«Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2»

Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2 (fb2) - Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2 5458K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нелли Шульман

КНИГА ВТОРАЯ

Часть первая

Северная Америка, лето 1790

Озеро Эри

Небольшой бот скользил по темно-синим, легким волнам.

-Элайджа! – крикнула девушка - невысокая, стройная, с копной мелких, темных кудряшек, -

Элайджа, следи за курсом, ты опять отклонился!

Она поплевала на руки и ловко переложила парус. Брат, что стоял у штурвала, обернулся и

смешливо ответил:

-Отклонился потому, что там отмель, а ты, - он высунул язык, - о ней не знаешь, Мэри. Ты в

Питтсбурге была, когда она появилась. Кому-то, - заявил Элайджа, - надо чаще заглядывать в

карты.

Мэри потрепала каштаново-рыжие кудри, - Элайдже было восемь, но он доходил ей,

шестнадцатилетней, головой до плеча. Девушка достала из кармана холщовой куртки простой,

стальной хронометр:

-Сейчас зайдем на остров, заберем Мораг и домой. Бабушке Онатарио сегодня уезжать, на запад,

не след ее задерживать. И нам собираться надо, на следующей неделе уже в Нью-Йорк

отправляемся.

-Мораг, - фыркнул Элайджа, - наверняка там сидит, на берегу, и стихи свои сочиняет. Или бродит,

мечтая, между сосен. Она опять будет жаловаться на качку, я уверен. Повезло нам с сестрой, у

которой, - мальчик расхохотался, - озерная болезнь. Надеюсь, она хоть ягод собрала, - Элайджа

оглядел бесконечный простор воды.

Он не знал ничего, прекраснее озер. Он видел Эри каждое утро, просыпаясь, распахивая ставни в

своей комнате. Оно лежало, покрытое предрассветной дымкой, огромное, уходящее за горизонт.

Только вдали, там, где было видно чистое небо, его вода играла яркой синевой, совсем, как глаза

мальчика.

Элайджа знал, что озера могут быть безжалостными - с пяти лет он плавал юнгой, на отцовском

корабле. Мальчик помнил осенние, ревущие штормы, бросавшие судно из стороны в сторону,

переворачивающие большие, трехмачтовые барки, швыряющие их на камни. Он видел мощь реки

Святого Лаврентия. Элайджа стоял, держась за руку отца, раскрыв рот, не в силах отвести взгляда

от грохочущей массы воды.

-Ниагара, - коротко сказал тогда отец, и отчего-то вздохнул. «Я тоже,- в первый раз, и слова

вымолвить не мог. Но мы тут построим канал. Суда смогут ходить из Эри до океанского побережья,

обещаю».

-Эй, «Решительный!» - раздался веселый, знакомый голос. Элайджа очнулся, увидев еще один бот,

что вышел им навстречу из-за скалистого мыса.

Отец, помахав рукой, крикнул: «Мы на рыбалку!». Элайджа улыбнулся, увидев мать, - ее простое

платье синего холста трепал ветер, косы были уложены вокруг головы.

-Дебора поела и спит, - мать перегнулась через борт и рассмеялась - Элайджа выкрутил штурвал,

«Решительный» накренился, и женщину обдало водой.

-Останешься без сладкого, - пообещала Мэри брату и крикнула: «Все будет в порядке, рыбачьте. Я

присмотрю за детьми».

-Я не ребенок, - оскорблено заметил Элайджа. Проводив взглядом родительский бот, мальчик

отчего-то подумал: «Снасти, интересно, где у них? В трюме, наверное».

Впереди уже вставал обрывистый, усеянный соснами берег маленького острова.

Девочка перевернулась на спину, и, положив рядом тетрадь - стала смотреть в высокое, голубое

небо. Наверху медленно ползли пышные, белые облака. Мораг, присев, перекинув на грудь

черные косы, взглянула на сияющий простор озера.

Отсюда, с холма, было видно все Эри. Бабушка Онатарио рассказывала ей, что когда-то давно

индейцы не знали - есть ли еще земля на севере, за водой. Тогда они думали , что озеро и вправду

- граница мира.

Мораг протянула руку к своей корзинке. Закрыв глаза, вдохнув запах свежей земляники, девочка

медленно разжевала одну ягоду. «Гениси, - тихо сказала она. «Ее тоже - Гениси звали, как мою

мамочку».

Она увидела девушку - невысокую, тонкую, смуглую, в замшевой юбке, и расшитой бисером

безрукавке, - совсем, как у Мораг. Она шла, переступая босыми ногами по тихой воде озера, на

белом песке горел костер, маленькая лодка с парусом покачивалась в крохотном заливе. Плеснула

рыба. Девушка, присев рядом с огнем, вздохнула: «Никто еще не переплывал Большую Воду».

-А я переплыл - высокий, изящный, белокурый юноша улыбнулся. «Переплыл, - зеленые глаза

заблестели, - и встретил тебя. Видишь, я не зря отказался идти с вояжерами по северному берегу.

Я знал, что можно добраться до южного - и сделал это».

-Волк, - медленно, подперев подбородок кулачком, проговорила индианка. «Красивое имя -

Волк».

-Вообще, - он рассмеялся, - Этьенн де Лу. Но моего отца - тоже раньше Волком звали, так что мне

это приятно.

Гениси поднялась. Бросив в озеро плоский камешек, девушка безучастно сказала: «Ты пойдешь к

своим людям. У нас тут тоже, - она повела рукой, - есть белые. В той стороне, где восходит солнце.

Братья из-за гор рассказывали. Мы-то их, белых, никогда еще не видели».

-Ты увидела, - он встал. Обнимая ее, целуя пахнущую дымом и озерной водой шею, Волк шепнул:

«Никуда я не пойду, Гениси. Останусь здесь, с вами. Буду плавать на северный берег, а потом -

возвращаться к тебе и детям».

Этьенн почувствовал, как бьется ее сердце, - быстро, прерывисто. «Родителям записку пошлю, с

вояжерами, - твердо сказал себе юноша. Дэниел тоже - первый раз женился, ему еще двадцати не

было. Мне уже двадцать один, я взрослый мужчина, в конце концов. Папа и Мэри поймут, не

могут не понять».

-Волк, - у нее были сладкие, как ягоды губы. «Волк, - девушка потянулась и обняла его, - ты и

правда, - хочешь остаться?»

-Конечно, Гениси, конечно, любовь моя - юноша все целовал ее, а потом они опустились на берег.

Вокруг не осталось ничего, кроме шороха озерной воды, кроме их шепота, кроме золотящегося от

заката, мягкого песка.

-Мораг! - услышала она крик снизу. Девочка вздрогнула. Подхватив корзинку, бросив туда

тетрадку, Мораг побежала к бухте, по вьющейся среди камней, узкой тропинке.

Рыже-каштановые, тяжелые волосы были разбросаны по его груди. Капитан Кроу пошевелился, и,

наклонившись, стал целовать жену - медленно, едва касаясь губами веснушек на ее щеках. В

маленькой каюте пахло мускусом, холщовые простыни на койке были сбиты. Мирьям,

потянувшись, хихикнула: «Интересно, мы до конца жизни будем так - на рыбалку ездить?»

-Или за ягодами ходить, - он тоже улыбнулся, чувствуя под пальцами ее влажный, нескончаемый

жар, слыша ее стон, усаживая ее на себя.

-Дети вырастут, - Стивен раздвинул ей ноги, - женятся, выйдут замуж, останемся мы с тобой одни…,

Школа твоя, пациентки, но это не в счет. Тогда и дома можно будет покричать, вот увидишь. Я

люблю тебя, - Мирьям опустила голову на его плечо, и, плача, смеясь, шепнула: «Я тоже!».

Бот раскачивался из стороны в сторону, и он, прижав ее своим телом к узкой койке, не выпуская из

сильных рук, подумал: «Господи, как мне тебя благодарить? Таких слов и не знаешь».

Отдышавшись, устроившись на нем, Мирьям весело сказала: «Рыбы все-таки надо будет

наловить».

Стивен шлепнул ее и лениво улыбнулся: «Один раз сеть забросим, по пути домой - три бочонка

вытащим, обещаю». Он помолчал: «Я, наверное, сегодня на ночную рыбалку отправлюсь. Они уже

должны быть рядом, по моим расчетам».

Мирьям потерлась щекой о его короткую, ухоженную каштановую бороду. «Ты только

осторожней, - тихо попросила она. «Озеро спокойное, но все равно - мало ли. Элайджу

возьмешь?»

-Конечно, - ответил муж. «Пусть привыкает. Потом ему этим заниматься».

-Очень надеюсь, что недолго, - пробормотала Мирьям: «Если будет кто-то с ранами, или вообще -

помощь понадобится, ты меня разбуди. Девочки за Деборой присмотрят».

-Конечно, - Стивен укрыл ее простым, грубой шерсти, одеялом. Зевнув, поцеловав жену куда-то в

шею, он уткнулся лицом в растрепанные косы. «Посплю, - сказал капитан, - а то ночью не удастся».

Мирьям лежала на нем, слушая его ровное, спокойное дыхание. Умостившись под большой,

ласковой рукой, она и сама не заметила, как задремала.

Где-то вдалеке, в кромешной тьме, лаяли собаки, теплая ночь пахла соснами, еле заметный ветер

с озера шевелил листья на деревьях.

-Тут деревня, - испуганно сказал кто-то, вглядываясь в редкие огоньки на берегу. За ними

простиралось черное, нескончаемое пространство воды. «Брат Фримен, нам туда нельзя».

-Мы туда и не собираемся, - пробормотал Нат, ведя за собой маленький отряд негров. «Из Южной

Каролины в Виргинию, - вспомнил мужчина карту, - а потом уже сюда. Слава Богу, пришли».

-Тут станция, - улыбнулся он. «Последняя станция на нашем пути. А там, - он указал рукой на север,

- там земля обетованная, братья. Там свобода».

-Свобода, - раздался слабый, женский голос. Нат озабоченно посмотрел на негритянку : «Как вы,

сестра Сэмуэль? Дойдете?»

-Схватки редкие еще, - ответила женщина. «Не волнуйтесь, брат Фримен, я потерплю, кричать не

буду. Жалко, - она положила ладони на свой большой живот, - что отец его не дожил. И все равно,

- миссис Сэмуэль вздохнула, - на земле рабов дитя родится».

Нат всмотрелся в поросший лесом холм и увидел, как в отдалении мигает какой-то свет.

-Ждет капитан Кроу, - улыбнулся он. «Правильно, я же записку ему из Виргинии послал.

Задержались мы, конечно, двоих по дороге потеряли, а все эта лихорадка. Зато восемь человек я в

этот раз вывел. Никогда еще так много не удавалось».

-Это Пенсильвания, - заметил он, - свободный штат, сестра Сэмуэль. Так что дитя, если здесь на

свет появится, - тоже свободным будет. Вы, конечно, могли бы и тут остаться..., - предложил Нат.

Кто-то из негров буркнул: «Чем дальше от этой страны, тем лучше. Вы же сами говорили, брат

Фримен - там, в земле обетованной, целые негритянские деревни, а здесь все равно, искоса

смотрят, хоть мы и на севере».

-Родится там, - упрямо сказала миссис Сэмуэль. Они, поднимаясь на холм, услышали чьи-то легкие

шаги, что торопились им навстречу.

Высокий, крепкий, кудрявый мальчик вынырнул из темноты. Блеснув зубами, он протянул руку

Нату: «Здравствуйте, дядя Натаниэль. Папа уже волноваться начал - где вы? Он меня послал

сказать, чтобы вы сразу на причал шли - он сейчас бот готовит. Я Элайджа, - мальчик зажег огарок

свечи и улыбнулся неграм. «Добро пожаловать на станцию, братья. Моя сестра сейчас принесет

вам что-нибудь перекусить, и будем отплывать».

Нат наклонился и что-то сказал ему на ухо.

-Ага, - кивнул Элайджа. Мальчик быстро побежал наверх, к большому, трехэтажному, дому под

черепичной крышей. «Мы, - Нат подал руку миссис Сэмуэль, - сейчас спокойно спустимся к озеру,

братья и сестры».

Элайджа осторожно открыл заднюю дверь и увидел, как Мэри, наклонившись над холщовыми

мешками, складывает туда провизию. «Они на причале уже, - сказал Элайджа, скидывая башмаки,

беря свечу. «Дядя Нат попросил меня маму разбудить, - там у одной сестры ребеночек скоро

родится».

Мэри присела на табурет, и, надев туфли, взяла мешок: «Тогда надо быстрее, я побегу». Она

выскользнула во двор. Элайджа прошел через большую, убранную шкурами и ткаными,

индейскими коврами гостиную, - в открытых шкафах блестели серебряные подсвечники. Он

вспомнил зимнюю, бескрайнюю ночь, свист ветра за ставнями, и ласковый голос мамы. Она

зажигала свечи. Целуя детей, подмигнув им, Мирьям раздавала мешочки с подарками. «И так все

восемь вечеров, - улыбнулся Элайджа. «Хороший праздник - Ханука. Хаим с Натаном говорили, у

них тоже так - каждый день подарки. Скоро и увижусь с ними».

Горовицы приезжали каждое лето. Мальчики ходили на боте, ночевали на островах, плавали,

ныряли, ловили рыбу, Хаим и Натан рассказывали ему о своей школе. С Элайджей занималась

мать - здесь, в деревне, она устроила классы, и преподавала там вместе с Мэри. Отец учил его

математике и навигации, а с апреля по октябрь, пока озеро было судоходно, Элайджа плавал

вместе с ним. Потом ни провожали Горовицей до реки Буффало, на восток, где их уже ждали отец с

матерью. Элайджа, стоя на палубе бота, глядя на то, как уходят вниз по течению лодки - долго

махал им рукой.

-В этот раз все приедут, - подумал он зачарованно, тихо поднимаясь наверх, в спальни. «Дядя

Меир, тетя Эстер, Хаим с Натаном, и наши кузены из Старого Света. Из Амстердама, из самого

Иерусалима. До осени тут будут. Дядя Меир теперь в палате представителей, депутат от Нью-

Йорка. Жалко, что дядя Дэниел не сможет погостить у нас. Он все лето будет на реке Потомак, там

место для новой столицы выбирают. В сентябре с ним увидимся, мама сказала - до самого Суккота

в Нью-Йорке проживем. Здорово».

Из-под двери спальни сестер пробивался свет. Элайджа поскребся: «Мораг! Сходи, маму разбуди,

там, на причале ее помощь нужна. Я внизу подожду».

-Угу, - донесся до него бодрый голос. Мораг, высунувшись, сказала: «Мэри меня уже подняла,

давно, как папа пришел. Я только из кладовых вернулась».

Элайжда спустился на кухню. Оглядевшись, открыв крышку берестяной шкатулки, мальчик

высыпал себе в рот целую горсть леденцов из кленового сахара. «Вот, - сказал он, устроившись на

табурете, - а то у Мэри их не допросишься. Это у нее от бабушки Франклин, храни Господь ее душу,

- та тоже говорила, что детям сладости ни к чему, от них зубы портятся. И ничего не портятся, - он с

хрустом разгрыз конфету.

Когда Мораг зашла в спальню родителей, мать уже заплетала косы. «Вы так шумите, - усмехнулась

Мирьям, целуя дочь, - что я и сама поднялась. Пусть Дебора с вами поспит. Что там, рожает кто-

то?»

Мораг кивнула и наклонилась над колыбелью. Она взяла сестру - тяжеленькую, сонную. Та

сладко заворочалась, кудри темного каштана упали на белые, пухлые щечки. Дебора, внезапно,

широко открыв ясные, синие глаза, звонко пролепетала: «Мама!»

-Уноси ее, - попросила Мирьям, вешая на плечо кожаную суму с инструментами, - иначе сейчас

раскричится.

-Это Мораг, - девочка покачала дитя.

-Моаг, - картавя, пробормотала Дебора. Зевнув, уцепившись ручкой за плечо сестры, она

мгновенно заснула. Мораг тихо рассмеялась. Поцеловав мать напоследок, девочка пошла к себе

в комнату.

Мирьям босиком спустилась вниз, и потрепала сына по голове: «Опять леденцы ел. Принеси мои

туфли, и пойдем».

-Да я, я...- Элайджа широко раскрыл глаза. Заметив усмешку на лице матери, мальчик вздохнул:

«Нельзя врать».

-Ел, - он уныло повесил голову. Мирьям улыбнулась: «В следующий раз просто скажи, что тебе

хочется сладкого. Хотя ночью, конечно, наедаться не стоит».

-Если работаем, - он распахнул дверь перед матерью, - то это все равно, что день, мама.

Они прошли мимо крепкого коровника, мимо птичника, где спали куры, и, миновав высокие

амбары - стали спускаться по деревянной лестнице к причалу.

Мэри шла навстречу им, помахивая холщовым мешком. «Все поели, и я там кое-что из провизии в

трюме оставила, - озабоченно добавила девушка, - вдруг шторм. Но вряд ли, - она посмотрела на

темную гладь воды, - озеро тихое. Отправляйтесь спокойно. У этой женщины уже схватки сильные,

мама».

-Все будет хорошо, - твердо ответила Мирьям. Поцеловав дочь, она помахала ей рукой - уже с

причала.

И пока бот выходил на открытую воду, она видела, как Мэри, со свечой в руке, стоит на лестнице,

провожая их.

Мирьям распахнула ставни в каюте: «Давайте, миссис Сэмуэль, дитя уже совсем рядом. И мы

рядом, - добавила она, глядя на далекую, темную полоску канадского берега. Серая,

предрассветная вода озера чуть волновалась под легким ветром .

-Как хорошо прошли, - подумала Мирьям, осматривая негритянку. «За ночь пятьдесят миль

сделали. Скоро уже и на месте будем. Там уже ждут, Стивен ходил той неделей, предупреждал их.

А потом возьмем Ната и все вместе поедем на восток. Он в Бостон, а мы в Нью-Йорк, - Мирьям

внезапно усмехнулась. «Эстер опять будет меня уговаривать шелковые платья сшить, хотя где их

тут носить? - она посмотрела на свой передник. Вымыв руки, Мирьям улыбнулась: «Сейчас

немного поработаем, а вы кричите, не стесняйтесь».

-Дочка ваша..., - тяжело дыша, сказала женщина. «Мэри..., такая хорошая, добрая…, и сын тоже...,

Они не похожи...»

-Мэри наша приемная, - весело сказала Мирьям. «У нее мать - наполовину негритянка была,

сестра мужа моего, единокровная. Поэтому и волосы у нее такие. У нас еще дочка есть, Мораг.

Мы ее на воспитание взяли, у нее мать - индианка, а отец - белый. Младшенькая девочка наша,

Дебора, - два годика ей. У нас семья большая, миссис Сэмуэль. А я сама - Мирьям рассмеялась, -

еврейка, и зовут меня, как в Библии сестру Моисея звали, я говорила вам».

Негритянка, согнувшись, ухватившись за руку Мирьям, заплакала: «Сказано же..., отпусти народ

мой..., это же мой пятый..., миссис Кроу..., пятый ребенок..., четверых забрали..., и не видела я их

больше..., тоже, как у вас..., три девочки и мальчик…»

-Значит, все быстро случится, - пообещала Мирьям, - я первого тяжело рожала, долго, а с Деборой

- за три часа справилась, и в тот же день на ноги встала. Мы уже в канадских водах, дитя ваше

свободным родится. И народ, - она обняла женщину, - народ ваш тоже выйдет из рабства. Как

Господь нас не оставил, так и вас не оставит заботой своей.

Миссис Сэмуэль сидела на койке, держа в руках завернутую в холст девочку. Та копошилась у ее

груди. Младенец, затихнув, посапывая - успокоился. Мирьям стерла слезы с лица женщины, и

прислушалась: «Якорь бросают. Сейчас лодки с берега пригонят, нас там ждут».

-Мирьям назову, - сказала негритянка, целуя черные, еще влажные волосы младенца. «Ее у меня

уже никто не отнимет, миссис Кроу».

-Никто, - согласилась женщина и поднялась наверх.

На востоке всходило огромное, огненное солнце. Муж сидел на борту бота, затягиваясь старой,

прокуренной трубкой. Мирьям пристроилась к нему под бок. Стивен, обнимая жену, усмехнулся:

«Такой переход был легкий, что я Элайджу отправил веслами поработать, на шлюпке. Он всю ночь

ничего не делал. Вот, - он посмотрел на негров, что спали на палубе, - восемь человек свободны».

-Девять, - поправила его Мирьям, целуя седоватый висок. «Там у нас девочка родилась».

-Это хорошо, - внезапно, нежно улыбнулся муж. Мирьям спросила: «За семь лет..., Ты, сколько уже

беглых в Канаду переправил?»

-А ты, сколько детей приняла? - лукаво спросил ее капитан Кроу. Мирьям развела руками: «Со

счета сбилась, дорогой мой».

-Вот и я - так же, - Стивен выбил трубку в воду, и достал подзорную трубу: «Вот и они».

С северного берега к боту шли три лодки. Мирьям прищурилась и увидела, как сын, сидящий у

руля, привстал и помахал ей рукой. Небо постепенно становилось голубым, прозрачным, над

ботом закружились озерные чайки. Элайджа, размотав канат, ловко пришвартовавшись, крикнул:

«Добро пожаловать в Канаду!»

Нью-Йорк

Корабль ловко маневрировал, сбавив паруса, заходя в гавань. Две женщины - повыше и пониже,

стояли на корме. Джо усмехнулась, накрутив на палец темный локон, упавший на плечо из-под

бархатного берета, и обняла за плечи Дину: «Совершенно не о чем беспокоиться. Иосиф - врач,

кузина Эстер акушерка и кузина Мирьям тоже. Родишь тут американца, или американку».

Дина посмотрела на свой живот и покраснела: «Неудобно так. Когда из Яффо отплывали - я еще не

уверена была. Мы с Аароном подумали - не оставаться же из-за этого».

-Ничего неудобного, - твердо сказала Джо и услышала голос капитана: «Милые дамы, скоро

пришвартуемся. А вы, госпожа Мендес де Кардозо, - он поклонился, - если захотите, я вас с

удовольствием первым помощником возьму. Отлично навигацию знаете».

-Ты даже учебник написала, - оглядывая удивленными глазами гавань, сказала Дина. «Тут

кораблей еще больше, чем в Ливорно и Амстердаме!»

-Не по навигации, - Джо улыбнулась, - по математике, я же подумала - все равно детям преподаю.

А потом меня в издательство взяли, я говорила тебе. Теперь чужие книги поправляю, вместо того,

чтобы свои писать. И тебе очень, очень, идет это платье, - внезапно добавила она, наклонившись,

поцеловав Дину в белую щеку.

-Нескромно, - почти испуганно сказала та. Джо рассмеялась: «Ты же видела, как наши дамы в

синагогу ходят, да и в Париже - Марта тебя по лавкам водила».

Дина скосила глаза на прикрытое кружевами декольте и, подергав жемчужное ожерелье,

вспомнила уверенный голос: «Даже и не спорьте, кузина Дина, вам этот бирюзовый шелк очень к

лицу. И аметистовый тоже возьмите. Рахели, - Марта порылась в рулонах тканей, - пойдет синий,

как ее глаза, а Малке – гранатовый. К ее волосам очень хорошо будет, она же темненькая, в отца».

-Нельзя красный цвет, - слабым голосом сказала Дина, прижимая к груди ворох кружев, вдыхая

запах жасмина. Марта качнула бархатной шляпой: «Малке пять лет, кузина Дина. Она успеет еще в

темных платьях, походить. На то и детство, чтобы радоваться».

Марта зашуршала своими юбками - темно-зелеными и велела хозяину: «Счет пришлите мне, на

рю Мобийон».

-Кузина Марта, - запротестовала Дина, когда они вышли на улицу. Та только подняла маленькую,

белую руку. Дина вспомнила: «Аарон мне говорил, это синий алмаз. Как сверкает». «Это подарок,

кузина Дина, - мягко улыбнулась женщина: «Для нас будет большой честью, если вы его примете».

Они шли по весеннему, веселому Парижу. Дина неслышно вздохнула: «Тут совсем не так, как

дома. Мужчины на меня смотрят. Это все из-за волос, они ведь видны, но ведь такая шляпа

изящная. Я у Аарона спрашивала - ему тоже так больше нравится».

-А смотрят, - Марта остановилась перед лавкой и велела: «Еще сюда, купим вам мыла, эссенции

ароматической..., - а смотрят они потому, кузина Дина, что вы у нас - редкая красавица, вот и все.

Привыкайте, - женщина усмехнулась и позвонила в дверь.

Уже потом, когда они сидели в саду Тюильри, а девочки - Элиза, Рахели и Малка,- бегали по

дорожкам, играя с Ратонеро, Марта сказала:

-Так хорошо, что вы приехали, хоть и ненадолго. Элиза у меня скучает без друзей, она же вашей

Рахели ровесница. Письма мы все передадим, не волнуйтесь. Жалко, что вы нашего кузена Питера

не застали. Он зимой в Лондон уехал, как после ранения своего оправился. Моше, - Марта

улыбнулась, вспомнив высокого, сероглазого, рыжеволосого мальчика, - я смотрю, и Пьетро

написал, и Давиду. И Ханеле тоже - дяде своему».

-А рав Судаков не написал, - напомнила себе Дина, и услышала стук в дверь.

Шел затяжной, долгий, дождь - один из последних дождей зимы. Она подняла засов и ахнула.

Моше стоял на пороге. Он чихнул: «Мне надо в ешиву, тетя Дина, - он оглянулся, - я совсем

ненадолго. Тетя Дина, - мальчик поморгал мокрыми ресницами, - можно вас попросить? Я письма

принес, для друзей своих, и Ханеле тоже - для дяди Теодора. Вы не передадите? - Моше вытащил

откуда-то из-под рубашки пакет и облегченно вздохнул: «Не промок».

-Передам, конечно, - Дина помолчала: «Твой отец, наверное, господину Горовицу письма отдаст».

Моше пробормотал что-то и дернул углом рта: «Это и так - я ночью писал, тетя Дина. Папа...».

Моше махнул рукой, и, не закончив, сказав: «Спасибо большое», - пошел по узкой, каменной

улочке вниз, закрываясь рукавом капоты от ливня.

-А потом Ханеле приходила, с Малкой посидеть, - вспомнила Дина, - и сказала, что отец им

запретил гоям писать. Так и сказал: «гоям». Господи, вразуми ты его. Уважаемый человек, книги

пишет, бедным помогает, в Европу ездит деньги собирать, а такой жестокий. Это же семья, родная

кровь, брат его. Какая разница?

Марта внезапно улыбнулась: «Раз вам, кузина Дина, в театр нельзя...».

Та покраснела: «Не мне, Аарону. Там ведь женщины поют, и вообще..., - она повела в воздухе

рукой.

Марта поднялась и крикнула: «Девочки, пойдемте!». «Тогда мы сегодня семейный вечер устроим,

у кузины Тео. Сыграем вам на фортепиано, музыку вам можно слушать?

-Можно, - улыбаясь, кивнула Дина. Марта, присев, раскинув руки, обняла девчонок: «Вы у нас -

будто цветы, мои хорошие!»

Они сидели в большой, убранной кружевами детской. Дина, глядя на то, как девочки возятся с

пухлым, белокурым, голубоглазым мальчиком, положила руку на свой живот: «Может, сын будет.

Я же вижу, Аарон хочет сына. Хотя так нельзя, - она вздохнула, - госпожа Судакова, бедная,

который год без детей, а у нас две дочки здоровых. Кого Господь даст, того и даст».

Мишель неуверенно поднялся на ноги, и тут же плюхнулся на персидский ковер. «Десять месяцев

ему, - улыбнулась Марта. «Вы бы видели, кузина Дина - он же, как родился, не дышал, синий весь

был. Кузина Тео его спасла. А теперь, - она наклонилась, и мальчик быстро пополз к ней, - теперь

он у нас - толстячок, да?»

Марта посадила мальчика к себе на колено, и тут дверь детской открылась. Мальчик радостно что-

то залепетал, протягивая ручки. Высокий, рыжеволосый мужчина, улыбаясь, ласково взял его у

Марты: «Ты пока останешься тут, мой милый, ты не дорос до прогулки на лодке. Что стоите, -

повернулся он к девочкам, - кузина Констанца уже ждет. Поедем по Сене, а потом заглянем в

Арсенал, посмотрим разные химические опыты, я договорился».

Мишель положил голову на плечо мужчине и тот покачал его: «Года через два и ты у нас будешь

кататься, обещаю».

-Спасибо вам, кузен Теодор, - улыбнулась Дина, - что девочек развлекаете, пока мы тут. Аарон,

сами знаете, сутками работает, свитки проверяет, мезузы…, Так много евреев в Париже, мы и не

ожидали...

-Как только примут конституцию, - заметила Марта, - евреи тут получат полные гражданские

права, как в Америке. Это дело решенное. Они уже участвовали в выборах, в Генеральные Штаты,

будут служить в армии, могут владеть недвижимостью. Здешние парламентарии не отступят, пока

не добьются своего.

-Говоря о парламентариях, - мрачно сказал Федор, глядя в окно, - вот один из них.

-Мы с кузиной Диной тут побудем, - успокоила его Марта, взяв заснувшего Мишеля. «Отец его

пришел, - шепнула она женщине. Устроив ребенка в колыбели, откинувшись на спинку кресла ,

Марта сжала и без того тонкие губы.

-Мама! Мама! - очнулась Дина. Дочери дергали ее за подол платья, Ратонеро звонко лаял. Муж,

незаметно взял ее за руку: «Вот и Америка».

Джо стояла, удерживая Элишеву. Девочка, нетерпеливо прыгая, вздыхала: «Скорей уже, скорей,

когда же, мама!»

Иосиф усмехнулся и приподнял сына: «Видишь там, на причале, мальчиков? Должно быть трое,

это кузены твои. Так что не жалуйся, что вокруг одни девочки».

-Вижу! - восторженно крикнул Давид. «Их там много, папа, и они все нам машут. Пошли, пошли, -

он потянул отца за полу сюртука. Корабль мягко прижался бортом к деревянной пристани,

матросы стали спускать трап. Дина, оглядывая полукруг высоких, каменных домов, вдыхая

соленый ветер, выдохнула, сжав сильные пальцы мужа: «Америка».

Эстер уселась на деревянную скамью Федерал-холла. Расправив шелковые юбки, она качнула

красивой головой, увенчанной широкополой шляпой: «Это последнее заседание Палаты перед

летними каникулами. Осенью они в Филадельфию перебираются».

-И вы тоже? - шепнула Дина, устраиваясь рядом с ней. Эстер кивнула. Помахав рукой брату, что,

вместе с женой, детьми и Аароном стоял у входа, женщина поманила его к себе. «Вот наши места,

- указала она. Повернувшись к Дине, Эстер добавила: « Конечно. У нас и в Филадельфии дом есть,

и в Бостоне - правительство все никак не может решить, где им обосноваться. Когда столицу

построят - мы, конечно, туда переедем. Куда Меир, - темно-красные губы усмехнулись, - туда и мы,

за ним. Как же иначе?»

От женщины, - невысокой, худенькой, изящной, - пахло лавандой. Дина посмотрела на

отягощенные бриллиантами пальцы, на роскошные серьги в нежных мочках ушей и заметила

седой волос на темном виске. «Тридцать семь ей, - вспомнила Дина, - она же говорила. На четыре

года кузена Меира старше. Господи, я такого дома, как у них и не видела еще. В Париже у всех

квартиры. Сара с Иосифом хорошо живут, но ведь и не сравнишь со здешними евреями».

На круглом столе орехового дерева блестело серебро, сверкал уотерфордский хрусталь. Меир

принял от лакея вино: «Каждый год пять сотен бутылок заказываю, у Монтефиоре, в Ливорно. Их

семья потихоньку в Лондон перебирается, но со Святой Землей продолжает торговать. Они мне

писали, что одна из Мендес де Кардозо, Иосиф - за Монтефиоре замуж вышла».

-Это дочка ювелира, - Иосиф попробовал вино, и кивнул: «Отличное. Того, что в Лондоне жил, при

короле Якове. Эфраим Мендес де Кардозо его звали. Мы вам родословные древа привезли, от

Марты, из Парижа, так что, - он поднял бокал, - надо выпить за нашу семью».

Мирьям наклонилась к Дине: «Вам немножко можно, кузина, ничего страшного. Попробуйте, у

нас, на озере Эри, такого нет. У нас вообще, - женщина едва заметно улыбнулась, - все просто. Мы

же в деревне».

-Ваш муж не пьет, кузина Мирьям, - удивилась Дина.

-Он квакер, - Мирьям полюбовалась игрой света в рубиновом вине, - им нельзя.

-Муж у нее не еврей, - подумала Дина, исподтишка разглядывая высокого, очень красивого

мужчину в скромном, простого покроя сюртуке.

-И дети тоже - две дочери приемных, старшая уже взрослая совсем, шестнадцать лет, - она

посмотрела в сторону смуглой девушки в платье темно-синего шелка. Та тряхнула мелкими

кудряшками и горячо сказала:

-Дядя Меир, после обеда мы с папой покажем вам карты. Я вас уверяю - канал до реки Гудзон

преобразит штат Нью-Йорк, разовьет торговлю. Мы сможем построить настоящий порт на реке

Буффало…Вы же теперь депутат, - лукаво добавила Мэри, - вы должны заботиться о процветании

ваших избирателей.

-В Иерусалиме с ней бы никто и говорить не стал, - Дина вздохнула про себя, - за гоя замуж вышла,

и вообще…, А тут - все по-другому, конечно.

Из малой столовой донесся детский смех и мальчишеский голос: «Дебора, не надо есть пальцами,

возьми вилку».

-Подружились, - заметил капитан Кроу. «Как только, - он взглянул на Иосифа и Аарона, - Меира

приведут к присяге, и вы Шавуот отпразднуете - двинемся в путь. Пока канал не прорыли, - он со

значением посмотрел на зятя, - придется подниматься по реке Гудзон. Там пересядем в экипажи,

доедем до реки Буффало, а после этого – он развел руками, - дорога прямая».

Мирьям взглянула на живот Дины: «Ни о чем не волнуйтесь. Эстер отличная акушерка, я тоже.

Довезем вас до озера Эри и рожайте на здоровье».

Дина посмотрела на блюдо, что поставил перед ней лакей: «Даже курица и то - я и не

представляла, что так красиво ее подать можно».

-Кузина Мирьям, - спросила она, - а откуда ваш муж о Шавуоте знает?

Мирьям ласково посмотрела в сторону Стивена:

-Так девять лет вместе живем, кузина Дина. Он и к раввину ходил, перед свадьбой, все записал. Он

у меня вообще, - Мирьям нежно рассмеялась, - все записывает. Что по дому надо сделать, что

купить…Календарь каждый год заказывает, из Филадельфии, из синагоги. Мы с вами потом в Нью-

Йорк вернемся, а так бы вы посмотрели - как мы Суккот отмечаем. К нам даже индейцы приходят.

Стивен шалаш строит - туда сотня человек усаживается. На День Благодарения тоже - всех соседей

приглашаем. Вокруг нас уже целая деревня выросла.

Дина поймала взгляд мужа и улыбнулась ему. В темных глазах Аарона заиграл смех: «Рав Гершом

уже меня попросил - пока я тут, свитки все проверить, мезузы тоже. И Талмудом я позанимаюсь, со

старшими».

-Со мной, кузен Аарон, - попросил Меир. «Я учусь, конечно, когда есть время, но, - мужчина

вздохнул, - не хватает его, конечно. Раз уж вы приехали,…- Меир коротко кивнул лакею, и слуги

стали разливать кофе, - и у меня все лето свободно, то я вас просто так не отпущу».

-Тебя, - поправил его Аарон. Иосиф заметил: «А я своей сестре помогать буду, в кабинете ее. И у

вас на озере, кузина Мирьям, тоже - наверняка врачу дело найдется».

-Вот и славно, - заключил Меир, двери малой столовой распахнулись. Мораг сказала: «Мы уже

поели, можно нам погулять в саду?»

Дина посмотрела на дочек - в шелковых, разноцветных платьях, с распущенными волосами, они о

чем-то болтали с мальчиками Горовицей и Элишевой. «А в Иерусалиме так нельзя, - отчего-то

подумала она.

-Хаиму, их старшему, уже девять. Ему запрещено с Рахели наедине оставаться, она его ровесница.

И с Малкой тоже - хоть ей всего пять. Тут никто и внимания на такое не обращает. Бедные мои

девочки, в Париже качели увидели, и не знали, как к ним подойти. Дома и качели завести нельзя,

нескромно.

-Конечно, - рассмеялись родители. Давид, подхватив маленькую Дебору на руки, крикнул: «Не

волнуйтесь, тетя Мирьям, мы за ней присмотрим».

Дети застучали ногами по лестнице. Эстер, поднявшись, усмехнулась: «Милые кузины, пойдемте в

мою гостиную, дадим мужчинам спокойно покурить. И сами, - шепнула она Джо, - тоже этим

займемся».

Мальчики - в изящных, хорошо скроенных сюртучках, и бриджах, - облокотились на барьер

галереи. «Вот - шепнул Хаим Рахели, что стояла рядом с ним, - тот человек, на возвышении, с

молотком - это мистер Мюленберг, спикер Палаты Представителей. Он тут самый главный»

-Как король Людовик, в Париже, - неуверенно ответила девочка, оглядывая усаживающихся на

свои места депутатов.

Натан закатил серо-синие, отцовские глаза: «Тут не монархия, тут республика. Соединенные Штаты

Америки. Тут нет королей, а главный у нас - президент, его избирают. У вас, в Иерусалиме, кто

главный?»

-Раввины, - раздался голосок Малки. «Они все решают».

-И султан, - добавила Рахели, - хотя он далеко, в Стамбуле.

-Тут не так, - Элайджа подтолкнул Давида и улыбнулся: «У вас в Голландии тоже король».

-Штатгальтер, - мальчик все разглядывал американский флаг, что висел на деревянной стене. «Тут

очень красиво, - вздохнул он, - мне папа сказал, что это здание тот же архитектор перестраивал,

что вашу новую столицу будет проектировать».

-Ага, - Хаим перегнулся через барьер и радостно сказал: «Вон папа!». «Месье Л’Анфан, - добавил

мальчик. «Он друг дяди Дэниела, они сейчас вместе на Потомак поехали. Начинают, пошли к

родителям, - подогнал он кузенов.

Эстер посмотрела на светлые локоны сына: «Прав был Меир. Незачем ни мальчику, ни Дэниелу об

этом знать. А для Меира - оба они, и Хаим, и Натан, - его сыновья».

Иосиф наклонился к жене и прикоснулся губами к нежному уху: «Ты на озере Эри, наверное, и на

сушу сходить не будешь, любовь моя?»

-Буду, - так же тихо ответила ему жена, и незаметно пожала ему руку, - по ночам.

Джо улыбнулась. Иосиф велел себе: «Надо сказать. Она жена моя, часть меня - нельзя скрывать

такое. Нет, - он вздохнул, - сначала с Эстер посоветуюсь, у нее голова хорошая, разумная. Может, и

подскажет - как все это лучше преподнести. Хотя куда там…, - он посадил Элишеву к себе на

колени: «Слышите? Молотком ударили, сейчас заседание начнется».

Мирьям шмыгала носом. Приняв у мужа платок, она усмехнулась: «Ты не обращай внимания,

все-таки это мой брат. Могли ли наши родители о таком подумать, мог ли Хаим покойный…»

Эстер сидела, сжав руки, слушая скрипучий голос спикера: «Мистер Горовиц, встаньте».

Он подхватил трость и прошел к возвышению - невысокий, прямой, в темно-синем сюртуке и

белом галстуке. «Еще не седой, - смешливо подумала Эстер. «Морщины, но у кого их нет. Какой

он у меня красивый все-таки».

Ей захотелось скинуть туфли и сбежать вниз - босиком, придерживая юбку, как там, в старом

бостонском доме, там, где она лежала спиной на сундуке, прижимая его к себе, крича, чувствуя

его поцелуи, слыша его лихорадочный, горячий шепот, а за окном шумел, раскачивался золотой

клен.

Меир посмотрел наверх и подмигнул ей. «Вечером, - усмехнулась Эстер. «Он, наверняка, после

этого со своими армейскими друзьями будет встречаться. Мы все гулять пойдем, а вечером, после

ужина…, - он все смотрел на нее. Эстер почувствовала, что краснеет.

-Люблю тебя, - одними губами сказал муж. Он стал повторять за спикером, подняв вверх правую

руку: «Я, Меир Горовиц, торжественно заявляю, что я буду поддерживать и защищать

Конституцию Соединенных Штатов…»

На Уолл-стрит было шумно, ступени Федерал-холла купались в солнечном свете. «Как красиво, -

вздохнула Рахели, оглядывая оживленную улицу. «А в новом городе, так же красиво будет?»

-Обязательно, - рассмеялся Меир, погладив ее по голове. «Ой, - крикнула Элишева, - смотрите, кто

это?»

Снизу раздалось блеянье ягненка. Маленькая группа мужчин в старых, потрепанных мундирах

Континентальной Армии, расхохоталась. «Капитан Горовиц! - строго сказал один из них. «Почему

не приветствуете полковника, забыли о военной дисциплине».

-Я и мундир никогда не носил, - сочно ответил Меир. Подталкивая Аарона с Иосифом, он велел:

«Пошли, это отличные ребята, начнем с виски, а там посмотрим».

Он помахал рукой женщинам и погладил ягненка: «А тебя, приятель, мы по дороге вернем на

ферму».

Рахели проводила их глазами и услышала шепот Хаима: «Когда папа был разведчиком, на войне,

его называли Ягненком, понятно?»

Эстер заметила, как блестят глаза Дины и обеспокоенно спросила: «Кузина Дина, что такое?»

Женщина вытерла платком щеки: «Не обращайте внимания, кузина Эстер…, Я просто никогда…,

никогда не думала, что так, - Дина запнулась, - может быть…, чтобы евреи…и наравне со всеми».

Эстер взяла ее под руку. С внезапной горечью в голосе, женщина ответила:

-Это кровью нам досталось, кузина Дина. И с неграми, - она страстно откинула голову назад и

раздула ноздри, - так же случится. Мы будем драться за их свободу, драться и умирать - как

умирали за свою. Тогда все мы, - она взглянула на флаг, что колыхался в летнем, теплом воздухе,

свешиваясь с портика Федерал-Холла, - все мы будем равны, как сказано: «И сотворил их Господь

по образу и подобию своему».

Женщины помолчали, глядя на детей, что бегали между колоннами. Мирьям тихо добавила: «Для

этого мы и живем, кузина Дина - чтобы они, - Мирьям обняла Мэри, и коснулась губами ее виска,

- чтобы они росли, не зная, что такое рабство».

Дина посмотрела на высокое, чистое небо: «Да».

Аарон отложил перо. Разминая уставшую руку, глядя на аккуратно разложенные по столу

маленькие свитки, он подумал: «В Иерусалиме я за месяц столько мезуз не пишу, сколько здесь за

неделю. И люди все идут, конца им нет».

Он вспомнил привольно усевшегося в кресло, высокого, с черной бородой мужчину. Он посчитал

на пальцах: «Десять, рав Горовиц».

-Зачем вам столько, мистер Бирнбаум? - удивился Аарон. «Я ваши старые проверил, они в

порядке».

-А! - Бирнбаум улыбнулся. «Я ведь уезжаю, рав Горовиц, и семью с собой забираю. Вот сюда, -

Бирнбаум легко поднялся и указал на карту, что висела на стене.

-Новое поселение, называется Цинциннати. У меня дружок есть, мы служили вместе, мистер

Зинглер. Он, как и я, из Гейдельберга, не еврей, но это неважно, - Бирнбаум махнул рукой.

-Он летом туда едет, на запад. В Форт Хармар, на реку Огайо, служить. Я-то в отставку вышел, как

война закончилась, а Дэвид сейчас майор. Вот, - Бирнбаум улыбнулся, - он меня и

сманил.Торговец открыл плоскую шкатулку с сигарами, и предложил: «Угощайтесь. Новый Год мы

уже там будем встречать. Вот и подумайте, - он начал загибать пальцы, - дом надо строить,

большой, у меня же пятеро детей, младшему еще года не было, и еще родятся, - мужчина

усмехнулся в бороду, - потом на магазин мезузу надо, обязательно, на кабинет мой...»

Аарон посмотрел на бесконечное, белое пространство, едва перерезанное ниточками рек: «Там

ведь и синагоги нет, мистер Бирнбаум».

-Появится, - уверенно сказал торговец. «Построим, рав Горовиц, обязательно. Жена моя из

Саванны, с юга, думал я - испугается она. Там ведь не как здесь, - индейцы, зимой ветер, снега по

колено. Но моя миссис сразу сказала - поедем, и даже думать нечего. Зачем тут, на восточном

побережье, тесниться, когда вся страна перед нами? И денег там, - Бирнбаум махнул рукой на

запад, - больше заработаешь. Да все, - он почесал в бороде, - сейчас зашевелились. Кто в

Питтсбург собирается, там уже и газету издают, и колледж открыли, кто в новой столице жить,

намерен..., Так я послезавтра зайду, расплачусь с вами, - Бирнбаум пожал ему руку и вышел.

Аарон встал. Потянувшись, он стал разглядывать карту. За окном был чисто выметенный двор

синагоги Шеарит Исраэль, с Милл-стрит доносился скрип тележных колес.

-Индейцы, - усмехнулся мужчина. «Ты и сам, рав Горовиц, не забывай - где родился. На ягуаров

охотиться не боялся, так чего же тут робеть?»

Окна классов, что помещались в деревянном флигеле, были раскрыты. Аарон, прислушавшись,

уловил гудение детских голосов.

-Хаим с Натаном сейчас там, - он посмотрел на большие, настенные часы, - они же с утра в

городскую школу ходят, а после обеда сюда. Шавуот той неделей, а потом каникулы. Хорошие

мальчишки, оба, и учатся прилежно. В Иерусалиме, - он невольно вздохнул, - конечно, никакой

математики и географии им бы не преподавали, а уж тем более - английского и французского.

Рахели с Малкой хорошо языки схватывают, бойко, надо будет, когда вернемся, не бросать

занятия. В тайне, конечно, если узнают, - он помрачнел, - вряд ли мне разрешат Тору писать.

Когда вернемся..., - он чиркнул кресалом и услышал за спиной веселый голос рава Гершома:

-Кофе и лимонный пирог, рав Горовиц, перед минхой. Он свежий, миссис Гершом сегодня пекла.

Раввин взял сигару из шкатулки, и разлил кофе: «Работы мы вам прибавили, рав Горовиц, как

вернетесь, осенью - опять к вам очередь выстроится, обещаю. У нас же тут, - рав Гершом закурил, -

таких людей, как вы, и нет вовсе. Вы на карту смотрели, я видел, - Гершом погладил полуседую

бороду и внимательно взглянул на Аарона.

Тот улыбнулся: «Очень вкусный пирог. Ваша жена отлично готовит, мы в этом еще на Шабате

убедились».

-Жена, - раввин все изучал его. «Да, как сказано: «Добродетельную жену кто найдет? Цена ее

выше жемчугов». Ваша миссис Горовиц тоже - замечательная женщина, она бы ведь могла, -

раввин задумался, - преподавать девочкам, следить за миквой..., И дочки у вас прекрасные, очень

воспитанные, рав Горовиц. В общем, - Гершом затянулся сигарой и указал на карту, - не буду

скрывать, евреи в Америке, очень выиграют, если вы останетесь. Мы, старики, скоро умрем, а тут

- он поглядел на Аарона, - целая страна, дорогой мой рав Горовиц, работы много».

-Мне еще сорока нет, - мужчина покраснел, - рав Гершом, в таком возрасте еще учатся..., Я не могу

брать на себя общину, не справлюсь…

-Ерунда, - уверенно сказал раввин. «Поработаете у меня помощником пару лет. Я же видел - вы

отлично преподаете, и молитву ведете - любой заслушается. Голос у вас красивый, и вообще, - он

повел рукой. «Подумайте, дорогой Аарон, подумайте, посоветуйтесь с женой..., Вот, - рав Гершом

вытащил из кармана сюртука какое-то письмо, - это я от своего друга получил. Вы, наверное,

слышали о нем. Я на Шавуоте его прочту, перед общиной, так что сделайте одолжение - никому не

говорите пока».

Аарон посмотрел на подпись. Он спросил, внезапно перехваченным горлом: «Он..., это написал,

чтобы отметить избрание мистера Горовица депутатом?»

-Угу, - кивнул рав Гершом. «Вы знаете, ваш кузен и на войне отличился, как и брат, его покойный, и

вообще - незаменимый человек. Финансы страны без его заботы сильно бы пострадали. Миссис

Мирьям – замужем за лучшим капитаном Великих Озер, так что, - раввин широко улыбнулся, - их

семья в Америке известна. Вы читайте, читайте..., - он разлил остатки кофе по фарфоровым

чашкам.

Аарон свернул листок. Осторожно вложив его в конверт, вернув раввину, мужчина долго молчал.

-Я еще тогда, в Федерал-холле, - он вздохнул, - подумал, рав Гершом - неужели такое возможно,

чтобы евреи – становились депутатами, министрами..., Ведь в Старом Свете...

-Тут не Старый Свет, - рассмеялся раввин и повертел в руках письмо. «Видели же, что он, - Гершом

кивнул на конверт, - обещает? Этот человек свое слово держит, я его много лет знаю. В общем, не

торопитесь. Вы же все равно, с маленьким ребенком тут на год еще останетесь, я прав?»

-Да, - вздохнул Аарон: «У Меира двое сыновей. Может, и у нас в этот раз мальчик будет. Ничего,

что в деревне. Иосиф же с нами едет, сделает обрезание. Как Пьетро маленькому делал. Хорошо,

что ребенок в семье живет, что нашли его. Священником хочет стать, - он почувствовал, что

улыбается.

-Вот и славно, - заключил рав Гершом и вытащил свой золотой хронометр: «Пора на минху. Потом

к вам ученики придут, вы уж простите, что их так много. Сами понимаете, как люди услышали, что

раввин из Святой Земли приехал..., И, вы, конечно, выступите перед общиной на Новый Год. Мы

вас без пожертвований не отпустим. Если вообще отпустим, - расхохотался раввин.

Но все время, пока Аарон шел по коридору, пока он поднимался на биму, и, раскрыв молитвенник,

находил в нем знакомые слова, он видел перед глазами другое - чудный город на холмах,

каменные стены, нежный рассвет, что вставал над горами.

-Если я забуду тебя, Иерусалим..., - глубоко, тяжело вздохнул он. Аарон обвел глазами общину, - на

послеполуденную молитву прибежали дети. Он, улыбнувшись, заметил Хаима, Натана, Элайджу и

Давида, что шептались о чем-то, устраиваясь на скамье. Аарон начал молитву - сильным, высоким,

красивым голосом:

- Счастливы пребывающие в доме Твоем, вновь и вновь будут они прославлять Тебя.

По стенам просторной, затянутой белым холстом комнаты были развешаны анатомические

рисунки - тонкие, изящные.

Эстер распахнула дверь в сад: «Пойдем, я в комнате не курю, все-таки медицинский кабинет.

Видишь, - она указала на калитку, - очень удобно, отдельный вход, с улицы ничего не заметно».

Они устроились на деревянной скамье. Мужчина, раскурив трубку, улыбнулся: «Борешься с

невежеством».

-Ты же сам видел, - Эстер затянулась сигаркой. Положив ногу на ногу, она покачала носком простой

туфли. «Женщины не знают анатомии, физиологии. О средствах предохранения я и не говорю, -

она вздохнула, - я хотела написать маленькую брошюру, издать за свой счет, анонимно..., Простым

языком, многие женщины уже умеют читать. Им такое было бы полезно. Ни одна типография не

возьмется, - она сморщила нос, - это ведь считается неприличным. Конечно, - горько проговорила

женщина, - лучше плодить подкидышей, или убивать младенцев».

Иосиф помолчал, и вспомнил аккуратно разложенные по ящикам, стальные инструменты: «Ты

осторожней с этим, Эстер. Ведь если узнают, то даже Меир тебе не поможет. Это противозаконно,

даже здесь».

-Это не считается убийством, - холодно сказала Эстер, - ни здесь, ни в Англии. Все происходит на

раннем сроке, ведь травы, к сожалению, не всегда эффективны. Не говори мне, что ты этого не

делаешь, в Амстердаме, - усмехнулась она.

-Делаю, - признал Иосиф. «Даже из других городов приезжают, представь себе».

Он вспомнил блеск бриллиантовой сережки в ухе и рыдающий голос женщины: «Господин Мендес

де Кардозо, если вы мне не поможете, я не знаю, не знаю - что мне делать..., Я не могу обращаться

к врачам в Вене - мы известная семья, мой муж - банкир кайзера Иосифа, пойдут слухи, сплетни...,

- она уронила прикрытую шляпой голову в ладони: «У меня здесь сестра, в Амстердаме, ее сюда

замуж выдали. Она мне говорила, что вы хороший врач..., Пожалуйста, - женщина посмотрела на

него красивыми, заплаканными карими глазами.

Он все не понимал. «Но, госпожа Гольдберг, - удивился Иосиф, - у вас двое детей, вы не

бедствуете... «Мягко говоря, - подумал он, взглянув на тяжелые кольца, на дорогой шелк платья.

«Вы здоровая, молодая, женщина, вам только тридцать исполнилось. Я уверен, что ваш муж

будет рад такой новости..., - он осекся, увидев капельку крови на прокушенной, нежной губе.

-Этот ребенок, - жестко сказала женщина, - не от моего мужа, господин Мендес де Кардозо. Мой

муж далеко не дурак - его не было дома больше полугода. Он ездил в Россию, с австрийским

посольством, казначеем. Я сделала ошибку, - добавила она совсем неслышно и горько повторила:

«Ошибку».

-А вообще, - Эстер откинулась на спинку скамейки и расправила простое, шерстяное, синее платье,

- я, конечно, рассказываю женщинам о том, как избежать нежелательных последствий, учу их...,

Так что не волнуйся, - она улыбнулась и потерлась головой о крепкое плечо брата. «Я очень рада

была прочитать, что у Констанцы все хорошо».

-О, - отозвался Иосиф, - более чем. Она сейчас за строчку получает больше, чем люди, которые два

десятка лет для газет работают. Сама понимаешь, - он развел руками, - только успевай писать,

страна бурлит. Национальная Ассамблея без конца заседает, евреи Авиньона и Бордо уже стали

полноправными гражданами Франции, скоро и общины Эльзаса и Лотарингии добьются того же…

Эстер внимательно на него посмотрела. Встряхнув иссиня-черными, падающими на плечи

волосами, женщина улыбнулась: «Бабушка наша из Бордо была, как я помню. Что, французское

гражданство получить хочешь?»

Иосиф взял ее маленькую руку: «Ждать, пока штатгальтер соизволит признать евреев Голландии

такими же людьми, как все остальные - так вся жизнь пройдет. Мне ведь сорок лет, я доктор

медицины..., Я мог бы приносить гораздо больше пользы, в армии».

Эстер задумчиво вздохнула: «Тут вы не останетесь, у Джо отец в Париже, мачеха, сестра, брат в

Австрии…, Так скажи ей, - велела женщина. «Она поймет. Она тебя, Иосиф, больше жизни любит,

видно же».

-Я ее тоже, - он попытался скрыть улыбку и не смог. «Тоже, Эстер - больше жизни. Но ведь это, же

надо будет расставаться, - он помрачнел. «Я же не могу взять ее, и детей с собой».

-Зато ты будешь приезжать в отпуск, - Эстер подтолкнула его в бок. «Когда сможешь, тогда и

приедешь. И Джо сама - у нее же работа, она книги правит, девочек учит..., А ты будешь счастлив,

если займешься тем, что тебе нравится, по-настоящему, и прекратишь лечить геморрой

штатгальтеру».

-Я его вылечил, - гордо ответил брат, и они оба расхохотались. «Пошли, - велел Иосиф, -

позанимаемся. Зря, я, что ли, два ящика книг для тебя привез».

-Скажу, - подумал он, усаживая сестру напротив себя, открывая «Anatomicæ disquisitiones de auditu

et olfactu» Антонио Скарпы. «Вот приедем туда, на озеро Эри - и скажу. Эстер права - она поймет».

-Ухо и нос, - коротко сказал Иосиф. «Сначала займемся устройством слухового аппарата человека».

Эстер потянулась за пером, и они погрузились в работу.

Рахели, прыгая на одной ножке, спустилась с галереи синагоги вниз, в прохладный, пустой

вестибюль. Она встряхнула белокурыми волосами: «Малка, где вы там?». Младшая сестра

появилась из-за угла. Оправив свое темно-красное, отделанное кружевами платье, девочка

дернула за руку Элишеву Мендес де Кардозо: «Пошли, мамы и не заметят, что нас нет, а Дебора

спит без задних ног».

Рахели посмотрела в щель двери молитвенного зала: «Как красиво! С галереи все так видно

хорошо, дома в синагоге занавеска, плотная, только голоса слышны, и все. Какие цветы!»

Бима утопала в свежих розах и лилиях, Ковчег Завета был украшен гирляндами зеленых листьев, в

углу стоял американский флаг.

-Дома такого и не увидишь, - вздохнула Рахели. Она позвала девочек: «Смотрите, вот наши папы.

И дядя Меир. И папа Деборы. Он же не еврей, а все равно пришел».

-Элайджа мне рассказывал, - важно сказала Элишева, подобрав под себя ноги, устраиваясь на

скамье. «Их папа ходит в синагогу, а мама - туда, - она махнула рукой, - к этим...»

-Квакерам, - помогла ей Рахели. «Он мне тоже говорил - там не идолопоклонники, это не как, - она

оглянулась и шепотом, быстро сказала , - церковь».

-Рахели, - испугалась Малка, - даже слова такого нельзя говорить, и смотреть на них нельзя.

Светло-голубые глаза Элишевы засверкали смехом: «Тогда мне, в Амстердаме, надо все время с

закрытыми глазами ходить, у нас из окна шпиль Аудекерк виден. О, - она прищурилась, - мой брат

бежит, папа его отпустил, сейчас поиграем».

Мальчики вынырнули из забитого людьми зала. Хаим уселся на пол: «Тору еще не скоро читать

будут. Мы услышим и вернемся. Вот, - он приподнял кипу и поскреб светлые кудри, - я придумал.

Сейчас каждый говорит - кем он хочет стать».

-И девочки? - удивилась Малка.

-Да, - непонимающе взглянул на нее Натан, - наша мама - она акушерка, лечит женщин, и детей

тоже. А тетя Сара, - он подтолкнул Давида, - она раньше была капитаном корабля, поняли?

-Помощником, - признал Давид. «Сейчас она ведет классы, как мама Элайджи, и еще готовит к

изданию книги, называется, - он сморщил высокий, отцовский лоб, - редактор. Я слышал, - он

понизил голос, - к нам на обед приходил издатель, он еврей. Он говорил, что наша мама очень

аккуратная и внимательная. И много языков знает, - торжествующе закончил мальчик. «А я,

конечно, стану врачом, - добавил Давид, - папа меня уже учит».

-Я буду капитаном, - заявил Элайджа. «Как мой папа. Буду ходить по нашим озерам. Вы к нам

приедете, - он подтолкнул Рахели, - и увидите - красивей их ничего на свете нет».

-Это ты в Иерусалиме просто не был, - Рахели внезапно, нежно покраснела: «Я бы хотела, чтобы у

меня было много деток».

-И у меня, - Малка прижалась к боку сестры. Элишева подумала и заметила, накручивая на палец

темный локон: «Я пока не знаю. Но решу, непременно. А ты? - она посмотрела на Хаима. «Сам же

все и начал, так что говори».

Серые, в длинных, темных ресницах, глаза мальчика улыбнулись: «Разведчиком, как мой папа.

Только жалко, что мы не воюем. Но можно отправиться на запад, там индейские территории.

Натан, - он рассмеялся, - будет банкиром, у него с математикой хорошо. Вот, все и сказали, - он

потрепал брата по каштановой голове. Тот важно заметил: «Не только банкиром, я буду работать в

правительстве, поняли? Как папа и дядя Дэниел, только дядя Дэниел - дипломат».

-Это как? - спросила Рахели. Давид пообещал: «Я тебе расскажу, на обеде. Дядя Дэниел к нам

приезжал, открывать американское посольство, в Гааге, и все мне объяснил. Он даже в Марокко

был!»

-А раввином никто не хочет стать, - внезапно, грустно сказала Малка. Давид успокоил ее: «Моше

будет, он мне написал. А вы с ним играете, с Моше?»

-Нельзя, - покраснела Рахели. «Нескромно, он же мальчик».

-А мы кто? - ядовито поинтересовался Хаим. Элишева рассмеялась: «У них на Святой Земле все по-

другому. Мама мне рассказывала, она там два года жила, и папа - тоже». Натан прислушался:

«Пошли, сейчас Тору будут выносить. Ваш папа за чтеца сегодня, - он завистливо вздохнул, - у него

голос - такой красивый».

Девочки поднялись наверх. Рахели, устроившись рядом с Мораг, шепнула: «Расскажи сказку». Та

улыбнулась и погладила девочку по голове: «Вечером, когда укладываться будем. А сейчас тихо, -

велела она, поднимаясь, - двери Ковчега Завета раскрылись, - Тору же читают».

-Ты же не еврейка, - удивилась Рахели. «И Мэри тоже, - она взглянула на смуглую, стройную

девушку, что стояла рядом с Мирьям.

-Папа и мама говорят, что надо уважать любую веру, - тихо ответила Мораг. «Наша бабушка

Онатарио, - вы ее увидите, это от нее я столько преданий знаю, она вообще - в духов верит. Она же

индианка, наполовину».

-Духи, - зачарованно повторила Рахели. Мораг, откинув на спину угольно-черные, густые, тяжелые

волосы, добавила: «Когда будете у нас гостить - пойдем в лес, за ягодами, может, оленя увидим,

или лису. Или волка, - расширив темные, прозрачные глаза загадочно добавила девочка.

Мэри шикнула на них сзади. Мораг, шурша шелковым платьем, усаживаясь на скамью, приложила

палец к губам.

-Всех вызвали, - ласково сказала Эстер, когда чтение Торы закончилось, - и мужа твоего, Дина, и

наших - тоже». Она перегнулась вниз : «Смотрите, рав Гершом сейчас говорить будет, на биму

идет».

Дина обвела глазами забитую женщинами галерею. Вдыхая запах духов, глядя на разноцветные

шелка, на бархатные шляпы, женщина подумала: «Если бы мы тут остались..., Аарон бы раввином

был, девочки бы учились. Я с дамами говорила, на том чаепитии, что Эстер в честь нас устроила. У

всех дочери - на фортепьяно играть умеют, языки знают, книги светские читают…, А ведь

соблюдающие люди, все в синагогу ходят, на благотворительность жертвуют. Значит, можно так...»

Она закрыла глаза и вспомнила уходящую вверх Стену, золотой закат над крышами города,

гранатовое дерево в своем саду. «Аарону будет плохо, - твердо сказала себе Дина. «Он издалека в

Святую Землю приехал. Он же мне рассказывал, как он ту игрушку вырезал - даже еще не видя

Иерусалима. Нельзя его оттуда отрывать, я же чувствую, - она тихо вздохнула, - Аарон должен там

жить…»

Рав Гершом откашлялся: «Сегодня, в честь праздника Дарования Торы, я бы хотел прочесть вам

письмо, полученное нами от президента Соединенных Штатов Америки. Как вы знаете, еврейская

община послала мистеру Вашингтону приветствие, по случаю его избрания на этот высокий пост.

Он поздравляет старосту нашей синагоги, мистера Меира Горовица, который покинул на

ближайшие два года свое место в правительстве нашей страны, для того, чтобы стать депутатом от

штата Нью-Йорк в Палате Представителей. И вот, - раввин развернул письмо, - слова нашего

президента:

-Не соответствовало бы прямоте моего характера, если бы я не отметил, что польщен вашей

благосклонной оценкой моей администрации и искренними пожеланиями моего процветания, -

по синагоге пронесся легкий смех. Рав Гершом, огладив бороду, тоже улыбнулся.

-Пусть же потомки сынов Авраама, обитающие в этой стране, продолжают ощущать добрую волю

всех жителей, ибо каждый да пребудет в безопасности под собственным виноградником и

смоковницей, и никто не должен быть ему угрозой. Да озарит Отец милосердный наш путь

светом, а не тьмой, и сделает нас всех при наших ремеслах полезными здесь в подобающее время

и подобающим образом, и постоянно счастливыми, - закончил он. Отложив письмо, раввин

увидел, как поднимается община. Эстер захлопала первой. Хаим с Натаном, прижавшись к отцу,

глядя на американский флаг, в один голос, спросили: «Папа, и теперь всегда будет так?»

-Конечно, - просто ответил Меир. Наклонившись, он взял сыновей на руки: «Запомните, милые -

это наша страна, нам ее строить, и нам защищать».

Он поднял голову. Увидев на галерее жену и сестру, Меир спокойно, уверенно улыбнулся.

Озеро Эри

Шпага висела над сложенным из озерных валунов камином. Давид стоял, открыв рот: «А почему

твой папа ее не носит? Раньше же он воевал?»

-Угу, - мальчик погладил Ратонеро, что лежал на оленьей шкуре, уткнув нос в лапы. Дома было

тихо, только сверху доносились приглушенные, еле слышные стоны и мягкий, ласковый женский

голос. «У тети Дины скоро ребеночек будет, - подумал Элайджа. «Мама там, и тетя Эстер, и

бабушка Онатарио. Интересно, мальчик, или девочка? Рахели мне сказала, что они еще одну

сестричку хотят».

-Папа, - наконец, сказал Элайджа, - с тех пор, как стал квакером, больше не берет в руки оружие. И

я тоже, - он улыбнулся, - квакером буду, мне в доме собраний нравится. То есть я еврей, конечно, -

Элайджа посмотрел в темные, большие глаза Давида, - но я хочу, как папа. Он раньше был

моряком, британским кораблем командовал. Потом, когда папа узнал, что мою тетю Юджинию,

маму Мэри - убили, так перешел на сторону американцев.

Давид взглянул на золоченых кентавров:

-Мне мама рассказывала о Вороне, он же наш предок - и мой, и твой.

Мальчик присел, и потрепал за ушами Ратонеро: «Он вчера всю ночь гулял. По-моему, вы,

Элайджа, скоро щенком обзаведетесь. Дядя Аарон отца Ратонеро из Южной Америки привез, мне

папа говорил,- Давид склонил голову и прислушался.

Мать, - высокая, быстрая, в простом платье и платке на темных косах, - крикнула со двора:

-Мальчики, дядя Стивен ждет. Все уже на боте, мы идем на острова, а потом - на рыбалку».

Давид в последний раз посмотрел на оружие: «У мамы тоже - шпага была, и пистолеты. Она

отлично стреляет, до сих пор. Как бы так изловчиться, чтобы стать врачом и стрелять

одновременно? И на лошади ездить, у меня хорошо получается».

-У вас тут очень красиво, - одобрительно сказал Давид, оглядывая двор. «И коровы свои, и овцы, и

даже ткацкий стан, я его и не видел никогда. И как чисто, будто у нас, в Голландии».

Элайджа заглянул в птичник, и бросил курам зерна. «Я тоже помогаю, - ответил он гордо. «Овец

стригу. Мама меня и доить научила, и кур резать. Пошли, - он подтолкнул Давида, - сейчас

увидишь Эри, оно очень красивое».

Джо взглянула на раскрытые окна спальни. Посмотрев вслед мальчишкам, что уже бежали по

деревянной лестнице, женщина звонко свистнула.

Дина высунула из окна белокурую, в холщовом платке голову:

-Еще не скоро. Я миссис Онатарио отдохнуть отправила, вместе с Мирьям - они же всю ночь в

деревне роды принимали. И Дебора спит. А Эстер со мной, рассказывает мне, как ее на аукционе

продавали, - из-за спины Дины раздался смех и женский голос сказал: «Никогда еще в Чарльстоне

такой цены не было».

-Я тогда скажу Аарону, что все хорошо, - Джо улыбнулась, и вернулась на причал. Девчонки уже

бегали по палубе, капитан Кроу показывал мальчикам, как вязать узлы, на белом песке берега

горел костер.

-Вот вы, - сказал Иосиф, переворачивая насаженную на палочку рыбу, - сети идете забрасывать, а

рав Горовиц, - он подтолкнул Аарона в плечо, - тряхнул стариной, опустил в озеро удочку на

рассвете, и нам теперь есть, чем позавтракать.

-Вы же завтракали! - возмутилась Джо. «Яйца, хлеб кукурузный, каша с маслом, кофе…»

-Это второй завтрак, - Меир, что сидел, прислонившись к бревну, блаженно закрыв глаза,

потянулся: «Мы уже успели проголодаться»

-Там все в порядке, - Джо кивнула на дом. Муж незаметно задержал ее руку в своей ладони.

Женщина, чуть вздрогнув, погладила его пальцы. «Прокачу Иосифа сегодня на боте, - смешливо

решила Джо, вставая к штурвалу. «Вечером выйдем в озеро, бросим якорь где-нибудь у

островов…»

Она подтолкнула Мэри, что стояла, засунув руки в карманы куртки: «Отец тебя отлично научил

морскому делу. Хоть сейчас матросом можешь наниматься».

-Может, так и будет, - шутливо ответила девушка, крикнув: «Мораг! Расскажи нашим гостям об

островах, пока мы туда идем!»

Аарон посмотрел на накренившийся бот, на детей, что прыгали по палубе. Он вздохнул,

разделывая рыбу: «Так ты, Меир, считаешь, что нам надо тут остаться?»

Кузен пожал плечами:

-Дорогой мой, ты здесь за год столько заработаешь, сколько в Иерусалиме - за всю жизнь не

увидишь. И потом, - добавил Меир, - не забывай, общины тут оплачивают дом для раввина.

Хочешь - на восточном побережье оставайся, хочешь - езжай дальше, на запад все тянутся, - он

взглянул на бесконечный, сверкающий простор озера: «Там, на западе - будущее этой страны, я

уверен. Кинтейлу золото как раз оттуда привозили. А потом, - он бросил камешек в воду, -

доберемся до Тихого океана, построим там города…»

-Не в деньгах же дело – неохотно пробормотал Аарон и взглянул на Иосифа. Тот хмыкнул: «Один

ты такое решать не можешь. Поговори с Диной, осенью, как в Нью-Йорк вернемся. А то сейчас

дитя родится…., - он осекся и посмотрел в сторону деревянной лестницы.

Эстер стояла наверху, крича что-то, улыбаясь. Аарон прислушался, и рассмеявшись: «Вот и

родилось, - он быстро поднялся к дому.

Миссис Онатарио и Мирьям хлопотали у очага. «Красавица, - радостно сказала Мирьям. «Дина

молодец, отлично справилась. Иди, иди к ним, - велела она, - мы сейчас воды нагреем, искупаем

вашу доченьку».

Легкий ветер с озера шевелил холщовые занавески спальни. Дина сидела, опираясь на подушки,

любуясь новорожденной. Дверь скрипнула, и женщина вскинула голубые глаза: «Аарон…, ты не

рад, наверное…»

-Что ты, - он стоял, не в силах перешагнуть порог. «Какая она красивая, - подумал Аарон. «Я вас

люблю, - он присел на постель и осторожно коснулся нежной щечки девочки. «Беленькая, -

улыбнулся Аарон. «В тебя, мое счастье, Динале…»

-Глаза темные, - шепнула жена. «Как у тебя, милый мой. Батшева, - она покачала дочь. Та

почмокала. Аарон, наклонившись, едва дыша, поцеловал младенца. Ребенок открыл глаза -

большие, в длинных ресницах и требовательно заплакал.

-Корми, - Аарон все смотрел на них: «Батшева, да. Мы ее будем звать Американка, - ласково

добавил мужчина и повторил: «Американка».

Джо лежала на песке, устроившись головой на плече мужа. Он пошевелился и натянул на них

куртку. Горел костер, в озере лениво плескала рыба, над их головами играл, переливался Млечный

Путь.

-Девочка, - усмехнулся Иосиф. «Дети целый день, как с прогулки вернулись, только об этом и

говорили. Здоровенькая, крепкая. Я за ней присмотрю, раз мы на целый год в Нью-Йорке

остаемся. Меир нам дом свой отдает, на это время».

Джо приподнялась на локте, и, целуя его, велела: «А ну скажи! Я же вижу, - ты уже которую

неделю ходишь, и глаза от меня прячешь. Не дело, Иосиф, - она потерлась холодным носом о его

щеку.

Муж обнял ее, и вздохнул: «Скажу, вот только тебе это не понравится, конечно…»

Джо тихо слушала. Потом, прижавшись к нему, женщина усмехнулась: «Знаешь, когда я в тебя

влюбилась?»

-На «Молнии», у Черного Этьена, - удивленно ответил Иосиф. «Тогда же, когда и я в тебя».

-Когда ты его лечил, - задумчиво проговорила Джо. Она присела и собрала на затылке темные

волосы: «Ты тогда сказал, что это - твой долг. Именно так, - Джо помолчала. Наклонившись, взяв

его лицо в ладони, она шепнула: «Так и будет, Иосиф. Ты делай то, что должно, а мы подождем

тебя».

-Это я буду ждать, - выдохнул Иосиф, обнимая ее, переворачивая на спину, целуя маленькую, едва

заметную грудь. «Буду ждать, когда увижу тебя, Черная Джо. До конца дней моих».

-Да! - крикнула она, приподнявшись, привлекая его к себе, вцепившись сильными руками в его

плечи. Птицы на вершинах сосен встрепенулись. Встав на крыло, они закружились над тихой

бухтой, над лунной дорожкой на воде, над легкими волнами, с шуршанием набегавшими на

берег.

Эпилог

Нью-Йорк, осень 1790 года

Деревья в саду, - золотые, рыжие, - опускали свои ветви на крышу шалаша. «Вот и все, - сказал

капитан Кроу, спускаясь по приставной лестнице. «Теперь стены хорошие, крепкие. Восемь дней

простоят».

-Дядя Аарон, - умоляюще сказал Элайджа, - можно мы с Давидом тут переночуем? Я на озере

ночую - а ведь у нас холоднее. Это ведь заповедь, - прибавил мальчик. «Хаим с Натаном тоже - в

Филадельфии будут в шалаше спать».

Аарон, что сидел на скамейке, ловко вырезая деревянную погремушку, улыбнулся: «Если мамы

вам одеял дадут…»

-Дадут, - горячо ответил Давид, и шепнул Элайдже: «Ты мне про озера расскажешь, а я тебе - о

Карибском море, и о джунглях. Папа дядю Аарона как раз в джунглях встретил. Потом моего папу

сжечь хотели, на костре, а мама и дядя Аарон, и другие пираты его спасли».

Аарон собрал игрушку. Стивен, присев рядом с ним, закурив, улыбнулся: «Батшева ваша

порадуется. Она у вас веселая, смеется все время».

-Славная доченька, - ласково согласился Аарон. «Вот, как раз год ей исполнится, и отправимся

обратно. Я в это время буду раву Гершому помогать, преподавать…»

Он замолчал и вспомнил глаза жены. Дина стояла у зеркала, растерянно вертя в руках

бриллиантовые серьги. «Аарон, - жалобно сказала она, - но ведь дорого…, Может, не надо было…»

-Как это не надо? - он посмотрел на ее волосы: «На озере тоже - едва косынкой прикрывала. А тут

шляпы, береты..., Как красиво все-таки».

Он приподнял мягкую прядь и провел губами по белеющей из-под кружев шее. «Новый Год же

послезавтра, - ласково заметил он. «Тебя радовать надо, любовь моя, мудрецы так заповедовали.

Тем более, - он взглянул на Батшеву, что спала в колыбели, - доченька у нас родилась. Ты же не

сможешь пойти в синагогу, - он вздохнул, - с маленькой, но ничего, Мирьям и Сара за девочками

присмотрят, не волнуйся».

-Радовать, - лукаво отозвалась Дина, вдевая в уши серьги, - можно по-разному, рав Горовиц.

Рахели и Малка на прогулке, так что…, - она вздохнула: «Только все равно - тихо надо, а то

Батшева…»

-Не проснется, - уверил Дину муж. От нее пахло молоком, свежестью, шелковое, светлое платье

чуть слышно шуршало, и Аарон, целуя ее, подумал: «Мы и, правда - могли бы тут остаться. Свой

дом, обеспеченная жизнь, Дине не надо будет работать, девочки выйдут замуж в хорошие

семьи…, Надо поговорить с ней».

Но потом он вспомнил огненный закат над холмами Иерусалима, и сердце кольнуло мгновенной,

острой тоской. «Почему так? - спросил себя Аарон, обнимая жену. «Это как без Дины - не вижу ее,

и душа болит, места себе не находит. Так и со Святой Землей, с Иерусалимом. Чувствую, что

должен быть там, не знаю, почему - но должен. Без него мне не жить».

Дина, поцеловав его темные глаза, прижав его к себе, едва слышно сказала: «Люблю тебя!»

Аарон обернулся - девчонки стояли на каменных ступенях, удерживая маленькую Дебору.

-К Давиду! - капризно сказала девочка. «К мальчикам хочу!»

Капитан Кроу, рассмеявшись, потушил окурок. Присев, он раскрыл объятья: «Я тоже мальчик, моя

хорошая! Пойдешь к папе?»

Дебора бойко сбежала на усыпанную мраморной крошкой дорожку. Девочки устроились у

журчащего фонтана, на еще зеленой, усыпанной осенними листьями, лужайке.

-Какой дом хороший у Меира, - подумал Аарон, выдыхая дым, смотря на дочерей и Элишеву. Они

о чем-то разговаривали - тихо, серьезно. «Три этажа, - он взглянул на чистые, в мелких переплетах,

окна, - и комнаты какие большие. Мирьям со Стивеном после Суккота домой поедут, на озеро, а

мы тут до лета останемся. И от денег они с Эстер отказались. Мы же предлагали платить за

особняк. Сказали, что даже слышать ничего такого не хотят. На Песах сюда приедут, устроим

семейный седер…, Иосиф будет в кабинете Эстер больных принимать, я в синагоге поработаю, так

год и проведем».

-Дядя Аарон, - раздался рядом серьезный голосок Элишевы. Она присела на скамейку. Девочка,

поерзав, робко попросила: «Дядя Аарон, расскажите мне об Иерусалиме, пожалуйста. Моше, друг

Давида, письмо ему прислал, как они учатся. Так интересно! - вздохнула девочка. Помолчав, она

подняла светло-голубые, прозрачные глаза: «Рахели и Малка меня приглашали к вам приехать, в

гости, как вырасту. Можно?»

-Конечно, можно, - улыбнулся Аарон: «Когда подъезжаешь к Иерусалиму, на мулах, надо

подняться на холм. Город наш тоже - стоит на холмах…»

Он рассказывал и смотрел на сад - дети украшали сукку гирляндами из золотых листьев. Капитан

Кроу, держа на руках Дебору, показывал ей что-то в кронах деревьев, дул нежный, едва заметный

ветер с моря. Весь Нью-Йорк был погружен в сладкое, вечернее спокойствие, залитое светом

заходящего солнца.

Дина оглядела очаги на кухне: «Ты на стол накрывай. Детей опять отсаживать придется, двое

уехали, и все равно - много их».

-Эстер же тебе предлагала - слуг нанять, - заметила Мирьям, помешивая рыбный суп. Дина нежно

покраснела: «Не привыкла я к такому, дома сама все делаю, да и ты тоже, даже кур режешь».

-А кому их еще резать, - заметила Мирьям. «Элайджа, правда, теперь - тоже умеет». Она

прислушалась: «Звонят. Должно быть, Джо с Мэри и Мораг из библиотеки вернулась, почитаем

вволю. И ты читай, - велела она Дине, - английский у тебя хороший, справишься».

-Буду, - кивнула Дина. Выйдя в холл, женщина распахнула тяжелую дверь. Его волосы - русые, чуть

вьющиеся, золотились в лучах заката. Он был высокий, выше ее на две головы, широкоплечий, в

старой, потрепанной холщовой куртке и льняной, заношенной рубашке.

Зеленовато-голубые глаза весело взглянули на нее. «Прямо с реки Потомак, - улыбнулся мужчина,

- надеюсь, что я успел к обеду. Дэниел Вулф, - он протянул крепкую руку. От него пахло лесом и

смолой. Дина, коснувшись его ладони, забыв обо всех запретах, почувствовала под пальцами

следы от заноз.

-Лес валили, - усмехнулся он. «Вы, должно быть, госпожа Горовиц. Мне Меир говорил, зимой еще,

что вы сюда собираетесь. Рад встрече».

-Я тоже, мистер Вулф, - только и смогла вымолвить Дина.

Гребень медленно скользил по длинным, падавшим ниже пояса волосам. Мораг, что сидела на

кушетке, поджав ноги, вдруг хихикнула: «Ты за обедом на дядю Дэниела смотрела, я видела».

-Смотрела потому, что он говорил, просто из вежливости - Мэри стала заплетать косы сестре.

Мораг помолчала: «Дядя Дэниел раньше был влюблен в нашу маму. Я слышала, как бабушка

Франклин и бабушка Онатарио разговаривали об этом, еще, когда бабушка Франклин жива была».

Мэри вспомнила надгробье серого гранита, с простым крестом. «Темперанс Франклин. Много

было жен добродетельных, но ты превзошла всех их». Она вздохнула: «То дело давнее, а дядя

Дэниел, - девушка почувствовала, что краснеет, - он просто много знает, много путешествовал - с

ним интересно, вот и все».

-Ну-ну, - только и сказала Мораг. Мэри отозвалась, с внезапной злостью в голосе: «Все равно я тут,

а Америке, не смогу выйти замуж. По мне сразу видно, - она коснулась своих мелких кудряшек, -

какая у меня кровь. Я не белая».

Мораг посмотрела в блестящие, зеленые глаза. Поднявшись, обняв сестру, она твердо

проговорила: «Ничего не видно, не придумывай. И вообще, - девочка рассмеялась, - а мне что

делать? У меня половина индейской крови. Интересно, - она застыла, глядя на ночное, усеянное

звездами небо за окном, - а что с Меневой случилось? Он все-таки мой брат…»

Мэри погладила сестру по голове: «Мы его никогда больше не увидим, думаю».

-Я его и не помню почти, - Мораг помрачнела. «И отца не помню. А ты…, - она осеклась и стерла

слезу со смуглой щеки: «Прости, пожалуйста».

-Кого бы я хотела увидеть, - весело сказала Мэри, забираясь в постель, - так это Джона. Помнишь,

мама о нем рассказывала? Мы с ним дружили, с ним весело было. Давай спать, - она задула свечу.

Мораг, свернувшись в клубочек рядом с ней, сразу задремала.

Мэри лежала, закинув руки за голову, слыша его уверенный, спокойный голос: «Вот тут, - бумага

зашуршала, - будет город. Мы там как следует, все промерили. Месье л’Анфан уже начал

планировать дороги, улицы…Я еще напишу в Лондон, кузине Изабелле. Думаю, она с

удовольствием примет участие в такой работе, она отличный архитектор, - Дэниел усмехнулся:

«Она уже целый город построила, Эс-Сувейру».

Взрослые заговорили о Марокко, о том, какие здания будут строиться в новом городе. Мэри

исподтишка посмотрела на Дэниела - заходя в столовую, он усмешливо сказал: «Надеюсь, вы меня

простите за такой скромный наряд. Я не успел заехать в Филадельфию, остановился тут, на

постоялом дворе».

-Ему идет, - подумала Мэри, рассматривая загорелую, крепкую шею, приоткрытую воротником

льняной рубашки.

-Разумеется, - Дэниел отпил вина, - я уже выбрал участок и для своего дома, и для особняка

Горовицей - будем соседями. Бостонский дом я Тедди отдам, как он в Америку приедет. А вы еще

не были в Англии? - внезапно спросил он. Мэри, вздрогнув, ответила: «Нет»

-Как Мораг подрастет, - рассмеялся капитан Кроу, - мы их отправим в Лондон, и в Париж - с

родственниками повидаться.

Мэри перевернулась на бок: «Брось, он взрослый мужчина, правая рука министра иностранных

дел, зачем ты ему нужна…». Девушка поворочалась и, взбив подушки, закрыла глаза.

В саду было тихо. Дина, присев на каменные ступени, покачала Батшеву: «Видишь, все в синагогу

ушли, первый день праздника. Одни мы с тобой остались». Полуденное, осеннее солнце

золотило листья деревьев. Батшева, проснувшись, позевала и попросила грудь. Дина кормила ее,

глядя на сукку: «Мальчишки все-таки там ночевали. Мирьям сказала - даже не замерзли. Тепло

еще, ничего страшного».

Она отнесла спящую дочь наверх. Спустившись на кухню, Дина хмыкнула: «Как вернутся все - надо

будет обед подавать. Дети помогут еду носить, ничего страшного».

Дина налила в стакан воды. Пройдя по дорожке, присев на деревянную скамью в суке, она

немного отпила, пробормотав благословение.

-Что, даже воды нельзя в доме выпить? - услышала она знакомый голос. Дэниел поклонился и

прошел внутрь: «Вы позволите, кузина Дина?»

-Конечно, кузен Дэниел, - она покраснела. Мужчина устроился рядом. Дина лукаво добавила:

«Пить, и есть надо только в сукке. И ночевать тоже, но только мужчинам, разумеется».

-Значит, вы одна спите сейчас? - его зеленовато-голубые глаза все смотрели на нее - пристально.

Дина зарделась и буркнула: «Тут холодно, кузен Дэниел, разрешается в доме оставаться».

-Это нескромно, - беспомощно подумала Дина. «Тут сад, конечно, но он ведь закрытый..., И

Батшева наверху спит…, Он родственник, только очень дальний. И не еврей. Господи, надо встать

и уйти!»

Однако она все сидела на скамейке, краснея. Дэниел полюбовался белокурой прядью,

спускавшейся из-под завязанного по-домашнему платка синего шелка: «Я ей нравлюсь, сразу

видно. Кузина Дина, - он усмехнулся: «Я, к сожалению, должен возвращаться в Филадельфию, по

делам. Раз вы тут до следующего лета, а, может быть, и дальше, - мне Меир говорил, - я вас

навещу, кузина Дина. Вы будете мне рады?»

Дина почувствовала его горячую, крепкую ладонь, рядом со своей рукой. Женщина ощутила

прикосновение его пальцев. Сглотнув, она ответила: «Да».

-Я так и знал, - шепнул Дэниел и рассмеялся про себя:

-Вот и отлично. Красивая, молодая любовница, и сама же не заинтересована в огласке. Пойди еще

найди такую женщину. Эстер постарела сильно, седина уже в голове, да и не след соблазнять жену

коллеги. Меир хоть и депутат пока, но потом вернется в правительство. А Мирьям, кроме своего

квакера-трезвенника, никого другого не видит. Да и подурнела она в деревне, раньше у нее

столько веснушек не было. А эта…, - он наклонился и прижался губами к шее Дины, - эта…Она бы

мне прямо тут отдалась, но не надо, опасно.

-Кузен Дэниел, - услышал он растерянный голос. «Кузен Дэниел, я прошу вас, не надо, это грех…»

-Я ведь совсем один, кузина Дина, - едва слышно, горько, сказал Дэниел. «Живу на постоялых

дворах, у друзей…, Никто меня не ждет, никому я не нужен,…Пожалуйста, не будьте такой

жестокой, я прошу вас…, Один поцелуй, всего только один..., Я, - он помолчал, - я буду вспоминать

его, всю жизнь…»

Мужчина опустился на колени. Дина почувствовала мимолетное, нежное, прикосновение его губ.

Она заставила себя отстраниться, слыша, как стучит ее сердце, - беспорядочно, глухо.

-Спасибо, - Дэниел помолчал, - Дина. Спасибо вам. Мы с вами еще увидимся, обещаю.

Он поднялся и, коротко поклонившись, вышел. Дина откинулась на спинку скамейки, глядя на свои

дрожащие пальцы. Только плач Батшевы погнал ее в дом, в спальное крыло. Она дала дочери

грудь и долго сидела на кровати, ласково укачивая ее: «Нет, нет, я не смогу, не смогу…»

Дина сняла бриллиантовые серьги. Положив их на серебряный поднос, встряхнув непокрытыми

волосами, она улыбнулась: «Тебя так все хвалили за обедом, Аарон, и новый староста синагоги, и

его жена…, Так приятно».

Она стала заплетать косы. Муж, что уже полулежал в постели, читая что-то, попросил: «Иди сюда,

милая».

Дина присела рядом. Аарон, замявшись, взял ее маленькую руку: «Предлагают тут мне остаться,

Динале. В новый город поехать, мы сегодня с равом Гершомом говорили об этом…, Понимаешь,

все хорошо, и дом у нас будет, большой, и девочки будут учиться…, Но я буду тосковать по

Иерусалиму, я знаю, - он тяжело вздохнул. Дина приникла головой к его плечу:

-Я не устою. Если мы будем жить там, в столице, - я не устою. Он будет рядом, мы будем

видеться…Господи, прости меня, я согрешила, я знаю, нельзя было позволять ему то, что я

позволила….

Она поцеловала мужа в щеку: «Тебе же лучше в Святой Земле, Аарон. А мне и девочкам - хорошо

там, где хорошо тебе. Так что следующим летом вернемся, как и решили».

Батшева заворочалась в колыбели. Дина, поднявшись, взяв дочь - повернулась к мужу. Он смотрел

на нее - темными, красивыми глазами: «Иди сюда, с маленькой». Аарон отложил книгу и устроил

их в своих руках. Он смотрел на то, как кормит жена, обнимая ее, шепча на ухо что-то нежное.

Дина, закрыв глаза, сказала себе: «Обещаю, больше никогда не оступлюсь».

-Я люблю вас, - Аарон полюбовался спокойным личиком Батшевы и запел: «Durme, durme, mi alma

donzel a, durme, durme, sin ansia y dolor».

-Без горя и несчастий, - Дина помолчала и повторила: «Без горя и несчастий. Я уверена, Аарон, так

и будет».

Пролог

Варенн, Франция, июнь 1791 года

Роскошная карета, запряженная четверкой гнедых, медленно ехала по накатанной, широкой

дороге. Вокруг зеленели поля, вдалеке, над лесом, кружились какие-то птицы. Кучер - маленького

роста, плотный, коротко остриженный, приоткрыл окошечко: «Там застава, ваша светлость».

-Спасибо, Робер, - одними губами отозвался Джон. Он потер ноющий висок, и, поправив свой

шелковый галстук, поиграл перстнями на пальцах:

-Ничего страшного, до Монмеди всего двадцать пять миль. Это, наверняка, последняя проверка

документов перед границей. К вечеру будем уже во Фландрии, там ждет мой сын. Ваш брат, -

герцог поклонился невысокой, белокурой женщине с усталым лицом, в простом платье служанки,

- ваш брат, император Леопольд, ваше величество, - согласен отправить австрийские войска

против армии бунтовщиков.

-Долой дворян! - раздался чей-то залихватский голос с дороги. В золоченую дверцу ударился

комок грязи. Робер щелкнул кнутом, карета покатилась быстрее. Женщина, посмотрев

припухшими, голубыми глазами вслед отряду солдат, что шел к Парижу - перекрестилась.

-Луи, ты слышал? - тихо сказала она мужу, что сидел, прижавшись виском к шелковой обивке

кареты. Он был в ливрее лакея, с коротко постриженными белокурыми волосами. «У него же

седина, - поняла Мария-Антуанетта. «Господи, бедный мой, ему и сорока нет. Как постарел за это

время, что нас в Тюильри держали. Только бы с детьми все хорошо было. Ничего, сейчас выедем

из Франции, и все образуется».

-Луи, - она потормошила мужа, - мой брат согласен помочь нашей борьбе, это очень хорошие

новости!

-Да, - безразлично ответил король и закрыл голубые глаза.

-Второй год он такой, - зло подумал Джон, доставая кожаную папку с бумагами. «Как из Версаля их

в Париж привезли - либо молчит, либо вздыхает: «Делайте, как знаете». И по ночам плачет,

королева Марте говорила, что укачивает его, как ребенка. Будем надеяться, за границей это у него

пройдет, иначе вести соединенные силы Европы на Францию придется мне. Или Марте, - Джон

усмехнулся. Герцог шепнул жене, что, сидя рядом, углубилась в маленький, испещренный

математическими символами, блокнот: «Убирай это, еще, не приведи Господь, карету обыскивать

будут».

-Это не то, что ты думаешь, - Марта подняла зеленые глаза: «Это просто мои заметки, с последнего

занятия у Лагранжа».

Она все-таки сунула блокнот в бархатный мешочек: «Посмотрю, как там дети».

Они с Теодором медленно шли по набережной Августинок. Марта взглянула на темную громаду

дворца Тюильри. Поежившись, она запахнула бархатную накидку, - весна была сырой, деревья в

парке были окружены лужами. Через мост, печатая шаг, шел отряд Национальной Гвардии - в

треуголках, с трехцветными кокардами.

Теодор внезапно усмехнулся:

-Грибоваль, он артиллерией занимается, пошел к Карно, этому приятелю Робеспьера, что за

армию отвечает в Национальном Собрании. Я бы запретил, если бы знал, не хочу в это влезать.

Сказал, что месье Корнель нам нужен, он отличный инженер, оружейник..., Карно ответил, что

Франции, прежде всего, нужны французы, а не люди непонятного происхождения. Так что из

Арсенала меня уволили, хорошо еще, что в Горной школе пока держат.

Марта помолчала: «Констанца приходила, говорила, что у Лавуазье они газы какие-то просили...»

-Антуан им отказал, - Теодор остановился и закурил, - объяснил, что не считает возможным

подвергать опасности жизнь людей, это первое, и второе - мы не умеем вырабатывать эти газы в

промышленных масштабах.

-Но ведь, - Марта повертела на пальце синий алмаз, - можно научиться...

Теодор прислонился к мокрому граниту набережной. «Можно, - согласился он. «Для этого надо

поменьше кричать на площадях и больше - тратить деньги на науку. При монархии хотя бы золота

не жалели на это».

-Так до сих пор монархия, - упрямо заметила Марта, накидывая на голову капюшон накидки -

пошел мелкий дождь.

-Это ненадолго, - мрачно сказал Федор, раскуривая сигару. «Месье Робеспьер, уверяю тебя, спит и

видит - как бы ему взобраться куда-нибудь повыше и руководить нацией. И нас, - он горько

усмехнулся, - «врагов народа», как пишет в своей газетенке Марат, - выгнать за границу. Ты же

сама говорила, пасынок твой в Вене только и делает, что эмигрантов привечает. Маршал де

Брольи, уже, говорят, там отряды военные формирует.

-Уезжал бы ты с нами, - тоскливо попросила Марта, глядя в его голубые, окруженные мелкими

морщинами глаза. «Правда, Теодор..., Констанцу не тронут, у нее английский паспорт, да и не

бросит она месье Лавуазье, никогда, а вот тебя..., Посадим тебя на козлы, вместе с Робером,

вторым кучером. Зачем рисковать?»

Красивое лицо замкнулось. Он коротко ответил, выбросив окурок в Сену: «Затем, что тут женщина

и ребенок, которые нуждаются в моей защите. Пока я жив, я их не оставлю. И нечего об этом

больше говорить».

Они распрощались у подъезда. Федор, поднимаясь наверх, расстегивая сюртук - вынул из кармана

икону. «Почти незаметно, - пробормотал он, рассматривая аккуратно заделанную дыру от пули. «Я

и краску такую же подобрал. Хорошо еще, что месье Максимилиан не в лик попал, с ним бы я не

справился. Спасла она Питера, конечно, придержала пулю. Как это Бойер говорил - на дюйм

левее, месье Кроу, и пришлось бы заказывать погребальную мессу. И так, бедняга - до зимы в

постели провалялся. А месье Максимилиану Питер локоть прострелил, правый. У него рука до сих

пор плохо действует. Так ему и надо, - Федор ядовито рассмеялся и позвонил.

Франсуа читал «Друг народа».

-Задницу подтирать, - коротко заметил охранник, поднимаясь, пожимая руку Федору, - и то не

годится. Месье Марат на бумаге экономит, грубая она. Спит маленький, - лицо Франсуа озарилось

неожиданной, нежной улыбкой.

Но Мишель не спал. Он сидел в своей маленькой, под кружевным пологом, кроватке, возясь с

искусно выточенными, деревянными игрушками.

Ребенок обернулся. Уверенно поднявшись, держась за ореховые перила, Мишель весело сказал:

«Папа! Мой папа!»

От мальчика пахло чем-то сонным, сладким. Оказавшись на руках у Федора, поерзав, он

потребовал: «Играть!».

-Будем, - целуя белокурые, мягкие волосы, согласился Федор. «Обязательно будем, сыночек».

Дверца кареты открылась. Офицер Национальной Гвардии, - совсем молоденький, - заглянул

внутрь: «Опять иностранцы. И богатые, у женщины платье, которых тут и не видели. А у него

кольца с бриллиантами. И слуг с собой везут».

-Попрошу ваши документы, - вежливо сказал офицер, - сами понимаете, скоро граница.

-Пожалуйста, - Джон протянул ему бумаги. «Мы едем в Брюссель, а оттуда, через Амстердам - в

Лондон. Вот мой дипломатический паспорт».

-Его светлость Джон Холланд, граф Хантингтон, герцог Экзетер, - шевеля губами, прочитал офицер.

Пахло скошенной травой, где-то в небе, над каретой, запел жаворонок. «Его величество король

Георг просит оказывать подателю сего всяческое содействие. Путешествует с женой, детьми и

слугами. Ее светлость Марта Холланд, лакей Фредерик Лантье, горничная Мари Лантье, - офицер

посмотрел на слуг: «Вы брат и сестра?»

-Муж и жена, - милое, усталое лицо женщины улыбнулось. «Уже больше десяти лет, ваше

превосходительство».

-Хорошенькая, только грустная очень - вздохнул офицер. Юноша вдруг разозлился, глядя на худые,

тонкие пальцы мадам Лантье. «Причесывает эту паразитку, - он искоса взглянул на холодное,

надменное лицо герцогини, - стирает ей чулки..., Пора отправлять всех аристократов на эшафот, и

как можно скорее, правы парижане. Короля с австриячкой - первыми туда повести».

-Что вы, мадам Лантье, - рассмеялся офицер, - я вовсе не «ваше превосходительство». Я из

крестьян, такой же рабочий человек, как и вы. Я бы хотел взглянуть на ваших детей, - обратился он

к герцогу, - трое же их?

-Разумеется, - Джон кивнул лакею. Тот, медленно двигаясь, открыл дверцу заднего отделения.

«Тоже устал, - с сожалением подумал юноша, увидев болезненное, бледное лицо лакея. У него

были припухшие, - будто он плакал, - голубые, добрые глаза.

Две девочки, сидя на персидском ковре, играли в карты, мальчик поменьше, - спал на бархатном

диванчике. Белокурая, зеленоглазая девочка вскочила. Оправив шелковое платьице, она

улыбнулась:

-Здравствуйте, офицер! Я леди Элизабет Холланд. Это моя старшая сестра, леди Мэри, ей

тринадцать, и младший брат Чарльз, наследный герцог Экзетер, ему шесть. А мне десять, -

Элизабет склонила голову набок и томно спросила: «Офицер, а можно потрогать вашу шпагу?

Мэри тоже хочет, просто она стесняется».

-Трогайте, - важно разрешил юноша. Дождавшись, пока девчонки закончат ахать, он поклонился

герцогу: «Можете продолжать путь».

-Мальчишка-то как спал крепко, - вспомнил юноша, глядя вслед удаляющейся карете.

«Маленькие, они все такие - набегаются, а потом их и не добудишься».

-Ставьте барьеры обратно, - велел он солдатам. Присев на бревно у края дороги, покусывая

какую-то травинку, юноша хмыкнул:

-Лето, какое теплое. Весна мокрая была, а после Вознесения Господня как отрезало - ни одного

дождя. Пшеница в этом году удастся. Эх, - он потянулся, - может я зря с фермы ушел? Так третий

сын, мне бы и не досталось ничего. Первому - земля, второй для Господа, а третий, - он повертел в

руках пистолет, - третий сам в люди пробивается. В Париже, в этой газете «Друг народа», пишут,

что всех кюре повесить надо и церкви разорить.

Юноша взглянул на шпиль собора, что возвышался в жаркой, полуденной дымке над далекими

крышами Варенна. «Альбер там служит, - подумал он. «Это как же - мне брата своего повесить?

Никогда такого не будет. И церкви трогать незачем, так испокон веку было - кюре за нас молятся, а

мы работаем. Ерунда, - решительно заключил он. Поднявшись, юноша сказал солдатам, что

играли в карты у обочины: «Пора и перекусить».

В карете было тих. Королева, чуть слышно выдохнула: «Марта, а не опасно оно - это снадобье?»

-Я совсем немножко ему дала, ваше величество, вы же видели - ласково отозвалась женщина. «До

границы проспит, и все. Вы же сами говорили - его высочеству дофину шесть лет. Все же

маленький ребенок, вдруг что-то не то скажет».

-Заедем в Варенн, - Джон откинулся на спинку сиденья, - купим там провизию. В Монмеди

встретимся с мадам де Круа и вашей сестрой, ваше величество. Хорошо, что мы едем раздельно -

так безопаснее.

Людовик молчал, безучастно глядя в окно, за которым были бескрайние, цветущие луга. «Такое

лето хорошее, - вдруг сказал он. «Урожай богатый будет».

-Урожай, - Джон сцепил, зубы. Мужчина опять потер ноющий тупой болью висок. «Осенью война

начнется, а он про урожай. Господи, вывезти бы их, и сдать на руки императору Леопольду. Пусть

потом что хотят, то и делают».

-Твоей сестре, Луи, надо было еще в феврале уехать, - с отголоском давнего недовольства сказала

королева, - вместе с вашими тетками. Я же предлагала…, Они добрались до Рима, и сейчас в

безопасности.

-Ты же знаешь Элизабет, - голубые глаза Людовика наполнились слезами, - она бы меня никогда не

бросила. Король вздохнул. Сцепив пальцы, отвернувшись , он опять стал смотреть в окно.

-Въезжаем в Варенн, ваша светлость - раздался голос Робера. «К постоялому двору

заворачивать?».

-Да, - отозвался Джон: «Вы из кареты не выходите, я с Робером обо всем позабочусь. И детей не

надо выпускать».

Мария-Антуанетта покраснела и со значением взглянула на Марту. «Я вас провожу, ваше

величество, - та улыбнулась, - и девочек с собой возьмем. А маленький пусть спит».

На чисто выметенном дворе было пусто. Робер, распрягая лошадей, сказал слуге: «Мы совсем

ненадолго. Коням воды дай, и позови хозяина своего, где там он у вас?»

-В погребе, с винами разбирается, - слуга быстро побежал к трехэтажному, каменному, под

черепичной крышей, дому. Окна были раскрыты, из трактира доносился стук ножей и чьи-то

голоса.

-В самый обед заехали, - незаметно поморщился Джон. «Ладно, сейчас быстро все купим, и

отправимся отсюда восвояси».

-Чего изволите, сударь? - кругленький человечек вытирал руки о передник. «Комнаты, стол?»

-Нет, нет, - Джон улыбнулся. «Нам всего лишь кое-какой провизии и вина в дорогу. Пойдемте, я

расплачусь, а мой кучер донесет ящик. И покажите, где у вас умывальная - со мной дамы, - он

обернулся на жену, что, держа за руки девочек, выходила из кареты.

-Мари, - капризно позвала та, - что ты копаешься. Возьми все, что нужно, и быстрее. Хозяин

поклонился: «Сейчас я вернусь, у меня свежие колбаски, паштет, утка..., Останетесь довольны».

Джон посмотрел на ливрею Робера: «Отлично, пистолета совсем не видно. И мой тоже незаметен.

Пальбы мы тут, конечно, поднимать не будем, незачем. Так, на всякий случай».

Они ушли вслед за хозяином, и не обратили внимания на открывшуюся дверцу кареты. «Хоть

подышать смогу, - решил Людовик, выходя во двор. «Надо сбросить с себя это..., эту болезнь…, я

же взрослый мужчина, я король...»

Он вспомнил бесконечную зиму в Тюильри, когда, бывало, он даже не поднимался с постели. За

закрытыми дверями опочивальни что-то говорили, до него доносился раздраженный голос жены,

ему приносили на подпись какие-то бумаги. Он лежал, свернувшись под меховым одеялом, глядя

на трепещущие в сумерках огоньки свечей, отчаянно желая закрыть глаза и больше никогда не

просыпаться.

-Надо жить, - твердо сказал себе Людовик. «Ради семьи, ради детей..., Луи-Шарлю всего шесть.

Мне надо вырастить мальчика. Потом он взойдет на трон, а я отрекусь от престола. Уеду в

Версаль и буду там читать книги. Интересно, что случилось с экспедицией Лаперуза? Уже третий

год от них ничего не слышно». Он прислонился к карете: «Это ведь я поддерживал Лаперуза,

Лавуазье, французскую науку - а вовсе не эти крикуны из Национальной Ассамблеи».

-Ваш счет, месье Друэ, - поклонился слуга человеку, сидевшему у окна, в компании мужчин с

трехцветными кокардами.

Тот поковырялся щепочкой в зубах: «Надо выпить последний бокал за то, чтобы Франция,

наконец, избавилась от сословия паразитов!»

-Для почтмейстера вы очень революционно настроены, месье Друэ, - смешливо заметил кто-то из

его собутыльников.

Друэ, - низкого роста, коренастый мужчина, - грохнул большим кулаком по столу. «Так оно и будет,

помяните мое слово!». Золотое экю, что он бросил на счет, подскочило. Почтмейстер,

уставившись в окно, прошептал: «Не может быть!».

-Доставайте свои пистолеты, - велел он мужчинам, - нас изволил посетить сам Бурбон.

Друэ вышел во двор, так и держа монету с профилем короля. Он положил руку на плечо

невысокому мужчине, в ливрее лакея. Мужчина, грубо усмехаясь, спросил: «Луи Бурбон»?

-Меня зовут Фредерик Лантье, месье, - робко ответил тот, - я камердинер его светлости герцога

Экзетера. Мы тут проездом, в Брюссель.

Друэ скорчил недовольную гримасу. Махнув рукой мужчинам, что сгрудились в дверях трактира,

он крикнул: «Обознался!». Из окошка кареты высунулась белокурая, растрепанная голова.

Маленький мальчик, потирая заспанные глазки, радостно сказал, потянувшись к Людовику:

«Папочка! Мы уже приехали?»

Марта застыла. Она бесцеремонно взяла королеву за острый локоть: «Не смейте туда ходить.

Сейчас дождемся девочек, тут есть черный ход, - женщина кивнула на калитку, - выберемся через

него. Дойдем до Монмеди, окольными тропами».

Мария-Антуанетта, стояла, не двигаясь, глядя на мужа. Он держал на руках Луи-Шарля. Ребенок,

сонно улыбаясь, оглядывал вооруженную толпу, что собиралась вокруг них.

-Там мой муж, - дрожащими губами выдохнула королева. «Мой сын…Я не могу, Марта, не могу их

бросить…»

-А тут ваша дочь, - жестко ответила женщина. Обернувшись, увидев девочек, что выходили из

умывальной, она приложила палец к губам и незаметно кивнула на калитку. «Пистолет у меня за

чулком, - вспомнила Марта, - драгоценности в корсете у королевы. Надо будет какие-нибудь

обноски украсть, в первой же деревне. Я их выведу, ничего страшного».

-Папа! - внезапно крикнула Мария-Тереза. Вырвав руку Элизы, девочка бросилась к карете. Марта

сцепила, зубы и успела удержать королеву за подол платья. Грубая шерсть затрещала. Она

услышала выстрел.

-Что происходит? - спокойно спросил Джон, опуская пистолет. «По какому праву вы задержали

моих слуг и моих детей, господа? Отпустите их, дайте нам уехать».

-По праву революционной законности! - брызгая слюной, ответил почтмейстер Друэ. «Это

Бурбоны, семейка паразитов, а вы - он наставил на Джона оружие, - их укрываете! За такое

полагается гильотина! Взять их! - скомандовал мужчина, и вскрикнул - пуля оцарапала ему щеку.

-Вообще, - спокойно сказал Робер, так и стоя над ящиком с провизией, - я стреляю без промаха,

месье, но для вас сделал исключение. Оставьте в покое моего хозяина.

Маленький Луи-Шарль разрыдался: «Не стреляйте! Это папа и мама! Не стреляйте в них, вы

плохие!»

-Все понятно, - Друэ вытер кровь со щеки. Он, внезапно усмехнулся: «А я не буду делать

исключений, месье».

-Мама, - прошептала Элиза, - мамочка…Месье Робер…, как же так…Что будет с их величествами, с

папой?

Марта все смотрела на труп охранника, - с разорванным пулей горлом. Он упал рядом с ящиком.

По утоптанной земле двора растеклась лужица темной, густой крови. Луи-Шарль и его сестра

плакали, цепляясь за руки королевы. «Джон, - подумала Марта, - Господи, что с ним…»

-Как голова болит, - еще успел подумать герцог. «Жарко, как жарко. Господи, где это я, ничего не

узнаю, где Марта, где Элиза?»

Пистолет выпал из внезапно ослабевшей руки. Он почувствовал, как лицо его будто стекает вниз.

Джон упал, подергиваясь, рядом с мертвецом, испачкав сюртук в его крови.

-Удар, - авторитетно заявил Друэ, пошевелив носком сапога голову Джона. «Сдохнет, туда ему и

дорога. Один он вас вывозил? - грубо спросил почтмейстер у короля.

-Вот и все, - понял Людовик. «Мою сестру тоже, наверняка, поймают. Нечего было даже, и

пытаться бежать. Франция, бедная моя Франция, - он почувствовал слезы у себя на глазах. «Один, -

услышал он твердый голос жены. Мария-Антуанетта взяла его за руку - крепко.

Уже когда их уводили под конвоем, Мария-Антуанетта оглянулась - возле умывальной никого не

было. Тело Джона так и лежало во дворе. Она вздрогнула - до нее донесся издевательский смешок

Друэ: «Бросьте этого английского шпиона в сарай, к вечеру он сдохнет». Почтмейстер стоял над

трупом Робера, поплевывая на пальцы, перелистывая документы. Разоренная, с разбитыми

дверцами карета клонилась набок - при обыске у нее сломали ось.

-Австриячка нам соврала, - заорал Друэ. «У этого англичанина была жена и дочь - ее светлость

Марта Холланд и Элизабет Холланд. Они не могли далеко уйти, найдите их, они тут, где-то в

округе!»

-Господи, помоги им, - беспомощно подумала Мария-Антуанетта. Потом их втолкнули в чулан, и

дверь захлопнулась. Королева, опустившись на пол, прижала к себе детей: «Луи, Луи, не надо, не

надо, я прошу тебя».

Он вытер заплаканное, измученное лицо: «Лучше бы нам всем было умереть, как тому бедняге,

Роберу. Простые люди за нас жизнь свою отдают, а мы…, - его губы задрожали. Король,

уткнувшись лицом в плечо жены, разрыдался.

-Ночь, - понял Джон. «Уже ночь. Как тепло. Господи, где это я? - он попытался приподняться. Левая

часть тела не двигалась, он только и мог, что скрести рукой по соломе. «Робера убили, - вспомнили

Джон. «Где их величества, где Марта с Элизой?»

Дверь сарая скрипнула. Он увидел огонек свечи. Жена была в старом, изорванном платье, в

разбитых башмаках. Волосы были прикрыты потрепанным чепцом.

Марта опустилась на колени и перекрестилась, увидев его открытые глаза. «Моргни, если ты меня

слышишь, - шепнула она. «Элиза в лесу, в безопасности. Драгоценности я в подол платья зашила,

мы тут, - Марта горько усмехнулась, - немного пошарили в домах, а платья наши выбросили. Ты

можешь идти?»

Он помотал головой. С усилием, чувствуя, как тяжело ворочается во рту язык, Джон промычал:

«Нннннн…»

-Там тачка есть, во дворе, я видела, - спокойно сказала Марта. «До границы доберемся»

-Кккк…, - он силился приподняться. Марта, уложив его обратно, вздохнула: «Их в Париж увезли.

Меня тут никто не видел, кроме хозяина трактира. Они и внимания не обратили, на то, как я в

город зашла».

-Ппппп…, - мычал он, слюна текла по подбородку. «Ннннн…Ггггггг…»

-Нельзя на границу, - Марта нежно вытерла соломой отекшее, искаженное лицо. «Надо в Париж?»

Джон с облегчением закрыл глаза и тяжело выдохнул: «Ооооо…»

-Опасно, - он почувствовал, как нежные пальцы жены пожимают ему руку. «Туда уже сообщили о

нас, а в Париже Теодор, Констанца - они помогут. Я тебя поставлю на ноги, - улыбнулась женщина,

- ты не волнуйся. Сейчас тачку привезу».

Варенн уже спал, коротко взлаивали собаки. Марта оглянулась. Перекрестившись, поправив

рваный холст, что закрывал мужа, она пошла к темнеющему за околицей города лесу.

Маленькая, худая женщина в бедняцком платье, с грязным, усталым лицом, толкавшая перед

собой тачку - остановилась перед барьером, перекрывавшим дорогу. Сзади шла босая, в

истасканной юбке, девчонка. На востоке, над крышами Варенна, вставал розовый, сияющий

рассвет, пели птицы. Офицер Национальной Гвардии зевнул: «Куда в такую рань собралась,

тетушка?»

Женщина открыла ладонь и показала ему ракушку. «К святому Иакову идем, - глухо, с

простонародным акцентом, ответила она. «Мужа моего паралич разбил. Буду молиться, чтобы он

выздоровел, а то куда же нам без кормильца, ваша светлость».

Офицер вспомнил своего брата, кюре, тишину собора, красивое лицо беломраморной Мадонны.

Подняв холст, посмотрев на изуродованное гримасой, выпачканное в пыли, лицо мужчины, юноша

перекрестился. На заросший светлой щетиной подбородок, из угла искривленного, застывшего

рта стекала слюна.

-И дочка с вами? - тихо спросил он, глядя на темный, простой крестик на шее девчонки.

-Немая она, - вздохнула женщина. Девчонка почесала одной босой ногой другую и что-то

замычала.

-Да поможет вам Господь, - растроганно сказал офицер, и махнул рукой. Барьер подняли, а он все

смотрел им вслед - женщина шла, толкая тачку, девчонка плелась сзади. Юноша вздохнул: «Глаза у

них похожи, зеленые, сразу видно - мать и дочь. Вот у кого горе, так горе, а ведь им еще до

Испании брести, и все пешком».

-Пока не доберемся до Парижа, - почти не разжимая губ, велела Марта дочери, - и рта не

раскрывай. Это я, как хочу, так и говорю, а у тебя акцент столичный, сразу подозревать нас начнут.

Элиза кивнула и неожиданно робко спросила: «Мамочка, а папа выздоровеет?»

-Обязательно, - твердо ответила Марта. Дойдя до развилки дорог, женщина свернула на западную

- ту, что вела к Парижу.

Интерлюдия

Париж, январь 1793

Сыпал мелкий, колючий снежок, толпа, что стояла на площади - возбужденно переговаривалась.

Маленькая, худая девчонка в старом шерстяном плаще и грубых, растоптанных башмаках

шныряла за спинами людей, поднимаясь на цыпочки, глядя на высокий, грубо сколоченный

эшафот, - его охраняли солдаты Национальной Гвардии. Поднятое лезвие гильотины поблескивало

в лучах низкого, зимнего солнца, что на мгновение вышло из-за туч.

-Что, - добродушно заметил один из санкюлотов, - хочешь посмотреть на то, как Бурбону голову

отрубят? Так надо было с родителями приходить, - он показал на семьи, что сидели на телегах,

разложив вокруг себя холсты с едой, - люди за полночь стали собираться. Или ты сирота? - ласково

спросил он.

Девчонка блеснула зелеными глазами. Вытерев соплю покрасневшей, костлявой лапкой, она

буркнула: «Вовсе нет. Папаша мой параличный, дома лежит, а мамаша полы моет, и я тоже, -

девочка вздохнула. Толпа завыла - темная, зарешеченная карета въехала на площадь.

-Садись ко мне на плечи, - предложил санкюлот. Элиза вздохнула: «Не хочу я тут оставаться. Но

папа просил, и мама - она, же в Тампле убирается, у королевы. Мама говорила - посмотри, ее

величество должна знать, что тут было».

Она дернула углом рта: «Спасибо». Оказавшись наверху, Элиза откинула капюшон плаща и

внимательно осмотрела толпу. «Дядя Теодор не придет, - вспомнила девочка. «Он слишком

заметный, и вообще - с тех пор, как указ издали об изгнании иностранцев, он прячется. Только

записки передает через меня, тете Тео и Мишелю. Констанца тут, наверное, в мужском костюме, -

девочка прищурилась и оглядела головы, - она же книгу пишет, ей все видеть надо. Она с месье

Лавуазье живет, в деревне, на Сене. Там безопасней».

Дверца кареты открылась и толпа взвыла: «Смерть тиранам!».

-Смерть тиранам!» - звонко закричала Элиза: «Господи, прости меня, я бы перекрестилась, но

опасно это сейчас. Тетя Тео говорила, как мы с ней в саду Тюильри встречались, что Робеспьер

готовит указ о запрещении религии».

Элиза посмотрела на невысокого человека, в одних бриджах и рубашке, что вышел из кареты,

опираясь на руку священника.

-Аббат де Фирмон, - радостно поняла Элиза, - тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди

Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно.

Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда - в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к

смертной казни приговорили, - Элиза невольно хихикнула, - и папу, и маму, и Маленького Джона,

за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они..., - Элиза пошатала языком

зуб:

-Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И

драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.

Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги

прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно,

запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог - пальцы разжимались, перо падало

из рук. «И ходит плохо, - вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо,

папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».

Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на

шее -- простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, - поежился король. Вздохнув, он

вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже - просто вышлют за

границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что

надо. Я себя знаю, - он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я

сам, святой отец, спасибо вам».

Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что

сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у

Марии-Терезы и Луи, - подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он перекрестил девочку.

Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».

Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи - об экспедиции

Лаперуза так ничего и не слышно?»

Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, - горько подумал Людовик, чувствуя холодный

ветер на шее. «Франция все равно будет ими гордиться. А мной?»

Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос - низкий,

сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже

люди. Вот и хорошо».

-Я умираю невиновным, - повторил он. «Я прощаю тех, кто обрек меня на смерть, простите и вы

их. Я говорю вам это, готовясь предстать перед Богом. Я молюсь о том, чтобы Франция больше не

страдала».

Элиза, широко открытыми глазами смотрела на то, как короля привязывают к гильотине. Аббат де

Фирмон перекрестил его: «Иди на небеса, сын святого Людовика».

-Дети, - еще успел попросить король. «Господи, убереги их от горя и несчастий, прошу тебя».

Лезвие гильотины упало, толпа ахнула, раздались крики: «Да здравствует Республика!». Палач,

подняв отрубленную голову, указывая на кровь, что капала вниз, крикнул: «Смерть тиранам!»

Высокий, тонкий юноша в простом сюртуке быстро покрывал листы блокнота стенографическими

крючками. Констанца прервалась и подышала на пальцы:

-Это будет сенсацией. За такую книгу издатели передерутся. Я видела все - штурм Бастилии, штурм

Тюильри, заседания Национальной Ассамблеи, казни..., Что папа с Изабеллой понимают, просят

меня вернуться домой, потому, что тут опасно. Одно слово - не журналисты. Даже если война с

Англией начнется - никуда не уеду. Дядя Джон остался, и Марта, и Элиза, и Теодор. Тем более тут

Антуан, - она ласково улыбнулась и услышала рядом восторженный голос: «Мсье, вы репортер?»

-К вашим услугам, - поклонилась Констанца, мгновенно оглядев некрасивую, угловатую, с

темными глазами девушку. «Роялистка, сразу видно, - хмыкнула Констанца, - глаза заплаканные и

крестик на шее. Простой, и одежда простая, не парижская. Но дворянка, речь правильная. Она мне

может пригодиться».

-Мсье Констан, - девушка пригладила рыжие, коротко стриженые волосы. «Рад знакомству,

мадам...»

-Мадемуазель, - провинциалка зарделась. «Мадемуазель Шарлотта Корде».

В библиотеке было тепло. Робеспьер, откинувшись на спинку кресла, перечитал ровные строки:

-Все те, кто, действиями или словами, поддерживает тиранию, а также все враги свободы. Все те,

кому было отказано во французском гражданстве. Все те, кто был уволен или отправлен в отставку

по решению комитетов Национальной Ассамблеи, ныне именуемой Конвентом, все бывшие

дворяне, все родственники (мужья, жены, дети, родители, братья и сестры) тех эмигрантов или

иностранных шпионов, в случае если они не выражали, - постоянно и открыто, - своей поддержки

революции. А, также сами эмигранты, покинувшие Францию, начиная с 1 июля 1789 года, даже

если они вернулись в пределы страны, - все перечисленные подлежат смертной казни по

решению Комитета Национальной Охраны.

-Прекрасно, - пробормотал Робеспьер, и налил себе вина. Поднявшись, он подошел к окну. Стекло

было залеплено мокрым снегом. Он улыбнулся: «Все прошло просто отлично, народ радуется.

Австриячка будет следующей, а детей мы заморим голодом в Тампле. Надо их разделить с

матерью. Умерли и умерли».

Он вернулся к столу. Взяв чистый лист, Робеспьер написал на нем: «Экзетер». Человек, что сидел

на мягком диване, читая «Друг народа», хохотнул и сложил газету: «Что, Максимилиан, не по

зубам тебе его светлость герцог оказался? Второй год по всей Франции ищут сбежавшего в

Варенне параличного, и никак найти не могут».

Робеспьер окинул взглядом мокрые, сочащиеся язвы на смуглом лице Марата: «Это сифилис,

несомненно. Он говорит, что заболел, когда скрывался в парижской канализации, но я точно знаю,

мне донесли - его лечат ртутью. Скорей бы он сдох, народ его любит, а так нельзя - надо, чтобы

любили одного меня. Поклонялись мне. Хотя Жан-Поль полезен, раззадоривает народ своими

статьями».

-Найдем, - пообещал Робеспьер. Устроившись на ручке кресла, он вздернул бровь: «Что там с

кампанией против попов и церквей?»

-Выдававший себя за француза месье Теодор Корнель, - начал читать Марат из блокнота, - бывший

преподаватель Горной школы, и бывший инженер Арсенала, - не только состоял на содержании у

католической церкви, шпионя за честными французскими гражданами, но, и как нам стало

известно, - являлся агентом Австрии и Пруссии.

-И Англии, - добавил Робеспьер. «Все равно, они войну Франции объявили, как австрийцы с

пруссаками. Штатгальтер, кстати, присоединился к их коалиции. Однако мы скоро победоносно

войдем в Нижние Земли. Мы готовим указ о всеобщей мобилизации в армию, - добавил

Робеспьер.

Марат озабоченно покусал перо: «Тогда напишем просто - агент объединенной коалиции врагов

революции. Как? - поинтересовался он.

-Жан-Поль, - вздохнул Робеспьер, - будь проще и люди к тебе потянутся, это закон. Твою газету

читают те, кто еле-еле вывески разбирает. А ты их пугаешь длинными словами - коалиция…»

Робеспьер задумался и велел: «Пиши!»

Он стал расхаживать по кабинету, размахивая сжатой в кулак рукой. «Хоть болеть перестала. Вот

же подонок этот Кроу, жаль, что он не сдох. Еще и зима в этом году сырая, рана все равно

стынет».

-Граждане! - проникновенно сказал Робеспьер. «Братья! Друзья! Революция в опасности. Подлые

наймиты иностранцев хотят поставить Францию на колени. Мы избавились от паразита Бурбона,

не позволим опять надеть ярмо рабства на наши шеи. Поэтому любой, кто сообщит о

местонахождении грязного шпиона попов, выродка, по имени Теодор Корнель - окажет

неоценимую услугу революции. Опасайтесь лазутчиков, граждане, будьте бдительны!»

-Вот и все, - он легко улыбнулся и осушил серебряный бокал. «Видел же ты эти подметные листки,

те, что подписаны «Dieu Le Roi». Там все просто и понятно. Король - святой мученик, королева -

прекрасная страдалица, их дети - ангелы. Максимилиан Робеспьер - олицетворение дьявола.

Простонародье только такой язык и понимает, - Робеспьер дернул углом рта. Марат спокойно

сказал: «С листками этими мы разберемся, я за ними слежу. Их явно дворянин составляет, человек

образованный. Слышал ты, на западе, в Вандее, беспорядки?»

-Они там даже не французы, - презрительно заметил Робеспьер, открывая еще одну бутылку

бордо. «Дикари, лепечущие на своем наречии, живущие в землянках. Мы отправим туда десяток

полков Национальной Гвардии, с пушками, вся Бретань в крови искупается. Что там у нас еще? - он

кивнул на блокнот.

-Возвращаясь к попам, - Марат пошлепал мокрыми, раздутыми губами, - будет статья о том, что

все священники, не присягнувшие на верность конституции - должны быть гильотинированы. И

заметка о тебе, как ты и просил - лидер нации, не спит ночами, работает при свече, воспитывает

сына..., - Марат издевательски улыбнулся и осекся - Робеспьер смотрел на него холодными,

голубыми глазами.

-Воспитываю, - процедил он и тут в дверь постучали. Невысокий, кудрявый человек в испачканной

красками холщовой куртке, зажал в руке кисть: «Максимилиан, Жан-Поль, я заканчиваю, свет

уходит. Хотите посмотреть?»

Посреди гостиной был построен невысокий подиум. Тео - в роскошном, винно-красного шелка

платье, собранном под грудью, - по новой моде, стояла, накинув на плечи кипенно-белый шарф.

Темные, падающие ниже талии, тяжелые волосы были прикрыты, синим фригийским колпаком.

-Цвета республики, - восхищенно сказал Робеспьер. «Мадемуазель Бенджаман, Жак-Луи, - он

потрепал Давида по плечу, - пишет вас настоящим символом свободы. Марианна, - он ласково

улыбнулся, - знамя Франции. Эта картина будет висеть в Конвенте».

-Я очень рада, - сухо сказала Тео, снимая колпак. «У меня сегодня спектакль, господа. Я

вынуждена, вас покинуть. Вам накроют холодный ужин в малой столовой. Всего хорошего».

Робеспьер нагнал ее уже у двери: «Это ты настраиваешь Мишеля против меня. Не играй с огнем,

Тео, ты же знаешь...»

Она повернулась и презрительно взглянула на него - сверху вниз. «Ты можешь завтра отправить

меня на эшафот – отчеканила Тео, - только не забывай - Париж тебе этого не простит. Его

величество, упокой Господь его душу, - не сильно-то любили, а вот меня..., - женщина усмехнулась,

глядя на бледные губы Робеспьера.

-Бурбона, - собрался он с силами. «Луи Бурбона. Монархия упразднена».

-Как хочу, так и называю, - сладко улыбнулась она. «Можешь зайти к Мишелю, - она кивнула на

дверь детской, - ты же отец, - издевательски протянула Тео, - я не могу тебе этого запрещать».

Внутри пахло теплым молоком. Мадам Ланю, в переднике, следила за кастрюлькой, что стояла на

треноге в камине.

Мишель, в бархатных бриджах и курточке - сидел за маленьким, по его росту столом. «Это

мерзавец Корнель ему сделал, прежде чем сбежать, - вспомнил Робеспьер. «Ничего - найдем, как

миленького и казним».

-Франция - медленно, по складам читал мальчик искусно сделанную, рукописную книжечку - моя

родина. Францией правит король...

Робеспьер сглотнул и сказал: «Нет, мой хороший. У нас республика».

Мишель повернулся. Мальчик сверкнул ледяными, синими, будто небо, отцовскими глазами:

«Уходи. Я хочу своего папу».

-Я твой отец, - Робеспьер откашлялся. «Мишель, ты же знаешь...»

-Ты исчадие ада, - по складам, раздельно произнес ребенок и улыбнулся - торжествующе,

победно. Молоко, зашипев, перелилось через край кастрюли. Робеспьер, подавив ругательство -

вышел в коридор.

Тео стояла, тяжело дыша, над фарфоровым тазом. Она распрямилась и велела себе: «Нельзя!

Нельзя их выгонять, Джону и Марте нужны сведения. Терпи, скоро все закончится. Теодор тут, он

позаботится о нас, - женщина повертела в руках увядшую, белую розу, что стояла в вазе:

-Каждую неделю присылает, как и обещал. Господи, шестнадцать лет этим годом, как мы друг

друга знаем. Элиза должна сегодня прийти, свежий цветок принести, и записку от него. Моя

готова, - она нажала на выступ в шкатулке для драгоценностей. В потайном отделении лежал

маленький конверт.

В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман,

простите..., Там у нас еще один гость».

Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный,

вон, голова в седине».

-Кто? - тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него

хватит наглости сюда явиться».

Тео зашла в гостиную и застыла у дверей - Робеспьер разговаривал с легким, изящным,

безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.

-А! - обернулся Максимилиан. «Позволь тебе представить - гражданин Донатьен Сад, депутат

Конвента и наш хороший друг».

Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно

не виделись, мадемуазель Бенджаман».

Низкие, закопченные своды трактира нависали над простыми, длинными деревянными столами.

В полуоткрытые ставни было слышен скрип колес разъезжающихся с рынка телег, ругань возниц,

в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.

Двое мужчин - высокий, мощный, широкоплечий, и пониже - сидели рядом, хлебая суп из

глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, - сказал он

собеседнику, - не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»

Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще

кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть бы

Лагранж хоть в Китае родился. Он гордость французской науки, великий математик, какая

разница, что у него до сих пор итальянское гражданство? О тебе, сам знаешь, - Лавуазье замялся,

и указал глазами в сторону «Друга народа», что валялся на столе, - сам знаешь, что говорят…»

-Пишут, - ухмыльнулся Федор. «Наймит попов, агент иностранных разведок. Помнишь отца Анри,

из церкви Сен-Сюльпис, того, что мадам Кроу отпевал?»

Лавуазье кивнул. «Той неделей в ванне нашли, - мрачно сказал Федор. «Говорят, сердце отказало».

-Ну, - протянул Лавуазье, - он все-таки был пожилой человек…

-Пожилой, - согласился Федор. «Только вот у него синяки на шее были, а еще - вся библиотека

разорена, документы сожжены…, В общем, месье Марат времени не теряет. А ты, - он зорко

взглянул на Лавуазье, - уезжал бы, Антуан, пока еще есть куда. Доберешься до Савойи, в горах

легче переходить границу. Я там в свое время все излазил, ископаемые искал. Начерчу тебе, как

ущельями пройти в Италию».

Лавуазье разломил покрытый расплавленным сыром кусок хлеба: «Ты бы свою страну бросил?»

-Я бросил - спокойно отозвался Федор. «Сбежал, как только меня в крепость собрались посадить».

В голубых глазах промелькнуло что-то, - подумал Лавуазье, - похожее на тоску. «Нет, - упрямо

сказал Лавуазье, - ты пойми, Теодор, не может, так продолжаться…Французы одумаются, поверь

мне. И потом, - он достал из кармана рабочей куртки шкатулку и мужчины закурили, - и потом, - он

тяжело вздохнул, - сам знаешь, что у меня…, - он повел рукой в сторону улицы. Федор кивнул:

«Знаю».

-Держи, - Лавуазье протянул ему холщовый мешочек и поднял руку: «Молчи. У меня пока деньги

есть, имущество не конфисковали, как у многих. Сколько ты там в своей кузнице заработаешь?»

-На суп и бутылку вина хватает, - рассмеялся Федор, - а сплю я прямо там. Все теплее, чем в

каморке какой-нибудь ютиться. Насчет денег, - он замялся, - Антуан, тут слухи ходят, что бывших

откупщиков судить собираются…

-Ничего они со мной не сделают, - отмахнулся Лавуазье и принял от хозяина еще один горшок:

«Говядина бургундская, все-таки прав ты - нигде в Париже так не покормят, как здесь».

Они уже допивали вино, когда Лавуазье, порывшись в кармане, достал маленький блокнот. «Вот, -

сказал он просто, - спрячь у себя. Так, на всякий случай».

Федор полистал страницы и потрясенно сказал: «Антуан, это же….»

-Мы еще не все элементы открыли, - вздохнул Лавуазье, - это всего лишь наброски. Но будет

жалко, если они потеряются. Если со мной что-то произойдет…, - он помолчал. Взяв перо, окунув

его в переносную, оловянную чернильницу, он быстро написал сверху первого листа: «Миру от

Антуана Лавуазье, с благодарностью».

-Я, - сказал со значением Федор, - это публиковать не буду, Антуан. Ни под своим именем, упаси

меня Господь от такой нечистоплотности, - ни под твоим именем. Подождем, тут все успокоится,

верну тебе это, - он похлопал рукой по блокноту, - и сам напечатаешь. Завещания какие-то вздумал

оставлять…, - хмуро добавил Федор.

-Дай-ка, - велел Лавуазье и сделал приписку - красивым, летящим почерком: «Дорогой ученый

будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной

картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими - для блага и величия науки».

-Вот и завещание получилось, - улыбнулся он. Легко поднявшись, ученый пожал руку Федору.

Лавуазье сбежал по деревянной лестнице вниз, в холодный, острый вечерний воздух. Небо было

золотисто-зеленым, масляные фонари еще не зажгли. Он, закрутив на шее шарф, сразу увидел

Констанцу. Девушка была в потрепанном, старом платье, короткие волосы прикрыты чепцом.

-Дядю Джона навещала, - тихо сказала она, взяв Лавуазье под руку. «У них все хорошо, он уже

писать начал, понемногу, слова короткие. Марта говорит - к лету он совсем выздоровеет. А ты как

с дядей Теодором повстречался? -спросила Констанца.

-Свое завещание ему оставил, - смешливо сказал Лавуазье, подтолкнув ее в бок, вдохнув горький

аромат цитрона. «Пошли, - он увлек ее за собой, - нам еще до Нейи-сюр-Сен добираться, до

домика нашего, - он усмехнулся.

Констанца остановилась и строго сказала: «Антуан! Ты что это - умирать собрался?».

Он обнял ее. Целуя Констанцу, прижав к какой-то стене, слыша ее ласковый шепот, Лавуазье

твердо ответил: «Нет, любовь моя. Я собрался жить. Как только мы вернемся в деревню, я тебе это

докажу».

Девушка вспомнила лихорадочный голос мадемуазель Корде: «Я его убью, этого Марата, месье

Констан! Он дьявол, дьявол, без него не было бы гильотин, ничего этого…»

-Нельзя, - сказала себе Констанца. «Нельзя ее пускать к Марату одну. Ее сразу схватят. Пойдем

вместе, - она оторвалась от поцелуя. Лавуазье, взяв ее лицо в ладони, озабоченно спросил: «Как

же ты теперь, с английским паспортом, раз война?»

-У меня, - усмехнулась Констанца, - теперь есть французский, и даже не поддельный.

Мадемуазель Шарлотта Корде из Кана, Нормандия, - она помолчала: «Так что все в порядке,

Антуан»

Он провел губами по мягкой щеке и жалобно попросил: «Пойдем, Конни, я так скучал, так

скучал…»

-Цветы, цветы, свежие цветы…- девчонка в заплатанном, шерстяном плаще приплясывала, ежась

от холода, стуча растоптанными башмаками по грязной мостовой.

Она взглянула на мужчин, что вышли из подъезда, и опять затянула: «Цветы, цветы, цветы для

дам…»

-Париж всегда останется Парижем, - хмыкнул Марат, проходя мимо. «Вы должны простить

мадемуазель Бенджаман, Донатьен, - Робеспьер взял бывшего маркиза под руку. «Она сегодня

долго позировала, у нее спектакль…, Обещаю, в следующий раз она будет приветливей».

-Не сомневаюсь, - де Сад, не отрывая взгляда от девчонки, облизал губы острым кончиком языка.

«Лет двенадцать, - понял он. «Самое то. Никто по ней плакать не будет, видно же, из трущоб».

Он обернулся и увидел охранника, что рассчитывался с девчонкой за белую розу, аккуратно

завернутую в тонкую бумагу. Де Сад поймал острый, колючий взгляд мужчины. Дождавшись, пока

тот вернется в подъезд, он сказал Робеспьеру: «Должен откланяться, Максимилиан. Мне надо

готовить речь для завтрашнего заседания». Они пожали друг другу руки. Де Сад увидел, как

девчонка, подхватив лоток - бежит к мосту, что вел на остров Ситэ.

Он помахал Робеспьеру и Марату, что заворачивали за угол, и быстро пошел за ней.

Элиза заглянула в булочную. Отсчитав медные монеты, девочка засунула себе под мышку свежий

багет. «Держи, - хозяин протянул ей профитроль, - от заведения. Как отец-то? - он улыбнулся.

-Уже лучше, - Элиза облизала пальцы. Девочка вприпрыжку побежала к дому по узкой, темной, -

уже вечерело, - улице. «Седельщик Жан Фурье, - повторяла про себя она. «Мари Фурье,

поденщица. Элиза Фурье». Даже проснувшись ночью, девочка бы могла повторить это без

запинки.

Паспорта написала мать, - Элиза помнила, как она сидела за столом в их каморке, осторожно

капая теплым воском на бумагу, прикладывая печати. Отец спал, Элиза, устроившись с ногами в

старом кресле - штопала чулки.

-А откуда печать? – спросила девочка. «Это копия, - рассеянно ответила мать, подув на свежие

чернила. «Дядя Теодор сделал, с оригинала, который месье Лавуазье, - женщина усмехнулась, -

позаимствовал на время в префектуре нашего округа. Сюда, конечно, с проверкой не придут, -

Марта повертела в руках печать и пробормотала: «В реку выброшу», - но так спокойней. Она

наклонилась над дочерью, и обняла ее:

-Ты нам очень, очень помогаешь, Элиза. Не волнуйся, в Лондоне знают, что с нами все в порядке.

Маленький Джон об этом позаботился. Так что скоро увидим и Тедди и всю семью, - мать

прикурила от свечи. Открыв дверь в низкий, узкий коридор, Марта встала на пороге комнаты.

Элиза перекусила нитку крепкими зубами : «Когда его величество казнили, на площади

Революции, там болтали, что армия скоро захватит Нижние Земли. А как же Джо, мамочка?»

Марта стряхнула пепел и улыбнулась: «Может, оно и к лучшему. Ты же слышала, что Констанца

рассказывала - Дюпорт в Национальной Ассамблее, перед самым ее роспуском, потребовал

полных гражданских прав для евреев Франции. Депутаты аплодировали стоя, а Сен-Жан,

председатель Ассамблеи, сказал, что каждый, кто выступает против этого предложения - выступает

против Конституции. Так что если Нижние Земли станут французскими - Джо и ее мужу больше не

придется платить унизительные налоги просто за то, что они ходят не в церковь, а в синагогу».

-Дядя Иосиф сможет служить в армии, - задумчиво сказала девочка. «Леон Вальд, - у его

родителей портновская мастерская, ты знаешь, - он говорил, что его старший брат, Морис - сразу в

армию записался, и уже лейтенант. Как в Америке. Значит, - Элиза подняла зеленые глаза, - в

революции бывают не только плохие вещи, мамочка?»

-Не только, - Марта выбросила окурок в камин. «Но можно было бы добиться всего того же без

смертей и крови». Она закрыла дверь. Пройдя за ширму, женщина ласково подоткнула одеяло на

большой, крепко сколоченной кровати. Муж спокойно спал. Марта, поцеловав его в лоб, шепнула:

«Все будет хорошо».

-Давай, - сказала она, вернувшись, доставая из сундука тетрадь и чернильницу с пером, - сначала

диктант, а потом - грамматика.

-Я уже деньги зарабатываю, - недовольно пробормотала Элиза. «И все равно - грамматика».

-А как же, - сочно отозвалась мать и стала размеренно диктовать.

Элиза не удержалась и отломила от багета горбушку.

-Хочешь, я тебе пирожных куплю? - раздался вкрадчивый голос сзади.

-Fous le camps! - равнодушно ответила Элиза. Девочка прибавила, сплюнув себе под ноги:

«Свинья!»

- Je peux sentir ta chatte! – не отставал мужчина - невысокий, изящно одетый, со светлыми, коротко

стрижеными волосами. Элиза почувствовала его руку у себя на плече: «Нельзя кричать. Нельзя, у

нас поддельные документы, мама с папой - в списке государственных преступников..., Если только

соврать потом жандармам, мол, я не отсюда...». Улица была пуста. Элиза стряхнула его руку: «Va te

faire foutre!»

-Сучка, - почти ласково, облизывая губы, протянул мужчина. «Маленькая, непокорная сучка...,

Сейчас я тебя научу послушанию..., - он сорвал лоток с ее плеча. Медные деньги рассыпались по

булыжному тротуару, и Элиза услышала холодный голос: «Оставь девочку в покое, мерзавец».

-Франсуа, - радостно подумала она. Даже не остановившись, чтобы собрать монеты, Элиза

помчалась к дому.

Она еще успела оглянуться - Франсуа был не один. Рядом с ним, в тусклом свете масляного

фонаря, Элиза увидела пылающие рыжим огнем волосы. «Дядя Теодор! - ахнула девочка, и чуть

было не повернула обратно. «Так нельзя, ему же опасно в драки ввязываться, его тоже ищут». Она

заметила, как мужчина строго кивнул ей, указывая на подворотню. Элиза вздохнула: «Главное,

чтобы без жандармов обошлось».

-Месье Корнель, - певуче протянул маркиз. «Давно с вами не встречались, со времен Венсенна. Я

имел счастье сегодня видеть мадемуазель Бенджаман - она еще больше похорошела. Вы знаете,

месье Робеспьер добился того, что не удалось вам, - де Сад подмигнул Федору.

-Я, - сдерживаясь, засучив рукав куртки, ответил Федор, - даже разговаривать с тобой не буду,

мерзавец.

-Месье Корнель, - еле слышно велел ему Франсуа, - уходите. Вам тут нельзя быть, это опасно. Я

сам с ним разберусь. Ради мадемуазель Бенджаман, ради Мишеля - уходите!»

-Грабят, - внезапно, тонко заверещал де Сад. «Убивают, помогите!»

Федор даже не успел увидеть лезвие ножа - маркиз сделал одно быстрое, изящное движение.

Франсуа, сдавленно закричав от боли, схватился за живот. Темная кровь лилась между пальцами

охранника. Федор подумал: «В печень попал. Не спасти, не спасти...»

Он со всей силы ударил де Сада в лицо, с удовлетворением услышав хруст кости. Маркиз

повалился на землю, воя от боли, катаясь по лужам. Вдалеке уже раздавался топот жандармов.

Федор опустился на колени и услышал легкий шепот: «Notre Dame…, Оставьте мне, месье Корнель,

я им скажу…, вы в Сену бросились..., Поверят..., Мадемуазель Бенджаман, маленький..., спасите

их...»

Федор вынул из кармана своей рабочей куртки икону. Перекрестив потерявшего сознание

Франсуа, он побежал к Сене. «Держите его! - раздался сзади голос де Сада. «Это английский

шпион, со своим подручным! Они хотели меня убить, я депутат Конвента».

На набережной было уже пусто, на темной реке шла какая-то баржа. Федор взглянул на

набережную Августинок - в окнах Тео горели, переливались огоньки свечей. «Сабля у меня

надежно спрятана, - вспомнил он. Глубоко вздохнув, пообещав себе: «Вернусь», он бросился в

обжигающую, ледяную воду.

Отец перетасовал карты. Элиза смешливо сказала: «Видишь, как у тебя хорошо получается. А там

дядя Теодор был, Франсуа..., Я убежала, жалко только, что денег не подобрала. А что это был за

человек? - поинтересовалась девочка.

-Очень плохой, - коротко вздохнул Джон. «Ты будь осторожней, милая моя».

Элиза отмахнулась. Откусив прямо от багета, она пробормотала, оглядывая крошки на столе:

«Надо еще тут все прибрать, пока мама не вернулась. А таких, - она поморщилась, - много вокруг.

Девчонки, что цветами торгуют, мне их показывали. Одни и те же пристают, а этот новый какой-то.

Не волнуйся, папа».

-Не буду, - вздохнул Джон: «Отправить бы Элизу за границу. Но как? Нельзя рисковать жизнями

других. Тедди ребенок еще, у Питера сын на руках, у Джованни тоже. Нельзя их просить сюда

приехать, да и порты все закрыты - война. Только если с рыбаками добираться. И восточная

граница на замке. Можно, конечно, горами уйти - в Италию, в Испанию..., Но ведь Марта меня

одного никогда не оставит, а одну Элизу - мы не отпустим. И Маленькому Джону нельзя

переходить границу - его тут сразу на эшафот потащат. У Иосифа тоже дети…, Ладно, - он шлепнул

картами по столу и улыбнулся, - придумаем что-нибудь».

-Опять я проиграла, - грустно сказала Элиза. Девочка тут же оживилась: «Сейчас я уберу, и буду

заниматься с тобой, папа, мама велела - каждый день».

-Иди-ка сюда, - велел отец. Ласково обняв ее, он посадил дочь на колено: «Учитель ты мой

славный. Давай, буду читать тебе Шекспира наизусть, а ты меня поправляй».

Марта вернулась домой, когда Элиза уже спала. Муж полусидел в постели, просматривая письма.

Женщина присела на кровать, и взяла его руку: «Ее теперь называют «Вдова Капет», я сама

слышала. И короля покойного - уже не Бурбоном, а Луи Капетом. Они там держатся, конечно..., -

Марта не закончила и взглянула на лицо мужа.

-Марией-Терезой они будут торговать, - спокойно проговорил герцог. «Она им не нужна, негоже

лилиям прясть, и так далее..., Надо вывозить Луи-Шарля, - он кивнул на бумаги, - граф Прованский

объявил себя регентом от имени племянника. Там, конечно, есть еще граф Артуа со своим

сыновьями, найдется, кому наследовать престол. Но это, же ребенок...»

-Да, - Марта вздохнула. Умывшись, она скользнула в постель рядом с мужем. Джон обнял ее одной

рукой за плечи. Поцеловав Марту куда-то в шею, герцог усмехнулся: «Бывший маркиз де Сад

сегодня сюда, в трущобы, забрел. Однако не на ту нарвался - наша девчонка не промах, сбежала.

Да и Теодор с Франсуа вовремя появились».

-Очень надеюсь, - сварливо сказала Марта, - что гражданин Донатьен уже плавает лицом вниз в

Сене. Выпустили всякую шваль на улицы, каждый развратник теперь кричит, что сидел за борьбу

против самодержавия..., Джон, - ахнула она, опустив руку вниз.

-А что ты думала, - герцог рассмеялся, укладывая ее рядом с собой, на бок, - полтора года я ждал.

Наконец, дождался. Можешь потрогать и убедиться..., И вообще, - он стал медленно, уже

уверенными движениями снимать с нее рубашку, - это еще больше придаст нам правдивости…,

Маленький Фурье, - он поцеловал белые, нежные лопатки. Марта, приподнявшись, задула свечу.

Тео сидела в гостиной, безучастно глядя на мокрый снег, что лепился к стеклу большого,

выходящего на набережную Августинок окна. Мишель возился с игрушечной тележкой.

Мальчик,подняв голову, спросил: «Мама Тео, а где папа? Где Франсуа?»

-Придут, - она вздохнула и повертела в руках шелковый платок. «С вечера его нет, - подумала Тео, -

принес розу белую, от Теодора, и ушел . Сказал - по делам. Господи, хоть бы ничего не

случилось...»

-Мадемуазель Бенджаман, - раздался робкий голос горничной, - там месье Робеспьер и солдаты с

ним...

-Я не хочу его видеть, - независимо заявил Мишель. Взяв тележку, он выскользнул в дверь, что

вела детскую.

Тео вышла в переднюю. Оглядев наряд Национальной Гвардии, что выстроился вдоль стены,

женщина холодно спросила: «Это арест?»

Робеспьер опустил на паркет плетеную корзину: «Что вы! Конвент просто решил поставить под

охрану резиденции тех, кто признан достоянием республики - людей искусства, ученых..., Теперь

вы всегда будете в безопасности, мадемуазель Бенджаман».

-У меня есть охрана, - Тео вдохнула какой-то кислый, неприятный запах, что шел от корзины.

-А! - Робеспьер расстегнул свою накидку и сбросил ее на руки солдату. «Боюсь, что нет,

мадемуазель Бенджаман. Я принес вам, - он повертел короткими, сильными пальцами, - как бы

это выразиться, плохие новости».

Он нагнулся и поднял крышку корзины. «Не верю, - пошатнулась Тео. «Нет, этого не может быть...»

-Франсуа Лено, сорока двух лет, - сухо сказал Робеспьер, - гильотинирован за нападение на

депутата Конвента, гражданина Донатьена Сада. Месье Сад выжил. Он отдыхает у себя дома. И

кстати, - Робеспьер нагнулся и достал что-то из корзины, - ваш охранник Лено был шпионом, это

доказано. Он сунул в руки Тео испачканную подсохшей кровью икону: «Его сообщник, так

называемый месье Корнель - бежал и бросился в Сену. Утонул, - добавил Робеспьер. «Лено

признался в этом, перед казнью».

-Убийца, - Тео медленно раскачивалась, прижимая к груди икону. «Пошел вон отсюда, мерзавец,

убийца...»

Робеспьер оправил сюртук: «Я навещу своего сына, мадемуазель Бенджаман. И, пожалуйста, - он

наклонил изящно причесанную голову, - примите мое предложение руки и сердца».

-Да как вы..., - начала Тео. Робеспьер, взяв ее железными пальцами за руку, втолкнул в гостиную.

«А иначе, - вкрадчиво, сладко шепнул он, - Мишель и дня не проживет, моя дорогая невеста.

Поцелуйте же меня. Как только будет введена новая религия, мы с вами поженимся, - Робеспьер

указал на едва виднеющиеся в сером, туманном утре башни Нотр-Дам.

Тео застыла. Ледяные, как у мертвеца губы, прикоснулись к ее щеке.

Часть вторая

Северная Америка, лето 1793 года

Вильямсбург, Виргиния

Тедди привязал коня к деревянным перилам. Задрав голову, юноша прочитал вывеску: «Мистер

Мак-Кормик, нотариус, представительство в суде». Дэниел, спешившись, похлопал его по плечу:

«Я понимаю, после Нью-Йорка тебе все кажется деревней. Хорошо еще, что я в городе был, не на

реке Потомак, смог тебя встретить. Потом в Бостон поедем, увидишь свой новый дом».

-После Лондона тоже - тут глушь, - Тедди оглядел пустынную улицу, и чиркнул кресалом. «А ты

почему не куришь? - поинтересовался он у Дэниела. Тот хохотнул: «Я на табачной плантации

вырос, отец наш - курил, не переставая. Кальян, как в Марокко - это я еще могу понять. Хотя бы

запах приятный. Дядю Меира на сигары ограбил? - спросил Дэниел, разглядывая брата.

-Одно лицо с отцом, конечно, - подумал он. «Только глаза, как у батюшки Марты. И угораздило же

их во Франции застрять. Тео тоже в Париже, хотя о ней Теодор позаботится. И Констанца с ними.

Дядя Джованни написал, что она отказывается уезжать, для книги материал собирает. В конце

концов, с нами Франция не воюет, у меня дипломатический паспорт - отправлюсь туда и всех

вывезу».

-Отчего это дядю Меира - Тедди повел мощными плечами. Он, шестнадцатилетний, был ростом

почти с Дэниела. Коротко стриженые, каштановые кудри юноши золотились под ласковым,

утренним солнцем.

-Я теми каникулами работал, все лето. Дядя Питер меня устроил мальчиком в контору своего

адвоката, Бромли. Начал я там с того, что полы мыл, - юноша усмехнулся. «А потом Бромли меня

за документы усадил. В общем, - Теодор блаженно выпустил сизый дым, - деньги у меня есть. В

Итоне их все равно тратить не на что».

-У тебя почти миллион фунтов есть, - отозвался Дэниел.

Тедди приоткрыл один глаз: «Еще чего не хватало - их трогать. Пусть лежат, обрастают

процентами. На жизнь я себе заработаю. А в Итоне, - он затушил окурок и спрятал его в портсигар

розового дерева, - учеников за курение выгоняют, а учителя курят. Несправедливо. Хотя в

Кембридже можно курить, Майкл говорил. Он, как диплом получит, - добавил Тедди, - уедет в

Уэльс, на шахты, инженером. А Пьетро - юноша широко улыбнулся, - будет теологию изучать. Мы

уже договорились - в Кембридже живем рядом».

Дэниел оглянулся, - улица была безлюдна, только вдалеке вышагивали гуси. Какой-то негр, присев

на бочку, строгал палочку. «Постарайся, чтобы нотариус ничего не заподозрил, - озабоченно

попросил он младшего брата. «Сам понимаешь, я заместитель государственного секретаря,

мистера Джефферсона. Это все-таки, - Дэниел указал глазами на папку, - подделка документов,

подлог...»

Тедди сбил невидимую пылинку с рукава отлично скроенного, цвета слоновой кости, летнего

сюртука. Поправив белоснежный, шелковый галстук, он уверенно подал Дэниелу руку: «Теодор

Бенджамин-Вулф, рад встрече. Да, конечно, я родился в 1775 году, в апреле. Мне исполнилось

восемнадцать. Вот мое свидетельство о крещении, вот завещание моего покойного деда...»

-Отлично, - искренне похвалил его Дэниел. «В актеры не думаешь податься?»

-Буду играть в любительских спектаклях, - отмахнулся Тедди. «Это у меня от мамы, - ласково сказал

он. Юноша горько подумал: «Три года я их не видел. Будь что будет, следующим летом поеду в

Дувр, и доберусь до Франции. Найду их и увезу. Это же моя мать, моя сестра, отчим..., - он

посмотрел на брата красивыми, лазоревыми глазами: «Дэниел, а наш отец, он каким был?»

-Он был разным, - коротко ответил мужчина и подергал бронзовую ручку звонка. Заходя в

переднюю, Дэниел оглянулся - негр бросил стругать палочку. Внимательно посмотрев на крыльцо,

он закурил короткую трубку.

В конторе пахло чернилами, пылью, большая муха назойливо жужжала под деревянным, беленым

потолком.

Мак-Кормик, - маленький, кругленький, пожал им руки, и вытер лоб шелковым платком. Нотариус

улыбнулся: «Мистер Бенджамин-Вулф, все документы я подготовил. Будете просматривать список

подлежащих освобождению?»

-Хотелось бы, - Тедди привольно раскинулся в кресле, поигрывая кожаным хлыстиком, закинув

ногу на ногу. Он отпил кофе из фарфоровой чашки. Мак-Кормик позвонил в колокольчик и велел

вставшему на пороге мальчику: «Несите папки».

Когда трое клерков зашли в комнату, Тедди закашлялся: «Что это?»

Мак-Кормик усмехнулся: «За последние шестнадцать лет, пока вы изволили быть ребенком, а

ваша матушка - опекуном, рабов не продавали, мистер Бенджамин-Вулф. Они ведь

размножаются, - нотариус развел руками. «Как животные, у них ведь нет разума».

Дэниел побледнел и процедил: «Мистер Мак-Кормик, я рад, что вы нашли время поделиться с

нами вашими взглядами на поведение людей, однако мы торопимся. Мой племянник подпишет

общий перечень, сколько там человек?»

-Восемь тысяч двести сорок два, - отчеканил нотариус. «Данные о падеже у меня тоже есть.

Желаете ознакомиться?»

-Тут не Нью-Йорк, - холодно подумал Мак-Кормик, выдержав яростный взгляд зеленовато-голубых

глаз. «Все правительство аболиционистами полно. Южным штатам надо отделяться. Говорят, и в

столице, и в Бостоне - негров даже в школы стали пускать. Еще чего не хватало».

-Спасибо, - нарочито вежливо сказал Тедди. «Давайте сводный список». Поставив росчерк внизу

листа, юноша сладко сказал, посыпая чернила песком:

-Сдачей земель и недвижимости в аренду будет заниматься мой нью-йоркский адвокат. Так что, -

Тедди поднялся, - благодарю вас за ваши услуги, мистер Мак-Кормик. Документы - он подхватил

папку, - мы сами отвезем в Ричмонд, в канцелярию губернатора.

Тедди посмотрел на свою ладонь: «Где у вас можно помыть руки?»

-Молодец, - смешливо сказал Дэниел, когда дверь за ними захлопнулась. Негр все сидел на бочке,

глядя в их сторону.

-Сейчас поедем в Ричмонд, - Дэниел отвязал своего коня, - тут всего сорок миль. Там пообедаем,

сходим на собрание масонской ложи моей, - он подмигнул Тедди, - раз тебе уже восемнадцать

лет...

-Свинья этот Мак-Кормик, - в сердцах отозвался юноша. «За приглашение спасибо. Я просил у дяди

Джованни меня взять на собрание. Он в Кембридже, старший смотритель, однако услышал, что я

мал еще, - Теодор скорчил гримасу.

-Привыкай к Америке, здесь Мак-Кормиков много, но мы с ними боремся - усмехнулся Дэниел.

Мужчина насторожился - негр, поддернув холщовые штаны, почесав в голове, - шел к ним.

-Мистер Вулф, - сказал он глухо, глядя куда-то в сторону,- у меня тут записка...

Дэниел, не говоря ни слова, принял аккуратно сложенный клочок бумаги. От него пахло потом и

табаком. Пробежав его глазами, он отвел негра в сторону: «Когда?»

-Четвертого дня, - с мукой в голосе ответил мужчина. «Мы их ждали, и вот..., Тут девяносто миль

до Хиксфорда, мистер Вулф, вы не успеете…, На рассвете это привезли, - он тяжело вздохнул.

-Это на границе с Северной Каролиной, - вспомнил Дэниел. «Значит, он людей оттуда выводил.

Нат, Нат, я же говорил тебе, будь осторожней...»

Он вернулся к Тедди:

-Поезжай в Ричмонд, закончи там все с делами, и отправляйся в Нью-Йорк. Дядя Меир тебя

посадит в почтовую карету до Бостона. Там как раз кузины твои должны приехать, Мэри и Мораг, с

родителями. Тебе их еще в Лондон везти. Я на юг, по делам, - Дэниел сел в седло: «Два пистолета у

меня есть. Хотя не хватало заместителю государственного секретаря открывать пальбу в каком-то

захудалом городишке. Приеду к тамошнему шерифу, покажу свои документы, заплачу залог - и все

будет в порядке. А вот если не будет - значит, придется стрелять».

Гнедой, красивый берберский жеребец коротко заржал. Тедди отчего-то подумал: «Это сын

Фламбе, того коня, что у моего дедушки Теодора был. Дэниел обещал - мне тоже от него

потомство подарит, как я в Америке обоснуюсь».

-А ты скоро вернешься? - крикнул юноша вслед облаку пыли.

-Как управлюсь, - донесся до него голос брата. Тедди вздохнул: «Даже не пообедали. А есть

хочется».

Негр все стоял рядом, тоже смотря на уже опустевшую улицу. «Мистер...- робко начал Тедди, -

меня зовут Теодор Бенджамин-Вулф, я брат мистера Вулфа, младший…, А как вас зовут?»

Негр внезапно улыбнулся. «Ты, что ли десять тысяч рабов освободил? Вся Виргиния уже об этом

болтает».

Тедди кивнул, краснея. Юноша буркнул: «Восемь тысяч. Любой бы так же сделал. Где у вас

перекусить можно?»

-Любой, - задумчиво протянул мужчина. Негр подал Тедди руку. «Да нет, не любой. Мистер Дуглас

меня зовут, вот как. А перекусить, - он усмехнулся, - если не брезгуешь, незачем тебе деньги

тратить -у моей старухи сегодня свиные ножки с бобами».

-Спасибо, мистер Дуглас, - весело сказал Тедди. Отвязав свою лошадь, он пошел за негром. Юноша

поднял голову, глядя на высокие, шелестящие под легким ветром платаны, на нежное, голубое

небо Виргинии.

Хиксфорд, Виргиния

В массивную, деревянную дверь камеры была врезана толстая решетка. Дерево сочилось смолой

на жаре. Нат, что лежал на лавке, устроив голову на своей куртке, услышал голос какого-то

мальчишки со двора: «Чарли, пошли, там сейчас негра вешать будут!»

-Глупо, - поморщился мужчина. Застонав от боли в сломанном, распухшем запястье, лязгнув

кандалами, Нат попытался перевернуться на бок. «Ребро тоже сломали, а то и два, - понял он.

«Хотя какая разница. Все равно к вечеру я в петле буду болтаться. Кто же знал, что мы на рыбаков

наткнемся. Я десяток, раз через эту реку людей переправлял, и все хорошо было. Ребят уже

обратно к хозяевам отправили…, Четыре человека. Не выполнить тебе эту миссию, сержант

Фримен, даже не надейся».

Он вспомнил заплеванный табаком пол, жужжащих, тяжелых мух, и шерифа, что сидел,

раскинувшись на стуле, вычищая щепочкой грязь из-под ногтей.

-Я гражданин штата Массачусетс, - холодно сказал Нат, придерживая правой рукой левую руку -

сломанную. «Я свободный человек, и требую вызвать моего адвоката. Хотите меня судить - судите,

но по законам нашей страны».

Шериф выбросил щепочку. Поднявшись, - он был на две головы выше Ната, и на сто фунтов -

тяжелее, мужчина издевательски проговорил: «Раз ты такой умный, черномазый, ты должен знать

- за помощь беглым рабам полагается смертная казнь».

-Знаю, - согласился Нат. «Однако в Америке нельзя казнить человека без суда и следствия».

Шериф усмехнулся: «У нас тут есть судья, Чарльз Линч. Он именно так вешал лоялистов во время

войны - без суда. Потом его оправдали, и меня, - он ударил Ната кулаком в лицо, - тоже

оправдают».

-А потом он мне ребра и сломал, - болезненно вздохнул Нат, - когда ногами избивал. Господи,

бедные мои - Салли, Марта, матушка, как они без меня? Четыре месяца, как из дома уехал. Негры,

конечно, передадут весточку в Бостон, но пока она дойдет…Марта сейчас на каникулах, бабушке с

матерью на постоялом дворе помогает…, Четырнадцать лет девочке, она ведь ребенок еще…,

Стихи пишет, - невольно улыбнулся Нат. «И в школе - лучше всех учится».

Дверь лязгнула и грубый голос велел: «Выходи!».

Нат с трудом поднялся на ноги, пошатнувшись. Сильные руки встряхнули его. Шериф,

пережевывая табак, рассмеялся: «Все готово, черномазый. Потом бросим тебя на свалке, даже

хоронить не будем».

Нат поднял черноволосую, с легкой сединой на висках, голову. Молча, выпрямив спину, он вышел

из камеры.

-Крепкий парень, - подумал шериф. «Даже не сказал, как его зовут, а ведь мы его два дня только и

делали, что били. И выправка у него хорошая, сразу видно - воевал. Шрам от пули под ребрами.

Так и не признался - кто еще, в Виргинии, им помогает. Вот же эти негры упрямые».

Он вывел заключенного на крыльцо. Толпа мужчин, - с топорами, кольями, винтовками,-

заверещала. «Все равно, - усмехнулся шериф, - сколько бы черных такие мерзавцы не украли у

законных владельцев - рабство угодно Богу. И в церкви, - он посмотрел на деревянный шпиль, -

так же говорят».

Кто-то из толпы, подняв комок грязи, швырнул его в Ната.

-Иди, иди, - толкнул его в спину шериф, толпа расступилась. Нат подумал: «Какое небо синее. Я со

всеми попрощался, как уезжал, Господи, бедные мои…»

Высокая, раскидистая сосна стояла на самой вершине холма. Нат, идя вслед за шерифом, в самой

гуще пахнущей потом толпы, увидел темные, далекие очертания человеческих фигур. Негры

стояли, не двигаясь, под откосом холма. Нат закрыл глаза. Увидев лицо Салли, услышав веселый

голос дочери, он почувствовал у себя на лбу ласковую, знакомую руку.

-Мамочка, - одними губами сказал он. «Мамочка, милая, прости меня, что вас одних оставляю».

Он ощутил слезы у себя на глазах. Отбросив руку шерифа, мужчина поднялся наверх, к наскоро

сколоченному помосту.

Нат обвел глазами толпу белых и вздохнул: «Под холмом брат Томас стоит, я его заметил. Значит,

все хорошо - Дорога и дальше будет работать. Ничего, на мое место придут другие - и так до тех

пор, пока на этой земле не будет рабства. На этой земле…»

На шею ему накинули петлю. Нат вдруг пробормотал что-то. «Господи, да откуда это взялось? -

удивился мужчина. «Но правильно ведь, правильно…, Надо крикнуть, пусть все услышат - и белые,

и негры. Пусть все знают».

Он выдохнул. Нат, громко, во весь свой голос, сказал:

Al that my yearning spirit craves,

Is bury me not in a land of slaves.

Шериф сдавленно выругался: «Хватит тянуть!». Помост затрещал, тело закачалось на ветви сосны.

Кто-то крикнул: «Туда ему и дорога, черномазому!». Белые разошлись, а негры так и стояли, глядя

на свесивший голову к плечу, медленно крутящийся на веревке труп.

Уже вечерело, когда всадник, промчавшийся по главной улице Хиксфорда, среди деревянных

лачуг, - спешился перед беленым зданием. С крыльца свисал американский флаг. Пахло вареной

кукурузой, над крышами поднимались дымки. Дэниел улыбнулся:

-Будто дома, только тут совсем жарко. Почти сто миль к югу. Бедный Фламбе, я его совсем загнал.

Ничего, сейчас возьму Ната на поруки, заплачу за него залог…, Ему, наверняка, запретят выезд из

Виргинии, но мы приютим его в Ричмонде до суда. На суде эти мерзавцы, - Дэниел искоса

посмотрел на мужчин, что сидели у забора, вытянув ноги, дымя трубками, - эти мерзавцы

пожалеют, что на свет родились. Может быть, заодно и удастся добиться пересмотра этого закона -

о смертной казни за помощь беглым. Дикость, какая дикость, - он, невольно, покачал головой.

Кто-то от забора, заметил: «Конь у вас хорош, мистер».

Дэниел вдохнул теплый воздух: «А где тут у вас шериф?»

-Ужинает, - зевнул пожилой мужчина. Сплюнув в пыль, он оглядел Дэниела: «Завтра приходите».

-Из Ричмонда, должно быть, приехали? - спросил один из горожан, рассматривая отлично

скроенный, темный сюртук и высокие, из мягкой кожи, сапоги Дэниела.

-Из Нью-Йорка, - холодно ответил тот. Дэниел увидел, как поменялись лица мужчин - вместо

добродушной лени в глазах появилось презрение.

-Билли! - кто-то, приподнимаясь, помахал. «Тут тебя спрашивают».

Огромный мужчина с дробовиком в руках, остановился перед Дэниелом. Он свысока сказал: «Я

шериф Хиксфорда, Уильям Фаррелл, а вы кто такой?»

Дэниел достал из седельной сумы свой паспорт. «Заместитель государственного секретаря

Соединенных Штатов Америки, мистера Томаса Джефферсона, посол по особым поручениям,

мистер Дэниел Вулф, - медленно прочитал шериф. Он тяжело вздохнул: «Что хотели-то, а то я

белок пострелять собрался?»

-У вас тут, - Дэниел кивнул на беленое здание, - арестованный. Я приехал внести за него залог и

взять на поруки, шериф.

-Нет у меня никакого арестованного, - буркнул тот, зачем-то взглянув в дуло ружья.

-Сбежал, - облегченно подумал Дэниел. «Ничего, он виргинский, не пропадет. Доберется до

Бостона, и пусть только потом попробует на юг сунуться. Хватит, пусть готовит свой суп с

креветками, ходит в церковь и дочку воспитывает».

Дэниел увидел, как двигаются губы шерифа, и услышал его голос: «Негра, того, что на реке с

беглыми поймали - мы вздернули».

-Нет, - Дэниел чуть не покачнулся. «Нет, я не верю, быть такого не может…, Нат, Нат, ему же еще

сорока не исполнилось, он меня младше». Он сжал руку в кулак, чтобы не потянуться за

пистолетом. Велев себе успокоиться, Дэниел медленно спросил: «По какому праву, шериф? Или

Виргиния в одностороннем порядке покинула состав нашей страны? Почему не было следствия,

суда…»

Шериф сморщил лоб и неуверенно повторил: «В одностороннем порядке…, А что вздернули - у нас

с этим быстро. Черные должны знать свое место».

-Вы со своим местом, - сочно заметил Дэниел, - можете проститься, это я вам обещаю. Где…- он, на

мгновение, запнулся, - тело?

-Черные его снимали, я видел, - кто-то из мужчин отпил из оловянной фляжки. «У них ищите, они

там, - Дэниел увидел маленькие, покосившиеся домики за рекой, - живут. Это наши свободные

черные, - издевательски добавил его собеседник, - всякие любители негров, вроде вас - их

отпустили. Бездельники, работать не хотят…- Дэниел, уже не слушал его. Он быстрым шагом

пошел к деревянному мосту через широкую, мелкую реку.

-Не смей плакать, - велел себе он. «Потом, в Бостоне, с его семьей - можно будет. Но не сейчас, не

здесь. Ната надо увезти отсюда»

Маленькая, босая девочка, что сидела на крыльце, гладя кошку, испуганно ойкнула и убежала.

Дэниел вдохнул запах свежей стружки и услышал тихий голос: «Что вам угодно, мистер?»

-Я ищу своего друга, - Дэниел помолчал, схватившись за косяк двери, - того, что повесили…, Меня

зовут мистер Вулф, я с севера.

-Вижу, - коротко сказал негр. Он протянул Дэниелу крепкую, в занозах ладонь: «Брат Фримен…, в

сарае лежит, а я гроб делаю, я ведь столяр. Пойдемте».

В сарае было тепло и сухо. Дэниел наклонился над умиротворенным, спокойным лицом. Он

вспомнил госпитальную палатку в Саратоге и легкую, тихую улыбку умиравшего Хаима. «Покойся с

миром, - прошептал Дэниел, целуя высокий, цвета каштана лоб. «Я позабочусь о твоей семье,

обещаю».

Томас все переминался с ноги на ногу: «Брат Фримен перед смертью говорил, и складно так,

мистер Вулф. Я запомнил, - негр вздохнул:

- Al that my yearning spirit craves,

Is bury me not in a land of slaves.

- Мы тебя похороним на свободной земле, Нат, - Дэниел взял его за руку и повторил: «На

свободной». Он скинул сюртук, и, засучил рукава рубашки:

-Я вам помогу, мистер Томас, я умею с деревом работать. Не хочу, - Дэниел помолчал, - чтобы Нат

оставался здесь, даже ненадолго. Я его отвезу домой, - он вытер слезы рукавом, и пошел вслед за

негром.

Телега медленно свернула с моста, и, прыгая по колдобинам, направилась к выезду из города.

Было уже сумрачно, звенели москиты, с реки был слышен плеск воды и детские голоса.

-Скатертью дорога, - расхохотался один из мужчин, что так и сидели на бревне, затягиваясь

трубкой, осматривая гроб. Мистер Томас, было, подхлестнул лошадь, но Дэниел попросил:

«Стойте».

Он пришпорил Фламбе. Подъехав к зданию, приподнявшись в стременах, мужчина одним легким

движением снял американский флаг.

-Вы его недостойны, - зло сказал Дэниел. Перегнувшись в седле, он укрыл гроб знаменем.

-На север, мистер Томас, - попросил он. Не оборачиваясь, Дэниел поехал вслед за телегой.

Бостон

Почтовая карета остановилась перед Фанейл-холлом. Высокий, крепкий юноша спрыгнул на

булыжники площади. Подняв голову, глядя на золоченого кузнечика, что вертелся на шпиле, он

улыбнулся. Тедди принял от кучера свой саквояж и сверился с блокнотом.

-Так, - пробормотал юноша, - сначала на Бикон-хилл, в дом Горовицей. Тетя Мирьям и ее муж

должны были уже приехать. Там забрать ключи от моего дома, потом сходить к тете Салли, на

южную дорогу. Гостиница и трактир Freeman’s Arms. Кузины, - он ухмыльнулся, - наконец-то

девочек увижу, а то у дяди Меира - тоже мальчишки. Смешные.

Он вспомнил веселый голос Хаима: «Мы бы, конечно, в Андовер или в Экзетер поехали, но туда

евреев не принимают. Так что мы в городской школе учимся - здесь, в Нью-Йорке, и в

Филадельфии. А после обеда в синагогу ходим, в классы тамошние».

Тедди посмотрел на раскрытый том Талмуда, что лежал перед кузеном: «Пьетро, я вам о нем

рассказывал - он очень хорошо древнееврейский знает. И греческий язык, и латынь. Он

священником хочет стать, им это надо».

-Нам тоже надо, - вздохнул Меир, почесав пером каштановую голову. «У Хаима через год бар-

мицва, а у меня - через два. Когда наши кузины из Святой Земли приезжали - мы с ними по-

английски говорили, конечно. Талмуд хорошо память тренирует. И мне это полезно, и Хаиму».

-Тебе понятно, почему, - заметил Тедди, вглядываясь в черные, причудливые буквы. «Ты банкиром

хочешь быть. А тебе зачем? - он взглянул на старшего кузена.

-Я буду разведчиком, в армию пойду, - заявил Хаим. «Знаешь, - он вскочил со стула и подбежал к

большой карте Америки, что висела на стене детской, - это ведь так интересно! Здесь, - он показал

на белое пространство, - к западу от этого нового поселения, Цинциннати - никто еще и не был. Я

хочу пройти оттуда до Тихого океана - Хаим упер палец в конец карты. «Там, говорят, есть горы,

золото..., Или свернуть на север. Наш дядя Стивен, муж тети Мирьям, ты его увидишь, тем летом

брал нас в экспедицию. Мы до самого западного края Великих Озер дошли».

-Я в Уэльс ездил, - улыбнулся Тедди. «Два лета назад. Дядя Питер, когда от ранения своего

окончательно оправился, взял нас всех, мальчиков, и повез в горы. Там очень красиво. Хотя наша

Америка больше, конечно, - он еще раз взглянул на карту. «Но я в Бостоне буду жить, как вернусь.

Так что рядом окажемся».

Он остановился перед уютным, красного кирпича домом под черепичной крышей. В саду зеленел

клен, вокруг скворечника вились птицы. Девочка лет шести, темноволосая, в холщовом платьице-

висела на заборе.

-Ты атакован! - заявила она и плюнула в Тедди жеваной бумагой через трубочку. «А теперь ты убит,

падай, - велела девчонка, взглянув на него лазоревыми, большими глазами. На белых, гладких

щеках играл легкий румянец, каштановые кудри спускались на плечи. «Иначе сейчас в глаз плюну,

- пообещала девчонка. «Мало не покажется».

Тедди поставил саквояж на землю. Подергиваясь, он закатил глаза. Девчонка рассмеялась: «Верю.

Но мог бы и упасть».

-Тут пыльно, - хмыкнул Тедди. «Меня зовут Теодор Бенджамин-Вулф, кстати».

-Мама! - звонко крикнула девчонка. «Кузен Тедди приехал! Иди сюда!»

-Я Дебора, - протянула она ладошку, испачканную соком от ягод и травой. «Дебора Кроу. Мне

шесть лет, а тебе - она задумалась, - шестнадцать, я на родословном древе видела. Еще у меня

есть папа, старший брат, и две старшие сестры. Были еще бабушки, - Дебора погрустнела, - но они

умерли, бабушка Франклин давно, а бабушка Онатарио тем летом. Мы на озере живем, Эри,

слышал про такое? - поинтересовалась девочка.

-Конечно, слышал, - ответил юноша. «Сейчас мы приехали в Бостон, - зачастила девочка, - потому

что папа хочет научить Элайджу ходить на море. Папа на лето устроился капитаном, Элайджа у

него юнгой, а Мэри он взял помощником. Это моя самая старшая сестра, ей девятнадцать лет, -

объяснила Дебора. «Она здорово под парусом ходит. Я тоже просилась, но меня не взяли, -

вздохнула девочка и обернулась: «Мама! Ну, где же ты была?»

-В подполе, - рассмеялась невысокая, изящная женщина. Из-под простого чепца выбивались на

спину рыже-каштановые локоны, загорелые щеки были усеяны веснушками.

-Вы Тедди, - сказала она, протягивая руку. «Меир мне написал, из Нью-Йорка. Очень рада вас

видеть. Я миссис Мирьям Кроу, тетя Мирьям».

От нее пахло свежим хлебом и чем-то сладким. Тедди покраснел. Пожимая сильные пальцы,

юноша улыбнулся: «Рад встрече».

-Пойдемте, - велела она, забирая у него саквояж. «Меир просил вам ключи отдать, но я вам уже

комнату подготовила. Я вас в шестнадцать лет одного жить не отпущу, даже и не думайте. Кузины

ваши тут, заодно и познакомитесь».

Дебора ловко вскарабкалась на клен. Тедди ахнул: «Тетя Мирьям! Она не упадет?»

-Она с детства по мачтам скачет, - отмахнулась женщина, - у нас, на озере, деревья повыше этих

будут. Ничего страшного.

Тедди, заходя в дом, увидел, как Дебора, пожевав бумагу, плюнула ей в раскрытые ставни второго

этажа. Девочка крикнула: «Мораг! Хватит читать! Кузен Тедди приехал, он смешной!»

-Сама ты смешная, - ласково улыбнулся юноша. Вскоре он уже сидел в столовой, на льняной

скатерти стоял фаянсовый горшок с дымящимся, рыбным супом. Мирьям вытерла руки

полотенцем: «Муж мой послезавтра должен в порт вернуться. Познакомитесь с ним, с другими

кузенами своими. Мне сейчас на вызов идти надо, я же акушерка. Дебору заберу, она уже учится

у меня, а за вами Мораг поухаживает».

-Мне еще к тете Салли надо зайти, - Тедди откусил от свежевыпеченной, теплой горбушки: «Тетя

Мирьям, так все вкусно..., Тетя Эстер тоже очень хорошо готовит. Я же в школе все время, только

на каникулах домашнее ем».

-Бедный мальчик, - вздохнула Мирьям. «Мать во Франции, с отчимом его застряла, и не выбраться

им никак. Высокий, широкоплечий, а все равно - мальчик еще совсем. Пусть хоть в семье

поживет...»

-Мораг тебя проводит, - отозвалась женщина, - они с Мартой, дочкой Салли - подружились очень.

Вместе в библиотеку ходят, вместе гуляют. А вот и она, - женщина подняла голову.

Дебора, пыхтя, втащила в столовую потрепанную, кожаную суму: «Я готова, мамочка».

Тедди увидел девушку, что спускалась по лестнице и встал. Она была хрупкая, много ниже его,

изящная, белокожая, с угольно-черными косами. Темные, большие глаза были обрамлены

длинными ресницами.

-Мораг, это кузен Тедди, из Лондона, - деловито сказала мать. «Там цыпленок, над очагом. Потом

свари кофе, и нарежь миндальный пирог, что мы пекли. После обеда отведи его к тете Салли.

Дебора, идем».

Дверь захлопнулась. Мораг, переложив в левую руку какую-то книжку - протянула ему тонкие

пальчики.

Она вскинула голову: «Какие глаза у него красивые. Как Эри. Нет, оно светлее. Как море».

-Очень рад с вами увидеться, кузина, - весело сказал Тедди. «Что вы читаете?»

-«Песни Невинности» Блейка, - Мораг покраснела. «Мне очень нравится. Вы читали?»

-Конечно, - Тедди все стоял. Девушка спохватилась: «Вы садитесь, пожалуйста! Я сейчас цыпленка

принесу». Она задержалась на пороге кухни и повертела головой, думая, куда положить книгу.

-Давайте сюда, - добродушно сказал Тедди, забирая у нее томик. «Какие у него руки теплые, -

поняла Мораг. «Господи, я таких мальчиков и не видела, ни разу. Да и где увидеть, не у нас же, в

деревне. Хотя, когда мы с мамой по набережной гуляли - я заметила, на меня смотрели. Хотя на

что смотреть, я худая такая..., - она чуть слышно вздохнула: «Спасибо».

Миндальный пирог был совсем свежим. Тедди подвинул Мораг фаянсовую тарелку: «Вы тоже

ешьте, кузина. Просто замечательно вы готовите. А вы акушеркой не хотите стать?»

Мораг отпила кофе: «Я крови боюсь. Так неудобно, моя прабабушка, бабушка, мама - все

акушерки. Я, когда палец порежу - плачу. И у меня морская болезнь, - алые, красивые губы

улыбнулись. «Папа капитан, старшая сестра, брат - все под парусом ходят. Даже Дебора - и то по

мачтам карабкается, а у меня морская болезнь. Я учительницей буду. Моя подружка, Марта, - вы с

ней познакомитесь, - тоже преподавать хочет».

-Ничего страшного, - уверенно заявил Тедди, садясь на подоконник, закуривая. «Мой брат

старший, неродной, сын отчима моего, Маленький Джон - у него тоже морская болезнь, а ему уже

за тридцать. Мой отчим - герцог, - зачем-то добавил Тедди, - вы знаете, наверное».

-Экзетер, - кивнула Мораг. «У меня тоже титул есть. Я леди Кинтейл, по отцу моему, но в

Америке, это ничего не значит. А вы кем хотите стать, кузен? - она осторожно взглянула на

золотящиеся под солнцем каштановые волосы.

-Адвокатом, как Дэниел, мой брат, - хмыкнул Тедди. «Буду в Америке жить. Я тут пятнадцать лет не

был, кузина Мораг, но мне здесь нравится. А стихи, - он потянулся за томиком Блейка, - я люблю,

но больше - театр. Моя старшая сестра, Тео, мадемуазель Бенджаман - лучшая актриса Франции.

Она меня учила, когда я в Париже на каникулах гостил. В Итоне, мы пьесы ставим, я уже все

шекспировские роли переиграл. Жалко, что в актеры мне не пойти, - Тедди ухмыльнулся.

-Я и в театре никогда не была, - грустно проговорила Мораг.

-Так мы с вами пойдем, - вскричал Тедди. «У дяди Питера и дяди Джованни ложа, на Друри-Лейн.

Все вместе и сходим. А пока, - он потушил окурок и озорно спросил: «Ромео и Джульетту»

читали?»

-Да, - удивилась Мораг.

-Дайте мне реплику, - велел Тедди, - помните сцену на балконе: «О, горе мне...»

-О, горе мне..., - робко повторила Мораг.

Он поднялся. Мораг подумала: «Господи, никогда бы не поверила. У него даже глаза сияют. Но

ведь так не может быть. Он меня сегодня в первый раз увидел, это просто игра, театр...».

Его голос, - красивый, низкий, - наполнил комнату. Тедди протянул к ней руку, и улыбнулся. «Будто

солнце, - вздохнула девушка. «Какой он красивый».

- Она сказала что-то.

О, говори, мой светозарный ангел!

Ты надо мной сияешь в мраке ночи...- слышала она. Мораг, невольно сжав руки, взволнованно

дыша - залюбовалась юношей.

-Мне все аплодировали, - сообщил Тедди, усаживаясь в кресло, наливая себе еще кофе. Он сжевал

пирог, и облизал пальцы: «Простите. Тут совсем как дома. Я с Элизой, - это моя сестра младшая, -

тоже не стесняюсь».

-Не надо, - чуть было не сказала Мораг. Он поднялся, и поставил посуду на поднос: «Сидите. Я сам

все умею. Дядя Питер вдовец, и прислугу не держит. В Итоне, как я еще малышом был - надо было

старшим прислуживать, - он рассмеялся и крикнул, уже из кухни: «Я сейчас помоюсь, переоденусь,

- отведете меня к тете Салли?»

-Хорошо, - еще нашла силы ответить Мораг. Потом она просто сидела, слушая, как он моет посуду,

насвистывая какую-то песенку.

-Это о Вороне - Тедди всунул каштановую голову в столовую. «Тетя Эстер его потомок, знаете? А мы

с вами - нет. Вы играете, а то я когда через гостиную шел - фортепьяно видел».

-Нет, - помотала головой Мораг. «Только пою, меня бабушка Онатарио научила. Индейские песни».

-А я играю, - Тедди вытер руки. «Меня мама в три года за инструмент посадила. Она отличная

музыкантша, ей даже Моцарт сонату посвятил. А я, - он не смог скрыть улыбку, - всякие песенки

бренчу. И танцы, конечно. Я вам могу аккомпанировать, я по слуху все подбираю, - Тедди

потянулся. Кивнув: «Я сейчас», - юноша взбежал по лестнице наверх.

Мораг ощутила запах сандала - теплый, пряный. Прижав ладони к горящим щекам, она отчаянно

шепнула: «Так вот это как бывает, Господи. Спасибо, спасибо тебе».

На большом, дубовом столе были аккуратно разложены папки. Девушка в холщовых нарукавниках

поболтала кистью в мисочке с клейстером. Мазнув, она прижала длинными пальцами ярлычок.

«Оплаченные счета, второе полугодие 1792», - прочла Марта Фримен, и хмыкнула: «Еще пара

дней, и я все приведу в порядок».

Она встала, - высокая, гибкая, легкая - и прошлась по комнате. Иссиня-черные, кудрявые волосы

были кое-как заколоты на затылке. Марта подошла к зеркалу: «Надо будет, как закончу - в море

поплавать. И на лошади прокатиться. Чахну тут над бумагами, как будто и не каникулы». Марта

достала из ящика стола пистолет, и вскинула его, нацелив на дверь: «И пострелять тоже. Не ждать,

пока папа приедет».

-Господи! - раздался с порога испуганный голос бабушки. Мамаша Бетси стояла с подносом в

руках. Марта рассмеялась. Убрав оружие, она поцеловала бабушку в лоб. «Совсем не надо было

мне кофе носить, - ворчливо сказала девушка. «Спустилась бы и сама сварила. Сейчас я тут закончу

и приду маме помогать. Сегодня же пятая комната съезжает, убраться надо».

Негритянка присела в кресло и ласково улыбнулась: «Как же тебя не побаловать, внученька, ты

даже летом со всем этим возишься. Что бы мы делали, если бы не ты, ты же и считаешь, и баланс

сводишь..., Сама знаешь, - мамаша Бетси поправила чепец, что прикрывал ее полуседые волосы, -

я, хоть читать и умею, но не сильна в грамоте, а на матери твоей - и слуги, и кухня, куда все

успеть...»

-Ничего страшного, мне только в радость, - Марта отпила кофе. Бабка осторожно сказала: «Там

объявление принесли. В Первой Баптистской Церкви негритянский базар, благотворительный, и

танцы потом. Может, сходила бы...»

Красивое лицо девушки похолодело, скулы застыли. «Я не хожу туда, где негры и белые

разделены, - отрезала Марта.

-А в школу негритянскую ходишь..., - вздохнула бабка. «Что ты учительницей хочешь стать - так

только черным преподавать будешь, сама знаешь. Миссис Люси, что тебя французскому языку

учит - всякий на нее посмотрит, и скажет - белая. У нее один прадед - негр, и все. Там у них, в

Новом Орлеане, таких много. Однако все равно, - жестко сказала Бетси, - в паспорте она цветная.

И никто из белых девушек у нее учиться не будет. Так же и у тебя».

-Это изменится, бабушка, - страстно ответила Марта. «Вот увидите, негры и белые будут вместе, в

одних школах, в одних почтовых каретах…, Евреи же есть в правительстве, и мы тоже...»

-Ничего мы не «тоже», - бабка поднялась. «Евреи - они белые, внучка. Что свободу нам дали - так

это по Божьему закону положено, а остальное в руках белых. Как они решат, так и будет, не нам с

этим спорить».

Марта только поджала темно-красные, изящно вырезанные губы. Бабка помялась у двери: «Тут

Фредди с отцом приходил, крышу чинить. Спрашивал, как ты, и не желаешь, ли прогуляться, раз

каникулы. Хороший парень, добросовестный, хоть и восемнадцатый год - а уже деньги

откладывает, на свой дом. Может..., - бабка замолчала, увидев, как Марта закатила красивые,

карие глаза.

-Фредди Сандерс едва свое имя подписать может, - сочно сказала девушка, допивая кофе, - а я

Вольтера читаю. И вообще, - Марта оживилась, - бабушка, мисс Бенджаман, сестра дяди Дэниела

младшая - она цветная. Во Франции на это и внимания не обращают. Она актриса, с нее портреты

пишут..., Я тоже могу в Старый Свет уехать.

-У нее одна черная бабка, а у тебя - один белый дед, - Бетси раздула ноздри. «В зеркало хоть

иногда смотрись. Нашла себя с кем равнять. А что с нее портреты пишут - так ей за тридцать уже, а

ни мужа, ни детей нет. Так и умрет старой девой. Тоже такого хочешь?»

-Сама разберусь, - Марта со значением открыла шкаф, где на полках громоздились связки бумаг.

«Спасибо за кофе, бабушка, буду дальше работать».

Бетси только покачала головой и осторожно закрыла дверь. Здесь, в семейном крыле было тихо,

снизу, с кухни, пахло обедом. Она услышала веселый голос невестки: «Кто написал на доске: «Суп

с криветками»? Научитесь, уже, наконец, не делать ошибок. Стыдно же».

Бетси поправила серебряные подсвечники на комоде орехового дерева, что стоял в коридоре.

-Хорошо живем, грех Бога гневить,- подумала она, остановившись у окна, глядя на лазоревое,

волнующееся море. «Слуг пять человек в гостинице и в трактире. Клиенты так и валят, только

успевай поворачиваться. И деньги отложены, на ремонт, Марте в приданое…, Еще бы внука, или

внучку, конечно, надо с Салли поговорить. Посижу с малышом, ничего, справимся. Если бы Нат на

юг не ездил..., - она закрыла глаза и страстно, тихо сказала: «Господи, убереги моего сына от

всякой беды, отведи от него стрелу недруга, защити его. Выведи народ наш из рабства, как во

время оно выводил сынов Израиля. Аминь».

-Все равно, - Бетси спустилась вниз, - надо за Мартой присматривать. Она одна в лес ходит, одна

по городу гуляет. Девочка с головой, конечно, ничего безрассудного не сделает. Однако же негры

говорили - в Филадельфии девушек воровать стали. На юг их отправляют. А что они свободные -

так на это никто не смотрит, черные и черные. Упаси Марту Господь от такого. Меня саму хозяин

силой взял, как мне тринадцать было. И Салли тоже - и хозяин, и сын его. Господи, убереги нас от

этих бандитов. Еще, не дай Бог, сюда доберутся, - Бетси перекрестилась и прищурилась - юноша и

девушка шли по двору.

-Марта! - крикнула она. «Мораг тут, с гостем».

-Мораг! - радостно отозвалась Марта. Выскочив из комнаты, она обняла бабушку. «Ты моя милая

бабуся, - сказала девушка. «Не беспокойся, пожалуйста, все будет хорошо. И не вздыхай».

Она застучала каблучками по лестниц. Миссис Бетси, приглядевшись, ахнула: «Да это брат мистера

Дэниела, Тедди. Сын миссис Марты, благодетельницы нашей. Какой мальчик красивый-то, и

высокий».

-Вот, - Мораг повернулась к Тедди, - это Freeman’s Arms, а это тетя Салли.

Высокая, вровень Тедди, изящная женщина, с кожей цвета карамели, в красивом, шелковом

платье, распахнула объятья: «Я тебя последний раз, милый мой, видела, как тебе год исполнился.

Как раз в Бостоне. Очень, очень рада. Скоро мой муж приедет, он тоже твою матушку знает».

-Я тоже рад, миссис Фримен, - Тедди склонился над ее рукой.

-Тетя Салли, - велела она. «А это Марта, ее в честь твоей матушки назвали».

Тедди застыл. Она спускалась с крыльца - высокая, с прямой спиной, в пурпурном, хорошо

скроенном платье. Поток черных волос окутывал ее плечи, летнее солнце играло на коже цвета

светлого каштана, пробегало золотистыми искрами в карих глазах.

-Царица Савская, - вспомнил юноша. «Она, наверное, такая же была. Черт, почему я всегда - сразу

краснею. Да она на меня и не посмотрит - такая красавица».

Однако она подала нежную руку и улыбнулась: «Я очень рада, мистер Бенджамин-Вулф. Мораг

мне говорила, что вы приедете».

-Пожалуйста, - отчаянно пробормотал юноша, - просто Тедди, мисс Фримен.

-Тогда и вы меня называйте Мартой, - велела она. Тедди с удивлением увидел румянец на

высоких, будто из темной бронзы отлитых, скулах.

Он забыл о Мораг, что стояла рядом, забыл обо всем. Только когда Марта, рассмеялась:

«Пойдемте, Тедди, вы как раз к обеду», он нашел в себе силы ответить: «Меня кузина Мораг

покормила, спасибо большое».

-Значит, - Марта подняла бровь, - я сварю всем нам кофе, и вы нам расскажете о Старом Свете.

Она повернулась и пошла к входу в трактир, а Тедди все не мог оторвать взгляда от ее спины, от

волос, что играли в лучах солнца черным, глубоким огнем.

-Она очень красивая, да? - раздался рядом грустный голос Мораг. «Да что ты, - вздохнула

девушка, - понятно, на кого он смотреть будет. Ладно, Марта моя подруга, да и не нравлюсь я ему.

Буду просто им любоваться и молчать».

-Да, кузина Мораг, - тихо ответил Тедди. «Очень красивая».

Миссис Бетси подперла щеку рукой: «Так ты десять тысяч негров освободил. Господи, вот уж

истинно - благодетель. Ты ешь, ешь, мы это печенье по рецепту миссис Эстер делаем, с имбирем,

свежее совсем. И джем намазывай. Это я сама варила, малиновый».

-Не десять, - Тедди покраснел, - а почти девять, миссис Фримен. Спасибо, все вкусное такое,

совсем, как дома. А землю мой адвокат нью-йоркский в аренду сдаст, и неграм - тоже.

Он посмотрел на дверь в столовую: «Сразу с Мораг наверх убежали. Господи, она, наверное, со

мной и встречаться не захочет, Марта. Я же видел афишу, на набережной, - вспомнил Тедди, -

концерт будет завтра вечером. Вот бы с ней сходить...»

-Ну и славно, - Салли улыбнулась. «У нас много негритянских ферм появилось, вокруг Бостона. Мы

у них провизию берем. Коровы-то у нас свои, и куры тоже, а вот овощи покупаем».

-У вас так красиво, тетя Салли- восторженно сказал Тедди, оглядывая натертый паркет, серебро и

фарфор в открытых шкафах, кружевную скатерть на столе.

Салли качнула изящной, прикрытой шелковым чепцом головой. «Я в имении твоего отца выросла,

Тедди, а у него отличный вкус был. Так что я знаю, как дом обустроить, научилась. Когда мы

только постоялый двор открыли, помню, люди говорили - у этих негров грязь одна, они все

ленивые, готовят плохо..., А вот видишь - лучшая кухня в Бостоне. Муж мой сам к очагу встает, он

отменно готовит».

Тедди подумал: «Она же рабыней была, у моего отца. Мама ее из Виргинии вывезла, она

рассказывала. Господи, неудобно как...»

-Тетя Салли, - решительно сказал юноша, - я извиниться хотел. За то, что вы в рабстве были.

Женщина ласково положила на его руку свою - изящную, с длинными пальцами: «Уж как твоя

матушка нам помогла, что брат старший сделал, когда миссис Бетси освободил - так и не измерить

этого. Если бы не они, мы бы никогда волю не обрели».

-Тетя Салли, - Тедди сглотнул, - а вы моего отца знали? И брата, Мэтью? Мама мне рассказывала,

но совсем немного. Просто, что ее папа болел тяжело, и она вышла замуж за Дэвида, моего отца. А

потом и он умер, от оспы. Если вы там жили, в имении, то вы их должны были знать?

Женщина все еще улыбалась - одними губами. Миссис Бетси бросила предостерегающий взгляд

на невестку. Та, на мгновение, опустила длинные ресницы. Салли вспомнила почти незаметные

следы от ожога у себя на плече. Она весело сказала: «Что ты, милый мой! Я младшей горничной

работала. Там пять сотен человек было , в имении. Я только издали их видела - мистера Дэвида и

мистера Мэтью. Даже не разговаривала с ними никогда».

-Не надо мальчику об этом знать, - подумала Салли, глядя в его большие, лазоревые глаза. «Как у

деда его, - вздохнула женщина. «Пусть ему мать скажет, или брат старший. А лучше пусть вообще

ничего не говорят. Что было, то было, и не вернется оно».

Марта всунула голову в столовую: «Мамочка, мы с Мораг хотим верхом покататься, можно? В

пятой комнате мы убрались».

-Ты же гостья, Мораг, - укоризненно заметила Салли, - зачем ты с тряпками возишься?

-Мне нравится, - рассмеялась Мораг, что стояла за подругой, - я и дома все время что-то чищу. Мы

недалеко, тетя Салли, до ручья и обратно.

-Тедди с собой возьмите, - распорядилась женщина, - зачем ему с нами сидеть. У нас ручей, -

обратилась она к юноше, - там водяную мельницу поставили. Муж мой с Мартой, как она еще

маленькая была, на телеге ездил, за мукой. Там красиво очень, посмотришь.

Они сидели на камнях, в маленькой запруде покачивались кувшинки, скрипело деревянное,

обросшее мхом, колесо. Звенела вода, пахло свежестью, лесными цветами, где-то вдалеке

куковала кукушка.

-Долго, - прислушавшись, сказала Мораг. «В Англии, кузен Тедди, - так же красиво?»

-Вы все увидите, кузина, - он заставил себя не смотреть на Марту. Черные, блестящие волосы

спускались ниже талии. Она была в платье для верховой езды, - темно-зеленом, отделанном

замшей цвета каштанов.

-Она вся, как крем-карамель, - понял Тедди. «Господи, если бы я, хоть пальцем к ней прикоснулся, -

я бы умер, от счастья. А она сама в седло садилась, и сама спешивалась, эх».

-У дяди Питера усадьба на Темзе, и у дяди Джованни тоже, - добавил юноша. «Мы с вами и Мэри

обязательно на лодке покатаемся, кузина. Там у нас ивы, лебеди...»

Марта бросила в тихую воду камешек и лукаво заметила: «Если бы не морская болезнь, Мораг бы

со мной на боте вышла. Я как раз на той неделе собираюсь».

-Вы тоже под парусом ходите? - удивился юноша.

-Марта и стреляет, и вы сами видели, как она с конем управляется, - восхищенно сказала Мораг.

«Меня бабушка Онатарио научила верхом ездить, а стреляю я только из лука, - девушка

покраснела, - из пистолета громко очень, я до сих пор боюсь».

-Вот бы с ней на боте отправиться, - вздохнул Тедди. «Я же умею. Тетя Изабелла нас всех в Грейт-

Ярмут возила, учила. Господи, она, наверное, в мужском костюме будет, ей так пойдет...». Юноша

представил себе длинные, стройные ноги, смуглую кожу цвета каштанов, в распахнутом воротнике

рубашки, волосы, бьющиеся черной волной под крепким ветром, и сглотнул: «Наверное, нам уже

пора, вечереет».

Девушки ехали впереди. Он, глубоко выдохнув, сжав в кулаке поводья, велел себе: «Будете

расседлывать лошадей - ты ее и пригласишь. Просто прогуляться, вот и все. Откажет так откажет».

Однако она не отказала. Она улыбнулась, так и держа в руке щетку: «Я вас буду ждать завтра в

семь, перед Фанейл-холлом». Марта помолчала: «Тедди».

Он шел на Бикон-хилл, слушая и не слыша, что говорит Мораг, вспоминая глубокие, карие глаза

Марты, ее волосы, от которых пахло лесной свежестью, всю ее - высокую, легкую, словно

высеченную из старой, боевой бронзы.

-Артемида-охотница, - вспомнил Тедди, ворочаясь, глядя на косой, бледный серп луны, что повис

над городом. Он выбрался из постели, и, чиркнув кресалом, зажег свечу. Тедди курил, сидя на

подоконнике, смотря на спокойное море, на мачты кораблей в порту, и шептал:

-Муза, воспой Артемиду, родную сестру Дальновержца,

Стрелолюбивую деву, совместно взращенную с Фебом.

Поит она лошадей в тростниках высоких Мелита

И через Смирну несется в своей всезлатой колеснице

Радуйся ж песне и ты, и с тобой все другие богини!

Первая песня тебе, с тебя свою песнь начинаю.

-Радуйся, - уверенно повторил Тедди. Ласково улыбнувшись, он вздохнул: «Моя богиня».

В соседней комнате Мораг, подперев щеку кулаком, сидела над тетрадью. «5 июня 1793 года, -

написала девушка. «Ничего не могу сделать - он мне так нравится, так нравится! Он красивый,

умный, заботливый, и так много знает. А ему, - она прервалась и грустно погрызла перо, - нравится

Марта, это сразу видно. Так тому и быть, - дописала девушка и застыла. Она неслышно, отчаянно

плакала, не стирая слез с глаз, смотря на то, как расплываются свежие чернила.

Перед Фанейл-холлом, по площади, гуляла нарядная толпа. Марта сразу увидела его - в темном

сюртуке, с букетом маргариток в руках. «Он тут всех выше, - поняла девушка. Подойдя к Тедди,

принимая цветы, она улыбнулась: «Большое вам спасибо».

-Я хотел ландыши, - юноша все никак не мог отвести взгляда от ее лица, - но мне сказали, - тут они

только в горах растут…, Но надеюсь, надеюсь, - Тедди покраснел, - вам и эти понравятся.

Марта спиной почувствовала, как на них кто-то смотрит. «Надо уйти отсюда, - вздохнула девушка.

«Господи, и когда такое только закончится?»

-Очень, очень, красивые, спасибо вам, - Марта приколола букетик к поясу своего шелкового, цвета

глубокой лазури, платья. Оно было отделано кружевом слоновой кости. Тедди увидел, как на

Марту, облизывая губы, уставился какой-то изысканно одетый мужчина с тростью.

Тедди, вскинув каштановую голову, подал ей руку - люди вокруг замерли. Юноша тихо сказал:

«Пойдемте отсюда, а?»

-Так всегда, - грустно отозвалась Марта, когда они шли к набережной. «У нас не принято белому

юноше гулять с черной девушкой. Или наоборот, - добавила она. «Поэтому и смотрят».

-Смотрят потому, что дураки, - зло отозвался Тедди. «Я уже понял, Марта - недостаточно объявить

рабство вне закона, надо изменять всю систему жизни. Мне кузина Мораг рассказывала - вас даже

в библиотеку не пускают, это просто, просто...- юноша поискал слово, - дикость какая-то, вот и все».

-И на концерт мне тоже нельзя, - Марта указала на афишу. «У нас, конечно, есть свои школы. Вы

знаете, я в следующем году уже буду малышей учить. Концерты тоже есть, и вечера танцевальные.

Но все равно, - она поморщилась, - это так неприятно, Тедди..., Папа мой, - Марта понизила голос,

- беглым помогает, с юга. Привозит их сюда, в свободные штаты, или в Канаду отправляет, дядя

Стивен этим занимается. И все равно, - она вздохнула, - хоть мы тут и не рабы, а живем отдельно.

-И вообще, - Марта взялась руками за деревянные перила набережной, - я в школе преподавать

буду. А толку? - горько сказала она. «Девочек в университеты не принимают, - ни белых, ни

черных. Наши мальчики только с наставниками могут учиться. Вы юристом станете, Элайджа Кроу

- капитаном, сыновья тети Эстер тоже в университет пойдут, а наши..., - она вздохнула: «Рабочие,

фермеры, прислуга. Что у нас постоялый двор - так это матушку вашу, Тедди, благодарить надо.

Без нее мои родители не смогли бы дом купить, дело открыть...»

Он взял ее за нежную руку, - Марта не отстранилась. Помолчав, Тедди унял отчаянно бьющееся

сердце: «Я знаю, Марта. И я вам обещаю - я все сделаю, чтобы такого больше не было. Для этого я

иду в юристы. Буду бороться со всем этим мракобесием. Аам можно вниз спуститься? – спросил

Тедди, кивая на деревянную лестницу. «Мы бы на берегу посидели...»

-Папа здесь со мной играл, когда я маленькая была, - нежно сказала Марта, опираясь на его

крепкую руку. Его каштановые, кудрявые волосы чуть шевелил ветер, пахло от него чем-то

теплым, приятным. Девушка подумала: «Он же не виноват, что у него отец рабами владел. Он

приехал в Америку, всех освободил, поступил достойно..., И с ним интересно, он так много читал,

жил в Париже...»

Она опустилась на ступеньку. Запахнув шаль, подождав, пока Тедди присядет на перила, Марта

улыбнулась: «Это очень хорошо, что вы неграм хотите помогать, Тедди. Только ведь у нас богатых

мало, почти нет, адвокату ведь платить надо...»

-Pro bono, - уверенно отозвался юноша. «Как Дэниел вашу бабушку представлял. Ничего, Марта, -

он хмыкнул, - заработаю семье на жизнь, не пропаду». Марта подняла голову и посмотрела в

лазоревые глаза. «Расскажите мне о Париже, - попросила девушка. Он, робко присев рядом, чуть

коснулся ее руки: «Сейчас я от счастья и умру. Так вот как это бывает».

Море едва слышно шуршало, на западе, над крышами Бостона, над Бикон-хиллом, висел

северный, нежный закат. Они все говорили, держась за руки, смотря в бесконечную, золотящуюся

даль залива.

Уже стоя у ворот гостиницы, Марта предложила: «Приходите в субботу, Тедди. Пообедаем, и на

боте вместе покатаемся. Придете? - она подала ему руку.

-Вы еще спрашиваете, - неожиданно, отчаянно ответил он. «Я, Марта..., - он не закончил. Махнув

рукой, Тедди выдохнул: «Приду, конечно».

-Вот и хорошо, - шепнула девушка. Скользнув в калитку, прислонившись к забору, стягивая на

груди шаль, она помотала головой: «Нельзя, нельзя..., Он белый, ему не по пути с тобой..., Нельзя,

Марта». Марта вспомнила его смех, его ласковые, красивые глаза и веселый голос: «Жалко, что в

Америке театра нет. Но я организую, пусть и любительский, обещаю».

-Ваша любимая роль, наверное, Ромео? - усмехнулась девушка.

-Отелло! - он со значением поводил глазами и тут же расхохотался: «Меркуцио. Мне кажется, мы

с ним похожи. Я тоже смеяться люблю. Только жалко, что он умер молодым, - Тедди вздохнул:

«Послушайте».

Он читал монолог о царице фей. Когда юноша закончил, Марта, захлопала в ладоши: «Я такого и

не слышала никогда, Тедди. Вам актером надо быть».

-Только если вы на меня будете смотреть, Марта, - проговорил он и отвернулся: «Вот, как сейчас».

Девушка встряхнула головой. Прижав к щеке букетик маргариток, она шепнула: «Что будет, то и

будет».

Капитан Стивен Кроу откинулся на спинку стула, и погладил короткую, каштановую, уже в седине

бороду: «Я очень рад, Тедди, что тебе нравится в Америке. Как обоснуешься в Бостоне - милости

прошу к нам на озера».

Тедди затянулся сигарой: «Мальчики Горовицей мне рассказывали, дядя Стивен, как у вас красиво.

И о шпаге Ворона тоже говорили. А почему вы ее не носите?»

-Нам нельзя, - Элайджа поднял голову от немой карты, которую он раскрашивал. «Мы квакеры,

мы не признаем оружия, и не воюем».

-А почему вы тогда в синагогу едете? - недоуменно спросил Тедди. «Мне тетя Мирьям говорила. В

Ньюпорт, на несколько дней».

-Потому, - Мирьям внесла серебряный кофейник в столовую, - что я еврейка, дорогой Тедди. Мои

дети тоже, хоть этот, - она поцеловала затылок Элайджи, - и квакером станет. Мы семья, и делаем

все вместе. У нас праздник в воскресенье, Шавуот, а до этого шабат. Так что в среду мы уже

двинемся в Ньюпорт. Заодно на кладбище сходим. Там и родители мои похоронены, и брат

старший.

-А отца моего в яме зарыли, - подумал Тедди, - тогда эпидемия была.

Он вспомнил склеп серого камня на кладбище Мадлен, два имени на нем, и тихий голос матери:

«Дядя Теодор выкупил этот участок в вечное владение нашей семьи, как тетя Жанна умерла.

Теперь,- она помолчала, - твой брат будет здесь лежать, вместе со всеми остальными».

-А каким он был? - спросил Теодор, держа над головой матери шелковый зонт.

-Разным, - коротко ответила женщина. Повернувшись на каблуке, мать пошла к выходу, туда, где

их ждала карета.

-А как же вы поженились? - недоуменно спросил Тедди, принимая от Мэри блюдо с лимонным

пирогом. «В Англии так нельзя».

-Тут не Англия, милый мой, - хохотнул капитан Кроу. Он ласково взял жену за руку. «Мы в

Пенсильвании женились. Там это можно самим делать, без священника, без раввина, просто

свидетели нужны, и все».

-А вот скажем, - осторожно начал Тедди, поглядывая на Мэри. Девушка, склонившись над плечом

брата, исправляла карту, - скажем, если....

Мэри подняла голову. Она усмехнулась, блеснув зелеными глазами: «Да не мямли ты, кузен. Если

девушка цветная, а юноша - белый?»

-Или наоборот, - поспешно заметил Тедди. Он почувствовал, что краснеет.

-Тоже в Пенсильванию надо ехать, - хмыкнула она. Темные, тугие, мелкие кудряшки Мэри были

украшены белым цветком, простое, красивое платье собрано под маленькой грудью. На смуглой

шее играло, переливалось жемчужное ожерелье. «Это единственный штат, где разрешены такие

браки, - объяснила Мэри. «Или на запад - на территориях вообще на такое внимания не

обращают».

-А ей тоже в мужском хорошо, - подумал Тедди. Юноша вспомнил, как они стояли на причале.

Невысокий, легкий молодой человек, с короткими, по плечи, кудрявыми волосами, в холщовых

штанах и куртке, ловко бросил канат. Пришвартовав корабль, он крикнул: «Вот мы и дома, мама,

Мораг, Дебора! Очень соскучились!»

Юноша перепрыгнул через борт и протянул ему маленькую, смуглую, жесткую руку: «Я Мэри Кроу,

а вы, должно быть, кузен Тедди. Вот мой отец, - она обернулась: «А обезьяна, что спускается по

мачте - мой младший брат, Элайджа».

Крепкий мальчик промчался по палубе. Оказавшись в руках матери, он выдохнул: «Я тоже,

мамочка, так скучал, так скучал!».

-Так значит вы, - Тедди замялся, - только в Пенсильвании можете замуж выйти? Простите, я не

хотел..., - он смешался и опустил глаза.

-Я бы могла получить поддельный паспорт, - Мэри подняла бровь, - но это бесчестно. О вас я не

говорю, - девушка присела за стол, - вы рабов освобождали. Это благородное дело, а идти на

подлог, ради того, чтобы обвенчаться..., - губы девушки брезгливо искривились, - недостойно. Я не

буду выходить замуж за того, кому важно, чтобы его жена была белой.

-Правильно, - добродушно заметил капитан Кроу, разливая кофе. Мораг спустилась вниз. Отчего-

то вздохнув, она сказала: «Дебора заснула, можно и спеть. Поможете мне, кузен Тедди? - девушка

кивнула на фортепьяно.

-Разумеется - с готовностью ответил он. Мэри, искоса посмотрела на сестру: «Да нет, показалось. И

вообще, они еще дети, ей четырнадцать, ему шестнадцать. Он даже не студент. Просто дружат, и

все».

Но пока Мораг пела, - нежным, высоким голосом, пока он, даже не думая, подбирал мелодию,

Тедди повторял себе одно слово: «Пенсильвания. Пенсильвания».

Тедди остановился перед лавкой, и, оглянувшись - сияло утреннее солнце, улица была запружена

народом, к рынку ехали телеги с овощами, пахло рыбой и свежим хлебом, - перекрестился.

-Все будет хорошо, - твердо сказал себе он. «Приедет ее отец, и я сделаю предложение. У нее

хорошие родители, они поймут. И мама поймет, я знаю. Будем помолвлены, пока я учусь, а потом

поженимся. В Пенсильвании, - ухмыльнулся он. Одернув сюртук, Тедди толкнул дверь.

Колокольчик зазвенел, хозяин опустил лупу. Окинув взглядом высокого, мощного юношу, ювелир

заулыбался: «Чего изволите, мистер?»

-Я, - Тедди покраснел, - хотел бы купить кольцо.

Бот покачивался на легкой волне в маленьком заливе. Марта спустилась вниз, скользя по обрыву.

Тедди недовольно сказал: «Я бы вам руку подал».

Девушка только улыбнулась. Она и вправду была - в бриджах и рубашке, распахнутой на

бронзовой, стройной шее, где висел простой крестик. «Я нам мяса взяла холодного, хлеба, -

Марта вытащила из-за голенища сапога оловянную фляжку, - и немного виски. Это с юга,

кукурузное. Пробовали?»

-Нет, - Тедди рассмеялся. «Только шотландское, ячменное. Мы с Пьетро как-то раз, на каникулах,

остались дома одни, а дядя Питер кабинет не запирает. Ну и попробовали, - он все-таки захохотал.

«Хорошо еще, что никто не заметил. На каникулах положено допоздна спать. Но голова у нас

потом ужасно болела. Я вино пью,не в школе, конечно».

Он прошлепал по мелкой воде. Легко подняв ее за талию, поставив на палубу, Тедди забрался

наверх: «А куда мы с вами идем?»

-Вот сюда, - девушка развернула карту. «Я подумала - вам интересно будет. Это Линн, очень

красивая деревня. Семь миль всего, ветер хороший, мы быстро обернемся».

Тедди закрепил парус. Глядя на то, как девушка уверенными движениями выводит лодку из

гавани, он спросил: «А вас кто морскому делу учил, Марта?»

-Дядя Стивен, - откликнулась она. «И меня, и папу. Они с моим отцом друзья».

-А вот Мэри, - Тедди осторожно покашлял, - она ведь тоже цветная, в паспорте...

Марта помолчала: «У них, на западе, все по-другому. Мэри в деревне живет, в глуши. Там у них

индейцы, белые - все перемешались. У Мораг мать индианка была. У них на такое внимания не

обращают, не то, что здесь. Да и потом, у Мэри все же мало черной крови».

Он посмотрел на летящие по ветру косы. Бот наклонился и Марта рассмеялась: «Тедди, следите за

парусом! Или хотите у штурвала постоять?»

-Я хочу быть там, где вы, - чуть не сказал юноша, но вместо этого заметил: «Ваш отец, должно

быть, - замечательный человек».

-Лучше его нет, - просто ответила Марта. «Он меня и стрелять научил, и верхом ездить..., Он же

почти всю войну прошел, сержантом был, ранили его..., А потом еще и новобранцев обучал. Он с

юга людей спасает, из рабства, - она ловко переложила штурвал: «Называется - Подпольная

Дорога, а папа проводник. Их там много, и мужчины есть, и женщины. Негры, так меньше

подозрения. А хозяева станций, где беглые прячутся, белые. Как тетя Мирьям и дядя Стивен. У них

последняя станция, дальше уже Канада».

-Но ведь это очень опасно, - Тедди посмотрел на золоченого кузнечика над крышей Фанейл-холла.

«Я читал, знаю ваши..., наши законы. За помощь беглым полагается смертная казнь».

Марта вздохнула: «Кому-то надо это делать. Папа отличный разведчик. Он там, на юге, все уже

изучил. Он очень осторожный. Хотя мы волнуемся, конечно. А вы вашего отца не помните? -

спросила девушка.

-Мне год был, как он умер, - хмуро ответил Тедди. «Но Джон, мой отчим - просто замечательный

человек, и дети у него прекрасные. Маленький Джон, и Джо. Она вышла замуж за брата тети

Эстер, Иосифа, они в Амстердаме живут. У меня еще младшая сестра есть, - юноша хихикнул, -

Элиза, ей двенадцать лет сейчас. Только я их никого не видел, уже третий год. Во Франции

революция, они оттуда выехать не могут. Следующим летом я туда отправлюсь, помогать им».

-Значит, он тут не останется, - внезапно, грустно подумала Марта. Тедди, будто услышав ее,

хмыкнул: «А потом вернусь в Америку, я же американец. Закончу Кембридж и вернусь. Дэниел

мне свой дом отдает, на Бикон-хилле».

-Вот и Линн, - сказала Марта. Тедди посмотрел на беленые дома под черепичными крышами, на

чаек, что кружились над причалом. Он положил свою большую руку на штурвал: «А что там

дальше, на севере?»

-Берег, - ее рука, - смуглая, красивая, - была совсем рядом. «Там очень пустынно, только белый

песок, и все. И плавник, - добавила Марта, - можно костер развести».

-Вот сюда, - Тедди уверенно указал на тонкую косу, что вдавалась в море. «Смотрите, какая там

бухта хорошая. Бросим якорь, и погуляем».

Он первым выпрыгнул в мелкую воду и протянул руки: «Давайте!»

Девушка стояла, облокотившись на борт лодки, улыбаясь.

- Кто указал тебе сюда дорогу? - проговорила она. Черные, густые волосы играли, бились на ветру.

Тедди, взглянув в карие глаза, внезапно опустился на колени.

-Любовь! Она к расспросам понудила,

Совет дала, а я ей дал глаза.

Не кормчий я, но будь ты так далеко,

Как самый дальний берег океана, -

Я б за такой отважился добычей, - выдохнул юноша. Марта оказалась у него в руках: «Я ближе.

Ближе, Тедди».

От ее губ пахло солью и чем-то свежим. «Как будто цветы, - понял Тедди. «Артемида, - шепнул он.

«Артемида-охотница, богиня моя, спасибо тебе, спасибо….»

-Ты весь мокрый, - испуганно сказала Марта, когда он выносил ее на белый песок. «Надо костер

разжечь….». Она откинула голову назад, и простонала: «Тедди..еще, еще, пожалуйста….Господи, да

что же это?»

-Не надо, - он целовал бронзовую шею. «Не надо костра, ничего не надо…Просто будь со мной,

всегда. Марта, я прошу тебя, прошу, - он прижал ее к себе, совсем близко, - прошу, стань моей

женой…, А это, - он закрыл глаза и поцеловал ее нежные, мягкие веки, - это любовь, вот и все. Моя

Артемида…»

-Стану, - она почувствовала, как горят щеки. Обнимая его, что-то шепча ему на ухо, девушка

выдохнула, опускаясь вместе с ним на песок: «Стану!»

-Нельзя, - еще успела подумать Марта, - надо подождать. Мне ведь всего четырнадцать, да и он

ненамного, старше. Но я не хочу, не хочу ждать, - девушка притянула его к себе, развязывая

шнурки на вороте рубашки. Тедди увидел начало высокой, небольшой, бронзовой груди:

«Господи, не бывает такого счастья».

Не осталось ничего вокруг, кроме плеска легких волн, кроме их шепота, кроме разбросанной

одежды. Марта, приподнявшись на локтях, крикнула: «Еще, еще, пожалуйста!». Она даже и не

поняла, как это случилось - они были вместе, навсегда. Она гладила Тедди по голове, чувствуя, как

смешиваются на лице слезы - ее и его.

-Милый мой, - сказала она потом, тихо, целуя его куда-то за ухо. «Любовь моя, не плачь. Все

хорошо, я теперь твоя, а ты - мой».

-Это от счастья, - он лежал, уткнувшись лицом в смуглое плечо. «От счастья, Марта. Прости,

пожалуйста, - он помолчал, - это у меня в первый раз. Тебе не понравилось, наверное…»

-Или тебе, - задумчиво сказала девушка. Тедди поднял голову и усмехнулся: «Мне это будет

нравиться всегда, я уже понял. Но только с тобой, никого другого мне не надо. Иди ко мне, - он

потянулся. Накрыв ее курткой, Тедди повторил, целуя растрепанные волосы: «Только с тобой,

Марта, отныне и на всю жизнь. Я ведь и кольцо уже купил, - признался Тедди. «Вернется твой

отец, я приду к вам делать предложение».

Марта взяла его руку, и прижала к своей щеке: «А если бы я отказала?»

-Сюда, мой горький спутник, проводник

Зловещий мой, отчаянный мой кормчий!

Разбей о скалы мой усталый челн!

Любовь моя, пью за тебя! - хмыкнул Тедди, проведя губами по ее теплой спине. «Пошел бы к

аптекарю, как Ромео. Что бы мне еще оставалось делать?»

-Дурак, - хихикнула Марта. Повернувшись, она прижалась головой к его груди: «Как бы это

бабушке на глаза не попасться? Она же говорила, какая девушка себе не сберегла, ту пчелы

начинают кусать. А меня как раз и не кусали ни разу, хоть и ульи у нас стоят. Она ощутила его

пальцы, и чуть слышно застонала: «Все это ерунда».

-Хочу тебя, - он зарылся лицом в ее теплые волосы. «Так всегда будет, всегда, моя Артемида».

Искупавшись, устроившись под одной курткой, они кормили друг друга. Тедди, отпив из фляжки,

поцеловал Марту: «Вкусное. Не такое, как шотландское, но вкусное. Нам с тобой надо подождать

четыре года, пока я учиться закончу - и все. В двадцать лет получу диплом, вернусь сюда, и

поженимся. В Филадельфии, как тетя Мирьям и дядя Стивен. Наши родители приедут, и вообще

вся семья. Я тебя люблю».

-Тедди, - она перебирала его пальцы, - Тедди, но ведь если ты на мне женишься…

-Когда я на тебе женюсь, - поправил он Марту.

-Когда, - вздохнула девушка. «Нам ведь никуда нельзя будет ходить вместе. От нас многие белые

отвернутся. Не все, конечно, - торопливо прибавила Марта, заметив, как изменилось его лицо.

«Твой брат, например, аболиционист известный, и друзья его…, - голос девушки увял.

Тедди поворошил костер. Прижав ее к себе, юноша рассудительно ответил: «Во-первых, я не

собираюсь ходить в те места, где не будет тебя. Во-вторых, я жизнь положу, обещаю, на то, что бы

все это - он повел рукой в сторону берега, - изменилось. Чтобы наши дети смогли учиться в

университете, а ты, - он потерся лицом о ее плечо, - могла бы видеть меня на сцене».

-Любительской сцене, - строго сказала Марта. «Только любительской, дорогой мой адвокат».

-Обещаю, в актеры я не сбегу, - расхохотался Тедди. Вынув из ее рук фляжку, укладывая ее на

песок, целуя смуглые, стройные ноги, он шепнул: «Я теперь, Марта - навеки твой, вот и все».

Мирьям оглядела переднюю: «Обедать ходи к Фрименам. Я с тетей Салли договорилась. В

остальном - кладовая полна. Готовишь ты, в общем, неплохо».

-Отлично готовит, - заметил Элайджа. Мальчик спустился с лестницы, держа в руках два саквояжа.

Дебора отпустила руку Тедди и широко улыбнулась: «Когда мы вернемся, будем играть в

индейцев. В этот раз я тебя возьму в плен!»

-Когда мы вернемся, - капитан Кроу взял у сына багаж, - Тедди и девочкам уже и отплывать надо

будет, через несколько дней.

Дебора погрустнела, но потом уверенно заявила: «Тедди будет жить в Америке, и приедет к нам в

гости!»

-Приеду, - рассмеялся юноша, и чуть не добавил: «Приедем, с Мартой».

-Марта, - подумал он, закрыв глаза. «Господи, уже скоро и отец ее вернуться должен. Обручимся,

следующим летом я съезжу во Францию, а потом - сюда. Мое счастье, любимая моя…»

-Тедди! - услышал он девичий голос, и, вздрогнув, очнулся. Мэри, - в простом, темно-зеленом

платье, протягивала ему стопку книг. «Верни в библиотеку, пожалуйста, - попросила девушка, - а

новых книг не бери. Все равно нам скоро отплывать».

Мораг, что стояла сзади, бросила один взгляд на его лицо и опустила глаза. «Он весь сияет, -

грустно поняла девушка. «Как солнце. Господи, видно же - Марта ему нравится, очень нравится. И

он ей тоже, наверное. Да и кому бы, он не понравился…, Пусть, - горько сказала она себе, - все

равно - мне никто, кроме него не нужен. Пусть будет счастлив».

-Пошли, - Мэри подтолкнула сестру. «Дебора с Элайджей уже в карете. Почитаешь им по дороге, а

я с папой на козлы сяду. Тоже править буду, чтобы он не уставал».

Тедди вышел за калитку и помахал им рукой. Дебора высунула каштановую голову из окошка

возка, и плюнула в него жеваной бумагой из трубочки. «Не скучай! - донесся до него голос

девочки. Тедди хмыкнул: «Такой же сорванец, как Элиза, кого угодно загоняет».

Он вернулся в дом. Пройдя в гостиную, открыв шкатулку, юноша повертел в руках ключи. «Нет, нет,

- помотал головой Тедди, - нельзя. Так бесчестно, надо дождаться свадьбы. Там, на берегу…, - он

почувствовал, что краснеет, - мы обручились, конечно. Надо сделать предложение, пожениться…»

Юноша вспомнил ее шепот: «Я люблю тебя, Тедди, и никуда, никуда не отпущу, слышишь?»

-Я никуда и не собираюсь, - смешливо сказал он, целуя ее шею, обнимая маленькую, высокую

грудь. «Буду принимать клиентов, ходить в суд…, Ты будешь преподавать своим малышам, и

нашим тоже, а вечером я тебе буду играть, любовь моя…

Он встряхнул головой. Быстро поднявшись наверх, Тедди взял со стола свою тетрадь.

-Межрасовый брак, - читал Тедди. «Массачусетс - запрещены браки белых с индейцами и неграми.

Мэриленд - запрещены браки белых с неграми. Делавер, Джорджия, Кентукки, Луизиана,

Северная Каролина, Южная Каролина, Теннесси, Виргиния. Запрещены, запрещены,

запрещены…». Он с отвращением отбросил блокнот. Положив перед собой стопку чистых листов,

Тедди решительно написал: «В защиту права человека вступать в законный союз с представителем

другой расы».

Юноша потянулся за Писанием: «Они на Библию ссылаются. Я тоже сошлюсь на Библию. Пьетро

бы сюда, он и Ветхий, и Новый Завет наизусть знает, но я и сам справлюсь».

Тедди исправлял и перечеркивал, пока в окне не засветились слабые, летние звезды.

-Завтра приведу это все в порядок, - ласково сказал он и прочел:

-Брак является одним из основных гражданских прав человека, фундаментом для существования и

выживания нашего общества. «Все люди рождены свободными и равными, - говорит нам

Декларация Независимости. Запрет на межрасовые браки противоречит самому духу нашей

страны, основанной на принципах равенства и братства между всеми ее гражданами…, - он потер

лицо руками: «Завтра, все завтра».

Он взбил подушку. Зевнув, Тедди заснул спокойным сном усталого, хорошо поработавшего

человека.

Над морем уже поднялось солнце, когда Дэниел, спешившись, обернулся к вознице: «Это здесь».

-Даже в Нью-Йорк я не стал заезжать, - думал он, идя к воротам Freeman’s Arms. «Господи, бедная

миссис Бетси, единственный сын. Салли, Марта…, Надо с ними остаться. Помочь им, устроить

похороны. Тедди с девочками потом в Англию отплывет, а я тут поживу, в Бостоне. Присмотрю за

семьей Ната, пока они не успокоятся…, Хотя как тут успокоиться, - он посмотрел на прикрытый

американским флагом гроб и заставил себя поднять руку.

Калитка распахнулась еще до его стука. «Наконец-то, - сварливо сказала миссис Бетси,

пересчитывая серебро, что лежало на ее ладони. «Заждались мы твоего сена, милый».

Дэниел почувствовал, как тоскливо, отчаянно заныло у него сердце. «Миссис Бетси…, - тихо сказал

он. «Миссис Бетси, это я, Дэниел».

Она, наконец, вскинула голову и увидела телегу. Черные, большие глаза остановились, серебро

упало на булыжники двора. Негритянка одними губами прошептала: «Не отвел стрелу Господь, не

уберег сыночка моего….»

По ее лицу катились крупные, медленные слезы. «Господи, - она подошла к телеге и положила

голову на гроб, - отца твоего белые плетьми забили, сыночек. Не виделись мы с тобой столько лет,

сиротой ты рос, вдали от ласки материнской, и вот умер на чужбине. Отдал свою жизнь за негров,

сыночек мой, счастье мое…»

Она внезапно распрямилась. Смотря куда-то вдаль, миссис Бетси требовательно спросила: «Как

умер он, мистер Дэниел?»

-В Хиксфорде, в Виргинии, - Дэниел помолчал, - их поймали, на реке, миссис Бетси. Беглых к

хозяевам отправили, а Ната повесили. Мне очень, очень жаль, вы же знаете, он был мне другом…

-Белые повесили, - миссис Бетси вытерла слезы сухой, натруженной ладонью. «Да, мистер

Дэниел?»

-Да, - он торопливо добавил: «Шериф Хиксфорда - его уже в отставку отправили….»

-Однако он жив, - жестко сказала женщина, - а мой сыночек в землю ляжет.

Пройдя к воротам, - маленькая, с прямой спиной, - распахнув их, негритянка велела: «Заезжай!»

Салли уже спускалась с крыльца - в простом, рабочем платье, с уложенными вокруг головы

черными косами. «Матушка! - она покачнулась, схватившись за перила. «Матушка, что…»

-Мужа твоего белые убили, - коротко сказала миссис Бетси. Дэниел едва успел подхватить Салли, -

она сползла вниз, на ступени крыльца. Женщина, зарыдала, выгнувшись, уткнувшись лицом ему в

плечо.

-Нат, Нат, милый мой…- шептала она, а потом дверь скрипнула. Марта, стоя на пороге, выдохнула:

«Что это?»

-Отец твой, - ответила миссис Бетси. «Мертвый. Белые его повесили, в Виргинии».

-Папа! – Марта бросилась к телеге, протянув руки. Она заколотила по крышке гроба: «Нет, нет, я не

верю, скажите, что это не так, папа, папочка…».

Девушка обняла гроб, плача. Дэниел, укачивая Салли, погладил ее по голове: «Пойдемте,

пожалуйста. Я обо всем позабочусь. Надо закрыть постоялый двор, вам не до этого сейчас…».

Миссис Бетси взяла его за руку «Спасибо тебе, милый. Что бы мы без тебя только делали…, Ты

отведи их наверх, - она кивнула на внучку, что плакала, сидя на телеге, прижимаясь щекой к гробу,

- а я к преподобному отцу схожу, договорюсь насчет похорон».

-Даже в смерти, - подумала миссис Бетси, глядя на то, как Дэниел ласково поднимает Марту, как

Салли цепляется за его руку, - даже в смерти, и то отдельно будет лежать. На кладбище для

черных. Сыночек, сыночек мой…, - она заставила себя не плакать. Женщина деловито сказала

вознице: «Сейчас слуг пришлю. В гостиной пока гроб поставим, потом в церковь перевезем, для

прощания».

Негр замялся: «Может, в сарай все же…»

-Мой сын в сарае лежать не будет, - отрезала миссис Бетси, - он за таких людей, как ты умер.

Свободный же ты?

-Да, - возница отчего-то вытер глаза, - три года, как меня на север вывели. Сюда, в Массачусетс. А

как звали его? - кивнул он на гроб. «Сына вашего?»

-Брат Фримен, - вздохнула Бетси. «Натаниэль Фримен».

Возница встал с козел и перекрестился: «Слышал я о нем. Негры говорили - он перед смертью

попросил - не хороните меня на земле рабов. Я умер свободным и в землю лягу - тоже

свободную».

-Так оно и будет, - ответила миссис Бетси. Погладив крышку гроба, женщина шепнула: «Я скоро,

сыночек».

Они лежали на постели, обнявшись. Салли, ослабевшим от слез голосом, читала, держа перед

собой пожелтевший лист:

-Милая моя женушка! У нас в лагере все хорошо, стычек с британцами нет, так что не волнуйся за

меня. Новобранцы, хоть и сердятся, что я их гоняю, но потихоньку становятся настоящими

солдатами. Поцелуй нашу маленькую тыковку. Скажи ей, что, когда папа приедет в отпуск, он

должен увидеть еще два зубика, обязательно! Я по вам очень скучаю, мои любимые. Думаю, на

Рождество уже увидимся…, - она разрыдалась. Марта, забрав у нее письмо, вытерев заплаканное

лицо, попросила:

-Ты поспи, мамочка. Поспи, пожалуйста. Постояльцев нет сейчас, а трактир мы с бабушкой

закрыли. Я написала объявление, что у нас траур. Дядя Дэниел и бабушка в церковь пошли.

Папа…, - девушка прервалась, но справилась с собой, - папа в гостиной лежит. Как преподобный

отец придет - будем прощание устраивать.

-Готовить надо…, - искусанные губы разомкнулись. «Поминки же, много народу будет…, Надо

встать…»

-Не думай сейчас об этом, - Марта поцеловала мать и твердо велела: «Поспи, а письма я уберу, в

сундучок».

Она вышла в гардеробную. Распахнув шкап кедрового дерева, девушка увидела старый,

потрепанный, уже поблекший голубой мундир Континентальной Армии.

-Папочка, - Марта спрятала лицо в рукаве. Мундир пах порохом - совсем неуловимо, тонко. Она

вспомнила его веселый голос: «Если бы девушек брали в армию, тыковка, из тебя бы вышел

отличный солдат, очень метко стреляешь».

-Я давно уже не тыковка, папа, - нарочито обиженно отозвалась Марта, снимая мишени со стены

сарая. «Я тебя выше».

-Тыковка-тыковка, - он поцеловал смуглую щеку. «Уж больно ты пухленькая была в детстве,

дорогая моя».

-Папа, - сказала Марта, раскачиваясь, - папа, милый мой, я отомщу. Клянусь, клянусь.

Девушка, на мгновение, увидела перед собой лицо Тедди: «Он поможет мне. Он меня любит, он

поймет. И он не такой, как другие белые, он - как Дэниел, он наш друг».

Девушка наклонилась и вытащила старый сундучок. На крышке было написано: «Мисс Салли Хит».

Она уложила письма внутрь и стала рассеянно перебирать содержимое - простое зеркальце в

серебряной оправе, дешевые заколки, томик стихов с засушенными в нем цветами. Обивка была

чуть надорвана. Марта, отогнув ее, увидела старый конверт.

Она вытащила оттуда сложенные втрое листы. Нахмурившись, Марта стала читать. Дойдя до

конца, она почувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Посмотрев на печать и подпись,

девушка прошептала: «Записано со слов мисс Салли Хит, семнадцати лет, горничной, бывшей

рабыни мистера Дэвида Бенджамин-Вулфа. Удостоверено мной, адвокатом Дэниелом Вулфом, в

Бостоне, Массачусетс, 18 июня 1778 года».

-Его отец, - подумала Марта. «Его старший брат».

Она вспомнила следы от ожога на плече матери и свой детский голос: «А это откуда?»

-Угли просыпались из печки, так что всегда будь осторожной, - улыбнулась та.

Марта, трясущимися пальцами, развернула листы. «После того, как он избил меня плетью, - читала

девушка, - он накалил в огне каминные щипцы и выжег мне на плече слово: «Шлюха». Я плакала

от боли, и просила его, на коленях - отпустить меня. Вместо этого он взял пистолет, и…, - Марта

отбросила конверт и еле успела добежать до умывальной.

Ее стошнило. Потом Марта, умывшись, глядя на свое распухшее от слез лицо, мрачно сказала: «Он

знал. Все знал. Он не мог не знать - его старший брат заверял эти показания. Он такой же, как все, -

Марта подышала, - просто притворялся. Ненавижу его, ненавижу, - девушка опустилась на

деревянный, нагретый солнцем пол, и опять заплакала.

Успокоившись, прибрав за собой, Марта прошла в гардеробную. Поставив сундучок на место, она

спрятала конверт в карман передника.

-Пусть только придет сюда, - девушка раздула бронзовые ноздри. «Пусть только посмеет прийти,

сын насильника, брат насильника. И я, как я могла…, Еще и говорила ему, что люблю его, верила

ему. Его отец владел моей матерью, его брат - издевался над ней. Он тоже, наверняка, сделал бы

такое со мной - просто не сразу, - Марта, сжав конверт, повторила: «Отомщу».

Салли сидела за столом, перебирая длинными пальцами конверты. «Сколько людей на поминки

пришло, - вспомнила она, - все негры Бостона, наверное. И письма доставили - из Филадельфии,

из Нью-Йорка…Господи, дай ты нам сил, завтра хоронят его…, - она опустила укрытую черным

чепцом голову в смуглые ладони.

-Марта сама не своя, - вздохнула она. «Любила она отца, конечно. Пришла ко мне ночью, будто

маленькая, обняла, плакала так…, И шептала: «Мама, мамочка, я отомщу, отомщу, за папу, за

всех». Господи, убереги ты девочку, одна она у меня осталась. Пусть замуж выйдет, внуков мне

родит, - женщина поднялась. Подойдя к окну, Салли посмотрела на прибранный, чистый двор.

Дэниел, стоя на крыльце, прощался с последними гостями. Она увидела Тедди - в черном сюртуке.

Юноша стоял, глядя наверх, на окна второго этажа.

Марта отпрянула от ставни своей комнаты, и помотала головой: «Не могу, не могу его сейчас

видеть. Пусть уходит, вместе с ним».

Она вспомнила его ласковый, тихий голос: «Марта, милая моя, мне так жаль, так жаль. Ты знай, я

все, все сделаю для тебя, для твоей семьи…, - Тедди оглянулся, - они стояли в углу гостиной, - и

добавил, шепотом: «Я люблю тебя, Марта. Мне надо кузин в Англию отвезти. Потом я вернусь и

сделаю предложение, как раз траур закончится».

-Нельзя, - велела себе девушка. «Тут преподобный отец, гости…Я бы прямо сейчас пощечину этому

мерзавцу дала, и в лицо бумаги бросила. Как он смел, играть, меня обманывать…Актер».

-Мы поговорим позже, - наконец, отозвалась девушка, - позже, Тедди. Прости, мне надо к маме, -

она ушла. Тедди проводил ее взглядом - растерянным, тоскливым.

-Так же смотрит, - поняла Марта. Захлопнув ставню, она бросилась на кровать, прикусив зубами

угол подушки. «Папа, - сдавленно сказала она, - папочка, ну зачем, зачем! Господи, помоги мне…,

Я скажу ему, что все знаю, а если он будет отпираться - брошу в лицо мамины показания. Лгун,

какой лгун…, Бедная мамочка, как она страдала».

Марта сжалась в клубочек, притянув колени к животу. Девушка мрачно сказала, сжав руку в кулак:

«Ни один белый меня больше не коснется, никогда. Лучше я умру».

Она заснула, вздрагивая. Ей снилась мать - привязанная к козлам, кнут, хлещущий по смуглой

спине и Тедди, что смеясь, отбрасывая плеть, кричал: «А теперь ведите сюда дочь, развлечемся с

ними обеими!».

Марта всхлипнула. Кусая губы, бормоча: «Нет! Нет!», девушка перевернулась на бок. Она и не

услышала, как бабка вошла в комнату. Осторожно сняв с нее туфли, натянув на плечи одеяло , та

перекрестила девушку.

Миссис Бетси вернулась в свою спальню. Заперев дверь, взглянув на распятие на беленой стене,

она присела на край кровати.

-Вот и похоронят тебя, - устало сказала женщина. «Семь лет тебе было, сыночек, как продали

меня. Как я плакала, на коленях просила - не отрывайте от меня мальчика…, Мистер Дэвид велел

надсмотрщику: «Двадцать плетей ей дайте, надоела она мне». Бросили в телегу и на аукцион

отвезли. Натаниэль, милый мой, - она вытерла слезы костяшками пальцев. «Один ты у меня был,

сыночек, и вот - забрал тебя Господь».

Миссис Бетси прилегла, что-то шепча, зажав в руке простой крестик. Уткнув лицо в сгиб руки, она

опять расплакалась.

У калитки Дэниел сказал Тедди: «Гроб уже в церковь увезли. Я еще тут побуду, а ты сходи в

мастерскую, проверь - что там с камнем. Помнишь же, что высечь на нем надо?»

Тедди кивнул: «Те слова его, предсмертные. Дэниел , - он помолчал, - как ты думаешь, может быть,

мне остаться стоит?». Он замялся: «Помочь им, поддержать…Тетя Мирьям и дядя Стивен поймут, я

уверен».

Старший брат потрепал его по каштановой голове: «А кому тогда Мэри и Мораг в Англию везти?

Мне до следующей весны никак не вырваться, уж больно много дел в департаменте. Весной

встретимся в Лондоне и отправимся во Францию, искать твою мать с отчимом».

Тедди только сунул руки в карманы сюртука. Он угрюмо отозвался: «Ладно».

-Бедная моя девочка, - думал он, идя по дороге вдоль моря, - счастье мое…, Плакала, так плакала.

Господи, - он вдруг остановился, - только бы с мамой все хорошо было, прошу тебя. С мамой, с

Элизой, с Джоном…, - юноша остановился. Вынув бархатный мешочек, он положил на большую

ладонь простое, золотое кольцо.

-Все равно, - сказал себе Тедди, - я его Марте оставлю. Пусть она в трауре, пусть не будет его

носить , все равно. Это ее кольцо, иначе нельзя.

Он посмотрел на сияющую гладь моря, и присел на камень:

-Значит, так. Найти маму и всех остальных. Увезти их в Лондон. Закончить университет. Жениться

на Марте. Добиться отмены всех этих средневековых законов. Хотя бы тут, в Массачусетсе, а там

посмотрим. Ах да, - он невольно улыбнулся, - и стать судьей Верховного Суда. Дел, в общем,

много, - он обернулся и взглянул на черепичную крышу постоялого двора. «Все будет хорошо,

любовь моя, - ласково сказал Тедди. «Я вернусь, и все будет хорошо».

Он шел к Бостону, представляя себе уютный дом на Бикон-хилле, фортепьяно в гостиной, книги,

большой, круглый обеденный стол, детей - мальчиков и девочек. Тедди видел ее - высокую,

стройную, в шелковом платье. «Как у Тео, - прошептал он. «Гранатовый цвет, ей очень пойдет. И

пурпурный, и темно-синий. Моя богиня, любовь моя…., - он вздохнул и почувствовал, что опять

улыбается.

Салли услышала стук в дверь и тихо сказала: «Открыто».

-Все ушли, а Марта и миссис Бетси - отдыхают,- Дэниел стоял на пороге. Он был в черном, хорошо

скроенном сюртуке. Русые волосы чуть золотились на солнце.

-Он траур надел, - поняла Салли. «И он, и Тедди. Господи, они ведь нам не родня, а так заботятся…,

И Мирьям из Ньюпорта написала - как вернутся они, сразу сюда придет. Посидит со мной,

погорюет».

Салли посмотрела на конверты, разложенные по столу: «Столько писем, Дэниел, я даже и не

думала…»

-Ната очень любили, ты же знаешь, - он все не заходил в комнату. Салли махнула рукой: «Ты

садись, садись, пожалуйста».

Мужчина наклонил голову. Подождав, пока она устроится в кресле , Дэниел устроился рядом,

достав из кармана сюртука блокнот.

-Ты просто послушай, - мягко сказал Дэниел, глядя на следы от слез на смуглых щеках. «Я

понимаю, ты сейчас не в том состоянии, чтобы делами заниматься…, - он запнулся. Салли

вздохнула: «Нет, нет, мне так легче».

Строгое, черное платье прикрывало ее руки до запястий, сквозь траурное кружево воротника

светилась нежная, цвета карамели шея.

-Дина так одевалась, - вспомнил Дэниел. «Скромно. Два года, как они уехали. Пусть будет

счастлива со своим Аароном, - он опустил ресницы и почувствовал прикосновение ее губ, увидел

косой луч солнечного света, что пробивался через крышу сукки, услышал шелест золотых листьев в

саду Горовицей.

-Все счастливы, - горько подумал Дэниел. «Мирьям, кроме своего квакера, и не смотрит ни на

кого. Эстер - до сих пор с Меиром за руки держится, я же у них обедал, на Песах, видел. А я? Через

два года сорок, и ни семьи, ни детей. И не любил меня никто».

Он откашлялся: «Участок на кладбище я в вечное владение купил, Салли, так что ни о чем не

беспокойся. По завещанию Ната и земля и строения - все тебе переходит. Я посидел со счетами, у

вас все в порядке, долгов нет».

-Нет, - она помотала головой. «Ты же сам знаешь, Нат нечасто дома бывал, - она прервалась и

сжала изящными пальцами ручку кресла, - мне самой приходилось управляться…, И спасибо тебе,

спасибо…»

-Я обещал Нату о вас заботиться, - вздохнул Дэниел, - над телом его. Пока я жив - так и будет. И вот

еще, - он достал из-за отворота сюртука конверт, - это сегодня пришло, с утра. От аболиционистов,

- он посмотрел в темные, большие, чуть припухшие глаза Салли. «Отсюда, из Нью-Йорка, из

Филадельфии…»

Салли взглянула на чек и всхлипнула. «Так много, Дэниел…»

-Вы кормильца потеряли, - просто ответил он. Женщина, уронив голову на его плечо, разрыдалась.

-Дэниел, - она хватала ртом воздух, - Дэниел, как же мы теперь, как мы жить будем…

-Я всегда буду рядом, Салли, - тихо сказал он, гладя ее по голове, привлекая ее к себе. «Если ты

мне позволишь, Салли, если позволишь, я всю жизнь посвящу тебе».

-Господи, - промелькнуло у нее в голове, - что я делаю. Ната еще не похоронили, нельзя, нельзя..., -

он опустился на колени. Обняв ее, Дэниел шепнул: «Салли, пожалуйста…, Позволь мне заботиться

о вас, я прошу тебя. Это мой долг, перед Натом, перед вашей семьей…»

-Не надо…, - ее голос был совсем тихим, - не надо, Дэниел…, Так нельзя, это грех, это плохо…

Дэниел подумал, что понимает отца. Она была вся будто вылеплена из нежной, мягкой карамели.

У нее были покорные, черные глаза, дрожащие, темно-красные губы, ее слезы на вкус были - как

лучшее вино. «Салли, - он провел губами по ее руке, - Салли, разве любовь - это грех?»

-Четыре месяца, как я Ната, не видела – тоскливо поняла женщина. «Господи, как хочется просто

прижаться к кому-то, чтобы утешил, чтобы обнял меня, приласкал…Просто, чтобы он был здесь,

иначе так одиноко, так одиноко…»

Она уткнулась лицом в его сюртук, плача, держа его за руку. «Дэниел, - выдохнула она, - Дэниел, я

сама не знаю, что делаю, …Ты просто побудь вместе со мной, просто…., - она закусила пальцы на

руке и стала качаться из стороны в сторону.

-Иди сюда, - он ласково поднял ее на ноги. Поддерживая женщину, Дэниел довел ее до кровати.

Он уложил Салли на подушки: «Я посижу с тобой, столько, сколько надо, Салли. Пожалуйста, не

прогоняй меня, я не могу, не могу видеть, как ты страдаешь…»

Она почувствовала рядом его крепкие руки. Свернувшись в клубочек, все еще плача, женщина

шепнула: «Спасибо тебе, спасибо, Дэниел». Он был совсем близко. Салли, ощутив тепло его тела,

глотая слезы - повернулась и поцеловала его.

-Всякая плоть--трава, и вся красота ее - как цвет полевой.

Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа, -

разносился по кладбищу голос священника. Зеленая лужайка была усеяна людьми. Дэниел,

подняв голову, увидел брата. Он стоял, не отводя глаз от вырытой ямы, от простого, соснового

гроба рядом с ней. Салли, в черном платье, держала за руку дочь. Дэниел, глядя на нее, вспомнил

свой ласковый, тихий шепот: «Мы поженимся…в следующем году, как только я вернусь из

Франции, как только закончится траур. Салли, Салли…, - она обняла его за шею, - крепко, отчаянно.

Все еще всхлипывая, женщина шепнула: «Правда?»

-Правда, - Дэниел прикоснулся губами к высокому, теплому лбу, к мокрым ресницам : «Я просто

хочу, чтобы меня любили. Чтобы у меня была семья, чтобы было, куда возвращаться. Уйду из

департамента, ничего страшного. Вернусь в адвокаты. Салли меня всегда будет любить, - она

приникла к нему горячим телом: «Ты ведь уйдешь от меня, Дэниел, ты не женишься на цветной».

-Женюсь, - твердо ответил он, а потом не осталось ничего вокруг, кроме ее губ, - свежих, как ветер

с моря, кроме ее лихорадочного дыхания. Дэниел, чувствуя, как она гладит его по голове, как

шепчет: «Еще, еще!», - поцеловал старые следы от ожога на смуглом плече женщины.

Гроб опустили в яму. Салли бросила вниз комок влажной земли:

-Господи, прости меня. Нат бы понял, он бы хотел, чтобы я была счастлива. Марта скоро замуж

выйдет, будет своим домом жить, а мы с Дэниелом состаримся вместе. И он такой заботливый,

такой ласковый…, - она почувствовала, что краснеет, и вздохнула: «Видно, на роду мне так

написано. Мистер Дэвид, мистер Мэтью, а теперь он. И он жениться обещал…, - она обвела

глазами медленно расходящуюся толпу и увидела миссис Люси, учительницу французского языка.

Она держала за руку сына - красивого, белокожего мальчика с темными, кудрявыми волосами.

-Она поэтому и уехала из Нового Орлеана, - вспомнила Салли. «Жила там с офицером каким-то, а

он потом с белой женщиной обвенчался. И ребенка не признал. Но Дэниел не такой, он меня не

обманет».

Салли вздохнула. Перекрестившись, она услышала голос миссис Бетси: «Пойдем, милая, надо стол

накрывать».

Женщина взглянула на ворота кладбища - Дэниел о чем-то говорил с Тедди. Он подождал, пока

Салли поравняется с ними: «Тедди Марту проводит, не волнуйся. Можно…, - робко начал он, -

можно, я тебя провожу?».

Салли кивнула. Дэниел, наклонившись к ее уху, едва слышно проговорил: «Я приду сегодня. В

полночь, милая, как все спать улягутся. Откроешь калитку?».

Она вспомнила свои слезы, свой ласковый шепот: «Дэниел, милый, спасибо тебе, спасибо…, - и

кивнула изящной, прикрытой чепцом головой.

-Я люблю тебя, - сказал он. Предложив ей руку, Дэниел повел Салли по тропинке вдоль берега к

дому.

Марта шла рядом с Тедди, вдыхая запах сандала, искоса посматривая на него.

-Даже глазом не моргнет, - зло подумала она. «А что он негров освободил - так это для вида

просто. Рабы ему не нужны, он и так богач, я слышала. Все они такие, соблазняют цветных

девушек, а потом - бросают. Миссис Люси хотя бы. Жила с белым, он ее с ребенком оставил, и

даже слышать о мальчике не хочет. Хорошо, что меня Господь миловал, вчера крови начались, -

она зарделась. Вспомнив ласковые поцелуи Тедди, то, как он плакал, уронив ей голову на плечо,

Марта спросила себя:

-А если он и вправду не знал ничего? Все равно, все равно…Я не смогу жить с сыном человека,

который издевался над мамочкой, с братом человека, который…, - Марта внезапно остановилась.

Открыв рот, девушка подышала.

Негры ушли вперед, они стояли на тропинке, совсем одни. Тедди, робко взяв ее за руку,

озабоченно спросил: «Все в порядке? Ты устала, милая, ты отдохни, пожалуйста, …Я тебе вот это

принес…, - юноша достал из кармана бархатный мешочек. Встряхнув головой, он опустился на

одно колено:

-Марта, - его каштановые волосы золотились в летнем солнце, - Марта, я знаю, так нельзя, ты

сейчас в трауре, и матушка твоя - тоже. Ты просто возьми это кольцо, - он вскинул лазоревые,

грустные глаза. «Не носи, просто возьми, пожалуйста. Стань моей невестой, Марта. Когда траур

закончится - мы обручимся, официально. Я люблю тебя, ты же знаешь…»

Тедди замолчал и посмотрел на нее. Она молчала - стройная, в темном, глухом платье, черные

косы развевались по ветру, на бронзовой коже щек играл румянец.

Марта взглянула на кольцо, что лежало на большой, надежной, крепкой ладони.

-Никогда, - просто ответила она. «То, что было, - было ошибкой, Тедди. Нам с тобой не по пути.

Найди себе белую девушку и будь с ней счастлив».

Он убрал кольцо. Поднимаясь, юноша глухо сказал: «Я ни с кем не буду счастлив, кроме тебя, и ты

это знаешь, Марта. Почему так? - тоскливо спросил он, протягивая к ней руку. «Неужели вот это, -

Тедди указал на свое лицо,- так важно? Я же не виноват в том, что я белый, Марта…, У моей семьи

никогда больше не будет рабов, никогда…, - он помотал головой и отчаянно добавил: «Ты же

знаешь, не все белые такие, как те, что убили твоего отца…»

-И это говоришь ты, - ядовито усмехнулась девушка, - сын плантатора, который издевался над

своими рабами, брат человека, который…, - Марта не закончила. Выхватив из кармана платья

конверт, девушка швырнула письмо в лицо. «Не говори, что ты об этом не знал! - ее губы

презрительно исказились. «Лгун, актер, мерзавец! Ты бы сделал со мной, то же самое, что твой

брат делал с моей матерью, я уверена!»

Марта сжала руки в кулаки, тяжело дыша, а он, побледнев, читал ровные строки:

-Когда мне было четырнадцать, мистер Дэвид Бенджамин-Вулф отобрал меня для размножения.

Он сказал, что я должна буду рожать от него детей, на продажу, так как у меня половина белой

крови, и мое потомство будет дорого цениться. Также я должна была развлекать его гостей, и его

сына, мистера Мэтью, когда тот приезжал на каникулы. Мистер Мэтью бил меня кнутом, и часто…,

- Тедди пошатнулся и заставил себя дочитать до конца.

Посмотрев на подпись и печать брата, он, все еще держа в руке бумаги, тихо сказал: «Марта,

поверь мне, я ничего не знал…Мне никто, ничего не говорил, ни мама, ни Дэниел…, - Тедди

почувствовал, как ноет у него сердце. Вздохнув, он решительно закончил: «Прости меня, прости,

пожалуйста,…Я знаю, как тебе тяжело сейчас…Я обещаю, обещаю, Марта…»

Она выхватила у него конверт и холодно ответила: «Белый никогда не узнает, - что такое быть

рабом, мистер Теодор, - она сжала зубы, - Бенджамин-Вулф. Белый никогда не поймет негра.

Прощай, и не приближайся ко мне больше, - Марта отвернулась. Девушка пошла прочь - высокая,

с прямой, жесткой спиной.

Она плакала, не стирая слез со щек: «Господи, как больно…, Но нельзя, нельзя…, В память о папе, в

память о том, как страдала мамочка - нельзя. Нельзя предавать свою кровь».

Тедди смотрел ей вслед. Сбежав по тропинке к морю, в сердцах ударив кулаком по камню, юноша

прошипел: «Почему, почему мне ничего не сказали? Я же взрослый, я бы понял….». Он вспомнил

ее бронзовую, мягкую кожу, ее сладкие губы. Присев на гальку, уронив голову в руки, Тедди

разрыдался.

Дэниел, чиркнув кресалом, зажег свечи: «В этой спальне ты дремал, когда тебе год от роду был.

Твоя матушка тогда из Виргинии приехала, вместе с Салли, и сюда пришла».

Тедди присел на подоконник, и, закурил, глядя на залив: «Тогда же ты с тети Салли показания снял,

да? О ее жизни в имении, - юноша горько усмехнулся, - моего отца».

-Откуда он…– подумал Дэниел. «Одна копия бумаг была у Марты, она ее в Лондон увезла, а

вторая - у Салли. Господи, - мужчина похолодел, - неужели…». Он взглянул на лицо брата и

поразился - синие глаза потеряли искорку веселья, подбородок затвердел. Дэниел понял: «Совсем

взрослый. Уже не мальчик, нет».

-Я только хочу знать, - устало продолжил Тедди, выдыхая сизый дым, - почему мне ничего не

рассказали? Не мама, - он вздохнул, - я понимаю, ей тяжело было о таком говорить, даже после

всех этих лет. Но ты, Дэниел, ты, же мой старший брат…

Дэниел наклонился и обнял мощные плечи: «Думаешь, мне легко было? - шепнул он. «Ты сам

знаешь, я из семьи в восемнадцать лет ушел, как раз из-за этого. Знать, что у меня такой отец…, -

он поморщился, - знать о Мэтью…»

-Как он умер? - внезапно спросил Тедди. «Мэтью. Расскажи мне, Дэниел, только, пожалуйста, - он

отложил сигару и потер лицо руками, - ничего не скрывай. Не надо больше, - он помолчал. Дэниел,

разлив вино по бокалам, стал говорить.

Они почти допили бутылку, когда Тедди, зажигая четвертую сигару, глядя на тонкий серпик луны в

окне, пробормотал: «Спасибо. Мама правильно сделала, что убила его, - он внезапно улыбнулся:

«Впрочем, я в маме никогда не сомневался, и в Джоне тоже».

-Мы их найдем, - пообещал Дэниел, целуя брата в лоб. «Поедем во Францию и найдем. У нас

американские паспорта, нас не тронут. И Констанцу оттуда вывезем».

-Придется ее связать для этого, - хмыкнул Тедди. «Я тебя попросить хотел - я статью написал.

Думаю, ее в какой-нибудь аболиционистский журнал пристроить. Посмотри на нее, пожалуйста.

Ты же опытный юрист, а я только учиться начинаю».

-Конечно, - откликнулся Дэниел. «А о чем статья?»

-О праве человека вступать в межрасовый брак, - горько ответил Тедди, отвернувшись,

уставившись на медленно темнеющее за окном небо. «Пусть будет счастлива, - сказал он себе,

чувствуя горячие слезы в глазах. «Пусть, не со мной, но пусть будет счастлива. Моя богиня».

Дэниел осторожно поднял руку и постучал в калитку. Дорога была уже пуста, вдалеке чернели

верхушки леса, за его спиной шуршало, плескалось море под обрывом.

-Заснул мальчик, - ласково подумал он. «Бедный, такое услышать. Ничего, он сильный, справится.

Я сейчас рядом, помогу ему. А статья хорошая, осенью ее в печать пустим. Конечно, много воды

утечет, прежде чем другие штаты последуют примеру Пенсильвании, но за это надо бороться. И за

право негров на учебу в колледже - тоже. Много работы впереди. Теперь мне ничего не страшно,

я теперь не один».

Салли стояла, держа в руке оловянный подсвечник: «Дэниел….».

Он забрал у нее свечу. Поцеловав теплые, пахнущие свежей выпечкой, мягкие ладони, мужчина

выдохнул: «Я так ждал тебя, любовь моя, так ждал. Всю жизнь ждал, оказывается».

Салли прижалась губами к русому, в чуть заметной седине виску. Они долго стояли так,

обнявшись, не размыкая рук, вытирая слезы друг другу.

Мирьям выглянула в окно кухни и улыбнулась - дети сидели под кленом, держась за руки. Она

услышала голос Мэри: «Вы только не грустите, пожалуйста. Мы с Мораг обязательно вернемся, а

когда вы подрастете - и вы в Англию поедете».

-Я хочу в Амстердам, - внезапно сказала Дебора, вертя в руках трубочку. «Папа рассказывал - там

очень красиво, как в сказке».

-И в Амстердам тоже отправитесь, - согласилась Мораг, отложив томик стихов. Мирьям вытерла

руки и вздохнула:

-Мэри совсем уже взрослая, девятнадцать лет. Может быть, все-таки стоило попросить Дэниела

поправить ей паспорт немного? Но она очень щепетильная, никогда бы не согласилась. Да и

потом, - женщина хмыкнула, - она девочка прямая, честная, не будет обманывать. Может, в Англии

кого-нибудь встретит. И Мораг тоже - не за фермера же ей замуж идти. Она и поет, и стихи

пишет…- в дверь позвонили. Мирьям, пройдя в переднюю, ахнула: «Салли!»

Под черными глазами женщины залегли глубокие тени. Мирьям потянулась и, обняла ее: «Мне

так жаль, милая, так жаль…., Мы только вчера вернулись из Ньюпорта, поздно вечером. Проходи,

проходи, пожалуйста. Стивен в порту, корабль свой к отплытию готовит. Проводим девочек, и они

с Элайджей в море уйдут».

Салли присела на крепкий стул. Глядя в доброе, с морщинками вокруг синих, больших глаз, лицо

Мирьям - она расплакалась.

-Милая, - Мирьям обняла ее за плечи, - милая, не надо…, У тебя доченька есть, миссис Бетси…Она

шептала что-то ласковое, успокаивающее. Салли, вытерев щеки, спросила: «А ты? У тебя ведь муж

моряк, хоть и по озерам ходит. Ты не боишься, Мирьям?»

Женщина поставила медный кофейник на треногу в очаге. Присев напротив, перебирая длинные

пальцы Салли, она вздохнула: «Боюсь, конечно. И за Стивена, и за Элайджу, и Мэри - тоже у

штурвала стоит, - Мирьям улыбнулась. «Молюсь, чтобы с ними все хорошо было, Псалмы читаю».

-Я тоже молилась, - Салли покачала изящной головой и сказала себе: «Я не могу, не могу. Не могу

попросить у нее трав, язык не поворачивается. Уже пять дней ничего нет. Господи, надо Дэниелу

сказать, нельзя тянуть. Какой стыд, какой позор,- кровь прилила к ее щекам. Она повторила:

«Молилась. Но видишь… - ее губы задрожали и Салли не закончила.

Мирьям ласково вытерла ей слезы, своим платком. Заварив кофе, она добавила в фаянсовые

кружки молоко: «На Эстер посмотри. Она, бедная, тоже - мужа потеряла. Однако же, теперь она

счастлива, и деток растит. И я, - женщина улыбнулась, - могла ли я думать, там, у Кинтейла в

лагере, что все так обернется? Отгорюешь, поплачешь, милая, и дальше надо жить. Тебе же

тридцать три всего, - Мирьям посмотрела на красивое, грустное лицо Салли.

-Дальше, - та помешала кофе и велела себе: «Прямо отсюда пойдешь, и скажешь все Дэниелу. Он

дома, должно быть».

-Спасибо тебе, - Салли помолчала. «Мы справимся».

-А Марта, - пронеслось у нее в голове. «Девочка так отца любила…, Но ведь это Дэниел. Она его с

детства знает, он друг негров, Марта будет согласна. Она только порадуется, когда о ребенке

услышит».

-И вот еще, - Салли порылась в бархатном мешочке, что висел у нее на запястье, - Марта записку

передала, для Мораг…, Просит, пока она не уехала - взять для нее книг в библиотеке. Нам же туда

нельзя, - Мораг, услышав голос Салли, всунула голову в кухню: «С удовольствием!»

Она пробежала глазами записку и увидела внизу постскриптум: «Буду ждать тебя завтра в три у

Фанейл-холла. Мне надо сказать тебе что-то важное».

-Что же она сюда не пришла? - удивилась Мораг. Посмотрев на Дебору и Элайджу, что висели на

заборе, девушка усмехнулась: «Тут и не поговорить толком, конечно. А все равно - я по ним

скучать буду».

Девушка вернулась к клену. Положив голову на плечо сестры, она попросила: «Прочти мне еще

раз то письмо, от тети Изабеллы».

-Дорогие мои Мэри и Мораг, - начала читать сестра. «Мы все очень, очень рады, что родители

разрешили вам поехать в Англию. Жить вы будете у нас с дядей Джованни, в Мейденхеде. С

началом сезона дядя Питер устроит в вашу честь обед у себя, на Ганновер-сквер. Когда вы

приедете, еще будут каникулы, поэтому вы познакомитесь и с Майклом, сыном дяди Питера - ему

восемнадцать лет, и он учится в Кембридже, и с нашими сыновьями - Пьетро, другом Тедди, и

Франческо, ему восемь. Он только отправляется в школу, в этом году. С Тедди, я уверена, вы уже

подружились».

-Подружились, - горько повторила Мораг. «Как мы из Ньюпорта вернулись, он сюда и не приходил.

Папа сказал, у него статью осенью печатают, в сборнике общества аболиционистов, в

Пенсильвании. Тедди над ней работает, у него времени нет. Какой он умный, и латынь знает, и в

шестнадцать лет уже публикуется…»

-Мы с вами, дорогие девочки, будем ходить в театр, в Британский Музей. Я вас буду вывозить на

балы, и, конечно, напишу ваши портреты. С любовью к вам, в ожидании встречи, - Изабелла ди

Амальфи.

-Надо будет карточки напечатать, - озабоченно сказала Мэри, убирая письмо в томик Блейка.

«Визитные. Так положено, я читала в этой книге, о светском этикете. Мисс Мэри Кроу и Мораг

Маккензи, леди Кинтейл. Это Англия, там важно, что у тебя есть титул».

Мораг покраснела: «Ерунда, какая…»

-Вовсе не ерунда, - рассудительно заметила Мэри, поднимаясь: «Дядя Питер написал, что ты в

этом сборнике есть, мистера Альмона, где вся аристократия перечисляется. Король Георг

подтвердил своим указом, что ты - наследница Кинтейлов».

-Наследница без денег, - хмыкнула Мораг, отбросив на спину черные косы.

-С твоей красотой, - Мэри поцеловала ее в щеку, - это совершенно неважно. И потом, папа с мамой

же говорили - они откладывали нам на приданое, так что не беспокойся. Мы, конечно, не

богачи…, - девушка развела руками.

-Тедди - наследник Бенджамин-Вулфов, - грустно подумала Мораг. «У него одной земли в

Виргинии пять тысяч акров. Еще имение, деньги в банке…, Зачем я ему нужна - полукровка,

деревенская девчонка».

-Обедать, - позвала мать, стоя на пороге кухни. «Снимайте детвору с забора».

Мораг подождала, пока все зайдут в дом. Вскинув голову, глядя на зеленые листья клена, на птиц,

что кружились у скворечника, она вытерла слезы с глаз. «Никогда даже словом не обмолвлюсь о

том, что он мне нравится, - решила девушка. «Все равно, мы не будем видеться. Он в Бостоне

поселится, а я на озеро вернусь, и буду в школе преподавать. Так будет лучше, - она вздрогнула .

Обернувшись, Мораг радостно сказала: «Папа!»

Капитан Кроу поцеловал ее теплый, нагретый солнцем затылок: «Каюта ваша готова, и Тедди

тоже. Багаж погружен, так что проводим вас, и поплывем с Элайджей на север».

-А я тут одна с Деборой останусь, - Мирьям подошла к ним, и обняла девушку: «Я уверена, вам

очень понравится в Англии, милая».

Мораг заставила себя улыбнуться: «Конечно, мамочка». На ветку клена присел дрозд и залился

песней - легкой, свободной. «Просто буду его любить и все, - вздохнула Мораг. Взяв родителей за

руки, она пообещала: «Я вернусь, обязательно».

Салли помялась у крыльца с медной табличкой: «Дэниел Вулф, адвокат, представительство в

суде». Она отчего-то вспомнила, как Нат, ясным весенним утром, открыл ей эту дверь.

-Пятнадцать лет прошло, - горько подумала она. «Там мы венчались, в Первой Баптистской

Церкви, а потом четыре дня в комнатах миссис Марты прожили. Господи, Тедди тогда годик был, а

сейчас - взрослый мужчина».

-Тетя Салли, - услышала она удивленный голос. Юноша стоял на пороге с кофейником в руке. Она

сглотнула: «Мне надо с мистером Дэниелом поговорить, насчет завещания…»

-Проходите, конечно, - Тедди поклонился. «Он в кабинете у себя, работает». Юноша отчего-то

вздохнул и спросил: «Как Марта, тетя Салли?»

-Хорошо, - слабо улыбнулась женщина, и нажала на бронзовую ручку двери.

В кабинете пахло сандалом, Дэниел, в одной рубашке, с засученными до локтей рукавами, что-то

быстро писал.

-Таким образом, - пробормотал он себе под нос, - учитывая подписанную президентом

Вашингтоном, 22 апреля, декларацию нашего нейтралитета, в войне между Францией и

Великобританией, я бы рекомендовал подготовить закон о нейтралитете США, где американцам

будет запрещено вступать в военные действия со странами, которые заключили с нами мирные

соглашения. Более того, я считаю, что сейчас мы можем действовать более решительно в наших

отношениях с Великобританией, и добиться пересмотра тех статей Парижского мирного договора,

которые являются невыгодными для нашей страны…

Он прервался, увидев ее, и тут же встал.

-Салли, - улыбнулся Дэниел. Озабоченно, понизив голос, он спросил: «Что случилось? Подожди».

Дэниел закрыл дверь на ключ и поцеловал ее - глубоко, долго.

-Дэниел, - выдохнула она, обнимая его. «Дэниел, я не знаю, как тебе сказать…, У нас будет,

ребенок. Наверное, - краснея, прибавила Салли. «В феврале».

-Господи, - подумал Дэниел, - господи, как я рад. Милая моя, счастье мое…

-Иди, иди сюда, - он нежно усадил ее на диван. Опустившись на пол, Дэниел положил ей голову на

колени: «Но ведь это, же хорошо, Салли, это такая радость…»

Женщина наклонилась. Целуя его, Салли робко заметила: «Я не знала, как ты…как ты отнесешься к

такому…, Даже ходила к Мирьям, хотела трав у нее попросить, но не смогла, не смогла, - она

помотала головой.

-Что ты, - его рука заскользила по шелковому, черному чулку. «Какая у нее кожа нежная, -

улыбнулся Дэниел. «И, правда, словно карамель».

-Милая моя, это же наше дитя, - он почувствовал под пальцами кружева. Салли, выдохнула: «Но

как, же нам пожениться, я ведь в трауре еще…»

-И я пока не могу подавать в отставку, - он обнял женщину и стал расшнуровывать ей корсет.

«Сама знаешь, война идет, очень много работы…, Как только вернусь из Франции - обязательно

это сделаю. Мы сразу поедем в Филадельфию, к мировому судье, - он прижался губами к темному

соску, что показался из-под спущенной рубашки.

Одной рукой он развязал ленты ее чепца. Укладывая ее на спину, целуя плоский, смуглый живот,

поднимая к бедрам юбки, Дэниел шепнул: «Ничего страшного, любовь моя…, Потом я просто

признаю мальчика, или девочку, вот и все. Я никогда, никогда вас не брошу, всегда буду рядом…»

-Дэниел…, - она откинула назад черноволосую голову, - тут же Тедди, вдруг он….

-Он работает, так что не бойся, он мешать не будет, - Дэниел встал на колени. Нежно раздвинув ей

ноги, опускаясь на нее, прижимаясь к ее губам, он выдохнул: «Я люблю тебя!»

Мораг сразу увидела Марту - та ждала у входа в Фанейл-холл, высокая, в простом, светлом

батистовом, платье. Черные, тяжелые косы падали ей на спину.

-Ты пришла, - негритянка улыбнулась и приняла от нее книги. «Спасибо, - она погладила обложку

верхнего тома, - я потом тетю Мирьям попрошу отдать. Вы сегодня отплываете?»

Мораг кивнула и, потянувшись, обняла подругу: «Я буду скучать, - шепнула она, - и обязательно

вернусь, мы еще встретимся, Марта!»

Та только вздохнула и оглянулась: «Мораг..., Я тебя попросить хотела...»

-Да, - карие, большие глаза девушки доверчиво распахнулись.

-Так будет правильно, - сказала себе Марта. «Я не могу, не могу - я вырвала его из сердца. Я не

буду больше о нем вспоминать, но Мораг он нравится, я, же видела. Она хорошая девушка, она о

нем позаботится. Пусть будет счастлив».

-Присмотри за Тедди, - шепнула ей Марта. «Пожалуйста. Ты же знаешь, у него вся семья пропала,

ему очень одиноко. Ты ему нравишься».

Мораг закусила губу и отчаянно помотала головой. «Не плачь, - велела себе она, - ты уже взрослая.

Не смей плакать».

Однако на длинных, темных ресницах уже повисли слезы. Она, дрожащим голосом, ответила: «Не

нравлюсь».

Марта погладила ее по руке: «Значит, понравишься, поверь мне. Просто подожди, и все».

Они поцеловались. Марта рассмеялась: «Я приду в порт, помашу вам на прощанье. Хорошего

плаванья!»

Она ушла. Мораг все стояла, перебирая в руках кончик своей косы.

-Понравиться, - повторила она и покраснела. «А как? Надо его слушать. Ему будет приятно. И

ухаживать за ним, хотя он сам - и убирает, и готовит отлично. Все равно, каждый рад, когда о нем

заботятся. Папа тоже все умеет, а мама ему иногда завтрак в постель относит. И потом они долго

из спальни не выходят, - Мораг зарделась и вспомнила ласковый голос бабушки: «Жила бы ты в

старые времена - тебя бы уже замуж выдали».

-В двенадцать лет? - ахнула девушка, склонившись над озером, полоща белье.

Онатарио пожала плечами: «Как крови пошли, значит можно. Сейчас закончим со стиркой, я тебе

все и расскажу, что тебе знать надо».

Мораг прижала ладонь к пылающей щеке: «Если..., если..., мы это сделаем, я, наверное, тут же и

умру, от счастья. Тедди..., - она мечтательно закрыла глаза. Вздохнув, сжав руки, Мораг кивнула:

«Так тому и быть. И ему станет хорошо».

Девушка взглянула на часы на башне Фанейл-холла и заторопилась в порт.

Капитан Кроу оглядел каюту, и повернулся к Дэниелу: «Отлично выглядит. Будто отдохнул.

Улыбается, и глаза блестят. Прямо как я сейчас, - он незаметно усмехнулся в бороду, вспомнив

свечу, что горела на окне их спальни, и ласковый голос жены: «Приедем домой, дорогой капитан,

зима начнется - я тебя вообще отсюда, - Мирьям похлопала рукой по кровати, - выпускать не

буду».

-Конечно, - он лежал, гладя ее по голове, прижимая к себе. «Буду с детьми на рыбалку ходить, по

дому возиться, заниматься с ними, а все остальное время, - Стивен вдохнул запах трав, - проведу с

тобой в постели, дорогая моя».

-Думал ли я? - смешливо спросил он себя. «Хотел Северо-Западный проход искать, а вместо этого -

по озерам хожу. Ну и что? Пока я все карты сделаю, подробные - уже и в отставку отправлюсь. Там

столько работы, что еще и Элайдже хватит».

-В общем, - заключил он, - все в порядке, Питер их встретит в Плимуте, через три недели. Лето в

этом году хорошее, дойдут играючи.

Паруса уже были подняты, девочки и Тедди стояли на корме. «Приезжайте! - страстно сказала

Дебора, держа за руку Элайджу. «Приезжайте, и расскажите нам все! О Лондоне, о Старом

Свете...»

Мирьям обняла дочерей: «Если встретите тех, кто по душе вам придется - вы нам с отцом

напишите, милые. Мы с лондонскими родственниками посоветуемся и решим. Но я знаю, вы у нас

девочки хорошие, ничего безрассудного делать не будете. Помните, что нам Господь говорит, в

Псалмах: «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов. Уклоняйся от зла и делай

добро; ищи мира и следуй за ним».

Мораг расплакалась: «Мамочка, милая, как же мы без тебя...»

-Там тетя Изабелла,- ласково сказала ей старшая сестра. «Она добрая, заботливая…, Все будет

хорошо». Мэри, поморгав, справившись с собой, обернулась к отцу и Дэниелу: «Уже швартовы

отдают, папочка. Вы с Элайджей осторожнее, ладно? Не забывайте той лоцией пользоваться, что я

написала».

Стивен поцеловал ее смуглый лоб, и прижал к себе дочерей: «Посмотрите, где я родился, Лондону

привет передадите. Попутного вам ветра».

-А ведь он мне когда-то нравился, - усмехнулась Мэри, глядя на то, как отец с Дэниелом сходят на

причал. «Было и прошло. Но я еще полюблю, я знаю. По-настоящему, так, как мама с папой, или

дядя Меир с тетей Эстер. Просто надо подождать».

Корабль, осторожно маневрируя, выходил из гавани. Тедди всматривался в толпу, что собралась

на набережной. «Пожалуйста, - просил он, - Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она пришла

попрощаться. Я просто хочу на нее посмотреть, в последний раз».

Он сжал зубы и увидел ее. Марта стояла - высокая, в светлом платье, ее косы развевал ветер.

-Спасибо, - выдохнул Тедди. Юноша все не отводил от нее глаз - пока корабль разворачивался,

беря курс на северо-запад, пока берег не стал отдаляться - так, что вскоре он мог разглядеть

только черепичные крыши домов, взбирающиеся на Бикон-хилл, шпили церквей и легкие, белые

облака.

-Я вернусь, - пообещал себе Тедди. «Обязательно вернусь».

Миссис Бетси сняла с огня горшок с супом и внимательно посмотрела на невестку. Та сидела за

кухонным столом, разложив вокруг себя бумаги. «В понедельник и открываться надо, матушка, -

Салли подняв голову, вздохнула.

-Лето, многие к морю приезжают..., Мы с Мартой уберемся за выходные, слуги придут - и

откроемся. Провизию тогда принять надо будет..., - она похлопала рукой по счетам и покраснела -

миссис Бетси все не отводила от нее глаз.

-Не женится он на тебе, - коротко сказала негритянка, доставая из открытого буфета фаянсовые

тарелки.

-Что ты, уж не знаю, до похорон сына моего, или после, - ноги раздвинула, то дело такое, - она

пожала плечами и стала разливать рыбный суп, - мы черные, они белые. Коли белый мужчина

хочет, так не надо ему прекословить, сама знаешь. Тем более, - она подняла палец и указала на

потолок кухни, - такому белому, мистеру Дэниелу, благодетелю нашему. Будешь постель ему греть,

как он сюда наезжать изволит. Что он к тебе ходил все это время - так Марта молодая, спит крепко,

а я ворочаюсь, встаю. Видела, как ты ему калитку открывала. Однако попомни мое слово, - миссис

Бетси нарезала хлеб, - не женится он, не бывало еще такого.

Салли упрямо сказала: «Женится».

От супа пахло рыбой. Салли, открыв рот, подышала: «Вы меня, матушка, конечно, винить будете,

что я траур не соблюла...»

-Чего ж винить? - миссис Бетси присела напротив.

-Как отца Ната плетьми забили - ко мне на следующий день негр пришел. Большой Фрэнк. Тебя

тогда из Южной Каролины привезли, с аукциона, ты еще малышка была - три года. Не помнишь

его, наверное. И я ему не отказала - вместе проще, да и большое дело - на нарах подвинуться.

Судьба наша такая, милая - надо при мужчине быть, одной-то тяжело, не справишься.

-Опять же, коли дитя у вас родится, так мистер Дэниел человек достойный, будет его содержать, -

негритянка, было, опустила ложку в суп. Взглянув в глаза Салли, она усмехнулась: «Вот оно как,

значит. Быстро вы».

-В феврале, - кусая губы, призналась Салли. «Он рад, матушка, очень рад. Как он из Франции

вернется - подаст в отставку, и мы поженимся».

-Четвертый десяток тебе, а уши развесила, - миссис Бетси вытерла хлебом дно тарелки. «Ладно,

помянешь мое слово. Марте-то скажи».

-Я думала, - Салли помолчала, поболтав ложкой в супе, - к осени. Она порадуется, она ведь ничего

не знает, о мистере Дэвиде, и не след ей знать...

-Чего мне знать не след? - раздался с порога удивленный голос девушки. Она наклонилась, и,

поцеловала мать с бабушкой: «Пахнет вкусно. Так что мне знать не надо? - Марта вскинула тонкую

бровь.

В кухне повисло молчание, только чуть потрескивали дрова в очаге. Ветер шевелил холщовые

занавески на окне, на дворе, в сарае квохтали куры.

-Марта, - мать зачем-то поднялась и стояла, комкая в руках край передника, - Марта, у тебя

родится брат. Или сестра.

-Мамочка! - девушка обняла ее. «Господи, счастье, какое! Бедный папа, как жалко, что он так и не

узнал...- она отстранилась и недоуменно спросила: «Мама? Что такое?»

-Нельзя лгать, - напомнила себе Салли. Выдохнув, она ответила: «Это..., это дитя моего будущего

мужа, милая. Мистера Дэниела. Мы с ним поженимся, скоро».

Марта отступила к двери и почувствовала, как бледнеют в гневе ее губы. «Ты, - сказала она сквозь

зубы, - как ты могла? Когда папу только похоронили! Его белые убили, моего отца, и ты…, ты в это

время развлекалась с белым? Наверняка ты папе всегда изменяла! Шлюха! Мало тебе было его

отца и брата? Решила для всей семьи ноги раздвинуть?»

Марта схватилась за щеку. Бабка жестко сказала, подув на руку: «Ты как с матерью

разговариваешь, мерзавка? Кто тебе сказал о мистере Дэвиде и мистере Мэтью? Тебе

четырнадцать лет, что ты понимаешь? Тебя бы, - бабка указала куда-то за окно, - туда, на юг. Табак

собирать или на коленях хозяев обслуживать, а что не по ним - так плетей отведать. Возомнила о

себе много, - миссис Бетси замолчала. Марта, раздула ноздри: «Никогда, никогда я не стану такой,

как вы! Ноги моей больше здесь не будет, понятно!»

Она вышла, от души хлопнув дверью. Салли, отодвинув тарелку, заплакала, опустив лицо в

ладони. «Она, наверное, показания мои прочла, - вздохнула женщина, - те, что с меня мистер

Дэниел снимал..., Надо их сжечь было, зачем я их хранила все эти годы?»

-Вот и сожги, - подытожила миссис Бетси, усаживаясь на свое место. «А эта, - он указала на дверь, -

отойдет, к вечеру. Просто кровь в ней молодая, бойкая. И поешь, - она вложила хлеб в руку

невестки, - поешь, ты моего внука носишь, или внучку. Незачем себя голодом морить».

-Матушка, - пробормотала Салли, - матушка....

-То ж дитя, - просто сказала миссис Бетси, разливая лимонад, - оно ни в чем ни виновато.

Салли кивнула, Женщина стала, есть, вытирая одной рукой слезы с лица.

Марта шла к Фанейл-холлу, размахивая саквояжем. Девушка зло шептала себе под нос: «Шлюха,

шлюха! Как она могла, после того, что с ней делали эти подонки..., Предать память отца, и так

быстро. Никогда сюда больше не вернусь, - Марта остановилась, и потрогала холщовый мешочек в

кармане платья.

-Эх, - подумала девушка, - а я ведь на книги откладывала. Ничего, на койку хватит, пока лето -

горничной устроюсь, а потом место в школе найду. Записку я им оставила, - она поджала губы, -

пусть не волнуются. Уехала и уехала, пора своей жизнью жить.

Марта решительно потянула на себя ручку двери . Она сказала клерку, что сидел за конторкой:

«Одно место в почтовой карете для цветных, до Нью-Йорка».

Нью-Йорк

Две девушки сидели на деревянной пристани, болтая босыми ногами в воде. Между ними, на

холщовой салфетке, лежали ломти хлеба и сыр.

-Жарко тут у вас, - Марта вытерла пот со лба. «В Бостоне свежее».

-А ты смешно говоришь, - хихикнула вторая девушка - пониже Марты, с коротко стрижеными,

мелкими кудряшками. «У нас в Южной Каролине не так слова произносят».

-У вас тоже - смешно говорят, как по мне, - Марта бросила в воду кусочек хлеба: «Сейчас чайки

налетят. Так тебя мальчиком с юга выводили?»

-Ага, - девушка провела рукой по затылку. «Так безопасней. Теперь надо чепец носить, пока волосы

не отрастут. А чего ты не хочешь в горничных остаться? Миссис Сэндберг на тебя не нахвалится,

всегда в пример ставит. Через год уже старшей будешь, - она посмотрела на чаек и рассмеялась:

«Я море-то только здесь и увидела. Стояла, помню, рот раскрыв. Оставайся, - она подтолкнула

Марту, - все же самый лучший постоялый двор в Нью-Йорке. И койка бесплатная, и еда, а так тебе

придется самой каморку искать. И охота тебе учительницей быть - вздохнула девушка.

-Охота, - Марта прожевала сыр. «Ничего, справлюсь. Сама слышала - негры из церкви нашей хотят

уйти. Хоть преподобный отец и за аболиционистов, а все равно, пока все белые к причастию не

подошли, цветных не пускают. Мистер Варик сказал - будем деньги собирать и помещение

снимать, сами справимся. Меня преподавать берут, по средам и воскресеньям».

-Тебе денег не хватит, - хмыкнула подруга.

Марта усмехнулась и сладко потянулась: «Я еще частные уроки взяла, дорогая моя. И в Свободную

Африканскую Школу меня нанимают, как ее откроют в следующем году. Местное общество

аболиционистов деньги дает. А тебе бы тоже - грамоте научиться, а то даже имя свое написать не

можешь. Все же с хорошим парнем гуляешь. Твой Джонни читать умеет, не чета, тебе»

-Он свободным родился, как ты, - девушка покраснела, - вам легче. Слушай, - она зашептала что-то

в ухо Марты.

-Я тебя свожу в одно место, - задумчиво сказала та, когда подруга замолчала. «Там женщина

принимает, акушерка, она тебе все объяснит».

-Так платить надо, - погрустнела девушка.

-Не надо, - уверенно заявила Марта. Вскочив на ноги, свернув салфетку, она спросила: «А тебя,

когда сюда привезли, - ты у кого жила сначала?»

-Неподалеку, - рассмеялась товарка. «Ферма, если от нашего постоялого двора вверх пойти, через

рощу и направо. Хорошие люди, белые, муж с женой. Мистер Уэбб его зовут. Ой, - испугалась

негритянка, закрыв рот рукой, - мне нельзя это рассказывать, это тайна!»

-Мне можно, - успокоила ее Марта. Стянув платье через голову, оставшись в одной короткой,

холщовой сорочке, она велела: «Купаться!»

Марта открыла калитку и подтолкнула подругу: «Пошли, пошли! Это благотворительный кабинет,

стесняться нечего. Сегодня, видишь, - она кивнула на крыльцо, - для цветных день».

Они встали в конец маленькой очереди. Марта вспомнила грустный голос Эстер: «Я, конечно,

милая, считаю все это предрассудком. Все эти, - она вымыла руки и вытерла их салфеткой, -

разделения, все эти галереи для негров..., Но, сама понимаешь, даже здесь, на севере - люди еще

косные и отсталые. А я хочу лечить всех, без того, чтобы обращать внимание на цвет кожи. Вот и

пришлось учредить дни для цветных, ты прости меня. Иначе белые ходить не будут».

Женщина присела к столу. Окунув перо в чернильницу , она стала заполнять первую страницу

маленькой тетради. «Все у тебя в порядке, - рассеянно сказала Эстер, пока Марта одевалась. «Для

матери письмо отдай мне. Дядя Меир его с государственным курьером пошлет, так быстрее.

Написала ты ей? - Эстер зорко взглянула на девушку.

Та покраснела и кивнула. «Прощения попросила. Мы поссорились, тетя Эстер, поэтому я из дома

уехала. Но я неправа была. А возвращаться, - Марта надела туфли, - я тут обустроилась уже...»

Эстер закрыла тетрадь. «Хаим у нас грозится, что в шестнадцать лет разведчиком уедет, на

территориях хочет служить. И ведь придется отпустить, хотя мы с ним договорились - пусть

сначала в Вест-Пойнте, кадетом побудет. Насчет уроков французского не беспокойся, - женщина

откинулась на спинку простого стула, - это я тебе устрою, с осени.

-А сколько стоить будет? - деловито спросила Марта, присев напротив.

-Нисколько, - рассмеялась та. «Это подарок от нас. А что ты хочешь научиться раны обрабатывать -

так приходи ко мне раз в неделю, вот и все, - она потрепала девушку по голове и усмехнулась.

-Все будет хорошо. И что у тебя там с матерью случилось - забудьте. Вы же родные люди, вам друг

за друга держаться надо».

Марта подождала, пока подруга зайдет в кабинет. Присев на скамейку, открыв свой саквояж, она

краем глаза посмотрела внутрь. Пистолет был завернут в салфетку. «Сейчас отправлю Грейс на

постоялый двор, - подумала девушка, - и пойду к этим Уэббам. Квакеры, наверное, как дядя

Стивен. Папа говорил, их на Подпольной Дороге много. А по дороге, в роще, постреляю».

Она блаженно закрыла глаза. Подставив лицо летнему солнцу, девушка улыбнулась: «Брат

родится, или сестра. Мама с бабушкой хоть не одни будут. Но я домой не вернусь, уж слишком

много дел там, на юге. Папа был бы рад, если бы узнал, я уверена».

-Уверена, - твердо повторила она. Марта застыла, глядя на высокое, летнее небо.

Низенькая, полная женщина в темном платье открыла дверь. Посмотрев на Марту, она вежливо,

удивленно спросила: «Что вам угодно?»

Перед ней стояла высокая, стройная девушка, с кожей цвета каштанов, с уложенными вокруг

головы черными косами, в холщовом переднике служанки. Девушка переложила в левую руку

маленький саквояж, и поздоровалась: «Меня зовут Марта Фримен. Может быть, вы слышали о

моем отце..., Его называли Сержант, - покраснев, добавила девушка. Марта вспомнила голос отца:

«Я, тыковка, не могу тебе всего рассказывать, да и не нужно это. Просто знай - тут, на севере,

много тех, кто помогает черным».

-Я бы хотела поговорить с вами..., - Марта замялась, - и с вашим мужем, миссис Уэбб.

Фермерша отступила, приглашая ее в дом. Женщина взяла ее за руку: «Нам очень, очень жаль,

милая. Мы знали вашего отца. Проходите в гостиную, сейчас я позову мужа».

Марта присела на краешек стула. Беленые стены и деревянный пол были безукоризненно

чистыми, на тканой скатерти, что покрывала стол, лежала Библия и «Дневник» Джорджа Фокса.

-Точно, квакеры, у них даже распятия нет, как у дяди Стивена, - подумала Марта, оглядываясь.

С порога повеяло запахом сена. Мужчина с полуседой бородой улыбнулся: «Простите, мисс

Фримен. Корм коровам задавал. Чем могу служить? - он поклонился.

Марта поднялась. Выпрямив спину, глядя на Уэббов, она ответила: «У вас пряталась девушка, моя

подруга, Грейс, ее из Южной Каролины привезли. Я знаю, чем занимался мой отец. Его друг,

капитан Стивен Кроу, с озера Эри - он тоже этим занимается. Он квакер, как и вы, - Марта набрала

воздуха в грудь.

-Я знаю о Дороге, - она заметила, что Уэббы переглянулись. «Я отлично стреляю, езжу на лошади,

хожу под парусом..., Говорю по-французски, - зачем-то добавила она. «Я хочу быть полезной,

пожалуйста..., - Марта, наконец, замолчала. Она увидела, как Уэбб усмехается в бороду.

-Вы присядьте, - он отодвинул стул. «Присядьте, мисс Фримен, сейчас кофе выпьем. Молоко

свежее совсем, хлеб с утра пекли, у нас джем домашний, ежевичный. Перекусим, а там и решим -

что нам дальше с вами делать. Хорошо? - он взглянул на жену, и та кивнула.

-Спасибо вам, - выдохнула Марта. Опустившись на стул, она улыбнулась.

Эпилог

Париж, 13 июля 1793 года

Сена блестела в лучах утреннего солнца. Белокурая, в затасканном платьице, девчонка, что бежала

через Новый Мост, остановилась: «Хорошо!».

На лотке были аккуратно разложены букетики фиалок. Девчонка посмотрела на набережную

Августинок. Заметив человека в холщовой блузе рабочего, - тот, покуривая трубку, удил рыбу в

реке, - девочка поскакала к нему.

Набережная была еще пуста. Девчонка, обменявшись с мужчиной парой слов, приняла от него

несколько белых роз и какой-то сверток, опустив его в карман передника. Рабочий вскинул удочку

на плечо, и подхватил деревянное ведро. Он вразвалочку пошел вверх по течению, к переправе у

Арсенала.

Элиза поднялась по лестнице - у дверей квартиры Тео стояли два солдата Национальной Гвардии.

«Для мадемуазель Бенджаман, - звонко сказала она, выставив вперед лоток. Один из солдат

переворошил цветы. Постучав в дверь, - та приоткрылась, - солдат кивнул: «Давай».

Элиза передала букет. Приняв медь,она со всех ног ринулась вниз по лестнице. Элиза приносила

цветы раз в неделю - сначала, зимой, их доставлял какой-то оборванец , - одну замерзшую розу,

белую, как снег, покрывавший крыши Парижа.

Розы и листовки, с подписью: «Dieu Le Roi», и эмблемой - сердце с крестом.

-Листовки тетя Констанца пишет, - Элиза завернула за угол. «Дядя Теодор в Вандее, наверное. Там

восстание. Но, раз он цветы передает - значит, он жив. Месье Лавуазье эти листовки печатает,

тайно. Я слышала, папа и мама говорили, где-то в деревне он типографию устроил».

Девочка оглянулась, и развернула листок: «Парижане! Не верьте слухам - Вандея жива и борется.

Законный наследник престола, король Людовик, томится в руках жестоких варваров, разлученный

со своей семьей. Католическая Королевская Армии Вандеи обещает вам, парижане - мы еще

увидим коронацию законного монарха Франции. Саботируйте приказы революционеров,

сопротивляйтесь им, уходите в отряды тех, кто борется за освященную Богом власть. 9 июня

отряды Католической Королевской Армии, под командованием генерала Франсуа де Шаретта,

взяли Сомюр и продвигаются дальше на восток, к Парижу».

-Мама говорила, - Элиза убрала листовку, - что месье де Шаретт в Америке служил, в

Континентальной Армии, во время революции.

Она перебежала через мост - площадь у Собора Парижской Богоматери уже была запружена

телегами ехавших на рынок крестьян. Ловко пробираясь между ними, Элиза стала оставлять

листовки - поверх корзин с артишоками и спаржей, всовывая их в щели грубо сколоченных ящиков

с овощами, или под медные бидоны с молоком.

Завтрак был накрыт в малой столовой. В комнате царило молчание, прерываемое лишь

шуршанием газеты. Робеспьер, наконец, опустил «Друг Народа», и, улыбнувшись, отпил кофе: «Ты

будешь, рада услышать, что я велел сделать копии с твоего бюста и поставить их в каждой

префектуре Франции, - как символ Республики».

Тео молчала, глядя на башни Собора Парижской Богоматери. «Осенью. Он сказал, что мы

поженимся осенью, женщина незаметно кусала губы. «Осенью, как это теперь будет называться,

Господи? Брюмер. А сейчас мессидор. И в неделе теперь десять дней. Он сумасшедший, конечно.

Еще и бедного Мишеля заставляет все это заучивать».

-Спасибо, - выдавила она из себя. Робеспьер щелкнул пальцами. Некрасивая, с оспинами на лице

женщина, внесла кофейник со свежим кофе.

-Какая-то подружка жены Марата, шпионит за мной, - с ненавистью подумала Тео. «Мадам Ланю

голову отрубили. Он обвинил ее в передаче сведений англичанам. Хорошо хоть, он Мишеля не

взял с собой на казнь. Мальчик не увидел, как его няня на эшафот поднимается. Господи, что же с

Теодором? Я знаю, что он жив, он присылает цветы, но где, же он? Элиза даже записку от Марты

передать не может, всю мою корреспонденцию читают…»

Робеспьер переехал в квартиру почти сразу после казни короля - ведя себя, как добропорядочный

сосед. Только иногда, схватив ее за руку, прижав к стене, он покрывал поцелуями ее лицо. Тео

сжимала губы и отворачивалась. «Когда ты станешь моей женой, - шептал Робеспьер, - ты будешь

ласковой, Тео, обещаешь?»

От него пахло чем-то холодным, кислым - старой, засохшей кровью, сыростью сточной канавы,

смертью. Тео вспоминала голубые глаза Мишеля, то, как они засыпали вместе в ее огромной

кровати. Ребенок, прижавшись к ней, глотал слезы: «Мама Тео, а папа вернется?»

Тео клала маленькую ручку мальчика на икону. Смотря в зеленые глаза Мадонны, она твердо

отвечала: «Да, сыночек. Надо просто подождать».

-Также, - она вздрогнула и посмотрела на Робеспьера, - он курил сигару, держа ее в изящно

отставленной руке, стряхивая пепел в блюдце севрского фарфора, - мы издаем указ о запрете

богослужения и закрытии всех церквей.

Тео положила руку на свой крестик. Она ядовито спросила: «Франция становится магометанской,

Максимилиан? Ты решил порадовать наш народ введением многоженства?»

Он рассмеялся, показав мелкие, красивые зубы. Белокурая голова была изящно причесана, в

петлицу серо-синего сюртука был продет букетик фиалок.

Робеспьер поднялся. Пройдясь по комнате, остановившись у большого окна, вместо ответа он

задумчиво сказал: «Какой нетерпеливый рыбак. Ты видела его, Тео? Хотя нет, ты у нас соня, -

мужчина улыбнулся. Тео едва скрыла гадливую гримасу.

-А вот я видел, - протянул Робеспьер. «Я рано встаю. Половил рыбу и ушел. А потом, - он кивнул на

комод красного дерева, где стояла серебряная ваза, - тебе принесли цветы. В том числе, - он

достал сильными, короткими пальцами белую розу, - вот этот букет. Месье Корнель его прислал,

не иначе. С того света, - Робеспьер скрипуче рассмеялся.

Тео пожала плечами - она была в утреннем платье полупрозрачного, цвета слоновой кости, шелка,

собранном под высокой, большой грудью. Темные волосы были заколоты бриллиантовыми

шпильками, одна прядь спускалась на плечо. Локон чуть прикрывал брошь - трехцветную кокарду,

выложенную алмазами, рубинами и сапфирами. Это был подарок Робеспьера на их помолвку.

-Я получаю много букетов, Максимилиан, - холодно отозвалась Тео, вставая. «Впрочем, я

понимаю, ты завидуешь моей популярности».

Ему нравились оскорбления - Тео видела огонек наслаждения в пустых, мертвенных глазах. Он

улыбнулся тонкими губами: «Ты очень остроумна. Возвращаясь к запрету на религии, Эбер и

Шометт устраивают в бывшем соборе празднество. Как раз перед тем, как мы с тобой соединимся

на алтаре Верховного Существа».

Тео прижала пальцы к вискам: «Мне надо репетировать «Марсельезу», Максимилиан. Завтра

придут тобой же приглашенные гости, так что избавь меня от теологических рассуждений.

Надеюсь, ты не забудешь о подарке - все-таки твоему сыну четыре года».

-Я велел сделать для него модель гильотины, - спокойно ответил Робеспьер. Увидев глаза Тео, он

усмехнулся: «Просто модель, не волнуйся, она не опасна для Мишеля. Так вот, я хочу, чтобы ты

сыграла Богиню Разума, на этом празднике».

-Я не буду, - ледяным голосом отчеканила Тео, - юродствовать на алтаре собора, в каком-то

языческом наряде, перед пьяной швалью. Я католичка, и не…, - она вскрикнула от боли в

вывернутых пальцах.

-Я сказал, - тихо проговорил Робеспьер, - и будет так. Не забудь, где сейчас сын Луи Капета.

Мишеля тоже - я могу отдать на воспитание, в любой момент. Он будет сидеть в деревянной

клетке, прикованный цепью, в собственных нечистотах. Я, Тео, я буду приводить тебя на него

посмотреть. А, милая? - он склонил голову набок.

-Пусть мне пришлют текст роли, - Тео сжала зубы.

-Вот и славно, - Робеспьер поцеловал ее в щеку. «Иди, переоденься. Погуляем с тобой и Мишелем

в саду Тюильри - парижане должны знать, что ты счастлива. Тогда и они будут счастливы».

-Господи, - попросила Тео, выйдя в коридор, прислонившись к стене. «Господи, пошли ты молнию,

разверзни небеса, сделай что-нибудь!»

-Верни Теодора, - шепнула она. Сглотнув, Тео постучала в дверь детской.

Констанца проснулась от пения птиц. Дверь домика была полуоткрыта, пахло свежестью, и она

услышала, - совсем рядом, - скрип уключин. «Рыбаки, - подумала девушка. Откинувшись обратно

на подушку, она рассмеялась: «Антуан!»

-Не вскакивай, - велел он, спрятав лицо в ее теплом, белом плече, целуя отросшие волосы,

спускавшиеся рыжей волной на шею. «Когда ты вернешься? - Констанца застонала и выдохнула:

«Вечером, как я говорила...»

-Вернусь, - твердо сказала она себе. «В Париж отправлюсь в мужском наряде. Встречусь с

Шарлоттой, заберу ее паспорт, и велю уезжать. После такого ей нельзя тут будет оставаться. Она

жизнью, конечно, будет рисковать, но без паспорта меня к Марату не пустят. А Шарлотта пусть

прячется на западе. Дядя Теодор прислал имена верных людей, ее довезут до Вандеи».

-Вечером, - повторила Констанца, и, повернувшись, обняла его: «Антуан..., Может быть, ты все-

таки уйдешь..., В горы, или на запад, в Вандею. Говорят, осенью начнут процесс против бывших

откупщиков. Пожалуйста...»

-Меня не тронут, я им нужен, - хмыкнул Лавуазье, целуя маленькую, почти незаметную грудь.

«Они без меня не обойдутся - порох, оружие..., Не волнуйся, пожалуйста. Когда-нибудь тут все

закончится, - он вздохнул и погладил ее по стройной, узкой спине, - все будет хорошо».

-Я люблю ее, - думал Лавуазье, - так люблю…, Но Мари-Анн - тоже. Господи, она ведь знает, знает,

что я тут ночую. Знает и ничего не говорит. И я ничего не могу сказать. А если бежать? Нельзя

бросать Мари-Анн, и Констанцу - тоже нельзя.

Девушка, будто услышав его, приподнялась на локте: «Антуан..., Если что - ты за меня не

беспокойся, я выберусь. Думай о себе, о своей, - Констанца чуть запнулась, - семье...»

-Ты моя семья, - Лавуазье привлек ее к себе. Они долго лежали просто так, обнявшись, слушая, как

щебечут птицы в маленьком саду.

Уже после завтрака, моя посуду в тазу, Констанца обернулась на дверь в комнату. Одним легким

движением девушка взяла из ящика простого комода нож с пятидюймовым лезвием. «Я буду в

платье, - подумала Констанца, - в платье и чепце. Охранников там двое, я видела. Охранники и

жена, - она криво усмехнулась. «Они не станут обыскивать женщину. Да и жена его вряд ли

посмеет».

Лавуазье уже работал, сидя у маленького, грубо сколоченного стола. Констанца оправила свой

простой, темный сюртук. Встряхнув волосами, она спросила: «Как я выгляжу?».

Он оторвался от записей и усмехнулся: «Я что-то начал жалеть, Конни, мы слишком быстро

поднялись с постели. Завтра, - Лавуазье поцеловал ее, - я такой ошибки не сделаю».

-Обещания, - поддразнила его девушка. Повертевшись, она почувствовала его руку пониже

спины: «Только бы он не нащупал нож».

-Вот вернешься, - Лавуазье все обнимал ее, - и я тебе докажу, - я, что обещал, то и делаю.

-Я знаю, - шепнула Констанца, и поцеловала его напоследок: «В сарае все готово. Вчера, пока ты

был в Париже, привезли письмо от дяди Теодора. Повстанцы собираются осаждать Нант. Я

написала листовку…»

-Я напечатаю, - успокоил ее Лавуазье. Он зло подумал: «Теодор там, где полагается быть любому

честному человеку - в рядах тех, кто борется за короля. И он ведь тоже ученый, а ты…, Сидишь в

Париже, принимаешь подачки от этих мерзавцев».

Когда Констанца ушла, он вернулся за стол. Закурив, взяв свой дневник, Лавуазье нашел старое,

еще зимнее письмо:

-Дорогой Антуан, я уже в Вандее, с отрядами генерала де Шаретта. Саблю я забрал, спасибо тебе

большое за тайник. Я тут заведую вооружением, и постройкой фортификаций, - тем, что мне

хорошо известно. Блокнот, который ты мне передал - со мной, так что не беспокойся. Пожалуйста,

не вздумай совершать чего-то безрассудного 0 такие люди, как ты, принадлежат не себе, а миру.

Мадемуазель Бенджаман знает, что я жив, однако я не хочу подвергать опасности ни ее, ни

Мишеля, поэтому просто передаю цветы. Джон и Марта получают от меня записки, по мере

возможности, а ты присматривай за Констанцей. С искренним уважением, твой Теодор.

Лавуазье потер лицо руками: «Да что я? Хоть бы Лагранжа не тронули, других ученых..., Значит

надо оставаться здесь, надо защищать людей, вытаскивать их из тюрьмы..., Господи, скорей бы все

это прекратилось, - он отложил дневник и вернулся к работе.

Констанца прошла по рю Мобийон, незаметно взглянув на окна бывшей квартиры Экзетеров. С

балкона свешивался трехцветный флаг.

-Завтра же праздник, - вспомнила девушка. «Всю обстановку разграбили, когда дом

национализировали. Портрет тети Марты, тот, что дядя Теодор писал, пропал. А потом туда Марат

въехал, - она поморщилась и застыла, спрятавшись за угол - навстречу ей шла невысокая,

угловатая девушка в чепце.

-Я же ей сказала, - застонала про себя Констанца, - сказала, чтобы она меня ждала в комнате.

Только бы она к подъезду не пошла...

Раздумывать было поздно - Шарлотта Корде постояла на тротуаре. Незаметно перекрестившись,

она шагнула в проход, что вел во внутренний двор дома.

Констанца беззвучно выругалась, и гуляющей походкой направилась за ней.

Она настигла девушку в подворотне. Цепко схватив ее за запястье, Констанца прошипела:

«Немедленно возвращаемся обратно, ты мне отдаешь свой паспорт, и чтобы духу твоего в Париже

больше не было! Зачем ты сюда явилась, я же велела - жди меня».

Темные, туманные глаза Шарлотты внезапно прояснились. Она страстно ответила: «Я хочу сама

убить тирана! Погрузить кинжал по рукоятку в его грудь и смотреть, как он захлебывается

кровью!»

-Шарлотта, - спокойно, рассудительно, держа ее за плечи, сказала Констанца, - мы же

договорились - сюда прихожу я. Ты уезжаешь из города, тебя уже ждут, наши друзья. Не надо

менять планы, это опасно. «Тем более у тебя и кинжала нет, - добавила про себя Констанца.

-Убить тирана, убить тирана, - забормотала Корде. Констанца услышала сзади грубый голос: «Это

что еще такое! Тут частное владение, утро на дворе, нашли, где обжиматься! А приличные люди на

вид».

-Черт, черт, черт, - Констанца повернулась и сладким голосом сказала: «Простите, месье, мы уже

уходим». Она крепко взяла Шарлотту под руку и подтолкнула ее к улице.

Та вырвалась, и схватила охранника за рукав куртки: «Мне надо увидеть месье Марата, срочно! Я

из Кана, меня зовут Шарлотта Корде. У меня есть сведения о жирондистах, которые сбежали в

Нормандию».

-Уходи, - велела себе Констанца. «Она не опасна, у нее нет оружия. Не будет же она душить

Марата. А у тебя нож, еще хорошо, что пистолет не взяла. Марат выслушает ее бред и отправит ее

восвояси, ничего страшного. Уходи немедленно».

-А вы кто такой? - подозрительно спросил охранник, разглядывая Констанцу.

-Это мой брат, - уверенно сказала Шарлотта, - месье Корде. Он меня сопровождает.

-Паспорт, - потребовал мужчина. Изучив бумагу, что Шарлотта достала из бархатного мешочка,

цепко посмотрев на Констанцу, он поинтересовался: «А ваш паспорт, месье?»

-Забыл, - Констанца развела руками и облегченно подумала: «Сейчас нас отправят куда подальше,

и хорошо. Заберу у Шарлотты паспорт. Пусть катится в Вандею, в Кан - да куда угодно. Она же

сумасшедшая, не предугадаешь, что ей в голову придет».

-Проходите, - охранник вернул Шарлотте паспорт и указал на подъезд. Глаза девушки загорелись

блаженным огоньком. Она медленно, как во сне, двинулась за мужчиной. Констанца незаметно

расстегнула сюртук. Вытащив нож, девушка швырнула его в канаву. «Ладно, - мрачно подумала

она, - говорят, у Марата теперь и на теле язвы. Он все время в лечебной ванне проводит. Я туда не

пойду, пусть Шарлотта болтает свою чушь, я ее в передней подожду».

Она раскрыла полы сюртука. Подождав, пока второй охранник ощупает ее, Констанца стала

подниматься вслед за Шарлоттой на второй этаж, к знакомой двери, украшенной теперь большой,

трехцветной кокардой.

В передней висели знамена Республики. Констанца поморщилась: «Накурено-то как».

Она вспомнила неубранный кабинет, скрип старого, рассохшегося дивана и его влажные, липкие

губы, что шептали ей в ухо: «Теперь ты поняла, что надо мужчине…, Так и лежи».

-Не смей! - строго приказала себе девушка. «К гражданину Марату, - звонко сказала Шарлотта,

глядя на невысокую, некрасивую женщину, что придирчиво ее осматривала. «По делу

чрезвычайной, революционной важности!»

-Идите, - жена Марата поджала губы. «Человек болеет, страдает, а все равно работает. Имейте

совесть, не задерживайте его надолго. А вы? - она искоса посмотрела на Констанцу.

-Я тут подожду, с вашего разрешения, мадам, - поклонилась та. «Я просто сопровождаю свою

сестру». Шарлотта ушла по коридору. Констанца присела на широкий подоконник: «Правильно.

Он меня сразу узнает. Если бы я одна пришла - ничего страшного, мертвые не разговаривают.

Ладно, сейчас Шарлотта появится, не будет он ее долго слушать»

Мадам Марат отправилась на кухню, охранники подпирали дверь. Констанца, рассеянно

посмотрев на крышу пристройки во дворе, чиркнув кресалом , закурила сигарку.

Она сидела, обхватив левой рукой колено, выпуская дым. Девушка внезапно услышала низкий,

страдальческий крик: «Aidez-moi, ma chère amie!»

Охранники бросились к ванной. Дверь открылась - Шарлотта стояла на пороге, торжествующе

подняв окровавленный нож. «Я убила одного человека, чтобы спасти десятки тысяч – громко

сказала она. Швырнув нож на пол, мадемуазель Корде подняла руки.

-Это я виновата, - еще успела подумать Констанца. «Только я..., Надо было обыскать ее, не

разрешать ей сюда идти...»

Она почувствовала руки охранника на своих плечах. Шарлотта завизжала: «Не трогайте моего

брата, он ничего, ничего не знает, он просто провел меня сюда. Беги!». Констанца услышала, как

затрещал сюртук. Скинув его, вскочив на подоконник, девушка прыгнула вниз, на крышу

пристройки.

Пули зацокали по черепице. Она, превозмогая боль в щиколотке, перекатилась за трубу. Заставив

себя встать на ноги, прихрамывая, Констанца перешагнула на соседнюю крышу. Тонкая, высокая

фигура бежала прочь. Охранник, опустив пистолет, выругавшись, со всего размаха ударил

Шарлотту рукояткой в лицо.

-Мы его еще найдем, - пообещал он и велел напарнику: «Беги к ребятам, надо сообщить в Комитет

Общественного Спасения».

Над собором Парижской Богоматери играл кровавый, яркий закат. Тео вышла на балкон и увидела

остановившуюся у подъезда карету.

-Слава Богу, Мишель уже спит, - перекрестилась она. «Наконец-то, у кого-то хватило смелости

убить этого мерзавца. Бедная девушка, ее казнят теперь. Отменю праздник, и хорошо, что так, -

она вздохнула:

-Чем меньше ребенок будет видеть это революционное отребье из Конвента, тем лучше. Возьму

завтра Мишеля, и поедем на целый день в Булонский лес, устроим пикник.

Робеспьер, в черном сюртуке, прошел в гостиную и посмотрел на ее прямую спину. Темные

волосы развевались по ветру, она стояла, сжав длинными пальцами кованые перила.

Он тихо присел к столу, и, окунув перо в чернильницу, написал:

-Новые полномочия Комитета Общественного Спасения. В связи с подлым актом

контрреволюционеров предлагаю ввести следующие чрезвычайные меры:

- Комитет получает право отдавать приказания о вызове и аресте подозреваемых и обвиняемых

лиц

- Комитет получает право без ограничений и отчета перед Конвентом пользоваться специальным

фондом в размере 50 миллионов ливров

- Комитет получает право составлять и представлять на голосование Конвента списки кандидатов

во все остальные комитеты и комиссии Конвента

Под наблюдение Комитета будет переданы Временный исполнительный совет, министры,

генералы и все государственные учреждения.

13 июля 1793 года, Максимилиан Робеспьер.

Он посыпал чернила песком и позвал: «Милая!»

Тео, молча, зашла в гостиную. Женщина прислонилась к стене, скрестив руки на груди.

-Ты не надела траур, - заметил Робеспьер, вынимая из кармана сюртука свернутые в трубку

бумаги.

-Месье Марат не был моим родственником, - пожала плечами Тео. Робеспьер встал и прошелся по

комнате.

-Я - будущий глава Франции, - сказал он, рассматривая в большое зеркало свое отражение.

-Ты - моя невеста, в скором времени супруга, мать моих детей. Франция скорбит о своем

безвременно ушедшем гениальном сыне, ты тоже, Тео, должна скорбеть. Завтра, в Клубе

Кордельеров мы будем прощаться с Жан-Полем. Я произнесу надгробную речь, и гражданин Сад

тоже, они были друзьями.

-Придет весь Конвент, так что ты должна подготовить какой-нибудь трагический монолог, -

Робеспьер щелкнул пальцами, - на твое усмотрение. Мать, потерявшая сына, жена, потерявшая

мужа. И, конечно, споешь «Марсельезу», милая. Потом мы перенесем прах Жан-Поля в Пантеон.

Осенью, когда месье Давид создаст для него памятник.

- Мишель, конечно, должен быть рядом со мной. В трауре, - добавил Робеспьер. «Мы будем

подвешивать сердце Жан-Поля к потолку зала, чтобы оно вдохновляло ораторов. Мишель надолго

запомнит такой замечательный день рождения.

-Да, - только и сказала Тео, сцепив пальцы.

-Распорядись, пожалуйста, чтобы мне принесли кофе в библиотеку, - попросил Робеспьер. «Мне

надо поработать»

-И вот еще что, - позвал он, когда Тео уже открыла дверь, - думаю, тебе будет интересно это

услышать, милая.

Он развернул бумаги, покрытые какими-то пятнами, и откашлялся:

-Означенная мадемуазель Корде, сначала настаивала, что ее брат не имеет никакого отношения к

подлому убийству. Однако во время дальнейшего допроса она призналась, что это был вовсе не

брат, а другая девушка. С ней мадемуазель Корде познакомилась в январе, на площади

Революции, во время казни Луи Капета. Девушка эта, по имени Констанца, по словам Корде,

связана с агентами иностранных держав, а также разбойниками, орудующими в Вандее. Приметы

- высокого роста, стройного телосложения, короткие, рыжие волосы, темные глаза. Отлично

владеет оружием, с легкостью носит мужскую одежду. Представлялась мадемуазель Корде

журналистом. После того, как мы вызвали в Комитет Общественного Спасения редактора Gazette

nationale de France - стало ясно, что речь идет о мадемуазель Констанце ди Амальфи, англичанке,

писавшей под псевдонимом «Месье Констан».

-Вот , - задумчиво заметил Робеспьер и убрал бумаги. Тео посмотрела на то, что лежало на

полированном столе. Она спросила, перехваченным горлом: «Что это?».

-Ноготь, - Робеспьер повертел его в руках. «Я принес его для Мишеля. Мальчику будет интересно

посмотреть». Он внезапно схватил ее за запястье: «Где твоя подружка Констанца, я ведь ее

помню? Где Экзетеры? Если ты знаешь и молчишь...»

-Я ничего не знаю, - Тео вырвала у него руку. «Я никого не видела, и не вижу - можешь спросить у

охраны, они разве что только в туалетную комнату со мной не ходят!»

-Когда мы поженимся, - Робеспьтер опять взял ее за пальцы и стал ласкать их - медленно,

настойчиво, - Тео содрогнулась от отвращения, - когда мы поженимся, Тео, я всегда буду рядом с

тобой, обещаю. Пусть мне принесут кофе, - улыбнулся он. Поднявшись, Робеспьер полюбовался

собой в зеркале: «Корде послезавтра гильотинируют, а ее сообщницу мы будем искать и найдем.

Разумеется, мы ее заочно уже приговорили к смертной казни».

Он поправил траурный галстук: «Ты будешь очень хороша завтра, любовь моя. Тебе так идет

черный цвет, милая, милая Тео, - Робеспьер взял ее руку и склонил белокурую голову:

-На террор, любовь моя, мы будем отвечать террором. Ты будешь нашей фурией, символом

Революции. Я велю Жаку-Луи написать тебя в алом платье, попирающей отрубленные головы

врагов, с руками, по локоть в крови..., - он шумно вдохнул воздух и замолчал, прижавшись губами

к ее пальцам.

Тео стояла, не двигаясь, глядя на багровые отсветы заката, на ворон, что каркая, кружили над

собором, чувствуя совсем рядом кислый, отвратительный запах мертвечины, что исходил от

Робеспьера.

В каморке пало уксусом. Марта налила в деревянную плошку горячую воду, и размешала пасту:

«Тут корень ревеня, бархатцы, ромашка, лимонный сок и мед. И водка с уксусом. Белокурой ты,

конечно, не станешь, но волосы посветлеют».

Констанца, в рваной рубашке, и грязных, пыльных бриджах, с перевязанной щиколоткой,

пришивала полосу холста к подолу старого платья.

-В груди оно тебе хорошо, - заметила женщина, орудуя кистью, - ты такая же худая, как и я.

-А где дядя Джон? - спросила Констанца, оглядывая комнату. «Как ушел, так и не появлялся, а ведь

уже почти полночь».

-У него новый друг, - Марта хмыкнула, - сапожник. Месье Антуан Симон. Они выпивают вместе, -

Марта подмигнула девушке и обняла ее за плечи: «Не вини себя, милая, не надо».

-Это все я! - Констанца стукнула кулаком по колену. «Но я и подумать не могла, что Шарлотта

возьмет с собой нож..., А теперь ее казнят, ее, и всех других…, У меня все, все было рассчитано,

тетя - когда тело Марата бы нашли, я бы уже была далеко».

-И что? - Марта пожала плечами. «Комитет Общественного Спасения все равно бы потащил сотни

людей на эшафот - в качестве мести. Ты же читала «Жизнь цезарей», милая, ты помнишь - один акт

насилия ведет к волне казней. Лучше восстания еще ничего не придумали, так, что отправляйся-ка

ты в Вандею и жди нас. Мы осенью появимся.

-Я никуда не уеду, пока Антуан тут, - упрямо сказала девушка. «Я его не брошу».

Марта закутала ее волосы холщовой салфеткой, и кисло заметила: «Тогда я прошу тебя - сиди в

своей деревне и не появляйся в Париже. Завтра у каждого префекта будут твои приметы, не надо

рисковать».

-Дядя Джон очень хорошо выглядит, - одобрительно сказала Констанца. «Он только прихрамывает

немного, но ему это даже идет. Тетя Марта, - она нахмурилась, - а почему осенью?»

-Потому что, - коротко ответила женщина. Наклонившись над камином, Марта сняла с треноги

кофейник: «Все равно нельзя сдаваться. Надо попробовать пробраться в то крыло, где держат ее

величество. Как ее с детьми разлучили, так всю охрану сменили. Поденщиц рассчитали, там теперь

солдаты полы моют. Ничего, придумаю что-нибудь».

-Потому, - она разлила кофе по оловянным кружкам и поставила на стол шкатулку с сигарами, - что

сейчас Джон убеждает этого Симона отказаться от опекунства над его величеством. Если такое

произойдет, маленького Луи переведут обратно в Тампль, - Марта усмехнулась, - только вот он

туда не доедет. Нам надо месяца три или четыре, чтобы все, как следует, подготовить.

-И вы тоже, тетя Марта, - заметила Констанца, - поздоровели. Даже странно, в этом подвале. У вас

румянец, и вообще – она окинула взглядом стройную фигуру женщины, - будто десяток лет

скинули.

Марта усмехнулась: «Тридцать три мне, тридцать три. А что ты хочешь - целый день руками

работаю, на свежем воздухе. Меня теперь в прачки перевели, охрану Тампля обстирываю. Едим

мы просто - овощи, яйца, сыр. Все деньги, что из-за границы передают - они же для работы, а не

для того, чтобы мы себе ветчину с устрицами покупали. Джон, видишь, - она кивнула на

отгороженный угол каморки, - теперь сапожником стал. Сапожник, седельщик..., Даже

революционеры заказывают обувь и ездят на лошадях. Приходит на примерку к ним и слушает».

-А вы не боитесь, что вас узнают? - Констанца затушила окурок и наклонилась над тазом. Марта

стала поливать ее голову теплой водой из кувшина. Она рассмеялась: «Меня Робеспьер с десяток

раз уже видел, дорогая. Он через двор идет, со своей свитой, а я ведра выплескиваю, или белье

развешиваю. Кто же на поденщиц внимание обращает?

-Вот, - Марта полюбовалась волосами темного золота, - видишь, как хорошо получилось. Дверь

стукнула и Элиза зачастила: «Месье Лавуазье тебя в том трактире ждет, Констанца. Он, бедный,

волнуется очень, и он сказал, чтобы я тебе сказала...»

-Вот ей самой и скажет, - улыбаясь, прервала Марта дочь. «Давай, поможем Констанце

переодеться, и ты ее проводишь».

Уже когда девушка, - в платье и чепце, - стояла на пороге, Марта обняла ее: «Милая…, а ты

уверена, что жена Антуана ничего не знает, о тебе..., Она ведь может пойти в Комитет

Общественного Спасения, донести...»

-Мари-Анн знает, - Констанца вздернула острый подбородок. «Однако она человек чести. Мы обе

любим великого ученого. Она никогда не станет подвергать опасности жизнь Антуана».

-Ну-ну, - только и сказала Марта. Перекрестив Констанцу, - та закатила глаза, - женщина шепнула:

«В Париж ни ногой!»

Джон вернулся домой, когда все уже спали. Он сбросил на пол рабочую суму. Зевая, умывшись,

мужчина забрался в постель.

-Я не пил, - сказал он в теплое ухо. «Правда, стакан выпил, и все, а Симон под стол свалился. С Луи-

Шарлем все в порядке. Они его не обижают, кормят, жена Симона одежду ему сшила, новую».

-Бедный мальчик, - услышал он горький шепот Марты. «Не видит мать, не видит сестру, раньше

они хотя бы вместе были...»

-И будут, - уверенно ответил герцог. «Для этого мы здесь». Он нежно положил ладонь на ее живот:

«Как там маленький Фурье?»

-Растет, - хихикнула Марта. «Уже три месяца. Получается, я в Вандее рожать буду, в январе».

-Никакой Вандеи, - он поцеловал ее в бронзовый затылок. «Как только увижу океан - с первыми же

рыбаками отправлю вас с Элизой в Англию, чего бы это ни стоило».

-Еще посмотрим, - шутливо пообещала Марта. Они, обнимая друг друга, спокойно заснули.

Часть третья

Париж, октябрь 1793 года

Мальчик поднял голову и посмотрел на величественные своды собора. Они с мамой Тео редко

ходили сюда - они любили церковь Сен-Сюльпис. Там отец Анри, гладя Мишеля по голове, всегда

говорил:

-Как я тебя крестил, дорогой мой, ты и четырех фунтов не весил, а сейчас видишь, какой красавец.

Еще у священника всегда были леденцы. Мишель, ожидая пока мама Тео, исповедуется, сидел с

ногами на деревянной скамье, грызя конфету, рассматривая витражи в окнах церкви.

Они часто ходили туда после кладбища. На сером мраморном склепе было выбито «Жанна Кроу,

урожденная де Лу. Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Внизу были еще буквы. Мишель, водя пальцем по строкам, читал: «Мэтью Бенджамин-Вулф.

Господь, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас».

-Это твой брат, мама Тео? - Мишель поднимал голубые глаза. Мать грустно улыбалась:

-Да, мой милый. И твоя мамочка, она была..., - женщина вздыхала. Мишель видел, как блестели

черные, большие глаза. Он брал мать за руку и чувствовал ее тепло: «Пойдем в церковь,

помолимся. А на обратном пути, - мальчик улыбался, - можно будет в лавку зайти, мама Тео?

Котика погладить?»

-И конфет купить, - лукаво отвечала женщина.

-Совсем немножко, - торопливо добавлял Мишель. «Не заходить же просто так».

-Конечно, - мать целовала его, и они шли к карете.

Это все было давно - тогда, когда отец еще был с ними. От него пахло порохом, он умел делать

чудные, движущиеся игрушки, он рассказывал о горах и шахтах, об охоте на львов и полетах по

воздуху. Мишель, засыпая у него на коленях, держась за большую, крепкую ладонь, зевал: «Спой

про котика, папа».

Колыбельная была на русском. Мальчик, не понимая слов, все равно улыбался - он представлял

себе котика, такого же ласкового, как в лавке. Он гладил мягкую шерсть, кот мурлыкал. Мишель

закрывал глаза: «Как хорошо!»

Все это было очень, давно. Потом папа исчез, исчез Франсуа, который учил его бросать ножик, и

катал по квартире на своих плечах, исчезла мадам Ланю, и осталась одна мама Тео. Мишель,

вечером прижимаясь к ней, вдыхая запах роз, просил у Мадонны: «Пожалуйста, пожалуйста, не

забирай мамочку! Не оставляй меня с ним».

Он теперь жил в квартире. У него были холодные, голубые, с черными точками зрачков глаза, и

резкий, недовольный голос. Он говорил Мишелю, что мама Жанна обманула его, бросила ради

другого мужчины. Мишель не верил. Когда он приходил в детскую , мальчик отворачивался и

смотрел в стену, на которой еще висела сланцевая доска, сделанная его отцом. Он знал, что этот -

тоже отец, но не хотел, не хотел быть с ним. Мишель просил Мадонну, чтобы папа Теодор

вернулся, чтобы мама Тео больше не грустила, и чтобы они были вместе, как раньше.

В соборе больше не было Мадонн. Даже распятия не было. Стены были задрапированы

трехцветными флагами. Внизу, под наскоро построенной, деревянной трибуной, был слышен шум

толпы, что заполняла все пространство нефа.

На месте алтаря были устроены убранные цветами и каскадом тканей подмостки. «Месье Давид, -

сказал Робеспьер, наклонившись к ребенку, - отлично поработал над убранством храма Разума.

Да, Мишель?»

-Это собор Парижской Богоматери, - холодно сказал ребенок. Робеспьер злобно подумал: «Как

только Тео родит мне сына, следующей весной, я избавлюсь от этого отродья. Посажу его в камеру

в Тампле. Пусть там сдохнет, вместе с ребенком Капета. Когда вдове Капет отрубят голову, я ее

щенка переведу обратно в тюрьму».

Он улыбнулся и захлопал - Тео появилась на подмостках, в струящемся шелке, с гордо откинутой

назад, темноволосой головой.

-Когда она, на глазах всего Парижа, отдаст мне свою руку, у алтаря Разума, перед Высшим

Существом, - сказал себе Робеспьер, - я объявлю себя верховным жрецом нового культа. Надо

подумать о жертвоприношениях, гекатомбе, как у древних. Гильотину можно поставить прямо

здесь, и начать церемонию с массовой казни. А потом - радость, венки, нас понесут на руках по

улицам Парижа...

Тео нашла глазами Мишеля - он сидел, рядом с Робеспьером, маленький, в простой, шерстяной

блузе и штанах, в беретике с трехцветной кокардой.

Она улыбнулась публике, толпа восторженно заревела. Тео начала читать монолог Богини Разума.

-Слова, какие бездарные, - она вздохнула. «Господи, прости, прости меня. Если бы не Мишель, я

бы на это не пошла...»

Она вспомнила, как Робеспьер, приставил пистолет к затылку мирно спящего ребенка: «Для

революции нет детей и родителей, милая, нет мужей и жен. Есть ее соратники, и есть противники.

Я не пожалею ни тебя, ни своего сына для того, чтобы революция продолжалась. Ты помни это, и

не прекословь мне, Тео».

-Господь тебя накажет, - сухим, измученным голосом сказала женщина, и услышала короткий

смешок.

-Бога нет, - отозвался Робеспьер. Убрав оружие, погладив Мишеля по голове, он вышел из

детской.

-Говорят, везде церкви разграбили, - думала Тео, двигаясь по сцене. «В Рошфоре привели

священников - и католиков, и протестантов, - и заставили прилюдно отречься от религии.

Робеспьер месье Фуше хвалил. Тот в Невере не только церкви закрыл, но и кресты с кладбища

снес. Теперь его в Лион отправили, восстание подавлять. Опять людей расстреливать будут, как в

Вандее. Все равно, шепчутся, что там, на западе, люди продолжают бороться, в леса ушли. Надо

бежать, - велела себе Тео. «Брать Мишеля, и бежать. А как? Джон и Марта сами головой рискуют,

и у них ребенок. Констанцу до сих пор ищут. Ладно, - она вскинула руку вверх и завершила

монолог, - придумаю что-нибудь. Нельзя тут оставаться».

Собор взорвался аплодисментами. Робеспьер, поднявшись на трибуне, приняв из рук депутатов

Конвента роскошный венок, дождался тишины.

-Граждане! - высоким, чистым голосом начал он. «Братья! Друзья! Кровь, пролитая мучениками

революции, взывает нас к мести! Франция освободилась от ярма дворян и попов! Не

остановимся, пока последний из них не будет предан смерти».

-Смерти! Смерти! - пронеслось среди массы людей. «Долой нахлебников, долой паразитов!»

-Мы вступаем в новую эру, - вдохновенно продолжил Робеспьер, - эру свободы, равенства и

братства, век разума, время, когда каждый честный труженик сможет работать на благо своей

семьи и своего народа. Возблагодарим же Разум, граждане, увенчаем его богиню лаврами, и

поклянемся - никогда не предавать дела революции!

Толпа заревела, он взошел на подмостки. Тео, наклонив голову, почувствовав тяжесть венка,

услышала его шепот: «Сейчас я объявлю о нашей свадьбе, милая».

-Через две недели, - Робеспьер повернулся к толпе, взяв Тео за руку, - здесь же, на алтаре Высшего

Существа, богиня Разума, олицетворение наших идей, моя верная подруга, мадемуазель

Бенджаман - будет соединена со мной священным союзом нового брака!

Знамена заколыхались, птицы закружились под сводами собора. Мишель, подавшись вперед,

стиснув кулачки, чуть было не крикнул: «Папа!»

Высокий, мощный мужчина в старой, крестьянской блузе, с грубым шарфом на шее, натянул

вязаную шапку на лоб. Поймав взгляд Мишеля, - он стоял почти у самой трибуны, мужчина

приложил палец к губам.

Мишель увидел, как отец уходит, проталкиваясь через толпу. Мальчик облегченно подумал: «Папа

вернулся. Теперь все будет хорошо. Все, все будет хорошо».

Федор вышел на паперть собора. Свернув за угол, пройдя через мост, он добрался до острова Сен-

Луи. Тут было тихо. Федор, оглянувшись, сняв шапку, вытер пот со лба. Сена текла мимо, - серая,

широкая. Над рекой кричали чайки, золотые листья деревьев лежали на булыжниках. День был

туманным, зябким. Он, чиркнув кресалом, закурил:

-Через две недели. Нет, пока я жив - такого не будет. А меня - он усмехнулся, - ранили, но легко. Я

уже через десять дней и поднялся. Вот и хорошо, мадемуазель Бенджаман и Мишелю я живым

нужен.

Он выбросил окурок в Сену и быстрым шагом пошел на север, к трущобам вокруг рынка.

В очаге весело горел огонь, пахло наваристым, мясным супом и хорошим табаком. На грубом,

чисто выскобленном деревянном столе стояло глиняное блюдо с устрицами.

Джон разлил по бокалам белое бордо. Федор, попробовав, кивнул: «Отличное. Когда мы Самюр

брали, там такое анжуйское нам вынесли, что я подобного и не пробовал никогда. Розовое.

Прямо бочки на улицу выкатывали, не поверишь».

Герцог поставил на стол горшок с супом. Выложив ложки, он присел напротив. «Хорошо

выглядишь, - заметил Федор, принимаясь за еду. «Хромаешь только». Джон развел руками: «Тут

уже ничего не поделаешь. Хотя, куда мне надо, я дойду. Так ты в Вандею возвращаться не будешь?

- он зорко взглянул на Федора.

Тот отложил хлеб: «Де Шаретт меня отпустил. Не хотел, конечно. Говорил, что и в лесах от меня

польза будет, но сам посуди - если не я, то кто отсюда мадемуазель Бенджаман вызволит? Не

оставлять же ее и Мишеля на произвол судьбы, недостойно это. Довезу их до Вены, а сам в Россию

поеду».

-Теодор! - строго сказал герцог. «Ты, никак, с ума сошел».

Голубые, в рыжих ресницах глаза тоскливо взглянули на него.

-Ты не понимаешь, - тихо сказал Федор. «Я почти два десятка лет по свету скитаюсь. Я и раньше

хотел..., - он прервался. Закрыв глаза, он тихо добавил: «Я же там родился, Джон».

Федор вспомнил бесконечные пространства вандейских лесов, запах мха, высокие, уходящие в

голубое небо сосны, обросшие мхом, старые бревна гати, что вела через болото и голос кого-то из

повстанцев: «Если так на север держать, то нашими лесами можно через всю Бретань пройти, и

никого не встретить».

Он лежал, закинув руки за голову, смотря на крупные, яркие августовские звезды и, наконец,

сказал себе: «Пусть в крепость посадят, Федор Петрович. Пусть сошлют. Все же дальше России не

отправят. А она, - Федор вздохнул, - пусть будет спокойна и счастлива, вот что. Она и маленький.

Делай что должно, как говорится, а потом - будь что будет».

Джон помолчал. Наконец, потянувшись, герцог положил ему руку на плечо: «Я понимаю. Я тоже, -

он неожиданно замялся, - иногда думаю, - пусть Маленький Джон дальше работает, а я уеду с

Мартой в Оксфордшир, буду в саду возиться. Не так уж много мне осталось».

-Ты всех нас переживешь, - хмыкнул Федор. «Шестой десяток тебе, и ребенка ждете. А я так и умру

- холостым и бездетным. Давай, - он стал хлебать суп, - рассказывай, что ты придумал».

Выслушав, он повертел в руках оловянную вилку: «Королеву, значит, так спасти и не удастся? Я

знаю, вы там планировали что-то, в сентябре. Даже до наших лесов дошло».

Джон оглянулся на дверь, и сочно выругался:

-Если бы нам с Мартой это поручили, мы бы все сделали, уверяю тебя. Но граф Прованский, он же

- регент, - решил по-другому. Два десятка человек на эшафот отправились, а ее величество

перевели из Тампля в Консьержери, хотя Марта и там ее отыскала, конечно. Нанялась полы мыть.

Так что, - он горько вздохнул, - нам хотя бы Луи-Шарля вывезти в Англию…Граф Прованский

обещал, что на западной заставе будет стоять наш человек. Меня с ребенком выпустят из города.

У нас и пароль есть, и отзыв.

-Вы там осторожней, - буркнул Федор, - граф Прованский уже регент. Как бы он не стал в короли

метить.

-Что ты, - Джон начал убирать со стола, - это же его племянник, маленький мальчик. Луи-Шарль

уже отца потерял, и вот-вот - круглым сиротой останется. Все будет хорошо.

Федор потянулся за пером и бумагой и быстро что-то начертил:

-Чтобы поправить карету так, как ты хочешь - день потребуется. Еще хорошо, что они все

одинаковые, подмены не заметят. Порох я у Антуана достану. Его совсем немного надо, только

чтобы охрана испугалась. Может, - он поднял глаза, - мне остаться? Пока вы мальчика на запад не

вывезете?

Джон покачал головой:

-Так даже лучше будет. Робеспьер примется за поиски мадемуазель Бенджаман, и забудет о

маленьком Луи-Шарле. Это нам только на руку. Симон откажется от опекунства, ребенка перевезут

обратно в Тампль, но по пути вмешаемся мы. Сделай бомбу, поправь, - Джон улыбнулся, - карету,

и спасай гордость французской сцены, вместе с Мишелем.

-Хорошо, - недовольно хмыкнул Федор, поднимаясь, наклонив голову.

-Потолки тут низкие, - рассмеялся он, и пожал Джону руку: «Тогда присылай мне записку в трактир,

когда карету найдешь. Я пока бомбой займусь. Из трущоб выходить не буду, обещаю - он

вздохнул. Джон, глядя на него, заметил: «И правильно. Незачем тебе жизнью рисковать, как

сегодня, в соборе Парижской Богоматери».

Федор покраснел, и, что-то пробормотав - вышел. Он пробирался по узким, плохо освещенным

улицам. Прислонившись к стене, у какой-то подворотни, он посмотрел на небо. Луна плыла над

Парижем, - яркая, полная луна. Федор увидел темные пятна на ее поверхности и улыбнулся:

-Никакие это не моря, конечно. Там нет воды, нет атмосферы. А вот на Марсе - может быть.

Интересно бы посмотреть на тамошние камни. Сиди Мохаммед покойный мне рассказывал об

этом камне, которому в Мекке поклоняются - хаджар аль-асвад. Наверняка, метеорит. Вот бы с

ним повозиться в лаборатории. Господи, да о чем это я? - спохватился Федор.

Он закурил и медленно пошел к трактиру. Федор выпил стакан вина, и пошутил с хозяином. Только

растянувшись на охапке соломы наверху, на чердаке, он увидел Тео. Она шла по разоренной,

горящей равнине, держа на руках Мишеля. Элиза и еще один ребенок, - «мальчик», - понял

Федор, - сидели на телеге, запряженной понурой кобылой.

Тео обернулась. Мишель протянул к нему ручки: «Папа!»

-Я здесь, - Федор заворочался, - здесь, милый мой.

-Не успеешь, - безразлично сказала Тео, отворачиваясь, подгоняя лошадь. Они исчезли в сизом

дыму. Федор, проснувшись, долго лежал, глядя в маленькое, чердачное окно, где сияла,

переливалась луна.

-Успею, - приказал он себе. «Должен успеть».

.

Маленькая женщина в потрепанном платье сильными руками отжала тряпку. Опустившись на

колени, она стала мыть пол. Камера была большой, холодной, скудно обставленной. В

полуоткрытое, забранное решеткой окно врывался зябкий ветер с реки.

Заключенная, что сидела на деревянной скамье, - в простой, серой юбке, с коротко стриженой,

укрытой чепцом головой, все перебирала тонкими пальцами розарий. Потом, она сглотнула:

«Марта…, Марта..., как они там?»

-Хорошо, - еле слышно отозвалась женщина. «Вы не волнуйтесь, ваше величество, Элиза моя

теперь в Тампле, я ее прачкой определила. Как раз принцессу Марию-Терезу и мадам Элизабет

обстирывает. Те записки, что вы передаете - она в чистое белье кладет. С ними все в порядке, они

вместе, в камере. Они вашу дочку не тронут».

-А маленький? - перехваченным голосом спросила королева. «Не обижают его эти Симоны,

Марта? Он же дитя еще совсем, восемь лет..., Сижу тут и все время об этом думаю..., - она

опустила изящную голову в ладони.

Марта взглянула на дверь камеры. Подвинув ведро ближе к лавке, она взяла женщину за руку. «Не

обижают, - ласково сказала Марта. «Они люди простые, неграмотные, но добрые, ваше

величество. Мадам Симон о нем заботится, но, - Марта улыбнулась, - Луи-Шарлю недолго с ними

жить осталось. А что его показания на вашем суде читали - так им никто не поверил. Робеспьер

сам их написал, чтобы вас оболгать».

-Такая мерзость, - вздохнула королева. «Я же мать, какая мать такое со своим сыном сделает. Там

были женщины, простые, они и то стали кричать: «Не бывает такого! Не черните вдову Капета, мы

сами матери, мы этого не позволим. Марта...- она закусила губы: «Марта…, Я прошу тебя,

прошу ...Только чтобы они выжили..., - королева расплакалась. Марта, обняв ее, покачав, шепнула:

«Не надо, не надо, ваше величество..., Все будет хорошо».

Мария-Антуанетта положила ладонь на ее чуть выступающий живот, и улыбнулась, сквозь слезы:

«А ты - будь счастлив, маленький, слышишь?»

Дитя заворочалось, и Марта поняла: «Господи, завтра ее казнят. Сейчас с Элизой встретимся,

пойдем в церковь, остались же еще те, что не закрыли. Хоть помолимся».

-Не ходите туда завтра, - будто услышав ее, попросила королева. «Не надо. Просто потом скажите

Луи-Шарлю, как его в Англию привезете, скажите ему..., - она прервалась и подышала, - что мы с

его отцом смотрим на него, с небес. Пусть растет хорошим мальчиком, пусть станет достойным

королем...»

Женщина разрыдалась, вытирая лицо рукавом платья. Марта, обняв ее, просто сидела, шепча что-

то нежное, успокаивающее. Наконец, королева, перекрестила ее: «Господи, только бы все

получилось. Иди, милая, иди. Элиза, наверное, ждет уже. Я тут, - она помолчала, - помолюсь».

Уже на пороге, вынося ведро, Марта оглянулась - Мария-Антуанетта сидела, зажав в руках четки,

смотря на простое, темного дерева распятие на каменной стене.

Элиза, в грубом шерстяном плаще и чепце, ждала мать у ворот Консьержери, ежась от ветра,

пряча покрасневшие руки в карманы.

Они пошли рядом и Марта еле слышно сказала: «Как только папа и дядя Теодор все закончат, я

тебе волосы обстригу. Одежда Луи тебе впору будет, ты у нас невысокая и худенькая. В Тампле, я

тебя из камеры выведу, так, что ничего не бойся».

-Я не боюсь, мамочка, - Элиза, на мгновение, прижалась к ней. «А мы потом в Вандею

отправимся, да? А почему нам там нельзя остаться? Дядя Теодор рассказывал, как они воюют, так

интересно! Папа же остается. Мы ведь обе хорошо стреляем».

-Маленькому, - вздохнула Марта, - вряд ли понравится, если я буду стрелять, дорогая моя. Мы

возьмем Луи-Шарля и с рыбаками доберемся до Англии. А потом и папа приедет. Пойдем, - Марта

кивнула на бедную часовенку, - помолимся за ее величество, видишь, соборы и большие церкви

они разорили, а эти - оставили пока.

-Приедет, - сказала себе Марта, опускаясь на колени перед распятием. «Все будет хорошо,

маленький родится, в Англии, а Джон приедет. Господи, - она вздохнула, - я прошу тебя, пусть

наши дети будут счастливы, пусть они не знают ни горя, ни страданий. Пусть не проливается

больше кровь невинных людей, на этой земле».

Дверь была распахнута. Марта, подняв голову, увидела солнечный луч, что лежал на грубых,

каменных плитах пола. Она повернулась - тучи рассеялись, небо было голубым, высоким, осенним

и женщина подумала: «Все получится. Не может, не получится. Теодор увезет Тео и Мишеля, мы

доберемся до Вандеи, Лавуазье, наконец, уедет из Парижа куда-нибудь в горы и Констанцу

заберет. А я Тедди увижу. Бедный мой мальчик, как расставались - ему тринадцать лет было.

Совсем взрослый сейчас. Уже и вернулся из Америки, наверное».

Элиза подобралась к ней поближе, и шепнула: «Я справлюсь, вы не волнуйтесь».

-Мы все справимся, - поправила ее Марта, и помолчала: «Если что..., Крестик с меня сними. Это

наш, родовой, пусть у тебя будет. А кольцо в подол юбки зашито».

-Мама! - почти испуганно сказала Элиза.

-Это я так, на всякий случай, - усмехнулась мать. «Пошли, купим лука, сыра - у нас сегодня дядя

Теодор и месье Лавуазье обедают, бомбу принесут, - Марта увидела восхищенные глаза Элизы и

строго добавила: «Трогать ее, разумеется, не надо, дорогая моя».

-Мама! - заныла девочка.

-Одним пальцем, и чтобы они это видели, - сдалась мать. Они, так и держась за руки, пошли к

рынку.

Сена медленно текла на север - широкая, серая, волнующаяся под легким ветром. Лавуазье

вытащил еще одну рыбу. Укладывая ее в деревянное ведро, он сказал Констанце, что сидела

рядом, обхватив колени руками:

-Совершенно не о чем волноваться, Конни. Я через неделю уже и вернусь. Деньги у тебя есть,

кладовая полна. Сиди, пиши свою книгу. Первые главы вышли отлично, оторваться невозможно.

Она положила голову - с отросшими, темного золота волосами ему на плечо и робко спросила: «А

зачем тебе в Комитет Общественного Спасения?»

-Не знаю, - развел руками Лавуазье.

-Письмо пришло, лично от Робеспьера - хотят меня видеть. Может быть, им пришла в голову

очередная бредовая идея переустройства Арсенала, а может быть, где-то в провинции арестовали

какого-то несчастного натуралиста, и они хотят услышать - важна ли его научная деятельность, или

нет. Разумеется, она важна, - Лавуазье отстранился от нее. Поправив воображаемое пенсне, он

сварливым голосом заметил: «Конечно, этот человек незаменим для будущей Франции. Те, кто

держит его в тюрьме, сами могут считаться преступниками».

-Ты там осторожней, - Констанца потерлась щекой о его руку, - не лезь на рожон.

-Приходится, - усмехнулся Лавуазье, - не позволять же им рубить головы направо и налево. Пошли,

- он провел губами по белой щеке, - сейчас зажарим рыбу, поедим, и отправимся в постель.

-Днем? – удивилась Констанца, беря ведро, и тут же выдохнула: «Антуан...»

-А я хочу, - усмехнулся Лавуазье, обнимая ее. «Днем, вечером и ночью. И еще раз ночью. И еще

раз утром - но это когда я приеду».

Она почувствовала его крепкую руку на своем плече. Посмотрев на птиц, что летели над Сеной,

Констанца услышала его голос: «И вообще - собирайся-ка ты. Мари-Анн поедет в провинцию, у нее

там дом, родительский, а мы с тобой на запад отправимся».

-Наконец-то, - Констанца улыбнулась и шепнула: «А как? Разве тебя выпустят из Парижа?»

-Можно подумать, - усмехнулся Лавуазье, - что я собираюсь у кого-то спрашивать позволения.

Уйдем в рабочей одежде, нас и не заметит никто. Тем более, - он поцеловал мягкую прядь волос, -

они ищут рыжую, в мужской одежде, а ты у меня теперь светленькая, и в платье.

-А потом? - вдруг, хотела спросить Констанца. «Что потом, Антуан?». Но вместо этого она только

наклонилась, и подняла с деревянного, старого причала золотой лист дуба.

-Не светленькая, - ответила Констанца, - а вот как этот лист. Золотая.

Лавуазье шепнул ей что-то на ухо. Девушка сердито ответила: «Все равно никто, кроме тебя этого

не видит, и не увидит».

-А мне так даже больше нравится, - заметил мужчина. Они пошли к маленькому, беленому

домику, что стоял у самой реки.

Одеваясь, глядя на Констанцу, - девушка сидела, обнаженная, скрестив ноги, затягиваясь сигаркой,

Лавуазье спросил: «О чем думаешь, месье Констан?»

-О том, как я тебя люблю, - ее темные глаза заиграли смехом. Констанца велела: «Иди сюда». Она

отложила свой блокнот. Поставив на пол глиняную пепельницу, встав на колени, девушка взяла его

лицо в ладони.

-Я буду ждать тебя, - просто сказала Констанца. «Если что…»

-Не будет никакого «что», - Лавуазье поцеловал ее, испачканные, чернилами пальцы. «Помогу

Теодору с его проектом, - он рассмеялся, - увижусь с этими бездельниками в Комитете и поедем с

тобой в Вандею. А там что-нибудь придумаем».

Он уходил по дорожке, покрытой золотыми листьями. Констанца, в одной короткой, холщовой

рубашке, стояла на пороге, грызя крепкое, спелое яблоко.

-Она вся, - будто осень, - нежно сказал себе Лавуазье. «И почему все так любят весну? Осенью

гораздо лучше думается». Девушка сорвалась с места, и, как была, босиком, побежала к нему.

-Я тебя люблю, - сказала Констанца. «Тебя одного, Антуан. Люблю и буду ждать».

Он прислонился виском к ее щеке, чувствуя свежее, легкое дыхание, слыша, как бьется ее сердце.

«Я тоже, Конни, - он улыбнулся и перекрестил ее: «Наклонись-ка». Она послушно опустила голову.

Лавуазье, поцеловав ее, велел: «И не грусти. Напиши к моему приезду еще две главы».

-Напишу три, - независимо отозвалась девушка. Она долго махала лодке, идущей вверх по

течению Сены. Пробежав по холодной траве, Констанца вернулась в дом. Постель была

разбросана. Она, вдохнув его запах, прижала к щеке подушку.

-Кофе, - строго сказала себе Констанца. «Покурить. Заняться главой о марше голодных на Версаль.

Не смей! На следующей неделе ты его увидишь, и вы уйдете в Вандею. А потом вы всегда, всегда

будете вместе».

Она так и стояла, застыв, с подушкой в руках, чувствуя, крупные, быстрые слезы у себя на лице.

Констанца вздохнула. Всхлипнув, успокоившись , она стала убираться.

Ночь была холодной, на крыше дома дул пронзительный ветер. Лавуазье, подышал на руки: «Все

готово. Миль пятьдесят вы пролетите, а больше вам и не надо».

Оболочка наполненного водородом шара, привязанного к трубе, чуть покачивалась. «За три дня

все сюда из Арсенала перетащили, - вспомнил Федор, - собирать уже по ночам пришлось. Еще

хорошо, что Робеспьер чердак здешний под охрану не поставил»

-Да мы раньше приземлимся, а там уже я придумаю что-нибудь. На юго-восток полетим, поближе

к горам, - Федор перегнулся вниз и поглядел на подъезд дома: «Робеспьер, как с утра уехал, так и

не появлялся, вот и хорошо. Мадемуазель Бенджаман удивится, меня увидев, но ведь она знает,

что я жив - цветы ей доставляли, каждую неделю. Так дальше и будет продолжаться. По дороге я

найду какие-нибудь клумбы, а в Вене с лавочником договорюсь».

-Я уверен, - бодро сказал Лавуазье, проверяя веревки, - что у вас все получится. Компас взял?

-А как же, - Федор похлопал себя по карману и вздохнул: «Я буду осторожен, все-таки есть

опасность пожара. Пилатр де Розье так погиб, бедный, когда его шар загорелся. Так и не повторил

путешествие Бланшара, не перелетел из Кале в Дувр».

Федор пригладил рыжие волосы и усмехнулся: «Побрился зачем-то с утра. Когда она последний

раз меня видела, я был в сюртуке итальянского сукна и рубашке шелковой, с запонками этими,

бирюзовыми, что мне Сиди Мохаммед подарил. А теперь - санкюлот санкюлотом. Хотя сабля при

мне, - он положил руку на эфес и нащупал пальцами острые грани сапфиров.

-Говоря о Бланшаре, который вовремя уехал в Америку и там теперь летает, - усмешливо сказал

Лавуазье, - в корзине два парашюта, по его заветам. Тоже шелковые. Я надеюсь, что они вам не

пригодятся. И вот еще что, - он порылся в своей суме, - вчера днем смастерил, у себя в

лаборатории. Много ты ими рулить не будешь, но пригодится.

Федор принял ручной пропеллер: «Спасибо. Если бы машину Уатта сюда приспособить…, - он

похлопал рукой по корзине.

Лавуазье посмотрел на темное, затянутое тучами небо: «Мы с тобой были дураки. И Бланшар

дурак». Он, почти на ощупь, стал что-то набрасывать в тетради. В разрывах облаков показалась

бледная луна, и Федор посмотрел на рисунок: «Погибший Менье был прав, конечно».

Лавуазье поморщился, как от боли.

-Отличный математик, инженер - зачем он только воевать пошел? Ты помнишь, в Mémoire sur

l’équilibre des machines aérostatiques он представлял рисунки летательной машины в виде

эллипса? Сюда, - карандаш быстро чертил, - под хвостовое оперение можно поставить хоть десять

машин Уатта, на угле. И оснастить эту машину рулем. Тогда станут возможны регулярные полеты

по Европе..., - Лавуазье прервался и, почесал в голове: «Ладно. Это все потом, в деревне. Мы с

Констанцей в Вандею уезжаем».

-Давно пора, - Федор смотрел на редкие фонари, что освещали мост на остров Ситэ. «Тогда я тебе

блокнот верну, с той таблицей...»

-Не надо, - Антуан отвел его руку. «Пусть у тебя останется. И пусть..., - он помолчал, - пусть у вас все

будет хорошо».

-У вас, - мрачно подумал Федор. Наклонившись, он шепнул: «Не надо бы тебе ходить в Комитет

Общественного Спасения. Отправь жену в провинцию, забирай Констанцу и бегите отсюда».

Лавуазье покачал головой: «А если там какой-то несчастный, что рискует подняться на эшафот?

Пока можно спасать людей, надо это делать». Он посмотрел на простые, стальные часы: «Спускай

лестницу на балкон, ветер хороший».

-Спасибо тебе за все, - тихо сказал Федор, и они обнялись. «Храни вас Господь, - Лавуазье

перекрестил его: «Подожди, пока я скроюсь из виду, и начинай».

Федор все смотрел ему вслед - уходящему вдаль по крыше, легкому, невысокому. Потом Лавуазье

исчез в чердачном окне. Федор, вздохнув, стал разматывать веревочную лестницу.

Мишель сидел за столом в гостиной, грустно подперев щеку рукой, глядя на маленький глобус. Он

повертел его: «Санкт-Петербург. Папа говорил, там очень красиво, почти как в Париже. И река, на

которой есть лед. Где же папа, он все не приходит, и не приходит...- он оглянулся на дверь: «Сейчас

мама принесет горячего молока, и надо будет спать ложиться. Она сказала - завтра на целый день

гулять поедем, в Булонский лес. Каштаны будем жарить, и листья собирать».

Мальчик замер - на балконе, что выходил на Сену, показалась какая-то тень. Бронзовая ручка

задергалась, и он услышал шепот: «Сыночек...»

-Папа! - мальчик бросился к нему. Федор опустился на колени и, удерживая его в объятьях,

поцеловал: «Помнишь, ты просил на воздушном шаре полетать? Сейчас полетим, далеко-

далеко...»

Федор почувствовал горячие слезы у себя на щеке. Мальчик плакал, обнимая его за шею. «Он

сказал, - Мишель шмыгнул носом, - сказал, что ты умер. А я не верил, не верил..., Я молился

Мадонне, чтобы ты вернулся. Папа, милый мой..., Сейчас я маму позову, - спохватился Мишель: «А

она с нами полетит?»

-Конечно, - улыбнулся Федор, глядя на мальчика. «На мадемуазель де Лу похож, - подумал он.

«Лицо у него доброе, не такое, как у отца. Ее лицо. Мой славный, а ведь придется с ними в Вене

расстаться..., - он вздохнул: «Давай, подождем, пока мама придет. Здесь же она?»

Мишель кивнул: «Молоко мне греет. А его, - мальчик помолчал,- нет. Только охрана. Папа, а куда

мы полетим?»

-Куда ветер погонит, - ответил Федор. Оглянувшись, он увидел на столе, рядом с глобусом, икону.

Федор, посмотрел в зеленые, твердые глаза Богородицы: «И, правда, словно с Марты писали.

Господи, хоть бы у них с Джоном все получилось». Он сунул икону в карман своей блузы, и

услышал какой-то шум в передней.

Гневный голос Тео сказал:

-Оставь меня в покое, Максимилиан! Я тебе сказала - я участвую в твоих безумных церемониях

только потому, что ты угрожаешь убить Мишеля. Но это, это..., - женщина задохнулась и твердо

продолжила: «Ты не поставишь гильотину в соборе Парижской Богоматери, и уж тем более - не

заставишь меня попирать ногами тело королевы, этой бедной женщины, у которой ты отнял мужа

и детей, женщины, которая ни в чем не виновата!»

-Тогда Мишель умрет, - спокойно отозвался Робеспьер.

-Лучше я убью его собственной рукой и потом сама взойду на эшафот, - выплюнула Тео. Раздался

крик боли, звон посуды, и Робеспьер завизжал: «Будет так, как я сказал, ты слышишь! Иначе ты

сама встанешь у гильотины и отрубишь голову австриячке! Завтра ее казнят, а потом там же, в

храме Разума, мы соединимся в обряде нового брака!»

-Не тронь меня, - угрожающе сказала Тео. Федор, потянувшись, закутал мальчика в кашемировую

шаль, что висела на спинке стула. «Иди на балкон, Мишель, - спокойно попросил он. «Не бойся, с

мамой все будет хорошо».

-Я не боюсь, - серьезно ответил мальчик, проскальзывая в темноту ночи. «Ты же здесь, папа - чего

бояться?». Федор проводил его глазами и нырнул за портьеру.

Дверь, что вела из коридора в гостиную, распахнулась. Робеспьер, все еще шипя от боли в

обожженной молоком руке, втолкнул Тео в комнату. Ее волосы растрепались, домашнее, темного

бархата платье, было разорвано у плеча.

-Оставь меня! - выкрикнула женщина, замахнувшись, ударив Робеспьера по лицу. «Ты мне

противен, убийца, мерзавец! От тебя на милю несет смертью! Проклятый, отвратительный

ублюдок, лучше я умру, чем стану твоей женой!»

-Станешь, - сквозь зубы ответил Робеспьер, доставая пистолет. «Прямо сейчас, прямо здесь!

Раздевайся! - он рванул вниз ткань на платье, прореха затрещала. Робеспьер, так и не опуская

оружия, вцепился зубами в смуглое плечо.

-Твоя кровь, - сказал он зачарованно, облизывая губы. «Хочу еще! - он зарычал. Ударив Тео по

лицу, сбив с ног, он прижал женщину к персидскому ковру.

-На помощь! - рыдая, крикнула Тео. «Мишель, Мишель, милый мой, беги...»

-Наплевать на это отродье, пусть смотрит, - Робеспьер разорвал подол ее платья. Рассмеявшись, он

показал Тео пистолет: «Сначала этим, моя дорогая. Тебе понравится, обещаю».

Он вдруг почувствовал холод у своего виска. Знакомый голос велел: «Руки вверх, месье Робеспьер.

И не вздумайте дергаться - голову разнесу».

Тео посмотрела в голубые, в золотистых искорках глаза Федора. Мгновенно вскочив на ноги,

одним легким, быстрым движением она схватила с камина фарфоровую вазу с белыми розами.

Робеспьер даже не успел поднять руки - ваза разбилась о его затылок, вода хлынула на ковер, и он

упал - лицом вниз, на рассыпавшиеся цветы.

Дверь затрещала, послышались крики охраны. Тео тихо сказала: «Месье Корнель…, Это вы…, А где,

- она оглянулась, - Мишель?»

-На балконе, в вашей шали, он не замерзнет, - в дверь вонзился штык, Робеспьер пошевелился,

застонав. Федор добавил: «Пойдемте, мадемуазель Бенджаман, не стоит тут больше оставаться. У

меня там лестница, на крышу».

-Мама Тео, - Мишель уцепился за ее руку, - смотри!

Тео, оказавшись на балконе, подняла глаза вверх.

-Я не верю, - подумала она. Шар, из темного холста, был еле виден на ночном небе.

Федор подхватил ребенка: «Вы поднимайтесь, мадемуазель Бенджаман, мы следом». От нее

пахло розами, растрепанные, тяжелые, волосы бились на ветру. Женщина чуть приподняла подол.

Он увидел, в прорехе, край темного, шелкового, отделанного кружевами чулка.

-Не сейчас же! - разозлился на себя Федор. Дождавшись, пока Тео окажется в корзине, он и сам

взобрался на крышу, придерживая одной рукой Мишеля. «Бедный мой, - ласково подумал

мужчина, - сердечко-то как колотится».

Он передал ребенка Тео, и услышал звон стекла в окне. Робеспьер заорал: «Всем немедленно на

крышу! Там государственный преступник, стрелять на поражение!»

-Вы сядьте на пол, мадемуазель Бенджаман, - спокойно попросил Федор. «Возьмите Мишеля, я

вас шалью закутаю. И не волнуйтесь, пожалуйста».

Луна вышла из-за туч. Федор увидел, как переливаются искры в ее темных глазах. «Дайте мне

пистолет, - потребовала Тео, устраивая Мишеля у борта корзины. «Вы же сами учили меня

стрелять, месье Корнель. И рубите канаты».

Федор передал ей оружие. Наклонившись, перерезая веревки, он увидел головы солдат, что

взбирались на крышу. Шар взвился в воздух, подхваченный порывом ветра, затрещали выстрелы.

До них донесся крик Робеспьера: «Сбейте же их!»

-Хорошо, что холст темный, - хмыкнул Федор. Корзина закачалась. Шар, поднимаясь все выше,

полетел над крышами Левого берега куда-то на юг.

Робеспьер потер ноющий затылок. Выругавшись, он велел начальнику охраны: «Разбудите всех,

кого надо. Я хочу, чтобы на всех южных дорогах утром стояли заставы».

Он спустился вниз. Пройдя по разбитому стеклу, подняв осколок фарфора, мужчина с ненавистью

швырнул его в стену.

-Мерзавец, - процедил Робеспьер. «И она, сучка..., Актриса, как играла все это время! Она все

знала, все! Ждала его, готовилась. Она увидит, как я отрублю голову этому Корнелю. А этого

маленького ублюдка забью до смерти, на ее глазах. И украшу их головами нашу спальню, во

время первой брачной ночи. Сучка, сучка! - он быстро прошел в гардеробную. Захлопнув за собой

дверь, растворив створки шкафов, Робеспьер стал сбрасывать на пол, топтать ногами, рвать ее

платья. Он смахнул с туалетного столика хрустальные флаконы - резко, остро запахло розами. «Ее я

тоже изобью, - Робеспьер раздул ноздри.

-На глазах у этих двух. Изобью, изнасилую…, Она будет плакать, просить пощады, ползать на

коленях..., - опустившись на заваленный шелком и бархатом пол, он сжал кулаки. «Тео, - глухо

сказал Робеспьер, - Тео, как ты могла..., Разве ты не видела, что я тебя люблю? Разве ты не стала

символом Франции, символом свободы, нашей Марианной? Зачем ты так? - он уронил голову в

ладони и долго сидел так, постанывая, раскачиваясь из стороны в сторону.

Потом Робеспьер плеснул себе в лицо водой. Пройдя в свою гардеробную, он переоделся, выбрав

темный, строгий сюртук. Лацкан был украшен трехцветной кокардой.

-Граждане! - сказал Робеспьер, остановившись перед зеркалом. «Братья! Друзья! Не видите ли вы,

какую западню расставили нам враги республики и подлые эмиссары иностранных тиранов? Они

лишили Францию ее гордости, ее национального достояния - великой актрисы, мадемуазель

Бенджаман!»

-Отлично! - пробормотал он, причесываясь. «Это пойдет передовицей, и надо распространить их

описание. У них на руках ребенок, они далеко не убегут».

Робеспьер посмотрел на открытую страницу блокнота.

-Еще этот..., - поморщился он, доставая серебряный карандашик. «Нечего тянуть, республика не

нуждается в ученых, их и так много. Последний из откупщиков отправится на эшафот, - он

перечеркнул имя Лавуазье и выглянул в окно.

-Утром здесь будет толпа, - вспомнил Робеспьер, - все пойдут смотреть на казнь австриячки. Не

буду разочаровывать людей, не буду ее откладывать. Ничего страшного, ко времени, когда Тео

привезут в Париж - найдется, кому из врагов голову отрубить. Как в древние времена -

жертвоприношение на алтарь Высшего Существа, и мы с ней, соединяющиеся в священном

обряде, омытые кровью.

Он вспомнил солоноватый вкус у себя во рту и не выдержал - расстегнулся. «На колени! - приказал

он и увидел перед собой Тео - обнаженную, всю, будто высеченную из бронзы, с распущенными,

темными волосами. «Вот так, - приказал ей Робеспьер, - так и стой».

Потом он, тяжело дыша, упал в кресло. Улыбнувшись, Робеспьер закрыл глаза: «Скоро она станет

моей, и ляжет у моих ног - как легла Франция».

Небо было темно-серым, предутренним, впереди, на востоке, вставала тусклая полоска рассвета.

Федор перегнулся через борт корзины - Тео и Мишель спокойно спали, укрытые шалью: «Туда. До

Труа нам долетать не надо, все же город. Семьдесят миль прошли, по меньшей мере».

Он осторожно стал выпускать из шара водород. Корзина медленно планировала вниз, на

распаханную равнину, вдалеке блестела река, были видны верхушки одиноких деревьев и кое-где

- шпили церквей. «Это у меня уже сороковой полет, - понял Федор. «Так и посади шар аккуратно,

чтобы никого не тряхнуло. Поближе к лесу, - он услышал сзади шорох. Тео тихо сказала: «Доброе

утро, месье Корнель. Где мы?».

Она никогда еще не была так близко от него. Волосы были заплетены в косу. Он увидел смуглую

кожу плеча в прорехе платья. Тео, поймав его взгляд, покраснела: «У нас же нет ничего…, Только

крестики. Как же это будет, месье Корнель..., - она оглядела порванное платье.

-Помните, - Федор улыбнулся, - я вам рассказывал, как из России бежал? Когда меня Джон спас. У

меня тоже тогда ничего не было. А потом заработал. И сейчас заработаю, не волнуйтесь. Руки у

меня на месте, голова - тоже. Платье я вам куплю, и плащ, и вообще, все, что надо, - он, отчего-то

покраснел. «У меня есть деньги, немного, но есть».

-Месье Корнель..., - Тео вздохнула, - я не знаю, не знаю, как....

-Это мой долг, - просто сказал Федор. «Мы неподалеку от Труа, пойдем отсюда на Дижон и

Безансон. Там горы, я там все излазил, давно еще. А оттуда - в Женеву и Вену. В Австрии Джон, сын

его светлости. Он вам с Мишелем поможет устроиться».

-А вы? - спросила Тео. «Вы вернетесь во Францию, месье Корнель? Не надо, я прошу вас, -

женщина помотала головой, - не надо..., Вы и так жизнью ради нас рисковали».

-Я бы сделал это столько раз, сколько бы понадобилось, чтобы спасти вас, - ответил Федор.

Корзина мягко опустилась на вспаханную землю. Они услышали сонный голос Мишеля: «Мы

прилетели, папа?»

-Прилетели, милый, - Федор помог им выбраться из корзины. Он оглянулся на еще спящую ферму:

«Пойдемте отсюда подальше, лучше всего нам из лесов пока не выбираться».

Уже подходя к опушке, Федор смешливо заметил: «Сегодня на этой ферме будет праздник. Им

корзина, и холст достанется, и парашюты - а они ведь шелковые». Федор посмотрел на Тео.

Женщина, держа за руку Мишеля, показывала ему на птиц, что кружились над верхушками

деревьев. Он облегченно подумал: «Успел. Там ведь еще Элиза была, во сне, и мальчик какой-

то..., Луи-Шарль, что ли. Ерунда, Джон и Марта о них позаботятся».

Уже сидя у костра, переворачивая палочку с насаженными на нее грибами, Тео сказала, глядя на

Мишеля, что собирал осенние листья: «Месье Корнель..., Я ведь не белоручка. Я и стирать могу, и

убираться..., Я не хочу, чтобы мы вам обузой стали. Мы ведь только месяца через два до Вены

доберемся, не раньше».

-Раньше, - улыбнулся он. «Это пока мы из Франции не вышли, - надо осторожными быть, а в

Женеве я лошадей куплю, мадемуазель Бенджаман. Зимой все-таки тяжело путешествовать,

особенно через горы, так что я хочу быстрее вас в Вену привезти. Держите, - он протянул ей ветку

кустарника - с золотыми листьями, с белыми, как снег ягодами.

-А потом я найду розы, обещаю, - Федор вынул у нее из рук грибы и крикнул: «Мишель, иди сюда!

Сейчас поедим, и дальше отправимся».

Тео вдохнула сухой, острый запах - леса, горящего костра, палой листвы. Сама не зная почему, она

приложила ветку к щеке.

-Спасибо вам, месье Корнель, - она все смотрела на него. Федор, усадив мальчика рядом,

покраснел: «Что вы, мадемуазель Бенджаман. Я сделаю все для того, чтобы вы,- и ты, мой

хороший, - он поцеловал белокурый затылок, - были бы счастливы».

Мишель жадно ел, облизывая пальцы, и урча от удовольствия. Он прервался: «Папа, а ты теперь с

нами всегда будешь? А ты меня научишь стрелять, ты ведь обещал? А тут есть волки? Или олени,

или хотя бы белки?»

-Волков нет, - успокоил его Федор, - а оленей и белок мы увидим. И стрелять, я тебя, конечно,

научу, милый мой.

-Это хорошо, - отозвался Мишель. Тео вскинула голову, посмотрев на серое, низкое небо осени:

«Всегда..., Господи, как же его уговорить не ехать потом во Францию? Я же не могу без него,

совсем, совсем не могу. Пятнадцать лет он рядом...»

Федор затоптал костер, и, подал ей руку: «Пора идти, мадемуазель Бенджаман». Мишель побежал

вперед. Они скрылись за деревьями, пропав в лесной чаще.

Мари-Анн накинула на голову капюшон шерстяной накидки: «Пойдем».

-Совершенно не обязательно меня туда провожать, - проворчал Лавуазье. «Ты поняла - запираешь

дом и отправляешься в Орлеан, сразу же. Деньги у тебя есть».

Он оглядел изящную переднюю. Вздохнув, мужчина провел рукой по комоду орехового дерева.

«Двадцать два года, - он все смотрел в добрые, голубые глаза жены. «Двадцать два года, как мы

повенчались. Ей же еще сорока нет, молодая женщина».

-Мари-Анн, - он откашлялся, - милая..., Если что-то случится…, ты выходи замуж, пожалуйста.

-Ничего не случится, - твердо сказала мадам Лавуазье, запирая дверь.

-Ты прав, что уезжаешь в деревню - в Париже сейчас шумно, опасно, плохо для работы. Я буду

знать, что с тобой все в порядке, и не буду волноваться, - она взяла мужа под руку и улыбнулась.

-Все там собрались, - женщина вздохнула, - на площади Революции. Бедная королева, - она

понизила голос. Подождав, пока мимо пройдут какие-то гуляки, Мари-Анн тихо добавила:

«Господь их всех накажет, я уверена».

Они шли через Новый мост, день был пронзительно ярким, солнечным. Над рыжими кронами

деревьев в саду Тюильри кружились вороны.

-Пусть едет, - ласково подумала мадам Лавуазье. «Пусть будет счастлив с этой девочкой. Она

молодая, любит его, да и как его не любить? Он один такой на всей земле, - Мари-Анн стянула

перчатку. Коснувшись руки мужа, она шепнула: «Я тебя подожду, а потом провожу, Антуан. Мы

же теперь не скоро увидимся».

-Мари-Анн, - он вдруг остановился и положил руки ей на плечи - они были одного роста. «Мари-

Анн, я не знаю, как...»

Она поцеловала голубые глаза и погладила его по щеке: «Все устроится, Антуан. Вот увидишь, все

обязательно устроится. Вот и павильон Флоры, - кивнула она на здание бежевого камня,

оцепленное солдатами Национальной Гвардии. «Ты иди. Я тут, в саду погуляю, - кивнула она на

пустые, усеянные листьями дорожки.

-Не надо, ты ведь замерзнешь, - попытался сказать Лавуазье, но Мари-Анн приложила палец к его

губам: «Не надо, милый. Ты же знаешь - я всегда могла тебя переупрямить. И в этот раз так же

будет. Потом зайдем в лавку, купим провизии и я посажу тебя в лодку. А сама уеду в Орлеан».

Он наклонился и прижался губами к ее белой, худенькой, со старыми следами от ожогов, руке.

-Помнишь, - шепнул Лавуазье, - как ты мне колбу в лаборатории взорвала? Двадцать лет назад, не

могу поверить..., - он покачал головой. Жена, поцеловав его в лоб, велела: «Иди. Я буду здесь».

Она гуляла по парку, глядя на высокие двери Комитета, ожидая, пока муж выйдет из них, и,

спустившись своей легкой походкой вниз, не скажет ей: «Какая-то ерунда, как обычно».

С площади Революции валили возбужденные толпы людей, скрипели колеса телег, ржали лошади,

а Мари-Анн все ходила по дорожкам сада. Только когда солнце над Сеной стало клониться к

закату, она, перекрестившись, перешла улицу и поднялась на крыльцо, где стояли охранники: «Я

совсем ненадолго..., Мне узнать, насчет мужа, месье Лавуазье. Он пришел сюда, еще до обеда».

Внутри было сумрачно, пахло чернилами и пылью, на стенах висели трехцветные флаги. «Свобода,

Равенство, Братство, - прочла мадам Лавуазье наскоро намалеванные, золоченые буквы.

-Я прошу прощения, - вежливо обратилась она к человеку за конторкой, - мой муж, месье Антуан

Лавуазье, ученый..., Он был вызван на заседание Комитета, еще до обеда.

-Ждите, - ответил человек, не поднимая бесцветных глаз от каких-то бумаг. Мари-Анн присела на

какую-то скамейку у стены, сцепив тонкие пальцы. Человек хмуро добавил: «Здесь ждать

запрещено. Выйдите на улицу, вас позовут».

На мосту уже зажгли редкие, тусклые фонари, когда двери Комитета открылись. Давешний

человек, спустившись вниз, сунул в руки Мари-Анн какую-то бумажку. «По распоряжению

Комитета Общественного Спасения, гражданин Лавуазье арестован и препровожден в тюрьму

Порт-Либр, для того, чтобы предстать перед революционным трибуналом. Имущество

означенного гражданина Лавуазье будет конфисковано в пользу Республики».

Она шла домой, все еще держа в застывших на ветру руках бумагу. Женщина вспомнила шепот

того человека: «Уезжайте».

-Никуда я не уеду, - гневно сказала Мари-Анн. «Я пойду в трибунал и буду его защищать, до

последнего своего дыхания, до тех пор, пока я жива. Он великий ученый, нельзя, нельзя его

казнить!»

Женщина покачнулась, и схватилась рукой за кованые перила: «Эта девочка..., Господи, надо ей

сказать, найти ее…, Я ведь даже не знаю, как ее зовут, кто она…, И где Антуан ночевал - тоже не

знаю. Где-то в деревне».

Мари-Анн повернулась. Глядя на трехцветный флаг, что развевался над входом в Комитет,

женщина велела себе:

-Не смей! Не смей плакать! Пока не пришли отбирать особняк - отправь ценные вещи в

провинцию. Сложи одежду Антуана. Скоро зима, в тюрьме будет холодно, нужен шарф, шерстяные

вещи..., Тетради, карандаши - он будет работать, даже там, я его знаю. Книги, надо будет у него

завтра спросить - какие книги ему нужны. Принести еду..., Потом пойти в Комитет, добиться

встречи с этим Дюпэном, который ведет процесс бывших откупщиков, с Приером, он отвечает за

Арсенал, просить их о помощи Антуану..., - мадам Лавуазье перекрестилась. Надвинув капюшон,

она пошла на Левый берег, к дому - маленькая, с прямой, жесткой спиной.

Темная, простая карета медленно двигалась по узким, запруженным толпой улицам. Охранники,

что сидели по обе стороны от белокурого, худенького мальчика в простой, суконной блузе,

сначала молчали. Потом один из них сказал: «И охота была сегодня его перевозить, народу на

улице тьма, а все того, что вчера…»

Второй предостерегающе цокнул языком. Мальчик закрыл глаза и привалился к спинке сиденья.

Он хотел увидеть папу и маму. Сейчас, как всегда, он быстро, жалобно попросил: «Господи, дай

мне с ними встретиться. С ними и сестричкой, а если ты забрал всех на небеса, то дай и мне туда

уйти, пожалуйста».

Когда он жил у сапожника, мадам Симон каждый вечер садилась на его постель. Оглянувшись,

перекрестив его, женщина вздыхала, подперев рукой щеку:

-Бедный ты сирота, - говорила мадам Симон и совала ему в руку леденец. Луи знал, что он не

сирота, но, улыбаясь, шептал: «Спасибо». У мадам Симон были добрые, в морщинках глаза -

голубые, как у гражданина Фурье. Луи знал, как его зовут на самом деле, но это была тайна.

«Никому, никогда не скажу, - обещал себе мальчик. «Месье Фурье послали папа и мама, чтобы

меня вызволить. Это секрет, и надо молчать».

Лошадь заволновалась, заржала, карета остановилась. Охранник высунул голову наружу: «Что

там?».

-Вообще не проехать, - кучер в сердцах огрел кнутом какого-то оборванца, - тот лез под самые

колеса.

Внезапно запахло порохом, раздался взрыв. Охранник, выскочив из кареты, закричал: «Что за

черт!» Второй выпрыгнул следом. Мальчик, оглядевшись, услышал шепот: «Быстрее!»

-Месье Фурье! - радостно сказал Луи. Тот приложил палец к губам. Наклонившись, герцог откинул

незаметную крышку в полу кареты. «За мной!» - велел Джон мальчику. Тот, даже не посмотрев

назад - выпрыгнул на мостовую. Джон взял его за руку. Они, завернув за угол, скрылись в

проходном дворе.

Карета так и стояла открытой. Худенький, белокурый мальчик в суконной блузе сидел, опустив

глаза, сложив руки на коленях. «Даже не пошевелился, - одобрительно заметил охранник, влезая

назад. Второй сплюнул на мостовую, и захлопнул дверцу: «Скорее всего, кто-то из Арсенала решил

побаловаться, они таким часто грешат. Всю улицу завоняли, - он потянул носом и велел: «Трогай!»

Карета, покачиваясь, направилась к Тамплю, и охранник потянулся:

-Ох, и напьюсь, я сегодня, как только мы с этим, - он кивнул на ребенка, - развяжемся. До завтра

буду пить, а потом засну, денька на два. Как раз к следующей смене.

Ворота распахнулись, и карета въехала на чисто выметенный двор. Мальчик, спустился вниз.

Поглядев на окна тюрьмы, он отвернулся.

-Пошли, пошли, - подтолкнул его охранник. «Будто волчонок, молчит, и молчит - пробурчал он,

глядя на коротко стриженые, белокурые волосы ребенка.

-А ты что хотел? - вполголоса спросил его напарник. «Ему же восемь только. Его от семьи оторвали,

отдали каким-то незнакомцам…»

-Все равно, - ухмыльнулся первый, - кровь есть кровь. Из Капета не сделаешь санкюлота. Как идет,

маленький мерзавец - будто на параде. И голову прямо держит.

Какая-то женщина, в старой, испачканной юбке и потрепанном чепце, мыла каменные ступени

лестницы. Мальчик, не говоря ни слова, прошел мимо.

-Опять грязь нанесли - проворчала женщина, выжимая тряпку. «Все хорошо, - облегченно

вздохнула Элиза. «Если бы маме не удалось достать ключи от камеры, она бы промолчала. Я бы

знала, что мне дольше придется притворяться. А так - она меня сегодня уже и выведет».

Девочка, вместе с охранниками, уже поднялась на галерею, как снизу раздался холодный голос:

«Стойте!». Марта застыла с тряпкой в руках:

-Что он тут делает? Ее величество только что казнили. Уже слухи ходят о том, как месье Корнель

восстал из мертвых и увез мадемуазель Бенджаман, на воздушном шаре…Он должен быть у себя,

в Комитете, или в Конвенте выступать. Господи, надеюсь, что Констанца и Лавуазье уже уехали. На

прошлой неделе трем откупщикам головы отрубили, не след им тут оставаться.

-Приведите ко мне Капета, - велел Робеспьер. Он поднимался по лестнице, сзади шло с десяток

охранников. Марта, прижавшись к стене, увидела, как Элиза остановилась.

Она подняла голову. Посмотрев в зеленые глаза дочери, взяв ведро с грязной водой, Марта

медленно пошла наверх.

-Здравствуй, Луи, - вежливо сказал Робеспьер. Он был в темном сюртуке, чисто выбритая щека

подергивалась. Его голос отозвался эхом под каменными сводами лестницы. В открытое окно, что

выходило на рыночную площадь, доносились крики торговцев.

-Тут сидел Жак де Молэ, - отчего-то вспомнила Марта. Она оглядела суровые, темные стены, и

увидела в проеме окна чистое, голубое небо. Чайки кружились над черепичными крышами

крепости.

Элиза молчала, опустив глаза. Робеспьер усмехнулся. Достав пистолет, он пощекотал оружием

белую, тонкую шею.

-Как интересно, - протянул он, - наш юный друг Луи отказывается говорить. А может быть, -

Робеспьер внезапно наклонился, и его дыхание обожгло девочке ухо, - может быть, это вовсе не

Луи? Хотя он похож, признаю. Сейчас мы отведем нашего гостя в особую камеру, и он нам все, все

расскажет - и куда делся Луи Капет, и кто бросил так называемую бомбу под колеса кареты…, Мне

уже донесли, - сладко улыбнулся Робеспьер. Он внезапно выругался - ведро со звоном летело по

каменным ступенькам, под ноги им текла вода. Робеспьер поскользнулся, и, не удержав

равновесие - упал прямо в лужу.

А потом все случилось очень быстро, - зеленоглазый, худенький мальчишка выкрутился из рук

охранников. Робеспьер услышал смутно знакомый голос: «Беги!».

Мальчишка поймал брошенный кем-то пистолет. Наставив его на охранников, паренек выстрелил,

вскочив на подоконник. Элиза еще успела подумать: «А как же мама? Нельзя, нельзя ее тут

оставлять!». Золотая пластинка на рукояти засверкала в лучах осеннего солнца, высветив чеканные

буквы: «Semper fidelis ad semper eadem». «Всегда верной, - вспомнила Элиза. «Это королева

Елизавета подарила миссис де ла Марк. А папа потом подарил маме».

Девочка увидела, как мать, прижавшуюся к стене, с еще одним пистолетом в руках, окружают

охранники. В ушах бился крик: «Беги!», она прыгнула вниз, прямо на телегу с деревянными

клетками. Куры квохтали, били крыльями, летели перья. Элиза, сунув пистолет в карман блузы,

перекувыркнувшись, пропала в толпе, что гомонила на рыночной площади.

-Слава Богу, - выдохнула Марта, так и не опуская оружия. «Она умная девочка, найдет отца и Луи-

Шарля. Я ей говорила, где мы встречаемся. Все будет хорошо».

-Мы с вами, кажется, знакомы, мадам, - смешливо сказал Робеспьер, когда Марту уже

обезоружили и связали ей руки за спиной. «Ее светлость герцогиня Экзетер, граждане, заочно

приговоренная к смертной казни. Сейчас мы с вами поговорим, уважаемая мадам. Я уверен, нам

найдется, о чем».

Бронзовые волосы упали ей на плечи, она сжала тонкие губы. Так и не сказав ни слова, женщина

взглянула на Робеспьера - зелеными, как северный лед, глазами.

-Пошлите в Трибунал, - велел он одному из охранников.

-Как только мы получим от нее все сведения, ее надо будет гильотинировать. В двадцать четыре

часа, - усмехнулся Робеспьер. Наклонившись к уху Марты, он шепнул: «Вы у меня примете смерть,

как избавление, ваша светлость. Сами на эшафот пойдете. Или вас понесут. Мне все равно».

Она все молчала, чувствуя на своем лице легкий, неожиданно теплый ветер с реки.

-В подвал ее, - велел Робеспьер. Скинув в руки охраннику сюртук, он засучил рукава рубашки.

Очередь у заставы на западной дороге была длинной, люди переминались с ноги на ногу. Кто-то

из крестьян, в сердцах, сказал: «Телеги пустые, рынок хороший был сегодня, продано все. Что они

ищут-то?»

-Мадемуазель Бенджаман, - хохотнул ему в ответ ремесленник в блузе. «Только натянула она нос

месье Робеспьеру, улетела в небо».

-Это как? - раскрыл рот крестьянин.

Ремесленник улыбнулся:

-Ученый есть, месье Корнель, я с ним в Арсенале работал, давно еще. Ох, и умный человек!

Говорят, он машину придумал, с крыльями, которая на паре работает. Посадил ее на крышу дома

мадемуазель Бенджаман, и забрал ее.

-Ого! - изумился крестьянин, очередь двинулась вперед. Худенькая девочка, в потрепанном платье

и чепце, что держалась за руку невысокого, светловолосого мужчины, повторила: «Элиза Фурье,

тринадцать лет. Это мой отец, Жан Фурье, сапожник. Мы идем в Алансон, к родственникам».

Джон посмотрел на барьеры, что перегораживали дорогу. Солдаты обыскивали телеги.

-Они давно на юго-востоке, - усмехнулся про себя мужчина, - в ту ночь ветер северный был. Теодор

хотел горами до Женевы пройти. Пусть их ищут, нам оно на руку - меньше внимания обращать

будут. Марта с Элизой доберутся до места встречи, и отправимся в Вандею. Тем более, на заставе,

свой человек сидит. «Мы идем в Алансон, к родственникам, - вот что надо ему сказать. Он ответит:

«Советую вам найти какую-нибудь телегу, путь дальний. Вот и все, - он взглянул на худые плечи

мальчика.

-Он же не знает, что теперь круглый сирота, - понял Джон. «Или знает…, Ничего не спрашивал, а я

ему говорить не стал. Бедный ребенок. Ничего, у него дяди есть, кузены…, Вырастят, воспитают, а

потом все это безумие закончится, и он вернется на престол».

Они стояли уже почти у самого входа на заставу, когда по дороге, размахивая хлыстом, пронесся

всадник. Соскочив на землю, тяжело дыша, он, расталкивая людей, пробился к ступеням. Гонец

передал офицеру Национальной Гвардии какой-то пакет.

Тот распечатал его, и, просмотрев бумаги, крикнул: «Выезд из города запрещается, до особого

распоряжения».

Мужик, что сидел на одной из телег, сочно выругался: «Совсем с ума сошли? У нас дома жены,

дети, хозяйство! Мы, который час тут мерзнем, у вас-то в караулке камин горит. А ну пропускай! -

он взглянул на корзины, наваленные за его спиной, и ядовито добавил: «Хоть все тут перетряси,

но чтобы я в деревню сегодня вернулся!»

-Пропущу два десятка человек, - сдался офицер, - из тех, что долго ждали. Он прошел по очереди,

отсчитывая головы. Джон, облегченно вздохнув, наклонился к уху Луи: «Все будет хорошо».

-Я знаю, папа, - не разжимая губ, ответил мальчик. Они двинулись вперед, в потоке людей. Над

дорогой, в синем, ярком небе, кружились птицы. «Смотри-ка, ворон, - смешливо хмыкнул Джон и

подавил вздох:

-У Джо все будет хорошо, Иосиф жизнь за нее и детей отдаст. Да и если эта революция до

Голландии докатится, там люди все же другие, спокойнее. Голов рубить не будут. А Маленький

Джон…Жалко, что не женился он, уже четвертый десяток мальчику. Вернемся к мирной жизни,

Марта ему сосватает кого-нибудь. Стивена дочек приемных, например, - он улыбнулся и услышал

грубый голос: «Кто вы такие?»

Офицер посмотрел на невидного мужичка в старой, грубой шерсти куртке. Такой же берет, был

надвинут на оттопыренные уши. Девчонка рядом с ним постукала деревянными сабо и подышала

на худые, покрасневшие пальцы.

-Мы идем в Алансон, к родственникам, - подобострастно сказал Джон, протягивая паспорт. «Жан

Фурье, ваша милость, с дочкой, Элизой Фурье».

Офицер смерил его взглядом и велел: «Давайте сюда! - он кивнул на открытую дверь караульной.

-Он должен сказать о телеге, - пронеслось в голове у Джона. «Господи, что случилось? Либо нашего

человека арестовали, либо…, Нет, нет, граф Прованский не мог солгать, не мог все это придумать.

Он дворянин, человек чести, это же его племянник, ребенок…»

Внутри было тепло, пахло табаком и потом. Офицер бросил один взгляд на гвардейцев. Те,

вытянувшись, скрестив штыки - закрыли ими вход.

-Фурье…, - усмехнулся офицер. «Мне пишут, - он похлопал рукой по пакету, - что некую Мари

Фурье, поденщицу, арестовали за попытку покушения на лидера нации, месье Максимилиана

Робеспьера. У вас в паспорте указана жена, Мари Фурье, - офицер поднял бровь. «Сами

понимаете, месье, ни вас, ни вашу дочку я отпустить не могу. Вы родственники государственной

преступницы».

-Господи, - сказал себе Джон, - пожалуйста. Сделай со мной что угодно, но пусть Марта не

страдает, пусть дети спасутся…, Луи, Элиза…Господи, доченька моя, где она, что с ней…»

-А также, - офицер прошелся по сторожке, - мне приказано обыскивать всех подозрительных

личностей, чем я сейчас и займусь, месье Фурье.

-Надо было пистолет Луи отдать, - Джон подавил желание закрыть глаза, - его бы не тронули, он в

платье. Это я, я во всем виноват, старый дурак…, Доверился графу Прованскому, послал Марту и

Элизу в самое логово…, Если Робеспьер был рядом с Мартой, он ее узнал, не мог не узнать. И меня

узнает. Ничего, надо просто молчать, вот и все. Что бы они ни делали».

Когда Джона вывели из боковой каморки, офицер, держа в руках пистолет, сказал девчонке, что

так и стояла у стены, опустив голову: «Придется, тебе простится с папашей и мамашей, милая. На

эшафот пойдут, сиротой останешься». Он пощекотал дулом оружия ее висок: «Вот что у твоего

батюшки нашли».

Девчонка подняла голову, и офицер отшатнулся - светлые глаза горели яростью. «О нет, - подумал

герцог, - нет. Вот она, материнская кровь, Луи, конечно, на покойницу королеву похож. Молчит,

кипит, а потом взрывается».

-Я вас ненавижу, - выплюнула девчонка и, не успел офицер опомниться, - вцепилась зубами в его

запястье. Джон, было, рванулся к Луи, но кто-то из солдат ударил его прикладом ружья по голове и

герцог потерял сознание.

Офицер хлестнул ребенка по щеке: «Ах, ты, паршивка!». Чепец сбился и все увидели коротко

стриженые, белокурые волосы.

-Вот как, - протянул мужчина и рванул подол затрепанного платья.

В сторожке наступила тишина. Наконец, офицер, наставив пистолет на мальчика, велел:

«Посылайте гонца в Комитет Общественного Спасения. Мы задержали Луи Капета».

-Никогда, никому, больше ни слова не скажу, - пообещал себе мальчик и, сев на заплеванный пол,

взял руку герцога: «Сирота. Вот я и сирота, все правильно говорили». Ребенок тяжело, болезненно

вздохнул. Не обращая внимания на людей вокруг, он тихо заплакал.

В низкой, подвальной камере пахло кровью, смолой от горящих факелов и еще чем-то - затхлым,

гниющим.

-Тут же катакомбы рядом, - вспомнила Марта, - Теодор в них спускался, давно еще. Даже планы

чертил, их надо вспомнить…., - она закрыла глаза. Робеспьер наклонился к ней:

-Ваша светлость, хватит. Я могу не ограничиваться этими двумя ногтями, вы же знаете. Я вижу, что

вы упрямы. Я тоже упрям. Расскажите мне, где ваш муж, где Луи Капет, - я больше, чем уверен, что

это вы с его светлостью устроили похищение ребенка. Признайтесь, где мадемуазель Бенджаман,

и вы больше не будете страдать.

Марта подняла левую руку - правая была все еще зажата в тиски, деревянный стол был испачкан

темными, подсыхающими пятнами. Коснувшись синяка под глазом, она усмехнулась:

-Мадемуазель Бенджаман далеко отсюда, месье Робеспьер. Сразу видно, вы никогда не

поднимались в воздух. При хорошем ветре шары развивают очень большую скорость, полсотни

миль в час. Впрочем, откуда вам знать, наука вас не интересует.

-Только бы Джон с Луи-Шарлем ушли, - подумала Марта. «Он говорил, там, на заставе должен свой

человек стоять. У него и пароль есть, и отзыв. Потом они с Элизой встретятся и отправятся дальше.

Детки мои, бедные, так и не увижусь с ними, - она сжала зубы - ребенок в животе недовольно

задвигался.

-Будете упорствовать, - Робеспьер со значением посмотрел на железную сетку, с разложенными на

ней инструментами, - мы применим другие методы, ваша светлость.

Марта почувствовала тянущую, опоясывающую боль в пояснице. «Господи, нет, - подумала

женщина, - слишком рано…Может быть, обойдется еще. Все же было хорошо, нет, пожалуйста….»

-Ну! - резко сказал Робеспьер, вертя в руках клещи. Марта увидела брызги крови на его льняной,

пропотевшей рубашке. Боль становилась все острей. Она, открыв рот, велела себе: «Нельзя!

Нельзя, чтобы он догадался…»

Дверь стукнула. Робеспьер недовольно обернулся: « Что там такое?».

Он принял поданную записку, и, подойдя к факелу, прочитал ее:

-Сейчас увидитесь с месье Фурье, мадам, - он издевательски поднял бровь, - Фурье. Его светлость

задержали на западной заставе. Он пытался вывезти Луи Капета, выдавая его за вашу дочь,

которую я тоже, - Робеспьер взял ее железными пальцами за затылок, - найду. Думаю, если я

позову сюда человек десять охранников, и дам им с вами поразвлечься - ваш муж быстро

заговорит.

Марта почувствовала между ног что-то влажное, горячее, боль усилилась. Робеспьер, брезгливо

поморщившись, увидев кровь на ее юбке, рассмеялся: «Им будет все равно, я вас уверяю.

Отвяжите-ка ее, - велел он солдатам.

Марта с трудом поднялась, цепляясь за стол левой рукой, - правая кисть, распухшая, вся будто

горела. Он ударил ее в лицо - так, что женщина отлетела к стене. Робеспьер подошел к ней: «Я

хочу, чтобы вы предстали перед мужем в лучшем виде, ваша светлость».

-Господи, - успела подумать Марта, - граф Прованский…, Это все была ложь, ложь, никто и думал

помогать нам, спасти Луи-Шарля. Бедный мальчик, он никому не нужен. Зачем? Зачем они

мучают ребенка…, И Джон…, пусть не страдает.

Она согнулась от резкого удара в живот. Хватая ртом воздух, прикрываясь руками , женщина

свернулась в клубочек на стылом полу камеры. «Дайте мне железный прут, - приказал Робеспьер.

Марта, закрыв глаза, погрузилась в темноту.

На чистой, выскобленной кухне вкусно пахло свежим хлебом и сыром. Мишель, облизываясь,

протянул кружку: «А можно еще, мадам Верней?».

Тео, что резала лук-порей, покраснела и строго сказала: «Мишель!»

-Пусть пьет, - отмахнулась фермерша, наливая мальчику козьего молока. «Слава Богу, лето

хорошее стояло, сена вдоволь запасли. Будет, чем коров кормить, как их с гор пригоним». Она

помешала растопленный сыр в горшке, что висел над очагом: «Это для нас. Мужчинам рагу

отнесем, как готово будет».

Тео высыпала лук в соседний горшок и выглянула в окно - месье Верней и Теодор возились на

крыше коровника.

-Золотые руки у мужа твоего, - одобрительно сказала мадам Верней. Понизив голос, подтолкнув

Тео в бок, она усмехнулась: «Только что это ты его в сарае ночевать заставляешь, а? Не дело,

дорогая моя. Я вам комнату дала, с кроватью большой, спите на здоровье. Хоть передохнете, пока

еще до Женевы доберетесь».

Тео еще сильнее зарделась: «Мишель, ты, как доешь, сходи во двор. Может, отцу помощь нужна».

-Угу, - пробормотал мальчик, макая хлеб в растопленный сыр.

-Идут и идут, - подумала мадам Верней, исподтишка рассматривая Тео.

-Как смута во Франции началась, так отбоя от беженцев нет. Эти-то, сразу видно, хороших кровей,

хоть и в платье простом. Женщина работящая, хорошая женщина, аккуратная. И мальчишка у них

славный. Господи, - она невольно перекрестилась, - мы ведь тоже французы. Ну что с того, что у

них король, а у нас - союз кантонов, мы ведь тоже католики. Просто по разные стороны гор живем.

Был король, - поправила себя мадам Верней. «Только бы до нас война не докатилась».

-Вот, - сказала она Тео, нарезав колбаски, - сейчас картошка с луком сварятся, мы их мясом

заправим, и мужчины наши пообедают. А мы с тобой пойдем, сыр месить будем.

Мишель пробормотал молитву. Убрав свою тарелку, подпрыгивая, мальчик выбежал во двор

фермы. Здесь была собака - большая, добрая, лохматая, были куры и козы, в небе сияли большие,

крупные звезды. Вечером отец сидел с ним на крыльце, и, покуривая трубку, рассказывал о

созвездиях. А потом Мишель зевал, привалившись к его боку, и оказывался в постели. Теплая рука

мамы Тео крестила его, немножко пахло розами, и он успокоено засыпал.

-Папа! - крикнул Мишель, подняв голову, глядя на крышу коровника. «Я помочь хочу!».

-Поднимайся, - рассмеялся Федор. Мальчик ловко взобрался по деревянной лестнице. «Будешь

нам черепицу подавать, - Федор потрепал его по голове и, на мгновение, закрыл глаза.

-Никогда их больше не увижу, - подумал он. «Мадемуазель Бенджаман, Мишеля, - никогда.

Довезу до Вены, устроиться помогу и вернусь домой. Что я себе вру-то? - разозлился, Федор. «Мой

дом там, где они. Только вот без России я не могу,- он взглянул на солнце, что садилось за

вершины гор, и услышал смешливый голос месье Вернея: «У меня там во фляге кое-что

припасено. Я знаю, вы нашу водку уже пили».

-Хорошая она у вас, - добродушно согласился Федор и вспомнил свой шепот: «Тео, Тео, любовь

моя, я не верю, не верю…»

-Приеду в Санкт-Петербург, - тоскливо решил Федор, - пойду в тот трактир, у Спаса-на-Сенной, и

напьюсь. Дня три буду пить, не меньше. Потом явлюсь в Горное ведомство, то-то они удивятся.

Посадят в крепость, так посадят, Степана им не достать уже. А Степан не пишет. Думал я, он с

Горовицами письмо передаст, как они приезжали. Дети написали, и Ханеле, и Моше, а Степа - нет.

Брат, - Федор хмыкнул и сказал месье Вернею: «Теперь вам никакой снег не страшен. Завтра

маслобойку доделаю, и дальше отправимся».

Фермер только потрепал его по плечу: «Нужна работа будет - возвращайся, понял?».

-Спасибо, - улыбнулся Федор и погладил Мишеля по голове, сказал: «Давай собирать инструменты,

мыть руки, а потом прогуляемся перед ужином, поищем цветы для мамы».

Тео вышла на крыльцо дома, запахнувшись в простую, шерстяную шаль. Женщина сразу увидела

его рыжую, блестящую в лучах заката, голову. Он шел, держа за руку Мишеля, впереди бежала

собака Вернеев. Мальчик крикнул: « Мама Тео, смотри, что мы нашли!».

Невиданный, белый, пушистый цветок лег на смуглую ладонь. Федор усмехнулся: «Они вообще

летом цветут, мадемуазель Бенджаман, но сейчас хорошая осень, теплая. Называется -

эдельвейс».

Мишель восхищенно подергал ее за руку: «Папа по таким камням лазил, мама Тео, чтобы его

сорвать, я даже глаза закрыл от страха».

-Месье Корнель, - она покраснела.

-У меня веревка была, - пробурчал Федор и подтолкнул Мишеля к двери: «Беги руки мыть,

сказочник». Мальчик вскинул лукавые, голубые глаза: «Вы друг друга должны по имени называть,

раз вы мои родители. А то неправильно получается, - он рассмеялся: «А что на ужин?»

-То, что не доели за обедом, - весело отозвалась женщина. Приложив цветок к щеке, она тихо

проговорила: «Спасибо вам, месье Корнель».

Они ушли в дом. Федор все стоял, видя перед собой ее черные, большие глаза, обрамленные

тяжелыми, пушистыми ресницами, слыша ее прерывистое дыхание, любуясь зардевшимися,

смуглыми щеками.

Он сидел на пороге сарая, затягиваясь трубкой, изредка прикладываясь к оловянной фляжке. «И,

правда, хорошая, - пробормотал Федор. Водка пахла травами, миндалем, и оставляла на языке

сладковато-горький, тревожный вкус.

Федор услышал какой-то шорох. Знакомый голос требовательно сказал: «Дайте-ка». Она

опустилась поодаль. Отпив, вернув ему фляжку, Тео коротко рассмеялась: «Как наша, грушевая.

Кальвадос в деревянных бочках держат, у него из-за этого привкус есть. А тут, - Федор, в свете

трубки, увидел, как она улыбается, - тут чистая водка. Спасибо, месье Корнель».

-Говорят, - сам не зная зачем, сказал он, - что эти сливы, дамасские, сюда, в Европу, привезли

крестоносцы. Мадемуазель Бенджаман, - он почувствовал, что краснеет, - вы не волнуйтесь. Через

неделю мы уже в Женеве будем, там хорошие комнаты снимем…

-Месье Корнель, - ее голос был низким, страстным, почти гневным, - неужели вы думаете, что мне

это важно? Я до двух лет в бараке жила, с другими неграми, до семнадцати - рабыней была. Я и

готовить могу, и полы мыть…, Все это ерунда, - Тео поднялась, и он тут же встал.

-Мишель счастлив, - тихо продолжила она. «Вы же не видели, месье Корнель, каким он в Париже

был, бедное дитя. Жить с этим чудовищем под одной крышей…, -Тео поморщилась. «А теперь

маленький знает, что у него есть семья, настоящая…, Я только за это обязана благодарить вас,

месье Корнель, до конца дней моих».

-Это мое сердце бьется, - понял Федор. «Господи, какая она красивая, так бы век на нее и

смотрел».

В свете звезд ее глаза отливали золотом, темные волосы, заплетенные в тяжелые косы, падали

ниже талии.

Он ощутил прикосновение ее руки. Федор вздрогнул: «Не надо, мадемуазель Бенджаман. Я прошу

вас, не надо. Не надо ничего делать из жалости. Пусть все остается, как было, - он склонил голову и

добавил: «Доброй вам ночи».

Дверь сарая закрылась. Тео все стояла посреди двора, стягивая на груди шаль, чувствуя на губах

сладкий, сливовый вкус.

Ему снились телеги, наполненные людьми, толпа на площади, вороны, что кружились над

эшафотом. Тяжелый, серый нож гильотины упал вниз, голова покатилась на мокрые доски, и он

услышал пронзительный, жалобный крик: «Нет! Нет!». Шел дождь, поливая головы людей, в

окровавленном сене корчилась какая-то женщина. Белокурый, коротко стриженый ребенок,

подняв голову, показывая ее Федору, горько сказал: «Не успеешь».

-Нет, нет…, - пробормотал он и услышал, совсем рядом, шепот: «Не надо, не надо…Я здесь…». У

нее были прохладные, ласковые, длинные пальцы. «Не надо, месье Корнель, - она обняла его и

покачала - как мать ребенка. «Я здесь, я с вами…»

-Как вы…, - Федор отстранился. Она поставила на земляной пол свечу, в оловянном подсвечнике и

мимолетно улыбнулась: «Я не могла спать, месье Корнель. Расскажите мне, - Тео коснулась его

плеча. Она была в одной холщовой, длинной рубашке и накинутой на плечи шали. Волосы падали

вниз, окутывая ее темным плащом.

Он потянулся за кувшином с водой и Тео велела: «Дайте». Она сама налила ему воды. Федор

вздохнул: «Этот сон…, Я его уже видел, много раз…».

Тео слушала. Потом она, на мгновение, опустив веки: «Я уверена, они выберутся. Вы же спасли

нас, месье Корнель, а ведь во сне я вам тоже говорила: «Не успеешь». А вы успели».

-Все еще розами пахнет, - вздохнул Федор. «Мадемуазель Бенджаман…- он отвел глаза, - я же вам

говорил, не надо…, Если вы из благодарности…

-Молчи, - велела она. Наклонившись, Тео стала целовать его лицо, - закрыв глаза, будто слепая,

ощупывая пальцами его руку.

-Молчи, молчи…- ее голос надломился. «Господи, какой дурак…, Тогда, в январе, этот мерзавец

принес мне голову Франсуа, вместе с иконой, и сказал, что ты погиб. Я не верила, ни на мгновение

не верила, не могла поверить…, Господи, как я плакала тогда. Потом, на следующей неделе, я

увидела белую розу, среди тех цветов, что мне доставили. И я сказала - Господи, спасибо тебе, он

жив. И я поняла, - она замолчала, и, справившись с собой, продолжила, - поняла, что живу, потому

что у меня есть ты, Теодор. Так что молчи, и дай мне сделать то, что надо было сделать пятнадцать

лет назад, - Тео приникла к нему. Он, все еще не веря, осторожно обнимая ее, чувствуя ее тепло,

шепнул: «Я не могу, не могу, любовь моя…, Так нельзя, ты не все знаешь…»

-Ты мне расскажешь, - яростно, сквозь зубы, отозвалась она, срывая с себя рубашку, отбрасывая

шаль. «Только потом, потом, Теодор…»

Она знала, знала, что будет именно так. «Как долго я ждала, - подумала Тео, вдыхая запах свежего

дерева, леса, прижимая его к себе, говоря что-то ласковое, неразборчивое, нежное. «Господи,

спасибо тебе, спасибо, я никуда, никуда его больше не отпущу».

-На тебя больно смотреть, - шептал он, - как на солнце. Ты вся светишься, любовь моя, ты вся

сияешь, …Я не могу, не могу больше ждать, пожалуйста….

Она вцепилась руками в сено, комкая его, откинув назад голову, и увидела перед собой небо –

просторное небо, огромное, без конца и края. Она летела, подчиняясь ветру, отдавшись на его

волю, а потом, смеясь, почувствовала, что может управлять стихией - одним движением руки.

-Так оно и будет, - еще успел сказать себе Федор. «Когда мы станем властелинами небес. Когда

человек оторвется от земли, и увидит перед собой другие миры».

Свеча опрокинулась на земляной пол, и, зашипев, потухла. Не осталось ничего вокруг, кроме их

шепота, их дыхания, кроме крупных, ярких звезд, что светили в маленькое оконце сарая.

Потом она лежала, прижавшись к нему, чувствуя его руки, что гладили ее тело - везде, до самого

последнего уголка. Тео рассмеялась: «Можешь мне не говорить, Теодор. Ты собирался устроить

нас в Вене и потом уехать в Россию».

-Откуда ты…, - удивился Федор. Тео, приподнявшись, приложила палец к его губам: «Я видела твои

глаза, когда мы еще лесами шли, и ты Мишелю рассказывал о, - она сказала это слово по-русски, -

тайге. И потом, - Тео потерлась щекой о его щеку, - я тебя пятнадцать лет знаю, Теодор. Я все

замечаю».

Он не мог оторвать руки от стройной, горячей спины, и повел ее ниже - туда, где все было гладким

и жарким, круглым, нежным, туда, где были длинные, смуглые ноги, и кончики ее волос щекотали

ему пальцы.

-Правильно, - мрачно сказал Федор. «Поэтому вы…ты…- он запнулся. Тео ласково шепнула: «У

меня имя есть. Тео. Так меня и называй. А я тебя - Теодор. Федор, - шепнула она. «Ты же меня учил

русскому, немного, я помню».

Тео скользнула вниз. Подняв голову, она лукаво попросила: «Продолжай, я вся внимание. Хотя

здесь есть, чем полюбоваться, конечно, - он ощутил ласковое, долгое прикосновение и попросил:

«Еще!»

-Ты хотел что-то сказать, - напомнила Тео.

-И скажу, - упрямо повторил он. «Вы с Мишелем останетесь в Австрии, а я поеду в Россию. Мы,

разумеется, перед этим повенчаемся. Если ты хочешь, Тео, - торопливо, почти испуганно добавил

Федор.

-А вдруг не хочет? - мимолетно подумал он. «Господи, почему я такой дурак? Вдруг она откажет?»

-Дурак, - подтвердила Тео, наклонившись, положив его руки на большую, тяжелую грудь. «Ни в

какой Вене мы не останемся. Ты нас заберешь домой. Она нежно, медленно поцеловала его. «Наш

дом, Теодор, там, где ты. И венчаться мы будем дома, разумеется».

-Ты не понимаешь, - жалобно сказал Федор. «Это Россия, ты там ничего не знаешь. Меня могут

посадить в крепость, сослать…»

-Америка тоже часто кажется странной, приезжим, - рассудительно заметила Тео, устраиваясь на

нем, обнимая его. «Потом все привыкают. И я привыкну. Буду тебя ждать, или поеду за тобой,

туда, куда тебя сошлют, вот и все».

-Но зачем, ты ведь можешь быть актрисой, в Вене, - еще успел сказать Федор. «Зачем тебе это…»

Она закрыла ему рот поцелуем. «Затем, что я тебя люблю. Затем, что ты наш с Мишелем дом. И

так будет всегда».

Мишель проснулся от какого-то шороха. Потерев глаза, мальчик зевнул: «Папа!». В комнате было

темно, и он услышал, как зажигают свечу. Отец взял его на руки и осторожно перенес в маленькую

кроватку. «Так правильно, - радостно подумал Мишель. «Папа и мама должны быть вместе. Утром

проснусь и еще с ними полежу».

Он закрыл глаза и задремал. Они все стояли, держа друг друга за руки, глядя на спокойное лицо

ребенка. Потом Тео, задув свечу, оказавшись у него в объятьях, услышала ласковый, смешливый

голос: «Наконец-то я посплю, как положено, любовь моя, на кровати».

Федор лежал, гладя ее по голове, чувствуя ровное, нежное тепло ее тела, а потом и сам заснул -

положив ей голову на плечо, не выпуская ее мягкой ладони.

Надоедливый, мелкий дождь поливал серые булыжники площади Революции, над толпой парили,

кружились вороны. Кто-то крикнул: «Мертвечину чуют!»

Мокрое, темное дерево эшафота блестело капельками воды, дул резкий, холодный северный

ветер. Телеги въехали на площадь, солдаты Национальной Гвардии забили в барабаны. Невидный

человечек в черном сюртуке, стоя у края эшафота, хрипло крича, стал читать приговор Трибунала.

-Сорок человек сегодня, - Робеспьер закутался в темный плащ с трехцветной кокардой.

-Молодец, - он потрепал по плечу прокурора Революционного Трибунала, Фукье-Тенвиля. «Как я

тебя и учил - сваливай всех в кучу и проводи по одному обвинению. Сегодня, например,

английские шпионы». Они стояли на балконе отеля де Крийон, оглядывая толпу.

Фукье-Тенвиль помялся и неохотно заметил:

-Это произведет плохое впечатление, Максимилиан, - он кивнул на укрытую холстом телегу, что

стояла позади других. «На площади много женщин, сам знаешь, они могут повести себя

непредсказуемо. Как на процессе австриячки. Если они увидят, что мы гильотинируем

роженицу…»

-Она притворяется, - холодно сказал Робеспьер. «Это же волчица, без сердца, без души. Ей

показали мужа, - ты сам помнишь, в каком он был виде, - у нее даже в лице ничего не дрогнуло. И

слова не вымолвила. Я ей сказал: «Мадам, в ваших силах прекратить его страдания». Даже глазом

не моргнула. И этот, Экзетер, - Робеспьер выругался, - молчал, как будто он из камня сделан.

Нашли их дочь?»

-Ищут, - прокурор пожал плечами. «Ты сам знаешь, что такое Париж, Максимилиан, тут спрятаться

легче легкого. Два года эта парочка у нас под самым носом жила, в десяти минутах ходьбы от

Тампля, а мы и не знали. В трущобы, сам знаешь, мало охотников, забираться. Насчет жены

Экзетера - акушерка ее вчера осматривала, после приговора Трибунала. Сказала, что не выживет.

Даже римляне не казнили беременных. Тем более, - прокурор покашлял, - рожающих.

-А мы будем, и хватит об этом, - жестко отозвался Робеспьер, махнув белым платком.

Джон почувствовал грубые руки солдат на своих плечах. Вылезая из телеги, он обернулся. Из-под

холста доносились слабые, еле слышные стоны. «Девочка моя, - горько подумал он. «Господи, нет

мне прощения, как я мог…, Надо было их с Элизой отправить домой, давно еще. А теперь и Марта

умрет, и маленький…, Рано, так рано. Он не выживет».

Он вспомнил бледное, без кровинки, с искусанными губами, лицо жены, синяки под глазами,

окровавленное платье. Она еле стояла на ногах, поддерживаемая солдатами, согнувшись, мотая

растрепанной головой. «Ваша светлость, - вкрадчиво сказал Робеспьер, - право, не надо молчать.

Расскажите нам все, и мы отпустим вашу жену».

Марта с усилием подняла голову, заплывшие, зеленые глаза распахнулись. Она зашевелила

губами. «Я тебя люблю, - прочел Джон. «Я тоже, - ответил он. Потом ее увели, и он услышал крик

из коридора: «Больно, Господи, как больно!».

-Она рожает, - сказал Робеспьер, вычищая кровь из-под ногтей. Джон, отвернувшись, подумал:

«Нет мне прощения, нет».

Ступени эшафота были скользкими. Он, подойдя к гильотине, увидел, как холст на телеге

зашевелился. Мокрый от дождя чепец сбился, ее голова была коротко острижена. Джон,

опускаясь на колени, посмотрел в ее огромные, наполненные мукой глаза.

-Прости меня, - зашевелились его губы. Марта подняла худую, в синяках руку и медленно

перекрестила его.

-Дети, - попросил он, кладя голову на грубое дерево, чувствуя, как руки палача разрывают ему

рубашку. «Джон, Джо, Элиза…, Пусть выживут, пусть будут счастливы». Джон бросил взгляд вниз и

заметил худого, белобрысого мальчишку, в порванной, испачканной суконной блузе, что затаился

в толпе.

-Опасно же, - успел подумать Джон. «Пусть уходит, моя доченька, нельзя ей тут быть…Марта…, - он

почувствовал холодный воздух на своей шее и услышал лязг ножа. Мальчишка, зажав рукой рот,

смотря на голову, что упала на доски эшафота, велел себе: «Нельзя! Нельзя кричать! Папа,

Господи, нет, нет, я не верю…»

Мертвые, светло-голубые глаза подернулись пеленой дождя. Уборщик, подняв голову, швырнул ее

вниз, на телегу, где лежали тела казненных людей.

-Вставай, - услышала Марта голос сверху. Вцепившись руками в борта телеги, извиваясь в

окровавленном сене, она подумала: «Вот и все. И маленький не выживет, четвертый день схватки.

Когда меня та акушерка осматривала, я почти без памяти была…Больно, как больно…, Джон,

Господи, упокой душу его. Пусть Элиза спасется, пожалуйста, пусть доберется до семьи».

Она попыталась подняться. Стоя на четвереньках, крича, кусая губы, Марта услышала ропот толпы.

-Звери! - завизжала какая-то торговка. «Да что же вы делаете, мерзавцы, она же родит сейчас!

Господь вас накажет!»

-Отпустите бедную женщину, - поддержал ее кто-то из ремесленников, - она же на ногах стоять не

может!

-Звери! Ублюдки! - кричала толпа, камень ударился в эшафот, откуда-то сзади в солдат полетели

комки грязи. Фукье-Тенвиль, злобно кусая губы, прошипел: «Я тебе говорил, Максимилиан, сейчас

начнется бунт. Нельзя недооценивать женщин. Или прикажешь стрелять по безоружной толпе?

Вряд ли это произведет хорошее впечатление».

-Звери! - надрывалась толпа, окружившая телегу. «Пощады, пощады!». Марта рухнула в сено и

зарычала - все тело, будто выворачивалось наизнанку. Голова была горячей, тяжелая боль билась в

висках. Она, обессилено закрыв глаза, попросила: «Позаботься о Элизе, Господи».

Худой мальчишка, пробравшись через толпу, нырнул под телегу и ловко ощупал окровавленный

подол платья. Мать лежала без памяти, с раздвинутыми ногами. Элиза приказала себе: «Не смей,

не смей плакать». Темная, почти черная кровь лилась на влажное от дождя сено.

Она вырвала кольцо из подола. Подергав за рукав одного из солдат, девочка разжала худую

ладошку. «Это алмаз, - свистящим шепотом сказала Элиза, вспомнив, что ей говорила мать.

«Индийский, из Голконды, он такой один на всей земле. Дайте нам уйти».

Эшафот содрогался под градом камней, толпа выла. Солдат, переглянувшись с другими, показав

им кольцо, кивнул. Элиза с трудом стащила мать с телеги, - та даже не открыла глаз. Поддерживая

ее, девочка пропала за спинами людей.

-Максимилиан! - прокурор вцепился в перила балкона. «Мы сейчас доведем дело до смуты, ты

этого хочешь? Чтобы пролилась кровь рабочих?».

Робеспьер выругался и крикнул: «Остановить казнь!»

Толпа выдохнула и расступилась. Робеспьер, увидев пустую, со скомканным холстом телегу,

повернувшись к Фукье-Тенвилю, процедил сквозь зубы:

-А теперь ищи эту волчицу по всей Франции, мой дорогой прокурор революционного Трибунала!

Надеюсь, ты рад - осужденная на казнь английская шпионка сбежала с эшафота!

-Максимилиан, она все равно умрет…, - растерянно ответил Фукье-Тенвиль.

-О нет, - сказал Робеспьер, вынув из кармана плаща белый платок, замахав им. Опять зазвучала

барабанная дробь. Робеспьер холодно добавил:

-Такие люди, как она - никогда не умирают, поверь моему слову. Только все равно, - добавил он,

подумав, - пусть ее оставят в списке тех, кого сегодня гильотинировали. Незачем поддерживать

слухи о том, что она жива.

Чья-то голова покатилась с эшафота, толпа забурлила, крича: «Смерть шпионам!». Робеспьер,

усмехнулся: «Как видишь, мой друг - их милосердие недолговечно».

В низкой, темной каморке горела свеча, удушливо пахло кровью, какими-то травами - горький,

отчаянный запах смерти. Элиза сидела, подобрав под себя ноги, держа холодную, влажную руку

матери.

Дверь стукнула. Старая женщина, войдя в комнату, устало вздохнула: «Отнесла, куда ты просила. В

те рвы, на кладбище Мадлен, куда трупы казненных сбрасывают. Пусть Господь его призрит. Мы

же крестили его, пусть и мертвый был».

-Маленький, какой он был маленький, - вспомнила Элиза. «Мадам Ришар сказала - он давно умер,

несколько дней назад, поэтому мама сейчас тоже умирает. Мама, мамочка….- она потянулась и

сняла тусклый, маленький крестик с ледяной шеи матери.

-Вот, - сказала девочка, поднимаясь. «Возьмите, мадам Ришар, за труды. У меня больше нет

ничего. Он золотой, - добавила Элиза.

-Еще чего придумала, - проворчала старуха. Забрав крестик, акушерка застегнула цепочку на шее

Элизы.

-Туда, на кладбище Мадлен, по ночам кюре приходят, е, кто не боится - помолятся за души твоего

отца и брата. И мать твою туда же отнесем, как…, - мадам Ришар не закончила. Элиза, вытерев

слезы, всхлипнула: «Я с ней буду, пока…, - он присела обратно и ласково погладила короткие,

бронзовые волосы, все в холодном поту.

-Вандея, - вспомнилал Элиза, нащупав пистолет в кармане своей блузы. «Так будет правильно.

Вандея». Она прилегла рядом с матерью, - та даже не застонала, только прерывисто, слабо дыша.

Закрыв глаза, девочка попросила: «Господи, пусть мамочка не страдает. И упокой души папы и

братика, дай им приют в сени присутствия твоего».

Элиза приникла щекой к худому плечу матери. Девочка застыла, так и держа ее за руку.

Марта плыла. Там, наверху, была буря, хлестал ливень, огромные валы разбивались о камни,

ветер разметал обломки корабля. Под водой, было тихо. Она, набрав воздуха, погружалась все

дальше. «Холодно, как холодно, - подумала женщина, стуча зубами, глядя на темную пропасть

перед ней.

-С ума сошла, - раздался в ее голове чей-то бесцеремонный голос. Она была похожа на русалку, -

подумала Марта, - с мокрыми, распущенными по спине волосами. «Вон отсюда, - женщина

сильными руками толкнула ее наверх.

-Так зачем? – вздохнула Марта. «Джона нет больше…, Зачем все это?»

-А дети? - изумилась женщина. У нее были чистые, большие, цвета травы глаза. «У тебя двое,

дорогая моя, тебе их вырастить надо. Так что поднимайся наверх, не придумывай».

Марта увидела у себя над головой неверный, слабый свет солнца. «А вы? - она протянула руку.

Женщина чуть улыбнулась. «Там мой муж, - сказала она, показывая вниз. «На него мачта

сломанная упала, он ранен, плыть не может. Он в каюте, там воздух есть, попытаюсь его вытащить.

Чтобы я тебя тут больше не видела, - женщина, нырнув, пропала в толще воды.

Марта посмотрела ей вслед. Выдохнув, она стала подниматься наверх.

Булочник поднял глаза и расплылся в улыбке: «Чем могу служить, мадемуазель?». Высокая, тонкая

девушка в простом платье и чепце тщательно отсчитала медь. Она тихо попросила: «Булочку,

пожалуйста».

-Как я хочу, есть, - подумала Констанца, пошатываясь от запаха свежей выпечки. Она приняла

булочку. Пробормотав: «Благодарю», девушка вышла.

-Красавица, только бледная очень, - одобрительно подумал булочник. «Глаза, какие, будто

каштаны».

Оказавшись на улице, Констанца вцепилась зубами в мягкую булку. Девушка, урча, проглотила ее.

– Еще хочу, - поняла девушка. «Может, не стоило сюда приезжать, опасно же. Но у меня совсем

ничего не осталось в кладовой, и денег, - она грустно покачала бархатный мешочек, что висел на

запястье, - совсем мало. К себе идти нельзя, там соседи, могут донести…, - Констанца поправила

холщовую суму на плече, - там лежали тетради с черновиком книги. Оглянувшись, достав

маленький блокнот, она быстро написала:

-Над осенним Парижем кружатся вороны. Ветер гоняет по мостовой обрывки плакатов, на стены

наклеены листовки с призывами о поиске шпионов. Город пуст, он затаился, ожидая очередного

приговора Революционного Трибунала. Чьи головы покатятся с эшафота на этот раз?

Констанца вспомнила вкус булочки и строго велела себе: «Нельзя! Это просто усталость, волнение.

Антуана третью неделю нет, и он даже записки не прислал. Наверняка, ему дали какое-то задание

в Комитете, он все время в Арсенале проводит. Так уже было. Ты его увидишь, и все начнется, - она

посмотрела на вывеску мясника и почувствовала, как рот наполняется слюной.

-Просто волнение, - твердо повторила Констанца. «Мы же были осторожны, как всегда…, Вторую

неделю ничего нет. И есть хочется, все время, даже ночью от голода просыпаюсь».

Она подошла к выпуску «Друга Народа», наклеенному на стену и стала читать репортаж о казни

королевы. «Жаль, что меня там не было, - хмыкнула Констанца . Она стала рассеянно

просматривать подвал, озаглавленный: «Смерть шпионам!».

Девушка почувствовала, как кружится у нее голова и схватилась рукой за стену. «Благодаря

бдительности Комитета Общественного Спасения и лично месье Робеспьера, была раскрыта сеть

заговорщиков, имевшая своей целью восстановление ненавистной монархии. Гнусные изменники,

без рода и племени, возглавлялись герцогом и герцогиней Экзетер, которые были обезглавлены

по приговору Трибунала на площади Революции.

Это они организовали похищение великой актрисы, символа Франции, мадемуазель Бенджаман,

погибшей в их грязных лапах вместе с сыном месье Робеспьера. Однако возмездие нашло этих

предателей - грязный поповский наймит, английский шпион, так называемый месье Корнель -

тоже нашел свою смерть. Как стало известно Комитету Общественного Спасения, именно он

получал сведения о вооружении нашей армии от недавно арестованного Антуана Лавуазье, и

передавал их Экзетерам.

Как сказал месье Робеспьер, выступая в Якобинском клубе: «Память о мадемуазель Бенджаман и

невинном ребенке навсегда останется в наших сердцах. Мы скорбим об утрате, которую понесла

вся Франция. Поэтому, граждане, надо быть особенно бдительными, и сообщать о любом

подозрительном соседе, о любом услышанном вами разговоре, ибо враги не дремлют. Гидра

монархии бряцает своим ржавым оружием у границ нашей Франции. Это они снабжают деньгами

и оружием дикарские орды в Вандее, разбитые и отброшенные в леса, это они сеют страх, панику

и сомнения в наших рядах. Не позволим!»

Констанца перевела взгляд на старую, выцветшую листовку, что висела рядом с «Другом Народа».

«По делу о подлом убийстве народного трибуна, Жан-Поля Марата, разыскивается опасная

преступница, английская шпионка, Констанца ди Амальфи. Роста высокого, телосложение

стройное, глаза карие, волосы рыжие, носит мужское платье…, - девушка пошатнулась и услышала

сзади добродушный, с простонародным акцентом голос: «Дай руку!».

Женщина с корзиной усадила ее на мостовую и покачала головой:

-У меня так же было, как первого носила. Бывало, иду с рынка, и в обморок хлопнусь. Вот, - она

протянула Констанце горбушку от багета, - пожуй. И носи с собой что-нибудь съестное. Потом

пройдет, - женщина коротко улыбнулась. Потрепав Констанцу по плечу, она ушла.

Девушка проглотила хлеб и уронила голову в ладони:

-А Элиза? Луи-Шарль опять в тюрьме, в газете написано было. Элизу, наверное, тоже в Тампле

держат. Или просто застрелили при аресте. Бедная тетя Тео, дядя Теодор, Мишель…Никого, никого

нет. И Антуан в тюрьме…, - Констанца вздрогнула и положила руку на живот.

-Дитя, - нежно подумала она. «Наше дитя. Он должен знать, надо добиться с ним свидания, под

чужим именем, достать документы…Я никуда, никуда отсюда не уеду, пока Антуан жив».

Констанца поднялась. Помявшись, решительным движением поправив чепец, девушка пошла к

Пантеону.

Она поднялась на крыльцо красивого особняка, что стоял на узкой, тихой улочке, и вздохнула: «Я

знаю, она человек чести. Антуан бы не женился на другой женщине. Она не будет на меня

доносить».

Девушка постучала в дверь с простой, медной табличкой: «Антуан Лавуазье, ученый». Женщина,

что открыла, была много ниже Констанцы - худенькая, с просто причесанными, белокурыми

волосами, в темном, шерстяном платье.

-Это она, - поняла Мари-Анн. «Какая красивая. И она молодая, совсем, не больше двадцати.

Бедная девочка, ни кровинки в лице. Наверное, знает уже. Я бы поехала, разыскала ее, но ведь

мне даже свидания пока не давали, я не видела Антуана…»

-Здравствуйте, мадам Лавуазье, - собрав все силы, сказала Констанца и не выдержала -

расплакалась.

Она сидела за кухонным столом, грея руки о фаянсовую кружку с теплым молоком. Мари-Анн

сняла с очага горшок и разлила суп:

-Третьего дня пришли, обстановку описали. Правда, я кое-что продать успела, кое-что в

провинцию отправить. Сказали, чтобы меня к воскресенью уже тут не было. Антуан в тюрьме Порт-

Либр. Я, конечно, никуда не поеду. Сняла комнату, неподалеку, уже и книги его туда перенесла, и

бумаги. Все, что в Арсенале было, в лаборатории его - конфисковали. Но я добьюсь, чтобы

вернули, - мадам Лавуазье стукнула кулачком по столу и торопливо добавила: «Вы ешьте, ешьте,

милая, пожалуйста».

-Надо сказать, - велела себе Констанца. Подняв темные глаза, она проговорила: «Мадам Лавуазье,

я должна вас предупредить - меня разыскивает Революционный Трибунал. И я…, я очень перед

вами виновата, я пойму, если вы захотите, чтобы я ушла…»

-Да что ты, милая! - Мари-Анн положила маленькую, худенькую ручку на ее ладонь. «Справимся,

ты не волнуйся. Я напишу родне в Орлеан, они пришлют какие-нибудь бумаги. Сделаем тебя моей

кузиной, - она улыбнулась. Констанца, глядя в голубые, окруженные морщинками глаза, тихо

сказала: «Просто мне совсем, совсем некуда идти, мадам Лавуазье. Моя семья в Англии, все мои

близкие погибли…, - она сглотнула слезы и совсем уже шепотом добавила: «Я не могу, не могу

никуда уезжать, пока Антуан..., месье Лавуазье в опасности».

-Переночуем тут, - деловито заметила мадам Лавуазье, нарезая холодное мясо, - а потом в

комнату переберемся. Будем шить, я на поденную работу устроюсь, тебе- то лучше не рисковать.

Проживем. Опять же, деньги у нас есть пока, что я за столовое серебро выручила.

Констанца посмотрела на чистую кухню, на медные кастрюли и сковородки над очагом.

Покраснев, опустив голову, она выдохнула: «Я ребенка жду, мадам Лавуазье. Простите, простите

меня…, - девушка разрыдалась. Мари-Анн, поднявшись, обняв ее за плечи, поцеловала темно-

золотые волосы на затылке.

-Так это же хорошо, - ласково сказала женщина. «Видишь, мы с Антуаном больше двадцати лет

прожили, и, - она помолчала, - не дал нам Господь счастья такого. Моя вина, я знаю. А тебе дал.

Радоваться надо, Констанца. Ничего, - она покачала девушку, - все устроится.

Мари-Анн подняла прядь ее волос: «Я тебя покрашу сегодня, корни уже видны. Месье Констан, -

смешливо добавила она и девушка удивилась: «Откуда вы…»

-Я тоже листовки вижу, что на стенах висят, - Мари-Анн насыпала кофе в кофейник. «А сейчас

вспомнила - я же статьи твои читала, и о шахтах, и о фабриках текстильных..., Очень хорошие».

-Спасибо, - Констанца стала убирать со стола. Замерев, она спросила: «Мадам Лавуазье…, Но ведь

его не казнят? Он великий ученый, гордость Франции!»

-Господь милостив, - коротко ответила мадам Лавуазье. Констанца, обняв ее, просто постояла,

закрыв глаза, вспоминая золотые листья на темной воде Сены и его ласковый голос: «Я люблю

тебя, Конни».

Эпилог

Санкт-Петербург, февраль 1794 года

Нева - широкая, покрытая белым, крепким льдом, была усеяна сложенными бревнами. Сани были

нагружены холстом, ржали лошади. Оттуда уже слышен был звук пилы. Мишель зачарованно

вздохнул: «А Сена никогда не замерзает, мама».

Тео наклонилась и поцеловала румяную щечку: «Здесь холоднее, милый мой. Вот начнется

карнавал, - Масленица, - сказала она по-русски, - мы туда сходим, блинов поедим. И дома тоже их

испечем».

Она была в роскошной, бархатной, подбитой соболем шубе. Подобрав ее подол, уткнув нос в

меховой воротник, Тео озабоченно спросила: «Не замерз ты, сыночек?»

Мишель только подергал воротник своего тулупчика: «Совсем нет! А мы на санках еще покатаемся,

мама?»

-Конечно, - Тео улыбнулась и взяла его за руку. «Пора и домой, сейчас папа вернется». Она

посмотрела на громаду дворца, на шпиль собора в крепости, и поежилась: «Если вернется».

-Ерунда, - оборвала себя Тео. «Теодор же встречался с российским послом в Вене. Маленький

Джон вместе с ним ходил. Граф Разумовский сказал, что Теодор может спокойно возвращаться

домой. Дело против него давно прекратили».

Она закрыла глаза и вспомнила растерянный голос Джона: «Я не верю, не верю, что отца и Марту

казнили. Эти донесения…- он хлопнул рукой по бумагам, - один говорит одно, другой – другое.

Надо ехать туда, искать их,…Их и Элизу».

-И Констанцу, - добавила Тео, разлив кофе. «Раз месье Лавуазье арестован, - она бросила взгляд на

Wiener Zeitung, что лежала на столе орехового дерева. В комнатах Джона было тепло, горел

камин. За окном, на черепичные крыши города опускался тусклый, уже зимний закат.

Федор раскурил сигару и мрачно согласился: «И Констанцу. Только вот, - он взглянул на Джона, -

Тедди ничего говорить не надо, пока ты сам, Джон, туда не съездил, и не убедился».

-Следующей весной встречаемся в Лондоне, - коротко заметил Джон, - я и Дэниел. Оттуда

отправимся с ним во Францию. Я там все переверну, а свою семью найду. Тедди пусть в школе

остается, у него как раз - последний год. Вот, что Изабелла пишет, - он развернул тонкий, покрытый

изящными строками лист.

-Дорогой Джон! Тедди и девочки спокойно добрались до Плимута. Питер их там встретил и привез

в Лондон. Все уже разъехались, - Майкл в университет, мальчики - в Итон. Джованни заперся в

своем кабинете, и дописывает книгу, так что мы с ними втроем порхаем по балам, - Джон

невольно усмехнулся. «Мэри и Мораг имеют большой успех в обществе, их осаждают поклонники,

но девочки они серьезные, разумные, да и я за ними присматриваю».

-Все в порядке, - облегченно сказала Тео. «А что Джо?».

Джон улыбнулся: «Даже если голландцы и устроят революцию, там все пройдет без крови. Пока

штатгальтер держится на троне, но уж больно он у него шаткий. Мы ему, разумеется, обещали

убежище, - Джон поднял бровь, - все-таки кузен нашему королю. С Иосифом и Джо все хорошо, в

Амстердаме пока тихо».

-Слава Богу, - Тео перекрестилась и Джон поднялся: «Раз уж ты здесь, Теодор, и, так сказать,

уходишь в отставку, - он тонко улыбнулся, - Британская империя тебе кое-что должна».

Федор повел рукой: «Да зачем? Я встречался со своим австрийским издателем, кое-какие деньги у

нас теперь есть».

-И мне заплатят, - поддержала его Тео, - один спектакль я даю в пользу сирот, что потеряли

родителей во Франции, а все другие бенефисы - это моя прибыль.

-Десять представлений, - восхищенно заметил Джон, отпирая дверцу шкапа. «Хорошо, что ты мне

билет устроила. Говорят, перекупщики их по тройной цене продают. Но все равно, - он стал

отсчитывать золото, - оно вам пригодится».

-Пригодилось, - Тео посмотрела на тяжелые кольца, что украшали ее пальцы. «И обстановку

купили. Даже удивительно, что квартиру не конфисковали».

Она вспомнила смешливый голос Теодора, - он осматривал просторные, светлые, выходящие на

Фонтанку комнаты:

-Там, - он указал на заснеженный Летний сад, - мы со Степаном и гуляли. Так что перейдете с

Мишелем через мост, он Пантелеймоновским называется, по церкви, и окажетесь прямо в парке.

И улица тоже - Пантелеймоновская. Статуи для сада мой дед покупал, его тоже Федором звали. В

Италии, - Федор оглядел запыленный паркет, ободранные стены и пробормотал: «Конечно, тут все

надо в порядок приводить».

-Приведем, - Тео оглянулась на Мишеля, - мальчик спокойно спал на сундуке, прикрытый шалью,

и, поцеловала Федора: «А почему квартиру не отобрали?»

Мужчина заглянул в камин: «Дымоходы все прочистить надо. У нас так не принято, милая. Я все-

таки официально - никакой не преступник, вот когда меня в крепость посадят...»

-Не посадят, - уверенно сказала Тео, обнимая его. Женщина напомнила себе: «Если все будет

хорошо, ты сделаешь то, что обещала Господу. Обязательно. И даже если не будет хорошо - все

равно сделаешь. Так правильно».

Федор пристроил саблю над камином и полюбовался ей: «Вряд ли я ее еще в руки возьму,

воевать-то я не собираюсь». Он вздохнул и перекрестился: «Завтра пойду в Горное ведомство. И

нам с тобой повенчаться надо, а то Масленица скоро, потом Великий Пост...»

-Да, - рассеянно отозвалась Тео, глядя на скованную льдом Фонтанку, на голубое, яркое небо

Петербурга, - надо.

Федор ждал их у решетки Летнего сада. «Это без меня уже возвели, - улыбнулся он,

прикоснувшись к кованым, покрытым инеем прутьям.

Он присел и поцеловал Мишеля: «Ты беги вперед, сыночек, как раз перед обедом прогуляемся».

Тео проводила мальчика взглядом. Взяв Федора под руку, подождав, пока мимо проедут сани, она

тихо спросила: «Ну что?»

-А вот что, - сказал он, роясь в кармане полушубка. «Это мне сегодня отдали. Читай, - протянул он

Тео письмо, - она по-французски пишет».

Тео посмотрела на подпись и, побледнев, пробежала глазами строки: «Откуда ее величество знает,

что я здесь?»

-Она все знает, - мрачно отозвался Федор. «Так что собирайся, завтра нас ждут в Царском Селе.

Она велит всей семьей приехать. Уж не знаю, что у нее на уме».

-Ничего, - твердо отозвалась Тео, беря его за руку. Они пошли по расчищенным дорожкам сада и

женщина добавила: «Все обойдется, Теодор. А что тебе в Горном ведомстве сказали?»

Федор вздохнул: «Развели руками. Сама понимаешь, пока я с ней, - он кивнул на письмо, - не

встречусь, никто мою судьбу решать не будет, Тео».

Она крепко сжала его пальцы и поправила: «Нашу судьбу, Теодор. У нас она теперь одна, помни».

Федор помолчал. Посмотрев, как Мишель ловко разбегаясь, скользит по льду канала, он сказал:

«Можно там же, в Пантелеймоновской церкви повенчаться, она наша приходская. Пока, - угрюмо

добавил он. «Пока в какую-нибудь Чердынь не отправили. Тебе надо будет дать обещание, что

дети будут воспитываться в православии, вот и все».

Он посмотрел на легкую морщинку, уходящую вниз от гранатовых, сладких губ и подавил тяжелый

вздох: «Какие дети..., Мне сорок четыре, ей - тридцать пять. Состариться бы вместе, Мишеля

вырастить...»

-Так что это формальность, - бодро закончил Федор. Тео, смотря куда-то вдаль, ответила: «Да.

Побудь, пожалуйста, после обеда с Мишелем. Мне надо прогуляться, посмотреть, что это у вас за

Гостиный двор».

-Ты же туда ездила, - удивился Федор.

-А теперь хочу сходить, - усмехнулась Тео. Оторвавшись от него, она прокатилась по блестящей

дорожке льда: «В Бостоне, я, конечно, видела снег, но чтобы его столько было...»

-В Сибири еще больше, - хмыкнул Федор.

-Вот и посмотрим, что там за морозы, - она улыбнулась и заправила под соболью шапочку темную,

пахнущую розами прядь волос.

Небо на западе, над Невой, уже клонилось к закату.

-Какие тут дни короткие, - подумала Тео, выходя на Пантелеймоновскую улицу.

-Зато ночи длинные, - сладко потянулась она. Помахав рукой Федору, что стоял у окна, женщина

быстрым шагом пошла вниз по Фонтанке, к Невскому проспекту.

Она незаметно обернулась. Увидев, что занавеси в окнах квартиры уже задернуты, Тео

направилась обратно. Она постояла перед Пантелеймоновской церковью, глядя на образ святого.

-Он был врач, - вспомнила женщина, - один из Четырнадцати Святых Помощников. В базилике

Сен-Дени были его мощи, я помню. Пока эти мерзавцы там все не разграбили, не осквернили

могилы...

В церкви было темно, сладко, спокойно пахло ладаном, мерцали огоньки свечей. Тео

перекрестилась и решительно шагнула внутрь.

-Значит, ты помнишь, - Тео поправила Мишелю маленький, шелковый галстук, - надо поклониться,

поцеловать ей руку, и называть ее: «Ваше Величество».

Мальчик кивнул белокурой головой и распахнул глаза. Вокруг играли, переливались невиданные,

золотые, рыжие, бронзовые камни. Комната купалась в лучах утреннего солнца, за окном

простирался покрытый снегом, бесконечный парк.

Он вспомнил, как сани остановились у мраморных ступеней, как они вошли в золоченые, высокие

двери: «Тут, как в сказке. Как в Марокко, папа же рассказывал. Только там пустыня, а здесь все

время снег. Интересно, и летом - тоже?»

-Это все сделано из янтаря, - наклонился к нему отец. Мишель положил маленькую руку в его

пальцы - большие, крепкие: «Ты только не волнуйся, папа. Мы с мамой же рядом».

Федор вздохнул и улыбнулся: «Я знаю, милые мои». Он взглянул на ливрейного лакея, что стоял у

раскрытой двери: «Пошли».

Мишель почти ничего не запомнил - только блеск начищенного паркета, сияние зеркал, картины,

статуи, огромные залы. Потом они оказались в небольшой, уютной комнате, где горел камин.

Мальчик, всплеснув руками, радостно сказал: «Собачки!»

Их было три, - белая, рыженькая и черная, - они лизали ему руки, и весело лаяли. Мишель, забыв

обо всем, подергал мать за рукав шелкового платья: «Мама! Почему ты мне не сказала, что тут

собачки! Какие красивые!»

-Мишель, - не разжимая губ, сказала Тео, - Мишель....

Она была совсем не похожа, - подумал Мишель, - на императрицу. Она была просто бабушка, - в

пышном платье темно-синего атласа, свежая, румяная, с высокой прической. У нее были седые

виски, а волосы были темные. Светлые, веселые глаза были окружены морщинками. Она была

полная, но двигалась легко. Женщина поманила Мишеля к себе: «Смотри, у меня есть для них

корзинка. Они в ней спят, а утром приходят ко мне в постель. А у тебя есть собачка?»

-Нет, - вздохнул Мишель, - но я бы так хотел..., Простите, - добавил он, покраснев. «А вы за ними

присматриваете, для ее величества? - он оглянулся: «Почему мама и папа побледнели?»

-Я и есть ее величество, - улыбнулась женщина. Мишель, поклонившись, почувствовал сладкий,

домашний запах, что шел от мягкой, пухлой руки. «Но ты можешь звать меня бабушкой. Если

хочешь, конечно, - Екатерина подняла красивую бровь. Устроившись в кресле, усадив Мишеля на

колени, императрица шепнула ему: «Когда у нас появятся щеночки, я непременно пошлю тебе

одного. А теперь скажи мне - кем ты хочешь стать?».

Мишель подумал. Погладив левретку, мальчик ответил: «Военным. Мне нравится папина сабля, и

форма, и парады. И я уже умею стрелять, меня папа научил».

Императрица погладила его по голове: «Ты потом поймешь, что на войне важны не только сабля и

форма, но, если хочешь - наш Первый Кадетский корпус для тебя всегда открыт. Тебе нравится в

России?»

-Очень! - горячо сказал мальчик и стал загибать пальцы. «Кататься на санках, икра, и еще мне

нравится, когда по улицам водят медведей, они очень смешные. Здесь снег всегда лежит, даже

летом? – спросил он озабоченно.

-Нет, конечно, - та рассмеялась и взглянула на золотые часы на мраморной каминной доске:

-У меня все внуки взрослые. Однако, если ты не против, выпить чаю с девочками, то мои внучки

как раз сейчас садятся за стол. Тебя проводят, - поднялась императрица и позвонила в

колокольчик: «А я пока тоже - выпью чаю. С твоими родителями, - усмехнулась она.

Дверь за мальчиком и лакеем закрылась, и в кабинете настало молчание.

Екатерина прошлась по комнате, шурша шелком. Обернувшись, женщина смешливо протянула:

-Месье Корнель, значит...- она положила руку на книги, что лежали на столике орехового дерева.

«Тот самый месье Корнель, что пишет о возрасте Земли, о разработках угольных месторождений и

получает ордена от покойного султана Марокко.

-Федор Петрович, - укоризненно заметила Екатерина, - вы же по Горному ведомству числитесь. Вы,

хоть и ученый, но должны помнить - подданный России может принять орден от иностранного

монарха только после получения соответствующего разрешения от собственного государя. А я что-

то не помню такой просьбы, - императрица сморщила нос и не выдержала - рассмеялась.

-Ваше величество, - пробормотал Федор, - простите, пожалуйста...

-А так же, - будто не слыша его, продолжила Екатерина, - тот самый месье Корнель, герой

восстания в Вандее и знаменитый воздухоплаватель, который спас великую актрису от смерти, -

она похлопала рукой по бархатному дивану и сказала Тео:

-Мадемуазель Бенджаман, даже если бы он, - Екатерина кивнула на Федора, - сделал бы только

это, я бы его простила. Теперь вы наша гостья, - императрица указала на диван: «Садитесь,

садитесь. Я вас никуда не отпущу. Только вы мне должны все рассказать, - прибавила Екатерина, со

значением глядя на Федора, - и без утайки.

-Расскажем, ваше величество, - неожиданно весело сказала Тео. «Непременно расскажем».

Когда они ушли, Екатерина долго сидела, глядя в окно, провожая взглядом уезжающие сани. Она

посмотрела на икону, что стояла на ее бюро и перекрестилась: «Упокой, Господи, душу отца

Корвино. И прости меня, что она умерла - но, Иисус мне свидетель, я ей зла не хотела. Пусть ее

дочь будет счастлива, раз уж выжила девочка».

В окне что-то сверкнуло, и Екатерина повернулась: «Ерунда. Привиделось. Какие молнии зимой?»

Она присела к бюро и написала своим твердым, четким почерком: «За заслуги перед отечеством

возвести состоящего по горному ведомству Федора Петровича Воронцова-Вельяминова - в чин

статского советника, с награждением орденом Святого Владимира третьей степени. Предоставить

его приемному сыну, Мишелю де Лу, возможность обучаться за казенный счет в Первом

Кадетском корпусе, или ином учебном заведении, а также распространить эту привилегию на

других его детей, буде таковые появятся».

-Появятся, - уверенно сказала Екатерина, посыпая чернила песком. «У них кровь крепкая, шесть

сотен лет роду. Мадемуазель Бенджаман, - она усмехнулась и дописала: «Определить

мадемуазель Тео Бенджаман наставницей в Императорскую Театральную школу».

Она вспомнила низкий, красивый голос: «Конечно, ваше величество, я дам бенефисы, с Пасхи и до

конца сезона. На следующей неделе, как вы и велите, я встречусь с директором театра, но потом я

все, же уйду со сцены, - Тео улыбнулась. «Восемнадцать лет на подмостках, надо и семье время

посвятить».

-С назначением пожизненной пенсии, - Екатерина размашисто расписалась и взглянула на низкое,

угрюмое, северное небо. Молния сверкнула на горизонте, и она вздохнула: «Помнишь же, от

Писания - у Меня отмщение и воздаяние? Так и не мсти».

Она услышала дальний, почти незаметный раскат грома, а потом все стихло. Екатерина, подойдя к

бюро, нажала на завиток резьбы. Крышка тайника приподнялась, и она вытащила связку бумаг.

«Графиня Селинская», - было написано на подсунутом под бечевку листе. Императрица, не читая,

бросила все в камин, пламя взвилось вверх. Она, подтащив кресло к огню, помешала кочергой

угли. Екатерина подождала, пока не пропала последняя буква на последнем листе. Позвонив в

колокольчик, отдав бумагу секретарю, она велела: «Исполняйте».

Мишель спокойно спал, укутанный меховой полостью, в закрытых санях было тепло. Тео взглянула

на зимние сумерки за окошком: «Вот видишь, все обошлось. Так после карнавала, - Масленицы, -

она поправила себя, - тебе уже на Урал надо будет ехать?»

-Да, - Федор поцеловал ее руку, - там, как ты слышала - работы много. Поэтому я завтра схожу, в

Пантелеймоновскую церковь, договорюсь о нашем венчании.

-Я сама схожу, - беззаботно ответила Тео, - а ты с Мишелем побудь, ладно? Я там объяснюсь как-

нибудь, мне же надо говорить по-русски. А что это за граф Шереметев? Он приезжает со своим

театром. Очень приятно, что аристократы интересуются искусством. Он антрепренер?

-Я ведь ей не сказал, - тоскливо понялл Федор. «Случая не представилось, а она не спрашивала.

После венчания скажу. Вряд ли там кто-то из крепостных французский знает».

-Можно сказать и так, - осторожно ответил он. «Он богатый человек, вкладывает очень большие

деньги в театр».

-Прекрасно, - Тео зевнула и прижалась к нему. «Я позанимаюсь с тамошними актрисами, раз ее

величество просила, а потом можно будет устраивать мои собственные бенефисы. Хотя бы один

ты должен посмотреть, как вернешься с Урала».

-Непременно, - улыбнулся Федор, и положил ее голову себе на плечо: «Поспи. Это все-таки был

длинный, день, мы все устали».

Тео закрыла глаз. Так и держа его за руку, женщина смешливо подумала: «Теодор будет рад,

очень рад, я знаю. А сразу же после этого можно будет обвенчаться».

Она вдохнула свежий, пахнущий снегом воздух и, незаметно для себя, задремала.

-Уважаемая мадемуазель Бенджаман! - читала Тео, лежа в постели. «Искренне благодарю вас за

согласие позаниматься с актрисами моей труппы. Мы даем два представления в Эрмитажном

театре, для ее Величества и придворных. Я был бы рад, если бы вы отобедали со мной в любое

удобное для вас время. С глубоким почтением, граф Николай Шереметев».

-Это тут неподалеку, - Федор оторвался от «Санкт-Петербургских ведомостей». «Смотри-ка, в

Питтсбурге заложили первую доменную печь, нашли там и уголь, и железную руду. Скоро капитан

Стивен Кроу своих озер не узнает, - он отложил газету. Поцеловав ее, Федор указал рукой за окно:

-Пойдешь вверх по Фонтанке, и сразу увидишь дворец Шереметевых. Он стоит на углу Невского

проспекта. Впрочем, граф, наверняка, свой выезд пришлет. Может, и нам лошадей завести? -

Федор посмотрел в черные глаза.

-А зачем? - Тео скользнула ему в руки. «Город маленький, меньше Парижа, а наемных карет много.

Да тут и лошадей некуда ставить, не особняк же, - она зевнула. Тео добавила, накрутив на смуглый

палец кружевную ленту рубашки: «Я договорилась насчет венчания, в субботу. Последний день,

когда это можно сделать перед карнавалом. Масленицей, - она улыбнулась и стала медленно

целовать Федора. «Я блинов напеку, хотя ты, наверное, в Вандее их вдоволь наелся».

-Они там гречневые, - он вдохнул запах роз: «Господи, как я счастлив. Как я ее люблю, Господи.

Только не забирай ее у меня, пожалуйста, я пятнадцать лет ждал…»

-Так что пеки красные, - он рассмеялся, увидев, как нахмурилась Тео. «Из пшеницы, - объяснил

Федор. «А с венчанием, - он погладил смуглую спину, - я сегодня на Невском Суворова встретил.

Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Завтра пригласил его к нам на обед, и шафером попросил

быть. Он после Масленицы в Польшу едет, там какая-то смута. Звал меня с собой, обещал, что

генералом сделает».

-И ты? - Тео приподнялась на локте.

-Не хочу я воевать, - Федор легко перевернул ее и прижал к шелковым подушкам. В свете камина

ее глаза были черными, будто бездонная пропасть пещеры. «Я, - сказал он, целуя круглое, мягкое

колено, проводя губами по нежному бедру, - я все-таки ученый, дорогая моя. Буду возиться с

камнями, преподавать в Горной школе…»

-Летать на воздушном шаре, - она откинулась назад и положила руки на рыжую голову.

-И это тоже, - он улыбнулся: «А что так долго с венчанием тянули? Я же говорил тебе, давай я

схожу, вряд ли батюшка знает французский. Или они там упрямились, из-за того, что ты

католичка?»

-Отец Павел, - задумчиво ответила Тео, - французский знает. Он из дворян, поздно сан принял. А я

больше не католичка.

Федор замер. Тео, поднявшись, набросив шелковый халат, взяла с бюро какую-то бумагу. Она

присела на кровать и шепнула: «Я подумала, так будет правильно».

Он отложил свидетельство о крещении. Обняв ее всю, сбросив халат, он попросил: «Иди сюда».

Федор устроил ее на себе. Целуя тяжелые, рассыпавшиеся вокруг, темные волосы, Федор тихо

сказал: «Правильно, да. Спасибо тебе, спасибо, любовь моя. А кто у тебя восприемниками был?»

-Старичок причетник, и старушка с улицы, - она все улыбалась. «А Мишель, как подрастет - пусть

сам решает. Я его в обе церкви водить буду - и к православным, и к католикам».

-Да, - он все гладил нежную спину, - Господи, я так тебя люблю, так люблю. Федосья Давыдовна, -

смешливо добавил Федор, по-русски.

-Он все-таки был мой отец, - вздохнула Тео, прижавшись к нему, уронив голову на крепкое плечо.

За окном, в зимнем мраке, выла вьюга, а она была рядом. Она была Тео, недостижимая, далекая,

величественная, королева, что правила своим подданным. Она была Федосья - жаркая, горячая,

целующая его, шепчущая что-то нежное, глупое, ласковое.

-Счастье мое, - сказал Федор, прижимая ее к себе, - счастье мое, любимая моя, Федосья…,

.Федосеюшка, - повторил он. Тео, тяжело дыша, лежа на его руке, томно рассмеялась:

-Федя…, Так правильно, да? – спросила она по-французски. Федор обнял ее, целуя закрытые глаза,

длинные, влажные ресницы, смуглую шею, и шепнул: «Да, любимая».

В уборной было тесно, пахло пудрой, свечным нагаром, духами. Тео раздула ноздри:

-Господи, как я соскучилась. Казалось бы, в ноябре бенефисы в Вене отыграла, а уже опять на

сцену тянет.

Высокая, черноволосая женщина, в роскошном, шитом золотом платье, что сидела у столика

красного дерева, повертела в руках жемчужное ожерелье. Слабым голосом, на хорошем

французском языке, она спросила: «Мадемуазель Бенджаман…, Что вы скажете?»

У нее были большие, темные глаза, красиво очерченные, тонкие ноздри. Тео, присев рядом, взяла

ее сухощавую, с длинными пальцами, руку.

-Мадемуазель Полина…Я ведь могу вас так называть? Прасковья, - она улыбнулась, - я все равно

не выговорю. Мадемуазель Полина, мне совершенно нечему вас учить, вы и так великая актриса.

С другими в вашей труппе, я буду заниматься, а вам, - Тео оглянулась и нашла глазами перо с

чернильницей, - вам надо ехать в Европу. У вас отличный французский язык…

-С ошибками, - вздохнула актриса.

-Поправите, как только в Европе окажетесь, - отмахнулась Тео.

-Итальянский вы знаете. Я вам дам рекомендательное письмо к директору императорского театра

в Вене. Он вам устроит ангажементы в Австрии, Италии и Германии. И рекомендательное письмо к

господину Антонио Сальери, он сейчас самый известный оперный композитор в Европе. Он

напишет что-нибудь под ваш голос, - Тео покусала перо: «С вашим сопрано, вам надо петь

Эвридику, в концерте, а я буду исполнять партию Орфея. Мы так делали с мадам Арно, в Париже».

-Мне нельзя, мадемуазель Бенджаман, - тихо сказала женщина, так и держа в руках жемчуга.

«Нельзя в Европу».

-Это еще почему? - рассеянно поинтересовалась Тео, начиная писать. «Из-за вашего антрепренера,

графа Николя? Да он милейшее создание, дорогая моя, он вас отпустит. В конце концов, я ему

объясню, что для вашей карьеры необходимо выйти на европейскую сцену. И называйте меня Тео,

мы с вами люди одной профессии».

Она посмотрела в большие, грустные глаза Прасковьи и улыбнулась: «Милочка, поверьте мне, я

почти два десятка лет на сцене, хоть и государственной. Найдете себе другого антрепренера. Как

только вы выйдете на сцену венских театров - у вас очередь в передней стоять будет. Жемчугова, -

Тео задумалась и решительно сказала:

-Полина Перль. С таким именем только субреток играть, а вы трагическая героиня. Полина, - она

поиграла пером и усмехнулась: «Полина Марго. Мадемуазель Марго. «Маргарита» - на латыни

«жемчужина», - объяснила она.

-Мадемуазель Бенджаман, вы не понимаете…, - отчаянно сказала женщина.

-Очень я все хорошо понимаю, - отозвалась Тео. «Спите вы на здоровье с графом Николя,

пожалуйста. Речь идет о карьере, дорогая моя, о заработках. Если он вас любит, он, в конце

концов, поедет с вами в Европу. Многие актрисы выходят замуж за антрепренеров, так даже

удобнее, - Тео поставила свою подпись в конце письма. Подняв глаза, она ахнула: «Мадемуазель

Полина, да что вы? Простите, если я вас обидела…»

-Вы и правда не понимаете? - Жемчугова медленно вынимала шпильки из высокой, причудливой

прически.

Тео наклонилась над ней. Взяв гребень, ласково расчесывая ее волосы, Тео помотала головой:

«Нет».

-Я крепостная, - актриса закусила губу. Тео спросила: «Что это?»

-Откуда вам знать? – горько пробормотала Жемчугова. Актриса, отбросив ее руку, выпрямилась.

-Рабыня! - гневно крикнула она. «Я рабыня, мадемуазель Бенджаман, и мы все - от последней

малышки в кордебалете, до художников и музыкантов в оркестре - рабы. Как раз того самого

графа Николя, - она горько улыбнулась. «А что я с ним сплю, как вы изволили выразиться, так он на

мне никогда не женится. Не бывало еще такого, чтобы дворянин на крепостной женился».

-Рабыня…, - тихо повторила Тео и протянула руки: «Девочка моя, бедная…, Иди сюда, иди, не надо,

не надо, не плачь так. Прости меня, я совсем, совсем ничего не знала…».

Она нежно покачала Жемчугову и шепнула ей на ухо: «Расскажу тебе кое-что, но это тайна.

Смотри, не проговорись».

Прасковья зачарованно слушала «Я думала, так только в сказках бывает, мадемуазель Бенджаман.

Вы тоже рабыней родились».

-А теперь, как видишь, - Тео приподняла ее за подбородок, - свободный человек. А ты у нас

будешь графиней Шереметевой, обещаю.

-Да не бывало такого…, - начала Жемчугова. Тео поморщилась: «Не бывало, не бывало…, По

воздуху тоже раньше не летали, а теперь летают. Вымой лицо, и будем дуэт Орфея с Эвридикой

репетировать. Сначала по слуху, а завтра я тебе ноты пришлю»

Жемчугова всхлипнула и кивнула: «Мадемуазель Бенджаман, а вы в Россию надолго приехали?».

-На всю жизнь, - усмехнулась Тео. Высунув голову в коридор, она крикнула: «Нам нужно

фортепьяно!»

Федор открыл дверь и весело сказал: «Я дома!». С кухни пахло блинами. Он, снимая шинель,

стряхнул с шарфа снег: «Надо бы слуг нанять…, Кухарку, горничную для Тео…, Мишелю гувернера

надо взять, ему через два года только в корпус кадетский отправляться».

Он заглянул на кухню. Увидев Тео, в холщовом фартуке, что переворачивала блины на медной

сковороде, Федор поцеловал ее в щеку: «Сразу после Масленицы уезжаю, в Екатеринбург, а потом

- на заводы. Будем там новые печи ставить. Послушай, - он искоса посмотрел на ее нахмуренные

брови, - может быть, слуг взять…, В помощь тебе».

-Зачем же? - ядовито отозвалась Тео, снимая блины, швырнув на них кусок масла. «Можно ведь

купить, Теодор. Дешевле выйдет, - она уперла руки в бока и гневно спросила: «Почему ты мне не

сказал, что в России есть рабы?»

-Я хотел, милая, - Федор почувствовал, что краснеет. «Просто возможности не представилось…,

Откуда ты…»

-Крепостные, - это слово Тео сказала по-русски, - графа Шереметева обучены языкам.

Мадемуазель Жемчугова, звезда его театра, говорила со мной, Теодор. Да и потом, - Тео

вздохнула, - я бы рано или поздно все узнала, милый мой.

Она сняла фартук и обняла его: «Теодор, ты мне должен обещать…, У нашей семьи никогда,

никогда не будет рабов. Иначе я просто не смогу с тобой жить».

-Не будет, - он поцеловал ее нежные, чуть измазанные маслом губы. «Ни у нас, ни у наших детей…-

он осекся. Тео лукаво заметила: «Может, и случится такое, Теодор, мы же еще не старые люди. Ни

у наших детей, ни у внуков, ни у правнуков».

-Очень надеюсь, что ко времени, когда наши дети вырастут, - проворчал он, - Россия уже

изменится, и вообще ни у кого не будет рабов. Обещаю, - повторил он. Тео, помолчала: «Я буду

петь дуэтом, с мадемуазель Жемчуговой. «Орфея» Глюка».

-Так не принято, - растерянно заметил Федор. «Они же крепостные, двор тебя не поймет…»

-Наплевать, - сочно заметила Тео. «Скажи спасибо, что я с ними на сцену не выхожу. У них просто

все роли заняты. А вообще, - она стала доставать тарелки из шкафа, - мне все равно, поймут меня,

или нет. Я просто делаю то, что мне велит честь. И мое искусство, - Тео выпрямилась. Федор,

забрав у нее посуду, наклонив голову, поцеловал смуглую, испачканную в муке руку.

Трещали, шипели свечи, стихли аплодисменты. Тео, оставшись одна на сцене Эрмитажного театра,

положила руку на фортепьяно:

-Я бы хотела завершить этот концерт арией Орфея. Той, где он скорбит о потерянной Эвридике, и

пожелать, господа, - она посмотрела куда-то в темноту, и ласково улыбнулась, - пожелать, чтобы

мы были избавлены от горя и несчастий, скорби и страданий. Che farò senza Euridice.

Божественная музыка месье Глюка.

Она поклонилась, качнув изящной головой, с распущенными по плечам, темными волосами,

перевитыми коралловыми нитями.

-Этот голос, - подумал Федор. «Это ведь она мне улыбалась, я знаю. Господи, дай ты мне счастье о

ней заботиться, любить ее, поклоняться ей - сколь мы живы».

Ее голос плыл по залу - низкий, страстный, волнующий, в колеблющихся огоньках свечей она

казалась высеченной из бронзы статуей. Юноша, что сидел в первом ряду, подумал: «Да, это она.

Венера из Арля, я же видел рисунки. Богиня..., - он закрыл глаза, и услышал, как бьется его сердце

- глухо, отчаянно.

Ария закончилась и он выдохнул: « Она меня на двадцать лет старше, выходит замуж за этого

Воронцова-Вельяминова, да и я женат..., - он услышал крики: «Божественная! Браво!». Нежный

голосок жены сказал: «Она очень хороша, не правда ли, Alexandre? Жаль, что она покидает сцену».

-Жаль, - пробормотал юноша и понял: «Розы. Только такие цветы и могут быть ее достойны». Тео

была в струящемся, собранном под грудью, полупрозрачном платье винно-красного шелка, на

смуглой шее блестели, переливались рубины. Юноша посмотрел на бабушку, на отца - тот сидел с

недовольным лицом, и вздохнул «Papa, конечно, небольшой любитель музыки. А бабушке

понравилось, она улыбается. Надо прийти к ней в уборную, подарить букет..., Господи, помоги

мне».

Он взял с бархатного сиденья перевитый лентой букет темно-красных роз, и шепнул жене: «Я

сейчас». На сцену уже несли корзины, Тео раскланивалась. Он, выскользнув из зала, быстро

прошел за сцену.

Там было темно, пахло духами и еще чем-то - женским, волнующим. Она шла по коридору, и,

завидев его, остановилась.

Юноша почувствовал, как отчаянно заныло у него сердце. Он покраснел: «Мадемуазель

Бенджаман, примите этот скромный дар, пожалуйста…, От человека, восхищающегося вашим

талантом, - он склонил белокурую голову. Тео, взяв букет, улыбнулась: «Он совсем молоденький

еще, двадцати нет. Как эти мальчики в Париже, что покупали одну розу и бросали мне ее под

ноги».

-Большое вам спасибо, - ласково сказала Тео. У него были голубые, как небо, глаза и женщина

подумала: «Мишель, наверное, будет на него похож, когда вырастет. Хотя нет, этот высокий, и

выправка у него военная, хоть и в сюртуке. А Мишель изящный - в Жанну».

-Не за что, - махнул рукой юноша. Он, было, хотел что-то сказать. Передумав, он еще раз

поклонился, исчезая в полутьме кулис.

Ливрейный лакей открыл перед ней дверь уборной и на хорошем французском языке сказал:

«Прошу, мадемуазель Бенджаман».

Тео повертела в руках букет: «Может быть, вы знаете? Что это за юноша, который мне цветы

подарил».

-Наследник престола, цесаревич Александр Павлович, - отчеканил лакей. Тео, чуть улыбнувшись,

прошла к себе.

Уже перед выходом в зрительный зал, он прислонился к пыльной, бархатной портьере. Выдохнув

несколько раз, успокоившись, юноша сказал себе: «Просто посылай ей розы, и все. Каждую

неделю, пока ты жив. Она даже не будет знать - от кого цветы. Да, - он тряхнул головой, - так и

сделаю. Богиня, - он заставил себя не оборачиваться, не смотреть на дверь ее уборной. Он уже

знал, что любит ее, что будет любить всегда.

На туалетном столике орехового дерева стояли два букета роз - белых, как снег, покрывающий

деревья Летнего сада и винно-красных. Тео повертела в руках карточку, - на ней легким, летящим

почерком, было написано: «Alors que je suis en vie». Она незаметно улыбнулась: «Пора и под

венец».

Мишель просунул голову в дверь: «Мама, папа уже у церкви, в карете ждет, пойдем!»

Тео оправила вуаль на темноволосой голове. Взяв икону, - образ был в новом, серебряном, с

изумрудами окладе, - она посмотрела в зеленые глаза Богородицы. Приложив икону к щеке,

женщина что-то прошептала, и перекрестилась: «Спасибо Тебе».

В передней, принимая от Прасковьи Жемчуговой шубу, Тео оглянулась на Мишеля. Понизив голос,

она проговорила: «Летом приеду к вам в Москву, граф Николя меня пригласил. Так что не думай, я

этого просто так не оставлю, - Тео взяла букет белых роз. Актриса восхищенно заметила: «Вы, как

из сказки, мадемуазель Бенджаман».

-Спасибо, - Тео еще раз перекрестилась и велела: «Пошли». Она заметила взгляд Жемчуговой и

усмехнулась: «Нет, валенки я не надену, хоть и метель на улице».

-Так каблуки, - запротестовала актриса, рассматривая туфли белого атласа, расшитые бисером. «А

там снег...»

-Ничего, - Тео выпрямила спину, - куда мне надо, я и на каблуках дойду, милая моя. Я на них

больше шести футов ростом. Девять вершков, если, по-вашему, - она подобрала подол шубы. Тео

спустилась с лестницы - вслед за Мишелем, что нес икону.

В церкви было светло. Суворов, обернувшись, восхищенно сказал Федору: «Ну, Феденька, как из

Писания - царицу Савскую за себя берешь. Господи, красоты такой свет еще не видывал».

Она была окутана сиянием белого шелка, вуаль удерживал венок из роз. Федор, взяв ее смуглую

руку, шепнул: «Я люблю тебя».

-Федосья, - добавил он по-русски. Тео, дрогнув ресницами, тихо ответила: «Скучал? Все же два

дня не виделись».

-Не сказать, как, - он вздохнул. Перекрестившись, Федор указал на коврик перед алтарем:

«Становись первой».

-Мне мадемуазель Полина рассказывала, - гранатовые губы улыбнулись. «Встанем вместе, Федя».

-Гряди от Ливана, невесто, гряди от Ливана: прииди и прейди из начала Веры, - запел хор. Они

пошли к алтарю.

Венцы были из алого, расшитого золотом шелка и Тео смешливо подумала: «Не только Теодору

наклоняться придется, мне тоже. Мы тут с ним всех выше».

-Венчается раб Божий Феодор рабе Божией Феодосии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, -

Суворов потянулся и взял венец:

-Все равно я его уговорю в армию уйти. Такого инженера еще поискать надо. А воевать придется, с

французами теми же самыми. Как это того юношу звали, молодого, Заборовский ему во

Флоренции отказал, когда добровольцев набирал? Артиллерийский лейтенант, еще обиделся, что

ему в нашей армии на чин ниже дадут. Правильно, Наполеон Бонапарт. Дурак генерал

Заборовский. Господь с ней, с инструкцией, Бонапарт за Тулон уже бригадного генерала получил,

прошлым месяцем. В двадцать пять лет. Далеко мальчишка пойдет, а мог бы под нашими

знаменами сражаться.

-Господи, Боже наш, славою и честью венчай их, - закончил священник. Тео, почувствовав

прикосновение сильной руки мужа, улыбнулась, - легко, счастливо.

-Навсегда, это теперь навсегда, - шепнула она. Федор ответил: «Да, любовь моя».

Пролог

Англия, весна 1794 года

Окна гостиной были раскрыты в сад, пахло влажной землей, первой, еще нежной листвой. На

бледном небе всходил прозрачный полумесяц луны.

Изабелла взглянула в свои карты и покачала увенчанной диадемой, изящной головой: «Пас,

миссис Брокхерст». Каштаново-рыжие волосы женщины были собраны в небрежный узел,

сколотый жемчужными шпильками. Одна прядь падала на полуобнаженное, белое плечо. Подол

темно-зеленого, легкого, бального платья чуть развевался под теплым, весенним ветром.

Изабелла поправила шаль тонкого кашемира и отпила шампанского.

В раскрытые двери доносился звук настраиваемых скрипок, шорох шелков, легкий шепоток гостей,

звон бокалов.

-Пас, - пробормотала ее партнерша. «Надо подумать, миссис ди Амальфи». Она отложила карты и

зорко поглядела на Изабеллу темно-серыми глазами: «Ваша племянница, Мэри - замечательная

девушка. Ей ведь уже двадцать лет, миссис ди Амальфи. Вы знаете, у нас, кроме Фредди, еще две

дочери, замужние. Мальчик - наследник всего».

-Текстильные мануфактуры, - вспомнила Изабелла, - пять тысяч человек на этого Брокхерста

работают. Один из самых богатых людей на севере Англии. Надо будет с Питером поговорить - что

он посоветует. Фредди этот приятный юноша, закончил Оксфорд, двадцать четыре года. И

вправду, пора жениться. Юноша Мэри от без ума, конечно, а вот она...

-Я поговорю с Мэри, миссис Брокхерст, - наконец, сказала Изабелла, - но, вы понимаете, я всего

лишь тетка, и, то дальняя. У девочки есть родители, хоть и в Америке...

Миссис Брокхерст положила унизанные кольцами пальцы на руку Изабеллы: «Вы, же им будете

писать, миссис ди Амальфи? Я могу надеяться, что вы, - женщина подняла темную бровь, -

замолвите словечко за моего мальчика?»

Изабелла только улыбнулась: «Давайте отложим партию и посмотрим на контрданс, молодежь

отлично танцует».

Миссис Брокхерст пробормотала что-то себе под нос. Шлепнув картами по столу , она последовала

за женщиной.

Восемь пар выстроились друг напротив друга. Изабелла сразу нашла глазами племянниц. Мэри

была в платье кремового шелка, мелкие, рассыпанные по плечам, темные кудряшки - украшены

венком из азалий.

-Вы знаете, мистер Брокхерст, - весело сказала Мэри, подавая руку своему партнеру, - в Китае

азалия называется «цветком дома». Мне дядя Джованни рассказывал. Так что спасибо за букет, -

она прикоснулась к своей тонкой талии.

-А в Европе, мисс Кроу, - высокий, светловолосый юноша вздохнул, - азалия означает

неразделенную любовь.

-Нет, нет, - рассмеялась Мэри, - вы еще во время котильона говорили о любви, мистер Брокхерст.

Даже стихи читали, отменные, надо сказать. А после этого обещали - до конца сегодняшнего бала

больше ни о чем таком не упоминать. Лучше расскажите мне о новых прялках. Я слышала, ваш

отец купил какой-то патент, - она подняла бровь.

Фредди улыбнулся: «У вашего дядюшки, мистера Кроу - отличные инженеры. Он, наверняка, нас

уже обогнал в усовершенствованиях. А ваши кузены уже вернулись к учебе? - спросил юноша.

-Сразу после Пасхи, - девушка подала ему руку, - раз Тедди уехал в школу, вы, мистер Брокхерст -

теперь лучший танцор в Лондоне. Вы скоро домой, в Бирмингем? - поинтересовалась Мэри.

-Это зависит от вас, - отчаянно ответил Фредди. Мэри нахмурила тонкую бровь: «Вы мне обещали,

помните. Лучше посмотрите, Мораг танцует с месье де Фонтене. Говорят, он бежал из Кале на

рыбацкой лодке, в шторм, совсем один. А вы могли бы отправиться во Францию, мистер

Брокхерст?- поинтересовалась Мэри.

Брокхерст замялся: «Я все-таки не военный, не моряк, мисс Кроу...»

-Да, - рассеянно отозвалась Мэри, глядя на угольно-черные, распущенные по плечам волосы

сестры. Они были увенчаны одной белой лилией, и платье у нее было - кипенно-белое. На нежной

шее играл бриллиантами маленький крестик. Тонкая рука в натянутой выше локтя шелковой

перчатке лежала в руке ее партнера.

Мэривспомнила пасхальные каникулы. Она катала Пьетро и Франческо по Темзе. Оставив

мальчиков приводить в порядок лодочный сарай, девушка поднялась наверх. Дверь скрипнула.

Мораг недовольно обернулась: «Мы с Тедди репетируем, для воскресного обеда. Мы будем петь

дуэт Папагено и Памины, из «Волшебной флейты». Что такое?»

-Ничего, - ответила Мэри, незаметно посмотрев на зардевшиеся щеки сестры. Тедди весело

сказал: «Вот это: «Mann und Weib, und Weib und Mann».

-Я поняла, - сердито заметила Мэри. «Вы к чаю спуститесь?»

-Конечно, - он облизнулся. «Тетя Изабелла обещала восточные сладости. В Итоне у нас их за

первый же день съедают, так что пока я дома, - Тедди потянулся,- я их не упущу.

Мэри закрыла дверь. Она услышала звуки фортепьяно и его красивый баритон: «Die süssen Triebe

mitzufühlen...Слушай внимательно, Мораг, сейчас ты вступаешь».

Мэри только вздохнула. Зайдя в свою спальню, девушка сбросила на кровать холщовую,

матросскую куртку: «Совсем с ума сошла, право слово. Ходит за ним, будто ее привязали. И не

поговоришь ведь, только фыркает».

-О чем задумались, мисс Кроу? - услышала она голос Фредди.

-О Франции, мистер Брокхерст, - коротко ответила Мэри. Она тут же обругала себя: «Зачем? Видно

же, - он ничем таким не интересуется. А что у нас родственники пропали - так дядя Дэниел скоро

приедет, и сын его светлости, из Вены, отправятся их искать. Тетя Изабелла велела - Тедди ничего

не говорить, граф Хантингттон сам ему скажет».

-Я передумала, - капризно заметила Мэри. «Почитайте мне еще стихи, мистер Брокхерст. У вас это

отлично получается. Что-нибудь из Кольриджа или Блейка».

Она увидела счастливую улыбку юноши и тихонько вздохнула: «Что тебе еще надо? Красивый,

богатый, без ума от тебя. У них особняк в Бирмингеме, имение, будешь спокойно жить..., Не по

любви, так, может, я ее и не дождусь».

-Очень красивая пара, - ласково сказала миссис Брокхерст Изабелле, глядя на сына. «А что леди

Кинтейл, - поинтересовалась она, - у нее ведь тоже много поклонников?»

-Леди Кинтейл пятнадцать лет, миссис Брокхерст, - сухо ответила Изабелла, - торопиться некуда.

-Смотрите, - ее собеседница вынула из бархатного мешочка лорнет, - какой поздний гость. Уже два

часа ночи, скоро будут подавать ужин, а он только приехал. Вы его знаете?

Изабелла взглянула на красивого, высокого мужчину, с коротко остриженными волосами, - по

новой моде, - русыми, играющими темным золотом в свете свечей. Он был в отлично сшитом

сюртуке цвета палых листьев, в безукоризненном, белом галстуке.

-Отменная осанка, - одобрительно кивнула миссис Брокхерст. «Военного сразу видно. Хоть он и в

отставке, должно быть. И он молод, не старше сорока».

Дэниел отдал лакею приглашение и вспомнил смех Питера: «Так ты с корабля - сразу ко мне.

Правильно. Его светлости еще нет, днями из Амстердама должен приехать. Они все на балу, -

Питер порылся на столе, и перебросил ему кусочек атласной бумаги, - скажи там, что ты вместо

меня».

-А ты на балы не ездишь? - поинтересовался Дэниел, грея в руках хрустальный стакан с бренди.

-Я дважды вдовец, - Питер показал на свои седые виски, - и мне уже пятый десяток. Какие балы?

Жить ты будешь здесь, комната тебе готова. Как вернешься - отсыпайся, а потом о делах

поговорим.

Питер откинулся на спинку кресла. Мужчина добавил, поиграв пером: «Я поеду с вами,

разумеется. Во Францию».

-Питер! - изумился Дэниел.

Синие глаза блеснули холодом.

-Во-первых, там женщины в опасности, а во-вторых, - Питер посмотрел на алмазный перстень, что

украшал его смуглую, сильную руку, - пять лет назад я не завершил то, что начал. Я привык, - он

ледяно улыбнулся, - не оставлять дела незаконченными, дорогой кузен. Нет смысла это

обсуждать, - Питер поднял ладонь, увидев, что Дэниел открыл рот, - я сказал, и будет так.

Дэниел нашел глазами красивую, невысокую женщину в темно-зеленом платье:

-Вот и кузина Изабелла, Питер мне ее правильно описал. Так вот кого покойный Сиди Мохаммед

мне сосватать хотел. Хороший выбор. Девочки, я вижу, танцуют, можно и нам.

Он усмехнулся, и, пройдя через толпу, поклонился: «Миссис ди Амальфи, простите мне мою

невежливость. Я ваш кузен, Дэниел Вулф, из Америки».

-Боже! - ахнула Изабелла. «Вы ведь, наверное, только приехали, кузен Дэниел».

-Сегодня пришвартовались в Лондонском порту, - сине-зеленые глаза заиграли смехом. «Когда я

служил в Континентальной Армии, дорогие дамы, у нас было слишком мало балов. Вообще не

было. Теперь я наверстываю то, что упустил, - женщины рассмеялись. Миссис Брокхерст спросила:

«Вы в Англии по делам, мистер Вулф?»

-В отпуске, - он все улыбался. «Я дипломат, посол по особо важным поручениям, работаю в нашем

Государственном Департаменте. Так могу я надеяться на танец, кузина Изабелла? - Дэниел подал

ей руку.

Они встали друг напротив друга. Изабелла тихо сказала: «Нас в Марокко сватали, господин

Даниял. Жалко, что мы с вами в Париже разминулись. Вы знаете, что Тео вышла замуж за Теодора,

в Петербурге? Они нам письмо прислали».

Дэниел кивнул. «Питер мне говорил. Я здесь по его приглашению, обманным образом, так

сказать».

Изабелла весело сморщила нос: «Я уверена, что, пока вы в Лондоне - вас будут рады видеть в

хорошем обществе, кузен Дэниел. Вы обязательно должны познакомиться с моим мужем. Он

сейчас в Кембридже, преподает, но на выходные приезжает домой».

-Буду рад, - Дэниел вдохнул запах роз: «Недолго тебе послом оставаться, милый мой, как

вернешься - надо будет в отставку подавать».

Он вспомнил ласковый голос Салли: «Смотри, он совсем белокожий, наш маленький Нат». Дэниел

нежно коснулся темно-каштановых волос. Мальчик открыл карие глазки. Посопев, он прижался к

смуглой груди матери. «Спасибо, спасибо, любовь моя, - Дэниел поцеловал теплый висок

женщины и, достал из кармана сюртука бархатный футляр: «Это тебе».

Крупные жемчужины цвета слоновой кости перемежались с ограненными бриллиантами. Он

приложил к ее шее ожерелье: «Когда я вернусь - мы с тобой поедем в Филадельфию и

поженимся. И маленького Ната я признаю, - он так и стоял на коленях, обнимая их двоих.

-А она отлично танцует, - усмехнулся Дэниел. «Принцесса Марокко. Пока я не женат, можно и

развлечься. Салли все равно ничего не узнает, между нами океан. Кузина Изабелла, - он

наклонился к нежному уху: «Мне очень жаль, что из того сватовства так ничего и не вышло,

кузина. Теперь я вижу, что много потерял».

Она только мимолетно покраснела и продолжила танцевать.

Над, Ганновер-сквер занимался нежный, весенний рассвет, когда невысокий, светловолосый

мужчина, в куртке моряка и холщовых брюках, с потрепанной сумой через плечо, постучал в

дубовую дверь под золоченым вороном. Изящные буквы блестели в первых лучах солнца: «Клюге

и Кроу. Anno Domini 1248».

Запахло жареным беконом и кофе. Джон пожал сильную руку: «Я уже в Уайтхолле побывал, но там

меня не кормили. Вся надежда на то, что у богатейшего промышленника Англии найдется пара

яиц в кладовой».

-Я всего лишь седьмой, если брать в расчет чистый капитал, без оборотных средств, -

запротестовал Питер, снимая холщовый фартук. «Дэниел спит еще. Они вчера поздно с бала

вернулись. То есть сегодня, - улыбнулся мужчина.

-Вовсе я не сплю, - раздался голос с лестницы. Дэниел протянул руку: «Вы на отца похожи, как две

капли воды, граф Хантингтон. Мы с ним подружились, когда Парижский договор подписывали. Вы

в это время, кажется, уже в Мадриде были. Очень приятно».

-Просто Джон, - отмахнулся мужчина.

-Да, я тогда только начинал карьеру, так сказать, - тонкие губы графа улыбнулись, - хотя какая у нас

карьера? Это вы, дипломаты, блистаете в дворцовых залах. Мы в это время прочищаем дымоходы

в тех самых дворцах, - Джон расхохотался: «Эта девочка, дочь Гениси…Она ведь здесь. Господи, я

ее и не видел никогда. Гениси…, - он вспомнил тонкие, смуглые руки, что обнимали его за шею,

задыхающийся, ласковый голос: «Я так люблю тебя, Большой Джон!», и вздохнул: «Пора за стол,

господа».

Уже за кофе он выложил из своей сумы старые, потрепанные газеты. Джон подвинул их

мужчинам: «Интересное чтение. Как вы, наверное, знаете, прошлой осенью погибли все генералы

Католической Королевской Армии. После битвы при Савене остатки отрядов ушли в леса. Но де

Шаретт, по слухам, жив, а тут еще вот это…- он указал на статью.

-Слухи о так называемой банде Волчицы, орудующей в глухих районах Бретани, - прочел Питер, -

совершенно необоснованны. Республиканская армия держит эту местность под строгим

контролем, поэтому все, кто распускает такие сплетни - являются врагами революции. Это же

«Папаша Дюшен», - поморщился Питер, - желтый листок.

-В них тоже иногда печатают полезные вещи, - заметил Дэниел. «Ты думаешь…, - он не закончил и

взглянул на Джона.

Тот пожал плечами.

-Кто говорит, что отца и Марту казнили, кто - что они сбежали в Вандею. Об Элизе вообще ничего

неизвестно, как и о Констанце. Лавуазье все еще в тюрьме Порт-Либр. Я считаю, что нам надо

разделиться, - Джон достал простой портсигар. Распахнув двери в сад, он закурил: «Ты, Дэниел,

едешь через Амстердам - в Париж, со своим дипломатическим паспортом. Ищешь там Констанцу и

выполняешь еще одно маленькое, - он подмигнул Питеру, - поручение».

-Я бы и сам мог, - недовольно отозвался Питер, убирая со стола.

-Мы с тобой и так головой рискуем, - Джон стряхнул пепел, - дальше Вандеи нам забираться

нельзя. Меня в Париже эшафот ждет, и тебя тоже, поверь . Там сейчас не церемонятся со

шпионами.

-Дэниел сам переговорит с этим человеком, Робеспьером давно недовольны, просто надо, - граф

пощелкал пальцами, - как-то их подтолкнуть к действиям. Вот мы и подтолкнем. Дэниел отплывет

из Дувра, легально, и легально же пересечет границу Франции. Вот только как Констанцу

вывозить, если она жива…, - Джон вздохнул.

-Выпишу ей американский паспорт, - усмехнулся Дэниел, - у меня есть и бланки, и печать. Вам бы я

тоже мог их сделать…- он взглянул на Джона.

Тот замахал рукой, разгоняя дым:

-Нет, нет, крестьяне в Вандее еще не научились читать по-английски. Любой комиссар Конвента,

завидев вашу печать, тут же полюбопытствует - что это два американца делают в бретонской

глуши. Заодно решит нас подержать в тюрьме, на всякий случай. Мы с Питером найдем в Плимуте

надежного человека, - у меня есть один на примете, - и отправимся в страну, известную своим

девизом: «Kentoc'h mervel eget bezañ saotret », - Джон улыбнулся.

Питер перевел: «Лучше смерть, чем бесчестие. У меня шахты в Уэльсе и Корнуолле. Нахватался,

языки-то похожи».

-Это нам очень поможет, - задумчиво протянул Джон. «Так что проведем воскресенье в

Мейденхеде и разъедемся - ты в Дувр, а мы в Плимут».

-Кто едет в Плимут? - раздался звонкий голос с порога. Джон замер. «Господи, - подумал он, - я не

верю. Я ее последний раз видел, как она еще малышкой была…»

Зеленые глаза блеснули, мелкие кудряшки упали на плечи, красивые, пухлые губы улыбнулись.

Она была в утреннем, закрытом платье из тонкого муслина и пахло от нее - свежей, будто

родниковой водой, травами, весенним ветром.

Мэри взглянула в светло-голубые, прозрачные глаза: «Здравствуйте, дядя Джон. Вы меня малиной

кормили, помните?».

-Помню, мисс Кроу, - сглотнул он. Склонившись, Джон поцеловал маленькую, смуглую, сильную

руку.

Джон откинулся на спинку мраморной скамейки. Он ласково посмотрел на Мораг: «Ты прости,

племянница, что я тебя рассматриваю. Ты очень на маму свою похожа».

Мораг зарделась, и повертела в руках вышивание: «Мама Мирьям мне говорила, дядя Джон…Вы

очень мою маму любили. И бабушка Онатарио тоже о вас рассказывала».

-Любил, - он исподтишка взглянул на раскрытые двери гостиной. Изабелла сидела, склонившись

над альбомом, что-то чертя. Мэри, напротив, сосредоточенно читала книгу. «Путешествия Дина

Магомета», - увидел Джон название. «Это же об Индии, новое издание. Господи, что это я,

краснею, что ли?».

-Мы тогда совсем юными были, - улыбнулся он. «И деда я твоего знал, Скенандоа, так что, - он

поцеловал Мораг в белый, высокий лоб, - у тебя замечательная родня. Ей гордиться надо».

Девушка помолчала. «Дядя Джон, - грустно сказала она, - у меня ведь и отец был. Вы его тоже

встречали. То есть, для меня он не отец, конечно, но все равно…, - Мораг смешалась и покраснела.

-Мы же за наших родителей не отвечаем, - Джон пожал ее хрупкую руку. «Отец Тедди и Дэниела

владел рабами, а для них - нет ничего, хуже рабства. Так что я уверен, милая, что и ты - вырастешь

такой, как твоя мама была».

-А какая она была? - с интересом спросила Мораг.

Джон задумался: «Она не боялась любви, милая».

-Я тоже не боюсь, - сказала себе Мораг. «Я сделаю то, что решила, вот и все. Тогда Тедди будет со

мной. Он никогда меня не бросит, он человек чести».

-Чай готов, - позвал их Питер. Джон, поднимаясь, предлагая руку Мораг, посмотрел на женщин в

гостиной - Мэри отложила книгу. Он вздохнул: «Брось, ты с ума сошел. Молодая, красивая

девушка, а ты - старый холостяк. Оставь, граф Хантингтон».

Мэри взглянула в сад: «Он совсем не изменился, Большой Джон. Только возмужал, загорел, вот и

все. Улыбка у него такая же, как была. Как солнце», - она мечтательно закрыла глаза и услышала

голос Изабеллы: «Все же тебе стоит подумать о мистере Брокхерсте».

-Тетя, - с чувством ответила Мэри, - я о нем, думаю ровно столько же, сколько о мистере Дине

Магомете, что написал вот эту книгу. Даже меньше, потому что мистер Магомет изъездил всю

Индию, а мистер Брокхерст дальше Грейт-Ярмута и носа не высовывал, - Мэри фыркнула, выходя

из гостиной. Изабелла, захлопнув альбом, развела руками.

Уже в кабинете, распечатывая дневную почту, Питер пробежал глазами какое-то письмо: «Майкл

приезжает вместе с Джованни. Они привозят Тедди, в Итоне согласились отпустить его на

несколько дней. Джон, ты с ним поговори, только осторожно. Мальчику семнадцать лет,

совершенно незачем ему с нами во Францию ехать.

-Конечно, - кивнул Джон и запер дверь: «Итак, Дэниел, человека, с которым ты встретишься в

Париже, зовут месье Жозеф Фуше…»

Но все время, пока он говорил, пока они просматривали карты Бретани, Джон видел перед собой

большие, веселые глаза, сладкие, цвета темной малины, губы. Он слышал нежный голос:

«Конечно, я хожу под парусом, дядя Джон. Папа меня с четырнадцати лет помощником брал. По

моим лоциям все озеро Эри плавает. Помните наше Эри? - она улыбнулась. Джон тихо ответил: «Я

все помню, мисс Кроу».

-Все, - повторил он про себя и разозлился: «Прекрати! Нашел время об этом думать!»

-Высадимся мы здесь, - указал он сигарой на карту, - и пойдем на северо-восток, в самую глушь,

избегая городов. Найдем хотя бы де Шаретта, выясним, что он знает об этой банде, а потом будем

действовать дальше.

-Но почему ты так уверен, что они в Вандее? - удивился Дэниел. «Если они живы, конечно».

-Потому, - Джон потушил окурок, - что я знаю своего отца, и Марту. Они не из тех, что сдаются,

дорогой мой, не из тех, что бегут. Они будут воевать дальше.

-Да, - тихо сказал Дэниел, вспомнив упрямые, твердые, зеленые глаза, - в этом ты прав.

Сидя за чаем, Мэри весело помахала каким-то письмом:

-Тетя Изабелла, миссис Брокхерст приглашает меня за город на несколько дней. Можно, я поеду?

Они снимают этаж в гостинице, в Ричмонде.

Изабелла пробежала глазами ровные строки. Женщина озабоченно заметила: «Но ведь тебя туда

отвезти надо, милая..., Мы в Мейденхед только в пятницу собираемся».

-Совершенно незачем беспокоиться, тетя, - девушка пожала стройными плечами и потянулась за

сливками. «Они живут на Стрэнде. Я просто возьму наемную карету, вот и все. А оттуда все вместе

отправимся в Ричмонд».

-И все же тебя надо проводить, - Изабелла нахмурила тонкие брови. Мораг сидела, задумчиво

глядя куда-то вдаль, на вечернее небо. «Тедди будет в Мейденхеде, - сказала себе она. «Мэри

уезжает, и все остальные тоже. Дядя Джованни и тетя Изабелла, как обычно, из спальни выходить

не будут, - она покраснела, - вот и отлично. Никто нам не помешает. А Майкл? Майкл за книгами

будет сидеть».

Мораг услышала голос сестры: «Тетя Изабелла, тут десять минут до Стрэнда. Я ведь и в

библиотеку одна хожу, и в лавки..., Тем более, я в карете буду».

-Хорошо, - сдалась Изабелла, - только непременно пошли мальчика из гостиницы, с запиской, что у

тебя все в порядке.

-А как же, - беззаботно отозвалась Мэри. Девушка вскочила: «Я тогда собираться пойду».

-Надо же, - усмехнулась Изабелла, помешивая чай, - а говорила, что Фредди Брокхерст ей не

интересен. Ох уж эти девушки, - она взглянула на Мораг: «Ей пятнадцать только. Совсем ребенок,

ничего такого на уме нет».

-А я вышивать пойду, тетя, - улыбнулась Мораг, - раз Тедди приезжает, я хочу закончить для него

эти платки, с монограммами.

Она вышла из гостиной. Пройдя мимо библиотеки - из-под двери тянуло табаком, Мораг увидела

сестру. Мэри стояла, рассматривая резные, дубовые панели на стене.

-Ты же собираться хотела, - удивилась Мораг.

-Я здесь мышь видела, - рассеянно ответила Мэри. «Жду, может, пробежит, еще. Надо дяде

Питеру сказать».

Мораг пожала плечами: «Первый раз слышу, чтобы тут мыши были». Она поднялась на второй

этаж, Заперев дверь, раздевшись, девушка в одной рубашке прошла в умывальную.

-Ему понравится,- Мораг распустила волосы, упавшие черной волной на плечи. Она посмотрела на

маленькую грудь, и, повертелась перед зеркалом:

-Я совсем ничего не знаю. И не надо, просто буду делать так, как он скажет. Мужчинам по душе,

когда девушка их слушается, я это уже поняла. Потом мы поженимся, после такого Тедди никогда

меня не бросит. Он джентльмен и сделает предложение. Подождем, пока он университет

закончит, ничего страшного.

Она сладко вздохнула, и, устроившись на постели, закрыла глаза.

Мэри зашла в соседнюю спальню и пробормотала: «Плимут, значит. Таверна мистера Берри,

спросить капитана Фэрфакса. Вот и спросим».

Девушка присела к бюро и быстро написала: «Дорогая миссис Брокхерст, большое спасибо за

ваше приглашение. К сожалению, я вынуждена его отклонить по семейным обстоятельствам.

Примите уверения, и так далее, искренне ваша, мисс Мэри Кроу».

Она запечатала письмо. Раскрыв саквояж, девушка стала собираться. Уже спустившись вниз, глядя

на Изабеллу, что стояла на крыльце дома, Мэри вздохнула:

-Я ему не нравлюсь, конечно. Кто я такая, рядом с ним? Но это все неважно, помни, что папа

говорил: «Если люди в опасности, то надо забыть все и идти к ним на помощь».

-И ты так всегда делал, папа? - Мэри подперла подбородок кулачком и посмотрела на шпагу

Ворона, что висела над камином. За ставнями дома выла зимняя вьюга, потрескивали фитили

свечей.

Отец раскурил трубку и долго молчал:

-По молодости, как еще в британском флоте служил - прошел мимо торгового корабля, на который

пираты нападали. Не прошел бы - твою тетю Эстер не продавали бы на аукционе. Хотя нет худа без

добра - он усмехнулся, - видишь, она так с первым мужем своим познакомилась, а дядя Иосиф - с

тетей Джо. Но знаешь, - он погладил короткую бороду, - мне тут дядя Меир отрывок показал, из

Талмуда. Там написано: «Если не я для себя, то кто для меня? Если я только для себя, то, что я?

Если не теперь, то когда же?». Вот так-то.

-Если не теперь, то когда же, - напомнила себе Мэри, и поцеловала тетю: «Я вам из гостиницы

записку пошлю, и из Ричмонда тоже. Не волнуйтесь».

-Из Плимута, - поправила она себя, садясь в карету.

-Вот здесь остановитесь, - попросила Мэри кучера, когда они доехали до Стрэнда, - и ждите меня.

«Миссис Брокхерст, сейчас, наверное, к обеду переодевается, - усмехнулась Мэри, - и Фредди

тоже. Никакой опасности нет».

-Отнесите вот эту записку вашей постоялице, миссис Брокхерст, - попросила Мэри у стойки, - и

дайте мне лист вашей бумаги и конверт.

-Дорогая тетя Изабелла, - писала она, - я уже в «Эксельсиоре». Сегодня после обеда мы уезжаем в

Ричмонд. Миссис Брокхерст шлет вам привет».

-Отправьте мальчика на Ганновер-сквер, - попросила Мэри, оставив на стойке письмо и

серебряную мелочь, - особняк мистера Кроу. Для миссис Изабеллы ди Амальфи.

Она вернулась в карету: «На плимутскую дорогу, пожалуйста».

Остановив экипаж перед невидным постоялым двором, расплатившись, Мэри посмотрела на

запад. Солнце медным диском висело в закатном небе, метались, кричали чайки. Она, чему-то

улыбнувшись, потянула на себя хлипкую дверь.

-Комнату на час, ножницы, и лошадь, - велела девушка. Мэри орудовала ножницами перед

тусклым, старым зеркалом и считала в уме:

-Двести миль до Плимута. Через два дня я уже буду там. Сегодня среда. Они только в воскресенье

выедут. Хватит времени на то, чтобы найти этого капитана Фэрфакса - он, наверное, родственник

тому Фэрфаксу, о котором дядя Иосиф рассказывал. Найти его, и наняться на корабль.

Французский язык у меня, как родной, спасибо папе. Все будет хорошо.

Невысокий, смуглый юноша встряхнул коротко остриженными, кудрявыми волосами. Накинув

холщовую куртку, подхватив саквояж, он выбежал во двор.

-Поели бы, мистер, - недовольно сказал слуга, передавая ему поводья гнедого жеребца.

-В Плимуте поем, - юноша рассмеялся. Ловко вскочив в седло , он погнал коня быстрой рысью на

юго-запад. Над полосой заката, в зеленоватом, прозрачном небе, уже была видна молодая луна.

-Уважаемый мистер Бромли, в случае моей смерти распоряжения по исполнению завещания

остаются в силе, с одним изменением - единственным душеприказчиком, а также опекуном над

капиталом, до достижения моим сыном Майклом совершеннолетия, становится мистер Джованни

ди Амальфи, - Питер расписался. Нагрев сургуч, он приложил свою печать.

-Правильно, - смешливо сказал Джон, гладя крупного, черного, холеного кота, что раскинулся у

него на коленях.

-А то вдруг я тоже из Франции не вернусь. Жалко, - он потянулся. Гато с недовольным мяуканьем

соскочил на персидский ковер. «Род может прерваться. Надо было мне раньше жениться. Хотя, -

мужчина развел руками, - таких женщин, как моя мачеха, редко встретишь, а другая меня не

вытерпит».

В библиотеке было тихо, пахло - неуловимо, тонко, - розами. Джон, подняв глаза, увидел Изабеллу

и Дэниела. Они, сидя на скамейке в саду, о чем-то разговаривали.

-Жениться, - рассеянно сказал Питер. Он почувствовал, как заныло сердце - там, под сюртуком,

под рубашкой, рядом с аккуратным шрамом. Питер вспомнил, как, вынырнув из тяжелого,

опиумного сна, он услышал веселый голос профессора Бойера: «Все прошло удачно, месье Кроу.

Пуля не задела никаких важных сосудов. Просто место такое, - хирург пожал плечами, - опасное,

сердце рядом. Я его видел, кстати, - Бойер снимал измазанный кровью фартук.

-Кого? - выдавил из себя Питер, разомкнув пересохшие губы.

-Ваше сердце, - ласково ответил Бойер. «Оно у вас отменное. До ста лет проживете, месье Кроу.

Конечно, - профессор усмехнулся, - если у вас больше не случится всяких там дуэлей. А теперь, - он

вытер со лба Питера холодный пот, - вам надо лежать. До осени. Потом я вам разрешу сесть,

ходить, а на Рождество уедете в Англию».

Питер подвигал правой рукой. Неожиданно для самого себя мужчина улыбнулся: «А писать мне

можно, профессор? И читать?».

-Ради Бога, - отозвался Бойер. «Так даже веселее выздоравливать будет. Что, - он стал мыть руки в

тазу, - хотите, раз у вас досуг появился, провести время за книгами?»

-Отнюдь, - хмыкнул Питер, - у меня дело, профессор Бойер. На меня двадцать тысяч человек

работает - от Лидса до Бомбея, и от Корнуолла до Кантона. Буду управлять им из Парижа, раз уж

такое , - он скосил глаза на повязку, - со мной случилось.

-И неплохо управлял, - усмехнулся он. Сердце все побаливало. Питер понял, что думает о ней. У

нее были бронзовые, падающие на плечи волосы, зеленые, веселые глаза. Она наклонялась над

его изголовьем и подносила к губам ложку с бульоном.

-Да я бы и сам..., - попытался запротестовать Питер.

На него повеяло жасмином. Твердый голос сказал: «Нет, дорогой мой. Я установила дежурство, мы

с Элизой и Тео будем меняться. К Рождеству оправишься, не сомневайся».

-Оставь, оставь, - велел он себе. «Даже если она жива, она тебя никогда не любила. И не

полюбит».

-Майкл, - закончил он бодро, надписывая конверт, - остается наследником. Впрочем, он, скорее

всего, наймет управляющих, для торговли. Он в этом совсем не разбирается, в отличие от

инженерного дела.

Джон отворил большие окна, что выходили в сад. Присев на широкий подоконник, он раскурил

сигару.

-А ты, я вижу, - ядовито заметил граф, - из Франции собрался в гробу возвращаться.

-Учитывая, чем закончилась моя последняя поездка туда..., - начал Питер, но Джон улыбнулся:

-Ерунда. Съездим в Вандею, привезем всех домой, а месье Робеспьер не переживет этого лета,

слишком многим он насолил. И твои деньги помогут.

-Жаль, что я не посмотрю на то, как ему будут отрубать голову, - заметил Питер. «Ничего, в газетах

прочитаю. Так ты думаешь, твой отец, и, - он заставил себя произнести ее имя, - и Марта…, они

живы?»

-Больше, чем уверен, - ответил Джон. «Папа не мог просто так погибнуть. Все будет в порядке, - он

стряхнул пепел и крикнул: «Пошли пить чай!»

-Кузина Изабелла хочет показать мне свою мастерскую, - Дэниел подал ей руку, - мы к вам

присоединимся.

Дэниел взглянул на изящный, чуть покачивающийся стан женщины, на белоснежную кожу

декольте, - на ней было перехваченное под грудью платье, из зеленовато-серого, в цвет глазам,

шелка. Он спросил: «Вам нравилось в Марокко, кузина Изабелла?»

-Очень, - она погрустнела. «Жаль, что его величество..., мой отец, умер, так и не успев увидеть

внука. Мы хотели повезти туда Франческо, однако он был еще маленький. Папа нам оставил

большие деньги, - Изабелла вздохнула,- но ведь не это главное..., Он был удивительно

благородным человеком, кузен Дэниел, умным, талантливым».

-Он опередил свое время, - согласился Дэниел, пропуская ее вперед, в просторную, занимающую

весь верхний этаж дома, студию. На отполированном паркете лежали лучи солнца. «Конечно, -

подумал Дэниел, - это опасно. Ее муж может вернуться. Но мне много времени не надо. Приеду из

Франции и как следует, ей займусь, обстоятельно. Она очень, очень хороша, хотя и в возрасте,

конечно. Он указал на искусно сделанную модель шахты: «А это что, рядом?».

-Рабочий поселок, - радостно сказала Изабелла. «Я, наконец-то, уговорила Питера строить жилье

рядом с шахтами и мануфактурами. Типовое, оно недорого стоит». Изабелла подняла модель

дома:

-Внизу кухня и гостиная, наверху три спальни. За домом участок, там можно выращивать овощи,

поставить курятник..., Рабочие будут их арендовать по сниженной цене, а после десяти лет - смогут

выкупить в собственность. Здесь же, в поселке, будет начальная школа, кабинет врача..., - Дэниел

положил руку поверх ее пальцев и наклонился:

-Я смотрю на вас и думаю - вы могли бы стать моей женой, кузина Изабелла..., Давайте попробуем

представить, что так и случилось…, Я ведь уезжаю, и могу не вернуться. Я вижу, что вам этого

хочется...

Он вздрогнул и почувствовал лезвие ножа, упершееся куда-то пониже живота.

-Кузен Дэниел, - сказал холодный голос, - я сама делаю все эти модели. Ножом я владею отменно.

И рука у меня верная. Вы лучше попробуйте представить, что вам делают обрезание, - Изабелла

пошевелила лезвием. Он поежился - струйка пота потекла по шее.

-Потому что без этого вы бы не смогли стать правоверным, господин Даниял, - издевательски

протянула женщина.

-И моим мужем, конечно, тоже. Очень хорошо, что сватовство провалилось, - Изабелла отступила

от него, и отложила нож: «Я бы не хотела быть вашей женой, кузен Дэниел. Надеюсь, что...»

-Простите, - он стиснул руку в кулак. «Такого больше не повторится, кузина».

-Очень хорошо, - сухо ответила женщина с порога. «Спускайтесь к чаю».

Он все-таки не выдержал, - зайдя в свою спальню, запершись, он расстегнулся: «Белую. Я хочу

белую женщину».

-Женюсь, - решил Дэниел, вымыв руки.

- Не на Салли. Она меня любит, она поймет. Объясню ей, что я это делаю ради страны, что я не

могу уходить в отставку..., Женюсь на белой девушке. Тогда можно будет остаться в департаменте,

лет через десять стать государственным секретарем..., Салли и маленького я буду обеспечивать,

конечно. Буду жить на две семьи, так половина администрации делает, тот же Джефферсон, а он в

президенты метит. Отлично, - он взял маленькую шкатулку, что стояла на столе орехового дерева,

и полюбовался темной жемчужиной в золотом кольце.

-Не зря я его с собой взял, - хмыкнул Дэниел, - встречу какую-нибудь хорошенькую парижанку и

женюсь. Можно прямо во Франции.

Он причесался. Сменив рубашку, застегивая на ходу сюртук, Дэниел побежал вниз - со двора уже

был слышно ржание лошадей и веселый голос: «Франческо и Пьетро взяли с меня обещание, что я

привезу им сладостей, тетя Изабелла!».

-Тедди, - Дэниел обнял брата: «Да ты меня перерос, во мне шесть футов один дюйм, а в тебе

сколько?»

-Шесть и три, - задорно ответил Тедди. «У нас тут новая игра появилась, в школе Регби. В Итоне в

нее тоже играть стали. С мячом. Я в команде за нападающего, - он повел широкими плечами и

обернулся:

-А это Майкл Кроу, гений математики, лучший студент дяди Джованни.

Невысокий, изящный юноша подал Дэниелу руку. Чуть раскосые, голубые глаза улыбнулись:

«Тедди преувеличивает, конечно...»

-Ничего он не преувеличивает, - высокий мужчина, с почти седой головой, похлопал Майкла по

плечу. - Уже пять публикаций, а ведь всего девятнадцать лет. Я бы его, конечно, при себе оставил,

в ассистентах, но Майкл у нас практик. Под землю рвется, как Теодор. Джованни ди Амальфи, - он

пожал руку Дэниела. «Муж знаменитого архитектора и скромный преподаватель в Кембридже».

-Профессор, - смеясь, поправила его Изабелла. Дэниел заметил ее томный взгляд: «Он же старик,

что она в нем нашла? Даже самая талантливая женщина все равно глупа. И эта тоже - иначе бы она

от меня не отказалась».

-Сейчас позову Мораг..., - начала Изабелла. Девушка уже спустилась вниз:

-Я тут. Здравствуйте, дядя Джованни, Майкл. Здравствуй, Тедди, - она покраснела: «Он станет

моим мужем. Как в «Ромео и Джульетте». Можно сбежать, - поняла Мораг. «В Шотландию, в эту

деревню. Гретна Грин, кажется. Там не нужно согласие опекунов для брака, и юношам можно

жениться с четырнадцати лет. А девушкам - с двенадцати. Так и сделаем, после того..., - она

почувствовала, как зарделись ее щеки и выдохнула: «Я подам чай, тетя Изабелла».

- Мэри уехала к Брокхерстам, они в Ричмонде, - заметила Изабелла, когда они уже шли в гостиную.

Муж взял ее за руку. Замедлив шаг, Джованни шепнул: «Давай обойдемся без чаю. Мораг там

похозяйничает».

Изабелла усмехнулась, и громко сказала: «Нам надо обсудить проект новой шахты, дорогие, так

что мы поднимемся наверх. Мораг за вами поухаживает».

-Хорошо, - обернулся Майкл: «Я сейчас, позову папу».

В библиотеке пахло хорошим табаком, отец сидел за столом, углубившись в какие-то подсчеты,

граф Хантингтон пристально рассматривал карту Бретани.

-До чая мы так и не добрались..., - рассеянно пробормотал Джон, делая пометки на полях.

-Его уже накрыли, - вежливо заметил Майкл, прислонившись к двери. Он оглядел мужчин:

«Здравствуй, папа. Здравствуйте, дядя Джон. Я еду с вами во Францию».

Уже после чая, выйдя в сад, присев на скамью, Питер снял очки. Он растерянно спросил: «Мальчик

мой, зачем тебе это?»

Майкл забрал у него из рук очки и ласково ответил: «Вот затем, папа. В последний раз ты полгода

в постели пролежал, и я не хочу тебя терять. Я отлично стреляю, хороший наездник. Ты меня

прости, - Майкл прижался щекой к его плечу, - мне девятнадцать, а тебе за сорок».

-Сорок два всего лишь, - недовольно пробормотал мужчина. «Не делай из меня старика».

Он закрыл глаза и услышал жужжание пчел. Пригревало солнце. Питер подумал: «Хорошая весна в

этом году. Господи, только бы все живы остались. Ладно, - он вздохнул, - делай, что должно и будь,

что будет».

-Мне сон снился, - неохотно заметил Майкл. «Я, конечно, не верю во все это, папа…, - он

посмотрел на лицо отца. Тот так и сидел, не поднимая век: «Мне тоже. Я тебе медальон отдам,

если хочешь. Завтра, когда мы в Плимут поедем».

Майкл взял его руку - такую знакомую, ту, что крестила его на ночь, что вкладывала в его пальцы

перо, и показывала, как писать буквы, ту, что гладила его по голове. Юноша пожал сильные

пальцы: «Хочу. Спасибо, папа».

-Тебе спасибо, сыночек, - Питер приоткрыл один синий глаз, и усмехнулся: «Экзамены ты, значит,

досрочно сдал. Хитер, дорогой мой, ох и хитер. Готовился».

-В тир ходил, - заметил Майкл. «Только Тедди все равно лучше меня стреляет, - он посмотрел на

каштановую, кудрявую голову кузена, что возвышалась над живой изгородью из кустов роз.

-Джон сейчас с ним поговорит, - понял Питер, - как раз перед отъездом нашим. Джованни с

Изабеллой потом присмотрят за мальчиком - еще, не приведи Господь, во Францию вздумает

бежать. Все же мать…, - он опять ощутил, как заныло у него сердце.

Майкл сидел, глядя на блестящую ленту Темзы, на птиц, что летели куда-то на юг. Последние

недели, в Кембридже, ему снилась она - как тогда, исчезающая в туманной дымке, что висела над

каким-то озером. Она была старше, выше, с коротко остриженными, белокурыми волосами. Она

поворачивалась, и Майкл видел кровавые впадины на месте ее глаз. «Не успеешь, - слышал

Майкл. Потом Элиза уходила, растворяясь в серой мороси. Он, проснувшись, тяжело дыша,

шептал: «Успею».

-Майкл, - он вздрогнул от тихого голоса отца, - я подумал…Раз дядя Теодор теперь в Петербурге,

может быть, стоит попросить его - пусть узнает, что с твоим, - Питер твердо выговорил: «Отцом».

-Ты думаешь, он жив? - помолчав, спросил Майкл. «Двадцать лет прошло, папа».

-Все равно, - Питер поднялся и, забрав у него очки, усмехнулся: «Стрелять буду в них, не

промахнусь. Все равно, дорогой мой, - повторил он, - я напишу дяде Теодору. Вдруг, что-нибудь и

удастся выяснить…, - он развел руками. Майкл, почесав темно-каштановые волосы, согласился:

-Так будет правильно. Спасибо тебе, папа. Пойдем, - он подтолкнул отца к дому, - покажу тебе

новые чертежи. Помнишь, я рассказывал тебе о молодом инженере, мистере Третвике, из

Корнуолла? Мы с ним кое-что придумали.

Они пошли к дому. Мораг, что сидела с книгой на расстеленной по траве шали, обернулась - двое

мужчин, - пониже и повыше, - шагали к реке.

-Завтра, - повторила она себе, закрыв глаза, чувствуя на лице свежий ветер, вдыхая запах нежной,

весенней листвы. «Завтра я стану его женой, перед Богом, и нас уже никто не сможет разлучить».

Джон присел на замшелое бревно. Закурив сигару, выдохнув дым, он посмотрел на ивы, что

купали свои ветви в зеленой, широкой реке.

-Нет ничего лучше Англии, - подумал он. «Хватит, привезу папу с Мартой и Элизой домой, и

отправлю в Оксфордшир. Пусть розы выращивают и возятся на пасеке. Ездят на охоту, принимают

гостей…Папе шестой десяток, пора и в отставку».

-В общем, - заключил он, - нет никакой причины волноваться, Тедди. Мы поедем во Францию и

обо всем позаботимся.

Юноша поднял какой-то камешек. Бросив его в реку, выдохнув, он повернулся к Джону.

-Почему, - гневно спросил Тедди, - почему мне никто никогда ничего не рассказывает? Пропали

моя мать, мой отчим, моя сестра, - а я должен сидеть в проклятой школе, и писать выпускную

речь на латыни, вместо того, чтобы…- он осекся и послушно сел рядом с Джоном. Тот потянул его

за рукав охотничьей куртки.

-Это мой отец, моя мачеха и моя сестра, - просто сказал Джон, обняв его за плечи. «А ты мой брат,

Тедди, хоть и не по крови…»

-Мы все родственники, - угрюмо отозвался юноша, - одна семья. Спасибо миссис де ла Марк, - он

улыбнулся.

-Джон увидел, как юноша достает портсигар. Тедди, заметив его взгляд, оскорблено пожал

плечами: «Мне семнадцать через неделю, и я на каникулах, тут не школа».

Он чиркнул кресалом и вздохнул: «Майкл отправляется с вами, я слышал. Он всего на два года

меня старше».

-Вот именно, - Джон, как ребенка, погладил его по голове. «Твоя мама бы первая запретила тебе

появляться во Франции, милый. Думаешь, ей легко тебя будет потерять?»

-Я хорошо стреляю, - все упрямился Тедди, - и французский у меня, как родной. И Париж я знаю, я

там….

-Да это все понятно, - Джон забрал у него сигару и затянулся: «Отменные. Впрочем, у тебя

отличный вкус, дорогой мой, - он одобрительно посмотрел на замшевую, цвета табака куртку, и

высокие сапоги из мягкой кожи. «К тому же, - он потрепал юношу по плечу, - ты наследник

Бенджамин-Вулфов, не забывай».

-А если мама….- начал Тедди, но Джон приложил палец к его губам: «Все будет хорошо. Просто

поверь мне. Летом ты увидишь и маму, и Элизу, и своего отчима, то есть, - мужчина усмехнулся, -

моего отца. Может, они к выпускной церемонии еще успеют, и услышат, как ты выступаешь. О чем

будешь говорить? - поинтересовался Джон.

-Народное волеизъявление как механизм демократического устройства общества, - отчеканил

Тедди и ухмыльнулся: «Я американец, мне можно. Буду доказывать, что необходимо всеобщее

избирательное право - вне зависимости от расы и религии. А ты о чем говорил? Ты же был

королевским стипендиатом, - вспомнил Тедди.

-Я, - усмехнулся Джон, - говорил о том, как нам удержать колонии, дорогой брат. Tempora

mutantur et nos mutamur in il is, - он вскочил: «Пошли, возьмем Дэниела и порыбачим, вечером тут

отличный клев. Эти, - он кивнул на дом, - будут свою паровую тележку обсуждать, а мы подышим

речным воздухом.

Тедди взглянул на закатное небо: «Только бы у них все получилось».

Два всадника медленно ехали по узкой тропинке. Утренний лес был тихим, на траве сверкали

капли росы. Наверху, в кронах деревьев, курлыкали голуби. Мораг, в темно-красной амазонке,

внезапно свернула направо и позвала: «Тедди, смотри! Тут ручей».

Она спешилась, и привязала лошадь к дереву, вглядываясь в прозрачную воду: «Вот, все и уехали,

даже Майкл. Но ты не волнуйся, - Мораг обернулась и положила маленькую руку ему на плечо, -

все будет хорошо, Тедди. Обязательно».

Юноша вздохнул и нехотя ответил: «Понимаешь, я ведь не ребенок, мне семнадцать лет почти…, И

только подумать, что я должен тут сидеть, ждать…- он, в сердцах, ударил кулаком по стволу дуба,

какая-то птица вспорхнула в небо. Мораг тихо сказала, все, не убирая руки: «Мы ведь можем

ждать вместе, Тедди…Ты же знаешь, я всегда тебе помогу, всегда….»

-Ты очень добра, - он закашлялся и отвел глаза. Она стояла совсем рядом. Тедди увидел кружева в

вырезе ее платья. Мораг часто, взволнованно дышала. Подняв руку, потянувшись, девушка

погладила его по щеке.

-Зачем? - еще пронеслось у него в голове. «Нет, нельзя, нельзя, я ведь ее не люблю…»

Но было поздно, - она уже была у него в объятьях, она шептала что-то ласковое, привлекая его к

себе. Тедди, забыв обо всем, обняв ее, - вдохнул тонкий, неуловимый запах чего-то свежего,

весеннего, - прохладной, терпкой травы.

Он сжал зубы. Разрывая кружево, приникнув губами к маленькой груди, Тедди еще успел

услышать ее стон: «Я вся, вся твоя…»

Они лежали, не глядя друг на друга. Тедди, присев, потер лицо руками: «Прости, пожалуйста…,

Это…»

Мораг, даже не оправив юбки, одним быстрым, неуловимым движением очутилась рядом с ним.

Обняв его за шею, девушка шепнула: «Это любовь, Тедди. Мы с тобой любим друг друга». Она

приложила губы к его уху: «Можно убежать, пожениться в Шотландии…»

-Нет, - он, было, подумал, что надо отодвинуться, но Мораг была так близко, что Тедди чувствовал

теплый, влажный жар ее тела у себя под пальцами. Проведя губами по ее шее, слыша, как бьется

ее сердце, юноша повторил:

-Нет. Я не буду оскорблять твоих родителей, дядю Джованни - он твой опекун, мою маму…, Так

нельзя, Мораг. Я дождусь, пока приедут мама и Джон, и сделаю официальное предложение.

-Да! - томно подумала девушка. «Повременим, ничего страшного. Он свое слово сдержит». Она

ласково поцеловала его: «Я буду ждать столько, сколько надо, любимый».

Тедди покраснел: «Господи, какой я мерзавец. Она ведь была девушкой, - чистой, невинной, а

теперь…, Теперь я просто должен на ней жениться, обязан. Мама поймет, я знаю».

Она все обнимала его, прижимаясь к нему маленькой грудью. Тедди, стиснув зубы, велел себе:

«Нельзя! Когда вы поженитесь, тогда…»

Но Мораг уже ложилась на спину, увлекая его за собой, уже раздвигала ноги, ее угольно-черные

волосы разметались по свежей траве. Тедди, раздеваясь, отбрасывая одежду, услышал шорох

моря, и шепот той, другой: «Я так люблю тебя, так люблю!»

-Это не она, - горько понял Тедди. Мораг, приподнявшись, застонав, чувствуя, как он расстегивает

пуговицы на ее платье, крикнула: «Я люблю тебя!»

-Да, - Тедди увидел, как белеет ее тело среди высокой, мягкой травы, - любишь.

Он подавил вздох. Наклонившись, юноша поцеловал ее: «Пусть будет так».

Сэмуэль Берри протирал стаканы за стойкой. В «Золотом Вороне» было тихо, в распахнутые окна

дул свежий, прохладный ветер с моря.

-Пора и на покой, - подумал Берри, полюбовавшись сиянием стекла. «Мальчик пусть за дело

берется, а я с внуками возиться буду. Уже трое, - он почувствовал, что улыбается, - хороша эта

француженка оказалась. Они, конечно, такие же англичане, как и мы. Две сотни лет тут живут. Все

равно - Фошоны. Значит, французы».

Со двора раздался стук копыт. Невысокий, светловолосый мужчина, просунул голову в дверь:

«Мистер Берри?»

-Глаза, - вспомнил Берри. «Пятнадцать лет прошло, а они все такие же».

Он вышел из-за стойки и раскрыл объятья: «Давно не виделись, ваша светлость. Добро

пожаловать. Никак, - Берри подмигнул ему, - на рыбалку собрались?»

-Да, - Джон рассмеялся, - я слышал, в Бретани она хороша. Что, мистер Берри, - он взглянул на

кусок корабельной обшивки, что висел на стене, - все еще показываете посетителям записку

Ворона?

-А как же, - кабатчик приосанился, - и сын мой будет показывать, и внук..., У меня уже трое, внуков,

- гордо добавил он.

-Вот и мои товарищи, - Джон повернулся. «Мистер Питер Кроу, и его сын, Майкл. Тоже порыбачить

захотели. Перекусить у вас найдется что-нибудь, мистер Берри?»

-Кроу, чьи шахты в Корнуолле, - заметил Берри, пожимая руку Питеру. «Вы в наших краях человек

известный. А перекусить, - он стал загибать пальцы, - пирог с бараниной и устрицами, последние

доедаем, и суп, французский, моя невестка готовит. Биск называется. Хлеб свежий, сегодня пекли.

Вам вина или эля? - спросил он, обмахивая тряпкой деревянный стол.

Джон блаженно вытянул ноги и взглянул на Питера: «Бутылку белого, хотя вы, мистер Берри,

наверное, втридорога за нее дерете...»

-Так война, ваша светлость, - Берри развел руками. «Это еще из старых запасов..., - он осекся и

покраснел.

-Из тех запасов, что капитан Джек Фэрфакс доставляет из Сен-Мало, - заметил Джон. «Вот,

казалось бы, - он повернулся к Питеру и Майклу, - французские товары запрещены к ввозу. Да и

вообще, - откуда их взять, побережье патрулируют военные корабли. Однако же в любой таверне

отсюда до Грейт-Ярмута, если хорошенько попросить, можно достать и бордо, и бургундское. И в

Лондоне, конечно, тоже, - Джон махнул рукой: «Ладно, Господь с ним, мистер Берри, война

войной, а людям жить надо».

-Вот именно, ваша светлость, - пробурчал кабатчик. «Я сейчас пошлю слугу за Джеком. Он тут

неподалеку живет. «Молния» его готова выйти на рыбалку, - Берри со значением поднял бровь.

-А мне эля принесите, - распорядился Джон. «Лучшего английского эля, я теперь его долго не

попробую. Сестра моя привет передает, - он, неожиданно, улыбнулся. «У нее все хорошо, дети

растут, старшему моему племяннику уже тринадцать этим годом».

-Вам тоже жениться надо, - неожиданно сказал Берри и тут же покраснел: «Простите, ваша

светлость».

-Вот приеду с рыбалки, - Джон усмехнулся, - и женюсь.

Уже разливая вино в оловянные стаканы, Майкл нерешительно сказал: «Дядя Джон, но ведь это

контрабанда...»

-Так не пей, - Питер рассмеялся: «Хорошо, что мы все вместе во Францию отправляемся, мальчик

хоть волноваться не будет». Он попробовал вино, - бордо оставляло на языке вкус цветов, - и

спросил: «А что, этот Джек Фэрфакс - сын того Генри Фэрфакса, что клад Энрикеса нашел? Того, с

кем Джо вместе плавала».

-Вряд ли, - нахмурился Джон. «Фэрфакс четырнадцать лет назад на суше обосновался. Даже если у

него и был сын, больно он молод для капитана».

-Приемный, - раздался смешливый голос у них за спиной. Высокий, широкоплечий мужчина в

потрепанной, суконной куртке громовым голосом велел: «Сэмуэль, еще стакан принеси!»

Он присел за стол, и пожал руки мужчинам:

-Джек Фэрфакс, к вашим услугам. Лучший контрабандист побережья. Папа, - Джек откинулся на

спинку скамейки и достал прокуренную трубку, - на моей матушке женился, как мне двенадцать

лет было. Мой-то отец там, - он показал рукой в сторону моря, - утонул. И братишка у меня есть, -

он принял стакан с вином и отпил сразу половину, - десять лет ему. Уже со мной в море ходит.

Папа его на мачты отправил, как ему шесть исполнилось. Тоже Генри, - ласково сказал Джек.

-Папа умер, два года назад, так что теперь они все на мне, - Джек поднял стакан: «Как говорят у тех

берегов, куда мы идем: «Yec'hed mat! Ваше здоровье!»

У него были просоленные, коротко стриженые, светлого каштана волосы и веселые, серые, в

темных ресницах глаза.

-Экипаж весь на «Молнии», - Джек принялся за суп, - братишку я не потащу туда. Все же не вино

возить. Взял вместо него матроса нового, - он отчего-то улыбнулся, - хороший паренек, в

навигации разбирается. У меня всего шесть человек на борту, вместе со мной. И вот еще что, - он

посмотрел в открытое окно, - давайте поторопимся. Не нравятся мне эти тучи, что с запада идут.

Ветер хороший будет, но может потрепать изрядно.

Джон внезапно побледнел. Капитан Фэрфакс хохотнул: «Будете в трюме лежать, не бойтесь. А вы, -

он взглянул на Питера и Майкла, - как, морской болезнью не страдаете?»

-Не страдаем, - твердо ответил Питер, поправляя очки.

Море ревело, тяжелые, темно-зеленые валы бросали «Молнию» из стороны в сторону. Палуба

была залита водой. Питер стряхнул капли с карты: «Здесь мы и пришвартуемся, неподалеку от Сен-

Брие. Тут сто пятьдесят миль, Джек сказал - если будет такой ветер, завтра к утру увидим берега

Бретани. А оттуда направимся на юг, - Питер провел пальцем по карте.

-Вы же хотели обогнуть полуостров и высадиться ближе к Вандее, - удивился Майкл.

-Опасно, - Питер схватился рукой за скользкий борт «Молнии». «Там оживленные порты, везде

шныряет республиканский флот..., Лучше мы в лесах подольше пробудем». Он посмотрел на

Фэрфакса, что стоял у штурвала:

-Джек с нами пойдет, у него там какие-то счеты. Его в прошлом году комиссар Конвента, некий

Деметр, в тюрьму засадил, и корабль конфисковал, Джек на рыбацкой лодке домой добирался.

- Поворот в галфвинд! - крикнул Джек, паруса заполоскали, корабль накренился. Питер увидел

невысокого, насквозь мокрого паренька, что спускался по мачте.

-Господи, и не спрячешься тут, - отчаянно подумала Мэри. «Когда выходили из Плимута, я на мачте

была, но нельзя, же все время там сидеть. Да чего ты боишься? - одернула она себя. «Полсотни

миль уже прошли. Капитан Фэрфакс поворачивать не будет. Тете Изабелле письмо я отправила,

успокоила ее, - я с дядей Джоном, и дядей Питером, под присмотром».

-Что за черт..., - пробормотал Питер и схватил пробегавшего мимо паренька за руку. «Молнию»

швырнуло в сторону. Они, все втроем, шлепнулись на залитую водой палубу.

-Ты что тут делаешь? - гневно спросил Питер. «Ты же поехала в Ричмонд...»

-Нет никаких причин кричать, - Мэри откинула назад кудрявую голову и ловко поднялась. Питер

выругался себе под нос. Он встал, еле удерживаясь на ногах. «Здравствуйте, дядя Питер,

здравствуй, Майкл, - вежливо сказала девушка. «Вы не волнуйтесь, вы же знаете, мой отец -

лучший капитан Великих Озер. Я с детства под парусом хожу. Тетю Изабеллу я предупредила, что я

с вами».

-Только нас забыла предупредить, - ядовито сказал Питер и вздохнул: «Что с тобой делать? На сушу

ни ногой. Дойдем до Бретани и распрощаемся, вернешься обратно в Плимут. Там мистер Берри о

тебе позаботится, отправит в Лондон».

Зеленые глаза блеснули холодом. Мэри, ничего не ответив, исчезла в темном провале трапа.

-Не надейся, она с нами поедет - сказал Майкл отцу. «Помнишь, ты мне о дяде Стивене,

рассказывал - какой, он в детстве был упрямый? Мэри такая же». Юноша улыбнулся: «Это и

хорошо, как по мне. Смотри,- он повернулся, - какой закат красивый».

Луч солнца осветил бесконечный, морской простор, среди туч показался лоскуток темно-синего,

чистого неба. Они увидели чаек, что, закружившись над кораблем, крича, - полетели на юг.

Мэри встала на колени. Чиркнув кресалом, девушка зажгла свечу. Он лежал, свернувшись в

клубочек, и до нее донесся слабый голос: «Питер…, Это ты? Что, уже Бретань?»

-К утру увидим ее, дядя Джон, - весело сказала Мэри. Она намочила тряпку пресной водой из

фляги. Вытерев его лицо, девушка улыбнулась: «Здравствуйте».

Корабль тряхнуло, и он замахал рукой. Мэри быстро подставила ему медный таз. Обнимая за

плечи, гладя потную, светловолосую голову, она шепнула: «Ничего страшного, дядя Джон. Скоро

шторм утихнет, обещаю. Мне только на рассвете вахту стоять, я с вами побуду».

-Лучше мне умереть, - подумал Джон. «Господи, что она тут делает? Молодая, красивая девушка,

и видит меня таким..., - его опять вывернуло. Он, тяжело дыша, спросил: «Как..., ты…, тут...»

-Я вам потом все расскажу, - деловито ответила Мэри. Она огляделась. Наклонившись над каким-

то ящиком, Мэри радостно проговорила: «Так вот где они!». Девушка ловко порезала лимон

ножом, что висел у нее на поясе штанов, и велела: «Сосите. Это поможет».

Он обессилено закрыл глаза. Пристроив голову у нее на коленях, Джон выдохнул: «Спасибо, мисс

Кроу».

Корабль швыряло из стороны в сторону, в трюме пахло солью, потом, чем-то кислым, Мэри

выносила таз. Джон, наконец, заснул, - когда ветер ослабел, на исходе ночи. На горизонте, в

прозрачной дымке, уже вставал розовый, каменный берег Финистера.

Интерлюдия

Париж, весна 1794 года

Легкий ветер носил по мостовой обрывки бумаги, какой-то сор, перья. Площадь Революции была

пуста, только маленькая кучка людей стояла у эшафота.

Лезвие гильотины было поднято наверх, на помосте копошились уборщики. На серые булыжники

капала вода.

Высокий, русоволосый мужчина в простой, холщовой блузе, с трехцветной кокардой на лацкане,

что вышел на площадь, - остановился, глядя на эшафот. Подойдя поближе к людям, он спросил:

«А что, казнить сегодня не будут?».

Какой-то оборванец сплюнул и зевнул, поковырявшись в зубах палочкой:

-Опоздал, дядя. Сегодня с утра полсотни человек, - он сделал решительный жест рукой. «А то

хочешь, оставайся, - радушно предложил он, - к вечеру еще подвезут. Места много, - оборванец

указал на площадь, - все видно. Сейчас такой давки, как осенью нет. Все уже насмотрелись на это.

Сам-то не местный?- оборванец зорко взглянул на него.

-Из Лилля, - хмуро ответил мужчина, поправив рабочую суму.

-То-то говоришь ты странно, - заключил оборванец и улыбнулся:

-У нас мало казнят сейчас. В Лионе, говорят, месье Фуше тысячами дворян расстреливал. У них

там по улицам кровь текла. И Деметр, в Ренне, тоже человек без жалости, - все церкви закрыл, все

монастыри, а монахинь, - оборванец хохотнул, - кто постарше, тех в реку сбросил, вместе со

священниками, а кто моложе - солдатам отдал.

-А что, - спросил мужчина, - там у них, на западе, в Бретани - до сих пор против Республики воюют?

-Дикари лесные, - оборванец выругался, - всех бы их зарыть в землю, заживо. Если хочешь народ

увидеть, так приходи на Марсово поле, - он показал рукой в сторону Сены, - там гулянье готовят,

будут подарки раздавать, еду..., Уже шатры строят.

-А что за гулянье-то? - заинтересовался мужчина.

-Это я тебе не скажу, - признался оборванец, почесав в голове. Он развел руками: «Праздник,

чтобы весело было».

-Праздник, - пробормотал сквозь зубы Дэниел, уже оказавшись на набережной Сены. «Культ

Верховного Существа, вот это как называется. Робеспьер совсем сумасшедший, - он прошел мимо

собора Парижской Богоматери. Над входом виднелся наскоро намалеванный лозунг: «Высшее

Существо и Бессмертие Души». Дэниел повернул на север, к рынку.

Сума оттягивала плечо - в ней было пять тысяч ливров золотом. «Я даже паспорта с собой не взял,

- смешливо подумал Дэниел, - в консульской квартире его оставил. Только пистолет и нож. И

деньги, конечно».

Он вспомнил скрипучий голос старика, который отсчитывал золото:

-Я бы вам выдал вексель на моего парижского партнера, чтобы не возить такую сумму через

границу, однако, - банкир развел руками, - ему зимой голову отрубили, бедняге. Отказался

предоставлять очередной кредит. Они же со всеми воюют, а война дорого стоит. Контору

национализировали. Хорошо еще, что он успел семью во Франкфурт отправить, - старик прервался

и послюнявил пальцы:

-Хотя попомните мое слово, эти революционеры и до Франкфурта доберутся. Дайте время.

Распишитесь, - он подвинул Дэниелу большую, переплетенную в кожу книгу.

-Векселя господина Кроу всегда в цене, - ласково сказал старик, поглаживая рукой бумагу. «Значит,

еще пятьдесят процентов суммы за мной. По этому письму, - он кивнул на конверт, - можете

получить их в любой момент. Вы, или кто-то другой».

-Большое вам спасибо, - искренне поблагодарил его Дэниел, забирая тяжелый, холщовый

мешочек.

Шпиль Аудекерк уходил в золотое, весеннее небо. «Может, стоило согласиться? - спросил себя он,

шагая по каналу. «Иосиф же предлагал - пусть деньги у них полежат. Нет, нет, у них дети. Не стоит

их вмешивать в такое».

Из раскрытых окон дома тянуло свежей выпечкой. Элишева, открыв ему дверь, измазанными в

тесте руками, весело проговорила:

-Мы с мамой халы печем, дядя Дэниел, на шабат! Письма мы все написали, и мальчикам

Горовицей, и Элайдже и Деборе. Возьмете с собой? Дядя Джон брал наши письма для Пьетро.

-Возьму, конечно, - Дэниел посмотрел на Джо, что вышла из кухни. Та, бросив один взгляд на его

суму, сказала: «Иосиф тебя проводит до границы, на всякий случай».

Давид перевесился через перила и ядовито заметил: «Элишева у нас не только в Америку письма

пишет, но и...»

-Ты сам ему пишешь, - отрезала девочка, вскинув на брата светло-голубые, материнские глаза. «Я

просто привет передаю, вот и все».

Она ушла на кухню, вздернув темноволосую голову. Дэниел одними губами спросил у Джо:

«Кому?»

Та усмехнулась, стряхнув муку с рук, и так же неслышно ответила: «Сыну рава Судакова, - в ее

глазах промелькнуло что-то холодное, тяжелое, - в Иерусалим».

-А он сюда не приезжает, брат Теодора? - удивился Дэниел. «Мне Изабелла говорила, что он

бывает в Европе, деньги собирает. Они в Венеции виделись».

-Сюда, - Джо раздула тонкие ноздри, - нет. Пойдем, - указала она на кухню, - дам тебе перекусить

перед Шабатом.

Дэниел огляделся, - рынок уже разъезжался. Наклонив голову, он шагнул в темную подворотню.

-Месье Фуше будет тебя ждать на безопасной квартире, - услышал он голос Джона, - как

появишься в Париже, пошли ему записку. Запоминай: «Ваши сапоги готовы, могу принести их для

примерки».

-А если у меня потребуют сапоги? - удивился Дэниел.

Граф Хантингтон закатил глаза:

-Это безопасная квартира. А записка - просто сигнал, что ты приехал. Там никого, кроме вас двоих,

не будет. Наверное, - добавил он нехотя. «Оружие возьми, на всякий случай. Фуше человек

непростой».

-Палач Лиона, - брезгливо вспомнил Дэниел. «Тысячи человек расстрелял. Но, кроме него, нам не

на кого опереться».

Во дворе было грязно, курица клевала что-то у лужи, большой кот, лежа на солнце - следил за ней.

У стенки, какой-то мужичок, сидя на камне, дымя короткой трубочкой, читал старый, пожелтевший

номер «Папаши Дюшена».

- С тех пор, как убили Марата и казнили Эбера, - мужичок поднялся, - он был в затрепанной,

суконной куртке и такой же фуражке с трехцветной кокардой, - во Франции не осталось хороших

журналистов. Вы сапожник, месье? - спросил он Дэниела. У мужичка были пронзительные, острые,

светло-серые глаза.

-Сапожник, - согласился Дэниел.

Мужичок прислушался:

-А вы не местный. Все равно. Я заказчик, - руки он протягивать не стал. Дэниел облегченно

подумал: «Слава Богу, хоть пожимать ее не надо».

-Прошу, - коротко сказал мужичок, свернув газету, выбив трубку. Он указал на хлипкую дверь.

Дэниел шагнул на прохладную, каменную лестницу и обернулся.

-Третий этаж, направо, - у его собеседника в руках внезапно оказался пистолет. «Без фокусов,

месье, тут во всех квартирах мои люди сидят».

Дэниел вздохнул и стал подниматься по заплеванным ступеням. Жозеф Фуше последовал за ним.

Очередь к воротам тюрьмы Порт-Либр извивалась по мостовой, уходя за угол высокой, каменной

ограды бывшего аббатства. Рю де Фобур-Сен-Жак была пуста. Женщины, с узелками в руках,

внимательно следя за деревянными воротами, что вели во двор тюрьмы.

Мари-Анн обернулась и помахала рукой высокой, заметно, беременной девушке, что шла по

улице.

-Может, не стоит рисковать? - вздохнула женщина. «Ерунда, всю зиму Констанца сюда ходила.

Никто ничего не заподозрил. Господи, ей рожать через месяц, хоть бы Антуан дожил до этого.

Может, его выпустят, может, он увидит дитя…, - Мари-Анн почувствовала, как увлажнились ее

глаза. Женщина велела себе: «Не смей! Констанца родит, и можно будет потом принести

маленького сюда. Антуан хоть посмотрит на сына, или дочку».

Констанца встала рядом и поправила чепец, что закрывал темно-золотые, отросшие волосы: «Все

хорошо, кузина. Акушерка довольна. Ту книгу, что дяде нужна, я достала, - она передала мадам

Лавуазье маленький томик. «У Лагранжа взяла».

-Как он? - почти шепотом спросила Мари-Анн.

-Сидит, пишет, - уныло ответила Констанца, с ненавистью посмотрев на солдат Национальной

гвардии, что меняли караул на воротах.

-А что еще остается? - она усмехнулась. Вспомнив аккуратную стопку тетрадей с черновиком своей

книги, девушка добавила, одними губами: «Я ведь тоже пишу, каждый день. Иначе с ума сойти

можно, - Констанца посмотрела на свой высокий живот: «Сейчас папу увидишь».

Ребенок весело, бойко заворочался. Она заставила себя не плакать, сжав длинные, в пятнах от

чернил, исколотые иглой пальцы. Она писала каждый вечер, - в их маленькой, холодной

комнатке, закончив шитье, при свете огарка, - писала о казни Эбера и Дантона, писала о

листовках, призывавших искать шпионов, писала о том, как бежали люди из Парижа, о речах

Робеспьера и расстрелах в Лионе.

-Я все это издам, обязательно,- говорила себе Констанца, ложась на узкую, рассохшуюся кровать,

заворачиваясь в тонкое одеяло. Она клала руки на живот: «Ты прости меня, милый, что все это

видишь и слышишь. Но вот родишься, нашего папу освободят, и мы уедем в провинцию.

Спрячемся, затеряемся…- она и правда - верила в это. Так хотела верить, что, закусив зубами угол

подушки, повторяла: «Мы выберемся, обязательно…»

Констанца взяла худую, покрасневшую руку Мари-Анн и незаметно пожала ее. Та слабо

улыбнулась, переступая затекшими ногами.

-Об Элизе так ничего и не слышно, - горько подумала Констанца. «Может, попытаться потом в

Амстердам уйти, с ребенком. Там Джо, она меня приютит. Оттуда можно добраться до Англии…,

Но ведь я слышала, летом они собираются ввести войска в Нижние Земли. В Амстердаме то же

самое будет, что и здесь».

Сзади шептались две женщины. Констанца невольно прислушалась.

-У меня тетка в Ренне, - говорила одна, - она написала, что тамошний комиссар Конвента, Деметр,

из города и носа не высовывает, даже с охраной. В лесах свой начальник, генерал де Шаретт, он

республиканцев на месте расстреливает. А кто из повстанцев попадется Деметру - тех он ослепляет

и руки-ноги отрубает.

Вторая женщина быстро, воровато перекрестилась: «А правда, что Волчица в лесу Мерлина

живет?»

-В Броселианде, - закивала ее собеседница. «Она и не человек вовсе, мадам Шарант. Моя тетка

пишет, что ее никто никогда не видел, Волчицу. Она по ночам орудует. Призрак, - добавила

женщина. «Там много привидений, со старых времен, места-то волшебные».

-Проходите! - раздалось от ворот. Констанца невольно улыбнулась: «Вот же суеверные люди

бывают. Понятно, что никакой Волчицы нет, народ это придумал. Сейчас Антуана увижу, какое

счастье…, - она искоса посмотрела на Мари-Анн и увидела, что та тоже улыбается.

Женщины, стуча по булыжникам деревянными сабо, двинулись во двор тюрьмы.

В каморке не было ничего, кроме старого стола, с прилепленной к нему свечой и грубой скамьи.

Фуше вежливо указал на нее. Дэниел, водрузив перед ним суму, пожал плечами: «Я постою.

Считайте».

Он медленно, методично перекладывал монеты - маленький, сосредоточенный, похожий на

крысу.

-Все верно, - наконец, сказал Фуше.

-Как вы понимаете, - он поднял холодные глаза, - за один день такие дела не делаются. Мне надо

поговорить с людьми, подготовить почву…Он зарвался, месье, настроил против себя своих бывших

соратников, рубит головы и правым, и левым…, Мне надо понять - кто может быть моими

союзниками, - Фуше вздохнул и стал складывать золото в холщовый мешочек.

Дэниел вынул из кармана куртки письмо и помахал им перед носом Фуше.

-Это вторая половина, - спокойно сказал мужчина, - она будет выплачена после того, как вы

исполните заказ. Письмо будет вам передано тем же способом, что и предыдущая записка - когда

голова известного нам человека покатится с эшафота.

-Летом, - пообещал Фуше, жадно глядя на конверт. Он, было, двинулся на скамье, но тут, же замер

- на него смотрело дуло пистолета.

-Я могу выстрелить через куртку, - холодно заметил Дэниел, - тогда ваши люди ничего не услышат.

Не зарывайтесь, месье. Я сейчас уйду, и Господь вам в помощь, если я не миную двор. Этого вам

не простят, - он убрал оружие и бросил на стол зазвеневшие монеты.

-Это лично от меня, - Дэниел убрал оружие. «Мне нужен список заключенных в тюрьме Порт-

Либр, и родственников, что их навещают. С адресами».

Он вспомнил наставительный голос Джона:

-Даже словом не обмолвись о том, что ищешь тех, кто приходит к Лавуазье, иначе они сразу

насторожатся. В Порт-Либре двести человек сидит, если не больше, так безопасней.

-Но почему вы думаете, что Констанца будет ходить к Лавуазье? - удивленно спросил Дэниел. Он

увидел, как Питер усмехается, вертя в руках хрустальный бокал с вином.

-Они были очень близки, - Джон поднял бровь, - так что, если Констанца в Париже - она

непременно будет его навещать.

-А, - только и сказал Дэниел.

-Нет ничего проще, - отмахнулся Фуше, убирая деньги. «Завтра вам его пришлют. Тем же способом,

что и записку ко мне доставили. Всего хорошего, месье, рад был познакомиться».

Дэниел закрыл за собой дверь и стал осторожно спускаться по лестнице. Он зажмурил глаза от

яркого солнца, - в подъезде было полутемно. Только обойдя лужу во дворе, оказавшись на улице,

Дэниел выдохнул.

В камере было тепло, в открытое окно слышался щебет птиц. Мари-Анн поцеловала мужа в щеку.

Она громко сказала, глядя на распахнутую дверь, за которой прогуливался охранник: «Я пойду,

постираю белье. Кузина Мари побудет с тобой, Антуан».

Женщина подхватила стопку рубашек и вышла в коридор.

Констанца села на узкую кровать. «Антуан, - шепнула она. «Антуан, любимый мой...»

Он целовал пятнышки от чернил на пальцах, следы от швейной иглы, и все никак не мог

оторваться от ее узкой, нежной ладони.

-Конни, Конни, - он поднял голову. Констанца ласково прикоснулась к его щеке. На каждом

свидании он обнимал ее - быстро, когда Мари-Анн уже стояла за дверью, на глазах у охранника,

так, как обнимают родственников. Он мимолетно клал руку на ее живот и зачарованно думал:

«Дитя..., Господи, велико милосердие твое. Только бы дожить, только бы увидеть маленького».

-Надо сказать, - приказал себе Лавуазье. «Они должны знать. Нельзя, чтобы они услышали о таком

в канцелярии. Сейчас Мари-Анн вернется, и скажу. Так и не увижу, - горько подумал он, - кто

родится».

-Как он? - неслышно спросил Лавуазье. Он заметил, что шаги охранника удаляются. Встав на

колени, обняв Констанцу, мужчина прижался щекой к ее животу. Ребенок задвигался, и он ощутил

слезы на глазах. «Расти, и радуй маму, - подумал Лавуазье. «Будь счастлив, милый мой».

-Он бойкий, - улыбнулась Констанца. «Акушерка говорит, что все хорошо. Еще месяц..., - она

осеклась и стерла слезы с его лица. «Антуан, - она взяла его руки, - Антуан, что такое...»

Он встал и подошел к окну. Мари-Анн развешивала выстиранное белье на веревке.

-Как раз на неделю мне хватит, - понял Лавуазье. «Надо пойти..., туда в чистой рубашке. Надеюсь,

хоть исповедоваться разрешат. Сейчас только те кюре остались, что признали конституцию,

остальные в подполье. Да какая разница. Весна теплая в этом году, трава, какая густая. Птицы

вернулись…, - он посмотрел в яркое, голубое небо.

-Вот и все, - весело сказала Мари-Анн, стоя на пороге камеры. «Сейчас мы тебя покормим, милый.

Что случилось? - она взглянула в лицо мужа.

-Надо, - велел себе Лавуазье. Констанца все сидела на кровати. Ее темные, большие глаза

внезапно подернулись слезами и девушка подумала: «Нет, нет..., Такого не может быть, я не

позволю, я не переживу...»

-Живите, - Лавуазье улыбнулся, глядя на них. «Живите дальше, мои любимые. Выходите замуж,

обязательно. Это наше последнее свидание, - добавил он.

-Его выпускают, - радостно сказала себе Констанца. «Спасибо, спасибо..., - она посмотрела на

Мари-Анн. Та только пошатнулась, схватившись за косяк двери: «Когда?»

-Восьмого мая, - вздохнул он. «Через неделю. Простите меня, милые мои, если я вас, чем обидел.

Констанца увидела его улыбку - нежную, ласковую. Девушка почувствовала, как у нее перехватило

горло. Ребенок недовольно заворочался. «Нельзя, - приказала себе Констанца. «Ты не одна, у тебя

дитя. Не думай о себе, думай о маленьком. Ему плохо, когда ты плачешь».

Лавуазье взглянул на ее искаженное страданием лицо: «Конни, Конни, не надо...». Она уронила

голову в ладони. Помотав ей, подышав, Констанца стала помогать Мари-Анн накрывать на стол.

Он перекрестил их на прощанье и вздохнул - охранник стоял прямо напротив двери:

-Удачных родов, кузина Мари. Пожалуйста...- Лавуазье не закончил. Констанца, прикусив губу,

кивнула.

-Окрещу, - повторяла она, еле переставляя ноги, спускаясь по лестнице вслед за Анн-Мари. «Я

обещала Антуану. Хоть я и не верю в Бога, но дитя окрещу. Он просил. И назову, как отца.

Наверное, мальчик будет, - она вспомнила веселый голос акушерки: «Вся сияешь, милая моя. И

носишь высоко,- женщина ощупала ее живот. «Думаю, мальчишка, и не очень большой».

-Отец, - слабо сказала Констанца, - он..., невысокий.

-Ну и славно, - акушерка вымыла руки. «Лежит правильно, девушка ты молодая, здоровая…, Хоть и

недоедаешь, - она помолчала, - но сейчас в Париже и нет тех, кто ест вдоволь».

-Кроме депутатов Конвента, - зло подумала Констанца, расплачиваясь.

Уже когда они миновали ворота тюрьмы, Мари-Ан взяла ее под руку: «Не ходи туда».

-Я не могу, не могу...- горько ответила Констанца. «Я должна его увидеть, Мари-Анн, в последний

раз. Я пойду, - она вздернула голову.

Женщина только со значением посмотрела на ее живот:

-Как знаешь. И тебе замуж надо выйти, не маши рукой, - строго добавила она, - сейчас же они, -

Мари-Анн кивнула на большой, трехцветный флаг, что свисал с какого-то балкона, - венчание

отменили. Это ничего не значит - в префектуру сходить. Ты не забывай, Мари Ламартье двадцать

лет назад умерла. У тебя только и есть, что свидетельство о крещении ее, ни паспорта, ничего.

Опасно это, - вздохнула мадам Лавуазье, - Орлеан, конечно, далеко, вряд ли туда запрос посылать

будут, но все равно - опасно.

Они уже подходили к Пантеону, когда Констанца, мрачно, сказала:

-Я понимаю, мадам Лавуазье. Но на мне никто жениться не захочет, - она скосила глаза на свой

живот. «А платить деньги кому-то - страшно, вдруг донесут. Да у нас и денег нет, - она

отвернулась.

-Антуан..., - подумала Констанца и почувствовала, как мадам Лавуазье поддерживает ее.

-Вернемся домой, и ляжешь, - приказала та. «На тебе лица нет, а дитя беречь надо, дорогая моя».

Во дворе женщины стирали белье.

-Приходили тут, - сказала одна, выпрямляясь, оглядывая Констанцу, - из префектуры. Спрашивали -

все ли парижане, а если кто-то без документов живет, так в следующий раз в тюрьму отправят. Там

своего ублюдка донашивать будешь, там же и родишь, - она сплюнула. Вторая кумушка добавила:

«Все равно мертвый будет. Она же вся заразная насквозь, шлюха есть шлюха».

-Прекратите! - прикрикнула мадам Лавуазье. «Это моя кузина, из Орлеана, вы же знаете».

-Как будто в Париже своих гулящих не хватает, - женщина уперла руки в бока, - уже из провинции

стали приезжать.

-Или задушит его, - все не унималась вторая, - или в Сену выбросит....

-Простите, - раздался у них за спиной мягкий, мужской голос, - я бы хотел видеть мадам Лавуазье...

Констанца открыла рот. Он был в отлично сшитом сюртуке цвета палых листьев, с шелковым,

кремовым галстуком, на лацкане блестела бриллиантами масонская булавка. Русые, коротко

подстриженные волосы золотились под весенним солнцем.

Мари-Анн бросила один взгляд на изумленное лицо Констанцы. Женщина широко улыбнулась:

«Кузен...»

-Дэниел, - помог он.

-Кузен Дэниел, - повторила мадам Лавуазье, - мы вас заждались. У вашей жены, - со значением

проговорила она, - все в порядке. Наша дорогая Мари очень соскучилась.

В сине-зеленых глазах заметался смех. Дэниел, поцеловав Констанцу в щеку, - та так и стояла с

открытым ртом, - громко ответил: «Я очень рад, милая жена, что успел добраться сюда…»

-Из Орлеана, - опять встряла мадам Лавуазье.

-Из Орлеана, - согласился Дэниел. Ловко обойдя ручеек мыльной воды, что бежал по булыжникам,

мужчина предложил Констанце руку.

Они зашли в подъезд. Первая кумушка, встряхивая белье, пожала плечами: «Вроде богатый

человек, чего жену в черном теле держит?»

-Да все понятно, мадам Ланье, - держа во рту деревянную прищепку, стала объяснять другая, - не

его это дите. Сначала, как узнал, вспылил, жену выгнал, а теперь мириться приехал. Соскучился по

этому делу, - она недвусмысленно подвигала рукой. Обе женщины расхохотались.

Констанца сидела на табурете, держась за руку Дэниела, и все повторяла: «Так значит, они

спаслись...»

Дэниел отпил кофе и поморщился:

-Ну и помои. Господи, как они тут выживали, все это время. И платье у нее - заплата на заплате.

Очень хорошо, - он незаметно посмотрел на живот Констанцы. «Как раз то, что мне надо. Я

объясню Салли, что не мог оставить женщину в отчаянном положении. Скажу, что я не живу с

Констанцей, что наш брак - формальность..., А Констанца ничего не узнает о Салли и маленьком.

Не придется бросать карьеру. Констанца, - он усмехнулся, - она мне всю жизнь благодарна будет.

Вот и славно».

-Спаслись, - повторил Дэниел. «И Теодор, и моя сестра, и Мишель. Они добрались до Петербурга,

поженились...»

Констанца вытерла ладонью слезы и опять всхлипнула: «А тетю Марту и дядю Джона казнили…, И

Элиза пропала, я не знаю, где она...»

-Граф Хантингтон, и твой дядя поехали ее искать, - успокоил ее Дэниел. «В Вандею. И Майкл с

ними отправился. Все будет в порядке, Констанца».

Мадам Лавуазье нарезала черствый хлеб: «Сыра у нас нет, все моему мужу отнесли. Угощайтесь,

месье Вулф». Она помолчала:

-Вам в префектуру сходить надо, пожениться. Вы меня простите, месье Вулф, что я так прямо

говорю, но Констанце опасно тут оставаться. Это же не брак, - она усмехнулась, - префект вам

бумагу выдаст. Потом ее выбросите, как в спокойном месте окажетесь.

-Я тебе выпишу американский паспорт, - Дэниел наклонился к Констанце, - у меня печать есть.

Когда только мы поженимся, ты будешь обладать дипломатической неприкосновенностью, как

супруга посла. Вот и все, очень просто, - он улыбнулся.

Констанца не поднимала глаз от чистого, выскобленного пола.

-Антуан был бы рад, - грустно подумала она, - это же Дэниел..., Он добрый, заботливый, он

вырастит дитя. Только надо..., - она вздохнула. Комкая изношенную, синюю шерсть платья,

девушка поднялась: «Я провожу тебя, Дэниел».

На лестнице было пустынно, в окно был виден купол Пантеона и летящие над Парижем, быстрые,

белые облака.

-Дэниел, - спросила она, держась рукой за стену, - ты приехал..., приехал, чтобы разыскать меня?

-Конечно, - он посмотрел на ее бледные щеки, на круги под темными глазами:

-Тебе сейчас не надо волноваться, а надо есть, и отдыхать, Констанца. Мы поженимся и сразу

уедем в Кале. Там должны быть американские корабли, в гавани. Дитя родится в Америке…,-

Дэниел увидел, как блеснули ее глаза - быстрым, холодным, огнем.

-Я тебя не люблю, - Констанца вскинула голову. «И ты меня тоже. Поэтому ты мне должен обещать

- мы не будем жить, как муж и жена, и разведемся, если кто-то из нас об этом попросит. Иначе

будет бесчестно».

-Конечно, - мягко ответил Дэниел. Наклонив голову, он поцеловал руку девушки. «Слово

джентльмена, Констанца. Я приду вечером, заберу твои вещи, - он усмехнулся, - когда соседки

ваши разойдутся. У меня консульская квартира, там совершенно безопасно. У тебя будет своя

спальня, конечно, - добавил он. «Завтра отправимся, купим тебе платьев, обуви, - он взглянул на

ее истрепанные туфли, - багаж...»

-Я бы хотела одолжить, у тебя денег, - твердо проговорила Констанца, - под расписку. Как только я

начну зарабатывать, в Америке - я отдам. Я должна помочь мадам Лавуазье, я бы без нее не

выжила…, И мне надо будет заплатить за роды..., - она покраснела и смешалась.

-Пожалуйста, - попросил Дэниел, - дай мне возможность сделать это самому.

Она молчала, а потом вздохнула:

-Спасибо, Дэниел. Я ведь до сих пор в списках тех, кого разыскивает Комитет Общественного

Спасения, меня могут отправить на гильотину... - Констанца подышала и закрыла глаза: «Он

хороший человек. И у маленького будет отец. А я буду работать, и вспоминать об Антуане. Вот и

все, и больше мне ничего не надо. Никого не надо».

-Все будет хорошо, - ласково сказал Дэниел. Констанца, не поднимая век, превозмогая огромную,

перехватившую дыхание, боль в груди, заставила себя не думать о веселых, голубых глазах, не

слышать шепот: «Конни, любовь моя...». Она кивнула: «Да».

Дверь кабинета префекта была украшена трехцветной кокардой. Констанца сидела, сплетя

пальцы, покачивая ногой, - она была в новом, просторном, цвета лесного мха, платье, собранном

под грудью. Темно-золотые локоны выбивались из-под кружевного чепца.

-У нее отличная фигура, - подумал Дэниел, исподтишка оглядывая девушку. «И грудь выросла, это

потому, что она ребенка ждет. Надо будет уложить ее в постель, и быстрее, - он усмехнулся и

услышал ворчливый голос: «Брачующиеся!»

В кабинете пахло старыми чернилами, над креслом префекта висел написанный на холсте лозунг:

«Свобода, Равенство, Братство».

Констанца бросила взгляд на гипсовый бюст, что стоял на деревянном пьедестале, и невольно

улыбнулась: «Тетя Тео. Надо же, где мы встретились. Хорошо, что они с дядей Теодором

счастливы». Она незаметно положила руку на живот и пообещала ребенку: «Мы тоже с тобой -

будем счастливы, милый. И я тебе расскажу о твоем папе, когда ты подрастешь, обязательно».

-Мисс Софи Кроу, - префект изучал американский паспорт, - рождена в Бостоне, двадцати лет от

роду, и мистер Дэниел Вулф, рожден в Вильямсбурге, Виргиния, тридцати девяти лет от роду.

Посол по особым поручениям, - с акцентом прочел он. Префект откашлялся, отведя глаза от

Констанцы.

-А что это вы в Париже решили жениться, месье Вулф? - полюбопытствовал префект.

-Я участвовал в американской революции, - искренне сказал Дэниел, - и восхищаюсь французской.

Мы с моей будущей женой решили, что приедем на землю, освященную высокими идеалами

свободы, - он указал на лозунг, - и там заключим наш союз. Наш ребенок, - он улыбнулся, - родится

в стране, которая стала светочем разума и справедливости для всего цивилизованного мира.

Префект зарделся. Присев, окунув перо в чернильницу, он стал выписывать свидетельство о браке.

-Вот, - сказал чиновник, передавая его Дэниелу, - в четвертый день второй декады флореаля,

второго года Республики, я, префект пятого округа города Парижа, удостоверяю брак,

заключенный месье Дэниелом Вулфом и мадемуазель Софи Кроу. Поздравляю, - добавил

префект, пожав ему руку.

На улице было пустынно, пахло свежей травой, ветер шелестел наклеенными на стены обрывками

листовок и старых газет.

-Антуан, - подумала Констанца и сказала себе: «Ты пойдешь туда, на площадь Революции. Ты

будешь с ним до конца, с ним и Мари-Анн. Так будет правильно».

-Подожди, - остановил ее Дэниел и достал из кармана сюртука бархатный мешочек.

-Это просто символ, - вздохнул он, - но я подумал, тебе будет приятно..., Можешь не надевать,

конечно, но так более, - он поискал слово, - безопасно.

Констанца посмотрела на золотое кольцо с темной, большой жемчужиной. Слабо улыбнувшись,

она ответила: «Хорошо». Девушка почувствовала холод металла на пальце и вздрогнула: «Я тебе

его верну, конечно..., Когда...»

-Когда придет время, - Дэниел поднял руку. «Разумеется, Констанца».

-Ты очень хорошо врешь, - она кивнула на двери префектуры. «Любой бы поверил».

-Я дипломат, - пожал плечами Дэниел, - это моя профессия. Пойдем, - он предложил ей руку, -

тебе надо поесть.

Порыв ветра заполоскал подолом ее платья. Констанца, поежившись, запахнула на груди

кашемировую шаль.

Дэниел проснулся от стука в дверь. Приподнявшись на локте, он взял с персидского ковра свой

золотой хронометр: «Семь утра. Кого черт несет?»

В консульской квартире стояла тишина, - кроме него и Констанцы, тут никого не было. Дэниел

накинул шелковый халат. Зевая, потирая лицо руками, он вышел в переднюю.

Комнаты была убраны, пахло сандалом и воском для паркета, в углу стояли два сундука - вещи

были уже сложены.

-Проверка документов, - раздалось с лестницы. «Отоприте дверь, иначе мы ее взломаем».

-Это не Фуше, - хмыкнул Дэниел, - он понятия не имеет, кто я такой. Разве что только он за мной

слежку пустил. Все равно, нельзя рисковать.

-Констанца, открой, - он приблизил губы к замочной скважине и подергал бронзовую ручку двери.

Все дни она проводила с мадам Лавуазье, - когда Дэниел спросил, что она там делает, жена

вздохнула: «Просто сидим и держимся за руки..., Говорим об Антуане, я ей помогаю разбирать его

заметки...- Констанца поднялась:

-Мне и самой надо работать. Я хочу приехать в Америку с окончательным вариантом рукописи,

чтобы сразу предложить ее издателям. Спокойной ночи, Дэниел.

-Надо написать ее отцу, - напомнил себе Дэниел.

-Я это из Нью-Йорка сделаю. Наверняка, за ней дадут какие-то деньги. Джованни не бедный

человек. Я все-таки спас его дочь от эшафота. Она, кстати, может умереть родами, - он вспомнил

узкие, стройные бедра жены. «Ее мать умерла, Питер же мне рассказывал. Еще чего не хватало, -

Дэниел нахмурился и отпил вина.

-Она отменный журналист. Будет работать под псевдонимом, конечно, но эта книга, - он бросил

взгляд на тетрадь, что лежала перед ним, на столе, - это, же золотое дно. У замужних нет прав на

собственность, на, те деньги, что они получают. Вся прибыль от ее книги, от статей - станет моей, -

он потянулся: «Пусть лучше ребенок умрет. Кому он нужен? Констанца молода, она мне родит

законного наследника».

Она открыла дверь - в шелковой, тонкой рубашке, с разметанными по плечам косами. «Надень

чепец и ложись в мою постель, - попросил Дэниел. «Пришли проверять документы, у тебя волосы

уже отрастают».

Констанца только кивнула и быстро оправила свою кровать. В комнате неуловимо, горько пахло

цитроном. «Какая у нее кожа белая, - полюбовался Дэниел. «Нет, она кремовая, как сливки. Может

быть, как раз сейчас..., Нет, нет, слишком мало времени еще прошло. Пусть сначала казнят

Лавуазье».

Он открыл дверь на лестницу и широко улыбнулся: «Доброе утро, господа».

-Попрошу ваши документы, - хмуро сказал офицер Национальной Гвардии, - в Париже неспокойно,

сами понимаете. Война идет.

-Мы - нейтральная страна, - Дэниел пригласил наряд солдат в переднюю и указал на

американский герб, что красовался на стене. «Эта квартира - собственность правительства

Соединенных Штатов Америки, которое я представляю. Вот все нужные бумаги, - он взял со

столика папку испанской кожи.

Офицер просмотрел документы: «Кто-нибудь есть еще в комнатах, месье Вулф?»

-Моя жена, - Дэниел усмехнулся и поднял бровь, - однако она еще спит. Мы поздно легли. Вот

наше свидетельство о браке, - он протянул бумагу гвардейцу.

-Так вы молодожен, месье, - тот рассмеялся.

-Кто там, милый? - раздался из спальни томный голос.

-Не волнуйся, Софи, - отозвался Дэниел, - просто проверка, из префектуры.

-Мы должны осмотреть комнаты, - кашлянул офицер, - сами понимаете, месье, так положено...,

Мы не побеспокоим мадам, - торопливо добавил он, искоса посматривая на полуоткрытую дверь

спальни.

Красивая девушка в кружевном чепце лежала, облокотившись на шелковые подушки. Офицер

подумал: «Хороша. Только она бледная очень, но ей идет. И что это месье Фуше просил проверить

квартиру - вроде ничего подозрительного тут нет».

-Письмо банкира у меня в шкатулке, - вспомнил Дэниел, прислонившись к ореховому столику в

передней, - а шкатулка в тайнике. За книгами, в библиотеке. Туда они не полезут. Это Фуше

устроил, сомнений нет. Пусть думает, что Робеспьера хотят убрать американцы - вряд ли он будет

нам посылать ноту протеста по этому поводу, в его положении, - Дэниел скрыл улыбку.

-Все в порядке, - поклонился офицер, - простите, что побеспокоили.

-Я понимаю, - развел руками Дэниел, - время такое. Хорошего вам дня.

Заперев дверь, он подошел к окну, что выходило во двор. Дэниел увидел неприметного мужчину,

в темном сюртуке, что разговаривал с гвардейцем.

-Все понятно, - усмехнулся Дэниел. «Надо сегодня сходить к тому человеку, связному Джона,

оставить письмо. Жаль, что он сюда только зимой приехал - ничего не знает о герцоге и Марте.

Они погибли, скорее всего, а Элиза умерла где-то, ребенок же».

Он вернулся в спальню. Констанца, поднимаясь, выдохнула: «Они ушли?»

-Это просто проверка, - заметил Дэниел, исподтишка любуясь ее высокой, обтянутой шелком,

грудью, - но тебе не стоит сегодня ходить на площадь Революции, Констанца. Останься здесь.

Послезавтра мы уезжаем в Кале. Не надо рисковать, там все будет кишеть солдатами,

соглядатаями, - он поморщился.

Она замерла: «Дэниел, я обещала…Мари-Анн будет меня ждать , и он…, он, - Констанца

покачнулась: «Антуан. Ему нужно меня видеть, как ты не понимаешь…, - девушка закусила губу.

-Еще и за ней слежку могут пустить, - зло подумал Дэниел. «Увидят, с кем она разговаривает…,

Откуда американке знать жену Лавуазье? Фуше не дурак, размотает ниточку. Вспомнят и о месье

Констане, и об убийстве Марата…, Нельзя ее туда пускать».

-Констанца, - он опустился в кресло и указал на ее живот, - ты пойми, я беспокоюсь за тебя. За

ребенка. Неужели ты хочешь подвергнуть опасности дитя, меня, мадам Лавуазье? Ты уже один

раз, - он помолчал, - оставила невинного человека на произвол судьбы, а сама бежала. Это ведь ты

подговорила мадемуазель Корде убить Марата, - Дэниел склонил голову набок:

-Ей отрубили голову, а ты жива и здорова. Как ты можешь ставить под угрозу жизнь женщины,

которая спасла тебя? Учитывая, - добавил Дэниел, - что ты и так украла у нее мужа, Констанца.

Темные глаза заблестели, она раздула ноздри: «Я никого не воровала. Антуан взрослый человек,

мы не причинили страданий Мари-Анн. Шарлотта Корде была сумасшедшая, Дэниел, и я просто

не смогла ее остановить».

-Не смогла, или не хотела? - поинтересовался Дэниел и поднял руку: «Все, хватит споров, хватит

ворошить прошлое. Ты не пойдешь смотреть на казнь, я тебе запрещаю».

-Что? - угрожающе поинтересовалась Констанца: «Ты не имеешь никакого права мне что-то

запрещать, ты мне никто!».

-Я твой муж, - устало заметил Дэниел. «Я буду воспитывать твоего ребенка. И хватит об этом, - он

нарочито потер виски.

Констанца пробормотала что-то, дверь грохнула. Он услышал звук ключа в замке ее спальни.

-Просто запру ее снаружи и все, - сказал себе Дэниел. «Тут второй этаж. Не будет же она на

мостовую спрыгивать». Он посмотрел на часы: «Хорошо утро началось, ничего не скажешь.

Завтрак самому придется готовить. От Констанцы, кроме кофе, ничего не дождешься».

Он потянулся и прошел в умывальную.

Констанца лежала на кровати, следя за стрелкой на бронзовых, с фигурами муз, часах, что стояли

на камине. Когда она подошла к десяти, девушка вздохнула. Открыв сундук, выбрав простое, из

светлой шерсти платье, Констанца стала одеваться. В квартире, - она прислушалась, - было тихо. На

кухне стояла тарелка с хлебом и сыром, под нее была подсунута записка: «Поешь, пожалуйста, я

поздно вернусь».

-Какой заботливый, - ехидно сказала Констанца, поставив кофейник на треногу в очаге. «Как

только дитя подрастет, я от него уйду. Он обещал меня отпустить, он сдержит свое слово».

Позавтракав, она надела свою самую простую шляпку и подошла к дверям.

-Что за черт, - в сердцах сказала Констанца, пытаясь их открыть. «Ключи, должны быть ключи…, -

она оглянулась, ища их глазами, и замерла: «Мерзавец, что за мерзавец…., Нет, ты меня так просто

не остановишь, - Констанца решительным шагом прошла в свою спальню. Сдернув с кровати

простыню, девушка стала рвать ее на полосы.

Она вышла на балкон. Подождав, пока какие-то прохожие завернут за угол, привязав самодельный

канат к перилам, Констанца ловко перелезла через ограждение.

-Прости, маленький, - сказала она своему животу. «Но так надо, я не могу иначе». Оказавшись на

мостовой, Констанца резко, со всей силы дернула ткань. Бросив ее в канаву, девушка пошла к

реке.

Он сразу увидел их - они стояли почти у самого эшафота. День был солнечным, даже жарким,

пахло распустившимися цветами. Лавуазье вспомнил: «Хорошо, что я Теодору те записи отдал…,

Они, конечно, сырые, там еще много работы, но кому-нибудь пригодятся, наверняка. И хорошо,

что я исповедовался. Господи, - вздохнул он, - прости меня».

Толпа была маленькой, площадь была почти пуста. «Насмотрелись на казни, - понял Лавуазье.

«Господи, пусть Франция больше не страдает, пожалуйста».

Он увидел глаза жены – голубые, добрые и ее - темные, наполненные болью. «Конни, - он

опустился на колени, - Конни. Господи, сохрани ее, сохрани дитя. Как хорошо, что они здесь, обе…,

Как я их люблю».

Рядом с ним, щебеча, сел воробей и Лавуазье внезапно улыбнулся. Он так и умер - с улыбкой на

губах, только успев почувствовать холодный ветерок на шее. Констанца прикрыла ладонями

живот. Неслышно что-то шепча, девушка посмотрела на голову, что катилась по эшафоту. Мертвые

губы все улыбались, по доскам расплывалась лужа темной крови. В чистом небе порхали, пели

птицы, сияло солнце. Констанца услышала чей-то звучный голос из толпы: «Господи, призри

мученика, и прости Францию, ибо не скоро еще она искупит грехи свои, не скоро родится

подобный тому, кто умер сейчас».

-Он же почти из дома не выходит, - вспомнила Констанца. Лагранж, - высокий, совершенно седой,

сутулый, оказавшись рядом с ними, взял под руку Мари-Анн.

-Я провожу вас, милая, - сказал ученый, и та взглянула на Констанцу. Девушка стояла, не двигаясь,

по бледному лицу текли слезы.

-Идите, мадам Лавуазье, - наконец, сказала она. Наклонившись, Констанца быстро, крепко обняла

женщину: «Я вам напишу, сразу же. Спасибо, спасибо вам за все». Их слезы смешались. Они все не

могли оторваться друг от друга, пока Констанца, всхлипнув, не махнула рукой. Мари- Анн

перекрестила ее. Женщина медленно, держась за руку Лагранжа, пошла к Новому Мосту.

Толпа рассеялась, трупы свалили в телегу и прикрыли холстом. Констанца подошла ближе к

эшафоту - пахло свежей кровью. Она, потянувшись, опустила руку на его край. Ладонь была, как в

огне, но Констанца, вытерпев, сжав зубы, - приложила ее к животу.

-Вот и нет у тебя отца, - выдохнула Констанца. Не стирая слез с глаз, не разбирая дороги, она

побрела по набережной Сены.

Дэниел сразу увидел ее, поднимаясь наверх. Констанца сидела на ступеньке, уронив голову в руки.

Девушка даже не пошевелилась, когда он остановился рядом. Констанца вдохнула запах сандала:

«Прости…, Я не могла, не могла иначе…»

-Тихо, - Дэниел осторожно поднял ее и повел к двери. «Не надо, не надо, милая, я тоже был

неправ, я просто волновался за тебя и ребенка…, Пойдем, сейчас ты полежишь, я принесу тебе

воды, что-нибудь поесть…»

-Я ничего не хочу, - Констанца сбросила туфли и свернулась в клубочек на постели. Ее плечи

вздрагивали. «Я не хочу жить, Дэниел, я не могу жить без него…»

-Что ты, - Дэниел присел рядом и взял ее за руку - ладонь была испачкана чем-то бурым. «Согреть

тебе воды? - спросил он. «Ты помоешься, ляжешь в постель, а я заварю тебе чаю, тут был где-то».

Она только кивнула, открыв рот, тяжело, болезненно дыша.

Дэниел подал ей чай, и улыбнулся: «Выпей все и спи. Хочешь, я с тобой посижу, или тебе надо

побыть одной?»

Констанца вспомнила, как она шла по Парижу, шепча: «Я люблю тебя, Конни», видя перед собой

улыбку на мертвых губах, белокурые, измазанные кровью волосы, широко открытые,

остекленевшие, голубые глаза.

-Побудь, пожалуйста, - сказала она тихо. Дэниел забрал у нее чашку. Устроившись рядом, положив

ее голову себе на плечо, он вздохнул: «Постарайся поспать, хотя бы немного. Мне очень, очень

жаль, милая».

Она сама и не заметила, как задремала - измученным, быстрым сном, постанывая, ворочаясь в

кровати. Констанца проснулась в середине ночи и сначала не поняла, где она. Она почувствовала

тепло тела неподалеку, ощутила руки, что обнимали ее, и услышала спокойный, уверенный

мужской голос: «Тихо..., Тебе так будет лучше, поверь. Я очень осторожно».

Констанца даже не успела запротестовать - он нежно перевернул ее на бок, раздвинув длинные,

стройные ноги. Она прикусила зубами край подушки и просто ждала - долго, очень долго, не

двигаясь, не произнося ни слова. Кровать скрипела, и она вспомнила запыленный кабинет,

мокрые, толстые губы, что касались ее лица, и задыхающийся шепот: «Так и лежи, да...»

Наконец, он тяжело, облегченно выдохнул. Поцеловав ее в шею, Дэниел шепнул: «Видишь, как

хорошо. А теперь давай спать, мы оба устали. Утром, - его рука поползла вниз, - продолжим,

милая».

Констанца велела себе не плакать. Она тихо сказала, отстранившись: «У тебя есть своя комната,

Дэниел».

Он зевнул и небрежно поводил рукой между ее ног:

-Ты привыкнешь. Я понимаю, что с любовниками ты нечасто спала в одной постели. Однако я твой

муж, так что теперь мы всегда будем вместе. Спокойной ночи, - он все прижимал ее к себе.

Констанца, глядя на бесконечную тьму за окном, - тьму затаившегося, пустого, мрачного города, -

помолчала: «Спокойной ночи».

Часть четвертая

Бретань, весна 1794 года

Узкая река пузырилась под дождем, над черепичными, мокрыми крышами Ренна плыл бой

городских часов. Телега, накрытая грубым холстом, запряженная буланой, худой лошадью,

прогрохотала по булыжникам набережной и свернула налево, в путаницу старинных улиц.

Верхние этажи домов нависали над головами редких прохожих. Здесь не свистел пронзительный,

западный, океанский ветер. Крестьянин, что правил конем, размотал грубый шарф, закрывавший

его шею и голову.

Он заехал в открытые, покосившиеся ворота одного из домов. Привязав коня, возница потрепал

его по холке: «Отдохни, милый».

Крестьянин оглянулся. Приподняв холст, он стал снимать с телеги грязные мешки.

Окна, выходившие во двор, были задернуты плотными гардинами, в комнате было темно. Только

перед маленькой статуей Мадонны горели свечи. Пахло воском, сухими цветами, мерно тикали

старые, массивные часы на беленой стене.

Девушка, что стояла на коленях перед Мадонной, перебирая четки, прошептала: «O clemens, O pia,

O dulcis Virgo Maria». Перекрестившись ,она поднялась. Девушка была в простом, бедном платье

серой шерсти. Светло-русые волосы, заплетенные в косы, были скрыты под белым, льняным

чепцом и такой же наметкой.

Она повесила четки на пояс платья и открыла дверь.

-Ваша светлость, - поклонился крестьянин. Он тут же, озабоченно, сказал: «Ваша светлость, не

надо, могут увидеть…Вам же не обязательно, вы же не монахиня».

-Послушница, дядюшка Гийом, - вздохнула девушка. «И не называйте меня вашей светлостью,

просто сестра Мадлен».

Он вытащил из кармана суконной куртки аккуратно сложенный листок: «От его светлости

маркиза».

Серо-голубые, большие глаза девушки радостно заблестели: «Как он там, дядюшка Гийом?»

-Посыльным его де Шаретт определил. Как его светлости только четырнадцать лет, так генерал ему

сказал: «Подрастешь, тогда воевать будешь». Его светлость, конечно, сначала упрямился, -

крестьянин развел руками, - но теперь они с Волчонком не разлей вода. Вместе по лесам

шныряют, - дядюшка Гийом стал заносить, в пустую, чистую переднюю мешки.

-Да не надо бы…- слабо запротестовала девушка. «У меня еще есть деньги. Тетя перед смертью

успела продать кое-что».

-А как бы я пистолеты и порох через заставу провез? - подмигнул ей крестьянин. Он развязал один

из мешков: «Смотрите, картошка, репа, лук. Не придерешься. Давайте, ваша светлость, я все

разберу и оружие в подпол спущу. А овощи на кухню отнесу. И вот еще, - он взял плетеную

корзину, - как вам мяса нельзя, так я по дороге, в Вилене, рыбы наловил. В пятницу поедите».

-Дядюшка Гийом, - худые щеки девушки покраснели, - я ведь вам уже говорила…

-Никогда такого не будет, чтобы ее светлость маркиза де Монтреваль голодала, - буркнул

крестьянин. Подхватив корзину, он отправился на кухню.

Только когда ворота за телегой закрылись, девушка, вернувшись в комнату, присев у окна, - над

Ренном висели тяжелые, мрачные тучи, по двору гулял столб пыли, - развернула письмо.

-Милая Мадлен, дорогая моя сестричка, - читала она.

-У нас все хорошо. Тут совершенно не опасно, так, что не волнуйся за меня. Генерал де Шаретт, к

сожалению, пока не позволяет мне участвовать в вылазках, но оружие дал, конечно. Я служу

посыльным и связным, вместе с Элизой, я тебе о ней уже писал. Ты спрашивала, - что с

охотничьим домом. Половину его сожгли, а во второй половине размещается отряд ее светлости

герцогини, за ним присматривают. Когда все это закончится, милая Мадлен, - я отстрою все наши

имения, обещаю. Озеро наше все так же красиво. На рассвете, когда над ним висит туман, так и

ждешь, что из-под воды появится замок, где жил рыцарь Ланселот.

Я молюсь за души папы и Франсуа, каждый день. Да пребудут они в садах райских. Твой любящий

брат, Жюль-Арманд-Мари, маркиз де Монтреваль.

Внизу было криво нацарапано: «Де Шаретт меня вызывает. Наверное, хочет отправить в Ренн.

Скоро увидимся, милая сестричка!»

Мадлен вздохнула. Пройдя на кухню, поцеловав неровные, неаккуратные строки, она бросила

письмо в очаг. Тлевшее пламя вспыхнуло, и девушка горько подумала:

-Даже письма от брата - и то нельзя хранить…, А что будет если они, - Мадлен кинула взгляд в

сторону окна, - узнают об оружии? А как узнать? - она пожала плечами. В кладовой Мадлен взяла

две картофелины. «Ко мне никто не ходит. Мы с тетей затворницами жили, а как она умерла , - я и

на рынке почти не появляюсь, а уж тем более на улицах».

Девушка стала мыть картошку в миске. Внезапно покачнувшись, она присела на табурет.

-Если бы я тогда не поехала в имение к тете, - вспомнила Мадлен, - прошлым летом ...Со мной

ведь случилось бы то же, что и с остальными сестрами. Как его земля еще носит, этого Деметра -

закрыл все церкви, монастыри, священников и монахинь утопил в реке…. Господи, упокой души

невинно убиенных, - она перекрестилась и стала аккуратно чистить старые клубни.

Поставив картошку вариться, Мадлен вернулась в свою келью. Опустившись на колени, она взяла

четки: «Господи, дай приют душе отца моего, и душе младшего брата моего, Франсуа. Не оставляй

своей милостью брата моего Жюля, что сражается за его величество и нашу веру».

Она присела к столу и раскрыла большую, семейную Библию. Пролистав страницы, Мадлен

вгляделась в тонкий, изящный почерк отца. Перед ним шли страницы выцветших каракулей.

Девушка вспомнила ласковый голос: «Здесь со времен короля Генриха Наваррского сведения. Все,

что до этого было - в наших архивах, в замке. Там документы еще первого де Монтреваля. Он

служил оруженосцем у герцога Жана Рыжего».

-В замке, - горько повторила Мадлен. «Ничего не осталось, одни развалины».

-1 июня 1770 года, - читала она, - Господь даровал нам первенца, девочку, в святом крещении

Мадлен-Камиллу-Мари, маркизу де Монтреваль».

Ниже было приписано: «18 августа 1780 года. Наша милая Мадлен приняла покрывало

послушницы в монастыре клариссинок. Пусть дарует ей Господь уверенность и твердость на ее

святом пути!»

-Я бы уже и обеты произнесла, - тихо сказала Мадлен. «Еще год назад собиралась…, А теперь..., -

она подняла голову и подышала, стараясь не капнуть слезами на страницу.

Внизу почерк отца сменялся другим. Чернила были более свежими.

-20 ноября 1792 года, - читала Мадлен свои записи. «Жан-Николя-Мари-Огюстен, маркиз де

Монтреваль, казнен на площади де Лис, в Ренне, по обвинению в поддержке

контрреволюционеров. Сорока семи лет от роду».

«23 декабря 1793 года, Франсуа-Северин-Мари, маркиз де Монтреваль, старший сын означенного

- пал в битве при Савене, защищая короля и святую церковь. Девятнадцати лет от роду».

Мадлен все-таки расплакалась. Слезы падали на подол серого платья, и она всхлипнула: «Хорошо,

что мама не дожила».

Девушка поднялась. Сняв горшок с треноги, Мадлен полила вареную картошку конопляным

маслом и посыпала солью. Она ела медленно, изредка, бережно, откусывая от краюшки черного

хлеба, - как едят давно и привычно голодные люди.

Убрав за собой, Мадлен вернулась в келью. Взяв четки, девушка зашептала: «Credo in Deum Patrem

omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…». За окном сеял мелкий, надоедливый, серый дождь.

Листья деревьев были покрыты каплями воды, в лесу пахло свежей травой - весенний, легкий,

свежий запах. Птица вспорхнула с ветки, заслышав мягкий стук копыт лошадей, капли сорвались

вниз. Элиза, ойкнув, отерла лицо. Она обернулась, и помахала рукой: «Зачем они нас только

провожают? Можно подумать, мы в первый раз в Ренн идем».

Девочка была в холщовых штанах, куртке и деревянных сабо. Она почесала коротко стриженые,

испачканные сажей, белокурые волосы и присела - из травы высовывалась мордочка ежа.

-Какой хорошенький! - восторженно сказала Элиза. «Иди спать, утро на дворе, - велела она. Жюль,

что шел вслед за ней, рассмеялся: «Тут раньше медведи жили. Давно еще, во времена моих

предков. Когда герцог Жан Рыжий Бретанью правил, в тринадцатом веке».

-И этот лес весь твой, - Элиза огляделась. Лес был бескрайним, густым, уходившим вдаль. Она

услышала где-то справа легкий шорох. «Это кабаны, - Жюль склонил русоволосую голову набок, -

тоже - спать идут. Мама и дети, - он нежно улыбнулся. «Нашего тут - только тот лес, что вокруг

озера. Остальное все его величеству принадлежит».

-Все равно много, - заметила Элиза.

-Хотя у нас в Англии тоже земли много, но ее крестьяне арендуют. В Оксфордшире у нас есть лес,

но там только олени живут, и лисы. И у нас дом на озере есть, на западе. Мы туда ездили, когда я

еще маленькая была. С папой, - он помолчала . Жюль отозвался: «Меня и Франсуа…- он запнулся, -

папа тоже учил рыбу ловить…, До всего этого, - он повел рукой. Элиза подумала: «Бедный. Совсем

сирота. Одна старшая сестра осталась, и та почти монахиня. Господи, сделай так, чтобы мы с

мамочкой спокойно уехали в Англию. Мамочка сказала - в конце лета проберемся к побережью.

Попробуем там найти каких-нибудь рыбаков. Деньги у нас теперь есть».

Жюль вытащил из кармана своей куртки бечевку с крючком: «Мы с тобой тоже рыбу половим. Тут

два дня пути до Ренна, не голодать же нам. А у крестьян брать грех, это воровство. Они сами

недоедают».

Элиза услышала свист. Обернувшись, девочка остановилась. Мать и де Шаретт подъезжали к ним.

Мать была в мужском наряде - простой, рабочей, суконной блузе и штанах. Коротко стриженые,

бронзовые волосы отливали золотом в свете утреннего солнца. Марта спешилась, передав

генералу поводья: «Вы там осторожней, пожалуйста. Жюль увидит сестру, разведаете - сколько

солдат сейчас в городе, куда Деметр их отправлять собирается, и сразу назад».

-Конечно, мамочка, - Элиза, на мгновение, прижалась к ней. Марта, перекрестив детей, вздохнула:

«Господи, каждый раз, как уходит она - сердце ноет. А что делать, мне в городе появляться нельзя,

а уж тем более - генералу».

-Не беспокойтесь, ваша светлость, - весело сказал Жюль. Марта, потрепала его волосы:

-Ты тоже, господин маркиз, - не лезь на рожон, как говорится. Ты в Ренне вырос. Еще узнают, не

приведи Господь.

Жюль сплюнул на землю. Мальчик, на бретонском ответил: « Petra zo ganeoc'h? E Plogoneg emaon o

chom bremañ».

-Из Плогоннека, так из Плогоннека, - усмехнулась Марта. «И еще ты спросил: «Что это со мной?»

-Отлично, ваша светлость, - похвалил ее Жюль. Дети, скользнув в кусты, скрылись в лесу.

-Помочь? - спросил де Шаретт, но Марта уже сидела в седле. Забрав у него поводья, женщина

вздохнула: «Не стоило бы их одних отпускать, месье де Шаретт».

-Разве я сам не знаю? - хмуро ответил ей генерал. Он был в холщовой куртке крестьянина, темные,

чуть побитые сединой, кудрявые волосы шевелил ветер. Де Шаретт тронул лошадь с места:

-Только разве лучше будет, если Жюля убьют? Он последний из рода де Монтревалей, ваша

светлость. Шесть сотен лет уже этому имени. И так - отцу голову отрубили, старший брат погиб…,

А если бы я Жюля при себе не держал, он бы тоже в бой полез, мальчишка горячий. Вы же Элизу

от себя не отпускаете.

Марта помолчала: «Все это верно, но, месье де Шаретт - дети есть дети. Давайте я Жюля с собой в

Англию заберу».

Он искоса посмотрел на ее твердый, упрямый подбородок, на тонкие морщины по углам

красивого рта. Генерал отчаянно, тоскливо проговорил: «Ваша светлость...»

Марта подняла руку: «Месье де Шаретт, не надо об этом. Я вам еще зимой сказала - я вас не

люблю, и никогда не полюблю. А что я вам помогаю, женский отряд сколотила, - она усмехнулась,

- так я без дела сидеть не хочу, вот и все».

Он внезапно, круто развернул недовольно заржавшего коня и перегородил узкую, лесную

тропинку. Ее зеленые глаза взглянули на него - прямо и твердо: «Месье де Шаретт, вы дворянин,

вы не позволите себе…»

Генерал вздохнул и сжал зубы: «Знаете, как эта долина называется, ваша светлость?»

-Жюль мне рассказывал, - улыбнулась Марта. «И я читала легенды, месье де Шаретт. Я не фея

Моргана, а вы - не тот несчастный рыцарь, которого она сослала в Долину без возврата. Время

короля Артура давно миновало, генерал».

-Она, должно быть, была похожа на вас, - пробормотал де Шаретт. «Волшебница Морган.

Простите, ваша светлость…»

Марта, на мгновение, прикоснулась к его руке и он вздрогнул: «Не надо, пожалуйста. Уж лучше

будьте немилосердны, так легче. Вы, я слышал, собираетесь кое-кого сегодня ночью навестить?»

-Да, - они доехали до развилки лесных дорог и остановились.

-Кюре из Брезонвиля приходил, исповедовать нас, - Марта помолчала, - говорит, там у них отряд

республиканский встал лагерем. Небольшой, человек пятьдесят. Церковь закрыли, дом

священника отобрали, кюре у крестьян сейчас живет.

-Тогда встречаемся в полночь у могилы Мерлина, - де Шаретт посмотрел на небо:

-Гроза с моря идет, ваша светлость, нам это только на руку. К вечеру до нас доберется, - он

поклонился, исчезая в лесной чаще.

Марта погладила по холке свою лошадь: «Поехали, дорогая моя, мы еще до рассвета с тобой

поднялись». Она подождала, пока по-весеннему худая лиса не перебежит тропинку и подумала:

«К детям пошла. Господи…, - она покачнулась в седле и вспомнила мягкий голос акушерки: «Грудь

я тебе перевязала, да там и не было ничего - ты же в горячке была, дорогая, чуть не умерла».

Мадам Ришар помолчала, держа ее за руку: «Вряд ли после такого у тебя дети будут, конечно».

Марта облизала пересохшие губы: «А кто…, Кто родился?»

-Мальчик, - вздохнула мадам Ришар. «Мы его окрестили. Элиза твоя сказала, что вы Жоржем

хотели назвать. Так что не волнуйся, с Иисусом твое дитя».

-Джорджем, - Марта вспомнила голову мужа, что катилась по эшафоту. Отвернувшись к стене

каморки, она долго лежала, закрыв глаза, шепча: «Прости меня, маленький, прости, пожалуйста…,

Иисус, Матерь Божья, позаботьтесь о моем мальчике, пусть он с отцом встретится, я прошу вас…»

Потом она присела, собрав вокруг себя старое, шерстяное одеяло: «А Элиза где?»

-Цветы продает, - улыбнулась акушерка. «Хорошая у тебя дочка, работящая».

-А потом пришла Элиза, - вспомнила Марта, - вся заплаканная, и сказала, что в газете напечатали -

Тео и Теодор погибли. Ерунда все это, Робеспьер солгал, как обычно. Добрались до Вены, как и

хотели. Нам тоже надо, - она выехала из леса и посмотрела на обгорелую половину охотничьего

дома, что стоял на берегу озера, - надо уезжать отсюда. В конце лета наберем достаточно золота,

чтобы с рыбаками расплатиться. Тедди, бедный мой мальчик, до них наверняка слухи о казни

дошли, - Марта взглянула на распахнутые окна.

Пожилая женщина высунулась наружу. Замахав рукой, она крикнула: «Как раз к блинам, ваша

светлость! Мой старик приходил, меда принес немного».

Марта завела лошадь в полуразрушенную конюшню. Почистив ее, женщина хмыкнула: «Маркиз

де Монтреваль, должно быть, в Англию не уедет, воевать захочет. Вот же упрямые эти бретонцы.

Да и сестра у него тут, в Ренне».

Она недовольно сморщила нос. Пройдя через зеленую лужайку, Марта шагнула в прохладу

выложенного грубым камнем коридора.

Пять женщин уже сидело за большим, деревянным столом. В кухне было чисто, пахло свежей

выпечкой, по углам стояли ружья. Марта приняла тарелку с блинами: «Сегодня ночью Брезонвиль

навестим, вместе с отрядом генерала».

-Давно пора, - пробормотала одна из бретонок, убирая со стола пистолет. В открытое окно веяло

теплым ветром, жужжали пчелы. Марта вздохнула: «Почти все вдовы, как я. Господи, и когда

только это все закончится…»

Мед был золотистым, тягучим, пах лесными травами, блины - тонкими, горячими. Марта,

отхлебнула сидра: «Мадам Пишон, созывайте народ, к вечеру нам все свободные руки

понадобятся».

Пожилая женщина сняла медную сковороду с треноги: «Как там месье маркиз?»

-В Ренн отправился, - ответила Марта, - вместе с Волчонком, - она широко улыбнулась:

-Если все пройдет удачно, то в конце месяца, и мы город посетим. Деметру недолго жить

осталось, - она вытерла тарелку куском блина, и прожевала его: «За дело, милые дамы, надо

привести в порядок оружие».

Дети соскочили с телеги. Жюль крикнул вознице: «Trugarez!». Элиза обернулась. Посмотрев на

солдат Национальной Гвардии, что охраняли ворота, девочка хмыкнула: «Хорошо, что мы с тобой

на бретонском говорили. Они даже внимания не обратили на нас, дикари и дикари».

-Вообще, - Жюль засунул руки в карманы блузы, - у крестьян галло больше в ходу. Он на

французский язык похож, ты слышала. А кто на бретонском умеют - те с запада. Как моя мама, -

добавил Жюль. «Она как раз - пять лет назад умерла, перед тем, как все это началось, - он показал

на большой, трехцветный флаг, что развевался над зданием бывшего парламента Бретани. «Она

меня и научила, - мальчик вздохнул: «У тебя мама есть, ты счастливая».

Они прошли мимо заколоченных дверей аббатства Сен-Мелюн и свернули на площадь де Лис.

«Вот наш особняк, - Жюль взглянул на кованые ворота, - отель Монтреваль. Я там вырос, пока нас

не выгнали, - мрачно добавил он и посмотрел на эшафот в центре площади. Холодный ветер гонял

по булыжникам перья и какой-то сор.

Элиза замялась: «Ты..., был тут, ну, когда...»

Жюль помотал головой. «Франсуа был. Тайно, он тогда уже в леса ушел. Я у тетки жил, папиной

сестры, графини де Коссе, она тем годом умерла».

Он посмотрел на грустное лицо Элизы: «А она видела, как ее отца казнили, она же мне

рассказывала. И маму свою она спасла. Эх, жалко, что ее светлость в Англию хочет уехать, я по

Элизе скучать буду».

-Ты не думай об этом, - попросила Элиза. Остановившись, сделав вид, что уронила что-то, девочка

шепнула: «Считай солдат, быстро!»

Когда отряд Национальной Гвардии прошел мимо них, Элиза сварливо заметила: «Ты ворон не

лови, понятно?»

Серо-голубые глаза Жюля заблестели. Он, шмыгнув носом, вытерев его рукавом куртки, нарочито

грубо ответил: «Никого я не ловлю. А ты не задавайся».

-Манеры, маркиз де Монтреваль, - смешливо поджала губы Элиза. Замерев, девочка толкнула его

за угол - кованые ворота медленно открывались.

Полный, высокий человек, в темном сюртуке, с трехцветной кокардой на лацкане, вышел на улицу,

в сопровождении наряда гвардейцев. Его редкие волосы были тщательно прилизаны, смуглое,

гладкое выбритое лицо - искажено брезгливой гримасой. Маленькие, острые, черные глаза

обшарили площадь. Он громко сказал, указывая на эшафот: «Чтобы к завтрашнему утру все было

готово».

-У него руки по локоть в крови, - с ненавистью прошептал Жюль, - и когда его только убьют?

-Скоро, - рассудительно ответила Элиза, - мы для этого и переправляем в город оружие. Надо

просто подождать, когда тут будет меньше солдат. А он не местный? - кивнула девочка на

комиссара Конвента, - тот медленно шел, в окружении солдат, к зданию Парламента.

-Как подумаю, что он живет в нашем доме..., - Жюль сплюнул и угрюмо добавил: «Был бы местный

- его родня бы уже в земле лежала. Южанин какой-то».

-Пошли, - подтолкнула его Элиза, - вечереет уже. Переночуем у твоей сестры. Завтра с утра на

рынок отправимся, возьмем всякой мелочевки и пойдем в казармы вразнос торговать, так и

узнаем - куда солдат посылают. А красивая твоя сестра? - спросила девочка, когда они уже

свернули на узкую, старинную улицу.

-Очень! - горячо ответил Жюль. Мальчик покраснел: «Мадлен послушница, о них нельзя так

говорить, но все равно - красивая».

Элиза в сердцах подкинула носком сабо какой-то камешек: «А я некрасивая. Только глаза мамины,

и все. А так - волосы, будто перья, нос торчит, и вообще - я худая. Сейчас толстых людей нет,

кроме комиссаров Конвента». Девочка злорадно ухмыльнулась.

Она искоса посмотрела на Жюля: «А вот он - красивый, - вздохнула Элиза. Они зашли в пустынный

двор и Жюль сказал: «Эту квартиру не отобрали, забыли. Тетя редко в город приезжала, она все

время в имении жила». Он постучал в старинную, дубовую дверь. Элиза, открыв рот, глядя на

девушку в чепце и наметке послушницы, неслышно вздохнула: «Прав был Жюль. Она будто

королева Джиневра, из легенд».

Она была высокой, стройной, большие, серо-голубые глаза, обрамленные темными ресницами,

ласково взглянули на них. Девушка обняла Жюля: «Милый мой! Господи, мы же с зимы не

виделись..., Братик мой, маленький...»

-Позволь тебе представить, сестрица – церемонно сказал Жюль, - леди Элиза Холланд, дочь

вдовствующей герцогини Экзетер. А это моя сестра, маркиза де Монтреваль.

Элиза ловко сделала реверанс. Девушка, улыбнувшись, замахала рукой: «Пожалуйста, просто

сестра Мадлен. Проходите, проходите, милые, - захлопотала она, - у меня суп горячий, только

сначала..., - она потрепала Жюля по голове.

-Помыть руки, знаю, знаю, - он закатил глаза и шепнул Элизе: «У меня свой пистолет, а меня все

еще, как ребенка, в умывальную гоняют».

-И правильно делают, - отозвалась та, снимая сабо, подворачивая испачканные в грязи штаны.

Элиза облизнулась: «Пахнет очень вкусно».

В маленькой келье тикали часы, брат и сестра сидели, держась за руки. Мадлен, наконец,

попросила: «Ложись спать, милый, вы все же устали. Элиза прямо за обедом зевать начала. Завтра

я схожу с вами на рынок, посмотрю, чтобы все в порядке было. Без чепца, - добавила она, поймав

обеспокоенный взгляд Жюля.

Он прижался лицом к ее ладоням, - пахло воском, теплом очага, домом. Мальчик неразборчиво

пробормотал: «Я так скучаю, сестричка, так скучаю...»

-Не плачь, - велел себе Жюль. «Нельзя, ты большой, не смей плакать!». Но слезы сами лились из

глаз. Мадлен, обняв его, шепнула: «Что ты, мой хороший. Поплачь, поплачь, братик, я тут, я с

тобой». Она сидела, укачивая его, а за ставнями выл разгулявшийся, холодный ветер с моря.

Жюль высморкался: «Мы Деметра видели. Завтра казнить кого-то будут?»

Мадлен грустно кивнула: «Спекулянтов, как он их называет. Бедных крестьян, у которых в подполе

нашли спрятанное зерно. Господи, - девушка перекрестилась, - и когда ты только накажешь этого

мерзавца?»

-Скоро, - уверенно ответил ей брат, поднимаясь, вытирая лицо. «Для этого мы оружие и привозим,

сестричка».

Элиза лежала, слушая приглушенные голоса, что доносились из-за стены. Она свернулась

клубочком - на девочке была старая, потрепанная холщовая рубашка Мадлен, и подтянула ноги к

животу: «Счастливый Жюль. Увидел сестру. Так хочется уже домой. Там Тедди, и Джон, наверное,

вернулся из Вены. Хоть бы с Джо все было хорошо, Нижние Земли все-таки недалеко до

Франции». Она перекрестилась. Пробормотав молитву, девочка задремала.

Она видела обгоревшие, черные развалины сожженной половины замка, туман, что лежал над

озером, закрывая его, до нее доносился плеск воды. Элиза стояла босыми ногами на мокрой

траве. Раздался выстрел, она услышала крик боли. Посмотрев вниз, девочка отбросила

дымящийся пистолет. По траве полилась кровь, - быстрая, темная. Она с отвращением отскочила

и, почувствовав чью-то руку у себя на плече, замотала головой: «Нет! Нет!»

Жюль смотрел на нее пустыми глазницами. Элиза заметила Мадлен - с распущенными по спине

светло-русыми волосами, с венком на голове. Девушка стояла по колено в воде, туман

рассеивался. Элиза вспомнила: «Там замок феи озера. Сейчас он появится, и все будет хорошо. Нас

спасут, обязательно!»

Из тумана показались очертания огромной гильотины. Мадлен, так и не поворачиваясь, грустно

сказав: «Не успеют», - стала подниматься на эшафот.

Элиза проснулась, тяжело дыша, чувствуя, как колотится у нее сердце. «Успеют, - она сжала руки в

кулаки, и натянула на себя тонкое, холодное одеяло. Она не знала, о ком говорит, но повторила:

«Успеют».

Утро было серым, туманным, рынок только раскладывался. Никто не обратил внимания на двоих

мужчин, - повыше и пониже. Они, сидя на камне, курили трубки.

-Удачно нам эта лодка ничейная попалась, - тихо заметил капитан Фэрфакс. «Только все равно,

Джон, - он незаметно пожал плечами, - для чего мы в городе? Ты же слышал - де Шаретт в лесах

прячется. Вряд ли он будет в Ренне появляться. Еще хорошо, что Питера с Майклом и Мэри сюда

не потащили».

-Пусть рыбу ловят, - Джон затянулся трубкой. «Мы к полудню уже вернемся». Он осмотрел

полупустые лотки: «Бедно тут живут, конечно».

-Еще и женщину с собой взяли, - ворчал Фэрфакс. «Не мог ты ей сказать, что ли - отправляйся

обратно в Плимут? Хотя моряк она отменный, и стреляет метко».

Джон усмехнулся: «Ты мне о своей невесте рассказывал, мисс Кэтрин, что она у тебя упрямая?»

-Как осел, прости Господи, - ласково пробормотал капитан. «Мисс Кроу, я смотрю - такая же».

-Именно, - Джон выбил табак из трубки, и потянулся: «А что мы в Ренн явились, так у меня тоже

чутье есть, капитан Фэрфакс. В моей работе без него долго не протянешь. Так вот кажется мне…., -

он внезапно замер: «Кто это?».

-Девушка и парнишки какие-то, - отозвался Фэрфакс. «Худая, бедняжка, хотя они тут все…»

Но Джон уже не слышал его - она шла по булыжнику площади Святой Анны, под низким, серым

бретонским небом, в простом, скромном платье. Светло-русые косы спускались на плечи, она

высоко несла изящную голову. Джон все смотрел на нее: «Королева Джиневра…, Здесь же рядом

этот лес, Броселианд. Не оттуда ли она явилась? Таких красавиц и не бывает на земле. Или это

Вивиан, фея озера? Господи, - он опомнился, - да о чем это я?»

-То ли дело моя Кэтрин, - раздался у него над ухом голос Фэрфакса, - там одна грудь…

Джон усмехнулся: «Пошли-ка, дорогой, потремся в толпе, послушаем, что люди говорят».

Он сразу нашел глазами ее голову - девушка, стоя у лотка со всякой мелочевкой, торговалась за

какие-то зеркальца. Парнишек рядом с ней уже не было. Джон мимолетно подумал: «Лицо у

одного знакомое».

Джон подобрался поближе и выругался - сзади его толкнули. Он попытался удержаться на ногах.

Девушка, испуганно вскрикнув, выронила деньги: «Месье!»

У нее были серо-голубые, как небо над Ренном, глаза. «Как всегда, - зло подумал Джон. «Стоит

мне встретить красавицу, у меня либо начинается морская болезнь, либо я ругаюсь, как

сапожник».

Он быстро собрал рассыпанную медь, и, покраснев, протянул ее девушке: «Простите,

мадемуазель, я очень виноват».

-Что вы, что вы…, - зардевшись, пробормотала девушка. У нее была узкая, нежная, прохладная

ладонь. Джон, на мгновение, прикоснувшись к ней, вздрогнул. «Так вот оно что, - горько подумал

мужчина, провожая глазами ее стройную спину. «Вот как оно бывает, граф Хантингтон. Брось, ты

не Ланселот Озерный. Ты ее больше никогда не увидишь».

-Всем оставаться на своих местах! - услышал он громовой голос от ворот рынка. «Проверка

документов!»

-А вот это очень плохо, - успел подумать Джон. Оказавшийся рядом Фэрфакс дернул его за рукав

блузы: «Быстро, пока они тут все не окружили! Надо уходить!»

-Нет! - пронесся над толпой женский крик. «Оставьте, не трогайте их, это же дети!»

Джон швырнул какому-то торговцу серебряную монету. Проклиная свой маленький рост, он

вскочил на лоток. Девушка стояла перед высоким, полным человеком, двое давешних парнишек -

под прицелом у солдат, - переминались с ноги на ногу.

-Это Деметр, - Фэрфакс едва слышно выругался. «Был бы у меня пистолет…»

Комиссар Конвента оглядел девушку с головы до ног и процедил: «А вы кто такая?»

-Паразитка, - подобострастно крикнул кто-то из горожан, - бывшая маркиза де Монтреваль! Дочка

того предателя, которому голову отрубили, два года назад, сестра бунтовщика!

Деметр щелкнул пальцами. Мадлен обреченно подумала: «Господи, нет! Жюль, Элиза…, Говорят,

он повстанцам глаза выкалывает…»

-Беги, - неслышно велел Жюль девочке. «Пока еще можно, они тебя не догонят. Стреляй, если

что».

-Я тебя не брошу, - Элиза помотала белокурой головой.

-Беги! - зло повторил Жюль. «Тут моя сестра, я не могу ее оставить. Ну! - он сделал легкое,

неуловимое движение. Элиза, поскользнувшись, шлепнувшись в лужу, перекувыркнувшись через

голову, - исчезла в гуще людей и телег.

-Взять его! - коротко велел Деметр, солдаты рассыпались по рынку. Джон, спрыгнув с лотка, тихо

сказал Фэрфаксу: «Пошли отсюда. Надо проследить за этой девчонкой, я видел, куда она

побежала».

Они нырнули под составленные вместе телеги. Фэрфакс удивленно заметил: «Это мальчишка

был».

-Это, - Джон пополз вперед, - была моя сестра, дорогой капитан. Чутье меня не подвело, - он

отряхнул куртку от навоза. Оглядевшись, мужчина выругался: «Черт, черт! Элиза, она быстрая, как

ветер. Уже и след ее простыл. Ничего, - он улыбнулся, - теперь я знаю, что мой отец и мачеха не

погибли. Мы их найдем. Пошли, - он подтолкнул Фэрфакса. Обернувшись, Джон заметил, как

уводят с рынка высокого парнишку в крестьянской одежде. Девушка, понурив голову, шла вслед за

солдатами.

-Я вернусь, - пообещал ей Джон. Они с Фэрфаксом зашагали к реке, туда, где была привязана

лодка.

В комнате пахло табаком, выцветшие, шелковые обои были исписаны лозунгами, ободраны,

большой, дубовый стол был засыпан пеплом и завален грудами бумаг.

Деметр сидел, посасывая сигару, вчитываясь в какой-то список. «Вот оно, значит как, - зловеще

сказал мужчина и крикнул: «Позовите гражданку Монтреваль!»

Мадлен робко вошла в кабинет, и оглянулась: «Все разграбили. Картины пропали, книги..., Даже

папин глобус - и тот взяли». Она закашлялась - в полуоткрытое окно дул резкий ветер, и несмело

подняла глаза: «Месье Деметр..., Что с моим братом?»

-Гражданин Жюль Монтреваль, - отчеканил комиссар Конвента, - находится в тюрьме по

обвинению в принадлежности к повстанцам. Пошел путем отца и старшего брата, так сказать, - он

поднялся и положил большую ладонь на документы.

-Месье Деметр, - пробормотала Мадлен, комкая старую, вытертую шаль, - я прошу вас…, Жюлю

четырнадцать лет, он ребенок..., Он просто пришел со своим другом из деревни, повидаться со

мной. Его приютили наши бывшие арендаторы, крестьяне все же сытнее живут, а Жюль еще

растет....

-Паразиты! - взорвался комиссар, расхаживая по кабинету, стряхивая пепел на прожженный, в

черных пятнах, ковер. «Мало вы сосали кровь крестьян, мало измывались над нами - еще и

щенков своих нам навязываете! Не бывать этому, - громовым голосом крикнул Деметр. По

кабинету загулял сквозняк, дверь с шумом хлопнула, и Мадлен едва не перекрестилась.

-Нельзя, нельзя, - велела себе девушка. «Нельзя при нем этого делать. Проси за Жюля, становись

на колени, плачь..., Все, что угодно, только бы он отпустил маленького, Жюль последний из

семьи...»

Мадлен взглянула на гипсовый бюст очень красивой женщины, что стоял в углу: «Месье Деметр,

Жюль у меня один остался..., Пожалуйста, будьте милосердны».

-Тот, кто проявляет милосердие к жестоким поступкам, гражданка Монтреваль, потом и сам

становится жестоким к тем, кто действительно заслуживает снисхождения, - напыщенно заметил

комиссар. Деметр добавил, отчего-то улыбаясь: «Сестра Мадлен».

-Откуда он знает? - испуганно подумала девушка. Деметр подхватил со стола какой-то листок и

сунул ей под нос. «Список монахинь и послушниц в бывшем монастыре клариссинок, гражданка

Монтреваль, - издевательски заметил он.

Деметр протянул к ней руку и Мадлен отшатнулась: «Думали, мы не узнаем, кто вы такая? Еще и

наверняка, монастырь, - он выругался, - на дому устроили. Подпольных кюре привечаете. Я велю

послать к вам на квартиру и перевернуть там все - наверняка мы кого-то найдем. Или что-то, - со

значением добавил Деметр, глядя на ее изящную, низко склоненную голову.

-Пойдете на гильотину, гражданка Монтреваль. Только сначала увидите, как вашему брату

выкалывают глаза и отрубают конечности. Он раскурил потухшую сигару: «Они еще живут после

этого, какое-то время. Катаются по полу и кричат. Страшно кричат, гражданка Монтреваль, как

звери».

-Месье Деметр, - девушка рухнула на колени, - я прошу вас, прошу. Я, действительно, была

послушницей, но я никого не знаю, - ни кюре, ни повстанцев. Я живу очень скромно, никуда не

хожу..., Только пожалейте моего брата, я сделаю, все, что угодно..., - она разрыдалась. Деметр

незаметно облизал губы: «Отлично. Она с десяти лет в монастыре. Ничего такого она не знает, ни о

чем не догадается. Да, да, именно так и сделаю».

Он выпустил клуб сизого дыма. Усмехнувшись, комиссар подошел к ней. «Поднимитесь, -

потребовал Деметр. Мадлен, пошатываясь, подчинилась.

-В общем, так, - он смотрел на высокую, девичью грудь, скрытую глухим, скромным платьем. «Я

освобожу вашего брата, и не буду предъявлять ему никаких обвинений, гражданка Монтреваль».

Серо-голубые глаза засияли. Мадлен радостно сказала: «Спасибо вам! Большое, большое спасибо,

месье Деметр! Я знала, что...»

-Стойте, - он прервал девушку. Комиссар был совсем рядом. От него несло крепким табаком, кофе,

старым, кислым потом. Деметр повел рукой куда-то в сторону и добавил: «На одном условии».

-Все, что угодно, - горячо сказала Мадлен, глядя на его гладко выбритое, с отвисшими щеками

лицо. «Все, что угодно, месье Деметр».

-Сейчас, - он пристально осмотрел узкие бедра, тонкую талию, бедное, потрепанное платье, и

продолжил:

-Сейчас мы сходим в префектуру, и вы станете гражданкой Деметр. А завтра я выпущу вашего

брата, мадемуазель, - он облизал полные губы кончиком языка. «После нашей брачной ночи, -

подмигнул ей комиссар. Вернувшись за стол, развалившись в обитом гобеленом кресле, он

рассмеялся: «Я бы, конечно, мог вас изнасиловать, а после - пристрелить...»

Мадлен побледнела и Деметр подумал: «Правильно я решил. Она невинна, и не знает - как

должно быть на самом деле. Она будет терпеть, ради брата. Изнасиловать... - он дернул углом

рта. Убрав под стол дрожащие руки, комиссар важно продолжил:

-Но я считаю такое поведение неприемлемым для революционера, гражданка Монтреваль.

Людей надо перевоспитывать, - он поднял палец. «Паразиты, - вот вы, например, - должны

познать на себе, что такое труд на благо страны. В браке со мной вы обретете новые высоты, как

личность, и забудете о своем, - он поискал слово, - бывшем сословии. Вашего брата я определю

учеником к ремесленнику, он будет работать....

Мадлен слушала и не слышала его. «Это ради Жюля, - повторяла себе девушка, - ради

маленького. Я все вынесу, все. Господь просто дает мне такое послушание, надо его выполнить.

Жюль пусть бежит - в Англию, да куда угодно. Пусть живет. Я просто буду молиться за него, до

конца дней моих. Может быть, Иисус и Божья Матерь смилостивятся надо мной, и я умру. Скоро».

-А если вы не согласитесь, гражданка Монтреваль, - закончил комиссар, - то я вас отведу в тюрьму

- посмотреть, как ослепляют вашего брата.

Он потушил сигару и требовательно взглянул на нее: «Надо будет потом организовать какую-

нибудь листовку от их имени, обращенную к повстанцам. Сложите оружие..., Все же Монтревали,

они в Ренне испокон века сеньорами были, их уважают».

Мадлен долго молчала, сцепив длинные, худые пальцы. Девушка тихо ответила: «Хорошо, месье

Деметр, я согласна. Можно мне будет после церемонии, - она запнулась, - увидеться с моим

братом? Хотя бы ненадолго».

-Его завтра и выпустят уже, - заметил Деметр, застегивая сюртук, отряхивая его от пепла. «Но, раз

ты просишь...»

Мадлен вздрогнула от этого бесцеремонного «ты» и велела себе: «Скажешь Жюлю, что ему надо

бежать. Солжешь ему, что заплатила Деметру денег, придумаешь что-нибудь. Господи, братик мой,

- она чуть удержалась на ногах, - я его больше никогда не увижу...»

-Спасибо, месье Деметр, - ее голова клонилась все ниже. Комиссар, распахнув перед ней дверь,

улыбнулся: «Называй меня Полем, дорогая, мы все-таки сейчас станем супругами. Это недалеко, -

он указал за окно, - префектура размещается в бывшем Парламенте Бретани».

В большом зале было холодно, ветер тянул по ногам. Деметр зло подумал: «Проклятая страна. Все

время льет дождь, дикари, которые лепечут на своем наречии и живут в землянках, и все упрямые

- даже пытками их не сломить. Я-то знаю, - он искоса посмотрел на девушку, что стояла рядом с

ним.

-Пусть ее брат еще посидит в тюрьме, - решил комиссар, - нечего. А то еще новоиспеченная

гражданка Деметр сбежать решит, они тут все себе на уме. Пора заканчивать полумеры - отрублю

головы этому де Шаретту, вместе с его Волчицей. Хотя, это, наверное, крестьяне придумали. Якобы

Мерлин послал им на помощь оборотня. Чушь, какая. Утоплю тут все в крови и поеду домой, в

Прованс. Там уже цветы давно распустились, солнце сияет...»

-Поздравляю, гражданин Деметр, гражданка Деметр, - префект пожал ему руку и усмехнулся:

«Чего не сделаешь ради родного брата. Была маркиза де Монтреваль, было шесть сотен лет

дворянского рода, - и нет больше. Жюля этого все равно убьют, рано или поздно, а она будет

рожать ублюдков от этого провансальского крестьянина».

-Спасибо, - наклонил голову Деметр. Он шепнул Мадлен: «Я провожу тебя до тюрьмы, а потом -

домой. Возьмешь все, что тебе надо, и пойдем. Нам накроют свадебный ужин у меня в

резиденции. Ты ведь когда-то, - он тонко улыбнулся, - там жила, тебе будет привычно».

Они вышли на прохладную, пустынную площадь и Мадлен, опустив глаза, глядя на серые

булыжники, неслышно шепнула: «Господи, дай Жюлю выбраться отсюда, а мне - дай умереть».

Мадлен и Деметр прошли к остаткам городских стен. Комиссар махнул гвардейцам, что охраняли

вход в круглую башню: «Пропустить!»

Он поднялся вслед за ней по узкой лестнице и вежливо заметил: «Я подожду. Порадуй своего

брата счастливой новостью, Мадлен».

Железную дверь отворили. Она увидела Жюля, что лежал на соломе, свернувшись в клубочек.

-Братик! - Мадлен опустилась на колени рядом с ним. «Братик, милый!»

Жюль открыл серо-голубые, большие глаза и потянулся к ней - как когда-то давно, когда ей было

двенадцать, а ему – два. Мадлен приходила домой из монастыря, с мешочком самодельного

печенья. Жюль ковылял к сестре, и прижимался головой к ее коленям: «Маден! Маден!».

Девушка вытерла слезы с его лица: «Завтра тебя отпустят, я уговорила Деметра».

-Как? - удивленно спросил Жюль.

-Неважно, - отмахнулась она. «Только запомни - сразу же иди на север, к побережью. Ищи там

рыбаков и отправляйся в Англию. Ради нашей семьи, Жюль, я прошу тебя - хотя бы тебе надо

выжить..., - она осеклась. Жюль твердо ответил: «Я тебя не брошу, даже и не думай».

-Со мной все будет хорошо, - соврала Мадлен, чувствуя, как зарделись ее щеки. «Просто вдвоем

тяжелее бежать. Я потом к тебе приеду».

-Господи, прости меня, - вздохнула девушка. «Нельзя лгать, конечно, но я это делаю ради

мальчика».

Он взял ее руку. Прижавшись к ней губами, Жюль пробормотал: «Сестричка...»

-Завтра же уходи, - велела девушка, целуя его мягкие, пахнущие лесом и дымом волосы, - даже

меня не навещай, это опасно. Мы еще встретимся.

-Обещаешь? - он все не отрывался от ее ладони.

-Обещаю, - твердо ответила Мадлен и перекрестила брата.

На большом столе стояли помятые, поцарапанные серебряные подсвечники. Скатерть - из

бретонского льна, пожелтевшая, измятая, закрывала только одну половину. Мадлен поняла: «Это

не для столовой скатерть. Это для комнаты, где слуги ели. Там меньше стол. Сюда стелили

кружевные. Их и нет, давно, наверное».

Пахло жирным, жареным мясом, вином. Девушка почувствовала, как у нее кружится голова.

-Розовое из Сомюра, - одобрительно сказал Деметр, пробуя вино из своего бокала - тоже

помятого, с пустыми, зияющими местами на месте драгоценностей. Мадлен замерла. «Это же из

аббатства Сен-Мелюн кубок, - она почувствовала, как холодеют ее руки, - для причастия...».

Он поднял сочный кусок кабана с тарелки. Оторвав крепкими, белыми зубами сразу половину, -

сало закапало на подбородок, - комиссар велел: «Поешь, Мадлен. Ты очень бледная, хотя тебе

идет, - Деметр усмехнулся.

-Я все вынесу, - пообещала себе девушка, ковыряя мясо. К горлу подступила тошнота. Мадлен,

подняв голову, подышала. Деметр курил, отхлебывая вино, пристально ее рассматривая.

-Завтра уберешь, - нетерпеливо поднялся он. «Пошли».

Особняк был пуст, только снизу, из передней, доносились голоса играющих в карты охранников.

«Это опочивальня мамы и папы, - поняла Мадлен. Он втолкнул ее внутрь, в непроницаемую

черноту, и повернул ключ в двери.

-Послушница, - услышала девушка тихий, вкрадчивый шепот. «Почти монахиня...» Его руки - с

толстыми, скользкими пальцами, - забегали по ее телу, Деметр толкнул ее к кровати. Мадлен,

чувствуя, как у нее подкашиваются ноги, - закрыла глаза.

Платье затрещало, Мадлен ощутила, как он, бормоча что-то, раздевает ее, а потом она задыхалась

под тяжестью его тела, отвернув голову, теряя сознание от запаха табака. «Открой рот, - приказал

Деметр. У Мадлен перехватило горло от отвращения - из его рта пахло чем-то гнилым, мертвым.

Боли не было. Ничего не было. Она просто лежала, чего-то ожидая, напрягшись. Потом Деметр

выдохнув, скатился с нее. Мадлен, медленно опустив руку, вытерла струйку чего-то теплого,

липкого, что бежала по ее ноге.

-Вот и все, - горько подумала девушка. Он отодвинулся от нее, завернувшись в шелковое,

пахнущее пылью одеяло. Мадлен, лежа на спине, слушая его храп, стала ждать рассвета.

Деметр проснулся от дуновения холодного воздуха. Ночью ставни растворились, в комнате было

серо, за окном лил дождь. Он покосился на Мадлен – девушка лежала на боку, спиной к нему, и

размеренно, ровно дышала. «Сейчас нельзя, - напомнил себе комиссар, - нельзя, чтобы она

видела. Ночью, только ночью, в кромешной мгле…, Нельзя, чтобы трогала...»

Он осторожно встал с кровати, и уже двинулся к окну, как услышал сзади скрип. «Не

поворачивайся к ней, - велел себе Деметр. Он тут же рассмеялся про себя: «Чего ты боишься? Она

же ничего не знает, подумает, что так и надо. Это с другими женщинами надо было опасаться, что

поднимут на смех, будут издеваться..., С ней можно не церемониться».

Деметр обернулся и нарочито вежливо сказал: «Доброе утро, Мадлен».

Она сидела, прижавшись к резной спинке кровати, глядя на него расширившимися глазами.

Деметр закрыл окно и вернулся в постель. Мадлен молчала, а потом, тихо спросила: «Моего брата

сегодня выпустят?»

-Твоего брата, - буркнул Деметр, - выпустят тогда, когда ты станешь ласковей в постели, поняла?

-Но вы, же обещали, - ее голос задрожал.

Комиссар, внезапно, резко, схватил ее за волосы. Мадлен застонала от боли. Деметр зло ответил:

«Я хозяин Бретани, я твой муж - и твой хозяин, так что делаю все, что захочу». Он хлестнул ее по

лицу, задев нос, кровь закапала на старый шелк простыней. Мадлен расплакалась, сжавшись в

комочек, спрятав голову в коленях.

Маленький отряд ехал по лесной тропинке на низкорослых, крестьянских лошадях. Джон

оглянулся и тихо спросил Питера: «Поверили они тебе, что ты с запада сюда явился?»

Мужчина поправил очки и усмехнулся: «Да как же. Можно подумать, они тут дураки. Продали

припасов и указали на дверь. Я их очень хорошо понимаю, - он поежился, вспомнив разоренную,

сожженную деревню, что они миновали третьего дня.

Две девочки, - помладше и постарше, - копошились в огороде. Питер спешился и осторожно

подошел к ним: «Есть кто-нибудь из взрослых?»

-Я взрослая, - хмуро отозвалась девочка постарше, распрямившись, вытирая грязное лицо. «Элизе

ровесница, - понял Питер. Маленькая девочка, лет шести, - спряталась за сестру.

-А где ваши родители? - вежливо поинтересовался мужчина.

-Ты не отсюда, - вместо ответа хмыкнула девочка, вслушавшись в его акцент. «И не с запада, - она

шепнула что-то сестре. Та, перебирая босыми ножками, шмыгнула в кусты. «Уходи, - коротко

сказала старшая девочка. Отвернувшись, она скрылась в кое-как построенном, хлипком сарае.

-Они же думают, что мы шпионы, - тихо добавил Питер и посмотрел на небо: «Господи, вторую

неделю мы здесь - и то дождь, то тучи. Хоть бы раз солнце выглянуло. И люди такие же - угрюмые,

молчаливые, слова из них не вытянешь. Хотя, конечно, война...»

-Я все тот крест перед собой вижу, папа, - Майкл, что ехал рядом с Питером, вздохнул. «Там, где

аббатства развалины стояли».

-Да, - Питер, на мгновение, коснулся его руки.

Обгорелые, каменные своды уходили в серое небо, дул резкий ветер, вода в реке топорщилась.

Простое, сколоченное из досок распятие, возвышалось на берегу, среди мокрой травы. «Здесь в

день Пасхи были злодейски убиты десять монахов аббатства Сен-Эногат. Да призрит господь души

мучеников! - было вырезано на кресте - твердой, сильной рукой, без единой ошибки. Внизу было

выжжено сердце, увенчанное крестом.

-Образованный человек писал, - заметил Джон. «Как бы ни сам, де Шаретт, он ведь дворянин».

Герцог взглянул на темную полосу леса за руинами аббатства: «У него в отрядах, по слухам, много,

местной аристократии. Тех, кто жив пока, - мрачно добавил Джон и велел: «По коням!».

Мэри ехала впереди, внимательно оглядывая высокие деревья. Лес был не таким, как дома, -

подумала девушка. Он был мрачным, глухим, откуда-то издалека слышались шорохи, тоскливый,

протяжный крик каких-то птиц. Мэри положила руку на пистолет: «Стойте!»

-Что там? - Джон подъехал ближе.

Мэри обернулась и тоскливо поняла «Что-то там случилось, в Ренне. У него глаза другие. Он

смотрит на нас..., на меня..., и видно, что мыслями - он не здесь. Да ладно, все и так понятно.

Цветная есть цветная. Никому я не нужна, ни в Англии, ни за океаном. Вернусь домой, и буду с

папой по озерам плавать, вот и все, - Мэри заставила себя вздернуть твердый подбородок и

махнула рукой: «Там ловушка».

Джон присмотрелся и восхищенно свистнул: «Молодец! Никто бы не разглядел».

-Я в лесах выросла, - пробурчала Мэри. «Наши индейцы - тоже такие устраивают». Она привстала в

стременах: «Объезжайте яму по краю, очень осторожно. Она прикрыта ветками, а на дне колья».

Всадники медленно тронули лошадей. Джон попросил Мэри: «Оставайся впереди, пожалуйста, ты

лучше всех нас леса знаешь».

Она кивнула. Подождав, пока ее лошадь обойдет ловушку, девушка вскинула голову вверх. «Что-то

не так, - еще успела подумать Мэри, а потом она услышала крик: «Dieu Le Roi», треск выстрелов и

крикнула: «Назад! В лес!»

Она повернулась и увидела, как Майкл, пришпорив свою лошадь, перескочил ловушку. Он пригнул

ее голову к холке коня и прикрыл ее своим телом. Сверху на них упали ветки, какой-то сор, сзади

свалилось бревно, лошади испуганно заржали. Майкл, дернувшись, вздрогнув, застонал сквозь

зубы. Мэри почувствовала что-то горячее, мокрое на своей куртке. Высвободившись из его рук,

соскочив на землю, удерживая бьющих копытами лошадей, девушка потрясла его: «Слезай!»

-Ерунда, - сказал юноша. «Плечо зацепили».

-Он мне жизнь спас, - подумала Мэри. Стащив Майкла с седла, поддерживая его, она позвала:

«Дядя Питер! Джон! Капитан Фэрфакс! Где вы?»

-Тут, - услышала она голос капитана. Трое мужчин стояли под прицелом. Бородатый человек в

крестьянской блузе взглянул на Мэри. Она зло сказала: «У нас раненый, разве не видите? Откуда

вы вообще появились? - девушка осеклась и увидела веревки, что свисали с веток деревьев.

-Шпионов, - сказал бородач, наводя на нее пистолет, - мы расстреливаем на месте.

-Он дворянин, - понял Джон. «Просто зарос тут, в лесах. Уж не сам ли де Шаретт?»

-Нам нужно видеть генерала де Шаретта..., - вежливо начал Джон. Повстанцы захохотали. Кто-то

крикнул: «Из самого Парижа сюда изволили явиться? Говор у вас не местный, да и холеные вы

слишком!»

-Из Лондона, - Питер решительно снял очки и сунул их в лайковый, с золотой застежкой, футляр:

«Мой сын ранен, дайте мне к нему пройти!»

-Ничего страшного, папа, - слабо отозвался Майкл. Он сидел на земле, сняв рубашку и куртку.

Мэри ловко перевязывала смуглое, кровоточащее плечо. «Пуля чиркнула по коже, - бодро сказала

девушка, - скоро заживет».

-По-русски, - Майкл широко улыбнулся, - говорят «до свадьбы». Меня дядя Теодор учил.

Он встал, опираясь на руку девушки. Бородач протянул: «Видите, ходить может. Раз вы из

Лондона, то мы сейчас с вами поговорим на вашем родном языке, - он зловеще улыбнулся и

свистнул: «Волчонок!»

Джон похолодел. Над тропой закачалась веревка. Худой, белобрысый парнишка ловко соскочил на

землю: «На дороге в Ренн никого нет, месье виконт. Я на самом высоком дереве сижу, оттуда на

десять миль вокруг видно. Когда мы уже отправимся Жюля выручать?»

-Элиза! - крикнул Джон. «Элиза!»

Она отступила на шаг и прошептала: «Братик! Милый…, Дядя Питер..., Майкл...- вы за нами

приехали?». Элиза посмотрела на пистолет в своей руке и покраснела: «Майкл, прости меня, это

я, наверное, тебя ранила...»

-Много народу стреляло, милая, - рассмеялся юноша. Элиза, выдохнув, бросившись к Джону,

прижалась к нему. Он гладил тощую, в крестьянской блузе, спину: «Все, сестренка, мы увезем

вас...- Джон осекся. Элиза, подняв глаза, решила: «Не надо. Пусть мамочка ему все расскажет».

-Господа, - она взяла брата за руку. «Позвольте представить вам - мой старший брат, Джон

Холланд, граф Хантингтон, - Элиза помолчала и решительно продолжила: «Мой дядя, мистер

Питер Кроу, его сын, мистер Майкл Кроу, и...- она нахмурилась, глядя на смуглого, невысокого, с

коротко стрижеными кудряшками, паренька.

-Мисс Мэри Кроу. Я твоя кузина, Элиза, - улыбнулась та. «Из Америки. И капитан Джек Фэрфакс, из

Плимута».

-Теперь, когда все познакомились, - хмуро сказал Фэрфакс, - можно, наконец, опустить ружья?

Одного из нас вы уже ранили.

-Это виконт де Лануа, - Элиза указала на бородача, - командир наших дозорных.

-Рад знакомству, - тот склонил светловолосую, выпачканную в золе, голову. Изящно сбив с рукава

блузы какой-то листик, виконт подал Мэри руку:

-Мадемуазель, я очарован. Я много слышал об Америке от нашего командира, генерала де

Шаретта. Вы мне непременно должны рассказать о вашей родине. Пойдемте, - велел Лануа. «Мы

совсем недалеко от основного лагеря».

-Я сбегаю за мамой, - Элиза исчезла в густых кустах.

У Джона отчаянно, горько заныло сердце. Он приказал себе: «Не смей! Отец жив, ты сейчас его

увидишь!»

Он вздохнул: «Майкл, ты в седле можешь сидеть?»

-Я уже там, - усмехнулся юноша.

-Все наверх! - велел виконт и развел руками:

-Сами понимаете, без дозорных мы оставаться не должны. Прошу, - он указал на заросшую травой

тропинку, что вела в самую чащу: «Я пойду впереди, та ловушка, у которой мы вас перехватили -

только одна из многих. Жаль, наш инженер уехал, месье Корнель. Мы тогда делали и мины, и

бомбы. Сейчас тоже - но поменьше, не все с порохом работать умеют».

-Я тоже инженер, - рассмеялся Майкл, - появятся у вас и мины, и бомбы и все, что вам надо, месье

виконт.

-Месье Корнель добрался до России и обвенчался, - поднял бровь Питер. «С мадемуазель

Бенджаман».

-Врали, значит, в газетах, - сочно сказал Лануа. «Я ее один раз на сцене видел, в Париже. До войны

еще. Великая актриса, конечно». Он остановился: «Здесь осторожней. Я сначала веревки разрежу,

а то нам на головы бревна свалятся».

Виконт убрал нож и распрямился: «Мы тогда выпьем за их здоровье, господа. Вино у нас есть, не

только медовуха».

Джон тронул лошадь и повел носом - откуда-то издалека уже тянуло дымом костров.

Над огнем висел закопченный котелок, вкусно пахло супом. Майкл, оглянулся на землянки:

«Сколько у вас народу, месье де Шаретт?»

Генерал открыл вино. Он мрачно отозвался, разливая его в оловянные стаканы: «Две сотни тут

постоянно прячутся. Им в деревни хода нет. И сотню крестьян мы еще поднимем, конечно. У ее

светлости тоже сотня, - он махнул рукой на еле видную в тумане фигурку Марты.

Землянки были вырыты на сухом острове, посреди болота. Отсюда Майкл даже не видел гать,

которую они миновали по пути к лагерю - все было окутано белесой, холодной пеленой, верхушки

деревьев уходили в серое, мрачное небо. Он поежился. Мэри строго велела, помешивая суп:

«Поешь, и сразу спать, ты все-таки ранен».

Элиза оглянулась - брат стоял рядом с матерью. Она только и разобрала в тумане, что его

светловолосую голову.

-Четыре сотни, - посчитал Питер. «Месье де Шаретт, но ведь была…»

Генерал выпил сразу половину стакана и хмуро ответил:

-Была Католическая Королевская Армия, господа. Вы хоть знаете, - он тяжело вздохнул, - сколько

мы человек потеряли той осенью…, Всех офицеров, один я остался. Хоть Теодор теперь в

безопасности, - он невесело улыбнулся. Мэри поторопилась сказать: «Давайте ваши котелки,

господа. Это мы с тетей Мартой варили, из уток с картошкой, очень вкусно».

Вокруг костра наступило молчание. Майкл, пробуя суп, подумал: «Хлеба у них нет. Да какой хлеб,

крестьяне еле на овощах выживают».

-И вы собираетесь с четырьмя сотнями человек атаковать Ренн? - поинтересовался Питер.

-Да, - тяжело ответил де Шаретт, хлебая суп, - Деметр превратил наши земли, - он повел рукой

вокруг, - в пустыню, вы сами видели. Так что мой долг - убить его. И убивать всех республиканцев,

что перейдут нам дорогу.

-И сколько еще вы будете продолжать? - Питер снял очки.

-Папа, - предостерегающе заметил Майкл.

-До последней капли крови, месье Кроу, - темные глаза де Шаретта заблестели яростью. Генерал

отодвинул котелок. «Вы приехали сюда, из вашей благополучной, сытой страны. Англия палец о

палец не ударила, когда Франция истекала кровью, и дети становились сиротами! - он встал. «Где

были обещанные нам графом Прованским корабли? Мы осаждали Нант, каждый день под пулями

гибли люди, а вы даже не подумали послать сюда военную эскадру!»

-Месье де Шаретт, - Питер тоже поднялся, - я не имею никакого отношения к правительству

Великобритании, а граф Хантингтон, - он кивнул на Марту и Джона, что сидели у края болота на

каком-то бревне, - он приговорен Комитетом Общественного Спасения к смертной казни. Его

светлость сделал в Вене для ваших эмигрантов, столько…

-Да, - устало махнул рукой де Шаретт, - бежать, конечно, легче всего. В Лондон, в Австрию, в

Россию…, Только если все убегут, - он вскинул побитую сединой голову, - кто будет защищать

народ Франции от этой шайки головорезов?

Генерал замолчал. Они услышали горький, тревожный крик птицы, что кружилась над лагерем.

-Спасибо за ужин, - он поклонился в сторону Мэри. «Землянку свою вы видели. Мадемуазель Кроу

будет ночевать с ее светлостью и Элизой, в замке. Тут недалеко». Де Шаретт, было, подхватил с

земли свою куртку, но повернулся к Питеру, держа ее в руках: «Вы можете уехать, конечно…»

Питер поднял руку: «Месье де Шаретт, мы здесь не только для того, чтобы помочь нашим

родственницам, но и, разумеется, сделаем все…»

-Хорошо, - вздохнул генерал и помолчал: «Спасибо вам. Завтра соберемся, будем думать - как нам

распределить силы для атаки».

-Я займусь оружием, так что все, что вам нужно, будет в порядке, - Майкл отпил вина. Де Шаретт,

накинув на плечи куртку, повторил: «Спасибо. Спокойной ночи, господа».

Он ушел - медленной походкой смертельно усталого человека. Элиза, прижавшись к боку Мэри,

попросила: «Ты мне должна непременно, непременно все рассказать - об Америке, о наших

родственниках, о Мораг…Я так рада, что ты приехала…»

-Расскажу, конечно, - девушка обняла худые плечи Элизы и строго заметила: «Дядя Питер, Майкл,

капитан Фэрфакс - идите спать, видно же, что вы устали. Мы подождем тетю Марту с Джоном и

тоже пойдем».

-Вас проводить надо, - Фэрфакс посмотрел на зеленую точку Венеры, что виднелась над темными

верхушками деревьев. «Все же вечер на дворе».

-Не надо, - раздался за их спинами тихий голос. Питер понял: «Она ведь совсем не изменилась.

Только морщины… - он посмотрел на резкие линии по углам тонких губ. Марта присела к костру и

что-то шепнула дочери. Та кивнула. Поднявшись, Элиза пошла по тропинке, к так и сидящему на

бревне Джону, исчезая в тумане.

-Тяжело ему, - Марта приняла от Мэри котелок с супом и коротко улыбнулась: «Спасибо, милая.

Мы сами дойдем, - она посмотрела на капитана,- здесь недалеко, и дорога известная. Спокойной

ночи».

-У нее кольца нет, - увидел Питер и вспомнил грустные, зеленые, глаза Элизы: «Алмаз я солдатам

отдала, когда папу казнили, и мама умирала. Так я ее и спасла. Только крестик остался, - девочка

положила руку на худые ключицы.

-Найду и верну ей, - пообещал себе Питер. Превозмогая желание коснуться ее бронзового,

стриженого затылка, обнять и больше никогда не отпускать, он ответил: «Спокойной ночи Марта,

хороших вам снов».

-Да, - она все смотрела куда-то вдаль, на густой туман, грея руки о закопченный котелок. «Вам

тоже. Завтра будет тяжелый день, начнем готовить атаку на Ренн. Так что выспитесь, - велела

женщина.

Уже у входа в землянку Питер обернулся, - она сидела, взяв руку Мэри, что-то ей рассказывая.

-Оставь, - велел себе мужчина, шагая в сырой, кислый запах пота, в храп и сопение людей, -

оставь, видишь же - не до тебя ей. И никогда ты ей никем, кроме друга, не станешь».

-Ты что, папа? - услышал он за своей спиной голос Майкла. Снимая очки, Питер ответил: «Ничего,

сыночек, ничего».

Элиза потянулась, и стерла слезы с лица брата:

-Не надо, милый, не надо…Господи, - вдруг вырвалась у девочки, - как же мы без папы будем?

Джон, Джон, - она прижалась щекой к его руке, - я ведь думала, что и мамочка тоже умрет…, У нас

братик был, маленький, такой маленький, - девочка тихо завыла. Джон, испугавшись, прижал ее к

себе: «Все, все, милая, все закончилось…»

-Их на кладбище Мадлен похоронили, и папу, и Джорджа, - девочка вытерла нос рукавом куртки.

«Во рвах, куда казненных сбрасывали. Мы братика окрестили, хоть он и мертвый родился.

Акушерка сказала, что так правильно…»

-Правильно, - согласился Джон. Герцог велел себе: «Когда все это закончится, поедешь, найдешь

их...- он глубоко вздохнул, - и похоронишь там, на кладбище Мадлен, в семейном склепе».

-А Констанца пропала, - грустно добавила Элиза. Джон невольно улыбнулся: «Дядя Дэниел ее

искать поехал, он выполнит то, что обещал».

-Тогда хорошо, - Элиза все не выпускала его руки. Девочка, страстно, проговорила:

-Надо быстрее атаковать Ренн, я принесла сведения о солдатах. Там Жюль, мой друг, вы нас на

рынке видели. Деметр его, наверняка, в тюрьму посадил. Он ведь маркиз де Монтреваль, Жюль, -

объяснила Элиза.

-А эта девушка, там, на рынке…, - Джон почувствовал, что краснеет и усмехнулся: «Хорошо, что

темно уже, Элиза не заметит».

Сестра прихлопнула комара на шее: «Как отойдешь от костра, они сразу лезут. У нас в замке их

тоже много - озеро рядом. Это старшая сестра Жюля, Мадлен, она послушница, тайно. Раньше в

монастыре жила, а теперь - в миру».

Элиза пристроила голову у него на коленях. Джон, достав трубку, закурив, неслышно вздохнул:

-Послушница, значит…, А ты уже и придумал себе что-то, дурак. Как с Мэри - девочка сюда не из-за

тебя поехала, нужен ты ей, а потому, что характером - вся в дядю своего. Он и после расстрела

выжил, и экипаж фрегата подбил на сторону американцев перейти. Кровь Ворона. Так тому и быть.

А Мэри, - он внезапно улыбнулся, - я сделаю предложение, о которого она не сможет отказаться.

Папа был бы доволен.

Элиза зевнула. Джон спохватился: «Сейчас к маме тебя отведу».

-Покури еще, - сонно велела ему сестра. «Хотя бы комары не кусают».

-Ренн мы атакуем, - задумчиво проговорил Джон, гладя ее белокурую голову. «Это я тебе обещаю,

сестричка».

-Просто потому, что там люди в опасности, - сказал себе мужчина. Закрыв глаза, Джон не

удержался, - представил себе светло-русые, распущенные по плечам волосы, серо-голубые глаза.

Он увидел всю ее - высокую, тонкую, выходящую из озера, окутанную туманом.

-Прощай, Джиневра, - грустно вздохнул Джон, глядя вдаль, на белую пелену над болотом.

Ему снился расстрел. Он стоял у каменной стены, под мелким дождем, отстранив повязку, глядя на

взвод солдат Национальной Гвардии, что поднимали ружья. ««Пока не закрою глаз, стреляйте в

сердце», - громко приказал генерал. Услышав первые залпы , он пошел навстречу солдатам, не

останавливаясь, пока не упал посреди тюремного двора, в луже темной, быстрой крови.

Де Шаретт открыл глаза. Отерев пот со лба, потянувшись за трубкой, накинув куртку, он вышел из

землянки. Лагерь спал. Де Шаретт, прислушавшись, уловил чьи-то легкие шаги. Марта появилась

из темноты. Она шла, склонив голову, засунув руки в карманы. Де Шаретт, раздув ноздри, спросил:

«Он приехал тебя забрать, потому что вы с ним были любовниками? Или до сих пор -

любовники?»

Марта остановилась, будто на что-то натолкнувшись. Женщина гневно ответила: «Он приехал

потому, что он джентльмен, он - наш с Элизой родственник, а мы в опасности…Месье де Шаретт,

да как вы смеете…»

Ее зеленые глаза играли, переливались в свете бледной, полной луны. Кровь бросилась ему в

голову. Генерал шагнул на тропинку, и, обняв ее, - женщина чуть вскрикнула, - прижал к себе:

-Я заберу тебя в землянку, прямо сейчас, и ты станешь моей женой. Завтра привезут кюре, и он

обвенчает нас, Марта. Тогда и ты, и Элиза действительно - будете в безопасности. Я за вас отдам

свою жизнь.

Марта молчала. Генерал ощутил, как стучит ее сердце.

-Я прошу тебя, - де Шаретт опустился на колени, - прошу, Марта…, Не заставляй меня совершать

поступков, недостойных дворянина, ибо видит Бог, - он все не выпускал ее из рук, - я готов на все,

чтобы ты осталась со мной. Ты же знаешь…, - горько добавил он. Марта спокойно ответила:

«Знаю. Однако я вас не люблю, месье де Шаретт, и было бы бесчестным обманывать вас.

Выпустите меня, - она попыталась вырваться. Генерал, подхватив ее на руки, шепнул: «Поздно,

Марта. Обратного пути нет».

-Оставьте! - сдавлено закричала женщина. «Или я буду стрелять!»

-Стрелять буду я, - раздался сзади спокойный голос. Де Шаретт почувствовал, как ему в спину

уперлось дуло пистолета.

-Что за черт, - выругался он, на мгновение, разомкнув руки. Марта спрыгнула на тропинку. Достав

оружие, наставив его на генерала, женщина приказала: «Идите к себе, месье де Шаретт, завтра

будет длинный день».

С болота тянуло гнилой, холодной сыростью, наверху, над их головами, ветер шуршал в кронах

деревьев.

-Извинитесь, - потребовал Питер у де Шаретта: «Дворянин не может себя так вести, месье

генерал».

-Каждая шваль мне будет указывать, - пробормотал де Шаретт. Он с удовольствием увидел, как

покраснело лицо Питера. «Тем более, - он показал на Марту, - ее любовник».

Питер опустил пистолет, Марта услышала звонкую пощечину. Де Шаретт, потирая лицо, холодно

пообещал: «Я вам ее кровью верну, месье Кроу. На рассвете. Выбор оружия за вами, - добавил

генерал. Поклонившись, печатая шаг, де Шаретт пошел к своей землянке.

-Генерал! - ее голос был высоким, ломким, она так и стояла с пистолетом в руках. Де Шаретт

обернулся и Марта гневно сказала:

-Вы оба, - она повела оружием в сторону Питера, - сейчас отправитесь спать. Никакой дуэли не

будет, вы, кажется, с ума сошли. Нам надо атаковать Ренн, а не заниматься, - женщина

поморщилась, - мелкими склоками».

Де Шаретт угрюмо сказал: «Он меня оскорбил, ваша светлость».

-А вы, - Питер шагнул к нему, - оскорбили мою родственницу, преследуя ее, пытаясь взять силой...

Марта вздохнула и выстрелила в воздух. Птицы сорвались с веток, испуганно хлопая крыльями.

Женщина дернула углом рта: «Я тут самая титулованная, я вдовствующая герцогиня, и я, месье де

Шаретт, - запрещаю вам драться. Я прощаю вас, - она повернулась к Питеру: «И тебе тоже

запрещаю. Исполняйте распоряжение, - Марта убрала пистолет и подышала на руки.

-Так, значит, вы его любите? - ядовито спросил де Шаретт. «Так идите к нему, идите, он вас ждет,

не зря же он сюда приехал».

-Генерал, - устало сказала Марта, - вы рискуете еще одной пощечиной, и я имею на нее полное

право. Я никого не люблю, ни вас, ни месье Кроу. Хватит об этом, - она замотала вокруг шеи шарф:

«Пожмите друг другу руки и расходитесь. Нам еще воевать вместе, не забывайте».

Питер посмотрел на ее худое, бледное, лицо. Под большими глазами залегли темные круги. «Не

заставляйте меня обнажать оружие, - усмехнулась Марта, засунув руки в карманы, - месье де

Шаретт, протягивайте руку, протягивайте».

Питер пожал сильные пальцы, и женщина мимолетно улыбнулась: «Вот и славно. Идите спать,

господа, встретимся завтра на военном совете».

Ее шаги затихли. Де Шаретт поглядел на сомкнувшийся, непроницаемый, белый туман: «Я хочу

попросить прощения, месье Кроу. Но вы сами понимаете, с тех пор, как ее светлость сюда

приехала, зимой, я больше, ни о ком и думать не могу…»

-Не надо, месье де Шаретт, - Питер положил ему руку на плечо. «И вы меня простите».

-У меня медовуха есть, - сказал генерал. «Пойдемте, я вам покажу карты Ренна. У вас, я вижу,

голова на плечах хорошая, хоть, наверное, и не воевали никогда. Подумаем вместе, как нам будет

лучше организовать атаку».

-Не воевал, - признал Питер. Посмотрев на тропинку, что терялась в тумане, он горько подумал:

«Ты все услышал. Не любит. Ладно, сделай то, что должно, привези всех домой, и просто оставайся

ее другом».

-Но с удовольствием помогу, - добавил он.

В землянке было накурено, на грубо сколоченном, деревянном столе лежали карты городских

укреплений.

Генерал оглядел совет: «Месье Кроу-младший, мадемуазель Кроу, и мадемуазель Элиза сегодня

же вечером отправляются в Ренн, на телеге с картошкой, - он усмехнулся. «Там они забирают

вещи, лежащие в подполе у маркизы де Монтреваль. После этого месье Кроу начинает, так

сказать, инженерную подготовку».

-Ты только там, на рожон не лезь, - шепотом велел Питер сыну. Майкл оскорблено поднял бровь:

«Папа! Уж в чем-чем, а в этом я никогда замечен не был». Майкл незаметно посмотрел на Мэри.

Девушка сидела на шатком табурете, обхватив смуглыми, сильными руками острое колено.

Зеленые глаза блеснули: «Картошку мы с женщинами приготовили, и телега тоже - ждет».

-Я ее, наверное, больше не увижу, - подумал Майкл. «Доберемся до Лондона, и она уедет домой,

в Америку. Пусть будет счастлива, - он тихо вздохнул и не смог удержаться - полюбовался ее

мелкими, уже отросшими кудряшками.

-Далее, - Марта поднялась и махнула рукой: «Сидите, сидите».

Она указала на мост через реку.

-Здесь будет один из сюрпризов месье Кроу. Как мы узнали, через три дня, утром, две сотни

солдат отправляются из Ренна на восток. В городе останется уменьшенный гарнизон, сто человек,

или около того. Мы дадим им пройти мост, а потом капитан Фэрфакс со своим речным,- Марта

усмехнулась, - отрядом, - приведет в действие мины. К этому времени все повстанцы, уже будут в

Ренне. Бомбы, что приготовит месье Кроу-младший, начнут взрываться. Мы сможем атаковать

казармы и префектуру.

-И отель де Монтреваль, потому что Деметр живет именно там, - заметил генерал. «Ваша

светлость, - он поклонился в сторону Джона.

Тот развернул план особняка.

-Благодаря виконту де Лануа, который до войны часто гостил у де Монтревалей, у нас есть

примерная схема комнат. Я и месье Кроу-старший придем в Ренн пешком, под видом торговцев

вразнос. Мы постараемся проникнуть в отель де Монтреваль и, - Джон помолчал, - покончить с

Деметром, желательно - рано утром, еще до начала общей атаки. Вот и все.

-Каждый командир, - наставительно сказал де Шаретт, - должен знать место своих людей в бою.

Ознакомьтесь с планом, мы его подготовили с месье Кроу-старшим, и не стесняйтесь задавать

вопросы.

Элиза храбро подняла руку: «А Жюль, месье генерал? Нам же надо его освободить!»

-И освободим, - успокоила ее мать. «Я с пятью десятками человек буду атаковать круглую башню,

ту, что Деметр превратил в тюрьму. Жюль, наверняка, в ней».

-Все, господа, - де Шаретт хлопнул рукой по столу, - как говорится, Бог нам в помощь.

Командиры столпились у карты. Мэри сказала Майклу: «Забирай свои вещи, и пойдем. Нам надо

до заката добраться в Ренн».

Питер, на мгновение, задержал сына: «Вы там осторожней, с порохом. У тебя руки, конечно,

ловкие...»

-У Мэри тоже, - Майкл покраснел. «Все будет в порядке, папа».

-Идите в замок, - велела Марта дочери. «Я еще здесь останусь. Увидимся в Ренне, - она

подмигнула Элизе. Та решила: «Надо мамочку попросить свозить меня в Америку. Тедди там был,

видел наших родственников, и я тоже хочу. Мэри так интересно рассказывала про их озера, - она

вздохнула. Повертев в руках пистолет, девочка возмутилась: «Мама!»

Марта ласково вынула у нее из рук оружие: «У вас на телеге будет сто фунтов пороха, дорогая

моя. Поедете невооруженными, незачем рисковать. Заберете пистолеты у маркизы де

Монтреваль. У нее два десятка в подполе лежит. Все, - она перекрестила дочь и подтолкнула ее к

выходу из землянки.

Майкл шел по гати вслед за девушками, заставляя себя не смотреть на стройные, в холщовой

куртке, плечи Мэри, на смуглую шею - темные, тугие кудряшки подрагивали в такт ее шагам. «Тем

более, - сказал себе юноша, - она тебя старше. На год, конечно, но все равно..., - он вздохнул.

Элиза весело сказала: «Мы пришли! Это охотничий дом де Монтревалей. Правда, тут сожгли

половину, но Жюль сказал, что восстановит».

-То самое озеро, - понял Майкл. «Я его во снах видел».

-Здесь фея Вивиан воспитывала Ланселота, - серьезно заметила Элиза. Посмотрев на лицо юноши,

взяв его за руку, девочка шепнула: «Вы успели, Майкл. Теперь бояться нечего».

Тучи разошлись, на единое мгновение блеснуло солнце. Майкл увидел изумрудные искорки в

глазах Мэри. «Поторопитесь, рыцарь Ланселот, - смешливо велела девушка. «Нам надо грузить

картошку в нашу, - она хихикнула, - карету».

-С удовольствием, моя госпожа, - Майкл поклонился и они расхохотались.

Двое мужчин в холщовых блузах, с лотками разносчиков, стояли в короткой очереди у городских

ворот. «Здесь Жюль сидит, - не разжимая губ, шепнул Джон. «В круглой башне. Майкл и Мэри

должны были уже мост заминировать».

-Я сейчас ее увижу, - понял мужчина. «Маркизу де Монтреваль. Мадлен..., - он почувствовал, как

защемило у него сердце. Повесив лоток на плечо, герцог потер застывшие руки, - вечер был

холодным. На западе, за их спинами, висела тусклая полоска заката, в небе громоздились серые,

набухшие дождем тучи.

-Завтра на рассвете тут будет столпотворение, - подумал Джон, - рыночный день. Фэрфакс со

своими людьми уже на реке. Подождем взрыва моста, и начнем. Тем более, Майкл еще порох

заложит. Немного, но достаточно, чтобы припугнуть гвардейцев.

Питер огляделся - вокруг была унылая равнина. Вдалеке виднелся край леса, босая, в

потрепанной юбке, женщина, гнала по пыльной дороге маленькое стадо коз.

Полуразрушенные, серые, крепостные стены поросли мхом. Он увидел шпили, что возвышались

над городом: «Сейчас к вечерне как раз должны звонить. Да что это я, - все колокола сняли,

церкви закрыли. Культ Высшего Существа..., - он поморщился: «Ничего, к лету этого мерзавца уже

казнят. Дэниел не подведет, он все сделает в Париже».

-Что у вас? - раздался голос гвардейца. Солдат окинул взглядом невысоких мужичков в

крестьянской одежде: «Господи, этот светловолосый , - сморгни, и не заметишь».

Джон подобострастно поклонился и открыл лоток: «Все продали, ваше превосходительство.

Завтра на рынке товар купим и дальше пойдем. Переночуем в таверне, - он вспомнил вывески на

площади де Лис и добавил: «В «Красном Петухе».

-Что, мужички, - поинтересовался начальник охраны, - в поле боитесь спать, вдруг Волчица

появится?

Над очередью повисло молчание. Кто-то из крестьян, угрюмо, сказал: «Не след с таким шутить,

ваше превосходительство. Ее сам Мерлин привечает. Возьмет, и придет сюда, - он указал на

городские ворота.

-Мы ее встретим ружейными залпами, - отрезал гвардеец.

-То-то они против призрака помогут, - пробурчали из очереди. Начальник охраны зло сказал:

«Дикари лесные! Нет никакой Волчицы, это вы придумали все! Проходите, - он кивнул Джону с

Питером.

Уже оказавшись в городе, Джон незаметно вытащил из кармана куртки записку:

-Элиза мне начертила, как на квартиру пройти. Волчица..., - он рассмеялся. Мужчины зашагали к

площади де Лис.

Питер постучал в массивную, дубовую дверь, что выходила на пустынный двор: «Перекусим и

отправимся в особняк, как раз стемнеет. Ты что бледный такой? - озабоченно спросил он.

-Сейчас она откроет дверь, - понял Джон. «Мадлен..., Оставь, она католичка, послушница. Мы

поможем им выбраться отсюда, и она пострижется - в Италии или Австрии».

-Ничего, - пересохшими губами ответил он.

Элиза, в большом, не по росту, холщовом переднике, подняла засов: «Вот и вы! У нас рыба, Майкл

и Мэри вчера наловили. Они сейчас вернутся, проверяют заряды под мостом. Проходите».

Они шагнули в чистую, пустую переднюю. Джон, вдохнув запах воска, сухих цветов, чего-то

неуловимого, сладкого, откашлялся: «А где..., ее светлость маркиза?»

Элиза помолчала и развела руками:

-Как мы пришли - ее не было, Майкл ставни взломал, очень аккуратно, и мы внутрь залезли.

Пистолеты и порох на месте оказались, а Мадлен нет. И в городе я ее не видела, - девочка

помолчала и горько закончила: «Пропала».

Деметр подошел к ставням, и, распахнув их, посмотрел на двор особняка. Над Ренном сгустились

тучи, дул резкий, зябкий западный ветер.

-Разожги камин в спальне, - не оборачиваясь, приказал он, услышав, как скрипит дверь. «Господи,

тут и лета нет совсем, - мрачно подумал комиссар, - начало мая, а холодно - будто в феврале».

Мадлен поставила на стол горшок с дымящимся супом. Девушка, дрожащим голосом ответила:

«Хорошо».

-Чуть меньше сотни солдат в городе остается, - размышлял Деметр, глядя на редких прохожих за

коваными воротами отеля де Монтреваль. «Ничего, у меня почти тысяча человек по деревням

разослана. Какой-нибудь из отрядов да принесет мне голову де Шаретта. Тем более, за нее

награда полагается. Я велел не церемониться с крестьянами, забирать все припасы, искать в

подполах…, Они тут все волками смотрят, даже дети. Даже эта, - он повернулся к жене. Та стояла,

сложив руки под холщовым передником, опустив непокрытую голову.

Он сразу запретил ей носить чепец. Деметр брезгливо сказал: «Избавляйся от этих

предрассудков». Платье на ней все равно было старомодное, - глухое, закрытое.

-Монашка, - комиссар раздул ноздри. «Так и лежит колодой, в постели ничего не делает. Ладно, -

он бросил взгляд на следы синяка, красовавшегося на бледной щеке Мадлен, - я в нее быстро

разум вобью. Как папаша мой матушку колотил - и ногами, и плетью. Они только побои понимают,

дуры».

-Иди сюда, - велел он.

Мадлен затряслась: «Пожалуйста, я прошу вас..., Ведь день на дворе, так нельзя...»

-Вечер, - поправил ее Деметр. «И я тут решаю, что нельзя, а что можно. Ну? - угрожающе

поинтересовался он. «Долго ты будешь там стоять?».

Она подошла. Деметр, задрав ей юбку, пошарив пальцами между ног, велел: «Наклонись!»

Мадлен опустила голову на холодный, каменный подоконник и тоскливо подумала: «Господи,

сжалься ты над нами. Пусть он отпустит Жюля, и я тогда умру. Я не хочу жить».

Девушка увидела двоих мужчин – они медленно, разглядывая дома вокруг, шли по улице. Шпиль

церкви разрезал хмурое небо, дул ветер. Она ощутила у себя на глазах горячие слезы. Деметр

выдохнул, и отстранился: «Приберешь тут и можешь сама поесть. На кухне, - добавил он, - там

твое место».

Мадлен сглотнула и оправила платье: «Когда мне можно будет увидеться с братом?».

-Когда я захочу, - буркнул Деметр. Развалившись в кресле, комиссар принялся за еду.

-Принеси жаркое, - велел он, вытирая губы застиранной салфеткой, - и займись камином. Что

застыла столбом, - он обгрыз куриную кость, и выплюнул ее на скатерть, - шевелись, дура.

Мадлен спустилась на кухню. Прислонившись к стене, девушка тихо заплакала. На деревянном,

длинном столе лежал нож. Она вспомнила себя, пятилетнюю, - Мадлен стояла коленями на

табурете, облокотившись на этот же стол. Девушка услышала ласковый голос повара: «Очень

хорошо, ваша светлость. Мы уже вымесили тесто, а теперь будем лепить булочки».

Запахло ванилью, пряностями, теплом очага. Рядом зашуршало шелковое платье матери. Мадлен,

сглотнув, всхлипнула.

-Нельзя, нельзя, - напомнила себе Мадлен, - самоубийство - великий грех. Только Господь решает -

кому жить, а кому - умирать. Надо дождаться, пока он освободит Жюля. Бедный мой братик,

совсем один...- Мадлен вздохнула. Подняв ведро с грязной водой , - она мыла пол, девушка

открыла дверь, что вела во двор.

-Что там? - спросил Джон у Питера. Тот лежал на крыше сарая, что выходил на зады отеля де

Монтреваль.

-Служанка, - тот пригляделся, - воду выплеснула. В столовой..., Да, это столовая, - уверенно сказал

Питер, - свечи горят». Он поднял голову: «Видно, там ест кто-то. Девушка появилась, с блюдом.

Пошли, - велел он Джону, что стоял за углом пристройки, - она дверь не закрыла. Спрячемся на

чердаке и будем ждать».

Джон ухватился за сильную руку Питера. Мужчины, оглядевшись, - на заднем дворе никого не

было, караул стоял у парадного входа , - спрыгнули на мощеный двор.

Они прокрались через кухню на черную, узкую лестницу, что вела наверх, в бывшие комнаты слуг.

Джон застыл: «Тихо!»

-Спустись к охране, - донесся до них скрипучий голос, - пусть начальник караула явится ко мне в

кабинет. Потом отправляйся в спальню и жди меня, - мужчина расхохотался. Джон поморщился:

-Вот и комиссар Деметр. Ладно, все понятно. Пошли, - он подтолкнул Питера, - нам надо на

рассвете с ним покончить, и потом присоединиться к людям де Шаретта.

Когда они оказались на пустом, пыльном чердаке, Джон, придвинул к двери какой-то сундук:

«Света зажигать нельзя, да у нас и свечей нет, а покурить можно».

Питер принюхался - даже здесь пахло крепким, грубым табаком. Джон набил трубку.

Прислонившись к стене, герцог чиркнул кресалом. Он курил, глядя куда-то вдаль, на темнеющее в

маленьком окне небо. Потом, Джон горько сказал: «Все это, конечно, обречено на провал. Де

Шаретт, восстание..., Сам видишь, они задыхаются. Мы убьем Деметра, а сюда пришлют

следующего мерзавца».

-Все равно, - Питер закинул руки за голову, - надо выполнять свой долг, юноша. Твой отец бы

поступил точно так же.

-Юноша, - усмехнулся герцог. «Я тебя всего на десять лет младше».

-И на два брака, - Питер зевнул. Джон вспомнил: «Пропала. Она не могла бросить брата, никогда.

А если Жюля уже казнили? Нет, Элиза бы знала. Она тут два дня на рынке отиралась, услышала бы

о таком. Мэри молодец, когда выберемся отсюда, я с ней поговорю».

Он услышал веселый голос Майкла Кроу: «У мисс Мэри не только с навигацией все хорошо, но и с

техникой. Мы с ней вместе бомбы делали».

Мэри развернула план города. «Двенадцать тайников, в каждом - по два фунта пороха. Как только

мы услышим взрыв на реке, я, Майкл и Элиза - приведем в действие запалы. Мы их намеренно так

расположили, Джон. Каждый из нас отвечает за четыре тайника, расположенные рядом. Это

Майкл придумал, - Мэри улыбнулась.

-Мы в шахтах так работаем, - юноша ласково посмотрел на Мэри. «А карту - она рисовала. На что я

хороший чертежник, а Мэри - лучше».

-Меня папа научил, - смуглые щеки покраснели.

Питер устроился на полу, подложив под голову куртку: «Когда все это закончится, я поеду в Бат,

сниму там номер с огромной кроватью, и высплюсь, наконец. Не на земле, не в лесу, и не под

телегой».

-А я, - Джон зевнул, - возьму мальчишек и отправлюсь в Озерный Край. Все равно мне в Вену

только осенью возвращаться. Поохотимся, рыбу половим...

Они помолчали. Питер вдруг спросил: «Как думаешь, тут при нашей жизни восстановят

монархию?».

Джон открыл один глаз:

-Граф Прованский не переживет, если этого не случится. Он и так уже - племянника своего в

могилу свел, в погоне за троном, мерзавец. Но доказательств, что это именно он предал отца и

Марту - у меня нет. К тому же, - мужчина пожал плечами. «Ставь благо государства выше

собственного. Так что пусть становится королем. Лучше, чем эта шайка сумасшедших».

-Их тоже, - Питер зевнул, - скоро свергнут. Читал же ты, что Теодор из Петербурга написал? Об этом

молодом генерале, французском.

-Наполеон Бонапарт, - задумчиво сказал Джон. «Надо подумать, Питер, спасибо тебе. Ну и голова у

тебя все же».

Его собеседник усмехнулся:

-В моем деле, Джон, тоже важно уметь предвидеть. Новые рынки, колебания цен..., Почему я в эту

паровую тележку столько денег вкладываю? Именно поэтому. Когда корабли будут двигаться

силой пара - мои обороты взлетят до небес, - мужчина потянулся: «Тележку мы увидим при нашей

жизни, и прокатимся на ней, обещаю».

-Ну-ну, - хмыкнул Джон, но Питер уже спал.

-Надо и мне, - Джон устало закрыл глаза. Перед ним было озеро - уходящее за горизонт,

подернутое легким туманом. Мадлен стояла на берегу, с распущенными по спине, светло-русыми

волосами, на голове у нее был венок из полевых цветов. Она приподняла подол льняной рубашки.

Зайдя в воду по щиколотку, улыбнувшись, Мадлен протянула к нему руку. Где-то плеснула рыба.

Джон, воткнув удочку в песок, поднявшись, обнял ее. Она вся была, как цветок, - тонкая, гибкая, и

губы ее были свежими, словно вода в роднике.

Он все целовал ее, а потом пообещал себе: «Я найду ее, обязательно найду - где бы она ни была».

Они проснулись на рассвете. Джон посмотрел на свой простой, стальной хронометр:

-Шесть утра. Караул только что отправился спать. Смена придет в четверть седьмого. Спасибо

Элизе, она тут все рассмотрела. Сейчас Фэрфакс со своими людьми взорвет мост, нам надо

поторапливаться, - он вскочил, и взвесил на руке пистолет

Питер прислушался - с улицы доносился скрип тележных колес, людские голоса, блеяние овец.

-Рынок съезжается, - заметил мужчина, - значит, они уже стали проходить в город. Пора, - Питер

перекрестился.

В особняке было тихо. Они, спустившись вниз, застыли у пробитой пулями, кое-как заделанной

позолоченной двери.

-Шевелись, - услышали они грубый голос Деметра. «Я тебя научу, как надо обращаться с

мужчиной, дрянь!»

Женщина тихо заплакала. Джон, выругавшись себе под нос, высадил дверь ударом ноги. «Что за

черт! – зло сказал Деметр, обернувшись. Джон посмотрел на девушку, что стояла на четвереньках,

в завернутой до пояса холщовой рубашке. Светло-русые волосы свесились ей на лицо, она

застыла, не двигаясь. Джон, наставив на комиссара пистолет, спокойно спросил: «Это кто?»

-Моя жена, - еще успел ответить Деметр. Джон, поправил его: «Вдова». Запахло порохом, из

простреленного горла хлынула кровь, Деметр покачнулся и упал на спину.

Посмотрев на труп, Питер открыл рот. Справившись с удивлением, он услышал дрожащий голос

девушки: «Это вы...».

За окном раздался взрыв. Джон, протянув руку Мадлен, вежливо сказал:

-Меня зовут Джон Холланд, герцог Экзетер. Это мистер Питер Кроу. Мы в Ренне с отрядами

генерала де Шаретта. Они сейчас атакуют город. Ваша светлость, нам надо уйти отсюда, сейчас

появится караул, а у нас всего два пистолета. Мы подождем вас за дверью.

Джон повернул бронзовую ручку . Питер спросил: «Ты видел, что у него...?»

Тот только покрутил головой: «Не знал я, что такое бывает. Этот мерзавец..., он принудил

мадемуазель де Монтреваль выйти за него замуж, наверняка. Ценой жизни Жюля».

Она открыла дверь - высокая, тонкая, в скромном платье: «Я готова».

Джон вскинул пистолет и замер - снизу слышались голоса солдат.

-Двое остаются наверху, охранять комиссара, - распорядился командир, - а остальные - за мной!

Бунтовщики взорвали мост, надо закрывать городские ворота.

Пол под их ногами задрожал, на головы посыпалась какая-то труха. Питер подумал: «Это бомбы у

ограды, их Майкл привел в действие».

-Это канонада! - испуганно закричал кто-то из солдат. «У них артиллерия!»

На лестнице затоптали сапоги. Джон попросил: «Ваша светлость, вернитесь в спальню, тут

опасно...»

Мадлен только сжала кулаки: «Я лучше умру, чем еще раз увижу его, ваша светлость».

Солдаты заглянули в коридор. Джон, толкнув Мадлен себе за спину, стал стрелять.

Джон взял ружье, что лежало рядом с мертвым солдатом, и протянул Мадлен свой пистолет:

-Возьмите, ваша светлость.

-Я не умею..., - растерянно сказала девушка. Питер прошел к окну. Распахнув его, взглянув на

площадь, он усмехнулся: «И не надо. Кажется, город в наших руках. Слышите, как тихо?».

Выстрелов не было. В открытые ставни было видно неожиданное чистое, весеннее, синее небо.

-Пойдемте, - кивнул Питер, улыбаясь, убирая оружие.

Они спустились по лестнице. Мадлен, посмотрев на площадь, ахнула - над Парламентом Бретани

развевался королевский флаг, белый, с золотыми лилиями, и синим гербом. Джон остановился:

«Ренн в руках отрядов генерала де Шаретта, ваша светлость».

На улице пахло порохом, угол кованой ограды отеля де Монтреваль был разворочен взрывом. С

площади де Лис раздались приветственные крики.

Они взглянули поверх голов толпы - де Шаретт стоял на эшафоте, его темные, побитые сединой

волосы, шевелил ветер.

-Прежде всего, - сказал генерал, - указывая на гильотину, - мы избавимся от этой мерзости, мадам

и месье. Толпа зашумела. Джон, поймав взгляд де Шаретта, кивнул ему.

-Комиссар Деметр, этот палач Бретани, убит! - крикнул де Шаретт. «Мои отряды скоро уйдут из

города - когда мы восстановим мост, и все поврежденные здания. Те, кто чувствуют в себе силы

сражаться дальше, за короля и нашу веру - присоединяйтесь к нам. Клянусь, что мы будем стоять

насмерть, до последней капли крови, господа!»

Де Шаретт закрыл глаза и почему-то ощутил на лице капли мелкого дождя. Он услышал треск

выстрелов, увидел себя - он шел прямо на солдат, не опуская головы, раскинув руки, а потом упал

посреди тюремного двора. Темная кровь смешалась с дождевой водой. Генерал встряхнул

головой: «Все заключенные, которые томились в тюрьме, были освобождены, господа, - отрядом

Волчицы!»

Толпа замерла.

-Волчица, Волчица, - пронеслось по площади. Ее холщовая куртка была испачкана кровью и

грязью, в руке до сих пор был пистолет. Золотая пластинка блестела в свете солнца.

-Я не призрак, - сказала маленькая, худенькая женщина. Она поднялась по лестнице, и встала

рядом с де Шареттом.

-Я человек, из плоти и крови. Я вдова, потерявшая мужа и ребенка, я много лет не видела своего

старшего сына. Поэтому я знаю, - Марта помолчала, - что мое место займут другие вдовы, другие

сироты. Женщины, которые будут бороться за то, чтобы эта страна, - она повела рукой, - обрела

спокойствие и мир.

-Она возвращается к Мерлину, - восторженно прошептал какой-то крестьянин, что стоял рядом с

Питером. Он повернулся и добавил, по-деревенски выговаривая слова: «Никакой это не

оборотень. Это фея озера, Вивиан, я и старухе своей так сказал. Пусть идет, - старик поднял руку и

перекрестил Марту.

-Заключенных выпустили, - радостно подумала Мадлен. «Господи, сейчас я Жюля увижу. Неужели,

неужели все кончилось?».

Она искоса посмотрела на мужчин и почувствовала, что краснеет.

-Они же были, в опочивальне... Господи, какой стыд. А что ты хотела? - оборвала себя Мадлен. «Ты

не сохранила свою невинность, в монастырь тебе теперь дорога закрыта. Ладно, - она вздохнула, -

отправлю Жюля за границу, а сама запрусь дома, и буду жить затворницей. А если…, - она

посмотрела на свои пальцы, комкавшие глухой воротник платья, и незаметно помотала головой:

«Нет, нет, Господь не дает людям испытаний, которые они не могут перенести. Господь сжалится,

надо мной, у меня не будет ребенка. Потому что, если будет…,-Мадлен похолодела и услышала

радостный крик: «Сестричка!»

Он влетел в ее руки, и, как в детстве, положил голову на плечо. Мадлен плакала. Жюль ласково

сказал: «Все, все, милая. Меня ее светлость освободила, - он указал на коротко стриженую,

бронзовую голову.

-Это моя мачеха, - вежливо добавил Джон, - вдовствующая герцогиня Экзетер.

-Я должна ее поблагодарить, - решительно проговорила Мадлен, так и держа Жюля за руку.

-И вас тоже, месье герцог, и вас, месье Кроу, - девушка изящно поклонилась. Питер, вдруг,

смешливо подумал: «Сказать ей, что ли - не все мужчины такие, как этот Деметр. Нет, неприлично.

Она, наверняка, замуж выйдет, - такая красавица. Пусть ей муж и скажет, - он почувствовал, что

улыбается. Повернувшись, Питер заметил тоскливые глаза Джона, что следили за Мадлен.

Та, подойдя к Марте, сделала реверанс. Женщина улыбнулась:

-Маркиза де Монтреваль, я вас сразу узнала. Вы с Жюлем очень похожи. А мы беспокоились, -

Марта взяла ее за руку, - что вы пропали, на квартире вас не было…

Марта внимательно посмотрела в серо-голубые, припухшие глаза. На бледной щеке были видны

следы синяка. Светло-русые, наскоро заплетенные косы спускались на стройные плечи.

Мадлен мучительно покраснела. Жюль болтал с Элизой, вокруг шумела толпа, де Шаретт отдавал

какие-то распоряжения. Девушка, наконец, пробормотала: «Я была дома…, то есть в особняке

нашем бывшем, ваша светлость…»

-Марта, - велела женщина и приложила к губам Мадлен палец:

-Была и была, незачем это вспоминать. Пошли, - она подтолкнула Мадлен, - пообедаем у тебя.

Нам надо с места сниматься - капитан Фэрфакс говорит, что мы можем завтра уже до Ранса

добраться, а там и до моря прямая дорога.

-До моря…- повторила Мадлен. Марта пожала худыми плечами: «Разумеется, мы вас довезем до

Англии, милая. Потом, как тут все успокоится, - она вздохнула, - Жюль вернется и отстроит ваши

имения».

-Отстрою, - весело встрял мальчик. Он засучил рукава рубашки: «Прямо сейчас и начну, булыжник

на улице начали класть, месье Майкл командует. Побежали! - он дернул Элизу за руку, и дети

исчезли в толпе.

Мадлен все стояла, сцепив пальцы. Марта, коснулась ее руки: «Все будет хорошо, милая, просто

поверь мне. Теперь все будет хорошо».

-Она не знает, - горько подумала Мадлен. «И он…, его светлость, это ведь он меня спас…, Господи,

как мне ему в глаза смотреть, после такого….»

Тучи разошлись, выглянуло ласковое, весеннее солнце, блеснули золотом лилии на королевском

флаге. Мадлен почувствовала, как Марта обнимает ее. «Все прошло, - шепнула женщина.

«Прошло, и больше никогда не вернется».

С реки подул неожиданно теплый ветер. Мадлен, тряхнув изящной головой, следя за толпой, что

расходилась с площади, сказала себе: «В Англии устроюсь гувернанткой. Выращу Жюля, выучу его,

и буду жить одна, вот и все».

Она оглянулась и увидела герцога - тот все стоял, не двигаясь с места, светлые, коротко стриженые

волосы шевелил ветер. Светло-голубые, усталые глаза улыбнулись и Джон, подошел к ним: «Мы

твсе очень голодные, ваши светлость. Найдется же у вас вареная картошка?»

Мадлен зарделась и, пробормотав что-то - кивнула.

-Так покормите нас! - жалобно потребовал Джон. Девушка, сама от себя такого не ожидая, звонко

рассмеялась.

На берегу Ранса горел костер, лодки были вытащены на белый песок. Марта зевнула и прижала к

себе дочь, - Мэри уже спала, уткнувшись лицом в сгиб локтя: «Через пару дней будем в Динане, а

там крейсирует «Молния», капитана Фэрфакса, ждет нас».

-Мамочка, - Элиза все копошилась. Оказавшись в руках у матери, девочка затихла. «Мамочка, -

повторила она, - давай съездим в Америку. Там ведь наши родственники…»

-Наши родственники и в Амстердаме, и в Петербурге, и на Святой Земле, - Марта вдыхала запах

хвои, свежих, зеленых листьев, мокрой от дождя травы. Над рекой, в зеленоватом, прозрачном

небе, мерцала Венера.

-Домой, - подумала она, вспомнив бесконечные леса, прозрачную воду озер, голубые горы, что

виднелись на западе. «Элиза права, надо вернуться домой».

-Съездим, - она поцеловала высокий, белый лоб: «Ложись. Ты устала, вы сегодня с Жюлем

гребли».

-Жюль волнуется, - Элиза неудержимо зевнула, - волнуется..., что у них денег нет..., Он сказал, что

работать пойдет.

-Жюль пойдет учиться, - строго заметила мать. «Как и ты, дорогая моя». Она прижала к себе дочь и

подышала ей в ухо: «Спи, утенок».

-Только при Жюле меня так не называй, мамочка..., - сонно потребовала Элиза. «Не буду, -

усмехнулась мать и услышала размеренное, спокойное дыхание девочки.

-Тедди увижу, - улыбнулась Марта, - может быть, даже на выпускной вечер его успеем. Потом

отплывем домой. Денег у меня много, до конца жизни хватит. Тедди закончит Кембридж, вернется

в Бостон, женится...Элиза выйдет замуж, я могу ее привезти потом в Лондон. Джон ее представит

ко двору. А я буду с внуками возиться, - Марта замерла. Кто-то шел по берегу - легко, почти

неслышно.

-Мужчины спят уже, - она взглянула на две лодки, что лежали поодаль. Зашуршало платье. Марта,

увидев в свете костра русые косы, вздохнула: «Бедная девочка. Сама не своя ходит. Ничего, как

приедет в Англию, так оправится, забудет о том мерзавце...»

Мадлен присела на песок и протянула руки к костру. «Ваша светлость..., - раздался сзади тихий

голос. Девушка вздрогнула. Джон обругал себя: «Что ты за дурак, она же боится еще».

-Я дозорным был, - смешливо сказал он, устраиваясь напротив. «А сейчас капитан Фэрфакс меня

сменил, а спать что-то не хочется. Вам тоже?»

Она взглянула на него поверх пламени. Щеки ее раскраснелись. Джон увидел русую прядь,

выбившуюся из косы, спускавшуюся на белую шею.

-Все, хватит, - разозлился он. «Сейчас я ей все скажу. Откажет, так откажет».

-Мадемуазель де Монтреваль...- начал он. Девушка горько поправила его: «Мадам Деметр...»

-Мадемуазель де Монтреваль, - упрямо повторил Джон, - пожалуйста, выслушайте меня. Я знаю,

что сейчас покажусь сумасшедшим, но я совсем, совсем не могу, ни о чем думать, кроме вас..., С

тех пор, как я вас на рынке увидел. Простите, что я тогда выругался..., Мадемуазель де

Монтреваль, вы просто скажите - по душе ли я вам? Если нет, - он вздохнул, - я вас с Жюлем довезу

до Англии, буду вам всегда помогать, и просто останусь вашим преданным слугой. А если да..., - он

осекся, не в силах продолжать, боясь взглянуть на ее лицо.

Мадлен все молчала. Поднявшись, - Джон сразу встал, - девушка тихо проговорила: «Я не гожусь в

жены, ваша светлость...»

-Позвольте мне самому это решать, мадемуазель де Монтреваль, - попросил Джон. Ее длинные

пальцы все перебирали край шали.

-Я не гожусь в жены, - повторила Мадлен, и губы ее задрожали. «Я и в монахини больше не

гожусь, я...- она выдохнула и поморщилась, - я просто спрячусь где-нибудь в деревне. Я теперь

навсегда..., - она помотала головой. Пробормотав: «Простите, ваша светлость», - девушка быстро

ушла.

Джон все стоял, опустив руки. Потом, выругавшись, он медленно двинулся к лодкам, где спали

мужчины.

Мадлен сидела, закутавшись, привалившись спиной к влажному дереву, стуча зубами.

-Он такой же, - подумала девушка. «Все мужчины такие же, как тот..., Господи, как же с ними

живут? Я ведь знаю, слышала..., Когда Франсуаза вышла замуж, она потом приехала меня

навестить, в монастырь..., Она вся сияла, а когда я спросила: «Как это?», только закатила глаза:

«Лучше всего на свете». Она мне солгала? Но зачем? Я помню, мама и папа все время за руки

держались, улыбались..., Но как? Как такое возможно? Значит, мама просто терпела, и все...,

Притворялась ради нас».

Она вспомнила его дурно пахнущий рот, запах табака, толстые пальцы. Вскочив, подбежав к реке,

девушка встала на колени.

Ее рвало. Потом Мадлен тихо зарыдала и почувствовала, что кто-то ласково обнимает ее за плечи.

-Маму тоже рвало, - испуганно вспомнила девушка. «Когда она Жюля носила. Господи, сжалься

надо мной, пожалуйста».

-Не надо, не надо, милая, - Марта привлекла ее к себе. Мадлен, уткнувшись лицом в прохладный

холст куртки, засунув пальцы в рот, прорыдала: «Я не могу..., не хочу..., Господи, но ведь это грех,

грех, ваша светлость..., Грех убивать дитя!»

Марта все молчала, покачивая ее: «Пойдем, поспим. От одного дня ничего не изменится, милая».

Она уложила девушку рядом с Мэри. Подождав, пока Мадлен успокоится и заснет, женщина

улыбнулась, - светло-русые косы и темные кудряшки перемешались. Марта погладила девушек по

головам, и, поправив на дочери куртку, перекрестила их: «Все устроится».

Жюль и Элиза тащили по мокрым камням сетку, где шевелились лангусты. «Сейчас сварим, -

девочка облизнулась, - и будет очень вкусно. Так ты в школу пойдешь?»

-Я английского не знаю совсем, - мрачно отозвался подросток. «Как я учиться буду? И деньги..., -

он махнул рукой. «Его светлость, - Жюль кивнул на далекий костер, - сказал, что в Лондоне много

эмигрантов французских, нам помогут. Все равно, - мальчик тяжело вздохнул, - надо самому

зарабатывать. Как вырасту, стану офицером, и пойду воевать с этой швалью, - презрительно

добавил Жюль.

Море, - темно-синее, волнующееся, было покрыто белым барашками, ярко светило солнце,

розовый гранит берега был совсем теплым.

-Искупаюсь, - решила Элиза, - сразу после обеда. И Мэри с Мадлен уговорю, и мамочку. Там бухта

есть маленькая, ее и не видно совсем. Мадлен такая грустная ходит, плачет ночью, я слышала.

Может, Жюля спросить, что с ней, - она бросила взгляд на мальчика и рассмеялась: «А ты

загорел!»

-Так солнышко, - ласково сказал подросток. «Тут хорошо, - он окинул взглядом берег, - мы до

войны с родителями в Динан ездили, каждое лето».

Русые волосы Жюля шевелил ветер. Он смешливо потянулся: «Я с утра уже до «Молнии» сплавал и

обратно. Капитан Фэрфакс сказал, - как только груз из Сен-Мало привезут, вечером, на шлюпках, -

мы сразу отчалим. В Англии красиво? - поинтересовался подросток.

-Мамочка говорит, что да, - вздохнула Элиза. «Я и не помню Англию, я в Париже выросла. Ты со

всеми познакомишься, - она стала загибать пальцы, - с моим братом, с Пьетро, с Франческо, с

Мораг, она тоже американка. Мы с мамой в Америку поедем, - девочка остановилась. Вытерев пот

со лба, она сбросила куртку.

-Жарко, - сказала Элиза. Она подозрительно спросила, развязывая шнурки у воротника рубашки:

«Что это ты покраснел?»

-Не смотри туда, - велел себе Жюль. Он отвел глаза от белоснежной шеи, - на ней блестел крестик -

вычищенный, золотой, с маленькими изумрудами.

-Это моей бабушки..., - Элиза начала считать на пальцах и сбилась. «Ее звали мадам де ла Марк,

она жила во времена королевы Елизаветы, и была женой турецкого султана. А сама в России

родилась. Ее тоже Мартой звали».

Жюль открыл рот и недовольно ответил: «Покраснел потому, что жарко, вот и все».

-У дяди Питера есть ее портрет, ты увидишь, - добавила Элиза. Девочка грустно подумала: «А

мамочкин портрет пропал. Хорошо, что дядя Теодор и тетя Тео поженились, пусть будут

счастливы».

-А ты вернешься из Америки? - поинтересовался Жюль.

-Не знаю, - пожала плечами Элиза, и помахала рукой: «Вот и мы!»

Она повернулась к Жюлю и лукаво добавила: «Но ведь всегда можно писать друг другу, маркиз де

Монтреваль».

-С удовольствием, леди Холланд, - изящно поклонился он. Дети побежали к костру, волоча за

собой сеть.

Мэри сидела на камнях, поджав под себя ноги, пристроив рядом удочку. Влажные кудряшки

падали на смуглую шею. Она, посмотрев на дергающуюся бечевку, ловко подсекла рыбу.

Вдалеке виднелась шлюпка. Девушка, приглядевшись к ней, поняла, что Майкл сидит на веслах. «В

Сен-Мало пошли, за вином, - она увидела рядом с Майклом голову капитана Фэрфакса. «У Майкла

плечо совсем зажило, даже раньше свадьбы, - Мэри поняла, что улыбается.

-Как клев? - Джон опустился рядом.

-Клев отличный, - весело отозвалась Мэри. «Хотя у нас, на озерах, конечно лучше».

-На озерах, - пробормотал герцог. Он решительно спросил: «Мэри, а ты собираешься в Америку

возвращаться?».

Зеленые глаза заблестели смехом. Мэри, повернувшись, взглянула на него - прямо. Темная, тонкая

бровь поднялась вверх.

-Тетя Марта мне рассказывала, как твой отец покойный ей работу предложил, - задумчиво

протянула девушка. «Тебе тоже любовница нужна, Джон?»

Он расхохотался. Взяв у Мэри удочку, герцог насадил на крючок устрицу. «Мы вас до осени не

поедим, - пробормотал Джон, - а рыбам все равно». Джон забросил бечевку в море и так же

задумчиво ответил:

-Это мы посмотрим, в будущем. Мне нужен человек, - смелый, честный, привлекательный, - он

подмигнул девушке, - разбирающийся в технике, морском деле, умеющий стрелять....

Мэри подняла руку: «Стой, стой..., Чем он будет заниматься, этот человек?»

-С нейтральным паспортом, - закончил Джон и сердито велел:

-Не перебивай, пожалуйста. Заниматься он будет тем, чем не могут заниматься англичане. Как ты

понимаешь, легально мы сейчас во Францию въехать не можем, и долго еще не сможем. К тому

же, - мужчина вздохнул, - этим летом французы войдут в Нижние Земли, а там и до Италии

доберутся. А я - либо в Вене, либо в Лондоне. Может быть, еще и в Петербурге. Посмотрим,

вступят русские с нами в коалицию, или нет. Мне нужен человек, который сможет

беспрепятственно путешествовать, - Джон усмехнулся, - и к нашим союзникам, и к нашим

противникам. Курьер, - он помолчал. «Это пока. Потом подумаем о постоянном месте работы. Ну

как? - он взглянул на девушку.

Мэри молчала и он хмыкнул:

-Разумеется, у тебя будет своя квартира, где-нибудь в тихом районе, в Блумсбери, деньги...,

Родителям можешь написать правду. Твой отец, хоть и перешел на сторону американцев, но все

поймет, я думаю. Джованни с Изабеллой скажем, что ты работаешь на правительство, чтобы они

не волновались. Ты и, правда, на него будешь работать.

Он вытащил рыбу. Мэри, сняла ее с крючка: «С одним условием».

-Никогда не работать против твоей страны, - Джон закатил глаза. «Знаю, знаю. Мы не собираемся с

вами воевать».

-Это пока, - передразнила его Мэри. Посмотрев куда-то вдаль, на чуть заметный силуэт «Молнии»,

она вздохнула: «Нет, это и так понятно». Девушка помолчала. Джон, глядя на зардевшуюся,

смуглую щеку, торопливо сказал:

-Разумеется, для таких вещей я тебя использовать не собираюсь. Для этого есть..., - он оборвал

себя. Мэри усмехнулась: «Ты не забывай, тетя Марта мне и это рассказала. Так вот я не такая, и

никогда этим заниматься не буду».

-Обещаю, - твердо ответил Джон и протянул ей руку.

У нее была жесткая, маленькая ладонь - крепкая, надежная. Мэри встряхнула головой:

-Своя квартира. За мной никто не будет присматривать. Буду ездить по всей Европе. Господи, какое

счастье. Лучше, чем сидеть в особняке женой мистера Брокхерста. А за него, - она искоса взглянула

на герцога, - я бы все равно замуж не вышла, за дядю Джона. Буду ждать того, кто мне по душе

придется, по-настоящему, - она легко вскочила на ноги: «Берите корзину, мистер Джон. Мне

теперь вас так надо звать, да?»

-Надо, - усмехнулся герцог. Полюбовавшись тем, как она ловко взбирается на камни, Джон пошел

следом.

Мадлен бросила в воду камешек. Вздохнув, она посмотрела на шлюпки, что швартовались к борту

«Молнии».

- Жюль помогает ящики грузить, - поняла девушка. «Господи, как оно все сложится, в Англии?

Здесь, - она оглянулась, - все-таки дом, как его бросить? Буду совсем одна, Жюль вырастет. Он

сказал, что в армию пойдет..., Устроюсь гувернанткой, или буду вышивать, шить - у меня хорошо

получается. Мне совсем немного надо - проживу».

Марта спустилась с прибрежного обрыва на песок и увидела стройную, в серой шали спину. На

западе уже играл багровый закат, дул сильный, соленый ветер. Темнеющее море шумело, набегая

на плоский берег.

Она вспомнила растерянный голос пасынка: «Марта…, Может быть, ты поговоришь с мадемуазель

де Монтреваль. Ты все-таки женщина, вдова, старше ее..., Мне, как ты понимаешь, - Джон развел

руками, - неудобно. Просто, - Марта с удивлением увидела, что он покраснел, - когда мы убили

Деметра...»

-Да говори, - велела женщина, оглянувшись, - рядом никого не было.

Джон облизал пальцы и тяжело вздохнул: «Я и не знал, что такое возможно...».

Марта слушала. Потом, усмехнувшись, она пообещала: «Поговорю. Ты что, - Марта зорко

взглянула на мужчину, - ей предложение сделал?»

-Хотел, - мрачно сказал Джон. «Только она отказала, сразу. Мол, она в жены не годится..., Марта, -

он поднял голубые, прозрачные глаза, - как же это будет..., Даже если мадемуазель де Монтреваль

согласится, она ведь католичка...»

-Питер женился на католичке, и ничего, - хмыкнула женщина. «Сейчас много прелатов в

эмиграции. Напишешь в Германию или Италию, ей дадут разрешение на венчание».

-Нет, - решительно сказал Джон, - я лучше самому папе Пию напишу. Так надежней. Пока

французы не захватили Ватикан и не устроили там какой-нибудь очередной алтарь Высшего

Существа, или другую ересь. Думаешь, она согласится? Стать моей женой? - робко спросил Джон.

-Ты очень убедителен, - заметила Марта, разбивая камнем клешни лангуста.

-Все равно, - она попробовала теплое, белое мясо, - у нас в Новой Англии они больше будут.

Морем пахнут, - Марта сладко зажмурилась и повторила: «Очень убедителен. Мэри уговорил на

тебя работать, - женщина взглянула на сердитое лицо Джона, и рассмеялась: «Никому не скажу,

обещаю. За мадемуазель де Монтреваль не беспокойся, все у вас будет хорошо».

-Мадлен, - Марта присела рядом с ней на песок и взяла белую руку девушки, - ничего, что я тебя

так называю?

-Ничего, - вздохнула та и положила голову на колени. «Так даже лучше, ваша светлость».

-Марта, - поправила ее женщина и помолчала. «Мадлен, ты же знаешь..., Я вдова, старше тебя…,

Ты расскажи мне, что у тебя там случилось, в Ренне. Может, и беспокоиться не о чем, - Марта

улыбнулась.

Мадлен вдохнула ветер с моря. Всхлипнув, покраснев, девушка шепнула: «Стыдно..., Ваша

светлость..., Марта…, неужели они все такие, мужчины?»

-Ты расскажи, - мягко повторила Марта. Мадлен, отвернувшись, стала говорить. Марта внезапно

рассмеялась и поцеловала теплый висок: «Какая ты вышла из купели крестильной, такой и

осталась, дорогая моя. Можешь и не думать об этом».

-Но как же? - удивленно начала Мадлен. Марта, подняв какую-то палочку, стала рисовать на песке.

Глаза девушки расширились и она ахнула: «Мадам!»

Волна, с шорохом подобравшись к их ногам - смыла рисунок. Марта задумчиво сказала: «Если по

душе тебе он, Мадлен - не отказывайся. Знаешь же сама, - праведную жизнь не только в

монастыре можно вести. Заботится о муже, детей воспитывать...- она пожала руку девушки. Та,

внезапно поднявшись, посмотрела на обрыв: «Марта..., Мадам Холланд…, Спасибо, спасибо вам».

Она бежала наверх, придерживая платье, тяжело дыша, косы развевались на ветру. Джон,

торопясь вниз, проклиная неустойчивые камни, внезапно оступился. Сочно выругавшись, мужчина

налетел на нее.

-Вы опять ругаетесь, - смешливо сказала Мадлен. «Всякий раз, как я вас вижу, вы чертыхаетесь,

ваша светлость.

-Я больше не буду, - пообещал Джон и облегченно подумал: «Господи, неужели...»

Она протянула руку и тихо вздохнула: «Что вы мне там, на реке говорили, у костра..., Вы мне по

душе, очень по душе, ваша светлость».

Он прижался губами к длинным пальцам, и едва слышно сказал: «Мадлен...»

-Джон...- попыталась она выговорить его имя по-английски, со смешным, певучим акцентом.

«Жан...- Мадлен все улыбалась. Герцог, обняв ее, поцеловал, - нежно, осторожно. Золото ее

растрепанных волос освещалось заходящим солнцем. Они взялись за руки, спускаясь к берегу, -

туда, где виднелись темные очертания шлюпок.

Марта облокотилась о борт «Молнии». Запахнув куртку, женщина завязала шарф. Ветер здесь, в

открытом море, был холодным. Она посмотрела на закат по левому борту корабля:

-Вот и хорошо. Мадлен с Жюлем пока в Мейденхеде поживут, у Изабеллы. Осенью они с Джоном

обвенчаются, как разрешение он получит, и уедут все вместе в Вену. Мальчик там учиться будет, в

семье станет жить..., И Мэри уедет, уже в конце лета. И мы тоже, - она взглянула на запад, туда, где

низкое солнце уже опускалось в простор темно-синей воды.

-Завтра к обеду будем в Плимуте, - рассмеялся Питер, что вышел на палубу. Он указал рукой в

трюм: «Джону опять плохо, маркиза де Монтреваль за ним ухаживает».

-Ничего, - улыбнулась Марта, - пусть привыкает, раз выходит замуж за человека с морской

болезнью. Я сразу в Итон поеду, к Тедди. Только сначала, - она подергала рукав холщовой куртки, -

к портнихе схожу, вместе с Элизой. Бедная девочка уж и забыла, как платье носить.

-А потом в Америку, - утвердительно заметил Питер. «Мне Элиза проболталась, - он развел

руками.

-Да, - Марта стояла к нему спиной, - мне надо домой, Питер. Там, - она махнула рукой в сторону

Англии, - узнаем, что с Констанцей, но, кажется мне - все хорошо, Дэниел нашел ее. Может, она и

дома уже. И Джо я напишу, об отце ее, - Марта помолчала, и тяжело вздохнула. «Я тебе для Тео

письмо оставлю, отправишь ей? - Питер посмотрел в большие, зеленые глаза и кивнул.

-Вот сейчас, - велел он себе. Сняв очки, повертев их в руках, мужчина спросил: «Марта..., То, что

ты в лагере сказала, когда мы с де Шареттом драться собирались, - это правда?»

Волна разбилась о борт «Молнии», корабль накренился. Марта, легко коснулась его руки:

«Правда, Питер. Пока...- она запнулась, - пока это так».

Он склонил каштановую голову: «Спасибо и на том, Марта. Тебя ждать из Америки?».

-Не знаю, - она потянулась, - Питер был лишь немного выше, и поцеловала седой висок. «Не знаю,

Питер».

-Поворот! - закричал от штурвала капитан Фэрфакс. «Молния», заполоскав парусами, разрезая

носом волны, - пошла на север.

Интерлюдия

Лондон, осень 1794 года

-Колокола звонят, - Марта улыбнулась и велела: «Наклонись». Мадлен изящно присела. Женщина,

поправив тонкую, кружевную вуаль, полюбовалась бриллиантовой, с крупными изумрудами,

тиарой.

-Ее при королеве Анне сделали, - сказала Марта, - а изумруды - мой муж покойный велел вставить,

перед нашим венчанием». Она перекрестила девушку: «С Богом. Бояться нечего, тебе сам папа

Римский разрешение на брак прислал».

Мадлен пожала ей руку. За окном был теплый, яркий день, пышные кроны деревьев на Ганновер-

сквер играли золотом. Мадлен вздохнула: «Ваша светлость…, Марта…, Спасибо вам, спасибо, что

вы вернулись. Как бы я без вас…- девушка покраснела.

Она стояла - высокая, тонкая, окутанная кремовым шелком, перехваченное под грудью платье

спускалось на пол, шлейф был аккуратно расправлен.

Марта передала ей букет белых фиалок, и позвала: «Элиза!»

Дочь, с венком на голове, с распущенными по спине, отросшими, белокурыми волосами,

заглянула в спальню и ахнула: «Тетя Мадлен, вы как из сказок о рыцарях! Как королева

Джиневра!»

Марта подошла к зеркалу, и, оглядела себя - она была в платье темно-зеленого шелка, шляпа - с

узкими, по новой моде, полями, была украшена бантами. Бронзовые, завитые волосы падали на

плечи.

-Вернулась, - подумала она, осторожно помогая Мадлен спуститься с лестницы особняка

Холландов. У подъезда уже стояла золоченая, запряженная белыми лошадьми карета.

Марта закрыла глаза и вспомнила теплую, озерную воду, белый песок уединенной бухты, синее,

просторное небо над Эри.

Они с Мирьям сидели у кромки воды, в одних холщовых, коротких рубашках. Та сладко

потянулась: «Хорошо как искупались. Видишь, - женщина подтолкнула Марту, - я же тебе говорила,

здесь нет никого, остров. Вечером Стивен зайдет на боте, заберет нас».

Марта посмотрела на румянец, что играл на щеках Мирьям, на влажные, каштаново-рыжие косы.

Женщина рассмеялась: «Ты, наверное, с мужем, часто сюда плаваешь?»

Мирьям хихикнула: «Нередко, поверь мне». Она взяла руку Марты:

-Все хорошо будет, милая. Ты же еще молодая женщина. У меня тоже так было, - она помрачнела, -

два года целых. Видишь, как ты сюда приехала, как я тебя откормила, - все и началось опять. Это

же война, - Мирьям вздохнула, - так бывает.

Марта скосила глаза в вырез рубашки: «Тут, как ничего не было, так и не появилось».

Мирьям развела руками: «От этого трав у меня нет. А мой сбор пей, каждый день, пока, - она

подмигнула Марте, - не поймешь, что больше не надо».

Марта поводила ногой по песку: «Я знаю, что он меня любит. Видела. Давно еще, как замужем за

Джоном была. Потом он Жанну встретил, потом эта революция началась…, - женщина замолчала.

Мирьям уверенно сказала:

-Он Тедди растил, как родной отец. Он с вас пылинки сдувать будет. Стивен мне рассказывал о

нем, милая. Так что ни о чем не тревожься.

Марта почесала в бронзовой голове и недовольно ответила: «Я подумаю. Ты прости, что с Мораг

так получилось, - она почувствовала, что краснеет, - если через шесть лет не передумает она, -

пусть венчаются».

Мирьям пропустила сквозь пальцы песок: «Я все понимаю, сама такой была, двадцать лет назад, в

Филадельфии. Если бы любила того человека, так же поступила».

-Дэниела, - утвердительно сказала Марта. Мирьям только кивнула, смотря куда-то вдаль. Марта

услышала растерянный голос сына , - он стоял у камина, высокий, мощный, в хорошо сшитом

сюртуке, опустив, как мальчик, кудрявую, каштановую голову.

-Ты меня будешь ругать, - тихо сказал Тедди. «Мы с Мораг обручились, мамочка, и хотим

пожениться».

-Обручились, - повторила Марта. Она сидела за столом Питера. Отодвинув бумаги с расчетами,

женщина нашла шкатулку розового дерева со своими сигарами. Распахнув дверь в сад, она

обернулась. Тедди поспешно чиркнул кресалом.

Марта выдохнула дым и посмотрела в лазоревые глаза сына. Тот покраснел и отвел взгляд.

«Может быть, - тихо спросила Марта, - мне стоит с Мораг поговорить? Вдруг она миссис ди

Амальфи что-то не сказала?»

-Она ей все сказала, - буркнул Тедди. «Не надо, говорить, пожалуйста…- он помолчал. «Это я во

всем виноват, мама, мне очень стыдно. Они для меня как родители были - дядя Джованни и тетя

Изабелла, и я, под их крышей…»

-Чтобы такого больше не повторилось, - вздохнула Марта, - Мораг поплывет со мной обратно в

Америку. Через шесть лет, если еще будете этого хотеть, - она усмехнулась, - повенчаетесь. Пока

ты Кембридж закончишь, пока у мистера Бромли в конторе поработаешь, хотя бы два года…

Тедди только упрямо сжал губы: «Я должен поступить, как джентльмен, мама, раз уж…»

-Раз уже не удержался, - Марта потушила сигару. Погладив сына по щеке, она развела руками: «Ты

прав, конечно. Но все равно надо подождать».

-Мораг, конечно, любит его, - кисло заметила Мирьям. «Не пройдет у нее это, так что пусть

женятся. Дэниел с Констанцей поженились, хотя…- она замолчала и взглянула на Марту.

-Да знаю я все, - та махнула рукой. «С ним не поговоришь, - взрослый мужчина. Да и вся Америка

знает, думаю. Как о мистере Джефферсоне, и его, - Марта поискала слово, - супруге. Второй».

-Мистер Джефферсон вдовец, - возмутилась Мирьям, - хотя это все равно бесчестно - жить с

женщиной и не жениться на ней, потому что она цветная. Но Дэниел ведь муж Констанцы, как

она…

-А вот так, - хмыкнула Марта и увидела перед собой отделанную розовым шелком детскую.

Колыбелька была сделана из беленого дуба, над ней висел кружевной балдахин. Марта оглядела

персидский ковер на полу, искусно вырезанные игрушки, маленькую тележку, запряженную

лошадкой: «Видишь, любит он ее».

Констанца нежно взяла ребенка - девочка лежала на спине, размахивая ручками, улыбаясь.

Женщина присела в большое кресло, положив ноги на бархатную скамеечку. Она дала ребенку

грудь и усмехнулась:

-Тетя Марта, Дэниел не Антонию любит, а статьи в газетах: «Помощник государственного секретаря

в семейном кругу. Очаровательная жена и новорожденная дочь. Мистер Вулф любезно пригласил

нас к домашнему очагу…, - Констанца закатила глаза и высунула язык.

-Он их проводит по дому, непременно показывает детскую, они восторгаются…, В общем, поверьте

мне, если не при следующей администрации, то через одну - он непременно станет

госсекретарем. Американцы падки на семейные ценности.

Констанца покрутила на длинном пальце кольцо с большой жемчужиной: «Раз в две недели он

навещает Бостон. Натаниэлю уже, - Констанца посчитала на пальцах, - полгода в июле было».

-Откуда ты знаешь? - Марта присела на ручку кресла, испытующе посмотрев на девушку.

Констанца только рассмеялась и пощекотала дочку под толстеньким подбородком.

-Тетя, я журналист. Хоть я сюда и приехала за неделю до родов, хоть Антонии и два месяца, однако

хватки своей не потеряла. Сразу нашла издателя, подписала договор…, то есть Дэниел за меня

подписывал, - мрачно поправила себя Констанца, - замужние на это не имеют права. Как только

он уехал на несколько дней, - разузнала, куда. Пусть, - она пожала плечами.

-В конце концов, это тетя Салли, она как семья. Мне просто жаль, что Дэниел на ней никогда не

женится». Она поднялась и поносила Антонию по комнате: «В деньгах он мне не отказывает, в

конце концов, это мои деньги, заработанные. Папа написал, что переведет мне приданое,

спальни у нас раздельные, как положено…- Констанца остановилась:

-Как Антония подрастет, поеду на запад. Я уже согласилась написать серию репортажей о стычках

с индейцами и постройке новых поселений. Ее с собой возьму, - Констанца покачала дочь.

-Глаза твои, - заметила Марта, любуясь белокурой, темноглазой, хорошенькой девочкой. «А

волосы…»

Констанца поцеловала мягкие локоны дочери. «Антуана. Тетя…- она помолчала, но справившись с

собой, просто сказала: «Он единственный, тетя, кого я любила. Другого, такого, как он - нет, и не

будет. А мы с Антонией справимся, да? - Констанца поцеловала ее в щечку.

Девочка весело засмеялась и приникла головой, укрытой кружевным чепцом, к плечу матери.

-Вот так, - повторила Марта и добавила: «За Мэри вы не волнуйтесь . У нее голова на плечах

хорошая, работать она будет отменно. Да и не опасно то, чем она занимается».

-Почти, - подумала Марта. Мирьям, отерев глаза, вздохнула: «Я всегда знала, что она в отца

пойдет. Кровь Ворона, - она улыбнулась. Женщины услышали крик: «Эй, на острове! Мы сейчас

будем вас атаковать!»

-И здесь нашли, - пожаловалась Мирьям. Элайджа бросил якорь. Дети, спрыгнув в мелкую воду,

зашлепали к берегу.

В наемной карете приятно пахло хорошим табаком и сандалом. Тедди поднял глаза от письма, что

он читал: «А что это дядя Питер тебя попросил задержаться, на пару дней?»

Майкл пожал плечами и выглянул из окошка:

-Уже Стрэнд. Скоро у церкви окажемся, если в пробку не попадем. Хотя мы же младшие шаферы,

мы раньше всех приезжаем. Приглашения будем проверять, - усмехнулся юноша. «Папа сказал -

после свадьбы поедем в Мейденхед, вместе с Жюлем, а потом мы его в Кембридж заберем».

-Интересно, - подумал Тедди, - меня тоже мама попросила остаться. Зачем бы это? - он раскурил

сигару и вернулся к чтению.

-Милый, милый, дорогой мой Тедди! У меня все хорошо, я преподаю здесь, в нашей деревенской

школе - английский язык, и еще учу девочек музыке. Папа привез для меня фортепиано из Нью-

Йорка. На праздники мы ездили к Горовицам. У Хаима была бар-мицва, а у Натана будет в

следующем году. Все передают тебе привет, и пожелания успешной учебы в университете. В Нью-

Йорке я виделась с Мартой, она процветает, тоже преподает - в школах для цветных. Пожалуйста,

пиши мне, твоя любящая невеста, Мораг Маккензи, в скором времени - Мораг Бенджамин-Вулф.

Тедди поморщился и вспомнил бронзовую, светящуюся кожу, ее черные, тяжелые кудри, плеск

волн на морском берегу. «Марта ничего не скажет Мораг, - подумал он, - она человек чести. И я

ничего не скажу, никогда. Она не узнает. Я и Марту-то больше не увижу, - он подавил тяжелый

вздох. Тедди вспомнил ту весеннюю ночь, в Мейденхеде, когда Мораг, на цыпочках прокравшись

по коридору, постучала в его спальню.

-Ты завтра уезжаешь, - она лихорадочно целовала его, подталкивая к кровати, - я не могу, не могу

тебя так отпустить..., Я люблю тебя, Тедди, люблю, - она закусила губу и притянула его к себе: «До

утра не уйду».

Тедди почувствовал, как у него горят щеки. «Слава Богу, мы теперь только через шесть лет

увидимся, - облегченно вздохнул он. «Иначе я бы учиться не смог, да и вообще..., - он убрал

письмо и заметил, что Майкл улыбается, читая свое.

-Марки на нем странные были, - вспомнил Тедди конверт, - я их и не видел никогда. Не русские, я

бы узнал. Майкл же учит русский, с дядей Теодором переписывается. И не из Святой Земли, там

турецкие. Понятно, что от Мэри письмо, просто интересно - откуда. Работает на правительство, -

услышал он строгий голос матери.

-И все, и нечего об этом говорить, - она захлопнула какую-то кожаную папку. Тедди

поинтересовался: «Что там?»

-Неважно, - коротко ответила мать, и взглянула на каминные часы: «Пойдем, не след заставлять

карету ждать, дорогой мой первокурсник Кембриджа».

-Дорогой Майкл, - читал юноша, - тут очень холодно, холоднее, чем в Англии. Кажется, скоро

пойдет снег. Впрочем, я его уже не увижу, мой корабль отплывает послезавтра, - в более теплые

края. Я купила себе отличный редингот, с мехом лисицы и такую же шапку, так что не волнуйтесь -

я не мерзну. Ты можешь мне писать на адрес нашего общего знакомого в Вене. Он позаботится о

том, чтобы я получила корреспонденцию. Остаюсь твоим преданным другом, Мэри.

-Твоим преданным другом, - грустно повторил Майкл и вздохнул: «Кажется, приехали. Вылезай, я

распоряжусь, чтобы он отвез багаж в Мейденхед».

Звонили колокола. Тедди, оправляя свой серо-синий сюртук, взял из кареты коробку с

бутоньерками. Майкл расплатился с кучером, и, забрав цветок - пристроил его в петлицу своего

сюртука.

-Гости жениха - направо, гости невесты - налево, - смешливо сказал юноша, проведя ладонью по

коротко стриженым, каштановым волосам. «Вот и дядя Джованни с тетей Изабеллой, - он указал

на Ганновер-сквер, - жалко, что мальчишек из Итона не отпустили».

-Гости невесты - одни французы будут, - ухмыльнулся Тедди. «Все эмигранты явятся. А со стороны

жениха - принц Уэльский, и вообще - половина королевской семьи. Он тоже женится, принц, в

следующем году».

Майкл поднял голову, и посмотрел на колонны церкви святого Георга:

-Хорошо, конечно, но в Мейденхеде, в нашей деревенской церкви - мне больше нравится. Там и

женюсь, - он повернулся и услышал голос Джованни: «Отлично выглядите, юноши».

-Гости жениха - направо, - указал Тедди. Джованни, взяв под руку жену, шепнул ей: «Ты молодец,

очень красиво все оформлено».

Изабелла посмотрела на волны шелка и кружев, на высокие, веджвудские вазы белого фарфора с

букетами роз, и широко улыбнулась: «Они будут счастливы, вот увидишь. Как мы с тобой, как

Констанца..., - женщина перекрестилась: «Слава Богу, что Дэниел спас ее. И внучка у нас уже есть,

первая. Надо будет потом съездить в Америку, увидеть Антонию».

Они устроились на скамье. Джованни, оглядывая алтарь, тихо заметил:

-Переночуем у Питера, он в Мейденхед уезжает, сразу после венчания, с детьми и Мартой. Завтра

я схожу к Бромли, договорюсь насчет того, чтобы приданое Констанцы в Америку перевести. У

Бромли есть партнер в Нью-Йорке, он мне написал. Меир тоже этого человека рекомендует, а я

его мнению доверяю. Попрошу его открыть фонд на имя Антонии, чтобы у нее к восемнадцати

годам свои деньги были.

Изабелла повертела кольцо с бриллиантами вокруг пальца: «Джованни..., Неужели ты думаешь,

что Дэниел не обеспечит Антонию…, Она же все-таки...»

-Она не его дочь, - коротко ответил ей муж.

-Сама знаешь, сейчас разводы на каждом шагу. Тем более у них гражданский брак, без венчания. Я

просто хочу, чтобы моя внучка была защищена. К сожалению, - он горько усмехнулся, - законы о

собственности замужней женщины еще долго не изменятся. Констанца, конечно, заработает себе

на жизнь, в случае, если..., - он не закончил. Изабелла твердо сказала: «Не надо думать о плохих

вещах, милый. Может быть, они еще полюбят друг друга. Ты сходи, конечно, а я отправлюсь в

парк, на этюды».

-Вот и жених, с Питером, - оглянулся Джованни. Церковь постепенно наполнялась народом.

Изабелла ахнула: «Смотри, что это у Джона? Звезда на сюртуке».

-Орден Бани, - смешливо отозвался Джованни. «У его отца был орден Подвязки, только покойный

герцог его никогда не носил, конечно. Этот тоже, - он кивнул на жениха, - все больше в куртке

ремесленника ходит».

Органист заиграл Генделя. Питер, положив руку на плечо Джону, улыбнулся: «Все будет хорошо,

юноша».

Двери церкви открылись. Мадлен, под руку с братом, пошла по проходу. Элиза аккуратно несла

шлейф. Марта, напоследок перекрестив невесту, скользнула на скамейку к Джованни с Изабеллой.

«Сразу после церемонии они в Саутенд едут, на две недели, - шепнула женщина. «Потом забирают

Жюля - и в Вену, через Амстердам. Пока там еще британский гарнизон стоит. Джон хоть сестру

увидит».

-Перевез бы ее сюда, - сердито сказал Джованни, - он ведь может.

-Он предлагал, - почти не размыкая губ, ответила Марта, - Джо с Иосифом не хотят. Уверяют, что

евреев все эти революции не коснутся. Тем более Иосиф врач, а не политик.

-Марат тоже был врач, сначала, - проворчал Джованни. «Хоть Робеспьеру голову отрубили,

спасибо ему ..., - он незаметно кивнул на Питера. «Может быть, и спокойнее там станет».

-Я тебя люблю, сестричка, - шепнул Жюль, подводя ее к жениху. «Будьте счастливы».

От нее пахло - тонко, легко, - фиалками. Мадлен доверчиво протянула ему руку. Джон, взглянув на

нее, пообещал себе: «Никогда, никогда она больше не узнает ни горя, ни страданий».

-Здравствуй, любимая, - тихо сказал он. Мадлен, дрогнув длинными, темными ресницами,

улыбнулась.

Музыка стихла. Они, так и, держась за руки, опустились на колени перед алтарем.

Огромный дуб возвышался над кладбищем. Золотые, легкие листья кружились в воздухе, вдали

поблескивала Темза. Серая, низкая церковь стояла посреди лужайки с зеленой, еще свежей

травой. Надгробий было много - простые, вросшие в землю камни, беломраморные и гранитные

кресты. Пахло осенью - горьковатый, настойчивый аромат палой листвы. Теплый ветер медленно

кружил поблескивающие на солнце паутинки.

Забил колокол - размеренно, негромко. Марта перекрестилась. «Я есть воскресение и жизнь, -

прочла она. Ласково прикоснувшись рукой в замшевой перчатке к высеченным на камне буквам,

Марта посмотрела вокруг. Рядом стоял еще один камень - темный, строгий гранит. «Выходящие на

кораблях в море, работники на водах великих, те видели творения Господа, и чудеса Его в пучинах.

Памяти сэра Стивена Кроу, адмирала Виллема де ла Марка и миссис Марты де ла Марк».

-Вот тут они все и лежат, - раздался рядом негромкий голос. Питер вертел в руках очки. «Ккроме

тех, кто в море, - вздохнул он. «И я тоже - место себе присмотрел, - он указал на маленький

холмик.

Марта взяла у него очки. Ласково надев их, она коснулась седого виска: «Бойер обещал тебе, что

ты проживешь до ста лет. Так оно и будет. А там, - она повернулась и посмотрела на холм, - будем

лежать вместе».

Он стоял, глядя куда-то вдаль, а потом тихо спросил: «Марта..., Ты уверена? Потому что не надо, не

надо делать что-то..., - Питер вздрогнул, - она приложила палец к его губам. «Я для этого и ездила

в Америку , - улыбнулась Марта. «Подумать».

Она внезапно порылась в кармане редингота - цвета осенних листьев, отделанного замшей, и

достала письмо. «От нынешней герцогини Экзетер, - рассмеялась Марта. «Вчера курьер привез. Я

ее попросила перед венчанием - черкнуть мне строчку, как у них там дела, в Саутенде».

-Лучше всего на свете, - прочел Питер. Марта все улыбалась: «Я ведь и к Мирьям ездила, на озеро

Эри, и в Бостоне жила, и в Нью-Йорке, у Горовицей. Даже отправилась этот новый город

посмотреть, на реке Потомак, что они строят».

-И все время думала, - утвердительно сказал Питер.

-Угу, - кивнула она, и поправила шляпу, с алмазной пряжкой на тулье: «Знаешь, как Тео мне

написала? Любовь бывает разной - быстрой, как разгорающийся костер, медленной, как тлеющие

угли. Самое главное - не проходить мимо этого огня, не бояться быть его частью. Вот так-то, милый

мой. А в Америке, - она помолчала, - я поняла, что люблю тебя».

Питер посмотрел в зеленые, твердые глаза. Наклонив голову, поцеловав ее руку, он попросил:

«Пойдем?»

В церкви было тихо, утренняя служба давно закончилась. Священник пожал руку Питеру: «Я

попросил причетников остаться, они свидетелями будут».

-Спасибо, святой отец, - поблагодарила его Марта. «Пьетро вам привет передает, на Рождество

увидитесь».

Они прошли к алтарю. Питер вспомнил церковь в Бомбее, влажную жару, ветер с моря и голубые

глаза Марии. «Мальчик хороший вырос, - ласково подумал он. «Может быть..., - он заставил себя

не смотреть на Марту.

-Как Господь рассудит, так и случится, - напомнил себе Питер, беря ее за руку, опускаясь на колени.

-И кольцо ее ты вернешь, всю Европу обыщешь, а вернешь. Что там Джон говорил? Его величество

очень заинтересован в тех сокровищах, что пропали из французской королевской казны. Вот и

занимайся ими, как Джон тебя просил. Может быть, удастся напасть и на след алмаза.

-Я тебя люблю, - внезапно, едва слышно сказал он в нежное, отягощенное изумрудной сережкой

ухо. - Но ты ведь, наверное, это уже знаешь.

-Я тоже, - тонкие губы усмехнулись. «А этого ты не знал, наверное»,

-Не знал, - подумал Питер.

Они сидели в саду, под голубым, лондонским небом. Питер, искоса глядя на Марту, спросил: «Раз

ты вернулась, - будешь жить спокойно в Оксфордшире, воспитывать Элизу? Когда пасынок твой

женится».

От нее пахло жасмином - неуловимо, тонко. Бронзовые волосы были непокрыты, и перевязаны

бархатной лентой цвета лесного мха. Шелковое, цвета ржавчины, платье было собрано такой же

лентой, - под маленькой, едва заметной грудью.

-Нет, - задумчиво ответила Марта. «Жить я буду тут, на Ганновер-сквер, Джон попросил меня, - она

покрутила пальцами, - не уходить в отставку. Буду заниматься бумажной работой - анализ, оценка

правдоподобности сведений, сверка источников. Элизе я учителей наняла, да и я тоже -

собираюсь вернуться к математике и музыке. Мисс Янсен, эта знаменитая пианистка - будет мне

преподавать».

-Так мы соседями станем, - Питер покраснел. «Можем обедать друг у друга».

-Или вместе, - спокойно сказала Марта. «А еще завтракать и ужинать. Я буду тебе играть вечером,

а потом мы будем сидеть у камина и говорить. Понятное дело, - она вздернула бронзовую бровь, -

я не смогу тебе обо всем рассказывать, я работу имею в виду».

-Марта, - потрясенно пробормотал он. Она порылась в бархатном мешочке, что лежал рядом, на

скамейке, и протянула Питеру маленький томик.

- В защиту прав женщин, - он улыбнулся: «Я читал мисс Уолстонкрафт и считаю, что она права. Так

ты хочешь мне сказать..., - он вернул Марте книгу.

-Я хочу тебе сказать, что я тебя люблю, - она все смотрела в лазоревые глаза. «Люблю, и хочу

провести с тобой остаток нашей жизни, - столько, сколько решит Господь».

-Надеюсь, что долго, - проворчал Питер и, взяв ее руку - поцеловал. «Так вот зачем ты уезжала».

-Я хотела побыть одна, - кивнула Марта, - подумать. Так и случилось, - она помедлила, и нежно,

одним дыханием, добавила: «Питер...»

Когда они вышли из церкви, Марта посмотрела на золотое, с крупным изумрудом кольцо.

Женщина ласково заметила: «Очень красивое».

Ветер шуршал подолом ее редингота. Марта сняла шляпу и встряхнула бронзовыми волосами.

Питер взял ее за руку и указал на пристань: «Там лодка. В лодке - та корзина, что с утра собрала

Элиза, все, спрашивая меня - зачем она. А там - остров, куда я тебя повезу».

-А дети? - смешливо спросила Марта, идя по тропинке между скошенных лугов. «Хотя нет, мы же

сказали, что к ужину вернемся. И погода хорошая, - она посмотрела на высокое, синее небо.

-Отличная погода, - согласился Питер, помогая ей зайти в лодку. Он скинул сюртук, и, засучив

рукава белоснежной рубашки - сел на весла. «А дети, - он сморщил нос, - все при деле. Майкл и

Тедди за учебниками сидят, а Элиза с Жюлем, наверняка, лошадей взяли и в лес отправились.

Никто нас искать не будет».

-И очень хорошо, - Марта потянулась и погладила его по щеке. «А там никого не будет, на

острове?»

-Нет, - беззаботно отозвался Питер. «Я его купил. Потом поставим там речной дом, и будем

прятаться в нем от детей».

-Как твой брат двоюродный с женой, - хихикнула Марта. Муж поднял бровь: «Стивен меня и

надоумил это сделать, любовь моя».

Он пришвартовал лодку к старому, деревянному причалу. Они, неся корзину, пошли в лес. Питер

вздохнул: «Какой я дурак..., Марта же мне говорила, зачем я только начал про детей?».

Марта, будто услышав, нежно коснулась его руки: «Как Господь решит, так и будет, милый». Над их

головами, в осенней, золотой листве - закуковала кукушка. «Долго, - наконец, улыбнулся Питер.

-Сто лет, - отозвалась женщина, и, потянувшись - приникла к его губам.

На крышке фортепиано стоял хрустальный бокал с шампанским. Марта вытянула из стопки нот

несколько рукописных листов, и присела на ручку кресла мужа. «Ты, как мы вернулись с острова, -

она поцеловала каштановые, седоватые волосы, - все время улыбаешься».

-И буду, - он потянул жену к себе на колени. «И завтра проснусь с улыбкой, и вообще - теперь до

конца жизни стану улыбаться, всегда. Потому что нет человека меня счастливей, Марта. Спасибо, -

он прижался губами к белой шее, - спасибо тебе».

-Хорошо как, - Марта положила голову ему на плечо. «Как Тео с Теодором - дождались своего

счастья. И мы тоже, - от него пахло сандалом - теплый, волнующий запах. Марта рассмеялась:

-Дети, опешили, конечно. Но не обиделись.

-У них только что была светская свадьба с банкетом на сто человек, - сварливо отозвался муж. «И

вообще, не в наши годы устраивать что-то такое, - он повел рукой в воздухе. «Завтра проводим

мальчиков до Мейденхеда, пообедаем там, на постоялом дворе. И останется у нас одна Элиза».

-Она тебя любит, - ласково заметила Марта. «И Тедди – тоже. Ты ему все эти годы, как отец был. Ты

и Джон, да хранит Господь память его. Я поиграю, как обещала, - она спрыгнула на персидский

ковер и присела к фортепиано: «Гайдн. Он эту сонату мисс Янсен посвятил, той, что мне музыку

преподает. Совсем новая».

Окна гостиной были раскрыты в тихий сад, над Темзой садилось золотое солнце, где-то наверху, в

уже темном небе, перекликаясь, плыли на юг птицы. Огоньки свечей дрожали в серебряных

подсвечниках, она играла - нежно касаясь тонкими пальцами клавиш. Музыка наполняла комнату.

Питер, тихо поднявшись, подойдя к ней, обнял за плечи. Марта вскинула зеленые глаза. Он,

наклонившись, шепнув: «Я люблю тебя», - встал на колени.

-Милый мой, - она обняла его - всего, укрыв в своих теплых руках. «Милый мой, Питер..., Все, все, -

она целовала его влажные глаза, - все закончилось. Мы теперь оба дома, любовь моя, и так будет

всегда.

-Да, - ответил Питер, целуя ее руки, колени, подол ее платья, вдыхая запах жасмина, - да, счастье

мое. Ветер с реки колебал пламя свечей. Марта, скользнув к нему в объятья, распуская волосы,

повторила: «Так будет всегда».

Эпилог

Санкт-Петербург, январь 1795 года

За окном выла, кружилась метель, раскачивая редкие, масляные фонари на набережной

Фонтанки. Мишель приподнялся на цыпочках. Приложив ладонь к заледеневшему стеклу, мальчик

полюбовался ее отпечатком. Жарко горел камин, на маленьком столе, рядом с раскрытой

тетрадью, стояла серебряная чернильница.

Мишель присел и, быстро закончив страницу французской прописи, хмыкнул: «Все равно месье

Деннер завтра не придет, такой мороз на улице. И мама…, - он прислушался - в передней опять

открылась дверь. Кто-то заговорил - торопливо, вполголоса. До него донесся низкий стон.

Мальчик, посмотрев на белую статуэтку Мадонны, что ему подарил отец Симон из костела святой

Екатерины - перекрестился.

-Матерь Божья, - шептал Мишель, - пожалуйста, сохрани мамочку Тео и ребеночка. Пусть у меня

будет братик или сестричка….

Дверь тихонько скрипнула, и он несмело сказал: «Папа…». Лицо у отца было хмурое, усталое.

Федор тут, же улыбнулся: «Сделал уроки, милый? Сейчас Аграфена Ивановна нам чаю принесет,

выпьем с тобой и пора спать ложиться».

Отец опустился в кресло. Мишель забрался к нему на колени: «Папочка, а с мамой Тео - все

хорошо будет?»

Федор помолчал: «Надо молиться, милый».

Они пили чай. Федор, гладя Мишеля по голове, заставляя себя беззаботно с ним говорить,

мучительно думал: «Вторые сутки уже. Господи, только бы все обошлось, прошу тебя. Все же

хорошо было, и носила она легко, еще два месяца назад на занятия в театральную школу ездила.

Господи, как же я без Тео, я не смогу, не смогу жить…»

-Пойдем в умывальную, - он пощекотал Мишеля: «Потом я тебе сказку расскажу, из тех, что я на

Урале слышал. И песенку спою».

-Про котика? - Мишель прижался щекой к его руке. Федор, закрыв глаза, чувствуя, как щемит у

него сердце - тоской и предчувствием беды, - согласился: «Про котика»

Он перекрестил спящего ребенка и поцеловал белокурые волосы: «Слава Богу, Робеспьеру этому

голову отрубили, летом еще. Мишель и слышать о нем не хотел. Питер с Мартой поженились,

пусть будут счастливы».

Федор осторожно вышел в переднюю - там пахло травами, и услышал слабый, измученный крик,

что доносился из глубин квартиры. Он взял подсвечник и пошел к спальне. Внутри было жарко

натоплено, постель сбита, Тео лежала, вцепившись длинными пальцами в подушку. Акушерка и

врач доставали из таза прокипяченные инструменты. Федор бросил туда один взгляд и наклонился

над кроватью. «Милая, - тихо, одним дыханием прошептал он, - милая, как ты...».

-Теодор…, - ее сухие губы разомкнулись. «Так больно…Notre Dame….принеси, пожалуйста….»

-Икону просит, Федор Петрович, - акушерка намочила салфетку и ласково отерла лоб Тео.

-Сейчас, - сказал он. «Сейчас, конечно».

Профессор Максимович вышел вслед за ним. Федор, посмотрев на его хмурое лицо, распахнул

дверь кабинета. Он открыл шкатулку, и врач, тяжело вздохнув, закурив, - долго молчал.

-В общем, так, - наконец, сказал Максимович, стряхивая пепел:

-Схватки сначала были хорошие, но с вечера они, то пропадают, то появляются. Ребенок пока, - он

повторил, - пока, в безопасности, сердце у него бьется, но….- врач повел сигарой в воздухе и не

закончил.

-Сами понимаете, вашей жене почти тридцать шесть. Первые роды, плод крупный, - что

ожидаемо, - вы оба высокие. Если до утра ничего не случится - будем вызывать схватки и

накладывать щипцы, хотя я не люблю вмешиваться в естественный процесс разрешения от

бремени. Но тут, - врач развел руками, - промедлив, мы можем потерять и роженицу, и ребенка.

Федор перекладывал какие-то бумаги: «Я…я что-то могу сделать?»

Максимович посмотрел на выдвинутые ящики стола и пожал плечами: «Принесите икону, как она

хочет. И сходите в Пантелеймоновскую церковь, разбудите священника, пусть царские врата

откроют».

Он мимолетно улыбнулся: «Тогда ваша жена будет спокойна, а это, знаете ли, немаловажная вещь.

Ну а вы - молитесь, разумеется».

-Конечно, - Федор поднялся . Взяв со стола икону, он взглянул в зеленые глаза Богородицы.

«Помоги, - попросил он. Рядом лежало письмо. Он посмотрел на аккуратный почерк Питера: «Если

тебе удастся выяснить что-то об отце Майкла, я был бы очень благодарен. Мальчику важно знать -

что с ним случилось».

-Пойди еще узнай, - горько подумал Федор. «Это Тайной Канцелярии дело, не положено таким

интересоваться, головы не снесешь. Ладно, летом поеду на заводы, постараюсь там спросить -

может быть, башкиры слышали что-то об этом Салавате Юлаеве. Хотя погиб он, наверное».

Он зашел в спальню, и, опустившись на колени рядом с Тео, взял ее руку: «Я в церковь, милая.

Разбужу отца Павла, пусть он царские врата откроет. Тебе сразу легче будет. И вот, - он вложил в ее

пальцы икону, - вот она».

Тео тяжело дышала: «Теодор…, Если что…пусть дитя живет…, пожалуйста».

-Не будет такого, любовь моя, - коротко ответил ей муж. Поцеловав смуглый лоб, горячий,

покрытый капельками пота висок, он вышел.

Мороз перехватывал дыхание. Метель стихла, над Петербургом висело глубокое, черное,

пронизанное звездами небо. Федор остановился и, подышав на руки, спрятал их в карманы

шинели:

-Теперь, как Антуана казнили - у меня его тетрадь осталась. Пусть лежит, ждет своего часа. Я такое

публиковать не буду, хоть Антуан и хотел, - он вскинул голову и посмотрел на ковш Большой

Медведицы.

-Как это Кант сказал, в « Kritik der praktischen Vernunf»?». Правильно: «Две вещи наполняют меня

священным трепетом - звездное небо над головой и моральный закон внутри нас. Моральный

закон - повторил Федор и, сам того не ожидая, - улыбнулся. «Так верно будет. Пусть достанется

потомкам».

Он еще раз полюбовался звездами и вспомнил метеорит, с которым возился в своей мастерской, в

Академии Наук. «Палласово железо, - хмыкнул Федор. «Надо его азотной кислотой протравить,

убрать ржавчину. Я уверен, что там другое строение, нежели чем в земных минералах. Господи, да

о чем это я? - он встряхнул головой и поспешил к церкви.

Отец Павел, еще зевая, зажег свечи и открыл царские врата. «Вы помолитесь о здравии Феодосии

Давыдовны, - ласково сказал он. «О том, чтобы дитя благополучно появилось на свет. Все будет

хорошо, Федор Петрович».

Федор взял свечу. Посмотрев на строгий лик святителя Пантелеймона, он прошептал:

-Ты ведь врач был. Так помоги врачу, утверди его в знаниях, направь его руки, дай ему

уверенность в деле его. И ты тоже, - он подошел к иконе своего небесного покровителя, Федора

Стратилата. Воин стоял, держа в руке меч. «Ты тоже , - вздохнул Федор, - позаботься о нас».

Он встал на колени. Уронив голову в руки, Федор так и стоял, - что-то шепча, пока его не тронули за

плечо. Горничная, в накинутом на голову платке, тяжело дышала: «Федор Петрович, скорее…, Его

превосходительство врач велел за вами послать, чтобы я бежала со всей мочи...»

-Что там, Аграфена Ивановна? - он поднялся, побледнев.

-Не знаю..., - девушка помотала головой. «Федосья Давыдовна так кричала, так кричала...,

Мишенька проснулся, плакал, я его убаюкала...»

Дверь квартиры хлопнула, снег полетел на персидский ковер в передней. Федор услышал стоны,

перемежающиеся ласковым голосом акушерки: «Немножко, еще немножко, Федосья

Давыдовна…, Потерпите, милочка...»

Максимович выглянул из спальни и сердито заметил: «Все бы пропустили, уважаемый, коли б я

девушку за вами не послал. Все началось, и бойко так. Руки вымойте, и приходите. Вы сейчас тут

нужны».

В комнате пахло кровью и потом. Федор, присев на постель, пожал ее длинные пальцы: «Все, все,

милая, все скоро закончится, и увидим дитя...»

Тео помотала растрепанной головой: «Не уходи..., Будь здесь..., Икону, - она пошарила по кровати,

- икону дай...»

Он вложил икону в ее руку. Федор сидел так, целуя ее горячую щеку, шепча что-то нежное, пока

она не выгнулась, страдальчески, жалобно закричав, пока врач, засучив рукава рубашки, не стал

осторожно, аккуратно выводить ребенка на свет.

Мальчик громко, отчаянно заревел. Акушерка, обтирая его, улыбнулась: «Большой какой. Фунтов

десять, наверное. И рыжий, как огонь. Держите сыночка, Федор Петрович, пусть растет

здоровеньким, умным, радует вас...»

Тео, плача, откинулась на подушки и протянула руки. Федор благоговейно взял дитя.

-Господи, - пронеслось у него в голове, - сын. Мог ли я подумать..., Господи, спасибо тебе… –

мальчик открыл голубые глазки и посмотрел на отца. Он был рыжий, как солнышко, тяжелый, и,

оказавшись у груди матери - сладко зевнул. «Петенька..., - сказала Тео по-русски. «Петенька,

маленький мой, сыночек, здравствуй, здравствуй...»

Она протянула руку и вытерла Федору глаза. «Не плачь, - шепнула Тео. «Все хорошо, все хорошо,

любимый мой».

Ребенок нашел грудь и приник к ней - деловито, настойчиво. Рыжие волосы уже высохли. Федор,

коснулся головы сына: «Петька...». Он обнял их и, покачивая, велел: «Теперь спите, оба. Я обо всем

позабочусь. Просто отдыхай, любимая, набирайся сил, корми маленького».

Тео улыбнулась, взвесив на руке ребенка. «Он очень большой, - смешливо сказала она. «А как еще

вырастет!»

-Вырастет, - ласково согласился Федор, устраивая их в постели. Мальчик уже спал - блаженно

закрыв глаза длинными, рыжими ресничками.

Он поцеловал высокий, смуглый лоб жены. Накрыв их меховой полостью, Федор вышел. Он

привалился к двери, и перекрестился: «Господи, спасибо тебе. Позаботься о нашем сыне, пусть его

святой покровитель, апостол Петр - не оставит его».

Издалека, с другого берега реки, забили колокола Петропавловского собора. Федор, посмотрев в

окно, увидел над Невой слабый, еще робкий свет зимнего, низкого солнца.

Пролог

Ноябрь 1796, Арколе, Италия

Пули свистели, цокая по камням. Иосиф, закончив перевязку, осторожно подняв голову, увидел

трупы, что лежали на болоте.

-Уносите, - распорядился он, подозвав санитаров. Провожая глазами раненого, Иосиф горько

вздохнул: «Ногу придется ампутировать. Мы совершенно не умеем лечить повреждения суставов.

Колено уже не спасти. Черт, посидеть бы, подумать...- он вытер пот со лба и услышал умоляющий

голос младшего врача: «Капитан Кардозо, не ходите..., Они все, должно быть, мертвы, это

опасно».

-Еще чего, - сварливо ответил Иосиф. Он бросил лейтенанту оловянную флягу:

-Присмотрите за ними, - Иосиф обвел глазами раненых, что лежали на шинелях, - когда вернутся

санитары, этих троих, - он указал, кого, - отправляйте в первую очередь. Тем, у кого ранения в

живот - воды не давайте. Остальные пусть пьют. Я скоро вернусь.

-Наверное, - добавил он себе под нос, выползая из-за камней. Иосиф осмотрелся, -

полуразрушенный мост висел над ручьем, австрийцы на той стороне все еще стреляли.

Он вспомнил светло-голубые глаза Джо и ее растерянный голос: «Милый, но как, же это?

Французы будут воевать с англичанами. Там мой брат, там наши родственники...»

Иосиф наклонился и поцеловал белую щеку, темные, падающие на плечи локоны. «Французы

воюют с австрийцами, - усмехнулся он. «А Джон - не воюет, и не собирается. Он сидит в Вене, и

возится со своими девчонками, не забывай».

Джо повертела в руках письмо от брата. Конверты доставляли регулярно, подсовывая под дверь

дома. Ответы забирали точно так же. Иосиф даже не хотел думать, кто это делает, и как. Он просто

оставлял весточку на пороге. Утром ее уже не было. «Конечно, - подумал он, - у Джона везде свои

люди. Хорошо, война войной, а он все-таки брат».

-Милая сестричка! - прочла Джо. «Девочкам уже полгодика. Они начали ползать, но совсем друг

на друга не похожи. Вероника старшая - она русоволосая, как Мадлен, и очень спокойная. А

Джоанна - белокурая егоза. Глазки у них пока голубые, но Мадлен уверяет, что у Вероники они

посереют. Жюль учится. Он собирается в следующем году вернуться в Лондон, поступать в

кадетскую школу в Вулвиче. Пожалуйста, берегите себя. Очень надеюсь, что Иосиф не пойдет

воевать…, - Джо осеклась, услышав тяжелый вздох мужа.

Он вынул письмо из ее рук. Прижав жену к себе, Иосиф услышал, как бьется ее сердце: «Я уже

пошел. Обратной дороги нет, любовь моя. Сейчас, как Робеспьера казнили, во Франции власть

получили здравомыслящие люди. Здесь будет безопасно».

-Капитан, - недовольно сказала Джо. Она открыла шкаф, разглядывая голубой, с красным кантом

мундир. «Тебе за сорок, ты доктор медицины...»

-Я ни дня не служил в армии, любовь моя, - рассмеялся Иосиф, погладив чисто выбритый

подбородок. Джо склонила голову набок и внимательно посмотрела на него: «Без бороды тебе

тоже хорошо, капитан Кардозо». Она была совсем рядом, - высокая, тонкая, пахнущая морем.

Иосиф, протянув руку, запер дверь спальни: «Мне только через два дня в лагерь отправляться, так

что я тебя никуда не отпущу. А в следующем месяце мне, наверняка, разрешат приехать к вам.

Хотя бы на пару дней».

-Ты пиши, - велела Джо, медленно, ласково целуя его. «Обязательно пиши и возвращайся к нам,

любимый». Она замерла и прислушалась: «Показалось. Давид еще в школе, а Элишева тоже

занимается, у себя. Иди, иди, ко мне, - Джо закинула руки ему на шею и тихо, сладко застонала.

За обедом Элишева сказала, разрезая курицу: «Все равно, папа, все это, - девочка вскинула

острый, материнский подбородок, - полумеры».

-Что - полумеры? - смешливо поинтересовался у нее старший брат. «То, что в городском совете

теперь заседает господин Мореско? Или то, что господин Ашер назначен судьей? Или то, что папа

- теперь капитан французской армии, мы не платим налоги за то, что ходим в синагогу, и мне не

надо будет ездить в Италию, чтобы получить докторат?»

-Ты сначала в университет поступи, - ядовито ответила Элишева. «Все равно, - она воинственно

зажала в руке нож. Джо, потянувшись, усмехаясь, вынула его. «Все равно, в голландские школы

нас не берут..., - продолжила девочка.

-Голландских школ и нет еще, дочка, - примирительно заметил Иосиф, - одна на всю страну.

Подожди, все устроится...

-Нет, папа, - светло-голубые глаза заблестели, - евреи должны ехать в Святую Землю, и там

добиваться признания их полноправными гражданами...

-Слышу голос одного молодого человека, - ехидно заметил Давид, - что регулярно посылает сюда

письма. Уже целая шкатулка накопилась. Как раз из Святой Земли.

Элишева покраснела: «У тебя тоже шкатулка есть, так что не указывай мне. И даже евреи

Америки...»

Иосиф поднял руку: «Евреи Америки сами разберутся, что им делать, дорогие мои. Давайте в

Шабат говорить о Торе, а не о политике».

-По-моему, - рассмеялась Джо, - сейчас в каждом еврейском доме именно о политике и говорят.

Яблочный пирог на десерт, - предупредила она, поднимаясь. «Ваш любимый, - она ласково

посмотрела на семью.

Иосиф заставил себя не думать о жене и прислушался. От моста опять доносился треск выстрелов.

Он приложил пальцы к шее солдата. «Мертвый, - понял Иосиф и пополз дальше. «Хотя бы не

пахнут пока, - подумал Иосиф, - уже не так жарко. А вот болото воняет, конечно».

-Ура! - раздался крик. Он, приподнявшись, увидел старое, с пятнами пороха, прожженное

трехцветное знамя, что развевалось на середине моста.

-За мной! - велел кто-то звонким голосом. «За мной, мои верные солдаты! В атаку!»

-Я из офицеров никого в лицо не знаю, - усмехнулся Иосиф. «Сидим в госпитальных палатках..., -

пуля просвистела рядом с ним. Он, убедившись, что следующий раненый - уже мертв, услышал

ропот: «Австрийцы! Австрийцы атаковали!»

Люди прыгали с моста прямо в болото. Совсем рядом с ним шлепнулся какой-то невысокий,

легкий юноша, с испачканным кровью и грязью лицом. Иосиф увидел вдалеке австрийские

мундиры. Юноша выругался сквозь зубы: «Немедленно всем наверх! Отбить мост сейчас же!»

Юноша поднялся во весь рост, пули захлестали по болоту. Иосиф, сбив его с ног, прикрыл своим

телом. Он ощутил, как течет у него по шее кровь. Заведя руку за спину, Иосиф облегченно понял:

«Ничего страшного, просто царапина».

Юноша кашлял, ругался, и наконец, высвободился из сильных рук Иосифа: «В атаку!»

-Пойдете, - добродушно сказал Иосиф, бесцеремонно вертя его из стороны в сторону. На

измазанном грязью и тиной лице юноши блестели веселые, синие глаза. «Вы вроде не ранены, -

Иосиф отпустил его: «Нигде не болит?»

Молодой человек ощупал себя и помотал головой: «Нет. У вас кровь на воротнике. Вы кто такой?»

-Старший врач тридцать второй гренадерской полубригады, капитан Кардозо, - буркнул Иосиф.

«Пулей чиркнуло, закончу тут все, - он указал на болото, - и перевяжу».

-Medice, cura te ipsum! – усмехнулся юноша. Кивнув: «Спасибо!», он стал быстро карабкаться

наверх, к мосту.

-В атаку! Не останавливаться, ни на шаг, за мной, ребята! - раздался лихой, звонкий голос. Иосиф,

улыбнувшись: «Лейтенант какой-то», - пошел к следующему раненому, по колено, проваливаясь в

болото. Он то и дело падал, выжидая, - рядом все еще проносились пули.

Иосиф вышел из госпитальной палатки. Сняв фартук, бросив его на скамью, он с наслаждением

потянулся. Над лагерем играл закат, ржали лошади, пахло дымом костров. Иосиф подумал:

-Отбили все-таки австрийские атаки, завтра решающий штурм. Возьмем этот городишко, выйдем

во фланг генералу Альвинци и окружим его. Дорога на Венецию будет открыта.

Он похлопал себя по карманам бриджей. Достав портсигар, проводив взглядом санитара, что

выносил из палатки таз с горой израненной, кровоточащей плоти, Иосиф поморщился:

-И вправду - мясники. Как во времена Амбруаза Паре, хотя смолой культи уже не заливаем. Что, же

делать, если все должно быть быстро? В мирное время, конечно, я бы повозился с тем коленом,

попробовал бы достать пулю, восстановить сустав. Хотя как? - он все стоял, вертя в руках сигару.

Заглянув в операционную, Иосиф велел младшему врачу: «Пишите отчет. Я сейчас покурю и вам

помогу. Сколько у нас сегодня операций было?»

-Тридцать две, - отозвался лейтенант. Иосиф спросил: «Вы Сорбонну заканчивали?»

-Так точно! - вытянулся юноша, и покраснел: «Только практики у меня совсем не было, господин

капитан».

-Тут ее больше, чем достаточно, - горько усмехнулся Иосиф. Задернув полог, он пробормотал: «Где

это кресало, когда оно нужно!»

Он увидел маркитанта с лотком на плече, в суконной куртке, что, стоя к нему спиной, болтал с

солдатами. Иосиф свистнул: «Эй, парень, иди сюда».

Это был юноша - с коротко стрижеными, темными, кудрявыми волосами, смуглый, невысокий. Он

блеснул зелеными глазами и зачастил: «Табак, игральные карты, зеркальца, ножи….». Иосиф

прислушался: «Француз».

-Кресало у тебя есть? - спросил Иосиф, роясь в кармане в поисках меди. «Этого добра много, -

юноша отдал ему кресало. Маркитант едва слышно добавил: «Капитан Кардозо».

Иосиф застыл. Молодой человек улыбнулся: «Не бойтесь. Закурите сигару, и пройдите за палатку.

Я вам письма привез».

На задах госпиталя никого не было. Юноша, оглянувшись, вложил ему в руку несколько конвертов:

-Это из Вены и Лондона, - тихо сказал он. «Если хотите написать ответ, - я в лагере буду до

завтрашнего утра. Ночую у кухни, зовут меня Жан-Мари. Заодно купите у меня что-нибудь, -

юноша усмехнулся.

-А потом? - непонятно зачем, спросил Иосиф.

Молодой человек только махнул рукой на север: «Письма сожгите, пожалуйста. Надеюсь, вам

понятно…»

-Понятно, понятно, - вздохнул Иосиф. «Спасибо, я вас утром найду. Вы осторожней, - велел он.

-Буду, - юноша подхватил лоток, исчезая в сумерках.

-Сразу его увидела, - довольно подумала Мэри. Она весело затянула: «Ножи, табак, зеркала…».

-Джон мне его хорошо описал. Больше мне здесь делать нечего. Надо переходить линию фронта и

являться в штаб к Альвинци. Пусть отступает, пока не поздно, иначе его отсюда на телеге с трупами

вывезут. Его и всю армию австрийцев. А потом - в Вену. К Рождеству я в Лондон не успею, но все

равно, - подарки привезу. Мартину как раз годик будет, - она улыбнулась, вспомнив

темноволосого, синеглазого мальчика, что сидел на расстеленной по траве шали.

-У! - сказал ребенок. Взяв в каждую ручку по деревянной погремушке, Мартин затряс ими.

-А мне дашь? - Мэри склонила голову набок.

-У! - Мартин прижал погремушки поближе и недоверчиво посмотрел на нее. «Он очень жадный, -

рассеянно отозвалась Марта, просматривая папку с бумагами. В саду было тихо, пахло розами,

томно жужжали пчелы. Она покачала носком замшевой туфли:

-Что я тебе могу сказать? Пусть Джон тебя за линию фронта посылает, потому что это, - она

похлопала рукой по папке, - сведения не то что из третьих, а из тридцатых рук. Пока своими

глазами на французскую армию не посмотришь - ничего не поймете.

-У! - Мартин, бросив погремушку, потянулся к матери. Марта подхватила его на руки. Спустив с

плеча легкое, отделанное кружевами домашнее платье, она дала ребенку грудь.

-У нас есть человек во французской армии, - задумчиво сказала Мэри.

-Не человек, а капитан Иосиф Мендес де Кардозо. Шурин нашего общего знакомого, - отрезала

Марта. «Он не станет поставлять никаких сведений, - женщина поморщилась, - это бесчестно».

Мэри подперла подбородок кулаком и задумчиво спросила: «А если он меня рассекретит? Наш

общий знакомый, наверняка, захочет письма передать, для семьи. Мне придется встречаться с

капитаном Кардозо».

-Придется, - согласилась Марта. «Не волнуйся, Иосиф тебя не выдаст, он понимает, что такое

честь».

Мэри грустно накрутила на палец темную прядь: «Волосы стричь надо…, А как же я потом?»

-Пусть тебе Мадлен париков купит, - посоветовала Марта. «Как там девчонки? Наверное, пошли

уже?»

-Джоанна пошла, - Мэри перевернулась на спину и посмотрела в спокойное, летнее небо, на

белые, пушистые облака. «Вероника опасается еще, она осторожная. Когда я туда вернусь, уже и

она пойдет. Спасибо, тетя, - девушка вскочила. «Пойду, оторву Майкла от чертежей. Прокатимся на

лодке, посмотрим, как там речной дом строится».

-Ну-ну, - только и сказала Марта, гладя заснувшего сына по каштановым локонам.

Мэри дошла до кухонных палаток. Устроившись под телегой, она вынула из кармана куртки краюху

хлеба и кусок старого, твердого сыра:

-В Вене первым делом запрусь в умывальной у Мадлен. Буду лежать в ванне с ароматической

эссенцией. Долго. Потом пусть придет дама, что за волосами и ногтями ухаживает. Надо еще

купить саквояж кожаный, что я видела, перчатки, в Zur Schwäbischen Jungfrau - скатерть и салфетки,

для тети Марты, у Албина Денка - фарфор….- Мэри зевнула и вспомнила свои платья, что висели в

гардеробной у Мадлен.

-Новое сошью, - решила Мэри, переворачиваясь на бок, жуя хлеб. «В Вене в оперу схожу, с

Джоном и Мадлен, а в Лондоне меня Майкл в театр поведет». Она зевнула и почесалась:

-Зима на дворе, угомонились бы. Хотя здесь лошади вокруг, а где лошади, там и блохи.

Мэри доела сыр, и заснула. Она спокойно, размеренно дышала, не обращая внимания на грохот

канонады - французская артиллерия обстреливала Арколе.

Иосиф сжег письма: «Сын у Марты. Наконец-то, дождался Питер. Подарок бы им послать, да

откуда тут его взять? - он оглядел простую, заправленную тонким, шерстяным одеялом, койку, и

холщовый вещевой мешок в углу.

Он, было, достал походную чернильницу. Взяв тетрадь, Иосиф раскрыл ее на колене. «Мартина

они привили от оспы, - вспомнил Иосиф строки из письма Джона, - и мы наших девочек - тоже.

Доктор Дженнер в Англии, в мае, провел новую операцию. Она называется «вакцинацией».

Посылаю тебе полный отчет о ней, вряд ли до тебя доходят научные журналы».

-Это точно, - пробормотал Иосиф. Он уже взял перо, как на пороге раздался кашель.

-Вам пакет, капитан Кардозо, - вытянулся вестовой. Иосиф взломал печать. Пробежав глазами

несколько строк, он потянулся к мундиру, что был брошен на койку. «Наверняка, у кого-то зуб

заболел, - он провел рукой по щекам. «Бриться не буду, и так сойдет. Я зуб иду вырывать, а не на

парад».

Иосиф застегнул мундир. Вдыхая прохладный, вечерний воздух, не обращая внимания на гул

орудий - артиллерия стояла на плацдарме правее лагеря, он пошел к штабным шатрам.

-Вам сюда, - вежливо сказал вестовой, указывая на простую, холщовую палатку. Иосиф нагнулся и

шагнул внутрь. Там было совсем пусто, горела масляная лампа. На расстеленной по земле шинели

сидел какой-то человек. Он рисовал карту - быстро, изредка покусывая перо.

Он вскинул синие глаза. Иосиф понял: «Лейтенант давешний. Я-то думал - у кого-то из высших

офицеров зуб болит. Мог бы и сам дойти до госпиталя, не велика птица».

-Здравствуйте! - молодой человек встал. У него были каштановые волосы, играющие золотом в

свете лампы. «Проходите, капитан Кардозо».

-Вы устраивайтесь ближе к лампе, и раскрывайте рот, - сварливо велел Иосиф, доставая из

кармана мундира потрепанный, кожаный футляр с инструментами. «Какой зуб беспокоит?»

-Зуб? - молодой человек поднял бровь и расхохотался: «Зубы у меня в полном порядке, капитан».

Зубы у него и вправду, были белоснежные, крепкие, здоровые.

-Тогда что у вас? - удивился Иосиф. «Понос или фурункул? Если первое, зайдите в госпиталь, я вам

дам снадобье. Со вторым придется потерпеть. После атаки я его вскрою. Сейчас, - он развел

руками, - я должен заниматься ранеными».

-Очень правильно, - пробормотал юноша и похлопал рукой по шинели: «Садитесь».

-Он меня лет на двадцать младше, - понял Иосиф, опускаясь на землю. «И по званию ниже. Что это

он мной командует? Но ведь такому и не скажешь: «Нет».

-Не скажешь, - повторил он, искоса рассматривая упрямый, твердый подбородок, изящно

вырезанные ноздри, длинные, темные ресницы.

-Я сейчас, - молодой человек завершил карту. «У меня военный совет через четверть часа, сами

понимаете, - красивые, еще по-юношески пухлые губы, усмехнулись, - надо быть готовым. Вот вы

врач, - юноша, на мгновение, прервался, - вы скажите мне, почему я смотрю на местность, на

войска, и сразу понимаю - что мне надо делать, и когда? Остальным приходится объяснять, карты

чертить, это все отрывает время…, - молодой человек поморщился.

-От чего? - поинтересовался Иосиф.

-От войны, - удивился его собеседник. Он отложил карту: «Терпеть не могу задержек. Ненавижу,

когда меня не понимают».

-У каждого человека, - добродушно заметил Иосиф, - свои способности. Нельзя требовать от

других…

-Ерунда, - прервал его юноша. «Я живу так же, как мои солдаты, - он обвел рукой палатку, - и ем их

пищу. Я требую от каждого, чтобы он отдавал все силы тому, чем мы занимаемся, иначе и

начинать не стоит. До конца жизни, до последней капли крови…, - он встряхнул головой: «Я велел

принести ваше личное дело. Медицинский опыт у вас впечатляющий, только в армии вы всего

второй год. Почему? - требовательно спросил он.

Иосиф рассмеялся: «Да кто же это? Ланн? Я его видел издали, он на три головы выше этого

паренька. И маршал ранен был, в палатке для высших офицеров лежит».

-Меня раньше не брали в армию, - просто ответил Иосиф. «Я еврей».

-Дурацкие, косные предрассудки, - зло отозвался юноша. «Мы с ними покончим, по всей Европе.

Вы написали, что имели опыт морских сражений. Это где было?»

-В Новом Свете, - улыбнулся Иосиф. «Я с пиратами плавал, какое-то время. Потом меня хотели

сжечь на костре, пираты атаковали Картахену и спасли меня. Моя будущая жена спасла, - ласково

сказал он.

-На костре вас хотели жечь потому, что вы еврей, - утвердительно заметил юноша.

Иосиф кивнул: «Инквизиция. Я не хотел отрекаться от своей веры, как-то это…, - он повел рукой в

воздухе.

-Бесчестно, - помог ему юноша. Посмотрев на простой, стальной хронометр, он поднялся: «Я

требую от других пунктуальности и сам должен быть пунктуальным. В общем, так, - я вас

произвожу в звание майора и назначаю своим личным врачом. Майор Кардозо, - добавил он.

«Согласны?»

-Я должен лечить солдат…, - твердо сказал Иосиф.

-Я вижу, ваша характеристика была правильной, - молодой человек улыбнулся. «Там было

написано: «Упрямый, как осел». Мои генералы не стесняются в выражениях, уж простите. Не

беспокойтесь, - юноша рассмеялся, - вокруг меня всегда много раненых. Да и сам я, как вы видели

- под пули лезу. Без работы не останетесь».

-Согласен, господин..., - Иосиф недоуменно взглянул на него и почувствовал, что краснеет.

«Простите, я не знаю вашего звания…»

-Бригадный генерал Наполеон Бонапарт, командующий французской армией в Италии, - юноша

подхватил карту и велел: «Выспитесь, майор Кардозо. Завтра нас ждет тяжелый день».

Он вышел. Иосиф все стоял, потрясенно глядя ему вслед.

Интерлюдия

Цфат, февраль 1798

Узкая улица была покрыта легким, серебрящимся в свете луны, снегом. Город карабкался

черепичными крышами на холм. Наверху, в угольно-черном небе пронзительно, холодно

мерцали, переливались звезды. Тонкий серпик новой луны висел высоко над темной, без единого

огонька, равниной, что лежала вокруг. Дул резкий, зябкий ветер. Люди, выходящие во двор

синагоги, дышали на руки, оглядываясь на низкие окна зала, где уже переливалось пламя свечей,

где в печи горели дрова.

-А где ваша дочь, рав Судаков? - спросил его молодой человек, что стоял рядом. Он был высокий,

тонкий, с каштановыми, сколотыми на затылке, пейсами. Каре-зеленые, большие глаза осмотрели

толпу, и он погладил ухоженную бородку:

-Амулет. Это сказки, не бывает таких вещей. Но люди говорят, я сам слышал. Неужели такое

возможно? Если бы только заполучить его…, Тогда бы люди поверили в то, что я Мессия. Но ведь я

и не видел ее, эту Хану. В синагоге женская галерея закрыта, а больше она никуда не ходит. Две

недели, как они приехали, из Иерусалима, а ее даже на улице никто не встречал.

-Дома, рав Нахман, - поучительно сказал Степан, - как и подобает хорошей еврейской девушке.

Ибо сказано: «Вся красота дочери царя - она внутри».

-А это, правда, - все не отставал юноша, - что она преподает в ешиве, из-за перегородки? И пишет

комментарии к Талмуду?

Степан поморщился, как от боли, и наставительно потрепал юношу по плечу:

-Как учат нас мудрецы - тот, кто говорит с женщиной, занимается развратом. Тот, кто говорит о

женщинах - тоже, рав Нахман. Тем более в такое святое мгновение, когда мы благословляем

новую луну, - он оглядел собравшихся, и улыбнулся.

Рыжая борода блестела золотом. Спокойные, пристальные серые глаза смотрели прямо и твердо.

Он был в роскошной, отделанной мехом соболя, бархатной капоте, и такой же шапке.

-Он очень богат, - вспомнил Нахман, - глава совета по распределению пожертвований. Кормит

нищих, дает невестам приданое, на свои деньги учит мальчиков из бедных семей…Праведник.

Говорят, у него жена беременна - в сорок шесть лет. Все уже думали, что она бесплодна. Господь

сотворил чудо, за его заслуги перед еврейским народом. Мудрец, к его мнению во всей Европе

прислушиваются, читают его комментарии к Торе, следуют его решениям. Вот на чьей дочери мне

надо было жениться, но кто, же знал…, - он тихонько вздохнул и услышал красивый, мощный голос

рава Судакова:

- И луне приказал Он, чтобы она возрождалась. Корона великолепная она для тех, кого

поддерживает Он, и они в будущем обновятся, как она, и будут восхвалять своего Творца за славу.

И они, как луна возродятся в будущей жизни и восславят своего Создателя во имя Его царства.

Благословен Ты, Господь, возобновляющий луну.

-Амен, амен, - отозвались собравшиеся. «Давид, царь Израиля, живет и существует!»

-Да удостоимся мы увидеть Мессию из дома Давидова в наши дни! - уверенно добавил Степан.

Рав Нахман мимолетно усмехнулся: «Увидите».

Уже усевшись за длинный, уставленный блюдами, стол, юноша взглянул на рава Судакова, - тот

наливал вино в тяжелый, серебряный бокал:

-Провожу его до дома, так будет правильно. Он все-таки учитель, наставник…, Хотя будет уже за

полночь. Она, наверное, и не выйдет. Интересно, что там за Хана? Кривая какая-нибудь, раз так

прячется. Да какая разница, главное - это амулет, - он поднялся. Все время, пока раввин

благословлял вино и халы, Нахман исподтишка смотрел на него.

-И сразу уехать, - решил Нахман.

-С амулетом в кармане. Я праправнук Баал Шем Това. Кому, как не мне, вести за собой еврейский

народ? Если я смогу управлять гневом Господним, Его милосердием – я буду непобедим. Только

надо быть очень осторожным, если рав Судаков что-то узнает - мне головы не сносить. Тем более,

я все-таки женат…, Хотя по закону я ничего дурного не совершаю.

Он сел и с аппетитом принялся за еду. Люди шумели, над столом уже висел сизый, табачный дым.

Нахман, откинувшись к беленой стене зала, набив трубку, закрыл глаза: «Мессия».

Хана поставила точку. Перечитав написанное, отложив перо, девушка уронила голову в руки. В

чистой, маленькой комнате горели свечи, окно выходило на склон холма. Она, посидев, вздохнула:

-Папа будет доволен. Незачем расстраиваться, тебя бы все равно никогда не напечатали, какая

разница, под чьим именем это издается.

Она поднялась. Взяв с полки стопку тетрадей, исписанных ее мелким, четким почерком, девушка

ласково погладила переплет.

-Это я не отдам, - решила Ханеле. «Папа такого и не поймет, он талмудист, а не мистик».

«Спрятанная книга», - прочла она заглавие и рассмеялась: «Сказки. Это только на первый взгляд -

сказки, конечно».

Она подошла к зеркалу. Серые, большие глаза играли ледяными искрами, черные, заплетенные в

косы, волосы падали на плечи, скрытые глухим платьем.

Ханеле вспомнила красивое, строгое лицо мачехи, что исказилось в умоляющей гримасе. Лея

оглянулась и схватила ее за руку: «Ты ведь видишь, видишь, я знаю. Все знают! Скажи, что это

мальчик! Большой, здоровый мальчик!»

Девушка медленно ополоснула тарелку в ведре и стала вытирать ее холщовым полотенцем - они с

мачехой мыли посуду.

Она все молчала. Лея, наконец, раздула ноздри:

-Ты просто завидуешь. Тебе двадцать три, а тебя и не сватали еще ни разу. Кто захочет жениться на

сумасшедшей? Умрешь старой девой, попомни мое слово, - она положила руку на свой живот.

Ханеле горько спросила: «Господи, зачем ты так? Почему я все вижу, все?»

Девушка услышала шуршание бесконечного, зимнего дождя, и свой шепот: «Господи, я еще

маленькая. Дай мне просто поиграть, пожалуйста. У меня овечка есть».

Она незаметно отерла слезы рукавом платья: «Не говори дурного. Только хорошее, только

хорошее. Тогда все будут счастливы».

Мачеха, что-то бормоча, вышла из кухни. Ханеле, устало прислонившись к стене, повторила:

«Только хорошее».

Ханеле опустила свечу на стол. Открыв шкатулку, она достала записку от Моше.

-Милая моя сестричка, - читала она, - у меня все в порядке. Я устроился каменщиком, и

совершенно не голодаю. Хотя, от твоего печенья, конечно, не откажусь. Во все ешивы города мне

теперь путь закрыт, спасибо папе, но ничего - книги у меня есть, буду учиться сам. Если ты

согласна, я тебе буду посылать свои заметки, хотя я, по сравнению, с тобой - всего лишь школяр.

До нее донесся гневный голос отца: «Что значит - ты обручился? Ты должен жениться на дочери

рава Альфази, я тебе говорил! Немедленно выбрось из головы эту чушь!»

Моше спокойно отодвинул тарелку: «Мы дали друг другу слово, и через три года поженимся,

когда Элишеве будет шестнадцать. Я пока уйду из ешивы, - он поднял руку, увидев, как покраснел

отец, - буду заниматься по вечерам, а днем работать. Мне надо скопить денег на комнату, на

корабль до Ливорно и обратно. Мы хотим поставить хупу в Амстердаме, а потом приехать сюда».

С порога раздался звон посуды - мачеха выронила фарфоровое блюдо с курицей. Побледнев, Лея

выкрикнула: «Через мой труп! Через мой труп ты женишься на гойке, Моше Судаков! Ты, внук

Исаака Судакова! Они там все, - женщина поморщилась, - живут в скверне, в нечистоте!»

Моше поднялся и пожал плечами: «Я уберу. Не волнуйся так, мама, в твоем положении это

вредно. Мне двадцать лет, я сам могу решить, на ком мне жениться».

-Ты женишься на Дворе Альфази, - угрожающе сказал отец, тоже встав, - или ты мне больше не

сын. Она единственная дочь, наследница всего состояния…Ты видел их дом?

Моше взглянул на отца - они были одного роста, одинаково мощные, широкоплечие. Юноша

сочно ответил: «В постель я не с домом буду ложиться, и не с деньгами рава Альфази, дорогой

папа. Прости, - он усмехнулся, - я не сделаю тебя богаче, не получится».

-Пошел вон отсюда, щенок, - отец засучил рукав капоты: «Если у кого будет сын буйный и

непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей…»

-Всего хорошего, папа - холодно сказал Моше. Поцеловав мать в щеку, - Лея так и стояла с

опущенными руками,- юноша вышел.

-И папа велел не брать его ни в одну ешиву, - Ханеле спрятала записку и услышала с улицы голоса.

Она взяла подсвечник и подошла к окну - отец прощался с каким-то высоким, стройным юношей.

-Я его видела, - вспомнил Ханеле. «В синагоге, в щель в стене. Очень красивый. Интересно, кто

это?» Юноша взглянул наверх. Она, отпрянув, - горячий воск капнул ей на пальцы, - положила руку

на медальон.

Он был раскаленным, словно металл бросили в огонь.

-Вот, Я расплавил тебя, но не как серебро; испытал тебя в горниле страдания, - горько шепнула

Ханеле. Закрыв глаза, она склонила голову: «Пусть будет так».

Черные, мокрые стволы деревьев возвышались на склонах холмов. Снег таял на узкой, извилистой

дороге, что вела к низкому, простому каменному зданию. Ханеле поправила шаль на голове.

Отряхнув сапожки, она подняла глаза к голубому, яркому небу.

Метались, щебетали птицы, пахло свежестью и весной. Присмотревшись, она увидела на обочине

зеленую, молодую траву, и улыбнулась. Присев, девушка погладила длинными пальцами белый,

скромный цветок. Она услышала сзади себя робкий голос: «Здравствуйте».

Он стоял на пороге склепа. Ханеле, покраснев, распрямилась: «Здравствуйте, рав Нахман». Легкий,

прохладный ветер трепал подол ее длинного, по щиколотку, темного платья, шаль приоткрывала

начало черных, цвета воронова крыла, волос.

-Я еще тогда понял, ночью, что она красавица, - подумал Нахман. «Какие глаза - будто небо перед

грозой. И не замужем, хотя ей уже за двадцать. Конечно, какому мужчине хочется чувствовать себя

глупее жены. Она, по слухам, Талмуд наизусть знает. Наверняка, еще и Каббалу изучает, дед ее

был известным мистиком».

-Вы знаете, как меня зовут? - удивился он.

-Я спрашивала, - просто ответила Ханеле.

-Я вас в синагоге видела. Вы из России сюда приехали. А зачем вы пришли на могилу рава

Йонатана? - она показала рукой в сторону здания, - здесь же только незамужние и неженатые

молятся. Вы ведь женаты, - алые губы улыбнулись.

На стройной шее, закрытой глухим воротником платья, он увидел отсвет золотой цепочки.

-Я молился за других, - вздохнул Нахман, - я же цадик, у меня много своих хасидов. А вы? - он

внезапно понял, что краснеет.

-А я хочу выйти замуж, если на то будет Божья воля, - тихо сказала Ханеле.

-Говорят, же, кто тут помолится, тот через год уже будет под хупой стоять. Или даже раньше.

Простите, - она направилась внутрь. Нахман, отступил, пропуская ее: «Я вас подожду. Все же час

идти до города, а вы девушка, одна…»

Она задержалась на пороге и взглянула куда-то вдаль: «Все предопределено, рав Нахман, но

свобода дана Господом, а мир судится по благости. Помните это».

У нее были блуждающие, туманные глаза. Нахман вдруг спросил: «Вы же видите? Скажите - что? Я

слышал, у вас есть дар…»

-Дар, - повторила Ханеле. ЕЕ губы, на мгновение, искривились: «Все будет хорошо, - тихо добавила

она. Скользнув в тихую, с низкими, каменными сводами, комнату, где пахло воском, девушка

глубоко задышала.

-Нельзя, нельзя, - велела себе Ханеле. «Это не дурное. Он праведник, достойный человек, просто

ошибается. Нельзя, чтобы он был в заблуждении. Скажи ему. Так будет лучше».

Она достала из бархатного мешочка маленькую, в кожаном переплете, книгу Псалмов.

Раскачиваясь, прижимая ее к груди, Ханеле что-то зашептала.

Мужчина и женщина поднимались наверх, на склон холма. Ханеле остановилась и посмотрела на

черепичную крышу могилы, на долину вокруг:

-Через неделю Новый Год деревьев, папа проведет седер, - он всегда сюда ездит для этого, -

помолится на могиле рабби Шимона, и мы вернемся в Иерусалим. А потом и Пурим, - она ласково

улыбнулась.

Они молчали. Нахман, сцепив пальцы, не глядя на нее, спросил: «Так что вы видели? Я не боюсь,

не надо от меня ничего скрывать. Пожалуйста…»

-Вы хотите уехать отсюда с амулетом, - Ханеле потянула цепочку. Он внезапно отшатнулся - солнце

вышло из-за туч, золото сверкнуло яростным блеском. Нахман услышал отдаленный раскат грома.

-Нельзя, - грустно сказала она.

-Когда-то давно…еще ребенком, после смерти моего деда, я пообещала, что никогда, никому не

отдам его вторую половину. Это опасно, и вообще…, - она повела рукой в воздухе. «Не надо, рав

Нахман, - девушка медленно двинулась наверх, - вы не Мессия, и никогда им не станете. Но у вас, -

Ханеле повернулась, - будет много хасидов. Очень, много».

Она закрыла глаза и увидела толпы людей, свечи, окружающие саркофаг, услышала гул голосов.

Ханеле добавила: «Вы навсегда останетесь их цадиком, рав Нахман. Весь мир, это как один узкий

мост. Надо пройти по нему и ничего не бояться».

-Как я могу подумать, что обману ее? - спросил себя Нахман. «Она же пророк, словно в старые

времена».

На вершине холма он остановился: «Спасибо вам. Я не боюсь, нет. А вы…- юноша замялся, - вы

разве не знаете, выйдете вы замуж, или нет? Ведь если вы видите все о других…»

-Не все, - поправила его Ханеле.

-Бывает, что и не вижу, рав Нахман. А про себя, - она усмехнулась, - вы, этого, наверное, не

читали. Я читала, хоть и запрещено. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно,

тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно, как я познан - у нее был

низкий, скорбный голос. Нахман, пораженно, спросил: «Откуда это?»

-Неважно, - отмахнулась девушка.

-Как сквозь тусклое стекло, - повторила она. «Господь мудр, рав Нахман - если бы я увидела все, я

бы, наверное, не захотела больше жить. А так, - она развела руками, - когда придет Мессия - я

познаю. Но тогда уже будет не надо, - она весело, звонко рассмеялась.

- Бен-Азай глянул - и умер; Бен-Зома глянул - и повредился в уме…- пробормотал Нахман. Она все

улыбалась - легко, мимолетно:

-Я там была. В Пардесе. И дед мой был, и еще несколько человек. Но вам ничего не расскажу, это

запрещено. Пойдемте, - она вздохнула, - мне еще надо папе обед в ешиву отнести.

Он шел за ней, потрясенно глядя на стройную спину, на высоко поднятую, укрытую шалью голову, -

косы разметало ветром. Нахман сказал: «Вы, наверное, Шхина, Божественное присутствие на

земле. Наш сын мог бы стать Мессией, Хана».

Девушка повернулась. Подняв руки, она выставила вперед ладони:

-Я не Шхина. Вы не Мессия. А наш сын…., - она не закончила. Потянувшись, - он был выше, -

погладив его по щеке, Ханеле шепнула: «Мир судится по благости, рав Нахман. Не надо делать

того, что принесет страдания другим».

-Не будет страданий, - уверенно отозвался Нахман. Обняв ее, он поцеловал прохладные, сухие

губы: «Не будет».

Ханеле лежала, вытянувшись на узкой кровати, глядя в беленый потолок своей комнаты.

-Не надо, Господи, - попросила она, помотав головой. Она слышала детский плач, видела

изможденную, старую женщину, что сидела, прислонившись к стене, слышала плеск воды.

Поежившись, обхватив плечи руками, девушка шепнула: «Холодно, Господи, как холодно. И

глубоко. Нет спасения, нет». Ханеле перевернулась на бок и,- сама того не ожидая, - улыбнулась:

«Хоть братик мой будет счастлив».

Она вспомнила, как Моше, прислушался к шагам за стеной: «Мама на рынок пошла. Ты только не

говори родителям, я их как-нибудь…- юноша помолчал, - подготовлю».

-Не скажу, конечно, - Ханеле закрыла том Талмуда и покусала перо: «Ты не боишься? Вы один раз

виделись всего. И то, когда детьми были. Вдруг она изменилась?»

Моше уверенно положил ладонь на связку писем:

-Элишева самая лучшая. У нас все будет хорошо. Ее родители согласны. Хотя, конечно, они сначала

не хотели, чтобы мы на Святой Земле жили. Но она их переупрямила. Дядя Иосиф, сама знаешь,

майор во французской армии. Еврей, - со значением прибавил Моше, - и офицер. Может быть, он

генералом станет. У нас тоже, - он повел рукой в сторону двора, - будет своя армия, еврейская.

-Будет, - рассеянно согласилась Ханеле. «Не сейчас, конечно. Мы с тобой этого не увидим».

Моше помолчал: «Никогда тебя об этом не просил….»

Ханеле усмехнулась. Вставая, убирая Талмуд, девушка поцеловала его рыжую голову. «У вас все

будет в порядке, мой милый».

-А у папы с мамой? - Моше посмотрел на нее.

Она не ответила. Прибрав на столе, Ханеле посмотрела на часы: «Пойдем, провожу тебя до

ешивы, и заодно папе поесть отнесу».

-Хорошо, - повторила Ханеле. Девушка насторожилась - в ставню ударил камешек. Она спустилась

вниз, как была, в одних чулках, и подняла засов.

На нее пахнуло морозным воздухом. Нахман оглянулся: «Они все там за столом. Еще часа два

просидят, а то и больше. Не бойся, не бойся, пожалуйста…, - он стал целовать ее. Ханеле,

прижавшись к нему, потянув его в переднюю, - захлопнула дверь.

-Так вот как это бывает, - подумала она, очутившись в своей спальне, опускаясь на кровать. Ставни

были закрыты, в кромешной темноте колебался крохотный, слабый огонек свечи.

-Я вернусь, - слышала она шепот Нахмана. «Вернусь в следующем году, обязательно…, Разведусь с

женой. Мы еще детьми поженились, мы друг друга никогда не любили…, Вернусь и женюсь на

тебе, Ханеле, моя Ханеле…, И всегда, всегда, буду гордиться тобой».

Она плыла, пытаясь вынырнуть из тусклой воды, пытаясь разглядеть - что перед ней, задыхаясь.

Потом вокруг нее забили молнии, вода стала ясной - на единое мгновение. Ханеле, увидев,

закричав: «Нет!», почувствовала на губах соленый вкус.

-Ты плачешь…- раздался нежный голос. Он целовал ее, - тихо, взволнованно дыша, едва касаясь ее

губ. «Спасибо тебе, спасибо…»

Ханеле чуть двинулась. Ощутив легкую боль, оправив платье, девушка устроила растрепанную

голову на его руке.

-Расскажу тебе что-то, - сказала она, и начала - таинственным, низким голосом:

- Это история про царя, у которого были шесть сыновей и одна дочь. Дорога была ему эта дочь,

он очень любил ее и часто играл с ней. Как-то раз были они вдвоем, и рассердился он на нее.

И вырвалось у отца: «Ах, чтоб нечистый тебя забрал!». Ушла вечером дочь в свою комнату, а

утром не могли ее нигде найти. Повсюду искал ее отец и крепко опечалился из-за того, что она

пропала. Тогда первый министр царя, увидев, что тот в большом горе, попросил, чтобы дали

ему слугу, коня и денег на расходы, и отправился искать царевну…

Она говорила. Нахман, гладя ее по голове, целуя влажные глаза, слушая о странствиях министра,

улыбнулся: «Это про Шхину и еврейский народ».

Ханеле ласково провела рукой по его лицу :

-У меня их много, я сижу с детьми бедняков, веселю их, сказки сами собой складываются.

Она поднялась и достала из сундучка стопку тетрадей:

-Возьми. Я их все равно никогда не издам, а тебе, может быть, удастся. Называется «Спрятанная

книга», но ты можешь дать свое имя, конечно.

Он приложил ее ладонь к щеке: «А я ведь еще что-то напечатаю, да?»

Ханеле кивнула: «Напечатаешь. И сожжешь - тоже. Я иногда пишу кое-что, и сразу же сжигаю.

Просто потому, что еще время не пришло».

Нахман поднялся. Обняв ее, он почувствовал на ее груди, под платьем - пронзительный жар

металла.

-Это с тех пор, как я тебя увидела, - просто сказала Ханеле. «Никогда еще такого не было…- она

хотела продолжить, но, осеклась: «Неважно». Нахман положил руку туда, где висел амулет, и

услышал ее шепот: «Ты придешь завтра?»

-Приду, - ответил он, вставая на колени, прижимаясь головой к ее ногам. Они молчали, не

отрываясь друг от друга, слушая свист зимнего ветра за окнами маленького дома.

Часть пятая

Святая Земля, лето 1798 года

Теплый ветер завивал пыль, высокое, ясное небо простиралось над Иерусалимом. Кладбище

уходило вдаль - рядами бесконечных, серых камней. Аарон посмотрел на чистую, прибранную

могилу. «Ева, дочь Александра Горовица, - он мог бы и с закрытыми глазами написать эти

прихотливые, изогнутые буквы. Он перевел глаза на яму, что была вырыта рядом, и почувствовал,

как кто-то трогает его за плечо: «Рав Горовиц…»

-Да, - сказал Аарон. «Да, конечно».

Он откашлялся и начал читать кадиш. Тело лежало на носилках, скрытое саваном.

-Маленькая, какая маленькая, - подумал он. На холсте уже виднелась легкая пелена мелкого песка.

Он читал и вспоминал ее лихорадочный, измученный шепот: «Аарон…., Позаботься о девочках, я

прошу тебя…, Дай, дай мне его…, С ним все хорошо?»

-Да, - кивнул Аарон, не желая вспоминать синеватое, крохотное тельце и то, как акушерка развела

руками: «Не дышит, рав Горовиц. Да и дышал всего мгновение». Дина с усилием улыбнулась.

Рухнув на постель, женщина потеряла сознание.

-Мальчик, - пронеслось у него в голове. «Она так хотела мальчика. Он там, - Аарон взглянул на

носилки, - вместе с ней».

Он вспомнил, как, вернувшись из Америки, они с женой сидели под гранатовым деревом.

Батшева Батшева бойко ковыляла за собакой. Дина рассмеялась, и положила его руку себе на

живот:

-На нашей хупе Ханеле мне напророчила, что у нас будет семеро детей, рав Горовиц.

Она лукаво подняла бровь. Аарон, потянувшись, поцеловал ее: «Когда?»

Дина положила ему голову на плечо и хихикнула: «По-моему, с той поры, как мы Гибралтар

проходили, два месяца назад. Так что жди, в следующем году».

-Жди, - горько повторил он, бросая в могилу сухую, иерусалимскую землю. «Три раза она не

доносила, а четвертый…., - он постоял, глядя вниз. Повернувшись, пройдя между двумя рядами

мужчин в черных капотах, Аарон услышал их шепот: «Пусть утешит тебя Господь среди тех, кто

скорбит в Сионе и Иерусалиме».

Он шел, склонив уже поседевшую голову. Вымыв руки у ограды кладбища, Аарон увидел дочерей.

Девочки стояли внизу, на дороге к город. Рахели держала за руку плачущую Малку. «Ханеле там, -

понял Аарон, - Батшеву обнимает. Бедное дитя, всего восемь лет, так горевала, так горевала.

Господи, дай ты мне сил на ноги их поставить. Рахели уже семнадцать, скоро замуж выйдет…

Малка хорошая девочка, будет мне помогать».

Рахели посмотрела на сгорбленные плечи отца. Вытерев слезы с темных глаз сестры, девушка

погладила ее по белокурым косам: «Батшева, побудь с папой, приведи его домой. Надо на стол

накрывать, - вздохнула она. Рахели привлекла к себе Малку, целуя темные волосы над высоким,

белым лбом.

-Мы с мамой Леей все сделаем, милая, - Ханеле коснулась ее плеча. «У вас теперь шива.

Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь».

-Люди будут приходить, - Рахели скомкала в длинных пальцах мокрый носовой платок. «Ханеле,

спасибо, спасибо, вам…, Пусть госпожа Горовиц отдохнет, ей рожать скоро…»

-Через два месяца, - рассеянно сказала Ханеле, глядя наверх, на кладбище. Она увидела рыжую

бороду. Полы черной капоты отца трепал ветер. Он все не отводил взгляда от девушек. Аарон и

Батшева медленно шли по дороге. Ханеле обняла старшую дочь Горовицей: «Сразу в гостиную

идите. Я вам принесу поднос и Батшеву уложу. Она устала, бедное дитя».

Рахели посмотрела ей вслед: «Сияет вся. Даже румянец на щеках появился. И поправилась,

немного, но ей идет. Она все-таки слишком худая была зимой. Интересно, когда ее уже

высватают?»

Отец и Батшева поравнялись с ними. Аарон взял дочерей за руки. Они, держась друг за друга,

молча, направились к Яффским воротам.

Караван мулов подошел к городским стенам. Погонщик-араб, цокнув языком, остановив их,

сказал высокому, рыжеволосому юноше, на гнедом жеребце: «Иерусалим, господин». У молодого

человека были веселые, серо-зеленые глаза. Он, ловко спрыгнув на землю, оправив свой темный

сюртук, прошептал: «Иерусалим…»

Он вдохнул запах пряностей, услышал шум базара. Взяв старую, кожаную суму, юноша

поклонился:

-Спасибо и вам. Пусть дарует вам Всевышний безопасные дороги и успех в торговле.

Погонщик проводил его глазами: «Кяфир, а какой у него арабский язык! Будто мулла в мечети,

говорит».

Пьетро огляделся и вздохнул:

-Храм Гроба Господня…Могила Богоматери, там папа рядом похоронен…, Кладбище еврейское, на

Масличной горе, там мама…Господи, неужели я здесь? Все церкви обойти, съездить на реку

Иордан, в Вифлеем,… - он перекрестился. Вскинув суму на плечо, Пьетро достал из кармана

сюртука письмо.

Юноша вспомнил смешливый голос своего кембриджского наставника, профессора Карлайла. В

библиотеке пахло хорошим табаком и старой бумагой, за окном лил весенний, свежий дождь.

Карлайл потянул к себе чернильницу с пером и почесал в бороде:

-Дам тебе записку к моему однокурснику, отцу Бьюкенену. Он сейчас как раз должен быть в

Иерусалиме. Он мне писал оттуда. Только смотри, - Карлайл затянулся сигарой, - как бы он тебя в

Индию не сманил. Бьюкенен туда миссионером едет. У тебя даже родственники там какие-то есть,

в Бомбее, я помню. Святой отец за тобой присмотрит, пока ты на Святой Земле будешь.

Пьетро широко улыбнулся: «Не сманит, профессор. Я не хочу быть миссионером, хоть это и

почетная стезя. Я хочу…»

Карлайл посыпал чернила песком и повел в воздухе сигарой: «Знаю, слышал. Хочешь принять сан

и стать священником в бедном приходе на севере. Среди фабричных рабочих. Пьетро, - он

стряхнул пепел в расписное, китайского фарфора, блюдце, - я тебе это тем годом говорил, как ты в

Геттинген уезжал, и сейчас скажу…- он вздохнул. Порывшись на столе, Карлайл взял какие-то

бумаги.

-Вот, - наставник помахал письмом, - профессор Эйнгхорн, у которого ты учился в Германии.

«Лучший студент, может стать отменным ориенталистом, прекрасные способности к языкам. У

меня люди, что пять лет арабский с ивритом учили - не знают их так, как ты. А вот профессор Уайт,

из Оксфорда…, - Пьетро покашлял. Карлайл раздраженно спросил: «Что?»

-Я обещал, - просто сказал юноша. «Обещал Иисусу, что приму сан. Как мой покойный отец».

-Ради Бога, - Карлайл поморщился, - у половины гебраистов есть сан. Мне будет, очень жаль, если

ты оставишь научную карьеру ради того, чтобы причащать умирающих от пьянства и чахотки

ткачей, Пьетро. Тем более, - он поднял бровь, - у меня есть связи в министерстве иностранных дел.

Им всегда нужны люди с отменным арабским языком. Турецкий ты тоже выучишь, с твоими

способностями…

Пьетро вздохнул:

-Если бы я хотел пойти на государственную службу, профессор, я бы это сделал. У моей семьи тоже

есть связи. Иисус не заповедовал нам покидать больных и страждущих ради дипломатических

постов, или университетских кафедр. Не будем больше об этом, прошу вас.

-Упрямый пень, - почти нежно пробормотал Карлайл, глядя на высокого, широкоплечего юношу.

«Тогда езжай, - он рассмеялся, - хоть языки будешь практиковать. Услышишь новые слова,

-записывай».

-Обязательно, - радостно отозвался Пьетро.

Пьетро хмыкнул, глядя на письмо: «Отец Бьюкенен - это потом. Надо сначала почту по адресам

разнести, у меня целая связка. Моше увидеть, он три года уже ничего не писал. Хотя как

напишешь, - Пьетро пожал плечами, - целая история с этой войной на континенте. От Кардозо мы

и то - окольными путями весточки получаем».

Он углубился в узкие улицы еврейского квартала. Сверившись с записной книжкой, юноша

остановился перед скромной, деревянной дверью. Старик, что открыл ее, недоуменно посмотрел

на Пьетро. Тот вежливо сказал на иврите: «Я бы хотел видеть рава Судакова, господин».

Темные глаза заблестели смехом. Старик махнул рукой: «Рав Судаков здесь больше не живет, к

ешиве давно переехал. Пойдете к Стене, там увидите. Один из самых богатых домов в

Иерусалиме».

Пьетро поклонился захлопнувшейся двери: «Заодно к Стене схожу, интересно же». Он спустился

по широким ступеням и увидел маленькую площадь. Было тихо, из открытых окон каменного

здания доносился размеренный гул голосов. Рядом, за стеной, возвышался крепкий особняк,

трехэтажный, под новой крышей. Пьетро постучал медным молотком в калитку. Ему открыла

красивая, заметно, беременная женщина, в просторном, темном платье, и плотно намотанном на

голову платке.

-Я бы хотел видеть рава Судакова, - повторил Пьетро. «Меня зовут…»

-Он в ешиве, - недружелюбно прервала его Лея. «Какой-то гой, - подумала она, - наверняка из

родственников Авраама. Он им не пишет. Зачем этот сюда явился? В дом его не пущу, и смотреть

на него нельзя. Ребенок должен видеть только чистые, кошерные вещи, а не скверну».

-А Моше? - еще успел спросить Пьетро. Женщина, отрезав: «Моше тут больше не живет», -

закрыла калитку.

-Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу

им от входа в шатер и поклонился до земли, и сказал: «Владыка! если я обрел благоволение пред

очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и

отдохните под сим деревом», - смешливо пробормотал юноша. Пьетро взглянул на ешиву: «Ладно,

это потом. Надеюсь, Горовицы меня не выгонят».

Он зашагал дальше. Оказавшись на пустой, совсем маленькой улочке, оглянувшись, юноша

почесал в голове: «Кажется, это здесь. Только странно, дверь открыта».

Пьетро заглянул внутрь - в сумраке были слышны чьи-то приглушенные голоса. Пахло свежим

деревом, какими-то цветами. Он, покашляв, позвал: «Господин Горовиц!»

-Проходите, - раздался женский голос. Она появилась из полутьмы - маленькая, ладная, в темном,

строгом платье. Светлые косы падали на плечи. Огромные, голубые, заплаканные глаза взглянули

на него. Девушка недоуменно спросила: «Кто вы?».

-У них горе, - понял Пьетро. «Господи, неужели умер кто-то? Какая красавица, я и не видел никогда

таких девушек».

-Пьетро Корвино, - пересохшими губами сказал он. «Я ваш кузен, из Лондона. Мне нужен

господин Аарон Горовиц. Извините, если я не вовремя…»

Рахели вскинула голову - у него было доброе, мягкое, красивое лицо, серо-зеленые глаза ласково

смотрели на нее. Она всхлипнула: «Я Рахели, его старшая дочь, господин Корвино. Папа спит. Он

устал и плохо себя чувствует. Мы только что похоронили маму, - Пьетро с ужасом увидел, как по ее

белой щеке ползет слезинка.

-Госпожа Горовиц, - он напомнил себе: «Нельзя ее касаться, нельзя. Господи, я бы так ее хотел

обнять, утешить…».

-Госпожа Горовиц, мне очень, очень жаль, - Пьетро поклонился. «Простите, пожалуйста. И,

конечно, я все сделаю…»

Вторая девушка, - лет тринадцати, темноволосая, перевесилась через перила:

-Я Батшеву переодела, теперь она гулять хочет. Ханеле ушла, ей еще к бедным надо, а госпожа

Сегал только к ужину появится, для мужчин готовить. Она кого угодно своим нытьем изведет,

Рахели.

Старшая сестра неловко улыбнулась: «Это наша младшая, Батшева. Вы простите, ей восемь лет,

она на улицу хочет, а нам нельзя...»

-Я знаю, - Пьетро вздохнул.

-Вам можно выходить из дома, только когда шива закончится. Вот, - он порылся в своей суме и

достал пакет. Пьетро положил его на сундук, что стоял в передней: «Это письма вам, из Лондона,

из Америки…Я могу погулять с Батшевой, госпожа Горовиц, - он покраснел. «Если вы мне

доверяете…»

-Я хочу, - раздался звонкий голос сверху. Белокурая девочка спустилась по лестнице и протянула

Пьетро ладошку: «Хочу с ним».

Рахели слабо улыбнулась: «Если вас это не обременит, господин Корвино…»

-Меня ничто не может обременить, - просто ответил Пьетро, - знайте, что мое время

принадлежит вам.

Он присел и оправил холщовый передник Батшевы: «Ты знаешь, как пройти к Стене?»

Девочка выразительно закатила темные, большие глаза и потянула его на улицу: «Кто же не знает?

Сейчас я все покажу».

Они уже заворачивали за угол, как Батшева вздохнула: «У нас теперь нет мамочки Дины. А у тебя, -

она посмотрела на Пьетро, - есть мама?»

-Нет, - ответил он. «И я ее не помню. И отца у меня нет, милая».

-Бедный, - сочувственно сказала Батшева, сжав его руку. Она оживилась: «Пойдем».

Пьетро оглянулся , но дверь дома Горовицей уже захлопнулась. Все время, пока он шел к Стене, он

видел перед собой ее глаза - огромные, лазоревые, полные слез. «Господи, - попросил он, - сделай

так, чтобы ей было легче. Пожалуйста, прошу тебя. Хотя бы немного».

Он прошептал, неслышно, одним дыханием: «И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они

показались ему, как несколько дней, потому что он любил ее».

-Как несколько дней, - напомнил себе Пьетро. Встряхнув рыжей головой, юноша понял, что

улыбается.

Большие часы красного дерева медленно тикали на стене. Лея внесла фарфоровую супницу и

робко присела напротив мужа: «Авраам...Ханеле уже двадцать три года...»

Он молчал, просматривая какие-то документы, делая в них пометки. Лея налила суп и нарезала

свежую, еще горячую халу: «Может быть, ее выдать замуж в Польшу..., Там ведь не знают...»

-Не знают, - он отодвинул бумаги, и, принялся за еду: «Не знают. Нет, знают, вот, - он похлопал

большой рукой по столу, - оказывается, Виленский Гаон в прошлом году, перед своей смертью,

собрал свою переписку с моей дочерью. Я только сейчас получил этот пакет».

-Да как она смела! - ахнула Лея. «Она, женщина, писала незнакомому мужчине..., Авраам, это ты

виноват, сказано же: «Кто учит свою дочь Торе, тот учит ее разврату!». Зачем ты ей позволял…, - он

посмотрела в холодные, серые глаза мужа и осеклась.

-Эти письма я сожгу, - ответил Степан. Он вздохнул про себя: «Нельзя ее выдавать замуж. Она

начнет рожать, ухаживать за детьми..., О книгах придется забыть. Мне всего сорок шесть, будет

странно, если я прекращу писать. Ладно, Ханеле и не хочет замуж, кажется. Вот и хорошо».

-Я все устрою, - улыбнулся он и посмотрел на живот жены: «Все в порядке?»

-Да, - ласково ответила Лея. Ночами, после того, как муж уходил на свою кровать, она лежала,

положив руки туда, где был ребенок, чувствуя его движения: «Мальчик мой…, Мой Исаак..Ты

будешь великим мудрецом, я знаю, я чувствую..Как твой дед».

Она принесла мясо. Степан, искоса поглядел на нее: «Ей сорок шесть, она может не пережить

родов. Женюсь на старшей дочери Горовица. Она недурна собой, и мать ее была плодовитой. Мне

нужны сыновья, а того мерзавца я больше и видеть не хочу».

Лея все молчала. Только потом, убирая со стола, она, нерешительно, проговорила: «Госпожа Сегал

сказала мне, что видела Моше..., Он на стройке работает, - Лея помялась. Выдохнув, покраснев,

она добавила: «В квартале у гоев. Авраам, как же так, а если он...- женщина не закончила, и ее

губы задрожали. «Мы ведь даже не знаем, ходит ли он в синагогу...»

-Ходит, - хмыкнул Степан, складывая бумаги, потянувшись за молитвенником. «К нам в Бейт-Эль я

его пускать не велел - ни в ешиву, ни в синагогу. Другие ешивы тоже перед ним двери закрыли. Он

в синагоге Ари стал молиться, напротив нашего бывшего дома. Там старики собираются, с ними

уже ничего не сделаешь». Он вздохнул и начал читать благословение после еды.

-Не вспоминай о нем, - коротко велел он Лее. Степан принял от жены капоту. «Тем более, если он

женится на той развратнице..., Я видел в Европе - они не соблюдают кашрут. Мать ее, наверняка,

не ходила в микву..., - он нежно погладил Лею по щеке: «У нас будет другой сын, милая. Я сегодня

поздно - заседание суда».

Он прикоснулся к мезузе и вышел. Лея, глядя ему вслед, улыбнулась: «И не упоминай об этом гое,

он больше сюда не вернется».

Женщина оглядела чистый, ухоженный двор . Она блаженно, спокойно подставила лицо теплому

солнцу начала лета.

Ханеле прислонилась лицом к нагретым камням Стены. Глубоко вздохнув, девушка зашептала

Псалмы.

-Надо уезжать, - велела она себе. «К осени все станет заметно. Нельзя тут оставаться. Даже если я

отправлюсь в Цфат, - меня все знают, папе расскажут».

Она вздрогнула - кто-то прикоснулся к ее юбке. «Праведница, - услышала она жалобный, женский

голос, - святая душа..., Ребеночек мучается...»

Маленькая, худенькая женщина в бедном платье, стояла, держа на руках хныкающую девочку, с

покрытым какими-то язвами личиком. Ханеле увидела стройную девушку в скромном, свадебном

платье, услышала крики «Мазл тов!» и улыбнулась.

-Все будет хорошо, - тихо сказала она, беря ребенка, прижимая его к себе. Девочка тут же

успокоилась и положила голову ей на плечо.

Ханеле покачала ее. Достав из бархатного мешочка серебро , она незаметно вложила монеты в

руку женщины. «Сходите к врачу, - попросила она, - не бойтесь».

-Нет еврейских докторов, а к турку - нескромно, - испуганно ответила женщина. «Я ведь вдова...»

-Выберите жизнь, - напомнила ей Ханеле. Она погладила голову девочки: «Господь да

благословит Ривку, дочь Шмуэля, и пусть она растет для Торы, хупы и добрых дел».

Вдова приняла дочь и благоговейно сказала: «Вы ведь даже не знали, как ее зовут...»

Ханеле ничего не ответила. Улыбнувшись, она показала рукой в сторону еврейского квартала: «Вы

приходите к нам, перед шабатом. Получите припасы на неделю, и горячий обед».

Она опустила голову:

-А если к нему? Нет, понятно, что мы долго не увидимся. Господь послал мне такое испытание и

надо его вынести. У Моше денег просить нельзя, он сам копит.

Ханеле усмехнулась: «Хорошо, что я Талмуд знаю, а то бы, наверное, и не поняла - что со мной

происходит, Лея никогда об этом не говорила. Нескромно, - Ханеле нащупала бархатный мешочек

в кармане платья: «Из Яффо ходят корабли в Одессу. Там буду полы мыть, убираться - не пропаду.

Потом доберусь до гор и буду жить, как Баал Шем Тов, одна. Буду писать, и воспитывать сыночка».

Она знала, что это сын. Но в тусклом стекле она видела чью-то свадьбу, слышала крик ребенка и

плеск воды. Глядя на мачеху, она видела то, что заставляло ее отворачиваться, закрывать глаза и

просить, как в детстве: «Господи, не показывай это мне, я еще маленькая».

Она смотрела на девочек Горовиц и слышала треск выстрелов, и женский крик. Ханеле стояла у

могилы, вырытой на незнакомом, с зеленой травой, кладбище, она видела человека, не похожего

на человека - искалеченного, покрытого шрамами, сгорбленного.

Ханеле вздохнула и твердо повторила: «Осенью».

Она прошла через толпу - женщины тянули руки, стараясь прикоснуться к ней. Ханеле заметила

высокого, рыжеволосого молодого человека, в темном сюртуке. Он стоял, держа за руку Батшеву

Горовиц. «Как он на Моше похож, - улыбнулась Ханеле. «Это Пьетро, тот мальчик, с которым они в

Венеции встречались. Они писали друг другу».

Ханеле прикрыла глаза ресницами.

-Тепло, - поняла она. «Ничего, кроме тепла. Дети, много детей, девочки и мальчики. Какой же он

счастливый, совсем, как Моше».

-Тетя Ханеле! - Батшева подбежала к ней. «Это господин...»

-Господин Корвино, - он поклонился: «Какая она красивая, мне тетя Марта говорила... Но Рахели

все равно..., - он почувствовал, что краснеет. Девушка, взглянула на него дымными, серыми

глазами: «Как несколько дней, Пьетро, как несколько дней...»

-Вы знаете, как меня зовут? - удивился юноша. Ханеле хихикнула: «Я многое знаю. Но о том, как

вас зовут, мне Моше рассказывал. Пойдемте, - она взяла Батшеву за руку, - отведем младшую

Горовиц домой. Я вам покажу, где Моше работает».

По дороге они молчали. Батшева болтала, а Пьетро горько думал: «Не увижу, наверное, Рахели.

Хотя почему не увижу? Мне надо на могилу мамы сходить, господин Горовиц знает, где она. У них

траур, ему работать нельзя, и дочерям тоже. Приду к ним, помогу по дому. Даже если я ей не

нравлюсь - все равно, так будет правильно».

Батшева попрощалась с ними и забежала в приоткрытую дверь дома. Ханеле, рассматривая

Пьетро, заметила: «Нравитесь».

-Откуда вы? - изумился юноша. Ханеле усмехнулась: «Я вам говорила - я многое знаю. Например,

у вас в суме письма лежат, от наших родственников. Сейчас у Моше как раз обед - все вместе и

почитаем. Он в христианском квартале работает, там и живет, - Ханеле кивнула на север.

Они завернули за угол. Пьетро осторожно сказал: «Я у вас дома был..., Это ведь госпожа Судакова,

да?»

-Моя мачеха, - вздохнула Ханеле. «Ей...- она помолчала, - рожать через два месяца, она волнуется.

Моше дома не живет, потому что с родителями поссорился, из-за невесты. Они с Элишевой

Мендес де Кардозо обручились, через три года поженятся, в Амстердаме». Она указала на арку:

«Нам сюда».

Они прошли на низкую, каменную, узкую улицу. Пьетро, оглянувшись, замер.

-Это виа Долороза, - тихо сказал он. «Крестный путь Иисуса». Ханеле только улыбнулась:

«Пойдемте».

Они проталкивались через толпу, обходя нагруженных мулов. Ханеле постучала в неприметную

калитку: «Это монастырь, францисканский. Он здесь один, турки не очень-то жалуют христиан.

Однако отремонтировать разрешили, и то хорошо».

Внутри было тихо, прохладно, вокруг маленького дворика лежали аккуратно сложенные камни и

новая черепица. Сверху, с крыши, доносились голоса рабочих. Высокий, широкоплечий юноша в

холщовой куртке перегнулся вниз, и помахал рукой: «Сейчас спущусь!»

Он ловко скользнул по веревке во двор и раскрыл объятья: «Пьетро! Ты с Венеции совсем не

изменился, возмужал только».

-Как братья, - подумала Ханеле, глядя на них. «И волосы одинаковые, и повадки. Даже говорят

они, похоже. Пьетро отлично святой язык знает, им с Рахели легко будет подружиться, - она

почувствовала, что улыбается и сердито сказала: «Обед! Если бы я не пришла, Моше, ты бы опять

всухомятку ел».

-Я рядом живу, - Моше поправил кипу на запыленных волосах и крикнул по-турецки: «Перерыв,

ребята!»

В крохотной, чисто выбеленной комнате не было ничего, кроме тюфяка на полу, и книг, сложенных

в стопки вдоль стен. Ханеле разожгла вделанный в стену очаг. Поставив на треногу старую, медную

сковороду, девушка засучила до локтей рукава платья: «Рассказывай, Пьетро. Я баклажаны

пожарю, с лепешками съедим. Мой брат еще не зарабатывает на курицу каждый день».

-Я откладываю, - обиженно сказал Моше. Устроившись на тюфяке, - он был в шароварах и

пропотевшей рубашке, юноша повторил: «Рассказывай».

Они сидели вокруг грубого блюда. Ханеле, наконец, вытирая пальцы холщовой салфеткой,

улыбнулась: «У всех дети. И у дяди Теодора, и у тети Марты, и у Констанцы. Это хорошо. Дядя

Аарон после шивы тебя отведет на могилы, так что не волнуйся». Она посмотрела на окно:

-Мне домой пора. Я каждое утро у Стены молюсь. Ты меня там сразу найдешь, если что-то надо

будет, - она со значением посмотрела на Пьетро и тот покраснел. «Была, не была, - решил юноша.

«Завтра приду туда и передам ей записку, для Рахели. Вдруг..., - Ханеле поднялась и поцеловала

брата: «Не провожайте».

Моше быстро прибрал в комнате: «Твоего отца Бьюкенена я знаю. Он со мной английским

занимается. Он неподалеку живет, так, что я тебя туда доведу».

Юноши вышли на Виа Долороза и Пьетро сказал: «Не верю, что я здесь, Моше…, Здесь Иисус

ходил..., Как вы тут живете?»

-Кроме него, - добродушно рассмеялся Моше, - здесь ходили царь Давид и царь Соломон. Ничего,

- он потрепал Пьетро по плечу, - привыкнешь. В пятницу я полдня работаю, из-за Шабата. Покажу

тебе Эйн Керем, там...

-Родился Иоанн Креститель, и дева Мария встретилась с Елизаветой, - Пьетро остановился и

закрыл глаза. «Господи, - тихо сказал юноша, - спасибо тебе, спасибо, что ты дал мне дожить до

этого времени».

-У нас тоже такое благословение есть, - усмехнулся Моше. Они направились вниз по Виа Долороза,

к храму Гроба Господня.

Рахели поворочалась в кровати. Приподнявшись на локте, она посмотрела на сестер - девочки

спокойно спали в обнимку. «Батшева плачет вечером, - грустно вспомнила девушка, - папа ее

утешал сегодня, рассказывал, как он в джунглях жил, о ягуарах, о змеях…, Вроде успокоилась».

Она поднялась. Оглянувшись, Рахели взяла с табурета свое платье - записка была в кармане.

Девушка вспомнила загадочную улыбку Ханел. Та, протянув сложенную бумагу, шепнула ей:

«Ответ можешь через меня передать».

-Да от кого это? - удивилась Рахели, но старшая девушка только приложила палец к губам и

покачала головой.

Рахели спустилась вниз и осторожно открыла дверь в сад - трава была еще теплой. Над

Иерусалимом простиралось огромное, наполненное звездами небо. Легкий ветер шелестел

листьями гранатового дерева. Она присела на деревянную, резную скамейку. Подобрав под себя

ноги, Рахели пристроила рядом свечу.

-Дорогая госпожа Горовиц, - читала она ровные, красивые строки. «Я не смею называть вас иначе,

хотя, конечно, был бы счастлив, если бы когда-нибудь мог произнести ваше имя. Госпожа Горовиц,

- перо остановилось, - пожалуйста, знайте, что нет у вас более преданного слуги, чем я.

Пожалуйста, если я, хоть что-то могу для вас сделать..., - видно было, как он запнулся. «С

искренним уважением, Пьетро Корвино».

Внизу, другим, торопливым почерком, было написано: «Никогда себе не прощу, если не скажу

этого, никогда. Это царь Соломон говорил, прекрасной Суламифи, а я говорю вам, Рахиль: «Как ты

прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, очи твои - очи голубиные».

Она положила записку на колени - сердце колотилось, глухо, взволнованно. Рахели вспомнила

смешливый голос матери: «Познакомились мы с папой очень просто - он меня на улице увидел. И

прислал записку, с Ратонеро. Там была песня, сефардская, - Дина прикрыла голубые глаза: «Роза

цветет в мае, а моя душа томится от любви к тебе». И мы встретились, это дядя Иосиф и тетя Сара

устроили. Там папа мне во всем и признался».

Рахели так и застыла - с руками, измазанными тестом.

-С первого взгляда? - удивленно спросила она.

- Угу, - Дина облизала палец: «Сахара достаточно, давай миндаль толочь».

-Так разве бывает?- все не отставала Рахели.

-Еще как, - пожала плечами мать. «Вот придет оно к тебе - сразу узнаешь».

Рахели вспомнила его серо-зеленые глаза, его ласковый голос. Прижав письмо к щеке, тихо плача,

девушка шепнула: «Он же гой, так нельзя, нельзя..., Господи, что же мне делать, что?»

Рахели свернулась в клубочек на лавке: «Напишу ему ответ. Увидимся на улице. Скажу, что у нас

разные дороги. Пьетро..., - выдохнула она. Девушка велела себе: «Так и сделаешь. Иначе нельзя».

Рахели всхлипнула. Вытерев лицо рукавом рубашки, она увидела перед собой лукавую улыбку

матери:

-Папа меня два года ждал. Когда человек любит, дорогая моя, - Дина сладко вздохнула, - ничего

другое ему не важно. Ты помни это, - рассмеялась женщина. Взяв каменную ступку, Дина

высыпала туда орехи.

-Ничего не важно, - повторила Рахели, сев, обхватив колени руками. Звезды все сияли -

бесконечным, спокойным огнем, Иерусалим спал. Она сидела, глядя в небо, распустив по спине

длинные, белокурые косы, - пока над городом не стал подниматься рассвет.

-Сейчас мужчины на молитву придут, - вспомнила девушка, - и Ханеле - еду готовить. Вот и хорошо.

Она тихо закрыла за собой дверь. Поднявшись наверх, взяв перо с чернильницей, Рахели

решительно вырвала лист из тетради Батшевы.

-Уважаемый господин Корвино...- начала девушка.

Юноши сидели на траве, разложив между собой холщовую салфетку с лепешками и жареной

курицей. Заходило солнце, с минаретов в мусульманском квартале были слышны крики

муэдзинов. Пьетро посмотрел на маленькую рощу олив, что виднелась за склоном холма: «Отец

Бьюкенен меня туда отвел. Дядя Теодор мне написал - где это. Там только папа лежит, и больше

никого. И дева Мария, - он внезапно улыбнулся.

Рыжие волосы Пьетро шевелил ветер. Юноша вспомнил, как, наклонившись, проведя ладонью по

серой плите, он прошептал: «Здравствуй, папа. Вот, я и пришел. И к маме я схожу, уже скоро».

Пьетро опустился на колени и прижался щекой к прохладному камню.

-Я помолюсь, - отец Бьюкенен указал на высеченный в скале, низкий вход в пещерную часовню.

«Ты приходи, когда...- он повел рукой.

-Это же не англиканская церковь, - удивился Пьетро.

Серые глаза священника заискрились смехом. «Какая разница, здесь Богоматерь похоронена,

милый мой, а Иисус - он для всех один. Тем более Господь, - Бьюкенен положил ему руку на плечо:

«Ты тоже помолись, за душу отца своего».

Пьетро перекрестился и услышал ласковый голос францисканского монаха: «Что вы, милый, какие

деньги! Мы как ухаживали за могилой отца Корвино, так и будем ухаживать, всегда. Не

беспокойтесь, пожалуйста, - Пьетро покраснел и твердо попросил: «Хотя бы примите

пожертвование, святой отец».

-Я же не католик, - подумал юноша. Францисканец, усмехнувшись, снял с полки большую книгу в

кожаном переплете.

-Восемнадцать лет назад, - сказал он, перелистывая страницы, подвинув Пьетро том: «Это запись о

вашем крещении, молодой человек».

-Какая разница, - Пьетро читал выцветшие, старые чернила. «Католик, англиканин…, Хватит уже

воевать. Тетя Мадлен католичка. Они с дядей Джоном решили - девочки, когда подрастут, будут

сами выбирать, куда им ходить. И Жюль католик, и в Кембриже у меня друзья - католики. Папа мой

вообще - прелатом был».

-Ты не волнуйся, папа, - Пьетро гладил надгробную плиту, - у меня все хорошо. Я учусь. Потом сан

приму, буду заботиться о сиротах, служить в церкви, учить детей. Только я женюсь, - он зарделся, -

но ведь ты и сам хотел на маме жениться. Мне для этого и от сана не надо отказываться, я

англиканин, - он еще раз коснулся могилы. Склонив голову, юноша спустился по грубым, старым

ступенькам в церковь.

-Как тут тихо, - прислушался Пьетро. Отец Бьюкенен стоял на коленях, уронив голову в руки. «Он

ведь в джунгли едет, - вспомнил Пьетро. «Совсем один там будет, без жены…, Я бы не смог, - он

тоже опустился на колени, держа в руке зажженную свечу и сунул руку в карман - там была

записка, быстро, торопливо нацарапанная. «Уважаемый господин Корвино, ждите меня после

исхода траура у гробницы Авессалома, на закате. Рахели».

-Господи, спасибо тебе - вздохнул Пьетро и шепнул: «Матерь Божья, помоги ей, пожалуйста. Пусть

Рахиль больше не узнает, ни горя, ни несчастий. Пожалуйста, - повторил он.

Все время, пока Горовицы сидели шиву, он приходил к ним, гулял с Батшевой, рассказывая ей о

Лондоне и Венеции, мыл полы и посуду. Рахели, было, ахнула: «Ну что вы!», но Пьетро только

улыбнулся: «Я в Кембридже научился полы мыть, госпожа Горовиц».

Он сидел в маленьком кабинете Аарона и слушал его грустный голос: «Твоя мама на наших руках

умерла, милый мой. Как твой отец погиб - она разум потеряла, родила тебя, а там уже..., - Аарон

махнул рукой и не закончил. «Она тебя искала, - после долгого молчания добавил рав Горовиц.

«Плакала и повторяла: «Сыночек мой, сыночек…». Твоя мама была очень красивая, Пьетро».

Он тогда заставил себя посмотреть куда-то в сторону. Юноша почувствовал, как рав Горовиц

обнимает его: «Ты поплачь. Поплачь, Пьетро. Никто же не видит». Он плакал, как ребенок, а

потом, высморкался: «У меня очень хорошие родители, дядя Аарон..., Но все равно...»

-Я понимаю, милый, - рав Горовиц поднялся. Разлив по серебряным стаканчикам изюмное вино,

Аарон вздохнул: «Это еще жена моя покойная ставила. Восемнадцать лет мы с ней..., - он сел в

кресло и замолчал, глядя на высокое, синее небо Иерусалима.

-Тетя Марта мне говорила, что ваша жена, госпожа Горовиц..., тоже очень красивая была, - Пьетро

смотрел на него и видел, как блестят темные, большие глаза мужчины.

-Она была мой дом, - просто ответил рав Горовиц. «Часть меня. А теперь…, - он прервался.

Собравшись с силами, Аарон добавил: «Дочери у меня хорошие, мне их вырастить надо».

Рахели все смотрела на него. Пьетро, мучительно краснея, думал: «Наверное, решила не отвечать.

Конечно, я же не еврей, и никогда им не стану. Пусть будет счастлива».

Однажды утром, у Стены, Ханеле, улыбаясь, передала ему записку. Пьетро облегченно выдохнул.

Он пошел в храм Гроба Господня и слушая литургию, все повторял:

-Спасибо Тебе, спасибо.

Моше завернул курицу в лепешку. Аппетитно от нее откусывая, юноша заметил: «Говорят, после

Египта Наполеон сюда отправится. Хочет вам путь в Индию отрезать».

-На море мы сильнее, - поднял бровь Пьетро. «Ничего у него не получится. Я сюда через

Португалию ехал, в Лиссабоне пересел на их корабль. Британские судна к вам не ходят, торговые,

все-таки это опасно. И обратно так отправлюсь».

Моше прожевал:

-Я денег скопил, с тобой поеду. В конце концов, должен же я родителей своей невесты увидеть, да

и ее саму. Там тоже ешивы есть, будет, где учиться.

-И вообще, - хмуро добавил он, - город у нас маленький, все друг друга знают. Всякие сплетницы,

наверняка, вызнали - где я работаю. Незачем родителей расстраивать. Через три года они как раз

отойдут. Тем более у них ребенок родится. Только как мне из Англии до Амстердама добраться, вы

же воюете...

-Дядя Джон что-нибудь придумает, - подмигнул ему Пьетро. Он вспомнил пасхальный обед в доме

Кроу. Они с Майклом сидели за удочками на берегу реки. Из лодок был слышен восторженный

визг детей и красивый баритон Тедди: «Атакуем лодку, где дядя Питер капитаном, берем их на

абордаж».

Майкл, молча, курил свою старую трубку. Пьетро подумал: «Это он из Уэльса привез. Его в шахте

завалило, вместе с рабочими, он после этого и стал курить. Два дня они под землей были».

Пьетро подсек рыбу: «Майкл, что случилось? Ты какой-то не такой».

Майкл порылся в кармане своей холщовой куртки. Развернув сложенные листы, выбрав один,

мужчина отдал его Пьетро. «Здесь не читай, - попросил он, - только этот абзац».

-Совершенно не о чем волноваться, - увидел Пьетро изящные строки, - я уже выздоровела,

ранение было пустячным. Я пока остаюсь здесь, вряд ли у меня получиться выбраться на север до

лета....

Майкл быстро забрал у него письмо. Пьетро вздохнул: «Но ведь уже все в порядке, как она

пишет...»

-Вот же дурак, - мужчина стукнул его трубкой по лбу. Вытащив свою удочку, Майкл смотал бечевку:

«Не будет сегодня лова, всю рыбу распугали. Пойду, с картами посижу. Мы после Пасхи новые

штольни пробивать будем».

Он ушел к дому - невысокий, легкий, с прямой спиной. Пьетро, глядя ему вслед, обиженно пожал

плечами: «Почему это я дурак?»

Пьетро закинул руки за голову: «А когда вы с Элишевой сюда приедете, ты что будешь делать?»

-Я бы, конечно, землю купил, - вздохнул Моше, складывая припасы, - но турки нам ее пока не

продают. Даже арендовать нельзя. Так бы, - он посмотрел на свои мозолистые, большие ладони, -

у меня бы здесь все зацвело. Вернусь на стройку. Элишева уже на акушерку учится, будет

продолжать. Проживем, - он улыбнулся. Пьетро спросил: «А раввином ты быть не хочешь? Ведь

твой отец...»

-Я, - Моше подхватил корзинку, - не мой отец. У нас здесь и так, - сочно заметил он, - от раввинов

не протолкнуться. Тем более у меня особых способностей нет. Буду по вечерам учиться. Надеюсь,

папа к тому времени отойдет и разрешит мне вернуться в ешиву. Пошли, - он усмехнулся, - мне в

пять утра вставать надо. У нас на молитву раньше ходят.

-В монастырях тоже рано начинают молиться, - заметил Пьетро. Глядя на золотой закат, на

играющее алым цветом, чистое небо, юноша помялся: «Я еще на могилу Авессалома загляну.

Давно ее хотел посмотреть».

-Камень, как камень, только что старый, - ухмыльнулся Моше и подтолкнул его: «Иди, завтра

увидимся». Пьетро, торопясь, побежал вниз. Моше недоуменно сказал: «И зачем так скакать?

Эта гробница там как стояла, так и стоять будет, до прихода Мессии».

Он вспомнил резкий, четкий почерк Элишевы. «Прошло то время, когда евреи зависели от прихоти

королей и владык. Ты прав, хватит сидеть в изгнании и ждать Мессию. Надо ехать на Святую

Землю, на землю Израиля, и приближать его приход своими руками».

Моше погладил свою короткую, рыжую бороду и улыбнулся. Долина лежала перед ним -

безжизненная, с редкими крышами домов и чахлыми, запыленными деревьями.

-Мы все обустроим, - пообещал себе Моше. Вскинув корзинку на плечо, насвистывая что-то, он

пошел домой.

Каменный купол гробницы светился золотом. Было тихо, шелестели листья деревьев. Пьетро,

оглянувшись, услышал легкие шаги. «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая,

как солнце, - вспомнил он и зажмурился - ее белокурые волосы окружало сияние. Она стояла, -

невысокая, в простом платье, сжав руки, подняв на него лазоревые глаза.

У него пересохло в горле. Пьетро отчаянно подумал: «Как если бы ангел Господень сошел на

землю. Так бы ей и любовался. Она как та Мадонна, что в коллекции графа Каупера висит. Я же

видел эту картину, когда мы с родителями у них гостили. Работы Рафаэля. Только она там, в

красном платье».

Она все молчала. Юноша, собравшись с духом, вдохнув теплый, пахнущий травами ветер, тихо

проговорил: «Госпожа Горовиц…Рахиль…Я не знаю, не знаю, как вам все объяснить..., Вы,

наверное, думаете, что я сошел с ума…»

-Тогда я тоже, - одним дыханием ответила девушка. Пьетро помотал головой: «Ты просто

ослышался…, Разве она может такое сказать?»

-Рахиль, - он опустился на колени, - Рахиль, когда я вас увидел, я подумал о Яакове - он ведь тоже

служил за свою любовь семь лет, и они показались ему, как несколько дней…

-Потому что он любил ее, - отозвалась девушка. Рахели почувствовала, как болит у нее сердце -

глухой, непрекращающейся болью: «Господин Корвино…, Пьетро..Мы ведь можем быть вместе.

Ваша мама была еврейка. Ее и мой отец знал, и раввин Судаков, и госпожа Судакова…, Вам надо

пойти в ешиву, сказать им, что вы хотите…»

-Но я не хочу, - серо-зеленые глаза посмотрели на нее. «Рахиль, любовь моя, я не хочу». Пьетро

помолчал и тяжело вздохнул: «Я еще ребенком обещал - служить Иисусу, как мой отец. Я не

изменю своему слову. Я христианин, - Пьетро увидел, как заблестели ее глаза, - и всегда им

останусь».

Он поднялся и с ужасом увидел, что Рахиль плачет. «Без горя и несчастий, - яростно напомнил себе

Пьетро. «Ты же просил у Господа - чтобы она не знала этого больше, никогда…».

-Тогда простите, - она вытерла лицо холщовым платком и велела себе: «Не касайся его. Это грех,

нескромно, так нельзя. Господи, но как хочется…»

-Простите, - повторила Рахиль и всхлипнула: «Я раньше думала, господин Корвино, Пьетро…, У

моей мамы покойной так было, с папой, но я не верила, чтобы с первого взгляда..., А потом

встретила вас, - Рахиль подавила рыдание: «Господи, почему ты так жесток? Почему ты сделал так,

чтобы мы увиделись, и тут же расстались, навсегда…»

Пьетро сделал шаг к ней и остановился: «Рахиль…, Господь не посылает людям испытаний,

которые они не в силах перенести. Господь не хочет, чтобы человек страдал…»

-Вы страдаете? - спросила она.

Пьетро помолчал: «Конечно. Я думаю о том, что сейчас вы уйдете, и у меня сердце рвется от тоски,

Рахиль. Наверное, - юноша запнулся, - надо это просто пережить, вот и все. Хотя, - он вздохнул, - я

сейчас не знаю, как. Простите, меня, пожалуйста, - он закусил губу и отвернулся.

-Я не могу…, - она опять расплакалась, - не могу, Пьетро…Я смотрю на вас, и думаю...- девушка

покраснела.

-Никогда, никогда этого не будет, - горько напомнил себе Пьетро, - никогда она не станет твоей

женой. Забудь, просто живи дальше, и все. А как? - он потер лицо руками. Рахиль, стоя рядом с

ним, вскинув голову, шепнула: «Я буду всегда вас помнить, Пьетро. Всегда, пока я жива. И просить

Бога о том, чтобы вы были счастливы».

-Я тоже, - глухо ответил юноша и посмотрел на нее. «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты

прекрасна, - сказал Пьетро, велев себе не плакать, - очи твои - очи голубиные. Это о вас, Рахиль.

Будьте счастливы. И простите меня».

Рахиль приподнялась на цыпочках и мимолетно коснулась его мокрой щеки: «Прощайте».

Он вздрогнул. Потом девушка легко сбежала вниз. Пьетро, сев на какой-то камень, уронив голову в

ладони, заплакал, - тихо, безнадежно, горестно.

Рахели шла, не понимая, куда идет, чувствуя острые камни под подошвами туфлей. Она рыдала-

громко, как в детстве, вытирая нос.

Рахели остановилась и пошатнулась, посмотрев на вечернее небо: «Пойду к Стене. Может, Ханеле

там. Она посоветует что-нибудь, обязательно, она умная. Господи, как же это - я его больше

никогда не увижу…»

Рахели выдохнула и поморщилась от боли в груди, - щемящей, острой. Девушка направилась к

Яффским воротам. На улицах Старого Города было пусто, торговцы запирали лавки. Она, пролетев

через путаницу закоулков, тяжело дыша, оказалась на маленькой площади перед Стеной.

На женской половине лишь несколько старух раскачивались над молитвенниками. Рахели взяла из

каменной ниши растрепанный томик Псалмов. Подойдя к Стене, девушка поежилась. Чей-то

взгляд - холодный, тяжелый, - следил за ней.

Она повернулась и увидела рава Судакова. Тот, стоя с другими мужчинами на площади, - говорил

о чем-то. «Показалось, - успокоила себя Рахели и заметила его серые, ледяные глаза. Он

пристально, исподтишка, -рассматривал девушку.

-Соблазнять ее не след, - решил Степан, - она девственница, хлопот не оберешься. Дождусь,

смерти Леи и женюсь на ней. Горовиц мне не откажет. Стоит мне слово сказать - у него больше не

будет работы. Побираться пойдет, со своими девчонками. У нее глаза заплаканные, с отцом, что ли

поссорилась? Странно, он же блаженный, все снесет ради своих дочерей.

Он еще раз обшарил взглядом стройную фигуру девушки и хмыкнул: «Бедра широкие, будет

каждый год рожать. Семнадцать лет…, - он раздул ноздри. Легко, красиво улыбнувшись, рав

Судаков пошел обратно в ешиву, в окружении мужчин.

Степан отвечал на их вопросы, не думая, вытаскивая из своей отличной памяти нужные строчки

Талмуда. Потом, уже во дворе ешивы, он сказал себе:

-В конце концов, Лее можно помочь умереть. Никто ничего не заподозрит. Рахели воспитает моего

сына. Надо будет ей сразу показать, кто хозяин в доме, на чьи деньги она кормит и одевает детей.

И, конечно, скромность, скромность во всем - он вспомнил ее тонкую щиколотку в черном чулке.

Степан улыбнулся, заходя в свой кабинет.

Рахели стояла над кастрюлей, опустив голову, шмыгая носом. Ханеле, забрав у нее ложку,

сварливо сказала: «Солить теперь не надо, думаю».

На кухне дома Горовицей было тихо. Рахели поняла: «Папа работает, а Малка с Батшевой

занимается. Никто не услышит».

-Ханеле, - ее голос задрожал, - как же это..., Он теперь уедет, я не могу, не могу так! И надо будет

замуж выходить..., - Рахели опустилась на табурет и сплела длинные, белые пальцы.

-Замуж, - мрачно подумала она. «За кого-то из ешивы. Сейчас подождут, пока траур, а через месяц

уже и сватать начнут. Еще в прошлом году приходили, но мама с папой сказали, что можно и не

торопиться. А сейчас мне семнадцать..., - она тяжело вздохнула. «Разве что только отложить

согласятся, у меня папа на руках, сестры...»

-Надо, - согласилась Ханеле, пробуя суп. «Ибо сказано: «Нехорошо человеку жить одному, - серый

глаз подмигнул, алые губы улыбнулись. Рахели, взяв ее за руку, шепнула: «Ханеле…, Милая,

скажи, что, что будет?»

Ханеле положила перед ней курицу и всунула девушке в руки нож. «Жаркое будет, - смешливо

отозвалась она. «Сейчас они с твоим отцом придут, сядете за стол, и поедите. А потом, - девушка

вытерла руки о холщовый передник и погладила Рахели по голове, - потом Господь рассудит - что

случится».

-Он не придет, - Рахели стала потрошить курицу. Слезы капали на деревянную доску. «После

такого..., Я ему сказала, что он может вернуться к нам, еврей - всегда еврей, а он..., он ответил, что,

- Рахели понизила голос, - тот, из Назарета...»

-Иисус, - спокойно поправила ее Ханеле. «Не шепчи ты так. Мудрецы его всегда обсуждали, ничего

запретного в этом нет».

-Что он ему дороже, - угрюмо завершила Рахели. «Раз он не хочет…, не хочет от него отказаться...»

-Ты тоже не хочешь, - Ханеле открыла железную дверцу вделанной в стену печи, и вся кухня

наполнилась запахом свежего хлеба. «И не говорил он, что Иисус ему дороже, а говорил, что не

может его покинуть. Все же разные вещи, согласись, - она усмехнулась.

Рахели швырнула куски курицы на сковородку. Плеснув туда масла, девушка горько отозвалась: «Я

его люблю, Ханеле. Я на него смотрю, и хочу быть с ним, - она зарделась, - ухаживать за ним,

заботиться, помогать. Он хороший, такой хороший..., Но ничего, ничего не получится..., Хоть он

меня тоже - любит».

Ханеле, взяв деревянную лопаточку, перевернула курицу: «Как царь Соломон сказал? «Большие

воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Жди, Господь все устроит, Он не хочет, чтобы

люди страдали, поверь мне».

- А папа? - подумала Рахели. «Если я...- она даже не могла заставить себя произнести это слово, -

если я..., Папа мне этого никогда не простит. Ему придется сидеть шиву, он потеряет работу,

девочек никто не захочет брать замуж. Я все разрушу, все..., Но разве Господь такое может

допустить, Он, же милосерден».

-Чем так вкусно пахнет? - раздался с порога звонкий голосок Батшевы. Она всунула белокурую

голову на кухню, и, облизнулась: «Малка стирает, а я...»

-Ты тоже должна стирать, - вздохнула Рахели. «Сейчас папа и, и..., господин Корвино с кладбища

вернутся, обедать сядем».

-Печенья, - потребовала Батшева: «Я лучше на стол накрою, можно?»

Ханеле порылась в холщовом мешочке и протянула девочке печенье: «Можно». Когда дверь

закрылась, она обняла Рахели. Та испуганно спросила: «Что это у тебя на груди? Теплое?»

Амулет уже несколько дней был таким. Это был не обжигающий жар, как зимой, в Цфате. Это было

ровное, спокойное тепло, вселявшее надежду и уверенность. «Он уже близко, - поняла Ханеле. «Я

не вижу, все тускло, но я знаю - он уже близко. Скоро мы с ним встретимся, и тогда..., - дальше все

было мутным, и она опять слышала крик ребенка и плеск воды.

-Все будет хорошо, - она поцеловала висок девушки.

-Нельзя говорить дурные вещи, - напомнила себе Ханеле. Помотав головой, она отогнала видения.

На кладбище было безлюдно. Пьетро, поднявшись с колен, в последний раз шепнув: «Мамочка...,

- сказал: «Спасибо вам, рав Горовиц».

-Уже не мальчик, - понял Аарон, глядя на грустное лицо юноши. «Глаза у него другие стали.

Безысходные. Как у меня, наверное. Плакал, бедный, видно же».

- Ты не волнуйся, - Аарон коснулся его руки, - мы за могилой твоей мамы ухаживаем. У нас это

мицва, заповедь, а, как я умру - кто-то из зятьев моих будет это делать.

-Кто-то из зятьев, - горько повторил Пьетро. «Нет, я не могу ее больше видеть, не могу..., Ей же

тяжело будет, моей любимой, не мучь ее, не надо. Откажись, не иди к ним...»

-Пойдем, мой хороший, - ласково позвал его Аарон. «Там девочки обед приготовили. Хоть

домашнего поешь, а то в Вифлееме тебя так не накормят, на постоялом дворе. Ты один едешь?»

-Отец Бьюкенен уже там, - кивнул Пьетро. «Мне, - он замялся…, Моше поможет туда добраться, у

него много турок знакомых. Рав Горовиц, - юноша взглянул на него, - вы знаете, что Моше...»

-Да все знают, - устало пожал плечами Аарон, вымыв руки у ограды кладбища. «Неправы его

родители, дорогой мой. Жениться по любви надо, а не по расчету. Я, когда жену свою покойную

встретил, у нее за душой ничего не было. В чужом платье под хупой стояла. И у меня тоже, - он

вдруг улыбнулся, - голова и руки, вот и все. Это неважно, милый мой, - он погладил седоватую

бороду, - деньги, почет…, - рав Горовиц осекся и посмотрел на дорогу, что шла к кладбищу.

Теплый ветер завивал на ней пыль, человек в капоте стоял, засунув руки в карманы, глядя на них.

-Вот и рав Судаков, - хмыкнул Аарон, - не придется тебе в ешиву идти. Но ты ведь письма Ханеле

передал, ты говорил.

-У меня еще одно есть, - Пьетро полез в карман сюртука. «Дядя Теодор просил ему лично в руки

отдать, оно на русском. Я сейчас».

Он спустился вниз и вежливо поклонился: «Здравствуйте, рав Судаков. Я Пьетро Корвино,

племянник миссис Изабеллы. Мы с вами в Венеции встречались, я тогда еще ребенком был. У

меня для вас письмо, от брата вашего, старшего. У него сын родился, три года назад. Они с его

женой, миссис Тео, в Россию вернулись».

Степан молчал, разглядывая лицо юноши.

-Он на Моше похож, - подумал рав Судаков, - но я это еще в Венеции видел. А если это мой сын?

Никто не узнает, но все равно - нельзя, чтобы он здесь отирался. Зачем Горовиц стал его привечать,

он же гой, этот Пьетро. А у Горовица дочери...

-Спасибо, - сказал он. Даже не глядя на конверт, Степан засунул его в карман капоты.

-Рав Судаков, - Пьетро помялся, - а вы ведь мою маму знали, Еву Горовиц? Какая она была?

Степан вспомнил холодный ливень, хлеставший во дворе, резкий, стойкий запах мускуса и ее стон:

«Еще, еще, пожалуйста! Так хорошо...».

-Ваша мать была шлюха и вероотступница, - холодно ответил он, - выросшая в секте выкреста

Франка, да сотрется его имя из памяти людской. Она участвовала в мерзких ритуалах, - Степан

поморщился, - отдавалась сотням мужчин, еще с детства...

-А потом она приехала сюда, соблазнять и сбивать с пути истинного евреев. Однако Господь

наказал ее, лишив разума. Она умерла, как бессловесное животное, в своей грязи. Всего хорошего,

- Степан посмотрел на изумленное лицо юноши. Не удержавшись, он добавил: «Ваш отец, - если

он им был, конечно, - был шпион, развратник, без чести и совести».

Наверху запела какая-то птица, а они все стояли, друг напротив друга. Степан увидел, как

задрожали губы юноши и усмехнулся: «Теперь он точно отсюда уберется. Незачем, чтобы все

видели, как они с Моше похожи. Еще слухи какие-то пойдут, не приведи Господь...»

-Вы..., вы..., - наконец, сказал Пьетро. Махнув рукой, юноша бросился к Яффским воротам. Степан,

достав письмо, порвав его на мелкие кусочки - пустил по ветру.

-Что вы ему сказали, рав Судаков? - раздался сзади холодный голос. Темные глаза Аарона

блестели. Степан понял: «Вот какой он на самом деле. Теперь видно - как он на ягуаров в

одиночку охотился. Однако ничего он не посмеет сделать, он от меня зависит».

-Он меня спросил о своей покойной матери, - Степан отряхнул рукав своей капоты. «Я ему сказал

правду, рав Горовиц».

Степан не успел отшатнуться - щеку ему ожгла пощечин. Рав Горовиц спокойно опустил руку: «Не

ходи сплетником в народе своем. Не убил я тебя только потому, что ты калека, - он посмотрел на

правую руку Степана. Аарон, молча, направился вниз, к городу.

Рав Судаков раздул ноздри: «Рав Горовиц, можете распрощаться с работой.Пойдете милостыню

просить, на пожертвования жить будете».

Он выругался себе под нос. Дернув щекой, рав Судаков наклонился - обрывки письма лежали в

пыли. Степан наступил ногой на бумагу, успев увидеть знакомый почерк брата, и сжал кулаки: «Я

его уничтожу».

Аарон сидел в своем кресле, слыша голоса девочек, доносившиеся из сада. Гранатовое дерево

зеленело. Он, вздохнув, осмотрел комнату, книги: «Дом нельзя продавать..., Да и не придется, с

деревом я работать умею, не пропаду. Тору, наверное, мне больше не писать. Жалко, - он

вспомнил свой кабинет в ешиве, запах чернил, остро заточенные перья:

-Может, уехать? Меир и Эстер всегда нам рады будут, устроюсь там раввином..., Нет, мне без

Иерусалима нельзя. Как тело без души. Если б остались мы тогда в Америке, может быть, и по-

другому бы все повернулось...

Дверь скрипнула. Рахели робко спросила: «Папа, а почему господин Корвино не пришел? Вы же

собирались...»

-Ему сейчас одному надо побыть, девочка, - ласково ответил Аарон. «Иди-ка сюда».

Рахели присела на ручку кресла и рав Горовиц улыбнулся: «Ты на маму свою похожа, милая. Она

такой была, как мы встретились. Очень красивая».

-Папа, - Рахели посмотрела на его лицо, - папа, что случилось?

Аарон вздохнул и стал говорить. Лицо дочери исказилось брезгливой гримасой. Рахели гневно

выпрямилась: «Папа! Как он мог! Это же грех, грех! Нельзя даже упоминать о таких вещах, нельзя

сплетничать!»

-Я ему так и сказал, - усмехнулся Аарон, рассматривая свою ладонь. «Я тебя просто хотел

предупредить…- он не успел закончить. Дочь выскочила из комнаты и крикнула снизу: «Я уверена,

это все ложь, ложь, и больше ничего!»

Дверь хлопнула. Аарон грустно заметил: «Кое-что там, правда, конечно. Но все равно - я верно

поступил, так, как надо». Он постоял еще немного, смотря в окно, а потом пошел в сад, к

девочкам.

Рахели вырвалась на Виа Долороза: «Я знаю, где он. Господи, бедный мой, бедный…, Но ведь туда

нельзя заходить, это запрещено! Кем запрещено, - разозлилась она, - лицемерами, вроде рава

Судакова? Наплевать!». Она отдышалась. Проталкиваясь через полуденную толпу, девушка

побежала к храму Гроба Господня.

Она несмело, робко заглянула внутрь - в церкви было полутемно, колебались огоньки свечей.

Несильно, приятно пахло чем-то теплым, пряным. «Здесь идолы везде, - испуганно вспомнила

Рахели, - и смотреть на них нельзя. Но мне, же надо Пьетро найти…»

Девушка огляделась - было тихо, на стенах она увидела тусклое, старое сияние золота. Рахели,

наконец, заметила рыжую голову. Он стоял на коленях. Рахели, подойдя ближе, шепнула:

«Господин Корвино…Пьетро…, Пожалуйста, не плачьте. Это все ложь, ложь - что он вам сказал, я

уверена…»

Юноша все молчал. Потом, указав на стену, Пьетро тихо ответил: «Это Божья Матерь, Мария. Когда

я был маленький, я смотрел на нее, и думал, что это - моя мамочка, и она меня держит на руках. Я

слышал ее, - лицо юноши исказилось, - свою маму, она звала меня…, А теперь…- он не закончил и

тяжело вздохнул.

-Пьетро, - Рахели потянулась. Не думая ни о чем, просто желая утешить, девушка прикоснулась к

его руке. Она была теплой и надежной.

-Пьетро, - повторила она, - все это ложь. Рав Судаков очень плохо поступил. Мне стыдно, очень

стыдно перед вами. Я уверена, - Рахели все держала его ладонь, - что ваша мама вас очень

любила. И ваш отец, если бы он знал, что вы появитесь на свет - тоже. И что они любили друг

друга, как, как…- она замялась. Пьетро глухо отозвался:

-Как я люблю вас, Рахиль. Простите, - он перекрестился. Поднявшись с колен, юноша покраснел:

«Я больше ничего такого не скажу. Вам здесь нельзя быть. Давайте, я провожу вас домой. Спасибо,

спасибо вам большое…»

-Рав Горовиц говорил, что мама меня искала перед смертью. И дядя Теодор рассказывал мне, как

мой отец любил мою маму, - вспомнил Пьетро. «Почему я поверил ему, …а не хорошим,

уважаемым людям?»

Рахели все смотрела на него - большими, доверчивыми глазами:

-Но я хочу. Быть тут, Пьетро. Я хочу быть там, где вы. Только расскажите мне - как это, а то я совсем,

совсем, ничего не знаю, - она увидела, как Пьетро счастливо улыбнулся, и пообещала себе:

«Никогда, никогда он больше не будет мучиться. Будешь рядом с ним, как сказал Господь -

поддержкой и опорой. Всегда, пока вы живы».

-Рахиль, - он все не верил, - Рахиль, милая, если вы из жалости, чтобы меня утешить…

Она кивнула на улицу: «Пойдемте. Здесь, наверное, нельзя за руки держаться, - девушка

хихикнула, - а я вас хочу взять за руку, Пьетро. Мы погуляем, хорошо?»

-Конечно, - он все любовался ее лицом. «Конечно, Рахиль…»

Им удалось несколько раз коснуться рук друг друга в толпе на Виа Долороза. Потом они вышли к

еврейскому кварталу. Рахели грустно сказала: «Здесь так нельзя, все знают, что вы…, - она махнула

рукой. Юноша и девушка шли рядом, и Пьетро улыбнулся: «Там, у гробницы Авессалома, нет

никого. Хотите, туда пойдем?»

-Конечно, - кивнула она: «Я только домой забегу, шаль возьму, и папу предупрежу, что я с вами.

Подождите меня здесь, - Рахели оглянулась - улица была пустой, в ешиве, что стояла на углу,

занятия были в самом разгаре. Приподнявшись на цыпочках, девушка быстро провела рукой по

его щеке.

-Господи, - попросил Пьетро, глядя вслед ее стройной спине, - пожалуйста, сделай чудо. Ты же

можешь. Что тебе стоит, Господи? Сделай так, чтобы мы больше никогда не расставались.

Он и не заметил, как окно во втором этаже ешивы распахнулось.

-Вот оно как, - зловеще протянул Степан, смотря на высокого, рыжеволосого юношу, и стройную

девушку. Та, быстро погладив Пьетро по руке, показала в сторону Яффских ворот. Рав Судаков

затянулся трубкой, вдыхая ароматный, сизый дым. Присев за стол, взяв перо, он написал:

-Да будет всем известно, что Аарон Горовиц позволяет своим детям вести себя нескромно, не так,

как подобает дочерям еврейского народа. Мы объявляем все написанные им свитки Торы и

мезузы не кошерными, и запрещаем впредь пользоваться его услугами. Тот же, кто преступит этот

запрет, будет подобен идолопоклоннику и апикойросу. Мы объявляем, что Аарон Горовиц отлучен

от общины до тех пор, пока он не раскается в своих грехах и не вернется, вместе со своей семьей,

на путь соблюдения заповедей.

Степан посыпал песком чернила: «Так-то, дорогой рав Горовиц. Скоро приду к вам, покажу это

объявление. Выгоните этого гоя за порог, и духу его тут не будет. Через три месяца Рахели будет

стоять со мной под хупой. Даже раньше, после смерти жены всего неделя траура положена.

Он спрятал бумагу в шкатулку и закрыл ее на ключ. Подхватив том Талмуда, рав Судаков пошел

заниматься.

Здесь, на холме, было тепло. Они, сидя на шали, держась за руки, долго молчали. Наверху, в

чистом, голубом небе, парили птицы.

Рахели, наконец, вздохнула: «Если я убегу с тобой, Пьетро, если об этом узнают…, папа потеряет

работу, мои сестры никогда не выйдут замуж…, Так нельзя, - она грустно положила голову на

колени.

-Нельзя, - согласился юноша. «Господь нам заповедовал уважать родителей, любовь моя. Поэтому

я пойду к твоему отцу - просить твоей руки».

-Пьетро, - она испуганно ахнула. «Пьетро, он никогда…»

-Он хороший человек, - юноша улыбался. «Ты же знаешь, милая. Он, - Пьетро подумал, -

праведник. Он поймет».

Рахели подняла какой-то камешек, и бросила его вниз: «О раве Судакове говорят, что он

праведник».

-Не все, то золото, что блестит, - поморщился Пьетро и велел себе: «Скажи ей. Такое нельзя

скрывать. Если Господь смилостивится, она станет твоей женой. Как можно от нее что-то утаивать?

Рав Горовиц говорил - мой дом, часть меня. Так же и Рахиль».

-Ты что? - она заметила тень на его лице. «Что случилось, милый?».

-Если мы поженимся, - юноша замолчал. Рахели поправила его: «Когда мы поженимся».

-Когда…- Пьетро встряхнул рыжей головой. «Мне надо будет уйти из Кембриджа, милая. Надо

будет работать, у меня ведь семья, - он ласково взял ее за руку. Рахели боязливо сказала:

-Пьетро…Я не хочу, чтобы…

Юноша внезапно рассмеялся:

-Дурак бы я был, если бы ради университета отказался от этого, - он наклонился и погладил ее

белокурые волосы. «Не пропадем. Дьяконом меня уже сейчас сделают, а экзамены я сдам - мне

всего два года в университете осталось. Я сам все это пройти могу, по учебникам. Потом сан

приму. Так даже лучше, - задумчиво добавил он, - у меня будет больше опыта работы в приходе.

Рахели подумала: «А что делает жена дьякона?»

-Очень, много…, - Пьетро стал загибать пальцы, - учит девочек, следит, чтобы церковь была

убрана, навещает больных, собирает благотворительные пожертвования, печет пироги для

угощения прихожан…

-Ничего сложного, - Рахели повернулась к нему и лукаво спросила: «А еще? Наверное, - девушка

подвинулась ближе и положила голову ему на плечо, - она любит мужа, а? Как ты думаешь?»

Ее губы были мягкими, теплыми, и пахло от нее - свежевыпеченным хлебом. С неохотой

оторвавшись от них, Пьетро шепнул: «Я думаю, что ты права, любовь моя».

-Еще! - потребовала Рахели, устраиваясь у него в руках. «Мне понравилось».

-Я рад, - смешливо заметил юноша, - а то я волновался, счастье мое. У меня это в первый раз

было, - он внезапно покраснел.

-У меня тоже, - призналась Рахели. Встав на колени, взяв его лицо в ладони, целуя его, она тихо

проговорила: «Я с тобой ничего, ничего не боюсь, Пьетро. Сказано же - куда ты пойдешь, туда и я

пойду, где ты будешь ночевать, там и я, твой народ будет моим народом, а твой Бог - моим

Богом».

Пьетро обнял ее:

-А еще сказано: «Да оставит человек отца своего, и мать свою, и прилепится к своей жене, и будут

они одна плоть. Ты мой дом, - он прижал ее к себе поближе, - ты часть меня, и так будет всегда. И

твоему отцу я так же скажу, - Пьетро посмотрел на ее раскрасневшиеся щеки, на блестящие глаза,

и потянул Рахели за руку: «Твой папа поймет, обещаю».

На каменный купол гробницы, сел жаворонок, и, склонив голову, разглядел их. Птица запела -

сладко, долго. Пьетро и Рахиль все стояли, затаив дыхание, обнявшись, слушая его. Потом,

держась за руки, они пошли к дому Горовицей.

Они сидели на резной скамейке, под гранатовым деревом. Аарон, держа дочь за руку, вытер

влажные глаза. «Папа..., - дрожащим голосом сказала Рахели, - папочка, милый, прости нас,

пожалуйста..., Меня прости...»

Аарон все молчал, глядя на вечернее небо. Закат был нежным, розовым, на западе уже всходила

бледная, маленькая луна. Он почему-то вспомнил, как скользило каноэ по воде озера, как в

просыпающихся джунглях что-то шуршало, щелкало, как отец, нагибаясь, шепча - срывал травы и

говорил: «У каждого растения есть душа. Надо попросить, чтобы она меня простила, и тогда этот

корень вылечит больного. А иначе пользы не будет».

Аарон вдохнул свежий, уже не жаркий воздух: «Мой отец верил духам воды и земли, дорогие мои.

И был достойным, хорошим человеком. Помните, как в Псалмах говорится: «Всякое дыхание да

славит Господа». Так что, - он погладил Рахели по щеке, - будьте счастливы».

-Рав Горовиц, - решительно сказал Пьетро, - вы знайте, пожалуйста, что я никогда, никогда не

обижу Рахиль. Она для меня..., - он осекся, увидев улыбку мужчины.

-Да знаю я все, - вздохнул Аарон. «Жаль, конечно, вы далеко отсюда будете, но так лучше, - он

подмигнул дочери, - незачем, чтобы сплетни ходили. Девочкам скажем пока, что ты в Англию

поехала, к родственникам нашим. Как подрастут - я с ними поговорю. Сестры у тебя хорошие, они

поймут». Он взглянул на уже темное небо: «Тебе еще собираться надо, милая. Я вас завтра

провожу. Иди, - он подтолкнул дочь, - пожелай своему жениху спокойной ночи».

Они стояли на пороге дома, держась за руки. Пьетро шепнул: «Я кольцо в Вифлееме куплю,

любовь моя. Оттуда в Яффо поедем, и с Моше встретимся. Он ничего не скажет, о том, что мы

поженились, он человек чести».

-Я знаю, - выдохнула Рахели. «Ханеле будет рада, она тоже - как папа, все понимает. Пьетро, -

девушка посмотрела на него, - почему так? Почему праведники больше страдают? Ханеле мать

свою не знала, слепой была, в детстве, папа один жил, и сейчас маму потерял. Почему Господь их

так строго судит? - девушка замолчала.

-В Мишне, - задумчиво сказал Пьетро, - рабби Ишмаэль говорит: «Я искупление для сынов

Израиля». Комментатор объясняет: «Все страдания, которые должны были выпасть на их долю, я

принимаю на себя, чтобы искупить их вину». Иисус тоже так говорил, - он наклонился и робко

поцеловал ее в щеку: «У меня даже слов нет, чтобы сказать, как ты прекрасна. Я так тебя люблю,

так люблю, Рахиль...»

-И тебе не пришлось служить семь лет, - девушка потянулась. Обняв его, Рахели прижалась

белокурой головой к плечу юноши.

-Они бы пролетели, как несколько дней, - смешливо ответил Пьетро, целуя ее глаза. «Очи твои, -

сказал он, - очи голубиные. Я попрошу отца Бьюкенена, у него знакомые священники, в базилике

Рождества Христова, ему разрешат нас повенчать».

-А я помолюсь на могиле праматери Рахели, - улыбнулась девушка. «Все- шепнула она, - иди, мой

любимый, завтра утром увидимся».

-И больше никогда не расстанемся, - Пьетро поцеловал ее руки. «Пока не разлучит нас смерть».

Рахели внезапно вздрогнула: «Господи, отведи от нас беды и несчастья, я прошу тебя. Пусть с

папой и девочками все будет хорошо».

Она вернулась в сад и устроилась под боком у отца. Аарон сидел, куря трубку. Погладив ее по

голове, замявшись, рав Горовиц проговорил: «Я, конечно, не мама, упокой, Господи ее душу. Не

принято, чтобы...»

Рахели рассмеялась, и, как в детстве, подышала ему в ухо. «Мама мне тем годом еще все

объяснила, когда сваты приходили».

Она вспомнила веселый голос Дины: «Лучше меня сейчас послушай, а то потом тебе госпожа

Судакова такого расскажет, что страшно станет. Этого нельзя, того нельзя...»

Рахели сидела за кухонным столом, просеивая муку. «А что можно? - она подняла на мать голубые

глаза.

Дина наклонилась и поцеловала ее в испачканный мукой нос: «Почти все, - беззаботно сказала

она. «Когда любишь, все само получается, но ты все равно - запоминай».

Рахели все сидела, обнимая отца, вспоминая, что ей говорила мать: «В микву меня здесь не пустят,

конечно. Найду ручей какой-нибудь, рядом с Вифлеемом. И в Англии тоже окунаться буду, Пьетро

поймет».

-Ты соберись, милая, - озабоченно посоветовал отец. «Все же по морю плыть. Там, в Англии, наши

родственники, не нищенкой же тебе туда приезжать».

Рахели махнула рукой: «Возьму пару платьев, и все. Пусть девочкам останется, раз так может

быть, что..., - она не закончила и Аарон усмехнулся:

-Я их прокормлю, не волнуйся. И вообще, - мужчина помолчал, - лучше бы им в Европу замуж

выйти. Сама понимаешь, там люди другие. Если рав Судаков узнает, что ты с Пьетро уехала, от нас

все отвернутся.

-Или в Америку, - задумчиво сказала Рахели и шмыгнула носом: «Папочка, милый, как же я без

тебя...»

-У тебя муж хороший будет, - улыбнулся Аарон и взял ее руку: «Я приеду, как внуки у меня

появятся, повожусь с ними».

-Спасибо тебе, - шепнула ему дочь. Он, ласково, ответил: «Что ты, девочка, я ведь и живу - ради

вас».

-Я искупление для сынов Израиля, - вспомнила Рахиль. Замолчав , девушка прижалась щекой к

теплой ладони отца.

Низкий, каменный потолок был покрыт капельками воды, в сводчатой комнате было жарко, белый

пар стоял над круглым возвышением в центре.

Молодой человек, что лежал на нем, перевернулся: «Видишь, Жозеф, а ты беспокоился. Никто

меня не узнал. Мы недели через две в Египет вернемся. Мне надо своими глазами посмотреть на

местность, прежде чем вести сюда войска».

Иосиф плеснул на скамью холодной воды: «Хорошо еще, что он согласился на этом постоялом

дворе переночевать, когда я ему объяснил, что турки ворота города на ночь закрывают. Но я бы не

удивился, если бы он на стены полез. Не терпит задержек».

Наполеон лежал, закинув руки за голову.

-Яффо и Акра, - напомнил себе он, наслаждаясь влажной жарой. «Укрепления там слабые, мы оба

города возьмем играючи. Проклятые британцы, на море они все равно, сильнее. Этот Нельсон где-

то тут шныряет, со своим флотом. В море шпионов не пошлешь, это тебе не суша. Ладно,

итальянская кампания закончилась нашей безоговорочной победой. Сейчас мы отрежем путь в

Индию, и поставим их на колени. Только сначала я вернусь во Францию и возьму власть в свои

руки. Хватит уже этого фарса с Директорией, страной должен управлять один человек. Я, - он

потянулся: «Восток стоит завоевать только ради их бань. Я очень доволен, что ты мне их

порекомендовал».

-Сейчас придет местный костоправ, - усмехнулся Иосиф, - он за восемнадцать лет не поменялся.

Здесь делают отличный массаж, со снадобьями из того безжизненного озера, я вам о нем

рассказывал.

Наполеон приподнялся на локте и его голубые глаза озорно блеснули: «Туда съездить, конечно, но

времени нет. А жаль, очень интересно».

Иосиф вспомнил большую, холщовую палатку, раскаленный жар египетской весны и веселый

голос Наполеона: «Господа ученые! Вас тут сто с лишним человек - математики, - он стал загибать

пальцы, - натуралисты, химики, геологи..., Я вас не просто так сюда привез, а для того, чтобы мы

изучили эту страну, эту пустыню, - он повел широким жестом вокруг себя.

-Хоть Иерусалим увижу, - подытожил Наполеон и поскреб в коротко стриженых, каштановых

волосах. «Ты молодец, Жозеф, в армии теперь вшей нет, и значительно меньше солдат болеет

поносом. Это из-за твоих проверок пищи, из-за того, что настаиваешь на чистоте в палатках, на

кухне...»

-От грязи умирает больше людей, чем от ран, господин генерал, - вздохнул Иосиф. «Но насчет

вшей - в этом климате они просто не живут, жарко им».

Наполеон звонко рассмеялся и, взяв мочалку, вытер пот: «Скажи мне, евреи - они все хотят

переселиться на Святую Землю? Как твоя дочь».

-У моей дочери просто жених здесь, - пробурчал Иосиф.

За окном лил бесконечный, сырой амстердамский дождь. Элишева чихнула: «Совершенно

незачем волноваться. Моше приедет сюда, мы поставим хупу, а потом отправимся обратно в

Иерусалим, вот и все».

-Он мог бы остаться здесь, - осторожно заметила Джо, подняв голову от рукописи.

-Ты, милая, не жила в Иерусалиме, а мы с твоим отцом жили - там совсем другие порядки.

Иосиф молчал, затягиваясь сигарой, просматривая тетрадь с записями сына. «Для студента

первого курса, - заметил он, - очень неплохо. Давид удовлетворенно улыбнулся.

Элишева усмехнулась: «Моше меня предупреждал. Ничего, справлюсь. В Европе он жить не хочет,

и я тоже - евреи должны ехать на землю Израиля».

-Дяде Меиру это скажи, - посоветовал Давид, собирая свои учебники, - он порадуется, если ему

придется бросить государственный пост, для того, чтобы пасти овец, как царь Давид.

Элишева выразительно закатила глаза: «Я никого с собой не зову, тем более тебя. Ты ведь в

Америку собираешься, как мне кажется».

-Никуда я не собираюсь, - пробурчал брат, - кроме армии.

Иосиф потушил сигару и погладил дочь по темноволосой голове: «В любом случае, раз мы из

Тулона плывем с войсками в Александрию, я постараюсь добраться до Иерусалима, и увидеть

твоего Моше. Хотя дядя Джованни и тетя Изабелла написали, что он славный мальчик, но с тех пор

много времени прошло».

-Славный, славный, - успокоила его дочь. Джо, взглянув на мужа, весело ему подмигнула.

-Не все, господин генерал, - ответил ему Иосиф. «Тем более евреи Франции, после получения

гражданских свобод, совершенно не склонны менять свое положение на зависимость от султана».

-Гражданские свободы получат все евреи Европы, - задумчиво сказал Наполеон, - после того, как

мы ее завоюем. Однако мне будут нужны гарантии их лояльности. Надо подумать, как это сделать,

- Наполеон ухмыльнулся: «Сколько ты уже женат?»

-А ведь я ему сразу сказал, что моя жена англичанка, - подумал Иосиф. «Лучше, чтобы он от меня

это узнал, чем от кого-то из штабных доброхотов. Еще начнут шептать ему в ухо, что я шпион. Он

только расхохотался и по плечу меня потрепал: «Майор Кардозо, я с женщинами не воюю».

-Восемнадцать лет, - ответил Иосиф.

-И ты ни разу..., - Наполеон приоткрыл один глаз и с интересом на него посмотрел.

Иосиф только усмехнулся: «Все, что мне надо - у меня дома есть. Жалко только, что так редко

удается до Амстердама добраться».

-Поплывешь со мной во Францию, - коротко велел Наполеон. «Я в Париже останусь, по делам, - он

тонко улыбнулся, - а ты езжай домой». Он подумал: «На две недели».

-Щедро с его стороны, - удивился Иосиф и блаженно закрыл глаза: «Зачем я ему только об амулете

рассказал? Думал, он материалист, скептик, посмеется надо мной. А он сразу загорелся - надо

поехать в Иерусалим. Ничего страшного, не будет же он у Ханеле его силой забирать, он не такой

человек».

-Нет, на десять дней, - поправил себя Наполеон, - ты мне в Париже нужен, - он почесал потную

голову, - я предпочитаю, чтобы вокруг меня были надежные люди.

Иосиф только вздохнул и развел руками.

Моше помахал рукой вслед удаляющимся мулам: «Дядя Аарон, вы не волнуйтесь. Я не

проговорюсь ни о чем, Пьетро мне как брат. И Ханеле тоже молчать будет».

Над безжизненными горами на востоке висела полоска рассвета, блеяли овцы, которых уже гнали

на рынок, Мусорные ворота были запружены телегами. Аарон посмотрел на дорогу к Вифлеему:

«Спасибо, мальчик. Ты ведь тоже скоро уезжаешь?»

-Как ремонт закончим, Пьетро и Рахели как раз к тому времени в Яффо окажутся. Жалко маму

только оставлять, - Моше вздохнул, - так и не узнаю, брат у меня родится, или сестра. Ничего,

вернемся мы сюда - все изменится.

-Может быть, может быть, - задумчиво протянул Аарон. «Ты весточку пришли из Амстердама, мы с

Ханеле тебе напишем. Деньги есть у тебя?»

Моше покраснел: «Дядя Аарон, уж вы-то не беспокойтесь, пожалуйста. У вас еще девочки на

руках».

Они прошли по пустынному еврейскому кварталу - мужчины были уже в ешивах, и Аарон

улыбнулся:

-Провожу тебя до Яффских ворот. Хоть прогуляюсь, перед тем, как за стол садиться, на целый

день. Только для молитвы и отрываюсь от работы.

Он шел рядом с Моше - невысокий, легкий, темные, уже поседевшие волосы, золотились в

утреннем солнце. «Дядя Аарон, - спросил Моше, - а это правда, что вы один жили, в лесах? И на

львов охотились?»

-У нас львов не было, - расхохотался Аарон, - только ягуары. Но да, - он приостановился, - охотился.

И на змей тоже, - он расставил руки, - вот таких.

Моше открыл рот и помолчал: «А вам не страшно было?»

-Я там родился и каждую травинку знал, - пожал плечами мужчина. «Твой тесть будущий, мне еще

давно сказал - люди страшнее ягуаров бывают».

-Да, - мрачно отозвался Моше: «Элишева писала, что ее родители добрые люди, понимающие. И

они тоже - семья наша. Но все равно, вдруг я им не понравлюсь..., Хотя Ханеле говорила, что у нас

все хорошо будет».

-Ты вот что, - сказал Аарон, - ты в Амстердаме не оставайся, не след жениху и невесте часто

встречаться, сам понимаешь. Я тебе дам рекомендательное письмо к раву Соферу, в Австрию. Мы

с ним в переписке. У него там ешива, и он, - Аарон усмехнулся, - тоже считает, что евреи должны

жить в земле Израиля. На хлеб себе ты всегда заработаешь, - он потрепал юношу по плечу.

-Главное, чтобы отец не узнал, - угрюмо заметил Моше, - он тогда по всей Европе письма

разошлет, что я апикойрос, и чтобы меня в ешивы не брали.

-Может, - согласился Аарон, - но рав Софер и твой отец не сильно друг друга любят, поверь мне.

Рав Софер его комментарии к Торе критиковал. Твой отец написал, что не след людям, живущим в

скверне галута, поднимать свой голос против тех, кто, рискуя жизнью, ждет прихода Мессии на

Святой Земле.

-Такое он умеет, - хмыкнул Моше. «Я помню, когда он меня еще с собой в Европу брал, там люди в

синагогах рыдали, когда он выступал».

-И рука его тоже, - тихо вздохнул Моше, - помогает. Человек, который сражался с пиратами, с

бедуинами...

-Особенно, - они вышли на площадь у Яффских ворот, и Аарон прищурился, разглядывая какой-то

караван, - если вспомнить, что твой отец каждый год посылает подарки турецкому наместнику. А

так да, - он улыбнулся в бороду, - рискуя жизнью, конечно. Впрочем, - рав Горовиц развел руками, -

пока у нас не будет еврейского государства, здесь тоже, дорогой мой, - галут.

-Дядя Аарон! - потрясенно сказал Моше. «Вот уж не ожидал от вас...»

Аарон приложил палец к губам и весело ему подмигнул. Он почему-то взял Моше за плечи и

развернул его к Яффским воротам: «Видишь тот караван? Сзади два всадника?»

-Да, - недоуменно нахмурился Моше, разглядывая широкоплечего мужчину, с побитыми сединой

темными волосами, с военной выправкой. Тот, спешившись, улыбаясь, разглядывал рынок.

Второй - пониже, еще молодой, тихо сказал ему что-то, соскочив с коня. Мужчина показал рукой в

сторону Виа Долороза.

-Тесть твой будущий приехал, - ласково объяснил Аарон. «Высокий. Видишь, сам сюда добрался.

Должно быть, хочет на тебя вблизи посмотреть».

Моше побледнел. Аарон подтолкнул его: «Пошли, пошли, ты взрослый мужчина, бояться нечего».

Юноша глубоко вздохнул и последовал за равом Горовицем.

Иосиф осмотрел маленькую, беленую каморку: «Все мы когда-то так жили, дорогой мой». Моше

все еще краснел. Юноша, наконец, сказал: «Дядя Иосиф, я вам обещаю, когда мы вернемся в

Иерусалим, я сниму комнату лучше…»

Иосиф все стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы сюртука. В комнате было чисто,

на тюфяке лежала раскрытая тетрадь, рядом была пристроена простая, оловянная чернильница.

«На отца, конечно, похож, - подумал Иосиф, глядя на юношу. Он был высокий, мощный, с

короткой, рыжей бородой и большими руками. Серые глаза глядели прямо и немного весело.

- Дядя Иосиф, - улыбнулся Моше, - я после Амстердама дальше отправлюсь, в Австрию. Буду там

работать и учиться. Скоплю денег и хочу собственное дело открыть. Рано или поздно здесь, - он

указал на улицу, - евреи настоящий город начнут возводить, за стенами. Так что строители

пригодятся…

Иосиф похлопал его по плечу: «В добрый час, как говорят. Пойдем, - он кивнул на улицу, - не след

рава Горовица задерживать, да и тебе работать пора».

Моше пропустил его вперед. Уже выходя на Виа Долороза, юноша спросил: «Дядя Иосиф, а ваш

друг, тот, что на постоялый двор пошел - он тоже офицер?»

-Лейтенант, - Иосиф пожал ему руку: «Тогда сегодня вечером у Горовицей встречаемся, отобедаем

все вместе».

-Лейтенант, - хмыкнул Моше, провожая Иосифа взглядом, вспомнив уверенную, гордую посадку

головы, и по-военному прямую спину мужчины. «Недоговаривает дядя Иосиф. Ладно, это его дело

- кто там из французов захотел Иерусалим посмотреть».

Моше зашел во двор монастыря и сунул голову в дверной проем: «Отец Франческо!»

Монах выглянул наружу. Моше, показал на остатки черепицы: «К пятнице крышу закончим,

колонны подновим, а потом я уеду, - он развел руками.

-Возвращайтесь, господин Судаков, - ласково заметил монах, - иначе кто строить-то будет?

Рабочие еще не пришли. Моше, ловко забравшись наверх, выпрямился во весь рост. Он смотрел

на черепичные, плоские крыши, на мощные стены, на очертания гор вдали, и видел перед собой

другой город - он вырывался вперед, поднимаясь на холмы, он был окутан зеленью, -

сверкающий, будто вылитый из золота.

-И будет для меня Иерусалим радостным именем, похвалою и честью пред всеми народами

земли, - сказал Моше, улыбаясь, чувствуя на лице утренний ветер. «Опять будет слышен в нем

голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты». Он еще раз взглянул на город.

Заметив внизу рабочих, юноша крикнул: «Начинаем!».

Двое мужчин - повыше и пониже, - медленно шли по узкой улице. «Здесь госпожа Сегал жила,

помнишь, - Аарон указал на деревянные ворота. «Умерла она, теперь ее дочка кумушками

заправляет. Вот за этим углом вы с Джо встречались…, - он вздрогнул - Иосиф остановил его.

-Я тебя прошу, - тихо сказал мужчина, - прошу, Аарон. Не рви себе сердце. Тебе девочек вырастить

надо. Пожалуйста.

Темные глаза Аарона блестели. Иосиф, почти испуганно, понял: «Если Джо умрет, я этого не

переживу. Господи, и как он только справляется? Поседел, бедняга, а ведь ему едва за сорок».

-Не буду, - слабо улыбнулся Аарон, - оно уже порвано, и не срастется. Как тебе Моше? - он

испытующе посмотрел на Иосифа.

-Отличный юноша, - тот помялся: «Аарон, как ты думаешь,…Они с Пьетро…»

-Об этом Господь только знает, - развел руками рав Горовиц, - даже Ева покойная и то, наверное,

понятия не имела. Они очень похожи. Конечно, они братья троюродные…»

-Или единокровные братья, - мрачно заметил Иосиф. «За Рахиль свою не беспокойся - в Яффо

сейчас есть португальские корабли. Они соблюдают нейтралитет, никто их не тронет. Моше потом

из Лиссабона до Амстердама доберется, французский язык у него хороший.

Он помолчали и мужчина добавил:

-Я бы на твоем месте написал Горовицам насчет Малки. Можно было бы ее, конечно, за моего

Давида выдать, но, боюсь, - Иосиф рассмеялся, - у нас невестка из-за океана приедет. Слишком

часто он из Америки письма получает и отправляет - тоже. Хаиму сейчас, - Иосиф задумался, -

семнадцать. Как раз, пока они спишутся, пока понравятся друг другу… - они задержались на углу

площади. Иосиф присвистнул: «Да это просто дворец!»

-Да, - Аарон усмехнулся, - рава Судакова хозяином Иерусалима называют, и не зря. Все, - он пожал

Иосифу руку, - вечером встретимся.

Аарон скрылся во дворе ешивы. Иосиф, постучав медным молотком в калитку, стал ждать. Засов

поднялся. Очень красивая, высокая, черноволосая девушка, в простом сером платье, ахнула:

«Дядя Иосиф!»

-Ханеле, - ласково начал он, и увидел тревогу в ее глазах.

-Вы очень вовремя, - сказала Ханеле, оглядываясь. Поманив его к себе, девушка что-то зашептала.

«Она в спальне, - закончила Ханеле, - лежит. Я как раз хотела за акушеркой сбегать…»

-А давно кровотечение? - деловито спросил Иосиф, заходя вслед за ней в красивую прихожую, с

мозаичным полом, и кедровыми сундуками. «Это папа в Венеции заказал, - рассеянно сказала

Ханеле, показывая на плитку.

-Он здесь, - поняла девушка, положив руку на теплый медальон. «Здесь, совсем рядом. Я скоро

его увижу. Да кто же это? - она поморщилась и услышала испуганное ржание лошадей, свист ядер,

вдохнула теплый, металлический запах крови. «Не надо, - велела себе Ханеле и вздохнула: «С утра

еще. Она хотела на рынок пойти, но я ее не пустила».

-Очень правильно, - ворчливо сказал Иосиф, вымыв руки в отделанной мрамором умывальне. Он

взял стопку шелковых салфеток и велел Ханеле: «Пойдем. Твоя мачеха, наверняка, будет говорить,

что это нескромно. Я же мужчина, не могу с ней оставаться наедине».

-Будет, - согласилась Ханеле. Иосиф, искоса посмотрел на белую, играющую румянцем щеку: «А

ведь она все знает. Я бы так не смог, конечно».

-Не все, - внезапно сказала девушка, поднимаясь по каменной лестнице наверх. «Господь не

посылает людям того, чего они не могут вынести, дядя Иосиф. А у дочки вашей, - девушка широко

улыбнулась, - все хорошо будет».

-Спасибо и на этом, - пробурчал мужчина, входя в спальню. Внутри пахло какими-то травами. Лея,

что лежала на кровати, свернувшись в клубочек, ахнула и покраснела: «Ханеле! Ты с ним одна

разговаривала, одна была в комнате!»

-И вам здравствуйте, госпожа Судакова, - смешливо поклонился Иосиф, присаживаясь у изголовья.

«Давно не виделись. Сара вам привет передает. У нас двое детей уже, впрочем, вы знаете,

наверное».

Красивое лицо женщины посуровело: «Моше пошел против желаний своего отца, это запрещено

Торой».

-Я сейчас к вам прикоснусь, - предупредил ее Иосиф, - мне надо пульс посчитать. А Моше ваш -

давно совершеннолетний. Тора не запрещает думать своей головой. А что Ханеле со мной

разговаривала, - так это во дворе было, с открытой калиткой. Ничего нескромного. Пульс хороший,

- он посмотрел на скрытый просторным платьем живот: «Семь месяцев, госпожа Судакова?»

-Почти, - шепнула та, чуть не плача. «Господин Кардозо, но ведь еще рано…»

-А вы и не рожаете пока, - усмехнулся Иосиф, - а что кровотечение было - ничего страшного. Идет

оно еще?

-Закончилось, - едва слышно ответила Лея.

-Все равно, - он кивнул Ханеле, - я вас осмотрю. Очень аккуратно, просто немного приподнимите

платье.

-Господи, стыд какой, - подумала Лея. Она мучительно покраснела. «Он ведь то место трогает…, А

если это из-за Авраама? Нельзя отказывать мужу, но ведь я слышала, такое может быть опасно. С

Моше он до последнего настаивал…, Хотя тогда он не настаивал, а просил. А сейчас он просто

делает то, что ему хочется, и уходит на свою кровать. Может, Иосиф ему скажет, чтобы оставил

меня ненадолго. Тем более, у меня кровотечение было. Иосиф врач, Авраам его послушает…»

Иосиф вытер руки и улыбнулся: «Просто надо полежать, госпожа Судакова. Отдохнуть. Все будет

хорошо».

Она посмотрела на него большими, темными глазами: «Ребенок…, С ним все в порядке?»

-В полном порядке, - уверил ее Иосиф и попросил: «Ханеле, принеси госпоже Судаковой чаю,

пожалуйста».

Он спустился вниз. Ханеле, что стояла над очагом, распрямилась: «Маме Лее…Ей ведь еще нельзя

вставать?»

-Нет, - Иосиф посмотрел в окно, на чистый, выложенный камнем, без единой травинки, двор и

решил: «Дождусь его. Он муж, он должен знать. Я о таком только читал, думал - ни разу в жизни

не увижу».

-Тогда поднимитесь ко мне в спальню, - велела Ханеле, заваривая чай. «Я хочу, чтобы вы меня

тоже осмотрели».

-Но мы будем одни…- растерянно сказал мужчина. Ханеле закатила серые глаза: «Я приоткрою

дверь, дядя Иосиф, так можно». Она улыбнулась и вышла.

В ее скромной спальне стояла только узкая кровать и простой, деревянный стол. Полки с книгами

были задернуты холщовыми занавесками. Иосиф наклонился над раскрытой тетрадью и

зажмурился: «Каббала самого сложного толка. Она скрытые смыслы в Торе ищет, я видел такие

таблицы».

Дверь скрипнула и Ханеле сказала: «Она заснула. Я готова, дядя Иосиф».

Потом Иосиф посмотрел на ее спокойное, красивое лицо и откашлялся: «Я могу дать тебе трав.

Хотя, судя по всему, уже четвертый месяц…, Но еще можно…»

-Я не хочу, - девушка подошла к столу и захлопнула тетрадь. «И в Европу не хочу, - она повернулась

и ласково сказала, глядя на изумленное лицо Иосифа: «Вы мне собирались предложить уехать.

Вместе с Рахели, Пьетро и Моше».

-Откуда ты…, -пробормотал Иосиф, но потом махнул рукой: «Неважно».

Ханеле все стояла, гладя длинными пальцами переплет тетради. За окном, на чистом, голубом

небе, Иосиф заметил тучи.

-Почему? - удивился он. «Май месяц, Шавуот две недели назад отпраздновали. Не бывает дождей

в это время».

Где-то вдалеке, еле слышно, загрохотал гром. «Я собиралась отправиться в Одессу, - спокойно

заметила Ханеле, - но пока мне надо остаться здесь. Я что-нибудь придумаю». Она посмотрела на

сосновые часы с гирьками: «Надо обед разогревать, папа сейчас придет».

-Зачем тебе? - спросил Иосиф. «Оставаться?»

-Потому что Моше должен уехать, - Ханеле оправила холщовый передник, - у него свой путь. Кто-то

должен быть здесь, чтобы ухаживать за ней, - девушка показала рукой в сторону коридора.

Иосиф похолодел и прошептал: «Ты все знала?»

-С самого начала, - горько сказала девушка. «Но нельзя, нельзя говорить дурное. А теперь, - она

вздохнула, - теперь и вы знаете».

Она вышла. Иосиф увидел темные капли дождя на каменных плитах двора.

Степан снял влажную капоту, и бросил ее на сундук. Дома было тихо, только в гостиной тикали

часы. Он остановился на пороге и неприязненно подумал: «Он что тут делает? К другу своему, раву

Горовицу приехал, не иначе».

Иосиф поднялся и протянул ему руку, - Степан неохотно ее пожал: «Здравствуйте, рав Судаков. Я

здесь совершенно случайно оказался, приехал со своим армейским приятелем, показать ему

Иерусалим».

Степан сел за покрытый кружевной скатертью, ореховый стол. Иосиф понял: «Он изменился.

Красавец, конечно, но эти глаза…., Словно лед. У Моше они другие, как и у Ханеле. Говори уже, -

он рассердился на себя.

-Вашей жене сегодня с утра было плохо, - собрался с силами Иосиф, - у нее было кровотечение. Я

ее осмотрел.

-С беременностью все в порядке? - озабоченно спросил Степан.

-Ваша жена не беременна, - спокойно ответил Иосиф. Они оба услышали раскат грома - совсем

близко. Серые потоки дождя за окном осветились мертвенным, ярким разрядом молнии. Иосиф

поежился: «Вот какие у него глаза. Как у трупа».

Иосиф осторожно зашел в спальню и тихо позвал: «Госпожа Судакова!». Женщина подняла голову

и улыбнулась: «Я себя уже лучше чувствую, господин Кардозо. Мне надо встать..., - Лея оглянулась,

- рав Судаков должно быть, уже пришел на обед. Надо накрывать на стол...»

-Аккуратно, очень аккуратно, - велел себе Иосиф. «Она склонна к истерии, экзальтации, долго

была бесплодной - у таких женщин как раз и происходят подобные вещи. Хорошо, что я Ханеле на

постоялый двор отправил - пусть сделает настой успокоительный».

-Ваша падчерица его накормила, он уже в ешиву вернулся, - Иосиф присел в кресло. «Госпожа

Судакова...- он откашлялся, - понимаете, в чем дело..., У вас нет беременности...»

Ее лицо застыло, будто высеченное из камня. Лея, упрямо, сказала: «Есть. Там мальчик, я знаю. У

меня пропали..., - она внезапно покраснела, - то, что у женщин бывает…, Увеличился живот, я

чувствую, как дитя двигается. Скоро я рожу, - темные глаза умоляюще посмотрели на него.

-Так бывает, - ласково сказал Иосиф. «Вы просто очень хотели забеременеть, госпожа Судакова. Так

бывает, - он вздохнул и оглядел красивую, уютную, комнату. Кровати орехового дерева, с

кружевными подушками, были застелены шелковыми одеялами. На каменном полу, лежал

персидский ковер.

-И зачем ему еще деньги? - мимолетно подумал Иосиф. «Самый богатый человек в Иерусалиме. Я

видел, он на серебре обедает. Меня, кстати, даже за стол не пригласил. В кого это у него сын такой

хороший? В Теодора, не иначе».

Женщина молчала, лежа на боку, смотря куда-то мимо него.

-Что у вас пропали крови, - вздохнул Иосиф, - так вы уже в том возрасте, когда в теле женщины

начинаются определенные изменения. Так называемые движения ребенка - просто плод вашего

воображения. У вас в матке опухоль, она увеличена, поэтому и произошло кровотечение. Ничего

страшного. Больше расти, она не будет, и совершенно не опасна, я уверяю.

-Это ребенок, - глухо сказала Лея. «Мальчик. Я знаю. Вы все сговорились, вы хотите его украсть,

забрать у меня...»

-Отлично, - зло подумал Иосиф. «Психоз в полной его красе. Пусть она лучше спит. Ханеле за ней

поухаживает».

Дверь приоткрылась и Ханеле просунула голову в спальню: «Все готово, дядя Иосиф. Мама Лея, -

она ласково наклонилась над женщиной, - я вам трав принесла, вам от них лучше будет. Потом

Тору почитаю, а вы отдохнете».

-Ты меня хочешь отравить! - выплюнула Лея. Оттолкнув руку Ханеле, отвернувшись к стене, она

всхлипнула: «Ты меня всегда ненавидела, дрянь, мерзавка! Не смей меня трогать. Я знаю, это ты

меня прокляла, из-за тебя я была бесплодной. Меня все ненавидят, все..., Один Авраам меня

любит, - Лея внезапно приподнялась с кровати и обшарила глазами комнату:

-Где он? - она требовательно посмотрела на падчерицу. «Где твой отец? Я давно его не видела, -

лицо Леи внезапно исказилось, и она потерла висок. «Давно...- слабо повторила она. «Дождь,

опять этот дождь..., Авраам все реже и реже приходит ко мне..., - Лея отвернулась и, спрятав лицо

в подушке, замолчала.

Серые глаза Ханеле внезапно блеснули льдом. Она сидела, уставившись в стену, что-то шепча.

Иосиф, наконец, сказал: «Это просто бред. Такое бывает, оно пройдет. Закрой ставни и запри ее,

так безопасней».

Ханеле будто не слышала.

-Бред, - повторила она и встряхнула головой: «Конечно, дядя Иосиф. Вашего друга на постоялом

дворе не было, мне сказали, он гулять пошел. Я ему записку оставила».

Они тихо вышли. Ханеле, поворачивая ключ в замке, усмехнулась: «Только он не лейтенант, дядя

Иосиф, а генерал. Наполеон Бонапарт его зовут, мы тоже о нем слышали. Моше мне говорил, что

вы офицер в его армии».

Иосиф развел руками: «Прости. Сама понимаешь, он не заинтересован, чтобы...»

-Нет, конечно, - Ханеле посмотрела за окно и рассеянно сказала: «Дождь заканчивается. Но это не

последняя гроза. Дядя Иосиф, если вам не трудно - побудьте у нас, пожалуйста. Отец не раньше

полуночи вернется, а мне надо отлучиться, - она положила руку на глухой воротник платья.

Медальон излучал ровное, спокойное тепло и девушка улыбнулась.

-Разумеется, - успокоил ее Иосиф. «Я постараюсь все-таки дать твоей мачехе снадобье, так будет

лучше. Ханеле, - он замялся, - а что ты будешь делать…- он кивнул на еще плоский живот под

серым, глухим платьем.

Она ничего не ответила. Спустившись по лестнице, указав ему на гостиную, девушка кивнула: «Я

скоро».

Никто не знал об этой комнате. Когда-то давно ее снимал Аарон Горовиц, начинающим писцом.

Потом хозяин пристройки, торговец, умер, не оставив наследников. Дом потихоньку разваливался.

Он стоял в бедном квартале, по дороге к Яффским воротам. Ханеле пробралась туда еще

подростком. Под полом она хранила те рукописи, которые нельзя было держать дома. В ящиках

старого, оставшегося еще от Аарона стола, лежали пергамент и чернила. Она редко писала

амулеты - каждый из них требовал долгой, сосредоточенной работы, подготовки, что длилась

месяцами, да и отлучаться из дома она могла нечасто. Однако золота - оно тоже было под

половицей, в шкатулке, уже было столько, что Ханеле знала - она сможет добраться до гор, сможет

содержать себя и ребенка.

Амулеты стоили дорого, очень дорого. Ханеле даже не интересовалась, кто их заказывает. Она

получала записки из Европы, от уважаемых раввинов. Читая их, девушка улыбалась - это были те

же самые люди, что издавали письма, запрещавшие пользоваться магией. «Может быть, - думала

Ханеле, - они сами их носят». Она отправляла запечатанные конверты с купцами, что ездили в

Европу, и с теми же купцами ей передавали деньги.

Она оглянулась, - на пыльном, заброшенном дворе никого не было, - и скользнула в темный

дверной проем. Ключ повернулся в старом замке. Она, вздрогнув, услышала веселый, мужской

голос: «Я здесь».

-Я вас просила подождать на улице, - Ханеле повернулась. Она увидела, как сверкают голубые

глаза. «Какая, красавица, - восхищенно подумал Наполеон. «Выше меня, правда, на две головы. И

одеваются они тут все, как монашки. Впрочем, ей даже идет».

-На меня обращают внимание, - он показал на свою непокрытую голову и простого покроя сюртук.

«Спасибо за карту, - он с удивлением посмотрел на девушку, - вы отлично чертите. Я сразу нашел,

где это.

Медальон грел ее сердце, как солнечные лучи, как спокойный, полуденный, летний воздух. Ханеле

вздохнула и напомнила себе: «Только хорошее».

Они зашли в крохотную, чистую комнату, где, кроме стола и грубого табурета - ничего не было.

Ханеле взяв старую, с пожелтевшими страницами книгу, спрятала ее в нишу за холщовой

занавеской.

Дверь была полуоткрыта. Ханеле, поймав его взгляд, объяснила: «Так положено. Иначе

нескромно, мужчине и женщине нельзя оставаться вдвоем, наедине». Она присела на табурет.

Посмотрев на него снизу вверх, девушка заставила себя не улыбаться - он восхищенно

разглядывал ее лицо.

-Я тут работаю, - почти сурово заметила Ханеле. «Вы хотите посмотреть на амулет, о котором вам

рассказывал господин Кардозо».

Он только кивнул головой. Девушка отвернулась - он заметил слепящий блеск белоснежной кожи.

Ханеле расстегнула верхнюю пуговицу на платье. «Да что это со мной, Господи, - бессильно

подумал Наполеон. «Что я, женщин никогда не видел? Тем более эта - просто очередная

шарлатанка, мало ли в Париже гадалок и прорицательниц?»

-Я не гадаю, - ее лицо, на мгновение, стало скорбным. «Это запрещено, Торой. Вот, - на узкой,

нежной ладони лежал золотой медальон. Пуговицу, - заметил Наполеон, - она не застегнула.

Ханеле нажала на крышку. Он увидел два старых, свернутых свитка.

Они стояли друг напротив друга, в комнате царила тишина. Ханеле, наконец, сказала: «Только вы

его не получите. Никто не получит..., - девушка замялась. Наполеон, на мгновение, вспомнил

сырую темноту пирамиды и голос проводника: «Есть силы, которые лучше не будить, господин

генерал».

-Он и вправду делает человека непобедимым? - хмыкнул Наполеон. От нее пахло недавно

прошедшим дождем, черные косы спускались на стройные плечи. Он заставил себя не смотреть

на шею, где билась нежная, голубая жилка.

-Нет, - алые губы улыбнулись. «Он просто хранит любящие сердца, вот и все. Каждый берет себе

половину, и вы видите друг друга. Только нужна любовь, - девушка помолчала, - настоящая.

Между мужчиной и женщиной, между родителем и ребенком..., А если нет любви - тогда

Всевышний обрушивает свой гнев на этого человека. Или если кто-то другой взял амулет. Не тот,

кому он был предназначен».

-Наполеон рассмеялся и отступил от нее: «В таком случае я бы его и не взял, я никого не люблю».

-Вы женаты, - невзначай заметила Ханеле. Он подавил улыбку: «Это ничего не значит. Спасибо, -

он вежливо поклонился. Ханеле вдруг сказала: «Я могу написать вам амулет, который делает

человека непобедимым. Если вы хотите, конечно. Только для этого, - она покраснела, - вам

придется отказаться от любви».

-Пишите, - озорно велел Наполеон. «Это что-то стоит, я деньги имею в виду?»

Она только грустно покачала головой. «Я же вам говорила - надо отказаться от любви, вот и все».

-Я предпочитаю войну, - расхохотался мужчина. Он поднял голубые глаза и серьезно сказал: «Я не

люблю всякую мистику, но вы другая. Вы видите, как я умру? На поле боя, конечно?»

-В своей постели, - ее глаза были похожи на грозовые тучи. «И еще очень не скоро».

Наполеон спросил: «А где?»

-Вспомните сочинение, которое вы писали курсантом, - она отчего-то усмехалась. «Вы там

упоминали это место».

-Я писал сотни сочинений, - развел руками мужчина. Ханеле, вздохнув, добавила: «Я передам вам

амулет через господина Кардозо. Всего хорошего».

Он поклонился и задержался на пороге: «Ковчег Завета? Тот, из Библии? Он уцелел?»

Ханеле только кивнула.

-Вы, конечно, знаете, где он, - пробормотал Наполеон. Он внезапно ухмыльнулся: «В любом

случае, я привык воевать так, как положено».

-Зачем же вам тогда амулет? - поинтересовалась Ханеле.

-Как память об Иерусалиме, - Наполеон внезапно замолчал и утвердительно заметил: «Вы

догадались - кто я такой».

Она стояла перед ним - высокая, гибкая, с чуть разрумянившимся лицом. «Да», - тихо ответила

Ханеле.

-Я так и думал, - он опять поклонился, и, отчего-то махнув рукой, вышел.

Ханеле выглянула в маленькое, мутное окошко, но на дворе уже никого не было. «Отказаться от

любви, - шепнула девушка.

Ее губы сложились в горькую складку: «Господь не посылает людям того, чего они не в силах

перенести, помни. Надо просто ждать».

Она встряхнула головой. Заперев каморку, Ханеле быстрым шагом пошла к дому Горовицей.

Он проснулся на рассвете от крика муэдзина - тоскливого, протяжного. Наполеон уже слышал их в

Египте, но этот был особенно горьким. В раскрытые ставни была видна тусклая полоска рассвета,

утро было еще прохладным. Он положил руку на грубый, серебряный медальон, что висел у него

на шее. Торговец долго навязывал ему что-то вычурное, однако он, на своем рыночном,

подхваченном в походе, арабском, коротко велел: «Вот этот».

Амулет был простым - кусочек пергамента с аккуратно вырисованными, причудливыми буквами,

какими-то странными, детскими значками. Наполеон вздохнул: «Все это чушь, конечно. Надо

вернуться к ней, забрать ее отсюда, увезти в Париж...»

Он вспомнил белую, нежную кожу, вороные волосы, серые, дымные глаза: «Во-первых, у тебя есть

жена. И ты ее, даже, кажется, любишь..., Не так, - он застонал сквозь сжатые зубы. «Не лги себе.

Тебе просто не по пути с этой Ханой. Так бывает. Бог так шутит, не иначе». Он повернулся на бок.

Взяв с простого табурета портсигар, Наполеон чиркнул кресалом: «Какой Париж? Какая из нее

любовница? Да и не согласится она».

Наполеон услышал ее грустный голос: «Надо отказаться от любви...».

-Надо, - сев в постели, он раскурил сигару. «Я не могу себе позволить слабостей - ни сейчас, ни тем

более, потом, когда я стану императором. А любовь, - он закрыл глаза и увидел ее, - это слабость.

Вот и все».

Он еще посидел, не двигаясь, просто любуясь ее лицом, а потом потушил сигару. Наполеон

потянулся:

-Жозеф своими врачебными делами занят, а я пока пойду к проводнику, которого он мне

рекомендовал. Посмотрим еще раз на местность вокруг города. Вряд ли здесь придется воевать,

кроме портов и побережья, мне ничего не нужно, но вдруг. Лучше быть подготовленным.

Все время, пока он умывался, пока проверял пистолеты, пока, одевшись, он не сбежал по

деревянной лестнице вниз - туда, где уже вкусно пахло кофе и лепешками, - он все время видел

перед собой ее - высокую, стройную, легко дышащую.

Наполеон остановился на пороге низкого, сводчатого, каменного зала, и пообещал себе: «Я ее

найду. Не сейчас, сейчас мне нечего ей предлагать. Потом я предложу ей корону Франции. Да, - он

внезапно улыбнулся, - так будет правильно».

Он пригладил каштановые, выгоревшие на концах волосы и весело крикнул хозяину, что хлопотал

у очага: «Кофе, уважаемый, и покрепче!».

У Яффских ворот было шумно, рынок съезжался, торговцы раскладывали свои лотки. Пахло

пряностями, жареным мясом. Ханеле, посмотрев на брата, строго велела:

-Деньги откладывай, обязательно. Слышал же, что дядя Иосиф сказал - в Амстердаме пойдешь к

тому банкиру, которого он рекомендовал. Он возьмет твой вклад, на три года, под процент. Как

раз к свадьбе уже приличная сумма накопится.

-Это твой вклад, - упрямо отозвался Моше. «Твое золото. Может, не надо, я заработаю...»

-Заработаешь, - согласилась сестра. «Только тебе надо обедать, одеваться, книги покупать. Это мой

подарок, - она, оглянувшись, вздохнула: «Пора домой, маму Лею кормить».

Моше жалобно, как ребенок, спросил: «Ханеле..., Мама оправится?»

-Дядя Иосиф сказал, что да, - она, на мгновение, прикоснулась к руке брата, и вспомнила строгий

голос отца: «Моше уже девять, тебе нельзя его больше трогать. Когда вы наедине, обязательно

открывай и дверь на улицу, и калитку в ограде. Иначе будет нескромно».

-Я за ней присмотрю, - пообещала Ханеле. «Передавай привет, - она понизила голос и подмигнула

ему, - нашим друзьям. И семье дяди Иосифа - тоже. Элишева замечательная, у вас все будет в

порядке».

-Обязательно, - Моше взял под уздцы своего мула. «Одна сума походная, и все, - озорно понял

юноша. «Ничего, справимся. Руки у меня на месте, голова тоже. Вернемся в Иерусалим с

Элишевой - сразу начну свой дом строить, не нужно мне ничего отцовского».

-Ты маме потом скажи, что я уехал, - попросил Моше. «Как ей лучше станет. А ему..., - он не

закончил. Ханеле, ласково глядя на него, подумала: «Господи, почему я все знаю, за что мне это?»

Они сидели на скамейке под гранатовым деревом. Из кухни пахло имбирем. Малка высунула

темноволосую голову в сад: «Сейчас чай будет готов, папа. Тетя Ханеле, вы будете печенье?»

-Конечно, милая, - улыбнулась она.

Аарон все молчал. Потом, тяжело вздохнув, рав Горовиц развел руками. «Хоть твоему отцу это и не

понравится, но разве я могу отказать?».

-Это всего на год, дядя Аарон, - Ханеле нагнулась и погладила зеленую траву. «Моше ребенком

говорил, что, когда вырастет - весь Иерусалим деревьями засадит, - подумала девушка. «Так и

будет. Но не сейчас».

-Через год мы с вами разведемся, и я уеду, с маленьким, - она помолчала. «Я просто не могу

сейчас бросать маму Лею. Она больна и нуждается в моей помощи».

-Хорошо, - он кивнул. «Тогда на следующей неделе можно писать брачный договор. Мы все

сделаем в синагоге Ари, рано утром. Твой отец и не узнает ничего. А когда? - он, краснея, кивнул

куда-то в сторону живота Ханеле.

-В октябре, - спокойно ответила девушка.

Аарон погладил бороду. «Это ему еще больше не понравится, дорогая моя. Получается, что..., - он

замолчал и Ханеле улыбнулась: «Что вы, дядя Аарон. Разумеется, я ему скажу правду». Красивая

бровь поднялась: «Но не всю, конечно. Скажу, что меня соблазнили и тот человек уехал. В брачном

контракте можно написать, что я не девственница. Все равно в синагоге Ари одни старики

полуслепые, никто его проверять не будет».

Аарон подумал. «Когда я вслух его читать начну, то просто пропущу это место. Они там и глухие к

тому же. Не грусти, - он искоса взглянул на девушку, - все устроится. Твоя мачеха оправится,

обязательно».

-Я была уверена, уверена, что это он, - горько подумала Ханеле. «Тогда, с Нахманом, амулет меня

предупреждал, он был такой раскаленный. И я все равно - не послушалась, потому что хотела

попробовать, как это. И попробовала. Но сейчас, с ним..., Неужели я ошиблась? Он, - девушка

незаметно положила руку на горло, - Он ошибся? Но Господь всегда, все знает..., Значит, надо

просто ждать. Мы еще встретимся, обязательно. Он меня найдет, - уверенно сказала себе

девушка.

-Мне легче будет затеряться, дядя Аарон, - добавила она, поднимаясь. «Получу новый паспорт, на

вашу фамилию. Горовицей все же больше, а Судаковы одни. Моего отца все знают».

Она посмотрела на хмурое лицо мужчины и велела себе: «Нет, нельзя. Не говори ему ничего. Ему

и так трудно».

-Рано или поздно, - вздохнул Аарон, - все будет хорошо. Пойдем, чаю выпьем, - он распахнул

перед ней дверь на кухню.

-Ему я ничего говорить не буду, - твердо ответила Ханеле брату.

Отец только изредка заходил в ту комнату, где лежала мачеха. Он вставал еще до рассвета, шел в

микву, потом - на молитву, и возвращался поздно ночью. Он спокойно выслушал Иосифа и развел

руками: «На все воля Божья. Надо молиться, чтобы она выздоровела. Надо быть более

тщательным в соблюдении заповедей, давать цдаку...»

Иосиф, было, открыл рот, но увидев глаза Ханеле - замолчал. Девушка выбежала на двор, вслед за

ним и торопливо шепнула: «Не надо, дядя Иосиф. Вы хотели сказать, чтобы он чаще ее навещал...»

Мужчина только кивнул.

Ханеле вздохнула: «Он все равно не будет. Ей уже лучше, она раньше все время о ребенке

говорила, а теперь - нет».

Ханеле ухаживала за мачехой, - та лежала, отвернувшись лицом к стене, - умывала ее, кормила,

читала ей Тору. Лея молчала, пересохшие, искусанные губы непрестанно двигались. Ханеле,

прислушавшись, уловила имя отца.

-Пиши мне, - попросил Моше. «Я, как устроюсь в Австрии - сразу весточку пришлю».

-Хорошо, - Ханеле посмотрела на то, как караван мулов спускается в долину, что вела на запад и

улыбнулась: «Они будут счастливы. А я? - она незаметно положила руку на живот и поморщилась,

услышав плеск воды. «Нет, нет, - велела себе Ханеле, - не обращай на это внимания. Пора домой,

мама Лея скоро проснется».

Она вышла на площадь и увидела девочек в темных, глухих платьях, что стайкой бежали в сторону

рынка.

Белокурая девчонка отстала и заулыбалась: «Тетя Ханеле! Малка меня за треской сушеной

послала. Разрешила самой сходить, потому что я уже большая!»

-Молодец, - ласково улыбнулась Ханеле, смотря на девочку, и видя перед собой раскрытую могилу

на незнакомом кладбище, слыша выстрелы и женский плач. «Догоняй подружек, - велела она.

Батшева помахала ей рукой. Подхватив корзинку, девочка пошла дальше. На углу каменной

лестницы, что вела наверх, сидел холеный, черный кот. «Вот бы нам такого, - восторженно сказала

Батшева, склонив голову. Она несмело протянула руку. Кот, заурчав, стал бодать головой ее

ладонь. «Трески тебе дам, ты меня тут подожди, - тихо велела ему девочка.

-Здравствуй, Батшева, - раздался сзади красивый, низкий голос.

Девочка потупилась и покраснела: «Здравствуйте, рав Судаков».

Он был высокий, широкоплечий, в черной капоте и шляпе. На Батшеву повеяло хорошим табаком

и еще чем-то, - теплым, пряным. «Я увидел, как ты с подружками на рынок бежала, думал -

леденцов вам вынести, - рассмеялся он, - пока собрался, ты уже одна. Поделишься с

подружками? - он передал ей холщовый мешочек. «Это Ханеле делала, миндаль засахаренный».

-Вовсе он не страшный, - недоуменно подумала Батшева. «Почему его все так боятся?»

-Спасибо, рав Судаков, обязательно, - она подняла темные глаза.

-Как у Горовица, - внезапно подумал Степан, - а волосы - материнские. Хоть и нехорошо так о

покойных говорить, но нескромная была женщина. Волосы показывала, соблазняла мужчин...,

Уже не говоря о том, что там они в этой Америке делали. Туда бы надо отправиться, за деньгами.

Там одни богачи. Родственник Горовица, Меир этот - в правительстве. Разберусь с Леей, когда

Иосиф уедет, и можно будет об этом подумать. Только где Рахели, сколько дней ее уже не видно.

Болеет, что ли? Хватит мне одной больной.

Его голос был тягучим и сладким, приторным, как мед. «Батшева, - озабоченно спросил рав

Судаков, - а где Рахели? Она не заболела?»

Девочка помотала белокурой головой:

-Нет! Она с Пьетро в Англию уехала, наших родственников навестить. У вашего брата сын родился,

значит, вы теперь дядя, - зачастила девочка, - и Пьетро вам тоже родня, он говорил. Папа все

письма прочитал, и все на родословном древе отметил. А у вас есть родословное древо? У меня

американский паспорт есть, мне дядя Меир его выписал, я ведь в Америке родилась...- девочка

перевела дух: «На озере Эри. Только я ничего не помню, я маленькая была.

-Я знаю, - ласково улыбнулся Степан. «Беги, милая».

Батшева поднялась по лестнице, размахивая корзинкой. Степан, подождав, пока она скроется из

виду, процедил: «В Англию с Пьетро. Рав Горовиц, придется вам за это расплачиваться.

Подождите, пока я вдовцом стану».

-Уже скоро, - пообещал себе Степан. Поправив кипу, огладив рыжую, пахнущую сандалом бороду,

он пошел обратно в ешиву.

В базилике было тихо, пахло ладаном и воском, колебались огоньки свечей. Рахели несмело

положила руку на свой простой, деревянный крестик, и вспомнила голос священника: «Ничего

страшного, милая. Понятно, что тебе трудно, все кажется непривычным. Это вообще, - отец

Бьюкенен вздохнул, - долгий путь, и он у тебя только начинается».

Она поправила синий платок, что закрывал ее косы, и спустилась вниз - в тот придел, где

венчалась с Пьетро. На полу блестела серебряная звезда, над небольшим углублением,

выложенным мрамором - горело пять лампад. Она оглянулась - на каменных, уходящих вверх

ступенях, никого не было.

-Господи, - попросила девушка, - пожалуйста, сделай так, чтобы у папы и девочек все было

хорошо. Чтобы мы с Пьетро спокойно добрались до Англии, и дай мне сил стать ему верной

помощницей, во всех делах его, - она неумело, робко перекрестилась. На белый палец было

надето совсем простое колечко.

-Пожалуйста, - повторила Рахели, и закрыла глаза. «Как спокойно, - поняла она «Как будто я рядом

с Пьетро. Господи, - она покраснела, - здесь и думать о таком нельзя. Но как не думать…»

Ставни были распахнуты в черную, блистающую звездами ночь. Она лежала белокурой головой на

его плече. Отдышавшись, нежась в его объятьях, Рахели спросила: «Это всегда так хорошо?»

-Мне откуда знать? - смешливо ответил ей муж. «У меня это в первый раз было, любимая». Он

наклонился и стал медленно, нежно целовать ее. «Правильно я сделала, - томно сказала себе

Рахели, - что рубашку сняла. Она и не нужна вовсе».

-Можно, - шепнул ей Пьетро, - проверить - хорошо ли будет в следующий раз.

Рахели рассмеялась. Обнимая его, слыша, как бьется его сердце, целуя везде, куда могла

дотянуться, она только кивнула.

Девушка посмотрела на нишу в полу, оставшуюся от яслей, и тихонько вздохнула:

-Хорошо, что я к этой акушерке сходила, трав купила. И в Англии они тоже - найдутся. Пьетро

согласился. Когда он сан примет, когда у него приход будет - тогда пусть детки рождаются, сколько

Господь даст. А пока нам на ноги встать надо, - девушка еще раз перекрестилась. Поднявшись

наверх, она увидела знакомую, рыжую голову.

Муж стоял на коленях перед Богородицей. «Бедный мой, - ласково подумала Рахели. «Все равно

родителей никто не заменит. Ничего, теперь мы вместе, до конца наших дней».

Пьетро обернулся. Улыбнувшись, подойдя к ней, он спросил, кивая вниз: «Тебе там больше

нравится?»

-Там, - Рахели задумалась, - да.Там, как дома, - она посмотрела куда-то вдаль, голубые глаза

внезапно заблестели.

Юноша ласково коснулся ее ладони, и шепнул: «Я тоже не люблю пышные церкви. Когда

приедем домой, я тебе покажу ту церковь в Мейденхеде, где я причетником в детстве был. Там

очень уютно».

Они вышли на площадь, залитую полуденным, теплым солнцем, - у их постоялого двора уже

собирался караван. «Сегодня отправляемся, - вздохнула Рахели, - дня через три уже в Яффо

будем, а там нас Моше ждет».

-Пьетро, - робко сказала она, беря мужа под руку, - а если я не понравлюсь твоим родителям? И

другой родне тоже? Я тетю Марту помню, и Элизу - я с ней в Париже играла. А больше я никого и

не знаю, кроме американских наших родственников.

-Как ты можешь, не понравиться? - удивился Пьетро. «Тебя все полюбят. И я тебя люблю, - он

наклонился и шепнул ей что-то. Рахели выслушала и хихикнула: «Раз у нас еще два часа до

отправления каравана, надо быстро купить подарки, - она кивнула в сторону рынка, - и вернуться

на постоялый двор».

-Я бы прямо сейчас вернулся, - он широко, счастливо улыбнулся: «С работой все устроилось,

кажется. Отец Бьюкенен дал мне записку, к его однокурснику. У того приход в Лидсе, на севере.

Там у дяди Питера ткацкие мануфактуры. Им всегда нужны люди». Он прижал к себе руку жены:

«Справимся. Прихожане ее полюбят, она ведь добрая, заботливая...»

-Надо будет домик маленький снять, - озабоченно заметила Рахели, - на две комнаты. Больше нам

не надо пока. Я шью хорошо, буду заказы брать. Проживем, - она улыбнулась. Пьетро вспомнил

бесконечный, серый дождь, сырые подвалы, кашляющих, хмурых ткачей, грязь на улицах.

-Куда я ее везу? - вдруг испугался юноша. «Она же тут выросла, под солнцем, ничего другого не

знала. А если чахотка, упаси Господи..., Может быть, оставить ее в Мейденхеде, у родителей? Я

буду приезжать...»

Жена остановилась и подняла серьезные, голубые глаза: «Ты, Пьетро, и не думай о таком. Куда ты

пойдешь, туда и я пойду - и так будет всегда».

Юноша взял ее руку, и, поднеся к губам, поцеловал каждый палец. От нее пахло уютным теплом, и

Рахели шепнула: «Я люблю тебя».

-И я, - он все улыбался. Жена, рассмеявшись, подтолкнула его в сторону рынка: «Сейчас увидишь,

как я торговаться умею».

Они ушли, держась за руки, белокурые, выбившиеся из-под платка волосы золотились в

полуденном солнце. Пьетро, на мгновение, закрыл глаза: «Она вся сияет, как тогда, в Иерусалиме.

Господи, сделай так, чтобы мы всегда, всегда были вместе».

-Будем, - кивнула Рахели, и посчитала на пальцах: «Целая сума на подарки уйдет. Твоим

родителям, брату твоему, дяде Питеру с тетей Мартой, их сыну, Майклу, Элизе..., Ничего, - она

пожала его руку,- у меня вещей мало, справимся».

Пьетро покраснел и обещал себе: «В следующем году обязательно ей подарю что-нибудь. Бусы,

браслет..., Буду откладывать, и подарю. Надо будет шелковые платья в Лондоне сшить..., - он

понял, что сказал это вслух. Жена усмехнулась: «Какие шелковые платья, ты же мне рассказывал о

трущобах. Обойдусь пока что, - решительно завершила девушка. Указав на лоток с посудой, Рахели

велела: «Нам туда. Серебро здесь дешевое, дешевле, чем в Иерусалиме».

Они три раза уходили и возвращались, Пьетро выслушивал похвалы своему арабскому, им

наливали чай. Только оказавшись у постоялого двора, глядя на свертки в руках мужа, Рахели

весело сказала: «А ты молодец».

-Меня дядя Теодор научил торговаться, он в Марокко больше года провел, - ответил Пьетро и

шепнул ей: «У нас еще час, любовь моя, пошли, пошли быстрее».

Рахели коснулась его руки и почувствовала, как кружится у нее голова. «Права была мама, -

вспомнила она, - когда любишь, все само получается».

Они поднялись по узкой, каменной лестнице. Пьетро, пропустив жену вперед , захлопнул дверь их

комнаты.

В спальне было тихо, ставни были закрыты. Степан, присев у изголовья, ласково спросил: «Как

ты?» Лея подняла голову: «Хоть бы он за руку меня взял. Но нельзя, нельзя, я еще в микву не

ходила..., Господи, как мне теперь на улицу выйти, такой стыд. Все меня поздравляли,

радовались...»

-Ребенок, - всхлипнула она. «Авраам, прости, прости меня...»

-Я уверен, - он все смотрел на нее, - уверен, что Иосиф ошибся и ты беременна. Врачи не

всесильны, это дитя нам послал Господь, Лея, Он не мог забрать его у нас..., Ты просто должна

доказать Иосифу, что там действительно - ребенок.

Его лицо было мягким, добрым, голос - низким, протяжным. Лея, закрыв глаза, откинулась на

подушки. «Конечно, - поняла она, - конечно. Я покажу ему ребенка, и он поверит...»

-Авраам, - внезапно спросила она, дрогнув ресницами, - это ты? Ты со мной сейчас?

Серые глаза мужа подернулись льдом - на единый, краткий миг. Он нежно ответил: «Ты просто

устала, милая. Тебе надо отдохнуть, а те снадобья, что Иосиф прописал - они могут быть вредны

для ребенка. Не стоит их пить. Просто поспи, и все».

Он вышел и Лея обрадовалась: «Дверь не закрыта. Очень хорошо, когда придет Иосиф, я спущусь

в гостиную, и он увидит, что ошибается. Вот только как..., - она оглянулась и заметила на столе

какой-то металлический блеск.

-Нож, - радостно поняла женщина. «Правильно, так будет правильно. Он увидит ребенка, я ему

покажу..., - Лея неслышно встала, и спрятала нож под подушку. Лея, внезапно, нахмурилась:

«Откуда он? Но ведь у Авраама тоже не было ножа, когда Господь приказал ему принести в

жертву Исаака. И Господь сделал так, что появился и нож, и дрова для жертвенника. Это Господь,

Он о нас заботится...».

Женщина глубоко, успокоено задышала и сама не заметила, как задремала.

Она проснулась, когда в ставни уже било заходящее солнце. Лея поднялась. Оправив постель,

одернув платье, она спрятала нож за спиной. Женщина вышла в коридор и прислушалась - снизу

доносился аромат готовящейся еды, стукнула дверь, и веселый голос падчерицы сказал: «Дядя

Иосиф! Мама Лея спит, с ней все хорошо. Утром она снадобье выпила, а днем ей папа относил

лекарство. Он тоже дома, проходите».

Муж сидел в гостиной, склонив голову к Талмуду, отпивая чай из серебряного стаканчика.

Иосиф стоял к ней спиной и Лея громко позвала: «Господин Кардозо!»

Он обернулся и еще успел подумать: «Мания. Надо было ей большие дозы настоев прописать.

Глаза блестят, и дышит часто. Раскраснелась вся».

-Вы сейчас увидите ребенка, господин Кардозо! - торжествующе сказала Лея. Женщина одним

быстрым, неуловимым движением, провела ножом по своему животу.

Иосиф устало спустился вниз, в гостиную: «Ничего страшного, это просто царапина. Однако надо

ее держать под присмотром, и не забывать о снадобьях, рав Судаков. Ханеле сейчас с ней».

Белая, холеная рука мужчины легла на кружевную скатерть. Иосиф вспомнил, как, он выбил нож

из руки женщины, поддерживая ее. Темные глаза Леи расширились. Она, скребя пальцами по

окровавленному платью, закричала: «Там дитя! Дитя! Я вам докажу, господин Кардозо!»

Рав Судаков даже с места не сдвинулся, отпивая чай, пристально глядя на жену. Рыжая борода

посверкивала в лучах заката. Ханеле вбежала в гостиную и остановилась на пороге: «Дядя

Иосиф...»

-Давай отведем твою мачеху наверх, - вздохнул Иосиф. Лея позволила вывести себя из комнаты.

Степан, проводив их глазами, поднявшись, раздраженно походил по гостиной. На большом

комоде красного дерева сверкало серебро, тикали часы, пахло воском и немного - сандалом.

-Я был уверен, что она доведет дело до конца, - злобно подумал мужчина. «Яд ей давать опасно,

да и покупать его где- то надо..., - он посмотрел на свой протез слоновой кости, что был скрыт под

тонкой, кожаной, черной перчаткой. Подойдя к зеркалу, он огладил бороду, и кивнул: «Так тому и

быть».

-Просто царапина, - повторил Иосиф. Рав Судаков вздохнул: «Я буду молиться, читать Псалмы,

Ханеле испечет халы и раздаст их бедным…, Мы все будем строже соблюдать заповеди...,

Господин Кардозо, - он взглянул на Иосифа, - как вы считаете, моя жена излечится от своего, -

Степан пощелкал пальцами, - расстройства?»

-Со временем, - возможно, - осторожно ответил Иосиф и посмотрел на часы. «Простите, рав

Судаков, мы вечером отправляемся в Яффо..., Я оставил Хане все указания по уходу. Рана не

опасна, даже зашивать ее не надо».

-Моя жена, - рав Судаков помолчал, - она понимает, что с ней происходит? Она в здравом уме?

-Что вы, - отозвался Иосиф, - вы сами видели..., У нее мания, болезнь сознания, она не в себе...

-Напишите, - попросил его Судаков, подвинув к нему стопу хорошей бумаги и эмалевую

чернильницу, - напишите, пожалуйста, ваше заключение, господин Кардозо. Чтобы я мог показать

его здешним врачам.

-Я не так хорошо знаю турецкий, - предупредил Иосиф.

-Пишите на святом языке, - обаятельно улыбнулся Судаков. «Только печать поставьте, обязательно.

Вы же известный врач, к вашему мнению прислушиваются..., Вот и сургуч, - он передал ему

палочку.

Иосиф невольно покраснел. Присев, он пробурчал: «Не такой уж известный...». Он посыпал

чернила песком и передал Степану лист. Тот пробежал его глазами. Поднявшись, рав Судаков

пожал Иосифу руку: «Я надеюсь, вы не против, пожертвовать деньги, которые вам причитаются за

лечение - в благотворительный фонд для бедняков?»

Иосиф едва не рассмеялся вслух: «Я бы все равно не стал брать платы, рав Судаков, это же

заповедь - помогать другим евреям в беде».

-Даже не проводил, - хмыкнул он, выходя во двор. Ханеле стояла у калитки. «Он там, - вдруг

подумала девушка. «Я знаю, там. Все будет хорошо. Мы еще встретимся, обязательно». Она

прикоснулась к медальону - металл ласково грел пальцы.

-Я буду ухаживать за мамой Леей, - тихо сказала Ханеле. «Я постараюсь..., - она не закончила.

Махнув, рукой, девушка улыбнулась: «За меня не беспокойтесь, дядя Иосиф, я все устроила. Вы с

дядей Аароном попрощались?»

Иосиф кивнул и, оглянувшись - что-то шепнул ей. «Мы с ним договорились, - сдерживая улыбку,

призналась Ханеле. «Папе это не понравится, конечно, но мне уже двадцать три. Мне не надо его

согласия на брак. Следующей осенью разведемся, и я уеду».

-Куда? - было, хотел спросить Иосиф, но потом только вздохнул: «Храни вас Господь».

-И вас, - отозвалась Ханеле, увидев летящие ядра, блеск штыков, бесконечную, залитую дождем

равнину. «Как много, - подумала она. «Их там будет так много..., И не спасти, никого не спасти...»

Девушка подняла засов и вздрогнула - он стоял на той стороне площади, невысокий, легкий, с

прямой спиной.

-Погоди, Жозеф, - велел Наполеон и быстрым шагом пошел к ней. Он был много ниже. Закинув

голову, глядя в ее серые глаза, мужчина весело сказал: «Слушайте. Я сейчас уезжаю, по делам, но

я вернусь...»

Алые губы приоткрылись, и он услышал шепот: «Меня тут не будет...»

-Наплевать, - отмахнулся Наполеон. «Где бы вы ни были - я вас найду, понятно? Хана, - рассмеялся

он. «Анна, то есть. Мне всегда нравилось это имя. Так что ждите».

Она все молчала, а потом попросила: «Остерегайтесь воды. И сейчас, - она повела рукой на запад,

- и потом».

-Я погибну в морском сражении? - поинтересовался Наполеон.

-Вы умрете в своей постели, - терпеливо ответила Ханеле. «Я вам уже говорила. Просто вода вам

принесет неудачи».

Он положил крепкую, смуглую руку на медальон, что сверкал в распахнутом воротнике белой,

льняной рубашки, и смешливо спросил: «Вы меня проверяли? Когда я сказали, что я должен

отказаться от любви?»

-Разумеется, - пожала плечами Ханеле, и лукаво добавила: «Вы отказались, помните?»

-Отказался, - пробурчал он. Встряхнув каштановой головой, все еще смотря на нее снизу вверх,

Наполеон заметил: «Вы же все равно не поверили».

Она помотала черными косами.

-Так я и думал, - удовлетворенно заметил Наполеон и напомнил: «Ждите».

-Буду, - просто ответила Ханеле и захлопнула калитку. Она прислонилась к каменной стене -

сердце часто, взволнованно билось, и прошептала: «Все верно. Все было верно. Спасибо тебе,

Господи».

Она услышала настойчивый, жалобный крик ребенка. Поморщившись, пробормотав: «Не хочу это

видеть, не буду», - Ханеле пошла к дому. Отец уже стоял в передней, надевая свою соболью

шапку. Он холодно посмотрел на нее: «Я в ешиву, вернусь поздно». Ханеле только кивнула. Не

оборачиваясь, девушка поднялась на второй этаж.

-Нельзя, - велела она себе. «Нельзя ничего делать. Мама Лея больна. Надо, чтобы она

выздоровела. Надо спокойно родить, и тогда..., - она вспомнила слова Иосифа: «Это просто бред».

Она прислушалась - отец ушел. Тяжело вздохнув, Ханеле велела себе: «Спросишь у дяди Аарона о

той ночи, когда умер дедушка. И надо сходить к дедушке на могилу. Что-то не так..., - Ханеле

нахмурилась.

Она помнила только дождь, раскаты грома, белый свет молний, и то, как утром, шагая по мокрым

камням - нашла свою игрушку.

-Я ее потом дяде Аарону отдала, - подумала Ханеле. «А тогда - пошла к Стене, там дедушка лежал,

и Ева…Она что-то о Мессии говорила..., - Ханеле закрыла глаза и почти зло помотала головой: «Не

могу видеть, все как в тумане. Надо ждать, - вздохнула она. Вспомнив его веселый голос, его

голубые глаза, девушка улыбнулась.

Степан набил трубку. Чиркнув кресалом, он развел руками: «Как видите, господа, заключение

врача не оставляет надежд..., - он посмотрел на длинный стол, с разложенными по нему томами.

Окно было открыто, вечернее солнце играло золотистыми искорками на меховых шапках

собравшихся.

-Нам очень жаль, рав Судаков, - сочувственно вздохнул кто-то из раввинов. «И это после того, что

случилось с вашим сыном...»

-Я совершил ошибку, - грустно сказал Степан. В комнате пахло хорошим табаком, старой бумагой,

снизу, из ешивы, доносился гул голосов.

-Я совершил ошибку, - повторил он. «Я позволил Моше отойти с истинного пути, пути Торы и

заповедей, позволил ему увлечься идеями о том, что евреи могу создать свое государство...»

-Вольнодумство, - раздался кислый голос. «Даже хуже - вероотступничество, в Торе сказано, что

только Мессия восстановит трон Давида, только он!»

-Я, конечно, - Степан оглядел комнату, - должен подать в отставку. Я, как глава ешивы обязан

строже себя судить, чем все остальные.

-Что вы, что вы, рав Судаков, - испуганно зашумели люди. «Вас уважают, вы пишете книги, вы

праведник..., Вступите во второй брак и у вас еще будут дети...»

-Надо собрать подписи ста раввинов из трех стран, - Степан посмотрел на бумагу, что лежала

перед ним. «Это дело долгое, господа».

-Вам еще пятидесяти нет, рав Судаков, - успокоил его раввин, сидевший рядом. «Торопиться

некуда, вы юноша. Мы подпишемся, подпишутся наши братья из Цфата…, Вы следующей осенью

все равно едете в Польшу, в Германию, - выступать перед общинами. Соберете, - уверенно

закончил он, - и женитесь».

Степан только невесело улыбнулся: «Спасибо вам, господа».

-Это мицва, - успокоил его тот же раввин. «Мицва - помочь человеку исполнить заповедь, рав

Судаков».

Зайдя в свой кабинет, он удовлетворенно хмыкнул: «Отлично. Три десятка в Святой Земле,

остальных я найду в Европе. Но к Горовицу надо сходить прямо сейчас. С него станется, он и

вторую дочь куда-нибудь отправит».

Степан взял из ящика стола объявление. Осмотрев себя в зеркало, он перевязал пояс капоты: «Ей

тринадцать. Через три года можно ставить хупу. А Лея уже не оправится - я об этом позабочусь».

Он спрятал бумагу в карман и пошел вниз.

Аарон искоса посмотрел на дочь - Малка сидела, наклонив темноволосую голову над чистым

листом бумаги. Она повертела в руках перо и несмело спросила: «А что мне писать кузену Хаиму?

Я его помню, он говорил, что военным хочет быть…»

Она закрыла глаза и увидела светловолосого, сероглазого, высокого мальчика. «Тогда мамочка

еще была жива, - подумала Малка. «И Батшева не родилась еще. Там так красиво, в Америке, у

дяди Меира и тети Эстер такие дома…, Даже дом рава Судакова с ними не сравнишь».

Аарон улыбнулся: «Напиши об Иерусалиме, о Стене, о своих занятиях..., Хаим сейчас в Вест-

Пойнте, это офицерские курсы, так что он в армию пойдет».

Малка начала медленно писать.

В гостиной тикали часы, они сидели за столом, покрытым вышитой скатертью. Аарон, с болью в

сердце, подумал: «Динале вышивала. Господи, девочкам надо будет как-то сказать потом, что мы с

Ханой поженимся. Они ее любят, они поймут».

Он вернулся к своему письму:

-Дорогие Эстер и Меир! Мы были очень рады узнать, что у вас и кузины Мирьям все в порядке.

Желаем Хаиму успешной учебы в Вест-Пойнте, а Натану - поступления в университет.

Поздравляем Элайджу с тем, что он скоро будет капитаном своего корабля.

Я вынужден сообщить вам печальные новости - моя возлюбленная жена Дина умерла…- он, на

мгновение, отложил перо, и тяжело вздохнул. «Рахели вышла замуж за Пьетро Корвино,

воспитанника Джованни, и они уехали в Англию. Как вы понимаете, я это вынужден держать в

тайне. Если кто-то узнает об их свадьбе, то от нас все отвернутся. Конечно, девочкам было бы

значительно легче найти себе пару в Европе или Америке…- Аарон прервался и усмехнулся: «Не

след, конечно, такое писать. Получается, что я дочерям женихов выпрашиваю…»

-Стучат, папа, - Малка склонила голову набок. «Как бы Батшева не проснулась…, Пойду, открою».

Аарон проводил ее глазами - дочь была в домашнем, светлом платье: «Это Рахели перед отъездом

перешила, из тех, что от Дины остались». Он вспомнил, как после хупы показывал Дине ткани. Сам

того не ожидая, Аарон улыбнулся.

-К тебе рав Судаков, папа, - раздался с порога испуганный голос дочери. Он стоял - высокий, в

черной капоте. Рыжая борода мужчины горела огнем в свете свечей.

-Я вам чаю подам, - прошептала Малка и мышкой скользнула на кухню. «Она хорошенькая, -

подумал Степан. « Будет рожать детей, сидеть дома, готовить…, Лею я упрячу в приют для

сумасшедших, вот и все».

Он пожал руку Аарону и тот вздрогнул: «Они у него всегда холодные, даже летом».

-Садитесь, рав Судаков, - вежливо предложил Аарон. «Мезузы надо где-то проверить? Скажите, у

кого в доме, - он потянулся за своей записной книжкой.

Малка поставила на стол серебряный поднос с чаем. Аарон ласково сказал: «Спасибо, доченька.

Иди, отдыхай, поздно уже. Спокойной ночи».

-Спокойной ночи, - почти неслышно отозвалась девочка. Склонив голову, она вышла. Малка

оглянулась на закрывшуюся дверь. Присев на ступеньку лестницы, девочка вспомнила голоса

кумушек на рынке.

-Прокляли ее, - сказала госпожа Сегал, роясь в луке, - сразу понятно.

Она понизила голос и оглянулась: «Дибук в нее вселился, злой дух, надо его изгонять. Поэтому она

с ума и сошла, бедная».

-А падчерица ее что же? - возразила вторая женщина. «Праведней Ханы никого в Иерусалиме нет,

она не видит этого дибука, что ли?»

Госпожа Сегал поджала губы: «Если бы она праведная была, она бы замуж вышла, и деток рожала,

а не за книгами сидела. Еще и в ешиве хотела преподавать, да не пустили ее, конечно. Кто ее за

себя возьмет, перестарка?»

-Все же она красивая, - примирительно заметила подруга госпожи Сегал. «Единственная

наследница. Моше, говорят, к ним, - она показала рукой в сторону Виа Долороза, - ходил, упаси

нас Господь от такого, а потом и вовсе в Европу отправился. Отрезанный ломоть, - женщина

махнула рукой.

Госпожа Сегал сложила лук в корзинку:

-У тетки моей покойной так было, сестры отца моего. Вышла замуж, ребенка родила, мальчика, и

дибук в нее вселился. Дитя не хотела кормить, отталкивала. Говорила, что подменили его. Целый

день в кровати лежала, и плакала. А потом и вовсе повеситься хотела. Муж ее в сумасшедший дом

определил, а сам на другой девушке женился. И дети у них были. Так же и рав Судаков сделает,

помяните мое слово.

Малка прислушалась - из-за двери доносился спокойный голос отца.

Аарон поморщился. Пробежав глазами, объявление рав Горовиц бросил его на стол. «Пожалуйста,

рав Судаков, - сказал он спокойно, - печатайте, что хотите. Моя старшая дочь уехала в Англию,

повидать родственников. В этом нет ничего дурного».

-Гоев, - холодно процедил Судаков. «И отправилась туда она с гоем, с этим Корвино, я все знаю,

все!»

-Он ей тоже родня, - Аарон пожал плечами. Он указал на родословное древо, что висело на стене,

в красивой, резной ореховой раме. «Как и мы с вами, рав Судаков, нравится вам это, или нет, -

мужчина усмехнулся.

Степан пощелкал пальцами:

-Родня, значит. Именно поэтому они в Вифлееме, на постоялом дворе, в одной комнате жили. Не

бледнейте так, рав Горовиц, у меня тоже много знакомых есть, уже и до Иерусалима весть дошла о

том, как дочь еврейского народа развратничала с гоем! - он угрожающе наклонился к Аарону.

-Впрочем, если вы будете благоразумны, мы не станем печатать это объявление, - рав Судаков

положил ладонь на бумагу, - не станем подвергать вас изгнанию из общины..., И работа у вас

останется.

-Как мне надо проявлять свое благоразумие, рав Судаков? - смешливо поинтересовался Аарон.

Степан раздул ноздри. Он, сдерживаясь, проговорил: «Ваша старшая дочь наверняка станет

вероотступницей, если уже не стала…Вы должны сидеть по ней шиву, и никогда больше не пускать

ее на порог своего дома!»

Аарон поднялся. Отпив чаю, пройдя по комнате, рав Горовиц посмотрел на темные очертания

гранатового дерева в саду.

-Это мой дом, рав Судаков, - наконец, сказал он, - и я решаю, кого пускать на порог, а кого - нет.

Моя дочь и ее семья, здесь всегда желанные гости. А вас я попрошу уйти, - твердо добавил Аарон.

«Прямо сейчас».

-Ты потеряешь работу, - гневно ответил Степан, - у тебя не будет денег, тебя не пустят ни в одну

синагогу, твои дочери не смогут выйти замуж…

Аарон пожал плечами: «В этом доме вся мебель моими руками сделана. Я себя и девочек

прокормлю, не волнуйтесь. А молиться я у Стены могу, - он рассмеялся, - оттуда вы меня выгнать

не сумеете».

-Так вот о благоразумии, - Судаков побарабанил пальцами по столу. «Моя жена, к сожалению,

сошла с ума, - он вздохнул, - врачи утверждают, что она безнадежна. Я должен получить

разрешение от ста раввинов, как вы знаете, чтобы жениться еще раз. Но я уже сейчас могу

подписать договор о помолвке…»

Аарон поднял бровь. Набив трубку, он чиркнул кресалом: «Мне Иосиф об этом говорил. Очень

жаль, рав Судаков. Но какое отношение…»

-Я хочу жениться на вашей дочери, Малке, - прервал его Судаков.

Девочка отпрянула и насторожилась. «Господи, - попросила Малка, - пусть папа согласится,

пожалуйста! Иначе папе никто не даст работы, мы станем нищими, Батшева не сможет выйти

замуж…, И Рахели...- она ахнула, - неужели то, что он сказал - правда? Развратничала…- Малка

почувствовала, как горят ее щеки.

-Вон отсюда, - донесся до нее голос отца. Рав Судаков зло сказал: «Ты будешь жить на подаяние, а

твои дочери станут шлюхами для идолопоклонников! Ты еще пожалеешь об этом!»

-Вон, - повторил отец. Дверь распахнулась, и Малка шмыгнула наверх.

Она ждала, прижавшись к стене, чувствуя, как колотится у нее сердце. Отец закрыл дверь.

Девочка быстро спустилась в переднюю. Рав Судаков уходил вниз, по улице. Малка, как была, в

одних чулках, выскочила следом.

-Рав Судаков! - умоляющим голосом сказала Малка. «Рав Судаков, постойте…»

Он обернулся - темные глаза девочки были полны слез. «Рав Судаков…- она шмыгнула носом, - я

согласна выйти за вас замуж, согласна. Только, пожалуйста, не надо ничего печатать о папе. Ему и

так тяжело, мама умерла…Он у нас хороший, очень хороший, и Батшева еще маленькая…, Я

согласна».

В серебристом блеске луны его глаза мерцали холодом. «Я вижу, ты праведная дочь Израиля,

Малка, - ласково сказал он, - ты заботишься о своем отце. И будешь заботиться о муже».

Она только кивнула, всхлипнув: «Пожалуйста…»

-Конечно, - улыбнулся рав Судаков. «Твой отец еще раскается, увидит греховность своих путей,

вернется к истинной Торе. Но мы его простим, на этот раз. Ты приходи завтра в ешиву, с утра,

подпишем договор о помолвке».

Малка все стояла, глядя на него. Потом, отойдя на шаг, не отрывая взгляда от его глаз, она

прошептала: «Хорошо, рав Судаков».

-Иди, - велел он, показывая на раскрытую дверь . «Завтра встретимся, Малка».

Она побежала к дому. Степан, усмехнувшись, надевая шапку, довольно сказал себе: «Все

устроилось».

Ханеле подошла к окну и услышала слабый голос мачехи: «Авраам..., Где Авраам? Где мой муж?»

Сзади раздался шорох и Ханеле вздохнула:

-Мама Лея, ложитесь, пожалуйста. Помните, что Иосиф сказал - не надо волноваться, не надо

расстраиваться. Папа в ешиве, как всегда. Сейчас я вам дам лекарство, вы поспите, а потом я воды

согрею, помою вас, волосы постригу…Шабат же, - ласково улыбнулась девушка.

Она окинула взглядом комнату - раньше тут жил Моше. Кроме узкой, скромной кровати, и

рабочего стола с табуретом в ней ничего не было. Отец велел перевести мачеху сюда, и навесить

замки на ставни и входную дверь. Ханеле оглянулась - Лея быстро ходила по комнате, бормоча

что-то, сжав красивые, длинные пальцы. Темное, просторное платье шуршало, укрытая платком

голова была опущена вниз.

-Ничего острого, колющего, режущего,- вспомнила она голос Иосифа, - никакого стекла рядом с

ней, ничего опасного, и постоянный надзор. Эту болезнь еще древние греки описывали, - он

помолчал, - временами она будет возбужденной, начнет быстро разговаривать, будут блестеть

глаза…, Потом такое состояние сменится подавленностью и апатией. Главное, чтобы в периоде

мании она не совершила какого-то непоправимого поступка, поэтому тебе придется за ней все

время следить.

Он присел к столу и начал писать в тетради: «Будешь давать ей этот успокоительный сбор, три раза

в день. Надеюсь, что рано или поздно она оправится, - Иосиф отложил перо и развел руками. Он

помолчал: «Хороший уход за такими больными творит чудеса. Им важно жить в семье, видеть, что

о них заботятся…»

-Я буду, - твердо отозвалась Ханеле и спросила себя: «А потом? Я хотела уехать, с маленьким…, Но

в следующем году мама Лея выздоровеет, обязательно». Она подошла к мачехе, и, взяв ее за руку,

замерла. «Нельзя говорить дурные вещи, - напомнила себе девушка. Улыбнувшись, она встряхнула

головой: «Ложитесь. Я вам Псалмы почитаю, а потом поедим».

Она устроила мачеху в постели, - Лея только беспрестанно что-то бормотала. Раскрыв книгу,

отогнав видения, Ханеле начала читать - напевным, красивым, высоким голосом.

Малка робко оглянулась - во дворе ешивы никого не было, занятия давно начались. Утро было уже

жарким. Она вспомнила веселый голос отца: «Милая, я на работу, а вы с Батшевой не скучайте.

Вечером пораньше приду, помогу вам убраться, а завтра Шабат - погуляем все вместе».

Малка подождала, пока отец уйдет, и строго велела сестре: «Мне на рынок надо, а ты за супом

присматривай. Вернусь - позанимаюсь с тобой».

-Я игрушки принесу, - Батшева взбежала наверх, в спальни. Девочка расставила на кухонном столе

искусно вырезанных из дерева зверей - коров и овец, лошадей, попугаев, ягуаров и крокодилов.

Малка взяла крокодила, и, погладив его хвост, улыбнулась. «С ним еще тетя Ханеле ребенком

играла, - вспомнила девочка. «Господи, папа рассердится, когда узнает…, Но я это для него делаю,

для Батшевы…, - она оправила свой холщовый передник: «Я скоро».

Малка взглянула на пристройку, где был кабинет отца, и замялась на пороге ешивы. «Папа из-за

стола встает только, чтобы на молитву сходить, - вздохнула девочка. «Он меня не увидит».

Внутри было тихо, откуда-то из-за стены доносился гул голосов.

-Малка, - девочка увидела рава Судакова.

Он стоял на лестнице - высокий, широкоплечий, в черной капоте и собольей шапке. Он коротко

улыбнулся и велел: «Поднимайся».

Малка осторожно вошла в большую, чисто прибранную комнату. По стенам блестели золотом

корешки книг, за столом сидело двое - тоже в меховых шапках. Она прикоснулась пальцами к

мезузе и низко опустила темноволосую голову.

Один из сидящих поднялся и гнусавым голосом, быстро, проговорил: «Сейчас мы зачитаем текст,

потом вы оба, - он кивнул раву Судакову, - подпишетесь, и мы тоже - как свидетели».

Он читал, торопясь. Малка слышала только отдельные слова: «Вступить в брак, по истечении трех

лет, в случае разрыва помолвки виновная сторона обязана уплатить компенсацию в размере…, -

она вздрогнула - сумма была огромной. Малка и не знала, что у кого-то есть такие деньги. «Только

у дяди Меира, наверное, - горько подумала девочка. «Все равно - если я разорву помолвку, рав

Судаков выбросит папу из общины, ему придется идти побираться…, И Батшева, ей только восемь

лет...»

Рав Судаков расписался. Положив перо рядом с чернильницей, он со значением посмотрел на

Малку. Та подошла к столу. Сдерживая слезы, девочка сказала себе: «Это ради папочки, я не могу,

не могу, чтобы он страдал…»

-Вот и славно, - его улыбка была доброй, ласковой, глаза - холодными, пристальными. «Через три

года мы поставим хупу».

Малка и не помнила, как она оказалась во дворе ешивы. Она вышла на площадь и остановилась -

Ханеле торопилась к ней, перекинув на грудь черные косы. Девушка взяла Малку за руку и

покачала головой: «Малка, Малка…»

Она тяжело, взволнованно дышала. Малка, прижавшись к ней, всхлипнула: «Тетя Ханеле, это я из-

за папы, я не хотела, чтобы ему было плохо».

Серые глаза девушки погрустнели. Она погладила Малку по голове: «Иди домой, милая».

Ханеле проследила глазами за худенькой, в темном платье, спиной и прислонилась к каменной

ограде ешивы. «Все предопределено, но свобода дана, - вспомнила Ханеле. «Значит, Господь так

решил. Сколько еще страданий будет..., - она покачала головой, и застыла, глядя в голубое,

высокое небо.

-Мама Лея выздоровеет, - твердо сказала себе Ханеле, - я сделаю то, что надо, и отец разорвет

помолвку. Наверное, - мрачно добавила она. Вздохнув, девушка открыла калитку своего дома -

пора было кормить мачеху.

Вечер был тихим, листья гранатового дерева даже не шелестели.

-Еще один Шабат прошел, - подумала Ханеле, откидываясь на спинку резной скамейки. Аарон,

молча, сидел рядом: «Я ее даже ругать не стал. Девочка хотела, как лучше, она же любит нас…Я

посмотрел договор, там такая сумма, что за нее весь Иерусалим купить можно, - он горько

усмехнулся.

-А если я Малку в Амстердам отправлю, или в Америку, - Аарон наклонился и прикоснулся к

какому-то цветку, - она все равно никогда не сможет замуж выйти, дети ее будут

незаконнорожденными…, Ты сама лучше меня законы знаешь, - он посмотрел куда-то в сторону.

Ханеле улыбнулась:

- Знаю. Может быть, дядя Аарон, и не случится этого брака. Посмотрим, - она замялась, - в

следующем году. Пасквиль этот он печатать не станет. Я позабочусь обо всем, не волнуйтесь. Дядя

Аарон, - попросила она, - вы же помните ту ночь, когда мой дедушка умер. Расскажите мне.

Она увидела перед собой высокого, рыжеволосого священника и лужицу едкой жидкости, что

испарялась, шипя, на камнях улицы. «Мы бежали с мамой Леей, был дождь...- вздохнула Ханеле.

«Она оставила меня и Моше у дедушки, а сама пошла домой. Папа нас оттуда забрал. Он молчал,

всю дорогу. Потом начался ураган…»

Ханеле слушала тихий голос Аарона:

- Не ради отца Малка это сделала, а ради Иерусалима. Пока Аарон здесь - все будет хорошо. А

потом появится кто-то еще, и займет его место. Так было всегда, так будет всегда, пока не придет

Мессия. Искупление для сынов Израиля, - она встряхнула головой: «Спасибо. Были молнии, да? И

гром?»

-Они были круглые, - тихо отозвался мужчина. «Как шары. Висели в небе, над городом».

-Дядя Аарон, - Ханеле взглянула на него, - вы тогда тоже хоронили? Тела обмывали, как сейчас?

-Нет, - он покачал головой, - тогда еще нет.

-Жаль, - коротко заметила Ханеле. «И вы не видели тела Александра Горовица? Хотя конечно,

откуда? Он же в закрытом гробу был».

-В него молния ударила, как я слышал, - недоуменно заметил Аарон, - там и не осталось почти

ничего.

-Вот как, - медленно сказала Ханеле и поднялась: «Доброй недели, дядя Аарон. Завтра увидимся, в

синагоге». Она добавила: «Господь не посылает людям тех испытаний, которые они не в силах

перенести. Помните это».

-Каждый день себе повторяю, - его глаза весело заблестели и Аарон спросил: «А ты, куда

следующей осенью отправишься, с маленьким?»

-Я, - ответила Ханеле, рассеянно глядя на небо, - хочу проводить отца до Польши. Мне кажется, так

будет правильно, - она хмыкнула и выскользнула в калитку.

Аарон еще долго сидел, куря трубку, глядя на блистающий, величественный Млечный Путь, на

освещенные звездами крыши Иерусалима. «Все будет хорошо, - напомнил он себе, - не может не

быть».

На кружевной скатерти сверкало столовое серебро, белый фарфор переливался в лучах

полуденного солнца. Рав Судаков снял шапку. Вымыв руки, пробормотав благословение, он сел за

стол.

-Я Лею отправлю в сумасшедший дом, - решил он, ожидая, когда дочь внесет обед, - перед тем,

как поехать в Польшу. Ханеле возьму в Европу, чтобы она не узнала. Когда мы вернемся, уже

будет поздно мою жену лечить. И у меня родятся сыновья, те, кому я передам все это…- он

ласково погладил нож с рукояткой слоновой кости.

-Добрый день, папа, - раздался с порога голос дочери. Степан поднял на нее глаза и застыл - она

стояла у косяка двери, высокая, почти вровень ему, тонкая, в сером, глухом платье. Волосы были

плотно прикрыты таким же платком. «Какое у нее лицо, - подумал Степан, - как будто из жемчуга

отлито. У той…, Елизаветы…такое же было. Светится вся. Почему она в платке?»

Рав Судаков откашлялся и осторожно спросил: «Хана, зачем ты покрыла голову?»

Он заметил на длинном пальце простое, серебряное кольцо.

Дочь взяла его тарелку.

-Я вышла замуж, - спокойно ответила Ханеле, разливая суп. Запахло курицей, остро повеяло

пряностями.

Рав Судаков молчал.

-Сегодня утром, - сладко улыбнулась Ханеле, нарезая халу. «За рава Горовица, так что, папа, - она

подвинула ему хлеб, - вряд ли тебе удастся напечатать пасквиль, где ты приказываешь изгнать его

из общины. Это же, - Ханеле подняла бровь, - твой зять. Люди не поймут, папа. У тебя и так, -

единственный сын из дома ушел, и еще я…, - она усмехалась, и Степан гневно велел: «Вы

разведетесь, завтра же, я приказываю…»

Девушка пожала стройными плечами:

-Здесь ты, папа, не властен. Ты знаешь законы. Я совершеннолетняя, мне не требуется твое

согласие на брак. Как и Малке Горовиц, - ее глаза сузились и похолодели, - бедному ребенку,

который решил пожертвовать собой ради семьи. Поэтому, - Ханеле повертела на пальце кольцо, -

ты и слова не скажешь против рава Горовица, понятно, папа?

Он что-то зло пробормотал сквозь зубы. Ханеле добавила:

-Иначе те комментарии к Мишне, которые ты должен отправить своему итальянскому издателю к

Хануке, - задержатся.

Девушка помолчала: «На неопределенное, время. Сейчас принесу мясо, - заметила она. Уже на

пороге Ханеле обернулась:

-Я буду жить здесь, разумеется. За мамой Леей нужен уход. Аарон согласен. Приятного аппетита,

папа.

Дверь захлопнулась. Он, подняв нож, в сердцах выругавшись, со всей силы вонзил его в стол.

Ханеле отложила томик Псалмов и посмотрела на мачеху - та полусидела на подушках, глядя в

окно. Там уже играл алый, ветреный закат, небо на западе постепенно темнело.

-Моше, - тихо сказала Лея. «Моше…, С ним все будет хорошо?»

-С Моше, - Ханеле нагнулась и поцеловала ее в лоб, - все будет в порядке, не волнуйтесь.

-Ты замуж вышла, - Лея поглядела на платок падчерицы. «Я помню, я так хотела замуж..., Я твоего

отца всегда любила, с тех, пор, как увидела его, он тогда еще гоем был…, А он меня не любил…»

-Любил, - вздохнула Ханеле. «И опять полюбит, если у меня все получится, - прибавила она про

себя.

-Спите, - велела девушка, устраивая мачеху в постели. «Завтра я вас у окна посажу, и будем

греться на солнышке, лето же…»

Темные глаза наполнились слезами. Лея, отвернувшись, всхлипнула: «Всегда любила, всегда…».

Она поплакала и уснула, держась за руку девушки.

Ханеле осторожно высвободила пальцы и подошла к окну. Она увидела волнующееся море,

темно-синее, огромное, без конца и края. Белые паруса уходили, удалялись за горизонт, он стоял

на корме. Каштановые волосы трепал ветер, глаза смотрели прямо и серьезно. Он, помахав рукой,

улыбнулся: «Видишь, пока все хорошо. А ты говорила, что вода принесет мне несчастье».

-Не сейчас, - сварливо отозвалась Ханеле. «Просто будь осторожен, и все».

-Буду, - серьезно кивнул Наполеон. «Я же должен к тебе вернуться, я обещал».

-Вернется, - сказала Ханеле, смотря на запад, на спускающееся в долину, огненное солнце.

Эпилог

Черное море, осень 1799 года

Корабль быстро шел на север, подгоняемый хорошим ветром. Капитан посмотрел на высокую,

тонкую женщину в платке, что держала на руках ребенка. Тот, темноволосый, пухленький, -

радостно чему-то смеялся. Они стояли на корме, во все стороны простиралось море, паруса

корабля были освещены заходящим солнцем.

-Когда Одесса? - раздался сухой голос сзади.

Капитан обернулся: «При таком ветре - завтра к утру пришвартуемся в тамошнем порту». Он

взглянул на рыжую, ухоженную бороду, вдохнул запах сандала, и хмыкнул: «Бедняки. Может быть,

кто-то и бедняк на Святой Земле, но только не этот Судаков».

Степан посмотрел на свой золотой брегет и усмехнулся, вспомнив последнюю поездку в Европу,

два года назад. Он услышал страстный, тихий госпожи Штейн, жены берлинского торговца: «Это

лично для вас, рав Судаков…, Подарок…, Пожалуйста, не отказывайтесь, мне просто хочется, чтобы

у вас осталась память обо мне…»

-Девятнадцать ей было, - Степан незаметно облизал губы. «А Малке шестнадцать исполнится, как

мы поженимся. Хорошо, она дюжину детей родит, а то и больше, мать ее плодовитая была. Не то,

что Лея, - он поморщился.

Он отправил дочь и внука в Яффо, а сам остался в Иерусалиме. У Ханеле в глазах был какой-то

странный, холодный огонь, но рав Судаков предпочитал не думать о нем. Уже в конце лета,

увидев, что дочь ждет ребенка, он ядовито рассмеялся: «Так рав Горовиц, этот праведник,

получается - прелюбодей? Сошелся с тобой, еще при жизни жены?»

Ханеле безмятежно улыбнулась: «Это не его дитя». Больше она ничего не сказала - только

отворачивалась, или уходила.

-А потом родился этот...- злобно прошептал Степан, глядя на дочь и внука.

Ребенка назвали Исааком. Он был темненький, с материнскими, серыми, раскосыми глазами. Он

все время улыбался. Только когда его положили на колени деду, - рав Судаков был сандаком на

обрезании, дитя зашлось в припадочном плаче, судорожно дергаясь, задыхаясь. И с тех пор,

каждый раз, когда Степан приближался к нему - мальчик рыдал, отворачиваясь, пряча лицо.

-Он тебя не любит, - коротко говорила дочь. Мальчик был не таким, как все. В год он еще не ходил,

только ползал и сидел, улыбаясь, играя со зверями, которых ему вырезал Аарон.

Проходя по рынку, Степан слышал голоса кумушек: «Святое дитя…, Говорят, разложили перед ним

животных, и он сразу выбрал кошерных, а остальных оттолкнул. И это в полгода всего лишь! Когда

его мимо мезуз проносят - тянется к ним ручкой, госпожа Сегал…, Не иначе, как..., - женщина

понизила голос. Степан зло пробормотал: «Суеверия, мерзость…, Каждый день очередь к этому

уроду стоит. Если он кому улыбнется, то это хорошая примета, а если еще и потрогает - то девушка

непременно замуж выйдет, а бесплодная родит. И ведь сбывается».

С кормы донесся смех, и он решил:

-Хватит. Я уважаемый человек, глава ешивы, пишу книги…, Мне такой внук не нужен. Она молодая,

родит еще. Тем более, наконец-то развелась с этим Горовицем. Как оправится она, выдам ее

замуж, и оставлю в Польше. Пусть живет, как знает. А сам вернусь домой, женюсь на Малке, и

тогда Горовиц у меня поплачет. А книги, - Степан улыбнулся и вдохнул соленый, морской воздух, -

она же с собой рукописи не взяла. Там одних черновиков на два десятка томов.

Он вскинул голову - над мачтами корабля кружилась одинокая чайка. Степан вспомнил балкон,

выходивший на гавань Ливорно и ее далекий, нежный голос: «Я вам поиграю, капитан Стефано».

-А я бы мог встать к штурвалу, - он прислонился к борту корабля и погладил бороду. «Не забыл

еще, как это делается». Мальчик все смеялся. Степан, почувствовав черную, тяжелую ненависть,

поднявшуюся, казалось, из самых глубин его сознания, повторил: «Он мне не нужен. Тем более,

что…, Нет, он и говорить-то пока не умеет, и не научится. Но все равно нельзя рисковать. Надо все

предусмотреть, как с Леей».

Жена оглянулась и недоуменно спросила: «Авраам, зачем мы идем в арабскую деревню?». Он

взял ее под руку и указал на стоящий в отдалении каменный дом: «Там есть очень хороший врач.

Я хочу, чтобы он тебя осмотрел».

-Но мне уже лучше, - запротестовала Лея. Ей, и вправду, было лучше. Она пила снадобья, мания не

возвращалась, и она почти не плакала. Только когда женщина возилась с Исааком, ее глаза чуть

блестели.

Степан вспомнил, как, в день смерти Евы Горовиц, он стоял на той же дороге и повторил: «Просто,

чтобы быть уверенным, дорогая».

Жена остановилась. Оглядев его с ног до головы, Лея сказала, туманно, рассеянно глядя вдаль: «Я

тебя люблю, Авраам. Помнишь, был дождь, я пришла, увидела…- она осеклась и горько покачала

головой: «Это не Ханеле меня прокляла. Это она, теперь я поняла».

-Не думай об этом – ласково попросил Степан, постучав в тяжелую, окованную железом дверь.

Потом он просто расплатился с надзирателем, передав ему холщовый мешок с золотом: «Это за

два года вперед. Потом будете получать плату каждый год, как положено. И помните, она склонна

к самоубийству, нельзя держать окна открытыми».

-Мы ее посадим туда, где нет окон, эфенди, - ухмыльнулся араб. Степан вышел наружу, в сияние

осеннего солнца, а в спину ему бился крик: «Нет! Нет! Где мой муж? Авраам, где ты? Выпустите

меня отсюда!»

Он надел шапку и быстро пошел прочь, к Дамасским воротам.

-И медальон у нее заберу, - Степан все смотрел на ребенка. «Незачем его оставлять. Выброшу в

море, и все. Не приведи Господь, она поймет, как им пользоваться. Если уже не поняла. Я же

понял, сразу, как только увидел, - он замер. Голос в голове был другим, незнакомым. «Он понял, -

облегченно подумал Степан. «Вероотступник Горовиц».

Ханеле оглянулась. Прикрыв Исаака шалью, отвернувшись от отца, девушка ласково сказала:

«Смотри, это море. А в море рыбки».

-Мама! – мальчик прижался темненькой головой к ее груди и зевнул.

-Сегодня ночью, - велела себе Ханеле. Она услышала плеск воды и поморщилась. Исаак захныкал.

Девушка, нежно укачивая его, повторила:

-Сегодня. В Одессе вокруг него будет слишком много людей, а тут мы одни. Если все получится, он

сойдет на берег собой…- она вздохнула, - настоящим…, А если нет, - в углу алого рта залегла

жесткая складка, - то завтра на рассвете корабль будет уже в порту. Нахман там, я его

предупредила. Он заберет мальчика и увезет к себе домой. Жене скажет, что сироту нашел.

Маленький в семье жить будет, с отцом…, А меня там похоронят, - она вздрогнула, услышав

откуда-то детский крик.

Исаак потер глазки и потянулся к груди. Ханеле, закутав его в шаль, быстро спустилась вниз по

трапу. Степан проводил их взглядом и поежился - ветер становился холодным, а чайка все вилась

над кораблем, что-то клекоча - хрипло, тревожно.

Ей снилась мать. Ханеле знала, что эта женщина, стоящая на берегу широкой, в низких берегах

реки, высокая, с растрепанными ветром, черными волосами, - ее мать. Она обернулась.

Посмотрев на Ханеле большими, серыми глазами, женщина протянула к ней руку. Шел мокрый

снег, небо было дымным, тяжелым, и мать покачала головой.

-Ты не отомстишь, - сказала она. «Но тебе и не надо - просто сделай так, чтобы кто-то отомстил».

Ханеле, ступая босыми ногами по ледяной каше, подошла к ней. Дул, завывал ветер, река была

покрыта грязно-серым, в торосах, льдом. Мать погладила ее по голове и задумчиво проговорила:

-Сначала я хотела, - она повела красивой рукой, - уничтожить все это.

Ханеле посмотрела на выстроившиеся вдоль набережной дворцы, на тусклый блеск шпиля какой-

то церкви - она поднималась над темными стенами крепости. Мать улыбалась - алыми, тонкими

губами. Она пожала плечами и продолжила:

-Но мстить надо не камням, а людям. Так что…, - она усмехнулась. Ханеле услышала грохот, крики

людей, дымящуюся лужу крови, что смешивалась с грязным снегом.

-Зачем? - только и спросила она.

Мать обняла ее и шепнула: «Затем, что Господь добр, и милость его вечна, но есть вещи, которые

нельзя прощать».

-Лучше помоги мне, - попросила Ханеле. «Сделай так, чтобы отец…., - она осеклась, увидев холод в

глазах, матери. Та помолчала:

-Не могу. У меня другие заботы. Я здесь, чтобы свершилась месть, я не вправе вмешиваться еще во

что-то. Иди сюда, - она поцеловала дочь в лоб, и оттолкнув ее, добавила: «Делай то, что должно

тебе».

Ханеле положила руку на медальон, - он был ледяным, как ветер, что свистел вокруг, - и спросила:

«Его писала женщина, да? Как я?»

Мать кивнула и вздохнула: «Она умерла, в разлуке со своим ребенком. Тебе повезет больше».

Мать замолчала и пошла прочь - тонкая, медленно пропадающая в сыром тумане, в завесе

влажного, бесконечного снега.

-Сейчас, - велела себе Ханеле. «Сейчас ты проснешься, и начнешь. Одна, никто тебе не поможет.

Нахман пока такого не умеет. Но будет уметь, конечно. А Исаак…, - она услышала детский плач и

помотала головой: «Нет, он спит. Надо оставить его в каюте и пойти к отцу».

За бортом корабля ревел ветер. Степан осторожно прошел по коридору с фонарем в руке и

прислушался - в каюте дочери было тихо.

-Надо открыть ставни, - понял он. «Потом скажу, что она забыла их захлопнуть, ребенок проснулся,

подполз к ним и выпал в море».

Он нажал на ручку двери. В каюте пахло молоком, дитя лежало в привешенной к потолку,

холщовой колыбельке и спокойно спало. Дочь устроилась на койке, на боку, уткнув лицо в сгиб

локтя. Степан вспомнил ее совсем девочкой, когда Ханеле брала его руку, и, подложив себе под

щеку, шептала: «Папочка, ты у меня самый лучший!»

-Я ей колыбельную пел, - подумал Степан, - ту, что нам с Федей матушка пела. Про котика. У Феди

сын родился, а я ему так и не написал…, Надо написать..., - он вздрогнул, и приложил руку к

голове: «Нет, нет, все неправильно…, Он гой, он мне больше не брат, забудь о нем, забудь обо всех

них».

Черная, беспросветная ненависть поднималась откуда-то изнутри. Он, наклонившись над

колыбелью, неслышно взял ребенка. Тот, было, пошевелился, но Степан закрыл ему рот своей

большой ладонью.

Исаак приглушенно заплакал и заворочался в его руках. Мужчина шагнул к закрытому ставнями

окну и распахнул их. В каюту ворвался соленый, сильный ветер. За его спиной раздался голос: «Я

знаю, кто ты».

В ее руке была зажженная свеча, серые глаза блестели, переливались холодным огнем.

-Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз

переплавленное.

Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек, - сказала она. «Восстань же, Господь,

Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому дано познать всю мощь гнева Твоего,

страшиться Тебя в мере ярости Твоей? Ты прибежище и твердыня моя! Боже мой, на Тебя

полагаюсь!»

Ханеле подняла свечу и отшатнулась - его лицо медленно стекло вниз, обнажая кости черепа, труп

захохотал - черный, скрюченный, изломанный. Она услышала отчаянный плач сына и твердо

продолжила: «Я приказываю тебе, дух презренного вероотступника, Александра Горовица, покинь

это тело и возвратись на суд Господень!»

Капающий воск обжег ей пальцы. Ханеле, заставив себя посмотреть в пустые провалы глазниц,

проговорила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова, как зеницу ока! Благослови его,

очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»

-Он давно мертв, - скрипуче рассмеялся тот, что стоял перед ней. Размахнувшись, одним

быстрым, сильным движением, труп швырнул рыдающего ребенка в раскрытые ставни.

Обожженная, дымящаяся рука, протянулась к ее горлу, пытаясь схватить медальон. Ханеле,

отбросив свечу, оттолкнув его, рванулась к окну. Девушка прыгнула в темную, ревущую пропасть

моря и пропала из виду.

Вокруг него пахло воском, чем-то горелым, ветер шевелил холщовые простыни на койке. Рав

Судаков нагнулся, и, подняв оплывший огарок свечи, бросил его в окно. Он постоял, глядя на

безжизненное пространство воды. Закрыв дверь, рав Судаков вернулся к себе в каюту.

Пролог

Сентябрь 1799 года

Чертов мост, перевал Сен-Готард, Швейцария

Федор отряхнул мундир - шел мелкий, холодный дождь. Пошаркав влажными сапогами о порог,

нагнув голову, он шагнул в темную комнату, пахнущую табачным дымом, и кислым потом.

Внизу, в ущелье, грохотала по камням река, деревенские домики лепились к склону горы. «Когда

мы с Тео из Франции шли, с запада, там богаче люди жили, - вспомнил Федор. «Впрочем, что это я

- здесь который год война, на итальянской границе».

Он присел к столу и насторожился - человек, что лежал на лавке, заворочался под шинелью.

«Пусть поспит еще, - ласково подумал Федор. «Господи, семьдесят лет ему этим годом. Хотел бы я

так воевать в семьдесят».

-Пришел и молчит, - раздался ехидный голос Суворова. «Истинно, медведь ты, Феденька. Сядет,

насупится….- генерал усмехнулся. Откинув шинель, он сладко зевнул. Пригладив седые волосы,

Суворов сел к столу и потрогал остывший оловянный кофейник: «Хозяйку звать не буду, холодного

выпьем. Все равно сейчас сам пойду поглядеть, что за туннель такой. Ну? - он требовательно

взглянул на Федора.

-Да что говорить, Александр Васильевич, - неохотно ответил тот. «Туннель тридцать саженей

длиной и примерно полторы шириной, как мне местные сказали. Французов там пять сотен, на

входе, разведчики доносят. Начнем атаковать - только людей положим зазря».

Суворов улыбнулся: « Вот скажи, Феденька, на равнине воевать - приятнее? Как мы в Италии

воевали?».

-Приятнее, - осторожно согласился Федор и увидел задорный огонь в глазах Суворова. Тот отпил

холодного кофе: «Именно. А военное искусство в том состоит, чтобы уметь разбить неприятеля не

там, где приятнее, а там, где победа нужна - хоть на равнине, хоть в горах, да хоть у самого черта

на рогах!»

-Мы уже здесь, - мрачно сказал Федор. «На тех самых рогах, Александр Васильевич. Мост, что за

туннелем - не зря Чертовым называется. Арка без перил, на высоте почти в десять саженей.

Водопады со всех сторон, скалы скользкие, камни внизу…»

-Здесь везде камни, - Суворов накинул на плечи шинель: «Табаком поделись, я знаю, ты еще не

весь скурил. Балует тебя Федосья Давыдовна. Посылки шлет, за что правда, - он чиркнул кресалом,

и подмигнул Федору, - непонятно».

Федор довольно усмехнулся и тоже закурил:

-Есть за что, Александр Васильевич. Думал я этот тоннель обойти, но местные клянутся - там, на

скалах и муха не удержится. Если бы я один был, я к горам привычный. Здесь целый отряд надо

вести, не хочется жизнями людскими зря рисковать.

-Они у Трубникова все добровольцы, конечно, - пробурчал Суворов, - но все равно, все равно…, А

ты знаешь, Феденька…, - он встал. Пройдясь по комнате, генерал посмотрел на дождь за окном:

«Знаешь, что сей Бонапарт, мог бы быть нашим с тобой сослуживцем?». Суворов посмотрел на

изумленное лицо Федора и велел: «Отдохни, всю ночь по скалам ползал».

Федор посидел, дымя трубкой: «Туннель, конечно, подорвать можно, Александр Васильевич. Я бы

и подорвал, дайте разрешение».

-Не дам, - отрезал Суворов. «Не хочу, чтобы Федосья Давыдовна вдовой осталась, а мальчишки

твои - сиротами. Пошел вон, спать, что сидишь?»

Федор поглядел на бумаги, разложенные по крепко сколоченному столу:

-Александр Васильевич, а помните, в Италии еще, на военном совете, кто-то из австрийцев

говорил, что у них человек есть, что горы, как свои пять пальцев знает. Проводник.

-Разведчик, - вздохнул Суворов.

-Парнишка какой-то, из французов местных, Жан-Мари его зовут. Генерал Штраух о нем упоминал.

Где же его искать теперь, в этой неразберихе? Ладно, - он похлопал Федора по плечу, - ежели

ничего не придумаем до вечера - поведешь людей Трубникова в обход. Той тропой, что показали

тебе. Время потеряем, но солдаты живы будут, - он выбил трубку: «Все, два часа тебе на отдых».

Федор зашел в боковую каморку. Устроившись прямо на полу, свернув шинель, подсунув ее под

голову, он потянулся к своей походной суме.

Он читал, подвинувшись ближе к свече, улыбаясь. Жена писала по-французски:

-Теодор, я тебя прошу, постарайся вернуться домой. Я понимаю, что, лучше тебя гор никто не

знает, но все равно - будь осторожнее. Мы с мальчиками молимся за тебя каждый день. Мишель

отлично успевает в кадетском корпусе, когда его отпускают домой - он сам водит Петеньку, - имя

было написано по-русски, - в Летний сад. Петенька учится читать, и уже разбирает буквы. Милый,

милый мой, я за тебя очень волнуюсь. Говорят, что война с Наполеоном продлится еще долго.

Хотелось бы видеть тебя, хотя бы иногда…, - Федор тяжело вздохнул и посмотрел на страницу -

внизу детская, неуверенная рука криво выписала: «Папа».

-Милые вы мои…, - Федор, на мгновение, приложил письмо к щеке: «Как до Вены доберемся,

надо его светлость найти, если он там сейчас. А нет его - хоть как-нибудь письмо Питеру

отправить. Жив этот Салават Юлаев, я и не чаял его разыскать. Пусть Майкл отца повидает, а то,

как я слышал, он совсем плох».

Федор убрал письмо. Повернувшись на бок, он заснул тяжелым, мгновенным сном уставшего

человека.

Когда он открыл глаза, за окном совсем потемнело. Суворов, наклонившись, тряс его за плечо.

-Здоров ты спать, Федор Петрович, - недовольно сказал он, - да еще, и храпеть вздумал. Ходил я,

смотрел твой туннель, - Суворов крепко выругался, - битва при Фермопилах, наверняка, в лучшем

месте была.

Федор поднялся и, плеснув в лицо водой из таза, вытерся холщовым полотенцем:

-Царь Артаксеркс тогда послал отряд Гидарна в обход, Александр Васильевич. Так же и мы

сделаем. Вот только тропа там длинная, а время дорого…»

Суворов загадочно улыбнулся: «Пойдем, Феденька, гость у нас».

Невысокий, кудрявый, смуглый паренек в суконной куртке крестьянина, сидел за столом, нарезая

кинжалом сыр. Очаг был разожжен. Юноша, увидев их, поднялся: «Сейчас будет горячий кофе,

господин генерал. А вы… – он посмотрел на Федора.

-Полковник Воронцов-Вельяминов, - Суворов подтолкнул его к столу. «По инженерной части в

армии моей».

-А, - только и сказал молодой человек. Глаза у него были зеленые, острые, пристальные. «Я Жан-

Мари, - коротко добавил он, - вы, должно быть, слышали обо мне. Мне здесь, вообще-то, быть

нельзя, - юноша усмехнулся, - завтра надо возвращаться за линию фронта. Так что я ненадолго, -

он достал из кармана куртки блокнот. Подвинув его Федору и Суворову, Жан-Мари велел:

«Смотрите».

Кофейник зашипел, юноша снял его с треноги и разлил по оловянным чашкам: «Сыр свежий, от

пастухов. Ешьте».

-Эта тропа…- Федор все смотрел на искусно вычерченную карту, - французы о ней не знают, месье

Жан-Мари?

-О ней даже местные и те не все знают, - юноша достал кожаный мешочек. Размяв тонкую сигару,

он прикурил от свечи. «Там часто бывают обвалы, часть пути лежит через пещеру…, В общем,

пастухи предпочитают ходить более длинной дорогой. Но вы ведь знакомы с пещерами, месье

инженер, - паренек тонко улыбнулся.

-Конечно, - недоуменно сказал Федор. «Давайте тогда с вами там пройдем, месье Жан-Мари, пока

совсем не стемнело».

Юноша глубоко затянулся. Потушив сигару, он подал руку Суворову: «Рад был увидеть великого

полководца, месье генерал. Вот сведения об армии Массены, они могут вам понадобиться, - Жан-

Мари передал ему конверт. «Впереди у вас, - он кивнул на север, - ледовые тропы, постарайтесь

не задерживаться, зима на носу».

-Ты там осторожней, - ласково, велел Суворов и потрепал юношу по кудрявой голове. Тот отчего-то

покраснел. Натянув вязаную из грубой шерсти шапку, замотав шарф, юноша взял свой альпеншток.

Федор застегнул шинель, и они вышли в сырой, осенний вечер.

Федор осторожно перевесился через влажную скалу и увидел мост. Пока они шли по тропе, дождь

стал сильнее. В сумерках были заметны очертания какого-то сарая, что прилепился к склону горы,

недалеко от выхода из туннеля.

-Здесь два десятка гренадеров, не больше, - раздался сзади шепот Жана-Мари. «И на том берегу, -

он протянул руку, - еще пятьдесят. Они, конечно, будут стрелять...»

-Без этого не обойдутся, - сочно сказал Федор, разглядывая узкий мост и бешеную реку внизу.

Шумели водопады, воздух был сырым, пахло дымом костра, он увидел отблески пламени на воде.

-В сарае греются, - понял Федор. «У Трубникова в отряде больше солдат. Перебьем тех, кто

охраняет выход из туннеля, и пойдем навстречу основным силам. Французы, что на входе - сложат

оружие, им некуда деваться будет. А вот если они мост подорвут..., - Федор решил не думать об

этом.

-Потом разберемся, - сказал себе он, и услышал голос Жана-Мари: «Пойдемте, вернемся в ту

пещеру. Покурим, и мне надо на север возвращаться».

-А как вы..., - внезапно спросил Федор и вспомнил, как ловко паренек пробирался по узкой,

заваленной камнями тропе - справа была уходящая в тяжелые облака отвесная стена, слева -

бесконечный обрыв, откуда-то снизу грохотала вода.

Жан-Мари усмехнулся, отползая назад. «Я здесь три года обретаюсь, месье Теодор. Через перевал

Сен-Готард столько раз ходил, что уже со счета сбился».

Они добрались до входа в пещеру. Внутри было сухо, летучие мыши захлопали крыльями и Жан-

Мари чиркнул кресалом: «Если вы хотите передать что-то его светлости герцогу Экзетеру, я к

вашим услугам».

-Он в Вене сейчас? - спросил Федор, доставая свой табак.

Жан-Мари покачал головой.

-В Париже, нелегально, разумеется. Туда в ноябре, по сведениям, приезжает генерал Бонапарт.

Судя по всему, он готовит переворот. Хочет единолично править Францией. Я тоже отсюда, - он

повел рукой, - отправляюсь в Париж, так что мы с его светлостью увидимся.

-А семья? - обеспокоенно спросил Федор. «У него ведь жена, две девочки».

-Скоро три будет, - улыбнулся Жан-Мари, выпуская дым. «Или мальчик родится. Ее светлость ждет

ребенка, герцог их в Англию отправил».

-Слава Богу,- Федор перекрестился, - там безопасней.

Жан-Мари почесал нос:

-Вы, наверное, получили письмо от мистера Кроу? О том, что Пьетро женился на дочери мистера

Горовица, в Иерусалиме. У них все хорошо, они в Лидсе живут. А насчет вашего брата, - паренек

пожал плечами, - они с женой ребенка ждали, тем летом, а как там все обернулось - неизвестно.

Мистер Горовиц пока дочери не писал.

-Погодите, - требовательно остановил его Федор, - вы откуда мою семью знаете?

Юноша только усмехнулся: «Неважно. Я слушаю вас, месье Теодор».

Федор неуверенно предложил: «Можете, запишете? Это для мистера Кроу-старшего, и для сына

его, Майкла».

-У меня хорошая память, - Жан-Мари прикрыл глаза. «Так безопасней, бумаги могут прочитать

другие люди, даже если сведения зашифрованы».

-Значит, крепость на Балтийском море, - подумала Мэри, запоминая названия и фамилии, - вот и

хорошо, пусть меня дядя Питер и Майкл до Стокгольма проводят, а сами дальше плывут.

Она вспомнила табачный дым под потолком кофейни Фрауэнхубера в Вене и веселый голос

Джона:

-Проводил, усадил в карету, через две недели они будут уже в Гамбурге. Девчонки, конечно, носом

хлюпали..., - он развел руками, - но, будем надеяться, весной я с ними увижусь.

-Смотри, - поддразнила его Мэри, - и третья девочка родится.

Она была в безукоризненном, темном сюртуке, с белым, шелковым галстуком, кудрявые волосы

были пострижены коротко, по новой моде. Мэри, поймав взгляд Джона, улыбнулась, погладив

себя по виску: «Называется – а-ля Тит».

-Третья девочка - тоже хорошо, - добродушно ответил Джон, наливая себе кофе. «Отличная здесь

выпечка, - он разломил булочку с корицей и блаженно зажмурился. «Однако волосы тебе

придется отращивать, к весне уже нужно будет носить платья».

-А зачем мне платья? - недоуменно спросила Мэри. «Я отсюда в Швейцарию, как ты и велел, а

потом в Париж. Или изменилось что-то? - нахмурилась она.

Джон порылся за отворотом своего сюртука и протянул ей письма:

-От курьера, того, что Мадлен и девчонок в Гамбург повез. От папы, от мамы, - герцог стал

смешливо загибать пальцы, - от сестрички Мораг..., Она весной приезжает, после Пасхи они с

Тедди венчаются.

-Я обещала быть подружкой, - рассеянно сказала Мэри, роясь в связке.

-Вот,- она вытянула из пачки простой, надписанный резким, мужским почерком, конверт. «Так что

ты должен меня отпустить, на свадьбу».

-Отпущу, - успокоил ее Джон, - зимой съездишь на новое место работы, еще так, - он указал на ее

сюртук, - осмотришься там. Потом возвращайся в Лондон, носи шлейфы, катайся на лодке и уди

рыбу, до конца лета.

-Шлейфы? - удивилась Мэри, быстро проглядывая ровные строки.

-Двойное венчание будет, - довольно сказал Джон, прожевав булочку. «Элиза и Жюль женятся. Он

получил разрешение от кардинала Консальви, ты должна помнить прелата, - мужчина

усмехнулся.

-Да что ты? - удивилась Мэри и расхохоталась, показав белые зубы: «Так вот зачем ты меня в Рим

посылал, весной. Пользуешься служебным положением, - девушка подмигнула Джону и

задумалась: «Они же такие молодые еще».

Герцог пожал плечами. «Жюль уже лейтенант, в лейб-гвардии его Величества, Элиза - фрейлина,

ничего, - он откинулся на спинку кресла, - пусть женятся. Рано или поздно все это безумие

закончится, ему вернут поместья...»

-Наполеон вряд ли это сделает, - кисло заметила Мэри. «Куда ты меня собираешься послать? -

поинтересовалась она.

-Сначала прочти вот это, - герцог вытащил еще один конверт. Мэри заметила герб на печати. Она

достала сложенный втрое лист. Развернув его, пробежав строки, Мэри подняла бровь. «Не знала,

что такое возможно, - медленно проговорила девушка.

-По личной рекомендации, - Джон забрал у нее бумагу, - чтобы отметить твои заслуги перед

короной. Гражданство и титул. Ко двору Густава Адольфа поедешь уже, как леди Мэри Кроу,

вполне легально».

-Вот как, - Мэри рассмеялась. «Провинция, конечно, но меха там хороши».

-Постарайся добиться, - Джон закурил, - чтобы король сменил нейтралитет на нашу коалицию.

Нам сейчас каждый штык дорог. Когда будешь в Швейцарии, разыщи там дядю Теодора. Он

инженер в войсках генерала Суворова, передай ему семейные новости. Я тебе его опишу».

- И правильно описал, - подумала Мэри, искоса глядя на рыжую, влажную от дождя голову, на

мощные плечи в серой шинели.

-Я все запомнил, - бодро сказала девушка. «С господином Мендесом де Кардозо тоже все хорошо.

Он уже полковник, как и вы, месье Теодор. Личный врач Бонапарта, - она подала ему руку: «Рад

был увидеться, месье инженер».

Федор увидел, как блестят зеленые глаза и сердито спросил: «А о пещерах вы откуда знаете?»

-Мистер ди Амальфи рассказывал, - Жан-Мари улыбался, - как вы его и Пьетро в Марокко спасли.

Пойдемте, - велел он, - поздно уже, а вам еще отряд к мосту вести надо.

Они расстались на развилке троп у выхода из пещеры. Федор, проводив глазами юношу - тот

карабкался вверх, по узкой, каменистой, осыпи, помогая себе альпенштоком, - ударил себя по лбу.

-Дурак я, - пробормотал он. «Марта писала мне, как его светлость и Питер в Бретань за ней ездили.

Вот это кто».

Он поднял руку и перекрестил стройную спину в суконной куртке. «Будь осторожна, девочка, -

тихо сказал Федор. Усмехнувшись, он покрутил головой: «Кровь Ворона, одно слово».

Федор постоял еще немного. Потом звук ее шагов пропал. Он, посмотрев на туманное небо, пошел

вниз, к деревне.

Пули свистели прямо над ухом. Федор, приняв от солдата доски из разломанного сарая, велел:

«Господа офицеры, снимайте шарфы, будем их связывать!»

Французские гренадеры стреляли с того берега реки - на этом их уже не осталось. Чертов мост,

взорванный, висел над пропастью двумя половинами, камни обваливались вниз.

-Федор Петрович, - крикнул ему полковник Трубников, - слышите?

Из тоннеля доносились выстрелы.

-Там батальон Мансурова, - вспомнил Федор и смахнул с лица капли дождя: «Пойдемте, господа

офицеры, положим эти доски, временно. Потом, как на тот берег переберемся, мост восстановим.

Только ползти надо, - он посмотрел на свою испачканную, сырую шинель, и махнул рукой: «С

Богом».

Сырые, скользкие камни поросли влажным мхом, тут, на самой середине, дул резкий ветер.

Федор, дернув головой, стер кровь со щеки - пуля чиркнула совсем рядом: «Я инженер, мне и

вставать. Лежа тут не получится».

-Федор Петрович! - князь Мещерский дернул его за полу шинели. «Опасно же».

-А что делать, - усмехнулся Федор. Осторожно поднявшись, пытаясь удержаться на камнях, он

перекинул доски через провал. Федор еще успел подумать: «Главное, чтобы медленно

переходили, торопиться теперь некуда». Потом он почувствовал острую боль в левой руке.

Выругавшись сквозь зубы, Федор увидел темное пятно, что расплывалось по рукаву шинели.

-Ура! - раздался голос сзади. Офицеры, встав рядом с ним, шагнули на колеблющиеся бревна.

Федор выдохнул. Зажимая рану рукой, он крикнул, повернувшись к солдатам: «В атаку!»

Федор стоял, глядя на то, как батальоны проходят по крепкому, на совесть сколоченному настилу.

Рука была перевязана, шинель, - так и не высохшая, - накинута на плечи.

Суворов посмотрел вниз, в грохочущую пропасть: «Реляцию напишу, Феденька».

Федор усмехнулся:

-Потом, Александр Васильевич, у нас еще бои впереди. Если на кого и писать, так на мальчишку

того, Жана-Мари. Без него бы мы здесь не оказались, не захватили бы врасплох французов...

-Мальчишку, - задумчиво протянул Суворов. «Пятый десяток тебе, Федор Петрович, а мальчишку

от девчонки отличить не можешь. Только бы она жива, осталась..., - генерал поднял седую голову и

взглянул на скрытые влажными облаками вершины гор.

-Давай, - подтолкнул он Федора, - лошадей провели, больше никого на этом берегу нет. Пора и

дальше, - Суворов вздохнул. Федор, слушая грохот водопадов, повторил: «Дальше».

Интерлюдия

Февраль 1800,

Крепость Рогервик, Балтийское море

Карета остановилась у серых, мощных стен крепости. Питер, расплатившись с кучером, попросил:

«Вечером нас заберете, хорошо?»

Было сыро, под ногами таял мокрый снег, с моря дул влажный, прохладный ветер. Пахло солью.

Питер, вздохнув, посмотрел на лицо сына. Тот сидел, побледнев, закрыв глаза. В смуглых, сильных

пальцах был зажат золотой медальон.

-Двадцать пять лет мальчику, - отчего-то подумал Питер. «Уже один живет, в Блумсбери комнаты

снимает. Впрочем, он в Лондоне нечасто бывает, либо в шахтах, либо на мануфактурах. Господи,

как же это будет? - он коснулся тонкой цепочки своего крестика.

-Приехали, папа, - слабо улыбнулся Майкл. Раскрыв дверцу, он спрыгнул на дорогу.

Вокруг была покрытая грязным снегом, безжизненная равнина, на горизонте виднелись

черепичные крыши Порта Балтийского.

-От порта здесь, конечно, одно название, - хмыкнул Питер, - в Стокгольме мне сразу сказали -

надо в Ревель плыть, и оттуда брать карету наемную. Двадцать пять миль всего, а два дня

тащились. Конечно, дороги..., - Питер обошел яму. Отряхнув полы своего отделанного бобровым

мехом редингота, он вспомнил веселый голос Мэри: «Нет, дядя Питер, вам непременно нужны

меха, на Балтийском море сырая зима».

-Сюда, - велела Мэри, указывая на лавку, - у них можно купить даже медвежью шубу. И тебе,

Майкл, что-то выберем, - она окинула взглядом мужчину, - даже не спорь.

Питер увидел тоскливые глаза сына и внезапно рассердился:

-Надо с ним поговорить. Взрослый мужчина, а объясниться не может. Ходит, вздыхает, письма

пишет..., Хорошо еще, что не стихи. Мэри славная девушка. Заживут вместе, внуков нам с Мартой

родят. Тедди его на два года младше, а летом уже женится. Жюлю - тому вообще двадцать.

Когда они вышли из лавки, Мэри чуть отстала. Замедлив шаг, она тихо сказала Майклу:

-Не волнуйся, пожалуйста. Летом мы увидимся, и ты все мне расскажешь. И вообще, - она повела

рукой, - я в Стокгольме надолго, у меня своя квартира, приезжай в гости...- девушка рассмеялась.

Они медленно шли по булыжнику улицы Слоттсбакен, впереди поднимался шпиль церкви Святого

Николая. Майкл улыбнулся:

-Спасибо. Я бы на местные рудники отправился, на север. Интересно, как у них дело поставлено. Я

попрошу дядю Джованни - пусть он меня порекомендует. Приеду на семестр, почитаю лекции в

университете Упсалы. Ты уже платья будешь носить к тому времени? - усмехнулся он, глядя на

черный, хорошо скроенный редингот Мэри, и прикрытые треуголкой, короткие, вьющиеся волосы.

-Буду, - кивнула она. «Я теперь леди, мне положено».

-Леди, - горько подумал Майкл, глядя на ее смуглую, нежную щеку. «А я кто такой? Инженер,

печатаюсь, года через два, наконец, мы с Третвиком паровую тележку закончим. И Мэри никогда

работу не бросит, даже предлагать не стоит. А если бросит - то не ради меня, это точно».

-Хозяин сегодня оленину обещал, - услышал он. «И на корабль с собой припасов возьмите, чтобы

одну треску не есть».

От нее пахло лавандой. Майкл подавил вздох: «Возьмем».

Питер шел по дороге к воротам крепости и все вспоминал ласковый голос жены: «Езжай, конечно.

За конторой я присмотрю, с контрактами - Тедди поможет...»

-Помогу, - добродушно согласился пасынок. В гостиной горел камин, Тедди, вместе с детьми,

украшал рождественскую елку. Юноша отступил на пару шагов. Полюбовавшись блестящими

гирляндами, он спросил: «Еще будем вешать?»

-Еще, еще, дядя Тедди, - девочки Холландов захлопали в ладоши. Тедди, потрепал младшего брата

по темноволосой голове: «Жаль, что Элизу из дворца не отпустят на Рождество».

-Она младшая фрейлина, королева Шарлотта очень к ним строга, - мать развела руками. «Жюль

тоже в лагере будет. А после Рождества, - весело сказала Марта, - поедем все вместе в Мейденхед,

там как раз Франческо из школы вернется, на каникулы. Они вас с Тедди на лодке покатают...»

Вероника положила русоволосую голову к ней на колени и серьезно спросила: «А во дворце - тоже

елка есть, тетя Марта?»

-Конечно, - Марта пощекотала ее. «Королева Шарлотта и начала ее ставить, у них в Германии так

делают. И пирог с яблоками, который вам так нравится - это я по ее рецепту готовлю, мне Элиза

рассказала, - она подмигнула девочке.

-Вкусно, - Джоанна тоже пристроилась рядом. «Тетя Марта, а маленький Джон порадуется

Рождеству? Он же ничего не понимает, только месяц назад родился».

-Мама ваша его вниз принесет, - Марта обняла девочек, - и он порадуется. Бегите к ней, скажите,

что скоро ужин. Пусть она приходит, если маленький заснул.

Она проводила глазами девочек - Вероника и Джоанна были в бархатных, домашних платьицах.

Посмотрев на сына, - мальчик, вместе с Тедди, сидя на персидском ковре, ловко плел гирлянды,

Марта кивнула мужу в сторону французского окна.

В саду было сыро, над Лондоном горел тусклый, багровый закат. Марта подождала, пока Питер

накинет ей на плечи соболью пелерину: «Не могу Мадлен в глаза смотреть. Уже месяц от него

никаких известий нет. Что, если Джо написать, в Амстердам? Может быть, Джон навещал ее, по

дороге...»

-Скорее всего, - Питер поцеловал бронзовый висок. «Не торопись так, война идет. Что в ноябре

был переворот - мы знаем, что Джон с Мэри собирались в Париж - тоже, что Наполеон стал

первым консулом..., - он увидел усмешку жены.

-Он еще императором станет, - Марта вздохнула, - попомни мое слово. Сам понимаешь, - она

помолчала, - отец его там голову сложил, вот я и волнуюсь.

-Джон очень осторожен, - Питер поцеловал ее руку. «Я после Стокгольма поеду по делам в

Германию, - он замялся, - после Пасхи вернусь. Ты извини, что я вас так надолго оставляю…»

-Ничего, - Марта положила голову ему на плечо и хихикнула: «После Пасхи, значит. Буду ждать

тебя…, - она, было, хотела что-то добавить, но махнула рукой: «Пошли, поужинаем. Тедди с

детьми повозится, уложит их, а мы с тобой в кабинете посидим, я тебе поиграю».

-Я тебе люблю, - Питер обнял ее и услышал звонкий голос сына: «Папа! Мама! Тетя Мадлен

спустилась. Ты, папа, должен вести ее к столу, а Тедди поведет маму».

-Китайские церемонии, - смешливо пробормотал Питер. Наклонившись, он поцеловал Мартина:

«А ты, старина, кого поведешь - леди Веронику, или леди Джоанну?»

-Обеих сразу, - гордо сказал Майкл. «Так положено, раз больше мальчиков нет».

-Вот и молодец, - похвалил его Питер, и они вместе вошли в дом.

-Слава Богу, - подумал Питер, подходя к воротам крепости, - объявился Джон, незачем было

переживать. Из Вены написал. И с Мэри все в порядке, - он взял сына за руку. Майкл слабо пожал

его пальцы.

Деревянные, рассохшиеся створки были закрыты, рядом, в будке, дремал старик караульный.

Питер поправил очки. Он вежливо сказал, на медленном, с акцентом, русском: «Здравствуйте,

комендант нас ждет. Я писал майору Дитмару из Ревеля. Герр Кроу с сыном». Караульный что-то

пробурчал. Пошаркав по мокрому снегу, старик постучал в ворота.

Маленькая калитка распахнулась. Они шагнули внутрь, в промозглый холод каменных стен.

Он лежал на старой, скрипучей койке, накрывшись тонким, заштопанным шерстяным одеялом,

повернувшись на бок, смотря в сырую стену. Он протянул палец и коснулся капли, что висела на

камне.

Салават вспомнил луну над горным озером, жаркую, звездную, летнюю ночь и капли воды на ее

белом плече. Светлые волосы с шуршанием упали на спину, она притянула его к себе. Целуя,

смеясь , Мариам что-то шепнула ему на ухо.

-Потом, тогда, как расставались мы, - вздохнул Салават, - она сказала: «Если мальчик родится, то

будет смелым, как ты». А я ответил: «Если девочка, то красивая, как ты, любовь моя. Мариам,

Мариам, жива ли ты? И дитя - что с ним случилось?

Он думал об этом все четверть века, - с тех пор, как за ним закрылась дверь камеры. Когда он

молился, он всегда просил Аллаха позаботиться о Мариам и ребенке. Почти каждую ночь ему

снилась она. Мариам была такой, какой он ее оставил в ущелье - маленькая, легкая, голубоглазая.

Еще он видел мальчика - с чуть раскосыми, лазоревыми глазами, темноволосого.

Салават вздохнул. Поворочавшись, найдя холщовое полотенце, он закашлялся. «Зиму я переживу,

- подумал он, безразлично разглядывая кровавое пятно на ткани, - может быть, и лето протяну. А

потом…, - он поежился и горько вздохнул: «Итиль бы еще раз увидеть, наши горы…»

Даже гулять его выпускали только в кандалах - несколько минут на сыром, дурно пахнущем дворе

крепости. Летом вдоль стены росла робкая травка, иногда появлялись какие-то желтые, чахлые

цветы. Салават, глядя на них, вспоминал бескрайние, горные луга, жужжание пчел, свежую,

быструю, прозрачную воду в ручьях.

Он складывал стихи. Бумаги и пера, ему, конечно, не давали, приходилось все запоминать. Он

бормотал строки, медленно шагая кругами по двору тюрьмы, вглядываясь в бледное, северное

небо.

Дверь загрохотала, и он удивился - еду обычно приносили позднее.

Молчаливый солдат, что был приставлен к его камере, осмотрел комнату. Поднявшись на

цыпочках, он выглянул в маленькое, забранное решеткой оконце. Уже выходя, солдат бросил ему:

«Жди».

-Опять с проверкой кто-то приехал, - понял Салават. Перевернувшись на спину, он стал смотреть в

низкий, плохо побеленный, весь в разводах, потолок.

В кабинете коменданта было сыро, пахло плохим табаком и чем-то кислым. Дитмар взглянул на

невысокого мужчину, с побитыми сединой каштановыми волосами, и наткнулся на холодный

взгляд из-под очков в золотой оправе. Глаза были лазоревые, твердые. Майор заметил блеск

кольца на смуглом пальце.

-Если это бриллиант, - подумал Дитмар, - за него весь наш городишко можно купить, и еще пару

соседних деревень, со всеми крестьянами.

Мужчина расстегнул роскошный, на бобровом меху, редингот. Отряхнув воротник от снега, бросив

пальто на лавку, он протянул Дитмару сильную ладонь. «Герр Питер Кроу, рад встрече, господин

майор, - довольно радушно сказал гость.

Сюртук был сшит из тонкой шерсти табачного цвета. Кремовый, шелковый галстук,- украшен

сапфировой, под цвет глаз, булавкой. Запонки на белоснежной рубашке тоже были

бриллиантовые.

-Мой сын ждет в коридоре, - сказал Питер, - я хочу закончить все, - он поискал слово, -

формальности, - прямо здесь.

Питер достал свое портмоне, крокодиловой кожи, с золотой монограммой. Глядя на невысокого, в

потрепанном мундире коменданта, он подумал: «Все же взятка. Надо осторожней».

Дитмар поднялся и плотнее закрыл дверь. Питер услышал голос жены:

-Можно ведь под чужим паспортом поехать, милый. Я могу и тебе, и Майклу нужные бумаги

выписать.

Он тогда развел руками: «Мы ничего противозаконного не делаем. Просто хотим увидеть

заключенного, вот и все. И потом, - он потер гладко выбритый подбородок, - в Германии я должен

быть со своими документами. Я там сделку заключаю, как представитель..., - Питер осекся.

Марта отодвинулась, - они сидели на диване в кабинете, - и зорко посмотрела на мужа.

-Потом расскажу, как вернусь, - успокоил ее Питер и добавил про себя: «Если все получится,

конечно».

-Это вексель, - Питер протянул коменданту бумагу, - господина Больце, в Ревеле. Торговый дом

«Больце и сыновья». Выписан на предъявителя, - Питер усмехнулся, - ваше имя нигде не

фигурирует. А это, - он вытащил из кармана сюртука бархатный мешочек, - задаток.

Дитмар посмотрел на сумму в векселе. Вытерев лысину,майор принял мешочек. Он лег в ладонь

приятной тяжестью.

-То крыло открыто, - сказал комендант, убрав золото в ящик стола, - заключенный там один. У меня

их всего дюжина, старики. О них уже и забыли все. Сподвижники бунтовщика Пугачева.

-Забыли...- медленно протянул Питер.

-Это будет стоить гораздо дороже, - предупредил его Дитмар, - и займет больше времени.

Питер посмотрел на его засаленный мундир, и поднял бровь: «Мы никуда не торопимся, у вас

есть постоялый двор. Это не мне решать, в любом случае. Сколько у нас есть времени? -

поинтересовался он, щелкнув крышкой золотого брегета.

-До вечерней поверки, - развел руками Дитмар, - сами понимаете, дисциплина...

Питер вышел в пустынный, низкий коридор. Подойдя к сыну, - Майкл стоял к нему спиной,

разглядывая грязный, запущенный двор крепости, Питер обнял его.

-Иди, мой хороший, - шепнул мужчина. «Там открыто. И помни, я сделаю все для того, чтобы твой

отец оказался на свободе».

-Спасибо, папа, - так и не поворачиваясь, сказал Майкл. Он медленно пошел к распахнутой,

тяжелой, кованой двери, что вела в тюремное крыло.

Питер перекрестил его напоследок. Вернувшись в кабинет, прикрыв своим рединготом старое, в

подозрительных пятнах кресло, он сказал: «Я здесь подожду, с вашего разрешения».

Дитмар любезно распахнул шкатулку для сигар, но Питер покачал головой: «Благодарю вас, я не

курю».

-Может быть, я велю принести кофе, герр Кроу? - осведомился майор.

-Представляю, какие у него тут помои варят, - вздохнул Питер и кивнул: «Спасибо, с большим

удовольствием».

-Обед? - все не отставал комендант.

Питер усмехнулся: «Потом я в Ревеле желудок лечить буду». Он ласково ответил: «Я перекусил на

постоялом дворе, герр комендант».

Питер вынул из кармана редингота сложенную «Wiener Zeitung» - он купил газету в Ревеле.

Вздохнув, мужчина посмотрел на дату.

-Двухнедельной давности, - понял он. «Ничего другого там не было, что же делать?»

-Что пишут о генерале Бонапарте, герр Кроу? - поинтересовался комендант, закуривая.

-Кроме того, что он стал первым Консулом, - Питер пробежал глазами передовицу, - больше

ничего. Герр Джордж Вашингтон умер, в Америке. Генерал Наполеон установил во Франции

десятидневный траур, в знак скорби..., В Париже, по его же приказу, открывается национальный

банк..., Вот еще, - Питер улыбнулся, - опубликовали первое научное описание утконоса…

-Это кто еще? - удивился комендант.

-Посмотрите, вот рисунок, - Питер передал ему газету, - животное из Австралии.

-Господи, - Дитмар перекрестился, - какая дрянь. Еще ночью привидится. Вот и кофе, - привстал он.

Питер, вдохнув запах гари, обреченно принял старую, из потускневшего серебра, помятую чашку.

Майкл остановился у полуоткрытой двери камеры и сжал медальон в кармане сюртука. Он

вспомнил, как отец рассказывал ему о смерти матери. Выдохнув, мужчина шагнул через порог.

Заключенный, что лежал на старой, деревянной койке, повернулся и посмотрел на него. У него

были темные, побитые сединой волосы, и такая же борода. Смуглое лицо было изуродовано

старыми клеймами, на месте вырванных ноздрей Майкл увидел шрамы.

-Ему сорок восемь, - вспомнил Майкл, - папин ровесник.

-Глаза, - подумал Салават, поднимаясь с койки, - ее глаза. Господи, Аллах милостив, может быть,

она жива, может быть, я ее сейчас увижу...

Юноша был невысокий, легкий, со смуглым, красивым, серьезным лицом. «На меня похож, -

понял Салават, - я таким был, когда мы с Мариам встретились».

-Папа, - тихо сказал Майкл, - здравствуй, папа....

Они сидели на койке, и, Салават, выслушав юношу, обняв его, улыбнулся: «Русский у тебя

хороший. Значит, Михаилом она тебя назвала, как брата ее младшего, как отца...»

-Я учил, - Майкл вытер слезы с лица, - с самого детства, папа. Я, хоть маму и не помню, но мой

отец..., - он вдруг замялся. Салават ласково продолжил: «Отец, отец. Как в Коране сказано:

«Клянусь Своим величием, райские сады станут обязательными для того, кто поможет избавиться

от плача Моему рабу, в детстве потерявшему отца и мать», - он вздохнул: «Ты ведь меня не знал,

сыночек. Человек, что тебя воспитал, выучил, вырастил, - он, конечно, отец твой».

-Он и хотел, чтобы я русский знал, - Майкл взял руку отца и прижался к ней щекой. «Он меня сюда

привез. Его Петр Михайлович зовут, если по-русски. А нашел тебя, папа, Федор Петрович

Воронцов-Вельяминов, мамы первый муж.

-Жив, значит, он, - Салават почувствовал тепло в сердце: «Мариам, мама твоя, она его очень

любила, говорила - достойный он человек».

-Он женат, - Майкл все не отпускал смуглую, сильную руку с твердой ладонью, - и тоже - сироту

они с женой растят, и у них свой сын есть...

-А ты? - спросил его отец, усмехаясь. «Тебе двадцать пять, я помню. Внуков-то нет еще у меня?»

Майкл покраснел. Салават серьезно сказал: «Надо, чтобы были. Или не встретил еще ту, что по

душе тебе пришлась?»

Майкл посмотрел в темные глаза отца: «Встретил. Но я не знаю, как...»

-Ты расскажи мне, - ласково попросил Салават. «Может, и посоветую что-нибудь».

Он слушал сына и думал: «Совсем большой мальчик. Инженер, как Мариам первый муж. Аллах,

упокой ее в садах райских, любовь мою, храни ее душу. Дай мне с ней увидеться, как призовешь

меня на суд Божий».

Салават, наконец, коснулся руки сына: «Вот и скажи ей все это. Я в твою мать влюбился сразу, как

увидел ее, там, на Итиле. И на следующий день все сказал. Зачем тянуть? Заживете семьей, внуки

у меня будут…, Правда, я их не увижу, - Салават посмотрел на золотой медальон, что лежал в

ладони сына: «Знаешь, что там написано?»

Майкл кивнул: «Это ты маме перед свадьбой подарил, у магометан так положено. «Ты любовь

моего сердца и моей жизни, да хранит тебя Аллах, Мариам». Я немножко знаю арабский, папа».

Салават погладил его по щеке: «Береги его, медальон, пусть у тебя в семье будет. Видишь, как

получилось, - он обвел рукой камеру, - я здесь и умру...»

-Папа, - Майкл посмотрел на него, - мы ведь можем…,- он выдохнул и закончил: «Увезти тебя

отсюда...»

Салават покачал головой: «Я, милый мой, долго не протяну. А так, - он помедлил, - я закрою глаза,

и вижу перед собой Итиль, горы..., Песни складываю, - он привлек сына к себе: «А ты будь

счастлив, милый мой. И женись на Марье своей, обязательно. Позови мне отца своего, я ему скажу

кое-что».

-Сейчас, папа - кивнул Майкл. Он просто посидел, прижавшись ко все еще сильному плечу отца,

чувствуя его тепло.

Питер вошел в камеру. Человек, стоявший у стены, обернулся. «На Майкла как похож, - подумал

Питер. «Плакал, сразу видно. Майкл сказал, что хочет один побыть, из крепости ушел».

Он протянул руку и на своем неуверенном, с акцентом, русском, сказал: «Здравствуйте, я муж

Марьи, меня Петр Михайлович зовут».

Он ощутил пожатие жесткой ладони. Салават, глядя ему в глаза, вздохнул: «Спасибо вам. Спасибо

за то, что..., - он не закончил. Питер, едва слышно, обернувшись на дверь, проговорил: «Мы ведь

можем...»

-Мальчик мне сказал, - Салават улыбнулся. «Не надо. Пусть все будет по воле Аллаха. Вы берегите

его, пусть женится, пусть дети у него будут..., - у него перехватило горло. Питер, все еще не

выпуская его руки, кивнул: «Буду».

-Да хранит вас Аллах, - Салават посмотрел на него. «Вас, и всю семью вашу. Прощайте, - он

улыбнулся, а потом дверь закрылась. Питер прошел по коридору. Выйдя во двор, он увидел

распахнутые ворота.

Майкл стоял на дороге, вглядываясь в бесконечную, заснеженную равнину. Темные волосы

шевелил легкий ветер. Питер обнял его и вытер слезы с лица сына: «Что ты, мальчик мой, что ты...,

Не надо, я прошу тебя...».

Сын все плакал и, наконец, всхлипнул: «Я просил..., просил его уехать с нами…, Он бы не был мне

обузой, папа..., Если он из-за этого отказался...»

Питер поцеловал мокрую щеку: «Нет, милый, твой отец знал, что никогда не станет тебе обузой -

ты же его сын. И правда, - он взглянул на серые стены, - как он сказал - пусть все будет по воле

Божьей».

-Ты подожди, папа, - Майкл все стоял, уткнув лицо в ладони, - подожди, я сейчас..., Как мне вас

благодарить..., тебя, дядю Теодора..

-Ты же мой сын, - просто ответил Питер. «Я буду с тобой, столько, сколько надо». Он обнял

Майкла, чувствуя, как вздрагивают его плечи. Питер стоял, покачивая его, согревая, защищая от

сырого, стылого ветра зимы.

Майкл увидел остановившуюся карету и, вздохнув, поднял голову: «Пойдем». Они шли,

поддерживая друг друга. Майкл пообещал себе: «Сделаю предложение. Как только мы тележку

закончим, сразу сделаю. И, правда, чего я боюсь? Откажет, так откажет».

Он оглянулся на ворота крепости: «Господи, продли дни жизни моего отца, пусть он встретится с

мамой, там, у престола Твоего».

Карета медленно тронулась. Майкл, отвернувшись к окну, все следил за воротами - пока крепость

не стала удаляться, пока не пошел мокрый снег, и он уже не видел ничего, кроме далеких

очертаний стен, в сумраке раннего вечера.

Часть шестая

Лондон, июнь 1800 года.

На мраморной скамейке в саду особняка Кроу, на Ганновер-сквер, рядом стояло две плетеные

корзинки. Девушка - маленькая, стройная, в простом, светлом, перехваченном под грудью,

муслиновом платье, в соломенной шляпке, украшенной букетиком сирени, наклонилась над

ними. Она благоговейным шепотом сказала: «Какие хорошенькие девочки, тетя Марта! А какая

ваша?».

Марта улыбнулась, завязывая под подбородком темно-зеленые, атласные ленты своей шляпы:

«Та, что слева, видишь, рыжая».

Из-под кружевного чепчика мирно спящей девочки были видны рыженькие кудряшки. Девочка

справа, - темноволосая, - сладко зевнула, и открыла один серо-зеленый глаз. Осмотревшись, она

опять заснула.

-В один день родились, - покачала головой Рэйчел. Она обернулась на толстого, светловолосого

мальчика, в шелковом платьице, что сидел на шали, грызя деревянное кольцо. Рэйчел тихо

спросила у Марты: «А дядя Джон приедет? Мэри ведь уже здесь».

Марта подхватила корзинки:

-Бери его. Мадлен с девочками уже в церкви. А Джон, - женщина пожала плечами, - он же шафер у

Жюля. Должен появиться, правда, когда, - она вздохнула, - Господь ведает. И невеста пока из

Америки не приехала, - женщина коротко усмехнулась, - торопиться некуда. А что обе девчонки,-

она взглянула на Рэйчел,- это все травы индейские, что тетя Мирьям прислала. От них одни

девчонки получаются, - Марта не выдержала и хихикнула.

Рэйчел покраснела и покачала Джона-младшего, что вцепился пухлой ручкой в ее жемчужное

ожерелье.

Она вспомнила холодное, промозглое северное, лето, дождь, что хлестал в окна их маленького

домика. Рэйчел сидела у камина, протянув ноги к огню, штопая свои чулки. Она взглянула на

стопку тетрадок, что лежала на ее рабочем столе: «Какие девочки хорошие. Даже скучать по ним

буду, на каникулах».

Девушка отложила чулки и подошла к окну. Розы в крохотном садике мокли под сильным дождем,

над Лидсом повисли тяжелые тучи, дым из кирпичных труб мануфактур стелился над городом.

Вдалеке виднелась колокольня церкви Святой Троицы и Рэйчел перекрестилась:

-Только бы Пьетро не простыл, ветер такой. Опять к больным пошел, много здесь чахотки.

Господи, пятнадцать тысяч одних рабочих на фабриках, а еще жены, детки...

Она присела к столу и грустно вздохнула: «Хоть бы папа написал. Год, как приехали сюда, а

весточки так и не было. Как он там, как Малка, как Батшева? И на мои письма пока не отвечал, -

Рэйчел раскрыла свою тетрадку. Окунув перо в чернильницу, девушка начала, - твердым,

решительным почерком: «Сбор благотворительных пожертвований на расширение церковной

школы. Уважаемые господа…»

Дверь в прихожей открылась. Рэйчел, сунув ноги в туфли, выбежала навстречу мужу. Пьетро снял

мокрый редингот и улыбнулся: «Сейчас руки помою и поцелую тебя, любовь моя».

-Садись у камина, - захлопотала Рэйчел, - я чай принесу.

Уже потом, устроившись у него на коленях, она увидела, что муж покраснел. «Я там по дороге

зашел..., - смущенно сказал Пьетро, и передал ей бархатный футляр. Рэйчел раскрыла его и

ахнула, любуясь жемчужным ожерельем.

-Дорого же, наверное, - озабоченно сказала она. Пьетро ласково застегнул бусы на ее белой шее:

«Год, как мы поженились, помнишь?»

Она кивнула. Обняв его, целуя рыжие волосы, Рэйчел шепнула: «Спасибо, спасибо тебе...»

Марта все смотрела на девушку, пока они спускались по лестнице. Рэйчел робко сказала:

-Сейчас, после венчания, Пьетро в Кембридж поедет, экзамены сдаст. Еще год помощником

священника поработает, потом сан примет, а тогда...- Джон-младший рассмеялся. Марта, тоже

улыбнувшись, мягко заметила: «Торопиться некуда, вы молодые совсем».

Мужчины ждали на крыльце.

-Принимай дочку, спит пока что, - Марта передала корзинку Джованни. Тот, наклонившись,

улыбнулся: «Ты же наше счастье».

-Изабелла там, - он махнул рукой в сторону церкви святого Георга, - последние распоряжения

отдает. Крестные уже приехали. Жалко только что Жюля из лагерей не отпустили. Франческо в

школе еще, Майкл на шахтах, так, что с нашей стороны - ты с Пьетро крестишь, а с вашей - Элиза и

Тедди.

-Хоть на своем венчании Жюль будет, и то хорошо, - усмехнулась Марта. Питер забрал у нее

корзинку и взял под руку: «Кольцо надела?».

-Конечно, - тихо ответила Марта. Синий алмаз блестел в лучах утреннего солнца. Она вспомнила,

как Питер, вернувшись из Германии, долго смотрел на ее живот. Муж, наконец, изумленно

спросил: «Что же ты мне ничего не сказала?»

-Не уверена была, - смешливо протянула жена. Она сидела с ногами на бархатном диване,

разбирая его саквояж. Вытащив какую-то шкатулку, Марта повертела ее в руках: «А это что?»

-А ты открой, - муж присел рядом, и поцеловал ее в бронзовый, пахнущий жасмином висок. Синий

алмаз лежал на темном бархате. Марта подняла глаза: «Но как? Как тебе удалось?»

-Его величество поручил мне раздобыть кое-какие драгоценности из казны покойного короля

Людовика, - Питер все прижимал ее к себе, - я навел справки, и обнаружил, что твой алмаз в тех

же руках. Все было просто. Но я его за свои деньги покупал, - Питер усмехнулся. «Не за

государственные. В Германии».

Марта погладила холодный, с острыми гранями, камень. Положив мужу голову на плечо, она

вздохнула:

-Сделаю оправу, и потом его в Санкт-Петербург отправлю, как Мишель подрастет. Пусть у него

будет, он один де Лу остался. Спасибо тебе, - она поцеловала мужа в седой висок. «Майкл отошел

уже, как он вернулся, - мы с ним долго разговаривали...- Марта замолчала. Питер, опустившись на

колени, прижавшись щекой к ее животу, лукаво спросил: «А там кто?»

-Девочка, - уверенно ответила ему жена. «Юджиния».

Изабелла встречала их на ступенях церкви. Колонны были украшены волнами кружев, сирень -

пышная, сладко пахнущая, стояла в высоких, фарфоровых вазах.

-Как там наша прелесть, - женщина взяла мужа под руку и нежно коснулась белой щечки дочери.

Та только дрогнула длинными, темными ресницами.

-Могла ли я подумать? - спросила себя Изабелла. «На старости лет - и еще одно дитя. Джованни

рад, конечно. Будет возиться с ней, баловать..., Мораг должна письма привезти, из Америки - хоть

узнаем, как там Констанца».

Они зашли в зал через боковую дверь. Мадлен, помахав рукой Марте, подойдя к ней, тихо

шепнула: «Стол готов, слуги за всем присмотрят. Мартин девочек развлекает, не беспокойтесь».

Марта увидела темноволосую голову сына - он сидел между девочками Холланд. Оглянувшись,

она спросила мужа: «Пьетро с Тедди здесь, Мэри тоже, а Элиза где?»

Дочь высунула белокурую голову из ризницы: «Мама! Иди сюда! И Юджинию бери!»

Марта поставила корзинку на стол и обняла дочь: «Наконец-то! Я тебя уже две недели не видела,

как вы с двором за город уехали». Элиза была в шелковом платье цвета морской воды,

распущенные волосы удерживала атласная, вышитая серебром лента.

-Невеста, - поняла Марта. «Господи, в этом месяце замуж выходит. А Тедди жених. Скоро внуков

дождусь».

Элиза протянула узкую, нежную ладонь: «Пусть у Юджинии будет, мама».

Марта посмотрела на золотой, с изумрудами крестик, и привлекла к себе дочь. Элиза, как в

детстве, подышала ей в ухо. Марта тихо сказала: «Я люблю вас, дорогие мои. Спасибо тебе, - она

спрятала крестик в бархатный мешочек. Из корзинки раздался зевок. Элиза потянула мать за руку:

«Пойдем, пойдем, уже все готово. Тедди сказал, что потом меня отвезет во дворец, после обеда».

Звонили колокола, они стояли над мраморной купелью. Священник, поливая темноволосую и

рыжую головы водой, ласково проговорил: «Юджиния и Сидония, я крещу вас во имя Отца, Сына и

Духа Святого».

-Аминь, - услышала Марта голос мужа. Изабелла и Джованни повторили: «Аминь». Она, приняв

дочь, посмотрев в еще туманные, голубые глаза, попросила: «Господи, пусть будет счастлива».

Тедди покусал перо и решительным почерком написал сверху чистого листа бумаги:

-Таким образом, принимая во внимания предыдущие решения судов по аналогичным делам, - он

покосился на толстые, запыленные папки, что лежали у его правого локтя, - мистер Бромли

рекомендует вам, уважаемый мистер Хардвик, составить исковое заявление на предмет

признания приоритетности вашего патента…

Тедди широко зевнул и продолжил: «Патента за номером…». Он отложил перо и пробормотал:

-Мистер Бромли уехал в Бат, на все лето, и на отдыхе делами руководит. Жену в Грейт-Ярмут

отправил. Сам, по слухам, целый этаж в гостинице снял, с новой пассией, из театра Друри-Лейн.

Мне до такого, - он обреченно посмотрел на папки, что лежали у левого локтя, ожидая своей

очереди, - мне до такого еще далеко. Только и знай, что принимай от гонца распоряжения и

посылай с ним конверты, - Тедди прошелся по кабинету. Позвонив, - контора была по-летнему

тиха, - он улыбнулся мальчику: «Саймон, вы мне кофе принесите, пожалуйста».

Тедди приоткрыл окно. Присев на подоконник, закурив, юноша взглянул на Треднидл-стрит, -

улица была безлюдна. На ступенях портика Банка Англии никого не было, изредка по булыжнику

проезжали кареты.

-Жарко, - он выдохнул сизый, ароматный дым. «Середина июня, а на море купаются уже. Мистеру

Бромли, - Тедди принял от мальчика кофе, - мистеру Бромли каждую неделю из Мальверна в Бат

телегу с водой посылают, другой он не пьет».

Тедди сладко потянулся:

-Письмо Хардвику. Потом эта тяжба с земельными участками в Суррее. Потом ты вернешься

домой, нальешь холодную ванну, и ляжешь в нее, с бутылкой белого бордо и сигарой. Театры

закончили сезон, устриц нет, - он вздохнул, - а в теннис играть и на лошади кататься в такую

погоду, - совсем не хочется.

Дом на Ганновер-сквер был закрыт - мать, и отчим с детьми уехали в Мейденхед, взяв с собой

Холландов.

Тедди жил в комнатах Майкла в Блумсбери, у Британского музея. Он представил себе уютный,

бархатный диван. Зевнув, юноша твердо велел себе: «Надо закончить сегодняшние дела,

отправить гонца в Бат, к патрону…»

Он потушил сигару в фарфоровой пепельнице и вспомнил ласковый голос Бромли:

-Я очень рад, Тедди, что ты хочешь оставить вклад своего отца в Банке Англии. Все-таки, Америка -

совсем новое государство. Финансовая система там еще не устоялась, было бы жаль потерять

такие сбережения…- он отряхнул и без того безукоризненно чистый сюртук:

-Разумеется, мы предлагаем услуги по доверительному управлению, ты и сам это знаешь, -

Бромли улыбнулся.

-А семейная скидка? - хотел было, предложить Тедди. «Он ведет и дяди Питера дела, и дяди

Джованни, и Холландов». Юноша посмотрел на тонкие, бледные губы Бромли, на его бесцветные,

пристальные глаза за очками в простой, стальной оправе, - и прикусил язык.

Тедди допил кофе и открыл свой блокнот в красивом переплете испанской кожи. Он покусал

серебряный карандашик: «Цветами тетя Изабелла занимается, мама и Мадлен - обедом, мне

осталось только к портному сходить, в последний раз, купить кольцо...- он тяжело вздохнул.

Отложив блокнот, Тедди опустил голову в руки.

Мораг писала исправно - каждый месяц. Он читал ровные строки - невеста рассказывала о

деревенской школе, где преподавала, о поездках в Бостон, Нью-Йорк и Вашингтон, о бале на

офицерских курсах в Вест-Пойнте, где учился Хаим. Тедди каждый раз искал в конце письма имя

Марты.

-У Марты все хорошо, - читал Тедди, - она преподает в школах, и начала печататься, разумеется,

под псевдонимом - в аболиционистских журналах.

-Марта выступает с проповедями в церквях для цветных, - прочитав это, Тедди улыбнулся и

вспомнил ее страстный, низкий голос: «Поверь мне, когда-нибудь, мы сможем учиться в

университетах. Женщины будут заканчивать Гарвард, работать в правительстве, станут

адвокатами, врачами...»

Распечатывая очередное письмо, Тедди понимал, что больше всего боится увидеть короткую

приписку: «Марта вышла замуж и очень счастлива. Они посылают тебе привет».

Но пока таких строк не было. «Ей двадцать два уже, - тихо сказал Тедди. «Нет, не смей, забудь.

Надо поступить так, как велит тебе честь».

Он окунул перо в чернильницу и продолжил: «Патента за номером 1598, выданного вам 11 июня

1798 года…»

Невысокая, черноволосая девушка в шелковом, винно-красном платье, и такой же соломенной

шляпке, высунулась из окна наемной кареты: «Здесь остановите».

«Бромли и сыновья, поверенные в делах», - блестели чеканные буквы на медной вывеске. Мораг

расплатилась с кучером и проводила глазами карету: «Потом, все потом. Багаж в конторе порта,

письма там же - я их тете Марте отдам. Я не могу, не могу его не увидеть».

Она оглянулась и чуть приподняла платье - тонкая щиколотка была обтянута кружевным чулком,

маленькая ножка в замшевой, на каблучке, туфле, притоптывала от нетерпения.

-Шесть лет, - поджала губы Мораг.

-Шесть лет я прозябала на этом озере, и все потому, что Тедди надо было закончить, университет,

встать на ноги…, Ничего, через две недели я стану миссис Бенджамин-Вулф, до конца наших дней.

У меня будет дом в Бостоне, положение в обществе, мы будем ездить в Нью-Йорк, в

Филадельфию. Стоило подождать. И Тедди всегда будет со мной, - девушка встряхнула головой и

решительно постучала бронзовым молотком в дверь конторы.

Мальчик лет четырнадцати, в простом, темном сюртуке, нерешительно сказал, разглядывая

Мораг: «Мисс…»

-Леди, - поправила его девушка, вскинув подбородок. «Мораг Маккензи, леди Кинтейл . Я невеста

мистера Бенджамин-Вулфа, он в конторе?»

-Да, но…- мальчик хотел продолжить. Мораг, бесцеремонно отодвинув его, бросила: «Я пройду без

доклада. Последите, чтобы нам не мешали».

Она удалилась в глубины конторы. Мальчик, вдохнув запах цветов, ошеломленно покрутил

головой.

Дверь скрипнула. Тедди нахмурился, склонившись над бумагой: «Что еще там, Саймон?»

-Это не Саймон, - услышал он нежный, почти забытый голос. «Это я».

-Мораг! - он поднялся. «Как ты…»

-Сегодня, - она уже была рядом, она обнимала его, - маленькая, легко дышащая, он чувствовал ее

поцелуи. «Сегодня утром, и прямо к тебе, Тедди, прямо к тебе, любовь моя. Ты скучал? - Мораг

опустила руку вниз и улыбнулась: «Очень скучал».

Девушка сбросила папки на пол. Устроившись на столе, подняв юбки, она велела: «Иди, иди

сюда…Багаж в конторе порта, я потом за ним пошлю. Иди ко мне, Тедди…»

-Дверь не закрыта, - еще успел подумать он. Потом Тедди увидел белую, нежную кожу, она,

тряхнув головой, сбросила шляпку, угольно-черные волосы упали на сукно стола. Мораг,

раздвинув ноги, расстегивая пуговицы на платье, шепнула: «Я вся, вся твоя, Тедди…»

Потом они лежали на персидском ковре. Мораг, подняв голову, спросила: «Ты на Ганновер- сквер

живешь, или дом закрыт?»

-Особняк закрыт, - Тедди гладил ее полуобнаженную спину. «Все в Мейденхеде, к свадьбе

готовятся. У меня еще одна сестра родилась, - он рассмеялся, - Юджиния. В мае как раз. Ты ее

увидишь. У дяди Джованни с тетей Изабеллой, тоже девочка. Мне тебя надо отвезти в Мейденхед,

я в комнатах у Майкла сейчас…»

-Завтра, - томно сказала Мораг, наклоняясь над ним. «Сегодня я хочу спать в твоей постели, Тедди.

Потом мы всегда будем вместе, да?»

-Да, - заставил себя ответить Тедди, чувствуя ее ласковые губы, выдыхая, закрывая глаза.

Небо над куполом собора Святого Павла едва окрасилось в нежный, розовый цвет. В комнате

слоями плавал табачный дым. Кто-то недовольно попросил: «Распахните окно, наконец, мы здесь

задохнемся».

Пахло застарелым кофе, мелом, по столу были разложены бумаги, к стене была прикреплена

подробная карта Европы.

Джон отряхнул закатанные рукава льняной рубашки. Взяв мел, он подошел к сланцевой доске:

-Таким образом, опираясь на анализ, подготовленный миссис Мартой, - он слегка поклонился в

сторону женщины, - нам необходимо обратить первоочередное внимание на поведение России.

Мистер Филип, - он еще раз поклонился, - в конце лета едет в Санкт-Петербург. Он будет следить

за настроениями царя Александра.

-Они не войдут с французами в коалицию, - раздался чей-то голос. «Никогда, пока мы живы».

Марта усмехнулась и покачала ногой в светлой, тонкой кожи, туфле: «Мистер Джеймс, - вздохнула

она, - генерал Бонапарт очень умный человек. И очень настойчивый. Если он предложит русским,

скажем, часть Польши...»

-У русских уже есть часть Польши, миссис Марта, - заметил Джеймс, выбивая трубку, - ее еще при

императрице Екатерине покойной разделили.

-Предложит еще, - Марта поднялась и махнула рукой: «Не вставайте». Она взяла простую,

деревянную указку и провела по карте: «Не мне вам говорить, господа, что мы живем на острове.

Это и наше благословение, - Наполеон, хоть и, по слухам, - она коротко поклонилась Джону, -

обсуждал возможность форсирования пролива, но вряд ли на это пойдет.

-Но, - Марта повертела в руках указку, - и проклятие тоже. Мы очень сильно зависим от нашего

флота. Если русские вступят в альянс с Наполеоном, пострадают, прежде всего, английские верфи и

английская торговля.

-Пеньку можно покупать в Швеции, - заметила Мэри. Она сидела, просматривая какие-то

документы. Подняв голову, девушка улыбнулась: «В любом случае, король Густав Адольф пока

нейтрален, а потом будет нашим союзником».

-Если русские введут свои войска в Финляндию, - кисло заметила Марта, - и шведский король

потеряет половину своей страны - он на троне не удержится.

Джон вздохнул и чиркнул кресалом: «Если нам не с кем будет торговать, господа, если мы не

сможем вывозить ткани, станки, колониальные товары..., - он повел рукой: «Люди останутся без

работы, мануфактуры придут в упадок…, Надо приложить все усилия для того, чтобы русские

остались нашими союзниками».

-Мистер Джон, - спросил кто-то, - что с наследником у генерала Бонапарта? Если он хочет

основать династию, ему нужно потомство. Что говорят в Париже?

Джон, на мгновение, закрыл глаза, и вспомнил прокуренную рыбацкую таверну в Схевенингене.

-Пиво мне можно, - усмехнулся Иосиф, принимая от хозяина бутылки. «Здесь оно хорошее,

свежее. И рыбы я заказал, жареной».

Джон посмотрел на зятя: «Выглядишь отменно».

-Три недели дома провел, - Иосиф подмигнул ему. «И ты давай, отправляйся в Англию, а то даже

не знаешь - кто у тебя родился. Я в следующем году уже тестем буду, - Моше летом сюда

возвращается. После праздников они хупу ставят, и едут в Иерусалим. Аарон письма, наконец,

прислал, собрался все-таки, - мужчина порылся в кармане простой, холщовой куртки.

Джон принял конверты и спросил: «Как они там?»

Иосиф развел руками и отпил из оловянной кружки. «Рав Горовиц у нас праведник, ни о ком

дурного слова не скажет. Ты напиши Теодору, что его брат забрал дочь, внука и уехал в Польшу, а

более о нем ничего не известно пока».

-И то хорошо, - вздохнул Джон, принимаясь за рыбу. «Скажи мне, - он зорко взглянул на Иосифа, -

что там с наследником у твоего пациента? У мадам Бонапарт ведь есть дети от первого брака...»

-Двое, - Иосиф задумался.

- Я ее несколько раз осматривал. Женщине тридцать семь лет, у нее были выкидыши, - Иосиф

вздохнул, - вряд ли от нее можно ожидать ребенка. Хотя все случается. Она пьет снадобья,

конечно, однако - Иосиф замялся, - Наполеон к ней охладевает. А больше я тебе ничего не скажу, -

он допил пиво и улыбнулся, - потому что на военные советы меня не приглашают, как сам

понимаешь.

-Я бы и спрашивать не стал, - рассмеялся Джон и посмотрел на свой хронометр «Давай

расплачиваться, и пошли. Посмотрим домик, что ты снял. Хоть немного с Джо и детьми побуду, в

Амстердаме мне опасно открыто появляться. А ты когда обратно? - они вышли на чистую,

булыжную мостовую. Иосиф, вдохнув соленый воздух, весело ответил:

-У меня есть еще неделя отпуска, и красивая жена, так что, дорогой, - он похлопал Джона по плечу,

- Давид с Элишевой покатают тебя на лодке, поиграют с тобой в карты, а мы с Джо будем изредка

спускаться на кухню, чтобы перекусить, - он расхохотался и пошел вперед.

Джон проводил его глазами: «Пятьдесят ему, а выглядит - лет на двадцать младше. Здоровый он

все-таки, этот потомок Ворона».

Он почувствовал на лице ветер с моря и решил: «После венчания заберу Мадлен с ребятишками, и

поедем в Саутенд. Там слуги, будет, кому за ними присмотреть. А мы тоже, - он усмехнулся, - из

спальни выходить не будем».

Джон подмигнул какой-то девушке с корзиной рыбы и с удовольствием увидел, как она

покраснела. «Через неделю уйду с рыбаками в Англию, - довольно подумал он и поспешил по

белому песку берега к маленькому, под черепичной крышей, дому.

-В Париже, - Джон потушил сигару, - ходят слухи, что генерал Бонапарт разведется с мадам

Жозефиной, если она не принесет наследника. Пока этого не произошло. Однако, на всякий

случай, - он стал стирать со сланцевой доски записи, - миссис Марта, к будущему совещанию,

подготовит справку по тем европейским принцессам, которые могут заинтересовать Наполеона.

-У нас и свои принцессы есть, даже несколько, - попытался сказать кто-то.

Джон смерил его холодным взглядом: «Его величество никогда не выдаст свою дочь за какого-то

корсиканского бандита, будь он хоть трижды военный гений».

Марта чуть кашлянула. Джон сказал: «Благодарю вас, господа, встречаемся, как обычно,

следующим летом».

-Поздравляем вас, мистер Джон, - добродушно сказал кто-то из мужчин, собирая бумаги, - с сыном

и наследником.

Джон ласково улыбнулся. Марта, наклонившись к Мэри, велела: «Внизу меня подожди».

Все разошлись. Она, усмехнувшись, достала свой портсигар розового дерева: «У меня на эти два

дня кормилицы, сразу две, покурить можно. Что ты насчет его величества говорил, - Марта

недовольно нахмурилась, - попомни мое слово, как только Бонапарт разведется, в его постели

окажется либо австриячка, либо русская».

-Я и сам это знаю, - Джон посмотрел на еще пустынную площадь перед собором. «Только его

величество, как ты понимаешь, в этих вопросах советуется с женой. При ней Бонапарта лучше

вообще не упоминать. И вообще, они не очень-то хотят, чтобы их дочери выходили замуж».

Марта вздохнула. Стряхнув пепел, она услышала голос Джона: «Я рекомендовал его величеству

подписать мир с Францией. Хотя бы ненадолго. Наполеон, конечно, потом его выбросит в корзину,

- мужчина горько улыбнулся, - но ты хотя бы на могилу отца съездишь».

-Так нет же никакой могилы, - тихо ответила Марта, - там эти рвы были...

-Теперь есть, - Джон присел напротив. Потянувшись, герцог взял ее руку. «Я поэтому в Париже всю

зиму провел. Папа сейчас в том склепе, на кладбище Мадлен. И папа, и маленький..., - он увидел

слезинку, что блестела в углу зеленого глаза.

Марта, встав, обняв его за плечи, едва слышно шепнула: «Спасибо тебе. Спасибо. Езжай в

Мейденхед, - она ласково потрепала его светлые волосы, - ты же еще семью не видел. Девчонки

каждый день о тебе говорят, ждут тебя».

-А мальчишка? - улыбнулся Джон.

-Он пока не разговаривает, - Марта подождала, пока пасынок запрет дверь и отдаст ключи

привратнику, - но ползает отлично. Вставать начал, четыре зуба вырастил, так что укусит тебя.

Езжай, милый, передай там письма, что ты от Джо получил. Мы с Мэри завтра вернемся. Нам надо

с портнихой договориться, чтобы на последнюю примерку приехала.

Джон пошел на конюшню. Марта, подхватив Мэри под руку, подумала: «Двадцать шесть лет

девочке. Надо поговорить с Джоном. Может, он знает кого-то, кто ей по душе придется. Она сейчас

на спокойном месте, там и вдвоем работать можно. Поговорю».

-Пойдемте на Биллинсгейт, тетя Марта, - предложила Мэри, - позавтракаем.

-Так устриц нет, - Марта скорчила рожицу, - не сезон.

Она оглядела площадь у собора, что уже заполнялась телегами, и решительно велела: «Лучше в

Блумсбери. Майкл не приехал еще?»

-Приедет, - успокоила ее Мэри, - он шафер у Тедди, к репетиции венчания появится. А что, в

Блумсбери нас накормят? - удивилась девушка.

Марта посмотрела на свои изящные, золотые часы, привешенные к изумрудному браслету:

-Тедди как раз встает. Он же перед конторой всегда лошадь берет, в Гайд-парке. У него и бекон

найдется, и яйца. Пошли, - она поправила шелковую, цвета свежей травы, шляпку.

-Когда-нибудь, - весело заметила Мэри, - женщине не надо будет носить мужское, чтобы

прилюдно выпить кофе.

-Я до этого не доживу, - Марта пожала плечами. Женщины, расхохотавшись, пошли по Стрэнду на

запад.

Мораг забросила руку за голову и сладко потянулась. В спальне было полутемно, пахло хорошим

табаком, на персидском ковре стояла пустая бутылка моэта. Тедди спал, уткнувшись каштановой

головой ей в плечо.

Она вспомнила смешливый голос матери: «Как я понимаю, тебе рассказывать ничего не надо,

сама все знаешь».

Мораг опустила глаза к столу, - они с матерью чистили рыбу, - и пробормотала: «Так получилось,

мама…, Мы не хотели, но...»

-Не хотели, - Мирьям стала складывать куски рыбы в медную кастрюлю, - а все равно, - она

вздохнула. Махнув рукой, не закончив, Мирьям поставила суп на треногу в очаге.

-Мы будем вас навещать, - бодро сказала девушка, убирая со стола, - и вы к нам, приезжайте, в

Бостон.

Мирьям наклонилась и поцеловала теплый затылок Мораг.

-Я тебе грудью выкормила, - тихо сказала женщина, - я, хоть и не по крови тебе мать, а все равно -

для нас с отцом ты такая же дочь, как Мэри, как Дебора. Мораг, - она покачала девушку, - не надо

торопиться..., Надо по любви замуж выходить. Вы тогда молодые были. Мало ли что случается, в

молодости.

-Я люблю Тедди, а он - меня, - отрезала девушка, подхватив деревянное ведро с очистками. Мораг

поцеловала Мирьям в загорелую, усеянную веснушками щеку: «Морщинки у нее, и у папы борода

седая, а все равно - берут лодку, и уходят на острова, на день, на два. А возвращаются - такие

счастливые. У меня с Тедди так же будет, - уверенно сказала себе девушка.

Мирьям помешивала суп: «Ты знай, дорогая моя, тут всегда твой дом. Так что..., - Мораг поставила

ведро и обняла мать, - они были одного роста: «Все будет хорошо, мамочка. У тебя внуки

появятся...»

-Скорей бы, - усмехнулась мать, - Мэри с Элайджей, судя по всему, не скоро нас побалуют, а

Дебора...

-Дебора уедет в Амстердам, - раздался с порога твердый голос. Высокая, темноволосая девочка

водрузила на стол оловянный бидон с молоком. Она повторила, оглядев их лазоревыми,

отцовскими глазами: «В Амстердам, понятно?»

-Никто не спорит, - примирительно сказала ей мать. Весело усмехнувшись, она добавила: «Хоть

Элайджа с нами останется».

-На него Мэрилин заглядывается, дочка Уотсонов, - хихикнула Дебора, разливая молоко по

кружкам. «Как он в рейс уходит - на берегу болтается. Краснеет вся, - Дебора высунула язык и

скосила глаза.

-Такой и останешься, - мать добродушно стукнула ее деревянной ложкой по лбу: «Мораг, достань

хлеб из печи, перекусим, и мне идти надо, детей осматривать».

-Все знаю, - томно повторила себе Мораг. Тихо рассмеявшись, девушка погладила его по плечу.

«Еще немножко, - сонно сказал Тедди, - сейчас досплю, и встану...»

-Можно не вставать, - шепнула ему Мораг. Тедди вдохнул запах цветов и беспомощно подумал:

«Мне в контору надо. Ладно, в Гайд-парк сегодня не пойду. Вечером возьму наемную карету,

заберу багаж, и отвезу ее в Мейденхед. Там Мадлен, дети, мама с Питером - там она ко мне ночью

не придет..., Потом вернусь в Лондон, и увидимся только в церкви».

Она уже была у него в объятьях, целовала его, тихо говорила что-то ласковое. Тедди прижал ее к

сбившимся простыням, и Мораг, раскинув руки, застонала: «Еще! Еще! Господи, как хорошо! Еще,

любимый мой!»

Марта взглянула на задернутые гардины комнат Майкла. Внезапно остановившись, женщина

достала из бархатного мешочка медь. «Сходи, пожалуйста, в лавку, - попросила она Мэри, - у

Тедди, наверняка, хлеба нет. И The Times купи, - она увидела улыбку Мэри и сама рассмеялась:

-Знаю, знаю, казалось бы - после сегодняшней встречи, что я еще хочу прочитать, в газете? Однако,

- Марта прервалась, будто прислушиваясь к чему-то, - журналисты часто первыми узнают важные

вещи.

-У меня есть деньги, - отмахнулась Мэри. Подняв полы легкого, уличного редингота, обойдя лужу,

девушка скрылась за углом.

Марта взошла по каменным ступенькам - у выкрашенной в оливковый цвет двери, висела медная

табличка: «Майкл Кроу, член Королевского Общества и Общества Гражданских Инженеров».

Она застыла. Сжав губы, женщина пробормотала: «Ах, Тедди, Тедди…, Говорила я тебе - не надо

торопиться...»

Марта решительно постучала молотком в дверь. Внутри все стихло, раздался какой-то шорох,

шепот. Наконец, она услышала голос Тедди: «Кто там?».

-Мама, - сочно отозвалась женщина. «Доброе утро, дорогой мой. Ты откроешь, или мне так и

мерзнуть? На улице прохладно еще».

Он был в бархатном халате, каштановая голова - растрепана, лазоревые глаза чуть припухли.

Марта вдохнула запах табака, шампанского и ароматической эссенции. Дверь в спальню была

приоткрыта, и она увидела брошенное на персидский ковер винно-красное платье.

Марта подняла руку. Сняв с халата сына длинный, черный волос, она сухо велела: «Оденьтесь и

приходите в столовую. Мы с Мэри хотели у тебя позавтракать. Она сейчас вернется. Давно Мораг

приехала?»

-Вчера утром, - услышала Марта. Девушка вышла из спальни, завернутая в шелковую

простыню.Она капризно сказала: «Тедди, помоги мне надеть платье, я одна не справлюсь.

Здравствуйте, миссис Марта, - она покраснела, - рада вас видеть. Я собиралась в Мейденхед, да

вот...»

-Да вот не доехала, - ехидно закончила Марта. Повернувшись, она прошагала на кухню.

Тедди втолкнул Мораг в спальню и зло спросил: «Зачем это было делать? Осталась бы здесь, они

бы позавтракали и ушли. Одевайся, - он поднял с ковра ее платье.

Простыня скользнула вниз. Мораг, прижавшись к нему, тихо рассмеялась: «Не хочу, любимый».

-Одевайся, - глубоко выдохнув, повторил Тедди. Он захлопнул за собой дверь в умывальную.

Мораг выпятила нежную губку и обиженно пробормотала: «Ничего такого не случилось, миссис

Марта и так все знает, зачем прятаться?».

В отделанной шелковыми обоями столовой вкусно пахло свежим хлебом и жареным беконом.

Марта взялась за серебряный кофейник. Она ласково заметила, глядя на Мораг: «Мы как раз с

Мэри по делам в город приехали. А ты, я смотрю, ранняя пташка. Сразу с корабля, и к своему

жениху».

-Конечно, тетя Марта, - пожала плечами Мораг, - я ведь соскучилась, мы долго не виделись. И

Тедди тоже, - со значением сказала она, покосившись на юношу.

Тот отложил газету: «Вы тогда отвезете Мораг в Мейденхед? Мне в контору надо. Я к репетиции

венчания появлюсь, вместе с Майклом».

-И багаж ее заберем, и отвезем, ни о чем не волнуйся, - ласково ответила мать. «Прощайтесь».

-Скоро увидимся, милый, - Мораг подняла руку. Тедди, поцеловав ее, не сказав больше ни слова,-

вышел.

Марта нагнала его на ступенях. Потянувшись, она остановила сына: «Тедди, ты подумай...»

-Да не о чем больше думать, - он раздул ноздри. Марта, на мгновение, увидела перед собой

темную спальню в виргинском поместье Бенджамин-Вулфов, и смуглое, красивое лицо свекра: «А

теперь попроси! - услышала она издевательский голос. «Встань на колени, поцелуй мне руку, и

попроси, Марта! Я тебя научу покорности!»

-А потом он взял свою плеть, - Марта поежилась и взглянула на сына. «Нет, Тедди не такой, как он -

подумала женщина.

-Не о чем, - повторил Тедди и махнул рукой. «Ты прости, мамочка, что так получилось..., - он

покраснел. Марта, перекрестив его, шепнула: «Ничего, ничего, милый. Все устроится. На

следующей неделе увидимся».

Тедди наклонился. Поцеловав ее в щеку, вдохнув запах жасмина, он шепнул: «Я люблю тебя,

мамочка».

-Я тоже, - она все смотрела ему вслед, пока его темный сюртук не пропал в утренней толкотне на

тротуаре.

Марта вернулась в столовую. Мэри, откинувшись на спинку стула, куря сигарку, читала вслух

газету: «По сведениям наших корреспондентов, генерал Наполеон собирается в скором будущем

нанести сокрушительный удар австрийским войскам в Италии».

Мораг зевнула. Отпив кофе, девушка сморщила нос: «Опять политика, на корабле только о ней и

говорили. Тетя Марта, - она взяла тарелку женщины, - давайте, я за вами поухаживаю. Вы знаете,

Констанца родила, как раз перед Пасхой. Мальчика, Дэвидом назвали».

-Откуда же мне знать? - усмехнулась Марта, разрезая бекон. «Ты сюда в одном платье прибежала,

без писем, без багажа».

Мораг покраснела и замялась:

-Она в Нью-Йорк переехала, Констанца. Мистер Александр Гамильтон, бывший министр финансов,

в следующем году газету открывает. Констанца будет ее редактировать, - Мораг пожала плечами, -

понятно, не открыто. Она книгу написала, об освоении индейских территорий. Люди ночью в

очередях стояли, чтобы ее купить, а репортажи ее - все газеты перепечатывают. Она еще колонки

пишет, политические. Она партию федералистов поддерживает, мистера Гамильтона партию.

-Вот как, - только и сказала Марта. Потянувшись, она забрала у Мэри сигару. «Сейчас в порт

поедете, - распорядилась она, - а оттуда в Мейденхед. К портнихе я сама схожу». Марта стряхнула

пепел: «А дядя Дэниел - тоже за федералистов?».

Мораг расхохоталась: «Нет, конечно. Он любимец мистера Джефферсона. Джефферсон и

Гамильтон - заклятые противники».

-Так я и думала, - усмехнулась Марта. Потушив сигару, она велела: «Пошли, посажу вас в карету».

Джованни устроился на скамейке. Осторожно поставив рядом с собой корзинку, мужчина заглянул

внутрь - Сидония мирно посапывала. Из-под кружевного чепчика были видные темные кудряшки.

Изабелла скинула туфли, устроившись под боком у мужа.

-Франческо, как приехал, так из студии и не выходит. Я ему дала эти новые цеха чертить. Что бы ты

ни говорил, - она ласково прижалась щекой к плечу Джованни, - он архитектором станет.

-Математиком, - пробурчал Джованни, - и не спорь со мной. Займет мое место в Кембридже. Грех

с его способностями просто строить.

-Просто строить, - усмехнулась Изабелла, но тут окно третьего этажа распахнулось. Франческо,

высунув темноволосую голову, недоуменно спросил: «А что с Рэйчел и Пьетро? На завтраке их не

было, а уже обед скоро…»

-Они в постели позавтракали, милый, а к обеду, - мать развела руками, - спустятся, наверное. Не

волнуйся, они отдыхают.

Окно закрылось. Джованни, посмотрев на корзинку, весело сказал: «Сидония тише Франческо

будет, все-таки девочка. Не устаешь ты, милая? - он поцеловал висок жены и понял: «Седые

волосы у нее. А у меня голова вся белая. Кто бы мог подумать, что у нас еще дитя появится».

Изабелла сладко потянулась: «Ты же меня из постели не выпускаешь, лежу и кормлю. Жалко

только, что на венчание мне не попасть будет, надо кому-то с детьми остаться. Но все в порядке.

Шатер завтра начинают ставить, а послезавтра - цветы привезут. Я загляну в церковь, присмотрю

за тем, как все украсят».

-Хорошо, что святой отец разрешил Пьетро ему помогать, - Джованни достал из кармана сюртука

письма, - мальчику практика нужна. И правильно мы не стали настаивать на том, чтобы он в

Кембридж вернулся. Видишь, уже и экзамены сдает.

-Рэйчел мне рассказывала, что он все эти два года по ночам занимался, - Изабелла стала

раскрывать конверты, - пусть хоть отоспятся дети.

-Отоспятся, - смешливо протянул Джованни. Над кустами роз жужжали пчелы, на траве еще

лежала роса, лениво журчала вода в изящном, беломраморном фонтане, по краю поилки для

птиц толкались, щебетали воробьи.

-Сначала читай то, что Антония написала, - велела Изабелла, - смотри, шесть лет ей, а какой

почерк хороший.

-Дорогие бабушка и дедушка! - начал Джованни. «Мы с мамой и маленьким Дэвидом переехали в

Нью-Йорк. У нас новая, очень красивая квартира. В моей комнате постель, как у принцессы, под

кружевным балдахином. Дэвид очень хороший, спокойный и я рада, что у меня есть братик. Его

крестили в церкви Святого Павла, в Вашингтоне. Я была крестной, а мистер Джефферсон, наш

будущий президент - крестным отцом.

В Нью-Йорке мне очень нравится. Мама со мной занимается английским, ко мне приходят учителя

французского и музыки. Мистер Гамильтон, мамин друг, купил мне настоящее пианино. Он

подарил маме загородный дом, на реке Гудзон. Там у нас парк, конюшни, и у меня есть свой

пони».

Изабелла кашлянула и осторожно сказала: «Вот оно как».

-Мы с мамой ездили на запад, два лета подряд, - продолжал читать Джованни, - в Цинциннати,

новый город на реке Огайо. Мне там очень понравилось. Мама меня брала с собой в рейды на

индейские территории…, - Джованни вздохнул и отер пот со лба шелковым платком.

-Не волнуйся, - примирительно заметила Изабелла, - у нее грудной ребенок. Вряд ли она его

повезет на эти самые индейские территории. Хотя она уже и на воздушном шаре с Антонией

поднималась, успела.

-Приезжайте, пожалуйста, милые бабушка и дедушка, ваша любящая внучка Антония, - закончил

Джованни. Жена ласково сказала: « Сиди подрастет, и поедем. Теперь читай, что Констанца

написала».

-Дорогой папа, дорогая Изабелла. У меня все хорошо. В следующем году я начинаю редактировать

новую газету в Нью-Йорке. Мне, конечно, удобней жить здесь, тем более, что мистер Гамильтон

купил мне квартиру. Разумеется, папа, вся недвижимость, которую он мне подарил - оформлена

на тебя, так что поздравляю, у тебя есть еще одно имение.

Дэниел остается в Вашингтоне. Он будет заместителем государственного секретаря, когда

Джефферсон станет президентом, это вопрос решенный.

Он обязан навещать детей раз в месяц. Разумеется, он будет обеспечивать и Антонию, и Дэвида.

Мы подписали соглашение, по которому он должен выдавать мне пять тысяч долларов ежегодно

на их содержание, а также полностью оплачивать обучение. Я получаю от него пять тысяч

долларов в год на свои нужды. Тот адвокат, которого ты мне, папа, порекомендовал - свои деньги

отработал.

Джованни прервался и пробормотал: «Немаленькие деньги, между прочим. Интересно, почему

Дэниел решил не оспаривать договор о разъезде?»

-Не у Констанцы внебрачный ребенок, а у Дэниела, - спокойно ответила Изабелла, - и все об этом

знают. Не в его интересах, чтобы Констанца подала на развод. У него карьера. Бедная миссис

Салли, - грустно сказала женщина.

-Что, конечно, не может сравниться с теми деньгами, которые он тратит в Бостоне, - продолжал

Джованни, - но я рада, что Салли и маленький Нат ни в чем не знают нужды. Мои книги отлично

продаются. Обе уже выдержали четыре издания. Когда Дэвид немного подрастет, я отправлюсь на

юг - хочу написать серию анонимных репортажей о жизни рабов. Так что третья книга тоже будет,

как у нас говорят, бомбой.

-Господи, - перекрестилась Изабелла, - это же опасно. Она что, прямо на плантации собирается?

-Она участвовала в налете на индейские деревни, - напомнил ей Джованни. «Милый папа, милая

Изабелла, приезжайте, мы все вам будем очень рады. Большой привет Франческо, Пьетро,

Рэйчел, тете Марте и всей ее семье». А, - он прищурился, - вот и приписка: «Роды были

легкие.Через два часа я уже делала корректуру статьи. Дэвид в отца - русоволосый, и глаза у него

синенькие».

Изабелла свернула письма: «Мой дорогой, за Констанцу тебе беспокоиться нечего».

-Если не считать воздушных шаров, атак на индейцев, и того, что она собирается вывозить беглых

рабов с юга, - вздохнул Джованни. «А так да - беспокоиться нечего. Сиди, - он наклонился к

корзинке, - ты проснулась?»

Девочка открыла серо-зеленые глазки и заулыбалась. «Пойду, покормлю ее, - Изабелла

поднялась. Взяв корзинку, покачав дочь, она шепнула: «Приходи потом, до обеда еще долго».

-Приду, - ласково усмехнулся Джованни, вдыхая запах роз. Жена поднялась по широким,

каменным ступеням в дом. Он все сидел, вытянув ноги, любуясь своим садом, повторяя:

«Беспокоиться нечего».

У большой кровати стоял серебряный поднос с остатками завтрака. Пьетро налил себе остывшего

кофе и поцеловал распущенные, белокурые волосы жены:

-Видишь, дядя Джон привез все письма, а ты волновалась. Твой папа их отправил в Яффо, оттуда

они в Ливорно поплыли, а в Италии война…, Пока они до Амстердама добрались..., - Пьетро

пожал плечами, - много времени утекло.

-Дядя Джон сказал, что в следующем году заключат мирный договор с Францией, почта будет

быстрее идти, - он прижал к себе жену. Та, отпив из его чашки, рассмеялась:

-Я рада, что у папы и девочек все хорошо. Только он пишет, что госпожа Судакова совсем

помешалась, - Рэйчел погрустнела, - может, сообщить Моше об этом? Все-таки мать его.

-Только если осторожно, - вздохнул Пьетро. Обведя глазами шелковые обои на стенах, он

улыбнулся: «Я здесь спал, когда маленький был».

-Рав Судаков и Ханеле так из Польши и не вернулись, - Рэйчел все вертела в руках письмо.

«Мальчик у Ханеле родился, она его с собой взяла. Я потом напишу папе, - она тихонько

вздохнула. Пьетро, услышав это, успокоил жену: «Твой папа обязательно приедет к нам, вот

увидишь».

-Он хотел с внуками повозиться, - смешливо отозвалась Рэйчел.

-Вот и повозится, - Пьетро отставил чашку и привлек ее поближе, - года через два можно

начинать? - он склонил голову набок. Рэйчел, глядя в его веселые глаза, согласилась: «Можно.

Даже нужно, дорогой выпускник Кембриджа».

-Я буду им только через месяц, - предупредил ее муж. Рэйчел, улыбаясь, замерла. Жаворонок

вился над садом. Птица, подлетев к их окну, присев на каменный подоконник, запела. Пьетро

шепнул ей: «Тогда, в Иерусалиме, тоже жаворонок был, помнишь?»

-Это тот же самый, - уверенно ответила Рэйчел. Закрыв глаза, девушка попросила: «Господи,

позаботься о папе, о сестрах моих, пусть они не узнают больше ни горя, ни несчастий».

Жаворонок черной точкой ушел в высокое, летнее небо. Они все лежали, держась за руки, слыша

его удаляющуюся, нежную песню.

Над зеленой травой сада колыхался белый шелк шатра. Марта провела рукой по стопке

кружевных скатертей: «Двести человек гостей. Сегодня с утра мы с Мадлен в Мейденхед ездили,

проверяли, как там дела с провизией для обеда - ни на одном постоялом дворе мест нет. Друзья

Тедди из Кембриджа, - она стала загибать пальцы, друзья Жюля из армии, подруги Элизы...»

Питер окинул взглядом слуг, которые расставляли столы. Усмехнувшись, он кивнул на скамейку:

«Иди-ка сюда».

Они присели. Марта, прищурившись, посмотрела на лужайку - Мартин и девочки Холландов

устроились около Джона с Мэри, которые им что-то рассказывали.

-Насчет Элизы, - Питер вытащил из кармана домашней, бархатной куртки, какие-то документы, -

мы тут с Джоном съездили. Купили ту квартиру на Слоан-стрит, о которой ты мне рассказывала.

Все-таки земли - это земли, ей по завещанию отца в Оксфордшире кое-что досталось, но не будут,

же они там жить...

Марта положила руку на его пальцы: «Спасибо тебе, милый. Если Жюлю имения вернут, они,

конечно, во Францию уедут, но ведь до этого еще далеко..., Спасибо».

-Что ты, - муж усмехнулся, - мы с Джоном скинулись. Она вовсе не такая дорогая, эта квартира.

Граф Кадоган меня приглашал компаньоном в это новое товарищество, по застройке, но у меня с

шахтами, мануфактурами и торговлей дел хватает. Изабелла для них дома будет проектировать.

-Там пять комнат, - вспомнила Марта, - им хватит. Слуги живут отдельно, как в Париже, очень

удобно. Все равно, пока у них дети еще не появятся. Жюлю надо по службе продвинуться, Элизе –

стать старшей фрейлиной...

Окно второго этажа открылось, и Мадлен помахала ей: «Тетя Марта! Поднимайтесь, портниха все

разложила. Девочкам мы уже платья померили».

-Иди, иди, - добродушно сказал Питер. «Сейчас цветы привезут, Изабелла появится...- он ласково

подтолкнул жену в плечо. «Детей надо собрать, и к Джованни в усадьбу отправить».

-Что бы я без нее делала, - вздохнула Марта, взбегая по ступенькам, - без Изабеллы. Она за

Юджинией и Джоном-младшим присмотрит, покормит их. Как ей надо будет на стройку съездить,

или еще куда-нибудь - я Сиди заберу».

В спальне пахло жасмином, вдоль стен стояли деревянные манекены. Марта посмотрела на

маленькие шелковые платья цвета морской волны, отделанные серебром, на бархатные бриджи

и сюртук для Мартина и повертела в руках подушечку для колец.

-Завтра репетиция, - озабоченно сказала Мадлен. Она стояла посреди спальни в кружевной

рубашке, придерживая легкий, голубовато-серый шелк юбок. Портниха обмерила ее грудь:

«Похудели, ваша светлость, с последней примерки. Я сейчас все ушью. Миссис Кроу, вот ваше

платье, - она окинула Марту быстрым взглядом: «Вы как были тростинка, такой и остались. Платья

невест в гардеробной».

Марта приложила к себе струящийся, невесомый, темно-зеленый шелк и рассмеялась: «У вас,

Мадлен, в провинции, такой моды и не было, наверное. В Париже, я помню, мы, чуть ли ни в

рубашках ходили. Говорили, что у светской дамы ноги должны быть видны от туфель до ягодиц, -

Марта хихикнула. «Я-то всегда худая была, а вот у мадам Тео, - было на что посмотреть. Еще и

грудь до сосков открыта, а что не открыто - там такая легкая ткань, что все просвечивало. Все

хорошо, мадам Шаронн, - она вошла в соседнюю комнату.

Марта ласково провела пальцами по кружевным шлейфам, на мгновение приложила к щеке

невесомую, прозрачную вуаль: «Элиза в диадеме Холландов будет. Питер ее поведет, а Мораг с

Джованни пойдет. Мораг, Мораг..., - она подошла к окну и твердо сказала себе: «Все будет

хорошо. Они просто молодые. Мораг любит Тедди, она будет о нем заботиться. Жалко, конечно,

что уезжают они, но теперь через океан легко путешествовать - три недели, и ты в Бостоне. Буду

ездить, их навещать».

Марта, устроившись с ногами на бархатной кушетке, взяла с мраморного столика письма.

Она задумалась: «Интересно, это Гамильтона ребенок или все-таки Дэниела? Гамильтону шестой

десяток. Совсем голову потерял на старости лет - газету она свою получила, квартиру, имение..., Но

журналист она отменный, ничего не скажешь, - Марта взглянула на томик, что лежал на кушетке.

-Герои дикого Запада, - прочла она. Усмехнувшись, женщина открыла книгу.

-Стреляйте! - услышал я крик. Взведя курок своего верного пистолета, ваш корреспондент вскочил

на коня. Лейтенант Хаим Горовиц, недавний выпускник Вест-Пойнта, племянник героя Войны за

Независимость, перегнулся в седле: «Индейцы ушли за реку Огайо. Мы сейчас отправимся их

догонять. Но вы, мистер Констан, останетесь здесь, мы не берем в рейды гражданских лиц».

Я обвел глазами бесконечную прерию и поиграл пистолетом: «Лейтенант Горовиц, я видел казнь

короля Людовика и сражался в рядах, восставших в Вандее. Читатели не простят, если меня не

будет в отряде».

-За вами будет некому присматривать, - отрезал лейтенант.

Вместо ответа я прицелился. Птица, что вилась на высоте двухсот футов, в чистом, жарком летнем

небе, камнем упала к нашим ногам. Лейтенант Горовиц велел: «За мной!»

О, читатель! Даже мое перо бессильно останавливается, когда передо мной открываются

просторы наших новых территорий...,- Марта отложила книгу и пробормотала: «Предположим, в

Вандее она не сражалась, я ей все написала. Но кого это интересует, уже четыре тиража вышло».

Она взяла письмо от Эстер и вдохнула запах лаванды: «Хаим уже лейтенант, командует

соединением разведчиков на Северо-Западной Территории. Натан учится в Йеле и одновременно

посещает лекции в юридической школе мистера Рива, того адвоката, что вместе с Дэниелом,

выступал на процессе миссис Фримен, когда ее освобождали из рабства.

Милая Марта, я очень волнуюсь за Иосифа, хоть он и личный врач генерала Бонапарта, но все

равно - участвует в сражениях. Джо меня, конечно, успокаивает в письмах. Я желаю твоей дочери

и сыну счастливой свадьбы. Мы очень рады, что Тедди возвращается домой. Надеюсь, ты будешь

его навещать, и мы сможем с тобой увидеться. Твоя любящая кузина, Эстер. Меир передает всем

привет. Мы посылаем маленькие подарки молодым, и дорогой племяннице Рэйчел».

-Маленькие, - ласково улыбнулась Марта, рассматривая футляры с бриллиантовыми брошками и

запонками.

Она высунула голову из гардеробной: «Мадлен, надо детей собирать. Изабелла у нас пообедает и

к себе отправится».

-Хорошо, тетя Марта, - Мадлен сняла шляпку, что она примеряла перед большим венецианским

зеркалом: «Второй раз с вами, тетя Марта, к венцу пойдем, раз на репетиции невест будем

заменять».

-Я так вообще - четвертый, - усмехнулась женщина и замерла. От реки к лужайке поднималась

пара - высокий, русоволосый юноша в алом мундире и стройная девушка в светлом, муслиновом

платье, с распущенными по плечам черными волосами.

-Вы и есть тот самый Жюль, - смешливо сказала Мораг, искоса его рассматривая. «Мне тетя

Мадлен все о вас рассказала, как вы в Бретани воевали. Вы уже капитан?»

-Лейтенант, - он покраснел. «Вы хорошо гребете, леди Кинтейл».

-Я на озерах выросла, в Америке, - Мораг пожала плечами: «У него есть титул. Маркиз де

Монтреваль. Я свой потеряю, когда за Тедди выйду замуж. Зато Тедди очень богат, у него больше

полумиллиона фунтов. У Жюля за душой, кроме имени и шпаги, и нет ничего. Можно просто

развлечься, Элиза его на пушечный выстрел к себе не подпускает, она очень скромная. А я, - Мораг

чуть не рассмеялась вслух, - я - нет. Никто ничего не узнает».

С реки дул легкий ветер, от ее волос пахло какими-то цветами. Жюль спросил: «А что вы на реке

делали, леди Кинтейл?»

-Каталась, - она накрутила на палец черный локон. «Я скучаю по Америке, ваша светлость, а здесь,

почти так же красиво, как и дома».

-Что вы, - юноша улыбнулся, - просто Жюль. Мы с вами у алтаря будем стоять, то есть...- он

смешался. Мораг звонко рассмеялась: «Ничего страшного. Будем, но не вместе. Тедди завтра

приезжает, со своим шафером, а ваш шафер уже здесь, - она тихонько вздохнула:

-Если бы я тогда была умнее, я бы бросила Тедди и соблазнила его светлость. Была бы герцогиней.

Он мою маму любил, в молодости, все говорят, что я на нее похожа. Мэри не удалось, впрочем,

она некрасивая, не то, что я. Так и останется старой девой, зачахнет в своем Стокгольме.

-Да, - она еще раз незаметно посмотрела на Жюля, - а теперь он привез себе эту Мадлен,

бесприданницу, еще и брата ее на себя взвалил. Тетя Марта говорила - Мадлен в одном платье из

Бретани уехала. И она немолода, тридцать лет, - девушка внезапно остановилась, налетев на что-

то.

Марта стояла, посреди дорожки, улыбаясь. «Здравствуй, милый Жюль, - сказала женщина, -

наконец-то».

Юноша поцеловал ей руку. Марта велела: «Ты, дорогая, пойди в детские, помоги Мадлен уложить

вещи. Тетя Изабелла у нас пообедает, и вы уедете к ней в имение».

Мораг, было, открыла рот, но Марта добавила: «Твой жених завтра появится. Сама понимаешь, не

след вам под одной крышей жить. Элиза перед самым венчанием приедет, утром. Так что Жюль у

нас остановится».

Она взяла юношу под руку и повела к дому. Мораг, сжав губы, раздраженно отбросив какой-то

камешек, пробормотала: «Очень хорошо, что мы с Тедди в Америку уезжаем. Надеюсь, она к нам

в гости не соберется. Я бы не вынесла, если бы мы с ней на одном континенте жили. Нечего так

трястись над своим Жюлем, никому он не нужен, кроме Элизы, - Мораг вскинула голову, и

выпрямила спину. Взбежав в детские, она увидела Мадлен - та стояла в кладовой, снимая с полок

пеленки.

-Корова коровой, и что только его светлость в ней нашел, - Мораг посмотрела на домашнее платье

женщины. Мораг улыбнулась: «Давайте, я вам помогу, тетя Мадлен».

Рэйчел отступила на шаг и поправила вуаль на черноволосой, изящной голове Мораг: «Очень

красиво».

-У Элизы диадема будет, с бриллиантами, - Мораг оглядела себя в зеркало и незаметно раздула

ноздри, - а я, словно нищенка - с одним венком.

Белый шелк платья облегал стройную фигуру, кружевной шлейф накидки спускался на персидский

ковер. Мораг подняла руку и посмотрела на свои холеные пальцы.

-Здесь будет кольцо, уже скоро - победно подумала девушка. «Никогда в жизни больше к очагу не

подойду. В Бостоне наймем слуг, горничную. Тедди купит мне фортепьяно, у нас будут приемы..., И

драгоценности он мне будет покупать. Я не как мама - та до сих пор с тем кольцом ходит, что

кузнец в Питтсбурге смастерил. У нее и бриллиантов нет. А у меня будут».

Рэйчел оправила свое лазоревое платье. Мораг зорко посмотрела на ее грудь: «Новая брошка?

Это тебе Пьетро подарил?»

Девушка покраснела: «Что ты, она дорогая, мы себе никогда такого не сможем позволить. Тетя

Эстер и дядя Меир прислали, из Америки. Но ведь у тебя тоже брошь, - недоуменно сказала

Рэйчел.

-У нее больше, - пригляделась Мораг. «Конечно, она, хоть и крестилась, все равно еврейка,

Горовиц. Понятно, почему тетя Эстер и дядя Меир на нее деньги тратят».

Франческо постучал в дверь: «Рэйчел, папа ждет, внизу».

Мораг подождала, пока Рэйчел поднимет ей шлейф. Выходя из спальни, девушка хмыкнула:

«Даже не с кем поговорить было. Франческо пятнадцать лет, он ребенок совсем, а Пьетро или за

книгами сидит, или от Рэйчел не отходит. Как она может с ним жить? Она же мне рассказывала -

сама обеды варит, сама стирает…, Всего две комнаты у них. Еще и в школе церковной преподает. В

жизни больше к доске не встану, я на это шесть лет потратила».

Изабелла ждала ее внизу, держа на руках Джона-младшего.

-Малышки заснули, а граф Хантингтон, - она покачала мальчика, - еще гуляет. Сейчас вы уедете, и

мы с ним ляжем. Иди сюда, - она поцеловала Мораг в лоб и шепнула: «Будь счастлива, милая».

-Буду, - твердо сказала себе Мораг, оглядывая красивую, с мраморными статуями, переднюю,

зеркала в резных рамах, широкую, устланную коврами лестницу. В открытых шкафах вдоль стен

стояло арабское серебро и китайский фарфор.

-Надо будет дом в Бостоне перестроить, - напомнила себе Мораг, опираясь на руку Франческо,

поднимаясь в карету. Рэйчел расправила ее шлейф и Джованни улыбнулся: «Ты вся сияешь,

милая».

-Перестроить дом, - думала Мораг, глядя на зеленые, просторные поля вдоль реки, - купить

усадьбу в деревне, заказать мне платья, завести выезд…, У Тедди столько денег, что на все мои

прихоти хватит…

Она откинулась на бархатную спинку сиденья и блаженно закрыла глаза.

Пьетро надел облачение: «Святой отец, а разве так можно? Я всего лишь дьякон, у меня сана нет

пока».

В ризнице пахло свечным воском, в полуоткрытую дверь доносился гул голосов - гости

рассаживались. Отец Адамс провел рукой по седым волосам:

-Ты же в этой церкви вырос, Пьетро. Помнишь, как приехал ты с отцом, пришел ко мне и в

причетники попросился? - он окинул взглядом юношу: «Хороший из него священник будет. Не о

себе думает, а о людях. Так и надо. Мог бы у нас остаться, в богатом приходе, а ведь нет - в самые

трущобы поехал. И жена у него славная, настоящая помощница. В самом Вифлееме венчались,

Господи. Счастливы они, сразу видно».

-Так что, - закончил Адамс, - ничего страшного. Тем более твои родственники женятся. Иди, - он

подтолкнул юношу к двери, - проверь, все ли в порядке.

Стены церкви были задрапированы белым шелком и украшены каскадами зелени. Пьетро

посмотрел на женихов - Жюль, в мундире лейтенанта лейб-гвардии, стоял, о чем-то тихо

разговаривая с Джоном. Тот был в сюртуке, украшенном двумя звездами, и Пьетро вспомнил: «Он

же еще австрийский орден какой-то получил».

Он подошел к Тедди и Майклу. Пожав им руки, Пьетро смешливо спросил: «Кольцо не забыли?»

Майкл добродушно похлопал себя по карману сюртука:

-Хоть мы вчера с ними, - он показал на Жюля и Джона, - как следует, посидели, выпили, но

мистер Бенджамин-Вулф поднялся рано утром, и я вместе с ним. Так что кольцо там, где ему

положено быть.

Марта, что сидела в первом ряду, качнула носком туфли: «Может, стоило брачный контракт

подписать? Хотя по завещанию Тедди все отходит его детям, если они появятся. Мораг просто

содержание назначается, и все. Тысяча фунтов в год, ей хватит. А если он умрет бездетным, -

Марта невольно перекрестилась, - то все деньги я получаю. Господи, да о чем это я? - она шепнула

Мадлен:

-Ты сходи, милая, посмотри, как там девочки и Мартин. Может, кому-то в умывальную надо. Лучше

это сейчас сделать, до начала церемонии.

Тедди стоял перед алтарем - он был высокий, мощный, в отлично сшитом, бежевом сюртуке.

Марта, вздохнув, велела себе: «Будешь писать, приезжать…Он хороший мальчик, он не обидит

Мораг».

-Все в порядке, - тихо сказала Мадлен, вернувшись на свое место. «Мэри такая красивая в этом

зеленом шелке, к ее глазам очень идет. Там уже кареты подъехали, тетя Марта».

Органист заиграл марш Генделя. Мадлен, вставая, поймала взгляд мужа - Джон подмигнул ей.

Женщина покраснела: «Поедем в Саутенд и будем по берегу гулять. Девочки по воде пошлепают,

маленький на солнце посидит. Жюль с Элизой после свадебного обеда в Оксфордшир

отправляются. Хотели в Озерный край, но у них всего две недели отпуска».

-Вот и невесты, - услышала она голос Марты. Повернувшись, Мадлен ахнула: «Как в сказке!»

Девушки шли по проходу - белокурая и черноволосая, обе стройные, тонкие, окутанные

кружевами. Вероника и Джоанна осторожно несли шлейфы. Мартин, в бархатном костюме пажа,

гордо держал перед собой подушечку для колец.

-Какая она красивая, - Майкл, стоя рядом с Тедди, любовался смуглым, чуть раскрасневшимся

лицом Мэри. Он почувствовал тонкий аромат цветов. Мэри, приняв букеты невест, едва слышно

шепнула ему: «Ты знаешь, что шаферу и подружке положено танцевать?»

-Конечно, - Майкл улыбнулся, - я первый к тебе подойду, никому свою очередь не отдам». Он

похлопал Тедди по плечу и отступил: «Удачи тебе».

Питер встал рядом с женой и незаметно протянул ей шелковый платок. Марта вытерла глаза и,

пожав ему руку, тихо сказала: «Спасибо, милый. Господи, могла ли я подумать, и сын, и дочь, в

одной церкви, в один день…».

Жюль опустил глаза и увидел ее белую, маленькую руку. Он вспомнил бесконечные, бретонские

леса, худенького, коротко стриженого мальчишку, с которым они ловили рыбу, и спали под одной

курткой. Наклонившись к ее уху, юноша одними губами проговорил: «Я тебя люблю, мой

Волчонок».

-И я тебя, месье маркиз, - розовые губы улыбнулись. Элиза пожала ему пальцы и священник,

откашлявшись, начал:

- Возлюбленные мои, мы собрались здесь перед лицом Господа и перед лицом прихожан, чтобы

соединить этих людей священным обрядом супружества.

-Я прошу и требую от вас, как в страшный день суда, когда все тайны сердца будут открыты: если

кому-либо известны препятствия, из-за которых вы не можете сочетаться законным браком, то

чтобы вы признались нам. Нельзя сомневаться в том, что все, кто соединяется иначе, чем это

дозволяет слово божье, богом не соединены и брак этот не считается законным.

В церкви наступила тишина. Тедди, глядя на белую, зардевшуюся щеку Мораг, мучительно,

незаметно сжал руку в кулак. «Нельзя, нельзя, - велел он себе, - не будь таким, как твой отец, не

смей! Ты виноват перед ней, ты ее соблазнил - теперь поступай, как человек чести».

Опустив голову, глядя на персидский ковер перед алтарем, Тедди приказал себе молчать.

Потом все случилось очень быстро. Тедди, взяв у Майкла золотое, с бриллиантом, кольцо,

вздрогнул, услышав голос священника:

-Берешь ли ты, Теодор, эту женщину, Мораг, в свои законные жены? Будешь ли любить, утешать,

почитать ее и жить с ней в болезни и здравии до конца своих дней, отказавшись от других? -

спросил отец Адамс.

Тедди помолчал. Надевая Мораг кольцо, юноша ответил: «Да».

Он увидел, как торжествующе улыбаются ее алые губы. Отпустив ее руку, Тедди отвернулся:

«Господи, прости меня. Я буду стараться, буду хорошим мужем…, Но я ее не люблю, совсем не

люблю».

-Да, - нежным голоском проговорила Мораг. Тедди, почувствовал прикосновение ее теплых

пальцев.

Он незаметно вздохнул: «Все будет хорошо».

Питер нежно погладил плечо жены: «Сейчас Элиза с Жюлем. Карету я заказал. Тедди с Мораг

отсюда на Стрэнд поедут, в отель. Там все приготовлено, я лучший номер снял, не волнуйся».

Марта взяла платок у Мадлен: «Мой уже мокрый. Господи, только бы они были счастливы…».

Звучала музыка, пары шли по проходу, Вероника и Джоанна разбрасывали перед ними лепестки

белых роз.

Марта взглянула на сына. Кивнув ему, улыбнувшись, она взяла мужа под руку. «Пойдемте, -

весело сказала женщина, - раз мы с тобой, Мадлен, без детей сегодня - хоть потанцуем вволю».

Но все время, пока она, принимая поздравления, шла к выходу из церкви, пока Жюль и Элиза,

смеясь, пробегали под скрещенными шпагами, пока процессия возвращалась в усадьбу Кроу, где у

входа в шатер уже стояли слуги с бокалами шампанского - Марта вспоминала мимолетную тоску в

лазоревых, красивых глазах Тедди.

-Так бывает, - твердо сказала себе она, заходя в шатер, где уже были накрыты закуски. «Они просто

давно не виделись и должны привыкнуть друг к другу».

Майкл подошел к отцу и указал на центральный стол: «Садитесь, вы оба! И отдыхайте. Мы с его

светлостью, - он подмигнул Джону, - шаферы, нам и распоряжаться свадебным обедом. Я буду

говорить о том, как Тедди учился в Кембридже…»

-Лучше не надо, - добродушно предупредил его Тедди. Майкл, усмехнувшись, продолжил: «А его

светлость вспомнит, как Жюль и его жена познакомились. Там, кажется, кто-то в кого-то стрелял».

-Вовсе нет, - Элиза и Жюль, так и держась за руки, рассмеялись. «Я просто сказала, что он

промахивается, и предложила его поучить, - Элиза покраснела.

-Господи, какая же я счастливая, - вздохнула девушка. «Жаль только, что мы редко видеться будем.

Ничего, сейчас в Оксфордшире поохотимся, порыбачим, покатаемся на лодке…, И хорошо, что мы

не в замок едем, а в охотничий дом - там совсем уединенно».

Мораг ничего не слышала - она сидела, рассматривая свой бриллиант: «Миссис Бенджамин-Вулф.

Я знала, знала, что добьюсь своего. У Элизы совсем простое кольцо, мне бы стыдно было такое

носить, тем более она теперь маркиза. И вообще, - Мораг незаметно посмотрела на девушку, - она

некрасивая, конечно. До сих пор, как мальчишка. Пусть забирает своего драгоценного Жюля, -

Мораг по-хозяйски взяла руку мужа: «Я тебя люблю, дорогой. Не забудь, мы открываем танцы».

-Мы, и Элиза с Жюлем, - поправил ее Тедди и залпом выпил полный бокал шампанского.

Мадлен сидела, подставив лицо нежному, утреннему солнцу. Девчонки, в простых, холщовых

платьицах бегали друг за другом по мелкой воде, Джон-младший копошился на расстеленной

шали, пересыпая пухлыми ладошками белый песок.

Мальчик подполз к матери, и, положив светловолосую голову ей на колени, сладко зевнул.

Мадлен покачала его и тихо спросила: «Месяц еще, да?»

-Чуть больше, - Джон смотрел на головы дочерей. Русые волосы Вероники отливали золотом, за

спиной Джоанны развевались льняные локоны.

-В августе уеду, - он устроил жену и сына у себя в руках. «Опять в Австрию. Но к Рождеству я

постараюсь вернуться. Ты не скучай, осенью переезжай в город. Там миссис Марта, ее семья - все

веселее будет».

-Постараюсь, - Мадлен вздохнула и положила ему голову на плечо. «Как ты думаешь, - она

перебирала пальцы мужа, - когда дома…, во Франции - все закончится? Когда Жюль с Элизой туда

вернутся?»

Джон взглянул на блестящую, бесконечную гладь Северного моря. Девочки брызгали друг на друга

водой. «Не скоро, милая, врать не буду, - наконец, вздохнул он. «В следующем году мы подпишем

мирный договор, хотя бы ненадолго, и сможем съездить в Париж. Девочкам там понравится».

-И маленький подрастет, - едва успела сказать Мадлен. «Тише, тише, - девчонки подбежали и

устроились по обе стороны от отца, - братик только заснул».

-Папа, - Джоанна потерлась носом о его щеку. «Расскажи сказку. Про клык расскажи!»

Вероника робко коснулась оправленного в золото клыка, что висел на загорелой шее отца.

«Расскажи, папа! - все не отставали дочери. Джон, улыбнувшись, начал таинственным голосом:

«Слушайте...»

Потом Вероника подперла ладошкой щеку: «Я бы побоялась, если бы медведя увидела».

-А я бы нет, - отрезала Джоанна. «Я бы в него выстрелила. Папа, а почему тетя Джо тебе клык

отдала? Потому что ты смелее ее?»

-Вовсе нет, - Джон поцеловал девочек. «Тетя Джо кораблем почти командовала, а ей всего

шестнадцать лет было. Просто сейчас он, - мужчина коснулся клыка, - у меня, а потом я его вашему

братику отдам».

Джоанна скривила губки: «А я бы так его хотела..., Ничего, я вырасту, и на войну пойду, офицером,

как дядя Жюль».

-Очень надеюсь, - Мадлен поднялась и взяла сына удобнее, - что никому не придется воевать - ни

дяде Жюлю, ни тем более тебе. Бегите, милые, - велела она дочерям, - умойтесь и переоденьтесь

перед обедом.

Девчонки поскакали к дому. Джон забрал мальчика у жены: «Я для того и работаю, любовь моя,

для того и не вижу вас месяцами, чтобы не пришлось больше воевать - никому и никогда».

Мадлен кивнула. Он, потянувшись, поцеловал ее в пахнущие солью, нежные губы. «На море

штиль, - со значением сказала жена, - можно девочек оставить с няней, а самим на косу

прокатиться, где ты меня рыбой кормил, с костра, помнишь?»

Джон оценивающе посмотрел на гладкую воду: «Туда, конечно, можно и пешком дойти..., Я понял,

почему мне так нравится работать на континенте - я там не страдаю морской болезнью. Ладно, -

он улыбнулся, - и вправду, ветра нет. Вечером отвезу тебя туда, искупаемся».

-Море теплое, - томно сказала Мадлен, указывая на деревянную купальню, что стояла у кромки

воды, - девчонки вчера долго там сидели. На косе нет никого, можно и так…, - он покраснела и

замялась. Джон, усмехнувшись, шепнул ей: «Нужно».

Они взялись за руки и стали подниматься по каменной лестнице к дому, что стоял на откосе холма.

Майкл вытер руки о фартук. Прислонившись к своему рабочему столу, он развернул письмо.

Здесь, в геологических кабинетах Британского музея, царила тишина, изредка прерываемая чьим-

то покашливанием. Скрипели перья, пахло табаком, в открытые окна было видно ясное, синее

летнее небо.

-Дорогой Майкл, - читал он. «Я приехал в Санкт-Петербург совсем ненадолго, но твое письмо успел

застать. У нас все хорошо, мальчишки растут, мадам Тео преподает в театральной школе. Я

отправил рекомендацию в университет Упсалы. Думаю, моего имени, и репутации Джованни

хватит, чтобы тебя пригласили преподавателем на семестр. Как ты и просил, посылаю тебе часть

метеорита. Мне были бы очень интересны твои наблюдения. Я, хоть и в армии сейчас, но научную

работу стараюсь не бросать. Мы посылаем Элизе и Тедди свои поздравления, и подарки - на

адрес Марты. Пиши мне, искренне любящий тебя дядя Теодор».

Майкл восхищенно повертел кусочек серого железа: «Внеземное. В руках его держать и то

боишься. Надо будет посидеть с микроскопом, если мне только в конце лета в Уэльс

возвращаться».

-Мистер Кроу, - тихо позвал его служитель, что сидел за конторкой у входа в зал. «К вам

посетитель, мистер Жан-Мари».

Она стояла у высокой, дубовой двери - маленькая, стройная, смуглая, в коричневом сюртуке и

бриджах. Волосы были скрыты темной треуголкой.

-Иначе бы меня дальше парадного подъезда не пустили, - лукаво шепнула ему Мэри, - а я хочу

посмотреть минералы. Ты же обещал, когда мы танцевали.

-Шляпы снимать надо, - пробурчал служитель, провожая глазами ее прямую спину.

-Пошли, - Майкл снял фартук, и аккуратно повесил его на спинку стула, - коллекции в соседней

комнате, тут работают.

Он показывал ей цейлонские аквамарины, индийские изумруды, невиданный, остроконечный

кристалл турмалина из Бразилии, горный хрусталь и платиновые самородки. Она касалась

нежными пальцами отпечатков невиданных, давно погибших растений и животных. Распахнув

зеленые глаза, Мэри смотрела на муху, застывшую в янтаре.

От нее пахло какими-то летними цветами, темно-красные губы улыбались, и Майкл велел себе:

«Скажи ей, скажи. Зачем ждать, Господь только ведает, когда вы эту тележку закончите».

-Мэри, - он откашлялся и взглянул на нее. Девушка стояла, любуясь янтарем, что лежал на ее узкой

ладони.

-Да, Майкл? - она дрогнула ресницами.

-Я хотел сказать...- он почувствовал, что краснеет, - хотел сказать, что дядя Теодор тоже дал мне

рекомендацию. Поэтому я, скорее всего, приеду в Упсалу, на семестр. Осенью, и останусь до

Рождества.

-Я тебя навещу, - Мэри улыбнулась и опустила янтарь в его войлочное гнездышко. «И ты ко мне

приезжай, на Рождество. Я, конечно, во дворце буду занята, но мы сможем погулять...»

-Сможем, - горько подумал Майкл. «Говорил же мне отец, чтобы я не боялся. Нет, я не могу, я ей

не нравлюсь, совсем».

-Я завтра хочу на лошади покататься с утра, - сказала Мэри, оглядываясь на закрытые двери,

надевая треуголку, - может быть, присоединишься? В Гайд-парке.

-Тедди там каждое утро катается, - зачем-то сказал Майкл. Спохватившись, он добавил: «Приду,

конечно, большое тебе спасибо».

-Тедди? - она подняла бровь. «У него же медовый месяц».

-Медовая неделя, скорее, - Майкл усмехнулся. «Бромли спохватился, что Тедди в конце месяца

отплывает в Бостон. Патрон решил взвалить на него дела всех работников, что сейчас в отпуске.

Они с Мораг на Ганновер-сквер живут, из отеля съехали уже».

-Завтра встретимся, - Мэри подала ему руку. Майкл заставил себя посмотреть в ее зеленые,

большие глаза: «Встретимся, конечно».

Дверь закрылась, он опять вдохнул запах цветов, и грустно сказал бразильскому турмалину:

«Рабочие меня смелым называют. Говорят, мистер Майкл под землей ничего не боится…, А на

земле..., - он махнул рукой и стал складывать минералы в ящики.

Мэри дошла до Стрэнда. Устроившись в кофейне, закурив, девушка достала свой блокнот. Она

развернула вложенное письмо. Заказав кофе, Мэри пробежала глазами ровные строки:

-Милая Мэри, - писала Элиза, - я опять во дворце. Сама знаешь, как мы живем - по двое в комнате.

Жюлю сюда, конечно, никак не пробраться. Ее величество обещала меня отпускать раз в месяц на

два-три дня, главное - чтобы Жюль был свободен в то же самое время. А этого, с его дежурствами,

предугадать нельзя, - перо девушки остановилось. «Мама мне написала, что квартира к осени

будет обставлена, но все равно - пока мы не будем там жить, домом она не станет. Милая Мэри,

ты просила сказать, как это. Лучше всего на свете, - прочла Мэри. Затянувшись, выдохнув дым, она

хмыкнула: «У Мораг даже спрашивать не стоило, она бы все равно ничего не сказала. Как была

скрытная, так и осталась. Лучше всего на свете, - задумчиво повторила девушка и покраснела.

-В Упсалу я в платье приеду, - подумала Мэри, медленно отпивая кофе. «Но я ему все равно не

нравлюсь - ни в сюртуке, ни в платье. Разве что только без платья..., - она часто задышала и

одернула себя: «С ума сошла! Он джентльмен, он никогда себе такого не позволит. Не выставляй

себя на посмешище. Умрешь старой девой, как та дама во Флоренции, вот и все».

Она вспомнила пахнущую воском и пылью гостиную, и смешливый, надтреснутый голос

седоволосой, в темном платье женщины: «Я здесь уже тридцать лет сижу, дорогая моя. Отца

нашего общего знакомого помню, как он еще молодым человеком был».

Женщина протянула ей перевязанные лентой конверты: «Все зашифровано, так что беспокоиться

не о чем».

-А почему сюда? - вдруг спросила Мэри, оглядывая старую, потрепанную мебель, потускневшие

портреты на стенах.

-Моя мать итальянка была, - женщина пожала плечами, - я с детства язык знаю. Отец мой работал,

здесь, в Италии. В Риме, - она посмотрела вдаль. «Так я в стране и осталась, после его смерти.

Замуж меня не звал никто, сама видишь, не красавица..., - Мэри взглянула на карты, что лежали на

круглом столе и решительно попросила: «Погадайте мне, пожалуйста».

Женщина только улыбнулась тонкими, бледными губами. Тасуя колоду, она вгляделась в карты:

«Дитя у тебя будет. Вот только..., - она замялась и махнула рукой: «Нет, ерунда. Иди, я клиентку

жду. Тайные ритуалы египетской магии будем практиковать, - она выразительно закатила серые,

острые глаза.

-Дитя..., - повторила Мэри. Дернув уголком губ, девушка убрала письмо в блокнот. «Все это чушь,

- напомнила она себе. Бросив на стол деньги, Мэри вышла в сияющий, летний полдень.

Толпа медленно фланировала по Стрэнду. Мэри, приглядевшись, увидела знакомую, винно-

красную, соломенную шляпку. Она догнала сестру - Мораг застыла перед витриной посудной

лавки: «Добрый день, милая».

-Как ты думаешь, - Мораг все смотрела на веджвудский сервиз, - он сильно побьется, если его

морем везти?

-Если вы попадете в шторм, - сочно ответила Мэри, - от него вообще ничего не останется. Купишь в

Бостоне фарфор, у нас свои фабрики есть...

Мораг сморщила нос: «Американский - очень грубый, а британские товары у нас дороже». Она

повертела на плече шелковый зонтик: «Придется тратить деньги дома. Не то чтобы у нас их не

хватало, - усмехнулась девушка.

-Ты куда? - она оглядела сюртук сестры.

-На работу, - Мэри махнула рукой в сторону собора Святого Павла. «А ты на Ганновер-сквер?

Майкл сказал мне, что вы из отеля съехали».

-Тедди надо в контору, - недовольно ответила Мораг, - пришлось прервать медовый месяц. Я бы

еще в отеле пожила, - она блаженно закатила темные глаза, - там серебряная ванна и мраморный

пол в умывальне.

-На Ганновер-сквер все то, же самое, - недоуменно пожала плечами Мэри. Они медленно пошли

на восток.

-Там слуг нет, - Мораг поджала алые губы, - все в Мейденхеде. Приходится самой все делать…

-Можно подумать, - язвительно заметила Мэри, - что дома это за тебя кто-то делал. Подумаешь,

обед приготовить…

-Мы в отели ходим обедать, - вздернула нос Мораг, - я сказала Тедди, что у нас медовый месяц, и я

хочу его провести так, как положено. Тем более, мы скоро уже отплываем.

-А сейчас ты куда? - спросила Мэри, когда они вышли на площадь, к собору.

-К Тедди, в контору, - сестра все улыбалась. «Хочу его развлечь немного. Впрочем, ты все равно не

поймешь, как».

-Что тут понимать, - пробормотала себе под нос Мэри, глядя на то, как покачиваются стройные

бедра сестры под шелковым, гранатовым платьем. «Это новое какое-то, - сказала она себе.

Свернув в боковую улицу, Мэри постучала в синюю дверь неприметного, трехэтажного дома.

Тедди поднял голову от бумаг, и устало потер глаза: «Кофе, отлично. Большое спасибо, Саймон.

Эти конверты, - он передал мальчику пачку, - едут в Бат, и сбегай в контору мистера Эджвика, это

за углом, - скажи, что я подтверждаю сегодняшний обед. У меня в клубе, в семь вечера».

-Узнаем о том деле, что Эджвик вел в Манчестере, - усмехнулся Тедди, - это может быть полезно

для тяжбы с патентами. Если бы не дядя Джон, и не Питер с Джованни - меня бы никогда в жизни

в Брук-клуб не приняли. Но дядя Питер там, в правлении, замолвил за меня словечко. Так бы еще в

кандидатах сидел. Что такое, Саймон? - Тедди недоуменно посмотрел на него.

Мальчик покраснел: «Там миссис Бенджамин-Вулф, она хотела без доклада пройти, но вы ведь

велели...»

-Велел, - согласился Тедди, поднимаясь. «Ты делами займись, Саймон. Она в приемной?»

Мальчик кивнул, исчезая. Тедди отхлебнул кофе и закурил сигару: «Говорил же я ей...»

Он закрыл за собой дверь приемной и увидел стройную спину жены. Мораг стояла, рассматривая

мраморный бюст Цицерона. Скульптор придал лицу римлянина черты мистера Бромли.

Тедди стряхнул пепел: «Мораг, я тебе неоднократно повторял - я здесь работаю. Тебе нельзя тут

появляться, тем более...»

Она повернулась. Порхнув к нему, положив голову на его руку, жена шепнула: «Я знаю, знаю,

милый, прости меня, я очень соскучилась..., Пойдем, пожалуйста..., - Мораг потянула его в сторону

обитого бархатом дивана.

-Нет, - Тедди стряхнул ее руку и раздельно повторил: «Я работаю, Мораг. И не надо меня

беспокоить дома, в кабинете или библиотеке. Есть время, и есть место, вот и все. Здесь, - он обвел

рукой приемную, - контора, а не супружеская спальня. Так же будет и в Бостоне. Ты что-то еще

хотела? - он взглянул на зардевшиеся щеки.

-Он не даст денег, - панически подумала девушка. «В тот раз, за жемчуга, когда я потом сказала,

что отложила ожерелье, он только рассмеялся и спросил: «Сколько?». Но тогда мы до дивана

добрались..., а сейчас…»

Мораг сглотнула: «Я браслет видела, рубины и бриллианты..., У меня не хватило денег, и я

написала...»

-Дай ее сюда, - потребовал муж. Мораг покорно достала из бархатного мешочка расписку. Тедди

посмотрел на цифру и, сдерживаясь, заметил: «Это я заплачу, Мораг. Но в последний раз. В

Бостоне ты будешь получать триста долларов на хозяйство в месяц, и сто на булавки. Это все».

-Но мне нужны драгоценности, платья..., - вскричала девушка. «Тедди, как ты можешь?»

-Могу и буду, - его лазоревые глаза похолодели. «Драгоценности я тебе буду дарить, это моя

обязанность, как мужа. На сто долларов можно сшить пять платьев, и еще сдача останется. Саймон

тебя проводит, - он распахнул дверь, - мне надо вернуться к работе.

Мораг раздула белые ноздри: «Мне кажется, у меня сегодня начнется мигрень, Тедди».

-Очень хорошо, - он усмехнулся. «У меня деловой обед в клубе, а потом надо посидеть с

документами. Рэйчел тебя приглашала поехать в этот сиротский приют, в Уайтчепеле, с

преподобным Адамсом. Посмотреть, как там поставлено дело. Я бы на твоем месте не

отказывался. При нашем положении в обществе, мы должны заниматься благотворительностью».

Мораг помолчала и сладко улыбнулась: «Конечно, любимый».

-Вот и славно, дорогая, - он наклонился и поцеловал девушку в щеку. Дверь за ним закрылась.

Мораг, вдыхая запах табака, сплела свои белые, нежные пальцы.

-В Америке найдется много богатых мужчин, они будут счастливы меня побаловать. Тот же дядя

Меир, например, - Мораг завязала ленты шляпки. Встряхнув головой, девушка вышла из

приемной.

Интерлюдия

Камборн, Корнуолл, декабрь 1801 года

Рыжеволосая, голубоглазая девочка в бархатном платьице проковыляла к украшенной

гирляндами елке. Она восторженно всплеснула руками: «Еще!». Мартин Кроу закатил глаза:

«Берешь гирлянду и сама вешаешь. Сюда, где пониже. Сиди, - он посмотрел на вторую девочку,

что устроилась на ковре с альбомом, - ты же вся измазалась!»

-Она рисует, - добродушно заметил Франческо ди Амальфи. Он сидел на диване, тоже с альбомом,

и быстро что-то набрасывал.

-Иди сюда, я тебе ее покажу, - позвал он Мартина.

-Ты ее видел? - лазоревые глаза мальчика широко раскрылись.

-Папа меня провел, - усмехнулся Франческо. «Я все запомнил. Вот она какая, - он повернул

рисунок к Мартину.

Тот внимательно его изучил и тихо спросил: «А она ездила?»

-При мне - нет, - признал Франческо, - они только в сочельник ее запустят. Там будет папа, Майкл

и мистер Третвик. И дядя Питер тоже, он все это финансировал. Она называется «Курящий

Дьявол», - юноша широко улыбнулся. «Поедут вдоль Фор-стрит, наверх, на холм Камборн и оттуда

в деревню близлежащую, Бикон. А потом обратно.

Мартин потрогал пальцем большие колеса тележки: «Все равно, пока не увижу сам, не поверю.

Папа говорит, что надо самому во всем убедиться. Не зря он меня и в шахту брал, и на

мануфактуры мы с ним ездили».

Темноволосая девочка отложила кисть и гордо пролепетала: «Исую!»

-Третье слово это у нее было, - усмехнулся Франческо, - после «мамы» и «папы». Ты вправду,

Сиди, вся измазалась. Пойдем, умоемся, обед скоро.

-Снег! - Юджиния захлопала в ладоши. «Гулять!»

-Завтра погуляем, - Мартин оправил на ней бархатное платьице. «Сейчас родители вернутся,

Юджи. Надо поесть и спать ложиться».

-И вправду, - мальчик взглянул на снежинки, что кружились за окном дома, - будет белое

Рождество. Тедди написал, что у них в Бостоне в прошлом году холодно было, они на коньках по

реке катались. Жалко, что Вероника и Джоанна в Оксфордшире, я бы с ними снеговика сделал. И

Элиза с Жюлем там Рождество проводят».

Дверь стукнула, и он услышал веселый голос матери: «Как вы справляетесь?».

Она стояла на пороге, раскрасневшаяся, в собольей пелерине и бархатном капоре, на бронзовых,

спускающихся на плечи волосах, таял снег.

-Мама, мама! - залепетала Юджиния. Марта присела и протянула руки: «Иди сюда, доченька моя

хорошая». На белой шейке девочки блестел золотой крестик.

-Мы умылись, - сказал Франческо, выходя в гостиную, держа на руках сестру. «Тетя Марта, -

недоуменно спросил он, - а где мама? Вы же вместе уходили».

-Сейчас придет, - Марта чему-то улыбнулась. «Они там…- она обернулась к двери и рассмеялась:

«Думали, в тайне этого гостя сохранить, но не получилось».

Мартин посмотрел на невысокую, стройную девушку в темно-зеленом рединготе с мехом лисы,

что зашла в переднюю вслед за Изабеллой. Мальчик радостно вскричал: «Тетя Мэри! Вы подарки

привезли?»

-Мартин, - ужаснулась мать, но девушка только махнула рукой: «Так и надо, тетя. Привезла,

конечно, полную карету. Франческо, пойдем, - велела она, - разгрузим ее».

Они ушли. Мать, покачивая Юджинию, распорядилась: «Мартин, начинай на стол накрывать,

пожалуйста. Сейчас папа и дядя Джованни вернутся».

Изабелла подождала, пока за мальчиком закроется дверь: «Ты с Мэри поговоришь? - она указала

глазами на обручальное кольцо Марты.

-После рождества, - так же тихо ответила женщина. «Она здесь до нового года. Питер обещал с

Майклом словечком перемолвиться. Все будет хорошо, - Марта усмехнулась и вдохнула морозный

воздух с улицы: «Вы все эти ящики сразу в кладовую ставьте».

Изабелла опустила дочь на персидский ковер в гостиной и сбросила отороченную мехом,

бархатную шубку: «Надо будет на следующее Рождество в Лидс съездить, дети там совсем одни.

Они, конечно, к преподобному отцу обедать пойдут, но все равно, лучше в семье праздник

отмечать. Тем более, летом Пьетро сан принял…».

-Мэри! - раздался из передней голос Питера. «Вот уж нежданный гость! И его светлость приехал?»

Мэри улыбнулась: «Он сразу в Оксфордшир, дядя Питер. После Нового года мы с ним в Лондоне

встречаемся. Я вам почту привезла, с Ганновер-сквер, мне слуги отдали. Тетя Марта, - девушка

всунула голову в комнату и ахнула: «Какая елка красивая!»

-Елка! - обрадовалась Юджиния и заковыляла к Мэри. Та подняла ее и поцеловала нежную щечку:

«Элишева и Моше поженились, в октябре, в Иерусалим уехали. Тетя Джо мне письма передала,

для Рэйчел и Пьетро, я их отослала».

-Вот и славно, - ласково сказала женщина, убирая меха с дивана. «Ты что-то спросить хотела,

милая?»

-Да, - Мэри покраснела: «А Майкл где?»

-Они с мистером Третвиком с тележкой возятся, послезавтра пробный запуск, - объяснила Марта.

«Он там до позднего вечера будет, в мастерских»

-А, - только и ответила Мэри. Изабелла весело сказала, подняв дочь: «К столу, к столу!».

В спальне было тепло, горел камин. Юджиния спокойно сопела в своей колыбели, что стояла

рядом с большой кроватью, под шелковым балдахином.

Марта отбросила меховую полость. Сладко потянувшись, устроив голову на плече у мужа, она

велела: «Читай, что там наша невестка пишет».

-Дорогие тетя Марта и дядя Питер! - начал он, приняв от жены очки. «У нас все хорошо, практика

Тедди процветает. Прошлым летом мы перестроили дом. Я в это время ездила к маме и папе, на

озера. Они передают вам большой привет. Осенью мы были в Вашингтоне. Тедди участвовал там,

в собрании республиканской партии. Мы виделись с дядей Дэниелом, с дядей Меиром и его

семьей. Жаль только, что не застали мальчиков - Хаим был на территориях, а Натан - в

университете. Газета Констанцы очень популярна. Посылаю вам ее третью книгу - на юге многие

штаты ее запретили. Это еще больше подлило масла в огонь, вышло уже несколько тиражей.

Тетя Салли передает вам свою любовь, маленький Нат отлично учится и радует ее. Марта живет в

Нью-Йорке. Она пишет для газет, под псевдонимом, тетя Констанца ее тоже печатает.

Дорогая тетя Марта, мы ожидаем счастливого события в новом году. Чувствую я себя превосходно,

мама обещала приехать на первое время, помочь мне с малышом. Я вам сразу же напишу,

остаемся ваши любящие дети, Мораг и Тедди.

-Тут еще постскриптум, Тедди рука, - прищурился Питер. «Милая мамочка, дорогой Питер, ждем

вас всех в гости, не откладывайте».

-Бабушка, - смешливо протянула Марта, забирая у мужа письмо. Он посмотрел на белое, едва

прикрытое кружевами плечо, и, вдыхая запах жасмина, согласился: «Бабушка». Питер снял очки и

рассмеялся: «Иди сюда».

-Если хочешь быть дедушкой, - наставительно сказала Марта, целуя его, - поговори с Майклом.

-Поговорю, - он почувствовал совсем рядом ее мягкие, бронзовые волосы, услышал ее шепот:

«Люблю тебя!». Блаженно выдохнув, он погрузился в сладкий, такой знакомый покой.

Мэри закрыла папку с документами и прислушалась - дом уже спал. Она посмотрела на

колеблющиеся огоньки свечей и вспомнила ласковый голос Марты: «Так, говоришь, вы с Майклом

в Упсале увидитесь?»

В парке на Ганновер-сквер было пустынно – жаркий август разогнал лондонцев за город. Марта

наклонилась и поправила кружевное одеяльце на Юджинии - девочка спала в плетеной корзинке.

Мэри повозила светлой, замшевой туфлей по зеленой траве. Она была в муслиновом платье и

легкой шали, темные, отросшие кудряшки падали на смуглую шею.

-Я к нему приеду, - наконец, сказала Мэри, подняв голову, чувствуя, как горят у нее щеки. «Мне

ведь уже двадцать шесть, тетя Марта…, Надо же когда-нибудь…- она ощутила горячие слезы в

глазах. Отвернувшись, девушка пробормотала: «А если…, если будет дитя, я просто вернусь

домой, на озера. Папа и мама поймут…»

-Совсем дура, - сочно отозвалась старшая женщина. «Майкл джентльмен. Он такого себе никогда

не позволит».

Мэри расплакалась - тихо, горестно. «И что теперь? - она комкала в маленьких руках шелковый

платок. «Теперь мне до конца жизни флиртовать с этими шведскими дуболомами, тетя Марта?

Танцевать, играть в карты, шифровать донесения? Или не со шведскими? Да какая разница, - она

махнула рукой.

Марта взяла у нее платок. Вытерев мокрые щеки, она нежно обняла Мэри. «Ты ему нравишься, -

шепнула она. «Очень нравишься. Он хоть по крови и не Питера сын, а все равно на него похож.

Питер тоже долго собирается, поверь мне. Зато когда соберется…, - она не договорила и лукаво

улыбнулась.

-Так что мне, не ездить в Упсалу? Я ведь ему обещала…, - Мэри шмыгнула носом.

-Отчего же не ездить? - удивилась старшая женщина. «Город там красивый, я слышала. Погуляете,

на коньках покатаетесь, в Швеции, зима суровая. На охоту отправляйтесь. Пусть он тебя в

Стокгольме навестит».

-А…- Мэри покраснела и неопределенно повела рукой в воздухе.

-Всему свое время, - усмехнулась Марта и подхватила корзинку: «Не надо торопиться, милая,

поверь мне. Пусть все идет своим чередом».

Мэри поднялась. Пройдясь по своей спальне, девушка посмотрела в окно, за которым кружились

снежинки.

Она увидела перед собой замерзшее озеро в Упсале и лазоревые, чуть раскосые глаза Майкла. Он

опустился на колени и велел: «Давай сюда ногу».

-Я сама, - покраснела Мэри. Она стояла, держа в руках стальные коньки. Короткая, по щиколотку,

шерстяная юбка, чуть приоткрывала стройные ноги в высоких, по колено, кожаных сапожках. Она

уткнула нос в воротник лисьей шубки и повторила: «Я сама могу».

-Давай, давай, - Майкл забрал у нее коньки. Он стал ловко привязывать их к сапожкам и краем

глаза увидел кашемировый чулок, что поднимался куда-то дальше. Блеснули белые кружева, и он

отвел глаза: «Как бы мне теперь встать, чтобы она ничего не заметила. Нет, не получится. Придется

опять о логарифмах думать, - он улыбнулся, и Мэри озабоченно спросила: «Ты что покраснел?»

-Холодно, - Майкл закончил и подал ей руку: «Потом с горки покатаемся, я санки у мальчишек

возьму».

Она сидела сзади, обхватив его руками, ветер бил им в лицо, он слышал восторженный смех.

Когда санки уткнулись в сугроб, Мэри, тяжело дыша, сказала: «Мы так на озерах зимой играли.

Здесь так хорошо, - девушка поднялась. Раскинув руки, она посмотрела на бесконечную,

заснеженную равнину, на полоску темного леса вдали: «Совсем, как дома».

Они медленно шли по узкой тропинке в снегу. Майкл помолчал: «Мэри, …а ты хочешь домой

вернуться? В Америку?»

Девушка улыбнулась: «Нет. Мне в Старом Свете нравится, Майкл».

Он, было, хотел что-то сказать, но передумал. Замотав вокруг шеи шарф, предложив ей руку,

Майкл весело кивнул в сторону черепичных крыш города: «Сейчас покажу тебе, как я умею

готовить. И глинтвейн сварю, у меня вино хорошее осталось».

Мэри прижалась разгоряченным лбом к стеклу: «У Мораг ребенок будет, в следующем году. А она

меня младше. Да что там…, - девушка внезапно разозлилась. Открыв кедровый шкаф, Мэри

натянула сапожки. Накинув редингот, прикрыв волосы лисьей шапкой, девушка тихо вышла в

заснеженный палисадник и остановилась - на улице были слышны голоса рабочих.

Камборн не спал. До нее доносилось гудение паровых машин, вечерняя смена возвращалась

домой, а на смену ей шла ночная. «Здесь больше всего шахт, - вспомнила Мэри, - у дяди Питера

одного - целый десяток. Медь и олово добывают».

Она подождала, пока поселок стихнет. Мэри быстро пошла по скользкому, булыжному тротуару к

темной громаде механических мастерских.

Ворота были полуоткрыты, в деревянной будке сторожа, - Мэри заглянула внутрь, - никого не

было. «Все ушли, - грустно поняла она. «Майкл, наверное, с мистером Третвиком, в таверну

какую-нибудь отправился».

Девушка посмотрела на освещенный свежевыпавшим снегом двор и замерла. Она стояла

посередине - с высокими, выше человеческого роста, колесами, с трубой, с площадкой сзади, на

которую вела узкая лестница.

-Невозможно, - подумала Мэри. «Не бывает такого, она никогда не поедет. Это же….»

-Это «Курящий Дьявол», - раздался сзади смешливый голос. Майкл подышал на руки, - он был в

суконной, старой, рабочей куртке, темные волосы - усеяны снежинками. «Я очень рад, что ты

приехала, Мэри, - мужчина улыбался. «Счастливого Рождества».

-Счастливого Рождества, Майкл, - ее зеленые глаза блестели в свете звезд. Снег лежал вокруг

белым, чистым ковром.

Он подал ей руку и кивнул на лестницу: «Хочешь?»

Мэри испуганно отступила: «А можно?»

Майкл посмотрел на тележку:

-Я ее три года строил вместе с Ричардом, мистером Третвиком, так что да, - он кивнул, - можно.

Пошли? - он, на мгновение, коснулся пальцев Мэри. «В любом случае, чтобы она ездила, нужно

два человека, - Майкл поднялся по лестнице, - один следит за двигателем, а второй управляет. Ты

будешь управлять. Только ворота открой, - попросил он.

-Я не верю, - тихо сказала Мэри, оказавшись рядом с ним на площадке. «Не бывает такого…»

Майкл распрямился. Вытерев испачканное угольной пылью лицо, мужчина рассмеялся: «О, Мэри,

бывает. Еще как бывает. Сейчас увидишь».

Она подняла голову, - из трубы шел черный дым, - и тихо спросила: «А кто-нибудь…, кроме вас,

ездил уже?»

-Нет, - Майкл осторожно взял ее руки и положил на руль. «Нет, Мэри, ты первая».

Все было как во сне. Тележка двигалась вверх, вдоль пустынной улицы. Мэри, оглянувшись, -

Майкл улыбался, - вытерла слезы с глаз: «Майкл…Ты сам ее сделал, сам? Но это, же чудо…-

девушка оторвала руки от руля, и раскинула их в стороны, наслаждаясь холодным ветром, - чудо…,

Так свободно, Майкл, так хорошо…»

Дым повалил из трубы. Майкл рассмеялся: «Мы и на вершине холма. А сейчас, - он нежно вернул

ее ладони на руль, - мы развернемся и поедем обратно. Будет быстрее, потому что под гору».

От него пахло гарью, углем, нагретым металлом, он был совсем рядом. Мэри, прислушавшись,

спросила: «Это что ты насвистываешь?»

-Песню, - Майкл подмигнул ей. «Никогда в жизни стихов не писал, а тут получились. Это потому,

что ты со мной, - серьезно добавил мужчина, и Мэри зарделась.

- Goin' up Camborne Hil , coming down

Goin' up Camborne Hil , coming down

The horses stood stil ;

The wheels went around;

Going up Camborne Hil coming down, -

он расхохотался и Мэри подхватила: «Going up Camborne Hil , coming down…»

Тележка резво катилась под гору, ветер сорвал шапку с ее кудрявых, темных волос. Мэри

отмахнулась: «Потом поднимем! Как хорошо, Майкл, как хорошо, спасибо тебе!»

-Я делал ее для тебя, - просто сказал мужчина. «Если хочешь…- он внезапно замялся. Мэри,

потянувшись, взяв его руки, положила их поверх своих ладоней, на горячий, железный руль.

-Хочу, Майкл, - ответила девушка. «Я хочу приехать на ней в церковь, вот что я хочу».

Ее губы пахли углем и гарью, она легко, прерывисто дышала. Майкл, обнимая ее, еще успел одной

рукой остановить тележку посреди двора.

Пошел снег и Мэри шепнула: «Сейчас все следы заметет, и никто не увидит, что она уже ездила.

Но я никогда этого не забуду, никогда».

-Я тоже, - Майкл взял ее лицо в ладони: «Конечно, ты на ней приедешь в церковь, любовь моя.

Обещаю». Он порылся в кармане куртки и достал холщовый мешочек: «Я его давно сделал,

просто, - мужчина вздохнул, - случая не представилось. Прости, что я так тянул, - он прижал ее к

себе, - я боялся, что ты…»

-Я тоже боялась, - призналась Мэри и ахнула: «Майкл! Из чего оно?»

Серое, тонкой работы кольцо лежало на ее узкой, маленькой ладони. Металл переливался,

отсвечивал теплым огнем.

-Из метеорита, - Майкл осторожно надел ей кольцо на палец. «Из камня, что прилетел оттуда, - он

указал на огромное, черное небо у них над головой. «Другого такого нет на земле, - Майкл поднес

к губам ее руку и поцеловал, - нежно, медленно, так, что Мэри, выдохнув, закинув ему руки на

шею, попросила: «Еще!»

-Он такой один, - Майкл коснулся губами ее глаз, - один во всем мире. Как и ты, любимая.

Они все стояли на площадке, тележка медленно остывала. Кружились снежинки, падая на

кудрявые, растрепанные волосы девушки, на разгоряченный металл, покрывая все вокруг белой,

нежной пеленой.

Эпилог

Декабрь 1801, Иерусалим

Тусклое, зимнее солнце садилось над стенами города. Караван зашел в Яффские ворота. Элишева

ловко спрыгнула с мула: «Ты мне не говорил, что здесь так холодно бывает».

-Бывает, - Моше все смотрел на жену. Элишева, незаметно прикоснувшись к его руке, тихо

хихикнула: «Не разглядывай меня, Моше Судаков. Бери сумы и пошли. Нам еще надо место для

ночлега найти, сходить к дяде Аарону, к твоему отцу…»

-Да как же не разглядывать, - беспомощно подумал Моше, любуясь ее белыми, чуть

зардевшимися от легкого мороза щеками, большими, светло-голубыми глазами. Она стояла,

оглядывая уже закрытые лотки на рынке.

Девушка была в темной, простой, шерстяной юбке, и такой же накидке. Волосы закрывал платок, в

маленьком ухе покачивалась золотая сережка.

Моше вспомнил бархатный балдахин в амстердамской синагоге, тяжелый бокал с вином у себя в

руках, крики: «Мазл тов!». Оказавшись за дверью комнаты, она шепнула: «Мне мама все

рассказывала, сейчас уже можно целоваться. Ты умеешь? - от нее пахло солью и сырым ветром, и

вся она была - гибкая, маленькая, с мягкими, ласковыми губами.

-Я тебя люблю, - вдруг сказал он, снимая со своего седла две потрепанные сумы. В них были вещи

и книги. Векселя, выданные банкиром в Ливорно, они зашили в подкладку его рабочей куртки.

Элишева сидела с ногами на койке в их каюте, быстро орудуя иглой. «Мы, конечно, кое-какие

деньги на этом потеряли, - она перекусила нитку белыми, крепкими зубами, - банкиры берут

комиссию за учет чужих векселей. Но не везти, же золото морем, твои заработки, мое приданое…,

Хоть мы и на военном корабле, но все равно - опасно».

До Александрии они доплыли на французском фрегате, а оттуда с рыбаками добрались в Яффо.

Моше оглянулся, - площадь была уже пуста, - и взял ее тонкие пальцы. Элишева пожала ему руку:

«Я тоже тебя люблю. Сначала к отцу твоему наведаемся?»

-Он, может, и не вернулся еще из Польши, - мрачно сказал Моше. «Дядя Аарон писал - никаких

известий нет. Это, правда, год назад было…, И о маме он не упоминал, только, что с ней плохо, -

юноша тяжело вздохнул.

-Ты помнишь, что мой папа говорил, - светло-голубые глаза твердо посмотрели на него. «Твоей

маме надо жить в семье. Наверняка, твой отец уже приехал, и за ней ухаживает. Все будет хорошо,

милый. Он нас не выгонит, он раввин, уважаемый человек, живет по Торе...- Элишева, было, хотела

забрать у него одну суму, но Моше пробурчал: «Еще чего не хватало. Тебе нельзя тяжести носить».

Девушка только улыбнулась: «Они легкие, милый. И вообще, - она скосила глаза на свой еще

плоский живот, - я себя отлично чувствую, ведь морская болезнь, - Элишева не выдержала и

рассмеялась, - уже закончилась».

Моше вспомнил легкую качку на палубе корабля, - он стоял, рассматривая удаляющуюся гавань

Ливорно: «Папа здесь служил, моряком, когда он еще евреем не был. Он в Ливорно с мамой

Ханеле познакомился».

Элишева побледнела и ухватилась за его руку. Она тяжело задышала. Моше обеспокоенно велел:

«Пойдем, спустимся вниз». Она заперлась в умывальной. Потом, выйдя оттуда, усмехаясь, жена

устроилась у него на коленях.

-Уже лучше, - сказала Элишева, целуя его рыжие волосы. «Это не морская болезнь, у нас в семье

она только у дяди Джона. Я, в общем, предполагала, что так и будет…, - он посмотрел в светло-

голубые глаза. Прижав ее к себе, Моше только и спросил: «Когда?»

Девушка посчитала на пальцах: «В июне. С первой брачной ночи, - она все улыбалась. Моше тихо

шепнул: «Спасибо тебе, спасибо, любовь моя».

-Сам донесу, - он решительно взял жену за руку: «Сначала к дяде Аарону, у него узнаем все

новости. Это недалеко, у нас вообще, - он оглядел каменные, узкие улицы, - город маленький. На

тебя, конечно, смотреть будут…- Элишева вздернула подбородок: «Мама мне говорила, как она

сюда в корсете приехала. Я одета скромно, а что по моде европейской, - девушка поправила

платок, - так это никем не запрещено. Пусть себе смотрят».

Они свернули направо и, спустившись по лестнице, оказались в Еврейском Квартале.

-Как тихо, - Элишева оглядела покрытые изморозью ступени. «Ханука скоро, через три дня. Надо к

этому времени комнату снять. Папа мне дал записку к врачу, турку. Схожу к нему, пусть мне какую-

нибудь акушерку найдут, из местных, в наставницы. Ханука, - она ласково улыбнулась, - будем с

Моше свечи зажигать…, Потом шабат, сразу. Первый мой шабат в Иерусалиме. И дитя наше здесь

родится, на земле Израиля, на нашей земле».

Она внезапно остановилась, налетев на мужа. Моше поднял голову, рассматривая напечатанный

лист бумаги, что был приклеен к стене.

-Что такое? - обеспокоенно спросила Элишева.

Моше пробормотал себе что-то под нос. «Мерзавец, какой мерзавец, - услышала девушка и

вгляделась в черные, резкие буквы:

- Да будет всем известно, что Аарон Горовиц позволяет своим детям вести себя нескромно, не так,

как подобает дочерям еврейского народа, и поддерживает сношения со своей дочерью, ставшей

вероотступницей.

Мы объявляем все написанные им свитки Торы и мезузы не кошерными, и запрещаем впредь

пользоваться его услугами. Тот же, кто преступит этот запрет, будет подобен идолопоклоннику и

апикойросу.

Мы объявляем, что Аарон Горовиц отлучен от общины до тех пор, пока он не раскается в своих

грехах и не вернется, вместе со своей семьей, на путь соблюдения заповедей.

-Как видишь, - горько сказал Моше, - папа вернулся из Польши. Пошли, - он кивнул, - дядя Аарон

за тем углом живет.

-Подожди, - Элишева потрясенно рассматривала объявление, - это они о Рахели…, Но ведь она и

Пьетро любят друг друга, разве можно быть такими жестокими…, Моше, - она вскинула на него

большие глаза. Юноша вдруг подумал: «Господи, куда я ее привез? Девочка моя, ей всего

шестнадцать, она дитя ждет, она здесь ничего не знает…»

-Нечего стоять, все ясно, - Моше вздрогнул, услышав голос жены. Элишева поправила платок и

засучила рукава накидки.

-Во-первых, - твердо сказала она, - мы дяде Аарону письма привезли, надо их отдать. Во-вторых, -

Элишева указала на объявление, - надо его поддержать, ему тяжело. Все равно нам для комнаты

мезуза понадобится. Пусть дядя Аарон ее напишет. Я здесь, - девушка раздула тонкие ноздри, - я

здесь, Моше, наведу порядок, обещаю.

Он внезапно наклонился. Забыв обо всем, видя только ее красивое, разгоряченное лицо, Моше

поцеловал жену.

-Позор! - раздался чей-то возмущенный голос сзади. «Позор, разврат, и это здесь, в сердце

священного города…»

Моше увидел смутно знакомое, бородатое лицо. Юноша сочно сказал: «А вы, уважаемый, не

помню, как вас зовут, - не подглядывайте». Элишева хихикнула. Они свернули за угол, так и

держась за руки.

В окне гостиной Горовицей были видны огоньки свечей. Моше постучал в дверь и прислушался:

«Дома кто-то есть, лестница заскрипела. Дядя Аарон, - он подергал медную, потускневшую ручку, -

это я, Моше Судаков, откройте!»

Дверь медленно приотворилась. Они увидели маленькую, белокурую, темноглазую девочку, что

испуганно подняла глаза.

-Она меня забыла, наверное, - подумал Моше. «Три года прошло».

-Здравствуй, Батшева, - он улыбнулся. «Мы письма привезли из Англии, от Рахели. А где папа твой?

И Малка где? Это моя жена, - Моше подтолкнул Элишеву вперед, - дочка дяди Иосифа, из

Амстердама».

-Здравствуй, милая, - ласково сказала Элишева. «Моя мама и твоя мама покойная - лучшие

подруги были. Я много о госпоже Дине слышала. Так, где твой отец?»

Батшева расплакалась. «Он болеет, простудился. Он теперь на стройке работает, как все это

началось, - девочка указала на приклеенный напротив дома листок, - я за ним ухаживаю…-

Батшева шмыгнула носом. Они услышали слабый, усталый голос: «Кто там, милая?»

-Моше, - Элишева со значением посмотрела на мужа, - должна найтись хоть одна открытая лавка.

Сходи, купи чаю, сахара, и дай мне наши сумы - там травы, что папа мне положил».

Она проводила взглядом мощные плечи мужа. Переступив порог дома Горовицей, скинув накидку,

девушка весело сказала: «Сейчас я согрею воды и сделаю отвар. Твоему папе сразу станет лучше».

Темные глаза Батшевы расширились. Она пробормотала, глядя на руки Элишевы: «У вас рукава не

до запястья, так нескромно».

-Сказал кто? - поинтересовалась девушка, обводя взглядом заброшенную, холодную кухню. «И где

твоя сестра старшая, Малка? Зажги больше свечей, сейчас мы все вымоем. Здравствуйте, дядя

Аарон, - обернулась Элишева, - рада вас видеть. Сейчас Моше придет, и я вас буду лечить. Только

вернитесь в постель, пожалуйста, - девушка сняла свою шаль и набросила ему на плечи. Аарон

был в старом, вытертом сюртуке.

-Все будет хорошо, - твердо сказала девушка. Аарон, глядя на нее, подумал: «Одно лицо с

матерью, конечно. И характер такой же, сразу видно».

-Добро пожаловать в Иерусалим, милая, - он закашлялся. Элишева велела девочке: «Отведи отца в

спальню, пожалуйста. Сейчас я очаг растоплю, и станет уютно».

Аарон сидел, опираясь на подушку, отпивая горячий чай. Элишева внесла оловянную кружку:

«Будете принимать три раза в день, и скоро кашель, как рукой снимет. Я Батшеве показала, как его

варить. Ни о чем не волнуйтесь, дядя Аарон. Я к вам стану приходить, помогать Батшеве. Она спит

уже, я ей об Амстердаме рассказала, - девушка присела рядом с кроватью и посмотрела на мужа.

Моше, молча, смотрел в темное окно спальни. «Отец…- он прервался, но справился с собой, - отец

летом вернулся из Польши. Ханеле в море утонула. Ее волной смыло, с палубы, вместе с

ребенком…»

Элишева передала Аарону кружку: «Ты в это веришь?»

-Это еще не все, - Моше сжал руки в кулаки. «Он…он обещал дяде Аарону, что, если Малка за него

выйдет замуж, он не станет печатать тот пасквиль, что ты видела».

-Однако напечатал, - Элишева все смотрела в темные, измученные глаза Аарона. «Седой совсем, а

он ведь младше папы, - поняла девушка.

Аарон закашлялся и махнул рукой. «Месяц назад хупа была…, Твой отец привез разрешение ста

раввинов, как положено…, Через два дня после свадьбы он все это по городу и расклеил, -

мужчина тяжело вздохнул. «Мы Малку не видели с тех пор. Батшева даже из дому выйти не

может, ей под ноги плевать начинают. Бедное дитя, она, в чем виновата…»

-Никто ни в чем не виноват, - Элишева коснулась плеча мужа: «Дядя Аарон, а что с госпожой

Судаковой?».

-Никто не знает…, - тот развел руками. «По закону, он ее теперь содержать обязан, до конца ее

дней. Однако его два года не было, даже больше. Не могла же она все это время дома провести…,

Разве что он нанял кого-то присматривать за ней…- неуверенно закончил Аарон.

Моше поднялся: «Придется мне навестить отца, дядя Аарон. Без этого не обойтись, как я вижу».

Элишева посмотрела на застывшее, искаженное болью лицо мужа. Взяв свою накидку, девушка

тоже встала.

-Я с тобой, - она подала Моше руку и обернулась: «Мы скоро, дядя Аарон. Можно у вас будет

переночевать? Я думаю, мы уже завтра комнату найдем».

-Конечно, - улыбнулся он. Проводив их глазами, Аарон потянулся за письмом.

-Милый, дорогой папа…- увидел он знакомый почерк старшей дочери. Вытерев слезы с глаз, рав

Горовиц стал читать.

На покрытом кружевном скатертью столе орехового дерева, в тяжелых, серебряных подсвечниках,

горели свечи. Пахло свежей халой, пряностями, из фарфоровой супницы поднимался ароматный

пар.

Девушка - маленькая, худенькая, в темном, глухом платье, и таком же платке, замотанном вокруг

головы, внесла блюдо с мясом. Не поднимая глаз, она вернулась на кухню. Там горели все четыре

очага, было тепло. Малка, оглянувшись на закрытую дверь, проскользнула в кладовую.

Она приподняла крышку сундука и повертела в руках холщовый мешок с припасами. «Но ведь

никак не передать, - горько подумала девушка. «Он мне запретил из дома выходить, даже на

рынок. Всю провизию сюда приносят, и он сам расплачивается. Господи, бедный папа, бедная

Батшева, они же голодают…, Наверное, думают, что я их бросила…- слезы сами полились из глаз.

Малка вспомнила, как, через два дня после свадьбы, она внесла в гостиную серебряный поднос с

чаем.

Муж, с другими раввинами, наклонился над большими листами бумаги, что были разложены по

столу.

-Очень, очень хорошо, - сказал он одобрительно, поглаживая рыжую бороду. «И в Цфат надо

послать несколько оттисков, пусть там тоже знают».

Малка бросила один взгляд на крупные буквы. Задрожав, девушка еще сумела поставить поднос

на стол. Вечером, когда она подавала ужин, она тихо сказала: «Рав Судаков, вы же обещали…»

Муж отложил серебряную вилку и посмотрел на нее - ледяными, серыми глазами.

-Это мой долг, - ответил он коротко, - как блюстителя нравственности и защитника Торы. Как

сказано: «Тот, кто милосерден к злодеям, в конце концов, будет жестоким к тем, кто действительно

нуждается в милосердии». Моше Рабейну не пожалел тех сынов Израиля, которые поклонялись

золотому тельцу. Твой отец, Малка, должен был своей рукой убить твою сестру, а вместо этого он

позволил ей погрузиться в пучину разврата и отдал еврейскую душу на поругание гоям. Так пусть

теперь, - он вытер жирные губы шелковой салфеткой, - расплачивается за это.

Он забормотал, раскачиваясь, молитву после еды. Малка, глотая слезы, стала убирать со стола.

Девушка спрятала мешок подальше и вздохнула: «Что-нибудь придумаю. Надо ему чай подавать».

Она вошла в столовую. Наклонившись, спрятав заплаканные глаза, Малка стала нарезать

миндальный пирог.

Муж внимательно смотрел на нее, размешивая чай в серебряном стакане. «Почему ты еще не

ходила в микву? - вдруг поинтересовался он.

Малка отчаянно покраснела: «Мне…пока не надо было, рав Судаков…, После первого раза».

-А, - только и сказал он. Девушка ушла, убрав со стола. Он, откинувшись на спинку кресла,

довольно улыбнулся.

-Будет сын, - подумал рав Судаков. «А потом еще один, и еще. Каждый год пусть рожает, она

молодая, здоровая…- он закрыл глаза и сказал себе под нос: «А память о том вероотступнике пусть

сотрется. Уехал в Европу, наверняка, женился на той гойке…, И Ханеле с ублюдком больше нет,

лежат себе на дне морском. Вообще, - он сладко зевнул, - надо забыть обо всех них, так проще».

Вернувшись из Польши, он даже не пошел навещать жену - просто передал деньги смотрителю.

Тот покачал головой: «Совсем ваша жена плоха, разум уже к ней не вернется».

-Вот и славно, - рав Судаков усмехнулся, допивая чай. Он потянулся за своей собольей шапкой и

встав, полюбовался собой в большом зеркале. Он был высокий, мощный, капота облегала

широкие плечи. Он завязал шелковый пояс. Огладив бороду, рав Судаков вспомнил свой

уверенный голос: «Ты знаешь, как называется жена, которая отказывает своему мужу в том, что

ему принадлежит по праву? Она называется «непокорной», Малка, и муж с ней обязан

развестись. Так я и сделаю, - он оглядел ее с головы до ног.

По белой щеке девушки поползла прозрачная слеза. Она долго молчала, а потом тихо ответила:

«Простите. Мне..., было больно…, но я потерплю. Простите, пожалуйста».

-Очень хорошо, - улыбнулся рав Судаков. «И помни, супружеские сношения - они не для

удовольствия женщины, да хранит нас Господь от такого разврата. Твой долг - служить сосудом для

исполнения заповеди, вот и все. Ты же знаешь, что женщина получает свою долю в мире

грядущем, только если при жизни она способствовала тому, чтобы ее муж и сыновья учили Тору.

Понятно? - он поднял палец.

На стене тикали часы красного дерева. Жена стояла, склонив укрытую туго намотанным платком

голову, и едва слышно прошептала: «Понятно».

Рав Судаков подхватил со стола том Талмуда: «Теперь ей в микву долго ходить не придется, родит,

потом опять ребенок появится…, Так и надо. Буду строже ее воспитывать, этот Горовиц совсем

своих дочерей распустил. Она должна быть покорной и молчаливой, от женщины больше ничего

не требуется».

Малка помялась на пороге столовой: «Там стучат, рав Судаков».

-Иди на кухню, - коротко сказал он. «Помнишь же: «Вся красота дочери царя - она внутри. Если это

кто-то из ешивы, - он посмотрел на свой золотой хронометр, - потом подашь нам чаю».

Девушка исчезла. Он, положив книгу на кедровый сундук, открыл дверь.

Пахнуло морозным воздухом, и рав Судаков услышал знакомый голос: «Здравствуй, папа».

Он стоял, занимая собой весь дверной проем - высокий, вровень ему, в простой, рабочей

суконной куртке. На рыжих волосах была черная, бархатная кипа, пейсы были сколоты на затылке,

короткая борода аккуратно подстрижена.

Рав Судаков посмотрел на протянутую руку сына, и не стал ее пожимать.

-Вот как, - только и сказал Моше, вдыхая запах довольства и сытости, смотря на холеные, белые

пальцы отца. На мраморном полу прихожей лежал персидский ковер, широкая, каменная

лестница уходила на второй этаж дома.

Из-за спины сына внезапно выступила маленькая, стройная девушка, в темной накидке. Глядя на

него упрямыми, прозрачными глазами, она тоже протянула руку: «Здравствуйте, я Элишева

Судакова, дочь Иосифа Мендес де Кардозо. Мы с Моше поженились, в октябре, в Амстердаме».

Рав Судаков отшатнулся от ее тонких, нежных пальцев: «Я не признаю ваших гойских браков».

Элишева раздула ноздри. Порывшись в кармане своей накидки, девушка сладко улыбнулась:

«Почему я была так уверена, что услышу это, рав Судаков? Вот копия ктубы, она подписана равом

Яаковом Лоуэнштамом, главным раввином Амстердама, он вел свадьбу. Свидетелями у нас были

рав Софер, учитель Моше, и рав Зинцхейм, главный раввин Страсбурга, он друг моего отца, -

девушка протянула ему бумагу.

Он увидел темный локон, что выбился из-под ее платка и невольно подумал: «Глаза у нее такие

же, как у матери. Холодные. А повадка отцовская - тот тоже наглый, необразованный апикойрес».

Рав Судаков отстранил документ. Не глядя на невестку, он спросил у сына: «Ты зачем сюда явился?

Ты преступил волю отца, я не признаю тебя своим наследником».

-И не надо, - Моше засунул руки в карманы куртки. Элишева увидела девушку, - маленькую,

худенькую, - что испуганно выглянула в переднюю.

-Я сейчас, - она быстро проскользнула к ней. Мужчины, что стояли друг напротив друга, даже не

обратили на нее внимания.

Элишева втолкнула девушку на кухню. Закрыв дверь, она утвердительно сказала: «Ты Малка

Горовиц». Та только кивнула. Поднеся пальцы ко рту, стараясь не расплакаться, Малка всхлипнула:

«Вы жена Моше…Дочка дяди Иосифа…, Вы видели папу, Батшеву? Как они там?»

Элишева вздохнула. Взяв холщовое полотенце, она вытерла лицо девушки.

-Ты, - улыбнулась она. «Мы же с тобой ровесницы. Садись, - Элишева огляделась и взяла

серебряный чайник. «Сейчас свежего чая заварю, и все тебе расскажу. Эти, - она кивнула на

переднюю, - еще долго там стоять будут».

Малка слушала, кивая головой. Потом она взяла Элишеву за руку: «Я им припасов отложила, он не

заметит. Спрячешь мешок под накидкой?»

Элишева кивнула и Малка покраснела: «Ты ведь на акушерку учишься, да? Папа мне говорил».

Девушка горячо что-то зашептала. Элишева задумчиво сказала: «Скорей всего, у тебя, то же самое,

что и у меня - только у меня уже третий месяц, - она улыбнулась. «Но ты не бойся, я тебе помогу».

-Он тебя и на порог не пустит, - горько отозвалась девушка. Едва Элишева спрятала мешок под

своей накидкой, как дверь распахнулась.

-Вон отсюда, - рав Судаков зажимал левой рукой разбитый, окровавленный нос. «Завтра по всему

городу появятся объявления о том, что вы оба отлучены от общины, понятно? И чтобы я вас

больше не видел! - выплюнул он.

-Не заплачем, - девушка еще успела коснуться руки Малки и прошептать, одними губами: «Я все

устрою».

Потом она вышла. Рав Судаков, злобно глядя на жену, крикнул: «Что ты сидишь! Если она еще раз

тут появится, Малка - тебе несдобровать». Он намочил полотенце в тазу. Вытерев кровь с лица,

швырнув его жене, мужчина грохнул дверью.

Малка заплакала - тихо, жалобно.

На улице было совсем холодно. Элишева ласково коснулась пальцами синяка под глазом Моше:

«Придем к дяде Аарону, я примочку сделаю. Завтра ничего не видно будет».

-От Стены он нас все равно не выгонит, - угрюмо ответил Моше. «Учиться я могу с дядей Аароном,

он не хуже отца в Талмуде разбирается. Он сказал, - юноша остановился, - сказал, что Ханеле

действительно утонула, вместе с ребенком. Там шторм был, на Черном море, - он тяжело

вздохнул. Внезапно остановившись, сев на ступеньку, Моше опустил голову в ладони.

Элишева положила руки ему на плечи: «А твоя мама?»

-Он ее сдал в сумасшедший дом, у Дамасских ворот, - сквозь слезы ответил Моше. «Почти три года

назад, когда он в Польшу уезжал. После этого я его и ударил, а потом он меня...- юноша махнул

рукой и не закончил.

-Не надо, - ласково сказала жена, обнимая его, - не надо, мой хороший. Переночуем у дяди

Аарона, завтра с утра ты найдешь нам комнату, а я пойду туда и заберу твою маму. Она должна

жить с нами.

-Элишева…- он поднял голову. Жена, стерев слезы с его лица, пожала плечами: «Это твоя мать,

Моше. Ты не волнуйся, папа мне рассказывал, как за такими больными ухаживать. Только ширму

надо будет в комнате поставить».

Моше помолчал и поднес к губам ее маленькую руку: «Может быть, мне с тобой пойти?»

-Не надо, - жена нежно подняла его. «Тебе будет тяжело, милый. Я все сама сделаю».

Моше посмотрел в черное, усеянное звездами небо, и услышал твердый голос жены: «Давай,

помолимся у Стены, а потом вернемся к дяде Аарону. Мне Малка для них провизии передала.

Надо отдохнуть, любовь моя, у нас завтра трудный день».

Он наклонился. Поцеловав мягкую, холодную щеку, Моше прижал Элишеву к себе. Они постояли,

обнявшись, на пустынной, каменной площади, посреди уже спящего, тихого города, а потом,

держась за руки, пошли к Стене.

Элишева выжала тряпку и довольно посмотрела на чистый пол. Комната была большой, светлой, в

окно были видные черепичные, покрытые снегом, крыши Иерусалима. Голубое, зимнее, яркое

небо сияло над городом, Пахло свежим ветром, внизу, на каменной стене, щебетали птицы.

-Я все в порядок привела, - гордо подумала Элишева. «Даже мебель успели купить, и дядя Аарон

ширму сделал».

Она зашла в боковую каморку. Наклонившись над очагом, девушка помешала вкусно пахнущий

суп. Элишева нарезала халу и вспомнила тяжелое молчание, что повисло над очередью, стоявшей

к пекарю. Женщины отворачивались от нее, пряча глаза. Она, засунув руки в карманы накидки,

встала прямо под напечатанным жирными буквами объявлением.

-Вероотступники, апикойросы, - было написано сверху. Элишева хихикнула: «Хорошо, что мне в

микву еще не скоро понадобится. Так бы не пустили, наверное. Хотя мама мне о том ручье

рассказывала, в окрестностях. Я его найду».

Их деньги уже лежали у турецкого менялы - тот учел векселя под процент. Моше, выйдя из его

конторы, взял жену под руку: «Артель я сколотил, меня ребята по старым временам помнят. Дядю

Аарона тоже взял, - он с деревом отлично работает. Будем здесь строить, - он обвел рукой улицу, -

в Вифлееме…»

Они вышли из Яффских ворот и остановились, глядя на пустынную равнину.

-Потом, - задумчиво сказал Моше, поправив кипу, - я найду какой-нибудь дом разваливающийся,

приведу его в порядок, и мы туда переедем. Если бы только можно было…, - он внезапно осекся.

Элишева, чувствуя его крепкую руку, кивнула: «Если бы только можно было землю покупать…»

-Я бы сразу за стены переселился, - хмыкнул Моше. «Надоело друг у друга на головах сидеть. Как

мама? - тихо спросил он.

-К Шабату будет дома, - Элишева, на мгновение, закрыла глаза. Она вспомнила темную, пахнущую

нечистотами, каморку, и женщину - изможденную, забившуюся в угол. Она закрывала ладонями

наголо обритую голову. Элишева гневно обернулась к смотрителю: «Это еще что такое?»

-Вши, - тот развел руками. «Мы всех бреем».

-Вы ее били, - Элишева присела на какие-то мокрые тряпки и ласково сказала: «Госпожа Судакова,

пожалуйста, не бойтесь. Я Элишева, ваша невестка. Я пришла забрать вас домой».

Женщина спрятала лицо в худые, покрытые грязной, холщовой рубашкой, колени, и стала

раскачиваться, что-то бормоча.

-Принесите мне горячей воды, - потребовала Элишева, поднимаясь. «Я ее сначала вымою, и

переодену».

-К Шабату, - повторила она. Моше, оглянувшись, спросил: «Видела ты эти объявления?»

Элишева усмехнулась и пожала его крепкие пальцы: «Провизию мне продают. Объявления

объявлениями, а прибыль терять никто не хочет. Тем более, ты у нас не только строитель, но и

резник - без мяса не останемся».

-Это рав Софер настоял, в Австрии, - объяснил ей муж, когда они уже медленно шли к еврейскому

кварталу. «Еще одно ремесло никогда не помешает».

-А я после Шабата уже и заниматься начну, с наставницей, - задумчиво сказала Элишева, глядя на

свежевыкрашенную дверь дома. Моше достал большой, грубой работы ключ. «На втором этаже, -

он пропустил жену вперед. «Там даже очаг есть, а кровати и ширму мы завтра с дядей Аароном

принесем».

Элишева оглядела просторную комнату. Зажмурившись от яркого солнца, что било в глаза, она

повернулась. Закинув руки на шею мужу, девушка шепнула: «Дверь закрой».

Он улыбнулся. Целуя ее, подняв на руки, прижав к стене, Моше ласково снял платок. Темные

локоны упали на плечи, она вся была легкая, гибкая. Моше, гладя ее по голове, услышал

сдавленный стон: «Я люблю тебя, так люблю!»

-Я тоже, - он опустился на колени и вспомнил маленький домик на берегу моря, под

Амстердамом, сырой ветер, что бил в ставни, трепещущий огонь свечи. Она тогда сказала, широко

открыв прозрачные глаза: «Господи, лучше и не бывает ничего. Навсегда, это теперь навсегда».

-Навсегда, - повторил он сейчас, целуя белую, нежную кожу чуть повыше шерстяного чулка.

Элишева наклонилась. Оказавшись вся у него в руках, опускаясь с ним на каменный пол, девушка

выдохнула: «Навсегда».

Она сняла горшок с огня. Разлив суп по тарелкам, Элишева прошла за ширму. Свекровь сидела,

поглаживая длинными, худыми пальцами молитвенник.

-Волосы отрастут, - Элишева ласково взяла ее за руку. «Надо пока в умывальную ее водить,

пеленки менять, но ничего, - она оправится. Ночью вставать придется, а еще маленький будет…

Ничего, - повторила она себе и улыбнулась: «Пойдемте, госпожа Судакова, поедим. Потом я на

шабат готовить буду. У нас гости сегодня - рав Горовиц и дочка его младшая».

Элишева кормила свекровь: «Бедная Малка, он ее совсем на улицу не выпускает. Теперь у дяди

Аарона постоянная работа есть, мы им будем помогать - с голоду не умрут. И Батшева с госпожой

Судаковой посидит, когда я у наставницы буду».

Она вытерла рот женщины холщовой салфеткой. Та, испуганно оглянувшись, спросила: «Где мой

муж?»

Элишева пожала плечами и стала убирать со стола: «В ешиве, госпожа Судакова, где же ему еще

быть».

-Это не он, - забормотала женщина, - это другой, тот…Я его видела, ночью, а потом просто

закрывала глаза. Не хочу знать, не хочу ничего знать…, Где Авраам? - требовательно спросила Лея.

Элишева, вздохнула: «Давайте снадобье примем, а потом я постираю».

Оловянный тазик стоял на табурете. Элишева, развешивая на дворе белье, оглянулась - свекровь

сидела на ступеньках, подставив морщинистое лицо солнцу.

-Улыбается, - поняла Элишева. Отряхнув руки, девушка устроилась рядом: «Скоро Шабат, Моше

домой придет».

Госпожа Судакова внезапно протянула руку и погладила ее тонкие, покрасневшие от холода

пальцы.

Батшева стукнула дверью и размотала шарф: «Тетя Элишева, я вам печенья принесла, к шабату.

Папа и Моше к Стене пошли, помолиться. Здравствуйте, госпожа Судакова, - почти испуганно

добавила девочка.

-Спасибо, милая, - Элишева приняла холщовый мешочек и шепнула: «Ты не бойся, госпожа

Судакова скоро выздоровеет».

Девочка обвела глазами комнату - за бархатной занавеской, в нише, стояли книги, на полу лежал

новый, тканый коврик. Обеденный стол был уже накрыт, ширма сдвинута, кровати застелены

холщовыми покрывалами. Пахло вкусно - горячим супом, свежим хлебом. Батшева, пройдя на

кухню, вымыла руки: «Папа изюмное вино принесет, его еще…,- она помолчала - Малка ставила. А

теперь я буду. Я вас могу научить, тетя Элишева».

-Я умею, - рассмеялась та и взяла кресало: «Давай свечи зажигать». Элишева оглянулась на

свекровь, - та стояла, глядя на стол. Девушка увидела в ее темных глазах какие-то искры.

-Шабат, - сказала Лея тихо. «Дай мне свечи, Элишева».

Девушка вздрогнула и достала из сундучка еще две свечи. Лея наклонилась над столом, проведя

руками над пламенем, и, закрыв глаза ладонями, зашептала, - Элишева прислушалась, -

благословение.

На лестнице раздались мужские голоса. Моше, остановился на пороге: «Мамочка…»

Он подошел к Лее. Та провела рукой по его лицу: «Умру я теперь, увидев лицо твое, ибо ты еще

жив».

-Мамочка, мамочка, - Моше все обнимал ее. «Все будет хорошо, милая, ты теперь дома, дома…».

-Дома, - улыбнулась Элишева. Взяв руку свекрови, девушка осторожно усадила ее во главе стола.

Часть седьмая

Бостон, весна 1803

На кладбище было тихо, только где-то наверху, в солнечном, теплом небе, кричали чайки. На

зеленой, ухоженной траве рядом стояли два надгробия - простое, серое, и новое - белого

мрамора. Мальчик лет девяти поднял на мать красивые, карие глаза: «Бабушка теперь с ангелами,

мамочка?»

-Да, милый, - Салли перекрестилась. Наклонившись, женщина погладила камень - под ним

лежала свекровь. «Элизабет Фримен, - было высечено позолоченными буквами. «Провозгласите

свободу по всей земле». Она прикоснулась к могиле мужа: «С Мартой все хорошо, милый». «Bury

me not in the land of slaves, - тихо прочел Нат. Сын был высокий, с темными, вьющимися волосами,

с белой кожей, в отлично сшитом сюртучке и бриджах.

-Пора, милый, - Салли взяла его за руку. «Не надо на уроки опаздывать».

-Мама, - спросил ее Нат, когда они уже подходили к воротам кладбища, - а мне можно будет

поступить в университет, или колледж? Потом, когда я вырасту.

Слуга в ливрее Freeman’s Arms открыл дверь кареты, запряженной четверкой гнедых, кровных

лошадей.

-Посмотрим, милый, - улыбнулась Салли, расправляя шелковые, цвета граната юбки, качнув

широкополой, - по новой моде, - шляпой, украшенной букетиком роз. На шее цвета карамели

переливалось ожерелье из рубинов с бриллиантами, длинные пальцы сверкали кольцами.

«Может быть, - она погладила сына по голове, - все изменится».

-Изменится, - горько повторила Салли, откидываясь на спинку сиденья. «Мальчик такой

способный, особенно к языкам, как и отец его. Уже и по-французски говорит, и по-немецки…, Для

гостиницы это, конечно, хорошо, и математика тоже поможет, но ведь никогда в жизни он не

пойдет учиться. Нет университетов для черных. Может быть, - она повертела на пальце кольцо, -

поговорить с Дэниелом, как он приедет…, На юге, Марта рассказывала, многие плантаторы сейчас

стали цветных сыновей освобождать, учителей им нанимают. Если бы колледж для таких детей,

как Нат, открыть…»

-Господи, - вздохнула Салли, - только бы Марта на юг не ездила. Спрашиваешь ее - смеется, и

целует меня. Что она замуж не выйдет, так это ладно. Черных мужчин, как она, и нет вовсе, а с

белым она жить не будет, гордая девочка. Не то, что я, - Салли дернула уголком красивого рта.

-Как это матушка перед смертью сказала - пусть он в завещании тебя с Натом обеспечит, а я свой

долг перед Господом выполнила, дитя его выпестовала. Уже обеспечил, - Салли вспомнила

ласковый голос Дэниела:

-Вот купчая на землю, она теперь в вечном владении у тебя. Вот бумаги - вклад Ната лежит в

банке Стэйт-стрит, контора Тедди будет им управлять, - он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

-И конечно, - добавил Дэниел, обнимая ее за плечи, - я буду оплачивать учителей, возить вас на

воды, в Саратогу….- он провел губами по ее шее. Салли, обнимая его, прижимая к себе, поняла:

«Он никогда не разведется. Даже если Констанца уйдет к этому Гамильтону - Дэниел никогда на

мне не женится, никогда».

Кованые ворота открылись, карета въехала на мощеный, с клумбами и фонтаном, двор гостиницы.

Салли, как всегда, заворожено посмотрела на изящный, с колоннами, каменный, дом.

-Четыре этажа, - вздохнула она, - сорок комнат, два апартамента, одних слуг шесть десятков.

Повара все французы, лучшие винные погреба в Бостоне….

Она приняла руку портье и прошла в заботливо открытые, тяжелые, дубовые двери. «Беги, милый,

- сказала она Нату, стягивая перчатки, - месье Жирар, должно быть, уже здесь».

-Мама, - Нат указал на стол, где раскладывали афишки о концертах и благотворительных базарах, -

там что-то новое.

Салли взяла стопку листов: «В Первой Баптистской Церкви - вечер в поддержку наших братьев на

юге. Выступают известные аболиционисты, после лекции будут разыграны отрывки из пьес

Шекспира. Вход - двадцать центов».

-Непременно посмотрим, - она ласково улыбнулась сыну и проводила глазами его темные волосы:

«Надо же, черные на сцене выступают. Я и не слышала о таком никогда».

Нат взбежал по боковой лестнице, что шла в их семейное крыло. Салли, подойдя к сланцевой

доске, что стояла рядом с конторкой красного дерева, стала рассеянно читать список новых гостей.

-Мистер и миссис Джонсон, Спрингфилд, майор Мак-Эндрю и семья, Нью-Йорк, миссис Горовиц с

сыном, Вашингтон, - Салли услышала знакомый голос: «Милая!»

Эстер - маленькая, худенькая, в роскошном, аметистовом шелке, блистающая драгоценностями,-

расцеловала ее в обе щеки.

-Нам дали апартамент, - смешливо сказала женщина, - как я у тебя и просила. Мы ведь здесь до

конца лета, - она опустилась на бархатный диванчик.

-Сегодня у меня пообедаете, в моем крыле, - Салли присела рядом. «Я распоряжусь насчет новой

посуды, пошлю к мистеру Голдбергу за мясом, вином - не волнуйся».

Эстер погладила ее руку: «Я знаю, что ты за нами присмотришь, милая. Тедди продает наш дом.

Натан, он же только закончил, университет, будет проходить летнюю практику, в его конторе. А я,

- она развела руками, - буду экзаменовать местных акушерок. Вот и Натан, ты его только ребенком

видела.

Невысокий, изящный юноша, в отлично сшитом коричневом сюртуке, с кремовым, шелковым

галстуком, покраснел: «Здравствуйте, миссис Фримен, рад встрече».

У него были серо-синие, большие глаза, и Салли подумала: «Он на Меира похож».

-Добро пожаловать к нам в гостиницу, мистер Горовиц, - улыбнулась женщина. Натан махнул

рукой: «Просто по имени меня называйте, миссис Фримен, мне всего двадцать один».

Эстер поднялась и попросила сына: «Пусть карету подают, милый».

-Мы к Тедди едем, - объяснила она Салли, - он мальчика в курс дела введет. Как там Мораг, как их

сынишка? Годик ему?

-Да, - кивнула женщина, - он на отца похож, как две капли воды. Марта мне писала, как дочка ее

подрастет - они сюда приедут, с внуком повозятся. Мальчика тоже Теодором назвали, только он

Тед, - Салли спросила: «А Хаим как?»

Эстер махнула рукой: «Из-за реки Огайо не вылезает, там какой-то индейский вождь появился, с

запада пришел, называет себя, - женщина нахмурилась, - Черным Волком. Очень жестокий

человек, говорят, - Эстер посмотрела на украшенные бриллиантами часики: «Нам пора, вечером

увидимся, милая».

В карете приятно пахло лавандой. Эстер, потрепав сына по голове, весело сказала: «Ну что,

дипломированный юрист - пройдешь летнюю практику, и будешь готов к работе в Вашингтоне!»

Натан подумал: «Хорошо, что папа меня в свой департамент не взял - незачем семейственность

разводить. Буду работать не с мистером Галлатином, в министерстве финансов, а с мистером

Линкольном, Генеральным Прокурором. Все равно рядом с папой. У нас, в Вашингтоне - все

близко».

-Я покурю, - рассеянно сказала Эстер сыну. Натан предупредительно чиркнул кресалом.

Женщина достала «Анатомию мозга в гравюрах» Белла. Вынув из книги письмо, она стала

внимательно читать:

-Дорогие мои Эстер и Меир, - почерк был четким, разборчивым. «Спешу вам сообщить радостные

новости - ваша племянница, Элишева, благополучно родила. Мальчик большой и здоровый,

назвали его Исааком, в честь прадеда. Я был сандаком на обрезании. У меня самого уже есть

внучка Сара, как я вам писал, Малка вышла замуж за рава Судакова…»

Эстер свернула письмо. Взглянув в сторону сына, - тот углубился в какие-то документы, она

вздохнула:

-Зачем Аарону было выдавать ее замуж за этого Судакова, он ее на три десятка лет старше. Из-за

денег, что ли? Меир может весь Иерусалим купить, и у него еще сдача останется. А если Дебора?

Она как раз в возраст входит, шестнадцать лет. Нет, она слишком близкая родственница, да и

Мирьям мне говорила, что она с Давидом переписывается. Господи, Хаиму уже двадцать два.

Конечно, торопиться некуда, но ведь на территориях, он себе еврейскую девушку не найдет, и

никто за ним туда не отправится…, - Эстер выбросила окурок в окно кареты.

-Приехали, мама, - Натан выглянул наружу и присвистнул: «Впечатляет!»

Гранитные ступени поднимались к мраморному портику, у двери блестела табличка: «Теодор

Бенджамин-Вулф, член Ассоциации юристов Бостона, дипломированный адвокат, нотариальные

услуги, представительство в суде».

-Вот и Тедди, - улыбнулась Эстер, глядя на высокого, мощного мужчину, что спускался по

ступенькам вниз.

Дверца распахнулась. Тедди, помогая ей выйти из кареты, смешливо спросил: «Где наш

выпускник?»

-Здесь, мистер Бенджамин-Вулф, - робко ответил Натан. «Здравствуйте, рад вас видеть. Спасибо…»

Тедди отмахнулся: «У нас все зовут друг друга по имени. Так времени меньше уходит. Тетя Эстер,

кофе уже заварен. Я препоручу Натана заботам нашего старшего клерка, а мы с вами обсудим

контракт на продажу дома. Доверенность от дяди Меира у вас с собой? - поинтересовался Тедди.

Эстер помахала бархатным мешочком, и они зашли в контору.

В гардеробной было свежо, в окна, распахнутые на море, дул легкий ветер. Мораг открыла

кедровый шкаф и благоговейно провела рукой по своим платьям. Шелк - красный, темно-синий,

болотный, - ласкал пальцы, пахло цветами. Она, закрыв глаза, выдохнула: «Господи, как хорошо!»

В комоде орехового дерева лежало белье - рубашки брюссельского кружева, нежные, невесомые

чулки. Она подошла к шкапу, и полюбовалась туфлями, расставленными на полках.

-Больше ста пар, - подумала Мораг, - а еще шляпки, зонтики, меха...

Она вспомнила соболью накидку, которую Тедди подарил ей на Рождество и раскрыла шкатулку

на туалетном столике. Здесь были драгоценности на каждый день. Бриллиантовое колье,

гарнитур из жемчугов, - все это лежало в банковском сейфе.

Мораг оглянулась на закрытую дверь. Выдвинув ящик столика, девушка пошарила в нем. Она

достала конверт, и, раскрыв его - пересчитала деньги. «Триста долларов на хозяйство и сто - на

булавки, - зло сказала Мораг, поджав алые губы. «Упрямый пень, точно такой, как его матушка. Что

с этого отложишь?»

Ожерелье - из бразильских, дымчатых топазов, перемежающихся с бриллиантами, - стоило две

тысячи долларов. Ювелир только развел руками, когда Мораг предложила задаток в пять сотен -

все, что она скопила.

-Но я буду выплачивать, мистер Эденберг, - жалобно сказала женщина. «Я напишу вам долговое

обязательство...»

Эденберг вынул лупу из глаза: «Другого такого ожерелья в Америке нет, миссис Бенджамин-Вулф.

Две тысячи за него и так - слишком дешево. На днях заходила миссис Аткинс, и была готова купить

его за наличный расчет, здесь и сейчас. И потом, - он развел руками, - полторы тысячи долларов,

по сто долларов в месяц, - это больше года. А камни растут в цене. Нет, нет, - он помотал почти

лысой головой.

Мораг еще раз пересчитала деньги и швырнула конверт в ящик. «У Тедди просить бесполезно, -

вздохнула девушка, - он мне дарит драгоценности на день рождения, годовщину свадьбы и

Рождество. Родить, что ли? - она усмехнулась. «За Теда он мне колье бриллиантовое преподнес».

Мораг потянулась и прошлась по гардеробной. «За девять месяцев мистер Эденберг его продать

успеет. И потом, - она сморщила нос, - опять эти ужасные балахоны, опять быть неповоротливой,

не охотиться, сидеть дома..., Мама приедет, будет настаивать, чтобы я кормила...»

Она услышала ядовитый голос матери: «Ты здоровая, молодая женщина, для чего тебе

кормилица?»

-Для того, чтобы грудь оставалась красивой, - Мораг вскинула упрямый подбородок. «Я помню,

как Дебора в три года за тобой хвостом ходила, и ты ее кормила. И посмотри, - она кивнула на

простое, шерстяное платье матери, - все висит, как тряпка!»

Загорелые, усеянные веснушками щеки покраснели. Мирьям сочно сказала: «Доживешь до пятого

десятка, как я - у тебя тоже висеть будет».

-Не будет, - отрезала Мораг, скосив глаза на свою высокую грудь. «И я не собираюсь больше

рожать. Наверное, - прибавила она.

Мирьям вздохнула и наклонилась над колыбелью внука, - Тед лежал на спине, восторженно

рассматривая свои ручки, улыбаясь: «Ты маму не слушай, будет у тебя братик, или сестричка,

будет».

Мораг только закатила темные, большие глаза.

-Деньги, деньги, - раздраженно сказала женщина и бросила взгляд на письмо, что лежало под

шкатулкой с драгоценностями.

-Милая моя Мораг, - писала сестра, - надеемся, что у тебя и Тедди все хорошо. Посылаем

маленькому Теду наши пожелания здоровья и счастья. Я пока не работаю, ухаживаю за Беном - мы

крестили его Бенедиктом. Ему только два месяца. Мы живем в Мейденхеде, с тетей Мартой и

детьми.

Майкл и мистер Третвик поставили тележку на рельсы и показывали ее в Лондоне - она имела

огромный успех. Мы, конечно, тоже все катались - дети были в восторге.

У Рэйчел и Пьетро тоже родилось дитя, девочка, назвали ее Евой. Пьетро получил свой приход.

Они купили в рассрочку дом, чтобы открыть там приют для осиротевших детей рабочих...- Мораг

отбросила письмо и пробормотала: «Праведники, ничего не скажешь. Понятно, что Мэри больше

не на кого было рассчитывать, старой деве, только на этого инженера с грязными ногтями.

Железное кольцо ей подарил, - Мораг усмехнулась.

В дверь постучали и она крикнула: «Что еще?».

-Миссис Бенджамин-Вулф, - робко отозвалась горничная, - мастер Тед готов к прогулке, и мистер

Бенджамин-Вулф прислал записку.

-Этому-то что надо? - буркнула себе под нос Мораг и вспомнила сухой голос мужа: «Я не

собираюсь тратить две тысячи долларов на безделушку, которую ты наденешь один раз. Деньги

лучше вкладывать в землю, а не в золото и драгоценные камни. Сейчас рынок ими переполнен,

все индийские самоцветы отправляются сюда, раз в Европе война».

Мораг приподнялась на локте, - они лежали в постели, и ласково поцеловала его: «Тедди,

пожалуйста, в последний раз..., Обещаю, я больше ничего не попрошу...»

-Пятое обещание за этот год, - усмехнулся муж, - а ведь только май месяц на дворе. Мораг, - он

погладил ее по щеке, - то, что у меня много денег, не означает, что их надо все время тратить. Надо

подумать о Теде, о его образовании. Может быть, у нас еще будут дети, - Тедди привлек ее к себе.

Мораг, высвободившись из его объятий, отвернулась: «У меня болит голова».

-Очень хорошо, - Тедди потянулся за халатом, - я переночую в своем кабинете.

Уже у двери он обернулся и посмотрел на ее угольно-черные, рассыпавшиеся по белому шелку

простыней, волосы: «Этим ты ничего не добьешься, Мораг, скорее - наоборот».

Сын проковылял в гардеробную и положил голову ей на колени. Мораг старалась его любить.

Однако, как она ни хотела, она не видела в ребенке ничего своего. Это был Тедди - с каштановыми,

кудрявыми волосами, с лазоревыми глазами, высокий, крупный, упрямый. Мальчик любил музыку

и хлопал в ладоши, заслышав звуки фортепьяно. Он не боялся лошадей и уже ездил в седле,

вместе с отцом.

-Тедди с ним возится, как будто это не я - мать, а он, - кисло подумала Мораг и улыбнулась:

«Хорошо тебе погулять, мое счастье».

Тед обиженно дернул ее за руку: «Мама!»

-У мамы дела, - Мораг рассеянно распечатала записку от мужа.

-У нас сегодня обедают тетя Эстер и ее младший сын, - писал Тедди, - им нужна новая посуда и

столовые приборы. Съезди, пожалуйста, к мистеру Ангстрему. Выбери что-нибудь на свой вкус,

небольшой сервиз, человек на шесть. Пусть запишут на мой счет. Из лавки мистера Голдберга

пришлют вино, а насчет рыбы я уже договорился - будет самая свежая. Целую тебя, вечером

увидимся.

Мораг радостно подхватила мальчика: «Поедем по магазинам, милый!». Она передала ребенка

горничной: «Пусть закладывают карету, я сейчас оденусь и спущусь».

-Посудная лавка, - вздохнула Мораг, надевая шляпку. «Что там купишь? Хотя нет, Ангстрем всякой

галантереей торгует. Серебряная щетка для волос, зеркальце, эмалевая коробочка - можно в ней

держать бальзам для губ..., Все равно это одним счетом пойдет, Тедди не будет разбираться».

Когда она спустилась на большой, ухоженный, с подстриженными деревьями двор, и увидела

запряженный четверкой белых лошадей экипаж - Мораг уже улыбалась.

В карете, посадив Теда на колени, Мораг вспомнила серебро и фарфор на кружевных скатертях,

мраморную ванну в умывальной дома Горовицей в Вашингтоне, и сплела тонкие пальцы.

-Дядя Меир ни на кого, кроме своей жены, не смотрит, - подумала женщина. «Она старуха уже, у

нее виски седые, и не красится даже. Он, конечно, хоть и маленького роста, и с тростью ходит - но

до сих пор красавец. И зачем он только с ней живет? А денег у них, много, очень много, - она

блаженно закатила глаза. «И у дяди Дэниела тоже. Для тети Салли он целый дворец отстроил,

Нату нанял учителей из Гарварда. А какие бриллианты у них - и у тети Эстер, и у тети Салли, мое

колье только для нищенки и годится».

Она услышала смешливый голос мужа: «У дяди Дэниела много расходов, дорогая, он две семьи

содержит».

-Но Констанца ведь живет с Гамильтоном, - удивилась Мораг. За окном гостиницы была томная,

еще теплая вашингтонская ночь, пахло лесом, звенели цикады.

Тедди положил ее голову к себе на плечо.

-С Гамильтоном, - задумчиво повторил он и решил: «Не стоит Мораг этого говорить. У нее язык без

костей, еще обмолвится где-нибудь, ненароком».

В большом, овальном кабинете было тепло, Джефферсон разлил вино по хрустальным бокалам:

-У нас с Дэниелом, как бы это выразится, даже, компаньонки похожи. Их и зовут одинаково, -

президент улыбнулся тонкими губами. «Я полностью доверяю его рекомендациям, и рад, что мою

политику разделяют молодые, перспективные граждане Америки. Лет через десять, Тедди, вы

будете в Верховном Суде Массачусетса, а там..., - президент повел рукой и не закончил.

-Вашингтон, - помог ему старший брат. Тедди бросил на него быстрый взгляд - Дэниел чуть

усмехался. «А не скажешь, что ему пятый десяток, - понял Тедди. «Только морщины вокруг глаз и

все». Брат вытянул длинные ноги и повертел в сухих, сильных пальцах бокал с вином:

-В нашей стране должна быть одна партия, Тедди. Или две, обе под нашим контролем. Но не

больше, - он поднял бровь. «Все планы Гамильтона и его федералистов, - он помолчал, - нам

хорошо известны».

Джефферсон рассмеялся, посмотрев на изумленное лицо Тедди:

-Мистер Констан - человек острого ума, и понимает свою прибыль, дорогой мой юный друг. Та

газета, которую он сейчас делает в Нью-Йорке, после разгрома федералистов перейдет к нам, со

всей редакцией. Сами знаете - популярней его в Америке журналиста нет. Так что, - Джефферсон

осушил бокал, - мы получим рупор нашей партии. Читатели мистера Констана будут голосовать за

того, кого он поддерживает в своих колонках.

Уже когда они вышли из Белого Дома в темный, жаркий, звездный вечер, Тедди остановился и

чиркнул кресалом: «Погоди..., А те деньги, что ты платишь Констанце...»

-Не я, - поправил его брат, - а министерство финансов. «На особые расходы», - как написано в

книгах у Меира. Это его идея была - он, хоть, сейчас, и бюджетом занимается, но своей хватки

контрразведчика не потерял. Своих детей, - Дэниел усмехнулся,- я, конечно, сам содержу. Еще чего

не хватало - государство в это вмешивать.

Они медленно шли по пустынному, уже спящему городу. Тедди, искоса посмотрел на брата:

«Дэвид..., он твой сын?»

Дэниел потрепал его по плечу: «Мой, мой. Я раньше думал, что Гамильтона, но потом посчитал.

Его в городе не было, Констанца была здесь, я пил с армейскими друзьями..., Констанца не

заперла дверь спальни. Ладно, я на нее не в обиде - старший брат зевнул, - мне нужен законный

наследник. Нат цветной, как и его мать, какой из него Вулф?»

-Говорит аболиционист, - не удержался Тедди.

Сине-зеленые глаза Дэниела блеснули холодом. «А ты - идеалист, что понятно, в твоем возрасте, -

покровительственно заметил он. «Я не против школ для цветных, ради Бога. Пусть даже в

колледжах учатся. Но ты можешь представить себе цветного в правительстве, в Конгрессе?»

Тедди вспомнил ее бронзовую, светящуюся кожу, тяжелые, черные волосы, ее низкий, страстный

голос. Он чуть не сказал: «Могу».

-Однако, - протянул Тедди, - наша сестра все же цветная, Дэниел, а ведь она...

-Пожалуйста, - прервал его старший брат. «Актеры, актрисы, музыканты, даже писатели и

журналисты, как Марта, Салли дочь. Пусть занимаются всем этим, но сюда, - он указал на

белеющие колонны резиденции Джефферсона, - им хода нет, и никогда не будет.

Мораг вздохнула и повертела на пальце обручальное кольцо.

-Дэниел все-таки брат Тедди, - подумала женщина, - он за мной и не ухаживал, когда мы в

Вашингтон ездили. Тетя Эстер будет с Натаном. У них семья богатая. Можно с ним пофлиртовать

немного, он мне это ожерелье просто из вежливости купит..., Так и сделаю, - Мораг улыбнулась и

пощекотала сына: «Приехали!»

Тедди положил руки на клавиши фортепьяно: «Сейчас я вам сыграю Моцарта, но не обессудьте - я

больше привык ко всяким легким песенкам, как принято у нас в театре».

-У вас есть театр? - удивился Натан.

Хрусталь и серебро посверкивали на круглом, обеденном столе, ветер с моря чуть колыхал

огоньки свечей. Столовая была отделана шелковыми, кремовыми обоями. Эстер хмыкнула: «Это

все Тедди, конечно. Отличный вкус у мальчика. И драгоценности у Мораг прекрасно подобраны -

скромные, но производят впечатление».

Она отпила вина и ласково заметила: «Тедди организовал любительские представления, на

праздники. Ты ведь и сам выходишь на сцену?»

-Конечно, - он раскрыл ноты: «Нет, я вам что-то другое сыграю. Вернее, спою. Вместе с Мораг.

Тоже Моцарт, дуэт из его «Волшебной Флейты».

Натан незаметно посмотрел на девушку - она сидела, откинувшись в кресле. Из-под подола платья

- глубокого, рубинового цвета, был виден острый носок маленькой туфельки. Угольно-черные

волосы были собраны в тяжелый узел и украшены коралловой диадемой. Белая, как снег шея -

обнажена, декольте отделано волной кружев. Пахло от нее, - неуловимо, тонко, - цветами.

-У Мирьям с Мартой внуки уже, - вздохнула Эстер. «Два, Мэри тоже родила. А я когда от своих

детей дождусь - Господь ведает. Надо написать Аарону. Он будет рад, где его Батшева такую

партию сделает? Она девочка строгого воспитания, соблюдающая. Будет сидеть дома, и радовать

нас детьми. Тед хороший мальчик, здоровенький, пусть растет счастливым ребенком, - женщина

невольно улыбнулась.

Мораг искоса взглянула на тонкие запястья тети.

-Аметисты с бриллиантами, - поняла она. «Господи, да за что ей это все? Она мне рассказывала,

как в одной юбке, босиком, с грудным сыном сюда приехала. В трюме команду обстирывала.

Наверное, не только этим занималась. А сейчас - миссис Горовиц, на серебре обедает, дома у нее,

имения...»

Мораг легко поднялась и весело сказала Натану: «Что вы, кузен, не вставайте, это почти концерт».

Подойдя к фортепиано, девушка облокотилась на него: «Это наш с Тедди коронный дуэт, - она

положила руку на плечо мужу.

У нее был высокий, нежный голос. Натан почувствовал, что краснеет. «Правильно мудрецы

говорили, - вспомнил юноша, - нельзя слушать, как женщина поет. Господи, да что это со мной,

только бы мама не заметила...- он все никак не мог оторвать глаз от ее высокой, волнующейся

груди, от стройных бедер, - рубиновый шелк падал вниз тяжелым каскадом. Мораг, закончив дуэт,

поклонившись, услышала аплодисменты: «Я, конечно, всего лишь любитель...»

-Да и я тоже, - Тедди открыл шкатулку для сигар.

Натан покосился на мать и взял одну. Эстер только вздернула бровь, но ничего не сказала.

Юноша увидел перед собой библиотеку их вашингтонского дома, серебряные стаканчики с

ромом, и ароматный, сизый табачный дым.

Старший брат усмехнулся и, потянувшись, удобно устроился в кресле: «Хоть на кровати посплю, а

не на земле, или в палатке».

Натан выпил и задумчиво проговорил: «Мама все тебя женить хочет. Не зря она Айзенштадтов на

седер пригласила, с дочкой».

-Не зря, - смешливо согласился Хаим. «Только Ребекка Айзенштадт на территории не поедет - она и

Цинциннати дырой считает. А там, между прочим, уже миньян есть, не сегодня-завтра синагогу

построят. И вообще, - он повел рукой, - она привыкла к драгоценностям, экипажам..., Куда мне

такая жена? - он хмыкнул. Натан осторожно спросил: «А как у вас там, вообще, с этим..., - юноша

покраснел.

-Можно взять индианку, многие так делают, - Хаим рассмеялся.

-Они неплохие девушки, верные, даже хорошенькие бывают. Только сначала надо всю ее семью

вырезать, - он увидел бледное лицо брата и ворчливо добавил:

-Иначе ее отец или брат с тебя скальп снимут. У меня уже несколько человек так погибло. Да и

потом, - старший брат пожал плечами, - не везти же ее потом сюда, в Вашингтон. Маме и папе

вряд ли такая невестка по душе придется, сам понимаешь. А бросать ее там, с детьми, - он

вздохнул, - как-то бесчестно. У нас в лагере таких уже несколько. Мы их подкармливаем, конечно,

но у них одна дорога - по рукам пойти.

-А белых женщин совсем нет? - спросил Натан.

-Все замужние, - Хаим разлил остатки рома. «Рискуешь получить пулю в лоб от законного супруга,

у нас с этим просто».

-И как же ты..., - Натан не закончил, увидев легкую улыбку на красивых губах. «Я, - со значением

сказал Хаим, - умею устраиваться. Но как, - он поднялся и зевнул, - это, дорогой мой, тайна. Все

же тут речь идет о чести женщины, - он потрепал каштановые волосы младшего брата: «Ты только

к шлюхам не ходи, не стоит. У нас в Цинциннати есть бордель, - кто туда наведывается, потом

больше денег на докторов тратит».

-Да я не..., - Натан зарделся. Хаим добавил: «Подожди. Я тоже думал, - ничего такого не случится,

а потом оно мне само, что называется, в руки свалилось. Так же и у тебя будет».

Мораг присела рядом с ним, и, покачивая туфлей, улыбнулась: «Вы любите музыку, кузен, сразу

видно. У вас даже глаза заблестели. Тедди, - позвала она мужа, - нам надо устроить большой

вечер, в честь тети Эстер и ее сына. Вы сможете сыграть в квартете».

-И квартет у вас есть, - Эстер приняла от Тедди бокал с вином.

-Я собрал любителей, - Тедди развел руками. «Две скрипки, виолончель, я на фортепьяно играю.

Сами понимаете, тетя Эстер, зимы тут длинные. Мы развлекаемся, как можем. Балы,

благотворительные спектакли...»

-Я афишу видел, у миссис Фримен в гостинице, - Натан покраснел, - в Первой Баптистской Церкви

даже Шекспира ставят.

-Нам туда нельзя, - вздохнул Тедди, - это вечер для цветных. То есть можно, - поправил он себя, -

но так не принято. Даже аболиционистские собрания - разделены на две секции.

-Косность, - внезапно, звонко сказала Эстер. Она достала из бархатного мешочка свой серебряный

портсигар и подождала, пока Тедди чиркнет кресалом.

-Косность, - повторила она, выдыхая дым. «Отличные акушерки не могут сдать экзамены, потому

что они цветные. О врачах я вообще молчу, - женщина пожала плечами, - мистер Дерхем, в

Филадельфии, учился у самого доктора Раша, и что? Он не мог получить степень, не мог

практиковать среди белых...»

-Тетя Эстер, - заметила Мораг, - разве вы пойдете к цветному врачу?

Женщина только усмехнулась: «Перед лицом смерти, дорогая племянница, нет белых и цветных -

есть только знания врача и его умелые руки. Или ее, - добавила Эстер и вздохнула: «Впрочем,

женщин в университетах мы никогда не увидим».

Лакеи внесли кофе. Мораг, разливая его, заметила: «Значит, договорились - на следующей неделе

опять ждем вас в гости».

-А я ему нравлюсь, - смешливо поняла Мораг, передавая Натану серебряную чашку. «Краснеет. Он,

конечно, еще совсем юноша, но красивый. Он на отца похож. Жалко, что ему нельзя танцевать. На

балу все это происходит само собой. Можно даже поцеловаться. Все равно Тедди ничего не

узнает».

Она сидела у зеркала, расчесывая свои длинные, падающие на спину волосы. Муж лежал в

постели, просматривая какие-то записи. Мораг оглянулась на него и полюбовалась собой: «Пусть

остается. В конце концов, у меня теперь есть и новый гребень, и шкатулка, - она смазала губы

бальзамом. Девушка застыла, склонив голову, представляя себе топазы, блистающие на ее шее.

-Действительно, - Тедди удобней устроился в постели, и потянулся за чернильницей, - что за

косность? Тетя Эстер права, надо устраивать смешанные собрания. Клиентура моя от этого не

пострадает. Я и так не скрываю, что защищаю цветных pro bono.

Он быстро написал: «Дорогой мистер Хеджвик, я услышал о благотворительном вечере, что вы

организуете в Первой Баптистской Церкви. Мне бы хотелось на нем выступить. Пожалуйста,

сообщите мне, возможно ли это. Примите уверения, и так далее, ваш Теодор Бенджамин-Вулф.

-Сколько раз ему говорить, чтобы не писал в постели, - вздохнула Мораг, - потом пятна не

отстираешь. Хоть в спальне не курит, отучила я его.

Тедди подул на чернила и отложил бумаги: «Пусть займется этим вечером, ей скучно. Сидит с

ребенком, я работаю, с утра до ночи, по выходным еще и к клиентам езжу, или на деловые обеды

хожу...»

Мораг присела на постель. Он, потянув ее за руку, ласково шепнул: «Ты молодец, что придумала

этот концерт. Иди сюда, - Тедди вдохнул запах цветов и поцеловал ее: «Как закончу эту сделку для

тети Эстер, освобожу одно воскресенье, и съездим с тобой и Тедом на пикник, хочешь?»

-Я хочу ожерелье, - чуть не ответила Мораг. Потом, чувствуя его нежные руки, снимая рубашку,

девушка успокоила себя: «Его мне Натан подарит».

-Конечно, хочу, любимый, - проворковала она. Приподнявшись, Мораг задула свечи.

В изящно обставленной спальне пахло лавандой, вещи были разбросаны по широкой, под

шелковым балдахином, кровати.

Девушка, - высокая, стройная, с бронзовой кожей, закрутила черные волосы узлом на затылке.

Наклонившись, окунув перо в чернильницу, она написала на титульном листе книги: «Милой

мамочке от любящей дочери, Марты».

Салли благоговейно приняла томик: «Ты прямо как миссис Уитли, милая. Она ведь была первая из

черных, кто стихи писал».

-У меня не стихи, - Марта присела на край стола. Чиркнув кресалом, девушка ласково посмотрела

на мать. «У меня роман, мама, настоящий. О том, как…- Марта внезапно осеклась: «Вот об этом ей

знать совсем не стоит, она и так волнуется за меня. Я ей не говорила, что с Констанцей на юг

ездила, и о других вещах тоже не говорю. И не буду».

-О жизни на юге, - беззаботно Марта качала ногой.

-Ты и на юге никогда не жила, ты свободной родилась, - хмыкнула мать, рассматривая книгу.

«Пепельная роза Луизианы, - прочла она. «Очень красиво».

Марта затянулась сигаркой: «Мне рассказывали. Ты сама и рассказывала, мамочка. Это о

светлокожей девушке, квартеронке. Ее отец не успел подписать бумаги об освобождении. После

его смерти Розу, - так девушку зовут, - продают на аукционе. Ее ждут разные приключения, она

даже на территориях побывает…»

-Только не говори мне, что ты на территории ездила, - ахнула мать, - там опасно.

-Мне Констанца все описала, - улыбнулась Марта – не беспокойся, мамочка. Она мне помогла

книгу издать. Тысяча экземпляров, и уже все раскуплены, ее даже из Нью-Йорка не успели

вывезти. Сейчас второй тираж будет, - она потушила сигарку и соскочила со стола:

-Констанца напечатала отличную рецензию в своей газете, это очень помогло продажам.

Марта расстегнула пуговицы платья. Скинув его, оставшись в одной рубашке, девушка сладко

потянулась.

-Я читала ее книгу, - Салли все смотрела на дочь, - о путешествии на юг. Очень хорошая. Она одна

ездила?

-Конечно, одна, - Марта невинно распахнула глаза. Она вспомнила смешливый голос Констанцы:

«Вот и наши документы. Миссис Бербедж и ее рабыня. Мы с тобой весь юг изнутри увидим,

дорогая моя».

-Как мой отчим? - Марта прошла в умывальную. Салли кисло сказала: «Не называла бы ты его

так».

-Я же не в лицо, - Марта высунула голову наружу и пожала плечами. «Пусть он тебя с Натом в

Париж возьмет, следующей зимой. Он ведь едет договариваться с Наполеоном о покупке

Луизианы, Франции отчаянно нужны деньги».

-Возьмет, - радостно отозвалась Салли, прибирая вещи дочери. «После Рождества отплываем,

полгода там пробудем, а то и больше. Нат сможет в коллеж ходить, в Париже никто не узнает, что

он цветной».

-Устриц поешь, - Марта вышла в спальню, в одной рубашке, и поцеловала мать в нос, - они были

одного роста.

Салли помялась: «Ты к Мораг не зайдешь? У нее сынишка, славный, тоже Тедом зовут, годик ему».

Марта распахнула шкап. Глядя на свои платья, девушка рассеянно отозвалась: «Может быть.

Костюм мой уже в зале…»

-Какой костюм? - недоуменно спросила Салли.

-Джульетты, - рассмеялась дочь. «Я играю отрывок - сцена с Ромео на балконе. Я тебе говорила, я

в Нью-Йорке тоже выступаю. На благотворительных вечерах, для цветных».

Салли прибрала на столе. Сложив исписанные листы в стопку, женщина осторожно кашлянула:

«Тебе ведь уже двадцать пять, милая…»

Марта натянула шелковое, пурпурное платье. Вдевая в уши серьги, девушка вздохнула: «Мама,

если ты хочешь спросить, - живу ли я с мистером Фортеном, так спроси. Мы разошлись».

-Он тебя бросил! - ахнула мать. «Я так и знала».

-Скорее, это я его бросила, - Марта уложила косы узлом на затылке. «Джеймс предложил мне

выйти замуж, и переехать к нему, в Филадельфию. Я отказала».

-Он чуть ли не самый богатый цветной в Филадельфии, я слышала, - мать покачала головой. «У

него своя парусная фабрика. Тысяча человек на него работает, и белых, и черных. И он молод,

сорока нет. Свободным родился, как и ты…»

-Мечта любой девушки, - кисло заметила дочь и поводила по шее пробкой от флакона с

ароматической эссенцией. «Но не моя, мама. Все, - она поцеловала мать в щеку, - мне пора на

репетицию. Увидимся вечером. Я попросила оставить вам хорошие места».

Марта сбежала по лестнице: «Три года я в Бостон не приезжала - как раз потому, что он здесь.

Даже думать об этом не стоит, - он женат, у него ребенок…»

Но все время, пока она шла на Бикон-Хилл, к Первой Баптистской Церкви, она вспоминала шорох

моря, огонь костра, его губы, - ласковые, нежные, его голос: «Моя богиня, моя Артемида…».

-Забудь, - твердо сказала себе Марта. Остановившись на площади перед церковью, глубоко

вздохнув, девушка повторила: «Забудь. Вы больше не увидитесь».

В зале было полутемно. Мистер Хеджвик, извиняясь, развел руками:

-Сейчас последняя репетиция, мистер Бенджамин-Вулф. Первая часть, с выступлениями, пройдет в

церкви, потом буфет, и мы перейдем сюда. Преподобный отец против того, чтобы в месте, так

сказать, молитвы, разыгрывали сцены из спектаклей. Большое вам спасибо за то, что вы

предложили произнести речь, сами знаете, - мужчина помолчал, - редко кто из белых на это

готов…

-Это мой долг, - улыбнулся Тедди. Мужчина замер, - он узнал бы этот голос из тысячи других.

-Кто указал тебе сюда дорогу? - проговорила она, - низким, страстным голосом. Тедди

почувствовал на своем лице соленый, крепкий ветер, услышал ее смех, увидел бронзовую,

светящуюся кожу.

-Любовь! Она к расспросам понудила,

Совет дала, а я ей дал глаза, - пробормотал Тедди.

Хеджвик обеспокоенно коснулся его руки: «Вы что-то сказали, мистер Бенджамин-Вулф?»

-Нет, нет, - он помотал головой. Сам не зная зачем, - просто для того, чтобы прозвучало ее имя, -

Тедди тихо спросил: «А кто это играет?»

-Мисс Фримен, из Нью-Йорка. Дочка владелицы Freeman’s Arms, - с готовностью ответил Хеджвик,

- и мистер Бэрроу, - наш, бостонский. Любители, конечно, - мужчина вздохнул, - однако нам,

цветным, и того достаточно.

Тедди искоса посмотрел на сцену - мужчина был его возраста. Тоже высокий, широкоплечий,

темноволосый, с кожей цвета лесного ореха.

-Значит, мы с вами обо всем договорились, мистер Хеджвик, - он пожал руку негру, - вечером

увидимся.

Тедди миновал площадь. Закурив сигару, заказав кофе, он развернул «New York Post». Отсюда вход

в зал был виден, как на ладони.

-Роман с продолжением, - увидел он заголовок. «Мистер Констан в погоне за Черным Волком.

Читайте следующим летом захватывающее повествование о приключениях журналиста за рекой

Огайо».

Тедди выпустил дым и усмехнулся: «Джефферсон был прав. Газета Констанцы - это чистое золото,

в Америке такое любят. Вот, пожалуйста: «Подробности семейной жизни генерала Бонапарта, от

нашего специального корреспондента в Париже». Или это, - он, сам не ожидая того, увлекся:

«Американский инженер Роберт Фултон проведет испытания первого корабля, двигающегося

силой пара».

Он чуть не пропустил Бэрроу - мужчина уже заворачивал за угол. Тедди, догнав его, улыбнулся:

«Мистер Бэрроу, вы меня не знаете, но у меня к вам есть интересное деловое предложение».

Выслушав его, негр рассмеялся: «Моя уборная третья справа. Гримироваться вы умеете, или вам

помочь?»

-Я играл Отелло, так что умею, - развел руками Тедди. «Пойдемте, мистер Бэрроу, есть время

выпить по кружке пива, у вас где-нибудь, в таверне для цветных».

-Я просто не могу иначе, - сказал себе Тедди. «Хоть так, но я должен ее увидеть, должен».

Отгремели аплодисменты. Марта, приникнув к щели в рассохшейся, деревянной декорации, -

увидела мать и брата. Нат восторженно улыбался. «Хорошо, что мальчик в Париж поедет, -

подумала девушка. «Хоть посмотрит, как в Европе люди живут. Констанца мне рассказывала, что

один из генералов у Бонапарта - цветной. Как же его звали? Дюма, да. И вообще, Бонапарт-

человек без предрассудков, дал евреям гражданские права, как здесь, в Америке..., У нас в армии,

конечно, тоже цветные есть, но выше сержанта они не поднимаются. Надо мне денег скопить и

самой в Европу отправиться, хотя бы ненадолго».

Бэрроу вышел на сцену и остановился - повернувшись спиной к декорации. Марта услышала его

голос и внезапно вздрогнула. «Да что это такое? - удивилась девушка. «Утром, на репетиции, он

плохо играл, я на него даже накричала..., А сейчас..., Да что с ним случилось?»

Она подняла юбки и быстро вскарабкалась по узкой, приставной, пахнущей пылью лестнице - на

маленький, шаткий балкончик.

-Кто указал тебе сюда дорогу? - спросила Марта и внезапно ухватилась длинными пальцами за

плохо оструганные перила.

Запахло солью, задул крепкий ветер, она увидела огонь костра и его сильные, нежные руки, что

подхватили ее и поставили на берег. Заполоскал парус бота, и он ответил:

- Моя любовь: она меня вела

И подала совет мне; я за это

Снабдил ее глазами. Я - не кормчий,

Но если бы ты от меня была

Так далеко, как самый дальний берег

Неведомых морей, то за таким

Сокровищем я б смело в путь пустился.

У Бэрроу были лазоревые глаза.

Исчезло все - они были вдвоем, в саду, светила луна, вокруг них спала Верона. Ее черные,

тяжелые волосы были распущены по плечам, старомодный корсет приоткрывал бронзовую,

гладкую кожу. Она смотрела на него сверху. Тедди, опустившись на колени, не отводя от нее глаз,

сказал:

- Клянусь луной, что точно серебром

Осыпала верхи деревьев этих...

Марта повела рукой - царственным, коротким жестом, и прервала его:

- Нет, не клянись изменчивой луной,

Меняющей свой образ каждый месяц,

Чтобы твоя любовь, подобно ей,

Изменчивой не оказалась, - она вскинула тонкую бровь. Тедди чуть не ответил: «Не окажется,

Марта».

Он едва помнил, как добрался до конца сцены, как публика закричала «Браво!», как Марта,

появившись на балконе - низко поклонилась. Он и сам кланялся, а потом он оказался за кулисами.

Пахло пылью, потом, какой-то ароматической эссенцией. Тедди услышал ее смешливый шепот:

«Вы очень хорошо играли, мистер Бэрроу».

Она стояла совсем рядом - высокая, почти вровень ему, стройная, легко дышащая. Тедди, все еще

не веря тому, что видит ее, так же тихо ответил: «Это потому, что вы были рядом, мисс Фримен».

-Нельзя, нельзя, - отчаянно велела себе Марта. «Нельзя, он женат, на Мораг, у них ребенок...».

Однако она уже касалась его руки, - теплой, надежной, в темноте кулис его глаза отливали чистой,

небесной лазурью. Марта услышала шаги и сама не поняла, как они оказались за дверью какой-то

каморки.

У него были такие же губы - нежные, настойчивые, он шептал ей что-то ласковое, неразборчивое.

Марта, помотав головой, прижимая его к себе, выдохнула: «Не здесь...»

Он опустился на колени. Целуя ее ноги, Тедди едва слышно сказал: «Не здесь, ты права. Я тебя

найду, скоро. Ты сможешь уехать на неделю?»

-Да, - застонала девушка, положив руки на его каштановую, растрепанную голову. «Да, любовь

моя, да, Тедди».

-Будь что будет, - решил мужчина, поднимая ее на руки, целуя бронзовую, обнаженную шею. «Я не

могу, не могу жить без нее».

В дверь постучали. Марта, оторвавшись от него, шепнула: «Я буду ждать». Взмахнув юбками,

девушка исчезла. Тедди прислонился к дощатой стене, чувствуя ее поцелуи, что огнем горели у

него на губах: «Вернешься домой. Скажешь Мораг, что после вечера тебе надо будет уехать к

клиенту, в Спрингфилд, на неделю. Господи, спасибо, спасибо тебе».

Он глубоко вздохнул и пошел снимать грим.

Дома было тихо. Он отдал лакею сюртук, и, в одной рубашке и бриджах поднялся наверх, в

детскую. Няня дремала в кресле, горела свеча. Тед спал в своей кроватке, уткнувшись носиком в

кружевную подушку. Маленькая ручка сжимала деревянную лошадку.

Тедди наклонился над сыном и поправил шелковое одеяльце: «Мораг никогда не отдаст

мальчика. Да о чем я - она никогда не согласится на развод, можно забыть об этом».

-Спи, мой хороший, - он перекрестил ребенка. Неслышно выйдя в коридор, мужчина внезапно

остановился. «Не могу ее видеть, - понял Тедди. «Только не сегодня, не сейчас». Он прошел в свою

умывальную и долго тер лицо миндальным мылом.

-Кажется, ничего не осталось, - он поднял свечу и рассмотрел себя в венецианское зеркало.

-Это что у тебя? - раздался сзади голос жены. Мораг, в халате брюссельского кружева, протянула

руку и коснулась его шеи.

-Грим, - заставил себя улыбнуться Тедди. «У них актер заболел, на роль Отелло. Пришлось его

заменить».

-Ты играл с цветными на одной сцене? - Мораг брезгливо оттопырила губку. Тедди, сдерживаясь,

ответил: «Я еще и выступал с ними на одном собрании, милая. После твоего вечера, - он

помолчал, - я уеду в Спрингфилд, на неделю. Там клиент имение продает, он записку прислал».

Мораг зевнула: «А как же пикник? Ты обещал...- она посмотрела на мужа темными, большими

глазами.

-По возвращении, любовь моя, - Тедди сжал зубы: «Только бы она сейчас меня не трогала. Я не

могу, совсем не могу. Надо будет купить ей, то проклятое ожерелье. Тогда она от меня надолго

отстанет».

-Я переночую в кабинете, - он вздохнул. «Устал, и надо кое-какие документы просмотреть».

Жена только кивнула: «Хорошо, милый мой. Спокойной тебе ночи».

Тедди еще заставил себя поцеловать нежную, белую щеку. Заперев дверь на ключ, растянувшись

на диване, он закрыл глаза и увидел ее бронзовую, высокую грудь, услышал шум моря и свой

голос: «Я теперь твой, Марта, навсегда».

-Навсегда, - повторил он, и счастливо улыбнулся.

Мораг вернулась в спальню. Устроившись в постели, девушка вспомнила писчебумажную лавку на

набережной. Она держала на руках Теда, выбирая карточки для приглашений.

-Вот эти, мистер О’Нил, - Мораг указала на атласную, с бронзовым обрезом, бумагу. «Пять

десятков, пожалуйста. Пошлите счет в контору мистера Бенджамин-Вулфа».

Тед поерзал. Мораг, поставив его на пол, оправив на мальчике бархатное платьице, услышала

робкий голос: «Здравствуйте, кузина».

Он стоял совсем рядом - невысокий, изящный, в хорошо скроенном, бежевом сюртуке. Серо-

синие глаза с восхищением посмотрели на нее. Мораг была в закрытом, дневном платье,

скромный воротник был отделан полоской кружев, из-под шелковой шляпки виднелись черные

локоны.

-А вы что тут делаете, кузен? - алые губы улыбнулись.

-Меня управляющий конторой послал за перьями и чернилами, - Натан развел руками. «Я всего

лишь практикант. Очень, очень рад вас видеть, - он присел и серьезно подал руку Теду.

Мальчик протянул ему пухлую ладошку и улыбнулся.

-Я за приглашениями приходила, для вечера, что мы устраиваем, - вздохнула Мораг. «У мистера

О’Нила лучший выбор в Бостоне. Все вещи такие изысканные, например, эти альбомы, - она

кивнула на прилавок, - испанской кожи. Если бы у меня был такой, я бы привела в порядок свои

ноты, для вечера. Я буду петь арии из опер Моцарта и Глюка, - она грустно склонила набок

красивую голову: «У меня, к сожалению, на него не хватило денег, а я так хотела...»

-Позвольте мне, - краснея, предложил Натан. «Я с удовольствием вам его подарю, кузина, вы так

добры ко мне и матушке...»

Мораг погладила обложку альбома: «Еще и цветы мне на набережной купил, и Теда домой донес.

Два доллара всего, - она приложила альбом к щеке, - но это только начало. Где два, там и две

тысячи. И он так мило стесняется..., Очень славный мальчик».

Он отложила подарок. Взбив подушку, девушка заснула - спокойно, умиротворенно.

Марта распечатала записку и оглянулась - дверь ее спальни была закрыта на ключ. Она приложила

бумагу к горящей щеке. Марта подошла к открытому окну. Только рассветало, парадный двор был

пустым, сзади, со служебного входа доносился скрип телег - привезли провизию.

-Что я делаю? - шепнула девушка. «Это же Мораг, мы были подругами, я сама ей велела -

позаботься о Тедди. Я его оттолкнула, а теперь..., Но я не могу, совсем не могу. Мораг ничего не

узнает, никогда, и мне ничего не надо. Мы просто будем любить друг друга, вот и все».

Марта, наконец, заставила себя развернуть красивый, тонкий, с монограммой, лист.

-Любовь моя! - читала она. «Буду ждать тебя послезавтра, вечером, на дороге в Спрингфилд.

Постоялый двор мистера Макдональда. Мы там не останемся, поедем дальше. Ответь мне на

адрес конторы, вечно твой Тедди.

Марта присела к столу и быстро написала: «Буду там. Люблю».

Она переоделась в простое, холщовое платье. Засунув письмо в карман, девушка спустилась на

кухню. Слуги уже завтракали, мать, - в таком же платье, в переднике, - сидела во главе стола.

Марта опустилась рядом с братом и поцеловала темные кудри: «Ты все еще за мальчика по утрам

работаешь?»

Нат прожевал бекон: «Мама сказала, что в следующем году меня на кухню поставит, в подручные к

месье Франсуа, - он кивнул на старшего повара, - а потом и до конторки доберусь». Брат широко

улыбнулся и вдруг, озабоченно заметил: «Мама, наверное, не разрешит мне в Париже в отель

устроиться. Скажет, что учиться надо...»

-Надо, - согласилась Марта, добавляя молоко в свой кофе.

-Я папу попрошу, - ухмыльнулся Нат. «Ты же знаешь, папа мне ни в чем, никогда не отказывает».

-Знаю, - мрачно подумала Марта. «Он хороший человек, конечно..., Купил маме землю. На счет

Ната пятьдесят тысяч долларов положил, лучших учителей нанял, возит их в Саратогу, на воды...,

Вот только Ната, так и не признал. И на маме, он, конечно, никогда не женится».

-Держи, - она протянула Нату конверт. «Отнесешь в контору мистера Бенджамин-Вулфа, лично ему

в руки. Это насчет театра, - зачем-то добавила девушка, - любительского, где он играет».

Нат вытер губы салфеткой и принял письмо: «Ты тоже вчера - играла отлично, и мистер Бэрроу, -

он покрутил головой, - мама даже прослезилась».

После завтрака Марта натянула передник: «Я послезавтра уеду, на неделю. Мне надо взять

интервью у священника, он в Спрингфилде живет, для аболиционистского сборника. А потом

вернусь, - она поцеловала ее в щеку, - и еще здесь побуду, с вами. Пойду, горничным помогу, -

весело добавила девушка. Салли, взяв ее за руку, тихо попросила: «Ты только осторожней, милая».

-Мама, - Марта усмехнулась, - я в Спрингфилд собираюсь, это Массачусетс, чего тут бояться?

Салли робко проговорила: «Я слышала, есть банды, что девушек свободных на юг воруют, в

рабство. В той же Филадельфии, например».

-Мне уже двадцать пять, - сочно заметила Марта, - даже если такие банды и существуют, - во что я

лично не верю, - мной они не заинтересуются.

Мать все не отпускала ее.

-Ты на юг не ездишь? - вдруг, требовательно спросила она. «Не смей там появляться, Марта, я тебе

запрещаю!»

Девушка пожала красивыми плечами. «Что мне там делать, мама? Я журналист, писатель...»

-Ты аболиционистов знаешь, - не отставала Салли, - тех кто, - она оглянулась и понизила голос, -

Подпольной Дорогой занимается. Знаешь, как отец погиб...

-Мама, - Марта обняла ее, - никуда я не езжу. Сижу в Нью-Йорке, пишу статьи и преподаю в

Свободной Африканской Школе. Проповеди для женщин читаю. Не волнуйся так, пожалуйста.

-Иди, - вздохнула Салли и вернулась в свою каморку. Она присела у простого, соснового стола, и,

было, открыла счетные книги.

-Хоть бы родила она, - подумала женщина. «Ничего, что одна. Я бы подняла маленького,

справились бы. От Ната внуков еще долго ждать. Был бы мальчик или девочка..., - она ласково

улыбнулась. Взяв перо, Салли принялась за работу.

Кресла были расставлены полукругом, в большом зале особняка Бенджамин-Вулфов пахло

свечными воском, цветами - в фарфоровых вазах поднимались пышные букеты алых роз. Высокие

двери, выходящие на кованый балкон, были распахнуты, над морем вставала бледная,

прозрачная луна.

Мораг закончила арию Эвридики. Низко поклонившись, переждав аплодисменты, девушка

улыбнулась: «Сейчас мистер Бенджамин-Вулф и другие участники его любительского квартета,

сыграют нам Моцарта, господа! Не забывайте, нас ждут танцы!»

Пока музыканты настраивали инструменты, Мораг проскользнула на свое место, рядом с Эстер и

Натаном. Старшая женщина ласково сказала: «У тебя очень милый голос, Мораг. И Тедди

прекрасно аккомпанировал. Не забудь, - она положила блистающую кольцами руку поверх белых

пальцев Мораг, - наш дом в Вашингтоне - ваш дом. Вы, должно быть, теперь часто к нам будете

наведываться, раз Тедди такой активист в партии, - Эстер улыбнулась.

-Непременно, тетя Эстер, - Мораг откинулась на спинку кресла. Она была в легком, бальном

платье из темно-зеленого шелка, волосы - украшены гирляндой белых роз, на шее блестел

изумруд на золотой цепочке. Она незаметно взглянула на Натана и оправила подол платья - так,

чтобы стала видна тонкая щиколотка в кружевном, невесомом чулке.

-Господи, какая она красивая, - беспомощно подумал юноша. «Но ведь нельзя, нельзя на нее

смотреть. Она замужняя женщина, не еврейка, еще и родственница наша...»

Черный локон падал на хрупкую, белую шею, алые губы были разомкнуты. Зазвучала музыка и

Мораг томно прикрыла глаза длинными ресницами.

-Тедди уезжает, - вспомнила девушка. «Натан, кажется, в меня влюблен, дышит часто. Он пока

никто, конечно, но мальчик способный, Тедди его хвалил. Он далеко пойдет. Надо его держать при

себе, привязать покрепче. Тетя Салли - не жена, сожительница, а дядя Дэниел на нее большие

деньги тратит. И Тедди ничего не узнает. Он мне доверяет, не станет подозревать. Все очень

просто».

Когда соната закончилась, Мораг захлопала первой и с сожалением сказала: «Такая досада, что вы

не танцуете, тетя Эстер».

Та только развела руками: «Разве что Натан меня пригласит - с мужем и сыновьями я танцую, это

нам разрешено».

-Как бы я хотел ее пригласить,- тоскливо подумал Натан, становясь напротив матери. Тедди и

Мораг танцевали рядом с ними. Он все время следил за ее стройной спиной, за гордой, высоко

поднятой головой, за тем, как она улыбалась, подавая руку мужу.

-Ничего, - сказала себе Эстер, увидев румянец на щеках сына, - пусть привыкает быть в хорошем

обществе. В Вашингтоне это полезно, мальчику надо будет посещать балы, ужины..., Если все

хорошо пойдет, и он продвинется по службе, может быть, он даже станет заместителем

Генерального Прокурора. Как это Меир сказал: «В правительство нас все равно никогда не пустят.

Это Дэниел дослужится до госсекретаря, а я так и останусь заместителем министра финансов».

-Ты жалеешь? - Эстер отложила книгу и поцеловала мужа, устроив голову у него на плече.

Меир погладил ее по щеке. «Нет, милая. Недостойно отказываться от веры отцов ради поста в

кабинете министров. Джефферсон - не Бонапарт, тот действительно - человек без предрассудков,

твой брат и генералом может стать».

Эстер отмахнулась: «Не бывало еще евреев в генералах».

-Цветной в генералах у него уже есть, - задумчиво отозвался Меир. «Красиво звучит: «Генерал

Мендес де Кардозо».

-Тем более Иосиф врач, - упрямо продолжила Эстер, - им вообще редко дают высокие звания...

-Наполеон даст, - муж ласково привлек ее к себе. «Он людьми не разбрасывается, дорогая. А вот

наш Хаим, думаю, до полковника дослужится, и все».

-Как будто потолок, - хмыкнула Эстер. «Только из стекла. Видишь над собой небо, и понимаешь -

до него тебе никак не добраться. А так, - она помолчала, - вроде и нет его. Как думаешь, - женщина

приподнялась на локте, - такой потолок всегда над нами будет?

Меир долго лежал, закинув руки за голову, молча. Потом муж помотал головой: «Нет, милая. Но у

этой страны будут заботы важнее евреев, поверь мне».

-Цветные, - утвердительно сказала Эстер.

Муж вздохнул и привлек ее к себе: «Пока они остаются в рабстве - Америка не станет той страной,

которой мы ее хотим увидеть. Вот так-то, - Эстер почувствовала его нежный, медленный поцелуй,

и подумала: «А если убьют Хаима, упаси нас Господи от такого? Надо его женить, пусть внуки

родятся, пусть...»

Она вздрогнула - муж медленно провел пальцем по ее лбу. «Я сейчас буду целовать эту морщинку,

- смешливо сказал Меир, - пока она окончательно не разгладится. Не волнуйся ты так. Хаиму всего

двадцать два, я в его годы сидел на Синт-Эстасиусе и ни о чем таком не думал. Придет его время,

не бойся».

Эстер только кивнула, и, обняв мужа, тихо рассмеялась: «Целуй, раз обещал».

Контрданс закончился. Тедди весело предложил: «Тетя Эстер, не хотите сбежать в библиотеку,

покурить?»

-Натан, - распорядилась она, - поухаживай за кузиной Мораг, принеси ей шампанского.

Они стояли на балконе. Мораг накинула на плечи невесомую, тонкого кашемира шаль:

«Шампанского вам нельзя, кузен Натан, танцевать можно только с мамой или женой..., А чего еще

нельзя? Например, - юноша вздрогнул и почувствовал прикосновение ее руки, - вам можно

трогать женщин?»

-Нельзя...- еще успел сказать он. Мораг была уже совсем рядом, ее волосы шевелил теплый,

весенний ветер, ее губы пахли цветами и шампанским. Девушка быстро, мимолетно поцеловала

его и велела: «Приходите к завтраку в воскресенье, кузен Натан. Тедди уезжает в Спрингфилд».

-С матушкой? - зачем-то спросил он. Мораг засмеялась: «Нет». Она еще раз коснулась его руки и

убежала в зал. Натан потрясенно повертел в руках пустой, хрустальный бокал и прижал его к

губам, еще чувствуя тепло ее губ.

Почтовая карета остановилась перед постоялым двором Макдональда. Тедди, на мгновение,

отвел глаза. На дверце висела табличка: «Для цветных».

Он почувствовал, что краснеет, и пообещал себе: «Жизнь положишь, а чтобы этой косности в

Америке больше не осталось». На дороге было пусто. На западе, над верхушками деревьев, небо

сияло золотистым закатом.

Тедди обернулся и посмотрел на экипаж. «Шампанское, - вспомнил он, - вино, сыр. Там есть

деревня, с рынком, неподалеку. В озере много рыбы. Господи, а я ведь волнуюсь».

У него давно лежали ключи от этого дома - хозяин умер, наследники еще не приехали из

Филадельфии, но все было в полном порядке. Фарфор был расставлен в ореховых шкафах,

постельное белье, - переложено холщовыми мешочками, пахнущими фиалкой и лавандой.

-Здравствуй, Тедди, - раздался низкий голос.

Она стояла рядом с экипажем - высокая, в простом, муслиновом, светлом платье, с небольшим,

потрепанным саквояжем в руках.

Темные глаза смотрели прямо на него, в черных волосах играло, переливалось солнце.

-Марта, - только и сумел сказать он: «Это одноколка, но места на козлах хватит на двоих. Хочешь? -

он кивнул в сторону лошади.

-Я и править умею, - темно-красные губы чуть улыбнулись. «А куда мы едем? - спросила девушка,

принимая его руку, садясь рядом с ним. От нее пахло свежестью, соленой водой. Тедди тихо

ответил: «На Голубые Холмы. Там есть дом, прямо на озере, вокруг лес, ближайшая деревня

только в пяти милях…»

-Хорошо, - медленно проговорила Марта. Он, тронув экипаж с места, едва удержался, чтобы не

обнять девушку. «Куплю этот дом, - решил Тедди, поворачивая на лесную дорогу, что вела к югу.

«Мораг ничего знать не надо, да она и не интересуется моими делами».

Уже почти стемнело, когда экипаж въехал на маленький, чисто подметенный двор. Марта,

соскочив с козел, ахнула: «Смотри, терраса прямо на озеро выходит. Как красиво, Тедди, - она

вскинула голову и увидела яркий полумесяц луны, окруженный звездами. Было тихо, лениво

плескала вода, - совсем рядом, - откуда-то из леса доносились голоса птиц.

-Марта, - услышала она его голос. Повернувшись, закинув руки ему на шею, девушка шепнула:

«Кто указал тебе сюда дорогу?»

-Любовь, - Тедди медленно провел губами по ее бронзовому, теплому запястью. «Любовь, ты

знаешь, Марта…»

Он легко подхватил ее на руки и перенес через порог дома.

Серебряный подсвечник стоял на подоконнике, раскрытые ставни дома выходили на озеро. Марта

лежала головой у него на плече.

-Я тебя люблю, - Тедди все гладил ее тяжелые, черные волосы, целовал кончики прядей, вдыхал

запах мускуса, что шел от сбитых, измятых простыней.

Марта помолчала: «Я не хочу, чтобы…»

-Никто ничего не узнает, - Тедди прикоснулся губами к длинным ресницам. «Никогда, Марта. Ты

же понимаешь, - он вздохнул, - я в ответе за нее…Я ее соблазнил, я не могу ее оставить…, И

маленький Тед, ему нужна мать…»

Марта приподнялась и уютно устроилась у него на груди: «Понимаю, милый. Дай-ка, - девушка

пошарила по полу, и, найдя портсигар с кресалом, - протянула ему.

Тедди закурил и задумчиво сказал: «Я куплю этот дом, и в Нью-Йорке…- он посмотрел на Марту, -

ты, где живешь?»

Девушка усмехнулась. Забрав у него сигару, Марта выпустила дым: «Отменные. Я комнату снимаю,

Тедди».

-Я…- начал мужчина, но Марта наклонилась и приложила палец к его губам.

-Ничего не надо, - покачала головой девушка. «Пусть все будет, как было. Просто у нас появится, -

она улыбнулась, и повела рукой, - убежище. Когда ты приедешь в Нью-Йорк, я угощу тебя

завтраком - в моей комнате есть отдельная кухонька, с очагом». Марта подумала и рассмеялась:

«Есть хочу».

Они сидели на кровати, передавая друг другу бокал с вином. Тедди, устроив ее в своих руках,

шепнул: «Завтра с утра порыбачу, разожгу костер и накормлю тебя, как тогда».

-Десять лет назад, - выдохнула Марта. Ее губы были сладкими, мягкими, ноги - длинными,

бронзовыми, она обнимала его, крича что-то, мотая головой, и Тедди еще успел подумать:

«Господи, спасибо тебе. Хоть так, пусть хоть так - но я никогда, никогда больше не отпущу ее. Пусть

она всегда будет со мной, Господи».

Марта пошевелилась. Тедди, ласково укутав ее в шелковое одеяло, велел: «Спи. Долго спи, до

завтрака, а то и дольше. Поедим, а потом будем купаться. Вода мелкая, уже прогрелась. Я люблю

тебя, - он прикоснулся губами к стройной, горячей шее. «Так люблю, Марта».

-Я тоже, - сонно отозвалась девушка. «Лучше тебя никого в мире нет, Тедди. Мой Тедди, - она

почувствовал, что Марта улыбается, и стал целовать ее затылок, - пока она не заснула, смешно

посапывая, пока он и сам не задремал, не выпуская ее ладони, - счастливым, усталым сном.

Утреннее солнце играло на хрустальных бокалах, на серебряной посуде. Мораг, отпив

шампанское, улыбнулась: «Тот самый сервиз, с которого вы ели, кузен Натан. Я велела его хранить

отдельно, только для вас. Теперь, когда вы будете меня навещать, мы всегда сможем разделить

трапезу».

Она была в утреннем, светлом, скромном платье, волосы - стянуты в строгий узел на затылке.

Натан подумал: «Мне просто почудилось, она не могла меня поцеловать…Она меня старше, и

такая красавица…»

-Тед пошел гулять с няней, - Мораг взглянула на него из-под ресниц, - у слуг сегодня выходной

день. Я вам спою, кузен Натан, после завтрака, фортепьяно в моем кабинете.

-И там же кушетка, - усмехнулась про себя Мораг. «Конечно, хотелось бы добраться до спальни, но

это потом. Тедди неделю не будет, можно не торопиться».

-Копченый лосось совсем свежий, - весело заметила она, - а за хлебом я к мистеру Голдбергу

сходила, перед Шабатом. Вы не думайте, кузен Натан, я все ваши праздники знаю, и в синагоге

много раз была, мы всей семьей туда ходили.

-А как Элайджа? - он все не мог отвести взгляда от ее высокой груди под тонким шелком платья. В

белом ухе покачивалась бирюзовая сережка. «Я слышал, он капитаном стал?»

-Да, у него свой корабль, - Мораг вытянула под столом ногу. Девушка, на мгновение, мимолетно,

коснулась носком туфли его ноги.

-Покраснел, - удовлетворенно поняла она.

-Но Элайджа пока холостяк, - женщина вздохнула. «Впрочем, он квакером стал, как папа наш. Ему

не обязательно на еврейке жениться. Дебора с вашим кузеном из Амстердама переписывается,

Давидом. Наверное, туда поедет, когда, старше станет. А Мэри…, -- Натан слушал ее и не слышал.

Он видел только алые губы, чуть заметный румянец на ее щеках, и вдыхал запах цветов.

Уже после завтрака, сидя на кушетке, Натан вспомнил ласковую улыбку матери: «Конечно,

прогуляйся, милый, не трать свой выходной на меня». Эстер похлопала по стопке листов: «Мне

надо вопросы для экзамена составлять, и меня попросили на консилиум сходить, к одной

пациентке…, Иди, а то в субботу ты на молитве был, потом учился…».

Она закончила арию и опустилась рядом с ним. «Кузина Мораг, - Натан зарделся, - вы поете, будто

ангел».

-Льстец, - протянула она, пухлые губы разомкнулись, маленькая рука легла ему на колено. Мораг

томно повторила: «Льстец. Какой комплимент вы мне еще сделаете?»

-Если бы вы мне только позволили…- отчаянно пробормотал юноша. Потом, ощутив ее поцелуй,

услышав ее голос: «Позволю, кузен Натан, вам я готова позволить все…», - Натан почувствовал ее

руки, что обнимали его.

-Нет, нет, - испуганно сказал себе юноша, - нельзя, вспомни Иосифа и жену Потифара…

Ее грудь была совсем рядом, она уже расстегивала его сюртук, развязывала ему галстук, шелк ее

юбок шуршал. Мораг неслышно сказала: «У меня…у меня никогда еще такого не было…, Я не

знаю, что со мной…, Нет, нет, - она попыталась высвободиться из его рук, но потом помотала

головой: «Я так хочу тебя, так хочу…»

Мораг скосила глаза на его каштановые волосы - Натан лежал, уткнувшись лицом ей в плечо.

Девушка холодно подумала: «Никакого сравнения с Тедди, конечно. А ведь Тедди тогда всего

шестнадцать было. Откуда он все мог знать? Я же у него была первая. Как у этого, - она чуть

слышно вздохнула и напомнила себе: «Кушетку надо замыть. Потом уборщице скажу, что Тед на

нее пролил что-нибудь. Рисковать незачем. Еще хорошо, что я ему вовремя успела показать - что

делать. Нет, нет, его придется учить…

-Прости, - глухо сказал он. «Я не знаю, как…, Не умею…»

-Милый, - почти растрогалась Мораг. «Ожерелье сейчас у него просить не надо. Ему бы до дома

добраться, он и на ногах, наверное, нетвердо стоять будет. Попозже, время есть. Завтра или

послезавтра».

-Что ты, - нежно рассмеялась она. «Все было так хорошо, как в сказке».

-Правда? - он поднял голову. Мораг, посмотрев в серо-синие глаза, улыбнулась: «Правда, милый.

Сейчас Тед с няней вернутся, а ты приходи сегодня вечером. Я тебе открою ту калитку, что на море

ведет».

-А маме я что скажу? - панически подумал Натан, но потом, почувствовав ее сладкое, влажное

тепло, услышав ее шепот: «Да, милый…,» - успокоил себя: «Придумаю что-нибудь».

-Уже лучше, - хихикнула про себя Мораг, - только кушетка ужасно скрипит.

Она внезапно, сама того не ожидая, обняла его за шею, и простонала: «Господи, как хорошо! Еще,

еще, милый мой…»

-Вся ночь, - подумал Натан, целуя ее белую, откинутую назад шею. «И она, обнаженная, в постели,

вся моя…»

Уже потом, одеваясь, он нахмурился: «Запонка куда-то закатилась. Ладно, не искать же ее сейчас».

-Я тебя люблю, - сказал Натан, встав на колени, прижавшись головой к ее груди. Мораг взяла его

лицо в ладони и шепнула: «Я тебя тоже».

-Голову чуть повыше, милая, - попросил Тедди. Марта сидела в кресле, вынесенном на веранду,

ветер с озера развевал ее черные волосы. Он затянулся сигарой и стал рисовать, - быстрыми,

уверенными движениями.

-Мораг никогда этого не увидит, - подумал мужчина. «Это мой рабочий блокнот. Пусть она всегда

будет со мной, моя богиня».

-Ты еще и рисовать умеешь, - восхищенно заметила Марта.

-Тетя Изабелла нас всех учила, - Тедди полюбовался ее лицом. «Но я для себя рисую. Я приеду в

Нью-Йорк, в конце лета. Мне все равно надо встречаться с тамошними клиентами, просто пробуду

в городе дольше. Можно отправиться на Лонг-Айленд, снять там комнату на постоялом дворе..., -

Тедди внезапно осекся и покраснел.

-Ничего, милый, - ласково сказала Марта. «Я знаю места, что цветным принадлежат - там нам

будут рады. У них и поесть можно будет».

-Ее не пустят ни в одну гостиницу в городе, - Тедди, на мгновение, раздул ноздри. «Ей нельзя

пообедать в таверне, нельзя ездить со мной в одной почтовой карете, даже в церкви нельзя

сидеть вместе…, Господи, и когда это только закончится...»

Марта легко поднялась. Заглянув ему через плечо, девушка ахнула: «Тедди! Да тебе выставляться

надо».

-Ерунда, - мужчина покраснел. Отложив рисунок, Тедди потянул ее за руку. Марта устроилась у

него на коленях: «Не думай об этом. Мне не обязательно ходить с тобой на концерты - просто

будь со мной тогда, когда ты сможешь, вот и все».

Тедди поцеловал ее теплый висок: «И когда сможешь ты».

-Не надо ему говорить, - велела себе Марта. «Он тоже волноваться начнет. В конце концов, я

ничего опасного не делаю, проводник, и все. Вывожу женщин, детей - на нас никто и внимания не

обращает. Обычно, - она вспомнила те несколько раз, когда ей все-таки приходилось стрелять.

Закрыв глаза, прижавшись к нему, Марта повторила: «Да. И когда я смогу. Пошли, - она

потормошила его, - искупаемся, а потом я тебе рыбу зажарю. Не зря же ты на рассвете поднялся».

Тедди увидел перед собой кухню, пахнущую блинами и кофе. Она стояла, наклонившись над

очагом, в одной холщовой, короткой рубашке, бронзовые ноги были обнажены, волосы закручены

в узел на затылке.

Тедди опустил деревянное ведро с рыбой на пол. Подойдя к ней, обняв, забрав у нее лопаточку,

он усадил девушку на кухонный стол.

-Сгорит...- простонала Марта, срывая рубашку, обнимая его, уронив голову ему на плечо.

-Или я сгорю, - шепнул ей на ухо мужчина. «Выбирай, любовь моя». Она рассмеялась. Скинув на

пол холщовый мешочек с мукой, Марта улеглась на спину. Ее волосы были обсыпаны белой

пылью, и Тедди сказал себе: «Это навсегда. До наших седых волос. Господи, клянусь - если Мораг

попросит развод, я ее не буду удерживать. Только бы она мне Теда оставила».

Потом Марта, бормоча себе что-то под нос, скребла у кромки воды закопченную медную

сковородку. Тедди подошел и, размахнувшись - запустил посудину на середину озера. «Новую

сковородку, - сказал он, смеясь, - я могу себе позволить, Марта».

-Купаться, - повторила она. Тедди, шлепнув ее, согласился: «Купаться, обедать, и спать».

Они сидели, по очереди затягиваясь его сигарой, в свете звезд тихая вода отливала золотом.

Марта, найдя его руку, тихо проговорила: «Не надо ничего загадывать, Тедди. Как будет, так и

будет».

-Да, - вздохнул он: «Когда Дэниел и твоя мама вернутся из Парижа, я тебя отвезу во Францию. Я

ведь там вырос, так что, - он поцеловал ее куда-то в ухо, - лучше меня, его никто не покажет».

-Спасибо, - только и сказала Марта и внезапно добавила: «Тедди..., Я не хочу, чтобы кто-то знал...»

-Никто ничего не узнает, кроме нас двоих и Его, - Тедди показал на звезды. «Это я тебе обещаю,

Марта».

-Хорошо, - отозвалась девушка.

В конторе было тихо, в общей комнате клерков пахло воском для полов, чернилами, и немного -

сандалом. Трое юношей сидели, не поднимая головы, за дубовыми конторками. Старший клерк

просматривал почту.

Яркое, весеннее солнце лежало на чистых половицах, скрипели перья. В открытое окно был

слышен щебет птиц и скрип колес экипажей.

В дверь позвонили. Клерк, отложив конверты, посмотрел на большие часы красного дерева.

Мальчик просунул голову в комнату: «Мистер Каллум, это мистер Томас».

Клерк поднялся. Сняв холщовые нарукавники, он улыбнулся:

-Вы у нас новичок, мистер Горовиц. Это сын самого первого клиента мистер Вулфа. Тридцать лет

назад дело было. У их семьи теперь самые прибыльные рыбные промыслы на побережье. Два

десятка судов содержат. Конечно, как были нашими клиентами, так и останутся, - он оправил

сюрту. Натан заставил себя рассмеяться: «Впечатляет, мистер Каллум».

-Вы в правительстве будете работать, - важно сказал клерк, - там порядки другие, а у нас все на

клиентах держится, их привечать надо. Джимми, - велел он мальчику, - завари кофе, покрепче.

Каллум вышел. Натан, опустившись на свое место, взглянул на раскрытую перед ним папку.

-По иску мистера Фредерика против мистера Гринфельда, о незаконном захвате земельного

участка и последующем подлоге документов..., - он едва не уронил голову на стол. Скрыв зевок,

юноша заскрипел пером.

Перед глазами была она, - обнаженная, раскинувшаяся на огромной, под балдахином кровати,

пахнущая цветами. Матери Натан сказал, что идет на партию в бридж. Эстер только улыбнулась:

«Конечно, милый. Очень хорошо, что ты завязываешь знакомства - тебе это всегда пригодится».

Натан вспомнил ее лихорадочный шепот:

-Милый, милый мой, я так тебя ждала, ее губы - нежные, мягкие, рассыпавшиеся по его груди

черные волосы и то, как она грустно утерла глаза:

-Тедди никогда не отдаст мне моего сыночка, милый. Так бы я, конечно, ушла к тебе. Стала бы

еврейкой...- она вздохнула. Натан с ужасом увидел маленькую слезинку, что поползла по ее щеке.

«Я же мать, - тихо продолжила Мораг, - ты должен меня понять, милый...»

Он целовал ее белые колени, ее маленькие руки. Потом юноша шепнул, обнимая ее: «Я все

понимаю, счастье мое, я просто буду любить тебя, мне ничего, ничего не надо...»

Мораг помолчала. Ласкаясь к нему, девушка выдохнула: «Ты ведь уедешь, в конце лета...»

-Я буду приезжать, - торопливо отозвался Натан. «Всегда, как только смогу. И ты..., вы..., вы ведь

бываете в Вашингтоне».

-Если бы у меня осталось что-то, - задумчиво проговорила женщина, наклоняясь над ним, - что

напоминало бы мне о тебе, милый..., Маленький подарок...

Натан почувствовал прикосновение ее губ и выдохнул: «Все, что угодно, любовь моя».

-Две тысячи долларов, - повторял он себе, переписывая начисто исковое заявление. «Господи, где

мне взять такие деньги, я не могу просить их у родителей, что я им скажу? Но я ведь обещал,

обещал Мораг...»

-Готово, мистер Горовиц? - поинтересовался внезапно возникший за его спиной старший клерк.

-Да, мистер Каллум, - Натан отчего-то покраснел: «Господи, что я делаю, она ведь жена Тедди, она

родственница…, Но я не могу, совсем не могу без нее».

-Отлично, - одобрительно заметил Каллум, просматривая документ. «Вы делаете успехи, мистер

Горовиц. Теперь вот что, - он окинул юношу зорким взглядом, - вымойте руки и отнесите

сегодняшние бумаги в окружной суд. Надо успеть до обеда. Вам нужен мистер Джонс. Он

зарегистрирует наши иски, заплатите пошлины, и он вам выдаст расписки. Саквояж возьмите, для

денег, - прибавил Каллум.

Натан спустился по узкой лестнице в подвал и открыл своим ключом обитую железом дверь

хранилища.

-Мы все четверо сюда заходим, - пронеслось у него в голове. Тедди тоже, конечно. Каллум мне

говорил, когда последняя ревизия была - в апреле. С тех пор там не считали ничего. Тедди никогда

не подумает, что это я взял деньги - я же родственник. Господи, но так нельзя, это воровство,

пострадает невинный человек».

Натан уже укладывал в саквояж пачки долларов, уже запирал дверь. Вытерев пот со лба,

прислонившись к стене подвала, юноша сказал себе: «Я все верну. Обязательно. Не знаю как, но

верну. Я просто хочу, чтобы она была счастлива».

Натан подхватил папку с исками. Подняв саквояж, он вышел в солнечный, теплый бостонский

полдень.

В красиво обставленной гостиной пахло лавандой. Эстер, отложила рубашку сына: «Стирают у

Салли отлично, даже придраться не к чему».

Она внимательно осмотрела стопку белья. Пройдя в спальню, Эстер стала раскладывать его по

полкам шкапа. В окна было видно низкое, уже вечернее солнце. Эстер подумала: «Зачастил он на

этот бридж, каждый день ходит. Уметь играть всегда полезно. Танцевать он ни с кем, кроме жены,

не сможет, значит остается карточный стол. Натан хороший мальчик, спокойный, голову терять не

будет».

Женщина присела к столу. Чиркнув кресалом, затянувшись, она открыла свой блокнот. «Нью-Йорк,

- читала Эстер. «Филадельфия. Саванна. Чарльстон». Под каждым городом ее мелким,

аккуратным почерком были написаны фамилии - в столбик. На правой стороне страницы

красовались цифры. Здесь были лучшие невесты страны - Эстер завела этот список, когда

мальчикам только справили бар-мицвы.

-Батшева, - она задумчиво покусала перо. «У Аарона, конечно, за душой ничего нет, да и старшая

дочь крестилась. Однако он семья. Самое главное - девочка из Иерусалима, она не такая, как

наши, - Эстер усмехнулась, - красавицы. Им только бриллианты подавай, экипажи, имения..., Свечи

уже и забыли, как зажигать. В синагоге раз в год появляются, обедать в таких домах страшно, у

Айзенштадтов лобстера принесли, и никто даже глазом не моргнул. Чему такая женщина детей

научит? Все-таки мать есть мать, - она выпустила дым и откинулась на спинку кресла, - важно,

чтобы она была скромной девушкой, благочестивой. Ребекка Айзенштадт на седер в таком платье

пришла, что все ее достоинства были, издали видны. Нет, нет, Батшева - для Хаима, а Натану надо

будет подобрать кого-нибудь из Европы...»

Эстер поднялась и прошлась по комнате. «Хотя в Европе, - хмуро сказала она себе, - сейчас

каждый второй крестится. Мало им гражданских прав – они хотят быть профессорами, судьями...,

Иосиф, конечно, на такое никогда не пойдет, - женщина ласково улыбнулась и тряхнула головой:

«Во-первых, может быть, Аарон кого-то порекомендует. Во-вторых, напишу Джо. Господь с ними, с

деньгами, - она взглянула на открытую страницу блокнота, - за приданым мы не гонимся, своего

хватает. Пусть будет небогатая семья. Главное, чтобы дочь хорошо была воспитана».

Она открыла стоящую на столе шкатулку красного дерева и стала рассеянно перебирать запонки

сына. «Агатовой нет, - удивилась Эстер. «Потерял, что ли? Надо у горничной спросить, может быть,

она видела. Не буду звонить, прогуляюсь до конторки. Заодно возьму New York Evening Post,

посижу в саду, подышу воздухом. Вечер сегодня красивый».

Эстер накинула кашемировую шаль: «Надо этот роман купить, «Пепельная роза Луизианы», что

Констанца в рецензии хвалила. И следующим летом продолжение ее книги о территориях

появится, отлично она все-таки пишет».

Спускаясь по широкой лестнице, раскланиваясь с постояльцами, Эстер вспоминала веселый голос

старшего сына:

-Разумеется, я не пускаю миссис Вулф в рейды, мама, тем более с ребенком. Она остается в

лагере, а все, что она пишет - это основано на наших рассказах.

Хаим широко улыбнулся. Эстер, потрепав его по светлым волосам, вздохнула: «Ты, сыночек, будь

осторожней. Если бы у тебя жена была..., - она не закончила. Сын подмигнул ей: «Женюсь, когда

майором стану, а это еще лет десять. Торопиться некуда».

-Не десять, - сказала себе Эстер, беря со стойки, свежую газету. «Семь. Батшеве сейчас тринадцать,

как раз будет уже взрослая девочка, серьезная..., Да, так правильно».

-По самым достоверным сведениям, - прочитала женщина, - первый консул Бонапарт объявит

себя в следующем году императором Франции.

-Иосифу не миновать генеральского звания, - смешливо подумала Эстер, - личный врач

императора. Она быстро просмотрела заголовки, и пошла к конторке портье.

Натан открыл двери апартамента и оглядел комнаты - матери не было, пахло лавандой и немного

- хорошим табаком.

Он прошел в свою спальню. Поставив саквояж на стол, юноша уронил голову в руки. Когда он

прибежал к ювелирной лавке, там уже висела табличка «Закрыто».

-Это все Каллум, - зло подумал Натан о старшем клерке, - заставил меня допоздна сидеть,

разбираться с архивом..., Ничего, завтра на обеде сюда схожу. Все равно Мораг попросила меня

сегодня не появляться, у нее какие-то дамы из благотворительного общества ужинают. Голубка

моя, - он представил себе сверкающие на белой шее топазы и чуть не застонал вслух.

-Хочу ее увидеть, - подумал Натан. «Я ведь не доживу до завтра, не доживу».

Он внезапно раскрыл саквояж. Смотря на пачки денег, юноша вспомнил сухой смешок отца. Меир,

опираясь на трость, вел сыновей мимо деревянных ящиков подземного хранилища.

Они держали в руках свечи. Натан благоговейно спросил: «Папа, а сколько тут долларов?»

-Очень, много, - отозвался Меир. Выдвинув один из ящиков, отец велел: «Смотрите».

Слитки тускло посверкивали. Хаим вдруг сказал: «Папа, а ведь там, - он махнул рукой, - на западе,

есть золото, да?»

-Говорят, что так, - развел руками Меир. «Только там совсем неизведанные территории, сыночек».

-Значит, - просто сказал Хаим, - надо их исследовать. Я этим и займусь.

-Они же экспедицию планируют, следующей весной, - вспомнил Натан. «Хотят пройти по суше до

Тихого океана и обратно. Я бы так никогда не смог, я и стреляю-то плохо. А если меня Тедди на

дуэль вызовет? Он отличный стрелок, я слышал. Нет, он ничего не узнает, Мораг же мне говорила -

она объяснит, что ожерелье сама купила, что экономила деньги..., Какой он скупердяй все-таки,

Тедди. Чуть ли ни самый богатый человек в Массачусетсе, а жене какие-то гроши выдает. Ничего, -

Натан улыбнулся, - я ее побалую, я ведь с осени буду свои деньги зарабатывать...»

Он замер. С порога раздался голос матери: «Что это у тебя?»

Натан нашел силы повернуться. Юноша покраснел, глядя в ее темные, зоркие глаза: «Деньги,

мама».

-Это я вижу, - Эстер прошла к столу и цепкой рукой выхватила у него саквояж. Она заглянула внутрь

и спокойно спросила, подняв красивую бровь: «Откуда?»

Натан пробормотал: «В конторе дали..., Заплатить...»

-Не лги мне! - мать стукнула маленьким, крепким кулаком по столу. «Не лги своей матери, Натан

Горовиц, или ты забыл, что Господь нам велит в Торе!»

Он опустился в кресло, закрыв лицо руками. Эстер, присев на край стола, чиркнув кресалом,

велела: «Расскажи мне все, ничего не утаивай».

Потом она взяла шелковый платок. Вытирая слезы с его лица, Эстер нежно обняла сына:

-Совсем взрослый мальчик. Хорошо, что так. Наверняка, это кто-то из подружек Мораг. Лучше

начинать с замужней женщиной, чем к шлюхам ходить. Она не заинтересована в огласке,

здорова..., У Бирнбаумов, в Цинциннати, я слышала - старший сын сифилисом заболел, и

застрелился из-за этого. Они, конечно, сделали вид, что мальчик револьвер чистил, что это был

случайный выстрел, но все, же знают. Или, упаси Господь, Натан девицу бы какую-нибудь

соблазнил, не еврейку, она бы забеременела, начала бы нам ребенка навязывать..., А так

безопасно для мальчика. Надо просто научить его, как правильно себя вести.

Мать погладила его каштановые волосы. «Не надо, милый мой..., Ты завтра эти деньги верни в

хранилище. Две тысячи долларов я тебе дам, не такая эта большая сумма, - она улыбнулась.

-Мама...- Натан зарделся. «Я не...»

-Это подарок, - шепнула Эстер. «Тебе ведь двадцать один уже, милый. Видишь, как время летит.

Договорились?»

Натан кивнул. Она, закрыв саквояж, весело сказала: «Сейчас я позвоню, чтобы принесли чаю.

Давно мы с тобой вместе не сидели. Газету Констанцы почитаем, ты мне расскажешь, что у вас в

конторе интересного».

Натан поднес ее руку к губам и всхлипнул: «Мамочка...»

-Запонку никто не видел, - вспомнила Эстер. «Салли за воровство сразу выгоняет. Это не горничная

взяла. Наверное, он ее в конторе обронил, или на улице. Или у той дамы. Она, если нашла ее -

выбросит, конечно. Не будет рисковать. Надо, как я экзамены приму, и уезжать соберусь - денег

мальчику оставить. Все же цветы дарить надо, и вообще ухаживать за ней. Это хорошо, что так, -

улыбнулась про себя Эстер,- к свадьбе он уже опытным мужчиной будет. Невеста должна быть

девственницей, конечно, а от жениха такого не требуется».

Они пили чай. Эстер читала вслух газету и Натан вдруг подумал: «Мама, мамочка..., Она меня

спасла. Господи, прости меня, я так больше никогда не поступлю. И я никогда не буду

прекословить мамочке, обещаю».

-Ты покури, - ласково улыбнулась Эстер, размешивая сахар в чашке. «Ничего, Хаим курит, и папа

тоже, и я». Она усмехнулась: «Не прилюдно, конечно».

Натан затянулся сигарой и закрыл глаза: «Стыдно, конечно, но попрошу Мораг не носить ожерелье

при маме. Господи, какое счастье - я в Бостоне все лето проведу. Мы родственники - когда мама

уедет, Мораг сможет сюда приходить, в гости, никто ничего не заподозрит...».

Он улыбнулся, и мать весело сказала: «Отличный чай у тети Салли. Видишь, у тебя румянец

появился. И вообще, - она положила свои тонкие пальцы на руку сына, - ты не сиди со мной,

дорогой. Играй в бридж, - она подмигнула Натану, - возьми лошадь, выйди на боте в море - дядя

Стивен вас всех научил под парусом ходить».

Натан пожал ее руку. Эстер, погладила ладонь сына: «Все будет хорошо».

Эденберг посмотрел на юношу, что топтался у прилавка. Вытерев лысину,- день был теплый,

-торговец вежливо спросил: «Что вам угодно?»

Юноша покраснел. Ювелир вздохнул: «Совсем молоденький. Какую-нибудь серебряную

побрякушку купит, за пять долларов, откуда у него деньги? Однако одет богато, сюртук из

английской шерсти, сразу видно. Наши мануфактуры пока не умеют так с тканью работать».

-У вас было ожерелье...- Натан замялся, - топазы с бриллиантами...

-Оно уже продано, - развел руками Эденберг, - прошу прощения...

-Я предложу лучшую цену, - торопливо сказал Натан, - только, пожалуйста....

-Милейший, - сварливо заметил ювелир, - я вас в первый раз в жизни вижу. Ожерелье у меня

купил постоянный клиент, так что прошу извинить. Впрочем, - добавил он, поднимаясь, отпирая

шкап, - у меня есть к нему браслет. Тоже бразильские топазы.

-Мораг расстроится, - обреченно понял Натан. «Хоть что-нибудь, я попрошу прощения, скажу, что

потом куплю ей другое ожерелье...»

-Сколько? - спросил он, любуясь блеском камней.

-Пятьсот долларов - отчеканил Эденберг и ухмыльнулся: «Красная цена ему триста. Если начнет

торговаться - скину. Это не мистер Бенджамин-Вулф. Тот просто выложил две тысячи и сказал, что

заберет ожерелье через неделю. Все бы покупатели так себя вели».

К его удивлению, юноша отсчитал купюры и забрал футляр. Натан вышел из лавки, и увидел

стройную спину матери - в лиловом шелке. Она стояла, рассматривая витрину обувщика.

Натан взял ее под руку: «Ожерелье уже купили, я взял кое-что другое, надеюсь, что ей

понравится».

-А если она попросит посмотреть? - испуганно подумал юноша. «А потом увидит его на Мораг?»

Мать только погладила его по щеке: «Молодец, милый. Конечно, понравится, у тебя хороший

вкус».

-Мне надо тебе деньги отдать, - Натан покраснел, - этот..., эта вещь дешевле стоила.

-Оставь, - отмахнулась Эстер. «Ты уже взрослый мальчик, у тебя расходы..., Это подарок, я же

говорила. Ты доллары вернул в хранилище?»

-С утра, первым делом, - отозвался Натан. «Я тебя люблю, мамочка».

-Я тебя тоже. Давай, - Эстер посмотрела на свои часы с бриллиантами, - провожу тебя до конторы,

милый. Давно я по Бикон-хиллу не гуляла.

Она поправила свою шляпку. Улыбаясь, Эстер похлопала сына по рукаву сюртука. Они ушли, а

Эденберг, стоя на пороге лавки, раскурил сигару.

-Какой славный мальчик, - подумал ювелир, - не каждый о матери так заботится. Молодец.

Он разломил свежую булочку, и бросил крошки отчаянно, по-весеннему щебечущим воробьям.

-Папа! - Тед всплеснул руками и радостно засмеялся, следя за деревянной тележкой, что отец

катал по ковру.

-Ты же мой хороший, - ласково сказал Тедди, целуя каштановые волосы сына. «Я не смогу без

мальчика, - горько подумал он. «Никогда не смогу. Слава Богу, что Мораг теперь надолго

успокоилась».

Он вспомнил ее восхищенный голос:

-Тедди! Милый мой, спасибо тебе, спасибо…». Девушка полюбовалась ожерельем. Покраснев, она

опустила глаза: «Ты будешь меня ругать, я знаю…, Я не в долг его купила, за наличный расчет, он

недорогой. Я откладывала деньги…».

-Что купила? - поинтересовался Тедди: «Если я ей увеличу содержание, она будет занята

поездками по лавкам, начнет новые платья шить…»

Мораг, потупившись, показала ему топазовый браслет. Тедди заставил себя улыбнуться:

-Конечно, я тебя не буду ругать. Давай я буду давать тебе на булавки больше. Скажем, двести

долларов. Скоро лето, тебе нужны новые платья…

Мораг, обнимая его, шептала: «Я люблю тебя, я так тебя люблю». Тедди, закрыв глаза, представляя

себе бронзовую, высокую грудь, распущенные по плечам, черные волосы, вздохнул: «Я виноват,

конечно. Нельзя мне от нее уходить, кто же о ней тогда позаботится?»

Мораг стонала, - низко, протяжно, огоньки свечей колебались, она лепетала что-то горячее,

нежное, и Тедди подумал:

-Мальчик еще маленький, как он без матери? Да все понятно - я Мораг никогда не брошу. Если

чего-нибудь не случится, - он одернул себя: «Прекрати, даже думать о таком нельзя».

Жена, тяжело дыша, положила ему голову на плечо. Тедди напомнил себе:

-Надо быть осторожным. Хочется еще детей, но нет, нет, - он покосился на ее белую щеку, - тогда

будет еще сложнее. И с Мартой тоже, - Тедди заставил себя поцеловать жену.

-Уда? - недоуменно спросил его сын, глядя на тележку, что укатилась под кушетку.

-Надо достать, - весело отозвался Тедди, но мальчик быстро пополз по ковру. «Сам! - гордо

отозвался ребенок. «Сам!»

-Ты у меня молодец! - дверь открылась. Тедди покраснел: «Тетя Эстер…»

Запахло лавандой, и она ласково сказала: «Меир тоже всегда с мальчиками играл. Мораг говорит,

что чай готов. Я вас забрать пришла».

Тед выполз из-под кушетки, держа в руках тележку. Эстер спокойно добавила: «Иди, Тедди, руки

помой. Я малыша принесу».

-Спасибо, тетя Эстер, - Тедди внезапно увидел что-то холодное, острое в темных глазах женщины:

«Нет, почудилось».

Дверь за ним закрылась. Эстер нежно попросила: «Дай ее сюда, маленький».

-Это мое, - помотал Тед каштановой головой, сжимая пухлый кулачок.

Эстер разогнула его пальчики и забрала золотую, с агатом запонку.

-Мое, - грустно повторил Тед. Женщина улыбнулась: «Я тебе лодочку подарю, милый мой. Хочешь

лодочку?»

-Да! - мальчик захлопал в ладоши. Эстер спрятала запонку в бархатный мешочек, что висел у нее

на запястье: «В гостинице выброшу. Надо Мораг и Тедди в Вашингтон пригласить осенью, пусть

погостят у нас».

Чай был накрыт в малой столовой, пахло цветами, ветер с моря раздувал легкие портьеры.

-Вот и мы! - весело сказала Эстер, держа мальчика за руку.

Тедди посадил его к себе на колени. Мораг, откинувшись в кресле, сверкая топазовым браслетом

на руке, улыбнулась: «Тетя Эстер, давайте я за вами поухаживаю. Кузен Натан говорит, у вас в

гостинице хороший чай».

-У тебя лучше, - женщина отпила из фарфоровой чашки: «Очень, очень, красивое ожерелье.

Браслет прекрасно к нему подходит».

Мораг положила маленькую, белую руку на топазы:

-Тедди надо будет в конце лета уехать в Нью-Йорк, по делам. Мы с маленьким совсем одни

останемся. Вот если только…- она не закончила. Муж добродушно заметил: «Кузен Натан будет в

Бостоне, он тебя развлечет, дорогая».

Натан покраснел, любуясь ее стройной шеей, и кивнул: «Непременно, Тедди».

-Вот и хорошо, - заключила Эстер. Женщина погладила пальцы Мораг:

-Вы же семья, дорогая. Следующим летом мы на озера собираемся, и Натана возьмем. Приезжай

с маленьким, мы можем в Буффало встретиться. Ребенку в деревне хорошо, - она потрепала

кудрявые волосы Теда и тот рассмеялся.

-Прекрасно, - Тедди закурил сигару. «Отправлю ее на озера, а мы с Мартой поедем в Париж.

Господи, спасибо тебе».

Он выдохнул ароматный дым: «Так и сделаем, тетя Эстер».

Интерлюдия

Лагерь Дюбуа, река Миссисипи, весна 1804

Русоволосый, синеглазый мальчик, в холщовой рубашке, сидел в гамаке. Антония, поцеловала

его: «Пора спать, милый».

-Хочу на лошади, - упрямо отозвался брат. Антония пощекотала мальчика: «Завтра, ты сегодня и

так весь день в седле провел».

Дэвид потянулся. Свернувшись в клубочек, ребенок сонно проговорил: «Тони, а почему здесь нет

крокодилов?»

-Это север, - Антония расплела свои белокурые косы и взяла костяной гребень. «Им здесь холодно,

Дэвид. Они в Луизиане живут, во Флориде...»

-Луизиана теперь наша, - мальчик глубоко зевнул, - папа ее купил...

-Не папа, а правительство Соединенных Штатов, - усмехнулась Антония, расчесывая волосы.

Дэвид уже спал, укрывшись тканым, индейским одеялом. Антония взяла свечу и посмотрела на

карту, что висела на деревянной стене барака.

-Почти сто тысяч квадратных миль, - она зажмурила глаза. «Вся территория на запад от реки

Миссури, и до гор. Там, в горах, и не был никто. Только сейчас экспедиция отправляется. Дядя

Хаим тоже уходит, он говорил - на два года. Мамочка, конечно, хотела с ними поехать, но ей газету

бросать нельзя».

Антония заплела косы и присев к грубо сколоченному столу, открыла свой дневник. Она быстро

посчитала: «Получается, акр наших новых земель стоит меньше трех центов. Папа молодец, -

девочка покусала перо и вспомнила веселый голос отца: «Счастливого Рождества, милые мои!»

Посреди большой, жарко натопленной гостиной стояла вкусно пахнущая лесом, украшенная

гирляндами елка, под ней лежали какие-то заманчивые свертки. Антония, держа за руку брата,

вдруг, грустно спросила: «Папа, а почему ты с мамой не живешь?»

Отец только развел руками: «Милая моя, я заместитель госсекретаря, мне надо быть в

Вашингтоне, а у мамы газета, она тут печатается. Но я ведь приезжаю...»

-А почему ты не из Нью-Йорка в Париж отплываешь, а из Бостона? - все не отставала Антония. Она

увидела, как похолодели сине-зеленые глаза отца. «Так удобней, - коротко ответил Дэниел, и

девочка подумала: «Это из-за Ната».

Она давно знала, что у них есть брат. Мать как-то раз, спокойно, сказала: «Тетя Салли очень любит

твоего папу, милая, и родила ему ребенка. Как я - родила тебя и Дэвида».

Мать была в мужском костюме. Антония, полюбовавшись ее стройными, длинными ногами,

отлично скроенным сюртуком, тугим узлом рыжих волос на белой шее, повертела в руках перо -

мать проверяла ее сочинение: «А ты все еще любишь папу?».

-Люблю, - темные глаза матери отчего-то усмехнулись, - но по-другому.

-А мистера Гамильтона? - Тони поболтала ногой и взглянула на мать.

-Тоже по-другому, - Констанца затянулась тонкой сигаркой и отдала дочери тетрадку: «Ошибок нет,

с грамматикой все в порядке. Но тебе, конечно, больше нравится решать задачи, да?»

Антония кивнула. Она любила цифры - с ними все было просто и понятно. Еще она любила

смотреть на звезды - отец купил ей небольшой телескоп и чертить карты. Она вспомнила себя,

семилетнюю, стоявшую в пахнущем гарью каменном здании на окраине Питтсбурга и тихий голос

матери: «Это доменная печь, милая. Здесь куется мощь Америки».

-Поберегись! - раздался голос рабочего, заслонка поднялась. Антония ахнула - раскаленный,

мощный поток освещал все вокруг. Мать сказала: «Вот она, наша сталь, Тони». Констанца натянула

грубую рукавицу. Наклонившись, взяв ковш, женщина зачерпнула из потока.

Антония открыла рот - сталь грела даже на расстоянии, переливалась золотом. Девочка вспомнила

воздушный шар, что повис над зеленой равниной, искры полуденного солнца в рыжих волосах

матери, и ее веселую улыбку.

-Я тебя люблю, мамочка, - сказала она. Темные глаза матери отчего-то заблестели. Констанца,

поцеловав белокурый затылок, вздохнула: «Я тебя тоже, милая»

Антония оправила свою замшевую, с бахромой, расшитую бисером, индейскую юбку. Сунув ноги в

мокасины, девочка вышла в звездную, теплую ночь.

Сакагавея сидела на пороге барака, дымя короткой трубкой. «Ей всего шестнадцать, - вспомнила

Антония, - а она в экспедицию идет. И не боится. Хотя она индианка, конечно».

Девушка передала ей трубку, Тони затянулась: «Зачем ты с ними идешь?»

Темные глаза индианки усмехнулись. Сакагавея ответила, подбирая слова: «Муж. Жена идет, куда

муж».

Тони вернула ей трубку: «Моя мама не такая». Она посмотрела в сторону палаток: «Мама сегодня

пишет, велела нам самим спать ложиться. Она придет на рассвете, разбудит нас, и купаться

пойдем».

Сакагавея помолчала: «Рыжая лиса. Ее так называют, - она махнула рукой на запад, - там». «Лиса

другая, - индианка погладила Тони по голове, - ты на нее не похожа».

-Почему это я не похожа? - обиженно пробурчала себе под нос Тони и зевнула: «Пора спать». Она

подняла голову и посмотрела на сияние Млечного Пути.

-Когда-нибудь, - подумала Тони, - человек полетит к звездам. Только как? Мамочка рассказывала о

паровой тележке, что дядя Майкл построил. Мистер Фултон сейчас делает паровое судно для

Бонапарта. Но ведь надо оторваться от земли, преодолеть силу притяжения..., - Тони подобрала

палочку и стала чертить в пыли.

-Птица, - одобрительно заметила индианка.

-Понаблюдаю за их полетом, - напомнила себе Тони. «А еще лучше - подстрелю одну и

препарирую, Дэвид мне поможет».

Она взвесила на руке маленький, изящный пистолет, что ей подарила мать: «Из такого грифа не

подобьешь. Возьму ружье у дяди Хаима».

Тони в последний раз затянулась трубкой и пошла в барак.

Констанца сидела на груде одеял, положив блокнот на обнаженное, белое колено.

-Итак, - она быстро писала, - сорок три смельчака из Корпуса Открытий, во главе с капитаном

Льюисом и лейтенантом Кларком, через две недели отправляются вверх по реке Миссури.Они

первыми из американцев пересекут нашу страну по суше и дойдут до побережья Тихого океана.

Штурманом экспедиции назначен герой Северо-Западных территорий, лейтенант Хаим Горовиц...-

он отложила перо и потрепала светлые волосы Хаима: «Теперь долго не увидимся».

-Два года, - он лежал рядом, отпивая ром из оловянной фляжки, рассматривая карту. «Тони

отлично поработала, - сказал он одобрительно. «Все очень аккуратно. Только это, - Хаим вздохнул,

- все равно неточные сведения..., Мало ли что индейцы говорят».

-Говорят, что за Миссисипи видели Черного Волка, - усмехнулась Констанца. Она была в одной

короткой, холщовой рубашке, рыжие, подстриженные волосы падали ей на плечи.

-Даже и не думай, - коротко сказал Хаим. «Нельзя ездить на запад одной, это опасно».

Констанца только улыбнулась и захлопнула блокнот:

-Я разрешаю тебе меня сопровождать, если ты настаиваешь, лейтенант Горовиц. Встретимся дней

через пять, - она указала на карту, - здесь. Мне надо увидеть все своими глазами. Как только я

вернусь в Нью-Йорк - начинаю книгу, читатели ждут. Обещаю, если я встречу Черного Волка, я не

буду брать у него интервью, - женщина рассмеялась.

-Он и по-английски не говорит, - пробурчал Хаим. «Хотя ты же знаешь сиу».

-А он сиу? - заинтересовалась Констанца. «Они на севере живут, к западу от Озер. Что он здесь

делает?»

-Да Господь его знает, кто он такой, - раздраженно отозвался Хаим. «В прошлом году, по слухам, у

него была тысяча воинов. Он сжег пять шошонских деревень, и вообще, - мужчина повел рукой, -

мешал нам, как ты помнишь. Но я с ним разделаюсь, обещаю, рано или поздно, - Хаим

перевернулся на спину и потянул ее за руку: «Иди сюда».

Констанца сняла рубашку. Раздвинув ноги, откинувшись назад, она простонала сквозь зубы: «Да...,

Еще, еще...»

-Сколько угодно, мистер Констан, - услышала она смешок. Потом Хаим, удерживая ее в руках,

шепнул: «Ничего не делай. Дай мне тобой заняться».

-Не буду, - Констанца провела губами по его загорелому, со шрамом от ранения плечу. Она

вспомнила бесконечную, жаркую, летнюю равнину за рекой Огайо и свой веселый голос: «Вы как

хотите, лейтенант Горовиц, а я искупаюсь. Подержите лошадей».

Она долго плавала в теплой, чистой воде. Отряхнув короткие волосы, выйдя на берег, Констанца,

обнаженная, коснулась рукой его плеча - юноша сидел, наклонившись над блокнотом, быстро

чертя карту.

-Миссис Вулф, - потрясенно пробормотал тогда Хаим, подняв серые глаза. «Миссис Вулф, что...»

-Потом он уже ничего не говорил, - усмехнулась про себя Констанца. «Девятнадцать ему тогда

было. Славный мальчик, многому научился. Ничего, мы с ним еще встретимся».

Она уронила голову ему на плечо. Застонав, Констанца тяжело задышала: «Так хорошо, милый,

так хорошо...»

Хаим удовлетворенно улыбнулся. Они, покурив, устроились под одеялами.

Констанца лежала, поглаживая его светлые волосы, и вспоминала спокойный голос мужа: «Все

очень просто, запоминай. Вице-президент Берр вызовет Гамильтона на дуэль, летом. Тебе надо

будет подменить пистолеты. Их прямо сюда принесут, просто Гамильтона при этом быть не

должно».

-Не будет, - Констанца затянулась сигаркой. Подождав, пока муж разольет кофе, - они лежали в

постели, приняв от него чашку, женщина недоуменно заметила: «Гамильтон все равно будет

стрелять в воздух. Зачем вам нужно затевать эту мороку с пистолетами?»

Дэниел забрал у нее сигару и выпустил дым: «А вдруг не будет? Нельзя рисковать. К тому же,

после того, как Берр убьет Гамильтона, нам надо будет убрать Берра, дорогая. Ты нам в этом

поможешь, - он поцеловал рыжие волосы.

-Ты после покупки Луизианы все равно не станешь госсекретарем, - заметила Констанца.

«Мэдисон не собирается подавать в отставку, так что..., - она развела руками. Дэниел, отставив

чашку, обняв ее, прижав к постели, рассмеялся: «А я и не хочу становиться госсекретарем. Я,

дорогой мистер Констан, мечу выше, гораздо выше».

Она почувствовала его длинные, умелые пальцы и томно велела: «Ты мне должен привезти из

Парижа все последние сплетни о Бонапарте. И обязательно встреться с Иосифом. Передай наши

письма, и узнай у него, что с наследником Наполеона, ждать ли?»

-А как же, - уверил ее муж. Констанца, целуя его, положила руки на русую, в легкой седине голову:

«Хорошо, что я написала летом аффидавит. Когда Тони исполнится восемнадцать, я ей сама все

расскажу. Если доживу. А если не доживу - ее вызовут к адвокату. В трастовом фонде, что папа

основал - пятьдесят тысяч долларов. Дэвида Дэниел обеспечит, за него можно не волноваться. А

Тони получит имение и эту квартиру, по папиному завещанию».

Сейчас она посмотрела на спящего мужчину. Удобно устроившись на боку, Констанца потянулась

за пером и чернильницей.

-Погоня за Черным Волком, - быстро написала Констанца. «Глава первая. О, читатель, перед моими

глазами открывается величественная панорама реки Миссисипи...»

Маленькая, тонкой кожи палатка стояла в распадке между двумя холмами. Небо - огромное,

сверкающее звездами, простиралось над прерией, в темноте был виден слабый огонек костра.

Равнина шуршала свежей травой, пахло весной, теплым, тихим ветром с юга. Человек, что сидел

у огня - темноволосый, в замшевых, с бахромой брюках, и такой же куртке, - поднял голову и

прислушался.

Сняв с огня грубо выкованный котелок, он перелил остро пахнущую жидкость в кожаный бурдюк,

и откинул полог палатки.

Старик, что лежал на шкурах, - еще мощный, широкоплечий, с длинными, седыми волосами, едва

приподнял голову и слабо улыбнулся: «Оставь, мальчик. Не надо. Пора и...- он махнул рукой.

Смуглое, красивое лицо мужчины чуть дернулось. Он встал на колени: «Я могу поймать змею,

Канджи..., Как вы меня учили».

-Чтобы моя болезнь перешла на нее, - шаман вздохнул и погладил его по руке. «Нет, мальчик,

настало время прощаться».

Канджи посмотрел на юношу: «Двадцать два года прошло. Три годика ему было, когда его ко мне

в горы привезли. Хороший мальчик вырос, настоящий вождь, как его отец. Вот только…- он

вздохнул: «Менева…»

Черный Волк поднял на него красивые, непроницаемые, в длинных ресницах глаза. «Тебе нужен

сын, - просто сказал Канджи. «Тебе уже двадцать пять, ты мужчина».

Менева посмотрел на огонь костра, что виднелся у входа в палатку. «Я брал женщин, вы знаете, -

он помолчал, и погладил рукой скальпы, что висели у него на поясе. «Десять лет, как беру».

-И никто из них не родил, - хмыкнул шаман. Поморщившись от боли, старик помотал головой.

«Тебе нужна другая жена, мальчик, твоей крови, крови твоего отца. Жена белая, как снег на

вершинах гор, - он коротко улыбнулся. «Ваш сын станет великим вождем, поверь мне».

Менева, на мгновение, раздул ноздри. Поиграв ножом с костяной рукояткой, мужчина усмехнулся:

«Я знаю язык моего отца, учитель. И другой их язык, на котором говорят на севере, за озерами -

тоже. Я могу привезти себе жену с востока, из их поселений. Все равно я собирался этим летом

сжечь их деревни за великой рекой».

Темные глаза Канджи заблестели гневом: «Нет. Те женщины, что ты брал, Менева - ты брал их

силой, на поле боя, на трупах их отцов или мужей. Так делал твой отец, это путь воина. Но тебе

надо поступить по-другому. Надо подождать, пока она придет, сама. И вот еще что, - он поманил

Черного Волка к себе.

Тот нагнулся и старик что-то сказал ему на ухо. Менева так и стоял, на коленях, обнимая широкие,

костлявые плечи старика: «Где она?».

Канджи закашлялся: «У белых, где же еще. Если жива, конечно».

-Я ее найду, - одними губами сказал Черный Волк. Прижавшись к шаману, он спросил: «Мне

уйти?»

-Иди, - велел ему Канджи. «Построй помост для меня…к утру…- он закашлялся и перевернулся на

бок.

Над прерией поднималась тонкая полоска рассвета, когда Менева зашел в палатку. Он постоял,

глядя на шамана. Тот, казалось, спал, только темные, похолодевшие глаза были открыты. Менева

нагнулся. Отрезав седой локон, мужчина осторожно опустил его в кожаный мешочек.

Он не мог быть Хранителем Души - он был воином, а Хранитель был обязан не брать в руки

оружия, целый год, пока душа умершего искала и находила свой приют на Дороге Духов. Потом,

когда Черный Волк дойдет до гор, он найдет кого-то из родственников Канджи, кто согласится

целый год заботиться о душе шамана. Будет убит бизон, люди соберутся, чтобы разделить его

мясо, а седые волосы завернут в кусочек шкуры.

Целый год они будут висеть под потолком типи - Хранитель не должен был приглашать в него

дурных людей, или вести неподобающие разговоры. Когда положенный срок истечет, семья

соберется снова. Люди попросят душу помнить тех, кто остается на земле. Мешочек раскроют.

Канджи устремится вдаль, по Красной Дороге, по тому последнему пути, что ждал каждого сиу.

Менева завернул тело в шкуры и легко вынес наружу. Помост был уже построен. Ночью он сходил

в маленькую рощу, что виднелась на горизонте, и принес оттуда ветки. В лесах они привязывали

тела к деревьям. Здесь, на бесконечном пространстве прерии, их укладывали ближе к небу.

Солнце, ветер и грифы очень скоро не оставляли ничего от человеческого тела.

Черный Волк поднял голову. Стервятники черными точками уже кружились в еще сером,

туманном небе раннего утра.

-Хорошо, - только и сказал он. Менева уложил тело на помост. Он, хоть и не был шаманом, не был

семьей - но Канджи растил его и заботился о нем. Менева взял свой нож. Он легко отрезал

косичку - те, кто скорбели, носили короткие волосы. Мужчина затоптал костер. Взяв пригоршню

горячего пепла, Менева размазал его по лицу. Лезвием ножа он сделал короткие насечки на

смуглых, сильных руках и втер туда золу.

Кровь остановилась. Менева, легко разобрав палатку, пристроив себе на спину аккуратный

сверток, огляделся. Его нож и томагавк висели на поясе, угли костра уже не дымились. Он в

последний раз посмотрел на помост и свистнул. Вороной жеребец, что пасся в прерии, вскинул

красивую голову и коротко заржал.

Менева легко вскочил в покрытое тканым одеялом седло. Он медленно поехал на запад -

одинокая точка на пустынной, без конца и края, равнине.

Миссисипи - широкая, темно-зеленая, медленно текла на юг, в низких, покрытых травой берегах.

Хаим посмотрел на русую и белокурую головы - дети купались. Он весело крикнул: «Вы там

посинели, наверное, вода холодная еще!».

Тони, с закрученными узлом, мокрыми, волосами, чихнула: «Мы с мамой на рассвете сюда

ходили, дядя Хаим! Она Миссисипи переплывала!»

-Не сомневаюсь, - усмехнулся Хаим. Опустившись на траву, прислонившись к стволу дерева, он

покрутил головой: «И не скажешь ей ничего. Стреляет, как лучший офицер, с конем и лассо

управляется, как индейцы, плавает..., Ладно, - он посмотрел на прерию, что уходила на запад, -

далеко она забираться не будет, а дня через два я ей навстречу поеду. Может быть, и разузнает

что-то о Черном Волке».

Он чиркнул кресалом и достал из кармана своей замшевой, индейской куртки, аккуратно

сложенное письмо.

-Милый мой мальчик! - писала мать. «У нас все хорошо. Натан на отличном счету в прокуратуре…»

Хаим затянулся сигарой:

-Натан, как я домой на Хануку приезжал - довольный ходил. Наверняка, любовницу себе нашел. В

столице это просто, у всех чиновников жены скучают. Но у меня такого не будет. Батшеву сюда

привезут, и мама с нее глаз не спустит. Я буду приезжать, пару раз в год, с детьми возиться..., - он

вдохнул сладкий запах прерии. Улыбнувшись, Хаим взял письмо от невесты.

Почерк был школьным, робким. «Дорогой кузен Хаим, - читал он, - у нас все в порядке. У моей

сестры Малки уже три девочки - Сара, Ривка и Рахель. Ваша кузина Элишева и ее муж Моше

купили старый дом, рядом с нами. Сейчас его перестраивают. Их мальчику, Исааку, два годика.

Свекровь Элишевы, госпожа Судакова, живет с ними. Я за ней присматриваю, когда Элишева

уходит к пациенткам. Она понемногу поправляется...»

Хаим свернул письмо:

-Мама права, конечно. Хупу поставим в Нью-Йорке, а потом Батшева будет сидеть дома и

воспитывать потомство. У сестры ее уже трое детей. Мама порадуется внукам. Для Натана она все

хочет невесту из Европы выписать, - он поднялся: «Вылезайте, мне надо проверять припасы для

экспедиции! Вы после обеда можете лошадей взять!»

Тони, шмыгая носом, вытащила Дэвида за руку на берег и застучала зубами: «Дядя Хаим, можно

ваше ружье? Мне надо грифа подстрелить. Один как раз на дереве сидит».

Хаим только потрепал ее по голове. Он, почти не целясь, выпустил заряд в птицу. «Я тоже так

стрелять буду, - Дэвид посмотрел на мужчину с восхищением. «Когда вырасту».

-Ты станешь дипломатом, - Тони подхватила стервятника за шею. Брат сочно ответил: «Еще чего!»

-Обедать, - велел Хаим. Они, втроем, пошли к деревянному, высокому частоколу, что окружал

лагерь.

Менева сидел у костра, глядя на огонь. Вода закипела. Он развязал мешок бизоньей кожи, бросив

в котелок вяленое мясо. Когда он жил в горах, ребенком, Канджи приучал его подолгу обходиться

без пищи. Они поднимались к самым вершинам. Там не было ничего, кроме голых камней, серых,

тяжелых облаков и холодного ветра.

Канджи показал ему волшебную долину. Там из-под земли били горячие источники, в теплых

озерах, можно было купаться даже зимой, когда вокруг лежал снег.

Менева закрыл глаза и вспомнил тусклый блеск золота. Крупинки лежали на смуглой руке

подростка. Он восхищенно спросил у шамана: «Можно его черпать прямо из реки?»

Канджи улыбнулся и подвел его к скале. Золотая жила рассекала гранит. Менева знал, где в горах

можно было найти сверкающие, разноцветные камни. Повертев в руках свою короткую трубку, он

оглянулся на палатку:

-Дойду до гор и позабочусь о душе Канджи. Потом соберу своих воинов и отправлюсь обратно на

восток. Белых здесь быть не должно, это наша земля. Сожгу все, что они построили, а потом буду

ждать. Она придет, я знаю. Шаман не мог ошибиться. И надо найти сестру...

Он почти не помнил отца - только суровое, иссеченное шрамами лицо, холодные, пронзительные

голубые глаза. От него пахло кровью и силой.

-Сестра, - задумался Менева. Нахмурившись, он увидел угольно-черные волосы и бусы из сухих,

красных ягод на белой шейке.

Менева покачал головой: «Я даже не знаю, как ее теперь зовут. Но я обещал ее найти. Это наша

кровь, она должна вернуться домой».

Он снял с огня котелок. Взяв костяную ложку, что висела у него на поясе, мужчина насторожился -

вороной конь поднял голову и коротко заржал.

-Всадник, - прислушался Менева. «Едет с востока».

Он, на всякий случай, придвинул к себе ружье. Индейцы предпочитали лук и стрелы, но еще со

времен первой битвы, - в пятнадцать лет, - Черный Волк понял, что не след отказываться от

оружия белых. Почти все его воины умели им пользоваться.

-Кто бы это мог быть? - хмыкнул Менева. «Индейцы на западе. Здесь великая река в двух днях

дороги, часто попадаются разъезды белых. Если белый, я его убью. Нет, - он замер, - я не могу

никого убивать. У меня на руках душа Канджи. Я, хоть и не Хранитель, но, все равно, не должен так

себя вести».

Это был белый, но в индейской одежде, на гнедом, сухощавом жеребце.

-Хороший конь, - Менева полюбовался лошадью, - выносливый, сразу видно.

Белый человек спешился поодаль. Потрепав коня по холке, всадник что-то ласково ему сказал.

Менева посмотрел на него - он был высокий, стройный, оружия видно не было. Рыжая голова

горела огнем в полуденном солнце.

-Что он мне сделает, - усмехнулась Констанца. «Юноша, чуть за двадцать, наверняка, просто

охотится. У него костер горит, в котелке что-то варится. Ни один индеец не будет нападать на гостя,

у них так не принято».

Она засунула руки в карманы замшевой куртки и пошла к палатке, что стояла у маленькой

рощицы, на берегу быстрого ручья. На западе, в жаркой дымке, виднелись очертания холмов.

Констанца вспомнила карту. «Там, - поняла она, - по слухам, этот Черный Волк и обретается».

Не доходя нескольких шагов до костра, она протянула руки, выставив пустые ладони. Жещина

поклонилась: «Hau!»

Юноша поднялся. Он был одного роста с Констанцей, широкоплечий, темноволосый, на смуглых

руках виднелись какие-то насечки.

-Глаза красивые, - подумала женщина. «Я только сиу знаю. Вряд ли он оттуда, с севера. Ничего,

жестами объяснюсь. Блокнот и карандаш у меня при себе, нарисую ему что-нибудь».

-Это приветствие, - сказал юноша на хорошем, но с акцентом, английском, - положено употреблять

только мужчинам.

-Вояжер какой-нибудь, полукровка, - разочарованно подумала Констанца. «Ладно, расспрошу его -

кого он тут встречал».

Юноша все смотрел на нее. Констанца вежливо спросила: «Можно присесть? Я из лагеря Дюбуа,

это в двух днях пути отсюда».

-Я знаю, - только и сумел сказать Менева. Она была белая, как горный снег, гибкая, огненные

волосы падали на стройные плечи, темные, большие глаза смотрели весело и прямо.

Он указал на расстеленную шкуру. Женщина устроилась рядом с ним: «Суп готов, как я погляжу.

Держите, - она порылась в кармане куртки и протянула ему маленькую коробочку из сушеной

тыквы. «Я всегда беру с собой в прерии соль, - объяснила Констанца, - здесь ее не найдешь».

-Она есть в горах, - непонятно зачем, сказал Менева, принимая коробочку. От женщины пахло

свежей водой, волосы ее были чуть влажными и он подумал: «Там озерцо есть. Я его видел. Она,

наверное, купалась. Не думай об этом, тебе нельзя сейчас такого, ты везешь душу человека».

Женщина уже что-то говорила, принимала от него котелок, смеялась. Менева протянул ей ложку:

«Ешьте первой, вы же гость. Как вас зовут?»

-А вас? - ее глаза стали острыми, пронзительными, зоркими. Констанца опустила ложку в суп и

хмыкнула: «Вы не вояжер, у вас другой акцент».

-Я вырос там, - Менева кивнул на запад. «Меня зовут Черный Волк. Это индейское имя».

Женщина помолчала, и, чему-то улыбаясь, подала ему руку: «Миссис Вулф. Видите, у нас даже

имена похожи».

У нее была теплая, нежная ладонь. Менева, вздрогнул, коснувшись ее.

-Спасибо, что пригласили разделить с вами трапезу, - услышал он ласковый голос. Взглянув на нее

из-под ресниц, мужчина только и сумел, что ответить: «Рад встрече, миссис Вулф».

-Надо же, - подумала Констанца, - а и не скажешь, что он - пресловутый Черный Волк. Очень

милый юноша. Хорошо, что он говорит по-английски. Я его расспрошу обо всем. Можно будет

даже развлечься немного, а потом уеду. Встречусь с Хаимом, и вернемся в лагерь».

-Она придет сама, - напомнил себе Менева. «Канджи, Канджи, спасибо тебе».

-Ешьте, - велела женщина, передавая ему пустой на одну треть котелок. «Очень вкусно, спасибо

большое».

-Вам полагается половина, - запротестовал Менева.

-Вы мужчина, - томно сказала Констанца: «Покраснел. Это будет сенсация. Придумаю красавицу

индианку. Она сопровождает мистера Констана, влюбляется в журналиста, рассказывает о своей

связи с Черным Волком..., Потом Черный Волк, в порыве ревности, убьет ее. Констан будет

безутешен. Читатели такое вырвут друг у друга из рук».

Она удобно устроилась на шкурах и чиркнула кресалом: «Ешьте. Я заварю кофе, и мы как следует,

поболтаем, мистер Волк».

Ее мягкие волосы раздувал ветер. Менева решил: «Увезу ее в горы. В то место, где горячие озера.

Там вершины покрыты снегом, таким же, как она. Рыжая лиса, - вспомнил индеец. «Вот я ее и

встретил. К белым она теперь не вернется».

Он отставил котелок. Женщина легко поднялась: «У меня нет палатки, я ночую на земле. Можно

будет разделить ваш кров?»

Она ушла к ручью. Менева, глядя на ее узкую спину, шепнул: «Да».

В палатке пахло кофе и табаком, полог приоткрывал черное, ночное небо, горящее тысячами

звезд. Трещала свеча, горячий воск капал на сухую траву.

Констанца сидела, скрестив ноги, рассматривая карту, начерченную в своем блокноте. «Надо

отдать ее Хаиму, - сказала себе женщина. «На западе есть золото, драгоценные камни...».

Она подняла голову: «Ты видел океан?»

Черный Волк, устроившись напротив, пил кофе из оловянной фляжки Констанцы. «Видел, Рыжая

Лиса, - усмехнулся он. «Тот, что на закате солнца. Тот, что на восходе - теперь ваш. Раньше там тоже

жили индейцы. Это не ваша земля, зачем вы здесь?»

-Ты говорил, что твой отец белый, - Констанца покусала карандаш. «Ты должен нас понять. Мы

пришли сюда не как захватчики, а как друзья. Мы хотим жить вместе».

-Поэтому ваши мужчины насилуют наших девушек, и убивают наших воинов, - Менева сжал руку в

кулак. «Мой отец ушел с пути белых, душа привела его сюда, - он обвел рукой прерию. «Белые

изуродовали его, ограбили, убили, они взяли в плен мою сестру...»

-И где она сейчас? - поинтересовалась Констанца.

-Не знаю, - мрачно ответил Черный Волк. «Может быть, она давно мертва. Поднялась на Дорогу

Духов, - он показал на звездное небо.

Констанца подняла руку и погладила его по теплой щеке. Он вздрогнул. Женщина взяла его

сильные пальцы: «Покажи мне ваш путь, Черный Волк».

-Она придет сама, - вспомнил Менева слова шамана. «Вот она, любовь, - подумал он,

благоговейно касаясь губами ее щеки. «Пойдем, - он шепнул, - пойдем под звезды. Небо обнимет

нас».

В свете догорающего костра ее волосы светились нездешним, огненным светом. Она была вся

белая, с нежной, мягкой кожей. Застонав, целуя почти незаметную грудь, он еле слышно сказал: «Я

увезу тебя, Рыжая Лиса…, Увезу на запад, в горы. Там из-под земли бьет целебная вода, там золото

лежит под ногами. Там растут деревья, что кронами уходят в небо, ты их никогда и не видела…,

Наш сын станет великим вождем…»

Констанца, чувствуя ладонями горячую, гладкую кожу его спины, вздохнула: «Почему они все

говорят одно и то же? Хаим в первый раз, бормотал что-то о горах, водопадах…, Я ему, конечно,

заткнула рот. Надо и этому, - она приподнялась и прильнула к сильным, сухим губам.

Звезды отражались в ее глазах блестящими точками, она кричала, вцепившись длинными

пальцами в его плечи. Легко перевернув его, устроившись сверху, женщина простонала: «Хочу

еще! Всегда, всегда хочу!»

Ее растрепанная, рыжая голова лежала у него на плече. Черный Волк прижал ее к себе: «Я увезу

тебя на запад, завтра же, на рассвете. Ты всегда, всегда будешь моей, Рыжая Лиса…, Я больше не

стану воевать, никогда. Я буду только любить тебя…- она откинулась назад, ее волосы пахли

дымом костра и травами прерии. Лошади, услышав ее низкий, почти жалобный крик, тихо

заржали.

Потом он целовал ее худые лопатки, ее ласковые руки, что гладили его по голове. Отдышавшись,

Менева смешливо сказал: «Больше так не делай. Я хочу детей от тебя, много».

-Не буду, - услышал он ласковый голос. Она подняла голову. Менева, поцеловав ее прямо в

лукавую улыбку, велел: «Пошли. Накроемся шкурами и будем спать. Ты теперь моя жена, навсегда,

Рыжая Лиса, пока мы живы. Утром я возьму тебя, как положено, - он рассмеялся и, подняв ее на

руки, шагнул в палатку, - а потом отправимся домой».

Уже засыпая, чувствуя его тепло, - он обнимал ее, - Констанца зевнула: «Отлично. Я с утра миль

тридцать на восток сделаю. Там Хаим ждет. Этот Черный Волк пока воевать не собирается. Он мне

говорил, - он что-то вроде душеприказчика сейчас. Он должен встретиться с родственниками

умершего шамана».

Констанца спокойно заснула. Менева лежал, улыбаясь, видя перед собой ее - обнаженную,

купающуюся в горном, теплом озере, белую, как облако. Свою жену.

В палатке еще было темно, когда Констанца одним быстрым, неуловимым движением

высвободившись из его объятий, - неслышно оделась. Она засунула в карман свой блокнот:

«Может быть, записку ему оставить? Зачем, он читать не умеет».

Женщина посмотрела на его длинные, темные ресницы, на спокойное, еще совсем, юношеское

лицо. Выйдя наружу, тихим свистом подозвав своего гнедого , Констанца растворилась в прерии,

исчезнув на востоке - там, где над равниной уже поднималась тусклая, ранняя заря.

Палатка стояла на берегу тихой, небольшой реки. Хаим потянулся и вдохнул свежий, утренний

ветер: «Позавтракаем и поедем обратно в лагерь. Так, говоришь, он не собирается нас атаковать?»

-Он совсем мальчишка, - Констанца пошевелилась: «Не, чета тебе, лейтенант Горовиц. Что это я

чувствую?»

-Вот что, - он усмехнулся: «Хочу еще. У меня сейчас два года никого, кроме индианок, не будет,

дорогая моя. И то, - он поставил ее на четвереньки, - мимоходом, что называется. Не так, как с

тобой».

-А как со мной? - простонала Констанца.

-Хорошо, - сказал он сквозь зубы. «Очень хорошо».

Палатка колыхалась. Человек, что лежал неподалеку в высокой траве, - затаился. Он легко

выследил женщину. Проснувшись, Менева подумал, что она ушла купаться. Он обыскал все вокруг,

а потом увидел следы копыт, что уходили на восток.

Он нашел их здесь, почти у великой реки. Мужчина, что встретил ее, был белым, - светловолосым,

сероглазым. Он был хорошо вооружен. Менева, закрыв глаза, стараясь не слушать ее стоны,

сказал себе: «Я не могу. Не могу его убивать, не могу осквернять душу Канжди. Но потом…»

Прерия огласилась ее криком. Менева, почувствовав слезы у себя на глазах, шепнул: «Она все

равно придет ко мне. У нее наша душа, я это знаю, не может быть иначе…»

Он отполз назад и увидел мужчину. Тот, выйдя из палатки, помочился на траву. Он стоял, расставив

ноги, как хозяин. Оглядывая прерию, он улыбался - надменно, гордо.

-Лейтенант Горовиц, - донесся до Меневы ее смешливый голос, - я жду! Я тебя просто так не

отпущу!

-Я и сам просто так не уеду, - согласился мужчина. Сплюнув, он откинул полог, исчезая внутри.

-Лейтенант Горовиц, - повторил Менева и положил руку на свой нож: «Я никуда не тороплюсь. Я

его найду, и ее тоже».

Он, было, подумал о том, чтобы перерезать сухожилия его жеребцу, но потом одернул себя: «Не

след калечить невинное существо. А вот его, - Черный Волк поиграл ножом, - я убью. Убью, и

Рыжая Лиса вернется ко мне. Родит мне детей…»

Менева неслышно поднялся. Вернувшись в рощу, он потрепал по холке своего вороного коня.

-Я еще вернусь, лейтенант Горовиц, - пообещал индеец, садясь в седло.

Черный Волк ехал по прерии, неспешным шагом, задумчиво насвистывая что-то себе под нос. «Да,

- наконец сказал он, - так и сделаю».

Менева улыбнулся и пришпорил своего коня, направляясь на запад, туда, где виднелись зеленые

вершины холмов.

Эпилог

Санкт-Петербург, весна 1805 года

Корабль медленно, осторожно подошел к острову. В легкой, утренней, жемчужной дымке блестел

шпиль крепости.

-Это здешняя Академия Наук, мадам- капитан указал в сторону пустынного острова. «Только

возвели, в прошлом году. А здесь, - он указал на стрелку острова, - будут строить маяки и биржу».

Женщина в изящном, светлой шерсти рединготе, в шелковой, украшенной цветами шляпе, - из-

под нее на стройную, смуглую шею спускались темные кудри, - улыбнулась. «Конечно, капитан, -

сказала она, - этот город пока не сравнить с великими столицами Европы, но сразу видно, что

император Александр заботится о его благоустройстве».

Зеленые глаза оглядели широкую, тихую реку, лодки рыбаков. Мэри вспомнила смешливый голос

герцога: «Увидишь, где мой отец вытащил дядю Теодора из Невы. Заберешь Мишеля, отвезешь его

в Данциг. Там вас будет ждать Иосиф. И с мистером Филипом, разумеется, встретишься, - он

стряхнул пепел сигары.

-То есть семью мне с собой не брать, - Мэри взглянула на купол собора Святого Павла. Вокруг него

метались птицы. Шел прохладный, мелкий дождь, небо Лондона было затянуто свинцовыми

тучами.

Джон присел на край стола и развел руками: «Это все-таки деловая поездка. Потом ты мне

понадобишься только осенью. Отправляйтесь с Майклом и Беном в Уэльс, подышите там

воздухом».

-Майкл едет строить - Мэри пощелкала пальцами, - они это называют железной дорогой. Он хоть

под землю так часто спускаться не будет. Но гари там предостаточно, работа грязная.

Джон подошел к карте Англии, что висела на стене: «Когда-нибудь все это, - он провел пальцем по

карте, - будет пересечено железными дорогами. Они будут возить грузы, пассажиров…Ты слышала

о корабле, который тот американец испытывал, Фултон?

Мэри кивнула: «Ты молодец, что его перекупил. Майкл мне говорил, что торпеды, работы

Фултона, что вы испытывали в рейде на Булонь, отлично себя проявили».

-Они бы себя проявили еще лучше, - неожиданно зло ответил Джон, - если бы не косность наших

адмиралов. Они все никак не могут отойти от пушек. Война будущего, морская война, - он легко

прошелся по комнате, дымя сигарой, - будет решаться под водой. Торпеды, лодки, что пытается

строить Фултон…- Джон вздохнул: «Только он все равно вернется в Америку, рано или поздно»

-Война будущего будет вестись в небе, - Мэри чиркнула кресалом. Джон ядовито сказал:

«Воздушными шарами невозможно управлять. С них разве что только бомбы кидать получится, и

то - артиллерия противника тебя сразу же вдребезги разнесет. Или обозревать местность, - он

вздохнул. Мэри спокойно заметила: «Не воздушные шары. Другие летательные средства. Те же

торпеды Фултона, только с крыльями. Китайцы их давно строят, мне дядя Джованни рассказывал».

-Они больше ста ярдов не покрывают, - пробурчал Джон и задумался: «А вот покойный Лавуазье и

дядя Теодор много что делали в Арсенале, интересного. Ядовитые газы…, - он встряхнул

светловолосой головой и весело спросил: «Как там мой племянник?»

-Пошел, - гордо ответила Мэри. «Ползал, ползал, а потом обиделся, что Бен ходит, а он - еще нет. И

побежал, бойко так. Ему там весело, все-таки детей много вокруг. Жаль, что Элизе скоро во

дворец возвращаться придется».

-Жюль уже капитан, - вздохнул Джон, - на хорошем счету в лейб-гвардии…, Как только станет

майором, Элизе можно будет попросить ее величество об отставке. Уедут в Оксфордшир, детей

воспитывать. Жюлю предлагали в Индию отправиться, знаешь? Там служить».

Мэри потушила сигарку и поднялась «Пока ему поместья не вернут, он никуда из Европы не

двинется. Тем более с маленьким ребенком. Как ты думаешь, - она взглянула на Джона, - при

нашей жизни восстановят монархию во Франции?»

-Император Бонапарт пока что непобедим, - хмуро ответил герцог. «Как будто у него какой-то

волшебный амулет имеется, ей-богу. Хотя все это ерунда. Он материалист, каких поискать. Ладно, -

он пожал руку Мэри, - постараемся с Мадлен и семьей к вам выбраться, если я освобожу

несколько дней».

Корабль уже бросал якорь. Мэри взглянула на бархатный мешочек, что висел у нее на запястье.

«Алмаз, - подумала она, - письма, документы на квартиру, что дядя Теодор купил…, Интересно, -

женщина улыбнулась, - он меня узнает? Хотя Майкл ему писал, что мы поженились».

Она вспомнила прохладную, большую спальню в Мейденхеде. Окна были раскрыты на реку,

тянуло свежестью, Бен тихо сопел в своей маленькой кроватке. Мальчик был темноволосый, с

лазоревыми, отцовскими глазами, еще пухленький. Майкл осторожно вынул из ручки сына

деревянный кораблик и обнял жену: «Ты только осторожней, милая».

Мэри потерлась носом о его щеку. «Джон меня понизил до статуса курьера, ничего опасного я не

делаю. Иди сюда». От мужа пахло, как обычно - порохом, гарью, углем. Мэри шепнула: «Прямо из

Данцига поплыву в Лондон, а летом поедем все вместе в Уэльс».

-Я люблю тебя, - Майкл стал целовать ее - нежно, тихо, так, что она, как всегда, почувствовала

сладкие, прерывистые удары своего сердца.

-Просто курьер, - напомнила Мэри себе, опускаясь на шелковое одеяло, увлекая его за собой. «И

вообще, я большую часть времени за бумагами провожу, как тетя Марта».

Ее багаж был уже на палубе, по трапу взбирался таможенный чиновник в темно-зеленом мундире.

Мэри любезно улыбнулась. Подав свой британский паспорт, она сказала по-французски: «Прошу

вас, ваше превосходительство».

-Цель визита? - чиновник полистал паспорт: «Титулованная особа. Смотри-ка, и в Копенгагене

побывала, и в Стокгольме. Англичанки смелые женщины, сами путешествуют. Тридцать один год, -

он незаметно посмотрел на смуглое, спокойное лицо женщины. «Не красавица, конечно, но что-то

в ней есть. Подбородок, какой упрямый».

-Я много слышала о красоте вашей столицы, - ответила Мэри, - и решила своими глазами

посмотреть на творение великого императора Петра. Вот моя въездная виза, с печатью вашего

посла в Лондоне, графа Воронцова».

-Он дяди Теодора родственник дальний, - вспомнила Мэри.

-Добро пожаловать в Санкт-Петербург, леди Кроу, - поклонился чиновник. Мэри, вдохнув чистый,

весенний воздух, слыша крики чаек, что кружились над мачтами корабля, ответила: «Спасибо».

В окно столовой был виден зеленеющий Летний сад. Публика медленно прогуливалась по

дорожкам, внизу, на набережной, скрипели колеса экипажей. На крахмальной скатерти блестело

серебро, в двух высоких, фарфоровых вазах у камина стояли розы - белые и винно-красные.

Тео прикоснулась пальцем к бархатистым лепесткам: «Каждую неделю их присылают. Теодор все

шутит - интересно, кто из нас друг друга переживет, - я, или твой неведомый поклонник? Господи, -

женщина перекрестилась, - как хорошо, что он в отставку вышел. Будет в Академии Наук работать,

в университете лекции читать…, Петеньке только десять, когда он вырастет, война уже и

закончится».

-Федосья Давыдовна, - горничная присела на пороге комнаты, - велите обед подавать?

-Сейчас Федор Петрович с мальчиками придет, - рассеяно ответила Тео, - и подавайте, милая.

Она подхватила подол домашнего платья светлого шелка и прошла в опочивальню. Присев к

своему туалетному столику, Тео повертела в руках жемчуга: «Может при Наполеоне мальчик в

безопасности будет, в адъютантах у него. Упрямый, это он в отца, конечно. Я француз, и буду

служить во Франции».

Она вышла на балкон - весенний день был теплым. Нкинув на плечи шаль, Тео посмотрела на

золотой шпиль Петропавловского собора. «Теодор ходил к этому раввину, Шнеуру Залману, когда

тот в крепости сидел, еще пять лет назад…, - Тео вздохнула. «Хотел узнать, может, известно, что о

Ханеле. Но тот ему ничего не сказал. И брат Теодора не пишет. Все новости окольными путями

узнаем, через Лондон».

Он посмотрела на Пантелеймоновский мост и помахала рукой. Муж и сыновья, младший - в

кадетском мундире, - шли к дому. «Мишель уже в штатском, - Тео взглянула на изящного,

невысокого, белокурого юношу. «Кто-то должен приехать, в Данциг его отвезти, Теодор говорил.

Там его Иосиф ждет. Генерал Мендес де Кардозо, - Тео улыбнулась. «Теодор-то в отставку

полковником ушел».

В передней раздался звонкий голос младшего сына: «Мамочка, милая, мы очень есть хотим!»

-Руки мойте, - велела Тео, выйдя им навстречу, расцеловав всех.

-Петенька, - она говорила с мальчиком по-французски, но называла его русским именем, - уж не

похудел ли ты?

Голубые глаза заискрились смехом, и Петя пригладил рыжие кудри: «Кормят у нас, конечно, не

так, как дома. Мишелю хватает, - он подтолкнул старшего брата, - а я, маменька, расту еще, -

добавил Петя. Мишель, ласково сказал: «Ты отца перерастешь, милый мой».

Мальчики побежали в умывальную. Федор, снимая мундир, улыбнулся: «По-домашнему

отобедаем, Федосеюшка, или велишь при параде быть?»

Она рассмеялась: «По-домашнему, милый. Теодор, - она, нахмурившись, оглядела его лицо, - что

случилось?».

Муж тяжело вздохнул. Услышав голоса мальчиков, он шепнул: «Потом, милая. Я Мишеля отправлю

с Петькой французским заниматься, и расскажу тебе все».

За обедом Петя вдруг сказал: «Батюшка, а как так получается? Мы с Наполеоном воюем, я не хочу

потом на поле боя с Мишелем встречаться. Мы, хоть и неродные, но братья».

Мишель искоса посмотрел на рыжие волосы Пети. Он вспомнил, как семилетний Петя ходил за

ним хвостом в кадетском корпусе, как он гулял с еще маленьким братом в Летнем саду. Отложив

вилку, юноша твердо ответил: «Никто ни с кем не будет воевать, Петька. Россия и Франция

подпишут мир, уже скоро. Я просто хочу служить в армии своей страны, вот и все».

Его увезли из Парижа ребенком, но Мишель до сих пор помнил квартиру, выходившую на Сену,

церковь Сен-Сюльпис и могилу матери на кладбище Мадлен.

Семейный склеп перенесли. Еще в прошлом году отец позаботился об этом, купив, через третьи

руки участок на новом кладбище Пер-Лашез. Мишель тогда спросил: «Папа, а как тебе удалось, не

выезжая из Санкт-Петербурга, все это сделать? Ты ведь и квартиру на меня оформил, на

набережной Августинок».

Отец затянулся сигарой: «Помнишь, я к раввину ходил, что в крепости сидел?»

Мишель кивнул.

-Мы с ним с тех пор подружились, - отец оперся о перила балкона. Полюбовавшись белой ночью,

Федор одобрительно сказал: «Умный он человек, Шнеур Залман. Говорят, сам император его

посещал. Через него я деньги и передал, дорогой мой, - через Польшу, Германию. В Амстердаме

дядя Иосиф их забрал, и обо всем позаботился, там, в Париже. Отправляйся во Францию, женись,

детей рожай…,-отец рассмеялся. Мишель, как в детстве, привалившись к его теплому боку,

шепнул: «Спасибо».

-Мама там лежит, - подумал сейчас Мишель, - брат мамы Тео, старший, отец дяди Джона, и брат

его, маленький, тот, что в Париже родился. Вот оно как получается - Жюль тоже француз, а у

англичан служит. Он во Францию вернется, в конце концов. Монархию уже восстановили, и с

имениями его тоже все устроится».

После обеда, проводив глазами детей. Федор попросил горничную: «Вы чай в моем кабинете,

накройте, пожалуйста».

-Стучат, - Тео прислушалась, склонив голову.

-Курьер, наверное, из Академии, - Федор потянулся и встал. «Я открою, милая, пусть Аграфена

Ивановна чаем займется»

В передней что-то зашуршало, дверь скрипнула. Тео, поднявшись, увидела невысокую, стройную,

смуглую женщину. Она была в простом, темно-зеленом, шерстяном платье, в капоре с бархатной

лентой, - по виду гувернантка, или домашняя учительница.

-Глаза, - подумала Тео. «Как у Марты, только у той - еще холоднее. Вот кто Мишеля в Данциг

отвезет».

-Позволь тебе представить, - смешливо сказал Федор, - тот самый месье Жан-Мари. Мы с ним у

Чертова Моста распрощались.

Рука была маленькая, жесткая, надежная, голос - твердый и уверенный. «Леди Мэри Кроу, -

улыбнулась женщина. «Очень, очень рада встрече с вами, мадам Тео».

Тео разлила чай и весело заметила: «Так вы у Демута остановились, на Конюшенной улице.

Отличное место».

Мэри приняла чашку и, размешав сахар, встряхнула темными кудрями:

-Я тут легально, со своим настоящим паспортом, с въездной визой. Свои дела я уже завершила, -

она вскинула бровь и Федор подумал: «Знать ничего не хочу. Мы союзники, а чем там его

светлость занимается - не мое дело».

Мэри деловито порылась в мешочке:

-Отсюда Мишель поедет с русскими документами. Французские бумаги готовы, ждут в Данциге.

Вот купчая на квартиру, а вот…- она прервалась и положила на стол обтянутую бархатом

коробочку.

-Алмаз де Лу, - благоговейно сказала Тео.

Она столько раз видела его на тонком пальце Марты – синий, как жаркое, летнее небо.

-Теперь у Мишеля будет, - вздохнула женщина. «У него, у его детей…Господи, спасибо Марте, все

же истинно - она о семье заботится».

-Доставайте родословное древо, месье Теодор, - велела Мэри, - у Элизы в прошлом году сын

родился, маленький Жан. Наследник де Монтревалей. И вот еще что, - она помолчала и протянула

Федору письмо. «Это от господина Горовица, из Иерусалима, для вас».

-Вы курите, - отчего-то закашлявшись, сказал Федор. «Я помню, мы с вами курили, в пещере, - он

попытался улыбнуться.

-У меня свои, - Мэри достала из серебряной коробочки тонкую сигарку. Посмотрев на мощную, в

домашней, бархатной куртке, спину мужчины, - Федор отошел к окну, она тихо спросила у Тео:

«Мишеля вещи готовы? Корабль послезавтра отплывает».

Тео внезапно вытерла слезинку шелковым платком и покачала красивой головой: «Господи,

мальчику шестнадцать всего…Мэри, вы присмотрите за ним, по дороге, а там…, - Тео не закончила

и махнула рукой.

-Там генерал Кардозо о нем позаботится, - ласково сказала Мэри. «Он в штабе у Наполеона будет,

Мишель, там безопаснее».

Тео вспомнила, как она стояла в своей гардеробной, наклонившись над безжизненным тельцем,

заставляя его дышать.

-Я все знаю, - Мэри потянулась и взяла ее длинные, смуглые пальцы. «Мне тетя Марта рассказала,

как вы его спасли. Тетя Тео, не плачьте…,-женщина поморгала и улыбнулась: «Прошло. Когда-

нибудь, - Тео помолчала, - они все из гнезда разлетятся. Тедди за океан от матери живет».

-Двое внуков у Марты, - подумала Тео. «И Бен маленький - он ведь тоже ей, как внук. Господи, дай

ты мне внуков увидеть, пожалуйста. И Теодору тоже».

Она оглянулась и заметила, что муж вышел на балкон.

Федор посмотрел на нежное, чуть окрашенное золотом небо. Он заставил себя развернуть

письмо.

-Дорогой Теодор! - читал он.

-У нас все в порядке. Моше и Элишева посылают тебе свою любовь. Их сыночек растет, госпожа

Судакова понемногу оправляется. Моя Батшева стала невестой Хаима, старшего сына Эстер. Когда

она уедет в Америку, я останусь совсем один. Твой брат процветает. Ты, наверное, знаешь, что

после смерти Ханеле и ее мальчика, когда Лея потеряла разум, он женился на моей Малке. Я с

девочкой не говорил уже четыре года, он запрещает ей с нами встречаться. Внучек я тоже не

видел, а ведь их у меня уже трое…- перо, на мгновение, остановилось.

-Я работаю вместе с Моше, на стройке. Твой брат приказал меня изгнать из общины, из-за того, что

Рахели вышла замуж за Пьетро…- Федор, оглянувшись, выругался сквозь зубы и буркнул себе под

нос: «Что, мне теперь на Святую Землю ехать, чтобы этого, - он хотел ругнуться, но сдержался, - в

чувство привести? Рав Судаков, - он тяжело вздохнул. Вернувшись в кабинет, дымя сигарой, Федор

сел: «Раз уж все мы здесь, расскажу вам кое-что».

Он достал из шкатулки сложенный листок: «Тут по-русски, я переведу».

Женщины слушали его. Потом Тео, вскинув черные, большие глаза, неуверенно проговорила: «Но

ведь это может быть неправдой, Теодор…»

-Может, - согласился муж . Он взял с полки большой, изданный в Веймаре, атлас. «Шнеур Залман

пишет, что это где-то здесь, - Федор полистал страницы и указал на карту.

-Сорок миль от Белостока, а дальше…- мужчина развел руками.

-А дальше лес, - тихо отозвалась Мэри и открыла свой блокнот: «Раз мы в Данциге будем, я все

Иосифу передам».

-Лес, - повторил Федор, все еще глядя на белое пятно в правом углу карты. «Как это Шнеур Залман

сказал: «Не появляются же эти амулеты из воздуха, кто-то их пишет. Я уже несколько видел, и было

понятно - они одной руки».

-Руки Ханеле, - вздохнул он. Убирая атлас, Федор уверенно сказал себе: «Если она там, Иосиф ее

найдет».

Петя посмотрел на пустую, с одной кроватью и столом, комнату: «Багаж на корабле, и тетя Мэри

тоже там. Она так интересно о нашей семье рассказывала…, Как вырасту, когда война закончится -

поеду в Англию. Или, может быть, сюда кто- то отправится».

Он почувствовал у себя на плечах сильную руку брата и шмыгнул носом.

Прекрати! - строго велел Мишель. «Мы с тобой еще увидимся, Петька, обещаю. А ты за мамой и

папой присматривай, понял? И учись хорошо». Он поцеловал брата в затылок и Петя попросил:

«Покажи алмаз. А отчего ты его не носишь?»

Мишель рассмеялся: «Не в армии же его носить, дорогой мой. Как встречу девушку, которую

полюблю - ей отдам».

Петя коснулся пальцем синего, блестящего, переливающегося в свете солнца, камня и

ухмыльнулся: «Мне папа саблю Вельяминовых отдаст. Там на эфесе руны, ей как бы ни тысяча лет

уже. «Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог», - гордо сказал мальчик.

«И икону - тоже».

-Мама меня ей благословила, - вздохнул Мишель. «Я писать буду, Петька, а ты позаботься о маме,

хорошо? Пошли, - он подтолкнул брата к передней.

Всю дорогу до пристани мать держала его за руку. Мишель вдохнул запах роз. Остановившись,

юноша посмотрел на Тео, - мать была выше его на голову. Мишель тихо сказал: «Не волнуйся так,

мамочка, пожалуйста»

Тео перекрестила его и, нагнувшись, поцеловала в лоб: «Пиши, милый мой. Хоть как, но пиши. Ты

теперь адъютантом у императора будешь, Господи, если бы мама твоя дожила…- она подышала.

Мишель прижался губами к ее теплой, родной руке: «Мы с тобой в Париже увидимся, мамочка.

Обещаю».

Отец и брат шли впереди. Федор, обернувшись, смешливо сказал: «Тетя Мэри уже рукой тебе

машет».

Федор обнял старшего сына: «Служи с честью, милый мой. Твоя мама достойная женщина была,

не посрами ее имени. Все, - он прикоснулся губами к высокому лбу,- пора тебе на корабль».

Он взошел по трапу - невысокий, изящный, в простом, темном сюртуке. Федор вспомнил:

«Говорят, Наполеон, хоть императором стал, а до сих пор в форме полковника ходит. Спит в

палатке, из солдатского котла ест. Как Александр Васильевич покойный».

-Тетя Мэри, - тихо спросил Мишель, подойдя к женщине, - а вы видели Наполеона?

Зеленые глаза усмехнулись. Она посмотрела на блестящий золотом шпиль крепости: «Милый

племянник, даже если и видела, то тебе не скажу. Впрочем, от Данцига до Парижа дорога

недолгая, ты с ним сам вскоре встретишься».

Корабль медленно отходил от набережной. Мишель взглянул на родителей - высоких, вровень

друг другу, на рыжую голову брата и твердо сказал себе: «Мы не прощаемся».

Нежная, прозрачная ночь спускалась на город, на широкую Неву, на черепичные крыши, на зелень

деревьев и дворцы по левому берегу реки. Корабль уходил на запад. Федор незаметно пожал

пальцы жены: «Не плачь, любовь моя. Он сын Жанны, он наш сын. Он справится».

Тео перекрестила белые, развернутые паруса и прижала к себе младшего сына: «Да. Вот и

проводили мы одного мальчика, остался ты, Петенька, - женщина улыбнулась. Они, взявшись за

руки, пошли домой.

Часть восьмая

Польша, лето 1805 года.

Часы на ратуше Данцига пробили полдень, позолоченная статуя короля Сигизмунда Августа, что

украшала шпиль, посверкивала в лучах полуденного солнца. На Длинном Рынке было шумно,

кричали торговцы, по булыжнику прогуливались ленивые, откормленные голуби. Журчала вода в

фонтане Нептуна. За деревянными столами, что хозяева таверн вынесли на улицу, было не

протолкнуться.

Высокий, широкоплечий мужчина в простом, темном сюртуке и круглой шляпе с полями, - из-под

нее видны были седые виски, - принес две кружки с пивом . Устроившись на скамье, он

посмотрел на своего спутника.

Тот сидел, откинувшись к теплой, каменной стене трактира, блаженно закрыв глаза. Каштановые,

чуть выгоревшие волосы, шевелил ветер, загорелое лицо было спокойным.

-И ведь не скажешь ему ничего, - сердито подумал Иосиф.

-Решил своими глазами посмотреть, что тут за вольный город. Господи, только бы не узнал его

никто. Впрочем, мы тут ненадолго. Встретим Мишеля и сразу на корабль сядем. Мэри даже из

порта не выйдет, незачем, чтобы он ее видел. У него память отличная, чуть ли не каждого солдата

по имени называет.

-Если бы ты не был евреем, Жозеф, - смешливо сказал Наполеон, отпивая пиво, - я бы дал тебе

какой-нибудь королевский престол. Вы с Ланном у меня оба высокие. Монарх должен

производить впечатление на подданных. Ты ведь шесть футов три дюйма?- он открыл один синий

глаз.

Иосиф кивнул и улыбнулся: «У вас средний рост, месье Николя, пять футов шесть дюймов».

-Месье Николя Дюпюи, - повторил он про себя, - торговец из Страсбурга.

-Анна была меня выше, больше чем на голову, - Наполеон вспомнил дымные, серые глаза,

черные, падающие на плечи волосы. Он, на мгновение коснулся медальона, что висел в вороте

льняной рубашки, расстегнутой на крепкой шее.

-Почти шесть футов она была, а то и больше. Утонула, - он поморщился и вздохнул. «И ребенок ее

погиб, мальчик. Господи, зачем ты так? Сейчас я уже и не встречу никого, наверное. Разведусь с

Жозефиной , - наследник все-таки нужен, и меня женят на какой-нибудь дурочке с титулом».

-Зато все остальное у меня - выдающееся, - нарочито сварливо сказал Наполеон. Отпив пива, - оно

было крепким, свежим, - император рассмеялся: «Через две недели мы должны быть в Париже,

не забывай».

-И будем, месье Николя, - Иосиф вытянул ноги. «Ветер восточный, дней через пять увидим берега

Голландии...»

-Мало того, что мы сюда через Голландию выбирались, еще и на обратном пути в Амстердам

заглянем, - хохотнул Наполеон. «Впрочем, я тебя понимаю. Я бы сам к такой жене заезжал как

можно чаще. Заберем новоиспеченного лейтенанта Кардозо и домой. Пора воевать».

Он вспомнил высокую, стройную женщину в простой, шерстяной юбке и суконной накидке. Ветер

с моря развевал ее темные, выбившиеся из-под берета волосы. Она ловко, умело вела бот.

Наполеон посмотрел в прозрачные, светло-голубые глаза: «Так вы были капитаном корабля,

мадам?».

-Помощником, - бот накренился, на них плеснула теплая волна. Наполеон услышал голос Анны:

«Остерегайтесь воды».

-Что же я за сочинение писал? - вздохнул он. «Нет, не вспомню уже. Права была Анна покойная - от

воды у меня одни неприятности. То англичане Булонь атакуют, то Нельсон, будь он неладен, по

морям шныряет…, Не стоит и пытаться затевать атаку на Англию. У них остров, они заранее в более

выгодном положении. Устроим им блокаду, вот и все. Надо намекнуть американцам, что одними

деньгами за Луизиану они не отделаются. Хватит им торговать с Британией».

-Мне Жозеф рассказывал, что вы его с костра спасли, - Наполеон полюбовался ее красивым,

упрямым профилем. «Десантом командовали».

Джо закрепила снасти и села у руля: «Мне тогда шестнадцать исполнилось, ваше величество. Я бы

за Иосифом не то, что в Картахену, или на костер, - на край света босиком бы пошла. И сейчас

тоже, - ее тонкие губы улыбнулись.

-А за мной на край света кто пойдет? - грустно подумал Наполеон. «За короной императрицы

побегут, только свистни им, а вот за мной...»

Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, чувствуя, как солнце греет лицо, слушая воркотню

голубей, Наполеон сказал: «Шляпа тебе идет, дорогой Жозеф. Насчет собрания еврейских

нотаблей, что ты предлагал, - в следующем году его созовем. Потом я хочу увидеть ваших

раввинов, - Наполеон подумал, - назовем это Санхедрином, как в старые времена. Пусть твой

приятель из Страсбурга приедет, что дочку твою венчал. Как у нее дела?»

-Хорошо, внуку моему три года уже, - ответил Иосиф. «И Давид скоро женится. Невеста к нему из

Америки приезжает».

-Америка, Америка, - неслышно пробормотал Наполеон. «Как бы это подбить их объявить войну

Англии, а? Британцам может не понравиться наш торговый оборот с Соединенными Штатами, вот

что. Они захотят ввести какие-нибудь ограничения. Американцы такого не потерпят, они еще

молодое государство, гордое..., Да, так будет правильно».

Он бросил на стол медь: «Пошли. А кто моего нового адъютанта сюда везет?»

-Один наш родственник, - уклончиво сказал Иосиф.

-Насчет евреев,- заметил Наполеон, когда они уже проходили мимо деревянных ворот с краном

на берегу Мотлавы, - я тебе так скажу, дорогой мой врач.

Он остановился и посмотрел в темные глаза Иосифа: «Никогда я не приму законопроекта, который

заставит евреев покинуть Францию, потому что для меня они такие же граждане, как все

остальные. Вот и все, - Наполеон засунул руки в карманы сюртука и пошел вперед.

Над их головами кружились чайки, пахло солью и рыбой, а вдалеке, у причала, уже виднелись

мачты кораблей.

-Если они уже пришвартовались, - Иосиф прибавил шагу, - они комнаты взяли, на постоялом

дворе. Он тут один в порту, не разминемся. Господи, а я этого мальчика и не видел никогда.

Наполеон уже стоял на деревянной пристани, рассматривая порт.

-Этот пришел из Санкт-Петербурга, сегодня утром, - сказал он, дождавшись Иосифа. «Пойдем, -

император мотнул головой в сторону постоялого двора, - посмотрим на юношу. Это правда, что

его отец...- Наполеон не закончил. Иосиф кивнул: «Правда».

-Да, - только и сказал император. «Решительности, думаю, ему не занимать».

В нижнем зале трактира обедала невысокая, в простом платье и невидной шляпке, женщина.

-Мещанка какая-то, - Наполеон огляделся. Иосиф незаметно кивнул Мэри. Та, неслышно

поднявшись, скользнула к лестнице. «Глаза у нее, - сказал себе Наполеон, - холодные глаза.

Словно лед. А сама неприметная, ничего особенного».

-Вот и Мишель, - шепну ему Иосиф. Изящный, голубоглазый, белокурый юноша спустился вниз.

Не доходя до них нескольких шагов, покраснев, он поклонился: «Здравствуйте, господа».

Наполеон подал ему руку: «Месье Николя Дюпюи, рад встрече».

Мишель непонимающе взглянул на Иосифа. Тот, одними губами, сказал: «Твой будущий

начальник».

-Господи, - беспомощно подумал юноша,- я не верю…, Он сам, здесь..., Он мне пожал руку...

-Сядем, - решительно велел Наполеон. «Закажем вина, хоть оно тут и не первого сорта, и

поговорим, месье де Лу».

-Я сейчас, - Иосиф потрепал по плечу Мишеля. Шепнув: «Рот закрой», - мужчина стал подниматься

по скрипучей, пахнущей пылью лестнице.

Мэри стояла у окна, завязывая ленты капора. На узкой кровати красовался один старый,

потрепанный саквояж. Иосиф, скрипнув дверью, тихо спросил: «А где остальное?»

-Уже на «Принцессе Шарлотте», - Мэри махнула рукой в сторону порта. «Сегодня на закате

отправляюсь, с Мишелем я попрощалась уже. Вы там за ним присмотрите, дядя Иосиф».

-Покурим, - он чиркнул кресалом, и хмуро поинтересовался: «Здесь есть черная лестница? Не

нравится мне, что он тебя видел».

Смуглая, маленькая рука уверенно держала сигарку. «Он меня еще в Арколе видел, - хохотнула

Мэри, - почти десять лет назад. Да и потом, - она устроилась на подоконнике, - я больше такими

вещами не занимаюсь, дядя Иосиф. Я над бумагами сижу. Но выйду, конечно, на задний двор, -

Мэри улыбнулась: «Мальчик хороший, просто замечательный. Вы же знали его мать?»

Иосиф кивнул. Мэри, открыв саквояж, протянула ему письма. «Это для вас от дяди Теодора. Он

еще вложил письма господину Горовицу, в Иерусалим, и раву Судакову. Брату его младшему».

Иосиф, молча, курил, закрыв глаза. Перед ним были ровные строки, написанные твердой,

аккуратной рукой дочери.

-Милые наши родители! У меня и Моше все в порядке.Он привел в порядок первый этаж дома,

теперь нам не приходится вчетвером тесниться в одной комнате. Госпожа Судакова себя хорошо

чувствует и помогает мне с маленьким Исааком. Я уже говорю по-турецки, познакомилась с

местными, магометанскими врачами, и покупаю у них травы. Впрочем, госпожа Судакова уже

почти здорова, настроение у нее ровное, я думаю, скоро она совсем оправится. Дядя Аарон

работает вместе с Моше. Ему, конечно, очень тяжело, что его не пускают ни в одну синагогу. Нас,

впрочем, тоже не пускают. Еогда Исаак родился, ему сделали обрезание дома.

-Я и сделала, - Иосиф невольно улыбнулся, - так что спасибо, папа, твои уроки пригодились. Когда

Батшева уедет, дядя Аарон останется совсем один, хотя мы живем рядом и будем за ним

присматривать. У рава Судакова, - видно было, что перо Элишевы на мгновение остановилось, -

уже три дочки. Должно быть, в следующем году будет еще ребенок. Малку мы не видим, он ее

держит взаперти…., - Иосиф вздохнул и выпустил дым: «Постараюсь все передать».

-Вот еще что, - Мэри достала свой блокнот. «Мне дядя Теодор кое-что рассказал…»

Иосиф внимательно слушал, а потом хмыкнул: «Это из третьих рук сведения…»

Мэри пожала плечами: «Других нет, дядя Иосиф. Тут ведь есть евреи - вы постарайтесь как-нибудь

проверить…»

-Покажи-ка карту, - велел он. Иосиф рассмотрел записи в блокноте: «Этот лес…Он без конца и

края, и часть его - территория России. Ладно, - он посмотрел на свой стальной хронометр, - беги.

Он порылся за отворотом сюртука: «Письма для семьи. И осторожней там, - попросил Иосиф.

Мэри подхватила саквояж: «Вы тоже».

Выглянув в окно, Иосиф увидел, как она, подняв подол платья, обошла лужу и скрылась в калитке

на задах постоялого двора.

-Скажу ему, - решил Иосиф. «Когда Моше написал, что Ханеле утонула, он спросил меня: «Почему

у тебя лицо такое, Жозеф? Случилось что-то?» Он ведь все замечает. А потом, как услышал - у него

глаза изменились. Будто хотел заплакать, и не мог. Она же все-таки ему тот амулет отдала…»

Он в последний раз затянулся сигарой и спустился вниз.

Наполеон принял от трактирщика вторую бутылку вина. Разлив ее по грубым стаканам, император

смешливо сказал: «Твоего отца я не знал, ас дядюшкой твоим, Огюстеном, был хорошо знаком.

Он у нас, на юге подвизался. После переворота, когда и отцу твоему, и дяде головы отрубили, меня

в крепость отправили. Так, на всякий случай, раз я с месье Огюстеном встречался».

Мишель все не мог поверить тому, что сидит напротив императора Франции. В кадетском корпусе

им рассказывали об итальянской и швейцарской кампаниях. Отец занимался с ним и Петей по

картам, объясняя военную стратегию Наполеона. Сейчас Мишель смотрел в синие, веселые глаза,

слушал веселый голос, изредка, под столом, щипая свою руку, - чтобы убедиться в том, что это не

сон.

-Вообще, - Наполеон потянулся за блюдом с колбасами и одобрительно заметил: «Мясо у них

неплохое». «Так вот, - продолжил император, - многое из того, что во время революции

происходило, никуда не годится. Зачем-то отрубили голову Лавуазье, хотя все члены Комитета

Общественного Спасения, вместе взятые - мизинца его не стоили. Я, как только стал Первым

Консулом, знаешь куда приехал, сразу же?

Мишель робко ответил: «Нет».

-В Академию Наук, - рассмеялся Наполеон.

-Спрашиваю, где гордость Франции, великий математик Лагранж? Они мнутся, бормочут что-то,

Лагранж, видите ли, иностранец. Я им говорю - господа, я сам с Корсики, оставим эти дурацкие

предрассудки. Нашел Лагранжа, назначил его сенатором, дал орден Почетного Легиона…, Хотя,

дорогой мой, для ученых это неважно. Они другого толка люди.

-Мы в египетском походе, - синие глаза загорелись страстью, - нашли стелу, с иероглифами. Там и

греческий перевод имелся. Генерал Мену вынужден был этот памятник отдать британцам, после

капитуляции Александрии, но мы сделали копии. Я его видел, - мечтательно сказал Наполеон, -

видел тот камень. Сейчас надписи расшифруют, и мы сможем читать египетские тексты. Ты русский

знаешь? - требовательно спросил Наполеон.

-Как родной, - покраснел Мишель, - я с пяти лет в России живу, ваше величество.

-Месье Николя, - поправил его Наполеон, вытирая руки салфеткой. «Это пока мы здесь. Я книги

твоего приемного отца читал, очень хорошие. И я с ним согласен - земля значительно старше, чем

мы о ней думаем. Взять хотя бы окаменелости, - он покрутил головой и рассмеялся:

-О науке я могу часами говорить. Мадемуазель Бенджаман, - добавил Наполеон, - я с галерки

видел. Я тогда еще кадетом был, совсем юнцом. Розы ей под ноги бросал, - он улыбнулся и

жесткое, серьезное лицо на мгновение стало совсем молодым.

-Ему ведь тридцать шесть только, - вспомнил Мишель. «Господи, как мне родителей благодарить,

дядю Иосифа, что это устроили…, Надо будет потом спросить у него о возвращении имений

эмигрантам. Осторожно, конечно. Но ведь Жюль монархист, самого решительного толка. Они

Наполеона иначе как «узурпатором» не называют. Все хотят, чтобы граф Прованский на престол

взошел, - Мишель чуть слышно вздохнул и услышал веселый голос Иосифа: «Вот и я!»

-Когда вернемся в Париж, лейтенант, - подмигнул ему Наполеон,- будете нам обоим честь

отдавать, а пока что без чинов. Садись, - он похлопал рукой по скамье, - пиво у них тоже есть.

Иосиф со значением посмотрел на Мишеля. Юноша сразу же встал: «Я сейчас, господа».

-Понятливый паренек, - одобрительно заметил Наполеон. «И бойкий, не побоялся сюда приехать.

Впрочем, я в его возрасте тоже - в Париже один жил. Что такое? - он взглянул на Иосифа.

Тот помолчал: «Месье Николя, мне сообщили, что Хана, родственница моя из Иерусалима, - может

быть, жива. Она, в Польше, где-то под Белостоком».

Наполеон смотрел куда-то перед собой. «Три пива, пан!» - закричал кто-то за соседним столом.

Пахло кислой капустой, под прокуренным потолком жужжали мухи.

-Пусть лейтенант де Лу найдет лошадей, - приказал Наполеон, поднимаясь. «Он с нами

отправится, разумеется. Там его русский пригодится, в этом Белостоке».

-Ваше величество, - еле слышным, умоляющим шепотом, попросил Иосиф, - не надо…, Это опасно.

Давайте я сам туда съезжу. Белосток, хоть и принадлежит Пруссии, но лес, он уходит на

территорию России…

-Да хоть бы он в саму преисподнюю уходил, - сочно бросил через плечо император.Не

оглядываясь, Наполеон распахнул дверь трактира.

На траве еще лежала роса. Лес был могучим, бескрайним, сквозь зеленые кроны деревьев было

видно рассветное, неяркое, нежное небо. Наверху, где-то в листве распевались, робко щебетали

птицы. Узкая, быстрая река пропадала в зарослях. В прозрачной воде были видна, блестящая

чешуя рыб.

Дом, - простой, из старых бревен, - стоял на лужайке рядом с берегом белого песка. Калитка

открылась. Женщина, - высокая, стройная, в одной холщовой, длинной рубашке, босиком, -

прошла по холодной траве.

Заводь была глубокой, темной. Она оставила рубашку на берегу. Длинные, черные волосы

спускались на нежные плечи, падали ниже узких бедер. Женщина легко прижала руки к груди и

окунулась ,с головой.

Как всегда, она увидела море - бушующее, ревущее. Как всегда, она протянула пальцы, чтобы

успеть схватить ребенка. Сын уплывал от нее, увлекаемый течением, маленький, такой маленький,

незаметный в толще воды.

Ее спасли рыбаки - уже утром, когда Ханеле, борясь с усталостью, не позволяя себе закрыть глаза,

плыла. Солнце вставало по ее правую руку, впереди она видела темную полоску берега. Ханеле

притворилась немой, жестами указав, что упала с корабельной палубы.

Несколько дней за ней ухаживала жена одного из рыбаков - в крохотной деревне под Одессой.

Потом Ханеле, приняв от женщины старое платье и потрепанные туфли, ушла пешком в город.

Она видела, что отца там больше нет. Она видела Нахмана. Найдя его, Ханеле долго молчала - не

в силах рассказать о том, что случилось. «Исаака больше нет, - она посмотрела в его каре-зеленые

глаза, и тихо добавила: «Он был не такой, как все, наш сыночек. Должно быть, Господь так хотел.

Скажи по нему кадиш, пожалуйста».

Она предлагал помочь ей вернуться в Святую Землю. Ханеле, покачав головой, только попросила:

«Дай мне Тору и молитвенник, и я уйду. А ты, - она вздохнула, - будь со своими хасидами».

Нахман глубоко вздохнул и спросил: «У меня..., у меня родится сын?»

-Нет, - покачала головой Ханеле. «Но твоим хасидам это не важно».

-А у тебя? - он попытался взять ее за руку, но Ханеле отстранилась. «Нельзя, - сказала она.

«Больше нельзя. А у меня тоже - не будет».

-Давай я хотя бы дам тебе денег на экипаж, - Нахман все смотрел на нее. Женщина положила руку

на золотой медальон, что висел под воротником глухого, бедного платья: «Нет. Мне надо уйти так,

- она повела рукой, и Нахман увидел, как улыбаются алые губы.

-Зачем? - спросил он.

-Мне надо спасти одного человека, - задумчиво сказала Ханеле. «Я уже пыталась, у меня не

вышло. Надо, - она помолчала, - пробовать еще. Для этого, - она поднялась и забросила на спину

холщовый мешок с книгами, - мне надо стать другой».

-Мы больше не увидимся, - утвердительно сказал Нахман. Они стояли на пыльной, проселочной

дороге, еще жаркое, осеннее южное солнце золотило морскую воду под обрывом. Кричали чайки

и Ханеле ответила: «Увидимся». Она добавила: «Но ты все равно, - помни, что весь мир, это как

один узкий мост. Самое главное - ничего не бояться».

-Куда ты идешь? - спросил он вслед ее прямой спине.

-Я иду как раз за этим, - Ханеле не оборачивалась, и он услышал усмешку в ее голосе. «Иду

учиться, Нахман, как не бояться».

Ханеле провела зиму в горах, в землянке, окунаясь, каждое утро в ледяную воду родника, что бил

из-под серых камней. У нее были книги, - по дороге сюда она присматривала за детьми, мыла

полы и стирала, - были тетради и карандаши.

Потом она нашла этот лес. Дом был заброшенным, ничейным. Ханеле сама привела его в

порядок. Она купила корову и кур, семена, развела огород и даже высадила полоску ржи. В

Белостоке, в книжной лавке, она увидела новый том отцовских комментариев к Талмуду .Ханеле

вспомнила рукописи, что оставила в Иерусалиме.

-Пусть, - сказала себе Ханеле, идя к синагоге. Она видела отца, и знала, что у нее есть сводные

сестры. Она слышала женский плач. Смотря на девушку, - худенькую, маленькую, прижимающую к

себе детей, Ханеле тихо сказала: «Ты прости меня, милая. Все у вас будет хорошо, обещаю. Просто

надо подождать».

В Белостоке она отправила записку с уезжающими на запад, в Германию, торговцами - одному из

тех раввинов, что заказывал у нее амулеты. Ответ не заставил себя ждать. Через год Ханеле, придя

в пыльную каморку русского чиновника в Гродно, закрыла за собой дверь. Она положила на стол

тяжелый, холщовый мешочек.

Ханеле вышла оттуда с паспортом на имя мещанки Гродненской губернии Ханы Горовиц,

вероисповедания иудейского, возраста - двадцати восьми лет, незамужней. Землю ей купить не

дали. Однако тот же чиновник, приняв еще один мешочек, взвесив его на руке, выписал ей бумагу

о том, что Ханеле арендует мельницу.

-Жидам это разрешено, - он лениво повел рукой. «Там даже стояла какая-то, я слышал. Вся

развалилась, наверное».

Ханеле нашла остатки водяной мельницы в гуще бурелома и кустов малины. Все следующее лето,

наняв в Белостоке строителей, женщина заново возводила стены и крышу. Жернова задвигались к

осеннему урожаю. На мельницу стали ездить крестьяне. Ханеле, стряхивая с ладоней муку,

чувствуя, как сладко болит спина, сказала себе: «Вот и все. Ты теперь дома».

Она вынырнула из заводи. Выжав волосы, натянув рубашку, женщина застыла - наверху плыли,

перекликались журавли.

Ханеле прислушалась. Улыбнувшись, она побежала к дому. На крохотном дворе царила чистота.

Женщина взяла решето с зерном. Бросив его курам , Ханеле села доить корову. «Хлеб надо

испечь, - пробормотала она себе под нос. «Пару куриц зарезать, рыбы наловить».

В доме была всего одна комнатка - с низким потолком. У печи был отгорожен закуток. Ханеле,

замешивая тесто, отделяя халу, посмотрела на тканые половики, на широкую лавку, где она спала,

на задернутый холщовой занавеской шкаф с книгами. Посадив хлеб в печь, Ханеле взяла

прислоненное к стене удилище и деревянное ведерко.

Идя к реке, она поняла, что напевает себе под нос. Она помнила эти слова с детства - их пел

дедушка. Потом Ханеле слышала их от дяди Аарона - колыбельную для девочки, красивой

девочки, что дремала в колыбельке, сладко посапывая, подложив себе ладошку под щеку.

-Так и будет, - уверенно сказала Ханеле. Утроившись на берегу реки, она забросила веревку в

заводь.

-Ратуша здесь, конечно, - сказал Наполеон, принимая от хозяина трактира вино, - не сказать, чтобы

впечатляла.

Мишель оглянулся, - они сидели на рыночной площади. Теплый ветер гонял по булыжникам

какие-то перья. Юноша посмотрел на невидное здание с двумя башенками, под черепичной

крышей.

Город был совсем, крохотным. Только дворец магната Браницкого, за кованой решеткой,

окруженный ухоженным парком с фонтанами, заставил Наполеона остановить лошадь и

усмехнуться: «Вот же эти поляки! Непременно надо построить свой Версаль, пусть и маленький».

-Впрочем, - продолжил император, закурив сигару, - я сам не в столице родился, в отличие от тебя,

дорогой мой адъютант, - он подмигнул Мишелю и закрыл глаза.

-Вот же неутомимый, - восторженно подумал Мишель, - всю дорогу только и делал, что подгонял

нас. Хватит сидеть, хватит спать, поехали, поехали. И что ему в этом Белостоке надо, - юноша

обернулся и увидел Иосифа, что шел к ним.

Наполеон коротко велел: «Пива ему закажи» Подождав, пока юноша уйдет в трактир, император

спросил у Иосифа: «Что твои евреи говорят?»

-Вот, - мужчина достал из-за отворота сюртука какую-то бумагу. «Доедете до леса, здесь сорок

миль, придется переночевать по дороге...»

Наполеон застонал: «Какие ночевки! Я сюда не спать приехал, Жозеф. Ничего, и в темноте дорогу

найду. А потом? - он нетерпеливо выхватил бумагу.

-А потом еще миль тридцать по лесной тропе на северо-восток, - спокойно отозвался Иосиф. «Там

мельница, водяная. К ней ездят телеги, путь не заброшен. Компас вам дать?»

-У меня свой, - Наполеон уже поднимался, застегивая сюртук.

-Ждите нас, - велел император, указывая на трактир. Он побежал на задний двор.

Всадник на гнедой лошади пронесся по брусчатке, пыль рассеялась Иосиф, взяв у Мишеля

оловянную кружку с пивом, велел: «Садись. Сейчас рыбы закажем, у него свежая есть». Он отпил

пиво и поинтересовался: «Ты в карты играешь?»

-Меня папа учил, - растерянно ответил юноша. «А где его..., Где месье Николя?»

-Уехал, - пожал плечами Иосиф, отпивая пиво, глядя на журавлей, что плыли в жарком,

полуденном небе. «Пока мы его ждем, заодно и поиграем, лейтенант».

-А долго, - Мишель замялся, - нам ждать придется?

Иосиф поднял бровь и подтолкнул его: «Попроси, чтобы рыбу зажарили. Они по-французски не

говорят, а с тобой кое-как объясняются»

Он посмотрел на уже пустынную дорогу и вспомнил веселый голос Наполеона: «Ждите нас».

Иосиф вздохнул. Обрезав перочинным ножом кончик сигары, выпустив дым, он подставил лицо

солнцу.

Наполеон шел по лесной дороге, ведя за собой лошадь. Было тихо, наверху, среди ветвей хлопали

крыльями птицы. Пахло мхом и свежей водой. Где-то за деревьями журчал ручей. Наполеон

остановился и стал рвать цветы.

-Анна, - он закрыл глаза: «Если я Жозефину императрицей сделал, так ее тем более. Анна

Бонапарт, - он хмыкнул: «О ребенке Иосифу ничего не говорили. Конечно, заберем его с собой.

Мальчик, - Наполеон понял, что не может медлить – ни мгновения больше.

Дом стоял на лужайке, окруженный невысоким частоколом. Он услышал, как шумит вода в

мельничном колесе. На высоком дереве, неподалеку, Наполеон увидел большое гнездо аиста.

Птица стояла, рассматривая его. Император, отчего-то оробев, замедлил шаг.

Калитка была открыта, во дворе никого не было. Квохтали куры, на крыльце стояло решето с

кормом. Он вспомнил свое корсиканское детство и бросил им зерна. Корова медленно жевала

сено. Рядом он увидел свободное стойло. Заведя туда лошадь, оглянувшись, взяв деревянное

ведро, император пошел к реке.

Он напоил коня. Скинув сюртук, засучив рукава рубашки, он присел на крыльцо, вдыхая теплый,

вечерний воздух. «Хорошо как, - подумал Наполеон. Помахав рукой, отогнав зудящих комаров, он

услышал сзади нежный голос: «Ты ведь устал».

-Устал, - согласился он. Зашуршал подол. Наполеон, поднявшись, глядя в дымно-серые,

обрамленные черными ресницами, глаза, протянул ей ромашки: «Здравствуй, Анна».

Она стояла - высокая, выше его, в крестьянской, холщовой юбке по щиколотку, в изношенных

сапожках, в глухой, с высоким воротом и длинными рукавами, блузе.

-Обед готов, - алые губы улыбнулись. Наполеон подумал: «Она все знает. Она меня ждала. Какой я

был дурак, что поверил Жозефу. Надо было всю Европу перевернуть, а найти ее».

-Потом, - он внезапно, набравшись смелости, взял ее за руку: «Посиди со мной, пожалуйста.

Расскажи мне все».

От нее веяло чистотой и теплом, красивая голова лежала у него на плече. Наполеон, перебирая ее

длинные пальцы, целуя их, вздохнул: «Мне очень, очень жаль. Ты ведь хотела его спасти..., А как

получилось, что вы оба за борт упали? Ты на руках маленького держала?»

Ханеле пожала его теплую, надежную ладонь. «Исаака мой отец выбросил в море, - наконец,

ответила женщина, - а я прыгнула следом. Думала, что спасу его, вытащу…»

-Но почему? - он побледнел. Ханеле горько вздохнула: «Ты не поймешь».

-А ты попробуй! - неожиданно зло проговорил Наполеон. «Не надо от меня ничего скрывать. Я

тебя люблю, так будет всегда, и, я думаю, ты это знаешь. И ты меня тоже любишь, я видел там, в

Иерусалиме..., Что ты не такая, как все - я это еще тогда понял, так что рассказывай, пожалуйста.

-Исаак, - Ханеле помолчала, - он тоже был не такой, как все. Женщина помолчала и стала говорить.

Наполеон не шевелился, только изредка пожимая ей пальцы.

Она, наконец, отпустила его руку и уставилась куда-то вдаль, на заходящее солнце. «Мне надо

изгнать этого демона, что завладел душой моего отца. Иначе так и будет продолжаться. Невинные

люди уже страдают, он убьет всех, кто ему может помешать - моего брата, его жену..., Он уже мою

мачеху с ума свел. И он разрушит Иерусалим, заберет себе Ковчег Завета...- Ханеле прервалась и

покачала головой.

Курицы клевали зерно у их ног, аист оторвался от гнезда, и медленно кружил над крышей дома.

«Он хотел забрать амулет, - Ханеле положила узкую ладонь на ворот своей блузы, - но я успела

вырваться».

Наполеон подпер кулаком подбородок. Достав простой, сосновый портсигар, он, невесело,

заметил: «Я даже не буду предлагать тебе уехать со мной во Францию».

-Это мой долг, - просто сказала Ханеле. «Если бы это был кто-то другой, не родственник..., не мой

отец…, да и то, я бы не смогла пройти мимо. Мало кто умеет это делать. И та, другая душа...- она

потерлась щекой о его плечо, - тоже - моего родственника. Очень, очень порочного человека.

Злого. Он убил семью моей матери, когда она еще ребенком была».

Наполеон, выпустив дым, открыл рот.

-Амулет я тебе не отдам, - грустно улыбнулась Ханеле. «Я и так вижу, где ты и что с тобой».

-А я не вижу, - ядовито заметил Наполеон. «Не умею, любовь моя. Поэтому я хотел бы..., - Ханеле

потянулась и положила палец ему на губы. «Слишком опасно, - тихо сказала она. «Не надо больше

рисковать».

Наполеон поцеловал ее ладонь и рассмеялся: «Тогда я буду приезжать, как только смогу. Иди

сюда, - он обнял стройные плечи и вздохнул: «Хоть так».

-А как это он собирается разрушить Иерусалим? - поинтересовался Наполеон, гладя ее по голове.

Ханеле все молчала. Потом женщина неохотно пробормотала: «Ты не поверишь».

-Когда я был в Египте, - Наполеон затянулся сигарой, - мне предлагали зайти в пирамиду, там

гробница фараона. Проводник, из местных, меня отговорил - мол, всякий, кто осквернит тамошние

могилы, тот умрет». Он усмехнулся: «Я и не стал испытывать судьбу. Так что говори, я пойму».

-В каждом поколении, - сказала Ханеле, - есть человек, праведник. Он живет в Иерусалиме. До тех

пор, пока он там - город защищен. Так получилось, - она пожала плечами, - пророк Исайя сказал:

«На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни

ночью». Раньше их было больше, а теперь остался один. Как только он умирает - появляется

новый, и так будет всегда. Поэтому нельзя, чтобы он оттуда уезжал, да и он и не уедет, - Ханеле

вспомнила гранатовое дерево, зеленую траву в крохотном саду, и, на мгновение, закрыла глаза.

«Надо и его защитить, потому что если не я - то кто же?»

-Там, у Исайи, еще сказано, - Наполеон поцеловал ее руку, - не умолкну ради Сиона, и ради

Иерусалима не успокоюсь, доколе не взойдет, как свет, правда его и спасение его - как горящий

светильник. Это про тебя, - он с удивлением увидел, что женщина покраснела.

Она сплела длинные, белые пальцы. «Поэтому я туда вернусь. Но не сейчас, я еще не готова.

Пойдем, - Ханеле ласково коснулась его плеча, - покормлю тебя».

В бедной комнатке пахло свежим хлебом, горячим супом . Наполеон, только садясь за стол,

почувствовал, как он голоден.

-Я сама куриц режу, - Ханеле вынула из печи горшок. «И лапша у меня домашняя, и овощи. А на

завтра - рыба фаршированная, как ее тут делают. Ты такой и не пробовал никогда».

-Quenel e de Brochet, - улыбнулся он, принимая от нее глиняную плошку. «В Лионе так щуку

готовят. А потом что? - Наполеон посмотрел в сторону печи.

-Паштет из курицы, - она звонко рассмеялась. «Раз у меня такой гость». Ханеле, поцеловав его

каштановые волосы, порывшись в простом сундучке, достала бутылку зеленого стекла.

-Это тоже - домашнее, - серые глаза все смотрели на него. Наполеон, пробуя водку, сказал: «Я бы

мог поохотиться, пока я здесь, рыбу половить..., И вообще, - он огляделся, - у меня руки хорошие. Я

тебе здесь все в порядок приведу».

-Охотиться нельзя, - вздохнула Ханеле, - мне такого не положено. Она взяла простой оловянный

стаканчик, и, пробормотав благословение, залпом выпила: «Остальное, конечно, сделай».

-Я сейчас поем, - решил Наполеон, - поем, и сразу примусь за дело..., Надо..., - он почувствовал,

как его глаза закрываются. Потом не осталось больше ничего, кроме ее нежных рук, кроме мягкой,

чистой постели. Он блаженно, как в детстве, заснул - перевернувшись на бок, положив голову на

сгиб локтя.

Он проснулся, почувствовав на лице солнечные лучи. Было тепло, в печи что-то шипело, он

услышал, как льется в кружку молоко.

Наполеон приподнялся на локте. Ханеле стояла у стола, нарезая хлеб.

-Я спал, - смущенно сказал мужчина.

-И очень хорошо, долго, - Ханеле присела на постель и передала ему глиняную чашку.

- Молоко парное, - улыбнулась она. «И я сыр сама делаю, встанешь - попробуешь. Медальон, - она

коснулась пальцем его шеи, - все носишь, я смотрю, - лукаво добавила Ханеле.

-И буду носить, - пробурчал Наполеон, допивая молоко. «Не то, чтобы я в это верил...»

-Нет, конечно, - она поставила кружку на пол.

-Иди ко мне, - он потянулся и, обняв ее, уложил рядом. У нее были сладкие, нежные губы, от нее

пахло теплом, и он понял: «Дома. Так вот это как - быть дома».

Солнце уже клонилось к закату, когда он спустился во двор и сказал своему коню: «Прости,

дружище. Я тебя на рыбалку возьму. Луг здесь хороший, вдоволь попасешься». Звенели комары.

Он взял топор, и, начав колоть дрова, вспомнил свой голос: «Спи. Теперь твоя очередь. Я все

сделаю по дому, и вернусь к тебе. Я тебя люблю».

-Я тебя тоже, - она лежала, легко, прерывисто дыша, устроив голову у него на плече. «Навсегда, -

подумал Наполеон, целуя ее дрожащие веки, ее белую шею, касаясь губами растрепанных,

вороных волос. «Это теперь навсегда, пока мы живы».

Он вывел лошадь из стойла. Оглянувшись, Наполеон увидел аиста, что расхаживал по крыше

дома.

-Вот и не улетай никуда, - велел ему мужчина. Счастливо что-то напевая, он пошел к реке.

Ханеле легко соскочила с телеги. Поблагодарив крестьянина по-польски, она весело сказала: «Вот

и приехали!»

Впереди виднелись башни ратуши. Наполеон, подождав, пока телега уедет, увидел усмешку в ее

серых глазах.

-В пирамиду ты все-таки ходил, - Ханеле присела на траву и натянула сапожки.

Мужчина покраснел. Встав на колени, помогая ей, он вздохнул: «Не хотел, чтобы ты надо мной

смеялась. Ходил, и даже ночь там провел».

Ханеле погладила его по заросшей темной щетиной щеке: «Я знаю, милый мой. И что ты там

увидел - тоже знаю, - она помолчала, - только хорошее».

Ее черные косы развевал легкий ветер. «Нельзя говорить плохие вещи, - вздохнула Ханеле,

опираясь на его руку. «Так положено, поэтому там тоже тебе ничего дурного не показали».

Наполеон остановился и посмотрел в ее серые глаза. «А ты, Анна? - требовательно спросил он. «Ты

что-то знаешь? Я же вижу, что да. Скажи, не скрывай от меня ничего».

-Нельзя, - она помотала головой. «Зима, - задумчиво сказала женщина, глядя на крыши города, -

они стояли на склоне небольшого холма. «Эта зима принесет тебе успех. И помни - не всегда

выигрывает тот, у кого больше войск. Не всегда побеждает тот, кто находится в лучшей позиции».

-Это я знаю, - улыбнулся Наполеон, - как-никак больше десяти лет только и делаю, что воюю.

-А еще, - Ханеле взяла его под руку и потянула вниз, - после тумана всегда появляется солнце.

Потом, в декабре, стоя под скрытыми густой дымкой Праценскими высотами, он повернулся к

Мишелю: «Сбегай к маршалу Сульту, передай ему - один решительный удар и мы закончим эту

войну».

Дивизия Сен-Илера двинулась мимо него по склону. Наполеон вспомнил ее серые, как туман

глаза.

Император вскинул голову и увидел среди рассеивающейся дымки маленький, золотой диск

зимнего солнца.

-Солнце Аустерлица, - прошептал он и положил руку на медальон: «Спасибо тебе, спасибо».

-Пошли, - кивнул он Мишелю, и стал подниматься наверх - туда, где слышались крики «Ура!», туда,

где в чистом сиянии утра развевалось трехцветное знамя Франции.

-Вот как вчера, - добавила Ханеле, улыбаясь. Он вспомнил росу на траве, подернутую туманом

воду реки. Наполеон, подняв ее, - высокую, легкую, - вынес на берег, целуя, не в силах оторваться

от ее губ.

-Ты пиши, - наконец, вздохнул Наполеон, когда они уже шли по рыночной площади. «В Амстердам,

Иосиф мне все передаст. Я приеду...- он замялся. Ханеле нежно отозвалась: «Когда сможешь, тогда

и приезжай. Я буду ждать».

-Может быть, - он кивнул на лавочников, что отпирали ставни, - договориться, чтобы тебе

провизию доставляли...

-К чему? - женщина подняла красивую бровь. «У меня все свое, ты же видел». Ханеле

прищурилась: «Вот и они».

Она увидела темноволосую, покрытую шляпой голову Иосифа, и рядом с ним - белокурого,

изящного юношу.

Ханеле услышала свист ядер, испуганное ржание лошадей, ощутила на своем лице капли

холодного дождя. «Как много их погибнет, как много. Молчи, молчи, нельзя ничего говорить...»

Наполеон шепнул ей: «Скажи мне, когда я умру - ты будешь рядом со мной?»

-С тобой будут близкие люди, - уклончиво ответила Ханеле. Помахав рукой Иосифу, женщина

пошла ему навстречу.

-Хоть так, - проворчал Наполеон и велел Мишелю: «Закажи обед . Они здесь есть не будут, в

еврейском трактире перекусят. И найди экипаж, вечером отправляемся в Данциг».

-Экипаж? - удивился юноша и незаметно посмотрел на лицо Наполеона: «Две недели его не было.

А выглядит хорошо, лицо загорелое, глаза блестят...»

-Экипаж, - сварливо повторил Наполеон, скрывая зевок. «Я выспаться хочу. Пусть мне наверх

принесут горячей воды и мыла, надо побриться, - он почесал короткую, каштановую бородку.

-Мы тут две недели в карты играли и читали газеты трехмесячной давности, - ухмыльнулся про

себя Мишель и побежал искать хозяина.

В трактире было еще пусто. Иосиф, сняв шляпу, - под ней была кипа, - принял от хозяина медный

поднос с чаем. Размешав сахар, он взглянул на Ханеле. Женщина сидела, жмурясь от теплого

солнца, грызя имбирное печенье. На губах ее была мимолетная, нежная улыбка, под глазами

залегли легкие тени. Она зевнула и отпила чая:

-Вы не беспокойтесь, дядя Иосиф. С вашей семьей все хорошо будет. И внук у вас отличный. Я

отправлюсь в Иерусалим, не сейчас, - она подумала. Помахав рукой, будто разгоняя туман, Ханеле

тряхнула головой: «Года через два. Так будет правильно».

-А что Аарон? - он все смотрел на ее черные, туго заплетенные косы.

-С ним тоже, - Ханеле подперла острый подбородок кулачком, - все устроится, я обещаю. И дядя

Теодор на Святую Землю приедет. Я ему напишу. Впрочем, он и так, - Ханеле помолчала, - туда

собирается.

-Она все знает, - напомнил себе Иосиф. «Господи, вроде бы столько лет я ее вижу, а все равно

страшно».

-Семь, - Ханеле, облизав оловянную ложку, потянулась за еще одним печеньем.

-Что - семь? - поинтересовался Иосиф. В трактире было тихо, время обеда еще не настало, ветерок

шевелил холщовые занавески на окне.

-Ничего, - Ханеле осушила свой стакан. «Я была права, вот и все. Вы не волнуйтесь, - нежно

заметила она, - делайте свое дело, а я сделаю свое».

-Не надо с ней спорить, - подумал Иосиф и помялся: «Может быть, тебе денег оставить?»

-Да зачем? - Ханеле пожала стройными плечами и разгрызла еще одно печенье. «Я вас провожу

сегодня, и устроюсь у кого-то на телеге. Я мельничиха, - она блеснула белыми, крепкими зубами, -

крестьяне все ко мне ездят. Доберусь до леса, а там пешком. По дороге где-нибудь переночую».

-Там же звери, - неуверенно сказал Иосиф. «Не боишься ты?»

Ханеле звонко расхохоталась: «Дядя Иосиф, закажите фаршированной рыбы, она тут сладкая. И

цимес морковный, пусть его тоже с сахаром сделают».

Он посмотрел на красивый, легкий румянец на ее щеках: «Ну, как хочешь».

- Я вам буду писать, - пообещала Ханеле. «И вы мне тоже передавайте весточки. От себя...-

женщина не закончила. Иосиф, поднявшись, ответил: «Будем».

Заходящее солнце освещало дорогу. Ханеле стояла на холме, придерживая на плечах шаль,

подняв руку, глядя на экипаж. На западе небо уже начинало темнеть. Она увидела, как Наполеон,

сказав что-то Иосифу, поднимается к ней.

-Опять ты выше, - он улыбнулся. Наклонившись, Наполеон прижался лицом к ее ладоням: «Ты ведь

знаешь, я император..., Мне надо будет, чтобы у меня появился наследник, когда-нибудь».

-Появится, - нежно ответила женщина. Наполеон, обняв ее, шепнул: «А что будет дальше?»

Маленькая, жесткая морщинка залегла в углу красивого рта. Ханеле вздохнула: «Господь о нас

позаботится, милый мой. Обо всех. Он не хочет, чтобы люди страдали».

-Больше чем это нужно, - добавила про себя Ханеле, ощутив прикосновение его губ. Она

положила руку на свой медальон, - от него исходило ровное, уверенное тепло: «Езжай. Я буду с

тобой».

Пока экипаж не свернул на северную дорогу, Наполеон, оглядываясь, видел Ханеле - высокую,

стройную, провожавшую его неотрывным, ласковым взглядом.

Эпилог

Польша, весна 1806 года

Белый аист летел на север. Он покружился над рекой, над верхушками леса. Увидев свое гнездо,

птица облегченно захлопала крыльями.

Раньше здесь не было людей, гнездо было заброшено, но с тех, пор, как в доме появился человек,

с тех пор, как зашумела вода в мельничном колесе - аист вернулся. Это гнездо он построил еще

молодой птицей.

Он присел на сухие ветки. Задумчиво склонив голову, аист посмотрел на крышу дома - из печной

трубы шел легкий дымок.

Потом прилетит его подруга аиста, потом в гнезде будут подрастать птенцы. Он, утомленный

долгой дорогой, закрыл глаза и успокоено застыл - в доме все оставалось по-прежнему.

Ханеле осторожно спустилась с крыльца. Постояв на дворе, переждав схватку, женщина

улыбнулась:

-Аисты появились. Надо будет ему записку отправить, как дитя родится. Девочка, - она ласково

коснулась рукой своего живота. «В конце лета в Белосток поеду, в синагогу. Ей там имя дадут. Хана,

как и я. Незаконнорожденная, конечно, - женщина вздохнула.

Она взяла скамеечку и сказала корове: «Не мычи так. Видишь, я тебя подоить пришла».

Ханеле, неся ведро, вернулась в дом. Акушерка-полька всплеснула руками: «Пани Горовиц! Я же

вас просила - не ходите больше. Вы с утра так и не присели».

-Так легче, пани Марыся, - Ханеле подышала и поставила горшок с молоком в печь: «Вы поешьте, у

меня и хлеб свежий, и сыр...»

Она присела на лавку и увидела перед собой серые, холодные глаза отца, услышала низкий,

жалобный женский крик. В коридоре было темно, дверь чуть приоткрылась. Рыженькая девочка,

лет четырех, в глухом, темном платье, робко выглянула наружу.

-Мама, мама, - раздался сзади плач. Девочка, сама вытирая слезы, тихо позвала: «Мамочка!»

-Вон отсюда, - распорядился отец, и занес руку. Девочка, задрожав, захлопнула дверь. Отец

повернулся - из-за двери раздавалось хныканье новорожденного.

-Дочка, рав Судаков, - акушерка высунулась в коридор. «Зайдите, теперь можно».

-Чтобы она сдохла, - пробормотал себе под нос отец. Заложив руки за спину, он пошел вниз по

лестнице.

-Все будет хорошо, - напомнила себе Ханеле и застонала: «Теперь, пани Марыся, вам надо мне

помочь».

Все было просто - она и в первый раз, с Исааком, родила легко и быстро. Ханеле еще походила по

комнате, опираясь на руку акушерки, сжимая ее пальцы. «Высокая будет, - нежно подумала она, -

в меня. И глаза будут серые».

-Теперь ложитесь, - строго велела акушерка, - хватит бегать.

Ханеле вцепилась пальцами в края лавки, и сказала девочке: «Не торопись, милая. Скоро с тобой

увидимся. Отец твоей приедет, на руки тебя возьмет..., Хотя, пока он сюда доберется, - женщина

невольно улыбнулась, - ты уже и пойдешь...»

Ей в глаза било тусклое, золотое зимнее солнце, Ханеле видела французские флаги над полем боя

и слышала его уверенный, веселый голос: «Господа, держу пари, через год мы снова начнем

воевать!».

Ханеле вздохнула. Она почувствовала, как девочка быстро, бойко шевелится, готовясь появиться

на свет.

-Что же делать, милая, такой он у тебя. Один такой на свете, - тихо, одними губами сказала

женщина.

Потом Ханеле, приподнявшись, увидела ребенка, что задорно, радостно кричал. Стерев слезы с

глаз, она уверенно сказала: «Девочка».

-Красавица, - пани Марыся подала ей младенца. «На вас похожа, пани Горовиц. Стройная девочка,

и сразу видно, высокой будет».

Дочка повертела изящной головой с еще мокрыми, вороными волосами. Она была белокожая.

Ханеле, приложив ее к груди, шепнула: «А глаза, у тебя какие, Хана?»

Девочка почмокала и дрогнула длинными ресницами. Глаза были большие, туманные, серые.

Ханеле улыбнулась. Погладив дочку по голове, устроив ее рядом с собой, женщина задремала.

Она обнимала младенца одной рукой, чувствуя нежное, ровное тепло медальона, и тихо

напевала:

-Durme, durme mi alma donzel a,

Durme, durme sin ansia y dolor.

Акушерка, вымыв руки, собрав свой саквояж, накрыла их простым, бедным одеялом. Ханеле

приоткрыла один глаз и зевнула: «Поешьте, пани Марыся. А мы пока отдохнем с маленькой».

Ханеле послушала, как довольно сопит девочка и заснула - глубоким, крепким, счастливым сном.

Пролог

Территория Миссисипи, февраль 1807 года

За окном было еще темно, на деревянном подоконнике догорала свеча. Там, снаружи была леса, -

без конца и края, - они простирались отсюда до слияния рек, далеко на север, где на черном небе

сияла Полярная Звезда.

Женщина, что лежала рядом с мужчиной, осторожно пошевелилась. Посмотрев на него, - мужчина

спокойно спал, уткнув смуглое, обветренное лицо в подушку, - она тихо поднялась. Констанца

быстро оделась в замшевую, индейскую юбку, и такую же рубашку, и сунула ноги в мокасины.

Пригладив свои рыжие волосы, она положила маленький пистолет в кожаную кобуру. Женщина

подошла к ставням. Поводив свечой, она пригляделась. Где-то вдали тоскливо закричала птица.

Констанца спустилась вниз и прижалась к бревенчатой стене. Поселение было маленьким -

таверна и несколько домов. Опять закричала птица, уже ближе. Констанца, положив руку на

пистолет, стала ждать.

Как всегда, он подкрался неслышно. Констанца, вздрогнув, почувствовав его теплое дыхание,

оказалась в его объятьях.

-Он ждет твоих индейцев, - смешливо сказала женщина, не поздоровавшись, - я ему обещала пять

тысяч воинов, Черный Волк.

-Не дождется, - индеец стал целовать ее. Констанца холодно подумала: «На рассвете появится

Хаим со своим отрядом, потом и сам Дэниел, наверняка, приедет. Не надо, чтобы они Меневу

видели, ни к чему это».

Он нашел ее, когда Констанца жила с бывшим вице-президентом Берром на острове, посреди

реки Огайо. В бревенчатом форте хранилось оружие, и обучались добровольцы его отрядов.

Констанца вспомнила, как она сидела у костра, слушая плеск реки, положив голову на колени.

-Скоро все это будет кончено, - она бросила камешек в легкие волны. «Доказательств достаточно

на три процесса. Берру больше никогда не вернуться в политику. Предатель, имевший целью

повернуть оружие против законного правительства США, попытавшийся свергнуть президента,

разделить страну. Книга выйдет отличная, мистер Констан в логове врага».

Она увидела черную точку среди волн. Пловец выбрался на пустынный берег белого песка.

Констанца, узнав смуглые, сильные руки, темноволосую, мокрую голову, потянулась за ружьем:

«Что ты здесь делаешь, Черный Волк?»

-Пришел увидеть тебя, - хмыкнул он, глядя на нее черными, большими глазами. Констанца сердито

ответила: «Нашел время!»

-Я тебя год искал, - рассмеялся Менева. Наклонившись, индеец поцеловал ее - долго, ласково.

«Хаим еще в экспедиции, - сказала себе Констанца, - может, и не вернется с запада. Черный Волк

мне нужен. Книга с его участием разошлась мгновенно. За год три тиража напечатали».

-Я не одна, - еще успела сказать женщина. Менева уже обнимал ее, его руки развязывали шнурки

на вороте ее мужской рубашки. Констанца, поглядев на стены форта, шепнула: «Здесь слишком

открыто».

Они ушли в лес. Потом она, лежа головой на его груди, усмехнулась: «Ты мне нужен, Черный

Волк».

-Я не могу без тебя, - просто сказал Менева, гладя ее по голове.

-Ты меня любишь? - он привлек ее к себе. Констанца скрыла зевок: «Почему они все это

спрашивают? И Гамильтон покойный, и Берр. А, казалось бы, взрослые люди. Даже Хаим иногда

ударяется в сентиментальность. Один Дэниел ко всему спокойно относится. Как я».

-Люблю, конечно,- она нежно коснулась губами смуглого плеча. «Я просто не могу быть с тобой,

Черный Волк, но подожди - я приду к тебе».

-Я знаю, - он все улыбался, - знаю, моя Рыжая Лиса. Так сказал человек небес, шаман. Значит, так и

будет.

Менева уплыл на западный берег реки, а Констанца, искупавшись, шла к частоколу, что окружал

форт. Она застыла и пробормотала себе под нос: «Какая же я дура! Он мне говорил, еще тогда…,

Его отец встал на путь краснокожих, его сестру похитили белые…»

Констанца повернулась к огромному, багровому солнцу, что освещало бескрайнюю прерию. Она

приставила ладонь к глазам, следя за одиноким всадником: «Менева. Брат Мораг. Кто бы мог

подумать?»

-Иди ко мне, - шепнул сейчас ей Менева. Констанца, оглянувшись, - поселение спало, теплый,

томный ветер дул с юга, - подняла подол юбки. Он прижал ее к стене. Констанца, царапая ногтями

бревна, выдохнула: «Тебе…надо уехать…»

-Только вместе с тобой, - Менева наклонился, прижавшись губами к ее шее, вдыхая запах цитрона.

«Пожалуйста, Рыжая Лиса, не мучь меня…»

-Скоро, - пообещала Констанца и вспомнила: «В августе пароход Фултона идет в первый

коммерческий рейс. Мне надо быть на севере. Пусть Менева отвлечется на что-нибудь, забудет

обо мне…»

Он тяжело, часто задышал: «Я люблю тебя, так люблю…». Констанца повернулась и обняла его за

шею: «Я знаю, где твоя сестра!»

Она стояла, так и не высвободившись из его объятий. Менева, выслушав ее, задумчиво сказал:

«Бостон. Спасибо тебе, - он прижался лицом к ее рукам, - спасибо…Я заберу ее, она моей крови,

мы должны жить одной семьей. И буду ждать тебя».

-Я приеду, - легко пообещала Констанца, - я ведь теперь знаю, как тебя найти. Менева начертил ей

карту. Констанца, глядя на нее, спросила: «Это ведь не так далеко на западе?»

-Дальше чем, то озеро, которые вы называете Великим, - ответил ей Менева. «Там холмы, горы,

там чистые реки…, Я там вырос, любовь моя. Мы будем охотиться, ловить рыбу…»

Констанца нежно сжала его руку и повторила: «Приеду».

Она проследила глазами за его широкой, надежной спиной. Взбежав наверх, женщина

проскользнула в боковую каморку. Наскоро помывшись, она разделась. Присев на подоконник,

Констанца прикурила от свечи:

- Сюртук ему даже пойдет. Вряд ли он в Бостон поедет в таком виде, как будто только из типи

вышел. Все же неглупый парень. Если Тедди его убьет, - а он может, - то все разрешится само

собой. Или Мораг над ним посмеется. Не отправится же она в прерии».

Констанца затянулась сигаркой и вспомнила капризный, женский голос: «Тедди так часто ездит в

Нью-Йорк, что я ему сказала - надо купить здесь квартиру».

Мораг сидела, откинувшись на спинку кресла, отпивая кофе из серебряной чашки. Она

одобрительно оглядела парадную гостиную Констанцы. Та усмехнулась: «Дорогая моя, с вашими

деньгами вы себе можете имение позволить, на Гудзоне. Как раз продается дом рядом со мной».

-Тедди надо быть в городе, - вздохнула Мораг, покрутив носком атласной туфельки. «У него

клиенты…»

Констанца посмотрела на блеск аметистов на стройной шее: «Балует он ее, конечно. Лучшие

портные, драгоценности, лошади у них отличные. Впрочем, он очень успешный адвокат. Опять же,

брат Дэниела - это Тедди только на руку».

Она услышала сонный голос мужчины: «Дай-ка и мне покурить».

Берр присел в постели: «Иди сюда». Он пошарил у кровати. Найдя фляжку с виски, мужчина

отхлебнул: «Сейчас появятся индейцы, проводят нас до границы. Там Мексика, там законов нет».

-Здесь тоже нет, - Констанца легко соскочила с подоконника и повертела в руках пистолет. «Только

вот это».

Она устроилась рядом с Берром. Чиркнув кресалом, искоса взглянув на него, Констанца

вспомнила летний вечер в Нью-Йорке и свой деловитый голос: «Вице-президент Берр, я понимаю,

что вам надо уехать, иначе вас арестуют. Ответьте только на один вопрос - вы будете

баллотироваться в президенты нашей страны?»

Он остановился посреди неубранного кабинета. Опираясь на заваленный бумагами стол, Берр

хмыкнул: «Вчера я убил вашего любовника на дуэли, а сегодня вы просите меня об интервью?»

-Не только, - Констанца аккуратно оточила карандаш. Пройдя мимо него, задев его локтем,

женщина высыпала очистки в серебряную корзину для бумаг.

-Я прошу разрешения стать вашей любовницей, вице-президент, - она повернулась и посмотрела

на него темными, большими глазами.

Констанца потушила сигарку. Он одобрительно заметил: «Ты молодец, что помогла мне бежать из

этого проклятого форта Стоддарт. Впрочем, я всегда знал, что ты меня любишь, - уверенно сказал

Берр, переворачивая ее на бок. Констанца раздвинула ноги и усмехнулась:

-Помогла бежать. Все было подстроено капитаном Горовицем, по приказанию правительства США.

Все эти два года, я читала твои переписку, дорогой Берр, и передавала сведения в Вашингтон.

Ничего, завтра появится Хаим со своими людьми и все будет кончено. Вернусь к детям. В июне

папа приезжает, с Изабеллой. Хоть сестру свою новую увижу. И дядя Питер с тетей Мартой здесь

будут, все лето проведут. Вот и отлично, - она застонала. Вытерев ноги простыней, Констанца

услышала храп мужчины. Женщина подождала, пока Берр крепко заснет. Выбравшись из постели,

закутавшись в шаль, она зажгла новую свечу.

Констанца писала свои заметки стенографией. Когда Берр попросил перевести, Констанца,

улыбаясь, стала читать описания красот прерии. Он только махнул рукой: «Ладно, ладно, я тебе

верю».

-И очень зря, что верил,- пробормотала Констанца. Налив себе остывшего кофе из оловянного

чайника, она быстро написала: «Арест государственного преступника, мистера Берра, бывшего

вице-президента США. Свидетельство очевидца». В распахнутые ставни была видна тусклая,

робкая полоска рассвета.

Маленький отряд подъехал к поселению. Хаим, остановив лошадь, осмотрелся: «Трое остаются

внизу, остальные со мной. Он один, судя по сведениям, но все равно, не надо рисковать, человек

опасный»

-В случае побега стрелять на поражение, капитан? - спросил его заместитель, лейтенант Гейнс.

-Нет, нет, - Хаим взвесил на руке пистолет, - он должен выйти на публичный процесс. Стреляйте в

ногу. Вряд ли он успеет опомниться, мы его врасплох застанем.

Они все были в штатском - кое-кто в индейской одежде, сам Хаим - в холщовой куртке фермера.

«Жарко, - подумал мужчина. «Конечно, юг, реки рядом. Даже не поверишь, что в Бостоне еще

снег лежит. Какая у нас все-таки страна огромная».

Он вспомнил, как стоял на берегу Тихого океана. Хаим осторожно тронул лошадь, - копыта были

обмотаны, тряпками.

Констанца уже ждала их, прислонившись к бревенчатой стене таверны.

-Он один? - тихо спросил Хаим, спешиваясь.

На ее тонких губах заиграла улыбка. Женщина засунула руки в карманы замшевой юбки: «Спит.

Мне там делать больше нечего, - она похлопала по вышитой бисером индейской суме, - тетрадь и

карандаш у меня здесь».

-Возьми мою лошадь, - наклонился к ней Хаим, - у нас две запасных. И жди меня, - он достал из

кармана куртки карту, и провел по ней пальцем. «Компас у тебя есть, с пути не собьешься».

-Зачем это? - томно спросила Констанца. От нее пахло горьким апельсином, табаком, немного -

виски. Хаим, незаметно взяв ее за руку, шепнул: «Я тебя два месяца не видел, вот зачем».

Ее темные глаза чуть потеплели. «Хорошо, - только и сказала женщина. Легко вскочив в седло,

Констанца поехала на север по непроторенной, сельской дороге.

Хаим взял свой пистолет: «Наверх!». Они прошли по узкой, запыленной лестнице. Мужчина,

застыв у хлипкой, дощатой двери, прислушался - внутри кто-то зашевелился. Берр сонным голосом

велел: «Принеси мне горячего кофе. Как только появятся индейцы, нам надо уходить».

-Она ему индейцев обещала, - вскинул бровь Хаим. «Молодец Констанца, ничего не скажешь. Ей

бы в разведке работать, как мне, а не книги издавать. Она отменно пишет, лучший журналист

Америки. Папа даже газету сохранил, что она выпустила после битвы при Аустерлице: «Солнце

Наполеона сияет над Европой». Теперь, по слухам, французы и русские будут мир заключать, -

Хаим высадил ударом ноги дверь и наставил оружие на загорелого, обрюзгшего мужчину. Тот,

зевая, сидел на сбившейся постели.

-Руки вверх, мистер Берр, - спокойно сказал Хаим. «Капитан Горовиц, армия США. Вы арестованы

по подозрению в государственной измене и подготовке восстания против законно избранного

президента».

Хаим едва успел отклониться, - пуля обожгла ему щеку и вонзилась в дверной косяк. Берр

попытался вскочить на подоконник, но Хаим, бросившись к нему, сбил его с ног. Прижав мужчину

к грязным половицам, капитан упер ему в висок дуло пистолета.

-Хватит, - зло сказал капитан Горовиц, выворачивая руки арестованному, стирая рукавом куртки

кровь со щеки.

-Веревку мне, - велел он Гейнсу. Грубо подняв Берра, Хаим приказал: «Марш вниз. Вас отвезут в

Виргинию, в Ричмонд, где вы предстанете перед судом, в том числе и за свой побег из форта

Стоддарт».

-Я ни в чем не виноват, - Берр поднял голову и с ненавистью посмотрел на Хаима. «Ты, мальчишка,

щенок, позволил себе поднять руку на героя войны за независимость, сенатора, вице-

президента...»

-Бывшего вице-президента, - холодно ответил Хаим, выводя Берра на лестницу. «Вы оказали

сопротивление при аресте - стреляли первым».

-А Гамильтон стрелял в воздух, - вспомнил Берр. «Проклятый Вулф, это его рук дело. Серый

кардинал при Джефферсоне, расчищает себе дорогу к посту вице-президента. Как это он мне

говорил: «Аарон, мы с тобой братья по оружию, мы воевали в одной армии, спали под одной

шинелью - неужели я могу тебе соврать? Вызови на дуэль Гамильтона, и переизбрание тебе

обеспечено. Мерзавец, какой мерзавец..., - он остановился, зажмурившись от яркого, утреннего

солнца: «Со мной была женщина. Где она?».

-Никого тут не было, - коротко ответил Хаим, и велел: «Помогите арестованному сесть в седло».

-Сучка, - застонал про себя Берр. «Мне клялась, что ненавидит Вулфа, что давно с ним не живет,

что забрала детей и ушла от него. Продажная тварь, подстилка, наверняка, на содержании у

правительства - и она, и ее газета. Ее муженек, наверное, только и делает, что ее отмывает, чтобы

потом опять под кого-то подложить».

Он вспомнил жаркую, летнюю ночь на реке Огайо и ее горячий, прерывистый шепот: «Еще, еще,

как хорошо, милый, никого нет лучше тебя».

-Все равно, - Берр дернул углом рта, чувствуя, как ему привязывают ноги к стременам, - все равно,

дали бы мне сейчас ее увидеть. Шлюха, но ради нее я бы действительно не побоялся восстание

поднять».

-Везите его на север, - распорядился Хаим, - мне надо еще кое-чем заняться.

Он проводил отряд до широкой, мелкой реки. Повернув на восток, капитан направил свою лошадь

к броду.

Звенели москиты, пахло соснами, по сторонам лесной тропинки зеленела трава.

-Мексиканский залив совсем рядом, - вспомнил Хаим, - хорошо, что мы его на американской

территории застали. Если бы он к испанцам успел добраться, они бы нам Берра никогда не

выдали. Впрочем, Констанца бы этого не позволила, конечно, у нее было очень ясное задание.

Она большая молодец.

Хаим увидел рыжую голову и улыбнулся . Женщина сидела на пороге полуразвалившейся хибары,

дымя сигаркой, занося что-то в тетрадь.

-Вот и все, - он привязал лошадь к сосне. Констанца деловито велела: «Расскажи мне. Он

сопротивлялся?»

Хаим показал ей ссадину от пули на щеке. «И о тебе спрашивал, между прочим».

-Прекрасно, прекрасно, - женщина погрызла карандаш и стала быстро писать.

-Где она? – вскричал Берр. «Что вы сделали с этой чистой, невинной женщиной, которая

последовала за мной в изгнание?»

Вместо ответа я подвел его к окну. Агнес лежала на земле, в луже крови, ее белокурые волосы

рассыпались по утоптанной копытами земле.

-Она стреляла в наших солдат, - услышал я голос капитана Горовица. «Мы вынуждены были

открыть огонь на поражение».

Берр застонал и опустил голову в связанные руки. «Агнес, Агнес, - прошептал он...- Констанца

прервалась и рассеянно сказала: «Сейчас, я уже убила себя...»

-Потом, - Хаим вынул из ее рук тетрадь. «Мне тебя еще надо к мужу доставить, он ждет в форте

Стоддарт. К вечеру доберемся, всего двадцать миль. Иди сюда, - он стал торопливо шарить

руками по ее телу. «Наконец-то…»

Констанца скинула юбку и, раздвинув ноги, устроилась на пороге: «Теперь я вижу, что ты по мне

скучал».

-Очень, - простонал Хаим, целуя ее почти незаметную грудь. Констанца погладила его

светловолосую голову: «Он на Дэниела похож. Хотя дядя Хаим покойный тоже блондин был, я его

хорошо помню. И глаза у него были серые, как у этого».

Она выгнулась на локтях. Прижав его к себе, забросив ноги ему на плечи, Констанца громко,

сладко закричала. Лесные голуби вспорхнули с проваленной крыши и закружили в ясном, голубом

небе.

Дэниел разлил по стаканам моэт: «Прости, серебро я сюда тащить не стал. Как только доберемся

до Чарльстона - остановимся в гостинице, где еще мой отец покойный жил, там его помнят.

Снимем этаж, у них там мраморная ванна и повар - эмигрант из Парижа».

Констанца отпила шампанского и облизнулась: «Звучит заманчиво».

Она сидела, обнаженная, на походной койке, в наскоро прибранной караульной форта Стоддарт.

Берра она так и не увидела - бывший вице-президент уже был в камере.

-Потом я поеду в Ричмонд, - Дэниел присел рядом с ней. «Мне надо быть на процессе. За детей не

волнуйся, учителя за ними присматривают. Если ты должна навестить Фултона...»

-Должна - Констанца поставила стакан себе на грудь, - мне надо взять у него интервью, посмотреть

на пробные запуски корабля. Ты привези детей в Бостон, там и встретимся».

Дэниел устроился рядом и опустил руку вниз: «В Бостоне я буду жить не у Тедди...»

Констанца только усмехнулась: «Это понятно. Ты записал Дэвида в Экзетер?»

-Да, - он забрал стакан и поставил его на пол. «Осенью уже начинает учиться. А потом - Гарвард, по

моим стопам пойдет. Надо подумать о хорошей партии для Тони, ей уже тринадцать. Например,

приемный сын Мэдисона, он ее на два года старше. Они познакомятся, я это устрою».

-Мэдисон сделает тебя вице-президентом, - утвердительно сказала Констанца, переворачивая

мужа на спину, наклоняясь над ним. Дэниел застонал и закинул руки за голову: «Да..., Конечно,

сделает, это вопрос решенный. Может быть, - он улыбнулся, - нам начать финансировать твою

газету?»

Констанца подняла голову и весело ответила: «У меня хорошие инвесторы, милый. И я

предпочитаю быть независимой - должен же вас кто-то критиковать».

Дэниел внезапно потянул ее к себе. Констанца, закусив губу, устроившись на нем, услышала

смешливый голос: «Критикуй, у нас, как известно, свобода прессы. И вообще, делай все, что

хочешь, только не двигайся сейчас».

Она стонала, уронив голову ему на плечо, а Дэниел думал: «Все равно я заставлю ее бросить

газету. Дивиденды пусть получает, деньги всегда пригодятся. Когда она станет второй леди - она

уже не сможет заниматься журналистикой. Ничего, у нее и так была отличная карьера».

Он погладил худую спину и шепнул в маленькое ухо: «Нам только на рассвете выезжать, я тебя всю

ночь не отпущу. И шампанского есть еще две бутылки».

-Очень хорошо, - Дэниел услышал задыхающийся голос и не выдержал - победно улыбнулся.

Часть девятая

Северная Америка, лето 1807

Рокпорт, Массачусетс

В чистой, просторной детской, с разбросанными по персидскому ковру игрушками, приятно пахло

травами. Большие окна выходили на залив, океан посверкивал под утренним солнцем. Дом стоял

на вершине холма. К морю вела изящная, гранитная лестница, у причала покачивался бот со

свернутыми парусами.

-Ничего страшного, миссис Бенджамин-Вулф, - улыбнулся мужчина, что сидел на постели Теда.

Мальчик капризно сказал: «Я не болею, доктор Хантли, я просто...»

-Немного перекупался, - врач потрепал его по каштановой голове. «Все-таки начало июня, вода

еще холодная. Но сейчас наш маленький Тед выздоровеет, приедет его папа...»

-И бабушка, и дедушка, - восторженно сказал мальчик. «И мой дядя Мартин, и тетя Юджиния, -

она мне почти ровесница, так смешно. И бабушка Мирьям, и дедушка Стивен, с озер. Поэтому мне

надо встать...»

-Как только жар спадет, тогда и встанешь, - успокоил его доктор. «А сейчас лежи, пей чай, раз у

тебя болит горло - я тебе оставлю волшебные леденцы, - он порылся в своем саквояже и протянул

Теду пакетик.

-Они сладкие, - облизнулся мальчик. Мораг ласково сказала: «Няня тебе принесет чая с медом, а

на обед - куриный бульон».

Хантли подхватил свой саквояж и уже в коридоре улыбнулся: «Там, в леденцах - лакрица и

шалфей, ему сразу станет легче».

-Вы меня простите, что я вам записку послала, - вздохнула Мораг, - все-таки сорок миль от Бостона.

Здесь только деревенский лекарь какой-то, а вы наш семейный врач, я вам доверяю. У

маленького был сильный жар, я испугалась.

-Пусть побудет в постели несколько дней, - велел Хантли, - а потом не позволяйте ему, долго бегать

босиком по воде. Хотя лето на дворе..., - он развел руками. Врач, глядя на нее, озабоченно

спросил: «А вы сами как себя чувствуете, миссис Бенджамин-Вулф? Вы очень бледны, кажется, что

вы устали».

-Я просто волновалась за Теда, - вздохнула Мораг и указала на дверь гостевой спальни. «Вы

найдете все, что нужно, обед будет накрыт в малой столовой».

Мораг спустилась вниз. Рассеянно посмотрев на зеленеющий, ухоженный двор, на куртины роз,

женщина подергала ожерелье на белой шее. Она была в домашнем, закрытом, болотного шелка

платье, черные волосы были украшены серебряным гребнем с жемчугами.

-Я буду обедать с доктором Хантли, - велела она, услышав шаги дворецкого. «И заложите экипаж,

надо будет отвезти его обратно в Бостон. Пусть кучер переночует в городе, может быть, есть какая-

то свежая почта».

Мораг все ждала другого письма - не того, что она получила после Пасхи, - сухого, холодного. Она

ждала извинений, раскаяния, обещания приехать. Сидя за круглым столом палисандрового

дерева, что-то отвечая врачу, заставляя себя, есть, она все думала: «Может быть, конверт там

лежит, в городе. Завтра его сюда привезут, и все будет хорошо».

-Отличное бордо, миссис Бенджамин-Вулф, - одобрительно сказал Хантли. «Впрочем, у вас всегда

был один из лучших винных погребов в городе. А что мистер Бенджамин-Вулф, он закончил свои

дела в Лондоне?»

-Да, - попыталась улыбнуться Мораг. «Он везет сюда свою мать, отчима, всю семью. Они в

Америке все лето пробудут. И мои родители приедут, моя младшая сестра осенью выходит замуж,

в Амстердаме, они ее провожают, - Мораг повертела вилку и нарочито весело добавила: «На

десерт - лимонный бисквит, доктор Хантли».

-Вы совсем не пьете, - удивился врач, - позвольте, - он наклонил бутылку с вином.

Золотистое бордо заиграло на солнце. Мораг, заставив свою руку не дрожать, подняла бокал

уотерфордского хрусталя.

-Отчего же, - незаметно прикусив губу, проговорила она. «Вы правы, доктор - вино действительно

прекрасное». Мораг выпила залпом сразу половину бокала: «За здоровье маленького Теда!»

Проводив врача, Мораг поднялась наверх и постояла в светлом, увешанном картинами коридоре.

Она посмотрела на коллекцию китайского фарфора в ореховом шкафчике и вспомнила веселый

голос мужа: «Хватит вам сидеть в городе летом! На озера все-таки далеко ездить, поэтому я купил

отличный дом в Рокпорте, со своим участком пляжа. Тед все равно - в Бостонскую Латинскую

школу пойдет. Не хочу я его в Экзетер посылать, пусть дома учится».

Дом был совсем новым, - трехэтажным, с парком, конюшнями и отдельным коттеджем с

комнатами слуг.

Мораг тогда рассмеялась: «Всякий раз, когда ты приезжаешь из Нью-Йорка, ты что-то мне даришь.

Аметисты, выезд, теперь дом...»

Тедди только сладко потянулся, - они лежали в постели и зевнул: «У меня там очень хорошие

клиенты, вот и все».

Она приоткрыла дверь детской и услышала тихий голос няни: «Мастер Тед хорошо поел, миссис

Бенджамин-Вулф, и спит сейчас».

-Спасибо, миссис Дигби, - Мораг постояла, вдыхая запах трав. «Я схожу, прогуляюсь».

В своей спальне она переоделась в уличное платье светлого муслина. Накинув на плечи

кашемировую шаль, оглянувшись, женщина открыла ящик комода. Письмо лежало в стопке

кружевных сорочек. Мораг сунула его за чулок. Только оказавшись на берегу, выйдя на причал, она

выдохнула.

-Четыре месяца, - мрачно думала Мораг, глядя на белые барашки - океан волновался.

«Правильно, Натан в марте приезжал, на неделю. Господи, как я могла быть такой неосторожной?

Тедди после Рождества в Англию отплыл. Он никогда в жизни не поверит, что это его ребенок. Он

со мной разведется, сразу же. А если у мамы трав попросить, когда она приедет? Но я ведь уже

покупала их, после того, как письмо получила. Меня только тошнило, и больше ничего. А если...-

она замерла, вспомнив грязную улицу в бедном квартале Бостона, и резкий, с грубым акцентом,

голос, женщины: «Акушерка за углом принимает, на второй этаж поднимешься и увидишь ее

дверь».

-Там я трав и купила, - Мораг сжала тонкие пальцы. «Но ведь говорят, можно как-то иначе от

этого...- она подышала, - избавиться. Господи, что, же мне делать?»

Она развернула письмо.

-Я ничем тебе помочь не могу, - читала Мораг ровные строки, - в любом случае я тебя хотел

уведомить о том, что перед Песахом состоялась моя помолвка с мисс Джудит Шифтел, из Саванны.

Она дочь Моше Шифтела, главы тамошней еврейской общины и племянница Мордехая Шифтела.

Ее дядя во время войны за независимость был главой снабжения Континентальной Армии, он

хороший друг папы.

Не пытайся писать моим родителям - моему слову они, разумеется, поверят больше, чем твоему. Я

тебе советую сказать Тедди, что это его ребенок. Счастливо оставаться, Натан».

-Может быть, он еще одумается, - горько сказала Мораг, смотря на бумагу в своей руке.

«Одумается, приедет. Тедди мне даст развод, он не будет меня удерживать..., Стану еврейкой...-

она почувствовала у себя на щеках горячие слезы. Скомкав письмо, разорвав его, женщина

пустила клочки по ветру.

Нью-Йорк

Темно-синяя вода Гудзона колыхалась под легким ветром. Зады верфи Чарльза Брауна выходили

прямо на реку. Констанца, - она была в мужском наряде, в простой, холщовой куртке и таких же

штанах, узел рыжих волос - прикрыт вязаной шапкой, - взглянула на судно, что стояло у причала.

«Вот эти колеса, мистер Фултон, - женщина постучала карандашом по крепким, белым зубам, - они

будут приводиться в действие паровой машиной?».

-Именно так, - Фултон, в запачканной углем, суконной блузе, подал ей руку. Констанца

рассмеялась: «Вы шокируете рабочих, мистер гений. Все уверены, что я мужчина».

Она устроилась на верфи Брауна разнорабочим, еще две недели назад. Когда Фултон встретил ее,

с ящиком гвоздей в руках, и удивленно посмотрел вслед, Констанца только подмигнула.

-Не может быть, - Фултон вспомнил затянутую шелковыми обоями гостиную, мраморный стол, и

женщину, - высокую, стройную, в атласном, отлично скроенном платье. Она посмотрела на него

темными, пристальными глазами и разлила кофе в серебряные чашки: «Я слышала массу

восторженных отзывов о вашей работе, дорогой мистер Фултон. Ваша подводная лодка, ваши

торпеды…Я хочу сделать большой репортаж, в своей газете. Он будет, так сказать, предварять

первый коммерческий рейс парохода».

-Но, миссис Вулф…- начал он. Женщина отмахнулась: «Просто миссис Констанца, я не использую

свою фамилию в профессиональной сфере».

-Еще неизвестно, будет ли наше предприятие удачным, - мрачно заметил Фултон, отпивая кофе.

-Ваш деловой партнер, - Констанца посмотрела в лежащую перед ней тетрадь, - наш бывший

посол в Париже, мистер Ливингстон, получил от сената штата Нью-Йорк права на развитие

пароходства на реке Гудзон. Я настолько уверена в вашем успехе, мистер Фултон, что приобрела

акции компании, - она улыбнулась, - теперь вы просто обязаны передо мной отчитаться, как это

положено в деловом мире. И пустить меня на пароход.

-Женщинам вход на верфи запрещен, - развел руками Фултон. «Но я вам все расскажу, конечно».

-А, - только и сказала она, приподняв бровь.

А потом Фултон забрал у нее ящик с гвоздями и сердитым шепотом спросил: «Вы что тут

делаете?».

-Подношу материалы строителям, - удивилась Констанца. Он, вдохнув легкий запах цитрона, вдруг

улыбнулся.

-Не волнуйтесь, мистер Фултон, - Констанца потянула ящик к себе, - я была чесальщицей, ткачом,

стеклодувом, работала на табачной плантации, лила сталь, толкала вагонетки с углем…, Так что

гвозди я могу отнести, - она пошла дальше и Фултон спросил: «Но зачем?»

-Я предпочитаю все видеть собственными глазами, - бросила она через плечо.

Они поднялись по трапу. Констанца, осматривая палубу с рубкой и двумя мачтами, усмехнулась:

«Это на случай, если паровая машина сломается».

Фултон почесал в темноволосой, чуть седеющей голове и весело ответил: «Если ветер хороший -

незачем расходовать уголь. Я хочу добиться скорости в пять миль в час, при использовании только

паровой машины».

-До Олбани можно будет добраться чуть больше, чем за сутки,- присвистнула Констанца, - вместо

трех, и это при попутном ветре. Очередь за билетами по всему Нью-Йорку протянется. Длина

судна, - она прищурилась, - сто пятьдесят футов, ширина - шестнадцать.

-Верно, - одобрительно заметил Фултон. «У вас хороший глаз. Осадка семь футов, для реки этого

более чем достаточно. По озерам и морям, конечно, можно будет пустить корабли с более низкой

осадкой.

-Смерть парусам, - пробормотала Констанца, устроившись у борта, быстро рисуя в блокноте. «От

Нью-Йорка до Лондона за десять дней». Она подняла голову. Фултон, прислушавшись, предложил:

«Пойдемте, посмотрим машину в действии. Ее строили в Бирмингеме, на заводе Болтона и Ватта,

по моему проекту».

-Мой дядя, - Констанца спустилась вслед за ним по трапу, - мистер Кроу, глава «Клюге и Кроу» - их

акционер.

-У вашего дядюшки отменный чай, - Фултон открыл перед ней низкую дверь, - пожалуй, лучший в

Британии.

-Он сейчас открывает представительство своей компании и магазин в Нью-Йорке, - Констанца

шагнула в темный, пахнущий углем трюм. «Даже два магазина - английские ткани, колониальные

товары. Для вас, мистер Фултон, я попрошу сделать скидки».

Машина шипела и ворочалась в сумерках, как прирученный зверь.

-Запускаем! - махнул рукой Фултон и рассмеялся: «Сейчас выйдем из дока, на полчаса». Он

покраснел: «В порту над нами смеются, говорят, баловство это все, - инженер обвел рукой трюм.

-Нет, - медленно сказала Констанца. В темноте ее глаза чуть поблескивали. «Не баловство».

Она стояла на носу корабля, смотря на дым из трубы, на то, как колеса шлепают по воде, чувствуя

на лице свежий, речной ветер.

-Я вам говорила, что вы гений, мистер Фултон, - повернулась к нему Констанца. Его серые глаза

смущенно взглянули на женщину, и она ласково добавила: «Нам обязательно надо это отметить,

приходите сегодня ко мне на обед. Дети в столице. Мы спокойно поговорим о технике, о ваших

новых идеях…»

Ее рыжие волосы выбились из-под шапки. Фултон увидел, как она, улыбаясь, заправляет прядь за

ухо: «Непременно приду».

Они сидели друг напротив друга, за ее мраморным столом. Констанца решила: «Надо устроить

папе с Изабеллой билеты на августовский рейс, им понравится. И всей семье, дети будут в

восторге».

-А как вы относитесь к железным дорогам, Роберт? - Констанца изящным жестом разрезала

куропатку. Колебались огоньки свечей, легкий ветер шевелил тонкие, шелковые занавески, за

окном была светлая, летняя нью-йоркская ночь. «Мой родственник, мистер Кроу, сейчас ими

занимается, в Британии».

-Я знаю, - он кивнул. «Удивительно талантливый инженер. Мы с ним над морскими торпедами

работали. Что я вам могу сказать, миссис Констанца…»

Ее платье зашуршало, тонкие пальцы коснулись его большой руки, и женщина томно попросила:

«Просто по имени, Роберт. Тем более, я ваша подчиненная, на верфи, по крайней мере…- она все

усмехалась. Потом, когда слуги унесли тарелки, Констанца взяла серебряную чашку с кофе. Она

прикурила от свечи: «Ну, так что?»

-Лет через двадцать, - уверенно сказал Фултон, - мы увидим локомотив, что везет вагоны по линии

Нью-Йорк - Вашингтон, попомните мое слово.

-Рановато, - задумчиво протянула Констанца. «Если бы вы были азартным человеком, Роберт, я бы

предложила пари».

Она почувствовала, как его пальцы медленно поглаживают ее запястье. «А я, - ответил Фултон, -

как раз такой, Констанца».

Она проснулась, сладко потянувшись. Посмотрев на мужчину, что спал рядом, вдохнув запах гари

и цитрона, Констанца тихо сказала: «Ты отдыхай, все же воскресенье. Мне поработать надо».

-Сначала я, - велел Фултон, рассмеявшись, целуя ее. «Все-таки, есть что-то в этих инженерах, -

Констанца устроилась на кружевных подушках. Застонав, раскинув ноги, женщина погладила его

темные волосы. «От дяди Теодора тоже так пахло – углем, порохом….». Она откинулась на спину:

«Да, так будет хорошо. Констан встречает сумасшедшего ученого, тот переносит его в будущее.

Пароходы, локомотивы, воздушное сообщение между Нью-Йорком и Лондоном…Читатели с ума

сойдут. И, разумеется, несчастная любовь».

Констанца задрожала. Отдышавшись, она скользнула вниз, так и не сдвигая ног. «Хоть этот о любви

не говорит, - облегченно сказала она себе и попросила: «Долго! Я хочу тебя долго!»

-Так и будет, - Фултон полюбовался ее растрепанными, рыжими волосами. Укладывая ее на спину,

он усмехнулся: «Теперь так будет всегда, Констанца».

Марта позвонила в колокольчик: «Сдаем тетради, и не забываем о чтении на каникулах!»

В маленькой комнате Свободной Африканской Школы было чисто, по беленым стенам были

развешаны листы бумаги с грамматическими правилами и таблицей умножения. Мальчики

потянулись к ее деревянному столу. Маленький, курчавый парнишка грустно сказал: «У кого-то

каникулы, а кому-то отцу надо в мастерской помогать».

-Всем надо работать, - хмыкнул кто-то из школьников. «Меня мальчиком взяли, на постоялый

двор. Хоть матери помогу, а то она с нами тремя бьется, с утра до ночи шьет».

-Школьная библиотека будет открыта все лето, - улыбнулась Марта, - вы сможете брать книги.

Она оглядела своих учеников. Собрав стопку тетрадей, девушка ласково сказала: «В сентябре

встретимся, дорогие мои».

-А вы в Бостон поедете, мисс Марта? - спросил кто-то. «На лето».

-Нет, - Марта поднялась и оправила свое простое, шерстяное, прикрытое холщовым передником

платье, - я в городе остаюсь, милые. Тоже буду работать. Хороших вам каникул.

Мальчики высыпали на прибранный школьный двор. Марта подошла к окну и посмотрела им

вслед. Большинство бежали по домам сами, но нескольких ждали матери. Все эти дети были

белокожими. Женщины, - ухоженные, в дорогих, шелковых платьях, с кружевными зонтиками, -

болтали о чем-то, стоя в воротах школы. Марта хорошо их знала. Они жили в больших квартирах

на Грейт-Джордж-стрит и Парк-Роу, у них были хорошие выезды, они проводили лето на Лонг-

Айленде и в Саратоге. Их содержали сенаторы штата, богатые торговцы, и промышленники.

-Ты ведь тоже такая, - горько подумала Марта. «Любовница, которая никогда не станет женой. Как

мама. И даже если я ребенка рожу, - она вздохнула, - Тедди его не признает. Дэниел же не признал

Ната, хотя обещал».

Марта присела на подоконник и помахала рукой расходившимся матерям: «Если я рожу - придется

уйти из школы, и в церквях меня выступать больше не пустят. Такая косность, - она поморщилась и

подперла рукой подбородок.

Она вспомнила ласковый голос Тедди: «Я приеду из Лондона в начале лета. Побуду с мамой, а

потом, в сентябре, когда они отправятся обратно - мы с тобой встретимся».

-Я буду работать, - Марта поболтала ногами в воздухе. Она лежала на меховой полости, жарко

горел камин, за окном был слышен шум зимнего океана - Тедди увез ее на Лонг-Айленд.

-Я тоже буду, - он наклонился и стал целовать бронзовую, стройную спину. «Питер открывает

представительство «Клюге и Кроу», я должен подготовить все необходимые документы, съездить

в Олбани, в сенат штата..., Я в городе два месяца проведу, а то и больше. И хватит уже, - Тедди

ласково провел рукой по нежному бедру, - куплю квартиру. Надоело на постоялых дворах деньги

тратить. Если хочешь...- он замялся, и Марта помотала головой: «Не хочу. У меня хорошая

комната, с отдельным входом. Даже сад есть, правда, маленький».

Она наотрез отказывалась принимать подарки - только книги. Тедди как-то развел руками: «Мне

же хочется тебя побаловать..., Хотя бы согласись на браслет, любовь моя».

Марта села в постели. Потянувшись за сигаркой, девушка ядовито ответила: «Как-то нескромно

выступать перед швеями и прачками с бриллиантовым браслетом на руке, ты не находишь? Или

учить их детей. У моей матери полные шкатулки драгоценностей, твой старший брат - щедрый

человек, и что? Она, цветная, владеет гостиницей, куда не допускаются цветные. Я против этого

лицемерия. Сам же помнишь, что было в Париже. Там, - вздохнула Марта, - там люди без

предрассудков».

-Помню, - усмехнулся Тедди. «Не надо было мне тебя оставлять одну в ресторане. Я бы этого

мерзавца на дуэль вызвал».

Марта томно улыбнулась: «Французы - очень галантны».

Они сидели в Café Hardy, на бульваре де Ган. Тедди, заказав андулет с трюфелями, выбрав бордо,

сказал: «Я выйду, куплю газету, сейчас вернусь».

Марта только кивнула. Отпив вина, проводив его взглядом, девушка услышала злой голос сзади:

«Цветным не место в приличных заведениях. Хозяин, - с американским акцентом поинтересовался

говорящий, - что это за безобразие?»

Марта обернулась и встретилась с ненавидящим взглядом изысканно одетого джентльмена.

«Южанин», - поняла она, прислушавшись.

-Месье, - пожал плечами метрдотель, - во Франции другие законы, ничем не могу вам помочь. У

нас все посетители равны.

-Пусть эта черная выйдет, - настаивал мужчина, - я не буду обедать с ней в одном помещении.

Внезапно кафе затихло. Невысокий офицер, подойдя к столику южанина, холодно сказал: «А я,

месье - не буду обедать в одной комнате с вами. Вон отсюда! – он вытолкал джентльмена за

дверь. Повернувшись к Марте, военный поклонился: «Я прошу прощения, мадемуазель.

Приятного вам аппетита».

-Кто это? - тихо спросила Марта у метрдотеля, когда офицер вернулся за свой столик.

-Его сиятельство Луи Бонапарт, младший брат его величества императора, - благоговейным

шепотом ответил ей француз.

Марта вздохнула, вспомнив огромную спальню в парижской гостинице, серебряную ванну,

мраморный пол умывальной. Взяв тетради, девушка бодро сказала себе: «Поговори с ним.

Приедет, и поговори. В конце концов, я хорошо зарабатываю статьями, а ребенок писать не

помешает. Мне ведь скоро тридцать…, А мама поможет, я знаю».

Она прошла вверх по улице. Свернув направо, девушка толкнула кованую калитку своего дома.

Под дверь был, засунут конверт. Марта распечатала его и быстро пробежала глазами записку:

«Только хотела сесть за вторую книгу. Придется отложить до осени».

Она быстро собрала саквояж. Задернув окна шторами, взяв на отгороженной кухоньке нож,

девушка поддела одну из половиц. В тайнике лежала простая, деревянная шкатулка. Выбрав один

из паспортов, Марта задумчиво сказала: «Этот на юге еще не появлялся. Мари-Анн Лавье,

двадцати восьми лет, цветная, уроженка Мартиники, проживает в Балтиморе, домашняя

прислуга».

Марта достала из шкатулки пистолет. Уложив его на дно саквояжа, заперев дверь, она быстрым

шагом пошла к редакции New York Evening Post.

Констанца сидела с пером в руке, вычитывая гранки своей статьи о пароходстве на Гудзоне. Она

сладко потянулась и вспомнила уверенный голос Фултона: «Так теперь будет всегда».

-Он, конечно, женат, - Констанца погрызла перо, - да и я замужем. Все равно, хватит, - она взяла

сигарку, что дымилась в фарфоровой пепельнице и затянулась, - в Бостоне скажу Дэниелу, что не

буду больше выполнять их так называемые «задания». У меня газета, книги, Роберт...- она

почувствовала, что улыбается и сердито добавила: «И Черному Волку все объясню, если он до

Бостона доберется».

Фултон напоминал ей Лавуазье. Он водил Констанцу в свою мастерскую, и терпеливо объяснив

усовершенствования в паровой машине, усаживал ее на заваленный инструментами рабочий

стол. Констанца смеялась. Обнимая его, шепча на ухо что-то нежное, она видела перед собой

Антуана. У них и руки были похожи, - рабочие, со следами от ожогов, с длинными, сильными,

ласковыми пальцами.

-На Лонг-Айленд поедем сегодня, - Констанца, завершив правку, постучала в низкую перегородку,

что отделяла ее кабинет от большого, прокуренного, пахнущего кофе, зала, где сидели репортеры

и редакторы.

Констанца настаивала на том, чтобы каждый журналист выходил на улицы. «Поймите, - говорила

она, - невозможно писать, сидя в четырех стенах. Вы своими глазами должны увидеть героев,

только тогда читатель поверит вам».

-Готово, - сказала она выпускающему, мистеру Мак-Налли, - это идет на первую полосу

воскресного выпуска. Заголовок: «От Нью-Йорка до Олбани за сутки». И подверстайте объявление

о предварительной продаже билетов, она начнется в августе.

-Там, должно быть, гарью на всю реку пахнет, миссис Констанца, - проворчал Мак-Налли, -

джентльмены так не будут путешествовать. И что там - на палубе сидеть?

-Вовсе нет, - уверила его Констанца. «Мистер Фултон показывал мне каюты первого класса, в них

шелковое постельное белье, при каждой отдельная умывальная..., Поверьте, мистер Мак-Налли, к

следующей весне все правительство штата, все сенаторы - будут ездить именно так. Давайте

макет, - велела она. Мак-Налли расстелил на большом столе склеенные листы бумаги.

-Пароход сюда, - Констанца написала своим решительным, твердым почерком: «Фултон». Внизу

даем их рекламу, рекламу этого нового обувщика, на Грейт-Джордж-стрит, и рекламу «Клюге и

Кроу». Видите, - она показала Мак-Налли альбом, - с рисунками объявления смотрятся гораздо

лучше.

-А почему тут изображен парусник? - удивился Мак-Налли, глядя на изящные буквы: «Чай, кофе,

специи».

-Мой дядя содержит целый флот быстроходных клиперов, - объяснила Констанца, - они

доставляют чай из Индии в рекордные сроки, он совершенно не теряет аромата. Дальше, -

женщина взяла перо, - новости из Старого Света: «Неизбежный развод императора Бонапарта,

русский медведь и французский петух тайно делят Европу...»

-Они еще соглашения не подписали, миссис Констанца, - осторожно сказал Мак-Налли, - а вы уже

думаете, что они будут делить Европу.

-Я знаю, - Констанца усмехнулась: «Сюда ставим карту той самой Европы, вот предполагаемые

сферы влияния, - она быстро провела несколько линий пером.

-Опять Польшу делят, - вгляделся Мак-Налли.

-Такой страны уже нет и больше никогда не будет, - отмахнулась Констанца.

-Русский консул может пожаловаться, - озабоченно заметил Мак-Налли. «Еще обидится, что вы их

медведями назвали».

-Пусть учится понимать шутки, - ядовито ответила Констанца. «Что мы только не писали о

Бонапарте, помните, о его любовницах, а французский консул, когда мы с ним встречаемся в

Вашингтоне - только улыбается и расточает мне комплименты». Она задумалась: «О разводе надо

написать заметку...- Констанца подняла голову.

-Марта! Сядь, набросай пару десяток строк о будущей невесте Наполеона. Посмотри там, - она

махнула рукой, - в картотеке, кто из европейских принцесс свободен. Ты статью о процессе в

Мэриленде принесла?

-Конечно, - Марта поставила саквояж на стол и передала ей тетрадь.

-Прекрасно, прекрасно...- пробормотала Констанца, проглядывая текст. «Это пойдет подвалом,

мистер Мак-Налли. Женщина в Балтиморе отравила мышьяком своего третьего мужа».

-А с первыми двумя что случилось? - поинтересовался выпускающий.

-Несчастный случай на охоте, - рассеянно ответила Марта, роясь в маленьких шкафчиках орехового

комода, перебирая смуглыми пальцами карточки, - и несчастный случай на рыбалке.

-Надо было ей ограничиться несчастными случаями, - пробормотал Мак-Налли, - у нее это лучше

выходило.

-На четвертой, - быстро помечала Констанца, - уголовная хроника, вашингтонские сплетни,

прогноз погоды и объявления от постоялых дворов. Хоть отдельный альманах для них издавай.

-Так и надо, - Марта быстро писала, разложив перед собой карточки. «Гид по Нью-Йорку, для

приезжающих».

-Я подумаю, - быстро сказал Мак-Налли и Констанца согласилась: «Я тоже».

Когда они закончили с макетом, и дверь за выпускающим закрылась, Марта сказала: «Я уезжаю,

на все лето». Она протянула Констанце стопку тетрадей: «Вот заказанные статьи, ты отредактируй,

что надо. В сентябре увидимся».

Темные глаза Констанцы оглядели ее. Женщина велела: «Ты осторожней. Матери написала?»

Марта кивнула: «Что в деревню отправилась, над книгой работать».

-Я бы тебя перекрестила, - задумчиво сказала Констанца, - но я в Бога не верю». Она прижалась

белой щекой к смуглой щеке: «Осенью встретимся».

Марта вдохнула запах цитрона и уверенно ответила: «Да».

Размахивая саквояжем, девушка дошла до переправы через Гудзон, и встала в очередь под

вывеской: «Паром для цветных».

Бостон

Экипаж въехал во двор особняка Бенджамин-Вулфов. Мораг, удерживая Теда за руку, - мальчик

рвался спуститься вниз, - улыбнулась: «Вот и бабушка и дедушкой, и дядя Элайджа, и тетя

Дебора!»

Капитан Кроу, - высокий, мощный, в простой, матросской куртке, загорелый, с полуседой бородой,

спешился и протянул руки: «Где лучший мальчишка в Бостоне?»

-Это я! – восторженно закричал мальчик. Тедди попросил: «Мама, отпусти меня!»

Стивен несколько раз подкинул внука в воздух, - тот визжал от счастья. Поставив Тедди на

ухоженный газон, капитан открыл дверцу экипажа.

-Бабушка, - смешливо сказал он, - выходи.

-Бабушка Мирьям! - Тед прижался головой к простому, тонкой шерсти платью. От бабушки пахло

травами, у нее были веселые, синие, в тонких морщинках глаза. Тед шепнул: «У меня болело

горло, но уже прошло. А ты леденцов привезла?»

-Конечно, - бабушка пощекотала его. «Из клена, как ты любишь». Мирьям посмотрела на дочь и

озабоченно подумала: «Бледная какая. Тем летом, как у нас Эстер и Натан гостили - она здоровей

выглядела».

Два всадника показались в кованых воротах. Тед опять закричал: «Элайджа! Дебора!»

-Все здесь, все здесь, - успокоил его дядя, спрыгнув с коня. «Мы в порт заворачивали, багаж

Деборы прямо туда повезли».

-Как же это будет, - вздохнула Мирьям, гладя по голове внука. «Так далеко, в Амстердаме. Хотя

Иосиф и Джо люди хорошие, родственники, и мальчик у них отличный - Дебора мне давала

письма читать. Уже капитан, вместе с отцом служит. А Иосиф - генерал, кто бы мог подумать. У них

дочка не побоялась в Иерусалим поехать. И наша не побоится».

Тед держался за большую, крепкую руку дяди и восхищенно спрашивал: «Ты меня прокатишь на

боте? Ты не боишься идти через океан капитаном? Ты...»

Элайджа, - тоже высокий, как отец, широкоплечий, с каштановыми, вьющимися волосами, с

россыпью веснушек на щеках, ухмыльнулся: «Прокатим тебя. И я, и Дебора. А капитаном я идти не

боюсь, я, сколько лет уже на озерах плаваю. Собаки все тебе передают привет, и кот - тоже».

-У вас котик! - ахнул Тед. «А откуда?»

Дебора, - она была в простой, темной амазонке, с падающими на плечи, пышными волосами,

присела. Она поцеловала Теда в щеку: «Сам пришел, выбрал нас и стал жить. Он рыжий, с

зелеными глазами, вот приедешь на озера, и поиграешь с ним».

Багаж стали выгружать из экипажа. Мораг, сглотнув, нарочито весело сказала: «Сейчас я покажу

вам комнаты, а потом будем пить чай!»

Проводив глазами мужа и Элайджу с Деборой, Мирьям привлекла к себе дочь, и тихо спросила:

«Все в порядке?»

Женщина прикусила нежную губу: «Нет, нет, я никогда в жизни такого маме не скажу. Господи,

какой стыд, под ее носом..., И Дебора, это она ведь меня с Натаном на тот остров возила, и

забирала оттуда…, Надо сходить к той акушерке, заплатить ей, она мне поможет…, Пока Тедди не

вернулся. Просто скажу, что у меня крови, вот и все».

-По Тедди соскучилась, - ответила Мораг. Мать, погладив ее по голове, нежно сказала: «Он той

неделей и приезжает уже, вместе со всеми. Так много их будет - Мирьям посчитала на пальцах, -

взрослых четверо, и трое детей. А что племянник Изабеллы с женой, в Лондоне остались?»

-В Лидсе, - Мораг прошла в распахнутую слугой дверь. «У них вторая дочка тем годом родилась,

Диана. И Франческо там, в Лидсе, он ведь уже архитектор, Кембридж закончил. Сейчас новые

корпуса для фабрики дяди Питера строит».

-И Мэри не приедет, - Мирьям поднялась по мраморной лестнице. «Написала, что у нее какие-то

дела на континенте, а Майкл за маленьким присматривает. Может, потом увидимся, хоть на

первого внука своего посмотрю. У Эстер тоже - скоро будут, Хаим через три года женится».

Из малой столовой был слышен хохот Теда и веселый голос капитана Кроу: «Это старинная

морская игра, называется «Пощекочи соседа».

-Еще, еще! - потребовал мальчик.

Чай был накрыт на столе орехового дерева, в комнате пахло розами. Мирьям села в отодвинутое

сыном кресло: «Может, Элайджа кого-то в Старом Свете встретит. Двадцать пять лет уже мальчику,

а так никто по душе ему и не пришелся. Наши девушки, в деревне, уже и замужем все. И квакер

он, еще и не всякая за него пойдет».

-Покажи кинжал, - потребовал Тед у Деборы. Затаив дыхание, мальчик повертел в руках ножны с

золотой фигуркой рыси.

Мирьям вспомнила, как дочь, принимая оружие, тихо спросила: «Ты уверена, мама?»

-Он по женской линии передается, - отозвалась Мирьям, - так что бери - твой по праву. Потом

дочке своей отдашь, или невестке, если у тебя сыновья будут.

Они стояли в кладовой, над распахнутыми сундуками. Дебора, присев на подоконник, вынув

кинжал из ножен, задумчиво спросила: «Интересно, сколько ему лет?»

-Больше двух сотен, - отозвалась Мирьям. «Ты же видела, на древе родословном, он у этой Сары-

Мирьям Горовиц был, той, что в Картахене сожгли, да хранит Господь душу праведницы».

Дебора, на мгновение, побледнела, посмотрев в изумрудный глаз рыси: «Больше такого не будет,

никогда. Давид же писал - в Европе сейчас, как в Америке, у евреев есть все гражданские права.

Спасибо императору Наполеону. Сейчас новый век, девятнадцатый. Хотя дядю Иосифа тоже -

хотели казнить за то, что он еврей, совсем немного времени с тех пор прошло».

-Ты не бледней, - ласково сказала Мирьям, обнимая дочь. «Сваты у нас замечательные, свекровь у

тебя золотая женщина. Опять же, она моряк, ты у нас тоже, - женщина поцеловала белую щеку, -

так что будете вместе под парусом ходить. Элайджа с тобой едет, на первое время - все легче.

Давай, белье твое сложим».

Дебора подняла стопку сорочек и хихикнула: «Элайджа возьмет и влюбится там в еврейку».

-Может, - весело согласилась мать. «Пусть хупу там поставят, и сюда возвращаются. Дом у нас

кошерный, а я любой невестке рада буду».

-Любой? - удивленно спросила девушка. «Даже если...- она покраснела и замялась.

-Я одну цветную дочь выпестовала, и вторую, с индейской кровью, грудью выкормила, - сочно

ответитла Мирьям. «Сказано же: «По образу и подобию сотворил Он их». Так что да, - женщина

улыбнулась, - главное, чтобы любили они друг друга».

-Любили, - повторила Дебора. Закрыв глаза, девушка вспомнила последнее письмо жениха.

-Любовь моя, - читала она ровные строки, - летом папа будет вместе с его величеством в Тильзите,

где мы заключаем мирный договор с русскими. Я в это время закончу свой докторат, я его получаю

в Сорбонне. С мамой, я уверен, ты сразу подружишься, - Давид нарисовал смешную рожицу, - она

у нас замечательная. Очень хорошо, что твой брат приезжает. Моя сестра, с мужем, к сожалению,

не смогут выбраться со Святой Земли - на Средиземном море все еще опасно, да и мой племянник

еще маленький. Я договорился о хупе - как раз после Дня Искупления, перед Суккотом, так что

шалаш уже будем строить вместе, в нашем новом доме.

-Маленький дом, но уютный, - повторила Дебора: «Только он все равно - в армии будет, Давид. Но,

может быть, подпишут этот договор с русскими и не будут больше воевать».

Мирьям отпила чаю и похвалила: «Замечательный. Теперь у Питера будем покупать, они отсюда в

Нью-Йорк все поедут, хотят его детям показать?»

-Да, - кивнула Мораг. Заставив свой голос не дрожать, женщина добавила: «А потом в Вашингтон,

погостить у дяди Меира и тети Эстер».

Мать внимательно посмотрела на нее и ласково заметила: «Ты пока отдыхай. Папа с Элайджей

завтра в порту заняты, Дебора к портнихе пойдет, а я за Тедом присмотрю, мы с ним погуляем».

Мальчик забрался на колени к Мирьям. Прижавшись каштановой головой к ее руке, внук

потребовал: «Хочу в порт, с дедушкой!»

Мораг вздохнула: «Мне завтра в больницу для бедных надо, я же в попечительском комитете.

Отвезу им выручку с последнего благотворительного базара, мы его после Пасхи устраивали».

-Я с тобой схожу, - Мирьям потянулась и взяла ее руку. «А Тед, - она пощекотала мальчика, -

отправится в гавань».

-Так и сделаем, - капитан Кроу поднялся и зевнул: «Дорогие мои, мы с мамой отдохнем перед

обедом, дорога долгая была».

Мораг проводила родителей глазами и тихо спросила у Деборы: «Они на рыбалку до сих пор

ездят?»

Сестра только расхохоталась, показав белые, красивые зубы: «Как папа из рейса приходит - сразу

туда отправляются, с ночевкой. А зимой спят до полудня».

-У нас зимой только и спать, - Элайджа погладил Теда по голове. Увидев, как тот зевает, мужчина

поднялся: «Пойдем, старина, я тебя уложу, а вы, сестрички, болтайте».

Уже когда Тед спал, свернувшись в клубочек, прижавшись щекой к деревянному кораблю,

Элайджа подошел к большому окну, что выходило на гавань.

- Дебора замуж выходит, - подумал он. «А я? Но ведь я так никого и не встретил…- он

почувствовал, что краснеет и услышал голос отца. Они сидели у камина, за ставнями свистел

зимний ветер. Капитан Кроу усмехнулся: «Конечно, было у меня что-то…, Даже вспоминать не

хочется. Но, как твою мать увидел, так все, отрезало. Понял, что никого мне больше не надо. Так

же и у тебя случится».

-Трудно, - посмотрев на огонь, признался Элайджа.

-Трудно, - согласился отец. «Однако нельзя так, милый - не по любви. И Господь нас тоже учит, что

любовь всему верит, всего надеется, все переносит».

- Любовь никогда не перестает, - вздохнул Элайджа, - хотя и пророчества прекратятся, и языки

умолкнут, и знание упразднится.

-Именно так, - лазоревые глаза отца потеплели. «Как у меня и мамы вашей - на всю жизнь».

-Все еще будет, - уверенно сказал себе юноша и улыбнулся.

Мораг прошла по узкому коридору больницы, вдыхая запах сулемы, человеческого пота,

страдания. Женские палаты были переполнены. Она, услышав детский плач, вопросительно

посмотрела на врача.

Тот развел руками, одновременно вытирая их о грязный, холщовый фартук: «Вдовы, сами

понимаете. За детьми некому присмотреть, вот они и сидят в палатах».

Мораг заглянула в одну из комнат - на дощатом полу копошились двое ребятишек. Худая

женщина, что полусидела, кашляя в постели, испуганно сказала: «Простите, доктор Робинс, они

совсем малыши…, А мать без памяти уже, не очнется».

-Мама, - прохныкала девочка. Мальчик, - лет шести, вытирая лицо рукавом заношенной рубашки,

шикнул на нее: «Тише!»

Мирьям улыбнулась: «Вы идите во двор, милые. Я спущусь, и мы с вами поиграем, хорошо?»

Дети тихо вышли. Мораг стало стыдно за свое шелковое платье, за бриллианты на шее, за

украшенную цветами шляпу.

-Надо потом чек выписать, - решила она. «Те деньги, что на базаре мы собрали - это на новую

смотровую комнату, на лекарства. Пусть еще сделают спальню для детей. Им же тут плохо, рядом

с больными».

Мораг подошла в тот угол, где лежала умирающая женщина. Присев на кровать, вытирая

холодный пот с бледного лба, Мирьям спросила: «Это то, что я думаю, доктор Робинс?»

Тот кивнул: «В бедных кварталах такое сплошь и рядом. Пятый случай за месяц. Ее сын нашел, она

отправила детей подаяние просить, а сама…- он не закончил. «Сообщница ее сбежала, конечно.

Все же уголовное преступление. Дети теперь на улице окажутся».

Мораг посмотрела на мертвенно-бледное лицо женщины. Она была темноволосой, красивой, но

сейчас закрытые глаза запали, синие губы не шевелились. Мирьям, взяв тонкое запястье,

послушала пульс: «Недолго осталось. Если бы эти женщины имели доступ к простейшим

средствам, доктор Робинс - такого бы не случилось».

-Продавать их - значит, потворствовать разврату, - врач сжал тонкие губы. «Как вы думаете, чем

занимаются все эти так называемые акушерки? Именно таким!»

-Слава Богу, что они есть,- неожиданно гневно сказал кто-то из больных. «Лучше так, чем

младенцев душить, или бросать в яму выгребную».

Робинс пробормотал себе что-то под нос и вышел.

Мирьям поднялась и кивнула дочери: «Там дети ждут».

Мальчик стоял посреди запыленного больничного двора, держа за руку плачущую сестру.

-Тебя как зовут? - Мирьям присела и погладила его по голове.

-Филип, - он поморгал глазами, сдерживая слезы. «А это Люси, ей три года. А мне шесть. Филип

Хардвик, - добавил мальчик. «Наш папа шкипером плавал, а потом ногу покалечил, и пить стал. Он

умер, как Люси еще года не было. У нас бабушка есть, в Линне, - мальчик подумал, - я помню.

Миссис Хардвик».

-Мы ее найдем, - ласково сказала Мирьям и велела дочери: «Подожди меня».

Вернувшись, она улыбнулась: «Вам освободили каморку, пока там поживете, а потом бабушка за

вами приедет, обещаю».

Голубые глаза мальчика обеспокоенно взглянули на нее: «А что с мамой, миссис? Так много крови

было, когда мы ее нашли, Люси испугалась, кричала…»

-Вы идите, - Мирьям вздохнула, - идите, милые. Завтра я поеду в Линн и найду вашу бабушку.

Хорошо? - она наклонилась и поцеловала каштановые, нечесаные кудри ребенка.

-На Теда похож, - поняла Мораг и проводила их глазами - маленьких, держащихся друг за друга.

Уже поднимаясь на Бикон-хилл, Мораг спросила у матери: «А если эта миссис Хардвик умерла

уже?»

-Поедут с нами на озера, - отмахнулась Мирьям, - пристрою у кого-нибудь из квакеров, они все

сирот призревают. Не по улицам же им болтаться, бедным.

-А что с той женщиной случилось, мама? - робко спросила Мораг, вдыхая спокойный, теплый запах

трав, что исходил от простого платья Мирьям.

-Ребенка ждала и решила от него избавиться, - грустно ответила та. «Вдова, куда ей третий рот. Это

спицами делают. Видно, акушерка ошиблась. Матку ей проткнула, и она кровью истекла».

Мораг похолодела. «Сироты, - подумала она. «Господи, да что же я сделать хочу? Тед сиротой

может остаться, без матери. Господи, помоги мне, но я не могу, не могу в этом признаться».

Они уже подходили к особняку, когда Мирьям, внезапно остановившись, обняла ее: «Ты иди,

милая, приляг. На тебе лица нет».

Мораг уткнулась лицом в мягкое плечо матери: «Спасибо».

В маленькой, бедной комнатке было тихо, рассветное солнце лежало на потертых половицах,

легкие занавески колыхал ветер с моря. Менева лежал, закинув смуглые руки за голову, глядя в

низкий, беленый потолок.

-Вот я и увидел второй океан, - улыбнулся он. «Канджи мне говорил, еще там, на западе - он такой

же огромный. И вправду. Белые люди умеют ходить по нему под парусами, как по озерам. А мы, -

он зевнул и потянулся за своей трубкой, - только на каноэ. На нем нельзя уплывать далеко».

Он вздохнул. Присев в постели, чиркнув кресалом, Менева вспомнил грохочущую, белую воду

горных рек. зелень лесов, чистый, прозрачный воздух на западе.

Все принимали его за вояжера, охотника с территорий, или из Канады. У него не было никаких

бумаг, но они и не понадобились - в Цинциннати Менева положил на отполированный прилавок

магазина Бирнбаума замшевый, туго набитый мешочек.

Хозяин поскреб в седой бороде. Поправив кипу, Бирнбаум закрыл дверь на засов. Он долго, с

лупой в руках, рассматривал и взвешивал золотой песок, а потом выдал Меневе пачку долларов и

вексель на предъявителя.

-Раз вы в Бостон собрались, - смешливо заметил Бирнбаум, размешивая сахар в стакане с чаем, -

придете к мистеру Эденбергу, он мой деловой партнер. Получите деньги, незачем такую сумму

через всю страну возить. И я вас могу, - он окинул Меневу пристальным взглядом, - одеть, как

положено там, на востоке. У меня хорошие ткани, есть даже английские, от «Клюге и Кроу».

-Я сначала в Вашингтон, - хмыкнул Менева, стоя посреди примерочной с поднятыми руками. «В

Вашингтон и Нью-Йорк».

-Передавайте привет моему родному городу, - рассмеялся Бирнбаум, вынув изо рта портновский

мел. «Я почти два десятка лет, как оттуда уехал».

В Вашингтоне Менева, стоя на берегу широкой реки, смотрел на обсаженные деревьями улицы, на

изящные колонны Белого дома, на толкотню людей, и вереницы экипажей. Потом был Нью-Йорк,

где он впервые увидел океан и паруса кораблей - белые, будто облака в летнем небе.

Менева тогда зашел в какую-то таверну. Заказав себе имбирного пива, - он не притрагивался к

спиртному, Канжди учил его, что нельзя осквернять душу краснокожего, - сев на мощеной

булыжниками набережной, он закрыл глаза. Чувствуя на лице тепло весеннего солнца, мужчина

долго думал.

Он и сейчас думал - о белых. «Они мощные, - сказал себе Менева, - очень мощные. У них порох,

пушки, у них знания. А у нас? У нас земля, - он почувствовал, что улыбается, - у нас цветы на

склонах гор, пение ручьев и горячие озера. Луки и кони, и наше бесстрашие».

-Надо уйти, - понял он. «Найти сестру, и увезти ее на запад. Потом Рыжая Лиса придет ко мне, я

верю. Я просто буду ее ждать. Будем жить там, куда белые не доберутся, в горах, в тишине...,

Растить детей. А воинам своим я так скажу - кто хочет, пусть идет со мной, кто хочет - пусть воюет с

белыми. Хотя, - он выбил трубку в глиняную пепельницу, - если белых не трогать, то и они нас не

тронут. Просто не заметят».

Менева поднялся. Тщательно умывшись, он расчесал свои темные волосы. На него здесь, на

востоке, не обращали внимания, - кожа его была лишь слегка смуглой, он был хорошо, даже

изысканно одет. В магазине Бирнбаума он купил себе простой, но элегантный серебряный

хронометр. Черный Волк, как и всякий индеец, считал время в переходах - они были разными в

прерии, или в горах, летом, или зимой. Он просто не смог устоять перед волшебством

двигающейся стрелки.

Бирнбаум продал ему учебник правописания и английской грамматики Уэбстера - в темно-синей

обложке. Сначала карандаш в сильных пальцах индейца наотрез отказывался выводить буквы, но

потом Менева вспомнил, что умеет не только стрелять, и стреноживать лошадей. Канджи научил

его лечить раны, и даже шить одежду.

-С иголкой же я справляюсь, - пробурчал он, сидя при свече в крохотной комнате постоялого двора

на окраине Цинциннати. «И с этим справлюсь».

Сейчас он уже бойко писал - некрасиво, но разборчиво.

Уже принимая свертки от Бирнбаума, Менева увидел в углу связку запыленных, растрепанных

книг. «На бумагу для обертки отложил, - махнул рукой торговец. «Поройтесь, что понравится -

можете бесплатно взять».

Он выбрал томик, на потрепанной обложке которого было вытиснено тусклым серебром:

«Лирические баллады».

Открыв его в почтовой карете, что катилась по дороге из Цинциннати на восток, Менева изумился -

он никогда еще не видел слов, которые сами складывались в песню. «Если записать то, что мне

пел Канджи, - понял Черный Волк, - получится точно так же».

Он прочел:

-И все на юг, и все вперед, -

Как будто север гонит

Нас от себя, а юг влечет

И грусть в волнах хоронит...

Вот, день за днем, пошли дожди,

Туманы с холодами;

И вдруг повсюду впереди

Зазеленел пред нами

Плавучий лед - и здесь и тут,

Как драгоценный изумруд.

Он тогда заплакал - так это было красиво. Его спутники по карете изумленно посмотрели на него.

Менева, смутившись, что-то пробормотал. Он листал «Старого Морехода» и видел перед собой

белоснежные вершины гор. Когда они с Канджи пришли в долину горячих озер, Менева, еще

ребенок - тоже заплакал.

Шаман только погладил его по голове и улыбнулся: «Нет ничего стыдного в том, чтобы любоваться

мощью земли, мой мальчик. Тебе тяжело будет воевать, - задумчиво добавил Канджи.

-Почему? - ребенок вскинул на него черные глаза.

Канджи приложил ладонь к смуглой груди и грустно ответил: «Сердце. Оно у тебя есть, мальчик, и

когда-нибудь ты последуешь за ним».

-Я буду воином, как мой отец, - упрямо сжал губы ребенок.

-Будешь, - усмехнулся тогда Канджи.

Менева присел на подоконник и открыл свою тетрадь. Еще в Нью-Йорке он стал вспоминать песни

Канджи и записывать их, по-английски, мучаясь над тем, чтобы они звучали так же красиво, как

слова в той книге.

-Кольридж и Вордсворт, - напомнил себе Менева. «Если бы они были индейцами, они бы,

наверняка, стали уважаемыми людьми - редко кто умеет так петь».

Пока получалось нескладно, но Менева не собирался сдаваться. Он перевернул страницу и

прочел: «Мораг Бенджамин-Вулф».

Особняк было найти легко. Первый же прохожий на набережной указал ему на Бикон-Хилл и

добавил: «Там не пропустите, его сразу видно».

-Как Белый дом, - зачарованно подумал Менева, рассматривая гранитные ступени, мраморный

портик, подстриженные кусты и клумбы роз за кованой оградой. Рыжая Лиса сказала ему, что

сестра - замужем за белым, однако ее мужа видно не было. Менева сразу узнал ее - угольно-

черные волосы были прикрыты легкой, широкополой шляпой, она была в светлом, красивом

платье, только вместо сухих ягод на белой шее блестели какие-то винно-красные камни.

Менева хотел просто перебраться через ограду, вечером, и постучать в парадную дверь дома, но

потом индеец увидел гостей, - их было четверо, - и ребенка. Крупный, синеглазый мальчик в

бархатном костюме, называл Мораг «мамой».

-Племянник, - понял Менева. Мальчика звали Тед, Индеец вернулся на постоялый двор. Ловко

вырезав ножом фигурку волка из поднятой на улице дощечки, он грустно сказал: «Нет, нет, она

ведь замужем, у нее сын..., Она не бросит белых, не уйдет со мной. Но хотя бы познакомиться,

просто сказать, что я жив. Она меня и не помнит, наверное».

-Надо за ней проследить, - велел тогда себе Менева. «Она пойдет куда-нибудь, одна. Там я ее и

встречу».

Индеец соскочил с подоконника. Спустившись вниз, мужчина направился по еще спящим,

утренним улицам на Бикон-хилл.

В доме еще было тихо. Мораг, умывшись, стоя в гардеробной, выбрала свое самое простое платье.

«Мама сегодня в Линн поедет, на целый день, искать эту миссис Хардвик, - вспомнила женщина,

натягивая чулки. «Папа ее на боте туда везет. Они и Теда берут, и Дебору. А Элайджа в порту, его

корабль грузят сейчас. Вот и хорошо».

Она проглотила залпом чашку кофе, что принесла горничная, даже не почувствовав вкуса: «Как

миссис Кроу и капитан Кроу к завтраку спустятся - передайте им, что у меня заседание

попечительского комитета, в больнице. Это на целый день».

-Здесь отлежишься, - сказала ей акушерка, принимая деньги - худая, с прикрытыми потрепанным

чепцом седыми волосами. «С утра приходи, все сделаем. У меня каморка есть, там побудешь. Как

кровь остановится, домой пойдешь. Не ты первая, не ты последняя».

Мораг посмотрела на грубый, деревянный стол: «У меня подруга есть, она говорила, что ее

подруга, миссис Хардвик..., умерла после такого».

-Бесс Хардвик денег пожалела, - хмыкнула старуха. «Она бы и не наскребла столько, сколько я

беру. Наняла заезжую акушерку, той и след простыл. Ты не волнуйся, - женщина увидела

мертвенно-бледное лицо Мораг, - я этим тридцать лет занимаюсь».

Мораг перекрестилась и сошла по мраморной лестнице: «Теда бы увидеть. А если я сюда больше

не вернусь? Нет, нет, он проснется, если я в детскую поднимусь. Все, иди, - разозлилась она на

себя.

Она проскользнула в открытую лакеем калитку и направилась вниз, к гавани. Мораг не обратила

внимания на изящного молодого человека, в хорошо сшитом, темном сюртуке. Тот, вывернув из-за

угла - пошел за ней.

-Куда это с утра, так рано? - недоуменно подумал Менева. Сестра шла быстро, не оглядываясь. Они

оказались в бедном квартале. Вдоль пыльной улицы шныряли мальчишки-разносчики из лавок,

нараспев кричали торговцы всякой мелочевкой.

Сестра толкнула хлипкую, деревянную дверь неприметного дома. Менева, подождав, нырнул

вслед за ней на узкую, заплеванную лестницу. Сверху доносились женские голоса. Он опустился на

колени и приник глазом к замочной скважине.

В комнате горел очаг. Мораг, посмотрев на таз с кипящей водой, что стоял на треноге, вздрогнула.

Ставни были закрыты, горели свечи. В темноте она увидела металлический блеск спиц.

-Не раздевайся, юбки только подыми - велела акушерка, - тряпки у меня есть. Выпей, - она

протянула Мораг оловянный стаканчик с темной жидкостью, - лауданум. Не так больно будет.

Ложись, - она кивнула на застеленный холстом стол, - привяжу тебя.

-Зачем? - робко спросила Мораг, закашлявшись, - лауданум был горьким.

-Чтобы не дергалась, - сочно ответила акушерка. «И кляп тебе дам, чтобы не кричала». Мораг

взобралась на стол. Женщина стала прикручивать ее руки к доскам.

-Да что это она делает? - Менева поднялся, уже готовясь, выбить дверь. Акушерка прислушалась:

«Внучка проснулась. Сын моряк у меня, жена его от лихорадки умерла, тем годом. Девчонку их

ращу. Сейчас дам ей леденец и вернусь».

Мораг лежала, глядя в низкий потолок, шевеля губами. «Господи, - горько подумала она, - если что

случится, она меня в канаву выбросит, испугается. Даже с Тедом не попрощалась. А мама, папа,

Тедди..., Господи, сжалься надо мной».

Дверь скрипнула. Она почувствовала прикосновение холодной стали к своим запястьям. «Что

такое...- сонно пробормотала Мораг и увидела темноволосого, красивого человека, что склонился

над ней.

-Пойдемте, - велел Менева, перерезая веревки. Все ее тело, казалось, было налито свинцом.

Мораг ощутила его крепкие руки, что поддерживали ее. Только спустившись вниз, оказавшись на

улице, зажмурившись от утреннего солнца, женщина непослушными губами спросила: «Вы кто?»

-Ваш брат, - ответил он. Темные глаза Мораг закатились, она побледнела. Менева, успев

подхватить сестру, шепнул: «Пожалуйста, не бойтесь».

Она проснулась и огляделась. Мораг лежала на простой, узкой кровати, в открытое окно

доносился шум моря и скрип снастей, комната была залита светом заката.

Рядом стоял грубый табурет. Мораг посмотрела на оловянный стаканчик с чаем - под ним была

записка. «Ушел за едой, пожалуйста, дождитесь меня», - прочла она неуверенно выписанные

буквы. «Три ошибки, - невольно улыбнулась Мораг. Голова чуть болела. Она, приложив пальцы к

виску, вспомнила: «Я ждалл на столе, там, у акушерки..., Потом он сказал: «Я ваш брат». Он меня

спас…, Но ведь мама мне рассказывала - он пропал, там, на озерах, когда папа туда пришел со

своим отрядом. Мама думала - его на запад увезли. Его звали Менева, как отца, - Мораг

поморщилась, увидев перед собой злое, изуродованное шрамами лицо, услышав его резкий

голос: «Вон отсюда!»

Ее туфли, вычищенные, стояли у кровати. Рядом со стаканом лежал простой, костяной гребень.

Мораг посмотрела на свою шляпу, что красовалась на шкапу. Погладив искусно вырезанную

фигурку волка на гребне, она стала причесываться. Чай остыл, но был сладким и вкусным. Мораг

залпом выпила стакан и поняла, что хочет есть.

В дверь осторожно постучали. Она, оправив платье, тихо сказала: «Я не сплю».

У него в руках была оловянная тарелка с нарезанным, холодным мясом.

-Возьмите, - просто сказал ей брат. «Как вы себя чувствуете? Вы заснули на улице, прямо у меня на

руках».

У него было смугловатое, красивое лицо, и большие, грустные глаза в длинных ресницах. «Мы

похожи, - поняла Мораг. «У меня только кожа белая, но если бы я там, в прериях жила - тоже бы

загорела».

Она покраснела. Откусив от краюхи свежего хлеба, пережевывая мясо, Мораг ответила:

«Простите…, Я приняла лекарство…, снадобье».

-У нас тоже есть такие женщины, - задумчиво проговорил Менева, садясь на табурет. Он был в

хорошо скроенных бриджах и сюртуке, в высоких сапогах мягкой кожи. Мораг прислушалась: «У

него и акцента почти нет».

-К ним больные ходят, - Менева подпер кулаком подбородок и озабоченно спросил: «Вы здоровы?

Хотя вижу, здоровы. Вы едите с аппетитом, и у вас румянец на щеках».

-Наша бабушка, двоюродная, - внезапно сказала Мораг, - я ее помню хорошо, ее Онатарио звали -

она людей лечила. Ее все озера уважали. А вы...- она замялась, - на озерах выросли?»

-Меня зовут Менева, - брат тоже покраснел. «Лакота называют меня Черным Волком. Мне такое

имя дал шаман, что меня воспитывал, Канджи. Он уже умер. А вырос я в горах, на западе».

-Прабабушка наша белая была, ее Темперанс Франклин звали, она тоже умерла, - Мораг

вздохнула. Вытерев пальцы салфеткой, женщина помолчаа. «И отец - белый. Вы его помните?»

-Он был великий вождь, тоже Менева, - уверенно ответил брат. «Он покинул путь белых и пошел

по алой дороге, дороге индейцев. А вас..., тебя…, белые похитили. И убили нашего отца, ограбили

его».

Мораг, было, открыла рот, но потом вздохнула: «Зачем? Пусть все будет, как было. И папа здесь,

это ведь он того…, Кинтейла убил. А Кинтейл маму в яме держал, она чуть разум не потеряла».

-Была война, - мягко сказала Мораг, коснувшись смуглой, сильной ладони брата. «На войне

всякое, бывает. Меня вырастили хорошие люди, там, на озерах. У нас сестра старшая есть, по отцу,

она в Англии живет, замужем и сына растит. И у меня еще младшая сестра, она сейчас на свадьбу

свою едет, и младший брат».

-А у него нет никого, - подумала Мораг, глядя в черные, большие глаза Меневы. «Совсем один».

-Меня тоже хороший человек растил, - он улыбнулся. « А что вы..., ты в Бостоне живешь, мне

миссис Вулф сказала. Мы с ней на территориях познакомились. У нас ее Рыжая Лиса называют, -

ласково прибавил Менева.

-Она скоро сюда приедет, - Мораг передала ему тарелку и велела: «Ты тоже поешь. Я бы тебя

домой пригласила, но у меня гости, муж мой скоро из Англии вернется...»

-Я понимаю, - Менева запнулся, - тебе стыдно, что я, - он показал на свой сюртук, - такой.

-Вовсе нет, - Мораг надела шляпу. «И одежда на тебе отменная. Просто...- она замялась. Брат

усмехнулся: «Я не похож на вас, да. Я подожду Рыжую Лису и уеду. А тебе, - он открыл тетрадь, -

оставлю карту. Если что, ты всегда сможешь меня найти. Это в горах, за тем озером, что вы

называете Великим».

Мораг смотрела за уверенными движениями его карандаша: «Нет, нет, нельзя ему говорить. Это

стыд, такой стыд..., И уехать туда нельзя - как я все это Тедди объясню..., Господи, что мне

делать?».

Она спрятала карту в бархатный мешочек, что висел у нее на запястье. Сунув ноги в туфли,

поднявшись, женщина обняла брата.

-Я рада, что ты жив, Менева, - шепнула Мораг и ощутила что-то у себя в руке.

-Твоему мальчику, - нежно сказал брат. «Это я вырезал».

Мораг посмотрела на фигурку волка. Незаметно стирая слезы с глаз, она кивнула: «Спасибо.

Теперь я знаю, что ты здесь, - она обвела рукой комнату, - как будешь уезжать, пришли записку. Я

прибегу, попрощаемся».

Все время, пока она шла по набережной, оборачиваясь, Мораг видела открытое окно постоялого

двора и брата, что махал ей рукой.

Мораг уже подходила к особняку, когда ее обогнал отличный экипаж, запряженный четверкой

кровных гнедых.

-Тетя Мораг! - услышала она звонкий голос. Белокурая девушка высунулась из окошка, рядом

показалась русая, мальчишеская голова. Мораг невольно улыбнулась: «Дэниел детей привез. Он

говорил - в начале месяца. Тед порадуется, Дэвид и Тони с ним возиться будут».

Когда она зашла в ворота особняка, багаж уже был выгружен. Дети стояли рядом. Дэниел, - в

роскошном, серо-синем, с жемчужными пуговицами, сюртуке, велел лакею: «Мои вещи не

трогайте, я здесь не остаюсь, еду дальше. Мораг, - он склонился над ее рукой: «Выглядишь

отлично, сразу видно - высыпаешься без Тедди».

Она зарделась и шурин усмехнулся: «Ты давно замужем, пора бы и не краснеть». Дэниел отвел ее

в сторону: «Я во Freeman’s Arms остановлюсь, как всегда. Констанца через неделю должна тут

быть. У нее пока дела, в Нью-Йорке, Тони она обратно отвезет. Дэвид прямо отсюда в Экзетер

поедет, в конце лета».

Мораг оглянулась - мальчик держал сестру за руку и недоуменно спросила: «Он тут на все лето?»

-Не держать же его в Вашингтоне, - пожал плечами Дэниел, - там жара, москиты..., У вас климат

лучше. Или Констанца его возьмет. Договоритесь как-нибудь. Вещи его в школе. Пришли мне

записку, как Тедди приедет. Ты, наверное, обед какой-то будешь устраивать?

-Буду, - вздохнула Мораг и невольно подумала: «Бедные дети. Каждое лето он их здесь бросает.

Они на озерах никогда не были, может, мама с папой их заберут? Хотя нет, пока они туда-сюда

ездить будут - половина лета пройдет. Ладно, придумаем что-нибудь»

-Увидите тетю Мирьям и дядю Стивена, - Дэниел, небрежно потрепав детей по головам, сел в

карету.

-Это, у которого шпага Ворона? - восторженно спросил Дэвид, но дверца уже захлопнулась и голос

Дэниела приказал: «Трогаем!»

-У него, милый, - ласково ответила Мораг. «Пойдемте, вы в своих обычных комнатах. У нас гостят

ваши кузены, Элайджа и Дебора, так что и с ними познакомитесь».

-Дядя Меир нам рассказывал, как их с капитаном Кроу расстреливали, на Карибах, - Тони подняла

свой саквояж и отмахнулась: «Он легкий. Не грусти, Дэвид, сейчас и от капитана Кроу об этом

услышишь».

-Здорово! - отозвался мальчик и они стали подниматься по гранитным ступеням.

В изящной столовой пахло лавандой, на ореховом, покрытом кружевной скатертью столе, легкий

ветер с моря колебал огоньки свечей.

-Суп у тебя отменный, - похвалил Дэниел, вытирая губы шелковой салфеткой. «Молодец, что

взяла поваров-французов, или это ты сама готовила?»

Салли, что сидела напротив него, - в низко вырезанном шелковом платье, цвета аметистов, с

бриллиантовой брошью, - нежно покраснела: «Сама, конечно. Это ведь для тебя».

-Ты у меня славная, - одобрительно заметил Дэниел. Налив ей моэта, он засучил рукава льняной

рубашки: «Фаршированная цесарка, моя любимая». Он взялся за серебряную вилку: «Месяц

отпуска у меня есть, с вами его проведу. Нат отлично успевает, я проверил его французский,

немецкий. Он очень продвинулся».

Салли полюбовалась его жестким, красивым лицом - сине-зеленые глаза были окружены легкими

морщинками, русые волосы только чуть поседели на висках: «Дэниел, может быть, как-то устроить

с колледжем для Ната? Он ведь способный мальчик, жалко будет...»

Мужчина пожал плечами и обсосал кость: «Дорогая моя, кроме Свободной Африканской школы, я

тебе ничего предложить не могу. Тамошний диплом он и экстерном получит - не зря к нему

учителя из Гарварда ходят». Дэниел положил себе на тарелку еще кусок птицы: «И зачем ему

колледж? Он будет гостиницей управлять».

Салли только вздохнула: «Хорошо. Дэниел, - она помялась, - а если ты признаешь Ната…»

-Милая моя, - он встал. Присев на ручку ее кресла, Дэниел привлек женщину к себе: «Мы с тобой

об этом говорили. У меня карьера, сама понимаешь...»

-Понимаю, - слабо отозвалась Салли. Дэниел, целуя ее куда-то за ухо, шепнул: «Хочу десерт».

-Сейчас, крем лимонный...- она попыталась подняться, но Дэниел, устроившись на коленях,

откинув ее юбки, усмехнулся: «Нет, тот, что слаще».

Салли стонала: «Я люблю тебя, люблю!», он, подняв руку, почувствовал под пальцами ее теплую

грудь. Когда она сдавленно закричала, Дэниел, укладывая ее на ковер, решил: «У Констанцы

заберу то кольцо, семейное, с жемчугом, и подарю его Салли. Констанца не заметит. Она и кольца-

то не носит. А Салли будет приятно, почти как помолвка».

Женщина обняла его за шею. Дэниел, раздвигая ей ноги, ощущая ее сладость, облегченно

выдохнул.

Мирьям разлила чай: «Все устроилось. Эта миссис Хардвик, - женщина хорошая, работящая, не

пьет. У нее своя коптильня рыбная, от мужа покойного осталась. Она из больницы детей забрала, и

в Линн повезла. Мы ей денег дали, немного. А ты отдохнувшей выглядишь, как твое заседание

прошло?»

-Неплохо, - Мораг сидела у фортепьяно, перебирая ноты. «Дядя Дэниел детей здесь оставил, как

обычно, - она развела руками, - они бедные, перекусили, и сразу спать пошли. Он карету гнал, как

сумасшедший».

Мирьям только вздохнула и взяла бисквит: «Папа отдыхает, а Дебора вещи свои в порядок

приводит, все же отплывать скоро. Тед на палубе бота заснул, бедный, как обратно шли. Давай, и

мы с тобой на покой отправимся, Элайджа, раз теперь капитаном стал, - женщина улыбнулась, -

думаю, на корабле ночевать будет сегодня».

-Мамочка, - Мораг повертела в руках платок – а что с моим братом случилось, с Меневой?

-Господь только знает, милая, - мать поднялась и поцеловала ее в лоб. «Наверное, пропал там, на

западе, он совсем дитя был, как и ты».

Они пожелали друг другу спокойной ночи. Мораг, провожая мать наверх, отчаянно, подумала: «А

если ей рассказать все? Она поймет, она добрая, она мне поможет..., Отправиться на озера..., В

ноябре должен ребенок родиться. Мама и папа потом сделают вид, что сироту взяли. Но это папе

надо говорить…, Нет, нет, никогда, слишком стыдно, я не смогу...»

Мораг, войдя в свою спальню, остановилась у окна. Залив был как на ладони. «Здесь они чай дяди

Питера в гавань бросали, - невольно хихикнула женщина. «И папа там был, он в дядю Дэниела

стрелял. А мама тогда дядю Дэниела из воды вытащила. Вот как все повернулось». Она заметила

внизу, на газоне, какой-то блеск. Выйдя на балкон, Мораг строго сказала: «Тони! Ночь на дворе,

тебе спать пора».

-Мама обычно в это время еще в редакции, - рассмеялась девушка. Она сидела, скрестив ноги.

Тони была в холщовых штанах и моряцкой блузе, белокурые косы спускались на стройную спину.

Рядом, на треноге, стоял бронзовый, походный телескоп. Тони записывала что-то в тетрадь.

-И что ты там наблюдаешь? - поинтересовалась Мораг. «Звезд не видно, белая ночь».

-Венеру, тетя, - рассеянно ответила девушка. Мораг, махнув рукой, зевнув, закрыла дверь.

-Иоганн Шретер и русский ученый Михаил Ломоносов, - писала Тони, - обнаружили на Венере

атмосферу, что заставляет нас задуматься о сходстве этой планеты и нашей собственной.

Кислород, который является основой существования жизни на Земле....

-Здравствуйте, - раздался сверху веселый голос.

Тони подняла голову и покраснела - он был высокий, широкоплечий, в матросской куртке и грубых

сапогах. Каштановые кудри шевелил ветер. На загорелых щеках девушка увидела россыпь

веснушек.

Тони поднялась и протянула ему руку: «Вы, наверное, капитан Кроу, младший. Мне тетя Мораг о

вас говорила. Я ваша кузина, только дальняя, Антония Вулф. Дочь дяди Дэниела. Мы с вами

никогда не виделись».

Она была тонкая, как мальчишка, с белокурыми, светящимися волосами, и темными, большими

глазами. Тони вдохнула запах соли и смолы. Элайджа неожиданно робко спросил: «Это ваш

телескоп?».

-Мама подарила, - кивнула Тони. «Меня интересует астрономия, - она стала загибать пальцы, -

еще химия, физика, инженерное дело..., Мама сейчас в Нью-Йорке, она пишет статью о корабле,

который двигается силой пара».

-Я бы хотел, - рассмеялся Элайджа, - хотел бы быть капитаном, на таком. Расскажите мне, - он все

глядел на нее. Тони, смутившись, проговорила: «Я сейчас пишу заметки, о Венере. Там есть

атмосфера, это уже доказано. Хотите послушать? - она села на мраморные ступени.

-Очень, - он кивнул и опустился рядом.

-Как доказал великий французский химик, Антуан Лавуазье, - начала читать Тони, - атмосфера

Земли состоит из кислорода и водорода. Таким образом, мы можем задать себе вопрос - в какой

пропорции должны быть смешаны эти газы для того, чтобы поддерживать жизнь на иных

планетах....

Элайджа, сняв с себя куртку, набросив ей на плечи, все смотрел на серьезное, тонкое,

сосредоточенное лицо девушки.

На пристани было людно. Элайджа, указав на корабль, что стоял со свернутыми парусами, гордо

улыбнулся: «Видите, мисс Вулф, пятимачтовый. Я никогда еще на таком большом не ходил».

Он называл ее «мисс Вулф». Антония, несколько раз, краснея, поправляла его: «Просто Тони,

капитан Кроу». Он тоже краснел и опускал лазоревые глаза. Он играл с мальчиками, катал их на

боте. Как-то раз, сидя рядом с Тони на белом песке, Элайджа тихо спросил: «Мисс Вулф, а ваш отец

- он по делам уехал?»

-Нет, - отозвалась Антония, - он здесь, в Бостоне. В гостинице живет, Freeman’s Arms. У папы там, -

она замялась, - еще одна семья. У нас есть брат, единокровный, Натаниэль. Только мы его не

видели никогда. Он мой ровесник, тоже тринадцать лет».

Элайджа помолчал. Мальчики визжали, брызгаясь водой.

-Это как? – наконец, спросил он и спохватился: «Мисс Вулф, простите, я не хотел…»

-Ничего, - Тони пожала острыми плечами. «Мои родители разъехались. Мама в Нью-Йорке, у нее

газета, а у папы - Государственный Департамент, он в Вашингтоне живет. А ваши родители, - она

взглянула на юношу, - всегда вместе?»

Элайджа и не помнил того времени, когда они не были вместе. Они с отцом уходили в плавание,

мать стояла на причале, помахивая им рукой. Когда они возвращались, мать тоже - была на берегу,

улыбающаяся. Дома пахло свежим хлебом и горячим кофе. Они садились за стол, и рассказывали

матери и Деборе о новых отмелях, об осенних штормах, об островах и реках, что они видели в

рейсе.

-Всегда, - улыбнулся Элайджа. «Папа только с мамой куда-то ездит, а она - с ним. Они друг друга

очень любят, и я, - он помолчал, - я хочу, чтобы и у меня так было. Когда-нибудь».

Тони пересыпала песок из руки в руку, а потом спросила: «А почему вы оружия не носите? И ваш

отец - тоже, я видела».

-Мы же квакеры, нам нельзя, - ответил Элайджа. «И вино нельзя пить. Мама с Деборой пьют.

Мама сама вино делает, а мы, - он развел руками, - только чай с кофе. И воду, конечно».

Антония ухмыльнулась: «И на свадьбе у сестры пить не будете?»

Элайджа помотал каштановой головой. Потом прибежали мальчики, требуя еды, и больше они

уже об этом не разговаривали.

-Позвольте, - Элайджа подал ей руку. Сзади раздался смешливый голос отца: «Хвастаешься,

капитан Кроу?»

-Совсем немного, - поднял бровь Элайджа. «Что, «Гордость Лондона» пришли встречать?». Отец

посмотрел на свой хронометр: «Вот и мама, и Дебора с Мораг. Мальчишки там вокруг них скачут.

Да, она, кажется, уже на горизонте».

Капитан Кроу посмотрел на сына - тот стоял на носу своего корабля, что-то объясняя Тони.

Дождавшись, пока жена подойдет к нему, взяв ее под руку, Стивен рассмеялся: «Элайджа каждый

вечер за телескопом проводит, и карты озер ей показывает».

-Хорошая девочка, - ласково сказала Мирьям, взглянув на белокурые косы Тони. Она тихонько

вздохнула: «Тяжело это для детей. Отец и мать вместе не живут. Мораг мне рассказывала - Дэниел

их сюда каждое лето отправляет, как груз какой-то. Неприкаянные они. Дэвиду всего семь, а он

уже в закрытой школе будет учиться».

-Мы его будем забирать, - вмешалась Мораг. Она стояла сзади, комкая в руках перчатки, - бледная,

с блестящими, чуть запавшими глазами. Дебора увела мальчиков на корабль брата, и Мораг

добавила: «На Рождество, на Пасху…Дэвид и Тед дружат, им хорошо будет вместе».

-А ты что-то плохо выглядишь, дочка, - озабоченно сказал капитан Кроу. «Уже и румянца того не

осталось, что был. Ты отдыхай, сейчас Тедди приедет, - он указал на белые паруса корабля, что

маневрировал у входа в гавань, - встретитесь, все легче тебе будет…»

Мораг не спала. Каждую ночь, ворочаясь в своей огромной, пустой кровати, она плакала,

уткнувшись в подушку. Потом, садясь, глядя на призрачную, светлую июньскую ночь за окном,

женщина шептала: «Что же мне делать, что?»

-Менева меня увезет, если я его попрошу, - поняла она, обхватив колени руками. «Можно там

родить. Он позаботится о ребенке, это его племянник, или племянница. Его кровь. Менева никогда

не бросит маленького, я уверена. Но как? Нельзя же пропасть, без следа, Тедди будет меня искать.

А если оставить записку - тем более, будет. И папа с мамой тоже».

Она тогда стерла слезы с лица. Губоко вздохнув, положив ладонь на скрытый кружевной рубашкой

живот, Мораг твердо сказала: «Что-нибудь устроится, я знаю».

Элайджа оглянулся на сестру - она держала мальчиков за руки и рассказывала им о мачтах. Юноша

неслышно сказал: «Мисс Вулф, я сейчас уезжаю, в Амстердам…»

-Я знаю, капитан Кроу, - у нее были розовые, свежие губы, она улыбалась. Элайджа, собравшись с

силами, выдохнул: «Я весной возвращаюсь,…Мисс Вулф, вы мне разрешите вам писать? Нечасто,

конечно, - торопливо добавил он. «Я не хочу вам надоедать…»

Тони помолчала. Глядя на «Гордость Лондона», что была уже совсем рядом, девушка тихо

проговорила: «Пишите часто, капитан Кроу. Пожалуйста. Я вам оставлю наш адрес в Нью-Йорке, а

если я буду в столице - мама мне перешлет письма. Часто, - повторила Тони. Элайджа весело

тряхнул головой: «Хоть каждый день, мисс Вулф».

Он помог Тони взойти на трап, ее узкая, прохладная ладонь легла в его руку - большую, твердую.

Элайджа увидел, как потеплели темные, большие глаза девушки, и счастливо улыбнулся.

«Гордость Лондона» уже подходила к причалу.

Мартин Кроу, стоял рядом с матерью, - он был невысокий, как Питер, изящный, темноволосый, с

лазоревыми глазами. Мальчик недовольно обернулся и шикнул: «Хватит уже прыгать».

Юджиния высунула язык: «Не задавайся! Сиди, - дернула она за руку подружку, - пошли к нашим

папам, и Тедди. Они нам все, что угодно разрешают».

Марта только усмехнулась и подтолкнула их: «Бегите».

Изабелла стояла на носу, разглядывая панораму Бостона.

-Обязательно надо съездить в Вашингтон, - тихо сказала она Джованни, - месье л’Анфан - великий

архитектор. Это первый город, что сразу строили, как столицу.

-И в Вашингтон, и в Нью-Йорк, - успокоил ее Джованни. «Хоть внуков увижу, - ласково подумал он.

«У Пьетро уже двое, а Франческо еще не скоро женится, молодой мальчик».

Изабелла, будто услышав его, шепнула: «Франческо справится. Он с опытными строителями

работает, и я в Лидсе всю весну провела, вводила его в курс дела».

-Иименно, - Джованни незаметно пожал ее руку : «Поэтому сейчас я тебя никуда не отпущу,

соскучился. Буду ходить за тобой, и носить твои альбомы с красками».

Питер посмотрел на пасынка - Тедди был выше его на две головы. Вглядываясь в толпу на причале,

мужчина заметил: «Правильно ты сделал, что деньги в Англии оставил».

Тедди стоял, откинув голову, каштановые волосы шевелил ветер: «Даже если мы будем воевать с

Англией - ничего с этими деньгами не случится. Спасибо маме, что устроила мне второй паспорт. И

дяде Джону, конечно, тоже. Понятно, что здесь, - он показал на Бикон-хилл,- незачем кому-то об

этом знать».

-Воевать, - пробормотал Питер. «Если Наполеон подпишет соглашение с русскими, мы совсем

одни останемся. А если еще и вы на его сторону перейдете…»

-Не перейдем, - успокоил его Тедди. «Дэниел мне говорил - Джефферсон очень осторожный

человек и не собирается отказываться от нейтралитета».

-Джефферсон не вечен, - проворчал отчим, оправляя элегантный, цвета табака, сюртук.

-В любом случае, - Тедди вытащил свой золотой хронометр: «Не соврал капитан, нагнали

опоздание. И когда уже Фултон начнет строить морские пароходы, надоело зависеть от ветра! Так

вот, - продолжил он, - Наполеон, если ему это будет выгодно, - разорвет мирный договор с

Россией, поверьте мне. Как уже с Англией разорвал».

-Россия не сможет ему противостоять, - сердито ответил Питер. «Он ее за два месяца на колени

поставит».

Тедди только ухмыльнулся: «Дядя Питер, с такими людьми, как дядя Теодор - Россия непобедима.

А он там не один, их таких целая страна».

Питер, было, открыл рот, но тут прибежали девчонки. Юджиния потребовала: «Тедди, возьми

меня на руки! Я хочу посмотреть на Америку! Сиди, пусть тебя папа на руки возьмет!».

Тедди только рассмеялся и легко поднял обеих: «Глядите».

-Марта, - подумал он. «Господи, дожить бы до осени. Мама с Питером в октябре обратно

отплывают. Конечно, я в Нью-Йорке с ними жить буду, на квартире нашей новой, но все равно - у

меня дела, надо в Олбани поехать. Туда и возьму, Марту, в Олбани. На неделю, все равно школа в

сентябре еще не начнется».

-Смотрите, - сказал он девчонкам, - ваша тетя Мораг.

Тедди увидел угольно-черные волосы жены, - она стояла, держа за руку Теда, - и понял, что

соскучился по сыну. «Господи, - сказал он себе горько, - теперь это на всю жизнь. Я не виноват, что

люблю Марту. И Мораг я бросить не могу, это бесчестно».

Так и, держа на руках девочек, Тедди подошел к матери. Она была в дорожном рединготе темной,

тонкой шерсти, мужского покроя, с бронзовыми пуговицами, волосы - прикрыты элегантной

шляпой, с пучком перьев.

-Тедди, - недовольно сказал ему брат, - там мальчики совсем маленькие, пять лет, и семь. Как эти, -

он кивнул на Юджинию и Сидонию. «Дети еще. Я что, с ними должен буду, - Мартин вздохнул, -

играть? Они меня за две недели загоняли».

-Отчего же, - Марта усмехнулась. «Там кузина Тони, ей тринадцать лет. Очень умная девочка, она

наукой интересуется. И кузен Нат, ему тоже тринадцать…»

Тедди побледнел и поставил девочек на палубу: «Мартин, присмотри за ними».

Он отвел мать в сторону: «Мама, но ведь…»

Марта пожала стройными плечами и холодно блеснула зелеными глазами: «Констанца от детей

ничего не скрывает. Натаниэль - такой же кузен Мартину, как и Тони, как и Дэвид. Пусть

познакомятся».

-Антония и Дэвид сами еще его не видели, - буркнул Тедди, - Дэниел не хочет, чтобы….

-Это не мое дело, - сладко улыбнулась мать. «Мой сын имеет право общаться, с теми, с кем хочет.

Тем более с родственниками. Пусть Дэниел жалуется, этого я ему запретить не могу. Ты сам-то, -

она зорко взглянула на Тедди, - видел мальчика?»

-Видел, конечно, - невольно улыбнулся Тедди. «Очень хороший, серьезный, учится отлично. Они с

Мартином похожи».

-Вот и славно, - мать поманила его к себе. Тедди наклонился, и Марта поцеловала его в лоб: «Ты

вот что - мы с Мирьям сегодня сами обедом займемся, и вещами тоже. Мораг тебя полгода ждала,

побудь с ней и маленьким».

Тедди только прижался губами к руке матери, - пахло жасмином, - и кивнул. «Мама, - спросил он, -

а ты не грустишь, что алмаз отдала?»

-Это камень, - пожала плечами Марта. «А Мишель - последний из де Лу, неужели ты думаешь, что

мне чего-то ради семьи жалко?»

-Нет, - тихо ответил Тедди. Девчонки стали дергать его за полы сюртука и кричать: «Швартуемся,

швартуемся!»

Мораг подняла на руки Теда и сглотнула: «Вот и папа приехал, милый мой!»

-Папа! - радостно завизжал ребенок. Тедди, первым сойдя с трапа, раскинув руки, заключил его в

объятья.

Двери, что выходили на балкон в их спальне, были раскрыты, снизу был слышен визг детей.

Мораг, стоя рядом с Тедди, - он курил сигару, - попыталась улыбнуться: «Им хорошо, весело. Тони

Мартину свой телескоп показывает, смотри».

Стол был накрыт на мраморной террасе. Тедди, обняв Мораг за плечи, велел: «Пойдем. Здесь моя

мама, твоя мама, тетя Изабелла - ты можешь все лето хозяйством не заниматься. И за Теда не

беспокойся, пока он со всеми игрушками поиграет, что я ему привез, ему и в школу пора будет, -

муж усмехнулся.

Мораг вспомнила сундуки с кашемировыми шалями, рулонами кружев и шелка, серебряный

туалетный набор, шкатулку с гарнитуром из цейлонских сапфиров, флаконы с ароматической

эссенцией, веера, зонтики, записные книжки и альбомы от Asprey, золотые, дамские часы с

бриллиантами, - все, что подарил ей муж, все, что лежало сейчас в кладовых, и всхлипнула:

«Тедди…»

-Пойдем, пойдем…- он захлопнул двери и подтолкнул ее к кровати. «Я ведь тоже, - Тедди стал

раздевать ее, - скучал, милая моя…».

Потом, лежа головой на его плече, она расплакалась. Тедди, гладя ее черные волосы, добродушно

сказал: «Все, все…, Больше не буду так надолго уезжать. Осенью мне в Нью-Йорк надо, но я к

Рождеству вернусь. Иди сюда, - он перевернул ее на бок и поцеловал нежную шею: «Она меня

любит, конечно. Как ее бросить, куда она пойдет? И Тед, ему нельзя без матери…».

Мораг стонала, закрыв глаза, чувствуя, как муж обнимает ее: «Его всю осень не будет. Они в Нью-

Йорк уезжают, в Вашингтон…, Надо Теда с ними отправить. Или пусть его мама заберет, на озера.

Никто ничего не узнает. Рожу и отнесу ребенка в больницу, там каждый день подкидышей

оставляют. Буду затягиваться, никто не заметит…- она закричала, вцепившись зубами в подушку, и

шепнула мужу: «Сейчас можно».

-Очень хорошо, - Тедди, тяжело дыша, откинулся на спину. Устроив ее у себя на груди, он

потянулся за сигарой: «Думаю, мы в постели позавтракаем, милая».

Мораг, не поднимая лица, чувствуя горячие слезы у себя на глазах, тихо ответила: «Да».

В большой столовой было шумно. Элайджа, сидя рядом с Тони, - Мартин устроился напротив, -

подмигнул ему: «Видишь, а ты боялся. Малыши все спать пошли». Подросток только закатил

глаза: «А тебе младший брат не надоедает, Тони?»

-Нет, - она помотала головой, - Дэвид у меня хороший. Сейчас он в школу отправится, мы с ним

только на каникулах будем встречаться.

-Юджиния даже на каникулах кого хочешь, загоняет, - сочно ответил ей кузен, - такой егозы еще

свет не видел. Он понизил голос и кивнул в сторону противоположного конца стола: «А твой отец -

министр иностранных дел?».

-Помощник госсекретаря, - почему-то вздохнула Тони. «А в следующей администрации, при

Мэдисоне - будет вице-президентом, наверное. А потом…- она не закончила и поймала взгляд

матери. Констанца была в роскошном, отделанном брюссельским кружевом платье, цвета

слоновой кости, рыжие волосы, украшенные серебряным гребнем - рассыпаны по плечам.

-А пальцы все равно в чернилах, - отчего-то хихикнула Тони. Мать приехала спокойная, с томным

румянцем на щеках, с нежным блеском в темных, больших глазах. Перед большим обедом Тони

зашла к ней в спальню. Мать, уже одетая, стояла у стола, перебирая драгоценности в своей

шкатулке.

-Что такое? - недоуменно спросила Тони. Мать обернулась и нахмурила лоб: «Ты не видела…». Она

оборвала себя и покачала головой: «Нет, ничего». Констанца осмотрела шелковое, цвета палых

листьев, платье Тони: «Очень хорошо. Как тебе бабушка и дедушка?»

Тони только восторженно ахнула. Дед говорил ей о России, Индии, Китае и Южной Америке,

бабушка Изабелла, - Тони все никак не могла поверить в то, что эта легкая, невысокая, еще совсем

молодая женщина, - ей бабушка, хоть и неродная, - бабушка Изабелла рассказывала о Марокко, и

рисовала - быстро, мгновенно, прищурив серо-зеленые глаза. Рисовала так, что Тони только

открывала рот и восхищалась.

Они с Дэвидом все время проводили с гостями. Мужчины сидели на террасе, покуривая. Капитан

Кроу, как-то раз, выбив свою трубку, смешливо сказал: «Мы с Питером кузены, а живем теперь по

разные стороны океана. И Дебора в Амстердам отправится. Однако же все равно, мы семья».

-Семья, - повторила Тони, глядя на бабушку Марту. Она была маленькая, изящная, с бронзовыми,

даже не подернутыми сединой волосами. Она тоже, как мама, - курила тонкие сигарки, и пахло от

нее,- сладко, волнующе - жасмином.

Мартин Кроу рассказал ей, что его мать знала Лавуазье и Робеспьера, что ее хотели казнить, во

время французской революции, и что в Бретани ее называли Волчицей.

-Почему? - спросила Тони и вспомнила: «Мама с папой тоже во Франции поженились, мама мне

говорила. Она там жила, писала книгу о революции».

-Она партизанским отрядом командовала, в Вандее, - небрежно ответил Мартин, и Тони

изумилась. Он рассмеялся: «И сестра моя старшая, Элиза - там была, задания повстанцев

выполняла».

-А почему она не приехала? - спросила Тони. «Она ведь маркиза, я помню».

-Де Монтреваль, - кивнул мальчик. «Мой племянник, Жан, еще маленький, а муж Элизы, Жюль, он

военный, майор. Ему отпуск не дали, раз сейчас Наполеон с русскими договор заключает. После

этого опять может война начаться».

-Мама, - спросила Тони, помогая ей застегнуть жемчуга на белой шее, - а ты, когда во Франции

жила, - знала месье Лавуазье? Он ведь был великий ученый, почему его казнили?

Мать помолчала: «Знала, милая. А казнили, - она потянулась за эссенцией цитрона и провела

серебряной пробкой по шее, - потому что Францией в то время правила банда мерзавцев, вот и

все. Робеспьер, Марат…- она поморщилась. Тони, вдыхая горький аромат, поинтересовалась: «А их

ты тоже знала?».

-Видела, - мать поднялась и поцеловала ее в лоб. «Беги, милая, я покурю и спущусь»

-Сюда никто не заходил, - Констанца в который раз перебирала драгоценности. «Только

Изабелла, я ей свои платья показывала, и…». Она вспомнила, как после чая, поднимаясь наверх,

услышала скрип двери. Муж стоял в коридоре, рассматривая китайские вазы.

-А, - повернулся он, держа руку в кармане сюртука, - я думал, ты здесь.

-Ты меня только что внизу видел, - пожала плечами Констанца. Дэниел что-то пробормотал и

пошел к лестнице.

-Это он, - Констанца затянулась сигаркой. «Нет, но какой мерзавец…Я бы сама это кольцо ему

отдала, если бы он попросил. Ладно, он сегодня здесь ночует, согласно правилам приличия, -

женщина усмехнулась, - после обеда ему все и скажу».

Она потушила сигарку и сошла вниз, высоко неся рыжеволосую голову.

Уже после обеда, сидя с отцом на террасе, глядя на то, как Изабелла, устроившись с альбомом на

ступенях, быстро рисует детей, Констанца тихо сказала: «Когда приедете в Нью-Йорк, папа, я тебя с

мистером Фултоном познакомлю. Он великий инженер».

Она закрыла глаза и вспомнила ласковый голос Роберта: «Я прочитал первые три главы, и не мог

оторваться, счастье мое. Но то, что ты пишешь о воздушном сообщении - это несбыточные мечты».

-Почему? - Констанца сладко потянулась и положила голову на его крепкое плечо. «В следующем

веке, Роберт, от Нью-Йорка до Лондона можно будет добраться за сутки, обещаю. Жаль только,

что мы этого уже не увидим».

Он помолчал: «Конни…». Женщина вздрогнула: «Антуан меня так называл».

-Конни, - повторил Фултон, гладя ее по голове, - обещай мне, что больше не будешь ездить на

территории. Это ведь опасно, там индейцы…

Констанца приподнялась на локте и рассмеялась: «Ты не поверишь, Роберт, но индейцы - тоже

люди. У меня там есть друзья, меня там, - она подышала ему в ухо, - Рыжей Лисой называют».

-Ты на нее похожа, - одобрительно заметил Фултон, зарывшись лицом в ее волосы. «Но все равно,

- он стал целовать ее шею, - будь осторожней».

Констанца искоса посмотрела на отца и вздохнула: «Седой уже. А Сиди семь лет всего. Господи,

только бы он ее вырастил, я в пятнадцать из дома сбежала, так повзрослеть торопилась».

Джованни долго молчал. Потом он ласково проговорил: «Вижу, ты счастлива, дочка. Это и хорошо.

А насчет Тони, - внучка, сидя на ступенях с Мартином, Элайджей и Деборой, - о чем-то с ними

болтала, - насчет Тони, - когда ты ей скажешь?»

- Когда ей восемнадцать будет, - отозвалась Констанца. «Тогда же она вступит в права владения -

трастовым фонтом, квартирой, имением…, И акции я ей оставила - у меня доля в пароходстве на

Гудзоне, в ткацких мануфактурах…- она положила руку на сильные пальцы отца: «А если что - у

адвокатов аффидавит лежит, и письмо для Тони. Она все узнает».

-Никаких - что, - сварливо отозвался Джованни и помахал рукой Питеру с Мартой, что шли по

лужайке: «Как погуляли?».

-Отлично, - женщина опустилась в кресло, развязывая ленты шляпы. «Показывала Питеру, где

Горовицы жили, где миссис Франклин, где Дэниел свою первую контору открыл…»

-Над таверной, - Питер усмехнулся, наливая себе чай. «А теперь Тедди - самый

высокооплачиваемый адвокат Массачусетса. До сорока, как Дэниел говорит - будет в местном

Верховном Суде».

-Почта вечерняя пришла, - Марта перебрала тонкими пальцами конверты и протянула один

Констанце. «Корреспондент твой, что ли? - улыбнулась женщина. «Почерк совсем неумелый».

Констанца распечатала грубый конверт: «Рыжая Лиса, я в Бостоне. С Мораг я увиделся, теперь жду

тебя. Постоялый двор Уильямса, в порту. Менева».

-Нет, - Констанца покачала головой и сложила письмо. «Это друг, тетя Марта».

Она сидела у зеркала, протирая лицо настоем ромашки, в шелковом, отделанном кружевами

халате. Ручка двери, что разделяла их с Дэниелом спальни, задергалась. Констанца услышала

голос Дэниела: «Открой».

-Они с Тедди после обеда долго в библиотеке курили, - вспомнила Констанца. «Если Дэниел станет

вице-президентом - Тедди не миновать Вашингтона. Верховный Суд Соединенных Штатов, - она

улыбнулась. «И даже если не станет - Мэдисон к Дэниелу прислушивается, будет следовать его

рекомендациям».

-Открой, - повторил муж.

Констанца отперла и встала на пороге. Он был в бархатном халате Тедди, от него пахло виски и

немного - хорошим табаком. «Нам надо поговорить, - сказал Дэниел. Констанца согласилась:

«Надо».

Дэниел присел на кровать: «У нее отличная фигура для четвертого десятка. Почти шесть футов

ростом, Джованни мне говорил, мать ее тоже высокая была».

-Как репортаж о пароходе Фултона? - спросил он. Констанца помолчала и прикурила от свечи:

«Вышел. А почему ты спрашиваешь?»

Дэниел поиграл тяжелым, золотым масонским кольцом на длинном мизинце. «Видишь ли, - он

поднялся и прошелся по персидскому ковру, - мы обеспокоены тем, что Фултон работал на

англичан, на французов…, В общем, у него много знакомств».

-У тебя тоже, - съязвила Констанца. «Разумеется, много, он ученый, гражданин мира…»

Дэниел раздвинул шелковые гардины и посмотрел на белесое, северное небо, на тихую гавань

Бостона. Снизу, с лужайки, доносился веселый голос капитана Кроу: «Британцы поставили меня и

дядю Меира на доску…»

-Как в романах! - ахнула Тони. Дэниел поморщился: «Что Мирьям в нем нашла? Грубый медведь,

ни образования, ни элегантности…, Одна шпага за душой и то семейная. И сыночек у него такой же

- бревна по озеру Эри возит».

Он повернулся к жене: «Нам надо, чтобы ты вошла в доверие к Фултону. Ты понимаешь, о чем я.

Посмотрела, кто там, рядом с ним отирается, почитала бы его переписку».

-Нет, - Констанца допила кофе. «Я этого делать не буду, Дэниел, и вообще - оставьте меня в покое.

Я журналист и писатель, не втягивайте меня в ваши, - она поискала слово, - предприятия».

Дэниел помолчал и угрожающе спросил: «Ты, кажется, забыла, с кем разговариваешь?»

Констанца взяла серебряный гребень. В комнате запахло цитроном. Она недоуменно ответила: «С

заместителем госсекретаря, или я что-то пропустила? Передо мной президент, а я теперь Первая

Леди?»

Дэниел едва сдержался, чтобы не вырвать гребень у нее из рук. «Ты не помнишь о том,

Констанца, - почти ласково сказал он, - что все твое имущество, твоя квартира, твое имение -

принадлежат мне, по праву твоего мужа. Ты же не хочешь остаться на улице?»

Констанца пожала стройными плечами и стала заплетать косы. «Вынуждена тебя разочаровать, -

ответила она, - покойный мистер Гамильтон подарил их моему отцу». Констанца вышла на балкон:

«Видишь, тому высокому, седому человеку, что сейчас с дядей Питером разговаривает?»

-Прекращай эти игры! - Дэниел грохнул кулаком по столу, серебряная чашка покатилась вниз и

упала на ковер. «Какого черта Гамильтон стал бы что-то дарить твоему отцу?».

-Восхищался его математическим гением, должно быть, - небрежно заметила Констанца. «Мой

папа все-таки профессор Кембриджа, и член трех академий наук. Все необходимые документы

лежат у моих адвокатов, в Нью-Йорке, так что…- она развела руками. Дэниел прошипел: «Ты

лишишься газеты, мы сделаем…»

Констанца вошла в комнату и презрительно поглядела на него: «Ты не был в Париже во время

якобинской диктатуры, а я - была. Ты знаешь, почему Робеспьер ничего не осмелился сделать с

тетей Тео, хотя он мог сотню раз послать ее на эшафот? Не потому, что он был в нее влюблен.

Такие, как Робеспьер, не умеют любить. Нет, потому, что он знал, - Констанца затянулась сигаркой,

- этого парижане ему не простят. Так вот, дорогой муж, я уйду из газеты - только сначала я

напечатаю десять тысяч листков экстренного выпуска. На каждом углу Нью-Йорка будет

красоваться передовица: «Времена Инквизиции вернулись. Джефферсон и Вулф задушили

свободную прессу».

Она потушила сигарку: «Вряд ли это придется по душе президенту. Если ты сейчас будешь мне

угрожать разводом, - Констанца уложила косы вокруг головы, - то это просто угрозы. Американцы

не выберут разведенного вице-президента, у нас страна семейных ценностей».

Дэниел угрюмо молчал. Констанца достала из своего саквояжа стопку тетрадей и хлопнула ими об

стол: «А вот я могу подать на развод, я государственных должностей не занимаю. Я бы так и

сделала, если бы я была уверена в том, что ты женишься на Салли. И, кстати, можно было не

воровать мое кольцо, - я бы его отдала, если бы ты попросил».

Мужчина покраснел и поднялся: «Это кольцо моей семьи, я просто…»

-Забрал подарок, - помогла ему Констанца. «Салли никогда не станет твоей женой, - она присела к

туалетному столику, и стала точить карандаш. «Так что развод тебе не нужен, дорогой муж.

Спокойной ночи, - она указала на дверь.

У себя в комнате Дэниел бросился на кровать: «Вот же сучка! Ладно, я от нее и без развода

избавлюсь. Будет даже трогательно - вдовец, с детьми, в трауре, сам воспитывает сына, и дочь…

Констанца бы хорошо о таком написала, она умеет выжать слезу из читателя. Хватит, - велел себе

Дэниел. «Надо пустить за ней слежку, найти ее уязвимое место..., Она же не Марта - та, из стали

выкована, а эта - нет. Так и сделаю, - решил Дэниел. Зевнув, налив себе шампанского, он сел за

бумаги.

Салли подняла руку. Полюбовавшись темной жемчужиной, женщина всхлипнула: «Дэниел…». Они

лежали в постели, на ореховом столике стоял серебряный поднос с завтраком. Было тихое,

воскресное утро, гостиница еще спала.

Он погладил кожу цвета карамели, приоткрытую нежным, цвета сливок, кружевом рубашки. «Это

семейное кольцо, от матери моей, покойной. Я еще его никому не дарил, - тонкие губы

улыбнулись, - только, - Дэниел помолчал, - тебе. Считай это помолвкой, мое счастье».

-Он выйдет в отставку и женится на мне, - твердо сказала себе Салли, обнимая Дэниела, вдыхая

запах сандала. «Мэдисон станет президентом, а потом Дэниел выйдет в отставку. Все будет

хорошо». Дэниел запустил руки в ее растрепанные, кудрявые волосы: «Поработай ртом, моя

прелесть». Он откинулся на спину.

-Мирьям всего на два года старше, - он погладил женщину по голове, - а у нее морщины, седина…,

А ведь ей нет пятидесяти. И грудь обвисла, даже в платье видно. У Марты и вовсе груди нет,

плоская, как доска. Хотя сохранилась она хорошо, повезло Питеру. Но я так не люблю. У женщины

должна быть фигура. Констанца, когда носила, - Дэниел усмехнулся, - такое мне по душе. Надо

потом жениться на молоденькой. Я бы Дебору соблазнил, но не под носом, же у ее отца и брата. У

этих медведей кулаки с мою голову».

-Иди сюда, - он потянул Салли к себе и поставил на четвереньки. «Мораг, - думал Дэниел,

наклоняясь, целуя бронзовые лопатки, - подурнела что-то. Лицо бледное и круги под глазами. Или

это ее Тедди так загонял, с тех пор, как приехал?». Он опустил голову женщины в подушки: «Не

двигайся».

-А Изабелла, - Дэниел услышал сдавленный стон и нежно сказал: «Я медленно», - Изабелла, как и

тогда, только на этого старика и смотрит. Шестой десяток ему. Очень себе на уме мой тесть.

Математик, одно слово. Под его комбинацию с недвижимостью и не подкопаешься.

Он прижал женщину к себе поближе. Тяжело дыша, Дэниел улыбнулся - Салли кусала губы: «Я

люблю тебя, так люблю».

Салли устроилась у него на плече и Дэниел зевнул: «Еще поспим. Нат с утра на кухне занят, раз он

теперь у поваров учится. А потом сходим к морю, погуляем».

-Конечно, - пробормотала женщина. Они заснули, держась за руки.

Мартин остановился перед коваными воротами гостиницы и присвистнул, глядя на особняк: «Вот

это да!». Он обернулся к Тони и Дэвиду, что шли по обсаженной платанами дороге. Солнце

вставало над морем, пахло солью и свежим ветром.

-Freeman’s Arms, - сказал Мартин, засунув руки в карманы своей простой, но хорошо скроенной,

суконной куртки.

-А нас ругать не будут? - озабоченно спросил Дэвид, держась за руку сестры. «Мы ведь из дома

сбежали».

Мартин закатил синие глаза. «Не сбежали, - назидательно ответил он, - а пошли любоваться

красотами Бостона. Ты же слышал вчера, за чаем, - он стал загибать пальцы, - я спросил

разрешения у папы, у мамы, и даже у Тедди». Подросток ухмыльнулся: «На всякий случай. И все, -

он поднял бровь, - все сказали «да».

Тони вздохнула и подергала кончик белокурой косы. Она была в темно-синей, короткой, по

щиколотку юбке, и льняной, простого покроя блузе.

Дэвид восхищенно посмотрел на четырехэтажное, изящное здание, на портик с колоннами, на

ухоженный, зеленеющий сад с фонтанами.

-Еще спят все, - Мартин, прислушавшись, велел: «Пошли, на заднем дворе работа кипит».

Они пробрались вдоль ограды, и Тони робко поинтересовалась: «А если спросят, кто мы такие?»

Мартин уверенно ответил: «Я с папой всю Англию объездил, бывал и на мануфактурах наших, в

Лидсе, и на шахтах - в Уэльсе и Корнуолле. Мы всегда на постоялых дворах останавливаемся. Там

люди так заняты, что им до нас дела не будет, поверьте».

-Тетя Салли, наверное, очень богатая, - Дэвид все смотрел на здание. «Такое большое. Бабушка

Марта мне рассказывала. Она продала свое ожерелье, чтобы помочь тете Салли и ее мужу

покойному постоялый двор купить».

-Это уже не постоялый двор, - дети разглядывали вереницу фермерских телег, что тянулись в

задние ворота. «Это, - добавил Мартин, - такая гостиница, каких и в Лондоне еще поискать».

Из конюшен доносилось ржание лошадей, фермеры сгружали холщовые мешки с овощами,

квохтали куры. Они увидели на черном крыльце высокого, темноволосого, изящного мальчика в

холщовых штанах и таком же переднике. Он скрылся за дверью, неся решето с яйцами.

-Mettez-les ici, et maintenant nous faisons la mousse de saumon, - услышали они властный голос.

Мартин вздохнул: «Может, и нам перепадет, а то мы голодными ушли. Только надо подождать.

Видите, он на кухне помогает. Я тоже – он посмотрел на свои руки, - мальчиком у папы в конторе

работал. Это у меня первые каникулы, когда папа меня на склады не посылает, - Мартин

рассмеялся.

Тони присела на камень у дороги и тоже улыбнулась. «Мама нас возила на ткацкие мануфактуры,

показывала, как сталь льют. Только в шахте мы не были. У нас, в Америке, их нет пока».

-Будут, - уверенно заметил Дэвид: «А ты, Мартин, в шахту спускался?»

-Меня Майкл брал, - кивнул подросток, - мой брат старший. И на самоходной тележке я катался, по

рельсам. И на воздушном шаре поднимался.

-Это все делали, - отмахнулась Тони. Девочка лукаво усмехнулась: «Когда поедем в Нью-Йорк, там

нас ждет сюрприз. Только я не могу говорить - какой, вдруг этого и не случится».

-Секреты, - недовольно пробурчал Мартин и оживился: «Смотрите, дверь кухонную открыли.

Выходит кто-то».

Невысокий, крепкий человек в испачканном мукой переднике появился на пороге: «A mon retour,

nous al ons couvrir le petit déjeuner».

--Eh bien, monsieur François - донесся до них мальчишеский голос.

-Вот сейчас, - Мартин проследил глазами за поваром, что пошел к пристройке для слуг. Подросток

дернул Тони за руку: «Пошли!»

Нат, наклонившись над очагом, медленно помешивал томившийся на водяной бане голландский

соус. На кухне было еще пусто. В столовой, рядом, три длинных стола для слуг, каждый на два

десятка человек, блестели простыми, фаянсовыми тарелками.

Подросток посмотрел на сланцевую доску: «Бекон, яйца, каша, блины, кофе. Теперь пятнадцать

завтраков в постель. Остальное накрыть в гостевой столовой с десяти утра. Это еще три часа,

можно не торопиться».

Он взглянул на густой, желтоватый соус. Опустив туда деревянную ложку, Нат кивнул: «В самый

раз. Месье Франсуа меня больше не заставляет блины печь, каждое утро по двести штук, -

подросток усмехнулся. Сняв соус, перенеся его на другой очаг, со слабым огнем, Нат вздохнул.

Отец приезжал несколько раз в год. Нат знал, что у него можно попросить почти все - любую книгу,

деньги, пони, новую одежду. Как-то раз, мальчик замялся - они сидели с отцом в гостиной, Дэниел

проверял его французское сочинение: «Папа, помнишь, когда мы в Париж ездили, я там ходил в

коллеж. Там были цветные мальчики, даже смуглее меня - с Мартиники, с Реюньона…, И никто

внимания не обращал».

-Ты можешь ходить в Свободную Африканскую Школу, - удивился отец.

-Я и хожу, папа, - Нат помолчал. «И за учителей тебе спасибо большое. Но вот университет…»

Красивое лицо отца замкнулось: «Университет тебе ни к чему. Тебе надо будет заниматься

гостиницей, для этого дипломы не нужны».

Нат погрыз перо и промолчал.

-Незаконнорожденный, - он почувствовал, что краснеет. «Я незаконнорожденный. Во Франции

никто и не знал об этом, а здесь…». Нат смахнул слезы, что наворачивались на глаза, и сердито

велел себе: «Хватит».

Дверь скрипнула. Нат, не поднимая головы от соуса, сказал: «Tout est prêt. Qui va faire cuire les

oeufs».

-Très bien, et nous voulons avoir, - раздался с порога смешливый, мальчишеский голос. Изящный,

ниже его подросток, протянул крепкую руку: «Мартин Кроу, твой кузен, из Лондона. Это Тони и

Дэвид, сестра твоя, и брат. Дай нам поесть, что ли».

Они сидели за кухонным столом. Нат, оглянувшись, понизил голос: «У нас полчаса, не больше.

Сейчас месье Франсуа вернется, он не терпит посторонних. Он был главным поваром герцога де

Брольи, а как тот умер - в Америку приехал. Он очень строгий, - Нат покачал головой и

спохватился: «Вы ешьте».

Мусс из лосося, - подумала Тони, - был похож на нежные, розовые облака. «И хлеб ты сам пек? -

удивленно спросила девочка. «Он ведь свежий совсем».

-В пять утра поднялся, - ухмыльнулся Нат. Он посмотрел на брата и сестру: «Марта мне

рассказывала. Это дети тети Констанцы. Господи, хорошо, что мама с папой поздно встают. Папа

бы такого не потерпел, конечно».

-Как здорово, что вы пришли, - вдруг сказал Нат.

-Ты нам расскажи, - потребовала Тони, намазывая на хлеб свежее, блестящее янтарем масло, -

расскажи о себе. Я тебе наш адрес оставлю, в Нью-Йорке, ты сможешь писать.

-И мне, - попросил маленький Дэвид, - мне пиши, в Экзетер. Я на каникулы сюда буду приезжать, к

дяде Тедди и тете Мораг. Мы с тобой увидимся еще, обязательно.

Нат говорил, а Тони гневно раздула ноздри: «Какая косность! Почему он не может пойти в школу, в

тот же Экзетер, в университет…»

-Это все чушь, - спокойно прервал Мартин Ната, размешивая сахар в чашке с кофе. «Со мной в

Итоне учится мальчик, он сын низама Хайдарабада, это наше вассальное государство в Индии. У

него кожа в сто раз смуглее, чем у тебя. Я думаю, ты спокойно сможешь поехать в университет, в

Англию, или во Францию».

-Французский язык у меня, как родной, - смущенно пробормотал Нат. «Только вот деньги..., Это же

дорого».

-Придумаем что-нибудь, - решительно сказала Тони. «Придумаем, обещаю. Мне очень нравится,

как твоя сестра старшая пишет. Мама говорит, она очень талантливый журналист».

-Мне тоже, - улыбнулся Нат и прислушался: «Месье Франсуа возвращается. Я вас через главный

вход выведу, за конторкой еще нет никого. Возьмите, - он сунул им завернутые в салфетку булочки,

- это круассаны, их в Бостоне только у нас пекут».

Он посмотрел на белокурые косы Тони, на русую голову Дэвида и улыбнулся: «Брат и сестра. Как

хорошо. Маме не буду говорить, не хочется ее расстраивать, а папе тем более. Просто будем знать,

что мы есть друг у друга».

Они простились у ворот гостиницы. Тони, оборачиваясь, видела, как Нат машет им рукой.

«Отличный у вас брат, - одобрительно сказал Мартин: «Дэвид, дай-ка мне этот самый круассан».

-Один остался, - облизываясь, пробормотал ребенок. Они с Тони, вдыхая ветер с моря, любуясь

черепичными крышами Бикон-Хилла, что лежал на той стороне гавани, расхохотались.

Мораг подошла к окну спальни и посмотрела на газон. Взрослые, сидя на мраморной террасе,

пили чай.

-Элайджа с Деборой послезавтра отплывают, - женщина комкала в руках кружевной платок.

«Мама с папой после этого уезжают, на озера. Господи, как с мамой поговорить, чтобы она Теда

взяла, до осени? Или в Нью-Йорк его отправить? Но это тетю Марту просить надо..., Не знаю, я

ничего не знаю…- Мораг прошла в свою гардеробную. Схватившись за дверь, она пошатнулась.

-Сейчас и корсеты не носят, - поняла она, - платья все свободные. Как же я затягиваться буду? Надо

новые наряды сшить…- женщина поднесла руку ко лбу. Голова кружилась, на коже выступил

холодный пот. Мораг почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она даже не успела позвать

на помощь. Комната погрузилась во тьму. Женщина, упав на персидский ковер, потеряла

сознание.

-Пики козыри, - капитан Кроу стал тасовать колоду.

-А что Мэри на континенте делает? - поинтересовался он.

Они сидели за столом втроем. Тедди был в конторе, Констанца повезла Питера, Джованни и

Изабеллу на бостонские текстильные мануфактуры. Мирьям отпила чая и посмотрела на паруса

кораблей в гавани.

-Послезавтра, - вздохнула она. «Господи, увижу ли еще свою девочку? Там семья хорошая, она

счастлива будет. А Элайджа с нами останется, невестку приведет…, Они с сестрой решили перед

отъездом на боте всех детей покатать. Славные дочери у Марты с Изабеллой, подружились они с

нашими мальчиками. И Мартин с Тони - тоже».

Марта хмыкнула: «Как ты понимаешь, она нам о таких вещах не рассказывает. Но к августу уже

вернется. Майкл с маленьким в Лидс поехал, там Рэйчел со своими девочками - все веселее будет.

У Рэйчел и Пьетро уже два десятка детей в приюте, мы им помогаем, конечно, - Марта улыбнулась,

- однако они и сами, хорошо справляются».

Она подняла голову и озабоченно заметила: «Что там Мораг? Хотела шали принести, ветер

прохладный, и пропала. Пойду, посмотрю».

Мирьям проводила глазами ее тонкую спину, прямые плечи, - Марта была в домашнем, темно-

зеленом, шелковом платье, бронзовые волосы стянуты в небрежный узел. Вздохнув, найдя руку

мужа, женщина пожаловалась: «За Мэри беспокоюсь. У нее ведь ребенок…Мало ли, Стивен, вдруг

это опасно».

-Наверняка нет, - уверенно ответил капитан Кроу, набивая трубку. «Это просто дипломатическое

поручение, она ведь курьер. И потом, у нее титул, неприкосновенность. Не волнуйся, - он

поцеловал теплую, загорелую, в мелких веснушках, щеку.

Мирьям, оглядевшись, села к нему на колени. «Ты такая же легкая, - смешливо шепнул ей муж.

«Вернемся с тобой на озера, зима начнется, и будет у нас медовый месяц, даже несколько. Раз

дети разъехались».

Стивен прижал ее к себе - пахло травами, и чем-то сладким. Он вспомнил: «Печенье с утра пекла, с

Мартой и Деборой. Детям дать, на пикник».

-А вообще, - он покачал жену, - закончат в Европе воевать, и мы с тобой туда выберемся, обещаю.

Дебору навестим, Мэри….- Мирьям положила голову ему на плечо: «Интересно, от кого у нас

третий внук появится? Ставлю на Дебору».

Капитан расхохотался и чиркнул кресалом: «Элайджа в меня, дорогая, он еще не скоро женится.

Но,- Стивен поднял палец, - на той, кого полюбит так, как я - тебя».

Мирьям обняла его. Они просто посидели, глядя на залив, держась за руки, молча. Они и на

озерах часто уходили на берег, разжигая костер. Устроившись рядом, они смотрели на

бесконечную, водную гладь. «Четверть века мы вместе, - Мирьям чувствовала рядом тепло мужа.

«Господи, дай ты нам состариться, увидеть, как внуки растут…»

-Мирьям, - раздался спокойный голос Марты сверху, с балкона. «Поднимись, пожалуйста. Мораг

помощь нужна, она шаль не может выбрать».

Женщина усмехнулась и погладила мужа по щеке: «Я сейчас».

Марта зашла в спальню и недоуменно позвала: «Мораг!». Она оглядела комнату - на туалетном

столике, в фарфоровой вазе, стояли розы, немного пахло сандалом. Дверь в гардеробную была

полуоткрыта.

-Мораг! - ахнула Марта. Встав на колени, она приложила пальцы к белому, тонкому запястью

женщины. Марта пошлепала невестку по щекам. Мораг, застонав, неразборчиво что-то

пробормотала. Марта, взяв ее за талию, усадила на кушетку. Она наклонилась и потрясла

женщину за плечи: «Мораг!».

Темные глаза приоткрылись и Мораг покраснела: «Тетя Марта! Что такое?»

-Ты упала, - ласково сказала Марта, взяв серебряный кувшин, наливая воды. «Что случилось? - она

подала ей стакан. Мораг, жадно выпила: «Просто голова закружилась, тетя, ничего страшного».

-А крови у тебя, когда были? - Марта улыбнулась и вдруг отпрянула - алые губы Мораг

искривились. Лицо женщины исказилось. Она, уронив голову в ладони, выдохнула: «Четыре

месяца назад..., Я хотела…Я травы пила, я даже к акушерке ходила, чтобы…». Мораг не закончила.

Вытерев глаза, она сглотнула: «Я все понимаю. Я попрощаюсь с Тедом, когда он вернется, и уеду.

Тедди я оставлю записку, чтобы он подавал на развод. Я виновата, тетя Марта».

Женщина поднялась. Марта жестко сказала: «Сядь и молчи. Сейчас мать твою сюда позову. Нет, -

она оглянулась и взяла ключ: «Я тебя запру. Окна здесь нет, веревок - тоже».

-Тетя Марта! - измучено пробормотала Мораг. «Дайте мне…».

Марта, уже у двери, обернулась: «Сбежать - проще всего. Умереть, - зеленые глаза затуманились,

будто она что-то вспомнила, - тоже. Жить, Мораг, - она помолчала, - это сложнее. Ты куда бежать-

то собралась? - спросила Марта.

-Мой брат здесь, - Мораг скорчилась, будто раненая птица, забившись в угол кушетки, - Менева.

Он в Бостоне. Он меня спас, увел от акушерки, когда я…- женщина повела рукой. «Я хотела с ним

уехать, на запад, - крупные, блестящие слезы ползли по бледным щекам. «Он на постоялом дворе

Уильямса живет, в порту».

-А, - только и сказала Марта. Выйдя, она заперла гардеробную.

Мирьям уже стояла на пороге.

-Ты сядь, - посоветовала ей женщина. «Вот и сигары, - Марта чиркнула кресалом и посмотрела в

синие глаза Мирьям: «Мораг беременна. Не от Тедди, разумеется».

Мирьям открыла рот и закрыла его. Опустившись в кресло, она сжала загорелые пальцы:

«Сколько?»

-Четыре месяца, - Марта затянулась. Пристроившись на ручке кресла, женщина грустно заметила:

«От кого - она не скажет, конечно. Да и не кажется мне, что тот…отец…ребенку обрадуется».

-Надо Тедди рассказать, - слабым голосом проговорила Мирьям. «Нельзя такое скрывать, Марта».

Та качнула бронзовой головой. «Я своего сына знаю, он ее выгонит вон, в чем была. У нас внук

общий, Мирьям, не хочу я Теда без матери оставлять. А что она, - Марта кивнула на гардеробную, -

ошибку сделала, так не она первая, не она последняя».

Мирьям помолчала, и, вдыхая запах жасмина, неуверенно сказала: «Я могу Мораг на озера

забрать...». Женщина посчитала на пальцах: «В ноябре ей рожать. Стивен к тому времени еще из

плавания не вернется, у них большая экспедиция, на северный берег. Он и не узнает ничего…, Вот

только Тедди…, И дитя…кому-то чужому его отдавать придется, - Мирьям вытерла пальцем слезу в

уголке глаза.

-Не придется, - Марта поднялась: «Иди, уложи ее в постель. Пусть твой муж отправится за

доктором Хантли. Он осмотрит Мораг и найдет, что у нее плохо с легкими, порекомендует ей

пожить, там, где сосны, где не так сыро. У вас, то есть, - Марта потушила сигару.

-А ребенок? - Мирьям тоже встала. «Что с ним будет?».

-Я тебя внизу подожду, - велела Марта. «Ты надевай шляпу и приходи». Дверь закрылась. Мирьям,

повертев в руке ключи, подошла к гардеробной. Оттуда были слышны сдавленные рыдания.

Она протянула руки: «Доченька…, Доченька моя, не надо, не надо, все устроится…»

Мораг, как в детстве, нырнула в объятья матери. Та, поглаживая ее по голове, шепча что-то

ласковое, повторяла: «Устроится, устроится…».

Две женщины вышли на набережную. Мирьям, пробираясь вслед за Мартой, через полуденную

толчею, подумала: «Бедная моя доченька. Все это в себе носить. Виновата она, конечно, но ведь

она изменится, обязательно. Так вот почему она так плакала после больницы. Господи, - Мирьям

вздрогнула, - спасибо, что уберег Ты ее от такого…»

-Куда мы идем-то? - она взяла под руку Марту. Та была в уличном рединготе светлой шерсти,

отделанном медной тесьмой. Марта вскинула острый подбородок и улыбнулась: «Брат ее здесь,

дорогая моя. Менева. Нашел он сестру, все-таки».

Мирьям вспомнила крупного, белокожего, темноволосого младенца, вспомнила шепот Гениси:

«Мирьям…позаботься о девочке, пожалуйста…». Женщина твердо сказала себе: «Я ей обещала. На

смертном ложе ее обещала. Сколь я жива, Мораг всегда под моим крылом будет».

-Менева, - повторила Мирьям и Марта остановилась: «Ты не ходи..., Все же это его сын, Мирьям».

-А Мораг - дочь его, - тихо ответила та, - а ведь я ее грудью кормила, Марта. Да и потом, - Мирьям,

невольно, улыбнулась, - если он сюда приехал, с запада, чтобы кровь свою найти - не такой уж он

дурной человек.

В нижнем зале постоялого двора Уильямса было тихо, час обеда еще не настал. Марта, подойдя к

стойке, любезно спросила у лысоватого хозяина: «У вас тут вояжер остановился, с территорий…-

она пощелкала пальцами. Уильямс усмехнулся: «Мистер Маккензи». Трактирщик кивнул на

деревянные столы в маленьком саду: «Сидит, книжки читает. Мой сын в библиотеку записан, ему

носит. У них, там, на западе, и книг вовсе нет, - недовольно заметил хозяин.

-Имбирного пива налейте нам, - распорядилась Марта. Распустив бархатные ленты шляпы, она

прошла в крохотный садик, где пахло летними травами, и жужжали пчелы.

Менева сидел, склонившись над столом. Сестра сказала ему, что их отца звали Маккензи. Менева,

в тот же вечер не преминул расписаться в книге постояльцев: «Мистер Маккензи».

Уильямс тогда рассмеялся: «Как заезжали, говорили, что неграмотный, мистер. Получается, и

читать, и писать умеете».

Он отложил: «Пепельную розу Луизианы»: «Все равно, мне больше нравится, когда песни

печатают. Вордсворта, например. Но этот М.Ф., - он посмотрел на обложку, - был на территориях,

сразу видно. Знает, о чем пишет».

-Он на Гениси похож, - едва слышно сказала Мирьям, рассматривая изящного, смугловатого

молодого человека, что сидел, углубившись в книгу. Он был в темных бриджах и льняной рубашке,

рядом, в глиняной пепельнице, дымилась короткая трубка.

-И на миссис Франклин, - так же тихо, отозвалась Марта. «Подбородок ее, решительный». Она

взяла у хозяина кружки с пивом: «Пошли».

На Меневу повеяло чем-то сладким, зашуршала ткань. Он, подняв голову, встретился с зелеными,

твердыми глазами маленькой женщины. Рядом стояла вторая, - загорелая, в простом, шерстяном

платье, и таком же капоре. Ее щеки были усеяны веснушками, а глаза были синие - как летнее

небо над Бостоном.

-Меня зовут миссис Кроу, - сообщила зеленоглазая, опускаясь по левую сторону от него.

-Меня тоже, - синеглазая села справа.

Менева недоуменно посмотрел на них.

-Мы потом вам все расскажем, - отмахнулась зеленоглазая дама и отпила пива: «У нас к вам есть

разговор, мистер Маккензи».

Тед присел на большую постель и робко, испуганно спросил: «Мамочка, а ты выздоровеешь?».

Синие глаза мальчика наполнились слезами и он всхлипнул. Мораг внезапно почувствовала боль в

груди. Проглотив ее, женщина горько подумала: «Мама сказала, я весной вернусь. Если вернусь.

Нет, нет, все будет хорошо. Менева едет на озера, будет там жить с индейцами, а мама найдет

кормилицу. Как маленький подрастет, Менева его заберет, на запад».

-Конечно, выздоровеет, - уверенно сказала Марта внуку. «Маме надо пожить там, где сухо, где

лесной воздух и нет сырости. Весной вы с ней увидитесь. А мы с тобой, - она присела на кровать и

устроила внука у себя на коленях, - поедем в Нью-Йорк, в Вашингтон..., Потом ты вернешься в

Бостон, и вы с папой будете ждать мамочку».

С Хантли все было просто. Услышав про обморок, он постучал пальцами по нежной, скрытой

кружевной рубашкой спине. Мораг покашляла, и врач, глядя на ее бледное лицо, покачал

головой: «Действительно, есть угроза чахотки. Надо вам, миссис Бенджамин-Вулф, провести зиму

в здоровом климате».

-У нас, на озерах, - улыбнулась Мирьям. «Там сосновые леса, доктор Хантли, у нас коровы, свежее

молоко, мясо...»

-Слава Богу, - облегченно подумал Тедди, стоя у окна. «Хотя бы осень и зиму можно не прятаться.

Марта сюда приедет, на Рождество, побудем с ней вместе..., Вот только Тед, - он вздохнул: «Тетя

Салли за ним присмотрит. Скажу, что мне надо увидеть клиентов. Может...- он посмотрел на

темные круги под глазами жены, и оборвал себя: «Даже думать о таком не смей. Не желай ей зла,

она твоя жена, мать твоего ребенка. Как будет, так и будет».

Он присел на кровать и ласково поцеловал холодный лоб жены: «Будешь дышать свежим

воздухом, пить парное молоко, и отдыхать. Сразу поправишься, милая».

-Да, - тихо отозвалась Мораг, держась за его руку.

-Как ребенок, - подумал Тедди. «Куда она без меня пойдет, что будет делать? Нет, раз взял на себя

этот груз, так неси его до конца дней своих».

-Не волнуйся, - заключила Марта. «Пойдем, милый, - она позвала внука, - миссис Дигби

складывает твои вещи. Она тоже с нами поедет. Отберешь игрушки, что ты взять хочешь».

Тед, было, пошел к двери. Вскрикнув: «Мамочка!», мальчик внезапно бросился к постели. Он

спрятал каштановую голову где-то в одеяле. Мораг, обнимая его, шепнула: «Не надо, не надо,

сыночек..., Все будет хорошо. Я поживу там, у бабушки Мирьям и дедушки Стивена, и вернусь,

обещаю».

-Ты не умрешь? - неслышно, уткнувшись в шелк простыней, спросил Тед. «Если ты умрешь, я буду

сирота, - мальчик часто задышал, скрывая слезы. Мораг подумала: «Господи, как я могла его не

любить, как..., Господи, я клянусь, я больше никогда, никогда так не поступлю, это мое дитя, мой

сыночек».

О том ребенке, что рос внутри нее, Мораг старалась не думать.

После того, как доктор Хантли ушел, отец, обеспокоенно погладил ее по голове: «Приедешь к

нам, милая, и начнешь спать, поправляться…., Я вернусь из экспедиции, она у нас пешая - будем

сидеть с тобой у камина, и читать книжки. И гулять, каждый день». Мораг тогда приникла лицом к

его сильному плечу, - от отца пахло табаком и лесом, даже здесь, в городе. Капитан Кроу ласково

шепнул: «Все будет хорошо, доченька. Мы тебя поставим на ноги».

А потом мать и свекровь заперли дверь спальни, и мать прижала ее к себе: «Твой брат согласен,

доченька. Он заберет дитя и увезет его на запад. Будет его растить, как своего, он поклялся честью.

Только вот...,- мать не закончила. Мораг, уронив голову в ладони, прошептала: «Нет, нет..., у

него..., у ребенка, нет отца. Я не хочу, не хочу вспоминать о нем. Я просто, - она помолчала, -

ошиблась».

-Всякое бывает, - просто сказала свекровь. «Брат твой сам сиротой был, хороший человек его

вырастил, он знает, что это такое. Он дитя никогда не бросит, не волнуйся».

-Все будет хорошо, милый, - сказала Мораг Теду, целуя его. «Иди с бабушкой. Вы меня проводите и

сами в Нью-Йорк отправитесь. Тебе там понравится».

Когда мальчик ушел, она откинулась на подушки и твердо сказала себе: «Если..., если выживу,

больше никогда, никогда не стану тратить деньги Тедди на все это, - она брезгливо подергала

жемчужный браслет на руке. «Как я могла, - Мораг вздохнула, - он ведь меня любит, обо мне

заботится, а я, за его спиной...» Она, устроившись на боку, обняв подушку, велела себе: «Будешь

помогать этим несчастным женщинам, детям..., Как Рэйчел и Пьетро. И тогда, Господь, может быть,

тебя простит».

Она заснула, всхлипывая. В коридоре, Марта, прислушавшись, вздохнула: «Сейчас проводим

твоих детей, и сами поедем. Ты пиши, - она взяла загорелую руку женщины, - пиши, мне, лично».

-Буду, - кивнула Мирьям и улыбнулась: «Видишь, как получилось. Вроде Менева и сын его, а не

похож, совсем».

Менева выслушал их и растерянно сказал: «Но Мораг..., она мне ничего не говорила..., Конечно, -

индеец оглянулся на заднюю дверь постоялого двора, - конечно, незачем даже спрашивать. У нас,

- он махнул рукой на запад, - так часто делают, родственникам ребенка отдают. Я обо всем

позабочусь, - он протянул Мирьям бумагу и карандаш и вежливо попросил: «Вы напишите, как

добраться, в деревню. Я озера знаю, правда, больше - Великое озеро, там вас...- Менева внезапно

покраснел, - белых, - мало пока».

-У нас много индейцев, - успокоила его Мирьям, - мы по соседству живем. Я их лечу, дети в мою

школу ходят...

-Вы меня принимали, - Менева разглядывал ловкие, маленькие, сильные руки женщины. «И мать

мою знали?»

-И бабушку двоюродную, и прабабушку, - кивнула Мирьям. «Они все замечательные женщины

были. Вы к нам приедете, я вас на кладбище свожу. Они там похоронены».

Менева посмотрел на зеленоглазую женщину и неожиданно робко спросил: «А вы, миссис Кроу,

моего отца знали?»

-Видела несколько раз, - ему почудилось, что глаза ее подернулись ледком. «И миссис Мирьям

тоже видела».

-Издалека, - безмятежно улыбнулась вторая миссис Кроу. «Я у него в стане акушеркой была,

женщинам помогала. Когда его отряды разгромили, я ваших сестер, старших, на воспитание

взяла. У вас и второй племянник есть, Бен. Он в Англии живет, четыре года ему».

Менева бережно принял бумагу и, задумался «У меня еще одно дело есть, в Бостоне, а потом я

сразу поеду туда, - он похлопал рукой по записке, - и буду вас ждать, миссис Мирьям. И Мораг».

Когда они уже поднимались на Бикон-Хилл, Марта, после долгого молчания, сказала: «Спасибо

тебе».

Мирьям пожала плечами: «Что было, то было. А ему, - она указала в сторону моря, - незачем о

таких вещах знать. И я не хочу, чтобы он со Стивеном встречался, мало ли...- она завязала ленты

капора и бодро велела: «Пошли, мне еще Деборы сундуки проверить надо. Все же дочь в невестки

отсылаю...- она оборвала себя и смущенно пробормотала: «Марта, ты прости ее...»

Марта остановилась на булыжном тротуаре и улыбнулась: «Смотри, скворечник до сих пор на

клене висит. Вроде и дом давно продали, перестроили его, а скворечник жив».

Они стояли у ограды бывшего дома Горовицей.

-Тед мне внук, - тихо сказала Марта, любуясь птицами, что порхали вокруг скворечника. «Если бы

Тедди с Мораг развелись...- она покрутила изумрудное кольцо на пальце, - такое для мальчика

тяжело. Сама видишь, как Тони, и Дэвид растут - плохо это для детей. Я Тедди знаю, он Мораг и на

порог бы не пустил. Не хочу я ребенка матери лишать. И потом, - Марта взяла Мирьям за руку, - не

повторится такого, я уверена».

-Да, - кивнула Мирьям и женщины пошли дальше.

На причале было людно. Элайджа, обернувшись на сестру, - она стояла, плача, обнимая

родителей, - тихо сказал: «Мисс Вулф, я вам обязательно напишу. Еще из Амстердама. Расскажу

вам о Старом Свете, о свадьбе Деборы...»

От него пахло солью, каштановые волосы уже чуть выгорели на кончиках и светились золотом.

Тони покраснела - они были у самого трапа корабля, взрослые собрались вокруг Деборы, а дети

бегали по палубе.

-Пишите, капитан Кроу, - решительно сказала девушка. «Я буду ждать».

Он внезапно наклонился и прижался губами к белой, прохладной руке. Ее косы бились на ветру, на

щеках играл румянец, темные глаза нежно смотрели на него.

-Наплевать, - разозлился Элайджа. «Подумаешь, у нее отец, чуть ли не госсекретарь. У нас

Америка, у нас все равны. Я честный человек, зарабатываю своим трудом, мне стыдиться нечего.

Главное, - он покраснел, - чтобы я мисс Вулф по душе пришелся. Не сейчас, конечно, потом».

-Я вернусь, - он улыбнулся и тут с палубы донесся детский визг: «Элайджа, тебе пора к штурвалу!»

-Идите, капитан Кроу, - велела Тони. «Идите, и делайте свое дело, а я...- она помолчала, - я буду

ждать».

И все время, пока он выводил корабль из гавани, пока Дебора, стоя на корме, махала тем, кто

остался на причале, Элайджа вспоминал нежный голос: «Я буду ждать».

Сестра подошла к нему, - она была в синем, простом платье, локоны темного каштана, были

уложены волнами, лазоревые глаза блестели. Дебора вытерла щеки: «Хорошая девушка. Так тебя,

- она подтолкнула брата в плечо, - Элайджа и Дебора были почти одного роста, она лишь немного

ниже, - тебя в Амстердаме не знакомить ни с кем, а?»

Элайджа только помотал головой и вздохнул: «Я же моряк...».

-Папа тоже моряк, - рассудительно заметила Дебора. «Вы по озерам плаваете, у нас все рядом. А

я вообще, - она обняла брата, - за офицера замуж выхожу. Капитана, как Хаим Горовиц. Так что

тоже редко его видеть буду. Ничего,- она потрепала брата по голове, - все устроится, милый,

поверь мне».

Элайджа оглянулся на Бостон. Черепичные крыши домов растворялись в утренней дымке. Он

увидел, как стайка птиц, щебеча, садится на мачты корабля.

-Сейчас улетят, - Дебора подняла голову. «Это дрозды, мы еще недалеко от суши».

-Меньше двух миль, - ответил ей брат. Они замолчали - дрозд на рее весело, радостно запев,

сорвался с места и полетел обратно.

-Это к счастью, - уверенно сказала Дебора, глядя на бесконечный простор океана перед ними.

Менева собрал свой саквояж. Сунув наверх «Лирические баллады», вздохнув, он погладил рукой

стопку книг, что лежала на столе. «Вот с вами, - грустно сказал индеец, - жаль расставаться».

Дверь скрипнула, и он услышал женский голос: «Менева...»

Рыжая Лиса стояла на пороге, - в темном платье, волосы прикрывала такая же шляпа. Менева

покраснел: «Ей не понравится, как я одет. Она меня только в индейских вещах видела».

-Тебе Бирнбаум шил сюртук, - весело, заметила Констанца. «Я вижу, все Цинциннати в них ходит. Я

очень рада, что застала тебя, Черный Волк».

Они сидели в саду, со стаканами имбирного пива. Менева, наконец, улыбнулся: «Я виделся со

своей сестрой, Рыжая Лиса. Спасибо, спасибо тебе, ты мне вернула мою кровь, мою семью».

Констанца оглянулась на дверь, - в саду никого, кроме них, не было. Чиркнув кресалом, она

вдохнула ароматный дым сигарки: «Менева..., Постарайся меня понять..., Я...я встретила другого

человека, очень хорошего, человека, которого я люблю».

-Канджи не ошибался, - понял Менева. «Это я поторопился. Вот как получается - у меня будет сын,

или дочь. Моей крови. А она, - Черный Волк ласково посмотрел на женщину, - она пусть будет

счастлива».

-Я читал, - сказал Менева, - пока ждал тебя. Много книг прочел. Белые сильнее нас, Рыжая Лиса.

Не стоит нам сражаться. У меня есть долг чести здесь, на востоке. Я его выполню и уеду к себе, в

горы. Те, кто пойдет со мной, будут жить в мире с белыми, я обещаю. А ты, - он, на мгновение,

коснулся ее руки, - ты всегда мне останешься другом.

Констанца вспомнила библиотеку их вашингтонского особняка и раздраженный голос мужа, что

доносился из-за двери: «Какая дипломатия, генерал! Какого черта вы пришли в Государственный

Департамент с просьбой провести переговоры с индейцами!»

-Во времена мистера Вашингтона...- начал кто-то. Дэниел оборвал его:

-Не надо мне говорить об этом! Я писал мирный договор с ленапе, когда вы, майор, еще ходили в

церковную школу в вашей глуши! Хватит. Индейцы не иностранные подданные. Нечего с ними

церемониться, заключать какие-то перемирия. Либо мы строим государство, в котором одни

правила для всех, либо Соединенные Штаты распадаются на отдельные территории. Предатель

Берр уже хотел продаться испанцам. Слава Богу, мы его вовремя остановили. Капитан, Горовиц

расскажет вам, какой язык понимают индейцы.

-Язык пуль, - лениво отозвался Хаим. «Хороший индеец - мертвый индеец, господа».

-Будете проливать кровь тех людей, что сражались рядом с вами, мистер Вулф, в Континентальной

Армии? - ядовито поинтересовался кто-то.

Настало молчание. Дэниел, наконец, холодно, ответил: «Хочу вам напомнить, что небезызвестный

Менева, он же лорд Кинтейл, был признан военным преступником. Разные бывают индейцы,

господа. И, - Констанца услышала, как муж, не сдержавшись, ударил кулаком по столу, - если

понадобится пройти по трупам этих дикарей до Тихого океана - мы это сделаем».

-По трупам, - повторила она про себя и вслух спросила: «Менева, как тебя можно будет найти?

Быстро, чтобы не ездить туда, - она махнула рукой на запад.

Черный Волк ничуть не удивился: «Оставь записку в магазине Бирнбаума, в Цинциннати. Я ему

буду привозить золотой песок. У меня теперь, - Черный Волк нежно улыбнулся, - расходы

появятся».

-Наконец-то, - успокоено подумала Констанца, - жену себе нашел. Вот и хорошо.

Она лукаво посмотрела на него: «Пошли. Хочу сделать тебе подарок».

Они стояли в книжной лавке Эпплгейта. Констанца, поздоровавшись с хозяином, велела: «Мистер

Эпплгейт, подберите-ка нам библиотечку. Для путешествий, малого формата. Мой друг уезжает на

запад, - она взглянула на Меневу. Тот восхищенно поднял голову к уставленным книгами полкам.

Уже когда Констанца расплатилась, Менева, увидев в плетеной корзине томик, покраснев,

попросил: «И еще вот это».

-«Маленькая книжка с картинками», - увидела Констанца заглавие и улыбнулась: «Ньюбери. Я по

этой азбуке читать училась, в Амстердаме еще».

-Всем родителям, опекунам и няням посвящается, - прочел Менева: «Отец. Я буду отцом.

Справиться бы. Но Канджи справился и я тоже, обязательно».

-Это же для детей, - удивилась Констанца. Менева, зардевшись, пробормотал: «Я ведь еще не так

хорошо читаю».

-А, - только и сказала женщина: «Это тоже, мистер Эпплгейт».

-А вам мячик, или подушечку для иголок? - поинтересовался Эпплгейт. Менева недоуменно

посмотрел на него.

-Подарок от издательства, это детская книга, - развел руками торговец. «Мальчикам мячик,

девочкам подушечка».

-Мячик, - неизвестно почему, уверенно, ответил Менева .

Нью-Йорк

Питер остановился посреди большой, пустынной комнаты и потер подбородок: «Давай посмотрим

эскизы, Изабелла».

Женщина развязала папку и стала раскладывать на шатком, покосившемся столе, - больше

никакой мебели не было, - листы бумаги. За окном скрипели колеса экипажей. Питер подумал:

«Отличное место Парк-Роу, очень бойкое. Два магазина рядом, перекрестные скидки, для

покупателей, контора наверху. К августу Тедди подберет кандидатов на место управляющего,

продавцов, устрою с ними собеседование...»

Он до сих пор сам, лично разговаривал со своими работниками. На «Клюге и Кроу» трудилось

тридцать тысяч человек - шахтеры, инженеры, ткачи, моряки. «Кантон, - хмыкнул Питер,

рассматривая варианты вывесок, - Бомбей, Кейп. Как только в Европе все успокоится, вернусь на

тамошние рынки, открою представительство в Санкт-Петербурге. В Нью-Йорке, уже есть. Тедди

молодец, отлично разбирается в недвижимости».

-Хорошо, - он посмотрел на изящные буквы. «Клюге и Кроу. Лучшие английские ткани». «Чай,

кофе, специи».

Питер прошелся по комнате. Изабелла стояла с тетрадью и карандашом в руке. Она знала его

привычку размышлять на ходу. Кроу-старший поправил очки: «Помещение, - он обвел рукой

комнату,- должно быть наилучшего вкуса. С порога человек попадает в атмосферу роскоши. В

магазине тканей продумай места для отдыха, альбомы с образцами надо рассматривать, не

торопясь. Кушетки, - он пощелкал пальцами, - диваны...»

Мартин рассматривал оживленную улицу. Подросток, повернувшись к отцу, предложил: «В

магазине с чаем и кофе надо обязательно устроить отдельный салон, папа, как в Лондоне. Для

дегустации. Там хватит места, комнаты просторные».

-Изабелла, запиши, - велел Питер. «Теперь покажи мне, что ты придумала с отделкой...»

-Все равно, - сказал себе Мартин, - это прошлый век. Маленькие лавки...- он незаметно

поморщился. «Надо устраивать большие магазины, с обилием товаров. Человек не должен бегать

по улице. Вместо этого он зайдет в эмпориум, и купит все, что ему нужно». Мартин закрыл глаза и

представил себе высокое, со стеклянной крышей, стройное здание. «К и К, - понял он. «Так и

назову его, - К и К. Очень легко запоминается, это важно в торговле».

-Каталоги, - услышал он голос отца. «Констанца тебя сведет с местными типографиями. Сделай

макет, отдай мне на утверждение и будем печатать. Я хочу, чтобы товары «Клюге и Кроу» можно

было заказать по всей Америке. У меня есть партнеры, - отец внезапно улыбнулся, - в Цинциннати,

в Бостоне, они покупают наши ткани, но это капля в море. Я хочу, чтобы мой чай разливали от

Саванны до озера Эри».

-И пили в Белом Доме, - усмехнулся Питер. Дверь заскрипела и он спросил: «Что, пора уже?»

Марта стояла, держа за руки детей. Питер посмотрел на внука: «Хорошо, что мы его забрали.

Мораг оправится, обязательно, Стивен и Мирьям ее на ноги поставят. У Тедди сейчас много дел, с

регистрацией нашего представительства, с ремонтом в новой квартире. Здесь детей много, Теду

хорошо».

-К августу все будет готово, - Тедди показывал им анфиладу комнат на Грейт-Джордж-стрит.

«Квартира маленькая, как видите, всего четыре спальни, гостиная, детская...»

Марта вышла на балкон и вгляделась в зеленые кроны деревьев на севере. «Когда-нибудь, -

уверенно сказала женщина, - этот город займет весь остров, и те, что рядом, тоже». Она

улыбнулась: «Ты молодец, с толком потратил деньги».

- Приведу ее сюда - решил Тедди, заходя в большую спальню, - будет лежать на этой кровати. Моя

богиня, моя Артемида..., Наконец-то можно будет не ночевать на постоялых дворах. Мама с

Питером в сентябре едут в Вашингтон, там как раз жара спадет, и Теда туда забирают. А мы с

Мартой здесь поживем, съездим в Олбани...- он закрыл глаза и услышал голос сына: «Мамочке

понравится, папа!»

-Любит он ее, - горько подумал Тедди. «Плакал, когда Мораг на озера уезжала. Ничего, вокруг

детей много, он быстро успокоился».

-Пора, - Марта посмотрела на свои золотые часики. «Констанца с детьми и Джованни уже там.

Мистер Фултон готовит нам какой-то сюрприз. Тедди в экипаже ждет».

-Мы поедем по реке! - запрыгали девочки. «На боте!»

-Вряд ли на боте, милые мои, - усмехнулся Питер, целуя рыжую голову дочери. Юджиния

зачарованно распахнула синие, большие глаза: «Папа, когда вернемся в Лондон, я все расскажу

Элизе! Жалко, что она сюда поехать не смогла».

-Элиза уже была в Америке, - успокоила ее мать, и они вышли на Парк-Роу.

Уже в экипаже, Марта, откинувшись на бархатное сиденье, вспомнила грустный голос дочери:

«Мамочка, я не могу поехать. Хочется, конечно, но Жюля в любой момент могут на службу

вызвать...»

Они сидели в саду особняка в Мейденхеде, маленький Жан спал, укрытый шалью.

Элиза качнула белокурой, просто причесанной головой: «И так, мамочка - я только недавно в

отпуске. Ты знаешь, как мы редко раньше с Жюлем виделись». Розовые губы усмехнулись и Элиза

добавила: «Чудо, что еще Жана ухитрились родить».

Марта потрепала внука по русой голове и оглядела весенний, зеленеющий сад: «Я все понимаю,

милая. Жюль теперь каждый вечер домой приходит, не в казармах он больше и ты дома - побудьте

вместе, конечно».

Белые щеки Элизы чуть зарумянились. Она тряхнула головой: «Передавайте там всем привет».

-Бабушка! - зевнул проснувшийся Жан. Он был еще толстенький, сероглазый. Поерзав на коленях у

матери, мальчик сонно проговорил: «Кушать!»

-Сейчас чай подадут, - успокоила его Марта. «Маркиз де Монтреваль, - сказала она дочери, глядя,

как Жан, потянувшись, бойко слез на зеленую траву. «Думаю, когда он вырастет, во Франции уже

монархию восстановят, поместья вам вернут...»

Зеленые глаза Элизы блеснули гневом: «Узурпатор, говорят, разводится, мама. Хочет себе

наследника получить, посадить его на французский трон». Элиза поднялась и взяла сына за руку:

«Пока Наполеон жив, получить хоть что-то, надежды нет. И вообще, - женщина вздохнула, - нет».

-Наполеон бах! - Жан вытянул указательный палец. «Папа так говорит», - гордо добавил мальчик.

Уже на ступенях террасы Элиза обернулась и взглянула на бронзовые, непокрытые волосы матери:

«Я к Мадлен съезжу, она ведь тоже с детьми на все лето одна остается».

Мать подошла к ней. Обняв дочь, Марта прикоснулась губами к теплому, белокурому виску -

Элиза была лишь чуть выше ростом. «Джон уехал», - вздохнула Марта. «До осени, сказал».

-В Пруссию, - кивнула Элиза.

-В Тильзит, - Марта посмотрела на восток. «Там сейчас решается судьба Европы. Пойдем, - она

подхватила внука на руки, - выпьем чаю с булочками, маркиз де Монтреваль».

На верфи стояла воскресная тишина, ворота были закрыты. Тедди вышел первым из экипажа: «Вот

и дядя Джованни, смотрите».

Джованни открыл им боковую калитку и усмехнулся: «Помнишь, Тедди, ты все страдал на корабле

- надоело зависеть от ветра. Пошли, - он кивнул в сторону реки, - увидите что-то замечательное».

Мартин замер, держа за руки девочек. Он стоял у берега - изящный, цвета слоновой кости, с двумя

мачтами и вращающимися колесами. Из высокой трубы валил черный дым.

Пахло гарью, углем, ветром с реки. Пахло, - подумал Мартин, - счастьем.

-Пароход, - в один голос сказали девчонки.

-Пароход! - Тед захлопал в ладоши, - смотрите, - указал он, - там Дэвид и Тони. Идемте, идемте, -

ребенок потянул их к трапу.

-Фултон, - сказал Джованни, ласково глядя на дочь, - Констанца сидела на носу, в холщовых,

моряцких штанах, и такой же куртке, быстро что-то записывая в блокнот, - Фултон - великий

инженер, господа.

-А где он сам? - Питер недоуменно осмотрел палубу.

-Где и положено, - удивился Джованни. «В трюме, рядом с машиной. Я и сам, - он посмотрел на

свои испачканные руки, - сейчас туда вернусь. Вы идите, - он ласково улыбнулся, - пассажиры. Это

особый рейс, Констанца его устроила, для нашей семьи».

Он поймал взгляд дочери и помахал ей рукой. В трюме было полутемно, машина шипела,

выпуская пар. Фултон робко сказал: «Мистер ди Амальфи, мне неловко даже..., Вы ведь

профессор, академик...».

-Я, прежде всего, инженер, - Джованни подмигнул ему и взял лопату. Он похлопал Фултона по

плечу: «Вставай к штурвалу, позаботься там обо всех».

-О моей дочери, - чуть не добавил он, вспомнив нежные, теплые, темные глаза Констанцы.

Он подбросил угля, трубы запели. Джованни, чувствуя, как работает машина, вспомнил: «Я ведь

еще, в Китае, обещал - увижу, как пар перевозит людей. Вот и увидел. Дожить бы до того времени,

когда по железной дороге можно будет проехать».

-Доживу, - твердо, уверенно сказал он себе, орудуя лопатой, чувствуя силу своих рук.

«Обязательно доживу».

Наверху, на речном ветру, звенели голоса детей, над трубой вились чайки. Пароход развернулся,

и, шлепая колесами, пошел вверх, по широкому, мощному Гудзону.

Интерлюдия

Тильзит, Пруссия

Июнь 1807

В покосившемся, рыбацком сарае, что стоял на берегу Немана, было еще темно. Вокруг

простиралась спящая, тихая равнина. Верхушки ив, что купали свои листья в реке, едва золотило

солнце. Мужчина, что сидел на пороге сарая, покуривая трубку, - светловолосый, невысокий, -

вынул ее изо рта и прислушался. С реки доносился скрип уключин.

Он отложил трубку и сбежал вниз, по скользкой после вчерашнего дождя тропинке. В утренней

дымке он увидел очертания лодки. Человек, что сидел в ней, - маленького роста, с коротко

стрижеными, темными, кудрявыми волосами, - помахал ему рукой. Спрыгнув на мелководье, он

вытащил лодку на берег.

-Все прошло удачно, - сказала Мэри, садясь на песок рядом с Джоном. «Они людей нанимают из

окрестных селений. За те два месяца, что я здесь обретаюсь, я с местным акцентом начала

болтать».

-Я слышу, - усмехнулся Джон. Оба они говорили по-немецки.

-Документы чистые, - Мэри достала из кармана своей куртки кожаный мешочек. Джон чиркнул

кресалом. «Герр Йоганн теперь строит плот. На плоту будет стоять шатер, а там уже...- Мэри

махнула рукой, - в общем, к завтрашнему дню я тебе принесу копии секретного протокола к

договору».

-В Кенигсберге все готово, - Джон прошелся по берегу реки. «Уйдем с рыбаками в Данциг, нас уже

ждут. Через две недели будем дома. Иосифа ты не видела?»

Мэри помотала головой. «Ни его, ни Мишеля. Не хочу рисковать, сам понимаешь. Хотя уверена,

они там, - женщина указала на западный берег реки. «Да и Джо тебе говорила, что Иосиф здесь

будет».

Весенний дождь хлестал по крышам Амстердама, Джон протянул ноги к огню камина и принял от

сестры чашку кофе: «Ты совсем одна осталась».

-Ненадолго, - тонкие губы Джо улыбнулись. «Невестка моя новая сюда плывет, вместе с братом

своим. В конце лета все соберутся, - Иосиф, Давид из Парижа приедет. Отметим праздники и

будем хупу ставить. Послушай, - она развернула письмо:

-Дорогие родители! - увидел Джон четкий, твердый почерк племянницы. «У нас все хорошо, Исаак

растет, и радует нас. Он отлично учится. Моше смеется, что вот как раз наш сын, и станет

раввином. Моше полностью отстроил наш дом. У него очень, много заказов, по всей Святой Земле.

Он ездит со своими мастерами и в Цфат и в Яффо, так что мы не бедствуем, благодарение Богу. Я

принимаю роды у местных женщин - рав Судаков запретил общине пользоваться моими услугами,

и Моше тоже работает на турок. Ничего, молимся мы у Стены, вместе с равом Горовицем. У него

все хорошо, Батшева через три года уезжает в Америку, будет женой Хаима.

Госпожа Судакова живет с нами. Она мне очень помогает по дому, и с Исааком. Она совсем

оправилась и уже давно делает мне замечания насчет длины рукавов на платьях, и того, что я

волосы коротко не стригу, - Джо звонко рассмеялась и продолжила.

-Малка после Песаха родила двойню, обе девочки. У рава Судакова теперь семь дочерей, чему он,

конечно, совсем не рад. Мы ее не видим, она все время дома сидит, - говорят, он ей запрещает

выходить на улицу, - Джо только покачала головой и вздохнула. «Ханеле прислала письмо, - она

приезжает летом, вместе со своей дочкой. Девочке годик, и ее тоже зовут Хана».

Джо прервалась и пробормотала: «Замуж она, что ли, в Польше вышла? И развелась, наверно.

Конечно, вряд ли найдется мужчина, что с Ханеле уживется».

-И дядя Теодор к нам собрался. Они с Ханеле встречаются в Одессе, вместе сюда плывут. Будем

надеяться, что ему удастся как-то поговорить со своим братом, хотя надежды на это мало. Рав

Судаков хозяин Иерусалима, тут все ему в рот смотрят. Мы посылаем пожелания здоровья и

благополучия нашим дорогим Давиду и Дворе, и будем молиться за процветание их семьи.

Джо сложила письмо, и Джон покрутил пальцами: «Наполеон ездил в Польшу, тем летом, два

года назад. Мэри его видела, она мне говорила, когда Мишеля в Данциг привезла. Ерунда, откуда

Наполеону знать Ханеле?»

Джо затянулась сигаркой и усмехнулась: «Ты знаешь, что Наполеон с Ханеле виделся, как он в

Святой Земле был? Иосиф мне рассказывал. Он же интересуется всей этой, - Джо повела красивой,

с длинными пальцами рукой, - мистикой».

-Мистикой, - недовольно проговорил Джон и обернулся - стукнула дверь. Мэри стряхнула капли

дождя со своего темного, мужского редингота.

-Завтра на рассвете выходим, - она подсела к огню и налила себе кофе. «С рыбаками, вдоль

побережья, а там разберемся».

-Курица на обед, - предупредила Джо. «Свежая совсем, сегодня к резнику ходила, - она

улыбнулась и потрепала брата по голове: «Как девчонки?»

-Растут, - Джон потянулся. «И мальчишка тоже, - он повел носом и Джо рассмеялась: «Буду

накрывать на стол».

Джон подождал, пока сестра выйдет на кухню: «Мэри..., Тебе не обязательно туда ездить, я и сам

справлюсь..., У меня отличный немецкий, выдам себя за местного...»

-Договорились ведь, - сердито сказала женщина. «Продумали все, спланировали. Будешь сидеть, и

ждать меня. Пойду, Джо помогу». Она закрыла дверь. Джон, глядя на огонь, спросил себя: «Имею

ли я право?».

Он и сейчас спрашивал это у себя, глядя на смуглую щеку Мэри.

-Ты уверен, что будет секретное соглашение? - спросила она.

-Уверен, - вздохнул Джон и стал загибать пальцы: «Россия признает завоевания Наполеона и

новых европейских монархов. У человека большая семья, - мужчина ядовито усмехнулся, - надо

их как-то пристроить. Будет создано так называемое Герцогство Варшавское, это точно»

Мэри подобрала прутик и начертила на песке карту. «От Пруссии отрежут все польские области, -

задумчиво сказала она, Наполеон и Александр их поделят. Россия, наверняка, выведет свои войска

из Валахии, раз турки теперь их союзники. Наполеон еще хочет захватить острова у западного

побережья Греции...»

-Корфу и окрестности, - кивнул Джон. «Русские умоют руки, наплевать им на это. Но тайное

соглашение..., там, наверняка будет пункт о присоединении России к блокаде Англии на морях. Ты

же понимаешь, пенька..., Все наши верфи, весь наш флот - все зависит от русской пеньки. Хотя, - он

почесал нос, - русские смогут ее продавать американцам, а те нам».

-Наполеону это не понравится, - заметила Мэри. «Но царь Александр далеко не дурак, и не захочет

терять такой источник дохода. И еще надо выяснить, кому из сестер Александра он будет

предлагать брак».

-Да ему все равно - присвистнул Джон, - там две незамужних осталось, хотя Филип написал мне,

что их мать - словно наша королева Шарлотта. При одном упоминании Наполеона крестится и

называет его дьяволом во плоти. А вот император Франц, после того, как Наполеон забрал у него

Тироль и Венецию, и растоптал при Аустерлице - может и согласиться отдать свою дочь в жены

Бонапарту.

-Завтра все увидим, - Мэри посмотрела на восходящее солнце. «Пора мне, - она поднялась и

оттолкнула лодку. С утра они встречаются, прямо на середине реки, - она пожала Джону руку и

заработала веслами.

Он еще посидел, покуривая, глядя на темноволосую голову женщины. Потом лодка скрылась за

излучиной. Джон, пошел обратно в сарай, пробормотав: «Тебе остается только ждать».

Наполеон ополоснул бритву в медном тазу. Улыбаясь, насвистывая себе под нос, он стал

намыливать щеки. Маленькое, потускневшее зеркальце стояло на походном, складном столе, в

палатке было свежо, - над Неманом всходило солнце. Наполеон аккуратно побрился, - он до сих

пор предпочитал делать такие вещи сам, не превращая адъютантов в денщиков. Темно-зеленый

мундир полковника уже был разложен на холщовой койке. Он замер, коснувшись серебряного

медальона на крепкой шее.

-Вот и все, - подумал Наполеон. «Европа на коленях. Осталась Швеция. Русские введут войска в

Финляндию, и этот упрямец Густав Адольф пожалеет, что на свет родился. Мы его заменим нашим

королем, надо подобрать кого-то из маршалов. И Англия, - он поморщился, и едва сдержался,

чтобы не выругаться.

-Ладно, - Наполеон пригладил волосы и стал застегивать пуговицы на мундире, - как только Англия

потеряет русскую пеньку, она прекратит быть владычицей морей. Тем более Нельсона больше нет,

некому вести их флот».

Он присел на койку. Достав из-под нее походный сундучок, Наполеон открыл потайное отделение.

Там лежала маленькая связка писем.

-И не съездить к ней, - вздохнул Наполеон. «Такая толпа собралась - незаметно не ускользнуть.

Она все равно в Святую Землю собралась. Дочка..., - он внезапно, нежно приложил верхнее

письмо к щеке.

-Маленькая Хана уже бойко ходит и лепечет, - читал он. «Мы с ней в конце весны едем в Одессу, а

оттуда поплывем в Яффо. Пожелай мне удачи и помни - остерегайся воды. Если что...- перо

остановилось, - если что, ты найдешь Хану в Иерусалиме, у моего младшего брата. Не волнуйся, он

и его жена присмотрят за девочкой».

-Если что, - желчно повторил Наполеон и убрал шкатулку. «С другой стороны, кто я такой, чтобы ей

запрещать или разрешать что-то? Таких людей, как она, на свете, и нет больше». Он вспомнил

дымные, серые глаза, черные, тяжелые волосы и только вздохнул.

Лагерь еще спал, только Мишель, сидя на какой-то бочке, мечтательно смотрел на восток, туда, где

розовел летний рассвет.

Он вскочил и вытянулся: «Ваше величество, все спокойно, русские...»

-Я вижу, - Наполеон взглянул на восточный берег Немана. «Тоже еще не встали. Беги-ка, найди

мне лодку. Хочу сам проверить, что там с охраной шатра. И быстро, а то сейчас все проснутся,

начнется суета...»

-Есть, ваше величество, - Мишель сбежал вниз, к воде. Наполеон проводил его взглядом:

«Хороший мальчик. Смелый, от пуль за моей спиной не прячется. Под Аустерлицем его ранили, и

потом - еще раз. И честный, пока мы с русскими воевали, не стеснялся говорить, что в России

вырос, что родители его там, приемные. Ничего, сейчас мир заключим - пусть они в Париж

съездят, хоть с сыном встретятся».

-Все готово, ваше величество, - донесся до него голос Мишеля. Наполеон спустился к Неману, -

широкому, серому. Ступив в лодку, он вспомнил: «Остерегайтесь воды».

-Документы уже в шатре, - подумал он, - их вчера вечером туда отвезли. Там тридцать человек

гренадеров, они всю ночь глаз не сомкнули. И что я беспокоюсь..., Непонятно.

-Греби, - велел Наполеон адъютанту. Положив руку на пистолет, император осмотрел реку. Плот

стоял на самой середине, ниже по течению. Еще ниже он увидел какое-то темное пятно и

пробормотал: «Надо было подзорную трубу взять…»

-Рыбак, ваше величество, - вежливо заметил Мишель.

-Ты у нас зоркий юноша, - усмехнулся император. «Говорили же, - вздохнул он, - вычистить всю

округу, не позволять никому забрасывать сети..., Хотя людям семьи надо кормить, конечно».

Мишель греб и вспоминал веселый голос императора, что осматривал квартиру на набережной

Августинок: «У мадемуазель Бенджаман я в гостях никогда не был. Я, как из кадетов вышел, сразу

на юг отправился. Политикой я тогда не занимался, в отличие от твоего отца...»

-Он мне не отец, - Мишель прошелся по комнатам, что пахли свежей краской и деревом, - паркет

был переложен. «Отсюда, ваше величество, - он указал на балкон, - мы на крышу и карабкались,

когда на воздушном шаре улетали».

-Вид отменный, - Наполеон полюбовался башнями собора Парижской Богоматери и осенним

золотом деревьев на острове Ситэ. Он потрепал по плечу Мишеля: «Семь комнат у тебя есть,

осталось жениться и завести детей».

Юноша отчаянно покраснел. Наполеон тогда горько подумал: «А я женюсь на какой-то принцессе,

просто потому, что нужен наследник. Анна, Анна, - он подавил вздох, - зачем Господь так решил...,

Почему мы никогда не сможем быть вместе?»

Они лежали на лавке, в растворенных ставнях было видно нежное, зеленовато-золотистое,

вечернее небо. Пахло свежей травой, мхом, чуть мерцали первые, слабые звезды. Она

улыбнулась: «Господь не посылает людям тех испытаний, которые они не смогут перенести,

милый».

-Утешаешь меня, - хмыкнул Наполеон, зарывшись лицом в ее теплые волосы.

-Себя, скорее, - она приподнялась на локте. Наполеон, целуя ее, устраивая на себе, обняв

стройную спину, неожиданно весело заметил: «Наконец-то. Я думал, что ты меня не любишь».

-Я, - она шепнула ему в ухо, - буду любить тебя всегда, император. Всегда, пока мы живы.

Наполеон все смотрел на Сену, а потом, сварливо, велел: «Пошли, выпьем за твое новоселье.

Впрочем, в этой квартире ты всего одну ночь проведешь. Мы завтра в Австрию отправляемся».

Шатер уже был совсем рядом. Мишель, привстав, крикнул гренадерам, что стояли на плоту:

«Свои!»

Джон сидел, дымя трубкой, глядя на белое пятно шатра выше по течению. «Все должно

получиться, - напомнил себе мужчина. «Охрана туда не заходит, а люк сделан так, что его и не

заметишь. Тем более, там ковер на полу. Мэри отлично плавает, как только она все закончит-

положит тетрадь в кожаный мешок и нырнет обратно. Документы вчера туда привезли, я сам

проследил. После этого снимаемся с якоря и только нас здесь и видели».

Джон достал короткую, в простой медной оправе, мощную подзорную трубу и похолодел. «Что он

там делает? - зло подумал герцог. «Господи, - он взглянул на свой стальной хронометр, - Мэри

должна уже заканчивать. Хотя кто его знает, сколько там статей в секретном соглашении. Да что же

его туда понесло?»

Он увидел, как лодка швартуется к плоту. Юноша в форме лейтенанта выскочил первым и подал

руку Наполеону. «Вот и Мишель, - пробормотал Джон, рассматривая невысокого, изящного,

белокурого юношу. «Пусть он приехал охрану проверить, - шепнул Джон, - пожалуйста, Господи, я

прошу тебя. Пусть он не заходит в шатер».

-Я ненадолго, - сказал Наполеон капитану гренадеров, что отдал ему честь. «Не спалось что-то. Как

тут? - он кивнул на плотный шелк шатра».

-Все тихо, ваше императорское величество, - ответил офицер. «Как и было приказано, вчера вы

привезли документы , и больше никто туда не заходил».

-Вот и славно, - улыбнулся Наполеон и откинул полог шатра. Невысокий, коротко стриженый,

кудрявый мужчина, в мокрой рубашке и бриджах, босиком, нагнувшись над столом - быстро писал

карандашом в маленькой тетради.

Наполеон увидел откинутый ковер, аккуратно выпиленный люк, в котором плескалась вода

Немана. Он холодно сказал, щелкнув курками пистолета: «Руки вверх, месье».

Он даже не понял, как мужчина успел одновременно выстрелить и нырнуть в люк - Наполеон

уклонился от пули, раздался плеск. Император, выбежав из шатра, велел: «Огонь! Огонь по реке!»

Джон услышал треск ружей. Выругавшись, он переступил через борт лодки, скрывшись в холодной

воде Немана. Течение было сильным. Джон, борясь с потоком воды, с ужасом увидел

расплывающуюся вдали, алую кровь.

-Ты должен ее спасти, - велел себе Джон. «Все, что угодно, пусть ты сам погибнешь, но ты должен

ее спасти».

Он плыл, выбиваясь из сил, и едва успел схватить Мэри за руку. Здесь, под водой, все казалось

призрачным, ее лицо было бледным. Джон, увидев закрытые глаза, обняв ее, сорвал с ее шеи

кожаный мешочек. Он вынырнул, поддерживая Мэри, чтобы глотнуть воздуха. Пули захлестали по

воде. Он еще успел ощутить резкую, разрывающую боль. А потом течение подхватило его, и Джон,

потеряв сознание, опустился в толщу воды.

-Спускайте лодки! - приказал Наполеон, и прямо в мундире, бросился в воду. «Двое, их было двое,

- подумал он, плывя к безжизненному телу. «Второго убили, кажется. Надо обыскать этого.

Наверняка, копии протокола при нем. Проклятые англичане, я знал, что они сюда кого-то

подошлют».

Он схватил темноволосого раненого и крикнул: «Лейтенант де Лу, сюда!»

Мишель принял тело. Перевернув его на спину, юноша похолодел. «Господи, - попросил Мишель, -

Господи, только бы он ничего по моему лицу не увидел. Он ее не знает, не может знать..., Бедная

тетя Мэри...»

Наполеон наклонился над раненым. Всматриваясь в его лицо, он коротко велел начальнику

охраны: «Русским передайте, что у нас был инцидент - гренадерам что-то почудилось, и они

начали стрелять по воде. Поменяйте ковер в шатре. Тот, что там лежит, весь мокрый и приведите

все в порядок. Через два часа тут будет император Александр со свитой».

Мишель, молча, греб, стараясь не смотреть на Мэри. Она лежала, не двигаясь, и юноша увидел

кровь, что расползалась по дну лодки.

Уже выйдя на берег, Наполеон приказал Мишелю: «Найди мне генерала Кардозо, срочно». Он

еще раз посмотрел в сторону раненого - Мэри осторожно перекладывали на холщовые носилки.

Наполеон, не оборачиваясь, пошел к своей палатке.

Иосиф наклонился над смуглой поясницей: «Зонд!». Рядом зазвенели инструменты. Он вспомнил

холодный голос Наполеона: «В госпитальной палатке раненый, генерал Кардозо. Займитесь своим

делом».

Когда он зашел сюда, Мэри лежала на животе, прикрытая до пояса холщовой простыней. Он не

сразу узнал эти кудрявые, темные, коротко стриженые волосы. «Шпион, - сказал ему на ухо кто-то

из врачей, - представляете, генерал Кардозо, это женщина. У нее был подручный. Того застрелили,

или он сам утонул. Документов у нее никаких нет, разумеется».

-Нет, - тихо проговорил Иосиф, вымыв руки в тазу. Он посмотрел на стройные плечи: «Она…

приходила в сознание?»

Ассистент помотал головой. Иосиф, надев фартук, вздохнул: «Начнем».

-У нее ребенок, - говорил он себе, исследуя рану. «Господи, четыре года мальчику, неужели он

сиротой останется? Наполеон ее узнал, конечно, не мог не узнать. И кто был с ней? Джон?

Застрелили…- вспомнил Иосиф и сжал зубы: «Готовьте стол, будем оперировать».

-Бесполезно, - услышал он голос сзади. «Пуля в позвоночнике, она не перенесет вмешательства. И,

в любом случае, она никогда не сможет ходить».

-Придержите язык, - грубо отозвался Иосиф, - перед нами больной. Выполняйте приказание.

Переверните ее на бок и постарайтесь дать хотя бы немного опиума.

Он посмотрел на обложенную корпией рану. Взяв скальпель, разозлившись, Иосиф сказал себе:

«Что будет, то и будет. Если он прикажет тебя расстрелять, или ее - значит, расстреляют. А пока я

врач, и должен делать свою работу».

-Не в позвоночнике, - он сделал надрез, расширяя рану. «Рядом. Два дюйма, не больше. Надо все

делать очень осторожно».

Он даже не чувствовал, как ему стирали пот со лба. Иосиф стоял, наклонившись над столом,

прижигая и перевязывая сосуды, останавливая кровотечение. Только когда пуля звякнула о дно

медного судна, он разогнулся.

-Все равно…- услышал Иосиф чей-то скептический голос. Нарочито аккуратно сняв фартук, генерал

ответил: «Пока раненый…раненая…жива, я бы воздержался от поспешных прогнозов. Шейте, - он

кивнул на стол, - и пусть будет в покое». Иосиф взял тонкое запястье женщины и незаметно

улыбнулся - пульс уже не сбоил, он был медленным, но четким и ровным.

Он взглянул на побледневшие, смуглые щеки и вышел из палатки. Мишель стоял, опустив

белокурую голову. Иосиф, только сейчас поняв, как он устал, тихо проговорил: «Пулю я вынул, а

там посмотрим. Что? - он не закончил и указал на реку.

-Тело не нашли…- Мишель поднял голубые, блестящие глаза. «Ваше превосходительство генерал…

дядя Иосиф, а что теперь…- он сглотнул. Оглянувшись, юноша спросил: «Он ведь…не знал ее, тетю

Мэри?»

-Знал, - коротко ответил Иосиф: «Ты тоже не болтай, понятно? Если уж кому-то отвечать - он

достал сигару и чиркнул кресалом, - так это мне».

Мишель обернулся. Посмотрев на Неман, юноша обреченно сказал: «Его величество, кажется,

закончил переговоры».

Иосиф затянулся сигарой. Осмотрев свой забрызганный кровью, темный сюртук, - он редко носил

форму, - генерал вспомнил Арколе и быстрого, легкого, молодого человека, что чертил карту при

свете походного фонаря.

-Не буду переодеваться, - решил он. «Какая разница, в конце концов, в чем меня расстреляют.

Джо он не тронет. И Мэри тоже - он же говорил, с женщинами он не воюет. И Давида не выгонит

из армии - он не такой человек».

-Ваше превосходительство, - подбежал к нему вестовой, - его величество требует, чтобы вы

явились к нему в палатку.

Иосиф отдал Мишелю дымящуюся сигару и широкими шагами пошел к простому, холщовому

шатру.

Наполеон был один. Он стоял, расстегивая темно-зеленый мундир, и, завидев Иосифа, чихнул: «По

твоей милости, после этого утреннего купания, у меня теперь нос заложен. Даже Александр это

заметил, спросил - не болею ли я. Завтра во всех газетах будут мне мыть кости - император

умирает, не оставив наследника, - он коротко усмехнулся. Иосиф начал: «Ваше величество…»

Наполеон поднял руку: «Единственная возможность мне тебя не расстреливать, Жозеф - это не

задавать вопросы». Он подошел к походному столику. Иосиф подумал: «Десять лет прошло с

Арколе, а ничего не меняется. Этот столик я еще с Италии помню. И койка у него та же».

Наполеон открыл шкатулку для сигар и выбрал одну: «Два вопроса я все же задам. Она выживет?»

Иосиф долго молчал, а потом, угрюмо, ответил: «Я сделал все, что мог. Но она пока не в силах

стоять, и тем более, ходить. Она может навсегда остаться парализованной. Так что вам придется

привязать ее к носилкам, чтобы расстрелять».

-Большего дурака свет не знал еще, - буркнул Наполеон, раскуривая сигару. Он помолчал,

выпуская дым: «Это я о тебе. Сделаем так, - он прошелся по комнате, - кроме меня, там, -

император махнул рукой в сторону реки, - в шатре, ее никто не видел. Гренадеры ошиблись, - он

пощелкал пальцами, - бывает. Под огонь попала несчастная женщина, рыбачка. Там и лодка какая-

то болталась. Как только ей станет легче, отвезешь ее в Амстердам, а там уже…- Наполеон не

закончил. Иосиф, потрясенно, пробормотал: «Ваше величество…»

-Я же говорил, с женщинами я не воюю, - Наполеон прислонился к холсту, скрестив руки на груди,

дымя сигарой. «А теперь, Жозеф, второй вопрос, и не лги мне - ты знал обо всем этом?»

-Нет, - честно сказал Иосиф. «Я ничего не знал, ваше величество».

-Я тебе верю, - Наполеон помолчал, и остро блеснув синими глазами, подошел к Иосифу.

Император поднял голову: «Кто с ней был? - требовательно спросил Наполеон. «Человек, которого

застрелили, на реке - кто это?».

-Тоже – не знаю, - хмуро ответил Иосиф и вздохнул про себя: «Это мог быть и не Джон. А если…

Трое детей у него, Джо брата потеряет. Даже думать об этом не хочу».

-Мы подписали договор, - сказал Наполеон. «Англия теперь в полной блокаде». Он потушил

сигару: «Лечи эту англичанку, все равно Европа скоро будет моей. Король Георг сам ко мне на

коленях приползет. Я хочу, чтобы ты просмотрел вот это, - он взял папку с походного стола, -

донесения наших людей из Санкт-Петербурга и Вены, касательно здоровья подходящих мне

принцесс. Напиши свое заключение, - синие глаза императора погрустнели. Иосиф, принимая

бумаги, кивнул: «Хорошо. Ваше величество, я…»

-Иди уже, - Наполеон чуть улыбнулся. «Иди, у тебя раненый на руках. И знай - если еще раз такое

повторится, я уже не буду столь склонен тебе верить, Жозеф».

-Не повторится, - Иосиф по-военному четко повернулся. Наклонив голову, - палатка была низкой, -

он вышел.

-Не повторится, - хмыкнул Наполеон, глядя вслед его широкой, мощной спине. Он сел на койку и

закрыл глаза: «Нет ничего проще, чем расстрелять человека. Его, эту англичанку, заодно и Мишеля

- вдруг он русский шпион. Фуше бы так и сделал, а Талейран, если бы узнал о сегодняшнем -

обозвал бы меня дураком. Ничего, - император весело рассмеялся, - лучше уж я буду дураком, чем

мерзавцем».

Он взял походную, оловянную чернильницу. Устроившись у стола, разгладив лист бумаги,

император увидел перед собой дымно-серые глаза. «Иосиф поедет в Амстердам, - сказал себе

Наполеон, - и передаст мои письма, их, еврейскими путями. Почему-то так всегда быстрее

получается, - он окунул перо в чернильницу. Он всегда писал ей длинные письма - как будто бы

говорил с ней, как будто они сидели у камина, за ставнями выл зимний ветер, на много миль

вокруг лежал снег. У них в комнате было тепло, и на ковре играл ребенок - девочка, черноволосая,

сероглазая, так похожая на мать.

-Милая моя Анна, любовь моя! - начал он. «Сначала опишу тебе Неман. Река здесь, у Тильзита,

очень широкая, вокруг лежит равнина…»

В изящной гостиной было тепло, даже жарко, трещали дрова в камине. Темноволосый, синеглазый

мальчик радостно сказал: «Елочка!»

-Да, милый мой, - Мэри посадила сына на колени. «Скоро Рождество, видишь, какая она у нас

красивая».

-Тележка, - Майкл повертел деревянную, искусно вырезанную игрушку. «Как у папы тележка. Хочу

кататься!»

-Летом покатаемся, старина, - Майкл потянулся. Отложив бумаги, поднявшись, он поцеловал Мэри

в кудрявый затылок. «Мама поедет на континент, а мы с тобой сначала в Уэльс отправимся, там

будем кататься. А потом в Лидс, к тете Рэйчел и дяде Пьетро».

-Там много детей, - восторженно сказал Майкл. «Это все их дети, да?»

-Да, - Мэри улыбнулась и почувствовала, как муж обнимает ее за плечи. «Жарко, как жарко, -

прошептала она. «Господи, да почему я вся горю».

-Тихо, тихо, - услышала женщина знакомый голос. «Выпей».

Она ощутила на языке кислый вкус воды с лимоном. Жадно проглотив ее, Мэри с усилием открыла

глаза. «Дядя Иосиф, - поняла она. «Господи, да что случилось…, Где Джон, где…».

Иосиф сидел на походном, холщовом табурете рядом с ее койкой. У него было усталое лицо.

Мэри внезапно подумала: «Ему ведь шестой десяток. Вот сейчас видно, что он пожилой

человек».

Он потер обросший темной щетиной подбородок. В палатке было пусто, сквозь полотнища

виднелся золотистый свет заката. «Тебя ранили, - наконец, сказал Иосиф. «Я сделал операцию,

сейчас у тебя жар. Это не страшно, он спадет».

Мэри ощутила тупую боль в пояснице. «Как только окрепнешь, - продолжил Иосиф, - я тебя отвезу

в Амстердам, а там уже…- он не закончил. Мэри спросила: «Он меня узнал?»

Иосиф только кивнул. Она все молчала, а потом шепнула: «Дядя Иосиф, а где…»

Он покачал головой и взял ее руку: «Мне очень жаль, Мэри. В вас обоих стреляли. Его тело, скорее

всего, мы уже не найдем - река тут глубокая, течение быстрое. Мне очень жаль. Попробуй, - велел

Иосиф, - сжать мне ладонь».

Она подчинилась, моргая глазами, чтобы скрыть слезы. «Трое детей у него, - подумала Мэри, -

трое…, Трое сирот. И Джо, Элиза…»

-Хорошо, - Иосиф улыбнулся и откинул грубое одеяло. Он взял маленькую ступню и попросил:

«Пошевели пальцами».

В палатке наступило молчание. Мэри спрятала лицо в подушке и помотала головой: «Не могу. Не

получается, дядя Иосиф. Это теперь…- она подышала, - навсегда?»

-Посмотрим, - только и сказал он и погладил ее по голове: «Я все еще генерал, хоть и вражеской

тебе армии, поэтому слушай распоряжение - ты сейчас будешь отдыхать и поправляться. А

остальное, - Иосиф повел рукой, - это потом. Спи, - он подоткнул вокруг нее простыню.

-Я поправлюсь, - твердо сказала себе Мэри. «Обязательно. Поправлюсь и вернусь домой. К

Майклу и Бену. Я не могу их бросать, они меня ждут».

Она заснула и не услышала, как Мишель, осторожно войдя в палатку, поставил на табурет

глиняный кувшин с полевыми цветами. Юноша постоял, глядя на нее. Прошептав что-то,

перекрестив женщину он так же неслышно вышел. Снаружи уже был слышен голос Наполеона:

«Господа, у нас завтра совместный смотр войск, я не хочу, чтобы вы ударили лицом в грязь».

-Мир, - подумал Мишель, обернувшись. «Господи, не могу поверить, и в самом деле мир. Пусть

никто, никто больше не умирает». Он положил руку на шпагу и пошел становиться в строй.

Эпилог

Харперс-Ферри, Виргиния, лето 1807 года

На деревянном, шатком мосту было тихо, внизу шумела река. Марта взглянула на мэрилендский

берег - там светились редкие огоньки ферм. Девушка облегченно подумала: «Совсем немного

осталось. Пройдем через Мэриленд, а там уже Пенсильвания, свободный штат. Четыре станции, и

мы в безопасности».

Их было мало - три женщины и два ребенка, - мальчик лет пяти и грудная девочка. Марта приняла

их на границе Южной Каролины, - женщины были с плантаций. Они прошли два штата -

деревенскими, пыльными дорогами, по ночам. Днем они прятались в лесах или сидели в

подвалах - у фермеров, в церквях. На окраине Чарльстона их встретил экипаж, которым правил

молодой человек в кипе. Он, представившись мистером Фрэнсисом Сальвадором, улыбнулся: «У

моего старшего брата загородный дом, сейчас поедем туда, и вы отдохнете. Там никого, кроме

нас не будет».

Там они провели целую неделю, отсыпаясь, сидя на террасе, не боясь, что их кто-то увидит. Миссис

Сальвадор - худенькая, седоволосая, в черном, кружевном чепце, - рассказала Марте, как еще во

время войны за независимость она приютила девушку, еврейку, которую хотели продать на

аукционе.

-Миссис Горовиц она теперь, - миссис Сальвадор разлила чай. «Жена заместителя министра

финансов, кто бы мог подумать. Ее муж нашей семье помог. Я ведь, когда вдовой осталась, с

двумя мальчиками на руках, у меня совсем денег не было. Теперь Моше в правительстве нашего

штата работает, тоже финансами занимается».

Марта тогда незаметно улыбнулась - ей нельзя было представляться своим настоящим именем,

для всех она была Мари-Анн Лавье, из Балтимора. «Тетя Эстер, - нежно подумала она, и вдруг

спросила: «Миссис Сальвадор, а почему...- Марта помялась, - почему вы нам помогаете?»

Карие, в тонких морщинках, глаза женщины улыбнулись. «Провозгласите свободу по всей земле, -

тихо ответила она. «Господь сам велел нам освобождать рабов, как я могу пойти против воли Бога?

Это наш долг, ибо рабами мы были в земле Египетской».

Марта обернулась на Харперс- Ферри, - городок был маленьким, сонным, они миновали его по

лесной, узкой тропе. Положив руку на пистолет, девушка бодро сказала: «Нас ждут в Мэриленде,

пойдемте».

Мост немного раскачивался под легким ветром. Марта подогнала женщин: «Ничего страшного, это

быстро». Здесь, у Харперс-Ферри, река Шенандоа впадала в Потомак, мэрилендский берег был

высоким, скалистым. Город лежал на противоположной стороне, на плоской, лесистой виргинской

равнине.

-Стойте! - раздался грубый голос сзади. «Милиция Виргинии, кто вы такие?»

-Брат Алдер ждет на мэрилендской стороне, - вспомнила Марта. «Нельзя его подводить, нельзя,

чтобы он попал в их руки. Он священник, конечно, но все равно - это опасно для него. И эти

бедные женщины, дети...»

-Идите на мэрилендский берег, - шепнула она старшей женщине. «Идите, не оглядывайтесь, я

разберусь. Там повернете направо, после моста, вас встретят. Быстро, - Марта подтолкнула ее:

«Хорошо, что темно».

-Ни с места! - крикнул кто-то из минитменов и выстрелил в воздух. Мост раскачивался, Марта

уцепилась рукой за переплетение веревок: «Надо задержать милицию. Сейчас они доберутся до

мэрилендского берега, там лес. Брат Алдер услышит выстрелы, и быстро уведет их подальше. Нож,

где мой нож...- Марта сбросила свою походную суму на доски. Она была в простом платье

служанки. Одной рукой удерживая пистолет, девушка стала перерезать веревки, что удерживали

доски на мосту.

-Сбежали, что ли? - раздался неуверенный голос с виргинского берега. «Такая темень, ничего не

видно».

-Если мост развалится, они никогда в жизни нас не догонят, - спокойно подумала Марта. «А я

добегу, успею...»

-Нет, кто-то там есть, - крикнули с виргинского берега. «Огонь!». Она подняла пистолет и стала

стрелять. Доски летели вниз, в быстрый, широкий Потомак, Марта почувствовала резкую боль в

правой руке. Бросив нож - в середине моста уже зияла дыра, он опасно раскачивался, девушка

заставила себя подняться. Она пошатнулась от боли в локте,- рука безжизненно висела.

Переложив пистолет в левую, Марта выпустила последнюю пулю.

-За ним! - крикнули сзади. Марта повернулась и побежала. Мост рухнул вниз, унося с собой тех,

кто ступил на него. Марта ощутила пропасть под ногами, пуля ударила ее в шею, и она еще успела

подумать: «Папа же говорил - не хороните меня в земле рабов. Потомак впадает в океан. Хорошо,

очень хорошо».

Так и не выпустив пистолета, Марта ощутила прикосновение холодной воды. Закрыв глаза, она

выдохнула: «Теперь их не найдут, они доберутся до Пенсильвании. Я выполнила свой долг».

Тело закружилось в темных волнах реки, кудрявые, черные волосы намокли, Потомак уносил ее на

восток - за излучину, туда, где река вырывалась из скал, туда, где над Виргинией и Мэрилендом

поднималась низкая, полная, бледная луна, освещающая равнину.

Часть десятая

Святая Земля, август 1807 года.

Ханеле вгляделась в темную полоску берега и сказала юноше, что стоял рядом с ней: «Вот,

господин Бергер, это и есть Яффо».

Он был высокий, темноволосый, с мягкими, карими глазами, в бедном, затрепанном сюртуке.

«Яффо, - зачарованно повторил юноша. «Госпожа Горовиц, а как мы до Иерусалима добираться

будем?»

-Дорога известная, - хохотнул Федор, что держал на руках хорошенькую, в простом холщовом

платьице, черноволосую девочку. Она блеснула белыми зубками. Дернув Федора за бороду,

ребенок повторил: «Яффо!»

Федор добродушно погладил ее по голове: «Сейчас бросим якорь в гавани. Нас на лодках,

перевезут к берегу, остановимся на постоялом дворе, а там уже караваном отправимся в

Иерусалим. Вы нас держитесь, господин Бергер, - он усмехнулся, - мы здесь не в первый раз.

Госпожа Горовиц на Святой Земле выросла, я - арабский язык знаю, а у вас только святой язык, да

и то неуверенный».

Юноша покраснел. Поправив кипу, он робко заметил: «Так ведь запрещено на нем говорить..., В

ешиве только книги читают и все».

Ханеле мягко сказала, забирая у дяди дочь: «Мы говорим, господин Бергер. И вы научитесь.

Ничего страшного. Насчет работы не беспокойтесь. У моего младшего брата артель, он строитель,

он вас под свое крыло возьмет. Он и встречать нас будет, в порту, - Ханеле кивнула на тонкие

линии минаретов, уходящие в жаркий, влажный летний воздух.

Юноша посмотрел на свои белые, с тонкими пальцами руки и растерянно отозвался: «Я не умею

строить...»

-Научитесь, - повторила Ханеле. Устроив дочь в шали, она стала разглядывать приближающийся

берег.

В Брацлав Ханеле приехала, когда Нахман сидел шиву по умершей жене. После исхода траура, стоя

с ним на берегу тихой, узкой реки, вдыхая запах цветущих лип, она покачала головой, услышав,

как он предлагает ей брак: «Я люблю другого человека, Нахман». Она ласково указала на

маленькую Хану, что ковыляла по лужайке, собирая одуванчики: «Это его дочка. Мы никогда не

сможем быть вместе, так уж получилось, - Ханеле пожала плечами, - но я останусь с ним до конца

жизни. Его жизни, или моей».

Рав Нахман вздохнул, взяв девочку за руку - она доверчиво протянула ему ладошку: «Так тому и

быть. Удачи тебе, - Нахман помолчал, - там, в Святой Земле».

-Если я вернусь обратно, - задумчиво проговорила Ханеле, - мы с тобой еще увидимся. А если

нет…, - она встряхнула головой: «Неважно».

Уже, когда они шли к окраине местечка, Нахман тихо сказал: «По Исааку я кадиш читаю, и буду

читать - сколь я жив. А тебя я попросить хотел - у нас есть юноша, в ешиве, Шломо Бергер. Рвется в

Святую Землю, его отец даже из дома выгнал за это. Он сам из Златополя, отец у него там

раввином. Приехал сюда, услышав, что я в Святой Земле был. Юноша хороший, хотя способностей

у него нет особых, денег он скопил немного...»

-Я его туда довезу, - отозвалась Ханеле. «Пусть не волнуется». Бергер прибежал к ней, - Ханеле с

дочкой жила на постоялом дворе, - в тот же вечер. Ему было восемнадцать. Ханеле, бросив на

него один взгляд, отчего-то улыбнулась: «Не беспокойтесь, господин Бергер. Отсюда поедем в

Одессу. Встретимся с дядей моим, по отцу, и поплывем в Святую Землю».

-Какая она красавица, - восхищенно подумал Бергер, глядя на высокую, выше его, стройную

женщину, с нежной, жемчужной кожей. Изящная голова была плотно укрыта платком - выезжая из

леса, Ханеле прятала волосы. Ее принимали за разведенную женщину и Ханеле никого не

поправляла. В свидетельстве, что ей выдали в белостокской синагоге, после того, как маленькой

Хане дали имя, было написано: «Отец неизвестен».

Бергер играл с маленькой Ханой, на постоялых дворах бегал за молоком, носил саквояжи. Затаив

дыхание, он слушал рассказы Ханеле о Святой Земле. В Одессе та послала записку дяде Теодору.

Федор предупредил ее, что остановится во «Французской» гостинице. Он явился на их постоялый

двор - высокий, широкоплечий, в отлично сшитом сюртуке, с рыжими, коротко стрижеными, уже

начинающими седеть волосами. Федор сразу же велел: «Незачем тесниться, переезжаем все ко

мне. Корабль только через неделю, мы с маленькой, - он присел, и Хана прижалась головой к его

плечу, - мы с маленькой будем гулять по берегу».

Бергер, было, открыл рот, но Федор усмехнулся: «Ты думаешь, у этого клоповника, - он повел

рукой в сторону низких потолков, - и у «Французской» гостиницы разные хозяева? Один и тот же.

За еду свою не волнуйтесь, попросим новую посуду, обеды вам отсюда носить будут».

Так они и оказались в устланных коврами комнатах, с мраморным, выходящим на море балконом.

Ханеле увидела саблю. Погладив острые грани сапфиров, она подняла на дядю глаза. «На всякий

случай, - хмуро сказал Федор, закуривая сигару. «Хотя, если верить тому, что ты мне написала...»

-Верьте, - Ханеле закуталась в шаль. Женщина быстро, незаметно, положила руку на медальон под

глухим воротом платья. «Дядя Теодор, - она помялась, - не надо со мной туда ходить».

-Ты же сказала - должен быть близкий человек, - удивился мужчина. «Его крови. У Моше жена,

ребенок...»

-У вас тоже, - Ханеле взглянула на мачты кораблей, на полукруг лазоревой воды. Снизу доносился

блаженный смех. Маленькая Хана шлепала босыми ножками по кромке прибоя. Бергер сидел на

камнях, склонившись над своим блокнотом. «Он стихи пытается писать, - вспомнила Ханеле. «На

святом языке, о героях Танаха»

Ханеле помотала головой: «Я все сама сделаю, дядя Теодор. Просто..., будьте там, - она повела

рукой в сторону моря, - рядом.

-Тоже ребенок - вздохнул мужчина. Федор вспомнил, как Тео, приподнявшись на локте,

обеспокоенно спросила: «Но ведь это не опасно, милый?».

За окном был нежный, весенний петербургский закат, в спальне пахло розами - на камине стояли

вазы с белыми и винно-красными цветами. Федор поцеловал ее в теплый висок: «Вот и седина у

нас обоих. Два года ей до пятидесяти осталось, а мне шестой десяток. И Петьке двенадцать,

вырастить бы его».

-Совершенно ничего опасного, - недовольно ответил он, прижимая жену к себе. «Еду исследовать

это соленое озеро, от Академии Наук, заодно с братом повидаюсь...»

-Теодор, - строго сказала Тео, - не скрывай от меня ничего, я по глазам твоим все вижу.

Он погладил ее темные, тяжелые волосы, и начал говорить. Тео, молча, слушала. Потом жена

поцеловала его: «Я за твоего брата помолюсь, в церкви, можно же?»

-Не помешает, думаю, - грустно отозвался Федор. «Как вернусь, как перемирие с Наполеоном

подпишут - съездим все вместе в Париж. Мишеля повидаем, с Петькой там гулять будем..., Иди

сюда,- он обнял жену. Закрыв глаза, шепча ей что-то ласковое, Федор горько подумал: «Если

вернусь».

-Вот и мой брат, - Ханеле рассматривала приближающиеся лодки, - рукой нам машет.

- Я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе...- восторженно прошептал Бергер,

глядя на черепичные крыши Яффо, на берег белого песка, на шелестящие под легким ветром

пальмы.

С кормы и носа корабля уже спускали веревочные лестницы.

Они сидели во внутреннем, прохладном, вымощенном плиткой дворике, где тихо журчал фонтан.

Маленькая Хана спала на ковре, укрытая шалью. «Господи, - зачарованно подумал Шломо,

разглядывая господина Судакова, - я таких евреев и не видел никогда».

Он был ростом вровень своему дяде, огромный, как медведь, с большими, грубыми руками

строителя. Моше сидел, привольно раскинувшись на подушках - в турецких шароварах и

просторной рубашке, рыжие волосы были прикрыты тюрбаном, на загорелом лице сияли белые,

крепкие зубы. За поясом у него была короткая сабля, и два пистолета.

Моше перехватил взгляд Бергера и весело сказал: «Это на всякий случай. С местными я в дружбе,

турецкий у меня, как родной, на арабском языке тоже объясняюсь. Однако заезжие случаются, с

юга, караваны грабят. Я один путешествую, - он широким жестом повел рукой, - я на своей земле,

мне бояться нечего. Я здесь каждый камень знаю, - он рассмеялся. Федор сказал: «Мы с тобой,

юный Шломо, сейчас прогуляемся до базара, купим провизии, раз вечером отправляемся».

Они ушли, а Моше выжал лимон на рыбу: «Бергера этого я к делу пристрою, не волнуйся, и

комнату ему найду. Вы все у нас будете жить, конечно, дом большой, хороший. Отличная у меня

племянница, - он ласково взял руку Ханеле.

Та обняла брата и тихо спросила: «Как он?»

-Как, - угрюмо отозвался Моше, - Исаака нашего не велел даже алфавиту учить. Хорошо, что дядя

Аарон все это на себя взял. А у Исаака задатки отличные, я и сам вижу. И не играет с ним никто.

Хотя он у нас мальчик бойкий, с местными дружит.

- Малку, говорят, он совсем забил, поэтому и не выпускает на улицу, чтобы о синяках не

шептались. И девчонок в черном теле держит. Сам мясо три раза в день ест, а им куриные кости

достаются, да и то - только на Шабат. Семеро, - Моше покачал головой, - жалко их, бедных. И

Малке едва за двадцать.

-А что мама Лея? - Ханеле отщипнула гроздь винограда и пробормотала благословение.

-Хорошо, - Моше широко улыбнулся. «На Элишеву ворчит, рукава у нее нескромные. Как узнала,

что ты приезжаешь, обрадовалась. Только о Хане, - Моше внезапно покраснел, - я ей сказал, что

ты замужем в Польше была. Я ей не все говорю, сама понимаешь. Что я землю купил, она и не

слышала еще».

-Землю купил! - ахнула Ханеле. «Хотя ты же подданный султана, вам сейчас можно. За стенами?»

-Да, - кивнул Моше. «Работы много, надо орошать, удобрять, дом строить. Четыре дунама пока,

буду там этроги выращивать, вы же, - он усмехнулся,- их отсюда заказываете, со Святой Земли.

Деньги хорошие. И потом, - Моше внезапно вздохнул, - сестер мне придется на ноги ставить, дяде

Аарону шестой десяток уже. Он и внучек не видел, ни одной. И Малку со времен хупы ее не

видел».

Ханеле доела виноград и разлила чай с мятой: «Скоро все это закончится, милый».

-Даже знать ничего не хочу, - подумал Моше, глядя на безмятежное лицо старшей сестры. «Все

равно не пойму я ничего этого. Главное, чтобы отец стал таким, как раньше, вот и все».

-А с Малкой, - Ханеле посмотрела куда-то вдаль, - все хорошо будет. Давай, - она взглянула на

мирно спящую дочь, - начнем багаж грузить, скоро в путь.

Ночевали они на постоялом дворе в Лоде. Ханеле уложила дочь. Закутавшись в шаль, в одной

длинной, холщовой рубашке, она вышла на улицу. На востоке, там, где за холмами лежал

Иерусалим, сияли крупные звезды.

Августовская ночь была жаркой, однако Ханеле почувствовала холодок, что пробегал по коже.

«Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, -

пробормотала Ханеле.

Она подняла голову и увидела, что свод небес, там, в стороне Иерусалима, отливает мертвенным,

голубоватым, мерзлым светом.

- Было подобие престола по виду как бы из камня сапфира, и видел я как бы пылающий металл,

как бы вид огня внутри него вокруг...- прошептала Ханеле и положила руку на медальон - он был

холодным, ледяным. Ханеле, вздрогнула: «Я знаю, ты меня ждешь».

Вода миквы заколыхалась. Служительница посмотрела на коротко стриженые, темные волосы

женщины: «Кошер!». Малка услышала ее голос и почувствовала, как на глаза наворачиваются

слезы. «Два месяца, - вздохнула она. «А потом еще три месяца я оттягивала, врала ему..., Только у

него все под рукой, и акушерки тоже. И белье мое он сам осматривает. Господи, - взмолилась

женщина, поднимаясь по скользким, узким каменным ступеням, - пожалуйста, я знаю, что это

грех, но не надо, не надо…Я больше не вынесу, и так, в последний раз, чуть не умерла. Как я

девочек сиротами оставлю?»

Служительница взглянула на ее сгорбленную, покрытую каплями воды спину. Малка взяла

холщовое полотенце: «Пять месяцев он меня не трогал, пять месяцев без синяков, без ссадин…».

Она посмотрела на свой криво сросшийся мизинец. Муж сломал его в прошлом году, на глазах у

девочек, а потом, когда она плакала, когда дочки, цепляясь за ее подол, рыдали - ударил старшую

дочь. Сара отлетела к стене. Малка, бросившись к ней, вытирая кровь из разбитой губы, прижимая

к себе девочек, услышала наставительный голос мужа: «Кто жалеет розги, тот портит дитя свое».

В крохотной комнате, где на лавке лежало ее темное, бесформенное платье, в плетеной корзинке

спали двойняшки. «Пять лет Саре, - глотая слезы, одеваясь, подумала Малка, - а он ее уже бьет. И

Ривку бьет.…Девочки, бедные мои девочки…». Много раз, на кухне, ее рука тянулась к ножу.

Разделывая курицу, она представляла себе, как ночью, в темноте, достает нож из-под своей

кровати и вонзает в нависшее над ней лицо, как течет кровь по рыжей бороде.

Двойняшки заворочались. Малка, торопливо прикрывшись шалью, стала их кормить. Девочки

были маленькие, хрупкие. Она, глядя на свою, едва видную грудь, почувствовала, как закружилась

у нее голова. Они довольствовались объедками - тем, что оставалось после многолюдных

праздничных трапез, когда за большим столом в гостиной усаживалось двадцать человек, и она,

выбиваясь из сил, носила туда тяжелые, серебряные блюда с мясом. Потом, на кухне, они с

девочками, молча, торопливо ели. Малка, дрожала, слыша, как там, за дверью, поют молитву. Она

накладывала девочкам больше, глядя на их худенькие ручки, на испуганные, блестящие глаза.

Его хвалили там, в гостиной, - за праведность, за то, что кормит бедняков и платит за обучение

детей. Он заседал в суде, издавал книги. Откинувшись в своем большом, удобном кресле,

улыбаясь, рав Судаков говорил: «Каждый должен быть строг в соблюдении заповедей, и начинать

надо со своей собственной семьи. Все наши беды, несчастья - все из-за того, что мы не следим за

скромностью». Он поднимал белый, холеный палец: «Надо устраивать проверки, заходить к

людям в дома. Надо увещевать грешников, тех, кто своим поведением ставит под опасность

общину. И выгонять, - он качал головой, - безжалостно выгонять, тех, кто упорствует в своем

грехе».

-Как папу, - горько думала Малка. Потом они опять пели, парадная дверь хлопала, они уходили в

ешиву. Малка убирала со стола, замачивала грязные скатерти, носила воду из колодца, мыла

посуду, укладывала девочек спать, и просила - тихо: «Господи, пожалуйста, дай мне отдохнуть

сегодня. Хотя бы один день. Пусть он вернется поздно, после полуночи. Пусть он забудет обо

мне».

Она не могла лечь спать - когда муж приходил из ешивы, все должно было быть уже убрано. Она

приносила ему серебряный стакан с чаем. Опустив укрытую платком голову, Малка ждала, пока

он, отставив его, не кивнет коротко в сторону лестницы, что вела в спальни.

Ночью кто-то из девочек непременно просыпался, звал ее. Малка, наскоро одевшись, шла в их

комнату, и укачивала плачущую дочь. Голова кружилась, хотелось спать. Она, шепча что-то

ласковое, вдыхая сладкий, детский запах, и сама потихоньку успокаивалась. Старшие девочки не

плакали. Они уже знали, что нельзя беспокоить отца, нельзя говорить с ним, пока он первый не

заговорит.

Малка поменяла девочкам пеленки. Уложив их в корзинку, сунув ноги в грубые, растоптанные

туфли, женщина вздохнула: «Он и не говорит с ними. Даже имена путает. Господи, Сара там за

всеми присматривает. Четыре малышки у нее на руках, только бы не нашалили».

Девочки не шалили. Они были тихие, серьезные, в темных, глухих платьях, бледненькие. Малка

знала - мужа хвалят за хорошее воспитание детей. Он запрещал им одним ходить по улице.

Малка, поднявшись наверх, - миква была в подвале,- увидела его. Муж стоял, заложив руки за

спину, высокий, в собольей шапке, рыжая борода светилась под бледными лучами луны. Серые

глаза блестели холодом.

Он кивнул в сторону дома. Малка, неся корзину, пошла за ним. «Господи, - думала она, опустив

голову, глядя на мирно спящих дочек, - я папу шесть лет не видела. Папу, Батшеву..., Как они там?

Как Рахели?»

Она взглянула на широкую спину мужа и боязливо подумала: «Записку бы передать..., Если бы

Элишева в микву ходила..., Но ведь он велел ее туда не пускать. Она, наверное, где-то в ручье

окунается. А если через Исаака? Он ведь ровесник Саре, пять лет ему. Но ведь он и девочкам

одним запрещает гулять…»

Муж, не оборачиваясь, открыл калитку их дома. Малка заторопилась следом. Она посмотрела на

окна кухни и успокоено подумала: «Кажется, все в порядке».

Она услышала плач из распахнутой, парадной двери и умоляющий голос старшей дочери: «Папа,

пожалуйста, не надо! Не бей Дину! Мы все вычистим, все уберем...»

Малка увидела, как белокурая Дина, - ей было полтора годика, - рыдая, прячется в углу передней.

Девочки тоже плакали. На венецианской плитке в прихожей расплывалось пятно, пахло мочой.

Сара, завидев мать, всхлипнула: «Мы не уследили, мы сейчас, сейчас...»

Муж занес руку над ребенком. Малка, сунув корзину с двойняшками старшей дочери, подхватила

Дину и закрыла ее своим телом. Двойняшки проснулись и заплакали. «Пять месяцев он меня не

трогал, - еще успела подумать Малка, а потом он ударил ее по спине, девочки побежали на кухню.

Малка, глотая слезы, только и могла, что просить: «Пожалуйста, не надо..., Дитя еще маленькое, я

все уберу, все...».

-Не уберешь к моему возвращению – коротко сказал муж, повернув ее к себе, хлестнув по щеке, -

пожалеешь.

Дверь за ним захлопнулась. Дина цеплялась, всхлипывая, за ее платье, и Малка, укачивая ее,

зашептала: «Не надо, не надо, милая..., Все хорошо, все хорошо...»

В спальне у девочек, сидя на кровати старшей дочери, рассказывая ей что-то из Торы, - младшие

уже дремали, - Малка почувствовала слезы на своей руке. Сара прижалась к ней: «Папа сказал,

если ты умрешь, мамочка, я буду ему, как жена. Мамочка, не умирай! - дочь неслышно

разрыдалась. Малка, гладя ее по голове, целуя, внезапно похолодев, ответила: «Что ты, милая, не

умру».

-Мне нельзя умирать, - обреченно думала она, развешивая во дворе выстиранную одежду. Небо

играло странным, холодным, голубоватым светом. Малка, на мгновение, остановилась: «Господи,

дай ты мне сил. Пожалуйста, ради девочек. Не сбежать, никуда не сбежать...- она посмотрела на

высокую, в три человеческих роста, каменную ограду.

Калитка заскрипела и он велел: «Чаю мне подай». Малка только опустила голову и кивнула. В

спальне, она лежала, подняв рубашку до пояса, раздвинув ноги, слушая скрип кровати. Она всегда

закрывала глаза - с того, самого первого раза, с брачной ночи, когда она, почувствовав боль,

вскрикнула. Подняв веки, Малка тогда затряслась. «Мне привиделось, - твердо сказала себе

Малка. «Не бывает такого. Это все из-за страха, потому что я волновалась. Не бывает такого».

Однако глаз она с тех пор не открывала - все шесть лет. Малка почувствовала, как муж тяжело

задышал, и грустно попросила: «Господи, пожалуйста, не надо». Муж встал. Вымыв руки,

пробормотав благословение , он ушел на свою кровать.

Малка услышала, как в соседней комнате заплакали двойняшки. Выбежав в коридор, она

шмыгнула к ним. Она кормила девочек, сидя на узкой кровати. Подмывшись, устроив их рядом,

Малка тихо, кусая губы, заплакала. Она так и заснула - обнимая дочерей, вздрагивая, свернувшись

в клубочек.

Высокий, крепкий рыжеволосый мальчик с маленьким молитвенником в руках, отошел от Стены и

обернулся - едва рассвело, воздух еще не был жарким, крохотная, выложенная камнем площадь,

была пуста. «Хоть не шепчутся за спиной, - подумал Исаак. «Правильно дедушка Аарон сказал -

будем молиться рано утром, и поздно вечером. А днем он на работе молится, а я дома. И папа

так же делает».

Он подождал, пока Аарон подойдет к нему. Посмотрев на темную, сильно побитую сединой

бороду мужчины, на добрые, в мелких морщинках глаза, Исаак взял его за крепкую руку.

«Дедушка Аарон, - попросил мальчик, - а расскажите, как вы в лесу жили. Пока мы домой идем».

Исаак никогда не уставал от этих рассказов. Он слушал тихий, ласковый голос Аарона, играя с

искусно вырезанными, деревянными фигурками зверей - там были змеи, крокодилы, леопарды,

попугаи. Бабушка Лея вздыхала: «Они ведь не кошерные, Моше, как ты ребенку разрешаешь на

такое смотреть». Отец только смеялся. Закинув сильные руки за голову, он потягивался: «Мама, он

каждый день верблюдов на улице видит. Не ходить же ему с закрытыми глазами».

Исаак все равно любил бабушку. Она всегда пекла ему печенье. По ночам, когда мама уходила

принимать роды, бабушка пела ему, еще маленькому, колыбельные. Еще у него был дед - он

запретил всем с ними разговаривать, он жил на площади у ешивы в трехэтажном, богатом доме.

Его звали рав Судаков. Исаак знал, что у деда есть дочки. Однажды мальчик, озираясь, залез по

деревянной лестнице на ограду дома, и увидел, как стайка маленьких, в темных платьях девочек,

тихо играет на вычищенном, выметенном, без единой травинки дворе. Их мать была дочерью

дедушки Аарона. Худенькая, бледная женщина стирала в медном тазу.

-Даже цветов у них нет, - вздохнул Исаак, оглядывая двор.

У дедушки Аарона был маленький садик с гранатовым деревом. У них, на кованом балконе, что

выходил во двор, мать посадила цветы.

-Как в Амстердаме, - ласково говорила она, поливая розы в деревянных ящиках. Отец, как-то раз,

пришел с мастером из артели, и снял камни во всем дворе. Теперь там была дорожка. Вокруг отец

посадил кусты жасмина. Исаак тогда помогал. Отец, обняв его, шепнул: «Когда-нибудь вся наша

страна будет цвести, милый».

Исаак попрощался с дедушкой Аароном у двери его дома, и побежал к себе. Мама еще с вечера

ушла на роды, отец уехал в Яффо. Исаак знал, что приезжает его двоюродный дедушка и тетя Хана,

с его маленькой кузиной.

-Здорово, - он поцеловал мезузу у калитки. Мальчик даже не обратил внимания на печатный лист,

что был наклеен на стену их дома. Отец только смеялся, дымя трубкой: «На здоровье, пусть хоть

до крыши их лепят». Исаак отлично умел читать, и знал, что там написано. Их называли

еретиками, апикойросами, отступниками. Внизу, самой первой, стояла подпись деда.

Кот сидел на каменных ступенях крыльца и аккуратно умывался. Он был весь черный, с умными,

желтыми глазами, холеный, с блестящей шерстью. Его звали Хатуль. Отец принес его домой в

ладони, прошлой зимой - тогда он был крохотный, худой, мокрый и жалобно плакал. Бабушка Лея,

было, заворчала, но отец только успокоил ее: «Просто будем его первым кормить, мама». Так и

решили.

Исаак наклонился. Почесав кота между ушей, - тот заурчал, - зайдя в чистую переднюю, он

крикнул: «Бабушка, я дома». Пахло завтраком, он облизнулся. Лея, выйдя из кухни, осмотрела

внука: «Чуть больше пяти ему, а будто восемь. Весь в Моше. Господи, пусть здоровым ребенком

растет. Надо с Элишевой поговорить, невзначай. Я ведь помогу, пусть рожает, дом теперь

большой, всем места хватит. Ох уж эта молодежь, - Лея незаметно поджала губы, - сказано же,

«плодитесь и размножайтесь», а они?»

-Руки мыть и за стол, - строго велела она. «Мать твоя записку прислала. Там двойня родилась, она

только к обеду вернется».

После завтрака Исаак взялся за Мишну. Лея, слушая его размеренное чтение, разбирая высохшую

одежду, пришивая пуговицы, штопая, подумала: «Семь девочек, говорят, у нее. Господи, да она

сама дитя, двадцать два года. И как только справляется, - женщина вздохнула и посмотрела в

окно, на залитую солнцем улицу.

-Дочка у Ханеле, - ласково улыбнулась она. «Бедная, сыночек в море утонул. Хотя Господь ей еще

ребенка дал. С мужем не ужилась, конечно, да и кто с ней уживется? Хотя она женщина хорошая,

благочестивая. Может, хоть она с Элишевой поговорит, чтобы та скромно одевалась. Где это

видано, - женщина покачала головой, - запястье не закрывает, и волосы у нее из-под платка

заметить можно. Немного, конечно, выбиваются, на палец, но все равно. Ханеле она послушает, я

старуха, а та молодая еще, чуть за тридцать».

В комнате пахло свежим хлебом. Кот с достоинством вошел с лестницы. Оглянувшись, выгнув

спину, он улегся у ног Леи. Та неодобрительно что-то пробормотала, но прогонять его не стала.

Аарон стоял за верстаком, удовлетворенно разглядывая причудливый рисунок на дереве.

-Очень красиво получится, - понял он. «Господи, что бы мы делали, если бы не Моше и Элишева...,

А так и у меня мебель заказывают, и Батшева шьет..., Проживем, проживем. Через три года она в

Америку уезжает, - Аарон отхлебнул остывшего чая из простого, оловянного стакана и достал с

полки шкатулку с письмами.

Он оглянулся. Дочь сидела на скамейке под гранатовым деревом, склонив изящную голову над

шитьем. Белокурые косы лежали на стройных плечах. Аарон, с болью с сердце, подумал: «Как у

Дины покойной. Хотя Рахели больше Дину напоминает. А Малка - та в меня. Шесть лет я девочку

не видел...»

Он нашел письмо от старшей дочери. Присев на свой старый, сколоченный еще до свадьбы,

табурет, рав Горовиц стал читать.

-Милый, дорогой папа, - он вытер слезу в уголке глаза, - у нас все хорошо. Еве три годика, и у нее

появилась сестричка, маленькая Диана. Ева белокурая, в меня, а Диана у нас рыженькая. В нашем

приюте уже двадцать малышей, сирот, девочки и мальчики. Дядя Питер нам помогает, и мы

собираем средства среди владельцев мануфактур. Я теперь, папа, умею быть очень настойчивой и

убедительной, - Аарон почувствовал, что улыбается. «У нас очень хороший приход, община любит

Пьетро. Люди у нас небогатые, ткачи и ремесленники, но очень добрые. В следующем году мы

хотим начать строительство школы. Сейчас все дети теснятся в двух комнатах, им там неудобно.

На это тоже понадобятся деньги, но ничего, мы справимся. Я преподаю девочкам, а Пьетро

мальчикам. Большое спасибо, что ты пишешь нам на святом языке. Для Пьетро это очень полезно.

Когда мы завершим школьное здание, года через два, Пьетро хочет все-таки заняться своим

докторатом по Библии. Пожалуйста, папа, напиши мне - что с Малкой, я очень за нее волнуюсь.

Передаем пожелания здоровья и благополучия Моше, Элишеве и все их семье. Я очень рада, что

госпожа Судакова оправилась. Посылаем вам свою любовь, Рэйчел, Пьетро и все наши дети».

-Наши дети, - улыбаясь, повторил Аарон. Допив чай, убрав письмо, он принялся за работу.

Батшева взглянула на открытую дверь мастерской: «Как папа тут один будет, когда я уеду? Ему

ведь уже за пятьдесят…, Он почти седой». Она отложила шитье. Послушав, как поет птица на ветке

дерева, девушка вспомнила письмо от будущей свекрови.

Это всегда была рука Эстер. Жених, как объясняла ей свекровь, очень занят, служит в армии и, в

любом случае, не любит писать письма.

-Но ты не волнуйся, - читала Батшева, - Хаим очень хороший человек, добрый, благочестивый. Он

много времени будет проводить на границе, а ты, моя дорогая девочка, устроишься в нашем

вашингтонском особняке и будешь радовать нас с дядей Меиром внуками. Твой будущий деверь,

Натан, тоже женится - как раз через три года, его невесте сейчас всего пятнадцать. Уверена, вы с

Джудит подружитесь. Хупу мы вам поставим в Нью-Йорке. Пожалуйста, не беспокойся насчет

приданого, для нас будет радостью тебя побаловать, милая. Мы пошлем за тобой военный

корабль, ты быстро доберешься до Америки. И, конечно, мы все встретим тебя в порту».

Батшева закрыла глаза: «Я ничего не помню, но мама рассказывала, как там красиво, как они

богато живут. Брат тети Эстер, папа Элишевы - он генерал. У нас такое невозможно, - она оглядела

маленький садик и покраснела: «Внуки..., Я ничего не знаю, а у Элишевы спрашивать неудобно.

Как это все будет..., - она совсем зарделась. Стукнула дверь и девушка услышала веселый,

мальчишеский голос: «Приехали! Дедушка Аарон, они все приехали! У дяди Теодора такая сабля

красивая!»

Исаак стоял на пороге, притоптывая ногой от нетерпения.

-Пошли, пошли, - велел он, - мама и бабушка уже на стол накрывают.

Батшева сложила шитье. Завидев Аарона, - уже без рабочего фартука, дочь ласково вынула из его

полуседых волос стружку.

-Вот, милая, - сказал ей Аарон, - сейчас со всеми и познакомишься.

Они заперли дверь - на нее был приклеен грубо напечатанный лист бумаги с черными, жирными

буквами, и повернули за угол, к дому Судаковых.

Лея сидела на теплых ступенях крыльца, держа на коленях маленькую Хану.

-Бабушка, - ласково сказала женщина. «Давай, говори - баба Лея».

-Баба…- пролепетала девочка. Потянувшись к коту, она улыбнулась: «Мяу!». Элишева, в светлом,

летнем платье, с засученными до локтей рукавами, мыла посуду в медном тазу. Лея посмотрела

на падчерицу - та устроилась рядом с Исааком, мальчик тихо читал ей что-то из Мишны.

-Беги, - отпустила его Ханеле. Подойдя к мачехе, она погладила дочку по черноволосой голове:

«Задатки у Исаака отличные, мама Лея, ему серьезно учиться надо».

-Так сама знаешь, что отец твой...- пробурчала пожилая женщина. Оглядев Ханеле с ног до головы,

она хмыкнула: «Как была худая, так и осталась».

-Знаю, - Ханеле устроилась рядом. «Вы не волнуйтесь, скоро это все закончится».

Лея покачала засыпающую девочку. Она шепотом велела падчерице, указав глазами на Элишеву:

«Ты поговори с ней, поговори. Смотри, у нее рукава до локтя закатаны, и волосы видны».

-До локтя можно, - спокойно улыбнулась Ханеле. «А что волосы видны, так мужчин здесь нет,

мама Лея».

-Никогда не видели стены дома моих волос, - проворчала Лея. Ханеле, забирая у нее дочку,

блеснув зубами, рассмеялась: «Мы же во дворе, мама Лея. Невестка у вас замечательная».

Лея что-то пробормотала и громко велела: «Элишева, спать иди, устала же. Я все уберу, не

волнуйся».

Женщина глубоко зевнула. Отряхнув воду с рук, она призналась: «И вправду, на ногах еле стою.

Пойдем, - она забрала маленькую Хану и покачала ее, - поспим с тобой. Ты у нас такая сладенькая,

- Элишева поцеловала мягкую щечку девочки, - как булочка! А у мамы твоей дела есть».

Лея проводила взглядом невестку. Опуская белье в таз, женщина сочно сказала: «Свою бы дочку

завела, а то все с чужими детьми нянчится».

Ханеле только безмятежно глядела на жаркое, летнее небо.

-А что у тебя за дела? - поинтересовалась Лея, беря кусок грубого, серого мыла. Ханеле встала,

развешивать белье: «Так. Разные дела, мама Лея. Юноша этот, господин Бергер, хороший,

правда?»

-Достойный, - неохотно признала пожилая женщина. «Однако где это видано, чтобы евреи руками

работали? Кто тогда учиться будет?»

-Вот наш Исаак и станет учиться, - Ханеле застыла с прищепками во рту. Повесив белье, она

оглядела свое простое, темно-серое платье, и синий, туго завязанный платок: «Пора мне, мама

Лея. Вы не волнуйтесь, - она подошла к мачехе и внезапно, обняв ее за плечи, поцеловала в щеку,

- все будет хорошо».

-Все же я тебя неплохо воспитала, - вдруг сказала Лея,- женщина ты работящая, аккуратная,

благочестивая. И готовишь отменно, и шить стала лучше, - она склонила голову, оценивая платье

падчерицы. «Дитя у тебя ухоженное, здоровое..., А что развелась ты, - Лея вздохнула, - кому с

тобой ужиться, таких мужчин и нет вовсе. Ты все учишься?»

-И всегда буду, - Ханеле вдохнула запах выпечки, что шел от мачехи, и вспомнила ее терпеливый

голос: «Так и шей. Уже хорошо получается. И наперсток возьми, нечего пальцы колоть».

-А вы, мама Лея? - подняла голову маленькая Ханеле. «Как же вы без наперстка?»

Женщина отмахнулась: «Я привыкла».

Ханеле взяла большую, в мыльной пене руку мачехи и прижалась к ней губами.

-Придумала тоже, - недовольно сказала Лея. «Иди уже, куда шла. Нехорошо, конечно, что ты одна

по улицам гуляешь, незамужняя, да что с тобой делать?»

-Я к Стене, - обернулась Ханеле, уже открывая калитку.

-Сначала, - она спустилась вниз по каменным ступеням. «Все получится, не может не получиться. А

если нет...- она, на мгновение, остановилась, - хотя бы Малка не будет страдать. Моше с Элишевой

присмотрят за маленькой, а потом Наполеон ее заберет».

-А ведь меня не узнают, - озорно подумала женщина, увидев прижавшихся к Стене людей.

Старухи, укутанные, несмотря на жаркий день, в шали, сидели на табуретах, раскачиваясь над

молитвенниками. Ханеле нежными губами поцеловала теплый камень и посмотрела налево.

-Это там, - вспомнила она и застыла, положив ладони на Стену. Потом Ханеле отступила,

поклонившись. Пятясь, дойдя до узкого прохода, что вел в Еврейский Квартал, она заторопилась к

дому отца.

В крохотной мастерской уютно пахло свежим деревом. Аарон оценивающе посмотрел на юношу,

что испуганно оглядывался по сторонам и улыбнулся: «Не бледней ты так, Шломо. Научишься,

ничего сложного в этом нет».

Бергер посмотрел на полку, где стояли оловянные чернильницы, лежали заточенные перья и

маленькие кусочки пергамента: «Господин Горовиц, а это правда, что вы писцом были?»

-Я он и есть, - Аарон снял с гвоздя свой старый фартук и отдал его юноше. «Ты сам читал - рав

Судаков все мои свитки и мезузы не кошерными объявил». Он взял с верстака кусочек дерева и

ласково погладил его: «Я, конечно, до сих пор пишу, каждый день. Руки у меня хорошие, - добавил

Аарон, - я этим почти тридцать лет занимаюсь».

-Я бы хотел, - Бергер покраснел, - тоже бы хотел писать. Хотя это сложно, конечно, - вздохнул он.

Аарон взял рубанок и хмыкнул:

-Поскольку в ешиву тебя все равно не возьмут, дорогой мой, раз ты со мной и Моше Судаковым

разговариваешь, ты у нас тоже отступник, то можно и позаниматься, конечно. Давай, - Аарон

кивнул на верстак, - подходи, не бойся.

Шломо осторожно взял рубанок и вспомнил веселый голос господина Судакова: «В этой самой

комнате я когда-то и жил, так что устраивайся. Тут даже очаг есть». Юноша оглядел запущенную,

подвальную комнату - в маленькое окошечко под потолком были видны ноги прохожих на Виа

Долороза, и неуверенно сказал: «Тут же покрасить надо..., убрать».

-Вот и убирай, - пожал плечами Моше. «Колодец во дворе, а тряпки найдешь, рынок рядом».

-И готовить я не умею, - начал Бергер, но Теодор похлопал его по плечу: «Придется начинать,

юный Шломо, если решил не на подачки жить, а сам деньги зарабатывать. Ладно, - повернулся

они к племяннику, - пошли, покажешь свои дунамы. Посмотрим, как там участок распланировать

надо. Пока я в городе, - Теодор почему-то поморщился, как от боли, - пока к соленому озеру не

уехал, помогу тебе».

Рассохшаяся дверь заскрипела, и Шломо остался один. Он стоял, неуверенно опустив руки,

оглядывая пыльные углы. Потом, разозлившись, юноша скинул сюртук: «Не может это быть

сложнее, чем Талмуд? Не может. Вот и начинай».

Он одолжил, у соседей сверху деревянное ведро и тряпку. Только оказавшись в чистой, вымытой

комнате, отчаянно зевая, - уже вечерело, - посмотрев на свои покрасневшие от холодной воды

руки, Шломо понял: «В первый раз в жизни мыл пол, надо же».

Он помолился. Даже не почувствовав голода, Бергер мгновенно заснул, растянувшись на полу,

положив голову на свой саквояж, накрывшись сюртуком.

-Хорошо, - одобрительно сказал Аарон, глядя на Бергера. «Руки у тебя ловкие, все получится. Тебе

кровать надо сделать, - он стал загибать пальцы, - стол, табурет, полки для книг..., Работы много».

Бергер, проведя рукой по шершавой поверхности, кивнул: «Я справлюсь. А ваша дочка младшая,

господин Горовиц, не замужем еще?».

-Ты же слышал, - удивился Аарон. «Помолвлена она, с нашим родственником, из Америки. Через

три года туда едет. Она и сама в Америке родилась, у нее и паспорт есть тамошний. А у нас, - он

развел руками, - только Моше здешний гражданин, поэтому ему землю теперь можно покупать. Я

тоже, - Аарон неожиданно весело улыбнулся, - американец, в Иерусалиме поселился взрослым

уже».

Бергер вспомнил потрепанный атлас, что видел в книжной лавке в Одессе и неуверенно спросил:

«Вы из Нью-Йорка, господин Горовиц?»

Аарон только поднял бровь и велел, полируя дерево: «Слушай».

-Поверить не могу, - думал Шломо. «Господи, да как он жил там, совсем один, среди диких зверей,

как он евреем остался?»

-Господь, - будто услышав его, заметил Аарон, - он ведь в сердце человека. Потом я Иосифа

встретил, отца Элишевы, и в Иерусалиме обосновался. Здесь с женой своей покойной

познакомился, здесь дочек вырастил...- темные глаза Аарона погрустнели. Он, прислонившись к

двери мастерской, смотря на еще зеленые, неспелые гранаты на дереве, вздохнул: «И здесь меня

в землю опустят. Хорошо, - Аарон почесал бороду, - что ты приехал, Шломо».

-Почему? - удивленно спросил юноша, отложив рубанок.

Аарон все смотрел на свой сад: «Хорошо, когда евреи живут на своей земле. Давай работать, -

сварливо велел он, - совсем мы с тобой заболтались».

На чистой, большой кухне, было прибрано, девочки тихо сидели вокруг стола. Двойняшки спали в

плетеной корзине на полу. Малка нарезала халу. Раздав каждой дочери по кусочку, женщина

шепнула: «Я сейчас, милые».

Она взяла серебряный поднос и посмотрела на миндальный пирог: «Он не заметит. Так хочется их

побаловать, хоть немножко. Он не заметит, что я им отложила».

Малка приносила кусочки пирога, или печенье девочкам в спальню. Они радовались, даже

маленькая Дина улыбалась и несмело лепетала: «Спасибо». Девочки шептали благословение и

быстро съедали сладости - так быстро, что Малка заставляла себя не плакать. Только когда в

прошлом году старшая, Сара, покачала головой: «Мамочка, я уже большая, отдай мой кусочек

остальным», Малка не выдержала. Она ушла в умывальную. Опустившись на выложенный

венецианской плиткой пол, глядя на свой высокий, беременный живот, женщина тихо

разрыдалась.

Она вошла в столовую. Убрав грязные тарелки, Малка поставила перед ним серебряный стакан с

чаем и пирог. Он даже не поднял глаз от Талмуда. Только оказавшись за дверью, она облегченно

выдохнула: «Не заметил. Господи, спасибо тебе».

Малка разделила между девочками объедки, оставив себе, почти пустую тарелку. Едва присев,

она вскочила - в открытое окно доносился стук бронзового молотка у ворот.

-Рав Судаков, - несмело сказала Малка, появившись на пороге столовой, - там пришел кто-то.

Он поднял холодные, серые глаза и коротко велел: «Впусти гостей и отправляйся на кухню. Потом

принесешь нам что-нибудь». Малка вышла во двор. Распахнув калитку, увидев высокую, стройную

женщину в простом, сером платье, она пошатнулась.

-Вы..., ты же умерла, - пробормотала Малка. «Утонула..., он сказал».

Алые губы улыбнулись. Ханеле наклонилась, - она была много выше, - и поцеловала ее. «Нет, -

задумчиво сказала женщина, - я жива. Дочку родила, тоже Хану, годик ей. А у тебя, - Ханеле все

смотрела на Малку, - у тебя семеро. Сара, Ривка, Рахиль, Лея, Дина, Нехама и Двора».

Малка открыла рот, постояла так, и закрыла его.

-А больше не будет, - усмехнулась Ханеле и добавила: «Пока. Я пойду, к отцу своему».

-Может, чаю...- слабым голосом предложила Малка. «Или поесть...» Но Ханеле уже открывала

дверь столовой. Малка, глядя на ее стройную спину, радостно подумала: «Не будет. Она никогда

не ошибается, никогда. Господи, - она опустила глаза на свой живот, - спасибо, спасибо тебе».

Ханеле посмотрела на золотисто-рыжие, прикрытые черной, бархатной кипой волосы отца. Он пил

чай, склонившись над книгой. На столе орехового дерева лежала кружевная скатерть, пахло

выпечкой, воском для пола, отец сидел в большом, обитом бархатом кресле.

Ханеле прислонилась к двери: «Здравствуй, папа. Давай, - она отодвинула изящный стул, и

присела, - давай, поговорим».

Отец отставил стакан. Ханеле увидела, как похолодели его глаза.

-Ты жива, - хмыкнул он.

-Жива, - согласилась Ханеле. Он вытер шелковой салфеткой красивые губы, огладил длинную

бороду. Откинувшись на спинку кресла, отец велел: «Говори».

Выслушав ее, рав Судаков усмехнулся: «Цена невелика, конечно. И это все?»

-Все, - кивнула Ханеле. «Только я должна увидеть разводное письмо, папа, а потом...- она повела

рукой в сторону Стены.

Рав Судаков поднялся. Завязав пояс капоты, надев соболью шапку, он велел: «Пошли». Рав

Судаков оглядел стройный стан дочери и незаметно улыбнулся: «Сама явилась. Поздновато,

правда. Надо было мне ее раньше в постель уложить, но ничего, она здоровая женщина, легко

родит мне сына. Отдаст мне амулет, и то, что лежит там...- он почувствовал, как его руки дрожат.

«После этого от Иерусалима ничего не останется. Вот и хорошо. Я буду непобедим, у меня в руках

появится мощь гнева Господня...- он закрыл глаза и вспомнил ту ночь, когда небеса грохотали

громом, когда над городом висели огненные шары и свет молний раскалывал небо.

Ханеле положила руку на медальон - он весь, казалось, был высечен из куска льда. Они зашли на

кухню. Ханеле, посмотрев на стайку бледных, худеньких девочек, что мгновенно поднялись перед

отцом, ласково подумала: «Для них все закончилось. Хотя бы ради этого стоило возвращаться».

-Бери детей, - холодно сказал рав Судаков жене. «Они во дворе ешивы подождут, с Ханеле».

Малка недоуменно подхватила плетеную корзинку и шепнула девочкам: «Идемте, идемте, вы же

слышали...»

Все было очень быстро. Она стояла в той же комнате, где когда-то подписывала договор о

помолвке. Скосив глаза на двор, увидев девочек, что столпились вокруг Ханеле, - та им что-то

рассказывала, Малка вспомнила хупу, шесть лет назад, здесь же, во дворе. Ее лицо было закрыто

непрозрачной тканью. Услышав хруст стекла, крики «Мазл тов», она обреченно подумала: «Вот и

все». А потом была непроницаемая чернота спальни, боль, тяжесть его тела, и ее испуганный

шепот: «Рав Судаков...».

-Терпи, - коротко велел он. Малка, на мгновение, открыв глаза, ужаснувшись, тут же опустила веки.

-Шесть лет, - она протянула вперед сомкнутые ладони, принимая разводное письмо. «Шесть лет,

как во мраке. Господи, спасибо тебе, спасибо, теперь бы девочек вырастить...»

-Вот, это твой гет, прими этот гет твой, и теперь ты разведена им от меня и дозволена каждому, -

сказал муж. Потом она услышала наставительный голос кого-то из раввинов: «Прежде чем

вступить в следующий брак, должно пройти три месяца...,- но Малка уже летела вниз по лестнице,

улыбаясь, вытирая слезы с глаз.

Девочки бросились к ней, и Малка заплакала: «Милые, милые мои..., Мы пойдем к дедушке

Аарону, сейчас познакомитесь с ним, с вашей тетей, Батшевой..., Там садик, там дерево растет, вы

там играть будете...». Малка повесила на руку плетеную корзину с двойняшками, и вышла на

площадь, даже не обернувшись на бывшего мужа. Девочки побежали за ней. Ханеле, посмотрев

на отца, - он стоял, чему-то усмехаясь, засунув руки в карманы капоты, - велела: «Покажи».

Она изучила свидетельство о разводе. Отдав его отцу, женщина тоже улыбнулась. «В полночь, -

сказала Ханеле, - у Стены». Ханеле открыла калитку, чувствуя спиной тяжелый взгляд отца. Она

направилась в переплетение узких переулков, каменных ступеней, заброшенных домов - в свою

бывшую комнату. Там, под полом, - она видела это, - до сих пор оставалось то, что могло

понадобиться ей ночью.

Аарон заварил чай. Помешав суп, что булькал в горшке, он распрямился: «Видишь, Батшева за

тканью пошла, на рынок, так что мы с тобой хозяйничать будем. Давай тарелку».

В дверь постучали. Бергер, поднявшись, остановил его: «Я открою, господин Горовиц». Он вышел в

переднюю и с удивлением услышал на улице детские голоса. Шломо распахнул дверь и замер. Их

было много, - рыженьких и темноволосых,- самая маленькая, прятавшаяся за спинами старших,

была белокурая. Впереди стояла худенькая девушка, с милым, усталым лицом и плетеной

корзинкой в руках. В корзинке, - увидел Бергер с высоты своего роста, - тоже были дети. Двое.

-Малка! Доченька! - услышал он сзади потрясенный голос Аарона и отступил. Девушка всхлипнула

и, как была, с корзинкой, бросилась в его объятья.

-Он со мной развелся, - шептала Малка, плача. «Ханеле пришла, сказала ему что-то, и он со мной

развелся. Папа, милый...» Аарон все гладил ее по голове. Потом двойняшки захныкали, и он

строго сказал: «Иди наверх, ложись, корми, и спите все вместе. Я тебе чаю принесу».

-Но девочки...- неуверенно пробормотала Малка. Отец подтолкнул ее к лестнице: «Иди, я сказал».

Они все стояли на улице - бледненькие, в темных платьях. Наконец, рыжая девочка лет пяти,

робко спросила: «Вы наш дедушка?»

-Дедушка, - ласково согласился Аарон. «Пойдемте обедать, милые». Он повернулся к Бергеру.

Юноша широко улыбнулся: «Я же старший сын, господин Горовиц. У меня трое братьев младших и

четыре сестры. Я с девчонками обращаться умею». Шломо наклонился и подхватил худенькую,

белокурую, голубоглазую девочку: «А тебя как зовут?»

-Динале, - пролепетала та. Аарон, незаметно вытерев глаза, вздохнул: «Ну, за стол».

Бергер вышел в сад, держа в руках старую, деревянную шкатулку. Аарон сидел на резной

скамейке, девочки облепили его со всех сторон, Дина прикорнула у него на коленях. «Нашел, -

Аарон поднял глаза. «Молодец. Это еще от моих дочек осталось».

-А госпожа Судакова..., Горовиц то есть...- Шломо поставил шкатулку на зеленую траву, - она спит. И

маленькие тоже спят.

-Их Двора зовут и Нехама, - старшая девочка восхищенно посмотрела на шкатулку: «А что там,

дедушка?»

-Вот сейчас и посмотрим, Сара, - подмигнул ей Аарон. Бергер прошел в мастерскую и услышал

восторженные вздохи девчонок: «Ослик! А это лошадка! Овечка! Ой, дедушка, а это кто?»

Аарон повертел в руках старую игрушку: «Это Ханеле мне отдала, как еще девочкой была. После

той ночи, как Исаак Судаков умер. Господи, да как нам ее благодарить-то?».

-Крокодил, - улыбнулся Аарон. «Он далеко отсюда живет, хотите послушать - где?»

-Да, да! - закричали девчонки. Бергер посмотрел на их улыбки и поднял голову - вокруг

гранатового дерева, перекликаясь, щебеча, кружились птицы. «Вновь зазвучит в городах Иудеи и

на улицах Иерусалима голос радости и веселья», - вспомнил он. Взяв рубанок, Шломо принялся за

работу.

Ханеле подняла голову и посмотрела на отливающее мертвенным, голубоватым светом небо.

Площадь у Стены была пуста, и она увидела каменную нишу напротив: «Здесь Ева сидела, я

помню. А там дедушка лежал. Хорошо, что я на кладбище сходила, с дядей Аароном. Дядя Теодор

тоже помолился. Не помешает, - Ханеле вспомнила, как дядя Теодор, оглядев девчонок, только

усмехнулся: «Семь племянниц сразу. Перед отъездом моим пусть подарки ждут».

-Все с ними будет хорошо, - твердо напомнила себе Ханеле. Вечером, когда она собиралась

уходить, мачеха поймала ее в передней. Лея, взяв женщину за руку, требовательно спросила: «Ты

куда?».

-По делам, - нехотя отозвалась Ханеле. «Я же говорила».

Темные глаза мачехи заиграли недоверчивыми искорками. «А почему Авраам с Малкой развелся?

Я сегодня по рынку проходила, только об этом и говорят. Госпожа Сегал уверяет, что Малка, - Лея

понизила голос и зашептала что-то падчерице на ухо.

Ханеле поправила перед зеркалом платок и примирительно сказала: «Из-за такого не разводятся,

мама Лея, сами знаете. Что она сына не родила, - Ханеле пожала плечами, - так на все воля Божья.

Развелся и развелся». Ханеле повернулась и посмотрела на мачеху: «Вы-то до сих пор ему жена».

Лея неожиданно покраснела. «Он же всем говорит, что я умалишенная, - горько отозвалась

женщина. «Жена...- она не закончила и покачала головой: «Пусть Моше тебя проводит. Вечер на

дворе, не след одной по улице ходить».

Ханеле села на сундук и стала надевать туфли: «Моше встает в пять утра, мама Лея, чтобы успеть

перед работой, помолиться. Видели сами, они сегодня с дядей Теодором усталые пришли, с

землей возились. Пусть себе спит спокойно».

-Где это видано, чтобы евреи землей владели, - неодобрительно заметила Лея, - прогорит он с

этими этрогами. Ты одна по улице не ходи, ладно днем, а ночью нескромно».

Наверху лестницы показалась Элишева и Ханеле, подняв голову, подмигнула ей.

-Мне дурно, - слабым голосом пожаловалась невестка, еле скрывая улыбку. Лея взбежала наверх

и озабоченно велела: «Ложись, отдохни. Может...- она обняла невестку за плечи, уводя в спальню.

Ханеле, взяв лежавшую на сундуке, старую, в потрепанной кожаной обложке книгу, выскользнула

во двор.

Это была Тора ее деда, с пометками его руки. Ханеле забрала книгу из тайника в своей старой

комнате. «Надо мне было ее давно взять, - она опустила Тору в карман своего платья и открыла

калитку. Ханеле быстро пошла к Стене: «Нет, у меня тогда Исаак был на руках, и я еще не все

знала. Она бы мне не помогла. А теперь, - женщина остановилась и посмотрела на холодный блеск

звезд, - теперь поможет».

Она вздрогнула, услышав тяжелые шаги. Ханеле вдохнула запах сандала. В свете луны его глаза

казались свинцовыми.

-Будто пули, - подумала женщина. Она незаметно положила пальцы на переплет книги и

почувствовала прикосновение ласковой, крепкой ладони.

-Ничего не бойся, - услышала она голос деда.

Отец остановился рядом, заложив руки за спину. Ханеле кивнула на камни слева от стены и

велела «Пойдем».

-Куда это они? - шепотом спросил Федор у племянника. Они лежали на черепичной крыше дома,

что стоял прямо рядом с крохотной площадью. Моше вывел их через подвал. Федор только

хмыкнул, оглядывая узкий, подземный ход: «Сам, что ли сделал?»

-На всякий случай, - Моше пожал плечами. «Если война, и вообще…Маму не хочется волновать,

незачем ей знать о таком,- он мимолетно улыбнулся. Они вышли из хода на задворках какого-то

полуразрушенного здания. Моше кивнул наверх: «Сюда. Весь Иерусалим можно по крышам

обойти».

-Не знаю, - племянник посмотрел на две фигуры, что исчезали в тенях. «Здесь столько закоулков,

дядя Теодор, всю жизнь бродить можно. Вы пистолет взяли?»

-Взял, - хмуро отозвался Федор. «Только сестра твоя мне сказала, он все равно ни к чему».

Он вспомнил грустный голос Ханеле: «Если…, если у меня получится, то этот демон исчезнет. А

если нет - он вселится в того, кто рядом, в человека с его кровью. В того, кто его любит».

-В тебя, то есть, - Федор взглянул в серые глаза племянницы. «Что у меня и Моше дети, это ты

вспомнила, а что у тебя дочь есть, забыла?». Ханеле помолчала и нехотя ответила: «Если такое

случится, дядя Теодор, я сама обо всем позабочусь. Но обычным образом его не убить. Против

него бессильны выстрелы, или еще что-то….- она помолчала, - такое».

Федор посмотрел на низкую, полную луну: «В жизни не видел, чтобы она синего цвета была.

Интересная рефракция, знать бы, из-за чего».

Подул ветер. Моше, поежившись, пробормотал: «В первый раз на моей памяти, в августе холодно.

Дядя Теодор, - он приподнялся, - что это?»

-Ложная луна, - Федор глядел на появившиеся над горизонтом яркие диски. «Лунный свет

преломляется в кристаллах льда, там, - он указал на небо, - в облаках».

-Так облаков нет, - недоуменно сказал Моше. Федор вздохнул: «Уже есть». На черном небе были

видны тучи. Они шли с севера, огромные, набухшие дождем. Федор велел: «Давай-ка, вниз

спустимся. Не надо при грозе на крыше лежать».

-Просто гроза, - Федор вспомнил ту ночь, когда он шел к Иерусалиму под нескончаемым ливнем.

«А потом отец Корвино на моих руках умер, - он увидел на камнях площади первые капли дождя.

Моше, удивленно заметил: «Вот и гром, слышите?»

-Слышу, - хмуро отозвался Федор. « Так бывало уже, тридцать лет назад. Твой дед тогда умер, той

ночью».

Камни под их ногами задрожали. На севере небо осветил холодный, мертвенный разряд молнии.

Ханеле обернулась к отцу и зажала в руке свечу, - горячий воск капал на пальцы: «Еще немного».

Здесь было сыро, темно, и она почувствовала его горячее, такое близкое дыхание. «Ханеле, - тихо,

ласково сказал рав Судаков, - Ханеле, девочка моя. Ты же знаешь, как я любил твою мать…, Одну

ее и любил. И тебя люблю так же. Иди сюда…- она ощутила его прикосновение к груди: «Амулет.

Нельзя, чтобы он попадал в руки к нему…этому».

Отец наклонился и нежно поцеловал ее. Его губы были ледяными. Ханеле, прислонившись к

стене, велела себе: «Вот сейчас». Фитиль свечи затрещал и женщина, подняв ее, глядя в серые,

пустые глаза отца, громко сказала: «Слова Господни - слова чистые, серебро, очищенное от земли

в горниле, семь раз переплавленное. Ты, Господи, сохранишь их, соблюдешь от рода сего вовек», -

продолжила она. «Восстань же, Господь, Боже, подними руку Твою; вспомни угнетенных! Кому

дано познать всю мощь гнева Твоего, страшиться Тебя в мере ярости Твоей? Ты прибежище и

твердыня моя! Боже мой, на Тебя полагаюсь!»

Он только захохотал. Вырвав у нее свечу, отбросив ее, отец прижал Ханеле к себе. Мерзлые

пальцы шарили по пуговицам ее платья. «Ты хочешь посмотреть на меня, - утвердительно сказал

отец. «Ты смелая, ты не будешь бояться, не будешь закрывать глаза. Моя девочка, - он опустил

голову и прижался губами к медальону. Ханеле выхватила из своего кармана Тору

Он остановился и отступил. Воздух вокруг них стал наполняться призрачным, рассеянным светом.

«Я ее искал, - он оскалил черные, редкие зубы. Лицо потекло вниз, капая, собираясь в лужицу у

его ног. «Искал, - повторил черный череп, протянув обожженную, дымящуюся руку. «Отдай ее

мне, Ханеле, отдай мне Ковчег Завета, мы ведь уже близко, я знаю, я чувствую…»

Она вскинула голову и громко, уверенно крикнула: «Я приказываю тебе, дух презренного

вероотступника, Александра Горовица, покинь это тело и возвратись на суд Господень!».

-Ты не можешь! - рассмеялся демон. «Никто не может! Только Исаак мог…, и твой дед, тот

дровосек. Горовиц вызвал меня, и я убил его. А Исаак умер, потому что прикоснулся к Ковчегу

Завета. Я же, - он шагнул к ней, - сделаю это, и не умру! Я оживу, Хана! И буду жить вечно!»

Свет становился все ярче. «Тепло, - поняла Ханеле. «Как тепло. Дедушка, спасибо тебе, спасибо…»

- Тора Господа совершенна, укрепляет душу; заповедь Господа светла, просвещает очи.

Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни истина, все праведны, - прошептала она и

уверенно добавила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова, как зеницу ока! Благослови

его, очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»

Она увидела горячую, огненную вспышку, увидела то, что появилось из света, и само стало светом,

и услышала низкий, страдальческий крик боли. «Это я кричу, - Ханеле опустилась на раскаленные

камни. «Надо терпеть, терпеть, еще не все, не все закончено…- она заметила, как черная,

изломанная тень ползет куда-то прочь. Заставив себя встать, женщина пошла за ней, на ощупь, не

в силах открыть глаза, шаря рукой в пронизанном небесным сиянием, гудящем воздухе.

Они спрятались в каменной нише. Вокруг бушевал ветер, и Федор посмотрел на Стену: «Она стоит.

Все вокруг дрожит, а она с места не двинется. Крепко строили, на совесть». Камни потемнели под

проливным дождем, небо гремело, вокруг хлестали молнии.

Моше внезапно прищурился: «Дядя Теодор, там отец…Господи, да что это с ним?». Федор, уже,

было, привстал, как они увидели женщину, - высокую, в темном , насквозь промокшем платье, с

укрытой платком головой. Она выбежала на площадь и бросилась к раву Судакову.

-Мама! - закричал Моше. «Мама, не надо! Нет!». Лея стояла на коленях, ласково гладя черное,

нечеловеческое лицо. «Бедный мой, - тихо сказала женщина. «Авраам, бедный мой, любовь моя…

Я знала, знала, что тебе плохо. Ничего, ничего, - Лея наклонилась, и они услышали голос Ханеле:

«Мама Лея! Не надо!».

Губы Леи прижались к обожженным костям черепа. Ханеле подбежала к ней и, обхватив за плечи,

попыталась оторвать ее от мужа. Лея повернулась и женщина подумала: «Вот и все». В темных

глазах Леи что-то заблестело. Она, в последний раз прикоснувшись к рыже-золотистым, влажным

волосам,- Степан лежал без сознания, и его лицо было неожиданно молодым, - поднялась.

-Я его таким и не помню, - поняла Ханеле. «Нет, немножко - он такой был, когда Моше родился.

Папа, милый мой…».

-Мама Лея! - горько крикнула Ханеле. «Моше, - велела она, - не дай ей этого сделать, останови

ее!».

Лея карабкалась по камням. Моше бросился за ней, но было поздно - женщина уже стояла на

Стене. Небо осветилось ударом молнии. Они увидели, как Лея, раскинув руки, прыгает вниз.

Настала тишина. Дождь прекратился и на востоке, над холмами, появилась еще робкая, тусклая

полоска рассвета. Ресницы дрогнули, и Степан, приоткрыв серые глаза, улыбнулся: «Федя…Ты же

должен был уехать, я помню..., Ты остался?»

-Остался, - вздохнул Федор, обнимая брата, стирая капли дождя с его лица. «Остался, Степушка.

Пойдем, - он осторожно поднял мужчину. Тот спросил: «А где Лея? Где дети? Ханеле, Моше?»

-Там, - Федор указал в конец площади. Степан недоуменно посмотрел туда и тихо проговорил: «Но

ведь…они взрослые, Федя. Что случилось? - он оглянулся.

-Пойдем, - повторил Федор. «Мы тебе дома все расскажем, Степушка».

-Лея, - крикнул брат. Пошатываясь, вырвавшись из рук Федора, он бросился в конец площади.

«Лея, любовь моя, что с тобой?»

Он, даже не видя детей, опустился на колени рядом с женщиной. «Какая она красивая, - подумал

Степан. «Я ведь не знаю, можно ее трогать или нет…да какая разница, ей плохо. Когда жена

болеет, то мужу разрешено за ней ухаживать. Любовь моя…- он нежно взял в руки лицо Леи. Жена,

зашевелившись, едва слышно, сказала: «Авраам…милый мой…ты жив».

-Жив, - он наклонился и прижался щекой к ее щеке. «Счастье мое, тебе больно?»

Лея всхлипнула и шепнула: «Немного,…но это пройдет. Побудь со мной, Авраам».

Ханеле посмотрела на мужчину и женщину, что держали друг друга в объятьях: «Она, кажется,

ногу сломала. Но все будет хорошо».

-А? - Моше не закончил и замялся. Ханеле взглянула на разгорающийся рассвет, на бледнеющие

звезды, на чистые, вымытые дождем камни площади и повторила: «Теперь все будет хорошо».

Она улыбнулась: «Сейчас дядя Аарон сюда придет. На молитву».

-На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью,

- вспомнила Ханеле. Взяв брата за руку, женщина услышала его голос: «И будешь венцом славы в

руке Господа и царскою диадемою на длани Бога твоего. Что это, Ханеле?»

Солнце поднималось над Стеной - нежное, ласковое солнце раннего утра, солнце в сияющем

венце, в окружении яркого, призрачного света. Ханеле тихо ответила: «Это рассвет, Моше.

Пойдемте, - она указала на отца и мачеху, - им надо вернуться домой».

-Вот эту стену надо будет снести, рав Эрлих, - Степан оглядывал двор своего бывшего дома, - и все.

Здесь места, - он указал на трехэтажное здание, - еще на сотню учеников хватит. Люди-то, - Степан

внезапно улыбнулся, - едут к нам, сами знаете. И ехать будут.

-Рав Судаков, - новый глава ешивы помялся, - может быть, все-таки, хоть детям преподавать

станете…

Утреннее солнце заливало каменные плиты двора, играло в золотисто-рыжей, с проседью бороде.

Степан засунул руки в карманы простой, черной капоты, и покачал головой: «Нет, рав Эрлих, если

можно - я буду приходить, учиться, и все». Он помолчал: «Сын меня к себе в артель берет,

каменщиком. Так что увидимся, - он рассмеялся, - я этой стеной заниматься буду».

-Внук ваш, - Эрлих все смотрел на него, искоса, - очень способный мальчик. Рав Горовиц его

хорошо подготовил». Эрлих указал рукой на пристройку: «Рав Аарон уже там, на своем обычном

месте. Вы же свиток Торы решили синагоге подарить, он его и начал писать».

-Вот и славно, - Степан посмотрел на голубое, жаркое небо и почувствовал, что краснеет. «Надо к

нему пойти, к Аарону, - твердо сказал себе он. «Прямо сейчас и пойдешь, не откладывай».

-Завтра на молитве увидимся, - он подал руку Эрлиху и направился к пристройке.

Тот покачал головой, глядя на широкую, крепкую спину. «Пришел, - подумал Эрлих, - потянувшись

за своей трубкой, - пожертвовал дом свой ешиве, деньги, свиток Торы новый..., Сказал, что неправ

был, велел всех, кого из общины изгнали - обратно принять. И сам к жене первой вернулся,

выздоровела же она. Правильно, - раввин чиркнул кресалом, - как сказано: «Берегите дух ваш, и

никто не поступай вероломно против жены юности своей».

Эрлих еще раз оглядел здание и пробормотал: «Теперь можно не тесниться, всем места хватит. До

праздников эту стену снесут, а на Суккот мы здесь на двести человек шалаш поставим».

Он еще покурил, наслаждаясь жарким солнцем, слушая размеренный гул детских голосов, что

доносился из открытых окон ешивы. Потом, выбив трубку, улыбаясь, рав Эрлих пошел заниматься

дальше.

Аарон посмотрел на чистый, белый, с чуть заметной желтизной лист пергамента, что лежал перед

ним. На его рабочем столе все было так, как будто и не прошло шести лет - самодельные чернила

в оловянных пузырьках, остро заточенные перья. Наверху, на полках, стояли старые, потрепанные

книги.

Он вспомнил свой ласковый голос: «Хорошо, Шломо. Видишь, сюда мы будем наматывать свиток

Торы. У тебя отлично получается».

Бергер вдохнул запах свежего дерева, и полюбовался свой работой: «Рав Горовиц, а вы будете

меня учить? Не сейчас, - юноша покраснел, - мне восемнадцать всего, я хочу сначала на ноги

встать, ремеслом заняться…, Потом, попозже».

Аарон сдул древесную стружку с верстака и взял метлу: «Отчего бы и нет? Ты ходи в ешиву, ходи. С

Моше в паре занимайтесь, вечером, раз вы оба рабочие люди. А писцом, - Аарон отчего-то

улыбнулся, - ты еще станешь, время есть. Моше тоже - не только строитель, но и резник».

-Дедушка, господин Бергер, - раздался с порога звонкий голос старшей внучки, - мы на стол

накрыли!

-Раз накрыли, - Аарон подмигнул юноше, - пойдем руки мыть.

Аарон повертел в руках перо. Внучки сначала были тихие, но, осмелев, наполнили дом щебетом и

улыбками. Батшева учила их шить, готовить, молилась с ними: «За три года я к вам так привыкну,

милые мои, что и уезжать не захочется». Пришел их дядя - с рынка, за ним тянулась цепочка

нагруженных мулов. Теперь у девчонок были новые платья - светлые, голубые, и зеленые. Они

напоминали Аарону тех ярких птичек, что когда-то он видел в джунглях.

Малка отдыхала. Она, сначала хотела встать, помочь по дому, но Аарон твердо сказал: «Сами

разберемся». Дочь лежала с двойняшками, кормя их, обнимая. Отец, принося ей на подносе еду,

видел, как возвращается румянец на ее лицо, как ее темные, испуганные глаза становятся

спокойными, ласковыми.

А потом она спустилась в сад. Поставив рядом корзинку с двойняшками, глядя на гранатовое

дерево, Малка тихо сказала: «Спасибо тебе, папа. Я оправлюсь, обязательно. Ты прости, что так…-

дочь замялась. Аарон, обняв ее, шепнул: «Маленькие к следующей весне пойдут, и тогда тебе

легче будет, милая. И не надо извиняться, - мы же твоя семья». Девочки устроились вокруг матери.

Аарон, вернувшись в мастерскую, слушая ее мягкий голос, - она рассказывала дочкам что-то из

Торы, понял: «Они об отце и не вспоминают. Может, и хорошо, что так. Да и вообще - нельзя с

разведенной женой видеться».

Элишева, когда осматривала девочек, сказала, что свекор ее пока снял комнату, где-то в подвале, и

каждый день приходит к ним - посидеть с женой, поиграть с внуками.

-У госпожи Судаковой щиколотка сломана, - Элишева вздохнула, - однако мой наставник, врач

местный, говорит, что перелом несложный, скоро срастется». Она погладила по голове маленькую

Динале, и ловко ее одела: «Все у тебя хорошо, милая».

Когда девочки убежали, женщина села за чай с Аароном и Батшевой: «Они у вас здоровенькие,

дядя Аарон. Просто подкормить их надо, вот и все».

Батшева помешала сахар в стакане и робко спросила: «А Малка? Она спит все время…»

-Пусть спит, - светло-голубые глаза Элишевы погрустнели. «Не надо ее сейчас тревожить». Потом

Элишева поднялась в комнату к Малке. Присев на кровать, она ласково покачала колыбель с

двойняшками: «Пожалуйста, только не вздумай вставать. Ни сейчас, ни на праздники. Тебе надо

отдохнуть».

Малка испуганно ответила: «Но как же, госпожа Судакова…, Ведь надо готовить…»

-Госпожа Судакова, - усмехнулась Элишева, - это свекровь моя, а я еще не доросла. Да и ровесницы

мы с тобой. Все равно, Новый Год мы вместе справлять будем. Нас трое, женщин, приготовим, все

что надо». Она задумалась: «Тебе я на Хануку разрешу к очагу подойти, и не раньше, - Элишева

погрозила ей тонким, белым пальцем и Малка робко улыбнулась.

Двойняшки заплакали. Элишева, подала их матери: «Вы у нас покрепче стали. Разные они у тебя».

«Двора темненькая, - ласково ответила Малка, - а Нехама рыжая». Она стала кормить, а Элишева

незаметно вздохнула, глядя на худые плечи девушки: «Совсем замученная. Разве так можно -

каждый год по ребенку? Хотя, конечно, он тогда не в себе был, какой с него спрос?»

Элишева забрала заснувших девочек: «А потом ты у нас расцветешь, и замуж выйдешь! Тебе же

двадцать два всего, милая».

Малки побледнела. Отвернувшись к стене, натягивая на себе одеяло, девушка помотала головой:

«Больше никогда, никогда я не выйду замуж. Даже говорить об этом не хочу. И кому я нужна, у

меня семеро на руках».

Девушка едва слышно заплакала. Элишева еще долго сидела, держа ее за руку, шепча что-то

ласковое, тихое.

Аарон вздрогнул и опустил перо - дверь скрипнула.

-Рав Горовиц, - услышал он знакомый голос, - можно с вами поговорить?

-Похудел, - понял Аарон, оборачиваясь. «Сейчас он такой, как тридцать лет назад, я же помню его.

Только седина в бороде, и на висках, раньше ее не было».

-Я ненадолго, - сказал Степан, все еще стоя на пороге. «Не хочу вас от работы отрывать».

-Он же не виноват, - Аарон вспомнил тихий голос Ханеле. Женщина сидела в саду дома Судаковых.

Девочки возились с маленькой Ханой, Лея, вязала, устроившись в кресле, положив на табурет ногу

в лубке.

-Он не виноват, дядя Аарон, - повторила Ханеле и он подумал: «Поверить не могу, мы ведь когда-

то женаты были. Для вида, конечно, но все равно. Интересно, а за кого она там, в Польше, замуж

вышла? Да и вышла ли? - он посмотрел на спокойную улыбку женщины.

-Я понимаю, - Аарон вздохнул и понизил голос. «Я о таком слышал, конечно, но не думал, что оно

и вправду бывает».

-Бывает, - мрачно отозвалась Ханеле и взглянула на мачеху. Та спокойно щелкала медными

спицами.

-Она никогда, ничего не скажет, - поняла Ханеле. «О том дне, когда шел дождь,…Она оставила нас

у дедушки дома, и пошла к отцу. Был еще священник, дядя Теодор сказал, что он отец Пьетро. Он

испугал нас, я помню. А потом папа нас забрал, и он уже был не такой. Я тогда была маленькая, но

все равно увидела это. Да какая разница, как демон в него пробрался, - Ханеле посмотрела на

смеющуюся дочь, - главное - все это закончилось».

-Все равно, - Аарон помолчал, - девочки пока о нем не вспоминают. А там, - он повел рукой, -

посмотрим, как оно сложится.

Они с равом Судаковым медленно шли по узкой, тихой улице. Степан, наконец, собрался с духом:

«Рав Горовиц…, Во-первых, я очень, очень перед вами виноват. Перед вами, перед вашей семьей.

Я прошу прощения, и, если хотите, повторю это в синагоге, прилюдно».

Аарон помотал полуседой головой и смешливо ответил: «Да зачем, рав Судаков? Сами знаете, что

вы словно больной были. Такие люди, по закону, за свои поступки не отвечают».

-Я хочу ответить, - упрямо продолжил Степан. «Я дом ешиве отдал, а деньги, что были у меня - это

для вас, рав Горовиц». Он остановился и покраснел: «То есть для них. Для девочек. Возьмите,

пожалуйста».

Аарон помолчал и кивнул: «Возьму, рав Судаков. Пойдемте, - он посмотрел на полуденное солнце,

- минху помолимся, а потом к работе возвращаться надо. Вы сегодня в ешиву придете, вечером? -

спросил Аарон, когда они свернули к синагоге Ари.

-Конечно, - удивился Степан. «И сегодня, и каждый день. Я думал, с сыном вместе учиться…»

-Ваш Моше пусть с Бергером в паре будет, - Аарон оглядел беленые стены синагоги и взял

молитвенник. «Они юноши молодые оба, так удобней. Мы можем вместе заниматься. Нам с вами

уже шестой десяток идет, нам торопиться некуда - Степан увидел смех в темных, обрамленных

морщинками глазах, и тихо сказал: «Спасибо вам».

Аарон обернулся. Он, удовлетворенно, пробормотал: «Давно я в миньяне не молился». Рав

Горовиц начал, - чистым, красивым, высоким голосом: «Счастливы пребывающие в доме Твоем,

вновь и вновь будут они прославлять Тебя».

Холщовые, легкие занавеси были задернуты, комнату золотило низкое, уже вечернее солнце.

Элишева, что лежала растрепанной, непокрытой головой на плече у мужа, потянулась и зевнула:

«Встать надо».

-Это еще зачем? - Моше улыбнулся и закинул сильные руки за голову. «Сказано же, сон в Шабат,

это удовольствие. Вот и мы и спим, и будем спать».

-Будем, - протянула Элишева, опустив руку вниз. «Все собираемся, и все никак не заснем». Она

шепнула что-то мужу на ухо.

Тот погладил мягкий, теплый, белый живот и рассмеялся: «То-то мама мне жаловалась, тебе дурно

было, может, носишь ты?»

Элишева хихикнула и легко устроилась сверху. «Это меня Ханеле попросила, - она наклонилась и

стала целовать мужа, - если мама Лея ее задерживать будет, сделать вид, что мне плохо».

Женщина все улыбалась: «Так-то мне хорошо, милый. На Хануку нашу девочку увидим».

-Ханеле сказала, что дочка будет?- Моше прижал ее к себе. От жены пахло розами. Элишева

только кивнула. «Ты, будто сад, - закрыв глаза, чувствуя ее ласковые губы, проговорил Моше. «Вся

цветешь, любовь моя».

-Девочка, - потом, отдышавшись, заметила Элишева, - девочка у нас той ночью получилась, что ты

меня повел участок смотреть. Помнишь?

Моше увидел перед собой томную, теплую ночь конца весны. Прошел один из последних дождей,

земля была еще рыхлой, влажной. Стены города возвышались вдалеке. Он, рассматривая

крупные, чистые звезды в черном небе, услышал шепот жены: «Иди сюда».

Ее волосы, выбивавшиеся из-под платка, чуть шевелил ветер. Элишева стояла - маленькая, гибкая,

не доходившая ему и до плеча. Моше, опустившись на колени, вдыхая запах земли, обняв ее за

талию, велел: «Прямо здесь».

Она только рассмеялась, скользнув в его руки, сорвав платок, и откинула голову назад. Темные

волосы хлынули вниз, по стройной спине. Элишева застонала, и он еще успел подумать: «Так и

надо, да. Наши дети, наша страна. Так и будет».

-Осенью я туда саженцы уже привезу, - Моше ласково поцеловал жену в лоб, - после Суккота

дожди пойдут, мы скоро той пустыни и не узнаем. Тем более дядя Теодор, когда с озера, вернется,

до своего отъезда там колодец сделает, он обещал».

Элишева приподнялась на локте. Прислушавшись, она блаженно сказала: «Тихо-то как! Исаак

играть пошел, Ханеле с маленькой у Горовицей...»

-На то и Шабат, - Моше вдруг, обеспокоенно, спросил: «А мама где?»

-Тоже гулять пошла, - Элишева натянула на них легкое одеяло. «Врач же сказал - хоть с палкой, но

ей надо ногу разрабатывать. Так что пусть дома не сидит».

Моше внезапно помрачнел и заметил: «Я отцу предлагал с нами жить. Дом большой, места

много..., Зачем ему в подвале тесниться? Однако он пока отказывается. Говорит, неудобно перед

тобой, передо мной...»

-Он вернется, - твердо ответила ему жена. «Увидишь, Моше. Он все-таки твой отец. И внук его

здесь».

-Внуки, - рассмеялся мужчина. Перевернув жену на бок, Моше сомкнул руки на ее животе. Они так

и заснули, прижимаясь, друг к другу, в тихом сиянии субботнего вечера, спокойно, размеренно

дыша.

Маленькая Хана бойко ковыляла вслед за Диной по зеленой траве сада Горовицей. «Остальные

девчонки спят все, - Батшева сидела, откинувшись на резную спинку скамейки. «И Малка спит».

-Вот и правильно, - Ханеле искоса взглянула на девушку и напомнила себе: «Только хорошее». Она

видела почти такую же лужайку - с ухоженной травой, видела вырытую могилу и серые, низкие

северные тучи. «Выстрелы, - услышала Ханеле. «Кровь, много крови. Господи, бедная Батшева».

Она смотрела на дядю Теодора и слышала тоскливый, горький женский плач. «Лед, - думала

Ханеле. «Лед и снег. Зима, ветер. И опять кровь, так много крови..., Петля, виселица...- она

помотала головой и заставила себя не думать об остальных. О том дне, когда будут слышны

разрывы ядер и свист пуль, когда бесконечный дождь будет заливать равнину, и лошади будут

тонуть в непролазной грязи. «И ему не надо ничего говорить, - твердо велела себе Ханеле. «Все

равно, он не один умрет, а с близкими людьми вокруг. Но меня он больше не увидит. Ни меня, ни

дочки своей, ни сына. Бедный мой».

-Ханеле, - робко спросила Батшева, прервав молчание, - Ханеле, а правда, что....

-У тебя будет два мальчика, - улыбнулась та. Встав со скамейки, Ханеле подхватила девочек на

руки: «Пойдемте, сходим в одно местечко. Мне кажется, уже пора. Ты на стол накрывай, - велела

она Батшеве, - папа твой на третью трапезу в синагоге останется, а мы здесь поедим».

Ханеле зашла в дом. Возясь с девчонками, она услышала ласковый голос Аарона: «Тфилин тебе

сделал. Ты же с ними молишься, я знаю, как дочери Раши».

Ханеле приняла бархатный мешочек и кивнула: «Да. Спасибо вам, дядя Аарон, - она погладила

серебряные пластинки, мягкие ремни черной кожи, - очень хорошие».

Аарон послушал звук молотка, что доносился из мастерской, - Бергер мастерил себе стол, - и

спросил: «Ты не хочешь в Иерусалиме остаться?»

Ханеле покачала на коленях заснувшую дочь и вздохнула: «Нет, дядя Аарон. После праздников

уеду. Отец ее, - она погладила Хану по черным кудрям, - в Европе. Он, хоть и редко ее видеть

может, но все равно, не след дитя от него увозить. Да и мне, сами знаете, - женщина помолчала, -

одной легче».

Аарон посмотрел на жемчужную, нежную кожу ее щеки. Серые глаза были полузакрыты, на

высоком вороте глухого, скромного платья лежала нитка бус. Она чуть покачивала ногой в

изящной, тонкого сафьяна туфле.

-Как знаешь, - смешливо развел он руками. «А я Ханеле, здесь буду жить, мне без Иерусалима

никуда. Еще и Малка у меня на руках, внучки..., Да и не пожениться нам больше, раз ты замужем

была».

-Я не была, - алые губы улыбнулись. Ханеле покачала головой: «Пока ее отец жив, - она вздохнула,

- я с ним останусь, дядя Аарон».

Он ласково взял девочку за маленькую ручку: «Да. Ты знай, Ханеле, если тебе что-то нужно, то я...»

-Я знаю, - она подперла подбородок рукой и посмотрела на его темные, побитые сединой волосы.

«Простите меня, дядя Аарон».

-Да за что? - он все смотрел на голубое, высокое небо Иерусалима. «Это ты меня прости. Не думал

я, что на старости лет...»

-На старости лет, - потом повторила Ханеле, глядя на белокурые косы Батшевы. «И там тоже - на

старости лет. Может быть, сказать дяде Аарону, он ведь его знает..., Да зачем, - Ханеле вздохнула и

приняла от Батшевы стакан чая, - все равно, Господь так решил, и человек уже ничего не остановит.

Даже такой, как дядя Аарон».

Ханеле переодела девчонок. Услышав, как Батшева хлопочет на кухне, она весело спросила: «Вы,

наверное, печенья хотите?»

-Да, да, - залепетали маленькие. Ханеле улыбнулась: «Сейчас и поедим».

Лея осторожно нажала на дверь подвальной комнаты и оглянулась вокруг. Было чисто, узкая,

старая кровать - аккуратно застелена холщовым покрывалом, книги, что стояли в нише, задернуты

такой же занавеской.

-Мы так жили, когда Ханеле привезли, когда Моше только родился, - вспомнила женщина,

осматривая грубый, но крепкий стол и железную треногу в маленьком очаге. Рядом, на

деревянном поставце, лежал мешок с хлебом, в плетеной корзине Лея заметила лук и баклажаны.

Она повертела в руках глиняную бутыль с оливковым маслом: «И готовит сам себе. Бедный мой,

он же голодает, наверное. Вчера на Шабате все съел, что перед ним поставили».

Муж приходил несколько раз в неделю. Он сидел рядом с Леей, в саду, читая ей Тору, гулял с

детьми, занимался с Исааком. Краснея, собираясь в передней, он отказывался от еды, что

пыталась дать ему Лея. «Да я сам, - говорил муж, - сам справлюсь».

Он, вместе с другими строителями из артели Моше, разбирал каменную стену, что разделяла

дворы ешивы и их бывшего дома. «После этого, - заметил Моше как-то за обедом, - мы займемся

сефардскими синагогами, там ремонт надо делать. Папа, - он усмехнулся, - теперь разрешил нам

не только для турок строить».

Отца за столом не было, но Лея все равно вздернула бровь. Она потом строго сказала сыну: «Как

так можно, Моше? Ты же знаешь, он не в себе был, он не виноват...»

-Он сам уже шутить об этом начал, мама, - Моше поцеловал ее в щеку, и услышал голос сестры:

«Со Стены она прыгала потому, что дибука почувствовала».

Моше затянулся трубкой - они сидели с Ханеле на ступеньках крыльца, и недоверчиво спросил: «А

папа, что, не чувствовал?»

-В начале да, - грустно ответила Ханеле, - а потом демон стал сильнее его. А мама Лея - в ней

дибуку и приткнуться некуда. Она человек благочестивый, слабости в ней нет. Вот она сразу его и

ощутила».

-Есть в ней слабость, - тогда подумал Моше. «И у меня такая слабость - Элишева. А у мамы - отец.

Как бы его уговорить домой, вернуться, так для всех лучше будет».

Лея поставила свою трость в угол комнаты. Опустив на стол холщовый мешок, доставая с полки

тарелку, она шепнула: «Накрою на стол, и уйду. Пусть домашней кухни попробует. Знаю я эти

третьи трапезы в ешиве. Там две сотни человек за столом, разве ему что-то достанется?»

Она выложила на тарелку мягкую, посыпанную кунжутным семенем, румяную халу, куски паштета

из курицы, жареные баклажаны, перец, фаршированный рисом и вздрогнула - чьи-то руки

коснулись ее плеч.

-Я тебе поесть принесла, Авраам, - тихо сказала Лея.

От него пахло так, как в молодости - свежим деревом, краской, теплым, домашним запахом. Он

стоял, обнимая ее. Лея, вздохнув, проговорила: «Как брат твой с озера вернется, уже и новый год

будет. Он обещал только после праздников уехать, и Ханеле тоже. Он ее с дочкой до Одессы

довезет, можно не волноваться».

Степан все стоял, молча, закрыв глаза. Он вспомнил веселый голос брата: «Теперь ты знаешь, что у

тебя два племянника есть - родной и приемный. И жена у меня замечательная. Ты пиши, Степа, не

забывай нас, хоть мы и гои».

Они стояли у Дамасских ворот, было раннее, еще тихое утро. Степан, покраснел: «Федя...»

-Да и не извиняйся ты, - Федор махнул рукой: «Этого Александра Горовица я знал, отменный

мерзавец был». Федор помолчал: «Это я во всем виноват. Слушай, - он закурил сигару.

Степан, сидя рядом с ним на камне, затягивался трубкой. Потом, выбив ее, брат заметил:

«Получается, она за тобой сюда поехала».

-За амулетом, - поправил его Федор. «Тем, что у Ханеле. И за мной, - он дернул щекой, - наверное,

тоже. Не надо было мне тогда...- он не закончил. Махнув рукой, Федор пробормотал: «В кого

только юный Пьетро такой хороший человек - непонятно».

Степан тяжело вздохнул и начал говорить. Брат, наконец, прервал его, и усмехнулся: «Я тогда еще,

Степа, понял - что-то у вас не так. Ты же врать никогда не умел».

-Потом научился, - мрачно отозвался Степан.

-То уже был не ты, - Федор потрепал его по плечу. «Если Пьетро и твой сын - им только гордиться

можно, дорогой мой. Обо всем остальном, что ты мне сейчас рассказал - Лее не говори. Хватит ей

и того, что она о Еве покойной знает».

-Так нечестно, - упрямо ответил ему брат.

-Вам шестой десяток обоим, - Федор поднялся, - доживите жизнь спокойно, мой тебе совет». Он

поцеловал брата в лоб: «Махмуд-эфенди ждет, пора мне на юг. Там хорошее озеро, интересное, я

Элишеве грязей привезу».

Степан посмотрел в голубые, словно сапфиры на эфесе сабли, глаза брата и обнял его: «Храни тебя

Господь».

-Я не прощаюсь, - хохотнул Федор, - к вашему новому году вернусь, яблок поем, с медом. И

курицу, что твоя жена готовит - вкуснее ее нет.

Он уходил, ведя за собой мула, о чем-то разговаривая с проводником-турком, а Степан все

смотрел на его широкую, мощную спину.

Повернув жену к себе, поцеловав ее, он повторил: «Да. Можно не волноваться. Поешь со мной,

Лея, пожалуйста».

Они сидели за столом. Степан рассказывал ей об уроках в синагоге, о том, что они с Аароном

сейчас читают в Талмуде. Лея, подперев мягкую щеку рукой, улыбнулась: «Ты сейчас такой

красивый, Авраам. Как тогда, тридцать лет назад. Я ведь в тебя сразу влюбилась, с первого

взгляда».

Он наклонился. Прижавшись губами к ее большой руке, Степан тихо попросил: «Останься со мной,

сегодня. Никуда, никуда не уходи, я прошу тебя».

-Там Моше, Элишева, - Лея внезапно, ярко покраснела. «Неудобно же, Авраам...»

-Завтра мы пойдем домой, к ним, - он стал целовать ее пальцы. «Вместе, моя Лея. И больше

никогда не расстанемся».

-Никогда, - выдохнула она, обнимая мужа. Степан, стерев слезы с ее щеки, шепнул: «Я люблю

тебя».

Эпилог

Бостон, весна 1808 года

Тедди развернул письмо – в маленьком, изящном, пахнущем жасмином конверте.

-Дорогой мой сыночек, - начал читать он.

-У нас все хорошо. Мэри совсем оправилась после своего ранения. Джо и Дебора за ней

ухаживали, пока она была в Амстердаме, а потом я и Майкл туда съездили, не открыто, конечно -

и забрали Мэри домой. Его светлость пока ходит с тростью, как дядя Меир, но и то хорошо, что он

выжил - бедная Мадлен всю осень себе места не находила, ведь ничего не было известно. Потом

Джон прислал весточку из Кенигсберга, а к Рождеству и сам приехал. Передай, пожалуйста,

наши соболезнования бедной Салли, я даже не знаю, как ее утешить….- Тедди опустил листок на

свой большой, с аккуратно разложенными бумагами, стол и едва слышно вздохнул. «Дети и внуки

растут и радуют нас, - продолжил он, - посылаем пожелания здоровья и счастья маленькому Теду.

Надеемся, что Мораг уже выздоровела и вернулась домой. О делах Питер тебе пишет отдельно, я

же целую тебя, мой милый Тедди».

Он отложил письмо. Поднявшись, пройдя по персидскому ковру, Тедди посмотрел на мраморную,

пустую террасу. Последнее письмо от Мораг пришло на Пасху - она совсем оправилась и

собиралась приехать в Бостон. Тедди потер лицо руками, все еще стоя у окна: «Господи, я знаю, я

виноват перед ней. Я обещаю, обещаю - такого больше никогда не повторится».

Тогда, осенью, он сказал плачущей Салли: «Вы только не волнуйтесь, пожалуйста. Я поеду в Нью-

Йорк и сам все выясню».

Констанца, затянувшись сигаркой, - они с Тедди сидели в редакции, - встала. Нажав на какой-то

выступ в своем рабочем столе, она достала из потайного ящика конверт. «Это она у меня держала,

- сказала женщина, глядя на него темными, ласковыми глазами, - на случай, если…, Здесь список

безопасных домов в штате Нью-Йорк. Только, Тедди, - Констанца, внезапно, ласково погладила его

по голове, - эти люди очень осторожны, они не будут с тобой говорить…»

-Придется, - упрямо, мрачно отозвался Тедди. Он обошел все эти дома. Вернувшись в Бостон,

оставив сына на попечение Салли, Тедди уехал на границу Южной Каролины. В Чарльстоне он

увиделся с миссис Сальвадор. Добравшись до Харперс Ферри, рассматривая новый, подвесной

мост, он вспомнил недовольный голос местного шерифа: «Я тогда шесть человек потерял, мистер

Бенджамин-Вулф. Это были негры, беглые, никакого сомнения. Я очень надеюсь, что тот, кто на

мосту отстреливался, тоже погиб. Потомак тут широкий, быстрый - Господь его знает, куда тело

унесло».

Тедди отправился вниз по течению реки. Он нашел ее в двадцати милях от Харперс Ферри, в

сонном, красивом городке Лисбург. «Действительно, - сказал ему тамошний шериф, - сами

посмотрите. Утопленница, цветная, без документов, с огнестрельными ранениями. Рост пять

футов восемь дюймов».

Тедди взглянул на запись в большой, переплетенной в кожу книге. Улица за окном была устлана

золотыми, осенними листьями, на верхушках деревьев перекликались птицы.

-Где ее похоронили? - спросил Тедди.

-На кладбище для цветных, разумеется, - пожал плечами шериф.

-Даже после смерти, - горько подумал Тедди. «Даже в могиле, и то….»

-Я хотел бы опознать тело и увезти его в Бостон, - устало сказал он шерифу. «Там ее семья, ее

мать…»

-Надо взять разрешение на вскрытие могилы, - предупредил его шериф. «В Ричмонде, в столице

штата».

-Возьму, - Тедди коротко поклонился и вышел.

Шериф повертел в руках изящную визитную карточку, напечатанную на атласной бумаге:

«Бенджамин-Вулф. У него земли, в Виргинии, южнее нас, я помню. И вообще, - он брат этого

Вулфа, правой руки президента. Зачем он с этой цветной возится?»

А потом была выложенная камнем, удушливо пахнущая комната. Тедди, отведя глаза, сказал себе:

«Это не Марта. Это просто….- он сжал кулаки - до боли. Глядя на еще заметную родинку под

лопаткой, Тедди вспомнил, как целуя ее, зарывался лицом в тяжелые, темные, волнистые волосы.

-Да, - кивнул он, наконец. «Да, я опознал ее. Марта Фримен, цветная, двадцати девяти лет,

уроженка Бостона. Вот ее паспорт, - Тедди протянул местному коронеру копию. Тот, поправив очки

в стальной оправе, стал оформлять свидетельство о смерти.

Тедди потушил сигару в фарфоровой пепельнице: «Мораг я просто написал, что Марта умерла.

Господи, я же знаю, это я виноват. Накажи лучше меня, как хочешь, так и накажи».

Он оправил сюртук. Пройдя в детскую, Тедди позвал: «Сыночек! Поехали, экипаж уже готов».

Тед сидел за маленьким, по его росту столом. Подняв каштановую голову, мальчик серьезно

сказал: «Когда мамочка приедет, я ей покажу, что уже умею писать. Она порадуется. Папа, - сын

взял его большую руку, - а мамочка скоро вернется?»

-Скоро, милый мой, - вздохнул Тедди. Они спустились вниз.

Экипаж Салли ждал у ограды кладбища. Женщина, - в траурном, черном платье, завидев

приближающихся лошадей, прижала к себе Ната и попросила: «Погуляй с Тедом, милый. Не надо

малышу здесь быть. Мы потом к Марте вместе сходим».

Нат взял красивую, смуглую руку матери, украшенную одним золотым, с темной жемчужиной,

кольцом. Подросток внезапно, гневно отозвался: «Когда я вырасту, мама, я стану юристом. Рабство

так, - он показал на кладбище, - не прекратить. Хватит бегать. Папа же освободил бабушку из

рабства, законным путем, так и должно быть».

Салли только вздохнула. Нат, распахнув дверцу экипажа, подал ей руку. «Юристом, - подумала

женщина, глядя на изящную, в темном сюртуке, фигуру сына. «Да как? Нет колледжей для

цветных, а отец его никогда не даст денег, чтобы Нат в Европу отправился. Тедди же мне сказал -

трастовый фонд, что Дэниел для Ната основал - он только под его контролем. Даже когда Нату

восемнадцать исполнится - он без разрешения отца не сможет деньги забрать».

Салли знала, что сын пишет в Нью-Йорк, сестре, а на рождественские каникулы, когда Дэвид

гостил у Тедди, они все вместе обедали. «Не буду Дэниелу об этом говорить, - тогда решила Салли,

- зачем его беспокоить, у него и так дел много».

Тедди повел ее по аккуратно подметенной дорожке к двум памятникам - темного гранита. Марта

была похоронена рядом с отцом. «Спасибо тебе, - тихо сказала Салли, вытирая платком глаза.

Черная, бархатная, украшенная пучком траурных перьев шляпа женщины чуть качнулась.

«Спасибо, Тедди».

-Что вы, тетя Салли, - он посмотрел на изящные буквы. «Марта Фримен. 1778-1807. Bury me not in

the land of slaves».

-Как ее отец завещал, - всхлипнула женщина. Они услышали из-за ограды звонкий голос Теда:

«Мама! Мамочка!»

-Как вытянулся, - Мораг обнимала сына, целуя его теплые, влажные от слез щеки. «Мама…- Тед

прижался головой к подолу ее простого, шерстяного платья.

-Я тебе подарки привезла, - зашептала Мораг. «От бабушки, от дедушки, от дяди Элайджи…Мне

дома сказали, что вы с папой здесь…».

-Здесь тетя Марта похоронена, - грустно сказал ей сын, указывая в сторону Ната, что шел к воротам

кладбища. «Папа там, с тетей Салли. Я сейчас позову его».

Сын побежал к ограде. Мораг, чуть пошатнулась: «Господи, помоги мне». Она вспомнила

морозную, снежную ноябрьскую ночь, жадный, звонкий крик ребенка и голос матери: «Мальчик.

Небольшой, но здоровенький, сразу видно. Ты ему грудь дай, завтра его заберут, я договорилась».

У сына были волосы темного каштана и серо-синие, красивые глаза. Потом, когда Мирьям его

унесла, Менева поднялся в спальню. Брат просто сидел, держа Мораг за руку, гладя ее по голове,

рассказывая о зеленых холмах, водопадах, быстрых реках - там, на западе, там, куда он увезет

ребенка .

-Не говори ему обо мне, - потом попросила Мораг. «Не надо, Менева. Пусть он думает, что…- она

не закончила и махнула рукой. Менева посмотрел на нее серьезными, темными глазами и кивнул:

«Не буду. Но я научу его читать и писать, обязательно. И пошлю весточку с индейцами - твоя мама

будет знать, что все в порядке».

На Пасху Мирьям отвела ее в сторону и шепнула: «Они уехали уже. Семья кормилицы отправилась

на Великое озеро, и Менева с ними. Там поживут до осени, а когда мальчика отлучат, Менева его

заберет к себе. И он крепкий ребенок, не болел».

Мораг потом ушла к озеру. Сидя на берегу, положив голову на колени, она долго шептала:

«Господи, прости меня. Прости меня, пожалуйста. И позаботься о маленьком, Менева сказал, что

его тоже - так назовет».

Она услышала голос отца, что звал ее к ужину. Заставив себя улыбаться, Мораг пошла вверх по

деревянной лестнице.

Тед подбежал к отцу и потянул его за рукав сюртука: «Мамочка вернулась! Она сюда пешком шла!

И у нее румянец, папа, она больше не болеет. Пойдем!»

-Ты иди, милый, - вздохнула Салли. «Мы тут с Натом побудем». Женщина взяла сына за руку, и они

остановились у могилы.

Тедди вышел из ворот кладбища и увидел жену. Она была в скромном, платье синей шерсти, в

таком же капоре, черные косы лежали на спине. «Я ее никогда больше не обижу, - пообещал себе

Тедди, чувствуя рядом тепло детской ладошки. «Никогда».

-Господи, - сказала себе Мораг, так и стоя на месте, - Господи, пожалуйста, я знаю, я плохо себя

вела, я сделала ошибку. Накажи меня, но не Тедди, не сыночка моего. Детей, - поправила она себя

и услышала голос мужа: «Наконец-то ты здесь, милая».

Мораг всхлипнула и бросилась к нему в руки. Тедди гладил ее стройные плечи. Нагнувшись, он

тихо попросил: «Пойдем домой. Я экипаж отпустил. Я так скучал по тебе, любовь моя».

-Я тоже! - встрял Тед, держа их за руки. Ребенок убежал вперед. Мораг оглянулась на кладбище:

«Тедди, помнишь, когда тебе было шестнадцать, здесь, в Бостоне, ты из Англии приехал…Марта

меня, потом попросила о тебе заботиться. Она, наверное, была в тебя влюблена, немножко…-

женщина вздохнула. «Ты ее тогда любил, я видела. Мне очень жаль, Тедди, тебе, должно быть,

тяжело сейчас…»

-Господи, - поразился Тедди, - да что это с ней? Я и не знал, что Мораг такое сказать может.

Он посмотрел в темные, прозрачные глаза жены - в них, на самом дне, была грусть. Тедди

подумал: «У меня, наверное, сейчас такой же взгляд».

-То давно было, - он прикоснулся губами к ее теплому виску. «Сейчас у меня есть ты, и никого мне

больше не надо». Он прищурился: «Тед зовет, машет нам. Дай мне руку, милая».

Тедди взял ее нежные пальцы. Они, не отрываясь друг от друга, пошли к сыну. Тед стоял на

обрыве, над океаном, глядя в бесконечную, лазоревую, даль. Он обернулся и недовольно сказал:

«Наконец-то! Я вас заждался».

-Мы здесь, мой хороший, - Тедди погладил его по голове. Они с Мораг постояли так, обнимая

мальчика, слушая тихий шорох волн.

Пролог

Северо-Западные Территории

Весна 1811 года

В палатке было еще тихо. Майор Горовиц, приподнявшись, осмотрелся вокруг. Сквозь холщовые

полотнища был виден тусклый, совсем ранний рассвет. Он быстро, чтобы не разбудить других,

оделся. Проверив пистолет, Хаим вышел в бескрайнюю, пустынную равнину. Ночью шел дождь,

зеленая, свежая трава была еще влажной.

Лошади мирно паслись поодаль. Река Огайо была в двух неделях пути на восток. Хаим подозвал

своего гнедого: «Ни один из наших отрядов так далеко еще не забирался. А если мы на них

наткнемся? По слухам их там, - он взглянул на еще темное небо на западе, - тысячи, и они

собираются перейти реку. Проклятый Менева...- майор тихо выругался и сел в седло.

У него были четкие указания - только разведка. И дело, которое он должен был сделать, - по

распоряжению, полученному в Вашингтоне, - один.

Хаим медленно поехал на запад, вспоминая сырой, дождливый январь в столице, треск дров в

камине и сухой смешок мужчины. Дэниел сидел напротив него в отделанной дубовыми панелями,

уютной библиотеке.

-Вина вам нельзя, майор Горовиц - заместитель государственного секретаря достал бутылку из

серебряного поставца, - а вот это можно. Это с острова Айлы, в Шотландии, называется:

«Боумор». Попробуйте.

Виски пахло дымом, мхом, осенью. Хаим, грея в руках стакан,- тяжелого, уотерфордского

хрусталя, играющий разноцветными искрами, - посмотрел в зеленовато-голубые, красивые,

холодные глаза.

-Правая рука Мэдисона, - вспомнил майор. «Будет вице-президентом, когда Клинтон умрет. У того

больное сердце, и Мэдисон не мог обойти своего старого соратника. А потом президентом, если

Мэдисон не пойдет на второй срок. Хотя...»

-Вы курите, майор, - ласково сказал Дэниел, подвинув ему шкатулку розового дерева. «Испанские

колонии теперь принадлежат Франции, в Мадриде сидит королем брат Бонапарта. Кубинские

сигары очень упали в цене. Когда мы только научимся такие делать? - Дэниел вздохнул.

Посмотрев на карту Северной Америки, что висела на стене, он заметил: «Надо будет, когда мы

окончательно заберем себе Флориду, - высадить там табак, устроить мануфактуры. Там отличный

климат, не сравнить с Виргинией, - он поежился и поворошил дрова в камине. За большим окном

библиотеки выл ветер, голые деревья раскачивались. Хаим подумал: «Слава Богу, здесь до дома

два шага, за угол завернуть».

-Во Флориде, - Хаим обрезал сигару серебряной гильотиной и закурил, - тоже индейцы, мистер

Вулф. Семинолы.

-Во Флориде, майор - Дэниел поднялся и прошелся по библиотеке, - есть Атлантический океан и

Мексиканский залив. Туда много индейцев поместится. Вообще, - он широким жестом указал на

карту, - мы потом предполагаем, устроить особые места поселения для покорных нам индейцев.

Выделить им территории. Назовем их, скажем, - он покрутил длинными пальцами, - резервации.

Пусть они там строят типи, варят кукурузу, и не мешают нам прокладывать дорогу к Тихому

океану, - он подошел к окну. Хаим подумал: «Шестой десяток ему, а на вид не больше сорока.

Отличная у него все-таки фигура, выправка до сих пор военная».

-Так вот об индейцах, - Дэниел повернулся. Пройдя к столу, он взял изящную, кожаную папку. «У

нас есть доверенный человек, мистер Бирнбаум, в Цинциннати. Вы его, наверное, знаете, -

мужчина рассмеялся.

-Знаю, - удивленно ответил Хаим. «Его все знают на территориях, Бирнбаум держит самый лучший

магазин в наших краях. Но разве...»

-Ваш батюшка, - ласково сказал Дэниел, передавая ему папку, - во время оно был отличным

контрразведчиком. Таким и остался, в общем-то. Вы сами понимаете, майор, нам интересно, что

намереваются делать индейцы. Ваше дело разведка, - он поднял руку, - вы его выполняете, и

отменно...

Хаим покраснел. Дэниел, закинув ногу на ногу, обхватив колено пальцами, - на мизинце тускло

светился массивный, золотой масонский перстень, - отмахнулся: «Я вас не хвалю, вы делаете свою

работу. Однако в нашем стане есть враги, советчики индейцев, люди, которые предают планы

правительства. Вы почитайте, любопытная переписка, - он кивнул на папку. «Это копии,

разумеется. Мистер Бирнбаум их снимает и передает нам».

Хаим пролистал страницы и недоуменно сказал: «Тут о книгах...»

-Это шифр, - Дэниел открыл шкатулку. «Нам удалось его взломать. Речь идет о нападении

индейцев на Цинциннати, о количестве наших войск, которые сейчас находятся на территориях.

Ознакомьтесь, - он протянул Хаиму блокнот и добавил: «Разумеется, это секрет особой важности,

майор. Со стороны индейцев эти письма, - губы Дэниела брезгливо искривились, - пишет Менева,

он вам хорошо известен. Слухи о том, что у него сын родился, что он в горы ушел - всего лишь

слухи. Сын, может быть, у него и есть, - пока, - со значением добавил Дэниел, - однако оружие он

не сложил.

-А с нашей стороны? - Хаим поднял серые глаза. «Кто этот изменник, мистер Вулф? Надо его

арестовать, судить...».

Дэниел внезапно взял сигару. Чиркнув кресалом, он пробормотал: «Вроде и не курю, а вот

сейчас..., Нет, - он выдохнул сизый дым, - мы в администрации против того, чтобы устраивать

публичный процесс. Нам надо избавиться от этого человека без шума, - Дэниел написал что-то на

листке бумаги и протянул Хаиму: «Вот его имя. Бросьте в камин потом»

Бумага сгорела быстро и Дэниел добавил: « От Меневы, тоже, разумеется. Сами видите, они

договорились о встрече, в апреле, - Дэниел пощелкал пальцами.

-Реки Уобаш, - тихо сказал Хаим. «Я знаю место, о котором они пишут. Это в неделе пути от форта

Нокс, нашей базы за рекой Огайо».

-Тем более, - Дэниел все курил, - вы читали, Менева там будет не один, а со своим новым

дружком, этим проклятым Текумсе. Он переметнулся на сторону британцев и вообще - опасный

человек. Мы одним камнем, как говорится, убьем двух зайцев.

-Трех, - спокойно поправил его Хаим и вернул ему бумаги. «Разрешите исполнять, мистер Вулф?»

-Я же не ваш начальник, майор, - развел руками Дэниел. «Мы просто решили, что у вас достаточно

опыта и смелости, чтобы взять на себя это задание. Разумеется, - он потрепал Хаима по плечу, - вы

там должны быть одни. Незачем, чтобы потом люди болтали языками. Тот человек, - он кивнул на

папку, - достаточно известен. У вас, на территориях, тоже».

Хаим только склонил светловолосую голову. «Все будет сделано, мистер Вулф».

Дэниел потушил сигару: «Разумеется, при удачном исходе, - а другого и не будет, мы уверены, -

вас ждет звание полковника. В тридцать лет, - он потер подбородок. «Вы, майор Горовиц, далеко

пойдете, обещаю вам».

Дэниел пожал Хаиму руку: «Передавайте привет вашим родителям, всей семье. Надо будет мне

как-нибудь у вас отобедать. Я с вашим отцом договорюсь. Как Натан?»

Хаим вздохнул: «Уже оправился, но все равно, - потерять невесту, прямо перед хупой…, Хотели в

один день поставить, и вот - желтая лихорадка. В Саванне была вспышка, несколько сотен человек

умерло. Жаль, всего восемнадцать лет ей было...»

-А как ваша жена? - озабоченно спросил Дэниел. «Не холодно ей, после Святой Земли?».

-Не жалуется, - улыбнулся Хаим. Они распрощались. Дэниел, вернувшись в библиотеку, налив себе

еще виски, повертел в руках книгу, что лежала на столе. «Машину времени какую-то придумала, -

хмыкнул он. «Фантазия у нее отличная, надо признать, и вообще она отменный писатель». Дэниел

посмотрел на титульный лист. «Следующим летом читайте в New York Evening Post: «Цветок

запада». Приключения журналиста в Скалистых горах».

-Выйдет уже посмертно, - хмыкнул Дэниел, отпивая виски, и улыбнулся: «Все-таки я был прав - не

трех зайцев, а двух. Менева и Текумсе его живым не отпустят, не такие они люди. Тем более

Менева водит нежную дружбу с моей женой. Вот и славно, - он опустился в кресло. Закрыв глаза,

раздув ноздри, Дэниел вспомнил свой ласковый голос: «Я знавал вашу покойную матушку, миссис

Горовиц. Мы с ней встречались, когда они с вашим отцом и сестрами в Америке гостили. Вы тогда

только родились».

Бриллиантовая сережка в нежном ухе дрогнула, голова, прикрытая изящной, шелковой шляпой,

качнулась, и он увидел белокурый локон на виске. У нее были темные, обрамленные длинными,

черными ресницами глаза. Щеки девушки покраснели. Батшева, подождав, пока Дэниел нальет

ей вина,- они обедали в доме Горовицей, - тихо проговорила: «Мне папа о вас рассказывал,

мистер Вулф. Очень рада встрече».

-Батшева, - сказал он сейчас сквозь зубы, расстегиваясь, допивая виски. Дэниел представил себе

играющие золотом в свете камина волосы, ее жемчужную, светящуюся кожу, всю ее, - стоящую на

коленях перед его креслом, покорную, смотрящую на него с восхищением, - так, как она смотрела

там, за столом. Выдохнув, прикасаясь к себе, он повторил: «Батшева».

Хаим остановил коня и вгляделся в прерию. На востоке, за его спиной, разгорался рассвет. Он,

порывшись в кармане холщовой куртки, закурив тонкую сигарку, зло сказал себе: «Это

распоряжение правительства, вот и выполняй его. Она враг, предатель..., Переметнулась на

сторону индейцев. Наверняка, переспала с этим Меневой, с нее станется, шлюхи. Если ее

собственный муж и глазом не моргнул, так тебе что думать?»

Он взвесил на руке пистолет и вспомнил, как пришел к Констанце утром, накануне своей хупы. Они

жили в квартире Тедди, в Нью-Йорке. Мать, вместе с Батшевой , приехавшей только неделю назад,

остановилась в снятых комнатах.

Отец и Натан сидели за завтраком. Хаим, осмотрев себя в зеркало, выйдя в столовую, небрежно

сказал: «Пойду, прогуляюсь. Мне все равно поститься сегодня целый день». Он потрепал

младшего брата по каштановым локонам, - тот сидел с траурной повязкой на рукаве сюртука, - и

вздохнул: «Мне очень жаль, милый».

Отец развел руками: «На все воля Божья. Хорошо, что Батшева спокойно сюда добралась».

Мать настояла на том, чтобы они встретились перед хупой, - один раз, в гостиной у Тедди, сидя с

открытой дверью.

-Сейчас не старые времена, - сказала она Хаиму, стряхивая пепел, покачивая носком туфли. «Мои

родители за два дня до свадьбы впервые увиделись. Тогда так и не делал никто, обычно невеста с

женихом под хупой только знакомилась. Поговорите, вы же только писали друг другу...»

-Ты и писала, - не удержался Хаим, целуя мать в седой, пахнущий лавандой висок. Она потушила

сигарку, блеснув бриллиантами на тонких пальцах, и усмехнулась: «Если бы я не писала, дорогой

мой, - девочка вообще бы не знала, кто ты такой. И форму надень, тебе она идет».

Невеста оказалась хорошенькой. Она сидела, низко склонив изящную, белокурую голову,

перебирая в руках простую ткань шерстяного платья. Хаим усмехнулся - мать тогда сказала ему:

«Ты не беспокойся, я с ней перед хупой поговорю. Мать ее умерла, как ей восемь лет было. В

Иерусалиме у них другое воспитание, она и не знает ничего. Я ей все расскажу, - успокоила его

Эстер.

Батшева тихим голосом отвечала на его вопросы, а потом покраснела: «Я готовлю хорошо, и

шью..., Тетя Эстер будет довольна».

-Главное - чтобы я был доволен, - чуть не ответил Хаим. Незаметно посмотрев на ее высокую,

девичью грудь, на изящную, скрытую глухим воротником платья, шею, мужчина успокоил себя:

«Буду».

-Овечка, - ухмыльнулся он, выходя на Парк-Роу. Щебетали птицы, он был в новой форме майора.

Вдыхая ветер с моря, Хаим подумал: «Ничего, я ее обучу. Невеста должна быть девственницей, -

чтобы делала то, что нравится мне. Вот и будет». Он дошел до квартиры Констанцы и посмотрел на

задернутые бархатными гардинами окна второго этажа. «Тони может быть там, - понял Хаим.

«Дэвид-то в школе, а вот она..., Неудобно получится».

-Хаим! - услышал он мужской голос сзади и обернулся. Младший капитан Кроу помахал ему рукой.

Подождав, пока проедет экипаж, Элайджа перешел улицу. «Мы только пришвартовались, - он

подал руку Хаиму. «От Олбани на пароходе добирались, меньше суток заняло. Мистер Фултон

большой молодец. Папа все думает его к нам на озера заманить, пора и у нас регулярные рейсы

открывать».

От Элайджи пахло гарью, углем, свежей, речной водой. Он, посмотрев на свои испачканные ногти,

покраснел. «Я в машинном отделении помогал, пока по Гудзону шли. Надо же понять, как все это

работает, прежде чем самому к штурвалу вставать. Папа с мамой уже на квартиру к Тедди поехали,

жаль, что он сам с Мораг - занят».

-Да, - Хаим искоса взглянул на матросскую куртку Элайджи. Тот рассмеялся: «Привез я сюртук,

привез». Элайджа поднял какой-то камешек. Кинув его в окно квартиры, капитан спросил: «А ты

что здесь делаешь, перед хупой?»

-Я, ну..., - Хаим замялся и увидел, как окно отворилось. Белокурая, темноглазая девушка ахнула:

«Капитан Кроу! Сейчас спущусь».

Тони вышла уже в уличном, из шотландки, рединготе, в коротком, по щиколотку платье. Она

смешливо сказала: «Доброе утро, майор Горовиц. Вы, должно быть, маме материалы с территорий

привезли?»

-Именно так, - обрадовался Хаим.

-Она кофе пьет, поднимайтесь, - велела Тони. На плече у девушки висел кожаный футляр. Она,

улыбнувшись, поймав взгляд Хаима, объяснила: «Бинокль. Мы с капитаном Кроу пойдем

наблюдать птиц, сейчас весенняя миграция».

-В синагоге встретимся, - Элайджа подал ему руку. Хаим проводил глазами стройную спину Тони и

вспомнил: «У мамы такой же редингот есть. Это дяди Питера ткани, их вся Америка носит.

Молодец он, ничего не скажешь, отличные обороты. И чай его армия стала закупать, и кофе. А

Тедди прислал серебряный сервиз и написал, что никак не может вырваться - у него сессия в

Верховном Суде Массачусетса, а Мораг занята в своем благотворительном комитете. Надо же,

Тедди и тридцати пяти нет, а уже член Верховного Суда. Конечно, при таком-то брате».

Он поднялся наверх и увидел на столике в углу передней кофейник. Хаим сказал горничной: «Я

пройду без доклада, миссис Вулф меня ожидает. И сам отнесу ей кофе».

В огромной, выходящей окнами на Парк-Роу спальне пахло цитроном и хорошим табаком. Дверь

гардеробной была открыта. Хаим заметил бронзовый шелк платья на манекене. «Это она в

синагогу наденет, - понял мужчина, - и на банкет».

Констанца полусидела, опираясь на шелковые подушки, в одной короткой, кружевной рубашке,

рыжие волосы были разметаны по плечам. Она просматривала New York Evening Post, затягиваясь

сигаркой.

-Спасибо, - рассеянно проговорила женщина, услышав скрип двери.

Хаим усмехнулся. Налив кофе в серебряную чашку, выпив, он стал расстегивать мундир.

Констанца потянулась за блокнотом и карандашом, и пробормотала себе под нос: «Массена бежит

из Португалии, свадьба Наполеона, Мэдисон выступает против эмбарго на торговлю с

Британией...»

-Я тебе кофе принес, - Хаим присел на постель. Констанца, подняв глаза от блокнота, холодно

спросила: «Ты что здесь делаешь?»

-Я решил, - Хаим вынул блокнот из ее руки, - попрощаться с холостяцкой жизнью, моя дорогая.

Он полюбовался нежной кожей под брюссельским кружевом. Не выдержав, погладив ее по

обнаженному колену, Хаим шепнул: «Ложись-ка на спину, и раздвинь ноги».

-Пошел вон отсюда, - сочно велела Констанца. Не успел Хаим опомниться, как дуло маленького

пистолета уперлось ему в лоб.

-Ты видел, как я стреляю, - Констанца, держа пистолет одной рукой, второй - затянулась сигаркой.

«Поэтому ты сейчас приведешь себя в порядок и отправишься к своей невесте, а в скором

времени - жене. Все, Хаим, больше мы с тобой так, - она подняла темную бровь, - встречаться не

будем. Ну! - женщина пошевелила пистолетом. Хаим, пробормотав что-то сквозь зубы, поднялся.

-Увидимся в синагоге, - бросила ему вслед Констанца. Когда он ушел, женщина допила кофе.

Отложив пистолет, она вдруг, нежно улыбнулась: «Как это Роберт сказал - ты замужем, я женат.

Просто будем любить друг друга, вот и все. А там что-нибудь придумаем».

Она вытянулась на постели. Закинув руки за голову, смотря в затянутый шелком потолок, женщина

грустно хмыкнула: «Он человек чести, он никогда не бросит жену. Как Антуан. Ну и ладно, -

Констанца положила ладонь на живот и рассмеялась: «Если я рожу, Дэниел устроит скандал. Мы с

ним уже который год не спим. Пусть устраивает, на развод он не подаст, никогда. Он же хочет стать

президентом, - Констанца перевернулась. Поболтав ногами в воздухе, подтянув к себе блокнот,

она быстро написала заголовок: «Ястребы в администрации выступают за войну с Британией».

Она покусала карандаш и хмуро добавила: «Когда мы выиграем в этой войне, мой муж и въедет в

Белый Дом. У нас любят патриотические истерики, а Дэниел в них отлично бьется».

Уже на лестнице Хаим прислонился к стене и тяжело задышал. Он плюнул на мраморные ступени

и процедил сквозь зубы: «Сучка!».

Он приподнялся в седле и посмотрел на далекую, блестящую ленту Уобаша. «Там лесок, -

пробормотал Хаим, - туда мне и надо».

Майор тронул коня и вдруг улыбнулся. Жена оказалась тихой, покорной, и делала все, что он ей

велел. С ней, правда, было скучно - она вышивала, вязала, заваривала чай, а говорить могла разве

что о Торе. Но большего Хаиму было и не надо. Он приезжал с границы и проводил дома недели

две. Мать и Батшева хлопотали вокруг него, Хаим сидел с отцом и Натаном за бутылкой виски,

слушал их рассказы о делах в администрации, сам развлекал их историями из жизни индейцев, - и

уезжал обратно.

-Вернусь домой уже полковником, - довольно сказал себе Хаим, заводя лошадь в рощу,

привязывая ее к дереву. Гнедой был умным конем, испытанным. Хаим знал, что он будет вести

себя тихо. «Батшева, наверное, уже ребенка ждет», - Хаим устроился на теплой траве. Отсюда, в

подзорную трубу, берег Уобаша был, как на ладони. Он снял с плеча ружье и прицелился.

- У того камня они и встречаются, - вспомнил Хаим, глядя на гранитную глыбу, что возвышалась

посреди прерии. «Как это его индейцы называют? Менева же писал - Типпекану, как та река, что в

Уобаш впадает, ниже по течению. Здесь триста футов, я их играючи всех перестреляю».

Он повертел в руках ружье и подзорную трубу и ухмыльнулся: «Если бы можно было их

совместить, точность была бы еще больше. Хотя и так хорошо. Они и понять не успеют - откуда

огонь, а уж тем более меня не заметят».Хаим прислонился к поваленному ветром дереву. Закурив

сигару, майор стал ждать.

Мальчик проснулся рано утром. Потянувшись, он высунул каштановую голову из типи. В лагере

было еще тихо. Маленький Менева, потерев серо-синие глазки, зевнув, улыбнулся. Отец сидел у

костра с книгой, рассеянно помешивая кофе в простом, медном котелке. Мальчик взглянул на

запад: «Туда пойдем, в горы. Папа говорил, там очень красиво. Там горячие озера, водопады и

деревья, что уходят вершинами в облака».

У отца были ласковые, умелые руки, мягкий голос, пахло от него свежим ветром и травами

прерии. Он учил Меневу ездить на коне, стрелять из лука. Вечером, укачивая мальчика, отец читал

ему красивые песни - на языке лакота и на английском. И говорили они сразу на двух языках.

Маленький Менева знал, что его мать была белой, что она умерла - там, на озерах, где он родился.

Он почесал в голове: «Конечно, у других есть мамы. Но ведь обо мне и так все заботятся. И папа у

меня самый лучший, он ведь вождь».

Лакота звали отца Черным Волком. Как-то он сказал маленькому Меневе: «Когда ты вырастешь, у

тебя тоже будет особое имя. Когда ты станешь воином».

Малыш поднял глаза - они сидели рядом с отцом в типи, и серьезно проговорил: «Надо будет

воевать, папа?»

-Очень надеюсь, что нет, - вздохнул тогда отец. «Для этого мы и уходим в горы, мой милый. Чтобы

жить спокойно».

Кофе зашипело, и мальчик весело рассмеялся. Отец отложил книгу и развел руками: «Так всегда.

Пойдем, - он поднялся, - умоемся, позавтракаем с Текумсе и поедем, встретимся с Рыжей Лисой».

-Она белая? - спросил сын, когда они подошли к чистому, мелкому ручью.

-Да, - кивнул отец. «Она наш друг, друг индейцев. Когда-нибудь такими будут все белые. Быстро, -

он кивнул на воду. Менева, весело засмеявшись, раздевшись, ринулся купаться.

Когда они вернулись, Текумсе, - высокий индеец, с бронзовым, суровым лицом, - уже сидел

рядом с плоским камнем. У его руки возвышалась стопка горячих, кукурузных лепешек.

Ребенок занялся ими. Текумсе, разлив кофе, закурил трубку: «Не след тебе бежать, Менева. Ты же

знаешь, если ты, хоть слово скажешь - лакота поднимутся против белых. Я не зря потратил

несколько лет, чтобы прекратить раздоры между племенами. У нас один враг, у тебя три тысячи

воинов под рукой, - Текумсе обвел взглядом ряды типи, разгорающиеся костры и вздохнул: «А ты

уходишь».

-У меня сын растет, - Менева кивнул на ребенка, что, смеясь, играл со щенком. «У него мать белая

была, у меня отец белый...»

-Твой отец был индеец. Духом, - отрезал Текумсе. «Мой брат тебе то, же самое сказал, а он самый

сильный шаман в прериях». Вождь помолчал и хмуро добавил: «У меня мать была белая, ну и

что?»

-Они сильнее, - Менева взвесил на руке пистолет и блеснул темными глазами. «Текумсе,-

красивые губы усмехнулись, - сам знаешь, вряд ли меня можно назвать трусом...»

-Нельзя, - согласился старший индеец. «Однако надо защищать свою землю до последней капли

крови, Менева. Думаешь, если ты спрячешься в горах, они, - Текумсе кивнул на восток, - тебя не

тронут? Придут, и разорят все. Как уже разорили наши озера, нашу прерию...»

Менева вспомнил уютный, большой дом с выскобленными, деревянными половицами, индейские

коврики на стенах и ласковый голос миссис Кроу: «Я у вас, в стойбище, ткать научилась. Ваша

бабушка, двоюродная, миссис Онатарио, наставницей моей была. И ваша прабабушка тоже. Они

обе очень мудрые женщины были. Видите, - Мирьям обвела рукой чистый двор, - у нас места

много. Сто человек в гости приходит, и мы всех усаживаем. Вообще, - она улыбнулась, - мы с

индейцами в дружбе живем, мистер Маккензи».

-Я знаю, - он подошел к окну гостиной и посмотрел на тихую воду Эри, на золотые верхушки

деревьев. «А вас называют Осенний Лист, миссис Кроу».

-Уже зимний, - весело сказала Мирьям, коснувшись седых волос на виске, и подогнала его: «За

стол, за стол, Мораг сейчас спустится».

-Не все белые такие, - упрямо сказал Менева. «Рыжая Лиса, ты ее увидишь сегодня - она наш друг,

и всегда им останется».

-И все равно, - Текумсе выбил трубку, - если бы ты привел своих лакота в наш союз, у нас было бы

десять тысяч воинов. Это, знаешь ли, немало. Подумай, - он посмотрел на смуглое, спокойное

лицо Меневы.

-Мне нечего думать, - Менева поднялся и усмехнулся: «Мне надо сына вырастить, Текумсе.

Поехали, - он посмотрел на солнце, что поднималось над прерией, - Рыжая Лиса будет нас ждать у

Типпекану. Она мне книги новые везет.

-Книги, - недовольно пробормотал Текумсе. Допив кофе, они пошли на лужайку, где на зеленой

траве паслись лошади.

Констанца подставила лицо солнцу. Улыбнувшись, увидев блеск реки на горизонте, она сказала

своей рыжей, выносливой кобыле: «Вот мы и здесь. Потом вернемся в Цинциннати, оставлю тебя

у Бирнбаума и поеду в Нью-Йорк - читатели ждут продолжения приключений мистера Констана».

Кобыла ехала шагом. Женщина, достав из седельной сумы блокнот с карандашом, углубилась в

цифры. «Хорошо, что папа - опекун трастового фонда Тони, - пробормотала она. «Год остался.

Дэниел пусть что хочет, то и делает, денег ему этих не видать, как своих ушей. Вернусь - все Тони

расскажу, ей уже семнадцать, да и потом...- Констанца усмехнулась и вспомнила весенний, свежий

вечер в Нью-Йорке.

С Парк-Роу доносился стук копыт, скрип колес экипажей, они с дочерью сидели на мраморном

балконе. Тони оторвалась от своих заметок. Подняв серьезные, темные глаза, девушка спросила:

«Мама, а ты ведь любишь мистера Фултона, да?»

Констанца затянулась сигаркой и задумчиво ответила: «Да, милая. И он меня тоже. Но видишь,

как получается - он знает, что такое честь, и никогда не оставит свою жену. Я уже была знакома с

таким мужчиной, когда-то». Она помолчала. Тони вдруг коснулась ее руки: «Я очень хочу, чтобы

ты была счастлива, мамочка, - тихо сказала девушка. «И Дэвид хочет. Мы тебя любим, и...- Тони

замялась и повела рукой в воздухе.

-Я счастлива, - Констанца легко улыбнулась. Она посмотрела на дочь и заметила, что та

покраснела. «И ты тоже, - ласково проговорила женщина, - будешь счастлива, обязательно».

Тони закуталась в кашемировую шаль. Покачав ногой, девушка вздохнула: «Элайджа..., капитан

Кроу..., он сделает предложение. В следующем году, когда мне восемнадцать будет».

-Может, сейчас ей сказать? - подумала тогда Констанца. «Господь его знает, как Дэниел к такому

отнесется. Он ведь любил Мирьям, когда-то, а она за капитана Кроу замуж вышла. Дэниел человек

злопамятный. Нет, - успокоила она себя, - ему на Тони наплевать. Раньше он еще хотел ее выдать

замуж за кого-то влиятельного, а теперь и не заговаривает об этом».

-Хорошо,- Констанца погладила белокурую голову дочери. «Поедешь на озера, там миссис

Мирьям. Она замечательная женщина, и муж ее - человек достойный. Там и небо лучше

наблюдать, оно чистое, устроишь себе настоящую обсерваторию. И природа у них прекрасная,

сможешь делать гербарии, описывать животных, птиц...»

Тони рассмеялась: «Да, сто двадцать тысяч человек в Нью-Йорке живет, мамочка. Весь Манхэттен

уже заселили. Здесь и звезды не заметны, - девушка взглянула на небо. «Видела ты новый план

города?»

Констанца кивнула: «Все очень просто. Шестнадцать авеню, сто пятьдесят пять улиц, и Бродвей.

Будет много воздуха, все углы станут прямыми..., Скоро мы нашего города не узнаем, милая, -

Констанца посмотрела на зелень деревьев внизу и пробормотала: «Только парк они не

предусмотрели, а надо бы. Дмаю, еще заложат. Большой парк, - она указала на север, - как

Булонский лес в Париже».

Тони подперла подбородок ладонью: «Мамочка, ты не думай... Элайджа джентльмен, он себе

ничего такого не позволит. Мы только за руки иногда держимся и все, - Тони покраснела.

-Я тебе все объясню, - успокоила ее Констанца и рассмеялась: «Свекровь у тебя замечательная

будет. Вы, получается, тоже в Обществе Друзей поженитесь. Элайджа ведь квакер, как его отец».

-Я ведь верю в Бога, мамочка, - Тони зарделась. «Хоть я и ученым хочу быть».

-Дедушка в церковь ходит, - развела руками Констанца, - и дядя Теодор, я тебе о нем рассказывала

- тоже. А уж они известные ученые, как понимаешь. И еще один человек...- она внезапно оборвала

себя. Разливая чай, Констанца весело сказала: «Печататься тебе легко будет. Почта у нас в

Америке хорошая, сможешь статьи в Гарвард посылать. И мне что-нибудь пиши, читателям

нравятся материалы с Великих Озер, а слог у тебя бойкий стал, - Констанца почувствовала

прикосновение нежной руки Тони и та сказала: «Обязательно буду, мамочка».

Констанца приподнялась в седле и рассмеялась: «Вот и они. Надо будет с этим Текумсе

поговорить, Менева мне поможет. Большая удача, что он приехал. Читатели газету будут из рук

рвать - интервью Констана с великим вождем запада».

Она помахала рукой Меневе и заметила в седле, впереди него - ребенка лет трех. «Сын, - ласково

улыбнулась Констанца: «Вернусь в Нью-Йорк, поговорю с Робертом. Мне еще сорока нет, рожу,

конечно. Дэниел пусть хоть желчью изойдет, ничего он не сделает. Квартира с имением папе

принадлежат. Тони в следующем году замуж выйдет. Даже если он откажется платить за школу

Дэвида - ничего, справлюсь».

Она еще в прошлом году встретилась с Тедди и его нью-йоркскими партнерами.

-Разумеется, Констанца, - сказал потом Тедди, когда они сидели за кофе в его кабинете, - я свяжусь

с Бромли, в Лондоне, а ты напиши дяде Джованни. Деньги будут лежать на его счету, в Англии.

Никто концов не найдет, поверь мне, - Тедди весело улыбнулся. «Никто не будет знать, что это ты

их посылаешь».

-И то хорошо, - мрачно подумала Констанца, спешиваясь, - что покойный Гамильтон устроил мне

беспрепятственный доступ к моему счету в Банке Нью-Йорка. Вот же косность - замужняя

женщина не может даже деньги взять, без разрешения супруга. Но все равно Дэниелу нельзя

доверять. Будущий президент, - она горько усмехнулась и услышала голос Меневы: «Это и есть

Рыжая Лиса! Беги, сыночек, поздоровайся».

Констанца раскинула руки и Хаим выругался: «Черт, она ребенка заслонила. Ладно, ему года три.

Сейчас я всех перестреляю, а он далеко не уйдет, я с ним потом разберусь».

-Меня Менева зовут, - робко сказал белокожий, красивый, крепкий мальчик, остановившись

рядом с Констанцей. У него были серо-синие глаза, и Констанца еще успела подумать: «Где-то я их

видела».

Она услышала свист пули. Прижав ребенка к себе, женщина бросилась в густую траву прерии.

-Папа! - рыдая, крикнул ребенок. «Папочка!». Менева кинулся к ним. Накрыв своим телом

Констанцу, он с ужасом ощутил что-то теплое у себя под ладонью. Рыжие, собранные в небрежный

узел волосы медленно становились темными. Менева вытащил сына. Удерживая его в своих руках,

индеец велел: «Текумсе! Сюда!»

Пули зацокали по граниту.

-Это из рощи, - понял Менева. Передав плачущего мальчика Текумсе, он приказал: «Отвези его в

стойбище, и передай, чтобы готовились к бою. На всякий случай. Если я не вернусь - позаботься о

нем».

Текумсе только кивнул и шепотом сказал: «Буду растить его, как своего сына. Это белые, - он

посмотрел на развороченный выстрелом затылок женщины. Текумсе пригнулся, сжав зубы - еще

одна пуля чиркнула его по плечу.

-Уезжай, - попросил его Менева и обернулся к роще: «Он там».

Менева почувствовал в глазах горячие, быстрые слезы и попросил прощения у Рыжей Лисы. «Я

вернусь, - сказал он, ласково опуская тело в траву. «Вернусь и позабочусь о тебе. Но сначала -

месть».

Менева проводил глазами Текумсе, - тот уносил мальчика к лошадям и вздрогнул - выстрелы

прекратились.

-Надо уходить, - сказал себе Хаим, убирая ружье. «Второй индеец уже поехал на запад, сейчас

других приведет. Это Текумсе, наверное. Менева моложе, как я слышал. В конце концов, задание я

выполнил. Они ее тело трогать не будут, пусть лежит здесь. Мы с отрядом на нее якобы

наткнемся, дня через два. Койоты, конечно, от нее отведают, но не настолько, чтобы нельзя было

опознать. Звание полковника у меня в кармане».

Он тихим свистом подозвал своего гнедого, и вскочил в седло. Хаим выехал из рощи и оглянулся -

прерия была пуста. «Что за черт, - нахмурился он, - был же этот, второй. Куда он пропал? За

камнем, что ли, прячется?»

Он взвел пистолет. Проехав мимо тела Констанцы, - она так и лежала, уткнувшись лицом в густую,

забрызганную кровью, траву, Хаим заглянул за скалу. Там никого не было.

-Сбежал, - хмыкнул Хаим. Повернув обратно, насвистывая, он полез за своим сигарами. Что-то

ударило его по запястью, он почувствовал резкую боль в руке. Выронив плоскую шкатулку с

сигарами, Хаим даже не успел выстрелить. Кожаное, тонкое лассо обвилось вокруг его тела. Он,

дергаясь, пытаясь высвободиться, упал на землю. Гнедой заржал. Отряхнувшись, конь поскакал на

восток.

Хаим поднял глаза и увидел человека - высокого, широкоплечего, но изящного, что вылезал из-под

трупа Констанцы, держа в руке конец лассо. У него были темные волосы, большие, красивые глаза,

замшевая куртка с бахромой была испачкана кровью.

Он дернул лассо, и Хаим выдавил из себя: «Золото..., У меня есть золото...»

У него действительно было золото - после каждого налета на индейские деревни он привозил

Бирнбауму тяжелые мешочки с песком.

-Я его знаю, - понял Менева, глядя на серые глаза, на бледное, испуганное лицо. В светлых,

пыльных волосах виднелась какая-то труха.

-Мне никто не поверит, - вдруг, горько, подумал индеец. «Он, конечно, признается, что убил ее, у

меня все признаются, но белые мне не поверят. Рыжая Лиса, - он чуть не пошатнулся, такой

сильной была боль где-то внутри, в сердце, - Рыжая Лиса..., Она же мне говорила, в Бостоне, что

любит другого человека. Бедный...»

-Золото, - повторил Менева, разглядывая спутанного лассо Хаима. «Меня зовут Менева, или

Черный Волк. Вы, должно быть, обо мне слышали, лейтенант Горовиц».

-Я майор, - сказал Хаим сквозь зубы.

Менева равнодушно посмотрел на него. Легко подхватив одной рукой Констанцу, индеец

приказал: «Пойдемте».

-Меня заставили, - бормотал Хаим. «Это было приказание..., Безопасность страны».

Менева молчал.

-Откуда он знает английский? - вдруг подумал майор. «Ходили какие-то слухи, что его отец был

белый. Бежать, бежать...- он, было, подался в сторону, но Менева, намотав на руку лассо, холодно

сказал: «Не советую».

Хаим оглянулся на свое ружье и пистолет - они так и лежали в высокой траве, рядом со скалой.

Менева довел его до рощи. Опустив тело на землю, индеец надежно примотал Хаима лассо к

стволу дерева.

-Ему не вырваться, - подумал Менева. Забрав Констанцу, он ушел к маленькому ручью. Индеец

осторожно, аккуратно раздел ее и закрыл глаза - ее кожа была белой, как снег на вершинах гор. «Я

бы тебя похоронил, Рыжая Лиса, - сказал он грустно, нежно, обмывая ее тело, - но ведь тебе лучше

лежать со своими людьми. Ты не волнуйся, никто тебя не тронет. Его конь побежал к белым, вас

найдут».

Он натянул на нее замшевые, индейские брюки, рубашку и куртку и расправил намокшие кровью

волосы. Менева построил помост из веток. Уложив на него Констанцу, наломав зелени, он

окружил ее тело свежими, весенними листьями. Индеец закрыл ее темные глаза и нарвал цветов

- ранних, скромных цветов прерии. Менева быстро сплел венок: «Мораг мне рассказывала. Как

невеста. Какая она красивая». Он сглотнул и прижался губами к холодному, высокому лбу:

«Прощай, Рыжая Лиса. Спи спокойно, я отомщу за тебя. Прощай, милая».

Менева вымыл руки в ручье. Вернувшись к дереву, скинув свою куртку, индеец вынул нож.

-Начнем, - сказал он.

В стойбище было шумно, типи уже были собраны. Менева, спешившись, увидел сына - тот сидел

рядом с Текумсе, у костра. Закатное солнце золотило прерию. Мальчик стругал какую-то палочку и

внимательно слушал Текумсе.

-Папа! - обрадовался маленький. «Папочка, ты жив!»

-Жив, жив, - Менева поднял его на руки и ласково спросил: «Ты уже собрал свои игрушки, свои

книжки?»

-Да, - мальчик прижался головой к его плечу. «Беги, - велел ему отец, - мы скоро уезжаем».

Менева опустился рядом с Текумсе. Забрав у него трубку, затянувшись, индеец долго молчал.

-Возьмешь всех воинов, - наконец, сказал Менева, - я с двумя десятками и сыном - отправлюсь на

север, к лакота. Летом у тебя будет три тысячи человек, и я, конечно, тоже. Прерия запылает под

копытами наших коней.

Текумсе смотрел в догорающий костер.

-Ты его убил? - спросил вождь.

-Это не было бы местью, - Менева пожал плечами. «Он не человек - он стрелял в спину

безоружной женщине, он хотел убить ребенка. Я просто, - индеец помолчал, - открыл его

истинное лицо. Сам знаешь, когда охотник становится вендиго, когда он пробует плоть другого

человека - это сразу заметно. Я немного помог духам, Текумсе. Он теперь одинаков - внутри и

снаружи. Пойдем, - Менева поднялся, - нас ждет долгий путь».

Уже, когда они выезжали из стойбища, Менева, обернувшись, посмотрел на факелы: «Текумсе

хороший вождь. Справедливый и сильный. Так будет правильно».

Сын, что прикорнул впереди него, в седле, вдруг, сонно сказал: «Папочка, я за тебя боялся. Не

уходи от меня больше».

-Никогда не уйду, - Менева нагнулся и поцеловал теплые волосы - темного каштана. Сын

помолчал. Всхлипнув, мальчик спросил: «Кто тетю убил?»

-Злой человек, - вздохнул Менева. «Но больше он никого не убьет, милый. Ты спи, дорога

длинная».

-А куда мы едем? - спросил мальчик.

-Мстить, - ответил ему отец. На траву прерии падали огненные отсветы и казалась она - залитой

кровью. Менева почувствовал запах дыма и повторил: «Мстить. За нее». Небольшой отряд

растворился во мраке ночи.

Темнота. Боль. Хаим попытался пошевелиться и услышал спокойный голос: «Тихо, тихо, майор.

Выпейте опиума. Вы в Цинциннати, в армейском госпитале». Он услышал, как ложка звякает о

склянку. Хаим, попытавшись привстать - закричал. «Лежите, - велел ему голос. «Вы много крови

потеряли, вам надо отдохнуть. Выпейте».

-Еще, - попытался сказать он, почувствовав где-то внутри горькую жидкость. Сразу стало тепло. Он

потребовал: «Еще!».

Ему дали еще одну ложку. Потом врач, встав с койки, сказал: «Спите».

Доктор вышел в обшитый деревом коридор барака. Одернув фартук, закурив сигару, он свернул

по лестнице вниз, в мертвецкую.

-Жаль, что пули не нашли, - хмыкнул его коллега, рассматривая в лупу рану на затылке женщины.

Окна были открыты, на пыльной улице был слышен скрип повозок. «Выстрел точный, индейцы

очень меткие. И наше оружие у них есть».

Врач стряхнул пепел и выложенный камнем пол: «Если ее убили индейцы, зачем они потом

строили помост, обкладывали ее тело цветами? Вы же слышали показания солдат из отряда

майора Горовица».

Второй пожал плечами и накрыл тело холщовой простыней: «Этого мы уже никогда не узнаем. А

запад опять пылает. У Текумсе, откуда ни возьмись, появилось еще пять сотен воинов. Лакота,

говорят, присоединяются к его союзу. Менева их ведет. Они там фермы жгут направо и налево».

Врач отложил лупу: «Я выпишу свидетельство о смерти, и надо отправить санитара к коронеру -

пусть он вызовет ее мужа».

Он посмотрел на рыжие волосы: «Вот и закончились приключения мистера Констана. Талантливая

была женщина. А как майор Горовиц? - он тоже закурил и присел за хлипкий стол.

Первый врач все рассматривал пустынный двор больницы. «Я таких ран и не видел никогда.

Конечно, будь я на его месте - я бы застрелился».

-Да ему и нечем, - усмехнулся его коллега. «Надо будет написать его родителям, жене...- он

просмотрел бумаги, что лежали на столе.

-Не завидую я его жене, - коротко отозвался врач. «К сожалению, мы просто не умеем

восстанавливать то, что он потерял».

-Мы и пальцы пришивать не умеем, - вздохнул тот, кто сидел за столом. «Солдаты говорят - они по

всей роще были разбросаны. Вовремя его, нашли, ночью бы койоты бы им поживились. А что

глаз?»

-Один будет видеть, как ни странно, - развел руками его собеседник. «Некрасиво получилось, но

вы, же сами помните - от лица и головы вообще ничего не осталось, по кускам собирали. Второй

глаз было уже не спасти. Ходить он будет, с костылями, конечно, еле-еле, но переломы, рано или

поздно, срастутся».

-Дикари, - поежился доктор. Сверху раздался жалобный крик: «Опиума! Дайте опиума! Опиума

хочу!»

Первый врач вздохнул и захлопнул дверь.

Интерлюдия

Весна 1812 года, Северная Америка

Нью-Йорк

Тони стояла на углу Парк-Роу, вглядываясь в противоположную сторону улицы. Она только сняла

траур и сейчас была в темно-сером, простого покроя платье, белокурые волосы - разделены

пробором и уложены волнами. Девушка покрутила на плече зонтик. Посмотрев на окна квартиры,

Тони вздохнула: «Не хочу я жить я в этом Вашингтоне».

Отец приехал из столицы три дня назад - спокойный, холеный, с легкой улыбкой на красивых

губах. Он прошелся по комнатам. Взяв New York Evening Post, что лежала на рабочем столе Тони,

Дэниел хмыкнул: «Я смотрю, место мистера Констана занял мистер Энтони. Опять статья об этом

пароходстве Фултона?»

Тони очинила перо и спокойно ответила: «Это очень прибыльное предприятие, папа. Они отлично

платят за рекламу. Людям интересно читать о новинках науки и техники».

-Еще редактировать вздумает газету, - Дэниел искоса посмотрел на девушку. «Хотя ей никто не

даст, ей восемнадцати нет. Хватит, она и так год без присмотра прожила. Надо увозить ее в

столицу и выдавать замуж. Мой бывший тесть пусть что хочет, то и делает с недвижимостью. Все

равно недолго ему осталось всем этим владеть. И так - велел тело Констанцы в Англию отправить,

чтобы ее там на родовом кладбище похоронили. Пришлось мне с этим возиться, хотя за

транспортировку он заплатил, конечно».

Он положил газету на место и Тони решила: «Не буду ему о Нате говорить. И об Элайдже тоже не

буду. Не сейчас, по крайней мере. Он устал. Все говорят, что не сегодня-завтра палата

представителей и сенат будут обсуждать планы войны с Британией. Он там выступает, от

Государственного Департамента. Пусть отдохнет, раз он здесь».

-Не хочу тебе мешать, - усмехнулся Дэниел, посмотрев через плечо Тони в ее блокнот. «Пишешь о

том, что в Нью-Йорке нужен парк?Молодец, отличная идея, - добавил он покровительственно. «Я

в кабинете буду, поработаю с бумагами». Тони проводила его взглядом: «Даже на Рождество нам с

Дэвидом не предложил к нему приехать. Хорошо, что дядя Тедди Дэвида почти усыновил. Хоть

было, где праздники провести».

Она погрызла перо и вернулась к работе.

Дэниел сел на скромный стул в кабинете жены и обвел глазами комнату: «Констанца не любила

роскошь. За сосновой конторкой всю жизнь работала, до сих пор на ней чернильные пятна. А я -

он погладил рукой дерево, - люблю».

На зеленом сукне стола лежала карта Великих Озер, за окном библиотеки дул сильный, зимний

ветер, трещали дрова в камине. Пахло сандалом, виски, отменным табаком.

-Вы садитесь, полковник, - Дэниел заставил себя не отводить взгляд. «Все этот проклятый, Менева,

- зло подумал Дэниел, доставая бутылку. «Что ему стоило снять скальп, как следует? Или просто

перерезать горло? Я бы перерезал, просто из чувства жалости. Никому нельзя ничего поручать, все

надо делать самому».

-Как ваши ноги? - поинтересовался он. «Уже лучше? На лошади можете ездить?»

Он стоял, согнувшись, поддерживая себя двумя костылями. То, что осталось от кистей, было

спрятано под черными перчатками. Масса воспаленных шрамов дернулась, один серый глаз, -

второй был закрыт повязкой, - посмотрел на Дэниела.

-Могу, - каркнул Хаим. «В седле мне легче, это хожу я еще с трудом».

-И губ у него нет, и носа, - подумал Дэниел, - и видно, что парик на нем. Еще и ушей нет, не говоря

обо всем остальном, - он отвернулся и сказал себе: «Пусть она потерпит еще немного.

Послезавтра этот…это…уедет на границу и вернется оттуда в гробу. В этот раз я не сделаю

ошибки».

Он ловко держал стакан культями. Быстро его, опрокинув, дождавшись, пока Дэниел нальет еще,

Хаим опять выпил. «Хорошо, хоть не со склянкой опиума сюда пришел, - мрачно подумал Дэниел.

«У него культи дрожат. Эстер и Меир, конечно, все скрывают. Сначала он оправлялся от ранения,

теперь в отпуске по болезни…, В отставку он уйти не успеет, обещаю. Хватит ей страдать, моему

счастью».

Он раскрыл шкатулку с сигарами и поднес ее Хаиму: «Раз вы уже почти в строю, пора вам

возвращаться к разведке, полковник. Как вы знаете, нам интересны перемещения британских

войск на канадской границе - туда вы и отправитесь. Под видом раненого солдата, разумеется, -

небрежно добавил Дэниел.

Он, едва скрывая брезгливость, посмотрел на то, как культя шарит среди сигар. Подавив чувство

омерзения, Дэниел вежливо предложил: «Позвольте мне».

Дэниел чиркнул кресалом и услышал хриплый голос: «Мне надо отомстить тому мерзавцу…

Меневе…, мистер Вулф. Я хочу вернуться за реку Огайо, там ведь тоже война».

-Локальные стычки, - Дэниел поднял бровь. «Мы этих индейцев скоро оттесним к горам, обещаю.

Приедете с канадской границы и сразу отправитесь туда, полковник». Он порылся в ящике стола:

«Пакет, передадите полковнику Уотсону, в Буффало, от него получите дальнейшие распоряжения.

Желаю удачи, - он заставил себя прикоснуться пальцами к культе.

Когда Хаим, шаркая костылями по дубовому полу передней, вышел - Дэниел прислонился к

мраморному камину. Глядя в огонь, он задумчиво сказал: «Когда я был капитаном, Уотсон служил

у меня сержантом, вместе с Фрименом покойным. Жаль, что Нат погиб - у него бы рука не

дрогнула. Ничего, у Чарли Уотсона тоже не дрогнет, он мне своим нынешним званием обязан.

Правильно я решил - не вмешивать в дело того квакера-трезвенника. Он бы сразу побежал

жаловаться в Палату, в Сенат…, Забыл, что он, в прошлом, британский гражданин. Скоро вспомнит,

- Дэниел рассмеялся.

-Чарли Уотсон не побежит, он свою выгоду знает, - Дэниел, держа на весу салфетку, обтер кресло,

где сидел Хаим. «Вот и славно. Тогда она будет свободна, любовь моя, мое счастье…»

Дэниел присел к камину. Вытянув длинные ноги, отпив виски, он вспомнил заснеженные улицы

Вашингтона.

-Остановите, я пешком дойду, - велел Дэниел кучеру, завидев впереди знакомую, стройную фигуру

в отороченном мехом соболя, уличном рединготе.

-Миссис Горовиц, - сказал он, нагнав ее, кланяясь, - позвольте, я вас провожу, все-таки скользко.

От нее пахло фиалками, белокурые волосы были прикрыты бархатным, цвета желудей, капором.

Батшева подняла на него темные глаза и Дэниел понял: «Плакала. Господи, бедная девочка, это

чудовище неделю как домой вернулось. Все лето в Цинциннати пролежал, а осенью они его в

здешний госпиталь перевезли. Прячут от глаз людских, да и как не прятать, я читал его армейские

документы и заключение врачей - тоже. Что ему стоило сдохнуть, так нет ведь - живет».

-Как ваш муж? - осторожно спросил он, когда они уже подходили к дому Дэниела - особняк

Горовицей был за углом улицы. «Он вернулся из госпиталя, мне Меир говорил».

Батшева сглотнула и покраснела: «Спасибо, мистер Вулф…Ему немного лучше».

Он проводил ее до кованой калитки дома и ласково сказал: «Миссис Горовиц…Вы знайте,

пожалуйста, что вы всегда можете со мной поговорить. Я ведь был знаком с вашими родителями.

Я и сам - семья, вы видели родословное древо. И я рядом, - Дэниел улыбнулся, - ваш сосед. Просто

приходите выпить чаю, в любое время».

Он был много выше ее. Батшева вдохнув запах сандала, - уютный, надежный, - робко взглянула в

сине-зеленые, красивые глаза.

-Спасибо, мистер Вулф, - прошептала девушка и быстро пошла по дорожке к гранитному портику.

-Придет, - удовлетворенно сказал себе Дэниел, поворачивая к своему дому. «Непременно

придет».

Хаим подождал, пока слуга разденет его. Он зашаркал в кабинет к отцу - тот сидел за бумагами.

Хаим посмотрел на почти седую голову. Меир встал: «Ты присядь, сыночек».

Хаим отмахнулся: «Врачи велели мне больше стоять, ты же знаешь, папа». Меир посмотрел на

изуродованный, без губ, рот и услышал тихий голос жены: «Хаим никогда не подаст на развод,

ему важно, чтобы рядом с ним был любящий человек».

Меир обнял жену, - они лежали в постели. После долгого молчания, мужчина вздохнул: «Эстер...,

Девочке двадцать один год едва исполнилось. Ты помнишь - они после свадьбы две недели

вместе прожили, и потом Хаим уехал. И возвращался он всего несколько раз. Батшева и не знает

его совсем. Зачем ее заставлять жить...- он не закончил. Эстер твердо ответила: «Хаим вылечится,

уйдет в отставку и у них будут дети. Он ее любит. В конце концов, это долг жены - быть рядом с

мужем, в горе и радости».

-Это у них, - Меир показал рукой на окно спальни. «А у нас, в таком случае, жена может подать на

развод, ты знаешь законы».

-Батшева хорошая девочка, - ласково отозвалась жена, - она любит Хаима, и хочет быть с ним.

Натан рано или поздно женится, появится вторая невестка, ей будет веселее. Спи, милый, - она

поцеловала мужа в седой висок, - у тебя бюджет, ты устаешь.

Меир заснул. Эстер долго лежала с открытыми глазами, слушая свист зимнего ветра за окном. «У

нее нет денег, - холодно подумала женщина, - ей не добраться до Нью-Йорка или Филадельфии, а

больше раввинских судов и нет нигде. Да и не станет она ничего такого делать, она знает, что такое

обязанности жены». Женщина вспомнила папку сына, что просмотрела в госпитале: «И вообще - у

него все в порядке. А с лица, как говорится, не воду пить».

Меир налил сыну немного виски. Подождав, пока он выпьет, глядя в серый, прикрытый криво

зашитым веком, глаз, он спросил: «Что хотел мистер Вулф?»

-Я еду на канадскую границу, - Хаим почувствовал, как дрожат у него культи, и велел себе: «Потом.

Не при папе. В спальне. Надо будет с собой взять лауданум. Когда кончится - он в любой аптеке

есть».

Он заставил себя не протягивать стакан за добавкой: «Там надо проследить за перемещениями

британских войск. Ты только маме не говори, а то она волноваться будет. Сделаем вид, что я опять

в госпиталь ложусь».

-Сыночек, - Меир положил руку на культю в черной перчатке, - может быть, не надо...

-Это приказ, а я солдат, - коротко ответил Хаим. «И всегда им буду. Спокойной ночи, папа».

Он зашаркал к двери. Меир, вернувшись к бумагам, закурил и откинулся на спинку кресла: «Так и

получается. Дэниел никогда не узнает, что Хаим - его сын. Да и не сын он ему, он мой ребенок, и

всегда им останется. Бедный мой мальчик. Может, если дети у него будут, ему легче станет».

В спальне было тепло, большая, под балдахином кровать, была разобрана. Хаим покосился на

гардеробную. С тех, пор, как он вернулся из госпиталя, жена спала там - говорила, что еще не

ходила в микву.

-Сегодня должна была пойти, - вспомнил он. Оглянувшись - дверь гардеробной была закрыта, -

Хаим достал из шкапа орехового дерева бутылку виски и серебряную флягу с лауданумом.

Он выпил сразу полстакана обжигающей, янтарной жидкости и припал к горлышку фляги. Как и

всегда, в голове блаженно зашумело. Он, улыбнувшись, протянул культю к запертому на ключ

ящику шкапа.

Это ему дал армейский врач в местном госпитале. «Не вы первый с такими ранениями, полковник,

- усмехнулся тогда доктор. «Женщинам это нравится. Даже если вашей жене поначалу будет

непривычно - она войдет во вкус, поверьте».

Он ловко открыл ящик - Хаим уже научился управляться с культями и посмотрел на кожаный

футляр. «Сегодня», - сказал себе мужчина.

-Батшева! - Хаим повысил голос.

Жена робко вошла в спальню. Она была в шелковом, на меху, халате, белокурые волосы, еще

немного влажные, - распущены по плечам.

Она покраснела и пробормотала: «Я думала, сегодня в гардеробной поспать..., Ты ведь себя еще

плохо чувствуешь, у тебя кошмары...»

Хаим, опираясь на костыли, оглядел ее: «Если ты будешь со мной рядом - мне ничего не

приснится». «Наверное», - мрачно добавил он про себя. Каждый раз, когда ложился в постель -

если голова не была приятно легкой от виски и опиума, - он видел перед собой темные,

спокойные глаза Меневы и блеск стального лезвия совсем рядом со своим лицом.

-Я ведь ничего не знаю, - Батшева комкала на груди халат. «Элишева мне говорила, в Иерусалиме,

и тетя Эстер тоже, что это очень приятно, лучше всего на свете. Но ведь тогда, после свадьбы..., он

просто велел мне лежать на спине, и все. И я ничего не чувствовала, только было больно».

Потом ей уже не было больно, но она все равно удивлялась. Это была всего лишь обязанность,

долгая, скучная, и ничего для нее не значащая. Батшева с удовольствием слышала тяжелое

дыхание мужа. Она знала, что после этого ей можно будет повернуться на бок и спокойно заснуть.

Больше ничего она и не делала - муж не просил. Он даже редко целовал ее, - Батшева просто

раздвигала ноги и закрывала глаза, думая о чем-то другом.

-Иди сюда, - Хаим протянул культю к ее груди и Батшева едва не отшатнулась.

-Закрой глаза, - приказала она себе. «Закрой и терпи».

-Может быть, - подумал Хаим, раздеваясь, глядя на жену, что лежала в постели, - получится по-

другому..., Не понадобится эта вещь..., Но ведь она никогда такого не делала, не умеет, я ее не

учил...- он неслышно взял футляр из ящика. Положив его рядом с собой, Хаим велел жене: «Встань

на колени».

Ничего не случилось. Он посмотрел вниз - жена неумело старалась. Сжав зубы, он приказал:

«Помоги мне». Один Хаим этого сделать не мог - культи не слушались. Батшева заставила себя

поднять веки. Посмотрев на то, что лежало в футляре, увидев, в свете свечей, месиво шрамов и

что-то жалкое, искривленное между ними, девушка дрожащим голосом сказала: «Нет...,

пожалуйста, Хаим..., нет..., не надо...».

-Такая же сучка, как та, - гневно подумал Хаим. «Еще чего вздумала - мне отказывать». Виски

шумело у него в голове. Он, хлестнув жену по лицу, - руки у него оставались сильными, -

выплюнул: «Ну!»

Батшева стояла на четвереньках, рыдая, уткнувшись лицом в подушки, чувствуя болезненные

толчки сзади. «Надо будет заказать большего размера, - довольно подумал Хаим. «Правильно

врач сказал - ей понравится».

Он, наконец, почувствовал что-то теплое, поднимающееся внутри него, но не успел подставить

ладонь. «Ничего, - Хаим поглядел на лужицу, что растекалась на простыне, - ничего, теперь я знаю,

как это делать. Вернусь с границы, и у нее непременно будет ребенок».

Жена просила отпустить ее в гардеробную, однако он велел ей остаться. Он выпил еще виски.

Засунув культю ей между ног, Хаим заснул.

Дэниел поднялся и посмотрел на Парк-Роу. Тони уже на углу не было, и он поморщился: «Выдать

ее замуж и жить спокойно. За пасынка Мэдисона, хотя он пьет, говорят..., Да какая разница,

главное, что президент будет доволен, и я тоже».

Он подошел к зеркалу и осмотрел себя - он был в отлично сшитом, темном сюртуке, с белым,

шелковым галстуком, на лацкане блестела золотая, масонская булавка. Дэниел нашел в поставце

бутылку вина. Налив себе, полюбовавшись красивым, жестким лицом, он вдруг улыбнулся:

«Конечно, она ко мне пришла. Прибежала даже».

Он услышал свой мягкий голос: «Вы пейте, миссис Горовиц. Этот сервиз я для вашей семьи держу,

а чай - от «Клюге и Кроу». Все-таки лучше индийского чая ничего нет. Хотя этот с Цейлона, как мне

из магазина написали. Отменный букет».

Дэниел наклонил серебряный чайник над ее чашкой: «Когда мы объявим войну британцам, мы

издадим распоряжение о секвестре их собственности в Америке. Так что мой бывший тесть не

получит ни квартиры, ни имения. И Питер лишится своего представительства. Жаль, но что делать

- в таких вещах не избежать косвенного ущерба. У Тедди, наверняка, есть британский паспорт -

Марта ему устроила. Он там деньги держит, в Лондоне. Тоже мне патриот. Но его я арестовывать

не буду. Все, же брат».

-Как вы себя чувствуете? - нежно спросил он, глядя на бледные щеки Батшевы. «Весна в этом году

поздняя, обычно в марте здесь уже не лежит снег. Не мерзнете?»

Батшева вдохнула запах сандала, старой кожи на переплетах книг, - они сидели в библиотеке.

Девушка, неожиданно, разрыдалась. «Мистер Вулф, мой муж..., Он опять в госпитале...»

-Вот что он им сказал, - удовлетворенно подумал Дэниел. «Ну и славно. Незачем им знать, что это

я его на канадскую границу отправил. Там полковник Уотсон обо всем позаботится. Шальная пуля,

такое случается».

-Мне очень жаль, миссис Горовиц, - он вздохнул и оглянулся на полуоткрытую дверь. Было

воскресенье, дом был тихим - слуг он отпустил. Батшева была в скромном, закрытом шелковом

платье цвета осенних листьев, волосы - прикрыты шляпой, только на виске золотился мягкий

локон. Ожерелье из топазов лежало на высоком воротнике. Она все плакала - тихо, горестно.

Дэниел, поднявшись, наклонился над ее креслом: «Не надо, не надо, миссис Горовиц, я уверен,

что он выздоровеет».

Темные, большие глаза посмотрели на него. Батшева, одними губами, проговорила: «Я не хочу,

чтобы он выздоравливал».

Все было просто. Он стоял на коленях, обнимая ее, укачивая, утешая, девушка откинула голову,

почувствовав его поцелуй, шляпа слетела на ковер. Дэниел зарылся лицом в белокурые, пахнущие

фиалками пряди, и она еще зашептала: «Господи, это грех..., Нельзя, нельзя...»

Девушка билась в кресле, плача, комкая подол платья, кусая нежную руку, сдерживая крик.

Батшева, изумленно глядя на него, выдохнула: «Я не знала..., не знала, что так можно...»

-Сладкая, какая сладкая, - Дэниел поднял ее на руки, унося наверх, в спальню. «Папа был не дурак

- Марту в постель уложил, когда той шестнадцать было. А этой двадцать один. И она вся моя». На

кремовом шелке простыней ее тело отливало жемчугом, она целовала ему руки и шептала: «Еще,

еще, пожалуйста, еще...»

Дэниел лежал, обнимая ее, гладя по голове, и вдруг услышал страстный голос: «Я уйду к вам,

мистер Вулф..., Я разведусь с ним, приму крещение..., Моя сестра крестилась, и я тоже...».

-Скандала мне не надо, - холодно подумал он, устраивая ее на подушках, раздвигая стройные

ноги. Она вцепилась нежными пальцами в его русые, чуть побитые сединой волосы и сдавленно

закричала. «Меир заместитель министра финансов, а я - в скором времени вице-президент, -

хмыкнул про себя Дэниел. «Не надо огласки».

Он усадил ее наверх. Дэниел ласково шепнул, удерживая девушку за стройную спину: «Что ты,

милая. Я сам обо всем позабочусь...»

Батшева только мелко закивала, глядя на него расширившимися глазами. Зарыдав, девушка

вцепилась зубами ему в плечо.

-Уже позаботился - удовлетворенно подумал Дэниел. «У них по закону, Натан должен ее

освободить после смерти старшего брата, я помню. Освободит, и мы обвенчаемся. А потом я

стану президентом, - он незаметно усмехнулся. Перевернув ее на спину, целуя маленькую грудь,

Дэниел услышал шепот: «Я люблю вас!»

-Я тоже тебя люблю, - он взял в ладони ее лицо. Дэниел повторил, прикасаясь губами к длинным,

влажным ресницам: «Люблю».

Тони обернулась на окна квартиры - отца не было видно. Она обошла маленький парк и заметила

Ната - брат стоял, прислонившись к решетке, засунув руки в карманы рабочей, холщовой куртки.

Он помахал Тони и улыбнулся: «Парк для белых, извини».

-Это ты меня извини, - девушка зарделась. «Я не подумала. Все в порядке?»

Нат кивнул: «Элайджа меня в Олбани подхватил. Ему мистер Фултон дал на испытание паровую

лодку, маленькую. Мы за ночь сюда добрались».

-Иди, - велела Тони. «Он там. Вроде в неплохом настроении. Даст он тебе денег, не бойся. Как

мама твоя?»

Нат пожал плечами: «Расстроилась, конечно, но я ведь вернусь из Парижа, через три года. Стану

юристом и вернусь. И Тедди сказал, что он мне поможет, с практикой, раз он теперь в Верховном

Суде. У него много цветных клиентов было, он мне кое-кого передаст. Элайджа на верфи, - Нат

улыбнулся, - он тебя потом в парке ждать будет. А ты куда?

- К адвокатам маминым, - Тони достала из бархатного мешочка письмо. «Вызывают зачем-то, - она

пожала брату руку и шепнула: «Удачи тебе!»

Юноша вздохнул и пошел к отделанному мрамором парадному подъезду дома.

Нат присел на ступеньку лестницы и опустил голову в руки. Отец даже не стал его слушать. Он

измерил юношу холодным взглядом и поинтересовался: «Откуда ты знаешь этот адрес?»

Юноша зарделся: «Это отец..., Ему нельзя врать».

Он стоял в кабинете - Дэниел даже не предложил ему сесть. Отец, оторвавшись от бумаг,

разложенных по сосновой, простой конторке, повторил: «Откуда?»

-Мы с Тони...- пробормотал Нат, - в Бостоне познакомились. Когда ее бабушка и дедушка в

Америке гостили. Мы писали друг другу..., Она мне сказала, что ты здесь будешь. Ты ведь с осени в

Бостон не приезжал..., Мне надо было тебя увидеть.

Дэниел посмотрел на сына - он был высокий, белокожий, изящный, с чуть вьющимися, темными

волосами. «Если это какая-то девка, - вздохнул Дэниел, - дам денег, ладно. В конце концов, это моя

обязанность, как отца. Хотя я ему все объяснял, осенью еще».

-У меня много дел в правительстве, - коротко заметил Дэниел, - и я неоднократно повторял тебе, и

твоей матери - мое положение не позволяет мне появляться с вами в обществе. Ты мог бы мне

написать, Натаниэль, или что, - он поднял бровь, - дело не терпит отлагательств? Тогда говори

быстрее. У меня обед с губернатором штата, он для этого сюда из Олбани приехал. Сколько? -

спросил Дэниел, потянувшись за кошельком, что лежал на конторке.

Нат сглотнул: «Десять тысяч долларов, папа. Но ты не волнуйся, больше я не попрошу. Эти деньги -

они все равно в моем трастовом фонде. Плата за место на корабле, мне даже каюты не надо, я в

трюме посплю..., И за обучение, в Сорбонне, за три года. Поддерживать я себя сам буду, как ты, в

молодости..., Устроюсь клерком, и повар я уже неплохой - наймусь куда-нибудь в ресторан,

вечером..., Дядя Тедди написал дяде Иосифу. Он обещал за мной присмотреть в Париже».

Отец молчал, мерно тикали часы на стене, на дубовых половицах лежали пятна солнечного цвета.

Пахло чернилами и сандалом.

-Выбрось из головы эти фантазии, - наконец, сказал Дэниел, - отправляйся, обратно, в Бостон и

помогай своей матери. Для того, чтобы управлять гостиницей, тебе не надо быть юристом. Тем

более, французы собираются воевать с русскими, в конце лета. Не след в такое время ехать на

континент.

-Французы последние десять лет только и делают, что воюют, - дерзко ответил Нат, - а Сорбонна

все это время выпускала студентов. Папа, пожалуйста, я ведь способный, ты сам говорил...

Дэниел поморщился: «Закончили с этим. Запомни, я не хочу тебя видеть ни здесь, ни в

Вашингтоне. Передай матери, что в конце лета я вас навещу, - он повернулся и услышал, как

хлопнула дверь передней.

-Хватит, - пробормотал Дэниел, - как только женюсь на Батшеве, вычеркну и Ната и Дэвида из

завещания. И за школу прекращу платить, пусть мальчишка хоть подмастерьем идет, мне какая

разница. Слава Богу, что у Тони своих денег нет. Даже если бы и были - она скоро уже станет

замужней, и не сможет их получить.

-Салли я все равно, при себе оставлю, - подумал Дэниел, кусая перо. «Не могу я ее бросить, хоть ей

и шестой десяток. Она отменно сохранилась, больше сорока не дашь. Батшева мне родит детей, и

вообще, - он потянулся, - я еще три десятка лет протяну. Если бы не оспа, папа бы до ста лет

дожил, я уверен, и дети бы у него еще были. И у меня будут, уже в следующем году. Избирателям

это понравится, у нас к такому с уважением относятся. Молодая, красивая жена, младенцы...Pater

familias, отец семьи, отец нации...»

После того, как Хаим уехал на границу. Батшева каждое воскресенье пила у него чай. Дэниел

наслаждался ее покорностью, ее тихим, ласковым шепотом, ее плачущим голосом: «Я так люблю

вас, так люблю...»

Обедая как-то раз у Горовицей, сидя рядом с ней, Дэниел не удержался и положил руку на скрытое

тонким шелком круглое колено. Они говорили о будущей войне. Дэниел, глядя на седые виски

Эстер, вдруг, озорно подумал: «Знала бы ты, что твоя невестка еще вчера лежала подо мной и от

счастья рыдала. Краснеет, - он покосился на Батшеву и повел руку дальше: «Давайте выпьем за то,

чтобы Хаим поскорее вернулся из госпиталя!»

Дэниел увидел блеск в серо-синих глазах Меира и хмыкнул: «Если он узнает, он меня застрелит,

без колебаний. Да откуда ему знать? - он попробовал вино и весело сказал: «Отменный букет,

Меир. На Святой Земле оно с каждым годом все лучше. Когда уже наше вино, американское

появится?»

-У Мирьям есть виноградник, - отозвался мужчина, - но для себя. А вино появится, когда мы до

Тихого океана дойдем.

Дэниел поднял бокал: «За это тоже надо выпить!»

Дэниел взял чистый лист бумаги и решительно написал: «Предлагаю, в качестве превентивной

меры, после объявления войны Британии, секвестровать собственность граждан этой страны в

Америке». Он усмехнулся: «Также - арестовать британские суда, находящиеся в наших портах».

-Дорогой Питер, - он посмотрел на голубое небо за окном, - тогда был молод, и просто сбросил

твой чай в море. А в этот раз я его заберу в казну, дорогой мой владелец «Клюге и Кроу».

Дверь скрипнула. Дэниел раздраженно сказал: «Я что, туманно выразился? Изволь - убирайся

отсюда!»

-Мистер Вулф, - услышал он мужской голос, - в передней открыто было. Простите, что я без

предупреждения.

Элайджа нашел Ната, так и сидящим на ступеньках. Он тихо спросил, опускаясь рядом: «Что твой

отец сказал?»

Нат вытер слезы и буркнул: «Выгнал меня. Ты сходи, - юноша криво улыбнулся, - может, тебе

больше повезет».

-Будь у парка, - велел Элайджа. Посмотрев на кайму угля под ногтями, одернув матросскую куртку,

капитан стал подниматься наверх.

Он помялся у двери: «Тони меня убьет, конечно. Но я не могу, не могу больше ждать. С Натом мы

что-нибудь придумаем, все вместе, обязательно. Это ведь его сын, как он может? Какая разница,

что он незаконнорожденный?»

Элайджа глубоко вздохнул и шагнул через порог.

Дэниел поднялся. Пройдясь по старому, вытертому персидскому ковру, искоса глядя на высокого,

мощного мужчину - у него было загорелое, обветренное лицо, лазоревые глаза, и пахло от него

гарью и потом, Дэниел подумал: «Сыночек на отца похож, конечно. Такой же медведь. Ему-то что

надо?»

-Чем обязан, капитан Кроу? - сухо спросил он. «Вы из своей деревни редко выбираетесь, как я

помню. Не любите большие города».

Элайджа покраснел: «Мистер Вулф, мы с Тони..., то есть с мисс Вулф, - любим друг друга. Я пришел

попросить у вас, мистер Вулф, руки вашей дочери».

Тони вышла из адвокатской конторы. Остановившись посреди Грейт-Джордж стрит, - люди толкали

ее со всех сторон, девушка почувствовала, как ее пальцы сомкнулись на изящном конверте

испанской кожи.

Адвокат налил ей кофе и вежливо сказал:

-Мисс Вулф, мы получили распоряжения от вашего деда, мистера ди Амальфи, из Лондона. Мы

должны были подождать до вашего дня рождения, - он взглянул в свой блокнот, - еще два месяца,

но мистер ди Амальфи прислал нам очень четкие указания».

Он протянул Тони бумаги: «Ознакомьтесь».

Мужчина погладил седоватую бородку: «По законам штата Нью-Йорк, вы еще не можете владеть

недвижимостью, до совершеннолетия, но ваш дедушка назначает нас опекунами, на ближайшие

два месяца. То же самое и с трастовым фондом».

-С каким трастовым фондом? - недоуменно спросила Тони, проглядывая написанные четким

почерком деда листы.

-С тем, что для вас основал ваш дедушка, - адвокат улыбнулся. «Там сейчас шестьдесят пять тысяч

долларов. Через два месяца вы вступите в права владения, если вам сейчас понадобятся деньги -

просто пришлите нам распоряжение, мы сразу их выдадим.

Тони сглотнула. Залпом, выпив кофе, повертев в руках чашку, она вернула адвокату документы.

«Но я знаю законы, - нахмурилась девушка, - женщины не могут владеть собственностью...,

Незамужние находятся под опекой отца, замужние под покровительством супруга. Разве что

только вдовы, но я ведь не вдова. Так что все это должно принадлежать моему отцу, мистер

Филд».

Адвокат ласково посмотрел на нее и протянул ей еще одну папку.

-Мисс Вулф, - сказал он тихо, - еще это прочтите, пожалуйста. Это аффидавит вашей покойной

матушки. Он заверен председателем Верховного Суда нашей страны, мистером Джоном

Маршаллом, и еще двумя судьями. И аффидавит мадам Мари-Анн Лавуазье, заверенный

министром юстиции Франции, месье Клодом Ренье».

Тони смотрела на печати, на подписи, читала ровные строки: «Он мне не отец, мистер Филд?»

-Ваш отец, месье Антуан-Лоран Лавуазье, был казнен в Париже, 8 мая 1794 года, - Филд забрал у

нее документы. «Мне очень жаль, мисс, - он внезапно улыбнулся, - мисс Лавуазье. Это ваша

матушка велела вам передать, в случае ее смерти, - он протянул Тони конверт.

-Через два месяца родилась я, - потрясенно подумала Тони, так и стоя посреди Грейт-Джордж-

стрит. «Мама мне говорила. Она боялась, что я на корабле появлюсь на свет. Они

пришвартовались в Нью-Йорке, и у нее схватки начались. Мама шутила, что я четвертого июля

родилась, в День Независимости. Настоящая американка. Господи...- Тони вспомнила ласковый

голос матери: «Я знала месье Лавуазье, милая. Еще в детстве с ним познакомилась. Он был

великий ученый».

Тони оглянулась: «Мне надо выпить кофе, иначе я до дома не дойду. У «Клюге и Кроу»,у них в

дегустационный зал пускают женщин».

Она присела за изящный, ореховый столик. Приказчик, улыбнувшись, поставил перед ней

фарфоровую чашку: «Это новая обжарка, очень изысканный аромат».

Тони открыла конверт и увидела знакомую, твердую руку матери: «Милая моя доченька!»

Она медленно прочитала письмо. Дойдя до последних строк Тони повторил: «Помни, что мы с

твоим отцом очень любили друг друга. Мы не смогли быть вместе, так уж решил, как бы он сказал,

- Господь, а я говорю, - судьба человека. Поэтому, дорогая моя Тони, будь нас достойна, и не бойся

любить. Я посылаю тебе свое благословение и еще один документ - на всякий случай, - здесь мать

нарисовала веселую рожицу, и Тони невольно улыбнулась.

Она достала бумагу с гербом штата Нью-Йорк. «Я, Констанца Вулф, урожденная ди Амальфи,

разрешаю своей дочери Антонии вступить в законный брак, не достигая возраста

совершеннолетия. Это разрешение действительно для всех штатов и заверено подписью и

печатью Верховного Суда».

-Спасибо, мама, - тихо сказала Тони и приложила бумагу к щеке.

Она дошла до Парк-Роу и недоуменно оглянулась: «Нат же сказал - Элайджа меня ждать будет. На

верфи, что ли, задержался?».

Дома было тихо. Тони остановилась перед кабинетом и велела себе: «Не надо кричать. У него

обед, с губернатором, пусть переночует и уедет. Он неплохой человек, он мне деревянную

лошадку подарил, когда мне шесть лет было, на Рождество. Нет, это мистер Гамильтон подарил, -

вспомнила она и услышала ледяной голос отца: «Собирайся, завтра утром мы отправляемся в

столицу».

-Глаза, как у Констанцы, - подумал Дэниел, глядя на девушку. «У нее тоже они холодели внезапно.

Что это за конверт?»

Он стоял, прислонившись к двери – высокий, стройный, широкоплечий, с коротко постриженными

русыми волосами. Вокруг глаз были тонкие морщинки. «Приходил твой так называемый жених, -

Дэниел посмотрел на свои отполированные ногти, - просил твоей руки. Я его за порог

вышвырнул».

-Ты не смеешь! - яростно, сказала Тони, затолкнув конверт в бархатный мешочек. «Мы с Элайджей

любим друг друга, моя мама...»

-Твоя мать год, как мертва, - Дэниел раздул ноздри. «Ты не выйдешь замуж за квакера, что возит

бревна по озеру Эри, Антония! Я - будущий вице-президент этой страны, может быть, президент, и

моя дочь...»

-Я не твоя дочь! - выплюнула Тони. «Убирайся отсюда! Это моя квартира, и чтобы я больше тебя не

видела, понятно!»

-Сучка, - бессильно подумал Дэниел. «Чтобы ты в гробу перевернулась! Подлая, хитрая, сучка! Все

за моей спиной сделала, тихо, без шума. Мои уроки ей на пользу пошли. Ничего, через два месяца

мы будем воевать с Британией, все это, - он посмотрел на дубовый паркет в коридоре, - станет

моим, по праву».

-Уходи, - повторила Тони. Он, размахнувшись, ударив ее по лицу, протащил девушку до двери

комнаты. Втолкнув туда Тони, Дэниел запер ее на ключ: «Завтра на рассвете я тебя забираю в

Вашингтон. Если ты попробуешь, хоть как-то связаться с капитаном Кроу, ты об этом пожалеешь,

Антония».

Тони прислонилась к стене и подождала, пока его шаги затихнут. Она вытерла кровь из разбитой

губы. Выругавшись себе под нос, девушка стала собирать саквояж.

-Только самое нужное, - пробормотала Тони, укладывая туда простое белье, два шерстяных платья

и крепкие туфли. Она сунула внутрь блокнот, походную чернильницу с пером. Осторожно выйдя

на балкон, Тони увидела, как Дэниел садится в экипаж.

-Скатертью дорога, - издевательски сказала девушка. Она быстро написала записку: «Болит голова.

Сплю». Подсунув ее под дверь, Тони стала рвать простыню на полосы.

Прохожие на Парк-Роу с удивлением смотрели на то, как невысокая, хрупкая, белокурая девушка

спускается с мраморного балкона второго этажа по самодельной веревке. Оказавшись на

мостовой, Тони дернула ткань. Выкинув ее в ближайшую канаву, размахивая саквояжем, она

пошла к Гудзону.

-Ты ешь, - Элайджа нарезал мясо. «Не волнуйся, сейчас он уйдет куда-нибудь, и мы туда вернемся.

Тони, наверное, уже пришла от адвокатов».

Верфь была уже пуста. Фултон, на прощанье потрепал Элайджу по плечу: «Не сдавайся, капитан

Кроу. Ничего страшного, рано или поздно он согласится».

Фултон посмотрел на мужчину и вдруг, горько подумал: «Ах, Констанца, Констанца…, Кто же знал,

что все так получится..., Если бы я ее раньше встретил».

Элайджа и Нат сидели на деревянных ящиках у стены сарая, передавая друг другу бутылку с

имбирным пивом и буханку хлеба. Паровая лодка стояла у пристани.

-Это мой отец, - горько отозвался Нат. «Как он мог…, Погоди, - юноша поднял голову, - у ворот

стучит кто-то».

Она стояла у калитки - маленькая, прямая, в простом сером платье. Элайджа вспомнил ее голос

там, в порту Бостона: «Я буду вас ждать, капитан Кроу». Белокурые волосы Тони развевались на

речном ветру.

Девушка опустилась на свободный ящик и поставила рядом саквояж: «Я сбежала из дому.

Оказывается, он мне вовсе не отец. Мой отец - Антуан Лавуазье. Я взяла с собой все документы, -

она подняла на Элайджу темные, большие глаза. Капитан улыбнулся: «Паровые суда еще по морю

не ходили. Самое время попробовать. Угля до Филадельфии хватит. Я оставлю мистеру Фултону

записку, он ее оттуда заберет. Тебе, Тони, придется заниматься машиной. Это не река, у штурвала

мне надо стоять».

-Я все сделаю, - кивнула она. Нат сидел с открытым ртом. Юноша, наконец, изумленно сказал:

«Значит, я тебе не брат, Тони?»

-Ты мой брат и так будет всегда, - отмахнулась девушка и потянула к себе саквояж. «Денег он тебе,

конечно, не дал?»

-Не дал, - мрачно признал Нат.

-Я не удивлена, - ядовито ответила Тони, и что-то быстро написала. «Завтра придешь в

адвокатскую контору Филда, на Грейт-Джордж-стрит, - она протянула Нату бумагу, - тебе выдадут

пятнадцать тысяч долларов. Векселем, на контору Тедди в Бостоне. Не болтайся в Нью-Йорке,

мало ли что ему в голову придет. Маме своей привет передавай, и напиши мне из Парижа».

-Тони, я не могу...- потрясенно пробормотал Нат.

-Через три года вернешься, и мы выпьем за твой диплом, - Тони поднялась и усмехнулась:

«Имбирного пива, вина мне теперь нельзя будет».

-А куда писать? - спросил Нат.

-На озеро Эри, куда же еще, - Тони подхватила саквояж: «Элайджа, пошли».

Уже когда лодка выходила из устья Гудзона в море, Тони поднялась наверх. Отряхнув испачканные

углем руки, прижавшись головой к плечу Элайджи, она тихо спросила: «Мы, как твои папа и мама

поженимся, да? Сами?»

Капитан поцеловал ее теплый, высокий лоб. «Поженимся и сразу уедем на озера. Он об этом

забудет, уверяю тебя. Ты же ему не дочь, какая ему разница?»

-Надеюсь, - вздохнула Тони. Девушка положила свои тонкие пальцы поверх большой руки

Элайджи. «Я тебя люблю, - капитан Кроу прижал ее к себе, - я за тебя жизнь отдам, Тони. И всегда,

всегда буду рядом».

-Я тебя тоже, - она посмотрела вперед туда, где перед ними расстилалась темно-синяя, вечерняя

гладь моря. Лодка, дымя трубой, шла на юг, оставляя за кормой огни Нью-Йорка.

Дэниел проснулся от стука в дверь. Он протянул руку вниз. Посмотрев на свой хронометр,

мужчина желчно заметил: «Шесть утра. Или британцы первыми объявили нам войну?»

Он вернулся за полночь, чуть пошатываясь. Прочитав записку, что лежала у двери комнаты

Антонии, он даже не стал стучать.

-Пусть спит, - Дэниел, пройдя в опочивальню Констанцы, рухнул на большую кровать. Он с

наслаждением подумал о Батшеве рядом с ним. Прошептав: «Уже скоро», - Дэниел заснул.

Мужчина накинул атласный халат и вышел в переднюю. Горничная робко сказала: «Гонец, из

Вашингтона, мистер Вулф».

-Идите, - он отпустил их и добавил: «Кофе мне заварите, раз уж я встал».

В спальне он взломал печать и прочел торопливые строки: «Дорогой Дэниел, с прискорбием

сообщаю тебе, что вице-президент Клинтон, скончался позавчера от сердечного приступа.

Немедленно возвращайся в Вашингтон. Я хочу провести твое назначение через Палату и Сенат до

того, как они разъедутся на каникулы. Обсуждать войну в Британии ты уже будешь в новой

должности, а инаугурацию мы назначим на сентябрь. Искренне твой, Джеймс».

-Джеймс Мэдисон, президент Соединенных Штатов Америки, - Дэниел сунул письмо в карман

халата и задумчиво сказал: «Маленькая, победоносная война, красивая, юная жена - и Овальный

кабинет станет моим. Если Джеймс решит пойти на второй срок, - он развел руками, - и

президенты, бывает, умирают».

Он открыл комнату Тони. Остановившись на пороге, оглядев ее, Дэниел побледнел. «Мерзавка, -

мужчина отбросил ногой записку, что валялась на полу, - истинно, дочь своей матери. Ничего, - он

рассмеялся, - капитан Кроу пожалеет, что на свет родился. Сын шпиона, и сам шпион британцев.

Тони у нас останется вдовой, и очень быстро».

Дэниел запахнул халат и пошел собираться.

Филадельфия

В небольшом кабинете пахло пылью. Клерк, чихнув, просматривая документы, пробормотал:

«Элайджа Кроу, тридцати лет. Место рождения, Филадельфия, Пенсильвания, холостяк. Антония

Вулф, семнадцати лет. Место рождения, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, не замужем. Разрешение от

родителя невесты, пожалуйста, - он протянул руку и предупредил: «Ваша лицензия, квакерская,

дороже стоит. Вы знаете, наверное, - клерк усмехнулся.

Элайджа отсчитал деньги, и клерк передал ему лицензию: «Поздравляю. Не забудьте, вам нужны

два совершеннолетних свидетеля, мужчины, вот место, - он показал, - для их подписей».

Капитан Кроу вышел из Индепенденс-холла: «Папа и мама здесь поженились, они мне

рассказывали. Джордж Вашингтон у них в свидетелях был». Мужчина посмотрел в блокнот: «Зайти

на Черри-стрит, в синагогу, взять у них календарь на следующий год, с равом Гершомом

повидаться. Потом на Арч-стрит, в Общество Друзей».

Элайджа набил трубку. Пройдя к реке, он посмотрел на сверкающие под солнцем, легкие волны.

«Папа и мама обрадуются, - капитан затянулся хорошим табаком и вспомнил ласковый голос

матери:

-Ты не бойся, сыночек. Если вы друг друга любите, то вам ничего не помешает.

Мать оторвалась от ткацкого стана и развела руками: «Отец ее - вовсе не плохой человек. Даже

хороший, - Мирьям вздохнула, - был таким, в молодости. Они там, в Вашингтоне, просто другие

люди, милый».

-Тони, она не такая, - мрачно сказал Элайджа, что сидел за столом, аккуратно чертя карту. «И мама

у нее - замечательная была».

Мирьям встала. Подойдя к полкам с книгами, она ласково провела пальцем по переплетам.

Мирьям читала заглавия: «Не мог Менева ее убить. Но ведь Дэниел написал - это совершенно

точно был он. Не верю, никогда не поверю. Не такой человек Менева. И Констанца - она всегда с

индейцами дружила. В ее книгах и легенды их, и песни. Ни одного дурного слова о них не

написала. Найти бы Меневу, да где его искать - весь запад пылает. Текумсе, говорят, с британскими

войсками в Канаде соединился. Господи, только бы мирно мы жили, зачем нам эти склоки, что нам

с британцами делить, уже и поделили все давно».

Она вздохнула. Вытащив «В погоне за Черным Волком», Мирьям полистала книгу: «Жалко ее,

Констанцу. Детей сиротами оставила. Хоть Тедди за Дэвидом присматривает, и будет

присматривать». Мать подошла и поцеловала сына в каштановый затылок: «Женись на Тони, и

привози ее сюда. Три внука у меня есть уже, хочу еще».

Элайджа отчаянно покраснел и что-то пробормотал.

-Три, - хмыкнула Мирьям, поднимаясь в свою спальню. Она положила книгу на застеленную

индейским покрывалом кровать. Женщина присела к столу, открыв берестяную шкатулку.

-Милая мамочка, - читала она. «У нас все хорошо. Я сдала здешние экзамены, на голландском

языке, и теперь дипломированная акушерка. Тетя Джо мне очень помогла, с языком. Она открыла

свою школу, частную, для девочек, у нее три класса по десять человек в каждом. Давид и дядя

Иосиф в армии, приезжают, когда могут. Конечно, хотелось бы мне видеть мужа чаще, но что

теперь делать. Давид уже майор, в прошлом году получил звание. Шмуэль растет, роды были

очень легкие, я за два часа справилась. Он в отца, глаза у него темные, спокойный, хороший

мальчик. Пока я его не отлучила, я помогаю тете Джо со школой, а она присматривает за Шмуэлем,

когда я хожу к пациенткам. Целую тебя, папу и Элайджу, Мораг я пишу отдельно. Твоя любящая

дочь, Дебора».

-Если бы они еще не воевали, - пробормотала Мирьям. Вздохнув, она развернула письмо от

старшей дочери.

-Милая мамочка, - писала Мэри, - Бен растет и радует нас. У Майкла все хорошо, он читает лекции

в Кембридже, когда не занят на шахтах или с железными дорогами. Он говорит, что лет через

десять мы увидим, как сила пара перевозит людей не только по воде, но и по суше. Мы живем с

тетей Мартой и дядей Питером, в Мейденхеде. Решили не покупать свое имение, всем вместе

веселее. Тем более Бен сейчас пошел в Итон, Мартин поступает летом в Кембридж, и осталась

здесь одна Юджиния. Хотя, мамочка, летом мы с Майклом ожидаем счастливого события. Я уже

оправилась от ранения и врачи мне разрешили рожать.

Мирьям погладила ровные строки: «Не рисковала бы ты так, доченька. Тридцать восемь тебе, и

ранение в поясницу было. Господи, как Иосифа благодарить, что он спас ее. Джо с Деборой за ней

ухаживали. Дебора тогда только в Амстердам приехала. Вместо того, чтобы к хупе готовиться - с

раненой сидела, мне Элайджа рассказывал. Буду за нее Псалмы читать, - решительно подытожила

Мирьям. «Но там Марта, Питер, врачи хорошие - все обойдется».

Она посмотрела в окно - сын спускался к пристани. Обменявшись парой слов с отцом,

улыбнувшись, он взошел на палубу бота. Дверь спальни стукнула и капитан Кроу, обнял ее сзади:

«Элайджа на рыбалку отправился, до вечера».

-Так это хорошо, - томно сказала Мирьям, чувствуя, как муж подталкивает ее к постели. Она

шепнула: «Я только полежать хотела, почитать...»

-Почитаем, - уверил ее Стивен, распуская каштаново-рыжие, подернутые сединой косы. «Потом и

почитаем, вместе. А пока...- он поцеловал жену и усмехнулся: «Пока мне не до чтения, дорогая

моя».

-Обрадуются, - уверенно повторил Элайджа. Выбив трубку, спрятав ее, капитан широким шагом

пошел на Черри-стрит, в синагогу.

Тони примерила холщовый чепец. Наклонив голову, девушка посмотрела на себя в зеркало: «Мне

много не надо. Два таких, и еще один шерстяной, на вечер. Все же холодно еще».

-А вот шляпы, капоры...- попыталась сказать женщина. Тони только улыбнулась: «Я в деревне буду

жить, куда их там носить? И сорочки мне самые простые дайте, пять штук».

-Хорошенькая, - подумала хозяйка, заворачивая покупки. «Квакерша, наверное, платье у нее

скромное».

-Замуж, что ли, выходите? - спросила бельевщица, принимая серебро.

Тони зарделась и решительно сказала: «Да, сегодня. В Обществе Друзей, на Арч-стрит».

-Счастья вам, - пожелала женщина и Тони улыбнулась: «Спасибо». Она вышла на оживленную

улицу и оглянулась: «Я же ничего не знаю..., Мама мне рассказать не успела..., Надо было в Нью-

Йорке к врачу сходить, но кто же думал…». Девушка перекинула на спину белокурые косы: «Я

незамужняя пока, ни один врач со мной о таком и говорить не станет. А где акушерок искать -

неизвестно, я в Филадельфии только ребенком была. Элайджа тоже к ним не ходил. Ладно, - Тони

уложила сверток в саквояж и перешла на другую сторону улицу, к книжной лавке.

-У тети Мирьям школа есть, - девушка рылась в плетеных корзинах, - я смогу преподавать,

естественную историю, математику...». Присмотревшись, Тони увидела книги по медицине - они

стояли отдельно, в шкапе, что был заперт на ключ.

Тони отобрала «Элементы химической философии» Дэви. Помявшись, уже расплатившись,

девушка попросила: «И еще анатомический атлас, пожалуйста».

-Женщинам такое не продаем, - буркнул хозяин, отсчитывая сдачу, - это неприлично.

-Вот же косность, - зло сказала себе Тони, оказавшись на улице. «Ничего, мама мне объяснила,

еще два года назад, как дети на свет появляются. Младший брат у меня есть. Думаю, у всех

мужчин там одинаково все устроено. Разберемся, - девушка приложила ладони к пылающим

щекам и пошла к постоялому двору - они с Элайджей встречались на Арч-стрит, в Обществе

Друзей.

Капитан сразу увидел ее. Тони была в шерстяном, цвета желудей платье, белая полоска на

воротнике облегала стройную шею, волосы были прикрыты холщовым чепцом. Она быстро шла по

Арч-стрит, вся окутанная весенним солнцем, щебетом воробьев, в тени уже зеленых, высоких

деревьев . Элайджа внезапно почувствовал боль где-то в сердце. «Никогда, никогда я ее не

покину, - пообещал он себе. «Всегда буду рядом, как папа всегда - рядом с мамой. Только на

озерах стану плавать, и буду возвращаться домой, к ней и детям. Тони, моя милая Тони...»

От нее пахло свежим ветром. Элайджа поднес ее руку к губам: «Ты самая красивая девушка на

свете, Тони. Пойдем, - он улыбнулся, - все собрались, ждут. Стол накрыли, лимонад имбирный и

печенье. У нас все просто».

Все действительно было просто. Тони окинула взглядом беленые стены, ряды темных, деревянных

скамей. Мужчины и женщины сидели, опустив головы, в маленьком зале царила полная тишина.

-Элайджа мне рассказывал, - вспомнила Тони, устраиваясь рядом с женихом на скамье, что

стояла впереди, отдельно от других, - это такое же собрание, как и все остальные. Когда мы будем

готовы, мы скажем обеты.

Ей было спокойно - так спокойно, как, - поняла девушка, - было рядом с матерью, когда она была

еще жива. «Папа был бы рад, - вздохнула Тони, - мама писала, что он тоже в Бога верил. Так вот

откуда у меня интерес к науке, - девушка, невольно улыбнулась, и посмотрела на лучи солнца, что

играли в чистых стеклах окон.

Ей все, внезапно, стало ясно. Тони, подняв голову, все еще улыбаясь - взяла жениха за руку.

«Друзья, я беру Элайджу в мужья, и обещаю, с помощью Всевышнего, быть ему верной и

любящей супругой, пока не разлучит нас смерть, - выдохнула девушка, и услышала его голос:

«Друзья, я беру Антонию в жены, и обещаю, с помощью Бога, быть ей верным и любящим

супругом, пока не разлучит нас смерть».

Потом они подписывали брачное свидетельство, их все поздравляли, на заднем дворе дома, где

были расставлены деревянные столы, бегали и смеялись дети. Тони, грызя печенье, чувствовала,

как муж держит ее за руку - твердо и ласково, не отпуская, гладя пальцами ее ладонь.

-А кольцо, - Элайджа посмотрел на ее пальцы, - кольцо у нас тоже, самое простое. Это золото, - он

рассмеялся, - я сам нашел. На северном берегу Великого озера, когда мы туда с вояжерами в

экспедицию ходили.

-Самое лучшее, - Тони прислонилась головой к его плечу и счастливо подумала: «Завтра на север

поедем. Элайджа сказал, через две недели дома будем. Оттуда Дэвиду напишу, в Экзетер, он меня

не выдаст. И дедушке напишу, в Лондон. А этот, - она заставила себя не вспоминать зеленовато-

голубые, холодные глаза, - этот ничего не сделает. Я ему не дочь, у него нет никаких прав на меня.

Если он посмеет нас, хоть пальцем тронуть - я до Верховного Суда дойду, не испугаюсь».

Элайджа оглянулся и быстро поцеловал ее в висок: «Все, любовь моя, убегаем. Я совсем, совсем

не могу ждать, я уже пять лет жду, - он тихо рассмеялся. Тони неслышно ответила: «Я тоже,

капитан Кроу».

Холщовые занавески шевелил ветер с реки, на половицах золотилось солнце. Тони, хихикнув, сидя

на кровати, прожевала сыр - тарелка стояла между ними: «Между прочим, мне сегодня отказались

продать анатомический атлас».

Элайджа приоткрыл один лазоревый глаз и лениво улыбнулся: «А что ты хотела там увидеть?»

Тони поставила тарелку на пол и протянула руку.

-Вот это, - на розовых губах появилась лукавая улыбка. «И вот это - тоже, - Элайджа застонал и

попросил: «Еще!». Она наклонилась и успела подумать: «Все просто. Надо любить, остальное

самое получится». Белокурые, распущенные волосы накрыли их мягкой волной. Он погладил

Тони по нежным плечам: «Дома сразу возьму бот, и уедем на острова. Будем купаться, жарить

рыбу на костре и собирать ягоды. Неделю. Нет, две недели».

Тони подняла голову и он велел: «Иди сюда. Вот, - он рассмеялся, - прямо сюда, правильно».

-Я, - сказала Тони, задыхаясь, почувствовав его губы, - поняла. Так хорошо..., что хочется кричать...,

прости..., так хорошо, Элайджа.

Она откинулась назад, мотая головой, подушки полетели на пол, они тоже - оказались там. Тони,

прижимая мужа к себе, шепнула: «Никуда, никуда тебя не отпущу, слышишь!»

-Я и не собираюсь, - уверил ее капитан Кроу. Целуя откинутую назад шею, он добавил: «Мы всегда

будем вместе, любовь моя».

Устроившись на кровати, нежась в его руках, Тони рассмеялась: «Твой отец, говоришь, тебе все

рассказал? А сейчас ты будешь практиковаться?»

Элайджа погладил нежное бедро и уложил ее на бок. «Каждый день и каждую ночь, любовь моя.

У меня, кажется, хорошо получается. Впрочем, тебе об этом судить».

Тони нашла подушку. Подтянув ее поближе, зажав в кулаке угол, девушка сквозь зубы ответила:

«Просто отлично, капитан Кроу..., А на тех островах, там нет никого?»

-Никого, - он целовал ее острые лопатки. «Ни одного человека, кроме нас, там не будет,

любимая».

-Покричу, - удовлетворенно выдохнула Тони, прижимаясь к нему, подставив ему губы.

Она заснула, лежа белокурой головой у него на плече. Тони видела прозрачную, зеленоватую воду

озера, и блеск золотого эфеса где-то далеко, на дне.

-Шпага Ворона, Элайджа рассказывал, она у отца его, - еще не открывая глаз, вспомнила Тони. Она

проснулась. Высвободившись из рук мужа, девушка посмотрела в полуоткрытое окно - над

Филадельфией висел тонкий серпик луны. Было тихо, так тихо, что Тони, испугавшись, устроившись

под боком у мужа, услышала его шепот: «Что случилось, милая?»

-Элайджа, - вздохнула Тони, - а если начнется война? Мы же на границе. Там Канада, в ней

британские войска.

Капитан погладил Тони по голове и неожиданно хмуро ответил: «Будем надеяться, что не

начнется, любовь моя. Спи, мы завтра рано выезжаем, а я еще хотел...- Тони услышала, как он

улыбается и ласково ответила: «Обязательно, капитан Кроу. Можно даже прямо сейчас, как я

вижу».

-Видит она, - усмехнулся Элайджа, наклонив голову, целуя маленькую, девичью грудь. «Надо же не

только смотреть, миссис Кроу».

Она заснула, быстро, как ребенок, натянув на них одеяло. Элайджа еще долго лежал, обнимая ее,

шепча что-то ласковое, глядя на лунный свет, что серебрил ее волосы.

-Не начнется, - твердо повторил себе капитан Кроу, закрыв глаза, чувствуя рядом спокойное тепло

ее тела.

Часть одиннадцатая

Лето 1812 года

Лидс

На строительной площадке было тихо, рабочие ушли на обед. Преподобный отец Корвино

огляделся и украдкой погладил теплые, каменные стены: «Поверить не могу. На пятьдесят детей

места хватит. К августу, Франческо говорит, уже и закончим».

Отсюда, с холма, был, виден весь Лидс - шпиль его бывшего прихода, церкви Святой Троицы,

черепичные крыши домов, красный кирпич мануфактур, дымок локомотива на железной дороге

Миддлтон, что вела к шахтам.

-Майкл ее строил, - Пьетро прислонился к нагретому солнцем камню. «Успел нас покатать, перед

отъездом. Господи, - он перекрестился, - только бы у Мэри все хорошо было, мы за нее молимся.

Старый приют стоял в низине, рядом со зданием школы и его церковью - серого камня, уютной,

небольшой.

-Святого апостола Варфоломея, - ласково улыбнулся Пьетро. В приходе были почти одни ткачи.

Здесь, в Армли, на западе города, возвышались здания мануфактур «Клюге и Кроу», блестели

мелкими переплетами огромные окна шерстяной фабрики Готта - крупнейшей в мире. Вдали

сверкал канал. Пьетро, присмотревшись, увидел плоские баржи - отсюда, из Лидса гнали в

Ливерпуль, в порт, уголь и ткани.

Пахло гарью и немного - свежей, летней травой.

-Ты здесь, - услышал он голос. «Очень хорошо, пойдем, посмотришь, что я с кухней придумал».

Франческо ди Амальфи, - он был высокий, темноволосый, в холщовых брюках и пропотевшей

рубашке, - высунулся наружу.

-Пообедал бы, - усмехнулся Пьетро, спускаясь вслед за ним по широкой лестнице. В подвале было

уже чисто, каменные стены - готовы к побелке, в полукруглые окна под потолком вливался

солнечный свет.

-Хватит этих очагов, - Франческо развернул чертежи на временном, деревянном столе. «Тем более,

тут дети. Построю тебе такую же плиту, как мы дома, с папой сделали, когда усадьбу

ремонтировали. Она на угле работает, огонь скрыт чугунными крышками. Чистить ее легко,

дверца есть. Три духовки, для хлеба уже готовы, - указал Франческо на стену. «И не беспокойся

насчет запаха. Труба выведена на крышу, вместе с каминными трубами».

Они посмотрели помпу - в отдельной, маленькой комнате. Пьетро улыбнулся: «Тоже, как дома.

Наконец-то, можно будет воду из колодца не носить. А сколько галлонов бак на чердаке

вмещает?»

Брат развел руками: «Сто. Больший никак не поставить. Сам понимаешь, там все-таки перекрытия.

Но колодец мы вам тоже сделаем, разумеется, на случай засухи».

Они вышли во двор. Пьетро, подняв голову, взглянул на парадную дверь. «Вот здесь надпись и

будет, - тихо сказал ему брат. «Constance House».

Пьетро вспомнил летний день в Мейденхеде, и отца, что, опираясь на руку Изабеллы - бросил на

крышку гроба горсть сухой, легкой земли.

-Совсем седой, - подумал тогда Пьетро. «Господи, как ему помочь, видно же, что сердце у него

болит».

Франческо посмотрел куда-то вдаль. «Она ведь тоже сиротой долго была, Констанца. Пьетро, - он

помолчал, - тебе..., тебе тяжело было ее хоронить?»

Брат присел на ступеньки крыльца: « Тяжело. Но ведь, милый, долг у меня такой. А потом, - Пьетро

показал на будущий приют, - вот это - лучший памятник ей. Она была бы рада, думаю. Все

помогли, ты же знаешь. И папа, и дядя Питер, и его светлость, и наши, здешние, промышленники.

Мистера Констана и по эту сторону океана читали, - Пьетро почувствовал на лице горячие,

солнечные лучи и решительно поднялся: «Я тебя накормлю, вернее, Рэйчел. И сам поем. У меня

епархиальный совет сегодня. Там, кроме жидкого чая, ничего не дадут».

Они шли вниз, к дому священника, что стоял рядом с церковью. Пьетро, оглянувшись на стройку,

думал о том, что дети обрадуются. Их пока было двадцать, кое-кого на каникулы взяли

родственники. Тех, кому некуда было ехать, Изабелла отвезла на воды, в Хэрроугейт, где они

сняли дом. Там же были и девочки - Диана с Евой. Пьетро, вздохнув, понял, что скучает по

дочерям. «Ничего, - сказал он себе бодро, - к августу все вернутся. И потом, Аарон здесь. И

Рэйчел».

Аарону был год - он был рыжий, еще пухленький, бойко лепетал, и ходил, держась за руку

матери,- один пока боялся.

Пьетро наклонился. Сорвав ромашку, он искоса посмотрел на брата.

-Ты, конечно, - сердито заметил священник, - из Лондона уехал, так ей ничего и не сказав.

Франческо только махнул рукой. Показав на свою рубашку, мужчина горько проговорил: «Она -

дочь герцога, а я строитель, что говорить. Забудем об этом, - брат отвернулся и Пьетро развел

руками: «Ты, дорогой мой, один из самых талантливых архитекторов в Англии. Тебе двадцать семь,

а ты уже выставлялся. У тебя три таблички, здесь, в Лидсе, в Лондоне и в Манчестере».

Франческо угрюмо молчал, а потом, пробормотав что-то, быстро пошел вперед.

Деревья едва распустились. У входа в Сомерсет-хаус, на ступенях, выходящих к Стрэнду, было

шумно. Франческо сразу нашел ее глазами. Она стояла рядом с матерью, такая же высокая, русые,

золотящиеся под солнцем волосы, были уложены волнами. На ней было простое, светлое

муслиновое платье, плечи прикрыты кашемировой шалью.

-Ваша светлость, - Франческо склонился над рукой герцогини и почувствовал, что краснеет. «Папа

меня послал вас встретить, все уже там, - он указал на вход в Академию и велел себе: «Не смотри

на нее, не смотри. Мама говорит - у тебя по глазам все понятно».

-Леди Вероника, здравствуйте, - наконец, выдавил он из себя. «Рад вас видеть. А где леди

Джоанна?»

-Вы же знаете, мистер ди Амальфи, - серые глаза улыбнулись, - Джоанна не интересуется

искусством. Она в тире, стреляет. Папа ее потом заберет.

От нее пахло чем-то нежным.

-Ландыш, - понял Франческо. Они бродили по залам, оторвавшись от других. Франческо

рассказывал ей об Италии. Мать, с помощью его светлости, все-таки ухитрилась отправить его в

Венецию, под чужими документами, на год.

-И вам не было страшно, с поддельным паспортом? - ахнула леди Вероника.

Франческо рассмеялся: «Итальянский у меня, как родной, а ваш батюшка и тетя Марта, очень

аккуратные люди. Бумаги у меня были в полном порядке. Я и во Флоренцию ездил, и в Рим, а на

обратном пути - в Париж заглянул.

Они стояли перед портретом мадемуазель Бенджаман работы его матери. Вероника задумчиво

сказала: «Нам папа о ней рассказывал. И тетя Марта. Вы знаете, мистер ди Амальфи, дядя Теодор

любит ее сорок лет, ее одну. Я и не думала, что сейчас такое возможно».

-Возможно, леди Вероника, - вдруг, твердо ответил он. «Я уверен, что да».

-Ваша матушка, - она обернулась, - отличный портретист, как Гейнсборо. У нас в Оксфордшире, в

галерее, есть его картина. Мой дедушка покойный, и его первая жена. Они там совсем юные.

-У вас и Тициан есть, - широко улыбаясь, заметил Франческо. «Гейнсборо этого я помню. Они там, в

парке гуляют, с собакой».

-Я бы очень хотела, - сказала Вероника, глядя на гордо откинутую, темноволосую голову, на

светящуюся, смуглую кожу, на алые шелка, - я бы очень хотела, чтобы меня так, - она показала на

портрет, - написали. Мне ваша матушка говорила, что мадемуазель Бенджаман ей, во время

позирования, Шекспира читала. А вы пишете? - она посмотрела в темные глаза Франческо.

Он зарделся: «Для себя. Я неплохой художник, меня мама учила, но я так много строю, что

времени на холсты не хватает». Он помотал темноволосой головой: «Так, в альбоме рисую...»

Леди Вероника все смотрела на портрет. «Я знаю, - неожиданно сказала она, - знаю, вы сейчас в

Лидс уезжаете, приют строить, а осенью..., осенью вы куда?»

-Там, наверное, останусь, - ответил Франческо. «Фабрику мистера Готта расширять. И в Ливерпуль

меня зовут, сейчас много работы».

Она только вздохнула, - мимолетно: «Удачи вам, мистер ди Амальфи».

А потом, в Мейденхед, пришел конверт с маленьким томиком сонетов Шекспира. «Для того, чтобы

в ваших путешествиях вам было не так одиноко, - прочел он надпись на развороте, - ваш друг,

леди Вероника Холланд».

-Ваш друг, - неслышно повторил тогда Франческо. Оглянувшись, - в студии никого не было, - он

поцеловал подпись.

Пьетро догнал брата: «Не надо бояться, милый мой. Посмотри на меня и Рэйчел - уж, казалось,

все против нас было. А если бы я тогда из Иерусалима уехал, испугался бы - думаешь, нашел бы

любовь такую, как сейчас у меня есть?».

Франческо остановился и мрачно сказал: «У нее отец...»

Он вспомнил пронзительные, светло-голубые глаза. Герцог поднялся. Чуть волоча правую ногу, он

открыл шкатулку:

-В Плимуте придете в таверну Берри, там скажете: «Я от мистера Джона». Берри о вас позаботится,

отправит с кем надо в Амстердам». Он передал Франческо конверт: «Здесь адрес написан, это моя

сестра. Вы знаете. А оттуда, - Джон усмехнулся, - езжайте в Италию.

-Я бы мог, - пробормотал Франческо, - если я на обратном пути в Париже буду..., мог бы...

Джон смерил его оценивающим взглядом: «Сидите в своем Лувре и рисуйте, мой дорогой, больше

ничего вам делать не надо».

-У нас тоже отец, - ободряюще заметил Пьетро. «Ты сам знаешь, как папу студенты боятся. А вроде

и мягкий, - он заметил, прищурившись: «Рэйчел нам машет».

Калитка дома была увита цветущими розами. Рэйчел поцеловала сына в рыжий затылок. Покачав

его, - ребенок засмеялся, - женщина крикнула: «Идите быстрее, пирог еще теплый! И почту

привезли, девочки из Хэрроугейта написали».

-Пошли, пошли, - подтолкнул Пьетро брата. Когда они уже оказались рядом с церковью,

священник попросил: «Хоть с папой поговори. Он что-нибудь посоветует, сам знаешь».

Франческо, ничего не ответив, упрямо посмотрел вперед. Пьетро подумал: «Он, конечно, на отца

похож. Папа тоже такой - молчит, ни с кем не советуется, сам все решает. Не мальчик все-таки,

разберется, что ему делать».

Рэйчел поставила сына на землю. Мальчик радостно протянул к Пьетро ручку: «Папа!»

На круглом столе орехового дерева горели свечи, за окном были нежные, зеленоватые сумерки.

Рэйчел, щелкая спицами, вздохнула: «Пьетро до ужина и не вернется. Они там всегда долго сидят,

на совете. И Франческо тоже, - она посмотрела в сторону холма, - я вижу, еще работают на

стройке».

Джованни усмехнулся: «Послушай, что Сиди пишет».

-Дорогой папа, у нас все хорошо. Мы каждый день ходим пить полезную воду, мама рисует, и я

тоже. Диана и Ева очень рады, что мы сюда приехали. Хоть у нас и каникулы, мама со всеми нами

занимается математикой и английским. Это я нарисовала для Пьетро и Рэйчел. Здесь очень

красивая церковь, преподобный отец, оказывается, учился вместе с Пьетро в Кембридже. В

августе увидимся, посылаем вам нашу любовь.

Рэйчел посмотрела на изящную акварель - маленькая, со шпилем, церковь белого камня была

окружена парком: «Сиди очень хорошо рисует, дядя Джованни».

Он ласково сложил письмо: «Вся в мать. Думаю, она художником станет. Никто математикой не

хочет заниматься, - Джованни развел руками, - некому мне кафедру передавать. И твой муж, - он

подмигнул Рэйчел, - в следующем году докторат получит, но тоже не по математике».

Рэйчел сложила вязание и рассмеялась: «По Библии. Поедем все вместе в Кембридж, и у вас

погостим. Вы рады, дядя Джованни, что Тони замуж вышла? - она кивнула на письмо с

американскими марками.

Джованни откинулся в кресле: «Рад. И что она там, на озере живет, тоже хорошо, подальше от…-

Джованни оборвал себя: «Только бы войны не было».

Рэйчел стала разливать чай: « Не будет. Что нам с американцами делить, дядя Джованни? Все

поделили, давно. А капитана Кроу, младшего, вы видели?»

Джованни принял чашку: «Видел, когда мы в Америке гостили. Отличный человек, как и родители

его. Так что за Тони я спокоен, - он отпил ароматного, крепкого чаю: «За Дэвидом Тедди

присмотрит, ему доверять можно. Все будет хорошо. Хотя если этот…- Джованни чуть не выругался

вслух, - станет вице-президентом, как Констанца писала, или, не приведи Господь, в президенты

выбьется, тогда нам точно войны не миновать. Он по трупам в свой Овальный кабинет войдет, не

постесняется. Ах, Констанца, Констанца, - он вздохнул и вслух сказал: «Когда мой внук уже ходить-

то начнет, а? Все опасается».

-Он у нас осторожный, - Рэйчел подвинула к нему тарелку: «Ешьте. Это имбирное печенье, такое

моя мама пекла. И смотрите, - она взяла письмо, - у моей сестры тоже все хорошо, слава Богу.

-Милая Рахели, - начала она. «Папа много работает, конечно, но даже успевает помогать мне с

девочками. Они все здоровы, двойняшкам уже пять лет. Я с радостью смотрю на то, как они

растут. У Моше и Элишевы все в порядке. У них родилась дочка, назвали ее Ционой, хотя госпожа

Судакова-старшая и ворчала - нет такого имени. Ханеле живет в Польше, на старом месте, с ее

дочкой тоже все хорошо. Посылаю пожелания здоровья и благополучия твоему мужу и детям.

Рэйчел отложила письмо: «Замуж бы ей выйти, Малке. Двадцать семь, молодая женщина еще.

Хотя дети, конечно, у нее на руках. А Батшева не пишет, с той осени, что там с ее мужем? Она

говорила, что оправился Хаим от ранения, - Рэйчел незаметно перекрестилась и Джованни вдруг

спросил: «Эти, луддиты, не беспокоят вас?»

-В Миддлтоне, на шахтах, шумели пару недель назад, и все, - ответила невестка. «У нас в приходе

люди спокойные, разумные, дядя Джованни. Они понимают, что незачем к старым путям

возвращаться. Разве в прошлом веке ткач, что дома работал, получал столько денег, как сейчас?

Нет, - она поднялась и прислушалась: «Аарон, кажется, проснулся».

Джованни проследил за ее изящной, в простом, муслиновом платье, фигурой, и вздохнул: «Да и не

тронут они мануфактуры, там кирпич, камень. Все охраняется, их внутрь и не пустят. Машины

разбивают, - желчно заметил Джованни, - столько людей эти самые машины создавало и

строило…Можно подумать, машины в чем-то виноваты».

Он потянулся за «Таймс»: Статья, «Промышленность и социальные реформы». Черным по белому

написано, что у «Клюге и Кроу» такие условия труда, каких ни у кого на севере нет. Питер и пенсии

платит по утере кормильца, и детей младше двенадцати на работу не берет, врач у него на

фабрике постоянный, и даже няни для детей».

Дверь стукнула. Франческо весело сказал: «Завтра плиту опробуем, папа. Сейчас руки помою». Он

присел на ручку кресла отца и, оглянувшись на дверь, проговорил: «Папа…, На канале, что-то

народа много».

-Вечерняя смена закончилась, дорогой мой, - пожал плечами отец, - что удивительного?

Франческо вспомнил кучки рабочих, что стояли на берегу канала, медленно темнеющее, еще

ясное небо, и странную тишину, что наполняла предместье - будто оно чего-то ждало. Франческо

покурил со своими строителями, выйдя из пивной. Он уже четыре года нанимал одну и ту же

артель. Франческо всегда, по завершении рабочей недели, в субботу вечером, сидел с рабочими

за кружкой эля.

-Тихо что-то, - сказал он, оглядывая безлюдные улицы Армли. «И в пивной никого нет, как вымерло

все. Обычно в такое время, - Франческо посмотрел на свой простой, стальной хронометр, - здесь

все гуляют, прошлой неделей так было. Что они там, на канале, все делают?»

-Все эти бездельники, мистер ди Амальфи, - пробурчал кто-то из строителей, - те, что против

машин. Мутят народ, непонятно зачем. У них вроде сбора сегодня. Делать им нечего, вот что, -

мужчина сплюнул себе под ноги: «Завтра в церкви увидимся. Брат ваш отличный проповедник,

заслушаешься прямо»

Франческо попрощался с артелью и повернул к дому священника.

Он поднялся: «Должно быть, ты прав, папа. Что на ужин-то? - спросил мужчина.

-Пудинг и баранина жареная, - Джованни проводил сына глазами: «Двадцать семь лет уже. Внуков

бы нам с Изабеллой от него увидеть. Хотя, конечно, пока молодой, пусть ездит, строит,…Да и вроде

не было еще девушки, что ему по душе пришлась, - он улыбнулся и открыл тетрадь: «Письмо

Лапласу по поводу той главы из «Аналитической теории вероятностей», что он мне прислал.

Лаплас гений, конечно, не то, что я. Я просто способный математик, вот и все. Господи, когда уже

эта война закончится, если бы не его светлость - я бы и не смог ничего из Парижа получить. И

насчет метрической системы надо написать. Французы молодцы, что на нее переходят, хотя здесь

такого ожидать не приходится, - Джованни окунул перо в чернильницу, и погрузился в работу.

Когда Пьетро пришел домой, было уже темно, только сверху, из спальни жены, доносился

веселый смех. Он вымыл руки. При свете свечи, священник прочел записку на кухонном столе:

«Поешь, пожалуйста, ты же проголодался». Пьетро утащил имбирное печенье и поднялся к ним.

Рэйчел сидела на ковре, раскинув руки, и ворковала: «Давай, милый мой, не бойся».

-Мы еще гуляем, - она подняла на мужа голубые глаза. «Долго спали, а теперь гуляем, хотя уже и

полночь скоро». Белокурые волосы были заплетены в косы, и пахло от нее - свежим хлебом и чем-

то сладким, домашним.

Аарон, в холщовом платьице, стоял, держась за стену. Мальчик, засунув палец в рот, недоверчиво

мотал головой.

-Я знаю, - Пьетро расстегнул сутану, и опустился рядом с женой, - знаю, к папе он пойдет.

Пойдешь, мой хороший? - он посмотрел на неуверенную улыбку ребенка и протянул к нему руки.

-Папа! - радостно сказал Аарон, и они даже не поняли, как это случилось. Мальчик оторвался от

стены, и, пошатываясь, пробежал по ковру. Он оказался в объятьях отца. Выдохнув, положив ему

голову на плечо, Аарон повторил: «Папа!»

Пьетро подмигнул жене: «Я же говорил - не надо бояться. Он и не боится, наш сыночек».

-Крест! - Аарон положил ручку на простой, серебряный наперсный крест отца. «Крест хочу!»

-У тебя свой есть, - Рэйчел улыбнулась. Пьетро, обняв их обоих, прижимая к себе, серьезно

заметил: «Может быть, и у тебя, когда-нибудь, такой будет, сыночек».

Уже в постели, слушая мерное дыхание ребенка, гладя голову жены, что лежала у него на плече,

Пьетро поцеловал ее: «Помнишь, там, в Вифлееме, я тебе сказал: «Очи твои - очи голубиные»?

-Ты мне десять лет это говоришь, и даже больше, - неслышно ответила жена, - каждую ночь,

любимый мой.

-И буду говорить, - он коснулся губами ее длинных, темных ресниц, - пока мы живы, Рэйчел.

Они заснули, держа друг друга за руки. Мальчик, лежа в своей колыбельке, уткнувшись щечкой в

подушку, счастливо вздохнул: «Папа меня поймал. Я знал, что поймает. Больше не буду бояться».

Пьетро открыл глаза и приподнялся: «Стучат. Ты спи, милая. Это, должно быть, сын миссис Брэдли.

Я ее вчера навещал, она уже и не узнавала никого».

Рэйчел прижалась щекой к его руке и вздохнула: «Так ты и не отдохнул».

-Я спал, - отозвался Пьетро, быстро одеваясь, - два часа спал.

Он поцеловал жену в лоб. Осторожно взяв сына, - мальчик даже не пошевелился, - Пьетро устроил

его в большой постели. «Это ведь до утра, - Пьетро накрыл их одеялом, - так что спите, мои

любимые». Он взял Библию. Перекрестив жену и ребенка, священник спустился вниз.

Отец и Франческо, оба в халатах, стояли в передней. Дверь была полуоткрыта. Пьетро услышал,

как трещит фитиль свечи в руке у отца: «Что случилось?»

-Ваше преподобие, - раздался голос из темноты, - они у мануфактур. Их как бы ни пять сотен

человек. Ваше преподобие, может, скажете им что-нибудь? Вы священник, они вас послушают…

Пьетро вышел на крыльцо и сказал людям, что сгрудились на дорожке: «Конечно. Подождите,

сейчас все вместе пойдем».

-Что это такое, - буркнули сзади, - не понимают они, что ли? Если мануфактуры закроются, мы все

работу потеряем, детей, чем кормить будем?

Летняя ночь была теплой, из сада веяло розами и жасмином. Пьетро, вернувшись в переднюю,

посмотрев в темные глаза отца, твердо велел: «Вы, пожалуйста, возвращайтесь в постель.

Совершенно не о чем волноваться. В Миддлтоне, на шахтах, мы с ними поговорили, они

пошумели и разошлись».

-Пьетро, - только и проговорил Джованни.

Франческо вздохнул: «Я тебя одного не отпущу, даже и не думай»

Пьетро потрепал его по плечу: «Я священник. Я здесь почти пятнадцать лет служу, милый мой. Я у

этих людей детей крестил, и родителей их отпевал. Все будет хорошо, - он закрыл за собой дверь.

Перекрестившись, Пьетро сказал рабочим: «Я готов».

Они пошли туда, где в черной воде канала уже виднелись отблески факелов, туда, где среди

кирпичных стен фабрик слышалось эхо: «Лудд! Лудд! Король Лудд! Долой машины!»

Пьетро посмотрел на толпу, что сгрудилась у закрытых ворот мануфактуры «Клюге и Кроу» и

оглянулся: «Вы идите к семьям, пожалуйста. Мне сторож заднюю дверь отопрет. Не бойтесь, -

священник взглянул на факелы, - они разойдутся, так уже было».

Пахло гарью, люди держали в руках колья и вилы. Пьетро вспомнил: «Ходили же слухи. Якобы они

по ночам, на пустошах, собираются, целые отряды у них. Ерунда, - он сжал пальцы на переплете

Библии, - понятно же - кто хочет работать, тот и работает. У дяди Питера все время людей

нанимают, и на других мануфактурах тоже».

-Ломайте ворота! - завыла толпа. Пьетро увидел, как кто-то, наклонившись, железным ломом

выворачивает булыжник из мостовой.

-Идите, - повторил он и проводил глазами рабочих: «Хорошо, что темно, меня и не увидят».

У задней двери, что выходила в переулок, было тихо. Пьетро пригляделся и заметил огонек свечи в

каменной пристройке для ночных сторожей.

Мануфактура возвышалась перед ним черной громадой. Он, отчего-то поежившись, услышал, как

у главных ворот фабрики кричат: «Ломай машины! Все наши беды из-за них!»

Во дворе раздались шаги. Пьетро, увидев знакомое лицо, неожиданно улыбнулся: «Не волнуйтесь,

мистер Робсон, ничего они не сделают, ворота крепкие».

Сторож оглянулся и боязливо зашептал: «Сами знаете, ваше преподобие, нас шестеро всего, на

ночной вахте. Я Джеймса, хромого нашего, в город послал. Все же парень только повенчался тем

месяцем, жалко его, вдруг случится что».

-Войска, - вспомнил Пьетро. «Правильно, говорили на епархиальном совете - из Ланкашира три

полка сюда перебрасывают, в лагеря летние. Мы еще обсуждали, как там у них службы устроить,

они в деревне, там маленькие церкви. Капеллана там нет, наверняка. Их вообще, в армии не

хватает. Преподобный отец Гэмбл предлагал мне пойти военным священником, но у меня, же

семья, да и привык я к здешним местам, - Пьетро потрепал сторожа по плечу: «Ничего не

случится. В Миддлтоне они сами разошлись и здесь так же будет».

-Ваше преподобие, - вздохнул сторож, - хорошо, что вы появились. Может, - он нерешительно

кивнул в сторону главных ворот, - пойдете, скажете им что-нибудь? Вас послушают...- он замялся.

Пьетро развел руками: «Для этого я сюда и пришел. Вы соберите сторожей, и запритесь в

пристройке, на всякий случай».

Железная, кованая дверь открылась. Пьетро, идя через чистый, выметенный двор фабрики,

усмехнулся: «Этого Джеймса я венчал, я его помню. Я их всех здесь венчал, - он посмотрел на

большие окна главного здания, на глухие стены складов с тканями: «Десять тысяч человек у дяди

Питера работает. А еще шахты, еще корабли, контора в Лондоне, магазины – и здесь, и в

Америке..., Целая империя, не хуже Британской».

Толпа подступала к самым воротам, трещали факелы. Пьетро громко сказал: «Господа, давайте

расходиться по домам. Мы с вами уже встречались, в Миддлтоне, вы помните. Машины ни в чем

не виноваты, они просто облегчают труд человека».

-Отнимают у нас заработок! - зло крикнули сзади. «Мы все с голоду пухнем, детей кормить

нечем».

Пьетро улыбнулся и показал на аккуратное здание конторы. «Мистер Кроу - он посмотрел на

возбужденные лица, отделенные от него только решеткой ворот, - каждый день нанимает людей.

И мистер Готт. И на канале руки нужны. И на шахтах. Работы в Лидсе много».

-Нечего! - крикнули ему. «Нечего на чужих горбатится! Раньше мы сами себе хозяева были, а

теперь все деньги у нас забрали. Ломай ворота, ребята!»

-Это преподобный отец, - возразил кто-то из толпы, - надо послушать его. Он человек праведный,

сирот призревает...

-Все из-за машин! - решетка загремела. «Если бы ни они, так и сирот бы не было! Они людей

убивают, дьяволовы создания!»

Пьетро вспомнил веселый голос Майкла Кроу. Они стояли рядом с железной дорогой. Девочки,

держа Рэйчел за руки, прыгая от нетерпения, кричали: «Кататься! Кататься хотим!»

-Так всегда было, дорогой мой, - Майкл затянулся трубкой. «Человек должен привыкнуть к новому.

Дядя Теодор еще те времена застал, когда из шахт уголь в корзинах выносили, по лестницам.

Девчонки это делали, ровесницы старшей твоей, - он кивнул на Еву.

-Одна пошатнется, упадет вниз, и еще троих зацепит. Родители их были против подъемников,

против колес водяных - как тогда дети зарабатывать будут? Сейчас, видишь, - он показал на трубы

шахт, - женщин мы вообще под землю не пускаем, а мальчики - только с четырнадцати лет в забой

идут. Ничего, привыкли. И к ткацким станам привыкнут, и к локомотиву, - он помахал рукой

машинисту. Подтолкнув девчонок, Майкл велел: «Залезайте, а мы за вами присмотрим».

-Не надо, - повторил Пьетро, - не надо, пожалуйста. Эти машины людьми строились, такими же,

как вы. Они ни в чем не виноваты!

-Камни! - завизжали сзади. «Камни кидайте, нечего его слушать!»

Он еще успел обернуться на пристройку для сторожей: «Хорошо, что ставни закрыли, правильно.

Да и не тронут они людей».

Пьетро почувствовал камень, что ударил его в висок, булыжники летели через ограду, люди

полезли на ворота, и он упал - так и сжимая в руках Библию. Он почему-то увидел ее - прошлым

летом, когда она, сидя на скамейке в саду, кормила Аарона. Рэйчел была в красном платье, как та

мадонна синьора Рафаэля. Вокруг цвели розы, девочки, у нее ног, возились с белым кроликом.

Жужжали пчелы. Пьетро, выйдя из дома, устроившись рядом с ней, погладил сына по рыжей

голове. Тот открыл голубые глазки. Посопев, мальчик опять припал к груди. «Очи твои, - тихо

сказал Пьетро, целуя жену в белокурый висок, - очи голубиные».

Библия выскользнула из его рук на каменные плиты двора, ворота поддались. Толпа хлынула к

входу в мануфактуру.

Жюль де Монтреваль осадил своего коня и повернулся к лейб-гвардейцам.

-Опять то, же самое, - хмуро сказал майор, увидев отражение огня в черной воде канала. «Только

в Ланкашире их рассеяли, так они за Йоркшир принялись. Оружие к бою, - велел он. Спустившись с

холма, во главе отряда из полсотни солдат, Жюль въехал на тихие улицы Армли.

От мануфактуры «Клюге и Кроу» доносились возбужденные крики. Его подняли с постели - полк

только пришел маршем. Жюль, зевая, прочитав криво нацарапанную записку, велел будить людей.

Сейчас двести человек шло, печатая шаг, вслед за конницей.

-Здесь Пьетро, - подумал Жюль. «Я хотел к ним прийти, после того, как с лагерем все устроится. И

Джон мне говорил, что и дядя Джованни у них гостит, и Франческо. Хоть будет, у кого обедать по

воскресеньям. Господи, я ведь с весны Элизу не видел, с этими бунтами. И Жана тоже».

Сын был уже в кадетском училище, основанном генералом Ле Маршаном, в Мэрлоу. Жюль,

вздохнул: «Господи, когда только эта война закончится? Я думал - переведут меня из Испании, хоть

год спокойно поживу. Здесь, на севере, теперь больше солдат, чем на Иберийском полуострове».

Ворота мануфактуры были снесены, склады и пристройки горели. Жюль увидел, как из разбитых

окон второго этажа летят части машин.

-Майор, - тронули его за плечо, - там кто-то во дворе, смотрите.

Жюль увидел алые мундиры солдат, что уже показались из-за угла. Спешившись, он хмуро сказал:

«Надеюсь, эти мерзавцы еще не успели разбежаться. Хотя нет, - он поднял голову, - они в здании.

Я сейчас, - он достал пистолет и быстро пошел к человеку, что стоял на коленях посреди двора.

Рядом с ним виднелось что-то темное. Жюль, споткнувшись, наклонившись, поднял залитую

кровью Библию.

В свете пожара его седые волосы отливали алым огнем. «Нет, - подумал Жюль, - нет, только не это.

Господи, пожалуйста, нет».

Он тихо подошел, так и держа в руках Библию. Сверху раздался звон стекла, во двор упало что-то

железное.

-Дядя Джованни, - Жюль встал на колени рядом с ним, - дядя Джованни, уносите его отсюда. Я вам

дам солдат, надо послать за доктором....

-Поздно, - темные, блестящие глаза взглянули на него. Джованни ласково коснулся разбитой

головы. Рыжие волосы слиплись от крови. «Я не мог..., не мог оставаться дома, хотя он нам велел.

Он сказал, что все будет хорошо, и ушел сюда...- Джованни нагнулся и поцеловал сына. «Он хотел с

ними поговорить..., увещевать..., я не успел, не успел..., Они его камнями забросали… - Джованни

заплакал. Жюль, сжав зубы, сказал: «Так. У меня двести человек солдат, дядя Джованни, мы вчера

из Ланкашира маршем пришли. Знал бы я раньше..., - он сглотнул: «Что с Рэйчел, с детьми?»

-Девочки в Хэрроугейте,- Джованни все гладил сына по лицу, - Франческо дома, он присмотрит за

Рэйчел. Пьетро, Пьетро...- он посмотрел в мертвые, серо-зеленые глаза, и, как в детстве, стал

укачивать сына.

-Сейчас будут стрелять, дядя Джованни, - Жюль поднял его. «Пожалуйста, я вас прошу - отнесите

Пьетро домой. Солдаты вам помогут. Утром увидимся».

Он понял, что все еще держит в руках Библию. Наклонившись, перекрестившись, Жюль вложил

ее в уже холодную руку Пьетро.

Он проводил глазами Джованни, что шел, пошатываясь, солдат, что несли тело. Взглянув на

темные силуэты в разбитых окнах фабрики, обернувшись к своим офицерам, майор, сдерживаясь,

приказал: «Слушай мою команду! Огонь на поражение».

Аарон проснулся. Недоуменно оглянувшись, - мамы и папы рядом не было, - ребенок слез с

кровати. «Придется самому, - подумал мальчик. Постояв немного, собравшись с духом, Аарон

пошел к двери. Он вздохнул, и, держась за перила, стал спускаться вниз.

Кухня была закрыта, и Аарон поглядел на ступеньки крыльца: «Они там, наверное. Надо выйти».

Мальчик услышал какие-то голоса с кухни. Не обращая на них внимания, он пошел на улицу.

На кухне было тихо. Жюль, приняв от Франческо левой рукой чашку кофе, - правая его рука была

забинтована, испачканный гарью мундир порван, - хмуро сказал:

-Все, кто был в пристройке для сторожей, сгорели заживо, или от дыма задохнулись. Там дверь

железная, а ставни эти...- мужчина сдержался, чтобы не выругаться, - заколотили.

Он указал в сторону мануфактуры: «Больше двух десятков убитых, и раненых сотня. Кто не успел

убежать, тот в тюрьме. Ты езжай в Хэрроугейт спокойно, привози тетю Изабеллу и детей. В Лидсе

объявлено военное положение, у нас три полка, все будет в порядке».

Франческо сидел за деревянным столом, положив на него большие руки, в царапинах и пятнах

краски. Он поднял заплаканные глаза: «Никогда себе не прощу..., Я с ним хотел пойти, надо мне

было...»

Жюль погладил темноволосую голову: «Это звери, милый мой. Дикие звери, для которых один

путь сейчас - на виселицу. Если они священника не пожалели..., Ты подожди, пока твой отец

проснется, и езжай. Пока Рэйчел в себя придет...»

-Она теперь никогда в себя не придет, - Франческо смотрел в окно, за которым разгоралось

нежное сияние рассвета. «А папа..., Я ему дал настой, успокоительный, и Рэйчел тоже..., Сначала

Констанца, теперь Пьетро..., Ведь ему только тридцать три года было...- Франческо вытер глаза и

решительно сказал: «Ты иди. У тебя дела. И спасибо тебе. Ты их не забывай, пока я в Хэрроугейте».

-Нет, конечно, - Жюль обнял его. Они помолчали, слушая, как тикают часы на стене.

Аарон робко прошел через сад. Мамы и папы не было. Выглянув из калитки, мальчик увидел

открытую дверь церкви.

-Они там! - обрадовался мальчик. Аарон любил церковь - в ней было тепло, уютно, пахло чем-то

приятным. Он сидел на коленях у мамы, и, широко открыв глаза, смотрел вокруг - на простое,

темного дерева распятие, на отца, который непременно, даже стоя у алтаря, ловил его взгляд и

улыбался.

Аарон задержался на пороге - пахло знакомым, и еще чем-то - странным, неприятным. Он увидел

мать - она стояла на коленях посреди прохода, белокурая голова была накрыта темной шалью.

«Почему папа лежит? - подумал Аарон. «Здесь не спят, дома только спят».

Он неуверенно позвал: «Папа! Папа!». Аарон пошел к нему, твердо держась на ногах.

-Папа! - крикнул мальчик, оказавшись рядом. Рэйчел подняла сухие глаза. Взяв сына, прикрыв его

шалью, она шепнула: «Не надо, не надо, милый».

Мальчик плакал, - горестно, отчаянно, цепляясь за нее. Она, взяв окровавленную Библию, что

лежала на груди у мужа, открыла книгу. Страница была испачкана, но слова были видны.

-Господи, - Рэйчел шевелила губами, - Господи, за что? Господи, упокой его в садах райских, - она,

так и удерживая всхлипывающего ребенка, легла рядом с трупом.

-Ты это читал? - тихо спросила Рэйчел, устроив голову на его покрытой грязью, рваной сутане. «Это,

милый мой? Это видел там, в свой последний час?».

Строки из «Песни Песней» были залиты кровью.

-Очи твои, - тихо сказала Рэйчел, укачивая сына, прижавшись щекой к мертвому плечу мужа, - очи

голубиные.

В открытые окна церкви вливался солнечный свет. В летнем небе, порхали, перекликались птицы.

Лондон

На галерее Палаты Общин было тихо. Мужчины, - двое были в траурных, черных сюртуках, -

сидели отдельно от всех, смотря вниз.

Мартин покосился на седые виски отца, - лазоревые, холодные глаза Питера следили за спикером.

Юноша скрыл тяжелый вздох: «Хоть разрешил мне на север с ним поехать. Там работы до осени

хватит, и даже больше. Все восстанавливать надо». Он вспомнил обшитый дубовыми панелями

коридор их особняка на Ганновер-сквер. Из-за двери, ведущей в библиотеку, доносился жесткий

голос отца.

-Речь не об убытках, Джон, - Питер прошагал к ореховому столику у камина и разлил виски. «Речь

идет о человеческих жизнях. Ты передашь мое письмо принцу-регенту, и сделаешь так, что он его

прочтет».

Джон отпил виски. Растирая раненое в Тильзите колено, - шли затяжные дожди, здесь, в Лондоне,

погода испортилась, - герцог угрюмо ответил: «Их повесят, Питер, Восемь человек зачинщиков.

Процесс будет в Йорке. Жюль пишет, что все уже успокоилось. Остальных мы отправим на каторгу,

в Австралию». Он прикурил от свечи и посмотрел на деревья за окном, что раскачивались от ветра.

-Это за убийство, - упрямо сказал Питер. «А я хочу..., мы все, промышленники, хотим смертной

казни за индустриальный саботаж. В случае любой диверсии, любого покушения на технику...»

Джон поморщился: «Послушай, у нас только что убили премьер-министра. Кстати, - он поднял

светло-голубые глаза, - мне доложили, что вы собираете деньги для вдовы Беллингема? Для

вдовы человека, который застрелил лорда Персиваля? И после этого...- он повел рукой в сторону

письма, что Питер держал в руке.

-Беллингем был сумасшедший, - Питер пожал плечами и присел на край стола. «Если бы я не

попросил Теодора, Беллингем бы сгнил в той тюрьме, - Питер пощелкал пальцами, - в

Архангельске. Царь Александр его отпустил, но Беллингем вбил себе в голову, что это лорд

Персиваль виноват во всех его бедах, и не платит ему компенсацию. Вдове его и детям все равно

есть что-то надо. Как и вдовам тех, кто погиб на севере, - Питер вздернул гладко выбритый,

смуглый подбородок.

Джон вспомнил: «Я слышал, они в Лидсе решили выплачивать пенсии вдовам погибших во время

бунта - не разбирая, с какой они были стороны. Жюль стал полковником, молодец. Регент ценит

решительных людей. Так и до генерала доберется, а своей Франции и не увидит. Хотя, если

Наполеон обломает себе зубы о Россию..., - Джон выпустил дым: «Парламент на такое не пойдет,

это куски железа...»

Глаза Питера заблестели ледяным, смертельным огнем.

-Мой сын, - сказал он, сдерживаясь, - посчитал, недавно. Если все сложить, он под землей десять

лет провел». Питер указал на карту, висящую на стене: «Зачем все это, Джон? Зачем рыть шахты,

добывать уголь, делать ткани, прокладывать железные дороги и пускать суда на силе пара? Ради

развлечения? Нет, - он прошагал к стене и ударил по ней кулаком.

-Нет, - повторил Питер, - для того, чтобы наша страна была средоточием всего самого

просвещенного, что есть только в мире. Для того, чтобы Британия владела морями и колониями,

для того, чтобы сюда, - он махнул рукой в сторону окна, - стекались деньги, Сейчас новый век, и ты

сам это отлично знаешь. Правит тот, у кого есть знания, а не тот, у кого больше земель. Только

Наполеон это удачно совмещает, - Питер горько усмехнулся. «Передай, передай принцу-регенту -

нас искупали в крови. Хватит, закончилось время полумер».

Мартин услышал монотонный голос кого-то из депутатов: «Никогда в жизни не смог бы заседать.

Как они еще не задремали все?»

-Один, - раздался у него над ухом саркастический голос отца, - уже дремлет. Ты понял - отсюда

едешь в Оксфордшир, с тетей Мадлен и всеми остальными. Я тебя по дороге на север заберу .

-Ладно, - вздохнул Мартин, сбив пылинку с лацкана своего коричневого сюртука, поправив

кремовый, шелковый галстук, - там мальчишки, Юджиния. Надо Элизе и тете Мадлен помочь.

Юноша покосился на хмурое лицо Франческо ди Амальфи: «Не выбросит же он мою записку? Не

выбросит. Подумаешь, написал Сиди. Ничего подозрительного. Она в трауре, я выражаю свои

соболезнования».

Рэйчел с детьми привезли в Мейденхед сразу после бунта. Изабелла и Сидония все время

проводили там, ухаживая за малышами. Мартин вспомнил: «Они тоже на север потом едут.

Рэйчел наотрез отказалась Лидс покидать, там могила Пьетро, там приют..., Она хочет его

достроить, до осени, и жить при нем. Франческо говорил, он ей дом рядом возведет. И тетя

Изабелла там будет, и Сиди..., Целый год, - юноша закрыл глаза. Вдыхая запах пыли, Мартин

увидел ее темные локоны.

В гостиной горел камин, стояла наряженная елка. Сиди, в бархатном, серо-зеленом, под цвет глаз,

платье, устроившись на диване, строго велела: «Только не вертись».

-Я не мальчишки, - обиженно пробурчал Мартин. Из соседней комнаты доносился веселый голос

Бена: «Сейчас мы заведем локомотив, и он сам поедет по рельсам. Это мы с папой построили».

Сиди погрызла карандаш. Склонившись над альбомом, подперев щеку языком, девочка стала

сосредоточенно рисовать.

-До сих пор в записной книжке лежит, этот портрет, - невольно улыбнулся Мартин. Потрогав

Франческо за плечо, - мужчина сидел впереди него, - он шепнул: «Я записку для Сиди написал,

передашь?»

Франческо только кивнул и протянул руку.

-Дорогая кузина Сиди, - вспомнил Мартин письмо, - я хочу вам принести искренние

соболезнования и скорблю, вместе со всей семьей, о вашей утрате. Я знаю, что вы с матушкой и

братом уезжаете на север. Я тоже туда еду, с папой, до осени, поэтому мы сможем увидеться.

Потом я буду в Кембридже, дорогая кузина Сиди, и был бы рад получить от вас письмо. Если вы

разрешите, я вам тоже буду писать. С искренним уважением, ваш кузен, Мартин Кроу.

-Хорошо получилось, - удовлетворенно подумал Мартин, вспомнив стопку бумаги, что он

испортил, перечеркивая слова и грызя перо.

Юноша искоса посмотрел на строгий профиль дяди Джованни, на его почти седые волосы. Темные

глаза мужчины были обрамлены морщинами: «Он Пьетро вырастил, с младенчества. Господи, как

жалко его, как жалко Рэйчел и детей...»

Мать почти все время проводила в Мейденхеде. Приезжая оттуда, Марта вздыхала и разводила

руками: «Должно время пройти. Ничего, Рэйчел вернется на север, приют откроется, ей немного

легче станет, бедной».

-Я у него учиться буду, - Мартин все смотрел на Джованни. «Математике. Папа и мама, меня,

конечно, неплохо подготовили, и Майкл тоже. Все равно, говорят, он очень строгий

преподаватель».

Внизу зашевелились. Питер шепнул Майклу: «Ты сразу на Ганновер-сквер иди. Марта у Холландов,

помогает им собраться. Не надо сейчас Мэри одну оставлять, мало ли что».

Майкл только кивнул.

-Это мог бы быть я, - думал он, глядя на голосующую палату общин, - на месте Пьетро. Или любой

инженер, мои коллеги, мои друзья..., Как это папа сказал - нельзя такое прощать. И верно, нельзя.

Дело ведь не в машинах, новые машины построим..., но убивать людей, оставлять детей

сиротами...- он незаметно перекрестился. Прикоснувшись к медальону, что висел у него под

рубашкой, Майкл одними губами сказал: «Господи, помоги нам».

Ему казалось, что все хорошо. Мэри была веселой, работала с бумагами, помогала ему готовить

лекции для Кембриджа, гуляла. Еще на Пасху он катал ее и сына на лодке. «Врачи говорят, что все

в порядке, - вспомнил Майкл. «Все обойдется, обязательно. Будет у нас еще один сын, или дочка.

Дочка, - он внезапно, нежно улыбнулся. Спикер что-то прокричал.

-Все, - повернулся к ним герцог. «Палата проголосовала «за». На следующей неделе билль будет в

Палате Лордов. Там я никаких затруднений не предвижу. Оттуда он пойдет на подпись к принцу-

регенту, и в следующем месяце станет законом. Смерть через повешение за саботаж на

производстве».

-Спасибо тебе, - только и сказал Питер, поднимаясь. «Спасибо, Джон». Джованни подал ему руку.

Джон, отведя его в сторону, тихо проговорил: «Дядя Джованни, принц-регент назначил особую

пенсию для Рэйчел..., Я понимаю, что...»

-Пьетро уже не вернуть, - Джованни взглянул в сторону медленно пустеющей Палаты.

-Я сейчас поеду, заберу Рэйчел. Она у архиепископа Кентерберийского, с детьми. Церковь пенсию

ей выделила, Аарона будут обучать за счет архиепископа. Они денег дают, на второй приют. Для

мальчиков, - темные глаза Джованни потеплели, - будет рядом с нашим стоять. «Дом Петра». В

нашем сиротском доме девочки останутся.

-Да, - только и смог сказать Джон. «Да, так будет..., хорошо, дядя Джованни».

Они спустились в отделанный мрамором вестибюль. Франческо почему-то покраснел: «Я чуть

позже приеду в Мейденхед, папа. У меня дела, в Лондоне...- он замялся. Пожав мужчинам руки,

Франческо вышел.

Она прислала письмо, в ответ на то, что Франческо отправил ей, вернувшись из Лидса. Она

написала, что будет ждать его в Гайд-Парке, у Серпентайна.

На улице было сыро, промозгло, но Франческо решил: «Не хочу брать экипаж. Хоть голова яснее

станет». Он шел к Гайд-Парку, повторяя слова брата - те, что Пьетро сказал ему на залитом

солнцем холме, улыбаясь, держа в руках цветок: «Не надо бояться».

-Не буду, - пообещал себе Франческо. Невольно перекрестившись, он зашел в открытые, кованые

ворота. На дорожке было пусто - публика сидела по домам, прячась от дождливого лета. Он

увидел впереди серую, как ее глаза, гладь Серпентайна. Остановившись, тряхнув головой,

Франческо шепнул: «Сейчас я ей все и скажу».

Невысокий, седоватый человек в сутане остановился и показал на дерево: «Это, мои милые,

инжир. Ему уже, - архиепископ задумался, - двести лет. Он до сих пор приносит плоды. Осенью я

вам пришлю корзинку, обязательно».

Обе девочки, - белокурая и рыженькая, - были в черных, траурных платьицах. Архиепископ,

обернувшись к Рэйчел, - та сидела в беседке, держа на руках заснувшего сына, попросил: «Иисус,

позаботься ты о них. Не о бренных вещах, Господи, это мы все сами сделаем. Утешь их души,

успокой их…»

-У нашего дедушки, он на Святой Земле живет, - звонко сказала младшая девочка, - есть

гранатовое дерево. Мама говорила. А у вас есть такое, ваша светлость?

Архиепископ развел руками: «Не растут они у нас, милые. Им здесь холодно. Бегите, - он

перекрестил девочек, - вам чай в библиотеке накрыли, там вкусные булочки. Мы с вашей мамой

скоро придем».

Старшая девочка подняла на него голубые глаза: «Ваша светлость, спасибо, что помолились с

нами, за душу папы».

Он только вздохнул и, наклонившись, поцеловал их головы: «И буду молиться, милые». Девочки

уходили, держась за руки. Когда они завернули за угол, Диана блеснула зеленоватыми,

прозрачными глазами: «Я не люблю Иисуса».

-Диана! - ужаснулась Ева, перекрестившись. «Как ты могла сказать такое, папа ведь…»

-Он забрал папу, - младшая девочка раздула красиво вырезанные ноздри: «Не люблю, но

молиться буду. Не хочу маму расстраивать».

Мать плакала. А если она не плакала, то, как на похоронах, - стояла, или бродила, чуть

пошатываясь, ни с кем ни разговаривая. Когда они приехали в Мейденхед, бабушка Изабелла

отвела их в сторону: «Вашей маме сейчас очень плохо, милые, но вы не бойтесь, она оправится».

-А вдруг не оправится, - тогда, отчаянно, подумала Ева. Она вспомнила, как отец, прошлым годом,

хоронил миссис Блэкмор. Марджори, ее дочь, ровесница Евы, - девочки дружили, - потом, сидя на

ступеньках крыльца, грустно проговорила: «Она не в себе была, с тех пор, как папа в шахте погиб.

Совсем на себя рукой махнула, я по дому все делала. А потом повесилась. Теперь меня бабушка

забирает, в Ливерпуль, - девочка показала на запад, - Господь его знает, как там все сложится».

-Все будет хорошо, - уверенно ответила Ева и похолодела: «Господи, помоги ей. Марджори теперь

круглая сирота».

-И мы такими можем оказаться, - поняла девочка, слыша ласковый голос бабушки Изабеллы. Она

проводила с ними почти все время, - она, и бабушка Марта, и Сидония. Их катали на лодке,

занимались с ними, читали книги. Дедушка Джованни и Франческо отвезли их в Лондон и

Кембридж. Мать все это время лежала с Аароном в спальне. Там были задернуты шторы, пахло

травами. Девочки, приходя туда, робко останавливались на пороге.

Мать протягивала к ним руки. Они, устроившись рядом, все вместе плакали.

Ева сидела с дедушкой. Он читал девочке письма - Джованни написал в Иерусалим, и в Америку,

семье Горовицей.

Она как-то помялась: «Дедушка, а вы знали родителей моего папы? Они же в Иерусалиме

похоронены?»

-Нет, милая, - Джованни улыбнулся, - не знал. Бабушка Марта знала, она расскажет тебе. А мама

расскажет о твоей бабушке Дине.

Бабушка Марта и вправду - рассказала, когда они сидели в цветущем, летнем саду. Ева, слушая ее,

прижавшись к пахнущему жасмином шелку, вздохнула: «Жаль, что они не поженились».

-Они хотели, - Марта поцеловала белокурые волосы и, пронзительно, подумала: «Сироты. Господи,

помоги им. Мы все сделаем, конечно, на ноги их поставим, но ведь отца никто не заменит…»

Она поднялась к Рэйчел. Держа ее за руку, Марта слушала тихий плач женщины. «Тетя Марта, -

Рэйчел уткнулась в подушку, - я не хочу, не хочу жить…, Зачем все теперь, если Пьетро нет…»

Марта скинула туфли и легла рядом.

-Расскажу тебе кое-что, - она вздохнула. Рэйчел слушала и вдруг подумала: «Как я могу? У нее там,

во Франции, никого не было. У нее мужа убили, ребенок умер, Элиза на руках была, и она не

сдалась. У меня же семья…, Все так заботятся о нас. И Пьетро, - она всхлипнула, - Пьетро бы хотел,

чтобы я была счастлива, я знаю».

Она пожала нежные пальцы Марты: «Спасибо вам, тетя. Я встану, непременно…»

Марта забрала спящего Аарона и покачала его: «Сколько надо тебе, столько и лежи, милая. Есть,

кому за детьми присмотреть».

Аарон проснулся и потребовал, зевая: «Гулять!»

-Ногами! - нарочито строго ответила ему Марта, поставив мальчика на ковер.

-Ногами! - весело согласился сын. Рэйчел, несмотря на слезы, улыбнулась.

Архиепископ вернулся в беседку. Присев рядом с Рэйчел, - она была в глубоком трауре, белокурые

волосы прикрыты черным, простым чепцом, он ласково сказал: «Миссис Корвино, я очень рад, что

приюты не останутся без управляющей. Священники местные вам помогать будут. И конечно, - он

нежно прикоснулся к рыжей голове дремлющего мальчика, - мы вам будем платить, вы теперь на

должности, как же иначе?»

Рэйчел вздохнула: «Ваша светлость…»

-Отец Чарльз, - прервал ее архиепископ. «Пожалуйста, миссис Корвино. Что вы мне сказать хотите,

так это я знаю все. Вы мать, у вас трое детей - кто, лучше вас с малышами справится?»

Рэйчел помолчала и робко проговорила: «Отец Чарльз, я подумала…, Не только в Лидсе сироты

есть. В Манчестере, в Ливерпуле, на всем севере».

-Значит, - архиепископ поднялся, - работы у вас много будет, миссис Корвино. Вы женщина

решительная, настойчивая, умеете убеждать людей, - он забрал у нее Аарона и обиженно поднял

ладонь: «У меня внуки есть, не волнуйтесь. Я дитя на руках удержу». Он прищурился и посмотрел

на ограду Ламбетского дворца: «Вот и мистер ди Амальфи. Пойдемте, выпьем все вместе чаю».

Рэйчел помахала Джованни. Женщина посмотрела на влажную траву сада, на голубей, что

вспархивали с мокрых веток деревьев, - недавно шел дождь. Она вспомнила ласковый голос

мужа: «Я ведь знаю, что такое сиротой быть, милая. Хоть папа меня и воспитал, хоть Изабелла мне

матерью стала, а все равно - помнишь же ты, как я в Иерусалим приехал. Моя мама мне снилась.

Пусть хоть этим деткам мы поможем».

-Поможем, - твердо сказала себе Рэйчел. Подняв голову, она пошла к входу во дворец.

В тире, что стоял на зеленой лужайке у Серпентайна, было тихо. Стреляли двое - невысокая,

изящная, белокурая девушка и подросток, тоже светловолосый - лет двенадцати.

Третья - русоволосая, в простом, серо-голубом платье, сидела на стуле у стены, углубившись в

«Истории модной жизни» Марии Эджуорт. Вероника искоса посмотрела на сестру и брата - они

перезаряжали пистолеты. Отвернувшись, девушка достала из книги письмо.

-Дорогая леди Вероника, - читала она. «Я ненадолго вернулся в Лондон и должен опять уезжать на

север. Но я не могу покинуть город, не повидавшись с вами. Пожалуйста, напишите мне, где и

когда мы сможем встретиться, с искренней преданностью к вам, Франческо ди Амальфи».

-У меня щеки горят, - поняла Вероника. «Только бы Джоанна ничего не заметила. Ей тоже зачем-то

уйти отсюда надо, интересно, зачем? Франческо, - она вспомнила его темные глаза и услышала

голос хозяина тира: «Пожалуй, леди Холланд, только несколько мужчин в Лондоне стреляют более

метко. Ваш батюшка, например, а еще лорд Байрон…»

-Это кто еще такой? - Джоанна подняла пистолет.

-Поэт, - сочно заметил Джон-младший. «Даже я знаю. Хоть иногда, Джоанна, читай что-нибудь, как

это сказать, более подходящее девушке. У тебя в комнате либо руководства по стрельбе, либо

памфлеты о социальных реформах».

-Поэты, - сладко улыбнулась Джоанна, выбивая десятку, - не умеют стрелять, на то они и поэты».

Она положила пистолет на прилавок тира: «У меня болит голова, мы с Вероникой прогуляемся

вокруг Серпентайна и вернемся. Не волнуйся за приличия, - девушка усмехнулась, - в парке все

равно никого нет. Пошли, Вероника, - подогнала она старшую сестру.

Когда девушки очутились на улице, Джоанна деловито сказала: «Я ухожу. На Ганновер-сквер сама

доберусь. А ты иди, - она кивнула на озеро, - иди туда».

-Джоанна! - шепотом ответила Вероника, обернувшись на дверь тира, - а что я Джону скажу,

маме…Мы ведь уезжаем сегодня…

-К отъезду я вернусь, - Джоанна пожала острыми плечами. Она была в охотничьей, короткой, по

щиколотку юбке, из темно-синего, тонкого сукна, и отделанном замшей, мужского покроя,

рединготе. Белокурые волосы были затянуты в небрежный узел, светло-голубые глаза играли

опасным огнем. Вероника, опустив руки, попросила: «Придумай что-нибудь, я не знаю…»

-Соврешь, - отмахнулась Джоанна. Сжалившись, потянувшись, - Вероника была много выше, - она

погладила сестру по плечу: «Скажи, что я лошадь взяла, и забыла о времени, на часы не

посмотрела».

-Мама будет недовольна, - обреченно заметила Вероника. Джоанна только закатила глаза: «Маме

полезно вспомнить, что здесь не бретонская провинция». Она присмотрелась к Серпентайну: «Там

кто-то гуляет, на берегу. Кажется, я его видела уже».

-Иди, иди, - спохватилась Вероника. Проводив сестру глазами, перекрестившись, убрав книгу в

бархатный мешочек, что висел у нее на запястье, девушка горько сказала себе: «Может быть, он

просто хотел со мной об искусстве поговорить. И вообще, он в трауре…, - Вероника сжала длинные

пальцы и напомнила себе: «Что будет, то и будет».

Джоанна дошла до Парк-Лейн. Остановившись, запахнув редингот, - ветер был восточным,

резким, - девушка сразу увидела его.

-Все-таки красавец, - невольно подумала Джоанна. Его каштановые, немного длинные, волнистые

волосы развевались за плечами, он шел, чуть прихрамывая.

-Леди Холланж, - он поклонился, - я рад, что вы пришли.

-Здравствуйте, - она мимолетно улыбнулась, почувствовав прикосновение его губ к своей руке, -

здравствуйте, лорд Байрон.

В изящной, затянутой темно-зеленым шелком спальне, пахло лавандой.

-Позвольте, леди Кроу, - сэр Ричард Крофт, врач королевской семьи, ловко ощупал скрытый

кружевной рубашкой, большой живот и посчитал пульс: «Все в порядке! Через месяц, или чуть

позже, нас ждет счастливое событие».

-Сэр Ричард, - Мэри подложила подушку под спину, - а что с положением ребенка? Не

перевернулся?

-Пока нет, - признал врач, вымыв руки в серебряном тазу, - но еще есть время. Не волнуйтесь, леди

Мэри. Больше вам бегать нельзя, - Крофт шутливо погрозил ей пальцем, - я предпочитаю, чтобы

женщины в последнем месяце беременности отдыхали. Только по дому, впрочем, - он вытер руки

и посмотрел на мелкий дождь за окном, - такая сырая погода, что и на улицу выходить не хочется.

Читайте, вышивайте…- он посмотрел на стопку бумаг, что лежала на столике орехового дерева.

Мэри безмятежно улыбнулась: «Это рукопись книги моего мужа, сэр Ричард, я ее правлю».

-Хорошо, хорошо, - он отряхнул свой сюртук и Мэри попросила: «Если вам нетрудно, сэр Ричард,

позовите моего сына. Он в детской, с миссис Мартой».

Бен помялся в дверях. Он был, похож на отца, невысокий, легкий, темноволосый, с красивыми,

синими глазами. Забравшись на постель, мальчик прижался к Мэри: «Я буду скучать, мамочка».

-Там будет весело, в Оксфордшире, - уверила его мать. «Там Жан, твой лучший друг, Джон-

младший, Юджиния…, Когда ты приедешь, у тебя будет братик, или сестричка».

-Сестричка, - Бен обнял мать и потерся носом о смуглую щеку. «У тебя ничего не болит, мамочка?»

-Совершенно ничего, - Мэри пощекотала его: «Все хорошо будет. Врач отличный. Ранение пять лет

назад, как случилось, я и забыла о нем».

Когда муж и свекровь приехали за ней на рыбацкой лодке, из Саутенда, Мэри уже ходила -

медленно, с костылем, опираясь на руку Деборы, или Джо. Дебора тогда, смущаясь, сказала: «Я,

конечно, еще неопытная акушерка, сестричка, но тебе сейчас нельзя рожать, подождать надо».

-Я и не собираюсь я рожать, - усмехнулась тогда Мэри, - я по лестнице еле спускаюсь.

-Все в порядке, - повторила она, дверь стукнула и муж, стоя на пороге, улыбнулся: «Беги в свою

спальню, старина. Там Юджиния начала твой багаж собирать, помоги ей, она в игрушках твоих не

разберется».

Майкл наклонился. Поцеловав Бена, он устроился рядом с женой: «Палата проголосовала «за»,

милая. Мы сейчас дождемся родов, и поедем с папой и Мартином на север. Мартин уже у

Холландов, и Марта туда идет».

Он обнял Мэри, и шепнул: «Как ты?»

-Успела положить сверху пару страниц твоих заметок, - жена подняла бровь, - мне эти документы

с Ладгейт-Хилл принесли сразу перед визитом сэра Ричарда. Еще бы заинтересовался, - она

потянулась к бумагам, - что это за ряды цифр.

Майкл посмотрел на лист бумаги в ее руках: «Конечно, если бы я с ними посидел пару часов…»

-Все бы расшифровал, - Мэри поцеловала его в щеку. «Ты у нас гений, дорогой мой. А я простой

клерк со знанием математики. Расскажи мне, - она зевнула, - расскажи о Палате, а то ведь женщин

туда не пускают».

-Расскажу, - темные, кудрявые волосы щекотали ему губы. «Потом принесу тебе поесть, и будем

спать, - Майкл рассмеялся. «Такая погода, что с кровати вставать не тянет».

Внизу, в библиотеке, было тихо. Сэр Ричард, приняв от Марты бокал с вином, заметил: «Отличный

портвейн, миссис Кроу. Французских вин теперь не достать, они только контрабандные…»

Ее тонкие, розовые губы улыбнулись: «Это противозаконно, сэр Ричард, сами знаете».

Марта отпила вина. Чуть не рассмеявшись вслух, женщина вспомнила голос его светлости: «Не

могу же я не принять подарок от своего, как бы это выразиться, товарища по оружию. И вашего

тоже. Десять ящиков бордо, от капитана Фэрфакса, из Плимута. Вернее, из Сен-Мало. Только

гостей им не поите, пожалуйста, а то начнут задавать ненужные вопросы».

-Не буду, конечно - Марта вздернула бронзовую бровь. «Это вино дальше Ганновер-сквер не

поедет, а там у нас нет слуг, болтать некому».

-Очень неудачное лето, - сказал сэр Ричард, сидя у разожженного камина. «Фермеры будут в

большом убытке, такие дожди…»

-По всей Европе так, - рассеянно сказала Марта, взглянув на карту. «Сейчас Наполеон на Россию не

двинется, - подумала она. «Во-первых, дожди. Пока они до Польши доберутся, в грязи потонут, да

и войска ему собрать надо. Не раньше конца июня. Еще месяц. До зимы он может взять Санкт-

Петербург, и тогда…, А ведь еще Мэдисон все собирается нам войну объявить. Он уже ввел в

действие эмбарго на торговлю с Британией. Господи, как сговорились все. Иосиф, наверное, в

Амстердаме, не может перед походом туда не заехать. Вот и хорошо».

-Сэр Ричард, - она покачала изящной ногой в туфле из атласа цвета меди и расправила струящийся,

переливающийся темным золотом шелк платья.

-Ей шестой десяток, - подумал врач. «Четверо детей, а больше сорока не дашь, отлично

сохранилась. Голову дома не покрывает, надо же, по новой моде».

Бронзовые волосы были уложены волнами на висках. Зеленые, прозрачные глаза посмотрели на

него. Марта спокойно спросила: «Как моя невестка? Я беспокоюсь, сэр Ричард, может быть, это

двойня? Живот…»

-Совершенно точно не двойня, миссис Кроу, - отозвался он. «Ребенок один, просто крупный,

думаю, мальчик. Лежит он пока поперек, но обязательно перевернется, еще месяц до родов. Если

не перевернется, - сэр Ричард развел руками, - у нас есть акушерские маневры, щипцы…»

-Вы напишите, - попросила Марта, - напишите свое заключение, сэр Ричард.

Врач покраснел: «Миссис Кроу, если вы мне не доверяете…»

-Я доверяю, - серьезно ответила Марта. «Мы все вам доверяем. Вы наш семейный врач, сэр

Ричард. Просто, - она повела рукой, - мне так будет спокойнее…». Она вдруг рассмеялась: «Я же

была у вас в кабинете, на Уэлбек-стрит, и видела ваши папки. Вы все равно ведете истории

болезни».

-И «нет» такой не скажешь, - обреченно подумал сэр Ричард, устраиваясь за столом. Марта ловко

подсунула ему серебряную чернильницу и сказала, искренне: «Спасибо!»

Проводив врача, она открыла шкатулку розового дерева. Чиркнув кресалом, затянувшись, Марта

распахнула французские окна, что выходили в мокрый, поникший сад. Она постояла, куря сигарку.

Запечатав заключение в конверт, поднявшись наверх, женщина постучала в спальню невестки.

-Я на Ладгейт-Хилл, - сказала Марта, - как вернусь - отведу детей к Холландам. Вы поешьте что-

нибудь. Хотите, я холодный обед накрою?

-Мы спим, тетя Марта, - донесся до нее широкий зевок. Марта, усмехнувшись, пройдя в свою

гардеробную, переоделась в простое, шерстяное платье, и суконный, темный редингот. Убрав

бронзовые волосы под скромный капор, она взяла зонтик. Выйдя на Ганновер-сквер, - площадь

была пуста, - женщина направилась на восток.

На Ладгейт-Хилл было оживленно, люди сновали из кабинета в кабинет. Марта, нажав на ручку

двери, услышала раздраженный голос герцога: «Поймите вы, царь Александр никогда не

капитулирует! Даже если такое случится - его собственные подданные скинут его с трона. Вы в

России никогда не были, а я был. И мой отец был. Они не поднимут руки перед Наполеоном,

точно так же, как не подняли испанцы».

Марта вспомнила веселый голос дочери - они сидели перед камином после рождественского

обеда в Мейденхеде.

-Слушай, мамочка, - сказала Элиза, - что Жюль пишет.

Дочь разгладила бумагу и начала читать:

-Милая моя маркиза…- дочь неожиданно покраснела и пробормотала: «Это я пропущу. Вот…,

Испанцы - отличные ребята. Они сами себя называют герильеро. Герилья означает - «маленькая

война», но это они себя недооценивают, конечно. Они отвлекают на себя войска Наполеона.

Говорят, здесь больше трехсот тысяч французов, и только четверть сражается с нами. Остальные

заняты борьбой с герильяс. Герцог Веллингтон был доволен тем, что я знаю испанский. Ты же

помнишь, моя бабушка по отцу была дочерью герцога Осуна. Веллингтон назначил меня

офицером для связи с повстанцами. Большую часть времени, моя дорогая Элиза, я скитаюсь по

горам и сплю в овчарнях…»

-Не поднимут, - согласилась Марта, заходя в комнату. «Как раз вовремя, - обрадовался герцог, - мы

сведения из России обсуждаем».

Марта отвела его к окну - серый мрамор собора потемнел от воды, небо было низким, набухшим

тучами. Передав конверт, женщина шепнула: «Что хочешь, делай, но это должно оказаться в

Амстердаме, и чем скорее, тем лучше. Это насчет Мэри. Иосиф, понятное дело, сам приехать не

сможет…- Марта вздохнула. Джон помолчал: «Пусть мнение свое пришлет, хотя, не видя,

пациентки…»

-Да, - согласилась Марта. Она, нарочито бодро, добавила: «Сейчас отправлю всех в Оксфордшир. К

мужу в контору загляну, предупрежу, что я здесь ночую, и вернусь».

-Хорошо, - только и кивнул герцог.

-Не расходитесь, - предупредил он тех, кто сидел за простым, деревянным столом, и посмотрел на

площадь - ее маленькая, прямая фигурка уже скрылась в завесе мелкого, холодного дождя.

Они медленно шли по дорожке вокруг Серпентайна. Вероника незаметно посмотрела на

Франческо: «Он плакал, видно. Я помню, весной, на выставке, он мне рассказывал, как Пьетро с

ним возился, учил его читать, на лодке катал…»

Деревья шумели под ветром, серые тучи неслись над парком. Вероника, наконец, не поднимая

головы, глядя на влажный песок дорожки, тихо проговорила: «Мистер ди Амальфи, мне так

жаль…, Это ужасно, ужасно, то, что они сделали, подняли руку на священника…»

Она вспомнила, как мать, отложив «Таймс», долго смотрела куда-то в окно, на дождливое небо.

Потом герцогиня сглотнула: «Не думала я, что еще раз такое увижу». Мадлен вышла из столовой,

шурша домашним платьем. Они с Джоанной обменялись непонимающими взглядами.

Мать никогда не рассказывала им о революции. Девушки знали, что родители познакомились в

Бретани, во время восстания, а больше - ничего. Вероника как-то раз увидела у сестры «Париж в

огне» мистера Констана. Джоанна, скорчив гримасу, разочарованно заметила: «Он роялист, этот

Констан, как дядя Жюль. Ничего интересного, - она с треском захлопнула книгу и сочно добавила:

«Слишком много преувеличений. Я не верю, что якобинцы расстреливали священников и

монахинь. Он просто нагнетает страсти, этот Констан, чтобы книгу покупали».

-Если я могу что-то сделать, мистер ди Амальфи, - Вероника покрутила в руках свой мешочек, - что-

то сделать для вас….

У нее были серые, большие глаза и пахло от нее - свежим, холодным, в каплях дождя, цветком

ландыша.

-Леди Холланд, - он помолчал, - вы знаете, там, на севере, я разговаривал с Пьетро..., В день его

смерти. Он мне сказал, что никогда не надо бояться». Франческо тряхнул темноволосой головой:

«Я долго боялся, но я, наконец, хочу вам сказать, леди Холланд, что я вас люблю. Вас, это, конечно,

ни к чему не обязывает…- он прервался.

Длинные, нежные пальцы коснулись его руки. Вероника шепнула: «Обязывает, конечно,

Франческо. Потому что я тоже люблю вас». Ее русые волосы были усеяны капельками мелкого

дождя, она часто, прерывисто дышала. Франческо, не веря тому, что услышал, тихо ответил: «Но

вы не можете…Я ведь всего лишь строитель, а вы…»

Она приложила палец к его губам. «Вы архитектор, - поправила его Вероника, - вы художник, и

вообще - все это совершенно неважно. Я вас тоже люблю, - она покраснела, - нежно, - и опустила

глаза. Ресницы у нее были длинные, темные, и на них блестели капельки воды.

-Вероника, - он прижался губами к ее руке, - Вероника, милая моя…

Дождь усилился. Они все стояли на дорожке, обнимая друг друга. Франческо, целуя ее, тихо

сказал: «Когда закончится траур, я приду к твоему отцу и сделаю предложение. Страшно,

конечно…- он едва слышно рассмеялся, - но я уже не боюсь».

-Папа тебя уважает, - задумчиво ответила Вероника. Они были почти одного роста, оба высокие.

Девушка, прижавшись к нему, повторила: «Уважает. Когда мы были на выставке, он сказал, что у

тебя большой талант. Папа хорошо в искусстве разбирается, хотя, - девушка хихикнула, - конечно,

по нему и не скажешь. Он в прошлом году купил картину мистера Тернера, и сказал, что за этим

художником будущее».

-Он совершенно прав, - согласился Франческо. «Тернер - гений, дорогая моя, мы еще увидим его

взлет, поверь мне».

-Ты тоже гений, - просто сказала Вероника. «Не спорь со мной, для меня ты всегда будешь самым

великим». Дождь шуршал в кронах деревьев. Франческо прошептал: «Я напишу твой портрет,

обязательно. Сразу после свадьбы. Буду работать, а ты мне будешь читать стихи. Шекспира,

Байрона…»

-Буду, - счастливо согласилась Вероника и озабоченно обернулась: «Мне пора. Пиши мне, пиши,

обязательно!»

-Каждый день, - Франческо поцеловал ее, - глубоко, нежно, - а потом она побежала к тиру. На

песке дорожки остались следы ее туфель. Он решил: «Такая и будет картина. Она будет стоять у

реки, как нимфа, с распущенными волосами. Все вокруг будет зеленым, влажным, и она будет

смотреть на меня через плечо. Как сейчас…- Вероника остановилась. Взглянув на него, помахав

рукой, девушка что-то прошептала.

-Я тоже, - Франческо увидел, как она заходит в тир. Постояв немного, улыбаясь, он пошел к выходу

из парка.

-Прогуляюсь, - он спрятал руки в карманы. «Хочу подумать о ней». На Слоан-стрит он услышал

знакомый голос: «Кузен Франческо!»

-Маркиза де Монтреваль, - поклонился он. Элиза держала за руку сын. Жан звонко сказал: «Дядя

Франческо, мы в замок едем!»

-Я знаю, милый, - Франческо потрепал его по русоволосой голове. Элиза была в сером, дорожном

рединготе. Отведя его в сторону, женщина вздохнула: «Мне Жюль написал из Лидса. Мне очень,

очень жаль. Передайте, пожалуйста, мои искренние соболезнования Рэйчел. Вы когда на север?»

-Уже на следующей неделе, - Франческо помог ей сесть в наемный экипаж. Элиза, зорко глядя на

него зелеными, материнскими глазами, попросила: «Пишите нам. Как стройка идет, как

восстанавливают мануфактуру…, Непременно пишите. И вот еще что…, Я вам хотела это в

Мейденхед послать, но раз мы встретились, - она достала из бархатного мешочка конверт с

вензелем.

-Ее королевское высочество принцесса Шарлотта приглашает Рэйчел с детьми ее навестить, -

Элиза вздохнула, - в любое удобное время. Ее высочество была, конечно, возмущена

случившимся, - Элиза отдала ему письмо: «Что там билль?»

-Проголосовали «за», - ответил Франческо. Женщина перекрестилась: «Слава Богу! Попрощайся с

дядей Франческо, милый, - велела она сыну.

Экипаж тронулся. Франческо вспомнил: «Она же старшая фрейлина у принцессы Шарлотты». Он

проводил глазами карету и пробормотал: «Приеду в Мейденхед, и сразу отправлю Веронике

письмо. Цветов пока посылать нельзя, до лета. Я же в трауре, да и официально мы еще не жених и

невеста. Напишу, а она мне ответит, - Франческо блаженно вздохнул и пошел дальше.

Джоанна, что стояла у окна, усмехнулась: «Хорошо, что мы на них не наткнулись. Конечно, это

безрассудно - тетя Элиза могла нас заметить. Но кто, же знал, что он здесь живет, а на улице

говорить неудобно».

Она обвела глазами кабинет, - пахло хорошим табаком, и еще чем-то - сладковатым. Везде, даже

на полу, лежали стопки бумаг.

-Это гашиш, - спокойно сказал Байрон. Он стоял, прислонившись к косяку двери, держа в руках

медный кувшинчик с ручкой.

-Хотите кофе? По-турецки, я научился его варить на востоке. Или гашиша? - он усмехнулся.

Джоанна достала из кармана редингота плоскую шкатулку. Она размяла в тонких пальцах сигарку:

«Я предпочитаю табак, лорд Байрон. От гашиша, опиума, - девушка повела рукой, - мутно в голове.

Говорят, - добавила она, прикурив от свечи.

Байрон разлил кофе и взглянул на белокурые, влажные от дождя, волосы: «Вы смелая девушка,

леди Холланд. Прийти к мужчине домой…»

-Очень хороший, - одобрительно сказала Джоанна, отпив. «Там кардамон, я чувствую. Я не

страдаю такими предрассудками, лорд Байрон, - она пожала стройными плечами. Расстегнув свой

короткий редингот, Джоанна бросила его на обитый бархатом, потертый диван. «Женщины и

мужчины равны, во всем. Какая разница - кто куда приходит, кто кому объясняется?». Она была в

льняной, простого покроя, блузе. Он увидел белую, скрытую глухим воротником шею: «Прочту вам

кое-что».

- Прости, прости, мой край родной!

Ты тонешь в лоне вод.

Ревет под ветром вал морской,

Свой крик мне чайка шлет.

На запад, солнцу по пути,

Плыву во тьме ночной.

Да будет тих твой сон! прости,

Прости, мой край родной! - Байрон опустил руку и посмотрел в прозрачные, светло-голубые

глаза. Джоанна вежливо дослушала, скрыв зевок: «Очень мило, лорд Байрон. Я вам, собственно,

послала записку, чтобы спросить - как прошло голосование в Палате Общин? Женщин туда не

пускают, еще одна косность, - девушка поморщилась.

Байрон, так и стоя с чашкой кофе в руке, усмехнулся: «Ваш отец, леди Холланд, протащил этот

билль через Палату в рекордное время. Они проголосовали «за». Теперь, на следующей неделе,

мы его обсудим, в Палате Лордов, но там уже все ясно….- мужчина осекся - Джоанна забрала у

него кофе и подтолкнула к дивану.

Усадив Байрона, стоя перед ним, положив руки ему на плечи, Джоанна гневно сказала: «Вы

должны выступить против этого билля. Людей не могут вешать по обвинению в том, что они

разбили какие-то куски железа. Вы должны! - настойчиво повторила девушка. Наклонившись,

Джоанна поцеловала его: «Это будет лучше, чем все стихи, вместе взятые, лорд Байрон! Вы

останетесь в памяти людей, как защитник интересов рабочих. Я к вам приду, - Джоанна

подхватила свой редингот, - приду, на следующей неделе, после обсуждения. Я вам напишу, - он,

было, открыл рот. Джоанна требовательно спросила: «Обещаете, что выступите?»

-Слово джентльмена, леди Холланд, - только и смог сказать Байрон. Шепнув: «Мы еще

встретимся», девушка исчезла в полуоткрытой двери.

Она шла на Ганновер-сквер, раздув ноздри: «Он выступит, можно не сомневаться. А я? Я буду уже

в Оксфордшире». Джоанна застегнула редингот: «Отдаваться надо по любви, иначе это бесчестно.

Так ему и объясню. У женщины может быть много мужчин, но обязательно - по любви, - она

вздернула острый подбородок и взглянула на шпиль церкви святого Георга: «При новом строе не

будет брака, этого инструмента угнетения женщины. И религии не будет, она хуже гашиша и

опиума, отвлекает рабочих от борьбы за свои права. Но какой мерзавец…- Джоанна чуть не

застонала. «Как он мог поддаться натиску промышленников…Машины ему дороже людей».

Она сжала губы и постучала в парадную дверь своего дома.

За обедом были только взрослые. Джон-младший и Юджиния, вместе с мальчиками, ели в

детской. Джоанна покосилась на мать: «Когда я только от них сбегу? Выговаривала мне полчаса -

как я могла одна ходить по улице, это же неприлично. Что за нравы? Надо дожить до шестого

десятка, как бабушка Марта, и два раза овдоветь - только тогда можно гулять самой».

Вероника, что сидела рядом с ней, мечтательно смотрела в затянутое пеленой дождя окно.

«Интересно, с кем это она встречалась у Серпентайна? - хмыкнула Джоанна. «Нет, нет, - велела

себе девушка, - нельзя сбегать. Пока. Надо скопить денег, овладеть навыками стенографии…»

Джоанна давно решила уехать - еще три года назад, когда нашла в библиотеке на Ганновер-сквер

книгу на французском языке. Она называлась «Теория четырех движений и всеобщих судеб».

Написал ее некий Шарль Фурье. Джоанна потом спросила у отца, кто это, но герцог только

рассмеялся: «Очередной прожектер, дорогая моя, ничего особенного».

Джоанна читала книгу по ночам, при свете свечи. Засыпая, девушка шептала: «Труд должен, во-

первых, выполняться целой серией рабочих в кооперации, во-вторых, должен допускать

проявление творческой силы в человеке и, в-третьих, не быть слишком продолжительным, но

чаще чередоваться с трудом иного характера. Тогда труд станет привлекательным, и всякий найдёт

применение своим вкусам».

Она переписала в свой дневник слова Фурье: «Современное общественное устройство не годится

для такого развития страстей и приложения их к труду, а потому нужно совершенно изменить его.

Люди должны соединиться в фаланги, по 1600—1800 человек в каждой, чтобы, исключив детей и

стариков, получить, около 810 способных работать человек…, Каждая фаланга устроится на своей

площади земли в размере приблизительно одной квадратной мили. В центре участка будет

выстроено великолепное жилище – фаланстер…»

Ей даже снились такие дома - огромные, все из стали и стекла, поднимающиеся к небесам, такие,

как описывал мистер Констан в: «Путешествии журналиста в новый век». «Дирижабли, - говорила

себе Джоанна. «Воздушное сообщение между Старым и Новым светом, локомотивы, подводные

лодки…Век всеобщего труда, когда никто не будет голодать».

Сначала она хотела уехать в Шотландию. В Нью-Ланарке, рядом с Глазго, реформатор мистер Оуэн

открыл ткацкую фабрику. «Таймс» написала, что там есть няни, ухаживающие за детьми, и

зарплату рабочим выдают не в купонах, а настоящими деньгами.

Джоанна даже спросила об этом дядю Питера, когда Кроу обедали у них. Тот рассмеялся:

«Дорогая племянница, у меня никогда купонов не было, и не будет. Я знаю, многие

промышленники против того, чтобы давать рабочим доступ к деньгам - якобы они сразу все

пропьют. У меня не пьют, - он прожевал ростбиф и добавил: «И я за то, чтобы человек волен был

покупать провизию, где хочет, а не только в лавке при мануфактуре, с завышенными ценами и

плохим качеством. И няни у меня, - он подмигнул Джоанне, - тоже есть. И врач. Просто в Нью-

Ланарке работает две сотни человек, а у меня, в одном Лидсе - десять тысяч. Дай нам время, -

Питер отпил вина.

Джоанна посмотрела на уотерфордский хрусталь, на серебряные блюда, на кружевную скатерть,

на шелковые платья женщин и зло подумала: «Время! Нет, это все полумеры. Да и папа меня сразу

найдет, в Шотландии. Надо бежать в Европу, или в Новый Свет, и там бороться».

-Я подожду, - решила она сейчас, расправляясь с камбалой. «Война с Наполеоном рано или

поздно закончится. Месье Фурье в Париже, уеду туда, и мы будем строить новый мир. Вместе,

рука об руку».

Она услышала голос Мартина: «Как пишут из Лидса, там уже начали приводить в порядок здание.

А машины мы восстановим, так что волноваться незачем».

-И будете опять получать прибыль, - невольно пробормотала Джоанна.

-Будем, - легко согласился Мартин, отпив шампанского. Он усмехнулся: «Как и вы, дорогая кузина.

Ваш отец - акционер «Клюге и Кроу». Он повернулся к женщинам: «Палата была практически

единодушна. Его светлость заверил нас, что и далее, - Мартин показал рукой на потолок, - все

будет гладко».

-Вы должны стыдиться, - Джоанна отодвинула тарелку, - стыдиться, кузен Мартин. Вы, и ваш отец.

Из-за вас людей теперь будет вешать, без суда и следствия. Просто за то, что они разбили куски

железа.

В столовой Холландов повисло молчание.

-Простите, - наконец, выдавила из себя Джоанна, глядя на красные пятна, что появились на щеках

матери.

Мадлен помолчала: «Эти люди, Джоанна, забросали камнями священника, отца троих детей,

человека, который посвятил свою жизнь благотворительности». Мать скомкала салфетку: «Я бы

сама, лично, их повесила, будь у меня такая возможность».

Джоанна обвела глазами стол и встретилась с холодными, зелеными глазами Марты.

-Я бы тоже, - согласилась та. «Тебе, дорогая моя, полезно помнить, что оба твоих деда взошли на

эшафот, как раз потому, что кое-кого вовремя не повесили».

-Месье Робеспьера, например, - Элиза поджала тонкие губы. «Впрочем, его гильотинировали, но

до этого он успел достаточно зла натворить».

-Я не вижу в революции никакого зла, - заявила Джоанна и услышала ледяной голос матери: «Это

потому, что ты не знаешь, что такое революция».

Мать никогда еще с ней так не разговаривала. Джоанна, увидев, как блестят ее серые, большие

глаза, - отчего-то испугалась. Герцогиня поднялась и что-то пробормотав, вышла.

Марта выпила шампанского. Женщина нарочито спокойно, сказала: «Я, дорогая моя, рожала,

когда меня якобинцы на эшафот повели. Элиза видела, как отрубали голову королю Людовику. Мы

с ней обе видели, как священников приколачивали к дверям церквей. И мы обе достаточно на

своем веку полов намыли, и белья настирали, чтобы не рассуждать о том, что нужно рабочему

человеку, и о том, как хороша революция. Если хочешь сделать что- то полезное - отправляйся с

тетей Изабеллой на север. Твоя кузина Сидония не болтает языком, а будет там целый год

помогать, тете Рэйчел ухаживать за сиротами. Ей всего двенадцать. Ты на пять лет старше, пора

уже и поумнеть».

Мать внесла пирог с ревенем и сухо заметила: «После обеда приедут экипажи, будьте обе

готовы».

Больше они об этом не говорили. У себя в комнате Джоанна повертела в руках учебник

стенографии: «Так будет правильно. Я должна быть полезной, должна уметь готовить,

стенографировать…, Стрелять я умею, но ведь этого мало. Это пригодится, когда мы пойдем на

баррикады, но надо сначала попробовать изменить общество мирным путем. А уж если это не

получится… - она собрала свой скромный саквояж. Разогнувшись, Джоанна увидела сестру. Та

стояла на пороге, зачарованно улыбаясь, держа в руках томик Байрона.

-Он сделал мне предложение, Джоанна, - вздохнула Вероника. «Мистер ди Амальфи, Франческо…

Ты только не говори никому. После того, как траур закончится, он придет к папе…»

-Поздравляю, - ядовито отозвалась Джоанна, - станешь еще одной жертвой на алтаре буржуазного

фарса, который называется браком.

-Дура, - сочно заметила Вероника, закрывая дверь.

Джоанна только рассмеялась. Она обвела глазами комнату, - совсем простую, с узкой кроватью,

застеленной шерстяным, серым одеялом, с аккуратно сложенными на столе книгами и

блокнотами. Девушка тихо сказала: «Скоро ничего этого не будет. Скоро мы все станем жить в

общинах, и зарабатывать себе на хлеб своими руками».

Девушка подхватила саквояж и стала спускаться вниз - в передней уже громоздились сундуки.

Мать, завидев ее, отведя в сторону, сказала: «Джоанна…»

-Прости, пожалуйста, - выдавила из себя девушка. Мадлен подумала: «Она просто молода еще.

Все это пройдет. Она встретит юношу, что ей по душе придется, выйдет замуж, появятся дети…,

Она и забудет обо всем таком».

Мадлен поцеловала дочь в щеку: «Ничего. Я знаю, ты славная девочка. Присмотри за

мальчишками, пожалуйста. Ты с ними хорошо управляешься».

Джоанна только улыбнулась и кивнула. Багаж уже грузили в экипажи. Она, устроившись на

сиденье, вместе с мальчиками, успела увидеть, как Марта, стоя на гранитных ступенях, машет им

рукой.

Над Лондоном вставал серый рассвет. Джон, растворив окно, присел и затянулся сигарой, глядя на

собор Святого Павла: «Тернер бы такое отлично написал. Все в дымке, все неяркое. Как хорошо

все-таки в Англии, не зря меня все время сюда тянет. Уехать бы сейчас со всеми в замок, Мадлен и

девчонок по реке покатать, с Джоном-младшим на лис отправиться…, Не получится, конечно…- он

обернулся на скрип двери и смущенно сказал: «Да я бы сам…»

-Ничего, ничего, - отмахнулась Марта, ставя на стол кофейник. «Я ночную почту захватила».

-Письмо уже плывет в Амстердам, - задумчиво сказал Джон, устраиваясь за столом. «Если Иосиф

там, дней через пять получим ответ. Или его самого увидим»

-Неужели рискнет? - пробормотала женщина. Она была в самом простом, темном платье, в таком

же капоре, без украшений - по виду, швея или поденщица.

-Насколько я знаю своего зятя, - Джон отпил кофе, - этот человек ничего не боится». Он

ухмыльнулся: «Да и я не позволю его арестовать. Давайте почту, - он проглядел конверты и

медленно сказал: «Очень интересно, очень. Текст выступления нового вице-президента США в

Палате Представителей, полюбуйтесь, - Джон перебросил Марте письмо.

-Пересмотр статей Парижского мирного договора, эмбарго на торговлю с Британией, карт-бланш

на захват британских кораблей в любых территориальных водах, аннексия Канады…- Марта

поперхнулась кофе: «Новый вице-президент будет радикальней Мэдисона».

-Достаточно, исконно американские территории страдали под пятой британской монархии!

Гнусные предатели, дикари, Текумсе и Менева, которые, как известно, не погнушались убийством

ни в чем не повинной женщины - моей жены…- Марта прервалась и побледнела.

-Дальше, дальше, - устало посоветовал Джон.

-Текумсе и Менева намереваются соединиться с британскими войсками западнее Великих озер и

нанести подлый удар по нашей территории. Поэтому я призываю каждого американца - будьте

бдительны! Ищите и разоблачайте шпионов, особенно бывших британских граждан или тех, кто

жил в Англии! Я стою перед вами, господа, я, человек, проливавший кровь за независимость

Америки, человек, который отдаст жизнь за наши идеалы, и я говорю вам - настало время

действий.

Марта опустила письмо на стол.

-Палата Представителей и Сенат устроили ему овацию, стоя, - вздохнул Джон. «Далеко пойдет наш

родственник, очень далеко, помяните мое слово».

Они помолчали и Джон заключил: «Войны нам не миновать».

Ганновер-сквер была пуста, зеленые листья деревьев мокли под мелким дождем. Город еще не

проснулся. Здесь на западе, были закрыты лавки, задернуты шторы в окнах. Высокий,

широкоплечий мужчина с полуседой, темной бородой, что вышел на площадь, обернулся и

посмотрел на восток. Иосиф вспомнил утреннюю суету в Ист-Энде: «Зря не поел. Зашел бы в

синагогу, на Бевис Маркс. После молитвы чая бы мне налили, и даже, может быть, печенья

нашли». Рыбаки высадили его в устье Темзы. Там же, в Саутенде, он быстро нашел лодку с

макрелью, что шла вверх по течению, на рынок в Биллинсгейте.

Иосиф подергал рукав своей холщовой куртки, - от него разило рыбой: «Я, конечно, рискую, да

еще перед самым походом. Но нельзя бросать Мэри, раз она моя пациентка».

Он вспомнил испуганный голос невестки, - Дебора сидела, удерживая на коленях дремлющего

внука. «Дядя Иосиф, - она подняла на свекра синие глаза, - может быть, не надо..., Давайте я..., -

она смешалась. Иосиф, забрав Шмуэля, покачав его, усмехнулся: «Твой муж следующей неделей

здесь будет. Они с Мишелем приезжают, по дороге в Польшу. Вряд ли он обрадуется, если узнает,

что я его жену в Англию отправил». Он положил большую, сильную ладонь на заключение: «Здесь

врач королевской семьи пишет, с титулом..., А я без титула, и простой еврей, - он поцеловал

Шмуэля в темные кудри.

-Ты генерал, - Джо вошла на кухню, держа в руках стопку тетрадей. «Вот и каникулы, - она

улыбнулась, - хоть отдохну немного».

-Враждебной им армии, - хохотнул Иосиф и посерьезнел: «Если не тянуть, то и мать, и ребенка

можно будет спасти. Наверное, - он помолчал и поднялся: «Пойду, с мальчишкой нашим

подремлю, меня на закате рыбаки забирают. Море вроде тихое, но мало ли что - вдруг еще в

шторм попадем».

Он ушел. Джо, пробежав глазами заключение, потребовала у невестки: «Объясни мне, я не

медик».

Она распахнула дверь в сад - розы поникли под пеленой дождя. Куря сигарку, женщина

внимательно слушала: «Я помню. Когда Наполеон обвенчался с Марией-Луизой, он попросил

Иосифа поехать в Вену, осмотреть ее брата, Фердинанда. Значит, выживают такие дети? - она

взглянула на невестку.

-Если он сейчас родится, - вздохнула Дебора, - то выживет, наверное. Хотя еще месяц до срока,

конечно…, Принц Фердинанд все же больной человек, это неизлечимо. Просто если тянуть, тетя

Джо, то вообще никто не выживет. Бедная моя сестричка...,- она сжала губы. Джо, выдохнув дым,

серьезно ответила: «Правильно Иосиф туда едет. Он умеет убеждать».

Иосиф потер лицо руками. Открыв кованую калитку, он постучал бронзовым молотком в дверь

особняка Кроу.

На кухне пахло кофе. Марта, выйдя из кладовки, сказала: «Тарелки новые. Мы, конечно, их не

окунали...»

Иосиф только усмехнулся: «Я шестнадцать лет воюю, дорогая моя, я на такое уже и внимания не

обращаю. Свинину, не ем, правда, и устрицы эти ваши, тоже, а остальное...- он махнул рукой.

-Для устриц все равно, - заметила Марта, накладывая ему копченого лосося, - не сезон.

Иосиф обвел глазами кухню: «Плиту поставили, молодцы. Мы тоже, когда в Амстердаме дом

перестраивали, избавились от очагов». Он дернул краем рта: «Бедная Рахели... Я, ее, конечно,

увидеть не смогу - не след мне в Англии долго болтаться, но ты передай ей, что мы все скорбим.

Как она?»

-Уже лучше, - Марта присела напротив и прислушалась: «Они еще спят, а дети - в Оксфордшире

все, их Мадлен увезла».

-А Питер? - Иосиф быстро ел и Марта ласково сказала: «Ты голодный, вижу. Питер у нас нынче,

бывает, в конторе ночует - с этим бунтом работы только прибавилось. Как Джо, как дети?»

-Все хорошо, - Иосиф залпом выпил половину фаянсовой кружки с кофе и пробормотал: «Вроде

проснулся, сейчас еще покурю...»

Марта распахнула дверь в сад: «Льет и льет. Вы, как я понимаю, в конце июня на восток

собрались?»

Иосиф, молча, курил сигару, и, наконец, кивнул: «Мишель с Давидом в Амстердам должны

заехать, а я их потом догоню. Вы Теодору написали о Пьетро?»

Марта забрала у него сигару и кивнула: «Да. Теодору седьмой десяток, а сыну его семнадцать лет.

Они воевать не будут».

-Я ровесник Теодора, а воюю. Но я ведь врач, - Иосиф выпил еще кофе и поднялся: «Пойду, к

шурину своему загляну. Письма от Джо передам, умоюсь. Ты буди пациентку, буди».

Марта постояла с холщовым полотенцем в руках: «Что там, Иосиф? Я правильно сделала, что тебе

написала?»

-Очень правильно, - вздохнул он и вышел.

Майкл сидел на кровати, держа жену за руку. Он посмотрел на темные, мелкие кудряшки, на ее

обеспокоенное лицо: «Тридцать восемь лет ей. Господи, помоги нам, пусть все в порядке будет с

ней и ребенком, пожалуйста».

Он сжал ее тонкие пальцы. Мэри прикусила губу: «Дядя Иосиф, а почему вы приехали? Это опасно,

мы воюем...»

-Потому что я давал клятву лечить людей, - буркнул он, ощупывая смуглый, большой живот, - а ты

моя пациентка. Потому что Марта меня вызвала, а я ее знаю - она по пустякам такого бы делать не

стала.

Он разогнулся. Посчитав пульс, Иосиф внимательно посмотрел на лицо женщины.

-Отеков нет, - подумал Иосиф, - голова у нее не болит.

-Сходи в умывальную, - велел он Мэри, - и оставь мне там то, что надо. Марта, принеси свечу и

ложку.

Он налил мочу в ложку и поднес к пламени свечи. Умывальная была выложена мрамором. Иосиф,

посмотрев на серебряные тазы, на медную, с львиными головами, ванну, хмыкнул: «Не

сворачивается».

-Это хорошо? - озабоченно спросила Марта. Он вылил мочу, и, было, хотел вымыть руки, в тазу.

Марта открыла медный кран. «У нас бак на чердаке стоит, - сказала она. «Джованни и Франческо

здесь все переделали, еще прошлым годом».

-Хорошо, что этой проблемы у нас нет, - коротко ответил Иосиф. Вернувшись в спальню, он сказал,

взяв перо и бумагу: «В общем, так. Я считаю, что надо вызывать схватки».

Мэри ахнула: «Дядя Иосиф, но ведь еще месяц, или даже больше! Как же...»

Он быстро нарисовал что-то на листке бумаги и дал ей.

-Смотрите, - хмуро объяснил Иосиф, - у тебя ребенок поперек не просто так лежит, а потому, что

голова у него такая большая, что в нормальной позиции он просто не поместится в матке. Дети -

они тоже о своем удобстве думают, - врач коротко улыбнулся. «Будем медлить, голова еще

вырастет».

-Ну и что? - недоуменно спросил Майкл. «Большая голова, у вас, - он взглянул на Иосифа, - тоже

немаленькая».

-Такая большая, - сдерживаясь, ответил ему врач, - что, если медлить, то Мэри сама не родит.

После операции сейчас выживает такой малый процент женщин, что можно их в расчет не

принимать».

-Жена Джона моего первая, - вздохнула Марта, - как раз после операции такой умерла.

-Это было полвека назад, - Мэри упрямо сжала губы, - медицина с тех пор продвинулась вперед.

Иосиф помолчал: «Мне, наверное, лучше судить - продвинулась, или нет. Речь не только о тебе,

Мэри, речь о ребенке. У брата французской императрицы, Фердинанда - та же болезнь, я его

осматривал. Он на седьмом месяце беременности на свет появился, и то у него по десять

припадков в день бывает. Если вы будете тянуть, - он кивнул на живот Мэри, - этот ребенок просто

жить не сможет. Даже если ты его сама родишь, - он отвернулся к окну, - на что шансов мало».

Мэри слабым голосом спросила: «А эту жидкость, из головы ребенка, ее можно как-то откачать,

дядя Иосиф?»

-Арабские медицинские трактаты утверждали, что да, - ответил он, - но мы такого делать не

умеем. Сейчас родить ребенка, и выходить его. Он, конечно, будет слабенький, но... - Майкл

поднялся с постели и посмотрел прямо на Иосифа: «В любом случае, мы хотим услышать мнение

сэра Ричарда. Да, Мэри?»

Она только кивнула. Откинувшись на подушки, женщина попросила: «Сходи за ним, пожалуйста».

Марта проводила глазами пасынка - тот пошел к себе в гардеробную, переодеваться и вывела

Иосифа в коридор: «Я тебя представлю, как нашего родственника, врача...»

-Я сам представлюсь, - разгневанно сказал Иосиф. «Меня зовут генерал Кардозо, я личный врач

его величества императора Франции, и я за свои диагнозы отвечаю. Пойду, - он указал в сторону

сада, - покурю».

-Иосиф, - Марта поймала его за рукав рубашки, - это личный врач королевской семьи. Джон,

конечно, тебя вытащит, но мы потеряем время....

Он повернулся: «Если сэр Ричард захочет на меня, своего коллегу, донести - я его никак не смогу

остановить...»

-Но это риск, - умоляюще заметила Марта. Иосиф, уже спускаясь по лестнице, вскинул голову:

«Нет, Марта. Риск - это ждать и ничего не делать».

-Вот же эта кровь Ворона, - пробормотала ему вслед женщина и пошла к невестке.

Питер застал жену в кабинете. Марта сидела, рассматривая открытую шкатулку. Она улыбнулась:

«Иосиф приехал. Майкл сэра Ричарда привел, он сейчас там, - женщина махнула рукой наверх, -

консилиум устроили, решают, что делать».

Питер только тяжело вздохнул. Подойдя, обняв ее за плечи, он замер: «Что это?»

-От оружейника нашего доставили, - спокойно ответила жена. От нее пахло жасмином. Питер

прижался щекой к ее волосам: «Это новый пистолет».

-Восемнадцать лет прошло, - усмехнулась Марта, достав из шкатулки оружие. Золотая пластинка

была вычищена, изящные буквы тускло блестели в неярком, туманном свете дождливого дня.

«Semper Fidelis Ad Semper Eadem».

Марта помедлила: «Сейчас другие способы стрельбы. Более совершенные». Она повертела в

руках пистолет: «Ствол теперь короткий. Табличка та же, конечно. От миссис де ла Марк, - она

кинула взгляд на портрет, что висел над камином. «Дождусь, пока они там что-то решат, побуду на

родах, и уеду, Питер».

Он молчал, слушая тиканье изящных, бронзовых часов с фигуркой Меркурия. Марта,

повернувшись, поцеловала его в щеку: «В Канаду. В Галифакс, на военном фрегате. Через границу

пешком переберусь, там родные края».

-Ты говорила, что никогда не будешь работать против своей страны, - только и сказал Питер.

Жена уложила пистолет в шкатулку. Поднявшись, женщина посмотрела на него прозрачными,

зелеными, в тонкой сетке морщин, глазами.

-Эта война, - задумчиво ответила Марта, - ничего хорошего моей стране не принесет. Я в этом

случае, как раз работаю на благо Америки, мой милый. Пойдем, - она взяла его за руку, -

накормлю тебя. Я суп из зеленого горошка сделала, и лосося сварила. Война войной, роды

родами, а есть - всем надо.

-Подожди, - Питер привлек ее к себе. «Только, пожалуйста, будь осторожна, - тихо сказал он,

прикоснувшись губами к нежному уху. «Пожалуйста».

Жена усмехнулась: «Я ничего такого опасного делать и не собираюсь. Мне просто надо, - Марта

почесала нос, - встретиться с одним человеком. Поговорить с ним, по душам».

-Я читал «Таймс», - Питер все обнимал ее. «Подожди, но может быть, Тедди...»

-Тедди он и слушать не будет, - горько заметила Марта.

-И вообще…, - она оборвала себя и подумала: «Менева. Вот кто знает правду. Но где искать его?

Хотя, когда я буду в Канаде - наши военные скажу, где индейцы кочуют. Нет, слишком мало

времени, чтобы с ним встречаться. Никто не поверит его показаниям, он для них дикарь. А Хаим?

Эстер написала, он звание полковника получил. За что, интересно? И что он делал там, с

Констанцей? На сенатской комиссии по расследованию он заявил, что просто проводил разведку,

и увидел ее тело. А потом его Менева в плен взял. Не нравится мне все это».

Питер поднес ее руку к губам: «Будь осторожна».

-Буду, - Марта обняла его и подтолкнула в сторону двери: «Ты ведь голоден, я знаю».

Мэри устроилась на подушках и посмотрела на врачей: «Они похожи. Только у дяди Иосифа

борода». Она сжала ладонь мужа: «Мы решили ждать, дядя Иосиф. Сэр Ричард говорит, что, даже

если вы правы, то я могу родить сама. А если сейчас вызывать схватки, то ребенок не выживет, да,

сэр Ричард?»

Крофт развел руками: «При всем уважении к опыту мистера Кардозо, восьмимесячные дети реже

выживают, чем семимесячные. Я знаю о болезни принца Фердинанда, все медики знают. Однако

он, леди Кроу, как раз и родился семимесячным».

Иосиф пожевал незажженную сигару и хмуро попросил: «Сэр Ричард, на пару слов».

В библиотеке было раскрыто окно. Иосиф, присев на мраморный подоконник, чиркнув кресалом,

вспомнил обиженный голос англичанина: «Разумеется, я о вас слышал, мистер Кардозо, да и кто

не слышал. Но вы все-таки хирург, а не акушер. Я признаю - леди Мэри ваша пациентка, давняя...»

-Я ее оперировал, - Иосиф вздохнул и оглянулся - они стояли в коридоре: «Надеюсь, вы понимаете,

сэр Ричард, я в Лондоне, как бы это сказать, частным образом...»

Англичанин покраснел: «Мистер Кардозо, я бы никогда не позволил себе..., Вы врач, вы приехали

исполнить свой долг, как я могу...»

-Спасибо, - просто ответил Иосиф. «Я не сомневался, сэр Ричард».

-Дайте и мне, - Крофт присел рядом. Они долго, молча, курили. Потом Крофт сказал: «Еще пару

недель, мистер Кардозо. Спасибо вам за диагноз, у меня никогда не было такого случая. Вы сами

слышали - леди Мэри боится, потому что третий ребенок миссис Кроу родился семимесячным и

мертвым».

Иосиф тяжело вздохнул: «Миссис Кроу до этого три дня пытали, сэр Ричард, ничего

удивительного». Он посмотрел на мокрые деревья: «А Мишель? Марта мне рассказывала. Однако

он доношенный был, не дышал просто. Но задышал, благодаря Тео. Господи, когда мы научимся

заглядывать внутрь тела. Все на ощупь, все вслепую».

-Ждите десять дней, не больше - отрезал Иосиф. «Если плод вздумает перевернуться, - всякое

бывает, - сразу же вызывайте схватки».

Сэр Ричард кивнул и положил ему руку на плечо: «У нас давно есть щипцы, мистер Кардозо. Не

волнуйтесь, проведем как-нибудь роды».

-Как-нибудь, - повторил Иосиф.

-И так ребенок..., - он оборвал себя и вспомнил упрямый голос Майкла Кроу: «У нас есть

здоровый сын. Значит, и с этим ребенком все в порядке. Просто у него большая голова, и все».

-Майкл, - сдерживаясь, отведя его в сторону, заметил Иосиф, - мы не лезем в твои технические

работы, в шахты..., Доверься двум хорошим медикам, пожалуйста. В любом случае, ребенок будет

больным - замедленное развитие, припадки..., Просто, если ждать, он может вообще не выжить.

-Мы справимся, - подала голос Мэри, с кровати. Майкл повторил: «Справимся».

-Ладно, - Иосиф потушил сигару, - пойдемте к пациентке.

В спальне он присел на кровать. Погладив Мэри по кудрявым волосам, Иосиф коротко улыбнулся:

«Через десять дней увидите своего ребенка. А если перевернется, то и раньше. Сэр Ричард обо

всем позаботится».

Врачи ушли, а Майкл обнял жену: «Я думаю, они оба преувеличивают, милая. С Беном все

отлично было, и с маленьким, - он ласково погладил ее живот, - тоже, я уверен».

Мэри молчала, прижавшись щекой к его руке, глядя на дождь за окном.

-Конечно, - наконец, сказала она. «Побудь со мной, милый, почитай мне что-нибудь. Рукопись

свою, - женщина улыбнулась.

Майкл устроился рядом и взял со столика стопку бумаг: «Устройство горизонтальной штольни...»

Мэри слушала, положив ему голову на плечо, и повторяла про себя: «Все будет хорошо. Не может

не быть».

Камин был разожжен. Иосиф, протянув к нему ноги, чихнув, принял от Джона хрустальный стакан

с виски.

-Я тебя сам до Саутенда довезу, - шурин устроился в кресле, напротив, - у меня хороший бот на

этот случай стоит, на нашей частной, - он тонко улыбнулся, - пристани. Спасибо, что приехал. Что

там? - он кивнул в сторону особняка Кроу.

Иосиф поворошил бронзовой кочергой дрова в камине. Он, в очередной раз за этот долгий день,

подумал: «Может быть, надо было настоять? Переупрямить их?»

Он думал об этом во время обеда у Кроу. Думал, прощаясь с Майклом и Мэри, думал, читая

историю болезни Мэри в кабинете у сэра Ричарда.

-Так она под Рождество простудилась, - пробормотал Иосиф. «Как раз три месяца срока тогда

было».

-Зима, мистер Кардозо, - развел руками сэр Ричард. «Ничего страшного - легкий жар, нос заложен.

Она через неделю оправилась».

-Ничего не знаем, - повторил Иосиф, перелистывая страницы в папке.

-Дебора мне рассказывала, у нее в прошлом году была пациентка. На том же сроке, в три месяца,

случилась лихорадка, та, что Хоффман в прошлом веке описывал. Тысячи детей этой лихорадкой

болеют, и ничего. А у пациентки слепой ребенок родился. Может, и не из-за этого, конечно.

Может, я вообще ошибаюсь, просто плод крупный».

-Там опытный врач, - хмуро сказал Иосиф, отпивая виски. «Все обойдется, Джон. Жалко, что я

племянников своих не увижу. Ты привет передавай - Мадлен, детям..., У нас все в порядке, - Давид

майор, у Элишевы - практика процветает, дети растут, и муж ее хорошо зарабатывает».

Джон помолчал и осторожно спросил: «Ты прямо в Польшу из Амстердама?»

Иосиф только кивнул. Никто не знал, что они с Наполеоном встречаются в Белостоке. Император

еще в Париже сказал ему: «На неделю, не больше. Пусть капитан де Лу отправится туда, все

подготовит, а мы с тобой - там увидимся».

Иосиф смешливо подумал: «Опять мы с Мишелем будем читать газеты трехмесячной давности».

Ханеле писала - несколько раз в год. Наполеон, принимая от Иосифа конверты, счастливо

улыбался. Он сам отправлялся в Белосток раз в год. Иосиф, ожидая его в городе, знал, что

император приедет успокоенным. О дочери он почти не говорил, только как-то Наполеон, ласково

заметил: «Хорошая девчонка. Просто отличная. Она , конечно, на мать похожа, но, - император

расхохотался, - ничего не поделаешь».

Джон, молча, курил: «Мы с ним можем и не встретиться больше. Война...»

-Если что, - наконец, сказал герцог, - я обо всех позабочусь, Иосиф. Ты не волнуйся.

-Спасибо, - просто ответил ему зять. Они еще посидели, слушая шорох мелкого дождя за окном,

смотря на пламя в камине.

-Милая Марта, - читала женщина, - мы и добрались до Лидса. Пока устроились в доме

священника, но Франческо со своей артелью обещает, что через две недели можно будет

переезжать в новое здание. Дети из приюта, - те, кого не забрали родственники, - в порядке, за

ними присматривали. Теперь, я и Сидония здесь, и можно не волноваться. К сентябрю стройка

закончится, мы откроем оба сиротских дома. Джованни все время проводит на фабрике -

наблюдает за ремонтом. Он пишет Питеру отдельно, но, судя по всему, к осени цеха уже

заработают.

Рэйчел оправилась. Ей и детям, конечно, лучше здесь, рядом с могилой Пьетро. У нее много

встреч с местными промышленниками. Осенью мы устроим благотворительный вечер и базар в

поддержку приюта. Для нее легче, когда она занята..., - Марта вздохнула и пробормотала:

«Господи, бедное дитя. Замуж бы вышла, она молодая женщина, чуть за тридцать. Хотя вряд ли.

Так, как она любила Пьетро, она больше никого не полюбит».

-Ждем Питера и всех остальных, а тебе, Марта, я желаю удачи, и безопасного разрешения от

бремени нашей милой Мэри.

Второе письмо было от детей.

-Дорогая мамочка! - читала она. «Жаль, что ты уезжаешь, но ведь осенью мы увидимся,

обязательно. У нас все хорошо, погода тут отменная, не такая, как в Лондоне. Я с Джоном-

младшим охочусь, а Юджиния и девочки - возятся с малышами. Милая мама, - это уже был почерк

дочери, - пожалуйста, разреши мне поехать в Лидс. Я буду помогать тете Изабелле и тете Рэйчел.

Сиди это делает, и я могу. Джоанна тоже хочет туда отправиться, его светлость и тетя Мадлен

согласны».

Марта улыбнулась. Муж, что сидел с ней на диване в библиотеке, развел руками: «Решай».

-Пусть едет, конечно, - Марта положила голову на его крепкое плечо. Она, вдруг, весело спросила:

«Помнишь там, на острове, в Мейденхеде, как мы повенчались только? Я тебе сказала, что ты до

ста лет доживешь?»

Питер кивнул и отпил чая.

-Доживешь, - уверенно заметила жена, оглядываясь на дверь.

-Она закрыта, - усмехнулся Питер. «Майкл и Мэри спать пошли, они сейчас рано ложатся, хоть

погода и улучшилась. Тем более сэр Ричард завтра приходит, прямо с утра, раз ребенок

перевернулся».

-Иосиф говорил - десять дней, - вспомнила Марта. «Всего неделя прошла. Может быть, рано?

Может быть, не надо вызывать схватки? Однако они хорошие врачи, вряд ли ошиблись. А что

слабенький будет - ничего страшного, выходим. Найму сиделку, няню, перевезем Мэри в

Мейденхед, и я уеду».

Французские двери, что выходили в сад, были открыты, тянуло влажным, свежим запахом

жасмина. «Ты там за ними присматривай, - велела Марта, целуя его. Питер взял ее лицо в ладони:

«Если я доживу до ста лет, обещай, что ты все время будешь со мной. Кроме работы».

-Обещаю, - она легко поднялась и села за фортепьяно: «Поиграю тебе. Твою любимую».

Питер закрыл глаза. Музыка Бетховена лилась свободно, как лунный свет, как тихий, ласковый

ветер. Нежные пальцы Марты, казалось, едва касались клавиш. Питер вспомнил, как еще давно,

когда Юджиния была совсем маленькой, он стоял в дверях, смотря на то, как жена терпеливо учит

дочь играть гаммы. Юджиния выскочила в сад. Марта, порывшись в нотах, вздохнув, положила

руки на клавиши. Соната наполнила всю комнату. Питер, на мгновение, забыл, как дышать - ее

бронзовая, изящная голова покачивалась в такт нотам, прямые плечи склонились над

фортепьяно. Она играла, так, как будто и сама была музыкой.

Он сидел сейчас, погрузившись в блаженный, сладкий покой. Марта закончила сонату, и Питер,

обняв ее сзади, шепнул: «Спасибо тебе».

Жена повернулась. Он, поднимая ее на руки, целуя, подумал: «Еще сорок лет. Мы и правнуков

успеем увидеть, наверное».

Питер усадил ее на диван и встал на колени: «Надо, чтобы ты мне чаще играла, любовь моя».

-Конечно, - Марта откинулась назад, шелк зашуршал. Он, окунувшись в такое знакомое тепло, еще

успел подумать: «Все будет хорошо».

В спальне остро, резко пахло травами, Мэри расхаживала по комнате, опираясь на руку Марты.

«Болит, - пожаловалась она. Марта ласково погладила ее по голове: «У тебя не первые роды,

милая. Потерпеть надо».

Питер с утра ушел в контору. Майкл, которого недавно сменила Марта, работал в кабинете. Сэр

Ричард появился еще до завтрака. Осмотрев Мэри, врач бодро сказал: «Ребенок перевернулся,

будем рожать, леди Мэри».

Мэри облокотилась на подушки и посмотрела на мужа: «Жалко, что мамы нет. Она бы что-нибудь

посоветовала. Может, подождать...»

Однако Майкл шепнул ей: «Милая, зачем рисковать? Ты же помнишь, дядя Иосиф был уверен, что

не надо тянуть».

-Хорошо, - вздохнула Мэри, и сэр Ричард напоил ее горьким, черным отваром.

-Тетя Марта, - сейчас, превозмогая боль, сказала женщина, - а вы, в Америке - на озера заедете...

-Не премину, - Марта подвела ее к столу и велела: «Ты обопрись, я пока постель перестелю. Я

Майклу сказала - все ящики открыть, хотя это суеверие, конечно, - она улыбнулась, хлопоча вокруг

кровати. «Заеду, скажу твоей матери, что у нее четвертый внук. Или внучка, - она подмигнула

Мэри.

-А если умрет? - холодея, подумала женщина. «Как у тети Марты. Господи, нет, только не это. Но

мы его выходим, обязательно».

Дверь заскрипела. Сэр Ричард, стоя на пороге, велел: «Миссис Кроу, идите, занимайтесь своими

делами. Я побуду с роженицей, заодно и осмотрю ее».

Марта прошла по коридору. Дверь в кабинет была полуоткрыта и она увидела темноволосую

голову пасынка, что склонился надо столом.

-Рано поседел, - поняла Марта. «Тридцать семь ему, а на висках - уже заметно. Весь в Питера, хоть

и не сын ему по крови. Конечно, его раз пять уже в шахтах заваливало».

Смуглые пальцы Майкла повертели что-то золотое. Он отложил медальон и стал набивать трубку.

Марта неслышно зашла, и, присев на ручку кресла, - прижала к себе его голову.

-Ты побудь с женой, - она вдохнула запах хорошего табака и почувствовала у себя на руке что-то

теплое.

Майкл плакал. «Тетя Марта, - он поднял на нее лазоревые глаза, - тетя Марта, может, не стоило...,

С ребенком? Но Мэри хотела, мы оба хотели, а теперь такое...- мужчина повел рукой в сторону

двери.

-Ничего «такого», - твердо ответила Марта. «Родится ребенок, вы его будете любить, ухаживать за

ним, воспитывать - все, как обычно».

-Он не такой будет, - пробормотал Майкл, - не такой, как все…, Вы же слышали.

-Слышала, - Марта пожала плечами. «Ну и что? Все мы, - она потрепала Майкла по голове, - не

такие. Никто друг на друга не похож. Однако и Мэри твою родители любили, хоть она не их крови

была, и тебя отец воспитал, хоть ты ему не родной сын. А это ваше дитя. Все будет хорошо, - до

них донесся стон, и Марта подтолкнула его: «Иди, иди. Будь с ней рядом. Я в церковь, помолюсь, -

она помолчала, - и на Ладгейт-Хилл зайду, по делам».

Она прикоснулась губами к седому виску. Майкл подумал: «Чего я боюсь? Рабочие говорят, что я

смелый человек. Но это под землей, там мне все известно. А если решать придется, вдруг Мэри не

сможет? Ну и решу, - озлился он на себя и поцеловал руку мачехе: «Спасибо, тетя Марта».

В церкви было тихо, пустынно - утренняя служба уже закончилась. Марта, сидя на дубовой скамье,

опустила голову в руки: «А если я не вернусь, из Америки? Ерунда. Границу я перейду, там леса,

там мне все родное. И Дэниел - не будет же он в меня стрелять. Просто постараюсь ему

объяснить, что не стоит войну затевать. Хотя, - она покачала головой, - мало надежды, что он меня

послушает. Но попробовать надо».

Она сидела и думала о том, что Теодор и его сын, наверняка, не пойдут на войну. О том, что

Джоанна, кажется, решила вести себя разумно - раз хочет поехать в Лидс, о том, что у Мораг и

Тедди все хорошо, притерлись они друг к другу, думала о том, что Мартин, когда унаследует дело -

наверняка, его перестроит. Сын давно поделился с ней планами основать торговый эмпориум.

Марта хмыкнула: «Люди, дорогой мой, к такому не привыкли. Они любят покупать товары в

специализированных магазинах».

-Ничего, - уверенно сказал Мартин, - я изменю их взгляды на жизнь, мама.

Она размышляла о том, что, из-за войны, на континенте закрылись шахты и де ла Маркам, когда-

нибудь, если они решат вернуться в Европу, придется их восстанавливать. Она вспоминала, что у

Юджинии хорошие способности, и она вполне может стать гастролирующей музыкантшей. Марта

улыбнулась. Потрогав крестик, она поднялась - пора было идти на Ладгейт-Хилл.

Герцога там не было - еще шло заседание Палаты Лордов. Вернувшись, Джон присел на

подоконник, и смешливо сказал: «Приняли билль. Лорд Байрон чуть наизнанку не вывернулся,

доказывая нам, что люди дороже машин. Назвал меня цепным псом промышленников. Не прямо,

конечно, иначе я бы его на дуэль вызвал...- он прервался и озабоченно посмотрел на Марту: «Что

такое?»

Она отложила перо, - женщина делала заметки, пролистывая папку с вырезками из американских

газет, - и поднялась: «Мне надо на Ганновер-сквер, прямо сейчас».

Марта шла на запад, - солнце было уже высоким, на улицах царила полуденная суета. Увидев

шпиль церкви святого Георга, она перекрестилась: «Может, я зря беспокоюсь. Может, и не родился

еще ребенок».

На ступенях она подняла голову - окна второго этажа были распахнуты. Марта достала из

бархатного мешочка связку ключей и вздрогнула - сверху раздался сухой треск выстрела.

Рука тряслась. Он, сглатывая слезы, вдыхая запах гари, перезарядил пистолет. Он знал, что его не

услышат - спальня была дальше по коридору. Он, выбежав оттуда, пошатываясь, захлопнул за

собой дверь кабинета.

Там, в спальне, стоял металлический, резкий запах крови и смерти. Он вспомнил настойчивый,

яростный голос сэра Ричарда: «Решайте, мистер Кроу! Ребенок застрял, щипцы не помогли. Либо

мы оперируем вашу жену, либо убиваем ребенка».

Мэри лежала - бледная, без сознания, едва дышащая. Посиневшие, сомкнувшиеся губы не

шевелились. Он посмотрел на зубчатые, испачканные щипцы в руке акушера. «Если вы не решите

сейчас, - Крофт потряс его за плечо, - умрут оба».

Майкл услышал усталый голос Иосифа: «Это будет больной ребенок. Припадки, судороги,

замедленное развитие…Медицина пока бессильна, в таком случае»

-Вскрывайте, - Майкл отвернулся, - вскрывайте череп.

Все было очень быстро. Он увидел в руках акушера окровавленную салфетку, - туда было что-то

завернуто, заметил, что врач нажимает на живот Мэри: «Давай же, давай!»

Кровь хлынула тяжелой, черной струей. Крофт, повернувшись, развел руками: «Мне очень жаль,

мистер Кроу. Детское место приросло к матке, его никак не отделить. Простите».

Он даже не успел попрощаться, - Мэри так и умерла, когда он, не веря тому, что случилось, держал

ее за руку, прижимая тонкие пальцы к губам. Ее ладонь стала ледяной, далекой. Майкл, глядя на

медленно белеющее лицо, подумал: «Вот и все».

-Ребенок, - наконец, сказал он. «Ребенок, сэр Ричард…кто это был?»

Акушер открыл салфетку. «Хороший мальчик, крупный. Может быть, - он вздохнул, - у него, и была

та патология, о которой говорил мистер Кардозо, но сейчас, - он показал на останки, - до

вскрытия, мы этого пока никак не узнаем. От черепа почти ничего….». Майкл поднялся и вышел

из спальни.

-А если он был здоровым? - Майкл поднял пистолет и заставил руку не дрожать. «Я убил своего

сына, я убил Мэри….».

Марта пробежала по коридору. Ворвавшись в кабинет, увидев пасынка, что подносил руку к виску,

женщина бросилась к нему.

-Не смей! - она выбила пистолет. Майкл, уронив голову на стол, зарыдал: «Я убил…, убил ребенка,

убил Мэри…»

Марта только обнимала его, прижимая его голову к себе, шепча что-то. Потом Крофт принес

успокоительный настой и Марта попросила: «Сэр Ричард, побудьте с мистером Кроу. Проследите,

чтобы он лег в постель, я обо всем позабочусь».

Она прошла в спальню и присела на залитую кровью кровать: «Девочка моя, бедная…Майкл не

виноват, прости его, прости. Спи спокойно, с маленьким, о Бене мы позаботимся, обещаю».

Марта прошла к себе. Переодевшись, она постояла на пороге спальни Мэри. Женщина вздохнула

и засучила рукава простого платья - пора было готовить тело к погребению.

-Тела, - тихо сказала Марта, осторожно разворачивая салфетку. Она пошатнулась: «Я ведь тогда

без памяти была, когда рожала. В горячке. Так его и не увидела. Элиза мне только сказала, что он

был маленький. Вот и все. Господи, упокой души невинных младенцев в царстве своем, прошу

тебя».

Семейный склеп был давно перенесен со старого кладбища у церкви Мадлен, на новое, Пер-

Лашез - Иосиф и Мишель об этом позаботились.

-И Мэтью там лежит, - пробормотала Марта, - и Джон. Господи, да мог ли кто подумать…- она

перекрестилась. Набрав воды в серебряный таз, Марта стала аккуратно мыть останки младенца.

Когда Питер пришел домой, они долго сидели у незажженного камина, - он поднялся наверх,

попрощаться с Мэри. Марта, потом взяв его руку, тихо сказала: «Милый…, Майкл застрелиться

хотел. Хорошо, что я вовремя пришла. Ты поезжай в Оксфордшир, забери детей, Бена и после

похорон - отправляйтесь все вместе на север. Там Майкл работать будет, ему станет легче. И за

Беном есть, кому присмотреть, летом».

Питер вытер глаза: «Ты его спасла…Он, конечно, себя сейчас начнет винить…»

-Начнет, - согласилась Марта. «Я за ним сейчас поухаживаю, а потом - вы все. Мы же семья,

Питер. Его светлость в Амстердам напишет, Деборе, что она сестру потеряла, а Мирьям я сама там,

- Марта махнула рукой, - там скажу, в Америке».

Они помолчали, вдыхая запах жасмина, старых, кожаных переплетов книг. Марта, подняв голову,

посмотрела в зеленые глаза миссис де ла Марк: «Мой портрет, тот, что Теодор писал, в Париже -

так и пропал во время революции. Да что только не пропало…».

Женщина на картине сидела, выпрямив спину, глядя на нее, - вполоборота, - стройная шея белела

под узлом бронзовых волос. Питер вдруг сказал: «Ты ведь, как она, Марта. Всегда верная».

-И буду такой, - женщина вздохнула. Они еще долго сидели, не разговаривая, просто держа друг

друга за руки.

Амстердам

Джо вывела лодку на простор Эя и посмотрела на мужа. Иосиф сидел, держа на коленях Шмуэля.

Мальчик блаженно улыбался, щурясь от яркого солнца, и захлопал в ладоши: «Деда! Деда со

мной!»

-Уже бойко лепечет, - одобрительно заметил Иосиф, - а ведь только годик ему. Впрочем, Давид с

Элишевой тоже рано заговорили.

Джо закрепила парус и устроилась рядом с мужем. Ее темные волосы выбивались из-под берета,

развеваясь по ветру, она была в простой, тонкой шерсти юбке и коротком, суконном жакете.

«Элишева, - усмехнулась Джо, - как в восемь месяцев сказала: «Мама!», так у нее с тех пор рот и

не закрывается». Она положила голову на плечо Иосифу: «Только вот они так далеко. Двое внуков

у нас, а вряд ли мы их когда-нибудь увидим».

Иосиф потянулся и уложил дремлющего внука на дно лодки, укутав его шалью: «Они же пишут».

Дочь писала, что Исаак преуспевает в ешиве, что Моше купил еще земли - этроги отлично росли.

Их упаковывали на складе в Яффо и рассылали по всей Европе - от Польши до Италии.

-Работают, у нас, конечно, местные, - вспомнил Иосиф твердую руку дочери, - редко кто из евреев

хочет возиться с землей. Но все это изменится, обещаю. Циона, хоть ей всего три года - уже

говорит, что хочет помогать отцу. Она у нас темненькая, в меня, а глаза, как у Моше, серые. У рава

Судакова и госпожи Судаковой все хорошо. Он работает в артели Моше, а госпожа Судакова ведет

дом, и помогает мне с детьми. Я ведь часто уезжаю на роды - и в Яффо, и в Цфат, и на юг, где живут

кочевники. Я выучила арабский, их женщины мне очень доверяют, я здесь одна акушерка с

европейским образованием. Рав Горовиц передал свою мастерскую господину Бергеру. Из него

получается хороший столяр, и он учится у дяди Аарона ремеслу писца. Малка Горовиц растит

девочек, они все здоровы, так что у нас все в порядке. Передайте наши искренние поздравления

Дворе и Давиду с рождением сына. Посылаем вам, как обычно, вино. Это наше, Моше купил

участок на севере, под Цфатом. Мы уже год, как собираем урожай винограда. Моше думает

заняться и производством вина, раз у него так хорошо получается с этрогами. Пожалуйста, папа,

будьте осторожны - и ты, и Давид. Я понимаю, что вы врачи, но все равно мы за вас волнуемся.

Джо взяла его за руку и повторила: «Пишут. Скажи, - она помолчала, - а если бы ты уговорил их

рожать, когда ты в Лондон ездил - все по-другому бы сложилось?»

Иосиф покачал головой. «Мне сэр Ричард прислал письмо, очень подробное. И вскрытие они тоже

делали, Майкл согласился. Насчет ребенка я был прав, а приращение плаценты - этого сейчас

никто определить не может. Пока мы не найдем способ заглянуть внутрь тела человека...- он

развел руками.

-Бедная Дебора, - тихо заметила Джо. «Ничего, я с ней буду, помогу ей. А вы, - она велела мужу, -

вы возвращайтесь».

-Там все просто будет, - усмехнулся Иосиф, - мы займем Москву, царь Александр капитулирует...,

Хануку уже дома встретим.

Он вспомнил, как Теодор и Ханеле рассказывали ему о зиме в России, и отогнал эти мысли.

«Осенью мы уже будем в Москве, - услышал он уверенный голос Наполеона, - мне принесут ключи

от города, и Александр встанет на колени. Я, его, конечно, оставлю на троне - он неплохой

правитель, просвещенный, да и русские не примут царя-француза. С условием, что он проведет

реформы, конечно. Избавится от рабства, введет современное законодательство, уравняет в

правах евреев, - Наполеон поморщился и Иосиф понял: «О Ханеле думает. Действительно, что за

средневековье - она должна всякий раз просить разрешения, чтобы за пределы губернии выехать.

Не то, чтобы она куда-то ездила, конечно. Сидит на своей мельнице, и с дочкой занимается, но все

равно...».

-А куда мы? - спросил он у Джо. Та томно потянулась: «В Схевенинген, дорогой мой. Пусть Давид и

Дебора вместе побудут, перед походом».

-А мы? - весело поинтересовался Иосиф. «С внуком будем возиться?»

-Будем, - в ее светло-голубых глазах играл смех. «А если у тебя еще силы останутся...- Джо

улыбнулась.

-Останутся, - заверил ее Иосиф и пробормотал: «Когда уже паровые суда введут в обиход, надоело

зависеть от ветра!»

-Торопишься, - утвердительно заметила Джо и он согласился: «Тороплюсь, дорогая жена». Она

села к рулю, а Иосиф подумал: «Хоть бы Эстер написала. С Песаха ничего слышно не было. Только

и сказала, что Хаим после ранения выздоравливает. И все. Будем надеяться, не станут они воевать

с Англией. Хотя Наполеону это на руку было бы, конечно».

Уже в Схевенингене, сидя с кружкой пива, смотря на то, как Шмуэль возится в белом песке, Иосиф

сказал: «Джо..., Твой брат, если что случится - позаботится о вас. И Давид тоже, если он жив

останется».

Она оглянулась, - вокруг никого не было. Достав из кармана жакета шкатулку с сигарами, чиркнув

кресалом, жена сердито ответила: «Ничего не случится, и молчи о таком, понятно?»

Иосиф посмотрел на упрямо сжатые, тонкие губы жены. Ласково коснувшись седины на ее виске,

он вздохнул: «Не буду. Его величество, кстати, не хочет воевать с Англией».

-Это пока, - мрачно заметила Джо, затягиваясь. «Пока у него Россия впереди. А потом...- она

махнула рукой. Передав ему сигарку, жена пошла к внуку. Джо водила мальчика за руки по

мелкой, теплой воде. Шмуэль весело смеялся, а Иосиф курил, смотря на них - освещенных

утренним, ласковым солнцем.

Дебора подняла голову с плеча мужа. Зевнув, посмотрев на часы, что стояли на камине, женщина

ужаснулась: «Завтрак! Сейчас все вернутся!»

Давид усмехнулся и обнял ее: «У Мишеля есть ключи, хлеб он сумеет нарезать и сыр тоже. Потом

мы спустимся, разожжем плиту и сварим кофе».

-Потом? - она поцеловала его куда-то в ухо. Дебора, погрустнев, погладила шрам на смуглой,

сильной руке: «Ты, только, пожалуйста, не ползай сам за ранеными. Санитары же есть».

-Там оперировать надо было, прямо на поле, - вздохнул Давид. «Что делать, бывает такое, любовь

моя».

Дебора помолчала и страстно проговорила: «Если бы женщин брали в армию! Не врачами, ладно,

пусть санитарками. Я бы с тобой пошла».

Давид подумал: «И, правда, что за косность? Дебора отменно оперирует, я сам видел. У нее

твердая рука, и вообще она такой же врач, как и я. Только что диплома никогда не получит.

Женщины ведь не могут поступать в университеты. Ну и зря».

-Папа твой рассказывал, - упрямо продолжила Дебора, - что в Германии, в прошлом веке, была

женщина, доктор Эркслебен. Ей сам Фридрих Великий разрешил в университете учиться. А доктор

Басси преподавала физику, в Болонье. Только их так мало, таких женщин...- Дебора замолчала.

Давид, целуя ее, твердо сказал: «Для меня ты врач. И мама твоя, и тетя Эстер. И так будет всегда.

Иди ко мне».

Он целовал ее лазоревые глаза и вдруг, горько, попросил: «Господи, сделай так, чтобы мы больше

не воевали. Хватит уже. И папа..., Ведь ему седьмой десяток, а он все равно с нами отправляется.

Хотя его величество, конечно, папу никуда не отпустит. Да и в Европе мало таких хирургов, как

он».

Внизу, Мишель, насвистывая, накрывал на стол.

-Здесь, - довольно подумал юноша, заходя в кладовку, - лучше еда, чем на постоялом дворе. И

хлеб тетя Джо такой печет, что и в Париже еще поискать.

Квартира на набережной Августинок стояла закрытой. Мишелю удавалось там переночевать всего

несколько раз в год. Во дворце Тюильри у него была походная койка - в маленькой комнате для

адъютантов. Однако алмаз он отказался оставлять в банке - как его ни уговаривал Иосиф. «Будет со

мной, - твердо сказал Мишель, - а если меня убьют, - он развел руками, - что же делать».

Наполеон, увидев кольцо, повертел его в руках: «Красивый камень, но не для армейской жизни».

-Я его и не ношу, ваше величество, - покраснел Мишель, - он вообще для женских пальцев.

Наполеон рассмеялся: «Может, и встретишь, кого-нибудь. Хотя с нашими походами, на это

надежды мало.

-Встречу, - тогда упрямо, повторил себе Мишель. Он посмотрел на холодную плиту и грустно

подумал: «Не будить же их, а самому разжигать нельзя, я помню. Повезло Давиду, и жена у него

замечательная, и сын..., И у меня тоже семья появится, мне ведь всего двадцать три».

Он раскрыл дверь в сад, и, присев на пороге, затянулся сигарой. «Папа не пойдет воевать, - твердо

сказал Мишель. «Ему шестьдесят два, он ученый, он давно в отставке..., И Петька не пойдет, ему

семнадцать, какая армия! Вот и хорошо».

Письма от родителей он получал окольными путями. Наполеон, возвращаясь в Белосток, всегда

протягивал ему конверт и подмигивал: «Еврейская почта, капитан де Лу. Чтобы мы без нее

делали». Отец писал своему другу, раввину Шнеуру Залману, а тот переправлял письма Ханеле.

Мишель знал, что отец преподает в Горной Школе, а мать - в театральной, что Петька заканчивает

кадетский корпус и собирается поступать в военное инженерное училище.

-Все равно, - напомнил себе Мишель, - все равно, папа и мама, разумные люди. У них никогда

крепостных не было, они против этого. А его величество собирается настоять на отмене рабства.

Они поймут, не могут не понять..., И мы не будем атаковать Санкт-Петербург, до Москвы дойдем, и

на этом все закончится».

Дверь стукнула, и он услышал голос Джо: «Бедный мальчик! Сидит, и даже кофе не выпил. Что же

ты Давида с Деборой не разбудил?».

Мишель поднялся и, покраснев, что-то пробормотал.

-Мишель! - радостно сказал ребенок и потребовал: «Играть!».

Он подхватил Шмуэля на руки. Джо ласково добавила: «Сейчас плиту разожгу и все сделаю. Иосиф

лодку разгружает. Мы по дороге на ферму господина Ламма заехали, молоко взяли, масло, сыр...».

Над шпилем Аудекерк повисло закатное солнце, в прозрачном, высоком небе метались чайки.

Давид перегнулся в седле и поцеловал мягкую щечку сына: «Вы ждите, милые. Зимой увидимся».

-Папа со мной! - капризно заявил мальчик, но Джо забрала его у невестки и пощекотала: «Завтра с

тобой опять на лодочке покатаемся».

Он проводила глазами мужа и сына, - Мишель ехал рядом с ними. Дебора подумала, глядя на

решительный подбородок свекрови: «Дядя Иосиф уже шестнадцать лет воюет. И шестнадцать лет

она его ждет. А у меня всего пять. Я привыкну».

Джо обняла невестку: «Пошли, чаю выпьем, и ложись, ты, - она подмигнула Деборе, - как вы с

Давидом к обеду спустились, так до сих пор зеваешь».

Дебора покраснела. Джо, подтолкнув ее к двери, вздохнула: «Будем их ждать».

Бостон

Мораг прошла по свежему, пахнущему краской коридору. Доктор Картер, распахнув перед ней

дверь, гордо сказал: «Прошу, миссис Бенджамин-Вулф. Пять палат для рожениц, отдельный зал

для операций, помещение для младенцев..., Все отлично оборудовано, спасибо вам большое. Мы

бы, конечно, назвали бы это крыло в честь вашей семьи...»

Мораг заглянула во все комнаты. Подняв нежную ладонь, она ответила: «Нет, доктор Картер. Нам

достаточно того, что женщины и дети теперь будут в хороших условиях». Мораг еще раз

посмотрела на аккуратные койки, на чистое, новое, постельное белье и вздохнула: «Если бы не

было этого разделения на белых и цветных..., Салли тоже денег дала на палаты, там, у них в

госпитале».

-Я уезжаю в Рокпорт, на лето, с детьми, - Мораг простилась с врачом, - когда вернусь, мы устроим

заседание благотворительного комитета. Будет осенний бал, благотворительный базар и

спектакль на Рождество. Мистер Бенджамин-Вулф обещал нам помочь.

Она ушла. Картер, стоя посреди больничного двора, закурил сигару: «Что бы мы без нее делали?

Очень энергичная женщина, а ведь раньше совсем не интересовалась благотворительностью.

Денег у них, конечно, столько, что половину Массачусетса можно купить. Муж в Верховном Суде,

говорят, он и до Вашингтона доберется, тем более, его старший брат вице-президентом стал».

Врач посмотрел в сторону моря: «Если войну объявят, здесь британские фрегаты сразу появятся, из

Канады придут. Господи, зачем нам воевать, из-за ерунды какой-то. Можно подумать, у нас земли

не хватает».

Он потушил сигару и, еще задержался на пороге больницы - небо было чистым, летним, дул чуть

заметный ветерок с моря.

-Не надо бы нам воевать, - вздохнул Картер и пошел к пациентам.

Мораг поднималась на Бикон-Хилл - сегодня у них обедали Фримены. Нат вечером отплывал в

Париж. Тедди, узнав о том, что Антония дала брату денег, разозлился и твердо сказал: «Надо было

ко мне прийти, племянник. Пятнадцать тысяч я Филду верну, пусть лежат - для Тони, для ее детей,

а обучение в Сорбонне я тебе как-нибудь оплачу, - Тедди усмехнулся. Дымя сигарой, он стал

выписывать чек.

Мораг остановилась перед лавкой и посмотрела на деревянную лошадку в витрине. «Четыре года,

- вздохнула она. «Четыре года сейчас мальчику». Он ей снился, иногда, - маленький,

темноволосый, припавший к ее груди. С Меневой связаться было невозможно - мать написала ей,

что индейцы ушли на север и там соединились с британскими войсками.

-Он обещал, - прошептала сейчас Мораг, - обещал, что маленький будет в безопасности. Мой брат

не будет лгать.

Когда Горовицы написали им, что Менева убил Констанцу, Мораг, сидя за обеденным столом,

услышав это, застыла. Потом она получила письмо от матери. Мирьям негодовала: «Никогда в

жизни не поверю, что Менева мог поднять на нее руку. Наверняка, это был кто-то другой. И что

Менева Хаима ранил - тоже. Хаим был без сознания, он просто не помнит».

Мораг еще раз взглянула на игрушки: «А ведь мы с Тедди хотим еще ребенка. И ничего не

получается. Это Господь меня наказывает, я знаю. Пусть хоть у других дети здоровы будут».

Она шла по оживленной, торговой улице, и вспоминала, как им пришлось поехать в Вашингтон, в

прошлом году. Обычно Мораг отговаривалась занятостью, или болезнями, - они даже на хупе у

старшего сына Горовицей не были, - но в Белом Доме устраивали важный обед, с балом, и

отказаться было невозможно.

Натан даже не посмотрел на нее, - он коротко поздоровался, и сразу засел за карты, вместе с

другими чиновниками из ведомства Генерального Прокурора. Когда они обедали у Горовицей, -

Хаим был еще в госпитале, - Натан, вместе с мужчинами, сразу после кофе ушел в библиотеку -

курить.

Они остались за столом, с Эстер, и Батшевой. Обе женщины блистали драгоценностями. Эстер,

подмигнув Мораг, покачала носком туфли: «Думаю, в следующем году, когда Хаим оправится

после ранения - мы будем ожидать счастливого события, да, Батшева?»

Девушка только нежно покраснела и опустила большие, цвета каштана глаза.

Мораг уже сворачивала на их улицу, как вдруг оглянулась. По мостовой ехали телеги и экипажи,

было шумно, мальчишки шныряли в толпе, предлагая газеты, лимонад и сигары. Мораг помотала

головой: «Нет, привиделось».

Она открыла кованую калитку особняка, а маленькая, неприметная женщина в темном, бедном

платье и таком же капоре, смешалась с толпой: «Не след туда, к ним, идти. Конечно, внука

увидеть хочется, но что теперь делать. Оставлю Тедди записку, в конторе, на постоялом дворе его

буду ждать».

Марта сошла на берег в Галифаксе две недели назад. Она добралась до Бостона на рыбацкой

лодке, ночью, - так было быстрее, чем идти лесами. Марта спросила об индейцах, но

командующий гарнизоном в Галифаксе, только пожал плечами: «Они далеко на западе, миссис

Кроу, за озерами».

-Миссис Мур, - поправила его Марта.

Паспорт был поддельным, отлично сработанным. Она была Мартой Мур, пятидесяти двух лет,

уроженкой Спрингфилда, Массачусетс, вдовой. Его светлость предложил переправить эту графу на

«Замужем», но Марта махнула рукой: «Я суевериями не страдаю».

После того, как Мэри похоронили - на семейном участке в Мейденхеде, рядом с могилами

родителей Питера, Марта проводила всех на север и отправилась в Портсмут - пора было

отплывать.

- Мораг пусть Мирьям напишет, - вздохнула сейчас Марта, спускаясь вниз, в порт. «Я все равно

после Вашингтона на озера заеду. Даже с Горовицами нельзя будет встретиться в столице - опасно

это».

Она прошла по набережной. Полюбовавшись парусами, женщина поднялась на второй этаж

своего постоялого двора. Пистолет Марта носила с собой - в комнате его оставлять было нельзя.

Билет на почтовую карету в Вашингтон уже лежал на столе. Она присела и стала писать Тедди -

плохим, царапающим бумагу пером.

Мальчики шли впереди взрослых. Тед, оглянувшись на отца, сказал Дэвиду Вулфу: «Не грусти ты

так! Нат приедет, через три года, и вы опять встретитесь. Мы сразу отсюда в Рокпорт поедем, на

боте покатаемся, потом у папы закончится сессия суда, и он с нами весь июль проведет».

Дэвид почесал в русых волосах и мрачно ответил: «Почему я только должен учиться в Экзетере?

Почему я не могу пойти в Бостонскую Латинскую школу, как ты».

-Потому, - тихонько вздохнул Дэвид, - что дядя Тедди и тетя Мораг тебе не родители - они дядя и

тетя. Нельзя у них жить, у них свой сын есть. А я сирота, - он вспомнил сухое письмо отца, что

получил после смерти матери, и заставил себя не плакать. Дэвид не верил, что мать убили

индейцы. В детстве, еще до школы, они почти каждое лето проводили на территориях, и мальчик

сейчас, как и всегда, сказал себе: «Не могло такого быть. Они ее любили, мою маму, и она

индейцев тоже».

-Может быть, - ободряюще заметил Тед, - и пойдешь когда-нибудь, кузен, - он подмигнул Дэвиду.

Они услышали сзади веселый голос Ната: «Вот и мой корабль».

-Ты будешь на французском языке учиться, - зачарованно сказал Дэвид, беря старшего брата за

руку. «Я бы не смог».

-Очень даже смог бы, - Нат потрепал его по голове: «Чтобы деньги на проезд не тратить, я коком

нанялся. В Париже пойду в ресторан работать».

-А жить ты, где будешь? - спросил Тед.

Нат помахал своим саквояжем: «В Латинском квартале, рядом с университетом. Комнатку сниму».

Салли посмотрела на сына - он был высокий, выше ее, стройный, в хорошо сшитом, простом

сюртуке. Темные, волнистые волосы юноши шевелил ветер. Салли, всхлипнув, обняла его:

«Мальчик мой..., Ты только возвращайся…, Ты там осторожней, пожалуйста».

-Мама, - Нат поцеловал смуглую, влажную от слез щеку, - конечно, я вернусь. И буду писать,

каждый месяц, обязательно. У тебя гостиница, ты в церковном совете, в благотворительном

комитете, ты больницей теперь занялась - ты и забудешь, что меня рядом нет.

-Не смей такое говорить, Натаниэль Фримен, - сердито велела мать. «Ты мой сын, единственный...-

она расплакалась и прошептала: «Они там с Россией воюют. Не смей ходить в армию, я тебе

запрещаю...»

-Не собираюсь, - уверил ее Нат. «Буду посещать лекции, и готовить супы, вот и все. Не

расстраивайся, мамочка, все будет хорошо».

Когда корабль отплывал, и они махали Нату, что стоял на корме, Дэвид тихо спросил у Теда:

«Потом Элайджа нас всех заберет на озера, в августе, да? И мама твоя с нами поедет?»

-Да, - Тед кивнул и озабоченно пробормотал: «Вот только твой отец...»

Дэвид помолчал и неожиданно жестко ответил: «А мне наплевать. Я имею право увидеть сестру.

И вообще, - он искоса взглянул на взрослых и сплюнул на пирс, - мой отец всегда был слишком

занят, чтобы обращать на меня внимание. А теперь он вообще вице-президент, ему не до таких

мелочей, - Дэвид вздохнул и Тед крепко пожал ему руку.

Проводив семью в Рокпорт, Тедди пешком дошел до конторы. Он, как член Верховного Суда, не

имел права заниматься частной практикой, контора была переписана на номинального владельца,

- тот получал процент от прибыли, за свои услуги.

Тедди все равно приходил почти каждый день - по вечерам, он любил работать в тишине. Клерки

складывали ему на стол почту, он писал решения, сам варил себе кофе в подвальной кухне.

Иногда, выходя на большой, кованый балкон, с которого виден был весь Бостон и сверкающая

гладь моря, он курил сигару и вспоминал о Марте. Но чаще он думал о Мораг. Жена, со времени

своей болезни, изменилась, стала спокойной, немного грустной, возилась с сыном и

племянником, хлопотала вокруг Тедди. Он стал ждать возвращения домой. Там было тепло,

уютно, Мораг советовалась с ним о благотворительности, выслушивала, как прошел день у него в

суде, они играли с сыном в карты, Тедди делал с ним домашнее задание. Они с Мораг засыпали -

улыбаясь, обнимая друг друга.

Тедди открыл дверь своего кабинета. Присев в кресло, - за окном был светлый, июньский вечер, -

он увидел на стопке конвертов письмо без марки. «Теодору Бенджамин-Вулфу» - прочел он.

Почерк был незнакомым. Тедди вскрыл конверт. Пробежав первые строки, он улыбнулся:

«Мама».

В порту было шумно. Тедди, пройдя к постоялому двору, сразу увидел мать - она стояла,

облокотившись на деревянное ограждение набережной, маленькая, в темном платье, с прямой

спиной. Марта держала скромный, потертый саквояж. Он помялся и вспомнил: «Мама просила,

чтобы я к ней не подходил. Я человек в Бостоне известный».

Мать повернулась, и он заметил ласковый взгляд прозрачных, зеленых глаз. Она чуть махнула

головой в сторону южной дороги. Тедди пошел за ней.

На кладбище было тихо, пустынно, трава блестела под нежным солнцем начала лета. Тедди

осмотрелся - тонкая фигурка матери виднелась у беломраморного надгробного камня. Он

подошел и Марта, ласково, сказала: «Молодец, мой хороший. В полном порядке могила».

-Теодор де Лу, - было высечено на красивом надгробии. Марта, потянувшись, положила руку на

локоть Тедди - до плеча она не доставала. «Жалт, что ты его не знал, - мать помолчала. «Ты на него

похож, очень. Глаза у тебя такие же, сыночек».

-Мамочка...- он наклонился, чтобы поцеловать ее нежные, без колец, пальцы. Марта потрепала

его по голове и велела: «Пройдемся».

Она говорила, а Тедди думал: «Господи, зачем? Ей шестой десяток. Это ведь опасно, Дэниел ее

может арестовать, интернировать...»

Мать, будто услышав его, ободряюще заметила: «Пока война не началась - он меня тронуть права

не имеет, дорогой мой. Торговое эмбарго не имеет отношения к свободе передвижения частных

лиц».

-У тебя поддельный паспорт, - угрюмо ответил Тедди, - и ты нелегально пересекла границу.

Мать только развела руками: «А как бы я это сделала легально? Британские суда к вам с весны не

ходят, еще с той поры, как твой брат и Мэдисон ввели это самое эмбарго, дорогой мой. Не

волнуйся, я просто хочу с ним поговорить, вот и все».

-Он тебя слушать не будет, - Тедди выругался себе под нос. «У него одно сейчас на уме -

сентябрьская инаугурация, и президентские выборы, а они уже в следующем году». Он умоляюще

посмотрел на мать: «Посольство-то за тебя вступится, если что?»

Марта помолчала и взяла его под руку: «Я же не существую, милый мой. Я - Марта Мур,

американка. Думаешь, мы с твоим отчимом в Париже, во время якобинского террора, как герцог и

герцогиня Экзетер жили?»

-Нет, конечно, - Тедди тяжело вздохнул. Нагнувшись, он поцеловал бронзовый висок. «Седины нет,

- подумал он. «Только морщины, и все. Больше сорока не дашь».

-Передай наши соболезнования Майклу, - попросил он. «Мораг я ничего говорить не буду, пусть

ей тетя Мирьям напишет. Внук твой, - Тедди улыбнулся, - хорошо. В школе преуспевает, говорит,

юристом хочет стать».

Марта посмотрела на зеленые кроны деревьев: «Тридцать четыре года прошло, как я тебя сюда

привезла. Тетя Эстер тогда вдовела еще, после своего мужа первого, Дэниел только из армии

ушел, в отставку, Салли и Нат поженились..., Менева не убивал Констанцу, - вдруг добавила мать.

Тедди нахмурился: «Но сенатская комиссия...»

-Сенатская комиссия, - сочно ответила ему мать, - услышала то, что хотела услышать. Легче всего

обвинить в убийстве индейца - вы же к ним, как к скоту, относитесь.

Тедди покраснел и зло сказал: «У Мораг индейская кровь, у нашего сына тоже, и я не позволю,

чтобы...»

-Это понятно, что ты не позволишь, - мать указала на кованую ограду: «Пойдем, моя карета скоро

отправляется».

Они дошли до ворот. Марта, взяв его за руку, тихо проговорила: «Ты не волнуйся, сыночек. Я,

почему приехала - потому, что это моя страна тоже. Как и Британия. Хватит нам воевать, нет в этом

никакого смысла. Наполеон сейчас в Россию отправляется, как только он ее на колени поставит -

нами, Британией, займется. Тем более у нас войска в Испании, в Португалии. Мы не можем себе

позволить два фронта. А что ты думаешь, я знаю - никого из мужчин не нашлось, чтобы сюда

отправиться, старую женщину послали?»

Тедди внезапно улыбнулся: «Ты вовсе не старая, мамочка. Но ведь ты…- он покосился на ее

саквояж.

-Восемнадцать лет над бумагами сидела, - Марта рассмеялась. «Как стрелять, я не забыла еще».

Тедди побледнел и она добавила: «Не буду я стрелять, разумеется. Это больше для спокойствия.

На обратном пути на озера загляну, капитаны Кроу меня до канадского берега доставят».

-Если война начнется, - Тедди почесал каштановую, хорошо постриженную голову, - ни дядя

Стивен, ни Элайджа в ней участвовать не будут, они же квакеры. Хоть за это можно быть

спокойным.

-Квакеры, - кисло сказала мать, когда они уже вышли за ворота. «Там кровь Ворона, там ни в чем

нельзя быть уверенным. Посмотрим, - она перекрестила Тедди: «Не провожай меня, ни к чему это.

До Фанейл-Холла сама доберусь. Молодец, - она улыбнулась, - что Нату деньги дал, сыночек».

Тедди откашлялся: «Уволю всех клерков, завтра же. Ты кого из них подкупила, чтобы на мои

расходные книги посмотреть?».

Мать безмятежно улыбнулась. Раскрыв саквояж, Марта повертела перед носом Тедди связкой

отмычек. «Жан Фурье, седельщик, - спокойно ответила она, - был человек многих талантов, и меня

кое-чему научил. А отмычки эти работы дяди Теодора, они - Марта нахмурила лоб, - из стали с

добавлением сибирского красного свинца. Не спрашивай меня, что это такое,- мать подняла

ладонь, - я не химик. Теодор, во время оно, их в Арсенале сделал. Это самый твердый сплав,

который только известен науке. Мне надо было тебе письмо оставить, - Марта погладила его по

руке.

-Можно было под дверь подсунуть, - смешливо сказал Тедди. «Клерки бы не выбросили. Ладно,

мамочка, я на тебя не в обиде».

Он наклонился и обнял ее - маленькую, хрупкую. Чуть слышно пахло жасмином. Они постояли

просто так, а потом Марта шепнула: «Пора мне, сыночек».

Мать уходила по дороге, что вела в город. Тедди все смотрел ей вслед - пока изящная голова, в

темном капоре, не скрылась за поворотом.

Вернувшись в порт, он сверился с золотым хронометром: «Уже на юг едет. Господи, убереги ее,

пожалуйста».

Тедди зашел в таверну. Взяв кружку пива, закурив сигару, он устроился за грубым, деревянным

столом, рассматривая сверкающую гладь воды. «Внеочередное заседание Палаты и Сената, -

кричали мальчишки-газетчики. «Мэдисон и Вулф хотят объявить войну Британии».

Тедди купил New York Evening Post. Просмотрев первую страницу, он усмехнулся: «Мистер Энтони,

давно не виделись».

-Мистер Вулф, выступая в Палате, - читал Тедди, - называл представителей партии федералистов,

что выступают против начала войны - предателями интересов американского народа, подлыми

агентами Британии. Мистер Мэдисон и мистер Вулф, оба южане, виргинцы, забывают о том, что

весь северо-восток нашей страны голосовал за федералистов. Если эти ястребы хотят расколоть

Соединенные Штаты Америки - пусть начинают войну».

Тедди допил пиво. Расплатившись, отбросив газету, он пошел в контору.

Вашингтон

В передней особняка Горовицей запахло фиалками. Батшева весело сказала: «Вы не волнуйтесь,

тетя Эстер, зачем экипаж закладывать? Такая хорошая погода, я и пешком пройдусь».

Эстер надела перед зеркалом шелковую, летнюю шляпу, отделанную перьями цвета аметиста: «Я

бы тебя с собой взяла, на это чаепитие, к Долли Мэдисон, но там одни старухи будут, вроде меня.

Ты там заскучаешь. Загляни в лавки, конечно».

Женщина порылась в конвертах, что лежали на мраморном столике: «После Песаха Хаим в

госпиталь уехал, и всего три письма прислал. Правда, в последнем говорит, что скоро вернется. Я

бы, конечно, и сама в Саратогу наведалась, но как там Меир говорил: «Не надо мальчика опекать,

ему от этого только тяжелее». Разве мать может слишком о детях заботиться? Не бывает такого».

Эстер приняла от слуги тонкий, с кружевами, летний редингот. Подождав, пока Батшева оденется, -

невестка была в шелках цвета слоновой кости, взяв ее под руку, Эстер тихо заметила: «На этой

неделе Палата и Сенат голосовать будут. Впрочем, это почти решенный вопрос, федералисты нам

не помешают».

Батшева раскрыла большие, цвета каштана глаза и озабоченно ответила: «Но, тетя Эстер, Хаим

ведь не поедет на войну? Он же ранен, как можно...»

Женщины вышли в цветущий, ухоженный сад. Эстер, подождав, пока слуга откроет кованую

калитку, улыбнулась: «Мы его не пустим, конечно. Я хочу к следующему Песаху внука увидеть,

дорогая моя. Или внучку. Так что старайтесь».

Батшева нежно покраснела: «Тетя...»

-Как Хаим приедет, - Эстер приблизила губы к ее уху, - я тебе одно снадобье дам, проверенное, -

она потрепала девушку по нежной, в кружевной перчатке, руке. Та еще сильнее зарделась.

-Вы ведь каждый день с Хаимом...? - свекровь подняла изящную, черную бровь. Батшева что-то

пробормотала. Эстер велела: «Стесняться нечего, я тебе не только свекровь, но и акушерка я

опытная. До сих пор прием веду, на экзаменах сижу. Так каждый день? - она требовательно

посмотрела на невестку. «А как? Тоже расскажи. Бывают женщины, что на спине лежа не могут

понести, матка у них так устроена. Тогда надо на четвереньки встать».

Батшева незаметно стиснула зубы и велела себе: «Терпи. Со дня на день придет письмо, с

канадской границы. Терпи».

Дэниел давно рассказал ей о своих планах - они лежали в постели. Батшева, услышав о том, куда

на самом деле отправили ее мужа, приподнявшись на локте, ахнула: «Ты такой умный!»

-Это царь Давид был умный, милая моя, - смешливо заметил Дэниел, ласково раздвигая ей ноги.

«Я просто следую его примеру. Я хорошо знаю Библию, да и ты, - он перевернул ее на спину, -

думаю, тоже».

-Такое нельзя читать девушкам, - задыхаясь, шепнула Батшева. «Нескромно...»

Он зарылся лицом в распущенные по шелку простыней, белокурые волосы, - в свете полуденного

солнца они отливали золотом: «Ах, ты, моя скромница». Дэниел с удовольствием увидел, как

расширяются ее глаза, и победно сказал себе: «Президентом буду два срока. Батшева как раз к

выборам родит, избиратели такое любят. Мне шестой десяток, а у меня младенец появится, это

вызовет уважение».

-Еще, - стонала девушка, - пожалуйста, еще! Я так люблю тебя, так люблю!

-Знаю, - он припал губами к нежной шее. «Знаю, Батшева».

После отъезда Хаима на границу Дэниел снял комнаты в невидном, деревянном доме на окраине

Вашингтона - под чужим именем. В особняке было встречаться опасно, он не хотел рисковать.

Погладив Батшеву по голове, Дэниел заметил: «Это ненадолго, милая. Как только твоего мужа

убьют, как только Натан тебя освободит, мы поженимся. С крещением все будет просто - это за

один день можно сделать».

Батшева что-то отвечала свекрови, и думала: «Два часа она в Белом Доме проведет, не меньше.

Скажу, что сама за ней приду - мало ли, в какой лавке я буду, зачем ей по улицам бегать».

-Я вас из Белого Дома заберу тогда, - сказала Батшева, когда они уже стояли на углу Пенсильвании-

авеню. «Через два часа? - спросила она.

Эстер посмотрела на выложенный бриллиантами, золотой хронометр - крохотный, изящный, что

висел у нее на браслете. «Через три, - велела свекровь. «Долли любит поболтать, и другие дамы

тоже. Иди, милая, купи мне почитать, что-нибудь новое». Женщины поцеловались. Эстер пошла к

воротам президентского особняка.

Батшева помахала ей. Подождав, пока свекровь скроется во дворе Белого Дома, Батшева быстрым

шагом направилась по Пенсильвании-авеню на север, туда, где по берегам притоков Потомака

громоздились склады, дешевые пивные и хлипкие, бедняцкие домики.

Она и не обратила внимания на маленькую, хрупкую женщину, в простом платье и капоре. Та,

повернувшись к ней спиной, стоя на другой стороне улицы, рассматривала виднеющееся вдали

здание Капитолия.

-Интересно, - пробормотала Марта себе под нос, незаметно идя вслед за Батшевой, стараясь не

терять из виду шляпу из шелка слоновой кости, отделанную кружевными розами.

-Это у нас Батшева, судя по всему, - сказала себе женщина. «Красавица, конечно. А муж ее, в

госпитале, значит. Не зря я третьего дня эля выпила с этой миссис Бейкер, что у них полы моет.

Очень интересно».

На улицах, что прилегали к реке, было шумно, из пивоварен несло солодом. Марта, увидев, как

Батшева сворачивает во двор неприметного домика, - на первом этаже она заметила вывеску

мелочной лавки, - прижалась к стене.

Подождав, она зашла во двор. Задняя дверь дома была закрыта. Обходя лужи, слушая квохтанье

куриц из сарая, Марта вернулась на улицу. В лавке, купив моток ниток, она спросила у толстого

хозяина: «Вы не знаете, здесь поблизости комнаты нигде не сдаются?».

-И что вам в Бостоне не сидится, - пробурчал мужчина. «Хотя сейчас война начнется. От вас там

британцы камня на камне не оставят, обстреливать будут, с моря. До нас не дойдут, мы на юге».

Марта приосанилась: «А милиция на что? А наш военный флот?»

-Наш военный флот, - сочно ответил мужчина, вытирая нос рукавом грязной рубашки, -

британским кораблям в подметки не годится. В милиции, - он усмехнулся, - я сам служил, еще во

время войны за независимость. Туда одни бездельники идут, и армия у нас - хуже некуда. Комнаты

у меня были, - он измерил Марту оценивающим взглядом, - сдал, два месяца назад. Вы к миссис

Стратмор наведайтесь. Вниз по улице и направо, табличка у нее в окне висит.

-А она хорошенькая, - подумал лавочник. Умильно улыбаясь, он добавил: «Работу ищете?»

-Поденщицей, - Марта кивнула. «Муж мой умер, детей нет. Решила в столице обосноваться».

Лавочник поскреб покрытый полуседой щетиной подбородок и подмигнул Марте: «Как комнату

найдете, приходите. Вечерком погуляем, я вам город покажу».

-Непременно, - уверила его женщина. Выйдя из лавки, Марта осмотрелась: «На углу, таверна, как

раз для меня».

Она едва успела заказать мясной пирог и кружку эля, как увидела экипаж, что въехал на задний

двор лавки. На козлах сидел высокий, широкоплечий мужчина в темном, не по сезону, плаще, с

низко надвинутым на лицо капюшоном. Ворота за экипажем закрылись . Марта шепнула: «Еще

более интересно. Подождем, пирог тут, - она отрезала кусок, - отменный. Эль свежий, а потом я

чаю спрошу. Хотя нет, торговое эмбарго, какой чай. Тогда кофе, - Марта усмехнулась и стала есть.

Батшева обернулась на скрип двери. Он всегда приезжал в экипаже. Когда девушка спросила -

почему, Дэниел только усмехнулся: «Люди в городе меня знают, дорогая, а на кучера - кто на него

внимание обращает. Тем более, я лицо закрываю».

Дэниел стоял на пороге, держа в руках бутылку моэта и какой-то конверт.

Он закрыл дверь комнаты на засов и вдохнул запах фиалок: «Иди сюда. Отметим твое вдовство.

Тело уже везут в Ньюпорт, в синагогу». Он показал Батшеве письмо: «Сегодня ночной почтой

доставили. Он был убит при нелегальном переходе границы, рядом с Берлингтоном. Это в

Вермонте, - Дэниел улыбнулся.

-Здесь соболезнования тебе, семье..., Все как положено. Я с твоим свекром встречаюсь в

Конгрессе, вечером. Будем обсуждать финансирование войны, с ним и Мэдисоном. Но ничего

говорить не буду, - Дэниел стал целовать ее, - вам доставят официальное сообщение, завтра.

-Спасибо, - выдохнула Батшева. Он стал расстегивать маленькие, обтянутые шелком пуговицы на

ее платье. Дэниел разлил шампанское в простые, грубые стаканы. Девушка, отпив, опустила

длинные, темные ресницы: «У нас будет дитя, Дэниел».

Дэниел шел пешком к зданию Конгресса. Вечер был теплым, пахло цветущими липами. Он

вспомнил тихий, страстный голос Батшевы: «Я так рада, так рада, милый..., Твое дитя, наконец-

то...»

Он тогда поцеловал сладкие, покорные губы: «Спасибо тебе, милая. Не волнуйся, когда там Натан

должен тебя освободить?»

-Через три месяца после смерти мужа, - Батшева подняла белокурую голову с его груди. Большие,

каштановые глаза были подернуты слезами. «Дэниел, а вдруг он не захочет..., Вдруг, он, как дядя

Меир - захочет жениться? Что мы тогда будем делать?»

Дэниел только рассмеялся. Опустив руку вниз, он погладил нежный, белый живот. «Ведомство

Генерального Прокурора, - задумчиво сказал мужчина, - посылает чиновников в командировки. На

запад, например, на территории. Там индейцы, впрочем, ты сама знаешь, - он все улыбался.

Батшева робко спросила: «А Хаима, тогда, ты отправил на территории?»

-Ни к чему ей об этом говорить, - холодно решил Дэниел. «Еще поймет, что я могу от нее точно так

же освободиться, как освободился от Констанцы. Болтать начнет. У всех женщин язык, что помело.

У одной, - он вспомнил зеленые, прозрачные глаза, - нет, конечно. Однако она за океаном, далеко.

И, слава Богу, Марта все бы поняла, сразу».

-Твой покойный муж, - наставительно заметил Дэниел, ведя руку вниз, - был офицером. Это была

его обязанность, милая - защищать наши западные границы от индейцев. На войне, - он пожал

плечами, - всякое случается.

Батшева вспомнила одну из ночей, еще до отъезда Хаима на канадскую границу. Он, наконец,

отпустил ее, - измученную, плачущую, с саднящей болью между ногами. Муж выпил стакан виски

и заснул. Батшева тихонько поднялась с постели, с отвращением глядя на изуродованное лицо, и

услышала его голос: «Нет, нет, не убивай меня! Меня заставили, послали, это был приказ...»

Она тогда нырнула в гардеробную. Сжавшись в комочек на диване, закрыв дверь на ключ, дрожа,

Батшева сказала себе: «Я ничего не знаю. Ничего не хочу знать».

Дэниел все улыбался. Батшева, застонав, приникнув к нему, заставила себя не смотреть в

зеленовато-голубые, красивые, ледяные глаза. «Ничего не хочу знать, - повторила себе Батшева.

Дэниел поцеловал ее живот и смешливо сказал: «Будет мальчик, я уверен».

-Мальчик, - пробормотал себе под нос Дэниел и посчитал на пальцах. «Отлично, обвенчаемся

сразу после инаугурации. В феврале она родит. К избирательной кампании, к августу, ребенок

уже не будет похож на кусок мяса. Они вроде даже улыбаются к этому времени. Не говорят,

конечно, а жаль. Избиратели растрогаются, когда сын протянет ко мне ручки и скажет «Папа!».

Ничего, Батшева с младенцем и так будет хорошо смотреться, рядом со мной. От Натана, если он

мешать начнет, я быстро избавлюсь. Старшие Горовицы ничего не сделают - у них власти над

бывшей невесткой нет».

Он, в общем, не знал, как растут дети. Он показывал журналистам Антонию и Дэвида, брал их на

руки. После четверти часа, Дэниел с облегчением уходил к себе в кабинет - давать интервью.

Когда родился Дэвид, он долго скандалил с Констанцей, сомневаясь в том, что ребенок от него.

Однако мальчик был русоволосый, с голубыми глазками. Дэниел, наконец, хмыкнул: «Ладно, я на

тебя не злюсь, Констанца, я сам был неосторожен».

-Четыре раза, за одну ночь, - усмехнулась тогда жена. «И все был неосторожен. Скажи лучше - был

пьян так, что на ногах еле держался».

Дэниел только махнул рукой: «Если тебе так этого не хотелось, могла бы выставить меня из

спальни». Он повертел в длинных пальцах бокал с вином: «Значит, ты была согласна, и не

жалуйся». Он протянул ноги к мраморному камину, где весело горел огонь: «Нет юридического

термина - изнасилование в браке, дорогая моя. Муж не может изнасиловать жену, и принудить к

супружеской жизни тоже не может. И я тебя не насиловал».

-Нет, - спокойно согласилась Констанца. «Однако я просила тебя уйти».

-Ты же сама говоришь,- Дэниел зевнул, - я был пьян. Пропустил мимо ушей.

Констанца только вздохнула. Затянувшись сигаркой, женщина вернулась к корректуре книги, что

лежала у нее на коленях.

-Надо будет изменить завещание, после того, как Батшева родит, - напомнил себе Дэниел,

поднимаясь по гранитным ступеням парадного входа в Конгресс.

-Или даже сейчас. Вернуть себе деньги, из трастового фонда Ната, убрать пункт о том, что Дэвид

наследует все..., Прекратить платить за школу Дэвида. Ничего, Тедди у нас добряк, поможет ему. В

кого он такой добрый, явно не в отца нашего. И не в Марту, в той доброты ни на грош. Волчица,

как у них в Акадии. По трупам пройдет, а своего добьется. Ее отец добрый был, конечно.

-Надо потом Тео написать, в Санкт-Петербург, как только Наполеон Россию разгромит. Она этому

порадуется, конечно. Все же и она, и Теодор почти французы, столько в Париже прожили. И не

забыть издать указ о том, что вся собственность британцев в Америке экспроприируется казной.

Пусть дорогой тесть попляшет. А потом, - он прошел по выложенному дубовыми панелями

коридору, - потом я разберусь с капитанами Кроу.

Антония прислала ему с озера Эри короткую записку. «Я обвенчалась с Элайджей в Филадельфии.

Прилагаю копию брачной лицензии. Дэвид проведет у нас месяц, в августе, потом я сама отвезу

его в Экзетер».

Копию лицензии он, сначала, в сердцах, хотел разорвать, но потом передумал. Бумага ему

действительно пригодилась. Выступая в Палате - депутаты обсуждали будущую войну, - Дэниел,

проникновенно, сказал:

-Господа! Неужели кто-то может подумать, что я хочу открыть боевые действия? Моя единственная

дочь, господа, замужем за капитаном Элайджей Кроу. Они живут на озере Эри, на самой границе.

Если начнется война, они первыми попадут под британские пушки. Но, когда страна в опасности,

мы не должны жалеть даже своих детей. Я уверен, мой зять будет сражаться, за Америку, за свою

семью, потому что, господа, - Дэниел, на мгновение, склонил голову, - наши семьи - это и есть

богатство нашей страны.

Эту речь перепечатали все газеты. Дэниел дал большое интервью - искренне рассказывая, как он

рад за дочь, и как уважает семью Кроу - простых американских тружеников.

В кабинете он вынул из шкапа бутылку виски и тяжелые, хрустальные стаканы: «Мы их

расстреляем. И этого британца, и его сыночка с грязными ногтями. Понятно, что они шпионы,

вкрались к нам в доверие..., Антонию я заберу в Вашингтон и выдам замуж за кого-нибудь

нужного, а Мирьям...- он усмехнулся и стал разливать виски, - нет, дорогая Мирьям, я тебе не

мщу». Дэниел полюбовался на себя в зеркало: «Я просто все помню».

Дверь скрипнула, и он пожал руку Меиру: «Ты вовремя, а президента придется подождать. Долли

устроила благотворительное чаепитие, в пользу сирот, он там выступает».

Меир поставил рядом с креслом трость, - черного дерева, с ручкой слоновой кости. Вздохнув, он

положил на столик папку с бумагами: «Не стоило бы нам сейчас воевать, Дэниел. Финансы...»

-Завтра с утра ему все и сообщат, - подумал Дэниел, глядя на седые виски мужчины. «Курьер из

военного ведомства. Жаль Меира, конечно, но что делать - каждый думает о себе. И Эстер пусть

поплачет, не надо было мне отказывать. Я же говорил, я все помню»

-Финансы мы и обсудим, - заметил Дэниел и выпил.

Марта проводила глазами уехавший экипаж: «Лица его я так и не увидела. Жаль, конечно. Батшеву

он увез, - женщина расплатилась, - посмотрим, что там, в комнате».

Двери поддались легко - и та, что выходила во двор, и хлипкая, на втором этаже. Марта осмотрела

скомканные, пахнущие мускусом, бедные простыни на широкой кровати и потянула носом.

-Сандал, - пробормотала она. «Им сейчас кто только не душится». Она повертела в руках пустую

бутылку моэта: «Нееврейское вино пьем. Хотя, если мы за спиной мужа с любовником

встречаемся, то чего еще ждать».

Марта прислушалась, - внизу было тихо. Раскрыв саквояж, она достала лупу. На постели были

длинные, белокурые волосы и несколько коротких - седых.

Онавспомнила, как осматривала в Бостоне труп жертвы Мэтью. Вздохнув, прислонившись к стене,

Марта повертела в руках седой волосок. «Взрослый человек, - тихо сказала женщина. «Не Натан, я

того видела. У него нет седины, ему тридцать лет».

Она стала следить за особняком Дэниела сразу по приезду в Вашингтон. В его кабинет в Конгрессе

приходить было опасно, а Марте нужно было понять, когда он бывает дома. Горовицы жили по

соседству, Марта видела их на улице. Миссис Бейкер, уборщицу, что мыла полы в обоих домах,

Марта довела до ее излюбленной таверны. Там, за кружкой эля, она, как следует, расспросила

женщину о привычках ее работодателей. Марта не понимала - почему она интересуется

Горовицами. У нее, внутри, было какое-то странное, тревожное чувство. Как Марта ни старалась,

она не могла его отогнать.

Меир и Натан рано уходили и поздно возвращались. Эстер ездила в свой благотворительный

кабинет, или в гости - вместе с Батшевой.

-В субботу, - наконец, велела себе Марта. «Дэниел отпускает слуг на выходные, а у Горовицей

шабат, они поздно встают. В понедельник Палата и Сенат начинают слушания, как газета написала.

Тянуть нельзя. Никто меня не увидит».

-Это не Меир, он маленького роста - сказала она себе, все еще рассматривая волос. «Хотя кучер

мог быть просто кучером, а в экипаже сидел Меир». Марта поморщилась: «Ерунда, Меир всю

жизнь только Эстер и любил. Не будет он соблазнять жену своего сына».

Выйдя на улицу, оглядевшись, Марта скользнула за угол. Хозяин запирал дверь лавки. Она

усмехнулась: «Гулять я с тобой не буду, конечно». Марта перевязала ленты капора. Добравшись до

Пенсильвании-авеню, купив все газеты, она пошла в свой скромный пансион на берегу Потомака -

работать.

Меир, опираясь на трость, добрался до дома: «Надо одному побыть. Посижу в саду, покурю. Все

равно обед только в восемь. Эстер расстроится, что я уезжаю, конечно. Хаим еще не вернулся. Но

скоро он появится дома, обязательно».

Он присел на мраморную скамью. Чиркнув кресалом, затянувшись, Меир вспомнил ленивый голос

Дэниела: «Большинство в Палате и Сенате я вам обещаю, мистер президент, даже если все

тридцать девять депутатов от федералистов проголосуют против нашего предложения».

-А они проголосуют, - вмешался Меир. Мэдисон коротко глянул на него: «Мистер Горовиц,

занимайтесь финансами, то время, когда вы были депутатом, давно прошло».

Меир вздохнул: «Мистер президент, в бюджете просто недостаточно денег на эту войну. И

вообще, - он повел рукой, - она бессмысленна».

Дэниел потянулся и положил руку ему на плечо: «Меир, твоего сына искалечили индейцы,

находящиеся на содержании у британцев. Они превращают фермы на западе в пепел, убивают

людей, уводят их в рабство, а принц-регент делает вид, что так и надо. Ты же сам знаешь,

британцы не останавливаются перед тем, чтобы захватывать наши торговые суда, и снимать с них

моряков, что перебежали в наш флот. И эти ограничения на торговлю с континентом...- Дэниел

поморщился.

-Конечно, бюджет от них страдает, - спокойно согласился Меир. «Только вот от войны он

пострадает еще больше. Северо-восток, против, мистер президент. Не только потому, что они

голосовали за партию федералистов, но и потому, что из-за эмбарго все порты и склады стоят

пустыми».

-Федералистов мы уничтожим, - Мэдисон прошелся по кабинету и потрещал сухими, костлявыми

пальцами. «В стране останется две партии. Больше нам не надо, - он пригладил седые,

напомаженные волосы и велел: «Отправитесь в Нью-Йорк и Филадельфию, мистер Горовиц. Раз

нам не хватает денег - будете просить их у частных банкиров, ваших, - Мэдисон усмехнулся, -

приятелей».

-Мистер президент, - Меир поднялся, - это северо-восток, они против войны...

-Нас это не интересует, - Дэниел вскинул бровь. «Кто не хочет финансировать освободительную

борьбу американского народа - тот наш враг, Меир. Тем более, что, - вице-президент тонко

улыбнулся, - там есть люди с двойным гражданством, и вообще без американского гражданства.

Люди непонятного происхождения...- он посмотрел в серо-синие глаза Меира и осекся.

-Я американец, - Меир взял трость, - и моя семья здесь живет столько же, сколько и ваши, - он

поклонился в сторону мужчин. «Мы очень понятного происхождения - мы евреи. Я, конечно,

выполню ваше распоряжение, но не могу не сказать - я с ним не согласен. Эта война нам ничего

хорошего не принесет».

Он попрощался. Мэдисон проводил глазами полуседую, прикрытую кипой голову: «После войны я

его отправлю в отставку. Или даже сейчас, если мы денег не получим».

Дэниел погрел в руках стакан с янтарным виски: «Деньги мы получим, Джеймс. Мистер Горовиц

понимает, что такое приказ. Но насчет отставки ты прав. Давай, - он взглянул на часы, - сейчас

придет генерал Юстес. Посмотрим, что у нас делается с армией и милицией. К понедельнику, к

началу обсуждения в Конгрессе, мы должны подготовить все материалы».

Запахло лавандой. Меир, даже не глядя, взял руку жены. Эстер положила его голову себе на

плечо, и ласково, утвердительно, сказала: «Уезжаешь».

-В Нью-Йорк и Филадельфию, - Меир перебирал нежные, унизанные кольцами пальцы. Он горько

усмехнулся: «Денег просить. От этих, - он указал себе за спину, - всего можно ждать. Еще

контрибуцию какую-нибудь придумают для финансистов, с них станется. Или решат, что евреи

должны все, в обязательном порядке, жертвовать на войну».

Эстер ахнула: «Да не сделают они такого, ты что!»

Меир обвел взглядом ухоженный, зеленый сад и поднял голову. Вечернее небо было ясным,

чистым, в нем, щебеча, метались стрижи.

-Хаим тебе не рассказывал о его отце, - мрачно заметил Меир, - покойном мистере Дэвиде, а мне

рассказывал. Тот евреев не очень-то любил». Он поднялся и глубоко вздохнул: «Ладно, надо

делать свою работу, милая. Я поговорю насчет невесты для Натана. Все же тридцать лет мальчику,

тянуть незачем, да и те девочки, что в твоей книжке значатся, - он подмигнул жене, - уже

подросли. Война, не война - а внуков хочется увидеть».

-От Хаима следующим годом увидим, - жена взяла его под руку. «А Натану незачем опять ждать. В

прошлый раз ждали, а она умерла. Выбирай ту, которой уже семнадцать, или больше, не надо

хупу откладывать».

Когда они уже подошли к высоким, французским дверям, Эстер остановилась: «Меир, может быть,

Мирьям сюда привезти с озер. Раз война».

-Она не поедет, у нее муж, сын...- Меир пропустил ее вперед. «Да и не будут британцы там

атаковать - у них флота на озерах нет».

Эстер вздохнула: «У нас тоже не было, а как Стивен появился, так построили. Посмотрим, - они

зашли в столовую. Эстер, позвонив, велела слуге: «Позовите мистера Горовица и миссис Горовиц и

подавайте обед».

Меир плохо спал, ему постоянно хотелось глотнуть воздуха. На рассвете, наклонившись, он

поцеловал Эстер в лоб: «Она такая же красивая, как тогда, в Бостоне. На сундуке, - он усмехнулся.

Жена, открыв один черный глаз, поинтересовалась: «Ты куда?»

-С бумагами посижу, раз я после Шабата уезжаю, - Меир взял в руки тяжелые косы, подернутые

сединой - она никогда не носила чепца в постели. «А ты не вставай, - он улыбнулся, - кофе я сам

себе сварю».

Эстер потерлась щекой о его руку: «Люблю тебя».

-И я, - Меир вдохнул запах лаванды и внезапно подмигнул ей: «Посижу и вернусь, понятно?». В

дверь постучали, когда он, насвистывая, наливал кофе в серебряную чашку.

-Еще семи нет, - недовольно пробормотал мужчина. «Не терпится, генералу Юстесу. Сказано ему

было - я сам сегодня приду в военное министерство, и сам посмотрю, сколько им денег надо».

Меир запахнул халат. Он, как был, с чашкой кофе, прошел в отделанную мрамором переднюю. «От

генерала Юстеса, мистер Горовиц, лично вам в руки, - юноша в форме лейтенанта склонил голову.

Меир горько подумал: «Мальчик на Дэниела похож, каким он был. В Филадельфии, когда

Декларацию Независимости читали. Господи, зачем нам воевать, зачем? Жили бы себе

спокойно...»

-Я и не сомневался, - рассмеялся Меир и распечатал конверт. «С глубоким прискорбием...- успел

прочитать он, а потом строки запрыгали перед его глазами. «Погиб на задании, выражаем

соболезнования семье..., тело полковника Горовица, согласно протоколу и его распоряжениям,

отправлено в Ньюпорт, для захоронения на семейном участке кладбища...»

-Эстер! Эстер! - попытался позвать Меир, но грудь стала тяжелой, что-то большое, горячее

появилось в плече, левая рука дернулась. Он, выпустив чашку с кофе, упал на персидский ковер.

-Миссис Горовиц! - растерянно закричал юноша, опускаясь на колени рядом. «Кто-нибудь,

помогите!»

В таверне было шумно. Миссис Бейкер, облизав пальцы, вытирая куском хлеба тарелку, -

женщины ели мясное рагу, - грустно сказала: «Жена его, конечно, рыдает, бедненькая. Два года

всего вместе прожили, да и то, как ранили его… - она оглянулась. Приблизив губы к уху Марты,

поденщица что-то зашептала.

-Не может быть, миссис Бейкер! - ахнула женщина и покраснела.

Уборщица отпила эля. «Сама видела, - она вытерла губы грубой салфеткой, - мне ее горничная

показывала. В шкафу лежало у них». Она усмехнулась: «Я о таком слышала уже, миссис Мур. У нас

в Балтиморе. У мамаши моей товарка была, а у той - мужа на войне ранило. Она сама сходила к

столяру и заказала такое. Видать, нравилось ей, - миссис Бейкер подмигнула Марте.

Подъезд особняка Горовицей был затянут черным крепом. Марта наблюдала с той стороны улицы

за чередой посетителей: «Неделю они шиву сидеть будут, на улицу не выйдут. И Эстер с Меиром, и

Батшева, и Натан».

-Это к миссис Батшеве врач приходил? – Марта заказала еще эля.

Миссис Бейкер помотала головой: «К мистеру Меиру. У того, как принесли весточку, что мистер

Хаим погиб, сердце отказало. Мне слуги рассказывали - миссис Эстер выбежала, как была, в

одной рубашке, и нажимала ему на грудь, пока он в себя не пришел. Дышала за него».

Миссис Бейкер покачала головой: «Я слышала, слуги шептались, не жилец мистер Меир».

Женщина отерла пальцем уголок глаза: «Жалко, хороший он хозяин был..., Лучший, на кого я

работала. Вежливый, подарки всегда делал, всем нам, на Рождество, хоть они его и не празднуют.

Бедная миссис Эстер, и сына потерять, и мужа… – миссис Бейкер вздохнула и решительно

добавила: «Хотя на все воля Божья, конечно».

-Так они никого нанимать и не будут, - грустно сказала Марта, допивая свой эль. «Если несчастье

такое».

Миссис Бейкер оглянулась и понизила голос: «Я тебя могу устроить в Белый Дом, поняла? Там

золовка моя работает, сестра мужа покойного».

Женщина покачала головой: «Она запила, бывает с ней такое. Я бы и сама пошла, - уборщица

вздохнула, - однако я кручусь, как белка в колесе, часа свободного нет. Я тебе ее паспорт принесу.

Вы обе ростом маленькие, а на остальное они и не смотрят. Только, - женщина подняла палец, -

четверть заработка мне!»

-А золовке вашей? - поинтересовалась Марта.

-С ней я поделюсь, - отмахнулась миссис Бейкер и крикнула: «Нам еще две кружечки!».

-Отлично, - подумала Марта, выходя из таверны под руку с уборщицей, - Конгресс в понедельник

собирается на особое заседание. За закрытыми дверями, как написали в газетах, Мэдисон все

время будет там, и Дэниел тоже. С Дэниелом я до этого поговорю. Скопирую те документы, что

найду в Белом Доме и уеду на озера. Может быть, удастся разыскать Меневу. Бедная Эстер,

бедный Меир - ребенка похоронить..., Упаси меня и Питера Господь от такого.

Она распрощалась с уборщицей. Взглянув на здание Капитолия, Марта сказала себе под нос:

«Даже если с Дэниелом ничего не получится - я попыталась».

Пахло цветущими липами. Марта, оказавшись на берегу Потомака, присев на зеленую траву,

посмотрела на запад.

-Им до океана еще идти и идти, - она прикусила зубами травинку. «Если я увижу Меневу,

постараюсь уговорить его бросить эту войну. У него сын растет, - она вспомнила строки из письма

Мирьям: «Менева забрал мальчика и увез к себе в горы, так что все в порядке».

Потомак лениво тек мимо, - широкий, серый. Марта поднялась, и какой-то парень с заваленной

лесом баржи, озорно крикнул: «Эй, красавица!»

-Это потому, что он лица моего не видит, - усмехнулась Марта и помахала рукой парню. Она

проводила глазами маленький американский флаг на корме и отчего-то вздохнула.

В гостиной мерно тикали часы. Натан покосился на Батшеву - девушка была в черном шелке,

бледная, с заплаканными, большими глазами. Они сидели на низких стульях. Гости, наклонившись

к ним, шептали соболезнования. В столовой были накрыты холодные закуски. Оттуда доносился

мерный шум голосов. «Теперь она пенсию будет получать, - подумал Натан, - и хорошую».

Он понял, что почти не знает невестку. Батшева была тихой, скромной, вышивала, читала книги, и

Натан привык относиться к ней, просто как к украшению особняка. Она рассказывала об

Иерусалиме и Святой Земле. Натан слушал с интересом, они с отцом всегда жертвовали на нужды,

как говорили в синагоге, «наших братьев в Земле Израиля». Ему почему-то приятно было думать,

что Батшева и ее семья - жили на их деньги.

Как-то раз Батшева, смущаясь, покраснев, заметила: «Кузен Натан, у нас есть и те, кто своим

трудом на хлеб зарабатывает. Мой отец, он хороший столяр, и еще он свитки Торы пишет…»

Меир тогда вздохнул, - они сидели за ужином: «Ты этого не помнишь, милая моя, ты тогда

родилась только. Мы предлагали раву Горовицу здесь остаться. Был бы раввином в Нью-Йорке,

или у нас, в столице…»

Батшева помолчала: «Папе без Иерусалима тяжело, дядя Меир. У нас гранатовое дерево в саду.

Оно цветет, каждую весну, в феврале. Папа всегда сидит на скамейке, и любуется им…»

Натан тогда незаметно поморщился: «Что за сантименты, понятно, что в Америке можно больше

денег заработать».

Он покосился на Батшеву и хмыкнул: «Все равно красавица, хоть и заплаканная». О покойной

невесте он не горевал - с Джудит они виделись всего два раза, и Натан успел забыть невысокую,

черноволосую девушку. Когда Мораг с Тедди приехали в Вашингтон, Натан боялся, что бывшая

любовница станет ему досаждать. Она только коротко поздоровалась. О ребенке речь не

заходила. Натан облегченно вздохнул: «Выкинула, наверное».

В гостиной было пусто, - все, кто пришел, уже собрались за столом. Натан, подняв голову,

посмотрев на высокую, резную дверь, почувствовал, как его глаза наполняются слезами. О брате

он не скорбел. Тот Хаим, с которым он вырос, был мертв давно, еще с тех пор, как родители

привезли из Цинциннати отвратительное, изуродованное создание. Натан тогда едва заставил

себя обнять брата. Он шаркал на костылях по дому, пил. Натан, вернувшись из прокуратуры,

заставал его в кабинете, в опиумном оцепенении, уставившегося в стену.

Как-то раз, превозмогая неприязнь, он попытался сказать: «Хаим, может быть, тебе не стоит

возвращаться в армию? Все же ранение…»

Они сидели в библиотеке. Брат, отхлебнув из стакана с виски, дернув одним из многих шрамов на

лице, только усмехнулся: «Тебе этого не понять. Не понять, что такое месть».

-Ты ведь даже стрелять не можешь, - упрямо продолжил Натан. Хаим, подставив ему стакан,

велел: «Еще!»

-Могу, - пьяно пробормотал он, выпив, утирая рукавом халата шрамы на месте губ. Один глаз

подмигнул ему. Хаим, неожиданно четко, сказал: «Жене со мной нравится, понятно?». Он

захохотал: «Я меткий стрелок. И с пистолетом тоже управлюсь».

Натан содрогнулся от отвращения: «Как она с ним жила, Господи…, Бедное дитя. Ничего, сейчас я

ее освобожу, она выйдет замуж…»

Он плакал не по брату - он плакал по отцу. Уже второй день дверь спальни была закрыта - мать все

время проводила там. Когда она выходила, Натан, глядя в усталые, черные глаза, ничего не

спрашивал, а только обнимал ее. Мать, гладя его, как в детстве, по голове, шептала: «Ничего,

ничего, сыночек, Господь милосерден».

Отец так и не пришел в сознание. Он лежал, подпертый подушками, бледный, с начавшей

отрастать, полуседой щетиной. Врачи говорили, что надежды нет. «Что вы хотите, - развел руками

доктор Тилтон, главный хирург армии, - сердце едва работает. Мистер Горовиц пожилой человек,

ему за пятьдесят, такое потрясение…»

Когда мать провожала врачей, Натан опустился на колени. Прижавшись щекой к холодной руке

отца, он попросил: «Папочка…, Не умирай, пожалуйста. Не надо, милый…»,

Отец даже не пошевелился. Натан поднялся к себе, наверх. Закрыв дверь, привалившись к ней

лбом, он заплакал. Натан плакал по своему детству, по тем вечерам, когда они с родителями

сидели у горящего камина, когда на подоконнике трепетали огоньки ханукальных свечей, и они

раскручивали волчок. Отец, улыбаясь, каждый вечер Хануки давал им тяжелые, серебряные

монетки. Они с Хаимом, по дороге в школу, заходили в лавку Гольдберга и покупали леденцы.

Натан плакал, вспоминая рассказы отца о Париже, и Амстердаме, о Карибах и о том, как ловили

шпионов во время войны за независимость.

-Если папа умрет, - твердо подумал Натан, - я никогда не оставлю мамочку. Напишу дяде Иосифу,

напишу в Иерусалим, тете Мирьям…, А потом всегда, всегда буду рядом с мамой.

Он все еще смотрел на дверь гостиной: «А ведь это отец и дядя Стивен убили Кинтейла. А Хаим не

смог Меневу убить. Да какой из меня военный, даже и пробовать не стоит мстить за брата. Тем

более, его не индейцы застрелили, а британские пограничники».

-Кузина, - он посмотрел на Батшеву, - давайте, горничная вам поднос принесет наверх, поешьте. На

вас же лица нет.

Батшева сглотнула и едва слышно ответила: «Спасибо, кузен Натан».

-Свободна, свободна…- повторяла она себе. «Господи, какое счастье. Осталось три месяца

подождать, и я стану женой Дэниела». Она даже не думала о болезни свекра. Принимая

соболезнования, опустив нежные веки, вытирая слезы, девушка представляла себя женой вице-

президента. «Я буду танцевать, - сказала себе Батшева, - буду пить шампанское, есть лобстеров.

Буду носить декольте. Я видела, как Мораг одевается, и другие дамы - тоже. Наконец-то».

Она видела себя и сына - русоволосого, похожего на Дэниела, - на зеленой лужайке у Белого Дома.

«Первая Леди, - шептала себе Батшева. «Господи, могла ли я подумать…»

Натан поднялся. Он с сожалением посмотрел на изящную, в траурной шляпе голову, на

сгорбленные, стройные плечи девушки, и вышел.

Батшева сплела пальцы и велела себе: «Потерпи еще немного».

Ему снился старший сын. Они стояли на биме, в синагоге Шеарит Исраэль, в Нью-Йорке. Меир,

улыбнувшись, шепнул Хаиму: «Мне тоже здесь бар-мицву делали. Все будет хорошо, сыночек».

Хаим читал Тору, водя указкой по строкам. Меир, подняв голову, увидел младшего сына. Натан

сидел, в первом ряду, восторженно открыв рот. «В следующем году, - подумал Меир, - он здесь

будет стоять. Господи, истинно, благ ты к нам, и нечего нам больше желать». Он закрыл глаза и

услышал рядом нежный голос: «Меир...»

Она была такая же красивая, как там, в Бостоне, когда она, во вдовьем, черном чепце, открыла ему

дверь дома. Меир попытался улыбнуться. В спальне пахло какими-то травами, было ранее, еще

серое утро. Эстер - с усталым, потускневшим лицом, - сидела в кресле у кровати, держа его за руку.

-Не надо, - попросила она, увидев, как муж шевелится. «Не надо, любимый. Ты пришел в себя,

теперь все будет хорошо».

Меир послушал редкие, слабые толчки своего сердца и почувствовал холод в пальцах: «Нельзя! Не

сейчас, надо ей сказать..., О мальчике...». Онвспомнил, как Эстер, держа Хаима на руках, зажигала

ханукальные свечи. Он еще не говорил, но весело смеялся, указывая пальчиком на огонь. Мать

поцеловала его светлые, чуть вьющиеся волосы. Хаим, обняв Эстер ручками за шею, положил

голову ей на плечо.

-Ты...- Меир помолчал, - ты должна знать, любимая...

Говорить было тяжело, все время хотелось вздохнуть полной грудью. Он приказал себе

продолжить: «Знать..., Хаим..., его Дэниел отправил на канадскую границу..., Он мне сказал, перед

тем, как уехать..., Зачем...- Меир, внезапно, услышал, как его сердце остановилось. Эстер, встав на

колени, опять нажимала ему на грудь - сильными, ловкими руками акушерки. Меир глотнул

воздуха, серо-синие глаза заблестели. Эстер поцеловала его руку: «Ты отдохни, пожалуйста.

Отдохни, милый. Не надо волноваться. Давай, - она устроила его на подушках, - поспи, любовь

моя».

-Пора...- еще успел сказать Меир, но Эстер приложила палец к его губам. Она легла рядом. Меир,

вдохнув запах лаванды, заснул - спокойно, как каждой ночью, что жена была рядом, все эти

тридцать лет.

Эстер прислушалась к его дыханию. Осторожно поднявшись, она прошептала: «Подожди еще

немного, милый, я скоро вернусь».

Женщина прикоснулась губами к сухим, посиневшим губам мужа и вспомнила, как они с Иосифом

сидели в Амстердаме, рассматривая зарисованное им на вскрытии сердце Констанцы Кроу.

-Это не порок, - подумала Эстер, поднимаясь к себе в гардеробную, - дом еще крепко спал. «Это

слабость мышцы, и никак ее уже не укрепишь. Бедный мой, он никогда на сердце не жаловался.

Правильно, такое случается внезапно, и чаще - у мужчин».

Эстер, на мгновение, остановилась, ощутив слезы в глазах. Женщина приказала себе: «Нельзя! Все

потом! Сначала сделай то, что должно тебе. Я ведь думала, что Хаим сбежал из госпиталя, сам

поехал туда, на границу...»

Она переоделась в уличное, из тонкой, черной шерсти платье. Покрыв голову черным капором,

женщина открыла шкатулку, что стояла на верхней полке шкапа. Достав то, что ей было нужно,

Эстер положила это в бархатный мешочек. Она сошла по мраморной лестнице и выскользнула в

парадную дверь.

Было самое раннее, самое тихое утро. Эстер, открыв кованую калитку, завернув за угол, поднялась

по гранитным ступеням особняка Дэниела.

-Он рано встает, - Эстер вспомнила таверну в Линне, запах моря, и его шепот: «Ты спи, спи, милая.

Я поработаю немного, и вернусь к тебе».

-До рассвета еще, - она подняла руку и постучала в дверь бронзовым молотком.

Эстер не оборачивалась. Она не увидела маленькую, в бедном платье женщину, что стояла,

прислонившись к стволу цветущей липы, на противоположной стороне улицы. «Меир, наверное,

ее прислал, - подумала Марта. «Я подожду, пять утра, - она обвела взглядом роскошные

особняки, - здесь так рано никто не поднимается».

Он любил работать, на свежую голову, особенно в выходные, когда он отпускал слуг и дом

становился совсем безлюдным. Дэниел сварил себе кофе. В прошлом году, перестраивая подвал,

он настоял на том, чтобы архитектор сделал плиту - времена очагов уже прошли. На чугунной

решетке стоял медный ящик с мелким, белым песком. Дэниел варил кофе так, как когда-то, в

Марокко его научил Малик.

Батшева, попробовав, улыбнулась: «Как на Святой Земле, со специями».

Дэниел снял с горячего песка серебряный, с ручкой из красного дерева кувшинчик - тонкой,

восточной работы. Пройдя в кабинет, присев к столу, он порылся в шкатулке. Батшева часто

посылала ему записочки через городскую почту, не вызывая подозрений. Это были просто

ласковые строчки. Дэниел, читая их, усмехался.

-Глупышка, - сказал он себе под нос, - но такой и должна быть женщина. Папа был прав - пусть

смотрит мне в рот, и молчит. Если бы Салли не была цветной, из нее бы получилась отличная

жена, конечно». Он засучил рукава атласного халата и окунул перо в чернильницу: «Начнем».

Он написал своим поверенным. Это была, конечно, не контора Тедди. Дэниел, хоть и признавал,

что младший брат - отменный юрист, но давно уже перевел управление своими делами в

Вашингтон. Так было удобней.

Дэниел, отпив кофе, пробормотал: «Трастовый фонд Ната я возвращаю себе, полностью, и

вычеркиваю Дэвида из завещания. Пока все. Потом посмотрим, когда Батшева родит». Он взял

чистую бумагу и пробурчал: «Конгрессу это понравится, болеющий заместитель министра

финансов пока не может никуда поехать, а деньги нам нужны. Конфискация имущества,

принадлежащего британцам, пополнит казну».

Он писал и представлял себе квартиры, имения, товары на складах, арестованные корабли в

портах - еще с весны, со времени введения эмбарго. «Мы получим деньги для войны, -

усмехнулся Дэниел, заканчивая проект указа. «А вы, дорогой Питер, дорогой бывший тесть,

прощайтесь со своей недвижимостью».

Дэниел откинулся на спинку кресла, и блаженно засвистел: «Еще я отправлю распоряжение

полковнику Уотсону, в Буффало. Вернее, уже генералу. Я свои обещания выполняю».

-Дорогой Чарли, - быстро писал Дэниел, - по имеющимся у нас сведениям контрразведки, семья

Кроу, проживающая в Эри, штат Пенсильвания, поставляет сведения британцам о нашей военной

активности на границе, а также перевозит британских шпионов на нашу территорию. Я

предупредил начальника милиции в Питтсбурге. Приезжайте на озеро, арестуйте обоих капитанов

Кроу, и вообще всех, кого там найдете. Допрашивать мы их будем в столице, так что организуйте

перевозку.

-Мирьям посидит в тюрьме, - он усмехнулся. «И Антония тоже. За казенный счет ее сюда

доставлю, нечего свои деньги тратить. Пусть мне руки целуют, просят за этих квакеров. А мы их все

равно расстреляем».

Дэниел подписался и склонил голову - в парадную дверь стучали. «Вот же этот Вашингтон, -

пробормотал он, - никогда не спит».

Он вышел на ступени. Отшатнувшись, Дэниел откашлялся: «Что ты здесь делаешь?»

-Позволь пройти, - маленькая женщина подняла на него глаза. «Мне надо с тобой поговорить,

Дэниел». Он пропустил ее в дом и дверь захлопнулась.

Эстер устроилась на диване в кабинете. Дэниел помялся: «Может быть, кофе тебе налить? Как

Меир? Ты усталой выглядишь».

-А если она узнала? - пронеслось в голове у мужчины. «Но как? Мы с Батшевой были очень

осторожны. Она же акушерка..., Батшева мне говорила, что у нее все хорошо. Не тошнит, голова не

кружится, но вдруг...»

Эстер положила рядом с собой черный, бархатный мешочек. Запахло лавандой, она закинула ногу

за ногу. Дэниел, глядя на острый, шелковый нос туфли, подумал: «Ей шестьдесят следующим

годом. Такая же тонкая талия осталась. Не расползлась, молодец. Седины много, конечно.

Женщины быстрее стареют».

-Налей, - спокойно согласилась он. Дэниел, потянувшись, взял со столика серебряную чашку. Эстер

отпила кофе и добавила: «Меир умирает, вряд ли до завтра доживет».

-Мне очень жаль, Эстер, - красивые, зеленовато-голубые глаза посмотрели на нее. Дэниел

повторил: «Очень. Сначала Хаим...»

Женщина прервала его: «Я как раз, Дэниел, из-за Хаима пришла. Зачем ты его послал на

канадскую границу?»

-Это Меир, - мужчина раздул ноздри. «Проговорился, болтун, а еще бывший контрразведчик».

Дэниел молчал. Эстер обвела взглядом обставленный мебелью красного дерева кабинет, ряды

книг на полках, мраморный камин - над ним висели изящно обрамленные дипломы. Женщина

вскинула на него глаза.

-Они черные, как ночь, - Дэниел вспомнил маленькую комнату в Линне, ее задыхающийся крик, ее

белое тело, отливающее серебром в свете луны, пышные, тяжелые волосы, что падали ему на

плечо.

-Твой сын, Эстер, - он опустился в кресло, - был военный. Офицер. Хаим выполнял приказ

правительства, как на границе, так и на территориях. Поверь, мне очень жаль, что так вышло, -

Дэниел сцепил длинные пальцы, - но на войне убивают. Ты сама это знаешь, твой муж воевал, хоть

и за линией фронта. И ты была на Синт-Эстасиусе во время высадки британцев.

-Хаим там родился, на Синт-Эстасиусе, - сказала Эстер странным, холодным голосом. «Меира

арестовали. Я думала, что его казнили, наш дом сгорел, я осталась в одной одежде. Когда у меня

начались схватки, я стреляла в британских солдат. Потом никого не было, чтобы сделать

маленькому обрезание, и я сама...- она запнулась, и сжала руки, - сама обрезала его..., Синагогу

подожгли, я прыгала из окна. Мы бежали, ночью, на шлюпке, попали в шторм, я добиралась до

Америки в трюме, с Хаимом на руках...»

-Зачем она мне все это рассказывает? - незаметно поморщился Дэниел. «Знаю я ее приключения,

слышал».

-А теперь он мертв, - Эстер допила кофе и поставила чашку на стол. «Мой сыночек мертв, Дэниел».

В кабинете повисло молчание. Он, неожиданно робко, повторил: «Я же сказал, Эстер, мне очень

жаль..., И если я что-то могу сделать...- Дэниел отпрянул.

На него смотрело дуло пистолета .

-Можешь, - согласилась Эстер, глядя ему в глаза. «Ты можешь мне сказать, почему ты так хотел

избавиться от собственного сына».

Он побледнел. Вцепившись пальцами в обитые бархатом ручки кресла, Дэниел выдавил из себя:

«Что?»

-Хаим был твоим сыном, Дэниел, - ее рука, - твердая, уверенная рука акушерки, - не дрожала.

«Меир знал это, и знала я, конечно. А больше никто. Ну? - требовательно добавила Эстер. «Говори,

чем тебе так мешал Хаим».

Он вспомнил изуродованное, покрытое шрамами лицо, криво зашитое веко над серым глазом,

прикрытые черными перчатками культи. «А ведь я видел это, - Дэниел все сидел, не шевелясь, -

но думал, что Хаим похож дядю покойного. Светловолосый, сероглазый. Сучка, мерзавка, и Меир,

как он мог..., Я, же был другом его брата, его другом..., Скрывать от меня сына...»

-Дрянь! - он выбил пистолет из ее руки, и оружие упало на ковер. Дэниел поднялся, и не успела

Эстер отодвинуться, - потряс ее за плечи. «Дрянь паршивая! Как ты могла лгать мне, все эти

тридцать лет...- он отвесил ей звонкую пощечину. Он увидел себя, ребенка, перед закрытой

дверью спальни родителей в виргинском имении, услышал крик матери: «Дэвид! Не надо, я

прошу тебя! Не бей меня, не надо!»

-Она Мэтью тогда носила, - отчего-то вспомнил Дэниел. Оттолкнув Эстер, - та полетела вниз, на

пол, - он зарычал: «Сейчас ты мне за все заплатишь, еврейская шлюха, раз твой муж подыхает!

Лгунья, подлая сука, лишить меня сына!»

Он сорвал ее капор, схватив женщину за волосы: «На сына мне наплевать, конечно. У меня их два

и третий родится, но надо эту семейку проучить, раз и навсегда. Пусть поймет, что не след мне

дорогу переходить». Он, было, хотел ударить ее головой об пол, но тут раздался выстрел.

Эстер посмотрела на Дэниела. Мужчина медленно валился вниз, пуля разнесла ему висок, на

персидский ковер текла густая, алая кровь. Подхватив труп, Эстер усадила его в кресло. Пистолет

был армейского образца. Эстер пробормотала: «Оружие у нас не регистрируют, а у этого, -

женщина посмотрела на противоположную стену, где висели ружья и шпаги, - его полон дом.

Никто ничего не заподозрит, - Эстер испачкала порохом его правую руку. Наклонившись над

столом, она замерла.

Эстер даже не обратила внимания на разложенные бумаги. Она узнала этот почерк - невестка

всегда давала ей читать письма, что она отправляла в Святую Землю. «Милый мой, любимый, -

прошептала женщина внезапно захолодевшими губами, - не могу даже сказать, как я жду нашей

следующей встречи. Вечно твоя, Батшева».

Эстер постояла, опираясь на стол, тяжело дыша. Собрав все записки, женщина засунула их в свой

бархатный мешочек. Она положила пистолет на ковер, рядом со свесившейся с кресла рукой

Дэниела. Эстер тихо сказала: «Поутру Давид написал письмо к Иоаву и послал его с Уриею. В

письме он написал так: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от

него, чтоб он был поражен и умер. И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа».

Эстер посмотрела в мертвые, зеленовато-голубые глаза. Не оборачиваясь, женщина вышла.

На улице все еще было пустынно. Дома, оказавшись в гардеробной, Эстер сняла забрызганное

кровью платье, и аккуратно свернув его, засунула на верхнюю полку гардероба.

-Потом выброшу, - напомнила себе Эстер. «О пистолете никто, кроме Меира, не знал, а Меир не

скажет, - она прикусила губу и подышала. Переодевшись, Эстер сошла вниз. Нажав на бронзовую

ручку двери в спальне, она шепнула: «Ты ведь дождался меня? Я знаю, дождался».

Он действительно дождался. Эстер проверила пульс на ледяной руке мужа - он был редким, с

перебоями. «Это она, - понял сквозь забытье Меир. «От нее…, лавандой пахнет..., и еще чем-то...,

запах знакомый».

Эстер скинула туфли и устроилась рядом с ним. «Теперь все будет хорошо, мой милый, - сказала

женщина нежно, обнимая мужа. «Я обо всем позаботилась, теперь все, все будет хорошо». Она

взяла его за руку и лежала тихо, не двигаясь, пока дыхание Меира не стало совсем слабым, пока

оно не прекратилось. Эстер, поцеловав его закрытые глаза, позволила себе неслышно заплакать.

Марта поднялась на крыльцо дома Дэниела и постучала. Эстер ушла больше четверти часа назад.

Дольше ждать было опасно, над черепичными крышами домов вставал золотой рассвет, где-то

вдали уже скрипели колеса телег.

Никто не отвечал. Она склонила голову набок. Постояв немного, прислушиваясь, женщина достала

отмычки. Дверь поддалась легко. Марта шагнула в переднюю - с дубовой лестницей, ведущей

наверх, с мраморной статуей Флоры и копиями греческих ваз, с небрежно брошенной на паркет

шкурой берберского льва.

-Это он из Марокко привез, - отчего-то подумала Марта и принюхалась. Пахло порохом и кровью.

Марта прошла в полуоткрытую дверь кабинета. Посмотрев на труп в кресле, она перекрестилась.

-Вот оно, значит, как, - тихо сказала женщина, рассматривая разнесенный пулей правый висок.

Пистолет лежал рядом с ножкой кресла. Марта опустилась на колени и достала из кармана платья

лупу. Ковер был примят. Она, подняв с него темный, с проседью волос, вдохнула запах лаванды.

-А от него сандалом пахнет, - пробормотала Марта, распрямляясь, глядя на русые, коротко

стриженые, с чуть заметной сединой волосы Дэниела. Женщина взяла вторую чашку со столика

орехового дерева. Пройдя в умывальную, сбоку от кабинета. Марта нашла глазами медный кран.

-Тоже бак поставил, - поняла она. Марта тщательно вымыла чашку и вернула ее на место. Она

осмотрела документы на столе - бумаги были немного испачканы, свежей кровью. «Этого я не

допущу, - тихо сказала Марта. «Вряд ли он здесь что-то рабочее хранит, оно в его кабинете, в

Конгрессе, но мне это и не нужно - завтра я уже в Белом доме буду».

Она свернула бумаги в трубку. Наклонившись над мертвым, красивым лицом, женщина вздохнула:

«Если я разыщу Меневу, я скажу ему, что не надо больше мстить, - тихо сказала Марта. «Это ты

послал Хаима на смерть, да? Из-за Батшевы, из-за того, что он знал - кто приказал убить Констанцу.

Ах, Дэниел, Дэниел, - она помолчала и перекрестила его высокий, с чуть заметными морщинами

лоб.

Дойдя до безлюдного берега Потомака, Марта присела на траву и стала рвать бумаги - письмо

поверенным, проект указа о конфискации собственности, распоряжение об аресте капитанов

Кроу. Она пустила клочки по воде: «Все равно войны не миновать. Господи, - женщина уронила

голову в ладони, - ведь не остановить их. Дэниел, Дэниел...- она вспомнила, как давно, в Париже,

вынимала пистолет из его руки и прикусила губу: «Надо Тео написать, как в Лондоне окажусь.

Тедди из газет узнает. Бедный Дэвид, теперь круглый сирота. Антония о нем позаботится и Тедди

тоже».

Марта, закрыв глаза, увидела перед собой высокого, русоволосого юношу, услышала его веселый

голос. Вытерев влажные щеки, решительно поднявшись, она пошла вверх по течению Потомака - в

бедный квартал, где жила миссис Бейкер, забирать паспорт ее золовки. В понедельник Марта

должна была начать мыть полы в Белом Доме.

За столом было тихо. Слуги, разлив кофе, ушли. Натан посмотрел на измученное, бледное лицо

матери: «Мамочка, я сегодня займусь всем…- он помолчал, - что надо сделать. Распоряжусь, чтобы

папу, - он вытер глаза, - отвезли в Ньюпорт».

Отец умер в субботу утром на руках у матери. Натан, спустившись вниз, зайдя в спальню, долго

сидел на кровати, глядя на лицо отца - умиротворенное, с закрытыми глазами. Прикоснувшись к

его холодным пальцам, он прошептал: «Я позабочусь обо всех, папочка. Ты не волнуйся, спи

спокойно».

На исходе субботы пришли мужчины из похоронного братства. Отец, при жизни, и сам готовил

покойников к погребению. Натан, еще юношей, как-то спросил у него: «Папа, но ведь ты

заместитель министра финансов. Зачем?»

Отец только невесело улыбнулся: «Я, прежде всего, еврей, милый». Он махнул рукой куда-то

вдаль: «Там, в присутствии Его, нет ни чиновников, ни депутатов, все это неважно. Это заповедь, и

мы должны ее исполнять». Он пожал плечами: «Те, кто может, у кого достаточно…- он тогда не

закончил. Меир добавил: «Рав Горовиц, в Иерусалиме тоже этим занимается».

-Я бы не смог, - Натан отпил кофе. «Папа…он был сильным человеком. И мама…, - он искоса

взглянул на покрытую черным капором, до сих пор изящную голову, - она ведь тоже в похоронном

братстве. Для женщин».

Тело должны были обмыть, одеть в простые, из белого льна одежды - одинаковые для всех,

богачей и бедняков, и уложить в такой же простой, деревянный гроб. «В Святой Земле, - вспомнил

Натан, - без гробов хоронят, Батшева рассказывала». Мужчины из похоронного братства забрали

талит отца - старый, из выцветшего шелка. «Его завернут в талит, отрежут одну кисть, - подумал

Натан, - и посыплют землей Израиля». Батшева привезла с собой целый мешок. Натан, пропустив

крупинки через пальцы, поразился тому, какая она легкая и сухая.

-И повезут в Ньюпорт, - вздохнул мужчина. «Хаим уже там, наверное. И мы поедем, как только

шива закончится».

Слуга, молча, зашел в столовую и положил рядом с ним воскресный выпуск National Intel igencer.

Натан развернул газету - вся первая страница была занята огромным, в траурной рамке,

некрологом, за подписью президента США.

Натан поднял на нее глаза: «Мама, смотри, какое несчастье. Дядя Дэниел погиб вчера утром.

Здесь сказано - при неосторожном обращении с оружием.

Черные глаза матери погрустнели: «Дай-ка». Эстер пробежала глазами статью и повернулась -

дверь столовой заскрипела.

Тонкие губы Эстер незаметно улыбнулись. «Дядя Дэниел скончался, несчастный случай». Батшева

стояла на пороге, - в черном шелке, белокурые пряди спускались из-под траурной шляпы на

стройные плечи.

-Нет, - подумала девушка. «Нет, нет, только не это. Дитя…, Ведь только месяц, как нет ничего. Тетя

Эстер никогда не поверит, что это ребенок Хаима. Господи, что мне делать…, Куда идти, у меня и

денег нет, чтобы домой добраться. Пенсию только через полгода начнут платить, Натан мне

объяснял. Они меня на улицу выбросят, - Батшева посмотрела на спокойное лицо свекрови.

Темные глаза Эстер пристально разглядывали ее. Батшева почувствовала, как у нее закружилась

голова. Натан, сорвавшись с места, подхватив ее, крикнул: «Мама!»

-Это просто обморок, - Эстер так и не поднялась. «Из-за слез, напряжения. Ничего страшного». Она

позвонила в колокольчик: «Пусть слуги отнесут ее наверх, я с ней посижу. Ты отправляйся в

гостиную, - велела она Натану, - скоро люди начнут приходить. Я потом спущусь».

Эстер, встав на колени, похлопала Батшеву по щекам. Та открыла заплаканные, каштановые, глаза.

Эстер, искоса посмотрев на сына, - он все еще удерживал невестку, - заметила, что Натан немного

покраснел.

-Миссис Горовиц стало дурно, - сказала Эстер двум горничным. «Давайте отведем ее в спальню».

Натан проводил их взглядом. Вернувшись за стол, пробежав глазами некролог и статьи вокруг - в

них говорилось о безвременной утрате, о выдающемся политике, дипломате и военном, мужчина

оборвал себя: «Ты с ума сошел, ты в трауре, нельзя и думать о таком. Тем более, она вдова твоего

брата».

В столовой никого не было. Он оглянулся и поднес к лицу ладонь - пахло фиалками. Натан раздул

ноздри и твердо повторил: «Не смей. Это просто из-за того, что у тебя давно не было женщины».

Последней была миссис Фельдман, жена торговца из Нью-Йорка, однако она уехала с мужем из

столицы еще после Хануки. «После траура заведу себе кого-нибудь, - решил Натан. Налив себе еще

кофе, он погрузился в газету.

Батшева лежала, уткнувшись лицом в подушку, сдерживая рыдания. «Больше ничего не будет, -

поняла девушка. «Не будет приемов, танцев…, Не будет Дэниела…»

Батшеве казалось, что она полюбила - так, как когда-то, - она помнила это, - ее старшая сестра

полюбила Пьетро. Только изредка, глядя в его зеленовато-голубые глаза, девушка чувствовала

холодок, пробегавший по телу. А потом, на одном из приемов, у них дома, болтая с какими-то

дамами, Батшева случайно услышала мужские голоса. «Мистер Вулф, - сказал один из военных, -

по трупам пройдет, а своего добьется».

-Странно, - заметил его собеседник, - вы мне сами рассказывали, полковник Уотсон, - вы служили

у него в массачусетском батальоне. Он тогда был другим, или я ошибаюсь?

-Не ошибаетесь, - угрюмо заметил Уотсон, повертев бокал с вином. «Я тогда сержантом был, и

благородней капитана Вулфа - никого в армии не видел. Но, как сержанта Фримена повесили, в

Виргинии…- он махнул рукой и тяжело добавил: «Капитан тогда меня разыскал. Мы с ним выпили,

как следует, и я до сих пор помню, что он сказал: «Чарли, я не хочу жить в такой Америке. Но я

американец, я люблю свою родину. Значит, надо не изменять страну, а самому изменяться».

Полковник осушил бокал: «Вот, он и меняется».

-Дэниел, - она прикусила губами кружева и похолодела: «А если тетя Эстер догадалась…, Нет, нет,

невозможно. Что мне делать? Написать папе, он добрый, он пришлет денег…, Но у него Малка на

руках, ее девочки…, Или Рахели? У них тоже трое детей, и они еще сиротам помогают. Сирота…-

Батшева положила руку на свой живот и глухо разрыдалась.

Эстер постояла перед спальней невестки, держа в руках черный, бархатный мешочек. «А если она,

беременна? - пронеслось в голове у женщины. «Надо заставить ее снадобье выпить. Не может

быть, что срок большой, я бы заметила. Да и по датам, - она брезгливо покосилась на мешочек, - в

марте это у них началось. Еще, как Хаим тут был».

Эстер вспомнила пухлого, сероглазого, светловолосого ребенка. Женщина, покачнувшись,

схватилась за стену. Хаим был спокойным, веселым младенцем. У него не болел животик, он

бойко ел, крепко спал и любил улыбаться, сидя у нее на руках, рассматривая синюю гладь моря -

когда Эстер везла его с Кариб в Бостон. Потом он твердо, уверенно пошел, и оставался таким же

ласковым и послушным. Хаим не обижал младшего брата, всегда возился с ним и радовался, когда

Натан подрос, и мог с ним играть.

-Брат Хаиму будет, - поняла женщина. «Или сестричка. У меня никогда девочки не был. Хотели с

Меиром, да не получилось. И светленький родится, как Хаим. Нет, нет, я не могу, - она тяжело

вздохнула. Нажав на бронзовую ручку двери, Эстер скрылась в спальне.

Женщина присела на кровать и позвала: «Батшева!»

-Да, тетя…- робко повернулась та. Эстер, глядя в каштановые глаза, раскрыв мешочек, высыпала

записки на шелковую простыню.

-Я все знаю, - спокойно сказала Эстер. Батшева только открыла рот. Засунув туда нежные пальцы,

девушка прорыдала, с ужасом глядя на записки: «Тетя Эстер…, Но как?»

-Он мне их сам отдал, - спокойно ответила Эстер. «Хотел, чтобы я с тобой поговорила. Мы с

Дэниелом давно знакомы. Он был лучшим другом моего мужа первого, покойного. Попросил

меня, я все-таки женщина, не чужая тебе…Ошибку он сделал, хотел тебе сказать, да вот видишь, -

женщина развела руками, - не успел. Мужчины, они такие, - Эстер усмехнулась, - слабые создания.

Мы сильнее. Не любил он тебя, а что ты в него влюбилась - это он видел, конечно».

-Тетя…- Батшева уронила голову в ладони. «Тетя, простите меня, я…Я ребенка жду, от него…»

-Так я и знала, - подумала Эстер. «Все отлично получается».

-Сколько? - деловито спросила она.

-Месяц, тетя, - Батшева вытерла глаза и опять всхлипнула. «Тетя, я уеду, я сама…., Вы меня больше

не увидите,…Я все, все понимаю».

Эстер неожиданно взяла ее за руку - крепкими, сильными пальцами. «Слушай. На Карибах, как

меня агуной признали, я одна с ребенком на руках осталась. Никому такого не пожелаю. Но я

акушерка, я на жизнь себе всегда заработаю. А ты? Кому ты нужна? - жестко спросила Эстер.

«Мужчинам нашим, в Америке - приданое подавай. А что ты красивая, так и красивей тебя

девушки есть. Не вдовы, не с приплодом, и с деньгами они».

-Так пенсия…- попыталась сказать Батшева.

-Мне после Хаима тоже пенсию платили, - отмахнулась Эстер. «Когда замуж выходишь, ее сразу

забирают». Она оглядела невестку: «Может быть, женатый мужчина тебя содержать захочет, но

разве это судьба для дочери Израиля - от гоя зависеть?». Эстер усмехнулась: «Хотя тебе не

впервой».

Батшева заалела: «Тетя…»

-Делай, то, что я тебе скажу, - Эстер наклонилась к ней и зашептала что-то.

Батшева выслушала и робко спросила: «А если он не согласится, тетя?»

-Согласится, - уверила ее Эстер. «Он хороший мальчик, сын отца своего. За ним, как за каменной

стеной будешь. Но не проговорись, - она метнула взгляд на живот женщины, - не проговорись, чей

это ребенок, поняла?»

Батшева шмыгнула носом и кивнула: «Конечно, тетя. Спасибо, спасибо вам!»

Эстер взяла ее за нежное запястье: «Сейчас чаю тебе принесут. Выпей и спи. И не плачь больше,

для ребенка это плохо. А в Ньюпорте, - она поднялась, - все сделаешь, что надо».

Эстер осторожно закрыла за собой дверь спальни: «Правильно. Нечего мальчику одному жить,

нечего по замужним женщинам бегать, опасно это. Если бы он знал, он бы меня поблагодарил».

Женщина улыбнулась: «И так поблагодарит, конечно. Он послушный сын».

Она посмотрела на часы. Услышав снизу голоса, она оправила траурное платье. Пора было

спускаться и принимать соболезнования.

Низенькая, в простом, темном платье, женщина, втащила в кабинет деревянное ведро с водой и

швабру. Она опустилась на колени и скатала тяжелый, персидский ковер: «Неосторожное

обращение с оружием. Не будут же они писать, что вице-президент застрелился». Марта стала

разводить в воде грубое, серое мыло: «Дэниел и не стрелялся, конечно. Но, во-первых, мне никто

не поверит, а, во-вторых, - она выжала маленькими, сильными руками тряпку, - не стоит мне

рисковать. Я здесь не за этим».

В газетах было напечатано, что после срочного заседания Конгресса и Палаты, и прощания с телом

вице-президента, оно будет доставлено на семейное кладбище в Вильямсбурге. «Мать его там

лежит, - Марта мыла пол, - мистера Дэвида во рву похоронили, вместе со всеми, кто в эпидемии

умер, а Мэтью в Париже. Горовицы, как траур закончится, в Ньюпорт поедут».

Она прочитала некролог по Меиру в понедельник, уже выйдя из Белого дома. Марта вздохнула,

пройдя мимо дома Горовицей, - на подъезде появилось еще больше крепа: «Жаль его. Он всегда

достойным человеком был».

Шкапы в Овальном кабинете она открыла быстро - отмычки не подвели. Уборщиц не обыскивали -

у Марты, в потайном кармане, пришитом изнутри к подолу платья, лежал блокнот и карандаш. За

три дня она просмотрела почти все документы. Сейчас, закрыв дверь, ожидая, пока высохнет пол,

женщина принялась за еще один шкап.

Она не копировала бумаги - это заняло бы слишком много времени, а просто записывала все, что

казалось достойным внимания.

-Войны не миновать, - Марта разогнулась. Захлопнув блокнот, спрятав его, она закрыла шкап. «У

федералистов почти сорок депутатов, однако, они ничего не изменят. Британия, конечно, примет

вызов - не может не принять. Господи, может, победит Россия Наполеона? Может, не придется нам

на два фронта сражаться...- Марта разложила ковер. Выйдя в коридор, она направилась в подвал -

там уборщицы меняли воду.

Марта налила в ведро уксуса. По дороге обратно, она попросила одного из офицеров, что

охраняли парадную дверь: «Вы распорядитесь, пожалуйста, чтобы лестницу в Овальный кабинет

принесли. Окна там высокие, я до верха не дотянусь».

Стоя на лестнице, Марта вспомнила Галифакс. Они с начальником гарнизона прогуливались по

выложенной серым камнем набережной. Марта запахнула кашемировую шаль, - ветер с океана

был резким, все еще холодным: «Насчет индейцев, ваше превосходительство. Может, не стоит их

огнестрельным оружием снабжать, это не в их правилах…, И я слышала, ваши представители там, -

Марта махнула рукой на запад, - им виски привозят, ром…»

Генерал посмотрел на нее с высоты своего роста: «Миссис Мур, я не лезу к вам, - он покрутил

пальцами, - сами знаете, во что. И вы не лезьте в то, как мы обращаемся с этими дикарями. Чем

быстрее они все сопьются и перестреляют друг друга, тем лучше. Канада должна быть такой же

свободной от них, как и Америка. В этом нам есть, чему поучиться у соседей с юга».

Марта выпрямила спину и остановилась. В зеленых глазах играл холодный, злой огонь. «Я здесь

родилась, - сказала Марта, сдерживаясь, - в Квебеке. За три года до конца депортации французов.

Нас не тронули, потому что мой отец оказывал услуги британским войскам. Но я знаю, генерал,

сколько людей погибло в трюмах ваших кораблей…»

-Сколько французов, - поправил ее генерал. Марта, яростно, приказала: «Молчите! Какая разница!

Мало вам того, что те, кого не депортировали - бежали в Луизиану, или сидят на севере, в лесах и

болотах, вокруг Сент-Джона. Вы теперь за индейцев решили приняться, добить тех, кого в

прошлом веке в живых оставили. Я с микмаками выросла, - женщина прикусила губу, -

дружелюбней людей и не найти. Канада огромная страна, мой отец покойный, - Марта вздохнула,

- куда только не забирался, все восточные провинции обошел. А еще запад, север…, Или вы

хотите, здесь все кровью залить?

-Если надо будет, - коротко ответил ей британец, - зальем.

-И в Америке так же, - пробурчала Марта, вытирая сухой тряпкой блестящие, чистые окна. «Надо

Меневе сказать - пусть уходит. Тем более, война вот-вот начнется».

На Пенсильвании-авеню было солнечно, шумно. Мальчишки-газетчики кричали во весь голос:

«Палата и Сенат поддержали Мэдисона. Война! Война!»

Марта купила National Intel igencer. Дойдя до Капитолия, женщина присела на деревянную

скамейку. «Палата - 79 из депутатов проголосовали «за», 49 - «против», - прочла она и хмыкнула:

«Надо же, кто-то к федералистам присоединился. А Сенат? - Марта поискала глазами: «19

сенаторов - «за», 13 - «против». Она быстро посчитала: «Не такое уж и большинство». Марта

свернула газету: «Хотя какая разница».

Марта прошла мимо особняка Горовицей, краем глаза увидев, как слуги грузят сундуки в карету.

«В Ньюпорт уезжают, на похороны, - вздохнула она. «Как я на озера доберусь, Мирьям обо всем

будет знать, Эстер ей напишет. А что я здесь была, я Мирьям не скажу, конечно. Сделаю вид, что из

Канады к ним добралась».

Вечером того же дня маленькая, неприметная женщина с потрепанным саквояжем в руках села в

почтовую карету, что шла в Питтсбург.

Эстер перебрала нежными пальцами конверты: «Раз войну объявили, то до Британии пока письма

не дойдут, и оттуда тоже». Она вздохнула: «Сестра твоя пока не узнает ничего».

Последняя весточка от Рахели была на Песах. Она писала, что Аарон и девочки растут, и что они с

мужем, наконец-то, собрали денег на расширение приюта.

Батшева сидела за столом орехового дерева, низко склонив прикрытую траурной шляпой голову,

надписывая конверт. Свекровь осмотрела ее, в спальне, вечером, и бодро улыбнулась: «Все

хорошо. Девушка ты молодая, здоровая - все будет в порядке. И помни, когда в Ньюпорте к

Натану пойдешь,- надо…- Эстер повела в воздухе рукой, - сама понимаешь. Потом три месяца

нельзя будет ничего, до хупы».

Батшева жарко покраснела и кивнула. «Господи, - подумала она, - как мне тетю Эстер благодарить?

Я блудница, хуже Иезавели, так согрешить. Меня ведь не этому учили родители. Рахели, хоть

крестилась, все равно праведную жизнь ведет. И Малка - семеро детей у нее, тоже праведница.

Господи, помоги мне, тетя Эстер могла бы меня на улицу выбросить…, Куда бы я пошла, с

ребенком на руках?»

Эстер позвонила в серебряный колокольчик: «Местная почта - для миссис Мирьям, на озера, и

мистера Бенджамин-Вулфа, в Бостон. А здесь, - она передала письма, - иностранная, в Амстердам,

и в Иерусалим».

Лакей, с поклоном, забрал письма. Эстер озабоченно подумала: «Они, наверное, в поход

отправились - Иосиф с Давидом. Ничего, там Джо, Дебора - прочитают. Господи, убереги моего

брата и племянника от всякой беды. Хоть и врачи они оба, а все равно военные».

-Иди, - Эстер отпустила невестку, - Натан сейчас появится, отправляться надо.

Сыну дали отпуск на месяц из-за траура, а потом, как сказал Натан: «С этой войной будет много

работы. Меня переводят в армейскую прокуратуру, со званием майора».

Эстер ахнула. Натан ласково добавил: «Мамочка, конечно, я никуда не буду ездить, обещаю. Я не

военный, я юрист».

Он поцеловал ее в щеку. Эстер вздохнула: «Что же делать, милый, раз так надо - то конечно».

Сейчас она приоткрыла створку окна. Посмотрев на карету, чиркнув кресалом, женщина

затянулась сигаркой. «Все будет хорошо, - сказала себе Эстер. «До Ньюпорта мы дней пять ехать

будем. В карете все равно говорить придется, Натан сейчас Мишну читает, из-за траура, пусть

Батшева его послушает. Он к ней привыкнет. Потом, в Ньюпорте, все само собой сложится».

Эстер, улыбаясь, стала загибать пальцы: «В феврале дитя на свет появится, - посчитала она.

«Потом весна, Песах, все расцветет…, Будем сидеть в саду, на солнышке. Следующим годом пусть

опять рожает. Сестры ее плодовитые, и она такая же, наверняка».

Эстер помахала сыну, что вошел в кованую калитку : «Форма ему идет. Как Хаиму. Господи, -

женщина вздохнула, - думала ли я, что и второго мужа переживу. Дай Меиру покой в присутствии

Своем, прошу тебя».

Она потушила сигарку. Оглядев изящную, пахнущую лавандой спальню, полюбовавшись своим

отражением в зеркале, Эстер надела черный капор. Женщина заперла дверь спальни.

Постучавшись к невестке, она велела: «Пора».

Ньюпорт

Среди зеленой травы кладбища было вырыто две ямы. Эстер наклонилась и погладила серую,

надгробную плиту: «Это мой первый муж. Меира брат старший. Мы всего день и женаты были, а

потом его Кинтейл в плен захватил, искалечил…, Он на моих руках умер». Женщина посмотрела

куда-то вдаль, на яркое, летнее небо: «Тогда осень была, деревья все золотые стояли. Дэниел

приехал, миссис Франклин Констанцу привезла. Господи, кто бы мог подумать…, А ведь Дэниел не

убил Кинтейла, обещал, клялся, а так на запад и не поехал. Вместо этого в Париж отправился. Не

любил он Мирьям, чтобы он там ни говорил. И меня не любил. Только себя, одного».

Белое здание синагоги стояло в отдалении. Батшева, увидев траурную процессию, робко

заметила: «В Иерусалиме, женщины на похороны не ходят, только мужчины. Даже когда мама

наша умерла, меня и сестер не пустили туда».

Эстер качнула черной, шелковой шляпой, и заправила за ухо полуседую прядь: «Когда я умру,

надеюсь, ты ко мне на похороны придешь. Я все же бабушка детям твоим буду. Здесь встанем, -

она взяла Батшеву за руку.

В экипаже, по дороге в Ньюпорт, девушка молчала, слушая, как Натан вслух читает Мишну.

Свекровь и ее сын говорили о политике, о будущей войне. Батшева, положив руки на колени,

иногда посматривала на будущего мужа. Он был похож на покойного свекра - больше, чем Хаим.

Девушка подумала: «У него глаза, как у дяди Меира. Добрые. Господи, но ведь это, же всю жизнь

его обманывать. Хотя он никогда не узнает, а потом я от него детей рожу, обязательно. И он

хороший, добрый человек, тетя Эстер права».

В Ньюпорте они остановились у местного раввина. Им предоставили целый гостевой дом, с

отдельным входом. Батшева, увидев чернокожую служанку, шепотом спросила у Эстер: «Здесь

тоже рабы, как в Вашингтоне?»

Эстер улыбнулась: «Нет, Род-Айленд свободный штат, уже почти тридцать лет». Она повела рукой в

воздухе: «Поверь мне, скоро этого позора не будет во всей Америке. Меня ведь тоже, - женщина

сняла шляпу перед зеркалом и взяла гребень слоновой кости, - на аукционе продавали, в

Чарльстоне, вместе с Констанцей покойной. Мы с ней тогда в бараках пожили, я видела, что такое

рабство, изнутри. Да и Констанца потом на юг ездила, репортажи оттуда писала».

Батшева замялась: «В Торе сказано, чтобы рабов не было. Как же тогда евреи, на юге…»

-Рабов держат, - кисло заметила Эстер, расчесывая полуседые волосы. «В нашей семье никогда

такого не было, и не будет. Это я тебе обещаю». Она вздохнула: «На юге тоже есть достойные

люди. Миссис Сальвадор, у которой я жила, как меня Хаим выкупил. Дай мне эссенцию

ароматическую, - велела Эстер, - приведи себя в порядок, и пойдем. Мы сегодня у раввина

обедаем».

Их комнаты были рядом. Батшева, проходя по коридору, покосилась на дверь Натана: «Приду к

нему, поплачу, он меня утешит, и все. Все просто».

Эстер слушала красивый голос раввина, потом гробы стали опускать вниз. Она, наклонившись,

взяв горсть земли, бросила ее в ямы - сына и мужа. Натан читал кадиш. Эстер напомнила себе, что

после осенних праздников надо приехать в Ньюпорт и поставить памятники. «Перед Новым Годом,

в начале сентября, хупу сделаем, - Эстер отряхнула черные, брюссельского кружева перчатки, от

комочков земли. «Можно и здесь, в Ньюпорте, все равно сюда возвращаться».

Невестка стояла, опустив голову. Эстер увидела слезы на ее глазах. «Не плачь, я же тебе говорила, -

шепнула она девушке». Эстер прикоснулась к рукаву ее траурного платья: «Пойдем».

-У нас тоже так делают, - вздохнула Батшева, глядя на мужчин, что выстроились в два ряда. «Тетя

Эстер, а ваши родители, где похоронены?»

-Мать в Амстердаме, на нашем участке семейном, - свекровь сняла перчатки. Вытянув руки над

медным тазом, Эстер велела: «Полей мне».

-А отец, - продолжила женщина, - в Ливорно. Там эпидемия чумы была, он поехал в Италию, с

другими врачами, заразился и умер.

Она вытерла руки и подождала невестку: «А Иосиф? А Давид? Война же. Хотя в России, евреи

живут, Иосиф писал мне. Ханеле как раз на границе там где-то. Есть у них еврейские кладбища,

похоронят, хотя упаси нас, Господи, от такого. У Давида сыночку два года всего лишь. Хорошо, что

Натан юрист. Это даже безопасней, чем врачом быть».

Вечером, после похорон, они долго сидели в гостиной. Эстер читала Псалмы, Батшева вышивала.

Свекровь, в память покойного мужа и сына, заказала писцу в Нью-Йорке свиток Торы, и велела

невестке начать для него мантию. Натан, разложив на столе, свои папки, работал, вдыхая запах

фиалок. Девушка сидела у камина, совсем близко. Он видел белокурые завитки волос на стройной

шее, охваченной черным воротником платья.

Потом Эстер захлопнула Псалмы: «Спокойной ночи, дорогие. После Шабата домой поедем».

Она поцеловала Натана в каштановый, прикрытый черной, бархатной кипой, затылок, и вышла.

Перо скрипело, он погрузился в свои записи. Департамент военной юстиции, хоть и был

организован еще во время войны за независимость, но в мирное время почти не функционировал.

Натан пробормотал: «Устав армии, что дядя Дэниел переводил, конечно, устарел. Шесть лет назад

Конгресс принял расширенную редакцию, но все равно кое-что, - он стал быстро писать, - и туда не

вошло. Не будем проводить их через Конгресс, времени нет. Пусть Мэдисон издаст отдельное

распоряжение…»

Он сначала и не услышал сдавленные рыдания. Потом, вздрогнув, отложив перо, мужчина поднял

голову. Ее плечи тряслись, и она плакала - тихо, горестно, как ребенок.

-Кузина! - испугался Натан. «Кузина, милая, не надо, я прошу вас…, Хотите, я вам капли принесу,

матушка взяла их…»

-Спасибо, - она покачала головой. «Спасибо, кузен Натан, простите, я сама не знаю…- Батшева

вытерла заплаканные, большие глаза, цвета каштана и попросила: «Посидите со мной,

пожалуйста. Так…одиноко».

-Мне тоже, - Натан присел в кресло, что стояло рядом. «Я…я очень любил отца, кузина…- он

почувствовал слезы у себя на глазах: «Папа…Господи, я ведь его больше никогда не увижу. Папа,

милый…».

От нее пахло цветами, - свежий, чуть тревожный запах. Батшева, отложив вышивание,

прошептала: «Я ведь рано сиротой осталась, кузен Натан, в восемь лет, как мама умерла. Потом

Рахели уехала, Малка замуж вышла, и мы с папой вдвоем жили. Дядя Меир, он ведь тоже добрый

был, как папа мой. Господи, как мне вас жалко, кузен Натан, как хочется утешить вас…- за окном

была белесая, ранняя, летняя ночь, в приоткрытую створку окна были видны еще неяркие, слабые

звезды.

Она всхлипнула. Придвинувшись ближе, Батшева взяла его за руку. У нее были нежные, слабые

пальцы.

-Как у ребенка, - подумал Натан. «У мамы не такие - они у нее сильные, ловкие, жесткие.

Батшева…она же вся, как цветок, такая же хрупкая. Господи, ее ведь освободить придется, куда

она пойдет, кто о ней позаботится…».

Ее голова лежала у Натана на плече, он целовал мягкие губы, Батшева оказалась у него на коленях,

- она была легкая, невесомая. Натан обнимал ее, что-то шепча, и еще успел подумать: «Мама спит,

она устала. Ничего не услышит. Господи, что я делаю, это грех, мы оба в трауре, надо подождать,

как положено…, - но Батшева прижималась к нему, его рука уже гладила скрытую траурным

платьем грудь. Натан сказал себе: «Один раз. Нам обоим будет лучше. Я предложу ей выйти за

меня замуж, и все. Поступлю, как порядочный человек».

Эстер не спала. Она рассеянно перелистывала страницы «Медицинского журнала Новой Англии».

Женщина, наклонив голову, прислушалась - спальня сына была за стеной. До нее донесся скрип

половиц, звук поворачиваемого в замке ключа, шорох ткани. Она, поднявшись, приникнув ухом к

стене, улыбнулась. Эстер постояла, слушая. Удовлетворенно тряхнув головой, женщина задула

свечу.

Натан проснулся первым. Было еще совсем, рано, солнце не взошло. Он, ощутив тепло ее тела

рядом, улыбнулся. Батшева оказалась нежной и покорной - просто обнимала его, подчиняясь,

делая все, что он хотел. Он, соскучившись по женщине, долго не отпускал ее. Гладя девушку по

голове, целуя полузакрытые глаза, Натан тихо сказал: «Теперь нам надо пожениться, Батшева.

Через три месяца, как раз перед праздниками».

Она только кивнула и поднесла его руку к губам. «Девочка моя, - Натан устроил ее на боку и

раздвинул стройные ноги. «Будет хорошая жена, хорошая мать для детей. Мама обрадуется,

Батшева ей нравится».

Натан зевнул и придвинул ее к себе поближе: «Еще раз, милая, теперь три месяца нельзя будет».

Батшева перевернулась на спину: «Он лучше, чем Хаим. Нежный. Дэниел тоже…был нежный». А

потом она прижимала его к себе, и шептала: «Да, да, милый, еще, еще!»

Она ушла, наскоро одевшись. Натан, взбив подушку, устроившись в пахнущей фиалками постели,

пробормотал: «Очень хорошо. Можно не бегать, не искать любовниц. Зачем, когда у меня дома

будет все, что мне надо? Тишина, покой, красивая женщина, порядок, уют…». Он так и задремал -

все еще улыбаясь.

В вестибюле синагоги было тихо, вечерняя служба только началась. Они ждали, пока можно будет

зайти - скорбящие присоединялись к общине после субботних гимнов. Натан отвел мать в сторону.

Батшева стояла, рассматривая мраморную доску, где золотом были высечены имена филантропов.

-Тетя Эстер говорила, - вспомнила девушка, - здесь община маленькая. Все евреи в Нью-Йорк

переехали, только летом синагога открыта. И свиток, что она заказала тоже в Нью-Йорке останется,

в той синагоге, где у меня с Хаимом хупа была. А теперь с ним…- она незаметно посмотрела в

сторону Натана.

Он был в штатском - хорошо сшитом, черном, траурном сюртуке, с агатовыми пуговицами, в

черном, шелковом галстуке. Батшева вздохнула: «Он ничем опасным не занимается, юрист. Будет

детей воспитывать, ходить в свой департамент, как дядя Меир…, С ним спокойно. И деньги все

ему достанутся, он единственный наследник. Все хорошо будет».

Натан помялся, глядя на ласковое лицо матери: «Мы вчера с кузиной Батшевой говорили, мама,

когда ты спать пошла…»

-Говорили, - усмехнулась про себя Эстер. «До трех ночи, а то и дольше. И он ее только в шесть утра

отпустил. Так уснуть мне и не дали почти. Хоть отдохнул мальчик, даже румянец появился».

-Так вот, - решительно продолжил Натан, - мы друг другу по душе, мама, и я подумал, что….

Натан замолчал. Эстер, погладила его по щеке. Сын не брился, из-за траура, и у него отросла

короткая, аккуратная каштановая борода. «Конечно, - она улыбнулась, - конечно, милый. Папа был

бы рад. Мы с ним тоже когда-то друг другу по душе пришлись. Он, как умирал, велел тебе о

Батшеве позаботиться».

-Тогда тем более, - подумал Натан, - тем более, я обязан.

Двери раскрылись, и он еще успел шепнуть: «Я так и сделаю, мама».

Батшева и Эстер поднимались на женскую галерею. Свекровь остановилась и требовательно, тихо,

спросила у девушки: «Сколько?»

Батшева покраснела и сглотнула: «Четыре раза».

-И все время…- свекровь повела рукой. Батшева только опустила изящную, в черной шляпе голову.

-Вот и славно, - одобрительно заметила Эстер. Устроившись на скамье, она взяла молитвенник:

«Натан на месте Горовицей сидит. Оно здесь особое, дед его, отец Хаима и Меира, был одним из

основателей этой синагоги. Еще до войны за независимость. И в Нью-Йорке, у нас выделенные

места, ты видела».

-А в столице нет пока синагоги, - робко сказала Батшева.

-Построим, - уверила ее Эстер. «Обязательно».

Она откинулась на спинку скамьи. Закрыв глаза, улыбаясь, женщина услышала красивый голос

кантора:

-Праведник, как пальма, растет, возносится вверх, как кедр ливанский,

Посаженные в Храме Господнем, процветают они во дворах Бога нашего.

И в старости будут приносить плоды, сохранят соки и свежесть свою,

Чтобы рассказывать, что прям Господь, что нет несправедливости у него…

-Это обо мне, - удовлетворенно подумала Эстер. Община поднялась - начали читать Амиду.

Озеро Эри

Мирьям вышла на пристань и вгляделась в сверкающую водную гладь: «Хорошо, что Стивен

мальчишек на рыбалку забрал. Элайджа с Тони на островах, только послезавтра вернутся». Она

улыбнулась: «Пусть отдохнут в медовый месяц. А Дэвиду сейчас не надо одному быть».

Почту и газеты привезли из Питтсбурга неделю назад. Тони увела брата на берег озера и долго

сидела с ним. В письме от поверенных говорилось, что Дэниел назначил опекуном своего

младшего брата. Мораг, подойдя к окну, посмотрев на Тони - девушка обнимала Дэвида за плечи,

гладя его по голове, решительно сказала: «Мамочка, я с Тедди поговорю, однако он и так

согласится. Незачем Дэвиду в интернате оставаться. Заберем его из Экзетера, и переведем к нам, в

Бостонскую Латинскую школу. Они с Тедом лучшие друзья».

Мирьям только кивнула. Дэвид, вернувшись в дом, еще шмыгая носом, услышав Мораг,

нерешительно спросил: «Тетя Мораг, мне можно будет у вас жить?»

-Конечно, милый, - улыбнулась женщина, взяв его за руку. «У тебя будет своя комната. Начнешь

учиться вместе с Тедом, как он нам сын, так и ты. Разницы нет».

Они сидели у камина. Старший капитан Кроу, раскурив трубку, ласково добавил: «На каникулы,

внук, будешь сюда приезжать, на все лето. Здесь твоя сестра, потом, - он подмигнул Тони, -

племянники появятся…»

-Всю неделю Элайджа с Тони мальчика от себя не отпускали, - вздохнула Мирьям, перебросив на

спину каштановые, подернутые сединой косы. «Хоть отошел немножко. Тони ему сказала, что

Дэниел ей не отец, а он только отмахнулся - как Нат мне брат, так и ты сестра. Ах, Дэниел,

Дэниел…- Мирьям покачала головой, - не верю я, что он с оружием неосторожно обошелся. Он

военным был, знает, как с ним обращаться. Да мальчику, какая разница, умер его отец, какой бы

он ни был…»

Мораг сразу написала в Бостон, Салли. Мирьям, обняла ее: «Молодцы вы, что не стали августа

ждать, сейчас приехали. Пусть Дэвид подольше с Тони побудет. Ты мне говорила, насчет детей - я

знаю, у квакеров пары, у них тоже долго детей не было, а, как взяли сироту - свои появились. Так

же и вы».

Мораг заклеила конверт и озабоченно спросила: «Мамочка, а как же война? Не опасно вам будет?

Все же Канада рядом. Может быть, в Бостон вас забрать?»

Отец только отмахнулся: «На озерах у британцев флота мало, дочка. Все хорошо».

Мирьям обернулась и посмотрела на большой, трехэтажный, крепкий дом под черепичной

крышей. Тони оказалась на удивление ловкой. Она умела и ткать, и доить. Мирьям, удивленно,

спросила: «Откуда?». Тони рассмеялась: «Тетя Мирьям, мама нас каждое лето на территории

возила, к оседлым индейцам. Ткать я там научилась, а доить, - девушка развела руками, - мама

писала статью об усовершенствованиях в сельском хозяйстве. Мы с ней три недели на ферме

прожили, на Лонг-Айленде. Она и сама доить умела».

-Дети у них появятся, - Мирьям поднялась по деревянным ступеням к дому. «Они с Элайджей

только что не надышатся друг на друга». Женщина остановилась во дворе. Мирьям оглядела

коровник, сыроварню, конюшни, крепкие, из вековых сосен, амбары, и пробормотала: «Только бы

и вправду, войны не было».

В гостиной было пусто. Мораг тоже уехала на рыбалку. Мирьям присела к большому,

деревянному, выскобленному столу на кухне. Женщина покачала головой, перебирая конверты в

шкатулке: «И Марте теперь не написать, в Лондон, раз войну объявили. Бедная Эстер, разом и

сына, и мужа потерять. Надо будет в Ньюпорт поехать, когда там памятники ставить будут».

Прочитав письмо от невестки, Мирьям заплакала. Муж, взяв ее за руку, отведя в спальню, уложил

в кровать. Стивен провел с ней два дня - гладя ее по голове, принося чай, слушая ее рассказы об их

детстве в Бостоне. Он и сам рассказывал, как они с Меиром бежали с Кариб. Когда Мирьям

спустилась вниз, сын подошел к ней: «Мамочка…Мы с Тони говорили, и решили сына назвать в

честь дяди Меира. Натан пока не женат, у него нет детей, а у нас…- Элайджа замялся. Мать

внезапно, сама того не ожидая, улыбнулась: «Спасибо, сыночек. Его на английском Марком звали.

Получится Марк Кроу, - Мирьям вздохнула. «Очень хорошо».

Она не знала, что Тони, прошлой ночью, сказала: «Конечно, милый. А Энтони, - она положила

голову на плечо мужу, - Энтони будет следующий».

Элайджа стал целовать ее: «Я хочу сначала маленькую Констанцу Кроу, такую же красивую, как ты,

любовь моя. Но если будет Марк, тоже хорошо.

В открытое окно их спальни был слышен шорох легких волн на озере, где-то вдали, в лесу, ухала

сова, пахло соснами. Тони подумала: «Господи, как я счастлива. Я и не знала, что так бывает».

-Я тоже, - будто услышав ее, отозвался муж. Тони вдруг, нежно, прошептала: «А мы тоже, как твои

родители, на острова будем ездить, пока дети не вырастут?»

Элайджа устроил ее на себе и обнял теплые плечи: «И сейчас поедем. Папа мальчиков и Мораг на

рыбалку забирает, а мы с тобой тот залив навестим, где сразу по приезду купались».

В свете яркой луны ее волосы отливали серебром. «Я люблю тебя, - сказал он, накрывая ее

тканым, индейским одеялом. «А теперь спи, а я буду тебя укачивать».

Тони зевнула и пробормотала, уткнувшись носом ему в плечо: «Так хорошо, Элайджа…»

Она задремала, а капитан Кроу вздохнул: «Флота у британцев на озерах нет. Два корабля всего, как

болтают, а вот армия…, Хотя кому мы нужны, деревня и деревня. А ведь у нас всего один военный

корабль, «Адамс», и ее перестраивают сейчас. Здесь, конечно, самая хорошая гавань на всем

озере, и сосны отличные. Не вовремя мистер Доббинс, что на верфи командует, на озеро Мичиган

уехал. Он вернется, скоро, закончим «Адамс» и за новые корабли примемся. А ведь квакеры мы с

папой, или нет - все равно воевать придется, если нападут».

Он все вдыхал знакомый с детства, свежий, озерный ветер. Прижав к себе Тони, Элайджа,

наконец, заснул. Ему снилась прозрачная, зеленоватая вода Эри и тусклый блеск золотого эфеса

шпаги - где-то далеко, на дне.

Мирьям, все еще сидя за столом, вздрогнула - калитка заскрипела. Она вышла на крыльцо и

ахнула. Маленькая женщина, в темном платье, поставила на землю потрепанный саквояж.

Зеленые глаза взглянули на нее. Марта, развязав ленты капора, скинув его, коротко улыбнулась:

«Здравствуй, Мирьям. Не беспокойся, я совсем ненадолго, это не опасно».

Бот покачивался на якоре у берега лесистого, уединенного острова. Двое мальчишек, в закатанных

до колен холщовых штанах и потрепанных, льняных рубашках, удили рыбу, свесив ноги в теплую,

ласковую воду. Дэвид Вулф ловко подсек озерную форель. Сняв ее с крючка, уложив в плетеную

корзину, мальчик озабоченно сказал: «Еще не ко двору придусь, в школе у тебя».

Тед, - он был выше приятеля, и шире в плечах, - только рассмеялся: «У нас ребята хорошие, не

волнуйся. Если что и будет такое, - мальчик со значением засучил рукава рубашки, - кулака

отведают. Вы, там, в Экзетере, деретесь? - спросил он Дэвида.

Тот почесал русые волосы и покачал головой: «Я и не дрался ни разу в жизни, папа...- Дэвид

сглотнул, - папа говорил, что надо все решать мирным путем. Он же дипломат был, - мальчик

вздохнул и решительно добавил: «Я тоже после Гарварда в Государственный Департамент пойду. С

языками у меня хорошо...»

-У вас у всех так, - присвистнул Тед и вытащил рыбину. «Нат отлично французский язык знает, и

немецкий. Мой папа тоже говорит, что драться не надо, лучше в суд подать, - Тед ухмыльнулся, -

однако он, когда в Англии учился - дрался. Но ты не бойся, - Тед размахнулся и забросил в озеро

бечевку, - я тебя научу».

-У меня с фехтованием хорошо, - Дэвид покраснел, - а вот с драками...

-Конечно, - Тед вздохнул,- ты быстрый, изящный. А я как медведь. Там, кстати, - он указал на

север, - есть медведи. Элайджа их видел, и дедушка тоже. Отсюда они все ушли, распугали мы их.

Дэвид обернулся к югу. Черепичные крыши деревни были чуть видны: «И вправду, уже почти

тысяча человек живет. Школа большая, Тони в ней преподавать будет, с осени. Дом собраний,

здесь квакеров много, две церкви, лавки..., И верфь огромная, правда, военных судов не строят. А

форта у них нет, и пушек ни одной...»

Тед, будто услышав его, заметил: «Британцы не будут Эри атаковать, у них нечем. Они сразу к

Детройту пойдут, сушей. У них, на северном берегу, говорят, - мальчик присвистнул, - пять тысяч

индейцев, во главе с Текумсе и Меневой».

-А ты откуда знаешь?- заинтересовался кузен.

-Уши держу открытыми, - Тед рассмеялся. «В лавке слышал, когда меня бабушка Мирьям за кофе

послала. Между прочим, у мистера Денфорда, в лавке, и чай есть, под прилавком, понятно -

откуда, - Тед подмигнул Дэвиду.

-Так ведь эмбарго, - недоуменно заметил второй мальчик.

-Здесь пятьдесят миль до Порт-Тальбота, - хмыкнул Тед, - туда канадские торговцы столько чая

привозят, что всю Пенсильванию можно напоить». Он повел рукой на юг: «На озере у каждого бот

есть, ты сам видел. За одно лето они столько денег делают, что всю зиму припеваючи живут.

Дедушка с Элайджей, понятно, таким не занимаются, - мальчик привстал, отложив удилище: «Вот

и дедушка, и мама. Сейчас земляники поедим, вволю».

Дэвид сбросил в шлюпку веревочный трап. Капитан Кроу весело сказал: «Еще денька два здесь

побудем, и домой поедем. Ночуем на берегу, мы с вашей мамой уже вигвамы поставили».

Уже принявшись за ягоды, Тед тихо сказал Дэвиду: «Элайджа с Тони здесь, можно к ним сходить

будет. Они в том заливе стоят, на востоке».

Мораг усмехнулась. Она была в простом, холщовом платье, угольно-черные косы спускались на

стройную спину. Женщина оторвалась от разделывания рыбы. Стукнув сына ручкой ножа по лбу,

она весело заметила: «Не след незваными гостями быть. Вы подождите, пока они сами наш лагерь

навестят».

Уже вечером, когда мальчишки, - набегавшиеся, наплававшиеся, - спали в вигваме, а они с отцом

сидели у костра, Мораг попросила: «Папа..., Если что, пожалуйста, отправь маму и Тони в Бостон».

Капитан Кроу посмотрел на бесконечную, без единого огонька, темную воду, и вздохнул:

«Постараюсь, доченька. Только ты сама знаешь, мать твоя упрямая, и Тони ей под стать. Не

волнуйтесь, - он обнял дочь, - все хорошо будет, они сразу к Детройту пойдет, нас не тронут».

Мораг только прижалась к нему поближе. От отца пахло табаком, озерной водой, немного рыбой,

- спокойный, знакомый запах.

-Что вы о Дэвиде заботиться будете, - отец погладил ее по голове, - Господь вас за это вознаградит,

поверь мне. Сказано же: «И кто примет одного такого ребенка ради Меня, тот Меня примет».

-Спасибо, папа, - тихо сказала Мораг. Они долго молчали, слушая мерный, безостановочный

шорох волн, глядя на яркие, летние звезды наверху, там, где сиял величественный купол неба.

Отец прислушался: «Бот какой-то». Он выбил трубку: «Наверняка, в Порт-Тальбот торопятся, за

чаем, - капитан Кроу усмехнулся: «Пойду к мальчишкам, завтра вставать рано, я им обещал

рыбалку на рассвете». Он нахмурился: «Бот остановился, вроде. Это один из наших, мама на

палубе.

В темноте было слышно, как бросили якорь. До них донесся голос Мирьям: «Стивен, я Мораг у вас

заберу. Прислали гонца из стойбища индейского, что на западе, там сразу две женщины рожают,

мне помощь нужна. Потом привезу ее обратно».

-Иди, дочка, - улыбнулся капитан Кроу, - раз ты крови у нас больше не боишься, конечно,

отправляйся с мамой. Я тут за мальчишками присмотрю.

Мораг поцеловала отца. Приподняв подол платья, прошлепав по воде, женщина взобралась вверх

по сброшенному трапу. Лазоревые глаза матери припухли - как будто она плакала, лицо было

усталым.

Мирьям подняла якорь и встала к штурвалу. Бот обошел остров, и мать попросила: «В трюм

спустись, позови там..., Сейчас поворачивать надо будет».

-Я уже здесь, - люк в палубе открылся, и Мораг увидела невысокую женщину в темном платье.

Зеленые глаза засверкали в свете звезд. Она, потрясенно прошептала: «Тетя Марта..., Но как...».

Бот пошел на север. Мораг, глядя на женщин, тихо спросила: «Куда мы?»

-В Порт-Тальбот, - ответила ей мать. «Там сейчас твой брат, и...- она не закончила и Мораг

сглотнула: «Но это опасно, как...»

-Ничего опасного, - Марта уверенно вела бот, - мы в самой деревне не будем высаживаться.

Индейский лагерь, по слухам, к западу от нее стоит. Я там останусь, а вы обратно отправитесь.

Мирьям закрепила паруса. Взяв дочь за руку, она вздохнула: «Мэри умерла в Англии, милая.

Родами».

Мораг опустилась на палубу. Мирьям, сев рядом, укачивая дочь, вспомнила свои слезы, там, на

кухне.

Марта тогда обняла ее: «Газеты я в Питтсбурге прочитала, милая. И о Дэниеле, и о Меире. Мне так

жаль, так жаль...»

Мирьям подышала и вытерла глаза холщовым платком: «А что Майкл? Как Бен, ему девять лет

всего?»

Марта сняла с очага котелок с кофе. Разлив его по чашкам, она пустилась напротив Мирьям.

Марта погладила маленькие, сильные пальцы женщины: «Майкл на север поехал, в Лидс. Он Бена

на год из школы забрал, пусть при отце побудет. Мы...- она помолчала, - вскрытие делали, там

хорошие врачи были». Марта порылась в своем саквояже: «Почитай. Как мне объяснили, там

даже Иосиф бы ничего не изменил».

Мирьям разложила перед собой бумаги: «Бедная моя девочка..., У меня были такие роженицы,

Марта, это смертельно, конечно».

-Лежит она на кладбище нашем, семейном, - Марта все держала Мирьям за руку, - там Питера

родители, Констанца рядом, на участке ди Амальфи..., Ты не волнуйся, милая, мы за могилой

будем ухаживать.

Мирьям отпила кофе и замялась: «Ты, наверное, не хочешь никому на глаза показываться...»

-Нельзя мне, - Марта покачала укрытой капором головой. «Но письма ты напиши, я все передам. И

Джованни, на словах, скажу, что с Тони и Дэвидом все хорошо».

Мирьям принесла оловянную чернильницу с пером и остановилась посреди кухни: «Тедди и

Мораг Дэвида под свое крыло забирают. Дэниел опекуном его назначил, сына твоего. Марта...-

она помолчала и опустилась на крепко сколоченный, покрытый индейской тканью стул: «Марта, я

тебя сама до Порт-Тальбота довезу. Только ведь если там Менева, там и сын его тоже...»

На кухне воцарилась тишина и Марта вздохнула. «Она никому ничего не скажет, - торопливо

уверила ее Мирьям. «Не волнуйся. Просто я вижу - у нее боль в глазах, у девочки..., Это ее дитя,

Марта, пусть хоть посмотрит на него».

-Заберем ее, - наконец, ответила вторая женщина. «Конечно, Мирьям, я ведь тоже мать».

Уже на рассвете, Мирьям, посмотрев на спящую дочь, подошла к штурвалу и встала рядом с

Мартой. «Плакала, - вздохнула она, обернувшись на Мораг. «Она после того, как случилось все,

изменилась, Марта».

-Я вижу, - Марта вгляделась в темную полоску канадского берега и покрутила штурвал. «Тедди

тоже другой стал. Рэйчел я твое письмо передам, конечно. Может, и оправится она, замуж

выйдет... Трое детей на руках, им отец нужен». Марта прищурилась: «Дымки видны, над

берегом».

Мораг поднялась. Оправив свое платье, женщина закуталась в шерстяную шаль: «Господи, как мне

их благодарить, тетю Марту, маму..., Почти четыре года мальчику, хоть увижу, какой он».

Мать погладила ее по плечу и посмотрела на бледное лицо Мораг: «Тетя Марта хочет брата твоего

уговорить обратно в горы уйти».

-Не знаю, правда, как – вздохнула Мирьям, бросив взгляд на Марту. Зашумела якорная цепь, и

Мораг ахнула: «Их здесь тысячи, мама!»

-Пойдем, - велела Марта, подхватывая саквояж, поднимая подол платья. Плоский берег был

уставлен вигвамами, горели костры, и даже сюда, в бухту, доносился запах пороха и жареного

мяса.

Мораг незаметно перекрестилась. Спустившись в мелкую воду, она последовала за старшими

женщинами.

Собака, - маленькая, рыжая, - залаяла и ринулась по белому песку за палкой, что бросил мальчик.

-Его «Луто» зовут, - улыбнулся ребенок, - это значит, «рыжий», на нашем языке.

-Как хорошо на английском говорит, - подумала Мирьям. Мальчик был невысокий, легкий, в

замшевых штанишках и курточке с бахромой. Каштановые, чистые, мягкие кудри украшало белое

перо. Серо-синие, большие глаза ласково смотрели на воду озера. «На кого-то он похож, - сказала

себе Мирьям, - не могу понять, на кого».

Мальчик тронул ее за руку: «А вы Осенний Лист. Мне о вас папа рассказывал, и женщины тоже. Вы

меня принимали, и папу моего».

Мораг сидела, молча, стараясь не смотреть слишком часто на ребенка: «Одно лицо с Натаном.

Господи, только бы мама не заметила. И он такой белокожий..., Конечно, у него всего одна

бабушка индианка, и все. Мальчик мой, маленький...».

Ребенок подобрался к ней поближе: «И о вас мне папа говорил, тетя. Вы его сестра, у большого

моря живете. А вы мою маму знали? Она умерла, когда я родился, - ребенок вздохнул.

-Нет, не знала, милый мой, - Мораг, на мгновение, приложила ладонь к его теплой, нагретой

солнцем макушке.

Луто принес палку и потерся головой о руку мальчика. Менева засмеялся и швырнул ее в воду.

«Мы с ним купаемся, - гордо сказал ребенок, - каждый день. Папа меня учит на коне ездить,

стрелять..., и шить тоже, - мальчик покраснел. «И на языке белых со мной говорит. Хотите, я вам

свои игрушки покажу? - Менева взял тетю за руку.

-Вот бы у меня такая мама была, - он незаметно поморгал глазами. «Она красивая, и добрая, и на

папу похожа. Ничего, нам и с папой, хорошо».

-Очень хотим, - ответила Мирьям за дочь, заметив тоску у нее в глазах. «Потом мы тебя на боте

покатаем, по заливу».

-У белых есть большие лодки, - заметил ребенок, когда они уже заходили в лагерь. «На океане,

мне папа рассказывал. А у нас каноэ, папа меня грести учит».

Мораг шла, как во сне, не обращая внимания на ржание лошадей, на людей, что складывали

вигвамы. Они очень вовремя добрались сюда с южного берега. Брат сказал им, что еще несколько

дней, и здесь бы никого не осталось. Женщины и дети ушли бы в леса, а мужчины, во главе с ним

и Текумсе, - отправились бы на север, соединяться с британскими войсками.

-Мальчик мой, - все думала Мораг, когда Менева показывал им искусно вырезанные из дерева

игрушки, - собак, лошадей, маленькие каноэ. «Сыночек мой..., Ничего, он ухоженный,

здоровенький, Менева его любит, и всегда о нем заботиться будет. Только бы тете Марте удалось

его уговорить, не воевать...»

Они, вместе с собакой, вернулись на берег, Луто звонко лаял, паруса надувались ветром и малыш,

держась за борт, смеялся: «Как хорошо, тетя! Спасибо, спасибо вам большое!».

Мораг наклонилась. Женщина на одно мгновение, быстро, прижалась щекой к его волосам - от

мальчика пахло дымом костра и еще чем-то - детским, сладким. «Будь счастлив, - попросила она.

«Будь счастлив, мой хороший».

Марта и Менева сидели на поваленном дереве. Она усмехнулась, следя за ботом: «Ты не бойся,

они его на юг не увезут. Сам понимаешь, - женщина развела руками, - это мать..., Пусть хоть так на

сына посмотрит».

Мужчина сосредоточенно, не поднимая глаз, набивал трубку. Марта покосилась на ее головку -

она была сделана из красного камня. Менева сказал: «У нас, на западе, за озерами, есть

каменоломня. Туда все индейцы ходят. Там запрещено воевать, это священное для нас место. Там

их, - он ласково погладил трубку,- и делают». Менева чиркнул кресалом и предупредил: «Вы не

затягивайтесь, миссис Кроу, очень крепкий табак».

Марта посмотрела на сизый дым и бережно приняла трубку. «Констанца писала, - вспомнила она,

- писала, как она, то есть, мистер Констан, выкурил с Черным Волком трубку мира».

-Это честь для меня, - тихо сказала женщина, - спасибо тебе.

Они сидели, молча, передавая друг другу трубку. Менева вздохнул: «Я с ней тоже..., курил ее,

миссис Кроу. С Рыжей Лисой. Я ведь любил ее, когда-то. Как ее дети?»

-Дочь замуж вышла, за сына Осеннего Листа, - Марта коснулась рукой широкого плеча в замшевой

куртке, - а сына, Дэвида - мой сын опекать будет. И сестра твоя.

Над их головами, где-то в кроне сосны, пели птицы, озеро тихо шуршало совсем неподалеку.

Менева, выбил трубку: «Он мне все сказал..., тот..., человек, миссис Кроу. То есть не человек. Он

стрелял ей в спину, безоружной. Сказал, что его послал мистер Вулф, что ее, Рыжую Лису,

обвиняют в шпионаже, в том, что она передавала мне сведения..., Мы о книгах друг другу писали,

она мне новые издания везла, - смуглое лицо Меневы исказилось, - это все ложь, ложь, миссис

Кроу. Мне надо было отомстить за нее, потому я и стал воевать».

Марта помолчала: «Это не твоя война, милый. И за Констанцу отомстили, не волнуйся. Забирай

дитя и уезжай в горы». Марта раскрыла саквояж и протянула Меневе выпуск National Intel igencer с

некрологом по Дэниелу.

Мужчина пробежал его глазами и упрямо сжал красивые губы: «Это не месть, миссис Кроу. Я

должен сам...»

-Уже некому, - Марта забрала у него газету. «Мертвым не мстят. Его убили, - спокойно добавила

Марта.

Менева молчал, искоса глядя на нее.

-Не я, - Марта отдала ему трубку.

Она порылась в саквояже и чуть не добавила: «Бабушка сына твоего, мать человека, которого ты

искалечил». Она сразу узнала эти серо-синие, красивые глаза. Маленький Менева был похож на

отца и деда. «Пусть увозит его, - сказала себе Марта. «Так безопасней, для всех».

-Атлас вам купила, в Питтсбурге, - она улыбнулась и протянула Меневе книгу. «Небольшого

формата, удобная книга. Пусть малыш о других странах узнает. И уезжайте, сегодня же».

Менева осторожно уложил атлас и трубку в походную суму, что стояла рядом. «Мои воины

останутся». Он наклонил голову и коснулся губами руки Марты: «А мы отправимся на запад.

Спасибо вам, миссис Кроу. Довести вас до Порт-Тальбота, там ведь британцы...- предложил

Менева.

-А я кто? - Марта подняла бровь и потрепала его по голове. «Здесь три мили, дорогой, дорога на

восток прямая. И я слово одно знаю, особое, услышав его - начальник любого британского

гарнизона обязан мне оказать всемерную поддержку. Так что пошли, - она поднялась, - сестру

твою проводим».

Бот уже стоял на якоре, качаясь на легких волнах. Менева, кинувшись к отцу, закричал: «Меня тетя

Мораг и Осенний Лист по озеру катали, мне понравилось!»

Мораг отвела брата в сторону. Он, увидев, как блестят ее темные глаза, тихо сказал: «Все будет

хорошо. Я забираю маленького и ухожу в горы, далеко, на запад. Миссис Кроу права - это больше

не моя война. Не плачь, - он провел ладонью по ее влажной щеке, - не плачь, Мораг, я всегда буду

с ним».

Бот уходил на юг. Мирьям, помахав рукой двум взрослым и ребенку, что стояли на берегу,

обернулась к дочери. Та не отрывала взгляда от каштановой головы ребенка. «Спасибо, мама, -

шепнула ей Мораг. «Теперь я спокойна». Мирьям только поцеловала дочь и вздохнула: «Ветер

хороший. К утру будем дома, там мальчишки по тебе уже и соскучились».

Мораг нашла крепкую руку матери и держала ее - до тех пор, пока сосны и белый песок

превратились в одну полоску, до тех пор, пока и она не исчезла на горизонте.

Когда бота уже не было видно, Менева усадил сына на невысокую, крепкую лошадку и

поклонился Марте: «Спасибо вам еще раз, миссис Кроу».

Малыш обернулся: «Приезжайте к нам на запад, там красиво! Там горячие озера, водопады...».

Луто побежал вслед за всадниками. Марта, подняв руку, перекрестила их. Она подождала, пока

отец и сын не скроются из виду. Подхватив свой саквояж, женщина пошла на восток, по тропинке,

что вилась вдоль берега озера - огромного, затихающего, залитого сиянием заката.

Иерусалим

Рыженькая девочка лет десяти, в светлом, скромном холщовом платьице остановилась перед

воротами, что вели на чисто выметенный двор. Обернувшись, она велела сестре: «Давай!»

Ривка Судакова помялась и протянула Саре корзинку: «Неудобно же».

-Что неудобного? - Сара подняла бровь. «Мы испекли печенья, угощаем всех, - она повела рукой в

сторону мастерской, откуда доносился звук токарного станка. Вкусно пахло свежим деревом. «И

приглашаем господина Бергера на Шабат, - девочка рассмеялась. «Раз мы сами готовим».

Она свысока посмотрела на остальных сестер: «Нехама, Двора, присматривайте за Ционой. Вы

уже взрослые».

-Я тоже взрослая, - пробурчала темноволосая, маленькая девочка, блеснув серыми, отцовскими

глазами. «Мы твои тети, - наставительно заметила Сара, - и ты должна нас слушаться. Всех! - она

подняла нежный пальчик. Девочка зашла в прохладную, несмотря на августовскую жару, большую,

уютную мастерскую.

Работало все четыре станка. Бергер, наклонившись над столом, аккуратно, осторожно соединял

части валиков для свитка Торы. Сара посмотрела на его темноволосую, прикрытую черной кипой

голову: «Доброе утро, господин Бергер, господа! Мы вам печенья принесли, мы его сами

сделали!»

Шломо повернулся и покраснел: «Сара! Спасибо большое». Девочка прошла по мастерской,

раскладывая печенье по столам. Вернувшись к Бергеру, она лукаво заметила: «Господин Бергер,

мы сегодня с девочками сами на Шабат готовим. Приходите, мы будем рады. Дедушка разрешил».

Бергер еще сильнее зарделся и что-то пробормотал.

-Приходите, пожалуйста, - Сара смотрела на него темными, материнскими глазами.

-Спасибо, непременно, - наконец, выдавил из себя Шломо. Девочка, чему-то усмехнувшись,

ускакала за ворота.

Он набил трубку и снял передник. Выйдя на жаркий двор, присев на собственноручно сделанную

скамейку, Бергер чиркнул кресалом.

-Приду, - мрачно сказал себе Шломо, затягиваясь. «Как всегда, приду, и не буду знать, куда глаза

девать. Кто я такой? Я ее младше на четыре года, в ешиву только по вечерам хожу, руками

работаю..., Что у меня дом свой есть, так у госпожи Горовиц тоже дом хороший, Моше там давно

все перестроил. Три этажа у них теперь». Он курил и вспоминал темные, большие глаза, убранные

под платок волосы, - только на белом виске виднелась мягкая прядь. Он видел всю ее -

маленькую, быструю, пахнущую чем-то сладким - будто цветами, что росли в саду Горовицей.

-Приду, и буду мучиться, - подытожил Шломо, выбивая трубку в кованый ящик, что стоял на

дворе. Он настаивал на чистоте, и даже установил дежурство по мастерской - каждый из рабочих,

по очереди, убирал в конце дня. Он тоже убирал. Бергер вернулся к своему столу. Повертев в

руках валики, он пробормотал: «С равом Горовицем бы поговорить…, А что я ему скажу? Брось и

думать о таком».

Сара вышла за ворота и вздернула нос: «Придет, непременно. У него глаза такие были».

-А если он маме не нравится? - озабоченно спросила Рахель. «А мы ...- она замялась. Сара

покровительственно ответила: «Нравится. У нее тоже глаза такие, как она его видит. Тем более,

мудрецы говорят, что это заповедь - сватать людей, понятно?». Она оглядела сестер: «Двора,

Нехама, отведите Циону домой, ее кормить пора...»

-Я уже год, как сама ем! - возмутилась Циона. «Я взрослая!».

-Потом, - не обращая на нее внимания, продолжила Сара, - приходите. Обед отнесете, дедушке, в

ешиву. Мы с вами, - она посмотрела на остальных сестер, - будем готовить, когда мама с рынка

вернется.

Девочки стайкой, щебеча что-то, пошли к дому Горовицей. Сара, проводила глазами двойняшек, -

те тащили за руки Циону. Племянница ныла: «Не хочу домой, хочу еще гулять!»

-Погуляйте с ней! - крикнула старшая девочка: «Все получится. Господину Бергеру нравится мама, и

он ей тоже, сразу видно. Она краснеет». Сара подкинула носком туфли камешек, что валялся на

улице: «Сказано же «Нехорошо человеку жить одному». Мама уже пять лет одна. И господину

Бергеру жениться пора».

Они знали, что их отец болел, а потом выздоровел. Отец и госпожа Судакова, его жена, брали их к

себе на Шабат. Они жили в отдельном, маленьком домике, что был пристроен к большому

особняку их сводного брата. Девочки играли в зеленом, ухоженном садике, возились с котом.

Госпожа Судакова пекла им печенье, отец сидел с ними, рассказывая им истории из Торы.

Маленькие - Дина, и двойняшки, даже и не помнили, каким отец был раньше. Сара и девочки

постарше - постепенно забывали. Как-то раз Сара спросила у отца: «А если у нас будет другой

папа? Вместе с тобой? Если мама выйдет замуж?»

-Я был бы очень рад, - серьезно ответил ей отец. Госпожа Судакова только улыбнулась: «Ваша

мама молодая женщина, красивая, хозяйственная, благочестивая..., На ней любой достойный

мужчина будет рад жениться».

-Например, - пробормотала Сара сейчас, - господин Бергер. Девочка постояла еще, подставив лицо

теплому, летнему солнцу, и заторопилась вслед за сестрами.

В маленькой комнате, где работал Аарон, уютно пахло чернилами и пергаментом. Он поднял

голову от стола, услышав шорох на пороге. Дописав последнюю букву мезузы, Аарон отложил

перо. Дочь оставила корзины на дворе и улыбнулась: «Я быстро, папа. Караван из Яффо пришел,

письма привезли. Для Моше и Элишевы тоже, из Амстердама, я к ним зайду потом».

Аарон принял конверты - на одном были американские марки, второй был вовсе без марок - из

Амстердама письма передавали через торговцев. Он ласково сказал: «Ты присядь, доченька,

отдохни, заодно почитаем».

Малка села, расправив подол скромного, закрытого платья. Аарон вздохнул: «Молодая ведь

женщина. Красивая. Оправилась, цветет вся, румянец на щеках. Сваты ко мне приходят, однако

она и слышать ни о чем таком не хочет».

Он медленно, вслух читал письма. Свернув их, Аарон увидел слезу на щеке дочери. Он погладил

Малку по укрытой платком голове: «Не надо, милая. Сказано в Торе: «Ни вдовы никакой, ни

сироты не притесняйте». Господь позаботится, и о Рахели, и о Батшеве».

-Трое детей, - Малка покачала головой. «Бедная, бедная Рахели..., И дядя Меир умер. Он же еще

не старый был, я его помню, немножко».

-Еще и шестидесяти ему не было, - Аарон вздохнул и погладил седоватую бороду. Он вспомнил

высокого, серьезного, светловолосого мальчика: «Я за них Мишну читать буду, и за Меира, и за

Хаима, да упокоит Господь праведников в присутствии своем. И тете Эстер напишу, конечно. Ты,

милая, отправь весточки Рахели и Батшеве, утешь их».

-Конечно, папа, - Малка поднялась. Аарон улыбнулся: «Девчонки разрешения попросили..., Гость у

нас на Шабат будет, ученик мой».

Малка что-то пробормотала. Уже оказавшись во дворе, женщина подняла корзинки: «Зачем все

это? Он молодой юноша, не вдовец, не разведенный..., К чему такое?»

Она отказала уже нескольким сватам, ссылаясь на то, что у нее много детей. «У него, - один из

раввинов расхваливал будущего жениха, - тоже много, госпожа Горовиц. Восьмого жена родила, и

умерла. Сами знаете, детям мать нужна..., И вашим девочкам - отец».

-У них есть отец, - отрезала Малка. «Они с ним видятся, часто, так что, - она встала, - простите...»

Бывший муж пришел к ней через год после развода. Она тогда улыбнулась: «Что вы, рав Судаков…,

Я понимаю, вы болели, были не в себе..., Забудем все это. Девочки к вам привыкнут, все будет

хорошо».

У каждой дочери было приданое. Рав Судаков отдал им почти все деньги, что у него оставались.

Малка, было, хотела воспротивиться, но отец мягко сказал: «Моше мужчина, молодой. Он всегда

свою семью обеспечит. Мне шестьдесят скоро, я не вечен, дорогая моя. Пусть мои внучки не знают

нищеты».

Неся корзинки к дому, Малка остановилась: «Папе и вправду шестьдесят почти. Дядя Меир был

младше его, а умер. Элишева мне говорила, что отец ее, хоть ему и седьмой десяток, воевать

отправился. Храни их Господь, мало ли, что случится. И папа..., как мы без него? Хотя папа ни на

что не жалуется, конечно».

Дома было шумно, горели все четыре очага, девчонки уже затеяли тесто для хал. Малка, пожарив

курицу, позвала двойняшек. Двора и Нехама устроились на скамейке под гранатовым деревом и

разложили корзинку со штопкой.

-Отнесете дедушке обед, - велела им мать, - и вот, - она передала девочкам конверт, - это для тети

Элишевы, от мамы ее.

Двора обиженно выпятила губку: «Циона нами командует, а ей всего три года! Она опять гулять

запросится».

-Она спать будет, - утешила Малка девочек. Она вернулась на кухню. Старшая дочь, невзначай,

сказала: «Дедушка нам разрешил пригласить господина Бергера на Шабат! Мы к нему в

мастерскую уже ходили. Он придет».

-Игрушки нам принесет, - восторженно вздохнула Динале. «Он их не хуже дедушки делает». Малка

только покраснела. Засучив до локтя рукава, женщина стала лепить халы.

-После Шабата им скажу, что надо деткам Рахели написать, - решила Малка. «У нее две девочки.

Как раз - от кузин весточку получат, все порадуются. И мальчик, маленький, год ему всего лишь...,

Бедная Рахели…, Может быть, она замуж выйдет..., А я? - женщина прикусила губу и сказала

девочкам: «Я халы сделаю, и суп начнем готовить».

Но все время, пока она была занята на кухне, Малка вспоминала его темные, добрые глаза и

смущенный голос: «Вы не беспокойтесь, госпожа Горовиц, отдыхайте. Я с девочками управляться

умею».

В саду особняка Судаковых было прохладно, журчала вода в фонтане. Элишева, устроившись на

скамейке, прочитав письмо от матери, вздохнула: «И папа воевать ушел, и Давид..., У Давида сыну

всего два года. Господи, убереги от их от всякой беды».

Свекровь вышла наружу и присела рядом. Лея сварливо сказала: «Заснула. Нет, чтобы хорошее

имя ей дать. Придумали Циону. Говорят же мудрецы, не надо новыми именами детей называть».

-Не такое уж и новое, - заметила Элишева, - царица Шломцион еще во время оно здесь правила.

Она кинула взгляд на свекровь: «Болит?»

Госпожа Судакова махнула рукой: «Как всегда. Опиума мне твоего не надо. От него голова мутная.

Потерплю». Она, чуть поморщившись, поднялась. Обернувшись, Лея велела: «Чтобы ни Авраам,

ни Моше ничего не знали, понятно? Обещай мне».

Элишева посмотрела на похудевшее лицо свекрови и только кивнула. Ее наставник, местный врач,

еще год назад определил опухоль. Элишева забеспокоилась, когда свекровь опять начала ходить в

микву. Лея долго отнекивалась, но потом согласилась на осмотр. Врач, оказавшись наедине с

Элишевой, развел руками: «Раз у нее уже была опухоль, хоть и не опасная, то она могла

вернуться…, Кровотечения, потеря веса, она сильнее устает..., И всего одного ребенка родила,

такое бывает у подобных женщин».

Свекровь выслушала Элишеву спокойно и только спросила: «Сколько?»

Женщина покачала головой: «Не знаю, госпожа Судакова. Год, два года...»

-Не увижу, как Исаака к Торе вызывают, - Лея поджала губы. «На все воля Бога. Смотри, - велела

она невестке, - никому не проговорись».

Иногда, при особенно сильных болях, Лея пила настойку опиума, но чаще отказывалась. «Папа бы

тоже ничего не сделал, - подумала сейчас Элишева. «Только бы она не мучилась». Лея

остановилась на крыльце и строго сказала: «Что ты сидишь, в небо смотришь? Пошли, готовить

надо». Женщина встала. Потянувшись, - Элишева была ниже, она положила руку на плечо

свекрови: «Вы не волнуйтесь, госпожа Судакова, я с вами буду». Свекровь посмотрела на нее все

еще красивыми, в сетке морщин глазами. Лея внезапно хмыкнула: «Ты, в общем, неплохая

женщина, хозяйка аккуратная..., А что характер у тебя, как у матери твоей - с этим ничего не

сделаешь. Не ездила бы ты туда, - Леяуказала на юг, - одна. Нескромно же, да и кочевники эти...»

-Я там у всех детей принимала, они меня уважают, - усмехнулась Элишева, и они зашли в дом.

Деревья поднимались вверх. Моше, прикоснувшись к зеленеющей ветви, погладив листья, сказал

сыну: «Эти этроги мы пока оставили, перед Новым Годом начнем их снимать. А вот эти, - он указал

на деревянные ящики, сложенные у крепкого сарая, - послезавтра уже в Яффо поедут, а оттуда в

Европу».

Пахло жаркой, нагретой землей, и еще чем-то - горьким, волнующим. Участок, обнесенный

каменный стеной, был пуст. Местные рабочие отдыхали по пятницам, и Моше приходил на

рассвете - поливать деревья.

Исаак почесал рыжие волосы: «Дядя Теодор написал, что они сейчас воевать будут, с Наполеоном.

В Польшу уже этроги не отправишь».

-Это почему еще? - рассмеялся отец. «Война войной, а праздники никто не отменял. Как Суккот

пройдет, в Цфат поеду, виноград надо будет собирать». Он убрал ведра, опустил деревянную

крышку на колодце. Моше, вдруг, грустно сказал: «Жалко, что ты раввином хочешь стать. Надо же

все это, - Моше обвел рукой участок, - передать кому-то. Артель-то ладно, найду человека вместо

себя. Землю бросать не хочется, больно мало ее у нас, у евреев».

Исаак присел. Пересыпая легкую землю ладонями, мальчик улыбнулся: «Одно другому не мешает,

папа. Ты же раввинам платишь, чтобы они вино проверяли, и этроги - тоже. Не волнуйся, я смогу и

землей заниматься, и в ешиве преподавать». Исаак отряхнул крепкие руки и стал помогать отцу,

заносить ящики в сарай.

Они закрыли ворота, и пошли по дороге к городским стенам.

-Вот увидишь, папа, - заметил Исаак, - сюда все больше и больше евреев будет ехать. Здесь наша

земля.

Моше остановился и обернулся. Долина уходила вдаль, на запад, туда, где над холмами сияло

послеполуденное солнце. Он стоял, вдыхая запах земли и вспоминал, как два года назад они с

женой принесли маленькую на участок. Циона бегала вдоль деревьев, смеясь, Элишева догоняла

ее. Моше сидел, прислонившись к теплой стене сарая, и все повторял: «Словно во сне мы видели,

как Господь возвращает изгнанников Сиона. В ту пору уста наши переполнял смех».

-Те, кто сеял в слезах, будут жать в радости, - услышал он сзади голос сына. Моше положил руку на

плечо Исаака: «Именно так. Нам, конечно, нелегко будет, - он обвел рукой долину, - но ничего, мы

справимся. Пошли, - Моше взглянул на свой простой хронометр, - мне с людьми надо

расплатиться, перед Шабатом, а тебе в ешиву пора вернуться»

Исаак посмотрел вслед широкой спине отца и твердо сказал себе: «Прав папа, землю бросать

нельзя. Наше вино и в Польшу возят, и в Германию, и даже в Америку. Конечно, немного мы

делаем, всего тысячу бутылок в год, но будет больше. Папа пусть не волнуется. Как я женюсь, так

пусть он строительством только занимается, а виноградник и этроги я на себя возьму».

Мальчик зашел во двор ешивы. На мгновение, замедлив шаг, он полюбовался изящными,

каменными арками - здания ремонтировали два года назад, бывший особняк его деда теперь

был присоединен к старому дому. Исаак гордо подумал: «Это папина артель работала».

Он еще успел погладить какого-то кота, что лежал, разнежившись, на солнышке. Вымыв руки,

мальчик побежал в учебный зал. В пятницу их отпускали рано, из-за Шабата. Исаак еще хотел

успеть разобраться в одном сложном месте из Талмуда.

Тетя Ханеле писала нечасто, несколько раз в год, однако она ему очень помогала. Исаак как-то раз

спросил у деда, почему тетя Ханеле не может преподавать в ешиве. «Она гораздо лучше

разбирается в Талмуде, чем многие мужчины, - недоуменно заметил Исаак. Дед только вздохнул и

отчего-то покраснел: «Она и в детстве, милый, очень способной была. Может быть, когда-нибудь,

потом...»

Исааку тоже говорили, что он способный. Устроившись за столом, потянув к себе тяжелый,

большой том, он вспомнил слова бабушки Леи: «Прадед твой, мой отец, был последний мистик,

из тех, что на Святой Земле жили. Сейчас таких и нет больше. А дед Ханеле был другом Баал Шем

Това».

Исаак погрыз карандаш. Читая, он стал одновременно делать пометки в своей потрепанной

тетрадке. Вокруг стоял гул мальчишеских голосов. Исаак, погрузившись в книгу, улыбнулся: «Скоро

Новый Год. Все вместе будем праздновать, с дедушкой Аароном, с моими, - он смешливо покрутил

рыжей головой, - тетями. Потом сукку поставим, во дворе, Циона нам ее украсить поможет...».

Он читал и видел перед собой крупные звезды, что сияли сквозь крышу сукки. Они с отцом и

дедом всегда ночевали в ней - дед рассказывал ему о Венеции и Марокко, отец - о Европе. Исаак

засыпал, сладко, так, как спят только в детстве. Ему снилась долина вокруг Иерусалима, цветущая,

усаженная деревьями, снились еврейские дома за стенами города и дети, что бегали по его

улицам.

Аарон и Шломо прочли молитву после еды. Малка, вместе с девочками, вышла в сад. Было уже

темно, на столе, покрытом кружевной скатертью, горели свечи. Бергер, в открытую дверь, увидел,

как она усаживается на скамейку под гранатовым деревом. Девчонки устроились вокруг, из сада

пахло свежестью, жара спала. Он вздохнул: «Нельзя же так страдать. Я, как смотрю на нее, сразу

краснею. Рав Горовиц, наверное, заметил...».

Он перевел взгляд на Аарона - тот усмехался в седоватую, ухоженную бороду. Рав Горовиц

откинулся на спинку своего кресла: «Расскажу тебе кое-что. Как умерла жена моя, я думал, больше

никогда никого не встречу, девочек бы вырастить..., А по-другому получилось. Не знал я, что в

старости так бывает. Но не вышло ничего. А ты, Шломо, молодой человек, бояться-то не надо».

Бергер зарделся: «Рав Горовиц, я все время об этом думаю. Только ведь, - он повел рукой в

сторону сада, - как госпожа Горовиц к такому отнесется...»

-Ты спроси, - посоветовал ему Аарон. «Не сейчас, конечно, как-нибудь потом. Сам знаешь,

девчонкам ты по душе...»

-У них отец есть, - Бергер опустил темноволосую голову. «Разве я смогу...»

-Сможешь, - уверенно сказал рав Горовиц. «С ним тоже, словом перемолвься. Он хороший

человек, рав Судаков, он поймет. Иди, - он потянулся и потрепал Бергера по плечу, - посиди с

ними».

Шломо робко вышел в сад. Аарон, услышав радостные голоса внучек: «Господин Бергер, идите к

нам!», улыбнулся: «У них с Малкой все хорошо будет. Краснеет она, как на него смотрит».

Он увидел перед собой жемчужную, нежную кожу, серые, дымные, большие глаза. Ханеле писала

нечасто, писала, что дочка растет и радует ее, что она учится. Аарон, перечитывая изящные строки,

только вздыхал, вспоминая ее голос: «Я люблю другого человека».

-Так тому и быть, - сказал он себе сейчас. Поднявшись, рав Горовиц пошел в сад, к семье.

В скромной, уютной комнате было прохладно, открытое окно выходило прямо на кусты жасмина.

Они с Леей всегда отдыхали в Шабат, после обеда, перед тем, как надо было идти в ешиву, на

третью трапезу. На простом, деревянном табурете стоял кувшин с домашним лимонадом, и

тарелка с печеньем. Лея приняла от мужа стакан и велела: «Читай, Авраам».

-Дорогой папа, - начал он, - дорогая мама Лея! У нас все хорошо. Хана растет, мы живем спокойно,

благодарение Богу. Не волнуйтесь, война нас не тронет. Мы в самой чаще леса, никто сюда и не

заглянет. Пересылаю вам письмо от дяди Теодора, поздравляю всех с праздниками, ваша дочь

Ханеле.

Лея покрутила головой и недовольно заметила: «Не боится с дочкой, одна обретаться. В город бы

переехала, хоть бы в Гродно, или в Белосток..., Все же там евреев больше».

Степан вздохнул и обнял жену за плечи: «Ты же знаешь, милая. Не уживается она в городах, наша

Ханеле. Да и потом, - он взял письмо от брата, - помнишь, как она здесь обреталась, ей пройти по

улице не давали, и там, - он махнул рукой за окно, - то же самое будет».

Лея подперла большой ладонью подбородок: «Ее дед тоже в горах жил. Мне отец рассказывал об

этом раве Шмуэле. Все думали, что и он погиб, в пожаре, и вся семья его. А получилось, что нет.

Читай теперь, что Теодор пишет».

-Дорогой Степа! - начал муж. «Все говорят, что Наполеон в конце июня перейдет границу. Конечно,

без войны не обойдется. Из Англии мне написали, что Иосиф и сын его, тоже в армии будут, вместе

с Мишелем нашим. Я думаю, все это быстро закончится. Наполеон, как вошел в Россию, так из нее

и выйдет.

Я, понятное дело, в стороне не останусь. Михаил Илларионович Кутузов, как принял

командование петербургским ополчением, сразу меня позвал обратно в армию. Дали мне чин

генерала, а что ты мне хочешь сказать, Степа, так я это и сам знаю - Иосиф мой ровесник, а воюет,

а Михаил Илларионович меня и вовсе на пять лет старше.

Петька, конечно, никуда не пойдет. Ему семнадцать лет, он только в наше инженерное училище

поступил. Будет сидеть дома, и заботиться о матери. Тео потеряла старшего брата, Дэниела. Он

умер в Вашингтоне. Жена Майкла, Мэри, тоже умерла - в Лондоне, родами, вместе с ребенком. О

Пьетро вам уже, наверняка, написали. Семья за ними присмотрит. Тео и Петр посылают вам

поклон, и я тоже, милые мои. Живите там спокойно».

Степан вздохнул, убирая письмо. Лея вдруг сказала: «Что Рахели, это..., то, конечно, грех. Рав

Горовиц шиву по ней сидеть должен был, как в старые времена делали. Однако же, он хороший

был юноша, хоть и родители у него...- Лея взяла руку мужа. Степан, вдруг, подумал: «Я так и не

узнал - может, он мой сын был. Или не мой. Да какая разница, все равно болит».

-Все равно, - продолжила жена, - никто такой смерти не заслужил. Может, Рахели замуж выйдет,

все же не надо человеку быть одному.

Красивые глаза Леи заиграли смехом и она добавила: «Например, госпоже Горовиц - тоже замуж

пора. Женщине еще тридцати не было». Она махнула рукой в сторону раскрытого окна:

«Американка их не пропадет, она девчонка еще, да и бездетная. А вот госпожа Горовиц...- Лея не

закончила и со значением посмотрела на мужа.

Степан покраснел и развел руками: «Я, конечно, с равом Горовицем поговорю...»

-Не с ним надо, - жена все улыбалась. «Впрочем, - Лея удобно улеглась на кровать, - думаю, он

скоро сам к тебе придет».

-Да кто? - все не понимал Степан и жена шепнула: «Увидишь». Она приподнялась на локте и

озабоченно спросила: «Ты себя хорошо чувствуешь? Ты побледнел что-то».

-За Федю волнуюсь, - он привлек Лею к себе. От жены пахло выпечкой, - знакомый, домашний

запах. Степан посмотрел на ее похудевшее лицо: «А ты?»

-С тобой рядом, - Лея положила ему голову на плечо, - хорошо. Ты не волнуйся, - Лея взяла его

руку и поцеловала, - твой брат уже воевал. Он инженер, все же это не так опасно. Как Иосиф с

Давидом -врачи.

-Поспим, - Степан обнял ее. Лея поняла: «Рядом с ним и боль пропадает». Они задремали. Степан

еще успел подумать: «Состаримся вместе, увидим, как Исаак женится, как Циона замуж выходит,

как девчонки под хупой стоят..., Господи, как мне тебя благодарить, что Ханеле спасла меня, что

семья от меня не отвернулась, что Лею ты мне дал...»

Из сада доносились голоса детей - к Исааку пришли друзья. Они спали, держась за руки, вокруг

был жаркий, летний день, сияло солнце. Весь Иерусалим погрузился в блаженный, сладкий

покой.

После авдалы, когда на небе уже сверкали крупные, яркие звезды, во дворе ешивы было шумно.

Мужчины не спешили расходиться.

Бергер искоса посмотрел на рава Судакова. Тот стоял, заложив руки за спину, в простой, черной

капоте, разговаривая со своим сыном. Шломо подумал: «Похожи они с Моше. Исаак, - он нашел

глазами рыжую голову мальчика, - тоже весь в них. Он способный, все говорят. В деда, в

прадеда..., - Бергер услышал шепот рава Горовица: «Подойди к нему, прямо сейчас. А потом к

свату, - Аарон усмехнулся, - здесь их трое, выбирай, кто тебе больше по душе. Впрочем, они все

хороши».

Шломо помолчал: «Рав Горовиц, я хочу сначала с вашей дочкой поговорить..., Я знаю, не принято

так...»

-Отчего же не принято, - хмыкнул Аарон. «Я тоже с женой своей покойной сам говорил. Только

потом к ней сват пришел. Давай, давай, - он подтолкнул Бергера, - еще уйдут они».

Шломо тяжело вздохнул и направился к раву Судакову.

Они медленно шли по узкой, каменной улице. Степан, выслушав Бергера, улыбнулся: «Это не мне

надо говорить, господин Бергер, а госпоже Горовиц. Что вы мне о девочках сказали, я вижу, - он

остановился, - вы человек хороший, благочестивый, вырастите их, на ноги поставите...»

-Я только вечерами учусь, - замялся Бергер, - у меня способностей не так много...

Степан погладил рыжую, с проседью бороду: «Мне почему-то кажется, что госпожа Горовиц рада

будет». Он повел рукой: «Поверьте мне, еще лет пятьдесят, и здесь все изменится. Евреи будут

руками работать. Как сын мой, как вы..., Вы словом с ней перемолвьтесь, а девочки, как ко мне

приходят, хорошо о вас отзываются».

Бергер покраснел: «Вы, же их отец, рав Судаков...»

Они помолчали, вдыхая теплый ветер. Степан вспомнил ту ночь, когда Малка бежала вслед за ним

по улице, умоляя не печатать пасквиль о ее отце. Он вообще мало что помнил из той жизни.

Только тяжелые, серые тучи над Иерусалимом, шум дождя, и то, как отпустив Еву, он почувствовал

внутри себя что-то странное, холодное, чужое. Оно жило в нем, и становилось все сильнее и

сильнее. «Ханеле меня простила, - подумал Степан, - а ведь я дитя ее убил. Лея простила, а ведь я

так виноват перед ней был, что, казалось бы, вовек этого не забудешь. Моше и Элишева простили,

рав Горовиц, Малка..., Федя простил. Господи, пусть они все счастливы будут».

-Мне уже шестьдесят, - наконец, сказал Степан. «Рав Горовиц на два года меня младше. Мы с ним

оба будем спокойны, если о госпоже Горовиц и девочках позаботятся».

-Всегда, - серьезно ответил Бергер, - пока я жив, рав Судаков.

Степан потрепал его по плечу: «Живите подольше. Спокойной ночи, господин Бергер, хорошей

недели вам. Я еще прогуляюсь».

Шломо посмотрел вслед его широкой спине: «Вам тоже, рав Судаков, хорошей недели». Он

засунул руки в карманы капоты. Поправив меховую шапку, Шломо велел себе: «Завтра, с утра,

после молитвы. Рав Горовиц работать пойдет. Тебе, вообще-то тоже надо, но сначала - она».

Бергер шел домой и понимал, что улыбается. Он открыл дверь. Остановившись на пороге, оглядев

гостиную, - маленькую, обставленную собственноручно сделанной мебелью, - Шломо

пробормотал себе под нос: «Домик перестроить надо. Девочек много, не след тесниться. Может

быть, еще дети появятся, - он почувствовал, что краснеет и вздохнул: «А если откажет госпожа

Горовиц?»

-Когда откажет, - разозлился на себя Бергер, - тогда и будешь решать, что дальше делать.

Он подошел к распахнутым ставням. Ночное небо было чистым, ясным, сверкала луна. Он, присев

на подоконник, закурив трубку, стал думать о ее темных, ласковых глазах.

У Стены было пусто. Степан прижался лбом к теплым камням: «Здесь я Исаака Судакова и

встретил. Господи, сколько лет прошло, а до сих пор помню, как он меня приютил. И Лею я тогда

увидел. Ничего, если не станет меня, о ней позаботятся. Моше взрослый уже. И о девочках тоже».

Он поморщился - боль в спине стала сильнее. Раньше Степан не обращал на нее внимания, думая,

что перетрудился на стройке, но сейчас боль стала постоянной, назойливой. Только рядом с Леей

ему становилось легче. Он повернулся, чтобы идти домой: «За могилой Евы рав Горовиц

ухаживать будет, можно не беспокоиться. За надгробием отца Корвино францисканцы

присматривают. Хорошо».

Дома было тихо, все уже улеглись спать, жена сидела на скамейке в саду. Лея взяла его руку и

прижалась к ней щекой. «Вязала, - смешливо сказала женщина, - а потом темно стало. Ночь такая

красивая, что уходить не хочется». Он присел рядом и поцеловал ее в щеку: «Господин Бергер со

мной говорил».

-Вот и славно, - отозвалась Лея. Они замолчали, глядя на величественное, звездное небо над

Иерусалимом.

Малка, напевая что-то, накрыла стол к завтраку. Отец вставал еще до рассвета, окунался в микву,

шел на молитву, и ел уже в ешиве, перед утренним уроком. Девочкам она разрешала поспать

подольше. «Саре десять уже, - вздохнула женщина, - лет через шесть, и сватать начнут. Потом и

всех остальных. Расходов столько будет - семь свадеб. Ничего, девочки обеспечены, не голодаем,

благодарение Богу. Хоть бы папа дожил до того, как они замуж выйдут».

Она заварила чай и вздрогнула - в парадную дверь постучали. Малка оправила платок. Выйдя в

переднюю, женщина застыла на пороге. Он стоял, глядя на нее - высокий, с робкими, темными

глазами. Малка смутилась: «Господин Бергер..., Чем я обязана...»

-Он капоту надел, - поняла Малка. «Он обычно в ней только на шабат ходит».

-Госпожа Горовиц, - он откашлялся, - госпожа Горовиц..., Простите, что я так, без предупреждения.

Мне с вами поговорить надо...

-Чай, - спохватилась Малка. «Свежий, господин Бергер. Девочки еще спят, не спустились к

завтраку..., Вы в сад проходите, я дверь открытой оставлю».

Они сидели на резной скамейке. Бергер, пробормотав благословение, отпив чаю из серебряного

стакана, собравшись с силами, посмотрел на нее: «Госпожа Горовиц..., Я с вашим отцом говорил, и

к свату я тоже схожу, прямо сегодня..., Вы только скажите мне, по душе ли я вам? Я знаю, я

человек небогатый, мастерская у меня есть, дом..., Но я ведь не раввин, и способностей у меня

мало..., Может, вы и не захотите...- он опустил голову.

Малка молчала, перебирая тонкими пальцами подол светлого, скромного платья. От нее пахло

свежим хлебом. Бергер увидел на виске, под платком, немного темных, мягких волос. В

маленьком ухе покачивалась серебряная сережка.

Птица присела на ветку гранатового дерева. Жаворонок разглядел их, - внимательно, склонив

голову,- и что-то запел.

-У меня девочки, господин Бергер, - наконец, шепнула Малка и зачем-то добавила: «Много.

Семеро. Я вас старше, замужем была..., Есть же девушки, молодые...»

-Все это совершенно неважно, госпожа Горовиц, - неожиданно решительно ответил ей Шломо.

«Это у нас девочки, если вы согласитесь..., Я знаю, что их семеро. Еще тогда посчитал, пять лет

назад, как я вам дверь открыл, помните?». Он улыбнулся: «С тех пор я о вас и думаю, госпожа

Горовиц. И буду думать всегда, до самой моей смерти. О вас, и о дочках наших».

Птица все пела. Малка, сложив руки, покосившись на него, только опустила длинные, черные

ресницы. «Я ведь краснею, - поняла она. «Как это будет..., Хотя Элишева мне говорила,

объясняла..., Все будет хорошо, - внезапно рассердилась женщина. «Он ведь по душе тебе, давно

уже».

-Да, - наконец, сказала Малка. «Я...я буду очень рада, господин Бергер».

-Спасибо вам, - еще успел шепнуть Шломо. Они услышали голос Сары: «Мамочка, господин

Бергер! Мы уже умылись. Идите завтракать, мы за вами поухаживаем!»

Шломо посмотрел на Малку и увидел, что она улыбается. Он и сам улыбнулся. Поднявшись со

скамейки, подождав, пока женщина встанет, Шломо ответил: «С удовольствием, Сара».

-Даже за руку ее нельзя взять, - Бергер с тоской глядел на белое запястье, едва видное из-под

глухого рукава платья. «Сегодня же к свату схожу. Надо хупу ставить, на следующей неделе, хватит

уже тянуть. Как я счастлив, я и не знал, что так бывает...»

-Я тоже, - одними губами сказала Малка. Когда они уже сидели за столом, старшая дочь лукаво

спросила: «Господин Бергер, а почему вы так рано в гости пришли? До завтрака еще».

Он подмигнул девочкам: «Потому, что сватался к вашей маме». Малка ахнула, и девочки

наперебой закричали: «Мама! Мамочка! Что ты сказала?»

-Сказала, что я согласна, - кивнула женщина. Сара прижалась рыжей головой к плечу матери:

«Наконец-то!»

Элишева оправила вуаль на голове у Малки и присела рядом с ней: «Помнишь, что я тебе утром

говорила, в микве? Не бойся ничего».

Малка только кивнула . Элишева забрала ее из дома на рассвете. В микве, проследив за

окунанием, подождав, пока Малка оденется, женщина взяла ее за руку: «Что ты мне

рассказывала, так помни, это все из-за того было, что рав Судаков болел. Сама знаешь. Не

стесняйся, пожалуйста. Мудрецы нам не велели глаза закрывать. Смотри, - Элишева задорно

рассмеялась, - трогай...»

Малка исподтишка взглянула на нее: «Она смелая…, Как мать ее, мне папа рассказывал. Ничего не

боится, на юг ездит, в пустыню, одна, на коне…, А я?». Женщина вздрогнула и помотала головой,

отгоняя видение. Черное, искаженное, нечеловеческое лицо опять нависло над ней.

Малка подняла голову: «А ты?»

Элишева сладко потянулась. Она была в простой, холщовой, по щиколотку юбке, в такой же блузе,

из-под светлого платка чуть выбивались темные локоны . Женщина довольно ответила: «Конечно,

дорогая моя. Я тебе больше скажу, - она наклонилась и что-то шепнула Малке на ухо.

-Нескромно, - заалела женщина.

Элишева хмыкнула: «Это тебе говорю просто, чтобы знала ты. Рамбам, благословенной памяти,

писал, что между мужем и женой ничего нескромного быть не может». Элишева рассмеялась: «Я

те же книги читаю, что и Моше, наслышана о таких вещах». Она обняла Малку: «Шломо твой на

тебя насмотреться не может, все хорошо будет. Пошли, - велела она, - одеваться надо, к хупе,

скоро женщины придут».

Малка выглянула во двор - там уже собирались люди, вечерело. Она увидела бархатный балдахин:

«Тогда..., все так богато было..., Он триста человек пригласил, кормил их, все семь дней..., А я

сидела наверху и плакала, от боли, от страха…, Он мне запретил пойти домой, увидеть папу,

Батшеву..., И потом все время было больно, и больше ничего».

Сейчас хупа была скромной. Госпожа Судакова и другие женщины готовили стол, Малка даже не

захотела шить новое платье. «Да зачем, папа, - улыбнулась она, - какая разница? Мне и так

хорошо, а Шломо на все это внимания не обращает».

Они, как и положено, не виделись неделю. Малка за это время успела послать ему подарок,

вышитый мешочек для талита. Бергер передавал подарки каждый день - с девочками. Шкатулку

палисандрового дерева, красивый, серебряный гребень, маленькое, в резной, ореховой раме,

зеркальце. И записки. Читая их, Малка только краснела - она и не знала, что можно писать стихи на

святом языке.

Отец только улыбался. Сидя за столом, подождав, пока внучки уйдут спать, Аарон подмигнул

Малке: «Я твоей маме тоже стихи послал. Песню, ее на ладино поют. О розе, что расцветает в

мае».

-Мне ее Элишева пела, - Малка покраснела. «Она очень красивая, папа. А ты в маму сразу

влюбился?»

-Как только увидел, - вздохнул Аарон. Дочь поднялась наверх, пожелав ему спокойной ночи. Он

все сидел, глядя на трепещущие огоньки свечей: «Бывает и по-другому. Видишь человека, видишь,

а потом понимаешь, что жизни тебе без него нет. Но не получилось ничего. И не получится, что уж

теперь».

В дверь постучали. Элишева быстро обняла Малку: «Дядя Аарон пришел, благословлять тебя. А

потом Шломо увидишь».

Она пропустила Аарона в комнату. Малка взглянула на отца: «Он с девочками сегодня побудет.

Чтобы мы могли, ну...- женщина тяжело вздохнула и увидела за спиной Аарона жениха. Бергер

стоял, глядя на нее. Отец, наклонившись, тихо сказал: «Я люблю тебя, милая, будь счастлива», а

Шломо, подняв вуаль, только сглотнул и прошептал что-то. Малка вдруг поняла: «Буду».

Все время, пока она стояла рядом с Бергером, под хупой, когда она слышала голос раввина, когда

отец давал ей отпить из тяжелого, серебряного кубка, она улыбалась - уверенно. Двор был

разделен временной, деревянной стеной на женскую и мужскую половины. Когда начались танцы,

Элишева крикнула женщинам: «Поднимайте ее!»

Малка только ахнула. Девчонки запрыгали вокруг ее кресла. Госпожа Судакова, рассмеявшись,

вручила ей связанные платки. Женщины захлопали в ладоши. Маленькая Циона, задрав голову,

восхищенно сказала: «Как красиво!»

Лея подхватила внучку на руки и шепнула ей: «И у тебя так будет, обязательно!». Малка увидела

мужа - его тоже подняли на кресле. Расхохотавшись , женщина перебросила ему платки. Она

ощутила на лице теплый, ласковый, летний ветер. Откинув голову назад, слушая пение мужчин,

Малка отчего-то подумала: «Раньше так не делали, с платками. И зря».

Муж улыбался ей. Малка, придерживая подол платья, нагнулась к танцующим женщинам.

«Ближе! - жалобно попросила она. Кресло оказалось совсем рядом с перегородкой, и Малка

успела услышать его голос: «Я люблю тебя!»

-Я тоже! - крикнула она, и, краснея, оглянулась. Мужчины пели все громче и Малка успокоено

вздохнула: «Такой шум, что никто ничего не разобрал. Нескромно, конечно, на людях это

говорить».

Отец подозвал ее к перегородке и смешливо сказал: «Шломо уже как на иголках. Иди, милая.

Через неделю переезжать начнем. Не волнуйся, Моше обещал, что до праздников они успеют ваш

дом отремонтировать».

Малка поцеловала девчонок. Элишева велела ей: «Иди, иди, все за полночь сидеть будут. Твои

хоть потанцуют вволю, мы с госпожой Судаковой за ними присмотрим».

Муж ждал ее у ворот. Малка выскользнула с женской половины. Бергер, увидев ее, вздохнул:

«Каждый день буду ей говорить, какая она красивая, но и того мало». Он робко протянул руку.

Малка, помедлив, коснулась пальцами его ладони. Она была твердой, надежной.

-Шломо, - тихо сказала Малка. Бергер покраснев, шепнул ей: «Я тебе это уже говорил, и еще раз

повторю, и буду повторять всегда. Я люблю тебя».

Они уходили, держась за руки. Позади, во дворе ешивы, пели: «Опять будет слышен голос радости

и голос веселья, голос жениха и голос невесты - в горах Иудейских и на улицах Иерусалима».

Степан поднял голову - он сидел при свече, читая Тору. На свадьбу он не пошел, хоть рав Горовиц и

убеждал его, что Шломо и Малка будут рады.

-Не надо, - мягко сказал он тогда Аарону. «Зачем? Не положено такое. Сами знаете, рав Горовиц, с

бывшей женой только тогда можно встречаться, если это детей касается». Он повел рукой: «В

остальном не след с ней видеться».

Дверь скрипнула. Жена, улыбаясь, устроилась за столом напротив него. «Еще танцуют все, - тихо

заметила Лея. «И дети тоже, пусть порадуются. А я по тебе соскучилась».

-Я тоже, - он протянул руку и погладил ее ладонь. «Боль ушла, - понял Степан. «Как Лея появилась,

сразу легче стало».

Лея прошла в маленькую кухоньку. Налив, им лимонада, принеся пирог, жена попросила: «Ты

почитай мне, Авраам. Ты так хорошо читаешь».

Он читал Псалмы, все еще держа ее за руку, в раскрытые ставни был виден спящий, тихий сад. Уже

лежа в постели, обнимая Лею, он подумал: «Феде я написал, Ханеле тоже. Моше позаботится,

отправит им все. Лею жалко, конечно, одну оставлять, но что делать. Пришло мое время».

- Многие дочери поступали доблестно, но ты превзошла их всех; женщина, боящаяся Господа, да

восхвалится. Воздайте ей за творения рук ее, и да прославится она в городе делами своими, -

шепнул он жене и почувствовал, что Лея улыбается.

Она положила голову ему на плечо и неслышно вздохнула: «Как он без меня, один? Ничего,

Элишева хорошая женщина, хозяйственная, семья у нее присмотрена. Авраам ни в чем нужды

знать не будет. Жаль, конечно, его покидать, но Господь так рассудил. У престола Всевышнего мы

встретимся, я знаю».

-Я люблю тебя, - одними губами сказала Лея. Он, погладив прикрытую платком голову, поцеловав

темные глаза, ответил: «И я, милая. И всегда любил. Спи, счастье мое, я здесь, я с тобой».

-Не болит, - поняла Лея. Устроившись у мужа под боком, она ровно задышала. У него тоже ничего

не болело. Степан, обнимая ее, задремал.

Луна освещала крыши Иерусалима, от ешивы доносилось пение, в их комнате было тихо.

Холщовая занавеска на окне чуть заколебалась, а потом все успокоилось.

Аарон проснулся еще до рассвета. Омыв руки, пробормотав молитву, он быстро оделся. Рав

Горовиц заглянул в комнаты к внучкам. Они вернулись со свадьбы только к утру, девочки спокойно

спали, свернувшись в своих кроватках. «Я быстро, - сказал себе Аарон. «Просто..., не так что-то».

Он вышел в серые, еще не освещенные солнцем сумерки. Миновав дом Бергера, подняв голову ,

Аарон улыбнулся - ставни были закрыты.

Малка, услышав шаги на улице, пошевелилась. Муж ласково сказал ей: «А я никуда сегодня не

пойду. И завтра тоже». Шломо поцеловал ее, - теплую, ласковую, легко дышащую: «Всю неделю

никуда ходить не будем».

Малка обняла его и счастливо попросила: «Еще! Так хорошо, так хорошо, милый мой». Она и

вправду не знала, что может быть так хорошо.

-Этопотому, что мы любим, друг друга, - вздохнула Малка и муж согласился: «Да».

Аарон оглянулся, уже заворачивая за угол: «Вот и славно. Они счастливы будут». В особняке

Судаковых все еще спали. Он, пройдя через сад, остановился на пороге пристройки. В комнате

было полутемно. Аарон, увидев их - улыбающихся, все еще держащихся за руки, тихо сказал:

«Благословен ты, Господь, Судья Праведный».

Он долго стоял, опустив голову. Потом, потянувшись, чиркнув кресалом, рав Горовиц зажег свечу.

На столе лежали Псалмы.

Аарон взял старый, пожелтевший томик, и зашептал: «Если я пойду и долиною смертной тени, не

убоюсь зла, потому что Ты со мной; Благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни

моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни».

Санкт-Петербург

Высокая, дубовая дверь квартиры открылась. Мальчик, держа в руках две корзины роз - снежно-

белых и винно-красных, ухмыльнулся горничной: «Как всегда, для ее превосходительства госпожи

Воронцовой-Вельяминовой».

Тео обернулась - она стояла у окна, глядя на синюю, чуть волнующуюся Фонтанку, на пышные

деревья в Летнем Саду: «Спасибо, милая. Я сама их в вазы поставлю, идите. Обед накрывать пора,

Петр Федорович скоро вернется».

-Восемнадцать лет, каждую неделю, их присылают, - Тео наклонилась и погладила лепесток

красной розы. «Да кто же это? Хотя, - она вздохнула, - какая разница? Наверняка, тоже на войну

ушел. Господи, - женщина перекрестилась, - убереги их от всякой беды».

Она вспомнила тихую, светлую, белесую ночь, и ласковый шепот мужа: «Что ты, любовь моя..., Я

ведь инженер, я буду укреплениями заниматься, оружием..., Совершенно ничего опасного. И я

воевал уже».

Тео тогда вытерла заплаканное лицо шелковым платком. Она взяла большую, до сих пор - в следах

химических ожогов, - руку мужа. «Теодор, - она сглотнула, - но ведь тебе седьмой десяток..., И там

ведь Мишель. Как, же так, против него воевать? Мы его вырастили, ты сам всегда говорил - он

тебе такой, же сын, как и Петенька».

Муж долго молчал. Взяв из шкатулки сигару, чиркнув кресалом, Федор затянулся: «Я от своих слов

не отказываюсь, - тяжело ответил он. «Мишель мне сын, и так будет всегда. И, конечно, если я его

на поле боя встречу - я оружия против него не подниму. Буду надеяться, - Федор горько

усмехнулся, - и он тоже».

Тео уткнулась лицом в его плечо и неразборчиво пробормотала: «Ты не понимаешь..., Я дышала,

дышала за него, чтобы он жил. Я мучилась, терпела этого мерзавца, Робеспьера, чтобы Мишель

жил…, Я...»

-А я его купал, - нежно улыбнулся Федор. «Марте помогал, как он родился. Я его читать учил Тео,

на коне ездить, я ему сказки рассказывал..., Не плачь, - он погладил темные, тяжелые, с чуть

заметной проседью, волосы, - не плачь, милая. Он адъютант у Наполеона, я военный инженер,

нам и встречаться негде. До зимы вся эта авантюра Бонапарта закончится, обещаю тебе. Как они

сюда зашли, так и выйдут, вернее - вылетят. К Рождеству дома буду, елку поставим...- он стал

целовать ее, а потом все было так, как все эти восемнадцать лет. Она была такой близкой,

горячей, что Федор уже и не знал, где ее тело, а где - его. Тео обнимала его, шепча что-то

ласковое. Устроив ее голову у себя на груди, гладя ее, засыпающую, по жаркой, смуглой спине,

Федор спокойно подумал: «Если что, Петька о матери позаботится. Степану я написал, через

Ханеле, в Англию тоже..., Ханеле не тронут, она в самой глуши. Иосиф, наверняка, в армии, и сын

его. Господи, помоги ты нам, как же это - против своей семьи воевать. Хотя они врачи, не могли

отказаться, это их долг».

Кутузов только рассмеялся, когда Федор угрюмо сказал: «Я вас должен предупредить, ваше

превосходительство, мой приемный сын, капитан де Лу - один из адъютантов у императора

Франции. И его личный врач, генерал Кардозо - тоже мой родственник, дальний. Я пойму, если...»

Генерал, чуть хромая, прошелся по комнате и присвистнул: «Федор Петрович, у нас в армии, сами

знаете, хватает потомков эмигрантов французских. Не вы один с такими родственниками. Его

величество о ваших семейных связях знает, как я понимаю, - Кутузов усмехнулся, - идите, и

выполняйте свой долг».

-Буду, - сказал Федор, глядя на белую ночь за окном. Тео уже спала. Он, перекрестив ее, поднялся.

Федор посмотрел на блеск сапфиров на эфесе сабли. Оружейник сделал новый клинок и

благоговейно повертел в руках эфес: «Ему, ваше превосходительство, как бы ни тысяча лет уже.

Может, не стоит на войну такую драгоценность брать?»

-Ничего, - рассмеялся Федор, - он еще тысячу лет выдержит, крепкий, как кровь наша.

Икона была в простом, медном окладе. Он хотел оставить Богоматерь жене, но Тео только

погладила его по щеке: «Что ты, милый, как можно. У меня церковь рядом, а ты на войну идешь.

Пусть с тобой будет».

Федор присел к столу и посмотрел в зеленые глаза Богородицы. «Бедный Пьетро, - вздохнул он, -

бедный Джованни. Хуже нет - своих детей пережить, а ведь он Констанцу уже потерял». Федор

отчего-то вспомнил раннее, светлое утро в таверне, в Мон-Сен-Мартене, ее рыжие, пахнущие

цитроном волосы. Мужчина, сам того не ожидая, улыбнулся: «Она, конечно, одна такая была -

Констанца, да хранит Господь душу ее». Они вместе с женой написали Джованни с Изабеллой, и

отправили отдельную почту в Лидс - для Рэйчел и Майкла.

-И Майкл тоже, - пробормотал Федор, - вдовцом остался, в тридцать семь лет. Ах, Мэри, Мэри,

казалось бы, через огонь и воду прошла, а в своей постели умерла. Хоть сын у Майкла есть, все

легче. И у нас, - он помолчал, - сын.

Петру он запретил идти на войну - сразу же. Сын, было, хотел что-то сказать, но Федор оборвал

его: «Тебе семнадцать лет, без тебя найдется, кому воевать. Сиди дома, учись, мать одну оставлять

нельзя».

Петя упрямо сжал красивые губы. Юноша пробормотал, сверкнув голубыми, отцовскими глазами:

«Батюшка...»

-Я сказал, - Федор раздул ноздри, - и чтобы больше и разговора об этом не было.

Он потер лицо руками. Вернувшись в постель, поворочавшись, Федор заснул - неспокойным,

легким сном. «Ханеле бы спросить, что ждет нас, - смешливо подумал он, открыв глаза. «Хотя о

чем это я? Она только хорошее говорит. Ханеле тогда права была, в Брно. Сына мне обещала. А я,

дурак, не верил еще. Она никогда не ошибается».

Он услышал тихий голос жены: «Спи, Теодор». Тео потянулась: «Я тебя обниму, и спи. На рассвете

тебе выезжать». Он прижался щекой к ее пышной, теплой, смуглой груди. Федор заснул, вдыхая

запах роз, держа ее за руку.

Тео поставила вазы на камин. Позвонив в колокольчик, она велела горничной: «Как Петр

Федорович придет, сразу накрывайте на стол».

Девушка замялась: «Там записку принесли, Федосья Давыдовна, как раз от Петра Федоровича. Вот

только сейчас».

-Давайте, - Тео почувствовала, что бледнеет. «Может, на дежурство его оставили, в училище, -

сказала себе она. «Война же, мало ли что».

Она развернула листок. Почерк у сына был твердым, четким, разборчивым. «Милая мама, - читала

Тео, - ты только не волнуйся, пожалуйста. Я ушел добровольцем в армию, в пятый пехотный

корпус, в часть под командование его сиятельства князя Сергея Петровича Трубецкого. Мамочка,

пожалуйста, пойми, я не мог иначе, это моя страна, моя земля, я не могу оставаться дома. Тем

более, папа воюет, а ему уже седьмой десяток. Мамочка, я буду писать, обязательно, обещаю

тебе. Твой любящий сын, Петр Воронцов-Вельяминов».

Снизу была торопливая приписка: «Мы отправляемся из казарм Семеновского полка, мамочка.

Когда тебе принесут это письмо, мы уже выедем из города».

Тео пошатнулась. Прижав к груди записку, опустившись в кресло, она перекрестилась. «Господи, -

Тео уронила голову в руки, - Господи, нет, я молю тебя...». Женщина положила руку на прикрытый

кружевами крестик на смуглой шее, и твердо сказала: «Они вернутся, я уверена».

Марш растянулся на несколько верст. Петя, оглянувшись - они были уже у Чесменского дворца,

впереди лежал новгородский тракт, помахал рукой невысокому, черноволосому юноше на гнедой

лошади. Тот пробился ближе к Пете. Вытерев пыльное лицо, молодой человек блеснул белыми

зубами: «Как ты и просил, записки наши только сейчас отнесут. Слушай, - Никита Муравьев

озабоченно оглянулся, - а как это будет? Ты-то кадетский корпус закончил, а я штатский, я

пистолета в руках и не держал никогда. Охотился, но это не считается, - юноша покраснел.

-Я тебя научу, - отмахнулся Петя. «Ничего сложного в этом нет. Наполеон, - он перегнулся в седле,

- я слышал, - Петя кивнул на прямую спину поручика Трубецкого, - уже к Смоленску идет».

-Мы его дальше не пустим, - уверенно ответил Никита.

Летнее, жаркое солнце освещало зеленые луга. Петя взглянул на колонну: «Батюшка уже в армии.

Не выгонит же он меня. Да и вряд ли мы с ним встретимся. А уж тем более с Мишелем, - он

тяжело вздохнул: «И я не буду с братом своим старшим воевать».

-Ты хорошо придумал, - прервал его мысли Муравьев, - письма заранее написать, и разными

датами пометить. Мой камердинер, человек надежный, с турками сражался, во время оно, - он все

пошлет, когда надо. А что городской почтой, - Никита отпустил поводья и развел руками, - здесь

уже ничего не сделаешь.

-Они и не заметят этого, мамы наши, - ответил Петя, - так рады будут, что письма вообще пришли.

-Запевай! - раздалось откуда-то впереди. Трубецкой обернулся: «Ну-ка, прапорщик, с таким

голосом, как у вас - прямая в оперу дорога».

Петя покраснел. У него и вправду был красивый, глубокий баритон. Мать, занимаясь с ним,

говорила: «Слух у тебя, Петенька, тоже отменный. Это ты в меня, конечно».

- Солдатушки, бравы ребятушки,

Где же ваша слава?

Наша слава - русская держава,

Вот где наша слава! - разнеслось над новгородской дорогой.

Петя внезапно улыбнулся. - Все будет хорошо, - тряхнул он рыжей головой. Положив руку на

простой, стальной эфес шпаги, юноша повторил: «Хорошо».

Часть двенадцатая

Осень 1812 года, Россия

Бородино

Он проснулся рано утром, еще до рассвета. Император спал на простой, походной койке, закинув

правую руку за голову, а левую - положив на смуглую, крепкую шею. Медальона не было.

Наполеон потерял его при переправе через Неман, уже вернувшись из Белостока. Цепочка,

непонятно как, расстегнулась. Он только успел увидеть блеск серебра в светлой воде реки.

Наполеон сжал зубы: «Проклятый Неман. В Тильзите я в нем шпионов ловил, а здесь...». Он

вспомнил, как Анна, провожая его, стоя в сером, густом туман, - солнце еще не взошло, -

повторила: «Остерегайся воды».

-Она была права, как всегда, - буркнул себе под нос Наполеон. Присев на койке, император

закурил сигару. Он тогда поцеловал алые, мягкие губы и хмыкнул: «Буду. Мы с тобой уже осенью

увидимся». Дымные, серые глаза посмотрели на него, и Анна согласилась: «Да».

-Хорошо, - успокоено подумал тогда Наполеон, трогая коня. «Значит, все в порядке будет, с

походом». Дочь тоже улыбнулась, - вечером, когда он, сидя на кровати, рассказывал девочке о

Египте. Она подняла на него большие, тоже серые глаза и тихо попросила: «Ты возвращайся,

папа». Девочка кивнула: «Вернешься».

Наполеон оглянулся на приоткрытую дверь - Анна накрывала на стол, к ужину. Он, едва слышно

спросил: «Аннет..., Милая, что ты видишь?»

Глаза девочки, на мгновение, стали дальними, холодными. Дочь помолчала: «Нельзя говорить

дурное. Спокойной ночи, папа».

-Такая же, как мать, - подумал Наполеон, усаживаясь напротив Анны.

-Такая же, - смешливо согласилась женщина и он покраснел. На ее стройной, белой шее блестела

золотая цепочка. Наполеон, выпив водки, неожиданно хмуро спросил: «И медальон ты ей

отдашь?»

-Увидим, - она вытащила из печи горшок и велела: «Ешь. Это кисло-сладкое мясо, я помню, тебе

нравится. Не мясо, - Анна рассмеялась, - курица». Женщина немного отпила из своего стакана и

вздохнула: « Она хорошая девочка, она будет знать, что не надо его трогать».

-Интересно, - Наполеон принялся за курицу, - сколько их еще таких родится?

Он вздрогнул - в ухоженной, чистой комнате запахло порохом, дымом. Наполеон услышал

страшный, низкий, нечеловеческий крик, ощутил на своем лице сырой, влажный ветер. Анна

взглянула на него: «Столько, сколько надо, пока не свершится месть. Показать тебе, что будет?»

Ее глаза были словно лед. Наполеон, сглотнув, пробормотал: «Не надо, спасибо».

В постели, обнимая ее, шепча: «Я люблю тебя, я так тебя люблю», - он целовал те самые глаза,

нежные веки дрожали, она была вся мягкая, ласковая, вся - его. Наполеон, положив ей голову на

плечо, засыпал - крепко, без снов, все еще не в силах оторваться от ее мерцающего жемчугом

тела.

Он докурил сигару и тяжело вздохнул: «Может, стоило оставить армию, вернуться к ней? Она бы

мне новый амулет написала». Наполеон рассердился: «Чушь, суеверия. Русские от самого Немана

бегут, меньше шестидесяти миль до Москвы осталось. Сейчас разобьем их, окончательно. Зайдем

в столицу, мне принесут ключи от города, Александр подпишет капитуляцию..., Все эти амулеты

-ерунда, бред».

Наполеон тщательно побрился. Одевшись в темно-зеленую форму гренадерского полковника, он

вышел в предрассветную, золотую, утреннюю тишину. Маленький диск солнца поднимался на

востоке. Император удовлетворенно улыбнулся: «Солнце Аустерлица, совсем, как тогда».

-Ваше величество! - Мишель, что сидел у входа в палатку, встрепенулся. Левая рука капитана была

перевязана. Наполеон вспомнил: «Он вчера, в бою за эту деревню, как ее, ранение получил».

-Как это место называлось? - спросил он у Мишеля и рассмеялся: «Сиди, сиди».

-Царапина, - отмахнулся Мишель. Адъютант, сказал, по-русски: «Шевардино».

-В жизни не выговорю, - пробормотал Наполеон. «Вы там были молодцы. Русские отошли за овраг,

нам теперь легче будет. Редут в наших руках». Император посмотрел на простой, стальной

хронометр - было без четверти пять.

Наполеон прислушался - от русских позиций не доносилось ни звука. Он прошелся по траве, - еще

покрытой росой. Остановившись, император закрыл глаза. Он видел все и сразу - видел фланги

русских, свою армию, флеши и курган, где стояла русская артиллерия. Все было просто. Он

внезапно подумал: «Еще проще было бы, если я воевал один, без генералов». Император всегда,

еще до начала сражения, знал, что ему надо делать. Он только раздражался, когда его приказания

не понимали, или не доставляли вовремя.

-У Мишеля, - улыбнулся Наполеон, - хорошо с людьми ладить получается. Отличный офицер

вырос. Не стратег, конечно, практик. Интересно, откуда это у него. Явно не от отца. Отец его

наоборот - людей терпеть не мог. Очень вовремя ему голову отрубили, конечно. Он бы не только

Францию - всю Европу кровью залил. Флеши, - поморщился Наполеон, - проклятые флеши.

Хороший инженер поработал, сразу видно. Ничего, мы их с землей сравняем.

-Он все еще не поднимал век. «Беги к артиллеристам. Через полчаса пусть начинают обстрел

левого фланга. Потом буди генерала Дельзона, если он еще не встал. В шесть утра его пехота

должна выбить русских из этого…, - Наполеон вздохнул. Император медленно, по складам,

проговорил: «Бородино».

-Центр их позиций, - недоуменно заметил Мишель, - а вчера, на военном совете...

-Я сам там был, - хохотнул Наполеон. Почесав каштановые, с чуть заметной проседью, коротко

стриженые волосы, он улыбнулся: «Отвлекающий маневр. Мы пройдем сквозь флеши, как нож

сквозь масло, сбросим их с того холма, - император показал рукой в белесый туман, - и загоним в

угол, у слияния двух рек». Он развел руками: «Все просто».

-Он ведь гений, - Мишель, торопясь, бежал между палатками. «Другого такого полководца нет, и

не будет».

-Мишель! - услышал он строгий голос. Давид Мендес де Кардозо, что умывался у госпитальной

палатки, разогнулся. Взяв у санитара рубашку, поведя смуглыми, крепкими плечами, врач велел:

«Стой!»

Давид повертел его туда-сюда: «Вроде выспался, после вчерашнего. Болит? - он кивнул на

перевязанную руку.

Мишель помотал головой и шепнул ему: «Через полчаса начинаем». Он побежал дальше. Давид,

одевшись, заглянув внутрь, увидел, что отец уже поднялся. «Устал он, конечно, - обеспокоенно

подумал Давид, - вчера до полуночи оперировал».

Иосиф похлопал себя по щекам. Он зевнул, не поворачиваясь: «Майор, на чашку кофе у нас еще

время осталось, а потом, - отец рассмеялся, - только успевай поворачиваться». Иосиф вышел

наружу. Потянувшись, генерал велел санитару: «Ведро сюда».

Давид поежился - отец вылил ведро воды на коротко остриженную, седоватую голову. Чихнув, он

принял от санитара холщовое полотенце: «Хорошо! Кофе нам принесите». Он потрепал сына по

плечу: «Давай, сигарой меня угости».

Уже на позициях артиллеристов Мишель взглянул в сторону медленно рассеивающегося тумана:

«Ерунда. Папы там нет, а Петьки - тем более. После капитуляции надо будет в Санкт-Петербург

поехать, навестить их».

Он передал приказание. Уже идя в дивизию Дельзона, Мишель услышал грохот артиллерии -

сотня орудий начала обстрел левого фланга русских.

Иосиф и Давид стояли у палатки, куря, отхлебывая кофе из оловянных чашек. Иосиф, потушив

сигару, заметил: «Вот и все, майор. Пошли делом заниматься».

Генерал натянул холщовый, застиранный фартук. Засучив рукава льняной рубашки, он посмотрел

на восток. «Нет Теодора, у русских - успокоил себя Иосиф, - сидитв Академии Наук, минералы

изучает».

-Вот, я готов выполнить свою работу, в своей вере, - пробормотал он себе под нос, как всегда,

вставая к столу: «Когда это я первую операцию сделал? Сорок лет назад, правильно. Каждый раз

эти слова Рамбама повторяю, до сих пор».

Операционная палатка была еще пуста. Иосиф взглянул на список вчерашних раненых, что висел,

пришпиленный к холсту: «С этими мы разобрались. Ты иди, - он прислушался, - сейчас атаку

начнут. Организуй там, чтобы без промедления людей доставляли. Сейчас все, - генерал

усмехнулся, - проснутся, стреляют без остановки».

Земля под ногами гудела. Генерал Кардозо, проводив Давида глазами, зажмурился - солнце

поднималось над полем боя, - огромное, огненное, сияющее солнце. С востока уже была слышна

канонада русских орудий.

Федор пригнул голову - французские ядра опять начали проноситься над флешами. Он обернулся к

Багратиону - тот стоял, прижав к глазу подзорную трубу. Федор вздохнул: «Ваше

превосходительство, одной артиллерией мы их не удержим. У них как бы ни четыре сотни пушек

здесь».

Хмурое, в пятнах пороха и грязи лицо Багратиона исказилось недовольной гримасой. «Надо

контратаковать, - только и сказал он. «Вы стреляйте, Федор Петрович, стреляйте».

Пахло кровью и гарью, внизу, на равнине, за укреплениями, было видно какое-то движение.

Федор успел посмотреть на свой хронометр: «Одиннадцать утра. С шести часов нас обстреливают,

без остановки. Два раза флеши занимали, два раза мы их выбивали отсюда. Господи, помоги ты

нам».

-Огонь! - крикнул он и взглянул на почти разбитые укрепления. Флеши были выстроены из бревен

и земли. Федор, неожиданно, улыбнулся: «Хорошо получилось. Только все равно, у них в два раза

больше пехоты. Надо держаться, Кутузов пришлет подкрепление..., Хотя откуда? Остались еще

свежие полки, не могли не остаться»

Он услышал свист ядра и бросился на землю, подмяв под себя ближних артиллеристов. Федор

ощутил на спине что-то теплое. Поднимаясь, стряхнув с себя разорванную, человеческую плоть, он

выматерился. Пушка была разворочена ядром, вокруг разбросаны окровавленные останки.

Французская артиллерия не останавливала обстрела. Федор, посмотрев, как санитары оттаскивают

раненых от орудий, повернулся на восток. Курган возвышался над русскими позициями: «Петька

там. Господи, сохрани нам сына, и другого сына, - он стиснул зубы, - тоже сохрани».

Письмо от жены он получил, - по случающемуся на войне совпадению, - утром того дня, когда

увидел Петьку. Он прочел ровные строки: «Петенька ушел добровольцем в часть его сиятельства

князя Трубецкого. Они в тылу пока что, как Петя мне пишет. Теодор, не волнуйся, с ним все в

порядке».

Стены Смоленского кремля были разбиты огнем французской артиллерии. Федор, выйдя тогда во

двор, пробился через суматоху - войска покидали город, ему и саперам еще надо было проверить

минирование мостов и пороховых складов. Он широким шагом пошел к Молоховской башне. Там,

в месиве людей и коней, Федор нашел глазами запыленную, кудрявую голову и крикнул: «Ваше

сиятельство!»

Поручик Трубецкой спешился и вежливо сказал: «Да, ваше превосходительство. Сейчас мы уйдем,

не волнуйтесь. Мы последние, подрывайте все спокойно».

Федор, вдруг, с болью в сердце, вспомнил: «Это великий зодчий строил, Федор Конь. Белый город

потеряли, давно еще, а теперь и здешнего кремля лишимся. А что делать?»

-Я не об этом, - усмехнулся Федор. «Пишут мне, ваше сиятельство, что сын мой под вашим

командованием служит. Здесь ли он?»

Трубецкой отчаянно, молодо покраснел. До сих пор Пете удавалось избежать встречи с отцом.

Федор был занят инженерными делами. В любом случае, генералу и прапорщику пехоты вряд ли

бы удалось столкнуться в суматохе русского отступления.

Трубецкой тяжело вздохнул и признал: «Здесь, ваше превосходительство. Позвать?»

-Прячется, значит, - усмехнулся Федор. «Зовите. Я ненадолго, вас не задержу».

Они с сыном, сидели на каких-то бревнах. Федор, отпив из своей оловянной фляги, передал ее

сыну. Он, вдруг, весело, спросил: «Водку-то пить приучился, за три недели, а, Петька?»

Рыжая голова поникла и Петя покраснел: «Вы простите меня, батюшка, но я не мог, не мог...»

-Да все понятно, - Федор положил свою большую руку на его плечо. «Но как только додумался -

мать говорит, что письма от тебя получает. В Петербурге, что ли, оставил их?»

-Да, - Петя искоса посмотрел на отца и отпил немножко водки. «Не кричит вроде, - облегченно

подумал юноша. «Мы с Никитой Муравьевым, по три десятка их написали, - признался Петя, - его

камердинер посылает. Там до Рождества хватит, а то и больше».

-Умники, - пробурчал Федор и забрал у сына водку. «Хватит. К Рождеству мы дома окажемся,

Петька».

Сын молчал. Потом, оглянувшись, юноша незаметно пожал ему руку: «Отступаем, батюшка. Как

же это - Смоленск оставить?»

Федор поднял голову и посмотрел на яркое, летнее небо. Над крепостной стеной вились ласточки.

Французы уже не стреляли, было тихо, только с востока, со старой смоленской дороги, был

слышен скрип колес и ругань офицеров.

-Бывало, - тяжело сказал Федор, - и Москву оставляли, Петька. Предок наш, что с князем

Пожарским в ополчении сражался - думаешь, ему легко было видеть, как всякие самозванцы да

поляки по площади Красной разгуливают? Однако тогда выстояли, и сейчас придется. Иного пути у

нас нет». Федор расстегнул испачканный каменной пылью мундир. Достав икону, отец протянул

ее сыну: «Пусть с тобой будет. Иди, воюй, знаю - не посрамишь ты чести рода нашего».

Петя благоговейно принял образ. Перекрестившись, юноша вдруг, на единое мгновение, прижался

щекой к широкому, крепкому плечу отца.

-А вы, батюшка? - тихо спросил Петя.

-Мне еще все подрывать надо, - Федор поднялся. Чуть наклонившись, - Петька был лишь немного

ниже, - отец поцеловал его в теплые, рыжие волосы над высоким лбом. «Матери напишу, что ты в

тылу, - хохотнул Федор, - пусть не волнуется».

Петя, уходя, оглянулся. Отец стоял - высокий, мощный, словно крепостная башня, с непокрытой,

рыжей головой. Юноша понял: «Седина уже у него». За поясом у отца он заметил эфес сабли -

сапфиры сверкали чистой лазурью. Петя вспомнил, как отец, давно еще, в Петербурге, показывал

ему саблю: «Это руны, видишь? Так варяги писали, в древние времена. «Меч Сигмундра, сына

Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог».

-Поможет, - уверенно сказал Петя, пряча икону. У Богородицы были твердые, зеленые глаза.

Юноша хмыкнул: «Батюшка говорил - наш предок, тот, что с князем Пожарским воевал, потом в

Италию уехал, архитектором там был, в Венеции. Так икона туда и попала. А потом сюда, в

Россию, вернулась. Батюшка сказал - в Смутное Время ее написали, или незадолго до этого.

Редкий был мастер, конечно».

Никита Муравьев ждал его у Молоховской башни, уже в седле. Петя вскочил на своего рыжего

жеребца: «Поехали. Нам еще до Соловьевской переправы надо добраться, а мы, - он оглянулся на

двор кремля, - в арьергарде». Отца уже не было видно. Петя горько попросил: «Господи, убереги

его, пожалуйста».

Федор, пройдясь по флешам, пересчитал оставшиеся орудия, - их было меньше пяти десятков. Он

велел подбежавшему адъютанту: «Посылайте в тыл. Пусть там, что хотят, то и делают, но ядра у нас

должны быть - генерал Багратион контратаку готовит».

-С тех пор я его и не видел, - вздохнул Федор. «Раевский, на военном совете, отвел меня в сторону

и сказал, что Петр у него в корпусе, и служит отменно. А корпус , - он еще раз посмотрел на

зеленеющий травой курган, - батарею обороняет».

Багратион спешился рядом с ним и жестко сказал: «Стреляйте из чего хотите, генерал, но войска

наши, - он показал рукой на равнину, - поддержите. Жюно мы в лес оттеснили, - Багратион

выругался, - однако они вернутся».

Федор достал свою короткую подзорную трубу. Оглядев позиции французов, он отозвался: «Уже

возвращаются, ваше превосходительство. Будем стрелять, пока есть чем, а потом артиллеристы

пехотинцами станут».

Пушки загремели. Федор, вернувшись к своим солдатам, хмуро крикнул: «Стоим до последнего

ядра, а потом стреляем из ружей, бьем штыками, да хоть...- он выматерился. Кто-то из

артиллеристов, задорно ответил: «Этим и будем их бить, ваше превосходительство!»

-Хоть посмеялись, - Федор сам встал к пушке. На равнине уже шла рукопашная. Он,

прищурившись, смотрел, как русские ядра падают в гущу наступающих французов: «А если

Мишель там? Ерунда, он адъютант, что ему в бою делать?»

Французские позиции были хорошо видны в подзорную трубу. Федор, наскоро посчитав их пушки,

вздохнул: «Хоть бы до прихода подкрепления удержаться».

На западной стороне, капитан де Лу, обвел глазами поле боя. Мишель тихо сказал командующему

артиллерией:

-Видите, - капитан передал подзорную трубу, - это генерал Багратион, на гнедом. В самом центре.

Черноволосый. Это совершенно точно он. Я его узнаю, он к нам в гости приходил, в Петербурге.

Если мы сможем вывести его из боя - русские побегут.

Федор пригнулся - французы стреляли ожесточенно, и велел своим солдатам: «Огонь!». Он еще

успел увидеть, как Багратион падает, зацепившись ногой за стремя. Сжав зубы, Федор повернулся

к пушкам: «Стоять насмерть, что бы они, - Федор махнул рукой в сторону равнины, - ни делали».

-Генерал убит! - донеслись до него крики. Федора тронули за плечо.

-Где ядра? - спросил он злобно, распрямляясь. «Ну!»

-Везут, - губы адъютанта побледнели. «Ваше превосходительство, там говорят, что генерала

Багратиона убили».

-Это война, - только и сказал Федор. «На ней, поручик, убивают, понятно? Пошли,- он велел, -

сейчас нам каждые руки понадобятся».

Они таскали ядра, стреляли, Федор вытирал рукавом закопченного мундира пот, что лился ему в

глаза. Потом он услышал чей-то вопль: «Отходим, отходим! Всем отойти за Семеновский овраг,

оставить флеши!»

Федор успел распорядиться: «Снимаем пушки, откатываем в тыл!». Через флеши покатилась толпа

пехотинцев, преследуемых французами, последняя пушка еще стояла. Федор, заряжая ее,

матерясь от боли в обожженных ладонях, услышал звук выстрела - прямо у себя над ухом. Что-то

горячее, острое, ударило его в ногу, в голове зазвенело, она стала легкой. Он упал, выставив

перед собой большие, исцарапанные руки, лицом вниз, на вспаханную ядрами землю.

Остатки корпуса Раевского начали отводить в тыл сразу после сдачи флешей. Петя проводил

глазами раненого Никиту Муравьева, - темноволосая голова друга была наскоро перевязана

какой-то тряпкой: «Я на ногах стою, все со мной в порядке».

Трубецкой только вздохнул, глядя на усеянную трупами равнину. Сзади, - он обернулся, - уже

виднелись мундиры солдат подкрепления.

-Ладно, - наконец, сказал, поручик, потирая висок. В последней штыковой атаке рядом с ними

разорвалось французское ядро. Муравьева ранило, а их с Петей контузило, но легко.

-Ладно, - повторил Трубецкой, - сейчас еще полки подойдут, выдержим.

Петя посмотрел с высоты кургана на обломки флешей - слева от них. Среди развороченных

выстрелами пушек копошились французы. Трубецкой незаметно пожал ему руку: «Твой отец в

тылу, поверь мне, за оврагом Семеновским. Вечером закончим все это, - князь тихо выругался, - и

встретитесь».

-Закончим, - Петя взглянул на послеполуденное солнце. Они узнали о падении флешей только

после того, как отбили батарею. Из полка генерала Бонами, что захватил курган утром, после их

атаки осталась едва ли одна десятая. Самого Бонами, раненого, отправили в тыл, а больше

пленных они и не брали. Петя посмотрел на свою изрезанную ладонь и вспомнил крик

командующего артиллерией Кутайсова: «С позиций не сниматься, пока неприятель не сядет

верхом на пушки, последний выстрел выпускать в упор!».

-И батюшка так сделал, наверняка, - Петя чуть дернул грязной щекой. «Кутайсова убили, и тела его

сейчас не найти, - он перекрестился и вздрогнул - забила французская артиллерия.

-С флешей стреляют, - понял Петя. Вся равнина, вокруг кургана, была усеяна трупами. Люди и

лошади валялись вповалку. Петя, прищурившись, увидел, как французские санитары оттаскивают

раненых в тыл.

-Господин майор, - санитар тронул Давида за плечо, - может, отойдем, рядом их позиции...

-Здесь раненые, - хмуро сказал Давид. Наклонившись, он прижал пальцы к запястью человека - в

разорванном, русском мундире, с залитой кровью рукой.

Посиневшие губы шевельнулись. Давид взглянул на знаки различия: «Офицер». Он ощутил

слабый пульс. Встав на колени, расстегнув свою сумку, врач осторожно стянул с раненого остатки

мундира.

-Все хорошо, - сказал Давид по-французски. «Все хорошо. Не двигайтесь, вы ранены, сейчас я о вас

позабочусь».

Плечо было разворочено осколком, виднелись белые, острые обломки кости. Давид, быстро

накладывая жгут, вздохнул: «Придется ампутировать. Жалко, совсем молодой, мой ровесник,

наверное».

-Месье...- услышал он тихий голос русского. «Месье..., Холм..., В чьих руках...»

-В ваших руках, - хмуро ответил Давид, оглянувшись. Трупы французских кирасиров усеивали

равнину: «Могила нашей кавалерии. Сюда больше тридцати полков бросили, а русские все равно

отбили высоту».

-Хорошо, - только и успел сказать офицер, а потом он потерял сознание. Давид махнул рукой двум

санитарам с носилками, что следовали за ним: «Этого на стол, немедленно». Он медленно пошел

дальше, слушая пульс, смотря в мертвые, открытые глаза людей. Сначала Давид еще говорил себе:

«Наш», «Русский», «Наш», «Наш». Потом их стало слишком, много. Врач, оглянувшись, услышал

крик: «Немедленно возвращайтесь, сейчас будет еще одна атака!»

Ядра неслись на курган без остановки, с фронта, из центра французских позиций, и с фланга, с

занятых флешей. Кавалеристы Корфа и пехота Остерман-Толстого уже подошли к холму. Петя,

стреляя из отрытой еще ночью траншеи, услышал крик: «Французы слева!»

Это была кавалерия - неудержимая, словно лавина. Петя, стиснув зубы, тяжело дыша, поднимая

свое ружье, сказал: «Нет, сюда мы вас не пустим».

-Держаться до последнего, - передавали по рядам,- отбить атаку.

Он стрелял, не останавливаясь. Петя всегда был очень метким, и отец только улыбался: «Это ты в

меня, конечно, такой». Французы замедлили движение. Петя, приглядевшись, заметил человека в

мундире генерала кирасиров. Его русые волосы развевались под легким, послеполуденным

ветром, сабля в руке была обнажена. Французы ринулись на холм, сзади кричали: «Не отступать,

за нами Москва!». Петя подумал: «Слишком близко. Наши артиллеристы уже ничего не сделают,

ядра бесполезны».

-За мной! - велел он. Поднявшись во весь рост, выскочив из траншеи, юноша побежал вниз, по

склону холма - навстречу французской кавалерии. Солдаты хлынули вслед. Петя вдохнул запах

конского пота, грязи, крови. Подняв ружье, ударив штыком, он стащил французского генерала с

лошади - тот схватился за разорванное горло. Юноша почувствовал боль в голове, в глазах

потемнело. Петя еще успел услышать крик: «Французы! Французы атакуют справа!»

-Это они нас отвлекали, - горько понял Петя. Он упал рядом с трупом генерала и уже не увидел, как

войска генерала Богарне, смяв русскую пехоту, врываются на батарею.

Над равниной уже висело заходящее, низкое солнце. Пахло дымом. Наполеон, спешившись,

поднявшись на холм, посмотрел в подзорную трубу на дорогу, что вела в сторону Москвы.

-Может, все-таки стоило ввести в дело гвардию? - недовольно подумал он. «Нет, нет, русские

отходят. Если нам предстоит еще одно сражение, - у стен Москвы, - надо поберечь войска».

Император оглядел покрытую трупами равнину: «Арман, отправь кого-нибудь к генералу Кардозо,

пусть проследит, чтобы позаботились обо всех раненых. Сколько у нас пленных русских?»

Арман де Коленкур осторожно ответил: «Не больше тысячи, ваше величество, а может быть и

меньше».

-Проклятая страна! - внезапно взорвался Наполеон, пнув сапогом остатки пушки неподалеку.

-Проклятый народ! - он хмуро посмотрел на убитых артиллеристов: «Здесь будет, как в Испании.

Такие же дикари, только там они в горах прячутся, а эти - в лесах. Еще и выжгут все, наверняка,

чтобы ничего нам не досталось».

-Пойдем, - велел он де Коленкуру - посмотрим на этого мерзавца, связали его?

-Конечно, ваше величество, - адъютант помолчал. Наполеон положил ему руку на плечо: «Мне

очень жаль, Арман. Твой брат был одним из лучших генералов, что росли под моим крылом. Не

волнуйся, пожалуйста, мы отправим тело Огюста в Париж».

-И другие тела тоже, - мрачно подумал Наполеон, садясь в седло. Земля была устлана трупами.

Доехав до ставки, император бросил поводья: «Пошли. Где его держат? Отдельно от других

русских пленных, надеюсь?»

-Конечно, - де Коленкур помялся: «Я с вами, ваше величество, вдруг у него оружие какое-нибудь

есть. Хотя его обыскивали, конечно..., Мальчишка какой-то».

-Мальчишка, - зло сказал Наполеон, - лишить меня такого офицера....

Они подошли к охраняемой палатке. Наполеон щелкнул пальцами: «Капитана де Лу мне найдите.

Этот щенок, - он кивнул внутрь, - должно быть, не понимает по-французски».

-Я его не трону, - мрачно сказал де Коленкур, - обещаю, ваше величество. Хотя его и так избили,

когда кирасиры увидели, что это он..., Огюста штыком заколол». Он прищурился: «Мишель уже

здесь».

Белокурая голова капитана потемнела от порохового дыма. Наполеон, коротко улыбнулся: «Мне

начальник артиллерии доложил, что это вы, капитан, узнали того русского генерала. Как раз после

его ранения они и побежали. Спасибо вам».

Мишель устало рассмеялся: «Рад стараться, ваше величество».

Мишель шагнул в палатку: «Папы среди пленных нет и Петьки - тоже. Правда, меня не пустили

туда, где тяжелораненые лежали, а дядя Иосиф с Давидом оперировали. Но наверняка, их там и

не было».

-Ведро воды пусть принесут, - брезгливо велел Наполеон, глядя на окровавленного, грязного,

связанного человека, что был прикручен к столбу в углу палатки. «Мне с ним надо, - император

помолчал, - поговорить».

Петя очнулся от холода. Голова невыносимо болела, рубашка и мундир были мокрыми. Юноша, с

усилием открыв глаза, увидел перед собой невысокого человека, - с каштановыми, чуть

седоватыми волосами. Синие глаза пристально посмотрели на него. Наполеон обернулся к

Мишелю: Я хочу знать, как его зовут, и говорит ли он по-французски».

Петя услышал голос брата. Мишель стоял, избегая его взгляда. Петя подождал, пока он закончит.

Упрямо сжав губы, юноша покачал головой.

-Хорошо, - усмехнулся Наполеон. «Переведи ему. Кто бы он ни был, он убил генерала Огюста де

Коленкура, командующего вторым кавалерийским корпусом». Император показал на

русоволосого офицера, с забинтованной правой рукой: «Это его брат, Арман, один из моих

адъютантов».

Петя дрогнул рыжими ресницами. Мишель переводил с бесстрастным, спокойным лицом.

Лазоревые глаза брата блестели.

-Поэтому, - продолжил Наполеон, - завтра на рассвете его расстреляют, так ему и скажи.

-У него нашли это, - де Коленкур порылся в кармане мундира, - Мадонна, ваше величество. У

русских так принято.

Наполеон посмотрел в зеленые глаза: «Где-то я их видел уже. Та шпионка, что в Тильзите

подстрелили, родственница Жозефа. У нее похожий взгляд был. Жозеф мне сказал, что она родами

умерла, в Лондоне. Прямо, как я - воюю, воюю, а все равно Анна настаивает, что в своей постели

скончаюсь».

-Отдай ему, - махнул рукой Наполеон. Мишель, наклонившись, положил икону рядом с Петей. Они

вышли, полог опустился. Петя, сквозь зубы, сказал: «Был у меня брат, и нет его больше. Только

матушку с батюшкой жалко».

Юноша почувствовал слезы в подбитом, заплывшем глазу и тихо заплакал.

Мишель, с фонарем в руках, подошел к палатке и спокойно сказал гренадеру, что охранял ее: «Его

величество велел мне поговорить с осужденным. Майору Кардозо надо его осмотреть. Вы идите,

отдыхайте, я здесь останусь».

Давид проводил взглядом солдата - лагерь уже спал, была глубокая ночь. Майор неслышно

хмыкнул: «Нас, конечно, обоих расстреляют, Мишель, но я бы сделал, то, же самое».

-Это мой брат, - пожал плечами капитан и шагнул в палатку.

Петя проснулся от прикосновения ловких, бесцеремонных рук.

-Тихо, тихо, - услышал он мужской голос, - мне надо осмотреть вашу голову.

-Болит? - поинтересовался незнакомец.

-Уже меньше, - невольно признался Петя и поднял веки. В свете свечи лазоревые глаза Мишеля

сверкали золотистыми искрами.

-Это майор Давид Мендес де Кардозо, сын дяди Иосифа, - коротко сказал ему брат, - ты слышал о

нем. Дядя Иосиф спит, он сегодня много оперировал.

Петя ощутил прохладную мазь на своем лице. Его отвязали и юноша, потянувшись, охнул. Давид

быстро раздел его. Открыв свою сумку, он стал бинтовать Петю.

-У тебя ребро треснуло, - сказал майор, сквозь зубы, - но это не страшно. И контузия, она пройдет,

дня через два-три. Синяки, - он внезапно улыбнулся, - тоже.

У врача было хмурое, смуглое, смертельно усталое лицо. Петя увидел темные круги у него под

глазами и тихо сказал: «Спасибо».

-Держи, - Мишель протянул ему какой-то сверток. «Это Давида. Оно тебе, конечно, коротко, будет,

но в плечах вы одинаковые».

Петя, быстро надел рубашку, и бриджи, стуча зубами от холода. Сев на земляной пол, юноша

натянул сапоги. Он поднял глаза на брата. Мишель, обняв его, шепнул: «Ваши войска к Можайску

пошли, догоняй их. Папа в Петербурге, надеюсь?»

Петя невольно всхлипнул: «Братик…». Он вспомнил, как Мишель, еще кадетом, водил его гулять в

Летний сад, как они вместе, стреляли в тире, и услышал ласковый голос брата: «Не надо, милый

мой. Папе и маме привет передавай».

Петя нашел сильную руку брата и пожал ее: «Папа был на флешах, он их строил. Он там

артиллерией командовал. Он, должно быть, в тылу, вместе со всеми…».

Мужчины помолчали. Давид, наконец, проговорил: «Отец бы узнал дядю Теодора. Среди раненых

его не было, значит».

-Все равно, - упрямо отозвался Мишель, - сейчас этого, - он усмехнулся, - проводим, и пойдем,

посмотрим. Мало ли что.

Он поцеловал брата в грязную щеку: «Иди, в лесу где-нибудь переночуй. Дождись рассвета и

отправляйся на восток.

Они обнялись. Мишель, подняв полог палатки, велел: «Только тихо. Там роща как раз для тебя».

Петя скользнул за ряды шатров. Давид, поменяв оплывавшую свечу в фонаре, кивнул: «Пошли».

Уже когда они медленно брели среди тел, Мишель вздохнул: «Не расстреляют нас. Я скажу, что ты

пошел раненых искать, на поле, а я заснул, у палатки». Капитан кивнул в сторону лагеря: «А он

перетер веревки, ударил меня по голове, и сбежал. Ты знаешь, - обеспокоено спросил Мишель, -

как надо бить по голове, чтобы это не смертельно было, и чтобы нам поверили?»

-Знаю, - усмехнулся Давид. Передав ему фонарь, пробираясь между разбитыми артиллерией

стенами флешей, майор приказал: «Смотри в оба. Я дядю Теодора никогда не видел, только знаю,

что он рыжий».

Они нашли его не сразу. И то, если бы Мишель не настоял на том, чтобы разобрать груду тел у

искалеченной ядром пушки, - может быть, и не нашли бы.

Он лежал, уткнувшись лицом в землю. Мишель, увидев потемневшие от крови волосы на рыжем

затылке, опустившись на колени, пробормотал: «Папа!»

-Дай, - Давид отодвинул его и попросил: «Помоги. Мне его перевернуть надо, один я не

справлюсь. Он моего отца выше и шире в плечах».

-Был, - горько шепнул Мишель, глядя на испачканный мундир, на бледное, застывшее лицо. Глаза

отца были закрыты, рыжие, длинные ресницы не дрожали.

-Ты уже и поминальную мессу готов служить, - зло пробормотал Давид. «Держи фонарь, я его

осмотрю».

-Осколок в колене, - врач ощупал ногу. «Он почти двенадцать часов лежит, как он еще кровью не

истек? И контузия, но это не страшно. Пойди, найди после сегодняшнего боя людей без контузии.

Наверняка, жар будет…, Уже есть, - понял Давид, приложив ладонь к грязному, высокому лбу.

Мужчина застонал - слабо, еле слышно.

-Папа! 0 отчаянно сказал Мишель.

-Папа, пожалуйста…, - он почувствовал, что плачет. Давид встряхнул его за плечи: «Так. Сейчас

вернемся в лагерь. Я тебя ударю, как надо, возьму санитаров, и заберу месье Теодора. Все будет

хорошо, он выживет. Он крепкий человек».

-Я папу не оставлю, - Мишель отчаянно помотал белокурой головой, держа отца за руку.

-Если ты здесь будешь торчать, - Давид забрал у него фонарь, - тебя точно расстреляют. Его

величество, ты сам видел, в плохом настроении. Я разбужу своего отца, и сразу вернусь сюда.

Пошли, - жестко сказал он, указывая на восток, - ночи хоть и длинные уже, но все равно скоро

рассвет. Рисковать не стоит.

Врач оставил Мишеля у палатки, аккуратно ударив его в темя. Мишель только вздрогнул, и,

обмякнув, - сполз в руки Давида.

-Часа три он будет без сознания, - Давид пошел к госпиталю, - а там и лагерь подниматься начнет.

Очень хорошо он это придумал, конечно. Ни у кого подозрений не возникнет.

Давид поднял с коек двух санитаров покрепче. Вернувшись с ними на флеши, майор велел:

«Только осторожней, у него осколок в колене, если мы тряхнем, может начаться кровотечение».

Устроив дядю Теодора в маленьком, отдельном шатре, Давид выкурил сигару, чтобы проснуться.

Постояв у входа в палатку отца, врач решительно шагнул внутрь. Иосиф спал, уткнувшись в

свернутый мундир небритой, в седой щетине щекой.

-В Талмуде сказано, - вздохнул Давид, - что нельзя отца будить. А еще сказано: «Спасение жизни

важнее, чем шабат. Важнее, чем все на свете».

-Папа, - майор присел на койку и потряс отца за плечо. «Папа, там раненый…»

Иосиф вздохнул, не открывая глаз: «Кому-то плохо стало? Сейчас, погоди…»

-Мы дядю Теодора нашли, - тихо сказал Давид. «Сын его здесь был. Он генерала де Коленкура

убил, его величество приговорил его к расстрелу, а мы ему бежать помогли. У дяди Теодора

осколок в колене, и, по-моему, гангрена начинается. Он долго без помощи пролежал».

Отец молчал. Отбросив серое, грубой шерсти одеяло, Иосиф улыбнулся: «Молодец, врач Кардозо.

Впрочем, я в тебе никогда не сомневался. Пошли, - отец поднялся. Плеснув себе на руки водой из

медного таза, Иосиф пробормотал молитву.

-Я Мишеля в темя ударил, чтобы вопросов поменьше задавали, - тихо сказал Давид, подавая отцу

рубашку. «Как ты меня учил, давно еще».

Отец снял с гвоздя фартук. Чиркнув кресалом, Иосиф глубоко затянулся сигарой.

-Полезное умение, видишь, пригодилось, - коротко хохотнул генерал.

На востоке уже виднелась тусклая полоска рассвета. Иосиф отдал сыну сигару и встряхнул головой:

«Пора. Заниматься своей работой, в своей вере, майор Кардозо».

Они откинули полог и вошли в палатку, где лежал Федор.

Мишель приложил руку к голове. Дрогнув веками, капитан застонал.

-Не вставай, - услышал он недовольный голос Наполеона, - вчера без контузии обошелся, а

сегодня -хоть и не в бою, а получил. Ты зачем к тому мерзавцу пошел?»

Капитан открыл глаза и осмотрелся. В адъютантской палатке было пусто, за холстом скрипели

колеса телег. До него донеслись голоса офицеров: «Быстро, быстро, авангард уже на восточной

дороге».

Император курил сигару, сидя на походном, холщовом табурете. «На Москву идем, - коротко

сказал он, глядя на бледное лицо Мишеля.

-Я хотел…, хотел узнать у него о планах русских, - вздохнул Мишель. «И майора Кардозо взял с

собой - чтобы в чувство его привести».

-И привел, - Наполеон коротко выругался. «Ты здесь вырос, думаю, знаешь - они умрут, а не

сдадутся. И уж тем более, не станут тебе ничего сообщать. Тот щенок и не знал ничего, он простой

солдат. Ладно, - император улыбнулся, - ты хотел, как лучше, я понимаю. Полежи, вечером на

телеге поедешь, с ранеными». Он махнул рукой на восток: «Там увидимся».

Уже у выхода из шатра Наполеон обернулся. Император спросил, глядя на Мишеля синими,

зоркими глазами: «А твоя семья, где она? Воюет? Отец, брат…»

-Моему брату семнадцать, - устало ответил мужчина, - его бы никто на войну не пустил. А отцу

седьмой десяток, он ученый…

-Отдыхай, - велел Наполеон. Вскочив на своего крепкого, вороного коня, он сказал де Коленкуру:

«Врачи пусть поторапливаются. Вряд ли мы до Москвы встретим основные силы русских, но я хочу,

чтобы они не опаздывали, вдруг все-таки будут мелкие стычки, по дороге».

Императорская свита поднялась на холм. Наполеон, приняв из рук де Коленкура подзорную трубу,

осмотрел горизонт. На востоке поднимались столбы дыма, дорога, по которой двигались

французские войска, уходила вдаль. Наполеон спросил: «Что это горит?»

-Они посевы подожгли, - хмуро ответил кто-то из офицеров. «И в деревнях, крестьяне, по слухам,

тоже припасы уничтожают».

Наполеон только сжал губы: «Сказано в Библии, какой мерой мерите, такой вам измерять будут.

Если надо будет сжечь Москву для того, чтобы русские капитулировали - мы это сделаем».

Он обернулся на запад - по бесконечному, усеянному телами полю, ходили, нагибаясь, санитары.

«Врачи составят списки погибших, - внезапно, горько, подумал Наполеон. «В какой-нибудь

бретонской деревне будут оплакивать сына, где-нибудь на Рейне - брата, в Польше - мужа. А по

мне никто не заплачет. Разве что только Анна…»

Жена его не любила - она была милой, послушной, глупенькой девочкой. Родив сына, посчитав,

что ее долг исполнен, она просто позволяла ему получать свое, незаметно зевая, смотря в

расписной потолок огромной спальни во дворце Тюильри.

-Жозефина меня любила, - подумал Наполеон, спускаясь с холма. «Только недолго, конечно.

Господи, если бы я мог бросить все, жить с Анной и девочкой, пусть в глуши, пусть в

безвестности…, Но в любви. Оставь, никогда такого не случится». Он посмотрел на пыль, что

поднималась над дорогой: «Люди в тебя верят. Они ждут победы, ждут власти, ждут упоения

нашей силой..., Нельзя их бросать, - Наполеон подхлестнул коня и велел свите: «За мной!»

Все время, пока они обгоняли растянувшуюся на десятки миль колонну Великой Армии, Наполеон

вспоминал тихий голос Анны. Он сидел на лавке, гладя ее черноволосую голову, что лежала у него

на коленях. Дымно-серые глаза открылись: «Ты вернешься. Вернешься, и тебе придется сделать

выбор».

-Какой? - Наполеон наклонился и прижался губами к ее длинным ресницам.

-Самый тяжелый выбор в твоей жизни, - только и сказала она. Взяв его за руку, Анна стала

целовать сильные пальцы - один, за одним, пока он, как всегда, не почувствовал сладкий,

блаженный покой. Дверь избы стукнула, и веселый голос дочки потребовал: «Папа! Рыбу ловить!»

-Я вернусь с победой, - твердо напомнил себе Наполеон, когда они добрались до головы колонны.

Император выпрямил спину и крикнул: «Вперед, Великая Армия! На Москву!»

Впереди, на востоке, вставал тяжелый, черный дым, пахло гарью. Наполеон, подняв голову,

увидел птиц, что летели навстречу им, на запад.

-Мертвечину чуют, - мрачно подумал он. Вскинув подбородок, император заставил себя

улыбнуться.

В большой палатке, где помещалась операционная, было тихо. Давид посмотрел на отца. Иосиф,

наклонившись, зажав в зубах незажженную сигару, исследовал зондом рану. Врачи стояли вокруг

стола. Кто-то, робко спросил: «Ваше превосходительство, а почему нет кровотечения?»

Отец молчал. Бросив зонд в подставленную миску, он вытер руки об услужливо поданное

холщовое полотенце.

-Перо мне и бумагу, - коротко велел генерал. «Случай чрезвычайно интересный, господа».

-Как он может? - вдруг, подумал, Давид. «Дядя Теодор ему все равно, что брат. Он семья, они друг

друга тридцать лет знают…, Даже голос у него не дрогнул. Мне до папы еще расти и расти,

конечно».

Иосиф, дымя сигарой, быстро, изящно нарисовал сустав и сухожилия. Давид всегда удивлялся

тому, какие у отца ловкие и верные руки. Они были большими, с длинными, жесткими пальцами.

Давид знал, что они одинаково хорошо орудуют пилой во время ампутаций и нежно, едва касаясь,

помогают ребенку появиться на свет.

-Кровотечение было, - Иосиф глубоко затянулся. «Потом раненый пошевелился, в беспамятстве.

Осколок сдвинулся, и сдавил подколенную вену. Артерия не затронута, удивительным образом,

иначе бы он тут не лежал, - Иосиф кивнул на стол. «Ему повезло, а теперь, господа, мы должны

подумать, как извлечь осколок, избегнув повторного кровотечения».

-Отнять ногу выше колена, и все - пожал плечами один из врачей. «Тем более, у него гангрена

начинается, жар…».

-Рана чистая, - Давид покраснел. «Это я поторопился с диагнозом. Жар у него потому, что он

двенадцать часов пролежал на холодной земле. Это всего лишь простуда».

Иосиф, на мгновение, прикоснулся ладонью к чистым, рыжим, коротко стриженым волосам. «То

была не твоя кровь, - ласково подумал он. «С убитых натекла. У тебя, Теодор, с головой все в

порядке, просто контузия. Она тебе еще понадобится, голова. И сыновья твои живы. Придешь в

себя, я тебе сам все скажу».

-Ему шестьдесят два года, - вздохнул Иосиф, - он мой ровесник. Он может не перенести

ампутацию, господа.

-Откуда вы знаете, сколько ему лет? - удивленно спросил кто-то.

-У него меньше седины, чем у меня, - понял Иосиф. «Или это потому, что он рыжий. Не так

заметно».

-Догадался, - хмуро ответил он. «Готовьте стол, я буду оперировать».

- Он все равно умрет, - недовольно пробормотали сзади. «Тратить силы, опиум на смертельно

раненого русского…».

-Оперировать буду я, - сдерживаясь, повторил Иосиф, - ассистировать мне будет майор Кардозо.

Опиум я оплачу из своего кармана.

Давид увидел, как отец опасно багровеет.

-Всякий, - заорал Иосиф, - всякий, кто еще хоть слово скажет о том, кто лежит перед нами на столе-

француз, или русский, - так вот, любой такой подонок отправится под трибунал по моему личному

представлению, а потом будет счастлив, если его в коновалы возьмут! Всем понятно?»

Врачи молчали.

-Я очень рад, что вы хорошо соображаете, - сочно подытожил Иосиф. «Майор Кардозо, марш

мыться, нам надо работать».

Он проснулся от боли в ноге. Федор застонал: «Тепло…, Почему так тепло…». Он попытался

открыть глаза и услышал знакомый голос: «Тише, тише, Теодор. Выпей».

Жидкость была холодной, горькой и пахла травами.

-Иосиф, - понял он. «Вот и встретились». Федор, все-таки, пошевелился. Тот же голос, смешливо,

заметил: «Не заставляй меня привязывать тебя к койке, Теодор. Ты меня знаешь, я на это пойду, в

случае необходимости».

Он все-таки поднял веки. В маленькой палатке было чисто, в фонаре, привешенном к столбу,

горела одна свеча. «Папа, - Мишель, что сидел у изголовья, взял его за руку. «Папа, милый…»

-Армия где? - едва слышно спросил Федор. «Петька…он должен был быть на батарее, на холме…»

Он увидел рядом с Иосифом высокого, похожего на него мужчину: «Это сын его. Тоже врач. Давид

его зовут, я помню».

-Русская армия отступила к Можайску, - вздохнул Мишель. «Петя был, в плену, мы ему бежать

помогли. Он уже, наверное, догнал ваши войска, папа. Петч не ранен был, просто контужен, ты не

волнуйся».

Иосиф прикоснулся пальцами к его лбу. «Какие холодные, - подумал Федор. «Нет, это я весь

горю».

-Мне тоже надо, - заставил себя сказать он. «Тоже надо…бежать».

Иосиф наклонился и твердо ответил: «Мы с Давидом спасли твою ногу, мой дорогой. У тебя

половина сухожилий в колене была осколком разворочена. Мы три часа все восстанавливали.

Тебе в ближайший месяц вообще вставать нельзя, а потом посмотрим. Если ты сейчас уйдешь, ты

умрешь от боли и кровотечения, за милю отсюда. У тебя сильный жар, мокрота в легких. Я просто

не могу позволить тебе погибнуть, Теодор».

Давид посмотрел на упрямое лицо мужчины, на сомкнутые, сухие губы и робко добавил: «Дядя

Теодор…, пожалуйста. Вам надо выжить, у вас ведь дети…»

-Иди сюда, - велел Федор сыну. Когда мужчина оказался рядом, Федор, обняв его, помолчал :

«Ладно. Вы меня что, - он обвел рукой палатку, - здесь оставите, с вашими ранеными?»

-Мы отправляемся дальше, Теодор, - Иосиф вытер пот с его лба и почти весело заметил: «Видишь,

жар спадает. Это сейчас, конечно, потом он вернется. В общем, нам тебя еще лечить и лечить.

Поедешь с нами, в обозе».

-И я с тобой буду, папа, - Мишель встал на колени и прижался щекой к его щеке. «Сабля у меня, я

за ней присмотрю, не волнуйся».

-Ладно, - тяжело сказал себе Федор. «Петька в безопасности, мне и, правда, оправиться надо».

-Посиди со мной, сыночек, - попросил он. Мишель, улыбнувшись, приникнув белокурой головой к

его груди, радостно отозвался: «Конечно, папа».

Иосиф с Давидом вышли из палатки. Обозы медленно тянулись мимо них. Генерал Кардозо,

наконец, сказал: «Пойди, собери наши вещи, надо грузиться. Тяжелораненых мы в этот монастырь

отправили. Я его название, конечно, не выговорю, - Иосиф невесело усмехнулся, - а остальные

там, - он показал на длинную череду закрытых холщовыми полотнищами телег.

Давид помялся: «Папа, а почему у дяди Теодора сын обрезан? Я заметил, кода он переодевался».

Иосиф зевнул: «Это я ему посоветовал, еще во время оно. У мальчика воспаление было, чтобы

избежать дальнейших проблем».

Давид обернулся на закрытый полог, за которым горела свеча. Майор, неслышно, спросил: «Папа,

а дядя Теодор сможет когда-нибудь ходить?»

-Увидим, - только и ответил ему отец. «Гадать нечего, все, что мы могли, мы сделали. Остальное,

доктор Кардозо - это уже как Господь рассудит».

Иосиф стянул испачканный кровью, пропотевший сюртук, и устало добавил: «Может быть, хоть

этой ночью высплюсь».

Невидная, запряженная плохими конями телега остановилась. Возница, приподнявшись, спросил

у соседа по козлам: «Что это, на дороге?»

Вокруг были бесконечные, еще зеленые луга, в отдалении виднелась роща. Жаворонки, заливаясь,

щебеча, порхали в утреннем, золотистом небе.

-Человек вроде, - испуганно ответил второй. «Давай-ка, Гирш-Лейб, поедем дальше. Здесь,

говорят, сражение было, наверное, из солдат кто-то. Он и не двигается совсем. Умер, должно

быть».

Первый решительно передал ему поводья. «Нельзя так, Мендель. Нельзя человека без помощи

бросать, даже гоя. Мудрецы так не заповедовали».

Гирш-Лейб подошел к лежавшему в канаве юноше и отшатнулся - над ним жужжали мухи. Он был

полураздет, в одной рубашке, босиком, тело испачкано кровью и нечистотами. Рядом валялась

икона в медном окладе. Креста, однако, на шее у человека не было.

Гирш-Лейб, превозмогая отвращение, перевернул его на спину. Юноша олько болезненно

застонал. Приглядевшись, он крикнул: «Мендель, это еврей! Он жив, жив!»

Второй мужчина неохотно слез с козел. Зажав нос, он пробормотал: «Ну и вонь от него. Да, еврей.

Бедняга, его ограбили, наверное, избили, а что у него понос - так он, скорее всего, воды плохой

выпил». Мужчина пошевелил носком потрепанного сапога икону: «Это не его».

-Подберем, - решительно сказал Гирш-Лейб, - просто завернем в холст, и все. Дома приставу

отдадим. Нас за это похвалят. Сам знаешь, с властями надо в согласии жить, закон страны - наш

закон.

Они осторожно устроили юношу в телеге. Мендель вздохнул: «Совсем молодой, жалко его…, Как

бы ни умер по дороге. Сколько нам еще до Любавич?»

Гирш-Лейб подумал: «Дней через пять доберемся. Как на постоялом дворе окажемся, - он кивнул

в сторону юноши, - я лекаря найду. Это заповедь, Мендель, еврей в беде оказался».

-Так и сделаем, - согласился второй. Гирш-Лейб подхлестнул коней, и телега покатилась на запад.

Любавичи

Ему снился тот самый ручей. Петя добрался до рощи, что указал ему Мишель. Устроившись в

какой-то яме, свернувшись клубочком, юноша постарался задремать. На рассвете, вынырнув из

тяжелого, путаного забытья - голова была горячей, Петя подумал: «Еще не хватало жар

заполучить».

Он напился из чистого ручейка, что журчал на окраине рощи. Вода была холодной, свежей. Петя

зевнул: «Надо еще отдохнуть, успею наших догнать». Французы снимались с места. Он, из своего

убежища, услышал скрип телег. Петя, вернувшись в яму, укрывшись ветками, опять заснул.

Проснулся он от резкого, мучительного огня в животе. Следующие два дня слились для него в

один бесконечную, долгую пытку - он даже куда-то шел, шатаясь, но потерял сознание на обочине

дороги. Он еще успел увидеть блеск медного оклада иконы, что лежала рядом. Уронив голову в

грязь, застонав, Петя нырнул обратно в боль и бред.

-Штил, штил, ингеле…- услышал Петя. Почувствовав на своем лбу что-то прохладное, юноша

приоткрыл глаза. В беленой, с низким потолком, комнате, было чисто, на стене тикали простые,

деревянные часы. Он увидел старый, открытый буфет, уставленный потускневшим серебром. На

половицах лежал луч закатного солнца, снаружи, во дворе, квохтали курицы и смеялись дети.

Человек, что сидел на табурете рядом с его постелью, взял стакан с холодным чаем и поднес к

губам Пети.

Петя отпил, и мужчина посмотрел на него - с интересом. Он был лет сорока, невысокий, крепкий,

широкоплечий, в черной бороде видна была седина. На голове у него была бархатная, темная

кипа. Человек, внимательно разглядев Петю, вдруг спросил, по-русски: «Понимаете, что я сказал?»

Петя наморщил лоб: «Вы сказали «тише», только это не немецкий. Немецкий я знаю».

-Это мамелошн, - мягко ответил человек. «Наш язык, еврейский. А вы не еврей».

Петя помотал головой и буркнул: «Я в детстве болел просто, вот мне и сделали…- он покраснел и

не закончил.

-Я так и думал, - вздохнул мужчина и спохватился: «Вы пейте, пейте чай. Лекарь сказал, что вы

идете на поправку. Вам надо больше пить, а дня через два мы вас начнем кормить, сначала супом

и сухарями, а потом , - он улыбнулся, - чем-нибудь еще. Вы неделю без памяти были, мы за вами

ухаживали».

-Спасибо, - Петя зарделся и поискал у себя на шее крестик: «Сняли. Я помню, как меня били». Он

приподнялся: «Со мной рядом…, ничего не нашли?»

Петя понял, что не знает, как надо обращаться к этому человеку.

-Реб Довбер меня зовут, - тот наклонил голову. «Нашли. Нам такие вещи дома держать нельзя, мы

это в холст завернули, и в кладовку спрятали. Как встанете, возьмете».

-Спасибо, - Петя протянул ему руку. Ладонь у реба Довбера была большая, крепкая. «А я Петр.

Петр Воронцов-Вельяминов. Прапорщик пехоты, был…- Петя замялся и огляделся: «Французы…

они где?»

Реб Довбер все смотрел на него, а потом усмехнулся. «Вы меня не помните. Вы ребенком были,

конечно, пятилетним. Мой отец сидел в Петропавловской крепости. Когда его освободили, я за

ним приехал. Я сын Шнеура Залмана, друга вашего батюшки. Он тоже, - реб Довбер кивнул на

восток,- воюет?»

Петя провел рукой по своим щекам - у него уже отросла борода: «Воюет, реб Довбер».

-Французы, - мужчина забрал у него пустой стакан, - французы в Могилеве, Витебске…везде, в

общем. Через нас, - он пожал плечами, - тоже проходили. У него, - мужчина понизил голос, - и

евреи в армии есть. Они с нами молились, как здесь стояли. Местечко наше Любавичи называется,

мы в полусотне верст от Смоленска, на запад». Он поднялся: «Вы спите, Петр. Потом подумаем,

что с вами делать».

Петя ощутил сладкую прохладу холщовой наволочки - от подушки пахло травами. Когда дверь

закрылась, уже задремывая, юноша подумал: «Черт, глубокий тыл. Конечно, реб Довбер сказал -

меня сюда неделю только на телеге везли. Значит, придется что-нибудь предпринять, не сидеть

же просто так».

Через три дня он уже вставал - с опаской, правда, не решаясь выходить дальше комнаты и

бокового чулана. Там, как, усмехаясь, сказал реб Довбер - его держали первое время.

-Это когда вы еще без памяти были, - мужчина ловко отер ему рот холщовой салфеткой: «Еще две

ложки, а больше нельзя, лекарь не велел».

Петя с тоской посмотрел на медную миску. Суп был куриный, наваристый, золотистый. Пете, как

любому выздоравливающему, все время хотелось есть.

-Попозже, - пообещал реб Довбер. Он протянул Пете ложку горьковатого настоя: «Это моя жена

сварила, из трав. У нас девять детей, - он усмехнулся, - они тоже, знаете ли, таким болели».

Петя проглотил: «А почему вы за мной ухаживаете, а не…- он замялся.

Реб Довбер развел руками: «Вы же гой. Не еврей. Да если бы и были еврей, женщине нельзя

ухаживать за посторонним мужчиной. Только за близкими родственниками».

Он ушел. Петя осторожно оделся. Реб Довбер принес ему чистые, хоть и заплатанные крестьянские

штаны, рубаху и суконную, синюю сибирку. Все было немного коротко, но Петя только улыбнулся:

«Я уже привык, с моим ростом».

Сапоги были старые, разношенные, удобные. Петя присел на теплый подоконник и посмотрел во

двор - он был чистым, выметенным, с курятником, и хлевом. Юноша вспомнил, как реб Добвер,

улыбнулся: «Мальчики мои учатся с утра, а потом за живностью ухаживают. Я все-таки считаю, что

евреи должны руками работать».

Он налил Пете вина: «Это вам можно, лекарь разрешил. На Святой Земле наши братья этроги

выращивают, виноград…»

-У меня дядя на Святой Земле, в Иерусалиме, - признался Петя. «Младший брат отца. Он евреем

стал, давно еще».

-Батюшка ваш мне говорил. Рав Судаков, он у нас известный человек. Дочка его, - реб Довбер

махнул на запад, - в лесах живет, мельница у нее.

Вино было крепким и сладким. Реб Довбер сказал: «Это от сына рава Судакова, Моше, вашего

брата двоюродного. Я тоже, - он вздохнул, - когда-нибудь соберусь и туда перееду. В Хеврон, в

Иерусалим…, Наверное. Только здесь тоже евреи живут, надо с ними быть».

-А вы за французов? - вдруг поинтересовался Петя. «Наши родственники, дальние, евреи, из

Амстердама - они в армии у Наполеона. Он им гражданские права дал. Вы тоже, наверное, хотите

их получить…»

Реб Довбер помрачнел: «Все эти евреи, что за Наполеона воюют, и не евреи вовсе. Они не

соблюдают ничего, забыли, как молиться, едят, что попало…, Лучше так жить, как мы живем, хоть

свою веру не потеряем».

Петя все разглядывал двор. Ворота открылись, и он увидел девушку лет пятнадцати, в скромном,

синем платье, что держала за руку девчонку поменьше. Они говорили на своем языке, малышка

смеялась. Девушка, внезапно, быстро посмотрела в его сторону. У нее были рыжие, как у него

самого, огненные волосы и веснушки на белом, изящном носике.

Девчонка, - лет пяти, расхохоталась. Крикнув: «Менуха, капн!», дернув за платье сестру, она

побежала через двор к сараям. Петя увидел, как играет солнце в ее волосах, - будто костер.

Приложив ладони к горящим щекам, он шепнул: «Менуха».

Москва

Раззолоченные покои пропахли сигарным дымом, на большом столе орехового дерева были

разбросаны бумаги. Наполеон, в темно-зеленом мундире, расхаживая по залу, поморщился:

«Мишель, распахни окно. Пусть лучше гарью пахнет, но хоть свежо будет. Голова болит».

Он подошел ближе и посмотрел на блестящие купола соборов. Вокруг было тихо. Кричали вороны,

что вились над кремлевским двором, да где-то вдалеке слышно было ржание лошадей. Город

лежал перед ним - сожженный, мрачный. Наполеон, прищурившись, увидел, как в осеннем небе

плавают хлопья пепла.

Они только третьего дня вернулись в Кремль. Спасаясь от пожара, что охватил берега реки, ставка,

выехала в императорский путевой дворец, на северную дорогу.

Наполеон тогда, злобно, сказал: «Не люди, а варвары, они даже своих домов не пожалели, чтобы

нас выгнать. Пусть знают, что мы здесь надолго. Перезимуем, и пойдем на Санкт-Петербург, если

Александр не примет мое предложение мира».

Он чиркнул кресалом. Затянувшись сигарой, император спросил у Мишеля: «Сколько

поджигателей расстреляно?».

-Четыре сотни, - голос капитана де Лу был спокойным, тихим. Наполеон вдруг подумал: «У него

больше самообладания, чем у некоторых генералов. Может, Мишеля отправить в Санкт-Петербург,

для мирных переговоров. Опять же, отец его там…, Нет, нет, мне нужны верные люди, с тем, что я

задумал».

Император молчал, куря, разглядывая колокольню Ивана Великого. Мишель вспомнил, как они

приезжали в Москву, гостить в имении Шереметевых, в Кусково. Родители дружили с графом

Николаем Петровичем. Тот, после смерти жены, пригласил их провести лето в усадьбе.

«Да, - подумал Мишель, - за год до того, как меня тетя Мэри забрала из России. Мы тогда с

Петькой весь Кремль облазили, отец нас в Грановитую палату водил…Господи, уйти бы нам отсюда.

Понятно, что эта страна не сдастся».

Мишель, хоть и вырос в России, но считал себя французом. Отец, усмехаясь, сказал ему: «Против

своего народа ты бы, конечно, не смог воевать».

Мишель покраснел и пробурчал: «Папа…»

Отца все это время прятали. Иосиф держал его в одном из уцелевших особняков на Арбате, где

размещался госпиталь для легкораненых. Его довезли до Москвы в отставшей от обоза телеге,

ночью. Майор Кардозо сам правил лошадьми.

За четыре версты от заставы отец вгляделся в осеннюю тьму: «Пора».

Давид протянул ему костыль: «Дядя Теодор, вы только не сбегайте, пожалуйста. Доберетесь до

этого дома, что папа для госпиталя выбрал, и мы вас еще полечим».

Федор усмехнулся: «Куда мне бежать, милый, я еле ковыляю, даже с этой штукой, - он потрепал

по плечу Давида и подмигнул ему: «Скоро увидимся».

На следующий день, здоровый, обросший рыжей бородой, пожилой мужик, в крестьянском

кафтане, вошел во двор госпиталя, и жестами показал, что может убираться. Мужик сильно

хромал, был молчаливым и услужливым. Ему разрешили жить в сарае.

-Лучше папе, - облегченно подумал сейчас Мишель. «Решил, что скоро уйдет. Говорят, Кутузов на

юге, под Калугой. Коня ему надо достать, поискать какого-нибудь, здорового, чтобы папу вынес.

Петька уже там, у Кутузова, наверняка. Вот и хорошо».

Император все молчал. Мишель заметил, как дергается бледная, хорошо выбритая щека.

-Надо было мне к ней сразу вернуться, - горько подумал Наполеон. «Я сейчас ей привезу все

золото, отсюда, из Кремля. Ей и девочке на всю жизнь хватит. Нечего здесь сидеть, уже заморозки.

Она мне напишет новый амулет. Армия останется на зимних квартирах, а весной пойдем на Санкт-

Петербург. Значит, так и сделаем, покинем Москву, доберемся до Смоленска…, Но не той дорогой,

там все разорено. Отправимся на юг. Только вот…- Наполеон хищно улыбнулся, - они мне заплатят,

эти русские».

-Пиши, - велел он Мишелю и начал диктовать:

-Маршалу Мортье, генерал-губернатору Москвы. Перед отходом армии на зимние квартиры, в

Смоленск, приказываю поджечь все публичные здания в городе, взорвать кремлевские стены, и

сам Кремль. К завтрашнему дню жду от вас, а также от военных инженеров схемы расположения

зарядов. Крепость должна быть уничтожена после того, как вы, со своим корпусом, окончательно

покинете Москву для соединения с остальными частями армии. Написал?

Мишель поднял на него лазоревые глаза и кивнул. «Добавь там, - велел Наполеон, -

ответственным за выполнение этого распоряжения, от моей ставки, назначается капитан де Лу».

Он потушил сигару о мраморный подоконник: «Когда все закончишь, немедленно приезжай в эту

деревню, - Наполеон пощелкал пальцами.

-Село Троицкое, - помог ему Мишель.

-Проклятый язык, - мрачно заметил император. «Найди генерала Кардозо, и скажи ему, что мы из

Троицкого уедем втроем…»

Мишель невольно рассмеялся и покраснел.

-У нас даже один еврей есть, как и там - Наполеон чуть улыбнулся.

-В Смоленск? - Мишель принес Наполеону чернильницу и перо. Император, размашисто,

расписался под приказом.

-Нет, - угрюмо ответил Наполеон, - дальше на запад. А потом вернемся к армии.

Об амулете никто не знал. Даже его личный врач, человек, кому он доверял больше, чем кому бы

то ни было на этой земле. Кроме Анны, конечно. Иосиф видел медальон, но, - подумал сейчас

Наполеон, - должно быть, считал, что там прядь волос Анны, или еще что-нибудь такое.

-Прядь волос, - желчно подумал Наполеон, глядя на вечернее, уже холодное, с прозрачными

звездами, небо Москвы. Он вспомнил, как там, в лесу, лежа на какой-то поляне, обнимая ее, он

спросил: «А есть ли что-то, чего ты не можешь, Анна?»

Она подперла кулачком острый подбородок: «Я не могу сделать того, что запрещено Всевышним,

а так, - она повела рукой, - все остальное, могу, конечно».

-А ведь сказано же, - не удержался Наполеон, - у меня отмщение и воздаяние. О какой мести ты

тогда говорила, Анна?

Она прикусила белыми зубами стебелек ромашки и внезапно улыбнулась: «Нет ничего дурного в

том, чтобы помочь Богу выполнить задуманное». Анна погрустнела: «Это и так случится позже, чем

нужно». Ее глаза, на мгновение, затуманились. Женщина тихо добавила: «Хотя нет. Может быть, и

раньше. Посмотрим».

Анна перевернулась на спину. Как всегда, он потерял голову, вдыхая запах трав, лесной свежести,

речной воды, прижимая ее к себе, шепча: «Я люблю тебя, тебя одну, и всегда буду любить».

-Тебе предстоит сделать выбор, - вспомнил Наполеон ее слова. Император успокоил себя:

«Наверняка, ради амулета. За него мне не жалко все, что угодно, отдать».

-Отнеси приказ маршалу Мортье, - велел Наполеон, - и возвращайся. Нам надо отобрать кое-что из

местных сокровищ, возьмем их с собой.

Мишель вышел в заплеванный коридор. Рассматривая грязные следы от сапог на узорном

паркете, капитан сказал себе под нос: «В любом случае, папа должен об этом знать. А там будь что

будет».

Он поправил шпагу. Надев треуголку, Мишель спустился по широкой, мраморной лестнице

дворца.

В сарае было темно, горела лишь оплывающая свеча в грубом, чугунном фонаре. Иосиф присел.

Осматривая колено, он вздохнул: «Что с тобой делать? Не везти же тебя на запад, Теодор. Только,

как доберешься до ваших войск, сразу ложись в госпиталь, обещай мне. Иначе всю оставшуюся

жизнь с костылем проходишь».

Федор сидел на деревянном топчане. За подслеповатым окошком сарая была уже холодная,

осенняя ночь. С Арбата доносился стук копыт и сочная ругань - армия уходила из Москвы.

«Сначала на запад, - вспомнил Федор голос сына, - а потом его величество хочет на юг повернуть,

там хоть лошадей есть чем кормить». Мишель вздохнул: «Хотя кавалеристов мало осталось, да и

обозы тянуть нечем, почти всю артиллерию бросаем».

-Сколько той жизни осталось, - мрачно подумал Федор, изучая копию планов минирования

Кремля. Мишель передал ему бумаги утром, еще до рассвета, когда Федор подметал двор

госпиталя. Он взял сына за руку и требовательно спросил: «Откуда?»

Мишель спрятал глаза и неохотно ответил: «Я здесь остаюсь, от ставки его величества,

присматривать за работой инженеров».

Федор сочно выматерился, - сын покраснел. Встряхнув сына за плечи, он велел: «Чтобы и духу

твоего в Кремле не было, понятно? Тебе двадцать три года, не суйся во все это».

-Я не могу, папа, - обреченно ответил капитан де Лу. «Не могу тебя одного оставить». Мишель

указал на чертеж: «Ты выбери, что на воздух взлетит, а я прослежу за всем, вместе с тобой».

Федор наклонился. Забрав у Иосифа незажженную сигару, он прикурил от свечи: «Лягу, лягу, не

волнуйся. Ты сегодня уезжаешь?».

-В село Троицкое, вместе с его величеством, - Иосиф присел рядом. «Давид уже там, вывозит

раненых». Он замялся: «Потом я с его величеством дальше отправляюсь, к племяннице твоей».

-Ах, вот как, - только и сказал Федор. Он положил руку на плечо Иосифу: «Спасибо тебе за все.

Тебе, сыну твоему..., Жене привет передавай, в Иерусалим тоже».

-Степа с весны не писал, - вспомнил Федор. «У них все в порядке было и, слава Богу. Наверное, в

Санкт-Петербурге меня почта ждет. Это если я когда-нибудь, конечно, туда доберусь».

Он заставил себя не думать о ее темных, с золотыми искрами глазах, о тяжелых волосах, что

падали ему на плечо, о ее низком, ласковом голосе и понял, что краснеет. «Седьмой десяток тебе,

- недовольно хмыкнул Федор, - хватит, дорогой мой, не мальчишка».

Тео все равно снилась ему почти каждую ночь. В обозе, когда у него был жар, жена приходила и

садилась у изголовья. Взяв его за руку, жена пела ему колыбельную - ту самую, про котика, что она

пела Петеньке, когда он был еще младенцем.

-Увидеть бы сейчас ее, - тоскливо вздохнул Федор. Поглядев на Иосифа, - генерал, молча, курил, он

спросил: «Вы с Джо тридцать лет женаты?»

-Тридцать два, - отозвался Иосиф. «Половину этого времени я в армии».

-Бросил бы, - сварливо велел ему Федор. «Ты мой ровесник. Сиди дома, с внуком возись.

Счастливый ты, у тебя трое. А я, когда от Петьки или Мишеля дождусь - неизвестно».

-Это мой долг, - только и ответил ему Иосиф. Поднявшись, - Федор тоже встал, - обняв его, врач

велел: «Береги себя, пожалуйста. Вы с утра с Мишелем встречаетесь?»

Федор только кивнул.

Иосиф улыбнулся: «К тому времени город пустой будет».

Москва и так была пустой.

Федор ходил по улицам, наталкиваясь на открытые двери уцелевших после пожара домов,

заглядывая в разграбленные особняки. Под ногами шуршали рыжие, осенние листья, какие-то

затоптанные письма, бумаги, валялось тряпье. Отовсюду пахло гарью. Он даже не пытался найти

знакомых - да и в любом случае, это было опасно. Федор спустился вниз, к Пречистенке.

Оглядевшись, он увидел на углу чудом не сгоревший, деревянный, двухэтажный трактир. Здание

стояло немного в отдалении от площади Пречистенских Ворот, за деревьями. Пожар туда просто

не дошел.

Наверху, над деревянной крышей, Федор заметил раскрашенный флюгер - фигурку волка. Он

только усмехнулся, вспомнив родословное древо и тихий голос Питера: «Не знаю, правда, это, или

нет, но видишь - написано. Предок де Лу, месье Мишель тоже русский был. Волком его звали».

Федор тогда зашел в пустынный трактир. Достав из кармана кафтана медную монету, мужчина

положил ее на стойку. Он выпил стопку водки. Федор потом долго сидел, слушая страшную,

бесконечную тишину покинутого города.

Сейчас, проводив Иосифа, он вытянулся на своем топчане: «Пока французы здесь стояли, хоть

мародерством никто не занимался, боялись. Сейчас всякая шваль в Москву хлынет». Федор

нащупал у себя под головой пистолет, - он был зашит в набитую сеном подушку. Спать все равно

не хотелось. Он, поставив на земляной пол фонарь, закурив, - Иосиф оставил ему сигары, - стал в

который раз изучать планы минирования Кремля.

Сын, конечно, рисковал головой - узнай кто-нибудь об этом, Мишеля бы сразу же расстреляли.

Федор прикусил зубами сигару. Он, мрачно, буркнул себе под нос: «Для вида, конечно, надо, что-

нибудь взорвать. Например, эти сараи вокруг колокольни Ивана Великого. А вот башни...- он

вздохнул, - башни, конечно, мы потеряем, некоторые. Нас двое будет, - я и Мишель, - а

французских инженеров, как он говорил, чуть ли не пять десятков. Ничего, - Федор надорвал

зашитую на скорую руку холщовую наволочку, и сунул планы в сено, - что потеряем, то

восстановим, после войны».

Он заснул и снился ему веселый, жаркий летний полдень на Москве. Колокольня поднималась

белой свечой к облакам, сверкала золоченым куполом, вокруг нее еще стояли леса. Федор увидел

копошащихся на них рабочих. «Дух захватывает, - подумал он, - там ведь почти сорок саженей

высота». Звонили, звонили колокола кремлевских соборов. Он услышал веселый голос: «Федор

Савельевич, ваша последняя буквица, как положено».

Высокий мужик, с побитыми сединой русыми волосами, поднялся, - он сидел на лесах, глядя куда-

то вдаль, на запад. Он принял от десятника горшочек и кисть. Буквы огибали колокольню и Федор

прочел: «Изволением святыя Троицы повелением великого государя царя и великого князя Бориса

Федоровича, всея Руси самодержца и сына его благоверного великого государя царевича, князя

Федора Борисовича всея Руси сий храм совершен и позлащен во второе лето государства их».

Зодчий закончил раскрашивать букву червонным золотом. Повернувшись, он подмигнул Федору,

погладив белый камень: «Ты присмотри за моим творением, тезка, ладно?»

Федор проснулся. Глядя на тусклый рассвет за окном, он прошептал: «Присмотрю».

Наскоро умывшись, спрятав, как следует планы и пистолет, Федор вышел на улицу. Холодный

ветер нес по мостовой обрывки каких-то бумаг. Федор вздохнул: «Особняк графа Мусина-Пушкина

тоже сгорел. Я ходил на Разгуляй, смотрел - один остов от него стоит. Может быть, коллекцию

свою он успел вывезти. Он мне показывал - каких рукописей только там не было».

Федор спустился вниз, к Воздвиженке и сразу увидел сына. Мишель стоял, - невысокий, стройный,

откинув назад белокурую голову, рассматривая купола со снесенными крестами.

Крестовоздвиженский монастырь был разорен, во дворе стояли пустые фуры. Мишель,

повернувшись к отцу, мрачно сказал:

-Вчера полы вскрывали, золото искали. И нашли, - он вздохнул и подумал о возке императора, что

ночью отправился в село Троицкое, под охраной гренадеров. Два сундука были полны золотом, -

сорванными с икон окладами, кубками, изукрашенными драгоценными камнями. Остальное, -

еще сотня возов, - уже покинула Москву.

-Мы тебя будем ждать, с генералом Кардозо, - напомнил ему Наполеон, садясь на лошадь. «Как

закончишь все, - он повел рукой в сторону Кремля, - приезжай, сразу же».

Федор остановился рядом с сыном. Положив ему руку на плечо, мужчина помолчал. «Здесь, -

сказал он, указывая на угол Крестовоздвиженского переулка, - усадьба Вельяминовых стояла, во

время оно. Потом, как царь Петр столицу основал, предок наш туда переехал, продал земли

московские». Федор отчего-то вздохнул: «Вельяминовы здесь со времен Ивана Калиты жили. Пять

сотен лет».

-И дальше жить будут, папа, - твердо ответил Мишель. Они пошли к Троицкому мосту. Кремль

вздымался над ними, уходя вверх, в еще туманное, неяркое, небо. Федор подышал себе на руки:

«Главное, чтобы целы стены остались, что на Красную площадь выходят. Если Троицкая церковь

погибнет, этого я себе никогда не прощу».

Мишель вспомнил разноцветное сияние куполов: «Это как если бы собор Парижской Богоматери

взрывали. Что за варварство».

-Не погибнет, - пообещал он отцу: «Значит, как и договорились, если все хорошо будет, на том же

месте и встречаемся».

Ворота Троицкой башни были распахнуты настежь. Федор спросил: «А меня никто не остановит?»

Сын только усмехнулся: «Некому, папа. Кроме инженеров, ставки Мортье и меня - ни одного

француза в Москве не осталось». Мишель показал на запад: «Мортье уже у Поклонной горы,

думаю, там, где его величество ключи от города ждал».

-Ждал, - Федор, в сердцах, сплюнул на землю. Обняв Мишеля, он шепнул: «Осторожней, сыночек,

ты ведь не инженер».

-Справлюсь, - уверенно отозвался сын и пошел по мосту. Федор подождал, пока он скроется на

кремлевском дворе. Оглянувшись, он достал планы: «Навещу колокольню, что мне во сне

показали. Тезка мой, - он усмехнулся. Хромая, опираясь на костыль, посмотрев на серую воду

Неглинки, Федор заковылял вслед за сыном.

Любавичи

В лесу пахло осенью, сырыми листьями, грибами. Петя, закрыв глаза, вспомнил, как отец брал их с

Мишелем на охоту под Санкт-Петербургом. «Господи, - подумал он, осторожно идя во главе отряда

к большой дороге, - той неделей приходили из местечка. Сказали, что войско Наполеона

разгромлено под Калугой. Только бы с Мишелем ничего не случилось, только бы папа остался

жив».

Как только он окончательно выздоровел, Петя подался из Любавичей на восток. Ходили слухи, что

французы встанут в Смоленске на зимние квартиры. Реб Довбер, на прощание, пожал ему руку:

«Сам понимаешь, Петр, оружия у нас нет. Только это, - он протянул Пете тесак.

Петя принял его и тряхнул головой: «И на том спасибо, реб Довбер. Я неподалеку буду, может, и

увидимся еще». Икона лежала у него в кармане сибирки. Реб Довбер дал ему потрепанный заячий

треух, и грубый, колючий, но теплый шарф.

-Дочка вязала, - он почему-то улыбнулся.

Петя так и не поговорил с ней - да она и не знала русского, конечно. Юноша только, невзначай,

попросив реба Довбера рассказать о его семье, понял, что «Менуха» означает «покой».

-Она тем годом родилась, как ее деда из вашей крепости выпустили, - объяснил ему мужчина. «Так

и назвали, в надежде на то, что закончилась наши испытания».

Петя просто смотрел на нее, любуясь рыжими волосами, и темными, словно каштаны глазами.

Было ей четырнадцать лет. Он сейчас вздохнул: «Да что уж там. Пусть счастлива будет, вот и все».

Оружие он добыл быстро. Спрятавшись в густом лесу у смоленской дороги, Петя подождал, пока

проедет французский обоз с припасами. Увидев отставшую телегу, он ловко метнул в голову

солдата камень. Тот кулем свалился с козел. Пете досталось ружье, пули и порох. Солдата он

убивать не стал, просто оттащил в канаву.

Он построил себе землянку в хорошем, сухом месте. Сначала, юноша, было, хотел пробиваться

дальше на восток. Петя знал, что Москву сдали. Реб Довбер раз в неделю оставлял для него в

условленном месте записки и холщовый мешочек с домашней едой - жареной курицей, хлебом,

вареными яйцами. Как-то раз Петя нашел там имбирное печенье и даже немного чая. Он сидел,

вскипятив воду в медном котелке, отхлебывая горячий чай, и улыбался - Петя, почему-то был

уверен, что печенье пекла Менуха.

-Сдали Москву, - повторил он тогда: «Господь его знает, куда армия уйти могла. На юг, или на

север, к Санкт-Петербургу. Бедная мамочка, бедный папа. Им, наверное, сообщили, что я без

вести пропал».

-Не думай об этом, - велел себе Петя. «Тебе просто надо воевать с французами и остаться в

живых». К нему стали приходить люди. Появился прапорщик-артиллерист - офицер, сломав ногу

еще во время отступления русской армии, так и сидел тут, в какой-то глухой деревне. Пришли

крестьяне, недовольные поборами - французские летучие отряды требовали провианта, а, если

люди отказывали - сжигали избы. Пришло даже несколько еврейских подростков - их Петя сразу

определил в связные.

Теперь у него было два десятка человек - все вооруженные. Реб Довбер, в последней записке,

попросил их уйти дальше на запад - из Смоленска прислали отряд французов, чтобы покончить с

шалостями на большой дороге.

Петя обернулся к прапорщику - тот был лишь немного старше его: «Вы, Александр Борисович,

присмотрите здесь, а я, - Петя развернул маленькую, искусно вычерченную карту, - я на запад

пойду. Буду вас ждать у этой речки».

-Как же вы один, Петр Федорович, - запротестовал артиллерист. Петя только улыбнулся: «Одному

как раз лучше. Заодно в Любавичах побываю, посмотрю, что там делается. Вы с этим обозом

разберитесь и встретимся».

Про обозы им сообщали мальчишки-связные - французы постоянно посылали отряды за фуражом

для лошадей и провизией.

Петя пожал руку прапорщику, попрощался с отрядом. Юноша неслышно скользнул на лесную

тропинку, что вела к Любавичам.

За этот месяц у него уже отросла рыжая, длинная борода. Петя, наклонившись, посмотрев на свое

отражение в воде какого-то лесного ручейка, усмехнулся: «Меня за еврея примут. Кто знает, - Петя

вздохнул, - может, ее увижу».

На главной улице Любавичей было шумно. Петя, прижавшись к углу какой-то избы, пересчитал

французов. Солдаты, стоя у лавок, куря, громко разговаривали.

Он услышал обрывки фраз: «Армия возвращается на запад. Перезимуем и пойдем на Санкт-

Петербург».

-Еще чего не хватало, - зло подумал Петя. Солдат было человек пятьдесят, не меньше. Реб Довбер

написал ему, что в Любавичах - их за две сотни.

-Ладно, - решил Петя, - понятно, с моими двумя десятками сюда лучше не соваться. Конечно, надо

пройтись, послушать, что они еще говорят, но ведь у меня пистолет за пазухой..., Лучше не

рисковать, конечно.

Заходящее солнце освещало улицу. Он, замерев, увидел, как играют огнем рыжие волосы.

Менуха, в простой, холщовой юбке и суконном жакете, вышла из лавки, держа в руках мешок.

Девушка споткнулась о вытянутую ногу кого-то из французов.

-Она хорошенькая, - сказал один из солдат под общий хохот. «Жаль только, и не объясниться с

ней». Он щелкнул пальцами: «Надо этого, эльзасца найти. Пусть с ней по-немецки поговорит, у них

еврейский язык - похожий».

Менуха попыталась пройти, но натолкнулась на раскрывшего объятья француза: «Поцелуешь -

пропущу, - лениво сказал он. Солдаты рассмеялись. Девушка жарко, отчаянно покраснела. Петя,

уже не понимая, что делает, оторвавшись от стены избы, пройдя к лавке, встряхнул француза за

плечо.

-Оставь мою невесту в покое, - грубо велел юноша, изо всех сил коверкая немецкий. Француз

недоуменно посмотрел на него. Петя, сдерживаясь, повторил: «Майне браут!». Для верности он

показал на свой палец.

Француз пробормотал что-то, солдаты расступились. Петя пошел с ней рядом, не касаясь ее, к

дому реба Довбера. От девушки пахло имбирем. Он, скосив глаза, увидел веснушки на белой

щеке. Уже оказавшись во дворе, Менуха хихикнула. Дрогнув темными ресницами, девушка

шепнула: «А данк. Аф идиш мир загн «калэ». Она убежала. Петя, счастливо улыбаясь,

прислонившись к высокому забору, сказал себе под нос: «Это все равно».

Он выпил чаю с ребом Довбером - мужчина только покрутил головой и велел ему быстрее

убираться из местечка, дождавшись темноты. Петя вышел в звездную, холодную ночь. Проверив

свой пистолет, он прислушался - местечко уже спало.

Рядом раздался какой-то шорох, чья-то тонкая рука вложила в его ладонь холщовый мешочек.

Тихий голос проговорил: «Зол зайн мит мазл!». Петя, на мгновение, ощутил ее поцелуй - сладкий,

быстрый. Потом она шмыгнула в дом. Юноша, вдыхая запах пряностей, немного грустно шепнул:

«И вам тоже».

Уже за околицей, завернув плотнее шарф, он раскрыл мешочек. Печенье было на вкус, как мед.

Петя пробормотал, с тяжелым вздохом: «Мед и молоко на языке твоем, сестра моя, невеста моя».

Он съел лишь немного - надо было поделиться с отрядом. Обернувшись, зачем-то помахав редким

огонькам местечка, юноша пропал в лесу, уходя на запад.

Москва

В Кремле действительно никого не было. Федор посмотрел на распахнутые двери дворца, на

какой-то хлам, что валялся у ворот. Пройдя к Грановитой палате, он, недовольно, буркнул:

-Инженеры. Сразу видно - торопились. Набросали порох, как попало, и сбежали куда подальше.

Он потянул носом. К запаху гари примешивался душок мертвечины, трупы лошадей громоздились

у Кремлевской стены. Федор вынес мешки с порохом на двор. Пройдя до колокольни Ивана

Великого, прихрамывая, он стал класть их у стен пристройки.

-Этот сарай пусть рухнет – пробормотал Федор и насторожился - со стороны Москвы-реки

раздался глухой взрыв.

-Водовзводная башня, - понял он. «Правильно, я же сказал Мишелю, пусть лучше южная стена

пострадает, чем восточная - все дальше от церкви Троицкой».

Федор перекрестился. Прошептав: «Господи, прости» - он чиркнул кресалом. Веревка занялась

быстро. Федор, ковыляя обратно к Грановитой палате, еще успел броситься на булыжники,

прикрывая голову руками. На него посыпалась труха, каменная пыль. Федор, закашлявшись,

смешливо подумал: «Представить себе не мог, что этими руками буду Кремль подрывать».

Он подождал еще немного, и, с опаской, открыл один глаз. Колокольня поднималась в утреннее,

развидневшееся, голубое небо, вокруг громоздились остатки обветшалых пристроек. Федор

нашарил рядом свой костыль. Он услышал взрыв со стороны кремлевского арсенала и еще

несколько - тоже от южной стены. Пламя немного полизало стены Грановитой палаты, а потом все

успокоилось. Он, превозмогая боль в ноге, пошел обратно к Троицкому мосту.

На углу Крестовоздвиженского переулка никого не было. Федор, зайдя в ворота монастыря, сразу

заметил сына. Тот сидел на каком-то бревне, устало, смотря вдаль. Мишель, завидев отца,

поднялся: «Его величество будет доволен. Четыре башни и очень, много битого камня».

-Шуму много, а толка мало, - подытожил Федор. Мишель махнул рукой на запад: «Инженеры,

папа, были счастливы отсюда убраться. Они уже с обозами маршала Мортье. Мы с тобой вдвоем в

Москве остались, кажется. Француз и русский, - юноша вздохнул: «Маму…, маму поцелуй,

пожалуйста. И Петю, как встретитесь вы. Держи, - Мишель отстегнул саблю.

-Подожди, - Федор привлек его к себе. Они постояли так, посреди пустого двора, обнимая друг

друга. Федор поцеловал сына в лоб и перекрестил его: «Уходите отсюда, милый мой. Ты

попробуй, как-нибудь, ему объяснить…»

-Он человек упрямый, папа, такой же, как ты, - Мишель привалился головой к его плечу и

вспомнил холодный блеск во взгляде императора.

-Упрямый, - повторил Мишель, и вдруг, жалобно попросил: «Папочка, пожалуйста, не надо тебе

больше воевать…, У тебя ранение, тяжелое…, Езжай домой, к маме».

-У меня ведь не будет другого отца, - понял Мишель. «Он меня вырастил, а кто я ему? Никто, и

маме тоже никто. Приемный ребенок, Господи, как мне их благодарить, как?»

Он почувствовал, как большая рука отца стирает слезы с его щеки - словно в детстве. «Не надо,

сыночек, - шепнул Федор, - не надо, милый мой. Была бы жива твоя мама - она бы тобой

гордилась, я уверен. Ты на нее похож. Мы с тобой еще увидимся, обязательно, все вместе».

Мишель вздохнул: «Спасибо тебе, папа. Мне пора, в Троицкое. Скоро ваши войска здесь будут, - он

обвел рукой пустынную Воздвиженку.

Федор вышел на улицу и долго махал рукой одинокому всаднику на гнедой лошади, что ехал на

запад по разоренному, сожженному Арбату. Он положил руку на эфес сабли. Опираясь на костыль,

Федор добрел до особняка, где раньше размещался госпиталь. У него в сарае была припрятана

фляга с водкой и немного сухарей - их принес Иосиф.

Он поел. Вытянувшись на топчане, накрывшись своим кафтаном, Федор пробормотал: «Господи,

мальчиков убереги и дай нам с Тео внуков увидеть, пожалуйста». Перед тем, как заснуть, -

измученным, тяжелым, утомленным сном, - Федор осторожно положил рядом саблю и пистолет.

Он еще успел зевнуть, Провалившись в забытье, он увидел жаркое, летнее небо, зеленую траву и

деревянный помост виселицы. Петель было шесть. Федор, сквозь сон, заметил шпиль собора:

«Ерунда, в Петропавловской крепости отродясь никого не вешали».

Он спал, уткнув рыжую, с проседью, голову в подушку,- спал весь вечер и ночь, пока на улице не

послышались какие-то голоса, пока над Москвой не стало подниматься рассветное, яркое солнце.

В сарае раздался шорох. Федор, пошевелившись, увидел у себя перед глазами пистолет, что был

приставлен к его виску.

Мужик, что возвышался над ним, протянул руку к сабле. Федор, одним легким, неуловимым

движением, схватив ее, перекатившись по топчану, ударил мужика клинком по руке. Тот выронил

пистолет, и, зажимая рану, выматерился. Федор поднял оружие. Вытолкав мужика во двор, он

выстрелил в воздух.

По Воздвиженке текла возбужденная толпа. Федор, проводив глазами мужика, - по виду

крестьянина, - вышел на улицу. Люди тащили тюки с вещами, пахло водкой. Федор, услышав крик:

«Солдаты! Солдаты!», - прищурился. Это были кавалеристы, разъезд из десятка гусаров. Федор

внезапно усмехнулся и пошел им навстречу. Офицер во главе разъезда, высокий, светловолосый,

голубоглазый, спешившись, изумленно постоял, разглядывая Федора. Наконец, он осторожно

спросил: «Ваше превосходительство…»

-Здравствуйте, Александр Христофорович, - выдохнул Федор и почувствовал, как он устал.

Бенкендорф обернулся: «Коня его превосходительству генералу Воронцову-Вельяминову!»

Вечером, отоспавшись и помывшись, сидя с Бенкендорфом за ужином - они расположились в том

же самом особняке, где стоял французский госпиталь, Федор только отмахнулся: «Что вы мне о

Кремле говорите, Александр Христофорович, любой на моем месте то же самое бы сделал. Планы

минирования мне в руки по случайности попали».

-Все равно, - Бенкендорф налил ему водки, - все равно, Федор Петрович, Михаил Илларионович

напишет его величеству императору. Вы, получается, Кремль спасли».

-Не только я, - подумал Федор, а вслух спросил: «А что Петр мой? Там же, где и был, в пехоте? Я

знаю, он из плена сбежал после Бородина, меня-то ранили, не смог я, - Федор указал на свой

костыль.

Бенкендорф помолчал: «Ваш сын, Федор Петрович, без вести пропал. После Бородина о нем никто

ничего не слышал. Мне, - он помялся, - очень жаль».

Федор ощутил слезы у себя на глазах и яростно велел себе: «Не смей! Петька жив, и ты его

найдешь. Всю страну перевернешь, а найдешь».

-Но вашей супруге пока что ничего не сообщали, - торопливо добавил Бенкендорф, - она думает,

что вы оба воюете.

В комнате было тихо. Федор, потянувшись за водкой, мрачно сказал: «Так оно и есть».

Гродненская губерния

Высокая, черноволосая девочка в расшитой юбке и маленькой, дубленой свитке остановилась под

уходящей в небо, вековой сосной и подняла глаза. Небо было чистым, ярко-синим, пахло мхом и

палыми листьями. Она приложила к белой щеке букет, что держала в руках - яркие, золотые, алые,

рыжие листья. Девочка обрадовалась: «Папе понравится».

Хана всегда чувствовала, что к ним едет отец. Еще давно, она спросила у матери - почему так. Та

только улыбнулась алыми губами: «Господь нас любит, милая, и заботится о нас. Ему хочется,

чтобы ты была счастливой». Хана любила отца. С ним было весело, он рассказывал ей о дальних

странах, о войнах и сражениях и пел смешные колыбельные. Они вместе удили рыбу, гуляли по

лесу, играли в красивые, искусно вырезанные шахматы, что отец привез из Белостока, или в карты.

Она знала, что отец никогда не сможет жить с ними - мать объяснила это ей еще давно, Хана, когда

стала постарше, увидела бесконечный, серый морской простор, кричащих чаек и мокрые от

прибоя камни на берегу.

-Но ведь мы можем поехать туда с ним, мама, - робко сказала девочка.

-Не можем, милая, - мать вздохнула. «У него своя дорога, у нас - своя. Однако, - она замялась, и

Хана спросила: «Что?»

-Все предопределено, но свобода дана, - только и сказала мать и вытащила тетради. Пора было

заниматься. Хана тогда подперла изящную голову рукой и, окунула перышко в чернильницу: «Все

равно, мама, то, что должно случиться, случится не скоро. Я вижу».

-А я вижу, - мать поцеловала ее в затылок, - что можно приблизить предначертанное. А впрочем, -

она села напротив дочери и раскрыла Тору, - посмотрим.

На стройной шее матери блестел золотой медальон. Хана знала, что никому, никогда нельзя

отдавать его часть.

-Никому и никогда, - повторяла мать. Еще летом Хана, проснувшись, прибежала на лавку, где спала

мать и расплакалась: «Дедушка..., бабушка Лея...»

Мать погладила ее по голове, и, вздохнув, уложила рядом с собой: «Помнишь, что говорится о

смерти праведников? Будто волос вынуть из молока - так это легко и быстро. Не горюй, милая, они

не страдали».

Хана приподняла голову: «Ты ведь еще поедешь на Святую Землю?»

Мать долго, молча, лежала, смотря в деревянные балки потолка. Потом она признала: «Поеду. Там

будет...- она повела рукой и не закончила.

-Господи, - попросила Хана тогда, - не показывай мне ничего этого. Я ведь маленькая, я не хочу...,

Она уткнулась носом в плечо матери и услышала ее голос: «Помнишь, я тебе говорила, я была

слепой, в детстве?»

Хана сглотнула и кивнула. Голос матери был сухим, горьким. «Тогда мне все и показали, -

медленно проговорила она. «Тебя Господь уберег от такого, милая, так что не плачь - Он тебе не

покажет больше того, что надо».

-А тебе? - испуганно спросила у нее дочь.

Дымно-серые глаза блеснули льдом.

Мать помолчала: «Я вижу все. И знаю все, на поколения вперед. Иногда, конечно, ошибаюсь, но

можно исправить свои ошибки, - она улыбнулась и поцеловала ее: «Спи».

Хана заснула, - она была защищена руками матери. Та пела ей колыбельную о девочке, красивой

девочке, что не узнает ни горя, ни несчастий.

Ханеле подождала, пока дочка спокойно задышит. Закинув стройную руку за голову, улыбаясь, он

долго глядела в маленькое окно, за которым была яркая, полная луна.

-Они уже близко, - поняла Ханеле, - оба. Если надо подождать, то мы подождем. Все равно, - она

перевернулась на бок и прижала к себе сопящую девочку, - все равно, мы обе увидим, как

свершится месть. Вот и хорошо.

Она знала, зачем к ней едет Наполеон, и видела уставшего, раненого человека, что брел через

осенний лес, не разбирая дороги. Ханеле поднялась. При свете свечи, она проверила свою

шкатулку со снадобьями. «Бедный мальчик, - подумала она, - столько страданий, столько горя...».

Она посмотрела на черные волосы дочери: «Нет, нет, это, конечно, не они. Еще много времени

должно пройти. Вот только...- она поморщилась и положила руку на медальон. Золото было

ледяным, холодным. Ханеле, выйдя в одной рубашке, босиком, на крыльцо, посмотрела на

колючие, осенние звезды. Она зажмурилась и помотала головой: «Ничего не изменить. Может,

оно и к лучшему».

Женщина вернулась в избу и стала готовить холсты для перевязки. Утром, после завтрака, она

велела дочери принести листьев.

-Для папы, чтобы у нас красиво было, - обрадовалась девочка. Ханеле вздохнула: «Для папы, да».

Девочка постояла еще немного, просто так, любуясь зеленью сосны. Потом она насторожилась -

из маленького оврага раздался какой-то шорох.

Хана не боялась зверей, точно так же, как и мать. Она сама видела, как зимой мать входила в

середину волчьей стаи, раскладывая на снегу мясо, как волки ластились к ее ногам. Мать свистом

подзывала к себе гадюку и та терлась узкой головой о ее пальцы.

-Всякое дыхание да славит Господа, - нежно говорила мать. Перед тем, как зарезать курицу, Ханеле

всегда сидела с ней, говоря о чем-то, гладя перья, улыбаясь. «Все в мире связано, - объяснила она

дочери, - каждое создание Господне сотворено не просто так, а для того, чтобы выполнять

предначертанное ему».

-А что предначертано нам? - спросила у нее тогда Хана.

-Месть, - просто ответила мать и добавила: «И забота. Месть тому, кто ее заслуживает, и забота о

тех, кто в ней нуждается. Вот и все».

Девочка спустилась в овраг и замерла. Он лежал лицом вниз, заячий, потрепанный треух слетел с

рыжей головы. Хана увидела пятна крови на сухой траве.

Она ахнула. Придерживая листья, девочка ринулась по лесной дороге к дому.

В избе было тепло, гудела печь. Петя, с усилием приподняв голову, осмотрелся. Он лежал на

широкой лавке, под жарким, но легким, из тонкой шерсти, одеялом. Он опустил руку вниз и охнул

- рана на боку была перевязана холстом. Петя ощутил под пальцами что-то влажное. Однако это не

было кровью. На руке у него остались пятна какой-то мази.

-Черт, - бессильно сказал он, - я был дурак. И Александр Борисович, упокой Господи его душу,

тоже. Нечего было с двумя десятками человек соваться в бой с тем обозом.

Французов было значительно больше. Стояла холодная, уже морозная ночь. Солдаты, загнав их в

мелкий кустарник у дороги, - расстреляли почти в упор. Кое-кто из раненых убежал. Петя потерял

сознание, и очнулся один, уже на рассвете, рядом с трупами, стуча зубами. Он даже нашел в себе

силы похоронить умерших, и пробормотать «Отче наш» над грубо высеченными в стволах

деревьев крестами. Потом, шатаясь, он побрел прочь от дороги. Деревень тут не было, - лес был

густым, глухим. Петя, наконец, обессилено рухнул в каком-то овраге.

-Умру, - еще успел подумать он. «Замерзну просто, я еще много крови потерял...»

Дверь стукнула. Он увидел высокую, почти вровень ему, стройную женщину. Она скинула

короткую шубку. Размотав платок на черных косах, улыбнувшись, женщина сказала, по-русски:

«Проснулись. Вам сейчас надо лежать, спать и есть».

Она была в шерстяной, глухой блузе и такой же юбке - по щиколотку, в потрепанных, но крепких

сапожках.

- Красавица, какая, - невольно подумал Петя. Креста у нее на шее не было. Юноша, обведя глазами

прибранную, чистую избу, понял, что икон в ней тоже нет. На бревенчатых стенах висели венки из

сушеных трав. Женщина вынула из печи горшок и строго сказала: «Топленое молоко и лесной мед.

Я его сама собираю».

Она присела на лавку. Увидев глаза Пети, женщина рассмеялась: «Не бойтесь, я не ведьма. Пейте,

- она поднесла к его губам стакан. «Не знаю, вам, наверное, батюшка обо мне рассказывал. Я ваша

кузина, дочь рава Авраама Судакова. Ханеле меня зовут».

-Я о вас слышал, - изумленно признал Петя. «Но как..., вы, же еврейка, и трогаете меня. Я знаю,

вам нельзя, я же гой..., И дверь не открыта, - он приподнялся.

-В Любавичах были, - утвердительно заметила Ханеле и отмахнулась: «Я одна живу, с дочкой, и

вообще - я не такая как все, Петр Федорович. Не беспокойтесь, выздоравливайте, а потом я вас к

отцу переправлю».

-Он жив? - Петя покраснел. «Откуда вы...- юноша оборвал себя, вспомнив смешок отца: «Не знаю,

как у нее это получается. Я ученый, материалист, не должен такое на веру принимать, а вот, -

Федор развел руками, - ничего не сделаешь. Бывают такие люди, милый мой».

-Жив, - Ханеле ласково погладила его по голове. «Был ранен, но вернулся в армию. И брат ваш

жив, Мишель, и дядя Иосиф, и сын его. И с матушкой вашей все в порядке. Вы отдыхайте, моя

дочка тихая девочка, вас не потревожит. А вот мой отец, дядя ваш, - Ханеле вздохнула, - умер,

летом еще. И жена его тоже. Как у нас говорят: «Благословен Господь, судья праведный». Она

вытерла ему губы салфеткой: «Я по хозяйству пойду, а моя дочка почитает вам, она тоже русский

знает».

Хорошенькая девчонка лет шести устроилась рядом с ним, держа на коленях стопку книг. Она

весело сказала: «Мама книги в Гродно покупает. А французские книги, - она показала ему издание

Мольера, - нам папа привозит. Вы стихи любите? Я люблю. Меня тоже - Хана зовут, Анна, если по-

русски. Это я вас нашла, - Петя увидел улыбку на ее губах.

-Вы выздоровеете, - успокоила его девочка.

-Твой отец-француз? - удивился он.

Девчонка кивнула. Смешно подвывая, она начала читать какое-то стихотворение, и Петя заснул -

успокоено, сладко.

Ханеле стояла во дворе, ежась от пронзительного, восточного ветра. Та сторона неба уже была

затянута серыми, тяжелыми тучами. Она подышала себе на руки. Помотав головой, отогнав

видение раскачивающейся петли, Ханеле шепнула: «Она хорошая девочка, и ничего ему не скажет.

Она уже знает - нельзя говорить дурные вещи. А что придется подождать, так мы подождем,

ничего страшного. Господь правильно рассудил, да и я для своей дочери такой судьбы не хочу».

Женщина взяла топор, и стала рубить дрова - ночь обещала быть холодной.

Он спешился на повороте лесной дороги и повел коня в поводу. Иосиф и Мишель остались в

Гродно - ждать его. «Получу амулет, - сказал себе Наполеон, - и сразу же вернусь. Отгоним русских

на север, к Санкт-Петербургу, и поставим их на колени».

Он не хотел думать о том, что не сегодня-завтра начнется зима. Уже подмораживало. Мишель, как-

то раз, осторожно заметил: «Ваше величество, я здесь долго прожил. Снег может в ноябре лечь, и

тогда...- капитан де Лу не закончил. Наполеон вспомнил сожженные поля, трупы лошадей,

кровавый понос, что бушевал среди солдат. В селе Троицком солдаты, собравшись вокруг костра,

ежась от холода, жарили куски черноватого мяса. Рядом белел ребрами труп коня. Наполеон, сидя

в возке, отвел глаза. Посмотрев на сундуки с золотом, он вздохнул: «Им этого до конца жизни

хватит. Анна мне не откажет, не может отказать, она же любит меня».

Сейчас у него на плече висела тяжелая, холщовая сума. Золота там было фунтов двадцать

-изломанных, перекрученных окладов от икон, с драгоценными камнями.

Наполеон остановился. Присев, он раскинул руки - дочка бежала к нему. Она радостно закричала:

«Папа! Милый мой!»

-Аннет! - он вдохнул запах осенних листьев, поцеловал ее свежие, белые, с чуть заметным

румянцем щечки. Девочка, вскинув на него серые глаза, улыбнулась: «У нас гость, русский. Он

маме кузен. Сын ее дяди Теодора, что в Петербурге живет. Он ранен был, но уже оправляется. У

него есть икона, но, - девочка сморщила нос, - она в холст завернута и в кладовке лежит, нам такое

нельзя. Папа, а ты надолго? К нам ежик приходит, из леса, за молочком...»

Дочка болтала. Наполеон, глядя на крепкий, красивый дом, на сараи и коровник, на выложенную

камнем дорожку, что вела к мельнице, вдруг, горько подумал: «Остаться бы здесь..., Анне еще

сорока нет, молодая женщина. Еще бы дети родились. Я бы с землей возился, я ведь умею..., За то

золото, что у меня есть, мне любой паспорт выпишут, а в лицо меня никто не знает».

Он вспомнил сына, вспомнил Великую Армию, что мерзла и голодала сейчас за его спиной, в

бесконечных равнинах. Прикусив губу, император велел себе: «Нельзя!»

-Ежика посмотрим, обязательно, - пообещал Наполеон дочери. «Мама идет, - девочка понимающе

улыбнулась и дернула отца за руку: «Обед готов, а потом я тебе свои тетради покажу, папа! У меня

уже хорошо писать получается».

Девочка поскакала к дому. Он, как всегда, оказавшись в ее объятьях, тоскливо подумал: «Не могу.

Не могу уезжать отсюда, Господи. Каждый раз, будто кусочек сердца от меня отрывают».

Дул резкий ветер с востока. Ее губы были теплыми, мягкими и вся она, под бараньей свиткой и

шерстяной блузой, была словно сделана из самого нежного шелка. Он, внезапно, ощутил, какой

он сам грязный и пропотевший. Ханеле, оторвавшись от него, велела: «Сначала в баню. С утра тебя

ждет».

Наполеон помялся. Держа ее за руку, он спросил: «А родственник твой?»

-Я его на мельнице устроила, - Ханеле, на мгновение, отстранилась от него. Она зорко поглядела

на суму: «Отвезешь обратно, милый».

Наполеон покраснел. Что-то, пробормотав, император обреченно пошел вслед за ней. Он задал

коню сена, и посидел с дочкой, послушав, как она читает. Потом дверь хлопнула и Анна велела:

«Ты собирай на стол, милая, и за дядей своим сбегай. Мы с отцом пока попаримся».

Баня у нее была черной. Лежа на лавке, накрывшись холщовой простыней, целуя ее мокрые,

вороные волосы, погрузившись в блаженное тепло, Наполеон сказал: «Я амулет потерял, Анна.

Когда мы через Неман переправлялись. Права ты была, мне надо воды остерегаться».

В открытое, маленькое окно были видны золотые листья берез и кусочек яркого, синего неба.

Ханеле приподнялась на локте и поцеловала его: «Знаю, милый. И знаю, зачем ты приехал - чтобы

я тебе новый написала».

-Не только для этого, - Наполеон усмехнулся. Проведя губами по нежной шее, он услышал шепот:

«Не уезжай. Пожалуйста. Останься с нами, навсегда».

Император насторожился и повернул ее к себе. В серых глазах стояли слезы. Ханеле, приникнув к

его плечу, помотала головой: «Помнишь, я тебе говорила о выборе?»

Он только кивнул.

Женщина села и взяла его руку. Перебирая сильные пальцы, она задумчиво сказала: «Нельзя.

Нельзя такое писать два раза. Бог это запрещает. Разве что только...- она замялась. Наполеон

требовательно спросил: «Что?»

-Можно обменять, - грустно ответила Ханеле. «Жизнь того, кого ты любишь - на амулет. Так что, -

она вытянулась рядом, - выбирай».

Наполеон помолчал и гневно проговорил: «Выбирать нечего. Я люблю тебя, люблю нашу Аннет, и

своего сына. И я скорее дам себе голову отрубить, чем расстанусь с кем-то из вас. Так и скажи

своему Богу, понятно, - он усмехнулся. Ханеле, отвернувшись, глухо сказала: «Ты ведь можешь

жить здесь, с нами..., Пожалуйста, я прошу тебя, прошу...»

Наполеон только обнял ее и посмотрел в окно. Шел мелкий, непонятно откуда взявшийся дождь,

пахло банным теплом, вениками. Он увидел на небе прозрачную, слабую радугу. «Я бы хотел, -

вздохнул он, - видит Бог, хотел бы, Анна. Но у тебя есть долг, и у меня тоже. Мне надо вернуться к

армии и постараться сохранить жизни людям. Они верят в меня, они идут за мной...»

Женщина только мелко закивала, прижавшись к нему. Потом, когда лавка скрипела, когда она,

обняв его за шею, шептала что-то ласковое, глупое, любимое, он внезапно, остро понял, что

больше никогда не увидит ни ее, ни девочки.

Наполен усадил ее к себе на колени, и, удерживая в своих руках, тихо рассмеялся: «А ты что

думала? Думала, что я начну выбирать, кого из вас троих оставить в живых?»

Ханеле только смущенно улыбнулась.

-Дура, - сочно сказал Наполеон.

-Пошли, - велел он, - я так проголодался, что долго из-за стола не встану. А потом, - он зевнул, -

сюда вернемся и переночуем, понятно?

Когда они вошли в избу, где уже пахло наваристым, свежим супом и жареным мясом, Наполеон

застыл. За столом сидел тот самый мальчишка, которого он видел прикрученным к столбу,

избитым в кровь - ночью, после сражения у Бородино. У мальчишки отросла рыжая бородка.

Наполеон отчего-то провел рукой по своим щекам. Последний раз он брился в Гродно, и у него уже

появилась каштановая, с проседью щетина.

-Не может быть такого, - потрясенно подумал Петя, заставив себе подняться. «Я не верю, это сон,

морок, видение какое-то...» Он, незаметно, ущипнул себя под столом и услышал звонкий голос

Ханы: «Это мой папа, дядя Петр!»

-Здравствуйте, - выдавил из себя Петя, пожимая руку императору Франции.

Он лежал, повернувшись на бок, в чистой, маленькой комнате на мельнице. Ханеле дала ему

тюфяк и одеяло, снаружи был слышен успокоенный шум водяного колеса. Петя, все еще не веря

своим ушам, вспомнил смешливый голос Наполеона: «Сын дяди Теодора, значит? Я еще одного

сына дяди Теодора знаю, приемного, правда. Капитан де Лу, мой адъютант».

Петя отчаянно покраснел. Наполеон только вздохнул: «Не волнуйтесь, юноша. Любой порядочный

человек точно так же поступил бы. Я Мишелю скажу, что с вами все в порядке».

Петя ел, не поднимая головы - золотистый, ароматный суп с домашней лапшой, фаршированную

курицу, медовый пирог. Они шутили, смеялись, Наполеон, усадив дочь на колени, учил ее какой-

то французской считалке. Петя, искоса посмотрев на кузину, увидел, как потеплели ее серые глаза:

«Они совсем, как мои мама и папа. За руки держатся под столом. Они же…- Петя даже не ожидал,

что скажет себе такое, - они любят друг друга. Господи, но как?»

Наполеон подмигнул ему и весело сказал: «Вы, юноша, прохлаждаетесь, вторую неделю, как мне

Анна доложила, а я всю ночь в седле был. Поэтому позвольте откланяться. Только я, сначала, дочку

спать отправлю».

Они ушли, и Петя услышал из приоткрытой двери красивый, низкий голос:

Dodo, l’enfant do,

L’enfant dormira bien vite

Dodo, l’enfant do

L’enfant dormira bientôt.

-Мне это мама пела, - вспомнил Петя. «Мне и Мишелю. Господи, но ведь он совсем рядом, а у

меня есть пистолет…, И кинжал есть. Все можно закончить, сразу же, - Ханеле коснулась его плеча

и Петя вздрогнул.

-Не надо, - только и сказала она, стоя с холщовым полотенцем в руках. «Пожалуйста, не надо.

Здесь, - она обвела рукой избу, - нет ничего этого».

Петя внезапно разозлился. Он поднялся и прошагал к окну: «А там есть! Есть, тетя Хана! Там

десятки тысяч людей уже погибли, и еще неизвестно сколько погибнет. Из-за него, - шепотом

сказал Петя. «Из-за его…»

Ханеле пожала плечами: «Милый мой, разве нам спрашивать, для чего Господь создает то, или

это? Если Бог захочет ему отомстить ,он отомстит, а нам, зачем в это вмешиваться?». Она убрала

чистую посуду и Петя буркнул: «У меня уже рана не болит, затягивается. Давайте я вам завтра по

хозяйству помогу, рыбы наловлю, что по плотницкому делу - тоже поправлю. У меня руки

хорошие, в папу».

-Спасибо, - улыбнулась женщина. Петя покраснел: «Тетя Хана…, Я знаю, вы ничего плохого никогда

не говорите, мне папа рассказывал…»

Она все стояла, смотря на него. Женщина ласково заметила: «Любить тебя будут более жизни

самой, и ты тоже, милый. Но не скоро еще, - Ханеле рассмеялась, - не скоро. И веру она твою

примет, и за тобой отправится - хоть на край света».

Уже идя по дороге к мельнице, Петя все вспоминал, как, на мгновение, заледенели ее красивые

глаза. Ханеле вышла во двор. Смотря ему вслед, женщина задумчиво покачала головой: «Нет, я

чувствую - не пришло еще время мести. Да и с дочерью своей я расстаться не могу».

Она видела снега, и острые, яркие, холодные северные звезды, видела качающуюся петлю,

слышала женский плач, видела два креста, что стояли рядом на бедном, деревенском погосте.

Она посмотрела в голубые глаза высокого, в нищенской одежде, старика, что брел по проселочной

дороге. Тот,будто услышав что-то, остановился. Он повернул голову, и Ханеле увидела усталую,

горькую улыбку. «Я ушел, - старик помолчал, - испугался. Думал, так для всех будет лучше. А

получилось…- он вздохнул и развел руками. «Получилось так, что теперь из-за меня человек

погибнет, и хороший человек. Но что делать. За детьми я присмотрю, обещаю, - он коротко

склонил голову и пошел дальше. Ханеле заметила его широкие плечи, военную выправку и

услышала ласковый шепот Наполеона: «Ты что замерла?»

-Видела будущее, - только и сказала Ханеле. Он, раскрыв объятья, велел: «Иди ко мне». Он гладил

ее по голове, не отрываясь друг от друга, они захлопнули за собой дверь бани. Было тепло, на

деревянном полу были разбросаны подушки. Наполеон, тихо сказал: «Ты спи завтра. Ты устаешь,

милая. Я с Аннет на рыбалку схожу, покормлю ее, а ты спи. Хоть до обеда, - он улыбнулся. Ханеле,

прижавшись к нему, кусая губы, чтобы не заплакать, спросила: «Сколько еще?»

-Два дня, - он целовал мягкие, пахнущие травами волосы.

-Остерегайся воды, - проговорила Ханеле ему в ухо. Наполеон, неожиданно смешливо, ответил: «Я

это понял давно, любовь моя».

Он устроил ее голову у себя на плече: «Мне так жаль, милая…, Твой отец, твоя мачеха…»

Ханеле вздохнула и прижалась к нему покрепче. Он провел рукой по стройной, горячей спине и,

помолчал: «То, что ты видишь сейчас - ты просто не думай об этом. Спи. Тебе ведь тяжело. А я тебе

эту песню спою, испанскую, хоть я испанцев, - Наполеон усмехнулся, - терпеть не могу».

-Она на ладино, - улыбнулась Ханеле. «А что я вижу - это еще не скоро случится». Он пел - о

красивой девочке, что не будет знать ни горя, ни несчастий. Ханеле снилось цветущее, гранатовое

дерево, зеленая трава сада и ребенок, - темноволосый, темноглазый, ребенок, что весело смеялся

и делал первые шаги к отцу.

Ей снилась женщина, что лежала на узкой кровати, в бедной комнате, плача, кусая подушку,

заглушая болезненный крик. Белокурые волосы рассыпались по холщовой наволочке, и она

простонала: «Это Господь, Господь меня наказывает, за мой разврат, за мое лицемерие. Сказано

же: «Осквернила землю блудом твоим и лукавством твоим».

Ханеле глубоко вздыхала во сне. Наполеон лежал, обнимая ее, слыша, как бьется ее сердце. Он

вдруг попросил, непонятно у кого: «Сделай так, чтобы ей было легче, пожалуйста. Ведь можешь

ты».

А потом и он задремал - ощущая рядом ее тепло, улыбаясь, держа ее за руку.

Над мельницей уже занимался рассвет, сухая трава на дворе была побита белоснежным инеем.

Петя, проснувшись, наскоро умывшись, повертел в руке пистолет. Он сунул оружие в карман

чистой, выстиранной сибирки - туда, где лежала икона. Перекрестившись , юноша пошел к дому

Ханеле.

Они сидели на крыльце, наблюдая за ежом. Тот, озабоченно принюхиваясь, бродил по двору.

Наполеон улыбнулся: «Вообще они молоко не пьют. Полакают, и все. У нас, на Корсике, они тоже

жили, когда я ребенком был».

Дочка откусила от яблока - они у Ханеле были кислые, зеленые, но вкусные. Наполеон, забрав у

нее огрызок, кинул его ежу. Тот покрутил носом и подцепил яблоко колючками. Хана весело

рассмеялась: «Надо нам собачку завести, или котик. Да где же их взять, мы далеко ото всех живем.

На Песах в Белосток поедем, в синагогу. Попрошу маму, может, котеночка обратно привезем».

Наполеон прижал к себе дочь: «Он точно молока будет просить. У меня собака была, там, на

Корсике. Мы с ней на охоту ходили». Он поцеловал теплый лоб: «Позавтракали мы с тобой

отменно, пора и на рыбалку». Он посмотрел на девочку - Хана была в теплой, шерстяной юбке, в

бараньем полушубке и вязаной шапке. Наклонившись, как следует, завязав шарф у нее на шее,

отец велел: «Только рукавицы принеси. Утро еще раннее, от реки холодно».

Дочка убежала в избу. Наполеон, усмехаясь, сказал ежу, - тот все бродил по двору: «Спать иди,

рассвело давно». Потянувшись, император зевнул. Они с Ханеле проснулись в середине ночи, и

заснули только когда в баню стали вползать лучи серого, туманного утра. Наполеон велел себе:

«Надо дров наколоть, уезжаю ведь. Нечего ей с топором возиться».

-И тебе принесла, папа! - раздался сзади голосок дочки. «Это я сама вязала, как увидела, что ты

приезжаешь. Зима скоро. Чтобы у тебя руки не мерзли».

Наполеон принял от нее грубые, серые, пахнущие овечьей шерстью рукавицы и ласково сказал:

«Обещаю, буду носить, и не сниму. Спасибо тебе, милая».

Петя стоял за воротами, сжимая пальцы на рукояти пистолета, слушая их голоса. Они говорили по-

французски. «Я не могу, - вдруг понял Петя, - не могу. Это не поле боя..., Там бы я не задумывался.

А здесь..., Он отец, он приехал к своей семье. Он человек, такой, как мой папа, как Давид, как

Мишель..., Не могу, - он опустил голову, проклиная себя, и услышал смешливый голос Наполеона:

«Что это вы мерзнете, юноша? Хотите с нами, на рыбалку?»

-Да! Да! - закричала Хана, взяв его за руку: «Пойдемте, дядя Петр, у нас еще одна удочка есть!»

Уже на берегу неширокой, медленной реки, присев на какое-то бревно, Наполеон оглянулся.

Дочка бегала по белому песку, складывая палки, строя какой-то замок.

Он забросил бечевку в воду и утвердительно сказал: «Убить меня хотели».

Петя, что сидел поодаль, зарделся и пробормотал что-то.

-Не в первый раз, - сочно заметил Наполеон, насаживая на крючок червяка из холщового мешочка,

что лежал перед ним. «Мы еще до завтрака с Аннет нарыли, - объяснил он. «Скоро здесь все

льдом покроется, рыбу не половишь. Я хочу, чтобы у них кладовые перед зимой от припасов

ломились».

Юноша, непонятно почему, ответил: «Зимой тоже можно рыбу ловить, в проруби».

-Ваши русские штучки, - неодобрительно буркнул император. «Рыба здесь непуганая, конечно.

Жаль, форелей нет. Они в горах живут, в лесных реках их не встретишь». Он посмотрел на тихую

воду: «Спасибо, что не стали в меня при дочке стрелять».

Петя долго молчал. Потом, сжав губы, он отозвался: «Лучше бы вас не было».

-А я есть, - Наполеон поскреб покрытую щетиной щеку: «Скоро борода отрастет, как у вас. Отец

вашего приемного брата, месье Максимилиан, на каждом шагу кричал, что служит интересам

Франции. И что? Отрубил голову великому ученому, заморил голодом невинного ребенка, и залил

кровью страну».

-Вы тоже, - не удержался Петя.

Наполеон повернулся к нему. В синих глазах блестела ярость. «Я, юноша, - тихо сказал он, - жизнь

посвятил тому, чтобы Франция процветала. Я дал евреям гражданские права, я составил кодекс

законов. Не средневековой чуши, а законов, подобающих новому времени. Я поддерживал

искусство и науку..., И я хотел, чтобы вся Европа стала такой».

-И она стала, - Петя подсек рыбу и уложил ее в плетеную корзину. «Только для этого вы убили ни в

чем не повинных людей - французов, русских, немцев, испанцев...»

-Это война, - сдерживаясь, заметил Наполеон. «На войне убивают, юноша. Впрочем, вы и так это

знаете. Мне надо было сделать Францию великой, и она такой стала». Он окинул Петю взглядом:

«Вы родились в стране, где до сих пор одни люди держат других в рабстве. Называете вашего

монарха просвещенным, постыдились бы. В стране, где моя дочь, - он кивнул в сторону Ханы, -

должна будет до конца жизни унижаться перед чиновниками, чтобы выехать куда-то. Так что

молчите».

-В моей семье нет рабов, - Петя вспомнил тихий голос матери: «Я, милый мой, до семнадцати лет

в рабстве была. Когда сюда приехала, познакомилась с графиней Шереметевой, упокой Господь ее

душу. Она в крепостном театре играла. Она мне и сказала, что в России рабы есть. И папа твой мне

поклялся, что у нас никогда их не будет. Ты об этой клятве помни, сыночек».

-Это все очень хорошо, - Наполеон искоса посмотрел на него, - однако, сколько в России таких

семей?

Петя мысленно перебрал своих соучеников по кадетскому корпусу, коллег отца по Академии Наук.

Глядя в землю, юноша признался: «Мало».

-То-то и оно, - подытожил Наполеон. «Что вы мне хотите сказать - можно уговорить императора

рабство отменить, так, юноша, подобные вещи решаются радикальным путем и никак иначе».

Они несли к дому корзину с рыбой, Хана скакала впереди, распевая французскую считалку, солнце

уже высоко стояло надо горизонтом. Петя, посмотрев на осенний лес вокруг, вдохнул запах дыма и

волглых листьев: «Он прав. Не надо, конечно, революцию устраивать. Надо подать прошение

императору, от дворян - покорно ходатайствуем, об освобождении крестьян, по всей стране. Его

величество разумный человек, он согласится. И потом, - Петя свободной рукой почесал бородку, -

мы ведь сейчас Наполеона дальше погоним, до Парижа. Не будем же мы на границах

останавливаться. Люди увидят свободу, что есть в Европе, подышат ее воздухом, и вернутся домой

совсем другими..., Обязательно».

Дверь избы была открыта. Ханеле, стоя на крыльце, кутаясь в шерстяной платок, одобрительно

сказала: «Молодцы. К столу, к столу, перекусите что-нибудь, а мы рыбой займемся».

Вечером они сидели с Наполеоном у стены бани. Император, обрезав сигару, протянув ее Пете,

чиркнул кресалом. Петя еще и не курил никогда. Сейчас, затянувшись хорошим табаком, юноша

заметил: «А ведь вы тоже могли меня убить».

Наполеон расхохотался и блаженно вытянул ноги. «С Аннет находился сегодня по лесу, - он зевнул.

«Зачем вас убивать, юноша? Что вы генерала Коленкура штыком закололи, и я вас приказал

расстрелять - это после боя случилось. Сами понимаете, я был в плохом настроении, мы много

потерь понесли».

-И еще больше понесете, - хотел ответить Петя, но удержался.

Наполеон похлопал его по плечу: «Поедете со мной в Гродно, коня мы вам купим, в ближайшей

деревне. Повидаетесь с братом, а потом я к армии собираюсь возвращаться». Он рассмеялся: «Вас

до линии фронта подвезу, а там сами как-нибудь разберетесь. Отец ваш воюет? - он зорко

посмотрел на Петю. «Я его книги читал, по геологии, очень хорошие».

-Воюет, - признал Петя. «Он генерал, артиллерией занимается, укрепления строит».

-Я так и думал, - Наполеон опять зевнул. «У меня, генерал Кардозо, хоть ему седьмой десяток, а

сотни молодых врачей стоит. Спокойной ночи, - он поднялся и затушил сигару, - пойду к семье, а то

уезжать скоро».

Он ушел. Петя все курил, глядя на освещенные окна избы, и видел перед собой ровные, печатные

строки: «Высочайший манифест о даровании свободы крестьянскому сословию».

-Так оно и будет, - твердо сказал себе Петя, поднимаясь, запахивая сибирку. «Жизнь положу, а

этого добьюсь». Он внезапно улыбнулся, услышав голос Ханеле: «Любить тебя будет больше

жизни самой, веру твою примет, за тобой пойдет до края земли».

-Интересно, кто? - хмыкнул Петя, устраиваясь на своем тюфяке. Он закрыл глаза и увидел старика в

нищенской одежде, что заглядывал в крестильную купель - высокого, с побитыми сединой,

светлыми волосами, голубоглазого старика. Купель стояла посреди раззолоченной церкви. Петя

еще успел удивиться: «Это собор Спаса Нерукотворного, в Зимнем Дворце. Я помню, мама, когда

читала монологи Расина их величествам, меня с собой брала, мы туда заходили. Что там нищий

делает?»

А потом он заснул - глубоко, умиротворенно, спокойно.

Уезжали они на рассвете. Петя шел пешком. Он помахал рукой женщине и девочке, что стояли у

поворота дороги: «Увижу ли я их еще?»

Наполеон не поворачивался. Петя, подняв голову, незаметно на него посмотрев, увидел упрямо

сжатые губы. Рука императора дернула поводья: «Догоняйте, юноша».

Только скрывшись из виду, император пустил коня шагом. Вытирая мокрые щеки, Наполеон

подставил лицо холодному, северному ветру. Лес был пуст, в белесом небе едва светило

маленькое, тусклое солнце. Он, оглянувшись, заметил только Петю, что спешил к нему. «Вот и все,

- отчего-то подумал Наполеон. «Вот и все».

Ханеле с дочкой дошли до избы. Девочка сказала: «Жаль, что я дядю Петра больше не встречу. Но

жена, - она лукаво улыбнулась, - у него хорошая будет».

-Хорошая девушка,- Ханеле размотала на ней шарф. Она поцеловала девочку в холодную щеку: «Я

бы ее никому не отдала. Да и не настало еще время».

-Папа, - важно заметила маленькая Хана, - папа будет писать, он обещал.

Она открыла дверь перед матерью: «Я буду ждать».

-И я тоже, - согласилась Ханеле. Они вошли в сени, где уютно пахло свежевыпеченным хлебом.

Борисов

Выл, задувал резкий, ночной ветер. Наполеон, прищурившись, посмотрев на темную, с

плывущими по ней льдинами воду Березины, велел Мишелю: «Бери коня, езжай к понтонерам и

передай Эбле - если они потеряют, хоть один мост, я его лично расстреляю, перед строем. Надо до

утра перевести войска на западный берег».

Копыта лошади разъезжались в вязкой грязи равнины, на востоке растянулась бесконечная

цепочка обозов. Мишель, торопясь к переправе, вспомнил холодный голос императора:

«Уничтожить все, что невозможно переправить через Березину. Русским не останется ни одной

пушки, ни одного штыка, ничего!»

Они стояли на берегу реки. Генерал Эбле, вытянувшись, сказал: «Ваше величество, если мы сейчас

подорвем кузницы и повозки с инструментами - мы попросту не наведем мосты. Как только армия

и гражданские лица переправятся, все это, - он обвел рукой команду понтонеров, что уже

вколачивала сваи в болотистый берег, - взлетит на воздух».

Русская артиллерия била по мостам без остановки. Мишель, сильной рукой сдерживая коня,

выругался. Позавчера его опять ранило, и сейчас, - он чувствовал, - повязка под мундиром

сбилась. Рана кровоточила.

-В бок, как Петьку, - он спешился и привязал лошадь к чахлой березе. Все остальные деревья

здесь, у деревни Студенки, были давно повалены. Мишель поискал глазами генерала. Увидев его

седую голову среди понтонеров, - солдаты стояли по пояс в реке, по двум мостам шел поток

пехоты и кавалерии, - капитан спустился вниз, в обжигающе холодную воду. Шинель сразу же

намокла. Мишель, услышав свист ядер, провожая глазами трупы, что уносило вниз по течению,

отчего-то вспомнил брата.

С Петром они простились в Минске - долго стояли, обнимая друг друга, на рассвете, на дороге, что

вела в Борисов. Мишель тогда вздохнул: «Я очень надеюсь, что папа домой поехал, милый. Все же

он тяжело ранен был...»

Петя только наклонился, - он был выше. Прижавшись щекой к его щеке, юноша тоскливо

проговорил: «Братик..., Не воевал бы ты...»

-Я француз и воюю за Францию, за своего императора, - коротко ответил Мишель. «Так будет

всегда, пока я жив. Вот и все. За Францию, а не против тебя, Петька».

Петя шел пешком. Он решил пробираться на восток лесами. Мишель, помахал ему вслед:

«Пистолет у него есть, пороха достаточно, деньги я ему дал. Все будет хорошо».

Мишель нашел Эбле. Тот стоял, рядом с солдатами, поддерживая мост на плаву. Капитан взглянул

в измученное лицо генерала: «Господи, хоть бы и вправду папа домой отправился. Месье Эбле

тоже шестой десяток идет, не дело таким людям воевать».

-Ваше превосходительство, - крикнул Мишель. Не кричать было невозможно - над их головами

свистели ядра, на мостах испуганно ржали лошади, сверху доносилась ругань офицеров. «Ваше

превосходительство, его величество велел передать, что армия должна переправиться!»

Худое лицо генерала было испачкано грязью, шинель намокла до самых плеч. «Переправится, -

мрачно ответил Эбле, - для этого мы здесь и стоим».

-Идите, - решительно приказал Мишель, забыв о том, что он всего лишь капитан. «Идите, ваше

превосходительство. Те, кто своей очереди ждет, повозки жгут. Хоть согреетесь, - он указал на

костры за артиллерийскими батареями, что прикрывали переправу с восточного берега. «Идите, я

вас заменю».

-У вас шинель в крови, - заметил Эбле.

-Это чужая, - соврал капитан де Лу и почти оттолкнул его: «Идите, идите».

-Дядя Иосиф и Давид еще на восточном берегу, - понял Мишель, вставая в строй понтонеров.

«Раненых переправляют. Давида тоже ранило. Русское ядро в палатку ударило, когда он у стола

стоял. Раненый выжил, Давид его своим телом закрыл. Его перевязали, и он операцию закончил.

Как он сказал - нож я и правой рукой удержу, ничего страшного».

Вода, как понял Мишель, постояв в ней четверть часа, была совсем ледяной. Однако рана стала

меньше болеть. Он еще нашел в себе силы усмехнуться: «И опиума не надо».

Эбле вернулся и отогнал его от моста: «Вы еле на ногах держитесь, капитан, немедленно марш

отсюда!». Корпуса Удино и Нея уже были на западном берегу. Мишель, вернувшись к палатке

императора, услышал его раздраженный голос: «По мостам, генерал Кардозо, переправляется

боеспособная армия, те, кто может стоять в строю! Все остальные ждут на восточном берегу. Мне

надо спасти войска!»

Мишель увидел, как Иосиф, - в прожженной, испачканной шинели с чужого плеча, четко, по-

военному, развернулся. Генерал, бормоча себе что-то под нос, пошел к госпитальным палаткам.

Наполеон увидел Мишеля и крикнул: «Немедленно отправляйся к гвардии, пусть идут на

западный берег. И мы за ними».

-Ваше величество, - выпрямившись, сказал Мишель, - я пойду к гвардии и передам ваше

приказание, а потом прошу разрешения помочь с перевозкой раненых».

-У нас не хватает мостов, - синие, смертельно усталые глаза императора похолодели, - и нет

времени строить еще один.

-Тут мелко, - торопливо сказал Мишель. «Я был, в реке. Она по пояс. Нельзя бросать раненых,

ваше величество».

Наполеон посмотрел на восток: «Сколько мы их еще сможем сдерживать? Там ведь гражданские,

женщины, дети…»

-Хорошо, - вздохнул он. «Собирайте добровольцев, и делайте свое дело».

По мостам переходил корпус генерала Виктора. Швейцарская пехота, оставшаяся на восточном

берегу, сдерживала натиск русских, а по холодной воде Березины тянулся поток телег с ранеными.

Те, кто мог стоять на ногах, переходили реку сами. Мишель, найдя в суматохе майора Кардозо,

крикнул: «Где дядя Иосиф?». Давид, - он поддерживал какого-то солдата, - попытался улыбнуться:

«Уже там, - майор махнул рукой на запад, - госпиталь разворачивает».

Эбле, на храпящем от усталости, загнанном жеребце, промчался по берегу и заорал: «Всем

прибавить шагу! Корпус Виктора переправился, сейчас будем подрывать мосты!»

Мишель обернулся на восток и заставил себя не думать о тех, кто сейчас рвался к воде, под огнем

русских пушек. На горизонте уже была видна темная полоса на снегу. К восточному берегу,

Березины двигались казаки.

-Быстрей! - подогнал его майор Кардозо. Они, борясь с течением, побрели к середине реки, стуча

зубами от холода, слыша сзади треск выстрелов.

Миновав реку, вытаскивая раненых, Мишель подумал: «Вряд ли я еще когда-нибудь сюда

вернусь».

С реки прогремели несколько взрывов. Он, даже не успев попрощаться с Давидом, побежал к

холму, туда, где была видна треуголка императора. Уже рассвело. Мишель, на мгновение,

остановившись, увидел Березину - запруженную людьми. Ядра падали в воду, ветер донес до него

стоны. Капитан сжал зубы: «Там безоружные люди, что они делают?»

-Прибавить огня! - холодно приказал генерал Витгенштейн. Русская ставка была на холме. Он,

приложив подзорную трубу к глазу, не отрываясь от нее, добавил: «Пусть кавалерия их

сбрасывает в воду, там еще тысячи солдат».

-Если бы мы вовремя подошли к переправе, ваше превосходительство, - хмуро сказал Федор, -

ничего бы этого не было. Захватили бы мосты, прижали бы Наполеона к реке, и он бы сдался,

вместе со штабом».

-В промедлении обвиняйте Чичагова, - генерал поджал тонкие губы. «Это его Наполеон за нос

водил, два дня». Он обернулся: «Посылайте адъютанта с распоряжением, ваше

превосходительство, что вы застыли?»

-Моя артиллерия, - угрюмо отозвался Федор, - не будет стрелять по женщинам и детям. Там

раненые, обмороженные…

-Это не ваша артиллерия, а его величества императора! - заорал Витгенштейн. Офицеры стояли

поодаль. Федор, побагровев, стиснул руку в кулак. Он до сих пор еще опирался на палку.

-Петька, - подумал он, - Господи, где же он? Хоть бы с партизанами был. Когда мы к Смоленску

шли, я спрашивал о нем. Никто ничего не слышал».

-И это не женщины и дети, а бляди и ублюдки, - сочно добавил Витгенштейн. «Как будто вы, Федор

Петрович, не знаете, кто там под обозами во время войны валяется».

Федор взял свою подзорную трубу: «Пока мы препирались, и стрелять стало бесполезно - до

западного берега наши ядра не долетят».

Витгенштейн выматерился: «Пусть кавалерия с ними не церемонится!»

Федор все изучал в подзорную трубу восточный берег. Отбросив ее, выругавшись, генерал велел:

«Коня мне!»

-Ваше превосходительство – жалобно закричал ему вслед адъютант, - там стреляют!

-А я думал, в бирюльки играют, - гневно сказал Федор, вскакивая в седло. Верхом нога болела

меньше. Он еще успел подумать: «В кавалерию, что ли, перейти?». Федор спустился вниз, с холма

и пустил коня галопом. Он просил только об одном - чтобы та рыжая голова, что он заметил в

толпе французских солдат у разрушенной переправы, никуда не исчезла.

Петя лежал в цепи швейцарских стрелков. Он бы никогда в жизни не попал сюда, однако, добредя

лесами до захваченного французами Борисова, Петя очутился в суматохе отступления. Попав на

западный берег Березины, - как раз у Студенки, - юноша понял, что затаиться и ждать своих войск,

у него не получится. Тут и прятаться было негде - болотистая, с редкими деревьями, равнина.

-Суки, - швейцарец, перезарядил ружье. «Нас три сотни человек осталось, из полутора тысяч. Мы

эту орду не удержим». Он обернулся на кишащую людьми воду: «А ты откуда?»

-Из Парижа, - отчего-то вздохнул Петя. Он прибился к швейцарцам еще третьего дня. Никому не

было дела до того, кто он, и откуда.

-А я из деревни, - ответил швейцарец. Петя подумал: «Никогда в жизни не буду по своим войскам

стрелять. Просто подожду, пока наши ребята, - он усмехнулся, и покрутил головой, - пока наши не

уйдут на запад, и пойду навстречу своим.

Он спал со швейцарцами у их костров, и хлебал с ними суп из конины. То, что он был в

гражданском платье, ни у кого подозрения не вызвало - солдаты Великой Армии были одеты кто

во что горазд.

-Жена моя там, - горько сказал швейцарец, кивая на воду. «Мы в деревне стояли, вот и встретил

ее. Мари зовут, если по-нашему. Только бы…, - он оборвал себя и прицелился: «Вот и кавалерия

появилась».

Петя застыл. Отбросив ружье, юноша поднялся. «Ты что! - дернул его за руку швейцарец, - с ума

сошел?»

Петя уже бежал через заснеженное поле, крича: «Cessez le feu! C'est mon père!». Пули все равно

летели рядом с ним, несколько раз он бросался на землю. Федор, бросив поводья, проклиная

раненую ногу, заорал: «Не стрелять! Не стрелять!».

Петя был уже совсем рядом. Федор услышал его плач: «Папа! Милый мой!». Отец обнял его.

Прижимая к себе сына, сбив его с ног, он прикрыл Петю своим телом. Земля дрожала от копыт

сотен лошадей, от реки раздавались крики. Федор все шептал: «Не надо, милый мой, не надо. Все,

все закончилось…»

Наступила тишина. Петя, поднявшись, поддерживая отца, глядя на бескрайнюю равнину, усеянную

остатками повозок, сожженными обозами, трупами людей, неожиданно горько подумал: «Все

только начинается».

Они постояли просто так, молча. Потом отец и сын медленно пошли на восток - туда, где над

холмом развевались русские флаги.

Интерлюдия

Лето 1813 года, Лидс

Рэйчел вышла в цветущий сад. Ее дом стоял между двумя приютами. Франческо, выстроив его,

сказал: «Я вам маленький палисадник сделаю, кузина. Только для вас». Он улыбнулся и махнул

рукой в сторону приютов: «Там много места, детям есть, где побегать. Вам, наверняка, захочется

иногда в тишине побыть».

Женщина прислушалась - на холме царило безмолвие. Изабелла, вместе с дочкой и Джо, увели

девочек гулять. Мальчиков Майкл забрал на фабрику - показывать им отстроенные цеха. Аарон

спокойно спал наверху. Рэйчел, присев на деревянную скамейку, развернула письмо.

-Милая моя доченька! - читала она мелкий, четкий почерк отца. «У нас все хорошо. Малка на

Песах родила мальчика. Назвали его Биньямином, по отцу Шломо, он как раз недавно умер, там в

России. Девчонки очень рады тому, что у них появился братик. Малке и ухаживать за ним не надо

-они все сами делают. Мастерская ее мужа процветает, он начал учиться у меня ремеслу писца.

Раз вы воюете с Америкой, то, конечно, письма оттуда до вас не доходят, а вот до нас - да. Тетя

Эстер прислала большое пожертвование для ешивы, в память ее покойных мужа и сына, и в честь

рождения первого внука. Так что, милая, у меня двенадцатый внук. Эстер написала, что роды были

легкие, мальчик большой, здоровый. Назвали его Хаимом, волосы у него светлые, в Батшеву, а

глаза, как у отца, серо-голубые. Как война закончится, ты ее и сама поздравишь, конечно. Невестка

Мирьям тоже ожидает счастливого события, уже осенью. У Судаковых все в порядке, только отец

и брат Элишевы все еще воюют, и когда уже только все это закончится? Я рад, что вы, дорогие

мои, в безопасности. Посылаю Еве, Диане и Аарону поцелуи и благословение. Ты пиши мне,

доченька, и знай, что за могилами родителей твоего мужа ухаживают, я же читаю по нему Кадиш,

и буду это делать, пока я жив. Твой любящий отец, Аарон Горовиц.

Рэйчел опустила листок на колени и вздохнула. «Скоро все уезжают, - подумала она. «Господи, как

мне их благодарить? Тетя Изабелла со мной целый год была, и Сиди, и Джо..., Если бы не они, я бы

не справилась, конечно».

Франческо остался в Лидсе до Рождества, наблюдая, вместе с Майклом, за ремонтом фабрики. На

Рождество из Лондона приехал Джованни. Они наряжали елку для детей в большом зале приюта.

Сидония с Изабеллой украшали зал, Джо и Юджиния репетировали с мальчиками и девочками

рождественский спектакль. Потом были еще благотворительные собрания, базары, Рэйчел ездила

в Манчестер и Ливерпуль, выступала там в церквях, собирая деньги. Все это время, закрывая

глаза, она видела перед собой лицо мужа - не мертвое, изуродованное камнями, окровавленное,

а веселое, улыбающееся. Она видела, как Пьетро, сидя рядом с ней, раскинул руки, видела, как

Аарон пошел к нему и оказался в объятьях отца.

Рэйчел просыпалась в середине ночи, одна, в своей большой кровати. Она шептала: «Пьетро»,

протягивая пальцы, чтобы ощутить его рядом - но натыкалась на холодную пустоту. Женщина тихо

плакала, уткнув лицо в подушку. Потом, при свече, она читала Библию - до рассвета. Утром надо

было подниматься, надевать глухое, траурное платье, черный чепец и надзирать за тем, как

готовили завтрак детям в приютах.

Сначала она каждый день ходила, с детьми, на могилу мужа. Осенью, отведя ее в сторону,

Изабелла осторожно сказала: «Не надо, милая. Аарон еще маленький, он не понимает, а девочкам

это тяжело».

Рэйчел упрямо сжала губы: «Это их отец, тетя».

Серо-зеленые, добрые, в чуть заметных морщинах глаза взглянули на нее: «Все равно, милая,

подумай о Еве и Диане. Им весело, они учатся, у них подруги..., Когда ты их ведешь на кладбище,

они плачут потом, сама же знаешь».

-У нас траур, - Рэйчел стояла у стола с ножом в руках - они готовили чай. «Дети должны скорбеть и

молиться Иисусу за душу своего отца, тетя. И они будут это делать».

Изабелла только вздохнула: «Милая, не мучай себя так. Ты молодая, красивая женщина. Еще

встретишь кого-нибудь, полюбишь его, у детей будет отец...»

Рэйчел со всего размаха рубанула ножом по доске. Женщина гневно ответила: «Никогда я не

предам память Пьетро, и детям его никто не заменит. И хватит об этом, тетя».

Сейчас, помотав изящной головой, Рэйчел велела себе: «Не думай об этом. Это грех, разврат, ты в

трауре, и всегда в нем будешь».

Майкл и Бен остановились на квартире Кроу. Питер купил себе этаж в недавно выстроенном

доходном особняке на Парк-сквер. «Дом ни к чему, - рассмеялся он, - вполне хватит десятка

комнат. Это место для работы, а не для отдыха». Там же, пока не пришло время, ехать в

Кембридж, жил и Мартин Кроу. Обедали они все у Рэйчел. На квартире Кроу, хоть и была хорошая

кухня, но Майкл развел руками: «У вас вкуснее, кузина, да и Бен, все равно, - когда он не на

фабрике, со мной, - то здесь занимается, или играет».

-Обед, - Рэйчел поднялась. Она заставила себя не вспоминать его лазоревые глаза, седые виски,

то, как он, устроившись в кресле у камина, смешливо спрашивал у детей: «О чем вам рассказать?»

-О том, как вас в шахте завалило, дядя Майкл! - кричали они наперебой. Девочки, распахнув

глаза, просили: «О подземных духах, дядя Майкл! О голубых огоньках!»

Майкл оборачивался: «Если ваша мама разрешит, все же то не христианские вещи..., - Рэйчел

смотрела на его лукавую улыбку и вздыхала: «Что с вами делать, рассказывайте».

Он знал множество легенд - из Корнуолла, и Уэльса, из местных, йоркширских шахт. Майкл пел им

старые песни, а Изабелла, сидя рядом , присоединялась и рассказывала детям арабские сказки.

-Все уезжают, - Рэйчел оглядела чистую, прибранную кухню. «Франческо написал, что он сделал

предложение. Они с Вероникой теперь жених и невеста. Тете Изабелле надо устроить прием в

честь помолвки, следующей зимой венчание, после Рождества. Фабрика в полную мощь работает,

все восстановили. Мы одни останемся, - она, было, присела на стул, но поднялась. Сын

просыпался. Рэйчел услышала, как он зовет: «Мама! Мама!»

Детские ясли на фабрике Кроу располагались в новой, одноэтажной пристройке, внутри было

чисто, пахло молоком. Джо, засучив рукава простого, синей шерсти платья, перемывая посуду,

спросила у миссис Шелдон, пожилой вдовы, что заведовала яслями: «А почему замужние

женщины сюда детей не приводят?»

Та пожала плечами: «Замужние и на фабрике не работают, зачем им? Что за мать сюда ребенка

отдаст? Это все, леди Холланд, из-за нищеты, из-за нее вдовы к станкам идут. Если у женщины муж

есть, ткач, или шахтер, то она дома сидит, готовит, за детьми ухаживает...»

Джо хмыкнула: «Но если и женщина работает, так, же больше денег получается. Для семьи

выгодно».

-А дети? - миссис Шелдон подбоченилась. «Мать за своими отпрысками присматривать должна,

не дело это. Мужчина деньги приносит, женщина дом ведет. А что у нас два десятка сирот, - она

вздохнула, - так вдовам что-то есть надо, вот и все. Если бы не бедность, ничего такого и не

устраивали бы, - она обвела рукой кухню

Джо распрощалась с ней у ворот фабрики. Миссис Шелдон, посмотрев вслед белокурой голове,

усмехнулась: «Как замуж выйдет, так и забудет про все свои идеи. Еще и у женщин спрашивает -

не хотят ли они в каком-то общежитии обретаться. Разве кто-то, в своем уме, на такое пойдет -

отказаться от собственного дома, да еще и детей от себя оторвать». Миссис Шелдон взглянула на

стройные плечи Джо: «Но девушка хорошая, работящая, у доктора учится..., Мужа бы ей, вот что».

Джо шла по берегу канала. Было тихо, вечерняя смена еще не закончилась, спокойную воду

золотило заходящее солнце. Она оглянулась. Присев на свежую траву, - рядом никого не было, -

Джо порылась в кармане платья. Девушка чиркнула кресалом. Затянувшись сигаркой, положив

белокурую голову на колени, она вздохнула: «И тут косность. Ничего им больше не надо, кроме

половины типового дома по проекту тети Изабеллы, грядки с луком-пореем и пинты пива после

смены. Даже профессиональные союзы боятся организовать. После этого закона о смертной казни

за саботаж на севере делать нечего. Надо на континент ехать. Там война, правда, но папа написал,

что к следующему лету все закончится. Поеду, и пусть попробуют меня остановить».

Байрон прислал ей несколько писем - в Оксфордшир, и сюда, в Лидс. Джо вежливо поблагодарила

его за выступление в палате лордов. В ответ на его предложение уехать вместе в Италию, девушка

объяснила, что не собирается погрязнуть в роскоши в то время, как рабочий класс голодает. Потом

она прочла в послании от сестры последние лондонские сплетни. Байрон, как говорили, бросив

одну замужнюю аристократку, стал встречаться с другой - леди Оксфорд.

-А я буду подружкой у Вероники, - пробормотала Джо. «Я, Сиди, и Юджиния. Франческо, в общем,

неплохой человек, как оказалось, но интересуется только искусством. Мне бы такой не подошел».

Она и сама не знала, кто бы ей подошел.

-Разве что только Наполеон, милая, - шутила тетя Изабелла. Она не относилась к Бонапарту с

презрительным ужасом, к которому Джо привыкла дома - мать и тетя Элиза, иначе как «исчадием

ада», императора и не назвали. Изабелла тогда потрепала ее по голове: «Хотя он женат, дорогая».

Джоанна только что-то пробурчала. Оказавшись в своей комнате, девушка вздохнула: «И месье

Фурье не написать, раз война. Вот за ним я бы куда угодно отправилась».

Она потушила сигарку. Выбросив ее в канал, посмотрев на склады и пришвартованные баржи,

Джо решила: «Пойду напрямую, все равно никто не увидит».

Здесь было свободней, чем в Лондоне - никто ей не запрещал гулять одной, да и семью Корвино в

Лидсе все знали. Джо прошла по узкой, не мощеной дороге между деревянных заборов, и

услышала какие-то голоса.

Дверь одного из складов заскрипела. Крепкий парень в холщовой куртке, чуть покачиваясь,

перегородил ей дорогу.

-Куда торопишься, милая? - смешливо спросил он. У него был не местный акцент. Джо вспомнила,

что на баржи часто нанимали рабочих из Ливерпуля.

Парень протянул к ней руку: «Со смены сбежала, больной притворилась, чтобы с дружком

погулять?»

Джо была в простом, шерстяном платье, волосы, заплетенные в косы, падали на плечи, туфли на

ней были крепкие, потрепанные. Уезжая в Лидс, она только рассмеялась: «Куда мне там шелковые

платья носить, мама?»

-На балы, - решительно ответила Мадлен, укладывая сундуки дочери. «Там будут обеды,

приемы...»

Обеды и приемы действительно были, но на фабрику, или в приют Джо одевалась скромно - так,

же делала и Рэйчел, и все остальные.

-А дружка нет, - от парня пахло джином. «Ты не расстраивайся, птичка, я его заменю». Он

оглянулся. Не успела Джо опомниться, как незнакомец втолкнул ее в открытую дверь склада.

Дети сидели в палисаднике. Бен, разложив перед Аароном деревянные игрушки - тележку, лодку,

кубики, - пощекотал его. «Ты вырастай, и через пять лет приезжай в Итон, я там еще буду».

Ева отложила свое вышивание: «За Аарона церковь будет платить, - девочка перекрестилась, - и за

школу, и за университет».

-Буду, как папа, - весело заметил Аарон, возясь с кубиками. «У меня будет крест!». Диана сидела

рядом, читая Псалмы. Закрыв книгу, девочка вздохнула: «Скучаю по папе. А ты, - она взглянула на

Бена, - по маме, да?»

-Да, - признал мальчик. «Тем летом, когда…, - Бен не закончил, - я все время просыпался утром и

думал - сейчас мама придет».

-У нас тоже так бывает, - Ева помолчала, - до сих пор. Жалко, что тебе на юг надо возвращаться, но

ты приезжай, на каникулы. С тобой весело, - она улыбнулась. Сидония, выйдя в сад, позвала их:

«Чай готов. Ваша мама пошла на собрание приходского женского комитета, так что ее ждать не

будем».

-Это всегда надолго, - со знанием дела отозвалась Ева. Она подхватила брата на руки, и дети зашли

на кухню. Сидония обернулась : «Мама с ними занята. Потом мы в приют пойдем, чай накрывать,

а Джо еще на фабрике. Никто не помешает».

Девочка устроилась за кустом жасмина, присев на траву, и развернула письмо. Мартин писал

каждую неделю. Она привыкла к твердому, четкому почерку, бумаге с эмблемой «Клюге и Кроу» и

словам: «Дорогая кузина Сиди!». Она читала о его занятиях в Кембридже, о профессорах, о том,

как они с отцом и матерью провели Рождество в Оксфордшире, у Холландов, и улыбалась.

Сидония дошла до описания того, как Мартин работает на складах: «Так и я провожу свои летние

каникулы, кузина Сиди, таская тюки с холстом и шерстью. Но я доволен. В следующем году папа

обещал поставить меня к прилавку. Я обязательно напишу вам о торговом эмпориуме, что

собираюсь открыть. Вы лучше меня понимаете в отделке помещений, и вообще в модах, мне

будет нужен ваш совет».

-Мне будет нужен ваш совет, - зачарованно повторила, Сиди. Сама не зная почему, девочка

приложила письмо к щеке. Кусты зашуршали. Юджиния, с нотной папкой в руках, удивленно

спросила: «Ты что сидишь? Пошли, нас в приютах ждут. Мы с девочками занимаемся, забыла, что

ли?»

Сиди зарделась и попыталась затолкать письмо в рукав своего простого, холщового платья.

Юджиния закатила лазоревые глаза: «Сиди, если ты думаешь, что я не узнаю почерк своего

брата…»

-Никому не говори, - паническим шепотом потребовала у нее подруга. Юджиния улыбнулась:

«Конечно, не буду. Давай, - она подтолкнула подругу, - быстро выпьем чаю. Я три часа из-за

инструмента не вставала. Мама прислала новые ноты, и потребовала все выучить к моему

возвращению в Лондон. Шуберт и Бетховен»

-У тебя концерт будет, - заворожено сказала Сиди. «В этом новом обществе, филармоническом.

Мы все придем, обязательно!»

Юджиния нежно покраснела: «Там не одна я буду, конечно. Этот юноша, скрипач, мистер Мори -

он тоже играет, вместе со мной».

-Придем и подарим цветы, - пообещала, Сиди. Девочка, смутившись, добавила: «Ты не думай…,

Твой брат мне о Кембридже пишет, и все….»

-Ничего я не думаю, - успокоила ее Юджиния. Подруги, рассмеявшись, побежали к дому.

Рэйчел вышла из дома священника, что стоял на заднем дворе собора святой Троицы. Оправив

траурное платье, перекрестившись, женщина поднялась по ступеням собора. Она вспомнила

слова Пьетро: «Не люблю пышные церкви».

Все было скромно. Ничего не изменилось с тех пор, как Пьетро служил здесь дьяконом, в своем

первом приходе. Рэйчел опустилась на деревянную скамью, и, взяв молитвенник, всхлипнула. Она

вспомнила их маленький домик, дождливое лето, мокрые розы в саду, и то, как они, вечерами,

сидели у камина. Пьетро занимался, она вязала, или вышивала. Только иногда, отложив иголку,

девушка краснела: «Не смотри на меня».

-Не могу, - серьезно отвечал муж. «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, -

улыбаясь, говорил он. Рэйчел, присев на ручку его кресла, чувствовала, как Пьетро обнимает ее. В

его руках было тепло и спокойно. Прижавшись к нему, Рэйчел слышала то, что он шептал ей на ухо,

и, смеясь, кивала. Наверху, в спальне, где были задернуты шторы, она погружалась в сладкое,

блаженное тепло, и становилась вся его, до самого потаенного уголка.

Она закрыла лицо молитвенником и сдавленно, глухо зарыдала, опустив голову, сжимая

длинными пальцами спинку скамьи впереди. Женщина плакала, не замечая ничего вокруг, и

очнулась, услышав мягкий голос рядом: «Не надо, не надо, кузина Рэйчел…»

-Он уже снял траур, - невольно подумала женщина. «А я никогда не сниму, и с детей тоже.

Девочки, когда замуж выйдут, конечно, больше не будут его носить, а я…»

Майкл был в хорошо сшитом, темно-коричневом сюртуке, с кремовым, шелковым галстуком.

Мужчина, перехватив ее взгляд, улыбнулся: «Деловые встречи, с владельцами шахт. Мы будем

железную дорогу дальше прокладывать, пятью милями дело не ограничится. А я тоже, - Майкл

помолчал, - молился, кузина Рэйчел. Пойдемте, - предложил он, - я как раз хотел чаю выпить,

дома. Я рядом, по соседству».

-Неудобно, - подумала Рэйчел, но отогнала эти мысли: «Он тоже жену потерял. И он родственник,

сын дяди Питера. Он так мне помог, с детьми, развлекал их, возил по окрестностям, девочкам

математику преподавал. Ничего неприличного в этом нет. Выпью чаю, и пойду домой».

От нее пахло ладаном и немного пряностями. Голубые, большие глаза чуть припухли. Майкл, идя

вслед за Рэйчел через Парк-сквер, - вокруг цвели липы, жужжали пчелы, - вздохнул: «Плакала».

Он и сам до сих пор просыпался в слезах. Ему снился сын - мальчик был темноволосым, с

зелеными, как у Мэри, глазами. Он брал Майкла за руку, и тихо спрашивал: «Зачем ты меня убил,

папа?»

Майкл был на вскрытии и знал, что жену невозможно было спасти. Он знал, что Иосиф не ошибся,

- ребенок, если бы он родился, был бы неизлечимо болен. Он помнил все это, но, лежа в пустой

спальне, Майкл шептал: «Прости меня, сыночек, прости…». Майкл засыпал и слышал свой резкий

голос: «Вскрывайте череп!», хруст костей. Он видел окровавленные останки ребенка и плакал,

уткнувшись в подушку.

Отец, уезжая из Лидса, привлек его к себе: «Милый мой..., Просто должно пройти время…, Поверь

мне, у меня тоже так было, когда я твою маму потерял, когда Жанна умерла».

Он ждал. Ждал, а сейчас, сидя в гостиной, смотря на то, как ее нежные руки разливают чай, Майкл

горько сказал себе: «Никогда, никогда, ничего не изменится. Я так больше не могу. Я просто хочу

забыть обо всем, хотя бы ненадолго».

Рэйчел обвела глазами затянутую голубовато-серым шелком гостиную: «Кузен Майкл…Мне так

жаль, так жаль…Я помню, когда кузина Мораг венчалась, вы шафером были, а Мэри подружкой.

Она тогда такая красивая была…»

-Очень, - глухо повторил Майкл. Поднявшись, пройдясь по комнате, он взглянул на шпиль собора и

солнце, что опускалось над черепичными крышами Лидса. Над мануфактурами виднелись столбы

дыма. Он положил руку на медальон: «Я снял кольцо. Не захотел, чтобы Мэри его с собой в могилу

унесла. Как я могу, ведь только год прошел…, Предавать ее память. Но я просто хочу закрыть глаза,

и заснуть рядом с кем-то. Спокойно заснуть, больше ничего».

-Спасибо вам, - он посмотрел на изящную, всю в черном шелке фигуру Рэйчел. Из-под траурного

чепца виднелись мягкие, белокурые волосы. «Мне тоже, - тихо сказала она, не поднимая глаз, –

тоже очень тяжело, кузен Майкл».

Бронзовые часы с фигуркой Меркурия пробили пять вечера. Майкл остановился рядом с ее

креслом: «Кузина…, Можно сделать так, чтобы нам стало легче, хотя бы ненадолго…»

-Господи, - еще успела ужаснуться Рэйчел, - что же это…

Женщина почувствовала сильные, крепкие ладони у себя на плечах. Майкл наклонился и

медленно, нежно поцеловал ее. Рэйчел, всхлипнув, пробормотав: «Нет, нет, это грех, нельзя…., -

оказалась у него в объятьях. Она вдохнула запах сандала и заплакала, - жалобно, как ребенок, -

спрятав лицо у него на груди. Траурный чепец полетел на ковер, светлые, золотящиеся в лучах

солнца волосы, с легким шорохом скользнули вниз, по стройной спине. Майкл, подняв ее на руки,

понес в спальню.

-Отпустите меня! - гневно потребовала Джоанна. Девушка внезапно испугалась: «Здесь нет никого,

меня не услышат..., И пистолета нет, а он меня сильнее...»

Она извернулась, встряхнув растрепанными косами, и укусила его запястье. Парень сдавленно

выругался. Отвесив ей звонкую пощечину, - голова девушки сразу загудела, - он швырнул Джоанну

на пол склада. Вокруг были какие-то тюки, пахло свежим деревом, Девушка почувствовала, как

стружки щекочут ей шею. Рука парня полезла ей под платье. Джоанна задыхалась под его

тяжестью, ее нижняя юбка затрещала. Девушка, пошарив рядом с собой, скосив глаза, сжала

пальцами рукоятку молотка. Парень грубо раздвинул ей ноги. Джоанна, закусив губу, изо всех сил

ударила его по виску.

Она подождала, - парень не шевелился. Сдвинув его, отдышавшись, Джоанна попыталась

подняться на ноги. Голова все еще кружилась. Девушка наклонилась. Перевернув парня, она

отпрянула - на нее взглянули мертвые, остановившиеся глаза.

-Карие, - отчего-то подумала Джоанна. Крови почти не было - маленькая струйка из уха, и все.

Джоанна осмотрелась и аккуратно приоткрыла дверь, что вела на канал. Баржи разгружали

впритык со зданиями складов, низкий, широкий проем выходил прямо на темную воду. Джоанна

оторвала кусок муслина от своей нижней юбки. Нагнувшись, намочив его, она аккуратно протерла

пол - там, где натекла кровь.

-Скоро высохнет, - безучастно сказала себе девушка. Она подтащила труп к воде и сбросила его в

канал. Вода заколыхала тело и понесла его дальше, к западу.

-Там шлюзы, - Джоанна швырнула молоток вслед за трупом - он сразу пошел ко дну. «Но это еще

десять миль вниз по течению, - девушка закрыла дверь. Подняв засов, оправив платье, пригладив

волосы, она выскользнула на улицу. «В шлюзах его найдут, а, может, и раньше. Никто ничего не

заподозрит. Мало ли в пьяных драках людей убивают. Но какой он мерзавец, - Джоанна постояла,

глубоко дыша.

-Когда человечество вступит в новый век, век всеобщего труда, - думала Джоанна, идя к дому

Корвино, - ничего такого не будет. Мужчины и женщины станут равны, и союзы сердец будут

заключаться по взаимному влечению». Она оглянулась на склады: «Это все потому, что женщина

сейчас в подчиненном состоянии, потому, что мужчина чувствует себя хозяином положения. Мы

добьемся изменений, обязательно».

Она остановилась и тряхнула головой: «В Париже приду к Фурье и предложу стать его, - Джоанна

поискала слово, - нет, не компаньонкой. Товарищем, - обрадовалась она, - да, товарищем. Я

хорошо стенографирую, знаю три языка, научилась лечить, ухаживать за детьми..., Я буду

полезным членом общества, а не украшением гостиной, как Вероника, - она усмехнулась.

Осмотрев себя, девушка услышала голос Изабеллы: «Наконец-то! Мы уже и волноваться стали».

-Прогулялась по каналу, - беспечно заметила Джо, входя в ворота приюта. «Тети Рэйчел нет еще? -

она оглянулась.

-У нее заседание комитета, - вздохнула Изабелла, - совсем заработалась, хоть и лето.

Она оглядела племянницу: «Она на его светлость похожа, конечно. Одно лицо. Она, и Джон-

младший. Вероника, та в мать. И характер у Джоанны такой же - не тронь, обрежешься. Хорошо,

что Вероника и Франческо повенчаются. Они оба артистичные, искусством интересуются.

Вероника девушка тихая, домашняя - такая ему и нужна». Изабелла незаметно улыбнулась:

«Джоанна совсем, как тетка ее. Та в четырнадцать лет из дома в море сбежала. Но встретила

хорошего мужчину, и все изменилось. И у Джоанны так же будет».

Она внезапно пригляделась и озабоченно сказала: «У тебя кровь, на подоле».

-Черт, - выругала себя Джоанна, - черт, черт...,

Девушка покраснела. Изабелла, понимающе качнув головой, шепнула: «Сбегай, переоденься. В

холодной воде платье замочи, все отстирается. Девочки тебя ждут, - она показала на приют, -

французским языком заниматься».

У себя в комнате Джоанна разделась и зло пробурчала: «Языки, рисование, музыка, вышивание.

Математику им для вида преподают, чтобы в лавке не обсчитали. И Библия, три раза в день. Тетя

Рэйчел трясется, если хоть слово скажешь о том, что, кроме Библии, и другие книги есть».

Она отнесла платье в подвал, где стояли чаны с замоченной одеждой: «Тетя Марта в научных

журналах публиковалась. У нее талант к математике, конечно, да и попробуй ей рот заткни - она

любого на место поставит. И тетя Мэри покойная на папу работала, а я...»

Джоанна, один раз, осторожно попросила отца: «Папа, я ведь хорошо стреляю, знаю языки...,

Может быть...»

-Нечего тебе там делать, - оборвал ее герцог. Джоанна, увидев, как заледенели его прозрачные

глаза, не стала больше ничего говорить.

-Все равно, - она собрала французскую грамматику и тетради девочек, - я не стану прозябать в

этом болоте. Я не Вероника. Она сейчас обвенчается, будет носить Франческо кофе в студию, и

рожать детей. Я не такая, - Джоанна вздернула острый, упрямый подбородок и пошла в приют.

Рэйчел быстро, неслышно оделась, и посмотрела за окно - уже вечерело. Он спал, уткнув голову в

шелковую подушку, размеренно, спокойно дыша. Все было не так. Он шептал, целуя ее: «Спасибо,

спасибо тебе...». Рэйчел, застыв, не двигаясь, видела перед собой лицо Пьетро. Ей не было плохо,

и не было хорошо. Женщина подождала, пока все закончится, пока он, обняв ее, не заснет. Тогда

Рэйчел осторожно высвободилась из его рук.

-Пошлю письмо, - она спускалась по лестнице. «Они с Беном все равно уезжают, уже на

следующей неделе. Пошлю и скажу, что мы оба сделали ошибку. Это все от одиночества, от

безысходности..., Господи, - Рэйчел уцепилась за дубовые перила, - Иисус, матерь Божья, как я

могла. Я блудница, развратная тварь..., Батшева и Малка праведные женщины, благочестивые,

живут со своими мужьями..., Сказано же: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им

оставаться, как я».

Она вышла на Парк-сквер: «Я ведь даже не сделала ничего. Надо до дома добраться, привести

себя в порядок...». Рэйчел потянула носом, ощутив запахи мускуса и сандала. До крови прикусив

губу, она взбежала по ступеням, что вели в собор.

Там было тихо, вечерня еще не начиналась. Рэйчел, опустившись на колени перед распятием,

перекрестившись, зашептала:

-Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас

умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похоти, как и язычники, не знающие

Бога.

-В святости и чести, - повторила она. Тихо заплакав, женщина уронила голову в руки.

Почту и еженедельный выпуск Leeds Intel igencer принесли, когда Рэйчел, Изабелла и дети сидели

на кухне. Пахло свежим хлебом, на столе стояли банки с джемом. Изабелла, в конце прошлого

лета сделала столько припасов, что кладовая у Рэйчел до сих пор была забита.

Аарон устроился на высоком, деревянном стульчике. Старшая сестра, кормя его, улыбнулась:

«Тебе два года, пора и самому ложку в руки брать!»

-Возьму, - хитро пообещал Аарон. Рэйчел, посмотрев на сына, горько подумала: «Одно лицо с

Пьетро, конечно. И Диана на него похожа, только Ева в меня. Господи, - она незаметно сжала под

столом пальцы, - что же мне делать...»

Она так и не написала письмо. Майкл с Беном пришли на прощальный обед, неделю назад. Они

уезжали в Ньюкасл, на шахты, а оттуда в Лондон. Бен играл с кузинами в саду, Юджиния и Сиди о

чем-то шептались на скамейке, Джоанна, устроившись на траве, писала свой дневник. Рэйчел,

справившись с собой, разливала чай: «Кузен Майкл, когда будете в Лидсе, наш дом всегда для вас

открыт».

Майкл посмотрел на красивое, обрамленное черным чепцом лицо, и велел себе: «Напиши ей.

Если ты трус, если ты не можешь сказать этого прямо - напиши. Не отсюда, из Ньюкасла».

Майкл проснулся, когда ее уже не было. Закурив трубку, он долго сидел, смотря на яркий закат в

окне. «А что бы отец мне сказал? - вдруг подумал он. «Я должен сделать предложение, обязан...,

Иначе будет бесчестно. Но я ее не люблю, и она меня тоже. Это все от одиночества было,

случайно. Как можно жениться на нелюбимой?»

Он вспомнил, как падал крупный, мягкий снег на церковный двор. Мэри, в шубке из белого

горностая, с распущенными по плечам, темными кудрями, в венке из белых роз, приняла его руку

и сошла с тележки. Они венчались в Мейденхеде. Пока тележка ехала к церкви, за ней бежали

дети, собравшиеся ахали, а от Мэри пахло розами и, - совсем немножко, - гарью. Потом они

остались в загородном доме совсем одни. Отец, Марта и дети отправились в усадьбу ди Амальфи.

Майкл увидел перед собой яркие, зимние звезды на чистом небе. Она шептала: «Я люблю тебя, я

так тебя люблю...». Утром они играли в снежки на дворе, на большой, уютной кухне пахло кофе.

Майкл, обнял ее: «Я и не думал, Мэри, что можно быть таким счастливым».

-Нельзя, - повторил он сейчас. «Не в детях дело. Если бы я ее любил, пусть, хоть десять детей было

бы..., Ее сестра замуж вышла, а у нее семеро на руках, - Майкл тяжело вздохнул. Одевшись,

открыв шкатулку, он достал письмо от дяди Теодора.

-Мы пока не воюем, - читал Майкл, - вернулись в Санкт-Петербург, но весной отправимся в

Германию, добивать Наполеона. Петр наш получил звание поручика, и, конечно, рвется в бой. Я

его взял к себе, в инженерные войска. Пусть набирается знаний на ходу, а, как перемирие

заключим - закончит училище. Брат мой умер, и жена его тоже, в Иерусалиме. Однако с

племянником все хорошо, они процветают. Очень надеюсь, что мы больше не встретимся с

Мишелем, Иосифом и Давидом на поле боя, хотя, наверное, избежать этого не удастся. Тео

посылает вам всем привет, до встречи в Париже.

Майкл чиркнул кресалом и затянулся трубкой: «Жюль опять в Испании, у герцога Веллингтона под

началом, полком командует...- он оборвал себя и жестко велел: «И думать о таком не смей».

Но все время, пока Майкл готовил чай к приходу сына, он видел перед собой белокурые, изящно

уложенные волосы, твердые, зеленые глаза и слышал ее нежный голос: «Что делать, мама, я

знала, за кого замуж выходила. Жюль будет воевать до тех пор, пока Франция не станет свободной

от гнета узурпатора».

-И я буду воевать, - встрял маленький Жан. Марта, поцеловав русую голову внука, вздохнула:

«Очень надеюсь, что нет, милый. Поедете в Ренн, и будете там жить спокойно».

Они сидели за ужином в особняке Кроу - Майкл ненадолго вернулся в Лондон, по делам. Марта,

разрезая куропатку, кисло сказала: «В Америке не трогают пока озера. Мирьям и семья в

безопасности живут. Еще хорошо, что Жюля туда не отправили».

-Хотели, - усмехнулась Элиза. «Веллингтон его отстоял, сказал, что ему нужны офицеры, знающие

испанский язык».

-Не думай о ней, - повторил Майкл. В дверь застучали. Бен, стоя на пороге, улыбнулся: «Папа, а я

голодный! Мы так хорошо с девочками поиграли, так хорошо...».

-Вот и поедим, - Майкл поцеловал теплую щеку сына и успокоил себя: «Я справляюсь, папа меня

один вырастил, и я с Беном проживу».

Изабелла перебросила Рэйчел письмо: «Тебе, от Майкла, из Ньюкасла». Женщина развернула

газету. Оглядевшись, - дети после молитвы убежали в сад, - она сказала: «Смотрите-ка, в шлюзах

нашли труп. «Неизвестный утопленник был опознан, как мистер Саймон Гэллоу, уроженец

Ливерпуля, работавший на баржах. Он скончался от удара в висок, тяжелым предметом, скорее

всего, в драке. Коронер вынес вердикт о несчастном случае, дело закрыто», - прочла Изабелла.

-Не местный, - сердито отозвалась Рэйчел. «У нас и не пьют почти». Письмо лежало у нее на

коленях. Женщина испуганно скосила глаза на конверт: «А если..., Господи, пять дней уже ничего

нет..., Если он решил..., Господи, за что ты меня так наказываешь? - взмолилась она. «Пожалуйста,

не надо больше..., Я знаю, я виновата. Если Майкл мне сделает предложение, я его приму. Это

ведь дитя, я не могу, не могу от него избавляться...»

-Скучно, - заметила Джоанна, спокойно отпив кофе. «Пишут скучно. Мистер Констан бы другой

заголовок поставил: «Драма на дне канала», или как-то так».

-Здесь не Америка, - рассмеялась Изабелла. Рэйчел, больше не в силах терпеть, пробормотала: «Я

сейчас».

Она поднялась к себе в комнату. Закрыв дверь, женщина прочитала письмо. Рэйчел постояла,

уцепившись пальцами за столбик кровати, чувствуя, как кружится у нее голова. «Мы оба сделали

ошибку, кузина Рэйчел, - вспомнила она, - но я надеюсь остаться вашим другом, и прошу

прощения за свой поступок».

Рэйчел разорвала письмо на мелкие кусочки и скомкала их: «Сегодня поедешь в Манчестер. Здесь

нельзя, меня все знают. Сядешь в почтовую карету, вечером, на рассвете будешь там. Вернешься, и

будешь всю жизнь молить Бога о том, чтобы избежать мук адских. Грязная, отвратительная тварь,

предательница».

Она подошла к зеркалу и горько сказала себе: «Прелюбодейка, лицемерка, как ты будешь этими

губами целовать детей, читать им Библию…, Ввек тебе этого греха не стереть».

Рэйчел сложила саквояж. Спустившись вниз, она заставила себя весело сказать: «Майкл прислал

рекомендательное письмо, жена одного владельца шахт интересуется нашей работой. Я съезжу в

Манчестер на пару дней. Вы присмотрите за всем, тетя Изабелла?»

-Конечно, - улыбнулась женщина, - Джо, и девочки мне помогут, отправляйся спокойно.

В саду пахло розами, Аарон возился с игрушками, Ева и Диана наряжали деревянных кукол.

«Чистые, невинные создания, - горько подумала Рэйчел, - знали бы они, что их мать…, Когда

вернусь, буду молиться с ними три раза в день. Пусть учат Библию наизусть, может, хоть так

Господь меня простит…, Если вернусь, - она похолодела, вспомнив молодых женщин, что хоронил

Пьетро. Все знали, отчего умирали здоровые матери семейств, или вдовы. Знали и молчали, глядя

на плачущих детей в трауре, на то, как они бросали горсти земли на крышку гроба.

-А больше делать нечего, - жестко сказала себе Рэйчел, садясь в почтовую карету. Она обещала

девочкам привезти подарки из Манчестера. Вздохнув, вспомнив, как они целовали ее на

прощание, женщина повторила: «Нечего. Он на мне не женится, никогда, а я не могу рожать, это

будет такой стыд, такой позор…».

Все оказалось просто. Она лежала в задней комнате у акушерки, постанывая сквозь зубы, шатаясь,

меняла окровавленные тряпки и беззвучно шевелила губами: «Господи, прости меня, я согрешила,

как сказано: «Осквернила землю блудом твоим и лукавством твоим». Ей дали жидкого чаю.

Акушерка, осмотрев ее, уже вечером, улыбнулась: «Вот и все. Ты молодец, вовремя пришла,

тянуть с этим незачем».

Рэйчел расплатилась. Выйдя на узкую, грязную улицу, вдыхая запах гари, женщина горько сказала:

«Никогда, никогда тебе этого не искупить. Будь благодарна Господу, что в живых тебя оставил».

Она переночевала на постоялом дворе. Утром, - с темными кругами под глазами, в черном,

глухом, платье, - Рэйчел села в карету, что повезла ее обратно к детям.

Эпилог

Сентябрь 1813, озеро Эри

Тони перекусила крепкими зубами нитку: «Капитан Перри, ваш флаг готов!». Он был темно-синий,

с вышитыми словами: «Don’t give up this ship». В гостиной дома Кроу было тихо, со двора было

слышно блеяние овец - скот уводили в лес. Капитан Оливер Перри принял флаг и вздохнул:

«Большое вам спасибо, миссис Кроу. Это мой друг сказал, перед смертью, капитан Джеймс

Лоуренс. Я и фрегат назвал, в его честь».

-Мы читали, - Антония потерла поясницу. Она была в домашнем, просторном, светлом платье, в

простом, холщовом чепце. «Так и не вернули британцы его тело?»

-Нет, - развел руками Перри. «Война же…Он там похоронен, в Галифаксе, где и погиб. Будем

надеяться, потом…- он почувствовал, что краснеет и сердито велел себе: «Хватит! Жена твоего

капитана, да еще и ребенка ждет. Но что, же делать - она такая хорошенькая…»

Она была вся будто соткана из белого, нежного шелка. Темные, большие глаза посмотрели на него.

Перри помялся: «Миссис Кроу, я вашей свекрови уже предлагал…, Если в Питтсбург вы ехать

отказываетесь, хотя бы в лес уходите. На всякий случай, - торопливо добавил Перри.

Тони подняла изящную бровь: «Капитан Перри, мне рожать через неделю. Какой Питтсбург, я туда

просто не доеду». Она поднялась и Перри сразу же встал: « А в лес…, Вы сами говорили, если во

время июльской блокады британцы нас не обстреливали, то и сейчас не будут».

Перри оглядел уютную, большую гостиную, с ткаными, индейскими коврами, со шкурой медведя

на отполированных половицах, с камином, - шпаги над ним уже не было, - и повторил: «На всякий

случай, миссис Кроу».

Дверь стукнула. Элайджа весело сказал: «Оливер, подкрепление уже здесь. Папа их на корабли

определяет, как закончит, сядем за стол». От него пахло свежим ветром, соснами, озерной водой.

Перри свернул флаг: «Пойду на «Лоуренс», а к обеду вернусь. Ты дома побудь, до рассвета

проснулся».

В большое окно гостиной были видны мачты и паруса кораблей, что стояли на рейде. Тони

подумала: «А если британцы все же атакуют деревню? У нас верфь…, Ерунда, все говорят, что

сражение восточнее будет. По слухам, они туда силы стягивают».

Элайджа обнял ее сзади, и шепнул на ухо: «Я маму видел. Она сказала, что до обеда со скотом

будет разбираться. Так что…- Тони почувствовала прикосновение его большой руки и хихикнула:

«Смотри, капитан Кроу, она, - девушка указала на высокую грудь, - еще год такой останется, а

потом…- Элайджа повернул ее к себе и поцеловал: «Мне все равно. Ты для меня всегда красавица,

а сейчас, - он закрыл глаза и сомкнул руки у нее на животе, - сейчас тем более». Ребенок

заворочался и он улыбнулся: «Констанца проснулась. Или Марк».

-Пошли, - приподнявшись на цыпочки, велела Антония. «Я соскучилась». В их спальне были

задернуты шторы. Элайджа, опуская засов, прижал жену к себе: «Последнее сражение. Мы пустим

ко дну их флот, дорога в Канаду будет открыта, и они отведут силы из Детройта. Победа нам

обеспечена».

Они с отцом даже не задумывались, идти воевать, или нет. Рав Гершом прислал им письмо.

Капитан Кроу, развернув его, попросил: «Послушай, Элайджа».

-Правительство нашей страны объявило войну, - читал отец, - и нашим гражданским долгом

является защита чести, достоинства и независимости Америки, для того, чтобы наша страна была

равной среди других стран.

Они помолчали. Капитан Кроу, встав, сняв со стены шпагу, повертел ее в руках. «Тридцать лет, -

хмыкнул он. «Я ее последний раз носил, когда мы с Меиром покойным сюда явились, в лагерь

Кинтейла. Здесь и не жил никто, и флота не было. Мы сюда первыми суда привели». Капитан

погладил золоченых наяд и кентавров: «Ей больше двух сотен лет. Я думаю, она еще столько же

прослужит».

Элайджа набил трубку и долго глядел на нежный, золотой закат в окне: «Но ведь это последняя

война, папа?».

Отец забрал у него трубку. Вернувшись в кресло, затянувшись, он долго молчал.

-Посмотрим, - наконец, ответил капитан Кроу. «Твой тесть покойный, сам знаешь, был из тех, кого

твоя теща покойная, - он, невольно, улыбнулся, - ястребами называла. Они считают, что

невозможно идти на запад, на юг, - Стивен повел рукой в сторону окна, - без человеческих жертв».

Он поднял газету: «Его последнее выступление в Палате».

-Наше государство возникло в огне войны, - начал читать капитан. «Если надо будет залить кровью

дорогу отсюда до Тихого океана, отсюда до Мексиканского залива, до арктических льдов, я

первым ступлю на этот путь. Наша страна поднимется, как феникс, из пепла сражений и криков

умирающих, для того, чтобы обрести свое законное место среди других государств - властное и

сильное место, господа».

Отец отчего-то вздохнул: «Оратор он был непревзойденный, конечно, что скрывать».

-Это все слова, - неожиданно зло сказал Элайджа. «В Вашингтоне, предпочитают управлять

войной, а не воевать. Натан уже полковник, скажи на милость. За какие заслуги, у него и оружия

нет, и на фронте он ни разу не был. Прокурор, - презрительно заметил Элайджа, - невелика работа

- выносить смертные приговоры дезертирам. Кровь проливают другие люди, папа».

Капитан Кроу потрогал кофейник и заметил: «Остыл уже. Сейчас новый заварю. Что ты говоришь, -

он взял поднос, - я это все знаю, милый мой. Так всегда было. Мы воюем, а правительство решает,

что дальше делать. Может, - он рассмеялся, - еще перемирие заключат. Снимем пушки со всех

кораблей, что построили за это время, и будем дальше бревна возить».

-Последнее сражение, - повторил Элайджа. Он стал расстегивать маленькие пуговицы на ее

платье, под ним Тони была вся теплая, сладкая, уютная. Она скользнула в его руки. Опустившись с

ней на постель, Элайджа уже больше ни о чем не думал.

Капитан Кроу открыл калитку. Мирьям стояла посреди двора. Увидев его, жена грустно сказала:

«Так непривычно, скот весь увели, пусто вокруг…- она вздохнула и обвела рукой стойла. Стивен

нагнулся. Поцеловав лазоревые, окруженные морщинами глаза, он уверил Мирьям: «Приведем.

Отгоним британцев на север, и приведем».

Жена была в замшевой, индейской юбке, в расшитой блузе. Он уткнулся лицом в ее седоватые,

каштановые, с рыжими прядями, волосы. Стивен вдруг, смешливо, спросил: «Помнишь, мы с

Меиром овцу стригли, и ты нам лимонада принесла?»

Мирьям улыбнулась. «Ты его пил, и капли воды по шее текли, туда, - она провела рукой по вороту

его льняной рубашки. «Я тогда хотела подойти и поцеловать каждую. А ты мне отдал кувшин и

покраснел».

-Это потому, что я тоже хотел тебя поцеловать прямо там, в загоне, - Стивен взял ее лицо в руки.

Полюбовавшись, он добавил: «Не только поцеловать. Хорошо, что ты тогда за клюквой пошла».

-Меня миссис Франклин отправила, - Мирьям поднялась на цыпочки и прижалась к его губам:

«Дети наверх пошли, до обеда отдохнуть».

-И мы пойдем, - Стивен провел рукой по ее все еще тонкой талии. «Я письма привез, из Буффало.

Даже от Деборы есть. Эстер устроила так, что их теперь с дипломатической почтой передают».

-Как? - ахнула Мирьям. Муж расхохотался: «Ты же знаешь Эстер. У нее весь Вашингтон под рукой,

лучшая подруга Долли Мэдисон. Она приходит в трауре, и говорит: «Мой первый муж отдал жизнь

за Америку. Мой сын погиб ради процветания нашей страны, мой лучший друг покойный вице-

президент Вулф»..., Ей отказать невозможно. Натан еще до генерального прокурора доберется.

Ему едва за тридцать, а он уже полковник».

-До заместителя, - поправила его Мирьям, - как Меир. Все же есть этот потолок, о котором он

говорил.

-Есть, - признал Стивен, - но рано или поздно, это все закончится, поверь мне. Дай мне кофе, что

ли, - он все обнимал жену, - раз обед еще не скоро.

-Милая мамочка, дорогой папа, - читали они, сидя на кухне. «Дядя Иосиф и Давид вернулись из

России, пробыли здесь зиму, - они оба были ранены, - и опять ушли воевать, в Германию. Хоть бы

скорее все это закончилось. Мы с тетей Джо только и ждем того, что императору надоест

сражаться, он вернется во Францию, и все успокоится. Шмуэль растет, и радует нас. Если не

считать войны, у нас все хорошо».

-Если не считать войны, - вздохнула Мирьям. Она положила руку на письмо: «В Вашингтоне, как

Эстер пишет, пока действительно спокойно. Первый внук у нее, - Мирьям вчиталась в ровные

строки, - дождалась, наконец-то. «Хаим уже переворачивается, улыбается, хорошо сидит, -

Мирьям рассмеялась. «Она, наверное, надышаться на малыша не может».

-Дорогие мама и папа, - читал Стивен, - у нас все в порядке. Тедди отправил меня и мальчиков на

Голубое озеро, пока Бостон был в блокаде, а сам пошел в милицию, в нее все сейчас идут.

Нападения с суши нам ждать не стоит, они просто патрулируют залив, и все. К осени мы вернемся

домой, мальчикам надо в школу, да и все говорят, что у нас уже будет не опасно. Дом почти не

пострадал, но ремонт все равно делать надо. Ваша любящая дочь Мораг».

-Еще нас хотела в Бостон забрать, - кисло сказала Мирьям. «Говорят, британцы неделю, без

перерыва, город обстреливали».

Она повернулась, услышав шаги на лестнице. Стивен шепнул ей: «Дети встали. Пораньше сегодня

спать пойдем, нам завтра уже с якоря сниматься».

После обеда, проводив капитана Перри, посмотрев вслед Элайдже и Антонии, - они отправились

гулять, - Мирьям постояла у калитки. Она ощутила сзади запах хорошего табака. Стивен взял ее за

руку. Мирьям, глядя на белые паруса военных кораблей в гавани, на прозрачную, полную луну, что

всходила над озером, почему-то вздрогнула и приникла к мужу. Сверху, откуда-то из сосен, ухала

сова, шуршали легкие волны. Мирьям шепнула: «Тихо-то как».

-Так и будет, - уверенно ответил ей муж. Они, обнявшись, вернулись в дом.

Палуба фрегата «Лоуренс» была разнесена в щепки британскими ядрами. Перри, обернулся к

Элайдже, - тот сам встал к пушкам. Из семидесяти человек экипажа на корабле осталась в живых

вряд ли четверть, и многие из них были ранены.

-Надо уходить, - вздохнул Перри. Его левая рука была наскоро перевязана, на тряпках уже

расплывалось пятно крови. «Уходить на «Ниагару», Элайджа».

Капитан Кроу посмотрел на второй американский флагман. Вытерев грязное, в пятнах пороха

лицо, он ответил сквозь зубы: «Оливер, здесь миля до нее. Нас потопят сразу же, как мы шлюпку

на воду спустим».

Ядро хлестнуло по борту корабля. Элайджа выругался: «Только бы с папой все было хорошо. Он на

боте, я ему сказал - не высовываться, подбирать раненых, и все. Не надо ему лезть сюда, на

седьмом десятке. У нас всего две пушки осталось, не разбитых, вот это плохо». Он вытер пот со

лба и поморщился - еще в начале боя его ранило по касательной, осколком. Сейчас, почувствовал

Элайджа, внизу, под грязной, пропотевшей рубашкой опять текла кровь.

Пушка выстрелила. Фок-мачта «Королевы Шарлотты», зашатавшись, надломилась.

-Получите, - пробормотал Элайджа, увидев, как британский флаг падает вниз. Перри, стоявший у

второй пушки, тоже выстрелил. Ядро пробило нос «Королевы Шарлотты».

-Пора, - жестко сказал Перри. «Детройт» далеко стоит, они нас не достанут, а эта, - он указал на

британский фрегат, - уже не опасна. Спускай шлюпку, Элайджа. Доберемся до «Ниагары» и

продолжим, - Оливер нехорошо усмехнулся. «Если бы еще ветер поднялся…»

С утра озеро было тихим. Перри, когда они огибали мыс, что закрывал деревню с востока,

потрепал Элайджу по плечу: «Не волнуйся, твой отец сам туда, - он указал на озерный простор, -

ходил, ночью. Все британские корабли на востоке собрались. Им просто некого к вам в залив

посылать».

-Ветер, да, - пробормотал Элайджа, отходя от пушки. «Нет никакого ветра, все еще. Придется нам

на веслах идти, Оливер. Мы здесь как на ладони, - он посмотрел на палубу «Королевы Шарлотты».

Британский флагман горел.

-А вот если начнется ветер, - он обернулся к Перри, - «Детройт» в мгновение ока рядом окажется,

и разнесет нас в клочья.

-Если мы здесь останемся, - зло сказал Перри, - нас тем более разнесет. Выполняй приказание, я

пойду, - он помолчал, - флаги сниму.

У трапа Перри остановился, держа в руках свой темно-синий штандарт и американское знамя.

Встав на колени, он поцеловал грязную, в пробоинах палубу. «Прости, девочка, - тихо сказал

капитан, - но я вернусь, обещаю. И приму капитуляцию британцев».

Когда они спускались по трапу в шлюпку, Элайджа подумал: «С «Королевы Шарлотты» нас не

видно. Пока. Когда мы «Лоуренс» покинем, будем как на ладони».

В шлюпке сидело десять человек. Перри, оглядев матросов, спросил: «Где раненые?»

-Здесь раненые, - хмуро отозвался один из них, приложив руку к забинтованной голове.

-Больше, - матрос вскинул усталые, покрасневшие от порохового дыма глаза, - больше не осталось

никого, капитан Перри, капитан Кроу.

-И нас не останется, как только мы канаты перерубим, - донеслось до них с кормы. «Мы словно

мишень в тире, только и знай, что стреляй».

Элайджа жестко оборвал матроса: «Если надо будет, мы до «Ниагары» вплавь доберемся. Капитан

Перри, - он помолчал, - поднимать флаги?»

-Поднимайте, капитан Кроу, - кивнул Перри, положив руку на шпагу. Два штандарта поползли

вверх по мачте, и кто-то сказал: «Ветер! Восточный!»

Элайджа взглянул на знамена, бьющиеся в небе, - оно было затянуто пороховым дымом, - и

закрепил парус: «Может быть, Эллиот, на «Ниагаре» додумается подойти ближе. Все меньше

проболтаемся под британскими пушками».

Шлюпка обогнула нос «Лоуренса». Над их головами сразу же просвистело ядро.

Мирьям высунулась в разбитое окно и посмотрела на залив. Три британских фрегата обстреливали

деревню, с верфи уже доносился запах гари, над черепичными крышами поднимался столб дыма.

«Тони, поторопись, - крикнула женщина, - нам надо уходить».

Она легко взбежала наверх и застыла. Невестка стояла, уцепившись за косяк двери, тяжело дыша,

держась за живот.

-Началось, - испуганно сказала Тони. «Тетя Мирьям, но ведь еще неделя…».

-Это не страшно, - уверенно сказала женщина, и забрала у Тони вышитую индейскую суму.

«Неделя ничего не решает. Пошли, пошли, - она подтолкнула Тони, - надо до леса добраться, и

быстрее. Частые схватки?»

-Пока нет, - темные глаза Тони расширились и она прошептала: «Тетя Мирьям, я боюсь…, Как там

Элайджа, как дядя Стивен…, Откуда вообще эти британцы появились? - девушка вздрогнула,

услышав свист ядра.

Мирьям, осторожно поддерживая невестку, спустилась по лестнице. Она ворчливо ответила:

«Откуда бы ни появились, пока они верфь с лица земли не снесут, они никуда не уйдут. Нам уйти

надо. Элайджа и Стивен занимаются своим делом, а мы, - Мирьям прислушалась и подумала:

«Вроде прекратили стрелять», - мы будем заниматься своим, Тони. Рожать, то есть, - она невольно

улыбнулась и обняла девушку.

Они опять услышали воющий звук, крыша передней рухнула. Мирьям, ощутив удар, прижав к себе

Тони, закрыв ее своим телом, еще успела подумать: «Господи, убереги ее, ведь можешь ты».

Женщина почувствовала горячую кровь у себя на руках. Не выпуская невестку, Мирьям потрясла

ее: «Тони! Тони!»

Вокруг валялись расщепленные бревна, крыша была проломлена. Мирьям, пробравшись на

кухню, уложив Тони на спину, прошептала: «Нет!». Белая, нежная шея была залита потоком крови.

Осколок шрапнели пробил сонную артерию. Мирьям взглянула на синие губы. Наклонившись,

приподняв Тони, она увидела, как тускнеют глаза девушки. Тони вытянулась, изящная голова чуть

дрогнула, а потом вокруг настала тишина. Сзади, в передней, трещали горящие бревна.

Мирьям потрогала тонкое запястье. Сглотнув, - пульса не было, - она потянулась за сумкой.

«Ничего нет, - горько подумала Мирьям, - даже горячей воды, и той нет». Женщина расстелила на

полу холст и твердой рукой взяла нож.

Вокруг пахло гарью, передняя уже занялась огнем. Она, завернув в холст отчаянно кричащую

девочку, - младенец был изящный, небольшой, с каштановыми, отцовскими волосами, -

выбралась во двор через разбитое окно. Мирьям устроила внучку на земле, и, торопливо сказала:

«Сейчас. Сейчас, милая».

Мирьям вытащила из горящей кухни тело невестки. Накрыв его холстом, женщина расстегнула

платье. Девочка обиженно плакала, но, найдя грудь, замолкла. Мирьям сидела, прижимая ее к

себе, раскачиваясь, смотря на то, как горит ее дом. Потом, поднявшись, подойдя к калитке, она

отшатнулась. Деревня пылала, над озером висел сизый, тяжелый дым. Она шепнула девочке:

«Нельзя нам тут быть». Мирьям устроила ее в шали: «Надо к индейцам. У них есть кормящие

женщины, я помню. Или разыщу кого- то из деревни, может, успели они до леса добраться.

Девочку помыть надо. Но это потом, все потом. Сначала надо уйти отсюда».

Она подняла на руки тело Тони. Пошатываясь, Мирьям пошла по тропинке, что вела в лес.

Шлюпка маневрировала, уклоняясь от ядер, на корме уже стонал раненый осколком матрос.

Элайджа, приподнявшись, увидел бот, что шел от строя американских кораблей - навстречу им,

защищая их от огня британцев. «Нет! - подумал капитан Кроу. «Нет, нет, нельзя! Господи, как его

остановить?»

Он обернулся. Разбитый, неуправляемый «Лоуренс» ветром отгоняло вдаль, штандарты

беспрерывно стреляющей «Ниагары» виднелись в полумиле от шлюпки. «Королева Шарлотта» все

еще горела. «Детройт» - на его палубе тоже виднелись языки огня,- полным ходом шел навстречу

ей. Вода, казалось, кипела. Ядра, шрапнель и пули свистели над озером.

-Оливер, - тихо сказал Элайджа капитану Перри, - добавьте весел. Ветер хороший, вы быстро

доберетесь до «Ниагары». Я должен…, - он не закончил и показал в сторону бота.

Капитан Перри побледнел и кивнул: «Если «Детройт» сцепится с «Королевой Шарлоттой», нам

несдобровать. Они могут пойти на таран, тогда все наши корабли взлетят на воздух».

-Не позволим, - просто сказал Элайджа. Скинув окровавленную куртку и сапоги, он быстро

спрыгнул в воду: «Какая она теплая. Это от пожара. Господи, убереги Тони и дитя, пожалуйста.

Маму убереги». Он плыл под водой. Здесь было тихо, озеро было прозрачным, зеленоватым, где-

то далеко, внизу виднелось темное дно.

Элайджа вынырнул. Схватившись за веревку, он взобрался на палубу бота. Отец, - в грязной, с

пятнами крови рубашке, - держал штурвал. Капитан Кроу посмотрел на сына и, внезапно,

улыбнулся: «Видишь, - показал он, - шлюпка Перри швартуется к «Ниагаре». Элайджа нагнулся, -

над головой свистела шрапнель, и зло ответил: «Папа, я же тебе велел…»

-Никогда не делал того, что мне велели, и сейчас не собираюсь, - отец усмехнулся в седую бороду.

«Матросов я на другой бот отправил, не буду же я рисковать жизнью людей. И ты тоже, - он

положил руку на плечо сыну, - плыви к «Ниагаре», а я, - капитан Кроу оценивающе посмотрел на

«Детройт», что шел встречным курсом, - я займусь своим делом».

-Папа! - сжав зубы, проговорил Элайджа. «Папа, я тебе не позволяю!»

-Шпагу возьми, - Стивен одной рукой передал ее сыну. «Отправляйся на «Ниагару», сыночек, я

прошу тебя».

Капитан Кроу посмотрел в лазоревые, усталые глаза сына и поцеловал высокий лоб: «О маме

позаботься. И о Тони, с маленьким, впрочем, что я тебе говорю. Я люблю тебя, милый».

Элайджа взял шпагу: «Иди к парусам, папа. Надо прибавить ходу, тогда мы окажемся перед носом

у «Детройта» раньше, чем «Королева Шарлотта». Сколько у тебя пороха в трюме?»

-Двести фунтов, - отец, на мгновение, замер. «Элайджа…»

-Я тебя не брошу, - сын, на мгновение, взял его руку. Стивен вспомнил, как они с Мирьям

принесли Элайджу, еще годовалого, на берег озера. Он тогда присел, держа мальчика за ладошку:

«Наше Эри, милый».

-Эри! - радостно повторил ребенок. «Папа, хочу!»

-Пойдем, - Стивен повел его к воде. Мальчик, раскрыв лазоревые глаза, глядя на бесконечный

простор, ахнул: «Птица!»

Черный, большой ворон парил над заливом. Стивен улыбнулся: «Нашего предка так звали,

сыночек. Вороном».

Сейчас он пожал сильные пальцы сына. Капитан, нарочито небрежно, сказал: «Спрыгнем. Ничего,

все будет хорошо».

«Детройт» уже был рядом. Элайджа, вскинув голову, уклоняясь от пуль, направил бот прямо в нос

британскому фрегату. Он услышал треск обшивки, крики: «Огонь!». Палуба бота вздыбилась,

раздался взрыв. Элайджа, не отпуская руки отца, шагнул в почти кипящую воду.

-Это мне снилось, - подумал он, открыв глаза, увидев тусклый блеск шпаги. Элайджа подхватил ее

одной рукой. Застыв, он заметил кровь, что расплывалась в прозрачной воде.

-Он ранен, - твердо сказал себе Элайджа. «Он ранен, вот и все. Надо плыть к «Ниагаре», быстрее».

Он плыл, выбиваясь из сил, поддерживая отца. Когда перед его глазами появился веревочный

трап «Ниагары», когда Элайджа увидел пробитый пулями, закопченный американский флаг, что

развевался на ее корме, - он глубоко выдохнул и крикнул: «Капитан Перри! Капитан Эллиот!»

Отец застонал. Элайджа оглянулся - сцепившиеся «Королева Шарлотта» и «Детройт» горели. Нос

британского флагмана был искалечен взрывом. Люди, объятые пламенем, прыгали в воду.

Капитан Баркли, на «Детройте», приподнялся с палубы и велел: «Несите меня к пушкам. К пушке, -

скривившись от боли, поправил он себя. «Капитан, - растерянно сказал лейтенант Инглис, - но

ваша нога…, и рука тоже…»

-Поэтому я и велел: «Несите!» - сдерживаясь, прошипел Баркли. «Я и одной рукой выстрелю,

будьте уверены». Его понесли к единственной не разбитой пушке. Инглис заметил лужи крови на

палубе: «У него и так правой руки не было, а теперь и ногу оторвало. И он еще стреляет».

-Подзорную трубу мне, - приказал Баркли. Он пригляделся, стараясь не потерять сознание от боли:

«Эти мерзавцы, с бота, по трапу карабкаются. Огонь!»

Элайджа уже схватился одной рукой за палубу «Ниагары». Британское ядро врезалось в обшивку

корабля. Трап полетел вниз, в кишащую обломками дерева, горячую воду.

-Спускайте за ними шлюпку, - коротко распорядился капитан Перри, стоя у штурвала. «Пусть

подходят остальные боты, сейчас мы отправим всех британцев на дно».

«Ниагара», стреляя, шла вперед - прямо на строй разбитых кораблей противника.

На палубе «Лоуренса» пахло кровью и гарью. Перри велел капитану Эллиоту: «Поднимайте

штандарты». Два флага забились на крепком ветру. Перри погладил дерево штурвала: «Я

вернулся, девочка».

Британские офицеры, - их оставалось не больше десятка, - стояли, склонив головы, не глядя на

трупы, что покрывали всю палубу. Перри, помолчав, спросил: «Кто старший по званию?»

-Я, - пробормотал лейтенант Инглис. «Вообще…, капитан Баркли, но он ранен, тяжело…».

-Отдайте шпагу, - велел Перри: «Все. Дорога в Канаду открыта, Детройт защищен. Но какой ценой,

какой ценой…». Над озером висел дым от горящих кораблей, на вечерней воде, играли отсветы

пламени.

Перри увидел шпагу, что протягивал ему британец. Помолчав, капитан ответил: «Не мне». Он

обернулся: «Принесите на палубу капитана Кроу, - Перри прикусил губу.

Элайджа очнулся от запаха пожара.

-Господи, как больно, - подумал он. Элайджа почти ничего не помнил - чьи-то сильные руки

подняли его в шлюпку, а потом он очнулся в темном трюме «Ниагары», рядом с другими

ранеными. Пошарив рядом с собой пальцами, капитан облегченно вздохнул - шпага была

неподалеку. Он ощутил прохладу стали и услышал тихий голос: «Элайджа…»

Перри взял его за руку. Глаза капитана блестели: «Британцы сдаются, Элайджа…Спасибо, спасибо

вам…»

Элайджа внезапно побледнел - боль была такой, что он еле заставил себя не стонать вслух. «Что…-

он помолчал, - что с моим отцом….».

Перри наклонился и обнял его: «Мне очень, очень жаль…Он умер в воде, когда вас ядром

сбросило вниз. Это был осколок, Элайджа, он и не страдал, поверь мне…».

Элайджа с трудом повернул голову. Увидев прикрытое холстом тело неподалеку, он попросил:

«Поближе, Оливер, пожалуйста». Отец лежал с умиротворенным, спокойным лицом, лазоревые

глаза были закрыты. Элайджа, взяв холодную, такую знакомую руку, шепнул: «Спасибо, папа».

-Так…, хорошо, - выдохнул он. Взглянув на Перри, капитан спросил: «Что со мной?»

-Ты…, - Оливер замялся, - ты ранен…Тяжело…, У нас нет ни одного хирурга, все убиты, но тебя

перевязали, дали опиума…Вечером мы будем в деревне, не волнуйся…Мы тебя и отца перенесем

на «Лоуренс», там будем принимать капитуляцию. Отдыхай пока, - он сглотнул. Элайджа проводил

его взглядом: «Это под опиумом такая боль, какая же без него?»

Она опять появилась - резкая, раздирающая все тело. Элайджа, закусив зубами рукав изорванной,

влажной от крови рубашки, чувствуя слезы на глазах, заставил себя опустить руку вниз. Ног не

было. Он ощупал обмотанные тряпками обрубки и потерял сознание.

Инглис опустился на одно колено рядом с носилками. Побледнев, стараясь не смотреть на

искалеченного человека, лежавшего с закрытыми глазами, англичанин тихо сказал: «Примите

капитуляцию британского флота на озере Эри, капитан Кроу».

-Принимаю, - искусанные губы разомкнулись, большая рука легла на шпагу. Элайджа, смотря

вверх, увидел ворона, что кружил над изломанными мачтами «Лоуренса».

Он опять впал в забытье. Перри велел: «Переведите всех пленных на боты, а мы, - он посмотрел на

закат, играющий над озером, - мы пойдем на запад, к деревне. Давайте шлюпку, и будьте

осторожны с капитаном Кроу. Он много крови потерял».

Уже когда они отошли от «Лоуренса» Элайджа застонал. Перри шепнул: «Мы идем домой,

Элайджа. Домой».

-Надо выжить, - сказал себе капитан Кроу. «Мама, ей сейчас тяжело будет, папа погиб…, Тони, и

дитя скоро родится…, Надо быть с ними. Я выживу, обязательно».

Перри увидел, как раненый улыбается - слабо, мимолетно.

-«Прибавить парусов, - велел капитан, распрямляясь. Шлюпка уходила по медной от солнечных

лучей, тихой, спокойной воде. Сзади, в темном небе, было видно зарево медленно тонущих

кораблей.

-Холодно, как холодно, - понял Элайджа. Вокруг было бесконечное пространство льдов, низкое,

серое, северное небо нависало над головой. Он, оглянувшись, увидел человека - тот полз по снегу,

зажав что-то в руке. Солнце, на мгновение, вышло из-за туч. Элайджа заметил вдали черный

силуэт корабля и еще успел удивиться: «Там труба. Не бывает таких огромных бригов на паровой

тяге, это невозможно». Снег рядом с человеком сверкнул, тускло заблестели наяды и кентавры на

эфесе шпаги, а потом ему внезапно стало жарко.

Он горел, и под ногами у него, - Элайджа посмотрел вниз, - была быстро приближающаяся, темная

земля. Мимо пронеслись пылающие осколки. Элайджа, подняв голову, сказал себе: «Невозможно.

Или это воздушный шар? Наверное, да, на чем еще летать?». Жар все усиливался. Он, измучено

закрыв глаза, увидел странное, высокое облако, поднимающееся над сожженным городом,

увидел тело, что раскачивалось в петле. Ему опять стало холодно, и он вернулся туда, в бескрайнее

пространство льдов. Это была другая земля, но тоже промерзлая, бесприютная, с редкими,

голыми деревьями. Элайджа услышал звук размеренных ударов, лай собак. Потом он забылся, как

будто окунувшись в темную, бездонную воду.

Мирьям отерла пот со лба сына и повернулась к хирургу.

Перри привез врача из Питтсбурга. Вот уже две недели Элайджа лежал здесь, в одном из немногих

не сгоревших домов деревни, в комнате с распахнутыми, выходящими на залив, окнами.

Она вернулась из леса на исходе того же дня, найдя индейскую семью с грудным ребенком. От

дома Кроу осталось одно пепелище, как и от почти всех строений. Индейцы, вместе с детьми,

жили в вигваме. Мирьям все время проводила с сыном. Она похоронила мужа и невестку. Гробы

были прикрыты снятыми с кораблей американскими флагами, - изодранными, пробитыми пулями,

выпачканными в порохе и крови. Элайджа почти не приходил в сознание. Только, первой ночью,

когда Перри уехал в Питтсбург, а Мирьям, аккуратно обмыв и перевязав то, что осталось от его ног,

- сидела рядом с кроватью, она услышала тихий голос сына: «Мама…, Как Тони…, Как дитя…».

Мирьям взяла его горячую руку. Прижавшись к ней щекой, глотая слезы, женщина начала

говорить.

-Девочка хорошая, - закончила она. «Больше шести фунтов, ест бойко, и она здоровая. Все с ней в

порядке, милый. Она на тебя похожа, и глазки тоже синие».

Длинные ресницы сына дрогнули. Элайджа попросил: «Дай…мне…ее, мамочка».

-Конечно, - улыбнулась Мирьям. «Ты оправишься, милый, и я ее сразу принесу. Ты поспи, я с

тобой, а капитан Перри за врачом поехал».

Сейчас в комнате было тихо. Мирьям, увидев глаза врача, поднялась. Они вышли во двор. Вокруг

еще пахло гарью, но с верфи уже, несмотря на раннее утро, доносились голоса рабочих. Мирьям

увидела телеги с бревнами, что ехали вниз, к озеру.

-Мы здесь все восстановим, миссис Кроу, - вспомнила она голос Перри. «Война идет, нам нужны

будут корабли». Он помолчал: «Я послал письмо в Конгресс, представление на золотую медаль - и

покойному капитану Кроу и Элайдже».

-Спасибо, - Перри взглянул в доброе, загорелое, с веснушками на щеках лицо. Капитан вдруг, сам

того не ожидая, всхлипнул: «Миссис Кроу…»

Женщина обняла его и шепнула: «Не надо, не надо, капитан Перри. Мой муж всегда достойно

сражался, и умер на своем месте - в бою. А мой сын будет жить, я уверена».

Хирург закурил сигару: «Миссис Кроу, это просто вопрос времени. Вы сами акушерка, вы

разбираетесь в медицине…Мне просто нечего больше ампутировать. Я удивляюсь, как он еще

живет, после двух операций. Он конечно, молодой мужчина, сильный, но с гангреной мы ничего

сделать не можем. Вы же сами видели…»

-Видела, - Мирьям смотрела куда-то вдаль. «Доктор, - она повернулась, - можно…, можно, я

принесу ему дочь? Он просил, когда еще был в сознании».

-Конечно, - врач помолчал.

Над озером вставал нежный, розовый рассвет, чуть шуршали волны. Элайджа подумал: «Как

спокойно. Вот теперь хорошо…, Еще бы девочку увидеть…».

-Сыночек, - услышал он голос матери, - я тебе Тони принесла. Посмотри, какая она у нас красавица.

Элайджа пошевелился и протянул руки. Мать присела на постель, и осторожно передала ему

ребенка.

Тони спала. Из-под холщового чепчика виднелись каштановые кудряшки, она вся была беленькая,

и пахла молоком. Элайджа улыбнулся: «Подбородок у тебя, как у мамы, упрямый. Будь…- он

подышал, стараясь не застонать от боли, не разбудить дочь, - будь хорошей девочкой, милая…

Шпагу…потом тебе…, Мама, - Элайджа поднял запавшие, измученные глаза, - спой нам ту песню,

колыбельную».

Тони зевнула. Поводив глазками, посопев, девочка опять задремала. Мирьям, вытерев слезы с

лица сына, тихо, едва слышно запела, гладя Элайджу по голове. Посмотрев в окно, женщина

замерла. Черный ворон кружился над простором озера, красиво, свободно паря над водой.

Девочка открыла глаза. Повернув голову, Тони тоже взглянула на птицу.

Она захныкала. Мирьям, вынув ее из мертвых, похолодевших рук сына, присев на постель, обняла

их обоих. Элайджа счастливо улыбался. Мирьям, поднявшись, подойдя к ставням, увидела, как

ворон летит на север. Эри уходило за горизонт, сливаясь с бесконечным, лазоревым небом.

-Прощай, сыночек, - прошептала Мирьям, прижимая к себе девочку, все еще глядя вслед птице.

Часть тринадцатая

Париж, лето 1814 года

В изящной, обтянутой светло-зеленым шелком комнате пахло розами. Букеты стояли в

фарфоровых вазах на мраморном камине, паркет был освещен утренним, теплым солнцем. За

круглым столом завтракало двое - высокий, красивый мужчина лет пятидесяти, с темноволосой,

чуть побитой сединой, головой. Второй был пониже, в простом, темном сюртуке, с коротко

стрижеными, светлыми волосами, в которых тоже мелькала седина.

-Отменная спаржа, - дофин, наследник французского престола Шарль-Филипп, граф д’Артуа

промокнул губы шелковой салфеткой. Разливая белое бордо, он усмехнулся: «Я очень рад, что

мой царственный брат, принц-регент, как бы это сказать, одолжил мне вас на лето, месье Жан.

Сами понимаете, тайной полиции у нас нет, - он покрутил длинными пальцами, - надо ее

организовать, выкурить бонапартистов из всех щелей...- глаза дофина засверкали ненавистью. Он,

добавил, перекрестившись: «Надо было расстрелять узурпатора. Я так и сказал своему брату,

королю, но Людовик у нас человек мягкий. Это, конечно, христианская добродетель - милость к

падшим людям, но не к этому исчадью ада. У него руки по локоть в крови».

Джон посмотрел на искры солнца в хрустальном бокале. Вино было почти прозрачным.

-Как и у твоего брата, - холодно подумал герцог. «Но нет никаких доказательств, что граф

Прованский тогда предал отца и Марту. Ни одной бумаги, ничего. Бедный маленький Луи-Шарль,

умер, как животное, в темноте и грязи, потому что его дяде очень хотелось заполучить

французский престол. Мой отец погиб, Марта ребенка не доносила. А теперь я на них работаю.

Как сказано - ставь благо государства выше собственного».

Джон достал потрепанную тетрадь и карандаш. Герцог спокойно отозвался: «Любой бонапартист,

что попадет к нам в руки, будет расстрелян, без суда и следствия. Я, ваша светлость, был против

этого, - он вздохнул, - проекта с островом Эльба. Слишком близко от Европы, да и сын его, как вы

знаете, в Вене живет, вместе с матерью».

-Ублюдка можно отравить, - безразлично заметил граф. Он встал и махнул рукой: «Сидите,

сидите». Шарль-Филипп подошел к окну и полюбовался садами: «Я же говорю, мой старший брат

слишком благодушен. Здесь все было так запущено...- дофин поморщился, - казарма, а не дворец.

Хоть в порядок потихоньку приводят».

-В любом случае, - Джон открыл свою тетрадь, - я уверен, что Бонапарт, перед отъездом на Эльбу,

оставил в Париже своих агентов. Мы их найдем и уничтожим, ваша светлость.

- Джо тоже, - подумал герцог, - на Эльбе. Иосиф там, Давид с женой и ребенком..., Все вместе

уехали.

Он добрался до Амстердама в мае. Джон привез семью в Париж, Франческо с Вероникой и Жюль

сразу отправились в Ренн. Жюль хотел привести в порядок владения де Монтревалей. Дом сестры

был закрыт, пуст, но Джон, присмотревшись, улыбнулся. В щели под парадной дверью белел

конверт. Почерк сестры был таким же - твердым, четким.

- Дорогой брат, - писала Джо. «Мы решили сопровождать его величество на Эльбу и останемся с

ним до конца, разделяя его судьбу. Конечно, мы были бы рады видеть тебя и Мадлен с детьми.

Поэтому навещайте нас, когда сможете. С любовью, твоя сестра Джо».

-Иначе как по делам, - зло подумал тогда Джон, - мне на Эльбе не появиться. Вот же упрямица, - он

вздохнул, пряча письмо, - всегда такой была.

-Это хорошо, - дофин прервал тишину. «Далее, - он повернулся, - я знаю, что ваша сестра, маркиза

де Монтреваль, старшая фрейлина у герцогини Ангулемской».

Джон улыбнулся: «Да, Элиза выросла в Париже, они с ее светлостью дружили, в детстве.

-Еще когда все были живы, - чуть не добавил Джон. Он вспомнил грустный голос сестры: «Мы с

ней первые три дня только и плакали, милый. Вспоминали королеву, короля, как мы играли, в

Версале, Луи-Шарля. Бедная женщина, ее дядя чуть ли не силой заставил выйти замуж за старшего

сына графа д’Артуа. Он сказал, что это была предсмертная воля ее родителей».

Джон затянулся сигарой - они сидели на балконе квартиры на рю Мобийон. Апартаменты сразу же

вернули Марте. Изабелла, тоже приехавшая с семьей в Париж, наблюдала за ремонтом. «Не было

никакой предсмертной воли, - зло сказал герцог, - твоя мать до конца была с Марией-Антуанеттой.

Королева ей доверяла, что-нибудь да передала бы дочери. Граф Прованский просто боялся, что

Мария-Тереза выйдет замуж и престол уплывет из его рук».

-Негоже лилиям прясть, - хмыкнула Элиза, отпив кофе.

-Изменили бы закон, - махнул рукой Джон. «Все-таки единственная наследница Людовика..., А так

ее выдали за герцога Ангулемского. Он в детстве переболел свинкой, как мы все знаем. Лишили

бедную девушку даже права иметь детей. Все ради того, чтобы престол достался сначала графу

Прованскому, а потом его младшему брату».

Дофин все смотрел в окно: «К сожалению, герцогиня Ангулемская бесплодна. В любом случае, ей

уже тридцать шесть. Надо подумать о жене для моего младшего сына, месье Жан».

-Бедный герцог Беррийский, - вздохнул про себя Джон, - конечно, никто бы не позволил привезти

ему сюда жену-англичанку. Говорят, он, чуть ли не на коленях просил отца признать их брак,

обещал, что жена перейдет в католичество..., Да что там, она простая девушка, дочь пастора, - он

взглянул на жесткое, красивое лицо дофина, - ее и на пушечный выстрел бы к дворцу не

подпустили.

-Я подготовил список католических принцесс, созревших для вступления в брак, - вежливо сказал

Джон, передавая дофину лист бумаги, наливая себе кофе.

Граф д’ Артуа внимательно пробежал его. Длинный палец остановился: «Вот эта. Шестнадцать лет

ей, отлично. Конечно, у ее матери было всего двое детей...»

-Ее мать умерла в двадцать четыре года, - заметил Джон, - но у бабки по материнской линии было

шестнадцать, и четырнадцать дожило до совершеннолетия.

Дофин рассмеялся: «Действительно, Мария Луиза рожала, не останавливаясь. У нее было всего

три дочери, остальные - сыновья. Отлично, отлично». Он потрепал Джона по плечу: «Посылайте

надежного человека в Неаполь, лучше всего, женщину. Пусть она все разузнает - о болезнях, о

привычках принцессы Каролины..., Сами понимаете, от этого брака зависит будущее династии

Бурбонов. Есть у вас такой человек? - озабоченно спросил дофин.

-Есть, конечно, - улыбнулся Джон. «Она очень скоро туда отправится, ваша светлость».

-Сыры, - коротко заметил граф, - по ним я скучал в Англии. Ваша кухня и в подметки нашей еде не

годится. А вы, - он зорко посмотрел на Джона, - осенью в Вену?

-Да, - тот посмотрел на сигары в шкатулке палисандрового дерева. Дофин разрешил: «Курите».

-Сами понимаете, - Джон обрезал сигару серебряным ножом, - Европа, после всего этого уже не

такая, что была. Надо, - герцог затянулся, - привести все в порядок. Но вы не беспокойтесь, - он

поднял бровь, - месье Талейран, месье Меттерних и я постараемся поделить Европу так, чтобы все

остались довольны.

-Александр получит Польшу, - утвердительно заметил дофин.

-Если бы не русская армия, ваша светлость, - неожиданно жестко сказал Джон, - мы бы здесь не

сидели, простите. Польша - весьма малая плата за то, что русские прогнали Бонапарта от Москвы

до Парижа.

Граф д’Артуа усмехнулся: «Хотите русский орден, месье Жан?»

-У меня уже есть, святого апостола Андрея, - спокойно ответил Джон.

-Хочу, - герцог поднял прозрачные, ледяные глаза и дофин невольно поежился, - чтобы в Европе,

наконец, наступил мир, ваша светлость.

-А в колониях? - смешливо поинтересовался дофин. «Я слышал, американцы вас громят направо и

налево».

-Я был против этой войны, - Джон развел руками, - но, сами понимаете, затронута честь страны,

нам бросили вызов...

Он поднялся и элегантно поклонился: «С вашего позволения, я вам представлю женщину, о

которой я говорил». Джон едва не рассмеялся вслух: «Впрочем, вы ее, может быть, помните».

Джон пошел по раззолоченному коридору к апартаментам герцогини Ангулемской, откуда

доносились звуки фортепиано. Остановившись, порывшись за отворотом сюртука, герцог достал

полученное утром письмо. «Потом ей отдам, - вздохнул он, глядя на знакомый почерк. «Сначала

дело, а все остальное - после».

Юджиния опустила пальцы на клавиши и женщины зааплодировали. «У мадемуазель Эжени, -

сказала Мария-Тереза, - большой талант, мадам Марта».

Девочка нежно покраснела. Качнув изящно причесанной, рыжей головой, она шепнула: «Спасибо,

ваша светлость». В гостиной пахло фиалками. Герцогиня Ангулемская, - высокая, темноволосая,

сидела на обитой бархатом кушетке, выпрямив спину. Элиза, что устроилась рядом, вышивала

золотом напрестольную пелену.

-Это для нашего собора, - сказала женщина, воткнув иголку в бархат. «Большое вам спасибо, ваша

светлость, что разрешили мне уехать, все-таки мой муж и сын уже в Ренне...»

-До осени, - шутливо велела герцогиня. «Зимой в Бретани делать нечего, вы от скуки зачахнете.

Твой Жан все равно в Сен-Сире будет учиться, вам надо жить в Париже. А вы, ваша светлость, - она

взглянула на Мадлен, что тоже вышивала, - навестите родные места?»

-Конечно, - улыбнулась та. «Моя старшая дочь уже там, ее муж архитектор, сын мадам Изабеллы.

Он приводит имения де Монтревалей в порядок. Мы с Джоанной, - она со значением посмотрела

на дочь, - скоро отправимся в Ренн».

Джоанна зевнула, не разжимая рта, дрогнув изящно вырезанными ноздрями. Девушка зло

подумала: «Еще чего не хватало. В Лондоне меня, слава Богу, не заставляли при дворе болтаться.

Здесь, второй месяц, чуть ли ни ночуем в Тюильри. Изабелла пишет портрет этой самой герцогини

Ангулемской, Сиди рисует, Юджиния играет, мама и тетя вышивают, а я умираю со скуки. Миссис

Марта, кажется, тоже, - она искоса посмотрела на Марту.

Та была в шелковом, отделанном каскадом кружев, темно-зеленом платье, бронзовые волосы –

непокрыты и стянуты в небрежный узел, украшенный перьями. На белоснежной шее сверкали

изумруды.

-Хотела бы я так выглядеть на шестом десятке, - подумала Джоанна. Марта раскладывала пасьянс.

Женщина оторвалась от карт: «У Эжени сегодня прослушивание в Парижской консерватории, у

профессора Госсека. Раз мы зиму здесь проведем, пока я не вернусь из Вены - надо не бросать

учебу».

-В Ренн я не поеду, - Джоанн вернулась к своей книге. Она читала «Теорию четырех движений и

всеобщих судеб» Фурье, искусно вделанную в обложку от «Мэнсфилд Парк» Джейн Остин.

Вероника, перед отъездом в Ренн, долго искала эту книгу. Джоанна, распахнув глаза, только

покачала головой: «Не видела, дорогая моя». Том Фурье она купила в первой же писчебумажной

лавке и там же узнала его адрес. Продавец, усмехнувшись, указал ей на рукописное объявление:

«Всех, кто интересуется социальными реформами, приглашаю на еженедельные собрания

единомышленников».

Джоанна аккуратно вписала адрес в свой дневник. По возвращении на рю Мобийон, девушка

отправила ему записку. Ответа пока не было, но Джо знала - он придет. В Париже, ей разрешали

одной ходить по городу. Как сказал отец: «Здесь столько войск, что это совершенно безопасно».

Английские полки стояли за городом, а вот русские расположились лагерем прямо на Елисейских

полях. Туда ее, конечно, не пускали. Однако Джоанна ловила восторженные взгляды молодых

офицеров, что встречались ей на улице, и бормотала себе под нос: «Никогда, никогда я не

соглашусь на этот буржуазный, унижающий женщину фарс, так называемый брак. У Вероники и до

свадьбы голова была пустая, а теперь даже разговаривать с ней стало не о чем. Франческо то,

Франческо се, Франческо строит очередной загородный дом..., На цыпочках вокруг него ходит,

карандаши ему точит. Противно».

-Ваша младшая дочь, Мадлен, - герцогиня Ангулемская ласково посмотрела на женщину, - не

помолвлена еще?

Джоанна, было, открыла рот. Девушка ощутила, как тетя Марта толкает ее под столом ногой -

чувствительно.

-Молчи, - прочла она по губам. Джо сдержала вздох. «Нет, - ответила мать, - но, может быть,

Джоанне придется по душе кто-то из французских аристократов».

-Лучше я умру, - гневно подумала девушка. Марта, взглянув на нее, хмыкнула: «Вот упрямец Джон.

Видно, что она хочет чем-то полезным заниматься. Вот и взял бы ее к нам. Сразу бы успокоилась,

погрузилась бы в работу..., Хотя, все же дочь, близкий человек. Но Джона-младшего он

следующим летом в Вену отправляет, а тому шестнадцать всего будет. Способный мальчик,

конечно, как отец - тоже в пятнадцать в Кембридж поступил».

Питер и Мартин писали каждую неделю. Марта, как-то раз, усмехаясь, сказала Изабелле: «Ты сюда

с мужем приехала, дорогая моя, а я теперь свою семью только на Рождество увижу. Хоть за

Юджинией ты присмотришь».

-Присмотрю, конечно, - уверила ее Изабелла. Они все жили на рю Мобийон - квартира была

большой. Марта, как-то раз, сидя на балконе, заметила: «Здесь, кстати, в ванной, Марата убили».

Изабелла побледнела. Марта рассмеялась: «Теперь понимаешь, почему я тебя в первую очередь

попросила ванными заняться». Между ними стоял кальян, летнее небо постепенно темнело.

Изабелла, затянувшись, отпила вина: «Портрет твой так и пропал».

-Чего только не пропало, - Марта махнула рукой. Взглянув на изумрудное кольцо на своем пальце,

женщина спокойно подумала: «Джо, значит, на Эльбу отправилась. О Мишеле она ничего не

написала. И Теодор о нем не упомянул. Очень интересно».

Марта закончила пасьянс и смешала карты: «Вы будете рады, ваша светлость, узнать о том, что

мадемуазель Бенджаман возвращается во Францию, с мужем и сыном. Мне сегодня доставили

записку из Дувра».

Мария-Тереза ахнула: «Боже, я до сих пор помню, как она читала Расина, хоть я и была маленькой

девочкой. Мама даже плакала. Как вы думаете, мадам Марта, она согласится устроить вечер

здесь, в Тюильри? Для двора».

-Разумеется, - Марта склонила голову и прислушалась. «Я буду аккомпанировать, Эжени тоже

сыграет, мадам ди Амальфи с дочерью порисуют в альбомах у дам..., Будет очень весело, - она

улыбнулась и встала - раздался стук в дверь.

Джон поклонился герцогине Ангулемской: «Я украду у вас мадам Марту, буквально на четверть

часа. А потом провожу дам домой».

-Нам надо в консерваторию, дядя Джон, - озабоченно заметила Юджиния.

-Туда тоже, - уверил ее герцог. Когда они оказались в коридоре, Марта спросила: «Неаполь, как ты

и предполагал?».

Джон кивнул: «Уже на следующей неделе, наверное. Повидаешься с мадам Тео и поедешь. Я здесь

за всеми присмотрю, не беспокойся. По дороге заглянешь на Эльбу, передашь письма для Джо, а

из Неаполя сразу отправляйся в Вену, там встретимся. Пошли, твой старый поклонник хочет с

тобой повидаться».

-Он за Тео ухаживал, - расхохоталась Марта и остановилась: «Что такое?»

Джон неохотно достал письмо: «Это из Канады пришло, из Галифакса. Тедди там, в тюрьме сидит».

Он увидел глаза Марты и торопливо добавил: «Я уже отправил туда приказ, чтобы его выпустили,

разумеется, и доставили на границу».

-И на том спасибо, - кисло отозвалась Марта. Не распечатывая конверт, она сунула записку в

бархатный мешочек, что висел у нее на запястье. «Хоть узнаем, как у них дела - вздохнула она, -

бедный Джованни, сначала дочь потерять, потом сына, потом внучку..., Тони такая молоденькая

была. И как там Мирьям, даже не написать ей, не поддержать...»

Марта посмотрела на прямую спину герцога. Она, вдруг, еле слышно, сказала: «Надо заканчивать

ту войну, Джон. В Европе прекратили сражаться, и там тоже надо».

-Как ты понимаешь, - пасынок распахнул перед ней высокую, резную дверь личных апартаментов

дофина, - это не я решаю.

Женщина поджала губы и, молча, вошла в кабинет.

Марта прогуливалась у двери консерватории. Завидев Джованни, женщина помахала. Лето

выдалось теплое. Она, подставив лицо солнцу, вдыхая запах свежего хлеба из булочных, решила:

«Надо Натаниэля найти, он в Сорбонне. С Джованни и поговорю, раз он там математику

преподавать будет. Мальчик как раз должен сейчас диплом получать. Попрошу его письма

отвезти, в Америку».

Они знали о том, что Стивен и Элайджа погибли в сражении на озере Эри. Тедди ухитрился

передать короткую записку, с американским кораблем, что шел в Сен-Мало. Оттуда конверт

доставили в Плимут. Марта до сих пор помнила, как побледнело лицо Джованни. Он тогда встал.

Всматриваясь в залитый дождем, осенний сад, мужчина молчал, глядя на мотающиеся под ветром

деревья.

-За что, Марта? - только и спросил он. «Сначала Констанца, потом Пьетро, теперь Тони..., Ей ведь

всего девятнадцать было, она и так осиротела, а теперь дочь ее тоже круглая сирота».

Марта усадила его в кресло и налила вина: «Мирьям твою правнучку никогда не оставит. Сам

знаешь, от Деборы внука ей не увидеть, с этой войной. Когда все закончится, и маленькая Тони

подрастет, сюда ее привозите».

-Я не доживу, - вздохнул Джованни. Марта, погладив его по седой голове, шепнула: «Доживешь,

милый. Обещаю. Как у вас со свадьбой дела?»

-Почти все готово, - Джованни улыбнулся. «Сразу после Рождества, в Мейденхеде. Они с нами

будут жить, конечно, так для всех удобнее. Франческо с матерью часто вместе работает. И

Вероника согласна. Надо будет потом всю эту американскую недвижимость продать, и деньги

положить в трастовый фонд для маленькой Тони. Тедди мне поможет».

-Это когда мы воевать прекратим, - только и заметила Марта. Потом дверь стукнула, муж весело

сказал: «Я очень голодный!». Юджиния спустилась сверху, заявив: «Я тоже!», и Марта велела: «За

стол, за стол!»

Джованни был в хорошо скроенном, темном сюртуке, с золотой, масонской булавкой на лацкане.

Марта одобрительно сказала: «Новый».

Он усмехнулся: «Изабелла взяла за руку и к портному отвела. Сама понимаешь, в Кембридже я на

такое внимания не обращаю, а здесь Париж. Опять же, - он подмигнул Марте, - Теодор приезжает.

Он всегда отменно одевался, не хочется от него отставать. А ты почему не там? - он кивнул на

раскрытые окна второго этажа, откуда доносилась музыка.

-А что мне там делать? - Марта качнула шелковым, цвета морской воды тюрбаном, что прикрывал

ее волосы. «Юджиния и сама отлично справится, мне там болтаться незачем. Ей четырнадцать лет,

не ребенок. Об оплате я потом с профессором договорюсь, - Марта указала на мраморную

скамейку, что стояла в консерваторском дворе: «Пойдем».

Она искоса посмотрела на Джованни: «Хорошо выглядит. Бедный, как Изабелла тем годом в Лидсе

жила, совсем извелся. А сейчас цветет».

-А ты у масонов был? - вдруг спросила Марта.

Джованни кивнул: «Я старший смотритель лондонской ложи и мастер в ложе кембриджской. Мне

надо было познакомиться здесь со всеми, сама понимаешь».

-Насчет профессоров..., - задумчиво начала Марта.

Джованни выслушал ее и улыбнулся: «Конечно, я этого мальчика найду. Констанца мне о нем

писала, я помню. Ты обед хочешь устроить, перед тем, как Элиза и Мадлен в Ренн уедут?»

Марта кивнула: «Как раз Тео и Теодор сюда доберутся, отдохнут..., И Ната пригласим, он ведь

семья». Она развернула письмо: «Сейчас узнаем, ради чего мой сын в тюрьму сел, - Марта коротко

улыбнулась и начала читать.

-Милая мамочка, ты только не волнуйся. Пишу тебе из британской тюрьмы в Галифаксе. Я

незаконно перешел границу, никак иначе письмо тебе было не отправить. Фразу, что ты мне

сказала, я передал начальнику гарнизона. Он обещал отправить его светлости мое письмо.

Однако, пока не придет распоряжение из Лондона о моем освобождении, никуда меня не

отпустят. Это, конечно, неприятно, но сессия суда начнется только в сентябре. Перо и бумагу мне

разрешили, я занят тем, что пишу статьи о конституционном и земельном праве. В Бостоне у меня

никогда не хватает времени на такое.

Передай, пожалуйста, дяде Джованни, что тетю Мирьям и маленькую Тони я привез с озер.Они,

конечно, будут жить с нами. Могилы я перенес на бостонское кладбище, мы будем за ними

ухаживать. Тетя Мирьям уже оправилась, занимается акушерской практикой. У нас, мамочка,

счастливое событие. Весной родилась наша Стефания. Она девочка крепкая, здоровая, похожа на

Мораг - волосы и глаза темные. Тетя Мирьям принимала роды, все прошло хорошо. Мораг кормит

обеих малышек. Тед и Дэвид передают вам привет. Они рады, что дома есть еще две сестрички.

Тетя Эстер написала, что Батшева тоже ждет разрешения от бремени, в конце лета. Поздравляю

тебя с третьей внучкой, мамочка. Поцелуй Элизу, Жана, Мартина и Юджинию. Твой любящий сын,

Тедди.

Они долго молчали, слушая крики мальчишек-разносчиков с улицы, скрип колес карет. Джованни

улыбнулся: «Он весь в тебя, конечно, Марта. Ничего не боится Тедди. Молодец».

-Видишь, - тихо сказала Марта, - как взяли они сироту, так и у самих дитя родилось. За Дэвида не

волнуйся, Тедди его на ноги поставит. Он у меня такой, - Марта усмехнулась, - не только в меня, но

и в деда своего.

-Взяли! - раздался у них за спиной восторженный крик Юджинии. Она приплясывала, держа в

руках папку для нот. «Профессор Госсек будет со мной заниматься, три раза в неделю. Он тебя

ждет, мамочка..., - Юджиния уселась на скамейку и закатила лазоревые, отцовские глаза: «Боже,

не верю. Он сказал, что у меня большой талант, что мне будут аплодировать европейские

дворы...»

-Поздравляю, - мать смешливо поцеловала рыжий затылок. «Ты опять тетя, в третий раз. У Тедди и

Мораг доченька родилась, Стефания. Сейчас приду, - она пошла к входу в консерваторию.

Джованни посмотрел на ее стройные плечи: «Три раза бабушка. И не скажешь. А я прадедушка.

Надо будет маленькую Тони в Англию привезти, как война закончится. У Мирьям двое внуков, есть

с кем возиться, а мне еще долго ждать. Франческо только обвенчался, а Рэйчел в Лидсе живет,

далеко».

Юджиния сидела, вдыхая аромат жасмина - кусты во дворе пышно цвели. Девочка спросила,

покачав ногой в атласной туфельке: «Дядя Джованни, а почему женщинам нельзя в консерватории

учиться? И вообще, - она повела рукой, - в университетах. Профессор Госсек мне будет

преподавать частным образом. Сиди у тети Изабеллы занимается, а все мальчики в школе, в

Кембридже. Почему так?»

-Когда-нибудь, - серьезно заметил Джованни, - все это изменится, милая, обещаю тебе. Мама

твоя, вернулась. Пойдем, - они встали. Юджиния, сорвав ветку жасмина, воткнула ее в свою

прическу, придержав жемчужным гребнем.

-От меня, - пообещала она себе, беря мать за руку, - тоже будет так пахнуть. Жасмином.

Мать нагнулась. Поправив цветок, Марта одобрительно сказала: «Очень красиво, милая».

Над Парижем уже заходило солнце, когда карета остановилась у служебного входа Comedie

Francais. Тео, нежно посмотрев на спящего сына, сказала Федору: «Нас не пустят, милый. Двадцать

лет прошло, лето, театр на каникулах, все сторожа поменялись».

-Я все равно хочу, - упрямо ответил муж. Открыв дверцу, прихрамывая. Федор подал ей руку.

«Пусть спит, - Федор взглянул на Петю, - устал мальчик. Завтра все вместе будем отдыхать, на

набережной Августинок. Может, Мишель там? Или все-таки на Эльбе? Его светлость ничего не

написал, конечно, но ведь Мишель всего лишь адъютант. Не будет Джон за таким следить».

-Мы его найдем, - шепнула Тео мужу и перекрестилась: «Господи, ты уберег мужа моего и сына от

беды, так и второго сына убереги, пожалуйста».

Дверь была приоткрыта, темное пространство входа было освещено одной свечой. Сторож дремал

на скамейке, уткнувшись в Mercure de France.

Он поднял голову и недовольно спросил: «Кто там?». Старик, чиркнув кресалом, зажег еще одну

свечу. Тео остановилась: «Не может быть. Это месье Берри, я его помню. Господи, больше

тридцати лет прошло с тех пор, как я сюда вошла, в первый раз. Меня тогда месье Бомарше

прослушивал. Жанна мне прическу сделала».

-Мадемуазель Бенджаман, - месье Берри расплылся в улыбке. Сторож озабоченно добавил:

«Уборная ваша занята, простите. Я знал, что вы вернетесь, знал. Как русские сюда вошли, так и

сказал - скоро мадемуазель Бенджаман увидим, и месье Корнеля тоже. Вы в свою ложу, месье

Корнель? - спросил старик.

Федор весело кивнул и шепнул жене: «Там я тебя в первый раз и увидел, любовь моя, тридцать

пять лет назад».

-Тридцать шесть, - гранатовые губы улыбнулись. Тео поправила увенчанную перьями прическу: «Я

на сцену, месье Берри».

Пахло пылью, свечным воском, и, - неуловимо, - пудрой и ее ароматической эссенцией, розами.

Она стояла, выпрямив спину, читая монолог Федры, смотря на него, только на него. Федор, держа

в руке оловянный подсвечник, не дыша, любовался ее прекрасным, смуглым лицом. В ее глазах

играли золотые искры. Когда она закончила, и застыла, с поднятой рукой, так и глядя на ложу,

Федор спустился вниз, и раскрыл объятья.

Тео, встала на колени, и привлекла его к себе. Он целовал темные, тяжелые волосы, длинные,

дрожащие ресницы. Так и удерживая ее в своих руках, Федор шепнул: «Я люблю тебя, Тео. Так

было, и так будет всегда».

-Я тоже, - она замерла, положив голову ему на плечо, держа его сильную ладонь, чувствуя ее

тепло. Над ними поднимался вверх величественный свод зала, уходя во тьму. Над крышами

Парижа мерцали первые, еще слабые звезды.

В галерее Лувра было тихо, только раздавалось шуршание карандашей. Изабелла с дочкой сидели

с альбомами перед статуей Венеры Арлезианской. Юджиния, устроившись на бархатной кушетке,

сзади, просматривала какие-то ноты. Сиди искоса посмотрела на мать - та углубилась в рисунок.

Немного отвернувшись, девочка достала письмо. Они виделись на Рождество, и потом на Пасху,

когда у Мартина были каникулы в Кембридже. Он катал их с Юджинией на лодке, по Темзе,

рассказывал о своих занятиях. Юноша иногда, смущаясь, смотрел на Сиди, - так, что она сразу

краснела и опускала глаза.

Он был шафером у Франческо. Сиди, вспомнив убранную белыми розами церковь, и то, как они с

Юджинией несли шлейф у Вероники: «Все это ерунда. Он мне пишет потому, что родственник».

Последнее письмо из Лондона лежало у нее в бархатном мешочке. Девочка, отложив альбом,

взяла конверт. Мать ничего не заметила - как и всегда, когда была погружена в работу.

-Дорогая кузина Сиди, - читала она, - я уже работаю в одном из наших лондонских магазинов. Два

дня в неделю я провожу в конторе, вместе с папой. Он сказал, что через год, когда я закончу

Кембридж, он меня отправит в Индию, на год, под крыло дяди Виллема. Папа хочет, чтобы я

побывал на плантациях, съездил в Кантон, и увидел колонии. Я, конечно, тоже этого хочу, но мне

очень жаль, что мы с вами долго не встретимся. Обещаю, я буду писать, так же аккуратно, как и

сейчас. Майкл и Бен уехали на все лето в Корнуолл, на шахты. Они передают вам большой привет.

Кузина Рэйчел написала, что приюты процветают. Папа дал денег, чтобы она вывезла детей на

море, они все сейчас в Блэкпуле, до сентября. Дорогая кузина Сиди, пишите мне, пожалуйста, я

очень рад, что вам нравится в Париже. Может быть, - перо остановилось, а потом строчка

продолжилась: «Нет, не обращайте внимания, дорогая кузина. Остаюсь вашим преданным

другом, Мартин Кроу».

-Преданным другом, - еле слышно прошептала, Сиди. Убрав письмо, поймав взгляд Юджинии, она

подергала мать за рукав шелкового, цвета лесного мха, платья: «Мама, я рисунок закончила,

можно мы с Юджинией выйдем во двор? Он все равно закрытый».

-Покажи, - попросила Изабелла, повернув к ней изящную, увенчанную тюрбаном голову. Мать

всегда сама шила платья и делала шляпки. «По сравнению с фабричными цехами, - шутила она, -

это ерунда». Она и Сидонию научила кроить и шить. У девочки был верный глаз, и твердая рука.

Изабелла, рассматривая ее рисунки, улыбалась: «Жаль, что ты не можешь пойти в портнихи,

милая, не принято это. А так - ты бы в золоте купалась, конечно».

-Можно основать модный дом, - неуверенно сказала Сиди. «В журналах все равно печатают

рисунки с модами сезона. Женщины у меня бы заказывали вещи, я уверена...»

-Не с нашим положением в обществе, - вздохнула мать. «Что я семью обшиваю, так это семья, а

портниха - это все-таки не занятие для девушки хорошего происхождения».

-Юджиния будет пианисткой, - недоуменно заметила Сиди, - почему я не могу...

-Это совсем другое, милая. Ты можешь рисовать пейзажи и портреты, - улыбнулась мать. «И

выставляться, конечно. Сейчас много женщин это делают. На булавки себе всегда заработаешь».

Сиди потом поднялась в свою комнату. Рассматривая альбомы с эскизами платьев и шляпок,

девочка недовольно пробурчала: «На булавки. Жаль, что у меня нет способностей к архитектуре,

как у мамы и Франческо. За миниатюры много не платят. Косность, какая, - девочка поморщилась,

- и почему только так? Я бы назвалась «Мадам ди Амальфи», ко мне бы очередь за платьями

стояла».

Только сейчас, вспоминая письмо Мартина, ей пришло в голову: «Эмпориум, конечно! Надо

предложить Мартину открыть там мастерскую. Дамы будут покупать ткани, и заказывать платья.

Ничего неприличного, ведь это «К и К», торговая марка. Так и сделаю».

-Погуляйте, - разрешила Изабелла. Девочки, держась за руки, сбежали по мраморной лестнице

вниз, на ухоженный двор. Юджиния с тоской посмотрела на кованые ворота - они были открыты.

Девочка шепнула подруге: «Пойдем, мне Элиза рассказала, где они жили, в трущобах. Здесь

недалеко, заодно собор Парижской Богоматери посмотрим».

-Мама будет недовольна, - вздохнула Сиди, - она велела тут ее ждать.

С реки дул теплый ветерок, пахло распустившимися цветами. Юджиния, в сердцах подбросив

носком туфли какой-то камешек, отозвалась: «Элиза на улице торговала, когда мама и отец дяди

Джона в Париже скрывались, во время революции. Она младше нас была, заметь. И ничего

страшного. Сходим туда, к рынку, где Бастилия стояла, - девочка указала рукой на север, - и

вернемся». Юджиния прищурилась, посмотрев на разряженных дам в открытых каретах, уловив

гомон толпы: «В городе столько войск, что можно без опаски гулять по улице. Джоанна гуляет».

-Джоанне девятнадцать, - возразила Сидония и покраснела: «Интересно, как это - жить с мужем?

Вероника такая счастливая все время ходила, после венчания, улыбалась. Франческо ее никуда от

себя не отпускает, уже с десяток ее портретов нарисовал».

-Как ты думаешь, - задумчиво проговорила Юджиния, - мадемуазель Бенджаман до сих пор такая

же красивая, как на той картине, что твоя мама писала?

Сиди рассудительно заметила: «Она старше сейчас, конечно. Приедут они с дядей Теодором, и

увидим. У них еще сын есть, он офицер в русской армии, мне папа говорил». Девочка обернулась

на Лувр: «Давай, сбегаем туда, только быстро. Мама, все равно, пока весь античный мрамор не

зарисует, не успокоится».

Девочки проскользнули в ворота, и пошли по набережной Сены к башням собора Нотр-Дам.

Он заметил их издалека. Две девчонки, лет четырнадцати, темноволосая - повыше, и рыженькая -

пониже, зачарованно рассматривали собор. Обе были в шелковых платьях. Он подошел поближе и

прислушался - девчонки говорили по-английски.

Невысокий, изящный пожилой человек, с напомаженной, седой головой, в элегантном сюртуке

цвета лаванды, облизал острым языком тонкие губы и еле заметно усмехнулся.

Сбежать из Шарантона, - сумасшедшего дома, где он провел последние десять лет, - оказалось

легко. Старик, гуляя в саду, подождал, пока проедут телеги фермеров, что доставляли провизию.

Сторож начал проверять их бумаги. Быстро пройдя на дорогу, заключенный скрылся в лесу.

Одет он был изысканно, - ему разрешали посещения портного, - деньги старик взял из тайника в

камере. Добравшись до Парижа, зайдя в хорошую лавку, он первым делом купил короткую, с

рукояткой слоновой кости, плеть. Сейчас она лежала в кармане сюртука. Старик увидел, как

рыжеволосая девчонка обернулась.

У нее были лазоревые, твердые глаза, и он сразу решил: «Нет. Не эта. Не хочу шума. Темноволосая.

Только надо их разделить. Посмотрим, куда они пойдут». Девчонки еще постояли, а потом

направились на север, к мосту, что вел в бедный район вокруг рынка.

-Очень хорошо, - старик, гуляющей походкой, пошел за ними.

Юджиния огляделась. Они стояли на узкой, не мощеной улице, над головами были протянуты

веревки, где сушилось белье. Девочка пошевелила губами: «Еще два поворота. Там булочная, где

Элиза хлеб покупала. Надо же, до сих пор на своем месте».

-У меня серебро есть, - Сиди порылась в бархатном мешочке и покраснела. Какой-то парень, с

проезжающей телеги, крикнул: «Хорошего дня, красавицы!»

Здесь было шумно, дети носились прямо по улице, между телегами, женщины перекликались из

окна в окно. Юджиния улыбнулась: «Видишь, как народа много. Совершенно безопасно. Пошли, -

она потянула подругу за рукав, - купим пирожных, а то я проголодалась что-то. Посмотрим дом, где

мама жила, и вернемся».

Сиди внезапно застыла и вытащила альбом.

-Ты иди, - девочка уставилась на лавку старьевщицы напротив. «Я хочу старуху нарисовать.

Посмотри, какое лицо. Она, наверное, еще Короля-Солнце помнит».

Лавочница раскладывалась, вынося на улицу какой-то хлам. Юджиния, взглянув на нее, увидев

резкие морщины, седые волосы, что выбивались из-под траурного чепца, пронзительные, черные

глаза, тихо присвистнула: «И точно. Я сейчас».

Сиди устроилась у стены противоположного дома, и начала рисунок. Юджиния, идя к булочной,

еще успела обернуться, и помахать подруге. Она купила два миндальных пирожных. Завернув за

угол, держа в руках сверток, Юджиния растерянно позвала: «Сиди! Сиди, где ты?»

Улица была пуста.

Хозяин поставил горшок с супом на деревянный, чисто выскобленный стол: «Помните, мадам

Марта, как вы сюда пришли, вы тогда еще в мужском наряде были? И месье Жан-старший здесь

сидел, я вам еще бутылку бордо с собой дал?»

Суп был таким же - золотистым, тягучим, ароматным.

-Помню, - Марта вдохнула запах лука и сыра. Они сидели в боковой каморке. Марта, быстро съев

плошку супа, - она была в невидном, скромном, темном платье и таком же капоре, - спросила:

«Тот человек, о ком я узнать просила, есть сведения о нем?»

Трактирщик развел руками: «Мадам Марта, пятьсот тысяч людей в Париже живет, где же его

найти? Тем более, - он понизил голос, - те, кто за его величество, то есть, - хозяин поправил себя, -

за Бонапарта, они, сами понимаете, этого напоказ не выставляют. На каторге можно оказаться, за

такое».

-Хорошо, - вздохнула Марта, - спасибо вам. Я поработаю, - она достала бумаги и погрызла

карандаш.

Квартиру на набережной Августинок она проверила сразу, как приехала в Париж,

воспользовавшись своими отмычками. Там было пусто, мебель стояла по углам, накрытая холстом.

Как Марта ни искала, никаких писем она не нашла. Уже вечерело. Женщина вышла на балкон:

«Здесь мы и сидели, с Тео и Жанной. И здесь Джон покойный предлагал месье Лавуазье в Англию

переехать».

Марта нашла вдову Лавуазье, и они выпили кофе. Мари-Анн тогда отерла голубые, все еще

красивые глаза и покачала головой: «Бедная Констанца, бедная Антония..., такими молодыми

умерли. Значит, теперь, - она улыбнулась сквозь слезы, - у Антуана внучка есть?»

-Тоже Антония, - нежно сказала Марта. «Вы помните, мадам Лавуазье, вы у нас, в Лондоне, -

всегда желанный гость. Тем более, вы за графом Румфордом замужем, он ведь тоже англичанин».

Мари-Анн помолчала: «Да мы разъехались давно. Это Антуан ценил вклад женщин в науку, я у

него первым помощником была, а мой второй муж..., - она вздохнула и не закончила. «Я приеду, -

улыбнулась Мари-Анн, - как вы Антонию в Лондон привезете, обязательно. Скажут же ей, что...-

женщина озабоченно взглянула на Марту.

-Конечно, - мягко ответила та. «Таким дедом, как у нее, гордиться надо. И вторым ее дедушкой,

капитаном Кроу, тоже. Мы вас ждем, мадам Лавуазье».

Стоя на балконе, Марта взглянула на башни собора Парижской Богоматери: «Где же ты, Мишель

де Лу? Расстрелять я тебя не дам. Не для того Тео за тебя дышала, не для того мы с Теодором тебя

купали, не для того твои родители пешком из Франции уходили».

Марта вгляделась в свои записи: «Прав хозяин. Бонапартисты скрываются. А все почему? Потому

что бывший император, наверняка, готовит свое возвращение к власти. Четыреста тысяч человек у

него под знаменами были, еще в прошлом году. Король Людовик всех в армии оставил, только

кое-каких офицеров уволил, наиболее преданных Наполеону». Марта усмехнулась: «Конечно, где

ему таких опытных солдат взять? Негде. Мы получили вязанку сухих дров, которая только и ждет

искры. И, наверняка, кто-то всех этих людей подогревает. Например, - она вздохнула, - капитан де

Лу. Не случайно Джо о нем ничего не написала. Они с Иосифом знают, где Мишель, не могут не

знать. Но ничего не скажут, даже мне».

Марта порылась в саквояже и взвесила на руке пистолет. Золоченая табличка посверкивала в

солнечных лучах. «Элизе он не нужен, - задумчиво сказала женщина, - Элиза только ребенком

такая была. Сейчас-то она семейная женщина, нашими делами не занимается. И хорошо, так

спокойней. Пусть живут в Париже, сына растят…, И Юджинии он ни к чему, - Марта все смотрела

на оружие. Уложив пистолет обратно, она вспомнила голос младшей дочери: «Элиза мне крестик

отдала, мамочка?»

Марта ласково поцеловала ее в лоб. « Да. А у Мартина твоего отца крест. Они оба старых времен,

когда наша семья еще в России жила, при царе Иване».

Они сидели в библиотеке, на Ганновер-сквер, над развернутым родословным древом. Юджиния

восторженно заметила: «Какая у нас семья большая, и почти по всему миру разъехалась».

-В Африке нет никого, - ответила ей мать - с тех пор, как тетя Изабелла оттуда уехала. В Южной

Америке тоже пока, но там тетя Джо бывала, дядя Иосиф, дядя Джованни..., В Австралию, - она

оценивающе посмотрела на карту, - мало кто по доброй воле отправляется. Надеюсь, что никто из

семьи там не окажется.

Юджиния подперла подбородок кулаком и провела пальцем по Канаде. «А твой отец здесь был? -

девочка указала на север. «Там, наверное, есть проход, вдоль берега, в Азию».

-Его уже, сколько веков ищут, и никак найти не могут, - вздохнула Марта. «Папа мой так далеко не

забирался, конечно. Майкл построит корабль на паровой тяге, что будет льды разбивать - тогда,

может быть, и удастся кому-то этот проход отыскать».

Петя понял, что заблудился. Во дворце Тюильри, когда мать, отец и дофин Шарль-Филипп уселись

у камина с бутылкой вина, Пете стало ясно, что останутся они здесь надолго. Они уже вспоминали

покойного месье Моцарта. Отец, посмотрев на лицо Пети, попросил: «Ваша светлость, разрешите

нашему сыну уйти? Он и Парижа-то еще не видел, как следует».

Дофин поднял бровь: «Помнится мне, в двадцать лет, я только и мечтал о том, как бы сбежать со

скучных приемов во дворце. Идите, юноша, идите, мы тут будем говорить о людях, что умерли

еще до вашего рождения».

Отец начертил маленькую карту - там были отмечены все достопримечательности, и рассмеялся:

«Мимо набережной Августинок ты никак не пройдешь».

Но Петя хотел посмотреть на тот Париж, где, когда-то, как рассказывала ему мать, - она жила

совсем девчонкой, приехав из колоний, деля комнату с покойной мамой Мишеля.

-Мишель, - неслышно вздохнул Петя, пробираясь по узкой улице. «Ничего о нем не слышно, среди

пленных его не было, папа узнавал. Или он на Эльбу отправился, с Наполеоном? Но почему тогда

даже записки не оставил?».

В Париже с уважением смотрели на его русский мундир - войска расположились на Елисейских

полях. Петя напомнил себе, что надо найти Никиту Муравьева и князя Трубецкого, посидеть с

ними за бутылкой вина.

Он осмотрелся. Дома были низкими, трехэтажными, на мостовой гомонили дети, брел разносчик с

корзиной свежих булок. Петя посмотрел на карту: «Вроде здесь. Мама говорила, что рынок у нее

рядом был».

Юноша обернулся, чтобы спросить, как пройти в Марэ. Прямо на него налетела выскочившая из-за

угла рыжеволосая, тяжело дышащая девчонка.

-Простите, месье! - крикнула она и оглянулась: «Месье, вы не видели моей подруги? Она выше

меня, с темными волосами, могла идти с пожилым человеком?»

Девчонка была в платье синего шелка. Такие же синие были у нее глаза - обрамленные длинными

ресницами. На белой шее посверкивал крохотный, детский золотой крестик.

-Видел, - нахмурился Петя, вспоминая. Он действительно заметил пару, судя по всему, дедушку и

внучку. Девочка держала в руках альбом. Хорошо одетый старик ей что-то оживленно

рассказывал.

-Они туда свернули, - показал Петя в переплетение узких улочек.

-Ее похитили! - отчаянно крикнула девчонка и дернула его за рукав мундира: «Месье, я вижу, вы

офицер! Пожалуйста, помогите мне! Надо ее найти!»

-Конечно, - удивился Петя. Из-за его спины раздался холодный голос: «Эжени, что ты здесь

делаешь, одна?».

-Мама! - девчонка покраснела. Петя увидел маленькую, хрупкую женщину, что стояла, держа в

тонких пальцах саквояж. Из-под темного капора выбивалась прядь бронзовых волос.

-Мама! - зачастила девчонка. «Я и Сидония пошли погулять, хотели посмотреть, где вы жили с

папой, а потом я зашла в булочную, за пирожными…, Сиди осталась на улице рисовать. Я

вернулась, а ее уже не было. Старуха, лавочница, сказала, что ее какой-то старик увел, хорошо

одетый».

Марта заставила себе не бледнеть. Петя, глядя на нее, торопливо добавил: «Вы не волнуйтесь,

мадам, пожалуйста, я их видел, они туда пошли, - Петя указал направо. «Я сейчас...»

-Вы останетесь с моей дочерью, ее зовут Эжени, и будете ждать меня, - оборвала его Марта. «Вас

же, - она внезапно улыбнулась, - месье Пьер зовут? Петр Воронцов-Вельяминов, если по-русски?»

-Откуда вы...- Петя изумленно взглянул на нее.

-Вы на отца своего похожи, - женщина кивнула на его рыжие волосы. «А улыбка у вас

материнская. Никуда отсюда не двигайтесь, - велела женщина и скрылась за углом бедного дома.

-Вы мой кузен, - Юджиния сглотнула. «Русский офицер, сын дяди Теодора и тети Тео. Я Юджиния

Кроу, - она горестно покачала головой: «А если с ней..., Сиди..., если что-то с ней случится?»

-Ничего не случится, - уверенно ответил Петя. «Давайте подождем. Вы мне пока расскажите о

семье нашей, хорошо?»

У него были рыжие, коротко стриженые волосы и веселые, голубые глаза, в золотистых искорках.

Юджиния посмотрела на его большие руки: «А вы, какой военный? Кавалерист? Мой дядя Жюль,

муж моей сестры сводной, маркиз де Монтреваль - он был кавалеристом. Полком командовал. Но

сейчас он в отставку вышел, потому что война закончилась».

-Мой отец тоже в отставке, - отозвался Петя. «Он генерал, военный инженер. Я тоже инженер».

-Как мой брат, Майкл, - всплеснула руками Юджиния. «И как дядя Джованни. Вы со всеми

познакомитесь».

У нее были белые, чуть зардевшиеся щеки, и пахло от нее жасмином. Петя, оглядевшись,

решительно усадил ее на гранитную тумбу: «Так на вас хотя бы грязь от телег не попадет, кузина

Эжени, - он улыбнулся: «Я готов слушать».

Девочка вскинула голову, - Петя был много выше. Заправив прядь волос за нежное ухо, Юджиния

начала рассказывать.

Сидония все никак не могла поверить, что перед ней тот самый, знаменитый живописец, месье

Давид. Он наклонился над ее альбомом, и ласково заметил: «У вас большой талант, мадемуазель,

я-то в этом разбираюсь». Девочка покраснела.

Он представился, - изысканно красиво, так, - подумала Сидония, - как это делали при дворе

покойного короля Людовика. От него пахло лавандой. Девочка, скосив глаза, хмыкнула: «Какие у

него руки, белые, без пятен от краски».

-Тут, неподалеку, моя мастерская, - сказал месье Давид, - сами видите, - он кивнул на рисунок, - в

квартале встречаются интересные лица, нельзя их упускать. Я бы мог показать вам свои работы,

мадемуазель Сидония…

Сиди, слышала о нем. Он писал портреты Лавуазье и Наполеона, сцены из античной жизни, он был

академиком, и во времена якобинской диктатуры украшал Париж для массовых торжеств. Она

даже забыла о том, что Юджиния ушла в лавку.

-Конечно, месье Давид, - воскликнула девочка и приняла его руку.

-Любой сарай мне сгодится, - холодно подумал де Сад, исподтишка разглядывая большие, серо-

зеленые глаза, тонкий профиль, темные кудри, что падали на белую, чуть приоткрытую

кружевным воротником шею. «Для начала. Потом нанимаю карету и везу ее в горы. Меня никто

не найдет, а мадемуазель Сидония узнает всю сладость рабства. Четырнадцать лет, - он раздул

ноздри, и услышал сзади смутно знакомый голос: «Сидония!»

-Тетя Марта! - девочка обернулась. «Месье Давид, это моя тетя, Марта, познакомьтесь».

Он сразу узнал эти прозрачные, зеленые глаза. У нее появились морщины на лбу, и вокруг рта, но

волосы были такими же - как старая бронза. «Это месье Давид, тетя, - радостно сказала Сидония, -

он мне обещал показать свою мастерскую».

-Ах, вот как, - Марта все смотрела на старика. Она вспомнила заброшенный дом в Венсене и крик

Ханеле: «Нет, нет, я не хочу!». Вспомнила плач маленькой Констанцы: «Он плохой, тетя! Плохой

человек!». « Он ведь и к Элизе хотел…- подумала Марта. «Джон мне рассказывал, это здесь, в

трущобах было. Господи, как хорошо, что я успела».

-Вряд ли это получится, милая, - одними губами улыбнулась Марта. «Твоя мама, думаю, волнуется.

Пора к ней вернуться».

-Тогда позвольте мне откланяться, - Марта заметила страх, что заметался в его голубых глазах.

«Сидония, - спокойно попросила женщина, - иди перед нами. Мы с месье Давидом были знакомы,

в революцию, у нас есть о чем поговорить. Мы встретили вашего кузена, сына дяди Теодора, он

проводит тебя и Юджинию».

Марта быстрым, неуловимым движением прижала пистолет к его боку. Женщина едва слышно

шепнула: «Если вы только дернетесь, гражданин Донатьен, я вам печень продырявлю. Я уверена,

вы помните, как я стреляю».

-Сучка, - бессильно подумал де Сад. Он увидел, как девочка подбежала к своей рыжеволосой

подружке. Юноша, - высокий, в офицерском мундире, - поклонился ей. Де Сад подумал: «Жив

месье Корнель. И даже сын у него есть. Интересно, от кого?»

-Это сын мадемуазель Бенджаман, - нехорошо, зловеще улыбаясь, будто услышав его, сказала

Марта. «Она вышла замуж за месье Корнеля. Пойдемте, гражданин Донатьен. Наша с вами

прогулка еще не закончена».

Девочки, сопровождаемые Петей, ушли в сторону Лувра. Марта, доведя маркиза до здания

префектуры седьмого округа, велела: «Стойте». Подталкивая его в спину дулом пистолета,

женщина указала на подворотню: «Сюда».

Марта склонила голову: «Вы, наверняка, сбежали откуда-нибудь, гражданин Донатьен? Вы не в

первый раз такое проделываете, я помню». Марта опустила пистолет: «Вы уже больше никуда не

убежите».

Де Сад дернулся и отчаянно закричал - женщина прострелила ему колено. За скрипом телег и

голосами фермеров, - рынок разъезжался, - выстрела никто и не заметил. Марта быстро спрятала

пистолет в саквояж. Отряхнув руки, она позвала: «На помощь! Здесь раненый!»

Он корчился от боли, зажимая руками рану, кровь хлестала на грязные булыжники. Он еще успел

услышать спокойный голос: «Сдохни в аду, ублюдок».

Де Сад потерял сознание, и не увидел, как скромно одетая, маленькая женщина сказала

полицейскому, что выскочил из дверей префектуры: «Я, ваше превосходительство, просто

спустилась в подворотню». Она покраснела: «Сами понимаете, зачем. Мне остаться, вы же,

наверное, показания хотите с меня снять? - она подняла большие, чистые глаза.

-Иди, тетушка, - махнул рукой полицейский, - сами разберемся. Ребята, несите его в префектуру, -

велел он и проводил глазами темный капор женщины. «Швея, - подумал полицейский, - или

цветочница. Пальцы, какие тонкие».

Марта остановилась на углу улицы. Увидев, как закрываются двери префектуры, она зло

пробормотала: «Скатертью дорога». Женщина подхватила саквояж удобнее и пошла к

набережной Августинок.

-Мальчика одного гулять отпустили, - смешливо подумала Марта. «И вправду он похож на Теодора,

как две капли воды». Уже подходя к дому Тео, Марта замерла и оглянулась. «Нет, - подумала она, -

померещилось. Я и не узнаю Мишеля, я его в последний раз видела, как ему два года

исполнилось. Потом короля вывозили, мы в подполье ушли…, Двадцать пять лет ему, большой

мальчик».

Марта коротко вздохнула и потянула на себя большую, с бронзовой ручкой, так знакомую ей

дверь.

В Латинском квартале было безлюдно. Студенты разъехались на каникулы, занятия в Сорбонне

закончились. Высокий юноша, в простом сюртуке, что шел по улице, зажав под мышкой папку с

бумагами, подняв голову, посмотрел на вечернее небо.

-Жалко будет уезжать, - подумал Нат. «Месье Бернар предлагает остаться, сначала помощником

адвоката, а там - посмотрим, как он сказал. Но ведь мама совcем одна…, И Дэвид, он, же

подросток еще…, Он мой брат, и круглый сирота. Надо с ним рядом быть»

Мать написала ему о смерти отца. Потом стал писать Дэвид - аккуратным, еще ученическим

почерком. Нат аккуратно отвечал на письма, рассказывая ему о Сорбонне и Париже. Когда

погибла Тони, Нат написал брату: «Я обязательно вернусь, мы теперь вдвоем остались. Летом я

получаю диплом, так что к сентябрю буду в Америке. Меня в Париже ничего не удерживает».

Он лукавил. Увидев впереди еще освещенную булочную, Нат остановился и пригладил темные,

чуть вьющиеся волосы. Он помялся на тротуаре, и услышал звонкий, веселый голос: «Месье

Фримен! Заходите, я вам багет оставила, и пирожные ваши любимые, с кремом».

Она стояла за прилавком - маленькая, ладная, с черными, пышными волосами, и кожей цвета

лучших, нормандских сливок. «Мы уже закрываемся, - девушка блеснула жемчужными зубами.

«Как у вас дела в ресторане идут?»

-Отлично, мадемуазель Ле Блан, - Нат покраснел, рассчитываясь. «Заходите, я буду рад вас

видеть»

-Неужели? - тонкая бровь поднялась вверх. Ее звали Бланш, Бланш Ле Блан, «белее белого», -

смеясь, говорила она. Нат уже два года покупал хлеб в одной и той же булочной - просто, чтобы

вдохнуть ее запах - выпечки и пряностей, чтобы увидеть, как она, с засученными до локтей

рукавами платья, замешивает тесто.

-Завтра, - со значением сказала мадемуазель Бланш, - будут марципаны. Я вам отложу. В ресторан

я бы пришла, - девушка развела руками, - но не с кем, месье Фримен. А одной неприлично, - она

сморщила изящный носик. «Спокойной вам ночи».

-И вам тоже, - он зарделся. Повернув во двор, поднявшись на четвертый этаж, Нат осторожно

постучал в дверь своей каморки.

-Я здесь, - донесся до него мужской голос. Мишель лежал на кровати, закинув руки за голову,

смотря в потолок. Нат положил покупки на стол. Присев на каменный подоконник, юноша взглянул

на черепичные крыши Парижа.

Он услышал, как чиркнуло кресало. Мишель, раскурив сигару, привалившись к стене, обреченно

сказал: «Приехали. Я их видел сегодня, всех - маму, отца, Пьера…».

Нат помолчал и осторожно заметил: «Может быть, ты на улице к ним подойдешь..., Хотя нет, это

тоже опасно».

-Тебе почта пришла, - Мишель кивнул на стол. Он провел рукой по коротко стриженым, белокурым

волосам: «Я маму так давно не видел, понимаешь. Только письмо передал, с отцом, когда мы из

Москвы уходили. Я не хочу, чтобы они сейчас из-за меня рисковали».

Нат распечатал письмо: «Дорогой племянник Натаниэль, пишет вам отец Констанцы, дедушка

вашего брата - Джованни ди Амальфи. Я приехал преподавать в Сорбонну, на год. В Париже ваша

тетя Марта, и кузины, мы были бы очень рады вас видеть. Меня вы можете найти на кафедре

математики».

Нат передал записку Мишелю. Тот пробежал ее глазами: «Они же не знают, что я здесь».

- И не узнают, - уверил его Нат. «Слово чести. А ты бы ехал на Эльбу, дорогой мой, вместо того,

чтобы срок на каторге зарабатывать».

-Я еще не все сделал, - голубые глаза сверкнули в полутьме каморки. «И хватит об этом,

пожалуйста. Накрывай на стол, - Мишель поднялся и прошел к нише в стене, прикрытой холщовой

занавеской, - я мясом разжился. Потом я тебе с перепиской помогу, ты еще работу взял, как я

вижу, - он кивнул на папку.

-Спасибо, - ответил Нат. Поставив на стол грубые, фаянсовые тарелки, юноша неожиданно весело

заметил: «Попробуем, что за ветчина у сторонников его величества».

-Отменная ветчина, - уверил его Мишель и оба расхохотались.

Нат сварил кофе с кардамоном. Хозяин его ресторана потерял ногу в египетском походе

Наполеона. Когда его величество уехал из Парижа на Эльбу, Нат, зайдя в ресторан, остановился -

все литографии с портретами императора были сняты со стен. «Что, месье Жилон, - не удержался

Нат, - вы у нас теперь роялист, внезапно?»

-Язык свой прикуси, - посоветовал хозяин. Он, стоя на кухне, наблюдал за тем, как булькал на

плите биск. Жилон в армии был поваром, и привез из Египта множество восточных рецептов -

острых, пряных. Когда они с Натом, сидя в задней комнате, разбирались со счетами поставщиков,

Жилон затянулся кальяном, и хмуро сказал: «Это ненадолго, дорогой мой. Париж еще забурлит, и

вся Франция тоже. А что я портреты снял - его величество меня простит, незачем каторгой

рисковать. Надо просто спокойно работать и ждать его возвращения».

Нат тогда, неожиданно, спросил: «А вы видели, его величество?»

-Даже кормил его, - Жилон рассмеялся и вдруг посерьезнел: «Он, дорогой мой, каждого солдата в

армии в лицо знал, и по имени. Нет других таких полководцев, как он, и не будет, никогда».

Так они с Мишелем и познакомились. Месье Жилон попросил приютить посланца его величества.

Мишель был в Париже под чужими документами, надежными, как он сказал. Нат даже не стал

спрашивать - чем занимается капитан де Лу. Они в первый же вечер выяснили, что оба из одной

семьи, что приемная мать Мишеля - младшая сестра покойного отца Ната. Мишель говорил, что он

в Париже до конца лета, а потом, как он выразился: «отправится дальше».

Отпив кофе, приняв от Ната пирожное, Мишель усмехнулся: «К мадемуазель Бланш заходил, вижу.

Так и будешь у нее багеты покупать, до тех пор, пока в Бостон не уедешь?»

Нат покраснел и что-то пробормотал. «Мне, - заметил Мишель, вытирая пальцы салфеткой, - она

пирожных не оставляет, месье Фримен, - он подмигнул юноше.

-Я цветной, - хмуро ответил Нат, убирая со стола, - а она белая. Не по пути нам, Мишель. Зачем я

ей нужен? Я тебе рассказывал, в Америке на такие браки косо смотрят. Пусть по мне и не видно,

что я цветной, а все равно - в паспорте это написано, и у моих детей так же будет.

-Если женщина тебя любит, ей это не важно, - махнул рукой Мишель. Нат, разозлившись,

выпрямился: «Не знаешь ты, что такое рабство. У нас, на севере, хоть и нет его, а все равно -

цветные от белых отделены. Вот я, дипломированный адвокат, и что? Меня в суд никто не пустит.

Все документы буду я готовить, а выступать на защите белому придется. Какая женщина захочет

своим детям такой судьбы? Ездить в отдельных почтовых каретах, останавливаться на постоялых

дворах для цветных..., Нет, нет, я о ней и думать даже не хочу, - Нат представил себе ее кремовую,

нежную кожу, черные, большие глаза, кудрявые волосы, и повторил: «Не хочу».

Мишель долго молчал, затягиваясь сигарой, а потом спросил: «А у вас, на юге - негры восстания не

поднимают? Или им в рабстве нравится? - он зорко посмотрел на юношу.

-Кому же там понравится, - в сердцах отозвался Нат. «А восстания…, Было несколько, но откуда

неграм оружие взять? Бегут на север, и все. Как мои родители убежали. Есть Подпольная Дорога,

есть проводники, безопасные дома..., Я тебе говорил, так моя сестра погибла, и мамы первый

муж. Только это капля в море. Мой дядя Тедди правильно говорит - надо все делать законным

путем, как мой отец мою бабушку освободил».

Мишель потушил сигару. «Пока вы своего законного пути будете дожидаться, - сочно сказал он, - у

вас внуки родятся, и тоже - в рабстве. А что оружия у негров нет, это, дорогой мой, дело

поправимое. Мы, как из России уходили, с нами тысячи крестьян сбежали, тоже рабов. Если бы мы

оружие им дали - они бы против своих владельцев поднялись, уверяю тебя». Мишель указал за

окно: «Ты мне рассказывал, с Елисейских полей их солдаты уходят, в деревню. Не хотят в Россию

возвращаться».

-Но ведь это надо проливать кровь..., - неуверенно заметил Нат. «Ты говорил, что не согласен с

тем, что твой отец делал».

-Мой отец, - отчеканил Мишель, - когда мне было четыре года, привел меня на панихиду по

Марату в Клубе Кордельеров, и заставил поцеловать его сердце. Окровавленное. Я это очень

хорошо помню. Мой отец был опасный сумасшедший, вот и все. И то, что он делал, было не ради

Франции, а ради удовлетворения его жажды к власти». Он вздохнул: «Это совсем другое. Для

освобождения людей можно, на что угодно пойти, я считаю. Но сначала, - Мишель улыбнулся, -

надо вернуть на трон его величество. Потом я доеду до вашей Америки, обещаю».

Нат потянулся. Зевнув, юноша смешливо сказал: «Мы с тобой все о политике говорим, а в нашем

возрасте - о девушках надо. Или тебе не нравится никто?»

-Пока нет, - Мишель хмыкнул. «Я почти десять лет только и делаю, что воюю. Вот наступит мир,

тогда и женюсь». Он внезапно посерьезнел: «Но мне те девушки по сердцу, что не только собой

заняты. Дебора, Давида жена - у нее кабинет благотворительный в Амстердаме был, тетя Джо

бесплатно учила детей из бедных семей..., Так и надо, а те, что только о платьях думают - мне

такая жена ни к чему». Мишель взглянул на него: «Все же поинтересуйся у мадемуазель Бланш,

ненароком - может, она с тобой в Америку и поедет».

Уже когда свеча потухла, Нат, задремывая, внезапно рассердился на себя: «Возьму, и спрошу.

Прав Мишель. Есть белые женщины, что за цветных замуж выходят. Я сам в Бостоне, в церкви,

такие пары видел. Она такая красивая, мадемуазель Бланш...»

Он заснул, все еще думая о ее веселой улыбке, и о том, как отсчитывая сдачу, она иногда касалась

его руки - нежными, теплыми пальцами.

Хозяин ресторана, прихрамывая, поставил на стол еще одну бутылку белого вина. Князь Трубецкой

вздохнул: «Жаль, устриц нет, не сезон».

-Рыба тут отменная, конечно, - Никита Муравьев взглянул на Петю, - не зря твой отец столько в

Париже прожил. Он плохого заведения не порекомендует.

-Месье Корнель, - вмешался месье Жилон, - сюда ходил, как еще мой папаша на кухне всем

заправлял. И мадемуазель Бенджаман у меня обедала, с поклонниками, - он подмигнул Пете и

юноша покраснел.

-Мне завтра на вечер надо, в Тюильри, - сказал Петя, разливая вино, - что мама устраивает, для

двора. Потом у нас обед, семейный, большой. Здесь все наши родственники, из Лондона, кузины

мои, - он замялся, и Никита Муравьев протянул: «Кузины, значит».

-Они девчонки еще, - Петя улыбнулся, - четырнадцать лет обеим. Насчет книжек я спросил, папа

читал сочинения этого месье Бенджамина Констана, и очень их хвалит. Он один из лучших

французских философов. Прямо завтра пойду, и куплю их.

-Купи, - неожиданно мрачно сказал Никита Муравьев, - я бы всех дворян заставил его книги

прочитать. Хоть будет понятно, что ни одна страна сейчас без конституции существовать не может.

И Россия, - он твердо посмотрел на Петю, - тоже.

Трубецкой опустил вилку и, выпив вина, прикурил от свечи.

-Позор, - горько проговорил князь, - позор, конечно. Ездили на обед к англичанам, они в Венсенне

стоят. Наши, некоторые, денщиков взяли. Один офицер, при англичанах, за столом, начал

денщика своего бить. Ты бы видел, Петр Федорович, какие лица у наших хозяев были. Тот, что бил -

потом спрашивает у английского полковника: «А у вас в армии солдат не наказывают?». Полковник

только щекой дернул: «Есть дисциплина, есть устав, в случае нарушения есть трибунал. Я свою

честь джентльмена не уроню тем, что подниму руку на солдата». Но нашим дворянам, такое, как

ты понимаешь, не указ. Еще удивляемся, что люди бегут.

-Опять, как в Германии? - спросил Петя.

-Они и не останавливались все это время, - Никита Муравьев отодвинул тарелку. «За три месяца

уже больше сотни человек дезертировало, и это только у меня в части. Уводят лошадей, идут в

деревню. Ищи ветра в поле, как говорится».

-Они же французского языка не знают, - удивился Петя. «Как они...»

-Выучат, - отмахнулся Трубецкой. «Кто бойчей, уже с девушками заигрывает. Да и русские слова

здесь уже понимают...»

-Быстро! - отозвался месье Жилон, принеся кофе, и офицеры рассмеялись.

-Раз мы здесь, - Никита потянулся за чашкой, - надо поискать масонскую ложу. Мы еще в Германии

об этом говорили, Петя. Все-таки через них лучше всего знакомства завязывать, туда профессора

ходят, экономисты, историки...». Никита откинул со лба темные волосы: «Если мы хотим Россию

изменить, еще учиться и учиться надо, одними штыками этого не сделаешь».

-Я у отца спрошу...- было, начал Петя, а потом вздохнул: «Нет, он у меня пожилой человек, незачем

его зря волновать. Сам найду и вам записку отправлю. Насчет штыков, - юноша обрезал сигару, -

лучше бы обойтись без них, конечно».

-Революций, мой друг, без крови не бывает, - коротко ответил Муравьев и поднял бокал: «За успех

нашего предприятия!».

Хрусталь зазвенел. Петя, пробуя вино, подумал: «Все равно. Надо ввести конституцию мирным

путем..., Ограничить права монарха, как в Англии. Мама сказала - дядя Джон здесь. Он близок к

принцу-регенту. За обедом у него и расспрошу, как у них все устроено, с Парламентом. И книги,

книги, - напомнил он себе строго. «Читать каждый день, делать заметки, вести дневник».

Уже на второй чашке кофе Муравьев внезапно, озорно спросил: «А постарше кузин у тебя нет,

Петруша?»

-Леди Холланд, дочь его светлости герцога Экзетера, она тоже в Париже, - рассмеялся Петя. «Ей

как раз девятнадцать. Но я ее еще не видел, только за обедом...»

Муравьев подмигнул ему: «Если она хорошенькая, то познакомь, обязательно».

-Непременно, - уверил его Петя и добавил: «Это если она мне самому по душе не придется,

конечно». Он оглядел стол и попросил: «Месье Жилон, несите нам еще две бутылки, мы

надолго».

Шелковое, отделанное брюссельским кружевом, голубое платье лежало на большой кровати.

Джоанна, стоя в одной рубашке, оглянулась на дверь - ключ торчал в замке. Девушка быстро

распечатала конверт. Почту приносили утром. Она, все эти дни, поднималась первой - чтобы

успеть просмотреть письма. «Вряд ли папа обрадуется, - мрачно думала Джоанна, - если узнает,

что я в переписке с месье Фурье. Хотя, что плохого, папа всегда поощрял меня в чтении книг, был

доволен, когда я в Лидс поехала..., Приду к нему и скажу, что не хочу в Ренн. Чем там заниматься -

за вышиванием сидеть, вместе с мамой и тетей Элизой?»

Джоанна открыла ящик туалетного столика и посмотрела на бархатный мешочек. «Паспорт здесь,

- пробормотала она, - свидетельство о крещении тоже. Ничего меня не держит. Только папа и

мама..., - она вздохнула и развернула письмо.

-Уважаемая мадемуазель Холланд, - читала девушка неряшливые строки, - я очень рад, что вас

заинтересовали мои концепции социального переустройства общества. Жду вас у себя дома, в

любое удобное для вас время, искренне ваш, Шарль Фурье».

Джоанна покусала крепкими зубами карандаш: «Скажу, что в библиотеку пошла. В конце концов, я

ненадолго к нему. Пока, - она убрала записку и вздрогнула - в дверь стучали.

-Джоанна, ты готова? - услышала она голос матери. «Гости вот-вот придут».

-Сейчас, мамочка, - отозвалась девушка и стала натягивать платье. Остановившись у зеркала, она

качнула изящной, белокурой головой: «Там этот кузен будет, сын дяди Теодора, русский офицер. С

дядей Теодором должно быть интересно, он ученый, у него широкий взгляд на вещи. Юноша этот,

наверняка, такой же, как дядя Жюль - либо об армии говорит, либо о своих имениях».

В соседней комнате одевались девочки. Сидония заколола распущенные пряди волос жемчужным

гребнем: «Дядя Теодор увез тетю Тео на воздушном шаре? Как будто в романе!»

-У них и было, как в романе, - Юджиния понизила голос, - мне мама говорила, что дядя Теодор

влюбился в нее с первого взгляда, когда ее на сцене увидел. И любил ее одну, пятнадцать лет! А

подруга тети Тео, тетя Жанна, за моим отцом замужем была».

-Погоди, - Сиди замерла, - значит, Мишель, о котором твоя мама рассказывала - тебе брат, по

отцу?

Юджиния что-то зашептала и серо-зеленые глаза подруги распахнулись.

-Не может быть! - ахнула Сиди.

-Я сама слышала, - кивнула девочка. «Ты за альбомом пошла, а я у фортепиано сидела. Они

думали, что я нотами занята».

-Сын Робеспьера, - Сиди присела на бархатную кушетку: «Мадемуазель Бенджаман, конечно,

старше, чем на мамином портрете, но, все равно, она такая красавица! Ростом в шесть футов, я

таких высоких женщин и не видела никогда. Пошли, - подогнала она Юджинию.

-Кузен Пьер тоже высокий, - подумала девочка, выходя в гостиную. Она увидела его рыжую голову

и вдруг, непонятно почему, покраснела.

Когда слуги поменяли тарелки и стали разносить рыбу, Федор смешливо сказал: «В этой гостиной

Бенджамин Франклин показывал опыты с электричеством, Антуан Лавуазье демонстрировал

химические реакции…»

-Здесь играл месье Моцарт…, - поддержала его жена. Юджиния, невольно, ахнула: «Сам Моцарт!

Хотя да, мама, - она повернулась к Марте, - он тебе сонату посвятил».

Федор вспомнил медленное, нежное начало симфонии, и как он тогда смотрел на Тео, - с тоской и

желанием. Он ощутил, как жена, под столом, касается его руки.

-Я тебя люблю, - шепнули гранатовые губы, и он только улыбнулся.

-Так можно будет - спросил Федор у Джона, - навещать месье Бонапарта на острове Эльба?

-Отчего же нельзя, - герцог пожал плечами, - это его владение, законное. Ради Бога, езжайте,

гостите…., Такая же часть Европы, как и все остальные страны.

Тео поймала взгляд Марты, и вспомнила, как они, втроем, сидели у камина, в квартире на

набережной Августинок. Петя ушел гулять по Парижу, они пили вино. Марта была в простом,

темном платье. Перехватив взгляд Тео, женщина коротко сказала: «Работала».

-Насчет Мишеля, - заметила тогда Марта, затягиваясь сигаркой, - вы не волнуйтесь. Наверняка, он

отправился на Эльбу, вместе с остальными. Я туда по дороге в Неаполь загляну. Отвезу письма от

его светлости, и не отстану от капитана де Лу, пока он вам не напишет.

Марта бросила взгляд на два букета роз, что стояли на камине. Она лукаво спросила: «Ты, Теодор,

теперь не только белые покупаешь, но и красные?».

Федор потянулся: «Это не от меня. У моей жены, - он подтолкнул Тео, - почти двадцать лет один и

тот же поклонник. Кто-то из Санкт-Петербурга. Думаю, мы уже не узнаем, кто. Очень скромный

человек, даже записок не присылает.

Тео вспомнила уборную Эрмитажного Театра и высокого, белокурого юношу с букетом винно-

красных роз. «Ерунда, - сказала она себе сердито, - не может его величество это делать. Кто-то из

аристократов, наверняка»

Когда подали десерт, Тео наклонилась к племяннику и, ласково, сказала: «Я с тобой письма

передам, милый. Мы, когда в поместье отца миссис Марты жили, с твоей матушкой были лучшие

подруги. И ты уже дипломированный адвокат. Был бы жив твой отец, он бы тобой гордился».

Нат вспомнил холодные, сине-зеленые глаза, и его жесткий голос: «Оставь эти фантазии,

университет тебе ни к чему».

-Да, - вздохнул он, - вы правы, тетя. Гордился бы.

После десерта и кофе мужчины поднялись. Петя, когда они прошли в библиотеку, искоса

посмотрев на золотую, масонскую булавку на лацкане сюртука Джованни. Он неуверенно спросил:

«Дядя, а вы с местными масонами знакомы?»

Темные глаза пристально посмотрели на него. Петя подумал: «Он священником был, мне папа

рассказывал. Когда память потерял, после бунта пугачевского. Весь мир объездил, все видел.

Господи, мне до них еще расти и расти».

Петя взглянул на отца - тот тихо говорил с его светлостью, Нат углубился в книгу, стоя у открытого

шкафа. Пахло хорошими сигарами. Джованни погрел в руках тяжелую, хрустальную рюмку со

светлым, драгоценным портвейном: «Знаком, племянник». Он потянулся за пером и бумагой.

Быстро набросав что-то на листе, дядя протянул его Пете.

-Ты приходи по этому адресу, - заметил Джованни, - там тебе объяснят, что к чему. Отец твой, - он

усмехнулся, - во время оно, тоже масонские собрания посещал. Так сказать, по работе, когда мсье

Теодор еще такими вещами занимался». Он внимательно взглянул в голубые глаза юноши: «Ты

там появись. С хорошими людьми увидишься».

-Спасибо, - искренне поблагодарил Петя и спросил себя: «Откуда эта косность? Мужчины встают и

уходят. Даже не поговорить с дамами, как следует. Очень интересная эта девушка, Джоанна, она

так много читала. Надо ее с Никитой познакомить, они друг другу понравятся. Он тоже

серьезный».

Нат все перелистывал: «De la littérature des nègres» аббата Грегуара, а потом вздохнул: «Как бы с

ним встретиться? Я бы эту книгу на английский перевел. Настоящая антология, все, что написано

цветными, в ней собрано. Для нас, в Америке, это было бы очень полезно. А леди Холланд

замечательная девушка, конечно. Она такая умная, в философии разбирается. Сама работала, за

детьми ухаживала, у врача училась…, Как это она сказала: «Рабство - позорная язва нашего

общества, наравне с неравенством классов и угнетением женщины». Она права, конечно. У нас, в

Америке, цветные редко где голосовать могут. Надо быть свободным, владеть недвижимостью…,

Я могу, но много ли таких, как я? - Нат посмотрел на Петю и решил: «Надо ему сказать. Что это

такое, его брат здесь, Мишель его на войне спас, а они даже не увидятся».

В дверь библиотеки постучали. Юджиния, весело, позвала их: «Тетя Тео готова петь».

-Я тоже петь буду, - Петя поднялся. «С мамой - дуэт Дона Жуана и Церлины, и Ein Mädchen oder

Weibchen. Из «Волшебной флейты».

Джон рассмеялся, выходя в коридор: «Коронная ария твоего дяди Тедди, Нат. Он зря на сцену не

пошел. Хотя юрист из него отменный. Думаю, еще через десяток лет он до Верховного Суда в

Вашингтоне доберется».

Нат вздохнул: «Я даже не смогу выступать в массачусетском суде. Ладно, - он посмотрел на Петю, -

потом отведу его в сторону, в гостиной, и скажу. Он не выдаст, это его брат».

Марта уже сидела у рояля палисандрового дерева, женщины устроились на диванах. Нат

отчетливо почувствовал запах табака. «Тетя Марта курит, - вспомнил он, - не на людях, конечно».

Джоанна поманила его к себе. Посмотрев на книгу в руках у Ната, девушка шепнула: «Мой отец, в

молодости, писал статьи для аболиционистских журналов. После того, как в Америке побывал. И

ваш отец, я знаю, был видный аболиционист».

-Только я все равно, - горько усмехнулся Нат, - незаконнорожденный.

От нее, понял юноша, тоже пахло табаком, - едва уловимо, - а еще - чем-то горьким, пряным.

Джоанна внезапно улыбнулась и усадила его рядом: «Мы можем потом убежать в библиотеку,

кузен Нат. Я вам покажу те книги, о которых говорила за ужином». Джоанна оглянулась: «И я там

смогу покурить».

-Начнем с Бетховена, - Марта положила руки на клавиши. Петя, глядя на рыжую голову Юджинии,

что стояла рядом с роялем, перелистывая ноты, рассмеялся про себя: «Она на Менуху похожа.

Такая же смешная, девчонка еще».

Он ощутил на губах вкус имбиря, услышал нежный шепот: «Зол зайн мит мазл!». Юноша тихонько

вздохнул: «Пусть тоже - будет счастлива».

На простой, сосновой конторке были разложены бумаги. Дофин, переступив порог маленькой

комнаты, недовольно оглянулся: «Что это вы, месье Жан, в какой-то каморке ютитесь, и зачем вам

это? - он указал на походную, холщовую кровать.

-Попросил не выбрасывать, ваша светлость, - Джон поклонился и отодвинул рассохшийся стул.

«Здесь была адъютантская у Бонапарта, от них осталось. Я, понимаете ли, - Джон стал разливать

кофе, - случается, и здесь ночую. Работы много. А что скромно, - он одернул темный сюртук, - так

роскошь в нашем деле ни к чему, главное - результат». Он подвинул дофину фаянсовую кружку:

«Слушайте».

Маленькое окно выходило на задний двор, теплый, летний ветер шевелил занавеску.

-Как вы понимаете, - Джон обрезал сигару перочинным ножом, - осведомители остались со старых

времен. Еще те живы, - он усмехнулся, - что во времена вашего старшего брата доносили. Если

человек таков, то он не изменится. Например, - герцог взглянул на дофина, - месье Фуше. Кому он

только не служил, а вы его привечаете.

-Он сторонник Бурбонов, - заметил наследник престола, просматривая бумаги.

-Он сторонник того, кто платит, - отрезал Джон.

-Обратите внимание, это интересно, - герцог поднял какой-то документ.

-Тайные сборища бонапартистов в Париже, несомненно, существуют, - начал читать дофин, - по

слухам, они организуются доверенным лицом, близким к Наполеону. Он остался в городе после

изгнания Бонапарта на Эльбу. Человек этот осторожен, с большим военным опытом, однако найти

его не представляется возможным...- дофин отбросил бумагу и негодующе спросил: «Как это не

представляется возможным? Месье Жан...»

-Мой отец и мачеха, - Джон спокойно курил, - здесь жили, во время революции. Вы знаете, думаю.

Холеные щеки его собеседника чуть покраснели.

-В трущобах, у Бастилии, - добавил Джон. «Мой отец шил обувь депутатам Конвента, а мачеха и

сестра устроились прачками в Тампль. Под носом у Робеспьера и Комитета Общественного

Спасения. Если бы их не предали, - жестко продолжил Джон, - никто бы их не нашел.

Дофин молчал. Потом, поднявшись, он велел: «Отыщите этого посланца узурпатора и расстреляйте

его. Без суда и следствия. Не для того люди проливали кровь, чтобы Франция опять вернулась к

временам беззакония».

Дверь закрылась. Джон пробормотал себе под нос: «О временах беззакония - я бы поспорил.

Отличный правовой кодекс, равенство сословий, французское гражданство для всех, какого бы ты

ни был цвета, и какую религию бы ни исповедовал. Я, конечно, им, - он вздохнул, - такого в лицо

не скажу, но Бонапарт сделал для Франции столько, сколько вся их династия не сделала».

Герцог еще покурил, подставив лицо солнцу, и вернулся к работе.

В квартире на рю Мобийон было тихо, только из-за двери доносились голоса штукатуров. После

того, как прошел обед, Изабелла решила заняться гостиной. Девочки сидели в классной комнате,

склонившись над тетрадями. Юджиния, встряхнув косами, заметила: «Так смешно. Здесь еще

Элиза занималась. А куда Джоанна пошла?»

-В библиотеку, - вздохнула Сидония. «Папа мне два часа выговаривал - мы с тобой очень

неосторожно себя повели. Теперь нас никуда не отпустят».

Юджиния покусала кончик рыжей косы и мрачно отозвалась: «Мне мама тоже, который день

нотации читает. Но ничего, - девочка оживилась, - с взрослыми все равно можно гулять. Например,

с Джоанной».

-Джоанна той неделей уже в Ренн едет – Сидония медленно, аккуратно переписывала

французское упражнение. «С кузенами нам никто гулять не разрешит, да и заняты они. Нат у

адвоката работает, а Пьер со своими русскими сослуживцами время проводит». Сиди выпятила

губу: «Зачем мы им? Мы для них девчонки. Кузен Пьер всего два года воюет, а уже в партизанах

побывал, как в Испании».

Юджиния нежно покраснела и вспомнила его голубые глаза и веселый голос: «Я, кузина Эжени,

несколько месяцев в лесу жил, в землянке. Бороду отрастил даже. А потом..., - Петя замялся, -

потом на восток пошел, навстречу нашим войскам. Там с отцом и увиделся, в сражении под

Березиной».

Профессор Госсек говорил, что года через три, она станет гастролирующей пианисткой, и будет

играть при королевских дворах. «Я могу приехать в Санкт-Петербург, - поняла Юджиния. «Просто, -

она все еще краснела, - он кузен, мы увидимся. Хотя он меня старше, конечно, офицер…,- девочка

вздохнула, - и я даже русского не знаю. Стыдно, папа знает язык. Майкл, Мартин, даже Бен и то

говорит, а я нет. Тетя Тео выучила, и я смогу. Попрошу папу, когда мы в Лондон вернемся».

-Ты что задумалась? - подозрительно спросила Сиди. «И краснеешь».

-Жарко, - пожаловалась Юджиния, но тут в дверь постучали. Изабелла, стоя на пороге, спросила:

«Закончили французский?»

-Сейчас, сейчас, тетя, - спохватилась Юджиния и вернулась к упражнению.

-Они в другой церкви молятся, - вспомнила девочка, смотря на спряжение глаголов. «Дядя Теодор

говорил, в походной часовне, на Елисейских полях. Было бы интересно посмотреть».

За окном был летний, жаркий полдень, на балконе прыгал воробей. Юджиния, наклонив голову,

стала писать.

В комнате стоял застарелый запах табака и пыли. Джоанна огляделась. Вокруг лежали стопки книг,

с загнутыми страницами, диван, обитый протертым бархатом, был загроможден бумагами. Старые

портьеры спускались до грязного, в пепле и каких-то пятнах, немытого пола. Грубый стакан с кофе,

что стоял перед ней - был расколот когда-то, а потом склеен.

Она сразу, с порога, сказала, что времени у нее мало - надо вернуться домой. Сейчас она сидела

на расшатанном стуле. Фурье, расхаживая по кабинету, курил дешевую сигару. «Ему за сорок, -

поняла Джоанна, - однако он очень плохо выглядит. Старше папы. Лысина, морщины... И еще эти

зубы, - девушка незаметно поморщилась. Зубы были испорченными, гнилыми, и пахло от него

чем-то кислым, неприятным.

Она отхлебнула плохого кофе: «Месье Фурье, я считаю вашу идею фаланстера, совместного труда

на благо общества, поистине гениальной. Однако я год провела в среде рабочих, ткачей. У моей

родственницы сиротский приют, в Лидсе, я ей помогала. Трудовой класс совсем не заинтересован

в таких, - Джоанна поискала слово, - коммунах. У них очень развит индивидуализм».

Фурье затянулся, и махнул рукой. «Этоот недостатка образованности, мадемуазель Холланд.

Рабочие не имеют доступа к литературе, памфлетам. Да что там, многие не умеют читать».

-Я могу, - с готовностью сказала Джоанна. «Могу, месье Фурье. Я преподавала детям, сиротам, но

могу и взрослым. Я знаю три языка, и вообще..., - она посмотрела на стопки рукописей, - я хорошо

стенографирую. Я сумею вам помочь, - девушка выпрямила спину.

-Стенографировать? - заинтересовался Фурье. «Сможете записать то, что я вам буду диктовать?»

-Разумеется, - Джоанна вскинула бровь и потянулась за пером и бумагой.

-Она очень хорошенькая, - Фурье расхаживал по кабинету. «Молодая девушка, двадцати нет. Я

для нее буду учителем, наставником..., Она из богатой семьи, сразу видно. Платье простое, но

шелковое, часы золотые. Конечно, я против брака, этой грязной клоаки, где все друг друга

обманывают..., Однако если ей удастся достать деньги на эксперимент с фаланстером, будет очень

хорошо. Надо ее к себе привязать, одной философии недостаточно, - он быстро взглянул в сторону

дивана.

-Начнем, - велел Фурье. Он заговорил. Джоанна стала быстро покрывать бумагу

стенографическими значками. Закончив, она спокойно порылась в своем бархатном мешочке и

отстранила руку Фурье: «Я и сама могу чиркнуть кресалом. Я против того, чтобы мужчины

оказывали женщинам старомодные, отжившие свое знаки внимания. Оба пола равны, и между

нами нет различий».

Джоанна затянулась своей сигаркой. Покачивая ногой, девушка стала читать:

-Обращаясь, в поисках причин, к условиям современной организации, прежде всего, замечаешь,

что ведь только какая-нибудь одна треть населения действительно трудится, а остальные или

ничего не делают, или даже служат делу разрушения. Таких «паразитов» я делю на три группы:

Первая - домашние паразиты, это большая часть женщин и почти всех дети, а также прислуга.

Вторая - социальные паразиты, - сухопутные и морские армии, бесполезные соединения людей,

употребляемые на то, чтобы ничего не производить в ожидании того времени, когда их бросят на

разрушение, добрая половина фабрикантов, купцов, агентов транспорта на море и на суше,

сборщики податей, - Джоанна прервалась, и вскинула прозрачные, голубые глаза:

-Я не согласна с вашим мнением относительно женщин, месье Фурье. Работающая женщина,

вовсе не паразит, а полезный член общества. Я, например, умею готовить, ухаживать за детьми...,

Джоанна все смотрела на него: «Насколько я помню, в фаланстере работы распределяются не на

основании пола, а по очереди, по жребию».

Фурье развел руками: «Согласитесь, что женская природа более приспособлена...»

-Не соглашусь, - упрямо оборвала его Джоанна. Он усмехнулся:

-Я бы хотел с вами подискутировать открыто, мадемуазель Холланд. Приходите на собрания моего

кружка». Серые глаза Фурье остановились на ее груди: «Или можете остаться здесь, - он показал

на диван, - сейчас».

Джоанна помолчала и поднялась: «Я подумаю, месье Фурье, и напишу вам. Я считаю, что

женщина и мужчина должны соединяться, ведомые взаимной симпатией, а я пока, - она

подхватила свой мешочек, - ее к вам не чувствую. В любом случае, я против брака».

- Я тоже, - Фурье удобно устроился на диване. Девушка вдруг подумала: «Надо же, я стою, а он

сидит. Никто из мужчин моего круга себе такого бы не позволил. Но ты, же сама сказала, надо

избавляться от предрассудков».

Фурье закурил: «Я за анархическую конкуренцию, мадемуазель Холланд. Если вы встретите

товарища, что вам больше понравится, уйдете к нему. Если я познакомлюсь с женщиной, и мы

почувствуем влечение - она станет моим компаньоном».

-Надеюсь, - не удержалась Джоанна, - не одновременно со мной. Мы не для того строим новое

общество, месье Фурье, чтобы скатываться к нравам, от которых человечество избавилось еще на

заре своего существования.

-Об этом мы тоже с вами поспорим, - он передал девушке рукописную афишку и улыбнулся: «Жду

от вас письма, мадемуазель Холланд».

Джоанна вышла на улицу. Фурье жил в бедном районе, у холма в квартале Бевиль. Стараясь не

наступать в грязь, девушка сердито подумала: «Надо погулять, пока запах табака выветрится. Тети

Марты со мной не было, и папы тоже, некем отговориться. Здесь кладбище, - Джоанна вытащила

из мешочка свой блокнот и сверилась с записями, - новое, Пер-Лашез. Там дедушка похоронен.

Папа мне отметил, где его могила. Молиться не буду, я в Бога не верю, но навестить ее надо - из

уважения».

Она поднялась по узкой улице на холм. Посмотрев на маленькую карту у себя в тетрадке, пройдя в

каменные ворота, Джоанна повернула налево. Склеп, - белого мрамора, - было видно издали.

Мужчина, - невысокий, в темной, суконной куртке ремесленника, с беретом на голове, - стоял

рядом с изящной оградой.

-Рабочий какой-то, - решила Джоанна. Приподняв подол платья, - пока она сидела у Фурье, прошел

короткий, летний дождь, - девушка направилась к могиле.

Когда Нат вернулся с обеда, Мишель сидел у стола, углубившись в книгу. Он поднял голову,

услышав скрип двери. Нат, виновато, заметил, снимая сюртук: «Только не ругай меня, Мишель. Я

брату твоему сказал, что ты здесь».

Нат вспомнил, как Петя, сглотнув, побледнел. Оглянувшись на своих родителей, - они с Натом

стояли у окна, что выходило на рю Мобийон, - юноша шепнул: «Я все понимаю, конечно. Передай

ему, - Петя задумался, - передай, пусть приходит к могиле его матери. Он поймет».

Мишель отложил книгу. Потянувшись, закинув руки за голову, капитан задумчиво ответил:

«Спасибо тебе, Нат. Я знаю своего брата, он меня не предаст. Я тогда записку ему оставлю, для

мамы и папы. Чтобы они не волновались. Это что у тебя? - он посмотрел на «De la littérature des

nègres», и улыбнулся: «Аббат Грегуар. Я его тоже сейчас читаю, одолжил, пока я в Париже».

-У кого? - удивился Нат, садясь на свою узкую кровать. Когда Мишель переехал к нему, они

сколотили из старых досок еще одну, хоть Мишель и настаивал на том, что может спать на полу.

-У самого святого отца, - ласково ответил Мишель. «Я к нему на исповедь уже несколько лет хожу.

Умнее священника во всей Франции не найдешь. Он образованный человек, философ...»

-Познакомь нас, пожалуйста, - робко попросил Нат. «Я бы хотел перевести эту книгу на

английский. Для нас, цветных, она будет очень полезна. Впрочем, - юноша погрустнел, - я баптист,

а он католик. Он со мной, наверное, и разговаривать не захочет…»

Мишель рассмеялся, показав крепкие, белые зубы: «У него таких предрассудков нет, поверь мне.

Он домосед, так что я дам тебе рекомендательное письмо. Приходи к нему, конечно».

Сейчас Мишель стоял у могилы матери, на кладбище Пер-Лашез, ожидая брата. «Интересно, -

вздохнул мужчина, - какая она была, моя мама? Мама Тео всегда говорила - она была добрая». Он

посмотрел на белый мрамор, и чуть слышно прошептал: «А теперь пребывают сии три: вера,

надежда, любовь; но любовь из них больше».

Сзади раздалось какое-то шуршание. Нежный голос сказал: «Простите, месье».

Мишель обернулся и замер. Она была маленькой, стройной, с прямой спиной. Гордо посаженная,

изящная голова была просто причесана, и такое же простое у нее было платье - синего шелка.

Девушка посмотрела на него, прозрачными, большими глазами: «Здесь похоронен мой дедушка,

герцог Экзетер. И его сын, младенец, Джордж».

-Я знаю, - Мишель все никак не мог отвести от нее взгляда. «Будь верен до смерти, и дам тебе

венец жизни, - он указал в сторону надписи. «Вашему деду отрубили голову, во время якобинского

террора. Он пытался спасти сына короля, маленького Луи-Шарля».

Девушка отступила на шаг. Внимательно посмотрев на Мишеля, она улыбнулась. У нее были

красивые, розовые губы и пахло от нее чем-то пряным, и немного - табаком. Она протянула

тонкую руку: «Леди Джоанна Холланд». Джоанна склонила голову набок: «Вы интересуетесь

историей революции, месье?»

Вокруг было тихо, только шелестели листья платанов, да наверху, в уже чистом небе, метались

какие-то птицы.

То, что он собирался сделать, - подумал Мишель, - было равносильно самоубийству. Он отлично

знал, кого Бурбоны наняли для организации тайной полиции. Среди слуг в Тюильри были

сторонники низложенного императора. Он даже думал сам пробраться в кабинет герцога и, как

следует, порыться в бумагах, но это было слишком опасно. Наполеон, оставляя его в Париже,

сердито сказал: «Не смей лезть на рожон. Побудешь тут до конца лета, поработаешь, а потом

приедешь на юг. Контрабандисты тебя довезут до Эльбы».

-Ее отец, - обреченно понял Мишель. «Но я совсем, совсем не могу ей врать. И никогда не смогу».

Белокурая прядь, выбившаяся из прически, щекотала приоткрытую воротником шею девушки. Он

увидел, как играет в ее волосах солнце. Тяжело вздохнув, капитан признал: «Интересуюсь,

мадемуазель. Однако я здесь не за этим. Это могила и моей матери, - Мишель показал на

высеченные в белом граните буквы: «Жанна Кроу, урожденная де Лу».

Она все молчала, стоя с протянутой рукой. Мишель неуверенно пожал ее и вздрогнул - ладонь

девушки была неожиданно сильной.

-Вы месье де Лу, - утвердительно сказала Джоанна, - капитан де Лу, адъютант Наполеона. Я

слышала о вас, от ваших приемных родителей. Они сейчас в Париже, и ваш младший брат тоже.

-Я знаю, - Мишель посмотрел на скамейку напротив склепа. Джоанна, взяв его под руку, - он даже

не успел удивиться, - деловито велела: «Присядем».

Мишель достал из кармана куртки сосновый портсигар, и вопросительно взглянул на нее.

«Странно, - подумала Джоанна, - мне при нем даже курить не хочется. Отчего бы такое? - девушка

почувствовала, что краснеет. У него были лазоревые глаза и коротко стриженые, мягкие

белокурые волосы.

-Конечно, курите, - разрешила она. Мишель чиркнул кресалом: «Леди Холланд, я…»

-Молчите, - повела рукой Джоанна. «Разумеется, я никому и словом не обмолвлюсь о том, что

встретила вас, месье Мишель. Ваш брат мне вчера рассказывал, как вы его спасли, в той битве, под

Бородино, - она, по слогам, выговорила русское название. Мишель подумал: «Сейчас она уйдет, и

я больше никогда ее не увижу. Господи, зачем ты так? - он все курил, а потом, повернувшись к ней,

сглотнул: «Леди Холланд, я…»

Она поднялась. Мишель тут же встал. «Я хочу, - тихо сказала Джоанна, - встретиться с вами еще

раз, капитан де Лу. Если вы, конечно…, - девушка запнулась и пробормотала: «Простите меня, я все

понимаю, вы…»

-Это все ерунда, - решительно заметил Мишель. «Пожалуйста, леди Холланд, я вас прошу, - он

посмотрел на свой простой хронометр, - сюда должен прийти мой брат, мы договорились

встретиться. Я вас провожу до часовни, а потом заберу оттуда, и буду счастлив, сопровождать вас

туда, куда вы захотите пойти».

-Мне надо в библиотеку, - Джоанна внезапно поняла, что ее голос дрожит, и разозлилась на себя:

«Объясни ему!»

-Месье Мишель, - она выдохнула, - я не знаю, что….

-Я тоже, - капитан посмотрел на нее, - серьезно, внимательно, - не знаю, что со мной, леди

Холланд. Я живу у кузена Ната, он мне о вас рассказывал…,- Мишель развел руками, - теперь вы

все поняли, думаю. Я в Париже…, - Джоанна потянулась, - он был лишь немного выше, - и

приложила палец к его губам.

-Это все совершенно неважно, - тихо сказала девушка, - неважно, месье Мишель. Пойдемте, я вас

буду ждать, столько, сколько понадобится.

Мишель, усадив ее на скамью у часовни, много раз уверил в том, что он вернется сразу же, как

распрощается с братом. Капитан спустился с холма к семейному склепу. Он все слышал ее

ласковый голос: «Я буду вас ждать».

-Провожу ее до библиотеки, потом домой, - счастливо подумал Мишель и помахал рукой: «Петя!»

-Еще вырос, - одобрительно заметил капитан де Лу, когда они обнялись.

-Уже с клинком ходишь, - он коснулся пальцами сапфиров на эфесе сабли.

Петя покраснел: «Я был в гостях у тети Марты, на рю Мобийон. Взял показать, и образ Богородицы

тоже».

Марты дома не было. Изабелла и Сидония ушли в Лувр. Она сначала играла ему Моцарта, а потом,

устроившись на кушетке, раскрыв чудные, синие глаза, слушала его - тихонько, как мышка. Петя

сидел, вдыхая запах жасмина, глядя на ее, еще пухлые, губы. Девочка ахнула, увидев руны на

эфесе: «Тетя Изабелла мне рассказывала, как их в плен взяли с вашим дядей, тем, что потом

евреем стал. Сколько ей лет? - девочка все смотрела на сапфиры.

Петя развел руками: «Восемь сотен, наверное. Икона младше, ее двести лет назад написали».

-Она на мою маму похожа, - Юджиния рассматривала твердые, зеленые глаза Богородицы.

«Спасибо, кузен Пьер, что навестили меня, - девочка покраснела, - простите, что никого дома не

оказалось».

Петя улыбнулся: «Вы здесь, кузина Эжени. Я очень рад, что мы познакомились».

-Я тоже, - тихо ответила девочка. Петя, выйдя на рю Мобийон, увидел, как она стоит на кованом

балконе, и машет ему. Он тоже - помахал ей в ответ, а потом направился к Елисейским полям. Они

с отцом обедали на квартире у князя Трубецкого. Там Петя отвел князя и Никиту Муравьева в

сторону: «С масонской ложей все устроилось. Адрес у меня есть, так что можем сходить».

-Отлично, - почти неслышно, одними губами, ответил Муравьев, а потом надо было садиться за

стол.

Они с Мишелем долго, молча, курили. Старший брат усмехнулся: «Его величество мне

рассказывал, как вы с ним рыбу ловили, Петька. Ты не волнуйся, я скоро уеду. Мне бы только папу

и маму повидать, надо как-то это устроить».

-Скоро, - горько повторил про себя Мишель, и приказал: «Забудь! Ты уедешь, а она останется. У

тебя есть долг перед его величеством и Францией, а она - дочь человека, который расстреляет

тебя, даже не задумываясь».

Перед ними, по зеленой, еще влажной траве, прыгала птица.

-Ловил, - согласился Петя: «Насчет папы и мамы ты не волнуйся. Я с ними поговорю, и сообщу

тебе. А ты, - попросил Петя, - не рискуй, понятно?»

-Не больше, чем нужно, - Мишель, на мгновение, привалился головой к его плечу. Потом он

вздохнул: «Давай, я тебя до выхода провожу, милый. Спасибо, что пришел».

-Ты мой брат, и так будет всегда, - просто ответил Петя. Они расстались за оградой. Мишель,

подождав, пока Петя завернет за угол, купил у девчонки букетик фиалок. «Я бы корзину купил, - он

взбежал наверх, - но ведь ей домой надо возвращаться. Господи, я бы все цветы мира ей

подарил…»

Ветер шевелил белокурые локоны на ее затылке. Она сидела, глядя на зеленые, видные отсюда, с

холма, поля. Мишель услышал, как она дышит - неровно, прерывисто.

-Леди Холланд, - он отчего-то вздохнул, - вот, это для вас.

Джоанна приняла букет: «Я же говорила - я против всех этих старомодных вещей. Господи, что это

со мной?»

Он стоял, засунув руки в карманы куртки, - невысокий, изящный. Джоанна, неожиданно,

покраснела: «Спасибо, капитан де Лу».

-Говорят, - он все никак не мог отвести от нее взгляда, - говорят, сюда перенесут останки Элоизы и

Абеляра. У вас в Англии есть поэт, Александр Поуп. Моя мама его очень любит. Он написал стихи о

них, хотите послушать?

-Я не люблю поэзию, - было, собралась, сказать Джоанна, но вместо этого только кивнула:

«Очень». На крыше часовни сидели голуби. Мишель, улыбнувшись, кинул им зерен. «У меня

всегда с собой,- объяснил он, - в кармане».

-Кузен Пьетро так делал, - подумала Джоанна. «Мне Рэйчел рассказывала, он всегда птиц

подкармливал». Птицы захлопали крыльями. Мишель велел: «Слушайте». Он рассмеялся - два

голубя, белый, и серый, толкались у его ног.

-Это, наверное, Элоиза с Абеляром, - Мишель закрыл глаза. Потом он начал читать, - высоким,

сильным, красивым голосом:

-Что радости быть равной королю?

Нет, дайте мне того, кого люблю!

И пусть я буду тайною женою,

Мне все равно - когда мой друг со мною,

Когда неразделимы я и он,

Когда любовь - свобода и закон!

О, как тогда все полно и прекрасно!

В груди - ни страхов, ни тревоги страстной,

Мысль слышит мысль, мечта влечет мечту,

Тепло - в другом рождает теплоту;

Сердца напоены блаженным светом...

О, это счастье! Если в мире этом

Возможно счастье…. – Мишель прервался. Джоанна, потянувшись, взяла его за руку.

-Возможно, капитан де Лу, - серьезно сказала девушка. «Теперь я знаю, возможно».

Мишель наклонился и поцеловал ее - нежно, долго. Голуби вспорхнули с лужайки и поднялись в

летнее небо.

В карете было темно. Петя сидел с повязкой на глазах. С набережной Августинок его забрал

невидный человек в простом сюртуке, с коротко стрижеными, седоватыми волосами.

-Я буду вашим поручителем, - он открыл дверцу экипажа.

-Позвольте, - он прикоснулся к плечу Пети и протянул ему повязку.

-Так положено, - мужчина подождал, пока Петя устроится на сиденье, и взобрался на козлы.

Юноша сидел, вдыхая запах пыли, пытаясь считать повороты, но вскоре сбился и бросил. Он

внезапно понял, что даже не знает, что его ждет. Они с Никитой Муравьевым и князем Трубецким

пошли по тому адресу, что им дал дядя Джованни. Это был красивый, окруженный каменной

стеной, особняк. Привратник прочитал записку и впустил их в изящную переднюю, с мраморным

полом, и греческими вазами в углах. Человек, что вышел им навстречу, - высокого роста, с военной

выправкой, - тоже просмотрел письмо дяди Джованни. Протянув руку, он потребовал: «Ваши

визитные карточки, господа».

Никита Муравьев неслышно шепнул: «Такому не скажешь, нет. Генерал, наверное, какой-то». В

светлых глазах их хозяина, - заметил Петя, - на мгновение, заметался смех.

-Вам напишут, - коротко заметил человек. Он изысканно поклонился: «Рад встрече, господа».

Два дня назад на набережную Августинок городской почтой доставили простой конверт. В письме

Петю предупреждали, что за ним заедут. Он откинулся на спинку сиденья и вздохнул: «Мишель,

Мишель...». Со времени их свидания на Пер-Лашез они не встречались. Петя передавал записки

через Ната, оставляя их в адвокатской конторе. «Как бы это устроить, с папой и мамой..., - подумал

Петя и разозлился: «Да что устраивать, просто скажу им, и все. Мама Мишеля столько лет не

видела. Они все время о нем разговаривают, волнуются..., Можно где-нибудь за городом

встретиться, в лесу, никто ничего не узнает».

Карета остановилась. Петя, услышав, как открывают дверцу, вдохнул запах цветущих роз. «Здесь

сад, - он уловил скрип калитки. «Наверное, тот же самый особняк, куда мы в первый раз

приходили».

-Прошу вас, - вежливо сказал его поручитель и взял Петю за руку. Они спускались по узкой, крутой

лестнице. Петя посчитал - ступеней было тридцать шесть. Он почувствовал прохладу подземелья,

дверь открылась и юноша понял: «Большая комната. В ней люди, я же шорох слышу». Все затихло,

его вывели в центр комнаты и до него донесся знакомый голос: «Положите сюда руки. Это Библия,

и обнаженный клинок».

Петя почувствовал под пальцами знакомый эфес и еще успел удивиться: «Но как? Дядя Джованни

говорил, что папа больше не ходит в ложу...»

-Повторяйте за мной, - велел тот же голос и Петя, послушно, стал говорить:

- Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без

приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства. Клянусь

хранить о них вечное молчание, обещаю ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни

словом, ни телодвижением. Обещаю никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма,

ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже

известно и что может быть вверено впоследствии.

Повязку сняли, и он увидел перед собой темные, спокойные глаза Джованни. «Поздравляю, - дядя

улыбнулся, - с посвящением в степень ученика. Друзья твои, - шепнул ему мужчина, - уже здесь,

мы тебя напоследок оставили».

Давешний высокий, светловолосый мужчина вручил ему белый, кожаный фартук, такие же

рукавицы и грубую, серебряную лопаточку.

-В знак того, - сказал он, - что вы сейчас вступили в братство каменщиков, созидающих Храм

человечества и в напоминание о том, что лишь чистыми помыслами, и непорочной жизнью,

можно надеяться возвести Храм Премудрости, дорогой брат.

-Непорочной жизнью, - повторил про себя Петя. Он вспомнил, как, еще в Германии,- они с отцом

стояли на квартире, - к хозяйке, пожилой вдове, приходила дочь - хорошенькая, молоденькая

женщина. Она была замужем, но, встречаясь глазами с Петей, лукаво ему подмигивала. Отец тоже

это заметил, и сказал как-то раз: «Не надо, милый. Все это, - он повел рукой, - гроша ломаного не

стоит, в сравнении с настоящей любовью. Я твою мать пятнадцать лет ждал, и ни разу не пожалел

об этом. Также и у тебя будет, поверь. Сердце-то у тебя, Петька, - отец рассмеялся, - наше, сразу

видно».

Они поднялись наверх, в столовую, отделанную каррарским мрамором. Петя, взглянув на серебро

и хрусталь, - стол был накрыт к завтраку, тихо спросил: «Дядя Джованни, а наш хозяин - кто он? И

как сюда наша сабля попала?».

-Брат Шарль-Фердинанд, - только и сказал Джованни. Петя, потрясенно, подумал: «Герцог

Беррийский, младший сын дофина. Так вот он какой».

-А сабля, - Джованни налил ему вина, - это я у твоего отца одолжил, дорогой племянник. Мне так

правильней показалось, чтобы ты на ней клятву приносил.

Когда он, с друзьями, вышел на улицу, Никита Муравьев вздохнул: «Эти люди столько знают, что

нам до них еще расти и расти. Не могу поверить, что сидел за одним столом с Шатобрианом, - он

оглянулся на особняк. Петя, весело, заметил: «Ничего, мы теперь каждую неделю будем

встречаться, поучимся у них».

На набережной Августинок было тихо. Петя, заходя в подъезд, услышал знакомый голос: «Кузен

Пьер!»

Нат стоял, прислонившись к стене, засунув руки в карманы сюртука.

-Меня он послал, - Нат указал в сторону Латинского квартала. «Попросил, чтобы я тебя привел к

церкви Сен-Сюльпис, и сам пришел».

-Зачем? - недоуменно спросил Петя.

Нат только пожал плечами и посмотрел на свой хронометр. «Он очень торопился, - это все, что я

тебе могу сказать».

Петя пошел вслед за кузеном.

Выйдя на площадь Сен-Сюльпис, Джоанна облегченно вздохнула. Мишель стоял у паперти церкви,

в куртке рабочего, закинув голову вверх, рассматривая надпись над входом. Они встречались

каждый день. Дома, на рю Мобийон, даже не замечали ее отсутствия - мать и тетя Элиза все время

проводили во дворце, или были заняты сборами в дорогу. Тетя Марта, правда, как-то раз, зорко

посмотрев на девушку, заметила: «Вся цветешь, дорогая моя».

Джоанна покраснела и пробормотала что-то о хорошей погоде и прогулках. Мишель водил ее по

Парижу, рассказывая о французских королях - он хорошо знал историю. Они сидели у него в

каморке, обсуждая книги, споря. Джоанна, с каждым новым днем, что приближал ее отъезд,

просыпалась, тоскливо глядя на высокий, расписанный фресками потолок своей комнаты. «Я не

могу, - говорила себе девушка, - не могу его больше не видеть. Так нельзя, почему судьба так

решила».

Потом Мишель отдал ей кольцо. Они медленно шли по дорожке Люксембургского сада -

уединенной, дальней, Мишель говорил о русском походе Наполеона. Внезапно остановившись, он

тихо сказал: «Джоанна..., Я знаю, я не имею права тебе это предлагать, но я совсем не могу жить

без тебя, у меня, - он улыбнулся, - не получится. Пожалуйста, - Мишель опустился на колени и

прижался лицом к ее рукам, - пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой».

Джоанна молчала. Нагнувшись, обняв его, она поцеловала высокий лоб. «Я люблю тебя, - ответила

девушка, - люблю, Мишель, и пойду за тобой куда угодно. Хоть на край земли, - она ласково

подняла его. Мужчина порылся в кармане куртки: «Вот. Это алмаз де Лу, положено отдать его той,

кого ты любишь. Тебе, Джоанна».

Девушка ахнула. Синий камень играл, переливался в лучах солнца. Она вспомнила тихий голос

тети Марты: «Элиза меня тогда спасла, за кольцо. Я рожала, меня на телеге к гильотине привезли,

я на ноги подняться не могла. Толпа завыла, они, знаешь ли, - Марта затянулась сигаркой, - могли и

пожалеть, простые люди. В солдат камни кидать стали. Робеспьер испугался, промедлил, тогда

Элиза солдатам кольцо и отдала. Дотащила меня до трущоб, а там..., - Марта повела рукой и не

закончила. «Я при смерти была. Потом дядя Питер это кольцо нашел, в Германии, вместе с

драгоценностями французской короны».

-И вам не жалко было, тетя Марта? - Джоанна, что тоже курила, устроилась с ногами на кушетке.

-Это камень, - просто ответила женщина. Она указала на родословное древо: «А это семья, как

ради нее может быть чего-то жалко? Мишель у нас последний из де Лу, потом это кольцо его

детям перейдет».

-Детям, - повторила сейчас Джоанна и почувствовала, что краснеет. «Я ни с кем не поговорила, -

почти испуганно поняла она, - Вероника в Ренне, а к остальным даже подходить страшно,

наверняка, что-то заподозрят».

Пожениться в префектуре они не могли. Мишель усмехнулся: «Если я там покажу свой настоящий

паспорт, то медовый месяц мы проведем раздельно. Я - в тюрьме». Джоанна, было, открыла рот,

но потом, подумав, девушка погладила его по щеке. Они сидели в каморке у Ната, на кровати,

обнявшись. За окном было бесконечное, жаркое парижское небо и черепичные крыши.

-Я не поеду в Ренн, - твердо проговорила девушка. «Я стану твоей женой, вот и все». Она с

сожалением посмотрела на свои тонкие пальцы: «Я ведь даже кольцо не могу носить...- Джоанна

вздохнула и твердо закончила: «Обвенчаемся, Мишель. Если ты попросишь, аббат Грегуар тебе не

откажет. Свидетелями могут быть твой брат и Натаниэль. Вот и все, - девушка потянулась и

поцеловала его.

Мишель взял ее лицо в ладони: «Но ты не веришь в Бога, Джоанна. Я не хочу, чтобы...»

Она покачала изящно причесанной головой и устроилась у него под боком. «Все это неважно, -

девушка перебирала его пальцы, - неважно, капитан де Лу. Важно, чтобы мы были вместе».

Она потрогала бархатный мешочек у себя на запястье. Там лежал паспорт и свидетельство о

крещении. Они с Вероникой родились в Вене, и крестили их в католическом соборе святого

Стефана. Джоанна тряхнула головой: «Ничего. Разберемся. Мы с Мишелем любим, друг друга, а

когда любишь - все получается. Только домой надо будет вернуться..., - она, на мгновение,

остановилась и успокоила себя: «Ничего страшного. Приду и сразу в ванную. Дома, никого не

будет, я успею». Джоанна сжала зубы: «Потом Мишель уедет, а я объяснюсь с родителями. Ничего

мне не сделают. У нас законный брак, венчанный, пусть отец хоть к папе Римскому идет, он ему, то

же самое скажет».

Мишель обернулся. Джоанна, как всегда, подумала: «Какая у него улыбка красивая. Добрая. Надо

ему рассказать, о Лидсе. Мы будем мужем и женой, нельзя такое скрывать».

-Я тебя люблю, - сказал он, одними губами. «Меня крестили в этой церкви». Мишель вздохнул:

Потом здесь был Храм Победы, как это тогда называлось». Мужчина показал на портик: «Даже

надпись сохранилась».

Площадь была залита солнечным светом. Джоанна, прищурившись, прочла: «Le Peuple Francais

Reconnoit L’Etre Suprême Et L’Immortalité de L’Âme». «Народ Франции признает Верховное

Существо, и бессмертие души, - она повернулась к Мишелю: «А почему это не закрасили?»

-Чтобы помнили, - он, осмотревшись, взял ее за руку. Джоанна вздрогнув, шепнула: «Я тебя

люблю. Только мне надо тебе что-то сказать, милый».

Мишель слушал ее. Потом, так и, держа Джоанну за руку, другой рукой, он прикоснулся к нежной

щеке. «Ты сделала то, что надо было сделать, любовь моя, - серьезно проговорил он. «Я тобой

очень горжусь, и так будет всегда». Он посмотрел на часы: «Аббат Грегуар уже в притворе, сейчас

свидетели появятся».

Он проводил глазами белокурую голову, украшенную гребнем с бирюзой. Девушка поднималась

по ступеням. Мишель увидел тонкую щиколотку в шелковом чулке - Джоанна чуть приподняла

подол.

-Всего два часа, - горько подумал он. «Я Ната попрошу, он сходит куда-нибудь, но, Господи, мы

будем мужем и женой. Как мерзко, как отвратительно это скрывать, от ее родителей, от мамы с

папой. А что делать? Его светлость, не задумываясь, отправит меня в тюрьму, будь я хоть трижды

его зять. Нельзя рисковать. Ладно, - он вздохнул, - его величество вернется на трон, а я приеду в

Англию за Джоанной. Хотя, они же, наверняка, опять будут с нами воевать. Тогда украду ее, и все, -

разозлился Мишель. «Отправимся в Америку, как я обещал Нату. Негры еще поднимутся против

рабства, и Джоанна мне поможет. Она отлично стреляет, разбирается в медицине, будет им

грамоту преподавать. Уедем на запад, и будем там жить. Организуем колонию, на принципах

всеобщего равенства. На западе Америки нас точно никто не найдет».

Он увидел рыжие волосы брата и помахал ему.

-Что случилось? - озабоченно спросил Петя. «Почему такая спешка, Мишель?»

Лазоревые глаза усмехнулись: «Я, милый мой, венчаюсь, - Мишель развел руками, - свидетели

нужны».

Петя постоял, глядя на его ласковую улыбку. Брат, озабоченно, спросил: «Но как, же это? Я

православный и Нат не католик..., - он обернулся к юноше.

-Аббат Грегуар сказал: «Ничего страшного», - Мишель подтолкнул их к входу. «Быстрее, быстрее,

сейчас там нет никого. Утренняя месса закончилась, надо поторопиться».

Петя перекрестился, заходя в огромное, уходящее вверх пространство нефа. Было тепло,

поблескивало золото алтаря. Они, пройдя в боковой притвор, увидели белокурую девушку. Та,

стоя рядом с невысоким, полным священником, о чем-то тихо с ним говорила.

Петя замер. «Моя невеста, - нежно шепнул ему Мишель. «Пожелайте нам счастья, что ли, дорогие

мои».

-Это леди Холланд, - потрясено сказал Нат, глядя на тонкий профиль невесты. «Я и не думал, что

они знакомы».

-Я тоже, - Петя увидел, как они, держась за руки, опускаются на колени перед алтарем. Закрыв

глаза, вдыхая запах ладана, юноша попросил: «Пусть и вправду, будут счастливы».

Нат и Петя расстались на углу площади Сен-Сюльпис. Петя все-таки успел сбегать в первую

попавшуюся лавку и купить бутылку моэта.

-Нельзя же без шампанского, - улыбнулся он, вручая ее Мишелю.

Джоанна крепко пожала им руки: «Спасибо вам, большое спасибо. Мы еще встретимся».

Она ушла с мужем к Латинскому кварталу. Петя, вдруг, сказал: «Думаю, у Мишеля все получится.

Рано или поздно, мы прекратим воевать. Нам с тобой, дорогой кузен, - он похлопал Ната по плечу,

- надо сейчас держать язык за зубами».

-И будем, - Нат взглянул на свой хронометр.

-Два часа дня, - подумал он. «Контора сегодня закрыта, суббота. Значит, буду просто гулять, и все.

И булочная, наверняка, закрыта. Они в субботу только до обеда работают».

-Пойдем, - сказал он Пете, - побродим, что ли. Завтра у аббата Грегуара встретимся, раз он

согласился с нами кофе выпить. Я уже начал его книгу переводить. Когда вернусь в Америку

-поговорю с издателями аболиционистских журналов. Наверняка, они заинтересуются.

Они шли под цветущими, сладко пахнущими липами. В городе было тихо - пользуясь хорошей

погодой, парижане разъехались - кто в Булонский лет, кто в Венсенн.

Петя приостановился: «Смотри, булочная открыта. Я бы купил что-нибудь, можно в

Люксембургском саду устроиться, на траве». Юноша вспомнил записочку, что ему прислала

Юджиния: «Дорогой кузен Пьер, тетя Изабелла будет гулять со мной и Сиди в Люксембургском

саду, в субботу. Буду рада вас видеть, кузина Эжени».

Она была, - подумал Петя, - будто вся соткана из воздушных, белых облаков. Глядя на нее, он, сам

не зная почему, улыбался. А еще она слушала его - открыв глаза, не дыша: «Вы, правда, вот так, -

девочка показала, как, - видели Наполеона?»

-Видел, кузина Эжени, и даже говорил с ним, - кивнул Петя.

Он никому не рассказывал о мельнице в глуши леса и маленькой, сероглазой девочке, что махала

им вслед, стоя рядом с матерью на осенней дороге. Только отцу, через несколько дней после

сражения под Березиной, когда Петя уже отоспался и надел военную форму. Вернее, отец сначала

рассказал ему о том, как, вместе с Мишелем они спасали Кремль, как Иосиф и Давид его

оперировали. «Если бы не Мишель, не Кардозо, дорогой мой, - серьезно сказал отец, - мы сейчас с

тобой не сидели».

Петя, молча, налил себе чаю, а потом покраснел: «Папа, я дочку дяди Степана встретил. Тетю Хану.

Я у нее на мельнице после ранения отлеживался. Там...»

Отец поднял большую ладонь. «Ты, Петька, помни - чем меньше народа об этом знает, тем лучше,

- голубые глаза Федора заледенели - мгновенно. «Что бы ты там ни видел, а я, в общем, - отец

затянулся сигарой, - догадываюсь, с кем ты там познакомился».

Они сидели в деревенской горнице, гудела печь. Петя, наконец, вздохнул: «Я хотел его убить, папа.

Но не смог, не смог…, Скажи мне, а тетя Хана - она ведь не такая, как все? Почему?»

-Господь решил, - отрезал отец, - а этого, дорогой мой, нам не понять. А что она не такая, - Федор

вздохнул, - так я даже боюсь подумать - насколько. Однако, - бодро закончил отец, - она моя

племянница. Как мы ей писали, как на Святую Землю весточки передавали, так и будем дальше. А

что плохого Ханеле не говорит, - отец усмехнулся, - так, то к лучшему, поверь мне. Меньше

знаешь, Петька - крепче спишь».

-Лавка открыта, - Нат робко взглянул на дверь и недоуменно сказал: «Странно, покупателей нет».

Петя заметил, как покраснел кузен и присвистнул: «Ах, вот оно как. До Люксембургского сада я и

один доберусь. Иди, иди, - он потрепал Ната по плечу.

Тот постоял еще немного на углу, провожая глазами кузена. Потом, набравшись смелости, Нат

переступил порог лавки. Пахло пряностями, чем-то сладким. Мадемуазель Бланш, - в переднике, с

закатанными до локтя рукавами платья, - смазывала растопленным маслом круассаны, что лежали

перед ней на медном противне.

-Месье Фримен! - она радостно улыбнулась, держа в руках кисточку. «Большой заказ, к

сегодняшнему вечеру. Мадам Бодю ногу растянула, куда ей у очагов стоять, так что я одна, - алые

губы улыбнулись, - пытаюсь справиться».

Нат решительно сбросил сюртук: «Если вы мне дадите второй фартук, мадемуазель Ле Блан, я вам

помогу».

-Вы же не кондитер, месье Фримен, - расхохоталась девушка, - вы помощник повара, и адвокат,

клерком в конторе работаете.

-Это вы, мадемуазель, - Нат поднял бровь и засучил рукава рубашки, - еще не все обо мне знаете.

Он научил ее покрывать глазурью булочки и показал, как правильно сбивать крем - чтобы не

уставала рука. Когда они раскладывали пирожные по картонным коробкам, Бланш восхищенно

посмотрела на него: «Повара, месье Фримен, обычно не умеют с выпечкой возиться».

-Я исключение, - Нат облизал испачканный в креме палец. «У нас, меня и матушки моей, в

Бостоне гостиница, одна из лучших. Я с девяти лет на кухне, мадемуазель Бланш, меня француз

учил, я все умею». Он вымыл руки. Глядя на ее покрасневшие от жара очагов, белые щеки, юноша

внезапно разозлился на себя: «Хватит уже, Нат Фримен! Хотел сказать, так скажи!»

-Мадемуазель Бланш, - он все стоял в фартуке, - я к вам в булочную хожу не только потому, что у

вас пирожные - самые лучшие в Париже…

-Есть лучше, - она еще сильнее зарделась и посмотрела куда-то в сторону. «На Правом Берегу, я

вам расскажу, где это...»

-Не надо, - решительно ответил Нат. Ее волосы - черные, кудрявые, были сколоты в узел и покрыты

холщовой шапочкой. «Не надо, мадемуазель Бланш, потому что сюда, - он обвел рукой булочную, -

я ради вас хожу, так и знайте. Если я вам, хоть немного по душе..., - он увидел, как ее черные глаза

наполнились слезами. Нат, обеспокоено, спросил: «Что такое, мадемуазель Бланш?»

-По душе, месье Фримен, - всхлипнула девушка и вытерла лицо краем передника. «Только нам с

вами не по пути, зачем я вам?»

-Это еще почему? - поинтересовался Нат. Бланш, глядя куда-то в окно, закусила губу: «Потому, что

вы белый, а я цветная, полукровка. Еще и незаконнорожденная. Не выйдет у нас ничего, месье

Фримен».

Они сидели за кухонным столом, держась за руки, и Бланш рассказывала ему всю свою короткую,

восемнадцатилетнюю жизнь. Она родилась на Мартинике, и два года назад приехала в Париж.

-Мама меня Бланш назвала, - девушка все плакала, - потому что у меня кожа такая белая. В отца.

Она-то сама, с половиной африканской крови была, смуглая. Как умирала мама, то дала мне денег

и велела во Францию ехать.

Девушка махнула рукой куда-то в сторону: «Остров у нас маленький, какая бы белая я ни была, все

знали, что я цветная, - Бланш невесело улыбнулась. «А здесь, - мама сказала, - может, и примут

меня за белую девушку. И все принимали. А кто отец у меня, - Бланш вздохнула, - я и не знаю.

Мама и то имени его не вспомнила, у нее много их было...- девушка покраснела. Нат, мягко

сказал:

-Не надо, любовь моя. Не надо, прошу тебя. Все, все закончилось...- он поцеловал белые,

пахнущие сладостью пальцы: «Поедешь со мной в Бостон? Я буду адвокатской практикой

заниматься, а ты - у нас будет лучшая в городе выпечка, - Нат все улыбался, но потом, так и, держа

ее руки в своих ладонях, горько добавил: «Только в Америке цветные от белых отделены.

Захочешь ли ты...»

Бланш потянулась и коснулась рукой его щеки: «Так не всегда будет, милый. Я уверена, уже во

времена наших детей, все изменится. Расскажи мне, - попросила девушка, - расскажи еще об

Америке. Я хоть и на Карибах родилась, но у вас там все совсем другое».

Он рассказывал, а потом они неумело, робко поцеловались. Нат шепнул: «Завтра пойдем гулять, в

Люксембургский сад, счастье мое. А в понедельник, как только ювелиры откроются - я к тебе с

кольцом приду. И багет куплю, - они оба, счастливо расхохотались.

Когда Нат шел домой, уже вечерело. Он блаженно что-то насвистывал. Остановившись в своем

дворе, юноша поднял голову вверх - окно каморки было раскрыто.

-Джоанна ушла давно, - он почувствовал, что краснеет. Нат поднялся на четвертый этаж. Пройдя

по узкому коридору, он замер - дверь комнаты была снесена с петель. Постельное белье валялось

на полу, и Нат увидел на нем пятна крови.

К его виску приставили пистолет. Незнакомый, холодный голос, сказал: «Не двигаться. Вы

арестованы».

Они лежали, обнимая друг друга. Джоанна, наконец, подняв голову, слабым голосом сказала: «Я..,

я не думала, что это так хорошо, Мишель…, не представляла себе». «Мужчина и женщина должны

соединяться, следуя взаимному влечению, - вспомнила Джоанна и томно, довольно улыбнулась.

Муж поцеловал ее, и девушка вздохнула: «Если бы мне не надо было уходить, милый…».

-У нас еще есть время, - он целовал ее волосы - каждую прядь, нежную, белую шею, косточку на

ключице – спускаясь все ниже. Джоанна гладила его по голове: «Все, оказывается, так просто.

Надо любить. Вот почему Вероника такая счастливая все время ходит, - она чуть слышно застонала,

и шепнула что-то на ухо Мишелю.

-И так тоже, - смешливо согласился муж. Джоанна, устроившись на нем, тряхнула головой,

белокурые волосы рассыпались по стройным плечам. Она, остановившись, застыла: «Мишель. На

крыше напротив двое. С пистолетами».

Они услышали голос снизу, со двора: «Окружайте дом, и проверьте все комнаты. Ломайте двери,

если надо!»

-Беги, - велел ей Мишель, поднявшись, помогая Джоанне одеться. «Там есть черный ход, они не

успеют до него добраться. Быстро, любовь моя, я прошу тебя». Джоанна закусила губу. Мишель,

поцеловав ее, шепнул: «Я люблю тебя, и буду любить всегда. Кольцо возьми, - он, на мгновение,

прижался губами к ее пальцам, перекрестил ее и еще успел сказать: «Я тебя найду, обещаю».

Девушка, нырнув в темный коридор, толкнув невидную дверь, пробежала вниз по узкой лестнице.

Она услышала у себя над головой топот ног. Выскочив в проходной двор, - куры в сарае

недоуменно захлопали крыльями, - Джоанна остановилась.

Наверху стреляли, а потом тот же голос заорал: «По крыше бежит! Брать живым, только живым!».

Джоанна заставила себя не плакать. Посмотрев на камень в кольце, что играл, синим, холодным

огнем, девушка твердо сказала: «Он выберется, я верю. Он вернется за мной».

На рю Мобийон еще никого не было. Она сразу прошла в умывальную. Раздевшись, Джоанна

взглянула на пальцы - они тряслись.

-Соберись, - велела себе Джоанна. Скомкав платье с бельем, сунув их в корзину, девушка стала

приводить себя в порядок.

Герцог сидел на столе в каморке, куря сигару, раздраженно постукивая рукояткой пистолета по

колену. «Это совершенно точно был он, - наконец, сказал Джон. «Невысокого роста, белокурый

мужчина, с военной выправкой. Он отстреливался, ранил двоих, но его тоже ранили».

-Вижу, - пробормотала Марта. Она стояла на коленях, осматривая с лупой постельное белье.

«Здесь так натоптали, - наконец, заметила женщина, выпрямившись, - что я тебе уже ничего не

скажу. Кровь - это его, конечно, - прозрачные глаза взглянули на Джона, - но, пока не придумали

способа определять, чья она точно, - Марта пожала плечами, - больше мы ничего не узнаем. Его

ранили. Он, видимо, хотел себя перевязать, но не успел. В окно выпрыгнул, - Марта устроилась на

подоконнике и уважительно сказала: «Здесь больше десяти футов до ближайшей крыши.

Молодец, ноги себе не побоялся переломать».

-Когда он убегал, он хромал, - желчно заметил герцог. «Я, конечно, как узнал - приказал оцепить

квартал, но толку от этого…»

-Никакого, - подытожила Марта и чиркнула кресалом. «Мальчика отпусти, - велела она. «Нат

говорит правду - он ничего не знал».

-Как это? - Джон даже закашлялся. «У него в каморке скрывался этот самый Мишель де Лу…»

Марта стала загибать пальцы. «Во-первых, у нас нет ни единого доказательства того, что это

капитан де Лу. Я тебе найду в Париже еще десяток тысяч молодых мужчин небольшого роста,

светловолосых, с военной осанкой. Что там, в доносе написано? - кивнула она на бумаги.

-Похожего на описание человека неоднократно видели заходящим в этот дом, - буркнул Джон.

Марта подняла бровь: «Мало ли кого он здесь навещал. Впрочем, - женщина усмехнулась, - я не

спорю с тем, что он, скорее всего, агент Наполеона, раз он отстреливался. Но в каморку он

случайно попал, ты сам слышал. Нат, уходя, забыл закрыть дверь. Так бывает, - вздохнула Марта.

-Все равно не понимаю, что он тут делал, - недоуменно сказал герцог. Марта, тонко улыбнувшись,

показала ему белокурый волос, что лежал на ее темной, кожаной перчатке.

-И вот еще, посмотри, - она развернула простыню.

Джон невольно покраснел. «Она сбежала, понятное дело, - задумчиво сказала Марта, - мы ее не

найдем теперь. Все очень просто, дорогой мой - даже у агентов Наполеона есть, как бы это

сказать, человеческие стороны. Он увидел открытую дверь и решил расположиться с дамой в

удобной обстановке, а не на черной лестнице. Потом вы подоспели, - Марта выбросила волос за

окно. Потянувшись за капором, женщина потрепала Джона по плечу: «Ничего, ты его поймаешь,

обещаю».

Джон, молча, курил, а потом, хмуро сказал: «Я не хочу ставить полицейский пост на квартире у

Теодора, это как-то…»

-Низко, - помогла ему Марта: «Нет в Париже капитана де Лу, он на Эльбе сидит, поверь мне». Она

указала за окно: «А наш беглец…, Мало ли у Наполеона доверенных людей. Прикажи, чтобы Ната

выпустили, - она взглянула на небо, где уже играл розовый, летний закат: «Зайду домой и вернусь

в Тюильри. Посидим со списками тех, кто был близок к Наполеону, подумаем. Мне уже и в

Неаполь надо, скоро».

Нат сидел на вынесенном в коридоре стуле, под охраной двоих невидных мужчин с пистолетами.

«Месье Жан велел отпустить арестованного, - сухо сказала Марта, махнув рукой. Когда они вышли

на лестницу, Марта взяла Ната за руку. Юноша вздрогнул: «Какие у нее пальцы железные».

Женщина наклонилась к его уху и, едва слышно, шепнула: «Если он здесь появится, - хотя вряд ли

конечно, - передай ему, чтобы немедленно убирался из Парижа, прямо сейчас».

Нат кивнул и обреченно ответил: «Он обвенчался сегодня, тетя Марта. В церкви Сен-Сюльпис. С

леди Джоанной».

-Хоть обвенчался, - пробормотала Марта, и подтолкнула Ната к дверному проему: «Его светлость

уйдет, и убирай там все. В понедельник явишься в префектуру, тебе компенсацию выплатят, за

сломанную дверь, - Марта усмехнулась и неслышно проговорила: «Молодец, Натаниэль Фримен,

хорошо держался».

Нат только вздохнул и оглянулся на пустой коридор: «Тетя Марта, а как же…, как же они? С ними

все в порядке будет?»

-Постараемся, - уверила его Марта, и быстро спустилась во двор.

На рю Мобийон только сели ужинать.

-А Джоанна где? - поинтересовалась Марта, оглядев стол. Изабелла вздохнула: «Сказала, что

голова у нее болит, на солнце перегрелась. Элиза с Мадлен записку прислали. Они сегодня поздно

будут, у герцогини Ангулемской в карты играют».

-А, - только и сказала Марта. Пройдя к спальням, женщина постучала в дверь комнаты Джоанны.

-Я себя плохо чувствую, - донесся до нее слабый голос.

-Все равно придется открыть, - оборвала ее Марта. Ключ повернулся в замке, и она увидела

девушку. Джоанна стояла в одной рубашке, с подсвечником в руках, голубые глаза были

заплаканы. «Тетя Марта…, - недоуменно сказала Джоанна, - что такое…?»

Марта заперла дверь. Прислонившись к ней спиной, женщина требовательно спросила: «Кольцо

где?»

Джоанна поставила канделябр на стол. Девушка внезапно, горько, сдерживая себя - разрыдалась.

«У меня, - прошептала девушка, - в шкатулке…Тетя Марта, скажите мне только, пожалуйста, - он

жив?»

Марта обняла ее: «Как убегал, жив был, милая. Он, скорее всего, на набережной Августинок

сейчас. Твой отец туда не отправлял полицейских».

-И не отправит, - страстно сказала Джоанна, подняв голову с ее плеча. «Папа не такой, он не будет

поступать бесчестно! Никогда, тетя Марта!»

-Ставь благо государства выше собственного, - покачала головой женщина. «Твой муж, милая моя,

к смертной казни приговорен, заочно. Сегодня дофин подписал приказ об этом. Ему надо бежать

из Парижа, и как можно скорее».

-Я здесь не останусь, - Джоанна сплела тонкие пальцы, ее лицо, на мгновение, исказилось. «Я

поеду с Мишелем, тетя Марта. Я его жена, мне надо разделить его судьбу…»

-Это понятно, - Марта поцеловала мокрую от слез щеку и огляделась: «Ты саквояж собери, и будь

готова, хорошо? Только, - Марта вздохнула, - с матерью своей поговори, как вернется она, из

дворца».

Джоанна посмотрела на бронзовые, непокрытые волосы женщины. В свете свечей они

переливались, играли теплыми искрами. «Нет, нет, тетя Марта, - Джоанна испуганно помотала

головой, - мама не поймет, она ненавидит Наполеона…»

-То Наполеон, а то ты, - отозвалась Марта. «Ты ее дочь, милая. Она все поймет, уверяю тебя. Я тебе

поднос пришлю, не след голодать-то. Ты, наверное, за весь день, только полстакана шампанского и

выпила».

-Вы там были, - Джоанна отчаянно покраснела. «Тетя Марта, - она сглотнула, - а папа…, Что он

скажет?»

-Посмотрим, - Марта незаметно дернула углом рта: «Поешь, милая, дождись матери, и отдыхайте,

понятно? Завтра все и решим. Увидим, как оно сложится».

Джованни поднялся, когда она вошла в столовую, и, обеспокоено спросил: «Что там? Может быть,

за врачом послать?».

-Просто головная боль, - Марта подождала, пока он нальет ей вина: «Девчонки спят уже?»

-Набегались сегодня в Люксембургском саду, а потом еще лодку на Сене взяли, - улыбнулась

Изабелла. «Кузен Пьер их развлекал, он как раз после обеда туда пришел».

-Ах, вот как, - только и сказала Марта, накладывая себе салата. «Я поем, и отлучусь, по делам, вы

спите спокойно».

Она вышла на улицу, когда над Парижем уже поднялась бледная, молодая луна. Марта постояла,

смотря в небо, вдыхая теплый ветер с реки. Запахнув простую, бедную шаль, завязав ленты капора

женщина пошла к набережной Августинок.

-Тряпки все сожги, - велел Федор жене. Он стоял, наклонившись, над кухонным столом, растирая в

фарфоровой миске темную пасту.

-Еще хорошо, что слуг не успели нанять, доносить некому, - мужчина коротко выругался сквозь

зубы, и, разогнувшись, передал Тео миску: «Все готово. Брюнетом он не станет, но волосы

потемнеют».

Тео закрашивала седину на висках грецким орехом. Она все еще выступала на частных вечерах и

смеялась: «Актриса должна до конца не признаваться, сколько ей лет на самом деле». В гостиной

пахло гарью. Как только они усадили тяжело дышащего Мишеля в кресло, и Федор увидел

испачканную кровью рубашку - он отправил жену перешивать штатскую одежду Пети.

-До утра мы ничего не достанем, - он раздул огонь в камине, - а утром Мишель должен быть

далеко отсюда. Хоть воздушный шар пригоняй, - Федор невесело усмехнулся. Увидев глаза жены,

он ворчливо добавил: «Мы ему волосы перекрасим, не волнуйся, все хорошо будет».

Мишель сидел с бокалом вина в руке, измучено закрыв глаза. Почувствовав прикосновение рук

матери, он шепнул: «Мама…, Милая, мамочка, простите меня, простите, я не должен был…»

Петя, что устроился у стола, чистя пистолет, незаметно посмотрел на брата. Мишель только

покачал головой.

-Джоанна, - мужчина заставил себя не вспоминать солнце, что играло в ее светлых волосах, ее

тепло, - сладкое, бесконечное, - ее шепот: «Я так люблю тебя, так люблю…».

-Нет, нет, - велел он себе, - нельзя рисковать, нельзя задерживаться в Париже, даже на день.

Записку для нее оставлю, Петька передаст. Мы были осторожны, - Мишель почувствовал, что

краснеет, - старались, по крайней мере. В конце концов, копия свидетельства о браке у нее. Что

его светлость может сделать? К папе Римскому поехать? Разве что, но это долгая история. Где бы

отец ее ни спрятал, я ее найду».

-Совсем дурак, - вздохнула Тео. Поцеловав светлый затылок сына, женщина стала орудовать

кистью. Федор стоял на пороге гостиной: «Сейчас мать закончит, ложись, и спи. На рассвете

смоешь краску. Мы с Петькой до того времени лошадь достанем. Ты на побережье должен

оказаться?»

-На итальянской границе, - устало признал Мишель. «Там контрабандисты, с ними есть

договоренность».

-Я не сомневался, - хохотнул отец. Посерьезнев, он присел к столу: «На юго-восточную дорогу

соваться не смей, там все охраной будет нашпиговано. Езжай через Дижон и Безансон, как мы во

время оно отсюда выбирались. Сделаешь крюк, ничего страшного…, - Федор прервался и,

протянув руку, молча, взял у Пети пистолет.

-В дверь стучат, - Федор поднялся. «Тео, уведи мальчишек в спальню».

-Папа! - Мишель встал, поморщившись. Пуля скользнула по ребрам, кровотечение уже

остановилось, мать его перевязала, но бок все еще болел.

-Как тогда, под Березиной, - мимолетно вспомнил он. «Нельзя, чтобы папа из-за меня рисковал».

-Быстро в спальню, я сказал, - отец хромая, прошел в переднюю, дверь закрылась. Тео, бросив

взгляд на вечерний выпуск Mercure de France, что лежал на столе, прочла напечатанное жирными,

черными буквами объявление внизу страницы: «Разыскивается опасный шпион узурпатора».

-Уже успели, - бессильно подумала женщина. Разъярившись,она прошипела про себя: «Не

позволю! Я лучше сама в тюрьму сяду, и Теодор тоже!».

Она услышала знакомый, спокойный голос: «Капитан де Лу вырос с тех пор, как мы с ним в

последний раз виделись. Не вставайте, - махнула рукой Марта. Наклонившись, она поцеловала

Мишеля, что изумленно смотрел на нее. «Я твоя тетя Марта, - женщина удобно устроилась на

кушетке и оглядела гостиную: «Тряпки жжете. Волосы красите. Правильно. Тео, завари нам кофе,

пожалуйста, - Марта помолчала, - мы будем работать. Жена твоя, - она внезапно усмехнулась,

подмигнув Мишелю, - привет передает».

Тео застыла с кистью руках, Федор откашлялся и увидел, что младший сын густо покраснел.

-Ты все успеваешь, - вдруг, смешливо, сказал отец Мишелю, - дорогой мой - и жениться, и

смертный приговор заработать. Надеюсь, хоть не в один день.

-В один, - не поднимая головы, признал Мишель. Федор, подтолкнув жену, рассмеялся: «Скоро

внуков увидим. Погоди, - он недоуменно взглянул на Марту, - а ты где его жену встретила?»

-У себя, на рю Мобийон- она сняла капор и раскрыла саквояж: «Принесите мне чернильницу и

перо. Бланки паспортов у меня всегда при себе, буду выписывать новые документы для капитана

де Лу, и его жены, урожденной леди Холланд».

Фарфоровая миска выпала из рук Тео и со звоном разбилась.

Джоанна сидела на кровати, зажав руки между коленями. Когда мать и тетя вернулись из дворца,

все уже спали. Она, дождавшись, пока все утихнет, велела себе: «Мама поймет, обязательно, она

добрая, - девушка неслышно всхлипнула и увидела перед собой ледяные, прозрачные глаза отца.

«Организует тайную полицию, - зло вспомнила Джоанна. «Правильно о нем лорд Байрон сказал -

цепной пес, кто ему платит, тому он и служит». Девушка решительно поднялась: «Пора».

-Не заперто, - услышала она голос матери. Выдохнув, Джоанна нажала на бронзовую ручку двери.

Мадлен, в ночном, шелковом халате, с заплетенными, русыми косами, сидела у бюро розового

дерева, просматривая, с пером в руках, какой-то список.

-Еще столько надо купить, - вздохнула она, увидев дочь, - мебель Франческо закажет, в Ренне, а

ткани в Париже дешевле. Что такое, милая? - Мадлен озабоченно взглянула на бледное лицо

Джоанны, - что случилось?

Шипели, трещали фитили свечей, пахло лавандой. Джоанна увидела морщинки у глаз матери. «Ей

ведь пятый десяток, - подумала девушка и тихо ответила: «Мама…ты только папе ничего не

говори…пока…»

-Господи, - испуганно сказала себе Мадлен, - нет, только не это…, Не надо было ей разрешать

гулять одной, но что, же сделаешь, она такая упрямая девочка..., С Мартой посоветуюсь, она

подскажет надежного врача. Ничего, ничего, - герцогиня встала. Обняв дочь, гладя ее по голове,

Мадлен шепнула: «Не надо, не надо, милая. Ты не плачь, я все устрою, никто ничего не узнает…

Бедная моя, - Мадлен почувствовала слезы на лице дочери. Джоанна, чуть отстранившись, твердо

проговорила: «Мама, я обвенчалась сегодня. В церкви Сен-Сюльпис, днем». Джоанна выдохнула:

«С капитаном Мишелем де Лу, приемным сыном дяди Теодора». Девушка расплакалась: «Потом

была облава. Тетя Марта мне сказала, что Мишель успел спастись, но ведь я даже не знаю, что с

ним, мама!». Она протянула руку: «Вот кольцо, мама. Алмаз де Лу».

Мадлен все стояла, гладя ее по голове, - дочь была много ниже, - а потом шепнула: «Пойдем,

милая. Пойдем в постель, я тебя обниму. Помнишь, когда ты маленькая была, мы так делали, а

потом ты мне все расскажешь, хорошо?»

Джоанна шмыгнула носом и кивнула. Она лежала, держа мать за руку, и говорила, изредка

прерываясь, вытирая лицо платком. «Я думала, - Джоанна запнулась, - думала, ты меня и слушать

не захочешь, мама…, Из-за Наполеона».

Мадлен только вздохнула: «Что ты, доченька. Ты любишь Мишеля, он тебя тоже, причем здесь

Наполеон, король Людовик, и все остальные? Главное, - она поцеловала Джоанну в щеку, - чтобы

вы были счастливы».

-Он тебе понравится, мама, - Мадлен услышала, как дочь улыбается, сквозь слезы, - он такой

умный, начитанный. Он любит философию, мы с ним говорим о книгах…, - Джоанна помолчала.

Мадлен, неожиданно весело, сказала: «Надеюсь, не только говорите, а то я внуков хочу увидеть».

-Тетя Марта, - Джоанна присела, обхватив колени руками, - тетя Марта сказала, чтобы я саквояж

собирала, мамочка. Мне надо найти Мишеля и с ним уехать, я ведь жена его, мне надо с ним

быть».

-Правильно сказала, - Мадлен перекрестила дочь: «Ты спи, милая, у тебя тяжелый день был. Я

сама все сделаю».

-Мама, - робко спросила Джоанна, когда Мадлен уже подошла к двери, - мамочка, а как же папа?

Что он скажет?

-Не знаю, - честно ответила ей мать. «Ты письмо для него оставь, а остальное я сама сделаю.

Отдыхай, доченька».

Она прошла в спальню Джоанны. Пошатнувшись, схватившись за косяк, женщина горько

подумала: «Может быть, он остынет…, Потом, не сейчас. Пусть дети уезжают, так лучше будет, для

всех. Джон не остановится, пока этого Мишеля не найдет. Да что это я? - разозлилась на себя

Мадлен. «Девочка обвенчалась, законно, в церкви. Даже Джон не сможет этот брак расторгнуть.

Только рисковать все равно незачем, завтра их уже не должно быть в Париже».

Мадлен вздрогнула, и обернулась. Марта стояла на пороге со свечой в руках.

-Завтра, - она поправила себя, - сегодня то есть, в шесть утра, карета приедет на набережную

Августинок. Кучер там свой, он уйдет, а Мишель на козлы сядет. Я ей паспорт новый выписала, она

теперь горничная моя. Ты давай, - Марта кивнула на гардеробную, - собирай ее».

Мадлен стояла, опустив руки. Герцогиня внезапно спросила: «А Джон? Он тебя провожать не

придет?»

-Для того, чтобы не пришел, - сварливо сказала Марта, - я и отправляюсь сейчас в Тюильри, на всю

ночь. Он будет с ног валиться, к рассвету, я ему велю спать идти.

Она посмотрела на саквояж в своей руке: «Придется налегке ехать. В Италии платья сошью,

благо, - Марта усмехнулась, - за казенный счет. Вы с Элизой, в Ренн отправляйтесь, Изабелла за

всеми присмотрит». Марта вздохнула: «Мало ли что твоему мужу в голову придет. Ему под

горячую руку лучше не попадаться».

-Джоанна ему письмо напишет, а я передам, - мрачно сказала Мадлен. «Марта, - герцогиня

вздохнула, - хороший там мальчик?»

-А какой еще у Теодора и Тео, может быть? – удивилась женщина. «Ты его сама утром увидишь.

Все, - она посмотрела на часы, - час до полуночи, мне в Тюильри надо».

Мадлен остановилась посреди гардеробной. Глядя на платья дочери, заставив себя не плакать,

она стала отбирать самые простые наряды

Над башнями собора Нотр-Дам едва забрезжил ранний, летний рассвет. Карета, запряженная

четверкой крепких лошадей, стояла на мостовой.

-Все равно, - задумчиво сказала Марта, смотря за тем, как Мишель проверяет упряжь, - все равно,

мы на Дижон поедем. Потом на юг свернем. Так безопасней. Документы надежные, он теперь

темноволосый, но лучше не соваться на южные дороги. Сейчас, по крайней мере».

Мадлен взглянула на Мишеля и вспомнила, как они с дочерью зашли в квартиру на набережной

Августинок. Мишель вскочил из кресла и, бросившись к жене, взял ее за руки: «Джоанна, любовь

моя…». «Светятся оба, - поняла Мадлен, - Господи, убереги их от беды, от несчастья, прошу тебя».

Мишель склонился над ее рукой и смущенно пробормотал: «Ваша светлость, вы простите…»

-Я тебе теща, дорогой мой, - сварливо отозвалась герцогиня, - так что мадам Мадлен, и никак

иначе. Ты мою дочь береги, понял?

-Конечно, мадам, - Мишель только улыбнулся. «Пжалуйста, передайте мое почтение его светлости,

- он покраснел, - потом, как…»

-Как все это закончится, - Федор посмотрел на часы: «Прощайтесь, дорогие мои». Уже в карете,

Джоанна, - она была в простом, сером платье тонкого сукна, - устроилась на сиденье напротив

Марты. Та взглянула на карту: «До самого побережья я вас не потащу. Я на Эльбу из Тулона

отправляюсь, на британском военном фрегате, вряд ли вам на нем будут рады, - она улыбнулась:

«После Дижона расстанемся, вы лошадей купите, а я кучера найму».

Карета тронулась. Джоанна, помахав матери, - та вышла на мостовую, глядя им вслед, - робко

спросила: «Тетя Марта, вы ведь на правительство работаете, как папа. Зачем вы это, - Джоанна

помолчала, - для нас делаете?»

Марта смотрела на улицы за окном - карета ехала к восточной заставе. Достав сигарку, она

чиркнула кресалом: «Как твой муж родился, свекровь твоя за него дышала, чтобы он жил. Я потом

грудь ему дала, и купала его. Мы его в беде не оставим, будь уверена. А насчет отца твоего, -

Марта вздохнула, - как-нибудь это все устроится».

Джоанна помялась и взяла ее руку: «Спасибо вам, тетя Марта». Женщина посмотрела на синий

алмаз, что блестел на пальце. «Я не в первый раз из Франции людей вывожу, - бодро заметила

Марта, - все получится».

Мадлен все махала карете, а потом ощутила у себя на плечах теплую руку.

-У нас общие внуки будут, сватья, - ласково сказала Тео. «Пойдемте, позавтракаем, рано же

поднялись. Мужчин спать отправим, устали они, а сами посидим, поболтаем».

Герцогиня вытерла глаза: «Мадам Тео, если мой муж появится, у вас…»

-Скажем, что и в глаза никого не видели, - пожала плечами Тео. «И я тоже, - Мадлен поднималась

по лестнице, - сделаю вид, что Джоанна просто сбежала. Грех лгать, конечно, да еще и мужу, но

что же делать. Как все успокоится, вернутся они».

Она пригладила наскоро причесанные волосы. Запахнувшись в шаль, Мадлен прошла в открытую

Теодором дверь квартиры.

Дофин окунул перо в чернильницу и размашисто расписался внизу листа.

-Расстреляйте всех, - граф д’Артуа поднялся и Джон сразу же встал. Дофин потрещал костяшками

длинных пальцев: «Франция не обеднеет от потери этих пяти десятков человек, поверьте. Так же

поступайте впредь, с любым тайным бонапартистом, что попадет к вам в руки. На их террор мы

будем отвечать своим террором. Я очень доволен вашей работой, месье Жан, - дофин потрепал

его по плечу, - так и напишу моему царственному брату, принцу-регенту. В осеннем наградном

листе мы вас не обойдем, разумеется, - дофин коротко улыбнулся. Джон поклонился: «Осенью я

должен быть в Вене. Слава Богу, пусть кто-нибудь другой занимается облавами».

Когда дофин вышел, Джон посмотрел на список приговоренных к смертной казни. Герцог сказал

себе под нос: «Доверенное лицо Наполеона мы так и не поймали. Расстреливаем людей, что дома

хранят портрет Бонапарта, вот и все их преступления».

Он посмотрел за окно. Отпив остывшего кофе из оловянной чашки, с отвращением толкнув ногой

холщовую койку, Джон пробормотал: «Пятый день здесь сижу, даже Марту не проводил. Хватит,

повидаю семью, нельзя Мадлен так отпускать, - он, внезапно, улыбнулся. Посмотрев на свой

простой хронометр, Джон вздохнул: «Все равно, зайду к ним. Для очистки совести».

Герцог запер дверь кабинета, и сказал невидному человеку, что читал Mercure de France,

устроившись на деревянном стуле:

-Завтра вернусь, месье Поль. Что пишут? - он кивнул на газету.

-Публичная лекция месье Корнеля и месье Тенара, нашего знаменитого химика, - месье Поль

гордо указал на объявление. «В Сорбонне, послезавтра. Народу набьется - не протолкнешься. Они

будут опыты демонстрировать, - француз прочитал по складам, - с новыми элементами».

-Новые элементы, - Джон сбежал по лестнице во двор Тюильри. «Надо будет дома поговорить с

другом Питера, мистером Дэви. Химик, работает над новой лампой для шахт. Нам нужны газовые

гранаты, Теодор мне рассказывал об отравляющих веществах. Можно их использовать вместе с

воздушными шарами, так поражение противника будет массовым. Не то, чтобы мы собирались

воевать, но на всякий случай. Теодор…, - герцог поморщился и тряхнул коротко стриженой

головой: «Зайду к ним».

В передней на набережной Августинок пахло розами. Он услышал ласковый голос Тео: «Сейчас

продолжим, Юджиния».

Она вышла к нему и ахнула: «Джон! Вот уж редкий гость! Мы с Юджинией репетируем. Дофин

устраивает маленький вечер, для узкого круга. Раз Марта уехала, то ее дочь мне будет

аккомпанировать. Ты останешься на ужин? - гранатовые губы улыбнулись. «У нас отличные

куропатки и свежий салат».

-Нет, нет, - отчего-то покраснел Джон, - я ненадолго. Мне с твоим мужем надо переговорить.

-Они в библиотеке, - Тео посмотрела ему вслед. Джон, не оборачиваясь, подумал: «Она актриса,

конечно. Почти сорок лет на сцене. Ей нельзя верить, она кого угодно вокруг пальца обведет».

Отец и сын сидели напротив друг друга за большим, дубовым столом, дверь комнаты была

приоткрыта. Джон усмехнулся: «Похожи, как две капли воды, конечно». Петя обложился книгами.

Джон увидел у него в руках: «De la constitution française de l’an 1814».

-Бурбоны аббата Грегуара ненавидят, - вспомнил Джон. «Даже больше Наполеона, пожалуй.

Конечно, он аболиционист, сторонник всеобщего избирательного права, да еще и указывает на

недостатки новой конституции, в этой своей брошюре. Интересно, я и не думал, что младший сын

Теодора политикой занимается, в его возрасте».

Федор поднялся: «Петя, сходи, кофе нам свари, пожалуйста».

Он указал Джону на кресло перед мраморным камином. Поставив перед ним шкатулку для сигар,

мужчина заметил: «Надо бы слуг нанять, конечно, но все никак руки не доходят. Тео сама готовит,

а иногда Натаниэль приходит, помогает. Знаешь ты, что он обручился?»

Джон закурил и махнул рукой: «Я последние пять дней, с тех пор, как Марта уехала, из дворца не

выхожу. А что за девушка? - он выпустил сизый дым.

-Хорошая девушка, - улыбнулся Федор. «Мадемуазель Бланш, с Мартиники. Тоже цветная, хотя по

ней, как и по Нату, не скажешь. Они в сентябре в Бостон плывут, там обвенчаются».

Джон посмотрел в искренние, голубые глаза: «Теодор…, Скажи мне, вы совершенно точно не

знаете о том, где сейчас капитан де Лу?»

Федор пожал мощными плечами, - он был в домашней, бархатной куртке. «Записки никакой не

было. Думаю, на Эльбе он, вместе с Бонапартом. Раз туда можно ездить…, - он вопросительно

посмотрел на Джона.

-Можно, я же говорил, - герцог все курил, глядя на золотистый закат в окне.

-Осенью и поедем, - бодро заметил Федор. «Заодно твоих родственников увидим. Что это ты, - он

принял от младшего сына серебряный поднос, - решил Мишеля к смертной казни приговорить, а?

- Федор разлил кофе и склонил голову набок. «На всякий случай, что ли?»

-Не я, а дофин, - коротко заметил Джон. «В общем, вы знайте, если он во Франции появится, то его

ожидает расстрел».

-Мы читать умеем, - отрезал Федор, - все газеты об этом написали. Однако, - он взглянул на Джона,

- мы его не видели, конечно.

Когда дверь передней закрылась, Петя, восхищенно, сказал: «Лихо ты врешь, папа».

-Я двойным агентом был, дорогой мой, - пробурчал Федор, - на отца его покойного работал, а

иезуиты шутить не любили. Так что, если бы я не умел врать, не выжил бы. Ладно, - он потянулся, -

пора и за стол. Потом проводишь мадемуазель Эжени, - он подмигнул сыну, - на рю Мобийон, раз

Изабелла и Джованни сегодня во дворце. Мне еще надо к лекции готовиться.

-Папа, - спросил Петя, - а ты воспоминания напишешь? Интересно было бы.

-Интересно, - хохотнул Федор, потушив сигару, - только не пришло еще время для этого». Он

хлопнул рукой по газете: «Пишут, что следующим месяцем, - он поднял лист и прочел: «Месье

Кроу и месье Стефенсон, по слухам, проводят испытания парового локомотива под названием

«Блюхер», в Киллингвортских копях, на северо-востоке Англии. Ваш корреспондент уверен - уже

через десять лет мы увидим регулярное паровое сообщение между Парижем и Лондоном».

-Это он поторопился, конечно, - ухмыльнулся Федор, - тоннель надо рыть, но, в общем, он прав. А

ты, Петька, говоришь - воспоминания. Работы еще непочатый край.

Он наклонился и посмотрел на записи сына: «Вы только осторожней, ладно? Все же Россия - не

Франция, и не Британия, не настало еще, то время, когда…»

Петя окунул перо в чернильницу и, подчеркнув заглавие: «Рассуждение о необходимости

ограничения власти монарха», поднял голубые глаза: «Настанет, папа. Непременно настанет».

На рю Мобийон было тихо. Джон, отдав слуге сюртук, засучил рукава рубашки: «А где все, месье

Дарю?».

-Мадам ди Амальфи, и месье ди Амальфи, с дочерью, во дворце, там же и маркиза де

Монтреваль, - поклонился тот, - мадемуазель Эжени в гостях, а ее светлость герцогиня здесь.

-А Джоанна? - недоуменно пробормотал Джон и прошел в свою спальню. Мадлен сидела у бюро, с

пером в руках, запечатывая конверты.

Она поднялась и улыбнулась: «Наконец-то. Мы с Элизой прощальные письма пишем, хоть и до

осени уезжаем, но, все равно, поблагодарить придворных надо. Уже и карету заказали».

От нее пахло лавандой, и Джон понял: «Как я устал. Сейчас перекушу что-нибудь, и пойдем спать.

Как я соскучился, Господи, и опять до сентября ее не увижу, а потом - в Австрию. Туда она со мной

поедет. И Джоанну возьмем, там будет много молодых дипломатов. Может быть, ей кто-то по

душе придется».

На камине тикали бронзовые часы с фигурой музы Урании, - с подзорной трубой и картой

звездного неба.

-Джоанна спит уже? - спросил Джон, обнимая жену. «Рано ведь еще».

Мадлен отстранилась и, пройдя к бюро, вздохнула: «Господи, помоги».

Она отчего-то плотнее закуталась в домашнюю, индийского кашемира шаль. Женщина протянула

мужу конверт: «Джоанна уехала, милый. Она тебе письмо оставила».

-В Ренн? - недоуменно спросил Джон, распечатывая его. «Но ведь она одна…»

Мадлен увидела, как он пробежал глазами ровные строки, как из конверта выпала на ковер копия

свидетельства о венчании. Джон нагнулся и, подняв ее, покраснел: «Ты знала, Мадлен? Ты знала,

что моя дочь…, моя дочь…, - он скомкал бумагу и швырнул ее в лицо жене. «Потому что, если ты

знала, - Джон сжал зубы, - если за моей спиной, вы…, вы…, я тебя из дома вышвырну, поняла?»

Жена стояла - высокая, с прямой спиной, русоволосая голова была откинута назад. Джон

вспомнил: «Шестьсот лет их роду. Как у Теодора. А нам восемьсот. Господи, да о чем и это я?»

-У меня есть брат, - ломким голосом ответила герцогиня, - он меня своей заботой не оставит,

Джон. У меня есть сын, и дочери…

-У тебя нет больше дочери, и у меня тоже, - выплюнул он. «Забудь о ней, забудь об этой шлюхе…»

Он дернул головой: «А у нее тяжелая рука, оказывается».

Мадлен подула на ладонь: «Моя дочь обвенчалась в церкви, законно, с человеком, который ее

любит. И Джоанна тоже любит его. Ты ничего не сможешь с этим сделать, - она разгладила

свидетельство о венчании и положила его на бюро.

Джон отодвинул жену. Прошагав к столу, разъяренно сбросив на ковер ее письма, герцог разорвал

бумагу. «Я поеду к папе Пию, - зло сказал он, - и добьюсь…»

-Что Бог соединил, Джон, то человек не расторгнет, - холодно ответила Мадлен.

-С тобой я разведусь! - заорал он. Уже выходя из спальни, Джон обернулся: «Вы знали, что он был,

в Париже? Потому что если знали…»

-Нет, - она раздула тонкие ноздри. «Джоанна уехала, написав тебе и мне. Так я и узнала обо всем,

Джон, и больше ничего не могу тебе сказать. Спокойной ночи, - Мадлен прошла в свою

гардеробную. Он услышал звук ключа, что поворачивался в замке.

-Дрянь! - выругался Джон. «Упрямая бретонская дрянь, вот ты кто! Слышишь? - он помолчал. Из-за

двери не доносилось ни звука. «Из Вены я поеду в Рим, - пообещал Джон. «Мои поверенные тебе

напишут, понятно?»

Жена все молчала. Он, пройдя в кабинет, налив себе сразу полстакана вина, хмуро выпил. «Ладно,

- Джон присел к столу, - дофину и принцу-регенту об этом знать не обязательно. Надо будет найти

этого Мишеля. Они, наверняка, на Эльбу отправились. Устроить ему несчастный случай. Съел что-

то не то, например. Жаль, что Марта уехала, я бы ей это поручил. А если ребенок? - Джон еле

слышно выругался. Вздохнув, он взял перо: «Это все потом».

-Уважаемый мистер Бромли, - начал он. «Прошу вас внести следующие изменения в мое

завещание…»

Интерлюдия

Вашингтон, 24 августа 1814 года

По Пенсильвании-авеню катились телеги, беспорядочной толпой бежали люди, кто-то истошно

кричал: «Британцы! Британцы уже на окраине! Спасайтесь!»

Долли Мэдисон, стоя в отделанном мрамором вестибюле Белого Дома, распорядилась: «Пакуйте

серебро, и чтобы вашего духу здесь не было. Эстер, - повернулась она, - ты все взяла из

библиотеки?»

Миссис Горовиц - в черном, траурном платье, в такой же шляпе, похлопала рукой по кожаной

папке: « Оригиналы Деларации Независимости и Конституции. Долли, - она посмотрела на стену, -

надо портрет снять. Нельзя, чтобы он погиб».

Джордж Вашингтон - в черном сюртуке, со шпагой в руках, - смотрел куда-то вдаль. «Это он

отказывается от третьего президентского срока, - отчего-то вспомнила Эстер.

-Мистер Сузе, мистер Мак-Грат, - закричала Первая Леди, - вырезайте портрет из рамы и грузите в

карету.

Долли поправила свою простую шляпу. Поцеловав Эстер в щеку, взяв ее за тонкое запястье, она

шепнула: «Ты помнишь. Едете в Джорджтаун, переправляетесь через Потомак, и оттуда - в

Виргинию, в наше поместье. Джеймс должен быть там, - мрачно добавила Долли, - если его не

убили, конечно».

-Не убили, - Эстер сжала зубы: «Если убили - Элбридж Джерри будет президентом. А мог бы

Дэниел, - она помотала головой и услышала озабоченный голос Долли: «Иди, милая, иди к своим,

уезжайте. Как Батшева?»

-На сносях, - вздохнула Эстер. Покрепче зажав под мышкой папку, она вышла во двор Белого

Дома. На горизонте уже поднимался дым. Эстер, остановившись, уловила звуки выстрелов.

Пистолет был спрятан в бархатный мешочек. Она, достав оружие, проверив заряды, открыла

кованую калитку. Солдат на улице стало еще больше.

-Все же думали, что в столице безопасно, - зло сказала Эстер себе под нос. «Даже когда британцы

высадились в Мэриленде, никто и с места не сдвинулся. Все надеялись на нашу доблестную

армию и милицию. Бегут, - она посмотрела на толпы людей, на испуганных лошадей, что мчались

по мостовой. По тротуару торопились женщины с узлами наперевес, толпа гудела. Эстер, толкаясь,

вздохнул: «Они мстят, конечно. Мы же весь северный берег озера Эри выжгли, камня на камне там

не оставили. Хоть Мирьям в безопасности, в Бостоне. Пятая внучка у нее родилась, весной, и у

меня - второй внук вот-вот на свет появится. Надо было, конечно, в Бостон уехать, Тедди звал, но

кто знал. Иосиф хоть воевать бросил, - Эстер усмехнулась, - хотя зная Наполеона, это ненадолго,

конечно. Пусть пока сидят на своей Эльбе».

Единственное письмо от брата пришло в начале лета. Его отправили с контрабандистами в

Ливорно, оттуда оно поплыло на Кюрасао и уже с Кариб добралось в Бостон.

-Еврейская почта, - улыбнулась Эстер. Брат писал, что они обосновались на Эльбе, Дебора работает

акушеркой, он с Давидом занимается врачебной практикой, а Джо преподает местным детям.

«Его величество проводит на острове социальные реформы, - читала Эстер, - как сама понимаешь,

больше ему здесь делать особо нечего. Чувствует он себя хорошо, и с уверенностью смотрит в

будущее».

-Ну-ну, - только и сказала тогда Эстер, опуская письмо в шкатулку. Они сидели в детской у Хаима,

мальчик спокойно спал в своей кроватке. Батшева, - в просторном, шелковом платье, - устроилась

в кресле: «Жаль, что Рахели так замуж и не вышла. Тяжело одной троих детей поднимать. Ведь ей

еще сорока нет».

-У нее, - протянула Эстер, - не только свои дети на руках, но и почти сотня сирот. Она, видишь,

справляется. И ты справишься. Это ничего, что погодки будут. Им вместе веселее, поверь мне».

Женщина подняла письмо из Иерусалима: «У твоей сестры восемь уже».

Карета, что стояла во дворе особняка, была загружена. Натан, - в штатском, в простой, холщовой

куртке, - обернулся: «Мама! Наконец-то!».

-Молодец, что форму снял, - коротко заметила Эстер, - ни к чему сейчас это, мало ли что. Пистолет

взял?

Натан покраснел: «Взял, только я плохо стреляю, мама...»

-На козлы сядешь, - Эстер протянула руку, и сын отдал ей оружие.

-Баба! - раздался обиженный, детский голос. Хаим - высокий, со светлыми кудрями, сероглазый, в

бархатном платьице, стоял, держась за руку Батшевы.

-Громко! - пожаловался ребенок. Вырвавшись, он подбежал к Эстер.

-Ничего, ничего, мой хороший, - заворковала та, поднимая внука, целуя его, - сейчас уедем отсюда.

Батшева, - требовательно спросила Эстер, - ты драгоценности собрала?

-Конечно, - та охнула, садясь в карету. Эстер, устраивая внука на сиденье, похвалила себя:

«Правильно я сделала. Когда пришли вести о высадке британцев, все золото из банка забрала.

Они сожгут все, в городе, разграбят».

-Трогай! - высунулась она из окошка кареты. «В Джорджтаун, Натан, а потом через Потомак, на

юг».

-Тетя Эстер, - невестка посадила Хаима себе на колени, - там сейчас не пробиться будет, это

единственный мост через реку.

-Не все на юг собрались, - Эстер усмехнулась и положила рядом два пистолета.

-Стреляет! - уважительно сказал Хаим, показывая на оружие. «Дай мне, баба!»

Внук был спокойным, ласковым мальчиком и напоминал Эстер старшего, покойного сына. Роды

были легкими. Хаим хорошо спал, рано пошел и стал бойко говорить.

-Вот вырастешь, - Эстер поцеловала его в щечку, - станешь военным, у тебя свой пистолет будет. И

ружье.

Эстер, взглянула за окно, - их экипаж катился среди десятков других, люди бежали из Вашингтона:

«Британцы с востока подходят. Многие на север отправились, или на запад. Долли нас ждет в их

виргинском имении».

Потомак, - Батшева подышала, красивое, побледневшее лицо исказилось. Эстер, забрав внука,

озабоченно спросила: «Что такое?»

-Болит, - пожаловалась Батшева. «Но ведь две недели еще, тетя»

-Все же она плодовитая, - подумала Эстер, укачивая мальчика. Хаим уже тер кулачками глаза.

«Едва в микву сходила, после родов, как опять забеременела. Хорошо, хотя много детей - тоже ни

к чему, здесь не Иерусалим. Пусть на Святой Земле за нас молятся, пусть детей рожают. Зря, что

ли, мы столько денег им посылаем? Все же приятно, - Эстер улыбнулась, - Аарон написал, что

новый зал ешивы в нашу честь назвали. Надо будет, как воевать закончим, подумать о синагоге

здесь, в Вашингтоне. Раввин на праздники приезжает, но все равно неудобно без нее».

-Ничего страшного, - уверенно сказала Эстер. «Ты второй раз рожаешь, знаешь - это тело готовится.

И шум этот, выстрелы…, Сейчас минуем Вашингтон, и сразу успокоишься».

Они оставили позади мост. Натан, обернувшись на карету, вздохнул: «Господи, только бы с детьми

все хорошо было. Бедная тетя Мирьям, и мужа потеряла, и сына, и невестку». Он посмотрел на

развилку дорог и нахмурил лоб. Они уже гостили в имении Мэдисонов, но тогда их вез кучер.

Натан, попытавшись вспомнить карту, только махнул рукой.

-Сюда, наверное, - пробормотал он. Карета повернула на восток.

Здесь было тихо. Эстер, посмотрев на Хаима, что спал, укрывшись шалью, улыбнулась невестке:

«Видишь, как выехали из города, сразу спокойно стало. Не волнуйся, я с тобой». Она потянулась и

взяла руку Батшевы.

-Все же тетя добрая, - вздохнула про себя женщина. «Ни разу мне не напомнила о том, кто у Хаима

отец. Так помогала мне, с малышом, надышаться на него не может. И она ласковая, за руку меня

держит, чтобы я не боялась».

-Пульс у тебя ровный, - заметила Эстер, отпустив запястье невестки. «Ничего страшного…, - она не

закончила. Батшева, испуганно вскрикнула: «Тетя, что это?»

-Ядро, - спокойно сказала Эстер, прижав к себе проснувшегося, заплакавшего Хаима. «Ложись на

пол кареты, на бок. Так безопасней». Они услышали свист у себя над головой. Крышу кареты

сорвало, лошади заржали, и бросились вперед, не разбирая дороги, волоча за собой разбитый

экипаж.

Эстер встала на колени. Взяв доски, оторвав от подола своего платья полосу ткани, она

предупредила сына «Терпи!». Натан сидел, прислонившись к стволу дерева, с бледным,

синюшным лицом, закусив губу. «Хорошо, что левая рука,- подумала Эстер, - Господь знает, когда

мы до хирурга доберемся». Сын шумно вдохнул и она шепнула: «Немножко осталось, милый».

Батшева лежала на расстеленной шали, чуть постанывая. Все, кто был в экипаже, отделались

синяками и ссадинами. Хаим, наплакавшись, заснул, положив голову на колени отцу. Натан

погладил его светлые кудри и почувствовал, как мать вытирает слезы с его лица.

-Все, все, - успокоила его Эстер, закончив накладывать лубок. Она порылась в своем бархатном

мешочке и всунула сигару сыну в рот: «Покури. Табак заглушает боль. Я пока костер разожгу».

-Надо..., - Натан подышал, - надо уходить отсюда, мама.

Эстер оглянулась. Они были на лесной, не видной с дороги лужайке, неподалеку текла тихая, узкая

речка. Уже вечерело. Женщина, вдохнув запах гари, покачала головой: «У Батшевы схватки, у тебя

рука сломана, и мальчик сам далеко не уйдет. Надо подождать».

Ядро оказалось не одиночным. Как только Эстер выскочила из экипажа, она услышала

перестрелку на дороге. Сын лежал на земле. Женщина, наклонившись над ним, пощупав пульс,

крикнула: «Батшева! Все в порядке!»

Невестка неловко вылезла наружу, прижимая к себе рыдающего Хаима, и робко сказала: «У меня,

кажется, схватки, тетя Эстер».

-Ложись, - велела ей женщина, расстилая на земле шаль. Потом она устроила сына удобней и

занялась его рукой.

Стрельба прекратилась. Эстер, прислушавшись, сказала: «Дальше пошли, к Вашингтону. Если бы у

нас лошадь осталась, хоть одна..., Хотя все равно опасно».

Над лесом уже вставала полная, летняя луна, вечер был теплым, пели птицы. Эстер, походив среди

остатков экипажа, разбросанных сундуков, нашла серебряную миску. Она вскипятила воду на

костре и, встав на колени, осмотрела Батшеву: «Скоро уже, милая».

Сын измучено смотрел на них. Эстер, ласково, велела: «Ты поспи. Хаим спит, и ты тоже.

Пожалуйста. К утру станет понятно, где британцы, дитя родится...»

-А если что- то не так будет, мама? - испуганно спросил Натан. «Батшева ударилась...»

-Ничего, - уверенно ответила Эстер и подняла Батшеву: «Походи. И давай-ка мы с тобой подальше

устроимся. Дитя спит, незачем его криками пугать, бедного».

Натан посмотрел, как мать ведет Батшеву дальше в лес. Он тихо, одними губами сказал сыну: «Все

будет хорошо, милый».

Когда Батшева сказала ему, что она беременна, еще тем летом, как умерли отец и Хаим, Натан

даже заплакал от счастья. Он целовал ей руки. Женщина только безмятежно улыбалась, обнимая

его, вся теплая, мягкая, покорная. После хупы, он всегда, каждый день, торопился домой к ужину.

Мать и жена хлопотали вокруг него, наверху была большая, уютная постель и Батшева - с

распущенными по плечам, белокурыми волосами, шепчущая: «Я так люблю тебя, так люблю...»

Она даже, как-то раз, краснея, призналась ему: «С Хаимом никогда так не было, милый...»

-Сыночек мой, - Натан прикоснулся к светлым кудряшкам. «Сыночек мой, маленький, Господи, хоть

бы мы закончили воевать...».

-Если мальчик будет, - он откинулся к стволу дерева, закрыв глаза, - Элияху назовем. Мама

обещала тете Мирьям. А если девочка - Миррой, в честь папы.

Натан услышал какой-то шорох и насторожился. На опушке было уже темно, наверху, на ветках

сосен, перекликались птицы. Кто-то раздвинул кусты и поводил горящей головней: «Сюда.

Кажется, есть, чем поживиться. Экипаж разбитый и сундуки рядом».

Натан увидел алые мундиры британских солдат, - их было двое, - и невольно положил правую

руку на голову сына. «У меня даже оружия нет, - горько подумал он, - мама забрала. Да и я не

стрелял, вот уже сколько лет».

Он и вправду, забыл, как стрелять. В армейской прокуратуре он сидел над бумагами, или выносил

приговоры в полевых судах. Расстреливали другие. Натан, подписывая документы, даже не думал

о том, кто будет приводить решение трибунала в силу.

-Солдаты, - сказали ему как-то раз, еще, когда он начал работать в департаменте. «И офицер, что

командует взводом. Но вы не волнуйтесь, майор Горовиц, нам при этом присутствовать не надо».

Натан и не присутствовал. Пошарив пальцами по земле, - даже камней рядом не было,- он

попросил: «Господи, пусть они нас не заметят, пожалуйста».

Хаим зевнул и сонным, все еще обиженным голосом, сказал: «Папа! Кушать хочу!»

Натан услышал, как один из британцев клацнул затвором винтовки и, обреченно подумал: «Вот и

все. Господи, пусть они Батшеву с мамой не найдут, пусть дитя родится...»

Раздались выстрелы, британец покачнулся и упал лицом вперед прямо в костер. Хаим зарыдал,

отец, превозмогая боль в руке, прижал его к себе. Второй солдат, выронив головню, зашипел от

боли - из руки хлестала кровь.

В свете костра Натан увидел лицо матери. Она стояла, одной рукой держа шаль. Из свертка

раздавался настойчивый, громкий крик. Британец рухнул на колени, и попытался уползти. Эстер,

встав над ним, разнесла пулей его затылок. Обернувшись к Натану, мать улыбнулась: «Все хорошо,

милый. Сын у вас, здоровый, крепкий. Посмотри, и я его Батшеве отнесу».

-Братик! - радостно сказал Хаим. «Баба, дай братика!»

Пахло горелой плотью. Эстер положила младенца на колени сыну. Она вытащила труп британца из

костра, и отбросила его подальше. «Баба стреляла, - зачарованно сказал Хаим. «Папа, - он

улыбнулся, - братик маленький!»

-Вырастет, - уверила его бабушка. Натан почувствовал, что плачет. Мальчик был небольшой, но

крепенький, с темными, еще влажными волосами. Он внезапно успокоился, замолчал. Натан

увидел его глаза - серо-синие, большие. В них отражалось какое-то зарево. Натан, вскинув голову,

заметил красноватые всполохи в темном, ночном небе.

-Это Вашингтон, - только и сказала Эстер. «Ничего, милый, - она ласково погладила младшего

внука по щечке, - мы его отстроим, Элияху, вот увидишь».

-Элияху Горовиц, - Натан нашел руку матери и пожал ее: «Спасибо, спасибо тебе!»

-Все хорошо, - Эстер обняла их всех и посмотрела на младенца. Он все еще молчал, казалось,

завороженный пылающим, огромным небом. Ветер уже нес на них запах гари. Эстер, чего-то

испугавшись, заставив свой голос не дрожать, повторила: «Все будет хорошо».

Эпилог

8 марта 1815 года, Гренобль

Мокрый снег разъезжался под копытами коней, огромное, голубое, весеннее небо уходило вдаль.

Пахло весной, на обочине дороги щебетали воробьи. Мишель, посмотрел вперед «Нас всего

шесть сотен. Господи, и его величество так уверен в том, что армия перейдет на нашу сторону. Я,

конечно, работал в Париже, но все равно...»

Наполеон ехал рядом, - в простой, старой темно-зеленой шинели и потрепанной треуголке. Седло

тоже было старое, крепкий, невидный конь спокойно ступал по лужам. Смуглый, твердый

подбородок был вздернут. Император улыбнулся и указал на развилку дорог: «Езжай назад,

попрощайся. Не волнуйся, с твоей женой отличная акушерка. Мадам Джозефина, - он улыбнулся, -

некоторых моих генералов за пояс заткнет».

Мишель посмотрел на северо-восток - там сверкали снежными вершинами горы. Еще на Эльбе

Иосиф, хмуро, сказал: «Совершенно незачем женщинам ехать в Париж. Мало ли что. Мы опять

начинаем воевать. Господь его знает, как оно все обернется. Пусть отправляются в Амстердам и

спокойно ждут нас. С домом все в порядке, я уверен».

-Там король, - неуверенно сказал Мишель, - вряд ли он будет рад...

-Где король, и где мы, - прервала его Джо - женщина проверяла пистолеты, сидя за столом. «Никто

нас не тронет, не волнуйся. Возьмем проводника, он нас доведет до немецкой границы, а там

дорога прямая. Стрелять мы умеем, все трое, - она со значением посмотрела на Джоанну. Та

только кивнула.

-А папа, бабушка? - звонко спросил Шмуэль. «Папа с нами поедет? И ты, дедушка?»

-Папа пойдет воевать, и я тоже, - Иосиф погладил внука по темноволосой голове. «И дядя Мишель.

Потом его величество вернется на трон, мы останемся в Амстердаме, а Мишель и Джоанна поедут

в Париж, к себе домой».

Ночью, Джоанна, прижавшись к нему, грустно сказала: «Значит, маленький Мишель или Жанна - в

Голландии родится».

-Ничего страшного, - уверил ее Мишель, целуя белую, теплую шею. «Все равно, я хочу потом в

Америку поехать. Натаниэль нас звал. Отправимся на запад, и будем жить коммуной».

Джоанна дала ему свои заметки о книгах Фурье. Мишель внимательно их прочитал. Сидя у

камина,- зима на острове была сырой, - он хмыкнул: «Это очень хорошо, конечно, однако одними

фаланстерами социальный строй не изменить. Нужно, как у нас, во Франции, ввести равенство

сословий, всеобщее избирательное право, - для мужчин и женщин, - нужно, чтобы рабочий класс

осознал пользу таких изменений, и прекратил цепляться, - саркастически добавил Мишель, - за

свои огороды с луком-пореем».

-Именно! - Джоанна стукнула кулаком по ручке кресла. Мишель всегда понимал ее с полуслова.

Муж поворошил дрова в камине: «Образование - вот что изменит рабочий класс. Умение читать,

писать, способность отстаивать свои права, выступать на митингах..., Нам нужны будут адвокаты, -

такие, как Нат, - нужны будут представители рабочих в парламентах, надо организовывать

профессиональные союзы...»

Джоанна, глядя на расплавленное золото заката, что отражалось в тихой бухте, спросила: «Ты

веришь в то, что такое возможно? Ведь даже его величество - все равно монарх».

-Нет ничего дурного в конституционной монархии, - Мишель чиркнул кресалом. Раскурив сигару,

мужчина повторил: «Ничего дурного. Я уверен, и его величество, и наследный принц, поддержат

улучшение положения рабочего класса».

Уже когда Мишель заснул, Джоанна, поворочавшись, положив руку на живот, улыбнулась: «Ты это

увидишь, сыночек. Или доченька. Увидишь, как депутаты от рабочих заседают в Национальном

Собрании. Обещаю тебе». Она зажгла свечу и нашла в шкатулке единственное, дошедшее до них

письмо от матери. Мадлен переслала его открытым образом, такая переписка прочитывалась

британцами. Джоанна, вздохнув, погладила ровные строки:

-Милая моя доченька, дорогой зять! Элиза с мужем и ребенком вернулись в Париж, Вероника с

Франческо - в Лондон. Я осталась в Ренне одна. Но это не страшно, я хожу по нашему особняку и

вспоминаю детство, когда мы играли с покойным Франсуа и маленьким Жюлем. Отец твой все

еще в Вене. Дела там, судя по слухам, затягиваются, а потом он поедет в Рим, сама знаешь, - перо

матери остановилось, - зачем. Посмотрим, что там случится. Вероника и Джон передают вам

большой привет. Джованни с Изабеллой уехали в Лондон. Элиза присматривает за Юджинией в

Париже, а я читаю старые книги, вышиваю, и хожу в церковь. Посылаю тебе свое материнское

благословение, доченька. Надеюсь, что мы еще увидимся.

Получив это письмо, Джоанна внезапно, сама того не ожидая, расплакалась. Она вспомнила ту

ночь в Париже, когда они с матерью, обнявшись, лежали на кровати. Мишель тогда долго ее

утешал, говорил, что они обязательно встретятся с герцогиней. Джоанна, подняв глаза, спросила:

«А дядя Теодор? Что он пишет? Приедут они?»

-Хотели, - развел руками Мишель, - но я папу еще в Париже предупредил, что мы здесь ненадолго.

-Мишель! - ахнула Джоанна. Муж, посадив ее к себе на колени, признался: «В начале марта. Но ты

с тетей Джо и Деборой в Амстердам поедешь, там безопасней. Не спорь, пожалуйста, - он ласково

погладил ее по животу: «В марте начнем, к осени закончим, я вернусь, и отплывем в Америку.

Увидим Ната и его Бланш, а потом отправимся на запад».

- Спасибо, ваше величество, - отозвался Мишель. Наполеон проводил его глазами: «Жаль,

конечно, что мадам Марта не на меня работает. Такие женщины редко встречаются».

Они даже подружились. Марта провела на острове неделю. Наполеон, гуляя с ней, как-то,

смешливо, спросил: «Я предполагаю, нет смысла переманивать вас на сторону противника?»

Женщина остановилась. Посмотрев на него твердыми, зелеными глазами, - она напоминала

Наполеону тот образ Мадонны, что он видел у русского юноши, брата Мишеля, - женщина

улыбнулась: «Нет, ваше величество».

-У меня отняли титул, - не удержался Наполеон. «Вернее, я сам от него отказался».

-Отказались? - она подняла бронзовую бровь. Наполеон, невольно, покраснел. Марта протянула

ему маленькую, сильную ладонь: «Посмотрим, как оно все будет. Ваш сын в Вене, в безопасности,

а ваша жена...»

-Не надо, - поморщился Наполеон. Он знал, что жена живет с австрийским графом Нейпергом, -

соблазнившим ее по указанию австрийского и русского императоров.

-Вот же мерзавец мой тесть, - подумал тогда Наполеон об императоре Франце, - сначала

подложил дочь под меня, чтобы сохранить свой трон. Теперь, когда я в изгнании, нанял какого-то

солдафона, чтобы окончательно себя обезопасить. А то вдруг жена ко мне вернется.

Он и не хотел, чтобы жена возвращалась. Он только хотел, чтобы ему отдали сына. «Четыре года

мальчику, - нежно подумал Наполеон, - ровесник сыну Давида. Закончу воевать, и буду спокойно

его воспитывать, в Париже». Он почувствовал на лице свежий, горный ветер. Приостановив коня,

император достал из кармана шинели перевязанные лентой письма. «Потом сожгу, - решил

Наполеон, - не хочу подвергать их опасности. Мало ли что».

-Милый, дорогой папа! - читал он. «Жаль, что письма идут так долго, я очень по тебе скучаю. У нас

теперь есть котик, черненький, он очень ласковый. Сейчас он лежит рядом со мной и мурлычет.

Мы живем спокойно. На праздники мы ездим в Белосток, в синагогу. Мама покупает там польские

газеты, а в Гродно - русские, поэтому мы знаем, что ты сейчас живешь на острове. Мама мне

показала его в атласе. Я бы очень хотела увидеться с тобой, папа. Помнишь, как мы вместе поили

ежика молоком? Он до сих пор к нам приходит, летом, и я даю ему яблоки..., - Наполеон сжал

зубы. Вытерев глаза, он велел себе: «Нельзя! Потом, все потом, сейчас - только война».

Анна писала нежные, ласковые письма. В последнем, в конце, он увидел постскриптум: «Хоть ты

сейчас и собираешься покинуть остров, но все равно, помни - остерегайся воды».

-Буду, - смешливо пробурчал Наполеон. Убрав письма, он вздохнул: «Потом съезжу к ним. Возьму

Иосифа, и съезжу. После этой кампании пусть Иосиф в отставку уходит, седьмой десяток ему,

хватит. Отдохнет, с внуком повозится».

Он увидел седоватую голову генерала Кардозо и нагнал его: «Ты тоже к своим поезжай, Жозеф,

попрощайся».

Иосиф помолчал. Он спросил, удерживая коня сильной рукой: «Ваше величество, можно, я сыну

своему расскажу..., - он кивнул на восток. «На всякий случай. Если меня убьют, - он легко

улыбнулся, - Давид будет вашей еврейской почтой заведовать».

-Никто тебя не убьет, - проворчал Наполеон, - но расскажи. Полковник Кардозо язык за зубами

умеет держать, как показал наш русский поход.

-Это у нас семейное, - позволил себе усмехнуться Иосиф. Коротко поклонившись, он поехал назад,

к развилке дорог. Там стоял крепкий экипаж. Жена сидела на козлах, покуривая сигарку, - в

скромном, шерстяном платье, и такой же накидке. Темные, с проседью волосы, были прикрыты

беретом.

-До первой деревни, - рассмеялась она, заметив взгляд Иосифа. «Там кучера возьмем. Дебора со

Шмуэлем будет занята, а Джоанна все же на шестом месяце. Мало ли что».

Он спешился и, протянув руки, велел «Иди сюда».

От нее, казалось, до сих пор пахло солью и свежестью. На Эльбе она сразу завела бот, и катала на

нем местных детей - в виду британских фрегатов, что сторожили остров со всех сторон. «И все

равно, - удовлетворенно подумал Иосиф, - мы их провели. Господи, только бы Теодор и сын его

опять в бой не лезли. Поехали в Англию, и пусть сидят там, занимаются своими инженерными

делами. Хотя вряд ли они, конечно, в стороне останутся».

-Ни о чем не волнуйтесь, - Джо поцеловала его в щеку. «Без бороды, - она оценивающе склонила

голову, - тебе тоже хорошо, капитан Кардозо. Помнишь?»

-Я все помню, - Иосиф положил ей голову на плечо: «С Элишевой все в порядке, там спокойно. И у

нас тоже спокойно будет».

Дебора и Джоанна уже сидели в карете. Шмуэль играл с кинжалом матери. Завидев деда, мальчик

весело сказал: «Ты приезжай, дедушка, и ты, папа, - он помахал отцу, - тоже! Мы вас будем

ждать!»

-Скоро приедут, - рассмеялась Джо и тихо велела мужу: «Вы осторожней». Экипаж тронулся.

Джоанна, высунувшись в окно, еще долго смотрела на Мишеля. Они свернули на деревенскую

дорогу, и девушка спросила Дебору: «Как ты справляешься?»

-На тетю Джо смотрю, - весело ответила та, встряхнув изящной, в простой шляпке головой. «Она

почти двадцать лет только и делает, что мужа ждет. Ты не волнуйся, - Дебора взяла руку Джоанны,-

они всегда возвращаются, и сейчас вернутся. Раненые, но ничего – Дебора улыбнулась, -

вылечим». Она вздохнула: «На маму мою посмотри. Папа погиб, и Элайджа, и Тони. Казалось бы,

любой на ее месте не оправился бы, а она даже в госпиталь пошла, работать, когда Бостон во

второй раз обстреливали».

Дебора закрыла глаза и вспомнила письмо сестры: «У нас все хорошо, девочки растут, и радуют

нас. Видишь, как получилось - у меня теперь, как и у мамы, - двое детей приемных. Хотя, конечно,

все они наши с Тедди дети, разницы никакой нет. Мама принимает в благотворительной больнице

для женщин, что мы открыли, и написала руководство для начинающих акушерок, вместе с тетей

Эстер. У них в порядке, дом их в Вашингтоне не пострадал. Хаим и Элайджа здоровы. Мы только и

ждем, дорогая сестричка, когда эта война закончится. Из-за того, что Наполеон теперь на Эльбе и

больше не опасен, британцы перебросили сюда еще войска. Сражения, в основном, происходят в

Канаде, у нас пока тихо».

-Он больше не опасен, - усмехнулась Дебора. Она прищурилась, и увидела внизу, на равнине,

войска Наполеона. Отряды шли на север, и женщина подумала: «Кажется, Давид. Господи, дай ты

им всем, живыми вернуться».

Она пожала руку Джоанны. Девушка, вздохнув, улыбнулась.

Их было уже хорошо заметно - темные ряды кавалерии, что приближались к колонне солдат

Наполеона. Император поднял руку и крикнул: «Всем стоять!».

-Ваше величество, - Мишель сглотнул, - может быть, не надо...

Он увидел, как император расстегивает шинель, и едва успел подхватить ее. Наполеон был в

простом, сером, заштопанном на рукаве сюртуке. Мишель вспомнил: «У него три сюртука. И все

одинаковые. Еще бриджи, рубашки, и одна треуголка. И шинель одна».

-Флаг, - коротко велел император, снимая треуголку. Каштановые, с проседью волосы шевелил

ветер. Он поднял вверх трехцветное, в старых пятнах пороха, знамя и распахнул сюртук на груди.

Было тихо, так тихо, что остановившиеся колонны, казалось, слышали дыхание друг друга.

Наполеон тронул своего коня. Он выехал на середину дороги: «Если кто-то хочет выстрелить в

меня, вашего императора - сделайте это сейчас!»

Они молчали. Откуда-то сзади, раздался рыдающий, сильный голос: «Ваше величество! Сержант

Дюбуа, битва под Аустерлицем!»

-Рядовой Леметр, битва при Березине!

-Сержант Мариньи, битва при Ваграме!

Они кричали, перебивая друг друга. Наполеон увидел молодого офицера, что выехал вперед, с

поклоном протягивая ему шпагу.

-Ваше величество, - тихо сказал он, - я командир седьмого линейного полка, Шарль Лабедуайер.

Наше оружие и наша жизнь принадлежит вам, ваше величество. Мы пойдем с вами туда, куда вы

нас поведете.

-Наша жизнь, - Наполеон вернул ему шпагу,- принадлежит Франции.

Он повернулся: «Поднять императорский штандарт!»

Золотой орел, тайно увезенный на Эльбу, закачался над головами его солдат. Наполеон улыбнулся:

«Слушай мою команду, седьмой линейный полк! На Париж!»

-На Париж! - разнеслось вокруг. Наполеон, поймав взгляд Мишеля, подождал, пока тот подъедет

ближе.

-А ты боялся, - император надел шинель и ласково посмотрел на кавалеристов, что строились в

колонну. «Пойду, - он усмехнулся, пришпорив коня, - поговорю с ребятами, я их почти всех

помню».

Мишель закинул голову вверх. Посмотрев на яркое, сияющее солнце, он шепнул: «На Париж!»

Интерлюдия

17-18 июня 1815 года, Ватерлоо

Наполеон проснулся от шума дождя за ставнями. Перевернувшись на спину, он долго лежал, глядя

на беленый потолок спальни.

-Какое лето сырое, - вздохнул он. «Права была Анна - надо остерегаться воды. Земля влажная. Для

кавалерийской атаки это плохо, и для артиллерии тоже. Ладно, - Наполеон присел. Потерев лицо

руками, он прикурил от свечи. Император разложил на кровати планы и покусал перо: «Нас

меньше, конечно, но мы просто не позволим Веллингтону соединиться с Блюхером, вот и все.

Разгромим их поодиночке. Ребята рвутся в бой, - он усмехнулся, - застоялись с прошлого года».

Все было так легко. Парижане бросали розы под ноги его солдатам, король Людовик и двор

спешно бежали - кто в Нижние Земли, кто в Англию, кто на запад, в Вандею. Еще в Лионе

Наполеон подписал конституцию, гарантирующую Франции ограничение власти монарха и

свободу прессы.

- А сейчас, - пробормотал он, - ловко, быстро, рисуя план сражения, - сейчас мы их поставим на

колени. Я лично приеду в Вену, заключу с ними мирный договор, и заберу мальчика. Пусть они,

уже, наконец, оставят меня в покое.

Он, как всегда, решил не обороняться, а наступать. За вчерашним ужином император только

усмехнулся, когда кто-то начал хвалить Веллингтона.

-Вы, господа, - Наполеон отпил вина, - не думайте, что если Веллингтон всех вас разбил, то он

хороший полководец. Он плохой генерал. У англичан плохие войска. Мы расправимся с ними так

же, как, - он помахал простой вилкой, - с этой рыбой.

Он всегда так говорил перед сражениями. Незачем было подогревать страх людей. «А что вы мне

сообщали насчет прусских частей, - Наполеон принялся за форель, - им еще два дня понадобится,

чтобы сюда добраться, поверьте».

Собрав планы, он прислушался. Дождь закончился. Наполеон, поднявшись, одевшись, распахнул

ставни. Пахло цветами, влажной землей. Он вспомнил, как там, на мельнице, гуляя по лесу, они с

Анной попали под быстрый, теплый, летний ливень. Спрятавшись под деревом, они смеялись,

Наполеон целовал алые губы. Анна, опускаясь на землю, потянула его за собой.

-Влажная земля, - сварливо сказал Наполеон, затягиваясь сигарой. «Не просохнет до завтра, я

уверен». Небо очистилось, блестели звезды. Он, закрыв глаза, увидел себя - еще маленьким

мальчиком, на Корсике. Тогда он ночью, заворожено, рассматривал созвездия. Наполеон,

оглянувшись, хмыкнул: «Жаль, телескопа нет. Подзорная труба всегда при мне, - он отчего-то

улыбнулся. Приложив ее к глазу, император залюбовался игрой холодных лучей. А потом он

увидел то, что погнало его вниз по лестнице.

Мишель был дежурным. Он сидел при свече, читая книгу. Наполеон заметил название: «Симон

Боливар. Манифест из Картахены».

-Умный человек этот Боливар, - коротко сказал Наполеон, - Южной Америке с ним повезло». Он

усмехнулся, глядя на вытянувшегося Мишеля: «После войны хочешь побороться за

независимость,- Наполеон кивнул на книгу, - у них? То-то, я смотрю, ты испанский учишь».

Мужчина покраснел, голубые глаза заблестели, и Мишель вздохнул: «Только если вы мне

разрешите, ваше величество».

-Как же запретить, - развел руками Наполеон, - впрочем, понятно, чья кровь тебе покоя не дает.

Твой отец тоже сначала нужных вещей хотел добиться. Смотри, - Наполеон рассмеялся, - еще

станешь там, у них, диктатором каким-нибудь.

-Только если президентом, - махнул рукой Мишель. «Демократически избранным. Что случилось,

ваше величество?»

-Бери пистолет, и разбуди человек пять с оружием, - хмуро ответил Наполеон, открывая парадную

дверь. Они остановились на ферме, дом был совсем простым. Наполеон, выйдя во двор, закинул

голову: «Они уже близко. Случились шпионы, майор де Лу. На воздушном шаре. Артиллерию я

применять не хочу. Еще англичане услышат выстрелы, и решат, что битва началась. Для сражения

еще рано. Мы их и так снимем».

Мишель увидел темный силуэт в звездном небе: «Я помню. Когда папа за нами прилетел, у него

тоже холст был окрашен. А если там папа? Ерунда, они в Англии, здесь русских войск вообще нет».

Оказавшись в Париже, он сразу послал весточку теще. Та написала, что у нее все в порядке,

уезжать из Ренна она не собирается, а вот брат ее, с семьей уже в Англии.

-Там же, судя по всему, и мой муж, - читал он изящные строки, - раз так все обернулось, то сейчас

ему не до поездки в Рим.

-Слава Богу, - пробормотал Мишель, складывая письмо. Жена прислала записку из Амстердама, с

надежными людьми. Они с Джо и Деборой спокойно добрались до Нижних Земель. Как и

предсказывал Иосиф, их никто не тронул.

-Хотя, - он услышал смешливый голос жены, - кто-то, конечно, подсуетился и донес, что в городе

жены наполеоновских офицеров. Что я тебе могу сказать? Приезжал к нам король Виллем, сын

покойного штатгальтера. Дядя Иосиф его принимал, еще во время оно. Он посмотрел на Шмуэля,

на мой живот, и только рассмеялся - с женщинами и детьми он не воюет. Сын его, наследник

престола, сейчас в британской армии. У меня все хорошо, милы. Дебора говорит, что в середине

июня появится на свет маленький. Береги себя, и возвращайся ко мне.

-Как раз сейчас, - обеспокоенно вздохнул Мишель. Наполеон велел: «Пошли кого-нибудь в

госпитальные палатки, за генералом Кардозо, пусть придет».

-Зачем, ваше величество? - недоуменно спросил Мишель. Наполеон проверил свой пистолет:

«Затем, что потом могут быть раненые, майор. Ступайте, исполняйте распоряжение».

Шар медленно, подгоняемый тихим, северным ветром, планировал над равниной. Наполеон,

вскинул оружие: «Хорошо, что развиднелось. Подпустим их поближе, и начнем стрелять. Здесь

деревья, - он оглянулся, - роща, они вряд ли разобьются, да и невысоко летят, не больше двухсот

футов».

-А вот неба Анна мне не велела остерегаться, - весело подумал Наполеон. Он стал ждать, следя за

медленно двигающимся шаром.

Гранаты начали грузить в корзину еще вечером. Федор, прихрамывая, проверил веревки шара:

«Не зря я тебя всю весну учил, и Жюля тоже. Справитесь». Шар был привязан к кольям, вбитым во

влажную землю, поодаль от лагеря Веллингтона, за холмом. Джон развернул карту: «Если верить

слухам, то Наполеон со штабом на этой ферме. Здесь десять миль, не больше, нам недолго в

воздухе придется пробыть. И ветер хороший, - он взглянул на запаянные, стальные гранаты.

В сумерках лицо Федора было совсем мрачным. Он коротко велел Джону: «Отойдем».

Оказавшись поодаль от шара, он закурил сигару. Джон, потянувшись, положил руку ему на плечо, -

Федор был в штатском, в темном, хорошо скроенном сюртуке: «Все равно не понимаю, почему ты

не хочешь отправиться с нами».

Федор сочно выругался по-русски и прошипел: «Потому что так не воюют, понятно? Ты был в

лаборатории у Дэви, ты видел, на что способен этот газ. Как ты можешь…»

Джон вспомнил бьющуюся в судорогах овцу. Они стояли за массивной, железной дверью с

вделанным в нее глазком. Гемфри Дэви гордо заметил: «При достаточной концентрации -

мгновенная смерть, ваша светлость. Даже в случае ветра, неблагоприятных погодных условий,

противник будет надолго выведен из строя. Только помните, зимой этот газ более стойкий, в тепле

он быстро улетучивается. Здесь, конечно, - он кивнул на камеру, - у меня и вовсе вентиляции нет,

подопытные животные быстро сдыхают».

Герцог искоса посмотрел на Федора. Мужчина стоял, хмуро глядя на труп овцы, а потом сказал:

«Мы с мистером Дэви проверяли - с порохом этот газ не взаимодействует. Можно делать гранаты.

Меня волнует, что тот, кто эту гранату бросит - он и сам вдохнет газ. Можно о нем забыть, как о

солдате».

-Ядра, мистер Корнель, - пожал плечами Дэви. «Пушки стоят на расстоянии трех-четырех миль от

противника, это будет совершенно безопасно. Газовые ядра. Только, ваша светлость, - озабоченно

сказал химик, - у нас и прототипа еще нет…»

-В любом случае, - Федор все смотрел на мертвое животное, - нам надо провести испытания, даже

если вы, - он поклонился герцогу, - будете использовать для бомбардировки воздушные шары.

Они вышли в сияющий, апрельский полдень. Джон вернулся в Англию с Венского конгресса, как

только пришла весть о высадке Наполеона. Федор, глядя на цветущий сад вокруг особняка, где

помещалась лаборатория Дэви, угрюмо сказал: «Мой тебе совет - не надо этим заниматься».

Джон только вздохнул, уже, когда они поравнялись с калиткой: «Не будет ничего страшного. Я

просто хочу вывести Наполеона из строя, вот и все. Ты мне говорил - легкое отравление этим

газом проходит, без следа. Он очнется у нас в штабе, а без него армия разбежится, поверь мне».

-Погоди, - Федор указал на мраморную скамейку у ограды. Особняк стоял в самой глуши Ричмонд-

парка. Федор, закуривая, внезапно расхохотался: «Ты нам организовал отменные условия для

работы. Стена в десять футов, усаженная битым стеклом, и охраной все вокруг утыкано».

-Нельзя недооценивать противника, - мрачно заметил Джон, взяв предложенную ему сигару.

«Если Наполеон узнает, чем вы занимаетесь…»

Федор сорвал какой-то цветок. Повертев его в руках, он усмехнулся: «У тебя два зятя и племянник

на стороне Наполеона воюют, сват, - ядовито добавил он.

Джон покраснел и ничего не ответил.

Еще из Вены, осенью, герцог отослал письмо Мадлен. Жена вежливо ответила, что живет в Ренне,

и собирается там остаться на неопределенное время. Детям , Веронике и Джону, - он ничего не

стал говорить. Герцог только упомянул, что Джоанна вышла замуж за приемного сына дяди

Теодора, а мать их пока решила остаться во Франции.

-Я ей напишу, папа, - тихо сказала Вероника. Джон посмотрел на бледное лицо дочери, и только

кивнул: «Конечно, милая». Он сначала, хотел узнать у Изабеллы, - все ли в порядке, - но потом, за

делами, забыл об этом.

Джон вдохнул влажный, вечерний воздух и нарочито небрежно сказал: «Мы сбросим эти заряды

на ферму, подождем, пока газ рассеется, и все будет готово. Пошли, Жюль машет».

Федор увидел рыжую голову сына и рядом - Джона-младшего, в алом, кавалерийском мундире.

«Только мальчика туда не вздумай брать, - велел он герцогу.

-Нет, конечно, - удивился тот. «Мы с Жюлем к утру вернемся. Знаешь, - Джон остановился, - здесь

больше двухсот тысяч солдат и офицеров, с обеих сторон. Если можно хоть как-то предотвратить

кровопролитие…, - Джон не закончил и посмотрел в небо.

Темная оболочка шара колыхалась на легком ветру. Джон засунул руки в карманы холщовой

куртки, - они с Жюлем оба были в штатском: «Овца или кролики, Теодор, это все-таки не человек.

Ничего не случится».

-Да, - только и ответил Федор. Проследив за тем, как они садятся в корзину, мужчина велел:

«Рубите веревки!»

Джон-младший улыбнулся отцу. Юноша, зачем-то, положил руку на медвежий клык, что висел у

него на одной цепочке с крестом. Этой весной он закончил, первый курс в Кембридже, но, как

Джон-младший сказал Пете, что весь год слушал там лекции, вместе с ним Мартином Кроу:

«Учеба подождет». Дядя Жюль взял его рядовым в свой кавалерийский полк. Джон-младший,

проводил шар глазами: «Мне папа запретил с ним отправляться. А зря».

-Ничего, - будто услышав его, тихо сказал Петя. «За этими газами будущее, и ты еще сможешь…»

-Очень надеюсь, что нет, - угрюмо повернулся к ним отец. Петя прикусил язык, увидев яростные

искры в его глазах. «Пошли, - подогнал он юношей, - вернемся к лошадям. Пора нам с тобой, Петр,

по артиллерийским позициям полазить, проверить все напоследок. Юный граф Хантингтон пусть

спит».

Петя шел через высокую, покрытую росой траву, и вспоминал тихую заводь на Темзе, ивы, что

купали едва распустившиеся листья в реке, и ее нежный голос: «Когда мне будет семнадцать, мы с

мамой поедем в Австрию и Германию. Я там буду выступать с концертами. Я бы очень хотела

позаниматься с мистером Бетховеном, - Юджиния вздохнула. Она была в темно-синем, шелковом

платье, рыжие волосы - завиты и уложены волнами. «Это если война закончится, - добавила

девушка.

-Закончится, кузина Эжени, - уверенно сказал Петя. Были пасхальные каникулы. Петя,

оглянувшись, увидел Мартина Кроу. Кузен устроился на бревне, внимательно рассматривая

альбом, что показывала ему Сидония. «Проект эмпориума обсуждают, - хихикнула Юджиния.

Над ними простиралось нежное, лазоревое небо, пахло речной водой, свежей листвой, с острова

доносилось пение кукушки. Юджиния, склонив голову, улыбнулась: «Коротко».

-Будет очень долго, кузина Эжени, - рассмеялся Петя, и погреб к берегу.

Они уже подошли к лошадям, когда Федор оглянулся: «Тучи рассеиваются. Еще заметят их, не дай

Господь». Он отчего-то перекрестил шар: «Только бы живы все остались, прошу Тебя».

-Огонь, - распорядился Наполеон. Шар был уже совсем рядом. Император, подняв пистолет,

прицелился. Тишину ночи разорвал треск выстрелов. Шар, опустившись ниже, зацепился за

верхушки деревьев. Из качающейся корзины посыпались на траву какие-то стальные шары.

Они стали взрываться. Наполеон, устало, подумал: «Что они хотели? Гранатами меня забросать?

Там всего двое, на что они рассчитывали? - император прищурился. Двое мужчин, - повыше и

пониже, - выбрались из корзины.

-Взять, - коротко приказал Наполеон и понял: «Сеном-то как пахнет. Конечно, мы в деревне».

Он увидел, как его офицеры бегут к корзине, повисшей на ветке, мужчина пониже упал от удара

пистолетом в висок, тот, что повыше - отстреливался. Наполеон услышал сзади властный голос:

«Всем немедленно назад! Зайти в дом, закрыть ставни и двери!»

Генерал Кардозо бесцеремонно подтолкнул его к входу. Наполеон, сварливо спросил: «Да что с

тобой, Жозеф?»

-Мишель, - не отвечая, велел Иосиф, - позаботься о его величестве.

Мужчина пониже, пошатываясь, поднялся. Наполеон крикнул: «Забрать у них оружие!», и

повторил: «Что случилось, Жозеф?». Мишель завел его внутрь. Дверь открылась, они увидели

двоих мужчин в холщовых куртках, со связанными за спиной руками. Тот, что пониже, поднял

голову. Наполеон подумал: «Глаза у него, какие. Словно лед. У той, мадам Марты - такие же

были».

-В подвал, - приказал император, - на рассвете расстрелять перед строем.

Их увели. Генерал Кардозо, прислонившись к двери, устало сказал: «Простите, ваше величество.

Вы почувствовали запах?»

-Сеном пахло, - недоуменно ответил Наполеон. «Вокруг поля, Жозеф, понятно, что…»

-Пусть накрепко захлопнут все ставни, - Иосиф помолчал, - и пусть еще час никто не выходит во

двор. Еще хорошо, что вы далеко были, а вот те, кто оказался рядом с корзиной…

-Да что это? - требовательно спросил император.

-Смерть, ваше величество, - просто ответил генерал Кардозо.

В подвале было тихо. Жюль, пошевелив связанными руками, невесело усмехнулся: «Ты, Джон,

говорил, что этот газ мгновенно убивает, если концентрация большая. Мы и не почувствовали

ничего».

-На человеке его никогда не испытывали, - герцог вдохнул запах сырости, плесени, старой

древесины: «Ничего страшного. Земля влажная, их кавалерийская атака захлебнется. И

артиллерии тяжело будет. Блюхер со своими войсками уже на подходе. Жалко только, что с

Мадлен я уже не помирюсь. И что я такой дурак был, кричал на нее…, И детей не увижу».

Зять, будто услышав его, горько сказал: «Бедная Элиза, бедный Жан…, Мы думали, Джон, наконец-

то, заживем спокойно. Знаешь, - Жюль помолчал, - я, когда мальчику Ренн показывал, чуть не

расплакался, столько лет я дома не был. Да какая разница, - полковник сдавленно выругался, -

пусть бы этот…, на троне сидел. В конце концов, он Франции и хорошие вещи принес».

Джон, было, хотел что-то ответить. Дверь заскрипела, они увидели отсвет огня. Джон поднял

голову - на него смотрели упрямые, темные глаза Иосифа. Генерал Кардозо был в простом

сюртуке.

Иосиф пристроил оловянный подсвечник на пол. Сев на ящик, он помолчал. Наконец, Иосиф

повернулся к Джону: «Я ему сказал, что мне надо вас осмотреть. Как вы себя чувствуете?»

-Неплохо, - Джон попытался улыбнуться. «Это полковник де Монтреваль, муж Элизы».

-Рад встрече, - Иосиф все смотрел в светло-голубые глаза зятя. «Джо в безопасности, в

Амстердаме. Твоя дочь, Джон, тоже там. У тебя как раз внук сейчас должен родиться. Или внучка, -

генерал Кардозо коротко улыбнулся. «И зять твой с нами, - Иосиф махнул рукой наверх. «Но, как

ты сам понимаешь, если я еще объясню, зачем я сюда приходил, то ему здесь делать нечего».

Они послушали, как шумит за окнами ветер. Иосиф вздохнул: «Опять дождь пошел. Я читал статью

мистера Дэви об этом газе. Я все-таки интересуюсь наукой. Наши…, - он прервался, - наши

офицеры вдохнули его, но совсем немного. Судя по всему, для людей он безвреден».

-Почему так? - вдруг спросил Жюль. «Животные ведь умирали…»

Иосиф поднялся и взял подсвечник: «Все же есть разница между животным и человеком. Теодор

здесь? - поинтересовался он у зятя.

-Да, - признал тот. «И сын его в армии нашей, они укреплениями занимаются. И мой сын тоже».

-Я так и думал, - Иосиф поморщился - горячий воск капал ему на пальцы. «Я не смогу вас спасти, -

сказал он, уже у двери. «Я бы хотел, Джон, но я не смогу. Вас расстреляют, утром, а потом он

начнет сражение».

-Это ничего, - после долгого молчания сказал герцог. «Ничего, Иосиф. Может быть…, может быть,

мальчик…, Мишель, все же как-то придет сюда? Я бы хотел его увидеть».

-Я постараюсь, - а потом они услышали лязг засова. Жюль, устало, заметил: «А дядю Теодора он

спас. И этот юноша, Мишель, спас кузена Пьера».

-Теодор был ранен, - Джон закашлялся и сплюнул на пол. «Пьеру они помогли бежать после

сражения, Жюль, Наполеону просто было не с руки тогда разбираться, что произошло на самом

деле, он на Москву шел. А мы с тобой, шпионы, что попались на месте преступления, так сказать.

Жалко только, теперь никто не узнает, что этот газ для человека безвреден».

-В горле першит, - пожаловался Жюль. «Продуло, наверное. Все же ночь сырая была. Впрочем, - он

горько усмехнулся, - какая разница, часа через три нас выведут во двор и расстреляют у стены».

-Марта о твоей жене позаботится, ты не волнуйся, - Джон опять покашлял. «И о Жане тоже. А мои,

- он вздохнул, - мои все взрослые уже, не страшно».

-Главное, - думал он, чувствуя боль в горле, - главное, чтобы мальчик не погиб. Шестнадцать лет,

всего шестнадцать лет…Хорошо, что я ему запретил с нами лететь, ни к чему это было».

-Джон, - услышал он голос Жюля, - сейчас, хотя бы, поговори с этим юношей, если он придет. Все

же зять твой, отец внука твоего, или внучки. Какая разница, на чьей он стороне воюет?

Джон почувствовал в темноте, что Жюль улыбается.

-Не ожидал от тебя, - сказал он сдавленно - горло болело все сильнее.

Полковник тяжело вздохнул: «Опять кашлять хочется. Простыли мы с тобой. А то, что я считаю

Наполеона узурпатором, дорогой мой, не значит, что надо отказываться от семьи. Что у нас есть,

кроме нее? Ничего. Видишь, мне надо было до четвертого десятка дожить, и за два часа до

смерти я это понял».

Они услышали скрип железа по камню, кто-то поводил свечой в темноте. Совсем молодой голос

робко сказал: «Ваша светлость…»

-Красивый мальчик, - невольно подумал Джон. «Мне Марта о его матери рассказывала - он на нее

похож, конечно».

-Там, наверху, - Мишель присел рядом с ним, - никто не знает, кто вы такие. И не узнают, конечно.

Ваша светлость…., - он замялся, - я знаю, вы были против нашего брака, но я вам обещаю, я всегда

буду рядом с Джоанной, всегда позабочусь о ней, о детях наших…, - Мишель покраснел. Герцог,

вдруг, улыбнулся: «У вас сейчас как раз дитя будет, мне Иосиф говорил. Жалко, что я его не увижу».

-Мы ему о вас расскажем, - Мишель, на мгновение, коснулся руки герцога. «Или ей, ваша

светлость. Обязательно. Вы простите, что….- он помедлил. Джон, превозмогая боль в горле,

которая растекалась, казалось, куда-то вниз, к легким, ответил: «Ничего, милый. Это война, и мы с

Жюлем знали, на что шли. Ничего».

Раздался сдавленный голос: «Джон…, Дышать…воздуха…, нет….»

-Сейчас, - Мишель подхватил свечу. «Сейчас я дядю Иосифа позову, сейчас!»

Он выбежал. Джон, тяжело задышав, с ужасом услышал хрип из темноты: «Джон…, Как больно…,

Больно….»

Он и сам закашлялся, - мучительным, раздирающим все тело кашлем, - и еще успел подумать:

«Мы были неправы. Этот газ смертелен для всех. Просто животные меньше весят, и умирают

сразу, тем более при большой концентрации его в воздухе. А мы…., - он ощутил страшную тяжесть

в груди, и уже не услышал, как Иосиф, наклонившись над ними, велел: «Немедленно наверх!»

Наполеон распахнул ставни и вгляделся в туман, что висел над лужайкой: «Дождь утих. Господи, -

он внезапно поежился, - кто бы мог подумать, что Иосиф окажется прав? Если этот газ распылить

на поле битвы, то она закончится уже через три-четыре часа. Нельзя так воевать…., - он покачал

головой и обернулся к офицерам: «Собираемся. Нам надо быть в лагере. Все себя хорошо

чувствуют?».

Они молчали. Наконец, кто-то неуверенно сказал: «Генерал Кардозо нас всех осмотрел и велел -

при малейших признаках удушья или кашля, немедленно возвращаться в госпитальные палатки».

-И очень правильно велел, - Наполеон, натянув шинель, засунул руку в карман: «Письма сжечь.

Сейчас все уедут, и сожгу. При Жозефе и Мишеле это можно сделать, они ничего не скажут. Жозеф

меня опять спас, в который раз уже».

-Ваше величество, - спросил один из адъютантов, - а что это были за люди?

-Англичане, - коротко отозвался Наполеон, - а больше о них мы ничего не узнаем, тем более

теперь. Идите, и не болтайте о том, что видели, понятно?

Он проводил взглядом офицеров, и прислушался. Крики, доносившиеся из-за двери столовой,

куда отнесли отравленных, стихли.

Наполеон закрыл глаза и вспомнил бьющихся в судорогах людей, их синие, опухшие губы,

раздирающий, высокий крик: «Больно! Дышать, дышать нечем….». Одного из них стало рвать

красноватой пеной, запахло кровью. Иосиф, удерживал рвущегося, хватающего воздух человека:

«Он скоро умрет, ваше величество. Отек легких, у него вся кровь в организме сейчас туда

хлынула».

Второй, - тот, что был пониже, - лежал, скорчившись на полу, с мертвенным, серым лицом.

Мишеля держал его за руку. Майор де Лу поднял голубые, чуть покрасневшие глаза: «Он просто

впал в забытье. Пульса нет совсем».

Наполеон распахнул дверь столовой и увидел, как Иосиф и Мишель укладывают рядом трупы.

Генерал Кардозо, повернувшись, развел руками: «Оба мертвы, ваше величество. У этого, - он

указал на русую, в седине голову, - легкие разорвались. У второго, - Иосиф взглянул на

светловолосого мужчину, - сердце встало».

Наполеон посмотрел на испачканный пеной и кровью пол: «Они так и не сказали - кто они?»

-Нет, - ответил генерал Кардозо. «Не сказали».

-Мишель, - велел Наполеон, - дай кресало, и надо седлать лошадей. Пять утра, через час я хочу

начать артиллерийскую подготовку. Мы их здесь оставим, - он взглянул на трупы, - нет времени

рыть могилу. Иди, Жозеф, - он потрепал генерала по плечу, - поспи хоть немного, скоро у вас

начнется горячее время. И спасибо тебе, - он вздохнул, все еще всматриваясь в лица мертвецов.

Когда Иосиф с Мишелем ушли, Наполеон чиркнул кресалом. Раскурив сигару, император

приложил ее к уголку верхнего письма. Он увидел, как пропадают в огне ровные строки. Вытерев

одной рукой глаза, он бросил горящую пачку на пол.

Тлеющие обрывки бумаги закружились по комнате. Наполеон, нагнувшись, закрыл простыней

трупы. Положив руку на пистолет в кармане шинели, он вышел во двор. Над равниной Ватерлоо

уже поднималось слабое, тусклое солнце, туман еще не рассеялся. Наполеон, сев в седло, взглянул

на небо: «Все равно дождя не миновать».

Они выехали из ворот фермы и направились на запад, к шатрам французского лагеря.

Проваленная крыша маленькой церкви серого камня пылала, разбитая ядрами колокольня была

разрушена, на крохотном кладбище - разбросаны трупы гренадеров. Наполеон сидел на груде

камней, скинув мундир, ожидая, пока Иосиф перебинтует ему руку. «Ерунда, генерал Кардозо, - он

поморщился, - просто осколком зацепило».

-Пятый раз деревня из рук в руки переходит, - мрачно подумал Наполеон. «Три батальона гвардии

осталось, не больше. Они с места не сдвинутся, меня защитят. Надо было мне не медлить с

кавалерийской атакой, не ждать, пока земля высохнет, она, все равно, так сырой и осталась. И

артиллерийская подготовка была неудачной, а все из-за этого дождя…, Остерегайся воды, -

вспомнил он. Подняв глаза к серому, туманному небу, Наполеон увидел черного ворона, что

кружил над языками пламени.

Мишель соскочил с взмыленного жеребца. Обернувшись на горящую деревню, он вспомнил

шепот Иосифа: «Просто положи его рядом с Жюлем, и все».

-А если он пошевелится? - Мишель чувствовал под пальцами пульс - редкий, прерывистый.

-Не пошевелится, - угрюмо ответил Иосиф, глядя на распухшее, посиневшее лицо герцога.

«Отравление проявляется по-разному. Он тоже умрет, ему недолго осталось, просто, - Иосиф

вздохнул и закрыл мертвые, серо-голубые глаза Жюля, - он, хотя бы, не будет мучиться».

Мишель аккуратно устроил тестя на полу. Наклонившись, он приник ухом груди Джона - мужчина

слабо, неслышно хрипел.

Иосиф улыбнулся: «Мишель здесь, я уже…., - он не договорил, над их головами просвистело ядро.

Майор де Лу, бросившись на влажную землю, увидел, как Иосиф закрыл своим телом императора.

Шрапнель защелкала по камням. Наполеон, слыша дыхание Иосифа, вспомнил мост в Арколе,

вязкую грязь болота и его веселый голос: «Успеете еще атаковать». Потом стало тихо, и он позвал:

«Генерал Кардозо!». Ворон заклекотал. Сверху раздался потрясенный голос Мишеля: «Ваше

величество!»

Наполеон принял руку адъютанта. Отряхнув свой сюртук от каменной пыли, император замолчал.

Темноволосый, в седине, затылок, был разнесен шрапнелью. Когда они, вдвоем с Мишелем,

перевернули тело, Наполеон увидел его упрямые, открытые глаза. Иосиф улыбался.

Наполеон, помолчав, велел: «Помоги мне занести его…, Жозефа, туда, - император махнул рукой

на церковь, - и найди полковника Кардозо. Как…, - он сглотнул, - как у нас дела?»

-Плохо, - честно ответил Мишель, не отводя взгляда от лица Иосифа. Он лежал, странно

умиротворенный. Мишель, на мгновение, подняв глаза, увидел ворона. Птица сорвалась с

разрушенной крыши и медленно полетела на юг. «Мы отступаем, ваше величество, - Мишель

вытер рукавом мундира закопченное лицо, - гренадеры еще дерутся, но прусские части…Ваше

величество, - он хотел тронуть Наполеона за руку, но не посмел, - ваше величество, надо уходить.

Мы с Давидом…, с полковником Кардозо, доставим вас в Амстердам, а оттуда, в Новый Свет.

Генерал Боливар будет рад вам, я уверен…, - Мишель замолк.

Наполеон все стоял, засунув руки в карманы, а потом покачал седеющей головой: «Я не могу,

мальчик. У меня сын…, - он осекся и подумал: «Письма я сжег, они теперь в безопасности. Анна

знает, что со мной, она всегда все знает. И Аннет тоже. Чувствовал я, что вижу их в последний раз.

Так и случилось».

-У меня сын, - повторил он, вздернув подбородок, - у меня армия. А ты, - он повернулся и быстро

обнял Мишеля, - ты забирай свою семью, и сражайся дальше, - Наполеон улыбнулся, - Волк. Там,

где ты будешь нужен.

Опять начали стрелять. Мишель, кивнув, тихо проговорил: «Спасибо, ваше величество. Разрешите

исполнять приказание?»

Они перенесли тело Иосифа в разрушенную церковь и устроили его на полу. Мишель ушел.

Наполеон, опустившись на колени, шепнул: «Жозеф…, Жозеф, ну что же ты так…». Он лежал и

обычно хмурое, твердое лицо, стало вдруг иным - нежным, успокоенным.

-Двадцать лет, - вспомнил Наполеон, беря его большую, сильную, с длинными пальцами ладонь.

Император приложил ее к своей щеке и заплакал.

Увидев в проеме стены Давида, - в забрызганном кровью фартуке, тяжело дышащего, Наполеон,

уже стоя, повернувшись к нему спиной, вздохнул: «Попрощайтесь с отцом, полковник Кардозо, и

вернитесь к раненым».

Он вышел во двор и прислушался - в деревне все еще стреляли. «Я не могу бежать, - зло велел

себе Наполеон, - не имею права». Он услышал сзади шорох. Давид, глядя на прямую, жесткую

спину императора, сказал: «Ваше величество…, Я хочу, чтобы вы знали - я останусь с вами до

конца. И моя семья тоже. Где бы…., - он не закончил. Наполеон, дернув щекой, отозвался:

«Спасибо, - он помолчал, - Давид. Мне очень…, очень жаль».

Полковник Кардозо ушел. Наполеон все стоял, смотря на вечернее небо, вдыхая запах гари и

крови, слушая близкие раскаты пушек.

В палатке для легкораненых было шумно, кто-то сдавленно ругался, врач кричал: «Терпи! Опиума

на всех не хватает!»

Петя, - в рваном, грязном артиллерийском мундире, покрытом пятнами крови, пробился через

толпу. За весь день он так и не увидел друга. Сначала они с отцом были на позициях. Петя,

спросив: «А где же его светлость и полковник де Монтреваль?» получил короткий ответ: «Понятия

не имею, но, как видишь, - Федор указал на дымки французских пушек, - Наполеон жив и здоров».

Потом отца вызвали - прусские войска шли в атаку на деревню Плансенуа, последний оплот старой

гвардии Наполеона, надо было организовать артиллерийский огонь. Петя остался с англичанами.

Только вечером, услышав о том, что французы беспорядочно отступают, юноша нашел в суматохе

знакомого офицера из полка де Монтреваля.

-Граф Хантингтон был ранен во время атаки тяжелой кавалерии, - сказал ему лейтенант. Петя

долго блуждал среди госпитальных шатров, и, наконец, оказался здесь. С высоты своего роста, он

поискал глазами коротко стриженую, светловолосую голову и облегченно улыбнулся. Маленький

Джон сидел на корточках, привалившись к ножке табурета. Петя опустился рядом, и потряс его за

плечо.

Юноша поднял усталое, потускневшее лицо и отмахнулся, показав на перевязанное плечо:

«Саблей чиркнули. Пьер…, что там слышно, что папа, что дядя Жюль…»

Петя зашептал ему что-то в ухо. Маленький Джон оживился: «Надо туда поехать, если эта ферма

уже в наших руках. Папа туда собирался лететь. Может быть, и узнаем, что-нибудь».

Петя помялся: «Все же там Веллингтон и Блюхер встречаются, герцог и маршал…»

Джон, пошатываясь, встал. Взяв с земляного пола затоптанный подошвами сапог мундир, юноша

хмуро заметил: «Я тоже герцог».

-Наследный, - хмыкнул Петя, помогая ему застегнуть пуговицы.

-Может быть, уже нет, - коротко ответил Маленький Джон. Не оборачиваясь, юноша направился к

выходу из палатки.

Федор спешился у открытых ворот, скрипящих на ветру. Вечер, хоть и был ясным, но похолодало.

Он посмотрел на большой, старый дуб: «В Мейденхеде такой же. Мне Питер с Мартой показывали

их семейное кладбище. Он там, наверное, еще со времен Вильгельма Завоевателя растет».

Ворон, что сидел на ветви, - черный, большой, - внимательно глядел на Федора, склонив голову.

Мужчина достал пистолет. Веллингтон попросил его поехать, проверить, перед встречей с

Блюхером - не оставил ли после себя Наполеон на ферме каких-нибудь мин. «Ваша светлость, -

Федор взглянул в серые глаза герцога, - туда же, на ферму, летели мистер Джон и полковник де

Монтреваль, еще ночью…»

-Наполеон их расстрелял, - зло ответил Веллингтон. «Я был против этой авантюры, какие-то газы,

чушь это...»

-Не чушь, - упрямо вздернул голову Федор. «Вы разрешите их поискать, там? - он махнул рукой на

юг.

-Поищите лучше мины, - пробормотал Веллингтон, просматривая записку, что принес тяжело

дышащий вестовой. «Полюбуйтесь, - он раздраженно отбросил бумагу, - Плансенуа в наших руках,

от него камня на камне не осталось, а Бонапарт исчез, как сквозь землю провалился».

-Господи, - попросил тогда Федор, - убереги ты всех - Мишеля, Давида, Иосифа. Пусть

возвращаются к семьям, хватит уже воевать.

Ворон закаркали. Он, подняв пистолет, толкнул дверь. В комнатах было пусто, пахло пылью. Он,

застыв, услышал сдавленный стон. Федор, прихрамывая, прошел в столовую и остановился на

пороге. Пол был испачкан засохшей кровью, и еще чем-то - беловатым. Вокруг валялся пепел,

обожженные клочки бумаги. Он, опустившись на колени, вытер кровь с лица Джона.

-Сейчас, сейчас…, - пробормотал Федор, оглянувшись, и замолчал. Он увидел на обрывке письма

знакомый почерк.

Жюль лежал, не шевелясь, смотря мертвыми глазами в потолок. Федор начал стягивать с герцога

грязную куртку и его пальцы замерли. Он вынул из кармана бумагу. Пробежав ее глазами, увидев

подпись племянницы, мужчина похолодел. Федор услышал его слабый, но такой, же жесткий

голос: «Положи обратно. Теперь это мое дело. Жюль…, мертв?»

-Да, - только и сказал Федор. Потом Джон задергался в судороге, выплевывая кровь и пену, и

Федор услышал чьи-то шаги сзади.

-Папа! - крикнул Маленький Джон. «Папочка, милый!»

Герцог заставил себя открыть глаза. Лицо сына было испачкано порохом, рука перевязана. Джон с

усилием поднял руку, и погладил его по щеке. «Все, сыночек, - он закашлялся, - все, мой хороший,

…Что Наполеон?»

-Никто не знает, - только и ответил сын, прижимая к себе отца.

-Папа, папа…, - он заплакал. Федор, выйдя во двор, увидел Петю. Сын стоял, следя глазами за

вороном. Птица вспорхнула с дерева и полетела на север - туда, где над равниной опять сгущались

серые, тяжелые тучи.

-Дождь будет, - тихо сказал Петя, привалившись головой к плечу отца.

-Гроза, - поправил его Федор. Обняв сына, он постоял просто так, чувствуя на лице холодный,

резкий ветер.

Пролог

Март 1816 года, Санкт-Петербург

Флигель-адъютант, поручик Петр Воронцов-Вельяминов вышел из Зимнего дворца. Стряхнув с

шинели мокрый снег, - навигация уже две недели, как открылась, но весна была холодной, он

направился к Почтамту. Петя посмотрел на свой хронометр: «Ладно, время есть еще. Отнесу

домой письма, если есть какие-нибудь, выпью чаю с родителями, а потом и к Никите надо». Отец

после Пасхи уезжал на уральские заводы. Федор смеялся: «Как я теперь окончательно и

бесповоротно штатский, так ты за меня будешь служить, Петруша. И чтобы генералом стал!»

-Стану, - пообещал себе Петр, проходя мимо Медного Всадника. Он посмотрел в упрямое лицо

императора: «Давид на этом острове, Святой Елены, вместе с Наполеоном, дядя Иосиф - на

семейном участке, в Амстердаме лежит, а о Мишеле, со времени Ватерлоо, так ничего и не

известно. Как ни пытались узнать - непонятно, куда они с Джоанной отправились. Знаем, что у них

мальчик родился, как раз, когда мы при Ватерлоо сражались, об этом Давид написал. Тоже

Мишелем назвали. И все. Пропали, как сквозь землю провалились».

В окошечке иностранной почты его ждали три конверта - из Вены, Лондона и Бостона. «Коллекцию

марок надо начать собирать, - усмехнулся Петя. Выйдя на улицу, он сказал себе: «Может быть, все-

таки удастся уговорить его величество пойти на принятие конституции. Мы с Никитой уже и проект

составили..., Не хотелось бы, конечно, чтобы кровь пролилась».

Он вспомнил ледяной голос Никиты Муравьева: «Никаких полумер, никакой конституционной

монархии. Незачем скатываться в прошлое. В Южной Америке генерал Боливар не собирается

становиться королем, хотя мог бы. Он будет законно избранным президентом. Так же и у нас,

Петя, - Муравьев затянулся трубкой, - республиканское правление будет установлено путем

военного восстания».

-Во Франции, - ядовито заметил Петя, обрезая сигару, - тоже было восстание. Можешь спросить

моих родителей, чем это все обернулось. И столь любимый тобой Боливар установит диктатуру,

еще увидишь.

-Диктатура, Петенька, необходима, - Никита поднялся и легко прошелся по комнате. В окно била

метель. «Во время переходного периода, разумеется. Потом состоятся демократические выборы».

Петя внезапно разъярился.

-Какие выборы, Никита! - нарочито спокойно ответил он. «Посмотри на солдат, кто из них читать

умеет? На страну нашу посмотри - тонем в невежестве. Я не зря почти год в Англии прожил, до

Ватерлоо. Там рабства уже шестьсот лет, как нет. Ты бы видел фермеров - люди с прямой спиной,

гордые, все в школах учились..., Неграмотных и не встретишь почти. А у нас..., - Петя махнул рукой:

«О технике я и не говорю. На уральских приисках руками вагонетки толкают, а в Англии, чуть ли ни

на каждой шахте - локомотивы».

-Да знаю я это все, - горько сказал Никита. «Я помню Германию, Францию..., Только все равно,

Петенька, нельзя ждать. Ты, как флигель-адъютантом стал, после этих завтраков ежемесячных с

государем императором, осторожничать начал».

Петя раздул ноздри: «Если хочешь знать, его величество - просвещенный человек».

-Нельзя быть просвещенным человеком и управлять страной рабов, - Никита выбил трубку:

«Впрочем, то, что ты флигель-адъютант, Петенька, нам только на руку. Ты ведь наедине с его

величеством завтракаешь?»

-Да, - недоуменно ответил Петя.

-Вот и славно, - сладко улыбнулся Никита. «Значит, ты с ним можешь беспрепятственно

разговаривать».

Он проводил взглядом широкую спину поручика, что спускался по лестнице, и пробормотал: «И не

только разговаривать, конечно. Впрочем, время терпит. Надо, чтобы Петр Федорович сам вызвался

убить тирана. Ничего, - Никита запер дверь и вернулся в тепло гостиной, - мы подождем».

По дороге домой Петя зашел в Демутов трактир. Заказав у стойки чашку кофе, он развернул

«Санкт-Петербургские ведомости».

-Из Вены сообщают, - читал Петя. «При дворе императора Франца с огромным успехом выступает

новая звезда европейской музыки - пианистка, мадемуазель Эжени Кроу. По слухам, после своего

австрийского триумфа, мадемуазель Эжени приглашена выступать к прусскому и датскому

дворам».

Он вспомнил: «Из Вены как раз от кузины Эжени письмо пришло, - Петя почувствовал, что

краснеет, и оборвал себя: «Черным по белому написано, «новая звезда европейской музыки». А

ты всего лишь поручик инженерных войск. Она, может быть, за принца замуж выйдет. Не по себе,

Петенька, дерево клонишь».

Петя отпил кофе и вернулся к газете. «Генерал Боливар собирается покинуть Гаити и высадиться со

своей армией на берегах Венесуэлы. По сведениям, он планирует отмену рабства в испанских

колониях. Впрочем, как нам сообщают, Венесуэла уже пылает. Восстание пеонов, поднятое их

предводителем, неким Лобо, охватило всю западную часть страны».

Петя расплатился: «Никита прав, без армии нам будет не обойтись. Но ведь солдаты и слова

такого,- конституция, - не знают. Значит, надо их обучать, - он вышел из трактира. Уже на

Пантелеймоновском мосту, Петя заметил какого-то человека, по виду моряка, что рассматривал

окна их квартиры.

Завидев Петю, прохожий резко развернулся и пошел к набережной Невы. Петя поднялся наверх и

застыл. Под дверью лежал захватанный жирными пальцами, грязный конверт. Почерк был

уверенным, незнакомым. Он прочитал по-французски: «Месье Теодору Корнелю, в собственные

руки».

Петя отчего-то перекрестился. Спрятав письмо, он дернул ручку звонка.

Они читали письма, сидя за чаем. Конверт от кузины Эжени Петя спрятал, намереваясь раскрыть

его в своей комнате. Он сначала отдал родителям то, что получил на почтамте. Письмо, что принес

моряк, жгло его карман, но Петя твердо решил оставить его на потом.

За окном был прозрачный, совсем весенний вечер, распогодилось. Он сидел с родителями за

круглым столом орехового дерева. Мать, разлила чай: «Читай, Петенька».

-Дорогие Тео и Теодор, - начал он. «У нас все в порядке. Мартин уехал на два года в колонии -

сначала в Бомбей, а потом в Кантон. Я потихоньку начинаю смотреть в сторону европейских

рынков, раз риска войны уже нет. Марта и Юджиния сейчас в Вене, они вам отдельно напишу. Из

Австрии они отправляются в Берлин, Копенгаген и Стокгольм. Марта заодно присматривает

помещения для представительств «Клюге и Кроу». Слава Богу, с Америкой война закончилась.

Тедди в следующем году переезжает в Вашингтон, и становится самым молодым членом

Верховного Суда. С американским представительством мне будет помогать Натаниэль.

Элиза, после траура, вернулась во Францию, к своему посту фрейлины. Ее Жан стал кадетом в Сен-

Сире. Бен отлично учится, а Майкл получил потомственное дворянство, за свои заслуги в

промышленности. Он теперь сэр Майкл Кроу. Его светлость хотел уйти в отставку. Он, к

сожалению, теперь инвалид. Они с Мадлен живут в Саутенде - врачи рекомендуют ему морской

воздух. Впрочем, судя по всему, они скоро поедут на тот самый остров, где обретается Бонапарт -

принц-регент не склонен отпускать Джона на отдых. Так что его светлость встретится там со своей

сестрой и племянником. К сожалению, где Мишель и Джоанна, нам неизвестно, и его светлость

тоже ничего не знает, - мать вздохнула. Петя горько подумал: «А если тот конверт..., если в нем

что-нибудь о Мишеле. Господи, пожалуйста, убереги их, где бы они ни были...»

В гостиной пахло розами. Два букета, белый и винно-красный, стояли на каминной полке. Тео,

перекрестившись, повторила: «Не известно. Давай мне из Америки письмо».

Федор, усмехнувшись, указал на «Ведомости», что лежали на столе: «Что-то мне кажется, мы

скоро из Южной Америки весточку получим».

-Теодор! - ахнула Тео. «Не приведи Господь, там же опасно»

-А то Мишеля это когда-нибудь останавливало, милая, - отец раскурил сигару.

-Из Южной Америки, - повторил про себя Петя. Отец, подозрительно, спросил: «Что это вы,

флигель-адъютант, краснеете?»

-Да так, - пробормотал Петя, и мать развернула письмо.

-Дорогая тетя Тео! - начала она. «Мама и Бланш передают вам всем привет. У нас все хорошо, моя

практика процветает. Дядя Тедди теперь будет в Вашингтоне, так что я собираюсь и на его контору

работать, понятно, что не открыто, - Тео вздохнула: «Когда уже это все закончится?»

Федор закинул руки за голову: «Когда Мишель до них доберется, не иначе».

-У тети Эстер все в порядке, ее внуки растут, Натан продвигается по службе в генеральной

прокуратуре. Кузина Батшева получила весточку из Иерусалима - там тоже, все здоровы. Пишите

нам, ваш любящий племянник Натаниэль».

-И у Ханеле все хорошо, - подумал Федор. Племянница передавала письма несколько раз в год, с

еврейскими торговцами. Еще после Ватерлоо, приехав к Джону, в Париж, - тот лежал на рю

Мобийон, и Мадлен за ним ухаживала, Федор помялся: «То письмо, что ты на ферме нашел...»

Герцог махнул рукой и закашлялся, вытерев кровь из уголка рта: «Оно у меня в шкатулке,

принеси».

Федор послушался. Джон велел: «Сожги. Давай забудем, мне Давид рассказал все, как они на

Святую Елену отправлялись. Я ему ответил: «Я ничего не слышал». И письма этого тоже, - Джон,

полусидя в постели, посмотрел на тлеющие в пепельнице обрывки бумаги, - не видел».

Федор распахнул окно, чтобы проветрить комнату. Джон, внезапно, горько заметил: «Какая

разница. Бонапарт оттуда никогда не вернется, мы своей ошибки не повторим. За его законным

наследником мы следим неустанно. Так что..., - герцог опять закашлялся, и проворчал: «Врачи

говорят, от легких одни клочья остались. Но жить буду, - он дернул щекой: «Моя сестра из-за меня

овдовела, этого я себе никогда не прощу. И мальчик осиротел».

-Тогда уже и меня винить надо, - угрюмо ответил Федор, помогая ему опереться на подушки. «Вы

не ученые, а я должен был настоять на более тщательных испытаниях».

Джон помолчал: «Принц-регент хотел..., хотел взять тех, кого приговорили к смерти..., но я упросил

его этого не делать».

Федор положил свою руку на его - холодную, похудевшую. Потом вошла Мадлен со снадобьями, и

они больше об этом не говорили.

-А ты, Петька, - смешливо сказал Федор, - как на иголках. Не лежит ли у тебя в кармане, - он

подмигнул сыну, - еще одно письмо, из, например, Вены?

Петя взглянул в голубые глаза отца и вытащил захватанный конверт.

-Под дверь сунули, - просто сказал он.

Они все молчали, глядя на твердый почерк. Мать, пробормотав себе что-то под нос, решительно

его распечатала.

На смуглых щеках внезапно заиграл румянец, Тео быстро пробежала строки. Подняв внезапно

заблестевшие глаза, она всхлипнула: «Это..., это от невестки нашей, Теодор...»

-Дорогие тетя и дядя! - слабым голосом прочитала Тео. «Пожалуйста, не волнуйтесь. Мы с

маленьким в безопасности, на Гаити, под опекой местного президента, месье Петиона. Ваш внук

уже начал вставать на ноги, и скоро пойдет. Он, конечно, у нас белокурый и голубоглазый.

Мишель на континенте, вместе с генералом Боливаром. Вы, может быть, читали о нем в газетах.

Здесь его называют «Лобо», «волк» по-испански.

-Лобо, - вздохнул Федор. Тео вытерла слезы «Но это, же опасно..., восстание. Господи, бедный мой

мальчик...»

-Ему уже двадцать семь, милая, - заметил Федор, - и он десять лет воюет.

-Как только в Венесуэле будет провозглашена республика, - продолжила Тео, - я присоединюсь к

Мишелю. Папе и маме я тоже написала, просто не хотела этого делать, пока мы не обосновались

на одном месте. Ваша любящая невестка, Джоанна.

Тео разрыдалась. Слезы капали на аккуратный контур младенческой ручки, на ровные буквы:

«Милым бабушке и дедушке от внука Мишеля».

Федор сам принес ей капель. Улыбнувшись, он забрал у жены склянку: «Хоть знаем теперь, куда

писать можно».

Конверт от кузины Эжени Петя распечатал на Пантелеймоновском мосту. К вечеру подморозило,

было еще светло. Он, прислонившись к перилам, читал о ее концертах, о том, как она занимается

с Бетховеном: «Дорогой кузен Пьер, вы и представить себе не можете, какая мощь таится в этом

человеке. Он постепенно теряет слух, но все равно, гениальней его композитора не найдешь.

Отсюда мы с мамой едем в Берлин, и дальше на север. Вы всегда можете мне писать на адрес

английских посольств. У мамы теперь дипломатический паспорт, что очень облегчает

путешествия. Ваш преданный друг, Юджиния Кроу».

-Преданный друг, - грустно повторил Петя и спрятал письмо в карман шинели. Он держал

конверты от Юджинии в своей шкатулке и часто перечитывал - так часто, что мог бы, наверное,

уже повторять их строки, наизусть.

В комнатах Никиты было накурено. Хозяин даже позвонил в колокольчик, чтобы утихомирить

собрание.

Петя обвел глазами тех, кто сидел за столом: «Господа! В прошлом месяце, организовав «Союз

Спасения», мы поставили своей целью изменение существующего положения в нашей стране.

Сейчас господин Муравьев и я представим вашему вниманию наброски к проекту будущей

конституции России, а потом мы будем рады выслушать ваши замечания».

Они все были здесь, - Никита, братья Муравьевы-Апостолы, Пестель, Лунин, князь Трубецкой, - все

те, с кем Петя, месяцем раньше, в этой же комнате клялся, во что бы то ни стало сохранять тайну

их замысла.

Сейчас он принял от Никиты простую, невидную тетрадь, и, откашлявшись, отпил чаю: «Все

Русские подчинены одним и тем же Законам без различия состояний, обязаны участвовать в

выборах, если ответствуют условиям, требуемым Законом, и не отклоняться от должностей, на

которые они будут избраны. Крепостное состояние отменяется».

-Отменяется, - повторил Петя. Помолчав, он стал читать дальше.

Часть четырнадцатая

Санкт-Петербург, весна 1819 года

Невысокий, почти седой, изящный мужчина в отлично сшитом, табачного цвета сюртуке медленно

шел по набережной Мойки. Он остановился и, облокотившись на перила, посмотрел на тихую,

отливающую серебром воду. Был ранний, нежный вечер, солнце опускалось за крышу Зимнего

дворца, скрипели колеса экипажей. Питер снял очки: «Совсем, европейский город, конечно».

Он, по своему обыкновению, приехал первым. Жена и дочь плыли сюда из Гамбурга. Всю зиму

Юджиния выступала с концертами при дворах немецких князей. Питер усмехнулся: «Наконец-то

Марту увижу, после Рождества почти полгода прошло». Сын приехал из Индии год назад. Придя

Питеру, помявшись, юноша решительно заявил: «Папа, я хочу сделать предложение кузине Сиди.

То есть она согласна, - Мартин покраснел, - но я думал, надо поговорить с тобой, с мамой…»

-С дядей Джованни и тетей Изабеллой, - смешливо отозвалась Марта. Она оставила Юджинию на

попечение Элизы, в Париже, и вернулась домой. Мать затянулась сигаркой, - она стояла у

открытого в сад французского окна и подмигнула сыну «Завязывай шелковый галстук, покупай два

букета и езжай в Мейденхед, дорогой мой».

Когда сын, счастливо улыбаясь, ушел, Питер обнял жену за плечи, вдыхая запах жасмина: «Пусть

строят свой эмпориум. Я видел эскизы, мне Мартин их еще до отъезда показал. Сиди хочет

мастерскую швейную открыть».

-Ателье, - поправила его Марта. «В Париже это так называется. Очень элегантно. У Сиди большой

талант, поверь мне, а у Мартина отличная деловая хватка, твой сын, - Марта нежно улыбнулась.

«Они вместе завоюют модный Лондон».

Мартин и Сидония обвенчались сразу после Рождества, в Мейденхеде. Девочки Рэйчел несли

шлейф невесты, а Юджиния, приехавшая из Парижа, стала подружкой.

-Мартина я вместо себя в конторе оставил, - весело сказал Питер, так и рассматривая Мойку.

«Посмотрим, что у него получится». Он взглянул на Зимнюю канавку: «Здесь Теодор и плыл.

Господи, Джон все-таки уехал на этот край земли, и Мадлен за ним, конечно. Как он сказал, от

морского воздуха ему лучше становится, а там его - хоть отбавляй. За Маленьким Джоном мы

присмотрим. Хотя он уже большой мальчик, конечно. По стопам отца пошел, с континента не

вылезает».

Питер достал из кармана сюртука изящный, парижской работы блокнот: « Посмотреть помещение

в Гостином Дворе, впрочем, я выбору Теодора доверяю. Начать ремонт, съездить на таможню,

проверить, что там с товарами, а потом можно и открываться. Как раз май, до августа все сделаем,

пока мертвый сезон, можно никуда не торопиться»

Он вынул вложенное в блокнот письмо от старшего сына и вспомнил, как они прогуливались по

берегу Темзы в Мейденхеде. Майкл приехал на венчание из Ньюкасла, по дороге захватив Рэйчел

и девочек. Аарон уже год, как учился в Итоне. Питер, глядя на сына, подумал: «Время летит,

конечно. Казалось бы, Мэри совсем недавно умерла, а Бен в Кембридж поступает и Майклу пятый

десяток».

Питер, нежно прикоснулся к его смуглой, сильной руке: «Ты летом возьми Бена и во Францию

съезди, раз тебя де ла Марки нанимают шахты в порядок приводить. Заодно мальчику Париж

покажешь, с Жаном он встретится…, Они же до сих пор - лучшие друзья».

Майкл посмотрел куда-то вдаль: «Все это впустую, папа…, Она…, Элиза, она только Жюля любила,

и другого человека никогда не полюбит. Да и лет нам…»

Питер присел на какое-то бревно и подождал, пока сын набьет трубку: «Три года прошло, милый.

Вспомни, мне, когда я на Марте женился, пятый десяток шел, я овдовел дважды, и уже не

думал…».

Майкл курил, они слушали, как плещет вода в заводи, и молчали. Питер взглянул на заходящее

солнце: «Съезди. Наперед ты ничего знать не можешь, сыночек».

-И ведь поехал, - Питер развернул письмо. Сын пробыл в Париже две недели. Оставив Бена под

присмотром Элизы, он отправился в Нижние Земли. «Работы много, папа, - читал Питер сейчас, -

на этой равнине кто только не побывал с войсками - французы, русские, прусская армия, наши

соединения. Надеюсь, к осени мы восстановим головную шахту, «Луизу», а там и за остальные

примемся. Меня попросили вести занятия в горной школе. Я буду наезжать в Париж, время от

времени, и, в любом случае, останусь в Европе до Рождества. Бен в сентябре отправится в

Кембридж.

-И то хорошо, - смешливо пробурчал Питер, убирая письмо. «Может, и дальше останется. Он

теперь дворянин, и вообще - нечего робеть, в его возрасте».

Питер в последний раз взглянул на Мойку. Пройдя вверх по набережной, он увидел блестящую

золотом вывеску.

Швейцар в ливрее услужливо распахнул двери. Питер оглядел уютный вестибюль: «Не хуже, чем в

Лондоне. Небольшая гостиница, почти семейная, в таких местах всегда отменно обслуживают».

-Месье Кроу, - он протянул визитную карточку портье. Тот благоговейно приподнялся. Питер

щелкнул пальцами: «Багаж за мной везут, я решил от пристани пешком прогуляться. У вас

удивительно красивый город».

-Благодарю вас, - портье увидел бриллиантовый перстень на пальце гостя: «Ну и камень. И

запонки у него тоже алмазные. И часы, это Брегета работа, без сомнения. Сюртук так сшит, что у

нас портные и не повторят этого кроя».

-Этаж готов, ваше сиятельство, - сглотнул портье. «Все, как…»

-Мистер Кроу, - сухо прервал его Питер. «Или месье, как вам удобнее». Он посмотрел на

хронометр: «Пусть приготовят ванну и легкий ужин, в комнатах. Далее пришлите мальчика, ему

надо будет разнести письма. С утра - все газеты, какие у вас есть, и «Ведомости», - он перешел на

русский и портье открыл рот, - тоже. Что мне надо подавать на завтрак? - требовательно спросил

Питер.

-Яйца, бекон, овсянку и кофе, ваше…, мистер Кроу, - спохватился портье.

-Не зря я вас предупреждал, выучили, - усмехнулся Питер. Уже поднимаясь по лестнице, он

подумал: «Завтра встречу Марту с Юджинией, Теодору записку отправлю, и буду заниматься

делами. А сегодня отдохну, - он улыбнулся, - почитаю».

Наверху, в пятикомнатном номере, что выходил на Мойку, он, отпустив прислугу, с мелкой

монетой, присел на подоконник. Вечер был светлым. Питер вспомнил: «Здесь, как в Шотландии,

белые ночи».

Он увидел в отдалении блеск золотого фонарика на крыше Адмиралтейства. Услышав чьи-то шаги,

Питер посмотрел вниз, на набережную.

Невысокий юноша, - легкий, с вьющимися, темными волосами, - остановился. Подняв голову, он

довольно бесцеремонно спросил, на отменном французском языке: «Нравится вам эта книга,

месье?».

Второй этаж был низким, юноше было хорошо видно название на обложке. Питер полистал

«Элегии» Марселины Деборд-Вальмор, и честно признал: «Не читал еще, месье».

-Обязательно прочитайте, - велел молодой человек. Он был в простом, но изящно скроенном

сюртуке, с небрежно, пышно завязанным галстуком. Юноша улыбнулся: «Послушайте».

-Ступайте с миром, милый враг.

Довольно Вы меня терзали -

то поднимали, то бросали.

Ступайте же, мой милый враг.

Вас больше нет, пусть будет так, - он опустил руку. Питер, внезапно, требовательно, сказал: «А

теперь давайте свое».

Юноша совсем зарделся и пробормотал: «Я, месье, большей частью на русском пишу».

-А я понимаю русский, - хмыкнул Питер. «И даже говорю, с акцентом, правда. Читайте, читайте, я

вижу, что вы поэт».

Питер замер. Темные глаза юноши заиграли золотыми искрами, он откинул назад изящную голову,

и медленно, завораживающе начал:

-Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья…., - юноша смешался. Питер, после долгого молчания, незаметно вытер

глаза: «Спасибо. Спасибо вам. Месье…»

-Александр, - молодой человек поклонился. «Месье Александр. Спокойной вам ночи, простите

что…, - он повел рукой. Питер, все еще слыша его голос, - взволнованный, высокий, -ответил: «Что

вы. Вам спасибо, месье Александр. А книгу я обязательно прочитаю».

Он уходил вверх по Мойке, к Летнему саду. Посмотрев на простые, стальные часы, перейдя

Пантелеймоновский мост, юноша улыбнулся - на балконе квартиры Воронцовых-Вельяминовых

кто-то курил сигару.

-Пьер! - негромко позвал Пушкин. «Спускайся, грех сидеть дома в такой прекрасный вечер». Петя

был в штатском. Быстро выйдя на набережную, посмотрев сверху вниз на Пушкина, он

рассмеялся: «Стихи читал».

-Совершенно незнакомому человеку, - развел руками Александр. «Ты знаешь, у меня такое

бывает. А теперь тебе хочу почитать».

Они вышли к Неве. Петя, глядя на коричневые, мощные стены крепости напротив, тихо сказал: «Я

и сам, Alexandre, могу».

-Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена! - Петя замолчал: «Он прав, конечно. Непременно напишут».

-Это я ему и читал, - усмехнулся Пушкин. «Иностранец какой-то, у Демута остановился. Но по-

русски понимает».

-Надеюсь, не до конца читал, - озабоченно сказал Петя. Пушкин расхохотался, показав белые,

красивые зубы: «Не дурак же я. Пойдем, Петенька, - он подтолкнул друга, - пойдем ко мне, на

Фонтанку. У меня хоть и не Демутов трактир, но бутылка вина найдется, и табак тоже».

Петя вдохнул свежий, вечерний, напоенный запахом речной воды, воздух: «Кузина Эжени

приезжает. Надо будет ее с Пушкиным познакомить, она ведь поэзию любит».

-Пойдем, - согласился Петя. Они, миновав Пантелеймоновскую церковь, направились к Фонтанке.

Корабль медленно входил в дельту реки. Капитан, взглянул на рыжеволосую девушку, что стояла у

борта, зачарованно рассматривая панораму города: «Это и есть Санкт-Петербург, фрейлейн».

Пахло солью, распустившейся, ранней листвой, над тихой водой реки еще висел легкий туман.

Юджиния невольно сжала в пальцах бархатный мешочек и покраснела: «Увижу кузена Пьера». Он

писал аккуратно, каждые две недели, сначала на французском, а потом, когда Юджиния ответила,

что учит русский - на родном языке. Он терпеливо исправлял ее ошибки. В последнем письме

девушка прочла: «Я очень рад, кузина Эжени, что вы проведете лето в Санкт-Петербурге. Мы с

вами давно не виделись, уже три года. Я уверен, что нам есть о чем поговорить».

Юджиния все перечитывала эту фразу, а потом, неуверенно, сказала: «Он просто имел в виду, что

он тоже любит музыку. И поэзию. Вот и все, и больше ничего». Она взглянула на плоские,

купающиеся в рассветной дымке берега и вздохнула: «Сиди замужем уже. Она такая счастливая

была, когда с Мартином из Озерного Края вернулась. Только вздохнула - это лучше всего на

свете».

Девушка почувствовала, как дергается у нее уголок рта. Она никому об этом не рассказывала, даже

матери. Юджиния играла во дворце Амалиенборг, для короля Фредерика и королевы Марии.

После концерта, когда жена датского монарха ушла, Юджиния, собрав ноты, поклонилась. Она

услышала смешливый голос Фредерика: «Мадемуазель Эжени, останьтесь, мне надо с вами

переговорить».

Она так и стояла у кабинетного рояля - розового дерева, с бронзовым, королевским гербом.

Фредерик прошелся по гостиной. Он был в военной форме, светлые, начинающие редеть волосы

были зачесаны назад. Побарабанив пальцами по стеклу - за окном было сумрачно, шел дождь,

король спросил: «Вам восемнадцать лет, да?»

-Да, ваше величество, - недоуменно ответила Юджиния.

-Вы сядьте, - велел ей король. Девушка, расправив шелковые, темно-зеленые юбки, опустилась на

кушетку.

-Вам нравится Копенгаген? - поинтересовался Фредерик.

-Очень приятный город, - искренне сказала Юджиния. «Здесь уютно, не то, что, - она позволила

себе улыбнуться, - в Берлине».

-Да, - король усмехнулся, - там, кроме казарм ничего строить не умеют, а я ценю изящество. В

архитектуре, в искусстве, в женщинах..., - он сел рядом. Не успела Юджиния опомниться, как

Фредерик положил руку ей на колено.

-Ваше величество! - изумленно сказала девушка. «Что такое...»

-Не буду ходить вокруг да около, - рассмеялся Фредерик. «У меня есть любовница, но ей почти

тридцать, у нее трое детей от меня - в общем, немолодая женщина. Я вам предлагаю особняк,

имение, дам баронский титул..., И, конечно, буду заботиться о детях, я хороший отец, - он

усмехнулся, - не волнуйтесь. Они будут обеспечены. Вы не думайте, мадемуазель Эжени, - он

потянулся и закинул руки за голову, - мне, хоть и пятьдесят этим годом, но я еще долго проживу.

Соглашайтесь, - он взял из шкатулки сигару и вопросительно посмотрел на девушку.

Юджиния резко поднялась и зарделась: «Я артистка, ваше величество, а не...»

-Это вы пока артистка,- лениво повел рукой король. «Пока вы хорошенькая, юная девушка, пока на

вас, - он склонил голову набок, - приятно смотреть. Через десять лет вы состаритесь, поблекнете, и

проведете остаток жизни, обучая девочек музыке. Потому что, - он, не спросив разрешения,

закурил, и выдохнул дым, - через десять лет ваше место займут молоденькие красавицы. Так

остаетесь? - он похлопал рукой по кушетке. «Разумеется, мы с вами будем ездить на воды, вы

будете появляться при дворе. Драгоценности, платья, и так далее..., Идите сюда, - он поманил ее к

себе.

Юджиния подхватила папку с нотами, и, вздернув подбородок, коротко поклонилась: «Всего

хорошего, ваше величество».

После этого она стала настаивать, чтобы во время частных концертов рядом с ней была мать,

отговариваясь тем, что кому-то надо переворачивать ноты.

Марта зорко посмотрела на дочь и только кивнула головой.

-Так будет всегда, - горько подумала Юджиния. «Мужчины могут быть артистами, а женщина..., Я

для них просто изящный орнамент в гостиной, очередная безделушка. Поневоле завидуешь тете

Изабелле. Она, хоть десять лет никого вокруг себя не видела, но ей покойный султан дал

возможность строить, быть творцом, художником. Я всю жизнь буду отбиваться от этих

влиятельных покровителей, - девушка вздохнула и, прищурившись, посмотрела по сторонам, - на

гранитные набережные, на видневшиеся над крышами шпили и купола. Корабль мягко

поворачивал налево, в протоку между двумя островами.

Внизу, в каюте, Марта сложила письма в шкатулку и поставила ее в сундук. Мадлен написала, что

она возвращается с острова Святой Елены , - ненадолго, на год,- а на смену ей приедет Маленький

Джон.

-Милая Марта! - вспомнила женщина ровные строки. «Джоанна уже на континенте, в Венесуэле. У

них все хорошо, мальчику три года. Доченька моя пишет, что, как только Боливар добьется

победы, можно будет их навестить. Мишель генерал в армии Боливара, а ведь ему еще нет

тридцати.

После этого острова мне уже ничего не страшно, дорогая моя. Святая Елена так далеко -

поневоле думаешь, что ты на краю земли. Джон, конечно, немного оправился, но все равно

болеет. Я очень подружилась с Джо и ее семьей, у них прелестный мальчик, и, ты удивишься, но с

Наполеоном мы тоже разговариваем, и подолгу. Он очень переживает за своего сына, и его можно

понять, конечно. Милая Марта, я очень волнуюсь за Веронику...»

-Я тоже, - сказала Марта сейчас, захлопывая сундук, стягивая его ремнями, - тоже волнуюсь. И

Изабелла себе места не находит. А что делать? - она присела на койку и вспомнила тихий вечер в

Мейденхеде. Мартин и Сидония уехали в Озерный край. Марта, протянув ноги к огню, взглянув на

Изабеллу, что сидела напротив, с альбомом, весело сказала: «Главное, чтобы они там не замерзли,

хотя меха Сидония взяла с собой, да и у Питера там все налажено, дом протопят. А что Вероника?-

озабоченно спросила Марта, - как ее простуда?

Изабелла отложила карандаш: «Это не простуда была, Марта». Женщина стерла слезинку и

покачала головой: «Я Мадлен написала, попросила ее приехать..., Хоть Вероника мне все равно,

что родная дочь, но пусть мать рядом с ней будет. Хотя, Марта, - Изабелла подышала, - уже столько

врачей ее смотрело..., Был бы Иосиф жив, он бы, конечно...»

Выслушав, Марта мягко заметила: «Милая моя, Иосиф бы тоже ничего не сделал». Она

посмотрела на рисунок пером, что ей показала Изабелла. Та, помолчав, проговорила: «Это не

лечится, Марта. Ничего, ничего нельзя сделать. Как мистер Бланделл объяснил, поэтому она и

выкидывает, уже в десятый раз, Марта...- Изабелла потянулась за платком. «Бедная девочка, она

так плачет. И Франческо, я же вижу, как он в себе замкнулся, Марта…, - Изабелла помолчала.

Наклонившись, она что-то шепнула.

-Это правильно им Бланделл велел, - Марта помешала бронзовой кочергой угли, - незачем

Веронике больше через такое проходить. Вот только ребенок..., - Изабелла посмотрела в зеленые,

прозрачные глаза женщины, и горько сказала: «Откуда ему взяться? Вероника сказала, что на

развод согласна, но ведь они любят друг друга, Марта, мой сын никогда ее не бросит, никогда...-

Изабелла расплакалась. Марта, присев на ручку кресла, погладила ее по голове: «Все устроится,

милая, вот увидишь. Ты еще с внуками повозишься».

Сейчас она осмотрела сундуки, и, пересчитав их, сверилась со списком в своем блокноте. Каюта

была на корме и Марта, взглянула в открытые ставни: «Красиво, конечно. Просторно. Надо будет

на обратном пути, - она усмехнулась, - Элизу навестить».

Дочь написала, что Майкл погостил в Париже и уехал дальше, в Нижние Земли, а мальчики

отправились в Ренн - охотиться и ловить рыбу.

-Нечего, - пробормотала Марта, чиркнув кресалом, закуривая сигарку. «Жану пятнадцать лет,

взрослый мальчик, он и так в кадетском корпусе учится. И Бен в Кембридж идет. А она молодая

женщина, еще сорока не было. Еще, не приведи Господь, постричься вздумает. Пусть в Англию

возвращается. У Майкла теперь титул есть. Хотя не в титуле дело, он хороший человек, надежный.

Вот выдам ее замуж, - Марта усмехнулась, - и к Тедди съезжу. Судья Верховного Суда…, Думала ли

я, что мальчик так далеко пойдет? С Мирьям посижу, с Эстер, на новую внучку посмотрю..., - она

решительно надела шелковую шляпу. Выбросив сигарку, Марта поднялась наверх.

Дочь уже махала кому-то на пристани.

-Папа нас встречает! - восторженно сказала Юджиния. «Я так по нему соскучилась. И там дядя

Теодор, тетя Тео, и кузен Пьер!»

-Вот и славно, - ласково заметила Марта, обняв дочь, вдохнув запах жасмина. На белой шее,

немного приоткрытой скромным, дневным платьем, играл, переливался крохотный, золотой

крестик.

-Как тут хорошо, мама, - улыбнулась девушка.

-Очень, - согласилась Марта. Они стали ждать, пока матросы спустят трап.

В большой гостиной Воронцовых-Вельяминовых было шумно. Юджиния, шурша платьем, -

глубокого, лазоревого цвета, отделанным брюссельским кружевом, - присела на диван. За

столами уже шла карточная игра. Девушка стала весело загибать пальцы: «Вы спрашиваете, где я

была, месье Александр? Считайте. Лондон, Париж, но в Париже все были...»

-Я не был, мадемуазель Эжени, - усмехнулся Пушкин. Петя пригласил его к обеду - вместе с

Никитой Муравьевым, и еще десятком своих молодых приятелей, офицеров и штатских. Федор

позвал своих бывших сослуживцев, в гостиной было много молодых девушек, с матерями.

Юджиния надела низко вырезанное, по новой моде, платье, открывавшее белоснежные плечи, с

короткими, не доходящими до локтя, пышными рукавами. Рыжие волосы были уложены волнами

на висках и украшены серебряными, с бирюзой, гребнями. От нее веяло жасмином. Пушкин

взглянул на карточные столы: «У матери ее глаза зеленые. Господи, она, как мадам Воронцова-

Вельяминова, знала Робеспьера, Марата..., Петруша мне рассказывал, что мадам Марта, как и его

отец, в Вандее сражалась. Надо будет с Федором Петровичем посидеть, поговорить с ним о бунте

Пугачевском. Таких людей, как они, и не найдешь сейчас».

Марта была в платье цвета глубокого изумруда, бронзовые волосы прикрыты тюрбаном с перьями

страуса. Еще в гардеробной Тео смешливо сказала: «По сравнению с Парижем, здесь провинция,

дорогая моя. Придется носить головные уборы, даже дома. Элиза, кстати, - женщина внимательно

посмотрела на Марту. Та, покачивая изящной, маленькой ногой, в атласной туфельке, рассеянно

перебирала украшения: «Элиза сняла траур?»

-Разумеется, - Марта вздернула бровь, - три года прошло, даже больше. Она старшая фрейлина. Ты

сама понимаешь, при дворе не принято, чтобы дамы долго в нем ходили.

Марта вспомнила глухое, строгое, черное платье Рэйчел, такой же чепец: «Хоть дочерям на

свадьбе разрешила в светлых нарядах быть. А так она их тоже в черных платьях держит. Не дело

это, молоденькие же девушки, их бы вывозить..., Еве уже шестнадцать лет. Она хорошенькая

такая, на мать похожа. Глаза лазоревые, волосы белокурые. И высокая, это она в Пьетро

покойного. Диана - та в мать, маленькая. Но тоже красавица будет, сразу видно. Сидя в Лидсе,

разве они хорошие партии сделают? Только что за священников замуж выйдут. А как предложишь?

Аарон теперь в школе, Рэйчел одиноко там, не отпустит она девочек в Лондон».

Марта, наконец, выбрала блистающее алмазами ожерелье: «Мне, с нашими переездами, не с

руки за собой много драгоценностей возить. Спасибо тебе. Мы отсюда в Париж, а потом домой.

Пусть Юджиния зиму при нашем дворе проведет, концерты у нее уже расписаны».

Тео, стоя перед большим, в человеческий рост, венецианским зеркалом, оправила кашемировую

шаль - глубокого, гранатового цвета, вышитую золотом: «А что, за это время никто Юджинии по

душе не пришелся?»

Марта хмыкнула, застегивая ожерелье: «Дорогая моя, она артистка. Ты сама знаешь, какая у вас

жизнь. Разъезды, гастроли..., И потом, - она внезапно помрачнела, - хочется, чтобы девочка по

любви замуж вышла, а ей пока никто еще не нравился».

Тео внимательно посмотрела на свои темные волосы: «Седину я пока закрашиваю. Тебе хорошо, -

она вздохнула, - у тебя ее и не видно вовсе».

-У меня морщины, - Марта взяла бальзам для губ в серебряной коробочке. «А что ты о платье

Сиди спрашивала - так его Изабелла шила. Шлейф из кремового кружева в двенадцать футов, и

корсет, конечно. Помяни мое слово, через пару лет мы опять начнем затягиваться, времена

свободы, - губы цвета спелой черешни улыбнулись, - прошли».

-Да, - Тео украсила голову шляпой с пучком перьев, - я пела для ее величества вдовствующей

императрицы, ее императорского величества и великой княгини Александры Федоровны. Они

меня попросили рассказать о революции. Александра Федоровна совсем молоденькая, ей чуть за

двадцать. Она все никак не могла поверить, что мы прозрачные платья носили, и грудь до сосков

открывали». Тео повела рукой: «Помнишь, распущенные волосы, даже у замужних дам, хитоны,

без чулок ходили….»

-А что, - Марта приоткрыла выходящее на Фонтанку окно, - у императора уже не будет

наследника?

-Какое там! - Тео, наклонившись к Марте, что-то зашептала. «Тем более, что Александра

Федоровна уже и родила, прошлым годом, - закончила она. «Мальчика, тоже Александра, и она

сейчас опять носит».

-А, - только и сказала Марта, закуривая. «Что касается императора, - она вздернула бровь, - об

этом я еще в Вене слышала. Так сейчас они помирились?»

-Кажется, что да, - Тео похлопала себя по смуглым щекам и посмотрела на Пантелеймоновский

мост: «Петенька идет, с друзьями. Ты в Америку потом собираешься, к Тедди в гости?»

Марта кивнула и вдруг подумала: «У меня четверо детей, внуков трое, и еще появятся, а у нее -

один, и, то, на краю земли, в Южной Америке. И второй сын, неизвестно, когда женится».

-Мы с тобой поедем, - решительно заметила Тео. «Хочу Теодору свою родину показать, да и

вообще,- она улыбнулась, - не поверишь, соскучилась по нашей стране. Потом навестим Мишеля с

Джоанной».

-Вы меня не слушаете, месье Пушкин, - лукаво заметила Юджиния и он покраснел: «Простите. Я

думал..., думал о книге, о повести...»

-Вы же стихи пишете, - удивилась девушка, - и очень хорошие. Я, хоть еще дурно говорю по-

русски....

-Вы замечательно говорите, - уверил ее Пушкин. «С акцентом, конечно, однако вам очень идет. А

почему русский? - он подпер кулаком смуглый подбородок.

Юджиния внезапно сказала: «У меня есть кузен, в Америке, дальний. Месье Фримен. Он, как это у

них называется, «цветной», хотя, - Юджиния сморщила нос, - это такая косность, такие

предрассудки. Вы на него похожи, у него тоже волосы такие, - она покраснела и указала на

темные, вьющиеся кудри молодого человека.

-Я тоже, - Пушкин рассмеялся, - цветной, мадемуазель Эжени, - мой прадед по матери, был из

Абиссинии, это в Африке. Его сюда для царя Петра Великого привезли, в подарок.

-Расскажите, - потребовала девушка, улыбнувшись, и добавила: «Как говорят на латыни, qui pro

quo, месье Пушкин. Я вам потом объясню, почему русский учу».

Он говорил, а Юджиния внимательно, затаив дыхание, слушала. Петя, что стоял на балконе,

вместе с Никитой Муравьевым, искоса посмотрел на девушку и подавил тяжелый вздох. «Оставь, -

подумал юноша, - куда тебе до Александра. Он гений, это сразу понятно».

-Это та самая кузина, которой в Париже было четырнадцать? - тихо спросил у него Никита.

Петя кивнул. Друг, помедлил: «Красавица, конечно».

У нее были волосы глубокого цвета осенней листвы, и лазоревые, в темных ресницах глаза. Петя

краем глаза увидел тонкую, чуть приоткрытую подолом платья щиколотку. Отвернувшись, он

нарочито бодро заметил: «Та кузина, которой девятнадцать было, уже замужем. За Мишелем,

братом моим приемным. Они в Южной Америке сейчас».

-Я помню, ты говорил, - Никита взглянул на нежный, розовый закат над Инженерным замком.

-Хоть туда отправляйся, в Венесуэлу, - тоскливо подумал Петя. «Сил никаких нет. Она на меня и

внимания не обращает. Нельзя родителей бросать, я у них и так, один остался. И здесь, в России,

тоже люди нужны».

-Смотри, Петенька, - Никита указал сигарой на замок и понизил голос, - все знают, что там

случилось, и молчат. А отцеубийца царствует. Нам Господь велел, дорогой мой, сбросить его с

престола, и добиться создания республики. Как в Венесуэле, в Америке, во Франции…

Петя только усмехнулся: «Думаешь, почему мой брат в Южную Америку подался? Потому что

смертный приговор ему никто не отменял. Во Франции уже давно не республика, и никогда ее там

не будет. А у нас…, - Петя только махнул рукой.

-А этого, - Никита потушил сигару, - ты знать, не можешь.

Петя обернулся и увидел, как мать, приподняв бровь, повела глазами в сторону гардеробной.

-Пошли, - он потрепал Никиту по плечу, - сейчас я петь буду, а кузина Юджиния - аккомпанировать.

Юджиния поднялась с кушетки. Пушкин, во время ее рассказа, что-то рисовал в блокноте. Юноша

улыбнулся: «Не обращайте внимания, я всегда так делаю. Значит, этот крестик еще со времен царя

Ивана? - он взглянул на ее белую шею.

Девушка развела руками: «Это легенда, конечно, месье Александр».

-Я верю в легенды, - он захлопнул блокнот: «У вас концерт в Царском Селе?»

-Да, - кивнула Юджиния, - перед их величествами и вообще - императорской семьей.

-Я там учился, в Лицее, - Пушкин все смотрел на нее.

-Там, в парке….- он прервался и покраснел: «Неважно. Я еще когда-нибудь напишу про все это, -

Пушкин улыбнулся, - мне Петр Федорович и саблю их родовую показывал, и образ Богоматери…,

Напишу, - он тряхнул головой и шутливо велел: «Так доскажите, где вы еще были?»

-В Америке, но совсем ребенком, - Юджиния подошла к роялю и стала перебирать ноты. «А так -

только в Европе, но мой папа и в Индии жил, и в Китае, и в Африке. У вас очень большая страна, -

сказала она зачарованно, - совсем, как Америка. Вам нужно будет много железных дорог. Вы

знаете, месье Александр, лет через пять пар будет возить людей».

-Лет чрез пятьсот, - пробормотал Пушкин, - дороги, верно, у нас изменятся безмерно, шоссе

Россию там и тут соединив, пересекут.

Юджиния едва сдержала смех. Он покраснел: «Вырвалось. Вам надо к роялю, простите, - он

поклонился и отошел.

Тео пела арию Орфея, и, вдвоем с сыном - дуэт из «Дона Жуана». Юджиния играла и все смотрела

на него, - незаметно, низко опустив изящную голову. Наконец, Петя, оставшись один, спросил:

«Знаете Aprite un po' quegli occhi, из «Свадьбы Фигаро»?

-Конечно, - удивилась Юджиния. «Но вы ведь хотели петь что-то из «Волшебной флейты»?»

-А теперь хочу петь другую арию, - Петя, упрямо, сжал губы. Юджиния подумала: «Как он на дядю

Теодора все-таки похож, одно лицо».

-Правильно, - мрачно думал Петя, - правильно там говорится, «Открой свои глаза, дурак». Она тебя

не любит, и никогда не полюбит».

Гостиная взорвалась аплодисментами. Петя, взглянув на Юджинию, заметил, что она чуть

покраснела.

В гостинице Демута, в своей комнате, раскладывая ноты, Юджиния нашла между ними записку:

«Когда приедете в Царское Село и будете гулять по парку, постарайтесь оказаться одна у статуи

девушки с кувшином. Буду вас ждать, ваш Пушкин».

Она оглянулась на дверь - мать с отцом уже спали. Спрятав свернутый клочок бумаги в бархатный

мешочек, Юджиния грустно подумала: «Кузен Пьер, наверное, влюблен в кого-то, и она ему

отказала. Разве иначе он бы стал петь эту арию? Там много девушек было, на приеме, и таких

красивых…., - Юджиния, сидя в шелковом халате, подобрала под себя ноги. Она заплакала, - тихо,

шмыгая носом, вытирая горящее, смущенное лицо рукавом.

Рояль был поставлен в концертном зале, что примыкал к изящной, отделанной мрамором

гостиной. Юджиния подошла к окну и улыбнулась. Маленький, годовалый мальчик в шелковом

платьице, ковылял по траве, окруженный женщинами.

-Это великий князь Александр, - Тео встала рядом с ней, - сын Николая Павловича. Он той весной

родился. Ты не волнуйся, - Тео ласково обняла девушку, - ты уже перед царственными особами

играла. Будет вдовствующая императрица, их величества, и Николай Павлович, вот и все. Потом

нас пригласят к чаю.

-А жена Николая Павловича? - Юджиния нахмурилась. «Александра…»

-Александра Федоровна, - помогла ей Тео. «Она отдыхает, у нее скоро, - женщина повела рукой и

Юджиния немного покраснела.

-Интересно, когда у Сиди ребенок будет? - она просматривала ноты. Отобрав нужные сонаты,

Юджиния вспомнила венчание брата. Она тогда удивленно спросила у тети Изабеллы: «Вероника

так и не выздоровела? Такая простуда долгая».

-Зима, - коротко ответила женщина и заколола булавками ткань: «Платье подружки и готово.

Завтра я его сметаю, и сделаем последнюю примерку».

-Мы таких красивых платьев и носили никогда, тетя Изабелла, - грустно заметила Ева Корвино. Она

стояла перед зеркалом - высокая, стройная, с распущенными по плечам, белокурыми волосами.

Девушка осторожно потрогала кремовый шелк, коснулась пальцем венков из чайных роз и

тихонько вздохнула.

Юджиния искоса посмотрела на Диану Корвино. Обе девочки были в платьях черной, грубой

шерсти, в холщовых, черных, старомодных чепцах. Когда тетя Изабелла вышла, чтобы принести

туфли, Юджиния спросила: «А что, в Лидсе, балов не устраивают?»

Диана выпятила нежную губку и взглянула на кузину. Глаза у девочки были прозрачные,

зеленоватые, как морская вода. «Очень даже устраивают, - ответила она, - только нас вывозить

некому. Мама считает, что это все суета. Надо молиться Иисусу, - Диана вздернула рыжеватую

бровь, - читать Библию и помогать страждущим людям».

Ева молчала, раздув ноздри, а потом добавила: «Какие балы, Юджиния? Мы в пять утра встаем,

как и девочки в приюте. Мама с нами всеми молится, мы читаем Псалмы, Евангелие - это все до

семи. Потом надо завтрак накрыть, на двести человек. Потом стирка, уборка, уроки, - Ева

помолчала, - мы обе преподаем. Диана - малышкам, а я тем, кто постарше. Обед, опять уроки,

потом опять Библия…, - Ева махнула рукой и не закончила. «В воскресенье мы весь день в

церкви. Да и танцевать мы не умеем. Мама говорит, что нам это ни к чему. Мы станем женами

миссионеров, и поедем просвещать неверных - в Индию или Африку».

-Пока я здесь, - бодро сказала Юджиния, - я с вами музыкой позанимаюсь, у вас хорошо

получается. И новые ноты вам перепишу.

-Светскую музыку нельзя, - озабоченно заметила Диана, - только гимны.

-Гимны так гимны, - Юджиния поджала губы. Вошла тетя Изабелла с обувью и разговор

прекратился.

-Наверное, скоро, - подумала сейчас Юджиния, глядя на то, как маленького мальчика уносят

няньки. «Сиди хочет ателье открыть, надо, чтобы ребенок подрос. Мама до сих пор работает.

Вряд ли она в отставку уйдет, даже чтобы с внуком сидеть».

Чем занимается мать, Юджиния точно не знала. У нее был дипломатический паспорт, она,

казалось, была накоротке со всей Европой. Даже сейчас, когда они приехали в Царское Село, мать

оставила ее на попечение тети Тео и коротко сказала: «У меня деловая встреча, но к началу

концерта я появлюсь».

Юджиния видела у матери изящный, с рукояткой слоновой кости, с золотой табличкой пистолет.

Марта только шутила: «Это больше для спокойствия, милая». Дома, в Лондоне, мать часто

уходила, иногда, - в совсем простом, бедняцком платье. Она, даже, бывало, не ночевала на

Ганновер-сквер. «Четверть века они с папой женаты, - заворожено подумала Юджиния, - и все

равно, смотрят друг на друга, как будто только встретились. Вторую неделю мы здесь, а они до сих

пор к завтраку не спускаются, в спальню им приносят. Интересно, что месье Пушкин мне сказать

хочет? У него такие стихи прекрасные. Даже если язык плохо знаешь, все равно это чувствуешь».

-Тетя Тео, - девушка опустилась на обтянутый бархатом табурет у рояля палисандрового дерева, -

вам сложно было русский язык учить?

-Милая моя, - усмехнулась Тео, - я здесь четверть века живу, выучила, конечно.

-Она православие приняла, - отчего-то подумала Юджиния, положив руку на свой крестик, -

венчалась в их церкви. Дядя Теодор православный, и кузен Пьер тоже.

-Тетя Тео, - Юджиния подняла лазоревые глаза, - а вы не могли католичкой оставаться? Здесь, в

России.

-Отчего же не могла, - Тео оправила свою шаль, - пурпурную, вышитую золотом. Юджиния,

восторженно, подумала: «Шестьдесят лет ей этим годом, а она до сих пор, как царица Савская».

-Ты видела, - продолжила Тео, - у нас католический собор есть, и англиканская церковь. Вы ходили,

с родителями, туда, на Английскую набережную. Твой отец будет рядом контору «Клюге и Кроу»

открывать». Она улыбнулась: «Я, милая, обет Господу дала, как мы из Франции бежали. Если

выживем, если императрица Екатерина, покойная, простит Теодора, то приму его веру».

-А могла не простить? - нахмурилась Юджиния.

-Могла и в ссылку отправить, - пожала плечами Тео. «Мы с Мишелем, конечно, за ним бы

поехали…, - она прервалась и поклонилась вошедшим женщинам. «Мне написали из Европы, -

смешливо сказала вдовствующая императрица, - о ваших талантах, мадемуазель Эжени. Мы с

удовольствием вас послушаем».

-Конечно, - согласилась вторая. Юджиния посмотрела на жену Александра: «Красавица, какая, а

ведь ей сорок уже». Елизавета Алексеевна была в простом, светлом платье. Золотистые, мягкие,

немного вьющиеся волосы - прикрыты шелковой, домашней шляпой.

-Мне о вас говорила моя сестра, Вильгельмина, - ласково сказала императрица, - она очень вас

хвалила, мадемуазель Эжени. Пока к нам не присоединились мужчины, - вдруг, озорно, велела

она, - пусть нам мадам Тео споет что-нибудь, - Елизавета улыбнулась, - сомнительное. Можно

ведь, матушка? - она склонила голову набок. Мария Федоровна проворчала: «Можно, можно. Что-

нибудь парижское, мадам Тео».

-Mon amant me délaisse

O gai ! vive la rose !

Je ne sais pas pourquoi

Vive la rose et le lilas ! - пела женщина и Юджиния, аккомпанируя, подумала: «Это они

сомнительных слов не слышали. Я помню, как мы по-семейному обедали, у тети Тео. Меня с

Пьером в библиотеку послали, а мама, тетя Тео и дядя Теодор в гостиной остались. Тетя Тео

Беранже пела. Он сейчас во Франции запрещен. Здесь тоже, наверное».

В кабинете было тепло, в окна, растворенные на лужайку, веяло запахом сирени. Император

просмотрел письма: «Я очень рад, мадам Кроу, что мой царственный брат, принц-регент,

рекомендует вас, как доверенного курьера. Вы в Париж через Амстердам будете возвращаться?»

Марта кивнула и позволила себе улыбнуться: «Ваше величество, любая корреспонденция будет

доставлена адресатам без задержек. И вашей сестре, ее величеству королеве Нидерландов -

тоже».

-Да, - Александр повертел в руках серебряный нож для бумаги и поднял красивые, голубые, в

мелких морщинках глаза. «Дипломатическая почта, - он поморщился, - все равно ненадежна, мало

ли что. Скажите, - он постучал по столу длинными пальцами, - какие там новости, со Святой

Елены? Бонапарт больше не преподнесет нам сюрприза?»

-Его надежно охраняют, - спокойно ответила Марта, - там военные фрегаты, армейская часть…, Да

и это, все-таки, очень далеко.

-Разве что за ним прилетят на воздушном шаре, - коротко усмехнулся Александр: «Шучу, шучу. Я

на завтра пригласил вашего мужа - хочу с ним обсудить кое-что. Я слышал, он финансирует проект

так называемой железной дороги».

Марта отпила кофе из тончайшей, фарфоровой чашки. «Локомотивы уже работают на всех шахтах

моего мужа. Мой пасынок, сэр Майкл Кроу, сейчас готовит проект дороги, по которой будут

перевозить людей».

-Ради этого, - Александр потер чисто выбритый подбородок, - я и хочу увидеться с вашим мужем,

мадам Кроу. Идите, - он отпустил женщину, - дамы уже, наверняка, в гостиной. Раз вы в столице до

конца лета, я успею подготовить все ту корреспонденцию, что вы возьмете в Европу».

Марта закрыла за собой дверь: «Умный человек, без сомнения. Джон мне еще на Венском

конгрессе это говорил. Жаль, что у него нет наследников. Братья его, по слухам, до него не

дотягивают».

Она подошла к гостиной и прислушалась: «Нет, нет, мадам Тео, - рассмеялся женский голос, - то,

что вы нам поете, можно петь в монастыре. Я уверена, что вы знаете другие мелодии».

Марта толкнула дверь и поклонилась императрицам: «С вашего позволения, я заменю свою дочь

за инструментом. Эжени пока может погулять, раз мы ждем его величества с братом».

-Конечно, - махнула рукой Мария Федоровна, - идите, мадемуазель Эжени. Здесь совершенно

безопасно. У нас красивая скульптура, павильоны….

-Я слышала о «Девушке с кувшином», ваше величество, - Юджиния поднялась и присела в

реверансе.

-Да, да, - отозвалась жена Александра, - прелестная статуя, изображает молочницу месье

Лафонтена. Там фонтан, очень уютное место. Выйдете из дворца, пойдете по главной аллее,

третий поворот направо.

Юджиния поклонилась, исчезая за дверью. Марта проводила дочь глазами. Сев к фортепьяно,

женщина смешливо сказала: «Милые дамы, непревзойденный месье Беранже». Она подмигнула

Тео, и женщины запели:

-Я всей душой к жене привязан;

Я в люди вышел... Да чего!

Я дружбой графа ей обязан,

Легко ли! Графа самого!

Делами царства управляя,

Он к нам заходит, как к родным.

Какое счастье! Честь, какая!

Ведь я червяк в сравненье с ним!

В сравненье с ним,

С лицом таким -

С его сиятельством самим!

Императрицы, сначала, изумленно молчали. Мария Федоровна, расхохотавшись, захлопав в

ладоши, велела: «Дальше!»

Юджиния оглянулась. У бронзовой статуи девушки, было тихо, тенисто, журчала вода. Девушка,

потрогав прохладный, влажный камень, услышала голос: «Мадемуазель Эжени!»

Он вскочил с травы и оправил простой, темный сюртук. «Он меня ниже, - поняла Юджиния, -

ненамного, но ниже. Кузен Пьер, он, в родителей, конечно. Тетя Тео шести футов ростом, а дядя

Теодор говорит, что, таких как он, на ярмарках показывают».

-А как вас сюда пустили, месье Александр? Это ведь императорский парк, закрытый, - весело

поинтересовалась девушка. Она была в шелковом, дневном, скромном платье, белую шею

огибала полоска кружева.

Пушкин отмахнулся: «Я еще подростком здесь все облазил, я совсем недавно, - он вдруг

покраснел, - Лицей закончил. Сторожа меня еще помнят».

-Ему всего двадцать, он говорил, - Юджиния все смотрела на статую молочницы, что печально

склонила голову. «Странно, иногда он совсем ребенок, смеется, дурачится. Потом у него глаза

вдруг становятся, как у старика. Вот как сейчас».

Он ничего не мог с собой сделать - он пришел сюда, чтобы объясниться. Вместо этого, внезапно,

покусав карандаш, Пушкин пробормотал: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…,

Простите, мадемуазель Эжени, у меня так бывает».

-Я уже поняла, - хихикнула девушка. «Вы незнакомым людям на улице стихи читаете, моему отцу,

например».

-Ваши родители, - Пушкин посерьезнел, - замечательные люди. Как Воронцовы-Вельяминовы.

Мадам Тео мне рассказывала, что они с вашей матушкой еще в Америке познакомились, в

юности».

Юджиния кивнула, и Пушкин полюбовался ее лазоревыми глазами: «Ничего говорить не буду.

Видно, что Петруша ее любит. Может, хоть смелости наберется, объяснится…, Он воевал, в

партизанах был, а робеет». Он чуть улыбнулся: «Я просто буду называть ее N.N. Вот и все, - он

тряхнул головой и откашлялся: «Я, почему, попросил вас прийти, мадемуазель Эжени. Я хотел

сказать, что всегда буду вам другом. И, если вам что-то надо будет…, - он не закончил. Юджиния

отчаянно подумала: «Может быть, спросить у него о кузене Пьере? Они друзья…, Нет, нет, это

неприлично».

-Спасибо, месье Александр, - она протянула маленькую, крепкую руку. Пушкин почувствовал,

какие жесткие у нее кончики пальцев.

-Я очень рада, - Юджиния покраснела, - что у меня есть друг в России.

-Была, не была, - решил Пушкин. «Петруша меня поблагодарит, в конце концов. Наверное».

-У вас еще один друг есть, мадемуазель Эжени, - серьезно сказал юноша и внезапно смешался:

«Он и мой друг тоже…, Он не знает, что я вам это говорю, это я так…, Он на приеме был, у

Воронцовых-Вельяминовых, - Пушкин склонил темноволосую голову и замолчал.

Наверху, в зеленой листве распевались, щебетали птицы. Юджиния все молчала, а потом,

неслышно вздохнула: «Месье Пушкин…, Вы, пожалуйста, передайте своему другу, что я ему очень

благодарна, но я…, я люблю другого человека».

Ей сразу стало легче. Девушка прислушалась к звуку своего голоса: «Правильно. Я его люблю.

Люблю. Приду, и все ему скажу, а потом, будь, что будет».

-Не буду ему ничего передавать, - подумал Пушкин, - тогда обо всем говорить придется, а Петруша

меня за такое не похвалит.

-А вы сбежали из дворца? - поинтересовался он, все еще грызя карандаш. «Или концерт

закончился?»

-Меня отпустили, - Юджиния рассмеялась. «Его величество с братом еще заняты. Царственные

особы хотели послушать песни, что не предназначены для девичьих ушей».

-Беранже, - утвердительно сказал Пушкин. «Я его очень люблю». Он повертел в руках блокнот: «Я

тоже иногда пишу вещи, которые никто не напечатает. Их переписывают, конечно…, - он вздохнул

и Юджиния велела: «Почитайте».

Она, зачарованно, слушала. Потом, нетвердо выговаривая слова, девушка повторила: «И на

обломках самовластья напишут наши имена…, Вы в это верите, месье Пушкин?»

-Верю, - ответил он. Юджиния, взглянув на свои золотые, привешенные к браслету, часики,

озабоченно заметила: «Пора возвращаться. Вы меня не провожайте, не надо». Она взглянула на

Пушкина: «Вижу, вы о других вещах думаете».

-Думаю, - пробормотал он, открывая блокнот. «Вы простите меня…, - а потом он прислонился к

подножию статуи и начал писать - быстро, что-то шепча.

Когда он поднял голову, Юджинии уже не было.

-Так всегда, - вздохнул юноша, - но что, же делать, если это, - он посмотрел на исчерканную

страницу, - меня сильнее. Конечно, надо еще работать…, - он тихонько прочел:

Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный

И Рабство, падшее по манию царя,

И над отечеством Свободы просвещенной

Взойдёт ли наконец прекрасная Заря?

-Увижу, - Пушкин, скинув сюртук, засучив рукава рубашки, опять устроился на траве, погрузившись

в свои записи.

Юджиния шла по главной аллее к Александровскому дворцу. Услышав сзади стук копыт, она

обернулась. Всадник, - в военной форме, на кровной, вороной лошади, - спешился и склонил

непокрытую, светловолосую голову. «Мадемуазель, простите мне мою смелость, но вы совсем

одна, я подумал, что….»

Юджиния улыбнулась: «Это императорский парк. Ее величество Мария Федоровна уверила меня в

том, что он совершенно безопасен, месье. Но все равно, спасибо вам.

-Я вас провожу, - он погладил лошадь и велел: «Скачи на конюшню, милый».

-Он очень умный, - заметил молодой человек, - мы с ним вместе с тех пор, как мне четырнадцать

исполнилось. Он меня с полуслова понимает, мадемуазель…., - он вопросительно взглянул на

Юджинию.

-Юджиния Кроу, - девушка протянула руку: «Какой он высокий. Выправка отличная, сразу видно,

что офицер. Но он в другом звании, не поручик, форму кузена Пьера я помню».

Молодому человеку вряд ли было больше двадцати пяти. «Какие глаза, - подумала Юджиния, -

красивые, конечно, голубые, но как лед. Даже страшно становится».

Офицер рассмеялся, и она, - непонятно почему, - вздрогнула. «Вы пианистка, мой старший брат

говорил. Я поэтому и гнал коня, боялся опоздать на концерт».

-Ваше высочество, - Юджиния зарделась, - простите, я никак….

-Месье Николя, - великий князь склонился над ее рукой, - и никак иначе, мадемуазель. Иначе я

обижусь. Вы же не хотите, - он быстро, почти незаметно, улыбнулся, - чтобы я обижался?

-Нет, - заставила себя ответить Юджиния, - нет, месье Николя.

-Вот и славно, - покровительственно сказал великий князь, - бегите. Я переоденусь и сразу же

приду в зал.

Он проводил глазами ее стройные, в кремовом шелке, плечи: «Посмотрим, мадемуазель Эжени,

удастся ли вам сделать так, чтобы я действительно не обиделся».

Потом она играла Моцарта. Николай, устроившись на диване, рядом с матерью, любовался

рыжими, светящимися в лучах полуденного солнца волосами девушки.

Он искоса взглянул на старшего брата. Император сидел, закрыв глаза, длинные, темные ресницы

дрожали. Николай увидел, как он незаметно, нежно касается руки жены.

-Детей у них уже не будет, - подумал великий князь, - и, слава Богу. Ей сорок лет, хоть они и

помирились, но все равно…., Императором стану я, в этом сомнений нет. Константин дурак, из-за

женщины отказаться от права на престол. Я такого не сделаю, никаких морганатических браков.

Мадемуазель Эжени останется в России, вот и все. Станет моей любовницей. Она никто, дочь

какого-то торговца. Но как она хороша…, - Николай посмотрел в сторону рояля и встретился

взглядом с холодными, зелеными глазами.

Маленькая женщина, в платье цвета палых листьев, в бархатном тюрбане, улыбнулась. Когда

Юджиния закончила играть, Марта весело объявила: «А теперь, господа, месье Глюк!»

-Это ее мать, - понял Николай. «Смотрит-то как. Словно у Гомера медуза. Поневоле в лед

обратишься. Ерунда, ничего она не скажет, и отец этой Эжени тоже. В конце концов, я будущий

император, и беру себе все, что захочу».

Раздался звук мягкого, бархатного контральто. Александр закрыл глаза: «Четверть века прошло. Я

ее в первый раз увидел там, в Эрмитажном театре. Надо будет письмо оставить, для Николя, чтобы

он о ее семье позаботился потом. Это не сейчас, еще не время. Так бы и слушал ее, всегда, до

самой смерти моей».

Ее голос наполнял комнату, вырывался в открытые окна. Александр грустно подумал: «Орфей

обернулся, когда покидал Аид. А я не буду. Если я решу, то пойду до конца».

Он ощутил, как жена ласково гладит его пальцы. Откинувшись назад, он погрузился в сладкое, без

конца и края, блаженство, любуясь все еще прекрасным, величественным лицом Тео.

Император и флигель-адъютант завтракали. Окна кабинета выходили на Неву, было раннее, ясное,

летнее утро. Александр отпил кофе: «Рапорт я ваш прочел, Петр Федорович. Похвально, что вы

хотите в действующую армию вернуться, однако, - он положил большую, но изящную руку на

кожаную папку, - мне великий князь Николай подал проект. Будем ваше инженерное училище

расширять и переводить в Михайловский замок. Откроем офицерское отделение, нужны будут

преподаватели…»

Петя покраснел: «Мне всего двадцать три года, ваше величество».

-Однако вы успели прослушать курс в Кембридже, - Александр отставил чашку. Указав на шкатулку

красного дерева, он разрешил: «Курите, курите».

-Мне брат написал, - Петя затянулся сигарой, - что в Южной Америке, они заворачивают табак в

тонкую бумагу. Называется papelate. Они воюют, нет времени на долгие перекуры, а эти самые

papelate быстро сгорают.

Он предупредительно чиркнул кресалом. Александр добродушно сказал: «Конечно, всегда

интересно послушать о Южной Америке. Однако, вы, поручик, мне сейчас зубы заговариваете. Я

справился, у вас уже три публикации, совместно с бароном фон Шиллингом. Электричеством

занимаетесь, ищете способ передавать сведения по проводам».

-Это прототип, - смущенно ответил Петя, - мы еще работаем…, Но у нас уже есть способ удаленно

подрывать мины…, - он оглянулся и добавил: «Я вам все начерчу…, покажу».

-Идите преподавателем в училище, - велел Александр, - делайте свое дело, а потом

продемонстрируйте мне этот…, как он будет называться?

-Телеграф, - улыбнулся Петя и вспомнил, как отец показал ему старый блокнот. На первой странице

легким, летящим почерком, было написано: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью.

Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в

той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими для блага и величия

науки».

Петя полистал страницы и грустно сказал: «Надо сидеть, разбираться. Но я не химик, я физикой

занимаюсь…»

-И я не химик, - отец забрал блокнот. «То есть, с Лавуазье покойным меня не сравнить. Ничего, -

он подмигнул Пете, - сыну твоему пригодится. Или внуку. Или еще кому-нибудь».

-И женитесь, - смешливо добавил император, затягиваясь сигарой. «Я раньше вас обвенчался».

Петя все смотрел на темно-синюю, сверкающую Неву, а потом, разозлившись, решил: «Приду к

ней, и все скажу. Не по душе, так не по душе. Ничего, не мальчик, справлюсь. Она потом уедет, и я

себе этого никогда не прощу».

-У меня месье Кроу был, - будто услышав его, заметил император, - рассказывал о железных

дорогах. А вы, поручик, катались на этих самодвижущихся тележках?

-Конечно, ваше величество, - кивнул Петя, - когда в Англии жил. Они сейчас развивают скорость до

десяти миль в час, но Майкл…, сэр Кроу, сын месье Кроу, обещает, что доведет ее до тридцати

миль. Путь от Петербурга до Царского Села займет полчаса, а до Москвы - меньше суток.

Александр помолчал : «Мы это еще, конечно, будем обсуждать. Вы мне вот еще что скажите, - он

подождал, пока Петя нальет ему кофе, - вы, когда во время войны партизанили, вам там, - он

махнул рукой на запад, - евреи помогали?»

-Он их никогда «жидами» не называет, - вспомнил Петя. «Великий князь - да, я много раз от него

это слышал, а император - всегда «евреями».

-Да, - Петя поднял голубые глаза. Александр, внезапно, горько подумал: «Хотел бы я, чтобы у меня

такой сын был. Что уж теперь…, Ничего, Николя позаботится и о ней, и о семье, он мальчик

славный. Немного косный, конечно, это он в papa такой. Я бабушкиного воспитания, все же она

ценила науку, искусство, и я тоже. Но доверять Николя можно, он никогда не пойдет против моей

воли».

-Они все, - горячо сказал Петя, - все поддерживали ваше величество. Никто на сторону Наполеона

не перешел. Я вам рассказывал, они отряды наши провизией снабжали, раненых лечили, меня

самого выходили, а я ведь незнакомый человек им был.

Он никогда, никому не говорил о мельнице в глуши леса и женщине с девочкой, что жили там.

Отец, еще после Ватерлоо, коротко сказал ему: «Чем меньше об этом знает людей, тем лучше.

Хана пусть себе спокойно воспитывает дочь, незачем ей во все эти дрязги влезать». Императору

Петя рассказал только о том, как он отлеживался в Любавичах, под крылом реба Довбера.

О том, что его покойный дядя был евреем, Петя тоже умалчивал. «Рав Судаков и рав Судаков, -

как-то, угрюмо, вздохнул отец. «Ты не забывай, поручика Возницына за подобное меньше ста лет

назад здесь, в Санкт-Петербурге, сожгли, при Анне императрице. А сейчас ссылка и каторга за

такое полагается».

- А в Англии? - внезапно заинтересовался Петя. «Или во Франции?»

Отец расхохотался. «В Англии свобода вероисповедания, и во Франции, благодаря Наполеону,

тоже. Тетю Джо, жену дяди Иосифа покойного, никто никуда не ссылал. На Святую Елену, - отец

улыбнулся, - но она сама туда поехала, там ее сын, семья…, И его светлость теперь там живет, они с

братом встретились».

-Да, евреи, - вздохнул Александр и усмехнулся: «В сентябре приступайте к обучению студентов,

поручик».

Когда Воронцов-Вельяминов ушел, Александр подождал, пока уберут со стола, и запер дверь

кабинета. Комната была совсем простой. Он не любил новомодную роскошь, и всегда приказывал

обставить свои покои в том стиле, что он помнил с детства - прямые, четкие линии, красное

дерево, бронза, несложный рисунок на паркете. Он открыл железный, вделанный в стену шкап, -

ключом, что висел у него на цепочке для часов, - и посмотрел на аккуратно сложенные стопки

тетрадей.

- Не сразу, - пробормотал себе под нос император. «Я Николя так и пишу, - постепенно вводите в

действие конституцию. Постепенно освобождайте крестьян. И вот это, - он достал чистую тетрадь, -

тоже.

Александр присел за покрытый зеленым сукном стол. Взяв остро отточенный карандаш, он

развернул тетрадь. Император взглянул на белое пространство листа перед ним и начал - четким,

размашистым почерком: «Проект о введении свободы вероисповедования для всех граждан

Империи Российской».

На Суконной линии Гостиного Двора было шумно. Марта, сидя в удобном кресле посреди меховой

лавки, неслышно сказала дочери: «Здесь они еще дешевле, чем в Стокгольме. Отец правильно

сделал, что по соседству магазин открывает. Они с хозяином этой лавки уже договорились о

перекрестных скидках».

Приказчик развернул перед ними альбом и на отменном французском языке сказал: «Это

образцы, мадам, мадемуазель. Сейчас не сезон, меха не любят жары, но, как только мы начнем

получать товар, ваш заказ будет собран и отправлен в Лондон».

Юджиния потрогала нежным пальцем коричневый, блестящий мех соболя и незаметно

посмотрела на мать. «Может быть, дать ей прочитать письмо? - девушка почувствовала, что

краснеет. «Я, конечно, на это свидание не пойду, но все равно, не след такое от мамы скрывать».

Письмо доставили с утренней почтой. Юджиния до сих пор завтракала одна, мать с отцом ели у

себя в спальне. «Мадемуазель Юджинии Кроу, в собственные руки, - было написано на конверте, -

твердым, резким почерком. Юджиния сначала думала, что это просьба о концерте - она по

нескольку раз в неделю играла на частных вечерах. Распечатав послание, прочитав его, девушка

покраснела.

Он подписался: «Ваш преданный поклонник». Он приглашал ее приехать в Павловск, «в мое

загородное имение, где, за обедом, мы сможем лучше узнать друг друга». Юджиния даже

понюхала тонкую, дорогую бумагу - пахло сандалом. «Это не месье Пушкин, - подумала она, - он

человек прямой, говорит все, что думает, да и откуда у него имению взяться?». Автор письма

просил сообщить ему ответ через почтовый ящик.

-Откажу, - решила Юджиния. «Просто поблагодарю за любезное внимание, и откажу. Маме об

этом знать незачем, еще волноваться начнет, они с отцом все же пожилые люди».

Марта выбрала меха, и они вышли на галерею. Мать посмотрела на изящные часики: «Вот и тетя

Тео, и дядя Теодор! И кузен Пьер с ними».

Юджиния почувствовала, что краснеет. Он был в военной форме, с саблей. Девушка, подняв

голову, заставила себя улыбнуться: «Добрый день, кузен Пьер!»

-Все и скажу, - решительно подумал Петя. «Только папа с мамой…». Они ходили в портовую

контору – покупать родителям каюту до Лондона. «Оттуда, - как сказала ему мать, - мы вместе с

тетей Мартой поплывем, в Нью-Йорк. Паспорта наши в порядке, визы все проставлены…, Жаль,

конечно, что ты с нами не едешь, милый»

Петя только развел руками: «Это вы с папой - оба в отставке уже. Я, матушка, все же теперь -

преподаватель Инженерного училища».

-Преподаватель, - сочно заметил отец, что сидел с пером в руках над стопкой тетрадей, - осенью у

него выходил сборник статей по геологии, - пока я не уехал, я с тобой, Петька, каждый день буду

математикой заниматься. Хватит тебе по балам бегать.

-Да я не…, - только и вздохнул Петя, а потом спросил: «А в Южную Америку вы как доберетесь?»

-Дело нехитрое, - хохотнул отец, - из Нью-Йорка туда корабли ходят».

Мишель в последнем письме сообщал, что они обосновались в Ангостуре, на реке Ориноко. «Это

пока столица свободной Венесуэлы, - читал отец, - но генерал Боливар, как только станет

президентом, перенесет ее в Каракас. Здесь жарче, чем в Европе, но мальчику нашему нравится. У

нас отличный особняк, сад, на деревьях живут обезьяны…, - отец отложил письмо и рассмеялся:

«Мне Иосиф покойный рассказывал, как они там с Аароном в джунглях бродили. Заодно на

родные места рава Горовица посмотрим».

-Пойдемте, пойдемте, - велела Марта, - вы еще не видели, какой отличный ремонт сделали. Потом

пообедаем все вместе, у Демута.

Она обернулась и взглянула на дочь: «Вы с кузеном Пьером прогуляйтесь, здесь народа много,

все же магазины. На улицу сходите...»

-Конечно, тетя Марта, - только и смог ответить он. Петя увидел, что Юджиния чуть покраснела. Она

была в утреннем платье темно-синего шелка, в шляпке с розами из кремового, брюссельского

кружева. «Я вам могу собор показать, - сглотнул Петя, - Казанский. Его месье Воронихин строил,

покойный. Это рядом….»

-Покажите, - услышал он нежный, ласковый голос. «Я буду очень рада, кузен Пьер. А потом мы

сможем до гостиницы дойти, да?»

-У нас кондитерская есть, - неожиданно смело ответил Петя. «Ее месье Беранже держит,

однофамилец. Туда заглянем».

Марта, пропустив в магазин Тео с Теодором, обернулась - дочери уже не было видно. «Он

хороший мальчик, - ласково подумала Марта. «В Париже она еще девчонкой была, а сейчас

выросла. Посмотрим, как все пойдет. Надо будет Мирьям с Антонией из Америки забрать, и в

Лондон привезти. Джованни порадуется правнучке, а Мирьям…, Мирьям нам понадобится. Это,

конечно, если все сложится, как надо».

Она вздохнула и услышала восторженный голос Тео: «Как все элегантно!»

-Изабеллы проект, - ответила Марта, оглядывая прилавок палисандрового дерева, и бархатные

кушетки. «У нас все магазины одинаково оформляются. Питер настаивает на том, чтобы

покупатель издали узнавал торговую марку».

-Именно, - раздался смешливый голос из кладовки. Питер вышел в торговый зал и поднял холст,

что лежал на прилавке. «Любуйтесь, - весело приказал он, - вы это первые видите, Изабелла как

раз перед моим отъездом эскиз сделала. Даже тебе, - он поцеловал жену в щеку, - я еще не

показывал».

Они взглянули на золоченую эмблему - парящий ворон, переплетенные буквы: «К и К», и цифры

внизу: «1230».

Питер, коснувшись ладонью искусной резьбы по дереву, гордо сказал: «Теперь это на века».

Они медленно шли под колоннадой Казанского собора. Петя купил ей букетик фиалок. Глядя на

блестящие, рыжие кудри, что выбивались из-под шляпки, он остановился: «Кузина Эжени..., Если

можно, выслушайте меня, пожалуйста. Я быстро, это не займет много времени».

Она, молча, кивнула. Белые пальцы все перебирали, гладили фиалки. Петя, мысленно

перекрестившись, едва слышно выдохнул: «Кузина Эжени, с тех пор, как вы приехали, я больше ни

о чем другом думать не могу. То есть, - поправил он себя, - я и раньше не мог, но сейчас..., сейчас.

Я понимаю, у вас музыка, карьера, вы артистка, а я, всего лишь офицер. Буду в училище

преподавать. Физику, - отчего-то добавил он и замолчал.

Она дышала, - взволнованно, неровно. Петя увидел, как белая щека медленно покрывается

румянцем.

Девушка, внезапно, повернулась, и вскинула голову - в больших, лазоревых глазах стояли слезы.

Петя испугался: «Простите..., простите, если я вас чем-то обидел, кузина. Я больше ничего не

скажу...»

Юджиния покачала головой и всхлипнула: «Говорите, кузен Пьер. Говорите, пожалуйста. Я и сама

хотела..., - она совсем зарделась, но, решительно, продолжила: «Хотела к вам прийти, кузен,

прийти, - девушка смешалась. Петя, все еще не веря, тихо спросил: «Так я могу надеяться, кузина

Эжени? Вы знайте, пожалуйста, что лучше вас на свете девушки нет. Я всегда, всегда буду рядом.

Если хотите, - он внезапно улыбнулся, - я брошу армию, науку, и стану оперным певцом. Будем

вместе выступать».

Она взяла его руку, - Петя даже закрыл глаза, - так это было сладко, и он понял: «Прав был папа. Я

хорошо сделал, что ждал, не разменивался на всякое..., Никого мне, кроме нее, не надо, и никогда

не понадобится».

Юджиния оглянулась . На колоннаде было пусто, и, вытерев его ладонью свои слезы, поднявшись

на цыпочки, девушка шепнула: «Что ты, милый. Это твоя жизнь, твое дело, твоя страна. Я просто

останусь с тобой и всегда буду рядом. Вот так, - она нежно, мимолетно прикоснулась губами к его

щеке. Петя, счастливо, подумал: «Надо завтра прошение государю императору подавать, чтобы он

разрешил нам повенчаться. Тянуть незачем, Петров пост на той неделе. Сразу после него и

поженимся».

Юджиния, будто услышав его, сказала: «Я твою матушку попрошу, пусть мне найдет священника,

который по-французски говорит. Я еще плохо русский язык знаю. Но я выучу, обязательно, Петя, -

сказала она, по-русски, ласково. Так ласково, что он, все еще держа ее руку, вздохнул: «Я сейчас

умру, прямо здесь, от счастья. Нет, нет, какое там. Мы с ней проживем долго, до ста лет, у нас

будут дети..., - Петя погладил жесткие от клавиш кончики пальцев и, отчаянно желая только

одного,- чтобы вокруг подольше никого не было, наклонился к ней: «Можно ведь и так, любовь

моя..., Тебе не обязательно...»

-А я хочу, - упрямо ответила Юджиния. «Твоя мама так сделала, и я хочу. Это теперь и моя страна.

Россия, - она вспомнила карту: «Здесь скоро будут железные дороги, будет пароходное

сообщение..., Все будет, как в Европе. И до Лондона совсем близко, мама с папой будут

приезжать».

Когда они шли в сторону кондитерской Беранже, - рядом, изредка, незаметно, касаясь друг друга,

Юджиния весело заметила: «Мне месье Пушкин говорил, что я кому-то понравилась там, на

вашем вечере. Но я не могла подумать, что это ты был. Это ты его попросил со мной встретиться?»

-Ничего я его не просил, - смешливо буркнул Петя, - это он сам. Но в шаферы я его все равно

возьму. А ту арию, из «Свадьбы Фигаро», я пел потому, что решил, - я тебе совсем не нравлюсь.

Юджиния хихикнула: «Дурак. Я потом вернулась в гостиницу и плакала. Мне показалось, что ты в

другую девушку влюблен».

-Я еще никогда ни в кого не влюблялся, - серьезно ответил Петя, - когда партизанил, мне одна

девушка нравилась. Мы с ней только словом перемолвились, и все. И поцеловала она меня. В

щеку, - торопливо добавил юноша. «Так что ты не думай, милая..., - он покраснел.

-Ничего я не думаю, - Юджиния, осмотревшись, провела пальцами по его ладони. «Я в тебя

влюбилась там, в Париже. По-детски еще, конечно..., - она смутилась. Петя, серьезно сказал: «Или,

если хочешь, давай до осени подождем. Чтобы твой брат приехал, сестра, из Парижа...»

Девушка помотала изящной головой: «Не хочу ждать. Мы их потом сами навестим, милый. У тебя

же будет отпуск?»

-Следующим летом, - уверил ее Петя. «Поедем в Лондон, в Париж..., Жалко только, до Южной

Америки не успеем добраться. Ничего, папа с мамой туда отправятся, посмотрят на внука».

-Джоанна, она очень смелая, - задумчиво, сказала Юджиния, когда они уже вышли из

кондитерской. «Это ведь так далеко - Венесуэла. Я тоже, милый, - она улыбнулась, - за тобой, хоть

на край света отправлюсь».

Петя вспомнил осенний лес, запах сырой листвы, и высокую женщину, с глазами цвета дымного

неба. «Любить тебя будет - больше жизни, веру твою примет, за тобой на край света пойдет, -

услышал он мягкий голос Ханеле.

-Папа мне говорил, - подумал Петя, - она никогда не ошибается. Интересно, куда мы с Эжени

поедем? Я не дипломат, я военный, инженер..., В Сибирь, наверное. Ничего, и в Сибири люди

живут».

Он, внезапно испугавшись, взглянул на ее стройные плечи, на едва заметную под платьем,

маленькую грудь: «Милая моя, может случиться, что меня пошлют куда-нибудь..., У нас большая

страна».

Юджиния рассмеялась: «Я карту видела, Петя. У вас..., у нас - она до Тихого океана. Ничего, ты

видел родословное древо. Наша семья, где только не живет, теперь и в Южной Америке. Надо

будет на Тихий океан поехать - поедем, не волнуйся. И фортепьяно возьмем, конечно».

Петя, вдохнув запах жасмина, твердо сказал: «Спасибо тебе, любовь моя. Только подожди, - они

проходили мимо цветочной лавки, за два дома от гостиницы Демута, - я сейчас букеты куплю.

Тебе, твоей маме, моей маме...»

-Ты мне уже купил, - Юджиния все улыбалась, - широко, счастливо.

-Сколько бы я тебе не дарил цветов, - шепнул ей Петя, - этого всегда будет мало.

Когда он зашел в лавку, Юджиния прислонилась к перилам набережной. Взглянув на часики,

девушка ахнула: «Мама с папой, наверное, в полицию пошли, меня искать. Или после десерта

пойдут, мы три часа, как расстались. Господи, я и о времени забыла, так неудобно...». Она увидела

Петю с букетами роз: «Навсегда. Какое счастье все-таки, это теперь навсегда».

Окна столовой в номере Кроу были растворены на набережную. Марта, затянувшись сигаркой,

помешивая кофе, заметила: «Что-то долго их нет, - женщина улыбнулась, - впрочем, город у вас

красивый, Тео, есть, где погулять».

Тео немного покраснела и пробормотала: «Да я и сама не знаю, Марта, что..., - а потом дверь

столовой заскрипела. Марта увидела лазоревые, счастливые глаза дочери, - за ней стоял Петя с

цветами. Юноша, сглотнув, сказал: «Дядя Питер, тетя Марта..., я, я прошу руки вашей дочери, мисс

Юджинии».

Тео ахнула: «Петенька!». Она увидела, как муж, поднявшись, забирая у сына букеты, ласково

улыбается. Питер тоже встал. Посмотрев на жену, - Марта потушила сигарку и лукаво вздернула

бровь, - он рассмеялся: «Позвоню, чтобы шампанского принесли».

Вечером, сидя на кушетке в спальне матери, положив ей голову на плечо, Юджиния тихо

спросила: «Ты не обижаешься, мама? Все-таки я далеко от вас жить буду».

-А Тедди где живет? - усмехнулась мать. «К нему езжу, и к вам приеду. У твоего мужа родители

замечательные. Я у его отца любовницей была, - Марта не выдержала и расхохоталась, - ты эту

историю знаешь. А с тетей Тео мы еще во время оно познакомились, - Марта увидела перед собой

Тео, - ту, какой она была почти полвека назад и добавила: «Мы с папой очень счастливы за тебя,

доченька. А следующим летом вы нас навестите, Элизу увидите...»

-Элиза же в Париже, - удивилась Юджиния.

-Это пока, - загадочно сказала мать и потянулась за блокнотом: «Давай список составлять.

Венчание через месяц, мы всекупить успеем. Приданое и подарки мы вам осенью пришлем, как

раз вы..., - она наморщила лоб. Юджиния помогла ей: «Дачи».

-Я немного русский помню, - усмехнулась Марта, - меня любовник учил. Да, дачи. Вернетесь

оттуда, из Павловска, своим домом заживете. К тому времени мы все в Лондон отплывем. Первый

год без свекрови поживешь, хотя она у тебя женщина замечательная.

Юджиния подперла подбородок кулаком. Глядя на белую ночь в окне, - отец пошел провожать

Воронцовых-Вельяминовых, - девушка спросила: «Ты же мне все расскажешь, мама?»

-Конечно, - весело отозвалась Марта, - впрочем, там все просто. Вы друг друга любите, а это самое

главное.

Она покусала серебряный карандаш: «Тео портниху свою советует. Здесь, конечно, так не сошьют,

как Изабелла это делает, или Сиди, но ничего, справимся. А когда твои уроки начинаются?»

-Прямо завтра, - Юджиния поерзала, и крепче прижалась к матери. «Мама, - робко сказала она, -

Петя ведь офицер...»

-Офицер, - согласилась Марта. «Я, как за отца Элизы замуж выходила, тоже знала, что ездить

придется. И я езжу, и папа твой. Тетя Мадлен на край света отправилась, и Джоанна - посмотри,

куда ее занесло. Поедете вместе, - она погладила дочь по голове и бодро заключила: «Жених твой

об этом телеграфе, что они строят, рассказывал. Когда он появится, мир будет вот такой, - Марта

показала дочери кончик нежного мизинца, - и ты мне сразу все ваши новости и передашь, а я тебе

отвечу. Все будет хорошо». Она подумала: «Надо решить - кремовый шелк, как у Сиди, или

белый?»

-Кремовый шелк, - твердо сказала Юджиния. «Он мне больше идет. И чайные розы».

-Будет счастлива, - твердо сказала себе Марта и начала составлять список.

Император окунул перо в чернильницу: «Смотри-ка, последовал моему совету, и как быстро».

-Кто? - лениво спросил его брат. Николай сидел на диване в кабинете, куря сигару, вспоминая

четкий, быстрый почерк: «Месье, благодарю за ваше внимание, но ваше предложение о встрече

меня не заинтересовало. С искренним уважением, Юджиния Кроу».

-Ничего, - Николай сжег письмо в пепельнице, - ничего. Я своего добьюсь, я не привык отступать, и

в этот раз не буду.

Он взглянул на мощные, коричневые стены Петропавловской крепости, на прозрачное, северное

небо, - над Невой сияло незаходящее солнце белой ночи, и повторил: «Кто?»

В кабинете пахло сандалом. Николай, искоса посмотрел на брата: «Он еще долго может прожить,

ему чуть за сорок, и он здоровый человек. Если Елизавета умрет, еще вздумает во второй раз

жениться, дети родятся..., У него есть внебрачные, я знаю. В Англии, принц-регент уже давно в

регентах, его отец совсем помешался, а все равно - формально он правит. Но там не монархия, а

одно название, у короля и власти-то никакой нет. И во Франции точно так же. Наполеона они

изгнали, а все равно - Бурбоны не посмели его нововведения отменить. У нас так не случится.

Никакой конституции, пока я жив. И потом тоже, я об этом позабочусь».

-Флигель-адъютант, - смешливо протянул Александр, расписываясь, промокая чернила бумагой, -

поручик Петр Федорович Воронцов-Вельяминов. Покорнейше просит разрешения вступить в брак

с английской поданной, мисс Юджинией Кроу. Теперь, Николя, лучшая пианистка Европы в России

будет жить, так-то.

Он поднял голову и натолкнулся на ледяной, ненавидящий взгляд младшего брата. «Ничего, -

сказал себе Николай, - ничего, я подожду. Воронцов-Вельяминов мне за это ответит, и она тоже.

На коленях ко мне приползет. Подумать только, отказать мне, ради какого-то юнца, мальчишки...»

-Надо послать им подарок, - заключил Александр. Взяв следующее прошение, император

усмехнулся: «Коллежский секретарь Пушкин испрашивает разрешения на выдачу заграничного

паспорта, на воды хочет поехать». Перо повисло над чернильницей. Николай, злобно, сказал: «По

нему монастырская тюрьма плачет, на Соловках. Ты читал, Alexandre, он ведь на тебя эпиграммы

пишет, на Аракчеева...»

-А ты, Николя, - добродушно улыбнулся царь, - завидуешь, что ли? Подожди, станешь

императором - Александр Сергеевич и на тебя начнет пасквили писать. Наши царственные братья,

во Франции - их и запомнят только потому, что месье Беранже о них стихи печатает. А если они его

в тюрьму посадят - это Беранже только на руку будет, поверь мне.

Александр закрыл глаза и процитировал:

- Мы с нетерпеньем ждем известья

О том, что с завтрашней зари

Псам Сен-Жерменского предместья

Откроют доступ в Тюильри.

Тирана нет, - пришла пора

Вернуть нам милости двора, - он рассмеялся. Николай, гневно, сказал: «На Бонапарта эпиграмм не

писали, во Франции».

-Нет, - рассеянно ответил Александр, глядя куда-то вдаль, - это потому, Николя, что Бонапарт

сделал для Франции больше, чем все Бурбоны, вместе взятые. Незачем писать эпиграммы на

человека, уравнявшего в правах всех жителей страны, и давшего ей конституцию, кодекс

законов..., - он окунул перо в чернильницу. Император, примирительно, добавил: «Ты не волнуйся,

коллежского советника Пушкина мы никуда не отпустим. Не потому, что он не вернется, - он гений,

Николя, и не сможет жить без России, а потому, - Александр подул на чернила, - потому, что я

хочу, чтобы он и на тебя эпиграммы публиковал, милый мой. Ладно, - он поднялся и зевнул, -

пойду к Лизе. Спокойной ночи, Николя.

Дверь закрылась. Великий князь, ткнув сигарой в пепельницу, улыбнулся: «Его я тоже сломаю,

этого Пушкина. Он мне начнет оды писать, понятно, Alexandre? Жаль только, дорогой брат, что ты

этого уже не увидишь».

Николай подошел к окну, и, все еще глядя на крепость, пообещал себе: «А она станет моей,

обязательно. Я потерплю. Тем слаще будет месть».

Он поежился от прохладного ветра с реки. Уже захлопывая окна, Николай нахмурился: «Гром, что

ли? Небо ясное, погода хорошая, откуда ему взяться?».

Великий князь увидел, как блестит шпиль Петропавловского собора, - холодным, мертвенным

сиянием, и твердо сказал: «Почудилось».

Мать оправила на Юджинии вуаль брюссельского кружева и оглядела дочь. Она стояла, гордо

подняв увенчанную розами голову, - маленькая, стройная, в шелковом, с пышными юбками,

платье. На белой, тоже прикрытой кружевом шее, блестел, переливался изумрудами крохотный,

золотой крестик.

-Пойдем, - ласково сказала Марта, - пойдем, доченька, мы тебя благословим, с тетей Тео, и в

церковь пора». Женщина выглянула в окно: «Вся набережная экипажами забита, - Марта

прищурилась, - жених твой идет. Смотри-ка, уже в новой форме, капитанской».

Петя переехал в гостиницу Демута - вместе с отцом и будущим тестем. Женщины остались на

квартире Воронцовых-Вельяминовых. Здесь накрывали столы к свадебному приему, - на сотню

человек, а сразу после отъезда молодоженов в Павловск должен был начаться ремонт. «Чтобы к

сентябрю успеть, - объяснил Федор, - как с дачи вернетесь, у вас свои комнаты будут. Рядом с

нами, конечно, но вход отдельный. И детскую сделаем, - он подмигнул сыну и Петя покраснел.

Император Александр прислал подарок - кабинетный рояль розового дерева, работы парижского

мастера Эрара. «Мы с императрицей всегда будем рады послушать вашу безукоризненную игру,

дорогая Евгения Петровна, - прочла Юджиния.

Она крестилась в первый день после исхода Петрова поста. Как и свекровь, она взяла в

восприемники совсем простых людей - пожилую женщину, что убирала в Пантелеймоновской

церкви, и старичка дьякона.

-А если Господь дарует вам дитя, - заканчивалось письмо, - то я был бы рад стать его

восприемником от купели.

-Это большая честь, - задумчиво, сказала Тео невестке. «Редко кому его величество сам предлагает

крестным отцом стать». Жнщина улыбнулась: «Как мы из Нового Света вернемся, посмотрим,

какой подарок вы нам приготовите. Хотя, - Тео задумалась, - мы, наверное, в Лондоне встретимся,

следующим летом. Все вместе домой поплывем».

Юджиния зарделась и вспомнила, что говорила ей мать: «Не надо бояться. Мы с Петей любим,

друг друга, больше жизни, все у нас получится».

Свекровь стояла в гостиной, держа в руках маленькую икону Богоматери. Юджиния уже видела ее

- глаза у женщины были зеленые, твердые. «Совсем, как у тебя, мама, - улыбнулась она тогда. «И

как у миссис де ла Марк, в Лондоне, на портрете».

-Это она и есть, - вздохнула Марта, рассматривая икону. «Дядя Джованни, как увидел ее,

вспомнил, кто он такой. Отца твоего она спасла, когда он на дуэли дрался, с Робеспьером.

Чудотворная, как у вас говорят. Береги ее, она твоим детям отойдет».

Тео была в гранатовом, шелковом платье, и такой же шляпе. Марта, подошла к ней, и, взяв до сих

пор красивую, смуглую руку, пожала длинные пальцы: «Помнишь, мы с тобой, под Бостоном, на

фортепьяно играли? Господи, никого в живых не осталось, кроме нас, милая. Не плачь, не надо,

сейчас одного внука увидишь, а от этих, - она кивнула в сторону Юджинии, - тоже, поверь мне,

недолго ждать придется».

Тео вытерла черные, большие глаза: «Ты мне всегда была, как сестра, Марта. Господи, я ведь и не

думала...»

-Никто не думал, - Марта все держала ее за руку. «А видишь, как получилось. Они счастливы будут,

милая».

Тео вздохнула, - глубоко, прерывисто. Глядя в зеленые глаза Богородицы, женщина попросила:

«Убереги их, заступница. От всякой беды, всякого несчастья убереги».

Юджиния опустилась на колени, и Марта, наклонившись, поцеловала дочь в теплый, нежный лоб:

«Я люблю тебя, доченька».

Она стояла рядом с Петей, слыша его взволнованное дыхание. Шаферы, - Пушкин и Никита

Муравьев держали над их головами венцы. Юджиния вспомнила веселый голос Пушкина: «Вы,

Евгения Петровна, с Петром Федоровичем, как из сказки волшебной. Я о вас поэму напишу,

обязательно - о богатыре и царевне».

-Какая же я царевна, месье Пушкин, - покраснела Юджиния.

-Царевна-царевна, - серьезно сказал ей юноша. «Петр Федорович с государем императором в

родстве. Его предок, тот, что при первом Романове, Михаиле, Посольский Приказ возглавлял, был

женат на родственнице царя, сестре его двоюродной, Марье Ивановне. Вы не думайте, - Пушкин

улыбнулся, - я когда-нибудь буду обо всем этом писать - и о Годунове Борисе, и о Смутном

времени. А Вельяминовы от варягов свой род ведут, со времен князя Ярослава Мудрого. Саблю

родовую вы сами видели, там варяжскими рунами и написано. Так что царевна, - он склонился над

ее рукой, и, вдохнул запах жасмина: «N.N. Так я ее потом и назову. Пусть будут счастливы, с

Петрушей».

Они одновременно ступили на расстеленный перед алтарем персидский ковер. Питер, незаметно

улыбнувшись, тихо сказал жене: «Ничего. Они следующим летом к нам приедут, соскучиться не

успеем. Красивая традиция, только я думал, что Юджиния своего не упустит, первой встанет».

-Она, как я, - одними губами ответила Марта. «Не надо быть первой, надо быть рядом, милый».

-До ста лет, - смешливо напомнил ей Питер, и жена кивнула: «Обязательно».

Она слушала пение хора и думала о том, что надо поговорить с Элизой, в Париже, осенью. «Все

равно, - тихонько вздохнула Марта, - сказано: «Нехорошо человеку жить одному». Она вдова, он

вдовец, ей к сорока, ему за сорок..., Пусть у них дом опять появится. Майкл долго один живет, да и

дети у них выросли уже. Все теплее будет».

Марта чуть дернула уголком рта: «Еще неизвестно, согласятся ли они. Посмотрим. Не надо всем об

этом знать. Мирьям семья, она никому не скажет. Франческо с Вероникой, Изабелла, Мадлен, и я.

И все, а остальные пусть думают, что это Вероники дитя. Это если все пойдет, как надо. Но

предложить стоит, а там, как выйдет, так и выйдет».

Дочь протянула Пете нежную, маленькую, скрытую кружевами руку.

-Венчается раб божий Петр рабе божьей Евгении, - услышала Марта. Приняв от мужа шелковый

платок, она всхлипнула.

-Все будет хорошо, наш зять еще до генерала дослужится, - уверенно сказал ей Питер, и поднял

голову: «Да, Теодор?»

Он стоял - высокий, мощный, с едва заметной сединой, и неотрывно глядел на сына. «Господи, -

подумал Федор, - да разве я знал, что доживу до такого? Что любовь свою встречу тогда, когда уже

и не чаял, что придет она? Что сыновья у меня будут, двое, и внук родится? Истинно, теперь бы от

Петьки детей увидеть, и нечего мне больше желать».

-Петька-то? - усмехнулся он. «Конечно, не след ему от старшего брата отставать. Мишель уже

генерал, может, еще и в президенты какие-нибудь выйдет. У них там, в Южной Америке, стран

теперь много новых появится, поверьте моему слову. Будет ваша дочка генеральшей, как моя, - он

незаметно пожал руку Тео, - Федосья Давыдовна».

- Посему оставит, человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будет два в плоть

одну, - Петя стоял, склонив рыжую голову, чувствуя рядом ее тепло, ее запах - сладкий, кружащий

голову аромат жасмина. Из-под ее венца - лазоревого шелка, украшенного сапфирами, из-под

фаты были видны мягкие, цвета осенней листвы волосы.

-Всегда будем вместе, - счастливо, освобождено подумал Петя, и легко коснулся ее руки. «Все

просто, - сказал себе он, - да и папа мне рассказал, - он едва заметно улыбнулся, вспомнив

веселый голос отца - они сидели в гостиной номера Кроу.

-Ты, Петька, - отец затянулся сигарой, - ты вот что помни. Там, - он кивнул в сторону двери, что вела

в спальню, - там не ты главный, а жена твоя. Если ты только о себе думаешь, не след тебе

жениться. Не дорос, значит, еще. А если жена счастлива будет, так поверь мне, - отец сладко

потянулся, - тебя она своими милостями не оставит. Я так всю жизнь делал, - голубые глаза

заблестели смехом, - и ни разу, ни одной жалобы не слышал, понятно?

-Женечка, - ласково подумал он сейчас. «Моя жена, часть меня. Господи, да как я жил все это

время, без нее».

На пороге церкви их осыпали рисом, и Юджиния развела руками: «Батюшка поворчал, но

согласился, милый. Пойдем, пойдем, - шепнула она, - наконец-то мы вместе».

-Надо ей сказать, - решил Петя, уже усаживаясь, рядом с женой, во главе стола. «Нельзя такое

скрывать, недостойно это. Она поймет, обязательно. Вот в Павловске и скажу».

Священник благословил трапезу, начали открывать шампанское, и отец, подняв хрустальный

бокал, первым крикнул: «Горько!»

Окна спальни выходили в сад, над Павловском светился, играл летний, поздний закат. Петя все

никак не мог понять - то ли это она пахла жасмином, то ли просто все вокруг было сладким,

нежным, будто он трогал губами лепестки цветка. Она лежала рыжей головой на его плече, часто,

прерывисто дыша, и, наконец, успокоившись, прильнула к нему: «Как хорошо, как хорошо,

милый..., Мама мне говорила, но я не думала, что так...»

-Я тоже, - Петя все никак не мог выпустить ее из своих объятий, - не думал, Женечка.

-Женечка, - со своим смешным, милым акцентом повторила Юджиния. «Как, - она чуть

приподнялась, - ты ведь...»

-Я ждал, - просто ответил Петя, укладывая ее обратно, удерживая в своих руках. «Ждал тебя,

любовь моя. Я хотел полюбить, и вот..., - он провел губами по все еще разгоряченным щекам, и

шепнул: «Еще, пожалуйста, пожалуйста...»

-Конечно, - ее губы были совсем рядом с его ухом. «Родители к нам только через неделю приедут,

- Юджиния хихикнула, - можно с постели вообще не вставать».

-Я и не собираюсь, - уверил ее муж и замер: «Надо. Надо сказать. Нельзя, у папы и мамы никогда,

никаких тайн друг от друга не было. Так же и у нас».

-Что случилось, милый? - в неверном свете белой ночи ее лицо было взволнованным, ласковым.

Петя, поцеловав лазоревые глаза, попросил: «Ты послушай меня, любовь моя».

Она тихо слушала, лежа головой на его плече, держа его за руку. Присев, встряхнув растрепанной

головой, жена приложила маленькую ладонь к своей белой, как жемчуг, груди.

-Здесь, - серьезно заметила Юджиния, - все и останется, Петя. Во мне. И, если тебе..., вам нужна

будет моя помощь..., - она не закончила. Петя, прижав ее к себе, улыбнулся: «Все будет хорошо,

Женечка. Его величество согласится на наши просьбы. Он разумный человек, ты сама его видела.

Он освободит крестьян, даст России конституцию..., Я против вооруженного восстания, хоть

Мишель бы, наверное, со мной не согласился, - он уложил ее удобнее. Юджиния, обняв его,

ласково сказала: «Я уверена, все так и будет. Наши дети, Петя, они вырастут в другой стране,

обязательно. В свободной стране».

Она застонала, - низко, зашептала что-то сбивчивое, нежное, глупое. Петя, окунувшись в ее

сладость, еще успел поднять голову, - в прозрачном, зеленоватом, ночном небе что-то сверкнуло.

-Гроза, - вспомнил Петя слова отца там, на поле Ватерлоо. Потом он уже ни о чем не думал. Рядом

была она, его Женечка. Петя, целуя ее, одним дыханием говоря: «Я так люблю тебя, так люблю, -

забыл обо всем. Ничего не было, кроме нее, и ничего больше ему не хотелось. «Навсегда, -

повторил себе Петя. «Это навсегда».

Эпилог

Декабрь 1819

Ангостура, Венесуэла

Бесконечный, сильный дождь хлестал по красной, черепичной крыше дома, на мраморной

террасе стояли лужи, пахло речной водой. Ориноко, - огромная, коричневая мощная, - текла

совсем рядом. Из намокшего сада тянуло сладким, сильным ароматом цветов.

Она проснулась, как всегда, на излете ночи, вздрогнув, пошарив рукой по большой, пустой

постели. Дверь в комнату сына была приоткрыта, она увидела слабый огонек свечи.

Прислушавшись, женщина уловила его ровное, спокойное дыхание.

-Тогда, - подумала Джоанна, садясь в постели, чиркнув кресалом, затягиваясь, - тоже был дождь.

Боливар привез ее в городок в горах, на западе, как только из него выбили испанцев. Был

сентябрь, моросило. Джоанна, - она была в мужском наряде, в широких, черных, брюках, - таких,

как носили гаучо на юге континента, в темной, простой рубашке, - хмуро сказала: «Уже ничего…-

она помолчала и, справившись с собой, продолжила, - ничего же не осталось, сеньор Боливар. Два

месяца прошло».

-Я хотел, - он смахнул капли воды со смуглого, усталого лица, и подал ей руку, - хотел, чтобы вы

сами увидели, сеньора Хуана. Потом, - Боливар помолчал, обведя глазами еще тлеющие здания,

трупы на узких улицах, - потом мы поставим памятник всем, кто погиб за нашу свободу. И

Мигуэлю тоже.

-Его предали, - Джоанна шла вслед за Боливаром к городской тюрьме, - предали его офицеры.

Двое, они после этого перебежали к испанцам. Мишель…, - она, на мгновение, остановилась,

бедный мой Мишель…

Она вспомнила, как весной, возвращаясь на запад, в горы, муж ласково обнял маленького.

Поцеловав белокурые волосы, Мишель пообещал: «Осенью приеду, тебе исполнится четыре года,

и мы с тобой сядем на коня, дорогой мой».

- И пистолет! - потребовал у него сын, улыбаясь. «Привези мне пистолет, папа. Как у тебя, как у

мамы».

-Привезу обязательно, - пообещал Мишель. Потом они лежали в спальне, ставни были закрыты,

неподалеку лениво плескалась река. Мишель, выпив вина, - прямо из бутылки, - передав ее

Джоанне, рассмеялся: «Мы почти закончили. Испанцы еще кое-где держатся, но до осени я с ними

разберусь. У меня пять тысяч человек под рукой, я сильнее. А потом, - он медленно провел рукой

по ее груди, - пойдем дальше, любовь моя. На юг, - он поднял бровь. «Сейчас я тоже туда

намереваюсь отправиться».

-Я чувствую, - Джоанна поставила бутылку на половицы, - драгоценного черного дерева.

Откинувшись на подушки, она раздвинула ноги. Джоанна гладила его по голове, закусив губу,

сдерживаясь, и, уже оказавшись на нем, услышала смешливый голос: «Никого с пистолетами, не

видно? А, любовь моя?»

-Ставни…, захлопнуты…, - задыхаясь, откинувшись назад, пробормотала Джоанна. Муж притянул

ее к себе, и она еще успела сказать: «Ты только…будь осторожен…»

-Сейчас - да, - уверил ее муж, - а когда приеду осенью, - он целовал белокурые, рассыпавшиеся

по его плечу волосы, - уже нет..., Хочу еще сына, и дочку, и опять сына…

-Будет, - пообещала Джоанна. Нежась в его сильных руках, она сердито заметила: «И все же,

генерал Лобо, - будь осторожен. О тебе уже песни поют, я сама слышала, на рынке. О Белом Волке,

что придет в полнолуние, и освободит всех угнетенных».

Мишель улыбнулся и потерся щекой о ее плечо: «Сама понимаешь, это крестьяне, пеоны…, Люди

неграмотные, но это скоро изменится. Ты школу устроила, у нас впереди много работы».

-Песни, - Джоанна поцеловала его пальцы, - один, за одним, - все равно останутся, Белый Волк.

Боливар тогда повернулся к ней: «Это…было здесь, сеньора Хуана». У генерала были темные,

большие, усталые глаза.

-Его расстреляли, - Боливар смотрел на стену серого, грубого камня. «Он отказался от повязки,

сеньора, сказал, что всегда смотрел смерти в лицо. А потом…- Боливар глубоко вздохнул, - потом…

там были пеоны, они плохо владели оружием…, Лобо был еще жив, сеньора. Он поднялся…,

поднялся и пошел на них. Солдаты испугались, опустили ружья, стали кричать, что Белый Волк

восстал из мертвых. Тогда Лобо велел им: «Что вы стоите? Стреляйте в офицеров, и я поведу вас за

собой, к свободе!»

Джоанна прислонилась лицом к стене и поцеловала влажный камень: «Что…, что было дальше

сеньор Боливар?»

Он повел широкими плечами в мокрой, замшевой куртке: «Комендант тюрьмы выстрелил Лобо в

лицо. Потом они убили солдат. Они сожгли его, и всех остальных, прямо здесь, во дворе. Для

того, чтобы никто, никогда, не смог прийти на его могилу».

Джоанна открыла свою потрепанную, вышитую индейскую суму и достала оттуда простую,

деревянную шкатулку.

-Придут, - коротко сказала она. Женщина опустилась на колени и зачерпнула узкой ладонью

сырую, пахнущую гарью и пеплом землю. Джоанна высыпала ее в шкатулку. «Обязательно

придут».

Она все сидела, затягиваясь сигаркой, смотря на шкатулку, что стояла на камине. Она написала о

смерти Мишеля - матери, и дяде Теодору, с тетей Тео, но почта отсюда в Старый Свет шла почти

год, если не больше.

-Мы быстрее приедем, - вздохнула Джоанна: «Нет, я так не могу. Я должна отомстить. Бедный

сыночек наш, он так плакал, так плакал, а потом сказал: «Мамочка, я вырасту, и тоже буду воевать

за свободу людей, как папа это делал».

Она тогда обняла сына. Целуя большие, лазоревые глаза, Джоанна шепнула: «Конечно, счастье

мое, мой маленький Волк».

Мать писала ей, что отец тоже решил вернуться со Святой Елены. «Ненадолго, на год, а потом я

останусь в Лондоне. На остров отправится Маленький Джон, побыть там с папой. Мы передаем

тебе привет, у семьи Кардозо все в порядке. Наполеон посылает вам пожелания счастья и

благополучия».

Джоанна, потушив сигарку, подперла голову рукой. Квартира на набережной Августинок была

сдана -об этом позаботилась Элиза. Младший брат написал ей: «Если вы решите вернуться в

Старый Свет, я бы вам не советовал появляться в Париже. Я почти год провел при здешнем дворе.

Папа хотел, чтобы я как следует, ознакомился с Европой. Приговор Мишелю еще не отменен,

после смерти герцога Беррийского граф д’Артуа развязал во Франции такой террор, что якобинцам

и не снилось. Всех бонапартистов, что еще оставались в стране - либо казнили, либо отправили на

каторгу. Хотя понятно, дорогая сестра, что Бонапарт к его убийству отношения не имеет. Мой вам

совет - отправляйтесь в Брюссель. Там говорят на французском языке, а король Нидерландов

сидит на севере и смотрит сквозь пальцы на то, что происходит у него в южных провинциях. Вы

легко затеряетесь».

Джоанна, поднявшись, пролистав тетради своих учеников, посмотрев на стопку бумаг, - она

готовила для Боливара проект закона о всеобщем начальном образовании, - вздрогнула. В ставню

постучали.

-Это я, сеньора Хуана – раздался со двора его голос.

Джоанна оделась. Сунув пистолет в кобуру, женщина вышла на кухню. Там уже был разожжен

очаг, Боливар стоял с чашкой кофе в руках.

-Вы тогда присмотрите за Мигуэлем, сеньора Лопес, - попросила Джоанна пожилую вдову, что

приходила помочь по хозяйству, - а к вечеру я уже вернусь.

Она быстро выпила кофе. Уже на террасе, Боливар, пригладив темные, в седине волосы, взглянув

на нее, - генерал был много выше, нерешительно сказал: «Я думал, вы сына возьмете, сеньора

Хуана». Он указал рукой в сторону Ориноко: «Туда».

Джоанна легко вскочила в седло и прикрыла волосы широкополой, кожаной шляпой: «Ему пять

лет, сеньор Боливар. Не стоит, - она тронула лошадь, - раньше времени такое видеть, ребенку. Но я

ему расскажу, конечно».

Он взглянул в прозрачные, светло-голубые глаза. Кивнув, Боливар пропустил ее вперед, в

распахнутые, кованые ворота. Они медленно выехали на улицу, город еще спал, было ранее утро.

Джоанна, посмотрела на вечную зелень вокруг, на дождливое небо: «Надо вернуться. В Старом

Свете, все только начинается. Мишель должен там расти». Они подъехали к мощной ограде

городской тюрьмы, что стояла на берегу реки: «Сделаю все, что надо, и вернусь».

Они спешились, калитка открылась. Джоанна, положив руку на пистолет, первой прошла на

пустой, выложенный булыжником, тюремный двор.

Сеньора Лопес дала ему кукурузных блинов и сыра: «Матушка твоя вечером вернется. Видишь,

ливень, какой. Даже не поиграть тебе, милый».

Мишель все равно вышел на террасу. Над городом нависло серое, низкое небо, было жарко. Он,

присев на влажные, мраморные ступени, повертел в руках маленький, искусно выточенный,

деревянный пистолет. Он хорошо помнил отца - тот был невысокий, легкий, у него были сильные,

надежные руки и самая веселая улыбка на свете. Мишель знал, что его дед тоже был знаменитым

революционером.

-Как папа? - спросил он как-то раз у мамы. Та помолчала и кивнула: «Да. Только он ошибался, твой

дед. Ты вырастешь и поймешь - все совершают ошибки, надо просто уметь их исправлять».

Мишель умел. Мать уже год, как занималась с ним чтением и письмом. Она говорила: «Ты, милый,

как твой отец - очень серьезный». Когда отец приехал с запада, весной, в последний раз, Мишель

спросил у него, показывая на книги, что стояли в библиотеке: «Ты все это прочел, папа?»

-Конечно, - отец сидел в кресле, держа его на коленях, показывая карту боевых действий. «Чтобы

бороться за свободу, милый, недостаточно одного коня и пистолета, надо много знать, - он

приложил ладонь к белокурым волосам ребенка. Мишель, вздохнув, покрутившись, приник

головой к его плечу. Отец был в простой, холщовой куртке пеона, пахло от него порохом и дымом

костра. «Когда я стану взрослым, - тихонько сказал Мишель, - я буду сражаться рядом с тобой,

папа».

-Когда ты станешь взрослым, - улыбнулся отец, - мы будем воевать с невежеством, как делает твоя

мама, с болезнями…, Это еще сложнее. Может быть, ты станешь учителем, или врачом.

-Я стану бороться за свободу, - твердо сказал Мишель.

Потом отец погиб. Мишель знал, что его расстреляли испанцы. Сеньора Лопес, когда мать уехала

на запад, в горы, вместе с Боливаром, перекрестилась: «Да упокоят душу твоего отца Иисус и

Святая Дева. Он за свободу нашу погиб, за то, - она стерла слезу со щеки, - чтобы у нас своя страна

была. Я мессу за него закажу».

Мать не верила в Бога, - Мишель знал это. Отец, когда приезжал в Ангостуру, всегда ходил в собор,

и брал с собой Мишеля. Мальчику там нравилось - внутри было спокойно, тихо, сумрачно. Как-то,

раз он спросил у отца: «А что бы делал Иисус, папа? Сейчас?»

-Взял бы ружье и встал в наши ряды, - серьезно ответил ему генерал. «Все верующие были вместе

и имели всё общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли все, смотря по

нужде каждого, - процитировал он, и добавил: «От каждого, Мишель, по его способностям, и

каждому по его потребностям».

-А мама говорит, что каждому по его труду, - хмыкнул Мишель. У него уже были свои обязанности -

он убирал в детской, помогал, матери и сеньоре Лопес на кухне. Мать говорила, что каждый

должен быть полезным членом общества.

-Это пока, - рассмеялся тогда отец. «Пока мы строим новый мир, дорогой. Когда построим, труд

станет радостью, а не ярмом».

Мишель поднялся со ступенек и подобрал рассыпанные по террасе лепестки цветов. Когда отец

погиб, генерал Боливар стал часто приходить к ним. Он играл с Мишелем, учил его ездить на коне,

стрелять. Мальчик, постояв, посмотрел на кованые ворота особняка: «Все равно мы отсюда уедем.

Мама говорила, что в Старом Свете еще много работы, для нее, и для меня, - когда я вырасту, -

тоже».

Мальчик погладил деревянного коня по влажной шерстке: «А тебя я отдам кому-нибудь из

мальчиков в маминой школе. И другие игрушки тоже. Там много сирот, они обрадуются».

Он почесал белокурую голову. Вернувшись в детскую, мальчик сел за азбуку, - ту, что ему

написала мать. «Буква Т. Труд - высшее благо, - медленно читал Мишель. «Буква Р. Рабочие и

крестьяне, объединяйтесь против тиранов». За окнами шуршал теплый, мелкий дождь, пальмы во

дворе гнулись под ветром с реки.

Боливар наклонился к ней: «Сейчас их приведут, всех троих. Те двое, что предали Мигуэля и

комендант тюрьмы - тот, что в него выстрелил. Вы уверены, сеньора Хуана, что не нужно солдат?»

Она откинула на спину шляпу и покачала белокурой головой: «Не нужно, генерал». На темных,

длинных ресницах висели капельки дождя. Боливар посмотрел на ее твердый, острый

подбородок,- Джоанна была в мужском, - в брюках гаучо, индейской, замшевой куртке: «Хорошо»

Женщина взвесила пистолет на руке. На нежном, маленьком пальце тускло блестел синий алмаз.

Джоанна вздохнула: «Может быть, все-таки в Америку поехать? Основать коммуну, на западе, в

горах, там не будет разделения на белых и цветных, все будут равны…»

Нат писал, что его практика процветает, Бланш, вместе со свекровью, занимается гостиницей, а он

готовит материалы для белых адвокатов. «Дядя Тедди в Вашингтоне, вместе с тетей Мораг и

маленькой Стефанией, там же и тетя Мирьям. Мальчики, Тед и Дэвид, уже в Гарварде, мы за ними

присматриваем».

-Нет, нет, - покачала головой Джоанна, прочтя письмо, - к вооруженному восстанию они не готовы.

Там нужно учить людей, бороться с сегрегацией…, Там еще много работы».

Мишель затянулся сигарой и коротко сказал: «Когда закончим с Южной Америкой - за них

примемся. Неграм просто нужно оружие, вот и все. Они сами поднимутся против угнетателей. И

белые тоже, - он помолчал, - я уверен, что там есть аболиционисты, готовые к борьбе не на

страницах журналов. Если надо будет пролить кровь, чтобы избавить Америку от рабства, - мы ее

прольем».

-А Европу? - Джоанна подперла кулачком подбородок.

-Тоже, - просто ответил Мишель. «Но сначала нужны профессиональные союзы, депутаты от

рабочих, адвокаты, которые смогут защищать их права…»

-Верно, сказал папа, - хмыкнула Джоанна, - Фурье обыкновенный прожектер. Одним фаланстером

социальный строй не изменишь.

-И даже сотней, - Мишель положил ладонь поверх ее пальцев и задумчиво проговорил: «Мы

только начали, любовь моя. Но не остановимся, обещаю тебе».

-Не остановимся, - повторила она сейчас, глядя на испанцев, - избитых, со связанными руками, - их

выстроили у стены.

Она услышала шум дождя. Обернувшись, посмотрев на Боливара, - тот стоял во главе своих

офицеров, - Джоанна пошла вперед.

Женщина остановилась в нескольких футах от них и вскинула голову. Ветер гнал по небу белые,

рваные клочья облаков, выше висели набухшие дождем тучи. В лужах пузырилась вода.

-Вы продали Лобо, - Джоанна взвела пистолет, - а ты, - обратилась она к испанцу, - ты убил его.

Поэтому вы умрете от моей руки, руки его вдовы, и его соратника. Будьте вы прокляты».

Она расстреляла их в упор. Кровь хлестала из разорванного горла коменданта, пахло пороховой

гарью. Отряхнув руки, переступив через трупы, Джоанна коротко кивнула Боливару.

За воротами, убрав пистолет, она взяла под уздцы своего коня: «Мы будем собираться, генерал. Я

приду к вам, принесу проект закона, и другие бумаги…, там почти все готово».

Он стоял, молча, а потом ответил: «Я бы мог сам прийти, сеньора Хуана. Если вы…»

Джоанна взглянула в его смуглое, смертельно усталое лицо, - виски были совсем седыми:

«Хорошо, генерал. Жду вас к ужину. Не провожайте меня, - она подняла руку и легко вскочила в

седло, - у вас дела, а мне надо в школу».

Боливар все стоял, провожая глазами узкую, стройную спину, белокурые, влажные,

рассыпавшиеся по куртке волосы. Помотав головой, сжав кулаки, генерал велел себе: «Нельзя, не

смей…Она вдова твоего друга, твоего брата по борьбе, нельзя…».

-Господи, как одиноко без нее, - он услышал размеренный, колокольный звон, плывший над

городом, мешавшийся с шумом дождя. «Ты ведь любишь ее, любишь, не обманывай себя,

генерал. Еще с тех пор, когда ты приехал к ней, с вестями о смерти Лобо. Она ведь не плакала

тогда, нет. Она позвала сына, и сказала ему: «Твой отец, Мишель, погиб за свободу простых людей.

Будь всегда достоин его имени». Хуана, - шепнул он. «Хуанита…Она станет моей женой, моим

товарищем, она всегда будет рядом. И маленького, - он ласково улыбнулся, - мы воспитаем

вместе. Лобо был бы рад, я уверен».

Боливар пошел к берегу Ориноко, чувствуя сзади шаги своих офицеров. В Ангостуре было

безопасно, но сейчас, стоя на мокрой траве берега, он решил: «Надо их в горы отвезти потом.

Мигуэлю там лучше будет, здесь все-таки очень влажно, лихорадка, москиты…»

-Вечером, - сказал он себе. Заставив себя не вспоминать ее прозрачные, голубые глаза,

белокурые, мягкие волосы, Боливар велел офицерам: «Пора возвращаться в ставку».

Дождь шуршал по крыше дома, звенел в водосточных трубах, в спальне было полутемно.

Джоанна, затянулась сигаркой, лежа головой у него на плече: «Нет, Симон. Я не смогу быть твоей

женой».

Он долго молчал, обнимая ее, тоже куря. Выпив вина, генерал тяжело спросил: «Это из-за

венчания? Но ведь ты венчалась с Лобо, Хуанита. Он мне рассказывал».

Джоанна повернула голову и провела губами по его плечу, - смуглому, со шрамом от раны. Она

вспомнила огонь в камине и свой голос: «Решила разжечь, генерал, очень сыро». Они сидели в

креслах, напротив друг друга, Джоанна читала ему проект закона, Боливар делал пометки в своей

тетради. Отложив карандаш, глядя на то, как играют отсветы огня в ее волосах, он сказал: «Я ведь

не только за этим пришел, сеньора Хуана».

Женщина поднялась, и Боливар сразу же встал. Взяв его за руку, - он чуть вздрогнул,- Джоанна

шепнула: «Я знаю».

Не было ничего вокруг, кроме их дыхания, кроме сдавленного, сладкого крика, и сейчас Джоанна,

потушив сигарку, целуя его, привлекая его к себе, ответила: «Нет. Я венчалась, потому что никак

иначе нам было не пожениться, Симон. Если бы я тебя любила, я бы тоже обвенчалась с тобой.

Или просто стала бы твоей подругой, до конца наших дней. Но я тебя не люблю, бесчестно, -

Джоанна погладила его по голове, - бесчестно было бы тебя обманывать».

-Тогда зачем…, - он обвел рукой сбитые, измятые, пахнущие мускусом простыни. Не сдержавшись,

генерал застонал сквозь зубы, - Джоанна скользнула вниз.

-Затем, - она подняла прозрачные глаза, - что даже сильные люди, Симон, нуждаются в помощи.

Такие люди, как ты и я.

От ее волос все еще пахло дождем и порохом. Он внезапно усмехнулся и усадил ее на себя: «И

сколько еще, Хуанита, ты мне будешь помогать?». Он нашел губами маленькую, белоснежную

грудь: «Или я тебе?»

-Пока я не уеду, Симон, - серьезно ответила женщина. Джоанна тяжело задышала, почувствовав

его руку. «Потому…, потому что мне надо начать в Старом Свете то, что ты начал здесь».

-Революцию, - утвердительно сказал Боливар. Джоанна, наклонившись, прильнув к его губам,

кивнула. «Ты, - шепнула она ему в ухо, - ты еще встретишь ту, что тебя полюбит, Симон».

Тогда он ничего не сказал. Уже потом, баюкая ее в своих руках, обнимая, гладя нежную, теплую

спину, Боливар попросил: «Не отказывайся от пенсии, Хуанита. Не ради тебя, ради него, - он

махнул рукой в сторону двери, что вела в детскую. «Ради маленького Волка».

-Не буду, - Джоанна нашла его большую ладонь и поцеловала. «Спасибо тебе, Симон. Мишель…,

он был рад, что я их расстреляла, - она потерлась растрепанным затылком о его грудь. Женщина

задремала, так и оставшись в его руках.

-А я уже полюбил, - грустно сказал Боливар, когда она крепко заснула. Он так и лежал всю ночь,

прикрыв глаза, не двигаясь, изредка целуя ее мягкое плечо, слушая, как стучат капли дождя по

крыше дома.

Часть пятнадцатая

Англия, август 1820

Марта окунула перо в чернильницу и написала своим тонким, четким почерком: «15 августа 1820

года, в Лондоне, на Ганновер-сквер, у сэра Майкла Кроу и его жены, леди Элизы - дочь». Она

промокнула бумагу. Прислушавшись, выйдя в коридор, женщина толкнула дверь опочивальни.

-Второй день только и делает, что улыбается, - смешливо подумала Марта, глядя на пасынка.

Майкл сидел на краю постели, изумленно смотря на то, как жена кормит девочку. Белокурые

волосы Элизы были заплетены в косы, она ласково погладила младенца по темноволосой голове,

Еще не видя мать, женщина тихо сказала мужу:

-Глазки зеленые будут, как у меня. Мэри, - она покачала сопящую дочь.

Роды были легкими, быстрыми. Мирьям, подняв ребенка, передавая его матери, рассмеялась: «А

вы боялись. Ты здоровая женщина, смотри, какую красавицу родила. Хоть и небольшая девочка,

шести фунтов, а крепкая».

-Господи, - Марта тогда закрыла глаза, - как мне тебя благодарить? Четвертая внучка, а ведь Элизе

сорок следующим годом.

Она внезапно, зорко посмотрела на Мирьям, - поверх головы родильницы. Та незаметно, одними

губами, сказала: «И там так же будет».

-Дай-то Бог, - мысленно перекрестилась Марта. Они вернулись из Америки перед Пасхой. Тогда

же дочь прислала письмо из Парижа. «Мы с Майклом венчаемся, мама, - читала женщина, - здесь,

в посольстве, и в начале лета приезжаем домой».

Марта присела на кровать рядом с пасынком: «Я там объявление написала, для газет. Ты сходи,

милый, отправь. Заодно прогуляешься».

Майкл все никак не мог оторвать глаз от лица жены. Она полусидела, опираясь на кружевные

подушки, воркуя что-то, - тихо, ласково, и он подумал: «Мальчики взрослые совсем. Жан в Париже

остался, в училище офицерском, Бенедикт на практике, в Корнуолле, на шахтах. Они и так

порадовались, когда мы поженились, а теперь у них еще и сестренка появилась».

-Сейчас, сейчас, - он держал жену за руку. Элиза нежно улыбнулась: «Иди, милый. Ты и купаешь

ее, и спишь здесь, приносишь мне маленькую. Иди, а потом отдохни. Мама со мной побудет».

Он искоса посмотрел на тещу - та встала и подошла к окну. Майкл быстро прикоснулся губами к

мягкой щечке заснувшей девочки и поцеловал жену: «Люблю тебя».

Когда дверь за ним закрылась, Марта забрала девочку. Уложив ее в колыбель красного дерева, что

стояла рядом с постелью, она смешливо сказала: «Хорошо, что вы в Париже поженились. В The

Times, объявления об этом не было. Знаешь, - она наклонилась и обняла дочь, - всегда найдутся

любители посчитать, сколько времени прошло между объявлением о свадьбе и объявлением, о

рождении ребенка».

Элиза мгновенно, жарко покраснела и что-то пробормотала.

-Все хорошо, - ласково шепнула Марта, укладывая ее удобнее, подтыкая шелковое одеяло. «Ты

поспи, милая, я документы принесла, поработаю, если Мэри проснется - подам ее тебе».

Дочь зевнула: «А как там Вероника? Тетя Изабелла письма не присылала?»

-Скоро родить должна, - спокойно ответила Марта. «Там хорошо, в Озерном Краю, воздух чистый,

она правильно сделала, что еще на Пасху туда уехала. Мы с тетей Мирьям к ним отправимся, на

днях, она принимать будет».

-У нее руки золотые, - восторженно сказала Элиза, укладываясь на бок. «Мне и не больно было,

совсем, хотя столько времени прошло».

-Спи, - велела ей Марта, перекрестив дочь. «Потом сюда все приедут, из Парижа, - Мартин, Сиди,

Юджиния с мужем, - шумно будет. Хорошо еще, что тетя Тео и дядя Теодор в Мейденхеде живут. А

вы отдыхайте пока».

Элиза закрыла глаза и увидела перед собой гостиную на рю Мобийон. Зима была холодной. Она,

помешав бронзовой кочергой угли в камине, озабоченно спросила: «Как вы там, кузен Майкл, в

Мон-Сен-Мартене? Там северней, наверное, снег выпал».

-Выпал, - согласился он, покрутив в руках серебряный бокал с яблочной водкой. Выпив, Майкл

почему-то покраснел.

-Это наша водка, из поместий, мне присылают, - Элиза опустила глаза к вышиванию, что лежало у

нее на коленях. «В Бретани вина не пьют, кузен Майкл, там сидр, - женщина помолчала, - и водка.

Жан сейчас туда отправился, сочельник и рождество со мной провел, а теперь, на каникулах, он в

Ренне. Там до сих пор нас сеньорами считают, и Жюля там похоронили, в соборе…, - она подняла

голову: «А Бенедикт не стал приезжать?»

-У него короткие каникулы, - Майкл развел руками. «Он с дядей Джованни их проводит. Франческо

в Лидс уехал, по делам, им все веселее будет. Питер там конечно, Мартин, Сидония…Он с ними

отпразднует, Марта-то до сих пор в Америке».

-Папа мне говорил, - Майкл смотрел на нежный румянец на ее белых щеках.

Голова Элизы была не прикрыта, светлые пряди спускались на нежную шею, она была в закрытом,

простом, но изящном платье - голубовато-зеленом, как морская вода. «Говорил, чтобы я не робел.

Господи, дай мне сил ей все сказать, я с осени все это пытаюсь сделать. Вот уж точно - под землей

легче».

Элиза услышала ласковый голос матери: «Он надежный человек, доченька. И любит тебя, поверь.

Хватит тебе вдоветь, нехорошо человеку одному жить. За ним как за каменной стеной будешь».

Мать затянулась сигаркой, - они стояли на кованом балконе квартиры и добавила: «Сестра твоя

замуж вышла, и ты не сомневайся. Или не нравится он тебе? - Марта внимательно взглянула на

дочь и заключила: «Нравится. Покраснела ты. Так чтобы повенчалась, как я из Америки вернусь, к

весне».

Гудел, играл огонь в камине, потрескивали дрова, они молчали. Майкл, отставив бокал, проведя

рукой по своим темным, с проседью волосам, тихо сказал: «Кузина Элиза…Я давно, давно

собирался, и вот, сейчас…»

Она кивнула и, не успев опомниться, оказалась в его объятьях. «Я уже и забыла, - шепнула Элиза, -

забыла, как это, Майкл…»

-Мы вспомним, любовь моя, - ответил ей Майкл. «Вспомним, обещаю тебе». Он, на мгновение,

увидел перед собой дым из фабричных труб, висевший над крышами Лидса: «Нет, тогда, все было

не так. Тогда я не любил. А теперь…».

Они проснулись только к полудню - Элиза отпустила слуг на Рождество. Подняв голову с его

крепкого плеча, она ахнула: «Майкл, что это?». Шторы в опочивальне были не задернуты, и Элиза

увидела белый, волшебный свет, что лился из окна.

-Снег, - он уложил ее обратно и обнял стройные плечи: «Снег выпал, пока мы спали. Я сейчас

приготовлю настоящий английский завтрак, принесу его нам в постель, и мы отсюда еще дня два

не встанем. Все равно, - Майкл поцеловал мягкие, розовые губы, - горная школа на каникулах, ты,

как и я, в отпуске, больше нам заниматься нечем. Только, - он стал спускаться все ниже, - вот

этим».

-Завтрак, - томно напомнила ему Элиза, зарываясь под меховое одеяло, гладя его смуглую,

сильную спину.

-Вот этим, - весело сказал Майкл, на мгновение, оторвавшись от нее, - и буду сыт, любимая.

Они гуляли в Люксембургском саду, катались на коньках, - ударил мороз, и в Булонском лесу

залили каток, покупали свежие устрицы, Элиза пекла бретонские блины. Майкл, уезжая обратно в

Мон-Сен-Мартен, поцеловал ее: «На Пасху, как мне обещали в посольстве, здесь будет

англиканский священник, так что поженимся. А пока, - он улыбнулся, - с детьми поговорим».

Жан только рассмеялся: «Мамочка, я только рад. Дядя Майкл замечательный человек, и титул у

тебя тоже будет, только английский. Ты опять фрейлиной станешь?»

Элиза отчего-то покраснела, - они сидели в гостиной на рю Мобийон, - и покачала головой: «Дядя

Майкл ездит, милый. Я с ним буду, конечно, да и потом, - она вздохнула, - принцесса Шарлотта

умерла, да хранит Господь ее душу. Принцесса Виктория еще дитя совсем, ей в ближайшие

пятнадцать лет фрейлины не понадобятся, - Элиза усмехнулась и потрепала сына по русоволосой

голове. «Эта квартира тебе останется».

Когда пошел третий месяц, и сомнений у нее не осталось, - Элиза отправила письмо в Мон-Сен-

Мартен. Майкл сразу же приехал. Стоя на коленях, обнимая ее, он шептал: «Господи, любовь моя,

я и не думал, не ждал…»

-Я тоже не ждала, - Элиза потерлась щекой о его плечо. «А видишь, как вышло. Но ты не бойся,

чувствую я себя отлично…»

-Все равно, - озабоченно сказал Майкл, приникнув лицом к ее руке, - все равно, на Пасху

поженимся, и сразу в Лондон вернемся. Ты ведь уже попросила об отставке?

-Конечно, - Элиза счастливо, глубоко вздохнула и Майкл пообещал: «Вернемся, и будешь отдыхать,

все лето. Ты знаешь, в прошлый раз…, - он не закончил. Женщина, прижавшись к нему, уверенно

ответила: «Все будет хорошо».

-Все и было хорошо, - она приподнялась и посмотрела на спящую дочку. Мать устроилась за бюро

орехового дерева, разложив бумаги. «Джон и Мадлен придут к обеду, - вспомнила Элиза. «Джон -

крестный отец, а мама - крестная мать. Окрестим маленькую, и Мадлен в Озерный Край поедет,

вместе с мамой и тетей Мирьям».

Элиза заснула - глубоким, спокойным сном. Марта, перекрестив дочь и внучку, вздохнула и

опустила голову в ладони.

-Господи, - едва слышно сказала она, - помоги нам. Хоть бы все получилось.

По дороге домой Майкл зашел в церковь святого Георга. Присев, он посмотрел на алтарь:

«Господи, спасибо тебе. Думал ли я…». Он внезапно улыбнулся, вспомнив ласковый голос Элизы,

там, в Париже - за окном сиял белый свет зимы, черепичные крыши были покрыты легким

снегом. Она провела губами по его плечу : «Мне до сих пор кажется, что это моя пуля была, в

Бретани. Хотя и шрама уже не разглядишь».

-Сколько лет прошло, - Майкл стал целовать ее. «Ты мне тогда снилась, вот что. Все вы снились. И

видишь, - он окунулся в ее нежное, такое близкое тепло, - видишь, как получилось, любовь моя.

Теперь мы вместе, до конца наших дней».

-Здесь крестить будем, - подумал он, оглядывая пустую, - утренняя служба уже закончилась, -

церковь. «Потом Марта в Озерный край уедет, к Веронике. И Рэйчел уже там, с тетей Изабеллой,

помогают ей. Там все хорошо пройдет, обязательно».

Он вышел на белокаменные ступени и зажмурился. Августовское солнце было ярким, дул легкий,

теплый ветер и он не сразу услышал веселый голос: «Майкл!»

Отец был в безукоризненном, табачного цвета сюртуке, с кремовым, шелковым галстуком. Майкл,

как всегда, восхищенно вздохнул: «Два года ему до семидесяти. Хотел бы я так выглядеть, в его

возрасте. И дядя Теодор, как в отставку вышел, как под землей не работает больше, - расцвел. А

ему этим годом семьдесят. Шахта старит, конечно».

Майкл увидел темноволосую голову старшего сына. Пожав руку отцу, он строго спросил: «Бен, а ты

что здесь делаешь?»

Он был невысокий, легкий, изящный, в холщовой куртке ремесленника. Юноша, блеснув

лазоревыми, отцовскими глазами, рассмеялся: «Меня отпустили папа, и с отличными оценками. Я

дедушке деловую почту привез, заодно и пообедали. Багаж мой сразу в Кембридж поехал. Как

там? - он кивнул в сторону дома.

-Я ему сказал, ты не обессудь, - добродушно заметил Питер. «Что у него сестренка теперь есть».

-Маленькая? - спросил Бен у отца.

-Вырастет, - уверил его Майкл и подумал: «После крещения с бабушкой в Мейденхед езжай. Там

девочки Корвино, Аарон, твой приятель, кузина Тони, из Америки - вместе веселее. На лодке

покатаетесь, - он потрепал сына по крепкому плечу, - ты же два месяца то в забое сидел, то в

механических мастерских возился».

-Поеду, папа, - кивнул Бен: «Правильно, я никого и не видел еще. Бабушка Марта после Пасхи из

Америки вернулась, я еще учился, а потом сразу в Корнуолл отправился. Господи, - юноша

вспомнил дымы паровозов, запах гари и угля, - скорей бы инженером стать. Только руки отмыть

надо, перед Мейденхедом, - он критически посмотрел на черную кайму у себя под ногтями, -

Аарон-то ладно, ему все равно, но там девчонки…»

-Его светлость и тетя Мадлен сегодня у нас обедают, - сказал Питер, когда они уже подходили к

дому. «Юного Джона приведут. Вроде вернулся он с континента, то ли в Австрии был, то ли в

Германии».

-Пойдем, - обернулся Майкл к сыну, - руки помой и посмотришь на маленькую Мэри. Хотя она

спит еще, наверное, и Элиза тоже.

Питер проводил их глазами. Обведя взглядом изящную переднюю, он хмыкнул: «В Британском

музее галерея Кроу появится, давно пора». Он погладил китайскую вазу: «Дома я немного

оставил, да и потом - дети Мартина в Кантон будут ездить, в Бомбей…, Привезут еще. А Тео

портрет будет в этой новой Национальной Галерее висеть, что король основать хочет».

Мартин в Париже открывал представительство «Клюге и Кроу». Сидония пошла помощницей к

знаменитой мадам Лаваль, одевавшей высший свет. «Дядя Питер, - сказала ему невестка, когда

они с Мартином собирались во Францию, - мы с мамой отменно шьем, но это ведь ателье. Мне

надо научиться работать с клиентками, с персоналом. Юджиния с мужем приезжают, в июне, мы

не заскучаем».

-Посмотрим, что у них выйдет с этим эмпориумом, - пробормотал Питер и прошел в свой кабинет.

Он поцеловал бронзовый затылок жены, что сидела за столом, обложившись бумагами: «Не было

писем, оттуда?»

Марта покачала головой и, в который раз, подумала: «Может, мне самой съездить, в эту

Венесуэлу? Маленький Джон туда собрался, но ведь там гражданская война, а он единственный

сын…»

Письмо от Джоанны им переслали Юджиния с Петей. Оно пришло в Санкт-Петербург на исходе

зимы, а до Америки добралось на Пасху - когда Теодор и Тео собрались плыть из Нью-Йорка на юг.

Тео тогда разрыдалась: «Я знала, знала, что он погибнет, Марта. Мальчик мой, мой Мишель…,

Господи, тридцать лет всего лишь…».

Марта вытерла ей слезы - женщины сидели в гостиной особняка Тедди, в Вашингтоне. Она твердо

ответила: «У вас внук остался. Джоанна пишет, что она в Старый Свет собирается, в Брюсселе хочет

жить. Вернетесь со мной в Лондон, и навестите ее, вот и все».

Девчонки, - Тони и Стефания,- закричали с порога: «Бабушки, бабушки, экипаж готов, мама ждет,

поедем кататься!». Марта, взяв руку Тео, едва слышно добавила: «Если что, милая, я сама туда

отправлюсь, и найду их, обещаю».

Тео только покачала красивой, темноволосой головой и горько вздохнула: «Ты знаешь Джоанну, с

нее станется, она и сама в генералы подастся».

-Да, - кисло согласилась Марта. Они вышли во двор, где уже стоял экипаж Горовицей. Марта,

взглянув на Батшеву и Мораг, вспомнила берег озера Эри и мальчика - невысокого, изящного

мальчика, с каштановыми волосами и серо-синими глазами. Сыновья Горовицей и девочки

сидели в карете. Марта, посмотрев на высокого, светловолосого, сероглазого Хаима, вздохнула:

«Одно лицо с Дэниелом, конечно. Эстер знает, не может не знать. Поэтому она его и убила, тогда.

Хотя все быльем поросло. У Мораг с Тедди все сложилось, пора уже, за сорок им обоим».

Сын был членом Верховного Суда. Когда Марта спросила: «А что потом? Конгресс, и Сенат?»,

Тедди усмехнулся, затянувшись сигарой: «Нет, мамочка. Это пожизненное назначение, буду сидеть

в суде, пока не умру, - он развел руками. Мать сварливо заметила: «Надеюсь, что это произойдет

не скоро. Контору Теду передашь?»

-Да, - Тедди поднялся и прошелся по большой, уютно пахнущей табаком и сандалом, библиотеке.

«Он мальчик способный, справится».

Марта замерла, и сын обернулся: «Что?»

-На отца ты своего похож, - вздохнула женщина и улыбнулась: «А вот характером - в деда. До сих

пор Подпольную Дорогу финансируешь?»

Тедди покраснел и пробурчал: «Через Натаниэля. Все безопасно, люди надежные, никто не

проговорится, мама».

Она поднялась и погладила его по локтю, - до плеча ему Марта не доставала. Женщина тихо

заметила: «Я тобой, сыночек горжусь, и так всегда будет. А девчонка, - весело добавила она, - у вас

отменная получилась, боевая».

-В меня, - гордо сказал Тедди.

Сын распахнул французские двери, и они вышли на террасу «Майкл на Элизе женится? Может

быть, - он подмигнул матери, - у тебя четвертый внук будет, или внучка? И от Мартина с Юджинией

недолго ждать осталось, раз они все обвенчались».

-Те молодые, - отмахнулась мать, - пусть погуляют еще.

Кованая калитка раскрылась, они увидели Мораг - в дневном, скромном платье и шляпе.

Девчонки, подпрыгивая, закричали: «Бабушка, бабушка, у нас отличные оценки сегодня!»

-Не сомневалась, - Марта поцеловала каштановые, с рыжими прядями волосы Тони и темные

кудри Стефании: «Раз так, поиграем сегодня в карты!».

-Если что, - Марта поднялась и положила голову на плечо мужу, - как Вероника родит, я сама туда

поеду, и найду ее. И дитя найду.

Питер только поднес к губам ее маленькую, пахнущую жасмином руку. Они услышали стук в

парадную дверь и Марта, нахмурилась: «Кто бы это мог быть? До обеда вроде не ждем гостей. Я

открою».

Мадлен стояла на ступенях парадного входа, - высокая, бледная, в домашнем, сером платье,

русые, уже подернутые сединой волосы, были непокрыты. Марта увидела, как тяжело она дышит.

-Марта, - большие глаза герцогини блестели, - Марта…- она протянула конверт. Женщина,

взглянула на твердую, уверенную руку, на обратный адрес: «А ты волновалась».

Мадлен нагнулась, - она была много выше. Спрятав лицо на плече у Марты, герцогиня всхлипнула:

«Господи, я и похоронила доченьку мою, и внука тоже. Они живы, Марта, живы, они в Брюсселе».

-Я поняла, - Марта покачала герцогиню: «Иди, умойся, выскочила из дома, как была. Джон

отдыхает?»

-Да, - Мадлен вздохнула. «В Лондоне ему тяжелее, все же воздух не тот. Как Мэри крестить будут,

ему стоять придется, он хочет сил набраться».

-Иди, - велела Марта, - побудь с ним, а вечером ждем вас. Вероника родит, и поедете в Брюссель,

вместе с Тео и Теодором.

Мадлен застыла, и, оглянувшись, едва слышно проговорила: «Марта…, А если кто-то что-то узнает?

Ведь даже Джон…»

Марта помолчала, опираясь на мраморные перила крыльца.

-Джон, - ответила она, - до сих пор не знает, что это я тогда твою дочь и Мишеля покойного из

Парижа вывезла. И не узнает, обещаю тебе. Я молчать умею, и все остальные там, - она махнула

рукой на запад, - тоже». Марта посчитала на пальцах: «Семь человек и знает всего. И никто, - она

подняла ладонь, - не проговорится, обещаю».

Мадлен только тяжело вздохнула. Всхлипнув, повертев в руках платок, она кивнула.

-Иди, - ласково подтолкнула ее Марта.

Оставшись одна, на крыльце, женщина постояла просто так, подставив лицо солнцу, а потом

пробормотала себе под нос: «Все будет хорошо».

Элиза сидела в большом, обитом бархатом кресле, поставив ноги на скамеечку, укачивая дочь.

Маленькая позевала, поворочалась и заснула, укутанная тонкой шалью из индийского кашемира.

«Постарел как, - горько подумала Элиза, глядя на старшего брата. Герцог устроился в соседнем

кресле, поставив рядом трость черного дерева, с ручкой слоновой кости. Он перехватил взгляд

сестры: «В Лондоне, мне дышать тяжелее, милая, и ходить сложно. Ничего, сейчас внуков увижу,

и отправлюсь обратно, в свое, - герцог коротко улыбнулся, - изгнание».

Он помолчал, все еще глядя на темные локоны младенца, что виднелись из-под кружевного

чепчика: «Элиза…Ты, прости меня, милая. Моей вины - ее ничем не искупить».

Сестра протянула руку и погладила его по волосам - поредевшим, седым.

-Морщины, какие, - поняла Элиза. «И он кашляет, я сама слышала. Бедный мой, ему еще

шестидесяти нет. Мама его на два года старше, а выглядит сорокалетней. А Джон - будто ему

восьмой десяток пошел».

-Ничего, - Элиза пожала его пальцы. «Ничего, милый. Хорошо, что Жюль не страдал».

Он не стал рассказывать Элизе о смерти Жюля.

-Правильно, - хмуро сказал ему в Париже Теодор, - Иосиф уже в могиле лежит, Мишель, - даже

если и найдется, - тоже не проговорится. А ей, - мужчина вздохнул, - так легче будет.

Первое время, на Святой Елене, Джон просыпался в середине ночи, слыша жалкий,

захлебывающийся крик: «Больно, больно как! Убейте, убейте меня!». Он видел кровь, что

фонтаном хлынула изо рта Жюля. Он и сам, кашляя, стонал: «Прости меня, прости!»

Мадлен устраивала его удобнее, придерживала, обнимая за плечи, и просто сидела с ним, держа

за руку, шепча что-то ласковое, - пока он не забывался усталым, коротким сном. Наполеон сразу

узнал его, но только махнул рукой: «Любой на месте Жозефа сделал бы то же самое, месье Жан,

что теперь о таком вспоминать».

-Мы с ним оба, - подумал тогда герцог, - инвалиды.

Бывший император страдал болями в желудке. Джон спросил у племянника, лечится ли это.

Давид развел руками: «Дядя Джон, он четверть века воевал, ел, как придется…Я, конечно, слежу

за поваром, мы ему подаем протертую пищу, легкую, но вряд ли что-то изменится».

-Слежу за поваром, - повторил Джон про себя и вспомнил раздраженный голос короля: «Хватит

ему там сидеть, Джон, мы на это большие деньги тратим, ты сам мне бюджет подаешь. Раз у него

болит желудок, то никто ничего и не заподозрит. Возьми туда мышьяк, и покончим с этим раз и

навсегда».

-Надо ему сказать, что Мишель погиб, как вернусь, - Джон взял руку сестры. Элиза вздрогнула:

«Какие у него пальцы холодные. И он очень похудел, конечно».

-А Джо хорошо, - улыбнулся герцог. «У нее свой бот, как всегда, и она классы устроила - там ведь

детей хватает. Дебора практикует, она там единственная акушерка, еще и младенцев лечит, сын их

растет, так, что все в порядке».

Письма Наполеону приходили два раза в год. Еще после Ватерлоо Теодор сказал Джону: «Я ей, - он

повел рукой на восток, - скажу, чтобы Элишеве их отсылала, а она будет тебе переправлять.

Ничего подозрительного, она твоя племянница, а твою переписку не читают».

-Не читают, - согласился герцог.

Он передавал запечатанные конверты Наполеону. Тот, как-то, прогуливаясь по пустынному, серого

песка пляжу, попросил: «Месье Жан, вы потом…- Бонапарт помолчал, - сожгите все. После того,

как я…, - он посмотрел куда-то вдаль.

-Вы меня переживете, - сварливо ответил герцог, - но конечно, я обо всем позабочусь.

В дверь постучали, и Марта ласково сказала: «Я тебе поднос принесла, доченька, а потом Майкл к

тебе поднимется. Пойдем, Джон, сейчас на стол накрывать буду. Тебе все легкое, как обычно,

овощи, салат, вода мальвернская».

Он медленно, задыхаясь, спускался по лестнице. Марта, посмотрев на сгорбленную, в темном

сюртуке спину, покачала головой: «Ничего нельзя. Вино запретили ему, курить - тем более, даже

мясо, - и то, Мадлен говорит, ему хуже делается. И кровью кашляет. Пусть туда возвращается, там

ему легче».

Герцог, будто услышав ее, обернулся. Блеснув светло-голубыми глазами, он тихо рассмеялся:

«Пистолет-то, вы кому отдадите, миссис Марта?»

-Посмотрим, мистер Джон - улыбнулась женщина. Взяв его под руку, она помогла миновать

последние ступени.

Юноши пили кофе в комнате у Бена. Окно было растворено в сад. Маленький Джон, присев на

подоконник, затянулся сигарой: «Поеду с родителями в Брюссель, посмотрю на племянника, а

оттуда - на Святую Елену».

-Далеко, - присвистнул Бенедикт. Он озабоченно посмотрел на свои ногти: «Так и не отмыл до

конца. В Мейденхеде девушки, неудобно все же».

Джон взглянул на цветущий сад. Родители сидели на мраморной скамейке, мать, взяв отца за руку,

что-то говорила. Выпустив дым, юноша заметил: «Кто бы говорил, что далеко, ты уже под землю

спускался. Сейчас парусники быстроходные, не заметим, как туда доберемся». Он почесал

светлые, коротко стриженые волосы: «Давай-ка, эсквайр Кроу, строй нам пароходы. В Америке

уже есть, чем мы хуже?»

-Пассажирские пароходы и у нас есть – хмыкнул Бен. «В Шотландии, даже в Ирландию рейсы

открыли».

-Военные, - коротко сказал Маленький Джон. «За ними будущее. И за теми минами, что папа твой

делает, - он подмигнул другу. «Сам слышал, дядя Теодор рассказывал, что русские нашли способ

удаленно их подрывать. Нам нужны, - юноша стал загибать пальцы, - морские мины, торпеды,

нужен телеграф, в общем, - он потянулся, - работы много».

-А ты откуда знаешь, что папа мины делает? - удивился Бен. «Это же…, - он повел рукой. Джон,

потрогав оправленный в золото медвежий клык, что висел у него на загорелой шее, рядом с

крестом, усмехнулся: «Мне двадцать один год, я уже пять лет всем этим, - он помахал в воздухе

сигарой, - занимаюсь. Я многое знаю, друг мой».

Он помолчал: «Слушай, можно будет с тобой в Мейденхед поехать? Я кузин Корвино и не видел

никогда, они все время в Лидсе, а, когда Мартин венчался, я на континенте был. Хоть отдохну, -

юноша рассмеялся, - перед работой, на лодке покатаюсь».

-А какая у тебя на Святой Елене будет работа? - удивился Бен. «Или ты оттуда дальше?»

Джон потушил сигару: «Моя сестра благополучно нашлась, я не еду в Южную Америку. Да, милый

мой, дальше».

Он соскочил с подоконника, так и не сказав, куда собирается, и пробормотал себе под нос: «Если

там девушки, надо одеться изящней, - Джон подергал рукав своего простого, темного сюртука.

Бен, зевнув, отставил чашку: «Они дети еще, Еве семнадцать, а Диане четырнадцать».

-Тебе самому семнадцать, - поднял бровь Джон, - ты только на второй курс перешел.

Бен рассмеялся: «Я с тех самых четырнадцати лет в забое начал работать, сам знаешь. И каждые

каникулы в шахте провожу. А вообще, - он оживился, - хорошо, что ты едешь, хоть девчонок

развлечешь. Аарон, наверняка, все время в церкви, с преподобным отцом занимается, а я хочу с

дедушкой Джованни и дедушкой Теодором посидеть. Редко когда таких ученых вместе встретишь.

-Развлеку, - рассмеялся Маленький Джон, и они услышали голос бабушки Марты: «Спускайтесь,

милые, мы вам тыквенного пирога оставили».

Когда они сбегали по лестнице, Бенедикт весело сказал: «Каждый раз, как она в Америку ездит,

потом еще полгода тыквенный пирог печет. Или индейку жарит. Там, в Мейденхеде, еще кузина

Тони, внучка капитана Кроу. Бабушка Марта говорила, она шпагу Ворона привезла. Хоть

посмотрим на этот клинок».

У двери столовой Джон расхохотался, показывая крепкие, белые зубы: «Индейка индейкой, а раз

тетя Элиза за твоего папу замуж вышла - ты сейчас бретонских блинов вдоволь наешься, как и я, в

детстве».

-Она уже пекла, - отозвался Бенедикт, - гречневые, очень вкусные.

-Это если один раз, - уверил его старший юноша, и они вошли в столовую.

Заходящее, золотое солнце висело над Темзой. Мирьям, гладя каштановую голову Тони, что

прикорнула у нее на коленях, позвала: «Девочки, милые, пойдемте, уже роса выпала».

Ева и Диана, приподняв подолы черных, простых платьев, шлепали по мелководью. Головы

девушек были укрыты такими же черными чепцами. Мирьям вздохнула: «Даже здесь не

разрешила им траур снять. И Аарон в черном сюртуке ходит».

Рэйчел привезла детей в Мейденхед после Пасхи - когда Марта вернулась из Америки. Еще ничего

не было заметно. Мирьям, осмотрев женщину, - в закрытой на ключ спальне, - ласково сказала:

«Все хорошо идет. Не волнуйся ни о чем, Элиза твоя ровесница, и тоже носит. Тем более, у тебя

уже трое детей есть».

Голубые глаза блеснули, - будто Рэйчел хотела заплакать, но сдержалась. Одеваясь, она

помолчала: «Я рада, что у Батшевы все в порядке. Малка уже третьего мальчика родила, а две

старшие дочки у нее замужем, и с детьми, так что у папы теперь правнуки есть».

-Я знаю, - Мирьям помогла ей застегнуть платье, - строгое, глухое. «Твой папа нам тоже пишет».

Потом, сидя с Мартой в саду, Мирьям тихо спросила: «Как она согласилась-то?»

-Я осенью к ней приехала, как из России вернулась, вместе с Изабеллой, - Марта, на мгновение,

закрыла глаза, и увидела перед собой бесконечный, северный дождь, низкое, промозглое небо,

нависшее над Лидсом.

Рэйчел отложила Библию. Взглянув на огонь в камине, она долго молчала.

-Мне сорок скоро, - наконец, сказала женщина.

Изабелла разрыдалась - тихо, горестно. «Милая моя, - она всхлипнула, - если не получится, то не

получится, но это последняя, последняя надежда…, Пожалуйста…»

Рэйчел полистала Библию и прочла - красивым, хорошо поставленным голосом проповедницы: «И

была она в скорби души, и молилась Господу, и горько плакала, и дала обет, говоря: Господи

Саваоф! если Ты призришь на скорбь рабы Твоей и вспомнишь обо мне, и не забудешь рабы Твоей

и дашь рабе Твоей дитя мужеского пола, то я отдам его Господу на все дни жизни его, и бритва не

коснется головы его».

-Отдам Господу на все дни жизни его, - повторила женщина, глядя на них голубыми, большими

глазами. «Это мой христианский долг, - Рэйчел встала и прошлась по комнате, - помочь

страждущим людям, но и Вероника, и Франческо должны мне обещать - если родится мальчик, он

станет священником».

Марта крепко сжала руку Изабеллы и незаметно кивнула. «Конечно, милая, - торопливо сказала

Изабелла, - конечно. Мы обещаем».

-Когда? - только и спросила Рэйчел, глядя на дым фабричных труб в окне.

-Франческо приедет сюда на Рождество, - Изабелла боязливо взглянула на прямую, жесткую спину

женщины. «Дядя Питер новые цеха будет строить, ему надо все распланировать. Он остановится

на квартире дяди Питера, знаешь же ты, где это?»

-Знаю, - коротко ответила Рэйчел. Марта увидела глубокую складку в углу ее красивого рта.

Мирьям тогда помолчала: «Марта, а если ребенок не станет…, Священником?»

-Во-первых, - Марта чиркнула кресалом и выдохнула дым, - это может быть девочка, во-вторых, -

она закатила изумрудные глаза, - кто через два десятка лет будет вспоминать обо всех этих

обещаниях? Через два десятка лет, нас, может быть, уже никого в живых не останется.

-А этого,- задумчиво ответила Мирьям, - ты знать не можешь. Хотя, - она погладила руку Марты, -

Рэйчел никому не скажет, в этом можно быть уверенным.

Она потормошила Тони. Ева, подойдя к Мирьям, улыбнулась: «Давайте я ее понесу, бабушка, она, -

девушка поцеловала румяную щеку, - спит уже».

Шелестели ивы, пахло речной водой. Мирьям посмотрела на белокурые косы Евы: «А девочки

хорошие, славные обе. Только бы Рэйчел с ними мягче была, больно она строга».

Она почувствовала прикосновение нежной ладошки. Робкий голос спросил: «Бабушка Мирьям, а

как же, если вы еврейка, вы с дядей Тедди и тетей Мораг живете? Дедушка Аарон мне писал, что

евреи особую пищу едят».

-Кошерную пищу, да, - Мирьям наклонилась и поправила холщовый чепец Дианы, из-под которого

виднелись рыжие кудри. «Дядя Тедди, - она подмигнула девушке, - построил мне отдельный дом,

небольшой, со своей кухней».

Диана открыла рот и закрыла его - они поднимались по тропинке к дому ди Амальфи, внизу

плескалась река, над их головами метались стрижи.

-Это же очень дорого, - восхищенно сказала Диана.

Мирьям рассмеялась: «Я все-таки теща дяди Тедди, не чужой человек».

Девочка помолчала. Небрежно подкинув носком черной туфли камешек, Диана поинтересовалась:

«Бабушка Мирьям, а здесь, в Лондоне, вы были в синагоге?»

-Конечно, - отозвалась Мирьям, - она здесь очень красивая, большая, на Дьюкс-плейс. Когда твой

дедушка Аарон из Южной Америки до Лондона добрался, он туда на раввинский суд приходил. Но

сейчас там главный раввин другой, рав Соломон Гиршель. Я у него дома обедала, когда мы в

Лондон приехали. Пойдем, - она погладила девочку по голове, - видишь, и посуду привезла, и

даже противни новые, так, что и в Озерном Краю голодать не буду.

-И вы куриц сами режете, - Диана покачала головой. «Хотя мы с Евой тоже все умеем, мы в приюте

готовим, дома, в Лидсе».

Они зашли в кованую калитку, запахло цветами. Диана, взглянув на ухоженные клумбы,

повторила: «Дьюкс-плейс. Раввин Гиршель». Письмо от деда, полученное еще зимой, она зашила

в потайной, искусно вделанный в подол платья, карман.

-Теперь, - сказала себе Диана, открывая тяжелую, дубовую дверь дома, - осталось добраться до

Лондона. Ничего, - тонкие губы улыбнулись, - двадцать пять миль до города, ходит почтовая

карета. Придумаю что-нибудь.

Бабушка Тео выглянула в переднюю, и велела: «Уложите Тони, и все за стол. Сегодня форель в

белом соусе и салат».

Диана, наклонив голову, полюбовалась собой в большом, венецианском зеркале. Прозрачные,

зеленые глаза невинно смотрели куда-то вдаль. Она еще раз пообещала: «Придумаю».

Огромный, высокий дуб шелестел зелеными листьями, жужжали пчелы, с полей пахло сеном.

Девочка, - высокая, в светлом, простом платье, с заплетенными в косы каштановыми волосами,

наклонилась и погладила белую, мраморную плиту. Крест был тонким, едва видным. «Констанца

ди Амальфи, - было высечено на камне. «Omnia vincit amor».

-У меня все хорошо, бабушка, - ласково сказала Тони. «Я здесь останусь, с дедушкой Джованни и

бабушкой Изабеллой. И бабушка Мари-Анн мне пишет, из Парижа. Ты спи, - она улыбнулась и

стерла крохотную слезинку со щеки, - спи спокойно. Мама Тони и папа Элайджа в Бостоне

похоронены, и дедушка Стивен там. Я люблю тебя, бабушка». Она оглянулась, - прадед был еще в

церкви. Присев на свежую, зеленую траву, девочка вздохнула.

Мари-Анн приехала из Парижа в начале лета. Она гуляла с Тони, рассказывала ей о деде. Тони, как-

то раз, подумав, спросила: «Бабушка, а как же это? - девочка покраснела, - вы не обижались, что

дедушка и бабушка Констанца..., - Тони не закончила и смутилась.

-Мы с твоей бабушкой Констанцей, - сухая, еще сильная рука Мари-Анн погладила ее по голове, - в

одной комнате жили, и один кусок хлеба на двоих делили, милая. «Видела ты, что на могиле ее

написано: «Любовь побеждает все». Дед твой - он умел любить, редко, кого Господь таким даром

награждает, - пожилая женщина вздохнула. «Разве можно обижаться, когда такого человека

любят? Он не мне принадлежал, милая, а всему миру».

Дедушка Теодор показал ей старый, потрепанный блокнот. Тони, заворожено, спросила: «Это

дедушка Антуан сам писал?»

-Да, - кивнул Теодор. Он и бабушка Тео рассказывали ей о Париже. Тони, сейчас, поднимаясь,

решила: «Поеду туда, когда вырасту». Она пригляделась и увидела всадников у ограды кладбища.

Двое юношей спешились. Тони, выйдя наружу, посмотрев на них, смело сказала: «Здравствуйте, я

Антония Кроу. А вы, должно быть, Бенедикт, - она протянула руку темноволосому юноше, - мы

получили письмо, что вы приедете. А где бабушка Марта?»

Бен смешливо пожал маленькую, но твердую ладошку. Девчонка взглянула на него лазоревыми

глазами. Вздернув подбородок, она повернулась ко второму юноше: «А вы кто?»

-А я, - он изящно поклонился, - я, мисс Кроу, лорд Джон Холланд, граф Хантингтон, наследный

герцог Экзетер, к вашим услугам.

-Очень длинно вас зовут, - Тони хихикнула. «Дедушка Джованни в церкви, - она указала на

открытые двери и внезапно добавила: «Я знаю, мистер Кроу, здесь ваша мама похоронена, моя

тетя Мэри. Мне очень жаль, - девочка помолчала. Бен улыбнулся: «Спасибо, мисс Кроу. А мы, - он

развел руками, - сестру мою окрестили, маленькую Мэри. Бабушка Марта, и ее светлость

герцогиня, матушка лорда Джона, уже в усадьбе. Мы решили на кладбище заехать, по дороге».

-А мы на лодке, - Тони махнула рукой в сторону реки. «Я грести умею, вы не думайте, - обратилась

она к юношам, - мой папа и дедушка были знаменитыми капитанами. У нас, в Америке, тоже

лодка есть, на Потомаке. Хотя по нему, - Тони хмыкнула, - паровые суда ходят. За ними будущее, -

сладко улыбаясь, добавила девчонка. Бен усмехнулся про себя: «На носу веснушки. Смешная

какая».

-У вас есть кровь Ворона, - девчонка подергала Джона за рукав хорошо скроенного сюртука. «Я на

родословном древе видела. У меня, - гордо сказала Тони, - тоже. Я вам его клинок покажу, я его

привезла».

Она обернулась и, помахав, крикнула: «Дедушка Джованни, Аарон! Бенедикт приехал и, - Тони

замялась, и выпалила: «Лорд Джон Холланд, граф Хантингтон, наследный герцог Экзетер!»

-Вас всегда надо так называть? - она повернулась к Джону.

Тот весело расхохотался и протянул ей руку: «Просто «Джон», дорогая мисс Тони».

Джованни, сопровождаемый детьми, спускался к пристани. Лорд Холланд задумчиво сказал:

«Кровь Ворона, посмотри-ка. Аарон так вытянулся, - он взглянул на рыжую голову мальчика, -

девять лет ему, а скоро нас догонит, - он потрепал Бена по плечу. Юноша вздохнул: «Что делать,

раз мы оба невысокие. Здесь меня подождешь? - спросил он у приятеля.

-В церкви, - Джон зашел в прохладный зал серого камня. Перекрестившись на простое, темного

дерева распятие, юноша присел.

-Как папу одного оставлять, на Святой Елене? Хотя мама приедет, в следующем году, и папа

утверждает, что ему там лучше. И тетя Джо поможет, Давид, его семья..., Господи, - он закрыл

глаза, - как далеко эта Австралия, и ведь долго там пробыть придется, пять лет. А иначе нельзя,

мне надо научиться управлять колониями. Одной Европой дело сейчас не ограничивается. Я

совсем один буду, - он вздохнул и сжал зубы: «Справишься. Все будет хорошо. На Святой Елене

сядешь на корабль до Кейпа, а оттуда в Австралию. И там, - Маленький Джон улыбнулся, - люди

живут. Дядя Питер рассказывал - де ла Марки который век в Бомбее, и двигаться из Индии не

собираются пока что.

Бен появился в дверях. Юноша, отложив Библию, велел себе: «Никому ничего не говори. Папа

знает, а маму волновать не надо. У нее и так много хлопот. Вероника ребенка ждет, Джоанна

нашлась, наконец-то. Папа ей напишет, со Святой Елены, и я тоже - как до Австралии доберусь».

Они вышли в жаркий, августовский полдень. Джон, глядя на зеленую, медленную Темзу, вдохнул

запах цветов: «Через пять лет я вернусь, непременно. Может, - он рассмеялся про себя, - в

Австралии встречу девушку, что мне по душе придется. Есть же там девушки, не могут не быть».

На круглом столе орехового дерева горели серебряные подсвечники, пахло розами. Два букета,

белый и винно-красный, стояли в серебряной вазе. Джованни, разливая чай, только усмехнулся:

«Как вы, Теодор, сюда приехали, так каждую неделю цветы доставляют. И в Америке так было?»

-Конечно, - Федор принял чашку. «Я тебе больше скажу, и в Брюсселе так будет, я уверен. Не знаю,

- он взглянул на красные розы, - что это за поклонник такой, но их четверть века почти

присылают».

-Ты ведь, - задумчиво спросил Джованни, - ты больше сорока лет ей, - он махнул рукой в сторону

двери, - цветы даришь, да?

-Сорок два, - ответил Федор. «Как увидел ее в первый раз, в Comedie Francais, так и дарю. И до

смерти моей так буду делать». Он искоса взглянул на Джованни. Понизив голос, мужчина добавил:

«Не волнуйся, у тебя уже правнучка есть, и внук тоже появится. Или внучка. Мирьям опытная

акушерка, их там, - он показал за окно, - много будет. Франческо тоже рядом. Все пройдет

отлично».

Джованни помешал чай и сердито вздохнул: «Я тоже хотел поехать, но здесь Тони, Аарон,

девочки. Надо кому-то за ними присматривать. Где там они? - дверь открылась. Марта, внеся

яблочный пирог, деловито сказала: «Диана с младшими, играет с ними. Мадлен помогает

Мирьям собраться, мы поедем скоро. А эти, - она чему-то улыбнулась, - по саду гуляют, сейчас

придут».

-Вы пишите, - велел Джованни, когда Марта и Тео уселись за стол. «Гонца пошлите, как там..., - он

не закончил. Марта, бодро заметила: «Все будет хорошо, милый».

Французское окно было распахнуто. Она увидела пару, что сидела на скамейке: «Пора детей

звать, Бенедикт все шпагу рассматривает, что ли?»

-Очень красивая, бабушка Марта, - Бен стоял на пороге. «Это того самого Ворона, что в Картахене

погиб, еще во времена королевы Елизаветы? Я думал, что это легенда все, песни же поют, - юноша

покраснел, - о нем, о Вороне?»

-Отчего же легенда? – расхохотался Федор. «У нас в России меч есть родовой, ему чуть ли не

восемь веков».

Бен вспомнил ласковый голос отца: «Этот медальон твой дедушка подарил бабушке твоей, моей

маме, как поженились они. Он магометанин был, поэтому здесь, - отец указал на тусклое, старое

золото, - арабские буквы. Кольцо, - Майкл раскрыл медальон, - это я для твоей мамы сделал, из

метеорита».

Бен осторожно прикоснулся к серому металлу: «Так значит, это внеземное, папа?».

Отец помолчал, глядя куда-то вдаль, на алый, зимний закат над лондонскими крышами.

«Внеземной минерал, - согласился он. «Наш с тобой предок, Джордано Бруно, писал о

множественности обитаемых миров, его из-за этого на костре и сожгли». Оотец вздохнул: «Не

только из-за этого, конечно. По совокупности деяний, так сказать. Жил бы я в те времена, меня

бы, наверное, тоже сожгли. И дядю Джованни, и дядю Теодора, и месье Лавуазье, хоть мы все в

Бога и верим. Но сейчас, - Майкл надел медальон, - сейчас другое время, милый. И хорошо, что

так. Потом, - он потрепал сына по голове, - тебе его отдам, и кольцо тоже».

-А Тони, - Бен принялся за пирог, - Тони внучка месье Лавуазье. Вот оно как.

-Джон, Ева, - услышал он голос бабушки Марты, - идите сюда, попьем чаю, и нам уезжать надо.

Диана уже здесь.

-Здесь, - согласилась девочка, усаживаясь за стол. «Они, - Диана указала на потолок, - спят уже. Я с

детьми умею обращаться, - девушка рассмеялась, - я дома, в Лидсе, целый класс малышек учу.

Они еще младше Тони и Аарона».

Диана обвела глазами стол: «Только трое взрослых останется. Может, притвориться, что я

заболела? Тяжело. Здесь госпиталя нет, меня в Лондон повезут. Я сбегу из больницы и доберусь до

Дьюкс-плейс. Спрошу, как пройти, ничего страшного. Хватит, - девочка нарочито спокойно

размешала сахар в чае,- дедушка мне все объяснил, и письмо из раввинского суда прислал. Я

еврейка, и всегда ей буду. Покажу документы равю Гиршелю и попрошу, чтобы меня отправили в

Иерусалим. В жизни, - Диана зло, незаметно ударила носком туфли ножку стола, - в жизни больше

в этот Лидс не вернусь. У мамы Ева есть, Аарон - ничего страшного».

Она вспомнила бесконечные, темные зимние утра, холод в большом зале приюта. Мать стояла за

кафедрой, оглядывая ряды воспитанниц - в серых, грубых шерстяных платьях, в холщовых чепцах,

с опущенными головами.

-Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не

плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как

прилично женам, посвящающим себя благочестию, - гремел голос матери. Диана подумала: «Я

помню, когда папа был жив - она носила жемчуг, золотой крестик, кольца..., А теперь все продала,

пожертвовала на сирот. Интересно, - девушка хмыкнула, - о том, что женам запрещается в церкви

говорить, она умалчивает».

Мать выступала в церквях, - часто, - читала проповеди, собирала деньги. Ее называли

праведницей, епископ вставал в ее присутствии. Она часто брала Еву и Диану в поездки. Рэйчел

выводила девочек к алтарю, - одетых в траур, - и сильным, горьким голосом говорила: «Невинные

души, потерявшие своего отца и пастыря, будут молиться за вас, господа».

Они с Евой помнили отца - он был веселый, добрый и умел так читать с ними Библию, что

девочкам было всегда интересно. Он рассказывал им о Святой Земле, о Марокко, а мать только

морщилась: «Все они язычники, идолопоклонники».

Диана, как-то раз, осмелев, заметила: «Евреи вовсе не идолопоклонники, мама. Христианство

родилось из еврейской веры, а магометане поклоняются Аллаху, единому богу. Тетя Изабелла

рассказывала».

Мать тогда велела ей переписать все Евангелие, от руки. Рэйчел сухо заметила: «Ты должна

больше думать об Иисусе, и меньше о том, что тебя не касается».

-Дело не в работе, - сказала себе Диана, отрезая пирог, - работы я не боюсь, могу и стирать, и

убирать, и готовить, и за детьми ухаживать…, Просто, - она опустила рыжие, длинные ресницы, - я

хочу вернуться домой.

Ей даже снился Иерусалим - залитые солнцем, каменные улицы, Стена, о которой ей писал

дедушка, и цветущее гранатовое дерево.

-Может быть, - Диана вздохнула, - к Хануке туда доберусь. Она знала о праздниках. Дома были

книги, написанные учителями отца, кембриджскими профессорами. Диана, улучив минуту,

запершись на ключ, читала о Новом Годе и Дне Искупления.

-А Библию, - она усмехнулась, - Библию, я, наверное, лучше многих раввинов помню. Все Псалмы

наизусть. Зря, что ли, с шести лет мама нас заставляла их учить?

Он взглянула в сад, и увидела, как старшая сестра поднимается со скамейки.

Он еще никогда не видел таких девушек. Ева шла к дому, перед ним, и Джон подумал: «Она вся,

как цветок, правильно». Она была высокой, выше его, стройной. Большие, голубые глаза,

окаймленные темными ресницами, смотрели нежно и доверчиво, белокурые косы падали из-под

черного чепца на узкую спину.

Когда они сидели на скамейке, Джон велел себе не смотреть на нее, но все было тщетно. Он

видел тонкие запястья, охваченные глухими рукавами траурного платья, и чувствовал, как у него

бьется сердце - часто, прерывисто.

-Я ведь покраснел, - понял он, - наверняка, покраснел. А если мама заметит? Хотя нет, она сейчас

только о Веронике и думает. А вот тетя Марта...

Он рассказывал ей о Париже, Вене и Берлине. Ева, немного грустно, проговорила: «Мы и не были

нигде. Только в Лидсе и Лондоне, один раз, когда папа погиб. Мы тогда еще маленькие были, и

потом, когда кузина Сидония венчалась. И все». Розовые губы улыбнулись: «Еще в Манчестере, в

Ньюкасле. У нас, на севере, но это неинтересно, лорд Джон».

-Кузен Джон, - горячо попросил он. «Пожалуйста, кузина Ева, - он вздохнул, - я как раз дальше

Озерного Края на севере и не бывал нигде. Я бы с удовольствием послушал».

-Правда? - она взмахнула ресницами, и Джон подумал: «Стоял бы я сейчас на ногах - непременно

бы, свалился».

Они устроились за столом, - друг напротив друга. Юноша вздохнул: «Что уж там...». Взрослые

говорили, а он не замечал ничего, кроме ее красивых, с длинными пальцами рук, кроме простой,

медной цепочки маленького крестика, что висел поверх ее закрытого, с высоким воротником,

платья. Крестик приподнимался и опускался, - она, отчего-то, часто дышала.

Ева осторожно взглянула на юношу и опустила глаза. «Он наследный герцог и пэр Англии, - горько

напомнила себе девушка, - а ты учишь сирот Библии и рукоделию. И сама сирота. Мы живем на

пенсию и мамино пособие, у тебя и приданого-то нет. Мама говорит, что лучшее приданое - это

скромность и благочестие. Ты и танцевать не умеешь, и на балах никогда не была».

Она знала, что через год мать хочет выдать ее замуж за кого-то, кто отправляется в Индию, или

Африку, проповедовать язычникам.

-Ты, - сказала Рэйчел, - станешь обращать их женщин, учить детей, нести слово Божье во мрак

невежества, понятно?

Ева кивнула и, робко, спросила: «Но ведь я даже не буду знать, этого преподобного отца...»

-А зачем тебе его знать? - удивилась мать. «Ты будешь выполнять обязанности жены и матери,

согласно учению церкви. Как сказано, - она положила руку на Библию: «Жены, повинуйтесь своим

мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос, глава Церкви, и Он же

Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем... Жена да

боится своего мужа. Все просто, - заключила мать. Ева подумала: «Про то, что муж должен любить

жену, как самого себя, - она выпустила, не сказала».

-Забудь о нем, - велела себе Ева. Она увидела его легкую, красивую улыбку, светло-голубые,

прозрачные, добрые глаза и услышала веселый голос: «После чая мы проводим мою маму, и всех

остальных, и еще с вами прогуляемся, кузина Ева!»

Девочки убирали со стола. Теодор, усмехнувшись, потянулся за сигарами: «Святой отец, - он

кивнул на Джованни, - сам покуривать стал, волнуется». Марта взглянула прозрачными, зелеными

глазами на Тео: «Пока вы здесь, может быть, ты, милая, в Лондон девочек отвезешь, ненадолго.

Сходите в Британский музей. Питер вам даст записку. Посмотрите нашу галерею, ее осенью

открывают, но вас проведут».

Диана замерла. «Опять же, - добавила Марта, - Элиза с ребенком. Там Питер, Майкл, Джон остался

один, им женская рука нужна».

Она увидела, как играют золотистые искорки в черных, красивых глазах. Тео скрыла улыбку и

озабоченно ответила: «Я бы с удовольствием, но у девочек багаж, нам помощь понадобится».

-Я с вами поеду, тетя Тео, - горячо ответил Маленький Джон. «Мне все равно в Лондон надо

возвращаться».

-Ты же только приехал, - удивилась мать. «Побудь немного здесь, отдохни».

-Мне надо, - Маленький Джон замялся – надо, вернуться, по работе. Я только сейчас это понял.

-А, - коротко сказала Марта. «Вот, - она обратилась к Тео, - все и устроилось, милая».

-А мы, - Федор чиркнул кресалом и затянулся, - мы с профессором ди Амальфи насядем на юного

Бенедикта, так, что ему Кембридж развлечением покажется, - он подмигнул Бену. «Математика,

химия, физика, геология...».

-Я буду только рад, дедушка Теодор, - искренне ответил юноша. «И с младшими повожусь,

конечно. Поиграю, на лодке их покатаю».

Они стояли у ворот усадьбы, провожая глазами экипаж, что удалялся на запад. Диана, глубоко

вздохнула: «Слава Богу. В Лондоне, я найду, как до синагоги добраться. Пусть мама, что хочет, то и

делает. По еврейским законам я совершеннолетняя, два года уже».

Тео помахала Марте, что высунулась из кареты, и крикнула: «Пусть все удачно пройдет, и сразу

гонца пришлите!»

Она повернулась к девочкам и велела: «Диана, пойдем твои вещи собирать, а Ева пусть погуляет

пока, - она указала на реку, - закат сегодня какой красивый».

Они ушли. Маленький Джон, что прислонился к гранитному столбу, откашлявшись, отчего-то

заробев, предложил: «Хотите, кузина Ева, я вас на лодке покатаю? Я хорошо гребу, меня папа

учил..., - он осекся и пробормотал: «Простите, я не хотел, простите меня...»

-Ничего, кузен Джон, - мягко заметила девушка. «Восемь лет прошло, я привыкла. Мне очень

жаль, что ваш отец болеет. Он, должно быть, замечательный человек».

-Приедем в Лондон, - пообещал Джон, - я вас познакомлю, обязательно. Позвольте, - он подал Еве

руку, - роса на траве, скользко может быть.

Она доверчиво протянула ему пальцы. Джон, на мгновение, закрыв глаза, представив себе карту,

разъярился: «Ну и что! В Австралии тоже люди живут. Главное, чтобы Ева меня любила, тогда мне

вообще ничего не страшно».

Джон устроил ее в лодке, и, оттолкнувшись от пристани, улыбнулся: «Я вам обещал о Европе

рассказать, а вы мне о Лидсе, так, что я жду, кузина Ева».

Девушка помяла длинными, нежными пальцами край грубой, черной шали. «Как солнце, -

счастливо подумал Джон, выводя лодку на середину реки. «Она вся - как солнце». Над ними

вились, порхали чайки, теплая вода плескала за бортом. Ева опустила в нее руку: «Я очень рада,

кузен Джон, что узнала вас». Девушка покраснела, и он, помолчав, ответил: «Я тоже, кузина Ева.

Очень, очень рад».

Элиза спустилась к завтраку. Она весело сказала Тео, что уже сидела за столом: «Так хорошо, что

вы девочек привезли, тетя! Можно поесть, не торопясь, они за Мэри присмотрят».

Вкусно пахло жареным беконом, сосисками, кофе. Тео взялась за кофейник: « Питер с Майклом

раньше всех поднимаются. К его светлости я потом схожу. Юный Джон говорит, он поздно встает,

из-за болезни».

-Да, - вздохнула Элиза, намазывая свежее масло на горячий хлеб, - он устал, конечно. В церкви

долго стоял. Он в отпуске, а дела у него все равно есть. Дядя Питер всегда в шесть утра на ногах, а

то и раньше, и Майкл, - женщина покраснела, - рано встает, привык, на шахтах. Он сейчас к

лекциям готовится. Осенью мы в Кембридж отправимся, раз он теперь дядю Джованни заменяет.

Ненадолго, на год, потом, - Элиза выпила молока – в Корнуолл, или в Ньюкасл. Мэри наша в

разъездах расти будет.

-Может, и до России доберетесь, - подмигнула ей Тео. «У нас тоже железные дороги строить надо.

Бенедикт хорошо русский язык знает, я даже удивилась».

-Майкл с ним с детства разговаривал, - Элиза накрутила на палец белокурый локон. Обе они были

в утренних, закрытых, светлых платьях. Тео вдруг, смешливо подумала: «Сказал бы кто мне

полвека назад, что женщины, замужние, дома с непокрытой головой будут ходить - не поверила

бы. Скоро и на улицах без шляп появимся. Марта, во время оно, в мужской наряд одевалась,

чтобы кофе выпить, а сейчас - пройди по Стрэнду, в каждом ресторане дамы сидят. И в Британский

музей женщин стали пускать, одних».

-Я тоже выучу, - озабоченно заметила Элиза, - если мы в Россию поедем. Холодно там, тетя Тео?

-Река замерзает, - старшая женщина вздернула красивую бровь. «Ты в Америке летом была, не

видела, какая там зима суровая. Мы сейчас снег застали. Со здешним его не сравнить, конечно, -

Тео обвела рукой комнату, - здесь, если он и выпадает, то сразу тает. Письма, кстати, пришли, -

добавила она. «Сестра твоя младшая с мужем, в Париже, оттуда к нам приедут, вместе, с

Мартином и Сидонией». Тео потянулась за конвертом: «Слушай».

-Дорогие папа и мама! - читала она. «Мы, все четверо, живем на рю Мобийон, Жан сказал, что, раз

он в лагерях на все лето, то зачем квартире пустой стоять. Мартин и Сидония все в делах, а мы с

Эжени гуляем по Парижу, и вспоминаем, каким он был шесть лет назад. К осени мы доберемся до

Лондона, и тогда, дорогие мама и папа, увидимся с вами».

-Хорошо, - Элиза зевнула и покраснела. «Простите, тетя Тео».

-Не извиняйся, - велела старшая женщина. «Как сын мой грудной был, я вообще с постели не

вставала, лежала, кормила и спала. Так и надо».

-А дяде Теодору, - Элиза подперла рукой подбородок, - понравилось в Америке?

-Настолько, - рассмеялась Тео, - что уезжать не хотел. Он на землях Бенджамин-Вулфов уголь

нашел. Тедди его свел со старыми неграми, арендаторами, что те края хорошо знают. Они дядю

Теодора в горы взяли. В общем, Тедди еще богаче станет. Там, конечно, - задумчиво добавила

Тео, - надо железную дорогу строить, телегами много не вывезешь. Твой муж, - она усмехнулась, -

и в Америке понадобится.

Элиза раньше никогда об этом не задумывалась. Слушая тетю Тео, она вспомнила иностранные

конверты в кабинете мужа, дипломы на стенах и его веселый голос: «Я, конечно, практик, а не

теоретик, милая. То, что меня избрали в Парижскую и Берлинскую академию наук, - Майкл развел

руками, - я все иногда улучаю момент и пишу какие-то статьи. По математике, по геологии,

теорией света занимаюсь. Интересно же, - он потянул Элизу себе на колени. Та, целуя его в щеку,

спросила: «А потомственное дворянство? Ты его за шахтерские лампы получил?»

-За шахтерские лампы, - муж, оглянувшись на дверь, прижался к ее губам, - Гемфри Дэви

преподнесли серебряный сервиз за две с половиной тысячи фунтов - папа и другие

промышленники. Я там, на подхвате был. Нет, - он рассмеялся, - мне баронета за другие вещи

дали.

-Так и не сказал, за какие, - вздохнула сейчас Элиза. «Понятно, что он на правительство работает.

Господи, только бы осторожен был, не дай Господь, случится что-нибудь, - она вспомнила

болезненный кашель старшего брата, его тяжелое дыхание. Тео, потянувшись, ласково взяла ее

руку: «Как мы с дядей Теодором поженились, он тоже в шахтах еще работал. Не думай о таком,

милая, все будет хорошо».

-Мэри младенец совсем, - пронзительно поняла Элиза. «И не скажешь ничего Майклу, это его

жизнь, его дело…, Жюль тоже - воевал, рисковал. Я привыкла. Надо просто надеяться, вот и все. И

сделать так, чтобы Майклу всегда было со мной тепло, чтобы у него было куда возвращаться».

Она улыбнулась. Тео, бодро, сказала: «Молодец. Пойду, - она поднялась, - скажу девочкам, чтобы

одевались, нас в музее ждут».

Ева сидела на краю кровати орехового дерева, в гостевой спальне. Она еще никогда не видела

таких красивых комнат.

-Одна гардеробная, - восторженно вздохнула Ева, - такая, что в ней прием устраивать можно.

Она встала. Пройдя в пахнущую лавандой комнату, девушка посмотрела на свои платья. Их было

три, все черные, строгие. «Здесь Юджиния жила, до того, как в Россию уехала, - вспомнила Ева. «И

ее платья остались. Она, конечно, ниже меня была…, - девушка оглянулась и вынула из шкапа

кедрового дерева лазоревое, ласкающее руки, шелковое чудо.

Платье едва прикрывало ей колени. Ева покраснела: «Когда папа был жив, у нас были шелковые

платья. И мама в гости надевала шелк, драгоценности. В груди оно мне хорошо,- поняла Ева, - я

как Юджиния, худенькая, но что с подолом делать? - она посмотрела на свои ноги в грубых,

черных чулках. Девушка, разозлившись, стянула их. «Так, конечно, лучше, - вздохнула Ева. «У

бабушки Марты, чулки шелковые, и у бабушки Тео тоже, а ведь им шестьдесят. А мне семнадцать».

Она переступила босыми ступнями по персидскому ковру. Девушка тряхнула головой. Распустив

косы, присев к зеркалу, Ева взялась за серебряный гребень.

В приют часто приезжали жены промышленников, и Ева помнила их прически. «Щипцов нет, -

подумала она. «Ничего, у меня волосы вьются, немного». Она закинула ногу на ногу, и набрала

полный рот шпилек. Платье чуть задралось, но Ева, закалывая волосы на затылке, даже не

обратила на это внимания.

-Я сейчас свалюсь вместе с этой веревкой в сад Кроу, - обреченно подумал Джон, не в силах

отвести от нее взгляда, - сломаю себе что-нибудь, и к алтарю меня повезут в кресле. Повезут,

потому что без нее я отсюда не уеду, не будь я граф Хантингтон.

О люке на чердаке их особняка ему рассказал отец, еще давно. «Отсюда, - усмехнулся герцог, -

можно весь центр Лондона обойти, по крышам. Очень удобно».

Где будет жить Ева, он узнал легко. Девушка сама показала ему на окна бывшей спальни

Юджинии, стоя в саду: «Вот моя комната, а Диана напротив, она будет любоваться Ганновер-

сквер».

Так и вышло, что сейчас он болтался на веревке, держа одной рукой букет белых гиацинтов. Ему

почему-то казалось, что они, - гордые, стройные, - похожи на Еву. «Нет, - пробормотал Джон, - она

все равно лучше».

Он велел себе не смотреть, но все равно видел круглое, нежное колено, обнаженную, чуть

прикрытую кружевами шею, узел тяжелых, мягких, светлых волос на затылке. Она была похожа, -

Джон вспомнил галереи Уфицци и невольно покраснел - на Венеру Медицейскую,

поднимающуюся из морской пучины.

Джон, наконец, заставил себя шагнуть на подоконник. Ева услышала шорох и обернулась,

испуганно ахнув.

-Даже шали нет, - обреченно подумала девушка. «Господи, стыд какой, здесь вырез, декольте, и

колено, - она панически натянула шелк, и ткань затрещала, - колено видно».

Он протянул ей букет гиацинтов. Не успела Ева опомниться, как юноша встал на колени.

«Пожалуйста, - тихо сказал Джон, - пожалуйста, кузина Ева, не прогоняйте меня. Потому, - юноша

глубоко вздохнул, - потому, что я вас люблю».

Маленький Джон сидел в отделанной серым мрамором столовой. Повертев в пальцах медвежий

клык, взглянув на «Подвиг сэра Стивена Кроу в порту Картахены», он вздохнул: «А что ты бы

сделал, Ворон?»

Ворон стоял у румпеля горящей «Святой Марии», на горизонте был виден дым, поднимавшийся

над крышами города, в небе кружился белый альбатрос. Хмурое, красивое лицо было

непроницаемым. Юноша, разозлившись, пробормотал: «Да понятно, что сделал бы».

Отец уехал в строящийся Букингемский дворец, встречаться с королем. Джон прикрыл глаза и

вспомнил ее отчаянный шепот: «Я тоже, тоже тебя люблю, Джон, но нам нельзя, нельзя венчаться.

Ты будущий герцог, а я...- Ева опустила голову. Он, так и стоя на коленях, робко потянувшись к ее

рукам, поцеловав их, твердо сказал: «А ты моя любовь, Ева, и так будет всегда. Только я тебе

должен что-то сказать, сначала».

Она слушала, - тихо, едва дыша. Потом, вытерев голубые глаза, на мгновение, коснувшись губами

его щеки, - Джон даже покачнулся, так это было хорошо, - Ева шепнула: «Я поеду. Поеду с тобой,

туда, куда надо. Хоть в Австралию, хоть еще дальше, и спрашивать незачем. Только все равно, - она

покачала головой, - твои родители никогда не согласятся, и моя мама тоже...».

-Я совершеннолетний, - заявил Джон, - на ком хочу, на том и женюсь. И все, нечего больше

обсуждать. Я тебе записку оставлю, - он указал на подоконник, - и я тебя люблю.

-Я тоже, - ее губы были мягкими, сладкими. Из-за двери спальни раздался голос тети Тео. Джон

едва успел, поднявшись на крышу, отвязать веревку.

Он не видел, как Тео и Диана, - уже готовые к прогулке, - вошли в гардеробную, где Ева быстро

натянула черные чулки и траурное платье, не видел, как Диана, обведя комнату невинными

глазами, прислонившись к подоконнику, посмотрела на букет гиацинтов, что лежал на туалетном

столике.

-Ладно - сказал себе Джон сейчас, - воспользуюсь служебным положением. Папа до вечера не

вернется, я все успею. Архиепископ Кентерберийский сейчас в городе. Следующим летом

коронация Георга, они, наверняка, церемонию будут обсуждать. Я пэр Англии, имею право

жениться, где хочу.

Юноша прошел к себе. Переодевшись, сунув в карман невидного, темного сюртука кошелек с

золотом, он хмыкнул: «Ева, конечно, несовершеннолетняя еще. Ничего страшного, нас

обвенчают».

Джон дошел до скромного особняка на Ладгейт-Хилл. Взяв лошадь, юноша поехал на южный

берег реки, в Аддингтон. Там, над зелеными лужайками, возвышались крыши и башни

архиепископского дворца.

После обеда, вечером, поднявшись наверх, Диана удобно устроилась на кровати в комнате

старшей сестры. Наклонив голову, девочка небрежно сказала: «Очень красивая галерея, правда?

Мне понравились вещи из Китая, такие изящные вазы. Эта, - она указала на камин, где стояли

гиацинты, - тоже. И букет прелестный, просто интересно, - девочка похлопала ресницами, - где ты

его взяла? Здесь, в саду, гиацинты не растут».

Ева, выйдя из гардеробной, комкая что-то в руке, отчаянно покраснела. Диана, хоть была и

младше ее на три года, всегда верховодила сестрой. «Она бы, - горько подумала девушка, - не

побоялась».

-Притворись, что у тебя головная боль, - написал он. «Завтра утром я тебя заберу, выйдем через

люк. Я все устроил, мы венчаемся в Аддингтоне, в церкви Святой Марии. Сразу после этого поедем

в Саутенд, бот будет ждать нас на реке. Там разберемся, что дальше будет. Я тебя люблю, вечно

твой, Джон».

-Что Бог соединил, того человек не разрушит, - напомнила себе Ева. «Никто ничего не сделает.

Джон совершеннолетний. Это только если оба, и жених, и невеста, не достигли брачного возраста,

нужно разрешение родителей. А нам не нужно. Господи, - она тяжело вздохнула, - как же это

будет, я ничего не знаю..., И спросить не у кого, бабушка Тео и тетя Элиза сразу что-то

заподозрят...»

Ева вспомнила, как еще давно, двенадцатилетней девочкой, нашла дома старую Библию с

пометками отца. Мать разрешала им читать только Псалмы, Евангелия, и послания апостолов,-

остальное, как говорила она, - было не для девичьих ушей. Ветхий Завет она им декламировала

сама. Ева подозревала, что мать многое выпускает. Там-то, в Библии она и отыскала Песнь Песней.

«Очи твои, - зачарованно читала Ева, - очи голубиные». Дальше она увидела строчки, от которых,

совсем зарделась, часто задышала и захлопнула книгу: «Не может быть такого. Это, это же...».

-Все будет хорошо, - сказала она, себе сейчас, вспомнив слова Суламифи. «Там все написано, я

помню».

-Так откуда гиацинты? - услышала она голос младшей сестры. Диана сидела с ногами на кровати,

требовательно глядя на нее.

-Только никому не говори, - обреченно предупредила Ева, опускаясь в кресло, пряча записку в

глухой рукав платья.

Тонкие губы Дианы улыбнулись. Она уверила девушку: «Буду молчать, разумеется».

-Люк, - Диана накручивала на палец рыжий локон, слушая сестру. «Отлично, просто отлично. По

веревке я влезу, я ловкая».

Она еще до обеда, ненароком, поинтересовалась у дяди Питера, нет ли в доме карты Лондона.

«Мне хочется посмотреть, - невинно сказала девушка, - как далеко отсюда Британский музей. Мы с

бабушкой Тео в экипаже ехали, непонятно было».

Дядя Питер привел ее в свой кабинет. Разложив искусно напечатанную карту, он все показал и

объяснил. Диана смотрела и запоминала. Олдгейт, где, на Дьюкс-Плейс стояла синагога, был к

северу от Ист-Энда. «А мы в Мэйфере. Надо добраться на Оксфорд-стрит и там идти на восток, к

Сити. Потом повернуть на север. Ничего, не пропаду».

Поднявшись в свою комнату, - переодеться к обеду, - девочка быстро начертила план на листке

бумаге. Подпоров тайник в подоле платья, Диана положила карту к письмам деда, и победно

улыбнулась.

-Он тебя утром забирает? - спросила Диана сейчас у сестры.

Та кивнула. Повертев в пальцах простой, медный, крестик, Ева всхлипнула: «Диана..., Как же это

будет? Я его так люблю, так люблю, и он меня тоже. Но его родители, и мама..., Что мама скажет?»

-В Австралии, - рассудительно заметила Диана, - полно язычников. Мама будет только рада,

поверь мне. Ты без работы не останешься, - она спрыгнула с кровати и поцеловала сестру в лоб, -

графиня Хантингтон. А его родители, - девочка развела руками, - ты сама слышала, тетя Мадлен

рассказывала - она из Бретани в одном рваном платье бежала. Его светлости это было все равно.

-У тети Мадлен, - Ева дернула губами, - титул, которому шестьсот лет уже. Семье Джона титул

Вильгельм Завоеватель дал. А мы кто?

Диана выпрямила спину и гордо откинула голову: «Когда предки твоего Джона еще были

дикарями, наши - служили единому Богу в Храме, в Иерусалиме, понятно?»

-Диана! - ахнула Ева. Сестра, взяв ее руку, пожав пальцы, улыбнулась: «Все будет хорошо. Я с

вами выйду. Тоже притворюсь, что у меня голова болит».

-Зачем тебе? - нахмурила брови Ева. Диана, вернувшись на кровать, отрезала: «Затем. Не

прекословь мне, иначе всем все расскажу, - она рассмеялась. Девочка успокоила старшую сестру:

«Просто хочу погулять по Лондону, сама. Пройдусь здесь, в округе, и вернусь, тоже через их

особняк. Там никого не будет? - она приподнялась на локте.

-Джон написал, - слабым голосом ответила Ева, - что его отец в Букингемском дворце ночует,

ближайшие несколько дней. По работе, - она подавила вздох: «И у Джона так же будет. Господи, а

еще эта Австралия, там дикари..., Ничего, - Ева приказала себе собраться, - все равно, мы сначала

на Святую Елену поедем, и хорошо. За его светлостью уход нужен, он больной человек. Это если

нас не разведут, конечно, - мрачно напомнила она себе. «Мало ли, какой священник нас венчать

будет. Например, тот, что запрещен в служении. Сейчас много таких. А кто еще согласится

поженить пару против воли их родителей?»

-Знаешь, - будто услышав ее, рассматривая свои ногти, заявила Диана, - вам никто ничего не

запрещал.

-Это потому, - Ева опустила голову в руки, - что мы не спрашивали, вот и все.

-Лучше, - зевнула девочка, - сделать, и потом попросить прощения, чем ждать, пока тебе что-то

разрешат. Вам и прощения просить не надо, не за что, - она взбила подушку и велела: «Давай

спать, ты завтра должна быть самой красивой, ты же невеста».

-И венчаться буду в трауре, - поняла Ева, переодеваясь в гардеробной. «Ничего страшного, - она

взглянула в зеркало. В свете заката ее волосы отливали золотом, щеки покрылись легким

румянцем. Она вспомнила шепот Джона: «Я не могу, совсем не могу жить без тебя, Ева. Не умею,

вот и все. Пожалуйста, пожалуйста, если я тебе, хоть немного нравлюсь...»

-Ты..., - ответила тогда Ева, - ты мне очень нравишься, Джон...

-А потом он меня поцеловал, - девушка мечтательно закрыла глаза и глубоко, счастливо вздохнула.

Все оказалось просто. Бабушка Тео постучала к ним в дверь и услышала тихий голос Евы: «У меня

голова болит, наверное, на солнце вчера перегрелась, а Диана спит еще». Женщина ласково

ответила: «Отдыхайте, милые».

С крыши дома свесилась веревка. Джон, нырнув в гардеробную, удивленно спросил: «А ты что

здесь делаешь, Диана?»

-Решила прогуляться, - девочка вскинула острый подбородок. «Через ваш дом обратно вернусь,

вот и все. Я не свалюсь, я ловкая».

-Ну-ну, - пробормотал Джон, глядя в упорные, зеленые глаза. У парадного входа особняка

Холландов уже стоял простой экипаж. Джон шепнул Еве: «Я сам за кучера буду, любовь моя. Ни о

чем не волнуйся, пожалуйста. Там, внутри, - он улыбнулся, - букет, я его по дороге купил».

Ева устроилась на сиденье. Положив на колени белые гиацинты, она взглянула вслед сестре.

Диана уже обогнула парк, ее не было видно, и девушка успокоила себя: «Погуляет, и придет, еще

рано, никто ничего не заметит. Дядя Питер и дядя Майкл ушли, тетя Тео по хозяйству хлопочет, а

Элиза спит».

Верхушки деревьев в маленьком парке на площади были освещены нежным, розовым рассветом.

«Папа, - Джон тронул экипаж, - он поймет, не может не понять. И мама тоже. Они по любви

женились, и большой. И я так хочу. Господи, - он повернул на юг, - скоро совсем. Не могу поверить.

Папе я записку оставил, и Ева письмо написала, для тети Тео. Нас никто не тронет, у нас законный,

венчанный брак».

На набережной Темзы, подъезжая к Лондонскому мосту, он посмотрел на птиц, что вились в

утреннем небе. Большой, красивый ворон, что-то закаркал. Джон, вдруг, смешливо сказал: «Ты бы

так же поступил, я знаю».

Диана усмехнулась, идя на Оксфорд-стрит: «И что она дрожит? Джон от нее глаз отвести не может,

и все время руки ее касается. Думает, что незаметно, а я все вижу. Вот и хорошо, пусть Ева едет в

Австралию. Там, конечно, совсем все не устроено пока, но с Джоном ей ничего не страшно».

Лавочники только раскрывали ставни. Диана почувствовала, что хочет есть. «Денег у меня нет, -

хмыкнула девочка, - даже медной монетки и той не найдешь. Ничего, - успокоила она себя, -

потерплю. Как это дедушка Аарон написал: «Ни о чем не беспокойся, милая Дина, сказано: «Все

евреи ответственны друг за друга». Раввинский суд тебе найдет, с кем добраться до Амстердама, а

оттуда поедешь в Ливорно. На корабле приплывешь в Яффо, где я тебя встречу. Маме твоей я все

объясню, впрочем, я думаю, что она будет согласна».

Диана повертела на запястье холщовый мешочек, где лежали все бумаги. Крест она сняла еще

утром. «Насчет мамы, - кисло сказала себе девушка, - это мы еще посмотрим, конечно. Сначала

Ева, теперь я. Ничего, Аарону всего девять лет. Он, кажется, не собирается, ни в Иерусалим, ни еще

куда-нибудь. Станет священником, и мама будет счастлива».

Девушка добралась до Олдгейта. Остановившись на Дьюкс-плейс, вскинув голову, она шепнула:

«Как красиво!». Над белыми колоннами виднелись золотые буквы. Диана знала святой язык,-

еще, когда отец был жив, они с мамой часто на нем говорили. Потом она нашла кембриджский

учебник отца. Втайне от матери, упорно, девочка делала упражнения и разбиралась в грамматике.

Дедушка тоже всегда писал ей на святом языке.

-Знай, перед кем стоишь, - прошептала Диана. Тряхнув рыжей головой, - чепец она надевать не

стала, - девочка решительно вошла внутрь. Пахло свечным воском, огромные двери были

приоткрыты. Она услышала гул голосов, - в зале шла утренняя молитва. Диана вспомнила:

«Дедушка здесь был. И тетя Джо, жена дяди Иосифа покойного. Отсюда она в Иерусалим поехала.

Она справилась, и я справлюсь».

-Мисс..., - услышала она чей-то голос.

-Здравствуйте, - вежливо сказала Диана, подняв голову, глядя на человека в темном сюртуке и

шляпе, что выглянул наружу. «Меня зовут мисс Диана..., Дина, - поправила она себя, - Дина

Корвино. Я бы хотела увидеть рава Гиршеля».

-Вы посидите, мисс, - предложил ей мужчина. «Он на молитве сейчас. Как только закончим, он вас

примет. А то хотите, - он указал рукой наверх, - на женскую галерею поднимитесь».

Диана легко взбежала по лестнице. Присев на первую попавшуюся скамью, девочка взяла

молитвенник. Она полистала пожелтевшие страницы. Прижавшись щекой к черной вязи букв,

Диана облегченно шепнула: «Я дома».

Ей налили чаю, - сладкого, крепкого и поставили перед ней серебряное блюдо с печеньем. Диана

отдала свои письма - рав Гиршель позвал в кабинет еще двоих человек, тоже пожилых,

седобородых, - и стала ждать.

Печенье было имбирное. Мать, вспомнила девочка, тоже такое пекла. Она огляделась, узнав

мезузу на двери. Шевеля губами, Диана стала читать золоченые, потускневшие буквы на

переплетах книг. Они сначала передавали друг другу бумаги. Потом, рав Гиршель, извинившись,

поднялся. Они ушли в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь - плотно.

-Подслушивать нельзя, - напомнила себе Диана. «А если, - девушка замерла, - если они откажут?

Но там письмо, из раввинского суда, в Иерусалиме, о том, что обе мои бабушки были еврейками.

Не говоря уже о дедушке. И они обе на Масличной Горе похоронены, в том месте, где появится

Мессия. Мне четырнадцать, я не ребенок...- она задумалась. Тряхнув головой, Диана решила:

«Если дело в деньгах, я пойду и попрошу их у бабушки Марты. Дедушка Аарон так и написал - от

нее ничего скрывать не надо. И бабушка Мирьям здесь, она тоже поймет».

Дверь открылась, они вернулись за большой стол. Рав Гиршель, мягко улыбнувшись, погладил

черную, с проседью, бороду: «Мисс Корвино, вы, без всякого сомнения, еврейка. Вам просто надо

окунуться в микву, впрочем, - уверил ее раввин, - это формальность. Вот и все. Вы это можете

сделать в Иерусалиме, так даже лучше будет, - он положил бумаги на край стола: «Мы

подготовили письмо, в синагоги Амстердама и Ливорно, чтобы вам оказали содействие. Не

волнуйтесь, о вас позаботятся. Только, - он выслушал, что ему шептал раввин справа и кивнул

головой, - вам нужен будет паспорт, мисс Корвино. Сами понимаете, мы не хотим, - рав Гиршель

поискал нужное слово, - неприятностей для общины. По законам этой страны, вы

несовершеннолетняя, мы не будем ссориться с властями. Паспорт и разрешение вашей матушки

на выезд, под опеку вашего деда».

Диана побледнела. Забрав бумаги, девочка откашлялась: «А если..., когда я принесу паспорт и все

остальное, сколько времени займет..., чтобы я смогла уехать?»

-Недолго, мисс Корвино – развел руками раввин. «Корабли в Амстердам каждый день отплывают.

Подыщем вам семейную пару, что туда отправляется, а там найдут торговцев, что в Ливорно едут».

Он поднялся: «Вы возьмите печенья, с собой, и надеемся вас вскоре увидеть».

Диана прикоснулась кончиками пальцев к мезузе. Выйдя во двор синагоги, присев на гранитные

ступени, девочка горько подумала: «Паспорт..., Его с разрешения родителей дают,

несовершеннолетним. Но Ева венчается с Джоном, можно его попросить сделать мне нужные

документы. А письмо от матери..., - она сгрызла печенье. Решительно поднявшись, вскинув голову,

девочка раздула ноздри.

-Вернется она из Озерного Края, - сказала себе Диана, вышагивая по Оксфорд-стрит, - все ей и

скажу, прямо. Если она меня вздумает в Лидсе запереть - убегу. Доберусь до Ливерпуля, оттуда

ходят парусники в Америку. Там бабушка Мирьям, бабушка Эстер, - они помогут. Сдаваться нельзя,

- она быстро взбежала на чердак особняка Холландов, - Джон оставил ей ключи. Пробравшись по

крышам, девочка ловко спрыгнула в окно гардеробной.

Диана спрятала веревку. Услышав стук в дверь, она нарочито сонным голосом отозвалась: «Я

сейчас спущусь, бабушка Тео. У Евы все еще голова болит, она задремала».

Девушка умылась. Полюбовавшись собой - зеленые глаза смотрели весело и упрямо, поменяв

платье,

пригладив

волосы,

-

Диана

пошла

в

столовую.

Над круглым столом жужжали пчелы, в ухоженном саду пахло цветами. Седоволосый, низенький

человек в сутане, разливая чай, улыбнулся:

-Вы ешьте инжир, мисс Корвино, ешьте. Это с того самого дерева, что я вам восемь лет назад

показывал. Прошлого года, конечно, плоды, - архиепископ Кентерберийский подвинул к ней

серебряную корзинку, - моя экономка их сушит. Очень сладкие.

Ева все не могла поверить, что перед ней тот самый архиепископ Кентерберийский, которого она

видела еще маленькой девочкой. Дворец был новым. Встретив экипаж у кованой калитки, он

развел руками:

-В прошлом году сюда перебрался. Там, в Ламбете, мой сад остался, за ним ухаживают. Но я и

здесь яблони высажу, груши..., Вы проходите, мисс Корвино, граф Хантингтон, - спохватился он.

Глядя на изумленное лицо девушки, архиепископ весело подумал: «Расцвела-то как. Словно из

«Песни Песней»: «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами». Она на

мать похожа, конечно. Младшие там, в отца, да упокоит Господь его душу».

Они сидели в мраморной беседке, черепичная крыша церкви Святой Марии виднелась рядом,

над ветвями зеленых, пышных деревьев.

-Господи, - испуганно подумала Ева, - он сейчас скажет, что нам нельзя венчаться. Он постарел,

конечно, сколько лет прошло.

Девушка почувствовала быстрое прикосновение руки Джона и поняла, что краснеет.

-Ваша светлость, - робко начала Ева, - если нам нельзя пожениться, то..., - она не договорила и

сглотнула, ощутив слезы на глазах. Джон был совсем рядом, у него была крепкая, надежная

ладонь. Ева, держа на коленях букет гиацинтов, опустив голову - она не стала надевать чепец,

белокурые волосы были собраны в простой узел, - совсем зарделась.

-А кто сказал, что нельзя? - удивился архиепископ. «Лицензия у вашего жениха в кармане. Я сам ее

вчера выписывал, причетники в церкви..., - он указал в сторону парка.

-Мы священника ждем, ваша светлость? - осмелела Ева.

Он прищурился, вглядываясь в дорогу: «Чем я вам не священник, мисс Корвино? Как венчать, я

еще не забыл, уверяю вас. А ждем - архиепископ взглянул на Джона, - ждем мы свидетелей, но

вот, и они появились. Пойдемте, - он поднялся, и Ева с Джоном встали.

Они шли через лужайку. Джон шепнул невесте: «Он прав, о свидетелях-то я и не подумал совсем.

Диана отдаст письмо тете Тео?»

-Вечером, - тихо отозвалась Ева. «Я тебе люблю, Джон. Кто бы мог подумать...- она, несмело,

указала на спину примата церкви.

-Он меня крестил, - улыбнулся Джон. «Он тогда был настоятелем часовни святого Георга, в

Виндзорском замке. Он не мог мне отказать, сама понимаешь. И все по закону, конечно..., -

юноша осекся и пробормотал: «Ева..., Там, там...»

На церковном дворе стоял простой, запряженный парой гнедых экипаж. Джон взглянул на двоих,

что поднимались по ступеням. Тот, что повыше, крепкий, уже почти седой, поддерживал худого

мужчину с тростью.

-Ваша светлость! - отчаянно позвал Джон. Архиепископ обернулся: «Мой юный друг, как-то не

положено венчаться без родителей. Раз матушки ваши, - он вздохнул, - не смогли приехать, хоть

его светлость герцог рядом с вами будет .

-А второй? - было, хотела спросить Ева. Увидев его профиль - мужчина лет шестидесяти, в хорошо

скроенном, светлом, летнем сюртуке, стоял на ступенях, ожидая ее, девушка еле двигающимися

губами шепнула: «Я не верю, Джон!»

-Я, - согласился жених, - в общем, тоже - не верю.

Все было как во сне, - подумала Ева. Он предложил ей руку и мягко сказал: «Ваш батюшка, мисс

Корвино, не может быть с нами сегодня в этот день. Позвольте мне повести вас к алтарю».

Джон увидел отца, что стоял, опираясь на трость. Подойдя к нему, юноша почти испуганно

прошептал: «Папа!»

-Кольцо мне дай, - велел герцог, - я все-таки твой шафер. Его светлость, - он кивнул на

архиепископа, что надевал, с помощью причетника, облачение, - записку нам вчера послал,

дорогой мой. А я предупредил сегодня гонцом дядю Питера, чтобы готовили свадебный обед.

Небольшой, - герцог подмигнул сыну. «Вы, наверное, хотели в Саутенд сбежать? - поинтересовался

он.

-Папа...- Джон покраснел и протянул отцу простое, золотое кольцо, - папа, ты на нас не сердишься?

Герцог, на мгновение, привлек к себе сына: «Ты у меня молодец, граф Хантингтон. Езжайте с Евой в

Австралию, все у вас хорошо будет».

Органист заиграл «Прибытие царицы Савской» Генделя. Джон еще успел спросить, кивая на

проход: «А он?»

-Он, - задумчиво ответил отец, глядя на короля Георга, что вел под руку Еву, - он вам делает

свадебный подарок. Приют будет под его покровительством. Твоя теща, - он похлопал Джона по

плечу, - порадуется, я уверен. Иди, - он подтолкнул Джона, - иди, милый. Счастья вам.

Он взял Еву за руку и почувствовал, как ему на пальцы падают слезы. «Я люблю тебя, - сказал ей

Джон, - и буду любить всегда, до конца моих дней».

Джон и Ева опустились на колени перед алтарем и услышали мягкий голос архиепископа

Кентерберийского: «Бог есть любовь, и те, кто пребывает в любви, пребывают в Боге».

Джон подождал, пока король сядет. Устроившись на скамье рядом с ним, герцог устало подумал:

«Ничего. Я оставлю мальчику письмо, напишу Мадлен..., Смелости бы набраться. Ничего, сейчас

обоих внуков увижу, и уже не страшно будет. Жалко, что от них, - он взглянул на светловолосую,

склоненную голову сына, - не дождусь, но что делать. И Мадлен жалко. Но иначе нельзя, хватит

уже, - он тихо закашлялся. До него донесся шепот короля:

-Ты понял меня, Джон? Чтобы в следующем году я не увидел бюджета на содержание этого

заключенного.

Джон вспомнил о мышьяке. Яд лежал в запертой шкатулке, в шкапу, что был вделан в стену его

кабинета. Он спокойно ответил: «Не увидите, ваше величество».

Ева стояла, опустив руки, над роскошным саквояжем испанской кожи. «Бабушка Тео, - робко

сказала девушка, - может быть, не надо…»

В окне играл розовый закат, ставни были распахнуты в сад. Ева услышала веселый голос мужа:

«Где это вы были, дядя Майкл?»

-На пристани все готово, - Майкл, стоя на ступенях, улыбнулся. «Отвезут вас в Саутенд, а через

неделю заберут обратно».

Он присел рядом с Джоном. Закурив сигару, мужчина похлопал его по плечу:

-Двадцать миль в час, дорогой мой. К ужину, - Майкл посмотрел на небо, - туда доберетесь. Какой

смысл работать на правительство, - он подмигнул юноше, - если нельзя воспользоваться плодами

своего труда? Отличный паровой катер. Припасы, что Элиза сложила, я туда уже отнес. Там,

Саутенде разберетесь. Голодать не будете.

-Спасибо, - юноша покраснел. Питер, что, вместе с Джоном сидел в кабинете, выглянул наружу:

«За отцом твоим мы присмотрим, не волнуйся. Жаль, что Джованни с Теодором и детьми не

приехали, из Мейденхеда, но они бы, не успели просто. Как все вернутся, большой обед устроим».

Он прикрыл двери. Герцог, откашлявшись, усмехнулся: «Присмотрите, присмотрите. Была бы

железная дорога проложена между Лондоном и Мейденхедом, все бы собрались».

-Будет, - уверил его Питер. Он, осторожно, спросил: «Майклу придется в России работать?»

-Не сейчас, - Джон отпил мальвернской воды из тяжелого, хрустального стакана. Вытерев рот

шелковым платком, он опять закашлялся: «У нас пока нет пассажирской железной дороги.Когда

она появится, я тебя уверяю, царь Александр не преминет пригласить в Россию наших инженеров.

Тем более, Майкл русский знает, и сын его тоже. Да ты и сам…, - он взглянул на Питера.

-Мне два года до семидесяти, - сварливо заметил тот. «Дай мне внуков увидеть, от Мартина и

Юджинии, и я на покой уйду, вместе с женой. Хватит ей по Европе ездить, тоже не девочка».

-Она молодых за пояс заткнет, - коротко сказал герцог, - так что с отставкой - это мы погодим. Тем

более, юный Джон в Австралию уезжает, а я…, - он повел рукой и не закончил. «Боюсь, ты теперь

свою жену еще реже видеть будешь».

Питер помолчал, поигрывая серебряным ножом для бумаги: «Я знал, на ком женился. Сыну

твоему с Евой очень повезло. Впрочем, и Майклу моему с Элизой тоже. Дождись внука от

Вероники, езжайте в Брюссель спокойно, и отправляйтесь на Святую Елену. Потом Мадлен к вам

присоединится».

-Да, - коротко сказал герцог и внезапно рассмеялся: «Давай я тебе хоть денег отдам, за ткани. За

один день девочке все сшили, я такого и не видел никогда».

-Я у семьи денег не беру, - Питер поднял ладонь, - и никто никогда брать не будет, обещаю тебе. И

не все ей сшили. Так только, для моря несколько платьев. Но мерки сняли, к вашему отправлению

в Брюссель все будет готово. Пошли, - он поднялся, - Элиза чай делает. Ты говоришь, тебе от,

китайского чая лучше?

-Лучше, - согласился Джон, беря трость.

-Возьмете его туда, на Святую Елену, - подытожил Питер.

Наверху, в спальне, Ева посмотрела на шелковые чулки, на кружевные рубашки, что лежали в

саквояже, и повторила: «Бабушка Тео, там море…»

Тео остановилась с изящным несессером в руках и ехидно ответила: «В спальне его нет, милая

моя. Не спорь со мной. Уверяю, Джону, - она указала на саквояж, - все это понравится. Снимать

понравится, - женщина усмехнулась. Ева густо покраснела.

Как только они вернулись из Аддингтона, - на Ганновер-сквер уже готовили обед, - Тео встретила

ее в дверях и решительно сказала: «Диана Элизе помогает. Мы с тобой, моя милая, едем на

Стрэнд, в магазин дяди Питера, из экипажа можешь не выходить».

-А ты, - обратилась она к Джону, - довезешь нас, и отправляйся домой вещи собирать. Мы потом

наемную карету возьмем.

Они с мужем едва успели быстро поцеловаться. Тео, устроившись в экипаже, расправив платье

гранатового шелка, захлопнула дверцу и закрыла окошечко, что выходило на козлы.

-По дороге поговорим с тобой, - заключила Тео, откидываясь на бархатную спинку сиденья.

А потом, - подумала Ева, - все опять было как во сне. С нее быстро сняли мерки, и за два часа, -

пока они с бабушкой Тео покупали чулки, рубашки и белье, - сшили три простых, но изящных

платья - из тонкой, светлой шерсти и муслина.

-На неделю, - заметила Тео. «Потом полный гардероб у тебя будет». Она похлопала рукой по

ткани: «Еще юбка, блузы, - с утра на море гулять. Шали кашемировые, шляпки, - она указала в

сторону коробок, - и обувь, конечно».

-А несессер зачем? - слабым голосом спросила Ева, глядя на женщину. Тео качнула красивой,

темноволосой головой и раскрыла его: «Ножницы, щипчики, пилочка, гребень, эссенция

ароматическая, - лаванда, - бальзам для губ, - она повертела перед носом Евы красивую,

эмалевую коробочку, а в этом флаконе…, - она наклонилась и что-то зашептала девушке на ухо.

-На первое время тебе хватит, - Тео захлопнула несессер и уложила его в саквояж, - когда

вернешься в Лондон, бабушка Марта приедет. Этот настой ее врач делает, нам-то с ней, - Тео

усмехнулась, - уже не надо, а у тебя пусть будет.

-Да зачем…, - Ева смутилась.

-Затем, что на карту посмотри, - отрезала Тео, распрямляясь. «Как доедешь до своей Австралии,

так и займетесь наследниками титула, - она тонко улыбнулась, - а пока, - женщина вздохнула, -

пока ты в таких местах окажешься, что там рожать не след. На Святой Елене еще ладно, там Давид,

Дебора…, Но ты ведь и на кораблях будешь. Так что погодите, - она ласково поцеловала белый,

высокий лоб и подтолкнула девушку к двери: «Иди, побудь с Дианой, все же уезжаешь, хоть и

ненадолго. Потом к чаю спускайтесь, и экипажи приедут - на пристань вас проводим».

Девушки сидели, обнявшись, на кровати. Диана, положив голову на плечо сестры, вдруг, лукаво

спросила: «Что тебе бабушка Тео и тетя Элиза рассказывали? То, что в «Песни Песней» написано?»

-Диана! - изумилась Ева и младшая сестра улыбнулась: «Да читала я ее, конечно. Это Библия папы,

я сразу нашла, где ты ее прячешь».

-Немного больше, - краснея, призналась Ева. Диана, задумчиво, протянула: «Я у тебя спрашивать

не буду. Мне в Иерусалиме все объяснят, как я замуж соберусь».

Ева замерла и строго велела: «Говори все».

Когда Диана закончила, старшая девушка вздохнула: «Маме, конечно, это не понравится. Сначала

я, теперь ты…, И мы обе так далеко будем, но я потом приеду, когда Джона обратно в Лондон

переведут. И ты, может быть, приедешь. Дедушке привет передавай. Я ему напишу, конечно».

Диана взяла руку сестры и прижалась к ней щекой: «Думаешь, мама меня отпустит? И, - она

подняла зеленые глаза, - ты почему не расстраиваешься? Я теперь не христианка, Ева».

-Ты моя сестра, - пожала плечами старшая девушка, - хоть бы ты язычницей стала, какая разница?

-Тогда ты бы меня обращать начала, - не удержалась Диана и обе девушки расхохотались. «Мама, -

Ева поднялась и, не удержавшись, погладила брюссельское кружево, что обрамляло декольте, -

мама поймет, я думаю. Ты все-таки к дедушке едешь».

-Интересно, - сказала Диана, когда они спускались в столовую, - кто у Вероники родится? Это

теперь твой племянник будет, или племянница. У нас одних кузенов, - Диана посчитала на

пальцах, - двенадцать человек. Там, в Иерусалиме, у дедушки Аарона уже правнуки есть. Давайте,-

она пожала руку сестре, - пусть и у вас дети будут. И Джоанну ты увидишь, - зачарованно добавила

девушка, - я слышала, тетя Мадлен читала ее письмо. Она там, в Брюсселе, открывает школу для

рабочих.

-Дети, - вздохнула Ева. «Нет, нет, права бабушка Тео, надо подождать. И мама…, Это я Диане так

говорю, чтобы успокоить ее, а ведь мама, наверняка, расстроится. Из-за меня тоже. Ничего, мы

осенью и уедем уже».

-У тебя, - вдруг сказала Диана, остановившись перед высокой, резной дверью столовой, - очень

красивые платья, Ева. И вообще, - она потянулась и обняла сестру, - ты будешь очень, очень

счастлива.

Они зашли в столовую Кроу. Комната была отделана каррарским, розоватым, будто светящимся

изнутри, мрамором. Мужчины поднялись, и Ева, посмотрев на мужа, улыбнулась: «Конечно.

Иначе просто быть не может».

Катер стоял у пристани на Темзе, огороженной высоким, деревянным забором. Им открыли

калитку, - изящный, в темном сюртуке, мужчина, от которого пахло углем и порохом. Майкл,

обернувшись, велел: «Познакомьтесь с моим тезкой. Мистер Майкл Фарадей, наш великий

физик».

-Оставьте, сэр Майкл, - отмахнулся Фарадей, - скажете тоже. Здравствуйте, ваша светлость, граф

Хантингтон, мистер Кроу. Поздравляю, - он пожал руку Джону и поклонился Еве.

-А почему пристань еще и с Темзы отгорожена? - тихо спросила Ева у мужа, глядя на ворота, что

отделяли заводь от реки.

-Потому, - шепнул Джон, - что это правительственная территория. Незачем всяким зевакам глядеть

на то, что здесь происходит. Хотя, конечно, мы ничего не испытываем, все-таки город». Он

прикоснулся к руке Евы: «Здесь паровые катера стоят, сюда торпеды привозят, мины…Пробуем мы

все это в море, конечно, благо его вокруг много.

-Джон…- вдруг сказала девушка.

-Нет, нет, - юноша, оглянувшись, поднес ее теплые пальцы к губам. Он вздрогнул: «Скорей бы,

Господи».

-Нет, - весело повторил Джон. «У нас медовая неделя. Полигон не в Саутенде, а в другом месте.

Южный полигон, - добавил он.

Из трубы уже шел темный дым. Майкл Кроу, усмехнулся, показав на холст, что закрывал палубу:

«Вы не обессудьте, ребята вам написали, как положено».

-Just married, - Джон расхохотался и тряхнул головой: «Спасибо, дядя Майкл». Диана крикнула:

«Смотрите, а это что?».

-Это, мисс Корвино, - серьезно ответил Майкл Фарадей, - воздушные шары. Вы их первыми в

мире видите, - он указал на связку шаров, колыхавшуюся над катером. «Но это так, - он смущенно

улыбнулся, - безделка. Надо иногда отдыхать, даже нам, ученым».

Джон и Ева поднялись по трапу на катер, сторож распахнул ворота, выходящие на Темзу. Элиза,

держа на руках дочь, ахнула: «Как красиво!».

Шары отвязали, и они поплыли над вечерней рекой - вслед за катером, уходящим вниз по

течению, на восток, где над Лондоном поднималась светлая, яркая луна.

Озеро было огромным, уходило за горизонт. Сейчас, утром, над тихой водой висела легкая,

полупрозрачная дымка, шуршали слабые волны. Дом серого камня, под красной черепичной

крышей, стоял на холме, у небольшого залива. У пристани из старого, темного дерева

раскачивалась лодка. Высокая женщина, в скромном, шерстяном платье, в кашемировой шали,

стояла на белом песке. Русые волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы. Она

вздохнула и опустила глаза к письму, зажатому в длинных пальцах.

Почерк сестры не изменился - четкий, твердый, решительный. «Милая моя Вероника! - читала она.

«Вот, мы и обосновались в Брюсселе, вместе с твоим племянником. Мишелю пять лет, пока я с

ним занимаюсь, а потом он, конечно, пойдет в школу. Сюда мы ехали через Париж, с

венесуэльскими документами, о которых позаботился генерал Боливар. Я захоронила прах моего

мужа на Пер-Лашез, в семейном склепе. Когда Мишель подрастет, я его отвезу туда, конечно.

Здесь я получила местные бумаги. Мы с Мишелем теперь поданные голландского короля.

Впрочем, надеюсь, что и здесь, и во всей Европе когда-нибудь установится республиканская форма

правления. Для этого я сюда и вернулась. У нас отличная квартира, я получаю пожизненную

пенсию, как вдова генерала, ни о чем не беспокойтесь. Я уже сняла помещение для школы, и

осенью открываю классы для взрослых. У меня много работы - я перевожу, пишу статьи для

журналов и газет, у нас все в порядке. Очень надеюсь, что вы сможете нас навестить, с любовью,

твоя Джоанна».

Вероника невольно перекрестилась и повторила: «Для этого я сюда и вернулась. Господи, и ведь

не боится ничего. Она всегда такая была».

Сзади раздались шаги. Вероника обернулась, и, комкая шаль, тихо спросила мужа: «Что..., уже?»

-Началось, - Вероника посмотрела в темные, усталые глаза мужа. Она, всхлипнув, пробормотала:

«Франческо, а если...»

-Все будет хорошо, - он укрыл ее у себя в руках. Вероника, прижавшись к нему, почувствовала, как

он вытирает ей слезы: «Все будет хорошо, любовь моя. Родится наш мальчик, или девочка. Мы

совсем скоро его увидим. Тетя Мирьям договорилась с кормилицей, из деревни, как только, - он

помолчал, - все закончится, ты возьмешь дитя и устроишься в спальне. Тетя Мирьям приведет ту

женщину. Вот и все».

Вероника, на мгновение, вспомнила сухой голос Рэйчел. Женщины гуляли по берегу озера. Рэйчел

посмотрела на свой высокий живот и коротко сказала: «Кормить я не буду. Это ваш ребенок, не

мой».

-Хорошо, - почти испуганно отозвалась Вероника. «Конечно, конечно, Рэйчел. И что ты говорила о

священнике, я обещаю..., мы обещаем, что мальчик, конечно, станет слугой Божьим». Она, было,

потянулась к руке женщины. Рэйчел только запахнула шаль, и пошла дальше - высокая, с прямой

спиной, в черном, траурном платье.

Деревня была в пяти милях от имения. Изабелла сразу запретила им там появляться.

-Незачем, чтобы вас кто-то видел, - сказала свекровь Веронике. «Франческо здесь, экипаж есть,

лошади тоже. За припасами он ездить будет. А вы гуляйте, отдыхайте».

Вероника боялась, что Рэйчел захочет ходить на службу, в церковь, но женщина только пожала

плечами: «Библия у меня есть, и молитвенник, а больше мне ничего и не надо». Вечерами она

вышивала напрестольную пелену для собора Святой Троицы в Лидсе, или читала бесконечные

брошюры о миссионерстве - у Рэйчел их был целый сундук.

Они с Франческо катались на лодке, работали - осенью мужу надо было возвращаться на север, в

Ливерпуль - строить новые доки в порту. Вероника писала свой роман. Она начала его еще давно,

после свадьбы, и послала первые главы мисс Джейн Остин. Та ответила одобряющим письмом, но

потом началось то, что Вероника предпочитала называть «недомоганием», и она совсем его

забросила. В Озерном Краю было тихо, спокойно, Изабелла вела хозяйство. Вероника, внезапно,

вспомнила о своих старых тетрадях. Собирая свои вещи в Лондоне, перед отъездом сюда, она и

сама не зная зачем, положила их на дно саквояжа.

Роман был о девушке, что, презрев светские условности, полюбила подкидыша, незаконного сына

лорда и цыганки. Франческо, прочитав первые главы, задумался: «Это очень, очень, хорошо,

милая. Совсем не похоже на прозу покойной мисс Остин, ты пишешь, - он вздохнул, - пишешь не

спокойно, а так..., так, как будто ты борешься с ураганом, - он указал на последний портрет

Вероники, что он написал уже здесь, в Озерном Краю.

Она шла через пустошь, в простом, бедняцком платье, босоногая, русые волосы развевал ветер,

серые глаза смотрели твердо и упрямо. Сзади сгущались тучи. Франческо, глядя на картину, тихо

сказал: «Я ее назову «На заработки». Не все же вешать в Академии портреты дам в шелках и

кружеве, играющих с левретками, - он коротко усмехнулся.

- Ее не возьмут, - озабоченно ответила Вероника. «Хотя это, это..., очень, очень хорошо». Она

посмотрела в горькие, большие глаза женщины на портрете: «Франческо ничего не приукрасил. У

меня и вправду морщинки есть. А у него, - она потянулась и коснулась губами виска мужа, - у него

седина, хотя ему всего тридцать пять. Дядя Джованни тоже рано поседел».

-Не возьмут, - Франческо погрыз кисть, - так не возьмут. И вообще, ты же видела мои альбомы - из

Корнуолла, из Ньюкасла, из Лидса..., - он осекся. Вероника, мягко ответила: «Да, милый. Поверь

мне, - она наклонилась и обняла мужа, - когда-нибудь именно такие картины и будут в Академии -

шахтеры, рабочие, поденщицы..., Люди должны видеть их лица, хотя бы так».

Он никогда не рассказывал ей о том, что было в Лидсе. Вероника, вдыхая свежий, озерный ветер,

подумала: «И хорошо, что так. Что было, то было, и незачем ему об этом вспоминать. У нас

появится дитя, а остальное неважно».

Вероника не знала, что Франческо и сам бы предпочел забыть это. Он уже почти забыл - две

недели в зимнем, холодном городе. Она приходила на квартиру каждый день. Считалось, что они

обсуждают перестройку здания приюта и пьют чай. Он, сначала, попытался что-то сказать, но

Рэйчел сухо оборвала его: «Это мой христианский долг, кузен Франческо». Шторы были наглухо

задернуты, в спальне царила полная темнота, она молчала. Потом женщина быстро одевалась и

уходила. Через две недели Рэйчел прислала ему короткую записку: «Все в порядке», и он уехал

домой.

-Пойдем, - Вероника взяла его за руку, - пойдем, милый, погуляем.

Она не думала о женщине, что сейчас лежала наверху, в доме. Она думала только о ребенке -

мальчике, или девочке, представляя себе, как он будет улыбаться, как начнет вставать, и ходить,-

сначала неуверенно, держась за ее руку, а потом , осмелев, сделает сам первые шаги. Вероника

представляла себе, как она будет учить его читать, а Франческо - рисовать, как маленький сядет на

пони, как они повезут его, в Саутенд и он будет там шлепать босыми ножками по морской воде.

-Наш ребенок, - повторила про себя Вероника. «Наш». Она, невольно, положила руку на живот и

вздрогнула, вспомнив свои слезы, вспомнив боль и кровь, услышав мягкий голос врача: «Миссис

ди Амальфи, поверьте мне, вы не первая женщина с таким...- он указал на рисунок. «Не надо себя

мучить. Вы не виноваты, так рассудила природа, или Бог, - мистер Бланделл вздохнул. «Вы,

конечно, можете пробовать дальше, чудеса случаются, но я бы вам не советовал. Шанс, что вы

доносите беременность, очень мал».

-Однако он есть, - измучено отозвалась Вероника, что лежала в постели.

-Десять выкидышей, - Бланделл развел руками. «Право, не надо больше подвергать свою жизнь

опасности».

-Бланделл говорил, - подумала сейчас женщина, крепко пожимая руку мужа, - говорил, что шанс

есть. Он ничего не заподозрит, даже если услышит, что я родила. А врача я сменю, конечно. Тетя

Марта посоветует кого-нибудь.

Франческо остановился и посмотрел на тропинку, что вела к берегу. «Господи, - Вероника

невольно перекрестилась, - Господи, только бы все хорошо прошло».

Мать бежала вниз, запыхавшись, подобрав простое, серое платье. «Даже шляпу не надела, -

отчего-то подумала Вероника. «Впрочем, мы все голову не покрываем, на улице. Деревня ведь».

-Мальчик, - почти плача, сказала герцогиня, раскрыв объятья, укачивая дочь. «Здоровое дитя,

крепкое, почти восемь фунтов. Пойдемте, пойдемте, - поторопила она их, - посмотрите на Пьетро.

Он такой хорошенький! - Мадлен вытерла слезы. «Мирьям уже готова в деревню ехать. Ты отвези

ее, Франческо, а Вероника пока ляжет».

В спальне были открыты окна, пахло ароматическим курением, Изабелла перестилала постель.

«Мама, - тихо позвал Франческо, - мамочка, милая...»

Женщина распрямилась и шмыгнула носом. «Мы его с Мартой помыли, одели, он спит сейчас.

Скоро кормилица появится, так, что наш маленький Пьетро не проголодается».

Они не дыша, на цыпочках, подошли к колыбели. Мальчик дремал, из-под кружевного чепчика

были видны темные, отцовские волосы. Вероника робко, боязливо наклонилась и шепнула:

«Сыночек!»

Мальчик зевнул и открыл глазки. «Они у него серые, - тихо сказал Франческо, так и не отводя

взгляда от ребенка. «Серые глаза, как у тебя, милая».

-Все, - захлопотала Изабелла, - вы отправляйтесь в деревню, а Веронику мы здесь устроим, и

маленького.

Наверху, в комнате Рэйчел, Марта затянула повязку на ее груди: «Вот и все. Ты полежи пару дней,

кормилице объясним, что ты болеешь. И настойку шалфея пей. Когда до Лондона доберемся, у

тебя уже все закончится».

Она присела на кровать и взяла руку женщины: «Спасибо тебе, милая, спасибо. Если бы не ты..., -

Марта взглянула в холодные, голубые глаза. Потянувшись, она обняла Рэйчел - крепко. «Как твой

отец - праведник, - Марта все держала ее в своих руках, - так и ты. И Пьетро покойный сейчас на

тебя смотрит, милая, с небес».

Рэйчел обмякла, и, расплакавшись, умостила голову на плече у Марты: «Тетя, милая, вы мне не

почитаете, из Библии? Или вам идти надо?»

-Там Изабелла, Мадлен, - отмахнулась Марта, - они справятся. Женщина потянулась за книгой, что

лежала на столике орехового дерева, у кровати. Раскрыв Евангелия, она показала Рэйчел страницу,

спросила: «Это?»

Та только мелко закивала головой.

-Нет, - улыбнулась Марта, - это ты наизусть знаешь, о спасении через чадородие. Я тебе кое-что

другое почитаю, слушай, - она зашелестела книгой.

-Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему

негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы - свет мира. Так да светит свет ваш

пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного, -

ласково читала Марта, гладя белокурую голову Рэйчел. Поцеловав ее в мокрую щеку, она

повторила: «Соль земли, милая».

Герцог склонился над колыбелью и бережно, тихо прикоснулся пальцем к щечке ребенка. Мальчик

улыбнулся. Мадлен вытерла слезы: «Он еще в дороге стал улыбаться, милый. Такое спокойное

дитя, ест и спит. Смотри, - она ласково взяла мужа за руку, - глаза, как у Вероники».

Джон все стоял, опираясь на трость, глядя на милое, сонное личико. Мальчик вытащил ручку из

пеленок, и герцог подумал: «Вот и все. Теперь Джоанну увидеть, второго внука, и можно…, - он

оборвал себя и услышал голос жены: «Они здесь останутся, в Мейденхеде, а я с вами поеду, уже

собираться надо. Ты уверен, что мне стоит здесь побыть?»

-Конечно, - Джон перекрестил внука, - тот поворочался и задремал. Поцеловав руку жены, герцог

повторил: «Конечно, любовь моя. Ты из Брюсселя отправляйся в Париж, увидишь племянника,

проведешь время при дворе. А потом возвращайся сюда, хоть кормилица и хорошая, хоть

Изабелла рядом, а Веронике помощь нужна».

Мадлен внезапно погладила мужа по голове и поцеловала его в висок: «Пойдем. Там обед накрыт,

нам ехать надо. А как Маленький Джон?»

-Хорошо, - смешливо ответил герцог, с трудом спускаясь по лестнице. «Он, - Джон чуть было не

сказал: «они», - в Лондоне. В Саутенд ездил, ненадолго, а потом вернулся».

Сын и невестка приехали из Саутенда еще две недели назад - загоревшие, держащиеся за руки, у

Евы на губах играла томная, довольная улыбка. Когда гонец из Озерного Края добрался до

Лондона, сын отвел Джона в сторону, и, краснея, попросил: «Папа, ты маме не говори пока, что мы

обвенчались. И тете Рэйчел не говори. Мы сами им скажем».

-Хорошо выглядишь, - только и заметил Джон, оглядывая юношу. «Сразу видно, отдохнул, на море

побыл». Маленький Джон только пробормотал что-то. Отец успокоил его: «Не буду, не буду

говорить. Вы потом съездите к Веронике, на племянника посмотрите».

-Обязательно, - ответил сын. Ева вышла на ступени, что вели в сад, и герцог шепнул юноше: «Все у

вас хорошо будет. Я тоже, как мать твою первый раз увидел, там, в Ренне, на рынке, сразу понял,

без нее мне жизни не будет. И еще с одной женщиной так было, там, - он махнул рукой, - в

Америке, как я еще мальчишкой кочевал. Умерла она, - герцог вздохнул и поднялся. По дороге в

дом он ласково поцеловал невестку в лоб. Ева, присев на скамейку, взяв руку мужа, робко

спросила: «Джон, милый, как же это будет? Твоя мама, моя мама…»

-Они не расстроятся, - уверил ее юноша. Оглянувшись, - отца уже не было в саду, - он попросил:

«Поцелуй меня, любовь моя, пожалуйста».

Он почувствовал прикосновение ее губ, и вспомнил прохладный ветер с моря, алый закат над

серыми волнами, и ее шепот: «Я и не думала…, не думала, что там - все правда, Джон».

-Где? - он все никак не мог оторваться от нее, обнимая ее всю, устроив в своих руках, целуя

белокурые, тяжелые, пахнущие лавандой волосы.

-В «Песни песней», - тихо ответила жена. «Я ее читала, - она покраснела, - чтобы знать…»

-А сейчас я тебе ее почитаю, - Джон прижался губами к ее уху и прошептал: «Как ты прекрасна,

возлюбленная моя, как ты прекрасна. Очи твои - очи голубиные». Он поцеловал нежные веки,

длинные ресницы и Ева, вдруг, сказала: «Мне папа говорил. Когда король Яков заказал новый

перевод Библии, то «Песнью песней» занимался тот самый преподобный отец ди Амальфи. Тот,

что был католиком, и отказался от сана, чтобы жениться на любимой женщине. Как мой дедушка,

преподобный отец Корвино, только он не успел. Это отца ди Амальфи слова, английские».

-Они очень правильные - улыбнулся Джон: «А как это на святом языке будет, ты ведь знаешь его?».

Ее голос неожиданно стал низким, страстным, Ева чуть приподнялась. Он, любуясь ей, взяв ее

лицо в ладони, шепнул: «Голубка моя. Господи, как я счастлив, Ева, как я счастлив тобой».

-Не расстроятся, - твердо повторил Джон. На зеленую траву сада порхнул серый голубь. Они, так и,

держась за руки, замерли, глядя на птицу.

Обед был накрыт в большой столовой. Изабелла, усаживая всех, спросила: «Ты, Теодор, тоже в

Лондон поедешь?»

-Конечно, - усмехнулся Федор, - я по жене соскучился. И юного Бенедикта заберу. Ты, Мирьям, -

он кивнул женщине, - тоже езжай, с Антонией. Скоро из Парижа все вернутся, хоть сына моего

повидаешь, и жену его.

Он привстал и позвал: «Бен, Тони, идите уже, наконец! Отправляться скоро».

Бенедикт устроился на скамейке рядом с девочкой. Та, накрутив на палец каштановый локон,

улыбнулась: «Но ты ведь приедешь, на Рождество, из Кембриджа ? Бабушка Мирьям только

следующей весной в Америку отплывает, а я здесь остаюсь. Дедушка Джованни будет со мной

заниматься, а потом учителей наймет».

Бен искоса посмотрел на нее. Тони, дрогнув ресницами, добавила: «Пьетро такой хорошенький!

Он на дядю Франческо похож, только глазами в тетю Веронику».

Они помолчали, теплый ветер с реки шевелил верхушки деревьев. Бен, наконец, заметил:

«Приеду, конечно. А ты сейчас на мою сестричку посмотришь, Мэри. И вообще, - он повозил ногой

по траве, - я очень рад, что мы познакомились, Тони».

У нее оказалась светлая голова - она легко решала математические задачи. Когда Бен удивился

этому, девчонка небрежно сказала: «Мой дед - Антуан Лавуазье. Жаль только, что женщинам

нельзя слушать лекции в университетах, я бы непременно - пошла учиться. Но бабушка Мари-Анн

мне объяснила, что можно быть помощником ученого, как она была. Я так и сделаю».

Они сидели вместе над чертежами парового двигателя. Тони на удивление быстро схватывала.

Как-то раз, она весело проговорила: «На паровом катере я уже была, в Америке, а вот на

самодвижущейся тележке - нет. Покатаешь меня?»

-Непременно, - уверил ее Бенедикт. Он посмотрел на сияние полуденного солнца за окном:

«Обещаю, на первом пассажирском рейсе ты будешь стоять на локомотиве, Тони».

-Я запомню, - пообещала она, и улыбнулась, - широко.

-Зуб шатается, - пожаловалась она сейчас, поднимаясь. «А где бабушка Марта и тетя Рэйчел?»

-В церковь поехали, - Джованни вышел в сад. «Заберут Аарона с занятий и вернутся сюда». Когда

все уже сидели за столом, герцог подумал: «Правильно. Вернемся в Лондон, Мадлен и Рэйчел все

узнают, а большой свадебный обед устроим, когда все из Парижа приедут».

Он подождал, пока Теодор нальет ему шампанского и шепотом уверил жену: «Один глоток, не

больше, не волнуйся, пожалуйста».

Джованни встал. Оглядев семью, подняв бокал, он рассмеялся: «Дорогие мои, выпьем за моего

внука, маленького Пьетро, пусть он растет здоровым, умным мальчиком, и радует отца с

матерью».

Франческо почувствовал, как мать, под столом, берет его за руку. «Не плачь, мамочка, - сказал он,

одними губами. «Все, все закончилось».

-Потом принесу Веронике поесть, - напомнил себе Франческо, - и нарисую ее, с маленьким.

Господи, как нам Рэйчел благодарить, что Пьетро покойный, что она, вот уж истинно -

праведники».

Наверху, в спальне, кормилица устроила ребенка в руках у Вероники: «Он сытый, долго проспит. И

вы спите, миссис Вероника, все же в дороге были. Не волнуйтесь ни о чем, молока у меня много, и

сыночек у вас спокойный, тихий мальчик».

Он и вправду был спокойным. Он улыбался, узнавая мать и отца, и уже хорошо держал головку.

Пьетро приник к груди Вероники и засопел. Женщина, нежно гладя сына по спине, шепнула: «Спи,

мой сыночек, счастье мое». А потом и она задремала. Кормилица перекрестила их и закрыла

дверь спальни: «Пять лет у нее детей не было, бедная женщина. Конечно, они сейчас на мальчика

не надышатся. Ничего, - она улыбнулась, - вырастет, и будет их радовать. А семья у них большая,

дружная. Вот и славно».

Она подошла к окну и посмотрела на зеленые ивы, на тихую Темзу: «Мальчику здесь привольно

расти будет, в деревне».

Марта опустилась на колени и смахнула палые, желтоватые листья с могильных плит: «Все

хорошо, милые, вы спите спокойно. Дитя новое родилось, мальчик, здесь его и крестить будут».

Камни покрывали пригорок. Марта, распрямившись, посмотрела наверх, - огромный, мощный дуб

поднимался в голубое небо. «Как Мартин и Сидония вернутся из Парижа, - хмыкнула женщина, -

надо будет Сиди сюда отправить, в деревню. Наверняка ведь, - она почувствовала, что улыбается, -

не вдвоем они приедут, а втроем. И Юджиния тоже».

Она прислонилась к ограде кладбища: «Как их много. Кроу и, ди Амальфи. Холланды там, в

Оксфордшире лежат, Иосиф у себя, в Амстердаме, в Париже склеп семейный, в Америке могилы,

в Иерусалиме, в России…, И меня с Питером тут похоронят. Это если мы, как первая миссис Марта

и адмирал,в море свою жизнь не закончим».

Марта, оглянувшись, - на кладбище никого не было, - сняла шляпу, и подставила бронзовый

затылок теплому солнцу. Она стояла, закрыв глаза, и думала о том, что Элиза с Майклом осенью

уедут в Кембридж, но на Рождество вернутся.

-Мэри к той поре и садиться начнет, наверное, - Марта улыбнулась.

Она думала о том, что Мирьям на зиму остается в Лондоне, а, значит, у них будет опытная

акушерка под рукой - на всякий случай. «Надо будет потом в Санкт-Петербург съездить, как внук

родится, или внучка, - велела себе Марта. «Все спокойно, наследница престола у нас есть, войны

закончились, можно и семьей заняться».

Она перекрестилась, и, подойдя к большому, серому камню, погладила надпись: «Ты не

беспокойся, - тихо сказала Марта, увидев перед собой стройную, изящную, женщину, в мужском

камзоле, что смотрела на нее, повернув голову, - не беспокойся. Все в порядке с нами, и так

дальше будет, обещаю».

Марта, взглянув на открытые двери церкви, пробормотала: «Что-то они долго».

Женщина и мальчик сидели рядом, на скамье темного дерева. «Как ты вытянулся, милый, -

ласково сказала Рэйчел сыну, - уже подросток почти. Значит, бабушка Тео тебя в Лондон не взяла?»

Пахло свечами, ладаном, скошенной травой, было тихо. Аарон, перебирая ее пальцы,

прижавшись, рыжей головой к плечу матери, рассмеялся: «Я сам не захотел. Я с преподобным

отцом занимаюсь. Я так скучал, мамочка, так скучал, - мальчик поднял на нее серо-зеленые,

отцовские глаза. «Теперь мы с тобой сможем сходить в Британский Музей, в собор Святого

Павла…, А ты похудела, - озабоченно заметил он.

-Мы много гуляли, - развела руками Рэйчел, - все же деревня, милый. На лодке катались, как и вы

здесь.

Она не думала о мальчике, как о своем ребенке. Это было дитя Вероники и Франческо. Когда они

возвращались из Озерного Края, Рэйчел, глядя на мальчика, что спал на руках у матери,

чувствовала, как с каждой новой милей под колесами экипажа внутри нее оживает то, что

казалось, было безвозвратно мертво.

Ей внезапно захотелось читать и слушать музыку. Она расспрашивала женщин об Америке, России

и Франции, и сама рассказывала о Святой Земле. Она улыбалась, шутила, вспоминала о своем

отце и сестрах. Сейчас, поцеловав Аарона в лоб, мать весело согласилась: «Сходим обязательно,

милый. Вот еще что, - Рэйчел обняла его, - бабушка Мирьям весной в Америку отплывает, я тебя

чуть раньше из Итона заберу. Мы с ней поедем. Увидишь тетю Батшеву, кузенов своих, они почти

тебе ровесники. Лето там проведем».

-Мама! - Аарон изумленно открыл рот. «А приют?»

-А на что у нас пять учительниц? - поинтересовалась Рэйчел. «Деньги, чтобы деток на море

вывезти, у нас есть, вот пусть и везут. Они справятся. Пошли, - она нежно подтолкнула сына.

Марта ждала их у калитки. Она проводила взглядом Аарона, что побежал к экипажу, и взяла

Рэйчел под руку: «Хорошо помолилась?»

Белокурые, прикрытые черным чепцом волосы, спускались на стройную спину. Рэйчел взмахнула

темными ресницами: «Хорошо, тетя Марта. Как в Лондон приеду, платья новые сошью»

-Не черные, - утвердительно сказала старшая женщина. Рэйчел, помотав головой, согласилась:

«Нет, тетя Марта. Не черные».

Она посмотрела на скромную, маленькую церковь: «Пьетро здесь учился, у священника, когда

ребенком был. И хорошо, что здесь не только могилы, сколько венчаний уже было. Истинно

сказано, славьте Бога, ибо Он благ, ибо вовек милость Его».

Забил колокол - мягко, размеренно. Голуби, что сидели на крыше церкви, - белые, серые, пестрые,

вспорхнув, покружившись в небе, - полетели в сторону Темзы.

Рэйчел толкнула тяжелую дверь с медной табличкой: «Лондонское Миссионерское Общество»:

«Пойдем, пойдем, стесняться нечего».

Ева все никак не могла поверить своим глазам. Мать была в темно-синем, строгом, но элегантном,

шелковом платье, такой, же капор украшала жемчужная заколка. Вернувшись из Озерного Края,

она только развела руками, услышав, что дочь обвенчалась с Маленьким Джоном: «Что делать,

дорогая моя. Жаль, конечно, что меня и ее светлости здесь не было. Но, я слышала, - Рэйчел

подмигнула, - тебя архиепископ Кентерберийский венчал, а к алтарю его величество вел?»

Дочь кивнула и удивленно подумала: «Почему это мама и тетя Мадлен прослезились?»

Мать поцеловала ее и велела: «Иди, скажи своей сестре, что мы к дяде Питеру едем, в магазин.

Надо мне новые платья сшить, и ей тоже. В Америку ты с нами не поедешь, - Рэйчел вздохнула, -

хотя там, в Австралии, у тебя будет, чем заняться».

Диана сидела на кровати. Завидев сестру, она озабоченно спросила: «Ну что?»

-Ты потом ей скажи, - посоветовала Ева, устраиваясь рядом. «Не знаю, что там с ней, в Озерном

Крае, случилось, но она совсем другая вернулась. Она тебя поймет, обязательно».

Диана только положила голову на колени и мрачно поджала губы. Она все собиралась поговорить

с кем-нибудь - Мартой, или Мирьям, но из Парижа пришло письмо, что обе пары собираются к

отъезду. Все были заняты, после торжественного обеда в честь свадьбы собирались устроить

крещение маленького Пьетро.

-Поговорю, - наконец, сказала Диана, и вспомнила, как мать улыбнулась: «Пошьем тебе новые

платья, милая».

-Пошьем, - пробормотала девочка. Она вдруг, испуганно, подумала: «А если мама заметит, что я

крестик больше не ношу?»

-Все устроится, - уверенно сказала старшая сестра, обнимая ее. В соседней комнате, Мадлен, тихо

плача, прошептала: «Рэйчел, милая..., Видишь, как все случилось. У нас общие внуки будут. Ева за

его светлостью присмотрит, на Святой Елене, пока я не приеду. Там, конечно, Джо, Дебора, но за

ним уход нужен...»

Рэйчел взяла руки сватьи и пожала их: «У вас очень хороший сын, милая. Моей девочке так

повезло, так повезло…, И любят они друг друга, сразу видно».

Ева робко последовала за матерью, оглядываясь. В приемной было тихо, пахло воском, на

отполированном столе орехового дерева лежали выпуски «Евангелического Журнала». Она

развернула один: «Забота о сиротах - дело всех слуг церкви». Это была статья о приюте. Ева

увидела искусно гравированную иллюстрацию - здание «Дома Констанцы» и портрет матери, еще

в траурном платье и чепце. «Миссис Рэйчел Корвино, вдова настоятеля церкви Святого

Варфоломея, управляющая приютом, - прочла девушка.

Их пригласили в кабинет, и Ева, положив журнал на стол, пошла вслед за матерью.

Рэйчел удобно устроилась в кресле: «Преподобный отец Джеральд, это моя дочь, леди Ева

Холланд, графиня Хантингтон».

Ева невольно посмотрела на свое обручальное кольцо. Она все никак не могла привыкнуть к

титулу, и еще вздрагивала, слыша, как ее называют «леди». «Привыкнешь, - смешливо уверял ее

муж, - я теперь тебя только так и буду называть, дорогая графиня».

-Она, - продолжила Рэйчел, - едет с мужем в Австралию, как это место называется, дорогая?

-Земля ван Димена, - с готовностью ответила Ева. Вспомнив карту, девушка, на мгновение

зажмурилась: «Со Святой Елены поплывем в Кейп, а оттуда, через Индийский океан в Австралию.

Эта земля ван Димена, она еще южнее. Два года там, а потом на материк вернемся, в Сидней.

Господи, как далеко».

-Моя дочь, - продолжила Рэйчел, - конечно же, хочет помогать мужу в его работе. Мы были

благодарны, преподобный отец, если бы вы смогли уделить время, рассказать леди Холланд о

миссионерстве...

Когда они выходили из кабинета, договорившись, о будущей встрече, Рэйчел увидела в приемной

высокого, седоволосого человека в пасторском воротничке. Он, стоя к ним спиной, читал

«Евангелический Журнал». Отец Джеральд радушно сказал: «Одну минуту, ваше преосвященство.

Провожу дам, и сразу вернусь».

-Разумеется, ваше преподобие, - рассеянно отозвался тот. Оторвавшись от журнала, священник,

коротко улыбнувшись, поклонился Рэйчел и Еве. Глаза у него были серо-зеленые, добрые, в

мелкой сеточке морщин.

Оказавшись на улице, Ева внезапно заметила: «Епископ какой-то, должно быть. Не знаешь, кто это,

мама?»

-Я только нашего епископа в лицо и знаю, - почти сердито ответила Рэйчел. «И его светлость

архиепископа Кентерберийского». Она почувствовала, что краснеет и торопливо добавила:

«Пойдем, пойдем, надо твои сундуки складывать, скоро ведь уезжаете».

Герцог, опираясь на трость, стоял у большой карты полушарий, что видела на стене невидной,

простой комнаты. Окно было распахнуто, вокруг купола собора Святого Павла кружились голуби.

Он незаметно подмигнул сыну и поднял руку: «Итак, господа. Если с русской экспедицией все в

порядке, то сейчас они должны уже видеть берега Австралии».

-Думаете, Ледяной Континент все-таки существует, мистер Джон? - спросил кто-то. В комнате уже

не пахло табаком, только, - герцог повел носом, - немного, едва уловимо, - жасмином. Марта

сидела, склонив голову, над какой-то пухлой папкой.

-Без всякого сомнения, - герцог закашлялся: «Еще найдут корабль сэра Николаса Кроу, с них

станется. Они с леди Констанцей там пропали. Хотя вряд ли, две сотни лет прошло. Никакое судно

бы не сохранилось, даже в тех широтах».

-Все равно, - недовольно заметили от угла стола, - коммерческого значения эта земля не имеет,

раз она полностью покрыта льдом.

-Не сейчас, мистер Томас, - спокойно согласилась Марта, отложив папку. «Сейчас это открытие

важно для науки. Что касается Северо-Западного Прохода…, - она поднялась и махнула: «Не

вставайте».

Оказавшись у карты, женщина шепнула Джону: «Сядь, пожалуйста, я тебе китайского чая заварила.

Сядь и выпей». Он опустился рядом с сыном. Маленький Джон подвинул ему оловянную кружку.

Марта взялась за деревянную указку. «Нынешняя экспедиция Парри и Франклина, как мне ни

прискорбно это говорить, обречена на провал, господа».

За столом недовольно зашумели. Марта, жестко сказала: «Тише! Я родилась в Акадии, мой

покойный отец был вояжером, я кое-что знаю о тех краях. Вот здесь, - она обвела указкой белое

пространство на севере, - здесь, несомненно, есть путь вдоль берега на запад, к Аляске. Однако,

пока у нас нет парового флота, нечего даже и думать о том, чтобы пробить путь через льды».

-Русские, - желчно заметил один из мужчин, - пошли на юг, используя парусные суда, миссис

Марта.

-Мистер, - она усмехнулась, - Джон-младший, дайте мне папку, пожалуйста. Очень хорошо, что у

нас ничего не выбрасывают.

Марта полистала папку: «Вот. Это времен королевы Елизаветы. Отчет сэра Стивена Кроу, Ворона, о

его путешествии в южные широты. Острова, на которые его вынесло - это, без сомнения,

нынешнее владение короны, Южная Георгия, описанная покойным капитаном Куком. Сэр Стивен

утверждает, что океан там свободен ото льда, а это - пятьдесят четвертый градус южной широты.

Вряд ли, - она хлопнула рукой по старинной карте, - вряд ли и дальше, на юг, там простираются

ледяные поля. В отличие от севера.

-Может, Ворона там и не было, - скептически сказал кто-то. «Может, он это все придумал».

-Так хорошо придумал, - ядовито отозвался герцог, - что, когда мой покойный отец передал

капитану Куку карту острова руки Ворона, тот, вернувшись, сказал: «Не надо было никаких

изменений вносить, все очень точно». В любом случае, - он пожал плечами, - мы, конечно, не

прекратим поиски Северо-Западного прохода, это дело чести, но миссис Марта права, нам надо

ускорить создание парового флота.

Джон наклонился к сыну: «Раз ты от меня не унаследовал морскую болезнь, как будешь на земле

Ван Димена, сходи туда, на юг. Капитаны опытные в Австралии уже есть. Может, и вправду,

найдете корабль сэра Николаса».

-Жаль, - Джон отпил чая, - что архив леди Констанцы у его святейшества. Ватикан с ним ни за что

не расстанется, а Джованни почти ничего оттуда не помнит. Конечно, он тогда не помнил, как его

зовут. Хоть подсылай кого-то бумаги выкрасть, но ведь архив, конечно, не в Риме держат. Не такие

они дураки.

Маленький Джон взглянул на карту и незаметно поежился: «Еве, конечно, это не по душе

придется. Я ненадолго уйду, судя по всему, там недалеко до Ледяного Континента».

Марта вернулась на свое место. Герцог порылся в папках: «Я возвращения экспедиции Франклина

и Парри вряд ли дождусь, я на Святой Елене буду...»

-Но ведь вы оттуда приедете, - донесся до него удивленный голос.

Джон невольно вздрогнул и согласился: «Я? Да, конечно. Давайте займемся отчетами об

испытаниях морских мин. Не то, чтобы мы собирались воевать, да нам и не с кем, - он усмехнулся,

- но надо быть готовыми».

Он раздал рукописные листы: «Позвоните, чтобы принесли кофе, судя по всему, мы здесь

надолго».

На набережной было шумно, сияло утреннее солнце, внизу, на белом песке пляжа виднелись

крыши купальных машин. Сидония покрутила кружевным зонтиком на плече: «Жаль, что у нас уже

нет времени в море поплескаться, должно быть, очень теплое». Юджиния оглянулась на дам, что

прогуливались вдоль променада: «Помнишь, как нас детьми в Саутенд возили? Там сейчас тоже,

наверное, пирс будут строить, гостиницы, рестораны. Уже не та деревня, что была».

В отдалении виднелись серые, мощные стены Дуврского замка, меловые утесы будто плыли в

жаркой дымке. Обе девушки были в утренних платьях светлого муслина. Сидония, помолчав,

заметила: «Когда-нибудь можно будет купаться без этих машин, поверь мне. У дам появятся

особые костюмы, например, - она, подумала, - чулки, короткая юбка, до колен, и просторная

блуза».

Юджиния усмехнулась, взяв Сиди под руку: «А выходить из моря как? Все мокрое будет, дорогая.

Не в наше время, и вряд в ближайшие сто лет». Они пошли к новому, трехэтажному, белого камня

зданию, где над входом отливала золотом вывеска: «Гостиница и ресторан Фошона».

-Они в Дувре уже больше двух веков, - хмыкнула Сиди. «Твой папа говорил, со времен королевы

Елизаветы. Лучшая французская кухня к северу от Парижа, - девушки хихикнули. Юджиния,

понизив голос, спросила: «Ты когда Мартину скажешь?»

-В Лондоне, - томно улыбнулась подруга. «Хотя твоя мама посмотрит на нас, дорогая, и сразу обо

всем догадается. Ее не проведешь. Жаль, - она, на мгновение, остановилась, и прижалась щекой к

щеке Юджинии, - жаль, что ты уезжаешь. Так бы вместе родили».

-Мы и так вместе родим, - Юджиния обняла подругу. «Только я в Санкт-Петербурге, а ты в

Лондоне. Ты Питера, а я Стивена. Степана, то есть, - сказала она по-русски».

-Там, может, девочки еще, - озабоченно отозвалась Сиди. «Хотя нет, мама мне говорила, что с

девочкой подурнеть можно, а мы с тобой цветем обе, - она похлопала себя по загорелым щекам.

Юджиния успокоила ее: «Цветешь, цветешь. В Париже все молодые офицеры, приятели Жана,

только на тебя и смотрели».

-И на тебя тоже, - Сиди чуть шлепнула ее, и прошла в открытую слугой дверь ресторана. «Все еще

завтракают, - смешливо сказала она, увидев каштановую голову мужа. «Мы две мили прошли, а

они все еще завтракают. Так мы за неделю до Лондона не доберемся. Слушай, а как же ты, - Сиди

скосила глаза вниз, - в Брюссель поедешь?

Письмо о том, что Джоанна нашлась, пришло за несколько дней до их отъезда из Парижа.

Юджиния тогда застала мужа вечером, в пустой гостиной на рю Мобийон. Он стоял,

прислонившись к окну, глядя на вечернюю, тихую улицу. Юджиния, потянувшись, вытерла ему

слезы: «Поиграть тебе, милый?»

Петя поцеловал ее руку: «Не могу поверить, что Мишель погиб. Он меня спас, Женечка, папу спас.

Там, при Ватерлоо, они с дядей Иосифом солгали Наполеону, а иначе его светлость тоже бы не

выжил. А ведь Мишель знал, что дядя Джон был против их с Джоанной брака».

-А еще он знал, - тихо сказала Юджиния,- что такое семья, милый мой. И ты у меня такой же. Мне

очень, очень жаль, - она обняла мужа. Тот погладил ее по голове: «Джоанна школу для рабочих

открывает. Она никогда от своих убеждений не отступится, конечно. Поиграй мне, милая.

Бетховена, - попросил Петя.

Юджиния всегда играла ему, когда у него что-то не ладилось в лаборатории, когда он приходил

домой, усталым. В сумеречной гостиной, он привалился рыжей головой к ее коленям. Юджиния,

закончив сонату, скользнув вниз, на ковер, в его руки, сама того не ожидая, шепнула: «У нас будет

дитя, милый. В конце зимы».

Они оба плакали, и Юджиния, обнимая мужа, подумала: «Хочется жизни, да». Петя осторожно

положил ладонь на ее живот: «Степа. Или Марфуша. Спасибо тебе, Женечка, спасибо, любовь

моя».

-Так и поеду, - улыбнулась Юджиния. «Чувствую я себя отменно, сама же слышала, что доктор в

Париже сказал. Мы с тобой обе - здоровые, молодые женщины. Родим, и не заметим как».

-Кто еще родит? - услышали они голос Мартина. Сиди, поспешно, покраснев, отозвалась: «Никто.

Мы просто болтаем, милый». Они присели за стол. Мартин, улыбнувшись, поцеловал жене руку

«Ты, дорогая моя, уже тетушка. У Вероники сын, маленький Пьетро. Папа будет крестным, а тебя в

крестные матери прочат. Нам надо быстрее добраться до Лондона».

-Слава Богу, - Сиди облегченно перекрестилась. Петя, свернув еще одно письмо, весело добавил:

«На свадьбу мы уже опоздали, хоть на торжественный обед успеем».

Юджиния ахнула: «Кто же там женился? И как это у них быстро все. Элиза родила, теперь

Вероника, а еще и свадьба».

-Твоя подружка, милая, - Петя приподнялся и попросил: «Мистер Фошон, принесите счет,

пожалуйста, и пусть готовят экипаж. Ева Корвино теперь графиня Хантингтон, и отправляется

вместе с мужем в Австралию. Сначала они с нами в Брюссель поедут. На землю, - Петя помахал

листком, - землю ван Димена».

За столом повисло молчание. Мартин, наконец, протянул: «Да. Это вам не Санкт-Петербург, и даже

не Вашингтон».

-Нас, может, - Петя принял счет и поднял ладонь: «Моя очередь». Он выложил на стол монеты.

Поднимаясь, подавая жене руку, мужчина добавил: «Нас, может, еще в Сибирь отправят. Я ведь

осенью уже звание майора получаю. Поеду строить какой-нибудь форт на Тихий океан. В

Петропавловскую гавань, скажем. Я вам ее на карте показывал. Оттуда до Австралии ближе, чем

отсюда».

В экипаже, Сидония, раскрыв альбом, взяла карандаш: «И ты не побоишься поехать, туда, на

Тихий океан?»

-Ева же не боится, - пожала плечами Юджиния. «Да и потом, - она ласково кивнула на мужа, - они

с Мартином сопровождали экипаж верхом, - с ним мне ничего не страшно».

Дорога была хорошей. Юджиния, было, взяв какие-то ноты, вдруг, блаженно улыбнулась:

«Посплю. Сейчас в Лондоне столько беготни будет. Хорошо, что мы багаж прямо в Амстердам

отправили, налегке едем».

Сиди погрызла карандаш: «Я тоже отдохну. Хорошо, что его величество теперь будет

покровительствовать приюту. У тети Рэйчел меньше хлопот останется. Мы с Мартином решили, как

откроем эмпориум, будем в первую очередь предоставлять работу детям оттуда, - Сиди махнула

рукой на север. «Когда в Лондоне все заработает, построим такие же магазины на всем севере.

Поверь мне, как только у нас появится железная дорога, стоимость перевозки грузов резко

уменьшится, Мартин уже все подсчитал. И мы сможем завести торговлю по каталогу».

-Шляпки, - уже в полудреме, отозвалась Юджиния, - надо мерить. И платья тоже, и обувь...

-Я буду выпускать модное приложение с выкройками, - Сиди тоже устроилась на сиденье. «Наши

ткани, мои фасоны - и любая женщина в королевстве сможет сшить себе платье. А в каталоге

будет, - девушка неудержимо зевнула, - галантерея, парфюмерия, белье, ковры, восточные

диковинки..., Де ла Марки не зря в Бомбее живут. Благодаря их семье, «Клюге и Кроу» закупает

все индийские и китайские товары по оптовым ценам...»

Они обе заснули, - Сиди, так и, держа в руках альбом, а Юджиния, - свернувшись клубочком. Она

сладко думала о будущей зиме, о том времени, когда Нева начнет освобождаться ото льда, когда

над городом заиграет нежный, весенний закат, в Летнем саду зазеленеет трава, и она вынесет

мальчика или девочку на кованый балкон над Фонтанкой.

-Диана, - девочка услышала голос матери за дверью и, вздрогнув, соскочила с кровати, - Диана,

все уже собрались, пойдем. Сегодня проповедь читает сам декан собора Святого Павла, я не хочу

опаздывать.

Девушка обвела взглядом комнату. Спохватившись, она толкнула раскрытый саквояж под кровать.

Диана твердо решила сама добраться до Амстердама. В конце концов, - думала девушка, - письмо

из синагоги у нее было на руках, а работы она не боялась.

-Прачкой наймусь, на корабль, - угрюмо сказала себе Диана. «Мама меня никогда в жизни не

отпустит. Признаюсь бабушке Марте и бабушке Мирьям. Денег возьму, немного, в долг, и поеду. А

маме письмо оставлю. Я не Ева, это она за наследного герцога замуж вышла, мама даже не

ворчала. А, когда она про меня узнает..., - Диана зажмурила глаза. Открыв их, - мать уже стояла на

пороге, в голубовато-сером, шелковом платье, - девочка внезапно сказала: «Мама, я больше не

буду ходить в церковь. Я была в синагоге, на Дьюкс-плейс. Раввины подтвердили, что я еврейка. Я

уезжаю к дедушке Аарону, в Иерусалим».

Мать помолчала, глядя в твердые, зеленые глаза.

Она закрыла за собой дверь, и, - не успела Диана опомниться, - обняла ее. «Я потом приду, -

шепнула мать, - к проповеди. Расскажи мне, доченька, что ты там, - Рэйчел коротко улыбнулась, -

надумала».

Они сидели на кушетке. Рэйчел, держа маленькие, сильные руки дочери, выслушав ее, задумчиво

сказала: «Ты на отца своего похожа, милая. Как мы с ним полюбили друг друга, в Иерусалиме, я

ему предложила - он еврей, он может вернуться к своему народу. Папа твой ответил, что никогда

не покинет Иисуса. Он тоже, доченька, тверд был в своей вере. Так и ты, - женщина погладила

рыжие, уложенные вокруг изящной головы, косы.

Диана вздохнула и посопела ей куда-то в шею: «Ты не сердишься? Сначала Ева, теперь я...»

-Ева хоть христианкой осталась, - шутливо подтолкнула ее мать. «Как я могу сердиться? Ты моя

доченька, моя девочка, и всегда ей останешься. Только, - она прижала к себе девушку, - на Святой

Земле, милая, жить тяжелее. Это тебе не Лондон, - мать посмотрела куда-то вдаль, - и даже не

Лидс».

-Я не боюсь, мамочка, - уверенно ответила Диана. «Ты знаешь, я все умею - и готовить, и шить, и

за детьми ухаживать. В конце концов, тетя Элишева из Амстердама туда приехала, и ничего».

Мать тряхнула укрытой шелковой шляпой головой и поцеловала Диану в щеку: «Учиться тебе

придется, как бабушке твоей, как тете Джо, жене дяди Иосифа покойного. Ты не знаешь ничего

почти. Но ты девочка умная, быстро схватываешь. А что ты там придумала, с какими-то чужими

людьми ехать, так этого не будет».

-Мама! - Диана отодвинулась от нее. Рэйчел рассмеялась: «С чужими людьми я тебя не пущу, вот и

все. Со мной отправишься. Мне теперь деньги собирать на приют не надо, его величество нас

поддерживает. Довезу тебя до Святой Земли, и вернусь. Заодно дедушку твоего повидаю, тетю

Малку, детей ее..., В Вифлееме помолюсь, - добавила Рэйчел. Диана с удивлением увидела, как

потеплели глаза матери.

Она встала и велела: «Если ты в собор не идешь, то помогай тете Элизе, и тете Мирьям, посиди с

Мэри, обед приготовь. Взялась работать, - Рэйчел поцеловала ее в затылок, - так работай».

Диана проводила ее глазами. Переодеваясь в простое, домашнее платье, спускаясь вниз по

дубовой лестнице, девочка хмыкнула: «Как это у апостола Павла? «Когда же он шел и

приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба». А маму в Озерном Краю осиял, не

иначе, - она посмотрелась в зеркало, что висело над статуей бога Ганеши, и, улыбаясь, пошла на

кухню.

Рэйчел поднялась по серым, каменным ступеням собора. Прислушавшись, - читали литанию, - она

тихо прошла в часовню святого Дунстана и преклонила колени перед распятием. Женщина

одними губами проговорила: «Спасибо тебе, Господи. Я знаю, знаю, тот грех, что я совершила,

погубив невинную душу - ты мне дал его искупить. Дитя станет Твоим слугой, как Пьетро

покойный. Дай приют душе моего мужа на небесах, сохрани маленького Пьетро, и его родителей.

И моих детей сохрани, прошу тебя, как сказано: « Я взял тебя от концов земли, и призвал от её

краёв, и сказал тебе: «Ты - Мой раб, Я избрал тебя, и не отвергну тебя, не бойся, ибо Я с тобой; не

смущайся, ибо Я - твой Бог; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя рукой Моей

праведности ».

Осторожно скользнув к рядам скамей, Рэйчел увидела семью. Аарон сидел с краю, вместе с Тони и

Бенедиктом. Когда Рэйчел опустилась рядом, сын сердито шепнул: «Ты едва проповедь не

пропустила. Его преосвященство ван Милдера называют «буревестником», он очень хороший

оратор. Его только в этом году деканом назначили».

Рэйчел зарделась, - давешний высокий, седоволосый священник, которого они с Евой видели в

Миссионерском Обществе, - взошел на кафедру. Он выбрал для проповеди отрывок, что читал ей

Пьетро, еще в Вифлееме, о любви, что никогда не перестает.

-И правда, - Рэйчел подняла глаза и увидела солнечный свет, что лился внутрь собора, с галереи, -

правда же: «Если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет

мне в том никакой пользы». Зачем все это, если нет любви». Она почувствовала, как кто-то, сзади,

протягивает ей платок и едва слышно всхлипнула: «Спасибо, тетя Марта».

-Скоро уже и молодые приедут, - подумала Марта, держа руку мужа. «Маленького окрестим,

проводим всех, и будем жить спокойно». Она посмотрела на головы детей впереди - пасынок

сидел с ними и усмехнулась: «А мы, старики, вместе собрались, Теодор и Тео - тоже с нами».

-За себя говори, - лазоревые глаза Питера лукаво блеснули: «До ста лет, ты мне обещала, любовь

моя».

После службы Аарон потянул мать к саркофагу адмирала Нельсона. Они стояли, рассматривая

пышное надгробие черного мрамора. Сзади раздался мягкий голос: «Знаете, миссис Корвино, этот

памятник сначала предназначался для могилы кардинала Уолси. Потом его хотел забрать себе

король Генрих Восьмой, а вышло, что похоронили под ним адмирала Нельсона. Он того достоин,

конечно».

Рэйчел обернулась и ахнула: «Ваше преосвященство, откуда вы...»

-Я вас видел, - декан собора поклонился. «С вашей сестрой, в Миссионерском Обществе, миссис

Корвино. И в журнале был ваш портрет, только так, - он улыбнулся, глядя на ее серую, шелковую

шляпу, - так вам лучше, простите за смелость. Я очень рад, что вы пришли на службу, миссис

Корвино. Хотите, я вам памятники покажу?»

Рэйчел, панически оглянулась, но сына уже не было видно. Она услышала его голос у выхода.

Аарон смеялся, стоя рядом с Тони и Бенедиктом. «И тетя Марта там, - женщина почувствовала,

что краснеет, - и все..., Домой же надо...»

Рэйчел прищурилась, и увидела, как Марта помахала ей. Она подняла глаза, - епископ все

смотрел на нее. Женщина, неожиданно весело, сказала: «Это была моя дочь, ваше

преосвященство, старшая, графиня Хантингтон. Но я польщена, спасибо вам».

-Я этот комплимент, миссис Корвино, - развел руками декан, - придумывал дольше, чем всю

сегодняшнюю проповедь. Только я не представлял, что когда-нибудь получу возможность его

сказать. Я очень рад, что так случилось.

Рэйчел взглянула наверх: «Ваше преосвященство, а можно будет на галерею подняться? Туда же

прихожан не пускают».

-Мистер ван Милдер, - поправил ее епископ. «Пожалуйста, миссис Корвино. А галерея, - он едва

заметно подмигнул, - я декан собора, и храню вот это, - он вынул из кармана сутаны связку

ключей: «Пойдемте, полюбуемся Лондоном».

-С удовольствием, - Рэйчел поправила шляпу и улыбнулась, - широко, счастливо.

Марта выглянула в сад. Диана, Тони и Аарон, сидя кружком на траве, о чем-то разговаривали,

Бенедикт, устроившись на скамейке, углубился в свои тетради.

-Вот и листья желтеют, - немного грустно подумала женщина. «В октябре они до Брюсселя

доберутся, а оттуда - в Санкт-Петербург». Молодые пары уехали в Мейденхед. Изабелла хотела

написать портрет Юджинии с мужем, а Майкл увез жену с дочкой в усадьбу. Маленькая Мэри уже

окрепла, и они хотели побыть у реки.

Марта, вернувшись в кабинет, присела на кушетку: «Здесь мы портрет и повесим, Тео. Напротив

миссис де ла Марк, рядом с нами, - она усмехнулась, глядя на себя с Питером. Т

Тео разлила чай и коснулась руки Марты: «Ты не волнуйся. Мирьям их осматривала, обеих, все в

порядке у девочек. За Юджинией я присмотрю, по дороге».

Марта чиркнула кресалом, и, затянувшись сигаркой, пообещала: «Мы к вам приедем, конечно, как

дитя подрастет».

Она оглядела кабинет - шкуры тигров на дубовом паркете, большой, старинный глобус в углу,

изящные чертежи фабричных зданий в большом альбоме, что лежал на столе у камина. Пахло

жасмином и хорошим табаком.

- А Рэйчел где? - спросила Тео. «Ее только в столовой и видно»

-Гуляет, - тонко улыбнулась Марта. «В Британский музей ходит, понятное дело, - она стряхнула

пепел в тонкое блюдце китайского фарфора, - не одна. Его преосвященство - вдовец, оказывается.

Пятьдесят пять лет ему, - Марта отпила чая, - Рэйчел хорошо с ним будет, человек взрослый,

спокойный».

-Думаешь? - Тео подняла бровь.

-Конечно, - Марта оправила пышное платье темно-зеленого шелка. «Вернется она следующей

осенью из Америки, он предложение и сделает, помяни мое слово. Пусть она в Лондон

переезжает, здесь сирот достаточно».

-Права ты была, - заметила Тео, - насчет корсетов. Думаю, теперь все туже затягиваться будем. А

что Мадлен - все сундуки собирает?

Марта кивнула. «Хоть Ева с Джоном и немного с собой везут, да и куда ей там, в глуши, шелка

носить, но все равно, следующей неделей надо багаж в Амстердам отправлять. Рэйчел и Диана с

вами поплывут, а там, в синагоге им найдут оказию до Ливорно».

Тео взглянула на свои золотые, привешенные к браслету часы, и поднялась: «Пойду, детей соберу,

скоро экипаж приедет. Последняя публичная лекция Теодора в Лондоне».

Марта откинулась в кресле: «Я помню, как в сюртук и бриджи одевалась, чтобы Лагранжа

послушать, в Сорбонне. А сейчас, пожалуйста, пускают женщин на галерею, в Королевском

Обществе, в библиотеки, в музеи. В ресторане обедай, сколько хочешь, не одна, конечно, - она

пожала плечами, - и курить открыто пока нельзя. Может быть, - она хмыкнула, - внучки наши в

университеты поступят…»

-Джоанна преподает, пишет, - Тео взяла с кабинетного рояля последний номер Journal des Débats.

Она улыбнулась: «Кооперативное движение как путь к независимости рабочего класса», мадам

Жанна де Лу. И вот, - женщина прищурилась: «Школа для трудящихся, основанная мадам де Лу в

Брюсселе, привлекла более пятидесяти человек. Учащиеся платят номинальный взнос, открыты

вечерние классы по чтению, письму и математике». Даже Джон признал, что она хорошим делом

занимается.

-Действительно, - согласилась Марта. Когда Тео ушла, женщина пробормотала: «Только ведь

одним чтением и письмом дело не ограничится». Она вздохнула. Поднявшись, открыв искусно

вделанный в стену железный шкап, Марта повертела в руках пистолет.

-Может быть, - бодро сказала себе Марта, - кому-то из внучек отдам.

Она достала из шкапа папку с шестью цифрами на обложке. Покусав перо, женщина углубилась в

работу.

Когда Мирьям вошла в библиотеку, Джон, вложив в большую книгу закладку, поднялся: «Я бы и

внизу чаю выпил».

-Сиди, сиди, - махнула рукой женщина. «Это китайский, Питер говорил, - Мирьям пошевелила

губами, - зеленый, да».

Каштановые, с рыжими прядями, подернутые сединой волосы были увенчаны шелковым беретом.

Она была в изящном, закрытом платье цвета осенних листьев. Джон принял чашку: «Я только

сейчас понял. Мы с тобой сорок пять лет, как знакомы, Мирьям».

Она улыбнулась: «Правда». Джон, покраснев, добавил: «Ты меня прости, за то, что я тогда

Кинтейлу о тебе рассказал. Если бы не я, то…»

-Да кто же знает, как бы дело повернулось, - Мирьям пожала плечами, - один Господь Бог, милый.

Она стала загибать пальцы: «У меня Тед, Стефания, Бенедикт, Тони и Шмуэль. Пятеро, - она

подмигнула герцогу. «А у тебя двое. Господь ко мне благ был, а ты давай, - она погрела в ладонях

чашку, - догоняй».

-А я тебе никогда не нравился? - вдруг, смешливо, спросил Джон, и, на мгновение, увидел перед

собой ее. Ту, семнадцатилетнюю, с лазоревыми, огромными глазами, идущую по пронизанному

солнечным светом, густому лесу, в холмах к западу от Бостона.

-Нет, - Мирьям расхохоталась, показав красивые, белые зубы. «Прости, дорогой мой Джон. И не

волнуйся, - она отставила чашку, - я зиму в Лондоне провожу. Буду в Мейденхед ездить, смотреть,

как там Пьетро. Но кормилица отличная, Вероника в мальчике души не чает, и Франческо тоже.

Марта здесь, так что мы справимся. Письма я тебе принесла , - она протянула герцогу перетянутую

атласной лентой пачку.

-На словах им скажи, - велела Мирьям, - как только его величество умрет, пусть ко мне едут. Я

знаю, что Давид хочет в Кейп податься, или в Батавию - восточные болезни изучать. У нас во

Флориде этих лихорадок столько, что на всю жизнь хватит. Опять же, тетка его в Вашингтоне. Я хоть

с внуком повожусь, а то и не видела его никогда, с этими войнами. И Джо у нас дело найдется, в

Вашингтоне классов еврейских нет, а детей - уже много.

-Его величество, - усмехнулся герцог. Он, посерьезнев, добавил: «Мирьям…. Мне очень жаль, что

так все случилось, с твоим мужем, с Элайджей, с Тони покойной…, Я был против той войны. Не

надо было нам ваш вызов принимать, но, сама понимаешь, - он развел руками, - со мной мало

кто, согласен был.

Мирьям поднялась и вытащила с полки «Путешествие журналиста в новый век».

Она вздохнула и повертела книгу: «Я понимаю, милый. Ничего, - она сглотнула, - ничего. Главное,

чтобы мы больше не воевали, а то есть горячие головы, которые уже индейцев хотят в океан

сбросить, или выжечь в лесах, как у вас, в Канаде. Не надо бы этого, - она подошла к окну: «Гонец,

на вашего человека похож».

Джон встал рядом и хмыкнул: «Точно, из моих. Спущусь, у нас пакеты лично в руки передаются».

Мирьям подождала, пока дверь закроется, пока не заскрипят ступеньки лестницы. Она

посмотрела на обложку книги, что читал Джон до ее прихода.

-Уильям Каллен, «A Treatise of the Materia Medica», - пробормотала Мирьям и открыла

заложенную страницу.

-При отравлении мышьяком наблюдаются рвота, боли в животе, понос, - читала Мирьям, - смерть

наступает в течение двух-трех дней.

Она присела за стол. Взяв лист бумаги с монограммой «Клюге и Кроу», женщина тихо сказала:

«Вот оно как». Мирьям окунула перо в чернильницу и решительно написала: «Дорогой Давид…».

Интерлюдия

Осень 1820, Брюссель

Джоанна с отцом медленно шли по Гран-Плас. Был тихий, еще теплый вечер. Женщина, искоса

взглянула на худую руку Джона, что сжимала трость: «Папа..., ты уверен, что тебе стоить ехать на

Святую Елену?»

Занятия в школе только закончились. Джоанна была в простой, темной юбке, холщовой, рабочего

покроя блузе, и суконной накидке. Белокурые, короткие, - до плеч, - волосы, были прикрыты

шерстяным капором.

Когда родители приехали, мать, посмотрев на ее гардеробную, жалобно спросила: «Неужели у

тебя нет ни одного шелкового платья, милая?»

Джоанна только рассмеялась: «Куда мне их носить, мамочка? Я преподаю кузнецам и

подмастерьям, на светских вечерах не появляюсь...»

-Придется появиться, - уверенно ответила мать. «Юджиния благотворительный концерт

устраивает, в пользу твоей школы». Женщина обняла дочь: «Можешь у нее платье взять, вы

одного роста, да она и не располнела еще».

Мадлен внезапно замялась. Джоанна, присев в кресло, закурила: «Ах, вот как. Я очень рада. И за

Веронику с тетей Элизой тоже. Ты, мамочка, им подарки передай. Я Мишеля привезу в Лондон,

чтобы он со всеми познакомился, летом следующим».

Мадлен внимательно взглянула на спокойное, красивое лицо дочери. Зачем-то откашлявшись,

герцогиня робко начала: «Ты ведь и сама, милая, молодая женщина, может быть..., Если дело в

пенсии, то ведь у тебя есть деньги, от папы...»

-Дело не в пенсии, - Джоанна закинула ногу за ногу и стряхнула пепел в простую, оловянную

пепельницу. Мадлен оглянулась: «Просторная квартира, конечно..., Но ведь как все, - она поискала

слово, - строго. Ни шелков, ни фарфора, ни бронзы. Холщовые чехлы на мебели, половицы

сосновые, и ни одной картины на стенах».

-Пенсию, мама, - продолжила Джоанна, - мне платят пожизненно. Я просто не хочу выходить

замуж. Мишель хорошо помнит отца, он не примет другого человека, поверь мне.

Внук сам себя называл «Волком», так же были подписаны и его тетради. Он показал обеим

бабушкам свою детскую. На стене висел рисунок пером. Тео, вытерев глаза, спросила: «Это в

Венесуэле твоего папу рисовали, милый?»

Мишель стоял, улыбаясь, держа лошадь в поводу, прислонившись к скале, в куртке пеона.

Мальчик кивнул. «У него в отряде был офицер, бабушка Тео, который раньше хотел быть

художником. А потом стал бороться за свободу. Когда папу убили, он мне подарил его портрет».

-Хороший мастер, - потом тихо сказала Мадлен Тео. «Я Мишеля как раз таким и помню, у него

очень красивая улыбка была».

-Как у матери его, - шепотом отозвалась Тео, и тяжело вздохнула. Детская была чистой,

прибранной. Мишель гордо заметил: «Я сам все делаю, бабушки. Мама сказала, что, когда я

подрасту, я буду учиться ремеслу. Человек обязан быть полезным обществу. А вот мои игрушки, -

он указал на деревянный ящик с маленькими моделями кораблей, локомотивов, с фигурками

солдат и рабочих.

-Я, - объяснил Мишель, - играю в революцию, как в Венесуэле. Солдаты объединяются с рабочими

и крестьянами, чтобы завоевать себе свободу.

Он поднял лазоревые, красивые глаза и вдруг широко улыбнулся: «Дедушка Теодор мне обещал

заводные игрушки сделать. И на шахты отвезти, в Мон-Сен-Мартен. Поедем с нами, бабушка Тео,

бабушка Мадлен?»

-Поедем, милый, - Тео наклонилась и поцеловала белокурую голову. «И всех с собой возьмем,

твоим дядям это тоже интересно будет».

-Как знаешь, - только и сказала Мадлен дочери. Джоанна вспомнила жаркий, августовский день,

когда Мишель играл в саду. Квартира была в бельэтаже. Джоанна, как только купила ее, устроила

снаружи цветник и грядки с овощами, - чтобы Мишель приучался к труду на земле.

Она сидела в своем кабинете, правя гранки статьи. Услышав стук, потушив сигарку, женщина

прошла в переднюю.

Джоанна распахнула дверь. Помолчав, глядя в его синие глаза, она усмехнулась: «Не ожидала вас

увидеть. Как вы меня нашли?»

-Вы подписываетесь своим именем, - ворчливо ответил Байрон, - редактор Journal des Débats

любезно сообщил мне, что вы обосновались в Брюсселе, а остальное я узнал в адрес-календаре.

Вы позволите войти, леди Холланд?

-Мадам де Лу, - поправила она его и заметила: «Вы загорели, лорд Байрон. Италия идет вам на

пользу».

Он покраснел и Джоанн рассмеялась: «Газеты следят за вашей жизнью, а я иногда читаю колонки

светских сплетен, по старой памяти».

Уже ночью, в спальне, он потянулся за бутылкой вина: «Я приехал забрать тебя, вообще-то. У меня

есть любовница, но это так, - Байрон махнул рукой, - я ее брошу, если ты..., - он провел губами по

белому плечу. Джоанна вспомнила дождливую ночь в Ангостуре.

Боливар писал ей, - каждый месяц, длинные, деловые письма, - о сражениях, о новых законах, о

переговорах с будущими союзниками. В конце Джоанна, каждый раз, видела одну и ту же строчку:

«В Ангостуре до сих пор дождливо, сеньора Хуана. Я слышу стук капель по крыше дома, и думаю о

вас».

Джоанна выпила. Отставив простой, грубого стекла стакан, перевернувшись, она наклонилась над

Байроном. Белокурые волосы упали вниз. Джоанна взяла его лицо в ладони: «Если бы я была

одна, Джордж, я бы поехала с тобой. Не в Италию, конечно, а туда, где мы оба могли бы бороться

за свободу. Например, в Грецию».

Байрон нахмурился: «Но там, же турки, Османская империя, там...»

Джоанна легко поднялась. Отперев шкатулку, взяв оловянный подсвечник, она велела: «Читай. Но

об этом не должны узнать, - она помолчала, - посторонние. Я не могу туда отправиться. У меня

маленький сын, я несу за него ответственность, а вот ты..., - Байрон поймал ее за руку. Усадив

женщину рядом, он стал внимательно просматривать протокол тайного собрания, написанный

рукой Джоанны.

-В следующем году они поднимают восстание, - Джоанна закурила, устроив голову у него на

плече. Байрон отложил бумаги. Взяв у нее сигару, затянувшись, он внезапно улыбнулся: «Я тебе

обещаю, в следующем году я буду в Греции, Джоанна».

Окна были раскрыты в сад. Она, почувствовав теплый, легкий ветер, обнимая его, спросила: «Ради

свободы?»

-Ради того, - он посмотрел в мерцающие, прозрачные глаза, - чтобы быть достойным тебя. Только

обещай мне...

-Нет, - прервала его Джоанна, - пока нет. Когда ты вернешься, я стану твоей подругой, до конца

наших дней. А пока, - она пожала острыми плечами, - если я почувствую влечение к другому

человеку..., Или ты, - добавила она, потянувшись, поцеловав его в губы.

-Хоть так, - смешливо ответил Байрон. «А твой мальчик, Мишель...»

-У него один отец, и другого не будет, - коротко ответила Джоанна. Байрон вздохнул: «Хорошо. Я

бы тоже не хотел, чтобы у Августы был другой отец. Ей сейчас пять, ровесница твоему сыну. Хотя я

ее один раз в жизни видел, - он помолчал. Джоанна, ласково сказала: «Иди ко мне».

На рассвете она заставила его уйти. Одеваясь, женщина весело заметила: «Я не как ты, не сплю до

обеда. Мы с Мишелем встаем, занимаемся гимнастикой, потом садимся за уроки. В сентябре у

меня школа открывается. Пока три класса, по двадцать человек, а там посмотрим».

-Смешанные классы, - усмехнулся Байрон, читая объявление, что лежало на ее рабочем столе.

«Церковь не будет против такого?»

-Можно подумать, - сочно заметила Джоанна, надевая рубашку, - меня интересует их мнение.

Конечно, смешанные. Женщины точно так же, как и мужчины, нуждаются в образовании. Иди, -

она ласково подтолкнула Байрона к двери, - я тебя вечером навещу, в твоих комнатах. Кофе мне

свари, - женщина улыбнулась, - такой, как в Лондоне.

-Потом он уехал, - подумала Джоанна, нежно поддерживая отца под локоть. «Уехал, и пишет,

тоже, как генерал Боливар, раз в месяц. Я ему сказала, как он вернется из Греции, тогда и

посмотрим, что дальше будет. Но своего дела я не брошу, конечно. А пока..., я его предупредила,

что не собираюсь хранить верность. Я и не храню, - она улыбнулась. Джон, разглядывая ратушу,

сказал: «Там мне легче, милая, там воздух чище. И Давид там, он отменный врач. Твои письма я

им передам, конечно».

Он погладил дочь по щеке: «Твой муж покойный..., Это он меня спас, при Ватерлоо. Он и дядя

Иосиф. Мне очень, очень жаль, что он погиб. Я был неправ, тогда, в Париже. А как вы оттуда

уехали, - герцог развел руками, - я до сих пор и не понял. Проскользнули у нас между пальцев».

-Друзья помогли, папа, - Джоанна рассмеялась. «Пойдем, завтра все вернутся, из Мон-Сен-

Мартена, я хочу обед начать готовить. А тебе чаю заварю, и почитаем вместе».

-Тем более, - закашлялся герцог, когда они уже поворачивали на улицу, где стоял ее дом, - твой

брат там будет, жена его..., В общем, без ухода не останусь.

-Ева очень славная, Джону повезло, - Джоанна достала ключи и помогла отцу подняться по

ступеням.

-И внук мой, - герцог вздохнул, - отменный мальчишка. Ты его хорошо воспитываешь, милая.

-Воспитываю, - Джоанна отперла дверь, - так, как это будет при новом общественном строе, папа,

вот и все.

Джон вдруг, горько подумал: «Я их больше не увижу, девочек. Мадлен не увижу, внуков...,

Господи, дай ты мне сил сделать это, пожалуйста».

Они вошли в квартиру, не заметив высокого, широкоплечего парня. Он был в суконной куртке

рабочего, в грязной фуражке. Прислонившись к стене дома на углу, парень проследил за ними.

Повернувшись, сплюнув на мостовую, юноша что-то пробормотал.

В парке было многолюдно. Мишель, подергав Маленького Джона за руку, попросил: «Дядя Жан,

тетя Ева, пойдемте, я вам покажу, где на осликах катаются».

-Только покажешь? - Джон подмигнул племяннику и тот рассмеялся. Мишель побежал вперед. Ева,

взяв мужа под руку, тихо сказала, наклонившись, подняв золотой лист дуба: «Жаль, что в

Австралии, нет осени. Я буду по ней скучать». Она вскинула голову и посмотрела на высокое,

голубое небо. Еще в Мон-Сен-Мартене, гуляя с матерью по развалинам замка, Джон, тяжело

вздохнув, все-таки признался, что едет в Австралию.

Мать, к его удивлению, не расстроилась, а только улыбнулась: «Был бы ты один, милый, я бы

забеспокоилась, а теперь Ева с тобой, с ней ничего не страшно».

Джон широко улыбнулся. Мадлен, вдруг, весело подумала: «Ева о нем, то же самое говорит.

Повезло им друг с другом, ничего не скажешь».

Герцогиня закуталась в отороченную соболем, бархатную накидку. Разглядывая остатки стен, она

грустно заметила: «Вот что случается, когда сеньоры на своих землях не живут. Хотя здесь де ла

Марков не забыли, конечно, да и не забудут».

-Может быть, - ответил Джон, помогая матери спуститься с холма, - они и вернутся сюда, мамочка.

В Ренн же де Монтревали вернулись. И здесь так будет. Земля эта - де ла Марков. Поверь мне,

доход они получают больший, чем кузен Жан.

-Да, - Мадлен вспомнила холмы отработанной породы, дымки локомотивов, серые улицы

рабочего поселка, - у нас в Бретани угля нет. Ты слышал, что дядя Теодор говорил - этот пласт

только на северо-востоке. А у нас, - женщина усмехнулась, - только рожь, кислые яблоки и рыба.

На этом не разбогатеешь.

Джон проследил за белокурой головой племянника и услышал тихий голос жены: «Джоанна

молодец, конечно. Она сама с наиболее способными учениками занимается, для того, чтобы они

потом учителями стали. И в школе у нее так уютно, сразу видно - они все одна семья».

Ева помолчала и робко добавила: «Джон…, а можно будет там, на земле ван Димена тоже школу

открыть, для детей туземцев…Ты не думай, я смогу преподавать, я ведь в Лидсе тем же самым

занималась».

-Нужно, - Джон оглянулся. Мать с отцом сидели на кованой скамейке, Тео с Теодором

прогуливались по дорожкам, и там же, немного в отдалении, ходила Джоанна с Юджинией и

Петей. Он быстро поднес руку жены к губам. Вдохнув запах цветов, коснувшись белой, нежной

кожи, он шепнул: «Я люблю тебя так, что даже, и сказать не могу, Ева. И я уверен, что я буду

гордиться тобой».

Ева покраснела: «Надо будет перед отъездом в кружевную лавку сходить. Даже на земле ван

Димена хоть одна такая рубашка, а все равно пригодится». Деньги ей дала мать, еще в

Амстердаме. Они с Дианой уезжали в Ливорно. Рэйчел, отозвав старшую дочь в сторону,

улыбнувшись, велела: «Ты в Брюсселе, купи себе что-нибудь, милая».

Ева взглянула в голубые, ласковые глаза. Обняв мать, она лукаво ответила: «И ты привези что-

нибудь из Святой Земли, для мистера ван Милдера».

-У меня, - со значением ответила мать, - уже список готов, дорогая моя. Она привлекла дочь к

себе: «Вы там осторожней, и возвращайтесь. Внуков мне привезите, а дедушке Аарону

-правнуков».

Мишель стоял рядом с осликами, гладя самого маленького, смирного, по мягкой шерстке между

ушами. «Я в Венесуэле на них катался, - гордо сказал мальчик. «И на мулах, и на лошадях. Сейчас

тележка приедет, дядя Жан, - он взглянул на песчаный круг, где ходили ослики. Джон, взяв

племянника за руку, серьезно проговорил: «Сделаешь три рейса, не меньше».

Петя оглянулся - родители свернули в боковую аллею. Он тихо, углом рта, заметил Джоанне: «Все,

что ты мне дала, я уже в сундуки сложил. На таможне на это внимания не обратят - записи и

записи. И книги тоже все разрешенные».

Он почувствовал, как нежные пальцы Юджинии касаются его ладони. Жена держала букет осенних

листьев, что собрал Мишель. Юджиния покрутила его в руках: «Я все переведу, что надо. Ты занят,

в училище, в лаборатории, а у Джоанны почерк разборчивый».

-Это проекты, - женщина поправила суконную шляпу. Она была в темной, короткой юбке по

щиколотку, в такой же накидке, из кармана виднелась стальная цепочка хронометра. Юджиния

посмотрела вниз: «Все равно. Хоть одежда у Джоанны и простая, а видно, из отличных тканей. И

крой отменный. А что она драгоценностей не носит, так с ее красотой, и не надо. Тем более,

рядом с таким алмазом на руке, ничего другого и не наденешь».

Он играл на тонком пальце - синего, глубокого, цвета, цвета летнего неба, обрамленный в строгую,

золотую оправу.

-Мы их обсуждали, - продолжила Джоанна, - с генералом Боливаром. Там конституция, закон о

всеобщем образовании, о праве голоса для всех сословий и для женщин…

Юджиния изумленно остановилась. Джоанна, почти резко, сказала: «Так и будет, поверьте мне.

Мы до этого доживем. Теперь у вас хотя бы появится основа…»

-У нас уже есть, - признался Петя, - на совещании в январе этого года все единодушно выступили

за установление республики, но мирным путем, без вооруженного восстания. Мы решили

разделиться на два общества, Северное и Южное, и работать над текстом конституции, который

подадим государю императору. Так безопасней, - после долгого молчания добавил мужчина.

-Не все, и не единодушно, - буркнула Юджиния. «Никита Муравьев, - ты, Джоанна, его знаешь…»

Та кивнула.

-Он теперь, - усмехнулась женщина, - придерживается более умеренных взглядов. Но такие люди,

как майор Пестель - они считают, что без армии мы обречены на провал. Войска возглавят

недовольство в столице, и его величество вынужден будет отречься. Под угрозой штыков, так

сказать.

Петя вспомнил зимний вечер, алый закат над покрытой льдом Невой, и, в дыме сигары -

невысокую, ладную фигуру Пестеля. «Он похож на Бонапарта, и, правда, - понял Петя, - и глаза

такие же, синие. Только лысеет уже, а ведь ему и тридцати нет».

-Петр Федорович, - поморщился майор, выпив чаю, - вы, конечно, хороший оратор, я вас

заслушался. Однако все эти разговоры о мирном переходе власти к всенародно избранным

депутатам, так и останутся разговорами. Император выведет на улицы полки, и раздавит ваших

просителей, не успеете вы опомниться.

-Так что же делать, Павел Иванович? - спросила Юджиния. У нее на коленях лежал протокол

собрания «Союза благоденствия». Как жена ни просила, Петя не смог ее туда взять. «Ты пойми, -

развел он руками, - там не будет ни одной женщины, я не смогу объяснить…»

-И здесь косность, - ядовито сказала Юджиния. «Вы мне поручаете переписывать протоколы, а я

даже права голоса не имею». Она наклонилась и обняла мужа: «Скоро все это изменится, я

уверена».

Пестель затянулся сигарой и спокойно ответил: «А надо, дорогая Евгения Петровна, расстрелять из

пушек Зимний Дворец, взять штурмом Петропавловскую крепость и арестовать императорскую

семью. Без полумер. Робеспьер проиграл потому, что был слишком нерешителен, революция

такого не прощает».

Уже потом, в спальне, Петя, целуя жену, смешливо заметил: «Очень хотелось познакомить Павла

Ивановича с папой и мамой. Они бы ему рассказали, что такое был Робеспьер».

Юджиния приложила палец к его губам: «Ни в коем случае. Они пожилые люди, не надо их

волновать, милый».

Сейчас она оглянулась на герцога и Мадлен, что сидели, держась за руки: «Джоанна, наверняка,

тоже не все родителям рассказывает».

Они уже подходили к кругу для катания, когда Джоанна, небрежно, сказал: «Я на стороне тех, кто

выступает за вооруженное восстание, разумеется. Иначе общественный строй не изменить. Я к

вам приеду, конечно же, - женщина улыбнулась, - хочу познакомиться с теми, кто, в будущем,

станет знаменем свободы для всей Европы…- она не закончила и внезапно остановилась. Мимо

них прошел высокий, мощный парень, лет восемнадцати, в куртке ремесленника и берете -

старом, в пятнах.

Джоанна проводила глазами его темноволосую голову и спокойно предложила: «Пойдемте,

посмотрим, как Мишель катается, а потом выпьем кофе, все вместе».

Экипажи стояли у подъезда дома Джоанны. Федор, подняв внука, поцеловал его в щеку: «В

следующем году в Лондон поедешь, а потом и к нам, в Санкт-Петербург!». Мальчик прижался

белокурой головой к его плечу. Тео шепнула Мадлен на ухо: «Как он на Мишеля похож, одно лицо.

Господи, только бы он счастливым ребенком рос!»

-Джоанна его любит, - ответила Мадлен, - мать она хорошая. Да, в общем, - герцогиня улыбнулась,

- и отец - тоже.

Тео погладила внука по коротко стриженым волосам, и пообещала: «Когда приедешь, дядя Пьер

тебя на лодке покатает, по Неве. И в лабораторию с ним сходите, посмотришь, как электричество

работает».

Лазоревые глаза мальчика загорелись любопытством: «Мама говорила, за электричеством

будущее. Я вас люблю, бабушки, - он обнял обеих женщин, - и дедушек тоже».

-Я сиротой росла, - вздохнула про себя Тео, - мать продали, я ее и не помню почти, а отец..., - она

отчего-то перекрестилась. Наклонившись, поцеловав Джоанну в щеку, женщина велела: «Пишите

нам. И ждем вас в России».

Герцог, устраивая жену в экипаже, заставил себя нарочито спокойно заметить: «В следующем году

встретимся, милая. Сядешь в Плимуте на корабль военный, и быстро до нас доберешься».

Мадлен посмотрела на него - большими, серыми глазами, в сеточке морщин. Джон вспомнил

холодное бретонское лето, и свой шепот: «Прощай, Джиневра».

-Четверть века в этом году, - он сжал зубы. «Четверть века, как она со мной. Я благодарен, должен

быть стократ, за все это время. Как же я ее люблю».

Мышьяк лежал в его вещах, в запертой, плоской шкатулке. Еще в Лондоне, спустившись в

подвальный этаж дома у собора Святого Павла, наблюдая за тем, как невидный человечек

взвешивает белые крупинки, Джон поднял голову: «Хорошо, что мы все переделали. Три яруса

теперь под землей, камеры устроили, на всякий случай, и ход к Темзе, к нашей пристани. Что там

Майкл рассказывал - можно локомотивы с вагонами и здесь пустить. Впрочем, они еще на

поверхности железную дорогу не проложили, лет через пять только закончат. И документы все

перевезли в особое хранилище, тоже предусмотрительно».

На плоской, болотистой равнине, на продуваемом ветром восточном побережье, рядом с

морским полигоном, стоял окруженный высокой, каменной оградой, скромный дом. До Лондона

оттуда было всего полсотни миль. Джон велел устроить архив именно там. «В Шотландию не

наездишься, - объяснил он королю, - даже с железными дорогами. Бумаги могут в любой момент

понадобиться. Я там семью поселил, и он, и она уже в отставке, седьмой десяток им идет. Место

тихое, ферма и ферма. Даже овец им купили, - Джон усмехнулся. «Спальни устроили, для тех, кто

на полигоне занят, пусть хоть ночуют с удобствами».

-Это потому, - заметил Георг, - что у тебя в Шотландии имения нет, а в Саутенде дом загородный.

Король посмотрел на карту: «Всего тридцать миль к северу от Саутенда, тебе удобно туда

добираться. Хорошо, что не стали этого на южном побережье делать, там слишком многолюдно».

Человечек, запечатав конверт, приподнялся: «Вот, мистер Джон. Несколько доз, для верности.

Лучше всего подсыпать его в пищу, или в кофе. Кристаллы без запаха, без вкуса, - человечек

улыбнулся, - очень удобно. Мистер Валентин Розе, немецкий химик, открыл способ обнаружить

это вещество, - человечек поискал слово, - в организме. Надо взять желудок трупа, и обработать

содержимое поташем, негашеной известью и азотной кислотой. Мышьяк тогда образует

соединение, триоксид. Его можно подвергнуть тесту Мецгера, - человечек поскреб нос, - нагреть с

углем. На нем выступит блестящий, черный налет - он называется «мышьяковым зеркалом», -

человечек внезапно усмехнулся: «Впрочем, у вас там не будет химиков, мистер Джон».

-Никто не будет интересоваться, отчего он умер, - сварливо ответил герцог, пряча конверт.

«Спасибо, мистер Фредерик. Как вам лекция мистера Корнеля?»

Человечек всплеснул руками. «Блестящая, блестящая. Я, конечно, не геолог, я химик, но мистер

Корнель - редко таких ученых встретишь. Его два часа не отпускали. Я очень рад, что вы мне билет

устроили».

-Марта мне рассказывала, - вспомнил Джон, поднимаясь по лестнице, - как Мэтью хотел отравить

своего брата, еще малышом. Папа тогда отнес рвоту как раз к Теодору, и он провел реакцию,

доказал, что там был мышьяк. Надо будет поставить задачу нашим химикам, пусть разработают

быстрый способ обнаружения яда в теле, для судебных процессов». Он остановился перед своей

комнатой: «Отчего я умер, тоже никто не спросит. Я больной человек, инвалид. Даже если Давид

сделает вскрытие - у него нет лаборатории, он ничего не сможет доказать. Конечно, придется

помучиться, - он вздохнул и толкнул дверь.

-Джон, - тихо спросила сейчас Мадлен, держа его за руки, - Джон, что такое?

Он прижался лицом к ее прохладным, мягким ладоням и прошептал: «Ничего, милая. Я тебя

люблю. Передавай привет Жану. Пиши мне, как там, у Вероники, как внук наш..., - он приказал

себе улыбнуться. Поцеловав жену, герцог осторожно закрыл дверь экипажа.

Джоанна и Мишель долго махали вслед разъезжающимся каретам. Потом женщина, взглянув в

конец улицы, спокойно сказала: «Мне надо отлучиться по делам, милый, я скоро приду. Ты пока

разбери вещи. Тебе дедушка Теодор и дедушка Джон новые игрушки подарили, а старые было бы

хорошо сиротам отдать».

-Конечно, мамочка, - кивнул мальчик. Джоанна нагнувшись, поцеловала его в затылок: «Завтра

день отдыха, сходим с тобой в парк, и поедим вафель».

Она впустила сына в квартиру. Взяв шляпу с простого, соснового стола, посмотрев на себя в

зеркало, женщина закуталась в суконную накидку. На углу уже никого не было. Джоанна коротко

улыбнулась. Пройдя мимо театра Ла Монне, миновав площадь, она углубилась в бедные

переулки.

Женщина остановилась перед трехэтажным домом - во дворе была кузница. Вдохнув запах гари,

посмотрев на яркий, багровый закат над черепичными крышами, она поднялась наверх по

деревянной лестнице.

Дверь каморки была распахнута. Джоанна вошла, и, сняв шляпу, оглядела узкую, старую,

аккуратно застеленную кровать, крепко сколоченный стол с тетрадями и оловянной

чернильницей. Женщина наклонилась и прочла: «Сочинение. История моей жизни. Меня зовут

Поль Мервель, мне девятнадцать лет. Я кузнец, мой отец был ткачом в Льеже, а мать

поденщицей...- Джоанна только взялась за перо, чтобы исправить ошибки, - их было несколько в

каждом слове, - как дверь заскрипела.

Он стоял на пороге, подпирая головой притолоку, хмуро комкая в руках, берет. «У меня подковы, -

сказал он, глядя на нее красивыми, каре-зелеными глазами. «Надо было доделать, завтра их

забирают. Работы много, я не знаю, смогу ли в школу прийти...»

-Придешь, - спокойно ответила Джоанна, перечеркивая неправильно написанные слова.

«Придешь, и будешь учиться, Поль. У тебя отличные задатки, нельзя бросать занятия».

-Ты меня стыдишься, - краснея, так и не шагнув внутрь каморки, пробормотал он. «Я видел вас, на

Гран-Плас, в парке..., Они не такие, как я. Ты меня стыдишься, Жанна».

Джоанна отложила тетрадь. Подойдя к нему, потянув его за рукав закопченной, грязной рубашки,

она захлопнула дверь. Поль привалился к ней спиной и упрямо повторил: «Стыдишься».

Женщина провела рукой по его щеке. «Нет, - едва слышно ответила Джоанна, - не стыжусь. Но это

мой отец, он старый, больной человек, Поль. У него другие представления о жизни, я не буду его

расстраивать. И мою мать тоже. Родителей надо уважать».

-Кюре так говорят, - юноша все еще не смотрел на нее. «В церкви. Ты же не веришь в Писание».

-Писание, - Джоанна обняла его, - она не доставала головой до его плеча, - Писание, Поль, здесь

не причем. Это моральный закон. То, о чем говорил Кант, то, что отличает нас от животных. И,

конечно, я тебя не стыжусь».

Он наклонился и поцеловал мягкие, свежие губы: «У меня и поесть нечего, Жанна, только хлеб и

пива бутылка. Я сбегаю, куплю. И я работал, я потный, - Поль осторожно, очень осторожно обнял

стройные плечи, и, как всегда, подумал: «Какая она маленькая, как птичка. Матушка такая была, я

помню».

-А что ты о родителях говорила, - Поль вздохнул и услышал, как бьется ее сердце, - мой папаша,

гори он в аду, спьяну матушку мою до смерти забил, и за мной с ножом гонялся. А потом удавился.

Мне тогда семь лет было, - он помолчал и услышал ее ласковый голос: «Мне очень жаль, милый.

Иди, иди ко мне».

Она ушла, когда за окном уже было сумеречно. На прощание Джоанна велела: «Жду тебя в школе,

в понедельник. Сочинение перепиши, и я тебе упражнения грамматические оставила. Текст читай,

обязательно, он простой, ты справишься».

-И когда ты успела? - удивился Поль. Джоанна, что сидела у него на коленях, поцеловала его куда-

то за ухо, вдохнув запах пота и кузнечной гари, и пожала плечами: «Ты же задремал, милый». Она

провела губами по его щеке: «До послезавтра».

Юноша прибрал сбитое постельное белье и зажег свечу - совсем стемнело. «Борьба рабочего

класса за свои права, - шевеля губами, медленно читал Поль, - начинается с образования. Каждый

рабочий должен уметь читать и писать...»

Потом он, сдавленно ругаясь сквозь зубы, писал спряжения глаголов, неловко держа перо в

больших, грубых пальцах. «Она никогда, никогда, не будет меня стыдиться, - пообещал себе Поль,

принимаясь за сочинение. «Я закончу, школу, сдам экзамены и поступлю в университет. Стану

адвокатом. Жанна будет мной довольна, я знаю. Господи, - он отложил перо, - Господи, как я ее

люблю. Я все ради нее сделаю, весь мир переверну, только бы она была со мной».

-Сначала сочинение напиши, - усмехнулся Поль, - хватит мечтать. Иначе Жанна выговор мне

сделает.

Он очинил перо и взялся за работу. Свеча уже почти потухла, на фаянсовом блюдце застыл воск.

Поль, отодвинув тетрадь, с пять раз переписанным сочинением, хмыкнул: «Все равно, Жанна

ошибки найдет. Но ничего страшного. Как она говорит - надо просто уметь их исправлять. Так и

сделаю».

Где-то в курятниках запели петухи. Поль, уронив голову на стол, заснул. Он еще успел подумать:

«Два часа осталось, потом в кузницу надо вернуться. Воскресенье, не воскресенье, а заказчика

подводить нельзя». Перо выпало из его рук на чистые, старые половицы. Юноша спал и улыбался -

нежно, ласково.

Эпилог

Май 1821 года, Святая Елена

Бот накренился. Ева взвизгнула: «Тетя Джо!». Волна плеснула через борт, женщина сильными

руками положила парус в галфвинд и рассмеялась: «Все, все. Больше ветра не будет, гавань

хорошая, защищенная». Ева посмотрела на Джеймстаун, столицу Святой Елены. Белые домики

были рассыпаны в ущелье, зажатом между скалами, ей было хорошо видно шпиль церкви Святого

Иакова, круглую башню форта. Девушка, вдруг, сказала: «Здесь так зелено, тетя Джо, я даже не

ожидала».

-Хороший климат, - отозвалась старшая женщина. Джо была в короткой, ниже колена юбке

темного сукна, в льняной блузе и берете. Поймав взгляд Евы, она улыбнулась: «В море неудобно в

длинном платье выходить, а так, - она показала на юбку, - так нам можно. Ты потом переоденься, -

она кивнула на мокрое платье Евы, - хоть и тепло, но так гулять не след».

Ева с мужем поселились рядом со свекром. Джон обосновался в особо выстроенном доме,

неподалеку от резиденции Наполеона. Рядом поднимались вверх каменные стены нового

особняка. Герцог развел руками: «Решили возвести, здесь, - он указал на Лонгвуд-Хаус, где жил

Наполеон, - термиты, здание уже старое. В новом много места будет, моя сестра с семьей тоже

туда переедут».

Джо, ее сын и невестка жили в пристройке к Лонгвуд-Хаусу. У них была отдельная кухня. Джо,

показывая ее Еве, усмехнулась: «Мы и его величеству готовим тоже. Он у нас кошерную пищу ест.

Так удобнее, Давид все равно его пищу проверяет».

Свекор представил их Наполеону. Тот вздохнул: «Жаль, конечно, что Мишель погиб. Но такие

люди, как он, долго не живут. Это мы с вами, месье Жан, - он подмигнул его светлости, - еще

скрипим, а молодые уходят. Но я рад, что у Джоанны все хорошо».

Сын и невестка ушли в комнаты. Джон, стоя во дворе Лонгвуд-Хауса, глядя на стройку, холодно

подумал: «В конце концов, пригодится это здание. Губернаторскую резиденцию можно устроить,

дорога до Джеймстауна хорошая. Или пусть Ост-Индская компания у нас его покупает. Им оно

пригодится, здесь оживленная гавань. Питеру об этом надо не забыть написать, он же член

правления».

Джо ловко пришвартовала бот и выбралась на деревянный причал: «Ты в понедельник в школу

приходи. Мы через месяц заканчиваем, но пока возьмешь класс девочек, познакомишься с

ними..., А в сентябре...,- Джо оборвала себя и усмехнулась: «Потом посмотрим. И опыт тебе

пригодится на земле ван Димена».

Уже когда они садились на невысоких, крепких местных лошадок, - от Джеймстауна до Лонгвуд-

хауса было чуть больше трех миль, - Ева спросила: «Тетя Джо, а вы мою бабушку знали, Дину

Горовиц?»

Джо тронула лошадь и перебросила на грудь темные, в седине косы: «И бабушку, и дедушку

твоего, Аарона. Мы с ним как раз в Южной Америке познакомились, когда моего мужа покойного

на костре жечь хотели. А потом все вместе в Иерусалим приехали, там мы их сосватали. И маму

твою я помню, еще девочкой маленькой».

Ева посмотрела на дорогу, - они поднимались на холм, за которым стоял Лонгвуд, вокруг была

пустынная равнина, дул ветер с моря. «Шесть тысяч человек здесь живет, - вспомнила девушка, - и

школа есть, и госпиталь, там дядя Давид принимает. А на этой земле ван Димена одни

каторжники. Господи, как там будет?»

Муж успокаивал ее, говоря, что в Австралии безопасно. Он целыми днями сидел над бумагами,

разбираясь в управлении колониями. Как-то раз, улыбнувшись, Джон сказал: «Ты не беспокойся,

на всей земле ван Димена людей меньше, чем на одной Святой Елене. Мы с тобой справимся. Я

там всего на два года, помощником губернатора, а потом в Сидней поедем, большой город».

За ними закрылись ворота. Ева, спешиваясь во дворе резиденции, тихо спросила Джо: «А почему

все равно его величество охраняют? Отсюда же бежать невозможно».

Женщина пожала плечами и завела лошадей на конюшню: «Брат мой человек недоверчивый, это

всегда было известно. А его величество, - она засучила рукава блузы и стала чистить своего коня, -

он бежать не собирается, только по сыну своему тоскует. Как твоя свекровь тут жила, они часто о

мальчике разговаривали. Он Шмуэля ровесник, десять лет ему сейчас. Отца и не помнит, конечно,

- Джо вздохнула и велела: «Принимайся за своего коня, а потом на кухню пойдем. У нас Шабат

сегодня, вместе отобедаем».

Джо потрепала лошадь по холке: «Бедный Джон. Нельзя ему в Англию ездить, он сразу на десяток

лет стареет. Вернулся - будто ему восемьдесят уже, бледный, весь в морщинах, задыхается..., Да и

я тоже, - она почувствовала боль в груди, и, раздув ноздри, вспомнила жесткий голос сына: «Нет,

мама, и не проси меня. Я своей рукой такого не сделаю».

-Если бы я была чужой человек, - Джо затянулась сигаркой, - они сидели на балконе их дома, - ты

бы не колебался, Давид. Просто дай мне флягу, и все. Об остальном я сама позабочусь. Это ведь

не лечится, - она закашлялась, подавившись дымом.

-Не лечится, - хмуро признал сын. «Но ты можешь еще несколько лет прожить, опухоль ...»

Джо ткнула сигаркой в оловянную пепельницу. Женщина гневно, тихо, проговорила: «Я не хочу

существовать, Давид, как твой пациент, британский майор. Он цепляется за жизнь, зависит от

опиума и ходит под себя. Твой отец, поверь мне, дал бы и мне нужную дозу, и выпил бы сам. Ты

же мне говорил, эти опухоли - они появляются и в других органах, не только в легких».

Давид сидел, глядя на простор океана перед ними, затягиваясь своей сигарой. «Если бы это была

грудь, мама, - наконец, сказал он, - я бы сделал тебе операцию. Она давно известна. Это, конечно,

тоже не панацея, но все же..., Но легкие - тут я ничем помочь не могу».

Джо поднялась и откинула голову: «А я не могу медленно умирать, понятно? Не могу, не хочу, и не

буду. Поэтому дай мне опиума, я усну, и все, - она повела рукой, - все будет просто.

Давид тоже встал - он был чуть выше матери. Он, яростно, ответил: «Это тебе будет просто. А мне,

Элишеве, твоему брату, твоим внукам - нет. И хватит об этом».

-Тогда я сделаю это сама - отрезала мать и ушла с балкона. Он выругался сквозь зубы: «Опиума у

меня здесь нет. Так, маленькая доза, для болей у его величества. А в госпитале он под замком, и

там охрана. Хотя, зная маму..., - он тяжело вздохнул, а потом услышал сзади шорох. Дебора

ласково обняла его. Давид, поцеловав маленькую, сильную руку жены, велел себе: «Попроси,

чтобы поставили дополнительный караул у аптечного склада».

-Пошли,- наконец, улыбнулась Джо, и они услышали с порога веселый голос Шмуэля: «Бабушка,

мы с папой Торой позанимались. Он мне разрешил на коне прокатиться».

-Беги, седлай, - Джо поцеловала внука, и добавила: «Потом на кухню приходи, мы печенье будем

печь».

Они с Евой прошли через двор, и не заметили, как заколыхалась простая, темного холста штора, в

окне второго этажа их дома.

Дебора вернулась на кровать и томно сказала: «Мне бы надо им помочь, а я, вместо этого..., - она

скользнула под простыню, к мужу и рассмеялась: «И ведь даже пока не Шабат».

-Завтра тоже все будет, - уверил ее Давид. Просматривая письма, он хмыкнул: «Конечно, твоя

мама права, как только, - мужчина вздохнул, - его величество умрет, поедем в Америку. Шмуэлю

через три года бар-мицву надо устроить, здесь этого не сделаешь. А я там смогу хирургом в армию

пойти, пишут же, что они во Флориде воевать будут. Заодно и в тамошних болезнях разберусь».

Дебора поцеловала смуглое плечо: «И я маму увижу, Мораг, детей ее…, А потом в Амстердам

обратно отправимся?»

-Да, - кивнул Давид, привлекая ее к себе. Дебора вытянулась рядом с ним и помолчала: «Сколько

ему еще осталось, Давид?»

-У него опухоль в желудке, такая, как..., - мужчина оборвал себя: «Не знаю. Мне кажется, недолго.

Ты видела, он уже мало что может, есть, без боли. И каломель не помогает. Впрочем, я всегда

считал, что она устарела, как лекарство. Хотя больше мне ему нечего дать, от опиума он стал

отказываться».

Дебора повернулась и поцеловала мужа: «Я знаю, тебе тяжело сейчас. Ты все-таки столько лет

рядом с ним. Стой, - она перегнулась и пошарила по ковру, - еще одно письмо, из пачки выпало.

Мама пишет, - женщина взглянула на конверт, - тебе лично в руки.

Давид быстро прочитал аккуратные строки. Скомкав бумагу, положив ее в оловянную пепельницу,

он чиркнул кресалом. Давид посмотрел на открытую шкатулку, что стояла на столе - золотая рысь

на кинжале гордо поднимала голову, тускло блестели в полутьме изумруды.

-Ерунда, - сказал он жене, не поворачиваясь, глядя на то, как горит письмо. «Она просто забыла

написать это в первом письме. Спрашивала, не прислать ли нам новых книг медицинских, раз она

зиму в Лондоне проведет».

Он взглянул на серые хлопья пепла. Вернувшись на кровать, обнимая жену, Давид ласково

шепнул: «Дверь хорошо закрыта?»

-На засов и на ключ, - он провел рукой по ее нежной, белой груди, окунул лицо в каштановые,

пахнущие солью волосы и заставил себя не думать о том, что написала теща - четким, ровным

почерком: «Твой дядя, скорее всего, везет на Святую Елену мышьяк. Уж не знаю, для себя, или для

Наполеона, но я считаю своим врачебным долгом тебя об этом предупредить».

-И правильно, - сказал себе Давид, слыша сдавленный стон жены. Он и сам, шептал ей что-то

ласковое, неразборчивое, а потом, удерживая ее в своих руках, приказал себе: «Что хочешь, то и

сделай, а забери у него яд, доктор Кардозо».

На старом, рассохшемся паркете лежал вытертый персидский ковер. Пахло пылью, затхлостью,

комната была холодной. Наполеон, поморщившись, потянувшись, помешал кочергой угли в

камине. На коленях стояла шкатулка с письмами. Сыну не разрешали ему писать - он знал, что

мальчик живет в Вене, при дворе своего деда. Наполеон закрыл глаза и вспомнил толстенького,

светловолосого ребенка, что, сидя у него на руках, серьезно сказал: «Ты приезжай, папа. Я буду

скучать».

-Четыре года ему было, - Наполеон оглянулся на закрытую дверь, и стал перебирать письма -

сухими, смуглыми пальцами. «Аннет шесть исполнилось, когда мы в последний раз с ней

виделись. Сейчас ей пятнадцать, взрослая девочка уже».

Он не знал, как Анна это делает, но прошлым годом он стал видеть ее во снах. Она ложилась

рядом, устраивая черноволосую голову у него на плече. Гладя его по щеке, женщина начинала

рассказывать, как они живут на мельнице, как учится дочка, как у них теперь есть собака - добрая,

большая, и как они все вместе будут гулять по лесу, когда он приедет.

Наполеон знал, что этого никогда не случится, но все равно, целуя ее прохладные, ласковые губы -

был благодарен. Дочь тоже приходила к нему, обычно вечером, как сейчас, когда он сидел один у

камина. Она играла с ним в шахматы. Подперев изящную голову рукой, девочка смеялась: «Папа,

ты все время у меня выигрываешь». Наполеон смотрел в дымно-серые, большие глаза, а изредка,

протягивая руку, чтобы коснуться ее, ощущал под пальцами пустоту.

Сейчас он взглянул на тлеющие угли и, тихо, попросил: «Анна..., Если ты меня слышишь, приди,

пожалуйста. Сегодня ночью. И Аннет пусть придет. Мне кажется, - он помолчал, - пора».

Он стал бросать в камин письма. Наполеон смотрел на то, как горит бумага, как исчезают строки,

написанные ее рукой, и, неизвестно у кого, попросил: «Пусть будут счастливы, пожалуйста. Я знаю,

что они другие. Пусть хоть немного, но будут счастливы. И сын мой, - Наполеон взял последнее

письмо, - тоже».

Он взглянул на камин, и услышал скрип двери.

-Месье Жан, - Наполеон коротко улыбнулся. «Вы мне сами чай приносите, вам это не по чину».

Джон устроил поднос рядом с шахматной доской. Герцог, закашлявшись, опустился в кресло. «По

чину, не по чину, - он взял серебряный чайник, - а мне захотелось».

-Не сейчас, - Джон подвинул Наполеону чашку. «Я не могу..., не готов еще. Хотя было бы удобно,

конечно. Что там Давид говорит - у него опухоль в желудке. Никто ничего не заподозрит».

-Я только сейчас понял, - усмехнулся Наполеон, отпив китайского чая, - мы с вами ровесники,

месье Жан. Вы меня всего на год старше. Хотя, когда вы с индейцами по Америке кочевали, я еще

в училище сидел. У вас очень хороший сын, и невестка замечательная. И внуков двое, я вам

завидую.

-Своих внуков уже не увижу, - горько подумал Наполеон и вздрогнул - пламя в камине, на

мгновение, поднялось вверх. Он услышал нежный голос Анны: «Смотри».

Она была похожа, - понял Наполеон, - на ту миссис Марту, что он видел на Эльбе. Зеленоглазая

девочка, с бронзовыми косами, сидела на краю пустого кресла, тонкие губы цвета спелой черешни

улыбнулись. Она исчезла, и Анна, пропадая вслед за ней, шепнула: « Я рада, что она родится,

милый. Но это будет еще не скоро».

-Не нравится чай, месье Бонапарт? - озабоченно спросил его Джон.

-Нет, нет, - император вздохнул, - очень нравится. Он действительно снимает боли, так что

приносите мне еще.

-Конечно, - спокойно ответил Джон. Расставляя фигуры на доске, он велел себе: «Завтра, или

послезавтра. Напиши письма Мадлен, девочкам, Маленькому Джону, и напои его чаем. И себя

тоже».

В середине партии Наполеон, внезапно, сказал: «То вещество, при Ватерлоо..., Не то, чтобы я, в

своем положении мог давать советы британской империи, - он смешливо почесал гладко

выбритый подбородок, - но, месье Жан, так и вправду не воюют. Это..., - Наполеон пощелкал

пальцами, - варварство, вот и все. Я видел, как умирал ваш родственник, хоть вы этого и не

помните...»

-Помню, - прервал его Джон, двигая фигуру. «Я все помню, месье Бонапарт». Бледно-голубые,

обрамленные глубокими морщинами глаза, похолодели. Герцог помолчал: «Идет новое время,

месье Бонапарт. Вы знаете, что мины теперь можно взрывать удаленно, скоро мы начнем

передавать сведения, пользуясь электричеством, и вообще, - Джон повел худой рукой, - не за

горами паровой флот и самодвижущиеся боевые тележки. Так что газы - за ними будущее,

поверьте мне».

-Каждый раз, когда я слышу ваш кашель, - ядовито отозвался Наполеон, - я сразу же вам верю,

месье Жан.

-Мат, - Джон посмотрел на доску. «Шах и мат, месье Бонапарт. Спасибо за игру. Я распоряжусь,

чтобы вам накрывали обед».

Он ушел. Наполеон, вертя в пальцах черную королеву, хмыкнул: «Все равно. Надо ему сказать.

Вдруг я больше не увижу Анну, вдруг она не придет. Сказать, а уж он найдет способ ей передать».

Наполеон поставил фигуру на место. Вдохнув, он поморщился от боли: «Вот и все. Время пришло».

На круглом столе орехового дерева горели свечи. Обед уже заканчивался. Дебора внесла

миндальное печенье. Разливая кофе, она весело сказала: «Здесь, конечно, тыквы не найдешь, а то

бы я вам, - она улыбнулась Джону и Еве, - испекла наш, американский пирог. Мама мне

рассказывала, дядя Джон, - она подвинула герцогу чашку с чаем, - что вам он очень нравился».

-И брага из сиропа кленового, - Джон подмигнул Деборе. «Не говори мне, что вы с мамой ее не

пили, вы же не квакеры».

-Пили, конечно, - Дебора присела, - впрочем, у нас, на озере, и виноградник был. Там климат

мягкий, несмотря на то, что зимы суровые бывают. А здесь, - женщина вздохнула, - и того нет,

приходится изюмное вино делать.

-Все равно очень вкусное, - Ева улыбнулась, - мама мне рассказывала, на Святой Земле она тоже

такое ставила.

Пахло пряностями, комната была теплой. Давид, откинувшись на спинку кресла, добродушно

велел: «Шмуэль, не сиди с нами за полночь. Нам с тобой завтра три мили на молитву идти, и три

мили обратно. И все до завтрака, - он похлопал сына по плечу.

-А что, - спросил Маленький Джон, - здесь еще есть евреи, кроме вас?

-Проезжающие, - Джо рассмеялась, - с кораблей, что в Кейп идут, в Индию. Свитка Торы у нас нет,

конечно. Молимся, как можем, праздники отмечаем. Мацу мы с Деборой сами печем, его

величеству она нравится, кстати.

-Вот же упрямцы, - подумал Джон, - он уже шесть лет, как не император, а все равно, они его все

«Величеством» называют. И они, и все французы, что с ним сюда приехали. Ничего, ему недолго

жить осталось.

Он искоса посмотрел на сестру - под светло-голубыми глазами залегли темные тени. Джон

вздохнул про себя: «Она похудела. Хотя она всегда, как щепка была, тонкая. Дебора в мать,

конечно, фигуры у них похожи, хотя она выше. Капитан Кроу за шесть футов был. А Джо..., она

усталой выглядит».

Когда прочли молитву после еды, женщины стали убирать со стола. Шмуэль увел Маленького

Джона в свою комнату, - показать книги. Давид, спокойно, сказал: «Дядя Джон, мне надо с вами

посоветоваться кое о чем. Пойдемте в мой кабинет».

Там было тихо, на рабочем столе стоял простой, оловянный подсвечник, и рядом - открытый том

какого-то руководства по хирургии. «Вы садитесь, - попросил Давид герцога, - садитесь,

пожалуйста».

Джон взглянул на короткую, темную, уже с проседью бороду племянника. Герцог, внезапно,

незаметно, улыбнулся: «Он на отца, конечно, похож. Такой же здоровый. Сорок лет ему этим

годом. Иосиф тоже рано поседел. Но здесь на Святой Елене, у них жизнь спокойная, впрочем, они

и уедут скоро. Пусть в Америку отправляются».

-А как Элишева? - спросил он, закашлявшись. «Как муж ее?»

-Хорошо, - коротко ответил Давид. «Вино их по всей Европе пьют, этроги они даже в Англию

посылают. Исаак учится, Элишева пишет, что он очень способный, а Циона тоже акушеркой хочет

быть. Дядя Джон, - он протянул руку, - отдайте мне мышьяк. Прямо сейчас».

В кабинете наступила тишина. Джон, вдруг, почувствовал слезы у себя на глазах. «Давид, - сказал

он, едва слышно, - Давид, это для меня..., Не для него. Я не знаю, откуда...»

-Неважно, - хмуро проговорил племянник. «Дайте мне мышьяк, и чтобы я больше об этом не

слышал. И не просите меня отравить его величество. Я врач, и никогда таким заниматься не буду.

Тем более, он и так тяжело, болен, ему немного осталось».

Давид увидел, как худая рука дяди медленно шарит за отворотом сюртука. «Мне тоже - раздался

шепот, - тоже недолго жить суждено, Давид. Я прошу тебя, не лишай меня..., - Джон не закончил,

и, сглотнув, замолчал.

-Сидите, - велел Давид. Поднявшись, племянник бесцеремонно обшарил его карманы, выхватив

запечатанный конверт. Джон даже не стал сопротивляться. Он опустил седую голову в ладони.

Набрав воздуха, почувствовав, как всегда, острую боль в груди, герцог стал кашлять.

-Дай, - попросил Джон, - дай мне умереть, Давид. Ты же врач, ты можешь...

-Пока я здесь заведую госпиталем, - угрюмо отозвался доктор Кардозо, - на вверенной мне

территории никто не умрет от моей руки. И никто никого не отравит, понятно вам, дядя Джон?

Ваше здоровье - это моя ответственность, и я не позволю вам покончить с собой.

Джон, поднялся, опираясь на трость, и выругался: «Я у тебя и спрашивать не буду, щенок. Твой

отец...»

Давид тоже встал - он был на две головы выше Джона.

-Хватит! - яростным шепотом сказал мужчина. «Мой отец был моим учителем, я с ним оперировал

за одним столом, и спал в одной палатке. Он говорил, что жизнь- это величайшая ценность, дядя

Джон, и не нам решать, как и когда ее прекратить. Оставьте моего отца в покое, он бы не стал

давать яд ни вам, ни..., - Давид осекся, и они услышали стук в дверь.

-Давид, - озабоченно сказала Дебора, - пришел камердинер его величества, говорит, что ему

плохо.

Давид взял подсвечник. Сняв сюртук, натянув рабочий, холщовый халат, он положил конверт с

мышьяком в пепельницу. Врач поднес огонь к бумаге и пробормотал: «Его дым не опасен».

Конверт загорелся белым, коротким пламенем.

-У тебя же Шабат, - слабым голосом запротестовал Джон. «Тебе нельзя жечь...»

-Спасение жизни важнее, чем Шабат, - буркнул Давид и прислушался: «Начинается непогода,

ветер как свистит. Берите сына и пойдем, посмотрим, что там с императором».

Он поднял засов. Джон, медленно, морщась от боли в груди, последовал за ним.

Они сидели на постели - Анна справа, дочь - слева. Наполеон улыбнулся: «Они меня услышали. Все

хорошо, все хорошо». Анна взяла его руку, и, прижав ее к щеке, поцеловала пальцы: «Ты отдохни,

милый. Отдохни, мы с тобой. И с мальчиком твоим все в порядке».

-Ничего дурного она все равно не откроет, - Наполеон еще нашел силы усмехнуться. Боль

нарастала, заполняя все тело, сквозь опущенные веки он увидел свет свечи. Озабоченный голос

Давида сказал: «Ваше величество, примите вот это...»

Наполеон пошевелился, почувствовав холод, что заползал под меховое одеяло, и слабо

прошептал: «Не надо, полковник Кардозо..., Месье Жан..., он здесь?». Он пошарил рукой рядом и

еще успел пожать ладонь Анны, еще успел прикоснуться к руке дочери. Они исчезли, и Наполеон

велел: «Пусть наклонится».

В комнате было тихо, сумеречно, ветер скрипел ставнями. Джон, взглянув на бесконечное, темное

пространство океана, уловил его шум: «И, правда, это же просто. Так и сделаю. Моряк из меня

никакой, конечно, но из гавани я выйду. А там - там шторм».

Под закрытыми глазами императора залегли глубокие тени. Давид передал камердинеру

подсвечник и присел на кровать: «Позвольте, ваше величество». Он приподнял одеяло, и стал

ощупывать живот. «Вот она, - понял Давид. «Но боли - это не из-за опухоли, у него внутреннее

кровотечение, он очень побледнел. Господи, только бы он не страдал».

Сухие губы пошевелились и, упрямо, повторили: «Пусть наклонится».

-Его письма не читают, - вспомнил Наполеон. «Он выполнит мою волю, в этом можно не

сомневаться, он дворянин и человек чести. Я бы Давиду это поручил, но британцы открывают его

переписку. А месье Жан обо всем позаботится».

Джон наклонился к измученному, медленно белеющему лицу. «Я здесь, - сказал едва слышно, -

ваше величество».

Раздался короткий смешок, все еще сильные пальцы стали обирать одеяло. Наполеон выдохнул:

«Напишите ей..., передайте..., пусть будет счастлива. Пусть..., - он прервался, - пусть выходит

замуж...»

Наполеон увидел ее. Она возникла из темноты спальни. Пройдя сквозь людей, что стояли рядом с

кроватью, женщина поцеловала его. «Спасибо, - серьезно сказала Анна. «Я ни с кем так не буду

счастлива, как была с тобой, милый. Но все равно - спасибо».

Она приподнялась на локте. Наполеон увидел тусклый блеск золотого медальона на белой шее.

Она была такой же, как тогда, годы назад, в Иерусалиме, - высокой, легко дышащей, с вороными,

тяжелыми волосами. Анна прижалась губами к его ладони и, рассмеявшись - пощекотала ее

ресницами.

-Ты меня прости, - ласково попросил Наполеон. «Прости за все, любовь моя. Ты была права,

конечно - надо было мне остерегаться воды».

-Ты вспомнил? - алые губы улыбнулись. «Вспомнил, милый?»

-Как только меня сюда привезли, - ворчливо отозвался Наполеон. «Святая Елена, маленький

остров. Я писал это сочинение в офицерском училище. Ты вообще, - он поцеловал ее в губы, -

когда-нибудь бываешь неправа?»

Анна задумалась и тряхнула головой: «Да. Но я исправляю свои ошибки. А ты, - она велела, - ты

поспи, милый. Я никуда не уйду. Что бы ты хотел увидеть сейчас?»

-Я попросил, чтобы меня похоронили на берегах Сены, - вспомнил Наполеон, - среди французов,

которых я так любил. Это хорошо, правильно.

Он обнял ее и поцеловал серые глаза: «Ты будешь смеяться, милая. Покажи мне армию,

пожалуйста».

Анна прикоснулась губами к его лбу. Потом все ушло, и он увидел веселые, зеленые холмы

деревенской Франции, виноградники, и черепичные крыши домов. Он ехал на гнедом жеребце,

среди своих старых гренадеров, в темно-зеленом, вытертом мундире и серой треуголке. Над их

головами теплый ветер развевал трехцветное знамя, блестело золото императорских штандартов,

копыта лошадей стучали по хорошей, наезженной дороге. Он, повернувшись, крикнул: «Капитан

де Лу!»

Мишель, на своем белом коне, подъехал ближе. Наполеон, смешливо, велел: «Бери генерала

Кардозо и отправляйтесь вперед. Найдите там, - он указал на деревню, - какой-нибудь трактир,

где нам дадут обед, выставят пару бутылок вина, и можно будет переночевать под крышей. Хотя

бы дома, во Франции, я это могу сделать?»

-Есть, ваше величество, - весело отозвался Мишель. Наполеон, потрепав Иосифа по плечу,

рассмеялся: «А тебе пусть рыбы какой-нибудь пожарят».

-Франция, - он подставил лицо солнцу, - Господи, как хорошо дома.

Наполеон обвел глазами колонну кавалеристов и прошептал: «Франция..., Армия...»

Анна была рядом. Он, устроив голову у нее на плече, заснул.

Свистел, выл ветер за окном. Давид, закрыв мертвые, синие глаза, помолчал: «Идите, дядя Джон.

Проводи отца,- он повернулся к юноше. «Я тобо всем позабочусь. Послезавтра сделаю вскрытие,

но это было внутреннее кровотечение, я уверен. И опухоль».

-Спасибо, - только и сказал герцог, глядя на труп. Бледные губы улыбались. Джон подумал:

«Ровесники, да. Мы с ним даже роста одного были, он лишь немного выше. Господи, упокой его

душу, пожалуйста. Вот и все. Остался только я. Я не буду затягивать - письма напишу, и уйду».

В коридоре уже сновали слуги. Маленький Джон, помогая отцу спуститься по лестнице,

неуверенно спросил: «Папа..., а что Бонапарт..., его величество тебе сказал?»

Герцог остановился, вдохнув, пережидая боль в груди. «Во многих знаниях, - ответил он, - многие

печали, милый. Все равно, - он пожал плечами, - это все закончилось. Ушло наше время». Он

вскинул голову и посмотрел на темные окна Лонгвуд-Хауса: «Это никому не интересно. Пойдем,

уже за полночь, - он указал на свет свечи в окнах пристройки, - жена тебя ждет».

Маленький Джон представил себе Еву и ласково подумал: «Сидит, наверняка, читает учебники.

Она в понедельник уже в школу идет, начинает с девочками заниматься».

Юноша увидел распущенные по плечам, белокурые волосы, вдохнул ее запах, - теплый,

домашний, и поежился, - они вышли во двор, под мелкий, назойливый дождь. Океан ревел внизу,

где-то в темноте, под скалами.

Джон довел отца до его комнат. Помявшись, он предложил: «Может быть, тебе чаю заварить,

папа?»

-Иди к жене, граф Хантингтон, - шутливо подтолкнул его отец. «Я сам справлюсь. Спокойной ночи,

милый».

В кабинете горел камин, на столе стоял серебряный чайник, и лежала записка от невестки: «Дядя

Джон, если вы будете работать, выпейте чаю, пожалуйста. И если не будете - все равно выпейте».

-Нет, - Джон сел в кресло и придвинул к себе чернильницу. «Еще один день. Тем более, завтра я

могу понадобиться, с его смертью. С Джо хочется еще побыть, с Давидом, с семьей..., Завтра

расспрошу у Джо - что здесь за гавань. Не хотелось бы, чтобы меня кто-нибудь заметил. Надо все

сделать рано утром. Такая буря, что никто в море и не выйдет. Вот и хорошо».

Он положил перед собой стопку бумаги. Очинив перо, герцог пробормотал: «Сначала напишу

Элишеве, а потом всем остальным. Как раз до рассвета время и пройдет».

Джо с внуком играли в карты. Шмуэль перетасовал колоду: «Раз его величество умер, бабушка, мы

теперь в Америку поедем?»

В гостиной было тихо. Они уже проводили субботу. Давид, в Лонгвуд-Хаусе, готовил тело

императора к вскрытию, Дебора ему помогала. Над морем играл закат. Джо, внезапно, подумала:

«Вот и все. Последний Шабат закончился. Хорошо, что дети рядом, так и надо, чтобы все вместе

были. Ночью письма напишу, а на рассвете выведу бот в море. Шторм все еще не утихает».

-Конечно, - Джо отпила кофе. На кухне Лонгвуд-Хауса не было плит, она держала один из очагов

разожженным весь шабат.

-Поедем в Нью-Йорк, - она приняла от внука карты, - потом, в Вашингтон. Увидишь бабушку Эстер,

потом бабушка Мирьям из Лондона вернется. У тебя кузены, Хаим и Элияху, они, правда,

младше, но ненамного. И старшие кузены, Тед и Дэвид. Один уже адвокат, а второй в

Государственном Департаменте служит. Кузина Стефания, ей семь лет, - Джо подмигнула внуку, -

она там единственная девочка, Антонию в Лондон увезли. Когда Амстердам соберетесь - в

Лондоне погостите, в Брюссель заедете, увидите тетю Джоанну и ее сына.

Она сделала ход. Шмуэль, обреченно, сказал: «С тобой, бабушка, играть лучше не садиться. Это ты

в море так научилась?»

-Еще до него, - Джо поправила свой простой, шерстяной берет и смешливо подумала: «Сестра Евы

в Иерусалим уехала. Кровь все же дала о себе знать. Там семья большая, у Малки одиннадцать

детей, старшие девочки замужем..., Элишева за ней присмотрит, за этой Диной. Жаль только, что

я так до Иерусалима и не добралась, от дочки внуков не увидела».

-А потом, - сказала она, забирая свой выигрыш - печенье, - потом, как я с капитаном Фэрфаксом

покойным плавала, - он картежник был отменный. Но у тебя тоже, милый, - ободряюще заметила

Джо, - хорошо получается.

-Америка, - зачарованно подумал Шмуэль. «Хоть в синагоге настоящей побываю. Мы из

Амстердама уехали, когда мне четыре года исполнилось, я и не помню ничего почти».

На острове не было других еврейских детей, кроме него. Хотя в школе его не обижали, - бабушка

вела занятия, отец и мать, - лечили и взрослых, и детей, - Шмуэль все время расспрашивал

родителей об Амстердаме и Америке. Он знал, что через три года станет совершеннолетним, -

Давид начал учить с ним отрывок из Торы. Мальчик спросил отца: «Папа, а как это будет? Здесь

же нет свитка...»

-Придется, дорогой, - усмехнулся тогда отец, - свозить тебя в Амстердам, или в Нью-Йорк, а потом

мы сюда вернемся.

-А сейчас и возвращаться не надо будет, - бодро подумал Шмуэль, грызя выигранное печенье, - он

подозревал, что бабушка иногда поддается.

-Я хочу в Иерусалим еще съездить, бабушка, - мальчик налил ей кофе. «Познакомиться с кузеном

Исааком, кузиной Ционой, другими родственниками...».

Тетя Элишева и дядя Моше, еще в их первый год на Святой Елене, прислали им холщовый

мешочек с землей.

-Что это, папа? - спросил тогда Шмуэль.

Отец вздохнул и погладил мешочек длинными, сильными пальцами хирурга. «Помнишь, когда я

после Ватерлоо вернулся в Амстердам, мы дедушку хоронили?»

Шмуэль кивнул. Он увидел перед собой жаркий, безветренный день середины лета, серые камни

на кладбище и услышал свой тихий голос: «Это и есть жена Ворона, да, бабушка?»

Бабушка кивнула. Мальчик посмотрел на черные буквы. Он уже умел читать на святом языке.

«Эстер Кроу, дочь Авраама, - прошептал он и поднял голову: «А где ее дочь, Мирьям, где Иосиф

Мендес де Кардозо, бабушка?»

-Они в эпидемию умерли, оба, - вздохнула Джо. «Когда чума в Амстердаме была. Ухаживали за

больными, и умерли».

-Я вырасту, - пообещал себе Шмуэль, - и стану врачом. Сделаю так, что больше не будет эпидемий.

Гроб стали опускать в яму, отец прочитал кадиш. Шмуэль увидел, как на крышку гроба сыпется

сухая, легкая земля.

-Это тоже, - Давид повертел в пальцах мешочек, - тоже, милый, со Святой Земли. Вдруг, кто-

нибудь..., - он не закончил и улыбнулся: «Ничего такого не будет, милый».

Шмуэль неслышно вздохнул: «Мишель теперь сирота, его отца убили. И папа, я слышал, он в

Америке опять в армию пойти хочет. А если я тоже сиротой останусь?»

Он поерзал в кресле. Джо, взглянула на внука: «Иди-ка сюда, милый».

Шмуэль редко сидел у бабушки на коленях - он был уже большим. Но сейчас он положил голову на

ее крепкое плечо. От бабушки пахло, как обычно, - солью и пряностями. Джо покачала мальчика:

«Слушай, расскажу тебе об Америке. И о Северной, и о Южной. О Картахене, где Ворон погиб».

Она говорила, и думала, что все почти готово. Одежду сына она перешила. «Сорок лет в мужском

наряде не ходила, - улыбнулась Джо. «Ничего, Господь простит, в конце концов, в последний раз я

это делаю».

Шмуэль погладил ее большую, красивую, с жесткими кончиками пальцев, руку: «Бабушка, а ты

сколько детей уже выучила?».

Джо рассмеялась: «Сорок лет я преподаю, милый. Я и не считала, но, наверное, тысячи. Школы

всегда нужны, сам знаешь».

Шмуэль посмотрел на нее темными, отцовскими глазами. Джо, как всегда, попросила: «Давид

такой был, в детстве. Иосиф тоже, наверное. Господи, пусть он счастливо жизнь проживет».

-Я тебя люблю, бабушка, - Шмуэль привалился куда-то к ее боку. «Расскажи еще о Святой Земле,

пока мама с папой не вернулись».

Пришел сын с невесткой, и они поужинали. Джо, пожелав всем спокойной ночи, подошла к окну в

своей комнате. Пристройка, где жил брат с семьей, стояла напротив их дома, и она увидела свет

свечей в окнах кабинета брата.

-Конечно, - вздохнула женщина, - раз его величество умер, у Джона работы много. Ничего, как

Мадлен сюда приедет, ему легче станет. Пусть здесь остается, на острове ему хорошо. Тоже ведь

колония, ей управлять надо.

Джо прикурила от свечи и неожиданно весело пробормотала: «Почти последняя сигарка. Ничего,

завтра еще покурю, на боте».

Она взяла бумагу и начала писать.

Утро было серым, туманным, дул ветер. Джо, проснувшись, быстро одевшись, на цыпочках вышла

из своей комнаты.

-Кинжал жене Шмуэля достанется, - отчего-то подумала она, выпив остывший кофе. Джо была в

сапогах, бриджах и матросской куртке, темные, с проседью, косы, женщина заколола на затылке.

-А потом, дочке его, - Джо оглянулась на спальню внука. Рассовав по карманам оловянный

портсигар и кремень с кресалом, она заставила себя не открывать дверь, не входить в детскую.

«Давид сегодня вскрытие делает, рано встанет. Значит, надо быстрее».

Она чуть покачнулась - в груди внезапно заболело. Джо с трудом подышала. Пробормотав:

«Пора», она вышла во двор. Ворота были открыты и она хмыкнула: «Странно. Хотя его величество

скончался, охрана больше не нужна». Не оглядываясь, Джо стала быстро спускаться по дороге, что

вела к Джеймстауну.

Берег был пустынным, шумел океан, над ее головой кричали чайки. Джо, вдохнув запах соли,

ласково улыбнулась: «Все как надо. В море, как Ворон, как Черная Джо. Как миссис де ла Марк и

адмирал Виллем. Давид мне камень поставит, в Амстердаме, а земля, - Джо положила руку на

холщовый мешочек в кармане куртки, - земля у меня с собой. Пусть у моих детей все хорошо

будет, - она вскинула голову к темным тучам, - прошу тебя. Скоро Иосифа увижу».

-Дура, - прошептала она, одними губами. «Помнишь, как там, на «Молнии», у Черного Этьена, мы

с ним друг на друга смотрели. И потом, всю жизнь, так глаз друг от друга и не отвели. И у детей

наших так же. Сказано же: «Крепка, как смерть любовь». Любовь у тебя была, осталось умереть

достойно».

Джо остановилась. Спрятав кремень с кресалом от ветра, женщина прикурила. На пустом причале

кто-то возился и она буркнула: «Что за черт!».

Она прошла по мокрой гальке. Поднявшись на деревянный пирс, Джо крикнула: «Эй!»

Человек разогнулся - он тоже был в разбитых, старых сапогах и заношенной, матросской куртке.

Он тихо сказал, глядя на нее светло-голубыми глазами: «Здравствуй, сестричка».

Они сидели на причале, держась за руки. Джон, затягиваясь сигаркой, превозмогая кашель,

вспомнил вчерашний вечер. Невестка разливала чай, а потом он, повертев в пальцах оправленный

в золото медвежий клык, улыбнулся: «Сыну вашему достанется».

Ева немного покраснела: «Откуда он, дядя Джон?»

Герцог указал на разложенный атлас - до ужина они рассматривали карту Австралии.

-Дед герцогини Беллы был отсюда, - он положил ладонь на карту, - из Сибири, как ее называют.

Еще во время оно. Это был миссис де ла Марк первый муж. Какой-то князь, - Джон усмехнулся, -

туземный. От него и осталось. А ты, милая, - он ласково посмотрел на невестку, - ты от старшего

сына миссис де ла Марк, архитектора, того, что в Венеции жил. И с ди Амальфи ты в родстве, через

графа Ноттингема. И с Горовицами, через внучку миссис де ла Марк, ту, что в Картахене сожгли,

Сару-Мирьям. Все мы одна семья, - вздохнул герцог, - так что давайте там, в Австралии,

продолжайте наш род.

Джо посмотрела на горизонт и, деловито, сказала: «Если солнце село в тучу - жди к утру большую

бучу. Она и поднимается. Мы вовремя, братик».

-Ты уверена? - Джон поцеловал ей руку.

Сестра пожала плечами. Спрыгнув в бот, женщина помогла ему устроиться на скамье.

-Это не лечится, - коротко ответила Джо, отвязывая канат. «Я читала Давида книги. Сам знаешь, -

сестра рассмеялась, - у меня три врача в семье. Через год, а то и меньше, я, может быть, ходить не

смогу - появятся опухоли в позвоночнике. Или в груди, или в печени, или в желудке, как у его

величества. Так лучше, - подытожила Джо. Опустившись на колени, плотнее завязав шарф на шее у

брата, она озабоченно спросила: «А вот ты? Ты уверен, Джон?»

Герцог закашлялся и кивнул: «Конечно. Девочки взрослые, Джон тоже, у Мадлен внуки..., Я готов,

милая. Хватит уже, - он болезненно вдохнул, - устал я».

-Я буду с тобой, - просто сказала Джо. Поставив парус, оттолкнув бот от причала, она весело

заметила: «Как выйдем из гавани, нас потрясет немного. Но я хочу до настоящей бури добраться, -

женщина прищурилась и свистнула, - впрочем, она уже близко».

-Какой она моряк отменный, - еще успел подумать Джон. Потом он привалился к борту и нашел в

себе силы улыбнуться: «Напоследок пострадаю от морской болезни».

Уже когда острова не было видно, когда все вокруг ревело, и бот, словно игрушку, бросали

огромные, закрывающие небо, ледяные волны, Джо протянула ему руку и крикнула: «Сейчас!»

-Она всегда была первой, - ласково подумал Джон. «Она старше меня, конечно. Сестричка, как я

ее люблю».

Все вокруг стало прозрачным, светлым, их несло течением, а Джо все держала его пальцы -

крепко. Джон вдохнул. В первый раз, за много лет, ему не было больно, - было хорошо, понял он,

закрывая глаза, - было так, как надо. Джон увидел, как сестра, коротко взмахнув рукой, -

отдаляется от него. Выдохнув, он стал погружаться в бездонную, тихую пропасть.

Интерлюдия

Святая Земля, осень 1823

Иерусалим

-Чаю, рав Коэн, - Аарон наклонил над стаканом серебряный чайник. Дома было тихо, с кухни

доносились запахи обеда, в раскрытые окна были видны зеленые листья гранатового дерева, и

слышался блаженный, детский смех.

-Истинно, - сват искоса поглядел на спокойную улыбку рава Горовица, - кто бы мог подумать? Год

ему до семидесяти, а ребенок родился. И жена, на двадцать лет его младше. Из Польши своей

вернулась, ради него.

-Отменный чай, - похвалил сват. Аарон, весело развел руками: «Заварки жалеть не надо». Он

подвинул свату блюдо с ореховым пирогом: «С чем пришли, рав Коэн?»

-Уютно у них, - рав Коэн оглядел отполированные половицы, открытые шкафы, уставленные

серебром, резные стулья, кружевную, белоснежную скатерть. «Хорошая семья, конечно. У рава

Горовица все дочки плодовитые. Шестнадцать внуков у него, восемь правнуков. Эта, Динале,

Малки дочь, что в прошлом году в Цфат замуж вышла, - тоже ожидает, я слышал. В добрый час, в

добрый час. И двойняшки помолвлены уже, на Хануку под хупу пойдут». Рав Коэн откашлялся:

«Тянуть нечего».

-Насчет вашей внучки, рав Горовиц, - он зашуршал листами потрепанного блокнота, - Дины.

Семнадцать лет ей, у меня записано..., - сват прервался и подумал: «Приданое хорошее дадут,

Американка эта, младшая его дочь, говорят, у себя в Новом Свете на золоте обедает. Рав Азулай

ездил пожертвования собирать, рассказывал, какой у них в Вашингтоне особняк. Госпожа Эстер, в

память брата своего и жены его, дала денег на то, чтобы ешиву расширить. Истинно,

добродетельную жену кто найдет, цена ее выше рубинов. Четыре сотни учеников у нас, а все

равно, Господи, - рав Коэн вздохнул, - мы до сих пор на одном пятачке все жмемся. За стенами бы

начать строиться, да опасно это, и грех, грех. Сказано же, надо ожидать Мессии, он восстановит

престол царя Давида».

-В наше время и в наши дни, амен, - услышал он голос рава Горовица. Покраснев , рав Коэн понял,

что говорил вслух.

-Жена его, - сват отпил еще чая, - из Польши не с пустыми руками приехала. Интересно, откуда у

нее деньги появились. На мельнице разве столько заработаешь? Хотя правильно это, что они под

хупу встали. Они были женаты когда-то, да развелись. Двадцать лет назад, что ли. Это хорошо,

достойно - взять обратно жену разведенную. Замужем она не была, а что там она, в Польше

делала, никого не касается.

-Да, да, - закивал рав Коэн. «Я к вам пришел, рав Горовиц, потому что Дина, да удостоит ее

Всевышний долгих лет жизни, - сирота, под опекой вашей..., Сами понимаете, - он пожал плечами,

- до Лондона, где мать ее обретается, - письма долго идут...»

-Долго, - согласился Аарон, пробуя пирог. «Вы ешьте, рав Коэн, - ласково попросил он, - это моя

жена пекла. Вы сукку уже поставили? - поинтересовался он.

-Сегодня начну, - отозвался сват. «А вы?»

-Мы все вместе сукку возводим, как обычно, - рассмеялся Аарон. «У господина Судакова, у них

места много. Дочка моя средняя с мужем - сами строят, старшие внучки тоже, а мы к Судаковым

пойдем. Там и ночевать буду, с Моше и сыном его».

Сват порадовался: «Сам о них заговорил, все легче. Судаковы тоже семья не бедная. Моше

преуспевает, с вином своим, с этрогами, да и строительства не бросает. И сын его в ешиве первый

ученик».

Рав Коэн вспомнил веселые, серые глаза Моше Судакова. Тот, наливая свату чая, развел руками:

«Сами понимаете, мы родственники. Дети друг другу по душе пришлись. Но, конечно, без свата

нельзя, рав Коэн, не положено. Вы не волнуйтесь, - он подвинул свату ореховый пирог, - ваше

вознаграждение таким же и останется».

Из сада пахло цветущим жасмином. Рав Коэн, оглядев большую, просторную гостиную Судаковых,

обставленную мебелью красного дерева, с арабскими коврами на каменном полу, с фарфором и

хрусталем в шкафах, - открыл свой блокнот. Госпожа Судакова, что сидела напротив него,

улыбнулась. «Отец ее генералом у Наполеона был, - вспомнил сват. «Брат, старший, в Америке, и

семья его там. Полковником стал, в армии. А мы здесь..., - он оборвал себя и деловито покусал

карандаш: «Приступим, господин Судаков, госпожа Судакова». Он отпил чая: «Я еще Циону

запишу, в книжку мою. Четырнадцать лет девочке, года через два сватать можно».

Дверь заскрипела. Независимый голос сказал: «Это мы еще посмотрим, рав Коэн». Она была

высокая, в отца, тонкая. Темные, тяжелые волосы - заплетены в косы, серые, большие глаза

посмотрели на него. Рав Коэн вздохнул: «Красавица, конечно. Впрочем, сказано: «Обманчива

прелесть, и лжива краса, лишь женщина, боящаяся Господа, достойна похвал». Ох, молодежь,

молодежь. Еще и Ционой зовут, имя новое придумали. Рав Горовиц дочку свою четвертую -

Авиталь назвал. Впрочем, это, наверное, госпожа Горовиц постаралась. Он у нас известный

подкаблучник, да и что еще ждать от отца четырех дочерей. Женщины им вертят, как хотят. Всю

жизнь так было».

-Циона, - мягко попросил ее отец, - воды еще нам принеси, жарко.

-Молодежь, - извиняющимся тоном сказала госпожа Судакова, когда дочь ушла. «Продолжим, рав

Коэн, насчет Исаака нашего».

-Приданое, - зашуршал рав Коэн страницами своей книжки.

Сейчас он посмотрел на рава Горовица, - тот поглаживал темную, с проседью, красивую бороду.

Облизав пальцы, причмокнув, рав Коэн сказал: «Есть один юноша, рав Горовиц, из хорошей семьи.

Преуспевает в ешиве, двадцать один год ему. Пора и под хупу, как сказано: «Нехорошо человеку

жить одному».

-Нехорошо, рав Коэн, - в темных глазах рава Горовица забегали смешливые искорки. Он велел,

откинувшись на спинку обитого бархатом, уютного кресла: «Расскажите мне об этом юноше тогда.

Если моей внучке он по нраву придется, после Суккота можно и хупу ставить, зачем тянуть».

-Господин Судаков мне, то же самое говорил, - вспомнил рав Коэн. «Достойные люди, понимают,

что не след молодежи самим свадьбы играть. Знакомы они, не знакомы, по душе, не по душе - а

нам, сватам, тоже на что-то жить надо. Госпожа Бергер пятого ребенка ждет. Четверо мальчиков у

нее уже. Им тоже невесты понадобятся. Вот и хорошо, - сват не удержался, и, отломив еще кусок

пирога, начал говорить.

Проводив свата, Аарон усмехнулся. Взяв искусно вырезанную, розового дерева шкатулку, он

перебрал письма. Старшая дочь год назад вышла замуж, за епископа ван Милдера, и жила пока в

Лондоне. Рэйчел написала: «Уильяма, наверное, переведут куда-то на север, так что я вернусь в

родные места. Ева с мужем добрались до земли Ван Димена. Джон собирается отплыть с

капитаном Уэдделом - обследовать берега Ледяного Континента. Мальчику Сидонии уже два

годика, его назвали Питером, в честь деда».

-И у Теодора внук, наконец-то, - улыбнулся рав Горовиц. «Степан, как рава Судакова по-русски

звали. Ровесник Питеру маленькому. Хорошо, хорошо. Пусть дети растут, пусть здоровыми будут».

Он открыл дверь в сад и застыл на пороге. Жена сидела на скамейке под гранатовым деревом,

склонив изящную, укрытую платком голову, глядя на дочь, что заснула у нее на коленях.

Жемчужные, нежные щеки порозовели. Аарон вспомнил, как два года назад, тоже осенью, читал

Талмуд, здесь же, в саду. Он даже не услышал, как она прошла по траве, только почувствовал

дуновение ветра, вдохнул запах цветов. Подняв глаза, он замер.

-Ей пятый десяток, - отчего-то подумал тогда Аарон. «А больше тридцати никогда в жизни не

дашь». Ханеле была в простом, красивом, темно-синем платье, в таком же платке. Присев

поодаль, - он заметил блеск золотой цепочки медальона на укрытой глухим воротником, нежной

шее, - она улыбнулась. «Вот, - просто сказала женщина, - я и приехала, Аарон».

Дочку она оставила в Польше. «Хана взрослая девочка, - ласково усмехнулась Ханеле. «Она

справится, она такая, как я».

Через неделю они стояли под хупой, а в начале следующего лета родилась Авиталь -

темноволосая, с красивыми, тоже темными, отцовскими глазами. Аарон тогда, очень осторожно,

спросил: «Милая, а маленькая, она...»

Ханеле посмотрела на него дымными, серыми глазами и коротко покачала головой: «Нет, милый».

Он скрыл облегченный вздох. Жена, смешливо, добавила: «Ты ее под хупу поведешь, здесь, в

Иерусалиме. И я тоже, конечно».

-А потом? - не удержался Аарон. Ханеле, помолчав, ответила: «Я буду здесь столько, сколько надо,

милый».

Над головой жены, на ветвях гранатового дерева, ворковали голуби. Он тихо прошел к ним.

Полюбовавшись спящей дочкой, он взял руку жены: «С равом Коэном мы обо всем договорились.

Как Суккот пройдет, хупу поставим, а потом Моше в Цфат собирается, там урожай уже созрел. И

Динале рожать к тому времени, Элишева с Ционой с ним поедут, помогут ей. А мы с молодыми

останемся».

Птицы все пели, жена молчала. Ханеле, наконец, сказала: «Да, в Цфат». Она улыбнулась:

«Пойдем, маленькую уложу и обедать сядем. Сейчас Дина вернется, она у кого-то из твоих внучек

сегодня, - Ханеле поднесла к губам его руку. Пахло деревом, кончики пальцев были в

несмываемых пятнах чернил.

-Я тебя люблю, - тихо сказал Аарон, обнимая ее. «Люблю, а ведь даже не думал, что такое

возможно, в мои-то годы. Спасибо тебе, что ты приехала, милая». Жена, поцеловав его в щеку,

положив голову на его плечо, ничего не ответила - только задрожали длинные, черные ресницы.

Авиталь зевнула. Аарон покачал их обеих: «Истинно, благ Господь ко мне, и нечего мне больше

желать».

На рынке было шумно, люди толкались у деревянных прилавков с наваленными на них грудами

пальмовых ветвей. Пахло миртом, и, - горьковато, волнующе, - этрогами. Исаак Судаков, - высокий,

в черном сюртуке и такой же шляпе, оглянулся. Увидев двух девушек, что стояли у телеги с

овощами, юноша почувствовал, что краснеет.

Циона наклонилась к Дине Горовиц и сказала в маленькое, нежное ухо: «Я пойду впереди, а ты

отстанешь и свернешь в тот закоулок. Я тебе его показывала. У дома госпожи Сегал. А потом и мой

брат появится, - красивые, темно-красные губы усмехнулись.

-А если кто-нибудь увидит? - озабоченно поинтересовалась Дина, складывая баклажаны в

холщовый мешок. «Мне надо еще к Лее зайти, я ей обещала полы помыть».

Циона подумала и тряхнула головой: «Ничего страшного. Лея рядом с мастерской господина

Бергера живет. Я сейчас скажу Исааку, чтобы он туда шел и подождал тебя».

Она подставила свой мешок, торговец ссыпал туда лук. Циона , поблагодарив его по-арабски,

исчезла в толпе.

Дина подхватила покупки: «Все равно мы жених и невеста, сразу после Суккота поженимся. На

праздник не увидимся, не положено, неделя до свадьбы осталась. Ничего, я с тетей Малкой его

проведу. Все равно, хоть двойняшки еще и дома, но там четверо мальчишек, тетя Малка ребенка

ожидает. Им помощь нужна».

Она лукаво улыбнулась, вспомнив, как позавчера сидела с женихом в гостиной дома Горовицей.

Дверь была открыта, из соседней комнаты доносился монотонный голос свата. Исаак, ласково

взглянув на нее, одними губами сказал: «Рав Коэн бы не пережил, если бы мы не сделали все, как

положено, любовь моя. Он сейчас список приданого читает».

Дина хихикнула. Посмотрев в его веселые, серые глаза, девушка шепотом отозвалась:

«Постельное белье, серебро, мебель…, Жаль только, что дедушке землю нельзя покупать, а так бы

свой участок у нас был».

-Я куплю, - уверил ее жених. «Рядом с папиной плантацией, все равно ее расширять надо. Дом бы

там построить, - Исаак вздохнул, - но нет, рано пока. Опасно это еще». Он подмигнул Дине: «Будем

жить в старом доме моего деда. Ты видела, он у нас во дворе стоит. Папа с артелью его уже

перестроил».

-Будем, - разомкнула она губы, зеленые глаза блеснули, и юноша подумал: «Господи, скорей бы

праздники прошли. Я ведь совсем, совсем не могу без нее».

Он увидел ее, - в первый раз, - три года назад, тоже осенью, когда мать привезла ее на Святую

Землю. Отец тогда, смешливо, сказал ему: «Рав Горовиц на Шабат приглашает. Старшая дочь его

приехала, из Лондона, внучку под его опеку отдает». Моше потрепал сына по рыжей голове: «Ты

всю эту историю знаешь. Мы с Пьетро покойным лучшие друзья были».

Она тоже была рыжая. Пышные косы обвивали изящную голову, она была в темно-зеленом,

скромном платье, и глаза у нее были цвета прозрачной, морской воды, что Исаак видел в Яффо. На

носу виднелась россыпь мелких веснушек. Один завиток волос выбился, и спускался на нежную

шею - вьющийся, играющий медью в свете заходящего солнца.

Исаак старался не смотреть на нее. Когда ее мать внесла серебряный кофейник, юноша вспомнил:

«Папа мне показывал, где Горовицей могилы. Бабушка Дины на Масличной горе лежит, там же,

где и Судаковы, а дед ее у церкви. Надо же, сестра ее за будущего герцога замуж вышла, а Дина

сюда приехала. Да не гляди ты на нее так, - рассердился на себя юноша.

Когда они шли домой, - мать была на вызове, Циона убежала вперед, над их головой висело

огромное, усеянное яркими звездами небо Иерусалима, отец, приостановившись, искоса

посмотрел на Исаака: «Она на Пьетро похожа, конечно. Он упрямый был, умел своего добиваться.

И мы с твоей матерью тоже. Детьми виделись, потом писали друг другу, и мне все говорили - ты,

Моше, с ума сошел, ехать неизвестно куда, через море, в Европе воюют, и все для того, чтобы

жениться на девушке, которую ты и не знаешь вовсе».

-А ты знал?- тихо спросил Исаак.

Отец повел широкими плечами, - на нем была праздничная, шелковая капота. Улыбнувшись,

Моше кивнул: «Знал. А потом, как в Амстердам приехал, как в дверь их дома постучал - так и

застыл на пороге. И до сих пор, - он потрепал сына по плечу, - так и стою. И буду, до конца дней

моих, ибо сказано: «Крепка, как смерть любовь». Ты, впрочем, - Моше поправил соболью шапку

сына, - кажется, тоже, встал, дорогой мой».

Исаак покраснел и что-то пробормотал. «Торопиться некуда, - рассудительно ответил отец, - ей

четырнадцать, тебе восемнадцать. Все равно вы встречаться будете, разговаривать…Мы же

родственники. Там посмотрим».

Он пошел вслед за Ционой. Исаак оглянулся на огоньки свечей в окнах дома Горовицей:

«Смотреть нечего, и так все понятно».

Дина вышла с рынка, улыбаясь. Она краем глаза заметила, как Циона, подойдя к Исааку, что-то

ему говорит. Девушка весело помахала холщовым мешком. Пройдя через площадь, свернув

налево, она исчезла в каменных, узких улицах Еврейского квартала.

Уже издали пахло свежим деревом, у ворот мастерской Бергера было чисто. Со двора, - Дина

наклонила голову и прислушалась, - доносилось жужжание токарных станков.

Она спустилась по ступеням и постучала в свежеокрашенную, аккуратную дверь. Лея, четвертая

дочка госпожи Бергер, открыла Дине, удерживая одной рукой младенца, и рассмеялась: «Я только

собиралась уложить его и сама пол помыть».

-Еще чего, - Дина прошла в небольшую комнату, с отгороженной каменной стеной кухонькой.

«Курицу я тебе принесла, баклажаны, лук…, Сейчас сварю суп, уберусь, и домой пойду - обедать

пора, - она внезапно покраснела: «Исаак меня за углом будет ждать. Там тихий двор, никого нет,

Рабочие из мастерской все по домам разойдутся, а господин Бергер и мальчики прямо там едят.

Никто не увидит».

-Ты ложись с маленьким, - велела Дина, выкладывая покупки на стол, засучив рукава. «Корми, и

спите. Муж твой из ешивы только поздно вечером придет, как раз, - она подмигнула Лее, -

отдохнешь к тому времени».

Девушка покачала ребенка: «Еще хорошо, что Леви у нас спокойный. Спокойный мальчик, да? -

она поцеловала дитя в щечку и зевнула: «И, правда, надо отдохнуть. Хотя, я, конечно,

разбаловалась - в семь утра поднимаюсь, а то и позже».

Дина мыла пол, поглядывая на мать с ребенком, спокойно спящих на кровати.

-У нас тоже, - она внезапно остановилась, с тряпкой в руках, - тоже такой будет. И не один, -

девушка почувствовала, что улыбается. «Тетя Элишева мне все расскажет, перед свадьбой, как в

микву окунаться буду. Мама порадуется, она и сама замуж вышла, хоть ей уже за сорок. Или тетя

Хана - кто думал, что у них с дедушкой ребенок родится? А вот как получилось, - она взглянула на

темные волосы мальчика, что выбивались из-под чепчика, и посчитала на пальцах: «У Сары трое, у

Ривки двое, у Рахели тоже двое, этот, и Динале скоро родит. Восемь правнуков у дедушки. Сейчас

я замуж выйду, двойняшки тоже, у Евы там, в Австралии, наверняка ребенок будет - еще больше

станет семья. Как это дедушка говорит: «Вся Святая Земля моими потомками наполнится. Точно. А

Ева теперь герцогиня, - Дина выжала тряпку и намотала ее на деревянную швабру. «Жаль его

светлость, хороший человек был. И мама тети Элишевы тоже с ним погибла. Что они только

решили в море выйти, одни? - Дина вздохнула. Закончив, вылив грязную воду в канаву, девушка

прополоскала тряпку. В крохотном дворе было солнечно. Она, вернувшись в комнату, сняв горшок

с очага, наклонилась над Леей: «Я пошла».

-Спасибо, - девушка сонно улыбнулась. Дина, выйдя во двор, вспомнила строки из письма матери:

«Ева, конечно, герцогиня, однако, милая моя, жизнь у нее на земле ван Димена, совсем простая.

Там еще все неустроенно. Она открыла школу для детей туземцев, учит их языку и закону

Божьему, ездит к ним в стойбища. Добилась, чтобы каторжникам тоже разрешили классы

посещать. Она не унывает, и пишет, что там еще все расцветет».

-И у нас – Дина обвела глазами каменные плиты двора, - у нас тоже все хорошо будет.

Девушка поднялась наверх и услышала радостный голос: «Дина!». Госпожа Бергер, с плетеной

корзинкой в одной руке, и двухлетним Арье в другой, - шла ей навстречу.

-Обед мужу принесла, - Малка покраснела. Дина незаметно улыбнулась: «Больше десяти лет они

женаты, четверо детей, а все равно, как говорят друг о друге, так краснеют. Господин Бергер так на

нее смотрит, будто никого больше на свете и нет».

-Давайте я с ним погуляю, - Дина подхватила на руки пухлого, длинноволосого мальчика и

шутливо сказала: «Скоро в Цфат поедешь, Арье, с папой, с братьями…, На гору Мерон, там тебе

волосы и постригут, как три года исполнится, - она поцеловала шелковистые, темные локоны.

-Хочу к папе, - недовольно ответил Арье. «Пусти меня! Хочу вырезать!»

Госпожа Бергер вздохнула: «Отец ему уже ножик дает, тупой, конечно, но все равно…, Давай мне

его, - она забрала ребенка у Дины, - иначе он расплачется. А ты у Леи была? - Малка зорко

взглянула на девушку. «Как там мой внук восьмой?»

-Ест и спит, - рассмеялась Дина. Малка скосила глаза на свой живот, и пробормотала: «Уже и

девятый скоро появится, внук, или внучка, а я опять…, - она еще сильнее покраснела и повела

рукой в воздухе. Ворота мастерской растворились, до них донесся мальчишеский голос: «Папа!

Мама, мама пришла!». Арье, оживившись, вырвав у матери руку, побежал во двор. Госпожа

Бергер еще успела строго сказать: «Ты домой иди, Дина, нескромно это - одной гулять!»

Дина только усмехнулась, глядя ей вслед, и быстро скользнула за угол. В заброшенном дворе было

пусто, и она сразу увидела Исаака. Юноша повернулся и развел руками: «Мальчишки Бергера

меня все никак не отпускали, пришлось все их игрушки посмотреть. Дина…, - он смотрел на нее.

«Дина, Динале…»

-Исаак, - они стояли рядом, не касаясь друг друга, наверху, на деревянной крыше сарая

расхаживали, толкались, курлыкали голуби.

-Исаак, - шепнула девушка, подняв на него зеленые, большие глаза. «Ничего, - Дина улыбнулась, -

ничего, уже скоро».

-Я тебя люблю, - просто сказал юноша. «И всегда, всю жизнь буду рядом, Динале».

-Я тоже, - еще успела шепнуть она, а потом какая-то дверь по соседству заскрипела. Дина исчезла в

воротах, что вели на улицу, а Исаак все стоял, глядя ей вслед. Он повторил: «Скоро». Блаженно

рассмеявшись, юноша пошел в ешиву.

Элишева Судакова проснулась от запаха кофе. Муж вставал еще до рассвета, - он окунался в микву,

шел на молитву, а после этого - на стройку, или на участок. Моше до сих пор сам возился с землей.

«Не могу бросить, - пожимал он плечами, - хоть там и работники есть, а все равно хозяйская рука

нужна. Да и как бросить, - он поднимал вверх большие, грубые ладони, - это наше все, наша

страна, каждый уголок там, на плантации, потом полит».

В Цфате, на винограднике, у них трудились только евреи. По закону было положено, чтобы от

сбора урожая, и до запечатывания бутылок, все делалось еврейскими руками. Надзирал за

плантацией господин Азриэли, местный раввин. За его сына вышла замуж Динале, пятая дочь

Малки.

А еще Моше варил жене кофе, каждый день, и приносил его в спальню.

Элишева, потянувшись, приняла от него чашку, и весело сказала: «Вот и все, милый. Следующим

годом, даст Бог, внуков увидим. Ты пораньше сегодня вернись, переоденься, - она ласково

погладила мужа по щеке, - все же сын твой под хупу идет».

-Да уж не премину, - муж наклонился и поцеловал ее: «Сейчас свадебную неделю отгуляем, и

двинемся на север. Вы там складывайтесь потихоньку, не меньше месяца в Цфате пробудем. Ты

сегодня…, - он не закончил и кивнул на улицу.

-Да, - Элишева взглянула на часы - красивые, черного дерева. Они медленно пробили пять утра.

Женщина рассмеялась: «Через час нашу невесту заберу, пусть поспит еще».

Моше ушел, стукнула парадная дверь. Элишева, устроившись удобнее, пробормотала: «И Циона

пусть спит. Как вернусь из миквы, подниму ее, пусть идет стол готовить, с другими женщинами.

Ханеле и Малка там за всем надзирают, но все равно еще одни руки пригодятся.

Письмо от брата лежало на резном столике орехового дерева.

-Милая моя Элишева, - читала женщина, - у нас все хорошо. Камень маме поставили, рядом с

папой, так что ни о чем не волнуйтесь. Мать Деборы вернулась из Англии, а сама Дебора уже

практикует, в Вашингтоне. Тетя Эстер и семья процветают. Шмуэль очень подружился со своими

кузенами, они вместе учатся. Мне дали воинское звание. Натан, конечно, замолвил за меня

словечко. Я служу на территориях, в соединениях полковника Ливенворта, заведую полевым

госпиталем. Это совершенно безопасно, беспокоиться не о чем».

-Безопасно, - Элишева отложила письмо и вздохнула. «Вот же упрямец. Впрочем, мы все такие.

Кровь Ворона, - она усмехнулась. «Нет, чтобы поехать в Амстердам, спокойно бы жили там, без

войн…, Впрочем, Давид, как папа - без армии не может. Еще до генерала дослужится, хотя вряд

ли. Наполеон такой на свете один был, без предрассудков».

Она допила кофе. Поднявшись, вымыв руки, одевшись, женщина коротко помолилась. На улице

уже было ясно, мужчины шли в синагоги. Элишева, взяв тяжелые ключи от миквы, заглянула в

спальню к дочери. Исаак ушел вместе с отцом, дома было тихо. Элишева поправила шелковое

одеяло, - Циона даже не пошевелилась: «Эта тоже упрямая. Ничего, мы все по любви женились, и

у Ционы так же будет. А Дина хорошая девушка, повезло Исааку».

Элишева вышла во двор. Прикоснувшись к пышным кустам роз и жасмина, она вдохнула утренний

воздух Иерусалима.

Дина благоговейно потрогала сливочный, нежный шелк платья, разложенного на кушетке в ее

спальне. Рядом лежала фата - непрозрачный, отделанный кружевами атлас, что должен был

закрывать ей лицо.

-Тетя Элишева и тетя Малка меня к хупе поведут, - девушка переступила босыми ногами по ковру.

«Уже перегородку сделали во дворе ешивы, временную. После обеда будут балдахин ставить.

Женщины третий день готовят. Почти тысяча человек придет, весь еврейский квартал. Господи, -

девушка вздохнула. Отчего-то заробев, она присела рядом с кушеткой. «Все будет хорошо, -

напомнила себе Дина. «Сейчас тетя Элишева придет, и в микву отправимся».

Она прислушалась - хлопнула дверь. Дина, подойдя к окну, увидела деда. «Он сегодня у Стены

будет молиться, - подумала девушка. «Я тоже схожу, обязательно». Темные, с проседью волосы

Аарона были прикрыты черной шляпой. Дина хмыкнула: «На свадьбе все в капотах будут, в

меховых шапках, как положено».

Девушка приоткрыла окно - утро было свежим, и услышала сзади лепет: «Динале...»

Авиталь сидела на руках у матери, улыбаясь.

-Доброе утро, милая, - ласково сказала Ханеле. Дина, взглянув в туманные, серые глаза, незаметно

вздрогнула. Она никогда не спрашивала у жены деда, что ждет их с Исааком, хотя Циона, еще

давно, по секрету призналась ей: «Я спрашивала. Она мне сказала, что у меня будет сын...-

девушка замялась, - и что он станет очень известным».

-Раввином, - одобрительно отозвалась Дина. Подруга признала: «Этого она не говорила. Но, с

другой стороны, - Циона вскинула бровь, - кем, же еще? Ты тоже ее спроси, она никогда не

ошибается».

Дина побаивалась. Жена деда была не такая, как все. Аарон не говорил об этом, но Дина

совершенно точно знала, что Ханеле молится, как мужчины - три раза в день. У нее был свой

кабинет, заставленный книгами, она сама в нем убирала. Когда Дина спросила у деда, что там

делает Ханеле, тот развел руками: «Учится, милая моя. Сама понимаешь, говорить об этом не

след, это дело семейное». Почти каждый месяц Ханеле привозили почту из Яффо - запечатанные

конверты без марок. Она и сама отправляла письма в Европу, с торговцами. Как-то Дина, осмелев,

спросила: «Тетя Ханеле, а почему вы своей дочке никогда не пишете, и она вам - тоже?».

Женщина только улыбнулась: «Нам не надо, милая. Мы и так..., - она не закончила и повела рукой

куда-то в сторону.

-Пойдем, - велела сейчас Ханеле, - тетя Элишева скоро появится, я хоть кофе тебя напою. Пока не

рассвело еще, можно, а потом, - она рассмеялась, - поститься придется, до вечера.

На кухне Ханеле посадила ребенка на высокий стульчик. Дав дочери булочку, она велела: «Только

сначала - благословение, милая».

Авиталь бойко начала, потом запнулась и загрустила. Мать, произнеся вместе с ней

благословение, погладила девочку по голове: «Вот какая ты у нас молодец». Дина пила кофе с

молоком, а потом, робко сказала: «Тетя Ханеле, а можно спросить кое-что..., Не обо мне, о Еве,

сестре моей, и об Аароне, брате моем младшем».

-Отчего же нельзя, - женщина все улыбалась. Она присела рядом с Диной и налила себе кофе.

«Твоя сестра мужа своего любит очень, а брат твой, - Ханеле поправила туго замотанный платок, -

долгие годы проживет, правнуков увидит». Она потянулась за сушеным инжиром, и, разломив

ягоду, дала ее Авитали.

-Но ты ведь о себе хочешь спросить, - Ханеле зорко посмотрела на нее. «О себе, об Исааке».

Дина покраснела и что-то пробормотала.

Ханеле помолчала. Прикоснувшись к рыжим волосам девушки, она мягко заметила: «К вам придет

человек, милая, для того, чтобы отдать самое дорогое. И вы это возьмете, - она услышала стук в

дверь: «Вот и тетя Элишева».

Уже в передней Ханеле, пошатнувшись, схватившись за стену, одними губами прошептала: «Зачем

ты так? Для чего..., - она помотала изящной головой. Впустив Элишеву, женщина шепнула:

«Послушай..., Я вчера на рынке была, говорили, что там, на севере, неспокойно. Мусульмане и

марониты враждуют, шейх Башир деревни выжигает, налево и направо. Может, не поедете вы в

Цфат?»

Элишева отмахнулась: «Тогда вообще никуда ездить не надо. Они там, в горах, как воевали, так и

будут воевать, поверь мне. Моше с ними дружит, я их детей принимаю, да и Цфат, - женщина

пожала плечами, - еврейский город, там безопасно. Готова она? - Элишева кивнула в сторону

кухни.

-Готова, - вздохнула Ханеле. Дина, появившись на пороге, держа за руку Авиталь, весело кивнула:

«Готова, тетя».

Они уходили вниз по улице. Ханеле, держа на руках дочь, смотря им вслед, горько сказала: «И все.

И больше я ничего не могу сделать. И так..., - она закрыла серые глаза. Внезапно вздрогнув, Ханеле

повторила: «Самое дорогое. Пусть будет то, что будет».

Авиталь, засмеявшись, погладив ее по щеке, пролепетала что-то. Ханеле увидела бесконечную,

снежную равнину, услышала лай собак. Покачав дочь, она ласково велела: «Пойдем, милая,

умоемся, переоденемся, и надо в ешиву поспешить. Что бы там ни было, а хупа сегодня вечером,

будем веселиться!».

Но все время, пока она шла к ешиве, держа дочь на руках, она смотрела впереди себя, чувствуя,

как слезы наворачиваются ей на глаза. Ханеле внезапно свернула к Стене - там уже было

безлюдно, мужчины разошлись на учебу. Она прижалась щекой к теплым камням, и, горько

помотала головой: «Ничего, ничего нельзя сделать. Я бы все отдала, все, ради того, чтобы этого не

случилось. Но ты ведь не возьмешь, - она провела пальцами по Стене. Отступив, дернув уголком

рта, Ханеле кивнула: «Не возьмешь».

Горели, трепетали огоньки свечей. Дина, чуть приподняв фату, приняла от свекрови тяжелый,

серебряный бокал с вином, и, чуть пригубила: «Вот сейчас». Она вспомнила, как в комнате, после

того, как дедушка Аарон благословил ее, он шепнул: «Я очень, очень за тебя счастлив, милая. И

твоя мама тоже. И отец твой, благословенной памяти, был бы жив, порадовался бы».

Дина, на мгновение, прижалась щекой к его теплой щеке, а потом ввели жениха - для того, чтобы

он, как положено, - опустил фату на ее лицо. Девушка увидела ласковые глаза Исаака и счастливо

улыбнулась.

-Волнуется, - нежно подумала Дина, услышав голос Исаака. Она почувствовала, как жених

надевает ей кольцо на палец. Раввин запел семь свадебных благословений, раздался хруст стекла,

и все закричали: «Мазл тов!»

-Я тебя люблю, так люблю, - Исаак наклонился к ее уху. «Динале, милая моя...»

-Уже можно, - лукаво подумала Дина и прикоснулась к его руке. Когда они оказались вместе, в

закрытой комнате, он поцеловал ее и, подняв на руки, закружив, шепнул: «Все, любовь моя,

теперь мы вместе, вместе, навсегда». Дина, откинув рыжеволосую голову, обнимая его,

рассмеялась. Дети прыгали у окна, стараясь заглянуть внутрь. Тут были мальчики Бергеров, внуки

и внучки Малки. Исаак, шутливо погрозив им пальцем, захлопнул ставни. Дина нежилась в его

руках, целуя его, и, на мгновение, отодвинувшись, тихо проговорила: «Не бывает такого счастья,

милый».

-Бывает, - уверенно отозвался Исаак, а потом в дверь постучали. Дина, ахнув, стала натягивать

атласный тюрбан. Усмехнувшись, закинув руки ему на шею, девушка томно сказала: «Сейчас

дедушка покажет, как он танцевать умеет, с платком. И твой папа тоже. И все раввины».

Перегородку раздвинули. Дина остановилась между мужской и женской половинами. Аарон, взял

связанные, шелковые платки, и подождал, пока внучка их поднимет. «Каждый год теперь танцую, -

смешливо подумал он. «Прошлой осенью в Цфате, на Хануку, как двойняшки выходить замуж

будут, опять придется. А потом Циона, потом внуки..., И у маленькой, - он посмотрел на Авиталь,-

жена держала ее на руках, - тоже не премину».

-Так и будет, - Ханеле улыбалась ему. Аарон, поправив меховую шапку, стал танцевать, под пение

сотен мужчин, что уже сидели за столами на площади.

Цфат

Над серебряным блюдом с гранатами вились, жужжали пчелы. Маленький сад был залит сиянием

заката, солнце садилось на западе. Дина Азриэли отпила чаю:

-Что вы там слышали, в Иерусалиме, тетя Элишева, якобы, неспокойно у нас, так видите, - девушка

обвела рукой сад, - тихо. Даже если шейх Башир вздумает с гор спуститься, ему здесь трогать

некого. Марониты все на севере живут, далеко от нас. И вообще, - Дина потянулась и погладила

ухоженную кошку, что дремала на коленях у Ционы, - у него, шейха, в Акко союзники, на

побережье. Здесь ему делать нечего, - подытожила девушка.

Она зевнула, поправив платок, из-под которого выбивалась белокурая прядь. «Хорошо тут, -

подумала Элишева, разрезая пирог. «Все же в Иерусалиме людно, шумно…, А в Цфате,

действительно, деревня и деревня».

-Ты больше не бегай, - строго сказала она, глядя на живот девушки. «Ты родишь не сегодня-завтра.

Я здесь, Циона тоже - мы и с уборкой справимся, и приготовим все, что надо».

-Не буду, - Дина улыбнулась: «Как моя тезка-то? Хорошая свадьба у них была?»

-До рассвета танцевали, - рассмеялась Циона. Кошка, спрыгнув на зеленую траву, лениво пошла к

воротам. «Неделю, как положено, они по гостям ходили. Только что завтракали дома, а потом, -

девушка налила себе чаю, - мы их все развлекали. Исаак землю покупать будет, рядом с папиным

участком».

Дина погрустнела: «Михаэль мой тоже бы купил, однако он ведь в Марокко родился. Его сюда

двухлетним ребенком привезли, а все равно, турки землю только подданным султана продают».

-Ничего, - весело утешила ее Элишева, - родишь своему Михаэлю сына, он-то и купит участок. И

вам будет виноград приносить, как господин Судаков, - она улыбнулась, услышав скрип ворот.

Муж стоял с плетеной корзиной в руках. От него пахло пылью, солнцем, потом. Моше выудил

большую, тяжелую, почти черную кисть: «Ешьте, мне в синагогу надо, а потом, - он развел руками,

- на пресс. Сегодня уже, и давить начинаем».

-Циона, свежего чая отцу завари, - велела Элишева и подняла ладонь: «Не спорь. Я тебе сейчас

одежду чистую достану, вода в умывальной есть».

-Мне потом все равно на пресс, - добродушно рассмеялся муж, идя вслед за ней к беленому,

аккуратному домику.

-И пойдешь, - пожала плечами Элишева, берясь за ручку двери.

-Ничего, отстираем, не след в таком в синагогу ходить, - она взялась пальцами за пропотевшую,

грязную рубашку мужа. Моше наклонился и едва слышно сказал: «Ты не спи сегодня, я тебя после

пресса заберу, отведу кое-куда. Дину можно одну оставить?»

-Здесь ее муж будет, Циона…, - усмехнулась Элишева, заходя на прохладную кухоньку. «Да и

недалеко виноградник, мы быстро обернемся».

Моше поцеловал ее: «Я не был бы так в этом уверен, дорогая жена».

Виноград был сладким, Дина принесла горного меда в сотах. Моше, разломив гранат,

пробормотав благословение, блаженно закрыл глаза: «И возвращу из плена народ Мой, Израиля,

и застроят опустевшие города и поселятся в них, насадят виноградники и будут пить вино из них,

разведут сады и станут, есть плоды из них, - вспомнил он. «Если одно пророчество исполнилось,

как учат нас мудрецы, то и другие исполнятся. Будет у нас свое государство, обязательно, и даже

без того, чтобы Мессии дожидаться».

Когда он ушел, Дина, убирая со стола, спросила: «А как там мама? Через месяц ей срок?»

-Да, - Элишева остановилась с чайником в руках. «Как вернемся, так она и родит. Мальчика хочет,

опять».

Дина хихикнула: «Конечно, нас семь девочек, куда же еще. Хотя двойняшки скоро замуж выйдут.

Мама одна с папой Шломо и мальчишками останется. Там все рядом, помогут ей. А вы тоже, - она

посмотрела на стройную, тонкую спину Элишевы, - уже следующим летом бабушкой будете».

-На все воля Божья, - расхохоталась та и позвала: «Циона, пойдем! Жара спала, сейчас Дина

отдыхать отправиться, а мы с тобой на вызовы. Пока я здесь, - Элишева сложила посуду в

деревянный таз и залила ее водой, - я всех, кто носит, успею посмотреть. И роды принять, не у

тебя одной, - она подмигнула Дине и взялась за тряпку.

Моше открыл калитку и пропустил жену вперед. Над Цфатом повисла томная, теплая ночь, сияли

крупные звезды, пахло терпко - свежей землей, раздавленным виноградом, с гор дул легкий

ветер.

-Как тихо, - Элишева, приподнявшись на цыпочки, неслышно, весело сказала, обнимая мужа:

«Любишь ты это, - она обвела рукой виноградник. «Я давно поняла, - она почувствовала его руку,

что ловко расстегивала пуговицы на ее простой, льняной блузе, - поняла, - Элишева размотала

платок и бросила его вниз, - еще там, в Амстердаме, когда мы в Схевенинген уехали, после хупы.

Помнишь, ты меня ночью на берег моря повел?»

-И опять поведу, - пообещал Моше. «Поеду в Яффо, на склады, и тебя возьму. Там, к северу от

города, совсем безлюдно, белый песок, как в пустыне…»

-В пустыне, - ее темные, густые волосы скользнули вниз по спине, светло-голубые глаза

заискрились в свете полной луны, - в пустыне мы тоже с тобой этим занимались, Моше Судаков.

Она кричала, приподнявшись, разметав волосы по рыхлой земле, над ними покачивались грозди

винограда. Моше, отдышавшись, протянув руку, вложил ей в губы ягоду.

-Сладко, как сладко, - он наклонился над женой, а потом, услышав шум сзади, застыл.

-Тихо, - велел он Элишеве, и быстро оделся. С дороги, что вела к городу, доносился стук копыт.

Моше увидел в темноте отблески факелов и коротко выругался: «Ни пистолета, ни ружья. Даже

кинжала я не взял. Господи, но кто, же знал…»

-Что там? - Элишева намотала на голову платок и оправила юбку. Моше осторожно подошел к

калитке. «Сотни три, не меньше, - он посмотрел на колонну всадников, что поднималась к городу.

«И там ни у кого оружия нет, да они и стрелять не умеют. Там Циона, Дина на сносях…»

-Беги, - приказал он жене. «Беги, выводи, кого сможешь, из города. Идите на гору Мерон, на

могилы, туда они не сунутся, там грабить нечего».

-А ты? - Элишева уцепилась за его руку. «Моше, не надо…»

-Я с ними попробую поговорить, - хмуро сказал муж, открывая калитку. «Может, они согласятся

взять золото и уберутся на свой север, или в Акко, а лучше - к черту на кулички. Иди, по той

тропинке, - он подтолкнул жену. «Тебя не заметят. Я вас найду».

Элишева, задыхаясь, карабкалась по узкой, неприметной тропинке на склон горы. Обернувшись,

женщина замерла. Всадники остановились, и в круге, освещенном факелами, она увидела Моше.

Тот поднял вверх рыжую, укрытую черной кипой голову. Протянув вперед пустые руки, он

поклонился кому-то, кто сидел на коне. Человек, - в богатом, расшитом золотом халате и

шароварах, - спешился и подошел к ее мужу.

-Надо в город, - велела себе Элишева. «Надо будить людей, что ты стоишь!». Она внезапно, даже

не подумав, наклонилась и взяла тяжелый камень. Женщина услышала выстрел, Моше,

покачнувшись, упал вперед. Элишева, отчаянно крикнув: «Нет!», не разбирая дороги, ринулась

вниз.

Всадники уже двинулись вперед, к домикам, что лепились по склону горы. Элишева увидела, как

расплывается под головой мужа темная лужа. Опустившись на колени, сжав зубы, она

перевернула его. Пуля попала прямо в лоб. Женщина, прижав к себе тело, раскачиваясь,

заплакала: «Зачем, зачем…».

-Затем, что эта наша земля, - раздался сзади холодный голос. Он стоял, так и, держа в руке

пистолет, от него пахло порохом, ржали лошади, - отряд вернулся. Элишева отчего-то подумала:

«Это и есть Башир, наверное».

-Господь, - твердо сказала женщина, тоже по-арабски, - вас проклянет. Сказано же: «Кто убьет

человека не за убийство или распространение нечестия на земле, тот словно убил всех людей, а

кто сохранит жизнь человеку, тот словно сохранит жизнь всем людям». У него, - Элишева

заставила себя не плакать, - у него не было оружия, он шел к вам с пустыми руками…

-А ты кто? - вдруг спросил шейх Башир, глядя на нее пристальными, темными, зоркими глазами.

«Его жена?»

-Она акушерка, - крикнули сзади, - детей принимает!

-Господи, - отчаянно подумала Элишева, - Господи, может быть, удастся их убедить не нападать на

город…

-Я знаю ваши законы, - она выпрямила спину, - вам надо заплатить выкуп за убийство невинного,

или освободить раба. Сделайте это и уходите своей дорогой, мы с вами живем на одной земле,

делить нам нечего.

Пахло кровью, и смолой от горящих факелов. Башир, раздув ноздри, не глядя на нее, коротко

ответил: «Это наша земля, и мы вас в нее втопчем, понятно? Вот сейчас прямо и начнем». Он занес

ногу над мертвым лицом Моше. Элишева, размахнувшись, бросила камень ему в голову.

Она успела услышать выстрел, почувствовать рядом тело Моше, и ласково улыбнулась: «Двадцать

лет. Так хорошо, правильно, мы всегда были рядом и сейчас тоже будем».

Башир подождал, пока ему перевяжут голову, - камень чувствительно, до крови, ударил его в

висок. Шейх процедил: «Вот же сучка! И смотрела словно волчица». Он вскочил на своего коня и

махнул рукой: «Втоптать их в землю, как я и велел».

Всадники, проехав по трупам, направились вверх, к Цфату. Башир увидел огни, что зажигались в

окнах, и выругался: «Столько времени с ними потеряли. Все, - он повернулся к отряду, - до

рассвета делайте, что хотите, а потом отправимся в Акко».

На улицах уже кричали. Он, вынув свой пистолет, велел: «Оружие к бою!».

Циона проснулась от запаха гари. Мгновенно поднявшись с кровати, натянув платье, девушка

выглянула в коридор. Половицы потрескивали, снизу тянуло жаром. Она распахнула дверь

комнаты Дины: «Вставай!».

С улицы были слышны выстрелы. Дина уже одевалась, плача, закусив губу: «Циона, - прошептала

она, - Циона…твои родители, они так и не вернулись…, И Михаэль, он в синагоге был, с отцом, на

позднем уроке…., Я заснула, его не дождалась…Циона, - она разрыдалась, положив руки на живот.

Девушка взяла полотенце, и, намочив его водой из кувшина, разорвала: «Голову обмотай, дом

горит. Пошли. Это арабы, с гор, наверняка. Ничего, - Циона прижала ко рту влажную тряпку, - я и

арабский знаю, и турецкий. Я тебя выведу, а там родителей найдем, и Михаэля твоего».

Лестница пылала. Циона тащила плачущую Дину за руку. Оказавшись внизу, подняв голову, она

ахнула - балки стали проваливаться. Она еще успела, обжигая руки, откинуть засов на двери, и

толкнуть Дину вперед. Дом обрушился. Над садом, в темное, ночное небо, поднялся столб яркого,

алого огня.

Иерусалим

Кладбище было залито ярким светом утреннего солнца. Исаак заставил себя не смотреть на

носилки: «Все Судаковы здесь. Начиная с Авраама, того, что из России сюда приехал. Двести лет

мы тут живем, - он разъяренно прикусил губу, - и будем жить дальше». Он пошатнулся и

почувствовал мягкое прикосновение чьей-то руки. Аарон стоял рядом. Носилки с телом отца стали

опускать в отрытую яму.

Мать и Циона были в женском ряду. Исаак, отведя взгляд от того, что было прикрыто холстом,

горько подумал: «Там все сгорело, десяток домов, а то и больше. Там только…, - он подышал, -

кости, и все. И у Дины бедной тоже. И муж ее погиб, и вся семья его. Их-то в Цфате похоронили, а

Дину дедушка Аарон сюда привез, на семейный участок».

Исаак вспомнил предрассветную тишину Иерусалима. Он открыл глаза и улыбнулся - жены в

спальне уже не было, с кухни доносилось ее веселое пение. Она сразу настояла на том, чтобы

завтракать вместе. Исаак смущенно сказал: «Но ведь я рано встаю, милая, чуть ли не в четыре

утра».

-Не страшно, - жена пожала плечами. «Нас мама в пять утра поднимала, и мы шли готовить

завтрак на двести человек. С тобой, - Дина поцеловала его куда-то в нос, - с тобой я справлюсь,

Исаак Судаков. Ты из ешивы к полуночи возвращаешься, когда нам еще посидеть, поговорить?

Только на Шабат, а он не каждый день, - рассмеялась Дина.

Исаак обнял ее и шепнул в маленькое ухо: «Когда придет Мессия, каждый день будет, как Шабат».

-Из сил выбьюсь, - серьезно ответила жена, и они оба расхохотались. Исаак потянулся, и, вымыв

руки, стал одеваться. На резном столике рядом с кроватью жены лежали торговые книги.

-Я знаю языки, - решительно сказала Дина, - и с математикой у меня всегда хорошо было, я для

мамы балансы делала, отчеты. Буду твоему отцу помогать, вино наше, - она похлопала рукой по

книгам, - по всей Европе пьют, в Польше, в России..., И другие языки я тоже выучу. Ты сам и по-

турецки хорошо говоришь, и по-русски, и на идиш».

На кухне пахло кофе, поджаренным хлебом. Дина, - в домашнем, зеленовато-голубом платье, и

таком же платке, - стояла с лопаточкой в руках над противнем. Исаак наклонился поцеловать ее, а

потом в дверь постучали. Он, открыв, озабоченно спросил: «Дедушка Аарон, что такое?»

Темные, обрамленные тонкими морщинами, глаза взглянули на него. Рав Горовиц, угрюмо, сказал:

«Жена меня в Цфат отправляет, проснулась ночью и велела ехать. Сам понимаешь, - он развел

руками, и не закончил. «Я Шломо возьму, - Аарон помялся и, глядя в сторону, пробормотал: «Он

тоже в похоронном обществе, привык к такому. А ты, - он строго взглянул на Исаака, - здесь

оставайся, пожалуйста».

Дверь закрылась. Дина, подойдя к нему, шепнула: «Милый…Я уверена, что все обойдется, мало ли

что могло…, - она вспомнила серые, туманные глаза жены деда и внезапно замолчала.

-Обойдется, - твердо повторял себе Исаак всю неделю, пока из Цфата не доехал гонец. Он тогда

вернулся домой в середине дня, качаясь от боли, не видя, куда идет, и, только оказавшись в

объятьях жены, разрыдался. Дина т уложила его в постель, и сидела рядом, держа его руку, пока

он плакал. Она вытирала ему слезы, приносила чай. Обняв его, устроившись рядом, жена

вздохнула: «Я тоже, милый, помню, как мы плакали, когда папа погиб. Я с тобой, тебе же сейчас

нельзя на молитву ходить, ничего нельзя, пока…, - она запнулась. Исаак, глядя в сторону, горько

сказал: «Пока их не похоронят, да».

Аарон и его зять привезли из Цфата тела - уже укутанные в холст. «Там больше ста, человек

погибло, - темные глаза Аарона чуть припухли от слез. «Весь город шиву сидит. Они жалобу

подали, наместнику, но тот сказал, что ничего сделать не может - у них власти над горцами нет. А

Башир обратно к себе подался, на север. Да и не в первый раз у них так, - Аарон махнул рукой, -

уже разоряли Цфат, и еще будут, поверь мне. Там место опасное, да и стен у них нет».

Могилу засыпали землей, Исаак сказал кадиш, и они перешли в женский ряд. Тут было то же

самое. Юноша, произнося знакомые слова, посмотрел на рава Горовица. Тот стоял рядом с зятем,

и было видно, что Бергер плачет. «Он девочек, как родной отец растил, - вздохнул Исаак, -

дедушка умер, как они еще совсем маленькие были. Он и шиву сидеть будет. Он, тетя Малка, и

сестры Дины. Мальчишки маленькие еще. А я - с тетей Ханеле».

Они пошли на участок Горовицей. Когда тело Дины опустили в землю, когда Бергер сказал кадиш,

Исаак увидел на дороге, что вела к городу - людей. Жена держала за руки мальчишек Бергера - в

Иерусалиме женщины и дети не ходили на похороны. Мальчики, - трое, в черных капотах, стояли,

глядя на кладбище. Жена, наклонившись, что-то говорила им - ласково, тихо.

-Ты не беспокойся, - сказал рав Горовиц Исааку, когда они уже прошли между рядами мужчин, и

мыли руки у ограды кладбища. «Я шиву не сижу, я твоей жене с детьми помогу, - Аарон посчитал

на пальцах, - двенадцать их, сестры Динале все в трауре. Там, конечно, мужья есть, но все

равно..., И Авиталь моя - за ней присмотреть надо».

Исаак и Ханеле сидели, молча, на низких стульях, в гостиной дома Судаковых. Дверь была открыта,

Дина накрывала на стол, появлялись люди, Аарон приводил мужчин, три раза в день, на молитву.

Исаак, иногда, искоса смотрел на тетю - ее серые глаза глядели куда-то вдаль, красивое лицо было

замкнутым, и он даже не смел, спрашивать у нее, что она видела.

На исходе шивы Дина пришла за ним. Каменные улицы купались в сиянии заката, Исаак шел,

опустив голову, и, только почувствовав прикосновение руки жены, вздрогнул. Они стояли за

Яффскими воротами. Равнина простиралась на запад, - безжизненная, с редкими, чахлыми

деревьями, с покосившимися домами. Он, прищурившись, заметил густую зелень участка.

-Пойдем, - просто сказала Дина. Они спустились вниз, жена достала ключи. Отперев ворота, Дина

шагнула в сторону. Пахло горьковатой, свежей зеленью, земля была влажной. Исаак,

наклонившись, набрал ее в ладонь. Юноша, вдруг, яростно, сказал: «Не буду я ничего продавать,

Дина. Это наша земля, наша страна, мы тут живем, и будем жить. И здесь, - он махнул рукой в

сторону равнины, - все еще расцветет. Я справлюсь, вот увидишь».

-Мы справимся, - поправила его Дина, и, на мгновение, приложила губы к его руке. Все это время

она приходила сюда утром, до рассвета, до того, как надо было собирать внуков Малки и

присматривать за ними, до того, как надо было готовить на тринадцать детей. Авиталь она тоже

забрала, сказав: «Одним больше, одним меньше, какая разница. Ты, дедушка, занят, ты молишься

на двух шивах сразу, и работать тебе надо». Дина таскала ведра воды из колодца и поливала

деревья, - зная, с твердой, спокойной уверенностью, - что ее муж не оставит землю.

-Мы справимся, - согласился Исаак и поцеловал ее. Они так и стояли, обнявшись, смотря, как

заходит солнце над верхушками деревьев.

Ханеле вышла из дома Бергеров и, поправив платок, пошла домой. Дверь была открыта. Она,

прислушавшись, улыбнулась - из сада доносился веселый голос Аарона: «Правильно, милая, это

лошадь, а вот это - верблюд. А это - крокодил, вырастешь, и увидишь их».

Женщина опустилась на скамейку рядом с мужем. Взяв на колени Авиталь, поцеловав темные

кудри, она согласилась:

-Увидит. Там, - Ханеле махнула рукой на запад, в сторону уже темнеющего неба.

-Мама пришла, - обрадовалась Авиталь, позевывая. «Не уходи больше, мама. Нам весело было,

мы играли, - девочка уткнулась лицом ей в плечо.

Аарон сидел, молча, взяв ее за руку. Он вдруг спросил: «Помнишь, тогда, в Париже, когда я тебя

еще маленькой девочкой увидел, слепой - ты уже знала, что мы поженимся? Ты мне тогда

говорила, что у меня много дочерей будет. И права оказалась, конечно, - он улыбнулся. «Дочерей,

внучек…»

-Нет, - Ханеле покачала засыпающую дочь. «Я это на свадьбе вашей увидела - твоей и Иосифа. А

что он в сражении погибнет, это раньше мне показали, - она, внезапно, прервалась. Аарон, мягко,

сказал: «Ты приехала, как только…»

Ханеле кивнула и горько отозвалась: «Да. Но я не могу сделать больше того, что мне разрешено,

Аарон. Я их предупредила, я была готова все отдать, только бы этого не случилось…, Но ничего не

вышло, - она подышала и покачала головой: «Не вижу. Все, как в тумане. Я говорила Ционе, что у

нее будет сын. Ошиблась, значит. Бывает, - она дернула углом рта. Пожав пальцы мужа, Ханеле

вздохнула: «Я буду с тобой столько, сколько надо, Аарон».

-Нет, - он поправил Ханеле. «Это я буду с тобой столько, сколько надо, любовь моя». Он обнял их

обеих и вдохнул теплый, осенний ветер: «Отдохните. А я вам спою».

-Спеть, папа, - сонно пробормотала Авиталь, Ханеле прижалась щекой к его руке. Аарон, едва

слышно запел:

Durme, durme, mi alma donzel a,

Durme, durme, sin ansia y dolor.

Пролог

Северная Америка, весна 1824 года

Бостон

Золоченый кузнечик над шпилем Фанейл-холла крутился под сильным ветром с моря, было

солнечно. Дэвид Вулф, вскинув русоволосую голову, посмотрев в голубое, яркое небо,

пробормотал: «Хорошо! Не то, что у нас, в Вашингтоне, там уже жара стоит. Понимаю, почему Тед

не хочет отсюда переезжать».

Он сбил пылинку с лацкана изящного, светлого сюртука. Потрогав конверт, что лежал во

внутреннем кармане, Дэвид пошел вверх, на Бикон-Хилл. В конторе они не встречались. Как

говорил Тед Бенджамин-Вулф: «Хоть я своим клеркам и доверяю, но все равно, мало ли что. И во

Freeman’s Arms этого делать не надо - там гостиница».

Дэвид прошел мимо особняка, где помещалась контора. Во дворе стояло несколько экипажей, и

он хмыкнул: «Тед молодец, конечно. Двадцать два года ему, а уже в суде выступает. Дядя Тедди,

пока адвокатом был, отличное имя себе сделал. Да и сейчас - судья Верховного Суда, это у нас

многого стоит».

Кованая калитка дома Бенджамин-Вулфов была открыта. Он, поднявшись по ступеням, позвонив,

услышал веселый голос кузена: «Дэвид!»

Они пожали друг другу руки. Тед был в домашнем, простом сюртуке. Поймав взгляд Дэвида, кузен

обвел рукой переднюю: «Всех слуг отпустил на сегодня, как обычно. Как в Вашингтоне?»

-Отлично, - Дэвид скинул сюртук, достав конверт, и вопросительно посмотрел на Теда. «Здесь твой

брат, - рассмеялся тот, - мы с ним документы для суда готовили. Проходи в кабинет, там выпечка от

Бланш, свежая совсем. И кофе еще горячий».

Дэвид заглянул в полуоткрытую дверь. Натаниэль, сидел, положив ноги на резной, ореховый

столик, дымя сигарой, делая пометки в бумагах. Пахло хорошим табаком, в открытых шкафах

поблескивали тусклым золотом переплеты книг. В углу, на гранитном постаменте, стоял

мраморный бюст Цицерона.

-Дэвид! - Нат поднялся и, обняв его, покрутил туда-сюда: «Ты на территориях, возмужал. Как

индейцы?»

Дэвид похлопал брата по плечу: «Вождь Гувисгуви, он же Джон Росс, сейчас в Вашингтоне. Мы с

ним вместе вернулись, будем продолжать обсуждение прав народа чероки. Хотя, мне кажется, -

Дэвид опустился в кресло напротив брата и потянулся за сигарами, - ястребы в администрации не

позволят нам добиться того, чего мы хотим. Они, видишь ли, - Дэвид чиркнул кресалом, -

предлагают два варианта решения индейского вопроса. Либо чероки отказываются от своих прав

на землю, и уходят на запад, либо они прекращают быть чероки и становятся гражданами США.

Это все наш нынешний военный министр, Кэлхун, - мужчина иронически улыбнулся, - он южанин,

а у чероки земли в Теннеси и Джорджии. Кэлхун лоббирует интересы плантаторов. Как же, столько

прибыли пропадает, - Дэвид неслышно выругался.

Тед внес серебряный кофейник. Поставив его на стол, он махнул в сторону искусно напечатанной

карты на стене. «Дэвид, даже если они уйдут на запад, полковник Ливенворт и его соединения

сейчас в Канзасе. Они пойдут и дальше». Тед разлил кофе: «Не знаю, куда еще индейцам деваться.

Думаю, и Меневу наши войска найдут, рано или поздно, как бы он ни прятался. Ваш отец, - он

взглянул на мужчин, - резервации предлагал...»

Дэвид покраснел. В Государственном Департаменте, где он служил, на отца ссылались постоянно.

«Как говорил покойный мистер Вулф...- то и дело слышалось на совещаниях. Когда военный

министр Кэлхун, без согласования с Конгрессом, создал у себя бюро по делам индейцев, Дэвид

настоял, чтобы его направили туда представителем. Госсекретарь только усмехнулся: «Ваш отец,

мистер Вулф, был бы вами доволен».

-Еще чего не хватало, - зло сказал тогда Дэвид, идя по коридору в свой кабинет. «Папа, как я

помню, предлагал сбросить индейцев в Мексиканский залив. Пока я жив, такого не случится».

-Не будет никаких резерваций, - Дэвид ткнул сигарой в инкрустированную перламутром

пепельницу. «Я уговорю чероки стать гражданами США, вот и все. И землю свою они отдавать не

станут. Они здесь жили дольше, чем наши предки. И твои предки, - он подмигнул брату, - тоже.

-Ко мне приходили, - хмуро заметил Нат, отпив кофе,- из Американского Колонизационного

Общества, приглашали в правление. Это те, кто хочет всех свободных цветных обратно в Африку

отправить, на Перечный Берег, в новую колонию.

-Либерия, - кивнул Дэвид. «Конгресс им сто тысяч долларов выделил. Некоторые штаты тоже

внесли в бюджет расходы на переселение свободных негров. И что ты? - он зорко посмотрел на

брата.

Нат выпустил клуб дыма и сочно ответил: «Я американец. И дети мои будут американцами,

нравится это белым, или нет. Вот что я им сказал, хоть они мне и пели, что в Либерии я смогу, стать

министром юстиции, а здесь, - он обвел рукой кабинет, - меня даже в суд не пускают. Ничего, все

изменится, а в Африке мне делать нечего. Я лучше дам денег на колледж для цветных, - Нат вдруг,

широко улыбнулся: «Все о политике, да о политике, а как там семья?»

-Семья отлично, - Дэвид подтолкнул Теда. «Твоя сестра преуспевает в занятиях. Мама твоя вся в

благотворительности, собирает деньги на больницу для бедных. Полковник Кардозо возвращается

с территорий, после Песаха у Шмуэля бар-мицва. Шлите подарки».

-Может, и сами еще приедем, - Тед потянулся и лукаво спросил: «Когда мы на твое венчание

приглашение получим, дорогой кузен?»

-Мне двадцать четыре года, - Дэвид поднял бровь, - я, знаете ли, как-то не тороплюсь. В отличие от

тебя, - он подмигнул Нату.

-Зря, - добродушно заметил тот. «Готовься, вы сегодня у нас обедаете. Мама и Бланш тоже будут

тебя расспрашивать». Он потушил сигару: «К делу».

Тед задернул шторы. Обернувшись, мужчина хмуро заметил: «На всякий случай». Он провел рукой

по стене. Нажав на какой-то выступ, Тед отпер маленьким ключом искусно спрятанный шкап.

Дэвид передал конверт Нату. Брат, пересчитав деньги, улыбнулся: «На несколько месяцев хватит.

Тетя Мирьям все еще ездит на вызовы?»

-Конечно, - со значением ответил Дэвид. «В деревню, в Мэриленд, в Виргинию. И Дебора тоже.

Сами понимаете, две женщины, кто их, в чем заподозрит? Квакеров вокруг Вашингтона, конечно,

меньше, однако у нас уже пять новых безопасных домов. Давай карту, - велел он Теду.

Тот вынул из шкапа неприметную, в серой, картонной обложке, папку. Нат, раскрыл ее: «Отчеты

все готовы, заберешь обратно, для дяди Тедди». Он рассмеялся: «У нас хоть и Подпольная Дорога,

но финансы надо держать в полном порядке».

Дэвид подвинул к себе чернильницу. Он, вдруг, мечтательно, сказал: «Знаете, а я верю. Верю в то,

что когда-нибудь, - он положил ладонь на карту, - мы свернем Подпольную Дорогу за

ненадобностью, дорогие мои. Конгресс отменит рабство...»

Нат молчал. Наконец, посмотрев в голубые глаза Дэвида, он вздохнул: «Посмотрим. Вряд ли мы до

этого доживем, милый мой».

В кабинете настала тишина. Дэвид, потянувшись, крепко пожал руку брата.

Вашингтон

Тонкая, сухая, унизанная кольцами рука, стряхнула пепел. Эстер, открыв красивый, испанской кожи

блокнот, пробормотала: «С Нью-Йорком мы покончили, теперь займемся югом». Она подняла

изящную, увенчанную шелковым беретом голову. Дебора сидела в кресле у камина, читая

«Элементы медицинской юриспруденции» Бека.

-Ты, когда с матерью в Чарльстон ездила, - поинтересовалась Эстер, - видела дочку мистера

Мордехая, того, что табаком торгует? Вы у них обедали, как я помню. Хорошенькая она?

-Тетя Эстер, - смешливо отозвалась Дебора, - ребенку восемь лет. Они все хорошенькие в этом

возрасте. Девочка и девочка. Темноволосая.

-Единственная дочь, - сказала себе под нос Эстер. Дебора, закрыв книгу, потянулась: «Это пока,

тетя. Миссис Мордехай тридцать лет всего лишь».

Эстер затянулась сигаркой: «Если она за восемь лет не родила..., Хотя, даже если у них будет еще

один ребенок - не страшно, там очень, много денег. Дочери…, - она сверилась с блокнотом, - Рут,

дадут отличное приданое. Давай, - предложила она Деборе, - я Шмуэля в книжку занесу.

-Тетя, - с чувством отозвалась женщина, - вы сами по любви замуж вышли, оба раза. И у кузины

Батшевы вовсе никакого приданого не было. И мы с Давидом по любви женились, так что..., - она

только улыбнулась и вернулась к чтению.

Эстер писала что-то, - своим мелким, четким почерком. Дебора, глядя на ее прямую спину,

подумала: «Семьдесят один год ей, а никогда в жизни и не скажешь. Впрочем, у дяди Аарона тоже

дитя родилось, на седьмом десятке. Она, конечно, чего хочет, того и добивается, надо отдать ей

должное».

Как только из Святой Земли дошла весть о погроме в Цфате, Эстер, резко, сказала:

«Государственный Департамент отправит ноту протеста оттоманскому двору. Это ничего, что мы

только готовим соглашение с турками. Я поговорю с госсекретарем Адамсом. Он был приятелем

Дэниела, они вместе посольство наше в Гааге открывали. Конечно, мертвых уже не вернешь, пусть

Господь дарует им покой в присутствии своем. Однако пусть они этого Башира, или как его там,

приструнят. Голову отрубят, например».

Ноту послали. Эстер сделала большое пожертвование в память Элишевы и Моше. Она только

заметила, наблюдая за тем, как Натан подписывает чек: «Конечно, с одной стороны, на наших

братьев в Святой Земле много денег уходит. У твоей сестры старшей, - она взглянула на Батшеву, -

одиннадцать детей. У нас о таких семьях и не слышали...»

Батшева покраснела и робко ответила: «Это заповедь, тетя Эстер».

-Заповедь - это двое, как у вас, - отрезала свекровь, - а остальное..., - она повела рукой. Забрав у

сына чек, Эстер хмыкнула: «С другой стороны, они действительно за нас молятся, да и евреи

должны жить в Святой Земле, конечно. Мы туда никогда не двинемся, - она оглядела роскошную

гостиную, затянутую шелковыми обоями, с золоченой мебелью, - хотя, может быть, я и съезжу,

посмотрю, как там ешива, как синагога, что в честь моего брата назвали, как миква новая..., Там

везде наша фамилия, - с гордостью закончила женщина.

Когда они сидели за обедом, Эстер отпила вина Судаковых: «Хорошо, что они не стали землю

продавать. Я соберу кое-каких людей, Натан, подумаем, как им помочь. В конце концов, - она

указала на бутылку, - это будет приносить отличный доход, поверьте мне. Те деньги, что мы

вложим, к нам вернутся».

-Мама, - Натан развел руками, - я государственный служащий, я не могу...

-Прежде всего, ты еврей, - холодно сказала ему мать. «Твое имя упоминаться не будет, разумеется,

так, что все в порядке».

Дебора взяла карандаш и подчеркнула нужные абзацы: «Тетя, можно было бы в память Элишевы

женский колледж основать, чтобы девочки учились медицине».

Эстер оторвалась от книжки: «Голова у тебя светлая, конечно. Только вот у нас даже ешивы пока

нет, в Америке. Сама знаешь, дети учатся, - Эстер развела руками, - но если кто-то захочет

раввином стать, надо в Европу возвращаться.

-Вы Элияху в Европу отпустите? - лукаво поинтересовалась Дебора. «Он как раз говорит, что

раввином будет».

-Элияху десять лет, - Эстер вскинула ухоженную бровь, - он может еще передумать. Как и Хаим.

Старший внук рвался в Вест-Пойнт. Эстер, глядя на него, вспоминала Дэниела: «Вот как

получилось. И один сын у него армией бредил, и второй тоже». Она усмехалась про себя:

«Натаниэль и Дэвид у него мирные получились, а вот наши мальчики - нет».

Эстер отпила несладкого кофе. Она сидела на строгой диете и с гордостью говорила, что ее мерки

за пять десятков лет не изменились. «Я с твоей матерью поговорю. У нее много квакеров

знакомых, те тоже поддерживают женское образование. Откроем курс для акушерок в какой-

нибудь их школе, а там посмотрим. Хорошая книга? - она кивнула на Бека.

-Очень, - страстно ответила Дебора. «Я бы, тетя Эстер, - женщина вздохнула, - с большим

удовольствием бы занялась чем-нибудь таким..., Анализы, вскрытие трупов, медицинская

экспертиза на суде..., Но, к сожалению, - она пожала плечами, - это пока удел мужчин. Еще

спасибо, что вы мне устроили занятия с доктором Макдауэллом. Я и не думала, что есть хирурги,

которые соглашаются женщин учить».

-Пока только частным образом, - Эстер посмотрела в окно и усмехнулась: «Дети пришли. Позвони,

чтобы на стол накрывали, пожалуйста. А Макдауэлл - лучше его нет специалиста в нашей области.

Он уже тринадцать опухолей яичника удалил, такого в Европе еще никто не делал».

Дебора вышла. Эстер, покусала серебряный карандаш: «Вот у кого действительно отменное

приданое, так это у Стефании. Теперь, с этим угольными копями, Тедди еще богаче стал. Опять же

земли, деньги..., Свою единственную дочь он не обидит, конечно. Не еврейка, - Эстер тонко

улыбнулась, - но это дело поправимое. Надо просто, чтобы Хаим, или Элияху правильно себя

повели. Я им расскажу, как. Пусть только подрастут немного».

Она спрятала книжку в тайный ящик стола. Подойдя к зеркалу, Эстер полюбовалась собой. Темные

глаза смотрели прямо и уверенно, твердая, стройная спина в пурпурном шелке была совсем не

старческой.

-Жаль, конечно, - Эстер скривила темно-красные губы, - что Давид дальше полковника не

продвинется. Потолок все же есть. Натан - чуть за сорок ему, заместитель Генерального Прокурора,

и так до отставки на своей должности и просидит».

Сын только что удачно выступил на процессе в Верховном Суде. Решение признавало незаконной

монополию пароходства Ливингтстона и Фултона на перевозки пассажиров и грузов в штате Нью-

Йорк. Как сказал Тедди, обедая у Горовицей:

-При всем уважении к покойному Роберту, ограничение прав американцев на развитие бизнеса

антиконституционно. Вандербильт, конечно, мошенник. Когда он резал цены на проезд, за его

пароходами гонялась речная полиция, и высаживала людей на берег, - Тедди рассмеялся, - в

чистом поле, что называется. Однако теперь, благодаря речи нашего талантливого прокурора

Горовица, мистер Корнелиус может демпинговать, сколь его душе угодно.

Натан откинулся на спинку кресла. Подождав, пока слуга чиркнет кресалом, затянувшись, он тоже

улыбнулся: «Конкуренты будут платить Вандербильту, чтобы он не появлялся на Гудзоне, поверь

мне. Ему только того и надо».

Эстер знала, что Вандербильт прислал сыну серебряную шкатулку для сигар. Натан отправил ее

обратно с извинениями - он, как государственный служащий, не имел права принимать подарки.

Тогда Вандербильт просто сказал: «Мистер Горовиц, моя семья вам обязана. Все мои потомки

будут это помнить, обещаю вам».

-Натан понимает на кого ставить, - Эстер поправила темный, с проседью локон. Бриллиантовая

сережка закачалась в ухе. «Он у меня мальчик умный, - ласково сказала женщина, - весь в Меира».

Она спустилась вниз по мраморной лестнице. В передней уже звенели голоса внуков.

Мирьям выглянула из окна экипажа - они миновали Потомак. Женщина подвинула к себе

акушерский саквояж. Достав тетрадь, что лежала сверху, она пробормотала: «Сейчас Дэвид

вернется из Бостона, я его порадую тем, что у нас еще один безопасный дом появился».

Она сразу сказала зятю: «Ни Эстер, ни Натана в это вовлекать не след. Нам на юге многие евреи

помогают, но Натан государственный чиновник. Я не хочу, чтобы он рисковал».

Тедди прошелся по своему кабинету: «Тетя Мирьям, Дэвид вообще-то тоже рискует».

-Дэвид возит деньги из Вашингтона в Бостон, - усмехнулась Мирьям. «Деньги и бумаги. Никакого

риска нет. Все же, дорогой мой, Подпольная Дорога - дело незаконное. Не след Горовицей в это

втягивать, они не Бенджамин-Вулфы. Да и Натан, хоть когда-то и был полковником, все же не

самый смелый человек, уж прости».

Она внезапно вспомнила, как Эстер рассказывала ей о вашингтонском пожаре, о том, как она, на

лесной поляне, принимала внука, и вздохнула: «Эстер, конечно, смелая. Но ей восьмой десяток.

Пусть дома сидит, с внуками возится».

-Ладно, - махнул рукой Тедди, - вы правы, тетя Мирьям. В конце концов, Натан все время в

столице, от него все равно толка мало.

Окна были приоткрыты, светило уже жаркое, апрельское солнце. Мирьям посчитала на пальцах:

«Семеро взрослых на седере будет. Это если Давид вернуться не успеет. Хотелось бы, чтобы

вернулся. Как там Песах отпразднуешь, в армии? И у Шмуэля бар-мицва через две недели, надо в

Нью-Йорк ехать..., Разве это бар-мицва - без отца?»

Она посмотрела на Индепенденс-авеню. Постучав вознице, Мирьям велела: «Остановитесь,

пожалуйста!».

-Давид, - позвала Мирьям.

Зять шел по тротуару. Увидев ее, он улыбнулся: «Тетя Мирьям! Я в министерство заходил, отчеты

им отдал. Только сегодня приехал, утром. Багаж уже домой отправился».

Он был в форме полковника, со шпагой. Мирьям велела: «Садись, довезу тебя. Как добрался?»

-Хорошо, - Давид устроился на сиденье. «С обозом. Мы, хоть и не воюем сейчас, индейцы

успокоились, но все равно, больные есть, так что я их привез. Отпуск мне до начала лета дали. Как

Дебора со Шмуэлем? - он взглянул на тещу. «На вызов ездили?»

-Да, - спокойно ответила Мирьям, убирая тетрадь в саквояж. «Дебора отлично, а Шмуэль только о

тебе и говорит, соскучился». Она, внезапно, приложила ладонь ко лбу зятя. Женщина, озабоченно,

заметила: «Жар у тебя, Давид».

-Простудился, - отмахнулся он. «Там горы рядом, ночи еще холодные. Сейчас отлежусь, и все в

порядке будет».

-Ну и славно, - ласково улыбнулась Мирьям и погрозила ему пальцем: «До седера чтобы никуда не

ходил. Ты в отпуске, отдыхай, с детьми возись».

-Буду, - Давид закрыл глаза: «Голова болит, конечно. Это от жара. Скоро все пройдет».

Ворота особняка Горовицей растворились. Экипаж остановился перед гранитным портиком, на

ухоженной, окруженной клумбами, дорожке.

-Холодно, как холодно, - Давид, поворочавшись, натянул на себя одеяло. Он лежал с закрытыми

глазами, и увидел перед собой холщовые палатки, огонь костра, крупные, яркие горные звезды.

-Говорят, - зевнул кто-то из солдат, - на западе, золото прямо из рек руками можно черпать. Вот бы

туда добраться, ребята. Правда, до этого надо всех индейцев вырезать, отсюда до Тихого океана.

Что там, кстати, - он рассмеялся, - нового, дома? А, Джек? Ты же в отпуске был.

-Человек есть, - ответил еще совсем юный, восторженный голос, - у нас, в штате Нью-Йорк, в

Пальмире. Пророк Господа нашего, Иисуса Христа. Зовут его Джозеф Смит. К нему ангел явился, и

открыл ему, что есть тайное Писание, на золотых листах, сокрытое глубоко в земле. После

падения Первого Храма Господь вывел людей сюда, в Америку. Пророк Смит переводит эти благие

вести на английский язык, чтобы мы все смогли их прочесть.

-Получается, - кто-то хмыкнул, - белые люди здесь первыми были? Еще до всяких индейцев? Мне

такое учение по душе.

-У вас в штате Нью-Йорк, - скептически отозвался первый солдат, - каких сумасшедших только нет.

Взять хотя бы матушку Анну Ли и ее паству. Они на молитве, трясутся и по кругу скачут. И этот Смит

такой же тронутый, - он зевнул и строго сказал: «Кофейник с костра снимите, тоже крышка скачет».

Все расхохотались. Давид услышал какой-то стук. «Это я, - понял он, - у меня зубы стучат. Господи,

какой мороз».

Он открыл глаза и увидел перед собой бесконечное, белое пространство, по которому полз

человек. Вокруг его пояса была обмотана веревка. Человек тащил за собой сани, на которых

лежало что-то темное. Блеснуло тусклое золото, и Давид вспомнил: «Это шпага Ворона, мне

Дебора о ней рассказывала. Она в Англии, Тони ее туда увезла». Человек поднял голову. Светло-

голубые, прозрачные глаза припухли от слез. Давид заметил темную прядь волос, что выбилась

из-под мехового капюшона.

-Она на маму похожа, - улыбнулся Давид. «Ах, мама, мама…, Понятно, что вы с дядей Джоном не

так просто в море вышли. Я бы, наверное, не смог, побоялся Да и нельзя так. Господь один решает,

сколько нам жить, и когда умирать. Жаль только, что с Элишевой я так и не увиделся, а теперь и ее

нет».

-Не могу больше, - услышал он слабый голос. «Не могу».

-Дай руку, - велел Давид и еще успел подумать: «Почему я ее касаюсь? Это не врачебный осмотр, а

по-другому мне трогать женщин нельзя. Кроме семьи. Значит, она семья, как же иначе?»

Его пальцы натолкнулись на чью-то ладонь, и он отдернул руку: «Какая холодная. Нет, это я весь

горю».

-Давид, - услышал он знакомый голос, - Давид, у тебя жар, сильный.

Жена чиркнула кресалом и зажгла свечу. Он плотнее закутался в одеяло: «Простыл, вот и все. Надо

было мне одному переночевать, но ведь я так соскучился…, - Давид попытался улыбнуться.

Присев, почувствовав тошноту, что подкатывала к горлу, он постарался встать.

-Не двигайся, - спокойно сказала Дебора. Жена накинула шелковый халат и принесла таз из

умывальной. Его вырвало и Давид, тяжело задышал: «Это лихорадка…, так бывает, ты знаешь».

Дебора молчала, рассматривая его руку. Она вспомнила, как еще подростком поехала с матерью

принимать роды в индейское стойбище. На отшибе, почти в лесу, стоял маленький вигвам.

Индейцы пришли на озеро с запада. Мать, увидев костры, что окружали вигвам, спросила у

местной знахарки: «Пятнистая болезнь?»

Та только кивнула и тяжело вздохнула.

-Она не заразна, - Дебора, глядела на красные пятна, что покрывали ладонь мужа. «Но все равно

его надо отправить в госпиталь, и быстро. Господи, - она сжала зубы, - это же не лечится…»

Давида опять вырвало, и он простонал: «Больно…, Живот болит…Дебора, может быть, я съел что-

то?»

Она намочила полотенце. Ласково вытерев его лицо, жена шепнула: «Я сейчас. Держи таз».

Дебора вышла в коридор и прислушалась. Дом спал. Она постучала в комнату матери. Та,

мгновенно, будто ожидая этого, открыла дверь. Каштановые, с проседью волосы, прикрытые

шелковым чепцом, спускались на спину. Трещал фитиль свечи. Мирьям, обеспокоенно, спросила:

«Давид? У него жар усилился?»

-Это пятнистая болезнь, - обреченно сказала Дебора. Мать, встряхнув ее, жестко ответила: «Ты не

знаешь! Может быть, это просто корь, может быть, Давид ей не болел, в детстве…»

-Болел, - Дебора сглотнула слезы, - и при кори сыпь выступает сначала на лице, мама. А у него на

руках, на ладонях…, И его рвет. Мама…- она уткнулась лицом куда-то в мягкую, уютную грудь. От

матери пахло травами.

-Буди тетю Эстер, - велела та, - пусть поднимает Натана. Надо, чтобы Давида отвезли в госпиталь. Я

к нему пойду.

Дебора проводила ее взглядом. Пошатнувшись, схватившись за дверной косяк, женщина

прошептала: «Господи, я прошу тебя, прошу, не надо…Шмуэлю всего тринадцать». Она заставила

себя выпрямить спину. Уже спускаясь по лестнице, - часы в передней пробили три, - Дебора

выдохнула: «Все обойдется, я верю».

Эстер разбудила сына. Отправив его в госпиталь, взяв у Деборы подсвечник, она озабоченно

спросила: «Ты уверена, что это не заразно? Здесь мои внуки…»

-Здесь еще наш сын, - Дебора помолчала. «Нет, тетя, мы не знаем, как эта болезнь передается, но

индейцы ухаживают за теми, кто ей страдает, и остаются здоровыми».

Мать сидела на кровати. Услышав скрип двери, она обернулась. В спальне пахло рвотой. Мирьям

поднялась: «Он уже без сознания, бредит. И горит весь».

Дебора наклонилась над мужем и услышала легкий, почти неслышный шепот: «Только не бросай

меня…, Не бросай, Мирьям…»

-Бредит, - горько подумала женщина и поцеловала раскаленный лоб: «Не брошу, милый».

В деревянном коридоре было тихо, пахло жавелевой водой, кровью. Холщовые занавески,

отделяющие койки больных, были задернуты. Они сидели на скамье. Шмуэль, взяв Мирьям за

руку, вспомнил, как они, с бабушкой Джо, играли в карты на Святой Елене.

-А потом она погибла, - подумал мальчик. «В море, с дедушкой Джоном. И тетю Элишеву убили, и

дядю Моше..., А теперь папа..., - он попытался справиться со слезами, и не смог. Всхлипнув, он

уткнулся лицом в теплое плечо Мирьям. Она погладила внука по темноволосой голове: «Не надо,

милый..., Бывает, что лихорадка спадает, и человек выздоравливает. Я видела индейцев, которые

переболели и остались живы. Ты Псалмы почитай, - Мирьям вынула из своего саквояжа

маленькую, в потрепанной, кожаной обложке, книгу.

-Как я Элайджу носила, - вздохнула про себя женщина, - так тоже Псалмы читала. Господи, какими

молодыми все умерли - Мэри, Элайджа, Антония..., И Давид теперь, ему чуть за сорок. Только бы с

внуками моими все хорошо было, прошу тебя. Тед взрослый мальчик, дожить бы до того, как он

женится».

Шмуэль шевелил губами. Мирьям, обняла его: «Я сейчас».

Она отодвинула занавеску и увидела дочь. Дебора, в длинном, закрывающем платье фартуке, с

платком на голове, стояла напротив главного хирурга армии, доктора Лоуэлла.

-Миссис Кардозо, - услышала Мирьям спокойный голос врача, - при всем к вам уважении, вы

акушерка. Вы не разбираетесь в таком, - он повел рукой в сторону кровати. Сыпь превратилась в

кровоизлияния, которые покрывали все лицо больного.

-Я знаю об этой лихорадке, слышал, - вздохнул Лоуэлл, - солдаты на территориях ей страдают.

Некоторые излечиваются, но она особенно опасна для мужчин старше сорока». Он приложил

ладонь ко лбу Давида и пробормотал: «Жар только усиливается».

-Как раз, - Лоуэлл развел руками, - возраст вашего мужа. Мы знаем, что она не передается от

человека к человеку, но как она возникает, нам неизвестно.

Лазоревые глаза Деборы взглянули на кровать. Она, тихо, сказала: «У меня есть предположение,

доктор Лоуэлл. Идите сюда. Мама, - она взглянула на порог, - побудь со Шмуэлем, пожалуйста».

Занавеска задернулась. Лоуэлл, глядя на ловкие руки женщины, - сильные, с длинными пальцами,

- вспомнил: «Она с доктором Макдауэллом занимается. Ассистирует ему на операциях, частным

образом, конечно. Он мне рассказывал. Очень ее хвалил, хладнокровная женщина, и умелая».

-Пощупайте, - попросила Дебора, - здесь.

-Лимфоузел увеличен, - Лоуэлл опустил руку Давида. «Конечно, при лихорадке...»

-Тогда были бы увеличены и все остальные лимфоузлы, - отрезала Дебора и взяла тетрадь:

«Послушайте. Это писал преподобный Джон Уолкер, шотландский натуралист, профессор

естественной истории в университете Эдинбурга. Еще полвека назад, в своем отчете о

путешествии на остров Джура, у западного побережья Шотландии. «Человек страдал

невыносимыми болями в конечностях, его тело пылало жаром, и все это, произошло из-за укуса

крохотного насекомого, клеща, который невольно стал убийцей здорового мужчины».

Лоуэлл распахнул окно. Над Потомаком вставал нежный рассвет, вода реки была

спокойной.Чиркнув кресалом, затянувшись, врач медленно проговорил: «Клещей у нас много, в

лесах, на востоке. Я знаю, что от их укуса бывает смертельная лихорадка, но ведь полковник

Кардозо был на западе, там прерия..., И потом, - он взглянул на Дебору, - нет следа, ничего нет».

Она присела рядом с кроватью и нежно взяла покрытую сыпью, горячую руку. «Хоть бы он

очнулся, ненадолго, - горько попросила Дебора. «Пожалуйста..., Попрощался бы со Шмуэлем,

мальчик сиротой остается. Давид, Давид, - она покачнулась, но сразу, же выпрямилась, - зачем?

Мы так мало вместе побыли, ты воевал все время...»

-След мог пропасть, доктор Лоуэлл, - вздохнула Дебора, - он сюда три недели добирался. Конечно,

его могли укусить и по дороге, но, скорее всего, это случилось там, в прерии. Вы, пожалуйста, - она

подняла лазоревые глаза, - издайте распоряжение о том, чтобы все солдаты и офицеры были

особенно осторожны, и докладывали о случаях укуса клещами.

Лоуэлл опустился на табурет по другую сторону кровати. «Мы не можем это лечить, миссис

Кардозо. Только так, - он махнул рукой, - даем хинин, единственное жаропонижающее, что у нас

есть».

-Это похоже на тиф, - заметила Дебора. «Полковник Кардозо..., Мой муж, рассказывал мне, что,

когда они отступали с войсками Наполеона из России, у них было много случаев. Он ухаживал

тогда за больными и не заразился, - она задумалась. «Отчего появляется тиф?»

-У нее муж умирает, - удивился про себя Лоуэлл. «Всем бы врачам такое самообладание, как у нее.

Почему мы не пускаем женщин в медицину, что за косность? Хотя бы надо разрешить им

ухаживать за больными, это естественное, женское занятие».

-От скученности, грязи...- пожал он плечами.

-От грязи бывает гангрена, а не лихорадки, - Дебора все перебирала такие знакомые, горячие

пальцы. «Значит, есть какое-то насекомое, которое переносит тиф. Как клещ, - она помолчала, -

переносит эту болезнь. Только, в отличие от тифа, она не заразна. Потому что клещи не живут на

человеке». Женщина потрогала запястье и посчитала пульс: «Замедлился».

Давид застонал, - едва слышно. Лоуэлл, поднявшись, помолчав, опустил голову: «Я вас оставлю,

миссис Кардозо, с мужем..., Если что-то надо…, - он не закончил и вышел.

Дебора взглянула в темные, с покрасневшими белками, глаза. Она ласково коснулась покрытой

сыпью щеки. Давид попытался отвести ее руку.

-Не заразно, - она погладила его по голове. «Это не заразно, милый. Не волнуйся, пожалуйста. Моя

мама здесь, и Шмуэль тоже».

-Потом...- он разомкнул губы, - позови мальчика..., Я понял, Дебора, понял..., Это был клещ, как в

Старом Свете, я просто не заметил укуса..., Голова очень болит, - Дебора увидела слезы у него на

лице. Вытерев их, она сбросила туфли и прилегла рядом.

Дебора положила голову мужа себе на плечо. Поцеловав его, она услышала шепот: «Пусть

сделают вскрытие, обязательно. Ты этим займись, ты ничего не упустишь. Все запиши и отдай

Лоуэллу, пусть он опубликует..., Это важно...»

Она только кивнула и положила ладонь ему на грудь: «Сердце уже отказывает. Господи, только бы

он не страдал, пусть тихо уйдет, пожалуйста. Пусть со Шмуэлем успеет попрощаться».

Она отвернулась к окну, чтобы не смотреть на лицо сына. Шмуэль сидел на постели, держа отца за

руку. Лицо сына побледнело, губы дрожали. «Папа..., - сказал мальчик, - папа, милый, не надо,

пожалуйста. Почему, почему так? - Шмуэль заплакал и зло, сквозь зубы, шепнул: «Я обещаю,

обещаю, папа, я стану врачом и больше никто не будет умирать».

Давид чуть заметно, слабо улыбнулся: «Ты о маме позаботься, мой хороший, - он подавил

желание закрыть глаза, и напомнил себе: «Дебора..., Прощения попросить...»

Он почувствовал ее рядом. Найдя знакомую ладонь, Давид еще успел сказать: «Так мало..., мало

был с тобой..., Прости, милая».

-Я тебя люблю, - услышал Давид. Он вспомнил, как Дебора стояла, рядом с Элайджей, на носу

корабля, что швартовался к амстердамской пристани. Темные косы развевал морской ветер, она

была в простом, синем платье. Давид, увидев ее, замер: «Не бывает такого счастья». И сейчас она

сидела- с прямой спиной, с гордо поднятой головой, как рысь на ее кинжале.

-Я тебя люблю, - повторила Дебора. Занавеска заколыхалась, Мирьям увела плачущего внука, и

они остались вдвоем.

Дебора, прижавшись к нему, еще успела уловить, как он шепчет: «Шма». Давид, с облегчением,

опустил веки и увидел заснеженную равнину. До него донесся лай собак, там, вдалеке, в сером

мареве, медленно двигались какие-то тени. Все стало невыносимо ярким, залитым белым,

беспощадным светом.

-Операционная, - понял Давид. «Только откуда этот свет, не бывает такого, это не свечи». Он

взглянул на стол. То, что лежало на нем, двигалось, стонало, и было прикрыто холстом. Чья-то

рука, - смуглая, сильная, так похожая на его собственную, - подняла простыню. Он еще успел

крикнуть: «Нет!», а потом все померкло. Давид, взглянув в темные глаза врача, погрузился во

мрак.

Дебора вышла на деревянные ступени и увидела мать со Шмуэлем. Она вдохнула весенний,

сладкий воздух. Подойдя к ним, взяв сына за руку, женщина отвела его в сторону. Мальчик приник

к ней, и, вздрогнул: «Мамочка..., А можно..., можно мы поедем домой? Пожалуйста. Папу надо

там похоронить, где дедушка лежит».

Ворота госпиталя были открыты. Дебора, проводив взглядом прикрытую холстом телегу, обняв

Шмуэля, серьезно ответила: «Нужно. Привезем папу в Амстердам, и там останемся. Я буду

практиковать, ты- учиться...- она велела себе не плакать, и добавила: «Дядя Натан заменит папу, у

тебя на бар-мицве. Хотя, - Дебора вздохнула, - его не заменить, конечно. Ты поплачь, милый, - она

устроила Шмуэля на скамейке под ветвями дерева. «Поплачь, пожалуйста. Шиву мы здесь

посидим, а потом поедем в Нью-Йорк и отплывем в Европу».

Мать шепнула: «Мы с Эстер обо всем позаботимся. Мужчины из похоронного общества придут,

когда вы закончите. Натан позаботится о шиве, о молитвах..., Ты делай свое дело».

-Буду, - только и сказала Дебора.

Она спустилась вниз. Тело мужа уже перенесли в подвал. Окна под каменными сводами зала были

распахнуты. Дебора надела фартук и холщовые нарукавники. Убрав прядь волос под платок,

женщина взглянула на стол. Лоуэлл, тоже в фартуке, раскладывал ножи. Дебора пристроила

рядом тетрадь и спросила: «Начнем, доктор Лоуэлл?»

Врач отступил в сторону и чуть склонил голову: «Я буду вам ассистировать, доктор Кардозо».

Дебора взяла лупу и стала диктовать: «Тело мужчины, сорока трех лет, рост шесть футов один

дюйм, вес сто шестьдесят пять фунтов, скончался сегодня, в десять часов утра, от лихорадки

неустановленного происхождения, предположительно вызванной укусом клеща. На теле

множественные кровоизлияния темно-красного цвета. Приступаем к вскрытию».

-Нож, пожалуйста, доктор Лоуэлл, - попросила Дебора. Откинув простыню, она помолчала:

«Делаю разрез».

Интерлюдия

27 сентября 1825 года

Железная дорога Стоктон-Дарлингтон

Питер спустился вниз, на скромную кухню дома, который они сняли в Стоктоне. Распахнув окно, он

посмотрел на дымы доменных печей, выстроившихся вдоль берега реки Тис. «Уже газом город

освещают, - хмыкнул он, ставя медный кофейник на треногу в очаге. «Недалек час, когда у нас

газовые плиты появятся».

-Недалек, - раздался сзади смешливый голос сына. Мартин, - уже в сюртуке, с папкой бумаг под

мышкой, - поцеловал отца в щеку: «Восьмой десяток тебе, а ты все в шесть утра поднимаешься»

-Раньше, - сварливо отозвался отец, поправляя очки, - я вставал в пять, сам знаешь. Возраст,

ничего не поделаешь, - он развел руками и посмотрел на оловянную коробку, что сын небрежно

положил на стол.

-Это прототип, - предупредил его Мартин, - будь осторожней. Они деревянные, головка покрыта

смесью сульфида сурьмы, бертолетовой соли и гуммиарабика. Чиркать надо о наждачную бумагу.

-Я понял, - пробормотал Питер, рассматривая спичку - длиной в ярд.

-Их в кармане не поносишь, - он повертел спичку в руках и чиркнул. Белый, ослепительный шар

огня сорвался с головки и пронесся по комнате. Мартин даже не пошевелился. Шар ударился в

каменную стену. Питер затоптал остатки и помахал спичкой: «Такая же дрянь, как изобретение

того француза, Шанселя. И воняет точно так же. Никакого смысла покупать у этого Уокера патент я

не вижу».

-Он и не хочет их патентовать, папа, - Мартин снял кофейник с огня и разлил кофе: «Он не химик,

он местный аптекарь. Развлекается на досуге, он не заинтересован в промышленном

производстве».

-Тогда и я - мы, - не будем вкладывать в это деньги, - подытожил Питер. Он оглянулся - серый дым

слоился над черепичными крышами Стоктона. Рассмеявшись, сев за стол, он протянул руку за

папкой: «А вот в это будем».

-Это если все пройдет удачно, - осторожно заметил Мартин, размешивая сахар. Он взялся за

хлебный нож: «Были уже инциденты на железных дорогах. Локомотивы взрывались..., В первый

раз поезд везет пассажиров. Поезд, - повторил он вслух. Отец, просматривая бумаги, поднял

полуседую голову:

-Не волнуйся. Там Стефенсон, Майкл, Бенедикт здесь год провел, на строительстве, он чуть ли не

каждую шпалу своими руками укладывал. И Джованни им расчеты делал. А теперь, - Питер

хлопнул все еще сильной ладонью по папке, - нам надо двигаться дальше. Из Манчестера,

дорогой мой, в Ливерпуль.

Они разложили карту, и Мартин взял карандаш: «Тридцать пять миль полотна, тоннель,

шестьдесят четыре моста и виадука, да еще и болото. Думаешь, они справятся, папа?»

Питер поднял бровь: «Справятся, не сомневайся. У нас акционеры, не забывай. Люди свои деньги

вложили в это предприятие, нельзя их обманывать. Через пять лет пустим первый рейс. Все будет,

как положено, у нас появится расписание поездов, билеты..., Надо продумать сигнальную систему,

я поговорю с Теодором и зятем своим, как мы в России будем».

Они с Мартой отплывали из Ньюкасла в Санкт-Петербург в октябре. В Лондоне, на только что

законченной Риджент-стрит уже поднимались вверх стены будущего торгового эмпориума -

здание строилось по проекту Франческо. Изабелла, еще весной, рассматривая чертежи,

улыбнулась: «Я так не умею. Очень элегантно, как раз в духе Джона Нэша. У меня все виллы

получаются похожими на фабричные цеха, что бы я ни делала».

-Я тогда, - сказал Мартин, - отправлю всех в Лондон, и провожу тебя и маму до Ньюкасла. Заодно

на шахты загляну. Когда Майклу в Россию надо будет ехать?

Питер задумался: «Это от императора Александра зависит. Если сегодня все пройдет удачно, - а я

не вижу причин, почему так не должно случиться, - я ему привезу отчет. Скорее всего, он уже

следующим летом захочет начать строительство железной дороги от Санкт-Петербурга до этой их

резиденции..., Царского Села, - сказал Питер по-русски. «Мы с матерью дождемся Майкла и Элизу,

и поедем обратно. Почти на год расстаемся, - он усмехнулся. «Ты за всем здесь присмотри».

-Все будет хорошо, - Мартин обернулся. Веселый детский голос сказал, с порога: «Папа! А я

проснулся уже. Мэри еще спит, и Тони тоже, и бабушки, и тетя Элиза. Даже мама спит, я

посмотрел, - маленький Питер выпятил губу. Он был в бархатных бриджах и рубашке, каштановые,

длинные локоны - растрепаны, на шее блестел маленький, золотой крестик с бриллиантами.

Питер приподнялся на цыпочках и страстно шепнул: «Карта! Дедушка, расскажи! Это тоже поезд?»

-Конечно, - Питер посадил его себе на колени и ласково подумал: «Господи, еще бы лет двадцать.

Увидеть, как маленький в дела вникает. Марта мне обещала - до ста лет. Посмотрим, как оно

будет».

Внук бережно провел пальцем по карте: «А в Дареме, где тетя Рэйчел и дядя Уильям живут, будет

железная дорога? Там тоже шахты. И собор, где дядя Уильям служит. Там много паломников, я

сам видел, когда мы туда ездили».

-Обязательно будет, старина, - усмехнулся Мартин. «И в Итоне, где Аарон учится, и в Кембридже и

даже в Мейденхеде, - он пощекотал сына. Тот весело потребовал: «Еще! И я хочу заводную

железную дорогу! И кузена Стивена хочу увидеть, дедушка, - он посмотрел на Питера лазоревыми

глазами. «Хочу в Россию!»

-Обязательно съездишь, - успокоил его дед. «Там наше представительство, надо его навещать».

Мартин погладил по голове сына: «А еще у нас представительства в Париже, в Нью-Йорке, в

Берлине будет, - я туда в следующем году поеду, - в Бомбее, в Кантоне..., И все это когда-нибудь

тебе достанется, милый мой».

-Много, - восторженно заметил мальчик и заявил: «Есть хочу!»

-Сейчас все приготовим, - Элиза, в утреннем, закрытом платье вошла на кухню. Мэри, что

следовала за ней, блеснула зелеными глазами: «Папа и Бен на железной дороге ночевали, и

дедушка Джованни тоже. Мы с Тони просились, но нас не пустили».

-Вы сидите, - велела Элиза брату и отчиму. «Только бумаги со стола уберите, сейчас я бекон

пожарю, яйца. Мэри, - обернулась она к дочери, - возьми Питера в сад, Антония сейчас

спустится».

-Мы с тобой пойдем, - велел Питер сыну, - покуришь. Только спички не бери, - он шутливо

подтолкнул Мартина в плечо, - обойдись кресалом. Лето сухое было, от одной такой спички весь

Стоктон на воздух взлетит.

Марта сидела на подоконнике спальни, завернувшись в шелковый халат, дымя сигаркой. Внизу

смеялись дети, играя в салки. Муж и сын устроились на скамейке, разложив на коленях

документы. Она услышала, как Элиза что-то напевает, и улыбнулась: «Счастлива она, конечно.

Хорошо, что так вышло. И Мэри у них - славная девчонка растет».

-Дорогая моя Марта, - читала она тонкий, изящный почерк вдовствующей герцогини.

-Вот, я и в Париже, здесь все по-прежнему. Жан большую часть времени проводит в казармах. Я

живу на рю Мобийон, и, конечно, появляюсь при дворе. В Амстердаме меня нагнало письмо от

детей. Джон и Ева перебрались в Сидней, слава Богу, уже не живут в такой глуши. Экспедиция к

Ледяному Континенту была удачной, но, как говорит Джон, на сушу, они не высаживались,

невозможно было пробиться сквозь льды. Дебора со Шмуэлем процветают. Мальчик учится, она

занимается с профессорами в Лейденском университете, частным образом, и помогает

королевской полиции, тоже, конечно, негласно. Обидно, что ее экспертиза все равно

подписывается мужскими именами, однако в наше время вряд ли что-то изменится. Джоанна уже

с весны в России, но за нее я не беспокоюсь. Тео и Теодор ее дальше Москвы не отпустят, как они

меня уверили. Пиши мне о вашей первой поездке по железной дороге, и передавай привет семье,

любящая тебя Мадлен.

Марта свернула тонкие листы и улыбнулась - невестка вышла в сад, с альбомом в руках. Подозвав

к себе детей, Сидония лукаво сказала: «Между прочим, кое-кто вчера навещал дорогу и

зарисовал вагон, в котором мы будем ехать. Так что смотрите, - дети ахнули. Марта, потушив

сигарку, послушав пение какой-то птицы, пробормотала себе под нос: «Все хорошо. У Вероники

уже второй роман выходит, и мальчик у них славный получился».

Она подперла острый подбородок кулачком. Глядя на головы детей, что сидели вокруг Сидонии,

Марта попросила: «Пусть все счастливы будут, пожалуйста. Хватит нам уже смертей». Марта

глубоко вздохнула. Соскочив с подоконника, она пошла одеваться.

Бенедикт наклонился над жестяным умывальником. Взяв грубую щетку, юноша начал скрести

руки. «Не старайся ты так, милый, - раздался сзади веселый голос отца, - все равно, мы с тобой и

мистером Стефенсоном на локомотиве стоять будем».

Бен оглянулся. Локомотив возвышался посреди депо - неожиданно изящный, с высокой трубой, и

шатунами, что должны были вращать колеса.

-Семь сотен человек на первом рейсе, - восхищенно подумал Бен. «Господи, только бы все

получилось».

Им надо было пройти двенадцать миль до вновь построенной станции в Стоктоне. Кроме

платформы и деревянной крыши над ней, там ничего другого не было, но Бен знал, что уже с

рассвета там стали выстраиваться люди. Вдоль всей линии железной дороги тоже собирались

толпы. Он, внезапно перекрестившись, увидел лазоревые глаза отца.

-Да все хорошо, - мягко сказал Майкл. Притянув к себе сына, - они были одного роста, мужчина

поцеловал его в лоб. «Проедем эти мили, и не заметим, как, дорогой. Гнать не будем, шести миль

в час вполне достаточно. Потом, конечно, до двенадцати миль скорость доведем, а потом, -

Майкл улыбнулся, - на новых дорогах, и до двадцати. Давай, - он похлопал сына по плечу, -

разжигай котел. Мы с Джорджем проверим, что там с углем и пассажирами, выведем его, - Майкл

кивнул на локомотив, - наружу и будем вагоны цеплять».

Отец ушел, а Бен посчитал на пальцах: «Тридцать три вагона, из них двенадцать с углем, а

остальные с пассажирами. Не вагоны - платформы. Дедушка и семья, конечно, с удобствами

поедут, и все остальные инвесторы тоже. А мы здесь будем, - он взглянул на деревянное

отделение для машинистов, что было прицеплено позади локомотива. Бен вспомнил, как отец и

дядя Джованни ему рассказывали о самодвижущихся паровых тележках, и пробормотал: «Все

равно поверить не могу».

-А ты поверь, - Тони стояла в открытых воротах депо.

-Мы только приехали, - сказала она вместо приветствия. «Все уже там, - девочка махнула рукой во

двор, откуда доносился гул голосов. «Дедушка Джованни им вагоны показывает. Я сказала, что мы

с тобой договорились, - Тони подмигнула Бену, - и ты за мной присмотришь. И дядя Майкл».

Каштановые локоны падали ей на плечи, она была в простом, темно-синем платье. Подойдя к

локомотиву, бережно потрогав колеса, Тони требовательно спросила: «Принес?»

-Все в умывальной, - Бен внезапно рассмеялся и она покраснела: «Что?»

-Да ничего, - ласково ответил юноша. «Я тебя еще ни разу в штанах не видел».

-Вот и увидишь, - Тони вздернула нос и пошла в умывальную.

Оттуда появился легкий, изящный мальчишка, в холщовых штанах, старых башмаках и куртке с

пятнами от угольной пыли. Волосы были стянуты в узел и прикрыты шапкой из грубой шерсти.

Тони закинула в тележку мешок с платьем. Забравшись туда, девочка велела: «Топите котел,

инженер Кроу, нас ждут пассажиры».

Маленький Питер и Мэри прыгали на скамейке. Вагон был совсем простым. Питер, наклонившись

к жене, шепнул: «На линии Манчестер-Ливерпуль у нас будут бархатные диваны в первом классе,

вот увидишь».

-Через пять лет, дорогой, лично приеду на первый рейс и проверю, - Марта подняла бровь. Она

покосилась на страницу альбома невестки. Сидония покусала карандаш. Марта тихо спросила:

«Думаешь, приживутся такие рукава?». Она указала на рисунок платья - с пышными юбками,

затянутой талией и поднятыми вверх плечами.

-Уже носим фонариками, тетя Марта, - Сидония набросала широкополую шляпу, увенчанную

каскадом бантов, перьев и кружев. «Сами знаете, мы больше не воюем, время скромных нарядов

прошло. В ближайшие тридцать лет женщины будут похожи на павлинов, - невестка быстро

нарисовала фигуру в профиль.

-Такого, - сочно заметила Марта, разглядывая бант позади платья, - точно никогда не наденут.

Даже худышки, как мы с тобой. Кому хочется, чтобы здесь, - она указала на лист альбома, - было

больше, чем надо?

Сидония только покачала головой в шелковой шляпе: «Наденут, наденут. И корсеты еще туже

будут, помяните мое слово». Она потянулась и пощупала материю на платье свекрови, вдруг: «И

цвета другие появятся. Это пока война шла, все носили серое и синее, а теперь - я просмотрела

отчеты за прошлый год по торговле тканями, - теперь в моду входит ярко-желтое, малиновое,

изумрудная зелень. Такой шелк уже выигрывает в продажах».

-Райские птицы, - подытожила Марта. «Перья на голове в два фута высотой, и банты на заду.

Придется носить, если мадам ди Амальфи, - она подтолкнула невестку, - требует. Ты наряды для

Юджинии уже отправила в Ньюкасл?»

Сиди кивнула: «Интересно, зачем Юджинии бриджи, сюртук и зимний редингот с меховым

воротником? И цилиндр заказала. Хотя она говорила, у них там маскарады при дворе

устраиваются. У нее отличная фигура, после родов совсем не располнела, судя по меркам.

Впрочем, я тоже, - она усадила сына к себе на колени. Мартин поднялся вместе с Джованни в

вагон: «Сейчас отправляемся!»

Поезд чуть дернулся. Джованни, устроившись рядом с женой, сказал: «Тони уже на локомотиве,

как и хотела. За ней присмотрят за ней, не волнуйся. Да и вообще, шесть миль в час - не так уж это

и быстро, на конной тяге так ездят».

-Еще попробуй найти конную тягу, которая будет везти восемьдесят шесть тонн, - отозвалась

Изабелла. Она тоже раскрыла альбом: «Надо поговорить с Питером про новую линию. Придется

строить станции, оформлять залы ожидания..., - она вдохнула запах гари. Дети закричали: «Едем!

Мы едем!»

Они и вправду ехали. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее.

-Мама! - Мэри восторженно высунулась в окно, ветер развевал ее темные кудряшки. «Мамочка!

Так много людей, и все машут! Как здорово!»

-Это папа сделал, - зачарованно подумала девочка. «Как будто волшебство. Нет, - она тоже

помахала рукой, - знания человека. Человек может все».

Мэри вспомнила кабинет отца, маленькую модель паровой машины, тетради с расчетами на

столе, и ласковый голос матери: «Папа скажет тебе спокойной ночи, и пойдет работать, милая».

-Папа всегда работает, - вздохнула Мэри и, улыбнувшись, протянула руки: «Папа!»

От него пахло углем и железом, у него были крепкие, жесткие ладони. Мэри попросила: «А можно

нам тоже на железной дороге переночевать, папочка?»

Майкл поцеловал ее: «Мы там спать не будем, малышка. Будем все проверять, перед первым

рейсом. А завтра в поезде с тобой увидимся».

Мэри скосила глаза. Заметив дым из трубы локомотива, она крикнула: «Там мой папа! Он нас

везет!». Поезд въехал на мост. Девочка, повернувшись, велела: «Все посмотрите! Так красиво!»

-Мог ли я подумать, - вздохнул Джованни, так и, держа жену за руку, - полвека назад я императору

Хунли тележку самодвижущуюся показывал. А еще через полвека, пожалуй, такие поезда уже и

под землей будут ходить. Этого мы уже не увидим, а жаль, конечно.

Он оглянулся. Незаметно пожав пальцы Изабеллы, Джованни шепнул: «Люблю тебя».

-Я тоже, - жена ласково подтолкнула его. «Вставай, посмотрим, что там у нас за окном».

За окном были поля, перелески, голубое, еще теплое небо. Поезд миновал мост. Майкл,

повернувшись к Стефенсону, заметил: «Он еще сто лет простоит, Джордж, на совесть построено».

Тони сидела на груде угля, открыв рот. Стефенсон, оглядев ее, спросил у Бена: «Это тот самый

кузен Энтони, что ли?»

-Кузен, кузен, - уверила его Антония. Ей разрешили подбросить угля в котел. Потом локомотив

двинулся, пассажиры в открытых тележках - ахнули, и не осталось больше ничего, кроме ветра в

лицо, кроме солнца, что било ей в глаза, ничего, кроме счастья.

Она внезапно поднялась. Бен предостерегающе сказал: «Тони! Осторожней!»

-Ты мне руку дай, - лукаво велела девочка. Бен подчинился и Тони, недоуменно, спросила: «Что это

ты покраснел?»

-Здесь паровой котел, - ядовито ответил юноша, - жарко.

Тони, взяв его за ладонь, рассмеялась, и, сняв шапку, замахала ей: «Мы едем! Ура!»

Каштановые волосы упали ей на спину. Тони, выдохнув, повернувшись к Бену, повторила: «Едем!»

-И будем ездить всегда, - уверенно ответил ей юноша. «Больше не остановимся, Тони».

-Не остановимся, - Тони тряхнула головой. Поезд взобрался на холм, откуда уже были видны

доменные печи и черепичные крыши Стоктона.

-Полный ход! - приказал Стефенсон, и локомотив покатился под гору. Ветер вырвал шапку из руки

Тони. Девочка, расхохотавшись, раскинула руки: «Хорошо-то как!»

Часть шестнадцатая

Санкт-Петербург, декабрь 1825 года

Над заснеженными деревьями Летнего Сада повис багровый, морозный закат. Два мальчика,-

постарше, с белокурыми, коротко стрижеными волосами, и маленький, - рыжеволосый, - сидели

на широком подоконнике. В комнате было жарко натоплено, горел камин. Мишель улыбнулся: «В

Брюсселе никогда так холодно не бывает». Он подышал на покрытое морозными узорами стекло

и написал на нем: «Мама».

Мать еще осенью уехала, вместе с дядей Пьером, - сначала в Москву, а потом на юг. Как она

сказала: «Киев - замечательно красивый город, милый, мне очень хочется посмотреть на его

архитектуру. После Нового Года мы с дядей Пьером вернемся, так что не скучай»

Мишель не скучал. Кузен, хоть и был еще малышом, но с ним было интересно. Их водили в Летний

Сад, катали на лодке по каналам, дедушка Теодор занимался с Мишелем математикой. Он

разрешал мальчику повозиться с минералами в своем кабинете, в Академии Наук, и показал ему

коллекции Кунсткамеры.

-А потом поедем в Брюссель, - радостно подумал Мишель, - там дядя Поль уже на второй курс

университета перешел.

Он и провожал их в Россию. Мишель знал, что дядя Поль - друг мамы. Мать уже объяснила ему,

что мужчины и женщины живут вместе тогда, когда чувствуют взаимное влечение.

-А если оно уходит? - серьезно спросил Мишель. «Или если встречаешь кого-то, кто тебе нравится

больше?»

Мать пожала острыми плечами и стряхнула пепел. «Тогда, конечно, тоже надо уйти. Бесчестно

обманывать человека, и притворяться, что любишь его. Мы с дядей Полем пока не ограничиваем

себя в выборе друзей, а там, - мать встала и прошлась по своему кабинету, - там посмотрим. Тебе

он нравится? - вдруг поинтересовалась мать, наклонившись, поцеловав Мишеля в лоб.

-Ты знаешь, что да, мамочка, - кивнул мальчик. «И он тебя любит, это сразу видно».

Тонкие губы матери улыбнулись. Джоаннв поправила строго причесанные, разделенные прямым

пробором волосы, - на пальце засверкал синий алмаз, - и велела: «Отдохнул? Пора и за диктовку».

-Трудящиеся имеют право на регламентацию рабочего дня, - методично диктовала Джоанна, - на

организацию профессиональных союзов и касс взаимопомощи..., - она посмотрела в сторону

простой, окрашенной стены и хмыкнула: «Золотые руки у Поля. Так сделал тайник, что ничего и не

заметно. Впрочем, адвокатом он тоже будет отменным. Уже за сочинения свои высшие оценки

получает. Всего пять лет назад он в школу пришел - только подписаться тогда мог, и все. Даже

читать не умел».

В шкапу были письма и те бумаги, которые не стоило видеть посторонним. После смерти Байрона

в Греции Джоанна сожгла их корреспонденцию - на всякий случай. Она была вне подозрения -

сама принцесса Анна, жена наследника голландского престола, навещала школу, очень хвалила

работу Джоанны и попросила ее заняться устройством ремесленного училища для девушек из

бедных семей. Джоанна была принята при дворе, ее мать дружила с королем Франции и чуть ли

ни всеми европейскими монархами. Женщина, тихо усмехнувшись, вспомнила те документы, что

лежали в шкапу: «Прямо у них под носом».

Поль Мервель сошелся с националистами, считавшими, что южные и северные провинции

должны отделиться друг от друга.

-Мы другой народ, - объяснял он Джоанне.

-Мы католики, - Поль увидел смешливые искорки в ее прозрачных глазах. Юноша, упрямо,

повторил: «Католики. Пусть я в Бога не верю, но остальные-то верят. Мы говорим на французском

языке, и ведь что получается, - он махнул рукой на север, - весь уголь у нас, фабрики у нас,

плодородные земли у нас, а голландцы - только деньги у нас отбирают».

-Де ла Марки, - Джоанна приподнялась. Найдя на полу коробку с сигарами, женщина закурила.

-Они, - продолжила Джоанна, - тоже голландцы. Однако ты мне говорил, что у вас там, в Арденнах

- их до сих пор сеньорами считают».

-Да, - неохотно отозвался Поль. Они лежали в постели. Поль наотрез отказался переезжать из

своей каморки в более просторную комнату.

-Студент, не студент, - хмуро сказал юноша, - а кузницу я пока бросать не буду. У меня, хоть и есть

стипендия, но все равно деньги надо откладывать. На черный день. И в кассу революции надо

взносы делать. И тебе подарки дарить, - он улыбнулся и провел губами по ее плечу. «Хоть ты

ничего, кроме книг не принимаешь, любовь моя. Так вот, де ла Марки, - он вздохнул, - они здесь

шесть сотен лет живут, да и раньше они тоже католиками были. Сеньор есть сеньор, - Поль развел

руками, - голландец он там, или кто еще. Мы все сделаем бескровно, вот увидишь. Король отсюда

сбежит на север, мы выберем нового короля, своего...»

-Полумеры, - ядовито заметила Джоанна. «Надо сразу создавать демократическую республику.

Хотя, - она задумалась, - сначала мы посмотрим, как все пройдет во Франции. Там вряд ли удастся

отказаться от монархии. Если она будет конституционной, это уже начало. А вообще..., - она

осеклась. Поль, спокойно, заметил:

-А вообще, если в России все пройдет так, как надо, то нам станет значительно легче. Только вот

зря ты меня туда не берешь, - он усмехнулся, - я бы себе комнату снял, никто бы ничего и не узнал.

Джоанна вздохнула: «Это я могу путешествовать без подозрений. У меня два паспорта, на две

фамилии. Ты, мой дорогой, уже в списках тех, кем интересуется полиция. Скажи спасибо Деборе,

это от нее сведения. Сиди в Брюсселе, ходи на лекции и жди нас».

-Буду, - только и ответил Поль, обнимая ее.

В дверь позвонили. Степа, соскочив с подоконника, дернул Мишеля за рукав домашней, бархатной

куртки: «Мама пришла! Ты не грусти, - он склонил набок рыжую голову, - скоро они вернутся, и

твоя мама, и мой папа. Может быть, даже к Рождеству, подарки нам привезут».

Юджиния стояла в передней, на собольей, высокой шапочке виднелись хлопья не растаявшего

снега. Она наклонилась и расцеловала детей: «Сейчас бабушки и дедушки приедут, будем пить

чай. А потом заниматься».

Степе нравилось, когда мать учила его музыке. В гостиной стоял рояль розового дерева - подарок

его крестного отца, императора Александра. Мать сажала его на колени и ласково показывала

мелодии. Степа уже умел играть La Marmotte. На именины он получил ноты, переписанные рукой

Бетховена, с посвящением: «Юному Стефану, сыну моей лучшей ученицы».

Дети побежали в гостиную. Юджиния оглянулась - на лестнице пока было тихо: «Вечером письмо

от Пети прочту. Правильно он сказал, уезжая - незачем родителей наших волновать, они пожилые

люди. Междуцарствие долго продолжаться не может, рано или поздно Николай решится объявить

себя императором. Жаль, конечно, его величество покойного - он был разумным правителем.

Николая не любят ни дворяне, ни армия. За ним и не пойдет никто».

Юджиния сняла шапку. Посмотревшись в зеркало, она скинула шубу в руки горничной: «Чай

накрывайте, пожалуйста, Татьяна Ильинична. Я пешком пошла, а их превосходительства в карете

едут. Там сугробы, она медленно двигается, - женщина улыбнулась и подошла к столику: «Розы с

утра доставили?»

В серебряной вазе стояли пышные, винно-красные цветы. «Каждую неделю, - усмехнулась

Юджиния, - больше тридцати лет. Тетя Тео говорила, он ей всего одну записку за это время

написал. Ненавязчивый человек».

Она вспомнила последний концерт в Царском Селе - еще летом, и пристальный, настойчивый

взгляд голубых, холодных глаз великого князя Николая Павловича. Его жены в зале не было -

великая княгиня совсем недавно родила четвертого ребенка. Николай настоял на том, чтобы

переворачивать ей ноты: «Даже если я и сделаю ошибку, Евгения Петровна, вы так божественно

играете, что никто ничего не заметит».

От него пахло кельнской водой, у него была большая, сильная рука с длинными пальцами.

Юджиния подумала: «Все равно, он никогда не сядет на престол. Следующим царем будет

Константин, а потом - сын Николая. Если у Константина не будет законных детей, конечно».

Сейчас Юджиния, подождав, пока горничная уйдет, хмыкнула: «А вот как получилось. Константин,

по слухам, тайно отрекся от престола. Это нам только на пользу пойдет».

У вазы лежал конверт, на котором изящным почерком, было написано: «Мадемуазель

Бенджаман, в собственные руки».

Юджиния взглянула на него: «Где-то я видела этот почерк». Она опустила записку - на лестнице

уже слышались голоса родителей.

После чая невестка села за рояль, устроив рядом детей. Тео прошла в свою спальню. Она

потрогала конверт. Почерк был тот же, что и почти тридцать лет назад - красивый, решительный,

твердый, с чуть наклоненными вправо буквами.

Женщина посмотрела на икону Богородицы, что стояла на ее туалетном столике. Отчего-то

перекрестившись, зашуршав пышными юбками пурпурного шелка, Тео опустилась в кресло. «Петя

сказал, - вспомнила Тео, - из Киева дальше поедет. Его приятель там полком командует, его

превосходительство Муравьев-Апостол. Повидается с ним, заберет Джоанну и вернется домой.

Скорей бы, Господи, мы уж и соскучились, - она вздохнула и повертела в руках записку.

-Марта им пистолет показывает, - услышала она ласковый голос мужа. «И о Вандее вспоминает, и

она, и Питер. Я тоже, - Федор наклонился и поцеловал ее темные волосы, - кое-что им рассказал,

из тех времен. Как я Мишеля и тебя из Парижа увозил. Это от него? - Федор посмотрел на конверт.

«Почерк какой-то знакомый».

-Да, - Тео медленно вынула письмо, - я все никак понять, не могу, где я его уже видела. На первой

записке, но ведь и потом тоже. Теодор, - она положила на колени листок, - так и не развернув его, -

Теодор, но ведь если он тридцать лет не писал, то…- темные глаза посмотрели на Федора. Тот

подумал: «Господи, каждый раз, будто там, на сцене я ее вижу. С первого взгляда и навсегда».

Букет белых роз стоял на ореховом столике у постели. Тео вздохнула и начала читать - глубоким,

красивым голосом.

-Моя дорогая мадемуазель Бенджаман! Простите, что я к вам так обращаюсь, но, когда я вас

встретил, вы еще выходили на сцену под этим именем. Я позволю себе смелость называть вас

именно так. Моя жизнь подошла к своему концу. Покидая этот мир, я должен признаться,

мадемуазель Бенджаман, что я был счастлив только сознанием того, что вы существуете в нем.

Спасибо вам за то, что вы дали мне прикоснуться к вашему таланту. Это, к сожалению, последние

цветы, которые я вам посылаю, мадемуазель Бенджаман. Да хранит вас Господь, - вас и ваших

близких. Знайте, что я оставил своему брату распоряжение - всегда и во всем помогать вашей

семье. Остаюсь вашим преданным слугой и почитателем, с неизменным уважением и вечной

любовью. Александр.

Она, так и держа письмо в руке, расплакалась - крупными, быстрыми, прозрачными слезами. Тео

вспомнила высокого, белокурого юношу, что стоял за кулисами Эрмитажного Театра с букетом роз.

Стерев слезы со щек, помотав головой, она шепнула: «Теодор..., Так это был он, все это время...,

Господи, - Тео перекрестилась, - вечная ему память.

Федор встал на колени и обнял жену: «Я его понимаю, любовь моя. Понимаю, правда. Я ведь

тоже с той поры, как в первый раз тебя увидел, больше и думать ни о ком не мог, никогда. Иди ко

мне, - он поцеловал ее гранатовые, сладкие губы, вдохнул запах роз. С порога раздался звонкий

голос Степы: «Бабушка, дедушка! Бабушка Марта рассказала мне о моем крестике - ему две сотни

лет».

-А то и больше, - Федор поднялся, опираясь на трость, - он все еще прихрамывал: «Господи, уже и

нет никого. Иосиф погиб, Мишель тоже, Давид умер. Они меня спасли тогда. А я живу, восьмой

десяток мне, а живу. Увидеть бы, как Степа растет, с другими внуками повозиться. Моше, бедный,

тоже погиб, Хоть сын его женился, дети появятся. У Аарона ребенок, на старости лет».

Ханеле писала ему, - из Святой Земли, - писала и ее дочь. «Пожалуйста, не волнуйтесь, дядя

Теодор, - читал он изящный почерк, - у нас тихо. Я живу на мельнице, учусь, вожусь с хозяйством,

так что все в порядке».

-Такая же, как ее мать, конечно, - думал он, сжигая очередное письмо. «За них можно не

беспокоиться, они нас всех переживут».

-Пошли, - Федор подхватил внука, - расскажу вам о предках наших, о Смутном Времени, о том, как

они после этого в Италию уехали.

Тео проводила мужа взглядом. Бережно положив письмо императора в шкатулку, она подошла к

окну. Было уже совсем темно, только на западе, над устьем Невы, виднелась тонкая, тусклая

полоска вечернего света - солнце почти село. Шпиль Петропавловской крепости, видневшийся

над деревьями Летнего Сада, чуть поблескивал, лед на реке отливал красным. Тео, вздрогнув,

запахнула кашемировую шаль: «Будто кровь».

-Милая моя Женечка, - читала Юджиния, протянув ноги к огню.

Дома было тихо, дети угомонились, родители тоже отправились спать. «Мы уже в Белой Церкви,

гостим в имении графа Браницкого. Здесь спокойно, мы возимся с детьми, - у Браницких большая

семья, - ездим на охоту и вообще, Женечка, ведем рассеянный образ жизни, - женщина невольно

усмехнулась. «Сергей Иванович Муравьев-Апостол и Павел Иванович Пестель передают тебе

большой привет, как и граф Браницкий. Мадам де Лу сейчас в Тульчине. Павел Иванович

показывает ей тамошний замок и дворец Потоцкого. Думаю, любовь моя, мы все скоро

встретимся, в Санкт-Петербурге, и мы с тобой уже никогда не расстанемся. Поцелуй от меня

Степушку. Джоанна просит сказать маленькому Мишелю, что она скоро вернется».

Юджиния, на мгновение, приложила письмо к щеке. Она, с сожалением, бросила листок в камин.

-На всякий случай, милая моя, - попросил ее муж, уезжая. «Хоть мы и вне подозрений, и вообще, -

он повел рукой, - никто ничего не знает, но все равно надо быть осторожными. Даже шифровать

корреспонденцию нельзя, - Петя наклонился и поцеловал ее, - мало ли что».

-Милая моя Евгения Петровна, - взяла она следующее письмо, - посылаю вам привет и поклоны из

нашей псковской глуши. Стоят морозы, только и остается, что кататься на санях, и ложиться спать с

петухами, что я и делаю. Я, конечно, скучаю по вашей гостиной, по музыке, по встречам с

друзьями. Я надеюсь, что, когда-нибудь, мне разрешат вернуться из ссылки. Тогда я усядусь на

вашу кушетку, - ту, что стоит у окна, надеюсь, вы потом, после моей смерти, прибьете там медную

табличку: «Здесь любил отдыхать Пушкин», - усядусь, и буду слушать, как вы играете Моцарта.

Передавайте привет Петру Федоровичу, и поцелуйте маленького Степу. Отдельно вы найдете

целую связку всяких разрозненных творений, что я написал, на досуге, в том числе трагедию о

Смутном Времени. Читайте, дорогая Евгения Петровна, и, если найдете время, напишите мне пару

строк. Остаюсь вашим преданным почитателем, Пушкин.

Юджиния ласково погладила стопку тетрадей, перевязанную бечевкой. Уже в постели, закинув

руки за голову, она вспомнила белую, нежную ночь на даче в Павловске. Дети весь день провели,

играя в парке, и рано улеглись. Петя был еще в Санкт-Петербурге, а они с Джоанной сидели в саду.

Джоанна, молча, курила, качая ногой в простой туфельке темного атласа. Потушив сигарку,

взглянув на Юджинию, женщина попросила: «Можно, я оставлю Мишеля на несколько дней?

Присмотришь за ним? Мне надо в город вернуться».

-Возьми его с собой, - недоуменно отозвалась Юджиния. «Квартира открыта. Дядя Теодор и тетя

Тео еще там, пока занятия в университете не закончились. Да и Петя тоже...»

-Это будет неудобно, - только и заметила Джоанна. Прозрачные, светло-голубые глаза

невозмутимо смотрели куда-то вдаль. «Я буду ночевать в другом месте».

Юджиния невольно покраснела и закашлялась: «Но ведь ты говорила, у тебя, в Брюсселе...»

-Это ничего не значит, - отрезала Джоанна. «У меня и Поля отношения, построенные на взаимной

свободе. Я его предупредила, что он волен меня покинуть в любое время, если встретит кого-то

еще. И я тоже, - она сладко потянулась, - вольна».

Юджиния помолчала. Где-то по соседству квакали лягушки, пахло, - томно, едва ощутимо, -

цветущей сиренью. Белесое, неяркое небо едва золотилось тонким, неуловимым сиянием

незаходящего солнца.

Она вспомнила прием у них в квартире. Петя, когда она закончила играть, смешливо ей шепнул:

«Посмотри на Джоанну и Павла Ивановича. Они, как увиделись сегодня, так и отойти друг от друга

не могут».

-Джоанна с ним ушла в библиотеку, - подумала Юджиния, - когда кофе принесли. Они там час

вдвоем сидели, а то и больше. Я бы так не смогла, конечно.

Джоанна, будто услышав ее, усмехнулась: «Я, дорогая моя, дочь герцога и маркизы. Я понимаю,

что такое светские условности. У тебя дома мы просто обсуждали статьи Фурье и других

философов. А сейчас..., - она не закончила. Юджиния, вздохнула: «И что, ты уйдешь к Павлу

Ивановичу?»

-Посмотрим, - только и ответила женщина. Юджиния развела руками: «Езжай, что с тобой делать».

Джоанна внезапно потянулась. Взяв ее руку, кузина искренне сказала: «Спасибо».

Юджиния взглянула на синий алмаз, что играл на белом, нежном пальце: «Почему ты его никому

не отдаешь? Я помню, мама мне говорила, принято отдать это кольцо тому, кого ты любишь. Он,

вернет, конечно..., - женщина улыбнулась.

-Я никого не люблю, - серьезно ответила Джоанна. «Пока. Я любила Мишеля, очень любила, и не

знаю, - она еле слышно вздохнула, - смогу ли еще раз испытать такое. Но, как я сказала, - она

отпила кофе, - посмотрим».

-Павел Иванович в Тульчин ее повез, - Юджиния зевнула и устроилась удобнее в постели.

«Увидим, что там у них получится».

Утром, за кофе, ей подали записку:

-Дорогая Евгения Петровна, хоть двор сейчас и в трауре, но я бы хотел попросить вас устроить

небольшой, приватный концерт, для меня и вдовствующей императрицы. Как сказала госпожа

Сталь: «Ничто не напоминает так прошлого, как музыка; она не только напоминает его, но

вызывает его, и, подобно теням тех, кто дорог нам, оно появляется, окутанное таинственной и

меланхолической дымкой». Надеюсь, вы не откажете в этой просьбе, с искренним уважением,

великий князь Николай Павлович».

Юджиния отпила кофе и пробормотала: «Так написано, что и не откажешь. Ладно, - она вздохнула,

- пойду, конечно. Сначала с Никитой Муравьевым надо встретиться. Я, наверное, наедине с

Николаем останусь. Может быть, удастся что-то узнать о его планах, раз Константин не взойдет на

престол».

За общим завтраком, - Степа и Мишель ели в детской, - Юджиния, подождав, пока горничные

уйдут, нарочито небрежно сказала: «Великий князь приглашает меня дать закрытый концерт во

дворце. Мне надо до этого, папа, - она взглянула на Питера, - новое платье сшить. Мы сейчас все в

трауре, но все равно не след появляться перед их величествами в старых нарядах. Я тогда зайду

сегодня к тебе, в Гостиный Двор».

-Конечно, - удивился Питер, - конечно, милая.

-А потом, - Юджиния налила себе еще кофе, - к портнихе прогуляюсь.

Она подняла голову и встретилась с прозрачными, зелеными, как трава, глазами матери. Марта

была в закрытом, утреннем платье цвета морской волны, в отделанной мехом соболя, индийской

шали.

-Я могу с тобой пойти, - тонкие губы улыбнулись.

-Я сама, мамочка, - ласково ответила Юджиния, - вы с тетей Тео лучше возьмите мальчишек, и на

санях покатайтесь. Снега много выпало.

-Хорошо, - только и сказала Марта, все еще, пристально, глядя на дочь.

Двухлетняя Катенька Муравьева, что сидела на коленях у матери, зевнула. Юджиния, ласково

сказала: «Унеси ее, Александрин, дитя спать хочет». Она погладила девочку по нежной щечке и

улыбнулась: «Степушка тебе кланяется, милая».

Женщины поцеловались, жена Муравьева ушла. Юджиния, взглянув за окно, - уже смеркалось, -

решила: «Экипаж отсюда возьму, похолодало к вечеру». Она оставила черный шелк и шкурки

соболя, - на палантин, - у портнихи, неподалеку от Гостиного Двора. Все время, пока она шла к

Муравьевым, Юджинии казалось, что за ней кто-то следует - неотступно, незаметно. Пару раз

женщина даже оглянулась. По едва расчищенной от сугробов набережной Фонтанки катились

кареты, шли люди, и она подумала: «Ерунда. Кто будет за мной следить? Хотя, конечно, ходят

слухи, что покойному императору донесли о заговоре. Но ведь это только слухи, не более. Точно

мы все равно ничего не знаем. Все будет хорошо, все получится. Мы начнем здесь, на севере, а на

юге восстание подхватят войска».

Никита Муравьев налил ей чаю. Подняв пристальные, темные глаза, он коротко велел: «Говорите,

Евгения Петровна».

Она откинулась на спинку кресла, сцепив холеные пальцы, - засверкали кольца. Муравьев,

выслушав Юджинию, хмыкнул: «Это нам очень на руку, конечно. Постарайтесь выведать, на какой

день он собирается назначить присягу».

Юджиния пожала плечами: «Думаете, Никита Михайлович, он пойдет на такое? Не отречется от

престола в пользу цесаревича Александра? Он знает, как он непопулярен. Войска уже присягнули

Константину. Солдатам такой фарс, - две присяги, - не понравится».

-На это мы и рассчитываем, - Никита глазами указал на шкатулку для сигар. Юджиния разрешила:

«Курите, конечно».

Он поднялся. Пройдясь по уютной, теплой гостиной, Муравьев подымил сигарой: «Именно что не

понравится. Мы скажем солдатам, что Николай узурпировал власть, что законный наследник

престола в опасности, а дальше оно все само собой покатится, - Муравьев вернулся к столу, - не в

первый раз такое в России происходит, Евгения Петровна. Если Николай будет упрямиться, и не

захочет потом..., - Никита не закончил, - то мы позаботимся о его судьбе».

-Но ведь у него дети, - отчего-то сказала Юджиния. «Конечно, надо установить республиканское

правление, Никита Михайлович, но дети..., они, ни в чем не виноваты. Моя мать, давно еще, с ее

вторым мужем, пыталась спасти маленького дофина, Луи-Филиппа, во время французской

революции».

-Что вы, Евгения Петровна, - ласково улыбнулся Муравьев, - мы просто вышлем их за границу, вот

и все. Здесь, в Санкт-Петербурге, прочтем «Манифест», что мы готовим, устроим всенародные

выборы, отменим крепостное право. И я уже сказал, не рискуйте. Покойный император был

благосклонен к вашей семье, Николай тоже..., Просто поболтайте с ним, за чаем, как мы это с

вами делаем сейчас, вот и все.

Расставаясь, он поцеловал ей руку. Устроившись в кресле, закурив еще одну сигару, Муравьев

вспомнил холодный голос Пестеля: «Петр Федорович слишком долго жил в Европе, дорогой

Никита, и заразился там либерализмом. Родители его, сам знаешь, - Пестель усмехнулся, - не

большие поклонники революции. Теща его чуть ли ни на плахе лежала. Он хочет царскую семью

выслать».

-А ты? - спросил Муравьев и рассмеялся: «Зачем я спрашиваю. Быстрый расстрел, незачем нам

тянуть и создавать, - Муравьев поискал слово, - затруднения. Еще кто-нибудь вздумает бежать за

границу, устраивать гражданскую войну...»

-Всех, - подытожил Пестель. «И женщин, и детей. Не след в таком деле проявлять милосердие,

Никита».

-А что мадам де Лу, твой новый ментор, говорит? - лукаво поинтересовался Муравьев.

Пестель неожиданно покраснел и пробурчал: «Я с ней это пока не обсуждал».

-Но она меня поддержит, я знаю, - подумал Пестель. Закрыв глаза, полковник увидел блеск ее

нежной, почти прозрачной кожи. И глаза у нее были такие же прозрачные, как вода, большие,

пристальные. Она рассказывала ему о Южной Америке, привалившись спиной к потрепанному

ковру, что висел на стене его скромной, снятой внаем комнаты, затягиваясь сигаркой, отхлебывая

бордо из горлышка бутылки.

-Ты похож на его величество, - усмехалась Джоанна, - в его лучшие годы. Я, помню, как мы

высадились на французской земле. Войска, посланные, чтобы расстрелять нас, кричали: «Да

здравствует император!». Так же будет и здесь, обещаю тебе, - она протянула руку и погладила его

по щеке. «Однако вам надо заняться образованием, научить людей читать и писать..., Это очень

важно для развития самосознания рабочих и крестьян, для того, чтобы вызвать в них

самоуважение..., Вам надо открыть школы, классы для трудящихся...»

-Нам надо, - поправил ее Пестель и потянул Джоанну к себе: «Потому что ты останешься с нами,

правда? Ты и твой мальчик. Ты читала мою «Русскую Правду», у нас будет выборная система

власти, ты будешь заниматься в Державной Думе образованием, просвещением народа...,

Впрочем, нет, - Пестель улыбнулся, - ты не сможешь. Мы ведь поженимся, а я собираюсь стать

правителем России. Так нельзя».

Джоанна рассмеялась: «Кто это тебе сказал, что мы поженимся? Я предпочитаю независимость,

полковник Пестель». Она не называла его по имени. Один раз попробовав, Джоанна незаметно

вздрогнула: «Нет, не могу. И почему их зовут одинаково? Это, конечно, сентиментальность. Надо

избавляться от подобных предрассудков, но, все равно, не могу».

Она положила голову на его крепкое плечо: «Там посмотрим, полковник. Вы сначала возьмите

власть в свои руки, и, по возможности, без кровопролития».

-Без кровопролития не бывает, - нахмурился Пестель. Джоанна, раздув ноздри, приподнялась:

«Нет. Мой покойный муж учил меня - мы сами можем и должны сражаться и умирать за свободу

людей, но нельзя, нельзя при этом рисковать жизнями других. Народ, Пестель, это не пушечное

мясо. Император Наполеон знал это, и берег своих солдат тогда, когда это было возможно. Мы

сами вольны погибать, - заключила Джоанна, - но никто не вправе посылать простой народ под

пули ради идеалов, о которых люди ничего не знают».

-Для этого - протянул Пестель, целуя ее, - ты и согласилась ехать с нами на юг, Жанна. Солдаты, к

моменту выступления, будут уже достаточно образованы.

-Вызвалась, а не согласилась, - еще успела поправить женщина, а потом Джоанна, обняв его,

ласково шептала что-то.

Пестель, сейчас, глядя в темные глаза Муравьева, решил: «Она все равно станет моей женой. А я

стану верховным правителем России. Прав был покойный Наполеон, страна должна быть

централизованной, с единой властью. Никаких федераций. Отец Петра Федоровича рассказывал о

Северной Америке. Хоть там и есть штаты, но президент один. И у нас так будет. А Жанна будет

моей. Когда я брошу к ее ногам всю Россию - она не устоит. Никто бы не устоял».

За портьерой раздался кашель.

-Выходи, - разрешил Муравьев, потрогав чайник.

-Еще теплый, - пробормотал он. Муравьев посмотрел на невысокого, бледного, с темными

усиками человека, что отделился от стены.

-Ей и стоило дать кинжал, - тот опустился в кресло, подергивая щекой. «Она женщина, ее никто не

будет обыскивать. Раз ты, Никита, так и не осмелился предложить оружие ее мужу».

-Он бы мне отказал, - пожал плечами Муравьев, разливая чай. «Александр был крестным отцом

его сына. Полковник Воронцов-Вельяминов не согласен проливать кровь. Незачем было

рисковать. А теперь, Петруша, - он подмигнул Каховскому, - Александр умер, и нам будет легче. От

Николая мы все равно избавимся, и ты нам в этом поможешь».

Сухая рука Каховского затряслась. Он, шепотом выкрикнул: «Смерть тиранам!»

-Именно так, - добродушно согласился Муравьев и вздохнул: «Он совсем, умалишенный. Оно и

хорошо. Семьи у него нет, он беден, пусть убьет Николая, а после этого - да хоть бы на куски его, во

дворце, разорвали, нам какая разница? Надо уметь жертвовать малым ради великих целей. Сам я

на площадь не пойду, мало ли что. Пережду в имении».

Каховский высыпал себе в чашку чуть ли не половину серебряной сахарницы. Муравьев ласково

сказал: «Я сейчас позвоню, чтобы нам накрыли перекусить, Петруша. Прости, что тебе прятаться

пришлось. Евгения Петровна без предупреждения появилась, а тебя людям видеть не след. Даже

ей. Ты пей чай, - почти нежно добавил он, - пей, мой дорогой. Мы с Александрин в деревню

уезжаем, а к восстанию вернемся».

В кабинете приятно пахло сандаловым курением и кельнской водой. На драгоценный паркет была

брошена шкура тигра. Николай, полюбовавшись рыжими полосами, хмыкнул:

-Надо будет посидеть, посмотреть, - возможно, ли проложить железную дорогу к Тихому океану.

Тигра, - император нагнулся и погладил шкуру, - оттуда привезли. Впрочем, - он потер подбородок,

- что это я замахиваюсь на Сибирь? Сначала бы до Царского Села добраться. Англичане, значит,

успешно провели первый рейс. Теперь недалек час, когда они, - Николай посмотрел на большую

карту мира, - по Индии рельсы проложат и по Африке тоже.

После смерти старшего брата в Таганроге ему доставили два письма. В первом Александр просил

его позаботиться о семье Воронцовых-Вельяминовых. «Доносы на Петра Федоровича я читал,

Nicolas, - писал император, - однако я уверен, что, даже если они правдивы, то полковник

Воронцов-Вельяминов вступил в тайное общество только лишь по причине своей

обеспокоенности нуждами России, и совершенно не склонен к действиям радикального

характера».

Это письмо Николай сжигать не стал, а второе, - где император указывал на оставленный им в

кабинете проект конституции, и указы о постепенной отмене крепостного права и введении

свободы вероисповедания, - сжег. Вместе со всеми бумагами, что лежали в тайнике.

-Нечего, - пробормотал тогда Николай. «Страна не готова. Я позабочусь о том, чтобы во время

моего царствования такого не случилось».

Он присел на край огромного, дубового стола, и взглянул на свой блокнот.

-Железные дороги, - Николай погрыз ноготь большого пальца. Мать всегда ругала его за эту

привычку, однако император никак не мог отучиться. «Этот Кроу должен прийти. Он сейчас в

России, его сын там, в Англии, известный инженер. Англичане..., - он вспомнил донос Шервуда о

тайных обществах, что лежал в тайнике стола. «Шервуд тоже англичанин, - пробормотал Николай,

- однако у нас воспитывался. Все равно, не хочу я англичан сюда пускать. Тем более, что жена у

этого Кроу с дипломатическим паспортом ездит. Зачем старухе, на седьмом десятке,

дипломатический паспорт? Подозрительно все это. Еще шпионов сюда зашлют, с них станется. А

железные дороги нужны. Ладно, - он вздохнул и внезапно улыбнулся, - посмотрим на то, как

Евгения Петровна себя поведет».

Николай повертел в длинных пальцах карандаш, пытаясь унять дрожь в руках. Все эти годы он

ничего себе не позволял. Она часто играла во дворце. Император, вдыхая запах жасмина, глядя на

рыжие кудри, что щекотали ее белую шею, представлял ее себе обнаженной, стоящей на коленях,

покорной, целующей его руки.

-Не сейчас, - велел он себе. «Если Евгения Петровна посвящена в дела мужа, то четырнадцатого

декабря мы увидим, как заговорщики пытаются поднять восстание. И потопим его в крови,

конечно. Она ко мне сама приползет, будет молить, чтобы мужа ее простили. Простим, конечно, и

сгноим в Сибири, а она станет моей. А если она и не посвящена, все равно сгноим».

-Вот и получается, - Николай легко соскочил со стола и полюбовался собой в большом зеркале, -

что нет выбора у Евгении Петровны. Как и у Пушкина, - он взял свой блокнот и прочел: «Вызвать

Пушкина из ссылки, поговорить наедине, стать его личным цензором».

-Что там Alexandre говорил? - Николай улыбнулся и гордо поднял голову. «Он будет эпиграммы на

меня сочинять? Оды, Alexandre, хвалебные оды, вот что я получу от Пушкина, понятно? Он будет

писать только то, что я ему разрешу, как же иначе? Император должен заботиться о

нравственности подданных».

Николай подмигнул своему отражению. Посмотрев на хронометр, он застегнул мундир - пора

было идти на концерт. Император вернулся к столу и набросал записку: «Бенкендорфу. Установить

негласное наблюдение за квартирой его превосходительства отставного генерала, Федора

Петровича Воронцова-Вельяминова и всеми, кто в ней проживает. Результаты докладывать лично

мне».

Марта прошла мимо ограды Летнего Сада. Свернув к набережной Фонтанки, женщина взглянула

на окна квартиры Воронцовых-Вельяминовых. Она была в невидном, темном шерсти салопе, с

заячьим воротником и такой же шапке - потрепанной, низко надвинутой на лоб. Снять каморку

оказалось легче легкого. В трущобах у Апраксина двора никто не спрашивал паспортов, там

смотрели только на деньги.

Марта даже не знала, зачем она это сделала. Как и тогда, в Вашингтоне, перед убийством

Дэниела, она чувствовала что-то странное, неприятное, заставлявшее ее быть особенно

осторожной. Ее ломаный русский ни у кого не вызвал удивления. Марта быстро перешла на

немецкий язык. Хозяйка квартиры, - разделенной на маленькие клетушки, - махнула рукой:

«Чухна. Из Ревеля, что ли? Из Ревеля? - громко, будто разговаривая с глухой, повторила хозяйка.

Марта угодливо кивнула.

Она гуляла по городу, присматриваясь к прохожим, бродила вокруг солдатских казарм, краем уха

улавливала разговоры на улицы. Она вспомнила, что Джон, почти полвека назад, тоже

притворялся в Санкт-Петербурге чухонским рыбаком и невольно улыбнулась. Марта довела дочь

до квартиры Муравьевых. Она подождала, посмотрела, как Юджиния садится в экипаж и осталась

на улице. Вечером из дома вышел худой, бледный молодой человек в потрепанном плаще. Марта

последовала за ним до совсем бедных номеров. Увидев, как он заходит внутрь, женщина покачала

головой: «Это не Муравьев, его я помню. Интересно».

Пистолет и бронзовый, изящный, как раз по ее руке кастет были спрятаны в суконный мешочек,

что висел у нее на запястье. Там же лежали и отмычки. На следующий день, рано утром, Марта

была уже у номеров. Она сразу заметила давешнего молодого человека - тот распахивал шторы в

каморке на третьем этаже. Подождав, пока он уйдет, Марта поднялась наверх, через черный ход.

Она спокойно открыла дверь каморки. Там пахло табаком, потом, мочой из ночного горшка,

грязные, в дырках простыни были сбиты. Марта порылась в вещах и записала в свой блокнот:

«Отставной поручик Петр Каховский. Собирался поехать в Грецию. Северное Тайное общество.

Манифест. Смерть тиранам».

Выйдя наружу, Марта вдохнула свежий, чистый зимний воздух, и пробормотала: «Очень

неосторожно. У него там список заговорщиков, хоть и неполный , наверное. Но ведь если есть

Северное Тайное общество, то должно быть и Южное».

Марта постояла еще немного, любуясь пастельными красками туманного, серого утра. Поправив

шапку, женщина пошла обратно к Невскому проспекту. Свернув на Большую Конюшенную улицу,

Марта дошла до французской реформатской церкви, и увидела напротив вывеску: «Месье

Пелешон, часовщик».

Это был новый резидент. Марта с ним еще не встречалась, - не было нужды, - и она, подумав,

сказала себе под нос: «Все равно. Хоть я здесь и не по делам, но мимо такого проходить не след».

Внутри было тепло, неприметный, лысоватый мужчина в шерстяном жилете, с лупой, склонился

над какими-то деталями, разложенными на отполированном прилавке.

Марта покашляла: «Доброе утро. Хотелось бы хронометр почистить, месье».

Мужчина поднял голову и развел руками: «Ремонт только по записи, мадам».

Они пили в чай в боковой кладовке, где полки были уставлены деревянными ящичками с

аккуратно написанными ярлыками.

Пелешона звали мистер Фрэнсис. Он был из старой гугенотской семьи, обосновавшейся в Лондоне

еще два века назад.

Резидент выслушал Марту и поскреб покрытый светлой щетиной подбородок. «Я во дворце часы

чиню, - мужчина усмехнулся, - и в других домах тоже, миссис Марта. Чиню и, сами понимаете, кое-

что слышу, кое-куда заглядываю. Есть два общества тайных, Северное и Южное. Теперь, с этой

неразберихой, - то ли Константин взойдет на престол, то ли Николай, - они, скорее всего, хотят

поднять вооруженное восстание. Здесь, в Санкт-Петербурге, и на юге, на Украине».

-На юге, значит, - медленно повторила Марта. «А когда?»

-Неизвестно, - резидент пожал плечами. «Но, скорее всего, в тот день, на который Николай

назначит вторую присягу. Когда это будет, - он вздохнул, - знает только великий князь, и еще

несколько человек, приближенных. Может, он и вовсе ничего не решил пока. А почему вам это

интересно, миссис Марта, - нахмурился Фрэнсис, - это внутреннее дело России, нас оно никак не

затрагивает».

-Не затрагивает, - согласилась Марта. «Просто любопытно, вот и все». Она помялась: «Если что,

мистер Фрэнсис, я на связь выходить не буду, не хочу подвергать вас опасности. Вам здесь еще

работать и работать».

-А что может случиться? - удивился часовщик. «Вы же в столице не по делам, семью навещаете».

-Разные вещи, - коротко ответила Марта. Попрощавшись с резидентом, женщина пошла домой. «А

Юджиния мне не сказала, что к Муравьеву ездила, - подумала она, уже поднимаясь по лестнице.

«И Петя с Джоанной на юге сейчас. Неспроста, конечно».

А потом Марта заметила за собой слежку. Оторваться от соглядатая было легко. Марта завела его

в Гостиный Двор. Зайдя в кружевную лавку, устроившись в отдельном кабинете, разглядывая

белье, она доверительным тоном попросила хозяйку-француженку: «Выпустите меня через

черный ход, пожалуйста. Мой муж большой ревнивец. Он пустил за мной слугу, тот ему все

докладывает. Сами понимаете, я не хочу, чтобы мужу стало что-то известно..., - Марта нежно

зарделась.

Француженка посмотрела на нее с уважением : «Разумеется, мадам. Если что, мы вас не видели».

Марта купила чулок. Уже идя обратно на Фонтанку, она хмыкнула: «Надо сказать Питеру и

Теодору. Еще пару дней посмотрю, за кем из нас следят, и скажу».

Следили за всеми. Сейчас, Марта, прищурившись, увидела, как муж садится в экипаж. Он ехал в

Зимний Дворец, на встречу с великим князем. Двое, что стояли на Пантелеймоновском мосту,

разделились. Один нырнул в неприметную карету, что последовала за Питером, а второй остался

на месте.

-И не стесняются, - сочно заметила Марта. Развернувшись, она пошла к Апраксину двору, в свою

каморку - переодеваться.

-Вы курите, - радушно предложил великий князь, исподтишка оглядывая Питера. «Хотел бы я так

выглядеть на восьмом десятке, - внезапно подумал Николай. «Хотя он невысокий, легкий - такие

люди медленно стареют. Что там, в досье было написано - пятый по богатству торговец в Англии. И

русский выучил, надо же. С акцентом, а говорит».

-Я не курю, спасибо, - Питер налил себе чая и улыбнулся: «Отменный букет, узнаю свою марку.

Спасибо, ваше высочество, что пользуетесь моими товарами».

-А почему вы учили русский? - вдруг поинтересовался Николай.

-Ваша страна, - спокойно ответил Питер, - чрезвычайно интересна для торговли, ваше высочество.

Я давно это понял, еще в прошлом веке, вот и стал заниматься. Мой сын, сэр Майкл Кроу, тоже

говорит по-русски, - он склонил седоватую голову, - если вы решите его пригласить для

строительства железных дорог, вашим инженерам будет легко с ним работать. Мой внук тоже

инженер. Он, как и его отец, знает ваш язык.

Николай посмотрел в уверенные, лазоревые глаза. Питер снял очки в золотой оправе. Протерев

их, он указал на папку, что лежала между ними: «Как я понимаю, вы уже прочли отчет о первом

рейсе пассажирского поезда».

Лицо великого князя было невозмутимым. Питер вспомнил тяжелый вздох Теодора: «Я им не стал

ничего говорить о Марии, как в Россию вернулся. Погибла в бунте пугачевском, и погибла, так и в

формуляре моем написано. И брат мой без вести пропал, в Средиземном море, - Теодор

усмехнулся. «Меньше вопросов будут задавать, сам понимаешь».

-Прочел, - Николай все разглядывал Питера. «Месье Кроу, а зачем вы и ваш сын ездили в Ревель,

еще четверть века назад? Я проверял архивы, наконец-то дошли руки».

-Я и в Архангельск ездил, - Питер размешал чай серебряной ложечкой. «И до Сибири думаю

добраться, в Индии я был, в Кейпе и Кантоне - тоже, а Сибирь мне интересна, ваше высочество».

-В Сибирь я тебя за казенный счет могу отправить, - зло подумал Николай. «Все сходится. Этот,

Воронцов-Вельяминов, тоже инженер, а отец его - тот о месторождениях на Урале знает больше,

чем вся Академия Наук, вместе взятая. Петр Федорович телеграфом занимается. Надо же, как

удобно. Сейчас и проверим, чьих рук этот заговор».

-Мой пасынок, сын моей третьей жены от первого брака, - Питер взглянул на Николая и заметил в

холодных, голубых глазах удивление. «Мой пасынок, - продолжил он, как ни в чем, ни бывало, - он

в Америке живет. Я там тоже бывал. У них есть замечательное слово - бизнес». Питер улыбнулся:

«Я бизнесмен, ваше высочество, и никогда не упускаю возможности расширить свое дело».

Николай встал. Питер сразу поднялся. Подойдя к большой карте, великий князь склонил голову.

«О железных дорогах мы с вами еще поговорим, месье Кроу, - он поводил пальцем по Сибири.

«Послезавтра, четырнадцатого декабря, войска принесут мне присягу, как новому императору.

Потом мы с вами встретимся. Я надеюсь, наше следующее свидание будет обоюдно полезным».

-Благодарю вас, - Питер поклонился. Николай вдруг спросил: «А в Индии, - он указал на шкуру, - вы

там видели тигров?»

-Я на них охотился, - позволил себе улыбнуться Питер, - убил больше десятка. В том числе белого,

они очень редкие.

Когда он ушел, Николай, посмотрев в окно на шпиль Петропавловской крепости, полистал бумаги,

что принесли от Бенкендорфа.

-Летний сад, лавки, в гости ездят, на санях катаются..., - раздраженно пробормотал великий князь.

«Ничего интересного. Эта мадам Кроу кажется, весь Гостиный двор скупила. Ладно, - он погрыз

карандаш, - послезавтра и узнаем, с кем связаны заговорщики. Евгении Петровне я сказал дату

присяги, ее отцу тоже. А вообще, - Николай усмехнулся, - мы, конечно, их раздавим, сразу же.

Доносов стало больше, волнуются они. На следствии все будут друг на друга валить. А Петр

Федорович на юге. Ничего, он за казенный счет в столицу вернется».

Он взял чистый лист бумаги и стал писать: «Строго секретно, к незамедлительному исполнению.

Приказ об аресте подполковника Муравьева-Апостола и полковника Воронцова-Вельяминова».

Вокруг Карпиева пруда, где был устроен каток, стояли деревянные скамейки. Мишель опустился

на колени и привязал коньки к сапожкам маленького Степы: «Ты не бойся, я тебя за руку буду

держать. У нас в Брюсселе тоже каток заливают, правда, он тает быстро».

-Здесь не тает, - Степа шмыгнул носом и велел: «Пошли!»

Марта с Питером, она, - в короткой собольей шубке и бархатном, отороченном мехом платье, -

прогуливались вдоль пруда. «Дедушка! - закричал маленький Степа. «Посмотри, как мы

катаемся!»

-Вы молодцы, оба, - отозвался Питер. Взяв жену под руку, он, углом рта сказал: «Я тоже его

заметил. Человечек в шинели без петлиц, он у Пантелеймоновской церкви стоял, когда мы из

квартиры вышли». Питер поправил бобровый воротник зимнего пальто: «Зачем Николай мне

сказал дату присяги?»

-Затем, чтобы потом приписать тебе связи с заговорщиками, - мрачно ответила Марта. «Тебе,

Теодору, всем нам. Закрывай магазин, представительство, бери векселя и уезжай отсюда прямо

завтра. У тебя один день остался, не больше. И всех увози - взрослых, детей, всех. Я останусь,

залягу на дно, дождусь Пети и Джоанны. За меня не беспокойся, голова и пистолет при мне,

остальное приложится».

Она посмотрела на скованную льдом Неву и чуть не выругалась вслух. «Если бы лето на дворе

стояло, - бессильно подумала Марта, - с любой рыбацкой лодкой можно было бы в море уйти, до

Финляндии. Там добраться до Стокгольма, все легче. А так придется в санях ехать, до

Гельсингфорса или Ревеля, их перехватить успеют».

-Магазин-то я закрою, - вздохнул Питер, - но, ты, же понимаешь, что Теодор и Тео с места не

сдвинутся, пока не станет ясно, что с их сыном? И Джоанну бросать нельзя. Она, хоть любого

мужчину за пояс заткнет, - Питер нежно улыбнулся, - совсем как ты, но у нее ребенок..., И

Юджиния наша тоже не уедет. Придется мне остаться, милая, - он поцеловал жену в холодную

щеку, - ты уж не обессудь.

-Не смей рисковать, - Марта приостановилась. «У тебя дело, Питер, ты за него отвечаешь. Ты

понимаешь, что я не смогу нас всех защитить? Император разорвет мой дипломатический паспорт

на куски, буде захочет этого. Пока наш король пошлет сюда ноту, пока посол Стрэнгфорд ее вручит

императору, вся наша семья уже будет где-то за Уралом, поверь мне. Я Николая видела, еще

давно, когда его брат царствовал. Такие не шутят.

-Может быть, - усмехнулся Питер, - и не будет никакого восстания. Это все игры, им скучно, войны

нет, уже давно, молодежи нечем заняться. Здесь не Греция, и не Брюссель, милая, совершенно

немыслимо раскачать такую страну. Что ты мне хочешь сказать, я знаю - Робеспьер раскачал

Францию. Французы к тому времени пять сотен лет без рабства жили, а здесь, - он потрогал

«Санкт-Петербургские ведомости» в кармане пальто, - объявления о продаже людей печатают.

-У нас, в Америке, тоже, - вздохнула Марта. «Помяни мое слово, мы этого не увидим уже, но там, в

Соединенных Штатах, чтобы от рабства избавиться, придется страну на две части расколоть и

кровью залить».

Она полюбовалась изящной статуей. На льду пруда было шумно, слуги возили дам в санках, дети

копошились у края пруда, строя что-то из снега. «Я постараюсь, - тихо сказала Марта, - сделать так,

чтобы это восстание не состоялось. Если смогу, конечно. Тео мне показывала письмо покойного

императора, он велит брату позаботиться о Воронцовых-Вельяминовых...»

-Вот видишь, - Питер оглянулся. Человек в потрепанной шинели без петлиц подышал на руки и

прислонился к дереву. «Все будет в порядке, - уверенно сказал ей муж, - почему ты себе вбила в

голову, что наш зять связан с заговорщиками?»

-Потому что видела его фамилию в списках Северного тайного общества, - Марта поджала губы, - и

потому, что он не зря поехал на юг. Явно не приятеля, навещать, и не показывать Джоанне красоты

этого их Киева.

Питер, было, хотел, что-то сказать, но потом, вздохнул: «Она все равно не признается, как ей в руки

попали эти списки».

Марта вгляделась в пруд: «Забираем детей и отправляемся домой. Пока нас всех еще не посадили

под домашний арест, надо известить кое-кого. Потом наши письма будут читать, поэтому мы

сейчас все подготовим, и я схожу на почтамт.

-Почему ты? - удивился муж.

-Потому что из вас всех, - устало, ответила Марта, - я одна знаю, как отрываться от слежки. Теодор

этого не делал никогда. Он во время оно связью не занимался, это на мне все было. А вы сидите, -

она внезапно рассмеялась, - пейте чай. Я не хочу, чтобы завтра наши письма читал, этот, как его

там, Бенкендорф. Теодор о нем рассказывал.

-Теодор Кремль спас, - хмыкнул Питер. «Думаешь, они, - муж махнул рукой в сторону Зимнего

Дворца, - это не вспомнят?

-Месье Лавуазье был гениальным ученым и гордостью Франции, - кисло отозвалась Марта, - что

не помешало Робеспьеру послать его на плаху. Ничего, - она заправила за ухо бронзовый локон и

помахала детям, - я пройдусь по этим заговорщикам. Постараюсь убедить их, что не надо

выходить на площадь, или куда они там еще собираются. Все равно народ их не поддержит.

-Ты уверена? - испытующе взглянул на нее Питер.

-Когда-нибудь, - Марта почесала нос, - но еще не скоро. Письма мы отправим в Лондон,

Амстердам и Брюссель.

Питер приостановился от удивления. «Майкла известить, это понятно. А зачем Амстердам и

Брюссель, и главное - кому?»

Марта прижалась к его теплому, надежному боку: «Во-первых, в Брюсселе живет тот, кто весь мир

перевернет, а Джоанну отыщет, поверь мне, а во-вторых, если придется отсюда кого-то вывозить,

то нам понадобится ходатай перед шведским королем».

Питер открыл рот. Помолчав, он восхищенно сказал: «Какая ты у меня умная!»

Женщина только усмехнулась: «Бывший маршал Бернадот не откажет невестке генерала Кардозо

и вдове полковника Кардозо. Не сможет отказать. Это братство на крови, мой дорогой. Офицеры

Наполеона до конца жизни друг другу помогать будут».

-Но ты не знаешь адреса того человека, в Брюсселе, - осторожно сказал Питер, когда они уже

спускались на лед, за детьми.

-Юджиния знает, наверняка, - Марта подняла руки и крикнула: «Сдаюсь!»

-Бабушка! - попросил Степа. «Бабушка и дедушка, идите сюда, оба. Поиграем еще. Мы с Мишелем

будем защищать снежный вал, а вы его атакуйте!».

Питер внезапно посмотрел на соглядатая, что подошел ближе к пруду. Слепив твердый снежок, с

ледышкой внутри, мужчина запустил его на берег.

Человек в потрепанной шинельке едва успел отскочить. «Простите, месье! - крикнул Питер, - я

промахнулся!»

-Мальчишка, - нежно заметила Марта. Муж шепнул ей: «Ты так говоришь, потому, что я тебя

опередил, дорогая моя. Самой хотелось ему в фуражку попасть».

Марта только рассмеялась. Помахав детям, что спрятались за снежным валом, она велела:

«Защищайтесь!»

Дома, после ужина, она постучала в спальню к дочери. Юджиния сидела, завернувшись в

бархатный халат на меху, глядя на огонь в камине. Рыжие волосы были распущены, пахло

жасмином. Она, повернувшись, спросила: «Маленький сказку хочет? Я сейчас, мама..., - Марта

заметила, как блестят лазоревые глаза дочери. Присев рядом, Марта ласково взяла ее руку: «Тео с

ним, не волнуйся. Юджиния, - Марта помолчала, - зачем твой муж и Джоанна на юг поехали?

-В Киев..., - слабым голосом пробормотала женщина. «Там..., это...»

Марта подвинула ее в кресле и устроилась рядом. Обняв дочь, она вздохнула: «Давай я тебе

расскажу зачем, а ты меня поправлять будешь».

Юджиния, в страхе, слушала, а потом прикусила губу: «Все правильно, мамочка. Только Джоанна и

полковник Пестель, они..., - Марта стерла слезу со щеки дочери и нежно покачала ее: «Ох,

Джоанна, Джоанна, у нее ребенок на руках. Вот уж точно, хоть и смелая она, а все равно без царя

в голове. Тетка ее такая была, по молодости, но ведь тридцать лет уже женщине, повзрослеть

пора».

-У тебя есть адрес ее друга в Брюсселе? - спросила Марта.

Дочь только кивнула. «Завтра с утра сядем, и будем писать, - подытожила Марта, - а потом я к

вашим заговорщикам схожу. Предупрежу их, что Николай западню устроил. На юг, конечно, мы не

успеем весточку послать. Будем надеяться, они поймут, что выступать не надо, если здесь, на

севере, ничего не случилось».

-Поздно, - бесцветным голосом сказала Юджиния, сжав пальцы, похрустев ими. «Поздно, мама.

Мне великий князь еще после концерта, когда мы чай вдвоем пили, сказал, что присяга на

четырнадцатое декабря назначена. Я сама его на этот разговор навела. Меня Муравьев попросил,

Никита Михайлович».

-И? - Марта застыла.

-И я им все сказала, заговорщикам, - Юджиния уронила голову в ладони. «Послезавтра на рассвете

Московский полк, Гренадерский полк и Гвардейский Морской экипаж выходят на Сенатскую

площадь, мама. Что теперь делать? - Юджиния всхлипнула.

Марта помолчала: «Ты для этого у Сидонии сюртук с бриджами и мужское пальто заказывала?

Чтобы тоже, - Марта велела себе сдержаться, - на площадь выйти?»

-Петя мне пистолет оставил, - прошептала Юджиния. «Джоанна меня стрелять научила, когда мы

летом в Павловске жили. Мамочка, - она положила голову на твердое плечо, - но ведь нельзя

уезжать, там Петя, там Джоанна...»

-Никто и не уедет теперь, - сочно ответила Марта. «На запад, я имею в виду. Только на восток, и за

казенный счет, дорогая моя. Если на виселицу не взойдет, конечно».

Юджиния только ахнула: «Мама!».

-Ладно, - Марта подумала, - ложись спать. Завтра с тобой будем ваших, - она издевательски

усмехнулась, - доморощенных Робеспьеров обходить, увещевать их. Надежды мало, конечно».

Она подняла дочь за подбородок: «Если у нас ничего не получится, надо сделать так, чтобы мужа

твоего не казнили. Ссылка, каторга, это все не страшно. Оттуда вас можно вытащить, не в первый

раз. Тем более, родители Пети здесь останутся, не станет Николай стариков трогать. Они нам

помогут. Поедешь за ним в Сибирь, а дальше разберемся. Китай там, рядом, а он большой, есть,

где потеряться.

-Мамочка, - Юджиния все держала маленькую, сильную руку, - мы хотели, чтобы в России была

республика, вот и все..., Чтобы без крови это обошлось, ты сама знаешь, Петя не такой...

-Зато все остальные такие, - мрачно сказала Марта, поцеловав дочь в лоб. «Спи, милая моя, утро

вечера мудреней, как у вас говорят».

Она вышла из спальни дочери, и, пройдя к себе, велела мужу: «Бери бумагу и перо, незачем

завтра на это время терять. Утром я поговорю с Теодором, мягко, конечно. Все же единственный

сын, - Марта вздохнула. Приняв от мужа бокал с вином, женщина подошла к окну. Над Невой, во

все стороны, простиралось темное, беззвездное небо, ветер завивал снег на льду реки. Марта,

постояв, прижавшись лбом к стеклу, успокоила себя: «Может быть, все еще обойдется».

-Магазин я закрыл, и представительство тоже, - Питер посмотрел на темное, мрачное

декабрьское утро. Еще не рассвело, на противоположной стороне Фонтанки, в сумеречном

тумане, поднимался Инженерный замок. Дом спал. Он вспомнил, как Марта, быстро одеваясь,

шуршала юбками: «Сидите в квартире, и носа на улицу не высовывайте. Я вчера с Юджинией

обошла, кого могла. Сейчас мы навестим тех, что не застали, и вернемся домой. Поговори с Тео и

Теодором, хорошо? - она наклонилась и поцеловала мужа. От нее пахло жасмином. Питер поймал

ее за руку: «А слежка?».

-Они только в семь появляются, - Марта улыбнулась и взглянула на свой простой, серебряный

хронометр. «У соглядатаев тоже есть рабочие часы, дорогой мой. В семь утра приходят, в девять

вечера уходят. Они всегда одни и те же, я лица их выучила. Еще пяти нет, все в порядке».

Дверь передней мягко, почти неслышно закрылась. Питер, взяв свечу, накинув халат, подошел к

окну. Жена и дочь шли по заваленной снегом мостовой к Невскому проспекту. Он отчего-то

перекрестил их, и, вздохнув, начал одеваться.

-За один день? - слабым голосом спросила Тео. Она сидела, комкая в руках шаль, и вдруг, покачала

темноволосой головой: «Теодор…, Как же это так? Петя хороший мальчик, он не мог, я не верю, не

верю…, женщина расплакалась. Федор, вздохнув, ласково поднял ее из кресла: «Пойдем, любовь

моя. Я тебе капель дам, полежишь еще, а потом и мальчики проснутся. Поиграем с ними,

почитаем, раз на улицу выходить не след».

Он вернулся, и, закурив сигару, долго молчал. «Ей тяжело, конечно, - наконец, проговорил Федор,

глядя куда-то вдаль. «Сам знаешь, Петя у нас на старости лет родился, как и Юджиния у вас. И вот

теперь…, - Федор не закончил. Питер, вернувшись к столу, нарочито бодро заметил: «Они постоят

на этой вашей Сенатской площади и разойдутся, поверь мне. Никто стрелять не будет. Может

быть, пару камней бросят. Это молодежь, они и не знают, что такое революция»

-Зато мы очень хорошо знаем, - угрюмо сказал Федор. «Твоя жена видела, как ее мужу голову

отрубили, мы с тобой в Вандее сражались, Тео терпела эту мерзость, Робеспьера этого. Не могу

поверить, что мой сын…, - он, тихо, выругался. Питер, примирительным тоном, заметил: «Они не

хотели ничего дурного, Теодор. Тем более Петя. Ничего не случится. Отправят их в Сибирь, так они

через год уже оттуда выедут, обещаю. И вас мы заберем, придумаем как. Будете все спокойно в

Лондоне жить».

Теодор ничего не ответил. Питер, насторожившись, спросил: «Что?».

-Как бы это все виселицей не закончилось, вот что, - он поднялся, взяв трость. Питер, невольно,

подумал: «Здоровый он человек, все-таки. Семьдесят пять лет, а до сих пор, - как это он показывал,

- кочергу в узел завязывает».

-Опять бежать, - Федор прошелся по столовой, бормоча что-то себе под нос. «Думал я, спокойно с

Тео жизнь доживем, внуков будем воспитывать».

-И будете, - уверенно ответил Питер, - просто не здесь. Когда все успокоится, когда император

издаст указ о прощении заговорщиков, Петя с Юджинией сюда вернутся.

-Вряд ли это случится, - мрачно заметил Федор, - при жизни нашей. Как тебе удалось за один день

все закончить?

Питер поднял бровь: «Я человек осторожный, у меня всегда что-то про запас придумано. Сам

знаешь, я в опасных местах торгую. Бомбей еще ладно, там английская земля, а в Кантоне

приходится зависеть от милости китайского императора. Совсем, как у вас, - он, невесело,

улыбнулся.

- Вчера продал остатки на складах по дешевке, незачем рисковать и ждать хорошей цены.

Работников рассчитал с тройным окладом, помещение сдал, вместе с обстановкой, а векселя и

эмблема «Клюге и Кроу», - Питер посмотрел на часы, - сейчас едут в Гельсингфорс, вместе с

торговым обозом . Оттуда их в Стокгольм переправят, а там, - он махнул рукой, - мои партнеры,

они обо всем позаботятся. Вот и все, - он развел руками. «Кроме векселей, наличности у меня

столько, что хватит подкупить весь гарнизон Петропавловской крепости, буде это понадобится».

Федор внезапно положил ему руку на плечо и улыбнулся: «Помнишь, меня Джон покойный к тебе

в гости привел, в Лондоне? Я тогда и с Мартой познакомился. Господи, почти пять десятков лет с

тех пор прошло».

-Я тоже, - нежно сказал Питер, - тогда ее в первый раз увидел. Она Баха нам играла. Мне кажется,

Джон в нее уже влюбился к тому времени. Впрочем, - он смешливо подмигнул Федору, - я тоже. А

вот ты нет.

-Нет, - согласился Федор. «Я ее тогда соблазнить хотел, а она мне пистолет к виску приставила. А

потом, - он махнул рукой, - Тео встретил».

-Узнаю свою жену, - Питер разлил по чашкам горячий кофе. «Господи, я еще помню, как Констанцу

крестил, а внучке ее уже двенадцать лет. Иди, - он подтолкнул Федора, - иди, принеси жене своей

кофе, побудь с ней. Мне все равно, - Питер усмехнулся, - еще деньги посчитать надо.

В спальне было полутемно и пахло розами. Федор поставил поднос на мозаичный столик у

кровати. Присев, он забрал у жены икону, - Тео лежала, прижавшись к ней щекой.

-Все будет хорошо, - он почувствовал на губах теплые, соленые слезы.

-Все будет хорошо, - повторил Федор, целуя темные, влажные глаза, длинные, дрожащие ресницы.

Он устроился рядом и попросил: «Обними меня». Жена положила голову ему на плечо. Он, гладя

тяжелые, распущенные волосы, рассказывал ей, как они, всей семьей, устроятся в Лондоне, как

будут навещать Джоанну, как поедут в Америку - увидеть семью. «Брата младшего твоего, -

шептал Федор, - племянников…, Их у тебя четверо ведь, любовь моя. Может, еще доживем до того

времени, как женятся они, взрослые же мальчики. Тише, тише, не плачь, я тут, я рядом».

Тео внезапно приподнялась, сдерживая слезы: «Теодор…, Но ведь его величество просил Николая

позаботиться о нашей семье…, Я на колени встану, - внезапно, страстно, сказала Тео, - на колени,

буду молить его, пусть Петю пощадят, он ведь единственный сын, единственный. И я никуда

отсюда не уеду, слышишь! - грозно сказала Тео. Федор увидел ее, - ту, высокую, величественную, -

там, на сцене Comedie Francais, - жизнь назад.

-Никто не уедет, - ласково сказал он, зарывшись лицом в ее волосы. «Пока не станет понятно, что с

Петей, что с Джоанной, никто никуда не уедет. Спи, милая, пожалуйста».

Она задремала, вздрагивая, в его объятьях. Федор и сам заснул, - тяжелым, коротким,

измученным сном. Он видел черноволосую, с дымными, серыми глазами, девушку, что стояла

посреди заснеженного поля. Мела поземка, длинные косы развевались по ветру, она внезапно

вытянула руку, и Федор заметил огненный, пылающий шар, что оторвался от кончиков ее пальцев

и поплыл куда-то вдаль.

-Ты можешь, - тихо попросил он, - можешь, Хана. И мать твоя может. Так сделайте что-нибудь,

пожалуйста.

Молнии, - огромные, белые, - протянулись между небом и землей. Девушка тихо сказала: «У нас

своя дорога, у вас своя. Они должны были пересечься, и тогда бы все изменилось. Но Господь

рассудил иначе. Мы еще встретимся, не скоро. Тогда свершится предначертанное. И потом…, - она

закрыла глаза и помотала головой: «Нет, не вижу. А сейчас, - Хана вздохнула, - мы сделаем все, что

в наших силах».

Девушка исчезла. Федор оказался посреди золотого блеска окладов икон, у алтаря, рядом с

крестильной купелью. Ребенок заплакал. Федор взглянул на старика, что стоял рядом. Он был

высокий, с тронутыми сединой, белокурыми волосами, голубоглазый, в нищенской одежде. Федор

подумал: «Я его знаю. Только не могу понять, откуда. Это крестины Степы, во дворце. Что здесь

делает нищий?»

Старик улыбнулся. Притронувшись к его руке, он мягко сказал: «Я позабочусь. О них позабочусь.

Это я во всем виноват. Надо было, чтобы меня убили, тогда бы все вернулось на круги своя». Он

вздохнул: «А я струсил. Ушел. Теперь из-за меня другого человека убьют».

Вокруг них закружился снег. Федор, вдохнув резкий, морозный воздух, увидел в отдалении

маленький, бедный погост, и два деревянных креста. Старик уходил куда-то вдаль и вскоре пропал

в метели.

Федор открыл глаза. Натянув меховое одеяло на плечи Тео, он долго лежал, вслушиваясь в тишину

за окном, глядя на едва брезжащий, слабый, северный рассвет над Невой.

Юджиния спустилась по мраморной лестнице особняка Лавалей на Галерной улице. Уже в

передней, надевая шубку, она твердо сказала своей спутнице, - низенькой, пухленькой, с

уложенными вокруг головы каштановыми косами: «Ты меня поняла, Катишь. Хоть на пороге

ложись, но чтобы его сиятельство Сергей Петрович сегодня из дому никуда не вышел».

Княгиня Трубецкая оглянулась, - дом еще спал. Она, шепотом, ответила: «К нему Рылеев приходил

вчера, Эжени. Рылеев и Оболенский. Он же диктатор восстания, он не может…»

Юджиния взяла ее за руку. Княгиня Трубецкая, вздрогнула: «Какие у нее пальцы железные. Она

пианистка, конечно».

-Если хочешь, чтобы твой муж не на виселице болтался, - лазоревые глаза засверкали, - а жил,

Катишь, - ты его сегодня никуда не отпустишь, - Юджиния вздохнула. Она услышала тихий голос

Трубецкой: «Он был против того, чтобы выходить на площадь с такими малыми силами, Эжени. Он

сказал, что это западня».

-Западня, - согласилась женщина. «Ты слышала, я вам говорила. Все, - она поцеловала Трубецкую,

- храни вас Господь».

-А что Оболенский? - спросила Трубецкая. «Была ты у него?»

-Его не переубедить, - Юджиния раздула ноздри и замерла - с улицы доносился какой-то гул.

Трубецкая перекрестилась. «Это Морской Экипаж, - испуганно сказала женщина, - у них казармы

на Васильевском острове. Пришли, должно быть. Эжени, останься с нами, здесь безопасно».

Юджиния, запахнув шубу, пристроила на голову соболью шапочку.

-Меня ждут, - она обернулась на пороге. Трубецкая помялась: «А Петр Федорович, Эжени…, Что с

ним? Что на юге?»

-Скоро узнаем, - коротко ответила женщина. Выскользнув на Галерную улицу, в еще серый, не

рассеявшийся сумрак рассвета, Юджиния сразу увидела мать. Та прогуливалась среди сугробов, в

темном, бедном салопе, с мешочком на запястье.

-Иди домой, - велела Марта. «Окольными путями, площадь и набережная уже солдатами кишат».

Юджиния спросила: «А ты где была?»

-Где бы я ни была, - Марта завязала вокруг шеи грубый шарф, - мне не удалось кое-кого

остановить. По крайней мере, думаю я так. Иди, - она подтолкнула дочь. «Я еще туда, - она указала

в сторону Сенатской площади, - прогуляюсь».

-Нет, - Юджиния взяла ее под руку, - я тебя не брошу, мама.

Марта, было, хотела, что-то ответить. Вместо этого, она коротко улыбнулась: «Как я понимаю,

князь Трубецкой на площади не появится».

Юджиния вспомнила упрямые, карие глаза княгини: «Думаю, что нет».

-И то хорошо, - пробурчала женщина. Они обе пропали в поднявшейся, злой метели.

Крыша Сената была усеяна людьми. Справа, в туманной, утренней дымке поднимались леса

вокруг строящегося Исаакиевского собора. Солдаты стояли в каре, с примкнутыми штыками,

окружая памятник Петру Первому. Над шпилем Адмиралтейства уже развиднелось, поземка

улеглась, тусклый, золотой свет солнца лежал на высоких сугробах.

-Мы с вами! - раздался низкий голос из толпы, что собралась на площади. Здоровый мужик

повертел в руках полено: «Нечего ждать, пока жандармы соберутся, надо на Зимний Дворец

идти!»

Внутри каре, почти у подножия памятника, собрались люди в мундирах и штатском.

-Вы слышали? - гневно спросил Рылеев, - невысокий, тонкий, с усталым, помятым лицом. «Народ

за нас, надо разворачивать солдат к дворцу, здесь больше трех тысяч человек..., Надо брать

штурмом Зимний, Петропавловскую крепость, надо захватывать город..., Где Трубецкой? -

оглянулся он.

-Сейчас она, - издевательски ответил Каховский, что стоял с пистолетом в руках, упирая его в

затылок Марты, - она и скажет нам, где так называемый диктатор восстания. Ее Николай подослал,

сеять смуту в наших рядах.

-Хорошо, что я Юджинию сюда не пустила, - безразлично подумала Марта, глядя на толпу. Сзади

уже был слышен топот жандармов, кто-то свистел, с лесов собора полетели камни. Она сразу

сказала дочери: «За каре ни ногой. Я вооружена, а ты нет. Домой отправляйся». Марта увидела,

сквозь разрывы в цепи солдат, бледное лицо Каховского и бессильно выругалась себе под нос. Она

пришла к нему рано утром и застала уже одетым. «Поручик, - с порога сказала Марта, - не ходите-

ка вы сегодня на Сенатскую площадь, мой вам совет. Уезжайте подальше от Петербурга, как это

сделал ваш друг Муравьев. Тогда, может быть, останетесь в живых».

-Вы теща полковника Воронцова-Вельяминова, - внезапно, восторженно, шепнул Каховский. «Мне

Никита о вас рассказывал. Вы Бретонская Волчица! Ведите,- он уцепился за руку Марты, - ведите

нас за собой, смерть тиранам!»

Марта брезгливо стряхнула его пальцы: «Вы плохо знаете историю, поручик. Вандея сражалась за

короля, а не за Робеспьера. Ваши детские игры в заговоры и тайны закончатся смертью невинных

людей. Не ходите на площадь, и уж тем более не появляйтесь во дворце».

-Не стрелять же мне в него было тогда, - Марта ощутила шеей холод пистолетного дула. «Но во

дворец он не пошел, смотри-ка, послушался».

Мелкий снежок закончился, небо внезапно стало голубым, пронзительным. Марта терпеливо

повторила: «Господа, я многим из вас это уже говорила, вчера. И моя дочь тоже. Это западня.

Великий князь сообщил ей дату присяги, для того, чтобы поймать вас в ловушку. Что ему и

удалось, - Марта замолчала и прислушалась: «Войска идут. Я бы на вашем месте приказала

солдатам возвращаться в казармы. Пока не пролилась кровь».

-На крови будет построена новая Россия! - выкрикнул Рылеев. «Князь Оболенский назначается

диктатором восстания, господа». Каховский все не отходил от Марты. Она почувствовала запах

пота, грязи, страха: «Поручик, уберите оружие. Если вы мне сейчас голову разнесете на глазах у

всех, народной любви это вам не прибавит».

-Только бы Юджиния здесь не осталась, - Марта глядела на то, как смыкается каре, как

распоряжается князь Оболенский. «Только бы она домой пошла».

Юджиния приподнялась на цыпочки. Она была зажата в гуще людей, тех, кто оказался на площади

рано утром. Жандармы теснили их все ближе к солдатам, сзади, за спинами полицейских

,волновались люди. Женщина вздохнула: «Мамы не видно совсем. У нее, конечно, пистолет, но

мало ли что...»

-Милорадович! - пронеслось над головами людей. «Генерал Милорадович едет!» Генерал-

губернатор Санкт-Петербурга, в парадной форме, на кровном, вороном жеребце, остановился

напротив памятника Петру.

-Братцы! - Милорадович снял фуражку и помахал ей. «Братцы, вы меня знаете, мы вместе с вами

сражались! Поверьте мне, я бы сам желал, чтобы великий князь Константин стал императором, но

что, же делать, если его высочество не хочет принимать на себя бремя власти! Я сам видел

письмо, в котором он отрекается от престола. Присягните законному наследнику, великому князю

Николаю, братцы, и спокойно вернитесь в казармы. Не надо бунта!»

На набережной, в окружении трех сотен преображенцев, с оружием наизготовку, остановился

конный отряд. Николай, в генеральском мундире, взял короткую подзорную трубу и холодно,

усмехнулся:

-Одним камнем убьем двух зайцев. Избавимся от Милорадовича, он слишком любим в армии.

Пора подтянуть дисциплину, хватит нам этой вольницы. Война десять лет , как закончилась. Сейчас

они его убьют, я надеюсь, и тогда в дело пойдет картечь. Сначала выпустим холостой залп,

конечно.

Он замер - линзы были сильные. Император, за полверсты от каре, увидел ее лицо.

-Господи, какая она бледная, - почему-то подумал Николай. «Что она здесь делает? Надо ее увести

отсюда, немедленно, сейчас стрелять начнут. Это она, конечно, сказала заговорщикам о дате

присяги. Она, или ее отец. Отца мы из России живым не выпустим. Надо покончить со всей их

семьей, меньше будет затруднений. Пропали и пропали, такое бывает. Даже если Георг пришлет

ноту - мы извинимся, сделаем вид, что ищем ..., У нас большая страна, мало ли что может

случиться. А Евгению Петровну я себе оставлю, конечно. И сына ее не трону, ему еще пяти не

было, выращу его, как родной отец. У нее будут дети, от меня..., - он, на мгновение, закрыл глаза.

Сжав сильной рукой поводья, император тихо сказал Бенкендорфу:

-Передай Сухозанету, пусть выводит на Адмиралтейский бульвар гвардейскую артиллерию, и

будет готов стрелять. Отправь двух надежных людей, туда, - Николай указал на толпу, - у входа в

Сенат, жена полковника Воронцова-Вельяминова. Я не хочу, чтобы она пострадала. Она здесь,

наверняка, случайно. Женское любопытство, - Николай усмехнулся.

Николай услышал крик боли. Приподнявшись в стременах, он увидел, как Милорадович

пошатнулся в седле.

-Не смейте, - Марта внезапно, резко повернувшись, ударила Каховского в низ живота, - тот

выронил из руки пистолет, и выругался.

-Не смейте! - Марта подбежала к князю Оболенскому, что стоял с окровавленным штыком в руке.

Шинель Милорадовича медленно темнела и Марта подумала: «Пар от крови идет. Правильно,

холодно же. Если сейчас увести его отсюда, он еще может выжить».

Она увидела, что Каховский, подобрав пистолет со снега, вытянул руку, и бросилась ему

наперерез. Марта вонзила зубы в его запястье, и еще успела услышать выстрел. Кто-то ударил ее

по затылку, и она оттолкнула нападающего. Милорадович упал, каре заволновалось. Рылеев

приказал: «Стрелять! Стрелять в жандармов!»

-Там люди,- растерянно ответил Оболенский. «Штатские, женщины, дети..., Я не буду брать на себя

ответственность...»

Рылеев выругался и выхватил пистолет. Марта проскользнула среди рядов солдат и затерялась в

толпе. Люди возбужденно переговаривались, со стороны каре доносились редкие выстрелы. Она,

орудуя локтями, стала пробиваться наружу. «Расступитесь, расступитесь, - донесся до нее чей-то

бас, - митрополиты идут».

На набережной Николай, все еще разглядывая толпу, хмыкнул: «Вот и мадам Кроу, я ее помню.

Теперь все будет легче легкого - интернируем иностранных подданных по подозрению в связях с

заговорщиками. Пусть хоть сто нот мне посылают, я в своем праве».

-Как только его преосвященство, - Николай указал на митрополита Серафима, - оттуда выгонят,

велите Сухозанету стрелять. Я не хочу пускать в дело кавалерию. Надо беречь те войска, что верны

царствующему императору.

Бенкендорф посмотрел на лед Невы: «Надо их оттеснить к реке, ваше величество. Мы потом

развернем пушки и дадим залпы по льду. Вряд ли после этого кто-то спасется. За ее

превосходительством Воронцовой-Вельяминовой я людей отправил, - он пожал плечами, - но там

такая суматоха...»

Марта, наконец, пробилась к цепи жандармов. Выбрав самого высокого, она жалобно зачастила

по-французски: «Месье, я прошу вас, пропустите меня, я здесь случайно, я просто шла мимо...»

Тот помахал рукой и добродушно сказал: «Иди, тетушка, ты же гувернантка, наверное?»

Марта обрадовано закивала головой. Оскальзываясь на льду, подбежав к подъезду Сената, она

схватила дочь за рукав шубы. «Немедленно уходим отсюда, сейчас будут стрелять! - злым шепотом

велела Марта. «Что ты вообще здесь делаешь?»

-Я не могла, мамочка..., - Юджиния обреченно покачала головой. Над их головами грянул залп,

вороны снялись с заснеженных ветвей деревьев и закружились над головами толпы. «Это

холостые заряды, - Марта подтолкнула дочь в спину. «Быстрее!»

Она услышала свист картечи. Не раздумывая, подмяв под себя дочь, Марта бросилась на землю,

защищая ее своим телом.

Степа подышал на покрытое инеем стекло и написал: «Мама».

-Идут, - обрадовался Мишель, что сидел рядом.

-И бабушка, и мама твоя, - мальчик соскочил с подоконника.

Их сегодня не водили гулять - зато им рассказывали о Париже, о Северной Америке, об Индии и

Китае. Дедушка Теодор повел их в свой кабинет и показал драгоценные камни с Урала. Им было

весело, но, когда Мишель спросил: «А моя мама скоро вернется?», он увидел, как отчего-то

заблестели глаза бабушки Тео.

-Скоро, - уверенно ответил ему дедушка Теодор, и больше они об этом не говорили.

-Пошли, - велел Мишель младшему мальчику, - сейчас чай подавать будут, а потом мы с тобой в

Южную Америку поиграем».

За чаем, Степа попросился на колени к матери. У нее было странно бледное, без кровинки лицо, и

пахло от нее, - мальчик принюхался, - как обычно, жасмином.

-Еще порохом, - Степа знал этот запах, так пахло от отца.

-Хочу, чтобы папа приехал, - он прижался головой к теплому плечу. «Надо будет попросить

Богородицу, как засыпать буду, чтобы папу быстрее увидеть».

Юджиния все держала сына за маленькую ручку. Их с матерью не ранило, не задело осколками

черепицы, что посыпалась с крыши, когда картечь ударила по собравшимся там людям. Их не

тронуло. Мать заставила ее подняться и вытолкала на Галерную улицу. Юджиния прислонилась к

стене и зарыдала: «Мама…, Как же так, там были дети, женщины, простые люди…, Зачем они

стреляли?»

Мимо них ринулся людской поток, с площади донесся гром артиллерии. Мать, встряхнув ее,

велела: «Бежим!». Они окольными путями добрались до Апраксина двора. Марта, поднявшись по

черной лестнице какого-то невидного дома, открыла хлипкую дверь. В клетушке ничего не было,

кроме узкой, с волосяным матрацем кровати, и ночного горшка. Мать принесла горячей воды, и

привела их обеих в порядок. Когда она причесывала дочь, Юджиния огляделась. Женщина,

слабым голосом, спросила: «Что это?»

-Убежище, - мрачно ответила Марта, принеся с подоконника простую шкатулку, закалывая ей

волосы медными шпильками. «Пригодится еще, поверь мне».

Они дошли до Пантелеймоновского моста, и мать хмыкнула: «Слежку сняли, смотри-ка. Сегодня

им не до этого».

-За нами следили? - ахнула Юджиния. «Но, значит, они знают, куда мы с тобой ходили, вчера,

сегодня утром…»

-Не знают, - усмехнулась Марта. «Вчера я тебя не зря в Гостиный Двор завела сначала, а сегодня

мы рано вышли. Впрочем, это все равно, - Марта покачала суконным мешочком на запястье и

холодно подумала: «Не след было пистолет в каморке оставлять, опасно это. Ладно, даже если

они квартиру будут обыскивать, то ко мне за чулок они не полезут, не посмеют пока что. А там я

что-нибудь придумаю».

-Но узнают, - Марта остановилась на набережной и посмотрела в сторону Невы. Стрельба уже

давно смолкла, и над городом повисла тяжелая, опасная тишина. «Они сегодня арестуют всех, кто

здесь, в Санкт-Петербурге, и все узнают. Не беспокойся, ваши так называемые заговорщики им все

расскажут, - от начала до конца, и даже больше, - Марта горько покачала головой.

-Не расскажут, - Юджиния упрямо сжала губы. «Они не такие люди, мама».

-Увидишь еще, - подытожила мать. Стянув зубами перчатку, Марта взяла руку дочери в свою

ладонь, теплую и твердую. «Детям ни слова, - коротко велела она. «Побудь с ними, поиграй им,

почитай, спать уложи. Степе мать нужна, и Мишелю тоже». Она перекрестила дочь и

прикоснулась губами к ее гладкому, белому лбу.

Когда Юджиния с мальчиками ушла, Марта, закурив сигарку, отхлебнула кофе: «Слуги что

говорят?»

-Три тысячи человек погибло, - вздохнула Тео. «Кухарка на базар ходила, там шептали, что царь

велел к утру город очистить, от трупов. На Неве их в проруби спускают, весь лед кровью

покрылся».

Марта помолчала и дернула щекой: «Еще есть время уехать. Все оставить, - она обвела рукой

гостиную, - и уехать. Только если быстро. Николай не зря сказал Питеру, - она потянулась, и

погладила мужа по плечу, - и Юджинии о дате присяги. Он теперь будет нашей семье связи с

заговорщиками приписывать. И Петя…, - Марта вздохнула и налила себе еще кофе. «Если мы

сегодня ночью найдем сани, доберемся до Гельсингфорса…., Отправимся потом на север, пешком

шведскую границу минуем - тогда спасемся. Но ведь никто никуда не двинется, - она посмотрела

на мужа.

Питер только зачем-то протер очки и кивнул. Марта, молча, курила: «Так тому и быть. Теодор, - она

порылась в своем мешочке, - ты сможешь здесь, дома, сделать копии этого ключа?»

Федор повертел ключ в руках и хохотнул: «Минутное дело». Он поднял бровь: «Мадам Фурье

опять нашла каморку, рядом с Тамплем?»

-Рядом с Апраксиным двором, - буркнула Марта. «Я тайник сделала, под половицами. Там

шкатулка, в ней чистые бланки паспортов, с печатями. Паспорта английские, только не советую их

показывать послу Стрэнгфорду, - она тонко улыбнулась. «Оружия нет, не хочу рисковать, но оружие

достать легче, чем надежные бумаги. И кое-какие деньги там тоже лежат».

-А зачем ты их привезла, паспорта? - робко спросила Тео. «Ты ведь не знала…, - женщина покусала

губы, но сдержалась.

-Я их всегда вожу, - хмуро ответила Марта, - мало ли что. Вот и пригодились, - она прислушалась:

«Стучат».

Горничная внесла визитную карточку на серебряном подносе. Федор, повертев ее в руках,

усмехнулся: «Светские условности соблюдают, пока что. Тео, распорядись, чтобы еще один прибор

поставили. Александр Христофорович с мороза явился, наверняка, чаю захочет выпить, - мужчины

поднялись. Федор, радушно, сказал: «Чем мы обязаны, ваше превосходительство, визит

неожиданный….»

Бенкендорф оглядел изящную гостиную: «У них другой стиль, не ампир. Обновили квартиру, сразу

видно. Надо же, в их возрасте,и следят за модой. Дамам обеим седьмой десяток, а они одеты так,

что хоть сейчас на бал». Марта была в платье цвета глубокого изумруда, с пышными юбками, и

туго затянутым корсетом, бронзовые волосы украшены плюмажем из перьев страуса. Тео - в

пурпурном платье, с золотым, алансонским кружевом, узел темных волос был сколот шпильками с

аметистами.

Пахло кофе, хорошим табаком, ароматической эссенцией. Бенкендорф посмотрел на портрет

хозяйки дома на стене: «Федор Петрович мне рассказывал, мадам Воронцову-Вельяминову месье

Давид писал, этот художник знаменитый. Ее бюст во всех префектурах Франции стоял».

За окном свистел холодный ветер. Бенкендорф, приняв от Федора тонкого фарфора чашку с

крепким чаем, заставил себя не думать о криках умирающих на льду Невы, об окровавленном

снегу на Сенатской площади. Часы с фигурой музы Урании размеренно пробили девять вечера.

-Я прошу прощения за столь поздний визит, - наконец, решился сказать Бенкендорф, - однако дело

не терпит отлагательств.

Они все молчали. Бенкендорф взглянул на маленькую, изящную, зеленоглазую женщину, что

сидела напротив него.

-Бретонская Волчица, - вздохнул он. «Она чуть было на гильотине свои дни не закончила. И эти…, -

он искоса посмотрел на Воронцовых-Вельяминовых. «Федор Петрович в бунте, пугачевском

выжил, и Кремль спас. Таких людей не сломить, конечно. У этой мадам Кроу спина, будто из

железа выкована».

-Как вы, наверное, знаете, - они молчали, и Бенкендорф, отчего-то покраснел, - сегодня в столице

произошел бунт…, возмущение, вызванное заговором против его императорского величества.

-Хоть бы кто глазом моргнул, - зло подумал он, - сидят, словно этот сфинкс, в Египте. Чем быстрее я

с этим покончу, тем лучше. Надо возвращаться во дворец, его величество хочет сам допрашивать

этих мерзавцев.

-Ваш сын, полковник Воронцов-Вельяминов, который сейчас находится в отпуске, - Бенкендорф

допил чай, - по сведениям, нами полученным, был среди руководства тайного общества. Поэтому,

по приказу его императорского величества, я вынужден изъять у вас, - он поклонился, - паспорта,

и сообщить вам о запрете на выезд из столицы, до окончания следствия.

Никто даже не пошевелился. Питер, подвинул Бенкендорфу шкатулку, что стояла в центре стола:

«Извольте».

-Они знали, - понял Бенкендорф. «Обыскивать кабинет Петра Федоровича бесполезно. Если там и

были какие-то бумаги, они уже все сожгли, наверняка. Прав был император, меня сюда посылая.

Как это он сказал: «Ты, Александр Христофорович, там ничего не найдешь. Эти люди умнее всей

Тайной Канцелярии, вместе взятой».

Бенкендорф сложил паспорта в свою папку испанской кожи: «На квартире будет постоянно

находиться жандармский пост. Нам необходимо обыскать кабинет его превосходительства

полковника. Прошу прощения, - отчего-то добавил он.

Федор поднялся, - Бенкендорф тоже встал. Распахнув дверь, что вела в переднюю, мужчина повел

рукой: «Третья комната направо по коридору, там не заперто».

Он так и стоял, оглядывая Бенкендорфа. Тот вдруг увидел разоренную, сожженную Москву, и

обросшего рыжей бородой, хромающего мужика в крестьянском армяке. «Глаза у него сейчас

такие же, вздохнул Бенкендорф, - будто лед. Император тоже так смотрит, бывает».

Бенкендорф остановился на пороге. Переложив папку в другую руку, он сбил пылинку с мундира:

«Его величество желает поговорить наедине с ее превосходительством Евгенией Петровной

Воронцовой-Вельяминовой. Вы не волнуйтесь, - он опять закашлялся, - у нас экипаж. Я лично

отвезу Евгению Петровну во дворец и доставлю обратно».

Никто не произнес ни слова. Подняв голову, он натолкнулся на холодный, прозрачный взгляд

мадам Кроу. Женщина сидела, выпрямив спину, выставив вперед острый подбородок.

-Я извещу свою дочь, - Марта поднялась. Пройдя мимо Бенкендорфа, - на него повеяло жасмином,

- она скрылась в глубинах квартиры.

Бенкендорф вздохнул. Поклонившись так и не сдвинувшимся с места людям, закрыв за собой

дверь гостиной, он велел жандармам: «Начинаем».

Николай стоял, в большой, пустынной гостиной, освещенной только несколькими свечами,

прижавшись лбом к стеклу, глядя на Неву. Он вспомнил голос обер-полицмейстера Шульгина: «К

утру, ваше величество, здесь ни одного трупа не останется, обещаю вам». Они с Бенкендорфом и

свитой шли по мокрому от крови невскому льду. Солдаты баграми сбрасывали в проруби тела

расстрелянных людей. Николай услышал стоны. Отвернувшись, он сухо сказал Шульгину: «Пусть

подготовят справку о количестве погибших. И арестованных тоже».

Николай повертел в руках бумагу: «Генералов - 1,штаб-офицеров - 1,обер-офицеров разных

полков - 17,нижних чинов лейб-гвардии - 282,во фраках и шинелях - 39,женского пола -

79,малолетних - 150,черни - 903.Итого - 1271 человек». Николай посмотрел на приписку

карандашом: «Арестованных в Петропавловской крепости - 371 солдат Московского полка, 277 -

Гренадерского и 62 матроса Морского экипажа». Он сжал зубы: «Мерзавцы…, Сейчас весь город

обыскивают, их уже во дворце, как бы ни полсотни. Дворяне, аристократы, - Николай подышал,

успокаиваясь, - валят все друг на друга. Уже с десяток человек мне сказало, что во главе всего

стоял полковник Воронцов-Вельяминов. Жена его накануне бунта обходила заговорщиков,

передавала последние распоряжения. Врут, конечно. Они готовы кого угодно оболгать, чтобы

свою шкуру спасти».

Вернувшись с реки, он пришел к жене. Та рыдала, укрывшись в постели, у нее мелко тряслись

руки. Александра Федоровна, подняв красивую голову, кусая губы, выдохнула: «Nicolas, там были

женщины, дети…, Зачем…, - она скорчилась в клубочек, и прошептала: «Это предзнаменование, я

знаю, теперь мы никогда, никогда не будем счастливы». Он, внезапно, разозлился. Поднявшись с

кровати, заставив себя сдержаться, Николай хмуро сказал: «Это была моя обязанность, как

императора, вот и все. Завтра к тебе придет врач. Как дети?»

Жена ничего не ответила, только забилась глубже под меховое одеяло. Николай, уже выйдя из ее

комнат, вслушавшись в шум внизу, - во двор заезжали закрытые кареты, - постучал в двери крыла,

где были покои матери.

Мария Федоровна стояла у окна, тоже, со свечой в руке. Николай вдохнул с детства знакомый

запах - ванильный, сладкий. Подойдя к матери, уронив голову на ее плечо, - он был много выше, -

Николай расплакался. Вдовствующая императрица гладила его по спине. Достав шелковый платок,

вытерев ему слезы, мать шепнула: «Ты этого не помнишь, ты дитя был совсем. Когда твой отец

умер…»

-Когда его убили, - вздохнул Николай. «Зачем притворяться, maman, мы знаем, что там было на

самом деле».

-Когда твой отец умер, - упрямо повторила Мария Федоровна. Николай увидел жесткую складку в

углу ее еще красивого, обрамленного морщинами рта. «Весна была. Март. Той ночью началась

страшная гроза, с молниями. Я твою бабушку покойную во сне увидела. Она мне и сказала: «Это

месть. Теперь все царствования на крови будут начинаться, пока она не выполнит

предначертанное».

-А кто - она? - невольно спросил Николай.

-Не знаю, - вздохнула Мария Федоровна. «Был бы жив Alexandre…, - она не закончила. Николай,

разъярившись, проговорил: «Он не жив, maman! Незачем мне напоминать о том, что вы его

любили больше меня. Вы и Константина больше любите, я знаю!»

Он пробормотал что-то себе под нос и вышел. Мария Федоровна, посмотрев на темную Неву,

перекрестилась: «Господи, убереги нас от всякой беды, прошу тебя. Вразуми сына моего, прости

его, что пролил он кровь невинных людей».

Дверь заскрипела, и он услышал осторожный голос Бенкендорфа: «Ваше величество, ее

превосходительство Евгения Петровна Воронцова-Вельяминова».

Она стояла на пороге гостиной - маленькая, хрупкая, в траурном шелке, на прямые плечи был

наброшен соболий палантин. Прекрасное лицо было бледным, как там, на Сенатской площади,

рыжие волосы, стянутые пышным узлом, украшены ободком из черных гагатов.

-Я просто хочу, чтобы меня любили, - горько подумал Николай. «Чтобы кто-то…, она…, меня

выслушал. Просто выслушал».

-Ваше величество, - она сделала глубокий реверанс.

-Евгения Петровна, - Николай помолчал. «Евгения Петровна, вы помните, в Писании, про царя

Саула? И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, и отраднее и лучше

становилось Саулу, и дух злой отступал от него. Евгения Петровна, - он почувствовал, что

подсвечник в его руке, дрожит, - поиграйте мне, пожалуйста».

Женщина, молча, села за кабинетный рояль. Николаю показалось, что в ее лазоревых глазах стоят

слезы. Он услышал начало той сонаты, которую уже знал, - медленное, магическое,

завораживающее. Император повернулся к окну. Небо очистилось, над городом взошла луна, -

яркая, блестящая. Николай увидел вдалеке, за наплавным мостом, что вел на Васильевский

остров, черные проруби. Солдаты все еще копошились на льду. Он поставил подсвечник на

мраморный подоконник: «Господи, прости меня. Но я не мог, не мог иначе».

Она все играла, император смотрел на бесконечное, освещенное звездами пространство снега.

Когда она закончила, и сидела, выпрямив спину, положив руки на клавиши, Николай сглотнул:

«Спасибо, Евгения Петровна. Я вас видел сегодня на Сенатской площади. Вас и вашу матушку».

-Да, - у нее был хрупкий, ломкий, высокий голос. «Мы пришли туда, чтобы увещевать их, ваше

величество. Чтобы не пролилась кровь».

-Поиграйте мне еще, - попросил он. «Тоже…, месье Бетховена»

Император сразу узнал мелодию - он слышал эту симфонию в Большом театре, еще при жизни

старшего брата. «Она ее переложила для фортепьяно, - понял Николай, - Господи, как красиво.

Господи, я не могу, не могу. Мне больше ничего не надо, только бы она меня любила. Пожалуйста.

Теперь я понимаю, почему Константин отрекся от престола. Я тоже отрекусь».

Музыка закончилась. Николай заставил свой голос не дрожать: «Евгения Петровна…, Ваш муж,

полковник Воронцов-Вельяминов, находится в числе руководителей заговора, имевшего своей

целью свержение законной власти в Империи Российской».

Она молчала, положив пальцы на клавиши. Рыжая прядь, выбившаяся из прически, спускалась на

белую шею, на палантин из темного соболя.

-Евгения Петровна, - он подошел к роялю, и поставил подсвечник на крышку. «В ваших силах

сделать так, чтобы ваш муж не испытал ненужных мук. Вы женщина, мать…, - Николай осекся.

Лазоревые, сухие глаза смотрели на него - твердо и прямо.

-Я ничего вам не скажу, - спокойно ответила женщина. «Моя семья не имеет никакого отношения

к заговору . Хотите, - она поднялась, - хотите, допрашивайте меня, отправьте меня в крепость, но

не трогайте моих родителей, родителей моего мужа…, Они старые люди».

-Евгения Петровна, - император положил руку на ее плечо, и женщина отпрянула, - Евгения

Петровна, вы меня не так поняли…, Будьте милостивы, сжальтесь надо мной…, - Николай,

внезапно, опустился на колени, и увидел, как она брезгливо дернула губами .

Он шептал ей что-то, - лихорадочно, бессвязно, - шептал, целуя ее тонкие пальцы, что любит ее,

любил всегда, что не может жить без нее, и что стоит ей только сказать, - ее муж будет освобожден

от суда и следствия. «Все равно, - отчаянно подумал Николай, - все равно, она будет мне

благодарна. Пусть живет, мне до него никакого дела нет. Мне ни до чего нет дела, только до нее».

Он услышал звук удара и схватился за горящую щеку. У нее была тяжелая рука. «Презрен тот

суверен, - раздув ноздри, сказала женщина, - который, пользуясь слабостью подданного, хочет

украсть у него то, что ему, монарху, не принадлежит». Николай так и стоял на коленях. Юджиния

посмотрела на него, - сверху вниз: «Я скорее умру, чем поступлюсь своей честью, и честью своей

семьи, ваше величество. Прощайте».

Зашуршал шелк, он вдохнул запах жасмина, и, услышав, как закрывается дверь, поднялся. Луна

все сияла - равнодушно, безжалостно. Николай постоял просто так, сжимая в пальцах подсвечник,

а потом крикнул: «Александр Христофорович!»

Он увидел в дверях темную тень: «Пусть ее превосходительство Воронцову-Вельяминову отвезут

домой. Слежки с квартиры не снимать. С них станется, они сына своего могут спрятать так, что мы

его никогда не найдем. Далее, - он передал Бенкендорфу подсвечник, - если его удастся

арестовать на Украине, пусть везут сюда в кандалах. И в кандалах же держат в крепости. Я сейчас

приду, продолжим допросы, - он проследил за спиной Бенкендорфа.

Остановившись посреди кабинета, глядя на шпиль собора, блестевший в свете луны, Николай

пообещал себе: «Я их всех раздавлю. Уничтожу. До последнего отпрыска. Не будет больше

никаких Воронцовых-Вельяминовых. И ее, - он сжал кулак и грохнул по жалобно зазвеневшим

клавишам рояля, - тоже не будет. Ни ее, ни ее семьи».

Он оправил мундир. Пригладив волосы, Николай пошел вниз, в подвалы дворца, куда привозили

арестованных.

Эпилог

Украина, январь 1826 года

Село Трилесы

В камере гауптвахты было сыро, пахло плесенью. Петя прислушался к дыханию спящих людей:

«До Любавич мы доберемся, здесь недалеко. Реб Довбер нас приютит, оденемся нищими и

дойдем до столицы. Но ведь нельзя людей бросать. Мы договорились - начинать восстание, как

только придут вести из Санкт-Петербурга. Николай должен уже был назначить дату присяги, не

будет он с этим тянуть».

Его арестовали прямо в гостиной у Муравьева-Апостола, когда он и Сергей пили чай. Джоанна еще

не вернулась из Тульчина. Слушая приказ, что им читал командир Черниговского полка Гебель,

Петя сказал себе: «Ничего, пока Пестель и она на свободе, солдаты поднимутся, можно не

сомневаться».

Джоанна уже говорила по-русски, с акцентом, медленно, но говорила. Она устроила маленький

класс для солдат - тайно, в доме Муравьева-Апостола. Рядовые приходили туда в свои отпускные

часы. Муравьев-Апостол считал это блажью, и усмехался: «Мадам де Лу, русский солдат будет

подчиняться приказам командира, это у него в крови. Грамота им совсем не нужна».

-Это очень непредусмотрительно, подполковник, - холодно ответила ему Джоанна. «Зачем вы

хотите устроить революцию, если так наплевательски относитесь к собственному народу?

Преступно бросать под картечь людей, если вы им не объяснили, за что они будут сражаться».

Петя отдал Гебелю шпагу: «Это просто недоразумение, ваше превосходительство. Я уверен, оно

скоро разрешится».

-Солдаты ее любят, - отчего-то улыбнулся Петя, глядя на тусклый, зимний рассвет, что вставал в

зарешеченном окошке гауптвахты. «Иванной Ивановной называют». Он вспомнил, как еще до

отъезда в Тульчин, Пестель, смешливо, сказал: «Вы, мадам де Лу, похожи на Жанну д’Арк. Она,

должно быть, такая была. Только ведь Орлеанская дева - простолюдинка, а вы, отчего так хорошо с

народом сходитесь? У вас голубая кровь, привилегия происхождения…»

-Это не привилегия, а бремя, - отрезала Джоанна. «Люди нашего круга должны быть вдесятеро

более ответственны за свои слова и поступки. Нет большего позора для аристократа, чем

неуважение к тем, кого случай поместил на низшие ступени социальной лестницы. Впрочем, - она

пожала острыми плечами в темном, простом платье, - в этом и состоит наше предназначение,

господа. Разрушить сословные границы и построить на их обломках новое общество, общество

равных людей».

-Ваш покойный муж, - Муравьев-Апостол затянулся трубкой, - был дворянином. Вряд ли, мадам,

несмотря на всю вашу пылкость, вы позволите мастеровому, или крестьянину разделить вашу

судьбу.

-В Брюсселе, - Джоанна отвела его руку и сама чиркнула кресалом, - мой товарищ, - на настоящее

время, разумеется, - кузнец.

В гостиной повисло молчание. Петя, краем глаза, увидел, как покраснела щека Пестеля. Больше

они к тому разговору не возвращались. Петя, вытянувшись на лавке, подложив под голову шинель,

вздохнул: «Как там дома? С осени я их не видел, - Женечку, Степушку, маму с папой…, Тетя Марта с

дядей Питером приехали, а мы все еще здесь».

Он поежился, натянув на плечи тонкое, побитое молью одеяло, и, подышал себе на руки: «Было

бы это лет через десять, мы могли бы получить телеграмму, по кабелю, из столицы, и все узнать.

Мы пока только в прошлом году первую линию оптического телеграфа открыли, и то короткую. Но

все впереди, - Петя, невольно, улыбнулся, и закрыл глаза. «Поспи, - велел он себе, - и пусть тебе

они приснятся, - Женечка, Степушка…»

Ему снился бесконечный, пустынный океанский берег, и двое, - мужчина и мальчик, оба

рыжеволосые, - что шли куда-то вдаль, на холм. Петя увидел какой-то блеск. «Крест, - понял он, -

какие цветы красивые. Бронзовые хризантемы, а вокруг белое». Женщина, - невысокая, хрупкая, -

стояла к нему спиной. «Кимоно, - вспомнил Петя, - так это называется, я читал воспоминания

Головнина о том, как он в японской тюрьме сидел». Он видел только уложенные в замысловатую

прическу, бронзовые волосы. «У японок таких не бывает, - еще успел подумать Петя, а потом он

проснулся, - кто-то тряс его за плечо.

-Петр Федорович, - серые глаза Муравьева-Апостола торжествующе блестели, - слышите?

Петя замер и услышал во дворе голоса: «Объясните нам, за что их арестовали? Они не совершали

никакого преступления, ваше превосходительство!»

Петя натянул шинель. Плеснув в лицо ледяной водой из ведра, он приказал: «Поднимайте ваших

братьев, Сергей Иванович, настало время действовать».

До них донесся заспанный баритон полковника Гебеля: «Господа офицеры и нижние чины, нет

никакой причины волноваться. Я получил распоряжение из столицы об аресте, вот и все».

Петя оглянулся, - в камере их было четверо, - он и трое братьев Муравьевых-Апостолов. «Оружия у

нас, конечно, нет, - зло подумал Петя, - а голыми руками эти замки не возьмешь». Внезапно из-за

двери раздался выстрел. Пуля разворотила засов, и он велел: «Давайте-ка вместе!»

Дверь зашаталась под ударами. Петя, шагнув через обломки, увидел Джоанну - она стояла с

пистолетом в руке. Белокурые, коротко, - по плечи, - постриженные волосы были растрепаны, в

узком коридоре пахло порохом. Она была в штатском, - в бриджах, сапогах, и охотничьей,

английского сукна куртке. «Быстрее, господа, - попросила женщина, - хотелось бы обойтись без

кровопролития. Подполковник, - она поклонилась Муравьеву-Апостолу, - утихомирьте ваших

офицеров, они Гебеля под штыками держат».

Она протянула им оружие. Петя, взяв пистолет, задержавшись на мгновение, наклонился к ней:

«Павел Иванович здесь?». Джоанна кивнула и, сжав губы в тонкую линию, прошептала: «Я его

убеждаю, что не надо лгать солдатам, не надо скрывать от них того, что произошло в столице».

Петя похолодел, глядя в прозрачные, голубые глаза.

-Полный разгром, - зло сказала Джоанна, подтолкнув его к выходу. «Они вышли на площадь,

простояли там несколько часов, и были прицельно расстреляны артиллерией. По слухам, тысяча

человек, погибла, - она вздохнула, - солдат, зевак. Из дома ничего не было, - она качнула изящной

головой и выругалась: «Зачем они стреляют?».

Петя заставил себя не думать о жене, и сыне. Взведя пистолет, он пошел вслед за Джоанной.

-Нет! Не надо! - услышали они крик. Во дворе гауптвахты было людно, уже рассвело, ржали

лошади. Петя пробился через плотный круг людей и застыл. Командир Черниговского полка

Гебель, в испачканной кровью шинели катался по растоптанному, грязному снегу, держась за

живот.

-Еще! - раздался чей-то пьяный голос, и Петя едва успел выстрелить в воздух. Офицеры опустили

штыки. Муравьев-Апостол, неодобрительно сказал: «Уже бы и добили его. Ладно». Он

прицелился, и выстрелил в спину Гебелю. Тот истошно закричал: «Пощадите!», и стал хвататься за

сапоги офицеров. «Он и так сдохнет, - холодно заметил Муравьев-Апостол. «Коня мне!».

Подполковник вскочил в седло: «Господа офицеры! Вот курьер, - он положил руку на плечо своему

младшему брату, Ипполиту, - курьер из Варшавы, от его величества императора Константина. Он

привез приказ, предписывающий нашему полку прибыть в Варшаву, и встать на защиту законного

правителя! Вся восьмая дивизия восстала и находится на стороне его величества. Смерть

узурпатору!»

-Смерть! - дружно крикнули офицеры. Муравьев-Апостол добавил: «Как старший по званию,

принимаю на себя командование полком! Идем на Васильков, господа. Там мы получим в свое

распоряжение казну и оружие!»

Петя задержался в воротах. Перегнувшись в седле, он тихо сказал Пестелю: «Вообще мы с вами,

Павел Иванович, старшие по званию…»

-Ничего, - усмехнулся полковник, оглядывая холодными, синими глазами Гебеля, что затих в луже

грязи у крыльца. Рядом валялись трупы солдат, охранявших гауптвахту. «Ничего, Петр Федорович,

мы за чинами не гонимся. Поехали, - он махнул рукой, - потопим в крови Украину, а потом пойдем

дальше».

Он проводил глазами Воронцова-Вельяминова и услышал рядом спокойный, женский голос:

«Зачем лгать, Пестель? Солдаты этого не знают, но мы-то не дураки. Никакой это не курьер, а

прапорщик Муравьев-Апостол, младший брат подполковника, - белокурые волосы Джоанны

развевал северный, сырой ветер. Она натянула заячью шапку: «Свобода начинается с правды,

Пестель».

Он помолчал. Когда они уже ехали по усеянной лужами дороге, - начиналась оттепель, - Пестель

коротко сказал: «Я знаю, Жанна. Ты ведь мне тоже не лгала. И я тебе не собираюсь, так что слушай

меня, - Пестель остановил коня и взял ее железными пальцами за руку. Она только выставила

вперед подбородок. «Если что-то, - Пестель помедлил, - случится, то я сначала убью тебя, а потом

себя. Потому что ты, никому, кроме меня, больше принадлежать не будешь, поняла?»

-Я никому не принадлежу, - упрямо ответила Джоанна. Вырвав руку, женщина пустила своего коня

рысью к серым крышам Трилес. Из деревни уже доносились выстрелы, ржание лошадей, скрип

колес - полк снимался с места.

Пестель повертел в руках пистолет, и, усмехнувшись, поехал вслед за ней.

Село Мотовиловка

Джоанна лежала, опираясь на локоть, делая пометки в каких-то бумагах. Трещал фитиль свечи, в

каморке пахло свежестью. Она, несмотря на холод, распахнула окно. Уже вечерело, и женщина,

насторожившись, подняв голову, потянулась за пистолетом. Снаружи раздались редкие выстрелы

и возбужденный голос позвал: «Пошли, ребята, девок поищем! Теперь все позволено, начальника

над нами нет!»

Она настояла на том, чтобы заплатить хозяину дома за комнату. Пестель поморщился: «Они

должны быть рады, что приютили тех, кто несет им свободу».

-Свобода, - сочно заметила Джоанна, отсчитывая серебро, передавая его жене крестьянина, - не

равнозначна анархии, Пестель. Когда-нибудь, конечно, человечество откажется от денег, но пока, -

она улыбнулась, - бесчестно обманывать простых людей.

Дверь заскрипела. Пестель вошел, - со свечой в руке, и, расстегивая мундир, устало выматерился.

«Все пьяны, - он присел на лавку, где был брошен тюфяк и холщовые простыни. «Прогуливают

казну. Впрочем, они предпочитают не тратить деньги. Четверо мерзавцев захватили крестьянский

дом и украли вещей на двадцать рублей. Муравьев-Апостол, - Пестель вздохнул, - предпочитает

произносить восторженные речи перед солдатами».

-Надо их расстрелять, - спокойно сказала Джоанна, присев, отложив карандаш.

-Кого? - не понял Пестель, раздеваясь, забирая у нее бумаги.

-Мародеров, - ее прозрачные глаза заблестели гневом. «Мой покойный муж всегда так делал,

Пестель. Он выстраивал отряд и лично стрелял в тех людей, что запятнали великое дело борьбы за

свободу - мелким воровством. Хотите, - Джоанна внезапно, быстро погладила его по плечу, -

хотите, я их расстреляю?»

Он молчал, отвернувшись, глядя куда-то в угол. То же самое ему сказал Воронцов-Вельяминов.

Пестель вспомнил гневный голос полковника: «Революция не означает вседозволенности, Сергей

Иванович! Солдаты распустились, с утра пьяны, никакой дисциплины, никаких построений..., Как

вы собираетесь идти на Варшаву, а тем более на Санкт-Петербург?»

Муравьев-Апостол поднял покрасневшие глаза и стукнул кулаком по столу. Собравшиеся в горнице

офицеры вздрогнули. «Завтра, - сказал он, заплетающимся языком, - завтра будет построение. Мы

зачитаем солдатам наш «Православный катехизис» и воззвание, что я составил, и пойдем брать

штурмом Белую Церковь!»

-Зачитаете тем, кто еще будет в состоянии явиться в строй! - ядовито отозвался полковник

Воронцов-Вельяминов. «Впрочем, вы командир, Сергей Иванович. Я всего лишь представитель

Северного Общества, так что командуйте».

-Северного общества уже нет, - буркнул кто-то из офицеров, - спасать Россию придется нам, а не

вашим, Петр Федорович, трусам, которые побоялись взять штурмом Зимний Дворец!

Воронцов-Вельяминов преувеличенно вежливо закрыл за собой дверь, и в горнице повисло

тяжелое молчание.

-Он еще сбежит с поля боя, - раздался голос откуда-то сзади.

-Он останется на поле боя, - поднялся Пестель, - даже когда там, кроме него, не будет ни единого

человека. У него шесть сотен лет служения России за спиной, и хватит об этом. Я полковнику

Воронцову-Вельяминову доверяю больше, чем самому себе. Доставайте воззвание, Сергей

Иванович, - велел он Муравьеву-Апостолу, - будем работать.

-Что там? - спросил он сейчас, устроившись рядом с Джоанной, ласково поцеловав белокурый

висок. «Прочитала?»

-Все это, - женщина поджала тонкие губы, - не более чем перепев высказываний священников,

Пестель. Вы опять обманываете солдат, - она забрала у него черновик «Катехизиса».

-Послушай, - Джоанна начала читать.

- Для чего бог создал человека?

- Для того, чтоб он в него веровал, был свободен и счастлив, - Джоанна хлопнула рукой по листу.

«С первой же строчки ложь. Бог не создавал человека. Ты образованный человек, Пестель, ты

читал книги. Человек появился на свет путем изменения и развития, он вырос, - Джоанна покусала

карандаш, - из мельчайших организмов, которые на протяжении миллионов лет населяли землю.

Потом появились рыбы, птицы, животные. Приматы, а уж потом - человек. Человека создал труд,

а вовсе не Бог, которого, кстати, не существует, - Джоанна серьезно посмотрела на него.

Село уже спало, в окне были видны яркие звезды, похолодало. Пестель, запахнув ставни, развел

руками: «Жанна..., Ты сама учила солдат. Они религиозные люди, нельзя их разочаровывать...,

Потом, когда мы придем к власти, мы, конечно...»

-Ваша власть будет построена на обмане, - холодно сказала Джоанна, сворачивая листы. «Я даже

слушать эти бредни не хочу, Пестель. Вы пожалеете, что не сказали солдатам правду, я тебе

обещаю».

-Хорошо, - он мимолетно улыбнулся. «Когда мы победим, тогда и будем заниматься

образованием, Жанна. А пока надо сражаться. Иди ко мне, - он ласково привлек ее к себе. Потом,

когда лавка скрипела, когда старое, протертое одеяло было сброшено на дощатый пол, Джоанна,

задыхаясь, отстранившись, помотав головой, шепнула: «Нет, нет, ты же помнишь..., Сейчас

нельзя!»

-Я прошу тебя, - он стал целовать ее белокурые, разметавшиеся по холщовой подушке, волосы.

«Прошу, Жанна, пожалуйста..., Я так устал, так устал. Мы, может быть, завтра все умрем».

-Это не причина пренебрегать безопасностью, - твердо ответила Джоанна. «Я тебе говорила, я не

хочу ребенка. Пока. Когда захочу, я тебе скажу».

Он внезапно, разъяренно, прижал ее к лавке - так, что Джоанна не могла даже пошевелиться. Она

скосила глаза и, обреченно, подумала: «До пистолета я не дотянусь. Надо образумить его...»

-Хватит, - зло шепнул он. «Я мужчина, и я решаю, что мне делать. Замолчи уже, наконец! У меня

тоже есть свои потребности. Лежи тихо! - Джоанна сжала зубы и все-таки попыталась

высвободиться. Он встряхнул ее за плечи. Джоанна еще успела подумать: «Такое нельзя прощать,

конечно. Всем нам сейчас трудно, но это не оправдание насилию».

Он скатился с нее, тяжело дыша, и погладил ее по щеке: «Прости. Не сдержался. Ничего

страшного, сделай что-нибудь, если хочешь..., - Пестель повел рукой. Джоанна, одеваясь, заставив

себя не брать в руки пистолет, кивнула: «Сделаю. Я переночую у полковника Воронцова-

Вельяминова».

Раздался звук взведенного пистолета. Пестель, рванув ее за руку, толкнул на лавку: «Ты

переночуешь здесь! Я не позволю, чтобы моя женщина...»

-Я не твоя женщина! - Джоанна изловчилась и выбила из его руки оружие. «Не суди обо всех по

себе, Пестель. Он мой родственник и человек чести. В отличие от тебя. Все, - она поднялась, -

спокойной ночи».

У двери Джоанна услышала, как он плачет, - тихо, уткнув лицо в ладони. Вздохнув, женщина

вышла в сени. Поставив ведро на место, она помялась у двери, что вела на двор. Стараясь не

скрипеть половицами, она вернулась в каморку. Он лежал ничком. Джоанна, присев рядом,

погладила его по плечу: «Не надо так, Пестель. Новый мир начинается с новых отношений, поверь

мне».

Пестель нашел ее руку и поднес к губам. Джоанна почувствовала слезы на его лице. Он шепнул:

«Прости, пожалуйста. Если..., если мы выживем, я стану другим, обещаю».

-Давай спать, - Джоанна, устроившись рядом, закрыв глаза, стала ждать рассвета.

Полк был выстроен на деревенской площади, перед церковью. Петя, сидя в седле, наклонившись

к Пестелю, зло сказал: «Едва ли половина, остальные не проспались еще. И офицеры тоже пьяны.

Придется дожидаться, пока они проснутся, мы потеряем время».

Лицо Пестеля было хмурым. Петя, заметив темные круги у него под глазами, осторожно посмотрел

на Джоанну. Она стояла в отдалении, на крыльце деревенского дома, засунув руки в карманы

куртки. «Тоже не выспалась, - понял Петя: «Господи, как мы все устали. Нельзя, нельзя, надо идти

дальше, надо бороться, завоевывать свободу...»

Муравьев-Апостол принял свернутые листы «Катехизиса». Оглядев хмурых, молчащих солдат, он

крикнул:

-Бог умилосердился над Россией - послал смерть тирану нашему. Христос рек: не будьте рабами

людей, которые искуплены кровью моею. Мир не внял святому повелению сему и пал в бездну

бедствий. Господь смилостивился к нашим страданиям. Сейчас он посылает нам свободу, и

спасение. Братья, раскаемся в долгом раболепии нашем, и поклянемся да будет нам один царь на

небесах и на земле, Иисус Христос.

-Аминь, аминь, - пронеслось по рядам. Петя увидел, как Джоанна, усмехнувшись, ушла в избу.

-Надо, - велел он себе. Повторив: «Аминь!», перекрестившись, Петя стал читать дальше:

-Все бедствия русского народа проистекали от самовластного правления. Оно обрушилось.

Смертью тирана Бог ознаменовывает волю свою, дабы мы сбросили с себя узы рабства,

противные закону христианскому. Отныне Россия свободна.

-Россия свободна, - уверенно сказал Петя. Поведя рукой на юг, в сторону Белой Церкви, он

добавил: «Так принесем свободу всей стране, братья!»

Сеял мелкий снежок, над селом нависло низкое, серое небо.

-Ударьте в колокола, дабы ознаменовать их звоном этот великий день! - приказал Муравьев-

Апостол. С колокольни раздался задорный голос: «Давай, давай, не ленись, а то сейчас сбросим

тебя отсюда и сами звонить будем!»

Тяжелый, мерный звон поплыл куда-то вдаль. С купола церкви сорвалась стайка ворон и, каркая,

закружилась над площадью.

-Вечером отправляемся маршем к Белой Церкви! - надсадно крикнул Муравьев-Апостол. «Там

ждут войска, готовые перейти на нашу сторону и сражаться против тирании узурпатора!»

Вороны все метались над волглым, мокрым снегом. Петя, глядя на юг, опять перекрестился.

Деревня Устимовка

В роще было сыро, с ветвей деревьев капала вода. Петя, спешившись, тихо попросил: «Павел

Иванович, если что, позаботьтесь, пожалуйста, о мадам де Лу. Это я на всякий случай говорю, - он,

на мгновение, коснулся плеча полковника, - я знаю, что вы ее не бросите».

Синие глаза Пестеля спокойно оглядели заснеженное поле, что лежало перед ними. Полковник,

взяв короткую подзорную трубу, буркнул: «Могли бы и не упоминать об этом, Петр Федорович.

Вообще, - Пестель оглянулся на разбитую, узкую тропу, что вела вглубь леса, - не стоило ей сюда

ездить. Но разве с ней поспоришь? - он усмехнулся, изучая поле и еле видные на горизонте крыши

деревни. «У них артиллерия, - наконец, сказал Пестель, - сами убедитесь».

Петя посчитал пушки: «Два полка, не меньше. Может быть, Сергей Иванович прав в своих

надеждах, может быть, они перейдут на нашу сторону».

Солдаты рассыпались по всему лесу. Пестель, будто услышав его, вздохнул: «Дело наше, Петр

Федорович, почти безнадежное. Однако, скорее всего, Бонапарт так, же думал, когда с Эльбы

бежал. А получилось...»

-А получилась Святая Елена, - жестко сказал Петя. «На полдороге дела бросать нельзя, Павел

Иванович. За нами солдаты, народ, мы за них отвечаем. Попробуем, - он еще раз посмотрел на

противника и вернул Пестелю подзорную трубу. Они пошли к полку, проваливаясь по колено в

подтаявший снег. Пестель нашел свою лошадь, и, подъехав к Джоанне, незаметно взял ее за руку:

«Останься здесь, пожалуйста. Не надо рисковать, у тебя ребенок. Если что-то случится - доберись

до Санкт-Петербурга».

Розовые, обветренные губы улыбнулись: «Ты же хотел меня застрелить, Пестель, если что-то

случится». Она вскинула бровь, прядь белокурых волос упала ей на щеку. Пестель, оглянувшись,

отведя ее рукой, невольно, рассмеялся: «Я был дурак, Жанна. Прости меня, прости за все».

Она сжала поводья, - маленькой, крепкой рукой. Кивнув, женщина подтолкнула его к солдатам:

«Иди, Пестель, и делай свое дело. Правда, - Джоанна помолчала, - все равно с нами, что бы ни

произошло».

Джоанна проводила их взглядом. Нащупав пистолет в кобуре, запахнув шарф, она почему-то

вспомнила стук капель по крыше дома в Ангостуре, влажную, ветреную тропическую ночь, и тихий

голос мужа: «Любовь моя, обещай мне. Если я погибну, не делай ничего опасного. Вырасти

мальчика, пожалуйста. Я не хочу, чтобы маленький остался совсем сиротой. Мы оба с тобой знаем,

что такое любовь родителей. Пусть и у Мишеля будет счастливое детство. Обещай».

-И я тогда пообещала, - Джоанна повернула коня. Оглянувшись, женщина увидела, что полк уже

строится в шеренги на пустой, бесконечной равнине. Она, внезапно, поежилась и повторила:

«Пообещала. Надо держать свое слово. Но я не могу уезжать, вдруг понадобится помощь».

Джоанна спешилась. Привязав коня к дереву, она достала подзорную трубу. Офицеры ехали

впереди солдат, она увидела полковое знамя, что развевалось на внезапно поднявшемся ветру.

Кони шли шагом и Джоанна подумала: «Может быть, все будет так, как случилось там, под

Греноблем. Может быть, эти два полка присоединятся к нам, потом вся армия, а потом..., Не лги, -

одернула себя Джоанна. «Они хорошие люди, но их нельзя сравнивать с его величеством».

Она прислонилась к стволу дерева. Потрепав лошадь по холке, чиркнув кресалом, Джоанна

спокойно сказала себе под нос: «Если все пойдет не так, как мы задумали - лес они обыскивать не

будут. Подожду темноты, и отнесу сюда раненых - тех, кого оставят на поле». В седельной суме у

нее была фляга с водкой, корпия, и маленькая склянка с опиумом. Джоанна затянулась сигаркой:

«Что смогу, то сделаю».

Муравьев-Апостол посмотрел на уже хорошо заметный ряд пушек и повернулся к Пете: «Стрелять

не будем. Я уверен, они сложат оружие, как только мы к ним приблизимся». Петя даже не успел

возразить, как подполковник крикнул солдатам: «Братцы! На холмах такие же люди, как мы с

вами! Они тоже хотят свободы, они обмануты узурпатором! Мы поговорим с ними, и они к нам

присоединятся!»

Свистел ветер, было уже сумрачно. Петя, наклонившись к Пестелю, отчего-то спросил: «Павел

Иванович, а вы были при Бородино?»

-Я там ранен был, Петр Федорович, как и вы, - коротко улыбнулся Пестель. «А еще я был при

Дрездене, Кульме, Лейпциге, в общем, - он махнул рукой, - там же, где и вы. Просто я пехотинец, а

вы инженер, поэтому мы и не встречались. Сергей Иванович, - позвал он Муравьева-Апостола, -

давайте мне знамя, я поеду вперед.

-Я командир полка, - нахмурился тот, - мне и...

-Вы отвечаете за солдат, - прервал его Петя, - а мы с Павлом Ивановичем старшие по званию, нам

и разговаривать с ними, - он указал рукой на холмы: «Они, конечно, в более выгодной позиции.

Если они начнут стрелять, мы и минуты не продержимся».

Пестель взял знамя. Они, оторвавшись от шеренги офицеров, направились к подножию холмов. «А

у вас золотая шпага за что, Петр Федорович, - вдруг спросил его полковник, - тоже, за Бородино,

как у меня?»

Рыжие волосы Пети шевелил ветер, и он улыбнулся: «Нет, за Кульм. Я тогда за час, со своими

солдатами, все нужные окопы отрыл, и флеши возвел. Нас, Павел Иванович, на поле боя не видно,

мы все больше в грязи и воде возимся».

Они были уже совсем близко. Пестель крикнул: «Братцы! Перед вами Черниговский полк, люди,

которые первыми обрели свободу...»

Над их головами засвистела картечь. Пестель, развернув лошадь, так и не выпуская знамени,

приказал: «Петр Федорович, надо возвращаться к полку, построить его в оборонный порядок!»

Петя еще успел увидеть, как с холмов спускается кавалерия, как падает с лошади Муравьев-

Апостол, а потом и он сам почувствовал острую, мгновенную боль в спине, и упал, зацепившись за

стремя. Лошадь понесла, и он подумал: «Жарко. Это кровь. Господи, только бы с Женечкой и

Степушкой было все в порядке, только бы они семью не тронули. Не тронут, их вины нет, ни в чем.

Только моя, только моя...»

Лошадь внезапно дернулась, один из солдат Черниговского полка, что оказался рядом, вонзил ей

штык в брюхо и Петя прошептал: «Зачем?»

-Сами наварили каши, сами ее и ешьте! - солдат выматерился. Петя, упав на окровавленный, в

пороховой гари снег, потерял сознание.

Пестель очнулся уже в темноте. Он поднял веки. Застонав, даже не разобрав, кто перед ним, он

спросил: «Что..., что с полком?».

-Тихо, тихо…- ее рука была ласковой, твердой.

-Выпей, - Джоанна дала ему немного водки. Он закашлялся. Приподнявшись, оглядевшись,

Пестель увидел, что лежит в гуще леса, на расстеленной по земле шинели. Она разожгла костер и

построила маленькое укрытие из веток.

-Их взяли в плен, - вздохнула Джоанна. «Почти всех. Кое-кто успел уползти, и я вынесла сюда

нескольких легкораненых. Муравьев-Апостол, - она помолчала, - и полковник Воронцов-

Вельяминов тоже в плену. Их уже увезли. Будет рискованно их освобождать, хоть я оружие и

собрала. Брат Муравьева-Апостола застрелился, я это видела. У тебя голова разбита, - Пестель

поднял руку и коснулся тряпки, - они думали, что ты мертв. Я сняла шинели с убитых, мы не

замерзнем. И вторую лошадь привела, - Джоанна устроилась рядом с ним, и велела: «Спи. Тебе

завтра в седле ехать».

Он быстро согрелся под наваленными на них шинелями. Поморщившись, - голова болела, -

Пестель сказал: «Проселками доберемся до Тульчина. Я заберу золото, которое там у меня есть, в

тайнике, и разделимся. Ты поедешь в столицу, за сыном, а я отправлюсь на юг. У меня там, -

Пестель помолчал, - кое-какие друзья есть, с давних времен».

-Греки, - кивнула Джоанна. «Но Ипсиланти сейчас в плену».

-Зато все остальные на свободе, - ответил Пестель. Поворочавшись, он положил ее голову себе на

плечо: «Борьба не закончилась, а только начинается».

Джоанна улыбнулась: «Мы с Мишелем потом приедем к тебе, в Грецию. Если все удачно

сложится».

-Именно так и будет, - уверенно ответил Пестель. Обняв ее, он шепнул: «Спи. Я люблю тебя».

Местечко Сквира

Он проснулся от плача ребенка за стеной. В крохотной, боковой каморке корчмы было даже

жарко, пахло гусиным жиром, луком. Пестель, услышав тихий голос матери, что встала укачивать

дитя, прижался губами к нежному плечу Джоанны. Она спала, положив белокурую голову на руку,

размеренно, спокойно дыша. Они продали лошадей в первой же деревне, по дешевке, и там же

купили крестьянскую одежду. Пестель пошарил рукой по полу. Найдя сигары, он прикурил от

свечи. Джоанна пошевелилась, что-то пробормотала, и, казалось, уснула еще крепче.

-Всадники привлекают внимание, - сказала она, выезжая из леса. «Тем более, сразу видно, лошади

у нас армейские».

Перевязанную голову он покрыл потрепанной, заячьего меха шапкой. За эти несколько дней у него

отросла короткая, неухоженная бородка. Джоанна была в суконной юбке, старых сапогах и

бараньей свитке. В селах она притворялась немой. Только здесь, в еврейском местечке, велев ему

подождать на улице, Джоанна решительно направилась к одноэтажной, каменной синагоге.

На них не обращали внимания - голова Джоанны была укрыта платком, как и у местных женщин.

Пестель едва успел сказать: «А как же ты…». Джоанна улыбнулась: «Немецкий язык я знаю, а они

говорят, похоже. Ты же помнишь - Петр Федорович велел, в случае нужды, сослаться на того

раввина, что живет в Любавичах».

-Я хотел евреев выслать из России, - вспомнил Пестель, глядя на толкотню вокруг него - был

базарный день. «Писал, что их невозможно превратить в русских, а, значит, они не должны жить в

нашей стране. А я сам? Тоже ведь не русский, и даже не православный. Лютеранин. Впрочем, в

Бога я не верю, конечно, но все равно. Тогда и поляков надо высылать, и всех инородцев

сибирских. Ничего, я все эти заметки перепишу - до Греции еще долго добираться. Главное - Дунай

миновать, там уже меня никто не найдет. А потом Жанна с мальчиком ко мне приедут…, - он

вздрогнул. Джоанна стояла рядом, откусывая от еще горячего бублика. «Пошли, Пестель, -

смешливо, почти неслышно сказала она. «Нам дадут супа, чая и крышу над головой. Пришлось,

правда, сказать, что мы муж и жена, - Пестель заметил, что она покраснела.

-Но мы, же не евреи, - удивился он, идя вслед за ней к корчме, что стояла у выезда из местечка.

Джоанна отломила половину бублика и передала ему. «Евреи, французы, русские, немцы…, - она

пожала плечами. «Мой муж был французом, и сражался за свободу Венесуэлы, ты, немец, едешь

бороться в греческих отрядах. У свободы нет подданства, Пестель».

Ее ресницы задрожали. Джоанна забрала у него сигару: «Тепло. Хорошо». Ребенок успокоился.

Вокруг была тишина, только где-то на улице, в темной, беззвездной ночи, лаяли собаки. Она

курила, положив голову ему на плечо, а потом вздохнула: «Отсюда я поеду в Любавичи, с их

обозом. Хозяйка, - Джоанна махнула рукой в сторону двери, - мне волосы завтра покрасит. Мало

ли, - она нахмурилась, - вдруг у них уже мое описание есть. Твое так точно имеется. А тебе дадут

бричку с лошадью, крестьянин и крестьянин.

-Тем более у меня борода теперь, - Пестель потушил сигару: «Я тебе оставлю деньги, ассигнации,

серебро…Мне хватит, чтобы до Тульчина добраться, а там, тайник открою. Он у меня уже четыре

года, как сделан. И постараюсь передать тебе весточку, в Брюссель. Уже оттуда, -Пестель указал на

юг, - чтобы ты знала, где я».

В темноте на ее шее поблескивал синий алмаз. Джоанна носила кольцо на простой, серебряной

цепочке. Пестель прикоснулся к нему губами. Она, обняв его, прильнув к нему, шепнула: «Лорд

Байрон, он писал мне о Греции. Мы приедем к тебе, Пестель, обязательно приедем». Она

счастливо рассмеялась. Он целовал ее пахнущие дымом волосы, мягкие губы, маленькую грудь.

Джоанна, отчаянно, подумала, вспомнив трупы на заснеженном поле: «Хочется жизни».

-Я тебя люблю, - он закрыл глаза. «Когда в Санкт-Петербурге, первый раз увидел, так и полюбил.

Ты прости, - Джоанна услышала в темноте, что он улыбается, - прости, что я так долго этого не

говорил, Жанна.

-Еще много раз скажешь, - она наклонилась над ним и тоже стала целовать. «Так бывает, Пестель.

Мой муж покойный, правда, мне это в первый же день сказал, когда мы с ним встретились».

-И еще один человек, - Джоанна, на мгновение, вспомнила Поля: «Он поймет. Не может не понять.

Он всегда хотел, чтобы я была счастлива».

-Надо было и мне сказать, - проворчал Пестель, - не терять время.

-Ты еще все наверстаешь, - ласково пообещала Джоанна, обнимая его. Потом она заснула, -

крепко, как ребенок, - и видела во сне бесконечное, лазоревое море. Мишель и девочка, -

маленькая, белокурая, синеглазая, - бегали наперегонки в мелкой, теплой воде. Дул жаркий ветер,

шелестели листьями оливы. Джоанна, прищурившись, увидела парус, что растворялся вдали, в

полуденной, горячей дымке.

-Он вернется, - улыбнулась женщина. Подозвав детей, взяв их за руки, она пошла наверх, по

каменистой тропинке, к беленому домику под черепичной крышей.

Девочка прижалась щекой к ее руке. Подняв большие глаза, она серьезно спросила: «Папа еще

приедет, мамочка?»

-Обязательно, - Джоанна поцеловала ее. «Мы просто будем его ждать, милая».

Они простились рано утром, еще до рассвета, на заднем дворе корчмы. Пестель усмехнулся,

осматривая телегу: «Как с лошадью управляться, я еще не забыл. Береги себя, - он оглянулся и

поцеловал ее в губы, - и мальчика тоже».

- Там встретимся, - Джоанна указала на юг и помахала телеге, что, выкатившись из ворот корчмы,

свернула на разъезженную, грязную дорогу. Дул теплый ветер. Она, постояв еще на крыльце,

прислушалась к пению петухов: «Отсюда в Любавичи, там до Витебска доберусь. Деньги у меня

есть. Приведу себя в достойный вид, и в Санкт-Петербург. Петю, наверное, уже туда увезли. Только

бы их не казнили. Ссылка - это не страшно, оттуда всегда сбежать можно. Наверняка, меня тоже

ищут. Ничего, мы и пешком с Мишелем границу перейдем. Пестель знает мой адрес в Брюсселе,

напишет, как только в безопасности окажется». Вернувшись в зал, Джоанна сказала хозяйке на

медленном немецком языке: «Давайте, я вам помогу, полы помою, приберусь - пока не

открылись».

Обоз на Любавичи отправлялся в полдень. Джоанна, собрав вещи в холщовый мешок, - волосы у

нее были уже темные, хозяйка покрасила их настоем грецкого ореха, - вышла на улицу.

Теплый, почти весенний ветер дул с юга. Она, вспомнив свой сон, отчего-то улыбнулась. В

разрывах туч виднелось голубое небо, в лужах растаявшего снега гомонили воробьи. Джоанна

посмотрела на дорогу и замерла. «Нельзя двигаться, нельзя бежать, - напомнила она себе. «Это

вызовет подозрения. Стой на месте».

В конвое было два десятка солдат, конных, что сопровождали бричку, где сидели офицеры. У

Пестеля были связаны руки, непокрытая голова - замотана тряпкой. Джоанна услышала, как один

из офицеров кричит: «Проезжаем, не останавливаемся! Нечего в этой дыре делать. Нам надо до

вечера добраться в Белую Церковь, там его будут допрашивать, вместе с остальными

мятежниками!»

Никто даже не обратил внимания на маленькую, бедно одетую женщину, в шерстяном платке и

заплатанной юбке. Джоанна застыла, глядя ему в глаза. Пестель все смотрел на нее - пока телега и

конвой не скрылись из виду.

Она сжала мгновенно захолодевшими руками мешок и пошла к возам. Внезапно остановившись,

Джоанна обернулась в сторону Белой Церкви и жестко приказала себе: «Не смей! Не смей

рисковать. У тебя ребенок. Дети, - она покачнулась. Устроившись в телеге, натянув на себя свитку,

Джоанна закрыла глаза. Обоз медленно тронулся, она услышала скрип колес, щебет птиц.

Джоанна одними губами, сказала: «Мы будем сражаться дальше, обещаю».

Часть семнадцатая

Санкт-Петербург, лето 1826 года

-Это черновик, ваше величество, - Бенкендорф поклонился и положил на огромный, дубовый стол

лист бумаги. Кабинет был залит солнечным сиянием. Нева - широкая, синяя, волновалась под

легким ветром. Николай потрещал костяшками длинных пальцев. Присев, он стал внимательно

читать документ.

- Верховный уголовный суд приговорил к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу

воинского устава:

Вятского пехотного полка полковника Павла Пестеля за то, что, по собственному его признанию,

имел умысел на цареубийство. Изыскивал к тому средства, избирал и назначал лица к

совершению оного. Умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием

исчислял всех ее членов, к жертве обреченных, и возбуждал к тому других. Учреждал и с

неограниченной властью управлял Южным тайным обществом, имевшим целью бунт и введение

республиканского правления, составлял планы, уставы, Конституцию, возбуждал и приготовлял к

бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи и принимал деятельнейшие меры к

распространению общества привлечением других.

Преподавателя Главного Инженерного училища полковника Петра Воронцова-Вельяминова, за

то, что по собственному его признанию, он руководил Северным тайным обществом во всем

пространстве возмутительных его замыслов. Составлял прокламации и возбуждал других к

достижению цели сего общества к бунту, участвовал в умысле отторжения областей от империи,

принимал деятельнейшие меры к распространению Общества привлечением других. Лично

действовал в мятеже с готовностью пролития крови, возбуждал солдат, освобождал колодников,

читал перед рядами бунтующих лже-Катехизис, им составленный, и взят с оружием в руках.

Николай поиграл пером: «Александр Христофорович, Воронцов-Вельяминов так все эти полгода и

молчит?»

Бенкендорф развел руками: «Ни слова не сказал, ваше величество. О других. О себе, он, конечно,

все признал, но вот добиться от него показаний на еще кого-то, - Бенкендорф вздохнул, -

бесполезно. Впрочем, этот Пестель такой же. Вы ведь сами их допрашивали».

Николай вспомнил тусклый огонек свечи и синие, упрямые глаза человека, что стоял напротив

него. «Я вам, - Пестель вскинул голову, - все сказал, ваше величество, касательно моих взглядов на

будущее России и участия в заговоре. Если вы от меня хотите раскаяния добиться - этого не будет.

Я раскаиваюсь только в том, что мы действовали недостаточно решительно. И более я ничего

говорить не собираюсь».

-Alexandre рассказывал, у Наполеона такие глаза были, - вспомнил царь. «Тоже любимчик моего

старшего брата, как и Воронцов-Вельяминов. Пригрели на груди змею. Чего им не хватало,

наследники лучших фамилий, богатые люди…»

-Полковник, - почти ласково сказал Николай. Отпив кофе, император порылся в бумагах, что

лежали перед ним. «Ваш сообщник по бунту, подполковник Муравьев-Апостол признался, что у

вас в сожительницах была некая авантюристка, француженка. Мадам де Лу, - прочел он:

«Воронцовы-Вельяминовы, у них тоже приемный сын был, Мишель де Лу. Я же велел

Бенкендорфу навести справки. Он сначала на стороне Наполеона сражался, а потом к Боливару

отправился, там и погиб. Эта де Лу - вдова его. Предатель на предателе, а не семья. И еще

письмо..., - Николай, невольно, поморщился

Письмо пришло от короля Нидерландов.

-Мой дорогой царственный брат, - писал Виллем, - моя невестка, ваша сестра, принцесса Анна,

сообщила мне о том, что в Санкт-Петербурге находится мой подданный, малолетний внук ее

светлости вдовствующей герцогини Экзетер, Мишель де Лу. Родственникам ребенка сейчас

запрещено выезжать из России, в связи со следствием по делу о возмущении против Вашего

Величества.

Не вмешиваясь в суверенные дела вашего государства, я все же, мой дорогой брат, настаиваю на

том, чтобы мальчик был передан под покровительство нидерландского посла в России и

доставлен в Амстердам, где его примет на свое попечение вдовствующая герцогиня Экзетер.

Николай выругался. Бросив Бенкендорфу письмо, он ядовито сказал: «Так ты читаешь их

переписку! Откуда Виллем узнал, что мальчишка здесь? И где его мать, вместе с Пестелем ее не

поймали! Где, я тебя спрашиваю!»

Бенкендорф разгладил бумагу: «Ваше величество, они, должно быть, успели известить своих

родственников до того, как вы распорядились перлюстрировать их письма. Герцогиня Экзетер -

мать мадам де Лу, она знает, чуть ли ни всех европейских монархов..., - голос Бенкендорфа угас.

Николай, сочно, заметил: «Хорошую дочь она воспитала. Из-под земли мне эту мадам де Лу

достаньте. Она не просто сожительница этого Пестеля, она, наверняка, агент европейских

бунтовщиков».

Мальчишку пришлось отпустить. В марте, с началом навигации его отправили в Амстердам, на

первом же корабле, под присмотром чиновника из посольства. Бенкендорф потом доложил, что у

Пантелеймоновского моста, - «в змеином логове», - поправил его Николай, - только улыбнулись,

получив высочайшее распоряжение.

-Конечно, - император раздул ноздри, - они все это и подготовили. Теперь пусть следят

внимательно, сын их и в крепости, но эта мадам де Лу где-то на свободе, хотя, - вздохнул Николай,

- она могла границу и пешком перейти. Как только мы покончим с этими мерзавцами, - он

похлопал рукой по папке, - мы займемся укреплением рубежей империи. Евреев надо загнать

обратно в черту оседлости, запретить им появляться в столице...

-Их здесь и нет, ваше величество, - удивленно отозвался Бенкендорф.

-К Апраксину рынку сходи, Александр Христофорович, - посоветовал император, - там от них не

протолкнуться. Все проездом, с обозами, все торговцы. Надо строго наказывать за незаконный

переход границы, это ведь они проводят людей в Европу. Надо посылать на каторгу за

контрабанду…, Потом за это примемся.

- Я жду, полковник - раздраженно сказал Николай. «Я знаю, что мадам де Лу родственница вашего

приятеля, Воронцова-Вельяминова. Что она делала на Украине и где она сейчас?»

Пестель только усмехнулся: «Ваше величество, рискую навлечь на себя немилость, напоминая вам

об этом, но честь дворянина не позволяет мне обсуждать такие вещи с кем бы, то, ни было».

-Я его тогда чуть не ударил, - мрачно подумал Николай, просматривая список. «Но сдержался,

слава Богу».

-Хорошо, - наконец, сказал он. «Шесть - четвертовать, и тридцати одному отрубить голову.

Замечаний по срокам каторги у меня нет. Передавайте дело на рассмотрение в Верховный

Уголовный Суд».

Бенкендорф помялся у порога: «Ваше величество, со времен бунтовщика Пугачева такая казнь не

применялась в империи. Пугачеву сначала тоже отрубили голову. Верховный Суд будет надеяться

на проявление монаршей милости...»

-Если я решу ее проявить, - холодно ответил Николай, - я вам об этом сообщу, граф. Оставьте меня,

- он махнул рукой.

Дверь закрылась. Николай посмотрел на громаду крепости напротив. С той декабрьской ночи,

когда она играла ему во дворце, император ее больше не видел. Он сразу велел сообщить

родственникам бунтовщиков, что свидания с арестованными запрещаются до особого

распоряжения. Иногда он бросал взгляд на кабинетный рояль, и заставлял себя не протягивать

руку, не звонить - ее бы привезли во дворец, конечно. Однако Николай помнил ожог от ее

пощечины. Сейчас, все еще любуясь шпилем собора, он тихо сказал: «Я подожду. Подожду

оглашения приговора. Эта гордячка сама ко мне приползет, будет просить помиловать ее мужа. А я

потом выброшу ее за порог. Пусть сдохнет в Сибири, она, и ее щенок. Воронцов-Вельяминов все

равно умрет - медленно и мучительно».

Николай сплел пальцы. Вспомнив запах жасмина, белую, будто светящуюся в темноте шею,

рыжие, как огонь, волосы, он пообещал себе: «Скоро».

За окном раздался раскат грома. Николай, поднявшись, увидел тучи на западе - тяжелые,

набухшие грозой. Над Невой засверкали белые молнии, и он подумал: «С января грозы начались.

Как раз когда их с Украины привезли, этих мерзавцев. Матушка все говорит, это знак свыше. Надо

их всех помиловать, не след начинать царствование с казней. Ничего, - он усмехнулся, - Петр

Великий сам головы стрельцам рубил. Надо будет приехать, тайно, посмотреть на то, как их вешать

будут».

Он давно решил заменить четвертование виселицей, но сразу проявлять милость было не след.

«Пусть знают, на что я способен, - улыбнулся он, идя по коридору в покои жены, - пусть боятся

меня. Только так можно внушить истинную любовь - страхом».

Николай остановился у золоченой двери и вспомнил голос лейб-медика Виллие: «Ваше

величество, нервы императрицы после случившегося совершенно расстроены. У нее тик, ей

рекомендован покой, лечение на водах. Она должна временно прекратить супружескую жизнь.

Вы сами знаете, как тяжело ей даются роды».

-Русская императрица будет лечиться в России, - отрезал Николай, - и будет выполнять свой долг -

рождение наследников трона. У меня один сын, этого мало. Моя мать знала, что такое

обязанности супруги монарха, пусть и моя жена им научится».

Он закрыл глаза. Император опять увидел перед собой ее, - маленькую, стройную, с прямой,

гордой спиной. Николай, вдруг, неслышно рассмеялся: «Как это там Пушкин написал?»

-В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на Бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Николай внезапно прислонился к стене: «Это пусть сочинители выпускают птиц на волю. А я буду

ломать им крылья, если они не захотят сидеть в клетке».

Он нажал на бронзовую ручку и зашел в комнаты жены.

Степа, за руку с бабушкой, гулял вокруг Карпиева пруда. Трава была зеленой, сочной. Мальчик,

посмотрев на аллею, где медленно ходили запряженные в тележки ослики, оглянулся. За ними

шли два человека в темных сюртуках. Степа не удержался и высунул язык. Он знал, что его отец

сидит в Петропавловской крепости за то, что хотел добиться свободы для России.

-Как мой папа, - вздохнул Мишель еще зимой. Тогда мама посадила Степу на колени и грустно,

сказала: «Степушка, милый, папа приехал из Украины, но увидеться с ним нельзя, он в тюрьме».

Мама все ему объяснила. Потом, в детской, слушая Мишеля, мальчик подумал: «Все равно, папа

не погибнет. Его пошлют в Сибирь, мы с мамой туда поедем, за ним, и опять будем все вместе». На

следующий день он попросил дедушку Федора рассказать ему о Сибири. Мальчики устроились

рядом с большим атласом. Степа, водя пальцем по карте, спросил: «Так ты, дедушка, и Байкал

видел?»

Федор заставил свой голос звучать ровно: «Видел, милые мои. И реку Амур тоже. Давайте, я вам

минералы покажу, которые я оттуда привез». Мишель потом сказал Степе: «Ты не грусти. Я тоже,

когда папа воевал, то грустил. Правда, тогда мама рядом со мной была…, - мальчик отвернулся.

Степа, увидев, как блестят его глаза, уверил Мишеля: «Твоя мама еще приедет, обязательно! Вот

увидишь!»

Через несколько дней они вышли с бабушкой Мартой на Пантелеймоновский мост - за ними

неотступно следовали жандармы. Дойдя до входа в Летний сад, Степа почувствовал, что бабушка

замедлила шаг. Он посмотрел на Мишеля - тот уставился на ворота. Рядом с входом в сад стоял

лоточник. «Мишель взрослый, - удивился Степа, - ему почти одиннадцать лет. Там совсем, детские

игрушки, свистульки…Я бы такой свисток хотел, кстати».

Лоточник был в тулупе с барашковым воротником, в такой же шапке. У него были веселые, каре-

зеленые глаза. Бабушка Марта, бросив один взгляд на лицо Мишеля, одними губами, по-

французски, спросила: «Это он?»

Мишель кивнул и начал: «Бабушка, но как…»

-Потом, - велела женщина. Степа увидел, как бабушка, проходя мимо лоточника, незаметно ему

подмигнула. Они лепили снеговика, жандармы разгуливали под заснеженными деревьями.

Мишель, тихо, сказал мальчику: «Это друг мамы, дядя Поль, из Брюсселя. Он очень, очень

хороший человек. Он, наверное, приехал, чтобы меня увезти. Только вот мамы до сих пор нет…».

-Игрушки из Франции, - ласково приговаривал лоточник. Когда они выходили из Летнего сада, к

нему уже выстроилась маленькая очередь. На лотке были музыкальные шкатулки, деревянные

куклы. Бабушка Марта купила Степе свисток - как раз тот, что ему понравился.

Вернувшись, домой, Марта, миновав жандармов, что сидели в передней, - Степа уже привык к

ним, - зайдя в детскую, достала из свистка скрученную бумажку.

-На ослика! - попросил Степа сейчас. Бабушка улыбнулась: «Пойдем, милый».

-Здесь Поль и стоял, - вспомнила Марта, смотря, как катается внук. Один жандарм остался рядом с

ней, а второй медленно, примериваясь к шагу ослика, разгуливал по аллее, следя за мальчиком.

«Хороший он человек.

Они встретились на Сенном рынке. Марта ловко оторвалась от жандармов. Поль, - они стояли во

дворе какой-то лавки, сняв шапку, поклонился: «Мадам Марта, вы не волнуйтесь, пожалуйста. Я

вам письма привез. Мадам Мадлен велела передать, что наш король, Виллем, уже попросил

доставить Мишеля в Амстердам. Там его мадам Дебора будет ждать. Они все вместе отправятся в

Стокгольм. И месье Майкл тоже. На всякий случай, - добавил Поль. «И я сюда через Стокгольм

приехал. Правда, - он покраснел, - границу пешком переходил».

Марта внезапно улыбнулась: «Так вы, месье Мервель, с вдовствующей герцогиней

познакомились?»

Поль замялся: «Я ей, мадам Марта, просто объяснил, что мадам Жанна моя учительница, я ей

многим обязан...»

-Да, - тихо сказала Марта. Сыпал мелкий снежок, потеплело, до них доносились крики торговцев с

рынка. Марта, передав Полю, ключ от каморки, похлопала его по плечу: «Это надежное место.

Только вот, - она помолчала, - как восстание на Украине разгромили, месяц назад, бунтовщиков

сюда привезли. А мадам де Лу пропала. Мишель ее ждет, но..., - Марта вздохнула. Поль, спрятав

ключ, решительно тряхнул темноволосой головой: «Раз Мишель в безопасности будет, то я сам,

мадам Марта, туда, на юг, отправлюсь. Разыщу мадам Жанну».

Вернувшись на квартиру, читая письмо от пасынка, Марта, задумчиво сказала мужу: «Премьер-

министр Ливерпуль и министр иностранных дел Каннинг обещают, что, как только следствие

закончится, Георг пошлет ноту императору, и нас немедленно отпустят. Сами понимаете, - она

потянулась и взяла руку Тео, - если бы дело происходило в Англии, милые мои, вас бы тоже

интернировали в таких обстоятельствах. Законы везде одни».

Тео вскинула голову: «Как только будет объявлен приговор, я добьюсь, встречи с императором и

буду молить его о снисхождении, Марта. Он не сможет пренебречь волей покойного брата, он

проявит милосердие..., И мы, конечно, тоже поедем в Сибирь, - повернулась она к мужу, - вместе с

Юджинией и Степой. Ничего, проживем».

-Это еще надо, чтобы их помиловали, - вздохнул Федор, - чтобы разрешили семье последовать за

осужденными..., Хоть бы свидание дали, - горько сказал он. Марта, бросая письма в камин,

уверенно заметила: «Дадут. Просто надо подождать».

В конце февраля, в серый, сырой, оттепельный день, Мишель, сидя на подоконнике в детской, -

Марта занималась с мальчиками английским, - прошептал: «Бабушка! Бабушка, идите сюда,

пожалуйста!»

Джоанна была в бедном, мещанском салопе, и старой меховой шапке, с потрепанным саквояжем

в руках. Марта погладила по голове Мишеля: «Не плачь, не плачь, милый. Видишь, все хорошо с

твоей мамой, приехала она».

Марта выставила мальчишек из детской. Поднатужившись, раскрыв замазанные на зиму окна, она

огляделась - на набережной жандармов не было. Джоанна помахала ей. Марта, быстро нацарапав

записку, сбросила бумагу вниз.

Они встретились в той самой каморке. Поль ушел, оставив их одних. Джоанна, сидя на кровати,

отхлебывала горячий чай из оловянной кружки: «Тетя Марта..., как там, в крепости? Привезли их?»

-Привезли, но свидания не дают, - Марта устроилась рядом и обняла ее за плечи. «Похудела, -

подумала женщина. «А глаза все равно сияют».

-Отлежись немного, - твердо велела она, - и уходите с Полем в Гельсингфорс. Оттуда до Швеции

доберетесь. Не след тебе в столице болтаться, Бенкендорф уже спрашивал у нас, где ты. Дебора

Мишеля в Стокгольм привезет, за него не волнуйся.

Джоанна молчала. Грея тонкие пальцы о кружку, она шепнула: «Тетя Марта, если..., если вам дадут

свидание, передайте Пете, пожалуйста, что я, - она сглотнула, - я ребенка жду, тетя Марта..., -

Джоанна посмотрела на лицо женщины и внезапно улыбнулась: «Может быть, он как-то сможет

связаться с полковником Пестелем, сказать ему...»

Марта только обняла ее: «С Полем поговори, не надо от него это скрывать».

-Я уже говорила, - удивилась Джоаннна, - как же иначе? Он обрадовался, - женщина, на

мгновение, прижалась головой к плечу Марты: «Мне ведь никто не разрешит свидания, тетя

Марта, а надо, надо, чтобы он знал..., И в Сибирь мне никто не разрешит поехать, за ним».

-Это еще если их не казнят, - отозвалась Марта. «И я тебе повторяю - не рискуй, у тебя двое детей

на руках. Вам с Полем их вырастить надо. Напиши записку Мишелю, и чтобы духа вашего здесь

больше не было».

Джоанна кивнула и подумала: «Наверное, девочка будет. Как в том сне, что я видела».

Поль только поцеловал ее, - они лежали в каморке, на узкой, старой кровати: «Как может быть

иначе, Жанна? Я тебя люблю, твои дети - это мои дети, и так будет всегда. Когда маленький

подрастет, мы расскажем о его отце, вот и все. Иди ко мне, - попросил он ласково, - я ведь так

скучал, так скучал».

Джоанна устроилась у него в руках: «И ты приехал за мной, не побоялся?»

-Ты и Мишель были в опасности, - пожал плечами Поль, - любой порядочный человек на моем

месте поступил бы так же. Тем более я тебя люблю. Впрочем, я тебе это сказал еще тогда, как в

школу пришел записываться.

-Я помню, - Джоанна положила голову на его плечо, и он шепнул: «Поспи. Ты ведь устала, любовь

моя».

Поль натянул на ее плечи свое пальто, - в каморке было холодно. Он глядел на крупные, яркие,

зимние звезды, что висели над городом: «Все будет хорошо. Вернусь к занятиям, получу диплом,

стану практиковать. Начну с помощника адвоката, потом соберу денег, открою свою контору...,

Жанна мной будет довольна. И маленький родится, - он почувствовал, что улыбается, - сын, или

дочка. Я о них обо всех позабочусь, до конца дней моих, - Поль осторожно поцеловал ее

белокурый, пахнущий свежестью затылок. Как только Джоанна пришла в каморку, он согрел воды,

и женщина долго мылась. Он и сам заснул, - счастливо, крепко.

-Все в Стокгольме собрались, - Марта посмотрела на внука: «Пойдем, милый, обедать пора».

Мадлен написала, что у Джона и Евы, в Австралии, родился мальчик - его тоже назвали Джоном.

Дебора переслала письмо от Ната: «Дорогая тетя Тео, у нас счастливое событие - появился на свет

наш маленький сыночек, его крестили Теодором».

-Одни мальчики, - отчего-то подумала Марта, гладя по голове внука. «Говорят, это к войне. Ерунда,

из-за нас Британия с Россией воевать не будут. Главное, чтобы Петю помиловали. Юджинии я

сказала - как только она доберется до Сибири, как только осмотрится, пусть пошлет весточку. Есть

же там торговцы, что в Китай ездят. А из Кантона нам сообщат, где они. Остальное просто, - Марта

усмехнулась.

В квартире царила мертвенная тишина. Марта передала внука горничной. Пройдя в гостиную, она

спросила: «Что такое?». Федор курил у окна, глядя на Фонтанку. Питер сидел в кресле, читая

«Санкт-Петербургские ведомости».

-Тео лежит,- сказал муж мрачно, сворачивая газету. «Верховный Уголовный Суд вынес приговор -

шестерых подвергнуть четвертованию». Марта, невольно схватилась рукой за спинку кресла.

«Император заменил его повешением, - Питер тяжело вздохнул. «Пестель, Каховский, Рылеев,

Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, и наш зять».

Сзади раздалось шуршание. Тео стояла на пороге, в траурном шелке, с гагатовой диадемой на

голове. «Я написала письмо, - твердым голосом сказала она, - его величеству. Как только он

ответит, я поеду во дворец, и буду на коленях молить его пощадить нашего сына».

Порыв ветра заполоскал портьерой. Они увидели тучи, что шли по низкому, северному небу.

Молния, казалось, ударила прямо в шпиль Петропавловского собора, вода Невы засияла

нездешним, белым светом. Тео перекрестилась: «Господь милостив, я верю».

Комендант Петропавловской крепости генерал Сукин проснулся от стука в дверь. Ночью была

гроза, - начало лета было дождливым. В открытую створку окна веяло свежестью, пахло сырой

травой. Генерал потянулся. Взяв костыль, - почти два десятка лет назад, в сражении при

Фридланде, ему французским ядром оторвало ногу, - комендант стал одеваться.

-Сейчас, сейчас, - ворчливо сказал он. Причесывая седые, коротко, на старый манер, остриженные

волосы, комендант вспомнил такое же ранее утро, там, в Пруссии, запах крови в госпитальной

палатке, и свой шепот: «Федор Петрович, ежели Господь меня к себе заберет, прошу тебя,

позаботься о моей семье».

-Ты меня переживешь, Александр Яковлевич, - Воронцов-Вельяминов наклонился над ним и

пожал руку: «Лежи, выздоравливай. Я тебя сюда на спине своей тащил, так что умереть не

позволю».

-Его тоже при Бородино в ногу ранило, - комендант застегнул мундир. «Хромает до сих пор.

Господи, как их угораздило в такое ввязаться? Мальчишки совсем, сорока еще никому не было.

Двое всего женаты - Петр Федорович и Рылеев, остальные холостые. Господи, - он перекрестился,

- прости нам прегрешения наши, как же это - мне сына Федора Петровича вешать придется? Но не

будешь, же с приказом императора спорить».

Начальник Алексеевского равелина, майор Лилиенанкер, - пожилой, сухощавый, с остатками

седых волос на голове, - ждал в передней.

-Опять, - даже не здороваясь, сказал он. «Что хотите, делайте, Александр Яковлевич, а плотники

работать отказываются. Говорят - грех это, сам Господь знак посылает».

-Пошли, - Сукин взял со столика в передней свою табакерку, - посмотрим.

-Что там смотреть, - недовольно пробормотал майор, следуя за ним, - в седьмой раз одно и то же.

На зеленой траве кронверка красовалось черное, выжженное пятно, дымились разбросанные,

обгорелые бревна. Лилиенанкер долго молчал, а потом сказал: «Кажется мне, Александр

Яковлевич, в следующий раз она днем ударит. Не знаю, откуда плотников, теперь брать. Эти

расчет получили и по домам пошли. Обещались всем сказать, что Господь казнь проклял, и

нашлет молнию на голову того, кто хоть гвоздь здесь вобьет. И так уже, сами знаете, палачей из

Финляндии привезли. Искали в столице, да никто не вызвался. Грехи наши..., - пробормотал

майор. Сукин вздохнул: «Рапортую его величеству, пусть он решает. Как там заключенные? -

спросил он, указывая на равелин.

-Сидят, - сочно ответил Лилиенанкер, - что им еще делать? Когда с казнью что-то решится, будем

осужденных на каторгу в Сибирь отправлять. Еще хорошо, - он взглянул на кронверк, - что плаху

теперь ставить не надо. Все, кому голову отрубить были должны, в рудники поедут, навечно. А для

гражданской казни много не надо. Грехи..., - опять повторил он.

-Да, - вспомнил Сукин, - ночью будут гражданскую казнь делать, перед повешением. Лишают всех

чинов, орденов, дворянства, поместий..., Ладно, - он еще раз взглянул на остатки виселицы, -

пошлю курьера в Зимний Дворец.

-А в остальном, - майор осматривал солдат, что строились поодаль, на плацу, - тоже у нас неладно,

Александр Яковлевич. Сами знаете, как их с Украины привезли, так каждую неделю кто-нибудь в

гарнизоне умирает. В Неве тонут, с крыш срываются…, Или вообще, как тем месяцем, на ровном

месте, солдат упал и шею сломал. Читали вы..., - он, нерешительно, взглянул на Сукина. «В архиве.

Было уже такое. Как раз полсотни лет тому назад, при коменданте Чернышеве. Только непонятно,

кто тогда в Алексеевском равелине содержался, ни одной бумаги я не нашел...»

-И не ищите, - посоветовал ему Сукин. «Раз не нашли, значит не надо, чтобы кто-то их находил,

майор. Все, - он поворошил костылем остатки виселицы, - возвращайтесь к служебным

обязанностям».

-Грехи наши, - недовольно сказал Лилиенанкер и застыл: «Александр Яковлевич, что это?»

-Гроза, что! - пробурчал генерал. Над Невой, с запада, неслись почти черные облака, задул резкий,

холодный ветер, где-то вдалеке слышались раскаты грома.

-Грехи, - упрямо повторил майор. Сукин взорвался: «Что за суеверия! Это природное явление,

книги почитайте, а не только уставы. Все, вы свободны!»

Лилиенанкер ушел. Генерал, ежась под холодным дождем, побрел обратно к дому. Почти у двери

он повернулся, и, перекрестившись, поглядел на шпиль собора: «Грехи. Пусть император сам

решает, что с этим делать».

В детской было жарко натоплено. Три девочки, - младшая совсем дитя, - возились на толстом,

мягком персидском ковре, что закрывал пол. Мальчик, - светловолосый, высокий, в бархатной

курточке и штанишках, оторвавшись от французской книги, спросил: «Маменька, а можно окно

открыть? Лето же».

-Так дождь за окном, Alexandre, - вздохнула императрица Александра Федоровна, что сидела за

вышиванием, в большом, уютном кресле.

-Хорошо, ненадолго, - она кивнула лакею. Взглянув на детей, женщина попыталась унять дрожь в

руках.

С того зимнего дня, когда совсем близко гремели пушки, когда она, подойдя к окну, увидела трупы

на льду Невы, у императрицы стали трястись пальцы. Она скрывала это, как и то, что у нее иногда

дергалась голова. Свекровь, как-то неодобрительно, сказала:

-Ты, Александрин, слишком чувствительная женщина. Это не Германия, а Россия, пора к ней

привыкнуть. Впрочем, - Мария Федоровна усмехнулась, - вы сейчас все такие. Это мы революцию

во Франции помним. Упаси нас Господь от ее повторения, - пожилая женщина перекрестилась.

«Тебя в Тампль посади, как покойную королеву Марию-Антуанетту, да хранит Господь душу

мученицы, ты и умрешь, на следующий день. Те люди, - Мария Федоровна вздохнула, - они не

чета, вам были, из железа выкованы».

-Я не хочу быть железной, maman, -резко отозвалась Александра, - я женщина. Я имею право

быть слабой.

-В России не имеешь, - отрезала свекровь и больше они об этом не говорили.

Императрица сделала стежок и вдохнула свежий, щекочущий ноздри запах дождя: «И ведь не

скажешь Nicolas ничего. Он муж, он имеет право получать свое - сколько хочет, и когда хочет.

Адини только год, а я опять беременна, - она, невольно, положила руку на живот. «Я ему, правда,

не говорила пока, всего третий месяц..., Господи, опять эти муки, - вздохнула Александра

Федоровна. «И maman - истинно, у нее не сердце, а камень. Она десять раз рожала, и считает, что

все так должны».

-Мама, - раздался рядом испуганный голос наследника престола, - мамочка, что это?

Александра Федоровна подняла голову и похолодела. Посреди детской висел светящийся,

мерцающий шар. Пахло чем-то неприятным, девочки заплакали, подбежав к ней. Женщина,

неожиданно спокойно, велела: «Няня, уведите детей. Немедленно».

Адини, что сидела на ковре, возясь с куклой, засмеялась. Сказав: «Огонь!», протянув ручку,

девочка коснулась шара. Александра Федоровна и не помнила, как подхватила дочь, прижав ее к

себе, спрятав от мертвого, холодного света, что залил комнату.

-Не смотри, - приказала себе императрица. Она успела увидеть, как шар, исчезая, коснулся ее

платья. Так и, удерживая дочь, женщина потеряла сознание.

Николай зашел в свой кабинет и остановился на пороге. Мать, в траурном, черном платье, с

кружевной наколкой на голове, сидела за его столом, читая какое-то письмо. В стекла хлестал

дождь, и он подумал: «Какое отвратительное лето, Петр Великий как будто нарочно построил

город в самом нездоровом месте. Ищи еще такое - не найдешь». Он целый день провел в

Царском Селе, инспектируя гвардию, и, вернувшись, даже не успел зайти к жене. «Надо уже их

вешать, - раздраженно напомнил себе Николай, - хватит канитель разводить».

Мать отложила письмо и посмотрела на него. Глаза у нее были пристальные, внимательные,

серые. «У твоей жены выкидыш, - Мария Федоровна даже не поздоровалась, - Виллие сейчас с

ней. Он сказал, что опасности нет, однако Alexandrin много крови потеряла. Пойди потом к ней, к

детям. Они сегодня молнию видели, странную. Испугались, - Мария Федоровна поджала губы.

-Я даже не знал, что она беременна, - недоуменно сказал император. «Maman, что вы здесь

делаете?»

-Я тоже не знала, - Мария Федоровна поднялась и хлопнула рукой по бумагам, разложенным на

столе. «И кое-чего другого не знала. Ты как смеешь волю своего покойного брата нарушать,

Nicolas? -- она швырнула ему письмо. Николай подобрал его. Разозлившись, он крикнул: «А как вы

смеете рыться в моем столе?»

-Я твоя мать, - Мария Федоровна подошла к нему,- я имею право на все, помни это. Полюбуйся, -

она вытащила из-за корсета лист бумаги, - генерал Сукин прислал с гонцом из Петропавловской

крепости.

Николай пробежал записку глазами и поморщился: «Maman, что за суеверия. Подумаешь, семь

раз молния виселицу разбивала. Построят еще раз, ничего страшного».

-Ты хочешь, чтобы следующая молния в кровать твоего сына ударила? - угрожающе спросила

вдовствующая императрица. «Ты, Nicolas, помни, кровь наследника престола на твоих руках будет.

Еще неизвестно, что с Адини случится, - женщина перекрестилась, - нянька говорит, она того шара,

светящегося, ручкой коснулась. Но, вроде, она бойкая, не заболела. А с женой твоей, сам видишь,

несчастье. Не испытывай судьбу, Nicolas, - велела ему мать, - у тебя виселица на шесть человек

была построена?»

Он, невольно, кивнул.

-Вели построить на пять, - приказала Мария Федоровна, - и Федосье Давыдовне Воронцовой-

Вельяминовой, - она взяла его за рукав мундира и подтолкнула к столу, - на письмо ее ответь. Она

о прощении для своего сына молит.

Николай, угрюмо, молчал.

-Я с ней одних лет была, как тебя родила, - внезапно сказала мать, - только ты у меня девятый был,

а у нее Петр Федорович один. Отправь его в Сибирь, навечно, Nicolas, в этом я с тобой спорить не

буду. Но жизни не лишай, не иди против завещания брата твоего покойного. И ей не прекословь.

-Кому - ей? – спросил император, глядя на вздувшуюся под дождем, волнующуюся Неву.

Мария Федоровна не ответила. Молнии били в крепость, яростные, белые, наплавной мост

мотался под ветром, набережная была безлюдна.

-Петербургу быть пусту, - отчего-то вспомнил Николай. «Воронцовы-Вельяминовы кровные

родственники наши. Боярин Петр Федорович, что Посольский Приказ возглавлял, на двоюродной

сестре царя Михаила был женат. И у князя Дмитрия Донского мать Вельяминова была».

-Ей, - повторила мать. «Не зря твоя бабка ко мне во сне являлась, Nicolas. Садись, пиши решение о

помиловании. Пиши генералу Сукину, Федосье Давыдовне пиши. И дай им с Петром Федоровичем

встретиться, перед тем, как его на вечную каторгу отправят. Старые же люди, они больше сына не

увидят».

-Только им, - предупредил мать Николай, окуная перо в чернильницу. «И так я слишком

милосерден, maman».

Он писал и усмехался про себя: «Не увидят. Это совершенно точно, об этом я позабочусь. Кое-

какие распоряжения пошлю в Сибирь, касательно Петра Федоровича. Евгения Петровна,

наверняка, попросит разрешения вслед за мужем поехать. На коленях будет просить..., - Николай

закрыл глаза. Император заставил себя успокоиться: «Кроу. С ними я тоже покончу. Никого в этом

змеином гнезде не оставлю. Не сейчас, конечно, после казни. Ничего, я подожду».

Он посыпал чернила песком и вздрогнул. Молнии, казалось, били уже в самый дворец.

Степа посмотрел на медленно открывающиеся ворота крепости. Мальчик тихо спросил, держа за

руку мать: «А я папу увижу?»

Юджиния только кивнула, глядя лазоревыми глазами на метавшихся в голубом, ярком, утреннем

небе, чаек. Грозы прекратились, потеплело, и женщина подумала: «Ехать будет хорошо, дороги

уже сухие. Да что это я, нам еще не разрешили последовать за Петей. Господи, все равно, спасибо,

спасибо тебе».

Получив письмо от императора о помиловании, свекровь выстояла ночь на коленях перед

иконами. Ранним утром, зайдя к Юджинии, Тео велела: «Богородицу возьмешь туда, в Сибирь. И

шпагу ему привезешь».

-Тетя Тео, - Юджиния всхлипнула, - император написал, - лишение чинов и дворянства,

гражданская казнь и ссылка в Сибирь навечно. Я, может быть, и не увижу Петю больше, - женщина

расплакалась, - кто знает, как там все будет.

-Господь милостив, - Тео присела рядом с невесткой и привлекла ее к себе. «Видишь, жив Петя. А

что дальше случится, - она помолчала, - то в руке Божьей. Сама знаешь, мать твоя не остановится,

пока мы все в безопасности не окажемся. Если не Пете, так сыну твоему - и сабля пригодится, и

образ Богородицы. Они в семье с незапамятных времен были, а мы, - Тео вздохнула, - мы после

тебя двинемся в Сибирь, как ты нам напишешь, где вы оказались».

Они ничего не знали. Федор, рассматривая карту, хмуро сказал: «Понятно, что их за Байкал

отправят. Скорее всего, в Читу, а оттуда далее на север. Надо через Екатеринбург ехать, а потом в

Иркутск. Ничего, - он погладил внука по голове, - и в Сибири люди живут».

Степа уже выбрал игрушки, что хотел взять с собой. Ему только было жалко, что бабушка Марта и

дедушка Питер не едут с ним. Однако бабушка Марта, подмигнув ему, лукаво заметила:

«Посмотрим, дорогой мой, посмотрим. Может быть, и встретимся».

Тогда, в спальне, Юджиния прижалась щекой к плечу свекрови, вдыхая запах роз: «Я к императору

поеду, после свидания, буду молить его, пусть разрешит мне за Петей последовать. Так жаль, тетя

Тео, так жаль, что только вас к Пете пустят, я бы так хотела его увидеть...»

Дверь заскрипела, мать, - в утреннем, светлом платье, села по другую сторону от нее. Марта

твердо велела: «Слушай».

Свекровь и мать говорили. Юджиния, зардевшись, пробормотала: «За ними следят, как же это..., И

мне никто свидания не давал, не позволят...»

-Твой свекор, - мать взяла ее руку, - к генералу Сукину ездил, они вместе сражались. Комендант

сказал - закроет на это глаза. У вас полчаса будет, наедине. Только кандалы с него не снимут, - мать

вздохнула, - не положено. Сначала он с родителями и сыном увидится, а потом с тобой. В глазок

смотреть не будут, - мать, внезапно, улыбнулась. «Насчет Джоанны ему скажи. Может, и правда,

как-то удастся связаться с полковником Пестелем. Того-то вешать будут, - Марта помрачнела.

«Потом тебя проводим, и сами уедем. Думаю, Георг к тому времени как раз ноту пришлет».

-Сейчас как раз время, - Юджиния, все еще краснела. «Господи, если получится, то дитя в конце

зимы родится. Дядя Теодор рассказывал - там морозы жестокие. Ничего, - ласково подумала она, -

справлюсь. Нас оттуда вызволят, обязательно».

Они зашли во двор, в сопровождении жандармов. Сукин, поклонившись дамам, тихо сказал

Федору: «Пусть невестка ваша пока у моего дома погуляет, потом, - генерал улыбнулся, - мы ее

позовем».

-Папу с мамой сюда не пустили, конечно, - грустно подумала Юджиния, идя через вымощенную

булыжником площадь. «Они ведь иностранные подданные». Она обернулась - сын шел к

Алексеевскому равелину, держа за руки бабушку и дедушку. Юджиния перекрестила его рыжую

голову. «Высокий он какой, - улыбнулась она. «Пять лет, а уже как восьмилетний. Тетя Тео

рассказывала, Петя тоже такой был».

Она посмотрела, вдаль и застыла - на зеленой траве кронверка стояла виселица. «Какая она

огромная, - Юджиния заставила себя не плакать. «Ее с моста будет видно. Его, конечно, не

достроили еще, но все равно - народ придет».

В крепости было тихо, солнечно. Она, завязав потуже ленты черной, траурной шляпы, оправила

платье: «Помоги нам, Господи. Не оставляй нас милостью своей. Если Ты моего мужа спас, то дай

нам дитя, пожалуйста».

Степа, проходя мимо крохотного садика, - две березки, куст смородины, и чахлая травка, - звонко

спросил: «Господин генерал, а папа здесь гуляет? Или нельзя ему?»

Сукин посмотрел на мальчика: «Одно лицо с Петром Федоровичем, конечно. И глаза такие же -

голубые, яркие. Будто солнце в них играет».

-Ему нельзя, милый, - ответил комендант, ожидая, пока им откроют дверь, - но вот в Сибири

можно будет.

-В Сибири снега много, - вспомнил Степа, - и он долго лежит. Крепости буду строить.

Он сидел на коленях у отца, прижавшись головой к его плечу, и, всхлипывая, устраиваясь удобнее,

шептал ему: «Папочка, милый, я так скучал, так скучал..., Но ничего, мы с мамой к тебе приедем».

Тео тоже плакала, гладя сына по щеке: «Ты здесь такую бороду отрастил, милый, как в то время,

когда в партизанах был. Не холодно тебе?- она потрогала шерстяное одеяло.

Камера была крохотной - койка с тюфяком и подушкой, маленький стол, грубый табурет и печка,

которую топили из коридора. «Сейчас ведь лето, мамочка, - Петя склонил голову и поцеловал

смуглую, пахнущую розами руку. «Мамочка, папа, - он помолчал, сдерживая слезы, - вы простите

меня, пожалуйста».

Федор прошелся по камере, прихрамывая, и хохотнул: «На три наших с тобой шага, Петька. Ничего,

в Сибири просторнее. Там и увидимся, - он подмигнул сыну: «Не сообщали вам, куда вас повезут-

то?»

-Завтра ночью, - вздохнул Петя. «Перед гражданской казнью будут оглашать приговор, и

отправляемся, прямо отсюда. Сначала, наверное, в Екатеринбург, а потом..., - он не закончил и

поднял руки в кандалах: «Так и поедем».

-Не больно тебе, папа? - озабоченно спросил Степушка. Петя улыбнулся: «Я привык, милый. Жалко

только, что с вами со всеми теперь не скоро увижусь. Вам император еще не разрешил за мной

поехать? - спросил он.

-Твоя жена после казни, - Федор помолчал, - будет просить его о свидании. Разрешит он, мы ведь

не за границу собираемся, - он улыбнулся, - а за Байкал. Я смотрю, у тебя и бумага с карандашом

есть? - он кивнул на стол. «Передачи запретили, а так бы мы, конечно, тебя побаловали, - он

нагнулся и прикоснулся губами к рыжим волосам.

-Они у меня с собой были, - Петя все держал мать за руку. Та, бодро, заметила: «Ничего, Юджиния

с багажом поедет, и мы тоже».

-Женечку сюда не пустили, - горько подумал Петя. «И то хорошо, что маме с папой свидание дали.

Бедный Рылеев, так семью и не увидит, наверное». Тео забрала внука и тихо сказала сыну на ухо:

«Сейчас Юджиния придет. У вас полчаса будет, в глазок смотреть не станут».

-Мама! - только и смог сказать Петя, а потом мать обняла его, и он почувствовал слезы на ее лице.

Федор поднял жену: «Нечего плакать. Осенью получим весточку от Юджинии - где вы, и после к

тебе приедем, Петька. Водки привезем, - он улыбнулся и поцеловал сына.

-Все будет хорошо, - уверенно сказал Федор. Мать все плакала, Степушка прижимался к его

заношенной, старой рубашке. Петя посмотрел в голубые глаза отца: «Семьдесят пять ему. Господи,

дай ты мне сил вынести все, Степушку воспитать...- он погладил сына по голове. Федор вытащил

свой хронометр: «Пора».

Тео еще успела перекрестить сына, Степушка шепнул: «Мы увидимся, папа...». Дверь заскрипела,

они вышли, и Петя вдохнул запах жасмина. Он, было, попытался подняться, но Юджиния

попросила: «Сиди, сиди, пожалуйста...».

Она оказалась рядом - маленькая, хрупкая, шляпа полетела на пол, она распустила волосы, и,

целуя его, прошептала: «Петя, милый мой, милый, Господи, ты жив, ты будешь жить...».

-Женечка, счастье мое..., - только и успел сказать Петя. «Женечка, прости меня, прости...»

-Молчи, - она провела ладонью по его щеке, и прильнула к его губам. «Мне тебя не за что

прощать, милый. Иди, иди ко мне, пожалуйста...».

В камере было сумрачно - окошко выходило на противоположную стену равелина. Юджиния,

подтянув к себе подушку, вцепившись в нее зубами, укрывшись под одеялом, еле слышно

застонала. «Почти год, - пронеслось у нее в голове, - Господи, как давно. Господи, как хочется

жизни».

-Я люблю тебя, я так тебя люблю, - он целовал нежную, белую шею. Прижимаясь головой к его

груди, Юджиния потянулась и сказала что-то ему на ухо. Петя, внезапно, улыбнулся: «Так это

хорошо. Павел Иванович справа от меня, - он указал на стену, - мы перестукиваемся, уже давно».

В январе, после того, как их привезли из Украины, Петя вспомнил рассказы отца о шифрах, что они

с тетей Мартой использовали во время работы в Париже.

-Квадрат Полибия, конечно, - пробормотал тогда Петя, кусая карандаш. Писать в кандалах было

трудно, но он, вскоре, наловчился. Вышел не квадрат, а прямоугольник с тридцатью буквами

русского алфавита - от некоторых пришлось отказаться. Петя упорно стучал и в правую, и в левую

стену, пока справа не отозвались, - медленно, неуверенно: «Пестель».

-Вот и скажи ему, - велела жена, быстро оправляя платье, надевая шляпу. «Я тебя люблю, - она

поцеловала его в губы, - люблю и знаю - мы скоро увидимся и больше никогда не расстанемся.

Храни тебя Господь».

-И вас тоже, милые мои, - Петя поцеловал маленькую, твердую руку. Юджиния велела себе не

плакать. Выходя из камеры, обернувшись, она помахала мужу. Она шла по двору крепости,

чувствуя тепло, что охватывало ее. Увидев Степушку, что бежал к ней, женщина повторила: «Все

будет хорошо».

Он услышал стук в стену и насторожился. Пестель знал, что завтра их казнят. Комендант Сукин уже

сказал, что к православным приедет протоиерей Мысловский из Казанского собора, а к нему,

лютеранину - пастор Рейнбот. «Не то, чтобы я верил в Бога, - усмехнулся тогда Пестель, - но хоть

поговорю с кем-то, кроме членов комиссии по расследованию».

Жанна снилась ему почти каждую ночь - всегда с детьми, с Мишелем и девочкой, похожей на мать,

белокурой, синеглазой. Они провожали его, стоя на берегу, улыбаясь. Он, выходя из гавани в

открытое, теплое, ласковое море, шептал себе: «Я еще вернусь».

Больше всего его мучило то, что он даже не знал - жива она, или нет. Когда они виделись в

последний раз, когда Жанна стояла у обочины деревенской дороги, сжимая в руках мешок,

Пестель, смотря на нее, просил: «Пожалуйста, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. С ней, с

мальчиком...»

Здесь, в крепости, разобравшись в том, как надо стучать, он спросил у Воронцова-Вельяминова:

«Что с мадам де Лу?». Но и тот ничего не знал.

Пестель, шевеля губами, внимательно следил за ударами. Когда они затихли, взглянув в окно, - его

камера выходила на Неву, и ему был виден маленький клочок синего неба, - он улыбнулся.

-Спасибо, Петр Федорович, - простучал он в ответ. «Господь да благословит вас». Он вытянулся на

койке, - кандалы зазвенели, - и посчитал. «В сентябре ребенок родится. Господи, сделай так,

чтобы они счастливы были, Жанна, дети. Убереги их от всякого зла».

Он закрыл глаза и опять увидел их - только сейчас он был рядом, у самой кромки воды. Девочка

подняла глаза, - большие, ласковые. Прижавшись щекой к его руке, она тихо сказала: «Мы будем

смотреть, как ты уплываешь, папа. Никуда не уйдем». Он наклонился и поцеловал теплый лоб:

«Спасибо тебе, доченька». Вокруг не осталось ничего, кроме сияния солнца, жаркого ветра,

трепетал парус. Они все провожали его, пока берег не скрылся в туманной дымке, пока он не

заснул, все еще продолжая счастливо улыбаться.

Николай запечатал письмо. Подойдя к огромной карте России, взглянув на Забайкалье, он холодно

улыбнулся: «Зерентуйский рудник. Отделим Петра Федоровича от всех остальных. Устроим ему,

так сказать, личное попечение государя императора. Думаю, до весны он не доживет, вот и

славно. И она пусть там же сдохнет, пусть все они сдохнут. Только сначала я ей дам монаршую

аудиенцию, - он вернулся к столу и пробежал ровные строки: «Надеясь на христианское

милосердие вашего императорского величества, нижайше прошу разрешения разделить судьбу

своего мужа, Петра Федоровича Воронцова-Вельяминова».

Он вспомнил строки из своего послания коменданту Зерентуйского рудника: «Я более чем уверен,

что каторжник Воронцов-Вельяминов будет злоумышлять на побег, или сношения с другими

каторжниками, в Нерчинском заводе, дабы поднять восстание, и попытаться освободить

заключенных. В случае раскрытия подобных его замыслов, или подозрения на оные я даю вам

свое монаршее разрешения к применению любого наказания, впрочем, подразумевая, что оно

будет публичным, имеющим воспитательный характер для других узников».

Николай рассмеялся: «Вот и все. Смертной казни в империи больше не будет. А что Петр

Федорович умрет, на то Божья воля, мои руки его кровью не будут запятнаны».

В дверь поскреблись. Николай, присев на угол стола, разрешил: «Входи, Александр

Христофорович. Готов экипаж? - император кивнул на белую, нежную ночь за окном. Шпиль

собора золотился в розоватом сиянии незаходящего солнца. Он давно рассмотрел виселицу в

подзорную трубу и остался доволен - выстроена она была на славу.

-Готов, - Бенкендорф кивнул. «Ваше величество, касательно письма от британского императора...»

Георг прислал ноту, в которой он ручался за супругов Кроу: «Мой дорогой царственный брат, сэр

Майкл Кроу, наш выдающийся инженер, сын мистера Питера Кроу, готов в любое назначенное

вами время приехать в Санкт-Петербург за своими родителями. Я уверяю вас, что участие их зятя в

заговоре против вашего императорского величества - всего лишь досадное недоразумение, не

имеющее никакого отношения к делам торгового дома «Клюге и Кроу».

-Досадное недоразумение, - желчно повторил Николай. «Что с этой мадам де Лу? Исчезла?»

Бенкендорф только вздохнул.

-Подготовь тайное распоряжение, - велел ему император, - о запрете на въезд в Россию для всей

этой семьи. Кроу, де Лу, - для всех. Навсегда. Этот сэр Майкл пусть появится здесь, с ним и его

родителями мы покончим без особого шума.

Николай прошелся по кабинету, поигрывая серебряным ножом для разрезания бумаг: «Пусть

собирается, мы будем рады его видеть, - он мгновенно, хищно улыбнулся. «С тем делом, -

император поднял бровь и со значением посмотрел на Бенкендорфа, - все устроено?

Бенкендорф вспомнил, как, услышав приказ императора, кивнув, он вышел из дворца и приказал

кучеру остановиться у первой церкви, что попалась по дороге. Пахло ладаном, свечами, было

тихо. Вечерня еще не начиналась. Бенкендорф опустился на колени перед образом Иисуса и

горько сказал: «Господи, прости меня за то, что я это сделаю. Но я не могу, не могу отказаться, это

распоряжение монарха..., - он тогда заплакал, - тихо, горестно, - и еще долго стоял, уронив голову в

ладони.

-Все, ваше величество, - Бенкендорф спрятал глаза. Николай все смотрел на него - тяжело,

выжидающе. «Хвалю, Александр Христофорович, - наконец, потрепал его по плечу император, -

молодец, что забыл о всяких там сантиментах». Он взглянул на большие часы: «Поехали, я хочу на

гражданскую казнь успеть».

Караул был построен на кронверке, уже горели костры. Петя взглянул на виселицу: «Возки за ней

стоят. Решили, что не след нас оставлять на казнь смотреть. Боятся, наверное, что мы захотим

товарищей своих освободить». Им уже зачитали приговор. Петя, найдя глазами князя Трубецкого

и Никиту Муравьева, подошел к ним. Они все были в мундирах, с орденами, и Никита вдруг

сказал: «Помните, мы с вами по Парижу гуляли, десять лет назад? Кто бы мог подумать, что все так

сложится?».

-Ничего, - усмехнулся Петя, - ничего, Никита, еще посмотрим, как оно там, - Петя махнул рукой на

восток, - устроится. Евгения Петровна моя надеется, что император ей разрешит за мной поехать.

-Если ей позволит, - вздохнул Трубецкой, - то и всем остальным, наверное, тоже. А Степа твой,

Петр Федорович? - озабоченно спросил князь. «С родителями твоими останется?»

-Родители мои тоже в Сибирь собираются, - ответил Петя, - сами знаете, мой отец с ней не

понаслышке знаком. Ничего, проживем, - он услышал барабанную дробь. Командующий казнью,

генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Голенищев-Кутузов крикнул: «На колени!»

-Сколько людей, - понял Петя, исподтишка оглядывая толпу. «Войска, генералы, представители от

посольств. Еще и экипажи, закрытые. Господи, - он внезапно закрыл глаза, - Господи, я прошу тебя,

убереги Женечку, Степушку сохрани. Родителей моих, всю семью нашу. Если и страдать кому-то,

так мне».

Он вспомнил, как жена там, в тюремной камере, целуя его, шептала ему на ухо, - быстро,

прерывисто: «Нам ничего, ничего не надо, милый - только хоть иногда тебя видеть..., Это не

страшно, что в избе жить придется, я справлюсь, вынесу, обещаю..., Просто видеть тебя, и все.

Может быть, - Юджиния покраснела, - может быть, свидание удастся получить, как сейчас…,

Может быть, у нас еще дети будут».

-Полковника гвардейского конно-пионерского эскадрона, - услышал Петя, - Петра Воронцова-

Вельяминова - к лишению всех званий, чинов, орденов и дворянства, и ссылке в каторжные

работы навечно.

С него сорвали мундир и бросили в огонь, над его головой раздался треск сломанной шпаги. Петя

вздохнул: «Степушку никто дворянства не лишает, сабля наша родовая ему достанется. Господи,

знал ли я, когда воевал, когда ордена получал, что все так обернется. Хоть Джоанна и Мишель в

безопасности». Солдат надел на него полосатый, арестантский халат и подтолкнул: «Пошли!»

У возка суетились жандармы, лежали кандалы, пахло гарью от маленького, переносного,

кузнечного стана. Петя понял, что его повезут одного. Гремя кандалами, опустившись на солому, -

в углу был брошен старый, дырявый тулуп и стояло деревянное ведро, - он представил себе карту

России. «Больше месяца до Иркутска ехать, - хмыкнул Петя, - к осени как раз к Чите доберемся».

Он рассеянно постучал пальцами по крепкой стене закрытого возка. Дверь была заперта снаружи,

в крохотное, зарешеченное окошко, устроенное под самой крышей, просачивался свет белой

ночи. Петя замер.

-Я был дурак, - сказал себе Петя. «Оптический телеграф - это ерунда, прошлый век. Его еще

древние греки использовали. Мы перестукивались, и с Павлом Ивановичем, и с Луниным, что

слева от меня сидел. Надо использовать для связи электрические сигналы. Каждая буква алфавита

заменяется набором точек и тире. Длинные и короткие удары, вот и все. Остается продумать

механизм их передачи по проводам, - Петя оглянулся, - возок уже тронулся, - и рассмеялся: «Какой

карандаш, какая бумага? Ладно, - велел он себе, - пока запоминай, а потом, будем же мы где-

нибудь останавливаться? Там и достанешь все, что тебе нужно. Поработай, и подумаешь о

Женечке, так и быть».

Он привалился к стене возка и стал размышлять под еще медленный ход обоза, что уже выехал за

ворота крепости.

Кронверк был пуст, догорали костры. Пестель, посмотрев в окно, - после гражданской казни их

привели обратно в Алексеевский равелин, - вздохнул: «И попрощаться ни с кем не дали. А

генералы остались, будут смотреть на то, как нас вешать станут. Казалось бы, мы же офицеры -

могли и расстрелять».

В камере было тихо. Он, обернувшись, присев на койку, поднял глаза на человека, что устроился за

столом. «Я знаю, Павел Иванович, - смешливо сказал пастор, - знаю, что вы причащаться не хотите,

и настаивать не собираюсь».

Вечером комендант Сукин принес ему бумагу и карандаш. Пестель написал родителям, а потом,

откинувшись к стене, закрыв глаза, стал вспоминать ее. «Я виноват, конечно, - горько сказал себе

он, - виноват перед Жанной. Я перед всеми виноват. Если я взял на себя ответственность, так надо

было становиться единоличным руководителем. Один бы сейчас и расплачивался. А так дети

отцов своих лишились. Люди, что за мной пошли, на каторге сгниют. Виноват, - твердо повторил

Пестель и взял еще несколько листов.

Жанне он написал просто - что любит ее, любил всегда, с того самого мгновения, что увидел ее в

гостиной Воронцовых-Вельяминовых. Написал, что он благодарен, за то счастье, что испытал

рядом с ней, и просит прощения за свои ошибки. «Живи в радости, любовь моя, - закончил

Пестель, - и знай, что в свою последнюю минуту я буду видеть тебя такой, как я тебя помню, такой,

как ты останешься для меня, Жанна».

Он отложил карандаш и услышал ее шепот там, ночью, в жаркой каморке корчмы. Пестель вдруг

улыбнулся: «Да, я ей сказал, что виноват, виноват перед ней, за то, что было в Мотовиловке. Я не

имел права так поступать. А она обняла меня, и ответила: «Даже самые сильные люди иногда

бывают слабыми, Пестель. Я тоже. Вот как сейчас - я хочу побыть слабой. Не оставляй меня».

-И я тогда ответил: «Никогда не оставлю, Жанна». Он все сидел с закрытыми глазами: «А вот

пришлось».

Со вторым письмом было труднее. Он даже не знал, кому пишет - сыну, или дочери.

-Да какая разница, - понял Пестель. «Жанна, конечно, была права, а я, дурак, еще ревновал ее.

Если бы она меня не любила, она бы просто ушла, вот и все». Он писал медленно, обдумывая

каждую фразу.

-Попрошу Жанну, чтобы отдала ребенку, когда он вырастет, - решил Пестель. Ему почему-то все

равно казалось, что это будет девочка.

Он написал о восстании, написал о том, что понял - такими мерами не изменить общественный

строй, необходима долгая и кропотливая работа, над самосознанием рабочих и крестьян. Пестель

писал о том, что все граждане страны должны быть равны перед законом, о том, что надо

искоренить сословную, имущественную, и религиозную дискриминацию. «Политическое

завещание получилось, - невольно улыбнулся Пестель. «Я же ребенку своему пишу. Что делать,

если я считаю важным для него знать о моих взглядах. Вот еще что, - он подумал и приписал: «Но,

то, что мы посеяли, взойти должно, и взойдет непременно».

-Милая моя девочка, - невольно написал он, и, остановившись, не стал исправлять. «Милая моя

девочка! Я очень любил твою мать. Если бы наша жизнь сложилась по-другому, я был бы счастлив,

провести с ней все те дни, что мне отмерила судьба. Поэтому я прошу тебя - не бойся любить, и

знай, что только это чувство дает нам силы жить, и двигаться дальше, для того, чтобы мир вокруг

нас изменился к лучшему. Любовь побеждает все. Твой отец, Павел Пестель».

Рейнбот сразу согласился взять письма и только кивнул: «Что вы, Павел Иванович, даже говорить

не о чем. Не волнуйтесь, я их почтой отправлять не буду. Пошлю с надежным человеком в

Германию, а оттуда они до Брюсселя доберутся».

-Спасибо, - вздохнул Пестель. « Причащаться я не буду, а вот если бы вы мне почитали, - он

взглянул на Евангелие, что лежало на столе, - я бы вам был благодарен, герр Рейнбот».

Пастор взглянул на него: «Вот же самообладание, через полчаса их на виселицу поведут, а он со

мной беседует так, как будто мы на светском приеме встретились».

Синие, такие синие глаза все улыбались.

-Я смерти, герр Рейнбот, - сказал Пестель, - не боюсь. Я боевой офицер, я семнадцати лет в армии

начал служить. Жаль только..., - он не закончил. Взяв Евангелие, он подмигнул Рейнботу: «Я сам

вам почитаю. Я, хоть и в Бога не верю, но этого, - Пестель положил ладонь на книгу, - никто лучше

не сказал».

У него был красивый, низкий голос. «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею

всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И

если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том

никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не

превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего. Любовь не раздражается, не мыслит

зла, не радуется неправде, а радуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все

переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и

знание упразднится».

-Но любовь из них больше, - закончил Пестель и отдал Рейнботу Евангелие: «Я готов».

Николай отодвинул шторку возка и велел Бенкендорфу: «Пойди, Александр Христофорович, пока

их не вывели, прикажи для этого Пестеля веревку поменять, длиннее сделать. Пусть как следует,

помучается, упрямец. Три средние веревки должны быть слабыми, напомни им. Что там с местом

захоронения? - он внимательно посмотрел на собеседника.

Тот передал ему записку. Николай пробежал ее глазами и усмехнулся: «Решили в том же месте их

выбросить, куда уже один труп вывозили. Во времена бабки моей, отсюда же, из Алексеевского

равелина. Хорошо. Иди, - он кивнул, - передай распоряжение».

Бенкендорф ушел. Николай, раздув ноздри, вынул из кармана мундира ее письмо. Он уже

распорядился доставить ее во дворец наутро, после казни. Жена с детьми была в Царском Селе -

оправлялась после выкидыша.

-Никто мне не помешает, - Николай глядел на ее изящный почерк. Он опустил веки: «А если..., если

она передумает? Бывает же такое. Вдруг она захочет остаться..., Господи, я ее всю жизнь холить и

лелеять буду. Я же издал указ - жены бунтовщиков имеют полное право с ними развестись, и

согласия мужей на это не надо. Некоторые уже подали прошения о разводе. Если Евгения

Петровна останется, я даже ничего с этими Воронцовыми-Вельяминовыми делать не буду, пусть

себе живут. И с ее родителями тоже, пусть в Англию возвращаются. Александрин может умереть,

родами, она болезненная женщина. Наследник у меня есть, женюсь морганатически, ничего

страшного. Господи, неужели такое случится, я и она, всегда вместе, у нас будут дети..., - он

вздрогнул. Посидев немного, не двигаясь, император кивнул Бенкендорфу: «Пусть начинают».

Когда три веревки оборвались, когда раздался отчаянный крик сорвавшихся вниз, когда Николай

увидел кровь, залившую доски виселицы, он улыбнулся. Похрустев пальцами, император велел

Бенкендорфу: «Продолжаем. Очень, очень хорошо»

Пестель все дергался в петле. Только когда он затих, когда трупы стали грузить на телегу, Николай

приказал: «Поехали, Александр Христофорович. Все замечательно прошло, я весьма доволен».

В кабинете пахло сандалом, окна, - несмотря на яркий, летний полдень, - были зашторены.

Юджиния была в трауре - в черном, шелковом, закрытом платье, рыжие волосы прикрыты

простой шляпой.

Он даже не поднялся из-за стола, не отложил бумаги. Император сказал, сплетя длинные пальцы:

«Я получил ваше прошение, Евгения Петровна, о том, что вы хотите разделить судьбу вашего

мужа».

Женщина только кивнула. Дома, у Пантелеймоновского моста, мать и свекровь уже складывали их

сундуки, отец и свекор поехали выбирать хороший, надежный экипаж и крепких лошадей.

-Доедешь до Иркутска, - сказал ей свекор, прокладывая по карте маршрут, - я тебе записку дам, к

тамошним моим знакомцам по Горному ведомству. Передохнете со Степой, поживете в семье у

кого-нибудь, и за Байкал отправитесь. Думаю, в Чите тебе скажут, где Петр. До Покрова уже и на

месте будете, - Федор улыбнулся. «Обустроитесь, и мы, с Федосьей Давыдовной появимся. Не

заскучаете».

Степа, когда она уходила, выбежал в переднюю: «Мамочка, а царь Александр, мой отец крестный -

он бы так никогда не поступил, я знаю. Он бы простил папу».

Юджиния улыбнулась и поцеловала сына: «Все будет хорошо, милый. Император даст свое

разрешение, и мы поедем к папе».

-Ваше величество..., - сказала она сейчас, - я знаю, что мой муж виноват в злоумышлении на бунт,

что он участвовал в восстании, но я молю вас, позвольте нашей семье последовать за ним в

Сибирь.

У Николая были холодные, голубые глаза. Он встал, - Юджиния невольно отступила: «Дверь

закрыта. Он себе такого не позволит. Тогда, в декабре, он просто был вне себя, не знал, что делает.

Господи, - она беспомощно оглянулась, - и не закричать, никто не услышит, дворец огромный...»

-Ваше величество, - он вжалась в дверь. Николай, подняв руку, заставив себя не прикасаться к ней,

- пока, - внезапно улыбнулся: «Евгения Петровна, вы не были в Сибири. Это дикая страна,

неразвитая, с грубым населением..., Послать вас туда - все равно, что поместить прекрасную,

редкую птицу в деревенский сарай. Вы там и года не протянете, Евгения Петровна. Я никак не могу

лишать искусство такого таланта, а свой двор - одного из лучших его украшений».

Женщина молчала, и он подумал: «Она на мать, конечно, похожа. Такой же подбородок упрямый.

Ничего, тем слаще будет ее ломать».

Лазоревые, большие глаза взглянули на него. Она, откинув голову, спросила: «А какой выбор есть у

птицы, ваше величество?»

-Жить в холе и неге, - невозмутимо ответил Николай, - в любви, и спокойствии, окруженной

неустанной заботой и попечением своего хозяина.

-В клетке, - она все не отводила от него взгляда.

Он хмыкнул: «Разумеется, как и положено птице. Но клетка эта будет золотой, Евгения Петровна».

-Лучше я умру, - выплюнула Юджиния, и, не успел Николай опомниться, - хлестнула его по лицу.

Мать еще в детстве говорила ему: «Ты, как твой отец покойный. Ты и Константин. Отец ваш тоже,

бывало, взрывался так, что под горячую руку ему попадаться нельзя было».

Он сжал зубы. Схватив ее за плечи, Николай ударил женщину, встряхнув ее так, что изящная

голова мотнулась в сторону.

-Ты мне за все заплатишь - Николай заставил ее опуститься на колени. «Когда там, в Сибири,

будешь подыхать в грязи - вспомнишь меня, обещаю».

-Я забуду вас, как только выйду отсюда, - с ненавистью, пытаясь подняться на ноги, ответила она и

ловко вцепилась зубами в его руку. Николай зашипел, срывая с нее шляпу, опрокидывая на ковер,

прижимая своим телом к полу, смыкая пальцы на ее шее.

-Сдохнешь, - шептал Николай, когда она дергалась, отворачиваясь, пытаясь избежать его поцелуев.

«Сдохнешь, в безвестности, все вы сдохнете, мерзавцы». Он поставил ее на четвереньки, пригнув

голову вниз, к персидскому ковру. Зажимая рот женщины рукой, он приказал: «А ну тихо!»

Потом, тяжело дыша, Николай привел себя в порядок. Взглянув на ее сбившиеся юбки, на

спущенные чулки, на разорванное белье, он хмыкнул: «И что я так с ума сходил? Совершенно

ничего особенного. Пусть там, в Сибири, умирает, и она, и щенок ее».

Он прошел к столу и сухо сказал: «Вам будет объявлена воля монарха, позднее. Аудиенция

закончена».

Женщина медленно, с усилием встала, зашуршал шелк. Юджиния взглянула ему в лицо: «Будь ты

проклят, навечно, ты и потомство твое. До конца дней ваших».

Дверь закрылась. Николай, пожав плечами, взяв перо, стал писать: «Перевести осужденного на

вечную каторгу Петра Воронцова-Вельяминова и его жену, Евгению, в сословие крепостных

крестьян. Отныне именовать их, - он задумался, - Вороновыми. Также их сына, малолетнего

Степана, причислить к сословию крепостных. По прибытии его с матерью на место каторги отца -

отдать ребенка в воспитательный дом, где растить под той же фамилией, запрещая, впрочем,

любые сношения с родителями».

-Все равно, - весело заметил Николай, - они долго не протянут. Он промокнул чернила и

полюбовался своим красивым почерком.

Он отложил распоряжение. Взяв блокнот, император пометил себе: «Вызвать барона Шиллинга из

инженерного училища».

-Наверняка, - подумал Николай, - этот сэр Майкл Кроу за родителями морем явится, так быстрее.

Вот и славно. На море часто бывают, - он улыбнулся, - инциденты. А что у нас известно об этом

Майкле Кроу? - он быстро нашел донесение из Лондона и невольно вздохнул: «Без телеграфа мы,

как без рук. Петр Федорович бы, конечно, его построил, инженер он отменный, но придется

подождать. Петр Федорович на свинцовые рудники уехал».

Николай пробежал глазами строчки: «Две недели сюда плыло. Ничего интересного. Родился в

Бомбее, от первого брака отца, женат на дочери этой самой мадам Кроу, - вторым браком. Сын,

тоже инженер, и малолетняя дочь. Жаль, он сюда семью не привезет, так бы еще и от них

избавились. Всегда надо убивать не только волчицу, но и волчат. Вот как маленького Степу, - он

бросил взгляд на указ и, растерянно, сказал: «Maman!»

Еще красивая, холеная, в ямочках рука скомкала бумагу. В полутьме блеснули бриллианты на

пальцах и Николай, невольно, зажмурился.

-Ты как смеешь! - угрожающе сказала мать, бросив ему в лицо указ. «Ты кто такой, Nicolas, чтобы

Россию этой фамилии лишать? Когда Вельяминовы ей служить начали, при Ярославе Мудром, о

твоих предках и не слышал никто еще. У них кровь старше, чем твоя, Nicolas, помни это».

-Вы мне не указывайте! - злобно ответил Николай. Мать отвесила ему звонкую, тяжелую, - как в

детстве, - пощечину.

-Забыл, как тебя пороли, - она раздула ноздри: «Не зря слухи ходили, что муж мой ублюдок.

Свекровь его на стороне нагуляла. Alexandre, он в меня был. Я не зря по прямой линии от

франконских королей происхожу, от герцога Конрада Рыжего. Нашей семье почти тысяча лет,

Вельяминовы нас чуть младше. Alexandre знал, что такое дворянская честь. Он бы не опустился до

мелкой мести. А этот..., - Мария Федоровна вздохнула, и велела сыну: «Сядь, Nicolas. Успокойся».

Она бросила в серебряную корзину для бумаг указ и погладила сына по голове: «Nicolas, нет

доблести в том, чтобы ребенка матери лишить. Дитя пятилетнее, пусть еще год при ней побудет. А

потом забирай его в кадетский корпус, на казенное попечение, и вырасти достойного слугу

престола. Пусть, как ты хотел, Вороновым зовется. Как совершеннолетия он достигнет, так ему

фамилию родовую и вернешь. К тому времени он тебя любить станет, как отца своего, - серые

глаза матери улыбались. «И так же пусть со всеми их детьми поступают, буде таковые на свет

появятся».

-Не появятся, - буркнул Николай, - я запретил этим мерзавцам свидания давать.

-Что ты их в сословие крепостных переводишь, - пожала плечами Мария Федоровна, - то дело

твое, я вмешиваться не буду. Однако потомство их не тронь, не зря я по всей империи сирот

призреваю. Сирота тебе служить будет, - она нагнулась и поцеловала сына. «Так-то оно умнее,

Nicolas».

Мария Федоровна усмехнулась: «А насчет детей, если женщина своего мужа любит, то она найдет

лазейку, как с ним встретиться. Так что пиши, пиши, - велела она, - по смерти матери, или по

достижении шестилетнего возраста - мальчиков в кадетский корпус, девочек - в Смольный

институт. И дворянства их не лишай, Nicolas. Дворянство есть опора престола, если у тебя слуг не

станет, на кого ты опираться собираешься?»

-Такая опора, что ножки трона подпиливает, у меня за спиной, мне не нужна, - недовольно

пробормотал царь, окуная перо в чернильницу.

-Их дети, - вздернула бровь Мария Федоровна, - от своих отцов откажутся, и за тобой пойдут,

поверь мне.

-Этому Степану пять лет, - пробурчал император, - он помнит, что он Воронцов-Вельяминов. Как

его сломать-то?

-Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына своего, - отозвалась Мария Федоровна. Расправив

юбки, женщина, присела на ручку кресла, наблюдая за тем, как пишет сын. «Сломают его, не

беспокойся, и не таких людей ломали. Пес твой будет, преданный. Так наши предки делали,

Nicolas, когда в пажи себе детей вассалов забирали. Собака, что под рукой твоей выросла, на

хозяина не бросится. Молодец, - одобрительно сказала ему мать. Прижав к своей пышной груди

светловолосую голову, она шепнула: «А что с остальными в их семье делать, с взрослыми, ты сам

решай. И разреши тем женам, что прошения подадут, в Сибирь отправиться. Чем скорее обо всем

этом, - Мария Федоровна повела рукой в воздухе, - забудут, тем лучше. С глаз долой, как

говорится, из сердца вон».

Она поднялась. Уже подойдя к двери, внимательно всмотревшись в ковер, мать добавила: «Ты к

жене поезжай, в Царское Село, лето на дворе. С детьми побудь. Все равно здесь, - Мария

Федоровна вдохнула запах жасмина, - убрать надо, проветрить...»

Вдовствующая императрица наступила на рыжий волос, что лежал рядом с ее атласной туфлей.

Неслышно, легко двигаясь, она вышла.

Николай усмехнулся: «Права матушка, конечно. Разумный правитель так и поступит. А что

касается родителей Петра Федоровича, то сына они более не увидят, и внука тоже». Он встал,

прошелся по кабинету, и хмыкнул: «И верно, воздух какой-то спертый. Поеду в Царское Село, с

мальчиком повожусь, а как этот Кроу появится, меня известят».

Император отдернул шторы. Распахнув окно, он вдохнул свежий ветер с Невы.

В будуаре княгини Трубецкой, по креслам, были разложены платья - стопками. «Шелк не бери, -

твердо сказала Юджиния, стоя со списком в руке. «Он там ни к чему совсем, только шерсть,

сукно..., Чем крепче и проще будут вещи, тем лучше. Тебе легче, - она вздохнула, - у тебя детей нет,

а у меня еще Степушки хозяйство, книги его...»

-Теперь, наверное, и детей не будет, - горько сказала Трубецкая, просматривая список. «Я его

перепишу и другим дамам передам, все очень толково, - она внезапно опустилась в кресло.

Юджиния, присев рядом, взяла ее за руку: «Ерунда, Катишь. Свидание всегда устроить можно,

поверь мне. Тем более там, - она указала за окно. «От денег еще никто не отказывался. Так что

родишь, - она прижалась щекой к щеке подруги: «Родишь. Не в первый год, конечно. Пока там

строгости будут, а потом все на лад пойдет».

-Александрин Муравьева детей свекрови оставляет, - сказала княгиня Трубецкая, - одна едет.

-Не хочу я Степу отца лишать, - Юджиния вздохнула, - тем более свекры мои сами туда

собираются, следующим годом. Все веселее.

Трубецкая поднялась. Разлив чай, женщина так и застыла с серебряным чайником в руках:

«Эжени, как же это будет?»

-Я тебе показывала, на карте, - Юджиния пожала стройными плечами, - родственница моя,

герцогиня Экзетер, за мужем глушь поехала, на землю ван Димена. Там язычники, дикари. Она

школу там устроила, для туземцев, сына тем годом родила..., А, как она замуж вышла, ей

семнадцать было. Мы взрослые женщины, справимся.

-Некоторые прошения о разводе подали, - оглянувшись на дверь, шепотом, заметила Трубецкая

-Господь им судья, - отрезала Юджиния, - говорить даже не хочу об этом. А список, - она внезапно

улыбнулась, - моя матушка и свекровь составляли. Они во время оно поездили немало. Тетя Тео,

как из Франции бежала, и коров доила, и полы мыла. Все будет хорошо, - Юджиния обняла

Трубецкую. Вдохнув запах духов, женщина почувствовала, что у нее кружится голова.

Юджиния никому не говорила о том, что случилось во дворце. Вернувшись, домой, она сразу

прошла в умывальную. Сделав то, что было надо, выбросив разорванное белье, Юджиния села в

одной рубашке на кушетку.

-Нельзя, - приказала она себе. «Папе восьмой десяток и дяде Теодору тоже. Если я хоть словом

обмолвлюсь, они не остановятся перед тем, чтобы его убить, я их знаю. Тогда все мы погибнем.

Надо просто забыть об этом. Этого не было».

-Не было, - повторила она и стала одеваться. Потом из дворца пришло высочайшее разрешение на

отъезд. Погрузившись в хлопоты, Юджиния не следила за календарем.

Сейчас она внезапно улыбнулась. Справившись с головокружением, женщина шепнула Трубецкой:

«Давай чай пить. Я тебе обещаю, в Сибири мы школу устроим, я детей музыке учить начну».

-В конце концов, - Юджиния взяла чашку, - мы там ненадолго. Отправлю весточку в Кантон, мама

обо всем позаботится. Доберемся до Китая, сядем на корабль..., - она напомнила себе, что в

Екатеринбурге надо будет сходить к акушерке: «Маме и тете Тео ничего пока говорить не буду,

срок совсем небольшой. Потом их порадую. Истинно, Господь о нас позаботился».

-Ты, Эжени, вся сияешь, - ласково сказала Трубецкая, - счастливая ты, осенью уже мужа увидишь.

-Хоть издали, - отозвалась женщина, - но да, увижу. Давай, - она велела, - поедим, и будем сундуки

твои складывать.

Юджиния остановилась посреди своей спальни. Все уже было убрано, мебель затянута холстом.

Вздохнув, она почувствовала у себя на плече твердую руку матери. «Не надо, - тихо сказала

Марта, обнимая плачущую дочь, - не надо, милая. Ты, главное, весточку в Кантон пришли. Обо

всем остальном мы позаботимся. Может, - она подмигнула Юджинии, - я и сама приеду. Тряхну

стариной, так сказать».

-Вы всем привет передавайте, - попросила Юджиния, так и не поднимая лица с надежного плеча

Марты. «Тедди, Элизе, Мартину, всем племянникам моим…»

-Как мы вас в Лондон привезем, - задумчиво отозвалась Марта, - они, может быть, и женятся уже.

Тед и Бенедикт, большие же мальчики. Я, пока от вас письма дождусь, в Америку съезжу,

посмотрю на сыночка Фрименов, с Тедди и семьей побуду…, - она обернулась и ласково позвала

мужа, что стоял на пороге: «Иди сюда, Питер».

Питер смотрел на дочь и вспоминал, как четверть века назад, в Мейденхеде, он стоял на коленях у

изголовья кровати, держа Марту за руку, шепча ей что-то нежное, вытирая пот с ее лба. Ребенок

отчаянно, звонко закричал. Марта, приняла ее на руки: «Рыжая. А глаза твои, лазоревые». Девочка

повертела головой. Питер, осторожно коснувшись ее ручки, тихо сказал жене: «Спасибо, спасибо

тебе, любовь моя».

Он обнял дочь и, покачав ее, прижав к себе, улыбнулся: «Совершенно не о чем плакать, милая.

Скоро мы все увидимся и будем жить спокойно. Вы со Степой езжайте, и берегите себя, - он

поцеловал ее в белый, теплый лоб.

-Значит, ты поняла, - тихо сказала Марта дочери. «Записку в Кантон шифром напишешь. Там

поймут, вся торговая корреспонденция так посылается. И не одно письмо отправь, а несколько, на

всякий случай. Как только оно до нас дойдет, мы в путь тронемся».

Когда они вышли в переднюю, жандармы поднялись, и Марта хмыкнула: «Следствие закончено,

приговор вынесен, казнь состоялась, а их так и не убрали. Николай в своем праве, конечно. Теодор

и Тео все же российские подданные».

Предыдущей ночью, в спальне, она спросила мужа: «Может быть, Юджинии мой пистолет дать, с

собой? Стрелять она умеет…»

Питер положил ее голову, - с распущенными, бронзовыми волосами, - себе на плечо, и поцеловал:

«Не стоит, любовь моя. Опасно это. Она все-таки теперь жена каторжника, хоть и ненадолго все

это…, Наверняка ее комнаты обыскивать будут, не надо рисковать. Теодор тоже так считает. А что в

каморке? - спросил Питер у жены.

-Все уже здесь, - она указала на туалетный столик, где стояла шкатулка. «Как уезжать будем, я эти

паспорта и пистолет на себе спрячу. Личный досмотр они не сделают. Юджиния два паспорта

берет, пустых, и Тео с Теодором я два оставляю».

-Правильно, - подумал Питер, - Майкл сюда легально приедет, с визой, ему эта каморка не нужна.

-Когда придет время, - заключила жена, - им в Сибири с места сниматься, то границу мы с ними

пешком перейдем. А в Китае будем английскими документами пользоваться.

Она наклонилась над мужем. Увидев его глаза, погладив седоватые, темного каштана волосы,

Марта вздохнула: «А кому еще за ними ехать? У всех дети, маленькие. Мартин наследник, у Элизы

дочке пять лет..., И русского никто не знает. А я за год, в общем, уже неплохо стала разговаривать».

-Бенедикт знает, - Питер устроил ее на себе. «С ним сюда и отправитесь. Он мальчик умный, на

правительство работает, умеет держать язык за зубами».

-К той поре и Джон из Австралии вернется, - Марта встряхнула головой. «Вот и славно, ему дела

передам, отпуск возьму, и поедем в Сибирь. Еще хорошо, что, пока я здесь сижу, у собора Святого

Павла есть, кому за работой присмотреть».

Она приникла к его губам. Питер, смешливо, шепнул: «Ничего, любовь моя. Помнишь, ты мне

обещала - до ста лет. Мы с тобой еще правнуков увидим».

Жена заснула, держа его за руку. Он, глядя в потолок, белеющий в неверном свете северной ночи,

вздохнул: «Хоть бы все получилось».

-Пошли, - он подтолкнул дочь, - уже и готово все.

Юджиния была в черном, простом, тонкого сукна платье, в такой же шляпе, в крепких ботинках.

Тео и Теодор стояли внизу, у экипажа. Марта взглянула на жандармов, что прогуливались вдоль

Фонтанки: «Даже здесь в покое нас не оставляют».

Утро было свежим, над Невой едва поднимался рассвет. Степа, - тоже в простой курточке и

бриджах, - устроился под боком у деда. «Степан Петрович, - весело сказал Федор, - озеру Байкал

привет передавай. И клинок береги. Это наше оружие, родовое. Помнишь, что там, на эфесе

написано?»

-Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика, - серьезно ответил Степа, подняв на деда голубые, в

золотистых искорках глаза. «И да поможет нам Бог».

-Поможет, - уверенно сказала Тео, положив руку на рыжие волосы мальчика. «Не плачь, - велела

она себе, - ты их весной увидишь. Денег у них достаточно, меха есть, не замерзнут. Мы с

Юджинией справимся. Может, - она незаметно посмотрела на бледное лицо невестки, - может, и

вышло что, со свидания того. Как мы приедем туда, может, еще внук появится, или внучка».

Она благословила внука и невестку иконой Богородицы. Отдав ее Юджинии, Тео попросила

мальчика: «И крестик свой не теряй, это тоже наш, родовой»

Степа обнял бабушек. Федор, отведя невестку в сторону, достал из кармана сюртука старый

блокнот: «Петру его передай, мало ли что, - он посмотрел куда-то вдаль, - мне уже семьдесят

шесть…, А ему пригодится, понятно, что не сейчас, - Федор усмехнулся, - а потом».

Юджиния посмотрела на легкий, летящий почерк: «Это тот самый, дядя Теодор?»

Он кивнул: «Рука месье Лавуазье». Он перекрестил невестку: «Садитесь. Кучер у вас хороший, -

Федор похлопал по плечу пожилого человека, что сидел на козлах, - мы с Василием Антоновичем

от Москвы до Кульма вместе дошли. Довезете их до места, - велел он своему бывшему солдату, - и

возвращайтесь, Василий Антонович, за нами, - он улыбнулся и привлек жену к себе.

Марта и Питер усадили Юджинию с сыном в экипаж. Тео, тихо, сказала мужу: «И, правда, милый,

ничего страшного. Потом доберемся до Лондона. Будем в Брюссель, к Джоанне ездить, с ее

детьми возиться. И от Пети у нас еще внуки появятся».

Возок удалялся по набережной Фонтанки к Невскому проспекту. Степа, высунувшись из окошка,

махая рукой, все кричал: «Приезжайте! Мы будем ждать!»

Напротив Летнего сада стоял неприметный, с задернутыми шторками экипаж. Бенкендорф

посмотрел на окна квартиры Воронцовых-Вельяминовых, на тех, кто стоял у входа, - Марта

утешала Тео, а мужчины все глядели вслед карете. Он обернулся к двум неприметным мужчинам в

штатском, что сидели напротив него.

-Значит, помните, - сухо сказал Бенкендорф. «Как только месье Кроу и мадам Кроу уезжают во

дворец, - вам будет сообщено о точном времени их аудиенции с его величеством, - начинаете, -

Бенкендорф поискал слово, - операцию. У вас будет не больше, чем два часа. Не забудьте, - у них, -

он кивнул на дом, - есть оружие. Но шума быть не должно».

-Не будет, ваша светлость, - тихо отозвался один из мужчин. Бенкендорф, заставив себя не

смотреть на людей, что все еще стояли на набережной, постучал в стенку экипажа: «Трогай!»

Корабль, - изящная, стройная яхта под шведским флагом, - едва покачивался на легкой волне.

Утреннее, тихое море золотилось под ранним солнцем. Ставни маленькой каюты были

распахнуты. Поль, открыв глаза, вдохнул запах соли: «Хорошо, что мы в Стокгольме всю весну

провели. Я хоть под парусом ходить научился. Пригодится».

Они с Джоанной добрались до Швеции в конце марта. Навигация на Балтийском море уже

началась. Из Або, на рыбацком боте, они дошли до деревни северней Стокгольма и высадились на

берег. Дебора ждала их в столице вместе с мальчиками. Поль вспомнил, как они зашли в

большую, уютную квартиру, где пахло пряностями, где весеннее солнце заливало дубовые

половицы. Мишель, выскочив в переднюю, бросившись к матери, шептал: «Мамочка, милая моя,

я так скучал, так скучал…»

-Все, все, - Поль наклонился и обнял их обоих, - все закончилось, дорогие мои. Сейчас месье и

мадам Кроу приедут из Санкт-Петербурга, и мы отправимся домой, в Брюссель.

Когда Дебора увела Джоанну в спальню, - осматривать ее, - Мишель, устроившись рядом с Полем,

на диване, вздохнул: «Дядя Поль, спасибо вам, спасибо…, За то, что вы маму спасли».

Поль только усмехнулся: «Не мог же я иначе поступить, милый мой. Я твою маму люблю, и буду

любить всегда. Теперь у тебя брат, или сестра появятся, в сентябре, - он поцеловал белокурую

голову мальчика, - и будет у нас большая семья.

-Я рад, - Мишель поерзал и прижался к его боку. «Рад, дядя Поль, что так случилось».

В спальне Дебора вымыла руки. Присев на кровать, женщина обняла Джоанну: «Все хорошо.

Отдыхай и поправляйся. Шмуэль в Упсале, я устроила ему занятия с университетскими

преподавателями. Там евреям жить нельзя, - Дебора вздохнула, - однако на это глаза закрыли.

Здешнего короля, - она стала убирать инструменты, - когда-то и дед Шмуэля оперировал, и отец

его».

-Шмуэлю же пятнадцать только, - удивилась Джоанна, одеваясь. «Не рано ему в университет?»

Дебора нежно ответила: «Он у меня следующим годом уже на первый курс поступает, в Лейден.

Мальчик способный. Хочет заразными болезнями заниматься, тропическими лихорадками..., Из-

за отца, - лазоревые глаза погрустнели. Она, устроившись на подоконнике, посмотрела на узкие

улочки Гамла Стана.

Джоанна опустилась рядом и взяла красивую, с длинными пальцами руку: «Тебе еще сорока нет,

Дебора. Может быть..., - она не закончила. Дебора, распахнув окно, чиркнула кресалом:

-За не еврея замуж я не хочу, а евреев таких, что мне подходят - мало, сама понимаешь.

Подперев подбородок кулаком, женщина, озорно, добавила: «Впрочем, можно и не выходить

замуж. Ты сама с Полем так живешь. И ребенок на твою фамилию будет записан. А у меня, -

Дебора все смотрела на голубое, весеннее небо, - дети уже не появятся». Она пожала плечами: «Я

свободна, делать то, что хочу. Вот и буду. Если тебе интересно, - Дебора внезапно улыбнулась, -

приходи, посмотришь, чем я занимаюсь».

Она устроила Джоанне пропуск в королевскую полицию. Джоанна, спустившись вниз, оказалась в

облицованном камнем подвале. Дебора, в длинном холщовом переднике, и нарукавниках, с

волосами, убранными под косынку, препарировала труп пожилой женщины.

-Задушена, - она показала Джоанне следы пальцев на шее. «Сначала она защищалась, у нее под

ногтями кровь и кожа. Ограбление, закончившееся убийством, - грустно заметила Дебора и отдала

Джоанне альбом с искусно нарисованными отпечатками пальцев. «Грабитель оставил их на

стекле, он порезался, когда убегал. Доктор Пуркинье, в Германии, еще три года назад

опубликовал работу, в которой приводит девять наиболее распространенных узоров на пальцах,-

Дебора пожала плечами, - однако, их, конечно, не девять, а гораздо больше. Поэтому, пока они

ничего не скажут».

Джоанна посмотрела на покрытые холстами тела: «Почему только ты не можешь стать

признанным врачом, доктором медицины?».

-Я занимаюсь, - Дебора вернулась к трупу, - частным образом, с лейденскими профессорами. Сама

понимаешь, - она указала окровавленным ножом на труп, - все мои заключения подписываются

мужчинами. Многие из них хуже, чем я, разбираются в судебной медицине, но что поделать, -

Дебора сдула со лба прядь волос и вернулась к работе.

Джоанна, выйдя на улицу, невольно положила руку на живот, прикрытый темным, простым

платьем: «Интересно, а тебе, девочка моя, удастся поступить в университет?»

В начале лета в Стокгольм приехал Майкл, с Бенедиктом. Он привез Джоанне письма от матери:

«Милая моя доченька, - читала она, - я очень рада, что у меня будет еще один внук, или внучка. У

Джона и Евы все хорошо. Года через два, они, наконец, плывут домой. Пьетро растет и радует нас.

Ты, когда ребенок станет старше, непременно приезжай в Лондон, и привози месье Поля. Ему

здесь понравится, я уверена».

Поль тогда покраснел и проворчал: «Неудобно как-то, твоя матушка же не знает, что...»

Джоанна поцеловала его: «Думаю, она догадалась. Будешь жить в гостинице, вот и все».

Майкл пришел морем, - на небольшой, мощной, паровой яхте с колесами.

-Это прототип, - сказал он, показывая им корабль, - парус на ней есть, конечно, но мы с Беном по

дороге сюда делали десять миль в час. За ними будущее, - он ласково погладил деревянную

обшивку. Бенедикт весело добавил: «Будущее за кораблями, сделанными из железа, как «Аарон

Манби», тот, который сейчас по Сене ходит».

Шведский король взял обещание с Деборы, что его яхта останется в нейтральных водах. «Все

равно, - пожал плечами Майкл, когда Дебора вернулась из дворца, - император Николай требует,

чтобы я один забирал отца и Марту. Эта яхта как раз в расчете на одного человека строилась».

-Папа! - возмущенно сказал Бенедикт. Они сидели за кофе в гостиной у Деборы. «Мы же

говорили...»

-Незачем раздражать Николая, - хмуро ответил Майкл. «Если он так хочет обставить депортацию,

нам надо выполнять его волю. Ты останешься на шведской яхте и будешь присматривать за

мальчишками, вместе с месье Мервелем».

-Совершенно незачем за нами присматривать, - оскорблено пробурчал Шмуэль. Дебора, подняв

руку, велела: «Все, все. Дядя Майкл уже был у русского посла. Ему ясно было сказано - мы

доходим на шведской яхте до границы нейтральных вод. Он отправляется в Санкт-Петербург с

эскортом из двух военных кораблей, а мы его ждем. Вот и все, и не о чем спорить».

Они прочитали в газетах о казни восставших. Поль, утешая Джоанну, тихо сказал: «Полковник

Пестель, наверняка, тебе написал, любовь моя. Тебе и маленькому. Он не мог просто так уйти».

-Я знаю, - Джоанна положила голову ему на плечо. «Знаю, милый. И все равно..., - она вздохнула.

Поль, долго, гладил ее по голове, шепча что-то ласковое, целуя такие знакомые, мягкие губы.

Сейчас он обнял ее и улыбнулся: «Толкается». Джоанна потянулась и посмотрела за окно: «Русские

корабли! Надо вставать, Майкл отправляется».

На палубе было уже солнечно, мальчишки и Дебора стояли у трапа. Джоанна отозвала Майкла в

сторону. Придерживая бьющийся на ветру подол платья, она, едва слышно, велела: «Ты

осторожней, пожалуйста. Русский ты знаешь, но все равно, мало ли что».

То же самое сказала Майклу и Элиза, когда они с Беном уезжали из Лондона. Мартин, сидя в

своем кабинете, в конторе «Клюге и Кроу», разглядывая карту Китая, только затянулся сигарой:

«Ничего. Ты папу с мамой сюда привези, а Юджинию и ее семью я оттуда, - он ткнул сигарой куда-

то за Байкал,- вызволю, не будь я Мартин Кроу».

-И что вы так все беспокоитесь, - недовольно сказал Майкл, наклонившись над плечом младшего

брата. «Дойду до Санкт-Петербурга, приму на борт отца и Марту, и вернусь в Стокгольм. Все.

Прогулка, не более того».

Лазоревые, отцовские глаза Мартина внезапно похолодели. Он, упрямо, повторил: «Будь

осторожней».

-Буду, - недовольно заметил Майкл сейчас, глядя на живот Джоанны. «Ты, на сносях, могла бы и не

ходить в море. Подождала бы нас в Стокгольме, за Мишелем бы Дебора присмотрела».

На нежном пальце Джоанны блеснул синий алмаз, и она покачала головой: «Тетя Марта и дядя

Питер меня спасли. Я никуда не двинусь, пока не увижу их здесь, - она топнула изящной, в простой

туфле ногой, по доскам палубы.

-Ладно, - вздохнул Майкл и стал спускаться по трапу. Из трубы яхты шел темный дым, два русских

военных бота крейсировали поодаль. Бенедикт, помахав отцу, положил руку на золотой

медальон. Еще в Стокгольме, отдавая его Бену, отец, смешливо, сказал: «Подержишь у себя, пока я

не вернусь. Там кольцо внутри, что я для мамы твоей сделал - он поднял бровь, - может, оно тебе

сейчас нужно?»

-Через три года, - твердо ответил Бен. Отец только хмыкнул: «Больше ничего не спрашиваю».

Бенедикт стоял на носу шведского корабля, глядя на отца. Майкл устроился у штурвала яхты, в

простой, холщовой матросской куртке, покуривая сигару. Обернувшись, он крикнул: «Скоро

вернусь!»

-Через три года, - счастливо повторил Бен, провожая глазам седоватую голову отца. «Когда Тони

шестнадцать исполнится». Он посмотрел на восток - корабли уже почти пропали из виду. Над

морской водой остался только легкий, темный дымок. Вскоре и он рассеялся. Бен, повернувшись к

мальчишкам, велел: «Спускаем шлюпку. Нам теперь только и остается, что купаться и рыбу

ловить».

-Есть спускать шлюпку! - рассмеялся Мишель. Бен еще раз взглянул на восток - горизонт был пуст.

Увидев бесконечное, тихое пространство моря, он отчего-то поежился.

Летнее солнце заливало кабинет, пятна света лежали на драгоценном паркете, пахло сандалом.

Николай, стоя напротив большой карты империи, что висела на стене, склонив голову, поставил

карандашом едва заметную точку в белом пространстве за Байкалом. «Нерчинск, - сказал он себе

под нос, - и Горный Зерентуй. Они близко друг от друга, рядом граница, вот и отлично. Обвиним

Петра Федоровича в подготовке заговора с целью освобождения других бунтовщиков».

Он вернулся к столу. Развернув карту Балтийского моря, посмотрев на нее, император вспомнил

тихий голос барона Шиллинга: «Все очень просто, ваше величество. Мы над этой технологией

работали вместе с Петром Федоровичем, - инженер внезапно покраснел.

-Ничего, ничего, - император похлопал его по плечу и повертел в руках стеклянную, запаянную

трубку.

-И это все? - удивленно спросил Николай. «Такая маленькая мина?»

-Это заряд, - Шиллинг позволил себе улыбнуться. «Осторожней, ваше величество». Инженер

указал на жидкость: «Здесь серная кислота, под ней смесь бертолетовой соли и простого сахара. И

немного пороха. Как только трубка повреждена, скажем, - Шиллинг взглянул на карту перед ними,

- от столкновения с бортом морского судна, серная кислота вытечет на бертолетовую соль. В ходе

этой реакции выделится двуокись хлора. Сахар загорится без подогревания, зажжет порох, а там, -

профессор повел рукой, - в дело вступит основной пороховой заряд мины».

-Очень умно, - одобрительно сказал Николай. «Вы считаете, не стоит минировать саму яхту?»

Шиллинг потер гладко выбритый, пухлый подбородок. «Ваше величество, сэр Майкл Кроу, не

побоюсь сказать - один из лучших инженеров Европы. Они сейчас с мистером Марком Брюнелем

строят тоннель под Темзой».

Николай невольно посмотрел на шпиль Петропавловской крепости: «Неужели можно будет

пустить железную дорогу под землей? Проложить рельсы...»

-Сэр Майкл, - твердо продолжил Шиллинг, - наверняка, придет сюда на паровом судне,

оснащенном компаунд-машиной. Это особый вид двигателя, для морских перевозок. Он его и

создавал, собственно. Он свой корабль знает, будет совершенно невозможно обвести его вокруг

пальца. Нет, нет, только мины по ходу фарватера, ваше величество.

-Морское ведомство уже извещено, - Николай прошелся по кабинету, и Шиллинг удивился: «Надо

же, высокий, широкоплечий, а двигается неслышно. Будто тигр».

-Они вам окажут всяческую поддержку,- пообещал император. «И запомните, это должно

случиться на границе наших территориальных вод и нейтрального пространства».

-Но ведь он может отклониться от фарватера, - недоуменно заметил Шиллинг.

Николай усмехнулся, показав крупные, белые зубы. «Депортация будет проходить под эскортом

двух военных кораблей, с пушками. Он будет следовать тем фарватером, который ему укажут,

барон. За это не беспокойтесь».

-Все сработает, ваше величество, - Шиллинг взял перо и стал отмечать на карте расположение

мин.

Николай покусал серебряный карандаш: «Все готово. Сейчас придет этот сэр Майкл Кроу.

Привезут его родителей, зачитаем им ноту о депортации, и прямо отсюда они отправятся в гавань.

Вот и славно».

Он позвонил в колокольчик и спросил, убирая карту в стол, запирая ящик на ключ: «Здесь он,

Александр Христофорович?»

-Вместе с атташе британского посольства, тем, что будет наблюдать за депортацией, - поклонился

Бенкендорф.

В ноте говорилось, что дальнейшее присутствие супругов Кроу в пределах Российской империи

является нежелательным. В тайном распоряжении, отосланном в посольства, предписывалось

отказывать в визах всем представителям семей Кроу и де Лу. «Ты проверь, Александр

Христофорович, - велел Николай, - этот Питер Кроу говорил, что у него пасынок в Америке».

Бенкендорф изогнулся и плавно положил под локоть царя бумагу. «От нашего будущего посла в

Вашингтоне, Павла Александровича Криденера. Он, хоть верительные грамоты не вручил пока, но

уже работает».

-Судья Верховного Суда, - хмыкнул Николай, пробежав глазами документ. «Земли, угольные копи,

акции в пароходных компаниях. Мадам Кроу удачно себе мужей выбирает, первый у нее тоже не

бедствовал. Второй был герцогом..., - Николай вздохнул и дошел до конца листа: «Видишь,

племянник этого самого Теодора, мистер Дэвид Вулф, мало того, что сын вице-президента

покойного, еще и восходящая звезда в их министерстве иностранных дел. Возьмут его, и сюда

послом назначат, - император, внезапно, выругался.

-Ваше величество, - успокоил его Бенкендорф, - даже если назначат, кто в России найдет

пятилетнего мальчика? Тем более, что ему, по вашему приказанию, фамилию поменяют. Я могу и

Криденеру послать распоряжение, чтобы этим Бенджамин-Вулфам тоже визы не давали. На

всякий случай.

-Пошли, - желчно велел Николай. «И помни, как только Кроу уезжают с квартиры, в нее входят

твои люди. Экипаж будет ждать у подъезда, они должны оказаться там, а остальное не твоя

забота. Что со слугами?»

-Уйдут и не вернутся, - развел руками Бенкендорф. «Конечно, мы сделаем так, чтобы они

молчали».

-Молодец, - похвалил его Николай.

Сейчас он подождал, пока Бенкендорф войдет, и спросил: «Оружие забрали у этого Майкла

Кроу?»

-У него и не было ничего, - Бенкендорф поклонился. «Только капли желудочные, в склянке, от

катара. Их принимать по часам надо, я такие сам пью».

-И я когда-нибудь буду, - вздохнул Николай. Оправив гвардейский мундир, он велел: «Зови! Атташе

пусть в гавань отправляется. На его глазах яхту проверьте, чтобы потом, - император тонко

улыбнулся, - британцы нам претензий не предъявляли».

Он остановился у порога кабинета. Николай внимательно посмотрел на невысокого, легкого

мужчину в простом, темном сюртуке: «Он на отца, конечно, похож. Виски уже седые, а ведь едва

на шестой десяток перевалил. Только глаза раскосые. Хотя, он же в Бомбее родился, наверняка, у

него какая-то тамошняя кровь есть».

-Сэр Майкл, - радушно сказал император, поднимаясь, - добро пожаловать в Россию. Сейчас

привезут вашего батюшку и мачеху, и я буду счастлив лично пожелать вам всем легкого пути

домой. Я слышал, вы на паровой яхте сюда пришли?

Лазоревые глаза были холодны, словно лед. «Да, ваше величество, - медленно сказал Майкл, -

спасибо за то, что дали мне возможность удостовериться в хорошем обращении с моими

родителями».

Его привезли на квартиру Воронцовых-Вельяминовых прямо из гавани, в сопровождении наряда

жандармов. Атташе посольства только развел руками: «Сэр Майкл, мы ничего не можем сделать.

Миссис Марта объявлена персоной нон грата, с нее снят дипломатический иммунитет, и с ее

мужа, вашего отца, соответственно, тоже. Вам еще в Стокгольме все это объяснили. Надо сказать

спасибо, что их в крепость не отправили. Мы должны быть благодарны императору».

Он едва успел поздороваться с дядей Теодором и тетей Тео, как мачеха, выйдя в переднюю,

поцеловала его: «Как твой катар? Надеюсь, ты взял капли? Их надо принимать регулярно, Майкл.

Ты помнишь, я тебе писала об этом, еще осенью».

-Все взял, тетя Марта, - он похлопал себя по карману сюртука. Майкл увидел, как дрогнули

темные ресницы отца. Питер, прислонившись к косяку двери, улыбался.

-За паровыми судами будущее,- Николай повел рукой в сторону карты. «Пока мы ждем ваших

родителей…, Не сочтите за труд, я читал отчет о пробном пассажирском рейсе вашего локомотива,

и хотел бы с вами посоветоваться касательно строительства железных дорог в моей империи».

Майкл внимательно посмотрел на белое, пересеченное линиями рек, пространство. Остановив

взгляд на Сибири, он коротко кивнул: «С удовольствием, ваше величество. Надеюсь, мы когда-

нибудь сможем помочь вам в деле технического обустройства вашей страны».

-Почти без акцента говорит, - злобно подумал Николай. «Лучше подождать с железными

дорогами, чем его сюда пускать. Этих Кроу в России не будет, пока я жив. И Воронцовых-

Вельяминовых тоже не будет, уже сегодня. А мальчишка..., Если он не сдохнет, то вырастет уже

другим Воронцовым-Вельяминовым, моим слугой. Что там еще в досье было? Какой-то

родственник у них священником подвизался, его во время бунта убили. Между прочим, тогда тоже

людей вешали, ссылали, и принцу-регенту никто слова не сказал. Обо мне уже успели в этой

мерзкой французской газетенке, основанной Фуше, написать, - убийца невинных людей. Найти бы

автора той статьи, больно у него перо бойкое. Наверное, негодяй Тургенев, англичане его

отказались нам выдать, несмотря, на то, что он заочно к смертной казни приговорен. Ничего, мы

его найдем и убьем. Надо дать распоряжение Бенкендорфу - никаких англиканских миссионеров

в Сибирь не пускать. Пусть сидят, в столице, под присмотром».

-Очень интересно, - сказал Николай, глядя на линию, между Петербургом и Москвой. «Значит, вы

считаете, что можно будет за сутки преодолеть это расстояние?»

-Несомненно, - уверил его Майкл и указал на Сибирь: «Теперь давайте перейдем к вопросу

соединения Европы и Азии железнодорожными путями...»

Марта вышла на балкон. Осмотрев Пантелеймоновский мост, она тихо, углом рта, сказала мужу:

«Все равно, у меня какое-то нехорошее предчувствие. Я возьму с собой пистолет, и не спорь». Их

багаж уже был проверен, упакован и увезен в гавань. Чистые бланки британских паспортов

лежали в шкатулке, убранной в шкап, в кабинете Федора.

Он только расхохотался, когда Марта попросила его устроить тайник под половицами: «Не будет

никто нас обыскивать, кому мы нужны, старики. Сейчас проводим вас и будем потихоньку

собираться».

Оставшиеся бланки документов Марта зашила в подол своего платья. «Никого нет, - она

разглядывала полуденную толпу на дорожках Летнего сада. «Может быть, я напрасно

беспокоюсь. Но нельзя, нельзя доверять императору».

-У Майкла капли от катара в кармане, - напомнил ей муж.

Марта помолчала, и кисло заметила: «Бенкендорф, хоть сейчас в жандармы подался, в прошлом

боевой офицер, может и не испугаться. Под пистолетом он все же сделает то, что мы ему скажем.

Если бы мы могли забрать Тео и Теодора с собой..., - она вздохнула. Тео, выйдя на балкон,

наклонившись, поцеловала бронзовый, неприкрытый по-домашнему, затылок: «Не волнуйся ты

так. Весной мы будем за Байкалом, а следующим годом от нас весточку получите». Женщина

прищурилась: «Экипаж. За вами, наверное».

Они простились в передней. Дверь была открыта, Бенкендорф и жандармы стояли на лестнице.

Марта обняла Тео: «Помнишь, как мы в Бостоне в четыре руки играли? Господи, полвека назад.

Если что, - требовательно добавила она, - если что-то случится, Тео, пока нас не будет, я прошу

тебя, оставь какой-то знак. Все равно, какой. Я пойму».

Федор только закатил глаза. Пожимая руку Питеру, он усмехнулся: «Вы что, возвращаться сюда

собираетесь? Вас из дворца прямо в гавань везут, под конвоем».

-Вернемся, - мрачно, одними губами ответил Питер. «Постараемся, по крайней мере». Спускаясь с

ними под руку по лестнице, Марта посмотрела назад. Федор и Тео стояли в дверях, держась за

руки, она, - в темном, простом платье, с высокой прической, он - в домашней, бархатной куртке.

Марта увидела белую розу, приколотую к вырезу ее платья.

Тео подняла руку и перекрестила их. Они сели в экипаж и Бенкендорф улыбнулся: «Мадам Кроу,

месье Кроу, сейчас мы вам вручим ноту, во дворце. Это, как вы понимаете, формальность. Потом

мы препроводим вас и сэра Майкла в гавань».

Карета проехала Пантелеймоновский мост, и, обогнув Летний сад, направилась к набережной

Невы. Три незаметных, бедных экипажа, что стояли за церковью, на углу Моховой улицы,

двинулись к дому Воронцовых-Вельяминовых.

Ноту вручал министр иностранных дел Нессельроде - Марта играла с ним в карты еще на Венском

конгрессе. Николай тоже был в кабинете. Он стоял, прислонившись к мраморному камину,

избегая настойчивого взгляда зеленых, холодных глаз.

-Доверенный курьер, - вспомнил он голос покойного брата. «Nicolas, не стоит ссориться с мадам

Мартой, мой тебе совет. Она забыла больше государственных секретов, чем мы с тобой знали.

Например, - Александр поворошил кочергой дрова в камине и отпил вина, - что англичане

получили секретные статьи Тильзитского мира в тот самый день, как мы его с Бонапартом

подписывали. И вообще..., - он повел рукой в воздухе и не закончил.

-Я не буду с ней ссориться, - сказал себе Николай, слушая монотонный голос Нессельроде. «Я

просто ее уничтожу. На паровых судах часто случаются поломки, это новый механизм, с ними

всякое может быть. Надо напомнить Бенкендорфу, чтобы вызвал Пушкина из ссылки, на личную

аудиенцию. Хватит, время свободы закончилось. Я буду строить новую империю, с новыми

правилами».

Марта незаметно посмотрела на карту России, на пасынка и увидела, как Майкл чуть прикрыл

глаза. «Очень хорошо, - подумала она. «У Майкла отменная память. Если он увидел какие-то

пометки Николая, он их все перенесет на нашу карту, уже на яхте».

-Покинуть пределы Российской империи, без права возвращения, - закончил Нессельроде и

поклонился. Марта едва опустила изящную, увенчанную плюмажем из перьев голову. Она была в

темно-зеленом, отделанном брюссельским кружевом, платье. Бенкендорф, глядя на прямую,

узкую спину, едва скрыл вздох: «Господи, прости меня, что я на такое пошел. Еще хорошо, что

император мне разрешил не делать этого лично. Как бы я Федору Петровичу в глаза смотрел? И

вообще, я ничего не знаю. Мое дело обеспечить исполнителей, остальное - это императору только

известно».

-Нота уже отправлена с курьером в посольство его величества короля Георга, - сухо сказал

Нессельроде, захлопнув кожаную папку. «Атташе ждет вас в гавани, мадам Кроу, месье Кроу, сэр

Майкл. Вы должны покинуть территориальные воды России в течение двенадцати часов с

момента передачи ноты. Его величество предупреждает вас, что, в случае отклонения от

определенного вам маршрута следования, военные корабли империи имеют право применить

силу».

-Разумеется, - отрезала Марта. Они поклонились. Николай, - он так и не сказал ничего, -

улыбнулся.

-Счастливого пути, господа, - пожелал он им.

Два экипажа стояли в закрытом дворе. Марта, устроившись на сиденье рядом с мужем и

пасынком, подождала, пока карета выедет на Дворянскую улицу. Бенкендорф посмотрел на ее

спокойное лицо: «Ее не обыскивали, все-таки женщина. У этого Питера Кроу никакого оружия нет,

у него сына тоже. Ерунда, старухе седьмой десяток..., - он опустил глаза: «А ноги у нее как у

тридцатилетней красавицы. Господи, да о чем это я? Там же...».

Белье на ней было брюссельского кружева, чулки - темно-зеленого шелка. Ему в лоб уперлось

дуло пистолета, и холодный женский голос сказал: «Мы возвращаемся к Пантелеймоновскому

мосту, Александр Христофорович. Передайте приказание кучеру и жандармам, и велите им, по

прибытии, остаться во дворе».

Он сглотнул и ничего не ответил.

-Майкл, - кивнула Марта пасынку. Тот достал давешнюю склянку с каплями. Бенкендорф только

сейчас понял, что она наглухо запаяна.

-Мы, - сладко улыбаясь, сказал Майкл Кроу, и опустил склянку в карман сюртука Бенкендорфа, -

мы строим тоннель под Темзой, Александр Христофорович. Роем грунт, убираем породу..., Наши

изыскания увенчались успехом. У вас в кармане самое мощное взрывное вещество, известное

науке. Если эта склянка разобьется, от всей, - он выглянул из окошка кареты, - Дворянской улицы

останутся только развалины.

-В ваших интересах, - спокойно добавил Питер Кроу, - вести себя тихо и делать то, что мы вам

скажем. Вам повторить?

-Нет, - пробормотал Бенкендорф. «Нет, я понял». Он замер, ощущая, как переливается жидкость в

склянке. Марта пощекотала пистолетом его потный лоб и потребовала: «Ну!»

-Но что я им скажу? - Бенкендорф чуть не плакал.

-Что мадам Кроу забыла гребень, - она все улыбалась - хищно, по-звериному. «Например. Мы

ждем, ваше превосходительство. Если на Марсовом поле карета повернет налево, а не поедет

прямо, я вам мозги вышибу».

Бенкендорф, медленно двигаясь, открыл окошечко, что вело на козлы. Он, сдавленным голосом,

сказал: «Передайте второму экипажу, нам надо заехать на квартиру Воронцовых-Вельяминовых».

-Молодец, - одобрительно заметила Марта, но пистолета не убрала. Кареты миновали Марсово

поле и въехали на Пантелеймоновский мост.

На лестнице было тихо.

-Идите первым, - Марта подтолкнула Бенкендорфа пистолетом в спину. Поднявшись вслед за ним,

женщина замерла - дверь квартиры была настежь открыта. Она зашла в переднюю. Помолчав,

обведя взглядом комнату, Марта сняла с расщепленного пулями косяка клочок темной ткани. На

половицах виднелись подсыхающие пятна крови. «Я же им велел, - отчего-то подумал

Бенкендорф, - велел, чтобы все прошло без шума. Господи, не наказывай ты меня за это».

Марта легко наклонилась и подняла испачканную красным белую розу. Она, так и не опуская

пистолета, вгляделась в окно, что выходило во двор. В углу, алмазом, было нацарапано:

«Прощайте».

-Помните, - сказала Марта, осмотрев Бенкендорфа с ног до головы, - что лежит у вас в кармане».

Женщина повела пистолетом: «Где они?»

Он застыл, едва дыша, и, холодеющими губами ответил: «Я не знаю, мадам Кроу, не знаю, я

клянусь вам…, Только император знает, он просто велел мне все подготовить…Я могу вам сказать,

куда отправили вашего зятя, только заберите у меня это вещество, я прошу вас…»

Размеренно тикали большие часы на стене. Марта уловила запах роз, - легкий, исчезающий. Она

велела себе: «Нельзя! Сначала дело, а все остальное потом». Пасынок, - они с Питером стояли у

двери, - едва заметно кивнул ей.

-Я знаю, где Петр Федорович, - Бенкендорф медленно, неловко опустился на колени. «Пожалуйста!

Я просто исполняю приказания его величества, поймите, я ничего не решаю…»

Марта молчала, глядя на него - сверху вниз.

-Его величество распорядился отказывать вашей семье в визах, - заторопился Бенкендорф, -

негласно, конечно. Всем - Кроу, де Лу, вашему сыну, в Америке…Он приглашал к себе барона

Шиллинга, из инженерного училища, а больше я ничего…, - Бенкендорф стоял, не стирая слез с

лица, боясь пошевелиться.

У нее были ледяные, прозрачные глаза. Марта, так и не сводя с него дула пистолета, приподняла

платье, и достала из-за бархатной ленты, что удерживала чулок - кинжал.

-Майкл, - коротко велела Марта. Бенкендорф почувствовал, как у него из кармана вынимают

склянку и облегченно, глубоко вздохнул.

-Александр Христофорович, - холодно сказала Марта. «У вас две падчерицы и три дочери.

Сонечке, вашей младшей, годик. Если с вашими девочками что-то случится, это будет страшным

несчастьем. Сейчас июль. К сентябрю я должна получить от вас письмо. Запоминайте адрес -

Лондон, Баттерси, до востребования, мистеру Джеймсу Смиту. Пишите о погоде, о поэзии, о чем

хотите. После этого с вами свяжутся. Если корреспонденции не будет, осенью Сонечка умрет.

Дайте руку, - велела она.

Бенкендорф стер слезы с лица и протянул ей руку. Марта одним легким движением засунула

лезвие кинжала ему под ноготь: «К тому времени, как вас найдет наш человек, вы должны будете

узнать, где Воронцовы-Вельяминовы. Не узнаете, пеняйте на себя, ваше превосходительство.

Молчите, - она пошевелила кинжалом. Вынув его, Марта вытерла окровавленное лезвие о сюртук

Бенкендорфа.

-Все равно, - думал он, медленно, на трясущихся ногах спускаясь вниз, - все равно она погибнет.

Все они. Император не зря приглашал к себе Шиллинга. Его величество не выпустит ее живой из

России.

Марта, что шла сзади, внезапно положила ему руку на плечо.

-Александр Христофорович, - нежно заметила она, - неужели вы думаете, что я сюда, на квартиру,

приезжала просто ради того, чтобы убедиться в вашей подлости, и в том, что вы способны стрелять

в старика, отдавшего жизнь этой стране? Я об этом догадывалась. Но тот, кому нужно было это

увидеть,- увидел. В детской Сонечки может появиться, - Марта щелкнула пальцами, - посетитель.

Запомните, младенцы подвержены опасным болезням, - она вздохнула и прошла в

предупредительно распахнутую мужем дверь.

В каюте пахло жасмином. Марта, покусав перо, склонилась над картой России: «Было две пометки

- Нерчинск и Горный Зерентуй. Можно не ждать весточки от Юджинии, а сразу ехать в Кантон, -

она махнула рукой, - и дальше. Что я и сделаю, как только придет письмо от Бенкендорфа».

Питер взял простой, оловянный бокал с вином: «Думаешь, он согласится?»

-У него семья, - пожала плечами жена, - я навела справки. Отменный отец, обожает своих

девчонок, жену…, Конечно, согласится, ему больше нечего делать. Если он пойдет к Николаю, его

карьера будет разрушена. Император очень недоверчив, и, наверняка, решит отстранить его от

дел. А что касается Тео с Теодором - я не думаю, что их убили. Просто, - Марта поискала слово, -

увезли. Николай посчитал опасным держать их в столице. Ничего, осенью мы узнаем, где они, и

вытащим их оттуда, обещаю, - она поцеловала мужа в щеку.

-Хорошо ты придумала, с этими каплями, - одобрительно сказал Питер. «Там, как я понимаю,

действительно были капли?»

-А что же еще? - Марта присела на узкую, застеленную шерстяным одеялом койку. «Такого

взрывчатого вещества пока что не существует, милый мой, - она взяла его руку: «Опасно было

рисковать, и освобождать нашего зятя из крепости. У меня на руках слишком много народу

собралось - Тео, Теодор, Юджиния с маленьким…, Пришлось повременить, как видишь. Конечно,

если бы Петю отправили бы на виселицу, я бы начала действовать…, И резидента нельзя было

ставить под удар, ему работать еще».

-Ничего, - Питер присел рядом и погладил ее по голове, - ничего, милая, что могла, ты сделала. Все

живы, Джоанна с ребенком в безопасности, а об остальных мы позаботимся. А что это за Джеймс

Смит?

-Безопасный адрес, - отмахнулась Марта, - для связи. Погоди, - она нахмурилась, - я уже слышала

эту фамилию - Шиллинг. Сослуживец Пети по инженерному училищу». Она засунула под чулок

пистолет, что лежал на столе: «Пошли на палубу».

Пахло солью и гарью, впереди, на западе, море было залито расплавленным, золотым сиянием

заходящего солнца. Майкл стоял у штурвала: «Почти все, папа, тетя Марта. Три мили до границы

русских территориальных вод. Через двадцать минут мы увидим шведский флаг». Марта

посмотрела на два парусных бота, что следовали справа и слева от яхты, и посчитала пушки, - их

было двенадцать на каждом корабле: «Они от нас и щепки не оставят, если мы попробуем

отклониться от курса. Шлюпки у нас нет. Даже если бы и была, они бы ее тоже разбили. Лето, вода

теплая. Доплывем».

-Майкл, - спокойно спросила она, прислонившись к борту корабля, - тебе знакомы работы

инженера Шиллинга? Он с Петей служил.

-Разумеется, тетя Марта, - пасынок затянулся сигарой. «Они оптический телеграф делали, хотя,

конечно, будущее за электрическими сигналами. И еще кое-какие слухи ходили..., - Майкл,

внезапно, отступил от штурвала и немного побледнел.

-Сбавь ход, - отец положил ему руку на плечо. «Спустись в машинное отделение и сбавь ход. Я

послежу».

-Вот они, - Марта передала мужу подзорную трубу. «Осталась миля, не больше. Мы, конечно,

можем выкинуть сигнал, что у нас неполадки с паровой машиной...»

Питер все рассматривал черные точки, покачивающиеся на легкой волне. «Правильно, - он

хмыкнул, - я смотрел на карту и удивлялся - ради чего они нас отправили этим курсом? Впереди

банка, мелководье. Их там полсотни, Марта, нам их никак не обойти. А у вас, - он повернулся к

пасынку, - есть такая технология? - Питер указал на мины.

-Есть, - вздохнул Майкл. «Если мы выкинем сигнал об остановке машины, они нас прицельно

расстреляют из пушек. Здесь, кроме нас, никого нет. Даже если на шведской яхте что-то увидят,

они ничего не смогут доказать. Я сбавил скорость, но через пять минут, - Майкл посмотрел на

хронометр, - мы наскочим на минное заграждение».

-Раздевайтесь, - велела Марта мужчинам. «Мы доплывем, ничего страшного».

Майкл все смотрел на отца: «Тогда, в Ревеле..., Надо было мне настоять на своем, увезти папу в

Англию, спасти его..., Хоть недолго, но папа пожил бы в семье, со мной, в спокойствии. Нельзя,

нельзя, чтобы они рисковали».

Майкл коснулся плеча отца: «Еще чуть-чуть последи за курсом, я сейчас».

Когда он взбежал на палубу, из трубы яхты уже валил густой, черный дым. «Я разогнал машину до

предельной скорости, - объяснил Майкл, - и сейчас буду менять курс. Спускайтесь за борт, они

погонятся за мной и вас не заметят».

-Майкл! - только и смог сказать Питер. «Майкл, мальчик мой, не надо, я прошу тебя».

Сын обнял его. Прижавшись щекой к смуглой, теплой щеке отца, он взял его сильную руку.

«Пожалуйста, папа, - попросил Майкл, - покиньте корабль, прямо сейчас. Я люблю вас, - твердые

пальцы мачехи легли ему на плечо. Марта, жестко, сказала: «Ты выпрыгнешь, Майкл Кроу, понял

меня? У тебя дети, Мэри еще ребенок. Ты выпрыгнешь».

-Выпрыгну, - он подтолкнул их к борту. Отец был в рубашке и бриджах, Марта тоже переоделась в

мужской наряд. Бронзовые волосы, скрученные в узел на затылке, трепал ветер. Майкл увидел

пистолет в ее руке и зажмурился. Вечернее солнце играло, искрилось на гравированной

пластинке.

Мачеха перекрестился его, и он услышал плеск воды за кормой яхты. Майкл прикусил зубами

сигару: «Элизу жалко. Ничего, папа и Марта о ней позаботятся. А теперь, - он повернул штурвал до

отказа, - как это там новый танец называется, Элиза меня учила? Вальс, правильно. Вот и

потанцуем, господа».

-Немедленно вернитесь на предписанный вам курс, - крикнули ему в рупор с того бота, что шел

слева.

-Так я вас и послушался, - хмыкнул Майкл, затянувшись сигарой. Яхта, на полной скорости, неслась

наперерез русскому боту.

-Стреляйте! - еще успел услышать он, над палубой просвистело ядро. Майкл, вернувшись в

фарватер, посмотрел вперед. До минного заграждения оставалось не больше двухсот ярдов. Он

повернул штурвал направо, до отказа. Рассмеявшись, он увидел, как заряжают пушки на русском

боте. «А теперь, - пробормотал Майкл, - мы пойдем на таран».

-Он нас гонит прямо на мины, - капитан бота выругался: «Стреляйте! До него двадцать саженей,

разнесите эту посудину вдребезги. Мы в своем праве, здесь пока что русские воды».

Майкл бросился на палубу, прикрыв голову руками, ядра вонзились в обшивку яхты. Вокруг них

вздыбилась вода, что-то загремело, запахло порохом. Оба корабля, - английский и русский, -

взлетели на воздух, в месиве горящего дерева и струй обжигающего пара.

Джоанна, посмотрела в подзорную трубу на клубы дыма, поднимающиеся над горизонтом:

«Немедленно спускайте шлюпку!»

-Мадам де Лу, - осторожно сказал шведский капитан, - никто бы не мог выжить. Скорее всего,

взорвалась паровая машина. К тому же, там русские территориальные воды, наш король...

-Здесь нейтральные воды! - зло ответила ему Дебора. «Я лично обещала его величеству, что

шведский флаг не пересечет русскую границу, так и будет. Спускайте шлюпку, я и мадам де Лу

идем на восток, а вы ждите нас здесь».

Поль едва успел поймать Джоанну за руку, - она была в простом холщовом платье, и шепотом

попросил: «Любовь моя, не надо! У нас дети, я прошу тебя, останься здесь, мы с Бенедиктом...»

Джоанна вырвала ладонь: «Вы с Бенедиктом и с места не сдвинетесь, - она показала на юношу,

что застыл у борта корабля, вглядываясь в дым на горизонте.

-Тетя Джоанна,- сказал Бенедикт едва слышно, - там папа, там дедушка, бабушка Марта..., Тетя

Джоанна, как же так?

-Ветер хороший, западный, - подумала Джоанна. «Мы через десять минут будем на границе.

Дебора позаботится о раненых».

-Поль, - она, подняв голову, внезапно улыбнулась. «Поль, милый, если они увидят, хоть одного

мужчину в шлюпке, они ее расстреляют, прицельно. Мы с Деборой даже оружия не берем,-

Джоанна подозвала к себе Мишеля. Стянув с пальца кольцо, женщина отдала его сыну.

-Береги, - велела она коротко и обняла Поля: «Вырасти мальчика, прошу тебя».

Дебора уже стояла у трапа. Потрепав по голове Шмуэля, она, неожиданно весело, сказала: «Мы

вернемся, милый, не волнуйтесь вы так. Джоанна, - она кивнула женщине, - иди к парусу, ты с ним

отлично управляешься. Я сяду на руль».

Бенедикт все стоял, вцепившись побелевшими пальцами в борт яхты. «Поль, - он ощутил

большую руку у себя на плече, - Поль, я обещаю, если с моим отцом, со всеми..., если с ними что-

то случилось, я отомщу. А не я, - юноша заставил себя не плакать и положил руку на медальон, -

так мои дети».

Шлюпка резко накренилась, идя почти вровень с водой, и вскоре превратилась в черный силуэт на

горизонте. Над морем медленно рассеивался дым. За кормой лодки бился синий флаг с желтым

крестом.

-Что там, Павел Степанович? - нетерпеливо спросил капитан бота у первого помощника. «Есть

выжившие люди?»

-Да какие выжившие, - вздохнул лейтенант Нахимов, оглядывая обломки кораблей. «Полсотни

мин поставили, они все и взорвались. Еще хорошо, что у нас, - он усмехнулся, - пробоины только

выше ватерлинии. Там никого нет, только шлюпка под шведским флагом».

Капитан медленно поднял подзорную трубу: «Стреляйте по ней, Павел Степанович, чего вы

ждете?»

Серые глаза Нахимова похолодели. Лейтенант, внезапно, отступил от пушки на носу бота. «Я не

буду, ваше превосходительство, - спокойно сказал он, - стрелять по невооруженной шлюпке с

двумя женщинами на борту, видите же вы их?»

-Вижу, - капитан выругался. «Все равно, стреляйте, они как раз на хорошем расстоянии».

Нахимов отстегнул шпагу и протянул ее капитану.

-Я не буду, - повторил он, - стрелять по шлюпке с флагом дружественного государства,

находящейся в нейтральных водах. Хотите, - он пожал плечами, - стреляйте вы, ваше

превосходительство. Я на себя ответственность за возможные военные действия брать не

собираюсь». Он положил клинок на палубу, и отдал честь.

-Идите в трюм, слюнтяй, - процедил капитан. «В Кронштадте отправитесь под трибунал». Он

проследил взглядом за прямой спиной Нахимова: «Пушки к бою!».

Ядро просвистело над морской гладью. Джоанна, даже не пошевелившись, спокойно сказала:

«Три мили, они нас не достанут. Но я бы не стала подходить ближе, Дебора».

-Понятно, - вторая женщина вздохнула, оглядывая бесконечный, синий простор, - что никто не

спасся. Ладно, я разворачиваю шлюпку, последи за парусом.

В полусотне ярдов от лодки в воду упало ядро, раздался плеск. Джоанна, взглянув в ту сторону,

прошептала: «Дебора!»

Рука схватилась за борт шлюпки, пальцы обессилено разжались. Джоанна поймала выпавший на

дно лодки пистолет. На золотой пластинке переливались тонкие, изящные буквы - «Semper Fidelis

Ad Semper Eadem».

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ

ЧИТАЙТЕ В ДЕКАБРЕ 2013 ГОДА

ТРЕТИЙ ТОМ СЕМЕЙНОЙ САГИ

ВЕЛЬЯМИНОВЫ - ВЕК ОТКРЫТЙ

ВЕЛЬЯМИНОВЫ – ВЕК ОТКРЫТИЙ

Часть первая

Весна 1848 года

Ньюпорт

Кованые, в три человеческих роста, ворота имения Горовицей распахнулись. Карета, запряженная

четверкой гнедых лошадей, промчалась по ухоженной, окруженной зелеными газонами, дорожке.

Экипаж остановился у гранитного портика. Лакей в кипе открыл дверцу экипажа и поклонился:

«Миссис Горовиц. Все готово, мы вчера получили вашу каблограмму, такое несчастье, такое

несчастье...»

Батшева была в трауре, - роскошном, пышном черном платье черного муара, с гагатовым

ожерельем. Светлые, завитые волосы прикрывал капор, отороченный мехом соболя. Она

сбросила в руки лакею бархатную, уличную накидку. Оказавшись в огромной передней особняка, -

с уходящей наверх широкой, дубовой лестницей, с мраморным полом, - женщина деловито

сказала, посмотрев на изящные часы с бриллиантами, что висели у нее на браслете:

-Миссис Эстер еще в синагоге, с мистером Горовицем. Мальчиков привозит мистер Бенджамин-

Вулф, поездом из Вашингтона. С ним будет мистер Дэвид, его сыновья, и мисс Марта. От мистера

Фримена пришел кабель? - она требовательно посмотрела на лакея.

-Они приезжают вечерним рейсом из Бостона, - поклонился тот. «Мистер Натаниэль и вся семья.

Комнаты готовы, конечно».

-За обедом, - Батшева посчитала на пальцах, - будет тринадцать человек..., - она внезапно

замерла: «Отсадить кого-нибудь? Ерунда, суеверия, тетя Эстер только смеяться будет...».

-Шиву мы сидим здесь, - Батшева сняла перчатки. «Не забудьте, в столовой должна быть накрыта

еда, для посетителей. Завтра и начнем, сразу после похорон. Вы помните, - она внезапно

вздохнула, - с прошлого года».

-Шиву-то и некому сидеть, - женщина поднялась в свой будуар. Там было безукоризненно чисто,

пахло фиалками, горничная, завидев ее, присела. Горовицы не держали чернокожих слуг - ни в

Ньюпорте, ни в Вашингтоне. Как говорил Натан, в кругу семьи:

-Лучше я дам работу еврею. В конце концов, это заповедь. Хватит и того, что я жертвую деньги на

образование для чернокожих, на больницы..., Сейчас много эмигрантов из Европы, дела в

Америке на всех хватит.

Шесть лет назад Натан ушел в отставку с поста заместителя генерального прокурора. Вместе с

Вандербильтами, он занялся развитием железных дорог и пароходного транспорта на Миссисипи.

«Когда майор Горовиц, - он подмигивал старшему сыну, - завоюет нам Калифорнию, я все это

брошу. Перевезу сюда предприятие Судаковых, вместе с ними самими, и будем делать

американское вино, дорогие мои».

Батшева отпустила горничную и присела на бархатную кушетку. Она взяла свой ридикюль

крокодиловой кожи и нашла в нем маленький, в обложке из слоновой кости, альбом с

дагерротипами. «С женой он не успел сделать карточку, - вздохнула Батшева, глядя на красивое

лицо старшего сына. Хаим стоял, в офицерской форме, положив руку на плечо Дэниела. «Восемь

лет назад еще не было столько художников, как сейчас. Бедный Дэниел, - подумала она о старшем

внуке, - мать в три года потерял, а теперь и отец..., Хотя, сколько он Хаима видел? Тот все время в

армии был..., И Дэниел тоже в Вест-Пойнт собирается, не отговорить его».

Майор Хаим Горовиц погиб в прошлом году, на мексиканской войне. Он был похоронен здесь, в

Ньюпорте, на семейном участке Горовицей.

-Когда-нибудь, - услышала Батшева слова свекрови, - у нас будет военное кладбище, общее, в

Вашингтоне. Покойный Дэниел, - Батшева покраснела и отвела взгляд от темных, обрамленных

морщинами глаз свекрови, - еще во время войны за независимость об этом говорил.

Эстер неожиданно легко, несмотря на возраст, наклонилась, и погладила серый гранит на могиле

первого мужа: «Как оно появится, мы их там похороним. Тедди уже могилы капитанов Кроу в

столицу перенес ».

-А тетя Мирьям рядом с дядей Меиром, - Батшева перевернула страницу. Дагерротип был

разрезан на две части. В альбоме, лежала только левая сторона. «Это они в Цинциннати

позировали, - вспомнила Эстер. «Джошуа тогда годик исполнился, а Элияху раввином уже был».

Она посмотрела на красивую, молодую, темноволосую женщину, что держала на коленях пухлого,

в бархатном платье мальчика. Погладив пустое пространство справа, Батшева велела себе не

плакать.

-Некому шиву сидеть, - повторила Батшева. «Тедди не еврей. Джошуа одиннадцать лет всего

лишь, а Элияху...». Большие глаза Стефании Горовиц смотрели на нее - нежно, доверчиво. Она

улыбалась. Батшева заметила на плече невестки что-то белое. Это был кончик пальца. Когда

свекровь, раздув ноздри, разрезала дагерротипы и бросала в камин письма Элияху, ее ножницы

дернулись. «Все, что осталось, мальчик мой, - сдавленным голосом сказала Батшева, - все, что

осталось от тебя». Женщина прижалась губами к дагерротипу и все же не выдержала -

расплакалась. Она вспомнила яростный голос свекрови: «Ты будешь сидеть шиву! Ты, и Натан! Так

положено! - Эстер метала в камин обрывки бумаг. «Чтобы я больше не слышала этого имени в

своем доме. Ты наденешь траур и будешь принимать соболезнования, потому что у тебя больше

нет сына, а у меня внука».

Стефания лежала наверху, в спальне. Там были задернуты шторы, и пахло травами. Врач приходил

каждый день и мягко говорил: «Ничего, ничего. Она оправится. Все же такое потрясение, надо

дать ей время. Она сюда из Цинциннати чуть ли не пешком шла, с ребенком на руках. Пусть

отдохнет».

У Джошуа были испуганные глаза. Мальчик не отходил от матери, устроившись рядом,

прижавшись головой к ее груди. Стефания молчала, ничего не рассказывая о том, что заставило ее

бежать из Цинциннати, добираться до столицы в почтовой карете и, промокшей, измученной -

постучать в мощные двери особняка Горовцей.

-Пусть отлежится, - коротко велела Эстер. «Не трогайте ее сейчас. Когда встанет, тогда расскажет».

Это случилось в тот же день, когда Стефания впервые сошла к завтраку. Хаим был на территориях,

внуки, - Дэниел и Джошуа, - ели в детской. Эстер, усадив жену внука рядом, налила ей кофе с

молоком: «Вот и славно. Погода хорошая, лето на дворе, ты потом с мальчиками в саду погуляй.

Дэниелу веселее будет, раз Джошуа здесь, все же они ровесники».

Натан, развернув The National Intel igencer, побледнел. Батшева, обеспокоенно, спросила: «Что

такое, милый?»

Стефания бросила один взгляд на первую полосу газеты. Опрокинув серебряную чашку с кофе на

белоснежную, льняную скатерть, женщина закричала: «Нет! Нет! Дядя Натан, я прошу вас! Не

читайте, пожалуйста! Не надо! - она, было, попыталась вырвать газету из рук свекра. Эстер,

отвесив ей пощечину, - завтракали они без слуг, - удерживая жену внука в кресле, коротко велела:

«Читай, Натан».

-Из Иллинойса сообщают, - рука Натана скомкала скатерть. Эстер, раздув ноздри, встряхнув

Стефанию за плечи, - та тихо рыдала, - приказала: «Читай, Натан Горовиц!»

-Из Иллинойса сообщают, - он откашлялся. «Так называемый пророк, глава секты мормонов,

Джозеф Смит, принял в Совет Двенадцати Апостолов, в круг своих ближайших последователей,

бывшего раввина общины Бней Исраэль, в Цинциннати, Элияху Горовица. Тот отказался от своей

фамилии. Он стал именоваться в честь Джозефа Смита. Старейшина Элайджа Смит будет

руководить постройкой храма Церкви Иисуса Христа, Святых Последних Дней в Наву, городе,

ставшем прибежищем мормонской секты».

В столовой повисло молчание. Стефания, скорчившись в кресле, еле слышно всхлипывала.

-Ты поэтому сбежала? - Эстер наклонилась к ней. «Сара, - она привлекла женщину к себе, - Сара,

не молчи, говори с нами...»

Стефания только мелко кивала. Уткнувшись лицом в ладони, она простонала: «Нет! Нет!

Пожалуйста! Не спрашивайте меня ни о чем, никогда..., Пожалуйста!»

Батшева все сидела, поглаживая дагерротип. «Одиннадцать лет я тебя не видела, мальчик мой, -

тихо сказала она. «Как раз, когда Джошуа родился, мы к вам на обрезание приезжали, в

Цинциннати. Из Наву они все на запад ушли, в прошлом году еще, как газеты писали. Старейшины

Бригем Янг и Элайджа Смит возглавили шествие стада избранных в землю обетованную. Господи, -

Батшева покачала головой, - прости ты моего мальчика, прошу».

Она прошла в умывальную. Открыв серебряный кран, вымыв лиц, женщина подушилась

ароматической эссенцией. Постояв немного, успокоившись, Батшева пошла вниз. Пора было

проверить, как накрывают обед.

На кладбище было тихо. Эстер стояла, опираясь на трость, глядя на свежевырытую могилу. Гроб,

что привезли из Вашингтона, уже был перенесен в изящное, темного гранита отдельное здание.

Там располагалось похоронное общество.

Она повертела в руке камешек и положила его на серую плиту. Могила Мирьям была в женском

ряду. Завтра, рядом должны были опустить в землю Сару Горовиц, урожденную Стефанию

Бенджамин-Вулф.

-И меня здесь похоронят, - равнодушно подумала Эстер. «Я еще помню, как я Хаима сюда

привезла. Больше шестидесяти лет с тех пор прошло».

Она всегда говорила о смерти с привычным спокойствием акушерки, видевшей на своем веку

тысячи трупов матерей и младенцев.

-Мы откроем, - Эстер удовлетворенно улыбнулась, - женский медицинский колледж. Больницы

уже везде есть, и в Бостоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне. Будем обучать девушек, они станут

сестрами милосердия, врачами…Бедная Мирьям, - она вздохнула, - с эпидемиями мы не умеем

пока бороться. Одна вспышка холеры в Нью-Йорке, и не стало никого - ни Мирьям, ни Мораг, ни

Теда с его женой. Хоть внучку Тедди они оставили, - она все стояла, вдыхая прохладный ветер с

моря, слушая крики чаек.

-Дебора тоже, казалось бы, и огонь, и воду прошла. Вместе со Шмуэлем в Батавии жила, туземцев

там лечила, а умерла у себя дома, в Амстердаме. Порезалась при аутопсии, заражение крови. В

три дня сгорела, как Давид ее. Но внуков успела увидеть, - Эстер сжала сухой, унизанной кольцами

рукой трость с набалдашником слоновой кости и усмехнулась:

-Девяносто пять мне, а живу. Кто бы мог подумать. Впрочем, Аарон тоже немного до девяноста не

дотянул. Жена его обратно в Польшу отправилась, как Авиталь замуж выдала. И что Судаковы так

за эту Святую Землю цепляются? Упрямцы. Авиталь, не будь дура, оттуда сразу после хупы уехала,

в Амстердам. Бойкая девочка, это она в мать, не в Аарона. Тот никогда своей выгоды не понимал,

праведник. Живет себе со Шмуэлем, двоих детей родила…, Так и надо, а то столько денег на

общину в Святой Земле уходит. С каждым годом все больше. Из нашего кармана, между прочим.

Хотя это заповедь, конечно.

Сзади раздались мягкие шаги Натана. Он был в отменно скроенном сюртуке, в фетровой, дорогой

шляпе. Аккуратная, с проседью, каштановая борода, пахла сандалом.

-Все собрались, мама, - сказал он почтительно. «Ждут нас».

-Подождут, - отрезала Эстер. «Зря, мы, что ли, здесь всех содержим - от раввина до сторожа при

кладбище?»

Она привыкла к тому, что ждали всегда ее. Ее имя было написано золотом на мраморе в синагогах

от Ньюпорта до Иерусалима. Бедные невесты на Святой Земле получали деньги из фонда миссис

Горовиц. Каждый год она жертвовала на еврейских сирот, на ешивы, на строительство синагог.

Натан, принося ей подписанные чеки, улыбался. В Вашингтоне не было двери, в которую она не

могла бы зайти. Президент Полк разговаривал с ней стоя, и обедал у нее в доме, как и сотни

других - сенаторов, чиновников, промышленников. Ее сопровождал благоговейный шепот - она

помнила Джорджа Вашингтона, и была женой двух героев Войны за Независимость.

Натан взял мать под руку. Вдохнув запах хорошего табака, - Эстер до сих пор курила, не на людях,

конечно, - он осторожно, сказал: «Может быть, тогда, пятнадцать лет назад, не стоило устраивать

этот брак, мама? Ты помнишь, как Дэвид был влюблен в Стефанию. Может быть…, - он не

закончил. Эстер, кисло, заметила: «Тедди был против этого, они слишком близкие родственники.

И Стефания любила…его, - она чуть дернула уголком рта. Вот уже девять лет Эстер отказывалась

произносить имя младшего внука.

-Хватит об этом, - отрезала мать. «Что было, то прошло. Стефания, ты извини меня, дура. Ей с

десяток раввинов сказали, что дадут ей развод, сразу же - у нее муж вероотступником стал, а она

предпочла умереть агуной. Молодая женщина была тогда, двадцати пяти лет. Вышла бы замуж за

хорошего еврея, рожала бы детей…»

-Она уже один раз вышла замуж за хорошего еврея, мама, - вздохнул Натан. Эстер велела: «Язык

свой прикуси, Натан Горовиц, ты…его воспитал, ты и твоя жена. Это вы, - мать остановилась и

уперла в сюртук сына костлявый палец, - вы во всем виноваты».

-Да, мама, - согласился Натан. «Мы. Не будем больше об этом. Пойдемте».

Он вел мать к синагоге, поддерживая ее под локоть, и вспоминал резкий голос Тедди: «Не могу

сказать, что я рад этому браку, больно все поспешно. Первый раз слышу, что за два месяца можно

присоединиться к еврейскому народу».

-Она девушка, - примирительно ответил Натан, закуривая сигару, - ей легче. И потом, - он пожал

плечами, - сам понимаешь, у нас, как бы это выразиться…

-Свои раввины, - сочно заметил Тедди и протянул ему черновик брачного контракта.

-Читай, - велел он и поднял руку. «Я знаю, что вы свой подписываете, но без этого, - он указал на

лист бумаги, - я согласия на свадьбу не дам. Стефании еще двадцати одного не было, она

несовершеннолетняя».

Они сидели в библиотеке особняка Бенджамин-Вулфов. Натан, посмотрев на раскрытые, большие

окна, что выходили в цветущий сад, внезапно улыбнулся. На мраморной скамье стояла плетеная

корзина, томно жужжали пчелы. Рыжеволосая, красивая девушка в домашнем, светлом платье,

сидела рядом, покусывая травинку, изучая какие-то ноты.

-Хватит рассматривать мою невестку, - добродушно заметил Тедди. «Жаль, что ты на сцене ее не

видел, конечно. Вам же нельзя оперу слушать».

Натан вспомнил, как давно, больше тридцати лет назад, Мораг пела ему в Бостоне, и немного

покраснел. Из корзинки донесся звонкий, детский плач. Тедди улыбнулся: «Тоже, наверное,

певицей будет, как мать. Колетт хочет вернуться на сцену, когда Марта подрастет. Гастролировать

она уже не будет, в частных концертах станет выступать».

Женщина ласково достала из корзинки укутанного в кружева младенца. Тедди подмигнул Натану:

«Сходил Тед в оперу, в Нью-Йорке. Колетт тоже из Квебека. Она из тех семей, что еще прошлым

веком из Акадии в Луизиану переселились. Мы своим корням не изменяем, - Тедди отпил кофе:

«Читай, читай».

Они с матерью поднялись по ступеням к входу в синагогу. Натан, открывая дверь, пропустил Эстер

вперед: «Тедди, конечно, себя обезопасил. Деньги в трастовом фонде. Их получают дети Стефании

по достижении восемнадцати лет, мальчики - всю сумму, а девочки - право пользования

процентами. То есть, они достанутся Джошуа. То есть нам. А тот…, - Натан, на мгновение, раздул

ноздри. «Но кто, же знал, что все так повернется? Разве я предполагал, передавая сыновьям

банковские вклады, что Элияху…Он ведь все отдал этим мормонам - дом, драгоценности

Стефании, все деньги, что мы им выделили...»

Невестка стала говорить о том, что случилось в Цинциннати, - нехотя, запинаясь, - только через год

после того, как она бежала оттуда в одном платье, с Джошуа на руках. В газетах уже печатали

статьи о многоженстве в новой секте. Стефания, опустив голову, тихо сказала: «Это то, что он

хотел…, хотел..., нет, нет, не могу говорить…Он меня бил, каждый день, и при Джошуа тоже. Он

сказал, что Господь явился ему во сне, и передал новые скрижали завета. Те, что получил Моше на

горе Синай, они неверны. Когда я говорила, что это грех - есть не кошерное, грех, то, что он хочет…,

хочет несколько жен, - он меня бил».

Стефания разрыдалась. Эстер мягко коснулась ее руки: «Надо было нам написать, милая. Мы бы

приехали, и образумили бы его. Ничего бы такого не случилось».

Женщина подняла темные, большие глаза. Натан, внезапно, поежился: «Она на Мораг, конечно,

похожа, - подумал он. «Та тоже иногда так смотрела».

-Мама мне говорила, - Стефания поднялась и, шурша черным платьем, прошлась по гостиной. «Ее

бабушка Онатарио ей рассказывала. О вендиго, - она сцепила длинные пальцы и сглотнула.

«Простите, тетя Эстер, я знаю, это язычество, грех…Он был именно такой, - Стефания помолчала, -

вендиго. Его бы никто не образумил, - плечи женщины затряслись. Она, пробормотав что-то,

выбежала из комнаты.

Мать только затянулась сигаркой: «Если бы он женился на хорошей еврейской девушке, ничего бы

этого не было. Что за чушь, какие еще вендиго…, - она поморщилась. Натан, изумленно, сказал:

«Но ведь ты сама хотела, мама…, И они были очень увлечены друг другом, ты помнишь».

Эстер вздохнула: «Даже я делаю ошибки, милый».

Они зашли в прохладный вестибюль синагоги. Натан подумал: «Дэвид, как Стефания ему отказала

- так был расстроен, что обвенчался с первой, кто ему под руку подвернулся. Она потом в Европу

сбежала, оставила ему мальчишек. Он, конечно, развелся, но ведь, сколько лет все это тянулось.

Пять, или даже больше. Может быть, хоть сейчас женится. Ему еще пятидесяти нет».

В кабинете раввина, за большим столом орехового дерева, где уже стоял серебряный сервиз,

разливали чай. Мужчины, завидев их, поднялись. «Она здесь единственная женщина, - понял

Натан, усаживая мать в кресло. «Она привыкла, всегда так».

Эстер оглядела собравшихся - их было семеро.

-Приступим, - улыбнулась она.

Черная, отделанная брюссельским кружевом, шляпа покачнулась, сверкнули бриллианты в ушах,

седой, завитый локон, коснулся морщинистой щеки. Спина у нее до сих пор была прямая и

твердая. Женщина положила перед собой унизанные кольцами руки: «Господа, спасибо за то, что

вы приехали поддержать нас, в нашем горе».

-Самые богатые евреи Америки, - Натан налил себе чаю. «Никто не отказался от встречи. Впрочем,

маме, конечно, не скажешь «нет». Да и похороны, все же это мицва…»

Он подал матери кожаную папку: «Сначала, - Эстер разложила бумаги, - поговорим о нашей

помощи братьям в Святой Земле, а потом перейдем к строительству синагоги в Вашингтоне,

господа. Можете курить, - разрешила она.

В салоне-вагоне было натоплено, проводник прошел по драгоценному персидскому ковру.

Наклонившись к уху Тедди, он прошелестел: «Десять миль до Провиденса, ваша честь. Багаж уже

собран».

Пахло сигарами и кофе. Тедди, вглядевшись в мокрые сумерки за окном, кивнул. Дождавшись,

пока проводник уйдет, он, выпустив клуб дыма, недовольно сказал: «Мой сват мог бы проложить

железную дорогу до самого Ньюпорта. Еще двадцать миль в экипажах тащиться. Впрочем, у

Натана лошади отменные».

-Проложит, дядя Тедди, - Дэвид Вулф убрал папку с документами: «Вандербильты в Ньюпорте

будут строиться. Рельсы туда скоро придут, не сомневайтесь». Тедди посмотрел на свой золотой

хронометр: «Сорок миль в час делаем. Еще бы трансатлантический кабель открыть, и у нас, - он

подмигнул Дэвиду, - трансконтинентальный. Через два года Калифорния будет в составе

Соединенных Штатов. Надо же с ними как-то связываться. Мы до сих пор, как древние греки,

гонцов отправляем».

-А с гонцов наших снимают скальпы, - задумчиво отозвался Дэвид.

-Дядя Тедди, - он нашел на столе серебряную коробочку с фосфорными спичками. Закурив, Дэвид

вытащил из папки карту Северной Америки: «Между Миссури и Калифорнией лежит бесконечное,

мало изведанное пространство прерий и гор. Впрочем, - он усмехнулся, - что я вам это

рассказываю, вы и сами все знаете. И знаете, - Дэвид помрачнел, - что считают там, - он указал

пальцем на крышу вагона. «Запад должен быть колонизирован белыми. Мормоны уже город

начали строить»

-Как по мне, - сочно сказал Тедди, - я бы всех этих мормонов, во главе сам знаешь с кем, в тюрьму

бы отправил, как Джозефа Смита.

Дэвид поднял бровь: «Нельзя не признать, что его очень вовремя убили. Хаим покойный отлично

все провернул, там, в Иллинойсе. Не подкопаешься, линчевание и линчевание, никто и вопросов

задавать не стал. Только мормоны все равно не рассеялись после его смерти, дядя Тедди».

Судья Верховного Суда тяжело молчал, смотря на мотающиеся под ветром, серые деревья, на

залитые дождем поля Род-Айленда. Четыре года назад, он сказал незаметному человечку:

«Майор Горовиц будет действовать по заданию правительства, а вы, - Тедди передал ему саквояж,

- по моему заданию. И смотрите, словом не обмолвьтесь, зачем я вас туда послал».

-Этот мерзавец, все равно сбежал, - думал сейчас Тедди. «Я-то хотел, чтобы Стефании стало легче.

Может быть, если бы она овдовела, она бы оправилась, вышла бы замуж. Ей тогда всего тридцать

было, бедной моей девочке».

Когда Стефания прочла в National Intel igencer о линчевании Джозефа Смита, она отложила газету и

подняла на отца темные глаза: «Сообщают, что другие последователи Смита спаслись. Папа,

может быть..., может быть, он одумается, вернется ко мне..., Я ему писала, папа, туда, в Наву,

говорила о том, что я его люблю, что буду любить всегда, что мальчику нужен отец...»

-А он тебе прислал единственную записку, - Тедди сжал зубы и заставил себя сдержаться, - о том,

что женщина должна подчиняться мужчине во всем, и следовать за ним. Ты хочешь быть, - он

ткнул пальцем в газету, - тридцатой женой?

Стефания тихо заплакала: «Папа, зачем он так? Я все равно буду его ждать, всегда».

-И дождалась, - Тедди оправил свой траурный сюртук и ткнул окурком в серебряную пепельницу.

«Дождалась, что теперь мальчик круглый сирота. Еще, не приведи Господь, этот старейшина Смит

на похороны явится. Начнет предъявлять свои права на сына, он до сих пор муж Стефании. Вдовец

то есть».

-Не явится, дядя Тедди, - будто услышав его, сказал племянник. «Скауты из Юты сообщают, что у

него сорок две жены и детей с полсотни. Зачем ему Джошуа? И не дурак он, так рисковать. Он

знает, что мы все на погребении будем. Тетя Эстер, если его увидит, живым из Ньюпорта не

выпустит».

-Это точно, - невольно улыбнулся Тедди. «А Джошуа...Джошуа у него старший сын, Джошуа

еврей». Он хмыкнул: «Мало ли что старейшине в голову придет, она у него давно набекрень. Надо

было вам со Стефанией обвенчаться, - неожиданно добавил Тедди, - ты прости, что я тогда...»

Дэвид пожал плечами и пригладил русые, подернутые сединой волосы. «Ваша дочь меня никогда

не любила, дядя Тедди. Я потом изведал, что такое брак без любви, как вы знаете, - он горько

помолчал, - так что все к лучшему. Мальчишек только жалко, без матери растут, а мачехи для них я

не хочу. Да и какая женщина нас троих вытерпит, - он улыбнулся.

-Он не стал отдавать мальчиков в закрытую школу, - подумал Тедди. «Сказал, что сам в семье

вырос, и другой судьбы для своих сыновей не хочет. Возится с ними, в Берлине они жили, три

года, как он там посланником был. Туда сыновей повез, не стал в Америке оставлять. Хороший он

отец, конечно. Это у него от Констанцы, брат мой никогда детей особо не любил».

-С вождем Меневой, - Дэвид бросил взгляд на карту, - майор Горовиц, конечно, поступил по-

скотски, хоть так об умерших людях не говорят. Он потом на сенатской комиссии утверждал, что

его отряд не понял, зачем лакота собрались у священного озера, думал - у них там воины. И

перерезал всех, без разбора. Там, как вы знаете, старики одни были, какую-то их церемонию

устраивали, духов вызывали. Младший Менева увел лакота на северо-запад, в самую глушь, в

горы, и тревожит оттуда наши отряды. Мстит за отца. Ничем хорошим, - Дэвид вздохнул, - это не

закончится. Для Меневы, я имею в виду. Как говорят в военном ведомстве - хоть по колено в

крови, но мы пройдем до берега Тихого океана. Меня, как вы знаете, называют голубем, уж

больно я миролюбив. Но я ведь с индейцами вырос, спасибо маме покойной, так что я их

понимаю, - Дэвид посмотрел на свой хронометр: «Пойду, детей подгоню. Мы через четверть часа

будем в Провиденсе».

Тедди откинулся на спинку бархатной скамьи. Помешав ложечкой остывший кофе, судья сказал

себе под нос: «Даже не стоило пытаться ему ехать в Россию. Правильно мы решили - отказаться от

поста посла. Император Николай бы все равно не подписал агреман о его назначении. Незачем

было рисковать международным скандалом. Начали бы задавать ненужные вопросы..., Дэвид

человек умный, при следующей администрации станет заместителем госсекретаря, потом пойдет

дальше. Жаль только, что я этого не увижу».

Тедди знал, что ему остался год.

-Не больше, ваша честь, - развел руками главный хирург армии, осматривая его в этом феврале.

«Опухоль растет, вы помните, мы сначала думали, что это профессиональная болезнь

чиновников...»

-От сидячей работы, - хохотнул Тедди, одеваясь. «Весь Вашингтон этим недугом страдает. Доктор

Лоусон, - лазоревые глаза взглянули на врача, - что меня ждет?»

Хирург помолчал: «Кровотечения у вас уже есть, ваша честь. Потом начнутся боли, потеря веса...,

Жаль, что мы так много времени потеряли на консервативное лечение..., - он не закончил. Тедди,

сердито, сказал: «Это же все равно, как я понимаю, не оперируют».

-Нет, - признал Лоусон.

-Говорить тогда не о чем, - Тедди застегнул агатовые пуговицы сюртука и поправил галстук.

-Доктор, - он достал кошелек с золотой пряжкой, - я надеюсь на вашу, как это сказать, помощь.

Если там, - он махнул рукой в сторону Капитолия, - узнают, что в Верховном Суде скоро

освобождается кресло, мой последний год я проведу, выслушивая, - Тедди поморщился, -

конгрессменов и сенаторов, которые будут лоббировать своих протеже. Я три десятка лет в

Вашингтоне, и не могу сказать, что перед смертью рвусь влезать в политические игры. Я от них

удачно воздерживался все это время».

Лоусон только кивнул и похлопал его по плечу. «Не беспокойтесь, ваша честь».

Поезд замедлил ход. Тедди, полистав свой блокнот испанской кожи, пробормотал: «С завещанием

все в порядке, землю я продал. Дэвид получает вашингтонский дом, а все остальное делится в

равных долях, между Джошуа и Мартой. Марту надо отправить в Лондон. Ее деньги я туда вывел.

Нечего ей сидеть и смотреть, как дед умирает. Тем более, я маме обещал, - он мимолетно, легко

улыбнулся.

Тедди достал маленький, серебряный карандаш и записал на чистой странице: «Фримены».

После смерти матери Натаниэль продал гостиницу. Он был преуспевающим адвокатом, и принял

на себя практику покойного Теда - негласно, конечно. На севере ходили разговоры о том, что

цветных юристов надо принимать в профессиональные ассоциации. Контора сохраняла имя

Бенджамин-Вулфа, но Тедди сейчас решил, что, если и вправду такое случится, то надо будет

окончательно передать дела Натаниэлю. Его сын закончил Оберлин-колледж, в Огайо. Тедди и

Натан Горовиц дали денег на основание первого университета, куда принимали цветных. Тед-

младший уже работал под началом отца.

-Когда-нибудь, - усмехнулся Тедди, - в нашем Верховном Суде появится цветной судья. И судья

еврей, хоть Натан и говорит об этом стеклянном потолке. Ничего, разобьем.

Он открыл потайной карман в обложке блокнота и напомнил себе, глядя на лицо покойной Марты

Фримен: «Это надо сжечь». Рядом лежала неприметная бумажка с рядами цифр - часть

бухгалтерии Подпольной Дороги. «Над этим мы с Натом и Дэвидом еще посидим, - решил Тедди.

«И юного Фримена пригласим, надо его вводить в курс дела».

Он надел свой строгий, темный редингот английского сукна, на соболях и принял от проводника

цилиндр. Дверь в спальный вагон раскрылась. Тедди услышал голоса детей, что собравшись в

отделанном красном деревом тамбуре, выглядывали в окно. Мимо медленно поплыл

освещенный газовыми фонарями перрон вокзала в Провиденсе. Тедди взял свою трость: «Вот и

приехали, милые мои. Всего сутки, с остановками. Очень быстро добрались».

Джошуа отложил том Мишны и посмотрел на кузена. Дэниел сидел напротив, за большим столом

мореного дуба, делая пометки в атласе Америки. Мальчик внезапно поднял серо-голубые, в

темных ресницах глаза и почесал светловолосую, прикрытую бархатной кипой, голову: «Джошуа...,

Ты не грусти так. Помнишь, я в прошлом году тоже плакал, когда папу убили. Это пройдет, - Дэниел

помолчал. «Ты с мамой вырос, а я маму и не помню совсем. Или Марта - как ее родители умерли,

ей два годика было всего лишь».

Джошуа только вздохнул: «Я знаю, Дэниел. Спасибо. Майклу и Мэтью еще хуже, у них мать есть,

но ведь она в Европе, и не приезжает сюда».

В спальне было тепло, горел камин, - весна была сырая. Джошуа, подойдя к окну, увидел темное

пространство океана: «Завтра кадиш читать придется. Я слышал, как раввин уговаривал бабушку -

я не круглый сирота, это только они до совершеннолетия могут кадиш читать. Предлагал, чтобы

дядя Натан это сделал. Бабушка только тростью стукнула и отрезала: «Мой правнук лишился и

отца и матери». И шиву надо будет сидеть, дедушка Натан сказал, что чуть ли не сотня людей на

похороны приехала. Они все будут приходить, приносить соболезнования..., - Джошуа закусил

губу: «Круглый сирота».

Отца он не помнил. Джошуа помнил только плач матери, ее крик: «Элияху, я прошу тебя, не надо,

не трогай мальчика!», - и ту ночь, когда мать, закутав его в шаль, с одним саквояжем в руках,

бежала к постоялому двору. Шел дождь. Джошуа тихо плакал, слыша, как рыдает мать, а потом

они заснули вместе на узкой, старой кровати.

Он вырос в Вашингтоне, с дедушками,- те ни в чем ему не отказывали, с бабушкой Батшевой - она

сама пекла мальчикам печенье и, укладывая их спать, рассказывала о Святой Земле. Они

занимались стрельбой и верховой ездой, вместе с Майклом и Мэтью Вулфами. Дедушка Натан

возил их в Нью-Йорк и на юг, лето они проводили в Ньюпорте, выходя в море на своем боте.

Только мама все время грустила. Она носила траурное платье и черную шляпу, и, - Джошуа знал, -

писала письма. Ему.

Его отец был жив. Джошуа, научившись читать, часто видел его имя в газетах. Он был апостолом

секты мормонов, ближайшим сподвижником Джозефа Смита, избранным пастырем. Дома имени

отца не упоминали. Джошуа даже не знал, как он выглядит, все дагерротипы бабушка Эстер давно

сожгла. Он как-то спросил у матери. Та, погладив его по каштановым локонам, слабо улыбнулась:

«Ты на него похож, милый мой. У него тоже глаза серо-голубые, а волосы темные. И ты невысокий,

как он». Мать заплакала, и Джошуа велел себе больше никогда об отце не говорить. Он не хотел,

чтобы мама расстраивалась.

Он почувствовал у себя на плече руку кузена и ухмыльнулся: «Дядя Нат и тетя Бланш прямо на

похороны приедут. У них поезд сломался, они поздно до Провиденса добрались. Так что кузину

Бет мы сегодня не увидим. Она выросла, наверное».

-Выросла, - подтвердил с порога звонкий, мелодичный голос.

Девочка стояла в дверях, прислонившись к косяку, в домашнем, темно-зеленой шерсти, платье, с

пышными юбками и туго зашнурованным корсетом. Бронзовые, вьющиеся локоны спускались на

стройную шею. Зеленые, большие глаза взглянули на них. Марта Бенджамин-Вулф, пройдя в

комнату, удобно расположилась в кресле: «Выросла, конечно. Когда дедушка меня в Бостон

возил, два года назад, мы с Бет целое лето вместе провели. Она тоже на лошади ездит, стреляет

отлично. Вы ее давно видели, как мы все маленькие были».

-А ты большая, - пробурчал Дэниел, вернувшись к атласу.

-Мы с Майклом всех вас старше, - сладко улыбнулась Марта. «Нам тринадцать, Мэтью и Бет

двенадцать, а вам одиннадцать. Вы всех нас должны слушаться, понятно?»

-Еще чего не хватало, - Джошуа со значением взглянул на заваленный книгами стол. «Мы

занимаемся, не мешай нам. Иди к Вулфам».

-Они тоже занимаются, - Марта скинула туфельки и поджала под себя ноги. «А взрослые в

библиотеке сидят. Дедушка, - невзначай заметила она,- летом везет меня в Лондон, к бабушке

Марте».

Мальчики невольно открыли рот. «Ого! - выдавил из себя Джошуа. «Ты в Европе жить будешь?»

Марта кивнула и усмехнулась тонкими губами: «Ты же сам, Джошуа, в Германию отправишься, на

раввина учиться».

-Нет, - он помотал головой и погрыз перо. «Бабушка Эстер сказала, я к дяде Исааку Судакову поеду,

на Святую Землю. Он глава ешивы, которую мы содержим. Уже скоро, - оживился Джошуа, - когда

мне семнадцать исполнится, и я школу закончу».

-Я уже все задания сделала, - заметила Марта, рассматривая свои ногти, - понятно? Могу вам

помочь, - она заглянула через плечо Джошуа и предложила: « Давай, объясню тебе, как такие

задачи решаются, они все одинаковые. Один раз составишь уравнение, и пользуйся им».

Мальчик покраснел и пробурчал: «Сам справлюсь. Ты все равно никогда не сможешь в

университет поступить».

-Это мы еще посмотрим, - пожала Марта острыми плечами. Соскочив с кресла, выйдя в

отделанный резным дубом коридор, девочка внезапно остановилась. То же самое ей сказал и

Майкл Вулф, еще в Вашингтоне. Марта тогда чуть с ним не подралась, но, сдержавшись, холодно

сказала: «Оберлин-колледж уже десять лет, как принимает женщин, дурак».

-В Оберлин-колледже учатся цветные, - презрительно протянул Мэтью Вулф, - цветные и

женщины, а мы...

-А вы идиоты, - сочно заметила Марта, и, шурша юбками, вышла из детской мальчиков. Она

задумалась, наклонив голову, и вздохнула: «И, правда, идиоты. У них цветные кузены. Держу пари,

Мэтью никогда в жизни не посмеет такое сказать Теду Фримену. Тед от него и мокрого места не

оставит, - она улыбнулась. Пройдя в свою комнату, Марта растянулась на кровати: «Хоть Бет

приедет, с ней есть о чем поговорить. Она журналистом хочет стать, будет писать о проблемах

цветных. Ее тетя Марта покойная, та, что на Подпольной Дороге погибла, тоже журналистом

была».

Марта давно прочитала «Пепельную розу Луизианы». Дед, застав ее с этой книгой, только

погладил внучку по голове: «Я ее хорошо знал, мисс Фримен. Когда-то, давно. Она была

замечательный человек, как отец ее. Сержант Фримен с дедушкой Дэниелом служил, во время

войны за независимость». Марта вспомнила, как два года назад, они, вместе с тетей Бланш и Бет

Фримен, сидели на галерее Верховного Суда Массачусетса. Дед был внизу, в черной мантии судьи.

Марта, искоса взглянув на женщину, увидела, как блестят ее большие глаза. Бланш пробормотала

что-то и вытерла лицо кружевным платком.

Марта только сильно пожала ее руку. Клерк читал постановление Верховного Суда штата об

отмене запрета на межрасовые браки. В детской у Бет, сидя на ее кровати, Марта сказала: «Ты,

наверное, рада. Теперь тебе не обязательно ездить в Пенсильванию, чтобы там выйти замуж».

Щеки цвета нежной, сливочной карамели покраснели. Бет, встряхнув пышными, вьющимися

волосами, процедила: «Никогда в жизни я не опущусь до того, чтобы выйти замуж за белого

мужчину, Марта. У меня есть черная гордость, и у Теда тоже. Зря, что ли, и дедушку Фримена

белые убили, и тетю»

Марта удивленно хмыкнула: «А если ты полюбишь белого?»

Бет покраснела еще сильнее. «Бабушка Салли любила дедушку Дэниела, а он все равно на ней не

женился. И хватит об этом, - попросила она, - я все равно зарок дала, пока у нас не отменят

рабство, я замуж не выйду».

Марта только присвистнула: «До этого долго еще, как мне кажется».

-Значит, - черные, красивые глаза похолодели, - мы будем бороться, вот и все.

Гуляя с дедом по берегу океана, Марта услышала его смешок: «Когда-то давно, милая, еще в

прошлом веке, я себе пообещал три вещи. Стать судьей Верховного Суда, добиться признания

межрасовых браков законными, - хотя бы здесь, в Массачусетсе, и вот, видишь, - Тедди затянулся

сигарой, - я исполнил обещания».

-А третье, дедушка? - спросила Марта. Он только улыбнулся и ничего не сказал.

Марта прислушалась - голоса в библиотеке утихли. «Все спать пошли, - поняла она, - завтра

похороны рано утром, а потом траур начинается. Хорошо, что мы с Бет здесь будем. Хоть и слуги

есть, а все равно, тете Батшеве и тете Бланш помочь надо. Дядя Натан сказал, сотня человек гостей

соберется».

Покрутив ручку газового светильника, девочка устроилась на подоконнике, раскрыв окно. Дождь

закончился, было прохладно, с океана тянуло соленым, легким ветром. Марта порылась за

корсетом и достала сигарку - она стянула немного в будуаре у тети Эстер, еще перед ужином.

Чиркнув спичкой, Марта закурила, выпуская дым в окно. Глядя на прозрачное, темное небо, на

большую, бледную луну, что вставала над морем, девочка задумчиво сказала: «Интересно, как там

будет, в Лондоне? Там и ровесников моих нет. Только кузены Кроу, а они меня на пять лет старше.

Но там бабушка». Она, невольно, улыбнулась: «С такой бабушкой ничего не страшно». Над

особняком пролетела сова, мягко хлопая крыльями. Марта, потушив сигарку, завернув ее в

салфетку, напомнила себе: «Завтра выбросить». Она походила по комнате, нажимая на грушу

серебряного флакона с ароматической эссенцией. Запахло жасмином. Марта, присев на кровать,

стала расчесывать волосы. Она заснула, обложившись шелковыми подушками, свернувшись в

клубочек, - крепко, как в детстве, размеренно, спокойно дыша, все еще улыбаясь.

Тед Фримен вышел из библиотеки и прислушался. Дом уже спал, наверху, в детских, царила

тишина. Он оглянулся на закрытую дверь - отец, грея в руках серебряный стакан с виски, только

усмехнулся: «Юному Теду, - то есть тебе, - пора отдыхать, а мы еще посидим, по-родственному».

Тед, было, хотел что-то сказать. Дядя Тедди так посмотрел на него, что молодой человек сразу, же

поднялся. При Теде они ничего интересного не обсуждали. Он и так знал, что отец финансирует

Подпольную Дорогу. Однако Натаниэль Фримен был против побегов из рабства. Отец говорил, что

положение цветных можно изменить только кропотливым и долгим трудом, представляя их

интересы в судах, и освобождая рабов по закону. Бет, как-то за обедом, дерзко заметила: «Пока вы

будете корпеть над бумагами, папа, на юге погибнет в оковах еще тысяча наших братьев. Слава

Богу, бабушка умерла, когда мне было шесть, она успела мне рассказать о рабстве».

Отец тогда посмотрел на Теда, и тот подумал: «И мне успела». Бабушка пела им южные песни,-

протяжные, тоскливые, говорила о плантациях табака, о бараках, где жили негры. Как-то раз Салли

показала им старые, почти стершиеся шрамы на своем плече.

-От хозяина, - заметила она, поджав губы, и замолчала. Они знали, что бабушку спасла мать дяди

Тедди, миссис Марта, увезя ее с юга. «Но все равно, - настаивал на своем отец, - хватит. Никаких

восстаний, они заканчиваются только пролитием крови невинных людей».

-Когда примут закон о возвращении беглых рабов хозяевам, - зло подумал Тед, взбегая по

лестнице на третий этаж, в гостевые спальни, - уже нигде не спрятаться, будет. Даже у нас, на

севере. Придется беглым или в подполье оставаться, или в Канаду уезжать, но что это за жизнь?

Дверь в комнату родителей была приоткрыта - мать читала в постели. Тед просунул голову внутрь,

и улыбнулся: «Я пойду, прогуляюсь, воздухом подышу, мамочка. Папа в библиотеке, они там

надолго».

Бланш отложила папку с документами: «Миссис Стэнтон и миссис Мотт все настаивают, чтобы я

выступила на этой конференции по правам женщин, в июле, в Сенека-Фолс. А что я скажу? - Бланш

развела руками. «Я не оратор, так только...»

-Ничего не «только», - Тед присел на кровать и поцеловал мягкую, пахнущую ванилью, такую

знакомую руку. «Ты много делаешь, а лучше делать, чем говорить. Расскажешь о своих классах для

цветных, о борьбе за трезвость..., В конце концов, мы с папой поможем тебе речь написать, - он

подмигнул матери.

-Еще чего, - ворчливо отозвалась Бланш. «Сама справлюсь, я, хоть и не выпускник колледжа, - она

погладила сына по щеке, - но это сделать могу. Бет со мной поедет. Хочу, чтобы она

познакомилась с миссис Мотт и другими женщинами».

-Мужчин, как я понимаю, туда не пускают, - смешливо сказал сын. «Нам с папой даже и проситься

не стоит».

-Отчего же? - Бланш лукаво улыбнулась. «Мистер Фредерик Дуглас будет выступать, твой приятель.

Он как раз из Англии вернулся. Мне миссис Мотт его письмо переслала». Бланш потянулась за

папкой и прочла: «Как цветной, я отказываюсь пользоваться правом, избирать и быть избранным,

до тех пор, пока таким же правом не будут наделены женщины». Бет все смотрела на сына: «Если

у тебя и папы будет время, приезжайте. Там хорошо, леса вокруг, озера, на лодке покатаемся.

Лето же, - она потрепала Теда по черным, вьющимся волосам.

Сын поцеловал ей руку и кивнул: «Приедем. Я пошел, мамочка».

-Ты осторожней только, - велела Бланш сыну. Тот закатил глаза: «Мама, мы в Род-Айленде, в

свободном штате. Здесь пятьдесят миль от Бостона, безопасней только дома, в кровати».

-Все равно, - вздохнула Бланш и добавила: «Бет спит уже. Они сегодня с Мартой молодцы были,

очень нам помогли. И ведь всю неделю так, - она покачала головой, - завтра опять сотня человек

придет. Прогуляйся, конечно, милый.

В своей спальне он переоделся, достав из саквояжа штаны и суконную куртку рабочего. «Слуги

тоже спать пошли, - пробормотал Тед, - никого я этим нарядом не удивлю». Он повесил в шкап

кедрового дерева траурный, тонкой английской шерсти сюртук.

Юноша засунул в карман куртки оловянный портсигар и спички. Стараясь даже дышать как

можно тише, Тед вышел в коридор.

Она, конечно, уже высунула свой любопытный нос наружу. «Спать иди, - покровительственно

велел Тед младшей сестре, - у тебя глаза уже слипаются. Я погуляю, и вернусь».

-А почему в обносках? - удивилась Бет. Она сама куталась в кашемировую, отделанную кружевами

шаль, черные косы падали на прикрытые бархатным халатом плечи.

-Здесь деревня, - Тед поднял бровь, - а не Бикон-хилл. Щеголять не перед кем. Спать, - он щелкнул

ее по лбу. Бет подмигнула ему: «Эта мисс Голденберг, из Нью-Йорка, сегодня, за обедом, в тебе

чуть дырку не проглядела. Правда, тетя Батшева ей сразу сказала, что ты не еврей».

Тед только рассмеялся, и развернул ее в сторону спальни: «Маленьким девочкам пора в постель».

Он спустился в сад и открыл кованую калитку: «Нет, нет, нельзя. Что я буду за аболиционист с

белой женой? Как будто своей расы стыжусь. Папа даже в Париже постарался, и цветную девушку

нашел. Тем более, - Тед остановился и закурил, - мне только двадцать три, торопиться некуда».

Он на ощупь надорвал карман куртки. Записка была там - короткая, вложенная в чистый, без

адреса, конверт.

-Фредерик, Фредерик, - пробормотал Тед, - как тебя убедить в том, что борьба за права цветных не

должна ограничиваться речами на собраниях и статьями в газетах?

Он вспомнил ночь в Спрингфилде. Год назад, после выступления Дугласа в местной церкви, они

сидели втроем на ферме у Джона Брауна. В саду трещали сверчки, с полей пахло свежей травой, в

небе Массачусетса, сияли крупные, летние звезды.

Браун затянулся короткой, простой трубкой. Он хмуро сказал, почесав покрытую темной щетиной

щеку: «Никакого другого пути, кроме военного, я не вижу. Надо собирать силы для вооруженного

восстания, а пока устраивать акты, - он поискал слово, - устрашения. На юге и на западе, в новых

штатах. Чтобы рабовладельцы, а также их подпевалы, - Браун жестко усмехнулся, - поняли, что мы

не шутим.

Дуглас долго молчал. Отпив пива, посмотрев куда-то вдаль, он вздохнул: «Когда я был в Ирландии,

мне мистер О’Коннел объяснял, что восстаниями ничего не добьешься, Джон. У них там, - Дуглас

махнул рукой на восток, - тоже, знаете, много горячих голов. Надо действовать законными

способами. Католики, во главе с О’Коннелом, дождались того, что они теперь могут избираться в

парламент. О’Коннел - первый католический мэр Дублина, за двести лет...

-Ты католиков с нами не равняй, Фредерик, - ядовито сказал Тед, - они не рабы, и рабами не были.

Ты, видимо, забыл, как тебя в детстве кнутом били, забыл, что твою мать на аукционе продали, и

больше вы с ней не виделись, забыл, как тебя чуть не линчевали в Индиане, - он указал на

сломанные, криво сросшиеся пальцы на левой руке Дугласа.

Дуглас покачал головой: «Ничего вы не добьетесь тем, что будете убивать рабовладельцев. Весь юг

не убьешь».

-Если надо будет, - спокойно ответил Джон Браун, выбивая трубку, - мы вырежем всех белых от

Виргинии до Флориды. Фредерик. Разорим юг, и заселим его свободными людьми, отсюда, с

севера. Ради уничтожения рабства мы ни перед чем не остановимся.

Тед шел по деревенской дороге, затягиваясь сигарой: «Мисс Голденберг. Тетя Батшева ей сказала,

что я не еврей, и больше ничего, наверняка. Горовицы никогда не говорят, что мы цветные. По

нам этого не видно, а у дяди Натана половина деловых партнеров с юга, рабовладельцы. Если бы

они знали, с кем едят за одним столом...»

Тед до сих пор помнил, как три года назад они с отцом стояли на перроне вокзала в Нью-Йорке,

ожидая поезда на север. Неподалеку он заметил хорошенькую девушку, лет шестнадцати, с

родителями. Она все искоса посматривала на Теда, краснея, накручивая на палец белокурый

локон.

Подошел поезд. Девушка, увидев надпись «Для цветных», над дверью вагона, куда садились Тед с

отцом, брезгливо отвернулась.

Тед быстро дошел до нужной ему фермы - в двух милях на восток от Ньюпорта. Постучав в простую

дверь, юноша улыбнулся хозяину. «Здравствуйте, - сказал Тед, - я Сержант, вас должны были

известить».

Человек, - белый, - погладил седоватую бороду. Пропустив Теда в скромно обставленную

гостиную, - без распятия, с Библией и книгами Джорджа Фокса на столе, квакер развел руками:

«Не обессудьте, Сержант, придется в подпол спуститься. У нас хоть и безопасно, но, все равно,

осторожность не помешает». Внизу, при свете свечей, Тед увидел еще пятерых. Трое были белыми,

двое - неграми.

Они обменялись рукопожатиями. Тед, вытащив конверт, передал его хозяину фермы: «Лично вам,

господа, из Спрингфилда, от мистера Джона Брауна. Пришло время действовать». Квакер только

усмехнулся. Подозвав Теда, он ловко открыл тайник в половицах - там были сложены ружья и

пистолеты.

-Очень хорошо, - протянул Тед. «Вам уже, должно быть, прислали список, из Провиденса».

Квакер кивнул: «На той неделе. Как вы понимаете, я сам таким заниматься не могу, - он вздохнул, -

это против наших принципов...»

Тед оглядел собравшихся: «Господа, если здесь есть еще квакеры, мы, конечно, освобождаем вас

от участия, - он поискал слово, - в акции. Мы уважаем ваши взгляды».

Все молчали. «Вот и славно, - широко улыбнулся Тед.

-Дайте-ка мне список, - попросил он квакера и пробежал глазами имена: «Вот этот. Пишет колонки

в газетах, поддерживающих рабство, водит дружбу с южанами..., Начнем с него, а там пойдем

дальше, - Тед помолчал, - по алфавиту. И запомните, - добавил юноша, - не надо излишнего риска.

Впрочем, первое мероприятие мы проведем вместе, а потом каждый будет ответственен за свой

участок работы».

Квакер развернул записку от Брауна: «Братья! Не останавливайтесь ни перед чем, не жалейте

ничего и никого, Америка должна сбросить позорные оковы рабства и возродиться к новой жизни

- в дыме пожаров и крови угнетателей».

-Аминь, - сказал кто-то. Хозяин фермы, поднеся бумагу к огню свечи, подождав, пока она сгорит,

улыбнулся: «И да поможет нам Бог».

-Через две недели, - сказал Тед, прощаясь с мужчинами, - встречаемся в Провиденсе. Мистер

Келлог пожалеет о своем бойком пере. Мы его заставим, как бы это сказать, проглотить

собственные слова.

Тед вышел в прохладную, мартовскую ночь. Весело насвистывая, юноша направился обратно к

особняку Горовицей.

Когда Тед ушел, судья запер дверь библиотеки и кивнул: «Дэвид».

Тот, вздохнув, подвинул к себе неприметную, картонную папку: «Как вы понимаете, я не могу

открыто проявлять свой интерес к внутренним делам Российской империи. Тем более, что все мы

знаем, - он посмотрел на старшего Фримена, - что у них в посольстве императора Николая, лежит

распоряжение об отказе в визах нам всем, даже, - Дэвид усмехнулся, - дяде Натану».

Эстер Горовиц сразу сказала: «Милые мои, от нас никакой помощи не дождешься. Евреев там

дальше черты оседлости не выпускают. Натану просто не дадут разрешения приехать в Санкт-

Петербург, будь он хоть трижды американец и государственный чиновник. Вы не помните, когда в

Европе были такие же времена, а я помню. Мой покойный брат налог штатгальтеру платил, за то,

что нам разрешали в синагогу ходить, - она затянулась сигаркой: «Судаковы, конечно, постараются

что-то узнать, там, на Святой Земле. Через Ханеле, может, хоть она слышала...»

-Что можно слышать, сидя на мельнице в польской глуши, - недовольно пробормотал Тедди. Он

вспомнил высокую, красивую, черноволосую девочку, со странными, мутными, серыми глазами.

Она тогда, в Париже, все смотрела на него, а потом улыбнулась: «Ты хороший. Очень хороший. Как

будто светишься».

-Ладно, - сейчас заметил Тедди, - давай, что у нас есть.

-Ничего у нас нет, - горько ответил Дэвид. «Не буду же я напрямую спрашивать у посла Российской

Империи, господина Бодиско, - где Воронцовы-Вельяминовы, ваше превосходительство?»

Нат закурил. Протянув ноги к огню, он взял карандаш: «Кое-что мы все-таки знаем, еще с тех

времен, когда Мартин и Бенедикт покойный добрались до этой самой Сибири».

-Мой брат младший там левую руку оставил, - мрачно сказал Тедди, - еще хорошо, что не голову.

Если бы не матушка, они бы там все погибли. Она их оттуда вывезла, протащила через весь Китай

до Кантона. Останки было опасно забирать, так они там и лежат - Юджиния и ее муж. А где дядя

Теодор и тетя Тео, где дети - один Бог ведает.

-Двое детей, - Нат покусал карандаш. «Мальчики, оба. Она второго родила, преждевременно, и

умерла. Может, и второй умер? - он посмотрел на мужчин.

-Матушка нашла записи, - Тедди курил, глядя на огонь в камине. «Федором его крестили,

восприемником был нищий какой-то, Федор Кузьмич. Местные сказали, что старшего мальчика

после смерти родителей забрал курьер, в военной форме, а младший исчез».

-Как исчез? - удивился Нат.

Тедди выхватил с полки большой атлас мира. Яростно переворачивая страницы, он сказал:

«Смотри. Вот Российская Империя. Отсюда, - Тедди ткнул пальцем в Тихий Океан, - и до Варшавы.

От Полярного Круга до пустыни. А теперь расскажи мне, Натаниэль, как ты собираешься искать в

ней две могилы и двух детей, которые вряд ли помнят, кто они такие?»

-Старшему сыну пять лет, было, - вздохнул Дэвид, - он помнит. Наверное. Но, в любом случае, - он

взглянул на Тедди, - тетя Марта и дядя Питер не умрут, пока не найдут хоть кого-то, в этом я

уверен.

-Дяде Питеру четыре года до ста лет осталось, - заметил Нат.

-Тете Эстер тоже, - Тедди разлил остатки виски, - а она сегодня весь день на ногах провела, как вы

сами видели. Эти люди нам не чета.

Они выпили и Дэвид поднялся: «Ладно, поработали мы сегодня отлично. Пойду, посмотрю, как

там мальчишки, и еще у себя посижу, с документами».

Наверху было тихо. Он заглянул в спальню и улыбнулся - сыновья спокойно сопели, на столе были

разбросаны учебники и тетради. Дэвид подумал: «Мне как раз четырнадцать исполнилось, как

папа умер. Майкла ровесник. Господи, как мне дядю Тедди и тетю Мораг покойную благодарить,

что не бросили меня. Взяли к себе, как сына своего вырастили. Надо будет потом мальчишек в

Лондон повезти, пусть с европейской родней познакомятся. Детям Бенедикта и Антонии

восемнадцать уже, как время летит. И Марта будет там, при прабабушке, - он осторожно закрыл

дверь и пошел к себе.

Мэтью тихонько выдохнул. Он лежал, закинув руки за голову, боясь даже пошевелиться - старший

брат спал чутко. Мальчик видел перед собой ее. Она вся была, как будто вылеплена из крема-

карамели, - его они с братом покупали во французской кондитерской лавке, в Вашингтоне, по

дороге из школы домой. Она была маленькая, ладная, с черными, горячими глазами и темно-

красными, пухлыми губами.

-Бет, - шепнул он, и все-таки не выдержал, - встал с постели. Он двигался неслышно, будто кошка.

Пройдя в умывальную, прислонившись спиной к двери, мальчик опустил руку вниз.

-Бет, - повторил Мэтью, касаясь себя. Это была она, - она стояла на коленях, подняв голову, глядя

на него, и в глазах ее блестели слезы. Он раздул ноздри. Заставив себя не стонать, Мэтью тяжело,

облегченно задышал. Он вымыл руку. Вернувшись в постель, удовлетворенно улыбаясь, мальчик

заснул.

Document Outline

-Quenelle de Brochet, - улыбнулся он, принимая от нее глиняную плошку. «В Лионе так щуку готовят. А потом что? - Наполеон посмотрел в сторону печи.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg