«Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка»

а четверть века регулярного наблюдения за творческим развитием Эмэ Бээкман и эстонская и общесоюзная критика уже вроде бы вывела закон, определяющий особенности ее личного пути в литературе. Закон этот парадоксален: ни один из множества романов Эмэ Бээкман не похож ни на предыдущий, ни на последующий. Так, после «Глухих бубенцов» (1970)[1], написанных твердой «мужской» рукой — просто, густо, сурово, в строгих традициях эстонской деревенской прозы, незамедлительно, с интервалом в год, появилась «Шарманка» (разновидность антиутопии), где все — и слог, и сюжет, и способ типизации, — решительно отрицали те основы «живописного соображения», за возрождение которых, наперерез новациям эстонского авангарда, казалось бы, ратовала автор «Глухих бубенцов»!

Положите рядом эти романы-погодки: «Глухие бубенцы» и «Шарманку». Впечатление такое, что изменилось не просто выражение авторского лица, но и само лицо, — если воспользоваться метафорическим термином Э. Бээкман. Я имею в виду следующий сюжетный ход из «Шарманки». Пораженный изменчивостью облика своей собеседницы, Оскар, главный герой романа, говорит ей: «У вас много лиц», на что женщина отвечает: «У меня их было еще больше… Но с каждым годом некоторые из них уходят… А иногда… люди уносят их с собой, чуть ли не силой… Бывает, что у меня безвозвратно похищают мое самое любимое лицо — тогда я стремлюсь избавиться и от остальных».

В «Шарманке» обладательница множества лиц, в знак особенного доверия к своему гиду (Оскар сопровождает «почетную гостью из Андорры» в странствиях по городу ее детства) снимает парадное, театральное лицо (фосфоресцирующий перламутр, носовые расширители, бледно-лиловый парик и т. д.), и мы видим одно из ее «домашних» лиц — «усталое и уже совсем немолодое, подстриженные под мальчика волосы с проседью»…

Эмэ Бээкман «меняет лица» в обратном порядке. Простой и домашней была она в «Глухих бубенцах», «Шарманка» написана в фосфоресцирующем стиле — парадоксальном, ироничном, «модерновом».