«Периферия»

Город возник из ничего и какое-то время парил над равниной в лиловых струях кипящего воздуха. У города были широкие плоские зеленые крылья. Потом кварталы встали на свои фундаменты.

— Чиройлиер, — объявил Ракитин. — Люби и жалуй.

Якорь был отдан, и он, словно капитан, напряженно ждал, удержит ли судно тугая, звенящая цепь. Течение могло понести их дальше. А куда — дальше? И зачем — дальше?

Замелькали деревья, почти черные, шарообразные, и овальные, и стреловидные. С разными скоростями перемещались розовые и белые фасады, шиферные крыши, какие-то стеклянные и фанерные киоски и неожиданные на этом обыденном фоне яркие цветочные клумбы.

— Нам должно повезти! — улыбнулась Катя и придвинулась к своему спутнику.

Он словно не услышал этих горячих, окрашенных в ожидание слов. Он смотрел на город, который, наверное, примет их и согреет и предоставит поле для сева. А возможно, он их отвергнет. Лениво и равнодушно скользнет по ним взглядом и отвернется. Синица или журавль? Но пока и синица не очень-то шла им в руки.

— Повезет, вот увидишь! — сказала Катя, и прижалась к нему, и погладила его руку, и подождала ответной ласки, и не обиделась, не дождавшись ее.

— Не знаю, — сказал Николай Петрович, не отрывая пытливого взгляда от непритязательных домов.

— Повезет, обязательно повезет, я верю в твою звезду. У меня интуиция. И у меня ты.

«Ты ни в чем еще не уверена, — подумал он. — А вот я, я уверен. Ты смотришь на жизнь не так и понимаешь ее не так. Другое ощущение бытия? Перевес эмоционального начала над логическим?»

Он обнял ее, и она поняла, что но прибавила ему уверенности.

— Ты ведь умный-умный!

— Не льсти, — попросил он.

— Ты у меня самый умный, и самый лучший, и самый нежный.

— Какая ты непоседливая. Зажмурься! Я скажу, когда открыть глаза.