«Матрица, или Триады Белого Лотоса»

Каринберг Всеволод Карлович Матрица или триады Белого Лотоса

Для делового человека его жизнь - мастерская. Для критически мыслящего - лаборатория, в которой внешний мир - объект исследования. Для поэта его жизнь - вдохновение, в котором искусство отражает его внутренний мир. Но есть жизнь, и есть - мир, и они тесно переплетаются.

Когда человек сетует на свою судьбу, он винит в своих неудачах внешнее, забывает, что внешнее - проекция внутреннего. В своих неуемных желаниях и претензиях к внешнему человек забывает, что внутреннее - это проекция внешнего, - и так ли важна для него, как кажется?

Автор заведомо поставил героев в ситуацию, где они свободны в своем этическом выборе.

Герои новелл не рефлектируют, предоставляя читателю самому оценить жизнь и проанализировать причины поступков. Автор позволяет только себе высказываться о внешних причинах развития сюжетов своих мини-романов. Порой парадоксальность суждений шокирует мироощущение читателя, - это входит в фабулу ткани повествования, позволяя держать внимание публики, не распыляя его.

Нити судьбы героев вяжет логика сюжета. "Абсолютная реальность" может и не быть "Матрицей", но как сквозная идея повествования, держит интригу.

Человек, ушедший от своей нравственной природы, от любви, становится свободным. Но что свобода в Социуме? И для чего такая свобода?

Концепция романа Матрица

Что движет человеком, когда жить невозможно? Любовь? Семья? Отечество? Вера? Друзья? - А может упрямое неприятие этого мира? Бунт одиночки? Судьба? Воля?

Автор пришел к абсолютной равноценности вещей и событий, что связывают порой Случайности. Выстрел прозвучал не тогда, когда нажал на курок слабый человек, а когда созрело событие.

Еще Достоевского поразила двойственность смертного человека. Человек до конца не перестанет стучать в крышку гроба, даже зарытый заживо.Даже, если самому кажется, что - умер.Даже, если "близкие и друзья покойного", с кривыми, завистливыми и лживыми ртами, его забыли, бросив, как комья земли на крышку гроба, добрые и участливые, запоздавшие слова.

Для делового человека его жизнь - мастерская. Для критически мыслящего - лаборатория, в которой внешний мир - объект исследования. Для поэта его жизнь - вдохновение, в котором искусство отражает его внутренний мир. Но есть жизнь, и есть - мир, и они тесно переплетаются.

Когда человек сетует на свою судьбу, он винит в своих неудачах внешнее, забывает, что внешнее - проекция внутреннего. В своих неуемных желаниях и претензиях к внешнему человек забывает, что внутреннее - это проекция внешнего, - и так ли важна для него, как кажется?

Сознание режет мир и жизнь на две составляющие, - по принципу "добро и зло", т.е. заведомо ставит человека в нравственную позицию по отношению к бытию, - "то" и "это". Нельзя сказать, что такое деление - в принципе неправомерно, оно связано с понятием "свободная воля". Насколько человек свободен в своих поступках? В этом вопрос - этика человека.

Что человек может привнести в мир (Универсум) - чего там нет? Где - его воля, а где логика событий? И так ли события в Универсуме - детерминированы? Ведь события случайны, не так ли? А может, они развиваются по волновой функции какой-то Матрицы. Встречи в жизни, расставания, поступки, мысленные образы возникают как музыка, - вот прошло время, мы слышим мелодию, и узнаем ее, - где же тогда музыка находилась?

Управляет ли жизнью человека внешний Арбитр? А может, за плоским зеркалом, проекцией "я", скрывается злая воля недоброго человека или группы облеченных властью, манипулирующих Социумом? Так ли сильна идеология лжи? У человека есть две возможности, - или остаться у искажающего его жизнь зеркала, или уйти от него. Будет ли это бегством от окружающего или от себя самого?

Автор заведомо поставил героев в ситуацию, где они свободны в своем этическом выборе.

Герои новелл не рефлектируют, предоставляя читателю самому оценить жизнь и проанализировать причины поступков. Автор позволяет только себе высказываться о внешних причинах развития сюжетов своих мини-романов. Порой парадоксальность суждений шокирует мироощущение читателя, - это входит в фабулу ткани повествования, позволяя держать внимание публики, не распыляя его.

Нити судьбы героев вяжет логика сюжета. А она, через противостояние профаническому мировоззрению публики приближает к реальности нашей жизни, образы становятся узнаваемы. В этом - внутренний конфликт романа, читатель понимает, что роман только фантазия автора, и в тоже время реальность внешнего входит в рамки романа. В этом - Матрица, для этого автор так активно использует понятие в роман. "Абсолютная реальность" может и не быть "Матрицей", но как сквозная идея повествования, держит интригу.

Прослеживая судьбы героев, их переплетения, автор задает вопрос, - что свободно в Матрице, как не любовь? А, так ли безопасна любовь для героев, чтобы безоговорочно следовать за ней? Есть ли она - ласковое прикосновение ветерка к головкам цветущих пионов в тихой долине, или она - порывы ветра в открытом океане?

Человек, ушедший от своей нравственной природы, от любви, становится свободным. Но что свобода в Социуме? И для чего такая свобода?

Территория тайги

Герои, ошалевшие от обанкротившихся строителей коммунизма, бежал из столицы переродившегося государства, закосневшего в догматизме. Столица выбрасывала из себя думающую, оппозиционно настроенную молодежь, разочаровавшуюся в сказке, которую им пели геронтологические вожди правящей партии, лживую и давно аморальную. Партия и комсомол вырастили дебильную однобокую, крашеную "шаровой" краской в один цвет, молодежь, которая долго еще не будет взрослеть! Без мозгов, но с целлофановыми идеями в голове.

Начинался период безвременья.

Настоящее не имело будущего, одни переживали сталинскую эпоху, другие - уже следующее прошлое: безликое, безглазое, глухое и немое в слепящем свете коммунистических трубадуров, оболгавших прошлое страны на свой лад.

Записки пчеловода

Мир явлений - это пруд кишащий разнообразной рыбой. Сознание выхватывает в плоскости противоположностей только поверхность пруда, - иногда всплывает нечто, как рыба, дает хвостом, и по поверхности бегут кругами волны, - их то мы и видим, как Реальность.

А писатель выражает в плоскости добра-зла свой вербальный мир, который есть ложь, если не знать мотивы, которые руководят им. Это как в "Пикнике на обочине" Стругацких, - Сталкер вел желающих счастья в комнату, где исполнялись любые желания,...но только самые заветные. А какими мотивами они задаются? "Мир явлений - это пруд, кишащий разнообразной рыбой". Где нет места искренности перед собой - тебя не поймет и "другой". Любое произведение искусства это попытка что-то высказать собеседнику, пусть даже, он только зритель. А высказать можно многое: и свою ксенофобию, и бескомпромиссную идеологию государственного насилия, и ханжескую мораль. Даже, высказать можно собственную омраченность, но это будет уже не в плоскости добра-зла, а в плоскости Абсурда!

Мир только кажется абсурдным.

Тайна "волшебных" зеркал или Матрица.

В произведении есть мистика - в виде концепции универсальной Матрицы, но она не потусторонняя. Она - в освобождении сознания. Наше сознание только тень того, что за ним. За тем как возникает мысль, стоит другое - из чего она возникает.

Артефакты, о которых говорится в произведении, не столько напрямую влияют на сознание, сколько показывают, что мир сложен и в тоже время прост и доступен бесконечно, в эту тайну можно просто войти и увидеть ясно всю связь времени и событий.

Нельзя к Матрице подходить с точки зрения своего желания.

Мы являемся частью Матрицы, т. е. непостижимого.

Нельзя понять до конца Матрицу, потому что, влияя на Матрицу, мы в первую очередь влияем на себя, хватаем себя за нос. Мы изменяем только собственный человеческий мир, но не Матрицу.

Нельзя спрятаться от Матрицы, мы в ней живем. Матрица показывает, что она поддерживает всякую жизнь, а потому и нравственна, дает жизни исчерпать себя полностью, выполнить задачу вечности. Мир единственен, а не множествен, все события сбываются в рамках Универсума.

Научное мышление не может объяснить мистику, и на этом можно позволить себе создать даже документальный фильм, т.е. ввести элемент мистики чисел и событий, как интригу.

В повествовании несколько сюжетных линий.

Это и история царства Бохай.

Это и история царской семьи, их взаимоотношений с путешественниками Пржевальским и Арсеньевым.

Это и современная политэкономическая ситуация в стране, и поиски нравственного в действительности. Это не есть поиск Бога, герой абсолютно атеистичен, он не верит в потусторонность действительности, мир и события для него едины и единственны.

Научная линия представлена в виде библиографических ссылок, отчетов Академии Наук по поводу физической картины мира и проблем истории науки, а также некоторыми концепциями философов-футурологов.

Террорист или "бич божий"

Возможна ли гуманитарная этика в "новом" мире, с его общим информационным полем, с влиянием СМИ и государства на отдельного человека? С этим вопросом непосредственно связана концепция управляемости реальностью, событийностью. Возможна ли этика Бога "старого" мира в современном глобализованном мире?В проекте гуманитарного мира, начавшегося в мировой литературе с Дон Кихота Сервантеса, в Фаусте Гете разрушил романтического человека с его потусторонней душой, а Достоевский поставил вопрос еще острее: "Подлец человек, а что если не подлец?...". Возникают парадоксы:

Жизнь наша, это наказание за жизнь нашу.

Ответственность в мире есть наказание за принятую на себя ответственность в мире.

Любое действие человека в мире, это ответ мира человеку.

"Старый" Ренессансный проект гуманитарного мира предполагал ценность человека в рамках избавления его от страдания в этом мире, делал его выше бога и мира.

Но свобода человека в мире ведет к необходимости и детерменированности событий в мире.

Но равенство людей возможно только в смерти.

Но братство людей приводит к бесконечному одиночеству людей.

В мире, построенном на идеологии самоценности человека, - человек становится наказанием самого себя. Есть ли у человека время на обновление "нового" мира?

Герой уверен, что он хозяин своей судьбы, а читателю, как бы смотрящему на события от лица руководителя фирмы "Фантом", кажется, что он может управлять чужой судьбой.

Герой шел изменить свою жизнь, свое прошлое ради своего будущего, а получилось, что сделанное им в настоящем, - в будущем наказывает его самого.

Герой уходит в мир делать "добро", жаждет единения с другими людьми, а приходит к своей несостоятельности и духовной пустоте. Он шел изменить "несправедливый" мир, но получилось - наказать мир.

Невозможно манипулировать душой человека.

Противоречие гуманитарного мира, в котором герой вырос и личного мировосприятия, литературная судьба героя, трагически связана с душой героя. Противоречие разрешается катарсисом, герой понимает, в этом мире он - бич для наказания самого себя.

В романе несколько героев, от имени которых ведется повествование, позволяя читателю судить поступки героев со стороны или из "Я" героев, становясь на точку зрения автора, или активно не принимая его этические концепции, создавая внутреннее напряжение повествования. Автору важно подчас парадоксальное отношение к нравственным ценностям Социума, как эпатирование сложившегося профанического мышления.

Концепция Мейнстрима, как главного течения в океане современной литературы, возникла из названия общественно-политического журнала в Америке пятидесятых годов, и утвердилось в наше время после гибели коммунистической идеологии. На волне безграничного могущества Человека в те недавние времена, его научной и технической мощи, стремительной информационной революции, в условиях ядерного и другого оружия массового поражения, современная цивилизация потеряла полностью ощущение Реальности, что привело к современному глобальному кризису, все стремительнее скатывающего мир к глобальной катастрофе, Апокалипсису.

Понятие "Матрица" возникает у автора только в конце романа, начало посвящено полностью становлению его, как объяснение мистической основы событий мира, чтобы противостоять концепции Социума, его противоположности Матрице мира. Возникает судьба человека в противоречивом мире, и идея реального выхода из этического тупика современного общества, если рассматривать ретроспективу событий из Будущего, как проекта прошлого, вектора для прошлого, как нравственной позиции живого сознания в мире. Когда говорят - Судьба, - подразумевают, что Будущее руководит Прошлым.

Часть N 1

Фата Моргана

Эти мысли пришли мне в тайге, когда густой туман накрыл ложбину между вершинами сопок, скрыл на неопределенное время направление пути. В тумане вдруг безмолвно проявилась под покровом мистики тайна существования. Я присел на выступ скалы, снял рюкзачок, поставил его в траву и достал из него пачку "Примы" ростовской, вытянул помятую сигарету. Не торопясь, закурил, вглядываясь в туманный путь, где-то рядом было огромное море, я это ощутил всем существом.

А потом мысли эти проявились на Тверском бульваре. Нависло пасмурное небо над Москвой, и зашуршал вдруг дождь в немой листве вязов, быстро превратившись в ливень. Первая летняя гроза обрушились на город, смела с улиц и площадей текущую толпу людей. Дождевая вода, низвергаясь с кровель крыш, в водосточных трубах завилась в хлещущие на мостовую косы, и зашумела по подъездам. И первый отдаленный гром раскатился по скверам и дворам. Я отодвинулся вглубь подъезда, куда меня загнал потоп, подальше от брызг, летящих в открытую парадную дверь. Достал из кармана джинсовой куртки пачку подмоченного "Беломора" ленинградского, и, чиркнув кремнем бензиновой зажигалки "Зиппо", не торопясь, раскурил папиросу, всматриваясь сквозь струи дождя на черные кривые силуэты деревьев на бульваре. Вспышки близких молний и вслед за ними устрашающие раскаты грома, казалось, разламывают над тобой крыши домов.

Это был как звонок - оттуда, - говорящий, что твои дела в арт-салоне на Волхонке подходят к концу, и надо начинать какое-то новое дело, заново встраиваться в злую экономику повседневных отношений. Карма твоей жизни проявляется в событиях и людях, толпящихся вокруг твоего существа.

Веселый поток, пляшущий на тротуаре, до блеска вымывает разноцветные камешки на городском асфальте, обычно невзрачном и однотонно сером, превращая его в дно горного потока, где сквозь воду волнуется яшмовая галька, говоря о совершенстве и красоте окружающего мира, скрытого под покровом обыденности.

Очищение и искупление. Что может быть фантастичнее этого в наше рациональное время! Даже потеря бизнеса кажется незначительной. Тем более что он уже уперся в потолок $10 000 в месяц. А это угнетает, усилия заработать больше были напрасны. Понимаю, что пока у власти Е.Б.Н., "поднять больше" тебе не дадут. После встречи с банкиром Аликом уровень твоих доходов сразу показался незначительным.

Я понимал, лестница богатства может вскружить голову раньше, чем доберешься до облаков. Нужна особая изворотливость, наглость, безмерная жадность и жестокость в отношении к окружающим и партнерам по бизнесу. Лезешь вверх ведь по головам не таких преуспевших, как ты, оставляя угрызения совести внизу, продвигаясь на ледяную вершину достатка, когда нет друзей и родных, а только небо в алмазах. Человек - тоскливое животное, потому что сознание его - коллективное. В одиночестве, среди равных себе по социальному и имущественному положению, невыносимо скучно, развлекает только тщеславие друг перед другом, но и оно подчинено приумножению денег, не давая душе свободно вздохнуть. А еще - страх потерять все. Сколько поколений твоих потомков должны смениться, чтобы быть довольными наследуемым богатством, как должным, и когда притупиться у них страх за свою судьбу.

Я как чувствовал, что счастье с Натали не будет долгим. Какие-то несколько лет вместе во Владивостоке в общаге. Словно, я украл их у друга. Конечно, это придавало сладкую пикантность твоей любви. Но, половая любовь мужчины к женщине, это уничтожение мужчины в женщине. Остроту чувств - придает соперничество обладания тем, что тебе не принадлежит до конца. А женщина не может принадлежать до конца, иначе она станет для тебя объектом обладания, и чувство вины перед ней - отравит в конце концов счастье обладания ее телом. И уже, любовь женщины - это месть мужчине за это чувство вины. Тоска от невозможности Божественной любви, от невозможности примирения с плотью, и вера, что любовь все-таки возможна, как посыл в будущее, как любовь матери к возможному сыну.

Это как с богатством, чем его становится больше, тем меньше сомнений должно быть в обладании им. А то - все можно потерять в один черный день. Удачу нельзя присвоить - ее можно только украсть.

"...Кошку двумя пальцами глажу, она обхватывает руку мягкими лапками. Уставшая жена смотрит долгим взглядом на зашедшего в гости друга. Он смущен, ему кажется, что это он утомил их своим вниманием. Семья. Ухожу покурить на балкон, из-за занавески вижу, как жена мягко целует его в губы. В сердце пустота".

Говорила же Натали, смотря искоса пугающими своей беззащитностью глазами: "Так - нельзя, Влад, грех это". Тоска. Деньги. А так хотелось разделить с тобой судьбу до конца, Натали!

Где-то там, далеко, я оставил свою душу. Вернется ли из иного - любовь? Или даст только успокоение. Всегда стоишь перед выбором - власть обладания или освобождение души. Может быть, я вернусь в облике змея, приползу на брюхе в райскую землю, где уже навечно буду с ней! Эта моя плоть в Москве - так мало радости приносит, словно пустая оболочка без души.

Надо идти в свой салон, и разбираться - с хитрыми поставщиками, желающими сбыть негодный товар за бешеные деньги вместо настоящего "Палеха" из Ивановской области; с ремесленниками, что мнят себя великими живописцами, а свои поделки - шедеврами; с чеченами, считающими себя основными арендаторами здания на Волхонке; с подлецом, вечно пьяным директором ДК, в наглую клянчащего денег и выпивки, - скоро ли его возьмет брат-Кондрат, сковырнет коньяк "Наполеон", что пьет он каждый день, как простую водку. Рутина жизни. А чем лучше - осторожные иностранцы, требовательные, желающие по дешевке приобрести товар, словно они "делают шопинг" в супермаркете! А, жадные, завистливые менты с рациями. Надо выяснить - с какого они отделения милиции. А впрочем, какая разница. Будут другие. Где крутятся деньги, там всегда прибьет продажных ментов. Делают свое дело - предупреждают об облавах ОБХСС на валютчиков Центра, и - слава богу! Вот уж поставили валюту "в тень", и сосут ее сами из твоего дела, как пиявки. Подлое время, подлая страна. Словно испокон веку идет дождь! Один бы хороший ливень с грозой очистил бы землю навсегда! Смыл бы грязь с мурла - Хама и Хапуги.

Настоящих раритетов мало, и их не продают с лотка. Увидеть - и то радость. Чтобы душа онемела от красоты Божественного.

Быть коммерсантом - это значит, каждый день сидеть на тупом острие длинной ограды, за которой недоступный особняк МИДа, пряничный в своем новоделе. Словно машина весь день под окном работает на холостом ходу, и не можешь от ее звука никуда деться. Противно и нудно. Единственная радость, когда куш "пожирнее" подваливает, да и то - ненадолго, надо делиться с подельниками.

Панагия

Панагия, образ Матери Христа, созданная при жизни апостолом Лукой по канонам греческой культуры, пропала еще из Константинополя, мегаполиса древнего мира. С ее исчезновением напрямую связывают гибель Византии, теократической империи Восточного Мира.

Католический Рим поднялся только после гибели христианства в Азии под ударами мусульман. После разграбления Константинополя крестоносцами все базары Венеции были завалены святыми трофеями. Шла бойкая торговля "сакральным" для многочисленных королей Западного мира, бывшими по отношению к ортодоксальному христианству - варварами, желавшими приобщиться имперской власти. Но главной реликвии, Панагии, среди трофеев не было, словно она растворилась в бескрайних просторах славянских народов.

Царь Иван Грозный в Москве разрушил старый Храм на Прорве, и построил на его месте монастырь. Старец Парамон проклял место, он знал, о чем в пыточных камерах под пристройкой монастыря Малюта Скуратов с пристрастием спрашивал вздернутых на крюки воров. Жизнь государевой службы в те сумрачные времена проходили в подземельях, соединенных в единую сеть подземными ходами, где-то в них и затерялись следы Панагии. Царь разрывался между верой и жаждой власти - сакральным смыслом христианских реликвий и соблазнами, что давали ему богатства церквей, с их золотом и каменьями окладов икон. Старец так и сказал царю: "Третьему Риму не бывать!", - подразумевая под "Римом" - его власть Кесаря.

Монастырь на Прорве снесли при Александре, и построили Храм Христа Спасителя, в честь Победы Империи над французами, но Панагии так и не нашли. Говорят, что староверы, прятавшие икону Покрова Богоматери, отдали ее Наполеону, но это ложь, так как старцы не считали его Освободителем Православия. Специальные комиссары Бонапарта пытали православных в подземельях монастыря, и говорят, чуть не завладели Единственной Реликвией Руси. А Москва сгорела.

Старец, подведенный к Императору в день освящения Храма Спасителя, возведенного на Прорве, предсказал, что Царство падет, и Храм падет, ибо нельзя было уничтожать деревянный староверческий Храм Покрова Богоматери.

Храм Спасителя не устоял. Сталин приказал его разрушить - не бывает двух Отцов у народа. Старый строитель, которому поручили снести Гордыню Православной Церкви, описывал мрамор и гранит перед разрушением Храма, спускался в подземелье и ходил по подземным ходам. В одном из старых штолен даже было обнаружено деревянное распятие, принадлежащее Панагии - оно остановило пораженных разрушителей, словно в необычно чистом воздухе висело в пространстве. Но прибывшие на следующий день рабочие, чтобы забрать старинный крест - не нашли его, точнее не нашли старинный штрек, словно его и не было. Сталину сообщили. Но решение Отца Народов осталось прежним, суеверия глупого народа его не интересовали. Только в 1943 году окончательно была восстановлена Патриархия во главе с Сергием, упраздненная еще в 1700 году - Сталину вдруг показалось, что это спасет его режим от поражения в войне. Война окончена победой, а лаврами ее воспользовался "упырь" земли Русской. На Месте Храма на Прорве был построен бассейн "Москва". Зимой здесь собиралась поплавать "всяка нечисть", в неверном сером тумане от горячей воды мельтешили белесыми телесами бляди из Центра, мокрые черепа пидаров и половозрелых подростков в пене спермы.

Замена Веры - любопытством обывателя вызывает презрение. Можно купить тур по монастырям на Кипре. И вот уже обыватель, переполненный постмодернистским скепсисом, желающий за свои монеты получить "все и сразу", присел напротив закрытой покрывалом "Киккоской" иконы- панагии. Иконы, написанной с "Византийской" Панагии в середине четвертого века. Обыватель выслушает со вниманием историю, рассказанную ему туристическим гидом - о любопытном монахе, поднявшем покрывало с Лика Богородицы и ослепшем в результате этого, а мир погрузился во Вторую мировую войну.

Я еще могу понять антрополога, нашедшего "праматерь человеческого рода" - австралопитека из Африки. Но понять - Матерь Бога? А еще - Любовь Бога? Тут даже скепсис не поможет - настолько это нелепо. Другое дело - любовь Матери к Сыну. Это понимает даже последний агностик.

Для верующего алтарная стена в церкви - порог мистического восхождения к небесному и духовному. Сакральное иконостаса, как врат в "Царствие Божие", вот что отделяет адепта веры от беспомощного слепого обывателя. Вера каждый день требует очищения и освобождения, воссоединения земных душ с небом. "Царство Божие", православный алтарь, отделено от мирского царства в Храме только стеной иконостаса. Поэтому алтарная икона на Руси больше чем символ Веры - это весь мир для христианина, его мировоззрение, и его повседневная жизнь в религии, мироощущение. Икона - это близость к Царству, завещанному Христом, где не будет ни бедных, ни богатых, где все живут в любви и покое. Молятся перед иконами с заутрени, перед важными делами, просят милосердия к малым и заблудшим. Каждодневная молитва дает верующим силу и уверенность, что жизнь идет в согласии с Божьими заветами, соединяет небесный и земной мир в единое целое, равняет людей во Христе, напоминала им, что Бог умер в муках ради избавления мира от греха, наполняет жизнь христианина смыслом. Но особо молятся всегда - Богородице, защитнице всей Святой Руси. Она была олицетворением Православия на Русской земле. Вся жизнь христианских общин неисчислимых земледельческих деревень всегда была связана с Православными Храмами, являющимися не только "земным небом", но и институтами государства. На них и опиралась в прошлом Православная Церковь и Православное Царство.

Необычное явление поражает нашу чувственность, заставляет переживать душу, как исходное, зафиксированное в Матрице. Словно поступки души остаются в Матрице и проявляются как резонанс во времени, длящийся, пока событие в будущем не свершится до конца. Артефакты влияют на душу, как бы вызывая возмущение в узлах Матрицы.

Матрица события словно соответствует душе с ним связанной, поэтому мы видим последовательность событий, их единство во времени и пространстве, "узнаем его".

Матрица корректирует наше сознание и душу, событийная смерть естественно преждевременно уничтожала негодное. Сознание анализирует поступки души, как вектора личного мироздания, и наши чувства оцениваются им на истинность. Но, столкнувшись с неведомым и сильным, душа теряет чистоту, и тогда единственное, что может скорректировать Матрицу в ее воздействии на сознание, это очищение ее от невежества, некий катарсис души.

Длительность жизни не показатель чистоты поступков и помыслов прошлого, ведь сознание может быть омраченным! В современном мире люди живут дольше, но случайная смерть к ним ближе, и только из-за большого числа живущих, ухудшения качества жизни не видно. Каждый шаг человека по жизни ведет к смерти. Погрязший в борьбе с себе подобными за несбывшееся, человек не выполняет задачу вечности.

Освобожденное сознание вдруг ясно понимает суетность поступков омраченных людей, ненужность их для реального бытия, их точечность и безнаправленность, отсутствие вектора в душе. Ценности и приоритеты старые, как изношенные вещи, перестают довлеть над душой. Исчезает одиночество, а с ним и тоска по утерянным возможностям, интересует только реальная жизнь души.

Чистое сознание освобождает душу, показывая, что есть другой вектор, другие ценности, созвучные миру, резонирующие Матрице. Тогда душа уверена в своем реальном существовании. Она и есть истинная реальность - душа приемлет весь мир и продолжает существовать вечно.

Любая информация о музыке души, о чистом сознании, желание отделить эту информацию от Матрицы, рационально понять Любовь - заблуждение, которое не дает шансов выжить душе. Мы не можем понять Матрицу, мы живем в ней.

Сознание должно резонировать вектору Матрицы, до тех пор оно живет вместе с душой, и обладает собственной волей, поддерживает лодку судьбы, позволяя плыть своим желаниям дальше. Только такое сознание создано по подобию Матрицы, спокойно и действенно. Глупость коллективного бессознательного - в чрезмерных амбициях людей.

Вам не кажется странным, что был поставлен железобетонный "новодел" Храма Христа Спасителя в окружении гигантских "кумиров". На Стрелке Москва-реки стоит Петр I, памятник, задуманный скульптором-монументалистом Церетели, как памятник Колумбу с бумагой в руках - страховым вердиктом короля Испании на должность вице-короля во вновь открытых землях. Американцы посчитали проект Церетели нецелесообразным для Империи англо-саксов, а вот для рухнувшего и потерявшего территорию СССР - то, что надо! И возник "кумир" с головой Петра I. Царя, уничтожившего Патриаршество на Руси, что привело к обострению противоречий в Православии, царя, строившего свою Империю по лекалам Западного мира, расширившего территорию страны до Америки. Другой "кумир" - АлександрII, построивший первый, разрушенный Сталиным, Храм, император, отменивший в России крепостное право, но продавший Русскую Аляску - США.

Старец монах предсказал Лужкову и Алексию на "презентации" открытия Главного Храма России, что их вера падет и падет Храм.

Совместить Православие, Народность и Державность в современном виде - по крайней мере, выглядит фарсом, если, не зловеще. Нет - стержневого в народе - исконный "раздрай" в стране, глумится компрадорское "мидло". Есть - только радикальные настроения в разобщенном обществе.

Православие - не пришедшая к единому Церковь?

Народность - не объединенная "кровью" нация?

Державность - сборище компрадорской буржуазии с коррумпированным до бесстыжия чиновничеством, и продажными СМИ.

Не удастся слить вместе разрозненные "автокефальные" церкви и староверческие общины, по сути являющиеся отдельными сектами замкнутых деревень, где власть "стариковская", и официоз Русской Православной Церкви, больше похожий на Президиум Верховного Совета СССР.

Если вы из современных интеллектуалов, исповедующих философию маргиналов всего мира, то все это, по крайней мере - смешно. Достаточно спустить их вместе со своры. Вот - гремучая смесь, способная взорвать мир в стране. И это будет покруче ядреного заряда в центре столицы! Достанется всем - "по самое...нехочу". Не усидят в сортирах - ни исламские радикалы, ни средний класс, ни советские олигархи на собственных золотых унитазах! Всех накроет волна дерьма. В выигрыше будут только похоронные команды милитаристов-миротворцев, что достреляют оставшихся в живых.

Пятница, 13

"- Я тут как-то вспомнил тебя.

- Я еще не умер.

- По поводу пчел, на даче по Рублевскому шоссе.

- Да, в этом году цветение хорошее и меда будет много".

Какие это были времена, каждый коммерсант из "клуба реформ" в России знает. Эксперименты "кондовых" реформаторов начались в Москве в инерциальном сообществе с "азартных" игр.

Кубинская диаспора не хотела возвращаться на нищую Родину. Страна полной сексуализации населения, генетическая лаборатория человечества. Они, имеющие доступы к соотечественникам, работающим в казино Атланты, взялись за поставку списанных столов и рулетки. Появились югославы, кочевавшие в поисках выгоды, подобранные немцами, - первое казино неожиданно быстро разрешили организовать в ресторане одной из высоток, - случайность не противоречила доктрине постепенного врастания в партийную "монопольку" перестройки. Югославы встали за столы, кубинцы за обеспечение.

Скептически настроенные, но доброжелательные кураторы "Треста кафе и ресторанов", в свободной одежде и с манерами цыганских баронов, стали получать "просто" деньги, что им давали, как зарплату, когда бы они ни зашли проверить это "случайное" чудо. Все верили в "просто - игру"!

Игроков оказалось на удивление много, и ночь превратилась в вечный праздник погони за удачей. Сонная Москва, пустые проспекты, одинокие машины летят по осевой, "ментов" нет! Потянулись игроки, деньги и особенно валюта, привлекали циркачей, рекламистов, спортсменов, чеченцев, прожигателей жизни, проституток, артистов оригинального жанра.

Красавчик Эмилио, занявший пост завхоза, женился на русской, явно рязанского происхождения, рыжей и рябой. Единственно, что отличает кубинцев от космополитичного "латинского" населения - умение создавать праздники. Любовь к романтической позе и генетическому экспериментированию в них заложена, возможно, историей их страны, уничтожившей коренное индейское население и перенявшей кровь рабов, освобожденных от моральных ограничений испанцами. Такого спектра человеческих существ пожалуй не найдешь больше нигде.

А их песни и танцы под гитару - тут, Бразилия отдыхает!

Эмилио устроил хозяевам казино праздник кубинской диаспоры в Москве, а так как на нем были не приглашенные специально артисты, а именные "клубневые" личности кубинской эмиграции в "новой России", которым пришлось подписать отказ от "социалистической" родины за право работать клерками Запада в Москве, - это была феерия латиноамериканской чувственности. Плакали даже "наши" валютные проститутки, а "качки" из охраны оберегали Эмилио лучше, чем хозяев и "свою" мать. В охрану тогда не брали бывших комитетчиков, те были заняты дележом госсобственности за рубежом - а здесь все нестабильно и напоминало детскую игру в фантики с портретами Лукича.

Он был осторожен, как русские в Хохляндии, его мысли всегда были скрыты, а поступки - дерзки. Первый в Москве "живой" ночной бар принес ему, "босоногому", сами посчитайте, сколько... Водка стоила 20 центов за 50 мл, а продавалась - за 2 "долляра", в Москве, не избалованной "чужими" напитками ночью! Он был снабженцем казино, вся в те времена "полуношная" Москва проводила время до утра у них.

Создавая неповторимую атмосферу "в доску своих" парней и девиц, расслабленных по полной программе, "ночная администрация", оторванная от "хозяина", герра Крепса, "наезжавшего" в свое заведение раз в два месяца из благополучной Германии, чтобы устроить "рашен" оргию с "красными шапочками" в ресторане Высотки. Если бы не суровая охрана, ждущая свое "бабло" до утра, и зевающая на "ночных" бабочек, они бы превратили казино в табор.

Какие только личности не существуют в ночной Москве, вряд ли вы их увидите при дневном свете! Таких махровых проституток, в погоне за валютой потерявших не только возраст, но и способность нормального сна, неопределенного возраста самцов в моднейших костюмах, что и не снились голливудским звездам, с бриллиантами на сухощавых пальцах карточных игроков, вилось молью под неугасаемым фонарем "Jacko's пиано-бара".

А-а-ах, какие деньги проигрывались за короткую московскую ночь, ребята из Лас-Вегаса подсчитали по своим таблицам, когда в столице уже стало 300 казино, что Москва ежедневно выставляет 15 000 заядлых игроков, число, растущее по мере триумфального шествия "русского" капитализма. Управляющий казино, обычно иностранец из среднего класса, державшийся у хозяина, Крепса от силы шесть месяцев, - один шотландец был на должности почти два года, не проворовавшись, ему "наша" охрана подарила на День рожденья в складчину "шикарную" русскую проститутку, - получал 20 000 "баксов" в месяц при доходе казино минимум 20 000 в день! А напротив банк "Менатеп", ребята, - это была "латиноамериканская" рапсодия! Потом пошли раннеутробные разнокалиберные чеченцы в жеваных пиджаках, - выигравшие Е.Б.Н-у власть, в обмен на "обещанную" свободу, задиравшие руки от щекотки при обыске на "ресепшене", и шутившие, проигравшись, что в следующий раз придут с "калашами", - и полуденные китайцы со 100 долларами, но проигрывающие массово, бравшие коллективизмом, и презиравшие их одинокие сумрачные монголы.

У Эмилио дела шли замечательно до летней пятницы 13. Джейсон с утра объявил: "Казино сегодня не работает, и желающим расслабиться с подругами собраться на речной станции у гостиницы "Украина", отплытие в 12 часов дня". Здесь был весь цвет "родной" тусовки, впервые на равных, не через деньги, демократично, сошедшихся на палубе речного трамвайчика. Были негры с тамбуринами, много выпивки и общения, запрещенного в обычные дни "игры". Хозяин речного трамвайчика, сицилиец, с трехдневной небритостью, с трудом понимавший по-русски, отшучивался, показывая крупные желтые зубы, "мафия - это профсоюз бедных" - говорил он, "мафия - муниципальная полиция" - добавлял дальше. Народ по высоким набережным канала "Москва-реки" балдел от этой веселой тусовки на верхней палубе судна, расцвеченного всеми флагами ООН, проходящего через город, в "обычный" рабочий день, закончившей "траст" в Серебряном бору - футболом, и продолжавшийся до конца рабочего дня.

Эмилио, воспитанный на коммунистических идеалах, смотревший со стороны на игру в мяч охранников казино, вдруг понял, что капиталисты, не желающие нарушить сомнительные "предрассудки" - ничто, по сравнению с ними, атеистами и безбожниками, "революционерами" нового времени. Эти идеалы он внушил даже мистеру Джейсону, сказав, что эту переродившуюся страну надо брать голыми руками "за жабры" и выколачивать из нее, не стесняясь, - все.

Но кубинский "футбол" закончился на Белорусской площади в казино "Вавилон", где "новый" хозяин, Эмилио, получил финский нож в сердце, а, избитый до цвета "андреевского" флага, совладелец-шотландец покинул навсегда криминальную Москву.

А потом были танки, "лупившие" прямой наводкой в прямом телевизионном эфире по "белому дому" - "демократия" ... "вашу мать", - в казино "болельщики" радостно вскрикивали при каждом попадании.

Бизнес-вумэн

Арт-рынок в Москве ничем не отличался от обычного - лавочного. Разве что, не выбегали из горящих ларьков вопящие простоволосые продавщицы и не слышны были автоматные очереди на автостоянках у торговых площадей. Творец "нетленок" имеет дело с нематериальным, идеальным, а потому и кажется, что духовного не может затронуть грязь овощного рынка, вонючих ларьков с пивом и "паленой" водкой, миазмы - мясных рядов. Это, когда духовное не имеет дело - с мифом. А миф можно эксплуатировать по-обычному - через сопли, пот и сукровицу. В советской литературе, а другой тогда не было, как и в живописи и скульптуре, члены "союзов" направлялись вполне материальными интересами, а не идеями, отсюда и цеховые отношения между ними в этой среде подчинялись всегда корпоративным интересам и личной преданностью или неприязнью. В бывшем "курвятнике" все сидели по полочкам и слушали какуреканье только одного, верхнего петуха, а он мог и какнуть сверху - он вершина мифа!

Конечно, были художественные салоны Московского Союза, где выставлялись работы прошедших зубовную боль художников. А потом оказалось, их шедевры это эксплуатация либо модного стиля, либо виртуозного владения техникой исполнения - редки работы, выражающие образный мир не мифа, а самого автора. Был - и Художественный фонд, скупавший у художников картины по цене "поддержки штанов", - все это копилось как у Плюшкина. Когда на пешеходном Арбате закипела жизнь - спасибо главному архитектору Москвы М. М. Посохину, - появилась возможность непосредственно автору продавать свои картины, завязывать знакомства с постоянными клиентами. Возник свободный арт-рынок выброшенных на улицу маргиналов, и его не чуждались даже именитые художники.

Влад, некогда работавший литейщиком художественной бронзы на известного скульптора Москвы, начинал свой бизнес на Арбате, после того как очутился без работы. Когда заканчиваются госзаказы на монументальные проекты, заканчивается и финансирование творческих коллективов и приватных мастерских. А люди...- они просто шлак после выплавки изделия, выбрасываются на улицу.

Шворник с визгом бросилась в лицо, чуть не сорвав об его джинсовую куртку ногти с сухих, по-мужски грубых рук. Крашеная блондинка с прямыми волосами, неопределенного возраста, в бизнес-костюме цвета яичного желтка, с черными обшлагами воротника и рукавов, одетого казалось, на голое тело, превратилась в мегеру. Дверь ее кабинета приоткрылась на мгновение, и заглянула испуганная Верочка, но с силой снова захлопнулась от резкого удара.

- Конь с яйцами! - повторил посетитель...

- Не дадут тебе из Фонда картин, я уж постараюсь. Забыла договор, по-которому работаем. Там сказано, что продажами, организацией салона, художественными делами, работой с клиентами и организациями занимаюсь - я, все идет через меня, ты получаешь только свой процент и возмещение затрат фирмы. Не позволю за спиной заключать коммерческие договора на основе моего маркетинга...

- Да ничего ты, стерва, не сможешь сделать, оботри сопли с ушей! Я от тебя еще и копейки не видел, а вот совместный бизнес - кончился. Я думаю, что и офиса в СЭВе не получишь, - я не благотворитель, чтобы только нюхать у тебя под хвостом!

Помню переговоры с управляющим зданием-книгой на углу Конюшковской и Нового Арбата. СЭВ разваливался, прекратились выплаты "братских стран социализма" на содержание штаб-квартиры. Чтобы попасть на верхние этажи в уютный бокс начальника, пришлось делать не только пересадку на внутренних лифтах, но и пройти вереницу безликих помощников, как в "Замке" Кафки. А в итоге, набросав и согласовав проект выставки в холле Здания, выпив с управляющим кофе с коньяком, я, кроме выставки ранних пейзажей Глазунова, презентованного мне Шворник, на продажу, еще и договорился об аренде офиса для Валерии Михайловны. Пожал напоследок мужественную холеную руку седовласого управляющего с перстнем, в котором сверкал чистейший бриллиант каратов на семь. Этакий светский лев с роскошной немецкой прической времен "Третьего Рейха", и я впервые увидел маникюр на мужских руках. Я тогда не знал, что приход к власти Ельцина поддерживали определенные круги в обмен на отмену закона об уголовном преследовании за мужеложство. Один из первых декретов, принятых его Верховным Советом - легализация права на альтернативную сексуальную ориентацию. Но когда победили "естественники-хозяйственники" из Моссовета, они забрали здание под "Мэрию".

- Свобода есть! - говорит подписной журналюга Шербитский в тесном офисе на Сивцевом Вражке, за чаем у Шворник, и его торчащие кончики ушей медленно краснеют. Журналист организовал при музее "Истории Москвы" фонд, куда записывал всех желающих, и бегал теперь с бумагами по действующим "партийным" фирмам, обещая льготы, инвестиции и экономическое прикрытие бизнеса. Разносящая на подносе чашки секретарша Верочка предусмотрительно молчит, длинный по-мужски нос самой Валерии Михайловны напряжен, нога закинута за ногу, собрались деловые люди.

Когда экономика построена не на знании и опыте, а на феодальном праве - о какой свободе можно говорить! Лужков и его "бригада по овощехранилищу", а в период "семибанкирщины", - и главный ростовщик Москвы, - контролировавшие Мосбизнесбанк, - показал, что можно приватизировать власть и из административного ресурса извлечь миллиардное состояние для своей мужеподобной миллиардерши Батуриной.

А вскоре я увидел выставку-продажу картин Глазунова, он обошелся без посредников, самостоятельно - дело-то было сделано! Каштаны в Париже из огня лучше таскать чужими руками.

Чтобы повысить посещаемость на Волхонке, Влад допустил неосторожность, запустив в салон "матрешечников" с Арбата, которые "крышевались" чеченами. Расходы выросли, кроме оплаты аренды помещения, надо было платить сто рублей в день - продавцам и ментам, пятьдесят - пацанам, они бегали вокруг Кремля и приглашали интуристовские автобусы сделать остановку у ДК на Волхонке-13. Экскурсовод у Влада получал 15% с суммы продажи, это было на 5% больше, чем могли платить другие галереи Центра, плюс - сто рублей шоферу, независимо от продаж.

Конкуренты начали бить монтажными гайками со строительства Храма ХС ветровые стекла автобусов, резать шины, - и за все надо было платить. Тут-то и появились чечены, мирно сидевшие в подвале, предложили свои услуги по наведению порядка в бизнесе, они оказалось, уже давали кредиты за спиной Влада "матрешечникам" на закупку товара! Молодые, крепкие коренастые чечены, черноволосые с чубами, спускающимися на лоб, плохо говорившие по-русски, теперь постоянно фланировали по фойе ДК, заигрывали с продавщицами. Какой профессией нужно было обладать, чтобы жить в Москве, для этих детей с гор, привезенных Лечо Кафиевым из родного аула? Они были все одеты в широкие штаны и просторные черные пиджаки, на пальцах перстни, подъезжали к ДК на иномарках с тонированными стеклами, хозяин каждому снимал в Центре квартиру. Это была непонятная мне тогда сила - присутствия.

Первым не выдержал бригадир "ложечников", Гриня, поставленный временно следить за продажами, пока Влад сам занимался выставкой в ЦДХ. Этот армянин, беженец из Баку, бывший музыкант, крупный чернобородый бастард со щелями между зубов, с шипящей слюнявой речью, из-за неправильного прикуса челюстей, отказался сдавать выручку, сославшись на расходы по выкупу комиссионного товара. Он как-то быстро округлился и приоделся, днем стали привозить обеды из Мак-Дональдса, а под прилавками постоянно стоял ящик "Наполеона", директор ДК нашел с ним общий заплетающийся язык. И вскоре чечены объявили Гриню "в бега", а салон полностью перешедшим к ним. Лечо в азербайджанском ресторане "Помидор" на Соколе, на первой и последней встрече под шашлыки из осетрины, уговаривал Влада не уходить из "арт-бизнеса" на Волхонке. Его условие было - не забирать картины художников - они единственно оставались "на комиссии", - обещав не брать с салона проценты аренды, но Влад уже знал жесткость бизнеса вайнахов, детей волков, и отказался.

Проведение выставки в ЦДХ требовало особого энтузиазма, в долговременные планы арт-салона входило, - и казалось мне самым главным в деле - создавать имена молодым художникам, а заодно и оценивать рыночную стоимость их работ. Лучшие картины и мелкую скульптурную пластику мы выставили без продаж, и купленных работ едва хватило, чтобы заплатить внутреннему кооперативу ЦДХ за аренду выставочного зала. По окончании выставки, наш куратор, Керкис, договорился за моей спиной с наиболее цельными художниками, впервые попавшими в ЦДХ, пообещал им постоянную креатуру, и через "Первую галерею" Салахова распродал все выставочные работы ребят! Вот так хватка, у старого, немногословного и предупредительного еврея! А салону навязал молодую, но уже спесивую переводчицу из "хорошей" семьи, для контроля проданных картин! Но и у меня были свои методы работы с наиболее ценными клиентами, - картины они получили только по окончанию выставки. С шакалами жить, по-волчьи выть!

В дирекции Влад вел переговоры на комиссию картин из запасника ЦДХ для Шворник, возившей северные круизы из Питера на ледокольном судне "Красин", Владу хотелось увидеть мир. Но и тут, Валерия Михайловна подсуетилась не вовремя, одно дело продажи, регулирование договорных отношений, другое - реальное воплощение бизнес-идеи. Это как с чеченами - брать деньги, забывая, что такого рода бизнес держится на энтузиазме и знании организатора, а его сундуком под задницей - не заменишь!

Шворник, получила беспроцентный "партийный" кредит. Деньги были потрачены на обустройство офиса, приобретение дорогой оргтехники. Начав бизнес с роскошного издания родословной Пушкина, но, поскандалив с автором рукописи, она занялась продажей линолеума и финских обоев. Одно время ее фирму кормили инвестиционные проекты для зарубежных клиентов и подержанные машины, что она привозила на палубе "Красина" из Осло, Копенгагена, Амстердама. Но, решив "кавалерийским наскоком" продать реликтовый ледокол, где каюты были отделаны красным деревом - американцам, "на гвозди", - получила в ответ жесткую забастовку и пикет моряков "Красина" на судне, вынужденно простоявшем в Затоне Морского порта Санкт-Петербурга больше года.

Валерия Михайловна, создав дочернюю фирму "Имэрс-интернэшэнель" в Голландии, не смотря на мужеские повадки, потеряла все, переведя туда активы. Молодой, респектабельный ее директор в Амстердаме, из хорошей дипломатической семьи, учившийся в МГИМО, как и Шворник, элементарно "бросил" первую российскую "бизнес-вумэн", разрекламированную в газете отца Влада - "Правде".

Банкир или власть судьбы

Был у меня дружок, тринадцатый ребенок в семье, из сосланных в Казахстан из Ставрополья. Семья его была старинная, ведшая свою родословную от князей Кропоткиных, владевших знаменитым конным заводом на реке Кубани до прихода большевиков.

Запущенные темно-русые волосы чуть курчавятся. Серые глаза словно кристалл. Тонкое небольшое лицо, чуть скуластое, а потому напоминает степняка, хищный крупноватый нос и добрые припухлые губы в саркастической улыбке, подбородок с милой ямкой. Лицо юноши с прыщами девятнадцати лет, смугловатое. Маленькая ладошка с чуть длинными цепкими пальцами. Силин - Seelen, душа, луна.

Еще в школе Алик участвовал в юниорской сборной по дзюдо Казахстана.

С первого курса матфака Ленинградского университета его выгнали за "аморалку", нарвался на комплексную комсомольскую комиссию по общаге, но никуда не уехал, так и жил в общагах, кочуя по ночам из комнаты в комнату. Подрабатывал Алик на железной дороге заменой шпал и рельсов, зарабатывал в те времена пятьдесят рублей в день, для студентов это было больше месячной стипендии. Он потерял документы, порвал приписное свидетельство, в милиции ему отбили единственную почку, мочился после этого кровью долго, вторая еще в детстве нарвалась на заточку. Алик был отчаянным, но хладнокровным карточным игроком в долгих зимних ночных посиделках в общежитии математиков. Он, доставая деньги, аккуратно разглаживал купюры и разворачивал их веером, по одной вытаскивал и клал перед собой на стол. Водка на него действовала странно, чем больше пил, тем жестче и трезвее он казался.

Мой сосед, пятикурсник, в ночь дежурил сторожем в ресторане, и его койка пустовала. Ночами мы с Аликом доверительно мечтали о других странах, он рассказывал, как хочет уйти за границу через турецкую границу, я - через финскую. Вместе участвовали в любовных похождениях и обсуждали женские достоинства:

- Ощущение запаха - архаичное чувство, не зависящее от сознания, как зрение или слух, которые можно ввести в заблуждение. Запах сразу дает информацию, и не зависит от возраста, а значит, и от времени, запах не изменился от древних времен. Другое архаическое чувство, его можно назвать - стремлением к продолжению рода, - присуще всем живым существам и связано генетически с самой жизнью. Так как человечество извращает природу и свою собственную чувственную жизнь, то остается для полнокровного продолжения рода человеческого только неподвластное извращению чувство запаха. В запахе женщины заключено будущее вашего рода.

Много унесло время, казалось бы, безвозвратно. Вся наша жизнь в этой стране - погоня за упущенными возможностями.

Это случилось в магазине "Хороший - на Кутузовском", первом в Москве магазине, торговавшем качественными продуктами, которые раньше можно было купить только в "Березках", за валюту. На ночном проспекте у магазина припаркованные дорогие авто. Я пристроился к очереди за напитками для своих работяг, которых вез из казино, где у меня был подряд на строительство и оформление первого в Москве ночного бара. Впереди меня стоял хорошо одетый господин, - где-то я уже видел эту спину, - а рядом с ним хорошо ухоженная девица в дорогой шубе с завязанными луковкой, модным узлом, крашеными волосами, она держалась крайне спесиво, таких я знаю по казино, это дорогие валютные проститутки. Набравшись смелости, я обратился к господину с вопросом, - магазинчик был маленький и тесный, плотно набитый посетителями, правда, никто друг друга не толкал, не торопил и не лез вне очереди, - он обернулся. Я понимал, кого вижу, но никак не мог вспомнить, как его зовут, прошло пятнадцать лет. Он молча смотрел серыми глазами мне в глаза.

- Ну что, не узнал?

- Алик?

- Я тебе не "Алик", а Алексей Степанович Силин, - достал он визитную карточку.

Договорились встретиться на нейтральной территории, в казино. На следующий день он подъехал с личным шофером на новеньком "порше" темного цвета, и с девицей, уже другой. Нефтепромышленник, связанный с "Сибнефтью", председатель банка, учился в Гарварде, нефтяные скважины в Тюмени, где он в молодости бродил по киржацким деревням, филиалы банка от Сахалина до Москвы. Он помнил все, как мы трудно жили, о чем говорили, что и как делали. Он помнил, что мои любимые цветы - лилии.

- А какие?

- Дальневосточные желтые саранки.

- А женщины?

- Проститутки пахнут известью, сухой штукатуркой. Бляди пахнут борщом, прокисшим. Настоящая хотящая, знающая женщина, пахнет вспотевшей мягкой шерстью, как кошка, и дикой грушей. Чистая и девственница, живущая как птичка одним днем, пахнет яблоками, антоновкой, даже на экваторе, где нет яблок! Беременная и кормящая пахнет хлебом, точнее опарой, хлебным тестом. И только рожавшая и снова в желании пахнет созревающим медом, это заметил еще Соломон. Не ошибись, - подмигнул он мне, - в чувстве запаха наше будущее.

Прошли в игровой зал, сели за "Блэк Джек", Алик достал портмоне, из него купюры, развернул их веером и по одной выложил перед собой пятьсот долларов. Алик выиграл первый круг, второй, третий, ему подменили крупье, он все выигрывал, потом сменили еще двух, и только третий крупье все отыграл. Алик достал еще пятьсот, но и они ушли. После чего банкир невозмутимо поднялся от стола, попрощался со мной.

- Извини, график плотный. Если бы знал, что так будет, не занялся бы банковским делом, а так хотелось утром поваляться в постели до полудня! Мне надо в Шереметьево. Я летаю в Москву дважды в неделю и бываю в своем филиале банка на Якиманке, звони.

Силин исчез с моего горизонта после начала Первой чеченской войны. Видно судьба наша в этой стране на всех одна, и периоды истории Родины на нее не влияют.

Когда завскладом овощехранилища на Хорошевском шоссе становится главой одного из крупнейших мегаполисов мира, а бедный художник-модернист из подвала на Малой Грузинской - главным архитектором Москвы, по мановению руки которого сносятся и возводятся постмодернистские небоскребы, я не удивляюсь, что исчез банкир, а вместо здания банка зияет глубокий котлован.

Высок полет "соколов" над Россией, но судьба не знает милосердия.

В России все так, Алексашка Меншиков становится светлейшим князем Меншиковым, а невежественный сектант-хлыстун Распутин управляет царской семьей. Только представьте, - Алексашка Меншиков, подававший сапоги Петру, - вдруг, царь Всея Руси! А сын сапожника с глухой окраины России ниспровергает и утверждает крупнейшие страны, верша судьбы государств и народов. Кто тогда, считающий себя равным Богу, - червь и раб ничтожный? И вы хотите сказать, что история это дорожный каток, которого не уберешь с дороги будущего.

А еще мне говорят о неотвратимости власти денег, - не слишком ли высоко мнение человека о могуществе вещей, - может, песок Кремниевой долины Калифорнии эквивалентен презренному металлу? А где прах Александра Македонского или Чингисхана, а где Майтрейя или Мошиах, - все прах и морок.

У российского государства только вчера были дальние границы "на замке", обеспеченные достаточно погранвойсками, заграждениями, минными полями и "глушилками", - не только вражеская "мышь", но и "своя" не проскочит. Сейчас границы другие, - бедность и богатство, вот где они пролегают и держат в узде народ. Не поможет даже песок Калифорнии.

Человеки ищут абсолютную власть над миром, одни говорят, что она в Красоте, другие - в христианской Любви, а если это всего лишь вспышки на солнце, или еще хуже - Химеры в мозгу шахидов, и выше власти над человеками нет?

Беготня по Москве или оверкиль

Представьте - мягко клацает затвор, досылая патрон в патронник. Все они уложены плотно друг к другу, один - в стволе. А что произойдет, если из магазина выпадет патрон? Чисто, "от балды" представьте.

- Ничего! Нужно стрелять. - Вы думаете, не хватает боеприпаса в магазине? И вы инстинктивно передергиваете затвор, патрон вылетает, на его место становится другой.

Во мне все клокотало, зачем мне вспоминать предателя, это - ему, а не мне, - надо долго переоценивать свои поступки.

- Силин, туда нельзя! - Я бегу за ним из просторного фойе, где медленно и хаотично передвигаются люди, наверх по лестничным пролетам. Я только вижу, как вытягиваются шеи и поворачиваются головы любопытных вслед взмутившему на миг хаос неспешного движения на этажах, - и по этой ниточке спешу, словно улавливая запах зверя. Вижу...фалды его пиджака.

В пентхаусе кучкуются важные господа, я обхожу их по периметру на приличном расстоянии, всматриваюсь, ищу фигуру Силина. А вот и тот американец, Чарльз Райан, гомосексуалист и будущий сенатор конгресса США, к которому Силин бежал, наказать. Но рядом нет Алексея. Американец важно скалится в улыбке, стоит среди равных себе, не замечает, что за ним наблюдают. Я для него - ничто, нас с ним не знакомили. Мое движение воспринимает человек, белобрысый в дорогом костюме. Я иду в антресоль следом за ним, понимая, что достигнуть ее должен раньше.

- Туда, нельзя, - пытается стремительно приблизиться, вальяжно увести, преградив дорогу, в коридор и комнаты подсобок.

Да, да, - говорю ему, а сам понимаю, что Силин уже там. За стеклом балконной анфилады промелькнул силуэт. Я стремительно сближаюсь с белобрысым, захожу за спину и бью его по голове тяжелой рукояткой пистолета. Еще раз! Без злобы - так надо. Тот поворачивается удивленно ко мне лицом и сползает молча по стенке. Я иду в темный очкур, где выход на крышу высотки.

Силин, нельзя, - говорю громко в резонирующую пустоту.

Когда Влад появился в Москве, жизнь на скамеечках как была, такой и осталась. Куполом над Москвой расцветилась только реклама. Обыденная жизнь, некоторый ажиотаж вокруг новенького "Мак-Дональдса", приезжая публика выстраивается в длинную очередь. Смесь хвастовства и гиперсексуальности пубертатного возраста витает в стайках подростков. Разговоры их - помесь уличной мифологии с рассказами праздного чтения, нерегулярного и бессистемного. Вроде какая-то мысль задает задачу, но постоянно передергивает и перепрыгивает, не может пережить своего же заданного вопроса и процесса мышления до конца. Обыденное мышление дает иллюзию свободы души, но отнимает волю жить сознательно. Москва полна отживших людей и от них рожденных - неживших. Гигантская кормушка, где можно удовлетворить свои амбиции - денежные, тщеславные, сексуальные.

Влад перебрался окончательно в Подушкино по Красногорскому шоссе в бывшую дачу отца. Брат Миша продал квартиру в Москве на площади "Правды", развелся с Людмилой, купил ей квартиру и на прощание разбил губы. Он вернулся к своей первой супруге с двумя детьми и укатил заграницу. Будапешт, Стамбул, Каир, Дели, Джакарта, Сингапур, Тель-Авив.

Москва это вертикаль - по уровням, я говорю об учреждениях типа здания СЭВа, или высоток Нового Арбата, горизонталь - коридоры учреждений, прежде недоступных человеку с улицы, малоэтажных муниципальных особняков Центра, где нужно ждать пропуска в тесноте приемных, и множество комнаток в длинных коридорах, как в коммуналках. А еще есть посольства многочисленных стран, где на улице перед входом всегда очередь просителей, равных по очереди.

Москва, раньше закрытая еще с вестибюлей управленческих учреждений, где шла своя игра, имеющая свой механизм проникновения, строго по рангам и иерархии приоритетов, вдруг открылась "другим", праздным "Остапам Бендерам". И теперь их наглость открывает двери, надо только знать нужные слова - пароли и имена, прежде недоступных чиновников, показавших вдруг свои номенклатурные лица. Все стало значимо для них, когда говорились "волшебные слова": "Наша фирма", "Продажа", "За валюту", "Подписать к исполнению", - или просто спустить указание по иерархической лестнице к нужному исполнителю. Словно по волшебству, все коридоры стали доступны! Как в американских административных офисах. Больше напоминает какую-то головоломную игру из вашего детства. Пространство заполнено, но есть свободное место, куда можно передвинуть свою "квадратную фишку", поменяться местами с кем-то, имеющим другой номер, ведь вам всем надо выстроиться среди равных по-порядку номеров! Таковы правила игры по-американски.

Вдруг понадобилась книжица Перельмана "Забавная арифметика", где на примере из американской и римской деловой истории вы узнаете "о пирамидах", о бесконечном ряде цифр, сказочным образом превращающихся в гигантские, шаг за шагом все стремительнее в зенит! Личности человеков распадаются, показываясь только значной или незначной стороной, и так - тебя оценивают и используют. Капитализм это как отыскивание на теле и в волосах жирных плотных вшей - взаимный грумминг.

Москва вдруг полюбила американцев.

- Я Чарльз, Райан (или "Болан", или "Алан", или "Джон Смит"), Кентукки! - радостно лыбится с официальной дружелюбностью "представитель".

- А, ага... это там, где Форт-Нокс и золотой запас Америки.

Вот ты открыл дверцу помойного шкафчика - и тараканы гурьбой стали разбегаться. Пути их хаотично пересекаются, но общее направление ясно - спрятаться в потайные норки. Так и "бизнес" в Москве - нужно найти свою нишу в структуре нарождающегося капитализма, и в первую очередь застолбить за собой "офис" в комиссии по госимуществу при правительстве Москвы. И вот уже побежали с бумагами в руках на Петровку в невзрачный двухэтажный дом. Лихорадочные поиски спонсоров, покровителей.

Немые раньше евреи, вдруг заговорили о своих сионистских корнях и близости к лобби в сенате США и кнессете Израиля. Открылись связи по конфессиональному, профессиональному, номенклатурному и национальному признаку. Комсомольское начальство вылезло из райкомов на "спекулятивную" улицу, начали "варить джинсу" и, используя "еврейские" деньги - как капитал взаимовыручки и взаимодоверия, - закрутило свои деловые проекты. От них не отставали армяне, с их вечным желанием маленького "семейного" бизнеса, ресторанчика, шашлычной, мебельной фабрички. В просторном подвале в Кривоколенном переулке вьетнамцы работали теперь круглые сутки, обшивая "фирмой" многочисленные "европейские бутики".

Расцвела реклама, где начали заправлять вдруг разбогатевшие на валютном "нале" художники-оформители. "Илона Давыдова" - первый удачный "брэнд" для лохов, попавших на крючок ловкой мошенницы, а точнее, ее мужа из Подмосковья, обосновавшегося в бывшей котельной, производившего винтовые лестницы по ворованному "американскому" патенту для коттеджей "Рублевской буржуазии". А потом, пошли в дело устаревшие линии по производству и упаковки чипсов, лекарств, колбасы, производство казеина, из костей скотобоен, для осветления пива на многочисленных провинциальных пивных заводиках. Артбизнес на Арбате, самопальный "Палех", "Федоскино", матрешки, открытки с видами Кремля. Компьютерный бизнес "серыми" комплектующими - доллары, плотно упакованы в неподъемные пластиковые мешки и складированы в задних комнатах без окон.

Но первыми "кристаллами" капитализма, конечно, были платные туалеты за пять копеек на вокзалах, и этнические "семьи": ДК "Меридиан" - "комсомольцы" Ходорковского, Маросейка и турфирма "Конкорд", доступ к визам и авиабилетам - армяне, беженцы из Баку, Замоскворечье - подпольные тотализаторы и кассы "взаимопомощи" каратистов и глухонемых.

Беготня "мидла" стремительно приближалась к 1991 году. Кризис как-то быстро разрешился, оставив холодную дымку от ночных кострищ и сюрреалистические пейзажи из труб, арматуры, хаотично торчащих из баррикад на площади перед зданием "мэрии". Все последующие "революции" проходили там-же.

А публика занята своей "игрой" - карты и фишки были розданы, и игроки не могли просто так бросить их и встать из-за стола. Ставки росли и с ними росли аппетиты игроков. Уже назревал новый кризис, кризис пробившихся наверх "пирамид", где пространства мало и воздух разрежен - там уже не было взаимной вежливости "буржуа". Играли уже не свободные игроки, а шулера и бандиты, хватаясь судорожно за Smith&Wesson при каждом телодвижении соперников. Кризис вылился в Первую Чеченскую войну.

Прохладный день. Солнечный свет падает сквозь ветви на землю, осыпанную опавшими листьями. Движутся тени по земле.

Для Влада стало понятно, что Панагии в России - нет. И забросив деловые и денежные узы, он выбрался Заграницу, пытаясь там найти следы исчезнувшего Артефакта. Прага, Афины, Париж, Амстердам, Лондон, Чикаго.

Цветок для Большого Зирро, или в духе постмодерна

"...Буря мглою небо кроет,

вихри снежные крутя".

А.С. Пушкин

Охота за реальностью - опасна. В азарте преследования можно забыть о самой реальности. Вдруг увидеть за спиной, как Дерсу Узала - амбу, по следу которой ты шел. Она сама начинает охотиться за тобой.

А все потому, что реальность - не статическая "переводная картинка". С ней нужно обращаться аккуратно, чуть поскреб не так, как нужно, и - все, из прекрасной наклейки она превращается в нечто "без-образное", совершенно негодное и неуместное на том предмете реальности, на который ты хотел ее налепить. И ты выбрасываешь, безнадежно испорченный картинкой, сам предмет своей реальности. Как ребенок, обиженно надув щечки, тебе уже хочется - не изменять реальность по своему эстетическому "чувству", а - наказать ее!

Знающий тайну - молчит не потому, что бытие - ложная категория или аффект наших чувств. В даоской традиции нет понятия - "ложности"! Но есть представление, что Бытие, как Путь Дао можно познать и участвовать в нем! Потому, что Путь Дао - есть структурирование Бытия в Вечности. А сознание человека позволяет ему структурироваться, проявляться вместе с Дао. Пусть даже - и в понимании Чжуан-цзы - как "полета бабочки". Вот эстетика, которой Эзра Паунд поверял литературный мир Запада, за что и был - подвергнут "остракизму".

Но я здесь говорю о другом - "...Охота за реальностью - опасна!". Опасна потому, что "либидозная" личность западного человека возвращается к собственному "Я", и, охотясь за реальностью, замыкает ее на "Себя". Лао-цзы использовал термин "неделание", как метод медитации. Даос размыкает реальность, уходит из-под молота Фатума. Отсюда и "беззаботные странствия в Беспредельном" - Даос избавляется от наказания своего сознания Прошлым, - поступки его не имеют последствий, так как Даос - НЕ совершает поступков! Это и есть принцип - "неделание" - Лао-цзы.

Возврат к традиции - как принцип литературного творчества, - к устоявшемуся, а потому и понятному - это даже не сопереживание. "Рыдания навзрыд в чужую жилетку" другого - нет. А что есть, если - оно есть?

Это не возвращение к иллюстрации идей, к иллюзии Реальности, за которой Пустота, изначальный Хаос становления. Того становления под влиянием летящей навстречу Вечности, что знали более двух тысяч лет назад на Востоке в Китае.

Принцип "пустоты" в творчестве, вот наше представление о реальности. Творчество - уничтожение реальности, - и оно возможно только после уничтожения в себе автора, а вслед за ним и воспринимающего, детонирующего читателя, этой тени автора. Автора, рукой которого движет не стиль, а внутренний сиюминутный порыв, "порхание бабочки". Только чувственно покойный, не истерирующийся читатель может в Тексте найти эстетизирующее его удовольствие. Только наблюдатель Платона, в своей неподвижности сидящий в пещере спиной ко входу, может наблюдать игру теней на стене, принимая их за реальность. Как только он сам начнет двигаться, то скоро потеряет свою тень среди мельтешения других теней!

Что Текст может дать самостоятельно читателю? То, что остается всегда - этический посыл автора, не дающий провалиться в постмодернистский туман Реальности, - вектор структурирования самой реальности. А это уже - провиденческая реальность, способная изменить не только представление о Прошлом, но и - структурировать Будущее.

История становится реальностью, когда случайные события выстраиваются в законченную картину, где Рок установил предел человеческому сумасбродству. Выстраивается в историю не время нашей жизни, а это мы летим через время, становясь частью истории. Постмодернизм только вульгарно обыграл старую китайскую истину, что участвовать в "игре", значит - пристегнуть себя к мимолетности происходящего, значит - находиться в ней, жить в Хаосе, переживая только свою Самость - "либидо".

Если для "Мемориала" причиной развала СССР был запал бессильной ненависти в романах Солженицина, то для меня - вся эта бодяга закончилась в колонне молчаливых демонстрантов на Лубянке, косивших глаза на "чужих". Свою боль, свою покорность, свой мазохизм "дети Арбата" не хотели делить со страной!

А развал тоталитарной системы - попытка оргазма России, заждавшейся сексуальной революции. И вот оно - пришло! Анархия экономической Свободы, Равенство - давно "выровненных по рангу", Братство по "воровской киче". И Россия, тряся телесами, забилась в сладострастных конвульсиях. Неужели - понесет? И кто - "отец русской" демократии? И какого бастарда - родит? Вот уже Второе Тысячелетие, а где оно - дитя любви, почему медлит появляться на свет?

Линда Ирвинг пустила слезу на установке закладного камня на Лубянке, среди бедно одетых сумрачных людей с плакатами Гулага, греющих руки на ветру от пластиковых стаканчиков со свечами, молча толпящихся вокруг камня на митинге памяти, куда я привел ее, дочь миллионера, Председателя совета директоров "Банка Оф Нью-Йорк". Россия сбросила Большого Брата с пьедестала, но стала ли "соломенной вдовой", жаждущей "нового" Сожителя? Где претенденты, поведущие ее к венцу?

Красные клены вдоль линии особняков. Яркое небо Атлантики посылает на тщательно постриженные газоны слабый ветерок, чуть шевелящий резные, насыщенные цветом листья по мостовой. Поутру, Линда здоровалась с соседом по вилле, Бон Джови и направлялась на прогулку по Лонг-Айленду на одном из четырех своих скакунов.

Спорт и знания - привилегия богатых. Получить всестороннее образование - считалось традицией их семьи, их бизнеса. Бакалавр Принстонского Университета, Линда продолжила образование, она два года изучала французский язык в Париже, а потом русский - в Международном Университете имени Патриса Лумумбы.

Я заехал за ней в общежитие Университета, где Линда жила в комнате с подругой из Нигерии, крупной, томной красавицей с мечтательными глазами. При нашем разговоре с негритянкой, я невольно смотрел на полные сладострастные губы, мягко произносившие: "Линда скоро выйдет, она переодевается". Я отошел к холлу этажа, дожидаясь моей подруги. Она появилась в черном пальто, элегантно подчеркивающем ее крупную фигуру, на ногах американские ботики на невысоком толстом каблуке, черные густые волосы тщательно и плотно зачесаны на затылок.

"Едем?" - коротко бросила. Так могла сказать только москвичка, и этим Линда мне нравилась. Слова, которые она не знала, Линда просто пропускала, не заменяя их американскими слоганами или коверкая русскую речь, и это тоже было прелестно. Новые слова она быстро записывала в блокнотик, который вдруг появлялся в ее руках. Писала левой рукой, как-то неудобно заворачивая ее - это было необычно, ручка, зажатая всей кистью, быстро двигалась над страницей. Блокнотик так же неожиданно исчезал в широком кармане пальто. Линда поднимала на собеседника большие карие глаза с длинными ресницами. Простота богатых людей меня опьяняла.

Позднее Алик Силин, банкира с Якиманки, сразу оценил - породу. Да и Марат в своей галерее, бисером рассыпался перед ней. Ничего - это не навредит моему бизнесу, а может многому научить, - надеюсь, не повторится история с моей бывшей подругой, когда я работал литейщиком художественной бронзы в мастерской московского скульптора.

С Линдой мы познакомились в подвале художника Арто на Сивцевом Вражке, где тот писал маслом ее портрет. Портрет Линде не понравился, там она выглядела какой-то румяной толстощекой русской бабой, она оставила его в мастерской, пообещав забрать позднее. Чтобы не огорчать гостеприимного и самоуверенного живописца с Арбата, я увел Линду на улицу. Мы прошлись до моей галереи на Волхонке, но показывать что-либо я не стал, атмосфера лихорадочного бизнеса для потустороннего зрителя могла испортить романтический настрой прогулки по Москве. Обветшалый бассейн был закрыт высоким забором, мы шли, я рассказывал неторопливо историю этого места на Прорве, Линда слушала внимательно, прижавшись к левой моей руке грудью. Знает она, как угодить мужчине. Это расслабляло, и я неожиданно рассказал ей о Панагии. Сам не зная почему, пообещал спуститься с Линдой в катакомбы, начинавшиеся в пристройке детской скульптурной студии ДК, забыв свое обещание завхозу-осетину - не рассказывать чужому о не своей тайне. Тоннели тянулись до Стрелки и дальше на Замоскворечье, а в сторону Арбата можно было выйти к Смоленке.

Поистине, мир устроен мужчинами, но крутится вокруг женщин. После той прогулки я часто называл Линду - Фата Морганой.

Линда, говорившая по-русски без акцента, желавшая познать эту страну, укатила в Ташкент и Самарканд к минаретам Узбекистана, к "экзотике" Востока. Оттуда она вернулась очень недовольной. Минареты были величественными - истинный мужеский нарратив, однако ей не понравилось отношение мусульман к женщине.

Европа, исторгшая один из библейских народов, как нацию избранных, претендовавших на Отцовство в религии, теперь подверглась напору новой напасти - претендующих на Отцовство во всем мире - Ислама. Да и Русь всегда воспринимала себя как защитницу Ортодоксального христианства, а потому - и осталась "один на один" с враждебным миром. Нет опоры в ненадежных соседях.

Не удивительно, что страна может выразить свою Самость и отчаяние, ощущая уже руку Рока на своей вые, в скабрезной форме. Песни, частушки, прибаутки на темы коитуса наиболее популярны в народе.

Художники в своих подсознательных творениях, если не совсем пьяны, предугадывают события будущего. Вот и история с продажей, почему-то выбранной американкой, картины нищего художника андеграунда из коммуны на Рождественке, что находилась в полуразрушенном монастыре, вспоминается сейчас как мистика.

На картине было изображение в кроваво-красных тонах минарета - если смотреть картину горизонтально, а если вертикально - то это здорово напоминало эрегированный фаллос. Художники творят не из пустой фантазии бесплодного ума. Творчество - наиважнейшее и древнейшее качество человека, отличающего его от животных. В этих снах разума проявляется материнская природа Социума.

Что для страны начиналось с окраин, для Москвы начиналось с Арбата. Ерничество, наряду с юродством, - основные свойства русского характера, - не путайте с рацио-сексуальным карнавалом Европы, - оно зло и исступленно. Страна тогда жаждала Иного. Когда русские женщины хотят лечь под иностранцев, значит - русские мужики продали их, чтобы иметь иллюзию власти у себя в стране.

Все революции начинаются с трансформирования сексуального опыта народа в энергию освобождения и очищения через коитус Социума, для которого, если напряжение не разрешается оргазмом, ничего в происшедшем не является законченным. Вот и - "февральская революция" 1991 года была постмодернистской революцией женского нарратива, страждущей своего лингама. Это потом, народ возжелал Останкинскую башню. Символично! Но было поздно - Россию уже оприходовали американцы. То что женоподобному Горби в 1991 году на смену пришел дурилка Е.Б.Н., только подтверждает женскую природу народной любви. Осталось только обратиться к этосу русского народа, наиболее подходящего для языческой Руси, когда властвовал мужской нарратив. Что любит народ на своих торжищах, что наиболее разбирали с прилавков на Арбате иностранцы, как сувениры из "дикой" страны? Не знаете - могу, как знаток народного творчества - подсказать. Разворачивающиеся в лицо "дурилки" и вкладываемые одна в другую матрешки, с круглыми личинами.

В отличие от русских, сентиментальность немецкого характера вошла в анекдоты, хотя немцы со времен последней проигранной войны изменились. Конец 18 века - конец эпохи Просвещения, преддверие объединения Германии и революционного переустройства Франции на основе Разума, эпохи рационализма. Еще далеко до декадентского Заката, до "нового язычества", в лице Руссо, Вагнера и Мицкевича, до "Валгаллы" и пангерманизма в Германии, до "панславянизма" и большевизма в России, - торжества историзма и "умного" Социума. Современность, с её бесплодным скептицизмом и бесчеловечным рационализмом, превращает Социум в "игру" маклеров на товарно-сырьевой бирже, а интеллектуалов - в акробатов-клоунов "сгоревшего цирка". Откуда возник этот кризис, а точнее вакуум, глумливого постмодернистского мышления?

Бог "никогда" не смеялся, об этом сказано у Экклезиаста: "Потому что смех глупых - то же, что треск тернового хвороста под котлами в аду. И это - суета!" (гл.7-6)

О предопределенности истории. Пророки всегда боролись с Роком, в отличие от темных предсказателей, извлекающих из невежества народа сиюминутную выгоду. Нет столкновения двух мировоззрений - Запада и Востока, а мифы народов о конце света говорят всего лишь о конце их культурной традиции, исчерпавшей себя. Направление Юг-Север, которое нам определяет Дядя Сэм - наваждение американского постмодернизма, как до этого и их представление о "Империи зла". Нет - перста Всевышнего, двигающего миллиард народов ислама по предначертанному пути. Вы, наверное, забыли о миллиарде индусов, разбросанных по миру от Фиджи до Африки, и от Англии до Америки? А больше миллиарда китайцев и японцев, разбросанных от Южной и Северной Америки до Парижа и Праги?

Я пишу о Прошлом, будто оно только становится сейчас, тогда яснее видна его связь с Настоящим Парадоксальным.

Согласитесь, что осмысливая так фабулу рассказа, мы как бы находим в клубке событий не только узелки "истины", но и свободные концы нитей, уводящие в неизвестность - которых в реальной жизни может и не было, но делающие свое дело - изменяющие Прошлое в нашем представлении.

Семья Ирвинг гордилась братом Линды, что принимал участие в операции "Буря в пустыне" летчиком В-15. Америка, с ее небоскребами Манхеттена, тоже претендовала на "отцовство для демократии". "Буря в пустыне" была странной войной на Ближнем Востоке. Впервые американцы применили подкуп высших чинов Саддамовского режима, что позволило избежать больших потерь для US Армии. Это был опыт коррупции целого государства. В СССР в таких масштабах это было только в Узбекистане в Андроповские времена.

Опыт - американцы прошли сполна, дав заем Горбачеву в $4млд., проводившийся через "Банк Оф Нью-Йорк", и который загадочным образом был разворован. Концы кредитного дела упрятаны теперь глубоко - произошел развал СССР. Кредит теперь должны будут отдавать другие поколения "лохов".

Минареты Востока для Линды сошлись с башнями Торгового Центра, символа могущества Америки в мире, - в одной из рухнувших башен, ближе к вершине, где был офис "Банка Оф Нью-Йорк". А вездесущий Церетели установил на берегу Гудзона свою скульптурную композицию под названием "Большое Зирро". По-русски это можно перевести как - Большой П...ц. Что еще можно ожидать от постмодерниста!

Подмосковное Подушкино. В лесу луговую траву прибило седой изморозью и опавшие листья на дорожках насытились цветом. Желтые и красные грибы-мухоморы в поредевших папоротниках под деревьями смерзлись, торчат как на пляже яркие зонтики. Под утренним солнцем ядрено парят холодом поляны.

Пречистенка, сиротская сторона

"Откуда исходит премудрость? И где место разуму?

Авадонна и смерть говорят: ушами своими слышали мы слух о ней...

И сказал человеку: Вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла - разум". (Книга Иова)

"Увы, Иван Васильевич, дату скорби по утраченному смыслу установить не удастся, потому, Вы догадываетесь, что я скажу, что никакого смысла никогда и не было. Я ведь не могу считать смыслом бытия проекцию на него наивных человеческих чаяний". Кончеев Александр Сергеевич отвечает Зорину Ивану Васильевичу).

В Москве все пытаются похоронить "махатму" Ульянова по православному обряду. Несмотря даже на его слова: "Всякий боженька есть труположество... Всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимая мерзость, самая гнусная мерзость". (Ленин В. И. Письмо А. М. Горькому от 13.11.1913). Зачем? Не лучше ли подождать, пока РПЦ - объявит его святым, как Николя Романова, отрекшегося от Царства? Сколько примеров в истории Руси, когда церковь примиряла братоубийственные распри на основе Православия.

"Оппозиция" в СССР действовала как взвинченный дилетант коммунистической концепции, ставший в "раковую" позу и декларирующий "мягче-мягче!". Я не анализирую здесь общество "Знание", субсидированное КПСС, и его многочисленные ответвления в период "демократизации" страны, когда шел неуемный дележ фондов и зданий - они существовали в системе, были частью "номенклатурной революции". Все это были попытки создать новое мироощущение в рамках умершей идеологии, и они привели вчерашних коммунистов к Богу, как последней инстанции для подтверждения своей исторической правоты!

"Душа - по природе христианка" - говорит мне умиленно состоявшийся театральный режиссер, обласканный церковью и властью. Вот истина, не требующая никаких усилий, кроме благодати, снизошедшей. А почему душа - не мусульманка? Только из-за того, что Ислам не признает за женщиной собственную душу, когда этим хотят объяснить изгнание Магометом женщин из рая. А как давно не признавали в женщине присутствие души, и не только в Исламе, но и в Христианстве! Сосуд зла. Носительница первородного греха. Китайцы до последнего времени считали продолжением своего рода - рождение мальчика, а девочек в тяжелые времена просто убивали. При перерождении, у индусов было несчастьем родиться женщиной. Только в 1950 Ватиканом принят догмат о телесном вознесении Богоматери после смерти на небо. Культ Мадонны, Пресвятой Девы Марии, возник в период Ренессанса - как любовь к прекрасному, и нельзя признать его нравственным, чтобы не погрешить против истины - он унижает женщину, неужели девственница знает, что такое любовь! Только в 1964 папой Павлом VI провозглашена Богородица - мать Иисуса Христа - "матерью церкви".

Если когда и говорили о выдающихся женщинах, то говорили скорее о мужественности их. Но опустимся на землю.

* * *

В подвале здания ДК по Кропоткина-13, сохранившемся от разрушенного некогда монастыря сидели чечены. Их босс, Лечо, в то время баллотировался в вице-президенты Чечни наравне с Масхадовым, ребята из горных аулов, плохо понимавшие по-русски, но четко представлявшие политическую кухню Кремля, контролировали Центральный округ Москвы. Здесь же, в подвале, находилась пристройка, и единственная в Москве бесплатная детская скульптурная студия Аникушиной.

Осетин-завхоз ДК, похожий обликом на апостола Павла, тридцать лет проработавший в бывшем Управлении строительства Дворца Советов, - потом менявшего несколько раз свое название, вплоть до СМУ металлоконструкций "Центр-ответственность", - говорил, что под студией находится один из входов в старинное подземелье, ведущий к Румянцевскому дому, где жил когда-то Иван Грозный.

На ночь сувениры с прилавков и картины "Арт-салона" со стен убирались в подвалы ДК, а Влад иногда оставался ночевать в комнате у завхоза, тот уезжал в Подмосковье к жене. С утра Владу нужно было оформлять таможенные разрешения на вывоз за границу купленных в салоне картин, как не представляющих художественной и исторической ценности, а это делалось через администрацию Пушкинского музея или Музея Востока на Никитском бульваре.

Однажды ночью Влад вместе с завхозом Георгием, взяв фонари, прошли в скульптурную студию. Аникушина запретила ремонтировать пристройку, которая находилась на несколько каменных ступеней ниже уровня подвала, и представляла из себя кубическое помещение с глубоким каменным пространством бассейна, примыкающим к стене фундамента, там детишки разбавляли водой и размешивали глину для лепки. Андрей взял совковую лопату и расчистил дно от грязи до квадратной металлической плиты с огромной пробкой из куска дерева, забитой в отверстие для слива воды, поддев ее ломом, открыли лаз. Это оказалось люком в подземный колодец, тщательно облицованный шлифованным камнем. Гоша принес из своей подсобки длинную лестницу, еле развернувшуюся в тесном коридоре подвала, и опустили ее в колодец. Спустились по очереди вниз, подсвечивая путь фонарями. Так они очутились в старинном подземелье.

Влад еще в застойные времена попал на первую выставку картин Николая и Святослава Рериха, нашедшую временное пристанище в Музее Востока. Его заинтересовал тогда большой портрет Николая Рериха, написанный его сыном Святославом. Старушка, из служащих музея, на которых обычно не обращают внимание в музеях, - они чуть дремлют на своих стульях у дверей залов, - вдруг обратилась к Владу, подняв подслеповатые глаза. "Такой взгляд портрета я видела только на картине "Моны Лизы", привезенной из Парижа в Москву и выставленной в Пушкинском музее. Глаза портрета следят за наблюдающим, и словно голова портрета поворачивается вслед ему. Это показатель мастерства автора". Влад уставился в картину, и медленно, не отрывая глаз от лица образа, прошел мимо картины - портрет повернул голову! А старушка, чуть усмехнувшись, продолжила. "Вечером, сам Святослав Рерих будет в музее на пресс-конференции. Я вижу ты художник, студент. Приходи, я оставлю тебе стул в зале".

Влад в музее подошел на лестничной клетке к Святославу Николаевичу после конференции и спросил его: "Есть ли связь между "Матерью Мира", написанной Николаем Константиновичем с жены Лады, портрет которой сильно напоминает икону и пропавшей реликвией - Панагией?". Святослав Николаевич посмотрел на Влада уставшими, но остренькими еще глазами, и тщательно поставленным сухоньким голосом старого человека, по-русски, как уже давно никто не говорит, ответил: "Икона-панагия возможно находилась в Гималайях, об этом мог знать ушедший Юрий Николаевич. Возможно в 1926 году она находилась на Алтае, у староверов Бухтармы, хранивших ее. Панагия безусловно существует, не может не существовать. На Вселенском соборе в Эфесе в 431 году Матерь Христа была признана Царицей Небесной. Она истинное олицетворение христианской веры, распростерла над Русью свой белый Покров, словно защиту ее племен от зла. Панагия тайно находилась некоторое время в теософском центре Елены Петровны Блаватской.

Николай Константинович никогда не упоминал в интервью о какой-либо связи своей картины с иконой-панагией, но мистическая связь между ними безусловно существует. Царица Небесная - защитница не только Православия, но и Вселенская защитница".

Вот как описывает Мать Христа апостол Лука, написавший с неё первый портрет -Панагию. "Была Она роста среднего, волоса златовидные, глаза быстрые, со зрачками как бы цвета маслины, взгляд строгий, соединенный с приятностью, брови дугообразные и умеренно-черные, нос продолговатый, губы цветущие... Лицо не круглое и не острое, но несколько продолговатое, руки и пальцы длинные. У Нее ум, Богом управляемый и к одному Богу направленный... Речь кроткая, льющаяся из незлобивого сердца... Она в беседе с другими сохраняла благоприличие, не смеялась, не возмущалась, особенно же не гневалась; совершенно безыскусственная, простая, нимало о Себе не думала, и далекая от изнеженности, отличалась полным смирением".

"Вместе с мужем Елена Ивановна участвует в героической Трансгималайской Экспедиции. Необычная экспедиция продолжалась в течение пяти лет. Группа Рериха перешла Гималаи, проследовала по малодоступным районам Центральной Азии; в мае 1926 года путешественники пересекли границу СССР и побывали в Москве. Рерих встретился с А. В. Луначарским и подарил Советскому правительству несколько своих работ. Летом 1926 года художник - на Алтае, затем через Сибирь едет в Монгольскую Народную Республику и далее по пустыне Гоби, Цайдаму, Тибету, через Гималаи - к начальному пункту маршрута - городу Дарджилингу.

Из экспедиции Николай Рерих привозит около пятисот полотен и эскизов. Огромны были и научные достижения: основательно изучены памятники искусства, древние рукописи, обряды и предания, религиозные культы. С целью обработки собранных материалов Рерих в 1928 году в долине Кулу (Западные Гималаи) организует Гималайский институт научных исследований. Часто памятники искусства, изображенные Рерихом, связаны с древними поверьями и имеют символический смысл. Такова серия, посвященная Майтрее, Будде грядущего, которому предначертано принести на Землю счастье. В ряде работ Рерих изображает индийских богов Будду и Кришну.

Юрий принимает деятельное участие в Трансгималайской Экспедиции, организованной его отцом Н.К. Рерихом. С 1928 г. и до начала второй мировой войны Юрий Николаевич является директором Гималайского Института научных исследований "Урусвати", работа которого была направлена на комплексное изучение Востока и формирование науки Будущего.

После Экспедиции семья Рерихов поселилась в Гималаях, в долине Кулу, где размещается Гималайский Институт научных исследований "Урусвати", почетным Президентом-основателем которого является Елена Ивановна. По материнской линии ее прадедом был великий русский полководец Михаил Илларионович Кутузов. В числе ее родственников композитор М.П. Мусоргский и поэт А.А. Голенищев-Кутузов.

Здесь была завершена основная часть 14-томного фундаментального труда из серии Агни-Йога (Живая Этика). На титульных листах этих книг отсутствует имя автора, поскольку Елена Ивановна считала, что изложенная в них Сокровенная Мудрость не может являться авторской собственностью. Себя же она считала автором трех книг, вышедших под разными псевдонимами: "Основы буддизма" (1927 г.), "Криптограммы Востока" (1929 г.), "Знамя Преподобного Сергия Радонежского" (1934 г.).

Святослав написал один из самых прекрасных портретов матушки - Елены Ивановны Рерих, женщины исключительной духовной и физической красоты.

Еленой Ивановной переведены на русский язык два тома "Тайной Доктрины" Елены Петровны Блаватской, видевшей в теософии женское начало, культ Исиды. Блаватская - путешественница, писательница, основатель Теософского общества, скончалась 8 мая 1891, - этот день последователи теософского учения во всем мире отмечают как "День белого лотоса".

"13 декабря 1947 года было предано огню тело Николая Рериха, а Е.И. Рерих переезжает в Калимпонг (Восточные Гималаи, Индия), с надеждой вернуться на Родину. Здесь, 5 октября 1955 года, она окончила свои земные дни. Юрий Николаевич осенью 1957 года возвращается на Родину и возглавляет сектор истории философии и религии Индии в Институте Востоковедения АН СССР в Москве, куда привез большую коллекцию работ отца, завещанную художником своей Родине. И вскоре Юрий Николаевич окончил свой земной путь в Москве 21 мая 1960 года. Его именем названа третья вершина Алтая в отроге Катунского хребта вблизи священной горы Белухи - между пиками Н.К. Рериха и Урусвати. До сих пор русских в Цайдаме и на Тибете называют уважительно "урус".

Отсутствие у культорологии жизнеутверждающего стимула - этики, замененного современными лицедеями пошлым буржуазным постмодернизмом, мельтешащим и назойливым, - и привело культуру к вопросу о недееспособности Ренессансного взгляда на человека. Это кризис представления о человеке и мире в современном Социуме. Стало, вдруг не понятно - что движет человеком в его воздействии на Социум.

Если можно изменить Прошлое, взгляд на него, а в конечном результате, - как бы повлиять на причинно-следственные связи (а как при этом реальные события прошлого подменяются - настоящими целями - мы знаем на примере "советской научной истории"), - то почему бы не подумать о том, может ли наше Настоящее, реализуемое как мотивы поступков и их близлежащие результаты, влиять на Будущее? Может быть, Настоящее разворачивается в Континиуме пространства-времени, как Проект Будущего? А значит, само Будущее изменяет постоянно Прошлое? Вот такая - получается постмодернистская "петрушка".

С Владимиром Белоусовым Влад встретился на выставке в ЦДХ. В этом скульпторе с чувственными губами, скрытыми бородой было что-то основательное, крепкое, несмотря на неуверенный облик простоватого мужичка в черной рубашке со значком "Михаила-Архангела". Начинал он как художник, семь лет труда, чтобы найти свое призвание окончательно в скульптуре.

- Работа скульптора грязная, но эта грязь чиста, - говорил Владимир Иванович, разминая крепкими руками глину в своей мастерской, затерянной в малоэтажных двориках переулков Петровки.

- Влад, ты литейщик, понимаешь, вливая в "форму" бронзу, ты получишь или колокол, или садовую скамейку - все зависит от первоначального замысла создателя. Если польстить немного в живописи - искажение не будет так заметно чувству, если же попытаешься польстить в скульптуре - получишь чудовищные формы. Как у Клыкова - памятник маршалу Жукову на Манежной площади, или там же, - карикатурную композицию со зверушками Церетели. Или чудовищный колосс - пафосно-карикатурный Петр I на стрелке Москва-реки у Центрального Дома Художников на Крымской набережной.

- Я не люблю податливый пластилин - всякое прикосновение к нему лживо, можно подлизать, подмять. Другое дело глина - самодостаточна, упруга, ее можно ласкать или рвать кусками. Глина благородна, пластилин низок - в нем наполнителем мертвый вязкий жир, а в глине - вода, способная заполнить без искажений задуманную форму.

Человек - это глина в руках мастера. Если из глины можно слепить образ человека, то из человека тоже можно слепить что угодно, был бы только замысел удачный. Свой дух можно влить в любую форму, вливая в мертвый миф - получишь истукана, в лучшем случае - кумира.

Владимир тогда уже был старостой общины за возрождение Храма ХС, членом комитета. А еще - тем самым человеком, который поставил под сомнение подлинность найденных под Свердловском останков Царской семьи.

Пришли другие времена, "катакомбная" община верующих, во главе со скульптором Белоусовым, требовала от властей восстановить Храм ХС, и убрать обветшавший бассейн, средоточие бесовских сил города, к тому времени обнесенный высоким деревянным забором.

Патриарх дал бумагу и благословление на восстановление Храма. Начался сбор народных денег. Общиной был поставлен Закладной камень и Распятие, и чтобы мирские власти не снесли их - огородили забором со стороны охраняемой автостоянки, принадлежавшей чеченам, они рекэтировали автомобильный салон рядом со стоянкой. Бумага патриарха помогла чеченам отстоять от посяганий власти - Распятие! Таков был "бизнес" в те времена, основанный на взаимовыгодном компромиссе. Все тогда ждали, что Е.Б.Н. исполнит свое обещание и предоставит Чечне независимость, как Ленин - латышским стрелкам в двадцатом году. Старшина инициативной общины, что обивала пороги Патриархии и Моссовета, получил от Московского комитета по госимуществу бумагу на землю под Храм, заверенную еще Гавриилом.

Под Екатеринбургом были найдены останки Царской Семьи. Белоусов был родом из Екатеринбурга, где была расстреляна многочисленная семья его предка-купца большевиками, по странности, все они были одногодки Царской Семьи. Он сам ездил на родину предков, и, проведя свое расследование, вышел к захоронению на той самой дороге, рядом с узкоколейкой, где якобы были найдены останки Царской Семьи, которые впоследствии отказался хоронить патриарх.

История Храма ХС на Пречистенке неотделима от истории места, на котором деспоты пытались строить свою родословную власть. Миф начинался с первых московских князей, заложивших Церковь Покрова Богородицы, как Храма Защитницы Православной веры на Руси на месте старославянского капища. Покров Богородицы - праздник православной церкви. Явление в 910 году Богородицы во Влахернском храме в Константинополе, когда она простерла над верующими покрывало (омофор) и вознесла молитву о спасении мира от невзгод и страданий, отразилось на Москве, повторившись в видении св. Андрея. На Руси Богородица была объявлена покровительницей земледельцев. Праздник Покрова вобрал в себя многие обряды древнего славянского осеннего празднества в ознаменовании окончания полевых работ. Церковь Покрова Богородицы, Пречистой Девы, был естественным для Пречистенки, как воплощение женского начала.

Св. князю Андрею Боголюбскому явилась Богородица, когда его свита, сопровождавшая икону Владимирской Богоматери, заночевала в поле. Князю ею дана в удел - вся земля Русская, именно в ночь на дату памяти Андрея расстреляна в восемнадцатом году Царская Семья. Лишь к шестнадцатому веку первый Самодержец, Великий князь и Государь Всея Руси Иоанн Третий завершил, наконец, собирание княжеских вотчин в национальное государство великороссов, и принял в символику Царства - двуглавого орла Византии. Собственно с этого момента христианство на Москве приобрело направление экспансии, помогая государству, стало Православием. До этого оно было подчинено одной религиозной цели - личного спасения в ожидании Апокалипсиса. При Иване Четвертом Грозном была снесена церковь Покрова Богородицы, он не оставил в живых ни одного своего прямого потомка, и на нем прервалась власть Рюриковичей на Руси. В ответ на экспансию Ислама, Москва сама перешла в наступление, захватывая и присоединяя улусы бывшей Золотой Орды. Это движение на Восток потребовало от Православия вселенской цели - единство мира на основе Державности. Изменения идеологии самой церкви, - её то и не приняло старообрядство, нельзя же считать незначительные изменения обрядовой службы - принципиальными! Староверы до сих пор не признают над своей "старой" верой власти православного государства, живут по принципу "Спасения".

Но вернемся к истории ХХС.

"В декабре 1812 года в Вильно, когда Александр Первый   принял от князя Кутузова управление армией, уходящей на "освобождение Европы", императору подвернулось письмо генерала Кикина о необходимости создания памятника победы в виде Храма, посвященного Христу. Манифест о его создании был подписан в праздник Рождества Христова. Задуман как памятник превосходства русских над Западом в момент, когда Россия после победы над Наполеоном превратилась впервые в своей истории в супердержаву".

"В символике Храма проекта Карла Витберга, молодого тогда архитектора, повторялась символика Храма царя Соломона, как ее видели масоны. Но вскоре Александр I умер в Таганроге. Проект связывался с идеологией "официального мистицизма" и поэтому был не по душе даже просвещенным либералам, не говоря уже о радикалах, близких декабристам. Показательный суд по обвинению в растрате государственных средств над "масоном" Витбергом стал акцией Николая Первого по консолидации всего общества. А в религиозной политике государство придерживалось - насаждения Православия во вновь приобретенных землях. Даже крещеным узбекским князям Царь давал вотчины в Ярославской губернии вместе с крепостными!

Восстание в Польше 1830 года вызвало антизападную истерию. Храм был переориентирован на православную идеологию и стал символом супердержавности в духе уваровской триады - "самодержавие, православие, народность". Царь сам нашел нового архитектора Константина Тона. Николай Первый совместил миф с "византийской версией" в духе "Москва - Третий Рим".

Александр Второй, ратовавший за "народную монархию" продолжил строительство. ХХС не возводился на народные деньги - это миф, его всегда строило государство. По финансированию можно четко увидеть периоды интереса власти к нему. Первая служба в еще недостроенном и даже неосвященном храме прошла в честь чудесного спасения царя после покушения Каракозова. Готовый храм простоял целый год без освящения из-за убийства Александра Второго народовольцами.

Следующий Романов, Александр Третий включил торжество освящения ХХС в церемонию коронации, подчеркнув его роль как главного собора страны. ХХС стал олицетворением истинной православной веры, истинной России, истинного народа богоносца и истинной, а потому священной истории страны". Но дворянство по-прежнему видела свои цели на Востоке - экспансия оправдывала её существование.

Белоусов обратил мое внимание на появившегося в залах вальяжного респектабельного господина в белом костюме, вокруг которого вилось молью руководство ЦДХ. Это был вернувшийся из Нью-Йорка, первый секретарь правления Союза художников СССР Салахов, возглавлявший его с 1973 года. Героя Социалистического труда, награжденный орденами Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени. Разница между ними, как между обычной черной и белой вороной. Салахов косым взглядом окинул выставку, не задерживая своего внимания, и удалился. Его дочь Айдан - "модная и влиятельная персона художественного истеблишмента Москвы.

"Айдан волновали скрытые женские комплексы и страхи, Ее творчество являлось "лакомым куском" для феминисткого дискурса, психоаналитических интерпретаций. Любимый образ Салаховой - лежащая обольстительная одалиска, недоступная и желанная - отсылает к европейской живописи XIX века, смаковавшей утонченную негу экзотических восточных гаремов и бань. Как носительница восточной мудрости, являя зрителю женскую сущность, согласно восточной традиции скрытую под паранджой. Ей не удается уйти в чистое формотворчество: механизм "срывания покровов" идентичен обнажению скрытых женских комплексов. Она не в силах освободиться от анализа - альфы и омеги актуальной живописи".

К тому времени прошли ее выставки: 1989 "Недорогое искусство". Первая Галерея, Москва. 1990 "Раушенберг нам, Мы Раушенбергу", Первая Галерея, Москва. 1990 "Визуальная стимуляция", Первая галерея (организованная Салаховым Т.Т.), Farideh Cadot gallery, Нью-Йорк.

А теперь по возвращению отца в Москву - у нее появилась собственная галерея в Нью-Йорке, где Айдан "будет много усилий посвящать продвижению русских художников на мировой художественный рынок".

Многие самодеятельные художники Арбата показывали ментам при облавах свои корочки членства в Международной федерации художников при ЮНЕСКО.

Салахов Таир Теймур оглы является почетным президентом Международной ассоциации изобразительных искусств ЮНЕСКО, вице-президентом Международной федерации художников при ЮНЕСКО, почетным членом Фонда культуры и образования штата Монтана (США), Почетным гражданином городов Трентон (штат Нью-Джерси, США) и Санта-Фэ (штат Нью-Мексико,США), Биллингза (США).

* * *

А теперь проследим историю возведения Дворца Советов Отцом Всех Народов.

В 1938 году Сталин вошел в состав Совета строительства Дворца Советов. Проектом и строительством занимался тогда Борис Иофан (1891-1976), он с 1927-31 строил жилой комплекс на улице Серафимовича (дом ВЦИК и СНК СССР) - "Дом на Набережной".

Сталин вскоре потерял к Дворцу Советов интерес. Его теперь волновал вопрос, как свернуть развертывавшееся строительство Дворца, поднявшегося уже на 50 метров. Неожиданно был отстранен главный архитектор Борис Иофан, начальники строительства М. Крюков и А. Михайлов репрессированы, расстрелян начавший эту эпопею А.Енукидзе, личный друг Сталина.

Новый фаворит Сталина Д.Чечулин, возглавивший возведение высотных зданий, "общественного, культурного и что наиболее характерно, административного значения - Дом Советов, партийная школа, административный дворец, Наркомата внутренних дел(НКВД)", - пишет о "всемирно-исторической роли советского народа и величии Сталинской эпохи", а по поводу 32-этажного административного здания в Зарядье, новой затеи Сталина, возводимой архитектором М.К.Посохиным, - "Архитектурная композиция здания обусловлена...задачей объединения его с историческим ансамблем городского центра...По его горделивому силуэту еще издали будет угадываться центр социалистической столицы. Так рисовалось новое главное здание страны". На этом кончилась эпопея сталинского Дворца Советов.

Дети чугунно-головых чиновников, густо фиолетовых от своей чванливости, главная задача которых была - выжить, остаться привязанными к своей социальной нише, - продолжили традиции "отцов". Номенклатурное "творчество", подконтрольное власти - профанация свободного искусства.

Юрий, ставший мэром Москвы, отдал Церетели подряд на строительство Храма.

Обломаны вершины у деревьев, затона воды в чудовищном котловане остекленели, словно рыбий глаз. Скрипит под хваткими пальцами реальность, и становится жутко. Над котлованом даже вороны не появляются, как над Кремлем. Снег после обильного снегопада оплыл, началось потепление, покрыв целлюлитными складками сугробы.

Ночью на Волхонке-13 - бессонница, беспредельное одиночество и сиротство. Когда чешутся вены на руках, и тело облито нездоровым потом. Как - ударяет, обваливаясь, казалось в груди, падающий с верхних этажей на подоконник подтаявший снег, и вслед в беспросветной темноте - редкие капли вечного дождя бьют по голой жести.

И приснился Владу сон.

"Ливень в Москве выгнал меня с Арбата под своды станции метро "Смоленская".

При реконструкции вскрыли один из закрытых проходов, и я прошмыгнул туда из любопытства. Открылся неработающий эскалатор вниз, в иные подземные залы. Громадные пространства выдержаны в цвете потемневшей в земле кости, они обшиты старинной лиственничной вагонкой, крепкой, как рессорная сталь, совсем не тронутой тленом и грибком. И не удивительно - воздух был сух, словно в соляных копях.

В залах, словно посетители, ходят неторопливо метростроевцы, сидят в кафешках по очкурам, и в еще более просторном конференц-зале. Спросил, как можно проехать до остановки станции Кропоткинская. Мне ответили по-английски. Потом, подошедший пожилой работник в кителе обратился к молодому по-русски, мол, "посмотри помощник, где соединяются ветви путей". Оказалось, что на стене обозначены только работающие станции, а соединений с новыми - нет.

Иду все дальше. Похожее я видел на Парижском метро глубокой закладки - большие подземные пространства, где широкие эскалаторы рядами спускаются полого в еще более глубокие, с высокими потолками, станции, все абсолютно современное - кафель и хромированные поручни. Внизу множество тоннелей и переходов, темных из-за кажущегося беспредельным подземного пространства. В залах, словно застекленные окна с реалистическими картинами в сумеречных тонах, где солнце светит в расплывающейся мгле.

Одна из панелей приоткрыта, вышел туда, оказалось, что это застекленный балкон, а в нем нарисованный город и наблюдательное окно. Под ним, еще ниже и просторней, бездна подземной выработки, даже голова закружилась, освещенное тускло, не пробивающим до дна, фонарем-солнцем.

Внизу видны бегущие в белой одежде маленькие фигурки людей, словно ручейками растекающиеся по дну подземного котлована, их преследуют одетые в черную униформу охранники. Сразу видно - внизу восстание.

Подземных выработок нигде не пересекаются, спуститься вниз можно, только преодолев вертикальные штольни. Повстанцам вырваться сложно даже на уровни, где проложены рельсы среди выработанных пространств и мертвых нежилых бараков, сколоченных вдоль путей из обычного горбыля, и крытых черной толью. Беглецов выслеживают охранные черные отряды и отлавливают группами, куда-то уводят. Все повстанцы имеют белесоватый цвет кожи, независимо от расы.

Эти люди - другие, их сознание не привязано к яркому многокрасочному миру поверхности. Социум для них - все, он кормит, заполняет досуг работой, дает женщин и удовольствия. У этих людей нет того, что наверху называют подсознанием, мир устроен удивительно просто. Нет иррациональных чувств: любви, ненависти, соперничества, главенства - все предельно рационально, и задано Социумом. Идеальное общество разумных, равных по рождению существ. Настоящее братство трудящихся.

Минеральные запасы выбраны с земли, и нет смысла поднимать руду на поверхность для переработки. Заводы находятся в недрах, под городом. Часть воздуха атмосферы с поверхности ушла под землю, возникли новые муссонные ветра в штольнях и выработках, не насыщенные запахами, гигантские сквозняки по подземным норам.

Обыватели наверху не знают, что их рафинированный мир построен на труде подземных, исчезнувших навсегда людей. Что, заключив с властью пожизненный контракт, они оказались в темной области Социума. Коллективное сознание там, наверху, Ноосфера, полностью подчинена никуда не ведущей виртуальной структуре Социума, с его безудержным потреблением и чувственными наслаждениями. Наверху не знают о существовании производственных пространств глубокой закладки. Туда уходят, оттуда никто не возвращается. А кто вырывается наверх в Москву Пожарского и Лужкова, не может больше жить среди обитателей верха. Их мировоззрение столь разнится, что люди глубокой закладки не понимают людей поверхности. Да и о чем они могут говорить между собой. Наверху не понимают, что жизнь и радость - это труд, а основы общения - это братство. Под землей нет размножения, так как солнце не регулирует исчезнувшие из подсознания основные инстинкты человека-зверя, а новые хозяева не заинтересованы в ценностном воспитании в духе верхов. Для человека все перевернуто - верхи их Социума, черные, властвующие над их человеческой природой, - и есть звери. А почему Зверю должны подчиняться люди, никто из них не знает - так устроен их мир глубокой закладки. Никто из людей не помышляет быть на стороне уничтожения, вселенской силы - хищного Зверя. Они - сторона созидания и сохранения, и всегда сильны были своей сплоченностью, ведь в их Мифе хищник будет уничтожен окончательно, если они победят Зло в своем подземном Раю.

- А, как же Природа: небо, цветы, животные, реки и моря, - спросил я у старика, похожего на лобастого Лао-цзы с двумя макушками на голове. Он был одет в белый комбинезон из грубой парусины, с маленьким кармашком оранжевого цвета напротив сердца, в виде положенного набок бубнового туза.

- Это все иллюзии верхнего мира. Разве вы пользуетесь ими, они что-то значат в вашей судьбе? Там, - указал он сухим пальцем, - ничего на самом деле нет, пока Зло властвует. А наши мертвые всегда с нами. Их убило Зло. Когда наверху для вас - все закончится, - они воскреснут для вечной жизни, не зря мы их складируем в дальних, самых лучших катакомбах.

- Кто воскресит? - не понял я старика.

- Их товарищи.

- А господа?

- Кто? Эти, в черном? Они рассеются, как пыль в штольнях! Мы и сейчас их выбрасываем наверх, где тлен и разрушение.

- А...- хотел я что-то сказать, но в выработках раздались резкие гудки зуммера.

- Смена, - сказал спокойно старик и перестал меня замечать, молча достал из кармашка маленький оранжевый шарик и сунул его в рот, поднялся и ушел. Исчезли охранники, люди в белых комбинезонах без карманов построились в шеренги, и их колонны разошлись по выработкам - работа это святое".

Строительство на народные деньги очень выгодно, что подтверждал весь опыт Церетели еще в ходе возведения "долгостроя" эпохи Генерального секретаря, Четырежды героя Советского Союза, маршала Брежнева, - Мемориала на Поклонной Горе. Тогда были задействованы и финансировались многочисленные мастерские скульпторов-монументалистов и художников Академии Художеств СССР на многие десятилетия. А вы что - подумали? "Культурную" элиту страны финансировало советское государство? В одной только Москве официально числилось до 10 000 художников и около 900 скульпторов. А еще, на каждого члена союзов скульпторов и художников приходилось два-три подмастерья, выполняющих основную работу в мастерских.

Лавры, как всегда в России, достались преемнику власти, при котором строительство было закончено, а точнее - стремительно свернуто в связи со сменой идеологии...

Когда заканчиваются госзаказы на монументальные проекты, заканчивается и финансирование творческих коллективом и приватных мастерских. А люди...- они просто выбрасываются на улицу.

Городская власть в лице Лужкова решила восстановить Храм самостоятельно, забрав права "первородства", они разрешили общине возвести только небольшую деревянную церковь. Братство ХХС, основанное религиозными активистами, было распущено. Нельзя было власти не ухватиться за ХХС, а Белоусову потерять инициативу - подход к цели у них был противоположный. Если Белоусов смотрел на Храм, как на акт искупления преступной власти коммунистической партии и её застрельщиков перед русским народом, то сама власть видела другое - историческую преемственность собственно власти!

Только закончилась эпопея, во главе с Павло Бородиным, реставрации Московского Кремля. Все получили деньги, звания и должности. Глазунов вместе с Церетели, Салаховым, Посохиным принимает непосредственное участие в реставрации и реконструкции зданий Московского Кремля, в том числе Большого Кремлевского Дворца. А Посохина М.М. и Церетели еще в 1960-х годах связывало вместе общее дело - в Пицунде они выстроили монументальный огромный развлекательный комплекс, где один был главным архитектором, другой - главным художником. Война в Абхазии и распад Союза разрушил их первое совместное творение.

"Церетели в 1997 году был избран Президентом Российской Академии художеств, она обеспечивала проведение в жизнь государственной политики в области искусства: готовила мастеров всех творческих специальностей и сохраняла с ними контакт на протяжении всей их жизни, руководила исполнением крупных государственных заказов, заботилась обо всей системе художественного образования в России и о развитии науки об искусстве".

"Организация всех художественных работ в Храме Христа Спасителя и руководство ими - одно из крупнейших, если не самое значительное достижение Зураба Константиновича, его огромный вклад в российскую культуру и возрождение ее духовности".

"Он сумел сделать так, чтобы в ней участвовали лучшие творческие силы России, а работы были исполнены в кратчайшие сроки и с наивысшим качеством. Координация деятельности почти четырех сотен художников, множества их помощников, контакты со строителями - все это стало поистине шедевром организации художественной работы столь грандиозного масштаба, не имеющим прецедентов. Возрождение Храма стало символом восстановления и сохранения российских духовных и художественных традиций".

"В отличие от тех, кто природой лишен счастья видеть цвет, и от тех, кто видит его обычно, буднично, Церетели обладает способностью колористического видения. Окружающее пространство, люди и вещи встают перед ним в радуге ярких красок, и он стремится донести до нас эту сказку".

"Салахов в 1997 году избран вице-президентом Российской академии художеств. С 1996 года - заместитель председателя Палаты по науке, образованию, здравоохранению и культуре, председатель комиссии по связи с творческими союзами в Политическом консультативном совете при Президенте Российской Федерации".

"Становление художника совпало с атмосферой общественного подъема конца 50-х - начала 60-х годов. Он явился одним из основателей "сурового стиля" - новаторского движения в искусстве той поры".

"Салахов Т.Т. принял непосредственное участие в воссоздании храма Христа Спасителя, работая в художественном совете Российской академии художеств, который курировал этот процесс. Совет рассматривал представленные на конкурс произведения, оценивал их художественное качество, следил за выполнением работ, участвовал в обсуждении разработки и применения новых технологий. Салахов оказывал консультативную и практическую помощь, в том числе в решении монументальных задач, в расчете перспективных построений как многофигурных композиций, так и отдельных изображений святых".

Ельцин объявил восстановление ХХС государственной задачей. Замаячили новые награды и звания за ХХС.

"Чем выше поднимался ХХС, тем больше он связывался не с Ельциным, а с Лужковым, который объявил ХХС стройкой номер-1 и лично следил за работами. Складывалось впечатление, что набиравший силы Лужков строит ХХС к моменту собственного президентства. Рабочие работали без перекуров и сквернословия. Парадоксально, но одновременно возник океан слухов о воровстве гигантских масштабов".

"Но как всегда в истории ХХС, он был использован не так, как задумывалось. В период предвыборной кампании телевизионные программы о ХХС, как афере Лужкова, сыграли свою роль в его поражении. А воспользовался великолепием новодела ХХС ельцинский наследник Путин".

Усилия Лужкова стать преемником Е.Б.Н. рухнули 31 декабря 1999 года на освящении ХХС, вся надежда народа была переключена с одиозной личности Е.Б.Н-а на ВВП. Так же, как лавры освещения главного храма России, достались не строителю Александру II , а его преемнику Александру III , и ... запылал в день иннагурации нового Президента - Манеж, освещая пламенем стены древнего Кремля, напоминая о наполеоновском нашествии 1812 года. Не мог Ельцын освящать ХХС еще и по причине трусливой своей политики на Балканах, предательстве братского православного народа Сербии.

Вот что писали по поводу труда неутомимого новатора-консерватора Церетели СМИ.

"Для России возрождение Храма Христа Спасителя означало переосмысление истории страны, искупление вины народа перед Богом и самим собою, радикальным преобразованием системы ценностей, передающих представление о развитии государства и нации. Этим было начато восстановление важных черт традиционной православной модели мира, которая пришла сегодня в Москву на смену советской идеологии, представление о российском государстве и роли в нем православия".

"Собор своей могучей структурой укрепил всю сердцевину города, установил утраченное соотношение кремлевской зоны и разросшегося центра. Время благодаря этому должно как бы вернуться в эпоху наивысшего расцвета российского государства во второй половине XIX столетия".

"Церетели постоянно и упорно работает. Организация всех художественных работ в Храме Христа Спасителя и руководство ими. Координация деятельности почти четырех сотен художников, множества их помощников, контакты со строителями - все это стало поистине шедевром организации художественной работы столь грандиозного масштаба".

"Церетели З.К. 15 декабря 1999 года стал первым директором Московского музей современного искусства, находящегося под эгидой Российской академии художеств. Он открылся для публики в тщательно отреставрированном доме Губина на Петровке, в выдающемся памятнике московского классицизма".

Чечены отобрали пристройку детской студии, подкупив пьяницу директора, не помогло даже обращение Аникушиной к Глазунову за помощью. С подачи И.С. Глазунова в Москве еще в 1987 году создано учреждение - Российская академия живописи, ваяния и зодчества, - в которой ведется обучение по специальностям: "живопись", "скульптура", "реставрация и технология живописи", "архитектура", "история и теория изобразительного искусства"...

Ребята с гор в подвале ДК организовали первый в Москве ночной клуб для пидоров под названием "Андеграунд", где по углам разбросаны накладные груди и садо-мазохистский инвентарь и сбруя.

А рядом с двухэтажным ДК поставлен железобетонный "новодел" Храма, возведенного под руководством главного архитектора Москвы Посохина М.М., сына Сталинского лауреата за реконструкцию Москвы Посохина М.В., расписанный безработными художниками "дизайнера-монументалиста" Церетели.

Церетели неравнодушен к особнякам в центре Москвы, ставший Президентом Российской Академии Художеств, получил свой - на Остоженке. А ДК на Волхонке недолго пребывал в "запустении". Чечены были удалены. Осетина-завхоза бросила жена, ушедшая к богатому бизнесмену, ездившая теперь на мерседесе и одетая как немецкая шлюха - в лисью шубу. По завершении ремонта ДК Георгий был уволен и вернулся в Осетию, а здание досталось по жребию Глазунову, и было перестроено в картинную галерею. Так рядом с "тортом" Храма появился "эклер" художника Глазунова. Архитектурный вкус соответствует начинке, Глазунов, считающий себя православным художником и монархистом, радетелем за Отечество, обладающий неимоверными амбициями, увы, не знавший материнской любви и выросший в детдоме - стал владельцем особняка на Прорве.

Особняк глазурированный стоит по Волхонке-13, с охранниками в черном спецназе и хромированными турникетами на входе, как в метро - заплати, и наслаждайся Глазуновым! "Считаю, что миссия педагога-художника - воспитать личность, которая понимает свое время и владеет всем арсеналом высокого реализма школ прошлого, скажем, Ренессанса, лучших русских мастеров" - говорит Глазунов.

Творчество Глазунов всегда сопровождали скандалы.

"Величайшим потрясением отозвалась в душе художника ленинградская блокада, осталась в памяти неотступным кошмаром, когда он, потеряв почти всех родных, умерших у него на глазах, чудом остался жив. 12-летнего мальчика вывезли из осажденного города через Ладогу, по Дороге жизни, под фашистскими бомбами...В картине "Дороги войны", это отразилось полной истинного драматизма и правды жизни. Глазунов предложил ее в качестве дипломной работы. Академическое начальство единодушно отвергло картину, назвав ее антисоветской, искажающей правду и смысл Великой Отечественной войны советского народа. На знаменитой пятидневной выставке, которая проходила в Манеже в 1964 году, он все-таки осмелился ее показать. Однако выставка была закрыта, а картина передана в Дом офицеров, где была уничтожена".

"25-летний студент Илья Глазунов встретил женщину своей судьбы, которая стала его супругой, - Нину Александровну Виноградову-Бенуа. Глазунов всегда хвалился тем, что породнился с Рюриковичами. Происходила она из известной всем любителям искусства семьи Бенуа. Ее дядя, Н.А. Бенуа, 30 лет был главным художником театра "Ла Скала", другой родственник - всемирно известный режиссер и актер Питер Устинов. Его мать - родная сестра бабушки Нины Александровны - была дочерью архитектора и ректора Императорской Академии художеств Леонтия Бенуа, родного брата Александра Бенуа.

И.С. Глазунов - Народный художник СССР (1980), лауреат Государственной премии РФ (1997) за реставрацию Московского Кремля, Заслуженный деятель искусств РСФСР (1973), действительный член Российской академии художеств (2000), профессор, бессрочный ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества, действительный член Академии менеджмента в образовании и культуре (1997).

"В 1965-1966 годах в нескольких номерах журнала "Молодая гвардия" была напечатана его книга "Дорога к тебе" - лирическая исповедь о пути к познанию России, ее богатейшей истории и великой культуры, выделяющейся среди культур других народов своей православной духовностью. В те годы, когда само понятие "русское национальное сознание" было изъято из лексикона, эта книга воспринималась как гимн историческому бытию России, ее национальному величию".

"В биографии Глазунова была битва за спасение исторической Москвы - вернее, того, что от нее осталось к началу 1970-х годов. "Оппозиционные круги" считали, что особенно сильный ущерб был нанесен городу в 1930-е годы при реализации Генерального плана его реконструкции не Сталиным, а взлелеянным им злодеем Лазарем Кагановичем".

Один из великих писателей современности недвусмысленно сказал: "Тот, кто против Глазунова, тот против России, и наоборот". "Из всего многотрудного, необъятного мира Илья Глазунов взял и сделал главным объектом изображения Родину, родной народ, его историю и его духовный мир... Он мастер самобытного творческого почерка, художник острый, с ярким напряженным колоритом. Его картины одухотворены и никого не оставляют равнодушными... Искусство Ильи Глазунова доносит до нас живую правду истории вечной России, духовную красоту и силу народных характеров" - так писал о Народном художнике СССР Илье Глазунове писатель Владимир Солоухин.

"Его работы освещены отблеском огня, который горит в душе, направляя течение мыслей. Многое написано с места событий в битве за коммунизм. Будь то Чили, Вьетнам, Франция, Италия или Россия (строительство Байкало-Амурской магистрали, города и села России)".

О своем творчестве Глазунов говорит "Идеальная обстановка - если при этом звучит классическая музыка: она создает настроение. Каждый портрет - экзамен для меня, я не имею права писать его безразлично. Каждый человек - Вселенная, каждый необычайно интересен: и строитель, и космонавт, и знаменитая киноактриса, и вьетнамская ополченка, и шахтер, и студент, работающий на БАМе... Нарисовать человека вовсе не означает нарисовать комплимент ему, нет, только сказать правду! И он должен быть похож, иначе это не портрет. Портрет - документ человеческого духа, реальная форма гуманизма"..."История России - это дерзания и войны, пожары и смуты, мятежи и казни, победы и свершения, - говорит художник. - Были минуты унижения, но пробивал час, и Россия возрождалась из пепла еще краше, сильнее и удивительнее. История России - красное пламя Революции и вера в будущее. Но нет будущего без прошлого. Верю в будущее человечества, верю, что оно несет новое одухотворенное искусство".

"По результатам общественного опроса, проведенного ВЦИОМом в 1999 году накануне своего 70-летия И.С. Глазунова, он назван "самым выдающимся художником ХХ века". Его имя присвоено одной из малых планет, а ЮНЕСКО удостоило его своей высшей награды - золотой медали за выдающийся вклад в мировую культуру".

Учитель ненависти не может быть учителем любви.

Глазунов участвует в "дворянских" собраниях, где все гламурно и чинно, где ценят его заслуги перед Российской монархией, Православием и "истинным" Искусством, - вот такой он состоявшийся - и я думаю, народ уже искупил свою вину за его сиротское детство. И.С. Глазунов - Заслуженный деятель искусств РСФСР (1973), Народный художник СССР (1980), лауреат Государственной премии РФ (1997) за реставрацию Московского Кремля, действительный член Российской академии художеств (2000), профессор, бессрочный ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества, действительный член Академии менеджмента в образовании и культуре (1997).

На основе религиозных норм, которыми живет человечество по своим тысячелетним традициям: ислама, православия, католичества, буддизма и т.д., мир уже давно разделен культурно-территориальными конгломератами, - и они давно в латентной войне. Пророчества религий завязаны на срок человеческой жизни, ничтожной по сравнению с вечностью, завязаны на нашем представлении о самоценности человека и его представлении об окружающем мире, где он главный судья мира. Если наука отрицает постулат веры, она объявляется еретической в глазах религиозных бонз. Сама РПЦ находится на краю катастрофы, идет внутреннее ее разрушение.

Богородичный Центр, богословский институт и издательство, образован в Российской федерации в 1990 году. Церковь Божьей Матери Преображающейся, Церковь Третьего завета, Святодуховное православие, Церковь Духа Параклита. В 1984 в Смоленске от иконы "Одигитрии" было дано откровение Божьей Матери отцу Иоанну. Прозрения повторялись в форме 20 книг, по мнению последователей, они являются провозвестием приближения "Третьего завета", а с наступлением "церковного запустения и всемирных катаклизмов, т. е. конца света, должны стать спасением для немногих праведников. От православия и католицизма параклиты себя не отделяют. Иерархи БЦ настаивают на происхождении от последователей митрополита Истинно православной церкви Геннадия (Секача), но иерархи ИПЦ отлучили руководителей БЦ от церкви, как впавших в ересь. Истинно Православная Церковь раскинулась внутри России от Кунашира на Тихом океане до Одинцова в Подмосковье.

Архиерейский Собор РПЦ отлучил семью Рерихов от православия, - на Руси на каждого Льва Толстого есть свой дьякон-хулитель, не путайте с ангелом! Скандальный дьякон А. Кураев "вещует" анафему: "В конце второго тома "Сатанизма для интеллигенции" в специальной главке я перечислил основные противоречия между христианством и теософией. Среди них не были упомянуты картины Николая Рёриха. Напротив, я специально сказал, что "о вкладе Рёрихов в созидание культуры (а не просто в ее защиту) сам я говорить не решаюсь. В конце концов, "на вкус и цвет товарищей нет". Лично мне, например, и живопись Н. Рёриха кажется чужой: холодной, бесчеловечной, безблагодатной. На мой вкус, свет, которым пронизаны его полотна - это не теплый свет Евангелия, это действительно ледяное излучение космоса. Но это - вопрос вкуса, вопрос ощущения".

Святослав Рерих, словно предчувствуя крах гуманизма в России, перед тем как навсегда уйти из жизни в 1993 году в Индии, отдал материалы семьи в "Советский фонд Рерихов", организованный еще при "Горби", который вскоре был приватизирован фондом Шапошниковой. Фонд раскололся по принципу наследия и теперь находится во взаимной ненависти.

Что Святослава подвигло на тот последний шаг, - не мог он не видеть, какие люди его окружали в Москве? Он ведь помнил треск опаленных крыльев брата своего Юрия. Эпоха Рериха ушла, а вместе с ней и Серебряный век России. Вселенское сиротство!

Вот и ТВ показывает, как Великий виолончелист, крывший матом со ступеней Белого Дома "совецку власть", получает очередной орден от В.В.П., и пиликает в ногах у князя Монако, а мимо гроба идут "лучшие" монархические семьи Европы. Кто сейчас вспоминает, что родословная княжества Монако началась с итальянского разбойника, захватившего еще во времена Возрождения свой клочок земли на Лазурном берегу Средиземного моря.

Никогда не было в истории такого подлого добровольного срастания идеологии и власти. А тут еще и РПЦ как всегда подменяет свои религиозные цели политическими. Идет чудовищная профанация русского исторического искусства, подмена его - "симулякрами" бывшими "оппортунистами". Замена старого, уже отжившего современным, скользящим, поверхностным.

Я не сторонник святотатства, - рубить иконы или вставлять фитиль Пророку Всевышнего - меня не вдохновляет. Православие никогда не отличалось приверженностью европейской традиции Гуманизма. У религиозных бонз всегда было стремление к Византийской теократической государственности, если не быть посредниками власти, то хотя бы - услужить ей. В этом трагедия русского народа.

В литературе, живописи и скульптуре авторы прикладных искусств направляются интересами, а не идеями, отсюда и цеховые отношения между ними в этой среде подчинялись всегда личной неприязнью или корпоративными интересами. Ремесленники от искусства всегда, как РПЦ, хотели приватизировать даже естественный процесс рождения младенцев. В других традициях "инициация" обычно происходит с вступлением во взрослую жизнь.

Участие в возведении ХХС для Белоусова - только укрепило его веру, избавив от мирской суетности. Скульптору Белоусову дали восстановить один из фризов Храма, тот, который с Пожарским и Мининым, и гигантский медальон Спаса, во главе Храма. Два сюжета на северной стене - "Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского на битву с татарами" и "Игумен Дионисий благословляет Минина и Пожарского", - зафиксировали место России между враждебным мусульманским Востоком и враждебным католическим Западом. И пусть эта вера - только страх перед Богом, и его судом над человеками. Но ведь - есть Заступница в деревянной церквушке рядом с громадиной Храма ХС.

Эти мысли подкатили к Владу, когда он пустым Соймоновским проездом спускался к Пречистенской набережной мимо решетки ограды парка ХХС, и засмотрелся на маленькую темную церквушку "Покрова". И словно в подтверждение его мыслям, прокаркала ворона в ночь полнолуния.

Нет, Белоусов не стал успешным "новым русским", творчество не принесло ему ни славы, ни денег. Пробивается оформлением ресторанчиков на Петровке. Вот и сейчас, он занят заказом - создает одетых в настоящие костюмы кукол в полный рост - "Шурика и Кавказской пленницы". Вырастил двух сыновей, один - художник, а младший - скульптор.

Большой урон живописному "буму" в столице нанесли некие "кавказцы", ездившие по мастерским художников в те времена, где скупали за бесценок, "на вес", невостребованные при коммунистах холсты. Эти сыновья "Оси Бендера" отправили вагон на Запад, где забили все галереи в Германии и Франции "советскими" работами, что напрочь подорвало интерес иностранцев к современной московской живописи, в частности к арбатскому "соц-арту".

На этом закончился "Fine-art" галлерейного бизнеса Влада на Волхонке.

Лечо Кафиев - убит "эмиром" Басаевым в Чечне.

Гриня добежал до Литвы, хотел перебраться в США, но умерла его мать и погиб двоюродный брат-коммерсант, бывший районный комсомольский секретарь с Колпачного переулка, что на Маросейке.

Как проявляется "карма" для человека? Это те события и люди, которые компонуются вокруг него в течение его жизни.

Может быть, я буду писать чудовищные вещи и нужно время, время перемен, снова и снова трансформирующее ложное в мертвящее, чтобы понять, что кружишься как турецкий дервиш на одном месте.

Страшнее смерти - смерть души. Для создания и разрушения мифа нужна вся цельность характера, опора на него - мужество жить. Претензия на жизнеспособный миф - это претензия на полноту охвата бытия и его закрепление в сознании социума. Поэтому так кощунственно воспринимается всякое новое мифотворчество, любое изменение старого. Дать мифу жизнь - значит, дать ему бытие. Миф - это стабильность бытия, разрушение мифа - революционное преобразование бытия.

При сохранении мифа всегда поражаешься его союзниками, порой настолько несовместимыми, но логически оправданными в данный момент. Если поставить рядом успешного и неудачника, то в мифе - нет различия между ними, в тоже время пропасть между адептами одной идеи непреодолима. Отпад от мифа человеков - и есть разрушение мифа.

Творчество это порождение духа, т.е. истинно человеческого. Когда уничтожается дух - уничтожается сам человек. Нет дальше смысла жить. Тот, кто в жизни мифа видит жизнь духа - уже умер. Регалии, коими награждается в социуме мифотворец - это ступени мифа, путь от зарождения до смерти, и этот путь должен быть пройден полностью. Становясь, все более явным, проявленным, стабильным - последовательно шагаешь к окостенению, омертвению, подверженному уничтожению и гниению, распространению процессу смерти. Смерти духа. Тупик, безвыходность, абсурд, хаос - как окончательное разрушение. Кто знает высоту мифа, как окончательную смерть духа? Подняться по ступеням социума на вершину мифа, чтобы увидеть смерть его - это и есть трагедия человека. Принятие чужого мифа - тоже смерть. Само существование другого мифа - угроза твоему существованию, конец смысла.

Человека страшит не сама смерть тела, - он и так знает, что смертен, носит как Кощей смерть в себе, а его уничтожает именно - смерть духа, парализует страх перед смертью духа. Не видя в бытии - Вечности и Любви, как освобождения и очищения - мы говорим о приоритете Смерти. Смерть не освобождение - мы не свободны, прежде всего, от нее самой. Ибо смерть (как в простом, так и в трансцендентном смысле) заложена в нас еще при рождении, то мы приходим к ней как к чему-то заведомо данному. Она родилась с нами. Человек - это отсроченная Смерть. Отсроченная на более-менее длительный срок, который, по сути, так мал, что им можно пренебречь. От этого не освободишься. Алкающий смерти смешон - он ее априори уже получил. Она у него уже есть.       Допустим, ваши собеседники-буддисты, надеются на какие то там собственные реинкарнации в последующие жизни. Но реинкарнация в таком случае - бодрствование после очередного сна. И в этом случае, окончательная смерть (нирвана) заложена в нас при самом первом рождении. И в этом случае человек - отсроченная смерть. Но, чуть более отсроченная смерть. Впрочем, по сравнению с вечностью это "более" не имеет особого смысла.

Нельзя украсть дух, приспособив его под свои интересы, есть только воровство мифа, а это и есть приобщение к смерти мифа. Уничтожение мифа - не есть смерть духа, а только глубина отчаяния, опустошенность, зарождение новой жизни. Поистине - бессмертие духа. Неизбывное одиночество. Идеальное духа живет и возвышается в предательстве... и любви, низком... и благородном, в трусости... и мужественности, безбожии... и жертвенности, поражении и окончательной победе над человеческим в себе....

Что-то вам мешает прорваться сквозь "небосвод" Канта, и признать, что человек Социума - это не то, что сейчас нужно, нет времени для человека, не осталось? Вам мешает смерть, чтобы стать как боги? О, как хотелось бы вам перед Вечностью - забыть о ней! Один, остался, оптимизм у женщин, ждущих любимого, - они еще помнят свое предназначение. Чтобы узнать любовь, надо прежде войти в мир, осуществиться. Стать бытием. Только материнская Любовь может спасти во враждебном человеку мире. Мир окружающий - выше Человека, - он его Учитель, а не миф и представление человека о себе самом.

ЛСД, или немного мизантропии

...Мы идем, где тонко, тонко

А под нами черный лед.

Я вчера разбил зеркало - там ухмылялась какая-то личность. А все - после...препаратов с висмутом и титаном. От желудка. Или не надо - столько пить? Или, это от тех маленьких розовых шариков, что дал проглотить однажды покойник? "Таблетки счастья". А может - ЛСД?

А может, все это не зеркало, а тяжелые сны с лифтом, который привозит не туда, не на тот этаж, даже двигаясь по диагонали или боком? Да и сам лифт - не тот! Но, место-то знакомое! Да и лифтер - подозрительный, наглый и опасный.

А может, все это сны про какую-то сумрачную бескрайнюю пустынную местность? Несуществующую. Или существующую? В каком-то другом пространстве и прошлом, где все иначе. Но так похоже на реальность! И добраться туда можно только во сне. Там люди страшно знакомые, словно из твоего прошлого. Или, словно, ты воспользовался другими возможностями, событий.

Ночь и сон располагают к таким странным мыслям и путешествиям, что становится уже не любопытно, а - страшно! Вдруг не вернешься из странствий по иным мирам. В смысле, вернешься, но не туда! Заблудишься, как Кафка в заснеженной Праге. Где все зыбко и фантасмагорично.

Или, может - я сошел с ума!

Я не могу выбраться из этого вязкого состояния. Мне бы тех таблеток с ЛСД! Но они кончились, те таблетки, что давал мне усмехающийся покойник, блестя глазами. Прежде, чем его засадили в "дурку". А потом, он - умер. Гад - унес с собой тайну пилюль из секретных лабораторий КГБ! А ведь, хотели давать их - всем!

А эти странные сайты, где ты "залогинился"? Странные письма и "рецы". Вроде, знакомые "ники", но их авторы как-то странно себя ведут! Они - никак не проявляют себя на других сайтах. Эти ухмылочки: "добро, мол, пожаловать, и - счастливого пробуждения"! Нельзя писать в незнакомую даль непродуманные "рецы". Да и всякие - "рецы"! Смутные и неясные, как сон.

Да, и - сама действительность вокруг тебя! Вдруг - появляются люди, с которыми ты разорвал всякие отношения годы назад. Люди, ушедшие, казалось, из твоей жизни. Гадкие люди! Начинают встречаться тебе один за другим, чуть ли не на каждом шагу! И здороваются с тобой, словно между вами не было ничего плохого. Не нравится мне тогда реальность. В которой, я - живу. Тот мир, который создает видимость перемен, но в котором ничего не изменяется! Не нравятся нереализованные мои возможности. Хочется, дать сапогом по морде! Да, и сами возможности других событий - не нравятся! И все это сон, или - не сон!?

Или странные звонки из иного мира, что-то значат? Или звонившие - что-то знают? Чего я - не знаю! И не хочу узнать! Нет, не хочу - знать!

Реальность не может распадаться, дробиться, как в зеркалах, на миры. Где ты видишь себя - иначе! В другом ракурсе. Я не хочу, чтобы мои поступки были невнятными и неоднозначными. И чтобы все было - неясно, как ночь. Как сумерки сознания!

Мне не нравится плыть вслед за ночными снами. Порой, в них проживаешь настолько длинную жизнь, что становится не по себе. Как уместились все в пятнадцать минут этого странного сна? Неужели, бодрствующее сознание должно было пережить все эти кошмары иной действительности. Зачем? Кто нам их навевает во сне. Или - не во сне? Или я - бабочка, которой приснилось, что она - Чжуан-цзы?

Где сознание, не обессиленное потерями и отчаянием! Возрастом и безумием. Где, тот разум Марка Аврелия, что делал его мужественным, до конца выполнившего предписания - демона Сократа? И старых эллинских киников. Сократ выпустил своего "демона" в культуру Европы. Ренессанс назвал его - истинным Человеком. Но вот культура "демона" исчерпала себя. Теперь надо отстраненно встать над Человеком. Над демоном, с его волевыми причудами. Встать над ним, и посмотреть на все дела его.

А может, не демон внутри нас, а - ангел на плече. На котором? На левом, подсчитывающий - ваши неудачи, или на правом - сразу отправляющим Всевышнему добрые сведения.

Этот бредовый иной мир вторгается беспрепятственно в жизнь теперь и - днем! Навязывая себя, как песок пустыни. Как - адепты в белых простынях и на верблюдах. Посланцы иного! Или просто это - мы, исчерпавшие свою культуру! До конца. И несущие теперь смерть в другой мир, уютный мир своего детства, где сказки "Тысяча и одна ночь" - только сказки. Мир, некогда стабильный и понятный.

Мы все еще примериваемся перед зеркалом, держимся за наши европейские котелки и кепи, перчатки перебираем под цвет глаз, и тросточку - по погоде! А должны уже давно носить чалму и тюбетейки.

Опять появились сны, в которых ядерная зима и люди с черной щетиной на слепых от фанатизма лицах, с ножами и кинжалами, кричащие "Смерть неверным" и "Аллах Акбар". Они материализовались из стихов Корана на улицах ваших городов. И вы видите их каждый день, со своими крикливыми и наглыми детьми, и нахальными женами, - они ходят среди вас, как победители, констатируя своим присутствием вашему миру Смерть. Из какого горячечного воспаленного сознания эти орды вылезли!

Они живут среди вас, как ваши новые господа. Нюхают свой "план" и предлагают вашей молодежи пакетики белого порошка с клеймом скрещенных сабель под полумесяцем их религии. В Казани уже требуют снять с крестов на церквах поверженный символ поражения, в прошлом их мира в борьбе с православием.

Забудь, что был Бог христиан, пришел Всевышний мусульман, с дующими "в уши" ангелами, привязанными к шее каждого правоверного, с безумными в ярости пророками, с иными снами, - словно передернул шулер карты, и вот вы упали на молитвенный коврик лицом на Мекку. Неужели Авадонна на стороне этих, "цыган пустыни". Они спасутся в последний день истины, а вас будут пожирать белые черви. Им "по-барабану" страсти Шекспира и Шиллера, сомнения Достоевского и Толстого. Они пришли из другого мира, где нет сомнений, где их Пророк запретил им всяческие сомнения. Им не нужна ни итальянская опера Европы, ни драматургия Чехова, им нужны только ваши дома, ваши доступные женщины, и власть над вами, в чужой, скоро для вас - стране. Нужно - ваше жизненное пространство.

Последний поэт эпохи Ренессанса

...Смотри, они возвращаются, один за другим...

Снег будто замешкается,

Забормочет на ветру

И полуобернется назад;

...То были "Окрыленные Священным Ужасом",

Неприкосновенные.

Боги крылатых сандалий!

И с ними - серебряные гончие

Вдыхают воздушный след!

Ату! Ату!

Они были горазды терзать,

Они славились тонким нюхом,

Они были душами крови.

Медленны идущие на сворах,

Бледны держащие своры!

(Эзра Паунд. Возвращение)

Сын академика-историка из Ленинграда, Андрей Радонежский уехал в Сибирь, чтобы учиться в Академгородке. Средой его общения стали жившие в двухэтажных коттеджах среди сосен академические дети, в воспитание которых входили - Клуб фехтования "Д,Артаньян" и изучение французского языка.

В Андрее была странность - его облик словно не соответствовал его личности. Нельзя было основы физиогномики применить к его характеру, черты его лица были непроницаемы, словно характер им был создан самостоятельно.

Его эстетические воззрения на мир были оригинальны, отличались той правдой, что заставляла вздрагивать от восхищения собеседников. Это побуждало к творчеству, делало идеальное тождественным мирозданию, будило желание познать связь между красотой и истиной. В Андрее жил выпестованный стиль эстета, проявляясь во всем, что его окружало: в том, как он пил чай, угощая гостя моченой брусникой, собранной своими руками; как он курил, задумчиво молчал, провожая взглядом кольца табачного дыма, аккуратно стряхивал сизый пепел, а, докурив сигарету, небрежно выбрасывал ее в сторону камина; как он брал в руки старинные книги из библиотек приятелей, рассматривая выходные данные, словно принюхиваясь к истории издания.

Природа в его словах обладала одухотворенностью и способностью к катарсису, носила характер исключительно эстетический. Любое чувство он стремился облечь в форму искусства, говорил, что - не выполнить и не найти идеальную суть, - значит обречь себя на ограничение и несовершенство.

В Андрее не было осторожности приземленного человека, с его прагматичными порывами души, требующей для всего причины и результата усилий. Эстетический взгляд его на мир, порой скептический и парадоксальный, был естественным свойством его этики. Ему не надо было лицемерить и обсуждать, чтобы показать свое мнение, он по рождению был аристократом, не заботящимся о бренности и тщете усилий в этой юдоли печали. В общении с друзьями не было морального долженствования.

В его мировоззрении тогда не было нигилизма и отрицания, в споры он не вступал - не было смысла в фехтовании словами. Точное определение сути вещей заставляло собеседников внимательно относиться к своим собственным воззрениям. Он говорил: "Живем не так, как этого требует разум, а так, как живут другие. А когда попадают они во всеобщую давку, то гибнут все вместе, становясь жертвами чужих примеров! Истина не может принадлежать большинству". Иногда его заносило в разговоре с незнакомцами, тогда позднее он сокрушался: "Когда я вспоминаю все свои прошедшие речи, я завидую немым. Прилагая усилия выделиться или прославиться талантом перед ничтожествами, чувствуешь себя опустошенным, выставляешь себя под удары невежества, зависти и предательства".

Андрею было тесно в провинциальном Новосибирске, в Ленинград на Таврическую его тянуло только детство, для него это был умирающий город, только Москва могла удовлетворить его амбиции.

В Москве он влюбился в дочь киноактрисы, безумно ее ревновал к артистической среде, писал ей потрясающие стихи, называл - своей Музой. Он провожал ее домой улицей Чехова, мимо театра, по ночной заснеженной Москве, беззаботно балагуря, весело вспоминая проведенный в Доме Актера вечер с ее поклонниками. При этом, он судорожно сжимал руки за спиной, водопад каштановых волос возлюбленной, спадающий до пояса, запах тонкий вина и духов приводил его в дрожь. Она разворачивалась у дверей своей квартиры на широкой лестничной клетке, в расстегнутом пальто тонкий стан, глаза мерцали темнотой, казалось, влекли и звали к невыносимым наслаждениям, а обнаженные уста словно шептали - я люблю. Андрей переживал заново очередное свидание, до утра расхаживая по своей маленькой комнатке аспиранта МГУ и сквозь стиснутые зубы шепча нарождающиеся стихи. Вскоре Муза стала изредка появляться в общежитии, и они отдавалась бурной страсти, волной затопляющей кровь. Когда она уходила, Андрей словно терял свое тело, помнил лишь лебединый изгиб ее белых коленей и разметавшиеся роскошные волосы, Муза поглощала его целиком. Он лежал на постели, опустошенный и потрясенный, а за окном московские синицы порхали вокруг вывешенной на мороз авоськи с продуктами.

Летние отпуска Андрей проводил в поиске по вымирающим глухим сибирским деревням старинных киржацких книг. Проводя много времени в библиотеках ГПНТБ всех крупных городов страны, куда его забрасывала судьба, он иногда воровал книги из фондов, не востребованные читателями десятилетиями, но которые ценились его средой, выносил их под рубахой, заткнув за ремень. Не доверяя книгам, изданным в советский период, - и не зря, - он самостоятельно изучил немецкий, чтобы читать Ф. Ницше в подлинниках, староитальянский - чтобы читать Данте и Вергилия.

Стремясь остаться после аспирантуры в МГУ, он рассорился со своими сибирскими руководителями. Но в Москву его не отпустили. С кафедры "философии" ему пришлось перейти на "научный коммунизм", да еще и отслужить в войсках ВВ, при замполите "зоны", - "там подлецы сторожили подлецов". А потом долго бродил по стране.

Вернувшись из странствий, - депрессия давала знать, - он женился на рыжей, конопатой дочери работяги, отца его друга по Университету. Получили они отдельную квартиру в панельной многоэтажке, на каких-то глинистых оврагах окраины Новосибирска. Андрея приняли вновь на родную кафедру, разрешив преподавать "научный коммунизм" на курсе повышения квалификации для учителей, партийных и руководящих работников области, он выглядел ужасно, но все также подтянуто и недоступно. Раньше он "умел пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабами".

Его работа по философии "Возрождения" лежала дома в аккуратненькой папочке на аккуратной полочке югославской "стенки" до поры до времени. А сам Андрей в пустынном дворе, где ветер гонял рыжую пыль среди безликих корпусов многоэтажек, выгуливал на железных качелях маленькую и колченогую, молчаливую рыжую конопатую дочь.

После буржуазного переворота, Андрей, оставив жену и кафедру "научного коммунизма", вернулся в родной город, где стал консультантом при губернаторе, считая себя призванным по рождению и по воспитанию. Андрей не собирался соревноваться в перетягивании каната со старой номенклатурой и курении фимиама "коллективному бессознательному", но его все чаще влекло стремление управлять умами. Жить предпочитал не в родовом гнезде, а снимал квартирку на Выборгской стороне. Он давал жесткие советы, разделявшие рвавшуюся к власти публику на "управляющих" и "быдло".

При новом президенте Андрей стал невостребованным, вернувшись на Таврическую, он занялся переводами стихов Эзры Паунда. А также развил заказанную ему политическими кукловодами теорию "гиперфашизма". Россия всегда была беременна фашизмом. Несколько небольших статеек, вывешенных Андреем в И-нете, обошлись заказчикам по десять тысяч долляров - каждая. Фашистские тенденции в этосе элиты страны всегда были сильны, особенно в среде прокуратуры и МВД. И это неспроста. Когда СССР победил "Третий Рейх", вместе с трофейными заводами и ценностями были вывезены и архивы погибшего фашистского государства, методики, разработанные специалистами по праву и пропаганде, удивительно жизнеспособные и тщательно продуманные, - не зря "рейх" дал такой пример сплоченности государства и нации. В СССР военные применили в построении армии современного типа уставы вермахта, а юристы страны победившего "социализма" - правовые основы фашистского государства. Элита прокуратуры и преподаватели системы МВД негласно строили обучение и ротацию на основе права "бывшего противника". Фашизм присутствовал в среде элиты, вспомним хотя бы вылазки фашиствующей "золотой молодежи" на Пушкинской площади в Брежневские времена!

Прецедентное юридическое право англосаксов противоположно превентивному праву Германии, которое в России всегда копировали, как наиболее способствующее стабильности полицейско-бюрократического государства, и власти его случайной элиты. Американцы активно использовали неработающую правовую систему страны, навязывая свои "передовые политтехнологии", и, в условиях паралича правовой структуры, активно выкачивали из России сырьевые ресурсы и золотовалютные запасы, да еще с такой наглостью, что, если бы они проворачивали такие делишки у себя в "либерти", не пришлось бы еще лет на двадцать закрывать "Алькотрас".

Андрей редко выходил из кабинета отца, казавшегося маленьким из-за темных книжных шкапов, до потолка закрывавших стены. У просторного окна стояла его конторка для работы над бумагами и книгами с лампой на гибком стержне, как в библиотеках. И это вовсе не из-за того, что улицы города были скудно освещены, а из подъездов вываливались юные наркоманы и проститутки, плотоядно облизывая губы, смотря на вас тухлыми глазами, а окна первых этажей и лестничные клетки отгорожены решетками и железными сейфовыми дверями. Там ночная сырость и мерзость запустения серых коробок кварталов чередуется с освещенными фасадами казино и ресторанов, свежевыкрашенными и гламурными. Окраины, кипящие дневной жизнью среди пустырей и высоток микрорайонов, с их бандитами и пришлыми, живущими своей пришлой жизнью, не имеющей ничего общего с историей города на Неве, его тоже мало интересовали. Андрей выходил из дома изредка, и пройдя несколько кварталов, проводил ночь у рулетки, где знакомый ему крупье холодно и надменно здоровался с ним. Андрей много проигрывал, но и срывал временами куш, заставляющий нервничать хозяев казино "Атланта-клуб". Особенно молодого круглолицего с пухленькими губами управляющего, всегда появлявшегося в зале с деланно-безразличным видом, когда постоянный посетитель в глухо застегнутом английском сюртуке раскладывал за отдельным столом сигареты, зажигалку и портмоне, а стюард приносил "капучинно", и молча ставил передним ним.

Оказавшись вне рамок привычной оппозиции привычному мировоззрению, в условиях "буржуазной вседозволенности", толпа кричит о попрании "свободы", которую система любовно пестовала для внутреннего потребления и опоры! КГБ обязана своим всевластием и внушает страх - исключительно своим правом на провокаторство, создававшее фантомную "оппозиционность" режиму. КПСС была сильна, пока оставалась полутайной организацией "меченосцев", когда пряталась за фасадом государства, а, выйдя на свет, была придушена народившейся генерацией "политологов", выражающих волю комформистской публики. Совковая интеллигенция жила, как раки в Москве-реке, пятилась вроде задом, а находила уютные норки под корягами. Далеко же забросило их это желание "уютности"! Если бы они не варились в "русской традиции", которая долгое время была "коммунистической", не возник бы образ "исключительности" русского "пути".

Субкультуре "гиперфашизма" присуща "положительная" пассионарность, в силу того, что она - действие в реальном мире. Или вы считаете, что мысли о добром, о вечном, о лучезарном - изменяют мир, или являются элементом этого мира?

А желание оторваться от реальности, стать сыном "света" или, ... воплощением "тьмы", но... тоже - "абсолютной", принимать за истину вербализованный мир - будет востребовано реальным миром? Но мир не имеет отношения к "добру и злу", и наказывает за отказ от реальности и "тех и других" - не дает им свершиться в будущем. Подменяя борьбу - вымышленным миром, пусть даже противостоящим социуму, погрязшему в скверне жизни, - "играющие" в "другую" жизнь отказываются от реализации своего будущего.

Андрею нравилось оптимистическое мировоззрение Ницше, уничтожающее противоречие между двумя вечными векторами человека: Быть Мостом к Сверхчеловеку, т.е. стремиться к личному Становлению Бытия, и Вечному Возвращению к Проклятию Бытия - Року. Когда несовместимые векторы личности приходят через страх НЕсознания к синтезу удовлеТворения, личность становится Творцом.

"...Я и сценарист, выдумавший пьесу, и режиссер, поставивший ее, и актер на сцене, поставленной режиссером, написанной сценаристом...и зритель". Не вижу противоречия между чувством и разумом. Ведь, сказал же Бог, создавая мир, давая-Уду-волю - "Хорошо!", - застегивая ширинку. Андрей говорил: "А вот идеоЛогия, якобы преобразующая мир, унифицирующая мир, задающая изВне цель, - меня, любимого, по настоящему страшит. ИдеоЛогия - опора, могучие плечи... недосягаемых мудрецов на высоких шестках, - но это неЯ. В религии страшит - одиночество среди рабов Божьих. Страшит Единобожие Слова над этикой личности. Экспансия Социума в мире требует большего обмена между вне-и-внутри, больше информации, а значит большей власти над окружающим. Информация унифицирует знания индивидуума, низводит личность до НИчто. А поэтому, личность, со своей правдой вне-Социума, не признает окружающих равными его соЗнания. "Когда человек приходит к ОдинОтчеству сознательно - ему не нужна идеоЛогия". "Социум - сборище НИЧТОжеств, и если их Бог - коллективное бессознательное, - то Он воняет скотным двором".

Всемирная история духа - это онтогенез "коллективного бессознательного".

Бессознательное прорывается в вербальное восприятие мира в виде мифа, и приводит к сакрализации "коллективного бессознательного", как табу на ее критику и всяческие сомнения. Высшее проявление сакрализации - это идолы и иконы. Поклоняться сакральному - это приблизиться к нему, понять его - значит духовно очиститься. Высшее очищение есть Смерть. Тогда жизнь превращается в поход очистительный к Смерти, двери к сакральному. Если человек не найдет ответа на свою Любовь в мире, - а ее там нет, - ему останется только потусторонняя вера в любовь Бога, фанатическая и слепая! А ответ на эту любовь - уже не имеет значения.

Человек готов бороться со Злом без помощи Любви, Милосердия и Справедливости, раз их нет в мире людей - одной только негативной силой неприятия его.

Это от безмерной гордыни Уходящего Ренессансного Человека, считающего себя центром Вселенной. Он вступает в мир "делать добро", жаждет единения с другими людьми, а приходит к своей несостоятельности и духовной пустоте. Он шел изменить "несправедливый" мир, но получилось - наказать мир.

Все религии построены на страхе человека перед смертью, все в принципе трансцендентны, и связаны с тем, что человек со своей верой - только заноза в заднице ... . Любая новая религия начинается с принесение себя в жертву новому "богу", этому "коллективному бессознательному", а государство - с принесения в жертву "другого". Старые вожди имели родовую власть, а через "помазанье на царство" приобретали сакральную власть. Демократические выборы, голосование и избрание - старый языческий обряд приобщения к сакральности власти.

Противостоять этой власти, значит дозировать свое участие в буржуазной системе. Если хочешь истины, надо отвергать компромиссы, но тогда останешься со своей правдой один. Мы живем в мире лживой идеологии. Буржуазия, владеющая средствами коммуникации, использует информацию в своих целях. Не надо себя обманывать, что она действует в интересах единения людей, она действует в своих шкурных интересах. Все, что исходит от нее - это ложь, на этой лжи держится власть буржуазии, которая поддерживает уровень лжи в разобщенном обществе для извлечения прибыли с человеческой корысти и пороков.

Власть есть последнее удовольствие, это удовольствие насилия толпы. И зло безнаказанно, и желание власти становится центром, а он, вызывающий страх, подавляющий волю, ненавидимый и обожаемый, идущий в своих желаниях дальше других, будет вызывать благоговейный трепет и преданность. Но только в рамках их круга и морали! Общества "охотников за головами".

Если "флюгер" Жирик с экранов вещует, что ему не интересен Чехов, и "все эти Ионычи и Дяди Вани", с гордостью показывая свою библиотеку с порнографией, что можно ожидать от простого "лоха"? И в чем можно винить "нечистоплотных" издателей и "востребованных" писателей? Как тут не вспомнить "старину" Фридриха Ницше, что говорил: "Когда идешь к...возьми с собой плетку!".

Пока старое не умрет, новое не поднимется, надо пересмотреть "свою" традицию, переоценить ее заново, или разрушить полностью, как несостоявшуюся.

Современный революционер мчится прочь от "гуманистических" ценностей Социума к некой Революции Духа, но... ему нечего защищать в ней, пока нет в ней - "сакрального". Истинно-народного. Попутчики по обочинам не вызывают в нем сочувствия, потому что они - "проезжие". Революционеру важнее его творческие Акты высвобождения Самости - своего "сакрального".

Меняется государственная идеология, и к ней подтягиваются "новые революционеры". Захватившие власть и собственность в стране нуждаются в "трубадурах", поющих об исключительности своего Духа над моралью "быдла", приоритетом своей Воли над традиционной структурой власти, - коррумпированной и компрадорской по своей сути. По большому счету "новые русские" - это "кордебалет" у своих глобальных хозяев. Их Экстрим-Революция так же далека от живых людей, как и их постмодернистская культура далека от Реальности, и держится на иррациональности и инстинктах Зверя, не способная изменить Зло.

"Политика новой эпохи ведется демократической публикой, не учитывающей духовную работу личности, и носит характер подковерной борьбы за технологии маст-медиа, воспроизводящие чистую имманентность повседневности, не имеющей с реальностью ничего общего. Производство симулякров, заменителей отсутствующей реальности, - вот цель политики и технологий маст-медиа, - "метафизическая объективность" мира, а не - этическая. Уже никакие потрясения общества: репрессии или аполитичность, насилие и терроризм, зовущий к "абсолютному ужасу", страдания и смерть детей, не могут поколебать демократизированного до абсурда социума, опирающегося на техногенный упорядоченный мир капитализма. Параллельность существования человеческого духа и материального мира не пересекается в синтезе проекта Человека, как единственной реальной ценности, способствующей разумному действию в мире, основанному на интуиции и этике. Мироздание уже не чтят, как тайну, перед ним не испытывают ужаса. Именно в этом смысле оно перестал быть сакральным. Онтология культуры Ренессанса - сон, по поводу которого мы рефлектируем, гуманитарная составляющая которого равна нулю, этот сон действенного разума ни на что теперь повлиять не может.

Политика демократии, как ремесло возможного, всегда будет оставлять людей недовольными, и это недовольство будет возрастать, не оставляя шансов на ненасильственную процедуру смены властных элит, придавая их власти характер случайности. Поэтому современная политика все больше превращается в неизбежный абсурд. Отсюда, не оставляющее русского человека чувство покинутости, бесправия и униженности, и его неискоренимое недоверие к власти. Отсутствие у власти "правды", тщета мечты на личное счастье всегда питала русскую тоску и "нигилизм".

Но всегда помните - русский нигилизм не есть пофигизм.

Россия пребывает во внутреннем разладе, выразившемся в противостоянии и непрекращающейся гражданской войне между правительством и народом. Русские - нация, наиболее склонная к междоусобицам, потому и подвержена всяческим экспериментам.

Идет очередной этап "антитеррористической операции". Все эти годы, что прошли с 1993 года. Всякое вооруженное сопротивление власти невозможно, - нет такой партии. За эти годы появились свеженарытые могилы на всех разросшихся кладбищах страны, по всем весям и долам, - и лежат в траншеях 40-летние мужики, словно погибли на фронте... А ведь это поколение начинало "революцию" для Е.Б.Н.-а! Одних убили бандитские разборки, других - нищета, третьи - сами ушли от жизни. А сколько пропавших без вести? Наверное, если поднять милицейские сводки по неопознанным трупам и сопоставить их с числом пропавших без вести, - выйдет интересная корреляция...

Еще со сталинских времен власть не хочет признать безвести пропавших и братские могилы НКВД тождественными. "Нет человека - нет проблемы", - говаривал "Рябой".

У нас в стране боятся не закона, а лихих людей. Пострадать от закона - значит пострадать за "правду". Когда есть государство, права не нужны, достаточно иметь отлаженную бюрократическую структуру, живущую по закону самодостаточности, имеющему охранительную функцию.

Идеал русского человека воплощен в традиции Православия, мистическом слиянии с Божественным Логосом, синтезе земного и горнего, который требовал от русского человека жертвенности и очищения страданием, и был подменен еще в Петровские времена идеоЛогическим мировоззрением западного типа. И всегда это параллельное существование было источником противостояния светского и духовного в жизни народа. Внутренний опыт духовного подвига, "русской правды", воплощенный в архетип "Царствия Божьего на земле", оставался Истиной, Роком Божественного, родовым для Православной Руси, делал русского человека свободным через искупление и освобождение, его - вечного раба приблудных господ!

Но человека свободным делает не миф, созданный традиционной культурой, а только его волевое решение!

Фашизм, возникший из романтизма времен "бури и натиска", действия, направленного на изменение существующего мировоззрения, и эклектики мистических и оккультных течений "земли и крови" некоего "гиперборейского человека", нашел благодатную почву в России. Долго "комуняки" нам "впаивали в мозги" свои "гуманитарные" идеи - по сути оказавшиеся только борьбой за власть и собственность! Как говаривал "Лукич" - в стране последняя стадия империализма, загнивающая. Точнее, отмирающая, - от империи кусками отваливаются большие национальные территории, и главное - человеки. И высветилась вся подлая структура коммунистического вождизма тех, кто завладел чужой собственностью еще в семнадцатом году, нелегетимность их власти. Их интересы, наконец-то выпятились, показывая бесконечное презрение к своему народу.

Андрей нес теперь это в души. Но это - уже политика, и она требует своей идеоЛогии "коллективного бессознательного".

Автор не собирается навязывать читателю мнение о правильности выбранного героем пути. Тем более, кто знает - кто творец его? Но помните, - после кровавой охоты, длившейся казалось вечность - всегда, когда вас обнимает костлявая старушка-мать со слезами счастья в выцветших глазах, обрадовавшись вашему возвращению домой, - что в мире есть Любовь, а не только Смерть. И еще - вы всегда будете любить свой родной город.

Часть N2

Золотая Империя

Низкое солнце било в глаза, не ослепительное, но яркое. От цветов в луговине поднимался туман, роса замочила ноги. Дорога среди цветущих полян и сопок спускалась в распадок. Он видел, как она появляется по гребням на следующей террасе, и вышел на нее, вскоре вступив под полог леса, с широких листьев ореха падали капли. Безлюдье. Неожиданно в стороне за деревьями показались поля, а потом и деревня. Он свернул с основного проселка, пересек мутный поток, поднялся на взгорок по вязкой дороге, не заходя в пустынную деревню, в застывшем, мокром воздухе не слышалось ни звука.

...Золотая империя чжурженей собрала со всех окрестных народов рабов, охотничьи селения соединив дорогами, дальних превратив в ближних, распахав лесные поляны и введя порядок производства и потребления, новую одежду, регламентировав каждый поступок и обезличив каждого работающего. Чтобы создавать маленькое богатство для большого государства, чтобы заставить людей непрерывно работать сообща, нужно каждого по отдельности разъединить, дать со стороны приказ, и снова собрать вместе, - разобщенные, они уже не заботятся о том, что им делать, лишь бы делать, а причина интенсивной работы найдется, хотя бы страх голода. И Золотая империя стала золотой. Теперь рабы боятся всякого конного, появляющегося с того конца дороги, где власть построила пышные города. Чиновники уже не удовлетворены ни прекрасными лошадьми, ни разукрашенными колесницами, они же богаты! Их уже носят в носилках в сопровождении собственных верховых слуг.

И вот теперь видеть их, с осторожными манерами и благообразными лицами, с засученными рукавами одежд, пешими, на лесных дорогах в глубине сопок, казалось странным и чуждым. Где их кони? Где их свита? Вот и приходит на мысль "Маленькое богатство для маленьких воров, а придет Большой вор, - он возьмет все, для него припасенное, всю Золотую империю". И понесутся по ровным дорогам орды мрачных всадников, уже неизвестно во что одетых, смесь дикости и праздности напялив на себя, озлобленных рабством и не знающих жалости. Они заставят в осажденных городах жрать человечину. Огнем выжгут эти всадники поля, столь кропотливо возделанные рабами, пустят по ветру правильные поселения, и их стрелы разгонят оставшихся в живых. Они, испытавшие рабство и унижение, поднявшие красные штандарты свободы, не нуждаются в рабах, только в безграничных пустых пространствах, которые населят новой расой свободных людей, своих потомков. Они, взявшие все и утолившие свои обиды, заалчат мирового господства, ведь нищие не знают меры!

Куда направляется этот человек. В какие долины переносит его туман. Зовут его Канкэ-чужак. Какие случайности, отвечающие на его мысли, он ищет, ибо в тумане редкие ориентиры памяти высвечивают их ярче, чем в повседневности на слепящем свету дня. Да и понятно, утратив беззаботность прошлого, усомнившись в порядке нынешнего, убедившись в непредсказуемости будущего, он не может не думать о тайне, наполняющей окружающее, сводящей вместе случайности, складывающиеся в судьбу. Разобраться во всем он не может, настолько коротка жизнь его, но и не знать не может, так как все, что он знает, это и есть - все.

Идут, идут войска полынной равниной в свете поднявшейся на востоке луны, пересекая границу Цзинь змеёй из запыленных железных шлемов, суньский дракон пересек священные рубежи Золотой Империи, манзы прикидывались мирными карпами в своих искусственных садах, и вот выползли, гремя чешуйчатыми панцирями и тускло мерцающими отточенными пиками с бунчуками на концах, и потянулись мощеными дорогами, словно поздней осенью многочисленные соцветия рогоза пылят по протокам рек.

Семь лет дождей и тайфунов превратили Цзинь в болото, каналы расхлестались по широким долинам, бесплодная галька засыпала плодородные поля. Степные рубежи открылись в доступный мост для варваров и их скота, вторгшихся из бескрайных пустынь под безграничным небом с пыльной вечностью в узких и лютых глазах мэнгу. Орды номадов потянули за собой великую сушь, где раньше чжуржени страдали от дождей, запылали поля гаоляна и священные горные леса, кочевники освобождали землю для своего скота. За ними шли войска Сунь, таща за собой чудовищные стенобитные механизмы и ракетные станки для осадных стрел.

Никто не знает что будет, Канкэ был лазутчиком на границе не только у мэнгу, но и у суньцев, пьянствуя с образованнейшими студентами и бродячими даосами в приграничных корчмах. Сотню лет Цзинь повелевала судьбами соседей, направляла их гнев на Юг и Запад, а у себя строила миллионные города и процветающие селения, преобразовывая страну рыбоедов и таежных охотников в разумную машину государства. Следом за Золотой Империей падут и заносчивые манзы, коварству научила Сунь, за людей не считая соседей.

Цзинь пала еще до того, как захватчики прошли в край ее земли. Мэнгу принесли с собой в цветущий абрикосовый сад Золотой империи страшные болезни, чернотой и язвами скосившими его обитателей. Осажденные города, годами сидевшие за высокими стенами, съевшие всю живность и своих мертвецов, пали от тлетворного духа болезней. Манзы ушли, забрав с собой миллион ляней золота и серебра, всю бронзу и нефрит, а по зарастающим и искореженным дорогам Золотой Империи вслед за ними за горизонт на Юг разоренной страны ушли и варвары, оставив в горах банды свирепых изгоев и дезертиров, которым было все равно куда кочевать, чума их не брала, они сами были как болезнь. Страна обезлюдела, волки и тигры вышли из лесов, загрызая оставшихся в живых.

Густой туман превратился в морось, она не столько капает, сколько мочит одежду. Клубится паром дыхание в сыром воздухе. Канке, уставший движется по ущелью, дороги стали опасными. С обеих сторон подпирают крутые сопки. И нет уже уверенности в правильности выбранного направления. Или это слабость от усталости в ногах. Не все ли равно куда идти, и есть ли правильное направление? Выйти. Чтобы не теснили сопки. И снова ручей выводит к отвесной скале, бьет под него поток, задерживаясь на глубокой яме, где стоят, шевеля многочисленными плавниками пятнистые, цвета яшмы, рыбы. Громадные деревья, словно серые колонны, загромождают ущелье, и просветы между ними густо заплетены кустами и лианами. И колючки, куда не протянешь руку. Чуть отклонившись от русла ручья, переступает на черную мочажину копытцами олень, осторожно ступает, замешательство, и он так же осторожно выскакивает из черной прогалины, чтобы исчезнуть в лесу.

Канкэ поднялся к перевалу, и ему в лицо вдруг пахнуло запахом морской травы. Деревня давно осталась позади, морось превратилась в легкий дождь. За перевалом, у ручья, под деревом разложил он костер, обсохнув и поев, заснул, прислонившись к стволу кедра. В его снах был тигренок, что ластился к нему, терся уголками пасти о его голову и руки, старался положить когтистые лапы ему на плечи, он отстранялся рукой и тигренок осторожно грыз её, но не больно, и отходил в сторону по цветущей поляне, зовя за собой.

Подходить к тайне мироздания крайне опасно, можно насмерть испугаться Открывшегося, что пророчит не готовому к этому человеку неминуемую гибель, ведь тайна эта начинает вести его по жизни, каждым событием указывая ему путь, требуя распознавания символов будущего. Даже освоившись, человек, вдруг захочет уйти от своей неожиданной проницательности, но будет уже поздно, - раз, заглянувший в будущее, не сможет он забыть об этом, а, утратив ее, будет смертельно тосковать по ней. Он принимает ответственность за жизнь свою, и жизнь его начинает сама создавать ему путь и ситуации, испытывать его, жестоко наказывая за непослушание или непонимание. И некого винить в судьбе его, он - хозяин Рока!

Люди вокруг него как слепые котята, ищущие у него соска, чтобы утолить свой бытийный голод, неутолимый! Просветить их - он не может, потому что знание его о тайне неуловимо и ничтожно, на грани правды и лжи, он видел это в их ослепленных светом глазах, а предсказывать им будущее опасно, надо брать ответственность за их жизни на себя! А вместе с ней, и Власть над ними, а для ее удержания нужно быть жестоким, люди не простят ему ни малейшего промаха, готовые ударить в спину ножом, -они считают, что величие его от этой Власти над ними, и достаточно занять место вождя, они станут такими же, как он! Поэтому Канкэ и говорит, что слепые котята, они не могут пропустить свет бытия сквозь себя в ту бездонную сияющую темноту, которая сама наблюдает и ведет их, которой не безразлично, что случается в мире, которая и является этим миром. Созревший плод лжи падает, и мириады существ падают вместе с нею. Мироздание всюду выглядит как Смерть! Никто не хочет видеть, как из нее зарождается новая правда, чтобы в мире людей превратиться в новую ложь, люди не хотят прозревать, не хотят взрослеть.

Канкэ вспомнил сказку своего народа. Человек был вечен, жил в красивом месте тайги вместе с животными. Приходил день, и была пища, была ночь, и был сладкий сон. Но, однажды проснувшись, он забеспокоился, что пищи не будет на завтра, и он пошел на охоту, а чтобы охота была успешней, приручил собаку, а чтобы ночь была спокойней, приручил кошку. Когда же человек приручил человека, он выгнал и собаку, и кошку в тайгу. Озлобившаяся собака стала жестоким волком, а кошка - злым тигром. А человек...стал лютой тварью, смертным и ненасытным.

Они боготворили Агуду, что создал Цзинь. Но учитель ненависти никогда не будет учителем любви! И Канкэ идет на остров на краю океана, куда ушел случайный его собеседник, предсказавший двумя словами все будущее Золотой Империи, а ведь он, Канкэ, обязан был сдать его властям! Слова наказываются, и жестоко. Но он не смог, потому, что не поверил в них! А теперь и сам уходил от людей, без надобности обходя деревни. А ведь когда-то он считал себя свободным, а власть священной. Рухнувшая Золотая Империя освободила его от преданности ей.

Жизнь наша, это наказание за жизнь нашу.

Ответственность в мире есть наказание за принятую на себя ответственность в мире. Любое действие человека в мире, это ответ мира человеку.

Свобода человека в мире ведет к необходимости, ритуалу поведения в человеческом мире.

Равенство людей только в смерти.

Братство людей приводит к бесконечному одиночеству людей. В мире, где господствует невежество, зависть и предательство, а государство построено только на человеколюбии и справедливости, человек становится наказанием самого себя перед лицом непонятного, Тайны!

Самые ужасные мучения у Канкэ были, когда он понял это, он стал сомневаться в ценности своей жизни. А потом он захлебнулся счастьем жить! Один! Одиночество и причастность ко всему, непостижимая его власть над миром! И презрение...! А теперь душа требовала другого...и гнала его из разоренной страны на Восток.

"Едет Грека..." или сон психа.

Едет Грека через реку,

видит Грека в реке рак,

сунул Грека в реку руку,

рак за руку Грека - цап!

(Детская считалочка).

"...Друг мой, все хорошо. Письмо отправляю по домашнему адресу, как ты просил, на новосибирский адрес твоего общежития - не писать.

И поверь мне, лучшее слово "свобода", оно не просто понятие, оно наполнено реальностью". Вложил письмо в конверт, перевернул на другую сторону, передвинул по стеклу стола. Написал адрес: "г. Ленинград, ул. Таврическая 4, Радонежскому Андрею". Обратный адрес: "Москва, Главпочтамт. И.Н.К., проездом". Заклеил. Прошелся по гулкому залу и бросил письмо в стоящий на полу большой ящик с надписью "Иногородняя корреспонденция". Толкнул стеклянную дверь и неторопливо вышел на шумную сырую улицу.

...На последнем, нижнем пролете лестницы, на ступеньках поставлены два детских велосипедика, чуть тронь, и они загремят вниз. Около стены маленький проход. Можно ли протиснуться, не задев преграду? Берет их за рамы и несет с собой, внизу ставит на плитки пролета. Несколько решительных шагов по скрипучим доскам коридора, но в проеме лестничной клетки показался белый халат "сестры", несущей папки с бумагами. Она подозрительно посмотрела на него, рука ее опустилась в карман, где лежал свисток. Он нерешительно замешкался, первоначально было двинулся в приоткрытый выход под лестницей, но вдруг дохнувший неуловимо знакомый теплый запах подвала, остановил. Коридор будет за спиной, если он пойдет к выходу. И повернувшись, он пошел в коридор мимо поднимающейся по лестнице "сестры", все еще смотрящей подозрительно на него. Вот они, безвыходные случайности. Дверь в конце узкого коридора, теперь он узнал ее, вела в тамбур и в закрытый двор больницы с глухим высоким забором. Пошел по коридору мимо открытых дверей. Из приемной показались студенты. Чернявый носатый парень приветливо посмотрел на него, и он решился заговорить.

- Где ваш преподаватель, не подскажешь?

- В ординаторской, а... вон, вышла, - указал парень на молодую женщину, появившуюся из-за двери и направляющуюся по коридору в залу.

- Какая хорошенькая преподавательница.

Женщина остановилась и смущенно опустила глаза. А он стоит, время идет, надо заставить ее заговорить, что-то придумать дальше. Она снова двинулась по коридору, он - за ней. В зале обедали посетители: пожилой главврач и расфуфыренная мадам, рядом, за другим столиком сидел еще один человек. Подавали знакомые официантки, что делать?

Он опустился в свободное кресло, хотя другие столы были свободны. Преподавательница тоже присела, улыбнувшись молодыми сочными губами, посмотрела на него, выпрямила спину, демонстрируя под кофтой крепкую грудь.

- Как вы находите эту лечебницу? - Поинтересовалась сидящая напротив него накрашенная мадам.

- Не знаю. Старое здание, много неожиданных коридоров и лестниц, как тут разбираются сами сотрудники? Ума не приложу. Хотя мне, постороннему, может просто непривычно.

Из первоначального плана выйти вместе со студентами ничего не получится, преподавательница не сказала ни слова. Из-за спины выдвинулась знакомая рука с закатанным рукавом халата и поставила перед ним тарелку. Как хорошо приготовлено. Но странно, почему в залу постоянно заходят знакомые сотрудники? Непривычно держать в руках нож, хорошо отточенный, и вилку. Там, наверху, за общими столами с привинченными к полу скамейками дают только ложки кривые, так что даже пищу не держит мягкий алюминий. Протянул руку к фужерам, наполненным, один вином, другой минеральной водой, и решительно взял больший, с вином. Отхлебнул. Безалкогольное. Что это? Его хотели провести? Они что думают, он вкуса не отличит натурального - не все чувства приведены в смятение? Все встало на свои места, беспокойство исчезло. Как же на лестнице не догадался. И официантки. Слабо сработано. Официантки, подающие наверху из окошечек бурду, не могут обслуживать здесь. Его разыгрывают. Им надо его беспокойство, им надо знать, как он два раза уходил отсюда.

Да, им необходимо это знать. Завтра ему будут вводить эндорфины, и тогда уже уникальный случай побега уйдет в небытие. После этой процедуры он будет представлять интерес только узким специалистам, как живая кукла-марионетка. Он понимал, что от его юношеского максимализма останется только энтузиазм герани в торфяном горшочке на подоконнике приемной, смотрящей на север, и ловящей скупые солнечные лучи вечно запыленного стекла между мощными двойными рамами с тюремной решеткой. Не улучшишь уже эти замки на дверях, и сторожей проверки. После первого побега ему ввели хорошую дозу сульфазина, но ничего не спрашивали. Он не мог сидеть, лежать, двигаться, все было болезненно, но это было наказание. Второй раз, когда поймали случайно у ворот, уже ввели субстанцию "Р", это был уже допрос с пристрастием. Медиатор боли не помог, он им ничего не сказал.

Он снова обратился к "подсадной утке".

- Девушка, у вас великолепная фигура, но гнусный должно быть голосок и зубы плохие, почему вы и молчите.

- Что вы сказали? - Действительно гнусаво проговорила "утка", скривив рот набок и показав плохие зубы.

Все настороженно взглянули на него. Один только незнакомый ему с седыми волосами красивый мужчина, откинувшись на спинку кресла, смотрел изучающим, ласковым взглядом.

- А вы... - Хотя нет, вы сложная и умная личность, мне нужно знать ваш почерк. Напишите что-нибудь, - и он спокойно откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки. Красавчик небрежно достал из кармана пиджака великолепный блокнот. На коричневой коже обложки мелькнула надпись золотыми буквами: "Фридерман Евгений...", а дальше закрыто рукой. Он вырвал листок, где в виньетке в углу было снова: "Фридерман Евгений Борисович", и адрес буквами помельче.

- Что прикажете написать? - Слегка улыбнувшись тонкими губами, не спуская с него лучистых красивых глаз, спросил он.

- Хотя бы: "Едет Грека через реку". - Достаточно. Еще нужна подпись ваша. - Тот размашисто расписался.

Протянул к листку руку, взял его. Красивым почерком была начата с боку фраза: "Едет Грека" и подпись внизу.

- Жена у вас умерла, есть ребенок, сын. Вы любите наблюдать за его не сложившимся характером. Но это особое наблюдение. Вам доставляет наслаждение смотреть, как ребенок, мучаясь, пытается освоить букву "Р", а вы его пытаетесь поправить, но он снова тужится: "Лыба" - говорит он. А еще у вас в доме есть змеи, ядовитые. Вы держите их в террариуме и кормите маленькими, только недавно родившимися мышатами, еще беспомощными. Вам нравится смотреть, как они ползут навстречу смерти. Вы садист по натуре.

- А ты, - сказал он главврачу, обернувшись, - любишь деньги, ты не хранишь их в сбербанке, они у тебя дома. Но что странно, ты любишь не покупать на них, а трогать их руками, перебирать и раскладывать по номиналам разноцветные фантики с портретом Ленина.

- А вы, мадам, любите половые сношения, хотя и стары. Но странные сношения. У вас нет мужа. Вы приводите домой грубых самцов, чтобы вас били, чтобы вы плакали и вырывались. Вы даже проделываете это со своими пациентами, выбирая из них сексуальных маньяков.

Сзади подошла официантка, забрала нетронутую тарелку с остывшим бифштексом под острым соусом.

- Вам подать что-нибудь еще? - Спросила она.

Спокойно смотря на вытянувшиеся в удивлении лица врачей, он устало снял с головы парик, оторвал накладные усы с бородой, положил их на стол.

- Не надо, Марья Ивановна.

За спиной молчание, замешательство. Поднялся с кресла и побрел к выходу из зала, зажав в руке ненужные уже вещи. Прошел по длинному коридору, где в комнатах с открытыми дверями другие служащие еще играли этот хорошо поставленный спектакль, прошел в процедурную, где сидела знакомая "сестра" около шприцев, кипящих в железной кювете, и примостился на стул у кожаной кушетки с резиновым половичком в ногах. Она удивленно обернулась, но промолчала, не зная, что сказать. Мимо открытой двери прошли врачи, мельком посмотрев на него. Пошли совещаться к начальнику в кабинет. Через полминуты он поднялся со стула, неторопливо надел ненужный парик на голову, приклеил усы и бороду и вышел снова в коридор. Никто его не остановил. Подойдя к двери с окошечком, нажал кнопку - немедленно с той стороны показалось лицо охранника. Протянул ему листок из блокнота и тихо, робко, как только можно было, сказал:

- Отдай это шоферу профессора Фридермана.

Игра продолжалась. Это были конечные, самые дальние действующие лица, к которым в силу инерции разоблачение еще не дошло. Через полминуты охранник его выпустил, и он вышел под пасмурное балтийское небо, где у дверей поджидал шофер. Они прошли по дорожке сквера, усыпанной мокрыми листьями кленов, к машине.

- На Садовую, к Евгению Борисовичу, - сказал он шоферу.

Здоровый тучный парень с потной шеей на него и не смотрел, и он сел позади. Шофер завел машину, и они выехали из ворот специальной психиатрической клиники Погранвойск и КГБ. Шофер, ничего не спрашивая, плавно увеличил скорость - машина полетела среди хмурого осеннего леса. Около чугунного моста, где кругом виднелись поля пригородов по горизонту, попросил притормозить машину. Потом задушил шофера ремнем безопасности.

"...Что за мной стоит? За мной все разбито, сожжено и растоптано. Но я свободен. Я могу вдохнуть в тебя такие идеалы, о которых ты и не подозревал. А потом низвергнуть в такую безнадежность, которой ты и не знал еще. Что за мной стоит? За мной стоит весь этот мир. Он - моя жизнь, я - боль его".

Цинкограф, или задумчиво о Кризисе либерализма в России

Вызывает Андропов, которого в редакционно-журналистских кругах считали интеллигентным либералом, редактора "Известий" на ковер.

- Что это у вас, взрастили нового Шукшина в цинкографии, фельетончики пишет. А что потом с ним делать, когда начнет ваять нового ущербного богатура, как Василий - Разина? Все стараетесь заячий тулупчик подарить очередной капитанской дочке. А кто вам его дал, кто вам деревеньку с сотней душ отписал? Власть хотите поменять, а на ШТО...?

- Дак, он цинкограф у нас, а литературный процесс под контролем.

- В жопу ваш литературный процесс. Мы тут стараемся, надо БАМ Брежневский достраивать, а нам пришлось целую Забайкальскую дорогу переносить из-за этих щелкоперов, что Хрущев развел, лагеря вдоль старой нижней портили светлую ленинскую мечту коммунизма.

- Дак, он литературой занимается в литобъединении молодежном.

- Сука, а еще прикасается к цинковым портретам вождей, строгает им рамки.

- Это случайно, что ВЫ попали на один цинковый лист с траурным Брежневым. Это фотограф его снял над работой, для внутреннего пользования. Задумчивого.

- Вся ваша литература - гавно!

- А Пушкин, Лермонтов, Достоевский...

- Закрой хайло, сюда слушай.... Нет литературы, есть писанина по поводу литературы. Нет мировой иностранной литературы, ты понял!? А то прикрою твою лавочку на х....

- Она по тиражам кормит редакцию.

- Это Я - вас кормлю, а вы, суки, бегаете в Елисеевский в рабочее время.

- Дак, мы...

- Всё, чтобы быстро разобрались с писакой. Героев нашего времени вам, что ли не хватает? На один квадратный километр, не слишком ли много? А то, вон, рядом Сытинский литинститут таких "Абаев" клепает, со всего Союза, много приходится от обороны отрывать, е-П вашу мать!

Андропов, на мнение политических редакторов о его интеллигентности, любил цитировать слова пулеметчика из фильма Алексадрова "Чапаев": "Хорошо идут, интеллигенция".

Пасека на Кие или граница

Из-за Уссури дул теплый сильный, но постоянный, ветер, и сбивал мелкую стружку из-под рубанка. Глаза чувствуют напор, когда смотришь на рвущиеся высокие заросли крапивы и конопли за избушкой, непрерывная стена ветра напирает на грудь. Старые дубы на пасеке гудят ровно, словно собираются взлететь в небо. Сиреневое облако перерезало надвое багровое закатное солнце, оно, быстро увеличиваясь, погружалось за горизонт бескрайнего Китая.

Трава на точке ложится и разбегается ветровыми прядями, как быстро она выросла в течение несколько дней. Ветер дул весь день. Серые дощечки золотились и разглаживались под каждым взмахом рубанка, высвобождая запах смолистых солнечных досок.

Появился откуда-то из кустов серьезный и удивленный Шарик, смотрел на мою работу, но так как я ничего не говорил и не обращал на него внимания, он опять убежал по своим делам, тряся шерстью на ляжках. Днем я притронулся чуть к вчерашнему супу, лапша с уткой, которую подстрелил на протоке, и почти все вылил Шарику, - собака должна иметь свой дом, т. е. получать пайку за привязанность к месту.

Под вечер стало на редкость тихо, ветер внезапно стих. Облака, несущиеся весь день со стороны Китая, остановились, их чернильные пятна, розовевшие по краям, сбились к горизонту. Расколол на дрова дубовый чурбачок, от поленьев пахнет солеными огурцами, удивительно, как обострилось обоняние. Поставил на два кирпича на огонь закопченный чайник, который вынес из избушки, не хочется топить печь в ней, ночью будет душно.

К омшанику прошелся, взял грабли и с точка начал убирать нападавшие за день, сбитые ветром мелкие веточки, сгребать к костерку прошлогодние листья. В замершем воздухе поплыл сизый дымок среди потерявших тень вечерних деревьев. Шарик, наконец, утих у крыльца, изредка приподнимая светлые брови над глазами, и поудобнее укладывая морду на протянутые лапы.

Вдруг над пасекой зажегся мягкий сиреневый свет, непонятно было, откуда он шел, солнце село в другой стороне. Он осветил траву, деревья и неровные ряды совхозных разнокалиберных уликов на точке. Дальние сопки Хехцира, где вояки говорят прячут в заповеднике ядерные отходы, стали рыжими, а над Китаем над четкой гранью облака, поднялось зарево багрового цвета, и протянулись в зенит лимонно-желтые и нежно-голубые полосы. Все вокруг преобразилось, приобрело торжественный, величественный и ... театральный вид, как на освещенной софитами сцене. Каждый предмет на пасеке наполнился неведомым ранее смыслом. Тучный дуб с желтеющими молодыми листочками, костерок с голубым дымком под ним, уходящим в небо, и тлеющими огненным узором старыми листьями и сухими веточками. Аккуратная зелененькая липа рядом с темным срубом омшаника. Я спустился со ступеньки крыльца, Шарик поднял голову, но когда я вышел на круг точка, он не побежал за мной, понял, что я пошел погулять сам по себе и его присутствие не требуется, опустил морду снова на лапы и исподлобья наблюдает за мной.

За первым рядом уликов я увидел над травой стебелек с нераспустившимся бутоном саранки - желтой лилии. Свет и тишина, только из травы поднимаются и жужжат комары.

Небесный свет также неожиданно исчез, как и появился. Всё прошло и стало быстро темнеть. Дальние сопки стали ниже, как будто земля вздохнула навстречу вечернему покою.

Я прошел к дому, посидел еще на крыльце, выпил чашку чаю с хлебом и медом. Не могу пить из кружки, как мой пчеловод, ушедший еще с утра к подруге в далекий поселок. Опять придет ночью пьяный и будет собаку бить, и заставлять ее подползать к себе на брюхе. Зашел в избу, запах керосина примешался к запаху ночи, засветил лампу на тесаном столе, пододвинул ее к окну, чтобы видно было на равнине издали. Сел на лавку, опять тишина навалилась.

"Зачем я здесь? Случайно это или нет? Случайно моя жизнь протекает здесь или могла бы быть в этот момент в другом месте? И вообще имеет ли смысл - где быть? Я могу представить себя в поселке имеет ли это значение? Это просто мысли и желание чего-то другого а ведь жизнь моя здесь Чувства мои привязаны к этому столу да что чувства реальный мир вокруг меня Я вижу темную высокую кровать за печью что посередине низенькой избы синее окошко с черными деревьями за ним шершавую поверхность стола чувствую пальцами границы своего тела ощущаю слышу как удаляется и приближается комар к моему уху негодяй обоняю уютный запах надо немного привернуть чуть коптящей лампы За дверью поскребывает собака И не надо ее впускать пчеловод не любит этого но ей скучно одной за дверью".

Встал, открыл, впустил "Шарика". Собака пробежал по полу и улегся под кроватью.

А ведь это еще не полная реальность! Ведь когда я "слышу" я весь обращаюсь в слух вот что-то изменилось в окружающем я поворачиваю туда глаза И постоянно сознание фиксирует это переходит с одного на другое Тело может делать одновременно многое но сознание фиксирует только одно Но тело принадлежит этому миру в отличие от сознания которое принадлежит "мне" Тело живет сознание фиксирует А что если сознанию позволить следовать за телом не мешать ему... тогда я буду сознавать каждый миг "своей" жизни... а это есть... реальность мира и "меня" "самого"... мешают... надо убрать мысли... и тогда...".

Переступить границу "ничто", как переступить границу смерти. Мысль, страшащаяся и сотканная из реальности бытия, есть поток всеобъемлющий и всеединый. Но это уже не "твое" бытие, это уже не поток "мыслей", - это бытие в котором возможно все.

Вышел под звездное небо. На лужайке распустилась лилия. От болотистой равнины вместе с холодным туманом тянет арбузной свежестью.

КГБэшник направил в глаза свет лампы и начал допрос, "кто тебя направил в погранзону", "с кем ты связан", "что говорил пасечнику". Но я быстро понял, чего он хочет, - его интересовал феномен, который появлялся вчера в небе, закрытое постановление по всем госструктурам предписывало, чтобы первыми с "инопланетянами" встретились представители советской власти.

Муза и Экклезиаст

Уже за полдень, солнце высушило начисто пространство тайги. Стратегическое шоссе ведущее в никуда, не проходящее ни одного жилого поселка, так называемая Находкинская трасса, строившаяся после событий на Даманском, давно осталось в тупике на Мухен. Дорога теперь вьет кольца среди безмолвных сопок, незаметно подбираясь к перевалу на Бикин. Сердце лопается в ушах, из пересохшего горла вырывается тяжелое частое дыхание, словно выворачивается из груди рыдание, подъем по дороге утомил. На вершине перевала воздух струится - это не ветер, рождающийся от земли, а свободный поток - и он приносит облегчение. Вокруг гравия дороги смыкается темнохвойная тайга.

Еще от реки в одном из распадков на пустырях увидел серые бараки. Вход в дом без дверей вел в сквозной коридор с проваленным местами полом. Сначала подумал - лесозаготовители, что отчасти оказалось правдой, но по осторожным людям и блатному языку понял, - это бывшие "зеки" на поселении без права покидать район.

Меня на ночь устроили к Шумову, пожилому мужику без возраста с мухобойкой в руках, время от времени он ее применял по назначению, ругаясь беззлобно. Говорят, он бывший полицай с Украины, не повешаный, а сосланный по малолетству.

Вскоре в дверях показалась молодая, неряшливая женщина. Соседка Шумова сладострастно скалила зубы и в уголках рта появлялась слюна, позвала на чай. В комнате чисто, везде портреты мужа, матери. В углу, где кухня, в виде тумбочки у металлической печки, грязно: немытые кастрюльки, тарелки и стаканы из-под чая, словно она живет не одна. Все время двигает руками розетки, кусочки хлеба щиплет, волосы закидывает, неряшливо оправляет платье, подтягивает панталоны и лифчик. Разговор у нее перескакивает на все, но не держит тему, и постоянно возвращается к слезливым подробностям бывшей жизни в большом городе с мужем, спецкорреспондентом "Правды". Перечисляя журналы, в которых печаталась, загибает пальцы, на одном намотана грязная тряпка, порезалась сегодня, но никак не может повторить весь ряд, все время сбивается, не досчитывает. Зашел Шумов. - Оставь-ка ёво в покое-та, - увел к себе. - За что ее так? - Никта не ебёть. - Нет. За что она здесь? - Тунеядьтва и маральный образ жизни, группку какую-та создат. Стишки на совецку-та влассь писат. Таки, комуняки возделуют-та рамантикав и мечтатлей, главно-та, чтоб не сумневалси. - Лушше видить глазами, нежли-та брадить душою. И етта суета и томлення духа, - докончил он свою речь Экклезиастом.

Как чисто пламя свечи, прозрачное внутри, с зеленым пятнышком посередине, ярким отточенным краем, самый верх его колеблется, двоится, словно оно маленькие ладошки потирает, - и все оно погружено в ясную небесную синеву, что дух захватывает, таким бывает небо Горной Шории зимой. Черный крученый фитиль проходит сквозь него, заканчиваясь тлеющей красной головкой. Пламя живет, и возникают вещи кругом.

Руки людей, в руках потрепанные замызганные карты, люди играют в карты. И говорят, о том, что там-то и там-то, так-то и так-то, и для того, и потому. И речь их грязна, утомительна и суетна. И не понятно, что их изнутри толкает на разговор, и слова вылетают, словно мухи из отхожего места, гудят из груди и колеблют пламя свечи. И нет простоты и ясности жизни, и не войти в освещенный круг, чтобы стать как чистое пламя свечи.

Умереть бы им, раз нет возможности говорить и жить так, как хочется, не захлебываясь кровью и грязью опоганенной жизни. Вот кто бы только поставил свечу во упокой в тихом и чистом месте.

"Жучок"

Деревья кидаются в стороны, летит, шурша, дорога под колеса машины. Ветер развевает волосы, рвет ноздри, и когда дорога проваливается на спуске, хватаешься за борт кузова, боясь улететь. Из прохладной чащи с одуряющим, как слезы, кисловатым запахом тайги машина вырывается в теплый простор поймы, напоенной цветущей таволожкой. Позади сопки удаляются и растут, впереди мелькает море. Проносятся дубки, и машина, разбрасывая мокрую гальку, уходит за скалу к берегу, где прибой разбивается о рваные камни, и снова на подъем под своды деревьев. Но вот открывается длинный спуск, в простор мягких сопок и высокого неба. Вдали у ломаной линии синих сопок светлые крыши поселка виднеются рядом с синеющим морем.

Пыльная улочка укуталась в деревья, за которыми виден прибрежный песок пляжа. У столовой машина резко затормозила. Пыхнул последний раз мотор, и тишина надавила на уши. Я встал на землю, она еще летит под моими ногами. Из кабины вылезли парни. - Все, дальше сегодня не поедем, - шофер спрыгнул с подножки, хлопнул дверцей со своей стороны и направился вслед остальным, ко входу в столовку, занавешенному кисеёй с бахромой понизу. А я пошел пешком к мосту, белеющему под береговой скалой в устье реки, к мысу крутой сопки, запирающей морской залив.

- Приветствую вновь прибывшего в Пьяную деревню.

На дороге стоял с бутылкой в руках широколицый парень неопределенного возраста, сделал не совсем твердый шаг навстречу, линялая от дождей, солнца и ветра одежда. Рыжие космы выбились из-под кепки, соразмерной большой голове и огромным, чуть навыкат глазам, расставленным широко и оттененных длинными густыми ресницами, глаза оленя, - белки глаз в тонкой паутине кровеносных сосудов, глаза светло-голубые, но не водянистые, кожа красная, лицо крупное, мясистое, голова сидит на крепкой шее, толстой, так что ворот рубахи всегда расстегнут.

- Я тот, кого привлекает на свой свет и страдание и наслаждение.

- Остер на язычок.

- Терпкой влаги наглотался.

- А может, отпустишь бороду, как Лев Толстой, и скроешь за ней лицо, где больше лукавства, чем правды. Зеркало русской революции.

- Что ж, понял. Революцию сделали пьяные матросы, а я и есть матрос.

- И до сих пор не могут остановиться, да?

- Хочешь пролить истину на всех и остаться при этом целым. На, пей, - краснорожий парень прищурился, глядя на меня, - алкоголь иногда помогает избавиться от отчаяния, представляя реальность легким фарсом на действительность.

- Тебя случайно, не философом называют?

- Философствовать, познавать, значит ощущать свою ограниченность, - он смотрит, как я пью из горлышка, закинув бутылку вверх, обжигающе-сладкий портвейн.

- Природа наша существует, чтобы спрятаться от действительности, так что истина - есть ложь, - отдал я ему полупустую бутыль.

- Витус, - протянул он здоровенную свободную ладонь, - с латыни переводится, как виноград. Заслали гонцом. Падай "на хвоста". Заночуешь у меня на катере.

Вечером. "Жучок, буксир КЖ-480!" - Матюгальник от диспетчерской под обрывом заорал трескучим голосом на весь причал. - "КЖ-480! Какого хуя, кто разрешил отход, назад, ёбаны рот!".

Куда назад! Если на борт попрыгали "гонцы", со стоящего на рейде, уходящего в рейс СРТМа, и укрылись в кубрике "жучка" с мешком водки.

Подошли к борту "рыбака", на палубе, ярко освещенной прожекторами, словно рыбы в аквариуме, чуть шевеля плавниками, бродят бухие рыбаки, - в море сухой закон на всю путину. Вышел на мостик капитан, делает вид, что нас - нету. Дежурному буксиру запрещено подходить к борту уходящего в рейс судна, чтобы не разбежались матросы. Штурман и моторист, закрепив шкоты на чужой палубе, ушли в каюты вслед за "пассажирами", вернулись назад совсем пьяные, за штурвал встал матрос.

На обратный рейс к причалу на борт "жучка" попрыгали пьяненькие подружки моряков, что висли через борт и кричали: "Я буду ждать тебя, любимый". "Возвращайся скорее". "Шли деньги на сберкнижку в Деревню".

Утром перед пересменкой услышали протяжный гудок у входа в бухту, команда "жучка" вылезла на палубу, со стороны моря возвращался с приспущенным флагом знакомый СРТМ, от запоя умер сорокалетний капитан.

Аркаша

В поселке раннее утро, тихо, безветренно, хрустит под ногами заледенелый слежавшийся снег. Звук шагов разносится среди темных домов. На светлеющем облачном небе поблескивают редкие звезды. По освещенной дороге движутся из семейного общежития темные фигурки, работяги спешат на судоремонтный завод.

Каркают черные вороны. У причалов притихшие суда, чернеют пустынные палубы, только под рубкой, под козырьком, освещено. Лениво от клинкеров отваливает пар. Я обхожу штабеля досок, пакованных у портового крана в ногах, теперь виден остров у входа в бухту с красным мигающим маяком, которому вторит далекий белый маяк в море, за невидимым мысом.

В конце причала привален незаметный и низкий "жучок". Я перебрался на его железную палубу и иду мимо деревянной двери кубрика на бак. Выпростал короткий, рваный на тряпки флаг и подтянул его на рее. Теперь можно и в кубрик спуститься, где слышны неторопливые голоса, пересменка еще не ушла. Чиф говорит со стариком, штурманом прошлой смены, о корюшке. Отдежурившие по одному протопали вверх по трапу. "Мотыль" как всегда запаздывает. Я выгребаю из печки остывшую золу в высокое ведро-банку, с металлическим тросиком, плетенным, вместо ручки, поднимаюсь по трапу наверх, и его, полное, мне подает снизу Чиф. Цепляюсь за него, и вытягиваю на палубу, аккуратно, чтобы не просыпать. Совсем рассвело, из-за сопки повеяло прохладным ветерком, выглянуло солнце, освещает ярко суда в бухте.

Когда печка-буржуйка разгорелась и на нее поставлен был чайник, появился Аркаша, мы его так называем, хотя это пятидесятилетний мужчина с лысеющей головой. Аркаша - наш "бич", он приходит к нам спать и готовить еду, здесь, на "жучке", у него в рундучке всегда есть картошка, лук, к обеду он варит уху, рыбу или сам выловит, или на рыболовецких судах достанет. Аркаша вносит в команду оживление, над ним посмеиваются, он, и сам над собой шутит. Вот и теперь.

- Фу, чай поставили. Кто вы? - заносчиво спрашивает, но тут же на вопрос Чифа, суровый: " Ну и кто, по-твоему?", - смиренно повторяет, - Кто вы? Вы не моряки. Вы - московские купчихи. И хихикает гнусно, довольный своей шуткой.

- Я тебе, Аркаша, когда-нибудь кирпич на шею повешу и выброшу за борт, - говорит Чиф.

- Купчихи, купчихи, - дразнит Аркаша, полез в карман штанов, задрав край фуфайки, достает оттуда жменю монет и помятый грязный рубль.

- Понятно, это все к выпивке, - проговорил Николай, наш "мотыль", протискиваясь вниз по трапу, он не пьет с нами и не курит, но когда на "пузырь" не хватает денег, добавляет несколько монет. Мы с Чифом выворачиваем карманы, Аркаша на столе пересчитывает деньги, сгребает их на грязную ладонь и отдает мне, моя обязанность еще и в том, чтобы "бежать гонцом" в магазин на сопке.

Когда возвращаюсь назад, с вышки диспетчерской под сопкой злой голос орет через мегафон: "Жучок 480, немедленно отчаливайте, колоть лед в бухте!".

- Поори еще, - ворчит в рубке Чиф. Я выбираю конец, "мотыль" лезет в машинное отделение, а я вниз, к Аркаше. Колоть лед, значит, это меня не касается. После отчаливания и разворота, в кубрик спускается Чиф, он отдал штурвал Николаю.

- Ну-ка, наливай, - говорит. Мы с Аркашей уже пропустили по полстакана, и кайфуем на нарах. Когда Аркаша не пьян и не спит, он либо беззлобно балагурит, либо вяжет авоську или мочалку на продажу. На столе, кроме начатой бутылки "Агдама", полбуханки хлеба и нарезанный ивась, что остался от предыдущей смены. Сутки начались.

Следующей весной "жучок" выполнял чартер до причала на другой берег бухты, Аркаша свалился за борт, когда его выловили, он был уже мертв. В морге сказали, что он не утонул, легкие были чистые, а умер от "разрыва сердца" - Аркаша не умел плавать.

Пластилиновые люди

Помойки оттаяли? - спросили в пространство Охотского моря люди в серых телогрейках, с изнуренными работой и рыболовным бытом лицами, заглядывающие с громоздящегося над нами высокого борта плавбазы "Приморский комсомолец".

От клинкеров тянутся ржавые потеки до ватерлинии, - судно давно в "морях". Нас по очереди поднимают наверх на стропах в металлической "корзине" с дверцей - мы весенняя смена "промтолпы", жаждущая больших денег, толпимся на качающейся палубе СРТМа, исполняющего роль перегрузчика со стоящего в открытом море белоснежного "пассажира". Резкий морской ветерок овевает наши нежные лица, а ноздри оскорбляет запах исходящий от бортов плавбазы. Когда "корзину" с вновь прибывшими "бичами" вздернули наверх на десять метров и плавно опустили на твердую палубу, "мариманы" повторили вопрос: "Помойки в Деревне оттаяли? - Значит ПОРА на берег!".

Деревню я покинул быстро. Однажды, холодным мартовским днем в "межрейсовой гостинице" по трансляции сообщили, что намечается отправление на путину, подменную команду плавбазы сдать анализы и пройти медкомиссию.

На сопке стоит пятиэтажная общага Базы Тралового флота, смотрящая сверху на суда в бухте, над слипом и громадиной "Либерти" на вечном приколе, рядом с которой плавучий док, в лицо бьет порыв ветра, пахнет сухая полынь и мелкий дубнячок, пыльная утрамбованная земля с замерзшими ночью лужами хрустит под ногами. Выше по склону, за дубками, шелестящими сухими листьями, дорога, кончающаяся за мысом тупиком, с домишками, придавленными убогими крышами. Перед тропинкой, резко падающей вниз к судоремонтному заводу, помойка, - здесь и банки, и тряпки, и гавно, вмерзшие в кратер замерзшего озера помоев, с жирными потеками разливов. Свежий скол напоминает зеленый бутылочный топаз, или замерзший холодец, а может зимний остекленевший сон из ночного кошмара. Такие помойки можно увидеть от Бурьяновки и Соколовки до "Бама" в поселке. Поднимаются над обрывом отяжелевшие черные вороны, каркают недовольно.

Скоро появятся "золотари", ломами и кирками разобьют ледяное плато на серые блоки и вывезут на свалку в конец бухты. Не все брались за эту работу, только до конца опустившиеся "бичи", которых никто уже не кормил. Верховодил ими Хохол, матершинник и хронический алкоголик, он не был настоящим "бичем", он был местный, и числился матросом на плашкоуте, стоящим у причала в ожидании открытия судоходного сезона. Очистка помоек было его призванием, Хохол никогда не стыдился этого, напротив, его худощавая фигура, не знавшая покоя в поисках выпивки и выгодной сделки, кончающейся выпивкой, неутомимо мелькала среди заторможенных бичей, и резкий громкий мат радостно покрывал округу, - здесь он был главным.

В детстве "Хохол" перенес менингит и потерял напрочь чувство запаха. Его приглашали в морг обмывать мертвецов, очищать колодцы ассенизации от сгнивших трупов собак и кошек, замученных злыми детишками или голодом. Хохол пользовался авторитетом у "бичей", ему никто никогда не отказывал в выпивке, он был общительным и "падал на хвоста" всем пьяницам подряд. Зимой часто надо льдом замерзшей наполовину бухты разносился его мат, - значит "Хохол" с женой вышел на подледный лов корюшки, и будьте уверены, - они поймают больше всех остальных рыбаков.

Однажды Хохол впервые покинул Деревню, баржу временно оттащили в портопункт Валентин. Среди бичей стало скучно без него, на судах и закоулках завода, где проводили время пьяницы, обсуждали его старые выходки и телеграммы, что он слал своей жене, - последняя звучала так: "Срочно шли деньги валентин мои похороны хохол", - смеялись бессмысленице написанного, но для всех стало шоком, когда это оказалось правдой. Хохол умер тридцати трех лет, "на чужбине" - никто его не похмелил вовремя. Это был свободный человек, посвятивший свою жизнь единственному и непреодолимому стремлению - выпивке.

Зиму я учился в УККа, и подрабатывал сутки через трое на "жучке" матросом, получал пол-оклада и продуктовый паек. В "общаге" на четвертом этаже мне выделили койку.

Длинная пятиэтажная гостиница, на первом этаже ее располагается сберкасса, КПЗ, паспортный стол милиции, медкомиссия БТФа, на втором этаже жило начальство, семейные и женский контингент Базы тралового флота, все остальные этажи заселены "межрейсовыми рыбаками".

В комнате N217 у меня девушка, иногда я ночую здесь. Моя девушка работает воспитателем общежития, она красивая стройная брюнетка, волосы заплетены в тяжелую косу и уложены узлом на затылке, всегда яркая, с накрашенными губами, энергичная в поступках и словах, зависть для немногочисленных, кто знает мои отношения с ней, "хохлов-мачо".

Я взял ее сразу, с первого знакомства, затащив в комнату отдыха на кожаный диванчик, без лишних слов, - "А кто ты?" - только и успела она сказать.

Этим же вечером к ней заявился жених с молчаливым другом, и принес бутылочку вина, он с длинным понурым носом, мастер холодильных установок. Они скучно и зажато посидели, и "воспитательница", с распущенными волосами, выпроводила их прочь. Вот так - сразу.

В моей комнате проживало два кореша-маремана, неделю назад вернувшиеся из рейса, каждый день они уходили куда-то и возвращались пьяными, часто с "прицепом".

У Миши глаза загорались недобрым светом, когда он вспоминал свою деревню на Тамбовщине. Миша делал две попытки съездить в отпуск на родину, первый раз добрался до Иркутска, второй - закончился в Новосибирске, где он был снят с поезда в невменяемом состоянии и без денег. Он смотрит влажными немигающими глазами на собеседника, но недолго, Ванин голос приводит его в себя, Миша выпивает свой стакан и голова вновь падает подбородком вниз, на грудь.

А Ваня уже пел: "Ты помнишь тот Ванинский порт...", - вскакивал, открывал шкаф и довольно ловко выстукивал мелодию на дверце ладонями и локтями. Мне становилось противно, и я выходил на улицу, где холодный ветер с заснеженных сопок возвращал меня в реальность, как бы оправдывая мое существование.

"Навозная куча - добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков" - любил говаривать Витус.

Последнее время "кореша" отлучались только в магазин, - нашли себе товарища, - низкорослого, круглолицего русого паренька, Степанцева, который учился шестой месяц "на кока" и жил у нас в комнате. Проснулся я от его вскрика, наполненного животным ужасом. "Кок" спустил трясущиеся ноги с панцирной сетки кровати, - матрац у него забрала коридорная уборщица, - под ногами у него резко пахнущая лужа мочи, обоссался сквозь штаны и сетку на пол, смотрит мутными голубыми глазами, потом наклоняется и начинает гонять от ног "зверушек", кусающих его, да так натурально, что веришь, вот-вот поймает их "за хвосты".

- Вова... Вова, - зову я. Не понимаю, почему он считает меня своим тезкой, Владислав это не Владимир. Он поднимает на меня невидящие глаза, взгляд скользит по пустой комнате. Потом, голова его закидывается, он теряет равновесие, и падает обратно на жалобно скрипнувшую сетку железной кровати. Отворачивается к стенке калачиком и засыпает, по-детски сопя и причмокивая.

Утренний сон после ночной смены был перебит, но спать уже не хотелось. Взяв со стола чайник, со спинки кровати полотенце, из тумбочки щетку и зубную пасту, я по полутемному коридору направился в торец этажа, где находились напротив друг друга туалет и помывочная, с многочисленными железными раковинами умывальников. От туалета в коридор течет лужа, резко пахнущая разложившейся мочой и хлоркой, как всегда писсуары и стояки чугунных унитазов густо припудрены ею, и как всегда переполнены тем, что вываливается и выливается из "межрейсовых рыбаков", пробираешься к открытым "местам отдохновения" на пяточках ботинок. Помывочная больше напоминает склад стеклотары, большая часть ее заставлена пустыми бутылками. Коридорные уборщицы моют комнаты рано утром, оттаскивая "хрусталь" в помывочную еще до начала рабочего дня, - мой сосед нагадил на чистый пол.

Не успел я выпить утреннего чая, фарфоровый заварной чайничек и тонкостенная чашка всегда со мной кочуют по жизни, - я их таскаю даже на буксир, - как в дверях нарисовалась нелепая фигура в спущенной с одного плеча майке. Скособоченный "паря" наверно неделю в запое, глазки - маленькие розовые щелочки на торчащей щетиной опухшей морде. Заходит без стука и спрашивает:

- Кореш, бинта нету? Случайно?

- Случайно есть, сейчас достану.

Я прошел до шкафа у двери, где лежали простейшие лекарства, сильными препаратами мои квартиранты давно закусили.

- А что с тобой?

- Гад какой-то двинул меня в спину ножом, - страдалец показал розовую нездоровую спину. На левой лопатке чернела припухшая ранка, когда дотрагиваешься до плоти, она мягко подается, оставляя бледный след, восстанавливаясь постепенно, как пластилиновая. - В умывальнике была драка, - я не удивился этому, - народу набилось много, нагнулся попить из крана водицы, и кто всадил нож, ни я, ни ребята не видели, а то бы показали, как бить со спины, - гордо добавил "раненый в спину".

Не удивляюсь драке, здесь много нервных, кому все мерзит с похмела, и любое неловкое слово вызывает жгучую ненависть, да и набежали из вонючего туалета, и пошла махаловка, - у нас на этаже каждый день драки, особенно среди пьющих вместе "корешей".

Я выпроводил бедолагу, и принялся варить уху из минтая в большой кастрюле, поставленной на электроплитку, что прячем в тумбочке от различных проверочных комиссий. Полблока мороженой рыбы у меня лежит между рамами окна, побитого в сторону улицы, а в тумбочке немного картошки и лука.

Дверь с треском распахнулась. Зашли Ваня с Мишей, следом протиснулся боком "раненый в спину", отсекая "хвосты". "Кореша" из-под курток вытащили бутылки: две водки, штук пять-шесть вина. "Раненый в спину" суетился вокруг, рассказывая свою историю. Вино поставили в шкаф, бутылки с водкой на стол, сели вокруг, откупорили обе бутылки сразу. Разлили по стаканам. Выпили. Закурили.

Старый мариман расплакался. - "Ваня, давай выпьем", - налил тому на палец белой. Выпили. "Ваня, давай закурим" - достал папиросу из пачки, "беломор" ростовский, он его открывает, как Кузменко, сбоку. Вся страна поделена на зоны сбыта, Дальний Восток снабжается с Украины и Ростовской области, Средняя Азия, Казахстан - Азербайджаном, Грузией и Арменией.

"Боссы - живут, а мы существуем, чтобы работать. Миша, давай еще выпьем". Выпили. Решили, и постановили - "Найти гада, ножом оскорбившего "пацана", и выбросить в окно общаги". Открыли банку баклажановой икры, добили пузырь, потом в два захода второй, и вывалились в коридор, взведенные. Ваня задержался, прикрыл шкаф и сказал: "Я с ними. Кто придет - скажи, нету", - это он про вино. - Когда вернусь, выпьем. А то, чалдоны пронюхают, похмелиться не оставят".

В дверь осторожно постучали. Зашел мой знакомый Юра с незнакомцем.

Юрий принес початую бутылку вермута. Он местный, ему под сорок, лысина во всю голову, маленький и пьяненький. Его бывшая жена - начальник поселкового паспортного стола милиции, их сына воспитывает старенькая мать-учительница. Юрий может преподать себя, всегда чистый и аккуратный в делах и словах. Юрий неизменный конферансье в Клубе Моряков на всех вечерах, одевается в пиджак, на сцене блистает остроумием и читает экспромтом свои стихи, и к нему бегают молоденькие девочки - он щедрый и обходительный.

Юрий пришел от "водолаза", говорит, что у того на стене висит настоящая казацкая шашка. Юрий проведывал свою собаку, боксера. Он не может содержать ее, так как часто уходит в запой. Собака бегает вдоль низенького штакетника, лая на приближающихся к "гасиенде водолаза" посторонних, не делая попыток уйти за забор. Юрий с грустью говорит, что она не может простить ему измены.

"Водолаз", отработав двенадцать лет, ушел на пенсию в тридцать пять лет. Купил дом в тупике у "Либерти", пристроив просторную веранду с балконом поверху, вместо огорода засеял траву, посадил розы и сирень вдоль забора, и фруктовые деревья. Он жил с собакой один, вот уже десять лет никого не приглашая в гости. Вечером радиола на балконе громко играла оркестровую музыку, и светились огражденные от внешнего мира окна веранды. "Водолаз" - основной клиент музыкального отдела местного универмага, где берет классическую музыку, и единственный посетитель поселковой библиотеки, которому дают книги из читального зала домой.

С Юриком пришел высокий худой парень, - редкие волосы, гладко зачесанные, словно постоянно мокрые, блеск глаз, краснота губ выдают слабое здоровье, руки осторожно жмут друг друга, вытягивая и хрустя тонкими пальцами, - он токарь пятого разряда, но его хобби - фотография. Его снимки бесконечно прекрасны, потому что не отражают реальные объекты, на них небо, необычные ракурсы бухты и прибрежные тростники у воды, нет только людей и строений.

Токарь говорит не о равенстве распределения в обществе, а о равенстве творчества, он знает - у него все будет, в смысле доступных благ потребления, что обещает всем трудящимся партия, о своем мастерстве говорит вдохновенно, но отбери у него свободу выражения, свободу работы, и он сопьется.

Юрий брался за множество дел, которые вскоре теряли для него смысл. Построил первую и последнюю в поселке парусную яхту, местные выходят в море на тихоходных тяжелых баркасах с самодельными винтами и моторами, переделанными из автомобильных, дербанят терпуга за островом, чтобы потом продать в Потребсоюз, и не поняли его, выходящего из бухты под парусом, погонять вдоль побережья. Юрий вытащил свое творение на берег, и теперь дает пользоваться только хорошим знакомым. Он с грустью говорит о своем бывшем увлечении.

- В море всегда ветер. С исчезновением парусов люди забыли, что такое полный штиль, не чувствуют моря, видя в нем только гидрологическую машину, а курс прокладывают при помощи геодезических координат, события в море не имеют значения, - и это называют подчинением стихии. Как мы ничтожны на самом деле. Мы можем пройти море из края в край, выловить всю пелагическую рыбу, залить нефтью берега Сахалина на сотни миль, но не можем понять стихию моря из-за узости нашего кругозора и наших мелочных интересов.

В комнату, распахнув настежь дверь и так оставив ее, зашла комиссия из управления - два моложавых мужика с папочками и сухонькая женщина, со словно навсегда недовольным лицом, - она явно верховодит тут. Увидела начатую бутылку на столе и пустые у двери. Полезла в шкаф, наткнулась на склад вина.

- Пьете.

Я молча смотрю на нее, мои гости неловко ерзают на стульях, маленький Юрий поднялся, уступив место мужику, доставшему бумагу и начавшего что-то записывать. Женщина все больше распаляется.

- Почему грязно, почему электроплитка в комнате? Я вас выгоню из общежития. Будете платить за гостиницу. - Лицо ее раскраснелось в праведном гневе. (Разница между 11 рублями в месяц или 4 рублями в день весьма существенна).

- А, этот, почему спит на голой сетке? - Подошла ближе, заметила лужу, с брезгливостью вздернула носом.

Положение спасли Миша и Ваня, зашедшие в комнату. Увидели открытую дверцу шкафа и опечалились. Женщина начала укорять их за недостойное поведение, да и не мудрено, от них несло перегаром даже на расстоянии.

- Вы же передовики производства, - перейдя на материнский тон, увещевала она "корешей".

В это время второй проверяющий растолкал Вову. Мои гости потихоньку вышли прочь, захватив вермут. Юрий что-то на ходу сказал на ухо сидящему за столом мужику.

Мишу с Ваней усадили за стол, и "фурия" заставила написать заявление о помещении их в санаторий-профилакторий, на самом деле - это ЛТП для алкоголиков, где административное наказание носит не уголовный характер, а моральный. Вове приказали завтра появиться в отделе кадров управления, - я сомневаюсь, что он понял, чего хотят от него эти люди. Комиссия удалилась, про меня и даже про электроплитку забыли. Администраторша БТФа на время увела с собой Ваню, но тот вскоре вернулся, закрыл плотно дверь, и сразу полез в шкаф за пойлом, предварительно пересчитав бутылки. Недовольно посмотрел на меня, отказался от предложенной еды.

Они выставили на стол вино, и нежно усадив рядом с собой спившегося "кока", постарались быстро войти в свое обычное состояние. Пластилиновые, омраченные люди. Если пластилин делают из глины, то человека Бог создал из гавна, - вот почему от него такая вонь, - в пластилин словно забыл вдохнуть свой дух.

Порывы ветра приносят от рыжих сопок запах листьев дубняка, что держатся на ветвях до появления новой весенней зелени, а на земле закручивают пыль, гоняя ее по льду замерзших луж.

Что я тут делаю? Натали во Владивостоке, где, провалив экзамены в Университет, учится теперь в строительном техникуме на Тихой.

Цветы на обочине. Ветерок затихает в серой засохшей слежавшейся пыльной траве на солнцепеке, где желтые венчики адониса пробились, их юную красоту не замарает никакая грязь, - они как звезды ласковые предвосхищают весну, спускающуюся с сопок. Словно приветствуют что-то неумолимо надвигающееся, меняющее неуловимо холодное голубое небо зимы, безразличный взгляд которого начинает хмуриться удивленно в предчувствие необузданной всеединой стихии процветания, - придет лето с туманами и дождями, напоит сухую землю.

А я хочу видеть девчонку в легком скромном пальто с большими пуговицами, полы которого распахнуты, идущую в ботиках по взбудораженной весной земле, погруженной в свои мысли. Из глубины трагических глаз, сила которых в слезах, что кажется вот-вот появятся от слушающих сердце неясных чувств, сквозит беззащитность, и ноздри трепещут, предчувствуя Судьбу, идущую навстречу. В тонких кистях руки венчики нескольких цветков, сорванных тобой ненароком на границе тайги и моря, и подаренных в марте прошлого года девчонке, встретившей свою шестнадцатую весну. Она тогда шла сверху, со стороны погранзаставы на мысу, что возвышается у входа в бухту по пустынной верхней дороге, а ты поднимался снизу со стороны Соколовки, от подвесного моста через Сяуху.

Из-под плотно лежащих на плечах обшлагов ворота выглядывает девичья точеная шея с оберегом в виде двух сердечек, открытый светлый жакет с глубоким вырезом и вязаными застегнутыми пуговицами затянут понизу в талии мягким бархатным бардовым поясом, он подчеркивает, облегая, юную хорошо сформированную фигуру. Распущенные густые волосы, скрывающие чистое нежное бесконечно прекрасное лицо девственницы, невесты, предчувствующее бурю неизведанных чувств, вечных, хмурящих неуловимо тонкую бровь, - или это весеннее облачко закрывает солнце, - ее неловкостью не смутит парень, идущий рядом, и его спонтанное знакомство готова она обратить в тень своей улыбки, скользнувшей по лицу и ямочкам на щеках.

Душа, готовая влюбиться. Моя душа. Чистейшая волна эмоций, исходящая от нее, поднимает волну нежности к неземному, небесному существу, живущему в лад со своей женственной природой, пробивающейся, как первоцветы из земли.

Я влюбился сразу, хотя настоящая любовь пришла позже из всех чувств, оброненных тобой, Натали.

Любовь - это образ твой, Натали, отраженный во мне, как прозренья внезапный удар, или сердца бесценный дар.

Что я тут делаю? На земле Преображения.

"Либерти"

Я работал тогда в котельной поселка, что в панельном микрорайоне под названием "Бам", за громадиной "Либерти". Кузменко был моим сменщиком, и привел этого парня зачем-то ко мне. Он сказал, что это егерь из заповедника, с любопытством послушал начало разговора, но быстро ушел к столику за котлами, где работяги наши рубились в домино и пили "Агдам". В котельной было прохладно, шли летние, ремонтные работы, а во дворе, где большая куча угля с бульдозером, залезшим наверх, жара и пыль. Парень был среднего роста, с тонкими чертами лица, какой-то хрупкий и нескладный. Ворот рубахи широко расстегнут, рукава закатаны на тонких, загорелых запястьях.

- Скажи, где Натали? - Без предисловия, спросил он.

- А почему ты обратился ко мне?

- Ты дружил с ней.

- Ты так думаешь...? - Протянул я.

Задумался, как бы его выпроводить, но, посмотрев в остановившиеся глаза, пожалел. Они оживали, когда он говорил о Натали. Было видно, что ему она сказала - "нет". Но он - не тот человек, кому можно просто сказать - "нет". Это его только подхлестывало, и такие начинают действовать, драться, лезть на баррикады, свергать авторитеты, противостоять сильной власти, и наконец - Року и всему свету - со своей безрассудной жаждой жизни. Я покачал головой, удивившись возникшими мыслями. Хорош, зараза!

- Она окончила школу и уехала в город поступать во Владивостокский университет на журналистику.

- А где она живет?

- Откуда мне знать, спроси у Шмары, ее отца, он на "Либерти" сейчас, или лучше, у ее старшей подружки, Ларисы Семеновны, учителки младших классов. - Мне не хотелось называть Наташин адрес на Седанке, тем более, я знал, она провалилась на вступительных экзаменах.

Подошел Леха, принес два стакана с вином, чуть прищурил один глаз на парня. Он походил на благодушного подвыпившего самурая со своей хитрой смуглой физиономией, утыканной на монгольских скулах рябушками.

- Ну-ну, - сказал, и ушел опять за котлы. Леха любит сталкивать разных людей, чтобы посмотреть, что из этого получится.

- Это было время, когда дневное уже не давило, когда листья, трава и цветы дышали открыто в густоту ночи. Проходя по-над заборами, вглядываясь в темноту дворов, где иногда ворочала цепью собака, в светлые окна домов, я вдыхал запах тепла поселка. Шел мимо палисадников, пахнущих сиренью, мимо глухой стены сельмага, с запахом остывающей пыли и лопухов, на росстань, где от старых ильмов пахло трутовым грибом, где была рощица молоденьких лип у конечной остановки автобуса, где сидя на скамейке, ждала она. Я подсаживался к ней.

- И о чем же вы говорили?

- О чем? О звездах, о Картуне, о тишине, о далеком тарахтении трактора за рекой Иман. Как прекрасно жить, и что не надышишься этим ночным воздухом. О любви.

- А она тебя любила?

- Еще бы. И при том она всегда приходила в своей самой коротенькой юбочке. Мне нравились ее стройные ноги.

- А ты ее любил?

- Мне нравился ее спокойный голос, рассудительные слова, поблескивающие в темноте глаза, влажные, теплые ладони. А какая сладость была пить ее поцелуи. От нее шел запах дикой груши.

- И это длилось все лето?

- Нет, прошлая весна и лето, даже не все лето, а только в начале, да, когда зацвели пионы, ее уже не было. Они увезли ее, вернулись на родину, далеко, десять лет копили деньги. Она в том году окончила школу, это было ее последнее лето. Я знал ее отца, иногда видел его на трелевке в тайге, она любила его. Забрали они ее с собой.

- И что же, все лето вы сидели на скамейке?

- За рощей была дорога, она спускалась от поселка в долину. Там были покосы, луга. Мы оставляли у дороги свою обувь и бродили по росной траве до тальников у реки. Когда вдвоем, земля приобретает какое-то таинственное очарование. Летучие мыши в ночи тенью порхали среди вспыхивающих живыми искорками над землей светлячками. Она ныряла в траву и рвала для меня саранки. И теперь, видя даже днем эти желтые ладошки лилий в траве, я ощущаю те ночи, свежесть ее лилейных волос, теплоту ее шеи и дышащей груди, ласковость сомкнутых рук.

- И это все?

- Молчи... Никто не звал меня так за собой, то прильнет и поцелует, то отпустит руки и отбежит, тихо рассмеявшись, позовет. Присядет в траве на колени, и цветы по одному разбросает, чтобы я собирал, и в награду целует, не поднимаясь с земли. И когда я весь мокрый, как и она, от росы, становлюсь пылающим огнем, когда земля ко мне поднимается, и томительно просит упасть, в этой колдовской ночи остается для меня только она. А потом, когда в глазах собираются звезды над головой и ночная сырость охлаждает спину, и рука разжимает смятую траву, ее ладонь гладит мою щеку, и она приподнимает голову от моей груди, и ее губы говорят серьезно и по-детски наивно: "Улетела она, наша летучая мышь, а здесь под сердцем остается любовь к тебе. Как я тебя люблю, наверно, больше, чем себя. Ты никогда не забывай, что тебя любили. - Тебя, никогда".

- Зачем ты все это мне рассказываешь?

- Не знаю. Наверно потому, что ты слушаешь. У каждой местности свои события, так же у людей, живущих там, передающих себя из поколения в поколение, судьба повторяется по кругу. "Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".

- Ну а потом, вы шли домой? - перебил он мою мысль.

- Иногда останавливались на дороге и наблюдали, как лягушка прыгает темной кляксой, распластываясь над дорогой, пора любви у нее. Всё. Мне надо работать.

Воспринимает он Натали через свою восторженность, и свои страсти переносит на нее, а может у нее свои небольшие заботы, спокойная жизнь. И все его неудачи покорить ее, совместить свою пылкость и ее жизнь, в конце концов, обречены на неудачу.

Женщина не принимает жертву, она не собирается становиться в нашу, мужскую, трагическую позу. Нас постоянно обманывает эротическая страстность нашего ОБРАЗА ее, а не ровная сексуальная натура любой женщины. А какое горе юноше приносит его, казалось бы, покорная, подруга, когда на стороне утверждает свою личную сексуальность. А с другой стороны, женщины, которых мы находим через наши сторонние знакомства?

Нет. Мы, мужчины, предпочитаем женщин, находящихся в свободном поиске. Миром правит панмиксия, и женщины интуитивно чувствуют это.

- Он наверно и любит меня, но по-своему. Мне все кажется, что это обман. И он понимает это, и мучается. Хочет быть искренним, но как только становится им, то тут же появляется фальшь.

- Жизнь наша - пьеса. Я и режиссер, выдумывающий по ходу пьесы, и актер, играющий одну из ролей в пьесе, которую выдумал режиссер. Я и зритель, смотрящий на актера и на других актеров, играющих пьесу, выдуманную режиссером.

- Он нетерпим. Кажется, он ревнует меня ко всем, выдумывает и ревнует к выдумке своей. Самолюбив и эгоист. - Она не слушает меня.

- Говоришь не о том.

- Но почему со мной! - Теперь она смотрит перед собой, на море.

Большие печальные глаза, когда она вскидывает их на вас, словно вспыхивают лучистыми звездами. Глубокие, как тайга на перевалах, когда видишь простор сопок, где застывшие волны теряются в глубокой дымке, где-то там - море.

Не зря ее предки появились в этих местах, били зверя, рубили тайгу, раскорчевывали и распахивали землю, наводнения смывали первые урожаи, тогда они уходили дальше, в сопки, разводили пчел и пятнистых оленей, до сих пор в тайге можно встретить проржавевшую колючую проволоку, поглощенную стволами деревьев. В Глазковке, самом дальнем кордоне заповедника, от Преображения часов шесть-восемь хода по морю на "прогрессе" в хорошую погоду, иногда правда, приходится ночевать в Тачин-гоузе в бухте Кит, дом еще остался, Поносова, последнего "помещика", кого босяки во главе с "комбедовским" "председателем" Горовым в -28 году раскулачили. Спать голодранцам не давало чужое золото, пока не порушили и пожгли крестьянские хутора, "влассь поменяли". Так там, в тайге, у него даже отапливаемая зимой, застекленная оранжерея была, где росли кокосовые пальмы и бананы.

Предки Наташи, до организации Каплановым в -44 году заповедника, жили в верховьях Сяухи. Рядом с домиком кордона, за поляной под сопкой черные бревна сгоревшего дома, а в тайге, в стороне от ручья, посередине явно приподнятой искусственной земляной платформы, глубокий, как устье шахты, широкий аккуратный колодец из тесаного бутового камня. Бабка Василенчиха, этот восьмидесятилетний гренадер в юбке, - ее двоюродная прабабка, - до сих пор живет на пасеке в ложине, где перевал к морю со стороны Сяухи на бухту Лянгуеву, и дальше на Паши-гоу.

Натали перебирает конец косы тонкими крепкими пальцами, рельефные мышцы рук, привыкших к работе на огороде, таскании тяжелых ведер с водой от колонки.

Натали заботливая сестра своих двух младших братиков, шалунов и непосед, достается же ей от них, они таскают ее за волосы, копируя пьяного Шмару.

Отец ее, резкий и крепкий, небольшого роста, весь сухощавый, мускулистый, с атлетическим торсом, немногословный, любящий выпить. В пьяном состоянии начинает проявлять свой гонор, может гонять жену и дочку босиком по снегу зимой.

Старожилы поселка - это не "местные", которые здесь только во втором поколении. Старожилы живут в домах-бараках, крашенных зеленой казенной краской, вдоль верхней дороги, что идет по гребню, где на пологих безводных склонах огороды с картошкой и подсолнухами, за ветхими заборами, покрытыми мхом от постоянных туманов с бухты и обтянутыми пыльной делью, что вяжут женщины с Бурьяновки для рыбаков Тралового флота Преображенья. По верху редко проскочит машина, местные предпочитают мотоциклы с колясками, туманным утром слышится их тарахтение, мужики разъезжаются по делам. Кирпичные пятиэтажки, двухэтажная общага сталинской постройки, деревянная школа и новый Клуб Моряков внизу, а над бухтой протяжный гудок маяка вторит на Ореховом острове у входа в залив, где село Соколовка, что разбросана за гребнем сопки по широкой долине вдоль берега моря, книзу крутого обрыва в устье реки, у моря виден деревянный мост под скалой. Заборы летом заплетены дурьяном с колючими зелеными шишками, белым вьюнком, густо пахнущим в ночи, полынью и крупнолистным лопухом-татарником. Бесснежными зимами между заборами ветер гоняет сухую, мерзлую пыль.

Тело у нее великолепно, это не городские девки с белой кожей и мягкими, как тесто руками и плечами, розовенькими сосочками грудей, словно глазки кошечек-альбиносов. Красивые девчонки рождаются у красивых отцов.

Волна облизывает камни и ее крепкие, стройные ноги, огибая их, шурша, заливает полоску песка между валунами. Стайка уток-нырков вылетела из-за скалы и, не снижаясь, полетела над морем в сторону поселка. Потом вдруг приглушенный крик отчаяния:

- Мне его не жалко, даже когда он ведет себя глупо, мне не кажется, что глупо. Я боюсь его необузданных порывов. Я девчонка! Что он, не может найти себе другую! Влад, почему со мной все случается! - Голос ее заметно разволновался, дрожит. - Боюсь, что может быть страшно! Боюсь за него.

- Пока все открыто, ничего не произойдет.

- О чем ты говоришь? Что произойдет? - Солнце осветило Наташино лицо, глаза ее прищурились. Смотрит на меня спокойно, но тело напряжено, грудь вперед, руки уперлись в камень. - Он говорил, что уйдет в моря, заработает много денег. Проклятые моря, они вытянули из поселка все соки. Шалые деньги. Все мои ровесники уже с пятого класса пьяницы горькие.

- Не бойся потерять его. Он может потерять тебя....Это для него хуже. Это действительность, он любит тебя.

- Но я не могу любить его. - Уже совсем спокойно сказала она. - Он несуразный и нелепый.

- И меня тоже?

Она встала на камне, разворотом головы забросила тяжелую косу за спину, и легко перепрыгнула на другой камень. Её внимание отвлекло что-то между ними, она присела и достала большого жука, который пытался убежать по песку от волны, но в отчаянье барахтался, новая волна его поднимала и влекла за собой.

- Влад, ты - другое дело. Говоришь, - действительность, - значит, я понимаю ее как тебя, а тебя вижу, как себя, и я люблю тебя, как саму себя, и я тебе не нужна. Лови жука.

Веселый Яр

Над неровной землей, словно в день творения мира, висел густой туман. Долина реки, заросшей лесом, над водой немые стволы деревьев, мокрая дорога. Разбитая колея под аркой сырого утреннего леса шла по склону сопки, попадались огромные мутные лужи, и приходилось обходить их стороной, лезть в мокрый лес, осыпая на себя капли воды с широких и шершавых листьев ореха, жестких листьев бархата, бьющих по лицу длинных ветвей черемухи, отодвигаться от колючих стволов с пышными пальмовыми листьями аралий.

Ниже лес стал другим, земля темнее. В стороне показалась вырубка с серыми кучами опилок в черной грязи, темнела лесопилка, от нее шла уже дорога, проложенная тяжелыми машинами, колея с черными крутыми краями теперь повсюду заполнена водой. Ноги скоро промокли, и в ботинках захлюпало.

Вдруг неуловимое движение воздуха изменило все, потянуло запахом моря. Кусты стали гуще, деревья ниже и реже. Показалось солнце над головой. Дорога просохла, и теперь явно стало, что она давно заброшена, между кустами выбитые коровами тропки. К реке лес расступился, за мутным потоком начинался раскинувшийся в стороны поселок, за ним виднелось море. Залив Владимира.

В стороне перекинут деревянный настил со сломанными перилами над речкой, за кочковатым пустырем низкий длинный барак, поднимаясь, я обогнул его стороной в просвет к морю. В торце барака отсутствовала дверь, и ступени крыльца вели сразу в длинный темный коридор. За домом на солнечной стороне белокурая девушка развешивала стирку на веревках, повернула ко мне миловидное личико, но я не остановился, и она продолжила развешивать женское бельё.

Пыльная дорога вдоль моря, бон намытый морем. Почти у самой воды из песчаной косы торчал железный остов старинного парового котла, весь в крупных ржавых заклепках, он был метра три высотой и наклонился набок, глубоко утонув в песке. Остатки крейсера "Изумруд", взорванного командой в русско-японскую войну. Возле него я бросил рюкзак и разделся, чтобы искупаться в море. Волна лениво набегала на песок, она была холодна, но в полдень на жарком солнце приятно было погружаться в нее. От берега дно круто уходило в глубину, откуда поднимались водоросли, так что приходилось плавать над ними. Выбравшись из воды, я растянулся на горячем песке, закрыл голову рубашкой. Проснулся, когда несколько крупных капель дождя упало на голое тело. Черная туча со стороны Сихотэ-Алиня поглотила солнце, непроницаемым бархатом затянула край неба, отливающий золотом. Редкие капли ударяли в остывающий песок. Наверно проспал час, оделся и быстро пошел к магазину, выставившему на дорогу высокое крыльцо с навесом.

Поселок назывался Веселый Яр. Здесь до сих пор рассказывают о сундуках золота с царского крейсера, спрятанных в Макрушенской пещере на сопке Зарод, что в десяти километрах от поселка. Рядом с домом стояла военная машина, дохнуло холодом, - дизельный выхлоп.

Нереиды и тритоны бухты Витязь

Я ушел из поселка, когда в зеленеющем лесу стала слышна кукушка, а в траве зацвела земляника и вышли пуховки прострела. Небо яркое, с кучевыми облаками, на дороге следы тигра, распахана и неряшливо засеяна картошкой раскорчевка на Поперечном. В лесу комары, нежные и звонкие, только начинающие жить, еще неловко прикасаются, не понимая о своем предназначении. А по земле голубые и белые фиалки рассыпаны порошей, хорошо просматриваются в глубину нежного леса. Папоротники почти распустились, над их узорными, прозрачными на солнце зелеными перьями, махаоны черными бархатными лепестками невиданных цветов лениво порхают в насыщенном едва уловимым запахом вечности лесу, где цветет ландыш, и незабудки голубоглазыми звездочками радостно смотрят на тебя. Бутоны лилового ириса на полянах, словно туго свернутые древние письмена, встали над травой, напоминанием о прошедших веках частыми древками кованых стрел, а черемуха отцвела, обронила густо белые лепестки на землю.

Лес легкий, прозрачный, видел двух косуль, потом на перевале двух оленей, среди сочной и яркой чемерицы по пояс иду, раздвигая бедрами широкие листья.

Накрапывает дождь в дубняке на цветущие розовые кусты рододендрона и повис каплями на желтых цветах барбариса вдоль тропы, в траве скачут кузнечики в темных пижамках, брызги летят в сутолоке, словно от бегающих друг за другом детишек по лужам. Долина Тачин-гоу ниже и ближе к морю в черных стволах ольховника вся заросла высоким папоротником.

Чистяков встретил небритый, но гостеприимный, ошалевший слегка от одиночества, я заночевал у него на кордоне. Его одиночество глобально, в молодости перспективный журналист из Владивостока был посажен своей невестой, дочкой крупного партийного вождя, обидевшейся на удар по лицу, и посадившей его "за изнасилование" на восемь лет Колымы, а потом еще пять лет на поселении. Вернувшись в край хромым, припадающим на одну ногу, он уже пять лет как живет на дальнем кордоне заповедника с двумя лайками, охотится на пушных зверушек в выделенном ему участке, обдирает их, выходя раз в два-три месяца на люди за зарплатой и отгулами, сдает часть шкурок в заготконтору района, а остальные везет пропивать знойной подруге, завмагу в Находке. Я первый человек попавший к нему с весны.

Александр Иванович любил гостей, ему, что буханка хлеба принесенная, что бутылка водки, одинаково ценно. Сразу доставалась оленина, грибы из ямы, и назначался праздник, правда больше трех дней гостить не полагалось, уже на третий Чистяков косо смотрел, - засиделись ребятки.

Чистяков мне знаком по поездке на яхте с Витусом, которой ему разрешил пользоваться Дзюба, он взял отход у погранцов на четыре дня до Глазковки, и мы останавливались с ночевкой в Тачингоузе. Я знал, что Витус летом подолгу уходил в сопки, где мыл золото, а Чистяков, знавший об этом, помалкивал, сам грешил, не зря Тачингоуза с китайского переводится как "золотая речка". Витус, не смотря на свои молодые годы, много видел, ходил и с геологами, и с лесоустроителями, но предпочитал тайгу в одиночестве, он был стихийный анархист, скептически относящийся к обществу.

"До встречи на баррикадах" - любил, прощаясь, говорить он. Витус был везде, и нигде, более непроницаемой личности я не встречал, хотя как человек - он был светлым и прямодушным.

И теперь Чистяков, узнав, куда я иду, рассказал мне, как с Витусом, плавая в штиль у скал мыса Туманного на резиновой лодке, они обнаружили выход жилы с рубинами, которые можно выковырять прямо из стены, и, сходив в свою комнату, принес ярко-красные кристаллики.

В конце июня в поисках знахарей и рецептов травников для Натали, обойдя кругом тайгу за месяц по побережью от бухты Кит на Ольгу и долину Улахэ на Даубихинском плато, я на ночном поезде в общем вагоне из Чугуевки попал в шесть утра во Владивосток. Побродил до полудня по многолюдью города, сел на паром, идущий на юг до залива Славянки, проспал два с половиной часа на катере под шум волн Амурского залива за бортом.

На выходе с причала пассажирам видны ворота и высокий забор с колючей проволокой и вышками по углам карэ. Под ними копошатся люди в черной робе и черных высоких кепи, поодаль покуривают автоматчики с перекинутыми через шею ремнями "калашниковых", с закатанными рукавами гимнастерок по локоть, руки лежат свободно на оружии. Над воротами зоны свежая бодрая надпись на алом полотнище протянулась: "Добро пожаловать в Славянку, поселок рыбаков, строителей и пограничников". "Пазик" на Зарубино, забитый тесно пассажирами с сумками, долго трясся по гравийной дороге среди мягких низеньких сопок, заросших непроходимым кустарником, с куртинами дубняка и ореха над ними.

Когда появился залив Посьет, уходящий в туманную дымку моря, изрезанный перпендикулярно простору бухточками, я вышел, не доезжая до поселка в глубине песчаного пляжа, и, пройдя через село Андреевка, где на меня глазеют чумазые босоногие ребятишки, ковыряющие в носу грязными пальцами, я отвлек их от ловли многочисленных лягушек, головки которых торчат из обширных луж на дороге, вид у меня конечно экзотический, за спиной оранжевый, непромокаемый рюкзак, сделанный из спасательного плотика, явный я шпион, одежда давно выцвела на солнце, старые, но прочные башмаки на ногах, и независимый взгляд бродяги, направился по деревенской дороге вдоль северного берега залива на восток на бухту Витязь и мыс Гамова.

Колея дороги, мокрая от июньских дождей, разбитая колесами машин до рыжей или черной грязи, проваливающаяся до колен в жижу, огибает многочисленные заливчики, появляющиеся, вдруг, из-за очередного поворота в густом, нависшим над головой широкими грубо-узорчатыми гигантскими листьями корейского дуба лесу.

В вершинах многочисленных заливчиков песчаный берег забит черными валами перекатывающихся в прибое водорослей, наполняющих воздух насыщенным удушливым запахом моря. В одном из них я вышел, наконец, к простору голой от деревьев и кустов пологой сопке, огражденной длинными жердями забора, Оленепарк, а на подъеме дороги, и издали еще увидел, выглядывающую из-за мыса крышу дома. Основная дорога уходила вдоль забора вверх в лощину, а отворот к шлагбауму, загораживающему проезд, рядом грозный аншлаг: "Запретная зона. Институт биоорганической химии. Дальневосточное Отделение АН. Вход без пропусков запрещен".

За тучами зарево упало и быстро стемнело. На неровном пространстве мыса, в голой чаше котловины, кроме темного трехэтажного здания у въезда, расположился длинный барак и на возвышении мыса отдельно стоящие домики с освещенными верандами, на свет их я и пошел. Я заметил женщину и подошел к высокому крыльцу, освещенному низко над столом голой лампочкой на крученом электрошнуре, окликнул ее снизу. Она локтем убрала с лица прядь волос, упавшей на глаза, руки ее заняты, она шкурила рыбу. Красивое лицо. - "Я бы хотел остановиться у вас на базе". - "Возможно, начальник разрешит, нам нужен работник на ремонт крыши лабораторного корпуса", - ничуть не удивилась она.

Совсем стало темно, освещено лишь под навесом летней столовой вдоль обратной стороны барака, где под ним столы и скамейки, и под одинокими металлическими чашечками фонарей на редких высоких деревянных столбах линии, освещающих не столько землю под собой, сколько самих себя. По тропе, где мерцали светлячки в темной траве, мы прошли к аккуратному домику на отшибе.

Коменданша нажала в кнопку звонка рядом с красивой резной дверью, где-то внутри раздался мелодичный звук. Через некоторое время открылась дверь, и нас пропустили вовнутрь игрушечного домика, высокий мужчина заставил снять обувь в прихожей, полы были аккуратно выкрашены и сверкали не затоптанной чистотой. В просторной ярко освещенной люстрой комнате из оцилиндрованных крашенных и покрытых лаком бревен рядом с журнальным столиком у чистого, видно, никогда не топившегося камина между двух окон, в одном из трех кресел сидел лощеный мужчина, чиновник. Он даже не пригласил нас сесть. Коменданша объяснила просьбу. Из-за спины вынырнул розовощекий "комитетчик", просмотрел мой паспорт с жирным штампом погранзоны. Начальник предложил мне написать заявление на временную работу лаборантом, и отпустил нас, сказав коменданше, чтобы поселила меня в бараке в комнате с двумя "москвичами".

Комната в бараке, освещенная голой лампочкой под потолком, вокруг которой вился рой комаров и мошек, восемь солдатских кроватей, две из которых застелены неряшливо смятыми одеялами. Мы сходили в кастелянскую в конце коридора, и Вера выдала мне матрас, подушку и постельное белье, старое, но хорошо отстиранное. Я заплатил на месяц вперед за питание в общей столовой двадцать восемь рублей, осталось у меня девять. За месяц прошедший, когда покинул Преображение, я потратил, бродя по тайге, всего тринадцать рублей, половина начальных денег ушла за эти сутки на билет ночного поезда, морской паром и автобус.

Она провела меня в столовую, налила черпаком из большой кастрюли компота в кружку. Я ушел в комнату, постелил себе постель и сразу заснул, утомившись за день, тело ныло, словно я только сейчас вышел из тайги за пятьсот километров отсюда.

На стационаре института Биологии моря он занимался токсинами из вытяжек морских организмов и водорослей, которые разрушали организм быстро, словно таял снег под жаркими лучами солнца, но в малых дозах они восстанавливали организм, это были лекарства будущего или биологическое оружие в настоящем.

- Сейчас человечество спит, ему надо помочь проснуться.

- Энзимы выборочно действуют на организацию жизненных процессов. Это не одно вещество, а продукты разного происхождения, я подчеркиваю, они имеют времяную локализацию в процессах. Под их действием происходит регенерация утраченных органов у морских звезд, трепангов, дальневосточных саламандр. Эти странные вещества накапливаются в корнях женьшеня, эфедры, диоскореи, Дальний Восток, словно древняя лаборатория природы. В сочетании с чистыми минералами в виде кристаллов драгоценных камней, истолченных в пыль и смешанных с энзимами в правильных пропорциях, китайские алхимики научились включать регенерирующую систему человека, обновляя ее.

- Нужен покой, ничего другого нельзя употреблять во время метаморфозы, организм должен быть очищен. Как у куколок насекомых, или организм разрушится или обновится. Каждое из применяемых смесей не универсально!

- Интересно, как они действуют на стволовые клетки организма. Начальство пользовалось результатами его работ, но не мыслями его. В институте он "ничем не занимался" и только переводил статьи из иностранных журналов, на что уходило 90% его времени. Был он и в научных экспедициях на судах АН, "без заходов в порта".

В стране наука и передовые идеи соседствовали с инквизицией цензуры, контролем "рыцарей без страха и упрека" за мыслями ученых. Этот особый орден меченосцев боялся, что чудаки ученые разрушат их тщательно отрегулированное общество, почему передовые научные идеи совмещались "иезуитами" со средневековой дикостью. Никаких личных контактов, вымарывалось в страницах журналов все, что указывало на процветание или идеологическое представление другого закордонного общества. Им проще было выкрасть готовый научный прибор в чужих лабораториях, чем показать идеи, на которых выросли создатели его, даже рекламные буклеты фирм, производящих их, были частицей "буржуазного образа жизни". Кастрированные журналы без обложек с заретушированными картинками.

- Жаль, что нет времени изучать японский язык, вся японская периодика переведена на плохой английский язык, боятся, что я, как тот "миг" с Золотой долины под Находкой, попаду в Японию.

- Это то же, что из отдельной части растения вырастить весь нужный им огород. Им оттуда знания не нужны, они нас кормят своими баснями, а самим нужны только буржуазные технологии, джинсы, кока-кола, жвачка, их музыкальные диски, их порножурналы. На самом деле их нужно контролировать уже сегодня, иначе в будущем они, выродившиеся, уничтожат нас, ученых, культуру и общество в угоду безразмерному своему потребительству и непомерной власти, если они в будущем останутся во главе государства.

- Когда я оканчивал УККа на матроса в Преображении, нас собрали в конце курса и заявили, что если кто из нас не комсомолец до 28 лет, а после - не коммунист, да еще и холостяк, то мы не имеем чувства "родины", на суда, уходящие в загранплавания, мы никогда не попадем.

- Они и не дадут нам с миром общаться напрямую и в будущем, мы для них крепостные, мир другой только через них, "козлов". Они кладут нас себе под жопу, и дают существовать ровно настолько, насколько надо обновлять под собой подушку, "базис", как их холуи идеологи говорят. Дают нам жить самостоятельно, но время от времени устраивают нам, "гугенотам", "варфоломеевские ночи", то кибернетику, то генетику разгонят.

- А что вы тут делаете? - из-за высокой двери лаборатории появился толстомордый, розовощекий "комитетчик", смотрит подозрительно выразительным "дзержинским" взглядом.

- Да вот, "зеленуху" по стаканам разливаем.

- Как вы эту гадость пьете.

- Нас в теремок не приглашают.

Когда человек из первого отдела удалился, и послышались его шаги на лестничной клетке, спускающиеся на нижние этажи, Артур выплеснул зеленый спирт из стаканов назад в перегонный куб. Столы лаборатории заполнены гигантскими колбами, стеклянными кривыми трубками, соединенные между собой и с другими старинными приборами, перевезенными сюда на стационар из многочисленных институтов Владивостока, как старье на чердак дачи, выбрасывать жалко, а пригодиться еще может, все числится на балансе.

Как таковой, наукой, здесь не занимаются, готовят сырье и вытяжки спиртовые и водяные из морских организмов, которых с тридцатиметровых приглубых бухт Витязя достают водолазы, как штатные, института Биологии Моря, так и приезжие. На сезон отдохнуть на теплом Японском море и заработать на дорогу прилетают аквалангисты-любители из Новосибирска и Москвы. Берега эти омывает тропическое течение Куросио, рыбаки на МРСах из Зарубина привозят попавшихся в сети экзотических рыб и двухметровых сельдяных акул в обмен на "зеленуху", что научники перегоняют из уже использованного спирта, обмен для этих мест вполне равноценный.

По ночам, особенно на субботу и воскресение, когда из города прибывает научная молодежь, особенно весело, горит костер под большим казаном на берегу у водолазной станции, готовят уху из дневного улова аквалангистов, звучит музыка, гитара, парочки до утра гуляют по крутым тропинкам с фонариками в руках в маленьких каменистых бухточках.

Купальщики в темноте ныряют, девочки слева, мальчики справа, и плывут в волнах светящегося под их руками моря с причала водолазной станции, где в садке, затянутом сетью между двух пирсов, выступающих в море, ждут своей судьбы живые акулы. Вода как парное молоко. Неожиданно кто-нибудь, поднявшись на второй этаж станции, включает прожекторы и направляет их на причалы, в воде кутерьма и визг, многие купаются голышом, из черноты воды высвечиваются белые спины, ныряющих под воду нереид и тритонов, пока еще беззаботных комсомольцев и комсомолок.

Молодое "Божоле" или прелесть неотягощенной буржуазии

Москва, первый снег конца ноября исчез, слякоть только по переулкам Тверской. Впереди маячит дама, одетая в легкие меха, среднего возраста, а за ней плетется "унисекс", конопатый молодой "человек-реклама", он слишком замерз в своем искусственном свитере и полиэтиленовой курточке, чтобы иметь реальный интерес к позднеспелой москвичке, пусть дожидается, когда он согреется! Улица заполнена для него женщинами перед долгой московской зимой, которые уже почувствовали конец сладкого сезона, только в следующем году они могут поехать на ...Кипр или Анатолию. Куда катятся нравы Москвы!

Оставив "бутерброд", пропагандирующий "Би-лайн", за углом, он зашел в новый магазин Вина на Тверской. Молодое "божоле" этого года на входе предлагают ему молодые девушки, а его возраста светловолосый мажордом пригласил в зал, где, откупорив новую бутылку, налил в бокал вина, предложив присесть за единственный в этом зале дегустационный столик. Сам же остался стоять, развлекая клиента рассказом об удачном бесподобном вине нового урожая, что официально во всем мире распечатали в эту ночь. Полуподвальный магазинчик полон дорогих вин и коньяков, словно золота в ювелирном магазине. И мой герой с улицы впервые пригубил прелесть буржуазии - молодое бесплатное вино "Божоле".

Потекла слякоть желаемой лжи. Дома, в Демидовске, напиваясь к вечеру со сверстниками водкой с пивом, он по утрам у зеркала, с помутненного сознания, тупо вглядываясь в человека, протягивающего руку с той стороны, не мог понять, кто это и почему он натыкается на стекло. Выпив дармового вина, он почувствовал себя уверенней, язык его развязался, и вот он уже работает в Москве и с семи точек имеет 100 долларов в день! Он восхищается собой, предлагает сверстнику в белой рубашке встретиться на углу вечером, и тогда... тот увидит, какой он щедрый, а сейчас у него двухчасовой обеденный перерыв, но к вечеру он получит много денег и...будет много хорошего вина и подружек. И вот, он уже чуть ли не потомственный москвич. А еще он француз, прапрадед его участвовал в Великом походе Великой армии с Великим императором, и покидая Москву с богатым обозом, застрял под Смоленском. Время от времени в залу заходит грузный молодой охранник, молча посмотрев на них, и не проронив ни единого слова, уходит в другую залу, днем посетителей нет, и работа его легка, никто не пытается вынести дорогой товар, в открытую расставленный по стеллажам, в рукаве.

Парень приехал из провинции, севера Смоленской области, откуда речки тянутся к Вазузе, водохранилищу, питающему водой столицу. Его родители зарабатывают 500 рублей в месяц, а "Божоле" в Москве стоит 500 рублей бутылка, есть еще вина в этом магазине от 1942 года за 15000 рублей, коньяки под 1000 евро за бутылку. Даже предположив, что во Французской провинции зарплата 500 евро в месяц, не думаю, чтобы француз купил молодое вино за 500 евро бутылка.

В чем для молодого парня из российской глубинки прелесть "новорусской" буржуазии, которая покупает на Тверской такое вино? Он без отвращения не может вспомнить огородики обывателей с картошкой и огурцами, в сезон городишко насквозь пропах ими, на грязной площади они продаются по два с полтиной, но никто их не берет, у всех своих... навалом, а оборотистых кавказцев в городе нет, стена автовокзала оклеена листовками ННП, народной национальной партии с солярным крестом в круге. Родина русского огурца, куда от Минской трассы можно добраться по разбитому в пыль асфальту, когда заедает ностальгия. Но в мельтешении ног и лиц на Тверской, она еще ни разу не посетила его. Его завораживает великолепие московской публики, с ее безграничной бесчеловечностью и гордым превосходством над окружающими, безалаберность, с какой она получает и тратит деньги. С легким ароматом слабо перебродившего слабо окрашенного виноградного сока, без привкуса жженого сахара, молодое "Божоле" этого года великолепно.

В прошлом году довелось мне попробовать "Божале" в Париже. Легкость вкуса напоминает легкость буржуазии, её эфемерность в нашем кондовом мире. Во Франции до Реставрации никто, кроме буржуазии, не пил это легкое вино, аристократия предпочитала шампанское, выдержанное. Читатель, не путай шампанское и "советское", - "сидр" которому название.

Из широких стрельчатых окон на уровне пола, выходящих на улицу Буржуа в Париже, с красивым внутренним двориком, засаженным по "каре" ровными каштанами, блестела на мир наивность и открытость первой буржуазии, поселившейся в тихом уголке острова Ситэ после погромов революционной Коммуны и в стороне от бунтующей в 68 году студенческой молодежи Латинского квартала. Я долго бродил с путеводителем в руках в узких проулках средневекового центра Парижа, где множество маленьких отелей, антикварных лавочек и винных магазинчиков на все вкусы довольной жизнью буржуазии. Нельзя презирать раннюю буржуазию Великой Французской Революции, несмотря на кровь, пролитую якобинцами от страха перед аристократией, - та буржуазия хотела легкости и наивности жизни без насилия и самопожертвования. Они верили, что начнется новая, прекрасная жизнь.

А потом была Коммуна, парижане ее не любят вспоминать, чересчур много иностранцев понаехало тогда в их мир, где Париж был центром его. Коммунары пытались подвигнуть Париж к настоящей свободе, равенству и братству, хотели другого, без ханжества, не буржуазного мира, это была отрыжка аристократического мира на легкость прихода к власти не отягощенной кодексом чести буржуазии. Они не поняли главного, Бакунин говорил, "душа революционера - бунт, анархия, способ утвердить и изменить жизнь", но парижской буржуазии НЕ НАДО было изменять свою жизнь, и она кровью затопила "новую аристократию духа".

Зато в России в 17 году матросики с закрытых в Петербурге экипажей Балтийского флота, единственных в городе боеспособных частей, под влиянием анархистов разграбили винные погреба столицы. С этого и началась Революция по-русски. Матросы уже не собирались перевоспитывать буржуев..., они просто хотели вкусить сладость недоступной им жизни. Нельзя показывать открытый нож человеку, отчаявшемуся вырваться из нищеты.

Почему-то вспоминается трехнедельный пеший марш бездомных военнослужащих на Москву из Смоленска сырой поздней осенью. Власти не пустили их в город, а подогнав автобусы, вывезли бездомных на окраину Москвы в ДК "Меридиан", что рядом с бывшим райкомом комсомола, в котором начинал буржуйскую карьеру ответственный комсомольский работник М. Ходорковский. В арендованном зале под развеселый марш, играющий Брежневскую музыку: "Это... день победы...", - с распущенными знаменами и уличными лозунгами, бездомным дали возможность - почетно встать на караул перед трибуной президиума. Младший офицер зачитать просьбу к своему главнокомандующему, президенту страны, в отсутствии которого в стране и был для этого случая срочно организован "форум" властями и депутатами Госдумы накануне выборов, превратив обветренных военных в клоунов.

Столица продолжает участвовать в Мировом Бренде и вести СВОЮ БУРЖУАЗНУЮ жизнь, несмотря на Террор, раскручивающийся в ее легковесном мире.

Картонные "дурилки" или жизнь в стране комиксов

Париж, десять утра, а парижане еще спят. Улицы пустынны, рождественские каникулы. В торговых пассажах магазины еще не открылись, и в застекленных проходах с улицы на улицу только небритые "клошары" сидят среди картонных коробок на своем тряпье над вентиляционными решетками метро, заторможено общаясь между собой через пустынную мостовую, потягивая винище из громадных бутылок, упертых в бедра.

Мне говорили, что французы скаредный и мелочный народ, но они не "Плюшкины" или "Коробочки", - деньги французы тратят на своих женщин, и те платят... благодарностью за это, а "клошаров", тем более что они все - стопроцентные французы, - подкармливают владельцы близлежащих магазинов, - лишняя охрана на ночь и туристическая приманка не помешают.

Идут, пританцовывая и задирая редких ранних туристов, одинокие веселые и коммуникабельные негры в ярких дутых куртках на синтепоне, готовые любить весь подаренный европейцами город, идут на работу мусорщиков.

"Магазин комиксов" на остром углу дома, между двумя нисходящими по склону Монмартра улицами. Звякнул колокольчик при входе, на стеллажах множество книжек, выставивших картонные бока, с картинками: от гротескных котов Пифа и Нафа до современных японских героев с громадными глазами и искаженными ненавистью и страхом лицами.

Киносценарий.

Действующие лица:

Герой - современный человек, явно турист из России, одет по моде Парижа, по ходу действия вырезается из кадра современности и вставляется в таком виде в кадры прошлого.

Другие персонажи - фантомы, присутствующие то в кадре прошлой хроники, то - как бы вырезанные из картона статические профили, перемещающиеся по оцифрованному кадру современной хроники.

(видеоряд) По картонному полю из картины Ван Гога бежит живой человек, оборачиваясь, лицо его искажено ужасом. Герой в выцветшей "энцефалитке" вырезан из своего юного прошлого, где глиняные разрушенные мазары, верблюды по горизонту, научная экспедиция по пустыне Кара-Кум на Сырдарье, и помещен в будущее, - современную рекламу и хроники TV, --фоном идут взрывы крылатых ракет в Багдаде.

(видеоряд) Хроника, вырезанная из кадра, помещена чудовищной диспропорцией в гармоничную картину современности. Хиджабы мусульманок Тегерана, все в черном, с закрытыми лицами на площади Пигаль, у варьете "Мулин Руж" и по улице секс-шопов и пип-клубов. Среди огней кафе и бистро зазывалами и сутенерами чернявые дети Аллаха, слуги порока, выброшенные за пределы своего традиционного быта на улицы Парижа. Китайские хунвейбины в уродливых кепках с большими красными звездами слушают музыку Моцарта на Рождество перед открытыми дверями соборов.

Дальше разрушение Реальности кадрами из боевиков: бьются стекла, сталкиваются машины, втыкаются ножи в тела, льется кровь, стреляют бандиты в полицейских, а те - в бандитов. Под музыку "Рамштайна".

Рекомендации: (Внешнее восприятие наваливается на сознание Героя, формировавшееся в советскую эпоху, современность пытается победить его несуществующее "прошлое", состоящее из отдельных эпизодов жизни. А вырезанные люди из Прошлого, как картонная "дурилка", назойливо лезут в оцифрованный кадр Будущего).

(видеоряд) Современный Герой среди "борцов за коммунизм" на Красной площади, стройные ряды военных на фоне картонных гигантских "голубей мира Пикассо" перемежаются пионерскими слетами на фоне монстров современных японских мультяшек.

"Артековцы" в красных галстуках, попарно идущие по улицам Гурзуфа, вскидывают руки в "пионерском" приветствии и громко провозглашают: "Всем. Всем. Добрый день!", проходя мимо современных украинских таможенников в форме немецкого кроя и в высоких фуражках с трезубцем "бандеровцев".

"Собираемся, собираемся", - говорит учителка в далеком прошлом Героя, вырезанного из Будущего и вставленного в кадр, - "Строимся в колонну". - В руках радостно возбужденных школьников надувные шарики, портреты картонные членов политбюро, знамена. - "Идем на демонстрацию!".

Горит Останкинская телебашня. Танки прямой наводкой бьют по "Белому Дому". На Новом Арбате, в честь Дня независимости, проходит парад сексменшинств, кривляющихся на длинной платформе. Впереди идут ирландские волынщики в полосатых юбках, замыкают шествие военнослужащие трех родов войск, марширующие под оркестр, играющий развеселую музыку.

Выплывают кадры Пушкинской площади, перегороженной крытыми военными грузовиками, она пустынна. Подъезжают к зданию "Известий" автобусы, поодиночке выходят скорбящие люди, милиция выстраивает их в "бесконечную" колонну для прощания с "генеральным" секретарем.

А из перехода метро валит дым, и выползают чумазые окровавленные современные москвичи - это террористический взрыв в подземном переходе.

Бодрый молодой Михалков поет на эскалаторе метро песенку про Москву, а следом выносят людей после терракта на станции Автозаводская.

Героиня фильма "Доживем до понедельника" играет роль "вампирши" в современном "ужастике", Мамочка из "Республики Шкид" с ручным пулеметом в руках скачет по кадру сериала, "комсомольский" вожак Бонивур, которому интервенты вырвали сердце, что-то говорит "мафиози" Нахапетову на вилле у бассейна в Америке.

(видеоряд) Вырезанные из прошлого подружки в серых длиннополых пальто идут плечом к плечу по серому картонному фону Центрального парка имени Горького, - они "гуляют" с каменными лицами, а Меладзе на их фоне с группой "Блестящие" поет, раскрывая рот, - но нет звука.

(видеоряд) По театральному коридору идет Герой, проходит за кулисы, появляется на сцене уже в старой "энцефалитке" и с рюкзаком за спиной. Сцена сделана, как большая картонная коробка, стоящая перед "клошарами" в Париже.

Грядет царство наслаждения

В глубине любого наслаждения - страдание. Вспомните свой опыт наслаждения, он обычно вызывал отрицательную реакцию и воспринимался как страдание, как сверхболь. Алкогольному опьянению организм бурно сопротивляется, кайф ловит уже деградировавший индивид. Также обстоит дело и с наркотиками, мозг преобразует первичную эйфорию в безумие, только привычка превращает страдание в наслаждение. Познавший наслаждение и страдание будет стремиться уйти от страдания и в тоже время стремиться к нему, как к своей основе, а так как себе зла не хотят, то крайняя степень наслаждения будет от причинения другим страдания, - отсюда и наслаждение садистов.

Когда вычислили маньяка-зоотехника конного завода в Горках Х, сдиравшего кожу с живых мальчиков в специально оборудованном подвале гаража, он спокойно рассказывал следователю, что слушая предсмертные звериные вопли жертв и треск кожи, отстающей от тела, он испытывал непередаваемую дрожь сексуального наслаждения, он упивался мучениями свежуемого подростка, подвешенного к потолку на крюк, глубоко сочувствовал его страданию. Вместе с кожей он освобождал невинную еще душу ребенка от клетки тела, он называл себя Ангелом Смерти. Тихий спокойный, мало общительный в жизни, он не пил с буйными жокеями завода. Зоотехник предоставлял им свой гараж для пьянок, где за звукоизолированном люком подвала висела на крюке очередная жертва его тайного наслаждения, обтекая кровью. Наверху пьяные жокеи трепались "за жизнь", о бабах, о пойле, о своей мужественности. Варилась картошка на электрической плитке вместе с яйцами кастрированных намедни жеребцов, - жокейская традиция после аукциона, - купившие лошадей иностранцы предпочитали спокойных меринов. Весь рабочий день на станке они лишали жеребцов мужского достоинства, а через три дня должны будут седлать их, объезжая.

Галина Брежнева появлялась на Конном Аукционе, в сопровождении циркача-цыгана в меховой шубе на голое тело, увешанного тяжелыми золотыми распятиями, приезжали они на "папином" линкольне, - цыган занимался "фарцовкой" бриллиантами!

В "новой" России, где дегуманизация достигла максимума, где ценность простой человеческой жизни упала до нуля, где в силу вступило иррациональное наслаждение, - оно привело к невиданному росту насилия, элита максимально и в полной "безопасности" наслаждается жизнью, а плебс погружается в безысходную бездну мировой юдоли. Буржуазия в погоне за наслаждением потеряло чувство реальности и ценности жизни. Ни в одной стране нет такого сознательного расслоения общества на бомжей и богатеев. Если Америка показывает миру образец ханжества и двухсотлетнего лицемерия, то доморощенная "новая" криптократия прекрасно понимает, откуда у них богатство, где "собака зарыта".

Еще раз о социальном на нашем луге, куда пришли "новые" косцы.

Все - проще. Почему бандиты не продолжают открытый разбой, а уходят в бизнес, отняв его у других? Или легализовав рэкет, построив для этого торговые комплексы. Или сливаются с властью, становясь звеньями легальной коррупции. Или организовывая политические партии, т.е. покупая право на идеологический разбой, организуя саму власть, - так проще и безопаснее, ты уже не нарушаешь социальных норм, ты сам - социальная "норма"! Т.е. наша власть - это социальный бандитизм в законе!

Общество наше находится на грани гуманитарного коллапса, его уже можно брать за плоть кровавыми пальцами, и любому проходимцу мять его в глину по своему усмотрению, нравственные ориентиры рухнули, - грядет царство мрака. Растет вал насилия. Я не хочу пророчествовать, ведь любые пророчества имеют тенденцию сбываться.

"Мамоновцы" теряют контроль не только над нищим и озлобленным населением, но и над оружием с военных складов, на котором зиждется управление в обществе, взрывчаткой, которую может изготовить из бытовой химии любой школьник, начитавшийся "Поваренной книги анархиста", над химическими и радиоактивными препаратами, а возможно, что не смогут удержать в своих "белых" руках и ядерное оружие, лейтенант в армии получает "2500 р. в месяц" - 20 долларов в неделю! Офицер в нашем обществе тоже "плебс"! "Будете бунтовать - отключим газ, отрубим электричество, перекроем воду!". Что ещё?

Дикая эротика

Вот ночью идет пьяная англичаночка на дискотеку Лимассола, на Кипре у нее "дача", доставшаяся от родителей колонизаторов. Она цепляется руками за леера колыхающегося трапа, переступая нетвердо миниатюрными ножками и ловя равновесие пухленьким задиком, идет в сопровождении высоколобых шотландцев с ранними залысинами, вечных "бэби" британских женщин, и "манчестерского" пролетария, телохранителя, коренастого стриженого узколобого боксера, короткий мускулистый торс которого обтянут рельефно темной маечкой. Спесивыми блестящими глазками она нагло смотрит, "понаехало этих русских", не отводя взгляда глаз до тех пор, пока они не тухнут, как фонари, не подпитаные севшими аккумуляторами, но задела больно плечиком на ходу - вам она безразлична - она играется.

Кто сказал, что женщина это эротика, женщина - сплошная сексуальность, ее цель возбудить эротическую энергию мужчины для совершения с ней полового акта. Это в некоем роде освобождение вечностного в мужчине, приведение его к единой цели - зачать в женщине жизнь, освободить ее от осознания своей природной приниженности и темного начала полового инстинкта. Экстаз женщины - в иступленном до неприличия желании быть любимой, - до самоотречения.

На "Приморском Комсомольце", громадной плавбазе Тралового флота, была собачка Чапа, как ни странно, кобель, и скрытный кошак. "Чапе" говорили "к станку", протягивая ногу в резиновом сапоге, и собака вскакивала на него, обхватив крепко лапами, и энергично занималась гимнастикой тазобедренных суставов, а попросту говоря ...

Однажды на палубу осела стая маленьких перелетных пичужек, принявших ее за землю, прилетевшая из Южного полушария для сезонного размножения на Север, все реи и троса плотно забиты были их тельцами, - подняться назад в воздух они уже не могли. Ни миски с водой, ни крошки хлеба их не заинтересовали, они мерли в одиночестве, закатив веки. Три дня обе палубные смены лопатами выбрасывали их за борт - птички ошиблись маршрутом, и судьба их была предрешена, это был "Освенцим".

Говорят, эротику придумали евреи, чтобы разнообразить половую жизнь, почему и наиболее серьезно они относятся к половому акту, им по воспитанию это вменяется в родовую обязанность - бог завещал. К всенародным выборам в Верховный Совет СССР забросили на теплоходе "Азербайджан", доставляющим в район лова бичей, двух - "Вовчика и Левчика" с эстрадной программой, что, однако, не помешало "трудовому ритму" "промтолпы". Повезло только двум "укладчицам" с конвейера - за ними пришел галантный бригадир смены по фамилии Сорока, взял за жопу и освободил от работы, - услугами одной воспользовался, правда, он сам - по праву начальничка.

По утру в каюте спертый человеческими телами за ночь теплый воздух. Раздается щелчок репродуктора, и громкий спокойный голос радиста оповещает: "Шесть часов утра. Подъем второй смены. Сегодня число месяца. Мы находимся в районе лова. Температура за бортом два градуса, забортной воды три градуса. Волнение моря три балла. За смену переработано триста тринадцать тонн минтая...".

Первый поднявшийся открывает иллюминатор. Кричат петухи в густом тумане и рынды отбивают вахту, - значит действительно пришли в район лова. Сквозь пелену тумана у бортов просвечивает черная вода с прибитой ледяной крошкой - "шугой". Петухов держат на сейнерах, и они, не видя земли по полгода, на потеху экипажу тужатся понапрасну, развивая голосовые связки и семенники ...

Плавбаза же годами болтается без заходов "в порта" из Охотского моря в Берингово, к Северным Курилам и Алеутской гряде, а то и к берегам Аляски... - жаль, там редкость паковый лед - подменяя команду в море с редких "пассажиров. "Моря" вытягивают из рыбаков жизнь, говорят, когда начинают сниться лошади - пора на берег.

У кошки не было имени, она бродила по палубам и трюмам, где железные рангоуты разграничивали низкое вонючее пространство, вот там Чапа и выследил ее. Дикая кошка, наевшаяся беспомощных птичек, она шлялась где хотела. Кошка загнана была, казалось, в жизненный тупик.

Кошак редко показывался на глаза занятым тяжелым трудом, двенадцатичасовым, зарабатывающим "бичам" со всего "Союза". На путине были в основном "хохлы" из Донецкой области, потянуло шахтеров с татуированными углем лицами и руками на край света за "легким" заработком на свежем воздухе. Были и бывшие "зеки", и детдомовские, самые ленивые, и деревенские, "мужики", были армяне на тяжелых, но хорошо оплачиваемых работах - "на выбивке" противней. Были и женщины, на пятьсот членов экипажа - два десятка "укладчиц", "формовщиц", прачек и буфетчиц.

Но никак собака не могла понять, исступленно лая и отпрыгивая прочь, почему кошак от нее не убегает, а орет дурным голосом и лезет к кобелю задом, изгибая спину и свернув судорожно хвост на сторону...

А вокруг животных собрались бросившие работу молчаливые, с изнуренными бледными лицами "мариманы", мечтающие о маленьком домике на берегу теплого моря.

Часть N3

История стула из красного дерева или "Закат Европы"

Стул из красного дерева появился на свет в Шанхае в мастерской Ван-ю-шана весной, в канун китайского Нового года, на улицах трещали и взрывались фейверки. Это были времена, когда Европа проламывала залпами канонерок глиняные стены китайских городов, будила тысячелетнюю Поднебесную от самолюбования, помогала китайцам избавляться от манжурских косичек и многочисленного чиновничьего аппарата. Молодые задорные ребята: англичане, немцы, американцы скорострельными винтовками внушали, что нужно Европе и Америке от Китая: хлопок, шелк, чай, дешевые рабочие руки для тучнения капитала.

Ван-ю-шань производил восточную экзотику: зонтики, ширмы, веера, фарфор, шкатулки. В мастерской делали "заморским гостям" китайскую мебель для европейцев. Дерево для мебели привозили из Ши-мына, китайского городка в бухте Ольга, с побережья Уссурийского края, где в верховьях реки Юманцин-гоу, что переводилось как "правая верхняя чистая долина", рос тисовый лес, имевший плотную красную древесину, и потому у европейцев получивший название красного дерева.

Хотя мастерская и принадлежала Ван-ю-шану, но настоящим хозяином её был российский подданный Карл Мыколович Выйцыховский, живший в европейском квартале у гавани. Его капитал контролировал и другие мелкие предприятия в Шанхае и Кантоне в обход цеха краснодеревщиков, ему также принадлежали два обшарпанных пароходика, колесный "Эльдорадо" и "Император Вильгельм", один из них ходил под флагом российской империи, другой под флагом германской империи. Карл Выйцыховский вел дела с немцами, японцами, англичанами, торговал: лесом, морской капустой, манильскими сигарами, мехами и русскими сапогами. Десяток китайских джонок без всяких флагов перевозивших его товар по внутренним морям, в свободное от торговли время пиратствовали на международных линиях, завозили контрабандный спирт в Уссурийский край, частью незаконного барыша делясь с его конторой.

Итак, стул осознал себя. На него осторожно опустился Ван-ю-шан, покачался, так что красный стул ощутил все свои четыре ножки и понял, что крепок и молод, поверхность его отполирована, гладкая и теплая под задницей хозяина.

- Хорошая вещь для ян-гуйза, - Ван-ю-шан перевернул стул и подбежавший вислоусый седой китаец в кожаном фартуке выжег железом клеймо под сиденьем, знак птицы Феникс.

В мастерской пахло теплым запахом золотистых сосновых досок, лаком, воском, углем, синей дабой штанов хозяина. Яркий свет солнечного дня вливался в открытые ворота мастерской, за которыми на улице шумела проходящая толпа и скрипели двухколесные повозки, пахло пряными запахами жареной пищи.

- Только, вы, хозяин можете так понимать истинную природу дерева, изменить ее и превратить в вещь.

- Ты, Чан-фу, говоришь приятные слова, но не понимаешь, что не человек делает вещи, а вещи являются сутью природы человека. Вещи долговечней людей, у вещей судьба многих людей, они нужны, в отличие от человека, они обращаются в мире до тех пор, пока не наступит истинная природа всего - небытие.

Красный стул все это слышал, конечно, по-китайски. Он был полон собой, своей чудесно приобретенной формой, и из всего сказанного понял одно, что он необходим этому чудесному, красочному миру.

Из Шанхая, мимо стоящих на рейде канонерок по мутной воде на большой джонке под деревянным парусом, под навесом на верхней палубе, аккуратно поставленные и закрепленные игрушки-стулья поплыли в Кантон. За мысом плоскодонная джонка закачалась на крупной изумрудной волне моря, резкий ветерок хлестнул в спинку стула, затрещал в бамбуковом парусе, опытный шкипер поставил весло руля к ветру. Берега Китая начали разворачиваться, сопки тесниться, круче забираясь одна на другую, и как бы расти, уменьшаясь в размерах. Далекие джонки в заливе пропали в волнах, только черные их паруса ещё приподнимались над водой, скоро и они исчезли в Океане.

В Кантоне в пакгаузах торговой компании ясноглазый белый человек, узколицый до невозможности, в черном котелке, белых перчатках, сказал впервые не "красный стул", а - "товар", даже не присел, не потрогал руками, записал в книжечку: приход - "3 фунта", расход "3 ляна", после чего стул лишили формы, так как запихали в темный трюм, плотно, и дальше он поплыл под номером в бухгалтерской книге.

Колесный пароход добирался два месяца до западного побережья Африки и у мыса Лопес в бухте Нгомо застрял на целый год, началась Первая мировая война, и бухту закрыл немецкий крейсер.

В трюме что-то взорвалось, появилось великолепное небо, вторым снарядом красный стул выбросило вверх, и он полетел. Сам! А потом уже плыл по воде, любуясь белыми завитками волн, о, это новое качество!

- Вы поймите, мистер Гордон, идет война, а я солдат. Ваше судно это полезный тоннаж империи, а тоннаж может использоваться в военных целях. Я его и потопил. - Мы, джентльмены. У этих варварских берегов Германия сохраняет вам жизнь, ценности и документы временно конфисковываются, а вам будет дана расписка по приходу крейсера в Данциг. Мы побеспокоились о пассажирах и команде, они великолепно доберутся до берега на шлюпке, заметьте, я оставил им бутылочку рома и личные вещи.

- Господин капитан, куда прикажете стул.

- Ко мне в каюту.

- Яволь, мой фюрер.

- Мы все солдаты Великой Германии, и выполняем лишь приказы.

Рыжие баки англичанина печально повисли вместе со щеками, только краснел отпотевший нос. Белесые глаза скорбно смотрели в узкое лицо, стальные глаза и великолепные усы прусского "таракана" в белом кителе с золотыми эполетами. Чем выше, тем меньше качки. Красный стул обрел свое постоянное место в офицерской кают-компании крейсера "Вестфолк", он теперь служил. На его африканском сиденье капитан давал указания своим офицерам на новые подвиги в этой компании.

Потом красный стул был списан с судна и появился в высокой полутемной гостиной на паркетном полу, в обществе худощавой чопорной старушки в чепце. Капитан теперь все реже выходил из дома, халат, колпак, туфли, книжка в руках, пенсне на носу.

- Прав Освальд Шпенглер, это закат Европы. Коммерция, буржуазия. О, бедная старая Германия. Что еще заложить, внуку надо учиться.

Стул от умиления готов был расплакаться, - "Меня! Меня!"- кричало его нутро под задом старого капитана, - "Я спасу нашу старую Германию!". Дела шли хуже и хуже, из столового серебра остались только стаканчики с гербами, все это осталось от "купленного" у спасенного английского капитана, когда корабль того сел на мель у берегов Африки. Но чем тяжелее был кризис, тем экономнее и бережливее становились хозяева в этом доме, отношение к вещам стало любовным.

Дела пошли лучше, когда "новому" рейху потребовались потомственные вояки. Сын старого капитана говорил.

- Мир - это промежуток между войнами.

Старый же капитан брюзжал.

- Прав был Освальд Шпенглер, когда в 1918 году ответил на вопрос: "Что же будет после Первой мировой войны? - Вторая! - А когда начнется? - Когда подрастет новое поколение".

Танки командира роты, капитана Аракиева ворвались на торцевую мостовую Эберсвальдэ, город был взят без боя. Танк проломил стену дома и въехал в гостиную. На столе выстроились в почетном карауле тяжелые серебряные стаканчики с красно-сине-белой эмалью и вензелем и возвышалась бутылка шнапса.

- Ванюша, ну-ка собери.

Стрелок-радист вылез, сгреб все со стола в плащ-палатку.

- Ванюша, захвати-ка и стул из мореного фрицевского дуба.

После войны Аракиева откомандировали в большой военный округ, где он женился, и поселился с женой и старой матерью в массивном пятиэтажном доме с высокими арками и сквозными подъездами, пропахшими кошками и собаками. Дворник-татарин Рифад занес красный стул по широкой мраморной лестнице на этаж и установил его в комнате, с высоким закругленным у стен потолком, на скрипучий паркет. Капитан повесил на стул свой китель с множеством орденов, и стул стал военным трофеем. Потом капитану дали майора, он учился в Академии. Красный стул еще изредка упоминался в разговорах, на нем хозяин, обмывая очередное звание, чокался серебряными стаканчиками со сослуживцами.

Родился ребенок, его мыли в ванной в тазу, водруженном на стуле, потом на этот стул ставили утюг, когда гладили пеленки. На стул забирались с ногами, чтобы установить под потолком звезду на Новогоднюю елку в праздничные дни. Мальчик рос, его шалости бились по всей квартире, бабушка души не чаяла во внуке. Красный стул выносили во дворик, ставили на асфальт у старых вязов и клумбы с пустым постаментом в середине, бабушка наблюдала как внучек в коротких штанишках с перекрещенными за спиной бретельками, в белых гольфиках и красных сандалиях крутил педали трехколесного велосипедика.

В глубине двора была котельная, где кочегар-татарин Махмуд сидел на скамеечке, прислонившись мирно спиной к кирпичной стенке подвала рядом с громадной кучей черного мелкого угля. Там же свалена была поломанная мебель: стулья без ножек, рваные пуфики, ядовито-желтые этажерки. Красный стул с ужасом поглядывал туда, предчувствуя беду. Однажды его оставили на целую ночь под ливнем, гремел гром, скакала над крышами домов молния, умерла старуха, - и он думал, что его забыли, и вот сейчас спустится с пятого этажа, где жили татары, один из них и унесет его в ту черную дыру подвала кочегарки, где он станет рухлядью, а может еще и что-либо пострашнее. Но на следующий день красный стул вернули на этаж в квартиру на поминки.

Скоро появилась новая мебель, и красный стул был переставлен в темный коридор под черный телефон с рожками на стене. Теперь за ним мало следили, ножки покрылись пылью, от двойной двери тянуло сквозняком. Подрос и сынок.

- Руслан, не ставь ноги на стул, он не для того предназначен. Сколько раз тебе говорить, чисть ботинки на лестничной клетке.

Время летело, как экспресс, особенно с тех времен, как Руслан сменил ботинки на остроносые туфли. Теперь в темном коридоре стали появляться длинноногие веселые девочки на высоких каблуках-шпильках, стул под ними немилосердно скрипел, до того они были непоседы. Но не только в этом проявлялось время, под его колеса стали попадать желтотелые стулья из сосны из когда-то новой мебели, они рассыхались, распадались, на них облупливался лак, и они становились неприглядными. Эти скороспелки ширпотреба выносились одна за другой туда, к страшной кочегарке. Красный стул с самого их появления не завидовал им, во-первых, по той же причине, что долгоживущие вороны со двора не завидовали воробьям-попрыгунчикам, во-вторых, он был вещью, а не предметом потребления, у него не было гарантийных сроков службы, он не требовал ремонта, так как был сделан навсегда, и предчувствовал, что если умрет, то сразу.

Полковник Аракиев, переезжая в другой город, оставил его в пустой квартире. Новым хозяевам он тоже был не нужен, и татарин Рифад опустил его вниз. На первом этаже подъезда разместились: ОП милиции, общество слепых и диспетчерская ЖК, - стул обошел все эти учреждения, но никто не захотел заносить его в инвентарную книгу. Рифад был гуманным человеком и отдал старую вещь Махмуду, который после закрытия кочегарки работал в театре машинистом сцены.

Театр ставил новую пьесу, которая называлась "Смотри, кто пришел!", - там требовался стул для реплики: "...А зачем же стулья ломать?". В театре красному стулу не понравилось, его здесь признавали не за полнокровную вещь, а за символ старинного русского стула конца прошлого века. Всю пьесу он стоял на сцене, изображая лужайку перед дачным домом, слушал людей-символов, а потом его бросали на подмостки и говорили при этом злополучную реплику.

Летом театр уехал на гастроли, и с реквизитом взяли красный стул. Его бросали в Свердловске, Новосибирске, Чите, Благовещенске, Хабаровске и, наконец, во Владивостоке у него отломилась одна ножка, после чего он был вынесен во внутренний дворик Краевого драматического театра. Иногда по сопкам целыми днями Владивосток погружен в густой туман. Улицы как в подводном царстве, фонари в светлой мути, вещи окружающие теряли осязаемость и тогда на красный стул наваливались воспоминания и тяжелое безнадежное одиночество, словно он один остался в этом туманном мире, и гудок маяка звучал по ту сторону предметного мира. Но покойно и чисто становилось на душе, когда яркий контрастный свет дальневосточного неба освобождал его от тумана прошлого, словно красный стул вернулся домой после долгой разлуки, время остановилось в вечности.

На него наткнулся сторож с небритым лицом, осмотрел, подышал перегаром, обнаружил под сиденьем выжженное клеймо, и по утру отнес к себе домой на "шанхай", вырезал сосновую ножку, окрасил ее липофусцином, замазал весь стул кузбасс-лаком, и за три рубля, одной бумажкой, сбыл в магазин антиквариата. Красный стул выставили в витрине, так что он видел проходящих по тротуарам людей, стайки матросиков, и заворачивающий со Светлановской грохочущий трамвай, за которым видимое пространство заполнено было гармонично сопками, домами, улицами, освещенными солнцем судами в бухте Золотой Рог, небом. После глухих стен и квартир, новое место жизни было даже интересно. Если бы красный стул еще мог различать запахи, приносимые ветром из тайги и с моря в этот город на полуострове, ворота в Океан...

"Венский" стул купил молодой, недавно женившийся морской офицер, срочно собиравший контейнер, направляясь к месту службы. Снова красный стул погрузили во мрак неизвестности. Из Владивостока трое суток теплоход шел на север до бухты Ольга, где и было место службы нового хозяина. При разгрузке контейнер сорвался, и красному стулу проломило чем-то тяжелым сиденье. Он вывалился из раскрывшегося контейнера с плашкоута, колыхавшегося над изумрудной водой бухты, стул увидел стесненную сопками, густо заросшую лесом, длинную бухту и пойму широкой долины реки Аввакумовки за скалой, он нырнул в соленую волну, его выловили багром и выгрузили на причале, где лежали штабеля досок. Поселок Ольга - ворота в тайгу.

Сиденье стула починили, и он поселился в панельном доме за высоким глухим деревянным забором с колючей проволокой поверху, так отделен был от тайги городок Базы ядерного флота Ракушка, из-за забора неслась из репродукторов музыка советских шлягеров, а по гравийке, проходящей из Веселого Яра в Ольгу, как по "Променаду" разгуливали жены и дочери офицеров в японских платьях и с японскими зонтиками в руках, снабжение Базы было по высшему разряду, да и не мудрено, субмарины уходили почти на год в поход к Гавайям и побережью штатов Орегон и Вашингтон, где ложились на дно с ядерными ракетами на борту напротив Портленда или Порт-анжелеса, ожидая время "Ч".

Как-то на рассвете молодой капитан ушел в дальний поход на стратегической лодке, вспарывающей широкой титановой спиной океанскую волну на выходе из залива Владимира, молодая хозяйка целыми днями скучала, лежа на тахте. Через месяца два она на что-то решилась, долго прихорашивалась перед зеркалом, встроенным в дверцу платяного шкафа, накрасила губы, надела капроновые чулки и красные туфли. Выходя из квартиры, захватила в прихожей яркий японский раскладной зонтик. Вечером в гостиной появился незнакомец. Хозяйка была возбуждена, готовила чай на кухне, слышался оттуда беспрерывный громкий ее голосок, на столе стояла бутылка вина, застенчивый черноусый мужчина ходил по комнате, заложив руки за спину, вглядываясь в картинки на стенах, словно интересуясь этими дешевками. Когда сели за стол, красный стул достался хозяйке, она резко опустилась на сиденье, две сломанные половинки сошлись и больно защемили миниатюрный ее зад. "О-ёй! - вскрикнула хозяйка, но вечер был уже испорчен, стул выбросили во двор, под звездное небо.

Чернявый молодой мичман, за его застенчивость его звали просто Ваня, с роскошными военно-морскими усами из подменного экипажа увез красный стул в ссылку в деревню Ветка, на реке Аввакумовке, где среди старинных вязов в деревенской школе поселили на отдых один из вернувшихся экипажей. Толстомордые матросы, опухшие, с заплывшими от обжорства глазами, шатались по коридорам с банками полукилограммовой цыплячьей тушенки и ложками в руках, непрерывно что-то жуя, валялись в гамаках во дворе среди пышной, остро пахнущей зелени леса, не выходя за штакетник крашеного зеленой краской низенького забора.

Потом красный стул загрузили в кузов и на военном "урале" офицеры погнали в верховья Аввакумовки в старинную деревню Фурмановку за женьшенем к Григорию Матвеичу. После утомительного длинного пути, петляющего по берегу реки среди тайги и сопок, машина, фыркнув дизельным выхлопом, остановилась на траве широкой деревенской улицы, у крашенного голубым домика, с вышитыми занавесками на окнах. Появилась массивная сожительница-молдаванка деда-корневщика, он маленький и худощавый приютил бывшую жену торгового капитана дальнего плавания из Владивостока. Она подошла к калитке аккуратного забора от летней кухоньки во дворе, вытирая руки чистым передником, карие широко расставленные глаза, светлые крашеные волосы, чистый сарафан, одетый на трико, домашние тапочки, отороченные мехом на ногах.

- Григория Матвеича нету, - грудным голосом сказала, с интересом смотря на молодых посетителей, - в тайгу ушел, на Кочковской пасеки возможно.

По лесной дороге среди пышной растительности в верховья реки, пересекая многочисленные чистейшие ключи вброд, "урал" поднялся под перевал, заросший парковым реликтовым тисовым лесом, и остановился у въезда на широкую поляну, заставленную разнокалиберными уликами. В омшаник, видневшийся в глубине пасеки, засыпанный землей и заросший лопухами под крышу, направили Ваню по густой траве. Тишина, только слышен неумолчный гул пчел на точке и шум реки за деревьями. Ваня подошел к обитой тряпками низкой двери, таща за собой стул в подарок неизвестному хозяину, потянул деревянную ручку на себя и переступил высокий порог, вошел во мрак. Приглядевшись в узком пространстве, освещенном скупо через маленькое боковое окошко у стола, он заметил сидящего на раздолбанном кожаном диване высокого старика, седые волосы, стриженые бобриком на тощем, обтянутом кожей черепе с пронзительными голубыми глазами, как фонарями светившими из глубины предбанника на незнакомца.

- Ты - Хто? - грозно прозвучал над его пригнувшейся головой голос восьмидесятилетнего старожила.

- Мичман. - Застенчиво ответил Ваня, опершись на стул, не выпуская его из рук.

- Ставь сюды. Садись, - указал скелет на диван рядом с собой, словно они не расставались весь день. Старик взял со стола кружку и зачерпнул из бидона, стоящего на земляном полу.

Мичман опустился на диван, точнее провалился, стараясь не сесть на выпирающие из обшивки пружины.

- Пей, - приказал хозяин, протянул ему полную мутной жидкости кружку.

Ваня безропотно выпил кисловатую медовуху, а дед, переставив на сиденье стула перед ним миску с медом со стола, другой рукой пошарил в бочонке под столом, достал малосольный огурец, обмакнул его густо в мед, протянул.

- Закусывай.

Так они больше пили и закусывали, чем говорили, да и - о чем? Карлович, как звали деда, похоронил недавно свою тринадцатую жену и теперь жил по инерции. "...Я всю жизнь работал для женщин и на женщин", - говорил сын Карла Мыколыча Выйцыховского, золотодобытчика и авантюриста с Пластуна, - " ...До двадцать восьмого года держал лавку во Владивостоке". Они словно знали друг друга целую вечность, пока морячок не вспомнил товарищей, ждущих в машине на краю пасеки. Мичман поднялся с дивана, и тут же хмель ударил ему от ног в голову, он стал совсем пьяным, голова пошла кругом. Приоткрыл чмокнувшую дверь предбанника, выглянул, зажмурившись от яркого солнца, и закричал в пространство знойного дня в сторону машины, потеряв всякую застенчивость к старшим по званию: "Располагайтесь... у дровяного сарая, не лезьте... на точёк - по периметру насторожены самострелы на медведя!", - захлопнул за собой дверь и вновь провалился в прохладу старинного дивана, рядом с долговечным другом.

Новый день начинается, встает солнце над сопками. Летит дикая горлица - тело в перьях рассекает воздушный поток. Вздрагивает олень в колючих кустах, живая кровь под чувственной шкурой, бьется его сердце, трепещут ноздри и губы, и вот уже летят сухие ноги, ударяя копытами в твердую почву. Живут, движутся существа под тенью леса, в ручье быстрая пятнистая форель стоит в плотном потоке, в ветвях деревьев птицы, носятся в воздухе махаоны, стоят под перевалом на Сихотэ-Алинь фантастические, словно из другого мира, тысячелетние реликтовые вечнозеленые тисы - а над всем этим купол неба и солнце, все регулирует оно в земной жизни.

После смерти Карловича, дед так и не нашел себе новую женщину, пасеку разрушили. А стул и диван сожгли на опустевшем точке вместе со старыми корпусами ульев. На Юманцин-гоу добрались лесозаготовители, построили в лесу барак на сто коек, где стены были обклеены японскими голыми красотками с глянцевых календарей. Деловые люди пробили тракторами дорогу, заваленную по обочине буреломом, по руслу ключа, высохшего и загаженного корой трелеванных по нему деревьев. Они вырубили "выборочно" и вывезли кедры и пихты из тисовой рощи. А так как тис занесен в "красную книгу", то поломанные и изуродованные тяжелой техникой гладкие стволы его с красной корой остались лежать в кучах бурелома вместе с манжурскими желтокорыми мохнатыми березами и кленами по вырубкам. Лесозаготовители ушли дальше, за перевал Сихотэ-Алиня.

Мрачный громадный барак стоит в разрушенном тракторами лесе, на вырубке поваленные по сторонам стволы деревьев создают картину безумия, накрапывает дождь, пахнет раздавленной хвоей, древесной корой и плесенью. Сыро, глухо, слышно только шум воды за вытянувшимися, словно подростки, редкими чозениями у реки. Вечером в высоком лесу кричат в одиночестве птицы.

Серый мутный рассвет. Облака, как грязный снег, растворяются в голубизне высокого неба, солнце из-за сопки высветило лес и вырубку сверху.

Территория тайги

В час ночи, после отхода последнего пассажирского поезда, милиция всех выгоняет с вокзала, начинается уборка. Я встретил ребят случайно, проходя мимо стекол вокзала, заметил в глубине, среди людских масс, в проходе между скамейками знакомые ноги в клетчатых штанах, словно шлагбаум протянутые над заплеванным полом, ноги Толика, а потом и понурую голову Варлама за ними. "Судьба!" - Воскликнул Варлам, бросившись с жаром обниматься, Толик же только убрал ноги и протянул вяло руку. Без денег и без вещей, а расстались всего три дня назад.

Познакомился я с ними в транссибирском экспрессе "Россия", на долгом пути от Москвы до Владивостока. Когда встречаются второй раз случайные попутчики, можно подумать, что это действительно судьба, но судьба скорей не в том, что сводит людей, а в том, что люди повторяют судьбы друг друга, тем более что дорога у них одна.

Я чиркнул спичкой, высветились из темноты склоненное на огонь лицо Толика со шрамом на верхней губе, он прикурил папиросу, и очки Варлама, с двигающимися в них язычками пламени. Огонек погас, все вздохнули и улеглись на полу вагона.

- Хорошо, что ты нас нашел, а я уж подумал о веревке, - серьезный голос Варлама нарушил тишину.

- Представляю, Варлам болтается в дверях вагона. - Толик, раскашлявшись, рассмеялся своим жеребячьим смехом, а, подумав над его словами, и я тоже.

- А мимо идет милиционер, - "О-о? Неположено здесь", - а потом машет рукой и говорит, - "а, впрочем, все равно, бич!".

- Я не искал вас, на главпочтамте во Владивостоке, вы не оставили карточки, где вы, что вы, и я сам убрался оттуда, закрытый город, погранзона, прописки нет, вот и добрался до свободного города Находки. Денег на автобус даже до Сучана на троих не хватит, купим концентраты, котелок и через тайгу двинем на Восток.

Теперь я забивал гвоздь, но он не входил в стену старого вагона, а гнулся. Гвозди мы взяли за вокзальным туалетом, в заросшем травой развалившемся ящике у беленой стены, где стояли потемневшие от времени и обрызганные цементом грубые козлы. Я приколачивал плакат, который Аврам снял со стены в общежитии заводоуправления днем, когда Варлама с Аврамом не пустили туда ночевать. Плакатом мы пытались закрыть дыру и был он с нашей стороны белым, как привидение, так что изображенный на нем дядька, с красным молотком в руке, сурово смотрел в ночную сырость и холод.

- Я хотел завести альбом "Уссурийская эпопея или минуты, за которые стоит жить", - с пафосом романтика сказал Толик, - и делать в нем надписи о "текущих событиях дня", но засомневался, хватит ли мне этой бумаги

- Аврам всегда сомневается, когда что-то нужно делать, и это надолго.

- Ах, Варлам, а что мы оставим на земле, когда вознесемся. Теперь, когда вся миссия нашего блага возложена на Стаса, на мои худенькие плечи опускается тяжкий гранит заботы о памяти потомков, и я запечатлю сию летопись.

Длинноногий Толик придерживал одной рукой шаткую преграду из ящиков тары, на которой стоял я, а другой - плакат, голова его повернута к стене, и он в который раз прочитал нацарапанную кирпичом надпись: "Вода не утоляет жажды, я знаю - пил её однажды. Поможет нам лишь порт Находка, где в магазинах - Russian vodka!"

Я выбросил гнутый гвоздь и Варлам подал другой. При тусклом свете коптилки, сделанной из консервной банки и куска манильского троса, трудно было попасть камнем в ржавый гвоздь, и, потеряв равновесие, я рухнул, грохоча ящиками, на Аврама, сбив банку с мазутом. Огонек погас. Варлам выругался в темноте по адресу слетевших с носа очков, а Толик засмеялся тонко, cловно в пустом вагоне заржал жеребенок.

- Хи-и-и, хи-и-и. Я говорил, давай возьмем все: "Зачем, Аврам, это может возбудить неприятное отношение между честным Аврамом и местными аборигенами".

- Успокойся, Толик, ночевать нам здесь всего одну ночь.

- Чего ты его успокаиваешь, Стас, Аврам не побежит на причалы, и катер наверно ушел в тот поселок. Нашел очки, у тебя под ногами.

А теперь о том, кто они: Варламов Владимир и Авраменко Анатолий. Толику и Варламу по девятнадцать лет, друзья с детства, вместе учились в школе в Волчевыйске, Толик, правда семь классов, а Варлам - десять. Толика забрали в армию, и он служил в Уфе, в стройбате. Так как он человек словомудрствующий и ленивый, грузины, которые служили вместе с ним, обещали его зарезать, но когда - не сказали. Толик не стал ждать исполнения их обещаний, и как был в фуфайке и без ремня, стреканул в Москву к сестре Варлама, которая работала на овощебазе карщицей и была прописана в Москве по лимиту. На радость, на беду ли, в это время у нее был и Варлам. Друзья встретились, и конечно обрадовались. "А, добравшись до столицы, я понял, что дальше мне ходу нет", - так сказал Толик, и через месяц Варлам и его сестра уговорили, наконец его сдаться. Аврама повезли назад в Уфу два КГБешника. Командир части положил его в психбольницу, и после двух месяцев отсидки, Толика комиссовали. Толик известил друга телеграммой: "Варлам встречаемся столице везу сенсационное известие которому буду иметь честь нанести визит твоей сестре". Они встретились и решили уехать на Дальний Восток "в моря", заработать денег и купить аппаратуру для своего несуществующего пока ансамбля "Виктория". В стране была "битломания", все пели: туристы, прибалты, комсомольцы, диссиденты.

Раннее утро, туман рассеивается, поблескивают мокрые рельсы многочисленных путей, дома за линией цепляются за сопки, гудки буксиров в тесной бухте, словом, мы покидаем этот город, с его торговой романтикой времен позднего советского индустриального периода истории. Автобус за двадцать копеек довез нас по асфальту до поселка Унаши и вывалил на пыльную площадь на беду перед грязней столовкой. - Ба, какая удача! - воскликнул Варлам, и мы проели наши последние звонкие деньги. Улица, обсаженная с золотой проседью тополями, с бегущими в школу детьми, уводила в сопки, на восток от просторной Сучанской долины.

На редкость жаркий выдался день. Гравийка идет меж полей картофеля, рощиц вязов, старых чозений, по краям долины шеренги сопок. Аврам постоянно отстает, тащит еле-еле длинные ноги в парадных светлых штанах-клеш, туфли без шнурков покрыты пылью. Варлам вышагивает впереди, размахивая руками, за спиной у него рюкзак. Камешки дороги слепят глаза. Так и тень облаков тянется еле-еле и словно зонтиком на время прикрывает утомленную зноем голову, возвращая способность оценивать окружающее.

Место для ночевки выбрали не совсем удачно, долго шли по дороге, и быстро стемнело. Сошли в лес, в темноте захрустели веточки под ногами, вышли в просвет, как-будто на поляну, наткнулись на осевшую капешку, и натаскали под дерево сена. Я развел костер, пока ребята искали коряжины. Ночью пошел дождь, никто не захотел в темноте искать топлива для костра, и его трепещущее пламя скоро залило, ночь окунуло нас под бесконечный душ. Так мы и просидели, прислонившись к ильму спинами до утра, слушая порывы ветра в кроне огромного дерева, проваливаясь иногда, от темноты и шума воды в дрему, - время, казалось, остановилось.

К утру дождь прекратился, но вся трава на поляне, все вмятины коровьих следов, кусты колючего боярышника, с сочными яркими плодами, дикие яблоньки с корявыми мертвыми ветвями среди покрасневшей листвы - все мокрое. За водой, взявши котелок, отправился я, а Толик с Варламом должны были разжечь костер.

Обогнув кусты и выйдя на край поляны я увидел грязный ручей и ферму за изгородью, и ни одной живой души. "Вот хорошо, молочка можно раздобыть", - подумалось мне. Разбежался и перепрыгнул через ручеек на другой... Тут - то я и провалился сквозь тонкую засохшую корку, которую принял за твердую землю, и очутился по колено в жидком навозе. "Ну, что ж, обратного пути нет", - подумалось мне, и я побрел, разгребая жижу, вверх к ограде загона, через который не рискнул перебраться, оттуда вниз тек свежий поток коровьего дерьма, а обошел стороной, - вот где начинаются авгиевы конюшни.

Попав под крышу пустой фермы на склизкие доски, вдруг обнаружил, что здесь я не один, в конце прохода женщина в белой халате мыла ведро. Пока осторожно шел к ней, она направилась в мою сторону.

- Иди, там помойся, - ничуть не удивилась она и прошла мимо, ловко переступая с доски на доску в резиновых сапогах.

Пока мылся, подошел Толик в том же самом виде, что и я, он шел по моим следам.

- Ну что, последний из могикан, знаменитый следопыт, пошли за Варламом или подождем его здесь?

- Молочка бы...

- А вон и коровок гонят, - указал я в сторону сопок к реке, где из-за леса к дощатой времянке тянулись коровы, а потом показался и всадник с кнутом.

Сходили по дороге за Варламом, который пытался жечь костер из мокрого хвороста, и скоро сидели около времянки, а подошедший пастух с кнутом все расспрашивал, да кто мы такие, да что тут делаем, да куда идем. Воспользовавшись его гостеприимством, сварили суп из концентратов, и решили остаться здесь на дневку. Мы постирали с Толиком штаны и вывесили на дверь сарая сушиться.

Выглянуло солнце из-за сопок, пригрело, разогнало тучки, заблестело на траве и листьях. Пастух сказал, что молока даже ему не дают, и ушел, но вскоре вернулся с шофером, приехавшим с доярками. У шофера опухшая мрачная рожа, он ничего не спрашивал, а только сел на чурбачок и закурил папиросу. Пастух с лисьими наглыми глазами, подошед, потребовал три рубля, якобы надо выпить за знакомство, а когда узнал, что у нас нет денег, не поверил, но все же поинтересовался, что мы варим. Толик попросил у молчащего шофера закурить, но тот сделал вид, что не слышит, второй раз Толик к нему подойти не решился. В довершении всему нашлась бутылка дешевой плодо-ягодной бормотухи, и, так как мы отказались пить, двое аборигенов съели под закусь наш "обед". Потом у них снова был перекур, потом лисья рожа намекнул, что если мы хотим здесь остаться, то не мешало бы все-таки дать на бутылку, мы снова повторили, что денег у нас нет, потом было затянувшееся молчание, потом они ушли. Мы быстро собрались и покинули это гнилое место. Толик шел тихий, а Варлам ругался. Дорога шла в сопки. Здесь уже начиналась территория тайги.

Под сводами леса на песке дороги яркие солнечные пятна играют, словно маленькие котята кувыркаются. В просвете деревьев в стороне от колеи кровавым водопадом виноград, среди широких красных листьев кисти мелких черных сочных ягод с сизым налетом. Скоро наелись так, что, смотря на чуть обгоревшие на солнце радостные лица Толика и Варлама, у самого сводит скулы в такую же улыбку.

Сопки раскрывают яркое осеннее лицо, хотя и преобладает зеленый цвет, но уже небесный художник выплеснул на них разнообразные краски.

Дорога всё круче забирается вверх, пока не кончается на огромной поляне, из травы торчат по четыре вбитые колья, здесь была выездная пасека. Со всех сторон крутые сопки сомкнулись. За ключом, густо заросшим высокой травой, так что воду находишь только когда соскальзываешь с камня, обнаружили дорожку, исчезающую в лесу. Я пошел проверить тропу.

Под покровом леса прохладно, бродят по земле тени крон кленов. Тропа изрыта корнями деревьев, с непривычки утомительно переступать их. Пересек весь лес до речки, где тропа идет под скалами сопки то отдаляясь от потока, то выходя на его шум к зарослям развесистых черемух. Снялись, хлопая крыльями, рябчики с ее ветвей, роняя в быструю воду последние желтые листья, запах черных плодов настоялся в пустом лесу у реки. С увала сорвались два громадных изюбря, рыжими хвостами тяжело замелькали над кустами, остановились, замерли, потом ветвистые рога дрогнули, и неслышным шагом олени удалились за склон. Я повернул обратно. На солнечной поляне ребята развели костер и уже вскипятили чай. Бросил туда гроздь красных душистых ягод лимонника, собранных с лианы в лесу.

Толик чуть не плачет, большие карие глаза с длинными ресницами печальны, лицо страдальчески перекошено, он с ожесточением вырывает колючки из ладони. Заросли колючей аралии, оплетенные лианами, поднимаются по осыпи языком из распадка от прохладной зелени кедрачей, с сизыми от смолы крупными шишками. Склон навис над головой, словно раскаленная печь, а вершины перевала не видно.

Солнце слепит глаза, путь пройденный, сливается с небом, все позади в белесой дымке. Расстилаются по гребням луга, жесткая густая трава овевается легким потоком воздуха, в низинах, среди низкорослых серых стволов бархата и кудрявых дубков, отцветают лиловые астры и красные лилии, или весь склон в белых зарослях чистейшей ромашки. Разбегаются глаза, затески на редких деревьях теряются среди ободранных оленями стволов бобового акатника, в траве измятые лежки, рассыпаны оленьи катышки, и чистому воздуху примешивается густой запах мускуса.

Хвойный лес за вершиной, не продерешься сквозь засохшие сучья, но нашли тропу и затески на ней, весело зашагали через колодник, обросший мхом, по осыпавшейся хвое, на редких полянках потемневшие вайи папоротников и редкие бабочки порхают. Голоса, неуловимо поет ветер в вершинах деревьев. "Слышать, слы-ша-ать", - так звучит лес.

На опушке кустарники, жимолость и калина красная. Среди низеньких вершин широко раскинулась плешь верхового болота, закачался дерн под ногами, выступила холодная вода. Всюду на кочках кустики болотной продолговатой голубики. А вокруг простор березовых релок и серебристых зарослей тростника.

Опять попали на тропу, под покров леса на сухие увалы, исполосованные ручьями среди мшелых камней и густой травы, барбариса и красной смородины. Заросли кустарников и берез сменяют высокие стройные тополя, тропа по склону поднимается над падью.

Густой туман превратился в морось, она не столько капает, сколько мочит одежду. Клубится паром дыхание в мокром воздухе. Мы, уставшие, движемся по ущелью. С обеих сторон подпирают крутые сопки. И нет уже уверенности в правильности выбранного направления. Или это слабость от усталости в ногах. Не все ли равно куда идти, и есть ли правильное направление? Выйти. Чтобы не теснили сопки. И снова ключ выводит к отвесной скале, бьет под него поток, задерживаясь на глубокой яме, где стоят, шевеля многочисленными плавниками пятнистые, цвета камней, рыбы. Громадные деревья, словно серые колонны, загромождают ущелье, и просветы между ними густо заплетены кустами и лианами. И колючки, куда не протянешь руку. Чуть отклонившись от русла ручья, переступает на черную мочажину копытцами олень, осторожно ступает, замешательство, и он так же осторожно выскакивает из черной прогалины, что бы исчезнуть в лесу.

Ключи в раздвинувшейся пади сливаются в одну речку.

В кустах пахнет лежалой прелой шерстью, наверно прошли кабаны. Тропа пропадала, и мы начинали прочесывать лес, порой попадались настолько старые затесы, заплывшие корой, что они уже ничего не обозначали. Тогда шли напрямик, стараясь выбирать лес пореже, и обычно вновь натыкались на тропу. Но скоро стало трудно что-либо различать, стемнело. Ноги избили о невидимый в траве колодник, хуже когда попадали в заросли колючего элеутерокока или запутывались в лианах виноградника и актинидий. Исцарапанное лицо и руки горят, и каждая царапина кажется крупной раной.

- Все, сегодня никуда не дойдем и ничего не найдем. Подошли к реке, остановились на галечной косе под обрывистым берегом, развели костер, приготовив каши и поев, уснули. Ночью пошел дождь.

Вода поднялась, подтопила галечную косу, речка шумит, несет поток цвета настоявшихся листьев, клочья тумана над тайгой, моросит мелкий холодный дождь. Мокрые насквозь, быстрым шагом идем по тропе, со свистом рассекая высокую траву, словно ее косой косим. Роняют потоки воды с глянцевых листьев низкие ветви деревьев, из сиплого промокшего горла вырывается клубами белесый туман, рубашки прилипли к телу, горят, словно горчичники, закоченели побелевшие пальцы рук.

Вышли на галечную отмель, дождь непрерывной серой сеткой затянул пространство реки, висит над прибрежными тальниками, над голыми корягами плавника с кучами мокрого древесного мусора, над сопками и вершинами деревьев. Не останавливаясь, входим в воду. Поток сразу обжимает штаны на коленях, выхватывает из-под ног мелкую гальку, ворочает камни, на которые ступишь, шумит по перекату. У другого берега река бежит под самыми ветвями ивы, кажется, что листья падают в стремительный поток в головокружительном прыжке, и бьется веточка в воде. Толик с рюкзаком уже выбрался на берег, а Варлам сорвался и окунулся в воду, мелькнула рука, голова, но он быстро встал на ноги.

- Стоп!..- В глинистый берег впечатан четырехпалый след громадной кошки, в блюдце пяточки еще не залилась вода.

- Ого, вот это да! Настроение у меня почему-то припоганейшее, что-то мне нынче не гуляется.

- А если еще и увидишь ее, Аврам, совсем невкусным станешь.

- Она смотрела, как мы переправлялись.

- Я первым был. А может, она шла по моим следам.

- Ага, расписаться в "красной книге".

- Давайте лучше покричим, пусть знает, что это люди. Покричали и углубились в лес, снова тянется однообразная тропа. Толик позади горланит Высоцкого: "Смешно! Не правда - ли!! - Смешно, смешно!.. А он спешил, недоспешил!".

Пасмурно, сыро, бьется в стекло одинокая муха, за окном льет и льет дождь. Варлам в трусах возится у печки, Толик валяется на нарах, задрав нога за ногу, листает старую подшивку "Здоровья". Одежда наша висит под закопченным низким потолком на проволоке, протянутой из угла в угол зимовья. Добрались мы сюда через распадки, где курится то ли туман, то ли рваные клочья облаков, через бесчисленные протоки реки. Открыл глаза, ночная прохлада прошла по телу, потрескивает печь, горит огарочек свечи, напряженная тишина, потом что-то завозилось на земляном полу.

- Слышишь, - одними губами прошептал Варлам, над нарами поднялись очки с отсветами малюсенького пламени, - мышка.

В консервной банке шурудит маленькая мышь, рыжая с белым брюшком, с черными навыкате глазами на длинной мордочке, с маленькими лапками. Тоже - живое: выбирает, пробует, умывается, боится, изучает все вокруг, возвращается в банку, становится на задние лапки, - только в другой форме, и жизнь покороче.

- Э-эх, - вздохнул Варлам на противоположных нарах, - что будет завтра, продукты кончаются.

Пыхнул огонек, фитиль упал в расплавленную лужицу, пламя погасло, запахло испарившимся парафином. В синеющем оконце проявились черные силуэты деревьев.

Проснулся, сел на лавку, в зимовье тишина. Проспал ночь, а голова чиста, словно и не ложился. Варлам и Аврам спят тесно, посапывая. Из оконца свет падает на маленький стол, где немытый котелок с ложками, закопченная кастрюля с компотом из лесных ягод: красной смородины, барбариса, дикого винограда, кишмиша и лимонника. Белеет острога, начищенная Толиком, а еще на оконце застывший парафин, стреляные гильзы, как бумажные, выцветшие, так и металлические, карабинные, клубки обесцветившихся веревочек и грязная катушка белых ниток с воткнутой ржавой иглой. Под потолком, свисают с вбитых в балку гвоздей башмаки попарно. В сером сумраке угла за печью, у порога двери, прислонен топор и стоят оставленные кем-то резиновые сапоги, один целый, а другой с порванным голенищем. Я замотал листами журналов ноги, сунул в сапоги и вышел из зимовья.

Холодное свежее утро. Солнце, играющее, живое, поднялось над краем сопки, высветило лес и вырубку перед зимовьем. Облака растворяются в голубизне неба. Кричат в лесу кедровки, на траве переливаются крупные капли росы. С кончиков листьев клена, низко раскинувшегося красным шатром, падают капли, разбиваясь брызгами о край крыши, попали холодные за шиворот. Нашел свернутые удочки с короткой леской и маленькими крючками под низким коньком крыши. Вышел Варлам, потягиваясь, смотрит, что я делаю.

- А как Аврам?

- Спит, и это надолго.

- Ну что, пошли! Испытаем?

Продрались сквозь кусты, осыпая капли на себя, к ключу, бегущему между каменных плит. Варлам бросил камень в прозрачную воду, всплеск, глухой стук в дно сразу снесло потоком. Плывут вершины кедров вместе с белыми облаками в голубом небе над черной скалой, в расщелинах которой сочится вода, и прижались к камням опавшие красные листья.

В воде под камнями насобирали ручейников, нежное тело и жесткие лапки спрятаны в каменный домик, вырываешь их из длинного склепа, насаживаешь на крючок, опускаешь леску по течению. Крючок несет потоком, наживка попадает в яму, тонет, и ты чувствуешь, леску чуть-чуть потянуло вниз, дергаешь, удочка пружинит, изгибается, и на тебя летит трепещущая форель. Она падает в траву между камней, ты хватаешь бьющееся тельце, снимаешь с крючка и отбрасываешь подальше на берег. Снова кидаешь крючок, - снова выхватываешь форель, холодную, всю в красных точках, с хищной пастью. Варлам восторженно вскрикивает, но у него и часто срывается.

Так вышли на тихий речной плес, где ключ впадает в речку. Вода несет листву и мелкие веточки, залиты водой речная галька и упавший могучий кедр, у излучины береговая трава в воде. Горный кряж отодвинулся, открыв долину. Собрали на прутик ивовый рыбу, штук двадцать поймали, и вернулись к зимовью. Толик поднялся, сидит у окна, зашивает порванную рубаху.

Река все круче забирает на север, горный кряж, закрывавший горизонт, подступил к самому берегу, теснит в сузившуюся долину громадные ильмы с треснувшими вдоль стволами и дуплами от корней в рост человека. Старые кедры высоко шумят кронами, увы, с недосягаемыми крупными шишками в ветвях, камни, брошенные, не долетают до них, рвут листву на соседних деревьях. Черемуховые заросли оголились совсем, вся их желтая листва, словно пестрое платье, лежит на земле. Зеленокорый клен с гладкой, словно мраморной корой, весь пурпурный, редкие, опавшие резные его листочки лежат поверх травы, не шелохнувшись.

Тени протянулись через речку, разбили лагерь у подножия сопки в тополиной роще. Длинноногого Толика оставили внизу, очень он притомился за день, а мы с Варламом полезли вверх по склону.

- На рекогносцировку, - сказал Варлам.

- До побачанья, а я порыбачу.

Уступы круче, а мы лезем выше и выше. Горный кряж отодвигается, растет, раскрывая простор мелких увалов внизу, опуская в новые пади свои отроги. Зашелестели золотые березы, словно метелки с отпотевшими на черных прутьях мелкими листочками.

Горные цепи встали со всех сторон, открыв глубокие распадки.

Выбрались на каменные россыпи, среди пустоты которых краснеют круглыми вершинами осины. Узкий гребень перешел в обвалившиеся скалы с низкорослыми кедрами с изогнутыми ветрами стволами. Удобные каменные площадки заросли пахучим багульником, цветущим второй раз, приходится продираться, осыпая розовые лепестки, уклоняясь от колючих упругих ветвей кедров с крупными смолистыми шишками, или обходя скалы по коварным осыпям, того и гляди, скатишься вместе с обвалом.

Пахнуло в лицо ветерком, и мы по высокой траве выбрались на крутой простор на вершину сопки. Волны гор до горизонта. Сердце словно сжимается и срывается вниз в немом падении, взгляд летит над горными цепями и провалами низких долин. Солнце садится в дымку гор, алое в прозрачном воздухе.

Назад спускались быстро. Нарвали за пазуху кедровых шишек. Дымок у подножья, затем светлое пламя среди сумеречных деревьев и длинная фигура Аврама, колдующего над котелком. Скоро сытые и усталые лежим у ровно потрескивающего костра, выковыриваем орехи из горелых шишек и слушаем звон ключа.

Вдруг из тишины возник далекий быстро затихающий рев, за ним еще один, ближе.

- Тигра, - Аврам поднялся с земли.

- Похоже, что изюбри трубят.

- Варлам, потеснись и вытащи лицо из костра, у тебя стекла уже плавятся.

Никто не рассмеялся. Все вздрогнули, за ключом, совсем рядом заревел еще один.

- Надо же, а ночь такая темная, безлунная,- расхрабрился Аврам.

- А ты сходи, может это - и тигра.

Развели костер поярче, все отодвинулись друг от друга. Долго не спали, вглядываясь в темноту, где в отблесках пламени пляшущие стволы деревьев. Тот, все ходил, шуршала галька, и один раз слышали плеск воды. Потом была полная тишина. Ушел.

Рано утром проснулся от холода, костер прогорел, Толик и Варлам спят, уткнувшись друг в друга прямо на пепелище. Небо светлое, таинственно вокруг, стоят деревья манджурского ореха, неожиданно, с треском роняя перистые лимонные листья себе под корни, словно их обламывает невидимый таежный дух.

Собрал из мокрой от белой росы травы грязные ложки и котелок и пошел к ключу, мыть. На колючках барбариса, как слезы на ресницах, капли, они тяжело падают в пляшущую воду, сведенные холодом пальцы еле ворочают звякающее о камни железо. Проснулись Варлам с Аврамом, поднялись, разговаривают, - такие разные люди.

С речки прибежал возбужденный Толик.

- Вже костер развели, а там, - показал руками, - рыбины - во!

На речке утренние тени кустов ложатся на воду, в яме поначалу ничего не заметили, пока не забрались на колодины речного завала и не заглянули под него, где крутится мелкий сор и грязная пена. В темной глубине стоят, шевеля хвостами и плавниками действительно огромные рыбы для такой маленькой речки, спины их от головы были цвета отблесков темного пламени, а когда какая-нибудь уходила под бурелом, то сверкала боком в красных пятнах, как у леопарда.

Вырубили длинную тяжелую палку, насадили острогу, и началась охота, такого рода рыбалку нельзя назвать иначе. Но на этой яме нас постигла неудача, мы только замутили сором из бурелома воду, вся рыба исчезла, то ли ушла глубже под завал, то ли прикрывшись мутной завесой, проскочила ниже по течению. И лишь одна выскочила на перекат, быстро-быстро, словно глиссер, помчалась вверх, но и эту упустили. Наученные неудачей, пошли вдоль берега по воде, вглядываясь особенно внимательно в воду на ямах, вымытых стремительным потоком в гальке на поворотах речки или под завалами, и вскоре снова увидели рыбину.

Первую заколол Аврам, он с острогою в руках гонялся за ней по длинному перекату, разбрызгивая фонтаны воды, а мы с Варламом, вооружившись палками, не давали ей уйти в глубину. Толик торжествовал, сняв с остроги и еле удерживая в руках еще живую рыбину. Он промок с ног до головы, да и мы по пояс побывали в ледяной, как показалось поначалу, воде.

Охота продолжалась, вторую достали под завалом, я осторожно подвел острогу к голове и резким движением пригвоздил ее ко дну, палка в моих руках так и ходила ходуном, рыба сорвалась, окрашивая воду кровью, но скоро снова попала на острогу.

Закололи три штуки, когда солнце уже стояло в зените. Как быстро летит время в азарте охоты. Сидим на корточках вокруг костра, на жердях сушится одежда, башмаки и сапоги Толика, ждем и смотрим на подернутые пеплом угли, когда зажарится завернутая в листья лопуха рыба. Раскрыли обгоревшие листья, и ноздри защекотал вкусный аромат, заставляя сглатывать слюну. Одной рыбины вполне хватило досыта наесться нам троим. Две других, переложив жесткой крапивой, понесли с собой.

За кряжем неожиданно открылась новая долина, сопки расступились, выпустив пологую луговину с грядой невысоких холмов, заросших дубняками, на один из них взбиралась колея заброшенной дороги. Дорога уходила на восток в пестрые сопки. Открылся простор, зашагали легче, мягкий ландшафт, высокое небо, дорога ведет по гребням увалов. Безлюдье, тишина, легкий, прохладный ветерок шевелит волосы на голове.

В пойме реки показалась копна сена, вскоре потянуло запахом печного дыма, где-то жилье. На взгорке открылось несколько домов, в вечерних лучах закатного солнца струился дымок над одним. Дорога уходила к реке, а ее отворот взбирался к деревне. Подошли ближе и поняли, что это всего три дома; один с дымком во дворе, другой полуразрушенный, нежилой и выше с многочисленными окнами барак.

Во дворе возились у вкопанного в землю стола трое: бородатый, коренастый мужчина и два парня, - вокруг них вертелись собаки. За ними летняя кухонька с распахнутой дверью, из тонкой трубы поднимается дымок. Собаки злобно залаяли и бросились к калитке, закрытой вертушкой, парни подняли головы, а бородач, с закатанными рукавами рубашки подошел к забору, руки его были в крови.

- Здравствуете, можно ли где здесь заночевать?

- Конечно, - бородач показал на полуразрушенный дом, - вон, там располагайтесь. - Повернулся к нам спиной и пошел назад, собаки проводили нас лаем.

Варлам и Толик пошли таскать с речки хворост, а я занялся разрушенной печкой, пытаясь собрать кирпичи.

Уже начало смеркаться. За соседним домом где-то затарахтел движок, когда на дворе послышалась громкая ругань: "Ты, старый, совсем из ума вышел. Совесть потерял. Люди с дороги". К нам направилась высокая, худощавая женщина, одетая в старенький коротенький халат, трико и тапочки с меховой оторочкой.

- Заканчивай возиться, пошлите в дом.

Мы не заставили себя уговаривать и последовали за ней к дому. Варлам с Толиком остались посреди просторного двора, а я зашел на веранду дома, где стоял стол и лавка вдоль окна.

- Бросай мешок в угол.

- Тут две рыбы, - я развязал рюкзак и показал.

- Отдай Гале, она разделает.

Я переступил порог дома, в единственную, но просторную комнату, освещенную лампочкой без абажура под потолком. В одном углу высокая широкая кровать, другой угол занимал развесистый фикус в кадке с землей, стоящий на низком табурете, за ним старая радиола и громоздкие сухие батареи для нее. Сбоку вынырнула молоденькая девушка, я ее сразу не заметил, она занималась печкой.

Когда я вышел во двор, Аврам уже дымил папиросой, а Варлам с оживлением разговаривал с парнями своим быстрым, взлетающим до фальцета голосом. У калитки бородач стоял, разговаривая с высоким красивым корейцем с обвязанной красной косынкой головой, тот улыбался, показывая крепкие белые зубы и попыхивал трубкой. Двое других азиатов, малорослых, о чем-то оживленно цокали на своем языке. Один держал на весу кровоточащую печень. Я заметил, что корейцы отрезают маленькие кусочки ножами и глотают, при этом жестикуляцией выражая полное восхищение пищей. Варлам объяснил, что корейцы едят печень барсука и что она лечебная, барсука убил Александр Александрович, Степан и Виталя, когда ходили сегодня за женьшенем.

Из кухоньки прошла хозяйка с большой дымящейся кастрюлей в руках, не обращая внимания на корейцев, громко сказала бородачу:

- Зови, хозяин гостей к столу, - и скрылась на веранде.

Корейцы раскланялись и унесли с собой подарок в барак на сопке. Варлам, Степан, Виталя и Александр Александрович ушли на веранду. Высокий Аврам, до этого галантно разговаривавший с Галей, ловко пластовавшей кунжу, оставил ее, она пошла кормить кур за сетку загородки внутренностями рыбы, и направился к дому с видом утомленного аристократа, развевая полы расстегнутой на белой груди рубашки. Небо начало темнеть, только там, откуда мы пришли, светил закат, алый свет рассеивая за дымчатыми сопками. Ворочает у сарая цепью собака и рычит издали на меня. Из-за сетки вышла девушка, вокруг нее начал было прыгать здоровенный щенок, но она отмахнулось от него.

- Пошли в дом.

После еды за широким столом шел неторопливый разговор с шуточками. Стояли пустые уже миски, хотя в кастрюле еще томилась пареная картошка с жирными кусками барсучатины.

- Ажно голова кружится. Так вот, - продолжает Аврам свой рассказ, как уходил в армию. - Вообще эта история с проводами дала неприятный осадок на органы внутреннего сгорания, как в физическом смысле, так и в моральном. И в самый последний момент я опаскудился, полез на крышу вагона речь толкать. А меня оттуда стаскивают, а я кричу: "Други, мы еще вернемся!". Варлам даже слезу пустил, машет носовым платком.

- Вот уж да, такого пьяного Аврама я не видел еще.

- Очнулся уже в Уфе. Такие то дела.

- Что мы видели в жизни, завод, танцплощадку.

- Сейчас бы гитару в руки и..., песню Варлам вспомни.

- "Напрасно ищет ты в себе любви крупицы. - Все сожжено давно в огне губительном. Не пышут живостью уста, - лишь крутит пепел сизый. И голова в бессонницу пуста. - Все памяти мосты разбиты".

- Любовь, ах, первая любовь Варлама, и моя с краю немножко. Как сейчас помню, - продолжает Аврам. - Скамейка. Она - говорит: "Морожено хочу". Варлам засуетился, убежал из сквера, а я сижу, нога на ногу, обнимаю одной рукой общую подругу, вдыхаю аромат весны, вслушиваюсь в чириканье пташек, а тут, идет по аллее компания парней, и моя, точнее наша, подруга знакомых увидела, "Ребята!!" кричит, подходят, один как врежет ногой в зубы, губа и отвисла, а они берут "нашу"подругу под мышки и в кусты. - Шишнадцать лет тогда нам было. Варлам тогда и придумал эту песню. - Аврам закончил рассказ, жуя разбитую губу.

Тетя Вера сидит, положив руки на колени, улыбается.

- Водку он любит. Ты расскажи, как по прошлой весне отпился.

- Ну а кто ее не любит? - Улыбочку прячет в бороду, хитрит Александр Александрович, он не такой старый, как показался поначалу. - Приезжает по весне как-то "Урал" с тремя парнями. В кузове заставлено ящиками с водкой. Пили-пили, пили-пили, вот холера, а ее еще много. Неделю пили.

- Это ты не помнишь, - тетя Вера вставляет.

- Потом приехала милиция и солдаты, повязали нас чуть тепленьких. Что оказалось? Сбежали те, трое, с зоны в Чугуевке, взяли магазин, угнали машину, - и в тайгу. Задери его черт, попали те зеки прямо ко мне. Ну а я, человек простой, документов не спрашиваю. Люди бывают редко, всем рад. - Особ конечно с водкою, - добавил он Витале, посмотрев в его рябое лицо.

- Дочка иногда бывает из Сучана, так одна, как сейчас.

- А что те парни? Так воли давно не знали. Их как-то учат? Ну, сделал что плохого, сажают в тюрьму, заставляют работать тяжелую работу, - лес валить. Будешь хорошо работать, да при хорошем поведении, так и выпустят до срока. Так вот дурак я, не понимаю, в голову нейдет, - закон в нехороших условиях требует хорошей работы и примерного поведения, - да при таких условиях и случайный человек сломается, найдет у себя вину. Может этого от них требуют? Так, я как-то не успел спросить ребят.

- Ну, ты загнул, Александр Александрович, - говорит Виталя, - для того и тюрьма, чтобы научились работать в плохих бытовых условиях, отсидят, и на свободе будут работать хорошо. Воспитание это. Дураков учить надо.

- Ага, тоже, что и ты, говорил мне генерал.

- Опять чего-то загибаешь?

- Прилетал как-то генерал на вертолете, - тетя Вера, усмехаясь, говорит, - к этому всякие едут. Бодренький еще, ласковый, с животиком, как и положено, да при нем два молодца неотступно. Расскажи, старый.

- А что рассказывать? "В дурдом дураков надо" - вот что говорил генерал. Так я умишком то своим ничего не понимаю. Ну, посажен, посажен в стены с окнами-решетками, за высокий забор, врачи, санитары опять же. Что от него надо? Чтоб правильно мыслил, не раздражался на других дураков по пустякам. Чтоб тоски не было, тоска ж - тоже болезнь. Фантазии всякие. Так любого посади, и пусть он докажет в этих условиях, что он не дурак. Так человек сломается, найдет у себя поверты, и наверняка будет считать себя калекой. Не о том всё. Он то, что хотел? Отдохнуть, развлечься, меня ласково "Александрычем" называл, так я моложе его. Коньяк пили. Так и своих ребят-то по имени называл: "Ваня" - то да се, "Алеша" - сюда-туда. "Свобода у тебя",- говорил, - "Иди - куда глаза глядят". Правда, дальше забора не ходили, да это и не нужно было, кругом сопки, тайга, - куда пойдешь? А ребята его вконец расслабились, чины забыли.

- А все ж сурово то поглядывали. На кухню ко мне даже нос совали. Пройдохи такие, особ, когда на охоту ходили.

- Понятно, генерал, охрана, - говорит Степан.

- Жить то тут кто согласится. Разве что Виталя.

- А что? Так ты ж, Александр Александрович, будешь уходить, всего зверя перебьешь. Сам - в город, вот там свобода. Или в Москву.

- В Москве жить можно, особенно с деньгами, - говорит Аврам. - И в магазинах всего полно, и народ столичный по улицам гуляет, культура.

- Москва. А, что - Москва? - взял слово Варлам. - Сестра у меня прельстилась столицей, на Сетуни живет в обшаге квартирного типа в двенадцатиэтажном доме. Работает карщицей в подвалах овощехранилище, получает сто двадцать "рэ". А на кой они ей нужны эти деньги, когда выходит из пыльного подвала и плюет грязью на снег, и руки, я видел, дрожат, когда держит ложку за обедом в столовке, поверти смену маленькую баранку кары. Живет в Москве, по лимиту прописана, то есть, пока работает, до тех пор в общежитии, как только уволится - выматывайся из Москвы. Долго еще Варлам ругал свою сестру.

А я вспоминал художественную мастерскую отца-скульптора на "Багратионовской", брошенный Юридический факультет, недолгую учебу в Театральном училище, утомительный развод с женой Людмилой. Москва нахлынула, как потоп, и я, молча, утомленный и осоловевший от еды, ушел в дом, где всем мужикам постелили на шкурах и тулупах, на полу под фикусом. Комната плыла мягким теплом. Дверь на веранду была открыта. И приснился мне сон: "...Старая Москва, узкие улочки с двухэтажными домами. На первых этажах "Цветы", "Вино", "Хлеб", "Галантерея"", - двери магазинчиков утопают в тротуары. Кругом тишина, все покрыто девственным снегом, жилые окна вторых этажей занавешены. Не сон, а сама действительность сошла на Москву. Неожиданно на улице попадается мертвый лесной зверь, потом еще один, еще и еще... Я бреду в безмолвии и тревожном ожидании, всюду натыкаясь на мертвых лосей, лежащих поперек мостовой, глаза их с длинными ресницами закрыты. Но вот, впереди показывается фигура человека, он в белом фартуке с жетоном на груди, машет веником. Это дворник. Он приближается и смотрит на меня. "Что это? Никого нет в городе, где все?" "Спят, рано еще". "А это что?" - Испуганно спрашиваю я, озираясь. "Лоси это, дикие", - равнодушно отвечает он. А потом добавляет, пристально вглядываясь в меня. - "Да ты, парень, никак и сам лось?". Я чувствую, что я - действительно лось, и бегу по улице, а метла у дворника превращается в ружье и он метит мне в сердце".

Над сопками слабая заря скрыта хмурыми облаками, что висят в небе, как тяжелый занавес, сквозь который снизу пробивается свет. Широкий двор замусорен старой щепкой, по нему бродят куры во главе с красным петухом. Умывальник в огороде, комья вскопанной земли под ногами рассыпаются в прах. Вода в умывальнике холодна и мертва. Подошел Толик, омочил кончиками пальцев глаза, щеки: - Бр-р, - и побежал снова в дом. Звякнуло ведро на крыльце, и из-за угла выглянул Варлам.

- Я тоже стать хочу охотником, чтобы жить вот так, в тайге, - радостно сообщил он. - У ключа спугнул косуль, вот кусты затрещали!

На веранде в углу, развернув берестяные короба, где во мху лежат множество корешков, Степан, Виталий и Александр Александрович делят женьшень на полу. Сидит на табурете Толик, курит, Варлам на пороге закрытой в дом двери, прислонившись к косяку, поглядывает на дележ.

- Александр Александрович, и нам клади крупные корешки, - говорит, облизывая верхнюю губу, Виталя. Степан молчит.

- Эх, такую мелочь, - хитрит Александр Александрович, повернув лицо к безучастному Толику, - здесь и десяти грамм нет, а выкапываю. Исчезает корень из тайги, - а потом добавляет, глядя на Виталю. - А план триста грамм в год.

- За грамм корня - грамм золота.

Потом все садимся за стол, Хозяйка ставит эмалированный таз крупных и сочных пельменей, совсем не сибирских, похожих на казахские манты, из кунжи и репы-лобы. Разбрасываем их по мискам, поднимается жирный пар, пельмени щедро проперчены и очень вкусны. На десерт приносятся небольшие арбузики, все в каплях измороси и с прилипшей землей.

Стали собираться в дорогу, тетя Вера, взяв большую корзину за спину, и прихватив мелкашку, крикнув собаку, ушла в тайгу за кишмишом. Мы попрощались с гостеприимными хозяевами, вышли за калитку вслед за парнями. Совсем рассвело, облака выцвели, стали легкими и белыми.

На спуске террасы в пойму реки, вдоль плетня, ограждающего поле с гаоляном, увидели склоненные в работе спины, а потом выпрямилась высокая фигура старшины в красном платке, и тут же подняли головы остальные корейцы, кто в белых повязках, кто в шляпах.

- Эти корейцы живут общиной, сезон работают, платят половину государству вениками, в виде натурального налога, а деньги, полученные от выручки остатка, делят поровну. - Степан рассказывает.

Аврам игриво поднял руку в приветствии, и старшина в черной рубахе тоже в ответ взмахнул рукой.

- Вот так и будут работать, пока солнце не сядет. - Виталя повернул ко мне рябое лицо, усмехнувшись.

Парни провели нас напрямую через сопки по телефонной линии пограничников до трассы, где и расстались с нами, им - в Беневское, а мы вышли на дорогу и поймали попутку до Преображения.

Желтая дорога летит с сопки на сопку среди запыленных дубняков. Едем уже часа два, когда с перевала увидели в одном из распадков блеснувшее море, потом за поворотом на спуске показался залив. Проехали под скалой по щебню вдоль прибойной зоны, на крупных камнях, обрушенных при прокладке дороги, разбивалось пеной и брызгами море, и теперь уже не оставляло нас из виду.

Дорога шла по прибрежным сопкам, приближаясь к поселку в глубине залива, где толпились за мысом суда. Машина выскочила на широкий берег залива в деревню. Пронеслась сквозь нее в тучах пыли, прогрохотала по деревянному мосту и выскочила снова на щебень у мыса с прибоем. За мысом на подъеме открылся амфитеатром поселок по сопкам и мачты судов у причалов.

Аврам и Варлам пошли в милицию, узнать о пропуске в погранзону, а я пешком обратно в деревню Соколовка за мысом, где было лесничество заповедника.

Оказалось, что надо ехать назад в центральную контору в районный центр за сто пятьдесят километров, чтобы устроиться лесником в заповедник. Вернулся в Преображение к гостинице, где ждали озабоченные Аврам с Варламом. В милиции им посоветовали убраться из поселка в двадцать четыре часа.

Смерть "Боцмана"

Опустилось небо на землю, деревья и сопки, и упал снег. Стою на крыльце кордона, за белой завесой одинокий крик вороны слушаю. За спиной теплый запах горящих дубовых поленьев, дверь открыта и у ног трется пушистый кот Васька. Я зацепил рукой одно из двух ведер и сквозь летящий снег пошел по тропе к протоке, оставляя за собой черные ошметки следов. В густом ольховнике сквозь ветви снег сыпет слабее на тропу с пожухлыми черными листьями.

На Сяухэ ведро ударилось о камни и запрудило поток. Я вырвал его, отяжелевшее, расплескав на мокрую гальку остановившуюся воду, звякнула ручка, и звук сразу придавило тишиной. Вынырнула из воды черная оляпка и понеслась зигзагами, вспархивая под снегом над промоинами, за поворот ключа.

Тишина и покой сопровождают меня назад. Запахло печным дымом, сквозь белую пелену сереет кордон, собранный из пронумерованных брусьев с двумя слепыми окнами, затянутыми мутным полиэтиленом, и открытой дверью, и сидящим черно-белым котом, ждущим на краю черного провала веранды. Снег пошел гуще, хлопья не успевают придавливать друг друга к земле, следов за собой даже не оставляю.

Переступив Ваську, я поставил ведро на шаткий пол веранды и вошел в полумрак комнаты, где на жарко натопленной плите вспыхивают искорки и в щелях ярко гудит пламя.

Метнулся с веранды кот и проскочил в другую комнату под кровать, послышались голоса людей со двора. Пес Боцман, было, сунулся в комнату мордой, но получив пинка от Женьки, перешагнувшего через порог, пригнувшись под низким косяком двери, отпрянул. Следом ввалились, затопав на веранде, зазвенев ведрами, Саня, по прозвищу "вольный стрелок", и Серега. Высокий Женька поставил "лёхину" "ижевку" под вешалку у двери, смахнул снег с лыжной шапочки, разлетелись длинные русые волосы, перехваченные широкой тесьмой вокруг лба, как у Гойки Митяча, индейца из югославских фильмов. Он - недоучившийся студент из Иркутска, единственный сын матери одиночки.

Женька снова топнул ногой на сунувшегося в избу Боцмана. Тот опять отпрянул, застучал ледышками, намерзшими меж пальцев лап, остановился, усиленно завилял хвостом, смотрит вопросительно, но боится подойти к нему.

- Ему только с "делюковским" собаком под крыльцом лежать, разговоры вести.

Это он про собаку нашего колченогого помлесничего, которая отличалась крайне незлобным характером, и рычала, забившись под крыльцо, только на Делюкова, и если бы тот не был бы "примаком", то его тихонькая жена не удержала бы Валеру от немедленной скоротечной расправы над здоровенной "собачкой", лизавшей руки чужим людям, зашедшим во дворик лесничества, где жила семья Делюкова. Говорят, на Валеру скатили склад бревен в Сергеевском леспромхозе, когда он там работал бригадиром, - в дождь заставил ребят катать бревна, и один доходяга погиб под обвалом.

Следом за Саней вошел Серега, вытянул руку на веранду, отряхнул заячью ушанку, бросил ее на вешалку, и закрыл входную дверь. Саня поставил курковку рядом с "лёхиной" одностволкой, наклонил голову, стряхивая снег, взъерошив густые волосы, упавшие двумя прядями за уши и на глаза, снял зимнюю куртку. Серега прошел на дальний конец стола, не снимая старую штормовку, опустился на табурет, прислонил свою бердану 32 калибра к стене, из полумрака высвечивалось его бледное прыщавое лицо.

Пили чай со сгущенным молоком, заедали белым хлебом, - Саня принес с собой из поселка, что дала ему мать, продавщица магазина. Саня доволен своей жизнью и своим отчимом, хотя тот отбил мать у отца, младшего брата отчима. Родной отец-пьяница Сани до сих пор живет в поселке.

"Вот уж у кого мозги пылью покрыты, Саня, практичный, но в делах недалёкий. И стреляет, а потом думает", - говорил мне Лёха на кордоне Лянгуевки.

- За Поперечным на раскорчевке спугнул козу, сам же испугался, и в сторону. Бестолковая собака, бесполезная, - мрачно высказался Женька, двигая по столу кружку обеими длинными руками.

- Носится за рябчиками, не дает прицелиться, гляди, под выстрел попадет. - Саня юношеским баском заметил.

Серега поглаживает длинное горло, другая рука теребит загривок мурлычущего кота, сидящего у него на коленях, встряхивает чубом, падающим на выпуклые светлые глаза, лошадиное лицо улыбается белесыми бровями и сатанинским изгибом губ. Серега живет с одинокой глухонемой матерью на Оленеводе.

Я вылил остатки вчерашнего супа в миску, накрошил туда хлеба и вынес на веранду. Боцман растянулся на полу рядом с дровами и топором, положив голову на порог крыльца, поднял брови, посмотрел черными глазами, вскочил, забегал вокруг, тыкаясь в руки, в миску невидящей мордой. Упал топор.

- Шевченковский выродок, такой же рохля, разве что водку не пьет, - Женька говорит.

- "Д-д-а ск-казал, возьми, з-забирай, ат-то жена п-помоями к-кормит." - передразнивая заикающегося лесничего, смеется Саня, покусывая реденькие первые еще усики над толстой губой.

- С такой собакой сам помои жрать будешь, - девичий Женькин голос послышался.

- Собака леса не видел, на цепи сидел, - Серега изрек.

-"Д-даже на цепи не оз-зверел", - Саня вновь процитировал лесничего. - А если босого зверя встретим, испугается, да под ноги бросится?

- Серега, забирай его на подстанцию или отдай корейцам на свадьбу, - смешливым голоском спокойно сказал Женька.

- Мне собака не нужен, спроси у Сани, я на охоту один хожу, ночью. А ночью собака не нужен.

За окном снег просветлел, собрались, расписались в контрольной тетради кордона, только Серега не стал: "Я на Оленеводе сегодня".

Впереди, подпрыгивая, шагает грузный Саня, русые волосы взлетают в разные стороны в такт шагам, за спиной вещмешок, на плече плотно висит двустволка. Боцман носится взад-вперед по дороге, трясет шерстью на ляжках, бестолково и весело лая то на мышь, то на взлетающих в кустах рубчиков. 3ароется мордой в пушистый снег, фыркнет, вскочит и летит уже, треща по орешнику, сбивая снег с ветвей, закинув уши на затылок. Выпавший снег не препятствует шагу, но и не проваливается до самой земли.

За спиной ласковый Женькин голос подзывает: "Боцман, Боцман". Ударил выстрел, брызгами костей и дроби сбило снег с куста, безглазое тело уперлось лапами в землю, потянулось, под коричневой шкурой пробежала волна дрожи, обделалось и завалилось на бок. Прошел мимо со сжатыми скулами атлетически сложенный Женька. От вскинутого на плечо энцефалитки оружия кислый запах стреляного пороха. Под головой Боцмана подтекла, растворяя снег, темная кровь. Серега и Саня взяли труп за лапы, мотнулась голова, как тряпка, со стекающей обильно сквозь шерсть кровью, раскачали и бросили в кусты, Саня загреб ногой место. Снег перестал, на заснеженной низине полуприсыпанные стожки, из-за Сяухи от белой Пашиговской сопки летят черные вороны, расселись плечистые на старом ильме в стороне, ждут, пока уйдем.

Лес кончился. В молчании разошлись на Поперечном, они ушли к Лехе на ближний кордон Лянгуевка, а я вверх по ключу Поперечному вглубь заповедника. Присыпанный снегом лед каскадами уходил в глубокий распадок, застыли в немом вопросе ветви деревьев среди нагромождений глыб и черных скал, где изредка слышалось журчание воды, исходящей, казалось, от холодного камня, но этот звук не рассеивал одиночества и затерянности в сумрачном ущелье.

Взметнув снежную пыль, вверх по склону пади бросился кабан, затрещали со всех сторон кусты, один, второй, ...пятый, черные спины в дубняке застыли. Отбежали и стоят, ветер то от них. Я сделал еще шаг, и стадо, развернувшись, бросилось в рассыпную, как хороший взвод солдат.

В разрывах белых облаков виден затемненный хребет на Сандагоу. На перевале холодный воздух студит лицо, проникая к горячему телу, зря я надел тяжелую лётную куртку, что оставили мне научники на кордоне. Оглянулся назад, в сторону пади, откуда только что продрался сквозь вереск, весь взмокнув. Обернулся спиной к холодному потоку, застегнул куртку на все пуговицы, за отрогами Поперечного где-то долина Сяухи, над ней встала во весь рост и сверкает белизной сопка Паши-гоу, слева от нее перевал на бухту Пашигоу, справа на бухту Лянгуеву.

Я спустился в Пятый ключ Канхезы, их как пальцев на руке, это самый дальний, ель растет на Пятом, и любители новогодних елочек забираются за ними вглубь заповедника. Вырубленная тесаком, разорванная на части лоза лимонника, истоптанный снег чуть присыпал недокуренный до конца окурок папиросы, в снегу пенек, здесь была елка, чуть подальше - другое пустое место. Один тащил елки на себе, так что ветки касались его следов, вспахивая их, роняя хвою, другой шел сбоку и впереди. Волоком тащили когда уже выбрались вниз на заснеженную тропу. Бросили елки, полезли в кусты, стрелянные серые гильзы от усиленных патронов мелкашки. Прочесывают лес, повернули назад к елкам. Кто-то их сильно напугал. След изюбря большими скачками. Алые капельки смерзшейся крови в снегу. Я вышел на наледь ключа, у промоины подтаявший лед пропитан кровью, издали словно цветущий розовый куст. Видно, раненый изюбрь долго лежал, остужая горячее от наполненной кровью брюхо. Огромное алое пятно подернуло сверху ледком.

Утомленный след, с алой россыпью ведет по своему последнему переходу, забираясь на увалы, наискось пересекая распадки среди деревьев, спотыкаясь и припадая на колени. Куда он так упорно идет, этот олень? На Сандагоу, за садящимся в дальнюю дымку солнцем, значит он пришлый, идет туда, все время вверх! На Родину, где впервые увидел солнце, значит летом жил среди цветущих долин по ту сторону хребта. Длинные тени деревьев и сопок легли на заснеженные распадки и склоны, горы стали ниже, словно земля застыла под снегом, отправляясь к вечернему покою.

В кустах вдруг раздался рев, волосы на голове застыли, и я сорвал с плеча карабин. Тигра взревела повторно, и с руки в пустое небо грохнул мой выстрел. Метнулось в камнях длинное красное тело, громадная голова на тощей шее. Ушла, но недалеко, слышно на склоне недовольное рычание. Я подошел ближе к тому, что осталось от изюбря. Изжеванные сухожилия и мускулы, обнаженная кость бедра и белеющий ободранный сустав колена, растерзанный бок с обломками ребер, выеденный живот, измазанный кровью снег, качалась тигра в растерзанном теле жертвы. Запрокинутая как куст голова с рогами, перегрызенное горло, полу-прикрытые остекленевшие глаза.

Дымку гор накрыло заходящее солнце багряницей. Перевернул тело на другой бок, положил карабин на рога, вытащил нож и вырезал чистый кусок мяса.

Спустился вниз по ключу. Тишина стучит в ушах, нарубил лапника елей, натаскал под скалу, где лежала большая валежина. Разгоревшееся красное пламя лижет бок ствола, запахло вкусным жареным мясом.

Зажглись звезды, взошла луна, светит сквозь ветви, наполняет лес призрачными тенями, синеют сугробы, все покрыто словно невидимым, но осязаемым флером. Звезды, острым краем, словно обломанные небосводом, сочатся блеском, словно тать окружила замерзшую в страхе землю, всматриваясь в глаза ещё живых, и словно шепчутся между собой, посылая незримых гонцов в мертвящий снег. Усталое сытое тело проваливается в тепло живого костра и мягкую хвою, дрема смежила глаза.

"Мир не может быть абсолютно добрым или абсолютно злым. Почему? Он свободен. Значит противоречив. Не будь противоречив, был бы не свободен. А значит и не добр, и не зол. А все таки, может быть, и не совсем свободен".

Светлые огоньки перебегают над сизыми от пепла углями кострища, дымит край обгорелой лесины. Рассветает, пропадают белые точки звезд, чирикает пролетевшая стайка птичек.

Брызжет в глаза низкое солнце над долиной Канхезы, сверкают засыпанные снегом кусты таволожки.

Первый ключ, кордон заповедника, тростники у реки придавлены рыхлым снегом, в холодной слепящей белизне рыжая трава сложила головы. Стоят по берегу заснеженные чозении с красными метелками веток. Стройные серые стволы ясеня и бархата у дороги, начинающейся с кордона. Хлопнула дверь веранды, выскочил атлет Женька.

- С Новым Годом! - весело закричал.

Захватывает широкими пригоршнями, моется чистым снегом, трет голые порозовевшие бугры мускулов, переступает босыми ногами. Зарделись щеки, намокли и потемнели пряди длинных русых волос. Скрипнули двери, вышли Саня и Серега.

- Привет, - сказали они, заспанные и с похмелья.

- Кто это вчера приезжал?

- Делюков забрал Шевченко, пьяного в стельку, погрузили в машину как ребенка, а он слюни пускает и что-то бормочет.

- Странно, откуда у Шевченко деньги? Делюков никогда не поставит бутылку вам. И две елки. А кто был с мелкашкой? - Все внимательно посмотрели на меня.

- Файнберг, поселковый прокурор, - Саня сказал.

Сразу вспомнился мне этот человечек, пробегающий с вечной папкой бумаг, бочком, не смотря никогда на окружающих, в глазах, сквозь стекла очков застыл словно ужас невыполненной работы.

- Садит на сто пятьдесят метров, точняком, - добавил Серега.

Вот, парень, полгода прослужил в армии и его комиссовали, по странности его поведения.

- Тигра ходит, следы видал? - говорит Женька "студент", с высоты своего роста скептически посмотрев на меня стальными глазами, - Стас вчера зверушку спас, самого же Стаса слопала мордаса.

Никак не может простить, что не разгадал простую физическую загадку, которую я решал еще в восьмом классе из журнала "Квант": "Пролезет ли кошка под стальным обручем, опоясывающим по экватору Землю, если его надставить на метр?" Конечно, что он может, если мозги забиты "индейцами", вот, и деревянный лук себе сварганил.

- "Видал", - усмехнулся я, пошарил в кармане и выбросил в снег серые гильзы.

- Век живи, век ворочай, тощий долбанный рабочий, - не известно к чему сказал Женька и ушел на кордон.

Лёха

Как-то у Лехи на кордоне собрались на пьянку молодые Саня-"вольный стрелок", Серега с Оленевода, Женька-"студент", перешедший от меня с Сяухи на кордон к Лехе. Был там и Иваншан, лесотехник заповедника, младший брат лесничего Юваншана, поставленного директором Храмцовым вместо пьяницы Шевченко. А также помощник лесничего, никогда раньше не пивший с подчиненными, Делюков, вечно ходящий в рваной штормовке, под мышкой он прятал ПМ, обломилось ему с назначением.

А у Лехи тогда крысы ели картошку в подвале, и я принес ему здоровенного кота. Так они, этого кота, оказавшегося домашним, загнали на дерево прошлой ночью, и при свете луны, фонарика и керосиновой лампы из всех видов оружия залпом разорвали на мелкие клочки.

Утром приходила с Бурьяновки полуседая женщина с безумными глазами, спрашивала: "Где Рыжик", - её прогнали, но она все ходила вокруг дома.

- Парень, говорят, ты унес моего Рыжика, - появилась она опять в дверях.

Следом вошел Лёха, желтое лицо натянулось на скулах.

- Чего приеблась. Пошла вон, старая блядь.

- Где мой Рыжик. Отдайте моего Рыжика, - говорила она сквозь слезы и храбро пошла на Леонида.

- Что приеблась. К стенке твоего Рыжика поставили.

- Как это, - округлила она мертвые глаза и прижала длинные костлявые руки к плоской груди жакета.

Лёха сел на табурет, отвернулся от неё, на лице веселая ухмылка, а она стоит, потом лицо снова стало жестким.

- А ну пошла отсюда нахуй. Удавлю, сука, - дребезжащим как стекло голосом зло сказал Лёха.

Когда старуха убралась, Леха продолжил урок:

- По врагу народа! Залпом, пли, - смешливым голосом сказал. - Хочешь быть добреньким, блаженненьким. Нет, сначала они тебя должны распять, парнишка.

- Так ты считаешь, что я - актер?

- Старая блядь, свихнулась в климаксе, - он не ответил на вопрос.

Леха Кузменко появился в Лянгуевке неожиданно, говорят, он приехал из Киргизии. Таким я его увидел впервые, месяца три назад, он мне показался маленьким, неопределенного возраста, сидел на табурете, на кордоне Лянгуева падь, скорчившись, скуластое лицо, рябое, слезящиеся пьяные глаза. На полу початая бутылка вина, под потолком дым на уровне косяка открытой двери. - Хочешь, - протянул. - Нет. - Он запрокинул голову и допил бутылку жадными глотками, словно помпой втянул. Кордон был заполнен дымом. Оказалось, труба забита обвалившимися кирпичами. Я выбил в стене дыру на уровне первого колена, и дым сразу вытянуло в трубу. А он полез целоваться, тыкаясь намокшим лбом и слюнявыми губами. Сентиментален. Тридцать девятого года рождения.

Крыса в железной бочке на кордоне у Лёхи, если раньше была с взъерошенной мягкой шерстью, то теперь стала гладкой, шкурка на ней блестела, как набреоналиненная, острая мордочка раздалась вширь и приняла какое-то лихорадочно-надменное выражение. Крыса съела двоих своих товарок. Когда Леха выпустил ее в подвал, с кордона исчезли крысы и мыши.

Много позже, уже в поселке на берегу бухты в районе водолазной станции и за ленд-лизовским громадным кораблем, стоящим на вечном приколе, "Либерти", в облюбованном бичами овраге между сопками под названием "Дубки", заросшем мелким, но густым дубняком, пил он с корешами "Агдам". На вытоптанной площадке разместились они вокруг костерка, и тут появляется неожиданно Пича, здоровенный детина из местных, рыжий мордвин, вечно небритый, вечно в поисках выпивки на халяву и драк со слабейшими его. "Эй, бичи, накатите мне стакан", - говорит. Бичи сразу притихли, они знали, что Пича неуравновешенный и злобный парень, и как он отбирал прямо у кассы конторы деньги из очереди рыбаков. Леха неспеша налил себе стакан и молча выпил. "Эй, ты. Ты че, меня не понял?" - сказал Пича тогда незнакомому ему Кузменко. Тот молча встал, а когда он зол, он не смотрит в глаза другому, только улыбочка на лице, и играют желваками монгольские скулы. Медленно проходя как бы стороной, освобождая Пиче, который выше его на голову и крупнее, проход к костерку, он резко бьет его левой в печень. Пича уже на земле заглатывает, давясь, воздух, пальцы его скребут землю. А Леха уже повернулся к нему спиной и снова присел у костерка. Минуты через две Пича очухался, отскочил наверх к тропе и выдал еще одну глупость. "Подождите", - крикнул с угрозой, - "сщас с братаном вернусь". Бичи хотели удрать, но их остановил стеклянный голос - "Сидеть!". Леха открыл новую бутылку и разлил портвейн по стаканам. Вскоре послышалось тарахтение мотоцикла, спускающегося с сопки, за рулем сидел здоровенный парень с залысиной на голове, а на заднем сиденье маленький Пича. "Кто тут обидел моего брата". "Вот он" - указал поспешно Пича на встающего с корточек Кузменко. "О, Леха, здорово" - протянул ему не спеша руку здоровый парень, потом развернулся и ударил в челюсть крутившегося у него за спиной Пичу. Тот снова оказался на земле.

Пьяный Лёха рассказывает о лежащей у него на коленях книге Пикуля "С пером и шпагой", в разговоре перескакивая на "Чингисхана" Яна. В промежутках монолога о величии России его рвало зеленой слизью, словно он наглотался целого ведра соплей или лежалых водорослей морской капусты, и мне приходилось стоять в дверях туалета на пятом этаже "хрущевки", где Кузменко жил с Ларисой Семеновной, со стаканом теплой воды.

В конце концов, за что ненавидеть человека, который тебе не сделал ничего плохого. Единственное, что для него, Лёхи, когда пьян, было невыносимо видеть, это когда кто-то независим рядом с ним. Когда он, Лёха, улыбался, прищурив один глаз, монгольские скулы нависали над провалом щек и губ, он улыбался, сморщив щеки и поджав верхнюю губу, пожалуй, он походил на старика тогда, с круглым черепом, каштановым завитком чуба. Точно такое же выражение лица было, когда он жарил в котелке мясо изюбря на кордоне, загнанного его собакой в ручей, наклонившись над ароматным паром, плотно сжатые губы сдерживают слюну, которую он время от времени сглатывал. Движение щек, губ и нависших над ними скул напоминали причмокивания акулы, когда та сжимает челюсти.

Еще один стакан и он умрет...от счастья.

Его отца, комдива, расстреляли в 38 году в Киргизии.

Юваншан

Самую большую надежду на весну выражают в середине зимы воробьи своим простым чириканьем. Хотя и холодно, но уже с сосулек капает на кустарник у стен бараков. Вот уже две недели длится пьянка на Бурьяновке, идет смена власти. Шевченко пьяный, Иваншан - пьяный, Лёха - пьяный. Но, приехавший в Бурьяновку, где заповедник снимает штаб-квартиру у БТФа для своих егерей, директор Храмцов застает только невменяемого Шевченко с местными бичами, бормочущего ему спьяну, чтоб тот не вез его к жене, которая старше его на тринадцать лет и бьет по голове помойным ведром, если он, Шевченко, пропивает зарплату. Василий Сергеевич, его, маленького, берет подмышку, кладет в машину и везет в контору лесничества, в которой живет Делюков с семьей, протрезветь к утру, и уезжает в Центральную контору заповедника в Лазо, с приказом появиться у него в кабинете назавтра. Проходит "завтра", телефон лесничества не отвечает, и Храмцов через день снова приезжает в Соколовку за сто пятьдесят километров, там никого нет, он едет на Бурьяновку, дверь настежь распахнута во двор бараков, замок сбит, стойкий запах многодневной пьянки так и не выветрился. Храмцов застает Шевченко на Лянгуевке в состоянии абстиненции, ничего ему больше не говорит, просто заносит в "уазик" и везет его домой, в Беневское, к жене. Шевченко пропил не только свою зарплату, но и деньги за три месяца моториста с катера заповедника, живущего в Преображении, и зарплату за два месяца Александра Ивановича, хромого, самого старшего из наших егерей с дальнего кордона в бухте Тачин-гоузе.

Валера Делюков старался не попадаться ни пьяным, ни трезвым на глаза директору, нагадил, паршивец. Вся граница Преображенского лесничества со стороны поселка оголена. Единственно кто охраняет ее, это сам Храмцов, разъезжающий на "козле". Он то и застал на дороге в бухту Тасовая браконьера, который выволок убитого оленя на обочину, и проголосовавшего "козлу", "довези", мол, "мужик, до поселка". Из "уазика" вышел высокий "мужик", достал ПМ, пистолетом указал, что бы тот положил ружье в сторону, загрузил оленя и браконьера в машину, и привез все это в контору лесничества в Соколовку, дожидаясь Делюкова с машиной лесничества. Оказалось, что под пьянку, длившуюся с Нового года, продолжившуюся на "Старый новый год", и дальше, Делюков с начальником милиции, прокурором поселка, Файнбергом, со штатными автоматами охотились в заповеднике. Факт браконьерства даже не получил огласки.

Но все изменилось, лесничим поставили Юваншана из Судзухи, местного таза, уже бывшего в заповеднике лесничим, но проштрафившегося в "долине лесничих" в Беневском в свое время, и ушедшего тогда из заповедника по собственному желанию. Делюков, учившийся, уже скоро десятилетие, заочно в Иркутском лесном институте, проиграл в должности, он остался помощником лесничего у Юваншана, человека с четырьмя классами образования.

Первым делом Юваншан занялся укреплением границы, были обновлены аншлаги заповедника, вспаханы противопожарные минеральные полосы. Егерей, собрав их вместе, за дополнительные по нарядам деньги, стали возить на очистку заросших просек, что было вовремя, обнищали они перед весной, зарплаты нашей на все советские праздники явно не хватило.

Если события не закончились и не выяснены отношения между людьми, они продолжаются. Если люди исчерпали себя, а события нет, ищи других людей и обстоятельств, способных вывести события на новый уровень.

Это был красивый мужчина, крупный, высокий, он не походил ничем на своего брата Иваншана, маленького, черного азиата с беззубым ртом пьяницы, потерявшего зубы, словно зацепившись за бутылку. Если бы не широкое лицо, то он со своими черными кучерявыми волосами походил бы на представителя богоизбранного народа, не того народа, о котором вы подумали. Я никогда не видел, чтобы он пил, кроме случая на кордоне острова Петрова.

Это было уже летом, меня и Иваншана послали на покосы кордона острова Петрова. Луга низины в густом разнотравье с крупными лиловыми пространствами цветущего ириса. Место это тихое, открытое только со стороны моря напротив острова. Маленький уютный домик кордона под прибрежной сопкой, рядом огородик, где вызревает виноград и дальневосточные арбузики, похожие на детские мячики, - что особенно удивительно, но здесь почти никогда не бывает прибрежных холодных летних туманов, что затягивают берег до Преображения, а по Сяухе поднимаются до аэродрома в глубине долины.

На острове Петрова реликтовая тисовая роща и остатки капища древних Бохайцев. Тис растет до тысячи лет, это реликт третичного периода, переход от голосеменных к покрытосемянным, судьба людей даже близко не сравнится с древностью этого дерева. Красного цвета плотная древесина, голая кора, как у сосны, а иголки, как у пихты, а веточки расположены, как у ели, семена в красной съедобной оболочке. Иголки широкие и плоские, мягкие, как у лиственных деревьев, похожи на кожистые листья сливы, яблони. Корневая система тисов связана между собой, как у берез, прекрасно размножается вегетативно, прорастают ветви, опущенные к земле.

Подводная гряда ведет от песчаного бона на остров, размытая морем древняя дорога, соединявшая в прошлом остров с материком. Краевой туристический маршрут выходит к берегу залива, и в тот раз появилась группа туристов из Владивостока, среди которых две девушки, и Юваншан не смог устоять. Съездили в Преображение за водкой и аквалангами, инструкторов Юваншан знал, так как маршрут проходил и через Судзуху, где в заводях устья реки росли реликтовые водяные растения и лотосы. Инструктора слазили под воду и достали крупных раковин морского гребешка, хорошая закуска под водку. Дальше со слов очевидцев, так как нас, с младшим Иваншаном, старший отправил в Киевку за мерином и конной сенокосилкой, приказал доставить к утру. А утром на Петров остров нагрянул директор Храмцов на "козле". Подошел к кордону, оттуда появился помятый Юваншан с растрепанной шевелюрой и расстегнутой рубахой, встал в дверях, загородив тому проход, и твердо сказал: "Василий Сергеевич, на кордон не пущу, уезжай". Раскрасневшемуся, злому Храмцову, считавшему все в заповеднике своей "епархией", и по большому счету бывшего - номенклатурным самодуром, пришлось развернуться и убраться восвояси.

Юваншан снисходительно смотрел, как Лёха Кузменко открывает пачку "Беломора", словно обойму карабина, сбоку. Он говорил: "Лучше бы ты пил, чем курил", - я тогда не понимал, о чем это. Не курил и его старший брат Иусан, живший на Судзухе, и Делюков, появившийся в Соколовке из соседнего Сергеевского района после темной истории, о которой никто не знал, и ставший "примаком" у местной женщины с двумя детьми, работавшей крановщицей на причалах в Преображении, и Храмцов, говорят, он - из староверов, хотя и партийный.

Юваншан завез егерей под Оленевод, на старую просеку по границе заповедника, и уехал, попросив у нас карабин на два часа, начальство ходило с ПМами. "Уазиком" теперь пользовался он и Иваншан, лесотехник, Делюков пересел на личный "Урал", и с егерями уже не ездил. Юваншана я редко видел рядом с Делюковым, он относился к последнему, как пес к кошке, вынужденный жить у хозяина под одной крышей.

Это красивое место, жаль было рубить даже кусты на просеке, не говоря о стройных, молоденьких деревцах бархата и ореха манджурского. Светило яркое весеннее солнце, в густой пожухлой прошлогодней траве тепло и уютно, по ключу из земли зеленые копья сочных растений чемерицы. В дубняках желтые фиалки по склонам, белая лапчатка, анемоны и джефферсония сиреневая. Появились первые черные шмели и первые бабочки порхают на солнцепеке. Прорубив метров пятьдесят, Лёха сказал "довольно", Иваншан не возражал, а мы, молодые, Саня, Серега, я и Женька, не задумываясь, побросали мачете. Лёха достал бутылку вермута, порезали закуску, поели, и разбрелись отдохнуть по вырубке.

"Уазик" Юваншана, качая кабиной и бортами, пробрался за нами снизу из распадка, Иваншан сел в кабину, остальные - в кузов на брезент. Когда выехали за Бурьяновку, пересекли заросшие травой пустыри у поселкового аэродрома, въехали под своды сырого ольхового леса, где дорога подошла к перекату брода на Лянгуевку, машина остановилась посреди реки. Из машины, открыв дверку кабины, показалось веселое лицо Юваншана. "Эй, лесники, выбросите в воду все из-под брезента". Открыли брезент, а там две свежих кабаньих шкуры, вот так Юваншан! В нижнем течении Сяухи от пионерлагеря, где вода большая после слияния с Канхезой, до моста в Соколовке в устье, под камнями реки водились миноги, "семидыры", приходящие на нерест из моря, и маленькие хищные рачки, грызущие даже волоски на ногах, когда долго стоишь в текущей воде. От шкур кабанов через неделю ничего не останется. Он выследил, подстрелил и разделал их за два часа! Кабаны ходили на поля корейцев в Оленеводе, и доставляли им массу хлопот весной после посадки картофеля и осенью во время созревания кукурузы.

У Юваншана тринадцать детей, а у него ни одного седого волоса в шевелюре. Старшая дочь еще и внука принесла, муж ее, Украинец, с Бурьяновки. Иусан, занимающийся огородничеством на хуторе на Судзухе, и Юваншан, - братья от первого мужа их матери, маньчжура, китайцев и корейцев из Уссурийского края еще при царе несколько раз выселяли за границы России, не говоря уж о предвоенных и послевоенных годах при Сталине. Юваншан, с ошибками пишущий по-русски печатными буквами, читает и пишет китайскими иероглифами! Иваншан, младшенький из братьев, родился в Сучане в сорок шестом от японца, военнопленного, а младшая сестра, живущая в Бурьяновке в уютном частном домике, - от последнего отца, местного таза, который вечно сидел на корточках у магазина в Судзухе, и когда его спрашивали: "Иван Иваныч, ты какой национальности будешь? - Он отвечал, вытаскивая изо рта длинную курительную трубку, говорят набитую опиумом. - "Однако, моя, - украинец".

Потом мне Юваншан объяснял, как надо стрелять зверя в тайге: "Стреляй всегда не по силуэту, а заметь какую-нибудь светлую волосинку на шкуре зверя, туда и бей, никогда не промахнешься",- и добавлял, - " также и с людьми, находи, куда и когда надо бить, лучше в пуговицу. В тайге никого не бойся, человек самый страшный зверь, не лезь напролом грудью, не пропадешь тогда".

Охотники и жертвы или торжество Зверя

И на раскорчевке, где утренний туман набирает силу, затягивая пространство, цепляется за прутья кустов, а холодный воздух наполняет свежестью легкие, ты начинаешь понимать свое присутствие в этом реальном мире. Соскользнув с камня, ударяешься с размаху о валун, ты еще не проснулся. Душа твоя наполнена молчанием, сознание при этом говорит - ты не один в мире. Ворочаются птицы на ветвях, невидимые в предрассветных сумерках, вороны расправляют крылья и каркают в эхо, разносящееся гулко в лесу, неуютно им, чувствуют свое одиночество.

Слабый пока свет зари выстужает, выбеливает глаза, прибивая к кочковатой земле клочья тумана, неясными растворяющимися призраками колыхающиеся в пространстве. Еще не звучит гимн нового дня, но оркестр уже занял свои места. За дальними сопками, скрывающими море, скоро поднимется занавес утра. И радость вольется в жилы, и ты снова закричишь "ура" жизни. Мысли приведут в порядок желания, сознание включится в новый день и заботы, как штопор в пробку бытия. Сапоги, неуютные и холодные ночью, освоятся окончательно на ногах, понесут тебя уверенно навстречу твоей судьбе.

Тянет с моря густой туман, скрывая очертания синих сопок, плотным телом растекаясь, наполняет долины. Вот, казалось бы, солнце встало, проясняя голубизну неба и желтизну мокрых саранок на равнине, но птицы не поют.

За плечом ладно пригнанное ружье, казавшееся еще утром тяжелым. Ты главнее зверя, ты вышел на охоту, может туман к полудню исчезнет, но пока тебе надо найти следы пребывания добычи. И ты уверенно направляешься к сопкам, ты охотник. Рано-рано, попив чаю с кусковым сахаром и хлебом, ты вышел из дома, ставшего сразу чужим кордоном, влекомый неясным предчувствием сегодняшней удачи. Сколько их, избушек, было на твоем пути, приютивших тебя на один день. Три пустых дня обнадеживают тебя, уверенность только окрепла и толкает тебя к действию, к свершению охотничьей цели. Это как найти решение трудного уравнения, - оно вдруг само выдает себя.

Когда гонят Зверя, единственный шанс тому спастись - остаться самим собой, не поддаваться воле охотника. Это как с женщиной - "он позволял ей делать с собой, что ей угодно, но оставался всегда собой". Зверя же загоняют в заранее подготовленную ловушку.

Раненый зверь, потеряв самоконтроль, идет вниз в долину, хочет спрятаться там, уменьшая шансы на то, чтобы оторваться от преследования. Умный ведет стадо верхами, когда склон скрывает его от глаз охотника, и в какую бы сторону зверь не повел их - неизвестно. Спускаясь вниз к морю, чтобы поесть водоросли в прибойной зоне, они попадали часто в засаду. Летчик в бою должен держаться выше противника, хотя по логике, чем выше в пустом пространстве, тем его виднее снизу, но - недоступен!

Приходя на солонец, олень отдавал себя ждущим его убийцам, вот почему охотники и хищники устраивались там, несмотря на осторожность зверя, и ждали часами, а то и днями, заранее обреченные жертвы. Терпение хищника всегда оправдывается.

Идя по следу, пользуешься нижним чутьем, видишь перевернутый мох, клочок шерсти, пахнущий, на колючках кустов. Верхний запах сбивает даже собак со следа, они могут пробежать рядом со зверем, чувствуя густой его запах, но, не зная, что он выше их, на скале, и направление его со всех сторон.

Тигры зимой в период любовных встреч охотятся парами, интересно наблюдать за ними. Вот они гонят зверя испуганного вниз по ручью, и один из них прыгнул на холку сверху, со скалы. Кровавое зрелище. Вы когда-нибудь видели останки животных на гребнях и перевалах сопок, - всегда в ловушках, у ручьев, или в густых кустах, или на открытых низинах, куда погоня загоняла жертв, когда они готова умереть.

Есть выражение - "скрадывать" благородного зверя. Копытному надо двигаться, есть непрерывно, хищник же может голодать неделями. Охотник всегда "выше" жертвы в этом "умном" мире по воздействию на нее. Численность его падает только вместе с падением численности жертвы.

Вот и Христос учил "малых сих", "будьте выше их, и тогда сильные не смогут обладать вами". И еще он говорил, "не проси у сильных мира сего то, что они и так отдадут тебе, просто укажи, что тебе нужно", стань выше их - останешься жить.

Иваншан

По склону, по склону забираюсь в дубняки, пахнет взрытой землей, - кабаны. Они хотя и дикие и чистые, а запах как на залежалом свином дворе. На гребне заметил след подошвы легких кедов. Судя по тому, куда он шел, - прямо и уверенно в "бардачки" на Сяо-чингоу, - это мог быть только знающий лабиринт гребней и глубоких распадков, где можно бродить, запутавшись, целый день.

Сейчас сезон в тайге поисков женьшеня, а след принадлежит Иваншану. После неожиданной смерти деда Горового на кордоне Сяухи, который умер три года назад в одиночестве, выпив с похмелья полстакана женьшеневой настойки, в поселке каждый сезон ищут его плантацию корня. Дед, проживший на Сяухи тридцать лет, не говорил о плантации даже молодой своей жене, которая и обнаружила его лежащим на веранде с сильными кровотечениями изо рта, носа, ушей и глаз. Мне кажется, что плантация - это миф, тем более, что ее искал даже колченогий, еле передвигающийся Делюков с женой, встретил я их, прочесывающих падь на Пашигоу.

На солнечном склоне рассыпаны шарики оленьи, запах сенной трухи, да еще примешивается густой запах мускуса, гон у них, видно отошли потихоньку в распадок только-то, спугнул я их. В пади поют птички-синички, шарят по стволам ильмов непоседы поползни. С шумом снялись с черемухи рябчики, стряхнули с ветвей последние листочки, запах переспелых черных плодов. В каменных россыпях пахнет мхом и лимонником. Речка шумит, воды много, тайфун был, залило перекаты, кружит поток под свежим буреломом. Жажда, а пить не могу, запах рыбьей чешуи, на нерест кунжа пошла. Я шлепаю вниз сапогами, распугивая рыбин под коряги и глубокие ямы, только хвосты и плавники мелькают. Заповедник имени убиенного браконьерами первого директора.

Вышел на дорогу, на простор пряных лугов, запахи меда с полей астрагалов и полевых хризантем, от цветущей леспедеции по обочинам. Забылся, опьянел словно, а тут вдруг принесло запах с пасеки Василенчихи, уху варят, значит, сети ставила, браконьерничает восьмидесятилетняя бабка, да ладно уж, не заповедник, да и я горячую уху не люблю. Услышал за поворотом у речки мотор, но не успел, только запах мотоциклетного дыма остался. "Колькин" мотоцикл, лысые протекторы. В протоке увидел сеть, перегораживающую поток полностью, вытащил нож и порезал ее по середине, пусть рыба проходит.

Чем ближе к поселку, тем гуще запах человеков. Потянуло горькой жженой картофельной ботвы с огородов, навозом от дач, словно курятники разбросанных на вырубках.

В поселок не хочется, но Иваншан обещал взять за корнем, придется зайти на пустыри среди низких бараков и крашеных палисадников частных хибар, окружающих врытые в землю бункера овощехранилищ Базы Тралового Флота. На замусоренные улочки, где ни травки, только бродят в пыли тощие кошки и лениво вихляющие тощими задами собаки.

Бурьяновка, с её ветхими заборами, затянутыми пропыленной драной сеткой, запахи человеческих испражнений от помоек, где роются куры и грязные свиньи. Вот где оскорбляется чувствительный нос. Туберкулез и дизентерия - обычное дело здесь. В 1975 году принят закон о бродяжничестве, срок - до 2 лет, его отменили только при Горбачеве. Бичи стали оседлыми.

Лето прошло, а в Бурьяновке все по-прежнему. Куры, что кроты, прорыли под загородками ходы, или перелазят как кошки из дровяных сараев в загончики под провисшей пыльной рыболовной сетью. Клумбы под окнами отгорожены штакетником, затянутым мелкоячеистой делью, заложенной понизу камнями, заняты цветами и картошкой. Золотые туфельки с оторванными пряжками, заветные ларчики из ярких открыток сшитые, эмалированные тазы с проржавевшими насквозь донышками, - все это складировано на завалинках.

Зашел к Иваншану в темную квартиру, едва освещенную бледной лампочкой под темным закопченным потолком, у входа полуразвалившаяся печка-голандка. Пахнет мышами, и тоскливо двигают усами тараканы по углам. Обрывками фуфаек заткнуты щели между стенами и покатым полом. На столе кастрюли и кастрюльки с мятыми разнокалиберными крышками.

- Нет этого злыдня, а чтоб он сдох, не работает, матери алименты два года не плотит, последнюю копейку отбирает на вино, а меня, старуху, хоть когда угостил, у..., в милицию надо писать, живет, живет. - Ворчит девяностолетняя мать Иваншана. - А у тебя, сынок, деньги есть? - Старуха в калошах из срезанных болотных сапог, изодранные донельзя кожаные перчатки с прорванными пальцами, нужны для повседневной работы по собиранию щепочек и бутылок.

Косит взглядом, протрусил в магазин Колька, уже приехали значит, как поджарая побитая собака.

А в магазине запах плесени и мыла в коробках. Под поколотым стеклом прилавка американские ленд-лизовские бритвы врассыпную по цене 1 копейка 10 штук, разные, по-моему, уже пользованные. На стеллажах туфли за 2 рубля с картонными подошвами и китайские кеды еще времен "вечной дружбы". На вешалках развешаны платьица и рубашки, словно некогда их носили тощие люди, а потом вдруг взяли и все испарились разом из одежды. Вино, гнилой вермут, одеколон "Ландыш", консервы в томате, каменные пряники и бутылки лимонада без этикеток. На прилавке толстенная долговая книга с засаленными растрепанными страницами от постоянного употребления.

За прилавком пухлая розовощекая Марья продавщица, благодетельница, дающая в кредит. Тощие кокетки, все они ходят в домашних тапочках и выцветших платьицах, наверно ещё со своего детства, и старых трико, лямочки на голых ладышках вздернуты и всегда натянуты, держатся стайкой в стороне, - хлеб еще не завезли. Грань между девочками и пожилыми женщинами незначительна. Иваншана здесь нет.

На улице немые школьницы быстро обмениваются жестами и гримасами лица и рта - это вызывает отвращение, - они не замечают окружающих, особенно неприятны их мычащие звуки. В Преображении немые муж и жена никогда не разговаривают на людях жестами и потому у них приятные, добрые, милые, чистые лица. Дело не в немоте, а в жестах.

Иваншан оказался у Эдика. В узеньком дворике стоит "ИЖ" шаровой краски с разбитой фарой, прикрученной к рулю проволокой, зажигание - два оголенных провода, но ездит! В тесной кухоньке приторный запах стоит, на электроплитке жарятся нарезанные, как колбаса, свиные кишки, рядом на табуретке стоит другая сковорода, с жареной кровью. Под лавкой стоит балён с осевшей, словно несвежая вода, где художник мыл кисти, темной кровью. На столе у кушетки бутыль вермута.

- Стой, лесник, скидывай карабин, - грозно сказал, копируя Лёху, пьяный Иваншан.

- Зачем?

- Ха-ха, за стол с оружием сядешь? - В углу примостился невозмутимый Колька, на меня не смотрит, потянул стакан, собака шкодливый, утерся ладошкой.

- Заходил?

- Заходил, когда за корнем?

- Нет, завтра за рыбой. Я же "таза", мне 30 хвостов положено, - хитро осклабился беззубым ртом пьяный Иваншан.

- Лесник, патроны надо?

- Патроны? А есть.

- Сейчас принесу, - Эдик ушел куда-то во двор, но быстро вернулся с обоймой.

- По воронам только пугать, пуля проходит в ствол, - заглянул в ствол карабина Колька.

- На тебя и такого хватит, дай-ка сюда, под корчами места много.

- Мы не в лесу, сначала споймай.

- Как тебя споймаешь, стреляешь ты с испугу, а потом деру даешь.

- А, сиди уж.

- На, потяни стакан, лесник, - сидит пожилой мордастый мужик бельмастый.

Неловко, что смотрю на человека, а потом ловлю себя, что смотрю на бельмо в глазу его, лихорадочно перевожу взгляд в здоровый глаз, и становится еще более неловко, так как понимаю, что он заметил это, и ему как бы напомнили, что он инвалид. Совершенно другое дело Эдик, у него совсем глаза нет, только сморщенная кожа на том месте, и потому неловкости не испытываешь. Может, подразумеваешь, что бельмастый глаз видит.

У Иваншана ночью долго не мог заснуть на полу, в темноте по лицу и рукам бегали тараканы, лезли в волосы. Да и бабка ворочалась на высокой постели у стены, а в кладовке слышалось кряхтение и стоны, там на кушеточке Иваншан драл поджарую подругу.

Много позже пьяный Кузменко рассказал, как они в тот год нашли плантацию Горового в полуторе километрах от моего кордона Сяухи, а я лох. Младшего Иваншана отец обучил поиску корня, и тот нюхом вышел в маленькую падюшку, заваленную буреломом, где краем зацепился за плантацию, когда подтянулись Кузьменко, Делюков и отчим Сани-"вольного стрелка", они выкопали 87 корней.

По утру Иваншана уже не видно, все вернулось на круги свои, никуда мы не пойдем. Бурьяновка - ойкумена человечества, как сказал бы Пешков, "на дне". Корюшка

Корюшка идет на нерест на берег моря в сумерках, когда ее не видят чайки, и не вышли на охоту еще береговые животные. Она идет на нерест при определенной волне в закрытых бухточках, на крупный песок. Тысячи рыбок выпускают икру и молоки в песок с приходящей волной, которая помогает перемешиванию их, т.е. оплодотворению. Рыбка эта как волна жизни идет накатом по всему берегу, подчиняясь каким-то внутренним побуждениям, идет в июне месяце, идет, нагуляв возраст в бухте. Может этой волной жизни руководит космическая сила. Даже человеком, его телом, возможно, руководит та же сила. Разум человека слаб, точнее не ощущает этой силы, как мы не ощущаем давящий на нас столб воздуха. Но если эти силы совпадают с нашей волей, с ритмом нашей жизни, мы словно слышим музыку нашей жизни, впадаем в эйфорию, как некую свободу жизни, как радость, - исчезает противостояние и настороженность к внешней жизни, нет никаких желаний, направленных на личное сохранение себя в потоке, в волне всеобщей жизни.

Когда я вышел из машины, ночной ветер рвал волосы, забирался под рубашку, холодил тело. Разговор в машине еще оставался, звенел в ушах, да, люди сидевшие в ней не понимали ничего, они были глухи к тому, что я им пытался высказать. Клочья тумана набегали на сопки, скрывая время от времени мятежную луну, волны накатывались на песчано-галечный берег, открытый по всему пространству от ближних скал до дальнего мыса. Бухта Тазовая. Я не вижу окружающего рельефа, как видел бы днем, но я знаю - там наверху дорога, далекий поселок, люди. И вот в эту темень подхожу к воде, которая накатывается на берег. Мне показалось, что она механическая, мертвая, даже машина, мотор машины более живой, чем этот величественный накат волны, длинный, по всему берегу, грань земли, по которой я иду, которую знал, и моря, которого постоянно боялся, не знал, входил в него с опасением.

Меня волновала моя не складывающаяся жизнь в поселке, мое будущее, но с шумом волн это начало исчезать.

Я пошел вдоль прибоя, слушая рев волн, не различая даже звука собственных шагов по гальке, не видя в темноте окружающего моря, только волны, блеск в темноте, постоянство и силу наката. И они уже не казались мне мертвыми. Это было, как музыка американская, под которую я засыпал в одиночестве, пробивающаяся сквозь "глушилки", рок, что звучал из транзисторного приемника в темноте недостроенного домика на берегу бухты Па-шигоу, где за стеной неутомимый шум прибоя сопровождал ее. Это была музыка свободы, человек не пропустит покорить очередную стихию, бросить ей вызов, если она существует.

Волна, ее рев, освободила меня, наполнила радостью, бешеным восторгом и безумным криком в окружающее, слившимся с рокот волн. То, что заботило в завтрашнем, тяготило в прошлом, - это все уходило, оставались только эти волны, и музыка свободы, что росла и жила во мне. Волна иногда сбивала меня с ног, увлекала за собой в черную бездну, и мне приходилось, смеясь, выкарабкиваться на берег. Я был трезвый, мокрый и счастливый.

Как должна звучать музыка свободы? Как накат волны, грозный, крепкий, а потом внутри возникает чувство торжества, наката свободы безграничной, до патетического смеха. Безлюдная ночь, без голосов живого, только шум ветра, шепот гальки, и накат, длинный накат волны, когда возникавшая мысль о свободе пробуравливала радостью мозг, уносилась в пространство, сливалось с ним. Все должно возникать из ритмичного наката волны. Над головой звезды страшные, как глаза злобные, но я чувствую твердость земли и силу океана, и мне не страшно. Звезды светят злобно, копьями и стрелами холодного пространства пронизывая жизнь земную, но они не могут уничтожить жизнь возникшую, вопреки им, - жизнь создала себя, сопротивляясь их силе, противостоя их мертвому миру, найдя смысл своего существования в самой себе.

Утоп в море дождь, ушел с ветром. Черная дорога, блещут в темноте лужи, словно осколки черных зеркал. Шипят волны в пустоте под ногами. Потом вместе с дождем ушел в море и мрак, начали появляться звезды, потом черный край занавеса и в пространстве над головой из-за него вылупилась бледная с мертвыми узорами на челе луна. С обрыва стали видны мрачные волны, посеребренные ледяным блеском. Косогор сопки отдалился, выделились черные пятна кущей и силуэт высоковольтной вышки на вершине, как распятие. За очередным поворотом дороги появилось на вершине светящееся окошко избы. Промерзший и мокрый парень направился туда по еле видной в черной траве колее.

Подошел к двери и протянул руку, чтобы постучать, но дверь перед ним распахнулась, и на пороге появилась высокая женщина, в руках она держала зажженную керосиновую лампу. На парня смотрели из-под темного платка белесые глаза на продолговатом от удлиненного подбородка лице. Парень попросился на ночлег, женщина молча пропустила его в темноту веранды, он переступил высокий порог, и прошел в прохладную кухню. Он хотел еще что-то спросить, но женщина, молча, поставив на стол лампу, ушла за занавеску в другую комнату, а парень остался в одиночестве, неловко осматривая жилище. Печь голландка, полки задернуты занавесками, в углу умывальник над жестяной раковиной, у двери вешалка, на столе закрытая покрывалом посуда, на стене над столом большое темное застекленное паспарту с многочисленными старыми семейными фотографиями. Вскоре появилась хозяйка, молча протянула сухую мужскую одежду, и снова ушла за занавеску. Парень переоделся. Вышедшая молчаливая хозяйка забрала его промокшую одежду, потом снова появилась на кухне, сняла со стола покрывало, под ним оказалась трехлитровая банка с молоком, кружка с куском хлеба на ней, молча указала рукой на табуретку, налила в кружку молока и снова ушла в другую комнату.

Он проснулся поздно в маленькой комнатке с двумя стоящими друг напротив друга высокими кроватями, на стуле лежала его высушенная одежда. Пока одевался, в окошке увидел недалеко от дома кладбище на косогоре. Он вышел на кухню, от печки тянуло теплом, сдвинутый с чугунной плиты на край чайник тихо посвистывал, рядом с ним стоял маленький пузатый заварной фарфоровый чайничек, на столе стояла глубокая сковорода, накрытая крышкой, кружки, ложки, сахарница и миска с хлебом. Сбоку открылась дверь, и вошел высокий прыщавый парень с белобрысым чубом, падающим на белобрысые брови и белесые глаза, такие же пронзительные, как у его матери.

- Серега?

- Стас, здорово.

Оленевод, по дороге за кладбищем в распадке поселок корейцев, дальше заповедник. Вдвоем поели на сковороде жареную рыбу, выпили чаю. Вышли вместе, на веранде остро пахнет свежими огурцами от лежащей вдоль стены "хватки", которой местные выгребают из волны идущую на нерест корюшку, Серега ночью принес два мешка рыбы. Спустились до тропинки к морю, где Серега показал короткий путь по берегу к бухте Преображения.

Канхеза

Лёха улыбался, если можно так сказать на показ зубов и натянутые на скулах щеки. Он стоял с ложкой на кухне, аккуратно помешивая, жарившиеся на печке голландке в котелке в жире от потрохов порубленные почки, печень и сердце изюбря, убитого им вчера прямо напротив кордона в ручье под ольхой. "Граф", белого цвета и громадного роста сенбернар с добродушной широкой мордой, усыпанной веснушками, пригнал его на кордон из леса, и держал зверя, пока Леха и Женька не выскочили на лай собаки, я, лично, никогда не слышал, чтобы "Граф" лаял. Собаку оставили Лехе зуботехники, муж и жена, уехавшие из Преображения домой, на Родину, хватит зарабатывать деньги в таежной глуши. Кроме собаки они ему оставили и подружку жены, Ларису Семеновну, учительницу Преображенской школы. "Граф" никак не показывал своего присутствия, когда на кордоне появились две празднично одетые девицы в открытых туфлях, чтобы видны были педикюренные пальчики ног.

Сразу засуетились высокий, атлетически сложенный Женька, с индейской повязкой через лоб, как у Гойки Митяча, поддерживающей длинные русые волосы на крупной голове, ему вскоре нужно было идти в армию, повестка из Иркутска нашла его и здесь, в Преображении, и семнадцатилетний Саня, покручивая первые паршивые усики рукой, и сладострастно ухмыляясь, он их знал, это были подружки Натали.

Леха снял передник, который ему привезла мать, недавно приезжавшая из Киргизии, занавески вышитые на окнах кордона - тоже её, вытер, не спеша руки, и широким жестом пригласил получивших аттестат зрелости девиц за стол. Кордон Лянгуевой пади был самый большой и просторный в лесничестве. До Кузменко, практически никто не жил там, раньше кордон был показательным.

Леха незаметно собрался, и ушел к Ларисе Семеновне в пионерлагерь, что был за стрельбищем пограничников, лупивших раз в месяц по мишеням у Круглой сопки, по склону которой, среди мелкого дубняка и глубокой траншеи, с деревянными стенками, шла тропа на берег Сяухи, за сопку, где и был на другом у стены кухни берегу летний пионерлагерь БТФа.

За плиту встал Женька, повязав вокруг тонкой талии Лёхин передник. Нас, егерей осталось только трое, и две девицы, снявшие свои туфельки, пол на кордоне крашеный и чистый, спасибо Ларисе Семеновне. Как девчонки прошли по лесной тропе, всегда находящейся под тенью сопки, где внизу просвечивает сквозь деревья река, и сырая земля и корни деревьев переплели путь, в миниатюрных подобиях обуви на высоких каблуках? Тропе, разбитой грубыми сапогами погранцов, тащивших по ней ящики с патронами, пулеметы и автоматы. У Натали был в 14 лет друг на погранзаставе, из самой Москвы. Он пел ей песни в казарме "про девочку, колышущуюся в лодке над волнами, в речке, где поет в малиннике иволга". Как она далека, сука Москва.

Девчонки поначалу ели мясо вилочками, их наманикюренные красные ноготки торчали, отставленные в стороны, как напоминание, какие они нежные и ранимые. Но вскоре, забыв о навязанных неизвестно кем манерах, они запустили руки в котелок, жир тек по их локтям, первым показал, как нужно есть свежатину, Саня. Это было зрелище. Леха, уходя с кордона, так, между делом, сказал мне, что у Натали с детства псориаз на нервной почве у корней волос, почему она и носит челку на лоб.

Поднявшись над обрывом, где внизу мерцала под скалой речка Канхеза, он полез выше. По склону попадаются хорошо набитые звериные тропы. Соседние сопки приподнялись, раскрывая свои склоны, проглядывается каждое дерево от земли, каждый кустик. Подъем стал круче, деревья выше, среди развесистых дубов появились громадные маньчжурские березы с пепельными, словно старый пергамент, лохмотьями коры, и раскидистые липы с мягкими очертаниями толстых ветвей. В тени деревьев, сквозь камень, оставляя на нем ржавый налет, бил струйками радоновый источник. Он набрал воду в бутылки.

Ему хотелось узнать, пошла ли после тайфуна в реку сема, и он, дурак, пошел с радоновой водой по руслу Канхезы, туда, куда он никогда не ходил, вниз, до появившихся неожиданно среди леса вырубок, на которых, по склонам на раскорчеванных участках, торчали красивые, новые для него, непохожие на дачки-курятники бедняков в долине Сяухи, дома.

Река текла, как ей и положено, новые вырубки пахли взрытой землёй. Он прошел вдоль склона неизвестной ему сопки. Грунтовая дорога была свежа, лужи на ней, ржавые, облеплены какими-то белыми мелкими бабочками. За поворотом сопки открылось ровное пространство в свежей вырубке, еще лежали не вывезенные деревца и ветки, и он услышал треск мотоцикла.

Он подошел одновременно к дачному домику, когда туда подъехал мотоцикл с коляской. Их от меня отделяли кусты на повороте уже хорошей дороги, выровненной грейдерем и засыпанной свежим гравием.

На заднем сиденье "Урала" с коляской сидела Наташа, гордо реяли ее белые банты на двух "бабетках", две туго завернутые косы "его" Натали, он сразу и не узнал ее, - она была пьяна. Две косы с бантами. Из коляски мотоцикла вылезли два незнакомых парня, третий, выпроводив всех из коляски, вытащил "бичевскую" авоську, толсто набитую бутылками. Из коляски достали коньяк, водку, портвейн.

Он, прислонившись спиной к дереву, умирал, боль невыносимая крутилась в груди. Он слышал, как любимый голосок на новенькой дачке произносил без запинки: "ёбаны рот", и "нахуй пошли". Время от времени пьяные голоса слышались и на огородике за дачкой, там блевали на порубленные деревья.

К вечеру все замолкло, он поднялся с земли, оставив рюкзак с живой водой под деревом, ушел в глухую ночь.

Еще раз про любовь

Горовой с совиным лицом, с депутатским значком на лацкане пиджака, комсорг трубопроводчиков на судоремонтном заводе. Дядька его - депутат Краевого Совета. Горовой стоит позади, за спинами своих "вассалов". Один из них с широким лицом, угреватым, как несвежее тесто, с рыхлым телом и здоровенными "колотушками", его называют "Стеклорезом". Он подошел слишком близко для того, чтобы ударить в лицо, переступив грань, где собеседник его терял комфортность, и где уже начиналась наглость, которая в любой момент может сорваться в агрессию. Другой, коренастый, аккуратно обстриженный, со спортивной фигурой, молча, почесывая кулаки, заходит сбоку, он как-то сразу оттеснил меня вглубь комнатки.

Троих друзей, живших в одной узенькой комнатке в конце коридора, напротив душевой в семейной общаге, прислали на судоремонтный завод на практику, как специалистов из Владивостока. Один давал всем в долг деньги, но раз, если не возвращали. Другой, "Ален Делон", купил у меня модную ковбойскую рубашку, денег не хватало на жизнь. Учился я тогда в УККа на матроса, работал в подменном экипаже и дежурил ночью на катере Рыбоохраны, поднятым на слип, завод менял на переделанном из буксира судне трубопроводную систему и гребной винт

Делон притащил от семейных швейную машинку и прострочил новую рубашку по бокам, приталил ее, как у Дина Рида. Третий был с длинными волосами, "а-ля битлы", в очках и с аккуратными усиками "мачо", он был наиболее общительным и компанейским, он и привел Горового, появившегося с компанией в маленькой комнатке.

И надо же было молодых спецов прикрепить к комсомольской ячейки трубопроводчиков! Они зашли выпить вина, спецы получили аванс. "Стеклорез" налил в стакан себе вина, сделал глоток и сплюнул обратно в стакан. - "У тебя хуёвое вино", - сказал с ухмылочкой. Битломан, было, возмутился, но получив в лицо удар, отлетел к кровати. Делон ошалел от такой наглости, глаза его заблестели, но его не тронули. И тут заговорил Горовой, с какой-то обиженной самозабвенностью детского эгоизма. Они взяли денег на выпивку у Банкира и ушли. Но вскоре вернулся "Стеклорез", как к себе домой зашел, и не обращая внимания на хозяев, вызвал меня в коридор. Горовой пригласил меня на квартиру, на выпивку, мне было все равно, это были те ребята с Канхезы, что привозили Натали на дачу, и я пошел.

Я поднялся на последний этаж пятиэтажного кирпичного дома, дверь в квартиру была открыта, в комнате на диване развалился Горовой с двумя девками, третья, постарше, сидела на ковре у его ног, смотрела осторожными, испуганно-виноватыми глазами, она жила на "Баме" в "хрущобе", муж постоянно был в морях. Горовой их во время разговора тискал за плечи, показывая мне, что они - "его". Спортивный парень молча, сразу, стоя, налил мне коньяку, потом водки, потом портвейна. В комнате не было ни книг, ни посуды, только телевизор на тонких ножках и раскладывающийся диван. Мне все больше и больше не нравился этот мелкий негодяй.

- Тебя пригласили, потому, что ты "местный".

- Я не "местный".

- Ты, "аркаша", пей, и слухай сюда, - заглядывая, наклонившись к моему лицу несвежим лицом, говорит "Стеклорез". - Пей вино, видишь красное, как кровь.

- Я видел кровь, ты думаешь, оно - сладкое вино, нет, оно горькое и солёное. "Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна...и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все суета! Все идет в одно место, все произошло из праха, и все возвратится в прах".

- Он еще и рассуждат, налей-та ему еще вина.

- Я, - все, пойду.

- Мы тебя поим, а он нас даже не благодарит.

- Спасибо, все, я пошел. Ты на каждой свадьбе хочешь быть женихом, а на похоронах - покойником, - я его не боялся, только злость закипала в груди, словно ворочалась безликая тварь.

Говорят, отец "сделал" его в семь лет, а потом и дядя позабавился, а теперь ему надо самоутверждаться во власти, социальный статус в мужском обществе дает только авторитетный мужчина "мальчику". Как меня не тронули, не знаю, наверно видели, как я шел по верхней дороге с карабином, когда меня пригласили к себе в гости Наташкины подружки.

- У тебя непреодолимое желание укусить себя за зад, - я вышел, закрыв за собой дверь.

Сегодня "День Октябрьской Революции". Асфальт падал на него, он поднимался, упираясь, потом блевал у соседнего подъезда, где сел на ступеньки вестибюля. Его поднял и отвел к себе какой-то мужчина, возвращавшийся с женой домой. Женщина постелила на матрас в коридоре квартиры на полу, мужчина накрыл его одеялом. Рано утром он встал, попил воды из крана на кухне, и вышел, осторожно захлопнув за собой дверь.

Три товарища в этот день нарвались на танцах в Клубе на блядей Горового, одна из которых работала секретаршей в комитете комсомола и имела привычку, прислонившись к парню грудью, извернувшись, уходить к "своим" ребятам. Вторая, "богачка", дочь капитана дальнего плавания, развратная, сразу пускала слюни, входила в стопор, речь ее становилась неровной, мысли и слова путались, одним словом, она сразу "текла". Один бочком, бочком улизнул, двоих же сбросили с лестницы и затащили за угол клуба. Особенно досталось "Делону" в новой рубашке.

Напротив маленький, с детским пушком над верхней губой, в замшевой курточке прыгает, все больше распаляясь. "Ну давай, давай, давай его!" - Кричит, озираясь по сторонам, остервенело. А со всех сторон все подходят и подходят, окружают. Маленького не страшно, он с боку теперь, на его место врезается в толпу, раздвигая ее, другой. А глаза у него совиные, оба бесстрастные, смотрит как сквозь стекло, лицо чистое, с припухшими по детски чуть глазами, а черный кожаный пиджак гладкий и сидит ладно, словно из примерочной только. "Ребята, да что вы, что в...", - но тот ничего не отвечает, словно не слышит, потом неожиданно страдальчески кривит лицо странно, глаза его останавливаются на одной точке, но смотрит не в глаза, а куда-то в рот, вскидывает свои длинные руки, и, приняв боксерскую стойку, расчетливо бьет в лицо. Удар по губам. Парень отшатывается, но не упал, ему не дают упасть, его тут же хватают двое с боков за руки. В черной кожанке бьет еще несколько раз. Удары кажутся почему-то слабыми и безболезненными. Теперь все лицо залито кровью. Тот отступил в сторону, круг расширился, но за руки держат. Тогда с боку подлетел маленький и ногой в живот. Парень согнулся, но это не все, снова не дали упасть. Здоровый угреватый схватил обеими руками за волосы, другие растянули за руки, и ногами по глазам. Тут конечно началась заварушка, парень стал рваться, припадая то на одно колено, то на другое, таская за собой всю ораву. Удары в голову потеряли точность, рубашка на нем лопнула и разлезлась, показалось белое, не успевшее загореть тело, на глазах стало покрываться ссадинами, грязью от ботинок и сочиться кровью.

Тело неожиданно ослабло, все отступились. Парень заворочался, распластанный на земле, словно раздавленная грязным каблуком жаба, приподнялся на дрожащих голых, окровавленных руках на четвереньки, все обходят его стороной, один бьет его ногой в зад коротким, резким ударом, тот молча падает на бок, снова начинает мучительно долго подниматься. "А хуй... с ним", - словно подавившись костью рыбной отхаркнул один, - "я все штаны забрызгал". Все сдвинулись и начали отходить, потеряв всякий интерес к поднявшемуся и идущему навстречу им парню, обходя стороной и не смотря тому в изуродованное лицо. Кровь липко стекала со рта теплой волной на грудь, не прикрытую обрывками одежды, на красные руки со скрюченными пальцами.

"Кто не опускал лицо в осеннюю траву в придорожной канаве поздним деревенским вечером среди тишины, кому вода из-под колонки обильно не орошала побои на лице, когда еще череп гудит словно колокол, а точнее звенит, как футбольный мяч, посланный сильным ударом бомбардира во вражеские ворота, а может, кто не был у ярко освещенного клуба в "пьяной деревне", где косо и враждебно смотрят на чужаков, среди чуть поддатых половозрелых переростков и совсем бухих, не взматеревших еще недоростков, в атмосфере таких разговоров: "Стоит рассуждат. А я его хрясь, а он - хряп. Больше не рассуждат". - Или таких: "Будут всякие бичи наших баб лапать. Тут влассь наша. Будет знать жисть", - кто этого еще не знает, может узнать, когда вас добровольно-принудительно из парткома своего предприятия направят на судоремзавод, напишут приказ по предприятию "с сохранением зарплаты по месту постоянной работы", может даже дадут "подъемных", как молодым специалистам. Тогда узнаете все сполна, во Владивостокской больнице вам сделают рентген пробитого черепа, разлепят ваши совиные глаза, выпишут больничный лист, может на месяц даже, внушат написать заявление в милицию, так как, мол, другие приедут на освободившееся место, напишут акт, и начнется увлекательнейший детектив. Пройдет месяц, два, больничный лист и другие бумажки еще под следствием, зарплата за потерянный месяц 9 рублей, профком ушел в подполье. Но вот, наконец, придет вам на дом бумажка: "Гражданину Такомуто, ОВД сообщает, что за хулиганские действия гражданин Ломов А.О. подвергнут административному штрафу в сумме 20(двадцать) рублей. Точка.

Наверно вы утомились всей этой занимательной историей. Заканчиваю. Все имеет свое начало и свой конец, но как часто конец и начало совпадают, особенно когда наша гуманная советская мораль подменяет наш советский закон, открывающий дорогу социальному бандитизму властей. Читатели! Любите друг друга. А ударившему тебя по щеке, подставь и другую. А сорвавшему верхнюю одежду, позволь оборвать и нижнее белье".

Молодой инженер написал фельетон на эту тему, для "Тихоокеанского комсомольца", малотиражной газетенки предприятия, понес в редакцию, его послали в партком, оттуда к профсоюзному боссу. Там обещали почитать, похвалили за слог. Вскоре он уволился по собственному желанию. В Преображении он больше никогда не был.

Ошибка или страдания нового Вертера

Это был канун Нового года, тихо густой снег ложился под ноги, мягко и уютно. Стасу оставалось только подняться к гребню сопки, отделяющему поселок от черного леса. Он шел на ближний кордон заповедника в Лянгуевой Пади, находящейся в двух километрах через рыбацкий поселок, амфитеатром смотрящий в бухту, где днем у причалов виднелись рыболовные сейнеры, лес мачт среди портовых кранов, - сейчас же все заполнял падающий из черноты ночи снег.

Стаса сердце замерло, она вместе с подружками возвращалась домой из клуба, обогнала Стаса, идущего по тротуару заснеженной улицы, скользнув косо взглядом под освещенным колодцем фонаря.

Он долго и пристально разглядывал ее через проход между рядами кресел в поселковом Клубе Моряков. Она сидела чуть впереди, распущенные волнистые волосы рассыпаны по плечам и спинке кресла, и когда она поворачивала голову, была видна волнующая линия шеи и аккуратное ушко - он понял, она чувствует в темноте его заинтересованность.

В антракте праздничного вечера он встретил ее в шумном фойе среди подружек. Девушка с челкой, падающей над бровями, длинные ресницы, серые глаза, широко расставленные, ямочка на подбородке, и такие же ямочки появляются в уголках губ, когда она слегка улыбается. Милая черная родинка точкой на правой щеке. Она была молода и прекрасна.

Стас сидел в глубоком кресле за столом, склонившись над книгой средневековых драм Тикомацу Мондзаэмона. Натали стояла рядом, чуть позади, опершись на спинку кресла, изредка протягивала руку и перелистнув, проводила по нужной странице открытой тонкой ладонью, объясняла свою роль в будущем спектакле. Быстрый голос её звучал с запинкой, точнее с мягкими паузами и приятно ласкал слух, не доходя до его сознания. Иногда локоть его правой руки ощущал легкое прикосновение упругого бедра, и тогда он вообще погружался в какой-то густой, безмолвный туман. И он плыл в этом тумане все дольше и дальше.

Мужское начало страстное, необузданное, влекущее в огонь страдания и наслаждения. Это погонщик, опустившийся самурай, у Тикомацу Мондзаэмона, резкий, порывистый, хватающийся за нож, влекущий от неудачи к смерти даже свою жену, которая долго сопротивлялась влиянию мужа, но потом согласилась умереть вместе с ним, так как почувствовала вину.

Мужчина может понять любовь, как самоотречение, когда он слаб, утомлен, когда, говоря образно, ветер, летавший над вершинами гор, отдыхает на головках цветов в глубокой долине. Для женщины самоотречение - высшее проявление любви, именно тогда она продолжает жизнь. Песня мужчины зовет вдаль, песня женщины - повторяет его слова и мелодию.

В четырнадцать лет красавица Наташа стала королевой этого рыбацкого поселка, и на сцене Клуба Моряков, в театральном и танцевальном кружке, заводилой среди местных подростков. Она была порывистой и увлекающейся натурой, ею интересовались и пограничники с местной погранзаставы, и молодые выпускники Находкинской мореходки, по распределению направленные на Базу Тралового Флота Преображения.

Прошел месяц, как Стас не появлялся в поселке, кордон Сяуха в верховьях реки, в сопках, где начиналась настоящая тайга и его беззаботное одиночество. Но оно уже кончилось, - его тянуло в поселок.

Вдруг, послышался позади Стаса знакомый голос. И сразу все вокруг приглушил: шум разговоров, музыку субботнего вечера, - все прервалось. Легкие шаги, она прошла, слегка задев плечо Стаса. Даже не обернулась, только краем глаза скользнула. Он почувствовал, как вспыхнуло лицо его, стало жарко в наполненном людьми фойе клуба.

В комнате она сидела одиноко за столом, не поднимая глаз от текста сценария пьесы, переписанной по тетрадкам. Тонкие запястья рук, поднятые к лицу, обнажились из коротких рукавов батика. Он протянул руку к тетради, и вдруг коснулся ее руки, лежащей на открытой странице. Пальцы ее шевельнулись, и она медленно убрала руку. Но им помешали. "Всё" - как будто бы произнесено вслух над его плечом. Он отошел к окну, когда оглянулся, она тихо плакала, уткнувшись головой в руки. Ребята переглядываются, отодвигают стулья, шаги, и все уходят.

Пьеса так и не была поставлена на сцене.

На ней была одета тонкая рубашка навыпуск, крупные белые горошины на черном фоне, из-за широкого выреза на спине и груди рубашка лежала на предплечьях и плотно облегала тонкую талию, ложилась на упругие бедра и короткую черную юбку. Ее ноги с ровным светлым загаром шли торопливой легкой походкой, как ходят балерины, повернув ступни вовне, и на них одеты ременные босоножки, казалось, что она идет босиком.

Она уходила, и это было невыносимо. Спину держит прямо, и торс точной короткой и крутой линией изгибается в талию. Нет ровного спокойного перехода между чуть широковатыми плечами и бедрами, и это вызывало в нем головокружение, и завораживало, как грация охотящегося зверя. Двигались опущенные свободно руки, обращенные изгибом тонких пальцев к бедрам, легко вплетаясь в музыку шага. Изгиб плеч, округлость открытых рук прибавляли мягкости смелой и неожиданной линии тела. Крупная голова с узлом каштановых волос уравновешивала дисгармонию торса, а стройность шеи, переходящей чуть покато в плечи, в его сознании создавало то болезненно прекрасное, что называют редким творением бога, а для него единственно - возможным.

"Конечно, все мои поступки, грубые и бестактные попытки заинтересовать тебя собой, навязчивое присутствие везде, где ты была, с твоей стороны, да и с моей, казались нелепыми. Я не понимал, что со мной происходит, тем более у меня к тебе никогда не было той здоровой чувственности, что сближает людей. Забудь и прости меня. Я сначала терял голову в твоем присутствии, а потом потерял и волю, ведь это было так просто и легко, и незаметно приносило, как яд, сначала сладость в сжимающемся сердце, но я не знал, что это принесет потом пустоту, это уже надвигалось. Я всегда знал, как тебя найти, но ты уходила. Иногда, после встреч с тобой, как ни странно всегда желанных, я чувствовал в груди какое-то утомление, слабость, казалось, кружит в груди, и приносит с собой нелепую покорность судьбе, слабели ноги, хотелось где-нибудь сесть, обхватить голову руками, и ни о чем не думать. Да о чем говорить, сейчас мне и не хорошо и не плохо - мне теперь все равно. Пора мне понять, что у тебя жизнь своя, я не один на земле, и ничего особенного из себя не представляю".

Находкинский пассажирский порт. Ночные огни колышутся по борту лайнера, пришвартованного к причалу, свиваясь и переплетаясь огненными змеями, безлюдно, тихо. Вдруг кровь ударила в голову, на первой палубе он увидел её. Она улыбнулась, подруга рядом прыснула от смеха. А он стоял и смотрел, начиная понимать, что это - не она. Ошибка. Ему нужно было повернуться и уйти, а он продолжал стоять, задравши голову вверх, в луже после ночного дождя на причале. Но ему было приятно смотреть на девушку, она очень походила на Натали, и он всё еще сомневался, не она ли это, начал руками показывать, чтобы она спустилась по трапу на причал, поболтать. Подруга что-то тоже указывала руками и смеялась, а незнакомая девушка просто молча улыбалась.

Натали молча смотрит на него, тонкие пальцы рук впились в край лодки. Мокрая прядь волос упала на лоб, она убрала ее, словно отерла кровь с лица, глубоко и напряженно дышит. Лицо, темные зрачки глаз, он очарован, околдован их неподвижной жизнью.

- Что же ты хочешь от меня, - как сквозь туман дошли до него ее слова, - не подходи!

Она ухватилась за леер, поднялась, отстраняясь от него, быстро прошла на бак и прыгнула с борта, молча поплыла к берегу.

Пройдя морем за мыс, Стас заглушил двигатель у малого причала. Прошел по берегу, на воде светлеет яхта без мачты. Из травы налетели комары и стали впиваться в тело. Жизнь словно уносится в безумном вихре, боль и сладость в груди. Бухту с амфитеатром огней поселка на материковой стороне, ближние кусты и тростники освещала сверху полная луна и высокие звезды млечного пути. Наполненная ночь мерцает, таинственно переливаясь в тихом накате бухты. Он поднялся на перешеек, отделявший бухту от открытого моря, где осталась она. Пошел вдоль прибоя, под пальцами ног холодный песок скрипит, орут цикады. Чернеют цветы, словно живые свидетели боли.

Под утро потянуло ветерком холодным от моря. Он стоял на взгорке и смотрел, как поднимается солнце из воды из тонкого-тонкого облачка над морем, громадное, алое, потом из золота, ярче и меньше, поднималось выше. И вот уже теплым светом осветился склон обрыва. По морю побежала золотистая узенькая дорожка, играющее, живое солнце отрывалось от нее, и теперь оно не било в глаза. Он спустился, осторожно ступая среди красных цветов колючего морского шиповника, зажатого полосой прибрежного песка и высокой травой склона, прошел по краешку, а рядом море бьет прибоем по камням, гальке и песку. Пустынный берег, скалы, сопки, и мысы дальние земли. Вот чиркнула на камень трясогузка, замахала хвостиком, повернулась боком, посмотрела черной бусинкой глаз. На сердце стало спокойней.

"А все-таки я люблю, хотя для тебя это звучит неубедительно. Я люблю не то прошлое, что в памяти, я люблю тебя, словно ты рядом. Стоит появиться в поселке, и я встречу тебя. Как это странно и невозможно. Будто я вчера только увидел тебя и счастливый проснулся утром. Сердце радуется встречи. Вот что-то случится в этот день.... Никакая девушка не сможет уместиться рядом с этим чувством. Я люблю только одну. Ты бы сейчас не узнала меня. Человек не волен захотеть снова жить. Для этого надо вернуться к своей целостности. Я пережил опустошенность и отвращение к своей жизни. Я утверждаю - я люблю тебя, Наташа. Ответь, можно ли писать тебе, и хотя бы любой ответ от тебя, даже о том, чего не стоит писать.... И еще, я был бы счастлив вновь увидеть тебя...".

Морской катер, "трамвай", быстро выходил из бухты поселка. Берега раздвигались, и разворачивалась панорама открытого моря. Начал накрапывать дождь, тонкий как паутина. С выходом за остров двухпалубный "трамвай" закачался на крупной зыби.

Стас спустился в трюм, там качка ощущалась сильней и в иллюминаторы время от времени то с правого, то с левого борта появлялся на уровне глаз край бегущей воды и с ним звук, словно рвущейся ткани, это катер хватал волну. До Находки часа четыре ходу, а, там, в час ночи поезд на Владивосток. Как замечательно, что наконец-то он вырвался из "пьяной деревни", решился на встречу с ней, сколько он себя обманывал, что в Преображении он не из-за неё. Не ждать каждый день, волей неволей переживая своё ожидание, появление её то на улице, то возле её дома, то вечерами в субботу, из месяца в месяц, на танцах в ДК.

В трюме много местных, преображенских знакомых, и вездесущих бичей, кочующих в поисках "морей" из одного рыбацкого поселка в другой, да и те имеют примелькавшиеся физиономии. Шум волн за бортом, разрезаемых катером, колыхающимся над бездной моря, работа машины, тихий говор за спиной, кто-то укладывается подремать на свободные кожаные диванчики. Ну, что ж, рюкзак под голову, и он покемарит.

"...Вальс над землей плывет", - музыка, шлягер прошлых лет звучит громко по трюму, катер приближается к Находке. Стас открыл глаза и сел. Сердце сладко сжимается, ему снилась она, такое чувство, будто заглянул в будущее, легко и радостно в предчувствии новых событий. Будто он возвращается домой, немного холодит грудь, может, что-то изменилось, и он не узнает давно покинутого милого места, и приятное ощущение впечатлений детства, полных, ярких, еще не тронутых разрушающему целостность восприятия действию рассудка.

Он поднялся на палубу, "трамвай" бежит по гладкому ночному заливу Америка. Мягкие разноцветные бортовые огни стоящих на рейде судов, цепочки огней города на сопках вдали отделяют черноту воды от низких звезд небосвода. Но вот начали передвигаться красные и зеленые фонари и открылись за темным мысом залитые светом громадины пассажирских судов у причалов порта Находка. Катер швартуется между ними к плашкоуту. Пирс весь в лужах. Толпа с катера быстро разошлась, кто ехал с друзьями, весело отчалили в город, поезд на Владивосток будет только в час ночи. У борта большого теплохода стоят люди, оживленно разговаривают, прибыл недавно рейсовый из Владивостока, идет на север, туда, откуда он бежал. На залитой огнями высокой палубе прогуливаются пассажиры.

Стасу надо в одиночестве ждать поезда на причале у темного железнодорожного вокзала. Опять нахлынула горечь. Её образ так крепко сжился с его воображением, и словно живет самостоятельно, также, не даваясь желаниям, как наяву, вот незаметно появился словно перед глазами, - и он живет, уйдет - и мучительная боль томит душу, борющуюся с Роком, уводящим от него желанное. Рассудок просыпался все реже, и он расставался тогда со своими мечтаниями, и пусть сначала тупо, но все настойчивее голос внутри него говорил, что всё это - не то, не так, ненужно возвращаться к прошедшему. Она ушла. И тогда отчаяние неотвратимо приближало его к глубокой и бездонной пропасти, называемой забвение.

Ласковые глаза - от слова "ласкать глазами". Она подарила, того не зная, лучшие дни его, которых не так много в темноте жизни. В эти дни ясный свет заполнял сердце, теплом и лаской благодаря его за жизнь, за открывшуюся красоту и глубину, - это дни, когда исполнялись тайные мечты.

"Ты не такая, и все время не такая, другая - ну что ж, это остается единственно неизменным - проклятие ему и благословение в этом. Как мне хочется тебя увидеть! Не видеть тебя, и жить минутой прошедшей... глупо, но сердце заставляет пережить снова..., - всё время ты была новой, и сердце мое привыкло к такому непостоянству, и жило им. И сейчас живет им. Даже во снах моих ты печально сдержанна, и я не могу побыть с тобой, сколько хочу, все время ты уходишь...- боль, тоска тогда со мной, нахлынет... и хоть вой, хоть скрежещи зубами, а ты там... Около тебя, я хоть иногда мог видеть тебя, смириться, что так и должно быть, и быть счастливым, мог жить воспоминанием до следующей встречи с тобой. А здесь воспоминание стало несбывшимся, и не дает успокоения. В настоящем трудно жить без любви, что-то в нём есть от сцены, где мы играем роли, придуманные не нами, живем с напряженным ожиданием чего-то безвозвратно теряемого каждое мгновение - мы не живем!

Весна и ветры, и пустое холодное небо, и оттаивающая мёрзлая земля, и разлагающиеся трупы животных, погибших зимой на ней; лето с туманами над бухтой и поселком, но лето - пустота без тебя, даже комары и горящая в ночи лампочка транзистора на кордоне; зима, встреча с тобой, падающий рыхлый снег, и фонари по улице, а еще тишина в лесу, черное небо и звезды по дороге на кордон - для меня это все связано памятью о тебе. Память моя шутит надо мной, возможного нельзя повторить, им можно было только жить, тогда. А прожитую жизнь нельзя изменить, но для глупого моего сердца, живущего прошлым, это невозможно понять".

Отсюда, с перешейка пологого берега над морем видно стало только тогда, когда это началось. Среди купающихся выделились двое своими медленными движениями и молчанием. Она хочет выйти из воды, хочет это сделать быстрее, хотя в панике не барахтается. Перед ней ощутимая преграда, вода, её сопротивление. Она то плывет, то пытается пройти, и все время краем глаза наблюдает за ним. Вот, кажется, он уже оторвался от нее, тогда два-три взмаха руками и он нагоняет её, тащит снова на глубину. Она сопротивляется, пытается оторвать его руку от своей, но вот и две её руки попали в плен. И тогда он начинает целовать её губы, лицо, что сможет достать. Она старается увернуться, то отвернет лицо в сторону и запрокинет голову, так что он целует её шею за ухом, там, где мокрая прядь волос прилипла к ней. Все её тело сопротивляется, борется, но его руки крепко держат её. Её спина напрягается, груди под мокрой темной тканью, плотно облегающей их, сходятся, и видно как глубоко и напряженно она дышит.

Вот она вырывает руку из воды, отодвигается чуть в его крепких объятиях и с силой бьет его по голове, по лицу. И все это молча, без единого слова и крика. Он от ударов не отрезвляется, и кажется со стороны, что он их не чувствует, может быть, правда не чувствует. Вот она вырывается и снова пытается уйти от него, выбраться из воды. И снова он теряет её, и, кажется, не замечает, и снова догоняет, и снова у них идет борьба, безмолвная, но яростная, без лишнего движения рук и тел, без лишнего всплеска, как будто их тела вжились в эту воду, и сама вода не дает кончиться этому.

Но она вырвалась в последний раз и поплыла, он за ней, но она уже твердо встала на дно. Руки и грудь её уже обнажились, и вместе с телом помогают преодолеть сопротивление воды, разворачиваются с каждым шагом и как бы бросают его ещё на небольшое расстояние вперед к берегу. Вот и бедра и мокрые ноги участвуют в этом движении, и она вырвалась на берег.

Он оставил преследование и вернулся назад, где глубоко, и начал нырять с головой, так что на поверхности воды покажется то спина, то блеснут ноги, то снова покажется голова, взмах руками, проплывет немного и снова ныряет, гибкое тело на миг появится на поверхности, он как будто хочет охладить свою страсть. Изредка он бросает взгляд на нее, смотрит, как поспешно она натягивает платье, извиваясь всем своим мокрым телом.

Одевается, берет полотенце и босоножки в руки, и, не смотря в его сторону, быстрым шагом идет по траве вверх по склону в сторону бухты. Тогда он прекращает нырять, выходит из воды и бросается на траву в изнеможении, там, где она только что одевалась. Лежит некоторое время недвижно, уткнувшись головой в руки, потом поднимается, садится, откидывается назад на руки и смотрит вверх на небо и яркое солнце невидящими глазами.

"Я не могу сойтись ни с кем, ласкать, целовать и любить, - я чувствую себя вором, крадущим у себя самого. Я уже не мучаюсь фантазией, что когда-нибудь, в радостный и злой день скажу тебе: "Пожелай мне счастья в моей жизни, - я нашел девушку лучше тебя - она мила и порочна". То, что возникало рядом с тобой, не назовешь желанием, я не мог сопротивляться этому, как перед пламенем, всё горело во мне до испепеления, и дрожало, как будто вижу вечное, во всей его силе и гневе. Все представления о счастье, красоте, любви застыли в судорогах, словно повеял холод забвения. Забвение! Что оно унесет? Жизнь, но прожита она без усилий и ничего не стоила. И я падаю, падаю, даже унижение не спасет, - ширма задернута - душа требует одиночества. Я не могу кричать, как сумасшедший у Сервантеса: "я стеклянный, не подходите близко; дети, не кидайте в меня камни". Любить и не найти взаимности - значит сознательно уничтожить себя, это значит заставить себя страдать и не найти себе утешения".

"- Твои письма нашли меня...

- Я была взволнована до глубины души...

- И даже не знаю, как и с чего начать...

- Что поделать, я люблю другого, очень люблю, и меня никто больше не интересует...

- Я не могу иначе...".

Он брел по берегу моря. Отвесная скала отталкивала к прибою. Волна с белыми разводами пены глубоко отступала вниз, волоча струящуюся в море гальку, но подходила новая волна, бугрилась, набегала и с шумом падала на катящиеся камешки, заворачивая их снова к берегу. Он нехотя подтягивал ноги, скрипя по мокрой гальке и тихо двигаясь по черным кучам, выброшенных морем водорослей. Пошел дождь. Капли пузырились на отступающей воде, на гребне следующей волны, сыпали на камни, заросшие буйно колючками прибрежного шиповника и барбариса, на сочную траву на крутых склонах сопки с вызывающе ярко-желтыми цветами саранок.

Дальше, в пространстве за мысом, выдвигался другой дальний мыс, серый в пелене дождя и низко нависших над ним темных клочьев туч. Он уже не манил, там было тоже, что и здесь: набегающая волна, скала, галька, выброшенные на берег пластиковые поплавки и разбитые ящики, непрерывный дождь и рядом туманный простор моря.

Он обернулся назад, в сторону покинутого им поселка, белые пятнышки высвечивались в прорыве завесы туч и моря, у подножья сизых сопок рядом с небольшим островом на краю горизонта. Он сел на холодный камень, разулся, встал с зажатыми в руке ботинками, размахнулся и забросил их в расщелину в густой кустарник. Потом сошел к воде, волна омыла его ноги, и он ступил вместе с уходящей из-под пальцев галькой в воду. Новая волна ударила в колени его, но он вошел глубже, огибая залитые водой камни, вода отовсюду подступила к груди, он оттолкнулся в набегающую волну, она легко его подняла, и он поплыл, удаляясь, все дальше и дальше от шумящего позади прибоя...

Любовь

Широкая долина, выходящая на край земли, и натянутая между сопок полоска моря. Давно видно парень шел, одежда до пояса испачкана цветочной пыльцой, но дыхание ровное и походка устремленная, раздвигает бедрами кусты пионов. В знойном воздухе, насыщенном настоем трав и листьев, звон цикад. Со стебельков осыпаются насекомые, вьется мелкая мошка, ворочаются в чашечках цветов пузатые шмели, звонкие "барабанщики" с полосатыми осиными брюшками, зеленые клопы выставляют геральдику спинок, разноцветная моль кружит среди шапок пахучей таволги. Синие махаоны шевелят черными крыльями, собравшись вокруг луж на дороге в тени белой сирени. На дорогу вываливаются из кустов букеты белых строгих цветов ломоноса, словно звезды, по обочинам в густой траве красные зевы тигровых лилий, куртины свежайших желтых саранок, белая кровохлебка клонит мохнатые головки насторону. Ближе к сопке среди одиноко стоящих курчавых дубков порхнули голубые сороки. Высоко, словно серая молния, повис над цветущей долиной жаворонок.

На скамейке около автобусной остановки рядом с магазином на сопке, у длинной деревянной лестницы, что поднимается от причалов наверх, привалившись к стене, расположился незнакомый парень. Около него лежал старенький рюкзачок. Под легким бризом с залива шелестели листья серебристых тополей, и колыхалась над обрывом полынь и цветущий репейник. Я бы прошел мимо, предположив, что он приехал на автобусе, если бы не обратил внимания на его необычный вид, старые разношенные, но крепкие башмаки, и штаны, покрытые цветочной пыльцой. Он пришел через луга. Парень спокойно, но не без любопытства разглядывал проходящих мимо людей. Подбородок и оголенная шея, крепкие и грубые, но под этим мужественным видом чувствовалась мягкая натура. Колоритная фигура. Поза его была расслабленная, он ничего не выжидал. Явно он был здесь впервые. Я сделал несколько кругов по поселку, а он все также сидел, глядя на рябь волн залива, на остров Орехов и большой белый пассажирский теплоход, маневрировавший у входа в бухту. Он не менял своей покойной позы. Вот человек, с которым можно обо всем поговорить. Он первым обратился ко мне.

- У тебя проблема?

- Ты знаешь, кто я?

- Ты ждешь от меня совета?

- Что делать в безвыходной ситуации?

- Любое событие имеет свой конец.

- Значит, конец предопределен?

- Оглядываясь на целое, да.

- Целым оно никогда не будет.

- Тогда это то, что создано только для тебя.

- А ты знаешь это?

- Это любовь.

От неожиданности жарко ударило в затылок, в поселке это слово никогда не употребляют, я впервые услышал его со стороны. Парень внимательно смотрит на меня.

- Отчего ты покраснел?

Реакция была неожиданная, румянец начал быстро сходить с лица, лоб внезапно побелел. Тут и парень почувствовал неловкость своего вопроса, а я потерялся, словно забылся, взял его за рукав, но на него не смотрю. За спиной моей мимо прошли девчонки, весело тараторя, одна из них бросила короткий взгляд через плечо на нелепую композицию у скамейки, но даже не повернулась. Натали! Мой взгляд провожал уходящую, словно нитка тянулась за иголкой, я безошибочно нашел в поселке ту, о которой думал во время разговора со вновь прибывшим в поселок парнем, окружающее потеряло всякое значение. Наташа ушла.

- Знаешь, у меня ноги ослабели.

- Не ходи туда.

- Но я не могу! Я ее хочу видеть все время, - я опустился на скамейку рядом с крепким голубоглазым парнем, - в груди карусель, и ноги никуда не идут, - чуть слышно проговорил я, подняв на парня глаза, и тут же отвел их.

- Будь мужчиной. Нельзя так. Ну, пошли, вставай.

- Мне худо, - я расстегнул на груди рубашку, опустил голову на руки, закрыл ими лоб и глаза, знобило.

Часть N4

"Записки пчеловода"

Татхагата - "так пришедший"

Татхагата - "Так пришедший", обозначающая абсолютную реальность Будды, переходит в самадхи, состояние мистического транса во время медитации. Дхармы, как составной элемент сознательной жизни беспрепятственно завершают свой ход. Меня мало волнует Нирвана, как объект изучения Будды, да и буделяне - тоже. Скорее - Дао, как сущность всех вещей, материал мира и отражение единства мира. Главное и единое в проявлении всего, что движет всем, являясь всяким движением. Т.е. отрешившись от предметного мира, став к нему в проницательную сознательную оппозицию, во всем видеть одно.

Если понимать, что растворенность мира и сознания в нем - есть сознание Будды, татхагаты, - то все заблуждения отдельного сознания "Я" служат опорой оппозиции "нет-да" в системе истинного бытия, т.е. "реальное" и "нереальное" имеют опору в татхагате.

Мир явлений - это пруд кишащий разнообразной рыбой. Сознание выхватывает в плоскости противоположностей только поверхность пруда, - иногда всплывает нечто, как рыба, дает хвостом, и по поверхности бегут кругами волны, - их то мы и видим как Реальность.

А писатель выражает в плоскости добра-зла свой вербальный мир, который есть ложь, если не знать мотивы, которые руководят им. Это как в "Пикнике на обочине" Стругацких, - Сталкер вел желающих счастья в комнату, где исполнялись любые желания,...но только самые заветные. А какими мотивами они задаются? "Мир явлений - это пруд, кишащий разнообразной рыбой". Где нет места искренности перед собой - тебя не поймет и "другой". Любое произведение искусства это попытка что-то высказать собеседнику, пусть даже, он только зритель. А высказать можно многое: и свою ксенофобию, и бескомпромиссную идеологию государственного насилия, и ханжескую мораль. Высказать можно даже собственную омраченность, но это будет уже не в плоскости добра-зла, а в плоскости Абсурда!

Мир только кажется абсурдным.

Очнулся от сна. В избушке сыро и холодно. Проспал ночь, а голова чиста, будто и не ложился, словно опустился вчера на подушку и сразу же проснулся. Наверное, проспал часа четыре-пять. Поднялся и открыл дверь в сенях, выпустил скулящую собаку Баржика. Бросил ноги в сапоги, снял с жесткой проволоки, протянутой через всю избу под низким обваливающимся потолком, полотенце, с полки - мыльницу, преступил порог в сени, распахнул дверь вовне, сошел с крыльца.

Туман густой, розовый в направлении восходящего из-за сопки солнца, пелена его покрывает лужок, улики, скрывает омшаник. Плотная земля тропинки отмокла, изморось белым молоком лежит на траве. Насыщенный утренним холодом воздух вливается в грудь, бодрит.

Прошлепал мимо ствола ясеня, растущего рядом с домом к каменистому ручью, с веточек таволожки обсыпались, как не берегся, холодные капли росы. От ручья тянет сыростью, среди валунов по руслу нашел открытую струящуюся лужицу, положил мыло на камень, и погрузил в воду ладошки. Бегущая вода, крутящая разноцветные песчинки, показалась ледяной, с шумом плеснул ее в лицо. Умылся и, отступив назад, вытерся полотенцем с плеча. Пробежался до избы.

Взял ведро и вышел за пасеку в лес, вниз по дороге. Река открылась галечной отмелью. Местами она совсем пересохла, ушла вниз, под камни, и только лужи на дороге - как были, так и остались. На глубоких ямах с подмытым песком вода есть, что бы зачерпнуть ведро.

С 17июля работаю в пчелосовхозе "Южный". На пасеке людской кавардак: пацаны приходят толпами, парни из деревни, горожане из Владивостока, приезжающие на выходные, по тайге шастают и заходят "за медом". Нужно строиться, заняться ремонтом печки в доме, дымит. Омшаник - сплошной серпентарий. Под черной толью сгнивший внутри сруб, стоящий у края лужка, полон всевозможными змеями. Резко открываешь тяжелую дверь, обитую изнутри старыми ватными фуфайками, и отскакиваешь, - с дверной перекладины падают вниз щитомордники или толщиной с руку черные с желтыми разводами амурские полозы свисают, как лианы, жонглируя глянцевой чешуей. Я с ними дружу, они не дают мышам портить сушь, пробовал приручить двухметрового полоза в доме, вместо кота, но тот начал лазать по стенам, и я его выбросил.

В прохладном полумраке от глубины земляного пола высятся штабеля корпусов ульев, крытые под высоким потолком тяжелыми крышками, - они наполнены сушью и медовыми рамками. Между рядами стоят медогонка, выварочный котел, пустые фляги и ящики с инструментами.

Занялся отводками, проверяю суточный засев, подставляю матке, если нужно, свежую сушь из кочевого ящика, темные рамки, освободившиеся от расплода, переставляю на край гнезда под мед на зиму. Пчелы работают, все в улье заняты делом, кормят детку, приносят нектар, охраняют вход в улей.

Солнце поднялось, когда под сенью деревьев с дороги на пасеку показались пацаны. "Баржик", белобрысый губастенький - старший, "Есаул" - нескладный, с изможденным лицом, изборожденным угрями, он всегда на подхвате, за спиной у него рюкзачок, Степа - златокудрый боровичок, крупнолицый и независимый, отец его с копной вьющихся седых волос вокруг лысины, татарин, работает трактористом в совхозе. И несколько малявок, что вечно со старшими. Отправил одних за водой, других за дровами в лес, чтобы развели костерок рядом с навесом, вскипятили чаю.

Есаул натянул на себя сетку, он единственный, кто помогает с пчелами. Достаю рамки, стряхиваю пчел и обрезаю трутовые соты с расплодом, отдаю Есаулу, он складывает их в ведро. Работа пошла быстрее, пацан закрывает за мной ульи. Сделанные вновь отводки облетались, и молодые матки усиленно "сеют".

Рассказываю Есаулу про маточкино молочко, что в ячейках трутовых сот, оно полезно для обмена веществ в организме, сильное стабилизирующее и стимулирующее средство, а сами толстые белые личинки, вываливающиеся из обрезков сот - это чистый белок, как в свежем виде, так и если из них приготовить омлет. Есаул окончил всего семь классов, учиться больше не стал, помогает старшему брату пасти совхозных бычков, в любую погоду можно видеть его сутулую фигуру в полях на лошади. Брат живет бобылем в старенькой избе своих родителей, а Есаул живет у бабки, их отец зарубил топором мать, а потом сам повесился. А напротив бобыля находится чистенький дом пчеловода Хуторного с летней кухонькой у забора.

Моя лекция привела к неожиданным результатам - Есаул начал пожирать трутовый расплод сырым. К сентябрю у пацана сошли все угри, безобразившие лицо.

Попили чая с хлебом, пацаны закурили, громко галдя на скамейках под навесом, играют в карты, не зная чем бы заняться.

- Баржик, сходили бы на речку, форели половили бы.

- Не-а, не охота.

- А вы возьмите бредешок с мотней, погоняйте ее по ямам. Я вас научу коптить рыбу по-походному.

Это их заинтересовало часа на два-три. Ушли на рыбалку. А я занялся мелким ремонтом кормушек для пчел.

Солнце в зените, когда пацаны вернулись, наловив полведра мелкой мальмы. Степа взял лопату во мшанике и отрыл от обрыва ручья в траве траншею. Накрыли ее ржавыми листами жести от старых крышек ульев, засыпали сверху землей, а в конце - водрузили старое ведро без дна, где протянули пчеловодческую проволоку, на нее выложили рыбу, а в устье пещеры у ручья развели дымокур с сырыми щепками ольхи.

- Никогда не думал, что у форели розовое мясо, - говорит Баржик, разрывая золотистое с пятнышками тельце, горячие пахучие ломтики отправляя в рот.

Копченая рыба всем понравилась, но пасека осталась без мотни, пацаны утащили ее в деревню, так и не вернули назад. Баржик все клялся, что принесет сетку после хода красноперки.

Накачали шесть бидонов, седьмой пацаны оприходовали для себя, что делать, Бурковский их привадил к пасеке, они чувствуют на ней себя хозяевами.

А 19 августа приехал Серега-тракторист, он же профорг пчелосовхоза, привез на прицепе трактора, наконец, немного кирпича, горбыля на ремонт веранды и навеса на пасеке, стороительства туалета.

Серега, наверное, с детства любил крутить воображаемый руль, такое сосредоточенное конопатое лицо и лохматые нестриженые волосы, а еще в такт мотору "делает" губами, а сейчас воображает, что крутит администрацией. Говорит, что "хочется на полях наворовать картошки", но...одновременно, что "надо судить проворовавшегося пчеловода за 6 мешков с совхозного поля". Кто бы мне завез картошки, хотя бы за деньги.

Дима Бурковский появлялся в облике бригадира. Опять приезжал за своими вещами, забрал матрасы с пасеки, для кочевки говорит.

Дай власть и ты увидишь, как человек хочет перепрыгнуть через свою голову. Сколько ртов, орущих о себе. Власть над человеком не твоя компетенция, ее еще должен подтвердить тот, над кем ты хочешь иметь власть. А у меня нет никакого желания выслушивать его наставления. Слишком он переигрывает со своим предназначением начальника.

К 1 сентября пацаны окончательно покинули пасеку.

А в октябре, так и не выехав на кочевку со своей уже сложившейся пасекой, выровненной и готовой к зимовке, остался я окончательно один.

Тень от ясеня бродит по земле и крыше веранды. С крыльца видно просветленный лес и открывшаяся по краю долины линия сопок, с зелеными шапками кедрачей по вершинам. Сижу на высоких деревянных ступеньках, вынес чашку с чаем из комнаты, потягиваю напиток, и смотрю в осень. В высоком пустынном небе видны далекие вороны, парящие над долиной, лес обезлюдел, и скорее, до следующего года. Еще будут наезжать из города запоздалые любители природы, но в опустошенном лесу им уже делать нечего. После воскресных выходных, когда долина была наполнена голосами людей, стрекотом мотоциклов и нудно гудящими в лесу моторами машин по дороге, там, где висели яркие гроздья ягод лимонника по берегам реки - полный разор. Лес неряшливый, папоротник потоптан, лианы оборваны и обвисли, вывернутыми плетями, нет величественного строгого порядка в природе, взрыты многочисленными ногами опавшие листья на длинных звериных тропах по склонам сопок.

Пустота комнаты, со свежевыбеленными известью стенами и потолком, с теплой печью в середине, бережет уютную тишину и мой сосредоточенный покой.

Когда дом становится клеткой после отъезда очередных гостей, омраченных жизнью и заботами, ухожу я в сопки и брожу по пустынным склонам среди деревьев, просвечиваемых солнцем до корней, продираюсь на гребни сквозь орешник, пригибаясь под лианами кишмиша в сумрачных распадках. Или выхожу к сырости лесного ключа и бреду вверх по руслу, распугивая уже взрослые выводки рябчиков с прибрежных кустов. Переворачиваю в холодной воде камни в поисках ручейников. Всматриваюсь в тугие струи воды бегущие по темной гальке среди мшелых камней в поисках быстрой рыбы, и нахожу их стоящими под утесами в темных ямах. Не торопясь, срезаю длинную ровную ветку, очищаю от листьев и привязываю к ней леску с крючком, намотанною до этого на коробок спичек. Рыбалка в тайге не угнетает своей неподвижностью, все время передвигаешься по руслу. Когда прошлые заботы, как зудящий мотив надоедливой мелодии, отступают, возвращаюсь назад, к своему одиночеству.

Долина

Долина эта начиналась с развилки дорог, асфальтированная - шла к Большому Камню и "Техасу", в одном была База Тихоокеанского флота, в другом - судоремонтный завод "Звезда" для ядреных подводных лодок, а гравийка пылила желтой дресвой в жарком воздухе в глубь сопок. На перекрестке у столба, обозначающего остановку для автобусов, стоял белобрысый парень с красным лицом, большими голубыми глазами и бычьей шеей, не умещавшейся в ворот выцветшей энцефалитки, его скудный рюкзачок лежал на брошенной бетонной плите у края дороги.

Витус смотрел в голубое бездонное небо, говорящее ему не о красоте, а о близости побережья. Одиночество нарушил рейсовый автобус с юга, выбросивший сошедших с высокой подножки мужчину и женщину на асфальт, дверь в тишине захлопнулась, и он ушел в сторону Шкотова. Они не торопясь, подошли к маршрутному столбу, остановились в стороне. Мужчине лет за тридцать - он, поставив тяжелую сумку, быстрым неуловимым взглядом посмотрел на парня, присел на корточки и закурил, что-то в этом движении напомнило поведение зека, она - молодая, почти девчонка, поправив яркий платок на голове, молча отвернулась в сторону ушедшего на запад автобуса. Все ждали попутку в Долину.

Первой свернула с Находкинской трассы легковая машина, старенький "москвич", затормозивший у попутчиков, без лишних слов те забрались в нее, загрузив на сиденье тяжелую сумку, и Витус снова остался в одиночестве. Давно начались его странствия в пространстве тайги, кажущиеся бесконечными.

Со склона от дороги, вдалеке видна у гряды высоких сопок, как стена отгораживающих долину от ветров с залива, река Цимухэ. Она петляла среди лугов и пышного редколесья. Собственно Цимухой можно было назвать две реки: Цимуху, что текла со стороны Даубихэ-Улахинского плато, в переводе с манчжурского переводится как "тысячи сражений", нависающего над долиной, называли Нижней, и Верхнею Цимухой - текущую от далекого таежного хребта, за которым находилась благословенная Сучанская долина, с ее шахтерским городом Сучаном и Находкой, торговыми воротами Приморья. У горлышка долины Нижней Цимухи находится живописная пасека на берегу реки, крутые сопки здесь подступают с севера. По долине Верхней Цимухэ на Сергеевский перевал расположены деревни последовательно: Новороссия, Центральная, Новомосква.

У слияния Нижней и Верхней находится деревня Широкое и земляное каре древнего городища бохайцев, описанное еще путешественником Пржевальским, отправленным с отрядом казаков на подавление бунта китайцев, выселяемых в первый раз с территории Уссурийского края, до того присоединенного к Российской империи.

Разросшаяся Империя уже не могла позволить себе крепостное право. Россия, страдавшая от безземелья крестьян отправила во вновь присоединенные земли переселенцев из центральных губерний морем вокруг света, вместе с лошадьми, коровами и бабами. Треть из них померла в пути, но оставшимся в живых Империя дала до 100 гектар земли в Уссурийском крае, это столько же, сколько земли было у среднего помещика в центре России! Первым делом переселенцы потеряли первый урожай зерновых, потом начали околевать животные. Плодородная земля долины давала только устойчивые урожаи овощных культур. Их выращиванием занималиськитайцы, согласитесь, большой объем производства овощей - это признак цивилизации подразумевавшей большие города для сбыта продукции.

Когда построили Транссиб, на Дальний Восток хлынула "шуга", новые переселенцы: хохлы, "саратовские", запасные солдаты из Владивостока, - они вытеснили дальше в тайгу старожилов, и принесли с собой продажность должностей местной власти. Несколько раз эти власти выселяли корейцев и китайцев, занимавшихся промыслами: охотой, собиранием дикоросов и женьшеня, а по бухтам Края вылавливающих краба, гребешка, трепанга, морскую капусту. Перед русско-японской войной выселяли уже японцев с рыболовецких промыслов, перед Второй мировой вновь выселяемые корейцы подожгли тайгу с женьшеневыми плантациями, до сих пор по югу Приморья и восточным склонам Сихотэ-Алиня есть горелые сопки, так и не восстановившие растительность.

Последняя организованная волна переселенцев была после войны - это были уже не "добровольцы-комсомольцы", а ссылаемые западные украинцы, молдаване, "сомнительные элементы" из временно оккупированных немцами областей России, освобожденных доблестной Красной Армией.

И сейчас, богатые плантации капусты, картошки, репы и моркови - основные культуры Долины, а еще кукуруза на силос. В животноводстве - молочная ферма в Центральном и бычки на мясо, кочующие по окраинам долины на границе с тайгой. Огородам селян досаждают фазаны, но дичь почему-то едят только егеря лесничества - наверное, мясо жестковатое. Бьют браконьерским способом деревенские втихомолку кабана в сопках и изюбрей на таежных солонцах, хотя это угодья Шкотовского охотхозяйства. В тайге лесосеки, принадлежащие Краевому лесхозу, в предгорьях - пасеки пчелосовхоза "Южный". На выходе Долины к морю в тени хребта военный аэродром с ангарами морской авиации и оплетенная колючей проволокой сопка со складами бомб и снарядов, по ее верху проглядывают валы древней крепости, увы, недоступной для исследователя. Ничего не меняется в расположении воинских гарнизонов за тысячелетие - стратегические объекты одинаковы во все времена, независимо от исторической эры, технологии и направления агрессии.

Как везде в Крае, своя доморощенная власть, и ее много! Наездами бывают менты из района, и краевая рыбинспекция, "рыбсобаки", во время хода симы, военные на бронетранспортерах обычно к зиме ловят очередных бегунков-солдатиков, последних романтиков тайги - выбраться из долины сложно. Кроме фермы, сельсовета, деревенского клуба, школы и почты в Центральном, в деревне Новороссия у дороги амбулатория-стационар, обсаженная высокими тополями. Новомоскву же междугородние автобусы стараются проезжать быстрее - народ там непредсказуемый и шалый, тайга подступает к избам.

И конечно сельмаги в каждом населенном пункте, открывающиеся по желанию продавщиц и принадлежащие Потребсоюзу.

Центральная контора Потребсоюза в Шкотове, где можно отовариться на талоны за сданные сельхозпродукты, мясо, дикоросы, весенний папоротник, мед. Большую зависть в магазинах Потребсоюза вызывали у частника бензопилы "Дружба" с запасными цепями, водные моторы "Вихрь", столярные и слесарные инструменты, можно было купить даже японские раскладные зонтики, болоньевые плащи разнообразных расцветок, моднейшие импортные куртки из кожзаменителя и высокие югославские женские сапоги. Самая законспирированная экономическая организация, сохранившая свою структуру со времен НЭПа, основа серой и черной экономики развитого социализма, опора властных структур района.

Там же, в Шкотове - провинциальный военный гарнизон, типовой по всей стране, с пыльным плацем, казармами красного кирпича и уродливыми аллеями тополей со спиленными вершинами - некрасиво, зато однообразно. За Шкотовым - открытый карьер плохого бурого угля. Район пограничный, с глубоко деклассированным населением и управлением КГБ, зато властей в нем ... - вам по пояс.

И вот в эту Долину со стороны Плато занесло Витуса. Приближалась осень, и надо было как-то устраивать свою жизнь на зиму. В Шкотове его взяли на работу пчеловодом, и теперь он направлялся на пасеку N13 в таежный угол Долины.

Дуглас и его пасынки

Ахмет бил себя в грудь и театрально кричал: " Я хочу сесть!!!". У небритого сорокалетнего мужчины, заросшего по брови курчавым рыжим волосом, одетого в старый энцефалитный костюм навыпуск и громадные болотные сапоги, возгласы эти и наслаждение своими словами на лице, вызывали чувство трагикомического. И хотя Витус знал, что если бы нашелся человек или организация, для которой нужна такая жертва, Витек показал бы себя на высоте, но все же предполагал мелочь, которую тот не хотел бы разрешить другим способом. Ахмет страдал, ему приходилось жить у матери и работать уже целых полгода для получения прописки в Шкотове, а тут еще сима пошла на нерест в устье Цимухи, после тайфуна вода в реке сильно поднялась, подтопив тальники на окраине поселка.

- Не бойся радиационного заражения, ешь рыбу. Сима не кормится в Заливе, а приходит на нерест с моря, - сказал слегка поддатый Ахмет, когда Витус нашел его в ивняках на песчаном пляже реки, где "местные" закидывали в быструю несущуюся воду веером тяжелые сети с руки.

Заметив плавник рыбины, кто-нибудь из присевших в кустах и выпивавших рыбаков отделялся коллектива и бежал к воде. Серебристую рыбу с широкой спиной, подняв ее вверх, чтобы хвост не волочился по песку, тут же обменивали на водку или "червонец" у ждавших своей очереди автомобилистов, чьи машины стояли по всему высокому берегу, не спускаясь на песок пляжа.

Иногда очередной рыбак срывался в кусты и прятал сеть, это была игра со "своим" рыбинспектором, который где-то бродил по берегу, отбирая у "чужаков" орудия лова. К "своим" он подходил, громко предупреждая о себе раскатами мата. Вот он показался на пляже, новенькая полевая форма с бляхой инспектора на груди, кобура на пузе, накаленное от выпитого алкоголя одутловатое лицо, - начальник "при деле".

На лестнице двухэтажного барака с выбитыми дверями, где жила семья Дугласа, бывшего вора, а ныне заготовителя-одиночки, послышался голос Вовчика, младшего брата Витька: "Амур посторонись". С шумом поднялась собака, распахнулась занавеска, вместо двери закрывающая вход с лестничной клетки, и вошел высокий худой парень, одетый, так же как и Витек, что он пьян и ему плохо, было видно по его серому, как пепел лицу. До этого мы с Ахметом ходили друг за другом с кухни в прихожую, с прихожей в комнату с диваном и обратно, - я все пытался понять, что с Ахметом случилось, чем мне сегодня это грозит, к чему его речитатив?

- Ахмет, нажрался уже! - Ахмет Ахмету сказал. - Где моя накидушка!?

- А, х-Уй её знает, - подавившись матерным словом, ответил Вовчик, и ушел в свою комнату, слышно было, как он плюхнулся с размаху на постель. В прихожей посередине остались его болотники, Витек перешагнул через них и ушел.

На лестничной площадке за занавеской тяжело ворочалась, укладываясь, старая овчарка Дугласа, и затихла. Я прошел в комнату Дугласа к покосившейся плетеного орешника этажерке, где была навалена макулатура, порылся в хламе толстых журналов и выудил "Мартина Идена" Джека Лондона без задней обложки и последних страниц.

Дуглас спорил, что Джек Лондон - не американский писатель, а я подначивал его на пасеке, приводя довод о том, что основные сюжеты взяты из дневников последнего губернатора Русской Аляски Хлебникова, а написал рассказы Лондона кто-то из зеков с Магадана, так же как и приключенческий роман "Принц из Калькутты". Я дал ему почитать журнальный вариант "Мастера и Маргариты", Дуглас так и не вернул его, запрятав глубоко. Роман произвел на него должное впечатление.

Где еще найти авторитет в полу-уголовном мире, в котором жил и вырос пасынок Ахмет, он до сих пор не смог определиться со своей жизнью, в отличие от Дугласа, с его брюшной грыжей и двумя синими медальонами на груди - Ленина и Сталина.

На полочке этажерки стоит старое округлое паспарту, где старуха-мать Ахметовых, молодая еще, выглядела настоящей красавицей, крашеной и стриженой блондинкой Мэрилин Монро. Я вернулся в комнату, уселся на диван, где не сильно выпирали из потертой обивки пружины, и стал читать.

Завтра с утра на автобус до Новороссии, а там - на мою дальнюю пасеку, где я оставил на четыре дня Дугласа смотреть за пчелами, - мой временный визит во Владивосток затянулся.

Пьяная Маша, взрослая уже падчерица Дугласа, молодая и красивая, комкая пальчиками платье у пояса, исподлобья смотрит влажными и черными глазами на пороге комнаты. Она прикусила чувственную губу, хмурится, но молчит, только заметно подрагивают пальцы. Дуглас поё...т ее, когда матери нет дома, а брату Витьку она не дает, визгливо огрызается, когда тот зажимает ее за занавеской, пытаясь ухватить за... . Она лицом походит на фото молодой матери, только волосы темные и длинные и распущены по плечам.

Она вошла в комнату, когда я уже разделся, собираясь лечь спать. Стоит и молчит, потом сказала злым, срывающимся голосом:

- Только попробуй, вот только полезь ко мне в постель!

Но я не ответил на её совсем непрозрачную угрозу. Мать ушла на ночное дежурство в поликлинику, а Витек спал пьяный в дровяном сарае внизу рядом с домом, "на семи ветрах", где у него был рыбацкий топчан. Вовчик, протрезвев к вечеру, ушел на берег ловить симу, даже собаку увел с собой. Маша, резко повернувшись спиной, ушла в свою комнату, а я заснул.

Сквозь тревожный сон показалось, что Маша несколько раз за ночь заходила в мою комнату, смотрела на меня, наверное, хотела удостовериться, что я сплю.

Снилось мне следующее:

"...Маша бьет кулачком, и грань кубика врезается в ухо, возвращая Пиннокио к реальности, злости, боли и наслаждению болью.

Маша-куколка издевается над ним, сыпет ему в глаза конфетти.

Зовет злую Машу-маму, которая проводит любофила Пиннокио неприятными мазохистскими путями его либидо. Ему больно и хорошо.

Машу сопровождают игрушки, злые и страшные, подталкивающие ее к плохим поступкам, она замазывает кремом лицо Пиннокио, хохочет с серьезным видом, декламирует "гадкие" стихи, гениальные, ему хочется плакать от восторга, а он злится и не может ответить адекватно. Пиннокио хочет быть с этой девочкой, Машей, всегда, годы и время проваливаются в бездну, быть в числе её непутевых игрушек, только бы она его мучила. Позволяла быть в составе кубиков Маши-мамы.

Маша-мама щипала Пиннокио, девочка кусала слюнявым ртом, а Маша в это время откусывала яблоко сочное и кормила кусочками Арлекино, выталкивая язычком тому в рот. Арлекино сладострастно крутил пальцами соски девственной груди Маши-девочки.

Маша брала кисточку, краски и начинала, в одной из комнат без стен, на установленном мольберте на холсте рисовать что-то невообразимо прекрасное, а Пиннокио, пытаясь заглянуть - что, подвергался тыканью кистью с краской, и вскоре весь был безнадежно замазан.

Тогда злые подружки-игрушки вели его в ванную тесную комнату, рвали по дороге с него одежду, раздевали догола, намыливали голого и снимали скрытой камерой, как он возбуждается.

А в это время, в гостиной многочисленные гости-куклы на ковре злой Маши, нетерпеливо сидящей на диване в позе лотоса, поджав ноги, только кругленькие ее коленки выглядывают из-под коротенькой черной юбочки, раскинутой веером по оранжевому бархату покрывала, смотрели на все с экрана телевизора, занимаясь сексом.

Пиннокио бессильно щелкал выключателем, чтобы быть в темноте, но Маша тестирует его. Маша-мама сует злых щенков и котят, щенки, извиваясь в руках, кусают его, а котята больно впиваются в него когтями. А Пиннокио лижет обнаженные руки Маши.

Маша сползает к своим куклам и кубикам на ковер, голые ее коленки упираются в бедра Пиннокио больно и сладко.

Где злая Маша, где жалкий Пиннокио, где девочка-мама, со своими страшными медведями плюшевыми? Все дело в кубиках, ударом перевернутых больно на другую грань.

Не об этом ли говорит "чувственное" мышление, тасуя "сладострастно" кубики образов во снах разума. Попадая в мир, состоящий из кубиков, готовься к испытаниям.

Так, почему бы нам ни устроить игру в кубики "под древом познания добра и зла", и употребив одно трансцендентное понятие, почему бы ни предположить, что мы НЕ В АДУ-РАЮ, а в ЧИСТИЛИЩЕ, во СНЕ, где мы ничего уже изменить не можем, ни по злым, ни по добрым нашим моральным поступкам. Да и сами поступки, как бы мы не дергались, НЕ ИМЕЮТ смысла. И только наша СМЕРТЬ, в трансцендентном смысле, - есть освобождение. Освобождение - ОТ ЧЕГО?...

После всех игр со "сладострастием", удовольствие насилия есть последнее удовольствие, когда "злая Маша" к ужасу, подавляющая вашу волю, ненавидимая и обожаемая, идущая в своих желаниях дальше простых наслаждений, будет вызывать благоговейный трепет и преданность...как и власть.

Город на полуострове Муравьева-Амурского

Еще осенью Витус познакомился с Суконенко, веселая компания, оставив у железного шлагбаума "рафик", зашла на пасеку. Это были работники Главной городской ТЭС.

- Эй, пасечник, ставь медовуху на стол!

- Нет медовухи, ребята. Пасека совхозная, запрещено.

- Что ж ты, вождь краснокожих, - это они на мой здоровый цвет лица говорят, - такой ..., но бедный. Ничего, "малыш", у нас все с собой! Будем пить шампанское! Накрывай на стол.

Но, обошлись и чаем с медом, съели кучу домашних заготовок, женщины пили шампанское, а мужчины - водку Уссурийского ЛВЗ. Под вечер мужики помогли обкосить лужок. Под навесом в центре пасеки гости вспоминали счастливые времена студенчества. Тогда они гурьбой ходили в туристические походы по Краю, пели под гитару у костра, кормили комаров и жарились дикарями на песочке бухты Емар, которую называли Юмора, в отличие от Шаморы или бухты Фельдгаузена. Повзрослев, уже шумными семьями ездили в лес за грибами моховиками, сколько их было под пологом папоротника на СупДоке и росли они группами, сросшись до размеров хорошего пня!

Остались ночевать на пасеке, молодые залезли под крышу омшаника по приставной лестнице на открытый чердак, заваленный старым сеном, а Суконенко с главным энергетиком расположились на матрасах в доме.

Суконенко - ведущий инженер. Год проработал в Ираке, говорит, строил АЭС рядом с Багдадом. Эх, какой он был веселый и компанейский, с замечательным чувством юмора. Есть что-то в том, что наиболее коммуникабельные мужики те, у кого взрослые дочери. Витус несколько раз ездил во Владивосток на Тихую, где в обычной панельной "хрущевке" Толик жил в двухкомнатной квартире, зато с видом на море, с женой и десятиклассницей Катей, высокой и стройной, как мать. Старшая дочь Суконенко училась в Пединституте Уссурийска и жила у своей любимой, но строгой бабушки Вайнер.

Толик дал Витусу ключи от квартиры. Как-то приехав, Витус позвонил в дверь на лестничной клетке, никто не подходил, и он открыл дверь ключом. А навстречу вышла из ванной Дина, голая. Совсем не смутилась. Толик в разводе с женой.

Классический случай. Вернувшись без предупреждения из командировки в Ирак, Суконенко точно также зашел домой, открыв дверь, и повторилась та же история, только у Дины уже сидел в комнате какой-то мужик.

Суконенко приятен в общении, когда трезвый, но невыносимый и нетерпимый в пьяном виде, а пьянеет он быстро, малый вес и худощавое телосложение заядлого волейболиста не располагает к длительным застольям. Вся его интеллигентность слетает тогда с него, как короста, и слышится - "Я", "Я", и прорывается детдомовское воспитание и безотцовщина. Сказать по правде, Витус все время ожидал от него "полета шмеля", если бы не второй этаж его балкона. Но Толик не разочаровал, - в конце концов, повесился. А тут еще соплеменники Дины, иудеи, как назло, разбомбили иракский ядерный центр, и взорвался чернобыльский реактор. "Теперь хохлам п...ц", - сказала на это Дина.

Суконенко секретарь парторганизации ТЭС, и гордится властью советской, не смотря на то, что отца его успели расстрелять после войны, как врага народа, и он воспитывался в детдоме Уссурийска. В этом детдоме воспитательницей была Динина мать, так что, он был знаком со своей женой с детства. Вместе они окончили во Владивостоке Политех.

Дина - полная противоположность Толику, холерику и трудоголику. Он часто уходил в ночную смену, она же - спокойная и неторопливая, но не заторможенная, ценила семеный уют. А как Дина готовит, из любых продуктов, что достанет в магазинах, получаются аппетитные блюда. Пища по ее понятиям, это высокая поэзия и должна будить эмоции и воспоминания, ведь только привычное - вкусно. Позднее, в Германии, вступившей в Евросоюз, Витусу довелось в порту Киля попробовал пиццу - пища совсем не понравилась. Другое дело - пицца для итало-американцев в Америке, - какая роскошь ассортимента, - но не для немцев. Вы видели итало-немцев? Немцы рейха редко заходят в нерентабельные пиццерии.

К моей независимости и мироощущению Дина относилась со снисхождением. Хотя, кто поймет женщину, и что ей нравится в мужчине?

Как-то вырвался Витус на выходные в город. Приехал на грохочущем трамвае на Тихую. Окна квартиры Сухониных раскрыты, жара на улице.

На кухне развалился на табурете, расставив ноги, скользя по Витусу глазами, динин коллега по работе. Они вместе только что приехали с уборки картошки, куда посылали весь отдел учреждения. Дина сидит на краешке стула с прямой спиной, русые волосы, обычно распущенные или собранные в хвостик, теперь подняты в пышную прическу, открывают высокую шею и прелестные ушки. Тонкий прямой нос, - этим любит похвастаться и дочь Катя, проводя пальчиком и сладко говоря "греческий", - Дина в красивых модных очках, за которыми поблескивают озорные глаза, губы накрашены, ярко-карминные, грудь чуть прикрыта полами халатика, вот только руки портят ренессансный облик, сухие, желтые и в царапинках от работы в земле. Они пили водку. Её голые ноги красиво выглядывали из-под короткого халатика, полноватые колени, сдвинутые вместе, гладкие, притягивали взгляд. У Дины была вторая молодость.

Её дочь была неконкурентна матери, юная, она выглядела неприметной рядом с опытной, знающей себе цену женщиной. Катя забилась в своей комнате и не показывалась гостям. Когда я зашел к ней, она в тишине, надев наушники, слушала, пританцовывая босая на полу, двухкассетник "Сони", привезенный Толиком из Ирака. В комнате у стены пианино "Приморье", книжный шкаф с застекленными дверцами, гостиный стол, кровать и ученический секретер у окна с видом на залив Петра Великого. "Персидский" ковер, привезенный из-за границы, на поверку оказался сделанным на Тайване, и Толик утащил его в "свою" комнату, ручные японские часы "Омега" - тоже тайваньские, - и это все, что он купил на заработанную за год валюту. Все в дом, ничего мимо.

Зимой Витус познакомился на виадуке, проходя над железнодорожными путями от Морского вокзала, с Мариной Черновил, жгучей брюнеткой, одинокой и эффектной. Встречи их длились почти год.

Марина жила наверху, в одной из башен в новом микрорайоне Владивостока на сопке. Её однокомнатная квартирка в доме гостиничного типа была хорошо обставлена, но казалась безжизненной, несмотря на шалости ее маленького сына. А Витусу нравилось ночевать на борту океанского теплохода, стоящего у причалов Морского вокзала, в крайней, асимметричной, но уютной каюте Марины на баке, где силовые балки мощно разворачивали жилое пространство. Что может быть приятнее, чем проснуться поздним утром, когда солнечные блики гуляют по каюте, а в иллюминатор, расположенный низко над водой, видна панорама бухты "Золотой Рог". Марина выводила гостя к трапу мимо приветливого вахтенного.

Город с моря смотрится, как Сингапур с белыми небоскребами, хотя вблизи, - Владивостоку далеко до него. Эти вечные коммунальные проблемы, то воды нет, и в самую жару выпито в городе все вино, соки и минералка, с раннего утра очереди к пивным ларькам в микрорайонах, то - электричество отключат, не вовремя поставили бурый уголь на ТЭС из Райчихинского разреза Шкотова. А еще проблемы закрытого морского порта, о погранрежиме временами вспоминают, проверяют прописку в паспортах на автобусных и железнодорожных магистралях. Все это так далеко от тропического и сияющего чистотой Сингапура.

Марина ходила на рейсовом пассажире "Азербайджан" библиотекаршей до Петропавловска, а порой, и Провидения, иногда их команду, старожилов, бросали на заморские круизы, тогда можно было и немного заработать. Она мало рассказывала о своей жизни. После окончания физмат школы на Первой Речке, где была первым математиком класса и участвовала во Всесоюзных олимпиадах, она поступила на математический факультет в далекий и ледяной Томск, и жила лишь на стипендию, ее мать одиночка с младшей сестрой не могли помогать деньгами. И после трех голодных лет Марина бросила Университет и ушла в моря, чтобы подзаработать на дальнейшую учебу. Одевалась она со вкусом, как умеют только женщины-морячки Владивостока.

Красивый город попал в тиски проблем, Амурский залив постепенно превращается в сточную яму, Уссурийский - зона радиоактивного заражения, и если еще Китай прорвется к Японскому морю в районе Тумыньцзян, то Владивостоку - конец.

Но для молодых ребят, город на сопках, - большой полигон, на котором пасутся множество красивых женщин, - портовые города всегда отличались этим исключительным материалом. Где еще можно увидеть в центре города летом, в обеденный перерыв, столько спешащих на городской пляж чтобы искупаться красивых и легких в общении секретарш, разве что в далекой Одессе.

"Седанка", "Садгород", "Санаторная", "Курортная", - звучат остановки, - поезд, вырвавшись из промышленных ущелий окраин Владивостока, идет столь близко к воде залива, огибая береговую полосу, что под насыпью видна полоска прибоя, теребящего черные мотки водорослей на пляже, засыпанном мелким ракушечником, и только медленно проплывают мимо окон электрички бетонные столбы опор. Выталкивают поезд крутые склоны, заросшие прибрежным кустарником. Тенистые пади, испещренные укромными тропинками, уводящими вверх к черным стволам наклоненных к морю деревьев, перемежаются платформами остановок.

Летом электричка тормозит практически у каждого столба. Слышна музыка из репродукторов, толпы веселых и беззаботных отдыхающих вокруг береговых павильонов, заборчиков пляжей, лодочных и спасательных станций. Публика в легких одеждах передвигается с зонтами, детьми и домашними собачками по берегу, прибрежным кустам, и по крутым тропинкам. Большие выводки "санаторных" к обеду тянутся с полотенцами через плечо к виадукам над проводами путей наверх в парковую зону.

Нельзя сказать, что берег хорош для купания, места с песчаными пляжами редки, много водорослей по берегу, и слизью громоздятся выброшенные прибоем гигантские медузы южных морей, занесенные в Амурский залив тропическими течениями. А в июле мутные волны колышут мелких медуз-крестовиков, кишащих в воде, как галушки в украинском супе, и жалящих купальщиков.

Активному человеку не легко жить в курортной зоне приморского города. Но есть другое, что собирает летом здесь отдыхающих, - это знакомства, завязывающиеся в атмосфере вынужденной праздности, и куртуазность общения - и все направлено на это, ничего лучшего горожанами не придумано.

Центральное времен ускорения

12 ноября. Уже был вечер.

- Где Сергей? - спросил Витус у отца Баржика.

Дядя Миша, предложил выпить с ним одеколону. Витус отказался, сказав, что "Тройной" потому и называется - тройным, что кроме спирта и ароматического компонента, содержит ацетон, а это то, что выделяет человек с больной печенью, с тяжелого похмелья. Дядя Миша, маленький, сухощавый алкоголик загрустил, достал папиросы и закурил. Витусу пришлось рассказать ему притчу из своих странствий по нефтяным месторождениям Тюмени, - разговор с собеседником надо поддерживать, в поселке придется ночевать.

"Был у меня кореш, вместе жили в "балке" на болотах, наша была вахта. А тот пил все, что горит, похваляясь своим богатырским здоровьем, особенно ценил одеколон "Красные маки". И вот, однажды, с тяжелого похмелья пошел он "до ветру" в ближайшие кусты. Прибегает оттуда с испуганными глазами: "Все, больше пить не буду, а то, сделав "личинку", поднес к ней спичку. Так оно - загорелось! И такой запах пошел - чистый "Красный мак"!

- Так где Сергей?

Был год "сухого закона". В магазине Центрального, кроме мыла и дубовых макарон, выпускаемых конверсионными пороховыми заводами ВПК страны, да хлеба из американского зерна, если успевал к приезду машину, купить ничего было нельзя, - масло, мясо, молоко, консервы, одеколон продавались только ветеранам ВОВ и передовикам производства. Мать Баржика, как доярка фермы, отоваривала талоны тут, а своему мужу, алкоголику, подкаблучнику и инвалиду "по жизни" приносила побаловаться "памфурики".

- Сходи за ферму на речку, может с пацанами там, - сказал он.

Баржик верховодит своими сверстниками. Однажды Витус спросил, мечтает ли Сергей стать пчеловодом, пацаны все лето провели на пасеке, - на что тот мудро ответил: "Я поступлю в мореходку, чтобы никогда не жить в деревне. Здесь одни дебилы".

Оставив рюкзачок в квартире, Витус отправился в темень, смутно ориентируясь по тусклым оконцам поселка. За фермой действительно увидел огонь костра и тени, метущиеся вокруг него. Тут его кто-то потрогал рукой из-за спины.

- Не ходи туда.

Витус обернулся, позади стоял Есаул, испуганный.

- Мне нужен Баржик.

- Его там нет.

- Я все-таки схожу туда.

Есаул нехотя поплелся следом. Когда подошли к костру, - увидели пацанов от пяти до пятнадцати лет, у всех неестественно расширенные блестящие глаза, громкая речь, перемежающаяся матами и хохот беспричинный на вопрос: "Баржика не видели?". Есаул быстро увел Витуса от "детишек", обкурившихся. За фермой и горой навоза, бульдозером навороченным к реке, сплошные черные заросли дикорастущей маньчжурской конопли, до "сухого закона" никто и не знал, что это такое!

Когда вернулись, Баржик оказался у своего двухэтажного совхозного дома. Есаул, сглотнув слюну, отказался от ужина, - не принято по современным тяжелым временам напрашиваться за стол, - и убрался из квартиры, а мать Баржика пригласила Витуса на обильный ужин.

За столом дядя Миша интересовался у Сергея какой-то девицей, которую бросил парень из военного училища, они дружили со школы, и она поехала к нему во Владивосток, но там у него оказалась другая. Курсант женился на городской.

Собака Баржика ночью выла у двери на коврике.

С утра Витус сходил на почту, но писем нет. Почтальонша как всегда оставила ему невостребованные журналы "Огонек", под редакцией Коротича, - местные боятся читать "антисоветчину". Она явно заигрывает, улыбаясь щербатым ртом, передних верхних зубов у нее нет. Она - старшая дочь Галы Хуторной, говорят от Дугласа, такая же дылда.

Возвращаясь за рюкзаком, Витус услышал в подъезде дома вой женский, соседки, одна - высокая, грузная старуха с крупными руками, другая - мать наркомана, выволокли 18-ти летнего парня из квартиры. Тот лежит, как Буратино, раскинув деревянные руки и ноги. Дергают бесчувственное тело. Витус опустился на колени, - пульса нет, глаза паренек закатил, в уголке рта слюна и кровь, - начал делать ему искусственное дыхания и массажем запустить сердце. Старухи мешают, то начинают дергать тело за конечности, то, сложив свои руки на шерстяных жакетах, испуганно умоляют помочь, когда их грубо "отсылают". Еле откачал, парень сначала подтянул ногу, потом открыл бессмысленные глаза. У него должны быть проводы в армию, а он чуть в ящик не сыграл. Брат той девицы.

Добрался до пасеки, снег на дороге тает и грязи полно. Бардак после пацанов, бросили немытую посуду, и полы после себя не помыли.

Принимая мир как наказание, мы тем самым принимаем его безысходность, накладывая на себя терпение. Это не есть терпение знающего истину - это терпение скотины, которую ведут на бойню, тупое и тяжелое.

Современному обществу требуются факты для осознания реальности жизни, для сладости приправленные сексуальностью, опять же скотские. А почему так? Потому что из мира фактов мы выбираем лишь немногое, чтобы выстроить убогое мировозрение, отрицающее глубину, исходящую из человеческого сознания, а тем самым отрицаем и важность индивидуальной жизни. Мы не задумываемся больше о себе и окружающих, мы потеряли представление об общественной жизни, мы в ней видим только насилие и сексуальность, т.е. скотское.

Жизнь, не оплодотворенная идеалами, становится невыносимой, становится наказанием. Забыли, что общественная жизнь человека, возвышаясь над скотской жизнью, дала ему представление о добре, подняла его из глубины скотского зла.

Общество воспитывает отдельную личность, а личность в свою очередь влияет на него, как бы ни тяжела была жизнь, - общество было опорой личности, а не передвижение и перераспределение вещей государством, обезличивающее сознание человека. Мы сами для себя создали скотский ад. Добро - смешно, а экономическое принуждение - оправдано. Опрокидываем все в безысходность. Вырвавшиеся из нужды, распинают достоинство оставшихся.

Гипсовый мертвец - декабрь

Был снегопад. Добрались до занесенной по пояс пасеки. Навес под черными деревьями в пустоте поля обрушился под тяжестью снега. Мертво и безжизненно вокруг, где раньше стояли ульи, только холод, над белой пуховой постелью словно распластался гипсом мертвец, не видно даже следов зверей. Витус с пацанами принялись за уборку вокруг домика, чтобы он не имел страшный бесчеловечный вид. Растопили печь в доме, для этого пришлось лезть на крышу и бросать в трубу зажженную бумагу, чтобы создать тягу. Вскипятили воды, помыли полы, вытряхнули матрацы и одеяла на снегу, - создали уют.

С утра с Есаулом и Степой Мордеевым пошли к реке. Они стреляли их "поджига", а Витус через лес ушел на лесовозную дорогу, направляясь к штатным охотникам у лесосеки, понес соседям немного меда. На заснеженной дороге встретил Фазиля, охотоведа, рыжего татарина. Он настороженно смотрит, не спуская черных глаз с ружья, поинтересовался в выстрелами. Витус снял с плеча двустволку и протянул стволами ее к носу охотоведа. Этот жест Фазиля напугал, но Витус дружелюбно протянул ему оружие, запаха пороха нет и пустой затвор. Фазиль нехотя вернул оружье назад.

В деревянной будке на колесах был только седой высокий дед, сидящий у открытой буржуйки и топивший ее маленькими аккуратными чурбачками, напарника не было.

Возвращаясь к себе по тропке, протоптанной пацанами, Витус увидел сквозь заснеженные кусты газик ГАИ у домика, и быстро сунул ружье прикладом в снег. Четверо ментов в черных полушубках и белых портупеях и при бляхах, молодые и откормленные. Они из Шкотова, среди них Шаповал, начальник милиции, и лесничий района Дрюцкий. Пацаны, как испуганные воробьи, сбились в стайку на пороге дома. "Да ты не бойся, ничего не будет", - а слышится, - "Мы отцы, а вы все - наши дети". "Чье оружие? - спросил Дрюцкий, менты отобрали у пацанов одноствольный дробовик Баржика, не запирающийся из-за металлической гильзы, застрявшей навечно в казенной части, с исцарапанным и изувеченным латунным бортиком. Витус сказал, что ружье - его, и осталось еще от прежних хозяев пасеки. Менты снисходительно пообещали приехать на пасеку летом, и больше ничего не взяв, уехали прочь.

В деревню Витус пошел с пацанами.

На пасеке Шапошникова, Витек проницательно ответил Витусу на риторический вопрос: "Почему люди не могут жить между собой просто? - У всех свои интересы по жизни", - и добавил к чему-то, - "Машка моя говорила, что когда ты ночевал у нас, приставал к ней, целовал и крутил ей соски грудей, - правда?"

- Это был сон.

Вот он - бред бесплодной реальности. Витусу вспомнился яркий сон, о котором никто не знал. Прижился Ахмет в лесу, да и Шапошников его не гонит. Почему?

К вечеру подошли с пацанами до отворота на ближнюю пасеку, след газика завернул туда, он перекрывает след старенького "москвича" Грязнова со стороны деревни. У Андрея слышна радостная пальба из ружей. Там бражка и водка, там люди другого склада. Менты там отдыхают. Последнюю рубашку забирают только у тех, у кого она действительно последняя - вдруг не останется...

В общаге, зашедший на огонек Шагака лезет с прописными истинами.

Ночь тяжела.

Возле "Чилима" с неким Шуриком вчера взяли ящик пива и поехали к Суконенко на Тихую. Толя злой, пропустил на кухню, Дина вышла из комнат, напомнила Суконенко, что в феврале развод, и ушла. Утром, мерзлым трамваем Витус уехал в центр, - в Бюро по туризму и экскурсиям в здании Морского вокзала. Путевок на круиз "без заходов в порта" на Новый год в тропики, как обещает рекламный щит, - нет, даже за 300 рублей.

Будущее безвыходно. Остается 100 рублей и вся зима впереди. Олейник, преподаватель из Мореходки, матросом может устроить, но пока продлится оформление и учеба, придет весна. Отсутствие комфорта в быту и в душе. Безысходность. Одиночество полное. Вернулся из Владивостока в деревню на следующий день.

В Центральном холодная и грязная общага, пропахшая кислой капустой и брагой. У порога собачка Шагаки с безумными глазами и неутолимой жадностью к пище, беременная. Опять в доме нагадили бормотушники, у печи стоит фляга с бражкой на томатном соусе, на полу между кроватями блевотина с ягодами лимонника, и еще пропал из соседней комнаты охотничий нож, кто-то валялся на постели Витуса и обоссал ее. Шагака, заслышав шаги за стеной, пришел из соседней квартиры барака, говорит, что у "них" - была драка.

Условно-освобожденный "башкирец" - Шагиахмеров, подселенный Бушмелевым, так и не появился ночью в совместной общаге, видно уехал в Большой Камень, где ему надо отмечаться ежемесячно, как "химику".

А Витус вышел с утра на работу на стройку коттеджей.

Хватя - авторитетный универсал-плотник, чем-то внешне похожий на Дугласа. У него искалеченные руки. Большой палец на левой руке с изувеченным ногтем торчит под прямым углом, искривлен так, что им можно пользоваться как угольником. Правая рука словно одета в тяжелую перчатку, пальцы толстые как сосиски, неповоротливые, - как Хватя такими руками ловко работает топором и плотницкой пилой, а так же, ровно кладет кирпичи, не понятно.

Хватя, запахнув старенький бушлат, сидел у затопленной с утра печи на кухне строящегося брусового дома, рассказывал работягам, как бригада его "гудела" в Широком летом. Светлана, жена Шагаки, и еще одна женщина, пожилая, в забрызганных комбинезонах штукатурили стену в коридоре.

"...А потом, утром пропали 3 кубометра пиломатериала. Урбанович, прораб, пригрозил нам милицией и не выдал зарплату. В ответ - два дня не выходили на работу, пили. А потом приехал директор Бушмелев. Шли мы молча от стройки по высокой траве, мокрые от росы. Дима тихо что-то произнес, тут директор резко повернулся к нему, а тот ему говорит: - Ты, вор! Ты, и Урбанович, а мы помогали вам грузить.

- Ты и наглец!

- А мы тут все подпишем в протоколе, ты и прораб - украли, а мы...помогали вам грузить.

Димка то знал, что директор привез ментов, но хотел, что бы мы сами заплатили из зарплаты за пропажу. Но не вышло. Дело это замяли, а зарплату выплатили...".

"Накаркал" Хватя, - Бушмелев на стройку приехал с Урбановичем и Пашей, и к Витусу сразу подошли. Одеты тепло, в распахнутых на груди новеньких меховых куртках из стриженой овчины, белоснежной - у директора, и розового цвета - у Шрамкова и Урбановича.

Гад, "сучонок" настучал, вон - сидит в углу, "свой в доску - неструганный", наглый, как ни в чем не бывало. Это он поставил "бражку", - "у вас тут спокойно". Коренастый шофер Бушмелева, сосланный "на трудовую повинность", он же, "урка", племянник Урбановича, Валера Зайцев.

- Поехали за брагой, - словно двинув кирпичом из-за спины, сказал ухмыляющийся Бушмелев, словно ухватил как мент жестко "под мышку", - "Пройдемте, товарищ!".

- Какой такой брагой? - Освободив "захват", удивленно сказал Витус.

Но пришлось ехать назад в "общагу", где Витус долго возился с замком на морозе, потом открыл дверь, и, не закрывая ее, пропустил "комиссию" вовнутрь. Паша, как хорошая гончая, обшарил комнаты. Ничего они не нашли, еще с вечера вынес бражку "урок" на веранду, и задвинул ее за сетками кроватей. Сходили они даже к Шагаке, но не рискнули сорвать замок, Светлана и Шагака были на стройке. Зато, когда озабоченный директор уехал, а Витус пешком вернулся на работу, все работяги радостно приветствовали его, и больше всех - хозяин бражки, Валера Зайцев.

После отъезда комиссии никто не работал, не поленились за два километра по морозу притащить флягу с "пойлом". Соорудили широкий стол, пили за "друганов", чифиристы - отдельно. Всем работа на стройке обрыдла. Шагака молчаливый, пригубив чуть из стакана, проницательно и безысходно смотрел из угла.

Чем дело кончится - можно не сомневаться. Рассуждают "за жизть".

"У Паши "снова обокрали" пасеку Грибка, "забрали" новые корпуса, почему и молчит, ожидает, что пролетит, спишут, - а тот приехал в Новомоскву, хотел навесить пропажу на Грибка, у него сгорел склад со старыми пустыми корпусами. А маленький, но злой Грибок, пьяный приказал своим четырем сыновьям скрутить его. И поставили болезного у стены омшаника, "расстреливать". Дали залп, но мимо. Почему и молчит.

"А Урбанович точно сядет вновь, наворовал много".

"А по весне посмотрим, подадимся всей бригадой в другой район, здесь все повязано, ОНИ - совсем оборзели".

А еще Хватя рассказал историю, что якобы с ним была.

"...Продали куртку за 100 рублей на Морвокзале, и в "Волну", где сняли двух блядей, те говорят: - "На квартиру пошли". Взяли вина и туда, на Посьетскую, а там, в "фатере" ремонт. Только расположились, стучат в дверь. Одна блядешка - только дернулась открывать дверь, Дима ее по морде. А дверь я на железную кочергу заклинил. А те - рвутся. Потом с улицы начали бить камнями окна. Мы разобрали печь в доме и начали отбиваться кирпичами. Один с улицы лезет в окно, Дима его съездил кирпичом по голове. Отбились. Выпили вино, отметелили баб... Сидим как-то в Петропавловске-Камчатском, пьем в компании. Один со шрамом. - Откуда шрам в височной части. - Долго рассказывать. Да, во Владивостоке, на Посьетской. - Так это я тебя кирпичом съездил? - говорит Дима".

Все, больше не могу! Витус ушел жить на пасеку к Шапошникову на январь, - тут денег не заработаешь.

А 31 января уехал во Владивосток к Марине до марта.

Зимняя охота

Открыв утром дверь избушки, Витус увидел сверкающий свежевыпавший снег. Пробежался мимо собак, привязанных у лежащих бочек, служащих будками, к маленькому и тесному деревянному сортиру. Назад возвращался, уже не торопясь, вдыхая морозный воздух заснеженного леса. Потрепал четырех лаек Шапошникова по холкам, они вставали на задние лапы, подставляя жесткую шерсть, и радостно виляли хвостами, повизгивая. В предчувствии кормежки жрали собственные толстые какашки, что ожидать от собак, которых круглую зиму кормят запаренным комбикормом, не перевариваемым их кишечниками.

В избушке с кровати слышится удушливый кашель Ахмета, который проснулся, и сразу закурил "беломор", чтобы успокоиться. Витус раскрыл устье печи, пригреб кочергой остатки серой золы, в которой вспыхивают неяркие огоньки углей, настрогал ножом щепочки с кедрового смолянистого полена, расщепил топором прислоненные с вечера к печи дрова, уложил на зардевшийся огонь, и закрыл дверцу, пламя схватилось, сквозь щели осветило полы кухоньки. Печь неспеша загудела, а Витус взял ведро и топор, и пошел за водой к наледи, заполнившей лес у реки.

Витек спит на кровати, не раздеваясь, не снимая своего грубого рыбацкого свитера. Выходя из избы, он надевает только бушлатик и напяливает на нечесаную голову заячий треух, но чаще бродит по лесу простоволосый.

Проснувшись, Ахмет сразу ушел на заячьи тропы вниз к реке. По кустам у него насторожены петли из пчеловодческой проволоки, привязанные свободно к палкам. Принес двух задушенных зайцев. "Во, опять попались два "есенинца", надо положить в холодильник", - сказал он, подняв зайцев за ноги головками вниз. Холодильник у него - это большой сугроб, где закопаны в снег несколько тушек, задубевших. После того, как исчезла собачка Шагаки, которую пацаны привели из деревни, опасаться за потраву не приходилось, лайки всегда на привязи. Шапошников не пускает собак в избу, а под навесом омшаника, забитого старыми корпусами ульев, где безумная собачонка ощенилась, и не подпускала никого к приплоду, выжить на морозе новорожденные не могли. Позже Шапошников разобрал завал и лопатой выгреб странно длинные, так и не открывшие глаз трупики.

Звук трактора выгнал из избушки, трактор шел мимо на лесосеку и тащил он за собой деревянную будку. Следом за трактором вырулил на подъем к пасеке на своем "Урале" с коляской Шапошников в танкистском шлеме, привез два мешка комбикорма для собак, мешок с солью и стеклянные балены в рюкзаке, которые он сразу унес в омшаник. Тракторист, заглушив на дороге за деревьями трактор, поднялся по склону на пасеку - высокий крепкий парень в добротном зимнем комбинезоне на лямках, легкий на ногу, в отличие от хромающего и сутулого Шапошникова. Шапошников нахмурил мохнатые брови, но выставил один бален с самогоном, все выпили, закусив заячьим рагу с солеными огурцами, что сварганил Ахмет, обозвав его "татарским азу".

Тракторист согласился притащить валявшееся на обочине лесовозной дороги большое кедровое бревно, но Шапошников должен был заплатить 20 рублей за отлитую ему бочку соляру. "У тебя есть деньги? - спросил Шапошников Витуса, - заплати". Бочки наполнялись приезжавшими на пасеку посетителями за самогон, в основном это был бензин для его мотоцикла, электрогенератора и пилы "Дружбы". приживальцы никогда не пользовались движком в его отсутствие, зачем в избушке Шапошников зажигал электролампы вечером - не понятно, когда можно обходиться прекрасно керосиновыми лампами "летучая мышь". Может ему нравится щелкать переключателем? Хотя в омшанике у него стояли две медогонки, одна с электроприводом, правда, как он сказал, неработающая.

Витус залез в кабину к трактористу, и они, не торопясь, со скоростью гусеницы на ветке дерева, поплыли по заснеженному лесу. Добрались на вырубку, не доезжая лесосеки, отцепив будку, повернули назад. Бревно было громадное и толстое, его сбросил лесовоз, не вписавшийся в поворот узкой дороги, развернуться было негде, а машина опасно наклонилась. Подведя под комель металлический трос, и закрепив его, потянули бревно за собой. На пасеке Шапошников завел свою "дружбу" и попытался кедрину распилить сразу на короткие кругляки. Распилка бревна затянулась до вечера, поменяли несколько затупившихся цепей, лагами с трудом вчетвером перевернули лесину на другой бок.

Вечером Шапошников уехал на мотоцикле домой в город, оставив трехлитровую банку с самогоном. Тракторист заночевал на пасеке, благо, что в комнате были три койки у стен.

Утром Витус с Василием, оказавшимся штатным охотником, решили взять собак Шапошникова на охоту. Сходили в омшаник, где у Шапошникова были спрятаны ружья. Витус взял себе двустволку 16 калибра, которую собственноручно перебрал еще осенью, и одноствольную "ижевку" 12 калибра для гостя. При постановке ульев, Витус некоторое время жил у Шапошникова, и облазил пространство леса до Круглой сопки за болотом, где обнаружил старые кучи веток в густом ельнике у основания склона, под которыми кабаны устраивают гнезда для выводков. И теперь самое время проверить, есть ли там стадо.

Собаки убежали вперед, и когда охотники вышли на старую просеку, огибающую Круглую сопку, послышался дружный лай в кустах. Сбросив куртки, бегом, насколько позволял глубокий снег, поспешили на помощь собакам. В кустах замерли несколько черных силуэтов на длинных ногах, при нашем приближении кабаны сорвались с места и начали прыжками уходить за сопку наискось по склону.

Одного секача держали собаки. Выстрелили разом, Витус видел, как его пуля рикошетом от срубленной ветки ударилась в ствол дерева. Кабан сорвался и увлек за собой собак. Василий сказал, что - попал, и они подошли к разбрызганному копытами снегу, замусоренному веточками и зеленым мхом лесной подстилки, но ничего не обнаружили. Но, пойдя по следу, где секач уходил прыжками, вскоре нашли капельки крови, и уже кровяной след не пропадал.

Пожалели, что у нас нет лыж. Василий говорит, что орочоны из Санчихезы гонят кабана в одиночку на лыжах с одним только копьем, убивая, когда тот обессилит. Позвали собак, но те ушли далеко. Вернулись за куртками и рюкзачком.

Заснеженная просека огибает сопку. Полаяв вдали за деревьями, собаки вернулись запыхавшиеся, смотрят вопросительно, высунув на сторону языки. Азарта у них хватает. "Подранка нельзя оставлять", - сказал Василий, и охота продолжилась, собаки теперь далеко не уходили.

Солнце, в начале охоты светившее в лицо, переместилось за спину. Снег из золотистого превратился в холодный синий, лес вырос, стал незнакомым, наполнился глубокими тенями от многочисленных распадков, единственно, что связывало с домом, это след погони.

Но вскоре пропали два кабеля, - они вернулись на пасеку. Остался старый кабель и поменьше его размером сука, наиболее умная из всех, это она держала кабана за ляжку.

Кабаны, было ушедшие в один из распадков наверх, спустились вновь, охотники следом вышли на кровяную лежку, и собаки бросились вперед, недалеко, за очередной грядой послышался их лай. На этот раз не торопились, пусть собаки разгонят стадо и пусть кабаны уходят. Время работало на охотников, чем чаще раненый кабан будет ложиться, тем быстрее он ослабнет, теперь он сходил с лежек уже не прыжками, но и крови стало меньше. Кабан живуч, но от вязкой суки не уйдет.

Преследовали подранка до вечера, сделав глубокий круг, вышли к верховьям ключа почти на лесосеку, и, оставив преследование до утра, ушли на ночевку в охотничье зимовье.

Спустившись к ключу и перейдя по наледи на другой берег под голый склон сопки, где стоит низенькое зимовье, скрытое сугробами, и чернеют только верхние балки и низенький конек крыши, разгребли вход. Сняли скобу, и дверь легко подалась внутрь. Переступив высокий порог и нагнувшись под низким карнизом, залезли в избушку. Напротив двери над высоким столиком, как в вагоне поезда, узенькое оконце, нары с обеих сторон под низким потолком, под ними пустота и земляной сухой пол, сбоку маленькая печь с коленом трубы на ползимовья. Под нарами сухие лежалые поленья, быстро растопили печурку, на ней сверху умещается только закопченный чайник. Соль, крупа, сахар, чай подвешены в мешочках к потолку, там же в мешочке табак, выпотрошенный из бычков. Вышли под звездное небо, пока дым вытягивало из открытой двери. Собаки залегли в снегу, свернувшись калачиками.

Вытерев пыль со стола и с нар, и попив чая, расположились на нарах, начались воспоминания о прошлой жизни.

- Почему ты не работаешь охотоведом?

- А почему ты не пускаешь собак в избу? А почему ты - пчеловод, а не, скажем, бригадир или зоотехник совхоза?

"...По окончании заочно Иркутского лесного института выпускники устроили банкет в ресторане. А был среди нас самый старый, с залысиной, прикрытой прядью волос, кажется из Лазовского заповедника - это где-то на север по побережью".

Витус насторожился, но промолчал. А Василий продолжал свою историю, как они гуляли в ресторане.

"Он учился долго, лет десять, был тупой как сибирский валенок. Сессии сдавал на тройки, говорят, привозил с собой шкурки меховые для преподавателей в виде взяток, а на выпускной даже шкуру тигра. Но дело не в этом. На стол денег не дал, говорил, что нет. Но как старшему мы ему простили, и он пил за наш счет. Но, говорят - халява на пользу не идет. Он напился. А тут мы музыкантов "башляем", даем пять рублей и они нам "Под крылом самолета" поют, а недалеко стол с "кавказцами", - те "башляют" десять рублей, чтоб им "лезгинку" сбацали. Так, с переменным успехом и соревнуемся. Так вот, наш друг укушался совсем, поднялся и пошел к музыкантам заказывать музыку, его привели назад. Знаешь, что он им заказал за три рубля? - "Интернационал".

Тут Витус не выдержал и сказал.

- Его случайно не Делюков звали?

- Кажется так.

- Валера. Ноги как ласты. Загребает.

- Точно он.

- Ему, говорят, ноги сломали работяги в Сергеевском лесхозе в бытность Делюкова бригадиром на лесозаготовках.

И Витус рассказал свою историю. Тесны судьбы людей в тайге.

Витус вспоминал, как устроился на Канхезу лесником в Преображенское лесничество заповедника. Там никто не задерживался надолго, обычно от трех месяцев до полугода. До него на кардоне сидел Аврам, украинский парубок с длинными каштановыми волосами и большими выразительными карими глазами с длинными ресницами, этот играл на гитаре, и у него собирались парнишки и девицы из Бурьяновки, он настолько непрактичный, что от плохого питания страдал диареей с кровью. Выгнали за лень, не ходил по обходу. Потом был маленький строитель большой Останкинской телебашни, по прозвищу Мулирман. Этот пел арии из опер, его странность была в том, что он постоянно варил супы из различных круп, а остатки, закрыв полиэтиленовыми крышечками, опускал в воду реки в стеклянных банках, "про запас". "Это вчерашний суп, это - трехдневный, но хорошо сохранился!", - говорил он, - "на черный день". Скоро между камнями образовался "пункт приема стеклопосуды". А самый легендарный, обрюзгший и неряшливый нелюдим, ходивший по лесу в черном пиджаке, одетом на грязную майку, этот пошел за "правдой" с одностволкой 12 калибра "давить коммунистов" в районный партком, откуда его направили в Уссурийск за справкой. Месяца два пролежал в дурдоме, его и оттуда выгнали. "Гады, коммунисты, - говорил, вернувшись, - даже справку не дали!". Но из заповедника его убрали, оружие ему не полагалось, а своим угрюмым видом он пугал не только браконьеров, но и зверей в тайге, наверное.

"Делюков посадил меня и Саню-"вольного стрелка" в кузов уазика, в кабину залез сам с нашим лесничим-пьяницей Шевченко, который и таракана за свою жизнь не убил, и мы поехали "на мероприятие", в "показухе" - Делюков спец, проявляет невиданный энтузиазм. В лесу у слияния Канхезы с Сяухой, машина въехала на территорию пионерлагеря, остановилась у домика сторожа. Выходит растрепанный чубастый парень, он проводил время со своей подругой поварихой, и только трусы успел надеть, а тут машина вооруженных до зубов лесников. Делюков ему говорит, что приехал расстреливать собак, они якобы бегают стаей в заповедник и грызут оленей. "Стреляй! - истерично кричит нам с Саней, - в собаку". А у меня карабин, и патроны подотчетные, я его даже с плеча не снял. Собака привязана в будке на простую веревку. "Не дам!" - кричит повариха, и как "якобинка на баррикадах в Париже" пышной грудью идет на Делюкова. Шевченко испуганно помалкивает, он не выносит громких скандалов, мы то никто не знали, куда нас везут. Делюкову из сторожки испуганные любовники вытаскивают телефон, и он звонит с сердитым видом прокурору поселка. Где вся его лесть в голосе? - Звучит гневный звенящий глас Правды! Потом передает телефон сторожу, тот испуганно кивает в трубку. Откуда у Делюкова такая ненависть к собакам - не понятно. Сам похож на кота, такой же кругленький и мордастый. Достал "макарова", но стрелять не стал, машет им перед лицом сторожа, а тот стоит перед ним в майке и семейных трусах, пожимает могучие, в рыжих веснушках, плечи. Делюков говорит лесничему - "У меня патронов мало, дай твои". Вставил чужую обойму, схватил собаку за загривок, собака на всех кидается - чувствует, зачем приехали, - а его не трогает. Стреляет в затылок, а потом еще один выстрел, в бок. Бросили труп в кузов машины, и по пути Делюков затащил его в кусты у дороги. Проходит неделя, иду я как-то этой дорогой, слышу - воет, - подхожу, лежит на боку обездвиженная собака, смотрит на меня одним безумным глазом, вместо другого гниющая рана, и пытается злобно на меня рычать, оружия при мне не было, а ножом кончить ее мучения я не смог. Пришел в контору, сидит Валера Делюков, я ему говорю - "Что же ты собаку не дострелял, - лежит, мучается". А он спокойно мне отвечает - "Обязательно поеду сегодня и добью, правильно, зачем собаке мучиться". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, дай, думаю, посмотрю. Подхожу, а ...собака живая! Только уже молчит, сгнила голова наполовину, и шерсть мокрая и повылазила клочьями вокруг черной раны в боку, в которой черви копошатся, сквозь гной на меня смотрит плачущий глаз. И опять я не смог ее добить. Прихожу в контору, сидит Делюков. Я ему - про собаку, а он отвечает "забыл", - мол, - "но сегодня, если хочешь, то поехали, сейчас же, вместе". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, свернул посмотреть. В ямке собаки нет, нашел труп в заводи реки, - Делюков пожалел патрон, утопил страдальца!".

Поднялись рано, едва забрезжил красный рассвет над сопками.

Быстро нашли новый след, он вел в ложбину в колючие заросли ельника, где разделились, - Витус пошел верхом, Василий с собаками низом, не упуская из виду друг друга.

В полной тишине неожиданно из низенького кустарника взметнулась снежная пыль, и до этого невидимый секач бросился в сторону Витуса вверх по склону, пустому и открытому, только редкие тонкие стволики дуба отделяли их. Прицельный выстрел на мгновение сбил его на колени, но он не дал сделать второй, если бы не Лада, выскочившая из кустов и цапнувшая кабана за ляжку, он точно бы сбил стрелка. Кабан коротко крутанулся и собака, взвизгнув, отлетела в сторону, а Витус, сделав шаг за стволик дубка, с бедра выстрелил ему в бок. Тяжелая туша рухнула, зарывшись в снег клинообразным рылом в полутора метрах от Витуса. Выскочившему снизу кабелю и взмокшему Василию осталось только наблюдать, как тускнеют глаза зверя, и затихает его предсмертный, какой-то поросячий, детский хрип, пасть со страшными клыками медленно клокочет, раскрывается, обнажая десна и коренные зубы. Лада зализывает рассеченную слегка рану на внутренней стороне своей ляжки, - "Да, достанется нам от Шапошникова, попортили шкуру".

Когда кабан затих окончательно, превратившись в тяжелый предмет, одетый в грубую шкуру с черной блестящей, но прочной щетиной на морде, перевернули его на спину, достали ножи, и первым делом Василий ремнем снял, подрезав с брюха, мужское достоинство, вырвал и повесил на ель, чтобы собаки не достали. Вырезав полукругом хвост, подломив его у крестца, отделил и бросил Ладе, а кабелю достались уши и вырезанное рыло кабана. Сделав крестообразный разрез на шее, продолжил его на передние ноги, обнажив дымящееся сало и мясо, и вскрывая грудь, вырубил грудину, а потом и разрезал живот свиньи, нож, скрипя, дошел до зада, открывая кишки. Аккуратно вырезал сфинктер прямой кишки, Витус ее зажал внутри брюха, оттянул, а Василий рубящими движениями перерубил тазовые сухожилия, и, налегши всей своей тяжестью на задние ляжки кабана, развалил его надвое. Кишки вывалили на снег. Теперь кабан весил меньше, и они, сделав волокушу, водрузили на нее тушу. Василий разобрал кишечник, выдавил его содержимое, а кишки уложил внутрь, - "У меня в фургоне есть мясорубка с насадками, сделаю колбасу из потрохов".

Выволокли тушу сначала на лесосеку, потом по заснеженной дороге добрались до вырубки к фургону. Сняли шкуру, и Василий продолжил разрубать уже топором мясо на куски, относить внутрь фургона, Витусу досталась полголовы, одна ляжка и отделенные от костей куски мяса.

Разожгли костер на улице, вскипятили в котле воды, поджарили на двух сковородках кровь, поели, запивая водкой, что было в запасах охотника в фургоне. Быстро собрались и понесли мою долю добычи в мешках на пасеку. Собаки бежали сзади, Лада иногда на ходу подтягивала заднюю ногу к животу, рана уже не кровоточила, но видно мешала.

Перед пасекой собаки ушли вперед, и от избушки послышался лай. Взлохмаченный Ахмед стоял у открытой двери, в ржавом свитере и в тапочках на босу ногу, дымя папиросой. На нем свитер висел, явно снятый с плеч ширококостного Дугласа. Вот бродяги и вернулись к недопитому самогону, а вскоре на плите скворчала настоящая таежная закуска с приправами и овощами на соусе из ягод барбариса, Ахмет знает толк в кулинарии. Хорошо жить не запретишь, а плохо не заставишь.

Контора

9 марта Витус возвращался на электричке из города.

На небе звездная пыль глубокой ночи, когда он садился в вагон с ледяного перрона под акведуком железнодорожного вокзала Владивостока.

Прислонившись к темному стеклу, провалился в вязкий сон, разморило - под деревянным сиденьем скамьи печь изрыгала жар в пространство пустого вагона.

Проснулся, когда за стеклом движущейся электрички, замедляющей ход, с длинной насыпи колеи в предрассветной мгле внизу на прибрежной равнине промелькнул забор бетонный, отгораживающий территорию пчелосовхозной базы с ангаром, авто гаражами, лесопилкой и мутным фонарем на столбе у конторы. Безлюдье на территории, рабочий день не начался еще.

Витус с сожалением покинул теплый вагон и спрыгнул со ступеней электрички на гальку насыпи в холод, пересек железнодорожные пути и спустился вниз к прямой дороге, идущей от станции к конторе.

Снег почти сошел, только в желтой траве и сухих тростниках по обочине гравийки пыльный лежит, подтаяв в сторону залива.

Если бы не громадная лужа, покрытая пылью, которую обходил по обочине, то машина, вильнувшая колесом в грязи, раздавившая хрустящий белесый ледок, снесла бы Витуса в кювет. За стеклом кабины мелькнули бесцветные глаза и белесая голова Золотарева, совхозного шофера.

Золоторёв живет в Шкотове у тетки в бараках в устье реки. Работал после армии, из которой его комиссовали по болезни, ночным сторожем на МЖК, масложиркомбинате, в Уссурийске, пока его корешок как-то ночью не привел с вокзала блядешку, на которой оба и поймали триппер в сторожке. Золотарев всем сообщает с какой-то радостной гордостью про этот героический эпизод своей биографии, и еще добавляет, что он - наркоман, т.е. жить не может без травки, и еще он алкоголик, может выпить море, "и балдеть, балдеть, балдеть".

Это было, когда я только устроился на работу и приехал в контору просить машину, чтобы завезти на пасеку кирпич, доски для ремонта, и пару мешков картошки.

- А!! Наркоман! - Закричал Золотарев, приветствуя меня, словно знакомы и большие приятели. За спиной его промелькнул ухмыляющийся Паша с тоненькой папочкой под мышкой. Директор Бушмелев доброжелательно насмешливо разговаривающий со мной у гаражей, удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

В конторе, заглянув в комнатушку зоотехника, где Шрамков, словно не замечая меня, сидел, уткнувшись в стену взглядом, и постукивая карандашиком по столу, узнал, что он не начислил мне сторожевые за 8 рабочих дней в марте, на том основании, что в середине апреля, когда он приезжал на пасеку Шапошникова, он не застал меня там. Я потребовал разобраться с этим делом, Паша мне начал говорить: "Я знаю, я был...", - а еще добавил - "Я с тобой еще "по-христиански" поступаю". А когда я сказал ему, что после буквы "ША" следует последняя буква - "Я", он взорвался, брызгая злобой оскорбленного начальника, и сообщил, что имеет докладные от Шапошникова и Ахметова, что всю зиму прожил с нами на пасеке Шапошникова. И чтобы убедительнее было - устроил громкий скандал, открыв дверь из кабинета в коридор, громко закричал, что я пьян и что он вызовет милицию для экспертизы. Я, плюнув, ушел, даже не забрав у нового пожилого бухгалтера причитающиеся мне 9 рублей зарплаты, которую выдают обычно 8 числа каждого месяца. Но тот успел вякнуть незнакомому ему человеку: "Все по справедливости, нечего сердится на Пашу". Вот и Шрамков - уже ему "близкий"!

Почему все кубарем летит? Нравственная пустота.

Все это слова, слова. Что за ними?

Человек не знающий что ему делать с собой ищет работу, знающий - ищет досуг.

Отсутствие доверия между людьми, или отсутствие любви, - отсюда нездоровый интерес к религии. Как будто хотят они, чтобы снова пришел..., чтобы снова распяли его. Ведь только от живого можно стать живым. Они как дети - не знающие что такое добро. Всякий работящий вызывает у них чувство отторжения, а часто - и негодования - они ж ему дают работу! Может потому, что они сравнивают его с собой? Чувство неприязни возможно из чувства страха, - "живет же такой, хотя уже жить нельзя, а вот правдив, и открыт всем, а может это у него просто лицемерие, скрывающее коварство, ведь приходится же ему лицемерить, быть таким как все?". На их фоне выплывают, как нечистоты, люди, для которых честь - это выдумка, - у них то чести точно нет, за ненадобностью. И добра нет, и справедливости между людьми, как согласия обоюдного. Они же видят смысл мира в работе локтями, кто еще так ловко расталкивает - они, соль земли, - поэтому имеют и деньги, и власть.

А так как они вылезли из дерьма, вокруг видят только дерьмо, - для них люди чести, как пришельцы с Марса.

Где же родники душевной чистоты и покоя. Здесь столько надумано, наверчено насилия, что боятся стать жертвой, не хотят идти на заклание темной толпе, которая втопчет в дерьмо своими копытами, и даже не заметят, да еще и нагадят сверху. Мы привыкли юродствовать, привыкли к нищете духовной, словно она приведет к спасению.

Да, слишком много душа видела невежества, зависти, предательства и насилия безнаказанного. Да и подлость легка на подъем, до глупости. Зацепиться не за что.

А ведь стоит просто подняться над страхом. Стоит только принять все, все, что есть в мире, и зло и добро, и так как оно есть, видеть все без задней мысли, не боясь при этом потерять себя.

Чего можно ждать от негодяев в конторе. Я понимаю, что не надо трогать омраченных людей, не подсказывать им того, чего они хотят от своей омраченности, не давать им вырваться из круга порочных мыслей, ибо они себе скажут: "Вот этого-то мы и хотели и искали" - с их непорочно "чистой" совестью и жаждой непомерной власти над другими, они готовы растоптать тебя.

Желание - быть, а "другого" - не быть, первое разделение в сознании. Когда вместо "другого" обезьяна видит в зеркале рефлексии себя, она приходит в бешенство и ярость.

И еще им нужен ЗА зеркалом, искажающим их "совесть"! - Арбитр, - все знающий, всемогущий, но справедливый?

Кто орет о ложности "других" мнений, противоречащих их морали, возведенной в культ Господина - Стадной Морали? Какой-то "коллективный подряд".

Когда объявленной ценностью становится голова "чужака", тогда возникает "цивилизация охотников ЗА головами", а призом - инициация в этом обществе.

Я говорю не о стадной морали приматов, а о куриной. Раскудахтались, словно лис залез к ним в курвятник.

Не надо себя обманывать, что они действуют в интересах совхоза, они действуют в своих шкурных интересах. Все, что исходит от них - это ложь, на этой лжи держится власть в стране победившего социализма, которая поддерживает уровень лжи в разобщенном обществе для извлечения прибыли с человеческой корысти и пороков. Противостоять этой власти, значит дозировать свое участие в их системе. Если хочешь истины, надо отвергать компромиссы, но тогда останешься со своей правдой один.

В этом подлунном мире переделать окружающее невозможно, можно только перетрясти, отцентрифугировать по фракциям. Больно интересы разные. Не надо лишних слов, чтобы "волки знали, чье мясо урвали", с ними в дискуссии вступать бесполезно, надо готовиться к войне.

На пасеке Шапошников сказал, да, Шрамков заставил их написать докладную, но, что это все - ничего не значит, - только пугает, и чтобы я, наконец, признал его над собой начальником. Об эпизоде с машиной на дороге я промолчал, может мне это показалось?

А 20 марта - Шапошников поехал на общее собрании в контору, а я остался сторожить пасеку. Вернулся он с Бурковским и новеньким, принятым на работу молодым, но с редкими волосиками на голове ветврачом Шмаровозом. Они сообщили, что администрацией и Шапошниковым было решено спарить пасеку мою и Шапошникова, а меня сделать помощником у него, на что я категорически отказался. Намечалась выставка пчел из омшаника, и мы пошли прослушивать пчел. Оказалось, что15 мертвых ульев было у меня и 15 мертвых у Шапошникова! Я спросил Бурковского, с которым мы еще в начале марта проверяли пчел: "Как так, ведь тогда все мои пчелы были живы!". "Видно кормов не хватило".

22 марта я заночевал в деревне. Вчера Хуторной был вдрызг пьяным и невменяемым, залег у бака с медовухой на летней кухоньке. С утра, проснувшись после медовухи, тяжело сидел на высокой кровати, свесив босые ноги, и клонило его голову книзу. Потом с пеной в уголках рта заговорил, встряхнулся, встал на нетвердые ноги, и вылил всю накопившуюся злость в мате. Рукой смел со стола большие заводные настольные часы, подаренные ему администрацией как "передовику производства". В дверях кухоньки молча стоит осторожная тетя Галя в повязанном на голове белом платочке. Собрание, которое Шапошников обозначил "ничего не значащим", было позором для Шрамкова. "Подыщи себе другое место работы". И Шапошников, оказывается, играет неблаговидную роль в моей травли.

Выставка пчел намечается в апреле на нашей пасеке, и я больше не пошел к Шапошникову, а остался ждать администрацию в деревне. Вечером помылся в бане у татар Мордеевых вместе со Степой, после нас пришли мыться дед Велихоцкий со своим новым "пассией" Есаулом. Тот, стремительно взрослеющий, уже с басовитым голосом показался мне незнакомым.

Хочется молча жить, жить. Надоели люди, как отдельные субъекты, хочется объединяющего, пусть трудного. Как у казаков-гуранов забайкальских, к которым попал Бакунин, сосланный на каторгу. Устоявшийся, замкнутый на службе и земледельческой культуре быт. Станичная жизнь завязана на сельхозработах, отсутствие слишком бедных и слишком богатых - общество не позволяет экстремизма в своей среде. И все построено на этом - и вся их мораль и вИдение мира.

Надоели. Сумрачный Шапошников и осторожная Галя Хуторная.

Шагака слишком занят своим, своей нелепой жизнью, говорит и говорит, но уже запинается - говорение отвлекает от мыслей, а мысли ...тяжелые. И сил уже не хватает на борьбу. Не хватает общества духовного, а среди падших людей не увидишь блеска истины и даже стремления к ней, нет полета мысли и ясности, все приземлено и ползуче. И в глазах только терпение и страдание, страдание...заскорузлое. А у Шагаки еще и похоть побитой собачонки. Как он втихомолку, тряся головой, зарывался носом в шубку своей падчерицы-школьницы, глубоко втягивая запах! Вот - результат компромисса и страха за свою жизнь, которая - от него не зависит! Шагака не пьет, то есть пьет в компании чтобы не выделяться - выпьет стакан вина, но не больше. Его жена, Светлана, работящая, его дома гоняет, Шагака прячет от нее книги у меня, - здесь все, он не разборчив в чтении. Мои журналы читать боится. Светлана, застав его за книгой, когда возвращается с работы, видит, что дела по дому стоят, маленький ребенок орет в кроватке, старшая дочка ушла гулять, и устраивает ему разнос, вырывает книгу и швыряет ее в печь. А Шагака рассуждает, рассуждает обо всем на свете, чего знает и чего не знает, фантазии и мысли у него сумбурны и нелепы. Светлана, выпив стакан водки, опустив руки, рассказывает, как познакомилась с ним, пожалела болезного на голову. Ее можно назвать красивой и стройненькой, если бы не простоватое лицо деревенской женщины, занятой вечным бытом.

Где же моя свободная тайга, моя мечта. Она словно сказка, опрокинутая в прошлое моей молодости.

Темная мозаика

Заморосил дождик при ясном небе, темной мозаикой капель покрывая крышки ульев, пришлось с сожалением заканчивать работу, укрывать расплод, пахнущий свежим хлебом, чтобы не беспокоить возбужденных пчел, что жужжащей опарой полезли из улочек.

Сложив инструменты в переносной ящик, Витус направился под отремонтированный навес к столу, с врытыми в землю новыми скамейками под двумя крупными деревьями, липой, растущей выше, еще не выбросившей цветочных бутонов, и старым бархатом или пробковым деревом с густой кроной и мягкой бархатистой корой.

Люблю, подойдя от ульев к навесу, потрогать бархата теплый ствол рукой. Дождичек скоро кончится, солнце бьет сквозь ветви деревьев, и радуга висит над лугом.

Универсум подразумевает, что все проявляющееся в нем, уже имеется в наличие. Ничего не возникает из небытия, - т.к. есть только одно становление. А если не возникает вновь, то любой человеческий поступок, любая история события уже существует в наличии, и в развернутом виде. Мы не переживаем время - как вновь возникшее.

Сознание человека не может знать и влиять на будущее, точнее не может охватить его безграничность, а значит, произошедшее сейчас, оно воспринимает ограниченно, как возможное в прошлом. Не видя Универсального Единого, возможное - для сознания человека - является множественным, т.е. ему кажется, что поступки его свободны и зависимы только от случая. Но мы знаем, что события имеют начало и конец, теряющийся в безначальном. События имеют статус явления, свободно развивающегося, т.е. нам, "свободным наблюдателям", события постоянно проявляются в алгоритме внутренней взаимосвязи. Но это для нас не является знанием, и не останавливает нас от заблуждения.

Событие в прошлом выглядит - возможным, а в настоящем - проявляется, как вновь возникшее. А это и есть вера в счастливый случай, удачу, в случайность событий. Событий в прошлом не существуют, они - были и прошли! Мы так хотим верить, что влияем на мир, и что события не являются следствием универсальности мира, что видим в них произвол. В реальности - мы не можем влиять на мир в нужном нам направлении, мы не можем знать этих направлений, мы погружены в хаос индивидуальных волевых импульсов.

Нет - прошедшего прошлого, и несвершившегося еще будущего. Есть - становящееся прошлым, и становящееся будущим. А грань - это сознание, выделяющее и делящее становящуюся Реальность по своему умыслу.

Размышляя о прошлом и будущем, будто они становятся сейчас, нам яснее тогда видна связь с настоящим Парадоксальным, волевым.

Когда мне говорят, что человек живет среди членов общества и для них - я этому не верю. Каждый одинок бесконечно в мире людей. Даже общаясь с другими, он остается только наедине с самим собой, наедине со всем миром, чувствуя ужас своей обреченности на одиночество, заброшенность. Или причастность себя к миру, выбирайте.

Пчеловодство - единственная деятельность человека, способствующая процветанию, а не деградации природы.

Мне кажется, от этой силы весеннего пробуждения и люди учатся благородству, восторженной сдержанности и благоговению перед жизнью. Но возможно я ошибаюсь, как я ошибаюсь в Шапошникове, когда вижу загубленные кедры с просверленными у корней дырками, залитыми аккумуляторной кислотой.

Весной везде символы размножения и соития, восприятие красоты у человека возникло из возбуждения пылающим цветом, от откровенного бесстыжия и до безобразия притягивающего, как в зевах красодневов. А над всем царит пчела.

Цветение начинается робко с апреля. Березовые почки пробудились, набухли, стали клейкими, но листочки еще не развернулись, - вот время для сбора березовых почек после чахоточной зимы. В продуваемом лесу на пригретой весенним солнцем земле цветет белая, далеко видная ветренница. Из-под обледенелых, покрытых леденцовой корочкой остатков снежного покрова на солнцепеках, с вмерзшими веточками и жухлыми прошлогодними листочками, вахта разворачивает с корневищ зеленые листочки. Мощно лезут на болотах сочные листья симплокарпуса вонючего, чтобы раньше всех развернуть капюшон фиолетового крыла с початком внутри, привлекающего первых мух, летящих на запах тления в поисках вытаявших трупов, погибших за зиму животных.

На сухих склонах распустились прострелы с малиново-фиолетовыми, густо покрытыми снаружи, как шерстью волосками цветами, и крупные яркие желтые горицветы, подснежники "адониса".

В лесу и на лугах буйство цветущих верб, а их 80 видов, коробочки всех размеров полопались, вывалив тяжелые от разноцветной пыльцы шарики на упругих торчащих, как вечный вопрос, ветках. Первой в долине распускается ива с широкими мягко войлочными снизу листьями, словно губы козы трогаешь, - почему и называется козьей. Зимние пчелы, облетевшиеся еще в апреле на расчищенных от снега лужках, и которым осталось жить совсем немного, лихорадочно тащат в гнезда пыльцу, кормить молодой расплод, пчелиные семьи растут.

В августе прошлого года Хуторной посадил меня в кузов лесхозовской машины, везущей местных лесников за ягодой на Плато.

Поднявшись со дна многоголосой долины, погрязшей в повседневности, мы очутились в тишине движущегося поверху неба. Натужно рычащая на многочисленных серпантинах подъема машина, наконец оглохла на краю верхового багульниково-лиственничного плато. Из пышной, почти субтропической растительности внизу, мы поднялись в холодную охотоморскую климатическую зону. На уровне высоких кочек и корней конусообразных лиственниц, скрывших сразу затерявшихся собирателей ягод, плавает удушливый эфир багульника болотного с кожистыми завернутыми краями листьями, сверху блестящими, зелеными, снизу бурыми, опушенными. Невзрачные растения с запахом резким, вызывают поначалу головную боль и жжение в глазах. Эфирные испарения, словно тревожащий и одновременно - убаюкивающий яд, над жарой сухих кочек жалят как комары, такие же медлительные и вялые, неспеша поднимающиеся в одуряющем вязком воздухе, его не освежает даже дождь, сеткой накрывший редкий сквозной лес. Неуютно и жутко, словно у этого страха глаза на затылке, - заброшенность вселенская. Главное, надолго не опускать голову к сухой траве и ягоднику среди опавшей хвои и цепких занозистых засохших уродливых стволиков, зачаточных и умерших, так и познавших зрелости, - так как вскоре может наступить эйфория, когда становится все равно, где - ты, что - ты, примиряющая с вечным сном.

Смотришь на удлиненную голубику снизу, перед глазами плавают маленькие дирижабли цвета голубого неба в белесой дымке, упругие, сочные и манящие. Пальцы быстро привыкают ловко и легко снимать их со стеблей, обходя колючие сучки мертвых растений и комаров, эйфория работы одновременно возбуждает и убаюкивает, как материнская грудь - сосущего младенца.

Гала Хуторная удивилась, когда я отдал ей полведра голубики по возвращении из высотной экспедиции, и почему я не обращал внимания на ее младшую дочку, приехавшую на лето из города, где она училась на бухгалтера в техникуме. Хотя та маячила по двору в легоньком платьице со свободным вырезом, демонстрируя маленькие острые груди торпедками, как у молодой козы, и от ее пышных тонких волос, как войлок нахлобученный на милую головку, исходила такая домашняя уютность. Для меня эта ягода потеряла значимость, как только мы спустились на грешное дно долины, реальность не отражала всей полноты впечатления, безжалостного и вечного, от величия дикой природы Плато, в предчувствии суровой зимы.

Я унес на пасеку с собой только пучки багульника. Приезжающая в лес публика изумленно смотрела на аттракцион, как я работаю с пчелами по пояс голым, и они меня не трогают. При сжигании багульника дым действует как успокаивающее и погружает в сон даже пчел.

Когда развернутся клейкие листики на березах, начнется массовое цветение кустарников: боярышников, сиреней - от белой до синей, черемух, с тяжелыми пахучими кистями, развесисто и мягко бьющими цветами в лицо над лужами дороги.

Дорога тогда для бродяги теряет направленность, бесконечная, и цель жизни неприкасаемая и вечная, опять обретет тайну.

Элеутероккок или "дикий перец", из-за осенних черных ягод, со светлой корой и многочисленными тонкими шипами, теряет свою призрачность и цветет шаровидными зонтиками, цветки плодовые желтые, а пыльники - фиолетовые.

Лес наполняется запахами столь нежными и разнообразными, но свежими и бодрящими, что начинаешь понимать, что пчела основной возбуждающий и производящий орган цветущего леса. Появится и жужжанье хмельного шмеля, и мелкие молчаливые земляные пчелы, кормящие своих личинок частным образом в норках, но коллектив пчел на пасеке, дружно работающий на процветание природы, впечатляет.

Мухи и жуки, бабочки и моли - все вьются вокруг своих подопечных цветов.

Зацветают деревья. Цветущий акатник, "трескун", бобовое дерево, с закрученной берестой, местами отстающей, гладкой, светло коричневой, весенние веточки и листья одеты серебряными шелковистыми волосками. Бархат амурский по берегу реки и в долине. Орех маньчжурский с высокими очень прямыми стволами и пахнущими веточками. Аралия, "чертово дерево", похожее на пальму, колючее, с тонким неветвящимся стволом, покрытым густо крепкими шипами, на верхушке расположены тесно сближенные горизонтально-распростертые перисто-раздельные листья до метра длины, усаженные крепкими короткими шипами, на вершине ствола густые метелки с цветками образуют щитовидный зонтик, наполненный мелкими крылатыми насекомыми.

Теряются по берегам реки, преобладавшие ранней весной серым цветом, как кости мертвецов, большие деревья: светлый ясень, тополь с гладкой корой, беловатый ильм японский, диморфант, "белый орех", с глубоко растрескавшимися толстыми стволами, усаженными редкими плоскими шипами до 2 см длины.

Где в долине с осени по морщинистым стволам передвигались многочисленные белки, расстреливаемые Витусом на мясо, со всей пролетарской беспощадностью, а в марте шарили, поочередно меняясь деревьями, поползни в поисках личинок и мух, - буйство свежей листвы. В зеленой чаще вьют гнезда скрытные птицы, и наполняют лес трелями. Мелькают, среди листвы леса и травы на лугах, мелкие ярко окрашенные камышовки, зяблики, дятлики и другие пернатые, суетятся, кормят беспомощные комочки птенчиков в гнездышках, а над полями чертят серпами крыльев реликтовые стрижи Долины.

Сила пробужденной природы могуче влечет существа друг к другу, везде зовущая за собой любовь, а не страх выживания. Это не сила рельефных мышц, плоти, возбуждающей аппетит, примитивная как повседневная еда, это скорее обезоруживающая, бескорыстная, самоотверженная, приносящая дары магия. Механизмы полового поведения и размножения тоньше и галантнее на фоне всеобщего весеннего процветания, чем грубые и жестокие осенние схватки животного "крупняка" за самок. Замечаешь тогда и особые взгляды и сам принимаешь взаимные знаки внимания противоположного пола.

Отдаляясь от весенней природы, человек теряет ощущение этой могучей силы, движущей сезон всеобщего процветания, подменяя его вечной борьбой за выживание. Тупой и слепой.

Неправильно воспевать войну весной. Война - это не движитель мира, а его уродство. Воспевают войну те, кто плодит изуродованных калек и безвольных людей, - им нужна демонстрация силы, чтобы напугать и привести к повиновению. Вот почему китайцы откладывали исполнение смертных приговоров на осень, когда начинался сбор дани, и надо было привести в гармонию общество. Вот тогда надо говорить о мужестве и справедливости. Войны не начинались весной, это не был сезон боевых побед и удачных набегов. Нарушая сезонность, алчные верхи приводят вселенную к хаосу и катастрофам. Даже медведь весной не лезет на пасеку, предпочитая пережевывать свежую зелень в лесу.

Сила популяции людей уже не пугает, потому, что она теряется в величественной силе природы, когда каждый ползущий жучок кажется несгибаемым воином в достижении единственной цели, упрямым и неодолимым.

И начальнички уже не выглядят как надсмотрщики над рабами на службе у хозяина-монстра, они ковыряют свою маленькую независимость. Паша занят своим огородом и посадкой своего картофеля. В деревне стойкий запах взрытой и изуродованной весенней земли, залитой терпким свиным г..., и удушливый - помидорной рассады, ядовитой как незрелый паслен. Сначала будут чахлые слабенькие посадки капусты, потом прополка колючих, цепляющихся за унавоженную землю сорняков, а дальше - и сбор вонючего колорадского жука с ботвы.

Мокрушник

Он сидел первый раз, и бежал первый раз. Сейчас, когда выбора не было, его скорбно поджатые губы и затравленные черные глаза, сведенные вместе, выражали слепую покорность судьбе. Он стал обузой кодлы, маленький, невзрачный, двигаться вперед по тайге он уже не мог, цеплялся за все одеждой, лицо опухло от многочисленных царапин, а крысиный нос заострился еще сильнее. Полная потеря воли, а это для бегунов самое ужасное. "На хвосте" сидели легавые, мешок облавы затягивался. Кодляк его бросил.

Попал на зону он за то, что убил вечером после работы собутыльника, который отогнал его ногами от единственного в "пивняке" стояка, когда он, выпив на халяву водки, начал "лажать" благодетеля. Загасил его через месяц, когда тяжелый фраер не узнал его и повторно хавло ему налил, они вышли в ночь вместе к забору "отлить", и когда тот повернулся к нему спиной, "новый друг" с ожесточением цокнул его с размаху обрезком трубы по голове и сорвался, затаившись в хрущевке, в своей конуре, дома, на выходные дни. Появился он в пивной к концу следующей рабочей недели, думая, что соскочил, где его и повязали. Получил он тогда три года, из них чалился полтора, и должен был откинуться "на химию", но ему не терпелось вернуться домой и "отомстить" тому "суке", что сдал его, "поломав ему жисть", злоба душила его.

Он услышал нарастающий лай собак, но ноги уже не шли, он спрятался, вжался спиной, осел в траву и растопырился, обмочившись, за деревом. Глаза мурылика слепило зеркало страха, при побеге он заколол заточкой охранника, молодого солдатика, первогодку, который не смог выстрелить в него, преградив прорванный проход через колючую проволоку, и он знал, что его не будут брать живым. Теперь он ждал конца. Овчарки выскочили неожиданно, собака ткнулся в обледеневшую от ужаса личину мордой, поднял заднюю лапу и бзикнул её струйкой мочи. Свора с лаем бросилась вослед кодлы. Его не тронули!

Он единственный из зеков, не попавший на кич, судьба его была на этот раз благосклонна к нему.

Он появился на пасеке после полуночи, поел из кастрюли и улегся на матрасе, я бросил ему одеяло, к утру холодно. На рассвете он ушел втихую в тайгу, захватив мой шерстяной спортивный костюм.

Гольд

Пробираюсь по колее от колес тяжелой машины, вывернувшей черную лесную подстилку, словно плугом на блестящую траву лесной дороги, местами приходится обходить стороной непроходимую грязь, продираясь сквозь кусты. Дошел до отворота на свежеподавленные кусты к лагерю лесоустроителей.

Бичей завезли в тайгу по постановлению комиссии исполкома Владивостока, очищая город на летний период от тунеядцев и условно-освобожденных зеков. Пока трудоустраивался лагерь, с пасеки постоянно был слышен гул машины в сторону лесосеки, но он обычно обрывался в долине за рекой, тогда слышался "ку-к, ку-к" малой уссурийской кукушки в зеленом лесу. Челночными рейсами завозили материалы и асоциальный элемент с "Большой земли".

Сам лагерь представляет собой почти правильный походный бивак римлян, "каре" среди зеленеющего леса, сразу за бугром поймы реки. Около полудюжины разнокалиберных палаток шеренгой, от - брезентовых, казенных, до легкомысленных цивильных, из всех торчат ноги - дуплекс попарно. Напротив двуместных палаток - шатровая, настоящая походная, с окошками, пропускающими свет и воздух, края ее окопаны. Внутри можно стоять в полный рост. Две раскладушки на дощатом полу, и на раскладных стульчиках сидят двое, склонившись над походным столиком, заваленным картами, курят "Беломор". Познакомились.

- Не боитесь своего контингента?

- А мы давно с "такими" по тайге кочуем. Чуть что - в рыло. Или назад, на комиссию по досрочному освобождению. Но предпочитают "в рыло", - отвечает бородатый начальник лесоустроителей, - у них свой "базар", у нас - свой.

- И сколько вы им платите?

- Километр - пять рублей. Рубят, бродяги, тайгу.

- Не возмущаются?

- Для них здесь, как реабилитационный профилакторий на свободе. Это они понимают, - говорит второй белорус.

- Дуглас у вас не появлялся?

- Этот не наш, но установил свою палатку крайнюю от въезда в лагерь, сходи на кухню, там дежурный про всех знает.

Под навесом, затянутым брезентом и разноцветными кусками полиэтилена, сложенный из речных камней очаг дымит, накрытый длинной чугунной плитой с конфорками колец, и срубленный крепко длинный стол со скамейками по обе стороны из жердей. В котле что-то булькает. Молодой паренек, размахивая поварешкой и встряхивая длинными соломенными волосами, поведал историю тишины в лагере.

- Они все здесь. Вчера Дуглас принес дюжину рябчиков, настрелял вдоль реки, - хочешь похлебки, - спросил повар, и, не дожидаясь ответа, подошел к закопченной алюминиевой кастрюле, стоящей в траве у края навеса, поднял крышку, - Вот, черт, ничего уже нет.

- А еще принес лиану, посмотри в чайниках. Сейчас принесу, свежую, - сказал непьющий и некурящий дежурный, со здоровым румянцем на лице.

Я поднял крышечку с черного чайника, он был заполнен свернутой лианой, во всех остальных чайниках и кастрюльках на столе та же почерневшая лиана. Взял протянутый мне обрывок лианы с заостренными листьями поочередно. Это - диоскорея японская, страшно ядовитое растение, применяемое для лечения алкоголизма, вызывает коматозное состояние!

- Все умерли?

- Да нет, - радостно сообщил паренек, убрав свободной рукой с лица мягкие пряди волос. - Они говорят, лиана прочищает мозги, мир становится ярким, как после "ширева", воспоминания оживают. Один даже обосрался, окунувшись в младенческие годы.

Я резко оторвался от лавки, и пошел к крайней палатке, отодвинул полог. Дуглас спал, на груди синели медальоны и торчала грыжа внизу живота.

Вернулся под навес, и теперь выслушал историю Стасика, у каждого есть своя история для приятной беседы или того, что называют обычно - треп.

"... Меня послали уточнить состояние просеки, которую надо чистить. Ушел далеко, когда вечер опустился. Заночевал на лесосеке в зимовье. Только вскипятил чаю, дверь открывается и, пригнувшись, заходит паренек с большой спортивной сумкой, в городской одежде и туфлях. В тайге не принято расспрашивать, - кто, да что. Он расстегнул сумку, а там огурцы, помидоры, явно с совхозных полей. Поели и уснули на нарах, временами кто-нибудь поднимался ночью, чтобы подбросить дрова в печурку.

Проснулись рано, сходили к ключу за водой, вскипятили чая, и сели у окошка, кушать. Вдруг дверь от пинка ногой распахивается, врывается вооруженный автоматом человек в камуфляже, и орет: "Руки вверх!". А у меня помидор во рту зажат. Руки поднял, а они наручники застегнули на моем соседе. А тот, с автоматом, снимает камуфляж, а там - милицейская форма, спрашивает: "Да ты, опусти руки. Кто такой? - Лесоустроитель, - говорю. - Чем докажешь? - Вот у меня схемы лесоустроительные. И лагерь внизу по ключу наш стоит". - Что оказалось. Тот парень - был из последних бандитов, которые на трассе на Сучан грабили рейсовые автобусы, а базировались они в Новомоскве.

- Когда Дуглас очнется, пусть зайдет на пасеку.

Толику Суконенко не понравилось на пасеке. Он выдержал всего три дня, безделье его томило, у Толика был отпуск и дома он пил каждый день, а я подумал, что лес и пчелы его отвлекут от безнадежного запоя. На пасеке стояла жара, и пчелы слабо работали.

Особенно Толику не понравились, однажды появившиеся лагерники, - Дуглас и Гольд. Не понимал он маргиналов, не занятых общественно-полезным трудом. Никогда бы не подумал, что Толик будет вещать идеологически "правильно" перед двумя "ворами в законе", он же видел, кто они. А Дуглас, сразу учуяв "чужого", тоже выдал свое мировоззрение: "Зачем работать, корячась на общество, если сама жизнь дает в руки, что хочешь, а если не дает, - то можно украсть".

Гольд сразу потерял интерес к моему гостю, и Толик, оставив нас трепаться под навесом лужка, ушел в дом. С Гольдом у них много общего, - один психофизический тип: возраст близкий и сухощавая конституция, - может это нежелание увидеть подобное себе? Толик с седеющими, аккуратно подстриженными висками и прической бобриком, а Гольд - с седеющими черными волосами, жесткими как проволока, отпущенными до плеч. У обоих - маленькие, но крепкие ладони и цепкие пальцы. Такие лица, как у Гольда, с чуть притянутыми к переносице глазами, можно встретить у "каменных баб" в степях Украины.

В отличие от Дугласа, у Гольда одна только наколка, на груди орел с распростертыми крыльями. Где только Дуглас ни сидел, последний раз они с Гольдом встречались лет пятнадцать назад в Хабаровском крае на Известковой пересыльной зоне.

У Гольда шикарная трехкомнатная квартира во Владивостоке на Океанском проспекте. С видом на длинную бетонную набережную Амурского залива, "Променад", как на Кипре в Лимассоле, за парапетом берег засыпан гигантскими бетонными глыбами волнолома. Кооперативная квартира, где Гольд живет с единственной дочерью, студенткой музыкального училища, играющей на кларнете, просторная и обставленная дорогой мебелью. Мы с Гольдом зашли к ним на несколько минут, когда приезжали в город вместе, у дочери был гость, ее мальчик.

Гольд возмущался, что он оттеснен на второй план недавно "откинувшимся" зеком, здоровым детиной, с не успевшими отрасти волосиками на бритой голове. Этот отморозок не признавал его, "Гольда", авторитет.

Дуглас спросил о бражке, а я вдруг вспомнил, что, закармливая пчел прошлой осенью, у меня остался закрытый 50-ти литровый бидон с остатками сахарного сиропа, куда я набросал для закваски обрезки трутового расплода, и затащил его наверх, спрятав в железной бочке, что возвышалась на виду над душевой кабинкой у ручья. Принесли лестницу от омшаника, и кореша извлекли бидон, простоявший всю зиму на морозе и до лета на солнцепеке. Когда вскрыли, из-под крышки громко хлопнуло, а запах невыносимый, словно долго квасили солдатские портянки. Дуглас сбегал в дом, принес большую алюминиевую кружку, сморщив и без того изборожденное морщинами лицо старого зека, вытянув вперед губы, осторожно снял пробу. Потом распрямился и стоя выпил без остановки всю кружку, затер бесформенные губы рукавом, и широким жестом выпрямил большой палец руки: "Во! То, что надо!".

Мы с Толиком, взяв с Дугласа и Гольда "слово чести", что они не допустят проникновение на пасеку "блатных" из лагеря, ушли в Центральное, а оттуда уехали на выходные во Владивосток "пить пиво". Когда я вернулся через три дня, на пасеке никого не было, ключ от навесного замка лежал под крышей веранды, фляга была пуста. И не сомневаюсь, что Гольд и Дуглас, два закоренелых друга, не ушли, пока не опустошили 50 литров полностью!

Тайфун и наводнение

Андрей, пишу тебе с таежной пасеки в Шкотовском районе. А ты вернулся в Питер к своему востоковедению и оккультным наукам? Или бродишь по большому квадрату под большим кругом? Как твоя трудная работа в ожидании чуда, когда "все бытие станет Царством Божиим"?

Пробовал я пройти с сопок в деревню Центральное, но не удалось. Трое суток непрерывно лило - сильнейший тайфун изменил лицо долины. Где раньше шла дорога между полями кукурузы и перелесками, теперь глубокая протока с несущимся, взрывая берега, грязным потоком, но и берегов нету, - рваное пространство залито водой по кроны чудом устоявших одиночных деревьев, наводнением нанесло с верховьев Цимухэ великаны-ильмы, их выбеленные стволы с костями сучьев, ошкуренных и голых от коры и листьев, громоздятся непреодолимыми баррикадами на вымытых до гальки пустырях. Пройти не удалось, и я мокрый, уставший бороться с буреломом и водой, вернулся на пасеку, хорошо она стоит высоко под сопкой.

Еще в первый день тайфуна на пасеку сунулся бортовой "урал", полный непонятных людей, - выскочив в начале точка из неиствующего леса, он подал назад, когда я вышел на крыльцо, и растворился в дожде. Я что-то слышал от пчеловодов, есть такой "неуловимый голландец", состоящий из переодетой охраны и уголовников из Чугуевской зоны, спускающихся с Плато, грабящих пасеки и пассажирские автобусы по нашей пустынной таежной трассе, проходящей через перевал на Сергеевку.

Уже несколько дней, как ушел тайфун, оставив пустой лес и легкий как прикосновение моросящий дождик на губах и руках, тайгу словно вымыло от людей, нет и намека, что они существуют, - одиночество приятно. Сижу в уюте на своей пасеке, перевернуло и посрывало крышки нескольких ульев шквалом, набросало сучьев на лужок и крыльцо, но обошлось более-менее удачно - "мухи" мои присмирели, тихо гудят, занимаются "деткой".

Пью чай с медом и с сухарями, и пишу тебе это письмо. А помнишь, как ты, сын академика, попав в Находку, сумел устроиться на работу только на ассенизаторную машину в "13 автоколонну", - кстати, я и в пчелосовхозе прописан по пасеке N13. Ох, и повеселились мы тогда на центральной площади рядом с иностранными консульствами, когда г...ка в очередной раз заглохла. Менты словно взбесились, понабежав к воняющему на всю округу драндулету с гофрированной трубой. А ты спокойно сидишь на подножке у открытого капота, я тогда подъехал на самосвале, чтобы оттащить тебя в гаражи, наше начальство, гады, и мне дали развалюху, думая, я буду ее ремонтировать! А мне тогда доработать до месячной зарплаты и прощай город - звали синие сопки.

Цимухэ, это две реки, Верхняя и Нижняя, у слияния в долине большая деревня, на окраине которой древнее земляное городище в виде высокого, на уровне крыш деревни, четырехугольного вала, заросшего ивняком, по сторонам которого проходы для скота, там животноводческая ферма. Нижняя река ведет от городища через ущелье в сопках на заболоченное Плато и Даубихэ, Верхняя - на перевал, начинающийся подъемом от Ново Москвы в долину Сучана и еще выше, к истокам Улахэ, древней долины с уникальным микроклиматом, откуда можно попасть через Березовую на перевал Сихотэ-Алиня, на Аввакумовку к бухте Ольга.

Но, дело не в этом. Здесь, в пчелосовхозе, мне досталась разворованная после медосбора начальством пасека, которую я восстановил к зиме. Пчеловод, которого они поставили бригадиром, думал, что от "шакалов" можно ждать благоденствия. Но и это - не главное! Начальство заметает следы его пребывания, а за одно - и людишек, что знали его. Полгода Бурковский бегал по инстанциям, - "навесили на него всех собак", - пока не поставили точку, - в центре города, на Колхозной, у краевой конторы пчелотреста он вышел от главного "босса", и...его сбивает "неизвестный" грузовик. Он, оказывается, писал спецкору центральной газеты во Владивостоке, политический редактор которой, прибыв в свите "Горби" во Владивосток, позвонил в контору пчелосовхоза "Южный", поинтересовался его судьбой. Говорят, редактор ищет своего сына, исчезнувшего из Москвы в Приморье, что-то напоминает мне это..? Ты тоже искал своего друга, пославшего тебе письмо с почтамта Находки, нашел ли? Почему-то "боссы" решили, что "небожитель" интересуется мной, "москвичом", - сильно перепугались, даже забрали свои накладные на медовые рамки и акт передачи пасеки от Бурковского. Они, уже сейчас, считают, что все созданное трудом пчеловодов, принадлежит им.

Бурковский несколько раз приезжал "вырабатывать командный голос" на свою бывшую пасеку, я ему посоветовал забрать свое барахло и не тратить казенный бензин понапрасну. При директоре Бушмелеве он мне заявил, что "сделает все, чтобы убрать его с пасеки", такое рвение похвально, но видно "охота" шла тогда не на меня, - не успел выхлестнуться.

Со временем приходит одиночество. Судьба сводит с людьми случайными для меня, большинство которых - дрянь, общаешься с ними по необходимости, не подпуская близко к себе, и все больше возникает желание быть одному.

Пришло время возвращаться в Москву, власть упустила вожжи, грызут как бешеные собаки всех подряд вокруг себя. Развал империи начинается с ее окраин. До встречи на баррикадах! Витус.

PS:

Современный литературный процесс, несмотря на натурализм описания, не соответствует Реальности, крутится как коза, привязанная на давно выщипанном ею лужке на длинной веревке, вокруг вбитого Хозяином колышка - конечности знания человека о мире. А это приводит к попытке подменить эту конечность мистикой.

Я утверждаю: Наши претензии к миру неисполнимы, ибо не мы распоряжаемся своей жизнью, мы нити в покрывале Майи.

Ты отвечал:

- Как иллюзии, как составляющая майи, мы действительно не способны ни к чему, - но я ожидаю чуда, когда все бытие станет, метафорически говоря, Царством Божиим".

Настоящий писатель не позволяет себе скрывать экзистенциальный ужас за маской шутовства и жонглировать словами, он - Гамлет с черепом Бедного Йорика, - он скрывает истинное свое лицо до конца трагедии. Гамлет не умеет шутить, как и все трагические персонажи Культуры.

Отсюда и страсть к гниющей и страдающей плоти, лишенной духовности. Дух, рвущийся от жизни, которая его создала! Он борется не за жизнь, только за самостоятельность своего духа, раз все так пошло кончается для плоти. И это - крайний эгоизм личности.

Отсюда неприятие диктата общества над личностью - что такое власть преходящего перед лицом смерти индивида.

Отсюда эсхатологическое мироощущение конца Культуры, Апокалипсиса современного гуманитарного мышления.

"Быть или не быть" - это не волевое действие куда-то уйти, - это единственный волевой вектор, исходящий от человека в ответ на восприятие мира, так как вся его деятельность в мире - не его воля. Человек не распоряжается "своей волей", как действием, - она ему не принадлежит.

Другого мира нет, и превратить Универсум в "Царство Божье" не удастся никак.

Индивидуализация сознания осуществляется бытием во времени-пространстве, ибо лишь время-пространство являются тем, посредством чего, по сути, и понятию, тождественное и единое проявляют себя в различии и множестве существования рядом и после друг друга.

А значит ли это, что восприятие бытия может влиять на осознание времени и пространства индивидуумом, как стремление повлиять на материю бытия. Разве можем мы намерением изменить бытие, прошлое?- А не есть ли прошлое - только иллюзия, меняющая свой облик в зависимости от прихотливого, неопределенного и загадочного настоящего?

Этот вопрос не решить в рамках трансцендентного мышления.Ты уже сам ответил на него, цитируя Шопенгауэра: "Но все такие вопросы или, по крайней мере, ответы на них вполне трансцендентны, - т. е. недоступны нашему мышлению в формах и функциях нашего интеллекта и несоизмеримы с ним".

А, если отказаться от трансцендентного мышления, как основы для познания мира, оставить только чистое сознание, как не интеллектуальное познание, но духовное переживание - мистику?

Духовные упражнения и медитация через последовательные ступени ведут индивидуальное познание к мистике, как сдвигу в сознании. А может, всего лишь очищают сознание?

Воля человека - это то, из чего происходит осознанное действие, предполагаю, что это этическая составляющая сознания, а она не принадлежит миру, а потому и "наши претензии к миру неисполнимы".

Шефтсбери говорил, долг, этика - это некий энтузиазм присущий человеку.

Для человеческого сознания, имеющего этическую направленность, очищенного от намерения, в ответ на восприятие мира, важнее сохранение целостности и неомраченности своего восприятия.

А правильно, или не правильно человек поступил - это уже не "Я". Надо уйти от эгоцентризма Ренессансного Человека, принадлежащего Обществу.

Из нашего восприятия возникло представление о мире и его противоречивости. Возникло понятие добро-зло.

Вот пришел внешний сигнал, и мы включаем в свое сознание наше мышление.

ЧТО заставляет добиваться - неведение путей исполнения желаемого, это приводит сознание в возбуждение, отчего оно слепнет.

Обычная деятельность людей вызвана конкретными желаниями и житейскими потребностями. В такой деятельности участвует не весь человек, а лишь отдельные стороны его существа. Обычная деятельность слепа и вмешивается в естественное развитие бытия, подменяет её собой и целями цивилизации, чем вступает в конфликт с ДАО.

Когда возникает страх за потерю "Я", возникает зависимость и предвзятость от вещей и объектов, как потеря индивидуальной воли.

Всякая борьба с самим собой, неверие в свои силы и возможности, безразличие к окружающей жизни вызвано несложившейся жизненной позицией по отношению к добру и злу. Такой человек подобен безумцу, растерзанному своими слепыми желаниями. Наша воля может лишь "быть или не быть". И в этом ее высшее проявление, вектор индивидуального бытия, как противоположности слепому Року.

Споры об идентификации сознания и мира должны где-то закончиться, мир образов не ошибается, ошибается только система интерпретации образов в мире. Мир человека, вне причинно-следственного мира Общества, построен так же как мир вообще, т.е. он единственен во времени-пространстве, а так же в его сознании, являясь эманацией одного - Универсума. А значит, и наша осознанная воля влияет на время-пространство.

Человек из леса

Он появился на пасеке, розовощекий и круглолицый, с чувственными губами и презрительным взглядом. Что в нем было необычного - это запах дорогих заграничных духов.

Такие как он - не единственные, кто легко и спокойно относятся к своей подозрительности, наблюдая и наслаждаясь ею в разговоре с незнакомцами, но его снисходительность притягивала, как завороженную мышку - язычок раздвоенный смертельной змеи. Он здесь был один, и потому казался не опасным. Но опасным было другое - его абсолютно не интересовал ни мед, ни красоты природы, ни рыбалка, ни ягоды и грибы. Неторопясь, он подошел к навесу, где сидел настороженный, но добродушный пасечник, положив большие руки, испачканные прополисом, на стол, и не снимая пчеловодческой сетки, сидевшей на затылке крупной головы как старинная шапочка корейского чиновника. Его лоб покрывал пот, не остывший от жаркого полудня, когда он бросил работу, заслышав мотор направлявшейся на пасеку машины.

Поначалу голубоглазый увалень подумал, что тот просто - ехал, ехал, пока дорога не завела в тупик, как обычно это бывает с горожанами, вырвавшимися на природу в выходные дни. Но сейчас были будни.

Он скривил чувственные губы в усмешке. Когда человек говорит скрытыми намеками, он обычно не смотрит в глаза собеседнику. Этот же был - настоящей змеей - неотрывным взглядом он смотрел на собеседника. Беседа так и проходила в странном напряженном тоне. Хотя, они говорили об обычных вещах, свойственных ранее не встречавшимся, но давно знающим друг о друге людям.

- Я тогда был вызван в район, но тревогу не объявляли. Все как обычно - люди пили воду из колодцев, косили на лугах сено, кормили им коров, пили молоко, окучивали картошку на огородах. Но все, что должно было произойти, уже совершилось. "Уже Аннушка пролила на трамвайные пути масло".

- Так, это о чем? Булгакова ваша "контора" не трогала.

- Нет, нет. Он не пророк, - сказал мой гость, и тут же, без перехода продолжил обычный разговор, но уже без пафоса. - Район не эвакуировали, но на Заводе с людей взяли подписку "о неразглашении". А бригада ремонтная была вывезена в Край, а бригадир, ...что мог сделать бригадир? Когда водолазы полезли под воду, обнаружили двухметровый слой корюшки на дне, мертвой. Уже все было ясно. Поехали от побережья. Я надел болотные сапоги, потом их уничтожили, и прошелся по траве, по утренней росе, когда к ним поднесли счетчик, он зашкаливал, - это в пятнадцати километрах от воды залива.

Тогда должны были открывать для детишек второй "Артек", Всесоюзный "Орленок" на берегу Уссурийского залива, в красивейших бухтах Юмора и Шамора. Так, и не пришлось пионерам искупаться в ласковых волнах Японского моря.

Это выглядело тогда, как ошибка людей, но это должно было случиться. Это - и ошибка технологии, и логика функционирования общества.

- Горбачева?

- Тогда не было "Горби".

КГБешник примолк на некоторое время. Потом продолжил рассказ.

- А ты знаешь, что мы - часть Великой Золотой Империи Чингисхана, от моря и до моря. Мы, славяне, широким серпом развернулись, остались как накипь, на окраине этой Империи. И кибитки наши кочевые застряли избами в болотах и дремучих лесах, протянувшихся от верховий Волги, Западной Двины, Днепра, Немана, Буга, Днестра, Лабы, Вислы, Дуная. Мы тот народ, что развернулся от Европы на Восток. И вот мы на берегу Японского моря. До нас здесь была Золотая империя чжурженей, тысячи городов, которые уничтожили воины Чингисхана, прежде чем направиться на завоевание мира на Запад.

- К чему этот разговор? Зачем приезжать в таежную глушь - что бы поболтать с простым пасечником. Или ктО-то должен появиться в Крае?

- Т-с,-с. Молчи. Когда я работал в бухте Витязь, я думал тогда, что безопасность государства в безопасности системы. Моя система не делала сбоев, а идеология была правильной. Но мир меняется стремительно. Посмотри на презренную, побежденную когда-то Японию, технологично мы уже никогда ее не нагоним, так же, как возможно - и Китай. Мы все знаем о людях, но мы оказывается - не властны над событиями. А это - уже большая государственная тайна. Перестройка начинается с Востока, иначе - "кранты", а не с Запада, там у нас паритет. Поэтому, - молчи. - Повторил он усмехнувшись. - Ты думаешь, мы не знаем, - кто ты? Я бы мог предсказать тебе, что будет. Все просчитано. И все не имеет значения, чтобы ты не делал.

- Да, будет визит, а я на службе, - и без перехода продолжил. - Все началось задолго. Когда поняли, что такое ядерная технология, уже было поздно, - мир безвозвратно изменился.

- Люди привязаны к событиям, как коза к столбу.

- Но мы должны знать все об этой "козе".

- Это уже философия.

- А мы и есть специалисты по "практической" философии. Никто не хочет отпустить этот мир в Хаос, неконтролируемый нами. И попал я к тебе правильно.

- Но ведь ничего нельзя изменить?

- Когда Бакунина сослали на каторгу, об этом сообщили генерал-губернатору Муравьеву-Амурскому. "Вот приезжает ваш племянник", - на что тот ответил - "Я не из тех Муравьевых, которых вешали, я из тех, - которые вешали".

- Мы еще встретимся?

- Не думаю. Да, о чем это я? Ты был в бухте Витязь?

- Нет. А то, у вас - не знают? Прописывался я в погранзону. А кто там? Вечный, не дающий покоя оппонент? - Не удержался Витус от иронической оппозиции незнакомцу.

Они помолчали. Потом продолжили разговор, как ни в чем не бывало.

- А Бушмелев? - Витуса сейчас интересовало настоящее.

- Это районная номенклатура - его судьба предрешена давно.

- А Бурковский? Он ездил искать правду к Рокленко во Владивосток.

- Это не наше дело. Ты думаешь, прокурор района на твоей стороне? И, напрасно ты обратился к корреспонденту. Знаешь, что он тебе скажет? "Без суда я ничего до окончательного приговора не могу сделать". Сомневаешься?

- На этой пасеке уже было убийство, как раз - к главному медосбору.

- А годом раньше на соседней пасеке, где сейчас Шапошников, по весне обнаружили "повесившегося" бича. Или ты не веришь официальной версии? - Показал он свою осведомленность.

- А почему бы и нет? Серега, застреливший бригадира на этой пасеке три года назад, и выпущенный через полтора года по амнистии, он - наш водитель пчелосовхоза.

- Ты бы больше думал о себе. Как удобнее... И где соломки подстелить.

А Витус подумал о себе, но не сказал:

"Событиями руководят не так, закон - это всего лишь костыли для правосудия. У меня свои методы, - клин клином вышибают. Пользуясь страхом, они подавятся собственной блевотиной, ведь собака возвращается к ней".

И он неторопливо ушел к своей машине, просвечивающейся через ветки и листья перед закрытым шлагбаумом на въезде пасеки. Оставив после себя некую задумчивость, словно исчезающий запах дорогих духов. Но пчелы не любят запахи чужеродные.

Как они каким-то звериным инстинктом чувствуют примесь родственной крови? Не зря в их лагерях охранниками брали диких ингушей. Если люди произошли от обезьяны, то эти, волкИ, - мнят себя произошедшими от богов, а точнее, от тотемного бога. Как бы в истории много не подверглось насилию народа, но изменить алгоритм событий - эти, не могут. Звериная натура власти не может долго плодить одних волков, нарушится экологическое равновесие.

"Нет человека - нет проблемы", - это ложная посылка, так же как и - "мы не должны ждать милости от природы - взять ее, наша задача" - не руководство к действию. Ссылки на форс-мажор, на непреодолимую, дьявольскую силу, ... на погодные условия, - из той же области, это признак слабости и неэффективности управления.

Вне реализации человека в реальности невозможно существование в будущем, участия будущего в проекте его личности, т.е. этическом проекте. Вот почему Будда вернулся из нирваны в наш грешный мир, - это не "милосердие", а осознание того, что в этом единственном мире, чтобы не исчезнуть в "ничто", а существовать в континууме Универсума, вечного, - надо принадлежать "этому" миру, даже будучи "святым", даже будучи смертным, надо свершиться, а не наблюдать "этот" мир со стороны "другого" мира - нет "другого"!

Кто такие пчеловоды-частники?

Откуда частник получает с семьи в два раза больше меда, чем совхозный пчеловод, если его пасека стоит в той же долине и в 2 км от совхозной пасеки, а последняя не выполняет и половину плана на сезон? Мне скажут - труд, хорошие пчелосемьи и кочевки. Так ли это?

Начнем с весны, когда пчел выставляют. Где частник достает пчел? Договаривается с совхозным пчеловодом и после весенней ревизии приезжает, выбирает здоровые семьи, платит за каждую, грузит их в свои 6-и рамочные кочевые пакеты и увозит к себе, а пчеловоду взамен привозит бракованную "сушь" для покрытия недостатка рамок на пасеке.

Дальше, пчеловод получает в совхозе тонну сахара и начинает подкармливать и делать отводки для покрытия недостачи рабочих пчелосемей и одновременно "делать своих" пчел.

Первый этап после облета молодых маток окончен. Деньги за проданные семьи получены.

"Своих" пчел пчеловод "увозит", а потом "демонстративно привозит", ставит в 2-х км от своей пасеки, обычно в компании с частниками, которым продал по весне пчел с совхозной пасеки.

Второй этап.

Перед главным медосбором идет интенсивное наращивание пчел в ульях, т.е. рамок с молодым расплодом. А запечатанный расплод на выходе можно погрузить в 6-и рамочные кочевые пакеты и завезти на частную пасеку, для подсиливания "своих" семей и ульев своих клиентов-друзей. Конечно за деньги. И к главному медосбору семьи частников будут сильнее совхозных пчел, и соберут больше меда, пчел выведется из расплода много.

Третий этап.

Качать совхозный мед лучше с родственниками, все в этот период становятся "добровольными" работниками на совхозных пасеках. Пасек много, они в тайге, а мед можно качать и ночью, при фонарях "летучих мышей", а бидоны в кусты, а потом как добавочный привес их сдают заготовительным организациям с "частной" пасеки. Днем пчелы наносят свежий напрыск в пустые рамки, и пропажи меда никто не заметит.

После главного медосбора, который длится от силы две недели июля, начинается постепенное оприходование вновь созданных пчелосемей на пасеке, и оно затягивается иногда до октября месяца. За это время делается то же, что и весной, т.е. приезжает частник к знакомому совхозному пчеловоду и т.д...., только цена за 6-и рамочный пакет теперь 50 рублей.

Деньги уже в кармане.

Почему с этим сложно бороться? Как ни странно, но из-за госплана по пчелообъединению. Из чего он состоит?

Перво-наперво, это "очистительная откачка". На качество этого меда администрация пчелосовхоза смотрит сквозь пальцы, - мед, переработанный пчелами после осенней закормки сахаром некачественный, хотя и он идет в торговую сеть, так же как "жидкий" мед, недозрелый напрыск, если план по недостаче не выполнен. Для этого и закармливают тонной сахара осенью совхозных пчел, что бы дополнительно откачать, пол-плана по госпоставкам уже в кармане администрации. А из чего состоит план по госпоставкам? Это мед с совхозных пасек плюс мед "частников", если выгодно пчеловоду сдать его через совхоз - план то надо выполнять, он и так занижен. А в связи с "неблагоприятными" погодными условиями сезона план еще и корректируется в сторону уменьшения. Государству нужен мед любой ценой, а деньги...- они уже распределены по карманам.

Частник сдает 50 кг меда с улья, а совхозные пасеки выдают редко 25 кг.

Частник сдает мед по 3,5 рубля/кг, совхозный мед обходится 3,5 руб./центнер, ну а когда оба пасечника "работают" вместе, то в денежном отношении все по деньгам выравнивается. Так богатеет государство.

Дневник пчеловода

10 июля - Витус пришел первый раз в контору пчелосовхоза "Южный" в Шкотово, устраиваться на работу.

13 июля.

Беды Витуса начались с первых дней.

"...Пока директор Бушмелев решал вопрос приема на работу, Шрамков, бригадир, предложил нам, двум претендентам на место пчеловода, загрузить машину старыми корпусами ульев со склада, пыльными и в паутине, видно, что их никогда не перебирали до нас. Мы, не торопясь, с находкинским "мариманом" занялись погрузкой, а когда Шрамков сделал замечание, что мы "не торопимся", морячок бросил на землю гнилой улей и, обратившись к нему, сказал грозно: "Не понял...?" Шрамков быстро удалился, не ответив на вопрос. В результате парня не взяли в пчелосовхоз".

С 17 июля - Витус числится работающим в пчелосовхозе "Южный", но его на пасеку не торопятся завозить.

18 июля - вывезли мед 19 бидонов с пасеки Бурковского - Шрамков и Копыцын.

Но вот сам дневник:

"Он мне очень пригодился, чтобы восстановить логику событий. И будет полезен пчеловодам, так, как отражает сезонность изменений в природе".

22 ИЮЛЯ.

Меня завезли на пасеку. Шрамков и Бурковский передавали дела по списку. Ходили по лужку, где стоят улики, с которых не сняты вторые корпуса, хотя медосбор кончился и медовых рамок в них нет. В омшанике, заваленном старыми корпусами, полугнилыми, - "Разберешь, потом определим, что годно, что не годно", - пересчитали корпуса со старой сушью.

В доме неуютно, две железных кровати с провисшими сетками, и старые матрасы в углу кучей, посередине дома печь почерневшая, с шатающимися кирпичами кладки, дымит нещадно, видно забиты дымоходы. Потолки обваливаются кусками, видна дранка обрешетки. Нужно строиться, ремонтировать, белить.

В омшанике под рваными кусками черного толя - гнезда змей, вокруг него опасно ходить, зарос бурьяном, того и гляди, что выползший щитомордник цапнет за щиколотку.

Сортира нет, за домом с северной стороны идет в сопки заросшая тропа, кусты все загажены.

25 ИЮЛЯ.

После передачи пасеки от Бурковского, ставшего "бригадиром", его направили на кочевку. А в лесу появился директор с личным шофером Зайцевым, забрал два баллона от газовой плиты, которые не числились по его словам в совхозе, - якобы для заполнения их газом, - но больше они не появились у меня пасеке. Какая забота о пчеловоде.

Мне пришлось до ноября месяца готовить себе еду на костре. Попытки растопить печь-голландку, кроме дыма в избе, ни к чему не привели, просил у администрации в конторе прислать печника с сотней кирпичей, что тоже ни к чему не привело.

А когда ударили морозы, я переложил печь.

8 АВГУСТА.

Стоит жара. Река пересохла совсем, а лужи на дороге как были, так и остались! После снятия вторых корпусов с ослабленных ульев появился на пасеке Шрамков, ставший из "бригадиров" - и.о. "зоотехником". Он приказал откачать лишний мед на расширенной мной в два раза пасеке и сократить ее! "Нужно везти на осеннюю кочевку, чтобы пчелы пошли на зиму с медом"! Накачал я 6 емкостей, 7-ой пацаны оприходовали.

После этого сократил пчелосемьи, заклинил рамки и стал ждать, когда приедут за мной.

19 АВГУСТА.

Приехал вчера Пастухов, профорг и тракторист, он наверное, с детства любил крутить воображаемый руль, а сейчас воображает, что крутит администрацией. Говорит, что хочется на полях "наворовать картошки", и одновременно, что "надо судить проворовавшегося пчеловода за 6 мешков".

Дима Бурковский появился в облике бригадира. Вместе со Шрамковым пригнали машину совхозную.

Шрамков кричит Бурковскому "Все вывози с пасеки! Пусть москвич сам достанет, что ему надо!". Вывезли, вплоть до рваного полиэтилена, оборванного с рам веранды. А с чего все началось, я попросил завезти копеечные клеточки "Титова" для вывода маток, и донья для ульев.

7 СЕНТЯБРЯ.

Назревает беда, пчелы голодные, приноса нет. На свой риск подкармливал остатками сахара, внутриульевые кормушки, оставшиеся от Бурковского, разбиты или протекают, на их ремонт нет времени. Я сказал Паше, чтобы привез 30 доньев для замены старых гнилых, т.к. у меня отводки стояли на тонкой фанере!

На кочевку так и не вывезли, мед я сдал, часть рамок медовых оставил для формирования гнезд на зиму.

Полное молчание в ответ на все мои просьбы. Но словно "шлея попала под хвост коню", в конце августа, так и не отправив пасеку на кочевку к морю, Шрамком на пасеке при Бушмелеве сказал - "Что сделает все, чтобы его не было в совхозе...". Месяц стояли ульи с расклиненными рамками, месяц Шрамков обещал прислать машины для вывоза пасеки на кочевку, а в сентябре - еще месяц завозил сахар на закормку пчел на зиму, пять раз я ездил в Шкотово в контору.

Завез Шрамков 400кг сахара на 120 семей, их хватило пчелам на 4 дня! А мне надо еще сахара, чтобы закормить до 20 сентября, чтобы пчелы последнего вывода пошли в зимовку не изработанные переработкой сахара. На что Шрамков ответил, что можно и в ноябре закармливать.

9 ОКТЯБРЯ.

Приехал на пасеку Шрамков и Бурковский.

Может, даже считают себя правыми, "не грех показать новому человеку", кто главный. Забрали все с пасеки, что можно увезти.

По приказу директора "ковбои" потребовали, чтобы я передал медовые рамки, якобы для спасения пасеки Кошкина, с которой был откачан осенью весь мед, и пчелы были не закормлены.

Перед этим я не отдал эти рамки Бурковскому, только загрузил им в машину, вернул оставшиеся 3 мешка сахара по накладной.

А Шрамков, приехав один с накладными, забрал 33 полновесных медовых рамки, и как потом выяснилось только с моей пасеки, с таким требованием Шрамков не решился обратиться ни к одному пчеловоду. Пасека Кошкина к весне "погибла", а Кошкин ещё осенью был уволен - из 80 ульев осталось 5.

28 ОКТЯБРЯ.

После осенней ревизии я приехал в контору для подведения итогов. Оказалось, что с моей пасеки за год сдан мед только мной, те самые 6 фляг, 275 кг, что были откачены перед несостоявшейся кочевкой, а Бурковский не сдал ничего, хотя я знаю, что он откачал во время главного медосбора 19 емкостей.

По осенней ревизии Шрамков завез мне на бумаге 1000 кг сахара. А когда я с Яковенко, бухгалтершей, наткнулся в документации на эту цифру "сахара", Шрамков невозмутимо сказал, что 500кг сахара попали к Грязнову, не довезли до меня, и это на расширенную мною пасеку с 60 до 120 пчелосемей. Как ответил Бурковский на мой вопрос при передаче пасеки: "Почему улья стоят пустые?", - "После июльской липы, которая цвела в дождь, никакого практически взятка не было на моем точке". Потом завезли уже в октябре 6 мешков, да и то после краевой проверки из треста.

30 ОКТЯБРЯ.

Меня перевели с пчелами к Шапошникову для постановки пчел в его омшаник.

31 ОКТЯБРЯ.

Вчера ночевал у Грязнова на пасеке. Андрея не было, а был Иван. Принято на пасеке держать своего "бича".

Руки небольшие, жилистые, сам не высокий, только выразительность лицу придают "буденовские" усы. Много говорит, куря папиросу за папиросой, все вспоминает, как был поставлен председателем местного колхоза, а когда его сняли, говорит, что никогда больше не был работягой. Живет у Грязнова за кормежку.

Когда добрался до пасеки Шапошникова, приехал на мотоцикле угрюмый Дима и осторожный Шапошников. Занялись уборкой территории. Шапошников вздумал орать на меня.

Эй, литовец!

Я тебе не литовец, я из Пскова, из Печор. И не называй меня "москвичом", у меня есть имя! Что ты хочешь этим сказать?

Не люблю литовцев.

А я не люблю ушедших "в мир" староверов, но я же не называю тебя - "кержак". Еще надо узнать, за что тебя прогнали удэгейцы из Красной Поляны? А ты, Бурковский, не лай в спину, копируя поведение Шрамкова, и вообще, лучше не заходи со спины. Пасеку-то, оставил мне разграбленную! Где мед, начальник?

Я бросил мусор в кучу и ушел рубить чурбаки.

Они притихли, потом за спиной послышался примирительный голос Шапошникова, мне с ним зимовать вместе.

- Дай топор.

Он взял в руки колун, перевернул сучковатую чурку вверх по ходу роста сучков, и ловко расколол надвое.

- Вот так надо колоть.

7 НОЯБРЯ.

Вот уже неделя как перевезли и поставили моих пчел в омшаник Шапошникова. Был грипп, я провалялся в бреду на своей пасеке два или три дня, да и сейчас кашель не прошел. Печь выстывает быстро, температура 13 градусов, больным за дровами приходится каждый раз ходить в лес. Просил в конторе завезти "Дружбу" на пасеку, но Шрамков посмеялся - "лучше научись пользоваться "Дружбой-2" - двуручной пилой.

Если летом можно было жить на пасеке без света, без бани и стирки, на вермишели и рисе, больше в магазинах купить нечего, то сейчас предлагают совсем перебраться на строительство в деревню, жить и работать с бичами, месить цемент на морозе и т.д. Картошку себе завози сам, даже на кочевку - нанимай машину на свои деньги, на откачку меда нанимай работников сам, но не за мед, а за свои деньги! А совхоз тебе ничего не должен, он платил тебе зарплату.

8 ДЕКАБРЯ.

В конторе Паша Шрамков за руку здоровается. Дима Бурковский машет руками и говорит, что не помнит, кому отдал корпуса, а Паша его теребит. Но когда узнал, что я "за глаза" подписал акт о передаче пасеки, стал уже со мной разговаривать по-другому. Куда, де, - я дел 3 улья и 5 корпусов, - сволочь, словно меня обвиняет в воровстве. Мне пришлось еще 10 штук на себя написать, чтобы списать их весной. Я устал от их интриг. Что мне делать, он же - подлец! Наглый и нахрапистый.

ДЕКАБРЬ - на стройке,

22 ДЕКАБРЯ.

Хватя рассказывал байки на стройке.

А днем появился бронетранспортер "вояк", не зря уже второй день кружит над сопками вертолет. В танкистском шлеме высунулся сосредоточенный капитан в погонах, меня позвали к нему. Убежал от них солдатик с автоматом, и я рассказал о дороге на дальнюю вырубку в сопках, где есть зимовье. Техника взревела мотором и легко рванула в клубах снежной пыли.

ЯНВАРЬ - на пасеке Шапошникова.

31 ЯНВАРЬ.

В город к Марине на побывку.

Страшная была зима. Поселили в "общагу" - недостроенную половину жилого барака, где выбиты были стекла двойных рам, пришлось затягивать дыры рваным полиэтиленом, что я притащил с фермы. Дверь только на веранду, в комнату нету! Да и та подходит к косяку, как нога 36 размера к сапогам 43! Занавесили старым одеялом. Полное отсутствие дров, а так как статуса общежития не было, то и угля никто не собирался завозить. Поселили меня с освобожденным "зеком".

Потом ударили морозы до -25, печь, сложенная на цементном растворе, лопнула насквозь. Писали директору Бушмелю требование на ремонт и устройство общежития, т.к. работа в 3км, и приходили назад затемно, некогда самим заниматься ремонтом. Так протянув до января, я ушел на пасеку Шапошникова, где стояли в зимовку мои пчелы.

За декабрь получил вместе со "сторожевыми" и зарплатой за работы на стройке, нарядами за ремонт в августе домика пасечного - 200 рублей.

В феврале Шрамков за январь начислил 1руб.40коп. - якобы из-за вычетов на налоги, - оказывается, совхоз меня обогатил!

В январе - была уволена Яковенко, бухгалтером стал Клупко А.В., в бытность бухгалтер Бушмелева, когда тот был управляющим совхоза Центральный.

5 МАРТА.

Приехавший на пасеку Шапошников на машине с совхозным шофером Золоторевым, сообщил, что деньги будут давать 9 марта, и чтобы я зашел к нему по дороге.

6 МАРТА.

Шапошников сидит в домике, на плите тушится мясо с картошкой, топится жир. "Заходи, попробуй барсучатины". Сели за стол, Шапошников налил из балена самогону, выпили и закусили.

Шапошников разливает жир по темным пивным бутылкам, приговаривая: "Бутылка с барсучьим жиром - 15 рублей. Очень помогает при туберкулезе". "А теперь сходи, посмотри на сортире", - говорит хитрован, довольный своей маргинальностью. Пройдя мимо двух оставшихся собак, Лады и старого кобеля, я уже понял, чем меня накормил Шапошников. На деревянных стенах сортира распятые рыжие шкуры двух собак, прибитые гвоздями.

9 МАРТА.

Приехав в контору, узнал, что Шрамков не начислил мне сторожевые за 8 рабочих дней в марте, на том основании, что в середине апреля, когда он приезжал на пасеку Шапошникова, он не застал меня там. Я потребовал разобраться с этим делом, Шрамков мне начал говорить "Я знаю, я был...". А когда я сказал ему, что после буквы "Ша" последняя буква - "Я", он высказал, что имеет докладные от Шапошникова и Ахметова, что всю зиму прожил с нами в домике пасеки Шапошникова. И чтобы убедительно было - устроил громкий скандал, открыв дверь из кабинета в коридор, громко закричал, что я пьян и что вызовет милицию для экспертизы. Я, плюнув, ушел, сорвав приказы о моих прегрешениях.

13 МАРТА.

Баржик в Центральном завел меня к бывшему пчеловоду державшему 2 года назад единственную в пчелосовхозе матковыводную пасеку на 40 ульях.

Маленькая у бывшего пчеловода конура, трудно ее назвать комнатой. Нищета сразу бросается в глаза, как только переступаешь порог, все вещи явно со свалок, от "венского" стула до помятых крышек на разнокалиберных кастрюлях.

Мужчина небритый, жалкий, словно из него выпустили дух, и с трудом связывающий свою речь логически. Аркаша говорит, что пешком добрался в молодости до Кавказа в "Красную Поляну", чтобы научиться правильному пчеловодству. Семь лет учился, потом перебрался в Приморье, чтобы здесь применить свои знания.

Пасека его элитная перешла Шапошникову при весьма интересных обстоятельствах. Однажды по весне на пасеку приехали мрачные люди на машине, потребовали от него, чтобы он убрался прямо сейчас, и навсегда. Аркаша стал возражать, тогда ему на голову надели деревянный корпус улья, и долго били по торчащей голове табуреткой, пока он не упал. После двух месяцев лежания в амбулатории в Новороссии, ему дали инвалидность, и эту комнату в казенном доме.

А его помощника, "бича", нашли только на следующий год в лесу "повесившимся", точнее нашли оторванную голову и объеденное зверями тело под петлей. Кому нужен безвестный и бездомный человек?

Я не усидел в затхлой коморке бывшего пчеловода-романтика, и поспешил выйти на мартовский воздух.

14 МАРТА.

По телевидению с экрана черно-белого телевизора у Баржика идет фильм о борьбе капитана Катани с сицилийской мафией.

20 МАРТА.

На собрание в конторе Шапошников поехал, а я остался сторожить пасеку.

Администрацией и Шапошниковым было решено при выставлении пчел спарить пасеку мою и Шапошникова, на что я категорически отказался.

Перед самой выставкой пчел приезжал Бурковский. Я прослушивал пчел вместе с ними. Очень удивило, что в апреле с Бурковским у меня все улья были живы, а в марте - 15 мертвых ульев было у меня и 15 - у Шапошникова.

22 МАРТА.

Вчера Хуторной, проснувшись в летней кухоньке после медовухи, тяжело сидел на высокой кровати, и клонило его голову книзу. Потом с пеной в уголках рта заговорил, встряхнулся, встал на не твердые ноги, и вылил всю накопившуюся злость в мате. Собрание, которое Шапошников обозначил ничего не значащим, было позором для Шрамкова. "Подыщи себе другое место работы". И Шапошников, оказывается, играет неблаговидную роль в моей травли.

Помылся в бане у Мордеевых. Татары. После нас пришли мыться дед Велихоцкий с Есаулом, новой "пассией".

5 АПРЕЛЯ.

Начали выставлять пчел на облет. Оказалось, что все пчелы Шапошникова живы, хотя частью на пустых рамках, и он получил тройной оклад за сохранность пчел, а моих погибло 32 семьи. А ведь после проверки моих и его пчел с Бурковским, у него было 14 "мертвых" ульев, а у меня все - живые, а после выставки его пчелы "воскресли", а мои 14 оказались "мертвыми".

Позднее Ахмет сознался, что помогал Шапошникову со Шрамковым переставлять улья в мое отсутствие, но тогда "не знал", что это были мои пчелы, да и я сам подозревал Шапошникова в подлоге, - у меня не было "таких" ульев.

Через три дня после выставки всех пчел, в углу Шапошникова я обнаружил 3 пчелосемьи моих пчел на 5, 3 и 2 рамках, на что Шапошников ответил, что их он отставил как мертвых случайно.

20 АПРЕЛЯ.

Выставили пчел моих на точек Шапошникова. Клупко, новый бухгалтер, сказал, что у него нет документов о просмотре моей пасеки, и ее месяц не перевозили ко мне на точек.

После весенней ревизии у меня 84 улья. Месяц Шрамков тянул с перевозкой пчел на мой тачек.

Шапошников, чтобы покрыть проданные семьи сделал отводки на расплоде, а так же подсадил привезенных якобы от Плотникова 6 запасных маток, вновь выведенные матки на отводках должны появиться к 11 мая.

Для профилактики "гнильца" Шапошникову дали "новомицин", растворенный в сахарном сиропе, а моим пчелам - нет. А ведь "погибли" мои пчелы, а не его!

Потом Ахмет сознался, что на последней зимней проверке, при прослушивании пчел, Шапошников с Бурковским поменяли местами, в мое отсутствие, мои 14 ульев на свои мертвые. А мне сказали, что пчелы Шапошникова вдруг "воскресли", а мои "живые", проверенные вместе с Бурковским раньше - "вмерли".

Новый пчеловодческий сезон начался, а у меня, как у той "старухи у разбитого корыта", никаких изменений, кроме саботажа моей пасеки, вместо работы - война с людьми, что ломят тебя под себя. До каких пор эти "культуристы" будут спихивать людей со своей дороги, когда прекратится этот "социальный бандитизм"?

АПРЕЛЬ - Бурковский в отпуске. И у него большие проблемы.

Месяц меня не перевозили на свой точек, тянули до весенней ревизии 30 апреля. Шрамков завез мне 100 кг сахара, а Шапошникову - 400 кг, хотя пасеки по численности одинаковые.

В конце апреля и начале мая на пасеку Шапошникова начали ездить на личных машинах районные начальнички с кочевыми 6-ти рамочными пакетами, покупать пчел, расплачиваясь деньгами. А тот прятал их в трехлитровых банках в ульях с пчелами.

Получается, что я работаю на Шапошникова, и пчелы мои будут кормиться его кормами, и развитие их приписываться будет ему, и работы по улучшению пасеки (созданию материальной базы будущего медосбора) - его, и создание новых семей. Как бичи работают на него за брагу, так и я буду работать на него "за здорово живешь"?

Что надо на сезон:

Выставить быстрее пасеку у себя на точке, т.е. перевезти ее с помощью совхозной машины, а на другой будет незаконно!

Расчистить от остатков снега свой точек.

Напилить дрова, хотя бы на весенний период, когда надо отогревать рамки подкормки перед установкой непосредственно в ульи.

Где-то достать ножевку, хороший топор, гвозди, рубанок, керосинку.

Желательно завезти плиту на летнюю кухню и газовые баллоны, приготовление пищи на печи отнимает много времени.

Не мешало бы вспахать небольшой огород. - Чушь, и ерунда! Меня тошнит от атмосферы недоброжелательности.

7 МАЯ.

В день перевозки мной пчел на свой точек, на пасеке Шапошникова появился директор Бушмелев и лейтенант ОБХСС из района, в форме, - один из пчеловодов-любителей, покупавший пчел у Шапошникова, Мазур, - засветился и сдал Шапошникова, указал, где брал пчел.

Прежде чем разбираться с Шапошниковым, Бушмелев выставил меня с пасеки Шапошникова.

Шапошников продал 10 "своих" ульев на сторону по весне "на спички", а я, как молчаливый свидетель, почему-то для начальства совсем стал нежелательным.

После отъезда директора, оперативника и Ахмета, уехавшего с ними, Шапошников начал "смертельно тосковать", выставил 3-х литровую банку самогона, и мы двое "ужрались у мат". Утро было тяжелым.

8 МАЯ.

Приехал зоотехник Шрамков с шофером Золоторевым к Шапошникову и тоже потребовал, чтобы я ушел на свою пасеку. Шапошников напивается вечером, жалуется на свою жизнь, проговорился, что только неделю назад заплатил за недостачу жены, работающей в торговле бухгалтером.

Шапошников позднее объяснил мне, как открутился от ОБХСС, он, якобы продавал "своих" пчел.

10 МАЯ.

По дороге с пасеки в 2 км от нее, появилась вырубка, отделенная по кустам с дороги новенькой колючей проволокой. На въезде стоит высокий военный "кунг" на колесах, разнокалиберные улики на высоких колышках среди пеньков в траве.

Бросились ко мне злые сторожевые псы, привязанные цепями к протянутой по пасеке проволоке. Из фургона по высоким ступенькам спустились двое. Один, неряшливый, рубашка с жирными пятнами на толстом пузе, одна пуговица потерялась. Другой незаметный, как жучок среди корней. "Баранов, частный пасечник", - представился крупный, отводя землистые глаза. Явно, у него нет желания со мной брататься, плюющих слюной собак оттягивает, полу придушив ошейниками, второй.

11 МАЯ.

Понедельник. После майских праздников я появился в конторе, так как после перевозки пчел 7 мая, мне нужен был сахар, и этим же днем вместе с Бушмелевым, зоотехником Шрамковым, и с бидонами готового сиропа поехали на мою пасеку. Бушмелев и Шрамков приехали ко мне вдвоем.

Шрамков потребовал, чтобы меня перевели на другую пасеку, в другой район помощником пчеловода, на что я ответил, что после разбора с ним на рабочей комиссии вместе с Бурковским.

Бушмелев попросил меня не ссориться со Шрамковым, - что я могу сделать, ну не могу я ссориться с человеком, который хочет обокрасть меня, и сесть мне на мою широкую славянскую шею, - и чтобы я не ссылался на Бурковского, - и он тихо добавил, что тот "попал под машину".

13 МАЯ.

Бушмелева район перевел с кресла директора пчелосовхоза директором Центрального совхоза.

14 МАЯ.

Приехал некто, оказавшийся ветврачом, Шмаровоз, с приказом за 11мая о смене руководства и приказом за 11мая о моем увольнении, который был подписан Бушмелевым. Оказывается, в мое отсутствие на пасеке Шапошникова 8 мая Шрамков, Шапошников и шофер Золоторев написали бумагу, что я был пьян и нецензурно выражался.

Бушмелев с 13 мая уже не был директором пчелосовхоза, и я отказался подписывать сомнительную бумагу. Обратился к нашему трактористу, председателю профкома Пастухову, чтобы он разобрался с травлей, устроенной Шрамковым против меня.

После гибели 25 летнего Бурковского Бушмель срочно ушел из пчелосовхоза на должность директора совхоза "Центральное", а его место занял - и.о. Шрамков. В течение недели на меня написали два приказа.

"За систематическое неисполнение возложенных на ...администрацией обязанностей без уважительных причин.

За отказ откачивать осенью напрыск, за неисполнение требований администрации по откачке меда самой администрацией и неизвестными мне...лицами, - т.е. за нежелание отстраниться от медосбора, как результата годичного труда..., вложенного... в пчел, - за появление в Международный праздник всех женщин, 9 марта в конторе заповедника пчелосовхоза в пьяном виде - выговор N1. Выговор N2 - за безответственное отношение к занятиям по зооучебе, не появление в центральной конторе, - якобы "не было возможности добраться за 12(пешком до Центрального)+ 90 (на рейсовом автобусе до Шкотово) + 2 км (пешком до конторы)", - и ранее применяемые меры дисциплинарного взыскания".

Некстати для администрации пчелосовхоза попал под следствие ОБХСС Грязнов за продажу совхозных пчел своей пасеки.

Вот как это было. На пасеке Грязнова появился бортовой "Урал", и какие-то люди, сказали бичу Ивану, что приехали к Андрею. "Пить будешь?", - спросили и налили тому водки, а когда он проснулся, - ни людей, ни машины, ни ульев на точке.

Грязнов, сдав пасеку Дубине, через неделю приехал к нему со "своей" милицией, и, уличив того в браговарении, убрал с пасеки. А потом возместил ущерб совхозу, и дело закрыли.

Пасеку Грязнова Шрамков передал Баранову, а Грязнову отдал пасеку Смаля, на хуторах, где мы зимой строили коттеджи для начальства. Смаль ушел на почетную пенсию, еще лучше, чем у него была.

Шапошникова не тронули, и Шрамков бросил на выправление его пасеки больше тонны сахара и 6 ящиков вощины.

К середине лета Шапошников "делает" своих пчел и вместе с Барановым и Ковалевым ставит личную пасеку в 2 км от моей. Я же думаю, что меня не тронут.

Месяц все спокойно, мне дают возможность подготовить свою пасеку к главному медосбору, который начался с 6 июля. К этому времени у меня уже было 143 пчелосемьи, из них 63 двухкорпусных, которые, как отводки должны быть оприходованы к 1 июля, и я должен был получить за них деньги.

25 МАЯ.

В конторе я взял копию приказа, что Бушмелев и Шрамков написали совместно, перед тем как Бушмелев перекинулся в другое директорское кресло.

В автобусе утром встретил Зайцева, шофера Бушмелева, он сошел на остановке перед амбулаторией Новороссии, и пешком направился по дороге к усадьбе "хозяина". Он переводом ушел к "шефу", еще бы, он не является самостоятельной личностью, чем и хвастается.

Проезд временно закрыла по пыльной дороге похоронная процессия под тополями, какой-то Дубина хоронил юную внучку.

Зашел по дороге к Шагаке, стоим на крыльце, разговариваем. Через дорогу на обочине стоит грузовик, из калитки вышла молодая женщина с ребенком на руках, следом мужчина, подсадил ее в кабину машины, и они уехали. Я узнал своих попутчиков, что на перекрестке сели в "москвич" Грязнова, когда только устроился пчеловодом в Шкотово.

"Знаешь, - кто это?", - сказал Шагака, - бывший пчеловод с твоей пасеки, Серега, что сидел за убийство, сейчас работает шофером на ферме. Вышел с зоны и женился на молоденькой, ей было 15 лет, ему - 35", - с завистью вздохнул "извращенец", и он уходит на огород с книгой, там и будет читать, читать, пока солнце не сядет.

У Хуторного стоит у забора "уазик" из Уссурийска, ко мне едет ст. зоотехник из треста и Шрамков.

Шрамков попытался пошутить с Галей Хуторной как "начальник и отец", она его сразу поставила на место.

Подъехал на мотоцикле Виктор Зайцев с Есаулом, у него руки трясутся, член "клуба мужчинок".

Проницательный Шагака сказал: "Он струсит. Приказы о твоем увольнении - туфта", - кто-кто, а Шагака в трусости - "дока", чем-то они с Пашей похожи. Но свою жену Светлану Шагака заставил уйти из пчелосовхоза, где та работала на коттеджах штукатурщицей.

От Хуторной мы вместе с и.о. директора Шрамковым и ст. зоотехником МРО поехали ко мне на пасеку, завернули к Шапошникову для проверки состояния пасеки.

На моей пасеке Шрамков нашел семью не закормленную, но и тут "облом" получился, - ст. зоотехник его не поддержал, - "Случайность на большой пасеки может присутствовать. И никто не может точно сказать, что повлияло на нее".

Паше он сказал, что у меня - четыре курса "Тимирязевской академии", и что я, судя по качеству семей на пасеке, разбираюсь в пчелах лучше, чем он, Шрамков.

К этому времени Шапошникову завезли и скормили тонну сахара, мне же Шрамков на неоднократные требования завозки кормов отвечал, что я обойдусь рамками от "погибших" пчелосемей, которые были израсходованы еще на пасеке Шапошникова для подкормки пчел. Ст. зоотехник МРО приказал Шрамкову завезти мне 100 кг сахара, что тот и сделал - 26 мая.

К этому времени я подготовил пасеку, а 28 мая - приезжала комиссия для проверки готовности пасеки к главному медосбору во главе со ст. зоотехником из Края.

7 ИЮНЯ.

Возвращаясь из города, нашел в кустах рядом с пасекой Баранова отрубленную голову собаки Баржика, а на пасеке - пацанов, притащивших свежеубитого оленя в дом. А у меня самого - целых два бидона солонины в кустах!

"Мы не ели собаку", - отворачивая глаза, говорит Баржик. Я ему не верю, - "Тогда где тело?".

Размокшая от дождей земля скользит под ногами тяжело нагруженных пацанов, дорога длинная утомила. Есаул хотел "втихую" сбросить в кусты тяжелые куски, но я пригрозил, что больше не пущу их к себе, и чтобы "все отнесли по домам, и никому в деревне не говорили про мясо с пасеки".

Баржику, оказывается, еще зимой менты отдали ружье. И пацаны на новой засидке рядом с пасекой застрелили оленуху, - и как сказал мне Дуглас, - "Кормящую, вымя сочилось молоком".

Дуглас обнаружил яму со шкурой, головой и кишками, разрытую медведем на солонце, который устроил Шапошников с пацанами еще ранней весной рядом с моей пасекой на оленьей тропе. Говорит: "Давай мясо сдадим в "Потребсоюз", как говядину по рублю". Мне он не поверил, когда я принес солонину из ручья, говорит: "Это - не то". - А я ему: "Мясо оленухи унесли пацаны в деревню".

Пришкандыбал хромой Шапошников, тоже требует "долю", пришлось отдать ему свой бидон с мясом. А чтобы не было греха, вытащил оставшуюся солонину из ручья, и спрятал в кустах подальше.

Я три безлунных ночи в сопках на дальнем солонце просидел на дереве, боясь пошевелиться, с ружьем наперевес и китайским фонариком в другой руке, слушая гуканье уссурийского филина и ночной треск кустов вокруг, ждал "пантача". Самец первой пропустил к куску каменной соли, вбитой в старый пень, самку и годовалого сайка. Что ж, олени половозрелы уже в три года, а "саек" - это тоже качественного мяса.

9 ИЮНЯ.

Беда не приходит одна.

На пасеке появились неизвестно как просочившиеся Шмаровоз и Золоторев, я был в доме, когда они вошли. Они приехали забрать с пасеки "ненужное" оборудование, за домом лежали металлические фермы, оставшиеся от Бурковского, "кремлевский мечтатель" собирался что-то строить. Я сказал, что ничего им не отдам, и попросил удалиться с пасеки, не мешать работать. Золоторев с наглой уголовной интонацией сказал: "Пойдем выйдем". Вышли за веранду, Золоторев было, начав разговор с того, что "с тобой будет, как с Бурковским", и "найдут тебя в лесу под корчами", вытащил нож и кинулся на меня. Я поймал его за руку, отвел удар, пропустив мимо, и сделав шаг ему за спину, аккуратно взял за талию, развернувшись на пяточке на полный оборот, придав нашей композиции достаточное ускорение, как учили в технике вольной борьбы, пустил его лицом в стену веранды. Раздался грохот, Золоторев ударился смачно в деревянные брусья, разбив в кровь лицо. С веранды выскочил испуганный Шмаровоз, ветврач, он же по совместительству парторг пчелосовхоза. "Я ничего не видел, я ничего не слышал!", - завопил он на весь лес. Я, перешагнув через лежащего наркомана, высвободив из его руки нож, засунул лезвие между камнями фундамента веранды, и ногой сломал его. "Пошли вон!", - сказал обоим.

Говорят, месяц Золоторев не появлялся в гаражах совхоза, у него страшно опухло лицо и губы, а глаза заплыли двумя сиреневыми блинами, как у "Вия".

22 ИЮНЯ.

Когда они носились по улице деревни на мопеде, обгоняя пыльный шлейф, он - выглядел гордым, она - в коротенькой юбочке, обняв его за талию, с пышным развевающимся жабо длинных волос, весело визжала позади. Подружка Степы из Тихоокеанского, и при том еще, дочка морского офицера высокого ранга. Есть маленькие девочки с ровненькими белыми зубками, готовые вцепиться ими вам в руку, если вы понравились им - одна такая холеная и беззаботная и досталась златокудрому Степе.

Степа ее нашел в бараках летнего трудового лагеря школьников, направленных на прополку свеклы на полях совхоза Центральный. Степа отвадил от нее приезжих пацанов на ночных танцах в лагере. Мопед свой он разбил совершенно о придорожный столб, да еще умудрился сломать ногу до бедра. Не выдержав амбулаторного лежания, он удрал с подругой на пасеку.

С ногой, закованной в гипс, подставив лестницу, он лезет на чердак омшаника, а она, как хвостик, за ним, заминая синее трико, безобразящее хорошенькую попку. Они, провозившись полночи под открытым чердаком на сеновале, в темноте спустились и пришли в дом, комары не давали жизни. Лето - это не весна или осень в тайге!

Никогда не думал, что девочка, с распущенными волосами окажется так неуместна в грубых декорациях таежной пасеки. Она, словно сошедшая с изысканных японских средневековых гравюр, изображающих юных девиц с "сямисэнами" в руках среди цветущих деревьев сакуры в тонких интерьерах обратной перспективы, - на пасеке, где нет воды, еды, а лес наполнен комарами и клубами злющей мошки.

"У них - любовь", - определил сразу Дуглас, пришедший из лагеря "бичей", засуетился, и тут же взял шефство над детьми. Степа приковылял на гипсовой ноге, закованной от пяточки до бедра, мужественно опираясь всю дорогу на верную подругу, - "мужику" не к лицу безобразный костыль. Из деревни они пришли с маленьким рюкзачком, в котором лежал обычный набор таежника: кусок сала, две головки лука, и буханка хлеба, - и они хотели остаться жить на пасеке все лето!

Здесь, и взрослая Марина была бы неуместна, как пышный павлин на замусоренном деревенском дворе, или телевизионные юмористы-дурашки в гарнизонной казарме.

Но появление юных любовников разрешило мои трудности, нужно было в город, а мыть за них посуду, ходить за водой и валежником, готовить на плите пищу, стирать измятые простыни - не хотелось. "Только не спите в моей постели", - напутствовал их.

Когда вернулся из Владивостока через четыре дня, детей на пасеке не было.

6 ИЮЛЯ.

Зацвела липа. У меня 143 пчелосемьи, из них - 63 двухкорпусных, пчелоотводки майские должны были быть оприходованы до 1 июля, и я должен был получить за них деньги, но Шрамковым это не было сделано.

10 ИЮЛЯ.

Приехал ветврач Шмаровоз с какими то мрачными мужиками на машине совхоза Центральное. Он держится за их спинами, и сказал, что у администрации недоверие ко мне и мой мед будут качать "своими" людьми. Я, якобы не справлюсь с 8 парнями из деревни, все лето проторчавшими на моей пасеке! Водитель, прошедший вместе с ними до навеса, достал папиросу из кармана и, закурив, отвернулся, словно все происходящее его не волнует. Это бывший пчеловод Серега, 3 года назад работавший на этой пасеке, отсидевший за "убийство по неосторожности" бывшего бригадира пчелосовхоза, два выстрела из дробовика в грудь! Он привез Шапошникова и трех малолетних пацанов, что жили на личной пасеки Баранова, один из них длинный двенадцатилетний сын Шапошникова. Шапошников прошелся по пасеке, и они, не обращая на меня внимания, составили акт, что нужно качать мед.

Я отказался качать напрыск, сказав им, что 11 июля должны прибыть мои люди на откачку меда, официально оформленные мной, еще по совету Дугласа, на что Шмаровоз, после ухода Шапошникова на свою пасеку заявил, - что я уволен, и он с мужиками будет качать сам. Шмаровоз увез Шапошникова на его пасеку, а пацанов оставил со мной.

Через 2 часа Шмаровоз опять приехал и объявил, что будет откачивать сам, т.к. я уволен "по собственному желанию" по моему заявлению от 9 июля и отстраняюсь от работы на пасеке. Я закрыл омшаник с инструментами на ключ, и пошел следом за ушедшей машиной ветврача.

Проходя мимо шофера, я услышал его тихие слова: "Закрой пасеку на ключ", и ответил - "Уже закрыл".

А на дороге к моей пасеки встретился "ждущий" событий и.о. Шрамков с Барановым и Ковалевым. Машины стояли рядом, и Шрамков заявил, что меня уже нет, и он везет Баранова для передачи ему моей пасеки, на что я ему ответил, что пусть только попробует сорвать замки. Ушел в Центральное за "своими" пацанами. Баржик, Степа, и Есаул обещали прийти, но не пришли.

11 ИЮЛЯ.

С утра шел затяжной дождь, приехали Шмаровоз, Баранов и Ковалев. Они привезли с собой бабу, председателя сельсовета Центрального с мужем, и при свидетелях потребовали, чтобы я передал пасеку Баранову, на что я ответил, что без приказа об увольнении, я этого не сделаю.

Я сидел в доме перед окном, с видом на пасеку. За пеленой дождя в беседке они ждали Шрамкова, работать они мне не мешали, в дом не лезли.

Злость, как змея обвившая душу, давила на грудь. Рядом со столом стояло ружье, а я выковыривал из гильз пыжи, ссыпал в миску дробь, добавлял пороху, и забивал в патроны жакан. Я тоже ждал Шрамкова, но тот не приехал.

12 ИЮЛЯ.

Воскресенье. Приехал Шрамков, бухгалтер Клупко, Баранов, Ковалев. Шрамков при мне написал приказ о моем увольнении по 33 статье, на это я сказал, что нет согласия профкома. Шрамков снова не рискнул срывать замки, написал акт, запрещающий мне качать мед, пересчитал всё на пасеке, и они уехали.

В Центральном я зашел в местный сельсовет, мне нужен был телефон для межрайонного разговора. В коридоре встретил женщину, председателя сельсовета Центрального, что приезжала на пасеку. Она, виновато улыбаясь, сказала, что не знала, для чего ее привозили на мою пасеку, и предоставила телефон и номер прокурора района.

13 ИЮЛЯ.

Понедельник. День был ясный, с утра солнце блестит на росе. Появился от шлагбаума сынок Шапошникова, подошел к крыльцу. "Отец просил отдать ему его ружье". Я вынес дробовик. "А где он сам?". "У себя на пасеке", - соврал, не моргнув глазом пацан. "Сейчас проверим", - и я дважды выстрелил с крыльца. Дальние кусты на краю пасеки зашевелились, и показалась прихрамывающая фигура Шапошникова. Я с крыльца бросил на землю ружье и ушел в дом, закрыв за собой дверь.

Через час на пасеке появилась совхозная "шобла".

Шрамков привез Пастухова, члена комитета профсоюза Копыцина, кассира Москвину, и опять Шмаровоза, Баранова, Ковалева, с приказом N37 об увольнении меня по 33 статье, 3п., как не справившегося со своими обязанностями.

Пасеку Шрамков передал Баранову А.Д., бывшему уволенному по несоответствию директору пчелосовхоза, и механику совхоза Ковалеву, по требованию администрации, так удобнее - их "частные" пасеки оказались случайно в 2 км от совхозной...".

За свой двухгодичный сезон, за труд я не получаю ничего, отводки мои были оприходованы на принявшего пасеку Баранова, мед 2,1 тонны откачали без меня. По долине вышло: с бывшей пасеки Грязнова Баранов откачал всего 6 емкостей, Шапошников со своей - 14 емкостей, а с моей было откачано 30 емкостей.

С весны сделали "своих" пчел бухгалтер Клупко, чья личные "пчелы" в Широком стоят с 40 ульями Шрамкова, а в Смаличах рядом с пасекой Грязнова сделал свою пасеку лысый парторг Шмаровоз. "Я тебя голым в Африку пущу", - сказал мне уверенный в себе Шрамков.

14 ИЮЛЯ.

Они хотят навесить на меня 12 кг вощины, якобы числившейся за Бурковским. По документации и акту числилось 28 кг, 1700 рамок после осенней ревизии числилось, столько же рамок количеством, а с Бурковского в ноябре были списаны 12 кг вощины. На 12 кг вощины сделали 174 новых рамок(?) и приписали к осенней ревизии, и у меня по бумагам получилось 174 новых рамки, что числились за Бурковским на эту сумму.

Дурни, зря они допускают меня к документации! Я не такой "Ваня", как они думают.

15 ИЮЛЯ.

Уже неделю от меня скрывается спецкор "Правды" Брательников, его офис в редакции "Приморского Комсомольца". Но старушка на вахте, у которой я просидел полчаса, вытирая пот со лба, выслушала мой монолог, и дала адрес корреспондента.

Поднявшись по линии фуникулера, я из центра сразу попал в респектабельный район Владивостока, где в пятиэтажном доме сталинской постройки нашел квартиру Брательникова. На этаже с высокой лестничной клеткой открыла массивную дверь юная дочь Брательникова, с мечтательными грустными глазами, трудно жить без матери, исчезнувшей из ее детства навсегда где-то в Хабаровском крае. "Папы нет, на работе". "Передай ему мои материалы", - сунул ей в руки запечатанный конверт, который в Центральном дала мне добросердная почтальонша.

И Брательников не поможет. Мне же, важно, чтобы это не было "по ту сторону Луны".

17 ИЮЛЯ.

Пасеку "они" вывезли сразу после откачки всего меда. "Мои" пацаны помогали "им". Говорят, накачали 30 бидонов.

Пацаны не могут утихомириться на полу, курят и фантазируют по поводу "доморощенной" мафии района, им все интересно, но как новая игра!

Мазур в районе поселился недавно, построив дом в Новороссии на берегу реки рядом с районной амбулаторией, как раз напротив отворота на хутор, где живет замкнуто Бушмелев.

Дубина, главный браконьер района, у него нашли менты карабин, его сдала жена после смерти внучки, умершей от лейкоза. А старого бригадира убил Дубина, "стрелок мафии" из этого карабина, а не Серега.

И мне пришла в голову хорошая идея, я вслух проанализировал их болтовню, и сказал: "Смаль ушел с показательной пасеки, потому, что понимал, - лучше самому уйти, чем быть убитым. А следующим будет Грязнов, для того ему и отдали эту пасеку". Пацаны притихли, я вскоре уснул, а они еще долго шепотом обсуждали поразившую их мысль.

Через неделю мое безнадежное дело с судом по поводу незаконного увольнения сдвинулось с мертвой точки и приобрело головокружительный размах. Шрамков привез на пасеку в Смаличи новые ульи, но оприходовав на Грязнова, забрал их. Грязнов не стал спорить с и.о. директором и отправился к "своим" ментам, те отобрали права у Шрамкова, и надавили на шофера машины, Зайцева, - тот показал, куда завез ульи.

Грязнов поехал с краевыми оперативниками ОБХСС на дачу к начальнику районного Потребсоюза, а там уже стоят новые ульи, и жужжат новые пчелки. Начальник указал на Шрамкова, и теперь тот под следствием, а мое дело решили быстрее закончить.

20 июля.

В городе зашел к Олейнику, он живет в новом доме в шикарной квартире на пол-этажа, рядом с Колхозной площадью.

Олейник говорит, что в Находке стоит судно под погрузку, не подчиняющееся властям порта. Азиаты вывозят на нем дорогой таежный товар, здесь и дикоросы и папоротник, вяленые органы и шкуры редких зверей, экзотические морепродукты - все, что традиционно для восточной медицины и кулинарии. Если азиаты не могут обойтись без "сушеной лягушачьей лапки", они готовы платить любые деньги за поддержание культурной традиции, и это большой бизнес.

Левый мед они принимают за 10 долларов. Вокруг этого судна повязаны большие люди и организации Владивостока.

Если китайцев и корейцев выселяли несколько раз из края, то их промыслы уничтожить невозможно, где есть такой постоянный спрос на международном рынке, там он будет удовлетворяться чисто-криминальным способом, черпать тайгу будут всегда, пока она есть, и будет устраняться все, что мешает этому бизнесу, а люди - они только расходный материал.

21 ИЮЛЯ.

Этот начальник, обнажив крупные желтые зубы в заинтересованной улыбке, сказал в своем кабинете, что разберется с Барановым, которому он запретил еще два года назад работать в пчелосовхозе. Подсев на стул рядом со мной, и дохнув в лицо несвежим запахом изо рта, он приказал секретарше приготовить два стакана чая, он уезжает в Шкотово.

Длинный путь от Колхозной площади Владивостока до конторы пчелосовхоза "Южный" в Шкотове проделали молча.

Рокленко привез меня на своей машине до самого порога, и, оставив в узком и темном коридоре "ждать", зашел сразу в кабинет директора, где сидел и.о. Шрамков. Громоподобный голос "отца Саваофа" обрушился на уши слышащих. Вызвали перетрусившего Пастухова, бухгалтера Клупко, прошлепавшего сломанными ногами мимо меня, и "набравшего в рот воды" парторга Шмаровоза.

А я смотрю на стенд "Ударников пчелосовхоза", где напротив пасеки N13 стоит фамилия Баранова, и самое большое количество меда по совхозу - 2100кг.

Выйдя через полчаса из кабинета, Рокленко, со злобой, словно на ничего незначащую пчелу, посмотрел на меня, махая перед лицом Шрамкова докладной Пастухова. Шрамков вышел вслед начальнику правильным шагом и с несгибаемою до конца фигурою, словно проглотивший прямую жердь. А Рокленко проходя мимо меня, подтвердил громко, что "этого - надо гнать отсюда по 33 статье". Я засмеялся в спину "борову", и ушел из конторы.

До 21 июля докладной за подписью Пастухова не было, и только с 21 июля Пастухов, профорг подтвердил Рокленко, что я был пьян 9 мая, - и эта нестыковка сыграла главную роль в "советском" правосудии!

24 ИЮЛЯ.

Паша под следствием за воровство, уличен Грязновым. Паша платит 1000 рублей за свои права, отобранные милицией. Он - вор, продолжает исполнять обязанности директора.

В стареньком двухэтажном здании Районного суда в Большом Камне, приехавшие на суд бухгалтер Клупко и Паша здороваются за руку с бородатым прокурором, озабоченным своей незаменимостью, он же гособвинитель. Они в упор не замечают меня, такого большого, сидящего на скамейке у стены тесного коридорчика суда со старушками по бытовым делам. Где-то, за их спинами маячат фигуры свидетелей Шмаровоза и Золоторева с белесыми глазами.

25 ИЮЛЯ.

Почему-то нет ненависти к Шрамкову. Потому, что нет надо мной теперь его власти, а остались от его образа только пустые слова, и напыщенное выражение лица - "гусака".

Ветер в лицо...

Часть N5

Тайна "волшебных" зеркал или Матрица

В Санкт-Петербурге на кафедре востоковедения АН хранятся полевые отчеты Пржевальского о посещении им Уссурийского края и список переданных им материалов для Русского музея, в их числе и коллекция китайских бронзовых зеркал.

На китайских картинах, изображающих небожителей, путешествующих по облакам и вершинам мифических гор, часто видишь в руках их "волшебные" зеркала.

"Волшебные зеркала" уже существовали в V веке, но книга "История древних зеркал", в которой описывался способ их изготовления, в VIII веке была утрачена.

Выпуклая отражающая сторона отлита из светлой бронзы, отполированной до блеска и покрытой ртутной амальгамой. При разном освещении, если держать зеркало в руке, оно ничем не отличается от обычного. Однако под яркими солнечными лучами через его отражающую поверхность можно "смотреть насквозь" и видеть узоры и иероглифы на оборотной стороне. Каким-то таинственным образом массивная бронза становится прозрачной. Шень Гуа в книге "Раздумья об озере снов" в 1086 году писал: "Есть "зеркала, пропускающие свет", на задней стороне которых нанесено около двадцати старинных иероглифов, не поддающихся расшифровки, они "проступают" на лицевой стороне и отражаются на стене дома, где их можно отчетливо видеть. Все они схожи между собой, все очень древние, и все пропускают свет".

Зеркала привлекли внимание ученых в Европе еще в 1832 году. Цепь случайных событий в жизни английского ученого из научно-исследовательского института в Кембридже Джозефа Нидема, автора книги "Наука и цивилизация в Китае", биохимика, познакомила его с китайской студенткой Лу из Нанкина, отец которой передал ей свои удивительно глубокие познания по истории китайской науки. В 1942 году Нидема направили в качестве советника по науке в посольство Великобритании в Чунцине, древней столице Южного Китая, где он изучал китайский язык и собрал огромное количество бесценных древних китайских научных трудов.

В период между мировыми войнами назрел кризис в науке и научном мышлении, что привело к созданию квантовой физики, а потом и квантовой теории поля. Немцы изучали пространственно-энергетические поля, ведущие себя странно вблизи так называемых "волшебных" зеркал. Но сведений об этих исследованиях не сохранилось.

Уильям Л. Брег в 1932 году в ходе экспериментов посчитал, что узоры становятся видимыми благодаря эффекту, производимому увеличением изображения, что стало первым шагом к изучению мельчайшей структуры металлических поверхностей, а в дальнейшем созданию электронного микроскопа, способного работать на субатомном уровне. Дальнейшие исследования были засекречены.

Японцы рвались в Китай в те районы, где велись интенсивные раскопки древних столиц в Лояне и Маньджурии. А в период оккупации Уссурийского края японцы, кроме вывоза леса и полезных ископаемых, искали в тайге следы исчезнувшего племени Бохайцев, ушедших из Золотой долины, Сучана, через Сихотэ-Алинь на бухту Ольга, где, погрузившись на плоты с женщинами, детьми и лошадьми, отплыли в Японское море. В записках военного топографа и этнографа Арсеньева, это событие трактуется, как легенда о войне князя города Нингуты Чин-Ятай-цзы с царем Сучана Куань-Юном.

Только после русско-японской войны в 1905 году в экспедициях от Никольск-Уссурийска, долины Цимухэ и Сучана, верховьев рек Даубихэ и Улахэ, на Сихотэ-Алинь и на китайский городок Ши-мин, он же порт Ольга, на бухты Тадуши, Тетюхе и Пластун, Арсеньев интенсивно раскапывал многочисленные городища. Его поразила масштабность ушедшей цивилизации, правильные города, дороги в тайге на плато Дадяньшань.

Знакомство с ботаником академиком Комаровым, обнаружившим поразительную систему в распределении редких растений в Уссурийском крае, границы Тибето-Маньджурской флоры совпадали с границами ушедшей цивилизации, разнообразие форм родственных растений указывала на долгую культурную их селекцию. В преданиях удэгейцев, которых Арсеньев причислил к "американоидам" доайнского происхождения, рассказывалось даже о горе, вокруг которой жили священные тигры, и о воронах, ручных и разумных. Создавалось впечатление, что это была биолого-культурное государство с высоконаучной цивилизацией.

Пржевальский, офицер Генерального штаба, путешествуя по вновь присоединенным землям Южно-Уссурийского края до китайского городка Ши-мина в бухте Ольга, где искал артефакты, что мелькает в его отчетах. Там ему впервые показали таинственные свойства "волшебных" зеркал. Но в дальнейшем, он направил свое внимание в противоположном от побережья направлении, туда, куда ушли, как ему казалось, основные культурные ценности после разгрома монголами Великой Золотой Империи Чжурдженей, т.е. на Тибет.

Последняя его экспедиция 1886 года от Кяхты на истоки Желтой реки, исследования северной окраины Тибета, и возвращение через Лоб-Нор и Хотан, очень интересовали Наследника Цесаревича, Пржевальский получил даже поздравительную его телеграмму в Караколе, а по возвращении в Петербург был принят Государем Императором и произведен в генерал-майоры.

Весной он уехал в свое Смоленское имение "Слободу" на Духовщине. В начале 1887 года в музее Академии наук прошла выставка его коллекций, которую посетили Государь Император и Государыня Императрица с Августейшими сыновьями. Его Величество долго беседовал с Николаем Михайловичем, он был озабочен, но остался выставкою очень доволен. Пржевальский уехал в свое имение, где разработал план нового пятого путешествия, который представил в Петербурге совету Императ. Русс. Географ. Общества. По мере подготовки он не чувствовал прежнего увлечения предстоящим походом, и, собираясь в путь 5 августа, "прощаясь с родными, он плакал, что никогда с ним не было". Долго не мог отделаться от грустного, вовсе ему не свойственного, расположения духа. Мрачное настроение Пржевальского рассеялось 10 августа 1888 года в Петергофе у Государя Императора. "Прием был такой милостивый, о каком я не воображал. Меня провожали и напутствовали как родного", - писал он. А 14 октября на краю Тибета он внезапно умирает от случайной болезни. Город Каракол, Семиреченской области указом Государя Императора был переименован в Пржевальск.

Наследник Цесаревич отправился во главе военной миссии в Японию на кораблях эскадры, где встречался с Микадо. В порту Хиросимы его чуть не зарубил самурайским мечом безумец, выскочивший из толпы.

В 1910 году Арсеньев, уже после экспедиции 1906года и раскопок на реке Тадуши и на Арзамасовке около залива Святой Ольги, где он нашел старинные укрепления времен бохайцев, а весь найденный археологический материал отправил в Русский музей, была устроена выставка коллекций, а путешественник был лично представлен Государю Императору НиколаюII. Экспедиция, помимо всего, привезла около 50 образцов горных пород.

"Арсеньеву было приказано убрать с выставки все черепа, кости и все предметы, связанные с культом погребения, так как НиколайII терпеть не мог всяких упоминаний о смерти. Арсеньева предупреждали, что царь большой знаток и любитель археологии...Арсеньев ждал от царя ряда специальных вопросов, однако все вопросы были пусты и банальны, вроде вопросов о времени и о будущем. Только в 1916 году после статьи "Шаманство у сибирских инородцев и их анимистические воззрения на природу", он, вдруг, неожиданно понял, что от него хотел царь. Царю было нужно знать его представление о "судьбе".

В 1918 году в начале осени состоялась его экспедиция на Камчатку. "Настроение его почти всегда было тревожное, подавленное. По-видимому, опасения за разваливающуюся родину, за судьбы близких не покидали его во время экспедиции". 14 сентября спутники его убили трех "рыбачивших" медведей на реке Быстрой. Охота на медведей произвела на Арсеньева большое впечатление. Дневник этого дня он закончил словами: "Воспоминания эти останутся на всю жизнь". "В то время Арсеньев не скрывал своего возмущения по поводу любителей легкой наживы, прибывшим сюда из внутренних областей страны, занимающихся торгашеством и перекупкой, а также возмущается той категорией русских переселенцев, которые в ожидании пособий не желают трудиться и ведут образ жизни, характеризуемый путешественником тремя словами: "Лень, невежество и пьянство".

На обратном пути плавание было спокойное, "если не считать смерч, водоворот и аварию ночью в Сангарском проливе". А 24 ноября он пережил личную трагедию, что стало для него потрясение на всю жизнь. Под Конотопом на хуторе Дубовщина, усадьбе Арсеньевых на Украине, были зверски убиты оба его родителя, брат и две его сестры, одна из которых, Ольга, была психически неполноценной после перенесенного в детстве менингита. Рукописи работы " Путешествие на Камчатку", подготовленные к опубликованию, так и не найдены.

В 1923 году во время очередной экспедиции на Камчатку, застигнутый штормом, Арсеньев останавливался в Хакодате и г. Отару, где осмотрел писаные камни "весьма древнего доайнского происхождения", после чего "прошли пролив Лаперуза в Охотское море при легком ветре, дующем с юга и по траверсу Курил направились на север". Позднее у него пропали часть его архивов и рукописи, так и неопубликованной работы, "Страна Удэхэ", а также личные вещи, вывезенные им из экспедиций, в том числе и бронзовое китайское зеркало.

Еще с третьего курса Факультета естественных наук нужно было найти научного руководителя по выбранной специализации, и мне пришлось уйти в Институт физиологии и сосудистой хирургии Академгородка. Моя специализация была связана с воздействием психотропных и гормональным веществ на сознание человека. На летнюю практику я попал в экспедицию Новосибирского медицинского института, который исследовал на генетическую особенность удэгейцев Приморья, экспедиция прошла от Анучино в верховьях Уссури, через Сихотэ-Алинь на Аввакумовку до бухты Ольга, далее Тадуши с выходом на Ли-Фудзин и Нотто, верховья Имана, до поселка удэгейцев Лаулю.

Поразительна способность человека грезить наяву, когда он, не замечая окружающего, строит фантастический мир, где направляет события по своему усмотрению, заставляет говорить знакомых ему людей со свойственными им интонациями и словами, но только то, что сам желает. Другое дело - забытье, когда истощеннее тело погружается в сладкую, снимающую с него груз жизни, а с сознания - повязку реальности, пропасть. Вот чуть проваливаешься, и снова открыл глаза. Ночная прохлада прошлась по телу, потрескивают дрова в печке, кругом напряженная глухая тишина, посапывает наша малочисленная экспедиция, затерявшаяся в дебрях "Уссурийской тайги". И снова проваливаешься. Уютно, отчужденно от мира начинают жить грезы, наливаясь почти осязаемой формой, живет как бы душа, и видят её глаза, чувствует запахи и звуки, чувствует даже забытую душевную атмосферу, эмоции начинают говорить, как наяву, от малейших движений души. Разум молчит, говорит сердце. Долгий путь оно проделало и вот перебирает прошлое, как будто сердце - это высший разум, не торопясь, всматривается в себя, помнит все, хранит и запах вечерних таежных дорог, с осевшей пылью, и черноту ночи в чужом городе, и ледяной серебристый туман над таежным ключом, текущим по разноцветной гальке, и гулкие своды леса, и переживает, как боль, всю сумму ощущений реального мира, полную в своей полноте, про нее не скажешь, что можно выразить словами или увидеть зрением.

Что хотел - всегда исполняется, а то, как хотел - никогда. Есть ландшафты и события, содержащие в себе тайну. Они открываются неожиданно, будто мы не сами к ним идем, а они движутся навстречу. События поворотные порой незначительны, иногда даже проходят мимо как простые впечатления. А когда мы переживаем потрясающие нас страсти, они не есть то, что изменяет нашу жизнь, это скорее выстрел, его грохот, а на спусковую скобу нажимают незаметно. События твои, это обязанность окружающего по отношению к тебе. И только через твою жизнь окружающий мир обретает для тебя законченность.

Чувство природы для городского человека - это не первозданное чувство, а скорее растерянность тела, когда тот вырывается из мира, в котором все знает, где за любым предметом и движением идут повседневные мысли, чувства и желания. И единственная не расплывающаяся мысль - это укрыться, убежать от реальности, - преобладает.

Почему познание сопряжено с большим страданием. Может дело в том, что надо оторваться от своего "я" и посмотреть на него со стороны. Никакой волей не заставишь себя сделать это, только когда "я" и твоя "воля" станут единым. А страдание легко снимает пелену "я". И тогда перед тобой проясняется причина, и причина складывается в знание. И вот твое "я" освобождено и теперь видит себя. Но возникает парадокс Достоевского, - "чрезмерность страдания приводит к безумию".

В Хабаровске я подолгу работал в Краевой библиотеке, читая все, и отчеты переселенческих и научных экспедиций, и работы по истории края. Интересовали меня закрытые тогда для общего каталога книги по новой немецкой философии и записки расследования о бегстве в Японию государственного преступника Бакунина, будущего отца анархизма, через российский порт-пункт Ольга, китайские тайные общества "Белого лотоса", так называемые "триады", в Уссурийском крае, а также даоские и буддийские трактаты.

Я засиживался допоздна в генеральном каталоге и высоких подвалах хранилища, куда надо спускаться по винтовой лестнице, сделанной из рельсов еще во времена строительства Великой Транссибирской магистрали. А над городом начался массовый лет поденки, она была везде: пелена над Амуром, на стенах из красного кирпича Краеведческого музея, выходящих на набережную домов. Деревья в плотном слое копошащихся насекомых, свет фонарей пробивается сквозь роящиеся хлопья. Что заставило их вдруг всех вместе это сделать. Общие природные факторы, некая общая программа. Так и человек рождается по заранее предрасположенному коду. Это пытался математически описать Любищев. Чижевский писал о переселении народов, об исторических катаклизмах, следующих за вспышками на солнце, что влияет на массовое сознание, на повседневные события.

На зимних каникулах, не желая ехать в Хабаровск, мне вдруг захотелось увидеть Питер, где я провел детские годы на Таврической и Литейном. И вот за 25 рублей по студенческому билету я приземлился в Пулково. Потом за 5 копеек добрался до центра на метро, отложил 5 копеек на обратную дорогу до аэропорта и вышел в темноту ночи. В кармане оставалось 50 копеек, чтобы прожить в городе три дня. По тротуарам таял грязный снег, шло потепление, моросил дождь. Над улицами протянулась сеть проводов, перечеркивая темнеющее небо во всех направлениях. Трамвай увез меня на Васильевский остров через Неву, район пустынный и мрачный. На 6 линии я сошел вслед девушки с большими сумками, помог ей донести их до студенческого общежития, в благодарность за что, она провела меня мимо вахтерши. В международном общежитии Ленинградского Университета я и провел ночи, а днем шатался по городу, наведывался в университетскую библиотеку, посещал музеи, где и увидел впервые китайские магические зеркала из бронзы. Питался я в столовке за Исаакиевским собором, где собирались малоимущие и бродяги, большая миска горохового супа там, вместе с бесплатным хлебом, стоила 8 копеек.

Нашел свой дом на Таврической, напротив сада, рядом с площадью Суворова, но он не произвел на меня никакого впечатления. Оставалось посетить только дом на Литейном, рядом с улицей Пестеля, где в прошлом была моя школа.

И вот я вошел под низкую арку с Литейного в колодец двора, где росли деревья, которые садили прутиками при мне много лет назад. Казавшийся в детстве громадным двор сузился до восприятия взрослого человека. Сильная гроза загнала меня в дом. Через подъезд по полутемной лестнице я поднялся на второй этаж, открыл дверь коридора, проходящего по периметру всего этажа, и вошел вовнутрь. Дверь за мной захлопнулась. Тусклый свет одинокой лампочки где-то вдалеке, неясные стены уходят туда. И вдруг запах детства, и скрип половых досок, как бы бросил меня в прошлое. Я облился холодным потом, словно мгновенно впал в детство, с его восприятием и нереализованным пока будущим. Уже не было запахов, звуков, света, и не было меня, а было только настоящее, которое парадоксальным образом было прошлым. Я слился с "Великим Проникновением", по словам Чжуан-цзы. Исчезло представление о времени, осталась реальность, в которой все возможно. Двое суток потом я спал без сновидений, и утро встречал сразу, и день не неволил, а освобождал к следующему дню.

Утро могло быть и под соснами Академгородка, и под отпотевшим брезентом казенного спального мешка в песках Кызыл-Кумов, и на верхотуре Алтая, и под Хехциром на пасеке, и на берегу таежной Аввакумовки, стремительно несущей свой поток в бухту Ольга, на нерест против течения реки идет упорная многочисленная сима.

Много позднее, в Сингапуре побывал я как-то в театре теней, который вырос из мистических обрядов, в прошлом целью своей ставивших влияние на ход событий.

Буддисты говорят о дхармическом устройстве мира. Дхармы как бы находятся в беспорядочном движении, возникают и исчезают из небытия. А это есть пространственно-временные события, состоящие из множества мельчайших случайных событий, влияющих в свою очередь на остальные события. Но при накладывании некоей готовой "матрицы" возникает гигантская предопределенность. Вот и зеркало отражает мельчайшие движения на уровне человеческого чувственного восприятия, как проекция в малазийском театре теней. Так и человеческое сознание является зеркалом, охватывающем все бытие. Калейдоскоп случайных факторов, имеющих физическую и психическую величину, возникающих из ничего, существующих мгновения, и исчезающих бесследно. Знания и предсказания будущего как бы выплывают из уже готовой "матрицы" пустого сознания.

Случайная выборка по одному из природных факторов, например листьев на лужайке по их длине приводит математически к определенной кривой распределения, что можно записать в виде "матрицы", отражающей размеры реальных листьев. Взяв множество факторов, просчитав множество реальности, мы найдем "матрицу" окружающего мира, предрасположенность, детерминированность событий и явлений. А, предположив, как в теории поля Ландау, единство "бытия", его универсальность, мы можем найти "матрицу", по которой действует это "бытие". Сознание в состоянии абсолютной реальности, позволяет ему понять, как чувственное управляется той "матрицей", что овладела освободившимся от забот сознанием. Предсказать будущее, значит, повлиять на него, поэтому у китайцев небожители с просветленным сознанием и могут изменять "матрицу бытия". В даоских трактатах Ле-цзи проходил сквозь камень, а Лао-цзы мог исчезать и мгновенно появляться в другом месте, единственное, что они не любили делать, это предсказывать будущее.

В Академгородке Новосибирска профессором Ершовым в институте Программирования и Информатики проводились исследования по проблеме китайских зеркал. Обнаружены некоторые полупроводниковые эффекты, возникающие в микроволновых полях вокруг зеркал, а также при работе мозга человека и животных. И, похоже, у них что-то прояснилось, если все выводы вдруг засекретили.

Исследования проводились и в Ленинграде в Электромеханическом институте под руководством Жореса Алферова. Поразительны были полученные результаты, возбуждение атомной решетки сплава зеркал вблизи устойчивых плазменных образований. Бронза, из которой состоит зеркало, содержит помимо меди, олова, цинка, еще и редкоземельные элементы 6 и 7 группы: рений, иридий. В сплаве присутствуют никель, золото, ртуть, серебро, платина, палладий, а также из радиоактивных элементов - примеси тория, актиния, урана. У меди есть свойство гидронизироваться, при этом она имеет положительный нормальный электрический потенциал и реакция может идти самопроизвольно в любом направлении. Явление флуоресценции, связанное с сульфатом цинка, делает возможным превращение световой энергии одной частоты в световую энергию другой частоты. Редкоземельные элементы реагируют с водой, выделяя водород. Платина же и палладий поглощают водород до 900 объемов на один объем металла, где водород находится, по-видимому, в состоянии, приближающемся к атомарному. Палладий применяется для разделения изотопов водорода и как катализатор при синтезе органических соединений. Иридий обладает большой стойкостью к различным химическим воздействиям. Сплав никеля и меди обладает высоким электрическим сопротивлением, почти не изменяющимся с температурой. Большинство примесей обладают полупроводниковыми свойствами. Реакция синтеза гелия из дейтерия или трития, так называемого тяжелого водорода, протекает с большой скоростью и выделением огромного количества энергии, но при температурах запредельных, ядерных. Делаются попытки достичь нужных результатов менее разрушительными способами и использовать эти реакции как источник энергии. Некоторые органические молекулы способны, кажется, это делать внутри себя.

Сочетание редких элементов в сплаве, присущий китайским зеркалам, есть только на одном прииске. В 1985 году на Кунашире в бывшей закрытой зоне Японского Императорского заповедника на речке Золотая, рядом с вулканом Тятя, были обнаружены штольни, где японцы всю войну добывали золото, причем рудное, химически связанное, а не рассыпное, почему о нем никто и не знал.

Прошли годы, забылись юношеские увлечения эзотерическими восточными науками. Бурно начали развиваться компьютерные технологии и Интернет. Я преуспел в рекламном бизнесе в области маст-медиа. Фирма "Денди", занимавшаяся электронными играми, предложила мне проанализировать и исправить провал в возрастном распределении ее покупателей: от 16 до 50 лет. Просмотрев статистику, я пришел к выводу, что реклама, да и сама эмблема "слоника" фирмы, стали именем нарицательным для покупателя, и они стали ассоциироваться с детским возрастом, покупателями остались только дети до 16 лет и взрослые, покупающие игры "Денди" для своих внуков, а середина выборки провалилась. Мной была предложена и проведена новая рекламная акция на телевидении и в прессе, под названием "Денди - новая реальность", где молодой человек как бы опускал вокруг себя огненный обруч. Продажи электронных игр выросли, а доходы фирмы "Денди" перевалили за миллион долларов. Посыпались многочисленные заказы, жизнь моя начала проходить, в основном, в самолетах, я участвовал во множестве проектов в России, Европе, Америке. Занялся и выборными технологиями для "новых русских", сначала в провинции, где за предсказания и проведение выборов платили большие деньги: Ханты-Мансийский, Красноярский избирательные округа. Без ложной скромности могу заявить, что любого человека можно привести к власти с помощью современных технологий.

По приглашению главы "Майкрософта" я побывал в Сиэтле, штат Вашингтон, крайнем Северо-западе Штатов, на берегу Тихого Океана, где находятся головные предприятия фирмы "Майкрософт" и штаб-квартира его главы, миллиардера Билла Гейтса, который сказочно разбогател на компьютерных технологиях. Многие часы, по старой студенческой привычке, я проводил в Публичной библиотеке, одной из крупнейших в США. Это был странный урбанистический город с небоскребами на берегу океанского залива, башней в виде "летающей тарелки", построенной в 1963 году, рядом с Китайским Культурным Центром. По горизонту на юге над ним царил заснеженный Райньер, колоссальный потухший вулкан и гряда гор Олимпия на западе, отделяющая полуостровом залив Сиэтла от Океана.

В Такоме, где находится международный аэропорт Сиэтла, располагается и фирма "Боинг", выросшая на поставках авиатехники по ленд-лизу в СССР через Дальний Восток, и крупнейший ядерный научный центр со старейшим в мире ядерным реактором. В свое время именно здесь обогащался уран для создания первой ядерной бомбы.

Индейцы Тилликум, живущие в этих местах, показались мне чем-то очень и очень знакомыми, лица их похожи на лица тазов и удэгейцев Уссурийского края, с их тотемными резными столбами из лиственницы, деревянными ритуальными масками, антропоморфного содержания, и медведем, тотемным животным. А традиционная пища. "Картофель по-индейски" - картофель, вареный в кожуре, "индейский хлеб" - черный ржаной хлеб, "копченый лосось по-индейски" - зажаренный и прокопченный на палках, воткнутых вокруг костра, лосось. А что говорить об аппликации на одежде в виде гигантских с распростертыми крыльями стилизованных орлов. И мистические танцы шаманов в развевающихся нарядах с вшитыми в них маленькими зеркалами.

По трапу мы спустились в город под названием Малага, курортный, европейский, чистый. По окружающим его холмам раскинулись белыми гнездами многоуровневые поселки. Это юг Испании. В Марбелье, за столиком уличного кафе, под белым тентом, колыхающимся под легким ласковым бризом с моря, разговорился со стариком немцем. Он вдруг разволновался, узнав, что я родом из Петербурга, но после бокала андалузского, которым я его угостил, рассказал мне историю из своей боевой молодости.

В начале войны их "рейдер", замаскированный под торгово-кабатажное судно, под нейтральным шведским флагом прошел по Беломоро-Балтийскому каналу и далее по Северному Морскому пути. Пройдя в другое полушарие, "рейдер" вышел в Тихий Океан, где уже под другим флагом миновал Командоры, спустился по траверсу к Курильскому острову Итуруп, где концентрировалась Японская эскадра перед событиями Перл-Харбора. Задание их было секретным. Пройдя на южный остров Кунашир, они зашли в пустынный заливчик, где на рейде загрузили десять тон балласта в виде тяжелой неизвестной руды. Заходили они и в маленький прибрежный городишко в Южном Китае на границе с Вьетнамом, Бохай. Обойдя затем вокруг Юго-Восточной Азии и Африки, они весной 1943 года доставили груз в Германию, в Киль. Вся команда была награждена лично Гитлером железными крестами.

Слушая пенсионера-моряка, я смутно почувствовал волнение. Было ощущение, что меня что-то ведет, опережая события, и все уже состоялось. Он рассказывал о "странной" войне на Тихом океане, когда японцы до последних дней войны снабжались высококачественной нефтью с Сахалина, хотя Сталин был союзником Рузвельта. Японцы платили золотом, на которое СССР покупал у США военные припасы по ленд-лизу, самолеты из Сиэтла и танки из Портленда.

Вечером на борту круизного судна, я несколько успокоился, прогуливаясь по уютной верхней респектабельной палубе и разговаривая с приятным и внимательным американцем, последние дни составлявшим мою компанию на круизе. Он познакомился со мной после моей лекции на тему "Методы работы филиппинских хилеров, и излечение бесконтактным способом", организованной устроителями круиза турфирмой "Рондо", где я увлекся, несколько, и рассказал о работе различных иностранных спецслужб по применению психотропных веществ для шпионажа. К тому времени у меня были уже изданы несколько закрытых книг, в том числе и об исламских организациях, об использовании ими наркотиков для "промывания мозгов" и методов маст-медиа. Линн Айронс был президентом Хаббард-колледжей России и Восточной Европы. На свеженадраенной палубе я рассказал ему про забавную встречу с бывшим нацистом, и он предложил пройти мне курс "одитинга", очищения тела и сознания, в Лос-Анджелесе в их центре, - мне пришлось ему вежливо отказать.

Судно наше называлось "Абхазия" и принадлежало после развала СССР Одесскому пароходству, хотя долгие годы оно ходило как рейсовое на Дальнем Востоке под названием "Азербайджан".

Да, в зеркалах есть мистика, но она не потусторонняя. Магия зеркала в освобождении сознания. Наше сознание только тень того, что за ним. За тем как возникает мысль, стоит другое, из чего она возникает. Возникает, как частица у Ландау из мирового поля, вдруг, из ничего, но на самом деле ее там нет. Сознание возможно переместить? Единственная вещь, которую осознаешь, что она действительно была и существовала реально, и продолжает существовать вечно. Как мы узнаем музыку? Вот она прозвучала, и ее нет, но стоит снова ее услышать, и ты понимаешь, что это она, именно та музыка, а не другая. Так, где же музыка обретает?

Парадоксальность артефактов очевидна, потому что они порождение играющего освобожденного сознания, и только. Артефакты не столько напрямую влияют на сознание, сколько показывают, насколько мир сложен и в тоже время прост и доступен бесконечно, и в эту тайну можно просто войти, и увидеть ясно всю связь времени и событий. А станет ли свободен человек в окружающем мире, и как применит свои знания - это вопрос второстепенный. Может быть, только смерть освобождает его. Если нет возможности дальше жить, лучше смерть, чем жизнь. Матрица не наказывает за собственный выбор.

"Ибо не человек Он, чтобы раскаяться Ему" (книга 1 царств.). Управлять лодкой можно, только чувствуя волну, как только увлечешься идеей управления лодки, она опрокинется. Волну надо хотя бы видеть, а не представлять. Нельзя к Матрице подходить с точки зрения своего желания, сознанием оно не управляет.

Если не сможешь освободить свое сознание от вынужденного действия в этом мире, твоя жизнь будет задетерминирована, ты будешь жить в Хаосе, и никакое знание о мире тебя не освободит.

"Пусть не доверяет суете заблуждений, ибо суета будет и воздаянием ему". (книга Иова). Абсолютная реальность невраждебна твоей жизни. Матрица поддерживает твое сознание - не бойся за него. Ты можешь тогда сказать словами Иоанна - "Я есмь путь, истина и жизнь". Ты перестанешь бояться жизни, войдешь в поток бытия, в котором все возможно уже сейчас. Ты сможешь без надрыва контролировать свои поступки и влиять на события в общем потоке бытия. Прошлое перестанет довлеть над тобой, и ты уже не скорбишь больше по утерянным в нем возможностям.

Информатика как человеческая практика в Социуме возникла не по Матрице, а по подобию ее, для власти и манипулирования людьми, и приводит к окостенению связей между людьми, смерти духовной жизни. Мы являемся частью Матрицы, т. е. непостижимого. Нельзя понять до конца Матрицу, потому, что, влияя на Матрицу, мы в первую очередь влияем на себя, хватаем себя за нос. Мы изменяем только собственный человеческий мир, но не Матрицу.

"Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем, когда же наступит совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится".

Мы думаем, что, владея информацией, мы владеем миром, - она повышает только шансы уйти от реальной жизни. Но нельзя спрятаться от Матрицы, мы в ней живем. Матрица показывает, что она поддерживает всякую жизнь, а потому и нравственна, дает жизни исчерпать себя полностью, выполнить задачу вечности. Мир единственен, а не множествен, так как все события сбываются в рамках единства мира.

Почему нет любви между живущими, не потому ли, что люди не хотят добра другим, т.к. настоящее отвратительно, - они не хотят примирения с чужой духовностью. Человеки хотят только примирения со своими детьми, так как не живут настоящим, но только прошлым и будущим. Потому одиноки в настоящем, стремясь к будущему.

Единственно, что неприемлемо для человека - его собственное уничтожение. Поэтому, по большому счету, нас волнует только собственная смерть, мир - это вторично. Человеческая личность на краю смерти, что может быть трагичнее. И это поражает воображение, завораживает, вот на что настроено в основном человеческое представление о "прекрасном". В лексиконе природы слова "уничтожение" нет, есть только "изменение".

Страх смерти извращает "прекрасное", делает его таким редким, что мы удивляемся, что оно еще появляется. Гармонию мира заменил собой беспросветный информационный хаос. Исчезло ощущение "катарсиса" в искусстве, как и само искусство удивления перед величием бытия. Забытье - на эту колею вступила культура, подменяющее собой "прекрасное". Для боящихся голодной смерти - натюрморт с едой, для похоронных процессий - торжественная музыка, для войны - мужественные герои, для старости - педофилия, для молодежи - самопожертвование радикалов всех немыслимых "-измов", для города - сельская идиллия, для распутников - целомудрие, для целомудренных - музыкальные шоу, для рабов - храмы и религии, для господ - неограниченная сильная власть. Все крутится вокруг смерти и преходящего. Нравственного нет. И слова Достоевского: "Сделанное уже само обвинило себя" - забыты.

Призыв к перевоспитанию себя не ценен сам по себе, а звучит как "познай самого себя". Но этот призыв Дельфийского оракула не ценен сам по себе. У Сократа он звучит как "познай себя как благо". Но здесь цель статична, цель жизни должна быть связана с самой жизнью. Но как связать нравственность с целью жизни. " Благоговение перед жизнью" как у А.Швейцера, тоже не привязывает нравственность к жизни, так как благое переживание не сохраняет нравственную жизнь, - ее уничтожает смерть. Да и сохранение любой жизни, не привносит нравственной цели в жизнь, так как смерть приводит мир к случайному, и всеобщему уравнению нравственных качеств. Только на уровне генетическом можно привнести в жизнь живую нравственность, если ее там нет. И еще, нравственность должна быть связана с сознанием, изменяющимся сознанием, то есть сознание должно обладать обратной связью, влиять на изменение "матрицы" сознания.

И как заметил Джозеф Нидем - "Мир, отбросивший этику, стал иным, более опасным, - возникла угроза использования великих открытий во вред человечеству, как виду". Матрица социума человека не связана с Матрицей мира.

Начавшаяся весна грустна, словно она не для меня. Моя наука, в поисках влияния на утилитарное сознание, зашла в тупик. Почему-то приходят мысли о смерти. Все бежишь, боишься остановиться. Остановишься, а "она" уже перед тобой. И жизни не могу радоваться, словно в душе предел существует, потолок, достигнув который, вдруг кто-то скажет в душе - "Чему радуешься", - и все, дальше тьма беспросветная, словно ручеек жизни уже иссякает, чуть больше, и пересохнет вконец. Судьба словно провела за руку всеми кругами, и идти больше некуда. Впереди только "ничто".

Этот год, отложив все дела, мне захотелось закончить на Курилах, и в начале июля я вылетел из Москвы в Южно-Сахалинск, откуда, переплатив вдвое за билет до Менделеевского аэропорта на Кунашире. После полутора часов полета наш легкий самолет, ныряя в клочья облаков, чуть не задевая крыльями за вершины темных елей, упал на посадочную полосу, словно его сажал "камикадзе" на палубу авианосца. После рукоплесканий пассажиров пилотам, я вышел на черную от вулканического шлака землю, почувствовал, будто я вернулся домой.

Что можно рассказать об Острове. Социальный срез прошел бы от последнего "бича", что за "кормежку" работает на рыбацкой тоне и нюхает бензин из полиэтиленового пакета в кустах, до работяг с капустного заводика, где сушат морские водоросли для миллионера из "новых русских" Брынцалова. Или, от чубатых дальневосточных парней с усиками, напоминающих бравых матросиков из старинных хроник времен русско-японской войны, и пилотов самолета, пьянствующих между рейсами на горячих источниках, "японских ванночек", в "Отряде на Ю-ка", до молодых офицеров и молодого генерала пограничника. Или, от веселого и коммуникабельного "Будулаича", хотя он Дурдыич, до умницы, молодого хирурга Женьки, и как он кричит с сопки, разводя широко руки: "Курилы наши!". Пусть японцы негласно объявили Островам экономический бойкот, хотя и поставляют время от времени гуманитарную помощь в виде нескольких тонн "соляры", которая, однако, с наших же Сахалинских нефтяных промыслов.

Островитяне не рубят деревья на дрова, а сжигают "химию" из прибрежного мусора. Весь берег со стороны Охотского моря и Японии засыпан вымытым и выбеленным японским бытовым мусором, я удивляюсь, как все еще ловят горбушу, идущую из этих морей. Для растопки печи используют "макароны" пороха из снарядов с воинских складов. И люди не слишком ковыряют землю, одни из чувства временности на Островах, которые могут отдать японцам, другие слишком заняты, насилуя себе подобных, чтобы получить выгоду и "отвалить" в центральные районы России. Меня восприняли как своего, хотя и были эксцессы, связанные с алчностью людей, и конфликты с властями, когда тебя воспринимают как чужака, порой вредного и лишнего.

Подходя к бухте Рудной, из-за последнего к ней, красного от окиси железа в нем, мыса, я еще издали заметил разбросанные по долине в густой траве серые бараки. Над одним вился печной дым, это была полевая кухня. Поселок встретил меня спокойно, как сказал рыжий кок, в домашних тапочках на босую ногу, колдующий у больших кастрюль и сковородок, профессионально пластая ножом кунжу и первые "концы", идущей на нерест горбуши, - все отдыхают. На ступнях у него татуировка "мои ноженьки устали". Прииск частный, и принадлежит начальнику "Гидростроя", зарегистрированного в Санкт-Петербурге, Верховскому. Сегодня приехал начальник геологической партии и выдал зарплату двадцати "бичам" ящиками с водкой. "Сегодня все отдыхают".

У одного из бараков стоит заглушенный вездеход, от него к нам направился чисто одетый трезвый парень, оказавшийся начальником прииска. С ним я прошел на берег моря к речке Золотой, где он показал начала Японских штолен у подножий сопок. Начавшаяся гроза, редкая в этих местах, заставила вернуться в геологический поселок.

Легкий дождь стучал по черным крышам бараков, крытых толью. Было тихо, бичи давно отобедали, даже кок с заплетающимся чуть языком. Начальник сказал рыжему, что завтра он, Рыжий, должен быть как стеклышко, трезвый, с утра на работу. Захватив с камбуза две кружки, две банки тушенки, хлеб и бутылку водки, позвал с собой, сказав, что я буду ночевать у него в домике, мне нечего делать в бараках.

В низеньком домике с покатыми полами, кроме двух кроватей, полочки с книгами и маленького столика с полевыми цветами в банке и транзисторным приемником, подключенным к двум автомобильным аккумуляторам, - пусто. Начальник включил приемник и разлил водку по кружкам. Транзистор трещал от разрядов молний, бивших где-то далеко в склоны вулканических сопок. И тут, я вдруг услышал, что в Санкт-Петербурге сегодня хоронят останки Государя Императора и Государыни Императрицы с Августейшими детьми, убитых в 1918 году в Екатеринбурге, родине Е.Б.Н.-а.

Засыпая, я все слушал геолога о его экспедиционной жизни, о Бодайбо, о Якутии, Магадане и Чукотке, о золоте и его работе, перемежающейся рассказом, как Татьяна Дьяченко с двумя вооруженными охранниками высаживалась с крейсера на Остров. А в центре моего внимания был огонек работающего приемника, продолжающего бормотать обо все еще идущей в Питере церемонии, о том, что ждут президента. А я все падаю и падаю в бездонную светящуюся черную точку, и никак не могу осознать абсолютную реальность происходящего.

- Знаешь, никто не предполагал, что бывает золото у вулканов, тем более рудное. Расплав выдавило сквозь базальтовые породы, в некоторых "карманах" до 1200 грамм на кубометр грунта, а если промышленная норма в 10 грамм, то остальное - серебро, платина и редкоземельные элементы, причем очень редкие в природе. Золото! Вот, на что воевала мировая держава, Япония.

Сон мой был словно грезы наяву. А снились мне какие-то катакомбы, толи в горе, толи под большим городом! И висящий в чистейшем воздухе подземелья крест Распятия с удивительно чистой иконой в перекрестии, в окладе из жемчуга и убранной невиданными по размеру обработанными изумрудами. Но поразительным было другое, - этот сон был "чужой"! На другого, светловолосого человека, смотрел лик с иконы-панагии, с казавшимися живыми глазами золотисто-зеленого цвета. Несмотря на некий схематизм облика, от него исходило какое-то абсолютное спокойствие и защищенность.

Фактически весь Остров необитаем для людей, особенно большая северная часть его. С колеи недавно пробитой дороги на Рудный прииск, изгибами гребней сопок идущей среди зарослей непроходимых бамбука с пожелтевшими краями жестких листьев, и темных елей, фигурно-вырезанных, как на японских гравюрах, со светлыми нежно-зелеными хвоинками по краям, открываются фантастические пейзажи гор в разрывах вечного тумана и облаков, во главе с заснеженным на вершине гигантом, двухкилометровым классическим вулканом Тятя, вздымающимся прямо из Океана.

На острове есть и тис с мягкой длинной хвоей, и цветущие деревья магнолий, и диморфанты, толстые колонны стволов которых усажены колючками, заплетенные лианами дикого винограда и актинидии. Когда над скалами висит серый туман и злой ветер рвет одежду, не приветливо и мрачно. Сочная яркая растительность сквозь постоянный туман вдруг проявляется, осветись она солнцем, в нереальных импрессионистских красках. Сразу вспыхивают лиловые ирисы на заболоченных низинах, где не может расти бамбук, и насыщенные желтые лилии-саранки на крутых береговых уступах скал.

Да и животные в красоте не уступают цветам, например, зеленые реликтовые голуби, больше похожие на круглых попугаев, взлетающие шумными стаями почти из-под ног.

Мелкие речки, водопады и ручьи везде, шум бегущей и падающей в море воды сопровождает повсеместно, как и карканье черных воронов, отдаваясь гулко в каменных распадках. Заметив наблюдающего, береговые вороны, разгуливающие в прибойной зоне, каркают по-разному в разных ситуациях, словно говорят что-то для смотрящих на них людей.

Лисы на Острове доверчивы и очень любопытны, особенно молодые, может быть правда потому, что с берега на скалы и осыпи не убежишь быстро. У озера Ильинского на Охотском, совершенно безлюдном берегу, я долго наблюдал лисичку на вершине мыса, освещенного закатом, которая среди цветов лежала долго в безопасности и неге, поправляя временами свой пушистый хвост, смотрела, как солнце садится за гористую Японию за проливом.

На Острове нет бродячих собак, они не живут без человека в природе Острова, не умеют ловить рыбу, а траву не научились есть, как медведи. А кто подъедает выбросившихся на берег китов?

Был на острове табун из двадцати одичавших японских "мустангов". Кочующие по территории Курильского заповедника, у вулкана Тятя, они были истреблены "на колбасу" очередной "Оксаной", временной директоршей заповедника, как не соответствующие дикой природе заповедника.

На Острове нет ядовитых змей и комаров, есть правда мелкая вредная муха-белоножка, хищник с острыми зубами.

Бобтейлы, эти местные симпатичные и ласковые короткохвостые кошки, похожие на маленьких рыжих, волосатых рысей, и лисицы, на которых никто не охотится в силу того, что нет сбыта шкур, не дают крысам и мышам захватить и контролировать территорию. Крысы - бич всех островов, кроме Курил.

Вместо человека на Острове медведь. Человек не конкурент медведю, он редко ест его мясо, то есть убивает, считается на Острове, что мясо медведя зараженное. Что однако, не делает медведя добрее к японским туристам. Со всей их утонченной в прошлом эстетикой, японцы из мегаполисов давно не понимают дикую природу, время от времени медведь заедает беспечных японцев.

От поселений японцев не осталась и следа, только искусно выложенные каменными бордюрами дороги к водопадам, чисто эстетическая черта выселенного с Курил народа. Там, где на Острове были узкие, но очень комфортабельные японские дороги по склонам крутых гор, сейчас медвежьи тропы, хорошие, набитые, среди зарослей бамбука.

Не знаю, как раньше, но если Япония изменилась безвозвратно в сторону мировой глобализации, нам это только предстоит, японцы ни с какого конца не могут претендовать на Острова, народная память умирает с ушедшими поколениями. Как Израиль не вернет Голландские Высоты Сирии, так Россия не вернет Японии -Кунашир. Итуруп японцы использовали как плацдарм для нападения на Гавайи и Алеутские острова, Парамушир - на Камчатку.

Навигации воздушной над Островом нет, хотя повсеместно встречаются разбившиеся вертолеты, - не работают навигационные приборы, говорят.

Птицы над морем сообща летают, упорядоченным строем. Европейский орел трансформировался на Острове в белоплечего орлана, до 2 метров в размахе крыльев. Здесь даже вороны подражают орланам, выхватывая сибирского тайменя из воды озера Валентины на лету лапками.

В конце концов, я нашел звуки, запахи и краски естественные, а природу, - живущую без участия человека. Ошибка наша, что мы ее приближаем к себе, фамильярничаем, антропомизируем, но она не такая, Матрица нас наказывает за наше невежество.

На обратном пути я возвращался морем. В проливе Лаперуза свирепствовал тайфун, и мы пошли на юг в сторону международного Сангарского пролива между Хоккайдо и Хонсю.

Корабль при полном штиле движется по изумрудной глубине океана. Из него встает нежно-зеленая полоска, она увеличивается и превращается в остров. В кильватерной волне неподвижно, как кажется, движутся вместе с ней дельфины под толщей прозрачной воды упорядоченным строем, синхронно выныривая иногда к поверхности океана. За островом возникает другая полоска, и еще и еще. Острова. Зелень в лазури неба и изумруде океана, остров приближается, видна полоска белого пляжа. Валы катят над песком и пенятся у пологого берега, за ним желтые прибрежные маки и цветущий красный шиповник, и густая зелень бамбука и леса. Курилы. Хабомаи. Пустынный и счастливый берег в окружении Великого Океана.

Японию прошли спокойно. Среди океанской зыби в Сангарском проливе черные паруса, словно плавники касаток, ныряют, - японские рыболовные "кавасаки". А в глубине пролива берег с белыми городами. Дальше прямой путь домой, на Родину. Пора заново заняться наукой.

Террорист или "бич божий"

"Никто не собирается искать черную кошку в черной комнате, тем более, если ее там нет".

"Терроризм - новейшая стратегия и тактика ведения современной войны против нежелательных стран, гражданской войны".

Я вышел на этого "террориста" случайно. Тогда он еще не был террористом, в Интернете он развлекался тем, что виртуально расчленял своих знакомых. Почему я остановил внимание на нем? С его комплексами у него не было выбора в жизни.

Когда начал разваливаться коммунистический советский госкапитализм, я создал рекламно-коммерческую фирму "Фантом", по типу ликвидированной властями комсомольской фирмы, занимавшейся в семидесятых годах реальным внедрением научных достижений в советскую действительность в Советском районе Новосибирска. Она называлась тогда "Факел", и была ликвидирована после чешских событий из-за своей эффективности. Теперь она, при достаточно хорошем компьютерном обеспечении, существует на Большой Коммунистической в Москве в маленьком, но хорошо отреставрированном особнячке.

Мне понравилось в этом парне, что он не стремился устроиться в жизни поудобнее, при этом беззастенчиво расталкивая окружающих у кормушки. Он хотел найти соратников-товарищей, с кем можно было разделить ответственность. А еще, он не обращал внимания на окружающее его, если при нем где-то неясно повторяли слово, то в первой же фразе, которую он выдавливал из себя, было это слово.

Через провайдера начал подсовывать ему интересующие меня страницы Интернета, контролировать его внимание и интерес. Не буду подробно описывать схему, скажу только, что связано это с прокси, программным обеспечением, осуществляющимся подключением удаленных пользователей через промежуточный шлюз, а также путем подмена доменного имени путем присвоения чужого имени DNS или искажением кэша информационной службы.

В новом государстве, которое мимикрировало из советского, разрешено многое, точнее разваливающееся государство уже не могло контролировать процесс. Взбудоражив общество примитивными рыночными инстинктами, алчностью, безнаказанностью, кажущейся доступностью достойной человека жизни, но только за чужие деньги, политиканы толкали, как им казалось, к прогрессу и здоровой активности его, но они уничтожали основу общества - терпимость и интерес к себе подобным. Надо же такому "либерализму" случиться. В новом государстве банки и внешняя торговля, юстиция и военно-промышленный комплекс, сырьевые и энергетические отрасли, медицина и продуктовая промышленность, - без чего не может существовать эффективная комплексная безопасность государства, - все отдано на откуп этим "новым": "красным директорам", комсомольской и коммунистической номенклатуре, а также бесчисленному племени безродных проходимцев и авантюристов всех мастей. "Мы хотим, - они кричат возбужденно, - из бедности и зависимости выйти". Оставшиеся, не вошедших в их круг, будут всю жизнь жить в страхе между поделившими государственную власть мафиозными кланами.

Человек - самоуравновешивающееся существо, - не только в отношении к себе, но и к обществу. Если общество дает ему возможность развиваться по внутреннему побуждению, он проживает свою событийность без ущерба и потерь.

Любить ближнего своего труднее, чем ненавидеть. Но когда любишь без страха, ненависть уходит. Как просто и легко ты живешь. Без паскудства и занудства. Пища в меру - успокаивает физиологию, сон в меру - уравновешивает психическую активность, труд в меру - укрепляет кости и мускулы, секс в меру - приближает к гармоничному воспроизводству общества, без войн и голода. А смерть в меру - все уравнивает, и дает возможность достойно дожить до старости. Конфуций был прав, указав китайцам срединный путь меры. Ничего сложного он не говорил для слышащих: "Победи алчность, невежество и зависть, - и будь счастлив".

Корпоративная мораль, развившаяся в настоящее время, и интересы мафии действуют только внутри структуры и не имеют обратной связи с обществом, ведь цель их - эксплуатация этого общества, и распределение благ внутри себя! Также, - и старая чиновничье-ведомственная система! Государство при помощи принуждения властными структурами может некоторое время существовать без катаклизмов, но общество - нет. "Фантом" не подменяет собой ведомственные министерства. "Старые" структуры, как и "новые", корпоративные, - не эффективны. Общественное мышление требует вспомогательных структур для своего стабильного существования или, как говорят мировые политиканы, ответа "на новые вызовы". Требуются реклама, телевидение и печать, репортеры с мест событий и корреспонденты-аналитики, стукачи и осведомители, чтобы поддержать нестабильное равновесие в государстве.

В стране создано множество фондов и общественных организаций. Как это делалось, не буду подробно рассказывать. Создается с громким названием, например, "Новый Гуманитарный институт", или "Фонд эффективной политики". Пропускается персонал через, например, "Хаббарт колледж", который универсально занимается обучением менеджеров для экономики и внедрением в сознание их своих методов управления персоналом. По новейшим технологиям, созданным отставным полковником США, и "новой" идеологии и религии, саентологии, быстро и дорого, клепают "новую элиту". Такие "колледжи" приводят слушателей в стойло интересов мировой элиты, то бишь, к заинтересованным спецслужбам, но они же включают зависимую "новую элиту" в мировую игру по завоеванию позиций на поле управления глобальными процессами в политике и мировой экономике.

Руслан Аракиев жил в Красноградске, в подмосковном городке, вместе с матерью, своей тихонькой женой и ребенком. Окончил строительный институт. Создатель и руководитель секции карате в своей родной школе, уже после ее окончания. Детишек в секции воспитывал строго, - задержал деньги за занятия на один день, от занятий отстраняешься. Ввел дни полного контакта, после чего и сам тоже приходил с побоями с занятий, но довольный и окрыленный. В другое время он заставлял себя ходить на тренировки, они все реже приносили физическое удовлетворение, и он мучился этим. Небольшие деньги приносили маленький доход, но бросать их не хотелось. Он как бы пристегнул других к своей жизни, чтобы ее оправдать, по этой же причине вечно занимал у всех деньги, злился на себя и кредиторов, когда их нужно было отдавать, но делал это постоянно.

Он попивал, особенно после смерти отца, потом сестра уговорила его "зашиться". Сестра, Людмила, живет там же, но отдельно, в другом подъезде престижного дома. В молодости она "ошиблась", но удачно нашла крепкого хорошего парня, бывшего офицера-десантника, певуна и гитариста, родила второго ребеночка. С новым мужем гоняла на мотоцикле, лазила под воду с аквалангом, вместе пила водку, но фильтровала его друзей. "Вампирша", это видно было по ее "примаку", у которого повышенное давление от злоупотреблений, а еще губа, кто-то разбил ее ядовитые зубы в молодости. Руслан время от времени бил в ванной своего шурина, "чтоб не выступал, алкоголик".

Сестра кроме строительного, получила второе, юридическое образование, и устроилась юристом- консультантом на работу в строительный холдинг "Центр-Ответственность". Брата своего она взяла управляющим к своему хозяину. Там же менеджером в магазине "Видео" работал и ее муж.

Речь Руслана тихая, казалась спокойной, но он начинал мычать, когда его прерывали в разговоре, затыкал языком себе рот и заикался, а когда видел, что собеседник жалел его и поэтому не противоречил или сворачивал разговор, начинал не на шутку злиться. Впоследствии, когда "Фантом" занялся им, я излечил его от заикания у нас в медицинском центре.

Поражало, что он был с абсолютно-правильными, какими-то "картонными" моральными ценностями. Он был сентиментален по-американски, - тебе задают вопрос глумливый, а ты в ответ обезоруживаешь зрителя своей наивностью и еще школьными представлениями о добре и зле. К таким людям плотно прилипают стереотипы поведения.

Генерал Аракиев перебрался в Подмосковье из крупного войскового округа с семьей, сделав удачную карьеру. Шла подготовка крупномасштабной мировой войны. Он, приходя, домой, снимал папаху и шинель, надевал пижаму, плотно ужинал, пока растянувшийся желудок не говорил ему, что - всё. Ел он жадно и неряшливо, вздергивая тонким носом, поросшим волосами, зрелище - ну, хорек! Потом включал телевизор, заваливался на диван круглым животом вверх, брал в руки газету и вскоре уже храпел. Он по-своему любил своего позднего сына. Но любовь это не насилие и не страх. Уже в окружном городе, когда Руслан ходил в школу, где учились дети соседнего детдома, хулиганистые и отчаянные, отец установил ему жесткий порядок жизни.

Дом был престижный, старинный. Стол, стулья, серебряный сервиз: стаканчики с красно-сине-белой эмалью и гербом где вензель, - все было трофейное, немецкое. Легенда говорила, капитан, командир роты с орденом Красного Знамени, смахнул со стола в плащ-палатку шнапс в бутылке, сервиз со стола, когда он въехал на танке прямо в гостиную богатого немецкого бюргера в Эберсвальде, следом пошли и стол и стул. Майора получил в Академии в Ленинграде. Руслан хорошо помнил этот стул. Стул стоял в комнате с высокими потолками, закругленными у стен углами, скрипучий паркет, длинные высокие батареи отопления.

Родился ребенок, его мыли в банной комнате в тазу, поставленным в ванну, глубокую с прямыми стенками. Таз убирали, ребенка водружали на стул, заботливые руки матери обтирали его голенькое тельце махровым полотенцем, а он держался ручонками за спинку стула, и довольно пофыркивал. Потом стул стоял в коридоре у телефона на стене, черного с рожками, ножки стула были вечно запыленные, дуло из-под двойной двухстворчатой двери с тамбуром. Руслан в детстве забирался на него и подолгу вслушивался в то, что происходило за дверью. На первом этаже ОП милиции, общество слепых, диспетчерская ЖеКа. Дворники татары на таинственном пятом этаже, куда детям запрещалось ходить, там был лаз на крышу. В дворике дома была заброшенная клумба с пустым постаментом в середине, от бюста Сталина.

В школе Руслана не любили, он учился на "отлично", но не имел друзей. Сплоченные детдомовские забирали у него карманные деньги, пинали его, а он только стоял с опущенными руками, не смея поднять на обидчиков безвольных глаз. Он приводил иногда новеньких одноклассников домой, думая, что отец не будет в присутствии чужих заставлять его выполнять распорядок дня. Тот тыкал пальцем в бумажку расписания на стене, грозно покрикивая, начинал вытаскивать из штанов ремень. "Но я уже сделал уроки. - Я проверю, иди тогда заниматься на турнике в свою комнату. - Я хочу гулять с друзьями. - Всему свое время". Он, атлетически сложенный, перед небольшим коренастым отцом, плакал, опустив руки. Высокий и сильный он перечил отцу сквозь слезы, заикаясь. Отец тащил его в кабинет, оттуда взрывались рыдания Руслана и шлепки ремня.

Когда у Руслана родился свой ребеночек, он понял, что жизнь его не удалась. Мальчика он не заставлял заниматься спортом, тот рос тихоньким и слабеньким, склонным к меланхолии.

Став управляющим в особняке хозяина в Жуковке на Рублево-Успенском шоссе, первое время он гордился этим, мог запросто зайти в кабинет его. Доброжелательные слуги много не болтали. Ему нравилось, как функционировал порядок в доме, размещались и чистились в просторных высоких комнатах дорогие безделушки. На антикварных тумбочках в вазах ежедневно менялись пышные цветы, никаких горшков под окнами. Ему нравилось, как расставлялась великолепная посуда в столовой и порядок подачи блюд, простых и всегда свежих, работал повар. Все знали свое дело, никто не указывал, кому что делать. Чистенькие вышколенные служанки в кружевных передничках с выпирающими грудями, набранные специальными службами из числа местных, которые жили, рождались и работали в этих престижных местах всегда, тихо расхаживали по дому. Как спокойно и беззлобно временами хозяин брал их в кабинет, как они радостно и подобострастно отдавались ему. Моральные ограничения и зажатость возникают только у малоимущих, озабоченных повседневной жизнью, у них нет стабильного будущего. Уборщицу в Жуковке нельзя было уволить, она знала, что ее работа у хозяина - на всю жизнь.

У хозяина было большое широкое лицо с тонким острым носом, и он носил светлые прозрачные очки, за которыми скрывались добрые застенчивые глаза. Он был довольно крупным. При тихом его разговоре, сложно было понять, что же он хочет, он держался от собеседника на отдалении, с нездоровым запахом изо рта, словно вечная отрыжка от лука. Высоцкий был бы не прав сегодня со своими словами: "Капитан, никогда ты не станешь майором". Хозяин был большой демократ, и его любимый анекдот: "Сынишка спрашивает папу генерала, - А я стану лейтенантом? - Станешь, сынок. - А майором? - Станешь, сынок. - А генералом? - Станешь, сынок! - А маршалом? - Нет, у маршала свой сын есть". Хозяин был славянофил и истинный русак. Он вырос в Красногорске, оканчивал ту же школу, что и Руслан и был по возрасту почти ему ровесник, потом училище. Служил здесь же, в органах, с трудом дотянул до подполковника. Когда пощипали генералов из ГКЧП, его поставили генеральным директором строительного холдинга "Центр-Ответственность", он умел манипулировать людьми, т.е. стравливать их в своих интересах.

Предыдущий "генсек" создал другую фирму, но вскоре был застрелен утром у вестибюля своего офиса, когда нынешний владелец "Центра-Ответственности" и бывший глава района были вместе в отпуске на Кипре. Холдинг занимается в основном теперь торговлей, имеет несколько крупных гипермаркетов по Кольцевой дороге. Финансовый директор у хозяина бывший прапорщик польского происхождения из литовских, по фамилии Гудвин, молодой, грузный, уже лысый, с круглым лицом, что начинал карьеру бизнесмена, бегая по Подмосковью с автоматом, теперь он бегает с пухлым портфелем, из которого в офисе, как фокусник, извлекает пачки новеньких долларов. У финдиректора свой дом, рядом с особняком хозяина, такой же большой, но с полным отсутствием вкуса, что-то с остроконечными башенками.

Хозяин до сих пор любит проехаться вечером на своем мерседесе-вегоне, снять кассы со своих магазинов в своем гипермаркете, это его хобби. А потом утром сам заносит деньги и кассовые чеки в офис, во вторую бухгалтерию, его личного торгового дома, где сидит маленькая вертлявая бухгалтерша, со словно навсегда оскорбленным лицом.

В его личные владения входит нерентабельный магазин видео и аудио кассет, такой же нерентабельный салон домашнего кинотеатра, а также, книжный магазин, где можно купить от Марининой и Донцовой до классиков оккультных наук. Зато там, в подсобке, в уютном будуаре, ему можно выпить кофе или коньяка в обществе старой школьной подруги, "коня с яйцами", которая властно, временами, требует себе подарок, хотя подарок ей уже сделан, когда ее взяли менеджером в этот магазин, здесь всегда женский порядок и свежие пирожные к чаю, только в этом она понимает толк.

Жена хозяина - высокая, худенькая, обесцвеченная, с густым запахом дорогого парфюма, с вздернутым тоненьким носиком, властная и вздорная мадам, с хорошей модной плоской фигурой. Как они любят друг друга! Муж после книжного магазина заходит к ней, чтобы увезти домой, хотя у нее маленький свой BMV-жук. Жена его "независима", она оканчивала "плешку", ее так называемая третья бухгалтерия ведет магазин "Парфюмаркет" в соседней комнате, там же сидит бухгалтерия Гудвина, тоже имеющего свой магазинчик, где продаются ножи и удочки, его хобби - рыбалка. Но все сотрудники получают зарплату в первой бухгалтерии холдинга, доход, снимаемый с аренды площадей, полтора миллиона долларов в месяц.

Деньги, что хозяйка дает их единственному с хозяином сыну, проклятие для последнего. Он их "не заработал". А поэтому принимает их с брезгливостью, но обходиться без них уже не может, каждый раз убеждаясь в их силе. С бледным лицом, лихорадочным блеском глаз, и всегда с кроваво-красными губами, этот молодой человек учится в одной из созданных на скорую руку коммерческих платных академий, на кафедре международной экономики, ездит на старом, но резвом, джипе-чероки, и портит девок. Проклятие его в другом, и он мучится этим - у него нет жизненного стержня, мировоззрения, и поэтому он живет "по-понятиям" своего отца.

Жизнь у хозяина вскоре надоела Руслану, зарплату платили хорошую, регулярно, но не много. Тем временем я взялся за него, и он уже не пожимал плечами обречено, "что тут поделаешь", когда ему задавали вопрос "ну как дела?".

"...Ты хочешь, чтобы тебя любили, хочешь, чтобы вместо ненависти у тебя была любовь. А ты любишь себя. Сначала полюби себя. Ты любишь свои руки, ноги, глаза? Руки хотят делать то, что им нравится, глаза смотреть на то, что им нравится. Ведь ты отдергиваешь руку от горячей плиты, и отводишь глаза от яркого света, и устаешь от глубокой темноты. Тебе нравится запах цветов и не нравится - протухших подворотен. Тебе приятно разговаривать с людьми, которые тебя могут понять и без слов, и неприятно оставаться в одиночестве у телевизора, где говорят и говорят без конца изо дня в день, из года в год одно и тоже. Научись понимать, что ты любишь, тогда поймешь - к чему стремишься, когда поймешь, к чему стремишься - обретешь спокойствие, ты начнешь жить, у тебя появится прошлое, от которого тебе не захочется убежать. А человек, у которого есть прошлое - не боится будущего".

"...Будь самим собой, не привязывайся ни к чему, только темнота души видит свет вокруг. "Общее", "работа" - делай, выполняй, отдавай, что от тебя люди хотят. Цени работу не как цель, а как средство, средство жить среди людей, не подвергаясь опасности с их стороны. Не замыкайся в себе, не отрывайся от земли - чувство полета кружит голову, и только. Для многих реальность - это вещи, вещи и вещи. Они лгут, говоря, что человек существует для существования вещей, ибо жизнь его коротка. Лгут и те, что говорят реальность - это мысли, доброта, красота, поэзия и природа, что кроме окружающего нас существует жизнь высшая, лучшая и что к ней и надо стремиться. Все это ложь. Запомни одно - мир единственен, а не множествен, реален, а не иллюзорен, целен, а не разматывается по частям как длинная нить Парки. А то, что он в движении, так это все живое хочет проявить себя в нем сейчас. А потом, не хватайся за слова, как будто нашел истину. Истина проще, чем слова о ней, или точнее, истины нет как таковой в мире слов, этих обломков мыслей. Истина и мысль - это аффект чувств, самообольщение, ослепление светом. А потом, знай, что люди все свободны, и в мире нет принуждения, насилия - это иллюзия трусливых натур, что боятся скорее не смерти, а жизни. Свободны, но не хотят быть ими, придумывают для этого правду и ложь, которые невозможно отличить друг от друга, придумывают необходимость и мораль, как вечные, неписаные законы, о которых нужно говорить шепотом и при этом моргать глазами".

"...Смотреть в глаза жизни - порой это невыносимо, хочется уйти в мир собственного воображения, не понимать, не переживать, стать другим, раствориться в другом. Но ради себя надо одержать победу над собой, остаться преданным реальности жизни, обдуваемой ее терпким ветром, - только в этом спасение и победа над внешними обстоятельствами. Я выдержу, я не отступлю, я останусь самим собой - так отвоевывается у жизни право на жизнь".

Я не долго думал, куда его пристроить. Если сам не можешь контролировать вновь появившееся общественное или политическое движение, не можешь его возглавить, нужно хотя бы внедрить в него подконтрольного человека. Нужно было начать с безобидного экологического движения. Судьба его должна была для него выглядеть правдоподобно. Не подумал я об одном, что когда у него пошли дела в нужном направлении, у него появилась уверенность в исключительности своей личности.

Откуда-то, из глубины его, освобожденного исподволь мной существа, возникла энергия, которая требовала немедленного применения. Нравственность нельзя привить. И он пришел к выводу, что деньги являются самоцелью любого лидера общественного движения. Это, как прибалты, - сначала пели хором, а потом потребовали "независимости". Он быстро вскочил в другой "поезд", как ему казалось. В его интересы в Интернете начали входить сайты официальные, например сайт "Эффективной политики", сайты московских анархистов, пугающие публику "поваренной книгой", сайт "Кавказ", гуляющий по сети.

Он понял, что никто не собирается уничтожать террористов в условиях ядерного мира, когда большая война с большими игроками невозможна. Мелкие террористические акты становятся рычагами большой политики, их будут пестовать все стороны для укрепления, как личной власти, так корпоративной и государственной. Их будут финансировать и прикрывать. Терроризм современный возник из идеи многополярного мира. Пока общество не научится, как у примитивных народов, справедливо распределять общественное достояние, а не защищать интересы воров, в мире будет воровство и убийства, никто не уверен в другом.

Чтобы занять положение в организации, нужны деньги. А деньги можно взять у богатых и заинтересованных, правда, деньги будут темные, и почти всегда грязные. Чтобы стать заметным и незаменимым в организации, завоевать политический вес, надо стать экстремистом, участвовать в общественных скандалах и громких акциях с привлечением маст-медиа и властных структур. В этом экспансивном мире надо унять свою алчность, иначе не решишь никаких задач, нет быстрого и простого решения. Кажущаяся легкость и доступность цели, больно ударит потом по самонадеянным, беспринципным и наглым политиканам.

Алгоритм желательных событий для Руслана был написан. Программа усложнилась, введены были элементы случайности, что-то подобное "броуновскому движению", но только в поступках. За ним никто никогда не следил. Как он контролировался? Да очень просто, по программе. Когда он справлялся с очередным заданием программы, физиогномика, психо-физические характеристики, как метки стабильного характера, и череда поступков и событий в его жизни всегда выводили на него. Как не велики были временные и другие затраты, но они всегда оправдывали себя. Если хочешь сохранить власть над событиями и людьми - деньги не самое главное.

Добра и зла не существует. Жизнь обладает двумя качествами: экспансивностью, как волей к действию, и экспрессивностью, как сигналом к действию. Как мы рыбу ловим? Ручейник живет в каменной крепости, рыба стоит в потоке, и тот и другая в воде, оба питаются тем, что попадает в воду. Приходит человек, насаживает на крючок голенького ручейника, ловит на него рыбу. В природе рыба бы ждала, когда из ручейника появится поденка и выйдет из домика, чтобы схватить ее, человек же усилил событийность среды, в которой они жили, треугольник события состоялся. Увеличив экспрессивность среды, человек уничтожил и рыбку и ручейника. Человек научился управлять этим свойством живого. Число сигналов в человеческом обществе растет, экспрессивность в государстве растет, человек перестал думать над чем-либо, его плотно подвесили на крючок.

Если рабочий делал сложную вещь, например, за месяц, то теперь он делает простую, однообразную деталь за минуту, а приходит домой, ему хочется забыться от пустоты в голове, он включает телевизор или пьет водку. Быстрота обладания результатом события приводит к соблазну, заставляет выполнять больше работы, пропуская насыщение работой - отсюда и стрессы. Человек попадает в замкнутый круг каждодневных и пропущенных событий, и не может вырваться из него.

Почему высшие слои общества ничего не делают? Потому что праздность- привилегия управляющих, иначе общество станет неуправляемым, что приведет к хаосу и остановке производства, так как только они помнят смысл работы, события. Деньги имеют функцию захвата власти богатыми собственниками над неимущим большинством, они заставляют принимать свои правила распределения и работы неимущими. Рабы отдают свою свободу в виде полноценной событийности жизни, на ущербную работу на угнетателей, в рамках бесчеловечного общества. Человек в современном обществе - раб распределения, никуда не может от него уйти, разве что в нищету.

Управляющие классы не заботит понятие "добра", они придумали "добро", и пользуются им только в отношении своих детей и своего класса, навязывая рабам свое понятие "добра" как идеологии. Подменяя экспрессивность человека религией, привязав его к общей ответственности перед ней, используя милосердного и карающего Бога, как наживку, фанатики начинают приносить Богу человеческие жертвы, на самом деле в своих интересах.

Правильный политический строй начнется, когда большинству вернут событийность, как свободу от высших управляющих классов. "Добро есть бунт, Бакунин говорит, а зло, - зло лишь обличие его".

Он метался от Гринписа к антиглобалистам, от шовинистов к анархистам. Несколько раз мы подставляли его как провокатора, даже посадили в тюрьму ненадолго с помощью спецслужб соседней страны, а потом официально потребовали выдачи к нам, за экстремизм, что потом у нас не было доказано судом, но дело было сделано. Он начал говорить: "Что же делать - терроризм моя судьба и профессия".

Он вспомнил, что его предок по матери, лезгинец, который покинул Отчизну, чтобы служить России. Руслан похож на него серыми глазами и тонким лицом. В Дагестане в горах, куда он исчез, с трудом говорили по-русски, а женщины даже и не понимали его. Первое время эти темноволосые люди, с похожими носами, ушами, глазами, с одинаковой мимикой лица, когда разговаривали, были ему не доступны в разговоре.

Можно ли назвать национальностью - общину, живущую веками в одном ауле, из одного ущелья. Они могли быть - кем угодно и жить как угодно, но это было племя с вождями, своими женщинами, своими предками, и все были готовы к войне, они всегда жили военным станом. Они подчинялись только своему, одному с ними по крови. Они понимали общую ответственность за род и воевали только за него.

В своей старой жизни, в комфортабельной квартире он не замечал, что в ванной течет вода из крана, и горячая и холодная, газ на плите, только поднеси спичку, свет горит, батареи отопления ночью греют комнату, по телевизору развлекают, кто-то по утрам увозит мусор, кто-то в магазине продает ему молоко, кто-то для него убивает на мясо животных и птиц, кто-то выращивает и печет хлеб. А он ходил на работу, заполнял пару бумажек своим красивым почерком за день, заходил раз в месяц с ними в банк на двадцать минут, - все! На такую жизнедеятельность уходила его зарплата, но это казалось ему несправедливо мало, словно это - само собой разумеющееся.

На Кавказе попал он в лагерь к арабам, принял мусульманство, воевал, больше бегая по горам, чем, стреляя, голодный и оборванный. Порой отряд их делал недельные переходы по снегу перевалов под ледяным небом и злым ветром, от которого не спрячешься, в долинах их ждали бомбежки и обстрелы. Если ему пришлось обрывать все связи с прошлым и родными, то эти люди, в отличие от него, братья-мусульмане, наоборот, чем суровей была жизнь и потери, укрепляли связи с соплеменниками. У них был враг, пусть даже которого они и не знали, и общий бог. Их музыка и песни, которые они пели или по одиночке или все вместе, были возвышенно-печальны, как мировая скорбь. Боевые танцы и сопровождающие их клики больше напоминали магические заклятия, рассчитанные на запугивания духов и призыв к удачному набегу.

Попалась ему еще в лагере старая, выпуска сорок девятого года, с пожелтевшими страницами на плохой бумаге и цинкографическими черно-белыми картинками, медицинская книга "Полевая хирургия". Там в предисловии было сказано, что "война - эпидемия травматизма". Это оказалось правдой, не столько смертью он заведовал, в основном были ранения и болезни.

Изможденного, его переправили через Азербайджан в Турцию. Дальше была война в Центральной и Восточной Африке, неизвестная в Европе, это экспансия мусульманского Севера на Юг, ислам подменял собой слабые государства, и она проходит успешно. Он убивал людей, совершенно на него не похожих, как траву косой косил. Был он в Македонии и в Косове.

Загнала его мусульманская идея сильного братского и молодого исламского мира на Минданао, и даже Бирму и Южный Китай, к единоверцам. Нелегально переходил на территорию Израиля, где ему устроили встречу с шейхом Ясином из "Хамаса", знатоком Корана, слепому не надо видеть мир, замысел Аллаха он просто знает. "Все судьбы у Аллаха в руках". "Аллаху известно, кому умереть, а кому жить". "У христиан сказано: "Если глаз соблазнил тебя, вырви его". Шейх уже тогда знал, что придет время и Руслан предаст своих братьев-мусульман, идеи Руслана не совпадали с его идеями. Они с Аллахом живут постоянно, молиться на дню пять раз даром не проходит. Представьте миллиард сплоченных, как единая нация бойцов, под неусыпным контролем Аллаха, - им же покорится весь мир.

У нас что-то подобное было с коммунистической идеологией. Отошел от пути Господа - смерть. Человек никогда не будет свободным, пока существует религия, или идеология, построенная как религия. Самая большая трагедия высказана давно в Библии - обреченность этому миру, "ибо ничего мы не принесли в мир, явно ничего не можем и вынести из него".

Разрушение традиционного быта в исламе привело к возникновению панисламизма нацистского типа, который в современном мире становится глобальным процессом. Потом он разделится на отдельные наиболее активные части по расовому признаку, как это уже было. Что делают в Москве тысячи молодых, крепких мусульманских мужчин призывного возраста. Работают за копейки. Они беженцы? Они устали от войны? Но война была смыслом их жизни всегда. "Мы, чеченцы устали от войны, - говорит Кадыров. Понимай его. - Вы устали от войны".

Что такое мечети? Это не место, где живет бог, это место собрания единоверцев, поклоняющихся Аллаху. У вечных кочевников и воинов бога не надо носить с собой, он всегда с ними. У зорастрийцев Бог - огонь. У китайцев - земля, небо, огонь, вода, предок, их религия - ритуал жертвоприношений этим элементам, храм - место соблюдения ритуала. Все это для приобщения к общей ответственности.

Возьмите Америку с их множеством "свободных" людей, которые создали множество сект и церквей. Что не пригорок, то на частной земле новый пророк со своей церковью имени себя. Так удобней, Всевышний один, а нравственность прихожан - общая, и в тоже время его, пророка. Торговые центры - тоже храмы, для поклоняющихся деньгам. В древности было проще, капища, - языческий алтарь, на котором приносились жертвы, - боги требовали крови. Неужели новый бог капитализма не требует принести себе жертвы на свой алтарь?

Запах смерти преследовал Руслана везде, может быть потому, что он родился в этой стране. Где бы он ни побывал, он встречался с людьми, которые жили в его стране. От них всех пахло смертью. Он не упоминал здесь Африку или Южную Азию, наши здесь надолго не задерживаются. Смерть там - повседневное и привычное явление. Ни на переселенных Мальдивских островах, ни на Цейлоне, Таиланде, смерть не является в виде проклятия. Она там другая, может в тропиках быстрый биологический оборот смерти. Может это оттого, что страна наша проклята богом, она воняет языческим коммунизмом с его многочисленными жертвами во имя всеобщего равенства.

Вернувшись на Кавказ, Руслан себя не проявил. Набранная им группа не участвовала пока в операциях войны, но тренировки Руслан проводил жестко, в полный контакт, ему не хотелось, чтобы они погибли в первой же схватке с натренированными спецназовцами. Готовился терракт с политическими целями, громкий. Нужно было подставить одного неконтролируемого лидера экстремистов перед американцами, которые видели его правозащитником, они есть и в среде мусульман, и одного олигарха на деньги, поддерживающего его. Деньги были нужны к широкомасштабной избирательной компании в России другого "нашего" лидера.

Набранные "молодые волки" не были связаны со "старыми" боевиками, которые начинали войну, как клановую, за контроль над "трубой", по которой "старые" олигархи из Сибири бесконтрольно со стороны либеральных властей перекачивали нефть в Туапсе, что приносило им сверхприбыли. Большинство молодых братьев-мусульман потеряли на войне отца и мать, братьев и сестер. Им, озлобленным на "русских", не нужны были даже деньги, они воевали за обиды рода.

Взрывчатку в Торговый Центр носили в термосах работяги-таджики, работавшие по отделке нового здания и жившие за оградой в строительных вагончиках, забитых в три ряда нарами. Терракт не может быть абстрактным, безадресным, типа отравления воды или водки, как акт отчаяния. Нужен был именной терракт, чтобы получить общественный резонанс и привести к желательным событиям.

Захват произошел быстро, Торговый Центр был полон московской публики, на презентации должна была выступить группа "Белый орел". Но все пошло не так как он планировал. Перед захватом он не смог попасть в Центр, на входе ему навстречу вышла бухгалтерша с вечно обиженными глаза. "Руслан, что ты тут делаешь?", и он резко повернул назад, ушел за ограду Центра. Несколько машин одна за другой покинули стоянку: серебристый BMV, мерседес-вегон и "жук". Неприятные предчувствия возникли у Руслана, но остановить уже ничего было нельзя, из Торгового Центра слышались выстрелы, его "волки" обезвреживали "секъюрити". Но все пошло нормально, как и планировали. Руслан успокоился.

Двое суток удерживались люди на территории Центра. По телевидению ведущий, хорошо зачесанный и с твердым уверенным голосом, говорил знакомые ему слова, словно программу ему писали одинаковую с ним. Но дальше, словно кто-то подменил план терракта, вдруг все пошло кувырком, видно кто-то не был уверен, что молодые справятся и проявят выдержку перед лицом сильного давления. Опального олигарха не удалось привязать к акции, уверенный в себе ведущий передал заявление "террористов": - "Они пришли в Москву умирать!". "Москва застыла в ужасе перед лицом "террора". Руслан понял, что его бойцы, которых он готовил к войне с неверными, а не к смерти, должны погибнуть, никаких свидетелей подготовки не должно было остаться. По телевидению выступил оппонент "нашего" лидера, сторонник жесткой линии. Потом плакали и умоляли с экрана либеральные актеры и режиссеры. Напугали даже бывших диссидентов с именем, но это уже был фарс победителей.

Он знал, что будет дальше, и набрал на мобильнике номер. Выбегавшие из разрушенного взрывом изнутри здания натыкались на оцепление, которое жестко отбивало их в нужном направлении. Это видение, вдруг, на какое-то мгновение затуманилось, словно поднялся воздух над горячим асфальтом, но он уже лежал в бетонном желобе водослива, звуковая волна взрыва накрыла его. Сколько он пролежал - не помнил, но когда поднялся, то ни фасада здания не узнал, ни роскошных машин у входа, только месиво из скрученного металла, огня и дыма там где была стоянка и оцепление, вход ему был свободен, - основная масса взрывчатки была в микроавтобусах Центра.

Алая, сворачивающаяся кровь проступала на закопченных черных телах шатающихся или ползающих навстречу на коленях, на них были клочья серой от цемента одежды. Уже никто не стремился выйти из здания, внутри, где сохранились перекрытия и залы, бродили в разных направлениях безумные, воющие от ужаса и боли люди с трясущимися руками и головами, среди того, что раньше тоже было людьми. Сладкий запах взрывчатки, и горький запах гари смешивались с запахом смерти и испражнений.

Он увидел молодую террористку в черном посмертном одеянии на полу, обездвиженную. Она смотрела на него своими печальными черными глазами с густыми ресницами, он узнал ее, - это была его семнадцатилетняя подружка, "мужчина не должен страдать". Сквозь серые фигуры целенаправленно скользили одетые с иголочки спецназовцы в полной экипировке. Спецназ был вооружен штурмовыми девятимиллиметровыми винтарезами "Вал" с глушителями. Она, террористка, не смотрела на убивающего ее. Выстрел, от удара пули в голову вылупились глаза, и открылся рот, словно она подавилась языком, по изменившемуся лицу змейкой пробежала судорога, лицо сразу стало неузнаваемым, - насильственная смерть всегда отвратительна.

И тут вдруг, среди растерзанных тел, он увидел агонизирующую мать с оторванными ногами. Он выл, но не слышал себя, только мычание. По рукам и ногам бегали иголочки, словно он голым продирался сквозь колючий ельник. Когда его взяли за опущенные безвольные руки, он сквозь глухоту услышал далекое: "Шок".

На проверку его отвезли в "Склифасовского". Документы его оказались в полном порядке, и фирма "Фантом" подтвердила его существование, всегда можно изменить показания, "была ошибка". Родственников не нашли, и скоро его перевели в "Моники", рядом, где у фирмы был свой медцентр.

Провалялся два месяца, потом выпустили. Он очутился в Красноградске, и первого кого встретил, был балагур и весельчак, старый его знакомый, владелец маленькой компьютерной фирмы, где Руслан впервые подключался к Интернету. Жена его, калмычка с красивым восточным лицом, была рядом, они собирались да дачу и крутились у машины. Посмотрев сквозь свои очки на его душевное состояние, посоветовавшись, они пригласили его с собой под Осташково на Селигер.

Пока ехали, Вернов рассказал ему, что все его родные погибли во время терракта в Торговом Центре, остался только старший сын его сестры, поступивший накануне в военное училище. На презентации в Центре был открыт большой детский зал с игровыми автоматами, и Людмила уговорила мать пойти, взять детей, "пусть развлекутся", тем более что хозяин арендовал автобус, чтобы отвезти сотрудников офиса туда и обратно, будет "фуршет" с шашлыками для своих.

Пройдя по дамбе и деревянному мосту с перилами, где прямо у ног плескалась вода, к каменным воротам монастыря, куда его притащил Верной, они вдвоем прошли на территорию. Трехэтажные корпуса были в разрушении и запустении, кирпичная кладка давно обветшала, внутренние дворики заросли сорняками и травой. Только возвышался отреставрированный центральный Храм и виднелась на другом конце острова светлая новая часовня.

Когда-то остров и монастырь был превращен коммунистами в концлагерь для польских жандармов, лесных охранников и пограничников. Все шесть тысяч здесь же и были расстреляны Нквд перед самой войной, о чем свидетельствуют у входа в монастырь два камня из черного мрамора с двумя надписями на разных языках. У поляков свои вековые обиды на Россию, они не хотели привязывать своих погибших к репрессированным при Сталине аборигенам. У них была своя война. Достучаться до государства невозможно с помощью террора, а до людей, уничтожая их - тем более. Государство самый большой насильник и вымогатель, а тем более религия, делящая людей по религиозному признаку, подменяющая государство собой и говорящая о "любви" к угнетенным людям. "Любя", - рвать их в клочья.

- Брат, - обратился Верной, теребя простенький православный крестик на бечевке у себя на шее, к подошедшему к ним худому старцу монаху в длинной, скрывающей щиколотки, черной сутане, - как вы можете жить на оскверненной убийствами земле монастыря.

Старец посмотрел сквозь толстые очки на Верного, в его такие же толстые очки, и ответил: - Мы не принадлежим этой земле, мы живем в царстве Божием.

- А как же власть. Что такое власть на этой земле? - задал Верной провокационный вопрос Понтия Пилата.

- Всякая власть от Бога.

- А если бог, это просто большая компьютерная программа?

- Бог не компьютер, Бог - вечность.

- А как узнать, что он от нас хочет?

- Замысел Бога не дано узнать людям.

- А это кто, - спросил он, повернувшись к Руслану, всматриваясь в его темное бесстрастное лицо, словно опаленное адским пламенем, - алкоголик?

- Глухонемой.

- Убогий. - Сочувственно покачал головой монах.

Руслан остался в этом оскверненном месте, выколов себе глаза. Теперь его можно видеть в монастыре, сидящим на старом венском стуле под громадной липой на высоком берегу, в стороне от тропинок. Он теряется в отблесках громадного озера с его заливами и островами вдали.

Стерва или этика коммерсанта

Во дни своей сумбурной и туманной молодости он влюблялся часто и с большой пользой для мужского здоровья. Но общество требовало жертв, и пришлось жениться.

Она думала, что все задано ей с рождения, и, повторяя преуспевающих родителей, она будет счастлива, поэтому мало обращала внимания на окружающих людей, придерживаясь традиционных знакомых.

Она и вышла замуж первый раз за мальчика из хорошей столичной семьи, связанной с литературной деятельностью. И считала "их" семью по крайней мере, равной им, соглашаясь, что и они были "их общества". Муж быстро спился, оказавшись в студенческой среде, бросил престижный юридический факультет, где они вместе учились, и пошел в артисты. Она некоторое время его терпела, пытаясь перевоспитать, как ей казалось, вернуть на дорогу "их общества", пока ее материально поддерживали родители мужа. Она развелась, но институт не бросила, и по окончанию его не вернулась к своим родителям, которые быстро постарели, и оказались всего лишь провинциальными обывателями-пенсионерами, это ее ожесточило, дальше с ними не было будущего. Женщина без любви, что заброшенный колодец со стоячей водой, затянутый тиной. Жаль становится "хорошего" экземпляра, умеющего и любящего преподать себя.

Некоторые люди вызывают своим типом крайнюю неприязнь, но мы же, не убиваем друг друга на каждом городском углу, разве что по-пьяне, когда тормозные колодки разума густо смазаны безумием. Отношения в человеческой стае должны быть социально зафиксированы законами и моралью, иначе человек останется Зверем, пусть только в рамках своей семьи, банды, социального слоя, совета административного округа или партии. Только инвертированный Зверь становится Человеком. Ограничивая себя, он опирается тогда на совесть, разум, добро и традиции Отечества. Но стать самим собой он не может, на ложь опираться, что на воду, будешь тонуть, как остальные - вместе. Человеку, чтобы не быть Зверем, нужна внутренняя опора, она же этика. Если это этика, выраженная из преодоления Зверя в себе, она приведет только к миру "иному", "божественному", зеркально опрокинутому отражению мира Зверя в мире социума, зафиксирует ложь человеческих отношений. А у человека в реальном мире нет опоры! Этика человека всегда темна. Культура эфемерна, а жизнь длинна, чуть поскреб слой на рамке социума, и фу-у..., чтобы Зверь остался человеком.

После получения аттестата зрелости, мы уже самостоятельно устраивали проводы детства, наши мальчики хоронили старые учебники, девочки закопали куклы. Потом, теми же руками, загребшими детство в землю, мальчики брали бутылки с портвейном и напивались до лихорадочного блеска в глазах, после чего их красные губы искали губы пьяненьких "мальвин"..., девочки расстегивали...

Нам казалось, перешагнув некий порог взрослой чувственности в свальной оргии, мы обретем что-то высшее, человеческое, пройдя ритуал инициации, который был отдан нам на самотек, станем полноправными членами большого взрослого мира. Но в этом новом мире нам пришлось пробиваться самим, с потом и сукровицей избавляясь от иллюзий относительно взрослого мира. Кто-то попал в тюрьму, кто-то покончил жизнь самоубийством, как моя подруга Катя после рождения ребеночка, которая выбросилась в окно, сойдя с ума. Романтические "мамины" сынки, взматерев, опростились - опустили я... в портки, и доставали их уже не так охотно - стало скучно с ними. Но большинство только начинало изживать домашнее воспитание и запреты среды, теряя уважение к родителям и учителям - взрослый мир оказался несвободен, жестко задетерминирован.

Он думал она будет его стервой, он от нее не зависел, но стерва всегда стерва, ей нужно постоянно поворачивать мужика задом, оголяя его. С другой стороны стервозность должна проявляться на фоне другой стервы, обычно "лучшей" подруги, иначе её не поймут - быстро будут разбиты губы и выбиты "ядовитые" зубы, - а подругу ее он терпеть не мог, не то, чтобы...их. Это как среди мужиков - вред другому или хотя бы безобидное оскорбление никто не нанесет, нужен третий, кто инициирует поступок.

Много в человеке Зверя.

И еще он думал, что рождение сына изменит ее, но он ошибся. "Охраняя" своего детеныша, она стала еще нетерпимей. Выражая недоумение, "как вы не видите, какая я...", быстро-быстро заморгает выразительными карими округлившимися глазками, и, скривив накрашенный ротик, нарочитой скороговоркой изрекет моральные императивы, напрочь покрывающие очередной подлый ее поступок. Но в сексуальном удовлетворении она ненасытна, вместо осознания вины она демонстрировала..., сами знаете что.

Старая подружка ушла в небытие, появилась новая - высокая красивая с плохими зубами секретарша в офисе холдинга "Центр-Ответственность". Вторая - высшим проявлением своего куриного интеллекта считала бескомпромиссное интерпретирование желаний Хозяина, все, что исходит не от него - ложно и ничтожно, - она его оракул и "Магомет". Раньше, пока не вставила новые челюсти за 500 баксов, она разговаривала, словно плюясь, натягивая губы на плохие зубы, теперь же щебетание непрерывно исходило от нее, вопрос ваш повисал в воздухе, ничтожный, пока она не закончит длинную трель по пустому поводу.

Их посадили вместе в предбаннике кабинета Хозяина, и они, с ревнивой завистью относясь к стервозности друг дружки, артистично пышно расцвели, конкурируя и нежно любя себя, как лучшие подружки.

Деньги там крутились гигантские, а заработок мужа, кандидата наук и преподавателя в институте ее начал раздражать, и ему пришлось "временно" уйти в "челноки" - возить "итальянскую" модельную обувь из Джакарты. Смыслом жизни семьи стали деньги.

Перелеты по шестнадцать часов на Боингах или "пьяных в дым" ИЛ-86, "дружба" с товарищами по бизнесу среди людей всех рас, случайные связи в "пятизвездочных" отелях Индонезии, Карачи и Дели, рыночные "свободные" разборки, "дикий капитализм" "новой" родины быстро развернул его мозги. Купив жене квартиру в Красногорске, разбив ей на прощание губы, он расстался с ней, думаю, навсегда.

На Медведице

Как младший сын, я был любимчиком и считался с рождения призванным. Я боготворил своего отца, политического редактора крупной газеты Москвы и советника генсека, гордился им, хотя он никогда не посвящал семью в свою работу и карьеру среди "избранных". Трещина пролегла при переезде семьи в Москву, пришлось пожертвовать старшим сыном-диссидентом, которого выгнали из университета, отец считал его поступки незрелыми, - перебесится, когда взматереет. Отец много работал, ездил по стране, жил своей насыщенной жизнью.

Когда я женился во второй раз, родители отказали моей новой жене с двумя детьми.

И вот, я - делец, и оказался на Медведице, в элитном пятиэтажном доме, огражденном сквером и решеткой металлического забора, с цветущими акациями под широкими окнами жилищного фонда исполкома, в стороне от интенсивных городских трасс. Со мной пчеловод, которого порекомендовали в Москве, не ожидавший, что нас примут так радушно, накроют роскошный стол с дорогим коньяком, купленным мной в "коопе" по улице Карла Маркса, в просторной квартире начальника местного Водоканала, "золотари мы", - говорит Константиныч, усмехаясь в роскошные усы.

Две девочки с умными глазами, без подобострастия во взгляде и повадках, с торчащими из-за ушей русыми косичками, показывают моему увальню пчеловоду, с широко расставленными голубыми глазами, свои дорогие куклы. Витус устал с дороги, его крепкая шея не влазит в ворот расстегнутой рубахи, он пьян, это видно по красным жилкам в белках глаз, и его уложили в двуспальную постель хозяина, что приготовили нам, освободив спальню в соседней комнате.

Нам же, с Константинычем, хозяйка приносит новые блюда за высокий стол в гостиной. Окна открыты, бьет в подоконник кратковременный весенний дождичек, и ветки деревьев наполняют свежим запахом комнату, мы расслабленно курим дорогие сигареты, неторопливо разговаривая о делах.

Он отдает в аренду под летнюю коммерческую акцию пустующий жилой барак и гараж для машин, бывшую конюшню, базу отдыха Водоканала на высоком берегу Медведицы, с последующей продажей моему пчеловодческому кооперативу, зарегистрированному в Москве - будем возить пчелопакеты из Молдавии. В степях, где гигантские площади сельхозпосевов, годится карпатская пчела, кавказская слабовата, и большое количество лохов, верящих в кооперативное движение, и желающих завести свою пасеку.

По дешевке у "вояк" я приобрел шесть военных "уазиков" по 300 рублей штука, правда, три - оказались на запчасти, и два мощных "маза" с прицепами по 4 000 рублей, заручился поддержкой академика ВАСХНИЛа, тот обещал закрыть на сезон санитарными кордонами границу Украины, - мы будем монополистами не только района, - дадим рекламу во все десять районных газет, и вся область наша! Правда, пришлось заложить квартиру в Москве.

Хозяйка, Ирина, дочь местного секретаря райкома партии, подперев ладошкой щеку, присела за стол на диване, слушает, улыбаясь, нашу болтовню, наполовину замешанную новостями из Москвы.

В магазинах районного городка шаром покати, но в расширенном "коопе", пристройке многоэтажного дома, бывшей стекляшке "пусто-пусто", прилавки ломятся от изобилия продуктов. Здесь и масло, исчезнувшее давно даже в Москве, и колбасы всех сортов, мечта советского человека, - в магазине нет дефицита товаров, увидеть которые можно раньше только в номенклатурных "Березках" за "чеки", - но и денег нет у населения, чтобы покупать, килограмм колбасы стоит как зарплата среднего рабочего, почему и продается с ценниками ста грамм.

Здесь, в Волгоградской области, среди моря лжи и наивных селян, можно было разговаривать, не хвастаясь своей осведомленностью, хозяева прекрасно разбирались в сути Перестройки и ее юридических обоснованиях, держали текущие события в поле зрения и не рефлектировали по их поводу.

Всем нам, владеющим Россией, захотелось жить "как на Западе", просто и свободно, в меру денег, кто какими владеет.

Помню, я принес отцу на прочтение свои первые рассказы, он так и не прочитал их, сказав: "Талант сам пробьет себе дорогу", - добавил, - "ты что, хочешь попасть в эту банку с пауками, что называется Союз писателей?". - Больше я к нему с писаниной не подходил, тогда были другие времена, Альтова.

Перед своей смертью отец говорил "прошлого нельзя изменить".

В Москве семья занимала квартиру на площади Правды. У родителей нас было двое, я и мой старший брат. Он походил на отца, энергичного и рассудительного, светловолосый и стройный, с непокорным чубом и серыми глазами. Я же - пошел мастью в мать, волосы черные, с возрастом начали курчавиться, голова на короткой шее, нельзя сказать, что я хрупкого телосложения.

Когда отцу предложили работу в аппарате ЦК, мы жили благополучной размеренной жизнью в Волгоградской области, казалось, что после работы в Усть-Каменогорске в Восточном Казахстане, родители нашли вторую родину. Отец гордился знакомством с Шолоховым, но кумиром его был Фадеев, отец восхищался и старался походить на него даже внешне. Отец не был коренным казаком, он и мать родом с Западной Украины, отец учился еще в польской гимназии. Как журналист освещал события в Венгрии в 56 году. Мать была строга, никогда не вмешивалась в дела мужа, в семье мы обязаны были называть родителей на "вы". В отличие от меня, мой брат поступил учиться в Ленинград, и это было шагом из семьи, Питер всегда казался мне странным, заколдованным злым волшебником городом, не реальным и понятным, как Москва.

Брат приезжал из Питера последний раз в Москву, мы жили тогда на временной квартире, помню последний их спор с отцом на кухне. Отец говорил, что "власть имеет историческую природу, изменить которую невозможно".

" - Лучше бы занялся тэквандо. Ты - не знаешь правды жизни. Разве я, сын крестьянина, получил бы образование, если бы не советская власть? Есть закрытое постановление ЦК - "опускать" диссиденствующую молодежь, чтобы из них не выросли в будущем лидеры, противопоставляющие себя системе. Это еще Маркс научно доказал, что революция - это диалектика, борьба противоположностей, отрицание отрицания. А мы против будущей революции, мало, что ли крови пролили в последней, мы за сохранение стабильности в обществе, поэтому пресекаем всякое отрицание, мы за онтогенез и конвергенцию нашего общества - постепенное изменение в правильном и нужном для нас направлении. Воля единой партии не ошибается".

Все оборвалось в моей правильной жизни, когда родители ушли, так и не примирившись со старшим сыном и с моей новой семьей, а может, и не в этом дело..., отец застрелился, а мать после похорон приняла сверхдозу лекарства, и последовала за ним. Москва была как взъерошенный улей - укатали "Горби".

А я, так и не нашел свою Родину.

Почему я вспоминаю весну 1988 года на реке Медведице, что впадает в Дон в районе станицы Вешенской? Я не понял нанятого мной пчеловода. Да, я тогда заработал на нем бешеные деньги, я мог купить районную плотину ГЭС, с двумя турбинами размером с двухэтажный дом. Деньги собрали еще в марте, в обмен на липовые квитанции, гарантирующие получение пчелопакетов с элитных пасек из экологически чистых районов Молдавии, мне перевели на счет в Москве. Я по дешевке скупил бросовые пасеки по пути из Молдовы все подряд, и завез на Медведицу. Разбираться с клиентами кооператива оставил пчеловода. Я говорил своим работникам, что кооператив откроет давильню подсолнечного масла.

Но как там было остаться жить? Я предпочел деньги, но они меня жестко привязали, приходится делать все, чтобы они остались, вести призрачную жизнь в Венгрии, в Израиле, Америке - куда бы они меня не потянули за собой, в странах иного культурного менталитета. Отдыхаю на Гавайях. Я не могу понять - кто я? Хотя, как и у всех людей, у меня есть прошлое.

" - Боря, навозная куча - добро для курицы, разгребая, она выискивает в ней червячков. А, для нас - что?" - после расчета сказал обманутый на Медведице пчеловод. - "Твое сердце там, где твои деньги".

Вороны

Что отличает ворона от голубя. Все это могут сказать. Воркующие голуби - символ мира и добра, их кормят, выводят новые породы, оттаскивают от них озорующих детей и рыскающих в поисках охотничьей удачи собак. Ворона - жадное, скрытное, а порой и глупое создание, почему-то тоже живет рядом с человеком, на свалках и кладбищах. Человеку свойственно антропомизировать животных и природу, точнее привносить в нее свою мораль.

У дома женщина кормит голубей. "Цып-цып-цып" - говорит она, кроша у скамейки на асфальт хлеб. "Ах ты, негодник" - отгоняет маленькую курочку, что пытается клюнуть трех своих товарок, те поспешно улепетывают в разные стороны, но вновь и вновь возвращаются к кормушке. Но вот негодник оттеснен в сторону, курочки поспешно поклевывают крошки - мир восстановлен. Неожиданно один голубь клюнул в глаз другого. "Кыш!" - возмущенно воскликнула женщина, и голуби прянули с жаркого асфальта.

"Эх"... - вздохнул герой рассказа, - "чего я не согласился на тройку. Что он не знает что ли - дифзачет (дифференцированный зачет по итогам активности на семинарах) входит в средний балл, а первая тройка в сессии..." Герой вспомнил проницательный голос торопящегося куда-то молодого преподавателя политэкономии, парторга факультета: "Раз пришли - не готовы, два, третий - снова" - с упором на это "снова" - "Приходи тогда в Университет, а здесь я работаю, мне некогда" (готовит докторскую по новому мышлению). Все, что говорил на семинарах партийный философ, не находило правильной ниши в голове героя. Хотя бы о том, что учиться должны дети из обеспеченных семей, а не ФМШатники (дети физико-математической школы-интерната при университете), надерганные неизвестно ему кем из деревень. За последние годы Университет заполонили хорошо одетые и сытые дети торгашей, директоров предприятий и спортсменов из союзных республик, особенно, после того как Университету присвоили звание "ленинского комсомола" и снизили научный рейтинг учебного заведения. Как все изменилось с тех пор, как герой рассказа восстановился на факультет после армии.

Героя обгоняют молодые, молчаливые научные работники, он медленно бредет по дорожке, те же уже сходят с дорожки на тропинку, уводящую в лес - закончился жаркий весенний день. Еще не взматеревшая, но уже густая зелень в лесу дает прохладную тень, лежащую на мягкой траве. "Кар-кар" - неуверенно кричат две вороны, сидя на высоченной березе в закатном лесу. "Кар-кар, - когда каркают вороны, где-то падаль" - подумал герой, тяжело вздохнув. Обогнал его мужчина, очки интеллектуала проплыли над кустами на повороте тропинки, и вот маячит затылок с ушами, удаляясь среди дальних сосен, герой тоже повернул за ним. "Нет, не оставят после окончания в Академгородке, и вернусь в Уссурийск, где ветер гоняет пыль из пустынь Монголии...". "Кар-кар. Кар-кар". Вороны снялись с дерева и теперь летают над вершинами. "Взбалмошные птицы" - подумал удрученный студент Университета имени Ленинского комсомола, неся в руке черный портфель и больше не обращая внимания на каркающих в высоте ворон. Тропинка вот-вот увела бы из березовой рощи в сосновую чащу. Уже повеяло теплым запахом шишек. "Кар" - раздалось над ухом и ворона, хлопая по воздуху крыльями, спикировала перед лицом, выпрямила полет, набирая высоту. "Кар-кар" - и мимо лица пролетела еще одна. Если бы не тяжелый портфель, пожалуй, парень от неожиданности взмахнул бы руками, но инцидента не получилось, и он пошел дальше, оглядываясь на птиц. "Кар-кар" - заходят снова в боевом порядке. Ему вспомнились мертвые домашние утята с расклеванными головками в пыли дороги в деревне своей бабки. "Ворона" - сказала ему тогда бабка. Чем дальше он шел по тропинке, тем взбалмошней каркали вороны и чаще пролетали перед лицом. Спикировав, они летели назад. "Кар-кар, хотя бы сказали, что надо" - подумал он, глядя на обнаглевших птиц. Герой рассказа оставил на тропинке портфель и свернул назад по траве в сторону птиц. "Кар" - спокойно выговорила, пролетая над головой, ворона и села впереди на елку. Другая пролетела дальше и села на березу, что за кустами, на которые падала тень от закатного леса. Потом первая присоединилась ко второй. Парень вошел в кусты. Вороны взлетели и теперь носились вокруг одной березы, истошно вопя. "Не должны ударить" - неожиданно сказал себе парень и уверенно пошел к развесистой березе. Под деревом сидел в траве, лупая глазами, здоровенный вороненок. Перья неряшливо торчали из него, широкий клюв приоткрыт, словно он разомлел от жары. Парень нагнулся и поднял его. Гузка голая, с реденьким свалявшимся пухом. Наш герой подержал и посадил его на толстенную нижнюю ветку березы, пошарил глазами по вершинам, но гнезда не нашел. Вороны над головой непрерывно орут, одна летает вокруг головы, другая бьет клювом по ветке дерева. "Смещенная реакция" - сказал бы биолог о таком поведении животного. Парень молча посмотрел на тихо сидящего вороненка и пошел к тропинке назад к портфелю. Вороны не полетели за ним. А по тропинке проходили люди, огибая портфель. В лесу носились веселые собаки, выведенные на прогулку из коттеджей. "Вот, заботятся, однако о будущем" - подумал о воронах парень. - "Что будет со страной через десять лет..?".

Записки дамского угодника или новый "Бокаччо"

Мы пили спирт, вынесенный гостеприимными хозяевами из холодильника, и налитый в химические стаканы с кубиками льда. Жгучая жидкость сладко растекалась по губам, питая душу мягким кайфом, делая глубже очарование ночи. На столе нарезанная узбекским ножом дыня дольками на металлическом блюде для плова. Цикады стрекочут. Черными призраками рукокрылые, словно моргая, порхают. Дневная жара отпустила, над нами в насыщенном пряном воздухе висели крупные мохнатые звезды из "Тысячи и одной ночи", освещали веранду дома на противочумной станции, черные силуэты высоких миндалевидных тополей и нашу пеструю компанию: двух молодых женщин и четырех мужчин. Были сняты грубые экспедиционные одежды, неуместные в расслабляющей и обволакивающей неге среднеазиатского покоя, смыта месячная тонкая пыль пустыни. Женщины надели легкие ситцевые платьица, а мужчины - свежие рубашки.

Глухой высокий забор вокруг нашего оазиса с клумбами и фруктовыми деревьями, отделяющий нас от пустыни, растворился во мраке ночи. Только там, где должны быть ворота, устремляются ввысь изредка, словно рой светлячков, искры самовара, разожженного нашим сторожем-аксакалом в подпоясанном платком халате и чалме. К нему ушел наш непьющий шофер - полежать в темноте на широком ковре, расстеленном в нежной траве. В той стороне отсвечивал мокрой кабиной тщательно вымытый из шланга экспедиционный "ГАЗ-66". На станции своя скважина, а посему и своя независимая жизнь.

Линия противочумных станций отделяет земледельческую Россию от природных очагов чумы в колониях грызунов пустынных азиатских районов, и она тянется от калмыцких земель в Приволжье, через Приаралье и Тургай до Заилийкого Алатау, Монголию, Бурятию и на Уссурийский край. Начало линии положило еще установление Екатерининских времен.

Грязный и пыльный поселок словно не существует. Он появился задолго на нашем пути среди разметанных ветрами мусорных куч на безжизненных такырах. Вчера один из пожилые аборигенов, щурящих глаза со своих скамеечек вдоль пыльного тракта у обшарпанных глухих глинобитных домиков с прибитыми к земле плоскими крышами и серенькими, закутанными в тряпье фигурками туземок, высказался в том восточном витиеватом духе, который за обволакивающей лестью скрывает жестокость нравов. Он высказался по поводу нашего экспедиционного облика. Клюев, с его иссушенной солнцем козлиной бородкой и усиками странствующего Донкихота, да еще на острых азиатских скулах, произвел на них особое впечатление. К этому надо привыкнуть. Но смысл восточного мышления был ясен: "Не положено молодым отпускать бороды, это достоинство аксакалов, - не сбреете, зарубят топором в поселке".

Заехали заправиться на нефтебазу, там отказали "чужакам", пришлось искать "большого начальника" с объемным животом и в сапогах с отвороченными голенищами, показывать ему путевые документы Академии Наук СССР. Когда и они не произвели впечатления, обронить в разговоре, что он лично ответит за срыв важного государственного исследования. Последнее слово - "исследование" - его, наконец, достало, нам залили наши экспедиционные бочки. Это подняло наш имперский дух.

В волшебной ночи разговор приобрел мистическое звучание, свойственное сибаритствующим патрициям в неприступной цитадели. Конечно, мы говорили о женской доле, каждому было дано слово. Но начал свой рассказ самый старший в компании, Кузменко, начальник противочумки. Он, русский, родом из Чолпон-ата, рядом с Иссык-Кулем. Прищурив один глаз, а другой, не мигая, устремив на расслабленных слушателей, словно навел черный зрачок винтовки, и, поправив каштановый кок на голове, начал он свой рассказ в куртуазном изложении, заранее предполагая свое превосходство над нами.

"1958 год. Меня, молодого лейтенанта направили во Львов. До моего гарнизона от него еще 80 км, а поезд уходит только в 6 утра. В городе делать нечего, да и комендантские патрули не позволили бы свободно разгуливать по улицам, а вокзальный ресторан работает до 2 ночи, что может быть лучше для откомандированного военного.

Зашел в первый зал набитый народом и поторопился сесть за столик к двум пожилым женщинам, не знал, что много свободных мест в соседнем зале. Подошла молоденькая, красивая, представилась племянницей одной из теток. Выпили. Я вышел в ночь с молодой. Подъехал легковой черный "ЗИЛ", за рулем оказался ее приятель, молоденький, и она пригласила меня к себе в гости.

По улицам петляли долго, хотя та уверяла, что живет рядом с вокзалом. Водитель довез до дома. Зашли в квартиру на втором этаже, я снял шинель и фуражку, бросил их на стул в прихожей. Она пригласила в комнату, а там три здоровых мужика и три девицы.

- Ты же хотел в гости. Стол накрыт, - она говорит.

За спиной появился водитель и закрыл за собой дверь на ключ.

- Ну что лейтенант, - один из мужиков говорит спокойно, - деньги есть?

- Ну, есть.

- Тогда так. Сыграем в девятку. Три раза у троих выиграешь - деньги твои, проиграешь - наши.

- В азартные игры не играю, а раз все вперед уплачено, то и выпить можно.

- Ну, тогда садись.

- Да..., ты и даешь, - молодой за спиной удивленно протянул.

Выпили. Молодая вышла, а когда вернулась, щелкнула ключом туда обратно, показывая мне, что дверь открыта, села между мной и старшим, двое других сидели напротив, а четвертый стоял у двери на страже. Выпили еще.

- Что ж, надо расплачиваться, сто рублей хоть оставьте доехать до части. Ну, а теперь на дорожку налейте по стакану. И ты пей, - сказал я, поднимаясь, молодому у двери.

Тот отошел к столу. Я выплеснул ему вино в лицо и выскочил в коридор, шинель, фуражка лежали у двери. Позади грохотали по лестнице мужики. Выскочив на пустую улицу и в машину, захлопнул за собой дверцу, а ключа зажигания нет.

- Вылазь, - кричат, - убьем!

- Нет, но кого-нибудь точно придушу.

- Эй, сбегай за молотком, выбьем окна.

А я думаю, четверо выдернут из машины как цыпленка. Вырвал коробку зажигания и замкнул проводки, передернул передачу, машина скакнула на бандитов и понеслась. Те в след бросали камни. Доехал до машины милицейской. Так и так, говорю. Поехали в тот дом.

А вот и улица та, дом, лестница, дверь открыла одна пожилая, что из ресторана.

- Есть кто? - Нет.

В комнате все убрано, только стеклышко поблескивает от разбитого фужера и след от вина на полу. Но доказать - не докажешь.

Через месяц уже в ресторане "Москва" увидел знакомую. Сидит пожилой, молодой и та, смазливая. Сажусь за их столик.

- Извините, - говорю, - но у нас с ней свои дела.

Та смотрит, я поднялся, взял ее под руку, и мы вышли в вестибюль.

- Ну, что с тобой делать теперь, в милицию сдать? По морде врезать? Женщин не бью. Все за старое?

- Это мои друзья за столом. Отпусти, пойду в туалет.

Ждал, а ее нет. Рассказал тем мужикам о ней, а они говорят, что только познакомились у Университета. Вот и все".

"Наш полк летал на маневры на Север, сбрасывали вместо бомб вязанки дров вблизи поселков на Таймыре. Одна вязанка не ушла, застряла в бомболюке, а на обратном пути один из моторов отключился, и началось обледенение самолета. Сели на огоньки чумов к ненцам, чум чуть не снесли крылом.

В чуме вонь, горит нерпичий жир, все по пояс голые, и старухи и молодые. Вышел из чума с молоденькой, когда все стойбище упилось спиртом из системы противооледенения, вонь невыносимая. Мороз злой, но та принесла мягкие шкуры, и мы устроились в штурманской кабине. Шапку ушанку одел, но мороз иглами впивается в лицо, а под шкурами вонь. Накрылись с головой, она покряхтывает и попердывает, несколько раз выходил из самолета проветриться.

Утром благодарные ненцы и сто оленей упряжками развернули самолет и мы улетели. Так-то только и выживают в тундре".

"Бросили меня на уборку хлеба в Казахстан.

Заблудился я в прямоугольниках полей, выехал к юрте. Крутится вокруг машины голоштанный казачонок, на расспросы не отвечает. Вышла девочка из юрты, чуть постарше, - тоже не отвечает. Потом - молодая казашка, красивая. Начала что-то объяснять. От юрты ветерком тянет запахом вареного мяса.

- Угостила бы?

Достал водки. Наливаю, та смотрит, полный стакан налил, она выпила. А на ковре сидим только вдвоем с голопузым, она и девчонка стоят. Разрумянилась. Я ее за руку взял. Мальчишка смотрит. Она вырвала руку. Сказала детям по-казахски и те ушли.

Долго ли, коротко, но она змеей выскользнула из-под меня. Послышался топот копыт. Еле успел одеться, плавки только забыл. В юрту врываются два казаха, сверкая злыми глазами. Но я уткнулся в миску с горячей похлебкой. Казашка вся напряглась, а я притворился пьяным, пододвинув одну пустую бутылку к себе. Казах то на нее смотрит, то на меня. Потом те тоже сели за низенький стол, я налил, они выпили, она за спинами казахов облегченно улыбнулась.

Послышался звук мотора, на газике приехал второй секретарь райкома.

- А я тебя давно ищу, - и сунул незаметно мои плавки в карман.

Вышли из юрты.

- Что, было?

- Нет.

- А это - что? - показал на плавки. - Мальчишка на коня, и к отцу, вот так.

После много раз ездили к русским с этим секретарем, а к казашкам - нет.

- Они мне обструкцию на весь Казахстан устроят, бойкот, если узнают.

- Поехали к ней, ведь приглашала.

- Нет.

Ну, а я поехал. Приезжаю. Казахи у себя, нарядные, отправляют на центральную усадьбу детей в интернат. А я привез детям арбузов с бахчи.

- Давайте отвезу с детьми, а потом из поселка мой шофер привезет ее назад.

Согласились. Она села в кузов, но потом, когда отъехали подальше, пересела в кабину.

В поселке приказал шоферу ее отвезти назад, а сам пошел по делам части.

В палатку просунулось лицо шофера.

- Товарищ капитан, - говорит. - Можно вас. Там казашка. Одна.

Всю ночь мы провели вместе. Она ласковая, чистая, красивая.

Под утро сказала, чтобы шофер повез ее по другой дороге и, якобы - сломалась машина.

К рассвету они остановились в степи. Шофер спал в кабине, а казашка - в кузове. Всадники ее всю ночь искали. Подъехали, - а машина неисправна.

Вот и все. Ингушки больше боялись инцеста, чем своих вайнахов. Запихиваю на току ее в машину и в степь, потом она просит довезти ее до ближайшей балки, и так, пригнувшись, возвращается назад.

Армию тогда бабы любили, великое дело - империя для них".

Из Приаральских Кара-Кумов и Кызыл-Кумов экспедиция прошла в направлении Тургая. Осталось позади междуречье АмуДарьи и СырДарьи, с его грязными поселками, найти живую пустыню можно только вдали от них. Величественными оплывшими глиняными стенами встают мертвых городов по сухому руслу старой ЖанаДарьи на бывшем Великом Шелковом Пути, почвы здесь выветрились до такой степени, что мы собирали черные зубы триасовских акул, словно гальку с мертвой земли.

Современность безысходна. Нукус - разлинованный вонючими арыками центр Каракалпакии и СевероУзбекская уголовная зона, Тахтакупыр - непередаваемая мерзость общественного быта, Казалинск, Новоказалинск, Аральск - словно на зубах скрипит песок. Удивительно чистое, но мертвое море отступило далеко в пески, оставив в городе грязь черных клоак. Арал умер от стоков пестицидов и гербицидов, которые смываются с хлопковых полей всего Узбекистана, в период сбора белых коробочек кусты освобождают от листвы химией. Остались позади ярко-зеленые рисовые чеки корейцев, поднятые правильными земляными валами над пустыней. Давая небывалые урожаи риса, эта зерновая культура требует много чистой воды для промыва полей, а когда вода спускается в пустыню, она превращает гигантские просторы в ловушки, под обманчивой твердой землей которых непроходимое соляное болото, где проваливаются и машины и животные. Самая крупная на земле зона экологического бедствия, если не считать богатых уродливой жизнью сюрреалистических районов ядерных испытаний, где в реках ловятся раки с тремя клешнями, а на биологические исследования наложен страшный секрет.

Большая степь. Горизонт движется, по краю бегут тысячные стада сайгаков.

Машина летит по накатанной колее среди травы и саксаульника. Откинув наверх брезент, мы с Клюевым подставляем лицо ветру, начальник с шофером в кабине, откуда в степи вавилонцы, иногда высовывается его очкастое иудейское лицо с шотландской рыжей бородкой, окна открыты, нет уже режущей глаза песчаной пыли. Грудью вдыхаем тонкий запах саксаула, аромат на скорости такой густой и блаженный, что забываешь о суровом быте кочевья.

В благословенной степи чаще стали попадаться добротные юрты, чистый скот. Верблюды и их забавные длинноногие малыши с кучерявыми чубчиками, спускающимися на лоб, в отличие от лысых стариков с облезлой шерстью шкуры и гниющими задницами. Любопытные верблюжата с огромными глазами и длинными ресницами напоминают мне молоденьких казашек с прическами "аля-Пугачева" по тогдашней моде.

У юрты резко затормозили. Вышла хозяйка, вынесла холодный айран с кусочками мягкого творога - божественный напиток. Как они на жаре сохраняют его? А хозяин повел нас с Клюевым, как молодых, показывать невесту на выданье в отдельной юрте. Подняв полог - заглянули вовнутрь. В чистом пространстве, застеленном коврами, сидела за ткацким станком девочка лет шестнадцати. Она подняла на нас серые глаза и улыбнулась, одета в длинный легкий сарафан, высоко под грудью подпоясанный. Такое беленькое личико встретишь не у каждой европейки. Не отрываясь от работы, опустила глаза, пальчики ловко перебирали узкое полотнище, что протянулось через всю юрту.

Кочевники разительно отличаются от оседлых, спокойнее и доброжелательнее. Казашка в степи сама выбирает себе жениха, любой ночью может приехать к ней.

Позднее Клюев женился, когда привез из экспедиции по Уссурийскому краю молодую в дом отца-академика.

Маргиналы

Кто такие маргиналы? Я не рассматриваю тут все их типы.

Оторванные от владения землей, истоков жизни на данной территории, по большому счету - от Отечества, а с ним - и от Бога, ведь "Отец нам - Всем заповедовал землю, чтобы мы размножались и процветали". Все народы понимают это, защищая свое право на землю и женщин от захватчиков. Отсюда - Атеизм.

Маргиналы оторваны и от собственности, привязывающей к социуму, а с ним - к национальному единству деловых людей, буржуазии, и от работы, как средства существования для плебса. Отсюда - Интернационализм.

Маргиналы активно оттесняются от права на голос, от средств коммуникации социума, от консолидации сторонников своего мировоззрения. Отсюда - Интернет.

Вырванные с корнем из социума, маргиналы, загнанные "новыми" глобальными, космополитичными владельцами земли в тупик, - что они будут делать?

Обезличивая людей с разной культурной и моральной ориентацией, создавая армию обездоленных, готовят горючий материал для будущей войны.

Социум

Шизоидные формы поведения существуют у всех видов высших животных, и связаны они со стадным образом жизни. Что каннибализм у шимпанзе или безумие у слонов, массовые самоубийства у китов или пророки и фанатики религий, зовущие к смерти - у людей. Скорее всего, это результат близкородственного скрещивания, размывание рамок приспособленного к Матрице вида. Например, у мусульман, что практикуют браки между двоюродными братьями и сестрами, чтобы сохранить родовую и клановую принадлежность. Наши ингуши и чечены в ссылке в Казахстан не позволяли своим женщинам рожать от представителей других общин, что привело к близкородственному кровосмешению. О странностях мусульманского полового поведения можно прочитать в сказках "Тысяча и одна ночь".

Почему народы влечет Апокалипсис, смерть человечества? В осознании смерти, для умирающего человека, события разворачиваются в обратную сторону, к рождению, т.е. к вечности. Так и еврейские часы на башне Еврейской ратуши в Праге, идущие в обратную сторону против часовой стрелки. Наиболее сильный символ ожидания конца света и прихода Мессии.

Такое впечатление, что жизнь существует не благодаря, а вопреки приходу в этот лучший из миров. Но это - показывает самостоятельность жизни в мироздании. Загадка жизни, которая существует вопреки физике, вопреки термодинамике, вопреки энтропии.

Матрица не есть Социум, мы чувствуем лживость последнего. Нет никаких общечеловеческих ценностей. Собственное понятие о человеке нельзя натянуть даже на ближнего своего, потому, что и в представлении себя человек лжет самому себе. Не нашедший в себе, своем осознании ничего постоянного и стержневого, он строит все на лжи. Все - ложь и зыбкая почва лжи, стоящей на другой лжи, - единственно, что может понять человек о себе, это каким он хотел бы выглядеть в глазах другого человека. Даже традиционно вывернувшись наизнанку, человек не сможет понять себя таким способом. Вот где кроется - "тогда все позволено", а не в концепции Бога, который есть очередная ложь человека себе и другим. А вслед за этим можно сказать, что "мораль тогда сводится к страху наказания".

Время философии

Строя с помощью сознания метафизику Бытия, Наблюдатель говорит о "информационном поле" и "времени".

"Сознание человека привязывают к информации, возникающей естественным путем - путем созерцания, но она возникает при попытке распорядиться ею неким образом, который привнесён со стороны - волевым путём".

Информация возникает при интерпретации сознанием (или чем-то подобным) внешнего сигнала, в том пространстве-времени, в котором человек живет, как сигнал выбора и не содержится в имманентных свойствах пространства-времени. "В области абсолютной непостижимости нет никаких сигналов и интерпретировать там нечего".

Возможно, что Сознание - это просто механизм ориентации тела человека в Пространстве, мы как бы утверждаем свое присутствие в пространстве, запускаем механизм своих жизненных циклов, имеющих протяженность процессов и их интенсивность.

Идентификация образов человеком - мера ценностной системы человека, и связана всего лишь со стабильностью личности. А личность - это всего лишь возможность волевого Действия.

Это уже не метафизика, как устроен мир, а - психология.

"Ваша же гипотеза эквивалентна тому, чтобы сказать: "Вселенная содержит в себе потенциальную возможность многих, но определённых выборов, между которыми есть взаимосвязь". Отлично, это так, но КТО будет выбирать? И зачем? И выбирают ли своё поведение частицы, подчинённые законам природы? Вопрос о воле остаётся открытым, и увязывается, как и прежде с непредсказуемостью случайности".

"Случайность - недостаток информации, а вероятность - понятие абстрактное, математическое - абстрагирование от статистического. Хотя никто до сих пор не знает, имеется ли в природе истинная случайность".

Деление мира на "материальное и идеальное" связано с трансцендентностью нашего мышления, и никак не увязывается с универсальностью строения мира (тем более с метафизикой!). Научный метод подразумевает исследование психических качеств (субъекта) на основе материальных сигналов и идентификации их исследователем (тем же субьектом!), имеющим только материальную (без привлечения трансцендентных понятий) сущность своих органов чувств. Измеряя "тонкую материю", субъект, возможно, измеряет только насыщенные энергией микроволновые поля, свою (как материального объекта) реакцию на их изменение, искажающее влияние сопротивления среды, этим полям.

Весь мир образов человека создан и проявляется в сознании как детерминированный мир генов, столь гибко приспособленный к бытию, что не отличается от него, имеет с ним одну природу и, возможно, причину возникновения.

Индивидуализация сознания осуществляется бытием во времени-пространстве, ибо лишь время-пространство являются тем, посредством чего, по сути и понятию, тождественное и единое проявляют себя в различии и множестве существования рядом и после друг друга.

Ну, а литература занимается метафизикой построения "души", и не имеет с наукой ничего общего.

Вечность несется сквозь душу, сдувая с тела плоть. А время течет из будущего в прошлое сквозь наше сознание. Как становление, наша жизнь имеет направление из прошлого в будущее, а как объект Рока - из будущего.

Явления, как процесс, структурируются по мировым константам, задающимся Единым миропорядком и обратным течением времени. Онтогенез же процессов подвержен вероятностным событиям, и в отсутствии времени - случаен. Онтогенез разворачивается в среде, обладающей заданностью. Время онтогенеза в таком случае - метафизическое понятие, направленное из будущего в прошлое, скорость протекания, заданная мировыми константами, сквозь структурирующуюся Реальность Единого. В таком случае не нужна гипотеза Информационного поля, так как информация возникает из случайных событий, при структурировании Единого.(?) Математически это подтверждается теорией Единого Поля Ландау. Вот когда возникает Наблюдатель, как Единое, которое есть всего лишь свойство Сознания.

Антиподы-близнецы

Клонирование антиподов-близнецов показывает, что Матрица дублирует свои варианты, и в этом для эволюции нет ничего нового, только для человека эти клоны разнесены в пространстве, которое сейчас стремительно сокращается в силу развитости путей коммуникаций. Дублирование похожих ситуаций с участием этих клонов, и ответа на них в виде событий, способствовало сохранению в бытии стабильного человеческого рода, способствуя сохранению вида.

Эволюционные существа, желавшие вырваться на избыточное воспроизводство и питание всем и вся, исчезали быстро, - в эволюции остаются только такие виды, что повторяют ход благоприятных для Матрицы событий, и позволяют ей существовать в бытии вечно. Хищничество всеядного человечества привело к уничтожению конкурентов по питанию и жизненному пространству, в силу своей необузданности. Жестокость и игнорирование существования "братьев меньших" ведет человечество к уничтожению повторных вариантов событий, вслед за уничтожением генетических типов, отвечающим адекватно бытийным ситуациям.

Человечество все глубже уходит в свои иррациональные глубины животного начала, не ограниченного реальным наполнением, теряя связь с окружающей реальностью, подменяя Матрицу человеческим социумом, что не дает времени Матрице развить и закончить события другим существам, на жизни которых и держится жизнь самого человека - он уничтожает саму эволюцию жизни. У человечества нет будущего в Матрице бытия, если оно не даст живой вселенной произойти, свершиться.

Почему повторяются определенные типы людей, как характеры, на что указывает Матрица заблудшему человечеству? Назову их близнецами-антиподами, в силу их разнесенности в пространстве и генетической неродственности, они близнецы только по адекватной реакции на ситуации в Матрице, как дельфины похожи на акул по строению тела. Не говорю я здесь о социуме, близнецы-антиподы более древний, досоциальный тип людей, в нем нет социальной унифицированности поведения групп граждан, социальных типов и социального поведения, - которые исчезают под ветром эволюции Матрицы как дым, "морок", - после очередной войны. Остаются только единицы близнецов-антиподов, генетически соответствующие Матрице, - они не участвуют в безумии социального отбора, - но биотопов, пространства для жизни в Матрице, для этого древнего типа людей катастрофически не хватает, - активное и жадное, беспринципное и абсолютно аморальное, лихорадочно и безумно размножающееся большинство не наказывается смертью индивидуально, они гибнут гекатомбами, унося с собой массу "невинного" эволюционного материала. Они растворяются в массе себе подобных, растущей как снежный ком, катящийся в овраг, увлекая за собой все по пути. Социум сохраняет этих "гнусов" в силу гуманистической солидарности и сомнительных выгод: властных, расовых, национальных, территориальных, денежных..., а зло плодится и плодится, не только в мозгах членов социума, но и несет свой порочный генетический материал в Матрицу, разрушая ее эволюцию.

Поэтому мне кажется, что антиподы-близнецы разнесены в пространстве в силу опытного экспериментирования Матрицы и для их событийного свершения, ибо - что Матрица без них? Человечество по своей приспособляемости и внутривидовой адаптации, и что характерно, по механизму воспроизводства, больше напоминает вирусы, биологические молекулы на грани живой материи и минерального мира, - необузданная природа современного человечества как бы говорит: "После нас хоть потоп". Нет ничего плохого в повторяемости психофизических типов людей, это не есть потеря индивидуальности, люди подбирают себе партнеров по воспроизводству не случайно, для Матрицы важны только поступки людей, события, как ответы на ситуации в Матрице. Для бытия безразличны страдания и жертвы гекатомб людей, - но смерть носителей жизни в Матрице, как невозобновляемое событие, становится абсолютным уничтожением, гибелью живой Матрицы.

Да, человечество выработало правильные понятия - добро, милосердие, любовь..., но оно никогда не жило ими, социум их только понял, и это казалось достаточным, но эти понятия, данные людям в сознании - никогда не действовали! Попытки отдельных мыслителей привнести этику в социум, тонули в экспрессивной и экспансивной среде, люди задыхались от превосходства и могущества над миром физическим, человеческим и биологическим.

Нашлись даже мыслители, декларирующие антитезу этическим понятиям, - назвав сие - прагматизмом, хотя они понимают эфемерность своего труда. Они не прослеживают этику в эволюции, показывая для человека сиюминутные выгоды и работоспособность своих теорий в краткой жизни человека, не сравнимой с вечностью.

Это глобальный кризис, человеческий социум угрожающе навис над Матрицей, он гуманизируется и безвозвратно рационализируется, структурируется, костенеет в своих связях, глобализируется. Не остается места для эволюционной природы человека, для свободного разума, в социуме нет места чистому сознанию и правильным эволюционным инстинктам!

Все, что опирается не на самого человека, а на "гуманный" социум - ничтожно, иллюзорно и не имеет будущего.

Социум упорно не признает, что существует генетическая передача нравственных признаков, в угоду ложно понятой гуманности. А ведь человечество давно живет по расовым признакам, и каждая раса выработала свой жизнеспособный генетический тип, и не всегда смешивание приводило к положительным результатам. Примеры есть в дальних деревнях Сибири, где живет смешанное русско-якутское население, - да, они сильные, высокие, плодовитые, но... жлобы.

Биологи знают, что бройлеры годятся только в первом поколении, а как генетический материал для будущего - нет, совершенно не годный к эволюции материал. Отклонения в психике, половом и стадном поведении, ослабление иммунитета, и полная подчас...

Культивировали, одомашнивали, в институте Цитологии и Генетики в Новосибирске диких лисиц по признаку подчиненности человеку, - это привело к появлению безвольных созданий, с исчезновением покровительственной в природе окраски, с расплывчатой менопаузой, - они начали размножаться, как и люди, вне сезона и весь год! Исчез как бы стержень вида, непредсказуемость поведения приводила к подчинению существа человеку, как человека - социуму, и полной от него зависимостью, нарушились внутривидовые связи, что приводило к деградации всего вида. Регулирующие сообщество диких лисиц образцы поведения и позы нарушились, хвосты закрутились и уши обвисли, как у дурных лаек, и перестали быть средством коммуникации в сообществе, что приводило к случайным агрессивным в отношении друг друга действиям.

Женщины понимают, о чем я говорю, - насколько порой насильственно приходит человек в этот цветущий и благословленный мир.

Старушка Европа

Старушка Европа, забыв свое великое прошлое, объединяется, на радость Китаю и Японии. Раньше выходцы из этих стран представляли Европу, как большую Англию, или большую Голландию, или Старую добрую Францию, т.е. ту часть Европы, в сферу влияния которых они попали как колонии, и чтобы освободиться от диктата европейцев в своем историческом развитии, приходилось познавать культуру "Европы", но приходили другие колонизаторы из уже понятой "Европы", и приходилось заново их познавать.

С объединением Европы, процесс движения Европы на Восток закончился. Убравшись из своих бывших колоний, европейцы стимулировали небывалый демографический взрыв в них, который валом теперь накрывает "метрополию" объединенной Европы, превращая ее в свалку человеческого материала будущей этнической и расовой войны.

Единственный путь контролировать незаконную миграцию прошлая Европа знает, но "гуманизм" не позволяет ей включать защитный механизм, - "чистки", при "отстраненности" власти, разве что в Восточной Европе. В Европу хлынули потоки иммигрантов, захватывая собственность бывших колонизаторов, "Маленькие Токио" и "Пекины" плодятся по всей Европе, от Крайнего Альбиона до маленькой Чехии, а города Европы стали хорошим плацдармом для обратной экспансии передела мира. К китайцам и японцам, наиболее продвинутым в "тихом завоевании" подтягиваются другие "драконы": "Маленький Сеул", "Маленький Ханой", "Маленький Бангкок".

Котлы локальных войн по всему миру кипят и выбрасывают брызги в виде мигрантов во все "благополучные" страны, но эти брызги - ртутные шарики. Сливающиеся воедино по этническому признаку: пакистанцы, албанцы, иранцы, курды, турки, алжирцы, марокканцы, афганцы, палестинцы - все не теряют связь со своими бурлящими странами, перенося внутренние их конфликты в другой мир, заражая его своими локальными вековыми проблемами, перерастающими в мировые и европейские.

Недальновидная буржуазная элита Европы, допускающая в своей жадности "второй мир", разрушает национальную самостоятельность "своих" стран. Европейский миф умер, оставив пустыню экономического прагматизма, а с ней и деградацию Европы.

Пути Америки и России

Русскими и американцами руководят различные мировоззренческие установки. Исторические пути двух народов разные: англосаксонский путь американцев задан на Запад, это умерший миф Великобритании - владычицы морей, ведущий на завоевание новых богатых колоний, русское направление - на Восток, в загадочный и богатый Китай. Пути Америки и России начали сплетаться исторически недавно. Нет судьбы народов, как исторического гегелевского сверхсущества, со своими законами развития. Вся история в судьбах отдельных людей, а народы движутся медленно, один историк посчитал, за сто лет на один километр. Проблемы Риккерта о методологии исторической науки становятся не проблемами, если рассматривать историю как единое целое во времени "Прошлое-Будущее", и человека, осознающего это целое, двигаясь по своей единоличной судьбе.

Совмещая романтизм американцев и мистицизм русских, можно увидеть то в современной цивилизации, что раньше ускользало от осознания. Англосаксонская идея, как снобизм нации, и русская идея Третьего Рима, - совпадают, словно они вправе одни нести ответственность за мир, за другие народы, вовлеченные в их движение, - в этом сущность национальной идеи, как некоего энтузиазма нации, осуществляющей единственно данной ей Провидением, предназначение. Это объединяет элиту нации, как оправдание её существования, исчезни единое национальное движение в направлении предназначения, и исчезнут нации. Это и есть миф, который элита навязывает своей нации. Европа с объединением утратила национальный миф.

Если уйти от ложных представлений к отдельной личности, то увидим, что сущность человека - приводить к "свершившемуся" проект Будущего, который изначально задан его судьбой, культурной и исторической. Да, американцы, дойдя до Дальнего Запада, остановились в движении, потому, что оно закончилось!

Джорж Нидем предупреждал, что тоталитарные научные открытия могут сделать единый мир опасным.

Бакунин говорил, что буржуазия не имеет права руководить нацией, из-за своей бездуховности и денежной детерминации, которая не есть национальная идея, не есть последняя истина.

Богоносная нация кочевников, с ее избами-кибитками, коньками и крестами на крышах, Россия, тоже закончила свое движение. Ее предназначение - нести Европу на Восток, - и ей не надо ломиться в Европу на Запад, это направление по инерции, запоздалое, татар, которые на самом деле уже пришли на Запад в лице России. Они, двинувшие тюркские народы на Запад, стали мостом в лице русских между геополитическими областями. Им навязывают новое мусульманское направление, Юг-Север, но они вместе с Россией уже закончили свое движение! Север - это уже другой, чужой мост, России ближе по движению турки, чем арабы.

Для кого-то Америка - ориентация на Запад, для меня же - на Восток. Крайний Запад для меня, - Дальний Восток, хотя безразлично, Запад ли, Восток ли - в представлении все это. Европа шла к Западу, а Россия - к Востоку, и встретились они на самом деле не на Эльбе, - Восток всегда был враждебен Западу, - а на Тихом Океане. Для меня Америка, моя встреча с ней, будет всегда на Востоке, в отличие от Америки иммигрантов из России, считающих Америку крайним Западом.

Для кого-то Soviet Union, а для антипода - Unite State,s. Антиподность US и SU, ложная, как встретившаяся одна и та же идея, не узнавшая себя при встрече, из-за противоположности распространения. И идея эта одна - Единство мира. Вещи соединяют страны, так как ценности одни в мире вещей. Земля, которая может прокормить многих людей, она единственная, главная ценность, к которой стремятся все народы, и на ее ценности держится власть элиты. Поэтому, единственное предназначение элиты, ее реальное наполнение, - сохранять землю нации, как свою собственность. Все остальное, идеология и религия, - дым на ветру, морок. Всякое национальное движение заканчивается, когда заканчиваются земли для экспансии элиты. Мифы разных народов так похожи.

Дух "Алоха"

Когда миссионеров из Бостона забросило на эти благословенные острова, они были воинственными пуританами, американцам нужны были души для жесткой англосаксонской экспансии на Тихом океане для нарождающегося американского капитализма. Миссионеры воспользовались некоторыми представлениями островитян, чтобы привести их к своему проекту, где они суть "боги" неприкасаемые, а они - "дети" для выполнения их миссии.

У полинезийцев были две касты, причем "алии", высокие и светлокожие, были вождями и жрецами, и хотя они говорили на одном языке, но вели себя как разные расы, без надобности не смешивая себя биологически. Белый цвет кожи, высокий рост, почти европейские черты лица, ясные и светлые глаза указывали на принадлежность к избранным - и все это в Океане, по площади большем, чем весь остальной цивилизованный мир! Тень простолюдина не могла падать не только на "капу", представителя высшей касты, но даже на их могилы.

Миссионеры вели себя как монашеский орден, с четкой методисткой направленностью на сексуальную сдержанность. Отказ от биологического воспроизводства - их моральное оправдание себя "в отказе от борьбы за существование", придуманной Дарвином в эти годы, от зла уничтожения живых существ, их поедания. А так как женщина направлена на воспроизводство новых существ, она для них часть мирового зла - они начали уничтожать сам дух "Алохо".

Островитяне ценили гедонисткий принцип жизни "в раю", не обременяя особо себя суровым трудом, "добывая в поте хлеб свой насущный". Полинезийское чувственное "хулу" - танец перед лицом богов, прославлял плоть мира, их театральные представления связывали их с предками, где искусным рассказом передавалась не только родословная и подвиги великих героев и актеров, но и сам дух "Алохо" царил в душах этих наивных безгрешных аборигенов. Если европейцы смотрели на женщину, как на мать-проститутку, вдохновительницу мужчин на войну, то полинезийцы воевали в угоду жрецов, ведь они не знали смерти, - как Адам и Ева в Раю, они считали смерть не естественным процессом, а, умирая, думали, что смерть приходит по приказу жрецов. Женщины их служили мужчинам, чтобы "те - не страдали", так аборигены объяснили капитану Куку добровольное желание гаваитянок плыть на судах флотилии. Что же произошло дальше - все знают, матросы начали насиловать женщин, и когда Кук вернулся с севера на остров, возмущенные гаваитянки рассказали мужчинам, что англичане даже близко - "не боги", - Кук был убит и съеден.

Мир, окружающий европейцев создан был мужчинами, но крутился вокруг женщины, полинезийцы же признавали женщин частью этого мира, которая дает плоть существу, для отражения в ней божественного света. Птицы приносили с собой яйца, символ плотской души. Живая душа - это отражение Светлой мировой души, как и звезды на Великой плоти ночного неба. Затвердевшая душа - это камень, но не смерть, смерти нет вообще! Ведь даже камень расплавляется изнутри великим жаром. Плоть же - темна, и наполняет собой весь видимый мир, но внутри плоти - огонь. Главный огонь - это чистый свет Солнца, он отражается в звездах и Луне - Великой матери, задающей своим ритмом рождение новых существ и регулирующий жизнь женщин. Звезды вечно обращаются вокруг оси мира, это души предков тем указывают на незыблемость и направления этого мира. В бою воины показывали татуированные огненными знаками языки, символ мужественной души. Ночами, воины танцевали с огнем в руках, крутя факела вокруг тела в огневом смерче, а девушки танцевали для них "хулу", призывая мужчин к себе, чтобы души могли сойти в мир плоти. Это не был призыв к агрессивности и соперничеству, как у европейцев, а призыв необузданных мужчин к гармонии мира. Вот это и запретили полинезийцам "новые жрецы", миссионеры.

"Капуна" - совет жрецов был уничтожен. На островах начались многочисленные войны, население резко сократилось, неведомые болезни, принесенные европейцами, уничтожали полинезийцев, они поняли, что смерть приносят "новые жрецы", более могущественные, чем их "алии". Капища, с тотемными богами с большими челюстями, поедающие плоть, как пламя огня поедает дерево, слабы перед "новым" Богом, который есть плоть всего мира, - раньше они его считали Великой темнотой, окружающей видимый мир и являющийся этим миром. Не было противоположных понятий Бога и Дьявола. Миссионеры внушили им страх перед Единственно истинным богом, приносящим Смерть в мир, и что парадоксально, дающим жизнь всем существам, - для восхваления Себя. Замолкли барабаны, огонь факелов уже не призывал осветить души воинов, дух "Алоха" исчез, "хулу" - это грех, теперь душу можно было вымолить на коленях у грозного и ревнивого к себе, но милосердного Бога. Свет великого Солнца закатился, не отражался в душе мириада существ, и все "неверные" должны быть уничтожены и не попадут на небо. Потрясение полинезийцев перед "новой" истиной было сродни катастрофе мироздания, Апокалипсиса, конца света. С этого момента - мир обречен, и как ни странно, - исчезла Вечность, которую наивные аборигены видели каждую ночь, для них плоть передавалась плотью и оживлялась Великим светом, и так было всегда, даже съедая сердце жертвы, человека, они брали душу его себе, не уничтожая ее, - душа была от мира сего. Теперь же душа - из иного мира, непонятного, вымоленного! Теперь человек уже не знал, для чего живет, судьба его в руках Бога из иного мира.

"Новый мир" этот принес с собой высокий, обросший рыжими волосами, одетый в пышные одежды белый европеец, и от него теперь зависела судьба воинов. Татуировки на телах в виде священных знаков, птиц и рыб сменили воины на другие ценности: татуировки в виде штанов, чулок, рубашек, изображений кружевных воротников и манжеток. Высокой ценностью стали не венки на голове, цветы в ухе и цветочные гирлянды на шее, а стеклянные бусы цивилизованных колонизаторов. В барабанах судьбы не звучал теперь ритм мировой гармонии, и голоса женщин не пели "хулу", призывая новые души на Острова, - гавайцы отпустили струны испанских гитар и запели грустные или восхваляющие псалмы из книг миссионеров.

Теперь полинезийские мореходы не искали родственные души на других островах, обмениваясь именами с вечными странниками, соотечественниками Великого Океана, и поедая "калли", - поросенка зажаренного в земляной яме. Не искали райских птиц, чтобы делать из их ярких перьев накидки жрецам. Слова, говорят, занесенные в Океан финикийцами-мореплавателями, mate - мертвый, mara - горький, te Atua - имя бога и te pae - сторона, - стали конкретно материальны, без возможной двойственности этих понятий. Исчезли мифы, рассказываемые на собраниях островитян, - исчезла гармония жизни, прагматичный мир европейцев вытеснил дух "Алоха", оставив его только в приветствии туристам. Ушла эпоха Великих географических открытий.

Американцы в своих туристических шоу объявили, что гавайцы являются старшим "Братом" в семье полинезийцев, так как "американские" Гавайи были заселены последними "морскими скитальцами", которых к Америке и "американскому" Богу привел умерший от алкоголизма последний "кинг" Давид Калакауа, а другие, - из французской или австралийской, английской, новозеландской Полинезии, даже "независимой" Фиджи, где правят индусы, - младшие, и должны подчиняться старшему "Брату".

Русские на Гавайях

Гавайи - место отдыха ностальгирующих по "добрым временам" американских пенсионеров из "МИДЛА", - не вступайте в дискуссии с ними о временах "холодной войны", эти люди признают только величие Америки, и не интересуются мнением "ВТОРОГО МИРА".

На следующий выход мой из отеля, чета чопорных высушенных и тщательно разглаженных старичков, сидящая в холле, чтобы замять неудавшийся вчерашний разговор, позвала:

- Хелло, русский, иди сюда. Они показали мне объявление в местной газете на кириллице. По их спесивым физиономиям, я понял, они специально ждали меня, и довольно долго, чтобы последнее слово было за ними.

На О,Аху есть РУССКОЯЗЫЧНОЕ экскурсионное агентство, эффектная молдаванка, забывшая за восемь лет замужества на острове русскую грамматику, повезет вас по своему маршруту за вас счет, а вы будете снимать макароны с ушей, т.е. все услуги суммируются в процессе маршрута, - если бы вы арендовали машину и покупали билеты на шоу, то это бы вам обошлось на порядок ниже.

Нет реакции на твое присутствие, как чего-то значащего, улыбка и панибратство напористого гида. Была семья какого-то Бори с двумя детьми, толстым мордатым мальчиком, Боря сразу объявил, что отпрыск из всей семьи прилично говорит по-английски, девочка лет четырнадцати, бледненькая, бессловесная и с мутными капризными глазами, видно у нее были месячные.

Поддатого слегка Борю обрывала худенькая женщина с толстыми губами, утомленным лицом и толстыми ногами женщины-слонихи.

В японском микроавтобусе была еще молодая пара из Новосибирска: он высокий худощавый матершинник-холерик, начальник узла связи, где за установку телефона берет полторы тысячи долларов, она - красивая, ухоженная и ярко одетая владелица комиссионного магазина.

Шофером и одновременно гидом - высокая, стройная даже за рулем, Мария, с черными распущенными волосами.

- Там очень красиво. Все дома достаточно ухожены, - говорит она еще за километр до горы Бриллиантовой. Новосибирские молодожены между собой обсуждают тему бриллиантов, мальчик обсасывает чупа-чупс, даже не смотря в окно, только девочка прислонилась лбом к стеклу микроавтобуса, подпрыгивая вместе с ним на многочисленных "лежачих полицейских" по узким проулкам одноэтажного престижного района.

- Это ихний центр. Где надо допустим подходить и брать в аренду. Здесь очень красиво.

- Это территория Порт-Нок, которая справа у подножья, там люди живут. Там очень красиво, там тоже дорогая земля.

- А п..., - пытается вставить Боря.

- Замолкни, - перебивает его жена, поджав толстую нижнюю губу.

- А тут открывается центр, где все оптом продают, - заучено продолжает Мария, не обращая ни на кого внимания.

- А это на гавайском? - опять Боря, скороговоркой вставил свое слово, человеку явно хочется вербального общения.

- Гавайский язык, они используют английские буквы, но у них всего двенадцать букв, они всего семь гласных и пять согласных, и поэтому когда они читаются, читаются.... Очень красивый вид.

- Эта дорога очень красивая, - продолжает Мария. По сторонам дороги чахлая пожелтевшая пустыня с отдельно стоящими гигантскими травяными кочками.

- На большом острове, там ты увидишь такую картину, потоки застывшей лавы, она черная, и новая территория земли образовалась. Одно место, я его очень люблю, - не оборачиваясь в салон, говорит Мария.

На спуске среди черных скал показался Океан, яркий, расцвеченный зеленым и темно-лиловым, с белыми барашками волн.

- Да, вот. Это уже старая лава. Как они этих... острова называются.

Между развороченными черными языками лавы, далеко выступающими, громоздясь причудливо в темно-лазурное небо и Океан, изумрудная полоска прибоя мчится, словно в трубу заворачивая по пути в смерч желтый песок, - в ее колесе мелькают маленькие фигурки черных людей в разноцветных трусах-бермудах с досками, белые брызги пены яростно бьются по стенам черного каньона. Экстрим.

Яркая песчаная полоса уходит в Океан, вслед сильным белесым струям океанского течения за мыс, над пляжем реют на сильном ветру яркие длинные китайские воздушные змеи в виде красных карпов, стоянки заняты легковыми машинами и многочисленными отдыхающими. Проезжая мимо, замечаем красные ромбы аншлагов среди публики, тушками жарящихся на песке.

Впервые я увидел японок в глухих платьях, сидящих в широкополых шляпках, и держащих над головой зонтики от солнца. Руки их спрятаны в перчатки! У этой нации ценится непорочно белая кожа женского тела. Коротконогие колченогие японцы, в светлых панамах редкими фигурами стоят в прибойной полосе со спиннингами в руках, мужчины всегда заняты делом на всех курортах мира, по всем побережьям, если видишь одинокую фигуру рыбака, это всегда будет японец.

- А мы будем купаться? - мордатый Боря спросил, дыхнув перегаром, наклонившись вперед, с завистью смотря на тонкие фигурки серфингистов на волнах за стеклами проносящегося мимо микроавтобуса.

- Когда видишь красные флажки и знаки, они очень... не очень, но это предупреждает, ты будешь кувыркаться и лететь вниз головой, - говорит молдаванка Марина.

- Хочу купаться, - подал голос Борин мальчик.

- И я бы, ё-п..., одним словом поплавал, - тряхнул чубом новосибирец.

Ветер рвет волну в водяную пыль, седые косы плетет обрушивающаяся изумрудная бездонная вода, уносясь океанским течением от берега в канал между благословенными О,Аху и далеким Молокайи. Океан без начала и конца несет на своем громадном теле затерянные в его просторе крупицы архипелага Гавайи.

Разговор соотечественников, прилетевших на тур самолетом с другого конца земли, продолжается на пляже:

- Дитя дурное, но лезет в воду. Правда, далеко не лезет.

- Улыбнитесь, снимаю. Вот - тут надо встать над обрывом. Папа, обними девушек таких красивых. Будет красиво! - Носится с дорогим фотоаппаратом Марина.

Я не вслушиваюсь в косноязычную речь Марины, как в трескотню сороки на русских березах. Удивительно, учеба Марины в прошлом на математика напрочь выветрилась из ее головы. Но вдруг что-то в ее речи из биографии, предназначенной и заученной для иммиграционных властей, меня встревожило. Марина рассуждает об устройстве мироздания! Она говорит, что "триадами" наполнено пространство, в котором мы все живем. Все триады между собой связаны, т.е. занимают в пространстве одно и тоже место и время, через триады все знают друг друга.

- Значит я, Марина и предположим Борис, не беру здесь новосибирцев - возможно с ними я имею общих знакомых, - занимаем в пространстве и времени одно и тоже место, и в судьбах наших и наших знакомых принимаем непосредственное участие? Вот триада - Артур, Борис и Марина. Что их объединяет, кроме случайности? - говорю я скептически, - вы, Марина, недоучившаяся студентка, бывшая морячка, забывшая на океанском ветру не только науку, но и родной язык; Борис - крупный бизнесмен из Израиля, извиняюсь, из Будапешта; я - скромный доцент политического консалтинга и избирательных технологий.

- Кто знает судьбы людей в мироздании, - повторила Марина.

Меня уже тогда волновала проблема управления Матрицей, точнее её математической моделью, и введение "триад", устойчивых и непроницаемых образований, нарушало мою стройную систему - в таком случае влиять на реальную Матрицу невозможно. Матрица - самое устойчивое образование во вселенной, получается, - создает и уничтожает "триады". По какому же алгоритму, или случайно? Все неуловимые и неуничтожимые преступные сообщества Китая и Японии построены по принципу "Триад Белого Лотоса".

Ткань мироздания невозможно разрушить, реальность несминаема - в ней нет пробелов, как и чего-нибудь потустороннего, как настойчиво учит религия. Ныне живущие - все связаны временем и местом, безусловно - наша реальность в нашем представлении, и постоянно возвращается к нам, как напоминание.

- Марина, а ты была в торговом флоте или рыболовном? - задумчиво Боря спросил.

- Нет, я работала на пассажире "Азербайджан", обслуживавший Траловый флот Приморья.

- Что...? - сказал я, поразившись неожиданному совпадению, вспомнив свой круиз вокруг Европы.

Мы можем влиять только на наши триады, а значит, вне "триад" не влияем на внешнее. Все из триады, возможно, не соберутся вместе больше никогда, а влиять на события внутри триады мы можем опосредованно и поочередно. Что же тогда связывает нас в триаде, какие общие вектора воли?

Влияние Матрицы на триаду можно ощутить, когда все трое проявляют единую волю произошедшего события. Но в триаде каждый входит в "другие" триады, тут то и возникает трудность. Одновременно проявляется воля всех триад, в которые ты входишь. Но воля всех "триад", в которые ты входишь, есть воля Матрицы, и проявляется как воля Рока для тебя. Нам всегда предоставлен выбор - внутри своей триады - в этом свобода воли. Но влиять на выбор всех "триад" невозможно, по крайней мере, если ты не подчинил их своей воле.

Если кто умирает, то должна умереть и "триада"? Каждый входит в "другую" триаду, тянет за собой смерть своей триады - вот вам и воздаяние за поступки, все мы как-то влияем на все - сохраняем жизнь триад или уничтожаем. Несущий смерть в свою триаду - разносит ее по всей Матрице.

* * *

Разъезжая по острову, не вздумайте по русской привычке, остановившись на бескрайнем поле с ананасами, чтобы нарвать в авоську, вам только кажется, что на гектары вокруг - нет сторожей! Каждый проезжающий по шоссе американец почтет за честь - по "мобиле" на вас "НАСТУЧАТЬ"! Америка - страна "Павликов Морозовых" НеБЕСКОРЫСТНЫХ, можно получить двадцать пять процентов с административного штрафа!

Не гладьте по голове американских ДЕТИШЕК, особенно из неблагополучных семей - можете отделаться от их родителей, в лучшем случае, денежным эквивалентом!

На следующий день я уговорил Борю взять в прокат машину, Гала, его жена на удивление сразу поддержала мою идею. Дети отказались ехать вокруг острова, мальчик потребовал себе сто баксов на мини-гольф в аттракционе, который он заметил в парке, рядом с "моим" отелем "Шератон", папа, было, засомневался, но Гала, доставая деньги из ридикюля, прервала Борины поползновения хозяина, протянула бумажку, не забыв погладить дитя по умной голове, девочка сказала, что останется в отеле, благо за его пределы можно не выходить днями, там все есть, от закусочных и магазинчиков до аттракционов и бассейнов с лужайками под пальмами.

Мы с Борей ушли в гаражи к окошечку ресепшена, на удивление там приняли сомнительную израильскую пластиковую карточку "Виза", видно на ней нашлось тридцать пять долларов, Боря сам удивился, сказав мне, что она от его друга. Бизнес у Бори в Москве, живет он с семьей в Венгрии, говорит, что американцы дубаки, он им раскручивает уже два года на российском рынке маркетинг каких-то пищевых добавок для похудания, на основе канадского лопуха.

- А что, в России нет своих лопухов?

- Ничего ты не понимаешь, они платят бешеные деньги на мой пиар, - перешел он на одесский говорок.

- В следующем году я им устрою производственную конференцию на Гавайях! Скажу, дубакам, что это очень удобно для обеих сторон.

Пока мы разговаривали, перед нами положили ключи и документы на машину.

- Спроси их, где нам взять машину?

- Боря, они говорят, что подъехавшая к ресепшену машина - наша.

Толстенький Боря забегал вокруг ярко-красной приземистой машины.

- А ты можешь управлять "каа" с автоматической коробкой?

- Я нет, но можно попробовать.

- Садись, я сам попробую, - сказал растерянный Боря, глядя в сторону опустевшего ресепшена.

Одним словом, машина прыгнула в его руках как лягушка на проезжую часть, чуть не задев голубой лимузин, но Боря вырулил, и повел машину по правой стороне.

- Боря, дорога с односторонним движением, - спокойно сказал я.

- Ничего, объедут.

- Разворота нет.

- Обернемся вокруг по соседней улице.

Объехали несколько кварталов и заблудились среди проулков и высоких пальм, но, свернув еще несколько раз, попали на проспект Вайкики.

- А ты не помнишь, который - мой отель?

- Боря, тебе лучше знать.

Сделав несколько кругов вокруг Бориного отеля, мы, наконец, попали в "свои" гаражи.

- Боря, а кто будет за рулем?

- Не волнуйся, такое дело я жене доверю.

Он ушел в отель, и вскоре вернулся с ней, деловым, быстрым тоном поинтересовался у той, может ли она управлять машиной с автоматом. Гала молча села за руль и спросила:

- А как дальше?

Мы пожали плечами, я сел рядом с водителем, а молчаливый Боря позади, и мы поехали, предупреждая Галу, что если ограничение скорости на трассе хайвэя тридцать пять миль в час, то это не километров, спидометр градуирован в милях, и лучше бы не гнать, на штрафах разоримся.

- Держись в потоке. Не надо, Гала, обгонять аборигенов.

Проехались по маршруту туристов вокруг острова. Западное побережье Сансити, с великолепной прозрачной до изумруда водой, уходящей с красного песка безлюдного пляжа в крутую синюю глубину с цветными громадными валунами, искупались, - потом мы узнали, что сейчас сезон акул, они подходят именно к этому берегу. Ботанический сад, Вайамиа валей, с водопадом в глубине долины.

Северное пышно-тропическое побережье О,Аху с высокими крутыми горами, складками зеленого занавеса опускающимися вдоль всего побережья в закрытые бухточки с мангровыми зарослями по берегам и полинезийцами, живущими в двухэтажных бунгало, обсаженных кокосовыми пальмами, и крытыми гофрированным ржавым железом, с курами на замусоренных дворах, бродящими вдалеке лошадьми и босоногой ребятней, ныряющих в "гогеновские" изумрудные волны.

Не покупайте сувениры, особенно ракушки, они все - из ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ! А продавец, рыжий и с голубыми глазами, настоящий поляк, на поверку окажется доброжелательным палестинцем из Иордании. Когда ушел посетитель из его магазинчика, палестинец занялся мной, - "Марихуана" - сказал, и вопросительно посмотрел честными глазами.

К вечеру пошел дождь, лента дороги, вьющей кольца по краю прибрежных скал вместе с телеграфными столбами и кучерявыми пальмами, потемнела. Машина ушла под горную гряду.

И ночь опустилась внезапно, словно туземец с ножом, подаренным самим капитаном Куком, выскочил на хайвэй перед машиной после тоннеля по ту сторону горного кряжа на Вайкики.

Девочка с Вайкики

Мой мир и мое окружение меня смертельно утомили, и я, собравшись побывать на Курилах, попал на Гавайи.

Когда тебе предлагает сотрудница Аэрофлота на Фрунзенской набережной, высунувшись из окошечка кассы, вместо билета за тысячу долларов, билет в Штаты за двести баксов, туда-обратно, при всем твоем русском сумасбродстве, выберешь причудливое направление, тем более давно лежало без движения приглашение в Сиэтл, от "Майкрософт".

Разбитая, утомленная душа требовала поворота жизни, ее словно манили глаза, в которых зеленая тайга и дороги, уходящие в мягкие очертания сопок, или к побережью Пали на Молокайи, заросшим пальмами за встающим Килавей-маяком, - и ты, безмятежный, в каноэ под треугольным парусом стремишься навстречу по изумрудным океанским волнам.

Открытый лифт офисного небоскреба в Центре Сиэтла, такой же, как в Праге на Новоместной, поднял меня наверх до этажа офиса Аэрофлота. Из месяца, проведенного в штате Вашингтон, оставалась неделя, и беременная Ирина, жена моего троюродного брата, офицера-афганца, "беженца" из Одессы, привезла меня на своем ярко-красном "порше", чтобы я зафиксировал заранее свой отъезд по льготно-рекламному билету Аэрофлота. Полуеврейка с Магадана, Ирина, вытащившая брата-атлета, никогда не встречавшегося ранее мне в жизни, не захотевшего служить Самостийной Краине, отъехала в Арт-институт Сиэтла, где училась на компьютерного дизайнера по гранду "Майкрософт", - громадный живот не располагал к высотным восхождениям.

Что-то в еврейской душе есть от скорбного знания будущего. Когда говорят - Судьба, - подразумевают, что Будущее руководит Прошлым.

В Америке я встречался и разговаривал с разными людьми, я говорю не об американцах, совершенно не интересующихся другими людьми, а о тех, кто так или иначе связан был в прошлом с Россией, от знакомых брата, русских, украинцев, армян, до потомка первых эмигрантов, совсем не говорящего по-русски. Но я действительно почувствовал ностальгию по России в живом, сорокалетнем американце, работающем в представительстве Аэрофлота в Сиэтле, и говорящим совершенно без акцента, - он два года работал во Владивостоке в дни своей юности, и, не имея практики, стал забывать некоторые слова, - американец не коверкал их, просто пропускал, чувствовалось, относился к слову со всем почтением, не как к средству коммуникации, а как к средству общения, - он наслаждался словом, воспроизводя музыку языка и интонационный смысл русского слова. Все остальные, бывшие "русские", скрывали ее за ерничеством речи, - слишком долго они с презрением говорили на этом великом языке? Но, здесь не об этом.

Аэрофлотовский сотрудник развернул целую программу на оставшуюся неделю, от полета на Камчатку и на Владивосток за четыреста-пятьсот долларов, до отдыха на Гавайях за счет фирмы, - за шестьсот. Я ему напомнил, что у меня строгий чартер. Он ослаб, и я пригласил его вечером посидеть в открытом мною новом пивном пабе на сиэтлловском рыбном рынке, "Пайк". Великолепное место. Он благодарен был мне за общение на русском языке.

Поэтому, "пристегните свои ремни", наш "Боинг", созданный на крайнем Востоке, точнее на крайнем Западе, относительно моих представлений о географии, вылетает из Москвы на Лос-Анджелес, с посадкой в Сиэтле, в направлении Северный полюс.

Читатель, я не собираюсь играть с вами в каламбуры! Цели у меня совсем серьезные для такого вступления.

С одной стороны литература, это просто вербальная игра в реальность, а с другой - донос на самого себя. А так как после каждого акта написания вербальной действительности чувствуешь полное опустошение...как после полового акта, отпуская в самостоятельное плавание оброненное слово, то через некоторый промежуток времени, смотря на него со стороны, задаешься вопросом... "А был ли мальчик?", - и ничто не связывает его с действительностью, если сам не пережил его.

В далеком детстве я с родителями переехал из Ленинграда в Уссурийск, где на окраине города был военный окружной госпиталь, окруженный высоким зеленым забором, за который в детстве мы лазили на территорию старого заросшего парка, где виднелись корпуса из красного кирпича. А в конце улицы Госпитальной, с заросшими травой и лиловыми дикими фиалками обочинами, вдалеке бараки голытьбы и частные домики, выходящие на заболоченную долину Суйфуна. На маленьких огородах, по межам, на склонах вала древнего городища, высятся кучки старой керамики, археологи ужаснулись, увидев этот мусор, он был времен Золотой Империи чжурженей, до-монгольской!

В первый же день, не имея еще знакомых, я вышел прогуляться около приемной госпиталя, рядом с массивными зелеными воротами и цветочной клумбой гигантских размеров, остро пахнущей к вечеру цветами львиного зева и душистого горошка. Там кончался асфальт, тополя и клены вдоль дороги, и дальше шла гравийка среди пустырей с полынью и степным вейником, в тупик к валу на долину.

На дороге у крайнего дома встретил мальчика своего возраста, назвал его по имени, тот откликнулся, я не удивился, что его фамилия совпадает с фамилией друга-"антипода", оставшегося в далеком Питере, на другом конце земли, - я был юн, и мир только раскрывался передо мной. Они были похожи лицом и поведением, я не говорю - характером, такие понятия еще не попали в мою юную голову, я не мог сравнивать сына питерского академика и сына электромонтера госпиталя, живущего в частном доме со старым фруктовым садом, для меня - все это было естественно, - судя по лиане винограда в дальнем конце его сада, жизнь Андрея была вечной!

Читатель, я не хочу, чтобы вы поверили в мистику событий, я не ставлю эту цель! Я пишу о путешествии в Америку.

Они были похожи во всем, хотя уссурийский двойник никогда не выезжал за границы провинциального города!

Из детских воспоминаний о Питере память переносит меня сразу на пригородную станцию Седанка, на берег Амурского залива под Владивостоком, где перистые листья вековых бархатов и серых ясеней, старинных стройных абрикосов закрывают надо мной дождливое небо июля в парке, больше напоминающем лес, - высокий папоротник в оврагах, где грунтовые тропинки размокли от дождя.

В лесу стоят корпуса филиала Военного санатория, - здесь помещены дети, отправленные по путевкам со всего Дальнего Востока, родители редко навещают свои чада, на взрослом Сад-городе курортная жизнь своя, а персонал не вмешивается в жизнь привилегированных детей, - они предоставлены сами себе.

Подъем склона от береговой линии, где внизу, за густыми кустами проходит железнодорожная колея Трансиба, до корпуса, недалеко от гребня сопки, где поверху идет шоссе на Владивосток, пустынен, - не слышно голосов, словно корпуса пустые. В тишине падают капли дождя в печальный сумрак дня, пробиваясь сквозь верхний ярус листьев, и выстукивает где-то крупный красноголовый дятел, и шуршат по намокшим стволам серые белки...

Познав впервые сильное влечение к девочке, мальчик как бы включил дремавшее сознание, всплывающее, словно Острова в Океане, уходящие, погружающиеся за горизонт, исчезающие, - с этого момента жизнь обрела реальность, словно завели часы, и каждое мгновение теперь можно было сверять по ним. Мальчик вошел без инициации в поток мироздания, и теперь навечно принадлежал ему. Часы познания на циферблате добра и зла, ответственность за события и слова в своей жизни, их оценка и направление. Я не говорю здесь о рефлексии и сомнениях, - сознание мальчика чисто и абсолютно реально, оно еще не пошло кривыми путями вербализованного социума, не шизофренировано. Его не интересует исчезновение прошлого, а будущее не страшит, - оно принадлежит вечности. В нем нет желаний Эго, центростремительных. Оно принадлежит воле более сильной, чем воля социума, - это пробудившееся детское сознание не затуманено страданием, хотя механизм которого теперь тоже включен, оно его только предчувствует, но активно притягивает к себе - скажи ему "умри", и оно, не задумываясь, принесет тело в жертву. "Что - это?", - не может объяснить наука, назовем ее, психология. Это и есть та грань, что делит иллюзорный, случайный, мимолетный феномен мгновенного осознания реальности, от самой реальности. Можно сказать, пробуждается душа, которая есть движение сознания по силовым линиям судьбы.

Событие приобретает материальную форму, становится вектором направления мироздания. Не объяснимо, Матрица умеет считать числа, но не имеет законченной формулы события, - оно задает только цель. Матрица содержит свершившееся и несвершившееся, как внутреннее напряжение Прошлого-Будущего, в котором нет направления времени! И если прошлое в матрице осознает будущее, то и будущее, в свою очередь, задает цели для прошлого, - Матрица реальна, и мы все принадлежим ей. Если Матрицы не существовало бы, то и ничего не могло бы свершиться, ничего материально, не было бы ни времени, ни сознания, - НеБылобыНичего.

Асфальт социума кончился, а дальше...идет гравийка, и в темноте по ней шагаешь, спотыкаясь, - чудесами и кровью отмечен этот путь.

Сверху по широким ступеням отеля "Шератон" к пальмам спускалась девочка лет двенадцати, одетая в легкую кофточку без воротничка, укороченные рукава с длинными свисающими кружевными манжетами открывали локти. Тонкая талия без ремешка, и укороченные до голеней просторные светлые штаны-бананы, а на ладышках браслеты в виде жемчужных нитей. Она сказала мне о чем-то по-испански:

- Tiene un hermano?

- Я не понимаю по-испански, - ответил я по-русски.

- Have you got any brother? У тебя есть брат? - спросила она по-английски.

Я смотрел на юное создание, остановившееся на ступеньке, черные волосы туго заплетены в две тяжелые косички, спускающиеся к вискам, челка над бровями и голубые глаза, в этом что-то было необычное, не могла она быть американкой.

- Нет у меня брата?

- Это правда? - Недоверчиво она смотрит большими глазами, подойдя вплотную.

Нас отделяет только одна ступенька, головка ее на уровне моего плеча, на открытой чуть смуглой шее серебряный медальон на черном шнурке в виде прыгающего дельфина с большой черной жемчужиной.

- А как тебя звать?

- Артур.

- Артуро..? - С неподдельным интересом она повторила.

- Можно и так.

- А меня Реин? А у тебя нет брата?

- Нет. И в России нет.

- А ты давно здесь, в отеле? - Она пододвинулась ближе, взяла меня за руку, не хочет, чтобы я ушел.

- Скоро будет неделя.

Да, явно я вчера вошел не в тот лифт отеля.

Она была слишком юной, чтобы бояться мужчин, или лебезить перед ними. Социальный статус "теткам" дают солидные мужчины, а девочки низводят взрослых мужчин до своего невинного возраста. Я не люблю детей, с их возрастными мутациями, смутным эго, разве когда они останавливаются на время в своем развитии с пяти до шести лет, - они милы и любопытны, или как такие - с двенадцати до тринадцати, - еще не ушли в рост и тело еще не пухнет, словно тесто в квашне, и гормоны еще не разогнали осмысленность во взгляде. От открытого бассейна за пальмовой лужайкой послышался голос:

- Ка-ансуэла!

- Это меня, - сказала Реин, уходя, и добавила, оглянувшись. - Еще увидимся.

В ее поведении с незнакомцем не было ничего неестественного, разве стал бы я разговаривать с ненормальной. С какой неподдельной чувствительностью она разговаривала со мной, словно знала давно, что я уже прожил жизнь, и что видел девочку ее возраста, и знала, что я ничем не могу навредить ее жизни - это проницательность близнецов-антиподов. Снисходительно относится она как к мужчинам, так и к женщинам, позволяя себе отвлечься, словно читая выдуманную историю виртуальной писательницы, - самой же ей незачем пока обманывать себя и других, обливаясь слезами над выдумкой чужою.

Живая-живая девочка! Она мудра, как легко подчинила меня себе. Реальная девочка смотрит на мир, без самолюбования и ущербной рефлексии. В этом - ее правда.

Когда я встретил Рейн Кансуэлу Форест, окружающее как-то отодвинулось само по себе на задний план восприятия, я уже не думал о прожитых на Островах днях, и сколько их осталось до отъезда.

На утро в дверь постучали, я получил от девочки приглашение с символикой Гавайского Королевского Отеля на морскую прогулку на катер, принесла ее суровая дама в глухом платье, испанка, как она узнала, где я живу?

Катер оказался большой морской яхтой, с обтекаемым корпусом и закрытым обтекаемым мостиком, возвышавшейся на внешнем рейде среди мачт прогулочных судов. Пройдя шлагбаум, на причалы, на обширную стоянку машин с разбитым асфальтом, я показал карточку крепкому парню с длинными светлыми волосами, вальяжно сидевшему под деревянным шезлонгом, тот как-то сразу подтянулся, поднявшись с сиденья, посмотрев на меня, указал на последнюю линию причалов, где возвышалось судно.

На корме яхты уже собрались немногочисленные гости, выделяющиеся яркой одеждой. У трапа в пестрой гавайской рубашке с голубыми крупными цветами и короткими рукавами, высокий, атлетически сложенный полинезиец, несколько пухловатый и с глазами, словно перевернутыми вниз, молча, открытой толстой ладонью указал на трап. Гуляя ночью по Вайкики, в конце осевого проспекта я его встречал в береговом клубе "Star beach boys", правда тогда на нем была черная футболка с короткими рукавами и синие, с белыми цветами по лампасами, длинные трусы-бермуды, - он известный серфингист, говорят, королевского рода.

На борту две высокие девушки-гавайки с длинными, слегка вьющимися каштановыми волосами приветливо встретили меня, погрузив на шею душистую цветочную гирлянду, и одна из них провела меня к гостям на корму, где представила хозяину яхты.

Я сразу понял, что это отец Рейн, по его стройной и крепко сбитой фигуре, и надменному лицу, как показалось, моего возраста аристократу, из тех, кто был "кабальеро", потомком главарей хунты, владельцем тысяч акров земли в независимой, до присоединения к Штатам, Калифорнии. Он небольшого роста и явно испанского типа. Длинные черные волосы, тщательно причесанные и туго затянутые на затылке в хвост, оттеняли слегка смуглое тонкое лицо - он пожал мне руку сухой крепкой ладонью и ...оставил одного.

На корме находился высокий седой, тщательно сделанный американец с аккуратно постриженными по верхней губе сивыми усами, с полным ртом идеальных белых зубов. На пальце у него сидит большой перстень с крупным бриллиантом. Двое молодых людей в легкомысленных одеждах, также тщательно коротко постриженных и причесанных, что еще больше придавало им вид нарочито отдыхающих, явно увивались вокруг него. Мне показалось, что лицо пожилого мне знакомо по телевизионным новостям CNN. Рядом с ним молодящаяся дама с идеальной по американским стандартам фигуркой. Ее-то я точно где-то видел, позднее понял, - это была Джейн Фонда, актриса из фильма "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?". Все заняты были респектабельным мужчиной, все крутилось в свете его внимания.

Я отошел к борту со стороны моря, утренний бриз подтверждал мне, что все происходит в действительности, и день после вчерашнего вечернего дождя должен быть удачным. Быстро поднявшееся солнце било прямо в дугу пляжа Вайкики, застроенного высокими белыми отелями, открытыми в сторону Океана, создавая что-то романтическое, розово-белое. Среди пальм по бетонным дорожкам бегали маленькие немногочисленные в ранний час фигурки спортсменов, а на пустынной полосе пляжа работали машины типа пылесосов, взрыхляя, перетрясывая и очищая утрамбованный многочисленными отдыхающими песок, после них оставалась тщательно подметенная и уложенная полоса, а перед ними в прибойной полосе двигались, синхронно взмахивая металлоискателями, как косами на белом поле, кладоискатели-любители. В конце залива возвышалась скошенная трапеция Алмазной горы.

Появилась на палубе Кансуэла с распущенными вороными по плечам однотонного светлого топика, волнистыми на концах волосами, скользящими по уже наметившейся груди, что придавало ей детское очарование, подошла, взяла меня за руку, локтем оперлась на леера, из-под челки смотрит на меня снизу, глаза довольные и спокойные. Заработали мощные двигатели, палуба словно покрылась мелкой сдержанной дрожью, и яхта легко отчалила в сторону океанской волны, отворачивая от берега и быстро набирая скорость.

Ушли мы по траверсу за мыс Леахи, оконечности Алмазной горы, названной так в силу ошибки, и потому бывшей - табу, там попали в сильное канальное течение между О-Аху и островом Молокайи, волна под бортом из изумрудной, тропической, стала сурово-лазурной, алеутской, бездонной.

Яхта сбросила ход. На палубу выкатили крепкие матросы по числу гостей, все получили в руки тяжелые морские спиннинги и кожаные широкие ремни с креплениями для них, удочки ушли за борт, и каждый остался один, наедине с молчаливыми помощниками за спиной. Я возился долго, приказав лохматому аборигену-матросу сменить насадку, где болтался мертвый кальмар. Что мы ловим, я не знал, но по опыту рыбалки в Японском море лосося-серебрянки "на дорожку", долго выбирал механическую блесну. Подцепил на стальной крученый поводок длинную и узкую, тяжелую, слегка изогнутую противно по концам, с одной стороны золотистую, с другой, зеркально-белую полосу железа с жуткими по величине крюками.

Монотонно убегала за кормой дорожка с шестью кручеными тросиками лески, тянущейся от бортов.

Свечей в небо вдали ударил голубой тихоокеанский марлин, таинственный океанский странник, редкая теперь рыба даже для Гавайского архипелага. Спасибо американцу Хемингуэю, и его мужеству, - я не посмел выбросить за борт на виду у всех невыносимо тяжелый, рвущийся из рук спиннинг, даже грубо обхвативший меня сзади туземец, мгновенно вспотевший, тяжело дышал над моим ухом, - о, вы, "римские патриции" и их "верные рабы". "Моя" девочка в восторге кричала где-то за спиной.

И тут она спросила: расскажи - да расскажи, о жизни в России. А я почему-то начал рассказывать про девочку из санатория. Как крупные капли показались, как она моргала тяжелыми черными ресницами, и слезы скатывались непроизвольно из ее глаз на белеющие в сумраке вестибюля щеки. Я ходил вокруг нее, вглядываясь в ее огорченное мокрое лицо, смотрел на губы мокрые приоткрытые обижено, она никого не замечала, слезы капали со щек на глухое темное платье, на узкие белые большие атласные крылья воротничка и на стол приемной - пришла телеграмма о ее возвращении на Камчатку. Карина вдруг заметила меня, мечущегося вокруг нее, головка опустилась, туго завязанные косички упали перед лицом на грудь, глаза под челкой смотрели с такой мольбой, словно она просила о чем-то меня, - она заплакала навзрыд, отвернулась и убежала вверх по парадной лестнице. Я стоял, не понимая, что моя первая любовь в последний раз прикоснулась живой душей к моей девственной душе. Через несколько дней и меня увезли из санатория. Она снилась мне потом еще лет пять, я влюблялся в других девочек, но мне нравилось в них только то, что связывало их в поведении с той, ушедшей навсегда, и чем больше я понимал предназначение свое и их, тем острее боль той, первой любви, входила в меня.

И теперь, дождь медленный и тяжелый вызывает во мне воспоминания о старинном парке, спускающемся под пологом массивных деревьев к морю, и как мы убежали утром через дорогу на ту, солнечную сторону, где Ботанический сад, пролезли сквозь металлические прутья ограды, и где, взявшись за руки, мы бродили по посыпанным песком дорожкам, среди цветущих клумб счастливые.

Реин молча слушала мою речь на плохом английском, приспособленном больше к переводу специальных научных текстов, чем словам нежности и любви, тем более, она улавливала печаль и боль повествования, и что оно непостижимым образом связано как-то с ней самой. Неожиданно она порывисто обхватила мою шею руками и поцеловала в губы, да так страстно, что у меня в груди зашлось и потемнело в глазах. Когда я очнулся, она убегала по светлым плитам вверх, и ее миниатюрные ножки с жемчужными браслетами на тонких лодыжках выстукивали по лестнице музыку полинезийских барабанов, обтянутых акульей кожей.

Лужайка, затененная листьями высоких пальм, поднимающихся к балконам отеля, сверкала свежей травой, недавно политой водой, а под широким бетонным карнизом, в золотой клетке, символ "Шератона", большой красочный моногамный ара, беззубый вечный старичок, расправлял яркие зеленые крылья и что-то трескуче говорил вслед убежавшей девочке. Я подошел к клетке и посмотрел в умный глаз птицы, не торопясь, поднялся в сверкающий высокий холл, и в лифте к себе наверх.

Проспал ночь без сновидений, проснулся легко и сразу, словно и не ложился, потянулся в постели сладко, сразу начав новый день. Сегодня самолет вернет меня назад в Штаты, а там из Сиэтла в Москву, на противоположную сторону Земли. Я не верю в единственную и внезапную любовь.

После экспедиции на Сихотэ-Алинь, копаясь в генеральном каталоге, закрытом для публики, Хабаровской научно-технической библиотеки в поисках сведений из биографии Арсеньева, я нашел фамилию Карины, ее прадед был военным генерал-губернатором Уссурийского края, боевой офицер, переведенный с Кавказа, где женился на лезгинке. А на сколько я знал, ее отец - ведущий специалист Промстройбанка в старинном Елизово на Камчатке.

Кто решил, что мир - это "бесконечная череда соединяющихся между собой островков пространства...?" Может, мир един в своих проявлениях и в пространстве и во времени? Не разматывается, как нить Парки, а проявляется как кристалл, растущий по всем граням сразу. А прошлое, - где оно? Во времени, в свершившимся...? Но ведь и будущее разворачивается не в пространстве..., а в будущем проекте мира....

Вместо послесловия - Моралитет

Литература перестала отражать реальность, а значит и действительность человека, действительность от слова - действие. Надо уйти от описаний физиологических отправлений человека, от иррационального сумеречного эго, вернуться в те рамки, в которых каждый человек понимает другого и себя, т.е. к этике.

Западная цивилизация пришла к мысли о конце гуманистической концепции, человек ничего уже не может изменить, он потерял свою судьбу, - уже не человек обладает душой, но вещи, призванные служить человеку.

Если капитализм сводит человека к прагматическому проекту, а в идеологии, - к буржуазному романтизму в лице адептов постмодернизма, игнорируя глубину культурного и исторического сопротивления человека бесчеловечному миру, то и получит самые чудовищные акты насилия, типа 11 сентября в Нью-Йорке. Концепция единого "американского" мира во времена глобального оружия приведет к тотальной войне всех против всех.

Современный постмодернизм в культуре возник как провозвестник окончательной "победы над ханжеской моралью буржуазного общества", снятие в агрессивной форме ограничений "либидо", безусловное подчинение внутренних порывов "духа", а на самом деле подсознательного этой "свободе". Но свободы в Социуме не существует, поэтому этот порыв абсурден! Так же, как слепо "либидо" человека, не имеющее ограничений морали. Слепое стремление к наслаждению ведет только к увеличению противоречий между материальной и идеальной составляющей в человеке, т.е. к увеличению страданий в реальном психическом мире, из которого нет выхода, разве только в смерти.

Цель жизни - смерть? Потому, что жизнь - конечна? А дух человека - слаб? А может, надо видеть перед собой этическую цель, которая и есть сущность человека. Ведь каждый знает, что для него зло и что добро. А выбрать, жить или не жить, - это уже выбор вашего собственного духа. Если нет волевой ценностной ориентации на дух, то какой смысл жить?

Мир нам дан в образах и ощущениях, а мы рвемся за грань существования, из бытия в небытие - зачем? За каким рожном, за Идеалом? Прочь от реального существования? Свою немощь в этом мире скрываем погоней за Истиной? За математической правильностью устройства общества, за оседланием своей Судьбы. Принимаем за существование символы, фантомы изменяющегося непрерывно мира. Мы хотим жить не так, как существуем. Нам кажется, что для этого нужно пройти долгий путь страдания. Зачем? Ведь мы существуем, осуществляемся уже. А для чего - это уже не "мы" и вопрос не к "нам", и незачем выходить за рамки бытия, - небытие от нас не зависит. Радуйтесь, что пришли в мир, чтобы осуществиться, не создавая из него Ад.

В этом подлунном мире переделать окружающее невозможно, можно только перетрясти, отцентрифугировать по фракциям, понять, что нужно тебе самому в мире, и что бы ты хотел видеть вокруг себя. Война внутри Социума не прекращалась никогда - больно интересы разные. Почему настоящее отвратительно, не потому ли что общество богатых создает ад для окружающих людей? Они хотят только примирения со своими детьми. Управляющие классы не заботит понятие "добра". Это они человеческую этику превратили в религию, сколько крови еще прольет эта фальшивая идеология.

Господа нуждаются в национальности, ради чего будут рабы убивать и погибать за их интересы. Разве в величайших империях, Римской, Советской, Американской существовал "наций", были только римляне и варвары, советские и антисоветчики, американцы с вариациями: "афро", "итало", "латино" и т.д. и третий мир. За "Родину" видишь в СССР на каждом шагу на братских могилах, "for Patria" - вариациями по всей Европе, как будут выглядеть памятники в Ингушетии и Осетии, или в Сербии и Хорватии. Нет бы, написать - "за землю", "за хорошую жизнь", "за нефть", "за новых рабов" и т.д.

А в современном мире у плутократии, с ее идеями глобализации, совсем нет национального лица, кроме как у "мидла", среднего класса господ, удобно управляемого за "три корочки хлеба" и безопасное стойло в государственном хлеву. Их Бог - бог денег.

В двадцатом веке Америка показала Японии, что в войне, как в окончательном решении национальных приоритетов, нет лицемерия и ханжества, что присутствуют в мирной жизни, традиционная воинская доблесть, кодексы чести испарились в пространстве ядерных взрывов. Человечество полетело в Ничто.

А в двадцать первом, государственный терроризм перерос в маргинальный терроризм, который использует смерть людей для глобального ужаса, не различающего нации и религии.

Добро и зло существуют только в причинно-следственном мире человека. Выходя за рамки социума, очеловеченной вселенной, которая всегда ложна, - человек несравним по своей жизни с вечностью, - мы уходим от этих понятий. Подчиненность психическим комплексам в Социуме возникает, когда воля человека вливается в круг чуждых индивидууму интересов. Человек Социума, в силу социальных причин, не желает иметь собственной воли, ему так удобнее и безопаснее существовать.

Человек - социальное животное, останется животным, пока внутренне не станет свободным. Поэтому самостоятельные личности всегда противостояли Социуму, с его ложью и иерархией, ограничивающей своей властью свободу быть независимыми, творчески свободными. Противостояние и порывание всяких связей с организованным обществом, благотворно влияет только на сильные волевые личности. Свободный человек поднимается до высот духовной жизни, т.е. до полноценной жизни. Заметьте, не насилие над другими, а спокойный и ясный критический взгляд над стаей людей. Не безудержное потакание своему "либидо". Все, кто пропагандируют иерархию людей, - не являются духовными личностями, а действуют в своекорыстных интересах, их истинной целью является попытка занять на этой лестнице выгодное, лидирующее положение. Отсюда и ор по поводу блага авторитарности. У свободного человека нет авторитетов, он ушел из-под власти авторитарного мышления, он живет в согласии с миром и с самим собой. Поэтому нет и мнений, он не навязывает другим свое представление о правильности выбора в жизни. В этом и есть этика свободного человека.

Если нет целостного этического мировоззрения, то нет и действительности мира, ни в жизни, ни в произведениях, - каждый несет свое будущее в себе.

Оглавление

Часть N 1

Часть N2

Часть N3

Часть N4

Часть N5 X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?