«Обрыв»

Фотографии не производили никакого впечатления на командующего, поскольку он не отрывал глаз от окна.

Я стал испытывать неприязнь к Анне: чем больше она была в меня влюблена, тем большая ненависть к ней зрела во мне.

Было лето, время отпусков, мы шли по лугу в утренний час, и вдруг она спросила:

– Ты меня любишь?

Мне бы ответить: «Нет, не люблю и хочу, чтобы ты умерла».

Но я ответил, что да, люблю, и она успокоилась, несмотря на тон, которым я произнес эти слова; мне хотелось настроиться на окружающий пейзаж, а она в очередной раз вторглась в мой внутренний мир.

Позже, в гостинице, когда я открывал окно с видом на реку и на обрыв, она вновь задала тот же вопрос:

– Джон, Джон, ты меня любишь?

И тут вдруг я ясно осознал: мне не по силам будет продолжать эту игру. И одновременно пришла уверенность, что эти места по мне, что я годами испытывал желание очутиться на природе, где ничего и никого, где зелено, светло, покойно, и почувствовал облегчение.

Так ли уж важно было, что придется весь вечер, весь завтрашний и послезавтрашний день говорить: «Да, я люблю тебя, я хочу тебя». Я уже решил: Анне предстоит умереть, она умрет, и потому я был готов выносить ее вечные назойливые приставания – и за столом, и в постели, и на прогулке. Раз конец предрешен, теперь это был лишь вопрос времени; я отнюдь не сумасшедший, просто нужно устроить так, чтобы все получилось, и я наконец обрел свободу.

Вечером того дня я внимательно разглядывал обрыв, и его вид вселял в меня надежду.

Он представлял собой высокую меловую стену утеса, поросшего травой, на вершине которого, вероятно, можно было бродить, оставаясь при этом незамеченным. Между вершиной утеса и рекой, берег которой был покрыт огромными валунами, было метров восемьдесят. На эти-то камни и упадет сброшенное тело, а упав, непременно разобьется, разлетится на куски и умолкнет. Это закон природы, очень хороший закон, и никому не дано избежать его или изменить.

Когда мы легли вечером в постель, Анна попросила:

– Джон, поцелуй меня, как ты умеешь, – и стала вздыхать и извиваться рядом со мной.

Я нырнул меж ее расставленных ног и целовал, целовал… и мне не надоедало задыхаться в ее запахе и влаге, ведь я знал: час ее смерти близок.