, болото, – согласился Иван и почесал затылок. – А когда делать-то?

– Когда, когда, – Марина посмотрела на Ивана таким взглядом, что он невольно опустил глаза и слегка закашлялся. – Да прямо сейчас! Буду премного благодарна. На кого еще в жизни рассчитывать, как не на соседей!

Конечно, добавка про соседей была сделана Мариной исключительно в политических целях. От последних слов Иван растаял в улыбке, выгреб из угла неприглядный кусок капусты, бросил его в миску, встал, вытер об себя руки и, покашливая, поплелся в комнату Марины.

– Первый раз вижу, чтобы такая красивая девушка прямо так, с корнем вырвала шпингалет, – посмеивался Иван и добавил. – Что называется, с мясом.

– Мясо, Иван, не у меня, а у вас по кухне летало, – Марину происходящее начинало раздражать и с каждой минутой все сильнее. – Давайте-ка без разговоров и побыстрее. Столько планов, а с таким бардаком все они коту под хвост. Хватит болтать и тянуть время!

Иван сбегал за новыми шурупами, с трудом выкрутил старый, тот, что был закручен Мариной. Наконец, когда все было готово, Иван, молча, встал и принялся ждать. «Вот дрянь, – подумала Марина. – Да не дам я тебе денег, ни копейки, не заработал еще!».

В конце концов, понимая, что от соседа нужно каким-то образом избавиться, она открыла тумбочку с бабушкиными запасами, оставшимися с прежних времен, долго в ней копалась и извлекла бутылку водки, «малек», внимательно его рассмотрела, вероятно, соизмеряя ее ценность и ценность проделанной работы, и отдала Ивану.

– Вот спасибо, добрый человек! – Иван обрадовался. – Хоть какая-то радость в жизни! Хоть изредка! А то моя старуха пенсию забирает, и это дело тоже запретила. Говорит, сердце совсем дырявое, сосуды какие-то не такие, да и вообще, хватит деньги переводить. А ты, Мариночка… Вот, клянусь, только ты меня понимаешь!

Иван, почесывая бок, спрятал бутылку в карман и направился к себе в комнату. Марина вздохнула и закрыла дверь. Шпингалет закрылся так же мягко и почти бесшумно, как и раньше.

Марине снова никто не мешает, и она спокойно строит свои планы. Подкрадывается ночь, темнеет, но Марина не зажигает свет, он ей не нужен, особенно когда она целиком погружена в свои мысли по завоеванию мира. Она постукивает пальцами по подлокотнику старого кресла. Сколько давала себе обещание выбросить его на помойку и купить новое или хотя бы раскошелиться и поменять обивку – каждый раз что-то мешало. Но на эти мелочи Марина не обращает внимания.

«Михаил Петрович Волков, как приятно познакомиться», – улыбнулась Марина. Конечно, она никогда его не видела, и не могла видеть и где-то встречать, так как так высоко она для себя планку еще не поднимала. Дешевые интрижки начинали раздражать: Марина не скрывала своих истинных намерений, заключавшихся в овладении деньгами, и не собиралась этого делать. Но мужчины были слепы, словно новорожденные котята. Им казалось, что этот факт настолько ничтожен, что его не стоит принимать в рассмотрение.

Марина рисует его в своем воображении. Каков он? Офис, коттедж, жена и много денег. Ей и половины их хватило бы с запасом, но какой смысл отказываться от большего. С чего начать? Караулить его у дома или искать встречи где-то в ресторане или в ночном клубе бесполезно. Марина перебирала другие варианты. Притвориться клиентом? Что ж, весьма перспективный путь. Попытаться войти в доверие с его помощью, правда, вряд ли получится так быстро, как хотелось бы.

«Нет, устроиться к нему на работу, все равно кем, – заключила Марина. – Даже если уборщицей, это же ненадолго. Плевать, пусть ему будет стыдно. Нацеплю серьги с брюликами и юбку с разрезом и буду рассекать офис со шваброй. Пусть смотрит, пусть обращает внимание, только мне на руку сыграет».

Она расхохоталась. «Мне его жалко», – в темноте на визитке прочесть что-либо было невозможно, но Марина все равно вертела ее в руках. Для нее это движение было почти магическим. Он был у нее в руках, и пусть пока что это только визитка – все остальное тоже ждать не заставит.

Марина дремлет и улыбается сквозь сон. Трудно сказать, что ей снится. Может быть, Виталик Семенов в тот момент, когда она выставляет его из своей комнаты. Или плохо говорящий по-русски Бадри, катавший ее весь день по городу, а вечером в номере какой-то паршивой гостиницы, где не было горячей воды, он отдал ей всю наличность лишь ради того, чтобы она осталась с ним до утра. Вместе с наличностью Марина умыкнула и банковскую карточку с нацарапанным на ней пин-кодом.

Все это осталось в прошлом. Ей уже давно так не везло, поэтому вспоминать с улыбкой она может только что-то из прошлого. Или из будущего, представляя, что и как сложится с Михаилом Петровичем.

Марина просыпается от стука в дверь. Часы показывают половину первого ночи. В дверь продолжают стучать.

– Дурдом! Чего надо? Я, может, уже сплю!

– Марина, это ты угостила Ивана выпивкой? – голос соседки, жены Ивана, был сонным, но через этот сон проскакивало явное возмущение. – Твою мать, сколько просили и умоляли этого не делать! Выходи, полюбуйся, сама убирай это.

Марине не хотелось вставать из кресла. Но, во-первых, ссориться с соседями не хотелось, это грозило обернуться бессонной ночью и проклятиями, а, во-вторых, она подумала, что неплохо было бы сходить в душ и привести себя в порядок, чтобы утром приступить к задуманному.

Иван лежал прямо в коридоре и тихо посапывал. Под ним была огромная лужа.

– Ведь просили же, Марина, просили! Ведь знаешь, что он может учудить все, что угодно! Сама ему на выпивку не даю, все деньги прячу, так она угостить решила! Доброе дело решила сделать!

Марина сжала в руках сверток с халатом и полотенцем, прикрыла дверь в комнату, прошла по коридору, прижалась к стене, чтобы не наступить в лужу, затем перешагнула через спящего соседа.

– Плевать, сами разбирайтесь, – бросила Марина через плечо.

– Вот дрянь, на мою голову, – послышалось сзади, но этим словам Марина только порадовалась: «Пускай, скоро не так запоете!».

Даже через шум воды Марина слышала суету и дикую ругань в коридоре. Кто-то чем-то стучал, Иван изредка кричал, затем до Марины донесся какой-то звон, глухо хлопнула дверь, и все стихло.

В ее мыслях вновь бегают маленькие ступеньки, шажочки по лестнице, ведущей к безбедной жизни. Ей ничего не нужно делать сверхъестественного и из ряда вон выходящего, просто идти по лестнице вверх и не обращать ни на что внимания, чтобы не отвлечься и ни на секунду не задержаться на пути к цели.

Даже во сне Марина считает деньги: ей пора вырваться из этого болота, найти новое жилье. Чем она хуже Волкова? Неужели она не достойна того, чтобы жить в человеческих условиях где-то за городом и всем своим видом демонстрировать успех. Успех ведь разным может быть – найти обладателя денег и заставить его по своей воле с ними расстаться, это ведь тоже достижение. До того ставки были сравнительно невысоки. Ну что стоят колечки, духи, шубы и платья, которые Марина толком и не носит, по сравнению с дорогими машинами, домом и другими не менее весомыми внешними атрибутами благополучия. Правда, о машинах Вика ничего не говорила, но разве успешный бизнесмен может без них обойтись?

Марина щелкает пальцами. Она часто так делает во сне. Но сейчас этого не слышит никто. В ненавистной ей комнате царствует ночь.

Марина спокойно позавтракала, собралась и, уже выходя из дома, набрала его номер. Долго не брали трубку, наконец, ответил спокойный мужской голос:

– Слушаю.

Марина слегка вздрогнула, но быстро, почти мгновенно отбросила от себя это волнение.

– Михаил Петрович, я полагаю.

– Он самый. Вы по какому вопросу? – в его голосе чувствовалось полнейшее безразличие. Это противоречило планам Марины. Она почему-то считала, что он заинтересуется ею сразу, едва услышит по телефону.

– Я по вопросу работы, – отчеканивая в трубку каждое слово, произнесла Марина.

Повисла пауза.

– Вы уверены, что вы по вопросу работы?

– Абсолютно! – Марина чуть не рассмеялась, но рассмеяться значило бы все испортить, а поэтому она предпочла легонько ущипнуть себя за ногу. – Я звоню, так как собираюсь у вас работать и не вижу здесь ничего удивительного.

– Странно, – Михаил Петрович задумался. – Объявление о работе ведь размещала жена, там размещен ее номер телефона, а не мой…

– А я решила позвонить именно вам, а не вашей жене, – Марина искренне обрадовалась тому, что ее план хоть и со скрипом, но начал срабатывать. – В конце концов, зачем утруждать вашу жену решением всех этих рабочих вопросов, когда мы наедине сможем уладить их гораздо быстрее.

Михаил Петрович смутился. Он снова молчал и думал, о чем спросить. Конечно, все могло оказаться просто ошибкой или совпадением. Он не любил обижать людей.

– Послушайте, как вас зовут?

– Меня зовут Марина.

– Прекрасно, Марина, – Михаил Петрович с трудом подбирал слова. – Уверены ли вы, Марина, что претендуете на должность домработницы, а не на какую-то другую? Другого ничего предложить вам не могу, у меня в офисе уже лет восемь одни и те же люди работают, и вакансий по моим сведениям не намечается.

– Уверена, абсолютно уверена, – Марина переходила в наступление. – Послушайте, мы ходим вокруг да около. Давайте встретимся и все выясним с глазу на глаз. Может, у вас в офисе?

– Но, вообще-то, домработницу ищет жена…

– Михаил Петрович, я не знаю вашу жену, зато я знаю вас, – Марина села поудобнее и стала говорить немного тише, чтобы не услышали соседи. – Зачем перекладывать на плечи жены то, с чем прекрасно сможем справиться мы с вами. Ведь так?

– Так, – Михаилу Петровичу ничего не оставалось, как согласиться. – Все верно. Только вы сами понимаете, по телефону такие дела не решаются и решения не принимаются. Мне нужно посоветоваться с женой.

– Знаете, Михаил Петрович, мы бы могли сначала встретиться и переговорить, и лишь потом к этому подключать жену и обговаривать детали, – Марина начала было сомневаться в правильности выбранной стратегии. – Я же не навязываюсь, просто предлагаю свою кандидатуру, не более. Итак?

В поведении Михаила Петровича ощущалась напряженность. Он не поддерживал разговор, просто внимательно слушал. Очевидно, что в нем что-то боролось – сомнения, быть может, подозрения, или еще что-то. Возможно, он был банально занят и параллельно просматривал и подписывал какие-то бумаги. Марина ясно представила, как он это делает. Плечом зажимает телефон, изредка его поправляет, чтобы он не вывалился и не упал на пол, а сам, сидя за столом, перелистывает огромную кипу документов, задерживая взгляд то на одном, то на другом, что-то подписывает. Разговор с Мариной ему малоинтересен: его задела лишь ее настойчивость. Представить себе, что на объявление о поиске домработницы откликнется такая странная особа, позвонит на его номер, а не на номер жены, будет настаивать на встрече в офисе, хотя домработница по идее никакого отношения к офису не имеет – все это было немного сложно для Михаила Петровича.

Марина почувствовала эту его слабую сторону.

– Итак, Михаил Петрович, давайте поступим по-умному и совершенно просто для нас обоих, – постепенно инициатива оказывалась за ней. – Вы сейчас в офисе?

– Да, – машинально ответил он, хотя и не думал соглашаться и видеть эту особу в рабочее время, когда у него полно и других забот, требующих куда более оперативного решения.

– Вот и чудесно! – обрадовалась Марина. – Если я подъеду к вам, скажем, через час, я вас застану?

– Да, я на работе до самого вечера, – Михаил Петрович откашлялся. – Ну, если вам так хочется поговорить именно со мной, то приходите. Вы работали когда-нибудь домработницей?

– Нет, – со смехом выдавал Марина.

– Интересно, – Михаил Петрович насторожился. – А кем вы вообще работали?

У Марины кольнуло сердце: «Только бы не проколоться, только бы он не начал что-то подозревать».

– Знаете, это не телефонный разговор. Примерно через час, может быть, через полтора, я буду у вас. Вполне возможно, что многие вопросы отпадут сами собой.

– Ну, хорошо, – Михаил Петрович явно сдавался, – до встречи.

В телефоне послышались короткие гудки: он сам повесил трубку, не желая продолжать разговор. Марина захлопала в ладоши, зааплодировала сама себе. Нет, не на шаг, а сразу на два она стала ближе к своей цели. Все было даже проще, чем обычно. Не нужно было придумывать ни повода для знакомства, ни искать повода, заговорить о деньгах, о работе, о вполне приземленных материальных делах. Здесь все это читалось между слов, в длинных паузах, вдохах и шелесте бумаг, доносившихся с другого конца.

На пару секунд Марина закрыла глаза. Какой он, это Михаил Петрович? «Статный, элегантно одетый, брюнет, аккуратно подстриженный и ухоженный, – заключила Марина. – По голосу так, а как на самом деле, скоро узнаем. Ну, держись!»

Открыв глаза, она поморщилась. Обстановка комнаты показалась ей гораздо более убогой, чем была на самом деле.

– Что за черт? Почему я должна гнить здесь, в этой отсталости, в грязи, когда у кого-то есть особняки, хорошая работа, нормальные условия для жизни? Чем я хуже? Что за несправедливость? – Марина вздрогнула, она говорила вслух, и в коридоре это могло быть слышно.

Марина сердится. Все ее мужчины обожают, когда она сердится. Не потому, что при этом она становится какой-то необыкновенно красивой или что-то в этом духе – все, что пишут в дешевых бульварных романах, по большому счету, сущая ерунда, выдумка. Когда Марина сердится, она становится собой: эксцентричной, вспыльчивой, нетерпимой, ей не нужно притворяться и изображать покладистость и спокойствие.

Самой Марине тоже нравится сердиться, но у нее на это свои причины. Однажды увидев ее в таком состоянии, мужчины делают для себя нужные выводы. Они довольно просты: во-первых, сделай все для того, чтобы больше этого с Мариной не повторилось, а, во-вторых, если и повторилось, то побыстрее закончилось. Вообще-то Марина отходит от обид и прочих невзгод довольно быстро. Но если бы это знали ее ухажеры! Сердитую маску Марина может не снимать не то, что часами – целыми сутками. Она знает свое дело. Дорогие духи, букеты и прочие приятные мелочи буквально сыплются к ее ногам, остается лишь, образно говоря, остановиться, нагнуться и подобрать то, что причитается именно ей. Но и здесь Марина не так проста, как могла бы быть. Она делает вид, что все это ей не нужно, не нравится. И так может продолжаться до бесконечности.

– Бойся Марину в гневе, – сказал как-то Бадри, спустивший на прихоти Марины изрядную долю прибыли от своего маленького сомнительного бизнеса.

Надо идти, собираться. Марине хочется спать.

«Что со мной такое? Вот вечно тянет в сон в самый неподходящий момент. Соберись, подруга, соберись сейчас же! Нас ждут грандиозные дела!»

Из коридора послышалась отборная ругань. Ругался Иван, даже топал ногами.

– Дура старая, чтоб тебя! Всю жизнь тебя терплю, ни одной минутки покоя нет! Дура!

– Да ты на себя посмотри, на что ты похож, как себя ведешь! Мне стыдно за тебя, ей-богу. Понимаешь, стыдно! – твердила его жена. – Пора бы уже хоть что-то начать соображать, в твоем-то возрасте!

– Уйди, старая, не мешай, – бросил Иван.

– Ты куда еще собрался?

– В магазин, скоро вернусь, – кряхтел Иван, слышалось какое-то движение.

– Ты снова? – завопила соседка. – Снова пьешь? Ах ты, зараза! Ненавижу тебя! Сколько ты будешь испытывать мое терпение, сколько тебя надо умолять? А ты все как будто один живешь, только себя замечаешь. Ненавижу тебя!

Она, как обычно, била его полотенцем.

– Римма, Римма, прекрати, ну, договоритесь вы как-нибудь, – соседка, что накануне просила открыть форточку, когда на кухне взорвалась скороварка, выглянула из своей комнаты.

Иван вызывал сочувствие у всех, кроме собственной жены. Даже Марину, холодную и непробиваемую, беды Ивана трогали. Марина считала, что ей в жизни вообще-то везет. И еще раз убеждалась в этом, слушая очередные разборки Ивана с женой.

После того, как скрипнула входная дверь, и Иван ушел туда, куда собирался, что-то загрохотало.

– Маринка, а Маринка, выходи, разговор есть, – Римма явно была не в себе.

– Чего надо? – грубо спросила Марина, не собираясь открывать дверь.

– Ты мне еще поговори! В таком тоне с кем угодно, но не со мной! – рявкнула Римма.

– Надо чего? – повторила Марина, неторопливо собираясь и разглядывая себя в зеркало.

– Разобраться с тобой хотела, вот что! Ты Ивану вчера водки дала? А он у меня подшитый был, понимаешь? – от обиды Римма ударила в дверь кулаком. – Он у меня три года не пил, все было хорошо. Я столько сил положила, чтобы он не пил! А ты, ты…

– Что я? – захохотала Марина. – Это же он пьет, а не я! С ним и разбирайтесь. Не хотел бы – не пил бы, а у меня важные дела и мне нужно собираться. А я тут стою несобранная и слушаю эти бредни. Отстаньте! Своими делами займитесь. Слышите?

Марина нисколько не вышла из себя. Происходящее представлялось ей очередным маленьким приключением, которое скоро останется в прошлом, и не только потому, что забудется, но и по причине смены ею среды обитания. Все-таки жизнь в коттеджном поселке – это не прозябание в трущобах, коими она считала старые кварталы в центре города.

– Как вы мне все надоели, даже не представляете, – бросила Марина соседкам, выходя их квартиры. – Как я буду рада, если вы друг другу перегрызете глотки! Надоели ваши выяснения отношений. Это что, жизнь?

– Мариночка, зачем ты так… – вздохнула соседка, та, что знала Марину еще ребенком. – Одумайся, это все мелочи, мы же не со зла друг на друга и на тебя кричим.

– Ага, еще бы вы на меня кричали! – Марина внимательно осматривала себя в зеркало. – Да плевать мне на вас! Живите, как хотите!

Марина всегда была спокойна и говорила такие вещи в лицо, отчеканивая каждое слово, от чего все сказанное звучало во много раз обиднее. Она убивала людей не словами, а своим невозмутимым спокойствием и отношением к жизни, которая должна была ей принести несметные богатства лишь за то, что она о них ненароком подумала и захотела ими обладать.

По указанному на визитке адресу на Кронверкском оказался старый дом, вход в который скрывался за чугунной решеткой и детской площадкой. Пройдя через калитку, Марина разглядела маленькую табличку «Агентство недвижимости».

Офис был на первом этаже. Массивная металлическая дверь с трудом поддалась. Показался длинный, плохо освещенный коридор. Пахло дешевым освежителем воздуха и растворимым кофе. Пройдя по коридору, Марина попала в приемную – помещение с маленьким окном, со вкусом обставленное. На стенах висели картины – какие-то круги, квадраты с вписанными треугольниками, лишь на одной были изображены подсолнухи.

– Чем я могу вам помочь? – поинтересовалась женщина в брючном костюме, сидевшая за столом и сыпавшая сахар в чашку с кофе.

Марина вздрогнула: когда она вошла, ей показалось, что в приемной никого нет. Марина посмотрела на секретаршу испепеляющим взглядом, ни одна деталь не ускользнула от ее внимания. За сорок, безвкусно одета, накрашена дешевой помадой, тени нанесены неумело, волосы плохо прокрашены, видны седые корни, пьет растворимый кофе – как любила выражаться Марина, случай очень тяжелый.

– Я к Михаилу Петровичу, уважаемая, – недовольно ответила Марина. – И мне нужно попасть к нему как можно быстрее.

– У вас назначена встреча? – спокойно спросила секретарша.

– Какое вам дело, назначена или нет? Мы с ним договаривались, и мне нужно его видеть, чего тут непонятного? – Марина не умела скрывать свою неприязнь. Если с мужчинами она умела быть скрытной, притворяться, чтобы добиться своего, то с женщинами обращалась бесцеремонно.

– Вам придется немного подождать, – секретарша закончила помешивать кофе. – Присядьте вон туда, на стул. Чай или кофе? Все перед вами.

Действительно, на стеклянном журнальном столике стоял электрический чайник, несколько перевернутых чашек на салфетке, ложки, баночка с кофе, пачка чая и сахарница, доверху набитая кусочками рафинада. Марина поморщилась.

«Между прочим, в твои обязанности входит самой приготовить посетителям кофе, – размышляла, присев на стул, Марина. – Ну и секретарша, я балдею! А с виду приличная контора!»

В следующее же мгновение секретарша, сделав глоток кофе, поперхнулась, кашлянула и выронила чашку из рук. Чашка со звоном упала на пол и разлетелась на куски, так и оставшиеся лежать в лужице кофе. Ложка отлетела дальше и со звоном ударилась о стену.

– Что там, Галя? – послышался чуть хрипловатый голос из соседнего помещения.

Оттуда вышел молодой человек в сером костюме с красным галстуком из натурального шелка. Глаз Марины подмечал такие детали мгновенно – она оценивала совсем не характеры – личные качества, внешность. Шелковый галстук – символ успеха, а успешные мужчины должны принадлежать ей, но ровно до тех пор, пока они успешны.

– Вот, уронила чашку, разбила, – стала оправдываться секретарша. – Сама не знаю, как это произошло.

– Да не волнуйтесь, Галя, это все мелочи, успокойтесь и не обращайте внимания, сдадим документы, и будут выходные, – молодой человек присел, собрал осколки, выбросил их в корзину с бумагами, потянувшись, достал лежавшую у стены ложку. – Сейчас салфеткой здесь вытрем пол и забудем об этой маленькой неприятности. Я подготовил бумаги в архив и документы в налоговую. Зарегистрируете?

– Зарегистрирую, Сережа, несите, – секретарша вытерла платочком набежавшие слезы. – Спасибо вам.

«Значит, Сергей, так-так, – Марина щелкнула пальцами. – Если бы не мои планы на твоего начальника, я бы занялась тобой. Вижу, ты не промах, и у нас что-нибудь бы и могло получиться. Правда, красавчик?»

– Знаете, девушка, вы пройдите к Михаилу Петровичу, если вы договаривались, то он вас примет, – сказала секретарша, когда Сергей принес ей аккуратно сложенные пачки бумаг. – Хотя, у нас сейчас бумажная волокита, он работает с отчетами, ничего не могу вам обещать.

– Спасибо, – равнодушно ответила Марина.

«Совсем скоро я с тобой как следует расквитаюсь за твои «ничего не могу обещать». Тебе здесь не место, ты, тупая корова! Вокруг тебя такие мужики, а ты портишь чашки, разливаешь кофе и что-то тут мямлишь».

Марина улыбнулась, взглянув на Сергея так, что тот чуть не рассыпал бумаги. Он поправил галстук и показал пальцем на стеклянную дверь в конце коридора:

– Вам туда.

На стекло двери парой кусочков липкой ленты был приклеен лист бумаги, на котором был изображен Барт Симпсон со спущенными штанами. Надпись ниже гласила: «Просьба не курить и выключать мобильные телефоны. Спасибо». Судя по тому, что лист бумаги несколько пожелтел, висел он здесь давно.

Михаил Петрович сидел в кожаном кресле за столом, заваленном бумагами и какими-то книгами и потрепанными тетрадями. Марину это насторожило: успешного риэлтора она представляла себе совершенно по-иному. Кабинет был вытянутым, заканчивавшимся большим окном, возле которого и стоял стол. Марина разглядывала Михаила Петровича издалека, не решаясь каким-то образом привлечь к себе внимание. Он просматривал бумаги, были видны лишь его плечи и рука, подпирающая голову.

– Добрый день, Михаил Петрович, – громко произнесла Марина, но поняла, что он не слышал или не придал ее фразе значения, приняв за приветствие кого-то из сотрудников.

Ей надоело ждать и стоять в дверях кабинета. Это могло продолжаться до бесконечности, так как жизнь в офисе текла неторопливо, размеренно, никто не бегал, ни на кого не кричал, и даже телефоны предательски молчали. «Что-то деньгами здесь и не пахнет», – подумала Марина, но в этот самый момент зазвонил телефон на столе, Михаил Петрович отвлекся от бумаг и, не поднимая голову, снял трубку.

– Да, понял. Говорю же, понял. Это не имеет значения, слышите? Они платят деньги, а наша задача сделать все чисто. Хорошо, работайте. Работайте, говорю!

– Здравствуйте, Михаил Петрович, – поспешила сказать, почти прокричать Марина, не дожидаясь, пока Михаил Петрович вновь углубится в чтение.

– А, это вы, – он и с ней говорил, не поднимая головы и не отрываясь от бумаг. – Присаживайтесь, подождите несколько минут, мне нужно закончить дела.

Его рука, что подпирала голову, слегка пренебрежительным жестом указала на небольшой кожаный диван, стоявший недалеко от его рабочего стола.

«Совершенно не умеют себя вести мужики, – ругалась про себя Марина. – Всему нужно учить, воспитывать. Я пришла, а он делает вид, что занят. А я, между прочим, дама».

Марине захотелось сейчас же подойти к столу, вырвать у Волкова бумаги, разбросать их в ярости по полу, потоптать ногами, а ему самому дать звонкую пощечину за такое отношение. Она с трудом себя сдержала, понимая, что одно неверное движение, слово – и все планы рухнут, и ее мечты по покорению успешного и богатого так и останутся мечтами.

Марина огляделась. Кабинет Михаила Петровича выглядел скромнее, чем приемная, в которой сидела секретарша.

«Та старая стерва урвала себе и хорошую мебель, и картины, и все остальное. Вот молодец, умеет работать. Терпеть такого хама и работать в отвратительных условиях, наверное, покажется слишком любой нормальной девке. А я как дорвусь, так сразу эту старуху уволю. Позорище какое, неужели он сам-то не видит, какую черепаху в секретарши взял?

Вот Вика тут очень даже смотрелась бы, и поболтать было бы с кем сейчас».

Прошло минут пятнадцать, не меньше, прежде чем Михаил Петрович закряхтел. Затрещали кнопки телефона:

– Галя, все, приходи и забирай, все подписал. Да, хорошо.

Почти сразу же в кабинет забежал Сергей, бережно собрал со стола шефа все бумаги в одну большую кипу, сверху положил груду потрепанных тетрадей, взгромоздил на себя и стремительно удалился, закрыв дверь.

– Простите, напомните, пожалуйста, как вас зовут, – Михаил Петрович поднял глаза.

Марина с удивлением на него посмотрела, наклонила голову немного вправо, прищурилась и снова присмотрелась.

– Марина, – тихо, с долей неуверенности ответила она.

Михаил Петрович тоже смотрел на нее с нескрываемым удивлением, силясь что-то вспомнить. Они рассматривали друг друга, но не чувствовали себя неловко, как бывает, когда наше внимание привлекает совершенно незнакомый человек: мы смотрим на него исподтишка, пытаясь совладать с собственным любопытством, ругаем себя за то, что никак не можем отвести взгляд.

– Марина, а мы с вами нигде не встречались? – спросил Михаил Петрович и тут же смутился своему вопросу. – Простите, что спрашиваю, просто мне ваше лицо кажется очень знакомым, но я не могу ничего сообразить. Может, у вас получится?

– У меня такое же ощущение, где-то мы уже встречались, – Марина присмотрелась.

Действительно, как и говорила Вика, Михаилу Петровичу было около пятидесяти пяти лет, правда, выглядел он немного старше своих лет – мешки под глазами выдавали усталость, нервную работу и постоянную ответственность. У него были рыжеватые волосы, слегка тронутые сединой на висках, однако на лице не было ни веснушек, ни коричневатых пятнышек, которых так стесняются все обладатели рыжих волос. Страдала от них и Марина, приходилось замазывать их толстым слоем дорогого тонального крема. На лбу у Михаила Петровича было несколько горизонтальных и две вертикальные складки, неизменно проявляющиеся у всех упорных, быть может, даже излишне упорных и целеустремленных людей.

Дойдя до глаз, Марина вздрогнула. Они были настолько знакомы ей, что хотелось улыбнуться, рассмеяться, обнять их обладателя. Но как бы это все выглядело сейчас, в кабинете, в этой ситуации?

«Что же это такое, что за наваждение? – судорожно взвешивала Марина. – Нет, я его откуда-то знаю, хоть и готова поклясться, что никогда не видела и не встречала. Может, в детстве? Нет, он бы сам помнил меня, рыжих не так и много. Но эти глаза!»

Михаил Петрович тоже размышлял, хотя и в более ироничном ключе. Он давно взял за правило относиться ко всему проще, потому что сложности еще никому, никогда и ни в чем не помогали. Его раздумья прервал телефонный звонок – звонил сотовый телефон.

«Как смешно, на двери написано, не пользоваться мобильными телефонами, отключать, а сам-то он, похоже, не так уж и строго следует своему же правилу. Смешно, действительно смешно», – подметила про себя Марина.

Судя по всему, звонила жена, потому что Волков совершенно спокойно ответил:

– Все в порядке. Давай, я тебе потом перезвоню? Через час, наверное. Хорошо.

Марина продолжала его рассматривать. Одет со вкусом и вещи не из дешевых, обручальное кольцо, дорогие часы – ее глаз был наметан.

«Так, а что это за пятна на шее? Какие-то синяки? Родимые пятна? Интересно. Хотя, он их нисколько не скрывает, значит, свыкся с ними. Телефончик-то тоже не простой, титановый корпус, он явно знает толк в вещах. Тем лучше», – заключила Марина. Вот уже несколько минут продолжалась их якобы беседа, хотя не было сказано и выяснено ровным счетом ничего. Они рассматривали друг друга, будто в зоопарке – только вот кто со стороны решетки, а кто праздно шатающийся зевака понять было невозможно.

– Итак, Марина, – Михаил Петрович сам прервал молчание. – Вы мне говорили, что вы по объявлению, претендуете на должность домработницы.

– Ага, все верно, – улыбнулась Марина.

– Вы ничего не путаете? Вы представляете себе работу домработницы, что требуется делать? – Михаил Петрович немного приподнялся в кресле и осмотрел Марину с головы до ног.

– Вы сомневаетесь из-за того, что девушки с моими данными редко выбирают родом своих занятий работу домработницы? – едко спросила Марина и, не дожидаясь реакции собеседника, добавила. – Что ж, буду считать это комплиментом в свой адрес. Обычно приходится слышать комплименты полу пристойные, а этот, так и быть, пусть будет исключением.

Михаил Петрович постукивал кончиками пальцев по столу. Так делают люди, когда волнуются и при этом сомневаются как в своем волнении, так и в правильности принимаемого решения и предпринимаемых ходов.

– Хорошо, у вас есть какие-нибудь рекомендации? Где вы работали раньше?

– Рекомендаций никаких нет, не буду врать. И нигде я не работала, не было необходимости в этом. А сейчас, знаете ли, трудные времена настали, старые запасы иссякли и требуют пополнения. Короче говоря, жизнь заставила. Этот мой ответ вас устроит?

– Вполне, – смутился Михаил Петрович. – Скажите, мне неловко спрашивать, но все-таки это снимет многие вопросы. Сколько вам лет?

– Тридцать один, – не задумываясь, ответила Марина.

– Не верю, – тихо сказал Михаил Петрович и снова стал постукивать пальцами по столу.

У Марины по спине побежали мурашки, ноги в туфлях вдруг вспотели, им стало тесно.

«Неужели сейчас он мне даст от ворот поворот? Так, не психовать! Сосредоточься! Нужно просто успокоиться и демонстрировать свое спокойствие и уверенность. Спокойствие и уверенность убеждают лучше, чем слова или какие-то там рекомендации. Точно. Взять себя в руки срочно! С ним надо быть осторожнее, иначе не видать мне ни денег, ни расположения. Хотя он довольно симпатичный. Блин, о чем это я думаю? Не время, не сейчас, не об этом! Только не об этом! Эх, Маринка, бери себя в руки и улыбайся, как ты умеешь!»

– Марина, давайте сразу снимем и этот вопрос. Будьте добры, можно взглянуть на ваш паспорт?

– Почему бы и нет, – Марина постепенно становилась собой. – Мне скрывать нечего, но раз уж вам так это нужно, то, пожалуйста.

С этими словами он демонстративно открыла сумочку и, покопавшись в ней, извлекла паспорт в кожаной обложке. Михаил Петрович встал с кресла, подошел, взял паспорт и вернулся обратно за стол.

«Надо же, а он не такой и высокий, как кажется отсюда. Теперь понятно, почему этот диван такой низкий. Сам хочет повыше казаться в этом кресле. Ну что ж, его право», – посмеялась про себя Марина и стала пристально следить за Михаилом Петровичем, за тем, как он открыл паспорт, как задумался, высчитывая возраст, как перевернул страницы и внимательно вгляделся в штамп с пропиской.

– И вы настаиваете, что вы хотите быть именно домработницей? Вам действительно тридцать один, вы недурны собой. Что это за комплексы такие? – удивился Михаил Петрович, возвращая паспорт. – Какое у вас образование? Вы пытались строить карьеру? Кстати, вы сказали, а я сразу забыл, где вы работали раньше.

– Уважаемый Михаил Петрович… – начала Марина.

– Если можно, то для вас просто Михаил.

– Хорошо, Михаил, – Марина вздохнула с облегчением, ее план стал потихоньку работать. – Образования у меня никакого нет, и о карьере я никогда не задумывалась. Да, вы спрашивали, я еще раз отвечаю: я нигде никогда не работала, меня обеспечивал мой гражданский муж.

Здесь Марина, конечно, покривила душой дважды. Во-первых, никаких гражданских мужей у нее никогда не было. Отношения длились недолго, да и супружескими их было назвать сложно. А, во-вторых, скажи она не о гражданском муже, а о гражданских мужьях – и у Михаила, как он позволил ей себя называть, тут же бы закралось подозрение. Но Марина была осторожна и без надобности предпочитала никакие подробности не обнажать, разве что тогда, когда другого ничего уже не оставалось. Ложь про гражданского мужа звучала убедительно – лицо Михаила выражало не только понимание, но и искреннее сочувствие. Он складывал кирпичики в одно большое мозаичное панно. Итак, к нему пришла молодая женщина, недурна собой, никогда не работала, привыкла к хорошей жизни, аккуратна, воспитана – почему бы и нет? Сложная ситуация, рассталась с гражданским мужем, поставлена в условия, когда нужно зарабатывать самой – еще один довод за нее, значит, будет держаться за работу. Картина получалась еще та.

«И все-таки ее лицо мне знакомо. Может, кто-то из клиентов? Вряд ли, сама бы об этом сказала. Или стесняется? Нет, по ней не скажешь, что она может стесняться, скорее все совсем наоборот. И глаза знакомые, блестят, когда она на меня смотрит. Или она просто смеется надо мной? Нет, не может этого быть, я уже слишком мнительным стал из-за этой работы», – Михаил снова занимался любимым делом, негромко постукивал кончиками пальцев по столу.

«Волнуется, – констатировала про себя Марина, – значит, я его заинтересовала. Уже приятно. Ничего, спокойно. Все будет нормально. Мне и не такие покорялись».

– Марина, вы в курсе, где придется работать? – Михаил снова подпер голову рукой.

– Нет, – произнесла Марина, стараясь вложить в этот ответ как можно больше удивления и действительного непонимания. – Так я подхожу? Вы берете меня на работу?

Волков неожиданно для себя самого вдруг с силой ударил кулаком по столу.

– Так, давайте по порядку. Я живу в Мартыновке, там дом, и в нем и предстоит вам работать, если, конечно, вы согласны.

– Я согласна в любом случае!

– Не перебивайте, когда говорю, а то забуду, о чем хотел сказать. Так, вам придется помогать жене, ходить в магазин, делать уборку. У нас небольшой огородик, выращиваем свежую зелень, там тоже понадобится помощь. В доме кошка, время от времени мы ее водим к ветеринару. Иногда эта приятная обязанность будет ложиться на ваши плечи. И еще. Вы готовить умеете?

– Немного, – сказала Марина, но тут же решила действовать по-иному. – Хотя, знаете, сколько я готовила, недовольных никогда не было.

– Это хорошо, – тихо сказал Михаил.

В коридоре офиса что-то загрохотало, зазвенело стекло. Михаил быстро вскочил, подошел к двери и резко ее открыл.

– Так, скажите мне, что это еще такое здесь происходит?

– Сам не знаю, Михаил Петрович, – послышался голос Сергея. – Картина упала.

– Это какая? С квадратами?

– С квадратами, – испуганно ответил Сергей.

Очевидно, он посчитал, что босс устроит разборку, сделает взыскание или просто раздует скандал, как это обычно делает начальство, желающее, во что бы то ни стало показать свою значимость, компетентность и власть. Но Михаил был совсем не таким.

– Упала и шут с ней, убери осколки, картину оставь, новую раму сделаем, – Михаил что-то рассматривал в том конце коридора. – Что сегодня такое происходит? Все падает, валится, разбивается. Нет, ребята, сдаем документы за эти полгода и всем даю один дополнительный выходной. Заработались! С такими темпами вы все здесь порушите мне!

Он осторожно закрыл дверь, повернулся к Марине и улыбнулся:

– Я вам забыл еще одну деталь важную сказать. Вам придется перебраться к нам. На выходные, конечно, будем вас отпускать, но все остальное время вы можете потребоваться в любое время дня и ночи. У нас в доме есть специальная комната для домработницы, можно даже сказать, квартира со всеми удобствами.

– Я согласна, – невозмутимо сказала Марина, – в городе меня ничто не держит, так что переезд для меня не проблема. Я живу в коммуналке, соседи не подарок, один выпивает, другая орет, третья следит постоянно – шагу не сделать. Ну, вы меня понимаете, Михаил.

– Итак?

– Итак? – повторила Марина.

– Когда вы сможете приступить? Приехать, осмотреться? – Михаил посмотрел на часы. – Сегодня, к сожалению, мы уже не успеваем ничего, а вот завтра вполне. Как вы смотрите на мое предложение? Позитивно?

– Вполне, – Марина просто сияла.

– Тогда до завтра! Завтра жду вас к концу рабочего дня, часам к семнадцати. Надеюсь, я разгребу дела к тому времени…

Марина не слышала последних слов Михаила Петровича, вернее, слышала, но не воспринимала их. В ее голове, как корабельный гудок, звучало только одно слово: «Получилось».

Марина была уже на улице. Выйдя за ограду и пройдя немного к метро, она перешла дорогу, оказалась в парке и присела на скамейку. Наигранное спокойствие исчезло – сердце Марины бешено стучало.

«Неужели все получилось? Нет, он меня точно не раскусил и теперь все только в моих руках. Главное – спокойствие. Что дальше? Завтра поедем к нему, осмотрюсь, разведаю ситуацию и буду думать. Деньги у него водятся и немалые, я просто не сомневаюсь. Ох, ну и разволновалась. Никогда так не волновалась, наверное, в жизни. Вика была права, он совсем мне не подходит. Был бы помладше, все было бы по-другому. Впрочем, это еще один повод к тому, чтобы хорошо постараться, заиметь денежки и красиво оттуда убраться, чтобы никто ничего не успел понять. Да, решено!»

Марине не нравился весенний город. Вроде бы и припекало солнце, однако ветер был пронзительным и заставлял поднимать воротник и кутаться в него. Порывы ветра поднимали с асфальта пыль и несли ее по всей улице и далее по дорожкам парка. Вместе с пылью летели обрывки газет, сигаретные пачки, фольга и прочий мусор, значительная часть которого пряталась в укромных нишах дорожного бордюра. Голуби слетелись к скамейке, где сидела Марина, и в нетерпении ходили вокруг.

Марина изо всей силы топнула ногой. Голуби вспорхнули, сделали круг, но снова вернулись. Она топнула опять, на этот раз неудачно подвернув ногу. Марина даже вскрикнула от боли. Но даже это не заставило голубей улететь: они, словно чувствовали, что являются свидетелями чего-то необычного, выстраивания какой-то стратегии, грандиозного и великого замысла.

Сжимая в руке сотовый телефон, Марина погрозила им голубям, но те вообще никак не отреагировали. Голос Вики звучал взволнованно:

– Маринка, ну как ты? А я весь день думаю, что ты там решила предпринять, уже хотела сама тебя набрать. Звонила Волкову?

– Звонила. И не только звонила, – загадочно произнесла Марина.

– Да ты что! И что? Чем все закончилось? У тебя получилось? Расскажи, не томи!

– Слушай, по телефону я ничего не буду рассказывать. Ты в своем уме? Это не телефонный разговор. Ты можешь сбежать с работы пораньше? – Марине нужно было выговориться, но не так, не на ходу. – Могли бы встретиться, пропустить по коктейлю. Я угощаю. Ну, постараешься?

– А где ты сейчас?

– Около «Горьковской», в парке сижу, но скоро отсюда уйду, поищу какое-нибудь укромное местечко, – Марина действительно осматривалась по сторонам. – Здесь такая грязища, уже пожалела, что сюда забралась.

Вика закрыла трубку рукой и что-то у кого-то спросила. Марина расслышала лишь отдельные слова.

– Короче, – Вика явно торопилась. – Меня отпустят через полчаса, кое-что доделаю и к тебе. Я у «Горьковской» отличное место знаю! Пройдешь по Кронверкскому, нырнешь в подземный переход, перейдешь на ту сторону, где мечеть, и нырнешь в первый переулок. Там увидишь вывеску, написано «бар». Там и жди меня, через час уже мне все рассказывать будешь, надеюсь.

– Буду, буду, если не заплутаю. Сусанин, блин. Все, пока.

Вика не обманула. Через час она прибежала в кафе, скрывавшееся за надтреснутой вывеской «Бар». Внутри было уютно, посетителей не было, только за стойкой скучал пожилой бармен, он же официант. Вика бросила вещи, помчалась мыть руки, а когда явилась через пять минут, следов трудового дня и беготни на ее лице уже не было. Она хитро улыбалась, ей не терпелось узнать, когда же ей достанутся обещанные посреднические. Марина расхохоталась так, что будь в кафе публика, на нее непременно стали бы показывать пальцем, а кто-то принялся бы снимать на телефон все происходящее. Наконец, Марина сделала глубокий вдох:

– Ну, ты даешь, рассмешила! До посреднических еще далеко, я только-только навожу мосты и прощупываю почву. А почва, надо сказать, благодатная. Дела у него идут вполне нормально, значит, и денежки есть, причем немалые. Он мне сказал, когда я ему звонила, что у него в офисе вакансий нет уже лет восемь, и не предвидится.

– Так, – остановила ее Вика. – А под каким предлогом тогда ты с ним встретилась, если ему никто не требуется, и на заинтересованного богатого клиента ты тоже не смахиваешь?

– А под таким, что уж не знаю по какому совпадению, но они с женой ищут домработницу. Вернее, ищет жена. И уж не знаю как, но я смогла уболтать его и убедить, что я звоню именно по этому объявлению, хотя и понятия не имею, кого там ищет его жена.

– Вот это да, Маринка, – Вика потерла руки. – И что дальше?

– А дальше хлебни «Лонг айленд», иначе сейчас упадешь! – предупредила Марина.

Вика послушалась и сделала глоток.

– Я пришла к нему в офис, мы мило беседовали, он посмотрел мой паспорт, – Марина говорила размеренно, спешить было некуда. – Ну и рассмешил, думал, что мне не тридцать один, а больше. Он, конечно, этого не сказал, но дал понять. Да и меня не проведешь, не первый день на свете живу.

– И что дальше?

– Не перебивай лучше, а то упущу что-нибудь важное. Ты была права, дом у него в Мартыновке, домработница должна помогать его жене с магазином, уборкой и котом. Короче, обычная бытовуха, ничем не лучше, чем у меня в моей помойке, разве что почище, наверное. Волков спросил меня, умею ли я готовить. Я чуть не послала его. А закончилось все тем, что завтра вечером я подъезжаю к нему сюда, в офис, и он везет меня к себе домой, знакомить с женой, показывать и рассказывать.

Неожиданно игравшая в кафе негромкая музыка смолкла, затем заиграла снова, потом стал повторяться один и тот же фрагмент, в колонках противно завыли высокие ноты.

– Сейчас, сейчас, – засуетился бармен. – Диск заел, как не вовремя, такие красивые девушки, а он так себя ведет, ай-ай-ай.

Марина скорчила рожу и показала бармену средний палец, когда тот отвернулся, чтобы наладить технику.

– Самое главное забыла тебе сказать, – вспомнила вдруг Марина. – Волков мне сказал, что домработница должна жить там, в коттедже, пять дней в неделю, а на выходные будут отпускать. Ну да, как же, уйду я оттуда!

Музыка в кафе смолкла окончательно, и сколько бармен ни пытался дергать за провода, доставать и ставить обратно диск, аппарат больше ни на что не реагировал, работал, но из колонок не издавалось ни звука.

– Что за люди, не умеют ничего, даже музыку поставить по-человечески, – громко возмутилась Марина, так, чтобы бармен тоже слышал, а потом перешла почти на шепот. – Слушай, Вик, а ты видела у Волкова секретаршу. Это же ужас! Дура неотесанная, по возрасту ей место в какой-нибудь жилконторе, а не в агентстве недвижимости.

– А что, тебя она тоже обругала? – осторожно спросила Вика.

– Неа, не обругала, – Марина качалась на стуле. – Она вела себя так, как будто она командует парадом и самая главная начальница там. А сама-то деревня, неряха страшная. И невоспитанная, предложила мне самой кофе или чай себе приготовить. Представляешь, она уселась пить кофе, но руки-то растут понятно откуда. Отхлебнула, как бегемот, а чашка как выпала у нее вместе с ложкой из рук и хрясь на пол, разлетелась на куски, ложка вообще чуть ли не на другом конце коридора оказалась. Смешно за таким наблюдать. Ну, она, конечно, сразу в слезы, видно, чашку жалко или новый кофе лень готовить. Ой, вот это кадр! И откуда он такую взял? Ой, смех.

Марина громко рассмеялась. Смех прокатился по кафе, в отсутствие музыки он казался по-особенному едким, недобрым.

– Ой-ой-ой, – кричала Марина и смеялась.

Смеялась и Вика, но тут к ужасу своему увидела, что подруга, качаясь на стуле, потеряла равновесие и через секунду оказалась на полу. К Марине подлетел бармен, помог подняться.

– Не ушиблась я, не ушиблась. Лучше музыку наладь, а то сидим как в подвале каком-то, – потирая спину, Марина продолжала посмеиваться.

– Вот даешь, – Вика сделала большой глоток коктейля.

Трудно сказать, чему больше была удивлена Вика: уверенности Марины, податливости Волкова или какому-то на редкость благоприятному стечению обстоятельств. Ну что заставило Волкова с женой искать домработницу именно сейчас? Если бы не это, Волков непременно сразу что-то бы заподозрил, так как по роду деятельности давно привык скрупулезно анализировать все происходящее и делать выводы – риэлтору без этого никак. С другой стороны, она никогда бы не решилась действовать так нагло и напролом. Для этого нужно, чтобы человеку действительно нечего было терять в жизни, и эта самая жизнь ставила перед ним такие задачи, при решении которых не страшно было бы раз и навсегда порвать с прошлым. Конечно, способы, которыми этого добивалась Марина, были несколько не по душе Вике. Но с тем, что они не приносят результатов, Вика поспорить не могла.

Марина всегда добивалась того, чего хотела, быстро и минимальными усилиями. Вике же для этого требовалось много времени, сил, и не всегда все заканчивалось благополучно. Так было и с ее замужеством, и с множеством работ, на которых Вику ждали лишь препятствия, трудности и минимальные заработки. Лишь на последней работе, курьером в редакции справочника, Вика задержалась и смогла зарабатывать более-менее прилично.

Вика много думала о причинах своих неудач и об успехе Марины, который был налицо и казался чем-то фантастическим и недосягаемым. Она думала об этом вечерами, когда укладывала ребенка спать и долго сидела на кухне при свете тусклой настольной лампы, во время поиска работы и случайных заработках почтальоном, страховым агентом, мойщицей посуды, кассиршей на автозаправке. Нет, это была совсем не зависть – на нее не было ни малейшего намека. Просто Вика пыталась понять, как это происходит, почему у одних получается, а у других, сколько бы ни было затрачено стараний, все впустую.

Вика была ровесницей Марины, но внешне казалось, что она лет на пять, если не меньше, старше. Ее темные волосы были собраны в аккуратный хвостик. Вика одевалась немного старомодно, старалась не пользоваться яркой косметикой, ничем вызывающим. Но никакая косметика, даже самая дорогая, не могла убрать с ее лица следы усталости, неуверенности в себе, страха за завтрашний день. А потому беспечность Марины была для Вики словно глотком свежего воздуха, которого так не хватало.

– И что думаешь делать? Волков же настроен серьезно, я убедилась, что у него всегда все серьезно, – Вика зачем-то оглянулась по сторонам. – Ты реально будешь работать домработницей?

– Нет, нереально, – ответила Марина. – Что за вопросы? Конечно, поработаю, что в этом такого? К тому же, буду жить там, в коттедже, узнаю, что к чему, пойму, как мне во все это получше и побыстрее вписаться. Сама посуди, ведь это самый лучший способ побыстрее во всем разобраться. Ведь просто так его соблазнить не получится, не тот тип.

– Ой, да чтобы у тебя не получилось соблазнить мужика – не верю я в такое, просто не верю. Слышишь?

– Нет, Вик, нет, это не тот случай. Я мужиков сразу раскусываю. Этого вряд ли чем смутить можно, он не из таких. У него, поэтому, и секретарша старая корова. Был бы охотлив до баб, так выгнал бы эту давно, а взял молоденькую, пусть тупую, зато симпатичную. Жарил бы ее время от времени, платил бы ей за это, чтобы молчала, как все богатые кобели делают, – Марина задумалась. – Нет, здесь все иначе, поверь мне. Нужно действовать осторожно.

– Думаешь, он не раскусит тебя?

– С чего ты взяла, что он о чем-то может догадаться? Мой план безукоризненный. Я еще, когда у него в кабинете сидела, поняла, как нужно действовать. Поработаю домработницей, попривыкну, не буду мозолить глаза, войду в доверие. А там дело за малым, нужно просто найти повод заставить доверять себе больше, чем жене, вот и все.

– Не понимаю, как это все у тебя в голове умещается! – Вика покачала головой. – Я бы если сидела бы у него в кабинете и думала о чем-то таком, то с ума бы уже давно сошла от волнения, вспотела бы, покраснела, и он уже бы понял, что со мной что-то не так.

– А что с тобой не так?

– Не знаю, что не так. Видимо, что-то не так, раз не могу пожить хоть немного в свое удовольствие. Все заботы, заботы, заботы. Ты не представляешь, Марин, как все это давит и надоедает! Даже не представляешь! – Вика провела ладонью по своему лбу.

– Вик, ну не начинай ты это, слушать тошно, – Марина глотнула коктейль. – Обещаю, как что-то получится, будешь, как минимум, сидеть вместо той секретарши в офисе Волкова. От нее избавиться проще простого.

Вика загадочно улыбнулась, как улыбаются те, кто находится в предвкушении чего-то очень праздничного.

– Обещаешь?

– Ну, конечно, куда я без тебя! Будешь перекладывать бумажки с места на место, посылать назойливых клиентов подальше и надолго, и получать за это прекрасную зарплату, премии и все остальное, что там у них предусмотрено.

– Ты видела, как она одета? – спросила Вика.

– Нет, а что в ней такого? Ты сейчас о секретарше? Или о ком?

– А о ком еще! – фыркнула Вика. – Да вещи-то все дорогущие на ней! И заместитель Волкова, видела, в каком костюме бегает? Ну, Сергей, блондин, еще обходительный такой, молодится, хотя старше нас наверняка.

– Да видела, видела, – Марина махнула рукой. – Суетился там, какие-то бумаги, за эту секретаршу осколки собирал. Короче говоря, подлиза, самый отвратительный тип мужиков. Запоминай и остерегайся.

Вика потеряла мысль. Столько информации она не могла переварить за раз, тем более что от коктейля начинала слегка кружиться голова. Обычно они с Мариной говорили о делах, заботах, обсуждали мужчин, делились сплетнями. А тут – столько грандиозных планов, мелких подробностей. Вика разволновалась так, будто втираться в доверие к Михаилу Петровичу предстояло ей, а не Марине, и не когда-нибудь потом, а прямо здесь и сейчас, после второго коктейля.

– Так что с этим Сергеем? И с секретаршей? – Марина вывела Вику из ступора.

– А, ты все об этом, – Вика медленно вспоминала то, о чем еще минуту назад так хотела рассказать. – Так вот, в таком костюме мой начальник только на официальные приемы ходит. А у секретарши костюм стоит больше, чем я за месяц получаю!

– Странно, – Марина удивилась. – Мне показалось, что она одета безвкусно как-то, ее этот костюм не красит, все как-то выпирает…

– Ты что! – оборвала ее Вика. – Ну ты даешь! Просто этой секретарше уже на пенсию пора, или она уже пенсионерка. А костюм этот скрадывает и фигуру, и возраст, конечно, если она была именно в нем. Я бы такой с удовольствием надела. Это же «Смерть мужьям», явно там куплено.

Марина снова дико захихикала. Бармен замер в ожидании того, что она вот-вот снова рухнет на пол вместе со стулом. Но вместо этого Марина подняла над головой пустой бокал и, подмигнув, показала бармену два пальца – знак того, что девушки требуют продолжения банкета.

– Что еще за «Смерть мужьям»? – у Марины от смеха начали слезиться глаза.

– Не слышала что ли никогда?

– Неа.

– Да ателье такое было в Ленинграде, там моя бабушка за огромные деньги себе костюмы покупала, когда директором школы сделалась. Где-то то ли на Желябова, то ли на Салтыкова-Щедрина, не помню, могу наврать. Конечно, называлось оно не так, а по-совковому, типа ателье номер такой-то. «Смерть мужьям» в народе называли, мол, муж как узнает, сколько стоит вещь, так сразу плохо делалось, инфаркт и до свидания. А сейчас стесняться уже некого, бутик такой есть, я у жены начальника большой пакет с рекламой видела, так и написано – «Смерть мужьям».

– Ого, – Марина зааплодировала. – Ты делаешь успехи! Здесь по наблюдательности ты и меня переплюнула. Так что должность секретарши займешь вполне заслуженно. И костюм себе этот купишь, вместе выберем. Нам нужны такие кадры! Давай выпьем за это!

Они чокнулись. Марина выпила коктейль залпом и поморщилась, но Вика этого не увидела: в кафе погас свет.

– Ну вот, утро в деревне! – со злобой сказала Марина.

Кафе было на цокольном этаже и единственным источником света было маленькое окно вверху потолка, выходившее в переулок. На стенах кафе заиграли тени от ног прохожих.

– Дико извиняюсь, – засуетился бармен. – Сейчас все наладим, видимо, автомат выбило, такое часто бывает.

– Давайте, давайте, – загадочно сказала Марина. – А то у вас две девушки сидят, они пьяные и очень давно не видели мужчин. Мало ли что случиться в темноте может.

Теперь уже Вика засмеялась так, что чуть не поперхнулась. Воздух свободы, веселья наполнял ее легкие. Верилось, что все непременно сложится, получится, что Марина обязательно разбогатеет, каким-то образом даже сможет занять место Волкова и распоряжаться его деньгами и бизнесом. И это получится при ее, Викиной, помощи. Марина умела вселять в людей уверенность, ту, что в ней было хоть отбавляй.

В сумке у Марины было все самое необходимое. Впрочем, это необходимое составляло львиную долю ее имущества, если не считать двух шуб и целой коробки золотых колечек, сережек и цепочек, спрятанной в шкафу за старыми подушками. Все эти вещи на практике оказывались совершенно бесполезными – шубы тяжелые и неудобные, годные разве что на то, чтобы надеть их пару раз за зиму в сильный мороз. А украшения, даже те, что были с бриллиантами, Марина воспринимала как бижутерию. Видимо, к этому располагало их огромное количество.

«Нужно во что бы то ни стало остаться у них уже сегодня, не откладывая переезд на потом, – решила Марина. – В конце концов, Волков тоже в этом заинтересован. Так я смогу быстрее приступить к работе, а этот довод для него весомый. Сыграю дурочку, скажу, будто мы с ним вчера в офисе договорились о том, что я приду с вещами. А он, видите ли, за всей этой суетой с документами и упавшей картиной напрочь об этом забыл. Точно, буду все списывать на его плохую память. Скажу, что, господин Волков, мозг вам отшибло? Нет, как-нибудь потактичней. Хотя, готова поспорить, что он как увидит меня с вещами, так и выводы сам сделает о моей решимости работать у них. И не выгонит он меня, оставит в коттедже. Только с кем спорить-то? Я и так знаю, что все получится».

В офисе у Волкова Марина оказалась в половине пятого вечера. Шаркающей походкой, делая вид, что сумка просто неподъемная, она вошла в приемную и села на стул, где сидела накануне. Секретарша сухо поздоровалась и сообщила, что Михаил Петрович освободится ровно через полчаса, что у него рабочее совещание.

– Может, вы пока сделаете мне чашку чая? Что-то я утомилась по дороге, – томно произнесла Марина и стала следить за реакцией секретарши.

Та невозмутимо взглянула на Марину, отвлеклась от бумаг:

– Знаете, чайник и все необходимое рядом с вами. У нас так принято, каждый делает чай или кофе самостоятельно, даже Михаил Петрович.

– Конечно, – бросила Марина. – Где уж вам, вы прекрасно создаете иллюзию крайней занятости! Конечно, пусть начальник сам носится с чашкой туда-сюда. А порядки эти ваши пора менять, такого каменного века уже нигде нет.

– Тогда в чем проблема, женщина? Вас никто здесь не держит. Я вообще не понимаю, что у вас за дела с Михаилом Петровичем, в листе регистрации клиентов вас нет, встречи с вами в рабочее время Михаил Петрович не планировал. Так что не понимаю вашего возмущения. Извините, у меня действительно много дел. А совещание закончится через двадцать пять минут, наберитесь терпения.

– Терпения? – задумчиво переспросила Марина. – Интересно. Целых двадцать пять минут мне нужно терпеть вас. А если совещание затянется, то еще дольше.

– Вы плохо знаете Михаила Петровича, у него совещания заканчиваются минута в минуту, – секретарша надела очки и взглянула на Марину безо всякого намека на злобу, обиду или раздражение. – Я же вам, женщина, сказала, посидите, пожалуйста, и подождите. Не нервничайте, все закончится вовремя.

Она снова углубилась в чтение каких-то бумаг.

«Ну, недолго тебе тут командовать осталось, старая змея. Я наведу порядок и очень скоро. Ха, интересно, как ты будешь оправдываться потом передо мной? Уже только ради этого стоит прибрать этого Михаила Петровича к своим рукам вместе с денежками и остальным. Боже, как мне нужны сейчас деньги, как я устала без них! Только бы не наделать глупостей!».

Марина демонстративно, медленно, без спешки, сделала себе чашку чая. В офисе было очень тихо – в аналогичных местах, где была в своей жизни Марина, царил настоящий хаос. Кто-то куда-то носился, звонили телефоны, хлопали двери кабинетов, сотрудники кричали через перегородки, клиенты в нетерпении ожидали в приемной.

На часах было шестнадцать пятьдесят девять – именно столько показывало электронное табло на столе секретарши.

«Знаю ли я Михаила? Да знаю лучше тебя! Сейчас задержит всех. Если бы хотел, то давно всех отпустил», – улыбнулась Марина.

Ровно через минуту, когда часы показали семнадцать ноль-ноль, дверь кабинета Волкова открылась, оттуда вышли несколько сотрудников, пять или шесть, и разбрелись по кабинетам. Среди них был и знакомый Марине Сергей, он шел задумчивый, пощелкивал пальцами, зашел в свой кабинет, располагавшийся у приемной, и закрыл дверь. Несмотря на то, что совещание было закончено, и сдерживать себя уже не было необходимости, никто из сотрудников не кричал, не было слышно ни разговоров, ни телефонных звонков.

«Какой-то склеп тут. Скукота. Такое ощущение, что люди не работают, а только делают вид, что работают».

– Ну, Марина, здравствуйте, очень рад вас видеть, хоть какие-то свежие лица, а то коллеги за день что-то примелькались, требуется отдых! – Михаил стоял перед ней и широко улыбался. – Вижу, что вы уже готовы.

Это приятно, такая пунктуальность. Я делаю выводы. Дайте мне пять минут на сборы, и мы поедем.

– Конечно, собирайтесь, я никуда не тороплюсь, – Марина вдруг заволновалась, но силой воли подавила в себе это чувство. – Торопиться-то нам некуда, правда?

– Правда, – буркнул на ходу Волков, готовя себе кофе.

Марина в этот момент с удивлением посмотрела на секретаршу. У нее в голове не укладывалось, как так может быть, чтобы начальник готовил себе кофе, а секретарша, как ни в чем не бывало, даже не поднимая глаза, перелистывала бумаги. Видимо, так было принято у Волкова: никто ни перед кем не унижался, не пытался выслужиться.

«Если такие порядки у него и дома, то будет непросто, – вздохнула Марина. – Но, ничего, выкручусь, что-нибудь придумаю».

– Вы что-то сказали? – вдруг спросил Волков.

– Нет, вам показалось, – насторожилась Марина, – просто думаю о своем.

– Надо же, а мне послышалось, что вы что-то хотите придумать, – удивился Волков, помешивая кофе. – Да, работать надо меньше, пора немного отдохнуть.

– Нет, я точно ничего не говорила, – у Марины вдруг вспотела спина и по ней побежали мурашки.

«Молчать, держать себя в руках. Улыбаться. Я хорошая домработница, хочу у него работать, буду стараться. Все, точка. Остальное потом. Соберись, Марина, иначе не видать тебе денежек. Свою роль нужно сыграть, как следует, второго дубля не будет!»

Наконец, Михаил, сбегав в кабинет, вышел оттуда в куртке и с портфелем, повернул ключ в двери, отдал его секретарше и тихо сказал Марине:

– Идемте.

Марина искренне надеялась, что он возьмет ее сумку и поможет донести до машины, но эта надежда не сбылась: Михаил с удивлением посмотрел на сумку, но никак не прореагировал. Они вышли во двор. Волков достал из кармана ключи, черный блестящий джип издал негромкий гудок и мигнул фарами. Марина совсем не разбиралась в марках автомобилей. Ее интересовало лишь одно обстоятельство – дорогая ли машина или дешевка. Стоимость машины она определяла на глаз. Конечно, в другом случае она закатила бы скандал и отказалась ехать, требуя автомобиль, достойный себя – пару раз она так избавлялась от особо настойчивых ухажеров, не располагавших в понимании Марины достаточным финансовым ресурсом для удовлетворения ее потребностей. Но сейчас она проглотила обиду: машина была хоть и дорогая, но явно не новая, а скорее даже видавшая виды. Впрочем, внутри она выглядела неплохо, кожаные сидения, мягкие подлокотники; багажник, куда Марина поставила сумку, был чистым. Этим Марина себя и утешила.

– Что за дрянь? – спросил сам у себя Волков, когда, повернув ключ в замке зажигания, услышал лишь жужжание.

Машина отказывалась заводиться.

– Что же, Михаил, у вас такое ненадежное транспортное средство? Неужели с вашими успехами вы не можете позволить себе что-то более основательное?

– Могу, но не хочу. У меня в гараже в коттедже еще две машины, но я обычно езжу на этой, потому что всегда заводится и не особо приметная, – Волков вновь и вновь поворачивал ключ в замке зажигания.

– В смысле?

– В том смысле, что могу без особой тревоги ее оставлять, когда по делам в городе езжу, меньше вероятность, что угонят, – Михаил был расстроен. – М-да, Марина, я прошу прощения, сейчас подумаю и что-нибудь придумаю, как действовать.

– Подумайте, подумайте, – с недовольством ответила Марина. – Я пока воздухом подышу.

Марина вышла и обошла машину кругом.

«Так и есть, старый драндулет. А Вика втирала мне, какой Волков крутой и успешный. Если у него не коттедж, а какой-нибудь клоповник, то вообще задушу ее, только время потеряла. Не нравится мне что-то это. Все вокруг портится, ломается…»

Раздался негромкий выстрел, мотор затарахтел, машина с пятой или шестой попытки, наконец, завелась.

– Ну, Михаил, можем ехать? – спросила Марина, приоткрыв переднюю дверь.

– Можем, – Волков тер приборную панель носовым платком. – Не понимаю, что случилось. Вроде и не было дождя, и аккумулятор нормальный. Надо будет на диагностику сдать, не хочется где-то в городе с ней застрять, ведь в самый неподходящий момент произойдет, я же знаю!

Марина спокойно уселась на переднее сидение рядом с Волковым, пристегнулась, внимательно осмотрела себя в зеркало заднего вида, приоткрыв стекло.

– У вашей машины аллергии на красивых женщин раньше не было?

– Нет, – фыркнул Волков, – сколько езжу, ни разу не наблюдал такого.

– Ну, ну, – Марина поерзала в кресле, – значит, теперь есть.

Волков вел медленно, осторожно, останавливаясь перед пешеходными переходами и притормаживая возле перекрестков. На Каменноостровском транспорт еле двигался, поэтому они ехали медленнее вдвойне. Марина давила в себе раздражение, желание устроить скандал и показать характер. Она осматривалась по сторонам, молчала, чтобы выглядеть как можно серьезнее.

– А я заметил, что у вас, Марина, с чувством юмора полный порядок, – Волков сам почувствовал неловкость от этого молчания и решил завести разговор. – Расскажите немного о себе. Ведь мне же нужно знать, кто у меня будет работать, и надеюсь, довольно долго и успешно.

– Вам действительно интересно это знать?

Отвлекая Волкова вопросом, Марина пыталась выиграть время для того, чтобы попытаться сгладить факты собственной биографии, сообразить, что можно рассказать, а о чем лучше умолчать. Что ей было рассказывать? О первых заработанных собственным телом деньгах? О ссоре с родителями? О жизни с бабушкой в ненавистной ей коммуналке? О странных отношениях с мужчинами и жизни за их счет? Нет, все это нужно было спрятать, замаскировать, заставить работать на Марину, а не против нее.

Никогда и ни при каких обстоятельствах Марина не рассказывала о себе все, до конца, как есть. Со временем и она сама стала забывать некоторые детали, а местами и верить в придуманные ею же самой подробности. Даты, имена, адреса и обстоятельства не стыковались, но Марина сначала не обращала на это внимания. Потом она подметила, что история перестает быть правдоподобной. Марина отнеслась к этому с иронией, мол, уж лучше красивая биография, чем никакая. В дальнейшем она поменяла свою точку зрения – и ее история стала одним большим темным пятном.

– Конечно, интересно, – спокойно ответил Михаил. – Мне ведь небезразличны судьбы людей, которые у меня работают. Например, Галя, секретарша. Когда-то давно она оказалась на улице, родственники отобрали квартиру, и поделать там было нечего. Она пришла ко мне за консультацией, я тогда только-только начинал заниматься недвижимостью. Помочь я ей мог только одним, взял ее на работу. Она снимала угол в какой-то коммуналке, жилось тяжело, но это было лучше, чем жить на улице. Во многом благодаря ей мои дела пошли в гору, она работает с бумагами так, что заменяет трех или даже четырех человек. Со временем она смогла накопить на квартиру, крохотную, но свою, начала снова общаться с сыном. И продолжает работать.

«Так вот оказывается в чем тайна этой старой дуры! Как хорошо, что я это узнала уже сейчас. Буду знать, как наступить ей на больную мозоль. Хотя, раз Волков ей так доверяет, так ею восхищается, то, может, не стоит ее трогать? И правда, здесь это как раз будет в точку – не тронь дерьмо, оно и не воняет».

– Она умница, все-таки образование оно и есть образование, – продолжал Волков, – а у вас, Марина, вы говорили, что образования никакого нет?

– Нет.

– Странно, по вам этого не скажешь. Вы воспитаны, умеете поддержать разговор. Неужели действительно не учились?

– Не училась, Михаил, не училась. Жизнь мой учитель, – вздохнула Марина.

В ее глазах появился блеск. Она снова была уверена в себе. Биография была готова всего за пару минут. Она все продумала. Нет, врать ей не хотелось, это был не тот случай, когда ложь была во спасение. Нельзя было позволить Волкову сомневаться. Даже тень сомнения – и это был бы если не крах, то, по меньшей мере, отсрочка исполнения планов Марины.

Нет, она точно все продумала, до мельчайших подробностей. От этого даже стало легче дышать, и рука ее больше не тянулась к ручке, нажав на которую можно опустить стекло. Рассказать или нет? Несмотря на то, что ей было, что сказать, сомнения в том, стоит ли это делать, оставались. Так было до той секунды, когда Волкову молчание снова показалось чересчур утомительным:

– Марина, не стесняйтесь, расскажите о себе хотя бы в общих чертах.

– Хорошо, расскажу, – смекнула Марина, – но давайте договоримся, что вы больше не будете выяснять с таким усердием мой возраст. И еще, мне бы не хотелось больше повторять свою историю еще раз. В ней много неприятных моментов, стараюсь о них просто не думать, чтобы быть позитивней по жизни.

– Понимаю.

– Так вы принимаете мои условия? – настаивала Марина.

«Согласись, и я найду еще одну твою слабую сторону. Ну, пожалуйста, согласись и извинись! Давай же! Или я это не я, и я ничегошеньки не понимаю в мужчинах. А это совсем не так!»

– Принимаю, Марина, принимаю. Вы простите меня, что, может быть, я слишком назойлив, – Михаил замялся, – просто все получилось как-то спонтанно. Мы решили искать домработницу, вчера позвонили вы, причем не жене, а мне. И вот мы уже едем смотреть дом и обговаривать детали. Согласитесь, нужно узнать друг друга лучше. Я, например, о вас кроме имени, фамилии и года рождения не знаю ни-че-го. Еще раз извиняюсь, что давлю на вас.

«Вот молодец, все произошло именно так, как я и предполагала. Все отлично. Сейчас главное успокоиться и ничего не напутать».

То, о чем говорила Марина, имело мало общего с ее действительной биографией. Хотя события, факты – все было на месте и описано довольно точно. Наверное, если бы все не сложилось в жизни Марины так, как сложилось, то она стала бы журналистом и довольно успешным, скандальным, острым на перо и всегда на виду. Ее невозмутимость и умение легко менять угол рассмотрения, смещать акценты восхищало бы многочисленных поклонников. Но кто как не мы сами зарываем свои таланты в землю и больше о них не вспоминаем, хотя они живы-живешеньки и вполне в состоянии нас прокормить. Если бы Марина пошла по другому пути и вовремя с него свернула, кто знает, может быть, не произошло бы того, что уже было и еще непременно будет.

– Не извиняйтесь, понятно, что вы обо мне ничего не знаете. Ваш телефон мне дала подруга, видимо, она была в курсе, что вы ищете домработницу. Что касается меня, то тут все банально. Родилась здесь, в Ленинграде, ходила в обычную школу, где когда-то была директором моя бабушка. Никаких выдающихся способностей в детстве у меня не обнаружилось. Хотя родители их тщательно во мне искали, таскали по всяким кружкам и секциям. Но бесполезно. Потом я выросла, и у меня появились другие увлечения и интересы. Стала встречаться с мужчиной сильно старше себя, моим родителям это не понравилось. Устроили скандал, выгнали из дома. Приютила бабушка. Теперь уже я понимаю, что в моем мимолетном романе не было ничего плохого, просто родителей я ужасно достала, и они просто мечтали от меня побыстрее избавиться. Вот и подвернулся удачный повод. Хотя я не расстроилась. Ну, может, сначала и расстроилась, но потом поняла, что не нужно расстраиваться, что жизнь продолжается.

– Все, что ни делается, всегда к лучшему, – улыбнулся, не отрываясь от дороги, Михаил.

– Вот-вот, так решила и я, – согласилась Марина, – жила у бабушки, и все было неплохо, пока я не влюбилась уже в другого. Он клялся в вечной любви, всем меня обеспечивал, умолял быть только с ним. Я и не шла никуда работать, чтобы больше времени с ним проводить. Потом оказалось, что он женат. Вот и доверяй мужчинам. Потом уже в меня дико влюбился другой очень состоятельный и влиятельный человек. Даже угрожал. Была с ним, любила, была предана всем сердцем. Но примерно через год ему надоела. А тот мужчина, который мне действительно нравился, он… короче, с ним начались всякие неприятности, уволили с работы, начал пить, потом совсем сошел с катушек. Закончилось все плохо, не хочу даже об этом вспоминать…

– Простите меня, Марина, простите за любопытство, – они остановились перед светофором и поэтому Волков, повернувшись, смотрел на нее почти в упор. – Это большая трагедия, я понимаю и сочувствую вам. Так, увы, бывает в жизни. Мы ждем только самого хорошего, светлого, но не всегда происходит все именно так.

– В том-то и дело, – Марина вошла в образ настолько, что ей начинало это нравиться. – Сейчас я понимаю, что могу что-то исправить. Даже должна что-то исправить в своей жизни. Вот поэтому я хочу забыть все, что было, начать работать и зарабатывать, пусть и небольшие, но деньги.

– Вот про деньги не беспокойтесь. Я буду платить вам деньги относительно небольшие, но они все будут оставаться у вас, так как еду мы покупаем и готовим на всех, на нее тратиться не надо. И спецодежду вам жена тоже подберет, не надо портить хорошие вещи, приберегите их для других случаев.

Волков смутился улыбке Марины: ни на какие такие особенные «другие случаи» он, конечно, не намекал, но прозвучала его фраза как-то двусмысленно. Снова возникла неловкая пауза. Чутье Марину не обмануло: Михаил боялся красивых женщин. Точнее даже сказать не боялся, а смущался их присутствия. Разница в возрасте тоже давала о себе знать. Волков был из поколения, выросшего в строгости моральных устоев социализма. Он стеснялся даже слова «домработница», хотя понимал, что ничего плохого в нем нет. Как и в том, чтобы часть бытовых дел переложить на понимающего в них аккуратного человека, а самому заняться тем, что получается лучше всего – решением чужих проблем с недвижимостью, документами, сделками и как результат – зарабатыванием денег.

Они выехали из центра города. Начались бесконечные новостройки, жилые массивы, напичканные людьми, как муравейник. У Марины такие районы вызывали стойкое отвращение, какую-то скованность, вызванную отсутствием мест, где можно просто побыть в тишине. Конечно, здесь было чище, чем во дворе-колодце, где она провела детство и жила сейчас, но все же.

«Как это он мою историю воспринял, прямо близко к сердцу. Молодец! Расскажу это Вике, хотя она все равно не поверит. У нее все мужики, кто зарабатывает чуть больше остальных, недоступные и непробиваемые. Ага, как же!».

Впереди идущая «Лада» вдруг сорвалась с места на мигающий желтый сигнал светофора, но далеко отъехать не успела. В нее на полном ходу влетела другая машина, Марина даже не успела разглядеть, какая именно. Послышался тупой удар, визг тормозов, зазвенели осколки, противно скрежетал металл об металл. Все стихло, водители обеих машин спокойно вышли, осматривая друг друга и повреждения.

– М-да, какой-то день сегодня не такой, – заметил Волков. – То машина отказалась заводиться, то вот чуть не влетели в нас. Ведь если бы той «Лады» не было, то, возможно, и нас бы тут помяли, как следует.

– А может, и не помяли бы, – сказала Марина. – Вы ведь водите очень осторожно, я же вижу это!

Волков не подал виду, но ему явно льстили замечания Марины. Она же видела это и старалась делать так, чтобы он ощущал неловкость. В такие моменты ее власть над ним укреплялась. До манипулирования им как марионеткой было еще далеко, но определенные предпосылки к этому имелись.

– Вот, почти приехали, – сказал Волков, когда они въехали в поселок.

Куда ни глянь, везде были коттеджи и небольшие частные домики, стоявшие в окружении деревьев и старых огородов, оставшихся с прежних времен, когда в Мартыновке в самых обыкновенных деревянных домах без удобств жили самые обыкновенные люди. Несмотря на весну и только-только набухавшие почки все вокруг показалось Марине каким-то зеленым, радостным, очнувшимся от бремени зимы. Это вселяло в нее дополнительную уверенность, в добавку к той, что уже жила в ней.

Даже из окна машины окружающее было в глазах Марины гораздо приветливее, чем город и ее двор. Быть может, на нее так действовал простор, до того для нее непривычный. Отсутствие стен и льющийся со всех сторон солнечный свет, тишина, посвистывание птиц и даже загораживающий обзор металлический забор – все это вдруг бросилось Марине в глаза. Она даже вдруг забыла, что сидит в машине с человеком, благосостояние которого не дает ей покоя уже третий день. Но забыла лишь на мгновение.

Волков вышел из машины и приложил ключ из связки к маленькому датчику на заборе: ворота заскрипели и стали медленно открываться.

– Сколько хочу вызвать мастера и сделать так, чтобы избавить своих домашних от этого скрипа! – воскликнул Михаил. – Только все как-то некогда.

– Некогда? Ну, ничего, обещаю, что я об этом позабочусь. И еще о многом другом. Дайте только освоиться немного. Со мной вы точно не пропадете.

– Вот и прекрасно! – заключил Волков. – Сейчас все сами увидите, да и с женой моей познакомитесь. Вот, кстати, и она.

Вдалеке на крыльце стояла женщина в спортивном костюме и шапке с помпоном и махала им рукой.

«Фу, какая безвкусица! Как можно ходить так даже дома, не понимаю. Это же не спортзал какой-то, не стадион. Теперь понятно, почему Волкову все равно, как выглядят и как ведут себя сотрудники у него в офисе. Что ж, это мне, пожалуй, на руку. Меньше придирок будет ко мне, и я смогу носить все, что пожелаю сама. Хотя, он говорил о какой-то униформе. Если она будет похожа на этот спортивный костюм, то не надену ни за что! Как-нибудь выкручусь».

– Приехали, Марина! – сказал Волков. – Прошу, осматривайтесь, запоминайте. Я сейчас поставлю машину в гараж и вернусь к вам. Вашу сумку, думаю, стоит из машины забрать. Правильно я понимаю, Марина, вы уже сегодня планируете у нас остаться? Бросьте, я же не дурак. Да не сердитесь вы на меня, шучу. Ничего против не имею, раз вы так серьезно настроены.

«Ага, ты не такой дурак, каким кажешься на первый взгляд, нет, – думала Марина. – И еще не представляешь, насколько серьезно я настроена, даже в самых страшных своих снах ты такого не видел. Но, ничего, будешь себя хорошо вести, и я ничего тебе не сделаю. Мне же нужны только деньги, лишнего мне не надо».

– Да вы не сердитесь, Марина, – снова повторил Волков.

Его смутило то, как вдруг замолчала и о чем-то задумалась Марина. Он посчитал, что сказал что-то не так и спешил извиниться. Но слова для извинения были лишь словами, лишенными какой-либо моральной подоплеки, Марина лишь усмехнулась.

– Я и не думала сердиться на вас, Михаил, – произнесла Марина, повернувшись куда-то в сторону. – Не дождетесь!

Дом был таким, как его описывала Вика – вдали, на противоположном конце участка, виднелся маленький огород, поблескивали стеклами теплицы. Совсем рядом, слева от дорожки, по которой Волков загонял машину в гараж, стояла беседка, возле нее – мангал, накрытый полиэтиленовой пленкой. Лужайка, несмотря на раннюю весну и на то, что снег только-только сошел, была покрыта мелкими пучками зеленой травы.

Женщина в спортивном костюме медленными шагами шла к Марине. Марина делала вид, что не замечает ее и занята осмотром обстановки.

– Здравствуйте! Так это вы Марина? Мне муж говорил о вас. Странно, я представляла вас несколько иначе. А вы…

– А что я? – спросила Марина, глядя ей в глаза.

– Ну, вы такая…

– Какая? Вы хотите сказать, что я похожа на женщину? А домработница должна быть похожа на домработницу, а только потом на женщину? Нет, уж, за собой я следить умею.

– Вот как, – ответила жена Волкова, стиснув зубы. – Уверенность в себе это замечательное качество, я за вас рада. Остается лишь узнать, насколько хорошо вы работаете, и все вопросы и претензии отпадут сами собой. Будем знакомы, Марина. Меня зовут Екатерина Николаевна, можно просто Екатерина.

– Очень приятно, – сказала Марина совершенно спокойно, будто не было всего того, что она произнесла до этого.

Общество жены Волкова Марине было неприятно. Очевидно, что и Екатерина не была в восторге от такой ситуации, когда она вынуждена глупо улыбаться и развлекать будущую домработницу, ожидая, пока муж не вернется из гаража. Они внимательно рассматривали друг друга. Марина все думала о безвкусице, с которой одета жена Волкова, хотя подметила и аккуратный маникюр, ухоженное лицо. Екатерина же была несколько удивлена внешности той, что откликнулась на объявление о поиске домработницы. На домработницу в понимании Екатерины Марина вообще не была похожа. Но, как и все воспитанные люди, предпочитала не подавать виду, а позволить обстоятельствам складываться так, как они складываются.

– Вы уже познакомились? Екатерина, моя жена. Марина, наша будущая домработница. Надеюсь, Марина, что у нас вам понравится. Работы много, весной нужно приводить дом в порядок. Так что без вас мы никак не обойдемся.

Волков взял сумку Марины, и все трое направились по дорожке к дому.

– Сейчас, Марина, мы заходим через парадный вход, он у нас объединен с верандой. Там двери стеклянные, зимой не очень удобно. Вы в основном будете пользоваться дверью, которая выходит на другую сторону дома. Там обычное крыльцо, да и ближе к кухне и к вашей комнате.

– Как скажете, – согласилась Марина, осматривая застекленную веранду.

Волков поставил сумку Марины на плетеное кресло и одновременно принялся закрывать дверь. Послышался легкий треск, и когда дверь уже была закрыта, и Волков стал что-то говорить Марине про дом, стекло из двери мелкими осколками посыпалось на пол.

– Миша! – воскликнула Екатерина. – Как так можно?

– Что, Миша? Всегда как что-то случится, так сразу Миша!

– А кто же еще? – Екатерина показывала пальцем на дверь. – Ты, видимо, задел чем-то, или толкнул, или еще что-то, вспоминай!

– Да не делал я ничего, просто закрыл дверь. А стекло треснуло и сразу вдребезги. Заметь, я к нему не прикасался даже! – оправдывался Волков. – М-да, натворил проблем. Вот поэтому, Марина, и стоит пользоваться другой дверью. Там никаких стекол, и крыльцо нормальное, а на этом после дождя бывает очень скользко.

Екатерина прошла в дом и вернулась с пустым мусорным ведром, куда принялась собирать осколки. Марина стояла и смотрела на все это: она – домработница, ее хозяин стоит и внимательно осматривает место, где еще пару минут тому назад было стекло, его жена, кряхтя и стоя на четвереньках, собирает с пола осколки, а она ничего не делает. Это выглядело подозрительно. Нужно было что-то предпринять.

– Оставьте, Екатерина, я все сделаю, – Марина тоже принялась собирать осколки. – Хотя, знаете, крупные куски мы собрали, а мелкие все равно не соберем, только порезаться ими можно. Я потом вытряхну ковер, все мелкие осколки на нем. Да и, наверное, новое стекло будут ставить, еще мусор и осколки будут. Я сделаю.

Неизвестно, что это было – притворство, очередной шаг на пути к цели, или в Марине вдруг словно заговорила совесть, но она говорила совершенно искренне и сама этому удивлялась. Не нужно было врать, она сама решила стать домработницей в этом доме, и ей, именно ей предстояло сделать уборку, а не ее хозяевам. Екатерина поворчала немного, но согласилась с доводами Марины, ее муж с удивлением разглядывал разбитое стекло и изо всех сил, насколько позволяло его образование, пытался вычислить, отчего и как все произошло. Ему никак не удавалось понять, как на стекле без видимых причин может появиться трещина, разойтись, словно молния в грозу. Более того, Михаила удивляло еще и то, почему стекло не развалилось от трещины на несколько частей, а практически взорвалось, рассыпавшись на маленькие кусочки.

– Удивительное рядом, – пробурчал он, глядя, как Марина собирает последние из оставшихся крупных осколков. – Хотя, кто его знает, может на счастье?

– А пускай будет на счастье! – весело ответила Екатерина. – Что ж нам теперь, плакать из-за такой ерунды? Тем более, мы нашли новую домработницу, новую хозяйку. Теперь будет, кому тут за всем присматривать, ведь так?

«Что-то много каких-то неприятностей происходит в последние дни, – вдруг сообразила Марина. – То одно, то другое. Что-то ломается или разбивается. Или люди с ума посходили, и все вокруг меня круглые идиоты или сумасшедшие, либо… Нет, не хочу об этом думать. Это весна, наверное, просто весна. Все влюбились, насмотрелись на солнце. Точно. Ни о чем другом не хочу думать. Все хорошо. Все прекрасно».

Неожиданно сообразив о слишком большом числе всяких нехороших совпадений, Марина тут же отбросила от себя эти мысли и даже заулыбалась на очередной упрек, которым Екатерина наградила мужа.

– Ладно, оставим, Миш, потом разберемся с этим стеклом. Все равно нужно чем-то заделать эту дыру.

– Катя, мы как все обсудим, так я схожу к Ивановым, попрошу все сделать, – Волков достал свой телефон и стал что-то искать. – Нет, их телефона у меня нет. Но ничего, у них там все есть, может, даже сегодня придут и поставят.

– Ты попроси, скажи, что у нас сквозняк в доме, – Екатерине надоело стоять на веранде, и она прошла дальше в дом. – Ночью-то еще холодно, все-таки не лето, не забывай. Все, Марина, оставьте эти осколки, давайте дальше. Надевайте тапочки и идем.

В углу веранды стояли вязаные тапочки – синие, красные, белые. Марина выбрала себе красные, скинула туфли, надела их. С классической юбкой и блузкой смотрелось не очень, но ей было наплевать. Это была всего лишь одна маленькая жертва на пути к богатству. И эту жертву нужно было принести с долей юмора, что Марина и сделала, заметив на себе смущенный взгляд Михаила:

– Что вы так смотрите? Зато под цвет помады!

Волков захохотал.

В доме было чисто и очень уютно. Ковры, мягкая мебель, картины – примерно такие, как висели в офисе у Волкова, но подобранные с хорошим вкусом.

«Видно, то, что не подошло сюда, он повесил у себя в офисе. Что ж, экономично. Теперь ясно, откуда там столько картинок с этими дурацкими кругами и квадратами».

На первом этаже был просторный холл, совмещенный с гостиной, кухня, небольшой склад. С первого этажа на второй вели две лестницы – одна из холла, другая, поменьше и поскромнее, из кухни.

– Здесь кухня, и, посмотрите Марина, сразу лестница наверх, – Екатерина деловито и с гордостью рассказывала о своем доме. – А наверху самое интересное. Там маленькая, но очень уютная комнатка. В ней будете жить вы. Там есть все, это почти квартира. Идемте, да не стесняйтесь же вы!

Марине не верилось, что она может выглядеть стеснительно, это было просто невозможно. В конце концов, она заключила, что жена Волкова сказала это просто так, чтобы произвести впечатление. Дом Марине нравился. Она бы и сама не отказалась жить в таком, но только не на правах домработницы, а как хозяйка, отдавая распоряжения и управляясь со всем по своему личному усмотрению.

Комнатка была маленькая, с окном, выходящим на какие-то густые кусты и поселок. Кровать, шкаф, стул, малюсенькая тумбочка, телевизор, а за дверью душевая кабина, раковина и унитаз, неведомым образом разместившиеся на крохотном клочке свободной площади – таково было новое жилище Марины.

– Неплохо, – Марина говорила совершенно искренне, ей не хотелось грубить или острить по этому поводу. – Наверное, здесь можно отлично устроиться.

– Не можно, а нужно, Марина! Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя здесь уютно. Посмотрите, какая полезная вещь здесь есть.

Екатерина дернула за ручку правой створки шкафа – створка стала опускаться вниз, превратившись в столик.

– Ух ты! – не удержалась Марина, – А я думала, что это шкаф!

– Шкаф здесь, – Екатерина открыла вторую створку, там было пусто, лишь на перекладине висели плечики для одежды. – Правда интересная конструкция? Когда-то этот шкаф со столом стоял у нас в комнате. А потом мы приспособили его сюда, когда у нас появилась домработница. У нас довольно долго отработала одна женщина, но год назад она решила уехать обратно к себе. Она сама из Белоруссии, на заработки приезжала. Какая женщина, настоящая хозяйка! Вы не поверите, Марина, таких вареников, как делала она, я нигде и никогда не пробовала. Все наши друзья были в восторге! Но, сами понимаете, раз решила уехать, то задерживать не можем. Почти год мы кое-как с мужем год прожили без помощницы, но с его занятостью это просто невозможно. Вот и решили снова найти помощницу, откликнулись вы. Это просто замечательно! Ну, Марина, скажите, что замечательно!

– Не сомневаюсь, что замечательно, – Марина, конечно, думала о своем. – А где, вы говорите, есть второй выход на улицу?

– Там, внизу, рядом с кухней.

Жена Волкова зашагала по ступенькам вниз. Дверь из кухни вела не только на маленький склад, который, на взгляд Марины, был завален всяким хламом, но и в маленькое помещение без окон, своего рода прихожую. Из нее металлическая дверь вела на улицу, на другую сторону дома, как и говорил Волков.

– А вот тут у нас теплички, выращиваем огурчики, лучок, петрушечку, укропчик. Все свое, с грядки, сплошные витамины! Я обязательно вам все покажу!

И тут Екатерина к своему огорчению поняла, что Марина в вязаных тапочках вряд ли сможет пройти через огород до теплиц. Пришлось вернуться обратно в дом. На кухне было много всякой техники, начиная от огромного серебристого холодильника и заканчивая серебристой же газовой плитой и такой же серебристой стиральной машиной.

– Да, стираем мы тоже здесь, а сушим там, где чулан. У нас там специальная сушилка выдвигается, потом все увидите.

– Плиту и холодильник я вижу, а где продукты вы храните, а? – Марина рассматривала пустые полки и сервант, набитый посудой.

– Продукты в холодильнике, что-то в чулане, мы его называем складом, иногда погребом. Мы с мужем едим мало, мы не требовательны. Было бы что-то, а уж аппетиты нагулять всегда можно! Заметили, какой тут свежий воздух? Никак не надышусь, хоть и переехали мы сюда уже давно, скоро десять лет как.

– Давно, очень давно, – поддерживая разговор, Марина хотела дать понять, что ей не все равно. Хотя это было далеко не так. Осматривая дом, она приценивалась, стоит ли Волков и его состояние тех усилий, что она уже затратила и еще собирается затратить.

Техника, мебель, картины – все это без сомнений стоило денег, причем больших. В гостиной были стеллажи с книгами, бесчисленные ковры, диваны и кресла, какие-то подушки и тюфяки. Но больше всего Марину поразил небольшой шкафчик на кухне – маленький винный погреб. Нагнувшись, почти встав на колени, она через стекло внимательно рассмотрела этикетки лежавших немного под углом бутылок.

Щелкнув пальцами, она негромко сказала: «Да».

– Так вы согласны, Марина? Остаетесь у нас? Ведь вы же привезли свои вещи, – Волков на что-то беспрерывно пытался намекнуть. – Что вы решили?

– Да, я согласна и сегодня же приступаю к работе, – спокойствие в голосе Марины не должно было окончательно убедить Волковых в том, что ей все понравилось, и она давно мечтала о такой работе. – Какие будут поручения на сегодня?

Екатерина захлопала в ладоши.

– Сегодня вы осматриваете наши продуктовые запасы и готовите ужин на свой вкус, на троих. Вы всегда будете ужинать вместе с нами, правда, здесь, на кухне. Мы с Мишей в гостиной. Не будем друг другу мешать. Да, и с осколками вы тоже, надеюсь, разберетесь. Я пока буду пользоваться другой дверью. Пойду, поищу кота, я должна вас с ним познакомить.

«Да, Вика мне про кота говорила. Готова поспорить, это просто чудовище, а не кот. Ага, вот чья в углу на кухне миска стоит. А я-то подумала! И еще дрянь в ней какая-то насыпана. Фу, гадость!»

– Итак, Марина, я рад, что вы с нами, – сказал Волков, когда его жена ушла. – Уладим формальности на днях, оформлю вас на работу в своем агентстве, скажем, уборщицей. Вас устроит?

– Вполне.

– Я рад, очень рад, – он о чем-то задумался. – Ладно, вы похлопочите здесь с ужином, а я схожу к соседям, попрошу помочь заменить стекло в двери. Жена права, за ночь дом может сильно выстыть, да и все равно делать-то нужно. Совсем неприлично получается. Сын приедет, подумает, что мы с женой тут переругались. Или что к нам воры залезли.

– У вас есть сын? Вы не говорили.

– Правда? Да, есть сын, учится в Москве. Сюда приезжает проведать нас со старухой, когда есть время.

– Идет по стопам отца? Весь в делах? – присутствие сына явно не входило в планы Марины, поэтому она насторожилась.

Волков ушел на веранду и кричал оттуда:

– Нет, вы только посмотрите! Вдребезги! Бывает же такое! Нет, Марина, сын совсем в меня не пошел, деловой хватки никакой. Будущий актер, снимается в каких-то сериалах. Да не смотрю я их. Все бумаги, дела, не до них совсем. А вот жена смотрит, гордится, даже мне какие-то куски показывала. Роли, конечно, пока не главные. Но все великие актеры когда-то начинали. Вы осматривайтесь, Марина, я скоро вернусь.

Неестественное, щемящее чувство – Марина осталась одна в доме, который мечтала отвоевать. И это уже в первый день своего приезда сюда. Как-то слишком легко все складывалось. Никаких завоеваний, терзаний, баталий. Волков сам ответил ей по телефону, сам расспросил обо всем в офисе, сам согласился показать дом, даже привез на машине и то сам. У его жены тоже не возникало никаких смутных подозрений. Даже видя и понимая, что Марина не привыкла к работе по дому, они не пытались вникнуть в суть вещей, понять простую взаимосвязь, вскрыть логику ее стремлений, причину покладистости, отсутствие притязаний и каких-либо требований. Ее все устраивало, абсолютно все. Если учесть, что с предыдущей домработницей, какой бы хорошей она ни была, возникали небольшие стычки, то в поведении Марины обязательно должно было хоть что-то, но показаться не так.

«Доверчивые какие-то вы, даже неинтересно совсем. Надо будет рассказать Вике, вот она удивится! А ведь не верила, что у меня что-то получится. Сама посоветовала и сама же не верила. Это надо же! А у них тут уютненько. Ой, что я говорю… У меня тут уютненько! И комната своя, и телевизор нормальный, не то что мой, который не показывает, а только пыль собирает. Кухня нормальная, где никаких дерущихся соседок. Никакой заблеванный Иван свои скороварки не взрывает. Второй шаг удался. Я здесь. Ну, держитесь, денежки, я иду к вам».

Марина колдовала у плиты. Вопреки ее убеждению в том, что она готовить совершенно не умеет, все получалось очень даже неплохо. Куриные грудки мирно тушились на сковородке, картошка в мундире варилась в кастрюле и не собиралась никуда убегать. Михаил вернулся через полчаса, суетился на веранде. Был слышен стук молотка, его нервные разговоры с кем-то, скрип стекла.

Ужинали они все вместе, втроем, на кухне. Разговор не клеился, Волковы с удовольствием поедали стряпню, изредка переглядываясь. Марина ела спокойно, даже равнодушно, не чувствую ни вкуса, ни замечая вообще того, что она есть. О ее ноги терся большой серый кот, любимец жены Волкова. Марина насыпала ему в мисочку корм и, пока готовила, дала ему кусочек курицы, и кот, очевидно, таким банальным образом благодарил ее за это.

– Ой, Марина, завтра мы идем в магазин одежды и подбираем вам пару вещей, которые вы будете носить здесь, у нас, – Екатерина доедала салат. – Надеюсь, что сегодня вы не попортили свою блузку жиром от курицы. Кстати, все очень вкусно.

– Ага, неплохо, – подтвердил Михаил. – Нам готовить совершенно некогда, и мы уже давно дома так вкусно не ели, все всухомятку.

– А на завтрак вам что приготовить? Кашу?

Каша – это единственное, что умела готовить Марина, хотя и не очень любила, вспоминая, как ее заставляла это делать бабушка. Раннее утро, кухня коммунальной квартиры, голос диктора из трехпрограммника и Марина, склонившаяся над ковшиком, что-то в нем с усердием помешивающая – так выглядело это все со стороны.

– Каша? Я не против, – заметила Екатерина. – Но учтите, мы встаем в восемь утра, так что в восемь пятнадцать все уже должно быть готово!

«Да, чувствую, выспаться мне здесь не получится. И вставать рано. Но ничего, то, чего не сделаешь ради денег, сделаешь ради больших денег», – улыбнулась Марина.

– Вижу, вы не против встать пораньше, – Екатерина отнесла эту улыбку на свой счет. – А какой кашей нас угостите?

– А какая найдется, я ведь еще не осматривала ваши запасы. Хотя, овсяные хлопья я там видела. Овсянка будет точно.

– Овсянку я люблю, – спокойно сказал Волков. – Вот мы и решили насчет завтрака.

Вечером Марина долго мыла посуду, убирала осколки и мусор на веранде, убирала пятна с нового стекла на входной двери. Хозяева удалились на второй этаж по той лестнице, что вела наверх из гостиной. Оттуда доносились лишь негромкие разговоры да звук работающего телевизора. Скоро стало совсем тихо.

Быть может, летом вид из комнаты Марины и приветливей, живее, но весной он уныл: ветки кустарника с набухшими, но не распустившимися почками, однообразные крыши коттеджей, почти таких, как у Волковых, унылый высокий забор.

Марина застелила постель, привела себя в порядок, поставила будильник на телефоне на семь утра и легла. Ее тотчас же захватил в свои объятия тяжелый сон. Снилась бабушка, ковшик с кашей, потом офис Михаила и он сам, раскачивающийся в кресле из стороны в сторону и размахивающий пачкой денег. И только Марина протянула руки к этой пачке денег, как заметила, что ее руки все исцарапаны. «Кот», – подумала она и проснулась от звука будильника.

Кот стоял около кровати и мяукал.

– Тебя, наверное, нужно выпустить погулять, дверь-то внизу, небось, закрыта, – прошептала ему Марина. – Сейчас, подожди минутку, потерпи. Только здесь не надо гадить, пожалуйста. Убирать так неохота.

Кот в ответ замурлыкал. Марина спустилась вниз, приоткрыла дверь – кот лениво вышел на крыльцо и направился куда-то к теплицам. Марина снова поднялась в комнату. Стоя перед зеркалом, она внимательно рассматривала себя и решила обойтись без косметики, пожалуй, впервые за пятнадцать или шестнадцать лет своей жизни.

Ровно в восемь пятнадцать сонный Волков спустился на кухню и уселся за стол.

– Я жду, опаздываю уже, – нервно сказал он Марине.

Марина спокойно поставила перед ним тарелку с овсянкой и вазочку с джемом. Какой именно это джем, Марина так и не поняла – банка стояла на одной из полок в помещении, которые хозяева гордо именовали складом. Все надписи были на английском, а в нем, как и в других иностранных языках, Марина сильна не была. Она лишь сообразила, что есть джем еще можно, срок годности еще не истек, и с овсянкой он, возможно, будет очень кстати.

– А откуда варенье? – в голосе Михаила звучало недовольство.

– Нашла на вашем складе. Это джем, кажется, из слив.

– Надо же, я думал у нас давно ничего такого не осталось. Ладно, попробуем. Заварите чай и можете быть свободны.

В дверях показалась Екатерина.

– Да, Марина, положите мне каши и дайте нам с мужем спокойно позавтракать.

Настроение хозяев по сравнению с первым днем пребывания Марины в доме разительно переменилось. Если накануне это была добрая, довольная жизнью и собой неприхотливая чета средних лет, то теперь все поменялось. Михаил был явно не выспавшийся, а отсюда и не в духе, правда, со зверским аппетитом. Екатерина же была погружена в какие-то мысли, ее все раздражало, даже присутствие Марины, до этого вызывавшей лишь положительные эмоции.

«Позавтракаю потом, – решила Марина. – Зачем мне им лишний раз глаза мозолить, еще успеется».

Она поднялась к себе наверх и, немного поразмыслив, написала сообщение Вике: «Привет. Я осталась у Волковых, работаю. Скажи, что и как можно готовить. Я ничего не умею!!!»

Почти сразу пришел ответ: «Спроси у них, что они любят. И без паники».

«Ага, без паники, как же! Не ей же готовить и выходить из положения. Хотя, действительно, нужно спросить, что они хотят на обед и на ужин. Продуктов в дома никаких, следовательно, нужно идти в магазин. Издевательство. Нужно делать уборку, осмотрюсь в доме. Интересно, что у них там на втором этаже?»

– Марина, – кричал снизу Волков. – Спуститесь, пожалуйста.

«Ну вот, начинается», – Марина нехотя направилась обратно, в кухню.

Каша была съедена, пустая кастрюля стояла в раковине. Там же была и дочиста вылизанная вазочка, в которой было варенье.

– Марина, план дня такой, слушайте внимательно, чтобы ничего не пропустить, – после завтрака к Волкову вернулась свойственная ему деловитость. – Я уезжаю на работу и вернусь к семи вечера, к восьми вы готовите ужин. Моя жена еще не решила, куда пойдет сегодня, но в час она хотела бы что-нибудь перекусить. Уборка комнат наверху тоже на вашей совести, это нужно сделать утром. Во второй половине дня Катя, то есть Екатерина Николаевна, отвезет вас на машине подобрать рабочую одежду, а потом за продуктами.

– За продуктами со мной? – удивилась Марина.

– Еще чего! – мягко ответил Волков. – Домработница же вы, а не она. Увидите, где у нас тут магазин, осмотритесь. Да, теперь о деньгах.

Он достал из кармана бумажник – длинный, с блестящей металлической застежкой. В нем оказались бесчисленные отделения, набитые пластиковыми карточками, торчали края нескольких крупных купюр. Марина засмотрелась. Она представляла себе, как она достает такой бумажник из своей сумочки и раздумывает, какой бы банковской картой ей воспользоваться. Волков протянул Марине одну из карточек.

– Вот, эта карта вам на хозяйственные расходы. Она оформлена на жену, так что подозрений вызвать не должно, обычно никаких документов не спрашивают. Вам должно хватить и на одежду, и на продукты, и на все, что требуется по дому, – Михаил прищурил глаза и взял Марину за руку, чего она не ожидала. – Но учтите, Марина, все чеки вы приносите и оставляете на холодильнике под магнитом. Я каждую неделю проверяю баланс этой карточки. И не дай бог что-то не сойдется с чеками. Пеняйте тогда на себя. Я понятно выразился?

– Понятно, Михаил, понятней не бывает. А пин-код? – после истории с несчастным бизнесменом Бадри Марина была подкована во всяких таких делах не хуже банковских служащих.

Михаил как будто не заметил ее вопроса. Он лишь спешно засобирался и бросил на ходу, выходя через дверь веранды.

– А пин-код, Марина, нацарапан внизу карты. До вечера!

Хлопнула дверь. На этот раз никакого звона стекла после этого не раздалось. Марина с облечением вздохнула.

– Марина, не спим, замерзнем! – по лестнице спускалась Екатерина. – Пожалуй, сегодня я пойду к массажисту, спина не дает покоя. Наверху нужно убрать, я выдвинула на середину нашей комнаты пылесос. Я слышала, что вам говорил мой муж. Это все правда.

Марина настороженно посмотрела на нее.

– Вы о чем?

– О том, что у нас все строго и по времени. Режим дня, без этого никуда. Здоровье – прежде всего, – Екатерина зашла в кухню. – Вы что-нибудь сготовьте, Марина, к тринадцати часам, я в кафе заходить после массажа не буду, поберегу себя.

Это прозвучало крайне надменно, и Марина не могла этого не заметить. Между строк читалось, мол, ты молодая и красивая и сама нанялась в домработницы, так что будь добра, готовь, убирай, работай, а я схожу, развлекусь, а вернусь и посмотрю, что ты сделала и как все это выглядит.

Первое, что сделала Марина после ухода хозяев – поднялась наверх по той лестнице, что располагалась в гостиной. Наверху оказалось довольно просторно: в коридоре с окном было три двери. Марина поочередно открыла каждую из них и заглянула внутрь. За первой скрывалась просторная спальня, на середине которой на ковре стоял пылесос. Окно спальни служило одновременно и выходом на открытую веранду, точнее, на небольшой балкон – крышу застекленной веранды, которой Волковы так гордились. Марина одернула шторы, взглянула на то, что находится за окном, но выходить туда не стала.

Вторая дверь вела в кабинет – массивный стол, огромный шкаф с книгами и сейф, сразу же обративший на себя внимание Марины.

– Ага, попались. Денежки, скоро я до вас доберусь, точно доберусь, – сказала она шепотом, поглаживая дверцу сейфа.

Марина вдруг встрепенулась: в комнате вполне могла быть установлена камера, фиксирующая все происходящее, а она так недвусмысленно приблизилась к сейфу и производила над ним какие-то манипуляции. Решение пришло мгновенно – Марина сделала вид, что проверяет, нет ли на сейфе пыли, затем поправила небрежно брошенные на стол книги, положила их аккуратной стопкой, оторвала сухой лист от цветка и заглянула в мусорное ведро. В нем было пусто.

В третью комнату давно никто не заходил. Шторы были задернуты, на спинке кровати, письменном столе лежал толстый слой пыли. «Наверное, комната сына», – догадалась Марина, рассматривая развешанные по стенам постеры и стоящий в углу велосипед.

За работой Марина не заметила, как летит время. Особенное рвение она проявляла в кабинете Волкова, все время поглядывая на сейф. Круглая ручка, кодовый замок, прикрытая черным металлическим кружком замочная скважина – Марина размышляла, насколько крупная сумма находится внутри. И находится ли.

«Надо все проверить, вдруг там какие-нибудь серебряные ложки, семейная реликвия, – эта мысль смешила Марину, но она тут же строго сказала себе: – Не ржать, дура! Представь, если тут есть камера, как по-идиотски ты будешь выглядеть».

Из контейнера пылесоса после уборки за домом Марина высыпала почти килограмм грязи и пыли – во всяком случае, ее прикидки были примерно таковы. Она поморщилась.

«Фу, а еще таких культурных из себя изображаете. Если бы я не появилась тут, так и заросли бы грязью. И нужны вам ваши денежки в такой грязи? Вы даже не заметите, как они станут моими, вытряхну точно так же их из вас. И все».

Марина отдавала себе отчет в том, что нельзя торопиться, привлекать к себе лишнее внимание, заставлять Волковых думать, что в домработницы она пошла из-за каких-то темных намерений, а не из-за стесненности в финансах и желания начать новую жизнь. Но все же азарт в Марине был и временами выплескивался наружу.

Найдя в холодильнике кусок засохшего сыра, Марина натерла его на терке, чтобы посыпать макароны. На большее ее кулинарных фантазий не хватало, да и теперь уже холодильник был совершенно пуст, как будто его освободили, чтобы хорошенько помыть, а потом забыли снова заполнить продуктами.

– В этом доме действительно все как по часам, – не удержалась и воскликнула Марина, когда ровно в час дня Екатерина повернула ключ в стеклянной двери и, обнаружив, что дверь открыта, зашла на веранду, что-то напевая, скинула обувь и куртку и прошла на кухню. Но тут же замолчала и надела маску хорошей девочки.

– Мариночка, я так проголодалась, чем порадуешь?

– Макароны с сыром, больше ничего нет, холодильник совсем пуст, – Марина развела руками. – Даже у кота корм заканчивается.

Кот вертелся тут же, у ног Марины, ожидая очередной подачки в виде кусочка курицы. Но порадовать его Марине было нечем.

– Макарошки, – обрадовалась Екатерина, – как давно я их не ела.

«Да вы вообще хоть что-нибудь едите? Макарошки их радуют, картошка в мундире еще больше, а от каши они просто в обморок падают. Неужели у вас так много бабла, что вы только его и едите, а нормальная еда после них в глотку не лезет? Теперь понятно, что за домработница им нужна! Составить компанию, чтобы не скучно было жить. И было, чем закусить. И грязищу из комнат убрать. Там, наверное, год не убирали. Ну, давайте есть эти ваши макарошки. Я их уже видеть не могу».

– Как массаж? Как спина? – спросила Марина, когда Екатерина сбегала к себе наверх и, переодевшись, вернулась. – Все в порядке?

– Ой, Мариночка, все просто отлично. Встретилась с подругами, поболтала. Скажите, Марина, а какого цвета юбку и блузку вы бы хотели носить?

Марину раздражали такие разговоры, ведь фактически ее мнение здесь не играло никакой роли. Не хочет коричневый – будет голубой цвет, не хочет голубой цвет – будет, скажем, красный. Разве в цвете дело?

– Знаете, Екатерина, мне совершенно все равно. Я полностью полагаюсь на ваш вкус. Вам же меня в этом наряде видеть. И в нем я буду ходить только здесь. Так что к чему эти беседы. Делайте, как знаете. И я буду делать, как знаю и как умею. Вам добавить еще макарон?

– Да, если можно.

Как и предполагала Марина, все решилось само собой и без лишних выяснений. В магазине, куда привезла ее Екатерина, нужного размера нашелся лишь один комплект одежды – темно-синий. Примеряя его, Марина распустила свои рыжие волосы и расстегнула верхнюю пуговицу на сорочке, похожей на наряды советских школьниц – их Марина видела на фотографиях, которых было множество в комнате ее бабушки, бывшего директора школы. После смерти бабушки большинство этих фото Марина уничтожила, но на нескольких из тех, что остались, бабушка была запечатлена вместе с ее любимыми учениками.

Марина взглянула на себя в зеркало и из примерочной крикнула Екатерине: «Ну вот, школьница, только бантиков не хватает!».

– Отлично, мы берем, – сказала Екатерина, едва увидев домработницу в таком наряде.

За продуктами Марина отправилась одна – с Екатериной они договорились, что она заедет ровно часа через полтора. Екатерина сказала что-то по поводу того, что ей нужно купить какие-то лекарства. Но Марина прекрасно понимала, что причина в другом: для хозяйки было зазорно появиться в магазине вместе со своей домработницей, да еще и выбирать при этом продукты. Их могли увидеть, и тогда прощай ее имидж успешной, уверенной в себе женщины – такие с прислугой по магазинам не шатаются.

Марина сжимала в руках карточку и искала глазами банкомат, где бы можно было посмотреть баланс. Ее интересовало, сколько же денег там на самом деле, насколько доверяет ей Волков и в какую сумму оценивает это доверие. Марина, волнуясь, ввела пин-код и обомлела: на экране высветилась шестизначная сумма.

«Вот это да! Даже если я ничего не смогу заполучить от Волкова другого, я запросто могу взять эту карточку, быстро снять деньги, пока он не успел опомниться и все заблокировать. А после – прости, прощай. И несколько месяцев я буду богатенькой! Нет, все-таки молодец, Вика, ругаю ее, а на нормальных мужиков у нее нюх есть. Только вот пользоваться им не умеет. Что ж, научим».

Марина нажала «Завершить операцию», но банкомат не реагировал, завис и не отдавал карточку.

«Так, стоп, успокойся, все пока в порядке, он просто тормозит. Только бы Волков не узнал, что я смотрела баланс и вообще совала карточку в банкомат. Ведь он тогда подумает, что я хочу его обчистить. Нет, надо что-то придумать. Проклятье!»

– Что, карточка застряла? Так и надо! – охранник магазина, прыщавый парень в висевшей мешком черной форме и фуражке ходил вокруг и злобно посмеивался. – Много вас таких ходит. А банкомат он же не железный. Еле работает, а вы все равно суете туда карточки и тыкаете по кнопкам. Разве так можно?

Марина схватила охранника за руку и крепко ее сжала.

– Так, гражданка, отпустите сейчас же, иначе я применю спецсредства.

– А я заявлю, что вы оскорбляли меня и делали мне непристойные предложения, поняли? Быстро помогите мне достать карточку! Вы же знаете, как это делается. Ну? Долго я буду ждать? Сейчас закричу!

Марина знала, как быстро разруливать такие ситуации, когда рядом были мужчины. С женщинами такое провернуть не получилось бы. У мужчин же доводов для возражений никогда не находилось. Это были всего лишь жалкие попытки вырваться из лап Марины, не более.

– Не надо кричать, отпустите. Сейчас все сделаю. Вернее, попробую.

– Так попробуете или сделаете? – Марина сжала руку охранника еще сильнее, вдавливая в нее ногти.

– Сделаю, сделаю, только отцепитесь от меня!

Охранник зашел за банкомат и присел, пытаясь что-то ухватить рукой на задней панели. Банкомат выключился. Охранник достал перочинный нож и в тот момент, когда экран зажегся, и на нем появились какие-то цифры и буквы, ковырнул этим ножом там, куда вставляется карта. Показался краешек карты, за который он принялся аккуратно тянуть. Марине надоело ждать – она подошла, оттолкнула охранника и, дернув карту, наконец, вытащила ее.

– А где спасибо? – охранник улыбался и строил глазки.

– Пошел на… – фыркнула Марина, с достоинством взяла тележку и проследовала в магазин.

Марине, стоя с тележкой у магазина, пришлось прождать Екатерину минут двадцать. И даже когда Екатерина подъехала, она, как будто не замечая Марину, принялась неторопливо парковаться. Она водила гораздо хуже, чем ее муж. Ее машина была скромнее, чем у Михаила, вся в царапинах и с вмятиной на правом крыле. На стекле сзади красовался знак – туфелька с огромным каблуком, вписанная в желтый треугольник, обозначавший, что за рулем женщина со всеми вытекающими из этого возможными последствиями.

– Ого, ну ты и накупила, мы этого и за год не съедим!

– Тогда не знаю, чем вы собираетесь питаться. Воздухом, наверное, или деньгами. Купюры можно порезать на мелкие кусочки и жевать с соевым соусом. Должно быть вкусно, – Марина пыталась сдержаться, чтобы не выйти из себя.

– Нет, Мариночка, что вы! Не хотела вас обидеть. Просто так приятно, что у нас в доме появилась хозяйка!

«Ага, хозяйка. А ты-то там на что, корова старая? Такая же, как эта секретарша Галя в конторе у твоего муженька. Посмотрели бы на себя, страшенные какие. И ничего делать не хотите, все не пойми чем занимаетесь. Я никогда в жизни толком не готовила и убираться в доме не умею, а стирать и подавно. И ничего ведь, все получается. Вас денежки испортили. А вот меня уже ничем не испортить. Поэтому ваши денежки скоро станут моими. Ну, давай, скажи, что это не так. Молчи лучше, и вези обратно. Я уже сама есть хочу».

Весь вечер Марина готовила, убиралась на кухне, осваивала стиральную машину. Волковы складывали грязное белье в большую корзину наверху, ее Марина обнаружила еще утром. Пересчитав бесчисленные рубашки, носки, белье, Марина пришла к выводу, что как минимум две или три недели Волковы ничего не стирали. Они скидывали в корзину грязные вещи и брали из шкафа чистые или вовсе новые. Запаса же чистого и еще неодеванного должно было хватить, по уверениям Екатерины, еще на пару дней.

– Грязнули! – не выдержала и пробурчала Марина, загружая в стиральную машину очередную порцию рубашек Михаила.

Екатерина, к счастью, была занята своими делами и ничего не слышала.

Волков пришел вечером недовольный, не разговаривал ни с женой, ни с Мариной. Марина прибралась в гостиной и сдвинула стол так, чтобы на нем можно было обедать. Под столом валялось несколько игральных карт, какие-то нитки – словом, все свидетельствовало о том, что уборку не делали не просто давно, а очень давно.

Марина подала хозяевам ужин в гостиную, а сама уселась на кухне. Ныли ноги и руки – она набегалась за день. Столько дел, наверное, она еще никогда не делала за день. Посвистывание чайника и мерный гул стиральной машины усыпляли – казалось, еще минута-другая и Марина разляжется тут же, на столе, и мирно уснет.

Неожиданно она встрепенулась: Волковы в гостиной начали о чем-то спорить, но, вспомнив, что они в доме не одни, и домработница на кухне может услышать их разговор, перешли на шепот. До Марины долетали лишь отдельные слова, но и они заставили мгновенно позабыть не только о том, что хочется спать, но и о чае, который она должна подать.

– Ты снова недоговариваешь, – ворчала Екатерина. – Скажи, ты снова был с ней? Я тебя спрашиваю, между прочим, а ты несешь какую-то ерунду и отнекиваешься.

– Не был я ни с кем, и с ней тем более, – оправдывался Михаил. – Ты же знаешь, все в прошлом, все закончилось. Сейчас нас с ней уже ничего не связывает, кроме этих твоих вечных напоминаний. И подозрения твои у меня уже вот где!

– Подозрения, Миша, на пустом месте не возникают, – Екатерина швырнула вилку в пустую тарелку.

Это был сигнал Марине, что пора нести чай. Он уже заварился. Марина взгромоздила все на поднос и с важным видом понесла его в гостиную, ступая осторожно, чтобы не оступиться. Как только Волковы услышали, что она направляется к ним, перешептывание прекратилось.

– Мариночка, спасибо, все было очень вкусно, – сказала Марине вслед Екатерина. – А вы говорили моему мужу, что не умеете готовить. Вы явно недооцениваете свои способности.

Марина промолчала, а про себя подумала: «Это вы недооцениваете мои способности и сами подсказываете мне, как нужно действовать. Не буду вам мешать. Говорите на здоровье, только погромче, а то слышно плохо».

Она не ошиблась. Когда хозяева поняли, что Марина на кухне и занята своими делами, они вновь углубились в выяснение отношений. Они говорили еще тише и до Марины долетали только лишь отдельные слова, но и из них выстраивалась вполне ясная картина: у Волкова была или еще есть любовница, может быть, бывшая жена, с которой он, якобы, разорвал все отношения. Екатерина не могла ему этого простить: она хотела чувствовать себя царицей, королевой или кем-то в этом роде. Волков же бесконечно оправдывался и пытался успокоить жену, хотя у него это как назло не получалось. В конце концов, из уст Екатерины вырвалось то, чего Марина ждала больше всего:

– Ладно, Миш, но запомни. Еще раз я о чем-то таком узнаю – и до свидания, живи, как знаешь.

Марине было все равно, что на это ответил Волков. Она лишь сжала кулаки и просопела: «Да!». Шуметь было нельзя, это могло бы все испортить.

– Марина! А, Марина! Подите-ка сюда, – послышалось из гостиной.

Ее звала Екатерина. Чайник был отодвинут на край стола, печенье из вазочки съедено, обертки от конфет сложены в чашки.

– Мариночка, спасибо за ужин. Завтра приготовьте нам, пожалуйста, завтрак, но не к восьми пятнадцати, как по будням, а к девяти, все-таки суббота. Ну, а там можете быть свободны, мы пообедаем и поужинаем в ресторане. А завтра утром ждем от вас завтрак к девяти. И тоже отпустим вас на весь день. Все, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответила Марина.

«Значит, это только на первый взгляд Волков такой прямо ангелочек. И в доме не так все и благополучно. Интересно, бывшая жена или любовница? Хотя, нет, любовница для Волкова все же слишком. Эх, Михаил Петрович, не умеете вы скрывать романы на стороне. Неужели не постараться и не придумать все так, чтобы жена не догадалась? Приложить немного фантазии, усилий. Или только получать от женщин ласку и внимание привыкли, а как самому потрудиться, так не получается? Не верю. Все получится, если очень захотеть. Нет, пожалуй, ошибаюсь. Не бывшая жена и не любовница, скандал бы был куда более грандиозным. Екатерина что-то сказала про то, что это уже повторялось и много раз. Эх, жалко, не слышала, отвлеклась. Хорошо, если это повторяется много раз и жена с этим ничего поделать не может, то это… Ну, конечно, это какое-то старое увлечение, которое никак не отпускает. Женщина из прошлого, которую он никак не может забыть и делает все, чтобы вновь и вновь с ней увидеться. А кто она ему, жена или любовница, не так и важно. Элементарно, Марина! Ты идешь в нужном направлении».

В субботу ближе к вечеру Марина терпеливо дождалась, пока Вика переделает все домашние дела и, оставив ребенка бабушке, сможет на несколько часов отлучиться. Они сидели в какой-то забегаловке недалеко от Викиного дома.

– Ой, Марин, да на тебе лица нет! Ты что, не красилась? Такие мешки под глазами. И, кажется, что ты сильно похудела за эти дни.

– Да что ты! Люди мечтают похудеть, пьют всякие чаи для похудания, дрищут неделями, не вылезая из дому. Ты мне просто завидуешь, – смеялась Марина. – Ну, скажи, что завидуешь!

– Нет, не завидую. Слушай, я тут о твоем Бадри узнала кое-что. Вернее, видела его, но он меня не узнал, а вот я его узнала.

– И что? – ухмыльнулась Марина. – Что мне теперь, удавиться из-за того, что ты что-то узнала о Бадри? Ладно, прости… так, что с ним?

– Похоже, пьет беспробудно, – с жалостью сказала Вика.

– Ну, удивила! Все мужики беспробудно пьют, когда у них с бабами не клеится. Или когда они сами портят отношения. На это много ума не надо, поверь.

– И еще, – Вика вздохнула. – Его магазин, похоже, закрылся или обанкротился. Там теперь какой-то другой. А Бадри просто продавцом за кассой стоит. Жвачка, презики, дешевое пиво, эти баночки для малолеток, водка, мороженое. Мне даже жалко его стало. Ведь какой был мужчина, ты вспомни! Видный, статный такой, капли в рот не брал. А тут перегаром несет так, что голова кружиться начинает.

Марина поймала себя на мысли, что постукивает пальцами по столу точно так же, как это делал Волков, когда она навязалась на встречу и пришла к нему в офис. Марина смотрела на свои пальцы, но они отстукивали по столу простой мотив, словно против ее воли: тук, тук-тук, тук-тук-тук, тук.

– Так забрала бы его себе, этого Бадри, раз он так тебе нравится. Накормила бы его, напоила, отмыла, одела, сделала так, чтобы он завязал с выпивкой. Думаешь, мужики благодарные? Да он дождется, когда ты для него сделаешь все, что можешь сделать, все свои деньги на него спустишь. А потом свалит с какой-нибудь магазинной шлюшкой. Или, того хуже, домой ее приведет к тебе. И ты ничего не сможешь сделать.

– Ты серьезно, Марин? – спросила шокированная Вика. – У тебя все в порядке с работой? С Волковым? Ничего не случилось?

– Так, хватит, ни слова о работе. Какая еще работа? Ты про домработницу? Ты же знаешь, работа это так, повод, прикрытие моих маневров, – Марина перестала постукивать по столу и сжала кулаки. – Все нормально и даже лучше, чем я думала. Он оказался таким доверчивым, этот Волков, что обвести его вокруг пальца ничего не стоит. У меня уже в кармане его банковская карточка, с ней я хожу в магазин. И деньги там огромные лежат. Правда, он требует от меня эти проклятые чеки, но это пока я себя не зарекомендую. Дальше копаться в бумажках и выяснять, сколько корма я купила его коту, ему вряд ли захочется.

– А жена?

– Ох, Вика, я же и обидеться на тебя могу за то, что ты меня недооцениваешь! Я уже все выяснила, – Марина улыбнулась. – Жена мне не помешает, я знаю, как ее устранить.

– Да ты что! За что ее так? – Вика заволновалась.

– Успокойся, никакой крови. Это не мой метод. Обычный женский шарм, немного настойчивости и жена сама куда-нибудь уберется, – Марина огляделась по сторонам, словно опасалась, что Волков с женой могут оказаться где-то рядом, скажем, за соседним столиком. – Представляешь, я случайно услышала их разговор. Оказывается, у Волковых конкретный разлад. Да, я тоже была удивлена, но это факт. У Михаила Петровича есть любовница. Точнее, не любовница, я не так сказала. Вероятно, это бывшая женушка или какая-то там первая любовь. Короче, его жена это знает, а Волков как дурак оправдывается. Да он вдвойне дурак, потому что нужно уметь ходить на сторону и стирать все следы. Жена контролирует его каждый шаг, звонит ему на работу. Можно было бы уже что-нибудь и придумать. А Волков, похоже, бегает к этой бабе, а жене твердит, что он на встречах с клиентами.

– И откуда она узнает, что это не клиенты, а любовница? – Вика не верила своим ушам. – Ведь она же не ходит с ним по встречам!

Марина прикинула и решила, что Вика права.

– Не знаю, как она обо все догадалась, но я сама слышала, как она отчитывала Волкова. И знаешь, его жена тоже не такая и простушка, какой прикидывается. Строит из себя полную идиотку, но это при муже, а сама и на массаж, и к подругам, и по магазинам, и туда, и сюда. А как домой и ждет мужа, так напяливает какой-то спортивный костюм и как дура осматривает свои теплицы, как будто от этого укроп начнет расти быстрее.

– И что тебе с того, что у Михаила Петровича есть любовница? – Вика не понимала, к чему клонит Марина.

– Слабо догадаться?

На самом деле Марина и сама с трудом представляла то, как будет действовать дальше. Она просчитывала в голове разные варианты, все они в ее воображении имели удачный финал. Марина становилась хозяйкой в доме, получала доступ к сейфам и деньгам, делам и документам, постепенно переводила финансовые потоки в свою сторону, а затем устраивала скандал и быстро исчезала из жизни Волкова, не менее стремительно, чем она туда ворвалась.

Но то, как будет действовать сам Волков, предугадать было трудно. Марина ничего о нем не знала. Клюнет ли он на ее уловки? Скорее да, чем нет. Но риск был очень высок. Впрочем, узнав о подозрениях жены, Марина отмела часть вариантов действий, они стали просто не нужны. Остались лишь только два – спровоцировать Волкова на ссору с женой, а затем выступить жилеткой, в которую он сможешь от души поплакаться. Либо устроить все так, чтобы в глазах жены этой любовницей оказалась вдруг сама Марина. Конечно, заводить роман с Волковым ей не хотелось. Даже Бадри и тот был более в ее вкусе, чем этот занудный риэлтор. С другой стороны, ради денег Марина была готова изобразить даже самые пылкие чувства, если бы это понадобилось.

– Ну как я могу догадаться, Марин? Я же не знаю твоих планов. Будешь заигрывать с Волковым на глазах у жены?

– Что-то вроде этого. Тепло, но не жарко. Думай еще.

– Закрутишь с ним роман? – после некоторых колебаний предположила Вика.

– Вот видишь, можешь же думать как нормальная баба, не как последняя размазня! – Марина потирала руки. – Закручу, но это будет не роман. Так, сиюминутная страсть, за которую Волкову будет стыдно. И ты понимаешь, что об этой страсти обязательно должна узнать…

– … жена Волкова! – радостно закончила Вика.

Совсем рядом раздался громкий стон, затем кашель: немолодой мужчина за соседним столиком чем-то подавился. Он кашлял, опустив голову вниз, хватался за горло и силился отодвинуться от стола и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. За столиком он был один. Все смотрели на него и не решались ничего сделать: публика в заведении сидела отнюдь не из высших сословий. Марина выругалась, встала и, подойдя к мужчине, со всего размаху дала ему подзатыльник. От неожиданности изо рта у него что-то вылетело и покатилось по столу – это была косточка от оливки. Мужчина глубоко вдохнул и, наконец, смог как следует прокашляться.

– Ох, девушка, спасибо огромное, спасли старика. Не в то горло пошло, все спешу, спешу, а куда спешу, сам не знаю.

– А ты не торопись, смотри в свою тарелку и жуй, как следует, запивай, – брезгливо ответила Марина и, возвращаясь в Вике, едва слышно добавила. – Вот же старая развалина!

В кафе, притихшем после происшествия, снова стали слышны разговоры.

– Такие вот у меня планы, подруга.

– Класс! – Вика закивала головой. – Я всегда верила в тебя, а сейчас верю еще больше. Все должно получиться.

– И получится обязательно, если ты поделишься со мной парой рецептов. Ну, помнишь, я тебе звонила тогда и спрашивала, как тушить мясо, ты говорила, что еще что-то мне скажешь, так? Салаты какие-нибудь, что ли…

Дальше они говорили как подруги о стирке, походах по магазинам, еде и рецептах. И если бы кто-то увидел их и услышал то, о чем они говорят, то уж точно не поверил бы, что совсем недавно они вместе строили коварные планы, которые, будучи завуалированы разговорами на вполне безобидные бытовые темы, не перестали существовать. Это была всего лишь передышка, затишье перед новым очередным шагом на пути к миллионам, которые не давали покоя Марине. Она словно шла к ним по лестнице, но не такой, какие были в доме у Волковых, деревянные, с массивными большими ступенями, а по винтовой, извилистой и ненадежной. Каждый шаг грозил обернуться падением. Нельзя было сказать, выдержит ли очередная ступенька, не ступив на нее. Но Марина шла – оступалась и шла, и, несмотря на маленькие падения, продвигалась все выше и выше.

Как терпеливая охотница Марина взяла паузу, ожидая, что события сами сложатся необходимым образом. Да и они не могли не сложиться. Екатерина подозревала мужа, он ничего не делал для того, чтобы скрыть свои похождения – его образ жизни и распорядок дня были стабильны, не менялось ничего. Признаков того, что у Волкова что-то изменилось или он взялся за ум, не было. Хотя у Марины и были сомнения в том, что Волков так уж прямо, в открытую, изменяет жене, поспорить с фактами ей было сложно: в Екатерине росло недовольство, которое ей сдерживать было все труднее и труднее.

Бежали дни: Марина привыкла к тому, что ей нужно готовить, мыть посуду, стирать, убирать комнаты, ходить за продуктами и следить за хозяйским котом. Всему этому Марина училась в процессе, на ходу. Нет, не то чтобы она не была способна ничего приготовить, постирать или подмести в комнатах, но она должна была делать все это не так, как делала, живя одна в коммуналке. Как домработница она стремилась делать все быстро и хорошо, чтобы не заставлять хозяев быть недовольными ее работой.

Впрочем, никаких признаков недовольства не наблюдалось и ничего не говорило о том, что они могут появиться. Напротив, Волковы были довольны Мариной – она была аккуратна и старательна, готовила завтрак и ужин к заявленному времени. В доме царила чистота – Марина даже до блеска намыла окна на веранде, в кухне и в гостиной, во всех комнатах и в коридоре наверху. Ей никто не помогал, силы брались сами собой. Марина ощущала воодушевление, какое бывает у тех, кто не просто движется к своей цели, но и ощущает ее, видит и понимает, что осталось совсем немного до ее достижения.

И что уж совсем радовало Марину, так это то, что Волков и его жена привыкли к ее присутствию в доме, к тому, что она рядом, все видит и слышит, в том числе и разговоры. Марина же упорно делала вид, что ей все равно, о чем они говорят, что у нее свои заботы и на остальное ей не хочется отвлекаться. В отличие от первых дней своего пребывания у Волковых, Марина снова начала следить за собой, стараясь выглядеть привлекательно. Она находила минутку для себя, чтобы уложить свои непослушные рыжеватые волосы и немного подвести глаза. Результаты этого замечал Волков – он то и дело делал Марине комплименты.

Так прошло две с половиной недели. Весна вступала в свои права и о том, что была зима, и все вокруг было укрыто снегом, ничто не напоминало. В Мартыновке все зеленело: на кустарниках и деревьях пробивались листья, газоны уже вовсю зеленели. В выходные, когда хозяева ее отпускали, Марине не хотелось возвращаться в город и сидеть где-то с Викой. На это у нее не было ни сил, ни желания. Марина предпочитала уходить гулять, сидеть где-нибудь в тишине и думать о том, что будет делать с деньгами, когда их заполучит, как спланирует свою дальнейшую жизнь. Поэтому с утра, особенно в субботу, она стремилась как можно быстрее переделать все дела, накормить хозяев завтраком и быть предоставленной сама себе.

– Доброе утро, Михаил. Как спалось? – Марина стояла у плиты и готовила омлет.

На часах было восемь пятьдесят – Волков изменил себе и встал немного пораньше. Омлет еще не был готов, вода в чайнике только закипала.

– Спасибо, Марина, неплохо. И погода сегодня хорошая. Никак не могу привыкнуть, что уже не зима. Солнце светит в окно, а при свете я спать не могу, ворочаюсь и сразу просыпаюсь. Летом окно приходится плотно занавешивать, а жена ругается, потому что и без этого духота стоит страшная.

Волков наблюдал за Мариной, за тем, как она помешивает омлет, как убавляет огонь, достает тарелки и ставит их на стол – за каждым ее движением. Однако Марине, привыкшей к мужскому вниманию и не представлявшей без него жизнь, это было неприятно. Будто бы он, Волков, не просто смотрел, как она готовит, но и заглядывал в ее мысли, намерения, планы, изучал их, делал какие-то выводы для себя.

– Значит, подкалываете чеки?

– Что? – вздрогнула и переспросила Марина. – Вы про деньги?

– Я спрашиваю, собираете ли вы чеки? Я все расходы контролирую и слежу за ними. Так спокойнее и мне, и вам. А то мало ли, знаете, деньги на карточке вдруг закончатся, и вы не сможете нам готовить ваши замечательные завтраки, ведь так, Марина?

Это была явная провокация с его стороны. Начни Марина объяснять, что чеки она оставляет под магнитом на холодильнике, что карточка при ней, и она использует ее только когда ходит в магазин – и сразу же посыпались бы расспросы, намеки на то, а не проверить бы суммы на чеках с балансом на счете. Марина решила действовать против Волкова его же оружием в полном соответствии с данными разведки.

– Ой, – вскрикнула Марина.

– Что такое с вами?

– Кажется, я обожгла руку, когда тянулась над плитой. Вот так всегда, – стонала Марина. – Только на день что-то спланирую, так сразу что-то случается.

Волков мгновенно оказался рядом с ней. Марина продолжала помешивать омлет на сковородке, он был почти готов.

– Вот здесь, левая рука, – Марина трясла запястьем. – Ой, не могу отойти от плиты, а то омлет сейчас сгорит.

– Где? Не вижу, – Волков был вынужден обхватить Марину и держать ее левое запястье, чтобы как следует его рассмотреть. – Стойте спокойно. Где обожглись?

Марина тянула время. Волков силился рассмотреть ожог на руке. А где-то на подходе была Екатерина, и она обязательно должна была увидеть их обоих у плиты. Ну, где же она? Волков вот-вот, не найдя следов ожога, отпустит руку Марины и отойдет, сядет за стол. И ничего не получится. Нет, этого просто не может быть – еще секунда и он поймет, что это просто плохо спланированный розыгрыш. Что тогда? Он перестанет ей доверять, станет скрытным, и все придется начинать сначала, если вообще придется. Все, он отпускает руку и…

– Доброе утро всем. Что это здесь происходит? – Екатерина стояла в дверях кухни и с удивлением, подняв брови, смотрела на происходящее.

Волков же не мог видеть себя со стороны и только когда услышал позади себя голос жены, насторожился.

– Я обожглась, простите меня, – пробубнила Марина. – Все, омлет готов, прошу к столу. Вам подать здесь или в гостиной?

– Вам повезло, Марина, – сказал Волков, отпуская руку. – Ожога почти не видно, просто легкое покраснение. Видимо, вовремя одернули руку. Это ничего, пройдет.

Екатерина молчала, но чувствовалось, что у нее внутри все закипает и накопившееся недовольство мужем вот-вот воплотится в скандал. Она лишь вымолвила:

– В гостиную подавай и побыстрее!

Марина одна сидела на кухне, неторопливо пила чай и ждала, что же будет. В гостиной было тихо, позвякивали ложки. Хозяева молчали, лишь только Волков изредка покашливал и тут же делал глоток чая, нервно возвращая чашку на блюдце. Блюдце звенело.

– Значит, так ты со мной поступаешь, Миша, – прервала молчание Екатерина. – Значит, когда я тебе запретила ходить к ней, ты стал здесь, в доме искать себе пассию. И что, нашел?

– Ты о чем, Катя? Она просто обожглась. Почему я не имею права подойти и помочь? – Волков был немного испуганным, его голос слегка дрожал. – Вот ты бы, что сделала на моем месте?

– Не уходи от ответа! Ты снова начинаешь? Сколько можно, ты же уже не маленький, пойми! Или тебе бес в ребро? Думаешь, я слепая и ничего не вижу? А я все вижу, Миша, абсолютно все.

– Да что ты можешь видеть? – почти прокричал Волков. – Ты только ищешь повод для ссоры, уже какой год ищешь. Как будто я этого не понимаю!

Разговор вдруг оборвался. Марина сообразила, что на кухне ведет себя слишком тихо и хозяева думают, что она подслушивает. Особенно этого опасалась Екатерина и нетрудно догадаться, почему. Поэтому она, стараясь не шуметь, встала и открыла в мойке воду. Вода зашумела, Марина переставила в мойке пару тарелок, создав видимость того, что она моет посуду и ей все равно, что происходит в гостиной.

«Интересно, что жена устроит Волкову. Хотя она ненормальная, я бы никогда ничему подобному не поверила, пока не увидела бы более весомых доказательств. А она ревнует ко всему, везде видит измены мужа, на каждом шагу. Этим нужно пользоваться. Хотя, уже после сегодняшнего, могу поспорить, она начнет брызгать слюной и разводить скандал. Надо только дождаться. Как мне нравятся тупые женщины! Вместо того чтобы спокойно во всем разобраться, они устраивают шум, но ни хрена сами понять не могут. От того скандалят еще сильнее. Как это смешно! Ой, только главное самой не рассмеяться! Так, Маринка, держи себя в руках и жди».

Судя по шуму и шагам, Волков куда-то засобирался. Марина отправилась в гостиную с подносом, чтобы забрать грязную посуду.

– Так, Марина, планы изменились, – не обращая никакого внимания на мужа и даже не глядя в его сторону, сказала Екатерина. – Сегодня ты никуда не уходишь. Дел куча, а ты собралась устроить себе выходной. А я, видите ли, должна горбатиться. Как бы не так!

Марина смутилась, но спокойно ответила:

– Знаете, Екатерина, я вообще-то и не думала возражать. Надо, значит надо, в конце концов, я здесь работаю, а не отдыхаю. И от работы не отлыниваю.

– Хорошо, – немного ядовито произнесла Волкова. – Да бросьте вы эти тарелки, сядьте хотя бы… вот сюда и слушайте. Напутаете что-то, пеняйте на себя.

Марина присела на стул и приготовилась слушать.

– Итак. Я хочу сделать что-то вроде цветника здесь, под окнами. Чтобы росли всякие цветы, и было красиво, а не так, как сейчас. Много лет мужа прошу что-то с этим сделать. Теперь у нас работаете вы, Марина, и я хочу поручить это вам. У вас есть два дня, сегодня и завтра. Весь инструмент, лопаты и все остальное найдете за домом, там, где теплицы. Лопаты в гараже у мужа, ключ висит на кухне, вы не могли его не заметить. Там же, в гараже, у меня спрятана и ограда для цветника, такие металлические колья, на них натягивается такая пластиковая штука. Все выглядит, будто это плетеная изгородь. Я понятно выразилась?

Марина кивнула, но Екатерина на это никак не отреагировала и снова спросила:

– Так понятно или нет?

– Все понятно. А какие цветы туда сажать?

Екатерина рассмеялась. Во время смеха у нее на лбу и у глаз проявлялись, словно трещины, довольно заметные морщины.

– Нет, вы только послушайте! Какие ей цветы сажать! Да откуда же я знаю? Я вас прошу сделать цветник, вот вы и думайте, как быть и что делать, разузнайте, какие цветы сажать, чтобы они красиво цвели все лето. И распустились бы уже, скажем, через месяц, а не на следующее лето. Тогда они мне, может, не нужны будут. Вы же домработница, а не я! Так вам все ясно? Или нужно, чтобы мой муж вам все как следует разъяснил? А?

– Я не дура, все понимаю, – все это начинало Марину не просто раздражать, а злить. – Мне не ясно только одно, почему это нельзя было сказать спокойно?

– Ах, не нравится ей, как я говорю! Прекрасно! Миша, ты слышал? Миш!

За то время, пока Екатерина спорила с Мариной, Волков успел переодеться и уйти, причем этого ни жена, ни домработница не заметили. Конечно, Марина тут была ни при чем – он бежал от жены, и можно было предположить, куда именно. Других вариантов, кроме как отправиться на работу или к той самой любовнице, если она вообще существовала, у него не было. Скорее всего, он все же поехал к себе в офис – несмотря на все, отнюдь не самые праведные намерения, Марина не считала, что Волков обманывает жену и ходит на сторону. Если что-то и было, то, по мнению Марины, это давным-давно закончилось.

– Ну вот, уже удрал, – Екатерина в бешенстве поднялась из кресла и даже прошла на веранду, чтобы проверить, действительно ли муж уехал. – Ладно, Марина, не буду вам мешать. Не знаю, как мой муж, но я появлюсь к ужину, к восьми вечера. Как вы понимаете, делать его придется именно вам. Сегодня для ресторанов что-то нет настроения.

Она пошла к себе наверх, а через несколько минут пулей сбежала вниз, оделась. Стоя у мойки на кухне, Марина видела, как Екатерина на машине проехала через ворота, а потом долго и с остервенением их закрывала, видимо в механизме что-то никак не срабатывало.

– Так тебе и надо, овца! – не удержалась и пробурчала Марина.

Вообще-то она дала себе зарок сдерживать негатив и больше улыбаться, но утреннее происшествие ее выбило из колеи. Обиднее всего были намеки на то, что она якобы не справляется со своей работой, хотя Марина из кожи вон лезла, чтобы все было сделано аккуратно и тогда, когда это требовалось. Даже готовить и гладить белье за эти пару недель она научилась не хуже повара и горничной какой-нибудь средней руки гостиницы.

Марина взяла висевший в кухне на крючке ключ и отправилась в гараж. За все то время, что она работала у Волковых, она ни разу туда даже не заглянула. На воротах гаража замочной скважины не оказалось.

«Ясно, значит, каким-то электронным ключом открываются», – решила Марина и обошла гараж с другой стороны. Гараж представлял собой довольно большое грязно-коричневое строение с двумя подъемными воротами, с которых металлического цвета краска местами начала осыпаться. Между ними раскачивалось кашпо – летом в нем, должно быть, цвели какие-то цветы, скрашивающее безликость этого строения по сравнению с самим коттеджем. Небольшая дверь за гаражом была закрыта на неуклюжий навесной замок, скрытый от непогоды куском рубероида. К этому замку и подошел ключ. Внутри было темно. Марина инстинктивно правой рукой шарила по стене в поисках выключателя.

«Ну, наконец-то! – подумала она, нащупав заветную кнопку. – Да будет свет!»

Свет оказался довольно тусклым. Марина увидела две машины – шикарный, до блеска наполированный черный джип и тот, на котором Волков обычно ездил.

«Вот это странно, – рассуждала Марина, – Михаил же не уехал с женой, а его машина стоит здесь. Может, он пешком куда-то ушел? К соседям? Ладно, не моего ума дела. Посмотрим, что здесь есть».

Марина прошла по гаражу. На том месте, где стояла машина Екатерины, она чуть не наступила в довольно большую черную лужицу – из двигателя подтекало масло. Две совершенно новые лопаты и ржавые грабли стояли в одном углу, а в другом, сразу напротив двери, с десяток металлических кольев и рулон какой-то зеленой не то сетки, не то ткани.

«Это, типа, живая изгородь, – догадалась Марина, – Понятно, только цвет какой-то уж больно ядовитый. Что она за дура, еще бы розовый купила».

Ненависть Марины к жене Волкова росла в геометрической прогрессии даже не по дням – по часам и минутам. Трудно было точно сказать, с чем это было связано. Пожалуй, даже сама Марина не смогла бы ответить о причинах.

Марина никак не могла выбрать лопату – обе были новые, но одна была слишком маленькая, другая слишком большая, с длиннющим черенком. Свернутая в рулон изгородь, которая должна была крепиться к металлическим кольям, оказалась совершенно неподъемной. Марина шарила глазами по гаражу и искала тележку, но ничего даже близко похожего на тележку там не было. Наконец она решила тащить рулон к дому волоком по земле, там его развернуть и понять, что делать. Для начала его нужно было повалить на бок. Рулон рухнул, подняв целое облако пыли.

«Не дай бог заставят еще и здесь убираться. Такой гадюшник у них. Вот и верь первому впечатлению о том, что они такие обеспеченные и воспитанные».

Марина согнулась в три погибели и изо всех сил подняла и протащила рулон примерно на полметра по направлению к двери.

– Марина?

Марина вскрикнула и выронила свернутую изгородь, ударив кого-то, стоявшего рядом, причем, ударив довольно сильно. Марина подняла взгляд и с опаской посмотрела по сторонам. Позади нее был Волков, он присел и обхватил голову руками.

– Ой, как вы меня напугали, Михаил, – Марина действительно от страха и испуга выронила рулон и присела на пол гаража. – Простите, я вас ударила, да?

– Вы меня чуть не убили, Марина! Разве можно так? Нужно же смотреть, что вы делаете и как! – простонал Волков. – Аж искры из глаз полетели. Ну, надо же так!

– Я не специально, Михаил, – Марина подошла и осмотрела его голову на предмет ран, но никаких повреждений не заметила. – Я думала, что я одна. И ужасно испугалась, даже сейчас мне никак не успокоиться.

– Простите, не собирался вас пугать, просто спрятался здесь от жены, решил переждать, пока она уедет, да и задремал в машине. Ну, она меня и достала в последнее время. Хотя, вам трудно представить, наверное. Кстати, что это вы такое делаете?

Марине не верилось, что все произошло случайно. Но дверь машины, на которой обычно ездил Волков, действительно была приоткрыта. Значит, он был там и дремал, и само собой Марина не могла его заметить, потому что даже не искала и не подозревала о его присутствии.

– Что я тут делаю? Работаю! – не без раздражения ответила Марина. – Ваша жена попросила меня привести в порядок перед домом то ли клумбу, то ли цветник. Я забыла, как она это назвала.

Волков присвистнул.

– Такую красивую девушку и бросать на такие тяжелые работы! Хотя, сами мы никак не доведем до ума цветник. Вроде бы и хочется, чтобы летом у дома было все в цветах, да то времени нет, то желания. А у вас все дела так спорятся, просто загляденье! Да и сами вы, Марина, очень даже… Кстати, как ваш ожог?

– Спасибо, все хорошо. Я приложила кусочек льда, и все прошло, – Марина сообразила, к чему клонит Волков и мгновенно превратилась в маленькую испуганную девочку, которую кто-то обидел.

– Знаете, Марина, у меня к вам есть предложение. Жена вернется не скоро, у нее сегодня салон, потом она встречается с подругами, а это надолго. Как вы смотрите на то, чтобы я помог вам с цветником, а вы исполнили мое маленькое желание, точнее, давнюю мечту? – глаза Михаила блеснули, сам он вдруг оживился.

«Что он замышляет? Мне кажется или я ошибалась? Да какая разница, что за желание у этого старого хрена. Главное – это деньги, а если за это желание их у меня прибавится, то плевать. Да и что он мне может предложить еще взамен? Ничего».

– Разве у меня есть выбор? – Марина внимательно наблюдала за Волковым. – Я всего лишь домработница, мое дело подчиняться и трудиться. А что за маленькое желание?

Волков улыбнулся и вылез из машины.

– Пусть это останется пока тайной, хорошо? Ну, хоть какая-то интрига-то должна сохраняться, а то и жить неинтересно становится. Все как по расписанию, я и в офисе этим сыт по горло.

– Как скажете, пусть будет интрига, – равнодушно ответила Марина. – Вы, кажется, собирались мне помочь?

Спустя мгновение Волков, кряхтя, тащил, взвалив на плечо, рулон пластиковой живой изгороди, а Марина гордо шла сзади с лопатой и граблями. Они болтали о соседях, которые давным-давно уже развели у себя подобные цветники и думали, как бы сделать это не хуже. В итоге Волков вскопал довольно большую грядку и насыпал на ней землю горкой. Марина по несколько штук перетащила к дому металлические колья – Волков забил их в землю по всему периметру цветника.

– Это от кота, – пояснил он.

Марина посмотрела на колья скептически – штыри в половину человеческого роста, по ее мнению, вряд ли спасли бы от кота и его желания забраться в цветник, вырыть ямку и сделать в нее свои дела. После того, как на штыри они вдвоем натянули изгородь, получилось и вовсе нечто комичное, должно быть, из-за цвета пластиковой сетки.

– Ничего, – успокаивал себя и Марину Волков. – Когда вырастут цветы, все это будет смотреться совершенно нормально. Обязательно нужно посадить настурцию, Катя очень любит эти цветы.

– Завтра пойду искать семена, – вздохнула Марина. – Заодно узнаю, как эти самые цветы сажают. Никогда ничем подобным, если честно, не занималась, и не думала, что это входит в обязанности домработницы.

– Да не переживайте, Марина, я вам это компенсирую добавкой к зарплате, она, если не ошибаюсь, у вас должна быть на следующей неделе. И все бумаги Галя оформила, теперь вы числитесь у меня в офисе уборщицей, так что все официально и по закону.

Формальности не интересовали Марину, она как бы дистанцировалась от них. В них нужно было вникать, как следует разбираться, заполнять какие-то документы. А Марина всего лишь написала под диктовку Волкова заявление и обо всем забыла. Если бы она действительно была в этом доме ради работы и той зарплаты, которую она сулила, то все было бы с точностью до наоборот. А здесь – полное бескорыстие и равнодушие к деталям и одна-единственная цель, которой все подчинено.

Когда было все готово и инструмент собран и отнесен обратно в гараж, Марина саркастически спросила:

– Так что теперь, Михаил? Какую вашу просьбу мне выполнить? Говорите, я слушаю.

Михаил пил сок, стоя на веранде, не ожидая от тихой на первый взгляд домработницы такой прямолинейности. Он чуть не выронил стакан, но тут же взял себя в руки и даже загадочно улыбнулся, благодаря чему Марина окончательно утвердилась в том, что это самое желание Волкова отнюдь не банально.

– Я понимаю, Марина, что это, может быть, не совсем удобно…

– Неудобно, Михаил, – Марина вдруг перестала маскироваться и стала той самой стервой, какой была в обычной жизни, – это когда стринги жмут, все остальное можно вытерпеть. Давайте будем взрослыми. Ближе к делу.

Волков поставил стакан на стол, чтобы ненароком его не выронить.

– Марина, я прошу вас составить мне компанию в… похоже, в сауну, там и ресторанчик имеется. Ну, соглашайтесь!

Марина засмеялась.

– А я-то думала! И это все? И что здесь такого? Я вроде еще не настолько уродина, чтобы меня нельзя было пригласить в сауну и ресторан.

– Вы… – хотел как-то оправдаться Волков, но Марина не позволила ему это сделать.

– Дайте мне полчаса, мне нужно припудрить носик.

Марина снова смеялась и не могла никак успокоиться. Волков смотрел на нее и тоже вот-вот готовился рассмеяться. Он сделал неловкое движение рукой – и стакан, стоявший на самом краю стола, упал на пол и разбился.

– На счастье! – не переставая смеяться, произнесла Марина.

Волкову стало не по себе, немного жутковато. Казавшаяся ему тихоней домработница, оказывается совсем не такой, чуть не убивает его свернутой оградой в гараже, он сам вдруг в одночасье делается из примерного семьянина почти что развратником. Марина тоже понимала, что не все так просто, и чем лучше она узнавала Михаила, тем очевиднее для нее становилось то, что он что-то недоговаривает. Впрочем, ей это было безразлично. Каждый раз, когда она начинала размышлять о том, что за человек Волков, она мысленно говорила себе: «Стоп». И заставляла думать о деньгах, о том, куда их потратит.

Сейчас же думать о деньгах Марина себя заставить никак не могла, она даже не порывалась это сделать.

– Пускай на счастье, – вздохнул Михаил, – собирайтесь, Марина, я жду вас и тоже пока себя в порядок приведу после этой нашей работы в огороде.

Марина кое-как уложила волосы, которые после похода в гараж больше напоминали старый березовый веник, переоделась и, посмотрев в зеркало, улыбнулась сама себе: «Вот он, твой шанс. И кто здесь говорил, что у меня ничего не получится, а?».

– И он повез тебя в сауну? Это действительно оказалась сауна? – Вика не могла скрыть своего удивления. Такого от Михаила Петровича она не ожидала. Конечно, в походах в сауну нет ничего зазорного, но ведь не в сопровождении же домработницы, которая на двадцать с лишним лет младше и работает меньше месяца, и, не навешав же лапши на уши жене.

– Вик, ну тебе как будто память отшибло! Я же тебе писала, что это оказалась сауна, причем, место довольно дорогое, недалеко от Мартыновки, я не запомнила, где именно. Сауна как сауна, ничего особенного, и не в таких бывала. Отдельные кабинки, сделано что-то вроде гостиничного номера. И еду мы заказали туда, суши, мне шампанское, он пил чай. Все-таки порядочный он, за рулем не пил, как некоторые.

С первой зарплаты, которую Волков торжественно вручил в присутствии жены, Марина повела Вику в бар, туда, куда когда-то водил ее Виталик, когда он был еще при деньгах. Они не виделись с Викой чуть меньше месяца, только изредка созванивались по вечерам и писали друг другу короткие смс-ки. Вика видела в Марине множество перемен, но сказать о них не решалась. Марина стала какой-то слишком уж спокойной, какой не была никогда.

– Тебе понравилось? – осторожно спросила Вика, ее терзало любопытство, которое, в отличие от Марины, она маскировать не умела.

– Что именно? Сауна отличная, еда тоже. Я давно никуда не выбиралась, а в последний месяц и подавно. Четыре стены кухни, гул стиральной машины, этот противный кот.

– Я о нем. С ним тебе понравилось? – спросила Вика. – У тебя с ним что-то было?

– Понравилось.

– Так было?

– Можно я не буду отвечать, а ты не будешь совать нос в мои дела? – огрызнулась Марина. – Придет время, все узнаешь сама.

– Прости, но интересно ведь?

– Что интересно? – Марина повысила голос. – Трахалась я с ним в сауне или нет? Наверное, тебе это знать необязательно! Поняла?

На Вику с Мариной стали оглядываться.

– Тише, не надо так кричать.

– Хочу и кричу, – ответила, успокоившись, Марина. – Между прочим, есть более интересные вещи, чем наши с ним похождения. Почему-то о них ты меня не спрашиваешь, а выпытываешь то, о чем я тебе точно не расскажу. Должна же у меня быть хоть какая-то личная жизнь!

Вика не ожидала услышать что-то подобное от Марины – обычно она относилась к подобным вещам наплевательски, даже с презрением. Личная жизнь для нее была всегда лишь средством достижения чего-либо, чаще всего финансовой независимости, пускай и относительно мимолетной.

– Ты это, не обижайся, – Вике стало немного стыдно за столь неуместные расспросы. – Лучше сама расскажи о том, о чем можно рассказывать. Кстати, рыбные котлеты очень вкусные. Откуда ты узнала, что здесь их так вкусно готовят? Хотя, сама догадаюсь. Раз место дорогое, то и вкусно должно быть все, что есть в меню.

Порцию котлет Вика приговорила за несколько минут, хотя до этого утверждала, что вообще не любит рыбу и с удовольствием съест что-нибудь сладкое.

– Не угадала. И вообще, хватит гадать, – вздохнула Марина. – Ты сегодня какая-то перевозбужденная. Меня в этот бар Виталик водил, мы всегда брали такие котлетки.

– Понятно, – ответила Вика.

– Интересные подробности я узнала как раз во время нашего пребывания с Михаилом в сауне. Мы пробыли там недолго, часа три, но кое о чем я у него успела расспросить. И это касается его самого и его жены. Короче, как бы это тебе так сказать, чтобы было понятно, и ты не задавала мне потом своих дурацких вопросов?

– Так и скажи.

Вике не хотелось обижаться на подругу. Она предпочла пропустить все ее выпады мимо ушей точно так же, как делала это и раньше. Пожалуй, именно поэтому она и была подругой Марины – остальные никак не могли принять ее характер, вечные издевки и переходы на личности.

– Хорошо, только никаких вопросов, идет? – Марина ковыряла вилкой недоеденную котлету, разделяя ее на маленькие кусочки без помощи ножа.

– Идет, – Вика одобрительно кивнула.

– Значит, так. Волков и его жена – они совсем не муж и жена.

Где-то в глубине бара, за стойкой, загрохотала посуда, кто-то взвизгнул и громко выругался. Но на это внимания ни Марина, ни Вика не обратили. Кому-то показалось бы подозрительным, что каждый раз во время обсуждения важных подробностей происходит что-то, что заставляет отвлечься и на какое-то время перевести тему разговора. Но подруги были настолько увлечены – одна рассказом, а другая его восприятием, что даже не повернули головы и не взглянули на то, что случилось.

– То есть как? – подпрыгнула от удивления Вика.

– Я же просила без вопросов! – тут же осекла ее Марина. – Вот так. Как я поняла, они когда-то были женаты, очень давно, потом развелись. Ну а потом, лет десять назад, дела Волкова с недвижимостью пошли в гору, они с Екатериной вроде как снова сошлись, но не стали регистрировать отношения. Просто стали жить вместе. Примерно тогда Волков купил этот коттедж, и они съехались все трое – он, она и их сын, который сейчас учится и перебрался в Москву.

– Ого! – воскликнула Вика. – Вот это да! Никогда и не подумала бы!

– Теперь ты понимаешь, как полезно ходить с мужиками в сауну? Я бы в жизни ничего этого не узнала и продолжала бы биться головой об стену, думая, как бы мне подобраться к Волкову и его денежкам.

– И что ты теперь собираешься делать?

– Действовать, Вика, просто действовать. Конечно, ничего не делается за одну минуту, даже за день и за месяц. Просто буду жить-поживать, не привлекать к себе внимания, а сама потихоньку… – Марина подмигнула. – Ну, ты понимаешь.

Вика, конечно же, не понимала ничего. Она уже успела запутаться во всех планах и намеках на этих планы, что были в голове Марины и нехотя, и лишь в общих чертах ею озвучивались. Ни о чем подобном Вика и подумать не могла в тот момент, когда сообразила, что Михаил Петрович, информацию об агентстве недвижимости которого она готовила для справочника, не просто заинтересует Марину, но и в прямом смысле этого слова изменит ее жизнь.

В решительности подруги Вика ни капельки не сомневалась: она знала ее много лет и представляла, на что та способна. Просто вдруг у нее проскользнула в сознании одна деталь, которую, быть может, Марина по определенным причинам не замечала. Потому что это может заметить только посторонний человек, желательно наблюдательный и чуткий.

– Марин, слушай… – Вика думала, как бы тактичнее озвучить свою мысль.

– Что?

– Ты только не влюбись в него, – выговорила, наконец, Вика.

Марина замерла, и глаза ее округлились.

– Да ты что? Я? Влюбиться? – Марина фыркнула, и чуть было не подавилась. – Ты бы предупреждала, когда о таком собираешься сказать. Я бы хоть прожевала, а то и не засмеяться, как следует.

– Да ты, ты, кто же еще, – покачала головой Вика.

«Нет, этого не может быть? Неужели со стороны кажется, что я влюбляюсь в него? Да она шутит, лишь бы подшутить надо мной. Нет, если это так заметно, то я, пожалуй, задумаюсь. Хотя, все это ерунда, причем полнейшая. Да и какое дело Вике до этого всего? Конечно, я ее понимаю, это отчасти зависть. Не черная, но все же. У нее с мужиками полная беда и чем дальше, тем хуже. А здесь у меня появляется этот Михаил и все вроде бы начинает складываться. Вот удумала. Не строю я никаких отношений. Это всего лишь путь к денежкам и не более. Все! Хватит!»

Марина, до того тридцать один год своей жизни уверенная в себе на все сто процентов, начала вдруг разрываться сомнениями. Нет, они не касались того, правильно ли она поступает и заслужил ли Волков того, что она с ним хочет сотворить. Сомнения были иного толка. Она вдруг представляла себя рядом с Волковым. Не таков ли был когда-то мужчина ее мечты? Да, может быть, чуточку более воспитанный и немного младше, но это всего лишь мелкие детали, не влияющие ровным счетом ни на что. Видный, образованный, успешный, при деньгах, владеет коттеджем, гаражом с несколькими шикарными машинами и при этом приятен внешне. Волков, в отличие от многих мужчин, с которыми сталкивалась Марина, не имел криминального прошлого и, казалось, даже не контактировал с этой сферой. Марине сразу вспоминался Бадри, строивший на нее вполне серьезные планы по постройке крепкого и дружного семейства с множеством ребятишек, дядь, теть, бабушек и дедушек и неизвестно еще каких седьмая вода на киселе родственничков. В свои сорок пять Бадри не обзавелся семьей лишь по той причине, что провел лучшие годы за решеткой сначала за разбой, потом за ограбление. Выйдя после второй отсидки, Бадри решил одуматься, занялся делом, открыл свой магазин и встретил Марину. Что было потом, и чем вся эта история закончилась – известно.

По привычке или, не желая упасть в грязь лицом перед подругой и сохранить имидж независимой стервы, Марина намекала, что ей все равно, что случится с Волковым после того, как она завладеет его деньгами. На самом деле это было немного не так. Отчасти ей было его жалко, хоть она и понимала, что жалеть и понимать по-настоящему у нее никогда не получится. Таков ее склад ума, характер, и с этим стоит смириться. К тому же, в присутствии Волкова Марина никогда не была самой, такой, какой была с Викой и со всеми остальными. Если она и была ему симпатична, то только такая, ненастоящая, спокойная, сдержанная и ничего общего не имеющая с той Мариной, что существовала на самом деле. Снимать же эту маску Марина пока не планировала.

Отношения Волкова с женой портились день ото дня. Они не ругались, это было им чуждо. Просто они начали относиться друг к другу с прохладой и равнодушием. На майские праздники к Волковым приехал сын.

– Вовик, дорогой мой, идем, я познакомлю тебя с нашей домработницей, – стоя на кухне, Марина услышала взволнованный голос Екатерины. – Настоящая хозяйка. Это она сделала цветник под нашим балконом. Ты же знаешь, я его давно собиралась сделать. Ну, где это видано, чтобы у всех соседей было что-то подобное, а у нас нет. Вернее, не было. И это все она, наша Марина.

Марина едва успела дочистить очередную картофелину и вымыть руки, как Екатерина и ее сын стояли прямо перед ней. Она чувствовала на себе их взгляды, особенно сына.

– Познакомьтесь. Это Марина, наша домработница. Это Владимир. Я вчера вас просила подготовить все в его комнате. Вы не забыли?

– Екатерина, я ни о чем никогда не забываю, – уверенно ответила Марина.

Это была правда: пребывание в доме Волковых заставило Марину быть пунктуальной.

– Вот и прекрасно. Вовик, я же говорила тебе, что она просто чудо!

Но Вовик смотрел на Марину настолько строго, что Марина сразу сообразила, что что-то тут не то. После ужина, когда родители поднялись наверх, Вовик, напротив, спустился вниз и долго наблюдал за тем, как Марина убирает со стола и моет посуду. Вовику, как его называли родители, было не больше двадцати пяти. Он был высоким, с темными волосами, в которых едва проблескивала отцовская рыжинка. Скорее, он был похож, конечно, на мать, но напористость и прямолинейность, доставшаяся от Михаила Петровича, в нем чувствовалась.

– Признайтесь, вы же сюда нанялись не для того, чтобы всю жизнь стирать белье и мыть унитазы за моими предками, – неожиданно сказал он.

– Ну, может, всю жизнь я здесь и не собираюсь работать, но пока, как видите, работаю. Я стараюсь, мной довольны. Почему вас так это беспокоит?

– Марина, не переводите тему разговора. Я же прекрасно вижу, что вы никогда не работали домработницей, об этом мне и мать говорила. Да и, наверное, никогда не пошли бы на такую работу, если бы… Вы понимаете, да? – Вовик присел на стул, слегка наклонил голову, словно предчувствовал, что разговор предстоит долгий и непростой.

– Вы о чем? – невозмутимо спросила Марина. – Если хотите что-то спросить, спрашивайте. У меня еще много дел.

«Так, спокойно! Ты должна быть совершенно спокойна, и тогда он отстанет со своими расспросами. Главное не огрызайся. Улыбайся. Пусть бесится от того, что ничего не может выяснить. Неужели это ему мать наговорила про меня. Нет, не верю, что он сам такой проворный и все выяснил. Да и когда он мог это сделать? Так, сосредоточься, Марина, и быстро поставь этого молокососа на место. Он все узнал от матери, а, значит, его легко переубедить. Тем более, вряд ли сам Волков про меня что-то плохое говорил».

– О том, что вы, вероятно, слишком увлеклись моим отцом, а он вами, – Вовик кашлянул. – Ведь ваша работа здесь это прикрытие, да?

«Ага, вот в чем дело! Ладно, думай так, как думаешь, это мне только на руку. Если кашляешь, значит волнуешься. Волнуйся, это так забавно выглядит».

– Какая вам разница, прикрытие моя работа или нет? Это мое личное дело. Я же не спрашиваю у вас, как и чем вы занимаетесь, когда говорите, что на учебе. И с кем вы при этом.

Марина заметила, как Вовик изменился в лице и нахмурил брови. По нему было заметно, что тема была больной для него: он даже, чтобы успокоиться, сел поудобнее и закинул ногу на ногу.

– Мне мама рассказала, что вы как-то особенно резво гоняетесь за моим отцом. Что, денежек его захотелось? – довольно резко сказал Вовик. – Может, мама и не может вам помешать, но я-то могу. Если вы хоть на шаг еще приблизитесь к отцу, то я даже не знаю, что с вами сделать. В нашем доме вас точно не будет.

– Не надо угрожать. И я не заслужила того, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. И еще раз прошу вас не лезть в мою личную жизнь. Вы не лезете в мою, а я не лезу в вашу. Идет?

– Не уходите от разговора! – вскипел Вовик.

– Я и не ухожу. У меня много дел, и мне их нужно переделать сегодня, потому что завтра будут уже другие дела. Если вы думаете, что быть домработницей это так легко, то попробуйте сами и узнаете, каково это. И если после этого вам захочется выдвигать мне какие-то условия, в чем-то меня обвинять, то я заберу свои слова обратно и вообще уберусь из вашего дома, – Марина отвечала спокойно, а сама в это время перебирала ложки и вилки, сортировала их по ящикам.

Вовика бесила именно реакция Марины на его вопросы. Он предполагал, что Марина будет оправдываться, чем и откроет свои истинные намерения. Но в неудобном положении оказался сам Вовик: задавал домработнице провокационные вопросы и намекал ей на то, что может взять и в одночасье выгнать ее из дома, где она работала, без веских на то причин.

– Я все сказал, – Вовик встал и пошел в гостиную, к лестнице наверх.

– Я тоже все сказала, – не поднимая глаза, произнесла Марина. – Так что гуляй, мальчик, танцуй, пока молодой.

Наутро Вовик был хмурый и обходил Марину стороной, избегая встречи, хоть и с аппетитом съел поданный ею завтрак. Так продолжалось три дня, пока выходные не закончились, и он, наконец, не уехал обратно в Москву. Марина так и не поняла, действительно ли он где-то учится или это только отговорки. Вспоминая то, как переполошился Вовик от вопроса о том, где и с кем он проводит время, когда говорит, что учится, Марина сделала однозначный вывод: «Врет он все». Больше она его не видела и, честно говоря, не хотела видеть.

Жена Волкова стала реже отлучаться из дома. У Марины возникло подозрение, что она за ней следит. Даже в те моменты, когда Марина копалась в клумбе, кормила кота или ходила за свежей зеленью в теплицы, Екатерина старалась подойти и посмотреть, как все обстоит. Вероятно, она перестала доверять Марине даже в этом.

Приближалось лето. Оно чувствовалось везде и во всем: зеленела и играла цветами большая клумба под верандой, за которой ухаживала Марина, неистово пели птицы, солнце нагревало металлическое ворота гаража так, что к ним нельзя было дотронуться. Даже соседи Волковых, со стороны дома которых постоянно доносился шум, стали тише, будто не желали вредить своей деятельностью окружающей безмятежности.

Не будь Марина в доме у Волковых, она непременно бы понастроила себе на лето грандиозных планов побывать там-то и там-то, сделать то-то и то-то. И все это, разумеется, не за свой счет. Поездки в Сочи, отдых за городом, прогулки на лошадях – за все это платили ухажеры Марины, которые летом почему-то были особенно щедрыми и сговорчивыми. По-видимому, на них так действовало тепло, ультрафиолет и оголенное тело Марины. Оголенное, конечно, не до неприличия, но и то, что открывалось благодаря сарафану или легкому, почти невесомому платью вкупе с распущенными волосами, сводило мужчин с ума. Марина даже потеряла счет, который поначалу вела. Сколько их было, этих мимолетных летних романов? Благодаря им она отлично отдыхала и обеспечивала себе безбедное существование на всю осень вперед, что отчасти скрашивало те самые хмурые петербургские будни.

Марина заявила Волковым, что не будет брать отпуск, а останется на лето у них, присматривать за домом и нести бремя забот о хозяйстве. Екатерину такое заявление удивило и больно задело, хотя она была не таким человеком, чтобы сказать об этом прямо, в лицо. Но и Марину было не так-то легко провести. Сначала для нее стала откровением такая реакция, но потом она догадалась, что Екатерина хотела сама уехать отдохнуть и как раз в тот момент, когда это будет делать Марина. Волков же планировал отдохнуть в сентябре, в бархатный сезон. Екатерине не хотелось, чтобы муж и домработница оставались вместе в доме во время ее отсутствия. Она ругала себя за то, что ничего не может поделать. Но какая польза от ругани, если действительно ничего поделать нельзя?

Лето стояло теплое, но с дождями. В Мартыновке от зноя спасали заросли зелени и деревья с разросшимися кронами. На участке у Волковых было несколько таких. Зимой они наводили тоску своим нелепым видом, летом же давали прекрасную тень. Под одним из них в шезлонге любила отдыхать Екатерина, под другим, ближе к гаражу, подстелив на траву большой кусок картона, Марина. Они действовали друг другу на нервы. Екатерина с упорством ждала, что Марина не выдержит и все же возьмет отпуск на пару недель.

Все закончилось тем, что Екатерина сдалась. Ей вдруг стало наплевать на то, что будет происходить, какие будут последствия, и как это отразится на ее дальнейшей семейной жизни. Она просто в один день все решила, собралась и уехала.

Куда и на сколько – Марина не спрашивала. Да и какое это имело для нее значение? Она и Михаил остались в доме одни. Не об этом ли мечтала все последние месяцы Марина? Не этого ли опасалась, но все же не смогла избежать Екатерина? Этого, именно этого. Но у этих двух женщин были разные приоритеты. Для одной – деньги и еще раз деньги, для другой – муж и семейное благополучие, пусть лишь видимое, но все же.

Было туманное августовское утро, прохладное, но обещавшее теплый день. Волков готовился везти Екатерину в аэропорт. Она присела у дома в свой любимый шезлонг рядом с цветником и наблюдала, как Марина, встав на корточки, аккуратно вырывает сорняки, сухие листья, а затем поливает цветы из большой зеленой лейки.

– Не забудьте, Марина, в мое отсутствие не забывать ухаживать за цветами, – Екатерина говорила почти в приказном тоне. – И постарайтесь купить рассаду каких-нибудь цветов, которые будут цвести до самой поздней осени.

– Какие вам нравятся? Может, какие-нибудь хризантемы? Хотя, их, кажется, высаживать уже поздно, – продолжая поливать, ответила Марина.

– Не знаю, какие, вам виднее, – Екатерина явно была раздражена, но чем именно, непонятно. – Я в цветах плохо разбираюсь. Спросите у соседей. Короче говоря, я свою просьбу озвучила, теперь это уже ваши проблемы. И еще, Марина. Соблюдайте приличия, пока меня нет, чтобы мне потом не пришлось краснеть, оправдываться, или, того хуже, разбираться в каких-то неприятных историях. И не спрашивайте, каких. Сами все прекрасно знаете. Думаете, я ничего не замечаю? Напрасно.

Марина так бы и продолжала не обращать внимания на то, о чем твердит, сидя в шезлонге, жена Волкова, но все сухие листья были уже оборваны, сорняки вырваны, а в лейке как назло закончилась вода.

«Что бы ей ответить такого, чтобы она, в конце концов, отвязалась от меня? Если ты такая замечательная жена, то зачем развелась со своим муженьком? И если с ним снова сошлась, то почему не взять и не оформить все как надо? Ну вот, тебе было лень или некогда, или еще какие-то отговорки нашлись. Так что все совершенно законно: ты выбросила, я подобрала. Если хочешь, то это закон джунглей: кто успел, тот и съел».

– И что вы молчите? Сказать нечего? – Екатерина победно улыбалась.

– Сказать есть чего, просто…

Но договаривать Марине не пришлось. Волков выгнал машину из гаража и радостно посигналил жене.

– Давай, а то опоздаешь. Еще не хватало попасть в пробку. А если и попадем, то время нужно, чтобы из нее выбраться. Проверь, все взяла? Все в сумках?

Волков и сам был рад, что жена уезжает. Складывалась почти анекдотическая ситуация: все были рады тому, что происходит, но яростно этому противились. За исключением, пожалуй, Марины, которая ничего не предпринимала, а просто дожидалась своего часа, своей возможности взять то, ради чего она пришла.

– И про кота не забывайте, – бросила вслед Екатерина, когда медленно и нехотя шла к машине. – Кормите, следите, чтобы он на ночь в доме оставался, а не бродил по помойкам. Телефон ветеринара вы знаете.

Марина стояла и смотрела, как машина Волкова проехала к воротам, как ворота со скрипом открылись, машина выехала, ворота с еще более неприятным скрипом закрылись. Это напомнило ей момент ее приезда сюда. Екатерина так же, как она, стояла на веранде, а затем спустилась туда, где стояла Марина. А Марина тогда столь же удивленно смотрела по сторонам, как Екатерина ей вслед. Или это было отнюдь не удивление, а что-то иное?

Через два часа Волков позвонил Марине:

– Мариночка, она только что улетела. Надеюсь, отдохнет хорошо, как следует, она это заслужила. И мы тоже отдохнем. Вы еще не начинали готовить обед? Вот и не надо. Пообедаем в ресторане. Как в честь чего? В честь – да какая разница! Все, ждите, приводите себя в порядок, я приглашаю вас на прогулку и провести вместе вечер. Все, до встречи.

Марина не верила сама себе. Все это напоминало историю о том, как заяц убегает от охотников, пытаясь запутать следы, но, в конце концов, забывает сам, куда надо бежать и попадает прямиком в западню. Правда, с одной оговоркой: она была одновременно и зайцем, и охотником, но заканчивалось в случае с ней все благополучно, хоть и не менее драматично – она решила именно так.

Лучшее летнее платье – пусть и не слишком модное, но безумное дорогое. Серьги с бриллиантами, которые когда-то ей купил Виталик. Легкие туфли и маленькая кожаная сумочка от одного известного итальянского дизайнера, само собой, настоящая, не подделка. Подделки Марина презирала и предпочитала приобрести что-то дешевое или вышедшее из моды, но самодостаточное или известного бренда, не вызывающее сомнений в подлинности.

Волков примчался через полтора часа. Сам он сиял, глаза его блестели и будто бы он даже вздумал перейти с Мариной на «ты». Будто бы, потому что этого не произошло. Это был один из его устоявшихся жизненных принципов, и он не намерен был от него отступать.

– Знаете, Марина, – сказал Михаил уже по дороге. – Меня уже довольно давно мучает один вопрос. И чем больше я думаю о том, о чем я вас хочу спросить, тем для меня очевиднее, что вы мне на него не ответите.

– Смотря, на какой вопрос и как спрашивать, – на этот раз Марина была предельно честной. – На какие-то вопросы мне бы не хотелось отвечать, на какие-то просто не могу ответить. На все остальные – пожалуйста. Спрашивайте, Михаил, не стесняйтесь. Нас никто не слышит, Екатерины рядом нет. Я понимаю, что ее присутствие вам тоже мешает спросить о том, что хочется узнать? Вы ведь ее боитесь?

– Я боюсь жены? Нет, это совсем не так. Это сложная и старая история, мне не хочется об этом рассказывать, потому что все это уже в прошлом. У нас был безумно красивый роман, я ухаживал за ней довольно долго. Мы ссорились, снова сходились. Было все. Потом решили пожениться. Потом наступили не лучшие времена, и мы поняли, что мешаем друг другу чего-то добиться. Катя мечтала о карьере, но, сколько ни пыталась ее устроить, всегда что-то мешало. У меня перестало хватать времени на сына, это тоже вызывало определенные проблемы. Мы разошлись и даже не общались какое-то время. Потом встретились и решили, что нам никто не запрещает быть вместе. Я начал свой бизнес, все стало клеиться. Впрочем, Америку я вам не открыл.

Волков задумался и даже выключил в машине музыку.

– Интересно получается, – заключил он. – Я спросил у вас разрешения задать вам же один вопрос. А вместо этого получил от вас целую гору не ответов на них, а новых вопросов, на которые тут же сам принялся отвечать. У вас талант. Как это называется? Вспомнил, нейролингвистическое программирование. Вы владеете приемами воздействия на сознание просто прекрасно, мастерски, от вас не спрятаться.

– Да вы и не пытаетесь от меня спрятаться, – улыбнулась Марина и поправила ремень безопасности, который как-то странно оттопыривал лямку ее платья. – Все сами рассказали, а я сидела и слушала. Даже не знаю, что ответить. Я не нравлюсь вашей жене, но я не осуждаю ее. Если совсем честно, то мне на это просто плевать. Пусть думает обо мне, что хочет. А я работала, и буду работать, мне ее мысли не мешают.

– Это правильно, – согласился Волков. – И все же спрошу у вас, уж очень распирает любопытство меня, можно даже сказать, что не дает покоя. Все думаю и думаю. Даже сейчас мы едем, вы сидите рядом со мной, а я думаю.

– Спрашивайте. Да давно надо было спросить. Итак, я вся во внимании!

Конечно, это был стратегический ход со стороны Марины. Она повернула все таким образом, что сейчас Волков просто вынужден был спросить о том, что его беспокоит и не дает ему покоя. А в том, что это касается ее намерений, Марина нисколько не сомневалась.

– Так вот, Марина, скажите мне честно, вы ведь устроились не просто так к нам домработницей? Вы ведь во многом из-за меня это сделали?

По спине Марины побежали мурашки. Волков съехал на обочину и остановил машину. Нужно было срочно придумать, что ответить.

«Что если сказать правду? Разве это так страшно? Нет. Я же не про деньги ему скажу, а про него. Ему это только польстит. И правда, и неправда одновременно. Ладно, была – не была».

Марина спокойно отстегнула ремень, повернулась и поцеловала Волкова.

– Разве это так плохо, если из-за вас? – растягивая слова и не отводя глаз, спросила Марина.

– Нет, не плохо, а хорошо, – столь же вкрадчиво ответил Михаил. – Я же не возражаю, мне приятно, что вы обратили на меня внимание. Быть в компании такой красивой девушки, как вы, Марина, для любого мужчины большое счастье. И спасибо за то, что не убили меня тем рулоном в гараже, никогда не забуду этот случай. Да я сам виноват, не надо извиняться!

Они от души рассмеялись – в этот момент о лобовое стекло машины что-то ударило и по нему растеклось пятно птичьего помета.

– Вот, сволочи! Говорят же не кормить ворон и голубей в городе! Сердобольные старушки, сам видел, ходят и рассыпают бедным птичкам еду целыми кастрюлями, – возмутился Волков. – И вот к чему это приводит. Только машину вчера помыл!

– Не расстраивайтесь, Михаил, это всего лишь птицы, – Марина погладила его руку. – Не волнуйтесь, волноваться вредно для здоровья.

Волков просто растаял. Знаки внимания со стороны Марины он воспринимал как что-то сверхъестественное, дар богов. Еще тогда, когда он осмелился пригласить ее в сауну, он понял, что Марина – женщина с большой буквы. Он так ей об этом и заявил. Екатерина хоть и была недурна собой, но разница в возрасте делала свое дело. И еще у Марины была одна способность: все свои недостатки она легко превращала в достоинства. Волков наверняка подумывал о том, что спроси он Марину о его отношении к нему напрямую – и она смутится, будет оправдываться. А она лишь подтвердила его догадки.

Мужчины любят, когда они выглядят умными и смекалистыми, и не терпят обратного. Марина, несмотря на отсутствие всякого образования, была умнее Михаила. Но этого заметно не было и опять-таки потому, что она была умнее его и не выставляла свои способности напоказ, не давала им ходу. Только в самых ответственных случаях она действовала по уму и говорила так, как будто давно все предвидела и просчитывала, хотя это далеко не так.

Марина и Волков сидели в машине впереди и просто смотрели друг на друга. Увидев их, многие посчитали бы, что это влюбленные, за разницу в возрасте нынче не принято осуждать. Но у него были свои мотивы к отношениям, у нее свои. И это давало им возможность делать то, что они делали.

– Кстати, мы приехали, если вы не заметили, – Волков вытащил ключи из замка зажигания. – Это хорошее место, вам должно здесь понравиться. Если нет, то предлагайте свое, поедем туда.

Но даже если бы Марине действительно не нравился тот ресторан, куда ее привез Волков, она вряд ли бы об этом даже заикнулась. Это не Виталик, которого она пилила за то, что блинчики с икрой в «Астории» какие-то не такие, хотя в действительности на вкус они были просто отменными. Марина улыбалась, поддерживала разговор, и за всем этим к ней приходило осознание причастности. Причастности к Волкову, к его настроению, его идеям, суждениям, взглядам, наконец, к его невозмутимому и позитивному взгляду на вещи.

«Неужели я действительно влюбляюсь? – внутренне Марина почти ругала себя, терзала расспросами, мучилась сомнениями. – Нет, этого я не планировала, этого просто не может быть. У меня никогда этого не было и сейчас не должно. Все слишком далеко зашло. Иначе из этой истории я никогда не выпутаюсь и не смогу жить без оглядки на всех и в свое удовольствие. Нет, я не влюбляюсь, это все Вика, она подкинула мне эту идею. Спасибо, подруга, за головную боль. Не удивляйся, если тебе сейчас икается».

Вике нисколько не искалась. Она взяла в тот день выходной и проводила его за чтением дешевого любовного романа, растянувшись на старом покрывале на траве в сквере у дома. Ребенок был на даче у бабушки, и Вика могла за баночкой джин-тоника вдоволь помечтать о сладкой жизни и прекрасном принце.

А Марина больше не мечтала о сладкой жизни. С этой самой минуты и секунды она ею жила. Жила вместе с Волковым, который был от нее без ума. Это было похоже на помешательство, они даже вышли потанцевать – аккордеонист в ресторане наигрывал какой-то простенький приставучий вальс.

– Марина, вы прекрасно танцуете! Станцуем еще, ну, пожалуйста! Я попрошу сыграть нам что-нибудь еще.

Волков подозвал аккордеониста, о чем-то с ним пошептался, вложил ему в руку сложенную купюру и поблагодарил. Аккордеонист поклонился и заиграл «Рио-риту», а затем «Брызги шампанского». Марина минут на десять забыла, кто она, кто он, зачем она с ним и как собирается поступить. Если бы ее спросили о том, счастлива ли она, она, не задумываясь, ответила бы, что да, очень счастлива. Такой же ответ дал бы он.

Аккордеонист доиграл, поклонился и удалился. Марина и Волков долго хлопали ему и кричали: «Браво!». Счастье ушло вместе с музыкой, легкой и почти волшебной, и осталось просто хорошее настроение, прекрасные воспоминания и мозоль на большом пальце левой ноги у Марины. Все же, как ни хороши были туфли, а для кружения в вальсе оказались явно не приспособлены.

– Можно теперь я задам вам очень личный вопрос? – спросила Марина, когда они возвращались к столику, и сразу же, не дожидаясь разрешения, продолжила. – Откуда у вас эти пятна на шее? Сейчас я их как следует рассмотрела. Как будто отпечаток чьей-то руки.

– Наверное, так и есть, – не задумываясь, ответил Волков. – Мама мне говорила, что роды были тяжелые, была угроза ее и моей жизни, и чтобы предотвратить непоправимое, врачу пришлось применить какой-то захват, как-то меня за шею схватить. Видимо, с тех пор и появились. Все думают, что это синяки, что меня кто-то душил, пытал. Смех, да и только.

– Я тоже так подумала, – призналась Марина. – Еще тогда, когда в сауне их получше рассмотрела. Если не присматриваться, то их и не видно, кстати.

– Марина, сменим тему, пожалуйста!

– Хорошо, сменим. Ваша жена, когда уезжала, попросила меня купить рассады и сделать так, чтобы в цветнике и осенью цветы цвели. Хочется ей на красоту смотреть. Есть идеи? Я в цветах, тем более осенних, ничего не понимаю. Я же домработница, а не садовник! – Марина сложила руки и дотронулась указательными пальцами до подбородка.

Если выражаться военными терминами, то это была самая настоящая атака. Хотя, и это не даст полного впечатления о том, как делала это Марина. Она смотрела в глаза мужчине и заставляла его всматриваться в свое лицо. На Михаила это произвело должный эффект: он слегка побледнел, потом, наоборот, покраснел и принялся тереть лоб салфеткой.

– Нет проблем, Марина, никаких проблем. Сегодня я взял выходной, чтобы проводить жену, но завтра должен появиться в офисе. А вот после работы приеду, вы меня покормите чем-нибудь вкусненьким, и мы поедем за рассадой, проконсультируемся и купим. Идет?

Марина закивала головой, затем достала сумочку, нашла зеркало и внимательно себя осмотрела:

– Да, от этих танцев меня бросило в жар!

– Ничего, думаю, вы не так уж и часто танцуете, чтобы жаловаться, – ответил Волков.

Он разглядывал Марину. Они сидели недалеко от окна, и на нее падал свет. В его лучах ее карие глаза казались еще более яркими, их блеск более явным, выраженным. А рыжеватые волосы просто сводили с ума. Они заметили, что засиделись, и начали собираться. Волкову почему-то взгрустнулось, и он неожиданно для себя сделал интересное замечание:

– Понимаете, Марина, мы с вами принадлежим к совсем разным поколениям. Мне как следует не понять ваши ценности, не вникнуть в то, что вами движет. Именно по этой причине, не по какой-то другой. Вам же не всегда понятен я, даже когда я стараюсь, чтобы вы меня поняли. Но я смотрю на вас, и мне кажется, будь я хотя бы на десять лет моложе, то мы были бы как брат и сестра. Вы очень на меня похожи. Вы только не смейтесь.

Марине стало не по себе. Она вдруг стала волноваться, но это волнение взялось из ниоткуда. Для него не было никаких оснований. Вокруг царило спокойствие, Марина ничего не собиралась делать, даже не притворялась, не пыталась что-то изобразить. Не зная природы волнения, с ним очень трудно совладать, даже невозможно. Марина пыталась взять себя в руки, но это не получалось. Она была готова расплакаться – просто так, без видимых причин. Наконец, разум взял вверх, и Марина позволила себе засмеяться.

Откуда в нем заронилась эта идея о брате и сестре, Волков и сам не понимал. Он засмеялся вместе с Мариной, но почувствовал в свою очередь не волнение, а тревогу. Как будто он едет по скользкой зимней дороге на отслужившей свое летней резине. Как будто подготовил документы, а они куда-то задевались. Как будто пару месяцев готовился к сделке, а она сорвалась. Как будто захлопнул ключи от машины в салоне. Как будто случайно разбились все бутылки с коллекционными винами в маленьком шкафчике на кухне. Как будто он – это больше не он, и, вернувшись домой, он обнаружит, что дома больше нет, да и не было никогда.

– Михаил, что с вами? Вам плохо? – испугалась Марина, когда они сели в машину и принялись думать, куда ехать дальше.

– Нет, все хорошо, все нормально. Это, наверное, от жары. Вышли из ресторана, а там был кондиционер. Привыкли же мы к кондиционерам, избаловались. Как то же жили раньше люди не только без кондиционеров всех этих, но и вообще без холодильников. И ничего, прекрасно жили. А что теперь? Нет, избаловались, точно избаловались. Даже у меня в офисе сотрудники такую бучу подняли, что я уж испугался, думал, что митинг или забастовка. Все ради того, чтобы убедить меня поставить кондиционер, видите ли, летом им жарко, а от клиентов пахнет потом.

– Ой, ужасы какие рассказываете! И правильно, я бы тоже потребовала, чтобы был кондиционер, – призналась Марина.

Волков обнял ее. Было видно, что он растроган и поездкой, и словами Марины, и просто всем, что было. Марине стало совсем неспокойно.

«Не влюбляться! Подумай о его деньгах! Это он только до тех пор такой милый и хороший, пока дело не дойдет до них. Он будет вгрызаться в каждую копейку, не отдавать ее, жалеть. И ты не вспомнишь потом ничего хорошего из того, что было между вами. Весь этот роман покажется тебе полнейшим дерьмом. Ну, была Вика безумно влюблена. И что? Нет, Марина, ты слишком себя обнажила, нужно быть скрытной. Это же просто мужик, у которого много денег, не более. Маринка, не поддавайся, не будь последней дурой».

Они решили вернуться в дом. Спустя час уже ничто не напоминало об этой истории: Марина суетилась на кухне, Волков был наверху в кабинете. Все изменилось тогда, когда он спустился вниз, долго, стоя в дверях, наблюдал, как Марина разбирает в корзине белье и засовывает его в стиральную машину, а потом как будто невзначай сказал:

– Марина, постелите в кабинете. Там раскладывается диван и найдется две подушки. Надеюсь, вы не против?

– Могли и не спрашивать, – пробурчала Марина, погруженная в свои мысли о влюбленности и шагах, которые нужно предпринять.

Это была самая нелепая ночь в жизни Марины. Диван был очень неудобным. Больше всего хотелось спать – просто закрыть глаза и спать. И ее больше заботил не Михаил, а сейф, стоявший на расстоянии вытянутой руки.

Марина не поставила будильник и в итоге проспала. Она проснулась от того, что Волков шуршит какими-то бумагами, а потом… Она приоткрыла один глаз. Волков собрал бумаги в папку, подошел к сейфу, держа в руках маленький ключ. Скрипнула дверца, затем скрипнула снова. Волков подошел к столу и положил ключ под письменный прибор – массивную каменную подставку с чернильницей, часами, ножом для бумаг и еще какими-то принадлежностями. Марина кашлянула.

– Простите, Марина, вы так сладко спали, что не хотелось вас будить, – весело сказал Волков. – А ведь уже одиннадцать утра! Да не пугайтесь вы, полежите еще.

– А вы оденьтесь, а то мне неудобно смотреть в вашу сторону, – Марина прикинулась паинькой, у нее это отлично получалось. – Сейчас встану, приготовлю завтрак, а то еще упадете с голода.

К общению на «вы» Марина привыкла. Все происходившее она принимала за игру, а это было всего лишь одно из множества ее правил, которые Марина неукоснительно соблюдала.

На кухне было непривычно солнечно. Марина готовила яичницу и одним глазом смотрела телевизор. Она не слышала, как подошел Волков и обнял ее сзади:

– Так, что тут вкусненького готовит моя умница?

Он прижал ее к холодильнику. Она не сопротивлялась.

– Вы не представляете, Марина, как вы мне нрави-те… нарави…

Происходило что-то не то. Волкова вдруг затрясло. Звук телевизора превратился в какой-то свист. Волков стал бледнее бледного. Тряска не прекращалась. Он беспомощно смотрел на нее, она на него, стараясь понять, в чем дело.

«Током, током его бьет!» – сообразила вдруг Марина.

Прижав Марину к холодильнику, серебристому, из нержавеющей стали, Михаил другой рукой держался за столешницу с металлической окантовкой. Секунды – и он закатил глаза. Марина закричала и с силой рванула вперед. Волков захрипел и упал на пол, чуть не налетев при этом головой на угол стола. Волкова продолжало потряхивать, но непроизвольно. Сам он не шевелился.

– Ма-ри-на, – еле слышно прошептал он.

– Михаил, держитесь, сейчас я схожу, я вызову скорую, – почти кричала Марина.

Она не помнила, как добежала до своей комнаты, схватила телефон и вызвала врачей, как спустилась вниз. Волков лежал и ровно дышал. Его лицо немного порозовело.

– Давайте я помогу вам подняться, – предложила она и потянула Михаила за плечо, чтобы тот сел.

С усилием ей удалось это сделать. Когда Марина поднимала Волкова, он разжал руки. Из левой что-то выпало на пол. Марина нагнулась и присмотрелась: это была косточка от оливки.

Когда приехала скорая, по дому распространился острый запах, это сгорела яичница на сковородке. Впопыхах Марина забыла выключить огонь. Она сидела на полу рядом с Волковым и внимательно рассматривала косточку, катая ее по ладони пальцем.

«Надо же, откуда она? В доме оливок нет. Да и он их вообще не ест!»

Марине нужно прийти в себя. Врачи сделали Волкову кардиограмму, осмотрели, дали какие-то лекарства и посоветовали денек никуда не ходить. Он спит в комнате наверху. Скоро придет электрик, чтобы проверить холодильник. Должно быть, там что-то с розеткой или с заземлением. Да и Марина боится пользоваться техникой на кухне, пока ее как следует не проверят.

И все же ей не дает покоя эта проклятая косточка, которая выпала из рук Михаила в тот момент, когда он находился между жизнью и смертью. Откуда она вообще взялась? Марина решила, что он ее принес из ресторана, где они были накануне. Но зачем? Он оливки на дух не переносит, как и его жена. Купить оливок и поглощать их в свое удовольствие – это одно, но принести откуда-то косточку и таскать ее с собой по дому – совсем другое. Марина положила косточку на блюдце и убрала в шкаф, чтобы быстрее о ней забыть. Выбрасывать ее она не решается, не узнав у Волкова, в чем дело, и что это означает.

Погода за окном отличная, солнечная, по-настоящему летняя, но она не радует Марину. Ей грустно. Не радует даже осознание того, что она в курсе, где Михаил прячет ключ от сейфа, что они вместе провели вечер и ночь, что его жены нет рядом. Слишком много неопределенностей. Самая главная – неясность статуса Марины. Неужели Волкова не задевает то, что он строит отношения с собственной домработницей? Неужели он не в состоянии все изменить? А потом, возможно, изменения коснутся и семейного статуса, раз Волкова связывает с его женой только многолетняя дружба, моральные устои и сын. Марина уже видит свою цель, ощущает ее. Она рисует в воображении тот момент, когда она вставляет в банкомат карточку и на экране видит семизначную или восьмизначную сумму, находящуюся на ней. И она уже не с Волковым, а, как и раньше, одинока и независима, соблазнительна и неприступна.

«Позвонить Вике? – думает Марина. – Да, наверное. Что еще делать. Михаилу явно не хочется, чтобы моя рожа маячила здесь, перед его глазами сегодня. Ему нужно отдохнуть. А ведь током могло ударить и меня! Это страшно».

Раздается звонок. Пришел электрик, которого просил вызвать Волков. Молодой, высокий, почти двухметровый парень в синем рабочем комбинезоне. Для Марины время летит незаметно. Электрик работает около двух часов. Что-то в розетке. Холодильник отодвинут, розетка с корнем вывернута, торчат провода. Марина, пользуясь моментом, делает вид, что вытирает за холодильником пыль, а сама осматривает, не оттуда ли взялась та самая косточка. Нет, за холодильником много пыли, но никаких косточек там нет, и вообще никакие остатки туда не проваливаются, холодильник стоит плотно к стене и к столешнице.

Розетка исправна. Электрик не взял денег, оказалось, что он работает у Волкова в офисе и сюда, в дом, тоже изредка наведывается. Толково придумано. У Волкова все предусмотрено, люди при деле. А вот и он сам.

– Мариночка, сделайте что-нибудь поесть, я ведь так и не позавтракал. Ну что, починили холодильник? Что там было?

– Починили, – отвечает Марина, – что-то в розетке с проводами. Какой-то куда-то отошел или отпаялся, не помню. Я в этом ничего не понимаю. Как вы себя чувствуете?

– Нормально, Мариночка. Отдохну, и все будет в порядке. Главное, что все хорошо закончилось. Представляешь, жена приезжает и узнает, что меня убило током на собственной кухне от холодильника, который она сама выбирала. Ох, смешно, хотя, конечно, ничего смешного в этом нет. Человек предполагает, а бог располагает. И не знаешь, где тебя ждет опасность. Думаешь, что свалится что-нибудь на голову, или ты упадешь куда-нибудь, а оказывается, что твой собственный холодильник, купленный на твои честно заработанные денежки, вдруг подкидывает такой вот сюрприз.

Волкова рассмешило, с какой опаской Марина открыла холодильник и заглянула в него.

– Да не бойся, не кусается! Костя там должен был на совесть постараться. Он у меня в офисе все починил и даже кондиционер поставил. Хотя, я тебе уже рассказывал эту историю с забастовкой сотрудников.

– Ага, – заулыбалась Марина. – Пельмени будете? Сама делала, между прочим, позавчера. Лепила по рецепту, подруга дала. Ну, попробуете?

– И вы еще спрашиваете? – Михаил сидит, облокотившись на стол, уже одним своим видом показывает, что он голоден и готов съесть все, что угодно.

Марина стоит у плиты, а сама поглядывает в окно. После того, как она убедилась, что с Волковым действительно все в порядке, ей полегчало. И с чего это ее стал беспокоить Волков, если ее интересуют исключительно его деньги и ничего кроме денег? Она даже не заметила, как это стало с ней происходить. Будто бы непроизвольно ее мысли менялись. Марине не хотелось все усложнять. Действительно, куда уж проще задача – познакомиться, войти в доверие, влюбить, женить, красиво разойтись, забрав причитающееся. Или даже не женить, и не расходиться потом, а забрать и исчезнуть. Но эта простая с виду задача оказалась, как в школьном задачнике по математике, со звездочкой, причем не с одной.

– Вы не пропадете один, если я вечером схожу встретиться с подругой? Хочу отвлечься, никак не выходит из головы то, что сегодня случилось. Мне страшно, если честно.

– Не пропаду, Марина, – Волков стучит пальцами по столу, но не от задумчивости, а от нетерпения: судя по всему, ему действительно хотелось есть.

Пельмени всплыли. Марине и самой интересно, какие они на вкус. Ей кажется, что когда-то бабушка тоже лепила подобные, и Марине они очень нравились. Но это было так давно, еще когда она работала директором школы, а Марина ходила в первый или второй класс. Все пришлось вспоминать заново, всему пришлось учиться.

«Как быстро летит время, – думает Марина. – Кажется, совсем недавно я была маленькой девочкой, школьницей, которую все дразнили рыжей-конопатой. Что говорить, у Михаила я уже четыре месяца работаю. Совсем незаметно пролетели».

– Вкусно, – заявил Михаил, – ты же у меня умница! Я это сразу понял!

Он впервые назвал ее на «ты». Марина несколько опешила. Поначалу она не надеялась, что это когда-нибудь случится. Усердно ждала, что вот-вот, не сегодня, так завтра обязательно. А потом она привыкла, и ей стало все равно. Она воспринимала это как ритуал, непременный атрибут ее пребывания в доме и общения с Волковым.

– Вы назвали меня на «ты»? – удивляется Марина.

– Тебя это так смущает? – Волков отвечает неторопливо, потому что жует и не привык говорить с набитым ртом, тем более с дамой. – Думаю, ты этого давно ждала, я в этом уверен даже не на сто, на двести процентов.

– А можно я вас буду все равно на «вы» называть, для солидности, – подыгрывает Марина, но фальшиво.

Волков все понимает, догадывается обо всем, но не подает вида, чтобы не выглядеть старым ворчуном. Он видит, что с Мариной что-то происходит, какая-то неведомая ему внутренняя борьба, природу и причины которой ему неясны. Даже его аналитический, привыкший к головоломкам ум здесь бессилен помочь. Нужно ждать дальнейшего развития событий, правда, это самое томительное и опасное из того, что может быть.

– Ты во сколько сегодня вернешься? – спрашивает Волков. – Учти, я буду тебя ждать.

– Как получится, – отвечает ему Марина, – не надо ждать, лучше лежите и отдыхайте, чтобы к завтрашнему дню прийти в себя и осчастливить секретаршу Галю своим появлением.

Волков смеется, даже трет глаза.

– Вот это я понимаю, женское соперничество, конкуренция. Галя мне тоже когда-то строила глазки. Ничего, поняла, что и сама может быть себе и надеждой, и опорой. Она у меня такая же самостоятельная, как и ты. Ты управляешься в доме, она в офисе. Я могу спокойно лежать и ждать, когда меня перестанет трясти от маленького утреннего электрошока.

– Знаете, Михаил, я вас хотела спросить. Вы когда тут упали, ну, когда я вас оттолкнула от холодильника, у вас из рук выпала косточка от оливки. Откуда она? Ведь вы же не любите оливки?

Михаил покачивает головой.

– Да вы что, Марина, я не помню никакой косточки. Не было ее, я ничего в руках не держал. Ведь я же вас обнимал, так?

Марина видит, что он заволновался и от этого волнения снова называет ее на «вы». От улыбки и смеха не осталось и следа. Видимо, утренние события ему вспоминаются с трудом. Ну что же еще остается, как не заглянуть в шкаф, где на блюдце лежит та самая косточка. Вот и блюдце. Сейчас Михаил едва взглянет на нее и сразу равнодушно, быть может, даже с раздражением, бросит что-то вроде:

– Нет, не моя это косточка. Я оливки не ем, меня от одного их вида мутит.

Но все это так и останется лишь фантазией. На блюдце, стоящем ровно там, куда поставила его Марина, ничего нет.

Порой судьба намекает нам на что-то очень важное. Не то, чтобы мы не силились в этом разобраться и принять важные решения, которые, быть может, изменят все в будущем, помогут избежать каких-то проколов. Или наоборот, поспособствуют тому, чтобы мы совершили ошибки и, в свою очередь, тоже сделали из них выводы. Мы просто-напросто не замечаем намеков, не придаем им значения, не связываем их со своими ощущениями. Получается, мы оказываемся отдельно, а жизнь кипит параллельно, как-то действуя на нас. А мы, толстокожие, игнорируем все и вся, мотивируя это какой-нибудь избитой фразой вроде «Это еще один пустяк» или «Не волнуюсь по мелочам». А стоило бы. И если не волноваться, это и вправду глупо, то хотя бы открыть глаза как можно шире и посмотреть. Окинуть взглядом окружающих людей, вслушаться в их речь, одежду, жесты. Про погоду и катаклизмы и говорить не приходится. Если все это так норовит вмешаться в наши планы и перекроить в них отдельные лоскуты – стоит ли этому сопротивляться, проявляя при этом чудеса упорства и выдержки?

Что-то не заладилось у Марины. Вернее, не у нее, а в ней. Она менялась – но она сама этого захотела. А что если это еще один шаг на ее жизненном пути? Ведь когда-то и не менее стремительно из легкодоступной малолетки она превратилась в дорогую во всех смыслах особу. Впрочем, нет, все это было совсем по-другому и при других обстоятельствах. Но ведь что-то потянуло ее к Волкову, что-то заставило попасть под его обаяние настолько, что мечты о деньгах несколько поостыли.

Стремительно менялись приоритеты, но в этом Марина боялась признаться сама себе. Перед Викой она и не думала стыдиться. Только ее давление и расспросы становились все более неприятными, как будто они были не лучшими подругами, а, скажем, коллегами по только-только открывшейся фирме не самого высокого полета.

– Знаешь, не нравится мне это все, – Марина говорила и внимательно следила за реакцией Вики. – То одно, то другое, то третье. Вроде шло все по плану, но вдруг оказывается, что одно не так, второе, третье.

– То есть, как это шло? – спросила и деловито закачала головой Вика. – Ты вообще в своем уме? Осталось совсем чуть-чуть, понимаешь? Еще немного потерпеть всю эту грязную работу, и ты вообще обо всем забудешь.

Будешь нежиться где-нибудь на море, меня с ребенком хоть иногда к себе приглашать погостить.

– Я не из-за работы, Вика, пойми ты это, в конце концов! Работа меня совсем не напрягает. Я тоже поначалу думала, что будет тяжело, все-таки работа домработницы это не подарок. Может быть, пару деньков и было трудно, но потом втянулась. Человек ведь ко всему привыкает. Вот и я привыкла, хотя и привыкать, особо, не пришлось. Хотя, привыкать пришлось к тому, что нету этих вонючих соседей с их вечными проблемами, очереди на кухне к плите и в туалет по утрам. И грязищи этой нет, стен ободранных. У Волковых я чувствую себя даже свободнее, чем было без них, до начала всей этой истории. Да, Вика, ну и затеяли же мы с тобой!

Марина почти пять месяцев была домработницей, получала довольно неплохую зарплату, но почти ни на что деньги не тратила, разве что платила за свою пустовавшую комнату и покупала какие-то мелочи, что-то из еды.

Впервые в жизни она тратила свои, честно заработанные деньги. Их она получила не за ночи, проведенные с мужчинами, многих из них Марина не знала даже как зовут. Она не выклянчивала их у своих ухажеров, не требовала с мужчин, что задерживались в ее жизни на более длительное время. Наконец, деньги эти даже не были сняты с банковской карты Бадри – те давным-давно были растрачены.

Эти заработанные своим трудом деньги чувствовались совершенно иными. Марина их старалась тратить не на то, что хочется, а на то, что было нужно и требовалось по ситуации. Это было непривычно на нее. В то, что она научится разумно распоряжаться деньгами, считать их, научится экономить – все это совсем недавно казалось непостижимым. Марина, если бы ей о таком сказали, рассмеялась бы, отпустила бы какую-нибудь полу приличную шутку и другими способами продемонстрировала бы то, что она выше всего этого, что живет она совсем в другом измерении.

Она угощала Вику разными вкусностями и коктейлями и сама за это все платила. И так во время каждой их встречи. Но, во-первых, инициатором встреч и походов по барам и ресторанам выступала сама Марина, а, во-вторых, эти траты она относила в разряд требуемых по ситуации. Потому что обсудить насущные проблемы и поделиться сокровенным ей было не с кем – с Волковым она так и не смогла заставить себя быть хоть чуточку откровеннее, хотя и понимала, что отчасти ей станет проще.

– Ты чего, Маринка, решила все бросить? – негодовала Вика.

– Не то, чтобы бросить, – вздохнула Марина. – Не знаю. У меня такое чувство, что я захожу босиком во вроде бы спокойное море, или в какое-то большое озеро. Впрочем, какая разница, вода она и есть вода. Захожу-захожу, дно ровное, песочек. И вдруг начинаю натыкаться на что-то, на подводные камни, их не видно и не знаешь о том, что они есть, пока не ступишь туда. Ногам больно, неудобно, а я все равно ступаю дальше. Чем все это закончится, непонятно. Но мне не по себе уже сейчас. И сдались мне эти его деньги! Познакомилась бы с мужиками где-нибудь в ресторане да заработала себе на жизнь немного. Заметь, заработала бы совершенно честно, ведь каждый работает, как он умеет. Прыгнуть выше себя невозможно.

– Но ведь таких денег, какие есть у Волкова, ты никогда не заработаешь. Слышишь? Никогда! Мы все это затеяли ради того, чтобы ты в люди выбилась. Ведь с деньгами-то ты человек, а без денег не пойми кто. Так, офисный планктон в лучшем случае, – Вика говорила явно о наболевшем.

– Это ты офисный планктон, – сказала Марина и отвернулась.

За окном мчались машины, куда-то спешили люди, зажмуривая глаза от яркого летнего вечернего солнца. Им бы остановиться, задуматься о том, куда они спешат, и стоит ли их дело того, чтобы спешить, а они все равно спешили. А Марина все смотрела и смотрела. Ей хотелось деться куда-нибудь, пропасть, оказаться там, где не надо ни спешить, ни думать, ни работать. Там, где покой, где можно привести в порядок свои мысли, разобраться в своих чувствах и в том, что происходит с ней и с Волковым.

– Слушай, Маринка, я же тебя предупреждала, чтобы ты ни в коем случае не влюблялась. Ты же не послушалась и влюбилась. И что теперь делать?

– Заткнуться!

– Да ты сама не своя, Марин, – Вика была из тех людей, что не воспринимают ругань и не придают ей особого значения, принимая лишь за особый выплеск эмоций. – Посмотри на себя, послушай, что ты говоришь! Это же просто ерунда какая-то! И что с того, что Волков стал тебе симпатичен? Ты думаешь, это он искренне, от сердца? Тогда почему свою эту жену, которая, получается, не жена ему, а просто мать его ребенка, почему ее не выгонит? Почему терпит ее скандалы?

– Потому что человек он такой, вот почему, – Марина готова была швырнуть в подругу чем-нибудь подвернувшимся под руку, но кроме стакана с коктейлем ничего не нашла, а потому остыла. – Ты же его не знаешь, а я знаю. Чувствует он свою вину перед женой. Кстати, не так она его уж и пилит. Жена Виталика пилила его гораздо хуже. И ты знаешь, что из этого получилось. Так что ты сначала узнай человека, а потом говори, задавай свои нелепые вопросы.

Вика понемногу начинала обижаться. Ей было непонятно, как за четыре с небольшим месяца ее лучшая подруга может вдруг стать такой рассудительной, правильной, даже слишком правильной. Впрочем, правильность не должна мешать реализации планов, но в данном случае она мешала. Ведь Вика тоже загорелась желанием урвать от Волкова кусочек и для себя. С помощью Марины она сделала бы это легко, и не испачкав руки. Марина обещала не оставить ее в накладе в случае успеха – и этот успех уже чувствовался, был виден невооруженным глазом. Но в этот раз Марина почему-то рассказывала не о своих победах, а делилась сомнениями и переживаниями. А с ними, как известно, далеко не уйдешь. И откуда их в ней столько взялось?

– Так, Маринка, я знаю, что тебе делать, – гордо заявила Вика. – И не смей мне перечить.

– И что же?

– Ничего особенного. Просто подумай, что ты сделаешь, когда у тебя появятся деньги, большие деньги. Ну, то, что ты немного поделишься со мной, так сказать, отдашь посреднические, это не в счет, это мелочи. Ты купишь себе квартиру и переедешь из своей коробки с тараканами и алкашами-соседями. Обставишь квартиру как надо. Купишь всякие плиты, холодильники, микроволновки, миксеры еще лучше, чем у Волкова в доме. Или ты целый дом купишь, коттедж! Будешь часто отдыхать, путешествовать, съездишь в Грецию, на Кипр и туда, куда захочешь. Вокруг тебя будут крутиться богатые мужчины, завидовать тебе, бросать своих жен и любовниц ради тебя, умолять, ползать перед тобой на коленях!

Марина хохотала. Вика ее часто смешила своей непосредственностью, но со своими этими фантазиями она превзошла сама себя.

– Ой, не могу, – только и сумела сказать Марина.

– Ты не перебивай и не сбивай с мысли, лучше дослушай! Будешь ходить на всякие светские тусовки, о которых в глянцевых журналах, в самом конце печатают репортажи. Обзаведешься маленькой собачкой, уродиной, но которая уйму бабла стоит. Да, чуть не забыла, шубу себе купишь!

– Зачем? – не могла успокоиться Марина. – У меня в шкафу две висят. На них же не любоваться надо, а носить! Зачем она в шкафу? Только моль кормить. А так повисит годик-другой, и дохлятиной начнет вонять, как будто эта норка сама с голода откинулась.

– Дура ты, Маринка! Это же шуба!

– Шуба так шуба, – согласилась Марина, чтобы подруга окончательно на нее не обиделась.

Было видно, что Вика пытается приписать Марине то, о чем мечтает сама. Красивая жизнь была ее идеей фикс. Начитавшись любовных романов, дешевых, в мягком переплете, расклеивающемся сразу, как только такую книгу взять в руки, Вика представляла, что все это происходит с ней. И как только в жизни Марины начали разворачиваться эти события, Вика действительно поверила в то, что такие события могут разворачиваться не только на книжных страницах, но и в реальности. Каждый маленький успех Марины виделся Вике очередным поворотом в любовном романе – очевидным, слишком банальным, напыщенным и одновременно предсказуемым.

– Слушай, не надо мне никаких шуб, – Марине хотелось напиться, чтобы забыть обо всем, но являться в таком виде к Михаилу в дом она не рискнула бы. – Шубы если и будут, то они достанутся тебе. Меня другое заботит.

– Только не начинай снова про свои косточки, подозрения и прочую ерунду. Это ты сама себе придумала, понимаешь? Ты внутренне пытаешь найти оправдание себе. Но оправданием сыт не будешь. Ты все это делала ради денег. Ясно тебе это? Так вот и доведи дело до конца. Пойми, от Волкова не убудет, он себе еще заработает. Может, этот случай его чему-нибудь научит, подстегнет к чему-то новому. Например, бизнес свой расширить он решит. Давно пора, между прочим. Ему об этом говорят очень многие.

– А он? – Марине стало интересно.

– Он всех посылает и говорит, что ему и так хорошо, и денег достаточно, – Вика вздохнула. – Ну, не понимаю я таких. Ему намекают на то, что он может зарабатывать еще больше, а он твердит, что больше уже не заработает, что он и так супер, и без того номер один в городе и отмахивается ото всех предложений. Хотя, Марин, это еще раз говорит в пользу того, чтобы ты сделала то, что хотела сделать. Избавишь его от груза денег.

– Какой там груз, что ты болтаешь? – Марине снова захотелось просто отвернуться и смотреть в окно.

– Марина, стоп. Успокойся и запомни: у него есть деньги и много. Эти деньги нужны тебе. Ты просто влюбилась в него и все пошло наперекосяк. Любовь проходит, а деньги остаются. Это твой единственный шанс в жизни что-то изменить. Так не упусти его! Ведь потом будешь жалеть, а ничего сделать будет уже нельзя.

«Ведь она права. Если не сейчас, то уже никогда. Второго шанса не будет. Предположим, я сейчас все брошу, уйду от Волкова. Тогда все, что было, было зря. И эта работа домработницей. Позор, как я до такого докатилась? Небось, Вика уже всем растрезвонила, что я опустилась, что я теперь домработница, и ползаю, унижаюсь, мою посуду и стираю белье, чтобы заработать свою жалкую копейку. Как мне надоело безденежье, кто бы знал! Кому бы рассказать, чтобы было понятно. Нет, так просто я не сдамся, без денег оттуда не уйду. Не сделаю то, что задумала, буду слабой, никчемной, сама себя ненавидеть буду. Да и что скажет Вика? Скажет, что я просто дура, что упустила такого мужика и его деньги. Сейчас она сидит и думает, когда же я, наконец, поумнею и как-то налажу свою жизнь. Ничего, все это скоро будет! Никакая я не слабая. Я никогда не была такой и сейчас не буду».

– О чем задумалась? – осторожно спросила Вика. Ей было в тягость это молчание. Все-таки они выбрались, чтобы отдохнуть и поболтать, а не сидеть и смотреть в окно, комкая в руках обрывки салфетки и ломая зубочистки. – Хочешь, молчи, но только без меня. Эй, слышишь?

– Знаешь, у меня два варианта. Либо взять и все ему рассказать, либо действовать, как задумала, и плевать на все и на всех.

– Ты это брось, ничего ему не рассказывай! Совсем с ума сошла? Он же заявит на тебя куда следует, у него связи ого-го! Прилепят тебе какое-нибудь покушение на мошенничество. А после этого тебя к деньгам и таким, как Волков, на километр не подпустят. Ты думаешь, судимые кому-то нужны? Навряд ли, тем более вполне нормальных, безо всяких судимостей, пруд пруди, – Вика рассуждала здраво, обычно это было присуще не ей, а Марине.

Произошла своеобразная рокировка, и они поменялись местами, ролями, общим настроем. Вика всего всегда боялась и стеснялась. Марина, напротив, шла напролом и добивалась всего. Но так бы решил каждый, кто знал Вику и Марину не слишком хорошо. А вот старые знакомые подумали бы иначе: Вика осталась Викой, а Марина… С ней все гораздо сложнее.

– Деньги, – прошептала Марина. – Неужели я могла все это затеять только ради денег?

– Могла. И именно из-за них ты унижаешься у Волкова, – ответила Вика в надежде, что Марина одумается.

Это покажется почти невероятным, но Марина вдруг заказала чашку кофе, чего не делала никогда, и уже после первого глотка заявила:

– Ладно, хватит этих разговоров. Я завтра же доберусь до денег. Все эти сомнения нужно от себя гнать, ты права.

– Конечно же, я права, Марин. И кто как ни я знаю тебя лучше всех и стараюсь тебе во всем помогать, хотя бы советом. Сейчас уже нельзя отступать. Да и куда отступать-то? У тебя все уже почти получилось. Постарайся, потерпи еще чуточку!

– А ты думаешь, чем я еще собираюсь заниматься? – Марина допила кофе, потребовала счет.

Время бежало, и ей нужно было бежать, чтобы успеть приготовить и подать Волковым ужин. Все было строго и по часам, как в первый день. Не менялось ничего. Волков молчал, его жена бросала ядовитые реплики, но, в конце концов, говорила, что все очень вкусно и желала спокойной ночи, после чего удалялась к себе наверх. Но в этот вечер в программу мероприятия вкрались кое-какие изменения.

После ужина Екатерина уселась на кухне и принялась следить за каждым движением Марины. Так обычно делал Михаил, но к его присутствию Марина относилась спокойно, оно ее не напрягало, не заставляло беспрерывно оборачиваться и чувствовать себя неуютно. Екатерина покашливала. Марине казалось, что она о чем-то хочет ее спросить, но начать разговор первой не решается. Напряжение нарастало. Марина в какой-то момент собралась выругаться и прогнать Екатерину из кухни, указав на дверь. Но сообразила, что она в доме всего лишь прислуга и хозяйка здесь не она.

– Марина, я все мучаюсь одним вопросом, – первой начала Екатерина, видимо, ей все же надоело сидеть и ждать. – Можно я у вас кое о чем спрошу? Только пообещайте мне, что не обидитесь.

– Не обижусь, спрашивайте, – равнодушно ответила Марина. – Только если в чем-то меня подозреваете, то до свиданья, я разговаривать не буду, потому что не хочу с вами ссориться.

Лицо Екатерины нахмурилось, но всего на мгновение.

– Нет, ни о чем таком я спрашивать не собиралась, по крайней мере, сейчас. Это нелепо. Я хотела поинтересоваться, почему вы ни разу не озаботились своей зарплатой. Мы платим вам не так уж и много. В первые месяцы работы это понятно, что-то вроде испытательного срока. Но сейчас, когда вы уже хорошо себя зарекомендовали, вы можете обговорить с нами какие-то дополнительные условия. Например, попросить прибавить зарплату.

– Если вы действительно хотите прибавить мне зарплату, то и так прибавите, мое мнение здесь не учитывается, – резко произнесла Марина, отвернувшись, чтобы не видеть реакции Екатерины. – Это все, о чем вы хотели меня спросить? Или что-то еще? Если есть, то выкладывайте, раз уж разговор зашел. Мне еще белье развешивать.

Послышался скрип табурета. Марина обернулась: Екатерина медленно выходила из кухни, осматриваясь по сторонам и проводя пальцем по полкам в поисках пыли.

– Спокойной ночи, Марина, – бросила она.

– И вам, – вздохнула Марина.

Марину всегда удивляло, когда люди рассказывали о своих снах, особенно о тех, что были цветными. Марине мало что снилось. Какие-то урывки фраз, лица, фантазии, школьные воспоминания, отдых, иногда Волков. Но в ту ночь ей снился настоящий сон и она сама, понимая, что спит, ему удивлялось. Ей приснилось, что в дом Волковых вдруг приходит Виталик. Оказывается, они с ними знакомы. В беседке, которую Волковы использовали, чтобы прятать там от дождя шезлонг и принадлежности для мангала, Виталик и Михаил долго о чем-то спорят. Она смотрит на них из окна кухни – из него виден кусок лужайки у коттеджа, гараж и часть беседки, та, где как раз сидит Виталик. Он замечает ее в окне и шлет воздушный поцелуй, не обращая на Волкова никакого внимания. Реакцию Михаила Марина не видит, угол дома и дерево закрывают обзор. Потом Виталик заходит в дом через веранду, заходит на кухню, с яростью хватает Марину за руку, что-то кричит и тащит наверх, в кабинет к Волкову. Там на диване они занимаются любовью. Волков стоит в дверях и на все это смотрит. Когда Марина выходит из комнаты и плетется обратно на кухню, Волков дает ей пощечину. «За что? – спросила Марина. – Ведь вы знали о моем прошлом, этот человек меня любил». Волков ответил: «Я тебе верил всегда, с самого начала. Ты даже в сауну со мной ходила, вспомни! А что теперь? Противно». Виталик кому-то звонит. Они с Волковым берут Марину за руки и ведут вниз, выводят из дома. Открываются ворота, и въезжает машина, точно такая же, какая была когда-то у Виталика, только с наглухо тонированными стеклами. Из нее выходят Бадри и Вика. Вика кричит: «Привет, подруга! Помнишь, ты советовала мне взять Бадри к себе, отогреть, накормить? Спасибо тебе за совет, смотри, какой он у меня теперь». А Бадри с его легким акцентом ругается и предлагает засунуть Марину в багажник и немного покатать по городу. Багажник открывается сам по себе. Михаил и Виталик ведут Марину к машине, а она отчаянно сопротивляется, упирается ногами, плачет и кричит: «Нет, умоляю, пощадите, не надо, простите меня». Она чувствует, как слезы катятся по ее лицу ручьями, а она кричит все громче: «Да, я хотела все ваши деньги забрать и жить, как следует. И заберу, но не сейчас. Простите меня, но я не могу без денег, они должны быть мои». И все равно плачет, плачет, плачет.

– Марина, Марина, проснись сейчас же! – Волков с остервенением тряс ее за плечо.

Это было отнюдь не во сне, а наяву, потому что голос Волкова мог так реалистично звучать только наяву. Там, во сне, он был какой-то дребезжащий и бесформенный. Марина сразу уловила разницу.

«Так, не понимаю. Я не сплю, это уже не сон, я не плачу, но все равно вся в слезах. И что нужно Волкову? Будильник еще не звонил. А пошел он куда подальше! Я спала, и буду спать, имею полное право».

– Марина, да хватит спать, просыпайся сейчас же! – Волков стал трясти за плечо еще сильнее. – Слышишь меня, Марина? Да как же можно так спать-то!

– Спать хочу, прекратите…

– Марина, не время спать. Вставайте сейчас же! Сейчас же!

Марина нехотя открыла глаза. Волков метался по ее комнатке и разглядывал то потолок, то Марину. Марина почувствовала, что вся мокрая и как будто плавает в постели. Мокрые волосы на подушке свалялись в комок и больно кололи в лицо, липли к нему.

– Что случилось? Что вообще вы тут делаете? Почему все мокрое? – Марина негодовала и была готова расплакаться уже наяву. – Что это вы устроили тут? Издеваетесь или как?

Было довольно темно, но света Волков почему-то не зажигал.

– Марина, сейчас же вставай!

– Что случилось?

– А ты как будто не слышала? Сама же тут кричала так, что я за двумя стенками слышал. И от этого проснулся, – Волков, не обращая внимания на Марину, пододвинул стул к окну и встал на него, что-то рассматривая на стенах.

– Что, что, – ворчал Волков. – Гроза была, ураган пронесся. Деревьев поломало много. Дождь лил такой, что прошел через крышу, через покрытие и залил весь дом. Ты на себя-то посмотри, ведь спишь-то в воде!

Марина отреагировала мгновенно. Она осмотрелась вокруг, ощупала кровать. Все было мокрым. Пахло сыростью.

– Михаил, я не одета. Выйдите из комнаты на минутку, я накину хоть что-нибудь. И свет зажгите, а то совсем издеваетесь. Что я тут в темноте вижу-то?

– Пардон, удаляюсь, но скоро вернусь, – похоже, стеснение Марины развеселило Волкова. – А свет никак не включить. Во-первых, нет электричества у нас и у соседей тоже. А, во-вторых, меня уже било током, спасибо. Пока дом не высохнет, свет зажигать нельзя.

Волков медленно подошел к кровати, присел на нее и принялся целовать Марину. Картина складывалась прямо-таки фантастическая: прошел ураган, все кругом залито, повалены деревья, нет электричества, возможно, кто-то пострадал, а Волков, несмотря на присутствие в доме жены, целует Марину, свою домработницу. Что-то видимо есть в ней такое, что заставляет мужчин пускаться во все тяжкие и творить безумия. Причем, мужчин не робкого десятка. Эта мысль рассмешила Марину.

– А, может, вы все это придумали, чтобы побыть тут, со мной? – шепотом спросила Марина. – И вам хочется острых ощущений? Ждете, когда сюда ворвется ваша жена?

Марина улыбалась настолько загадочно, что это заводило Волкова, толкало его на такие поступки, какие он в обычной жизни никогда бы не совершил и даже не подумал бы, что это возможно.

– Не ворвется. Да и что с того, что ворвется? Это только добавит происходящему таинственности, какого-то экстрима. Так, кажется, это называется?

Что-то будто бы щелкнуло. На лестнице зажегся свет.

– Ого, электричество дали! – в полный голос сказал Михаил и в этот же момент пригнулся, испугавшись.

Из-за стоящего рядом маленького телевизора вырвался целый столб искр, пошел едва заметный дым с запахом горелой пластмассы.

– И туда вода попала! А шнур в розетке! Как так можно? – засуетился Волков. – Разве можно оставлять вилку в розетке? Растяпа ты, Марина, восхитительная и прекрасная растяпа. Сразу понятно, в комнате живет женщина, этим сказано все!

– Михаил, давайте жить дружно! Лучше сделайте что-нибудь!

Телевизор неукротимо искрил. Волков подкрался к нему, держась за стену и закрываясь от искр рукой, дотянулся до шнура и дернул его со всей силы. Вилка выскочила из розетки, искрение прекратилось.

– Свет не включай, а то здесь все так заискрит. Да, видно, не судьба мне сегодня поехать на работу, нужно дом просушивать, все проверить. Я еще не знаю, что там в гараже. Может, его вообще ветром сдуло! – успокоившись, Волков стал относиться к случившемуся с иронией.

«Вот черт! Каждый раз, когда собираюсь спокойно что-то предпринять, случается всякая ерунда. Как будто мне назло! А Вика еще смеялась, когда я про подводные камни говорила. Ну, есть у меня такое чувство, и что здесь может быть смешного, не понимаю. Вот и сейчас, снова, на этот раз ураган, все замкнуло, и телевизор взорвался. Весело».

Гараж, несмотря на опасения Волкова, уцелел, как и стоявшие в нем машины. Марина весь день ползала по дому с тряпками, собирала воду. Все окна были открыты, в комнатах гулял ветер и с трудом высушивал то безобразие, что за каких-то пятнадцать минут натворила непогода. Кот никуда не выходит с кухни, там было сухо и не было сквозняков.

В кабинете Волкова на втором этаже капало с потолка – на крыше оторвался кусок обшивки. Днем приехали рабочие и долго латали крышу. Марина поила их чаем с печеньем, относя его на подносе наверх, на балкон, где прежде никогда не бывала. Она проходила через спальню, в которой суетилась Екатерина – от влаги в нескольких местах отстали обои. Екатерина, встав на табурет, сушила их феном.

– У вас прекрасная домработница, Михаил Петрович! – сказал кто-то из рабочих, когда Марина уже шла вниз. Благодаря открытым окнам все, что происходило в доме и возле него, было прекрасно слышно и в комнатах, и в кухне, и на лестницах.

– Спасибо, сам знаю, – ответил Волков. – Как, успеете доделать крышу за сегодня? Завтра мне на работу надо, встреч и дел гора, а тут такие напасти.

– Успеем, не беспокойтесь, еще пару мест осмотреть осталось. А потом мы к вашим соседям, у них там тоже крыша протекла. Да, давно таких гроз не было. Да и удивительно, обычно такие в июле, а тут…

Обедали хозяева на кухне. Марина готовила наспех. Она нервничала: накануне она твердо решила, что днем пройдет в кабинет Волкова, возьмет ключ и заглянет в сейф. Марина пообещала себе найти деньги, а далее действовать по обстоятельствам – либо устроить скандал и надавить на Михаила, чтобы он женился на ней. Либо банально сложить все в сумку, собрать свои вещи и сбежать. Был еще вариант инсценировать ограбление, но тогда понадобилось привлечь бы Вику, попросить ее приехать и забрать деньги, убедившись, что за ними никто не наблюдает. Все нарушила ночная гроза.

Волков ругал дождь, говорил, как он его ненавидит, ворчал, что у него срывается визит к партнерам и несколько клиентов были записаны именно на сегодня. Его жена жалела, что пропустила массаж и встречу с подругами, поход в бассейн и множество жизненно важных по ее мнению событий. А Марина ни о чем не жалела, думая, что она обязательно возьмет свое на следующий день, что она своего не упустит.

«Не бывает так, чтобы мне не везло два дня подряд. Первое, что сделаю, позвоню и Вике похвастаюсь. А то я в ее глазах и вправду стала какой-то неуверенной в себе и вообще неудачницей. Я сильная, пусть узнает и растрезвонит это всем!»

Марина оказалась права: ночью не произошло ничего примечательно. Во всяком случае, все спали, набегавшись за день, и даже если что-то и могло потревожить покой Волковых и самой Марины, оно прошло незамеченным.

Утро началось по расписанию – завтрак в восемь пятнадцать, сборы на работу Михаила, суета Екатерины с вещами, погодой и машиной, которая вдруг отказалась заводиться.

– Прекрати поднимать панику, – осадил ее Михаил. – Это непостижимо! Из всего делаешь событие. Это все от влаги. Нужно протереть контакты и все прекрасно заведется.

Марина с замиранием сердца следила из кухни за тем, что происходит в гараже, хотя ничего толком и не было видно. Наконец, открылись ворота, и Михаил выехал на машине жены к забору.

«Спокойно, главное ничего не упустить. Так, Екатерина уезжает. Часа три точно можно ни о чем не думать, она не вернется. А Михаил? Что-то он сегодня не торопится. Хотя, нет, пошел к гаражу с портфелем».

Он увидел, что Марина смотрит на него и, улыбнувшись, помахал рукой. Марина улыбнулась и тоже помахала. Улыбка эта была надменной, совсем не искренней. Но на расстоянии и из-за стекла Волков это, конечно же, понять не мог.

Еще пять минут – и Марина осталась в доме одна. От ощущения свободы она даже засмеялась, совсем негромко, но в просторной гостиной и в кухне прокатилось эхо.

Ею обуревало нетерпение. Взяв тряпку, она поднялась наверх. В спальне ее как обычно ждал пылесос – выставляя его на середину комнаты, Екатерина показывала, что неплохо бы и убраться. Таким экстравагантным, но банальным образом она еще и проверяла Марину, заходит ли она вообще в комнаты для того, чтобы убраться.

Дверь на балкон была распахнута, ветер покачивал занавески так, будто это совсем не ветер, а кто-то за ними скрывается. У Марины кольнуло сердце – а вдруг и вправду там кто-то есть. Нет, это всего лишь ветер. Кроме пустого графина и кактуса в пластиковом горшке за шторами нет ничего.

Войдя в кабинет, Марина сразу же подошла к столу и отыскала под письменным прибором ключ от сейфа. Она долго крутила его в руках – ключ был довольно необычной формы и больше был похож на длинный шуруп, к которому приделали несколько страз. Прежде, чем открыть дверцу сейфа, Марина вышла в коридор, осмотрелась, и даже еще раз заглянула в спальню. Никого.

Первая дверца не была заперта. Марина вставила ключ в замочную скважину второй и два раза его провернула. Дверь щелкнула и под тяжестью отворилась сама. Какие-то бумаги, свернутые в трубочку, папка с документами, еще одна.

– Денежки, где же вы? – спросила Марина сама у себя и сама же ответила. – Вот же вы!

Вдали, под бумагами, виднелся прозрачный пакет, в котором виднелись пачки купюр, упакованные настолько плотно, что полиэтилен натянулся до предела и кое-где порвался. Купюры были долларами. Марина держала в руках пакет и не верила своим глазам: это были деньги, огромные деньги, те, ради которых она изменила своим принципам и превратилась в домработницу, презренную тихоню, совсем незаметную и безымянную.

«Сколько здесь? Много, очень много! Вика права, хватит и на квартиру, и на все, чего хочется. Вот же проныра, обо всем знала с самого начала, знала, что у него есть деньги, а я до них доберусь. Соседи типа Ивана удивятся, как это мне удалось так быстро разбогатеть. Скажу, что заработала. Плевать, что они подумают. А, может, машину купить? Хорошую, дорогую. Водить научусь. Ладно, потом решим. Сначала спа-салон, себя в порядок привести после этой каторги. Все, ноги моей в этом доме больше не будет. Прощайте, Михаил Петрович, спасибо за все. Вы классный мужик, но деньги у меня уже есть, так что…»

Было тихо, но Марина почувствовала на себе чей-то взгляд – и обернулась. В дверях кабинета стоял Волков. Он смотрел на Марину удивленно – то на нее, то на деньги. Марина тоже опустила глаза и взглянула на сверток с купюрами, что держала в руках.

Волков не мог ничего сказать и сдвинуться с места он тоже не мог. По нему было видно, что в нем происходит внутренняя борьба: что-то говорит в нем в пользу того, чтобы дать волю эмоциям и устроить скандал, выкинуть Марину из дома. Но ему хочется во всем разобраться и все понять. Он такой человек – причины событий и явлений для него важнее, чем сами события и явления.

– Марина, – тихо произнес Волков и шагнул к ней. – Что это вы делаете? И, позвольте спросить, зачем?

– Я… – замялась Марина. – Простите меня, я тут убирала и заглянула туда, в сейф. Я видела, как вы его открывали, и тоже захотела посмотреть. А вы, вы ведь уехали на работу.

– Да какая работа! Я должен ехать на встречу, а утром об этом забыл и не надел костюм. Не помните случайно, где он может быть? Такой серый, и галстук красноватый был там же. Я давно его не надевал, жена его куда-то задевала.

Даже в такие минуты Волков думал о своей работе, о делах, о том, что вокруг может происходить все что угодно, но от этого его карьера и его клиенты не должны страдать. Спрашивая про костюм, он на мгновение забыл, что перед ним стоит его же домработница, которая только что в его отсутствие без зазрения совести собиралась его ограбить.

Марина не могла сдержать чувств. По ее щекам покатились слезы, крупные, они следовали одна за другой.

– Костюм, он там… – голос Марины срывался, она держала в руках сверток с деньгами, и он неожиданно показался настолько тяжелым, что оставалось только одно. – Костюм в спальне, в шкафу, я найду вам его сейчас.

Марина направилась к дверям, где стоял Волков и не нашла ничего лучшего, как вручить сверток с деньгами прямо ему в руки. Пройдя в спальню, она открыла шкаф с вещами и долго в нем копалась.

– Нашли? – спросил за ее спиной Волков.

Марина вздрогнула.

– Да, вот он. И, кажется, даже гладить не нужно, аккуратно висел.

– Спасибо, – пробурчал Михаил. – Марина, зачем вы все это устроили? Я же доверяю вам, знаю, что вы хороший человек…

Он снова называл ее на «вы», впрочем, это совершенно ничего не означало.

– Я хороший человек? Да вы что! Вы меня недооценили явно! Вы знаете, понимаете, зачем я все это затеяла? Неужели вас не смутило то, что я не домработница, никогда ею не была, и вообще никогда не работала? Неужели вас это не насторожило? Вы как будто тогда не обратили на это внимания! – Марина не могла держать себя в руках, ее руки дрожали, она чуть не уронила на пол костюм.

Волков взял костюм и, не обращая внимания на присутствие Марины, стал переодеваться. Он торопился на встречу – и для него не имело значения то, как он выглядит со стороны, он, во что бы то ни стало, должен был на нее попасть.

– Нет, Марина, я все заметил и понимал все риски, которые вытекают из моего согласия взять вас на работу. Но я решил дать вам шанс. Да и что скрывать, вы мне понравились. Вы очень красивая, Марина. Вы явно попали в жизни в трудную ситуацию, раз решились наняться домработницей.

Марина засмеялась. Это был смех сквозь слезы.

– Я? В трудную ситуацию? Вот смех-то! Нет, вы ничего не поняли и даже сейчас не понимаете. Меня интересуют только деньги…

– Не верю! – закричал Волков.

– А придется поверить, Михаил, придется! – Марина подбежала к окну, к выходу на балкон, отдернула штору и вышла. – Вот ради этого я все и затеяла. Дом, участок, гараж, машины. Почему у вас это есть, а у меня нет? Мне надоело быть подстилкой для мужиков, они пользовались мной, а потом наглели, считали, что я им обязана. А я никому ничем не обязана. Мне нужны только деньги. Мне хорошо и одной, когда есть деньги. Мне надоело отказывать себе во всем, что хочется. А у вас, у вас есть деньги, есть все, что нужно мне.

Марина плакала навзрыд. Она стояла на балконе, ветер трепал ее волосы, свежий воздух румянил лицо, мокрое от слез. Конечно, Михаил предполагал, что все может закончиться тем, что новая домработница его ограбит. Но в первый месяц ее работы этого не случилось, как и во второй, и в третий. Постепенно он начал чувствовать, что Марина становится для него больше, чем просто домработницей. Рядом с ней он был совершенно свободен – и он отдал бы все деньги, все, что у него было ради того, чтобы она осталась с ним. Только он ей никогда об этом не говорил, полагая, что она догадается обо всем сама. Волков даже придумал, как договориться с женой, чтобы мирно, без ссор, разойтись.

Но Марина так была занята своими планами, обдумыванием того, как добраться до денег, что пропускала все, не замечала и не делала выводов ни из слов Волкова, ни из его поведения.

– Мариночка, умоляю вас, успокойтесь, – Михаил вышел на балкон и подошел к Марине. – Плевать на деньги, я вас не осуждаю, я все понимаю.

Марина отдернула руку, за которую пытался ее взять Волков.

– Не трогайте меня. Что я, не соображаю ничего? Вы сейчас так говорите, а сами мигом в полицию, меня посадят за мошенничество. Нет, я не хочу сидеть в тюрьме, не хочу. Будьте вы прокляты со своим домом и этими деньгами!

– Не говорите так, Марина, – Волков говорил спокойно, в его голове тоже вертелись сомнения и он пытался найти выход из этой ситуации, и, как ни странно, его нашел. – Вас с деньгами видел только я. Я никому ничего не расскажу, мы вообще забудем об этой истории, все будет, как и прежде. Если вам нужны деньги, то я готов удвоить или даже утроить вам зарплату. Мы вместе поедем по магазинам и купим все, что вы захотите. Понимаете, мне хочется, чтобы мы были вместе, ведь нам вместе так хорошо. Я на полном серьезе, Мариночка! Без шуток!

Марина пятилась назад, а Волков все приближался к ней, стараясь взять за руку, чтобы обнять и успокоить.

– Я сказала, не подходите ко мне! Мне все равно, что вы себе придумали. Мы разные люди. Может, вам я и нравлюсь. Я нравлюсь всем мужчинам, но им нужно от меня только одно. Вы тоже такой, точно такой же, как и все остальные, – Марина посмотрела в глаза Волкову. Он стоял рядом и, как и она, готов был заплакать. Он протягивал руку, пытаясь взять ее руку. Она чувствовала его тепло.

«Нет, этого всего не может быть! Не со мной!»

– Мариночка, простите меня… – начал Волков и снова попытался прижать Марину к себе.

– Отвалите от меня и уберите свои руки, а то я закричу!

Марина открыла рот, чтобы закричать, но из нее вырвался только испуганный стон – она теряла равновесие. Балкон заканчивался низким деревянным парапетом. Марина не заметила, как ее ноги уткнулись в него. Она смотрела в глаза Волкову – посмотреть вниз, оглядеться для нее было равносильно проигрышу, тому, что она чего-то стыдится. А это не так, ей стыдиться нечего.

– Мы будем счастливы, Мариночка, вы мне очень нравитесь, мы все забудем и начнем сначала, – прошептал Волков.

Его взгляд был скован взглядом Марины, и он тоже не видел – ни низкой деревянной ограды балкона, ни то, что они стоят на самом краю, ни того, что Марина слегка пошатывается, теряя равновесие, и поэтому беспомощно машет руками. В их схватке – патологическая алчность и равнодушие против денег – взяла ничья. А Марине жизненно необходима была победа. По-другому она не умела.

Их держал взгляд. Но Марина становилась все дальше и дальше. Доли секунды, растянувшиеся если не на вечность, то уж точно на такой период, за который можно что-то понять, но уже невозможно ничего исправить. Это было сиюминутное замешательство. Когда до Волкова дошло, что Марина падает, было уже поздно.

Она лежала на земле и смотрела на него. Два металлических штыря торчали из ее тела – один пробил шею, другой правое плечо. Это были те самые металлические колья ограды цветника, который при помощи Михаила Марина соорудила своими же руками. Зелень цветов, люпинов и хризантем обнимала ее лицо, тело. Запоздавшие со сбором нектара шмели продолжали беззаботно кружить вокруг и жужжать.

Они были вдвоем и совсем близко, смотрели друг на друга, но этот взгляд они дарили друг другу в последний раз. Словно зная это, они старались запомнить друг друга как можно лучше.

Марина шевельнулась и теперь смотрела в небо. Перед ее глазами проплыли Волков, Вика, Виталик, сидящий за рулем своей машины, Бадри в смокинге, бабушка, отчитывающая за позднее возвращение, плачущая мама, молчаливый отец, погруженный в свои мысли. Любимое в детстве место – полузаброшенная площадка с ржавыми скрипучими качелями во дворе за Обводным каналом.

А потом она увидела зиму, снег, тихо ложащийся на землю крупными хлопьями, сумрак, замерзшую Фонтанку. Ощутила обжигающий холод гранита. Это было последнее, что она смогла различить.