«Отто кровавый»

И вот в промозглой тевтонской глухомани сидит наш молодой король Отто: прыщавый младенчик в одной руке, усопшая возлюбленная — в другой. Короед уже вопит, жрать просит, а мамочка быстро остывает. Телега крякнулась, кобыла сбежала… не говоря уже о том, что за Конец Света даже билетов не вернули. Ну где вы еще видали такого залупленного на весь мир монарха? Он скрежетал зубами и рвал на себе волосы. Не помогло. Он воздевал очи горе за наставлениями. Ничего, кроме ничего. Он опускал очи долу. А тут что можно отыскать, кроме сорняков да булыжников, изгаженных преждевременным началом наследника? И тут, из стигийских бездн отчаянья — проблеск надежды… куда там, целая путеводная звезда! Зрелище прекрасное и кошмарное одновременно. Воздетые к морозному светилу — двойные дары его безжизненной невесты, истекающие млеком, точно алебастровые фонтаны! И вот тут наш жестокосердый герой потихоньку начал, как говорится, слетать с катушек. Но кто б говорил, кто б говорил? Если из валунов кровь выжимаешь, то чего б и жмурика не подоить? А после — и козу, и ослицу, и, наконец (вот этот эпизод мною особенно любим), — щипавшую травку корову с кривым рогом и парочку ее же чад. Отто рассудил, что раз она кормить двоих предназначена, прокормит и четверых. В окружавшей их сельской местности также водились курятники, грядки с капустой и погреба с картошкой. Стога сена для ночевки и конские попоны взаймы. Как средь бела дня, так и темной ночью. Лохи деревенские так, кажется, ничего и не заподозрили. Папаша с сынком рылись по помойкам, крали что ни попадя — и выжили. Сельская жизнь шла парочке на пользу. Кожа у ребенка очистилась, а у папаши уровень желчи упал. Казалось, они грабили окрестности с полной безнаказанностью. Отто и в голово не приходило, что деревенские лохи были свидетелями каждой такой неуклюжей покражи. Они с наследничком стали знаменитыми. В этом захолустье о них судачили в каждой хижине и лачуге. Вот вам королевская семейка — Чокнутый Отто Кровавый, властелин всего, на что хватает глаз, со своим Прыщавым Прынцем подмышкой, как с трофейным порося, тырит творог и черные корки с заднего крыльца, что твой обычный жулик. На самом деле, свернутым набекрень мозгам бедолаги Отто ни разу даже не померещилось, что он может быть властелином хоть чего-нибудь… пока однажды на заре скитания не привели их с чадом на один пригорок, откуда они увидели вдали шикарный замок. «Дом,» — сказал Отто пацаненку. Стоял май, цвели эдельвейсы. Отцу с сыном понадобилось четыре месяца, чтобы от горы Тысячелетия добраться до ворот замка в девяти милях от нее. Что в среднем выходило по две мили в месяц, плюс-минус пару лиг или фарлонгов, или в чем там они тогда расстояния меряли. Отто сильно удивился, когда в воротах их никто не остановил. А оказавшись внутри, понял. Да он ночевал в свинарниках почище! Во что бы ни уперся взгляд его — везде царило омерзительное запустение. В переулках кишели крысы. Прилавки торговцев сгнили. Горожане ежились под злобным присмотром стражи. Старые оборванцы и юные беспризорники дрались за мусорные кучи. То есть, не город, а сущая дыра. Как все могло так сильно измениться у него на старой доброй родине всего за несколько месяцев? Ему просто не пришло на ум, что в городишке-то не изменилось ничего, пока он по кущам шибался. Он сам изменился. Он прошагал по ступеням мимо стражи, разинувшей рты, и вступил в свой тронный зал прямо посреди ежедневного правежа.