«Ноктэ»

Ноктэ (fb2) - Ноктэ [litres] (пер. Екатерина А. Аристова) (Ноктэ - 1) 1767K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кортни Коул

Кортни Коул Ноктэ

Посвящение

Страдающие бессонницей знают, что в ночи есть нечто особенное.

Тьма, энергетика, тайна, окутывающая все вокруг.

Она одновременно прячет вещи и освещает их.

Ночь – это то, что позволяет нам проверить наши мысли на прочность.

Так, как нам бы это никогда не удалось при свете дня.

Ночь – это то, что привносит в нашу жизнь правду и ясность.

Эту книгу я посвящаю Тристану.

Моему сыну, который унаследовал мою бессонницу.

Всегда доверяй своему разуму.

Только ты сам знаешь, что лучше для тебя.

Предисловие

Я бы никогда не предположила, что напишу эту историю. Она казалась чересчур мрачной, чересчур запутанной, да и вообще в ней было слишком много «чересчур».

Как видите, я передумала. Однако я переписывала ее четыре раза в попытках все переиграть, сделать повествование чуть более понятным, мягким.

У меня не получилось.

Таким образом я вернулась к своей первоначальной идее, которая больше всего пришлась мне по душе, которой я грезила, жила и дышала, пока не завершила все так, как я сама хотела, как это должно было быть.

Я знаю, что вы в состоянии ее прочитать, и я уверена, что картинка полностью сложится у вас в голове, когда вы перевернете последнюю страницу. Я верю в вас.

Мрачная ли это история?

Да.

Она запутанная?

Определенно.

Станет ли она пощечиной для вас?

Абсолютно.

Заставит ли она вас нервно листать страницы, пока вы будете пытаться сложить пазл у себя в голове, добраться до кульминации, не забывая при этом дышать?

Господи, я надеюсь, что так и будет.

Я написала эту историю так, как ее нужно было написать. Мне не удалось подсластить ее или сделать менее насыщенной. Все именно так, а не иначе, потому что того требует мой рассказ.

Я ни о чем не сожалею.

«Ночь подарит мне вкус свободы. Только я слышу чудищ внутри себя. Но обретенная мною свобода хрупка. Ведь каждое утро, вновь и вновь Солнечный свет побеждает ночь. Нет лучше времени, чтобы познать смерть» (Ранние записи из дневника Финна Прайса) «Я НЕ МОГУ НЕ МОГУ НЕ МОГУ СЛЫШАТЬ Я БОЛЬШЕ НЕ ВИЖУ СВЕТ. КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА СПАСИ МЕНЯ, СПАСИ СЕБЯ. СПАСИ МЕНЯ SERVA ME, SERVABO TE СПАСИ МЕНЯ, И Я СПАСУ ТЕБЯ». (Поздние записи в дневнике Финна Прайса)

«Нет ничего страшнее нисхождения

человека в его безумие».

Калла Прайс

«Тайны. Они есть у всех».

Дэр Дюбрэй

Пролог

Меня зовут Калла Прайс. Мне восемнадцать лет, и я всего лишь половина целого.

Вторая половина – это мой брат-близнец Финн. Он не в себе.

Я люблю его больше жизни, больше всего на свете. Даже несмотря на то, что я боюсь, как бы он не высосал из меня душу. Однако никто не может спасти его, кроме меня.

Я делаю все возможное, чтобы удержаться на плаву в этом море безумия, но с каждым днем я тону в нем все глубже и глубже. Таким образом, эта история – мой спасательный круг.

Дэр Дюбрэй.

Он моя надежда на спасение и мой Антихрист. В его руках я могу чувствовать себя в безопасности, но в то же время меня охватывает ужас; с ним я могу быть собой и, вместе с тем, теряю себя. Только он может залечить мои раны и разбить мое сердце вдребезги, любя и ненавидя.

У него есть все шансы уничтожить меня.

Возможно, это нормально. Потому что я не могу одновременно спасти Финна и остаться с Дэром, избежав потерь.

Почему? Это тайна.

Тайна, которую даже мне сложно понять.

И вам это тоже вряд ли удастся.

1 Unum

Калла

Ранее

Снаружи распахнуло свою огромную, широкую пасть беззвездное небо и проглотило полную луну, рисовавшую на земле тени. Изнутри кажется, что эти тени перетекают друг в друга. Они рождают хитросплетения рук, которые скользят по темным стенам салона своими ломаными пальцами.

Моя мать настаивает на том, чтобы мы называли гостиную салоном. С тех пор, как она узнала это слово во время своей жизни во Франции много лет назад, оно заставляет ее чувствовать себя более утонченной. А с того момента, как мы поселились в похоронном бюро на вершине одинокой горы в Орегоне, мой отец позволял ей чувствовать себя настолько утонченной, что и представить страшно.

Сегодня мамы нет дома, утонченно это с ее стороны или нет. Она отправилась в свой книжный клуб, пить вино и сплетничать, не догадываясь о том, что весь мой мир только что взлетел на воздух. А когда ушли еще и мои отец с братом, я осталась совсем одна.

Одинокая, с разбитым сердцем.

Ну, на самом деле я осталась не совсем одна. Здесь, в темном похоронном бюро, вместе со мной два мертвеца. Они лежат в комнате для бальзамирования.

Если быть честной, это не такая уж большая проблема. Когда твой отец заведует похоронным бюро, невольно привыкаешь спать под одной крышей с мертвыми.

Но сегодня, когда деревья вступили в противостояние с нашим домом, сгибаясь и отчаянно завывая под натиском ветра, а электричество отключилось, мои ощущения стали тревожными, мрачными и жутковатыми.

Я полностью забралась на стул, даже пальцы ног не касались краев: явный признак тревоги. Меня раздражает мое волнение, но сейчас у меня есть все основания, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке.

Все в моей жизни вдруг встало с ног на голову.

Я смотрю сквозь оконное стекло на скалы. Зазубрины камней уходят в небо, что создает пугающее впечатление и является единственным напоминанием о том, что здесь, на вершине горы, я совсем одна. А самое забавное, что даже снаружи светлее, чем здесь, внутри.

Не знаю, почему мне так страшно быть одной сейчас, но тем не менее это так. Терапевт сказал бы, это оттого, что мы с Финном близнецы: я никогда не чувствовала себя по-настоящему одинокой. Даже внутри материнской утробы.

Вот почему сегодня за обедом наши родители сообщили, что после школы мы отправимся в разные колледжи. Должна сказать, это меня не устраивает. Фактически это совсем меня не устраивает. Финн нуждается во мне, потому что он не такой, как я. Малейшая мысль о разлуке с ним заставляет мое сердце трепетать, и я знаю, что нам с мамой нужно еще раз это обсудить.

Прямо сейчас.

Неважно, что еще происходит в моей жизни или что я узнаю этим вечером, Финн всегда будет для меня на первом месте.

Я беру в ладонь телефон и набираю номер матери: она одна в своей машине, и ничто не сможет ее отвлечь. У нее не останется другого выхода, кроме как полностью сосредоточиться на моих словах. Может быть, хоть так я смогу достучаться до нее.

В телефоне раздается один гудок, а затем она берет трубку.

– Привет, Калла! У тебя все хорошо, милая? – После ее слов за ужином, которые разорвались ядерной бомбой над нашими головами, ее голос звучит подозрительно весело.

– Все нормально. В доме нет электричества из-за грозы, но все в порядке. Я хочу поговорить о другом… Финн не может остаться один. Он должен поехать в колледж со мной. Вот что я хочу тебе сказать. Почему ты не понимаешь, насколько это важно? – я не могу выразить все свои эмоции по телефону.

Краем глаза я замечаю дневник Финна, лежащий на столе. Если бы мама и папа знали все, что он пишет в нем – странные фразы на латыни, перечеркнутые слова, все это безумие, – тогда я могла бы быть уверена, что не получу от них такого удара в спину.

Но они ничего не знают, потому что слишком уважают его личное пространство, именно поэтому они так горят желанием научить нас независимости, в том числе и друг от друга.

Я слышу, как мама вздыхает, потому что этот разговор слишком утомителен, она устала от него.

– Ты знаешь наше мнение по этому поводу, – мягко произносит она. – Я понимаю, ты затеяла этот разговор, чтобы защитить Финна. Мне нравится, что ты такая заботливая, но, Калла, ему нужно научиться жить без этого, впрочем, как и тебе. Ты должна понять, каково это – жить самой по себе, не опекая постоянно своего брата. Пожалуйста, поверь, нам лучше знать.

– Но, мама, – не сдаюсь я, – после всего, что случилось сегодня вечером… Кое-что произошло. Поэтому я лучше, чем когда-либо, понимаю, что Финна нельзя оставлять одного. Я понимаю его как никто другой.

– А что случилось сегодня? – спросила мама с торопливым любопытством. – Что-то случилось с…?

– Ничего такого, что я хотела бы обсуждать по телефону, – устало перебила ее я. – Просто… Пообещай мне подумать над тем, чтобы не разлучать нас с Финном. Пожалуйста! Он – часть меня, а я его часть. Мы близнецы. В чем-то он отличается от меня, но мы одинаковые в миллионе других вещей. Никто не понимает его лучше меня. Я нужна ему.

Мама снова вздыхает.

– В том-то и дело, дорогая, – деликатно произносит она, – между вами есть одно-единственное отличие. Вспомни тот день, когда мы обо всем этом узнали. Расскажи мне, что тогда случилось?

На этот раз вздыхаю я, потому что мое сердце болит, и я не хочу теперь говорить об этом. Наверное, это было плохой идеей – звонить ей.

– Ты все сама знаешь, – вяло бормочу я.

– Сделай одолжение, – просит она меня.

– Мы играли в «Захвати флаг»[1] в детском саду, – выдаю я механически, как будто зачитываю строчку из книги. Закрывая глаза, я все еще слышу запах горячего грязного пола в спортивном зале. – Финн захватил флаг и побежал, – его худые руки и ноги мелькали в воздухе, а волосы облепили лицо.

– А потом?

Мне становится больно в груди.

– А потом он начал кричать. И побежал в противоположном направлении. Это уже не было частью игры. Он кричал, что его схватили демоны.

– А еще что? – мамин голос звучит сочувствующе и, вместе с тем, очень нежно.

– Мое имя. Он кричал мое имя.

В своей голове я до сих пор слышу его вопль, его пронзительный, неистовый детский голос.

Каааааааллллллааааааа!

Но прежде, чем я могла что-либо предпринять в тот день, он взобрался по канату до самого потолка, чтобы спастись от демонов.

Демоны.

Понадобилось четыре учителя, чтобы достать его оттуда.

Он никогда не внял бы моим просьбам и не спустился бы сам.

Его положили в больницу на две недели, поставив диагноз «шизотипическое расстройство», что представляет собой нечто среднее между шизофренией и биполярным расстройством. С тех пор эти чертовы демоны были с ним всегда.

Вот почему он так нуждается во мне.

– Мама, – бормочу я в отчаянии, прекрасно понимая, чем она руководствуется.

Однако она остается непреклонной.

– Калла, он звал тебя. Потому что он всегда зовет тебя. Я знаю, что это ваша особенность, ведь вы близнецы, но это нечестно по отношению к вам обоим. Тебе нужно будет самой отправиться в колледж и понять, кто ты есть, помимо сестры Финна. И от него требуется то же самое. Я клянусь тебе, мы это делаем не в наказание вам, а из лучших побуждений. Ты мне веришь?

Я отвечаю молчанием, потому что в горле першит, оно пересохло, и от отчаяния я не могу проронить ни слова.

– Калла, ты мне веришь? – моя мама умеет быть невероятно настойчивой.

– Да, – наконец, отвечаю я. – Да, я верю тебе. Но, мама, это не проблема для меня. Когда Финн принимает лекарства, он почти нормальный. С ним все в порядке.

Почти. Было всего несколько моментов, которые выбивались из обыденной череды событий. А также несколько депрессивных эпизодов, иногда сопровождавшихся галлюцинациями.

Если не брать все это в расчет, он в полном порядке.

– Исключая те моменты, когда с ним не все нормально, – говорит мама.

– Но…

– Никаких «но», Калла, – быстро и деловито перебивает она меня. – Милая, мы уже разложили все по полочкам. Я сейчас в пути. Я забыла свои очки для чтения, поэтому уже еду за ними обратно. Здесь так льет, что мне нужно внимательно следить за дорогой…

Фразу прерывает ее истошный крик.

Вопль, громкий, почти переходящий в ультразвук визг. Он заставляет дрожать мои барабанные перепонки своей насыщенностью, и до того, как я успеваю что-либо понять, он обрывается на середине. В тот момент я осознаю, что слышу что-то еще.

Звук металлического скрежета и разбивающегося стекла.

А затем снова ничего.

– Мама?

Ответа нет, только тяжелая выжидающая тишина.

Мои руки дрожат: кажется, что я жду целую вечность. На самом же деле прошла всего лишь секунда.

– Мама! – настойчиво повторяю я, осознавая весь ужас происходящего.

И снова никакого ответа.

Холодная дрожь бежит вверх и снова вниз по моей спине, руки покрываются мурашками, потому что я уже откуда-то знаю, что ответа не последует.

Я чертовски права.

В ту ночь мама умерла, застыв в своем жутком крике, под скрежет металла и звук разбивающегося стекла. Спасатели, нашедшие ее на дне ущелья, сказали, что телефон так и остался в ее руке.

2 Duo

Калла

Позже

Астория пахнет смертью.

По крайней мере, мне так всегда казалось.

Химикаты для бальзамирования. Гвоздика. Розы. Ярко-малиновые цветы лилий. Все это, смешиваясь с морским бризом и хвойным ароматом, раздающимся из открытых окон, создает коктейль из запахов, в котором я отчетливо слышу приближающиеся похороны. Так повелось, я полагаю, с тех пор, как мы начали жить в одном доме с похоронным бюро. К тому же моя мама умерла совсем недавно.

Все напоминает мне о похоронах, потому что я была окружена смертью со всех сторон на протяжении всей своей жизни.

Или, как назвал бы это Финн, «mortem»[2]. Он просто помешан на изучении латыни в течение последних двух лет. Никогда не понимала, почему: мне всегда казалось, это мертвый язык. Но я думаю, в этом есть свой смысл, учитывая то место, где мы живем.

Вообще действия моего брата наполняются каким-то смыслом лишь от случая к случаю. Сейчас для нас самое время готовиться к колледжу, однако все, что его интересует, – это записи в дневнике, изучение латыни и поиск жутковатых фактов о смерти.

Его дневник.

От малейшей мысли об этой книжице в обложке из дубленой кожи меня бросает в дрожь. Это единственное осязаемое доказательство того, насколько безумными могут быть его мысли. Поэтому (а также потому, что я дала ему обещание) я не заглядываю туда.

Больше не заглядываю.

Он пугает меня слишком сильно.

Со вздохом я смотрю на Финна сквозь окно своей спальни, на газон около похоронного бюро. Отсюда я могу видеть, как он вместе с нашим отцом трудится над обустройством лужайки: оба склоняются под лучами утреннего солнца Орегона, выдергивая сорняки из клумб, которыми окружен наш дом.

У Финна худые руки и очень бледная кожа, что особенно заметно, когда он выдергивает корни и складывает пыльные сорняки к горстке увядших растений. Около минуты я наблюдаю за ним: не глазами его сестры, а объективным взглядом человека, встретившего его впервые в жизни.

Мой брат тощий, аккуратно сложенный, с копной кудрей цвета песка и охры, наобум обрамляющих его голову. У него светло-голубые глаза, широкая сияющая улыбка: можно сказать, что он поэтично красив.

Ну, знаете, как все те поэты, которые забывают поесть во время прилива вдохновения… Забывая поесть, они становятся худыми и жилистыми, от них остаются только угловатые суставы и кости. И тем не менее Финн очень красивый, милый, забавный.

Я говорю это не только потому, что мы близнецы.

На первый взгляд мы совсем не похожи. Единственное, что нас роднит, – это молочная кожа и одна и та же форма носа: прямого, с небольшой горбинкой на конце. А отличают меня зеленые глаза и темно-рыжие волосы – совсем как у нашей матери.

Наша мать.

Я не обращаю внимания на ком, который образуется у меня в горле; стоит мне только вспомнить о ней, как я пытаюсь прогнать эти мысли прочь из моей головы. Немедленно. Потому что когда я думаю о ней, я зацикливаюсь на том, какую роль я сыграла в автокатастрофе. Если бы я не позвонила… Если бы она не ответила… Она бы сейчас была здесь.

Живая и здоровая.

Но ее больше нет.

Этот груз заполняет мое сердце, но вместо того, чтобы сфокусироваться на своей вине, я пытаюсь обратить внимание на то, чтобы одеться. Потому что концентрация внимания на каком-то монотонном действии иногда помогает мне абстрагироваться от отчаяния.

Иногда.

Я набрасываю на себя какую-то одежду, небрежно завязываю волосы в хвост, мои шаги отдаются от блестящих ступенек оттенка красного дерева – по странному стечению обстоятельств они того же цвета, что и урна с прахом моей матери.

Господи, Калла. Почему каждая чертова вещь должна возвращать тебя к тому моменту?

Я сжимаю зубы и заставляю свой упрямый мозг подумать о чем-нибудь другом, но в похоронном бюро сделать это довольно сложно. Особенно когда я прохожу из жилой части дома на общественную территорию.

Все, что я могу делать, это смотреть в упор прямо перед собой.

В доме нет никого, кроме меня. Я измеряю шагами две смотровые комнаты. В каждой из них по телу, представленному в своем лучшем виде, чтобы знакомые могли в последний раз поглазеть на него.

Конечно же, они мертвые: пластиковые диски закреплены на их веках, чтобы держать те закрытыми, густой макияж, словно маска, покрывает лица, создавая подобие живого румянца. Кстати, последнее – величайший провал.

Многие говорят, что мертвецы выглядят так, словно они спят, но это наглая ложь. Они выглядят мертвыми, потому что такие они и есть. Бедные. Я не хочу больше смотреть на них. Смерть забирает у людей их сущность, и я не хочу быть причастной к этому страшному преступлению против человечности.

Двенадцать шагов, и я снаружи. Делаю глубокий вдох, меняя запах похоронного бюро на свежий воздух. Еще два шага, и я гуляю по росистой траве. Мой отец и Финн поднимают на меня глаза и прекращают свои занятия, как только понимают, что я проснулась.

– Доброе утро, парни! – выкрикиваю я с напускной веселостью. Потому что одна из вещей, которым научила меня моя мать, – это держать хорошую мину при плохой игре. Даже если ты чувствуешь себя паршиво, делай вид, что все в порядке, и тогда все обязательно наладится. Пока это правило не срабатывало, но я не теряю надежду.

Финн улыбается, и на одной щеке у него появляется ямочка. Я знаю, что он тоже притворяется, потому что никто из нас не хочет улыбаться сегодня.

– Доброе, лентяйка.

– Непросто вставать в десять утра, но кто-то же должен это делать, – ухмыльнулась я (фальшиво). – Хотите, я сбегаю в кофейню и принесу вам немного кофе?

Отец отрицательно качает головой.

– Те из нас, кто встал в нормальное время, уже получили кофеиновый заряд.

Я закатываю глаза.

– Ну, если хочешь, я заберу Финна в свою команду, чтобы моя лень не так бросалась в глаза.

Он снова весело встряхивает головой, но улыбка не касается его глаз. Потому что она тоже ложная. Такая же, как у меня или Финна. Потому что все мы лжецы.

– На самом деле, – бросает он взгляд на меня, пытаясь прочитать мое настроение по выражению лица, – это было бы отлично. Потому что ко мне сегодня должны зайти, и я буду несколько скован в своих действиях.

Под кем-то он подразумевает тело для бальзамирования, а под сегодня – совсем скоро, потому что он уже встает и начинает вытирать грязь с рук.

Я быстро киваю, желая скрыться где-то, подальше отсюда.

Годы наблюдения за тем, как покойники прибывают в бюро и покидают его, сделают любого немного другим человеком. Я видела все… жертв несчастных случаев, пожилых людей, мертворожденных, детей. Дети – это самое трудное, хотя, пожалуй, со всеми непросто. Смерть – это не то, о чем все любят думать, и уж точно, никто не пожелал бы быть окруженным смертью постоянно.

Вероятно, мой отец и выбирал свою профессию, но лично я – нет.

Поэтому я бы скорее съездила вместе с Финном на его терапию.

Это как раз то, чем занималась моя мать; она всегда настаивала на том, что для Финна будет лучше, если вместе с ним там будет присутствовать кто-то близкий: на случай, если брат вдруг захочет «поговорить» по дороге домой. Он никогда не изъявлял такого желания. Мне даже кажется, что мама скорее просто хотела убедиться, что он туда ходит. В любом случае эту традицию нам хотелось бы соблюдать.

Потому что традиции сглаживают острые углы, когда все остальное летит к чертям.

– Конечно, я съезжу. – Я смотрю на Финна. – Но за рулем поеду сама.

Финн ангельски улыбается мне.

– Я уже получил свою порцию кофе, когда ты еще спала. Это цена твоей лени. Прости.

И в то же время его ухмылка говорит о том, что ему не жаль. На этот раз она не фальшивая.

– Проехали. Ты не собираешься в душ?

Он встряхивает головой.

– Нет. Только забегу домой, заряжусь немного. Подожди минуту.

Он срывается с места, и, глядя ему вслед, я не перестаю удивляться, как сильно он похож на нашего отца. Тот же рост, то же телосложение, те же оттенки кожи, волос и глаз. Отец гораздо больше сошел бы за его близнеца, чем я.

Папа тоже смотрит, как Финн удаляется, а затем переводит взгляд на меня.

– Спасибо, милая. Как твои дела сегодня?

Он спрашивает не столько о том, как продвигаются мои дела, сколько о том, как я себя чувствую. Догадавшись об этом, я вздрагиваю.

– Неплохо, наверное.

Если не считать дурацкого кома, который никак не хочет исчезать из моего горла. Исключая тот факт, что, даже зацепившись краем глаза за одно из зеркал, я вижу свою мать. Таким образом, мне приходится бороться с непреодолимым желанием сорвать их со всех стен и разбить на мелкие осколки о скалы. Если отбросить это все, то я в полном порядке.

– Может, нам лучше стать иудеями, чтобы мы просто могли сидеть Шиву[3] и ни о чем больше не беспокоиться?

Отец замирает на секунду, а потом слегка улыбается мне.

– Ну, Шива длится всего неделю, так что мы бы от этого не так уж и выиграли.

В этом случае вообще ничто не может сыграть нам на руку. Но я не говорю ему об этом.

– Что ж, думаю, я не буду накрывать зеркала.

А жаль.

На этот раз папа улыбается, и это выглядит чуть более естественно.

– Точно. Тебе нужно принять душ. – Он делает небольшую паузу. – Знаешь, в больнице собирается группа психологической помощи скорбящим. Ты можешь заскочить туда ненадолго, пока будешь ждать Финна.

Я уже отрицательно качаю головой. Он не дождется, чтобы я согласилась на что-то в таком духе. Единственное, что может быть хуже, чем тонуть в своем горе, – это делить шлюпку с такими же утопающими, как и ты. К тому же, если кто-то здесь и нуждается в группе помощи скорбящим, так это он сам.

– Думаю, я справлюсь, – в сотый раз пытаюсь убедить его я. – Но если передумаю, я возьму это на вооружение.

– Ладно, – он быстро сдается, впрочем, как и всегда. – Думаю, я понимаю тебя. Мне тоже не очень хочется об этом разговаривать. Но, может быть, как-нибудь на днях…

Его голос срывается, и я представляю себе, как он кладет этот момент в папку под названием «Как-Нибудь На Днях» у себя в голове к сотне других таких же моментов. Например, таких, как разбор маминого гардероба, сортировка ее грязной одежды, уничтожение ее обуви и верхней одежды. Всего в таком духе.

Прошло шесть недель с тех пор, как погибла мама, а мой отец оставил ее вещи нетронутыми, словно ожидая, что она вот-вот вернется. Он прекрасно понимает, что это невозможно, с тех пор как сам забальзамировал ее тело и мы похоронили ее в отполированной урне цвета красного дерева. Но очевидно, эти доводы слишком слабы, чтобы уложиться у него в голове.

И вместо того, чтобы еще раз проговаривать все это вслух, я обнимаю его.

– Люблю тебя, пап!

– И я тебя, Калла!

Глядя через его плечо, я цепляюсь глазами за небольшой росток плюща, вьющийся вдоль кирпичной кладки нашего дома. Я смотрю на него в упор около минуты, прежде чем мы покидаем объятия друг друга.

– Что ты решил по поводу гостевого домика?

В прошлом году они с матерью полностью обустроили его, это была попытка инвестировать деньги в собственность. Но теперь, когда мама умерла, отец хочет сдавать его в аренду. Мы же с Финном стараемся уговорить его, чтобы там жил кто-то из нас двоих.

В ответ он отрицательно мотает головой.

– Это было бы нечестно, позволить кому-то одному из вас там жить. Лучше я найду того, кто снимет его. Это мое решение.

Я пристально смотрю на него, как будто у отца только что выросла вторая голова.

– Но… Почему?

Мне это кажется довольно неразумным использованием прекрасного обновленного пространства.

Отец сохраняет невозмутимость.

– Вы с Финном все равно уедете в колледж осенью. А так у нас будет дополнительный доход. Мы же так и планировали с самого начала.

Я все еще в ступоре.

– Ну что ж. Удачи тебе в поисках адекватных жильцов.

Я резко поворачиваю направо и направляюсь к похоронному бюро и крематорию.

– Если у тебя есть кто-то на примете, то передай им обязательно, – кричит мне вслед отец, пропуская мимо ушей мой пессимистичный укор.

Я глумливо усмехаюсь.

– У меня никого нет на примете, и тебе отлично это известно. – Я предпочитаю умалчивать об одном грустном факте по поводу моей социализации, а именно о ее отсутствии.

Так было всегда. Это постоянно настораживало маму и папу, но для меня и Финна не имело никакого значения. У нас всегда были только мы.

Финн скачет вниз по ступенькам, встряхивая своей мокрой шевелюрой и прерывая наш спор.

– Иногда я бываю на редкость зловонным, поэтому я принял самый освежающий душ, какой только можно себе представить, – произносит он, проносясь мимо нас. – Не благодарите.

– Осторожнее за рулем! – бессмысленно бросает отец нам вслед, будучи уже наполовину в доме.

На самом деле с тех пор, как погибла мама, среди сплющенного металла и горелой резины, он избегает даже взглядов в сторону машин, хотя он и понимает, что это жизненная необходимость.

Тем не менее он предпочитает этого не видеть.

Это нормально. У нас у всех есть маленькие фишки, с помощью которых мы обманываем наш разум, чтобы жизнь была чуть более удобоваримой.

Я бросаю свое тело на пассажирское сиденье машины, то самое, которое мы всегда делили с Финном.

– Как ты спал?

Потому что обычно он не спит.

Он страдает неизлечимой бессонницей. Его разум от природы гораздо более активен по ночам, чем у любого обычного человека. Ему так и не удалось справиться с этим недугом. А когда он все-таки засыпает, ему снятся очень реалистичные ночные кошмары, из-за чего он часто просыпается и в ужасе приползает в мою комнату.

Потому что я единственная, к кому он приходит, когда ему страшно.

Это еще одна наша особенность, которая делает нас близнецами. Хотя для сверстников, которые всегда издевались над нами, это был бы настоящий лакомый кусочек, им бы это точно понравилось. «Калла и Финн спят в одной постели, вот больные!» Им не понять, как нам удается обрести комфорт, только лишь находясь рядом друг с другом. И мне все равно, что они там о нас думают, по крайней мере теперь. Возможно, мы даже больше никогда не увидим никого из этих придурков.

– Погано. А ты?

– Тоже, – бормочу я в ответ.

И это правда. Я не страдаю бессонницей, но мне тоже снятся кошмары. Такие же реалистичные. В них моя мать истошно кричит, и осколки стекол разлетаются по сторонам, и ладонь отчаянно сжимает мобильный, даже когда тело перестает двигаться. В каждом из таких снов я слышу свой собственный голос, зовущий ее по имени, и каждый раз я не слышу ответа.

Можно сказать, все эти события здорово травмировали меня.

Финн и я погружаемся в молчание, поэтому я вжимаюсь лбом в оконное стекло и смотрю на то, как мы проносимся по улице, пока он сидит за рулем. Все эти пейзажи, которые я разглядываю, окружали меня с тех самых пор, как я родилась.

Несмотря на свой внутренний разлом, я понимаю, что наша гора прекрасна.

Все, что нас окружает, зеленое и пышущее жизнью: могучие сосновые деревья, огромные папоротники и бушующая зелень лесов. Изумрудные оттенки покрывают все, включая распростертые поляны, цветущие сады, вплоть до самых гор, когда они внезапно сменяются бурыми глинистыми оттенками.

Мне кажется, в этом есть некий символизм. Зеленый – жизнь, красный – опасность. Красный – это раскаленные камни, предупреждающая вспышка света, пролитая кровь. Зеленый же… Зеленый – это деревья, яблоки, клевер.

– Как будет «зеленый» по-латински? – спрашиваю я рассеянно.

– «Viridem», – отвечает он. – А что?

– Просто спросила, – я смотрю в зеркало заднего вида на наш дом, уносящийся вдаль.

Огромный, построенный в викторианском стиле, он гордо возвышается на вершине, на самом краю скал, прорываясь своими шпилями сквозь облака. Красивый, утонченный и в то же время готичный и мрачный. Все-таки он выполняет функцию бюро ритуальных услуг, расположившись в самом конце трассы на горе. Идеальная площадка для фильма ужасов.

И назывался бы он как-нибудь вроде «Последнее похоронное бюро слева»[4].

Отцу понадобится чудо, чтобы сдать там маленький гостевой домик, и я чувствую легкий укол вины. Возможно, он действительно нуждается в деньгах, а я так безжалостно требовала, чтобы он отдал помещение мне или Финну.

Я отвожу взгляд от дома, чтобы избавиться от этого гнетущего ощущения. С другой стороны я вижу океан. Стальной серый водный простор, волны терзают скалы, накатываясь на них вновь и вновь. Пелена тумана восходит из водной глади, создавая дымку вдоль берега. Это впечатляюще и в то же время жутко, пугающе и умиротворенно.

И вместе с тем это тюрьма, которая держит меня под покрывалом из низко нависших облаков.

– Ты никогда не думал о том, чтобы уехать отсюда? Я имею в виду, далеко и насовсем, – произношу я, хотя это больше похоже на мысли вслух.

Финн отвечает мне пристальным взглядом.

– Беркли[5] недостаточно далеко для тебя?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Я имею в виду место, которое было бы совсем далеко отсюда. Например, Италию. Или Шотландию. Было бы чудесно, мне кажется. Просто чтобы быть подальше отсюда. Подальше от всего, что мы знаем.

От воспоминаний.

От людей, которые считают нас чудаками.

От всего.

На лице Финна написано все то же отсутствие какого-либо выражения.

– Калла, тебе не нужно колесить вокруг света, чтобы переосмыслить себя. Если это то, к чему ты стремишься. Ты прекрасно справишься с этим в Калифорнии. Но я не думаю, что тебе нужно меняться. Ты прекрасна, такая, как есть.

Да уж, быть той самой девушкой из похоронного бюро – прекрасно. Но он прав. В Калифорнии никто не узнает об этом. Там я могу начать жизнь с чистого листа с тем же успехом, как и где-то еще. Там вокруг меня не будет мертвецов, а также людей, которые постоянно задавали бы вопрос «Как ты себя чувствуешь?»

Мы снова ныряем в тишину, и я продолжаю изучать виды за окном, размышляя о колледже и о том, какой будет моя новая жизнь. С тех пор как отец согласился с тем, что нас с Финном не следует отправлять в разные учебные заведения, меня больше ничто не пугает. Это волнующе. Я представляю себе дорогие туфли и пашминовые шарфики. Я не до конца понимаю, что такое пашмина, но это звучит изысканно, а значит, это то, что мне нужно.

– Ну? – настойчивый голос Финна вырывает меня из моих мыслей.

Совершенно очевидно, он ждет от меня ответ.

– Что «ну»?

– Ну, папа уже принял решение? По поводу гостевого домика. Мы бы могли жить там вместе. Мне надоело постоянно дышать формальдегидом.

И правда. Я сбилась со счета, как часто мне приходилось слышать ехидные шуточки одноклассниц, вроде «Я слышу мертвых», каждый раз, когда я проходила мимо. Мне всегда хотелось посоветовать им перестать копировать фразы из древних фильмов ужасов и придумать что-то пооригинальнее, но, естественно, я так этого им и не сказала. Для них я была той самой девушкой из похоронного бюро. Но я ни разу не позволила им почувствовать себя победительницами, показав свою боль.

– Мы не пахнем формальдегидом, – я попыталась разубедить Финна.

По правде говоря, от нас пахнет цветами. Похоронными цветами. Что не намного лучше.

– Говори за себя, – ворчит он себе под нос. – Так что? Да или нет?

Я пожимаю плечами.

– Похоже, папа все-таки собирается его сдавать.

Финн пристально смотрит на меня около секунды, затем его взгляд снова возвращается на дорогу.

– Серьезно? Я не думал, что все так далеко зайдет. У нас есть деньги, которые выплатили по маминой страховке после ее смерти. И деньги, которые приносит похоронное бюро.

– Учиться в колледже дорого, – нехотя бормочу я.

Это единственное объяснение, которое я могла придумать. И это звучит более убедительно, чем если бы я просто сказала, что отец решил следовать тому плану, который они наметили вместе с мамой. Финн кивает, потому что этот ответ вполне его устраивает. Ведь очевидно, что отправить двух детей в колледж – дорогое удовольствие.

Оставшаяся часть дороги проходит в тишине; мы молча следуем по стерильно чистому коридору, раздается только чавкающий звук наших шагов по блестящему больничному полу.

– Встретимся здесь через час, – беззаботно говорит мне Финн, как будто он собрался пойти погулять по торговому центру, а не обсуждать свое ментальное нездоровье с другими ментально нездоровыми людьми.

Финн всегда несет свой крест как победитель.

Я киваю.

– Буду ждать тебя здесь.

Потому что я всегда это делаю.

Он уходит, не оборачиваясь, и скрывается в комнате психотерапии. Наблюдая за его шагами, в миллионный раз я думаю о том, что родиться с шизотипическим расстройством могла я, а не он. Эта мысль накрывает меня паникой и чувством вины одновременно. Паникой – потому что иногда мне кажется, что я все же могла его унаследовать, просто оно проявило себя не сразу. Виной – потому что под ударом должна была оказаться я, ведь Финн лучше меня.

Я родилась первой, я родилась крупнее и сильнее… И это не принимая во внимание тот факт, что Финн действительно лучше, чем я. Он чудный и смышленый, очень умный, и его душа сохранилась в том первозданном виде, какими приходят в мир. Он тот, кто заслуживает быть здоровым.

Я этого не заслуживаю: я бываю колкой и саркастичной.

Иногда мать-природа бывает редкостной стервой.

Я нахожу ближайшую скамейку в крытом атриуме, пристраиваюсь поудобнее под абстрактной картиной, на которой изображена птица, и открываю книгу. Углубиться с головой в чтение выгодно вдвойне.

Во-первых, это позволяет людям без слов понять, что я не настроена на разговоры. Да, я бываю эгоистичной. Во-вторых, это отличный вариант, чтобы убить время.

Больничный шум растворяется за кулисами моего разума, когда я погружаюсь в рассказ. Литература лучше всего скрашивает одиночество. Она помогала мне выжить в мои школьные годы, я читала в обеденных перерывах и во время скучных занятий, когда никто не хотел со мной общаться. Она спасает меня и сейчас, во время моего длительного ожидания Финна в психиатрическом крыле больницы. Таким образом я абстрагируюсь от шумных голосов, криков и визга, наполняющих холл лечебницы. Потому что, если честно, я совсем не хочу знать, о чем они там кричат.

Не знаю, как долго я провела в этом своем воображаемом мирке; выйти из него меня заставил чей-то пристальный взгляд.

Я буквально почувствовала его кожей, как будто кто-то физически протянул ко мне руку и дотронулся до моего лица.

Когда я поднимаю взгляд, у меня перехватывает дыхание: я вижу темные глаза, которые смотрят прямо на меня. Они настолько темные, что кажутся почти черными, и, наверное, они могут заставить меня застыть на месте.

Эти темные глаза принадлежат парню.

Молодому мужчине.

Возможно, ему около двадцати или двадцати одного, не больше. Но все в нем кричит о его мужественности. В нем нет ничего, что можно было бы считать мальчишечьим. Та более молодая его часть ушла. Я вижу это в его глазах, в его манере держаться, в этом пристальном взгляде, который создает ощущение невидимой нити, протянувшейся между нами. Я улавливаю миллионы смыслов в том, как он смотрит… Отчужденность, внутреннее тепло, загадка, очарование и что-то еще, чему я не могу подобрать название.

Он мускулист, высок, на нем черный изношенный свитшот с надписью Irony is lost on you[6] оранжевыми буквами. Его темные джинсы держатся на черном кожаном ремне, а на его среднем пальце серебряное кольцо.

Темные волосы беспорядочно ниспадают на его лицо, и он в нетерпении зачесывает их назад своими длинными пальцами, хотя наши взгляды все еще переплетены. Я отмечаю его волевой подбородок с легкой щетиной.

Он продолжает смотреть мне в глаза; между нами как будто протянут высоковольтный провод, и я могу почувствовать электрический разряд, пробегающий по моей коже, как будто тысячи маленьких пальчиков касаются моего лица. Все внутри меня трепещет от волнения, и я сглатываю.

И вдруг он мне улыбается.

Мне.

Хотя я не знакома с ним, а он не знает, кто я такая.

– Калла, мы идем?

Голос Финна вырывает меня из задумчивости и вместе с тем разрушает этот хрупкий момент. Я поднимаю взгляд на своего брата, почти смущенная, и обнаруживаю, что он уже давно меня ждет. Час прошел, а я даже этого не заметила. Я ерзаю на месте и встаю, чувствуя себя как будто опьяненной, но не могу понять, почему.

Хотя нет, я понимаю.

Уходя с Финном, я оглядываюсь.

Того привлекательного темноглазого незнакомца уже нет.

3 Tribus

Финн

ЧертПодериНичегоНельзяСделать. РаньМеняЗасранец. НичегоНельзяСделать. ТыТакДосталМеня. РаньМеня. РаньМеня. РаньМеня. НичегоНеМогуПоделать. УбейМеняУжеНаконец.

Как всегда, я их игнорирую… Голоса в моей голове что-то шепчут и насвистывают. Они всегда звучат фоном, где-то внутри моего уха. Их несколько, в основном это женские голоса, но есть и пара мужских. Их сложнее игнорировать, потому что порой я путаю их со своим собственным.

Это действительно сложно, не обращать внимания на свой внутренний голос.

Несмотря на то, что почти всегда мне удается оттеснить их на задворки своего подсознания, у меня пока не получилось прогнать их прочь навсегда. Цветные пилюли, которые я принимаю каждый день, не могут заткнуть их, точнее, это выходит далеко не всегда.

В связи с этим и по причине того, что меня от них начинает тошнить, я добавил пару новых пунктов в свой план на следующий день. И их было не так уж сложно вычеркнуть по мере исполнения.

Перестать принимать таблетки.

Не говорить об этом Калле и отцу.

Я проецирую карту своего ментального состояния у себя в голове совершенно ясно, потому что концентрация на этом помогает приглушить голоса на какое-то время. Мой список разместился на белом блокнотном листе, разлинованном синим, с тонкой розовой чертой, протянувшейся слева по вертикали. После того, как текущая задача завершена, я провожу через нее воображаемую линию, перечеркивая написанное. Это позволяет мне почувствовать, что дело доведено до конца.

Без своего списка я бы не смог прожить и дня. Без него я не могу ни о чем думать, не могу сосредоточиться. Без него у меня не получается даже выглядеть нормально. Это что-то вроде моей компульсии, еще одно доказательство того, что я окончательно спятил.

Никто, кроме Каллы и отца, не догадывается, насколько я безумен. На самом деле даже они не представляют всех масштабов.

Не до конца.

Они не знают, как я просыпаюсь посреди ночи; мне приходится прикладывать усилия, чтобы остаться в постели, потому что голоса убеждают меня пойти и сброситься со скалы. Чтобы помешать себе осуществить это, я ныряю в кровать к Калле: по неизвестным мне причинам она заставляет их замолчать. Но не может же она быть со мной каждую минуту.

Сестра не может находиться со мной рядом в течение дня, когда мои пальцы чешутся, пытаясь забраться под мою собственную кожу, когда мне хочется побежать к подножию горы и бросить свое тело под колеса проезжающих мимо машин.

Почему я вообще испытываю такое жгучее желание это сделать?

Из-за чертовых голосов.

Они никогда не заткнутся.

Порой доходит до того, что я уже не понимаю, где реальность, а где нет, и это дико пугает меня. Это пугает не по-детски, в частности, потому, что Калла и я скоро разделимся. Она думает, что мы отправимся в один колледж, что я поеду вместе с ней в Беркли. Но я не могу этого сделать. Я не могу окончательно высосать из нее душу. Я буду самым отвратительным человеком в мире, если я посмею так с ней поступить.

Поэтому совсем скоро я отправлюсь в Массачусетский Технологический Институт, а она будет в Беркли. А что потом?

С ней все будет нормально, потому что она в своем уме. А что будет со мной?

На выходе из комнаты психотерапевта я наклоняюсь и делаю глоток из фонтанчика с питьевой водой. Несколько капель ледяной воды стекают вниз по моему горлу, и голоса незамедлительно реагируют.

Разорви на части.

Я ловлю свою руку, когда она уже находится на моем горле, только тогда до меня доходит, что собираюсь сделать. В замешательстве я заставляю свою руку вернуться назад.

Я не буду ранить себя.

Господи.

Я должен сохранять адекватность.

Быстрее. Я нахожу Каллу, уютно пристроившуюся на своей излюбленной скамейке, она уставилась куда-то вдаль. За двенадцать широких шагов я преодолеваю расстояние между нами.

– Калла, мы идем?

Она смотрит на меня, как будто мы не знакомы, но потом осознание отражается на ее лице, она улыбается.

– Ты в порядке? – голос Каллы обволакивает меня, словно одеяло.

Она помогает мне сохранять равновесие.

Так было всегда. Возможно, даже в материнской утробе.

Не говори ей Не говори ей Не говори ей.

Не говори ей.

Я отвечаю ей своей привычной широкой улыбкой.

– Perfectus[7], – идеально. – Ты готова?

– Ага.

Мы покидаем больницу, погружаясь в ослепительно солнечный день, и запрыгиваем в машину. Я завожу двигатель и трогаюсь с парковочного места, чувствуя, как трясутся руки.

Веди себя нормально.

Калла поворачивается ко мне, ее зеленые глаза прикованы к моему лицу.

– Хочешь о чем-нибудь поговорить?

Я отрицательно качаю головой.

– Разве я когда-то хотел?

Она улыбается.

– Нет, но я подумала, что возможно, тебе есть что сказать. Если ты хочешь.

– Я знаю, – и я действительно хочу. –  Ты знала, что древние египтяне сбривали себе брови в знак траура?

Я меняю тему, и Калла смеется, убирая свои длинные рыжие волосы от лица тонкими пальцами. Это наша фишка, обмениваться всякими дурацкими фактами о смерти. Точнее, моя. Не знаю, почему. Наверное, всему виной годы жизни в похоронном бюро. Это мой способ продемонстрировать смерти средний палец. Плюс ко всему, если я концентрируюсь на дурацких фактах о смерти, латинском или моих списках, мне удается изменить фокус. Когда я фокусируюсь на чем-либо, у меня получается выключить голоса.

Поверьте, я сделаю для этого все возможное.

– А я этого не сделала. Но спасибо, что сказал, – отвечает Калла. – А ты бы побрился, если бы я умерла?

Я бы бросился на дно океана ради тебя. Я бы набрал ракушек и сделал бы из них ожерелье для тебя, а потом сам бы на нем повесился. Потому что если тебя не станет, то я тоже не хочу жить.

Я не могу показать ей, в какую панику ввергает меня малейшая мысль об этом, поэтому просто пожимаю плечами.

– Не давай мне повода для этого.

Калла приходит в ужас, когда понимает, что она только что сказала. Ведь после маминой гибели прошло совсем немного.

– Я не то имела в виду, – начинает оправдываться она, а потом соскакивает на извинения. – Прости. Это было глупо.

Мы с Каллой близнецы. Наш уровень взаимопонимания никогда не будет до конца прочувствован теми, у кого этого нет. Я знаю, что она имеет в виду, даже когда она сама не знает. Она высказала свой ответ до того, как вспомнила про маму. Прозвучит глупо, но порой нам удается забыть о нашей потере на секунду. На одну потрясающую секунду.

– Не беспокойся, – говорю ей я, сворачивая на шоссе.

Пошла она к черту! Она не имела права!

Голоса звучат громко.

Слишком громко.

Я закрываю глаза и крепко сжимаю веки, стараясь не слушать.

Но они все еще здесь, и они настойчивы.

Она тебя не заслуживает! Убей ее, тряпка, убей! Столкни ее со скалы! Оближи ее кости! Оближи ее кости! Оближи ее кости!

Я сжимаю руль изо всех сил, пока костяшки моих пальцев не становятся полностью белыми, пытаясь вытолкнуть голоса из головы.

Оближи ее кости! И высоси костный мозг! Покажи ей Покажи ей Покажи ей!

Сегодня голоса звучат очень реально, хотя я знаю, что это не так. Это не мой голос. Это просто цирк уродов, страшные маски, самозванцы. Они не настоящие.

Мой голос настоящий.

Те голоса – нет.

Но их становится все сложнее различать.

4 Quatuor

Калла

У этой горы есть одна интересная особенность: летом время здесь замедляется, дни сливаются друг с другом. Не успеваешь уследить, как одни сутки перетекают в другие, а затем и в третьи, а я даже не замечаю, как снова наступает время групповой терапии.

На этот раз я хотя бы успеваю захватить свои права. Не обращая никакого внимания на негодующий взгляд Финна, когда мы садимся в машину, я самодовольно улыбаюсь ему (по-настоящему, без фальши) и трогаюсь с места.

Я поворачиваю руль, и мы начинаем двигаться вниз по горе, огибая извилистые повороты; под колесами скрипит намокший от дождя гравий. Финн рассеянно смотрит в окно, глубоко погрузившись в свои мысли, когда мы проезжаем то место. То самое, где разбилась и погибла наша мать.

На близлежащем дереве развеваются разноцветные ленты, рядом установлен простой маленький крест. Здесь безлюдно, умиротворенно и тихо. Я предпочитаю не обращать внимания на это место, потому что иначе мое сердце сжимается от боли.

Внезапно Финн поднимает голову.

– Ты можешь остановиться?

Обескураженная, я торможу и съезжаю на обочину.

– Что случилось?

Он встряхивает головой.

– Ничего. Просто мне нужно побыть здесь немного.

Он выходит из машины, раздается легкий скрип двери, когда он захлопывает ее. Я нехотя следую за братом, потому что раньше мы здесь никогда не останавливались: ни разу с тех пор, как развесили ленточки и установили белый крест. Это священное место, и в то же время здесь чувствуешь себя тяжело. А Финну опасно находиться на земле, окутанной таким эмоциональным напряжением.

– Что делаешь? – интересуюсь я, стараясь говорить как можно спокойнее, следуя за ним к краю, где начинается крутой обрыв.

В этой самой точке мамина машина перевернулась во время нашего последнего разговора. Так мы балансировали у обрыва, и пальцы наших ног немного выступали за край скалы. Отсюда были видны погнутые стволы деревьев, поврежденные упавшим на них сверху автомобилем, внутри которого находилась мать. Тошнота подступает к горлу.

– Как думаешь, она умерла раньше, чем машина упала на дно ущелья? – спрашивает он, его голос звучит безучастно.

Мое сердце сжимается.

– Не знаю.

Конечно же, я задумывалась об этом, но ответа я не знаю. Отец нам никогда не рассказывал, а я не осмеливалась спросить.

– А что ты думаешь о той, другой машине? – задает очередной вопрос Финн, устремив взгляд вниз расщелины.

Я делаю глубокий вдох, затем выдох, пытаюсь оттолкнуть нахлынувшее чувство вины куда-нибудь подальше, куда-нибудь за эту гору, за острые скалистые вершины, в океанские воды.

– Не знаю, – и здесь я абсолютно честна.

Это правда, потому что папа не рассказывал, что случилось с пассажирами, которые находились в другой машине. Кто они и сколько их было. Отец посчитал, что я и без того ощущаю достаточную вину без какой-либо основательной причины, боли и страдания. Он вообще сторонился этой темы и запретил нам на неделю включать телевизор, на случай, если вдруг в новостях появится репортаж о трагедии. Вы можете подумать, что это безумная мера, но я утонула во всепоглощающей тоске, поэтому даже не заметила.

Проблема заключалась в том, что это не спасло меня от чувства вины.

Потому что я убила людей.

Я внимательно вглядываюсь в подножие горы, во вмятины, оставшиеся на деревьях после падения на них искореженных машин, в поврежденный лесной массив… Все слишком очевидно. Кем бы ни был тот, с кем столкнулась на трассе мама, он должен был погибнуть. Это несомненно.

И все по моей вине. Я их убила точно так же, как и свою мать.

Единственным насущным вопросом оставалось то, как много их было в том автомобиле? Был ли это один человек? А может быть, пара? Или даже целая семья?

– Как думаешь, там были дети? – осторожно спрашиваю я.

Даже мысль об этом… Боже! Это невыносимо. Я рисую в своей голове напуганных малышей, пристегнутых к автомобильному сиденью, они в ужасе и с ног до головы запачканы кровью. Я крепко сжимаю веки, чтобы избавиться от этого жуткого видения.

– Не знаю, – голос Финна звучит так же тихо, как мой. – Если ты хочешь, мы можем выяснить это. Поискать по газетным заголовкам. Если ты уверена, что знание лучше, чем неведение.

Я обдумываю это около минуты, потому что предложение звучит заманчиво. Слишком заманчиво. Но в итоге я встряхиваю головой.

– Если отец нам не рассказал, значит, все плохо, – заключаю я. – Значит, мне лучше не знать.

Финн кивает и продолжает смотреть поверх деревьев.

Наконец, он произносит:

– Но зачем та машина ехала на гору? Мы единственные, кто здесь живет. Ни у кого нет причин, чтобы ехать сюда так поздно. А похоронное бюро было уже закрыто.

Этот вопрос возникал у меня с тех самых пор, как все произошло. Мама заворачивала посередине проезжей части, потому что она не ожидала, что кто-то может поехать ей навстречу.

Но кто-то все же ехал.

В итоге машины столкнулись.

– Не знаю, – отвечаю я, и внутри у меня все холодеет, как будто грудная клетка покрылась льдом и рассыпалась на мелкие осколки. – Может, они заблудились?

Финн кивает, потому что это вполне вероятно, это единственное, что могло бы иметь смысл, после чего он берет меня за руку и крепко обхватывает ее своей ладонью.

– Ты не виновата, – его слова звучат просто, но внушают доверие.

Комок формируется и застревает где-то посередине моего горла, на полпути, где его нельзя ни сглотнуть, ни откашлять.

– Виновата, – мои слова звучат так же просто. – Почему ты не в бешенстве, почему не злишься на меня?

Когда Финн поворачивается ко мне после небольшой паузы, его глаза полны страдания, а их цвет синий, как небо.

– Потому что ничего уже не изменишь. Потому что ты самый дорогой для меня человек. Вот поэтому.

Я киваю: теперь я знаю правду. Он не в ярости, потому что уверен, что моей вины в этом нет. Но для меня совершенно ясно, что она есть. Он не в бешенстве, потому что я – это все, что у него есть. Я – его часть.

– Пойдем. А то я опоздаю.

Я соглашаюсь, и мы направляемся обратно, прочь от края скалы. Бросив прощальный взгляд на злополучное ущелье, мы забираемся в машину, промокшие от мелкой измороси и слез. В тишине едем в больницу.

Когда мы оказываемся внутри, Финн поворачивается ко мне, прежде чем проскочить в нужную ему комнату.

– Здесь есть группа помощи скорбящим. Тебе было бы полезно узнать, что там.

– Ты говоришь, как папа, – отвечаю я раздраженно. – Я не хочу ни с кем это обсуждать. У меня есть ты. Никто не понимает меня лучше тебя.

В ответ он кивает, потому что понимает меня лучше всех. А затем он исчезает там, откуда черпает свою силу, среди людей, страдающих тем же, что и он.

Я стараюсь не думать о том, что они могут ему помочь тем, с чем я бы не совладала.

Вместо этого я устраиваюсь клубочком на скамейке под абстрактной картиной с изображением птицы. Сегодня я забыла дома свою книгу, поэтому решаю спрятаться в музыке.

Я предпочитаю «чувствовать» музыку, нежели просто слушать ее. Ощущаю вибрации, пропускаю через себя слова. Сквозь меня проносятся ритм и голоса. Я «проживаю» звуковые эмоции.

Почувствовать чужие эмоции всегда интереснее, чем свои собственные.

Минуты проносятся одна за другой.

Проходит еще около двадцати минут, когда появляется он.

Тот привлекательный незнакомец с глазами цвета ночи.

Я почувствовала, как он появился, когда мои глаза были еще плотно закрыты. Вы спросите меня, как я узнала, что это именно он, но я смогу ответить только «Я просто знала».

Все, что меня заботит, – это то, что он здесь.

Я резко открываю глаза, чтобы увидеть, что он смотрит на меня, а его глаза такие же манящие, как и в прошлый раз. Темные и бездонные, как и тогда.

Его взгляд цепляется за мой, снова образуя непрерывный зрительный контакт.

Наши взгляды пересекаются.

Время идет, а он все не отводит глаз.

На нем тот же свитшот, что и в прошлый раз. The irony is lost on you. Темные джинсы, черные ботинки, и его средний палец все так же обрамляет серебряное кольцо. Наверное, он рокер. Или художник. А может, писатель. В нем есть нечто безнадежно стильное и бесконечно романтичное.

Его отделяет от меня двадцать шагов.

Пятнадцать.

Десять.

Пять.

Уголок его рта слегка приподнимается, когда он проходит мимо меня, он продолжает смотреть на меня искоса. У него узкие бедра. При ходьбе его плечи покачиваются. А потом он удаляется.

Пять шагов.

Десять.

Двадцать.

Он ушел.

Со мной остается лишь чувство разочарования, потому что он не остановился. А я хотела этого. Потому что в нем есть что-то, что я хотела бы разгадать.

Делаю глубокий вдох, закрывая глаза, снова вслушиваясь в свою музыку.

Темноволосый незнакомец больше не возвращается.

5 Quinque

Говорят, дождь придает особый шарм Орегону, но в то же время он окутывает все вокруг серостью и мраком. От звука капель, барабанящих по стеклам, меня начинает клонить в сон, я закутываюсь в теплый свитер и сворачиваюсь клубочком с книгой в руках у окна. По ночам в грозу мне часто снятся красочные сны. Не знаю почему. Может быть, всему виной электричество от молний или раскаты грома, но ненастье не устает возбуждать затейливую игру моего спящего воображения.

Сегодня, когда мне все-таки удалось уснуть, мне снился он.

Незнакомец с темными глазами.

Он сидит на берегу океана, морской бриз треплет его волосы. Он поднимает руку, чтобы убрать волосы с глаз, на его серебряном кольце мелькает солнечный блик.

Его взгляд встречается с моим, и электрический разряд, мощнее тысячи молний, образует неразрывную связь между нами, сцепляет нас воедино.

В уголках его глаз появляются крошечные морщинки, когда он улыбается мне.

Его легкая усмешка адресована мне, такая знакомая и сексуальная. Он протягивает мне свою руку, его прикосновения кажутся такими родными, как будто мы уже давно знакомы; ему хорошо известно, как следует до меня дотрагиваться, как заставить мое тело пылать.

В крайнем возбуждении я просыпаюсь, обнаружив себя сидящей в кровати; рубашка поднялась до груди.

Лунный свет разливался голубым сиянием на моей постели, и я бросаю беглый взгляд на часы.

Три часа ночи.

Всего лишь сон.

Я снова заворачиваюсь в одеяло, размышляя о незнакомце и порицая себя за смехотворные фантазии. О боже, мы даже ни разу не разговаривали! Глупо так на нем зацикливаться.

Но это не мешает мне продолжать видеть его в своих снах. Там он занимается обыденными делами. Он управляет лодкой, плывет, пьет кофе. На серебряном кольце каждый раз появляется блик, когда солнечный свет касается его, а темные глаза впиваются в мою душу, как будто он видит меня насквозь. Как будто он знает обо мне все. Каждый раз я просыпаюсь почти бездыханной.

Это немного пугает.

Это волнует.

После двух ночей прерывистого сна, дождя и странных видений Финн и я перебираем вещи из моей кладовой, склонившись над коробками. Кипы мятой одежды были разбросаны вокруг, возвышаясь на полу, словно горы. Дождь стучал по окнам, утро было сумрачным и серым.

Я беру в руки белый кардиган.

– Не думаю, что в Калифорнии мне пригодится много теплой одежды, да?

Финн мотает головой.

– Не сомневаюсь. Но на всякий случай захвати с собой парочку. Мало ли что.

Я кидаю кофту в стопку с вещами, которые хочу оставить. В этот момент я замечаю, что пальцы Финна дрожат.

– Почему у тебя трясутся руки? – спрашиваю я, уставившись на него.

Он только пожимает плечами.

– Не знаю.

Я смотрю на него с сомнением, как и всегда, когда замечаю некие отголоски проблем.

– Ты уверен?

Он кивает.

– Определенно.

Я стараюсь больше не акцентировать на этом внимание, хоть тревога и оставляет легкий осадок. Очевидно, я не смогла уберечь его от гибели мамы, но я делаю все от меня зависящее, чтобы защитить его от прочих опасностей. Сложно иметь с таким дело, но если у Финна получается нести его бремя, то я уж точно справлюсь со своим. Я поднимаю следующий свитер и сразу бросаю его в кучку с ненужными вещами.

– Когда переберем мое, перейдем к твоим вещам, – резюмирую я.

Он согласно кивает.

– Точно. А потом займемся мамиными.

От этой мысли у меня сводит желудок. Ни за что на свете, даже во имя идеи о том, что нужно жить дальше, я не соглашусь на это.

– Папа нас убьет, – отвергаю я его предложение.

– Твоя правда, – он соглашается, протягивая мне кофточку с длинным рукавом, чтобы я положила ее к нужному. – Но может, ему просто нужен небольшой толчок? Два месяца прошло. Ей больше не пригодятся туфли у задней двери.

Он прав. Больше они ей не пригодятся. Как и ее косметика, разложенная на туалетном столике, или последняя книга, которую она оставила страницами вниз около своего кресла для чтения, чтобы не потерять нужную страницу. Она никогда не дочитает эту книгу. Но будучи честной по отношению к отцу, я бы тоже не осмелилась пока выбрасывать ее вещи.

– И все же, – отвечаю я, – это его дело. Не наше. Мы уезжаем. А он останется один на один с воспоминаниями о ней. Не мы.

– Вот поэтому я и обеспокоен, – говорит мне Финн. – Он останется здесь, в этом огромном доме, совсем один. Хотя нет, не совсем один. В окружении мертвецов и воспоминаний о маме. А это даже хуже.

При мысли о том, как я ненавижу оставаться одна, а в нашем доме – в особенности, по моему телу проносится дрожь.

– Может, поэтому он и хочет сдать гостевой домик? – предполагаю я. – Чтобы не оставаться в одиночестве?

– Возможно.

Финн поднимается и включает музыку, я позволяю рокочущему басу наполнить молчаливое пространство комнаты, пока мы сортируем мои вещи. Обычно наше молчание не такое уж напряженное, его не нужно чем-то заполнять. Но сегодня я не могу найти себе места. Напряженная. Встревоженная.

– Давно ты писал в своем дневнике? – я спрашиваю с целью разрядить обстановку.

Он всегда что-то чиркает в блокноте. И несмотря на то, что это я сама ему подарила его пару лет назад на Рождество, он ни за что не позволит мне почитать. Никогда с тех пор, как однажды он сам показал мне записи, от чего я пришла в смятение.

– Конечно.

Конечно. В этом весь Финн. Стихи, латынь и прочие поразительные вещи… Мы даем этому названия, а он пишет об этом.

– Можно мне почитать что-нибудь?

– Нет.

Его ответ звучит непреложно, но мягко.

– Ладно, – я не решаюсь спорить с ним, когда он говорит таким тоном, к тому же, честно говоря, я сама нервничаю после всего, что там увидела.

Он некоторое время молчит, а затем поворачивается ко мне.

– Никогда бы не подумал, что скажу это, но спасибо тебе за то, что не рассказала обо всем маме с папой. Когда я дал почитать тебе тогда. Это просто мой эмоциональный выплеск, Калла. Это ничего не значит.

Его голубые глаза вцепляются в меня, прямо в душу. Потому что мне кажется, что я все-таки должна была им рассказать. И наверное, я бы так и поступила, если бы мама осталась жива. Но я этого не сделала, и с тех пор все было в порядке.

В порядке. Если я слишком глубоко начну размышлять над этим словом, то оно покажется мне правдой.

– Не за что, – отвечаю я с нежностью, стараясь не вспоминать о бреде, который увидела там, о страшных словах и страшных мыслях, высеченных и перечеркнутых, а затем написанных вновь, раз за разом.

Но все это терялось на фоне одной большой проблемы. Одной фразы. Это не были каракули людей с вырванными глазами, лицами и ртами, это были не странные и мрачные стихи, это была всего лишь одна фраза.

Вытащите меня из моих страданий.

Он выводил это снова и снова, испещрив словами две страницы. С тех пор я наблюдала за ним, как ястреб. Сейчас он улыбается мне, вдохновляя на то, чтобы забыть, как будто то был просто выплеск. Теперь он в порядке. Он в порядке. Если бы я вела дневник, то именно эту фразу я писала бы снова и снова, посвятив ей несколько страниц. Возможно, тогда она воплотилась бы в жизнь.

– Слушай, я сегодня собираюсь посетить свою психологическую группу. Хочешь сходить со мной? Если нет, то я могу пойти один.

Это меня настораживает. Обычно он ходит туда всего два раза в неделю. Я что-то пропустила? Ему становится хуже? Он падает вниз? Я с трудом сдерживаю себя, пытаясь говорить как можно спокойнее.

– Снова? Зачем?

Он пожимает плечами, как будто это мелочь, однако его руки продолжают трястись.

– Не знаю. Все меняется. Я стал нервным.

И поэтому он дрожит? Но я предпочитаю не спрашивать. Вместо этого я только киваю, как будто я совсем не напугана.

– Конечно же, я поеду с тобой.

Естественно, ведь я нужна ему.

Час спустя мы проходим через коридор, увешанный мамиными фотографиями, направляемся мимо спальни, полной ее вещей, и едем в город на машине, которую она нам купила. Мы оба намеренно избегаем смотреть в ту сторону, где мама упала с обрыва и разбилась. Нам не нужно вновь это видеть.

Наша мама все еще с нами. Она повсюду. Но в то же время ее нигде нет. Она больше не реальна.

Этого достаточно, чтобы свести с ума самого здравомыслящего человека. Неудивительно, что Финн решил ходить на терапию чаще.

Я подхожу с ним к двери кабинета для групповых занятий, и он исчезает за ней.

Сегодня я беру книгу и иду в кафе, потому что мне нужна чашка кофе. Я уже смирилась с тем, что в дождливую погоду меня клонит в сон, ведь я провела в Астории всю свою жизнь. Но в то же время знание о кофеине как об универсальном средстве от всех бед было для меня чем-то вроде аксиомы.

Я беру чашку, откидываю голову на спинку кресла, приготовившись с головой погрузиться в чтение.

Успеваю только открыть книгу, когда я чувствую его.

Чувствую.

Снова.

Еще до того, как я поднимаю глаза, я знаю, что это он. Узнаю эти вибрации в воздухе, энергию, которую можно буквально почувствовать кожей. То же самое чувство преследовало меня в моих снах, невероятное наваждение. Что за черт? Почему я постоянно с ним сталкиваюсь?

Когда я поднимаю взгляд, я замечаю, что он тоже меня увидел.

Его глаза застывают на мне, пока он стоит в очереди, темные и непостижимые. Эта энергия между нами… Я не могу понять, что это. Притяжение? Химия? Все, что я знаю? От этого у меня перехватывает дух, а мое сердце начинает биться чаще. Тот факт, что он проник и в мои сны, заставляет меня жаждать вновь это прочувствовать все сильнее и сильнее. Это помогает мне выбраться из моей реальности и познать нечто новое и волнующее, что дарит надежду и жизнь.

Я наблюдаю за ним, пока он оплачивает свой кофе и сладкий рулет, а потом приближается к моему столику шаг за шагом. В зале еще десять столиков, абсолютно свободных, но он выбирает именно мой.

Черные ботинки останавливаются прямо рядом со мной, и я изучаю, как его джинсы облегают бедра, поднимаю взгляд к его сказочно прекрасному лицу. Он все еще не побрился, поэтому щетина сегодня проступает более явно. Это делает его еще более брутальным, более мужественным.

Я ничего не могу поделать с тем, что, не отрываясь, разглядываю, как его светло-голубая рубашка облегает мужественную грудную клетку, как расслабленно ремень держит его джинсы. Это подчеркивает его гибкость, стать и силу. Я с жадностью ищу глазами его взгляд и нахожу в нем заинтересованность.

– Это место занято?

Господи всемогущий! Он говорит с британским акцентом! В мире нет ничего более сексуального, и я даже прощаю ему этот старомодный утомительный способ знакомства. Я улыбаюсь, глядя на него снизу вверх, мое сердце бешено колотится.

– Нет.

Он все еще не двигается.

– Тогда могу я присесть? Я могу поделиться своим завтраком.

Легким жестом он указывает на приторный, щедро посыпанный пеканом рулет.

– Конечно, – отвечаю я спокойно, почти профессионально скрывая факт, что мое сердце буквально выпрыгивает из груди. – Но от завтрака я откажусь. У меня аллергия на орехи.

– Тогда мне больше достанется, – усмехается он, устраиваясь в кресле напротив.

Он ведет себя так естественно, как будто каждый день подсаживается к незнакомым девушкам в больнице. Я же не могу прекратить вглядываться в его темные, практически черные, глаза.

– Часто бываешь здесь? – иронично спрашивает он, развалившись в своем кресле.

Мне не удается сдержать смешок: теперь он просто следует по списку типичных фраз для знакомства, но все эти клише звучат потрясающе, рождаясь на его губах.

– Частенько, – киваю я. – А ты?

– Здесь варят лучший кофе поблизости, – отвечает он, если, конечно, это можно считать ответом. – Но только давай не будем никому рассказывать. А то они всем разболтают, и очереди станут километровыми.

Я встряхиваю головой, не в силах бороться с улыбкой.

– Хорошо, пусть это останется нашей тайной.

Он пристально смотрит на меня темными блестящими глазами.

– Прекрасно. Я люблю тайны. Они есть у всех.

Я с трудом могу дышать, потому что в нем есть нечто завораживающее. То, как он произносит фразы и как сияют его глаза; то, каким знакомым он кажется, потому что присутствовал в моих грезах, о которых могу знать только я сама.

– А что ты скрываешь? – спрашиваю я, не задумываясь. – Какие у тебя тайны?

Он ухмыляется.

– Не думаю, что ты бы хотела их знать.

Я бы очень хотела.

– Меня зовут Калла, – быстро исправляю я свое невежество.

Он отвечает мне улыбкой.

– Калла – как название траурного цветка?

– Именно, – вздыхаю я. – Я живу в доме, где находится похоронное бюро. Так что видишь: ирония для меня не потеряна.

Сначала он приходит в замешательство, а потом на его лице отражается понимание.

– Значит, ты заметила мою футболку вчера, – делает вывод он, его голос звучит мягко, его рука свисает с потрескавшейся спинки кресла.

Он не обращает никакого внимания на мои слова: я живу в доме с мертвецами. Обычно люди моментально подскакивают, когда узнают об этом, они почему-то сразу делают вывод, что я странная, нездоровая или мрачная. Но не он.

Я быстро киваю.

– Забудь. Просто вспомнилось.

Потому что я запоминаю все, что с ним связано.

Уголок его губ подрагивает, как будто он вот-вот улыбнется. Но лицо остается спокойным.

– Я Адэр Дюбрэй, – говорит он мне, словно удостаивает меня дара или великой чести. – Но все зовут меня Дэр.

Никогда не встречала более подходящего имени. Оно звучало как-то по-французски утонченно, хотя говорил он с британским акцентом. Он как некое необъяснимое явление. Чудо, в темных глазах которого мерцали слова: «Дерзни, брось мне вызов». Я сглатываю.

– Рада познакомиться, – говорю я, и это чистая правда. – Почему ты в больнице? Уверена, ты пришел сюда не за кофе.

– Хочешь, я расскажу тебе о своей любимой игре? – задает вопрос Дэр, уходя с темы.

Мой рот слегка приоткрывается от удивления, но я вовремя сдерживаю себя.

– Ну, давай.

– Двадцать вопросов. Таким образом, у нас будет возможность лучше познакомиться.

Я выдавливаю из себя улыбку, хотя его ответ меня раздражает.

– Значит, ты не любишь говорить о себе?

Дэр ухмыляется.

– Это моя наименее любимая тема для беседы.

Но она такая интересная!

– Значит, я задаю тебе вопросы, на которые ты должен ответить? Всего двадцать?

Он кивает в ответ.

– Вот мы и прояснили правила.

– Хорошо. Использую свой первый вопрос, чтобы узнать: что ты делаешь в больнице? – я приподнимаю голову, глядя ему прямо в глаза.

Уголки его губ снова вздрагивают.

– Посещаю человека. Разве не ради этого обычно приходят в больницу?

Мое лицо вспыхивает, и я не могу с этим справиться. Его ответ очевиден. Как очевидно и то, что я теряю голову. Этот парень мог пригласить меня позавтракать вместе с ним, только если сам того хотел, а по блеску в его глазах я могу сделать вывод, что он уж точно не собирается отсюда сбегать.

Я делаю глоток кофе, изо всех сил стараясь не расплескать его на одежду. Если сердце так выпрыгивает из груди, это было бы не удивительно.

– А ты? Что ты здесь делаешь? – спрашивает Дэр.

– Это твой первый вопрос? Потому что я хочу честной игры.

Он широко улыбается, на его лице искренняя заинтересованность.

– Конечно! Я хочу использовать свой вопрос.

– Я пришла сюда со своим братом. Он посещает… групповую терапию.

Внезапно я понимаю, что чувствую себя странно, говоря об этом вслух. Потому что в этих словах роль Финна как будто становится меньше. В реальности же его роль в моей жизни очень велика. Он лучше большинства людей, добрее и чище душой. Но что может знать об этом незнакомец? Незнакомец просто повесит на него ярлык «сумасшедший», и таков будет его вердикт. Я пытаюсь справиться с желанием пуститься в объяснения, и каким-то чудом мне это удается. Это не касается незнакомого человека.

Как ни странно, Дэр не задает вопросов. Он просто кивает, как будто это самая обыденная на свете вещь.

Он делает глоток кофе.

– В любом случае, может, это провидение? То, что ты и я оказались здесь в одно время, я имею в виду.

– Провидение? – поднимаю я одну бровь.

– Это судьба, Калла, – объясняет он.

Я закатываю глаза.

– Я знаю, что это. Может, я и не учусь в частной школе, но я не тупая.

Он усмехается, обнажая свои белоснежные зубы; это выглядит так очаровательно, что меня пробирает дрожь.

– Рад за тебя. Так значит, ты студентка, Калла?

Почему мы говорим об этом? Мне не терпится узнать, почему ты считаешь, что это провидение. Но я сдержанно киваю.

– Да. Осенью я уезжаю в Беркли.

– Неплохой выбор. – Он снова делает глоток. – В таком случае провидение, должно быть, ошиблось. Если ты уезжаешь. Потому что я, напротив, собираюсь остаться здесь. Ну, после того, как мне удастся найти жилье. Здесь не так просто найти хорошее.

Он очень уверен в себе и открыт. Мне даже не кажется странным, что незнакомец начинает говорить со мной о таких вещах ни с того ни с сего, внезапно. У меня ощущение, что мы знакомы всю жизнь.

Я пристально смотрю на него.

– Жилье?

Он отвечает мне таким же внимательным взглядом.

– Ну да. Такая штука, которую ты арендуешь. Там обычно еще есть душ и спальня.

Я вспыхиваю.

– Да знаю я! Я к тому, что это все-таки похоже на провидение. У меня есть для тебя кое-какая полезная информация. Мой отец собирается сдавать наш гостевой домик.

И если уж мне нельзя там жить, то там вполне может поселиться Дэр. Мимолетная мысль об этом приводит мое сердце в трепет.

– Хм. А вот это уже интересно, – произносит Дэр. – Значит, провидение все же восторжествовало. Гостевой домик рядом с похоронным бюро. Каким мужеством надо обладать, чтобы жить там?

Я быстро беру кусочек бумаги и записываю на нем мобильный телефон своего отца.

– Именно. Если хочешь проверить себя на прочность, то ты можешь позвонить ему и сам обо всем узнать.

Я кладу листок на его конец стола, пристально глядя ему в глаза, бросая ему вызов. А Дэр, вероятно, даже не догадывается, каких усилий мне стоит усмирить свое сердце, чтобы оно не выскочило из грудной клетки. Хотя, возможно, ему это известно, потому что губы юноши растягиваются в понимающей улыбке.

– Я уверен, что у меня хватит мужества, – подтверждает он, и его глаза снова сверкают.

Дерзни бросить мне вызов.

Я с трудом сглатываю.

– У меня готов второй вопрос для тебя, – говорю я.

Он поднимает бровь.

– Он как-то связан с моим мужеством?

Я краснею и встряхиваю головой.

– Что ты имел в виду, – осторожно спрашиваю я, не опуская глаз, – когда говорил о провидении?

Его глаза снова сужаются, а на губах снова появляется усмешка. И в этой усмешке вновь читается заинтересованность. Он улыбается искренне, это так удивительно, потому что я уже привыкла к фальшивым улыбкам дома.

– Это провидение, потому что ты кажешься мне человеком, которого я должен узнать лучше. Это странно?

Нет, потому что я тоже хочу узнать о тебе больше.

– Возможно, – отвечаю я вместо этого. – А странно ли то, что мне кажется, будто мы с тобой уже знакомы?

Потому что так и есть. В его глазах есть что-то очень родное, такое темное, бездонное. Я снова вспоминаю о тех снах, в которых он был.

Дэр поднимает бровь.

– Может, у меня просто такое лицо?

Я тихонько фыркаю и ловлю на себе его пристальный взгляд.

– Как бы то ни было, провидение всегда побеждает.

Я встряхиваю головой и улыбаюсь. Улыбаюсь искренне.

– Об этом пока рано судить.

Дэр делает последний глоток кофе, его глаза застывают на мне, после чего он опускает кружку на стол и поднимается.

– Что ж, сообщи мне, какое решение примет твой суд.

Затем он уходит.

Я настолько ошеломлена его внезапным исчезновением, что еще секунду пытаюсь проанализировать происходящее, потому что в голове рефреном крутится «проведение всегда побеждает» и «ты кажешься мне человеком, которого я хотел бы узнать получше».

И еще у него остался номер телефона моего отца.

6 Sex

Финн

NOCTE LIBER SUM NOCTE LIBER SUM

В НОЧИ Я МОГУ БЫТЬ СВОБОДНЫМ.

ALEA JACTA EST ЖРЕБИЙ БРОШЕН. ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

ЧЕРТОВ ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

SERVA ME, SERVABO TE. СПАСИ МЕНЯ, И Я СПАСУ ТЕБЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

– Братишка, – Калла входит в мою комнату, внезапно, неожиданно, и я в мгновение ока захлопываю свой дневник, пытаясь скрыть свои мысли под его обложкой из коричневой кожи. – Что нового?

Я улыбаюсь, сглатывая свой страх, я прячу все очень тщательно, оставляю за своими зубами.

– Да ничего особенного. А у тебя?

– Ничего особенного. Просто не могу найти себе места.

Она бесцеремонно плюхается на мою кровать, оказываясь рядом со мной; ее пальцы моментально оказываются на буквах, начертанных на обложке дневника. Она достаточно хорошо знает о том, что его нельзя открывать.

Я пожимаю плечами.

– Ну чем-то же мы должны заняться.

Веди себя нормально.

Она кивает.

– Ясно. Что ты предлагаешь? Может, поедем на пляж Варрентон?

Чтобы увидеть старые руины Айрдейла? Мы видели их уже миллион раз, ну да все равно.

– Конечно, – просто отвечаю я.

Потому что иногда чем меньше слов, тем легче скрыть безумие.

Мы встаем с кровати, и Калла поворачивается ко мне, хватая меня за локоть.

– Слушай, Финн.

Я останавливаюсь и внимательно смотрю на нее.

– Что?

– Мне кажется, что… Ты не в себе всю прошедшую неделю. Мне казалось, что, сходив на групповые занятия лишний раз, ты почувствуешь себя лучше. Но ты все такой же странный. Если бы что-то было не так, ты бы сказал мне об этом, верно?

ТынеможешьТынеможешьТынеможешьТынеможешь. Ты сумасшедшийсумасшедшийсумасшедшийсумасшедший. НеРаскрывайЕйСвоюТайнуТайнуТайну.

Я проглатываю голоса, застрявшие в моем горле.

Веди себя нормально.

– Я в порядке, – вру я.

Живительная ложь, чтобы усмирить ее волнение, защитить свою честь и избежать унижения быть запертым в комнате с мягкими стенами, в месте, где ключи спрятаны подальше, а безумцы преданы забвению, закрытые в раковинах из лекарств.

– Точно? – Калла настойчива, ее рыжие волосы пылают огнем на фоне белой занавески.

Почти всегда она верит моим словам, но не сейчас; кажется, она раскусила меня. Она знает, что я лгу.

– Repromissionem, – убеждаю ее я.

Она закатывает глаза.

– Ты знаешь, иногда латинский кажется мне таким сложным. Ты используешь целых пять букв, вместо того, чтобы уместить это в две.

Я улыбаюсь, пожимая плечами.

– Это благородный язык, с характером.

– Если под «благородным» ты подразумеваешь «мертвый», то я соглашусь с тобой.

Она смеется, я притворяюсь, что тоже, потому что все равно все мы прячемся в своих раковинах, независимо от того, принимаем лекарства или нет. Мы больше не те, кем были раньше. Просто выглядим так со стороны.

Мы спускаемся по скрипучим ступенькам, перебрасываясь взаимными колкостями, делая все от нас зависящее, только бы казаться нормальными; мама всегда говорила, что нужно уметь держать хорошую мину даже при плохой игре. Мы, совершенно точно, следуем ее завету.

Когда мы сворачиваем в большое, прекрасно отделанное фойе, снаружи раздается отчетливый звук тормозов мотоцикла, разрушающий умиротворенную атмосферу похоронного бюро. Мы переглядываемся.

У нас не так часто появляются плакальщики на байках так высоко в горах.

Папа спускается следом, с любопытством глядя на Каллу.

– Спасибо, что нашла жильца в гостевой домик. Я не ожидал от тебя помощи в этом, учитывая, как сильно ты хотела жить там сама.

Калла замирает на месте, пристально уставившись на отца.

– Он позвонил?

Он?

Ее голос наполнен волнением, счастьем и надеждой одновременно. Я внимательно смотрю на нее. Что за черт?

Папа кивает.

– Да, сегодня утром. Наверное, это он приехал осмотреть дом.

Калла поворачивается на месте и выглядывает в окно. Я тоже смотрю туда через ее плечо.

Черный брутальный мотоцикл Triumph припаркован на повороте около нашего дома, а высокий парень с темными волосами снимает с головы шлем, тоже черный.

Калла так поглощена наблюдением за ним, что она даже не замечает, как пристально я уставился на нее.

Губы сестры растянулись в блаженной улыбке.

– Прошло несколько дней с тех пор, как я сказала ему. Я решила, что он передумал.

Отец поднимает бровь.

– Ну, он может еще передумать. Сегодня он приехал просто посмотреть. Очень быстро. Откуда ты его знаешь?

Она молчит пару секунд.

– Мы познакомились в кофейне рядом с больницей несколько дней назад. Сталкивались пару раз до этого. Он приходит туда кого-то навещать. Он вроде милый.

Милый.

Отец не успевает ничего ей ответить, потому что парень уже поднимается по лестнице ко входу.

– Извините, я пойду покажу ему дом.

Я предпочитаю не беспокоить ее вопросами о том, кто этот парень такой и зачем она втянула его в наш жизненный уклад, предложив отцу сдавать ему дом, в котором и она, и я хотели поселиться. Мне не нужно спрашивать. Все и так написано на ее лице.

Она сияет, глядя на него: я никогда раньше не видел такого выражения на ее лице. Он ей нравится. Очень нравится.

В моем животе начинает зарождаться дурное предчувствие, когда я вижу, как отец пожимает ему руку, как они идут вместе к гостевому домику.

Парень выглядит вполне благопристойно, но в нем есть что-то отталкивающее. Что-то вызывающее беспокойство, не считая того, что моя сестра смотрит на него с нескрываемым восхищением.

ИзбавьсяОтНегоИзбавьсяОтНегоИзбавьсяОтНего.

Я стараюсь не обращать внимания на голоса в голове, наблюдая, как за ними закрывается дверь.

У меня на душе становится тяжело, темно и угнетающе, потому что хоть я и хочу избавить от себя свою сестру, но не уверен, что я готов.

Я улыбаюсь ей.

– Ну что, пойдем?

Она молчит, глядя на закрывшуюся дверь гостевого домика; не решается ответить что-то определенное.

– Ммм… Давай проверим, не идет ли дождь?

У меня перехватывает дыхание, я прихожу в оцепенение от того, что она могла предпочесть мне того парня. Я должен был это понять по изменившемуся выражению ее лица. Этот одурманенный взгляд. Зрелище стало для меня первой пощечиной.

Ее интересует что-то, помимо меня. Нечто встало между нами, хотя, конечно, случай не столь важный… Это же всего лишь поездка на пляж.

И хотя не хочу быть эгоистом, я не знаю, смогу ли это вынести.

Мы вдвоем были аутсайдерами все детство и старшие классы. И несмотря на то, что это было дерьмово, это было для меня отдушиной, потому что я был для Каллы всем, она полностью растворялась во мне. Мы всегда были друг для друга всем.

Желчь поднимается вверх по моему горлу, когда я смотрю, как она спускается из дома по ступенькам и идет по дорожке. Ее нижняя губа уверенно выступает вперед, а руки поправляют волосы.

Она нужна мне. Мне необходимо, чтобы все оставалось на своих местах. Но я не могу рисковать нашими отношениями. Я не могу позволить моему безумию заглотить ее, а потом выплюнуть, как пережеванный мусор. Но она нужна мне.

Мысли противоречивы, они смущают меня, въедаются назойливым жалом в мой мозг, прежде чем у меня получается сконцентрироваться. Я подаюсь к окну и смотрю на улицу, мой лоб крепко прижат к стеклу, пока я пытаюсь привести свое дыхание в порядок.

Serva me, servabo te.

Спаси меня и будешь спасена.

Вспоминая надменную походку темноволосого парня, я ловлю себя на мысли, что он – это то, от чего я не смогу уберечь Каллу.

Но жребий брошен.

Теперь я знаю это наверняка.

7 Septum

Калла

Он пришел.

Наверное, я выгляжу глупо, замешкавшись около дома и пытаясь сделать вид, будто я просто невзначай присела за маленький столик около бокового крыльца и не жду специально, пока они выйдут из гостевого домика.

Не могу поверить, что он здесь.

Прошло несколько дней, с тех пор, как я оставила ему папин номер телефона, все эти дни я надеялась, но он не звонил. Уже начала думать, что этого не произойдет, что я придумала всю эту химию между нами, эту связь. И возможно, я придумала его.

Однако юноша продолжал появляться в моих снах снова и снова. Он улыбался мне, смотрел на меня пристально, просто был со мной. Мое подсознание, несомненно, пытается подтолкнуть меня к нему, а может, к тому, чтобы просто снова начать жить. Я не знаю.

Все, что мне известно, – это то, что он сейчас здесь, появился из ниоткуда, с его темными глазами, британским акцентом и на мотоцикле, ни больше ни меньше.

Провидение всегда побеждает.

Мои легкие трепещут в унисон с сердцем, дрожь проносится сквозь тело, через желудок, к низу живота. Это словно вибрация, смехотворная хаотичная тряска. Такое чувство, как будто это то, что должно было случиться: наши случайные встречи, сны, и вот он здесь, в моей жизни.

От этой мысли у меня еще больше захватывает дух.

Это чувство лишь усиливается, когда дверь гостевого домика, наконец, открывается и оттуда выходят мой отец и Дэр. Они пожимают друг другу руки, и папа указывает в сторону дома, на его губах легкая улыбка. На полпути по тропинке он отклоняется от своего пути и кивает мне.

Поравнявшись со мной, он опускает взгляд.

– Последние несколько недель выдались сложными. Даже слишком. Я не стану притворяться, будто понимаю, что ты чувствуешь, потому что у нас разные пути и мы по-разному переживаем нашу потерю. Вот что я тебе скажу. Будь осторожна. Ты слишком наивна и чиста, твоя мама точно знала бы, что сказать тебе в этой ситуации. Но не я. Это первый раз, когда я заметил, как ты оживилась за последние недели. Так что все, что я могу тебе сказать, – будь осторожна. Хорошо?

У меня не остается никаких слов, потому что выражение лица моего папы такое понимающее. Как будто он заглянул в мою голову и увидел связь, которую я чувствую между мной и Дэром, мою заинтересованность, интригу. Он переживает за меня, но все еще собирается сдавать Дэру гостевой домик, потому что нуждается в деньгах. А также потому что считает, что Дэр сможет отвлечь меня от моего горя.

Я киваю.

– Хорошо.

Он кивает мне в ответ, а затем уходит в дом, не проронив ни слова. Могу поклясться, внезапно меня пронзает ощущение, что я чувствую взгляд Финна позади себя, он просачивается сквозь оконные стекла и вонзается мне прямо в спину. Но я отбрасываю это ощущение прочь, ведь я не делаю ничего плохого.

Или делаю?

Потому что, когда Дэр смотрит в мою сторону и наши взгляды встречаются, он улыбается мне, складывается впечатление, будто мы в сговоре. И именно эта улыбка заставляет меня думать, что я делаю нечто неправильное.

Попробуй брось мне вызов.

Но что неправильного может быть в моих действиях? Эта мысль утоляет мою тревожность.

Дэр медленно проходит через двор и садится в кресло напротив меня.

– Это место занято?

Я закатываю глаза. Опять эта игра?

– Нет.

Он больше не задает вопросов, просто садится, вытягивает вперед свои длинные ноги, скрещивая лодыжки, и смотрит на меня, словно там и есть его место. Я поднимаю бровь, но он продолжает молчать.

– Итак, ты говоришь с британским акцентом, но твоя фамилия – Дюбрэй. Как так получилось?

Я спрашиваю это скорее для того, чтобы он перестал уже пялиться на меня. Уголки его губ вздрагивают.

– Это твой третий вопрос?

Досада поднимается внутри меня бурлящей пеной, несмотря на то, как чудесно звучат все вещи, которые он произносит.

– Я что, должна считать каждый вопрос, который я задаю? Всего лишь пытаюсь поддерживать вежливую беседу.

Он встряхивает головой и лишь слегка улыбается.

– Хорошо, на это я тебе отвечу просто во имя вежливой беседы. Мой отец умер, когда я был младенцем. Он был французом. Моя мать же была англичанкой. А теперь я переехал сюда.

Его прекрасный, восхитительный акцент! Я киваю.

– Сожалею о твоем отце.

Он пожимает плечами.

– Он был хорошим человеком, но это произошло очень давно.

У меня язык чешется спросить, сколько ему лет, но я пытаюсь справиться с этим намерением. Я пока не могу использовать свой следующий вопрос. Но могу поспорить, ему двадцать один. Или около того.

– Ты говоришь по-французски? – спрашиваю я с надеждой, потому что, знает бог, это было бы потрясающе.

– Oui, Mademoiselle, – произносит он очень мягко, – up peu[8]. Немного.

Бедное мое сердце! Я зачарованно смотрю на него.

– Итак, – совершенно беззастенчиво меняет тему он, как будто даже не догадывается о том, что является самым сексуальным и крутым из ныне живущих мужчин, – как ты выживаешь, обитая в одном доме с похоронным бюро? Ты когда-нибудь видела призрака?

Я не обращаю внимания на выпрыгивающее сердце и поднимаю бровь.

– Посмею ответить тебе вопросом на вопрос: а у тебя самого достаточно храбрости, чтобы снимать здесь гостевой домик?

Он смеется, и этот сорванный, с хрипотцой звук отдается где-то у меня в животе.

– Тот факт, что я обладатель абсолютной храбрости, теперь бесспорен, – заявляет он с ухмылкой. – И я не переживаю на эту тему. Так что насчет призраков? Я ответил на твой вопрос, так что теперь твоя очередь, у нас ведь честная игра, верно? Так что?.. Ты видела привидение?

Одного я точно видела, и он сейчас здесь: призрак моей матери всегда со мной… Он присутствует на каждой фотографии, в каждой стопке с одеждой, в любом воспоминании об этом доме. Но, естественно, я об этом молчу.

Вместо этого я пожимаю плечами.

– Ни разу не видела. Насколько я знаю, их не существует.

– Правда? – его голос звучит разочарованно. – А жаль.

– Ты все равно будешь жить в гостевом домике, – говорю я. – Там не будет никаких мертвецов. Я же правильно поняла, что ты будешь его снимать?

Пожалуйста, пусть это окажется правдой!

Он кивает.

– Да. Спасибо, что рассказала мне о нем. Это как раз то, что я искал. Маленькое уютное пространство с великолепным окружением.

Говоря о великолепном окружении, он смотрит на меня, как будто хочет сделать какой-то намек.

Я его великолепное окружение. Внезапно мне становится нечем дышать, и не остается никаких сил спросить, почему он хочет жить в Астории постоянно.

– Провидение, – это все, что я могу добавить.

Он кивает.

– Провидение.

Дэр смотрит на меня долгим, тяжелым, темным взглядом, мне удается сделать глубокий вдох, затем второй.

– Значит, я буду тебя видеть? – внезапно обрывает он наш разговор, поднимаясь с места.

– Когда ты въезжаешь? – спрашиваю я, внезапно впадая в панику от осознания, что он уходит.

Вместе с собой он принес сюда ощущение комфорта, взволнованности, какого-то магнетического заряда и опасности, новизны. Мне сложно просто дать ему уйти.

Он ухмыляется.

– Сейчас. Я взял с собой сумку.

Его сумка? Я следую его жесту и вижу туристический рюкзак, пристегнутый к багажнику его мотоцикла. Всего одна сумка.

– И это все?

– Я путешествую налегке, – отвечает он, направляясь к гостевому домику. К себе домой. Теперь он будет жить всего в сотне шагов от меня.

– Полагаю, ты прав, – бормочу я.

Наблюдаю, как покачиваются его широкие плечи, как ветер треплет его темные волосы. Он берет рюкзак и тащит в свой новый дом, а я вспоминаю, что забыла кое-что у него спросить.

Как долго он здесь задержится?

* * *

Сегодня вкус еды кажется совершенно другим, потому что я знаю, что Дэр сейчас всего в сотне метров от меня.

Я приготовила спагетти – самое простое блюдо на планете, и добавила чеснок, хлеб и кукурузу. Отец еще добавляет томатный соус, а Финн, как обычно, просто размазывает еду по тарелке. Должно быть, его таблетки способствуют потере аппетита.

Мы ужинаем поздно, потому что отец сегодня заработался.

При мысли о его «работе» я не могу удержаться от беглого взгляда на его руки. Я знаю, что он помыл их несколько раз, прежде чем подняться наверх, но простая мысль о том, что ему приходилось делать, вызывает у меня приступ отвращения. Мне известно, что всего пару часов назад он ввел иглу в горло мертвеца, чтобы выкачать всю его кровь, а затем заменить ее химическим раствором.

А теперь он ест этими самыми руками.

Это омерзительно, и мне становится сложно глотать спагетти, особенно когда я вижу ярко-красный соус.

– Как твой день? – спрашиваю я у Финна, отчаянно пытаясь думать о чем-то другом.

Мы с ним не виделись после полудня. Он только пожимает плечами.

– Вроде неплохо. Я закончил разбирать свои вещи. Собрал несколько коробок для Гудвилла, пап.

Папа кивает, но на лице Финна я замечаю некий проблеск, что заставляет меня широко распахнуть глаза. Не делай этого! Я пытаюсь передать ему свои мысли телепатически. Только не упоминай мамины вещи! Ни за что!

Брат молчит. Вместо этого он смотрит на меня.

– Если честно, у меня для вас новости, ребята.

Мы оба отвечаем ему выжидающим взглядом. У меня перехватывает дыхание, потому что его глаза очень серьезны.

Что за черт?

Я вижу, как он нервно сглатывает. Плохой знак.

– Я подумал и все-таки решил остановиться на Массачусетском Технологическом Институте.

Мой желудок падает куда-то в область пяток, и комнату заполняет гнетущая тишина. Я смотрю на отца, он на меня, а потом мы оба направляем пристальные взгляды на Финна. Тем временем я пытаюсь вновь научиться говорить, чтобы хоть как-то возразить брату.

– Нет, – наконец, удается мне выдавить из себя, – ты не можешь поехать без меня, Финн!

Он замечает в моих глазах мольбу и отворачивается. Его взгляд мечется по стене, перемещается на окно.

– Прошу, не пытайтесь меня отговорить, – говорит он нам, но по большей части это адресовано мне. – Калла, я бы с удовольствием поехал с тобой. Я хочу этого. Но так будет лучше. Я должен так поступить. Мне нужно побыть одному, научиться существовать в одиночку. Понять, каково это, оставаться нормальным, когда ты один. Понимаешь?

Нет! Тысячу раз нет! Миллион раз нет!

Я трясу головой, но папа наклоняется в мою сторону и кладет руку мне на плечо. Молчаливое предупреждение о том, что не нужно слов. Я беспомощно смотрю на него.

– Я думаю, это правильное решение, – говорит отец. – Ваша мама и я… – его голос срывается, словно ему больно, на секунду он замолкает. – Ваша мама и я были уверены, что так будет лучше для вас обоих. Вам нужно научиться жить самостоятельно. Это правда хорошо.

В голосе отца чувствуется гордость, как будто Финн совершил нечто героическое: спас ребенка из горящего дома или перенес черепаху с оживленной трассы. Но это не героизм, а самопожертвование. Я вижу это по его глазам, по осанке и по тому, что он избегает взглядов в мою сторону.

Спаси меня от моих страданий.

Эти слова из его дневника – первое, что приходит мне в голову, когда я смотрю на него сейчас.

Но когда он все же бросает на меня ответный взгляд, я читаю в его глазах что-то еще. Мольбу.

Позволь мне сделать это. Позволь!

Позволить ему сделать что?

Научиться жить самостоятельно? Справляться со всем в одиночку? Мое дыхание становится прерывистым, в то время как Финн продолжает исследовать мою реакцию. Все исследует и исследует. Наконец я взрываюсь короткой фразой:

– Ладно.

Это слово выходит из меня на выдохе.

Финн вздымает бровь.

– И это все? Никаких криков и скандалов?

Я встряхиваю головой.

– Нет. Если ты уверен. Я была готова спорить об этом с мамой и папой, но я не готова вступать в конфликт с тобой.

Я чувствую, что сдаюсь, от этого мне грустно. Волна паники накрывает меня. Но что я могу поделать? Это выбор Финна. Его взгляд становится мягче.

– Ты не споришь со мной, – заключает он. – Ты просто пытаешься сделать то, что сама считаешь необходимым. Ты же это понимаешь, Калла.

Нет, я этого не понимаю. Мое мнение сейчас прямо противоположно.

Но опять же, что я могу поделать? Он принял решение.

Мне нечего сказать в ответ. Поэтому я просто безмолвно киваю.

Начинаю размазывать еду по своей тарелке, потому что, когда я пытаюсь ее проглотить, она застревает у меня в горле, словно какой-то комок желе. И папа, и Финн продолжают пристально смотреть на меня, ожидая, что я начну протестовать, спорить, а может, даже бить посуду. Но я не оправдываю их ожидания. Каким-то неведомым образом я остаюсь спокойна, сохраняя холодный рассудок и сдержанность, но только до той минуты, пока я могу бросать короткие слова извинения и сдерживать свои эмоции.

Я выбегаю на улицу, не обращая внимания на то, что Финн кричит мне вслед. Я пролетаю пулей через двор, жадно глотая воздух на своем пути вниз, к пляжу. След выглядит, словно серебристая лента в сумрачном свете луны, извиваясь и вращаясь среди влажных от дождя зарослей и блестящих темных камней.

Кроны деревьев создают полог над моей головой, от вида теней я покрываюсь гусиной кожей, потому что не знаю, что они могут скрывать. Но даже сейчас, видя лишь кусочки луны, мелькающей сквозь ветви и листву, распознавая какие-то несвязные слова в порывах ветра, играющего в сосновых иглах, я хочу находиться здесь больше, чем в нашей столовой.

Прорываюсь вперед, подальше от разрушительных утверждений, на которых так настаивает Финн, туда, к кромке океана.

Когда я оказываюсь на побережье, мои пятки утопают во влажном песке, и я радуюсь, что сейчас отлив. Ноги не промокнут. За считаные минуты я добираюсь до скал. Как только я оказываюсь рядом, из-за валунов появляется тень.

Она длинная и неожиданная, потому что никто обычно не приходит сюда.

Тень замирает, и у меня замирает сердце.

Затем то, что отбрасывает ее, выходит на лунный свет, и я понимаю, кто это.

Дэр.

Ведь теперь он тоже живет здесь.

– Эй, – окликает он меня, его голос с хрипотцой и британским акцентом звучит мягко.

В глазах читается радость от встречи со мной, искреннее восхищение моим внешним видом и какое-то голодное выражение, когда он сканирует меня взглядом. Это заставляет мою кровь бурным потоком приливать к щекам и заполнить сердце. Ему нравится то, что он видит.

Я с усилием сглатываю.

– Ты в порядке? – спрашивает он, его подбородок приподнят, а глаза мерцают в лунном свете. – Я случайно заметил, как ты бежала с горы.

Господи, мне хочется утонуть в песке. Должно быть, я выглядела как сумасшедшая.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Просто… Я расстроилась из-за своего брата, мне нужно было выйти подышать на минуту.

– А когда ты расстроена чем-то, ты бежишь сюда на пляж даже ночью? Совсем одна? – Дэр снова приподнимает голову, и я не могу понять, смотрит ли он на меня осуждающе.

Я бросаю взгляд в сторону.

– Не совсем. Просто… Это мое любимое место. Я часто прихожу сюда просто так. Даже когда все хорошо.

– Покажи мне, – произносит он своим хриплым голосом, это не требование, а лишь мягкая просьба. – Я имею в виду, твое любимое место.

Во мне не происходит никаких колебаний. Не знаю, почему. Возможно, оттого, что он очень часто бывает со мной в моих снах и я как будто уже хорошо с ним знакома.

– Хорошо.

Я веду его вдоль побережья, мы вместе проходим еще около сотни шагов по камням, оказываясь в уединенной бухте. Спрятанный под покровом ночи, нас встречает грот в форме подковы.

– Смотри под ноги внимательно, – предупреждаю его я, хотя и знаю, что здесь сложно разглядеть что-либо. – Приливы приносят сюда много мелких камней. А хотя подожди, я сейчас вернусь.

Я нехотя отпускаю его руку и отправляюсь на поиск чего-нибудь вроде деревянной коряги, выброшенной на берег. Когда я нахожу подходящую, волоку ее обратно к гроту, на этот раз пытаясь отыскать холщовый мешок, который я припасла здесь как раз ради такого случая. Под камнем его нет, хотя обычно я оставляю его именно там, поэтому я брожу по округе несколько дольше, чем сама того ожидала. Внезапно до меня доносится, как Дэр зовет меня.

– Не это ли ты ищешь? – спрашивает он, держа в руках тот самый мешок.

Я киваю, забирая у него находку.

– Да, это то, что нужно.

Я нахожу в мешке зажигалку и подношу ее к куску дерева. В моих руках рождается огонь. Моментально внутренняя часть грота наполняется легким сиреневым светом.

Дэр смотрит на это зрелище, словно завороженный.

– Он фиолетовый!

– Это из-за океанической соли, – объясняю я, – она придает пламени фиолетовые и синие оттенки. Однако я не советую тебе вдыхать его пары. Этот огонь очень красивый, но токсичный.

– Значит, можно любоваться, но не дышать. – Дэр выглядит заинтригованным.

Я киваю.

– Именно. Так что вместо того, чтобы стоять тут и вдыхать дым, не лучше ли оглядеться по сторонам и хорошенько рассмотреть грот?

Он делает все так, как я сказала, и на его лице видно, как сильно его впечатляет увиденное. Небольшие водные затоны виднеются вокруг нас, в них морские обитатели, растения и ракушки, крошечные крабики и водоросли. Все кажется мистическим и волшебным в этом фиолетовом свечении.

– Когда приливы сильные, здесь все оказывается под водой. Фактически ты даже не сможешь войти в грот. Но если прилив небольшой, ты сможешь разглядеть все, что находится под водой.

– Это уму непостижимо, – произносит Дэр, внимательно изучая взглядом все вокруг. – Я не удивлен, что это твое любимое место.

Он двигается ловко и свободно. Легко.

Да и вообще с ним легко находиться рядом. С каждым мгновением я ощущаю все меньше тревоги и паники за Финна, и мне становится все комфортнее с Дэром.

Несмотря на всю его утонченность, мне с ним удобно, как бывает удобно, когда надеваешь свою любимую пару джинсов. Словно… Он не осуждает меня. Он не поднимает меня на смех. Он просто принимает меня такой, какая я есть, не требуя чего-то большего.

Он наклоняется, чтобы лучше рассмотреть то, что находится в воде, а я тем временем изучаю его. Сегодня он одет во все темное: темные джинсы и черную толстовку. То, как элегантно он двигается, даже толстовку делает изысканной. Он изящен и благороден и выглядит совсем иначе, нежели парни в моей школе.

Все это похоже на глоток свежего воздуха и заставляет мои колени подгибаться.

Он поворачивается в мою сторону. Его взгляд темный, в нем искрится любопытство.

– Чем твой брат тебя расстроил?

С феноменальной скоростью моя паника возвращается, около минуты я стараюсь не смотреть в глаза Дэру, а фокусируюсь на океанских волнах, набегающих на берег.

– Мы близнецы. Он собирается поступить в другой колледж, но меня это не устраивает. Финн без меня не справится.

Дэр внимательно смотрит на меня, пытаясь уловить ход моих мыслей. Я буквально вижу, как вращаются шестеренки у него в голове. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я перебиваю его прежде, чем он вымолвит хоть слово.

– Тебе это непросто понять, – опережаю я его. – У моего брата есть одна особенность. Это касается его ментального состояния. Да, он принимает препараты, но все равно я нужна ему.

Мне казалось, что это напугает его, я ожидала реакции, пыталась понять, вызовет ли эта новость отторжение или нет. Однако ужас на его лице так и не появился. С невозмутимым видом Дэр кивнул.

– Это достойно уважения, – произносит он, – то, что ты о нем так заботишься.

– Естественно, я забочусь о нем, – внезапно набрасываюсь я. – Так и должно быть! Ведь он мой брат!

Дэр улыбается, поднимая обе руки вверх в примирительном жесте.

– Успокойся, – умиротворяюще говорит он, – это было просто мое наблюдение. Не все так заботливы: касается это их семьи или нет.

Я внимательно смотрю на него.

– Это печально. Так почему ты здесь? Ночью. Один.

Я кидаю ему в лицо его же слова, ранее адресованные мне, просто чтобы сменить тему. Он улыбается, тем самым демонстрируя, что оценил мою попытку.

– Просто стало скучно. И я подумал, что отсюда я могу лучше разглядеть звезды.

Он абсолютно прав. Отсюда мы точно сможем их увидеть лучше. Высоко в горах верхушки деревьев закрывают их.

Значит, ему нравятся звезды? Разве это возможно, быть настолько идеальным?

Он указывает вверх.

– Это Пояс Ориона. А вон там… Вон там Андромеда. К сожалению, мы не увидим Персея сегодня.

Он замолкает и пристально смотрит на меня.

– Ты знаешь миф о них?

Его голос спокойный и умиротворяющий, я вслушиваюсь в него, и от этого мне кажется, что все проблемы отступают прочь. Я просто наслаждаюсь тем, что нахожусь рядом с ним, его глаза совсем близко и его полные губы, прекрасные длинные руки.

Я киваю, собирая в памяти по кусочкам то, что выучила об Андромеде в последний год на занятиях по астрологии.

– Да. Мать Андромеды оскорбила Посейдона. В наказание Андромеду бросили на съедение морскому чудовищу, а Персей спас ее, после чего они поженились.

Он кивает мне, удовлетворенный моим ответом.

– Да. И теперь они протянулись через все небо, чтобы напомнить юным влюбленным о безграничной силе бессмертной любви.

Я фыркаю.

– Ага. А теперь еще сняли пресловутый фильм о них, который исказил сразу несколько мифов и легенд Древней Греции сразу.

Губы Дэра вздрагивают, почти готовые растянуться в усмешке.

– Может, ты и права. Но не лучше ли посмотреть на это с точки зрения вечной любви?

На его лице промелькнул сарказм, я не могу понять, серьезен он или шутит. На память приходит фраза на его толстовке: ирония потеряна для тебя.

– Это бред, ты же знаешь, – произношу я, подбрасывая у себя в голове метафорический кубик. – Я имею в виду бессмертную любовь. Ничто не может быть бессмертно. Влюбленности заканчиваются, сексуальная химия сходит на нет, а бывает, что люди умирают, забирая с собой свою любовь. Поэтому откуда ни взгляни, всякая любовь однажды умирает.

Уж кому это знать, как не мне. Я та самая девушка из похоронного бюро. Все время только это и вижу.

Дэр осматривает меня скептическим взглядом сверху вниз.

– Если ты действительно веришь в то, о чем говоришь, тогда, должно быть, ты считаешь, что все на свете находится под контролем смерти, даже совершенно случайные обстоятельства, которые с нами происходят. Так нетрудно и в депрессию впасть, Калла. Мы сами контролируем себя.

Он выглядит действительно обеспокоенным. Когда я смотрю на него, то начинаю нервничать, с одной стороны, из-за того, что расстроила его, и в то же время потому, что остаюсь уверенной в своей правоте.

Как бы то ни было, я окружена этим всю свою жизнь… Смертью, несчастными случаями. Я – та, чья мать погибла совсем недавно, и тем не менее мир не перестал существовать.

– Я бы не сказала, что смерть контролирует все, – пытаюсь осторожно исправить саму себя. – Но тебе вряд ли удастся поспорить с тем, что она побеждает в долгосрочной перспективе. Каждый раз. Потому что мы все умираем, Дэр. Поэтому побеждает смерть, а не любовь.

Он фыркает.

– Расскажи это Персею и Андромеде. Там, на небесах, они бессмертны.

Я фыркаю в ответ.

– Но они уже нереальны.

Дэр пристально смотрит на меня с явным желанием объяснить свое видение, и внезапно я понимаю, что совершенно неожиданно для нас обоих мы заговорили о любви, но сразу же перескочили на тему смерти. Я пытаюсь снова перевести это в диалог.

– Извини, мне кажется, это издержки того места, где я живу. Смерть единственная константа там.

– Смерть огромна, – заявляет Дэр. – Но есть вещи еще больше. Если их нет, то все это зря. В таком случае жизнь ничего не стоит. Незачем познавать жизнь с разных сторон, пытаться пользоваться шансами и все в таком духе. Получается, что все это – просто мусор, которому суждено исчезнуть в конце.

Я пожимаю плечами и смотрю в сторону.

– Прости. Я верю в правило «здесь и сейчас». Это все, что мы можем знать наверняка и на что можем рассчитывать. И нет, мне не нравится думать про конец.

Дэр все еще меланхолично смотрит в небо.

– Ты сегодня какая-то пессимистичная, мой цветок Каллы.

Я тяжело сглатываю, потому что теперь мне кажется, что я выгляжу, как стерва. Уставший от жизни, уродливый человек, у которого внутри осталась только горечь.

– Моя мама умерла несколько недель назад, – говорю я, и собственные слова режут ножом по сердцу. – Мне все еще тяжело говорить об этом.

Он замолкает и кивает, как будто теперь все для него встало на свои места, словно ему жаль, как и всем остальным, кто об этом.

– А, теперь понял. Прости. Не хотел вскрывать твою рану.

Я встряхиваю головой и направляю взгляд в сторону, потому что чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, это меня смущает. О боже! Смогу ли я вообще когда-то думать об этом без слез.

– Все нормально. Ты же не знал, – отвечаю я. – И ты прав. Возможно, я стерва. Всю жизнь окруженная смертью со всех сторон… Полагаю, это делает меня уродливой.

Дэр пристально изучает меня, его глаза блестят в свете нашего самодельного факела, который отбрасывает свои фиолетовые блики в их бездонные черные глубины.

– Ты не уродлива, – говорит он голосом, от которого все внутри меня сжимается. – Во всяком случае, в долгосрочной перспективе.

Его слова заставляют меня потерять цепь мыслей. Потому что то, как он смотрит на меня сейчас… Словно я красивая, словно он знает меня, хотя я всего лишь Калла и на самом деле мы знакомы совсем недавно.

– Прости меня, я излишне эмоциональная сегодня, – предупреждаю я. – Это не мое обычное настроение. Просто… Много чего произошло за последнее время.

– Я вижу, – отвечает он тихо. – Я могу тебе чем-то помочь?

Мне хочется, чтобы он снова назвал меня цветком Каллы, потому что, кажется, это нас сближает, создает между нами тайную связь. От этого я чувствую себя немного лучше. Но отрицательно мотаю головой.

– Я бы хотела этого. Но нет.

Он улыбается.

– Хорошо. Могу я хотя бы проводить тебя домой?

Мое сердце пропускает пару ударов, но при мысли, что придется снова столкнуться лицом к лицу с Финном, мне становится неуютно. Поэтому я снова качаю головой.

– Не думаю, что я готова вернуться домой, – сочувственно отвечаю я, потому что такова правда.

Он пожимает плечами.

– Хорошо. Я подожду, пока ты будешь готова.

Мое сердце отдается громовыми ударами в ушах, а я притворяюсь, что все это не приводит меня в дрожь. Мы сидим так близко друг к другу, что я могу ощущать тепло, исходящее от его тела. Так близко, что в какую сторону он бы ни двинулся, его плечо нежно касается моего. Мне кажется странным, что такие мелочи доставляют мне удовольствие: случайные прикосновения, тепло тела.

И тем не менее это так.

Мы сидим так около часа.

В тишине.

Глядя на плещущийся океан, на бездонное небо, усеянное звездами.

Мне ни с кем не было настолько комфортно до этого дня, даже тишина не казалась мне гнетущей. Я не чувствовала себя так хорошо ни с кем, только с Финном. До сегодняшней ночи.

– Ты знал, что итальянская серийная убийца Монарда Чианчулли была известна тем, что готовила из своих жертв угощения к чаю и скармливала их гостям? – спрашиваю я, хотя мои мысли все еще витают где-то далеко, а взгляд направлен на гладкую поверхность океана.

– Нет, потому что это довольно странный факт для запоминания, – моментально отвечает Дэр, даже не взяв паузу на размышления и нисколько не удивившись вопросу.

Я чувствую, как внутри меня начинает пениться желание расхохотаться, оно вот-вот взорвется и вырвется наружу.

– Согласна. Это и правда так.

На самом деле этим фактом поделился со мной вчера мой брат.

Дэр улыбается.

– Уверен, я использую это на следующей вечеринке, куда меня пригласят.

На этот раз я не могу сдержать улыбку.

– Уверена, это вызовет бурный интерес.

Он усмехается.

– Это, совершенно точно, хорошее начало разговора.

Я хочу, чтобы это мгновение длилось как можно дольше, возможно, целую вечность, поэтому стараюсь не двигаться. Несмотря на то, что сырой песок попал мне под джинсы и теперь ноги совсем промокли.

Но как бы то ни было, я мечтаю, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Тьма становится настолько густой, что почти поглощает нас. Уже совсем поздно.

Я вздыхаю.

– Мне нужно возвращаться.

– Хорошо, – под покровом ночи его голос кажется еще более низким, а еще, хоть я и не могу знать этого наверняка, мне слышится в нем разочарование.

Может, ему тоже хочется задержаться здесь подольше?

Он помогает мне подняться на ноги, а потом продолжает держать свою ладонь на моей руке, пока мы проходим через плавучий лес, сквозь воду приливов, назад к тропинке. Это то самое, чего женщины обычно ожидают от мужчин. Это некое джентльменство, нечто, позаимствованное у рыцарей, и внизу моего живота назревает взрыв, потому что это кажется мне очень душевным, личным и сексуальным.

Когда мы подходим к дому, он убирает свою руку, и я мгновенно осознаю, как сильно мне не хватает его тепла.

Он смотрит на меня сверху вниз, и в его глазах пляшет тысяча искорок, за каждой из которых скрыт некий смысл, который мне не терпится разгадать.

– Спокойной ночи, Калла. Надеюсь, тебе лучше.

– Мне лучше, – тихонько отвечаю я.

И когда я поднимаюсь ко входу по ступенькам, я осознаю, что это действительно так.

Впервые за шесть недель.

8 Octo

Финн

ПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайПрыгайТыЧертовТрусПрыгай.

– Эй, – из дверного проема нежно раздается голос Каллы.

Я отшатываюсь от открытого окна, словно рамы внезапно оказались охвачены языками пламени. Я видел, как Калла поднималась к дому вместе с ним, но я не успел осознать, как она вошла внутрь.

– Эй… – неуверенно бормочу я, пытаясь выключить голоса, которые выкрикивают свои издевки. – Ты рано. Все еще злишься на меня?

Сестра садится на мою кровать, подкладывая под себя руки. Она выжидающе смотрит на меня.

– Нет. Просто переживаю за тебя. Знаешь, почему?

Я знаю. Из-за моего дневника. А еще я точно знаю, что она все еще не сдала меня нашему отцу. Потому что она знает, чего я боюсь сильнее всего… Это страх быть пойманным и запертым.

ТыЗаслуживаешьСидетьНаЦепиЦепиЦепиЦепи.

Я скалю зубы.

– Не беспокойся, Калла. У меня все под контролем.

Ее вздох настолько прерывистый, что даже со своего места я могу расслышать это.

– В этом все дело. Я ничего не рассказала отцу о том, что прочитала, потому что решила взять на себя всю ответственность за твое состояние. За то, что ты всегда будешь в безопасности. За то, что тебе со временем станет лучше. И если я не смогу быть рядом с тобой постоянно, значит, все взлетает на воздух, и вся вина ложится на меня. Я не хочу жить с постоянным чувством вины. На мне уже лежит достаточно груза.

Я чувствую внутри себя твердую настойчивость, когда вижу, насколько она взволнована.

– Калла, мамина авария случилась не по твоей вине. Ты сама это знаешь.

Ее глаза блестят от влаги, когда она смотрит на меня.

– Ты так считаешь?

– Мы обсуждали это сотню раз, Калла. Когда ты ей позвонила, она не должна была отвечать. Шел сильный дождь. Она должна была возложить эту задачу на плечи автоответчика. Таков был ее выбор. Не твой. Она пересекла сплошную. Не ты.

Калла закрывает глаза.

– Как бы то ни было, я бы не пережила, случись подобное с тобой. Ты понимаешь это?

Я тяжело сглатываю.

– Понимаю. Но я обещаю тебе, что со мной все будет в порядке.

Она поднимает одну бровь.

– Обещаешь?

– Repromissionem, – все мое существо провоцирует меня на ложь.

Когда я произношу это, выходит очень похоже на правду, что мне на руку, потому что, признаться честно, я сам не знаю точный ответ на этот вопрос.

Старайся говорить нормально.

Она закатывает глаза.

– Опять! Уместить это в две буквы было бы проще.

Я улыбаюсь.

– Так тебе было что-то нужно?

Ее глаза становятся шире, а затем сужаются.

– Я просто хотела проверить, как ты. Ненавижу, когда ты отстраняешься. Меня это нервирует.

– Не стоит. Я имею в виду, нервничать, – говорю я. – Все в порядке.

Сестра кивает.

– Хорошо.

Но непохоже, что она поверила мне, а я не знаю, что сделать, чтобы убедить ее. Я знаю Каллу лучше, чем свои пять пальцев, поэтому отлично понимаю ее эмоции.

– Я хотела пожелать тебе спокойной ночи, – наконец, произносит она. – А еще сказать, что я люблю тебя. И если ты передумаешь, даже в самый последний момент, это будет нормально. Не могу смириться с мыслью, что мы с тобой будем порознь, Финн. Но еще больше я мечтаю о том, чтобы у тебя все было в порядке. Поэтому если это то, что тебе действительно нужно, я приму это.

Ее глаза наполняются слезами, она смотрит в сторону. Я опускаю руку на ее ладонь. Сестра смотрит на меня, и ее подбородок заметно подрагивает.

– Все будет хорошо, – на этот раз мой голос звучит более убедительно. – Со мной все будет в порядке.

Она кивает.

– Repromissionem? – ее голос все еще дрожит.

– Обещаю.

Солги.

9 Novem

Калла

Океанский бриз развевает его волосы, Дэр улыбается под палящим дневным солнцем. Его белоснежные зубы сверкают, а я посмеиваюсь над его рассказом.

Я тянусь к нему, и он крепко обнимает меня, пытаясь прижать мое тело еще ближе к своему.

– Ты принесешь мне погибель, – говорит он, уткнувшись в мое плечо.

Его губы нежно касаются моей кожи.

– Почему? – спрашиваю я, с трудом совладав с дыханием, мои ладони летают на его груди.

От него исходит древесный запах.

– Потому что ты гораздо лучше, чем я того заслуживаю.

Первая моя эмоция после пробуждения – изумление. Потому что разве я могу быть лучше, чем он заслуживает? Мое подсознание, должно быть, оказалось опьяненным чем-то, но, невзирая на это, сон заставляет меня пребывать на седьмом небе от счастья.

Я принимаю душ и спускаюсь в столовую, чтобы съесть свой поздний завтрак или же ранний ланч. В кладовой осталось не так уж много продуктов.

– У нас закончились лимоны для лимонада, – информирую я отца, пока мы хрустим хлопьями. – А еще ветчина для сэндвичей, соус к спагетти, хлеб, молоко. Почти все, из чего можно приготовить обед.

Он рассеянно кивает, а я вздыхаю.

Мне кажется, что он падает вниз. События реальной жизни с каждым днем беспокоят его все меньше и меньше, уступая место скорби о маме. Конечно, он думает о своей работе. Но это не привносит в его жизнь ничего нового. Он всегда был трудоголиком. Фактически именно своей работой он был занят в ту ночь, когда мамы не стало. Он ездил в город забирать очередное тело.

Заставляю себя отвлечься от этой темы и сконцентрироваться на чем-то еще.

– Я схожу в магазин сегодня, – говорю я, вставая со стула и потягиваясь. – Ты не знаешь, где Финн?

Папа протягивает мне кошелек, прячась за газетой, словно за щитом.

– Нет, – коротко отвечает он.

Я опять вздыхаю.

– Хорошо. Если увидишь его, передай, что я буду дома позже.

Я беру его кошелек и выскальзываю за дверь, благодаря небо за возможность не наблюдать его постное лицо. Знаю, что мы все справляемся по-разному, но господи…

Я завожу машину, и она начинает двигаться по дороге вниз, все ближе и ближе к подножию горы. Солнце отражается от мокрого асфальта. В ветвях деревьев слышится чириканье птиц. Я опускаю окно, чтобы впустить в салон немного бодрящего воздуха. Делаю глубокий вдох. По радио начинает играть веселая песня, и я не могу удержаться от некоего подобия сидячего танца, крепко вцепившись в руль.

«Спасибо, господи», – проносится в моей голове. В последнее время так непросто достичь хоть какого-то подобия счастья, и я не упускаю шанса насладиться им. Спускаясь все ниже и ниже, я прибавляю звук в колонках, раскачиваясь в такт музыке, наполняя машину жизнерадостными звуками.

На краткий миг мой взгляд падает на обочину.

Всего на секунду.

Возвращаясь на проезжую часть, я вижу крошечного зверька, сидящего посередине дорожной полосы. Все происходит так быстро, что все, что успевает отпечататься в моей памяти, – это два зеленых глаза, направленных в мою сторону, и серый мех. Я резко поворачиваю руль, колесо закручивается в сторону, я пытаюсь сделать все возможное, чтобы избежать столкновения.

Машина резко съезжает с трассы и прорывается сквозь заросли кустарника, колеса скользят по грязному гравию обочины.

Еще какое-то время я продолжаю скользить, пока автомобиль полностью не останавливается. Я нахожусь примерно в футе от обрыва, но все еще очень напугана и не могу начать двигаться. Замираю на месте и пытаюсь заново научиться дышать. Краем глаза я замечаю край скалы, и теперь до меня доходит, насколько близко к нему я нахожусь. Еще чуть-чуть, и я могла сорваться вниз, прямо как моя мама.

Я начинаю жадно хватать воздух ртом, а мое сердце, кажется, вот-вот взорвется. В ушах звенит ее пронзительный крик, перед глазами проносятся картинки той ночи, проливной дождь, пар, поднимающийся от дороги. Я все еще слышу визжащий скрип колес. Все это начинает вращаться вокруг меня, словно заевшая пленка с записью старого кино. Я переживаю страшный момент снова и снова, не в силах остановить его. Мои руки бессознательно пытаются закрыть уши, чтобы преградить путь крику, все еще звенящему повсюду, а моя грудная клетка все так же затрудняет дыхание.

На секунду мне кажется, что у меня сердечный приступ.

Но это не так.

Наверное, это была паническая атака.

Я не могу дышать.

Я распахиваю дверь машины, и она открывается с пронзительным скрипом. Я выползаю наружу и наклоняюсь, изо всех сил пытаясь дышать, но я обречена на грандиозный провал, мои ладони упираются в колени, рот широко открывается, совершая беспомощные вдохи и выдохи.

– Вставай, – доносится до меня спокойный голос. – Если не можешь дышать, вставай.

Я послушно разгибаю спину, упираясь руками в бедра, подставляю лицо солнцу.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

На счет «пять» я уже могу вдыхать воздух маленькими порциями.

На шестой я делаю глубокий вдох.

Семь – и я способна пошевелить головой, чтобы посмотреть, кто находится рядом со мной.

Напротив меня стоит Дэр, глубокая сосредоточенность наполняет его глаза, и статное тело находится около моей машины. Выглядит это так, будто он боится приблизиться ко мне, словно я дикий зверь, который может напасть в любую секунду.

– Извини, – произношу я, чувствуя, что мои легкие до сих пор в огне, – сама не знаю, что случилось.

Он делает шаг ко мне, в его глазах все еще читается испуг и сосредоточенность.

– Ты в порядке?

В порядке ли я?

Я озираюсь по сторонам, вижу широко распахнутую дверь машины, то место, где я потеряла контроль над происходящим. Однако я киваю, потому что я не представляю, что еще могу сделать.

– Да. Просто… Увидела что-то на дороге. Я почти врезалась в него. Возможно, это был котенок. Я могла сбить его. Все произошло так быстро, что я не успела ничего понять.

Я снова сгибаюсь пополам, но Дэр поднимает меня.

– Вставай, – напоминает он мне. – Тебе нужно раскрыть диафрагму, чтобы ты могла дышать.

Он прав. Потому что внутри меня все горит, и легкие отказываются работать. На секунду мне кажется, это то, что Финн чувствует постоянно. Безумие. Беспомощность.

– Прости, – бессвязно бормочу я, пытаясь дотянуться до машины и опереться на нее.

Подбородок Дэра высоко поднят, его лицо кажется очень спокойным в сравнении с моей паникой.

– За что?

– За то, что я никак не могу собраться, – говорю я шепотом. – Не могу понять, что со мной такое.

Он сохраняет невозмутимость.

– Скажи мне, что случилось? – мягко просит он.

Его рука ложится на мою спину, слегка поглаживая меня между лопатками, напоминая, что нужно продолжать дышать.

– Я уже сказала… Я ехала по дороге вниз и свернула из-за того, что увидела кошку. Я… не знаю, почему я запаниковала.

– Может, потому, что твоя мама совсем недавно погибла в автокатастрофе, – мягко предполагает Дэр. Никогда бы не подумала, что он на такое способен. – Возможно, это напугало тебя.

– Не знаю, – мой ответ звучит неопределенно, но я понимаю, что Дэр прав. – Я просто слышала ее крик. Она… Я как раз разговаривала с ней по телефону, когда она погибла.

Я произношу эти слова, как будто на исповеди, потому что знаю, что я и есть причина, по которой она умерла. Дэр не сводит с меня глаз, и в то же время его взгляд не осуждает.

– Это ужасно.

Я киваю.

– Да.

Внезапно ко мне приходит осознание, что рык, который я слышала несколько минут назад, не был скрипом двери моей машины. Конечно же! Это был звук тормозов мотоцикла, на котором ехал Дэр.

– Ты ехал в город? – спрашиваю я, отчасти из вежливости, отчасти из праздного любопытства, но по большей части, чтобы сменить тему.

Он качает головой.

– Нет. Я ехал обратно. Нужно было вернуть книгу в библиотеку.

Не могу понять, что больше притягивает мое внимание: тот факт, что он любит читать, или же то, что он ехал по дороге вверх, а я, наоборот, спускалась, прямо как в ту ночь, когда случилась мамина авария.

Только тогда она возвращалась домой, а кто-то другой ехал с горы вниз.

– Мы могли столкнуться, – внезапно осознаю я, и мурашки пробегают по моей спине.

На лице Дэра выражение замешательства, а его пухлые губы приоткрыты.

– Прости, что?

Я встряхиваю головой.

– Извини. Я просто… Я рада, что я свернула на обочину, а не поехала через двойную сплошную. Иначе ты мог врезаться в мою машину.

Это безумная мысль. Что со мной не так?

Дэр пристально смотрит на меня, словно разговаривает с какой-то психопаткой, но он удачно это маскирует.

– Но этого не случилось, – замечает он, – и мы оба в порядке.

Разве?

– Ты вся дрожишь, – констатирует он.

Говоря это, он потирает мою руку. А затем, сама того не замечая, я оказываюсь в его объятиях. Я чувствую, что так и должно было случиться, все так, как надо, мне так чертовски хорошо, как будто я шагнула в один из своих снов.

Сначала он вздрагивает, но потом прижимает меня плотнее к себе, мой лоб касается его рубашки, а его рука гладит мою спину. Его запах успокаивает меня… Это аромат дерева, мужественности, он идеален. Дэр пахнет именно так, как я представляла себе в своих мечтах. Я запускаю этот запах глубоко в свои легкие, а затем всхлипываю. Только тогда я понимаю, что я плачу.

Сегодня я словно разваливаюсь на части.

Наверное, он думает, что я странная.

– Прости, – говорю я, делая шаг назад. – Не знаю, что на меня нашло.

– Тебе через многое пришлось пройти, – пытается поддержать меня он. – Здесь любой был бы на грани.

По его мнению, любая поймала бы паническую атаку и рыдала бы посреди дороги на плече у парня, с которым совсем недавно знакома?

Я смотрю на него.

– Ты, должно быть, считаешь меня сумасшедшей?

Он уверенно мотает головой.

– Нет.

– Я не сумасшедшая, – пытаюсь оправдаться я.

Уголки его губ начинают подрагивать.

– Конечно, нет!

Я не могу сдержать смешок, потому что на самом деле ситуация уморительная.

Рассматриваю его, и сейчас Дэр кажется мне таким неземным и нереальным, здесь, посреди природы, с его худощавым точеным телом и черными глазами.

– Ты не видел того котенка? – меняю тему я.

Он встряхивает головой.

– Я видел только пыль от твоих колес на обочине.

Я чувствую новую волну тревоги, потому что не хочу быть убийцей котов в довершение всего. Дэр замечает мое волнение и спешит утешить меня, скорее всего, потому что не хочет, чтобы я снова вытирала слезы о его рубашку.

– Пойду посмотрю, – быстро отвечает он. – Почему бы тебе не вернуться обратно к дому, вместо того чтобы стоять здесь, на обочине?

Я не двигаюсь с места.

– Я подожду тебя. Ведь ты делаешь это ради меня.

Он улыбается широкой сияющей улыбкой.

– Ты могла бы отплатить мне другим способом. Например, сейчас же уйти с дороги.

– Но я собиралась съездить за продуктами, – устремив взгляд на машину.

– Мы съездим за ними позже.

Мы?

Несколько сбитая с толку, я завожу машину, разворачиваюсь и двигаюсь в сторону дома. Я все еще не могу собраться с мыслями, когда мой автомобиль въезжает во двор, и я стекаю в кресло на крыльце, заняв выжидательную позицию.

Проходит еще двадцать минут, прежде чем мотоцикл Дэра появляется на горизонте.

В его руках ничего нет.

– Я ничего не нашел, – выкрикивает он, спускаясь с байка и поднимаясь ко мне на крыльцо. – Может, это был енот или что-то вроде того?

Я прихожу в замешательство, пытаясь вспомнить зверя, которого я видела.

– Он был слишком маленьким для енота, – начинаю спорить я.

– Это мог быть детеныш, – предполагает он.

Или я просто слетела с катушек, и на самом деле там никого не было. Но естественно, я не говорю об этом вслух.

– Спасибо, что посмотрел, – наконец, произношу я, мой взгляд устремлен куда-то вниз.

Его ботинки покрывает слой грязи и пожухлой листвы. Он и правда сделал крюк вокруг горы, чтобы осмотреть все.

– Ты все еще хочешь съездить за продуктами?

Собравшись с духом, я киваю, хотя от идеи вновь спускаться с горы меня охватывает ужас.

Дэр смотрит на меня.

– Хочешь, я подвезу тебя?

В моей голове все внезапно становится на свои места.

– Ты правда собираешься ехать?

Он усмехается.

– Мне нужен шампунь. Если ты хочешь, можем поехать вместе.

– Разве ты не собирался почитать или заняться другими делами?

Он закатывает глаза.

– Обычно я читаю по ночам, когда отчаянно пытаюсь уснуть. А сейчас я совершенно свободен. Но если честно, то буду свободен и вечером.

Даже мимолетная мысль об обнаженном Дэре в кровати, о его мышцах, освещенных лунным сиянием, заставляет мое лицо вспыхнуть. Я отчаянно цепляюсь за его взгляд, чтобы сфокусироваться на реальности, а не на этих фантазиях.

Его губы растягиваются в ухмылке. Брось мне вызов, если осмелишься.

– Возможно, нам лучше подумать о том, что мы будем делать здесь и сейчас, – мягким голосом предлагает он, словно понял, что только что был голым в моем воображении.

Внутри все полыхает, но мне остается только кивнуть.

– Да. Давай поедем за продуктами.

Я кидаю ему свои ключи, и мы спускаемся по горе.

Мы.

Дэр и я.

Это обстоятельство приободряет меня и заставляет ненадолго забыть обо всех печалях.

Это настоящее чудо, как оно есть.

10 Decem

Финн

«ТыНичтожествоНичтожествоНичтожество», – нашептывают мои голоса, я сжимаю зубы и слышу скрежет, когда трутся друг о друга. Я пытаюсь вырвать их из своей головы каждый раз, когда они пытаются заговорить со мной. Еще немного, и вся страница оказывается исписана и исчеркана.

Калла ушла, я не знаю, где она. Впервые за несколько недель я совсем один.

Мне это не нравится.

Мне это не нравится.

До меня доносится рокот двигателя во дворе, и я подхожу к окну. Этот новый парень стоит на кромке газона. Калла смотрит на него снизу вверх, ее ладонь на его груди.

Уйди от нее!

Прочь!

Это зрелище порабощает меня, я в ужасе от того, что моя сестра улыбается.

Словно она давно с ним знакома. Как будто так все и должно быть.

Она там, с ним, в то время как я совсем один.

Это неправильно!

Так не должно быть!

Я снова скрежещу зубами, потому что на самом деле в этом нет ничего неправильного. Моя сестренка уже взрослая, она может делать все, что пожелает, и уж точно, улыбаться парню абсолютно нормально с ее стороны.

«Но только не ему», – протестуют голоса внутри меня, их так много, они звучат в унисон, и я не могу отделить один от другого. С ним что-то не так, это он неправильный, он что-то скрывает.

У него есть какая-то страшная тайна.

ТыНеМожешьСказатьЕйОнаТебеНеПоверит. Впервые в жизни я с ними согласен. Калла и правда не поверит мне, сочтет это глупой отговоркой, ведь у меня нет ни одного доказательства.

Все, чем я руководствуюсь, – это предчувствия.

А как все мы знаем, я сумасшедший.

11 Undecim

Калла

Я прохожу мимо полок, на которых представлен миллион разных видов соусов для пасты, нахожу один, который мне подходит, а затем направляюсь к Дэру: он в отделе с шампунями и средствами для душа.

На полпути к нему краем глаза я замечаю тот самый шампунь, которым пользовалась моя мама. Очень отчетливо слышу запах ее волос, в который я погружалась, обнимая ее, в горле застывает комок, бессмысленным взглядом я смотрю куда-то в пустоту, потому что это единственное, что мне остается делать, когда воспоминания заполняют меня изнутри. Я стараюсь не обращать на это внимания, отложить на потом, оставить на одной из полок моей души. Потому что на самом деле я не знаю, что с этим делать.

– Готов? – спрашиваю я, поравнявшись с Дэром.

Он меряет взглядом мою набитую продуктами тележку.

– Хорошо, что мы поехали на твоей машине, а не на моем мотоцикле, – заключает он.

Мне приходится засмеяться, потому что я не хочу пускаться в объяснения, как все ниже опускается мой отец, как заканчивается буквально все в нашем доме. Я просто молчу.

Мы идем на кассу, расплачиваемся и складываем продукты в багажник.

Когда мы выезжаем с парковки и сворачиваем на дорогу, Дэр поворачивается ко мне.

– Я бы хотел выпить. А ты?

У меня немного кружится голова: он думает, что я совершеннолетняя?[9] Я встряхиваю головой.

– Мне еще нет двадцати одного, – застенчиво, но честно сообщаю я.

Но почему я смущаюсь? Мой возраст – не моя вина.

Дэр усмехается, кажется, он совсем не удивлен этой новостью.

– Я про содовую говорил, малолетка.

– А, тогда ладно. Я даже знаю одну кофейню. Там подают содовую.

– В таком случае так и поступим, – театрально объявляет он, словно он находится за штурвалом Энтерпрайза NCC-1701[10].

– Ты же не фанат «Звездного пути», верно? – спрашиваю я, опасаясь, что только что обнаружила единственный недостаток в, казалось бы, идеальном парне.

Машина сворачивает в переулок. Дэр искоса смотрит на меня.

– В смысле?

– Ты же из Англии, а не с Марса? – поясняю я, – Фанаты «Звездного пути» любят устраивать марафоны по просмотру всех частей и ездить на встречи, где одеваются в костюмы эвоков[11]. Ты же не из их банды? Надеюсь.

– Ну, я мог бы и обидеться на твои слова, – заявляет он серьезно. – Во-первых, эвоки – это раса из «Звездных войн», а не «Звездного пути». Любой нормальный фанат знает это.

Он делает паузу, а я замираю в смятении, потому что этого просто не может быть.

– Как ты вообще могла обо мне такое подумать. Я запойный доктороман. Не думаю, что такое сочетание вообще возможно.

«Доктор Кто», Англия, как я сразу не догадалась. Я слабо улыбаюсь, сворачивая на парковку.

– Вот я и признался тебе в своем запретном удовольствии, теперь твоя очередь. Поделись своей тайной.

Честно говоря, на ум не приходит ничего, что доставляло бы удовольствие за последние шесть недель.

Мм, мечты о тебе.

– Мне нравятся Arctic Monkeys.

Он разражается хохотом, когда я произношу название британской группы, и выходит из машины, обходит ее, чтобы открыть мне дверь, пока я пытаюсь справиться с замком на ремне безопасности. Я поднимаю на него глаза, ошеломленная его манерами.

– Вероятно, стоит плюнуть на эту затею, – произносит он, пока я плетусь следом, жадно вдыхая аромат его одеколона.

Дэр распахивает передо мной дверь кофейни, и мы оказываемся в очереди модников, чтобы сделать заказ. Он поворачивается ко мне лицом.

– Вот об этом я и говорил в больничном кафе. Надеюсь, он не подвергнется атаке хипстеров, – тихо сообщает он мне, как будто делится секретом.

С очень серьезным видом я киваю.

– Это точно. Но пока вроде не о чем беспокоиться.

Бровь Дэра слегка поднимается.

– Я рад, что наши мнения совпадают.

Мы берем наши напитки, но вместо того, чтобы вернуться к машине, Дэр направляется к одному из столиков.

– Ты не против задержаться и посидеть здесь немного? Уверен, за несколько минут с едой в багажнике ничего не случится.

– Давай.

Я присаживаюсь рядом с ним. Играя с соломинкой в своем стакане, я ловлю его взгляд. Через минуту непрерывного зрительного контакта он улыбается мне. Полагаю, его улыбка – мое новое увлечение с этого дня.

Но внезапно ко мне возвращается ставшее привычным чувство вины. Могут ли вообще у меня быть увлечения сейчас?

Моя мама мертва, это я убила ее. Мне больше не позволено наслаждаться жизнью.

Я стараюсь смотреть ему в глаза как можно более беспристрастно, невзирая на крошечные пальчики, которые терзают меня изнутри, усердно пытаясь перевернуть там все с ног на голову каждый раз, когда Дэр смотрит на меня, а его серебряное кольцо переливается в солнечном свете.

Почему я так зациклена на этой крохотной детали, на этой едва заметной игре света? Почему она постоянно застревает у меня в голове? Это невыносимо глупо. Такая ерунда, чтобы так бесповоротно фокусироваться на ней.

– Задай мне вопрос, – прерывает молчание Дэр. – Я знаю, ты этого хочешь.

– Я не думала об этом, – отвечаю я неохотно.

– Врешь.

Я вздыхаю.

– Возможно.

Он ухмыляется достаточно соблазнительно, чтобы заставить нервную дрожь пробежать по моей спине.

– Так спроси меня.

– Хорошо, дай подумать. Как долго ты планируешь здесь прожить? – спрашиваю я осторожно, пытаясь сделать вид, что вовсе не сгораю от любопытства.

Он пожимает плечами.

– Пока не знаю.

Я въедаюсь в него взглядом.

– Но это не ответ.

– И тем не менее это он, потому что так и есть.

– Порой правда обманчива, – парирую я, и, кажется, это отрезвляет его.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает он, словно обидевшись.

Хм. Интересная реакция.

– Я хочу сказать, что иногда правда настолько безумна, что никто бы и не подумал, что это правда. Как когда ты говоришь, что не знаешь, насколько здесь задержишься. У тебя же есть какие-то предположения на этот счет.

На этот раз он смотрит на меня с любопытством.

– Но я правда не знаю.

– Ты меня разочаровываешь, – говорю я, а он ухмыляется. – Ну так попробуй предположить.

– Хорошо, – соглашается он, – если ты беспокоишься, что я скоро уеду, попробую выдвинуть предположение. Я полагаю… Я буду здесь столько, сколько потребуется.

– Сколько потребуется? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

Мне хочется ударить его.

– Ты серьезно меня разочаровал, – говорю я.

В ответ он лишь смеется.

– Мне уже говорили такое раньше, – соглашается он.

– Не удивлена.

Его смех вибрирует между моих ребер, наполняя живот теплом. Это тепло, которое я не заслужила. Я пытаюсь отбросить гнетущие мысли, избавиться от них, но вина никуда не уходит, присутствуя во всем, что бы я ни делала.

Неважно, что именно.

Я не должна сидеть здесь и наслаждаться происходящим. Я не должна фантазировать об этом привлекательном парне, мечтать о том, что буду рядом с ним. Я не заслужила всего этого. Крепко зажмуриваюсь, а когда вновь открываю глаза, замечаю что-то на ботинке Дэра, нечто смешанное с травой с обочины горной дороги.

Кровь.

– Эм. Что это? – спрашиваю я встревоженным голосом, потому что уже знаю.

Он смотрит по направлению моего указательного пальца, затем на меня.

– Это кровь. Не заметил ее.

– Откуда? – мой голос звучит спокойно, гораздо спокойнее, чем мое сердце, работающее в бешеном ритме.

– Енот, – вздыхает Дэр.

Наши взгляды встречаются.

– Это я его сбила, так ведь?

Он медленно кивает.

– Я убила его?

И опять он кивает.

– Он был мертв.

– Почему ты не сказал мне раньше? – мой голос дрожит, я с трудом могу его контролировать.

Он не отводит свой взгляд.

– Потому что мы уже ничего не сможем изменить. Он умер, и я уверен, смерть была мгновенной. Он не мучился, а я не хотел портить тебе настроение. Прости. Я должен был рассказать сразу.

О боже! Я представляю опасность для общества. Я знаю, это был всего лишь енот, но он был живым, а потом оказался у меня на пути. И теперь он мертв.

– Нам надо идти, – произношу я тихо, отодвигая стул и направляясь к выходу.

Я даже не дожидаюсь его ответа. Тем не менее Дэр продолжает следовать за мной и, когда мы приближаемся к машине, смотрит на меня смущенно.

– Я сделал что-то не так?

– Конечно, нет, – устало отвечаю я, – совсем ничего! Просто мне нужно возвращаться. Мой брат, должно быть, уже ищет меня.

Я еще ни разу в жизни не оставляла его одного на такой длительный промежуток времени.

На этот раз за рулем я, потому что должна прийти в себя. Я должна выбросить из головы утренние события. Упал с лошади – забирайся обратно в седло. Твоя мама погибла в автомобильной катастрофе – садись за руль и двигайся дальше.

Когда мы подъезжаем к похоронному бюро, мне удается потушить пламя, успевшее разгореться внутри меня; Дэр выходит из машины и берет восемь пакетов с продуктами, в то время как я держу всего четыре.

– Тебе не обязательно нести их в дом, – говорю я ему, когда мы уже стоим у задней двери.

Он ничего не отвечает, сразу направляясь в сторону кухни, словно это его дом, как будто он уже бывал здесь раньше.

С любопытством наблюдая за его действиями, я иду следом. Он начинает разгружать продукты, ставит молоко в холодильник, направляется прямиком к шкафу, где у нас всегда лежал сахар, и ставит туда новую коробку.

– Откуда ты знаешь, куда мы складываем продукты? – спрашиваю я, с глупым видом наблюдая, как он убирает хлеб. – Ты не кажешься мне человеком, для которого кухня – это его стихия. Ты разбираешься здесь лучше, чем я.

– Тут написано «хлебница», – указывает он.

Я краснею.

– Все остальное скорее интуитивно, – добавляет он, открывая шкафчик над плитой и оставляя там соль.

И все же. Он двигается здесь, словно ему все тут давно знакомо.

«Я… все придумываю. Конечно же, так и есть».

Когда все сделано, Дэр облокачивается на стойку.

– Мне было весело сегодня, – говорит он.

Его глаза сияют, а тело напряжено, словно стрела.

Я киваю.

– Спасибо, что отвез меня в город.

В ответ он улыбается.

– Обращайся.

Он направляется к выходу, но по пути останавливается и поворачивается ко мне.

– Я серьезно, – добавляет он. – Мне бы хотелось повторить это. Снова сходить с тобой в то кафе и выпить содовой, например.

Он так прекрасен, когда стоит в солнечных лучах в моем дверном проеме. Я с трудом сглатываю, пытаясь подавить тот комок вины, который уже давно застрял в горле. Все мое существо жаждет ответить ему «да».

Но я не могу.

– Я… эм, – я этого не заслужила. – Не знаю, смогу ли я выбраться. Я нужна своему брату.

Я отворачиваюсь, потому что мои глаза наполняются слезами, они горят. Я чувствую себя смешной и не хочу, чтобы Дэр снова видел меня плачущей.

Его голос раздается прямо надо мной, в каких-то пятнадцати сантиметрах.

– Калла, посмотри на меня.

Бессмысленным взглядом я смотрю на шкафы из орехового дерева, пытаясь не дать горячим слезам выскользнуть из моих глаз, потому что если немного потерпеть, то они сами высохнут.

Одной все-таки удается сбежать, и она предательски скатывается по моей щеке.

Дэр притягивает меня ближе, отпускает руку и смотрит мне прямо в глаза. Он так настойчив, так серьезен. Большим пальцем он стирает слезу с моей щеки.

– Ты тоже заслуживаешь того, чтобы жить, – говорит он мне, его голос звучит отчетливо и спокойно. – Ты можешь заботиться о Финне, но в то же время не забывать о себе.

Я не заслуживаю этого.

– Ты не понимаешь, – начинаю я, но останавливаюсь на полуслове, потому что это прозвучит слишком безумно, если я попытаюсь объяснить. – Ты не можешь так говорить. Ты ничего не знаешь, – вместо этого отвечаю я, мой голос жесткий и грубый.

Дэр проводит рукой по своим волосам, в глазах мелькает обсидиановый блеск.

– Полагаю, я действительно многого не знаю.

Затем он внезапно разворачивается и уходит. Он покидает меня.

Я ощущаю нарастающее беспокойство, пока протираю стол. Оно не исчезает, когда я включаю свет, когда иду в гостиную. И вдруг ко мне приходит осознание.

Он поступил так, потому что я разочаровала его.

А почему – я не знаю.

12 Duodecim

Калла

Я не видела Дэра несколько дней, что было странно, учитывая его место проживания. Но когда я вспоминала о том, как сильно разочаровала его, это уже не казалось мне странным.

Я слышала, как ревел его мотоцикл по утрам, возвращался же Дэр домой поздно ночью. Но вживую я не видела его семьдесят два долгих часа.

– Интересно, куда он отправляется каждый день? – однажды заинтересованно спросил Финн за завтраком, когда до нас донесся рык удаляющегося байка.

– Не знаю. Да и какое мне дело. Он оплатил сразу три месяца аренды заранее, поэтому, насколько я могу судить, мне до него не должно быть никакого дела до сентября.

Заранее за три месяца? Это интересно. Я обдумываю эту информацию, пережевывая бисквит. Это тот срок, на который он собирается остаться?

Я ощущаю на себе взгляд Финна, оценивающий мою реакцию, но он не получает ожидаемого эффекта. По непонятным даже для меня самой причинам не хочу, чтобы он знал, как много я мечтаю о Дэре Дюбрэе, как я провела эти три ночи в своей постели, вспоминая его голос и представляя, каково это – слышать его шепот рядом с собой в темноте.

– Чем собираешься заняться сегодня? – спрашивает у меня Финн, делая глоток апельсинового сока.

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. А что ты предлагаешь?

Он наблюдает за мной через стакан.

– Можно было бы вместе сходить на кладбище.

Этими словами он наносит мне удар под дых, выбивая весь кислород.

– Зачем идти туда сегодня? – каким-то образом удается ответить мне, несмотря на то что у меня свело мышцы.

Наш отец непривычно молчалив.

Финн цепляется за меня взглядом.

– Потому что мы там ни разу не были. Не хочу, чтобы мама решила, будто мы забыли о ней.

Папа издает странный звук, словно он подавился, и берет со стола свою тарелку (которая, по удивительному стечению обстоятельств, является одной из 16 идеально подобранных китайских тарелок, подаренных им на свадьбу), а затем быстро исчезает за кухонной дверью. Я в ужасе смотрю на своего брата.

– Мама умерла. Она больше не может что-либо подумать.

Взгляд Финна непоколебим.

– Ты не можешь знать этого наверняка. Ты не знаешь, что она видит и чего она не видит. Так ты хочешь нанести ей визит сегодня?

В его голосе слышится что-то жесткое: тембр мягок, но в нем присутствует осуждающая нотка. Я с усилием сглатываю, потому что к такому разговору сейчас готова меньше всего.

– Я не могу… пока, – наконец, говорю ему я тихо.

Взгляд его голубых глаз смягчается, но он не отводит их.

– Не думаю, что со временем станет легче, – отвечает он.

Я встряхиваю головой.

– Я уже не надеюсь на это. Я просто… пока не готова. Только не сейчас.

– Хорошо, – соглашается Финн. – Чем еще ты собираешься в таком случае заняться сегодня?

Я смотрю в окно, мой взгляд моментально приковывает к себе водная гладь.

– Очень хочется крабов.

Финн улыбается, медленно и расслабленно: это та улыбка, которую я люблю больше всего.

– Так ты хочешь устроить охоту на крабов?

И вот я бросаю всю посуду на кухне, а также работу по дому, которую наметила на сегодня, накидываю потрепанную старую одежду и надеваю на голову широкополую шляпу, чтобы защитить свою бледную кожу от солнца. Мы с Финном встречаемся в фойе.

– У тебя есть крем против солнечных ожогов? – спрашивает Финн, его взгляд указывает на мою огромную пляжную сумку.

Я киваю.

– Конечно.

Мы направляемся к тропинке, которая ведет прямо на пляж, затем взбираемся по камням и продираемся через разбросанные водоросли. Наша маленькая лодка легонько покачивается на воде, ее сереющие бока выцвели на солнце.

Когда наши ноги ступают в лодку, я ощущаю вкус соленого морского воздуха на своих губах, а воздух резко отдергивает волосы с моего лица. Сеть для лова крабов уже прикреплена к багажному отсеку; Финн опускает якорь, и лодка дрифтует посреди бухты.

Солнечные лучи проникают сквозь полупрозрачную ткань рукавов на моей рубашке, и я представляю, сколько новых веснушек образуется из-за этого на моем теле, но это не имеет никакого значения. Все, что меня волнует, – это плавное движение по водной глади, сквозь волны, все дальше и дальше в океанскую даль.

Финн наклоняется и захватывает ловушку для крабов, перебрасывает ее через край лодки. Оранжевый буек болтается в воде, обозначая точку, в которой нужно свернуть в другом направлении. Затем мы забрасываем следующую ловушку. Всего, в общей сложности, мы устанавливаем пять, после чего направляем нашу лодку дальше в море и, пока она дрифтует, лениво нежимся под солнцем.

Я направляю свой взгляд высоко в небеса, вглядываясь в их синеву. Облака резвятся и играют друг с другом, балансируют в воздушной глади, растягиваются и просто живут своей собственной жизнью. Я размышляю о том, где именно среди этих воздушных замков прячется Рай. И существует ли он вообще. Я думаю об этом по большей части из-за мамы. Потому что она всегда рядом, где-то на периферии моего сознания. И потому что сегодня утром Финн сорвал пластырь с моей болезненной раны, которая уже начинала заживать.

– Может, Рай существует где-то в другом измерении? – продолжаю я размышлять вслух. – Может, люди существуют там прямо сейчас, двигаются и разговаривают одновременно с нами, а мы просто не видим их. И возможно, они тоже не могут увидеть нас.

Финн ложится на спину, подкладывает руки под голову и закрывает глаза.

– Я думаю, они видят нас.

– Значит, ты полагаешь, что Рай существует? – спрашиваю я с сомнением. – Как ты можешь быть уверен в этом?

– Я не могу, – отвечает он, – но мне хотелось бы верить. Мама тоже верила.

Это захватывает мое внимание, и я пристально смотрю на него.

– Откуда ты знаешь?

Он не обращает внимания на мой встревоженный тон.

– Потому что она рассказала мне об этом однажды. Ей нравились подобные книги, «Куриный бульон для души», помнишь?

И я, естественно, помнила.

– Она купила мне «Куриный бульон для души подростка» в прошлом году. Положила его в мой рождественский носок.

Я не могла этого забыть, потому что тогда больше всего мечтала о карте для покупок на iTunes.

Финн слегка улыбается.

– Ну, она положила «Куриный бульон для скорбящей души» в фойе. Однажды, когда мне было очень скучно, решил почитать ее, и она поймала меня за этим.

Я хихикаю, потому что могу себе только представить, насколько она была счастлива увидеть подобное… Должно быть, она подумала, что ее влияние наконец-то распространилось на Финна и его литературные предпочтения. Она любила эти чертовы книжки.

– Одна из историй была про жизнь после смерти. Что-то в таком духе. Она нравилась маме больше всех.

Финн замолкает, а я жду продолжения.

Продолжаю ждать.

– И?..

– И – что? А, ты хочешь услышать историю?

Я закатываю глаза.

– Это же очевидно!

– Хорошо. – Финну это все уже явно наскучило, но брату удается немного развеселить меня. – Однажды, давным-давно, существовала колония водяных жуков. Они были очень близки между собой, как семья. Куда шел один, туда отправлялись и остальные. Но время от времени случалось так, что кто-то решал уйти в одиночку, он забирался на цветок кувшинки и никогда больше не возвращался. Это было величайшей загадкой для семейства жуков. Они не могли понять, куда пропадают члены их семьи и почему они исчезают. Жуки часто обсуждали это между собой, беспокоились об этом, но так и не смогли прийти к разгадке.

Финн открывает глаза и смотрит на воду позади меня, на волны, на тонкую линию горизонта. Его взгляд останавливается на красной точке маяка в отдалении от нас. Он наблюдает за пеликанами, которые ныряют в воду, чтобы раздобыть себе немного еды на обед, за волнами, вдребезги разбивающимися о камни.

– Так вот, однажды еще один жучок забрался на кувшинку, его заставили это сделать неведомые силы, живущие в нем самом. Он не понимал, что это за силы, и не мог их контролировать. Когда он, наконец, оказался внутри кувшинки, его окутали солнечные лучи, и он превратился в прекрасную стрекозу. Жучок сбросил с себя тело водяного жука и расправил перламутровые крылья, переливающиеся на солнце всеми цветами радуги. Крылья были такими большими и сильными, что теперь он мог летать по воздуху и совершать немыслимые виражи в небесах.

Новорожденная стрекоза была в восторге от своего нового воплощения и подумала про себя: «Мне нужно вернуться обратно и рассказать обо всем остальным. Им нужно узнать, что происходит с ушедшими, и они сразу перестанут переживать». Поэтому он стал кружить и парить по воздуху, прямо над водой. Но к сожалению, он не смог нырнуть на глубину, где плавали все жуки. В своей новой форме он больше не мог общаться со своей семьей. Но несмотря на это, он вдруг почувствовал гармонию с миром, потому что понял, что однажды вся его семья тоже превратится в стрекоз, и тогда все они снова будут вместе.

Финн замолкает и смотрит на меня.

– То же самое и с Раем. Когда люди умирают, они просто перемещаются в другое место, лучшее, чем наш мир, однако они больше не могут с нами общаться, потому что обрели иную форму. Но это вовсе не значит, что они больше не реальны. Или что мы больше никогда не встретимся с ними.

В горле зарождается неприятный комок, и мне приходится откашляться.

– И мама верила в это?

Финн кивает.

– Да, она сама мне об этом сказала.

История кажется мне красивой настолько, что я вот-вот расплачусь. Это заставляет меня чувствовать обиду на Финна, потому что он смог разделить прекрасный момент с мамой, а я – нет. Но я гоню от себя прочь эту иррациональную эмоцию. Мне достаточно того, что теперь и я знаю об этом.

Еще немного мы плывем в абсолютной тишине, я спускаю руку из лодки, проводя пальцами по водной глади.

Проходит еще около часа, когда Финн снова произносит:

– Нам нужно сходить на кладбище, ты согласна?

Я киваю.

– Ладно.

Он поднимает одну бровь.

– Ладно?

Я отвечаю еще одним кивком.

– Да. Скоро.

Брат улыбается мне, и эта улыбка искренняя. Еще час нас качает на волнах, а мы бесцельно сидим в лодке, наслаждаясь моментом. Наконец, Финн поднимается. Он поворачивает штурвал в сторону первой ловушки для крабов. Когда мы добираемся до нее, я перегибаюсь через край лодки и затаскиваю ее на борт. Ловушка пуста. Но вторая наполнена крабами, с третьей нам тоже везет. В итоге наш улов – это пять крабов, что представляет собой вполне хорошее завершение дня.

Мой живот начинает урчать при малейшей мысли о том, чтобы извалять их ножки в масле и отправить прямиком ко мне в желудок.

Мы направляемся в сторону берега: Финн ведет нашу лодку по волнам, а я опускаю шляпу на скамью рядом с собой и перемещаю крабов в корзину. Их клешни издают скрежет, когда крабы перекатываются в своем пластиковом вместилище, и на один короткий момент мной овладевает пресловутое чувство вины, потому что совсем скоро я брошу их в кастрюлю с кипящей водой.

– Вот черт! – бормочет себе под нос Финн, устремив взгляд куда-то вперед, сканируя взглядом тропинку, заросли кустов и деревья, лужайку перед гостевым домиком.

Я следую за его взглядом и еле сдерживаюсь, чтобы не закричать вслух, когда вижу Дэра.

Он вернулся из города, на нем одежда для тренировок: шорты и потрепанная футболка. Он со всей силы наносит повторяющиеся удары кулаком по краю сарая.

Снова, и снова, и снова.

Бах. Бах. Бах. Бах.

Это напоминает удары мачете, или молота, или пистолетную дробь.

Пот стекает вниз по его лицу, а кровь капает с его руки, пока он наносит удары по бесчувственному куску дерева, колотя его, как заведенный.

– Вот черт! – рефреном повторяю я выкрик Финна, а затем я резко вручаю ему корзину с выловленными крабами, срываюсь с места и несусь сквозь древесные заросли по тропинке, чтобы как можно быстрее оказаться рядом с Дэром.

Сзади доносится крик Финна, он требует, чтобы я остановилась. Но я продолжаю бежать без оглядки.

Меня слегка заносит, когда я резко торможу рядом с Дэром, и я вцепляюсь в его локоть. От него пахнет потом, и мне сложно себе представить, сколько времени он здесь провел, пытаясь навредить себе.

– Дэр, остановись! – требую я. – Ты весь в крови!

Он стряхивает мою руку со своего предплечья, не глядя на меня, и наносит очередной удар по дереву.

Кровь растекается по земле, струйка бежит к моим босым ногам.

– Дэр!

Бах!

– Дэр! – на этот раз мой голос звучит твердо, словно лед, и наконец он останавливается, а рука опускается вниз. Он все еще не смотрит в мою сторону, только жадно ловит воздух ртом. Я остаюсь рядом с ним, и наконец, его дыхание начинает приходить в норму.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Почему ты… Что произошло?

Я стою в ожидании.

Он молчит. Вдруг он резко опускается на камни.

– Ничего не случилось, – произносит он, его голос тверд, как сталь.

– Ничего? – я не могу в это поверить. – Тогда зачем ты пытаешься покалечить себя?

Я опускаюсь на колени рядом с ним, поднимая его руки, чтобы внимательно их осмотреть. Костяшки пальцев сбиты до мяса. Кровавого месива, если быть более точной.

– Я хочу проверить, нет ли у тебя переломов.

Он отталкивает мои руки в сторону.

– Нет.

– Ладно.

Я все еще в беспокойстве смотрю на него. Но вдруг вспоминаю одну вещь, которую хорошо усвоила за время выживания в нестандартных ситуациях.

– Хочешь, я помогу тебе их обработать?

Я стараюсь не дышать, пока он поднимается на ноги.

– Я сам справлюсь, – его голос отрывист и полон пренебрежения, он разворачивается и уходит прочь.

Что за черт? Где тот парень, который был так привлекателен? Так очарователен. Совершенно точно его подменил этот холодный незнакомец, у которого, плюс ко всему, была склонность к самоистязанию.

Я хватаю его за локоть. Периферийным зрением замечаю Финна, стоящего на некотором расстоянии от нас. Он замер в ожидании.

– Все в порядке, – выкрикиваю я своему брату, – не жди меня.

Финн отрицательно качает головой, но и я не уступаю.

– Уходи! – требую я. – Я скоро приду.

Нехотя он удаляется, волоча за собой корзину с крабами. Дэр смотрит на меня.

– Тебе не нужно быть здесь, со мной. Мне не нужна твоя помощь.

– Нет, она нужна тебе. Просто ты этого не осознаешь.

– А ты думаешь, что знаешь лучше меня?

– Да.

Дэр смотрит на меня сверху вниз, в его глазах лед.

– Нет, не знаешь. Потому что, как ты сама отметила, ты не знаешь меня. Теперь отпусти мой локоть немедленно!

Мои пальцы соскальзывают с его руки, я обескуражена его холодностью, его словами. Однако Дэр все еще продолжает следовать за мной по направлению к гостевому домику.

Когда мы оказываемся в маленькой кухне, я не могу не отметить, насколько ему хорошо удается поддерживать чистоту и порядок: кровать заправлена, пыли нет, а одежда не валяется на полу. Довольно впечатляюще для одинокого молодого парня.

Я открываю кран с водой и жду, пока холодная сменит теплую, чтобы он мог опустить под нее руки. У юноши перехватывает дыхание, когда вода попадает на рану, но он терпит. Я беру чистое кухонное полотенце и протираю его руки. Дэр нагибается вперед и облокачивается на стол. Когда он делает это, его футболка приподнимается, и моему взгляду предстает рельефный пресс.

Кожа выглядит мягкой и бархатистой, но в то же время мышцы под ней твердые, как железо. Я мечтаю пробежаться по его животу пальцами, прикоснуться к нему, узнать, каков он на ощупь.

Но, естественно, я этого не делаю, потому что обычно такие вещи не поощряются обществом.

– Что тебя так вывело из себя? – спрашиваю я, открывая холодильник в поисках льда. Высыпаю его в два мешочка: по одному на каждую руку.

Дэр не открывает своих глаз.

– Ничего.

– Это ложь.

Это утверждение – не вопрос.

Он вздыхает.

– Возможно.

Я подталкиваю парня к кухонному стулу, придерживая мешочек со льдом на его руке.

– Не возможно, а точно.

Наконец, он открывает глаза.

– Ты знаешь, каково это, когда ты не в силах изменить что-то?

Я вглядываюсь в его лицо. Он серьезно?

– Мой брат психически нездоров, а мама погибла в автомобильной аварии, – говорю я ему. – Конечно же, мне известно, каково это.

Он вздыхает и смотрит в сторону, как будто я говорю о каких-то банальных вещах и на самом деле не могу его понять.

– Твой брат не кажется больным, – отвечает он, – по крайней мере, насколько я могу судить по вашему разговору.

– Ты прав, – осторожно произношу я. – Но если мы чего-то не замечаем, это не значит, что этого действительно нет.

Дэр смотрит на меня, его глаза темные, как ночь.

– Это точно.

Он встает со стула и стягивает с себя футболку, немного вздрагивая, когда ему приходится двигать руками. Он сминает и бросает майку, испачканную брызгами крови, в раковину, а я с трудом могу дышать, глядя на кубики его пресса. Ребристые, словно стиральная доска, они оживают прямо перед моими глазами, и мне хочется пробежаться по ним пальцами, как по морской ряби, проследовать к узкой гряде темных волосков внизу живота к самому краю его шорт, чтобы узнать, что скрывается дальше.

Но я прекрасно знаю, что скрывается дальше.

И это заставляет мои щеки краснеть.

– Как ты живешь здесь? – спрашивает он, и его вопрос заставляет меня проследовать за его взглядом.

Сейчас он смотрит в окно, на черный дым, клубящийся над трубой крематория. Я вздрагиваю, когда понимаю, что он думает о топливе для этой печи. Мертвые тела.

Пожимаю плечами.

– Я привыкла. Есть места и пострашнее.

Он смотрит на меня так, словно я недостаточно его убедила.

– Что? Серьезно?

Я киваю.

– Да. Я знаю одно, которое находится совсем рядом.

– Хотел бы я увидеть это место однажды, – говорит он мне, – иначе мне будет сложно в это поверить.

Я улыбаюсь.

– Договорились. Но только если ты расскажешь мне, что с тобой случилось. За что ты так истязал себя? Зачем было бить себя по рукам?

– Я бы не хотел заводить этот разговор прямо сейчас, – отвечает Дэр, снова облокачиваясь на кухонную тумбу, это выходит у него настолько расслабленно, что у меня от этого болит душа. – К тому же ты сейчас используешь один из своих вопросов, и я, получается, не могу на него не ответить.

Я не упускаю возможность.

– Да, ты все правильно понял.

Он вздыхает, потому что именно этого он и ждал. А я снова начинаю погружаться в темные глубины его глаз, потому что они поглощают меня, подобно бездонным черным дырам.

– Я очень зол на себя, – наконец произносит он, словно это и есть ответ.

– Это я поняла, – иронично говорю я. – Но вопрос был в другом… Почему?

Он смотрит мне прямо в глаза. Боль отпечаталась на его лице. Нечто настолько жалобное и ужасное, что мой желудок невольно сжимается.

– Потому что есть что-то, чего я не в силах изменить. И потому что я позволил этому произойти, – в итоге отвечает он мне, – Я не могу контролировать происходящее. Это глупо. И это выводит меня из себя.

– Тебя выводят из себя твои собственные эмоции? – непонимающе интересуюсь я, моя бровь поднимается.

На этот раз он ухмыляется, и тяжесть постепенно отступает.

– Только когда они глупые.

Он поворачивается, словно собираясь выйти из кухни, и я задерживаю дыхание.

В верхней части спины Дэра я вижу татуировку, проходящую по его лопаткам.

БУДЬ СВОБОДЕН.

Никогда не видела более подходящего тату, особенно у парня с таким подходящим ему именем. Если кто и живет свободно, так это Дэр.

– Мне нравится твоя татуировка, – говорю я, ощущая, как сбилось мое дыхание.

– Свобода – это иллюзия, – отзывается он.

Мне хочется узнать, почему, но тогда я использую еще один вопрос, поэтому я просто пускаю все на самотек. По крайней мере, сейчас.

Он появляется минуту спустя, и теперь на нем чистая футболка.

– У нас дома есть чистая марля и бинт, – сообщаю я. – Если хочешь, можешь пойти со мной, я помогу тебе перебинтовать раны. Мы с Финном сегодня выловили немного крабов. Так что потом ты можешь остаться на ужин.

Я не спрашиваю. Это скорее инструкция. И как ни странно, Дэр кивает.

– Хорошо.

Я приподнимаю бровь.

– Хорошо?

Он улыбается, и теперь я вижу, что тот Дэр, которого я знаю, вернулся, очаровательный и дружелюбный.

– Да. Хотел бы я увидеть, они и правда кричат, когда их бросаешь в кастрюлю?

Я прихожу в легкий ужас, потому что он находит это смешным.

– Шучу. Это же байка, верно?

Я киваю.

– У них нет голосовых связок. Но иногда это правда звучит, как крик, когда воздух выходит из их желудков.

– Интересная информация, – иронично заявляет он.

– Я просто не задумываюсь об этом, – пожимаю плечами я.

– Жестоко, но практично, – произносит Дэр, придерживая для меня дверь.

Я ухмыляюсь.

– Вот такая вот у меня гамартия[12].

Дэр мотает головой.

– Не верю в роковые ошибки.

Я замираю, глядя на него.

– Правда? Тогда скажи мне на милость, как же ты совершишь свое грехопадение?

Он тоже останавливается, обхватывая меня рукой так, что мне остается только болтаться сбоку от него.

– Велик шанс, что всему виной станешь ты.

13 Tridecim

– Как ты можешь такое говорить? – ошеломленно вскрикиваю я, – Ты ведь совсем недавно меня знаешь.

Уголок губ Дэра подрагивает, и мы начинаем двигаться в сторону дома.

– У меня хорошая интуиция, цветочек Каллы. Можешь считать это предчувствием.

У меня складывается впечатление, что я иду по облакам, но в то же время меня заполняет смущение, когда мы оказываемся в доме. Я застенчиво приветствую Финна, и он сию минуту понимает, что что-то случилось, хотя и не пытается разузнать подробности. Вместо этого брат просто смерил нас оценивающим взглядом.

– Все в порядке? – его голос звучит спокойно.

– Да.

Он кивает.

– Я плохо себя чувствую, поэтому поем в своей комнате.

Брат разворачивается и исчезает в коридоре раньше, чем я успеваю что-либо сказать. Подозреваю, что его нежелание находиться здесь скорее связано с появлением Дэра, чем с недомоганием. Я вздыхаю, когда отец появляется в кухонном проеме.

Он бросает взгляд на Дэра.

– Хочешь выпить чего-нибудь?

– Почему бы и нет. С удовольствием составлю вам компанию.

Папа уходит на минуту и возвращается с пивом в руках.

– Я подумал, что тебе можно предложить что-то покрепче лимонада.

Дэр становится спокойнее и делает большой глоток.

– Спасибо.

Когда Дэр вытирает губы одной из пораненных рук, отец роняет взгляд на его повреждения, но предпочитает ничего не говорить.

Странно, насколько все происходящее естественно и привычно, несмотря на израненные кулаки Дэра. Все предпочитают просто не обращать внимания.

– Давай попробуем найти аптечку, – предлагаю я.

Он кивает и ставит свою бутылку с пивом на стол, а отец направляется на кухню.

– Крабы будут готовы к пяти, – сообщает он.

– Нам лучше поторопиться, – говорю я юноше, указывая на коридор.

Мы проходим мимо смотровых залов и гостиной, и меня удивляет, что мой гость не отмечает запах, всегда наполняющий похоронное бюро.

Тихо минуя длинный коридор, ведущий в подвал, я аккуратно подталкиваю его к скамье рядом со входом в комнату для бальзамирования.

– Скоро вернусь, – предупреждаю я.

Толкаю от себя дверь, не обращая внимания на смену температуры, из-за которой я вся покрываюсь мурашками от макушки до пяток. Я также стараюсь не думать о том, почему здесь так холодно. Холод = смерть. Эта формула уже давно отпечаталась у меня в голове. По этой причине мне хотелось бы переехать куда-нибудь в тропики. Потому что тепло = жизнь.

Я ныряю в кабинет, чтобы взять марлю и пластырь. Из-за шума я не замечаю, как Дэр входит в комнату. Я обнаруживаю его присутствие, только когда он начинает говорить, стоя прямо за моей спиной, от чего я буквально подпрыгиваю на месте.

– Ну, здесь не так уж страшно, – заключает он. Его сдержанный голос подобен грому в абсолютной тишине помещения.

Я резко поворачиваюсь на месте, мое сердце отбивает барабанную дробь.

– Прости, – произносит он, приподняв руки в воздух. – Не хотел тебя напугать.

– Все в порядке, – отвечаю я, – просто не ожидала услышать голос живого человека.

Он кивает, а его губы вздрагивают, словно он готов рассмеяться.

– Да, я полагаю, его здесь не так часто услышишь.

Я киваю в ответ, все еще желая утихомирить свое сердце, и сгребаю все нужные медикаменты.

Дэр медленно следует за мной, по пути разглядывая колонну охлаждающих жидкостей, металлические столы посреди комнаты, стерильные стены, вслушиваясь в запах, напоминающий больницу.

– Здесь жутковато, – констатирует он, стараясь сфокусировать взгляд на двери. – Не представляю, как твой отец занимается всем этим.

– И я. Ненавижу заходить сюда. Последний раз была здесь, когда сюда привезли маму, – рассказываю я, вытаскивая его за руку в коридор.

Она была в мешке, покрытая сверху черной холщовой тканью. Мне казалось, что я должна быть с ней и держать ее за руку, чтобы она не оставалась одна. Но это ощущение продлилось лишь несколько минут, пока застежка не открыла ее лицо, шею и грудь. Тогда я увидела желтую футболку, побагровевшую от крови. Я моментально, словно пуля, сбежала отсюда.

Я обрабатываю ватным тампоном, смоченным в йоде, костяшки его пальцев, но он даже не вздрагивает.

– Но ведь твоему отцу не пришлось все это проделывать с твоей мамой?

Голос обрывается, когда до него доходит, насколько это болезненная тема.

Я тяжело сглатываю.

– На самом деле пришлось. Не представляю, как он справился. Но папа сказал, что не сможет никому доверить заботу о ней. Не знаю, какое это имело значение. Во всяком случае, гроб был закрытый.

Моя грудная клетка судорожно сжимается, и я нервно барабаню ватным тампоном по костяшкам пальцев Дэра, а затем туго заматываю его руки бинтом.

Он пристально смотрит мне в глаза.

– Прости. Не подумал, когда спрашивал. Я почти никогда не бываю так неловок в словах.

Я встряхиваю головой.

– Все в порядке.

Он внимательно наблюдает за моими руками, ловко скручивающими бинты вокруг его ладоней.

– Не буду спрашивать, где ты так хорошо научилась это делать.

Мне остается лишь улыбнуться.

– Природная смекалка. Плюс всегда приятно обрабатывать раны на живом теле.

Дэр немного напрягается, от чего мне становится смешно.

– Шутка. Я не работаю с трупами. Никогда.

Он с облегчением выдыхает, а я улыбаюсь и убираю медикаменты на место. Когда я снова оборачиваюсь, Дэр проводит пальцем по стальной двери холодильной камеры.

– Там что-то… Я хотел сказать, есть ли там кто-то внутри? – в его голосе слышна нотка тревоги.

Я киваю.

– Да, скорее всего, там есть одно тело.

Дэр поднимает одну бровь.

– И ты действительно спокойно спишь с ними под одной крышей?

Я только пожимаю плечами.

– Мне никогда не доводилось жить по-другому. Отец заведовал похоронным бюро еще до моего рождения. Надо мной из-за этого много шутили в школе. Девчонка из похоронного бюро. Так меня называли.

Не знаю, зачем я это сказала, и, видимо, Дэр тоже, потому что юноша внимательно изучает меня взглядом.

– Почему они это делали? Ты же не выбирала профессию своего отца.

– Не знаю. Кто тебе скажет, почему дети делают то, что они делают. Они могут быть жестокими. Но я как-то выжила. И Финн тоже. Они подшучивали над его ментальным расстройством.

Дэр смотрит на меня пронзительным темным взглядом.

– Значит, пока вы оба росли, вы были единственными товарищами друг для друга? – произносит он медленно. – Тогда неудивительно, что вы так близки.

Я киваю.

– Да, это расставляет все точки над i.

– Так вот почему ты была так расстроена той ночью на пляже. Потому что ты боишься отделиться от Финна, – голос Дэра звучит очень спокойно, неспешно и уверенно.

Его слова рождают волну комфорта внутри меня. Я киваю ему в ответ.

– Да.

– Теперь мне все понятно, – говорит он. – Что с твоим братом? Ты сказала, что он…

– Сумасшедший, – перебиваю его я. – Хотя я не должна так называть Финна. Это неподходящее слово. Просто у него ментальное расстройство. Он находится под наблюдением врачей.

Я слышу свой голос, рассказывающий Дэру о моем брате, и невольно вздрагиваю.

– В любом случае он не способен никому навредить, – добавляю я. – Ты можешь мне верить.

– Я верю тебе, – отвечает Дэр, его глаза искрятся.

Эти слова заставляют мое сердце биться в бешеном ритме. Не знаю, почему это происходит. Не то чтобы другие люди мне не верили. Папа, Финн. Когда мама была жива, она никогда не ставила мои слова под сомнение. Но слышать, что мне доверяет Дэр, – в этом было что-то очень личное. Словно эти слова, слетающие с его языка, предназначены только для меня. Мне это нравится.

– Готов садиться за стол? – удается мне задать вопрос спокойным голосом.

Дэр кивает, и мы поднимаемся в столовую. Когда он подставляет стул для меня, я чуть ли не падаю в обморок.

* * *

Звук хрустящих крабовых ножек наполняет комнату вместе с душистым запахом морепродуктов. От этого мой желудок урчит, словно собака Павлова, узревшая капающее масло. Рядом со мной Дэр уплетает своего краба, как профессиональный гурман.

Определенно, он ел их раньше. Я наблюдаю, как он мастерски разламывает ножку, а затем достает оттуда мясо одним искусным движением. Большинство людей не справляются с разделкой крабов, когда едят их впервые.

– Итак, где ты живешь, Дэр? – спокойно и как бы между делом спрашивает отец, откусывая край бисквитного хлеба, однако его голос звучит отнюдь не спокойно.

Я эксперт в распознавании настроений папы по мельчайшим интонациям, Финн тоже, а вот Дэр знает его не так хорошо, поэтому он не догадывается, что отец прощупывает его, пытается выведать информацию.

– Моя семья не из Кента. Они живут в английской деревушке в Сассексе, – Дэр с легкостью справляется.

Вероятно, я вообразила этот вопрос сложным, но по его глазам видно, что он способен при случае отстоять себя.

– О! – восклицает отец, приподнимая одну бровь. – Далеко от дома тебя занесло, парень! Как ты оказался на Тихоокеанском побережье?

Я вся превращаюсь во внимание, благодарная папе за то, что мне не пришлось об этом спрашивать, потому что каждый мой вопрос на вес золота.

Дэр отвечает вежливой улыбкой.

– Просто приехал сюда пожить. Америка прекрасна, особенно эти места, – он умело уворачивается от настоящего вопроса, для всех нас это очевидно.

Но никто из нас не может придумать ни одного вежливого способа попросить разъяснить детали.

Хрум. Отец разламывает следующую крабовую ножку.

– Подозреваю, ты привык к дождям, раз ты из Сассекса. Моя жена выросла в Англии. Поэтому она никогда не возражала против дождливой погоды.

Дэр кивает.

– Да, я к ним привык.

За столом воцаряется молчание, и какое-то время все просто едят, хотя у отца буквально на лице написано, что он хотел бы задать еще множество вопросов.

– Тебе же есть двадцать один? – спрашивает он, глядя, как Дэр делает глоток пива. – Я бы не хотел быть соучастником каких-либо правонарушений.

Он преподносит это все в виде шутки, но я вижу, что на самом деле в своем вопросе он вполне серьезен. Дэр улыбается в ответ.

– Мне ровно двадцать один год.

Я знала. В нем гораздо больше от мужчины, чем от мальчика. Возможно, даже больше, чем могут сказать о нем его биологические годы. Его глаза гораздо старше двадцати одного. Он многое повидал. Могу ручаться за это. Но что именно – это уже вопрос.

Пока мы едим, я наблюдаю, как умело он разделывает еще одного краба и пробует его мясо, не создавая при этом никакого беспорядка. Он справляется с четырьмя, в то время как я всего с двумя.

– А лобстеры тебе нравятся? – спрашиваю я еще через пару минут. – Мне кажется, тебе нравится крабовое мясо.

Дэр озаряет меня ослепительной улыбкой.

– Да, я люблю лобстеров. Впрочем, мне по вкусу любые ракообразные.

– И мне, – говорю я.

Мы продолжаем ужинать под звуки хруста.

Внезапно я поворачиваюсь к отцу.

– С Финном все хорошо?

Папа неспешно кивает.

– Да. Уверен в этом.

Внезапно все для меня обретает некий устрашающий смысл: подозрительная тишина в доме (который по факту является мавзолеем), напряженность моего отца, странное отсутствие Финна… Все это душит меня, и я делаю глубокий вдох.

Дэр смотрит на меня, его глаза так пугающе темны.

– Ты в порядке?

Я киваю.

– Да. Я просто… беспокоюсь. Ну знаешь, как когда тебе сложно было поверить, что есть места пострашнее этого?

Я вижу, как в его глазах начинают играть огоньки заинтересованности.

– Да.

Я улыбаюсь.

– Хочешь увидеть его сегодня?

Мой отец легонько кашляет.

– Калла, не уверен, что сегодня лучшее время для этого. Темно, ты можешь упасть и пораниться.

Я закатываю глаза.

– Пап, мы с Финном были там сотню раз. Все будет хорошо.

Я бросаю взгляд на Дэра.

– Тебе решать.

Он ухмыляется.

– Когда я говорил «нет» приключениям?

14 Quatuordecim

Финн

Из своего окна я наблюдаю, как они покидают дом, и тьма с улицы, подобная густым потокам крови, заливается в мою комнату, в мое сердце, сливается с моей собственной кровью.

ОтпустиЕеОтпустиЕеОтпустиЕе.

Я сглатываю слова ненависти, глядя, как моя сестра садится в машину вместе с ним. Желчь ползет вверх по горлу, потому что это моя сестра, она только моя, а дистанцироваться от нее – это последняя вещь в моем списке. Но в то же время это единственное, что я могу предпринять.

Делай Должное.

В моей голове звучит мой собственный голос. Наконец-то. Он прорывается сквозь безумие, сквозь другие голоса и слова.

Мне нужно делать то, что должно.

То, что должно.

Что должно.

СохраниСвойСекрет.

Другие голоса возвращаются вновь, не позволяя о них забыть, насвистывая и нашептывая.

Мой секрет.

Все возвращается на круги своя.

Всегда.

Что бы ни происходило.

15 Quindecim

Калла

Дэр раскинулся на пассажирском сиденье, захватив все пространство рядом со мной. Я сворачиваю на дорогу, и машина начинает двигаться вниз. Я даже не смотрю на крест рядом с местом гибели моей матери, когда мы проезжаем мимо. И несмотря на то, что Дэр явно заметил его и удивился, он ничего не спрашивает.

– Так куда именно мы едем? – произносит он со своим чертовски сексуальным акцентом, когда машина сворачивает на шоссе.

Я бросаю на него быстрый взгляд и улыбаюсь.

– А ты боишься?

Он встряхивает головой, закатывая темные глаза.

– Не то чтобы слишком. Ведь у меня есть ты, чтобы защищать меня.

Я смеюсь, потому что меня крайне веселит эта идея: крошечная я защищаю огромного его. Но затем я встряхиваю головой.

– Тебе придется потерпеть.

И он ждет, пока машина несет нас вперед в глубины ночи. Мы сворачиваем и направляемся в укромный уголок города, а затем движемся к самой окраине, где есть только тьма и несколько маленьких городских огоньков мелькает где-то вдали.

Мы проезжаем под старым сгоревшим дотла знаком, состоящим из слов, которые складываются в покосившуюся неоновую арку поблекшего фиолетового цвета. Ее построили здесь, когда неоновые вывески были на пике популярности. Лампочки разбиты: наглядное доказательство того, что это место заброшено и давно находится в запустении.

«СТРАНА ВЕСЕЛЬЯ», – гласит вывеска.

Даже эти слова выглядят жутковато, потемневшие и потрескавшиеся. В этом месте явно больше не осталось ничего веселого, кроме воспоминаний, которые оно хранит. Это воспоминания о катании на старом паровозике вместе с Финном, о том, как мы смеялись вместе с ним, разъезжая на машинках, и гуляли по комнате ужасов. Но все это, естественно, было до того, как они закрыли это место. Уже после мы с Финном приходили сюда, чтобы просто побыть в одиночестве. Прижимаясь друг к другу, болтали посреди заброшенных зданий: мы находили это забавным – пугать самих себя. Но мы не приходили сюда с тех пор, как умерла мама. Полагаю, реальная жизнь и без того достаточно пугающая.

Я оставляю машину на заброшенной парковке, между полустертыми оранжевыми буквами и морем опустевших аттракционов.

– Родители часто привозили нас с Финном сюда, когда мы были детьми, – объясняю я. – Но у владельца появились проблемы с налогами, и всего за одну ночь это место закрылось, а потом стало заброшенным.

Дэр оглядывается по сторонам, озирается на черную парковочную полосу, потемневшие ворота и покосившееся колесо обозрения, нависшее над перегороженным горизонтом. Его тонкие белые прутья, словно скелет, выделяются на фоне чернеющего ночного неба.

– Так что, ты просто приезжаешь сюда и сидишь на пустой парковке? – подшучивает надо мной он, его лицо ничего не выражает.

Я усмехаюсь.

– Нет. Нам удалось найти вход в сам парк только некоторое время назад.

Дэр ухмыляется, и осознание растекается по его лицу.

– А, так это взлом и проникновение! Вы были маленькими разбойниками.

Я снова смеюсь.

– Полагаю, ты впервые участвуешь в подобном?

Я открываю дверцу, и скрип распространяется эхом сквозь темноту, потому что больше в округе не слышно других звуков. Складывается впечатление, что мы оказались на краю света, в полном одиночестве, и стоит оступиться – мы перевалимся через эту четко очерченную границу.

– Все в порядке, – кричу я через плечо, направляясь в сторону парка. – Владелец нас не поймает. Я слышала, что он уехал за границу, поэтому ему все равно, кто вторгается на территорию парка по ночам. Мы не первые, не мы же и последние.

Я чувствую Дэра позади себя, так близко, что отчетливо слышу запах его одеколона, пока мы идем вдоль ограды. Наконец, я нахожу то, что искала… Мы оказываемся перед неровной дырой в стене, которую кто-то вырубил много лет назад. По размеру она как раз позволяет пролезть одному человеку.

Я протискиваюсь в нее, и Дэр без колебаний следует за мной. Мысль о том, что он безоговорочно мне доверяет, порождает тепло внутри живота. А ведь он едва меня знает.

Но когда я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, пристально вглядываясь в его прекрасное лицо, ответный взгляд заставляет меня таять. Потому что он хочет узнать меня. Это совершенно ясно.

Я тяжело сглатываю и снова поворачиваюсь к нему спиной, переключая внимание на сцену впереди.

Центральная аллея пустая, темная и абсолютно заброшенная, как будто переместилась в этот мир из фильма ужасов. Ряды с ярмарочными играми расположились по сторонам от нас. Мы ловим на себе взгляды ужасных клоунов. В машинках, краска на которых частично облупилась, уже давно не сидел ни один ребенок. И страшная картинка на ларьке с «Прибей крота» взирает на нас глазками размером с бусинку.

Мусор болтается на ветру, как бумажное перекати-поле, на некоторых зданиях начертаны граффити: материальное доказательство того, что мы здесь точно не первые. «ОБЕРНИСЬ», – гласят витиеватые красно-черные буквы. «СДОХНИ», – приказывает флуоресцентная оранжевая надпись снизу от предыдущей. А в самом низу нагоняющим ужас, зловещим шрифтом и пугающей белой краской написано: «СМЕРТЬ ПРИДЕТ КО ВСЕМ». Я не утруждаю себя рассказом о том, что эта фраза принадлежит руке моего брата.

– Любопытно, – протягивает Дэр, поворачиваясь вокруг своей оси. – Но я бы не сказал, что здесь страшнее, чем в похоронном бюро.

– Ну, может, потому, что это не совсем то место, которое я хотела тебе показать? – зловеще шепчу я.

Он с любопытством смотрит на меня сверху вниз.

– Что ж. Всегда готов, – заявляет он. – Веди.

Смеюсь над его голосом, полным инициативы и все еще крайне сексуальным с этим его акцентом, без каких-либо размышлений нахожу его руку в темноте и захватываю ее своей. Я почти вздрагиваю от этого прикосновения, от ощущения его теплых и сильных пальцев. Он удивлен, но не сопротивляется. Вместо этого он мягко сжимает мою ладонь, очень нежно, и я веду его за собой, наслаждаясь мыслью, что прикасаюсь к нему прямо сейчас.

Я держу за руку Дэра Дюбрэя.

Мы минуем середину центральной аллеи, которая кажется мертвой, проходим мимо прудика с гниющими лодками, покачивающимися в мрачном затоне, под названием «Старая Мельница», мимо печально повисших качелей, цепи которых скрипят от малейшего дуновения ветра, мимо автодрома с искореженными машинками.

Я останавливаюсь перед Ноктэ, аналогом похоронного бюро в «Стране веселья», а если более точно – комнатой ужасов.

Дэр читает надпись на темной вывеске, черные буквы словно стекают вниз подобно каплям крови.

– Ноктэ. Ха!

Я киваю.

– Это означает «В ночи» на латыни. Финн любил это место. Я думаю, тогда и родилась его любовь к этому языку.

Я предпочитаю не рассказывать о своей теории, согласно которой Финн питает особую любовь к этому месту, потому что здесь все настолько неестественное, что даже он чувствует себя абсолютно адекватным. Поэтому мы ходим сюда до сих пор. Эффект остается прежним, или даже становится более мощным. Атмосфера заброшенности делает ощущение ужаса более реальным. Поэтому, когда Финн оказывается в этом помещении, он чувствует себя самым нормальным, после меня.

Мы с Дэром разглядываем тележку для посетителей комнаты страха, покачивающуюся у стены. Кажется, что она вот-вот упадет на наши головы. В некоторых окнах разбиты стекла, и они словно подмигивают нам своими пустыми глазницами. Растения огибают рельсы, по которым раньше двигалась тележка, плакучие ивы склонили над ними свои кроны, формируя навес и создавая нечто вроде тенистой дорожки.

Дэр бросает взгляд на меня.

– Вынужден согласиться. Это действительно жутко.

Я улыбаюсь, невзирая на то, что мурашки пробегают по моей спине.

– Ты еще ничего не видел.

Я тяну его за руку, и мы садимся в тележку.

– Когда здесь все работало, призраки и зомби выскакивали на нас со всех сторон, пока мы двигались по рельсам. Они пугали нас и приказывали обернуться. – Я останавливаюсь, чтобы понаблюдать за его реакцией. – Ты хочешь посмотреть назад, Дэр?

Своим голосом я бросаю ему вызов, но в то же время в нем точно есть нотка интриги, и он слышит это. Он смотрит на меня, ухмыляясь.

– Не в этой жизни. – Лунный свет льется прямо на него, освещая темную щетину на подбородке и стекая с кончиков его волос.

На секунду кажется, что он весь сияет, и я еле сдерживаю желание прикоснуться к его лицу.

Я лишь улыбаюсь ему.

– Так давай сделаем это.

Мы поднимаемся по скрипучим ступеням крыльца, шагаем по старым паркетным доскам, а затем поворачиваем латунную дверную ручку. Дэр бесстрашно переступает через порог.

– Куда дальше? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

Я достаю из кармана фонарик и освещаю им уже ставшее знакомым фойе. Красный бархат покрывает стены, напоминая льющиеся сверху потоки крови. Вокруг пахнет плесенью, воздух спертый и пыльный.

– Сюда, – указываю я направо по коридору.

Я хорошо знаю этот путь: он ведет в спальни.

Внезапно мы оказываемся очень близко друг к другу. Это скорее нужда, а не просто желание. Неосознанное притяжение, зов, на который мне отчаянно хочется откликнуться.

Мы крадемся по коридору, и от каждого шага раздается пронзительный скрип. Несколько раз Дэр бросает тревожный взгляд за наши спины.

– Испугался? – дерзко спрашиваю я.

– Нисколько, – отвечает он спокойно, обходя манекен, лежащий в луже искусственной крови.

Искусственное тело уставилось куда-то в потолок, но мне кажется, что оно смотрит прямо на меня своими безжизненными глазами. Его глаза кажутся слишком живыми, чтобы быть просто кусками стекла. Они слишком реальные, чтобы быть подделкой. Это особенность парка. Он пугающе реалистичный. И сейчас, когда он заброшен и утопает во мраке, Nocte выглядит даже страшнее, чем задумывали его создатели.

Продвигаясь вперед, я могу даже не смотреть, где сейчас находится Дэр. Как будто я планета, а он мой спутник… Или мое Солнце. Я чувствую жар, исходящий от него, его присутствие, и мне до боли хочется наклониться к нему, слиться с ним, впитать в себя его силу.

Эта жажда заполоняет меня внезапно, и меня пугает ее интенсивность.

Я напугана, потому что раньше никогда себя так не чувствовала. Этого достаточно, чтобы заставить меня снова ощущать себя виноватой, ибо происходящее отвлекает меня от других мыслей, которые свалились мне на голову за последнее время… От ослепляющей скорби.

Я с трудом сглатываю, когда мы проходим в первую спальню.

Шагнув внутрь, я освещаю комнату фонарем: луч падает на манекен, лежащий на кровати, вокруг его шеи обмотана веревка, а из груди торчит нож. Это женщина, и она осуждающе смотрит на меня. Ее светлые волосы спутались. Она словно хочет знать, какого черта мы вторглись в ее владения.

Я не знаю, что делаю.

Это чистая правда. Единственное, в чем я уверена – в моих чувствах к Дэру. Мне нравится, что он отвлекает меня от боли. Мне нравится, как обдает жаром мое сердце и как сжимается желудок, когда он рядом со мной. Это все, в чем я уверена.

Я перевожу свое внимание с манекена на окружающую обстановку. Постельные простыни испачканы «кровью», а во всю стену красуется надпись «ХОРОШЕЙ СМЕРТИ», выведенная мрачным красным: могу предположить, что писал убийца своим пальцем, обмакнув его предварительно в кровь жертвы.

– А ты хорош? – спрашиваю я Дэра, ухмыляясь.

Он смотрит на меня острым взглядом. Его губы подрагивают и расплываются в улыбке.

– Пока никто не жаловался.

Я встряхиваю головой, потому что, очевидно, это совсем не то, что я имела в виду. Но мне все равно смешно.

– Хм. Тогда мы, должно быть, в опасности. Если ты хорош.

Внезапно я оказываюсь возле него, я в личном пространстве Дэра. Я крепко прижимаюсь к его груди, и ее каменная сила поражает меня. Дэр гибкий и стройный, поэтому я не ожидала, что он может быть таким… мощным, таким мужественным и устойчивым.

Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие его мужественным запахом, и смотрю на него снизу вверх.

Он же смотрит на меня, взгляды снова оказываются переплетены, прямо как в первый день нашей встречи. Но сейчас в его глазах есть что-то, чего я не замечала раньше: то самое выражение, которое я встречала в своих снах. Жажда. Меня. Это потрясает до глубины души, заставляя мое дыхание застыть на губах.

Я протягиваю руку и прикасаюсь к его лицу, мои ногти слегка царапают его подбородок, его щетина дразнит кончики моих пальцев.

– Я готова задать свой четвертый вопрос, – говорю я и чувствую, как мой голос слегка дрожит.

У меня от него буквально кружится голова.

– Так задавай, – его голос, как всегда, спокоен.

– У тебя есть девушка дома?

Мой вопрос звучит немного по-детски. Потому что слово «девушка» кажется каким-то формальным. В то время, как мои чувства к нему представляют собой нечто большее.

Дэр задерживает дыхание и переплетает свои пальцы с моими, задерживая ладонь на щеке. Он внимательно смотрит мне в глаза, и сейчас я не могу прочитать ответ.

– Нет.

Он держит мою руку на груди, и я чувствую, как бьется его сердце.

Бах. Бах. Бах.

В абсолютной тишине я слышу его особенно отчетливо.

Химия между нами настолько осязаема, что кажется, ее можно нащупать в воздухе, она сгущается вокруг, плотно прижимая наши тела друг к другу, воздух пронизан электрическими разрядами.

Но он не двигается.

Я хочу его поцеловать. Я представляю, какими его губы могут быть на вкус, какие они мягкие, как он нежно прикасается ими к моим. Я воображаю, как его руки оказываются на моей спине, притягивая ближе, ближе, еще ближе.

Но он продолжает стоять без движения, и я тоже.

А затем он вдруг отпускает мою руку и делает шаг назад.

– Это и есть то, что ты хотела мне показать? – спрашивает он, его голос дразнит меня.

Напряжение между нами с треском рушится.

И все же я не могу сдержать улыбку. Из-за этой простой причины, которая на самом деле и была на первом месте.

– Да. Полагаю, твоя абсолютная храбрость оказала услугу тебе сегодня.

Он снова ухмыляется, и мы возвращаемся в фойе. Однако, проходя через гостиную, я замечаю кое-что интересное и останавливаюсь возле дверного проема.

ДД и КП – инициалы, помещенные в нарисованное на стене сердце. Банально и мило. Я провожу пальцем по этим буквам.

– Какое совпадение, – бормочу я, и по непонятной причине от этих букв мне становится больно, мне ужасно хочется быть той КП, и чтобы Дэр был тем ДД.

И неважно, банально это или нет, в этом есть нечто интимное, нечто настолько личное, что грусть пронзает меня до глубины души. В этом есть отзвук первой любви, напоминание о юных возлюбленных, о вещах, которые абсолютно нормальны.

Я опускаю руку и продолжаю свой путь… Потому что эти инициалы принадлежат не нам, а моя жизнь ненормальна.

Когда мы выходим из здания, я делаю большой глоток свежего воздуха, вдыхаю в себя луну, звезды и аромат хвои.

– Там еще было на что посмотреть, – говорю я мягко, стоя на краю рельсов.

Уголок его губ подрагивает.

– Давай оставим это для нашей следующей встречи, – предлагает он, прогуливаясь рядом со мной.

Я киваю, потому что тот момент внутри Nocte был невыдуманным. Может быть, он просто напугал его так же, как напугал меня, и поэтому мы оба теперь убегаем оттуда. Потому что все было слишком внезапно, обжигающе и ослепляюще… Словно падающая звезда.

Когда мы возвращаемся домой, сидя в моей машине, я бросаю на него беглый взгляд.

– Может, ты покатаешь меня на своем мотоцикле однажды? Я никогда не пробовала.

Он кивает.

– Возможно.

Он смотрит куда-то вдаль, стараясь оставаться строго на своем месте. На секунду мне становится любопытно, почему, но я предпочитаю не фокусировать на этом свое внимание. Однако я настолько погружаюсь в эту мысль, что слова Дэра доносятся до меня как будто издалека.

– Я готов задать тебе свой вопрос, – его голос слегка охрип и пропитан ночной тьмой.

Я поднимаю бровь.

– Хорошо. Пли!

Я ожидаю, что он попытается что-то разузнать о моем парне, или предыдущей пассии, или спросит сколько мне лет. Но он задает мне совершенно другой вопрос, чем буквально проламывает сознание с силой грузового поезда, возвращая меня в суровую реальность.

– Расскажи мне о своей маме.

Это слишком мощный удар, чтобы после него я сразу могла собраться с мыслями и заговорить.

– Почему ты спрашиваешь? – наконец, выдавливаю я из себя, все еще ошеломленная.

Дэр пожимает плечами, выражение его лица мягкое, а темные глаза блестят в лунном свете.

– Не знаю. Просто мне кажется, что я должен узнать тебя лучше.

Естественно, от этого ответа я таю и расслабляюсь, моя поясница почти касается спинки сиденья.

Я делаю глубокий вдох и сжимаю руль достаточно сильно, чтобы костяшки моих пальцев побелели.

– А что бы ты хотел узнать?

Он внимательно смотрит на меня несколько секунд, а потом протягивает свою руку к моей, от чего мои пальцы расслабляются. Его ладони сухие и теплые, в то время как мои – холодные и влажные.

– Что угодно, что ты сама хотела бы рассказать. И кстати… Ты на нее похожа? Я имею в виду, внешне.

Я улыбаюсь.

– Мне бы хотелось быть похожей на нее. Она была талантливая, чудесная. А я… нет. Но да, я похожа на нее внешне. Я выгляжу в точности как она, что, должно быть, очень непросто для моего отца в данный момент. Финн же больше похож на него.

– Она родилась в Англии? Почему она переехала в Америку?

Теперь моя очередь пожимать плечами.

– Да, она оттуда родом. Но я не знаю, почему она уехала. Мама рассказывала, что не очень ладила со своими родителями. Она не общалась с ними много лет, и я никогда не встречалась с ними лично.

– Хмм. Интересно, – бормочет Дэр, – я думаю, это хорошо, что у тебя есть возможность рассказать о ней. Когда моя мама умерла, я не мог говорить о ней около года.

Так он наносит мне второй удар.

– Твоя мама тоже умерла? Ты рассказывал только про отца. Мне так жаль! Что случилось?

Дэр пристально смотрит сквозь лобовое стекло, в глубину ночи. Но могу поклясться, это не то, к чему приковано его внимание.

– Она погибла во время несчастного случая.

Мой желудок скручивается в узел, потому что, господи, я прекрасно понимаю эту скорбь, эту внезапную, щемящую, всепоглощающую тоску. Я бы врагу не пожелала такого.

– Мне так жаль! – торопливо восклицаю я.

Он только кивает.

– Да, это мерзко. Но по крайней мере, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. После того, как она умерла, я понял, как это важно, знать, что кто-то понимает, что ты чувствуешь.

И он прав. Это чувство не сравнить ни с чем.

– Это очень тяжело, – соглашаюсь я. – Мне особенно трудно оттого, что это моя вина. Я позвонила ей той ночью, хотя шел сильный дождь. Если бы я этого не сделала, она до сих пор была бы здесь.

Дэр пристально смотрит на меня, его взгляд словно режет меня на части.

– Ты правда веришь в это? В то, что это твоя вина.

Я смотрю в сторону.

– Да, я верю. Потому что это правда.

– Но это не так. Лично я верю, что когда пришло твое время, смерть уже не обмануть. Я уверен, что ты, живущая всю жизнь в доме, где находится похоронное бюро, тоже веришь в это. У некоторых вещей нет объяснения.

– Но иногда оно есть. И в моем случае это телефонный звонок.

Дэр встряхивает головой.

– Это оказалось не так просто, убедить тебя в неправоте. Но я знаю это наверняка.

– Ну что ж, попробуй, – отвечаю я, в попытке установить перемирие. – Но если даже у Финна и моего отца не получилось, то сомневаюсь, что у тебя выйдет.

– Вызов принят, – серьезно произносит он, и от его взгляда у меня перехватывает дыхание.

– Какое тебе вообще до этого дело? – внезапно осеняет меня. – Ты так мало меня знаешь!

Около секунды он молчит, играя с серебряным кольцом на его среднем пальце. А когда снова поднимает глаза на меня, в его взгляде отражается сотня разных вещей, названия для которых мне сложно подобрать.

– Потому что чувствую, что мне не все равно. Потому что мы похожи во многих вещах. Потому что я знаю, как ужасно потерять мать. Я могу себе только представлять, как это тяжело, когда ты к тому же считаешь, что это твоя вина.

«Да, – проносится в моей голове, – это слишком тяжело, чтобы вынести».

– Это действительно тяжело, – соглашаюсь я. – Но иногда на своем пути ты встречаешь кого-то, кто переворачивает твою жизнь.

Наши взгляды встречаются, и я вижу, что он точно знает, что именно я хочу ему сказать. Возможно, он перевернул мою жизнь. За этим не следует никакой реакции: вероятно, только молчаливое принятие факта и искра довольства собой.

Наступает молчание, товарищи по клубу потерявших своих матерей. Это не тот клуб, куда каждый хотел бы вступить, но я сейчас точно знаю, что теперь чувствую себя гораздо ближе к Дэру.

После нескольких минут молчания я теряю способность находиться в тишине.

– Тебе стоило бы быть поосторожнее с такими вопросами, – говорю я, натянуто улыбаясь, – их осталось всего восемнадцать.

16 Sedecim

Финн

Мой секрет пожирает меня заживо, щелкает зубами у меня под кожей, жаждет вырваться наружу. Но я не могу, не могу, не могу.

ТыБезуменБезуменБезуменВсеЗнаютОбЭтом.

Я рассматриваю свой дневник в коричневом кожаном переплете, хватаю его в руку и бросаю через всю комнату. Он ударяется о стену, а затем падает на пол без единого повреждения. Я судорожно хватаю его, изо всех сил прижимаю к своей груди, а затем камнем обрушиваюсь вместе с ним на пол.

Спустя минуту внутри меня что-то происходит.

Конечно же!

Я не могу поделиться с Каллой, но могу записать свои мысли в дневнике. Беру ручку, после чего надавливаю на нее так сильно, что страница почти рвется. Как будто моя тайна вот-вот разорвет меня изнутри, если не выйдет наружу. Как будто словам не терпится материализоваться на бумаге с помощью чернил.

Когда, наконец, все сделано, мне становится лучше, спокойнее, как будто я излил душу старому другу. Я закрываю книжку и оставляю ее на подоконнике. Выключая свет и выходя из комнаты, я начинаю скучать по перешептываниям в голове… Режущий по нервам женский вопль, от которого я уже не смогу убежать.

Трус.

17 Septemdecim

Калла

Я делаю живительный вдох, пытаясь дотянуться руками до небес: это часть моей утренней йоги. Я стою на краю скал. Отсюда я могу увидеть все до самой линии горизонта, где вода и облака встречаются и сливаются воедино.

– Почему ты занимаешься этим здесь? – с тропинки доносится голос Финна, который кажется особенно мягким в утреннем воздухе, – Ты же знаешь, что это опасно.

Я едва сдерживаю улыбку.

– Ты же видишь, я не настолько близко к краю, чтобы переживать.

Опираясь ладонями на землю, я поднимаюсь и встаю в уттанасану. Я тянусь к стопам своих ног, чувствуя, как растягивается каждое сухожилие, мускул, связка в моем теле, скручиваясь к кончикам пальцев.

– Почему ты так рано встал? – спрашиваю я, не открывая глаз.

Делая упражнения на растяжку, я считаю про себя.

Пять.

Шесть.

Семь.

Финн вздыхает.

– Не знаю. Не мог уснуть.

Восемь.

Девять.

Десять.

Наконец, когда поворачиваюсь к нему лицом, я вижу, что сегодня он особенно уставший и бледный. Для меня это сигнал тревоги.

– Тебе не стало лучше?

Он встряхивает головой.

– Нет.

Паника накатывает и проносится сквозь меня разрушительной волной, но я пытаюсь поймать ее и утихомирить. Это же всего лишь бессонница, боже правый. Почему на меня такие вещи действуют, как красная тряпка на быка?

– Ты же принимаешь свои препараты, верно?

Прежде, чем ответить, он как будто раздумывает.

– Да!

Я поднимаю бровь.

– Да?

Он кивает.

– Мне нужно ехать с тобой на групповую терапию сегодня?

И снова на его лице появляется выражение сомнения.

– Возможно. Но я собирался прилечь отдохнуть хотя бы немного. Скорее всего, я поеду на послеобеденную сессию.

– О’кей, – я старательно пытаюсь спрятать свою тревогу, потому что знаю, Финн не хотел бы, чтобы я зацикливалась на этом.

Он надеется обрести самостоятельность, а не привязаться ко мне еще сильнее. И от этого мне больно. Очень. Но ему не нужно об этом знать.

– В общем, позови меня, когда будешь готов.

Он кивает и направляется в сторону дома, но вдруг останавливается на краю тропы. Я беспокоюсь, потому что он стал проводить круглые сутки в своей комнате, словно отшельник. Мне становится очень тревожно.

Его плечи такие узкие! Я замечаю это, когда он поворачивается в мою сторону.

– Калла!

– Да?

Он с довольным видом улыбается мне.

– Ты знала, что королева Виктория так сильно любила Альберта, что настояла на том, чтобы ее похоронили в его парадной мантии и с гипсовым слепком его руки в ладони?

Я встряхиваю головой и закатываю глаза.

– Ты такой странный и непредсказуемый, братец!

Финн усмехается, как будто все снова в порядке, а он опять в норме.

– Знаю.

Затем он исчезает в тени тропинки.

Я снова сажусь на красноватую грязную землю, проводя по ней кончиками своих пальцев. Сама того не заметив, я написала имя Дэра, закончив букву «р» завитком на конце. Завиток оказался в форме сердца.

– О чем задумалась?

Насмешливый голос Дэра раздается откуда-то из-за моей спины, и я вздрагиваю от неожиданности. Похоже, сегодня эта тропа стала чем-то вроде центральной городской станции, куда считает нужным зайти каждый. Я смущаюсь, потому что, очевидно, думаю о нем. Я вспыхиваю, жар перетекает от моего сердца к щекам, и мне совсем не хочется оборачиваться.

Но я все же это делаю.

Его прекрасное лицо выражает любопытство, и в то же время на нем остается нотка высокомерия. Дэр надел костюм для пробежки, но он не выглядит вспотевшим, поэтому я могу заключить, что пробежал он пока не так уж и много.

– А что мне за это будет? – спрашиваю я.

Его улыбка растягивается еще шире.

– Можем поторговаться. Ты же помнишь, что нам с тобой нужно обсудить много разных тайн?

Это смущает меня еще больше.

– Тайн?

Наши взгляды встречаются, его глаза сияют эбонитовым блеском.

– Да, у всех же они есть, помнишь?

О, конечно. Именно это он сказал во время нашей первой встречи.

– Возможно. Но ко мне это не относится.

Дэр поднимает глаза к небу.

– Почему-то я сомневаюсь в этом. Ты ведь прячешь Ноктэ в своем шкафу, не так ли?

Эти слова заставляют меня улыбнуться.

– Да, но мы оставались там не так долго, поэтому ты много не видел.

– В другой раз, – спешно отвечает Дэр.

Я киваю.

– Обязательно.

Однако мне не кажется, что он в восторге от идеи, и это заставляет меня беспокоиться. Прошлой ночью он казался более заинтересованным. Для меня он до сих пор остается неразрешимой загадкой, парадоксальным противоречием. Его эмоции очень изменчивы. Сегодня он холодный и отстраненный. Мне сложно понять: то ли он пытается закрыться, то ли просто сомневается. Это очень странно.

– Поговорим позже, Калла, – тихо произносит он, а затем резко срывается с места, продолжая свою утреннюю пробежку.

В этот момент мое сердце почти останавливается, потому что он бежит слишком быстро и оказывается в двух шагах от опасного места.

– Стой! – выкрикиваю я, и резкий звук моего голоса разрезает воздух.

Дэр застывает на месте, оборачивается и непонимающе смотрит в мою сторону, его глаза расширяются от изумления.

Я обнаруживаю себя твердо стоящей на ногах, а мое сердце упруго отбивает сумасшедший ритм от стенок грудной клетки.

– А теперь аккуратно сделай шаг назад, – предупреждаю я, – сейчас же.

Осознание вырисовывается на его лице, когда камешки гравия и грязи начинают проседать под его ногами. Он делает быстрый выпад по направлению ко мне, падая на твердую поверхность за секунду до того, как огромный кусок земли отделяется от скалы и падает с высоты ста футов прямо в ледяную гладь океана.

Дэр лежит у моих ног, и мое сердце тяжело ворочается в груди, когда я смотрю на него сверху вниз.

– Не советую тебе подходить так близко к краю, – моя фраза звучит абсолютно бессмысленно в данной ситуации, а горло все еще стянуто и горит.

Он смотрит на меня, а затем встряхивает головой.

– Я должен был сам догадаться.

Я киваю.

– Ты не мог знать об этом. Выступ состоит из очень тонкого земляного слоя. Он не выдержал бы человеческого голоса. Я должна была сразу предупредить, как только ты сюда пришел, но я не подумала об этом.

Потому что я не привыкла к тому, что здесь есть кто-то еще, кроме членов моей семьи.

Потому что он взволновал меня своей татуировкой с надписью «Будь свободен» и своей противоречивостью.

Улыбка медленно расползается по его губам, но в ней нет искренности. Она натянутая, фальшивая. Это его та самая вынужденная улыбка, которая на самом деле есть в арсенале у каждого из нас. Вся жизнь – театр, и все мы вынуждены улыбаться на этой импровизированной сцене.

– Ну, я бы сказал, что ты искупила свою вину тем, что только что спасла мне жизнь.

Если честно, складывается впечатление, что он этому совсем не рад. Его глаза наполнились грустью и сияют не так, как раньше, словно он пытается скрыть то, что у него внутри, от всего мира и от меня.

Разве ты не рад, что остался в живых?

Мне хочется спросить его об этом. Эта мысль искушает меня, она слишком соблазнительна. У него есть почти все, о чем мечтают люди. Красивая внешность, острый ум, бесподобная харизма. Но Дэр не кажется счастливым, обладая всеми этими качествами. Или это оттого, что он теперь сирота?

– Ты выглядишь очень опечаленным, – резко выдаю я, не в силах остановиться.

Дэр окидывает меня внимательным взглядом, как будто взвешивает мои слова. Его бровь скользит вверх.

– Это твой официальный вопрос?

Я молча киваю. Да. Официальный вопрос.

Он вздыхает, и в этом звуке отчетливо слышится ощущение потерянности. Оно словно парит в воздухе над краем пропасти. Взгляд Дэра направлен куда-то вдаль, на океанскую гладь.

– Потому что я все потерял.

На этот раз дар речи теряю я, потому что мне сложно переварить надломленность в его голосе, некую нотку, которую ему не удается утаить от меня. А дальше Дэр наносит мне повторный удар, добавляя к своей предыдущей фразе нечто пугающе личное, от чего у меня перехватывает дух.

– Я не уверен, что снова смогу обрести себя.

Из его глаз на меня льется тьма, она чернее черного, темнее, чем сама ночь.

– Ты хочешь сказать, что потерял самого себя? А не просто потерял что-то важное, – делаю я вывод из сказанного, стараясь ненароком не превратить это в вопрос.

Он коротко кивает.

– Думаю, так и есть, – его голос режет меня, словно острый скальпель.

Он потерян.

– А если я потерян, – продолжает он, – как я могу надеяться на то, что найду кого-то другого?

Я окончательно запуталась в его туманных фразах.

– А ты ищешь кого-то?

– А разве мы все не этим занимаемся? – Его взгляд пронзает меня насквозь, и сердце переворачивается внутри грудной клетки, потому что в его глазах я вижу уязвимость и надломленность.

Это выражение исчезает так же быстро, как появилось. Взгляд Дэра абсолютно ясный и сияющий, но в то же время закрытый. Он снова становится дерзким и самонадеянным, надевая свою вынужденную улыбку.

– Прости. Кажется, это выглядело чересчур драматично. Тебе стоит приписать это тому, что я был на волоске от смерти.

Я улыбаюсь ему в ответ, мрачно и спокойно.

– Я тоже была на волоске от смерти. Точнее, я однажды уже была мертва: наелась орехов в четвертом классе. Меня не было в живых полторы минуты.

Дэр смотрит на меня во все глаза.

– Каково оно?

Что за странный вопрос?

– Так себе, – даю я свою оценку.

– Не особо впечатляет, – заключает он.

Его спокойное отношение к смерти веселит меня, и вот мы уже стоим вместе на краю обрыва и смеемся в лицо смерти.

Это идеально.

Когда мы снова замолкаем, он бросает взгляд на меня.

– Почему ты сидишь здесь, на краю небытия? – спрашивает он.

Я поднимаю бровь.

– Официальный вопрос?

Он смеется и закатывает глаза.

– Боже, нет! Я думал, что ты можешь предложить его в качестве бонуса.

Я тоже поднимаю глаза к небу.

– Не сдерживай себя! Говорить о себе – это одно из моих наименее любимых занятий.

Дэр улыбается, потому что я только что бросила его же слова ему в лицо, но затем собирается с мыслями и смотрит мне прямо в глаза, досконально исследуя мою душу.

– Я думаю, тебе бы понравилось, – спокойно произносит он, – ведь это очень интересный предмет.

От его слов мое сердце грохочет и трепещет, а желудок бешено вращается вокруг своей оси. В его голосе есть что-то очень мотивирующее, что-то крайне притягательное и настоящее.

«Живи, Калла, живи», – шепчет мне Вселенная.

– Я рада, что ты так считаешь, – наконец, отвечаю я, стараясь говорить максимально расслабленно.

Он медленно кивает.

– Да, это мое мнение. Но разве это что-то меняет?

Это меняет все в корне.

Но конечно же, я об этом не говорю. Вместо этого я просто начинаю идти, и Дэр следует за мной, вместо того чтобы продолжать свою пробежку. В какой-то момент он подхватывает мой локоть и помогает переступить через гниющее бревно. Когда он убирает свою руку, я моментально чувствую ее отсутствие. Его прикосновение словно оставило на мне клеймо.

Или я это себе просто придумала.

Всю обратную дорогу мы молчим, однако воздух между нами заряжен электричеством.

Мы останавливаемся около гостевого домика.

– Еще раз спасибо, – его голос тихий и хриплый.

Я киваю.

– Обращайся.

Он улыбается, и на этот раз улыбка настоящая. Я сохраню ее, спрячу где-то в глубинах своего сердца.

А затем он заходит в свой дом, а его фигуру озаряет солнце. И что-то в нем самом светит мне так же ярко.

Я падаю в кресло на заднем крыльце и думаю о Дэре, о его словах, его загадках и бесконечных противоречиях. Я достаю его улыбку из глубин своего сердца и внимательно ее изучаю. Я вижу, что она прекрасна и реальна, мне хочется сохранить ее навечно.

Больше я в тот день Дэра не видела, но вернувшись в свою комнату поздно вечером, обнаружила на кровати букет калл. А рядом короткую записку:

«Снова спасибо».

Малейшая мысль о том, что Дэру каким-то образом удалось проникнуть в мою комнату, а также о том, что он стоял так близко к моей кровати, выпускает сотни бабочек внутри моего живота. Они вьются, и парят, и летают между моими ребрами, а я, озаренная счастьем, тем временем падаю на постель.

Погружаюсь в сон с цветами, зажатыми в моей ладони, и мыслями о Дэре, кружащими в моей голове.

Его улыбка – это последнее, что всплывает перед моими закрытыми глазами, прежде чем я ныряю в забытье. И она появляется снова, и снова, и снова, но уже в моих снах.

18 Decem et octo

Финн

Я просыпаюсь в холодном поту от очередного кошмара, в котором много разбитого стекла и горящего металла.

ЭтоПравдаПравдаПравдаПравда. ОнаМертвааааааааааа. Голоса шепчут и жутко смеются.

Я жадно глотаю воздух, полностью заворачиваюсь в одеяло, а внутри себя мне приходится выдерживать битву с сомнениями, паникой, страхом.

Без какой-либо задней мысли я преодолеваю коридор, захожу к Калле в комнату и устраиваюсь на свободном краю ее кровати. Что-то острое касается моей спины, и я вытаскиваю из рук сестры букет цветов. В замешательстве я смотрю на него около секунды. А затем я понимаю… Должно быть, это подарок Дэра. Внезапно, не в силах справиться со своими чувствами, я вскакиваю с постели, бросаю цветы на пол и начинаю топтать их.

Я хочу, чтобы она была счастлива, честно.

Это правда.

Но… не сейчас. Пока я не смогу справиться без нее.

Калла заставляет голоса замолчать.

Она единственная, кто может это сделать.

Я снова ложусь рядом с ней, сворачиваюсь клубочком, а затем сражаюсь за возможность заснуть, до боли этого жажду, молюсь о капельке живительного сна. И наконец, наконец, наконец, тьма окутывает меня, словно теплое одеяло, прячет под собой меня и мое безумие.

Хотя бы на время.

19 Novem

Калла

Я просыпаюсь в холодном поту.

Мне снились странные сны.

В них был Дэр, но это были не те волшебные и красивые моменты, которые являлись мне по ночам раньше, а скорее кошмар. Он сказал мне нечто ужасное, нечто, что я предпочла бы вовсе не слышать, но мое сердце предчувствовало. Это было что-то мрачное. Я видела, как двигаются его губы, но не могла услышать ни звука. В конце он произнес, что он уйдет, если я сама того пожелаю.

Вот таким был мой сон.

И теперь я лежу у себя в постели, истекая ледяным потом, потому что сон то был или нет, я не хочу, чтобы Дэр уходил.

Внутри меня шевелится совершенно реальный страх потерять его.

Я ворочаюсь в боку на бок, изо всех сил стараясь уснуть, но Финн лежит со мной в одной кровати, а мысли вращаются в голове ужасающим вихрем, поэтому мои попытки остаются без успеха.

Я встаю и спускаюсь вниз по лестнице, выхожу из дома на заднее крыльцо. Свернувшись клубочком в кресле, смотрю за линию, где оканчиваются скалы, и кроны деревьев шелестят на черном полотне неба.

Воздух чистый и свежий. Временами набегает холодный ветер с моря. От этой прохлады по телу пробегают мурашки. Мой взгляд невольно падает на гостевой домик.

В его окнах горит свет, мягкий и теплый.

Дэр не спит. Несмотря на то, что уже далеко за полночь, он все еще бодрствует.

Не обдумывая дальнейшие действия, просто поднимаюсь и иду туда. Я прихожу в себя, когда стою под окнами его гостиной. Заглядывая в комнату, полностью забыв о том, что на мне только ночная рубашка.

Дэр сидит за письменным столом, полностью сосредоточенный на листе бумаги, лежащем перед ним. Он склонился над ним, в эту минуту он выглядит очень прилежным, и у меня не остается ни единого сомнения в том, что он очень занят своей работой.

Свет внутри теплый и манящий, но естественно, я не нахожу в себе смелости постучать. Уже три часа ночи. Поэтому я просто наблюдаю за ним из своего укрытия еще некоторое время, но как раз в тот момент, когда я готова развернуться и отправиться домой, Дэр встает и идет в кухню.

Я сгораю от любопытства, поэтому огибаю угол дома и подкрадываюсь к окнам по другую сторону гостиной. Отсюда я смогу хорошо разглядеть письменный стол. Взглянув сквозь оконное стекло, я ахаю.

Впервые увидев Дэра, я оказалась права. Он занимается чем-то творческим. Он – художник.

И он работает над ошеломляюще прекрасным рисунком, на котором изображена я.

Дыхание больше не принадлежит мне, я прижимаюсь носом и лбом к стеклу, чтобы рассмотреть все еще лучше. Я внимательно разглядываю картину.

Его навык потрясает. А то, как он изображает меня, очень волнует.

На картине я изображена со спины, и я нахожусь в движении, словно удаляюсь от него. И я полностью обнажена, за исключением пары туфель на высоком каблуке.

Не сделав и вдоха, я изучаю рисунок… изумляясь тому, как он меня видит. Я тонкая и бледная, но тем не менее это красивая, потусторонняя бледность. Мои волосы длинные и блестящие, тело изящное и совершенное. В его глазах я женственная, нежная и идеальная.

И вдруг мое сердце замирает и пропускает несколько ударов, когда я замечаю одну деталь.

Родимое пятно на боку.

Размером с монетку в 25 центов, цвета кофе с молоком.

От испуга мои пальцы бессознательно движутся по моему телу, чтобы нащупать то место: очень реальное, очень личное, где находится родимое пятно.

Откуда он узнал?

Мне на ум не приходит ни одного способа, которым он мог бы воспользоваться, чтобы увидеть пятно, если разве что он не подсматривал за мной в душе или не видел, как я переодеваюсь.

Он следил за мной?

Что за черт?

Я так старательно прокручиваю эту мысль у себя в голове, что совсем забываю сделать шаг назад, чтобы меня не было видно. Когда Дэр появляется прямо перед моим лицом, я буквально подскакиваю от неожиданности. Его удивленные глаза направлены прямо на меня.

Я резко отпрыгиваю назад, и он тоже. Я вижу, как расширяются его зрачки, когда он смотрит в темноту.

На меня.

Делаю еще один шаг назад, а затем пулей срываюсь с места и бегу к своему дому. И у этого есть тысяча причин. Потому что я слишком смущена тем, что он заметил, как я наблюдаю за ним. Потому что его рисунок привел меня в замешательство и волнение. И потому что, несмотря ни на что, я в потрясении и восхищении от того, что он вообще рисует меня.

Я не пробежала еще и двадцати метров, как Дэр резко хватает меня за локоть.

– Калла, что ты здесь делаешь так поздно?

На его лице маска негодования.

Я останавливаюсь и смотрю вверх, в его темные глаза, и в ту же минуту в моей голове всплывает тот прекрасный портрет, который он нарисовал своими собственными руками. Светотень была наложена с такой любовью, фигура идеально выстроена.

– Ты нарисовал меня, – просто говорю я, мои руки свисают вдоль бедер.

Не могу понять, что именно я чувствую, кроме смущения.

Он выглядит взволнованным.

– Да. Я… Это что-то вроде хобби.

– У тебя очень здорово получается, – отвечаю я. – Настолько хорошо, что ты смог нарисовать родимое пятно, которого никогда не видел.

Тишина заполняет пространство между нами.

Наконец, Дэр вздыхает.

– Что именно ты имеешь в виду?

Я тоже вздыхаю.

– Я говорю про родимое пятно у меня на боку. Ты же никогда его не видел, так как же ты смог его нарисовать? Ты следил за мной? Если да, то зачем?

И снова между нами воцаряется молчание.

– Мм. Если ты намекаешь на то, что я шпионил за тобой, то это не так, – в конце концов отвечает Дэр. – Иногда я провожу время снаружи, а ты часто выходишь из дома. А еще когда ты возвращалась после прогулки на лодке, на тебе не было верхней одежды. Поэтому я заметил.

О, это же было очевидно.

– Я такая идиотка! – выдыхаю я. – Прости меня!

Он встряхивает головой.

– Не беспокойся. Я могу понять, почему ты пришла к такому умозаключению.

Да, потому что я психованная.

Он снова смотрит на меня.

– Мне нужно перед тобой извиниться. За то, что нарисовал тебя… в таком эротизированном образе. Прости. Надеюсь, я не заставил тебя почувствовать неловкость?

Если под неловкостью он подразумевает крайнюю степень смущения, то да. Заставил.

– Все в порядке, – быстро бросаю я. – Ты нарисовал меня очень красиво. Как на это вообще можно злиться?

– Потому что ты и есть красивая, – спокойным голосом произносит он, но в его глазах я читаю миллион невысказанных слов.

Воздух заряжен, наполнен чем-то волнующим, и я мечтаю встать на цыпочки и поцеловать его.

– Ты так и не сказала, почему оказалась здесь так поздно, – напоминает Дэр, вытаскивая меня из моих искушенных фантазий.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках удовлетворительного ответа, но ничего подходящего среди темнеющих деревьев не попадается мне на глаза.

– Я не могла уснуть и увидела в твоем окне свет…

– Мне тоже не спалось, – признается Дэр. – Каждый раз, когда это происходит, я рисую.

– И ты решил нарисовать меня? – спрашиваю я. – Почему именно меня?

Почему среди всех людей мира он выбрал именно меня?

Он улыбается широкой улыбкой, от которой у меня немеют пальцы ног.

– Я рисую не только тебя, цветок каллы. Я рисую все, что кажется мне интересным.

Он считает меня интересной? Мое сердце отбивает удары, словно молот по наковальне, и я абсолютно забываю о том, что еще пару минут назад считала его сталкером.

– Правда?

Он кивает.

– Да.

По телу пробегает дрожь от прохладного ночного ветра и слов Дэра.

– Тебе нужно вернуться в кровать, Калла, – замечает он, – здесь холодно.

Я киваю, не сказав ни слова.

– Доброй ночи, Дэр.

– Доброй ночи.

Направляюсь к дому, и всю дорогу Дэр наблюдает за мной. Я это чувствую. Однако когда я поднимаюсь на крыльцо и оборачиваюсь, его уже нет.

Я чувствую себя на седьмом небе от счастья, чудесно, просто замечательно, пока не добираюсь до своей кровати, снова обнаруживая в ней Финна. На полу рядом с кроватью мои цветы, растоптанные, как я могу предположить, его ногой.

Все мои чувства рассыпаются в прах, когда я понимаю, что не могу проживать все это рядом с Дэром. Я вообще не могу испытывать ничего приятного до тех пор, пока с моим братом что-то не так.

Я засыпаю, а темные облака сгущаются вокруг, высасывая из меня всю радость.

20 Viginti

Океанские волны обрушиваются на берег, меня обволакивает туман, а я сама тем временем устроилась на одном из камней в бухте. Сейчас отлив, поэтому я могу находиться здесь еще несколько часов, до тех пор, пока не вернется вода и покроет всю видимую часть берега.

Все, чего мне сейчас хочется, – это предаваться мечтам о Дэре. Сфокусироваться на том, что он тоже представляет меня обнаженной.

Но я не могу. Не сейчас. Потому что в кармане ветровки мои пальцы касаются замшевого переплета дневника Финна. Прошедшей ночью я поняла, что проблемы моего брата, вероятно, больше, чем я себе это представляла. Поэтому теперь я отчетливо осознаю, что должна выяснить, что происходит.

Поэтому когда он вместе с отцом ушел чинить ограду, я взяла его дневник. Мне пришлось так поступить, потому что, очевидно, сам Финн не собирается мне ни о чем рассказывать. Он подумает, что записная книжка потерялась… и мне нужно будет как-то ее спрятать. Это заставляет меня чувствовать себя грязной воровкой, я виновата перед ним за эту ложь, потому что знаю, как много для него значит этот дневник.

Но ему придется найти другую тетрадь, в которой он сможет делать записи.

Я сделаю все, что только от меня зависит, чтобы защитить Финна от него самого.

Мое дыхание трепещет внутри грудной клетки, когда я достаю книгу. Потому что в последний раз, когда я читала записи Финна, они напугали меня на несколько недель вперед. Его потаенные мысли привели меня в ужас тогда, и та же участь ждет меня сейчас. И все же я открываю дневник, чувствуя, как содрогаются мои пальцы.

А затем я замираю.

Полностью прирастаю к месту, на котором сижу.

Сложенный лист бумаги находится прямо под обложкой, но я уже могу разглядеть, что на нем.

Это мой портрет, нарисованный Дэром.

Когда Финн его достал? Посреди ночи?

Не в силах обдумать происходящее, не в силах даже дышать, я нетерпеливо, но осторожно разворачиваю листок. Мое сердце резко сжимается у меня в груди.

Слово «МОЯ» написано поперек этого талантливо нарисованного наброска. Повсюду. Большими буквами, крошечными буквами, между строк. Вся бумага испещрена жирным текстом.

МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ МОЯ.

Я не могу сделать вдох.

Я не могу думать.

Я только знаю, что мои пальцы бессильно дрожат, а сердце неистово сжимается. Что за чертовщина происходит?

Финн выбрался из моей постели, проник в дом Дэра и выкрал у него рисунок посреди ночи. Черт! Он, должно быть, следил за мной все то время, что я провела рядом с домиком. Потому что только так он мог узнать о существовании рисунка.

Холодная дрожь пробегает по спине, заставляя меня вздрагивать снова и снова.

Зачем он это сделал?

Что не так с моим братом?

Заставляя себя собраться с мыслями, переворачиваю страницу за страницей, потому что именно там я могу найти ответы. Я натыкаюсь на карту Таро, спрятанную в одном из разворотов, что само по себе странно, но я вставляю ее туда, где она была, и быстро пролистываю страницы, пока не нахожу то место, где закончила чтение в прошлый раз. Его почерк жирный и громоздкий, что несоразмерно с ним самим: пальцы и руки Финна всегда были тонкими, как прутики, костлявыми и худыми.

Моя грудь вздымается, когда я читаю. Все слова написаны разным размером, с росчерками и завитушками – почерк человека не в своем уме.

NOCTE LIBER SUM NOCTE LIBER SUM

В НОЧИ Я МОГУ БЫТЬ СВОБОДНЫМ.

ALEA JACTA EST ЖРЕБИЙ БРОШЕН. ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

ЧЕРТОВ ЖРЕБИЙ БРОШЕН.

SERVA ME, SERVABO TE. СПАСИ МЕНЯ, И Я ПРИДУ К ТЕБЕ НА ПОМОЩЬ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

Почти на всей странице повторяются одни и те же слова и фразы, отчаянные латинские выражения, случайные сочетания букв. И, конечно же, какой-то странный символ. Я даже не пытаюсь вникнуть в его смысл. Мой брат любит мистические знаки, поэтому они тоже начертаны здесь и повторяются почти на каждом развороте. Я даже не моргаю глазом, пока не дохожу до конца страницы. Там я нахожу две схематично изображенные фигуры: мужчины и женщины. Их лица яростно исчерканы ручкой. Мужчина и женщина, их двое. У женщины огненно-рыжие волосы.

Это я.

Тяжело сглатываю и в негодовании захлопываю книгу, уставившись на океанские волны и отчаянно пытаясь забыть все, что я только что прочитала.

От чего он хочет быть спасенным?

От безумия?

Спаси меня, и будешь спасена. От чего?

Меня тоже нужно от чего-то спасать? Поэтому он перечеркнул мне глаза на своем рисунке?

У меня в горле снова застывает ком, густой, горячий, едкий.

Я не могу так поступить. Я знала, что его дневниковые записи покажутся мне нездоровыми, но не ожидала, что настолько. И я… не могу сделать это сегодня. Мне нужен перерыв от всего этого безумия.

Потому что мой брат заползает посреди ночи в мою кровать и пишет слово «МОЯ» через весь лист с моим эротичным портретом. Если бы это увидел кто-то еще, он бы наверняка подумал, что у Финна какие-то нездоровые фантазии, а может, даже сексуальные девиации. Но дело не в этом. Я точно знаю это, потому что мы – две половины целого. Мы связаны по факту рождения, и поэтому он считает, что я принадлежу ему. Он мой. А я его.

Мысли путаются между собой, но среди них я не могу найти никакого смысла, я просто не знаю, что мне делать.

Я не могу думать об этом прямо сейчас.

Это слишком.

Это слишком.

Я достаю маленькую сумку, в которой лежит зажигалка, а затем поджигаю рисунок, потому что никто больше не должен увидеть это изображение. А если увидят, то запрут Финна в специализированном учреждении, потому что не поймут его.

Не могу позволить, чтобы это случилось.

Я смотрю, как горит бумага, как уголки загибаются и чернеют. Затем я задуваю пламя, и пепел уносит ветром в океан.

Я прячу дневник в карман и иду сквозь потоки дождя (я даже не заметила, как пошел дождь) к дому. Камни на тропинке намокли, и несколько раз я поскальзываюсь и падаю. На моих ладонях появляются ссадины, но я продолжаю идти не спеша.

Дождь приносит мне очищение.

Возможно, он смоет с меня все окружающее безумие.

Потому что я не имею никакого представления о том, что мне с этим делать.

Может быть, Финн уже добрался до той точки, в которой я не смогу ему помочь?

Эта мысль вгоняет меня в ужас, парализует, и я замечаю, что застыла как вкопанная около гостевого домика, мои ноги крепко сцепились с землей, и я не могу двигать ими, не могу сделать и шага.

Дождь омывает меня, волосы обвисли бессильными прядями, пытаясь дотянуться до земли. Мои зубы начинают стучать от холода, но я все еще не могу двигаться. Паника, отчаянное желание убежать как можно дальше от дома, склеивает мои ноги с землей, словно цемент. В этот момент я сама кажусь себе сумасшедшей, потому что действительно не могу двигаться. Мои конечности словно стали каменными.

Главная дверь гостевого домика внезапно открывается, оттуда выскакивает Дэр и бежит по дорожке, вымощенной булыжником.

Не сказав ни слова, он накрывает мою голову своей курткой и ведет в свой дом. Перед моими глазами мелькает его черная футболка, черные шорты, черные глаза, пока он вытирает меня полотенцем и подталкивает к креслу в гостиной.

– Что ты делаешь на улице в такой дождь, Калла? – спрашивает он, вытирая мои руки до самых плеч махровой тканью.

Я наклоняюсь и прижимаюсь всем своим телом к его твердым мышцам.

Мне нравится эта сила.

Он устойчивый, настоящий, недвижимый, как каменная глыба.

– Я не знаю, – бормочу я. – Я просто… Не хотела идти домой, наверное.

Дэр замолкает, глядя на меня сверху вниз, сотни различных выражений мелькают в его глазах.

– Почему ты не хочешь возвращаться?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Просто не хочу.

Внезапное чувство накрывает меня с головой. Ощущение, что похоронное бюро стало слишком огромным для одной маленькой меня. Я не могу идти туда, где меня ждет Финн с его ментальными проблемами, нависшими над моей головой. Не могу вернуться в дом, откуда недавно моя мать ушла навсегда.

– Мы тебя искали, – продолжает он, внимательно вглядываясь в меня, потирая мою холодную кожу.

– Правда? – спрашиваю я смущенно. – Но ведь я ушла совсем ненадолго.

Он замолкает, и я вижу в его глазах подозрительную сосредоточенность, которую он, тем не менее, умело маскирует.

– Ты ушла сегодня утром, – спокойно говорит он.

А разве еще не утро?

Я смотрю на настенные часы.

Шесть вечера.

Мое сердце тяжело бьется, я снова смотрю на часы.

Все еще шесть вечера.

Как такое вообще возможно? Я была настолько поглощена беспокойством о Финне, что потеряла счет времени?

– Должно быть, я схожу с ума, как мой брат, – мои холодные руки цепляются за теплые ладони Дэра.

Его взгляд становится мягче, и он замирает. Руки Дэра теплые, сухие и очень сильные.

– Это не так, – убеждает он меня, – просто на тебя много всего свалилось в последнее время. Кто угодно не совладал бы с собой. Поверь.

Кто угодно потерял бы несколько часов, даже не заметив этого?

– А ты? – настойчиво спрашиваю я. – Когда у тебя умерли родители, ты терял над собой контроль?

– Конечно! – уверяет Дэр, окружая мои руки своими. – Так происходит у всех. А на тебя свалилось гораздо больше, чем на обычного человека. Калла, в этом доме ты окружена смертью. Похоронное бюро, твоя мама… Это все тяжело. Просто отпусти все на самотек, будь что будет.

Он садится рядом со мной, и я вдыхаю его запах, его мужественность, аромат дождя. Когда я рядом с Дэром, я чувствую себя защищенной.

Я хочу его.

Это все, что я знаю.

Чем дольше я нахожусь рядом, тем сильнее хочу принадлежать Дэру. Я хочу его уверенность, его сексуальность, его плечи, его бедра, его голос. Я хочу его полностью, таким, какой он есть.

Больше всего в своей жизни.

Я протягиваю свои холодные пальцы к его скулам, касаюсь его лица, как делала той ночью в заброшенной комнате страха. Но на этот раз он не препятствует моей руке. Дэр не останавливает меня, когда мои пальцы пробегают по его губам, ощущая мягкость, спрятанную в них.

Кажется, будто электричество растекается по воздуху сумасшедшим разрядом. Оно вот-вот пройдет сквозь меня, но этого не происходит. Разряд просто создает взаимное притяжение между мной и Дэром, заставляя меня светиться изнутри, трепетать в тех местах, которые были мне неизвестны.

Я тяжело сглатываю ком в горле.

– Поцелуй меня, – шепчу я, жадно заглядывая в его глаза.

Он моргает, затем пристально смотрит на меня и сжимает губы.

– Я не должен этого делать, – отвечает он низким и хриплым голосом.

– Просто сделай это, – отвечаю я, затаив дыхание.

И он не может отказать.

Он склоняется надо мной, его губы соприкасаются с моими. Они мягкие, нежные, настоящие. Я вдыхаю свежий запах мяты. Это тот момент, о котором я грезила в течение нескольких недель.

Целовать его так приятно, так волнующе и так естественно. Словно я делаю вдох, задержавшись под водой несколько минут. Это позволяет ощущать себя живой.

Внезапно он отстраняется, но мое сердце бьется все в том же бешеном ритме, дыхание нарушено. Затем он встает.

– Я не должен был этого делать, – бормочет он, забирая полотенце с собой в кухню.

Я вскакиваю на ноги, пытаясь задержать его.

– Почему нет? – настаиваю я. – Мне восемнадцать, и я точно знаю, чего я хочу.

Я хочу тебя.

Но он встряхивает головой.

– Ты не знаешь, чего ты хочешь, – говорит он с сожалением в голосе, – потому что ты расстроена. Тебе пришлось столкнуться с тем, что большинство людей не пожелало бы и врагу. Сейчас не лучшее время для этого. Я не хочу пользоваться твоим состоянием в своих целях.

– Но ты не… – я не успеваю договорить, когда он подносит указательный палец к моим губам.

– Именно это и могло произойти, – отвечает он мягко. – Я не могу это сделать. Не сегодня.

Однако он не говорит никогда.

Я спокойно стою на месте, но мое дыхание сбивчивое и прерывистое. Затем я поворачиваюсь и ухожу, униженная его отказом, но в то же время воодушевленная.

Потому что он не сказал мне «никогда».

Он не сказал мне «никогда», потому что он рисует мои портреты по ночам, поэтому я точно знаю, что он думает обо мне.

Я выхожу под дождь, не обращая внимания на слова Дэра, и направляюсь прямо к своему дому. В комнате, сбросив с себя одежду и швырнув дневник Финна на пол, я шагаю под душ. Горячая вода смывает с меня все чувства, изгоняет воспоминания об аромате его тела. Я воскрешаю в своей памяти его руки, нежно ласкающие мои, и крепко сжимаю веки.

Он думает, что он не тот, кто мне нужен, но именно он тот самый.

Он спасает меня от моей боли. От моих тревог. От моих страхов.

Но даже прогоняя эти мысли через себя, я осознаю, что в одном он был абсолютно прав.

Сейчас не лучшее время.

Сейчас не лучшее время, потому что он не хочет исполнять роль временного развлечения.

Он заслуживает того, чтобы быть в самом центре внимания.

И в нынешнем состоянии я не могу сосредоточиться ни на чем конкретном, за исключением, возможно, спасения своего брата из бездны безумия. Дэр заслуживает большего.

Но моя эгоистичная сторона не прекращает жаждать его.

Я соскальзываю на пол и закрываю свои глаза, позволяя воде смыть слезы с моего лица.

* * *

Не знаю, как долго я оставалась в душе или сколько просидела на подоконнике в своей комнате. Все, что мне известно, – это то, что Финн с отцом уже вернулись домой, и брат сразу исчез в своей комнате: я слышала, как он перебирает свои вещи.

До меня доносились его шаги по лестнице и мое имя.

Наконец, он возвращается на второй этаж, яростно вколачивая каждый шаг в пол. Дверь моей комнаты распахивается настежь, и Финн врывается ко мне.

– Где мой дневник? – требовательно спрашивает он, его бледно-голубые глаза искрятся ледяным блеском, а тонкие руки сжаты в кулаки.

Впервые в жизни я лгу своему брату.

Прямо в лицо.

– Не знаю, – коротко отвечаю я, не моргнув и глазом.

Я стараюсь не смотреть в сторону, чтобы случайно не коснуться взглядом выдвижного ящика своего письменного стола, где я и спрятала его маленькую записную книжку.

– Нет, ты знаешь, – вне себя от ярости произносит он. – Он был в моей комнате, а теперь его там нет.

– У меня нет твоего дневника, Финн, – повторяю я. – Почему ты так расстроен? Он обязательно найдется.

Да, после того, как я смогу дочитать его до конца.

Лицо Финна напряженное и взволнованное, и я чувствую себя немного виноватой за то, что причиняю ему душевный дискомфорт. Я знаю, что происходит, когда он расстраивается, но в то же время не могу упустить свой шанс. Я ничего не могу с этим поделать, хотя мне теперь известно, что так беспокоит его. И это единственный способ прояснить ситуацию до конца.

– Если ты найдешь его, Калла, – бегло проговаривает он, – не читай.

Я отвечаю молчанием, поэтому он останавливается на пути обратно и оборачивается на меня, его отчаянный взгляд встречается с моим.

– Тебе нельзя его читать, Калла.

Я не могу оторвать от Финна свой взгляд, в его глазах пустота. Страх из-за потери одной маленькой книжицы ужасает.

– Почему ты так переживаешь из-за этого, Финн?

Я задаю ему этот простой вопрос.

Однако ответ оказывается не таким простым. Когда брат снова поворачивается ко мне, его лицо искажают рыдания.

– Потому что все должно идти своим чередом, Калла. Все. Должно. Идти. Своим. Чередом. Как ты этого не понимаешь? Ты должна меня понять!

Его узкие плечи трясутся, и я прижимаю его к себе, поглаживая ладонью по спине, пытаясь усмирить его бушующее дыхание. Я чувствую, как грудная клетка Финна резко вздымается и опадает.

– Понимаю, – говорю я, но на самом деле это тоже ложь, и я не могу найти разумного объяснения ходу его мыслей.

Проходят минуты, прежде чем Финн делает шаг назад, освобождаясь из моих объятий, прежде чем его самоконтроль выходит на достаточный уровень для того, чтобы выйти из моей комнаты. Но когда я бросаю последний взгляд на его лицо, пока он закрывает дверь, единственное, что я вижу, – крайняя степень отчаяния.

Господи, как больно!

Но я его защитница. Если я не позабочусь о брате, никто не сделает этого. Поэтому иногда мы вынуждены делать то, что не может быть предметом гордости, во имя спасения наших любимых. Я запираю дверь и достаю его дневник, усаживаюсь на подоконник и вторгаюсь в его личное пространство.

Боковым зрением я замечаю сквозь оконное стекло, как Финн выходит из дома и берет в руки топор. Он выплескивает свою агрессию на одно из растущих рядом с домом деревьев, отрубая от него кусок за куском, хотя сейчас лето и дрова нам не пригодятся еще несколько месяцев. Откровенно говоря, они не будут нужны нам, даже когда наступят холода. Но они понадобятся нашему отцу.

Поэтому Финн занят тем, что рубит дрова для папы, а я погружаюсь в чтение его дневника.

Все его внутреннее сумасшествие прыгает и закручивается по спирали вдоль страниц записной книжки. Я обнаруживаю, что перестаю дышать, когда пролистываю блокнот.

Я ТОНУ. ТОНУ. ТОНУ. IMMERSUM IMMERSUM

IMMERSUM

КАЛЛА СПАСЕТ МЕНЯ. ИНАЧЕ Я УМРУ. ИНАЧЕ Я УМРУ. ИНАЧЕ Я УМРУ.

SERVA ME, SERVABO TE. СПАСИ МЕНЯ, И БУДЕШЬ СПАСЕНА.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

СПАСИ МЕНЯ.

КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА

КАЛЛА КАЛЛА

Я СПАСУ ТЕБЯ, КАЛЛА. КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА.

Я отрываю свой взгляд от этих слов, пропитанных болью, пытаюсь дистанцироваться от них, потому что в этом случае, впрочем, как и всегда, Финн зовет меня на помощь, когда ему особенно страшно.

Даже на исписанных страницах его дневника.

Он считает, что я единственный человек, кто может прийти к нему на помощь, и я не могу с этим не согласиться. Но он почему-то считает, что он должен спасти и меня, что довольно смешно.

Я единственная, кто может его понять. Я одна знаю о нем все. И я не могу ни с кем поделиться тем, что читаю. Потому что, если я расскажу отцу, он сразу же отправит Финна в специализированное учреждение для ментально нездоровых людей. А мне известно достаточно, чтобы понимать, что брат оттуда больше никогда не выйдет. Они оставят его там навсегда.

Но я могу помочь ему только при условии, если сама прочитаю все его самые потаенные мысли. Полностью.

Я устремляю взгляд сквозь оконное стекло, и меня пугает, что я не вижу во дворе Финна. Мой взгляд натыкается на Дэра. Он бежит трусцой вдоль тропинки с пляжа, его движения уверенные, словно он не обращает никакого внимания на падающие с неба капли дождя.

Неожиданно, оказавшись на краю тропинки, прямо под моим окном, он резко останавливается. Его прекрасное лицо поднимается в мою сторону, и наши взгляды пересекаются.

Я перестаю дышать.

Я не могу ни о чем думать.

Все, что я могу сделать, – это поднять руку и прижать ладонь к стеклу, в попытке прикоснуться к руке Дэра. Дождь стекает по стеклам ручьями, которые огибают мои пальцы, как слезы. Взгляд Дэра становится нежнее. Он безмолвно поднимает ладонь в воздух. Он словно прикасается ею к моей. Словно хочет поддержать меня в тех вещах, о которых ничего не знает.

Все, что имеет для меня сейчас значение, – это его поддержка.

От его присутствия мне становится тепло и комфортно.

И он об этом знает. Только поэтому он стоит под моими окнами еще несколько минут, настолько долго, насколько это вообще возможно. Наконец он опускает обе руки и продолжает свой путь по тропинке.

Он скрывается за кронами деревьев, его больше нет рядом.

Его больше нет рядом со мной.

Я отчетливо осознаю кое-что, отложив сборник безумных мыслей моего брата в сторону. Мне никогда не было так одиноко раньше.

21 Viginti et vnum

Утром мне кое-как удается собраться с силами, спустя несколько часов сна, метания в постели и приступов паники. С рассветом я успокаиваюсь.

Я должна это сделать.

Я не могу развалиться на куски, потому что должна собрать Финна, чтобы он снова был целым.

Тем не менее за завтраком он кажется абсолютно нормальным и широко улыбается мне из-за своей тарелки с хлопьями.

– Прости, вчера вечером я был не в себе, – спокойно говорит он, кладет ложку на стол и отламывает кусок булочки.

Ну, по крайней мере, ест он с аппетитом. Это уже хорошо.

Я натянуто улыбаюсь.

– Все в порядке. Если я увижу твой дневник, то сразу же его тебе верну, Финн. Обещаю.

Он улыбается мне в ответ своей ангельской улыбкой.

– Я верю тебе.

Его спокойствие меня настораживает, как будто он в курсе, что его дневник у меня. Но ведь это не может быть правдой. Если бы он знал, то сошел бы с ума и перевернул мою комнату вверх дном, чтобы вернуть себе свою реликвию.

– У тебя уже есть планы на сегодня? – спрашиваю я, пробуя апельсиновый сок.

– Если ты хочешь мне что-то предложить, то сегодня я не могу, – бормочет он, пережевывая булочку. – Собираюсь перебрать вещи в своей комнате и выбросить ненужное.

– Хочешь, помогу тебе? – Я чувствую, как непроизвольно начинаю хмуриться, потому что он ведет себя подозрительно отстраненно.

Брат встряхивает головой.

– Нет. Я все еще неважно себя чувствую. Ты можешь пойти к Дэру и провести время с ним.

Это уже совсем расходится с моими ожиданиями. Финн хочет, чтобы я провела время с Дэром? Что за черт?

Он пожимает плечами и издает сдавленный смешок: мое удивление слишком очевидно.

– А что? Осенью ты уедешь. Должна же у тебя быть летняя интрижка. Это входит в список дел любой нормальной девчонки, так ведь?

Я закатываю глаза, хотя все внутри меня радостно подпрыгивает от его слов. Он не хочет, чтобы я чувствовала свою вину за то, что провожу время с Дэром? Мне кажется, что бог снизошел до меня и кротко улыбается.

– Не знаю. Я еще слишком молода, чтобы составлять списки.

– Просто иди к нему, – говорит он, выталкивая меня из-за стола. – Вчера вечером Дэр спрашивал папу, как добраться до Уоррентона. Ты могла бы подбросить его туда.

Тот факт, что я бывала там раньше уже миллион раз, не имеет никакого значения: я ни разу не была там с Дэром.

– Я вернусь домой пораньше, и мы вместе пообедаем, – кричу я ему на прощание.

Он, не глядя, машет мне рукой.

Внезапно я чувствую себя свободной.

Словно я сбежала из тюрьмы, как будто я теперь могу летать и мне надо поторопиться. Никто не остановит меня. Я опрометью бросаюсь к гостевому домику, и когда стучу в дверь, мое сердце бьется в груди, как птичка, запертая в клетке, готовая вот-вот вырваться наружу.

Мое дыхание становится еще более прерывистым, когда дверь открывается и в проеме появляется Дэр.

Он без футболки.

На самом деле выглядит он, как будто только что вышел из душа, потому что с его волос стекает вода. Торс обнажен. Я ничего не могу поделать с тем, что откровенно впиваюсь глазами в его неприкрытое тело, рельефный пресс, твердые мышцы и пояс на его джинсах, свободно сидящих на бедрах. На ремне красуется крупная серебряная пряжка в форме черепа, она расположена точно по центру, несколькими дюймами ниже пупка.

Я с трудом сглатываю, затем еще раз.

Уголок его губ подрагивает.

– Да? – спрашивает он, на его губах появляется легкая улыбка.

Он прекрасно знает об эффекте, который он на меня производит. Возможно, я даже не единственная, кто подвержен его чарам.

Клянусь богом, я намерена предложить ему съездить со мной на пляж Уоррентона. Однако у моего языка совсем другие планы.

– Нарисуй меня, – выдыхаю я, удивляя и его, и саму себя.

Дэр пристально смотрит на меня.

– Нарисовать тебя? – повторяет он медленно, но настойчиво, не отводя своего взгляда от моих глаз.

Я киваю.

– Ты же рисовал меня по памяти. Рисовать с натуры гораздо лучше.

Не дожидаясь ответа и не в силах придумать ничего лучше, я проскальзываю в его дом. Дэр пристально смотрит на меня, его глаза напоминают застывшую лаву. Могу поклясться, он пытается придумать, как бы вышвырнуть меня отсюда. Поэтому до того, как он что-то успеет мне сказать, я поворачиваюсь к нему лицом и стараюсь улыбнуться как можно увереннее.

– Где мне встать, чтобы тебе было удобно рисовать меня?

Не отвергай меня. Это все, о чем я могу думать, глядя на его прекрасное лицо. Должно быть, я действительно сошла с ума, потому что нет ни единого шанса, что он согласится на это.

– Калла, – хрипло произносит он, его язык быстро пробегает по пухлой верхней губе.

– Пожалуйста! – перебиваю я его, прежде чем он выгонит меня. – Нарисуй меня, Дэр. Я хочу, чтобы ты сделал это.

Он стоит неподвижно, словно статуя, исследуя меня взглядом. А я тем временем наслаждаюсь видом его прекрасного тела.

– Прошу тебя! – наконец, шепчу я, мой голос стал хриплым, – Как мне встать?

Я отсчитываю удары своего сердца, пока он смотрит на меня и размышляет над предложением.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Пя…

– Подожди минуту, – наконец, отвечает он, прерывая мой внутренний монолог.

Он идет в другой конец комнаты, а затем выставляет на середину гостиной откидное кресло.

– Ты можешь сесть здесь.

Он говорит как профессионал. Я выполняю его просьбу и присаживаюсь на край кресла, в то время как каждый нерв пляшет под кожей. Не верю, что все это происходит со мной.

Он собирается это сделать. Он собирается это сделать.

– Закрой шторы, – прошу я, расстегивая пуговицы на своей рубашке.

Не могу поверить, что я делаю это.

Не могу поверить, что он позволяет мне это сделать.

Я вижу, как тяжело он сглатывает, его адамово яблоко двигается под кожей, пока он исполняет мою просьбу. Как только в комнате становится темно, он придвигает кресло ближе ко мне, его альбом для набросков уже в руках.

– Ты готова? – спрашивает он, его голос звучит выше, чем обычно.

Он не сводит глаз с моего лица.

Я встряхиваю головой.

– Пока нет.

А затем я снимаю бюстгальтер.

Дэр пытается откашляться и открывает свой альбом, завершая образ профессионального художника. Я могу поклясться, мое тело вспыхивает десятками тысяч разноцветных огней.

Я встаю и скидываю свои шорты на пол.

Дэр не двигается. Не похоже, чтобы он вообще дышал.

Его глаза застывают на мне, в них застыло восхищение открывшимся видом. Он поднимает свой глубокий темный взгляд выше и смотрит мне прямо в глаза.

– Калла, – произносит он, начинает ерзать, встает с места.

– Нет! – резко отвечаю я. – Пожалуйста! Я хочу этого! Мне нужно, чтобы меня… отвлекли.

Своим взглядом он пытается отгородиться от меня, но тем не менее продолжает изучать мое тело. И все-таки Дэр поднимается с кресла. Он направляется к гардеробу и достает оттуда одну из своих длинных рубашек. Белую, с высоким воротом. Он протягивает ее мне.

– Надень ее, – говорит он мне. – Только оставь расстегнутой.

Мое сердце трепещет, когда я делаю то, о чем он меня попросил.

Он ждет некоторое время. Затем немного поправляет рубашку, чтобы она сидела точно по моей фигуре. В итоге открытой оказывается только верхняя часть моей груди. Дэр застегивает всего одну пуговицу. Ниже рубашка остается расстегнутой, поэтому он может хорошо видеть мой пупок и бедра.

Он снова устраивается в своем кресле.

– Так значит, я для тебя – способ отвлечься? – спрашивает он украдкой, поднося карандаш к листу бумаги и намечая округлую линию: начало моего бедра.

Я вспыхиваю.

– Ты гораздо больше, чем просто способ отвлечься. Но сегодня… я просто не хочу думать ни о чем, – я сглатываю, и он пристально смотрит мне в глаза, а затем отводит их в сторону.

– Ляг на спину, – бесцеремонно говорит он.

Дэр встает и подходит ко мне, перекидывая волосы через мое плечо.

Он проводит рукой по моей коже, и внутри вспыхивает пламя, дикий жар, бушующая, подобная лаве жидкость разливается внутри моего живота, и мне до боли хочется, чтобы он лег здесь рядом со мной. Мне хочется чувствовать его тело, касающееся моего.

Но он не делает этого. Дэр просто смотрит сверху, внимательно изучая меня.

– Прогни немного спину, – говорит он мне.

Так я делаю. Он подкладывает маленькую подушечку под мою поясницу.

– Прикуси губу, – говорит он, – но не сильно. Сделай вид, как будто задумалась о чем-то. Или мечтаешь.

О боже! С этим я точно справлюсь.

Слегка улыбаясь, он возвращается на свое место.

Его руки двигаются вдоль страницы, сначала быстро, затем медленно. Он бросает взгляд на меня, его глаза такие невыносимо темные. И вновь взгляд юноши возвращается к листу, на котором он делает набросок.

Электричество в этой комнате на пределе. Оно настоящее. Ощутимое. Возрастающее. Мне становится тяжело дышать.

Дэр ловит мой взгляд.

– Ты в порядке?

Я киваю.

– Теперь да.

Потому что сейчас я здесь. Потому что ты не отверг меня. Потому что ты смотришь на меня.

Уголок его рта приподнимается, в то время как он ловко водит карандашом по листу бумаги, сосредоточенно склоняет голову набок.

– Так что натолкнуло тебя на эту сцену из «Титаника»? – этот вопрос звучит вполне логично.

Он иронично смотрит на меня из-за края листа. Чувствую, как румянец стекает вниз с моего лба, распространяясь на грудь, и я смущенно отвожу глаза в сторону.

– Я не… Это не… – запинаюсь я.

Прохладный воздух окутывает мое тело, и я покрываюсь гусиной кожей.

Дэр делает небольшую паузу.

– Нет?

Я мотаю головой.

– Нет. Я просто хотела… Почувствовать нечто иное.

– Нечто иное, чем?.. – спрашивает Дэр и замолкает в ожидании моего ответа.

– Чем то, что я чувствовала, – пытаюсь объяснить я. – Чем безумие. Печаль. Мне просто хочется стать кем-то другим хотя бы на несколько минут.

Дэр внимательно разглядывает получившийся рисунок, а затем откидывается на спинку кресла, замирая в таком положении на некоторое время.

– Зачем тебе становиться кем-то другим? – мягким голосом спрашивает он. – Калла Прайс прекрасна.

Он поднимается и подходит ко мне, глядя на меня сверху. Его темный взгляд скользит по границе моего обнаженного бедра, по изгибам моего тела, и неожиданно его ладони касаются моей кожи. Легким движением Дэр следует от моего колена к бедру, кончики его пальцев обжигающе горячи.

– Ты же хочешь меня, правда? – шепчу я, мои слова звучат настойчиво и испуганно, они полны надежды и волнения.

Его глаза искрятся возбуждением, за небольшой паузой следует ответ.

– Я всегда хотел тебя.

Любые ответы, которые я способна вообразить, застревают в горле, прилипают к языку, поэтому все, что я могу, это двигаться. Я поворачиваюсь к Дэру, чтобы он мог видеть меня лучше. Хочу, чтобы он прикоснулся ко мне, провел пальцами по нежной коже, крепко обхватил мое тело и прикоснулся к нему губами. Внезапно он убирает руку и подает ее мне.

Я в замешательстве смотрю на его ладонь, однако позволяю поднять меня на ноги.

Наши ноги почти соприкасаются, моя обнаженная грудь практически прижата к его телу. Подайся я немного вперед, мои бедра оказались бы плотно прижаты к его, и тогда…

Он поднимает бровь.

– Хочешь посмотреть?

Точно. Его рисунок. Я совсем забыла.

Я киваю, тяжело сглатывая.

Дэр протягивает мне работу, и она прекрасна.

Я выгляжу, как настоящая модель, расслабленно лежащая на маленьком диванчике. На рисунке Дэра шторы позади меня развеваются на ветру, а из окна виден океан. Полосы света играют на моей коже, и я похожа на некое потустороннее существо, пришедшее из иных миров.

– Это очень красиво! – выдыхаю я.

– Ты очень красивая, – соглашается он.

Юноша протягивает мне мою одежду, и некоторое время я нахожусь в оцепенении.

Я не хочу снова одеваться. Я хочу… Я хочу… Я хочу… Дэра.

Но выражение его лица сугубо деловое, и больше он ко мне не прикасается.

Разве сейчас не самое время?

Я одеваюсь и прижимаю рисунок к своей груди.

– Я могу оставить его себе?

– Конечно.

Он передвигает кушетку на прежнее место. Я стою неподвижно.

– Я подумала, что было бы здорово съездить на пляж в Уоррентон сегодня. Не хочешь со мной?

Глаза Дэра расширяются, но в них я вижу ухмыляющихся чертиков.

– Мне кажется, ты просто пытаешься развести меня на бесплатную поездку на байке, в дополнение к портрету.

Я удивленно смотрю на него.

– А мне кажется, что это ты предлагаешь мне прокатиться.

Дэр сомневается, в его глазах я замечаю какое-то внутреннее сопротивление, неуверенность. Но в конце концов он пожимает плечами.

– А почему бы и нет. Во всяком случае, не похоже, что сегодня будет дождь.

Он кивает в сторону своей спальни.

– Пойду возьму футболку.

Если она вообще тебе нужна.

Уже из комнаты до меня доносится его голос.

– Если ты откроешь сундук рядом с дверью, то найдешь там запасной шлем.

Я делаю то, что он мне сказал.

– Зачем тебе запасной? – спрашиваю я, доставая шлем и опуская визор[13].

– Потому что ты сказала, что была бы не против прокатиться, – отвечает он, выходя из комнаты с футболкой в руке. – Безопасность превыше всего и так далее.

Он натягивает футболку через голову, а я пытаюсь понять, на чем мое внимание сконцентрировано больше: на его рельефном прессе или на том факте, что он купил мне шлем.

Специально для меня.

Этого достаточно, чтобы заставить все внутри моего живота перевернуться с ног на голову.

– Спасибо, – бормочу я.

Он бросает на меня взгляд, для которого невозможно придумать другого определения, кроме как «обжигающий». Его почти черные глаза заставляют меня пылать.

Я громко сглатываю.

– Готова? – спрашивает меня Дэр. – Ты можешь пока оставить рисунок здесь.

Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть максимально расслабленно.

– Всегда готова.

Он широко улыбается.

– Ну так вперед, цветок каллы!

22 Viginti duorum

Мы стоим около мотоцикла Дэра, блестящего черного Триумфа. Он выглядит агрессивно и немного устрашающе, и я начинаю нервничать.

Дэр бросает на меня беглый взгляд.

– А тебе хватит мужества сесть на него?

Я откидываю волосы назад и смеюсь.

– Мне кажется, ты имел возможность убедиться, что мужественной меня назвать сложно, не так ли?

Могу поклясться, он краснеет, попутно встряхивая головой.

– Ты права. Я видел своими глазами.

На этот раз краснею я, улавливая в его глазах свое отражение и вспоминая о том, как лежала перед ним полуголая.

Дэр помогает мне забраться на сиденье позади него.

– Держись крепче, цветок каллы.

Можешь не беспокоиться.

Проходит буквально несколько секунд, мы срываемся с места и скользим вниз с горы по ровной дороге. Мои руки крепко обвивают торс Дэра, а все беспокойство исчезает в мгновение ока.

Потому что я здесь, рядом с ним, как и должно быть.

Я должна сидеть позади него, а моя грудь – упираться в его спину. Искорки пробегают от этого ощущения по всем нервным окончаниям. Его жар передается мне, его сила, я хочу впитать и полностью.

Я прикасаюсь щекой к его плечу и лениво наблюдаю за расплывчатым пейзажем, который проносится мимо нас, пока мы мчимся сквозь город, по мосту Янгс-Бей. Тяжелый мотоцикл вибрирует подо мной. Я, наконец, могу ощутить в полной мере мобильность байка в сравнении с автомобилями. Ничего удивительного, что фраза «ЖИВИ СВОБОДНО» стала его жизненным кредо и воплотилась в виде тату.

Нет ничего более близкого к свободе, чем это.

Мы мчимся по дороге, ветер бьет в лицо, и слишком быстро наша поездка подходит к концу.

Дэр останавливает мотоцикл на парковке, и мы сползаем на землю. Проходит несколько секунд, прежде чем мое умение твердо стоять на ногах возвращается. Дэр широко улыбается, помогая мне удерживать равновесие. От его прикосновений меня пронзают электрические разряды, и прекрасно это нравится. Я не могу ни на чем сконцентрироваться, потому что воспоминания обо мне, лежащей перед ним без одежды, заполняют все мысли.

– Ну?

Только спустя минуту я осознаю, что он имеет в виду нашу поездку на мотоцикле.

– Мне понравилось! – говорю я. – Надо будет обязательно повторить.

Он подмигивает мне.

– Ну нам же нужно будет как-то добираться до дома. Но для начала давай осмотрим хорошенько эти руины.

Я широко улыбаюсь и веду его вдоль пляжа, туда, где из-за тумана виднеются старинные обломки. Костяк корабля выглядит заброшенным, но очень впечатляет. Он похож на скелет какого-то огромного древнего животного. Сумасшедшее зрелище.

Минута за минутой, и мое возбуждение от пребывания вместе с Дэром у него дома сменяется ощущением влажного морского воздуха.

– «Айрдейл» сел на мель в 1906-м, – рассказываю я ему, пока мы прогуливаемся по побережью. – Хвала небу, никто не погиб. Команда корабля ждала несколько недель подходящей погоды, чтобы вернуть корабль в море, но задняя часть настолько глубоко просела в песок, что у них ничего не вышло. С тех пор он всегда находится на этом месте.

И вот теперь мы стоим перед ним, мачты и каркас корабля торчат из песка, и кажется, устремлены куда-то в небо. Дэр протягивает руку и проводит по одной из стен корабля, той же рукой он совсем недавно касался моих бедер, таким же самым движением, спокойным и благоговейным.

Я с трудом сглатываю комок в горле.

– Здесь обычно проходят обряды посвящения, – объясняю я. – Школьники прогуливают занятия и приезжают на это место со своими друзьями.

И в данном случае я исключение, потому что у меня никогда не было друзей, кроме Финна.

– Значит, вы с Финном часто бывали здесь? – спрашивает Дэр, словно он только что прочитал мои мысли, но в его вопросе нет снисходительности, а только чистое любопытство.

Я киваю.

– Да. Обычно мы останавливаемся, покупаем кофе и приходим сюда посидеть. Это прекрасный способ убить время.

– Так покажи мне, – просит меня Дэр и ведет меня за руку по узкой береговой линии.

Мы садимся на влажный песок и смотрим на погибший корабль, способный даже после смерти противостоять океану с его буйными волнами и крикливыми чайками.

– Должно быть, здесь было здорово в детстве? – интересуется Дэр, уставившись на линию горизонта.

Я киваю.

– Да. С этим мало что может сравниться. Свежий воздух, открытая вода… Было бы еще лучше, не оставайся я все детство в похоронном бюро.

Мне становится смешно от собственных слов, но Дэр смотрит на меня очень внимательно.

– Это правда было так тяжело? – серьезно спрашивает он, но не без нотки любопытства в голосе.

Я молчу, не с силах ответить сразу. И правда, было ли это так тяжело? Разве жизнь в одном доме с похоронным бюро сделала мою судьбу такой сложной? Или причина крылась в заболевании моего брата, которое, по сути, и отгородило нас от ровесников?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю. Мне кажется, все, в той или иной степени, сыграло свою роль.

Дэр кивает, просто принимая факт, что иногда в жизни такое случается. Это головоломка, состоящая из миллиона мелких деталей, и если одна из них оказывается бракованной, то весь конструктор рушится.

Например, как сейчас. Всего пара часов прошла с того момента, как я лежала перед ним обнаженная, а теперь мы сидим здесь и разговариваем как ни в чем не бывало.

– Ты когда-нибудь задумывалась о переезде? – спрашивает он после небольшой паузы. – Я имею в виду именно сейчас, чтобы отдохнуть от этого всего… От всего, что связывает тебя со смертью.

Я тяжело сглатываю, потому что, совершенно очевидно, в течение нескольких лет я только об этом и мечтала. Уехать куда-нибудь, подальше от похоронного бюро. Но со мной всегда был Финн, поэтому покинуть это место раньше не было никакой возможности. А теперь мы отправляемся в колледж, но мой брат все равно будет жить отдельно, далеко от меня.

– Я уезжаю в колледж этой осенью.

– А, точно! – отвечает он, отклоняясь немного назад и опускаясь спиной на разбросанные повсюду щепки. – Ты чувствуешь, что готова к этому? После всего произошедшего.

После того, как умерла моя мама, вот что он имеет в виду.

– Мне приходится быть готовой к этому, – произношу я. – Жизнь не останавливается после чьей-то смерти. Это один из уроков, который преподали в похоронном бюро.

Вот и после смерти мамы мир продолжил свое бесконечное вращение.

Он снова кивает.

– Да, полагаю, ты права. Но иногда очень хочется, чтобы жизнь можно было поставить на паузу. По крайней мере, так было у меня. Мне казалось несправедливым, что моя мать просто взяла и исчезла, хотя все остальные продолжали вести себя, будто ничего не случилось. Магазины продолжали работать, продавая безделушки, самолеты взлетали в небо и совершали посадки, корабли пересекали моря… Мне казалось, что я единственный в мире, кто переживает утрату потрясающего человека.

Его уязвимость внезапно оказывается на поверхности, и это глубоко трогает мою душу, заставляя задуматься о том, чему раньше я не придавала значения.

Я поворачиваю свое лицо в его сторону, желая тоже кое-чем поделиться. Это будет честно. Покажи мне свое, и я откроюсь тебе.

– Некоторое время я была ужасно зла на стариков. Знаю, это глупо, но когда я встречала на улице пожилых людей с тростью или кислородным баллоном, я была в ярости, что смерть забрала мою маму, а не их.

Дэр широко улыбается, и от этого на всем пляже становится светло.

– Тебя можно понять, – говорит он мне, – это вовсе не глупо. Твоя мама была слишком молода. А как ты знаешь, гнев является одной из ключевых стадий принятия.

– Но какой смысл гневаться на совершенно незнакомых пожилых людей? – подмечаю я, усмехаясь, но этот смех выходит рваным и дерганым.

Дэр улыбается вместе со мной, и от этого внутри все расцветает, потому что он смеется не надо мной, а вместе со мной, а это абсолютно разные вещи.

– Сейчас мне очень хорошо, – признаюсь я, играя с песком.

Дэр бросает на меня взгляд.

– Думаю, тебе нужно чаще спускаться с горы. Серьезно. Нет никакого смысла становиться отшельницей в похоронном бюро. Это не круто, Калла.

У меня внезапно включается внутренняя защита.

– Я не становлюсь отшельницей. Кроме меня, там есть еще Финн и папа. А теперь еще и ты живешь так близко.

Дэр моргает.

– Да, я живу теперь близко.

– И прямо сейчас мы не в похоронном бюро, – замечаю я.

Мы замолкаем, глядя на широкий, бескрайний простор океана. Его стальная серость заставляет меня чувствовать себя крошечной и незначительной и в то же время вызывает гигантский прилив вдохновения.

– Ты права, – уступает Дэр. – Мы не там, – он проводит пальцем линию на песке, а затем рисует вторую, которая пересекает ее. – Мы должны делать это чаще.

Последние слова пронзают меня, и я замираю.

Он действительно говорит это? Я все правильно расслышала?

– Ты хочешь чаще бывать на пляже? – спрашиваю я нетерпеливо.

Дэр улыбается.

– Не совсем. Я имею в виду, что мы с тобой должны чаще выбираться куда-нибудь. Вместе.

Да, я поняла его правильно.

Мое сердце с неистовой силой колотится в груди. Я киваю.

– Конечно. Это было бы потрясающе. Ты не возражаешь, если Финн тоже иногда будет ездить с нами?

Я спрашиваю это, потому что чувствую себя виноватой за то, что постоянно оставляю его в одиночестве, особенно последнее время.

Дэр кивает.

– Конечно, нет. Я хочу проводить время с тобой, а ты хочешь быть со мной.

Он широко улыбается мне, той самой улыбкой, которую я называю «попробуй, дерзни», и я чувствую, что я пропадаю. Влюбляюсь в него, с каждым днем все сильнее и сильнее, и ничего не могу с этим поделать. Если честно, я не хочу ничего с этим делать. Потому что это заставляет меня чувствовать себя потрясающе.

Айрдейл – это всего лишь костяк корабля, его обломки, поэтому ветер почти свободно касается наших лиц, и Дэр отбрасывает волосы с глаз. Когда он делает это, на его серебряном кольце мелькает блик от приглушенного солнечного света. Внезапное дежавю накрывает меня с головой, словно я уже видела это солнечное мерцание на его кольце раньше и мы уже были вместе у этого корабля.

Мы уже были здесь, на этом же месте, в то же самое время.

Это все, о чем я могу думать, глядя на него, рассматривая его кольцо, сияющее под лучами света, наблюдая за тем, как он отбрасывает со лба волосы.

Дэр опускает руку, и ощущение рассеивается, но его осадок лениво скользит вокруг, словно хрупкие пальцы памяти или далекого сна.

Я смотрю на него неуверенно, потому что нахлынувшее чувство было слишком мощным.

Дэр отвечает мне взаимным пронзительным взглядом.

– С тобой все хорошо?

Я киваю, потому что это же всего лишь дежавю, Калла. Такое бывает.

Но оно было таким реальным! Я встряхиваю головой в попытке сбросить с себя навязчивые мысли. Я не могу настолько отстраняться от реальности, я не могу позволить себе быть, как Финн.

Дэр кладет свою руку поверх моей, и мы смотрим на бескрайние просторы океана в течение нескольких минут.

Его рука теплая и сильная, это ни с чем не сравнимое удовольствие. Я наслаждаюсь тем, как он опускает ее на мою талию, когда мы идем вдоль пляжа обратно к его байку. Нежность разливается по всему моему телу от того, как я могу прижиматься к нему, пока мы едем на мотоцикле домой. Происходящее кажется мне очень приятным, потому что это действительно потрясающе. Неважно, что еще происходит в моей жизни, но то, что происходит прямо сейчас, волшебно. Я словно плыву по теплому и приятному потоку, когда я соскальзываю с байка и стою перед Дэром, глядя ему в глаза. Мы молчим, словно никто из нас не хочет своими словами ставить финальную черту под этим днем.

Наконец юноша широко и искренне улыбается, от чего в уголках его глаз образуются крошечные морщинки, его взгляд снова говорит: «Попробуй, дерзни». Он протягивает руку и убирает выбившуюся у меня прядь волос за мое ухо, и клянусь всеми святыми, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не склонить голову, чтобы моя щека соприкоснулась с его ладонью.

– Подожди здесь, – просит он, исчезая за дверью своего домика, а потом вновь появляется с новой картиной в руках.

Он кладет лист бумаги мне в руку.

– Еще увидимся, цветок каллы, – произносит он сиплым голосом.

Я киваю и наблюдаю за тем, как он уходит.

Боже, как он прекрасен, когда удаляется прочь.

А затем я медленно плыву обратно к себе в комнату.

Я подхожу к окну, и первое, что бросается мне в глаза, – Финн, который вот-вот сорвется вниз.

Он стоит снаружи, там, где начинаются кроны деревьев.

Он весь в крови.

23 Viginti tres

Эта картинка с безумной скоростью вращается в моей голове. Все, что я вижу, – это кровь. Бегу вниз по лестнице, чтобы поскорее оказаться рядом с моим братом.

Что он наделал?

Я выбегаю наружу, но его уже нет. Я поворачиваюсь вокруг себя, пытаясь разглядеть, нет ли его где-то поблизости.

Внезапно краем глаза я замечаю зеленый проблеск: того же цвета была и футболка на нем.

Viridem.

Он направляется к пляжу, поэтому я срываюсь с места с космической скоростью, сминая стебли папоротников на своем пути и стараясь как можно быстрее добраться до берега. Я перескакиваю через камни, под моими ногами хлюпает грязь и глина. Выбежав из леса, я, наконец, могу отчетливо разглядеть Финна.

Он стоит около кромки воды, словно все это время просто дожидался меня.

Брат будто обмяк, плечи в бессилии направлены вперед, руки повисли плетьми вдоль тела, кровь стекает с его локтей и бежит по коже к кистям рук.

– Что за черт?! – кричу я вне себя от ярости, поравнявшись с ним.

Я сгребаю его руки в свои ладони и внимательно изучаю повреждения.

– Что ты наделал?

Длинные порезы протянулись вдоль предплечий, они достаточно глубокие, из них сочится кровь: возможно, останутся шрамы. Тем не менее, они недостаточно глубокие, чтобы их пришлось зашивать, и не нанесут ему непоправимого вреда.

Слава богу.

Я бросаю на Финна яростный взгляд, он смотрит на меня в ответ, его светло-голубые глаза устрашающе спокойны.

– Зачем ты сделал это? – мой голос дрожит. – Это из-за того, что я уехала с Дэром? Но ведь ты сам сказал мне…

– Я сделал это не по какой-либо причине, – вяло отвечает он, – Я вышел из дома, решил погулять среди деревьев. Ветви… – его голос срывается.

Он действительно думает, что я поверю в это? Что он расцарапал себе руки ветками кустов?

Я внимательно изучаю его лицо, не веря ни единому слову.

– Я был не в себе, – бормочет он. – Это произошло случайно.

Открываю рот, чтобы ответить, но он поднимает вверх ладонь, заставляя меня этим жестом замолчать.

– Калла, я не хочу спорить. И нет, естественно, это не из-за того, что ты уехала с Дэром. Я хочу, чтобы ты проводила с ним время, чтобы ты была независима. Разве ты этого не видишь? Я пытаюсь тебе это показать!

Его взгляд наполнен болью, но несмотря на это, он выглядит все таким же красивым и спокойным. Он все еще мой родной Финн.

– Не понимаю: что тебе нужно? – мягко спрашиваю я, – Я не хочу чувствовать себя виноватой за то, что в какой-то момент я не нахожусь рядом с тобой, а когда я все-таки делаю что-то одна, я боюсь твоей реакции… Вот как сейчас.

Я стараюсь не смотреть на его руки, на капли крови, падающие на песок и рисующие на нем багровые пятнышки.

– Что мы будем делать с этим, Финн? – тихо спрашиваю я, – Нам нужно что-то придумать.

Он улыбается своей самой милой улыбкой, перед моими глазами мелькает ровный ряд его белоснежных зубов.

– Ты произносишь «мы», словно это твоя проблема, Калла. Я думаю, в этом все дело. Ты все время воспринимала мои особенности как свою заботу. Но это не так. Ты здорова, Калла. Вот и веди себя соответствующе. Сейчас самое время начать жить.

Он обращается ко мне так нежно, так внимательно, как редко разговаривает со мной, и меня изумляет эта внезапно открывшаяся мне сторона его натуры.

– Я не понимаю, – говорю я ему мягко, – чего ты хочешь?

Он снова улыбается, и это выглядит жутковато в затухающем свете дня, в этом спокойствии, в этом всезнании.

– Я хочу, чтобы ты отпустила меня, – просто говорит он. – Хотя бы немного. Рано или поздно тебе придется это сделать.

Я судорожно встряхиваю головой из-за отчаяния, заполняющего мою грудь: кажется, оно вот-вот перельется через край. Финн снова поднимает ладонь в примирительном жесте.

– Давай не будем ссориться, – просит он меня. – Я собираюсь прибраться в своей комнате прямо сейчас.

И, мне остается только безмолвно следовать за ним, вверх по тропинке к нашему дому, где мы промываем его раны и укрываем их бинтами. Он ни капли не морщится, когда я обрабатываю порезы антисептиком, несмотря на то, что я точно знаю – это больно. Финн не реагирует и когда я говорю ему, что нужно быть осторожнее. Он остается все таким же спокойным.

Этого достаточно, чтобы напугать меня до мурашек.

Потому что у моего брата есть одна характерная черта: большую часть времени он не в силах сохранять спокойствие. Это ему совсем не присуще.

Но сегодня это именно так.

Мы устраиваемся поудобнее в моей комнате, слушая музыку, которую любила наша мама при жизни, старые диски, сохранившиеся в доме: The Beatles, The Cure, U2. За окном начинается ливень, его капли стекают по стеклам подобно бушующим рекам. Наконец, Финн поворачивается ко мне.

– Я сделал это не из-за тебя.

– Хорошо.

– Я устал, Калла.

Он и правда выглядит смертельно уставшим! Дополняют картину его бледность и нездоровая худоба. У меня перехватывает дыхание, потому что кажется, будто ему становится все хуже и хуже на глазах. Отец же настолько погружен в свою скорбь, что он не обращает на это ни малейшего внимания.

Я единственная.

Как всегда.

– Тебе нужно больше есть, – говорю я ему.

– Я знаю.

– Давай ложиться спать, Финн, – предлагаю я.

Он кивает и забирается в мою постель. Я накрываю его пледом, прежде чем сама свернусь калачиком рядом. Он засыпает очень быстро и теперь лежит абсолютно неподвижно.

Прямо под ним, между моими матрасами, покоится его дневник. Я знаю, что должна заставить себя прочитать больше записей, как бы сильно они меня ни пугали. Мне нужно узнать правду.

Что-то беспокоит его, зовет изнутри, и в конце-концов приведет к полному безумию… Если я не положу этому конец.

24 Viginti quatuor

Финн

Мне не спится. Это проблема. Мне редко удается выспаться, и моя бессонница доводит меня до предела. Глаза покраснели и горят, но сон все не приходит.

Даже сейчас Калла наблюдает за мной, смотрит, все ли со мной в порядке, ждет, пока я усну. Мне не остается ничего, кроме как притвориться. Я делаю вид, что сплю.

Однако же я лжец и прекрасный актер.

Вместо живительного сна меня со всех сторон окутывает облако из голосов.

ОнаНеЗаслуживаетТебяНеЗаслуживаетНеЗаслуживаетНеЗаслуживает. ТыНеВидишь? КакТЫЭтогоНеВидишь? КакТЫЭтогоНеВидишь? ОнаНеЗнаетОнаНеЗнает. НеЗнает.

Они свистят и нашептывают, воют и кричат, и мне с трудом удается не вздрогнуть в своем артистично обыгранном сне. Мне хочется расцарапать свою кожу, чтобы избавиться от них, мне хочется завопить. Но я держу себя в руках. Несмотря на все это, я лежу неподвижно, как труп, и тихо, как призрак.

Serva me, servabo te. Serva me. Serva me. Serva me.

Спаси меня, и я спасу тебя.

Я спасу ее. Спасу. Спасу. Спасу.

На этот раз внутри меня звучит мой собственный голос, прямо сейчас он лидирует над остальными, он звучит громко, чисто, он – самый важный среди всего моего безумия. Я могу заглушить их на время, но этого времени достаточно на осуществление задуманного. Его вполне достаточно для ее спасения.

Мой секрет откроется всем. Но прежде, чем это случится, я спасу ее.

Я сделаю это.

25 Viginti quinque

Калла

Я крепко сплю всю ночь, и когда, наконец, открываю глаза, Финна уже нет в кровати. Это первое, что я замечаю.

Второе, на что я обращаю свое внимание, – фортепианная музыка.

Учитывая тот факт, что сегодня точно не день чьих-то похорон, это довольно странно. Мама была единственной в нашей семье, кто умел играть.

Я выползаю из постели и иду по ступенькам, а затем прокрадываюсь в молельню, не имея никакого представления о том, что я увижу в следующую минуту. Но мои ожидания не оказались даже примерно близки к реальности.

Дэр сидит за фортепиано, а свет из окна, расположенного под потолком, обрамляет его фигуру и отражается от темных волос, словно сам Бог выбрал его для игры на этом инструменте. Глаза сосредоточенно сомкнуты. Он играет так, словно музыка проходит сквозь него подобно крови или воздуху. Словно музыка – его жизнь.

Я опираюсь на дверную раму, наблюдая за тем, как его руки плавно скользят по клавишам, извлекая из них музыку с ловкостью опытного музыканта. Я не могу узнать песню, но она звучит прекрасно, тревожно и печально.

Она идеально подходит для этого места.

И несмотря на то, что Дэр одет в темные джинсы, уютную черную футболку, а на его среднем пальце стильное серебряное кольцо, он прекрасно сочетается с этим залом.

Он играет на пианино именно так, как нужно.

Благоговейно.

Здесь, в молельне, к окружающему нас пространству принято относиться исключительно с благоговением. Эта комната, с ее атмосферой тихого умиротворения, как нельзя лучше подходит для оказания последних почестей умершим.

На минуту я закрываю глаза, не в силах остановить поток мыслей, в которых он пробегает по моему телу своими пальцами так же, как сейчас ласкает клавиши. Мои мысли напоминают прелюдию. В них он прикасается ко мне каждую ночь. В них мое тело принадлежит ему, и я наслаждаюсь этим. Теперь же я воскрешаю эти картинки в своей памяти, и мои щеки загораются ярким румянцем, когда я представляю, как его пальцы движутся по моим бедрам, затем вверх по животу, задерживаются на груди. Мои губы подрагивают в ожидании его поцелуя. Дыхание сбивается, и я нервно провожу языком по губам. Лицо горит, словно у меня жар.

Только теперь я понимаю, что музыка прекратилась.

Я замечаю, что лицо Дэра повернуто в мою сторону, и он внимательно на меня смотрит. В его глазах играет изумление, словно он каким-то образом прочитал мои мысли.

– Привет, – начинает он разговор. – Надеюсь, я не разбудил тебя своей игрой? Твой папа сказал, что я могу войти и выпить немного апельсинового сока. А потом я увидел пианино… и вторгся на вашу частную территорию. Прости.

Своим акцентом ему удается сгладить все острые углы. Да и сам факт, что он играет на фортепиано. Честно говоря, это делает его самым привлекательным мужчиной из ныне живущих.

– Не думаю, что это можно назвать вторжением, – говорю я ему, думая о том, что даже если бы это было и так, он бы был самым желанным незваным гостем. – Ты прекрасно играешь.

Он пожимает плечами.

– Это было одним из условий моего приемного отца. Все в его семье должны были учиться игре на фортепиано, потому что именно этим занимаются люди из высшего общества.

Кажется, он устал от этих объяснений; Дэр опускает веки и закрывает крышку пианино.

Я поднимаю бровь.

– То есть ты принадлежишь к таким людям? Из высшего общества, я хотела сказать.

Потому что его тату БУДЬ СВОБОДЕН говорит совсем об обратном.

В ответ он улыбается.

– Подозреваю, меня можно назвать хулиганом, в какой-то мере.

А я ни в коей мере такой не являюсь.

– Твой отец сказал, что ему нужно отъехать в город, – объясняет он, двигаясь ко мне своей твердой походкой.

Я не могу сдержаться, проводя в своей голове параллель… между Дэром и грациозным диким котом, живущим где-нибудь в джунглях. Стройный, высокий, гибкий, сильный. Между нами словно протянут прочный канат, и эта связь становится еще сильнее, когда он проходит ко мне через все помещения и становится напротив, подобно пантере.

Кто же тогда я? Его жертва?

Господи, пусть это будет так!

При падающем ему прямо в лицо свете его глаза отливают золотистым, и я ловлю себя на мысли, что не могу отвести от них свой взгляд.

– Спасибо, – отвечаю я. – Готова поспорить, мой брат уехал вместе с ним.

Я предпочитаю умолчать о том, что ночью Финн спал со мной в одной постели: это может показаться странным. Как обычно, некоторые вещи приходится скрывать во имя создания пристойного образа.

– Этого я точно не знаю, – отвечает Дэр. – Еще не видел Финна сегодня.

– Уверена, что так и есть, – бормочу я.

Хотя есть также вероятность, что отец просто решил отвести Финна на групповую терапию. И теперь я могу свободно сконцентрироваться на происходящем здесь и сейчас.

Например, на Дэре Дюбрэе.

Он улыбается своей самой ослепительной улыбкой.

– Я подготовил для тебя вопрос, – говорит он мне, а на его губах тем временем играет самодовольство.

Я поднимаю бровь.

– Что? Уже? Ты же задавал мне один всего сутки назад.

Он усмехается.

– Да. Но я хотел бы задать его не здесь, а где-нибудь в другом месте.

Я жду.

Я продолжаю ждать.

– Например… где? – спрашиваю я, наконец.

Он улыбается.

– Я бы хотел, чтобы это было где-нибудь на воде.

Я в удивлении молчу в течение нескольких секунд.

– На воде? Ты имеешь в виду, на лодке?

Он кивает.

– Это удобно?

Конечно же, это удобно!

– Но это всего лишь маленькая лодка, – предупреждаю я его, – ничего грандиозного.

– Вот и прекрасно, – отвечает он, – потому что во мне тоже нет абсолютно ничего грандиозного.

В этом я сомневаюсь. Но конечно же, я не произношу это вслух. Я радуюсь тому, что легла спать, не раздеваясь, потому что теперь нам не придется делать паузу прямо перед выходом, и мы отправимся сразу к морю. Но об этом я тоже предпочитаю умолчать.

Поэтому я просто направляюсь наружу, не обращая внимания на начавшийся дождь.

– Не обращай внимания, – говорю я, – здесь всего лишь небольшой дождь. Волны не слишком большие.

– Я и не обращаю, – он отвечает мне широкой улыбкой, – мне не привыкать.

– Ты прав, – произношу я. – Все время забываю.

Он шагает следом за мной, и я отвязываю лодку от причала, а затем перекидываю ее Дэру. Я запрыгиваю на борт до того, как судно начнет отплывать от берега, и оказываюсь прямо рядом с ним.

Он расслабленно откидывается на корпус лодки, пока я веду судно из бухты. Дождь заканчивается так же внезапно, как начался. Тучи отступают, а солнечные лучи льются прямо на нас.

Кажется, будто я живу ради таких моментов, как этот. Когда моя скорбь рассеивается, я могу просто наслаждаться сегодняшним днем.

Должна признаться, что в моей жизни стало гораздо больше приятных мгновений с тех пор, как рядом появился Дэр.

– Ты заставляешь меня чувствовать свою вину, – тихо говорю ему я, открывая глаза.

Он сидит, раскинувшись, вытянув ноги на ближайшее сиденье. Дэр бросает на меня непонимающий взгляд, его брови немного хмурятся.

– Это еще почему, цветок каллы?

Это прозвище, которое он мне дал, заставляет меня улыбнуться.

– Потому что ты заставляешь меня забыть о моей печали, – просто отвечаю я.

Мягкость разливается во взгляде Дэра, но затем его глаза снова становятся черными, словно обсидиан.

– Ты не должна чувствовать свою вину за это, – отвечает он. – Честно говоря, это меня очень радует. Не люблю, когда ты грустишь. Подойди сюда, присядь рядом.

Он раскрывает свои объятия, и я сажусь рядом, положив голову на его твердую грудь и вслушиваясь в ритмичные удары его сердца. Дэр обхватывает меня руками, и впервые в жизни я оказываюсь в объятиях мужчины. И не обыкновенного мужчины, а Дэра Дюбрэя, который мог бы проводить время с любой девушкой, с какой только пожелал бы.

И вот сейчас он хочет, чтобы именно я была рядом с ним.

Это уму непостижимо.

Воздух под солнцем прогрелся до идеальной температуры, тепло окутывает все мое тело и проникает под кожу. Я перекидываю одну руку за борт, касаясь ладонью океанских волн и слушая биение сердца Дэра.

Оно звучит мощно и громко.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Ритмичные удары напоминают мне тот день, когда он бил стену сарая.

Я поднимаю на него взгляд, не желая возрождать мысли о том случае, но не в силах удержаться от вопроса.

– В тот раз, – начинаю я, – когда ты поранил свою руку об стену… Что именно расстроило тебя?

Он слегка вздрагивает, но продолжает сидеть неподвижно. Его руки все так же плотно обнимает меня, его темные глаза плотно сомкнуты.

– Нам обязательно обсуждать это сейчас? – его голос хрипловатый из-за недолгого молчания и расслабленности. – Мне казалось, ты хотела ответить на мой вопрос.

– Да, я отвечу на него, – быстро проговариваю я. – Но сначала расскажи. Ты говорил, что разозлился на себя за то, что позволил произойти чему-то неприятному. Что это было?

Потому что я должна это узнать.

Он вздыхает, а затем его прекрасные глаза открываются.

– Ты, – мягко отвечает он, и его слова проникают вглубь моей груди, к самому сердцу. – Я позволил тебе произойти со мной.

У меня перехватывает дыхание, и я немного отстраняюсь, чтобы получше рассмотреть его лицо и понять, что он хотел сказать этой фразой.

– Почему это настолько вывело тебя из себя? – продолжаю настаивать я. – Я девушка, а ты парень. Мне кажется, это абсолютно естественно.

Он закрывает глаза, но его руки все еще крепко обвивают меня, за что я благодарю небо.

– Да, это так. Но я был зол на судьбу за то, что она настигла меня в неправильное время и в неправильном месте.

Я молчу, не зная, что ответить, а Дэр открывает один глаз и устремляет взгляд на меня.

– В моем родном городе девушки часто хотели встречаться со мной, потому что моя семья была очень привилегированной, а у моего отца было много денег. Я ненавидел все это. Но я также ненавижу, что я никогда не могу отличить искреннее отношение ко мне, когда кто-то просто любит меня за то, что я – это я.

На минуту он замолкает.

– Ты понятия не имеешь, кто я такой, но от этого я не нравлюсь тебе меньше.

Теперь я отчаянно смущена.

– Разве это плохо?

Он встряхивает головой, открывает глаза и смотрит в океанскую даль.

– Нет, просто сейчас не то время. Ты не похожа на меня. И ты находишься не на том жизненном этапе.

От этой фразы меня пронзает обида, и я отстраняюсь.

– Не на том этапе? Моя мать совсем недавно погибла. Я буквально балансирую на грани, или как еще это назвать. Люди умирают, и это отвратительно, но это вовсе не значит, что я хрупкий маленький цветок.

Он смотрит на меня внимательным взглядом, его глаза чернеют подобно ночному небу.

– Не пытайся опередить судьбу, – уступает он. – Ты все еще скорбишь. Мы не можем дать начало чему-то прекрасному, пока вокруг нас происходит столько уродливых вещей и событий.

Мне становится грустно, я молчаливо смотрю на противоположный конец нашего судна. Что он хочет сказать? Я ему нравлюсь, но он не может быть со мной? Что за прозаичный конец истории?

Спустя минуту он легонько поворачивает мой подбородок большим пальцем в свою сторону, заставляя меня перевести взгляд на него.

Я не хочу смотреть ему в глаза, но в то же время страстно этого желаю. Потому что даже когда он хмурится, он прекрасен.

– Не хочешь узнать, какой вопрос я хотел тебе задать? – спрашивает он.

Я приподнимаю подбородок.

Нет.

– Ну же? – настойчиво продолжает он. – Спрашивай!

Я хочу знать. Я очень хочу спросить, почему он вытащил меня сюда, так далеко от берега, чтобы задать один-единственный вопрос. Мне не терпится узнать, о чем он. Поэтому я говорю:

– Ну и что это за вопрос?

Он улыбается, и я могу поклясться, что он затмевает собой солнце.

– Калла, я хочу тебя.

Я задерживаю дыхание в изумлении, вся превратившись в ожидание, когда же, наконец, он задаст мне свой вопрос.

– Я просыпаюсь посреди ночи, сгорая от желания к тебе. Ты снишься мне. Но прямо сейчас ты связана по рукам и ногам крайне болезненными и тяжелыми вещами. Мне нужно убедиться, что ты так привязалась ко мне не просто потому, что ты в замешательстве. Я должен быть точно уверен, что ты действительно хочешь меня. Я бы хотел немного потерпеть, чтобы понять это. И мой вопрос таков: можешь ли ты тоже потерпеть?

Так значит, он хочет быть со мной? Это все, что мне нужно знать, и уж точно я не могу быть против того, что он хочет подождать, пока мой разум окончательно не прояснится. Конечно же, я подожду.

Я начинаю кивать, уже сформировав в голове ответный вопрос: как много времени ему потребуется, но он продолжает:

– Можешь ли ты подождать? Неважно, что случится за это время…

Я напряженно молчу, потому что не понимаю, что он имеет в виду. Должно быть, выражение моего лица такое же озадаченное, как и мои мысли. Дэр протягивает руку к моему лицу и нежно касается пальцем моих губ.

– Не спрашивай меня ни о чем, потому что я не могу рассказать тебе это прямо сейчас. У всех есть свои секреты, Калла, даже у меня. Просто дождись того момента, пока мы будем на одном уровне, не считая наших тайн.

Боже, как же я устала от этих секретов!

Но знает бог, Дэра я хочу еще больше.

– Только при одном условии, – наконец нахожу я в себе силы на ответ.

Дэр удивленно поднимает на меня глаза.

– И что же это за условие?

– У меня не так много опыта общения с такими парнями, как ты, – говорю я ему (да и романтического общения вообще). – Но я тоже хочу тебя. Ты – это все, о чем я могу думать.

Губы Дэра изгибаются в улыбке.

– Я чувствую то же самое.

– Поэтому я не знаю, как ты можешь просить меня подождать. У меня в запасе только одно лето. А потом я уеду в колледж. – Я останавливаюсь, чувствуя, как кровь наполняет мое сердце. – Но если это так важно для тебя, то я могу немного подождать. Совсем немного. Но только при условии, если ты сделаешь кое-что для меня.

Он замирает в ожидании, в его темном взгляде читается грусть.

– Дай мне повод.

Слова слетают с моих губ раньше, чем я могу передумать и взять их обратно.

Осознание появляется в его взгляде, и прежде чем я успеваю что-либо моргнуть, я снова оказываюсь в его руках, крепко прижатая к его груди, и его губы яростно касаются моих. Они, сильные, но тем не менее мягкие, накрывают мои, впиваются, ранят, ласкают.

Этот поцелуй именно такой, каким я его себе представляла все это время.

Я выдыхаю, и он ловит мое дыхание, словно хочет впитать меня. Его руки пробегают по моим ключицам, скользят по моей спине вниз, к бедрам. Он касается меня именно так, как это было в моем воображении: настойчиво, но мягко.

Он резко притягивает меня еще ближе, наши бедра встречаются, и я натыкаюсь на исчерпывающее доказательство его желания. Я ошеломлена этим фактом мужества. Огонь внутри меня разгорается еще сильнее, растекается по венам, распространяется по всему телу яростными ударами сердца.

Он хочет меня.

Наши языки встречаются, затем я прикусываю его губу. Он стонет, когда я прижимаюсь к нему еще ближе. Руки Дэра поднимаются вверх, к моей груди, сжимают мои отвердевшие соски. Он задерживает свои ладони там, пока все мое тело не покрывается мурашками, а затем дотрагивается горячими губами до моей шеи, оставляя яркий след.

Наконец, он отстраняется, его дыхание рваное, словно внутри у него все горит. И полагаю, так и есть. Так же, как и внутри меня. Химия между нами прожигает молнией.

Я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от него, пока он приходит в себя.

После чего Дэр смотрит на меня и широко улыбается самой дьявольской из всех возможных улыбок.

– Ну что, сработало?

Его вопрос звучит легко и игриво, но на самом деле смысл далеко не так прост.

Потому что на самом деле он спрашивает… достаточно ли этого для первого раза? Достаточно ли этого, чтобы заставить меня подождать?

И ответа я не знаю.

Я не знаю, потому что если он хочет дождаться, пока уйдет основная волна моей скорби, то это может занять не так уж мало времени. Тоска – чувство непредсказуемое, и, если честно, я не думаю, что от нее можно избавиться навсегда. Мне кажется, мы просто учимся жить с ней.

Возможно, именно этого он ждет. Того момента, когда я научусь контролировать это… мою скорбь, мою жизнь, Финна. Есть много вещей, с которыми мне нужно научиться жить. Много разнообразных препятствий.

Но сейчас, когда я смотрю на него и от солнечного света его глаза становятся янтарными, а лучи обливают его с ног до головы золотом, связь между нами накаляется и приобретает оттенок опасности. Все, что я точно могу сказать…

Он стоит того, чтобы ждать.

Несмотря на все секреты, что есть между нами.

А может даже, благодаря им.

26 Viginti sex

Финн

Я свернулся в комок на полу в своей комнате, пыль клубами скопилась по углам, а подоконник промок от дождя. Мне нужно встать и закрыть окно, но я никак не могу собраться и сделать это.

ТыНеМожешьТыНеМожешьТыНеМожешь.

Голос надрывно кричит внутри моей головы, и я закрываю уши, чтобы перестать слышать его, прижимаю их изо всех сил, пытаюсь заставить их вылезти оттуда, что, конечно же, не срабатывает. Потому что голоса исходят отовсюду.

Я слышу, как входит в дом Калла, как она поет в душе, счастливая от чего-то, о чем я не имею ни малейшего понятия. Хотя нет, я знаю.

Я знаю, это Дэр делает ее счастливой.

Он дает ей надежду, когда все, что могу дать ей я, – это отчаяние.

Я роняю голову на ладони.

Сижу в такой позе несколько минут.

Ещенемногонемногонемного.

ОнаНеСтоитБолиНеСтоитНеСтоит.

Голоса настаивают на своем, но я прекрасно знаю, что они лгут. Она стоит боли. Я смогу сделать это ради нее. Мне придется, потому что она этого заслуживает.

Веди себя нормально.

Я сажусь, убирая спутанные волосы с лица.

Еще немного.

Я могу это сделать. Я могу притвориться.

Еще.

Совсем.

Немного.

Я смотрю на комки пыли, освещенные умирающим светом солнца, наблюдаю за ними, прежде чем свернуться в клубок.

Ради Каллы.

27 Viginti septem

Калла

Я свернулась в комок в кресле на заднем крыльце. Отсюда открывается панорамный вид на океан, скалы и серпантин.

Я наблюдаю, как Финн продолжает неистовство рубить дрова, капельки пота на его бледной коже сияют в свете утреннего солнца. Этой ночью он не пришел спать в мою постель, из чего я могу сделать очевидный вывод, что сегодня кошмары ему не снились. Но несмотря на это, он колет дрова с самого утра, потому что, когда я встала, его работа была в самом разгаре. Поэтому мне становится предельно ясно, что его что-то сильно тревожит. Однажды он рассказал мне, что это помогает ему успокоиться, а теперь брат разрубает одно полено за другим. А значит, его нервы сейчас на пределе.

Сделав большой глоток кофе, я вдыхаю свежий горный воздух. Из трубы крематория сегодня не идет дым, поэтому дышится очень легко.

– Можно составить тебе компанию?

Голос Дэра очень тихий, он раздается со ступенек крыльца, пока он поднимается ко мне. Сердце подпрыгивает, как и каждый раз, когда я вижу его. С улыбкой я киваю.

– Конечно, – я придвигаю ему второй стул ногой. – Сегодня идеальное утро.

Он соглашается, присаживаясь рядом со мной, в его руке тоже чашка кофе.

Пока он смотрит поверх горы, я прячу дневник Финна поглубже в свой карман. Вообще я собиралась почитать остальные его записи, потому что в нашем доме последнее время не так часто можно побыть в полном одиночестве. Но этим я могу заняться и позже, а вот время, проведенное наедине с Дэром, будет уже не вернуть. Во всяком случае, не сейчас, когда он решил «подождать».

Уф.

Я выдавливаю из себя улыбку, потому что эта мысль вгоняет меня в уныние.

– Ты сегодня рано, – замечаю я.

В ответ он улыбается, его глаза заспанные.

– Мне не очень хорошо спалось сегодня, – соглашается он. – Поэтому я встал пораньше, чтобы пробежаться. Я все еще чувствую себя вялым, поэтому пью кофе. Твой отец дал мне официальное разрешение совершать набеги на вашу кухню.

Я думаю об этом буквально секунду. Обычно мой отец не настолько дружелюбный, не считая вынужденного рабочего общения. Он добился удивительного мастерства в искусстве поддержки скорбящих людей, научился быть внимательным и добрым. Но в свободное время он не то чтобы очень общителен.

– Наверное, ты нравишься ему.

– Ты удивлена? – улыбается Дэр. – Я нравлюсь людям, ты же знаешь.

– Ты же говорил, что они просто притворялись из-за денег твоего приемного отца, – напоминаю ему я. – А мой отец ничего об этом не знает.

Уголки его губ подрагивают.

– Ну, думаю, иногда я нравлюсь людям и просто так. Не знаю. Мне кажется, у меня есть некая харизма.

Определенно.

Я вспоминаю ощущение от соприкосновения с его бедрами и краснею.

– Ты милая, когда краснеешь, – как бы между делом замечает Дэр, глядя на меня из-за края своей кружки.

Я заливаюсь краской еще сильнее, и он иронично ухмыляется.

– Ты всегда милая, – добавляет он, и от этого мое лицо разгорается окончательно.

– Ты специально это говоришь, чтобы я покраснела еще больше, – пытаюсь оправдаться я.

Его губы снова растягиваются в усмешке, однако ему ни капли не стыдно.

– Правда? – спрашивает он без какого-либо сожаления.

Я с отсутствующим видом киваю, но сама тем временем наблюдаю за Финном из-за его плеча. Мой брат яростно атакует дерево.

– Эй, – Дэр вновь оттягивает мое внимание на себя, – я бы хотел задать тебе следующий вопрос.

Я жду.

Он улыбается.

– Расскажи, почему у тебя до сих пор не было парня? – это, скорее, риторический вопрос, и он снова заставляет меня покраснеть. Дэр встряхивает головой.

– Не смущайся. На самом деле мне это, в определенной мере, нравится. Мне просто интересно, как тебе удалось остаться сокрытым алмазом.

Боже, как же мне нравится его манера разговора! Каждое его слово звучит так чопорно!

Я пожимаю плечами.

– Я же всегда была девушкой из похоронного бюро, забыл? Никому никогда не приходило в голову пообщаться со мной поближе, узнать меня лучше. Одного факта о том, что я живу в бюро ритуальных услуг безумным братцем, было достаточно, чтобы напугать их до чертиков.

– Это не может быть правдой, – пытается поспорить со мной Дэр. – Ты красивая. Мальчики-подростки никогда не прибегают к логическим размышлениям. Они думают, скорее, тем, что у них между ног. Поверь мне.

О, в это я охотно верю. Особенно когда вспоминаю его напряженную реакцию на меня вчера. Поток ощущения своей женской силы и похоти распространяется по телу, это словно волна, и мне хочется, чтобы она бушевала внутри меня вечно. Однако я заставляю себя переключить внимание на реальность и снова смотрю на Дэра.

– Возможно, им просто удавалось хорошо это прятать. Так или иначе, я всегда была очень отстраненной. Но все в порядке. Тебе не стоит обо мне беспокоиться. Я скоро уеду отсюда, помнишь? Я больше не увижусь с ними, как и мой брат.

Мой брат.

Я смотрю в сторону сарая и с удивлением обнаруживаю, что Финна там больше нет. Я окидываю взглядом тропинку, пляж, но его нигде не видно. Может быть, он пошел в душ?

Я смотрю на Дэра.

– А что насчет тебя? У тебя были серьезные отношения?

Конечно, да.

Он пожимает плечами, должно быть, пытаясь преуменьшить в голове ту роль, которую его бывшие девушки играли в его жизни.

– Да, у меня были девушки, – подтверждает он.

Я поднимаю бровь.

– Так значит, по натуре ты игрок?

Он смеется.

– Я имею право хранить молчание.

Я бросаю взгляд на него.

– Ты не американец. Не думаю, что наша конституция соответствует твоим принципам.

Он снова смеется.

– Какой твой любимый цвет? – спрашивает он, игнорируя мой вопрос.

– Viridem, – отвечаю я без промедления, – зеленый. Он означает жизнь. Мне это нравится.

Дэр кивает.

– Мне он тоже нравится. А еще мне нравится, что ты знаешь латынь.

Я улыбаюсь, потому что эта игра напоминает перекидывание теннисного мячика.

– Финн знает латынь, – поправляю его я. – Я просто позаимствовала у него несколько фраз.

– Почему ему так нравится этот язык?

Я встряхиваю головой, вновь проверяя, не появился ли Финн на тропинке, но его там все еще нет.

– Он хочет стать врачом, психиатором. Вся основная медицинская терминология на латыни, и я думаю, таким образом он хочет получить фору перед началом обучения.

– Умно, – кивает Дэр.

Мне нравится соглашаться с ним.

– Финн бесподобен, – говорю ему я, – правда.

– Ты ведь говоришь это не просто потому, что вы близнецы? – подтрунивает надо мной Дэр.

Я встряхиваю головой.

– Нет. Он гораздо умнее меня.

– Сомневаюсь, – парирует он. – Ты сама кажешься очень умной.

– Не достаточно умной, чтобы держаться от тебя подальше, – отвечаю я без раздумий.

Дэр запрокидывает голову.

– Это какая-то цитата? – он внимательно смотрит на меня, а его глаза расширяются.

Честно говоря, я не знаю.

– Просто меня расстраивает твоя логика «подожди и увидишь», – бормочу я.

Дэр приподнимает голову.

– Значит, терпеливость – не самая сильная твоя сторона?

Я встряхиваю головой.

– К сожалению, нет.

– Но ведь хорошее приходит к тем, кто умеет ждать, – замечает он.

– Я не кетчуп, – ловко перекидываю я ему мячик нашего спора.

Он смотрит на меня в замешательстве.

– Это старый слоган из рекламы кетчупа, которую показывали несколько лет назад.

Он мотает головой.

– Американцы… Любите вы всякие приправы…

Я слышу шорох грави, смотрю через плечо Дэра и вижу отца, несущего гроб.

– Уф! Сегодня похороны. Тебе лучше уехать отсюда, если не хочешь быть окруженным слезами весь день.

Дэр выглядит рассеянным, делая очередной глоток кофе.

– Может, ты проведешь мне экскурсию по Астории? – расслабленно спрашивает он, вставая со своего места и потягиваясь.

Мое внимание снова оказывается притянуто к его плоскому животу, который обнажается, когда поднимается футболка. Он ловит мой взгляд и улыбается.

– Мой пресс тоже поедет с нами, – добавляет он самоуверенно.

Я закатываю глаза.

– Не пытайся подкупить меня.

Его темный взгляд встречается с моим.

– Я сделаю все, что только потребуется. Если хочешь, я поеду без футболки.

Мое сердце этого не вынесет.

Мне внезапно становится трудно глотать, нужно на что-нибудь отвлечься. А еще мне надо сбежать от надвигающихся похорон.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Поехали. Но только ты за рулем. И в футболке.

– Договорились! – отвечает он голосом победителя.

Время торжествовать наступает для меня через несколько минут, когда я обвиваю руки вокруг его поясницы и мы скользим вниз по горе на его мотоцикле. Мои живот и грудь прижимаются к его спине, мы – словно два осколка пазла, наконец-то собранные вместе.

Я первым делом предлагаю ему заехать в свою любимую кофейню, где мы садимся на веранде и пьем свежесваренный эспрессо. Мы находимся в тени деревьев, а утренний океанский бриз оказывается достаточно прохладным, и когда Дэр замечает, что меня пробирает дрожь, он обнимает меня своей рукой, а я кладу голову ему на плечо.

Мне бы хотелось провести в таком положении весь остаток дня, а может, и целую вечность, однако спустя двадцать минут Дэр смотрит на меня сверху вниз.

– Какой следующий пункт в нашем списке, мой экскурсовод?

Я вздыхаю.

– Ну за что ты так безжалостно меня наказываешь?

Но когда мои руки вновь обвивают его и мы сидим на его байке, я с трудом могу назвать это несправедливостью.

– Я хочу посмотреть, куда ты ходила в школу, – кричит он мне сквозь порывы ветра.

Поэтому мы направляемся в здание, где проходит обучение старшеклассников средней школы Астории. Он везет меня вперед, и единственное, о чем я мечтаю, – это чтобы все мои одноклассники сейчас же собрались здесь и увидели Каллу Прайс на заднем сиденье мотоцикла Дэра Дюбрэя. Тогда последнее слово точно осталось бы за мной, потому что он лавирует по дороге сексуальнее и эффектнее, чем кто-либо из них мог бы себе представить.

Но сейчас лето, поэтому здесь никого нет.

Дэр спускается с байка и снимает шлем, ветер треплет его темные волосы. Он выглядит парадоксально красивым, пока смеряет взглядом здание школы, прикрывая ладонью глаза от солнца.

– Так это и есть то самое прославленное место пыток?

Я отвечаю ему кивком.

– К сожалению, да.

Дэр бросает взгляд на меня.

– Это всего лишь здание, Калла. Оно не может ранить тебя.

– Зато люди внутри него могут, – замечаю я, душевные шрамы от их слов напоминают о себе жгучей болью. – Слова могут ранить ничуть не меньше, чем самое страшное оружие.

Он кивает.

– Я знаю. Но становясь старше, ты осознаешь, что все твои одноклассники были для тебя пустым местом. Они всего лишь глупые избалованные детишки, которые ничего не смыслят в жизни. Ты будешь жить и, вероятно, добьешься больших успехов, а они застрянут здесь, в этом маленьком городке, проживая свои никчемные жизни. Ты выйдешь победителем в этой гонке.

Я внимательно смотрю ему в лицо.

– И как же ты это понял?

Он пожимает плечами.

– Это простейшая математика. Однажды я читал исследование, в котором утверждалось, что большая часть населения никогда не переедет дальше, чем на 30 километров от своего города. Подозреваю, здесь у людей не так уж много возможностей. Поэтому большая часть твоих одноклассников, оставшись здесь, никогда не спасут мир и не сделают ничего из ряда вон выходящего.

– А я, по-твоему, сделаю, – мой голос звучит вызывающе.

Дэр не отводит взгляда.

– Ты точно изменишь чей-то мир. В этом я абсолютно уверен.

Мой живот наполняется теплом, потому что мне кажется, он имеет в виду себя. Но затем моя кровь снова становится холодной, принося с собой прагматичное осознание. Если я и изменю чей-то мир, то это будет Финн, на мир Дэра у меня вряд ли хватит времени. Мне не хватит таланта, чтобы успеть все и сразу.

Из-за этого на меня накатывает уныние. Я смотрю на поблекшие красные кирпичи в стенах школы, на двери, которые повергали меня в ужас, когда мне приходилось проходить сквозь них на протяжении четырех лет.

Вот и сейчас я пугаюсь, когда вижу в них директора.

А он, в свою очередь, пугается, увидев меня.

– Мисс Прайс, – говорит он, направляясь ко мне через двор.

Мне непривычно видеть его в повседневной одежде, поэтому его поло и шорты вводят меня в ступор.

– Здравствуйте, мистер Пейн[14], – ирония его фамилии явно не остается не замеченной мной.

– Как ваши дела? – его голос одновременно теплый и взволнованный.

Я его отлично понимаю. Никто не знает, что сказать человеку, который потерял близкого. Это тяжелая ситуация.

– Я много размышлял о вас последнее время, Калла. Моя жена несколько раз спрашивала меня, как у вас дела.

– Все в порядке, – лгу я. – Просто решили прогуляться поблизости.

– А ваш отец?

– У него все тоже в пределах нормы. Я передам ему, что вы интересовались.

– Что ж, у нас маленький городок, Калла. Все были в ужасе, узнав о вашей потере. Если вам что-то потребуется, для колледжа или чего-нибудь еще, просто дайте мне знать.

Я киваю, и в спешке бросается к своей машине, словно все это время ему не терпелось отделаться от разговора со мной.

– Уф, – встряхиваю головой я, – теперь он такой понимающий. Но он даже пальцем не повел, когда футбольная команда заперла Финна в шкафчике в наш первый год здесь. Или когда с него стянули штаны в начальной школе. Можно привести множество примеров за время нашего обучения здесь. Он даже не удосужился спросить о нем сейчас. Они считают, что мой брат сумасшедший и не заслуживает их драгоценного времени. Это отвратительно. Весь этот город отвратителен.

Я направляюсь обратно к байку, но Дэр берет меня за руку, заставляя остановиться.

– Я понимаю, почему ты злишься, Калла. Но сделай мне одно одолжение, хорошо? Одна из самых прекрасных вещей в тебе – это твоя душа. Она является спасением… для меня и других людей, которые имеют с тобой дело. Не позволяй никому сделать тебя уродливой изнутри.

Его слова звучат так честно, что от них у меня внутри все холодеет, я словно осознаю что-то, что прежде оставалось для меня нераскрытым. Я не могу позволить им сделать меня такой же уродливой, как они. Я киваю.

– Ты прав. Я никак не могу исправить их бездушные сердца. Поэтому я не позволю их поступкам влиять на меня.

Дэр кивает мне в ответ.

– Именно. Давай уедем подальше отсюда?

– Да, – незамедлительно говорю я.

Мы вновь забираемся на его байк и срываемся с места, выезжаем на дорогу. Я изо всех сил стараюсь оставить всю свою горечь там, в школе, откуда она и пришла.

Мы едем на пляж Кэннон по дороге, идущей вдоль побережья. Съезжаем к скале Хэйстэк и любуемся на океанские волны, опираясь на крупные камни. Мы с удивлением взираем на эту огромную каменную глыбу перед нами, в то время как сами мы кажемся, в сравнении со скалой, крошечными и незначительными.

Где-то на линии горизонта корабль скользит по воде, его белые паруса развеваются на фоне неба, словно облака.

Мы оба наблюдаем за кораблем до тех пор, пока он окончательно не скрывается из вида. Дэр поворачивается ко мне.

– Когда умерла моя мама, мне дали почитать одно стихотворение, которое очень помогло мне.

Я непонимающе смотрю на него.

– Стихотворение?

Он ухмыляется.

– Я знаю. Но да, оно помогло мне. В нем рассказывалось о корабле и о том, что он не теряет своей значимости, пользы и не перестает быть кораблем только потому, что пропадает из вида. Он остается таким же большим и важным, несмотря на то, что мы его больше не видим. Поэтому в какой-то мере смерть – это движение в другом направлении.

Я внимательно смотрю на него, и между нами образуется нечто огромное, недосказанное, но очень важное.

– Я его читала, – говорю я.

Потому что живу в одном доме с похоронным бюро. Я прочитала все стихи о смерти, которые только существуют.

– Оно мне нравится. Возможно, оно даже лучше, чем та история про стрекозу, которую мне рассказывал Финн.

Дэр слегка улыбается и не просит рассказать ему эту притчу; на обратном пути к его байку он берет меня за руку. Я не убираю свою ладонь, а просто наслаждаюсь ощущением его пальцев между своими.

Сорок минут мы добираемся обратно до Астории, соленый привкус моря впитался в наши губы, а мои пальцы все еще хранят ощущение ладоней Дэра. Эта поездка настолько прекрасна, что я не хочу, чтобы она заканчивалась, мои глаза цепляются за каждый дом, мимо которого мы проносимся.

Мне становится особенно не по себе, когда мы проезжаем кладбище Оушнз Вью.

Я стараюсь не смотреть на кованые железные ворота и колонны из кирпича, на плакучие ивы, склонившие свои поникшие ветви над дорожками за воротами. Потому что я знаю, что там вдалеке стоит огромный белый ангел, охраняющий надгробие из белого мрамора. ЛОРА ПРАЙС погребена там под землей, уснувшая навечно, бросившая меня здесь.

Я с силой сжимаю веки и крепче прижимаюсь к Дэру, потому что чувствую, что ослабила свою хватку и вот-вот могу упасть.

– Ты в порядке?

За его спиной я киваю.

– Да.

Ложь.

Дэр замечает кладбище, мимо которого мы проезжаем, и я чувствую, что его тело слегка напрягается.

– Ты окружена напоминаниями о случившемся здесь, – его голос звучит настолько мягко и нежно, насколько это вообще возможно, когда ты сидишь за рулем мотоцикла. – Вместо того, чтобы двигаться вперед, тебе нужно просто уехать отсюда.

Я киваю, потому что прекрасно знаю об этом.

Когда я поворачиваю голову и открываю глаза, кое-что попадает в поле моего зрения.

Финн.

Он стоит в воротах кладбища и наблюдает, как мы проносимся мимо на мотоцикле.

Он не пытается окликнуть нас, не пытается остановить меня и даже не выглядит злым. Но то самое выражение все еще запечатлено на его лице… выражение, которое говорит мне, как сильно я его подвела. Я обещала ему, что поеду навестить нашу маму вместе с ним, и я не сдержала свое обещание. И теперь он пошел один, потому что я обманула его ожидания.

Я закрываю глаза.

28 Viginti octo

Финн

ВремяНастало.

Голоса в моей голове настойчивы. Они звучат громче, чем обычно, громче, чем когда-либо.

ВремяНасталоВремяНасталоВремяНастало.

Время для чего?

Я несусь по трассе с кладбища вверх по горе к дому, где ненадолго задерживаюсь среди деревьев, наблюдая за тем, как моя сестра прощается с Дэром и ждет меня. Я знаю, что она ждет меня, потому что она всегда это делает.

СделайЭтоСделайЭтоСделайЭто.

Внезапно я понимаю, что именно должен я сделать, и направляюсь по тропинке, ведущей к причалу. Не имеет никакого значения то, что она не поехала на кладбище, потому что я знаю, что она бы отправилась со мной, если бы я настоял на этом. Она бы заставила себя и чувствовала себя от этого ничтожной, потому что она все еще не готова. Я не могу принуждать ее к чему-либо. Все должно происходить по порядку.

Все должно идти своим чередом.

Потому что всему свое время.

Все.

Должно.

Идти.

Своим.

Чередом.

«Плыви прочь и не возвращайся, – нашептывают мне голоса, – ПустьОнаУвидитПорядок».

«Не делай этого, – спорит с ним другой. – Это-ЕеВинаЭтоЕеВина».

Голоса вступают в перебранку, а я даже не пытаюсь им помешать. Я иду к нашей лодке, обдуваемый океанским бризом. Забираюсь на борт и поднимаю якорь.

29 Viginti novem

Калла

Я провожаю Дэра до его домика.

– Спасибо тебе за сегодня, – мягко говорю я. – Мне нужно было выбраться куда-нибудь.

– Ты правда нуждалась в этом, – соглашается он. – И все еще нуждаешься.

Я тяжело сглатываю, потому что Дэр абсолютно прав. Мне все еще нужно уехать куда-нибудь далеко, подальше от смерти и Астории. Однако внутри меня растет ощущение, что я не могу этого сделать. Я никогда не смогу покинуть это место навсегда, потому что не могу оставить Финна. Даже если поеду вместе с ним в Массачусетский институт, буду окружена этим всем.

Но, конечно же, я не говорю ему об этом, потому что это прозвучало бы излишне депрессивно и он попытался бы поспорить со мной.

Вместо этого я становлюсь на цыпочки, дотягиваюсь до его идеально рельефной щеки и прикасаюсь к ней губами, всем сердцем мечтая о том, чтобы он держал меня в своих руках, ласкал и целовал вечно.

Но этому пока не суждено воплотиться в жизнь, потому что мы ждем.

Ждем, пока я разрешу все свои проблемы, у которых нет и не может быть решения.

Дэр исчезает за дверью, а я остаюсь ждать брата на крыльце.

Мои бедра все еще болят от неудобных сидений мотоцикла. Должно быть, я убила на себе около сотни комаров, когда отец вышел и вынес мне стакан лимонада.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, а я тем временем делаю глоток холодной кисловатой жидкости.

– Жду Финна, – говорю я ему. – Я видела его на кладбище. Он ездил туда один. Мне кажется, он был бы рад обсудить это.

На лице отца появляется выражение боли: думаю, это потому, что он тоже до сих пор там не был.

– Не расстраивайся, пап, – быстро произношу я. – Я тоже все еще не ходила туда. Просто проезжала мимо. Никак не могу заставить себя навестить могилу.

Он медленно кивает.

– Надо съездить туда на днях, – начинает было говорить он, но прерывается на середине фразы и уходит.

Уверена, это намерение отправляется в папку «Сделать На Днях» в его голове.

Я только улыбаюсь и делаю вид, что поверила, будто он действительно собирается туда поехать.

Он оставляет меня совсем одну, и на секунду мне хочется, чтобы он побыл со мной еще, потому что мне становится одиноко и я не отказалась бы от какой-нибудь компании, пока я жду. Время от времени мне кажется, что я вижу движение в окнах Дэра, словно он наблюдает за мной, но, возможно, это все просто плод моего воображения.

В какой-то момент я начинаю ощущать на себе действие выпитого лимонада и захожу в дом, чтобы заглянуть в уборную. Пока я мою руки, боковым зрением замечаю серебристый отблеск на тумбе.

Это медальон с образом святого Михаила, который обычно носит Финн. Его подарила брату наша мама на прошлое Рождество. Вообще-то, мы не ортодоксальные католики, но ей понравился смысл этого украшения: подразумевалось, что оно должно придавать своему носителю храбрость и уберегать его от вреда и неудач. Она была уверена, что Финн нуждается в такой защите. Он никогда не расстается с этим медальоном, даже во сне.

Но вот он лежит здесь, на туалетном столике.

Я беру его в руки, мои пальцы слегка дрожат.

Где он?

Я выбегаю из дома с намерением попросить Дэра довезти меня до города и найти Финна. Внезапно мой взгляд падает на берег, и я вижу, что нашей лодки нет на месте.

Учитывая, что папа дома, а Дэр в пристройке, есть только один человек, который мог взять ее.

Финн.

Я бегу по тропинке к берегу. Опускаюсь на причал, чувствуя дрожь в ногах. Я просто жду, потому что это все, что я могу делать в этой ситуации.

Ждать.

Я жду, пока не немеют все мои конечности. Солнце сползает к горизонту, но Финн все никак не возвращается. Мои нервы достигают своего предела, потому что он точно знал, что это заставит меня переживать.

«У него была причина, чтобы сделать это», – проносится в моей голове. Чтобы преподать мне урок.

Внутри меня бурлит злоба, и я возвращаюсь обратно домой. Из первых попавшихся под руку продуктов я делаю сэндвич для отца.

Он смотрит на меня с удивлением.

– Да что с тобой такое сегодня?

– Финн взял лодку, – резко отвечаю я. – Он, наверное, зол на меня.

Отец поглаживает мое плечо.

– Он водит лодку так же хорошо, как и ты. Не беспокойся за него.

Это все, что он может мне сказать. Я хочу схватить его за руку и потрясти, потому что он настолько глубоко погряз в собственной печали, что не замечает ничего вокруг.

– Ты не можешь знать наверняка! – набрасываюсь я на него снова.

– Я знаю это! – заверяет меня он. – С ним все будет в порядке!

Моих сил не хватает на то, чтобы просто сидеть и есть вместе с ним, поэтому вылетаю из-за стола, громко захлопнув дверь, но внезапно меня осеняет идея, нечто, о чем я не задумывалась никогда прежде.

Я останавливаюсь около бара моего отца.

Затем я хватаю бутылку джина – его излюбленный напиток.

Он, определенно, очень много выпил за прошедшие несколько недель, пытаясь таким образом забыться, утопить в алкоголе свою боль. Я тоже могу сделать это. Если срабатывает с ним, то получится и у меня. Я постукиваю пальцами по бутылочному стеклу, сбегая по ступенькам с крыльца.

Мне кажется, что я замечаю движение в гостевом домике и чувствую на себе взгляд Дэра, он смотрит на меня, но это не препятствие. Я не пытаюсь спрятать бутылку или бросить ее в траву. Никто не может меня осуждать. Мне плевать.

Все, что мне нужно, – сбежать от реальности.

Я спускаюсь вниз по тропинке, пробираюсь сквозь зыбкий песок и сажусь на причале с бутылкой джина. Спустя несколько минут я открываю его и делаю глоток.

Практически сразу я выплевываю мерзкую жидкость, закашлявшись от терпким напитком, спускающегося вниз по моему горлу и выжигающего все на своем пути до самого живота. Внутри меня словно бурлит огонь, он раздражает мой пищевод, и мне хочется вылить остатки бутылки в море.

Это отвратительно. Как кто-то вообще может пить это по собственному желанию?

Но проходит несколько минут, и час, и два, и я снова беру в руку бутылку.

Я бессмысленно смотрю на пустой горизонт и делаю глоток, оставляя все меньше и меньше жидкости внутри. Я поднимаю взгляд на небо, усыпанное звездами, на чертову Андромеду и ее дурацкую любовную историю, делаю еще один глоток. Спустя некоторое время, еще через пятнадцать глотков, я чувствую, как внутри моего живота растекается тепло, мой мозг оказывается окутан туманом.

Приятное чувство замутненного сознания наполняет меня, и я больше не чувствую прожигающего изнутри вкуса отвратительного напитка. Я пью еще и еще, пока не падаю на спину прямо на песок, глядя на звезды, наслаждаясь тем, как искрятся и кружатся те вокруг меня, словно я катаюсь на карусели, а небо – это огромное зеркало, вращающееся вокруг меня.

На минуту я закрываю глаза, темнота под моими веками тоже вращается, круг за кругом, до тех пор, пока к горлу не подступает тошнота.

Я открываю глаза и вижу стоящего надо мной Дэра, который то и дело исчезает из моего поля зрения.

Я улыбаюсь. Кажется.

Он улыбается мне в ответ.

– И как много ты выпила? – печально спрашивает он, взяв в руки бутылку и исследуя ее на предмет алкоголя.

На дне осталось всего несколько глотков, и я приветственно машу ему рукой.

– Можешь допить, – говорю я ему, словно преподному ему драгоценный дар.

Мои слова путаются, язык стал каким-то неповоротливым и тяжелым. Говорить удается с трудом. Я пытаюсь снова.

Все еще бред.

Я беспомощно смотрю на него – он смеется.

– Значит, так много?

Он нагибается и протягивает мне руку. Я мотаю головой.

– Мне нужно дождаться Финна.

Из моего рта вылетает что-то, больше похожее на «Фэ дожо мадаша шина».

Дэр встряхивает головой.

– Я не хочу плавать, спасибо. Нам нужно доставить тебя домой до того, как ты отойдешь в мир иной прямо здесь.

Я знаю, что мне нужно оставаться на этом месте, пока не вернется Финн. Я знаю, что должна больше беспокоиться о моем брате, потому что уже темно, а он совсем один, и он никогда не оставался в одиночестве с наступлением темноты. Но джин оказал на меня еще одно действие, за исключением заплетающегося языка.

Он сделал меня беззаботной.

Сейчас я чувствую, что весь мир по колено, что меня преследует ощущение божьего благословения. Неудивительно, что эта штука так нравится моему отцу.

Я позволяю Дэру поднять меня, а затем падаю прямо в его объятия, потому что мои ноги отказываются двигаться.

– Приветик! – обращаюсь я к его груди.

К его потрясающей, чудесной, мужественной груди.

– Приветик, – отвечают мне его мускулы. – Пойдем, Калла.

Руки Дэра поднимают меня за подмышки, а затем внезапно я оказываюсь у него на руках, словно младенец, и он несет меня вверх по тропинке к дому.

– Я слишком тяжелая, – бормочу я, уткнувшись носом в его футболку.

– Нет, – отвечает мне его футболка.

Он ни разу не спотыкается и не оступается на своем пути, а просто держит меня крепко в своих объятиях, поднимаясь все выше и выше на гору. Его дыхание становится тяжелым и неровным, когда мы оказываемся на вершине.

Я открываю глаза и вижу три расплывчатые линии по краям нашего похоронного бюро: рваные стены и крышу, уходящую куда-то в пучину ночи. Они сливаются воедино, потом распадаются, а затем снова соединяются в единую фигуру. Я закрываю глаза, пытаясь остановить эти сменяющие друг друга картинки.

– Я не хочу туда, – удается мне, наконец, собрать отчетливый пазл из обрывков слов.

Дэр смотрит на меня сверху, и, могу поклясться, я вижу сочувствие в его глазах.

– Не надо меня жалеть, – бросаю я.

Он ничего не отвечает, просто несет меня к гостевому домику.

Он осторожно укладывает меня на свой диван и оставляет одну на некоторое время, после чего возвращается с большим стаканом воды и аспирином.

– Прими это, – говорит он мне мягко. – И воду из стакана надо выпить всю. Доверься мне. Утром ты скажешь мне «спасибо».

Я делаю все так, как он велел, и вытираю рот тыльной стороной ладони, прежде чем заставить его упасть на место рядом со мной.

– Как думаешь, куда уехал Финн? – спрашиваю я обеспокоенно, несмотря на то, что джин каким-то чудным образом парализовал мою тревожную мышцу.

Дэр смотрит на меня сверху вниз.

– С ним все будет в порядке. Тебе же грозит чудовищное похмелье завтра. Ты когда-нибудь пила раньше?

Я встряхиваю головой, и он вздыхает.

– Ну что ж, хочу поздравить тебя с фееричным началом. Джин – отличный выбор для боевого крещения.

– По-моему, я и так отлично несу свой крест, – пытаюсь сказать я.

Должно быть, на этот раз моя попытка увенчалась успехом, потому что глаза Дэра блестят.

– Тоже так думаю, – мягко соглашается он.

Я беру его руку в свою и прижимаю к своей груди, провожу ею по своему животу, направляя к бедрам – по тому маршруту, по которому он сам скользил своей ладонью некоторое время назад.

– Поцелуй меня, – прошу его я. – Мне нравилось, как ты меня целовал.

Он снова вздыхает.

– И мне тоже. Но ты слишком пьяна.

– Я же просто пьяная, – резко произношу я, – не мертвая!

Это мои чувства, которые имеют очень мало смысла, но я ни на чем не настаиваю. Просто беру лицо Дэра обеими руками и притягиваю его к себе, мои губы обрушиваются на его. Его рот пахнет мятой, а мой – джином. Получается некая ядерная смесь. Онемевшими пальцами и провожу по его щетинистому подбородку.

Он не отстраняется от меня в течение минуты, но затем он все-таки это делает.

– Ты пьяна, – снова говорит он.

– Точно, – я утыкаюсь в его шею, чувствую его плечи.

Я беру его руку и перекидываю через свою спину.

– Мне нравится быть здесь вместе с тобой, – говорю я ему. – Мне нравится твой запах. Твои поцелуи. Ты очень красивый.

Дэр смотрит на меня, в его глазах мелькает искорки изумления.

– Так значит, ты считаешь меня красивым?

– Не напрашивайся на комплимент, – бормочу я, – тебе это не нужно.

Он ухмыляется.

– Ты так считаешь?

– Я хочу, чтобы ты опять поцеловал меня, – заявляю я, принимая сидячее положение.

Ну, во всяком случае, мне так кажется.

– Я не могу, – мягко отвечает он, – ты пьяна.

– Да, я пьяна, – соглашаюсь я. – Разве мы это еще не выяснили?

Комната медленно вращается, но затем внезапно останавливается, и я решаю, что нужно брать дело в свои руки.

Я набрасываюсь на него, моя грудь сталкивается с его ребрами, и я целую его в губы.

Я буквально насилую его.

Целую его жадно, моя страсть к нему перекрывает все остальное. Его губы горячие, и поначалу он сопротивляется, а затем целует меня в ответ, его язык ныряет мне в рот. Неуклюже я пробегаю рукой по его груди, по бедрам и останавливаюсь там, где сконцентрировано его напряжение. Мои пальцы отчаянно скользят по его джинсам. У Дэра перехватывает дыхание, он вдыхает мой стон. А потом он отталкивает меня.

– Господи, Калла! – восклицает он, его голос грубый, а дыхание яростное.

Он держит меня на расстоянии, пресекая мои попытки прильнуть к нему поближе.

– Серьезно! Если ты не прекратишь, я вылью на тебя стакан холодной воды.

Я замираю, внезапно испугавшись чего-то.

– Ты не хочешь меня, да?

Дэр устремляет взгляд в потолок, очевидно, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие.

Он поднимает мою руку и опускает ее прямо на свою промежность, твердую и пульсирующую.

– То есть вот так вот я не хочу тебя? – мягко спрашивает он, убирая мою руку, несмотря на то, что я отчаянно желаю оставить ее там. – Я пытаюсь быть деликатным с тобой, даже если ты этого не хочешь.

– Да, я не хочу этого, – соглашаюсь я. – Я просто хочу тебя.

Дэр снова безмолвно смотрит в потолок, но я замечаю слабый проблеск румянца на его щеке. Я осознаю, что он отчаянно пытается контролировать себя. От этой мысли улыбка расползается по моему лицу. Но вдруг комната вновь начинает вращаться вокруг меня, на этот раз быстрее.

Я резко падаю на Дэра, он помогает мне подняться, но я немедленно падаю обратно.

– Мне нравится быть пьяной, – бормочу я в его футболку. – Я ничего не чувствую.

– Ты почувствуешь все завтра утром, – убеждает он меня.

Я откуда-то знаю, что он прав, потому что стены вращаются все быстрее и быстрее, а мой рот внезапно наполняется слюной.

– Меня сейчас вырвет, – осознаю я.

Дэр подхватывает меня и тащит в ванную. Я встаю на колени перед унитазом. Меня тошнит снова и снова.

Джин, выходящий наружу, на вкус гораздо хуже, чем когда его заливаешь вовнутрь.

Это что-то значит.

Холодные руки сгребают мои волосы назад, убирают их с моего лица, пока меня тошнит. Наконец, не взмахиваю рукой.

– Уходи, – бормочу я в перерыве между желудочными спазмами.

– Все хорошо, – успокаивает меня Дэр, поглаживая по спине одной рукой, в то время как вторая держит мои волосы. – Все хорошо.

Но на самом деле все совсем не хорошо. Я умираю. Из меня выходит вся съеденная мной за последние четыре года еда. В этом я точно уверена. И меня продолжает тошнить. Пока, наконец, в моем желудке не остается совсем ничего, и после этого из меня снова выходит поток, на этот раз не такой большой.

В конечном итоге я сворачиваюсь клубочком на полу, прижавшись лицом к холодной плитке.

«Я никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо», – думаю я, с нежной страстью глядя на каждую холодную фарфоровую плиточку.

Я закрываю глаза и стараюсь быть как можно более неподвижной, по возможности слиться с полом, хотя ощущаю некое движение. С меня стаскиваются штаны, но футболка остается на месте. Я болтаюсь, словно тряпичная кукла. Но что замечательно, мне все равно.

Прохладные простыни обволакивают меня со всех сторон, и я не утруждаю себя тем, чтобы открыть глаза. Единственное, что я отчетливо понимаю, – это то, что простыни пахнут Дэром… Древесный мужественный запах. Сейчас это все, что имеет значение.

Когда, наконец, я нахожу в себе силы, чтобы открыть глаза, мне требуется минута, чтобы окончательно сконцентрироваться. Я начинаю различать луч лунного света, падающий на стену. Уже середина ночи.

У меня во рту все пересохло, словно вместо языка у меня дерево, а небо покрыто опилками.

Я в постели Дэра.

В постели. Дэра. Дюбрэя.

Это мысль, для осознания которой мне требуется несколько минут. Но затем ко мне также приходит понимание, что самого Дэра в постели рядом со мной нет.

Я окидываю глазами комнату, но его нет нигде.

Поэтому я встаю, оборачиваясь простыней, и крадусь в гостиную. Он раскинулся на своем диване, полностью одетый и спящий мертвецким сном.

В лунном свете его лицо выглядит очень уязвимым. Я долго рассматриваю его, потому что когда он проснется, такой привилегии у меня больше не будет. Я отворачиваюсь только в тот момент, когда снова чувствую подступающую тошноту, а внутри моей головы все начинает пульсировать, удар за ударом. В этот момент я понимаю, что он имел в виду, когда говорил про мое завтрашнее самочувствие.

Но ведь завтра еще не наступило, но я определенно чувствую это уже сейчас.

Пересекаю комнату, пытаясь уйти от огромного молота, который сокрушительными ударами обрушивается на мой затылок. Я открываю шкафчик над плитой в поисках дополнительной порции аспирина. Наконец, я нахожу искомый препарат, принимаю несколько таблеток и возвращаюсь обратно в гостиную.

Я снова стою над Дэром, наблюдая за ним, когда он открывает глаза.

Его прекрасные глаза-ониксы.

– Я не хочу оставаться одна, – бормочу я.

Он ничего не отвечает, просто открывая мне свои объятия.

Я ложусь рядом, и он обвивает меня своими руками, стараясь спрятать меня от ночной тьмы. В таком положении я засыпаю, убаюканная на его груди, вслушиваясь в каждый удар его сердца.

Утром меня будит яркий свет солнца, в то время как Дэр все еще спит.

Через секунду я вспоминаю, где я нахожусь, как напилась прошлой ночью, как я бросалась в объятия Дэра, а затем нагло завалилась спать рядом с ним.

Я сгораю от стыда, бегая глазами по окнам, перемещая взгляд на дверь, а затем замираю.

Финн заглядывает внутрь сквозь стекло. На его усталом лице выражение ужаса. Он до сих пор одет в те же самые вещи, которые были на нем вчера, что убеждает меня в том, что он только что вернулся.

Я распростерлась в объятиях Дэра, завернутая в простыню, и только сейчас понимаю, как это, должно быть, выглядит со стороны.

Финн все неправильно понял.

Я встаю, чтобы все ему объяснить, распахиваю настежь дверь, но его уже и след простыл.

30 Trigenta

Я нахожу Финна в своей комнате, где он ждет меня, спокойно устроившись на моей кровати. Его обувь в прибрежной грязи.

– Это совсем не то, что ты подумал, – резко начинаю я, хотя вокруг моего пояса все еще завязана простыня, потому что мои шорты остались в спальне Дэра.

Финн встряхивает головой и смотрит в окно.

– Мне без разницы, чем ты занималась с ним, Калла. Это не мое дело. Я твой брат, а не надсмотрщик.

– Я твой надсмотрщик, – почти срываюсь на крик я. – Ты ушел вчера совсем один. О чем ты вообще думал?

– Мне нужно было побыть одному, – тихо говорит он, не отводя взгляда от окна. – После кладбища, ты же понимаешь.

Это заставляет меня замолчать на пару минут.

– Прости, – коротко отвечаю я. – Я тоже должна была поехать. А в итоге позволила тебе пойти туда одному. Мне так жаль, Финн.

Он пожимает своими костлявыми плечами, его кожа выглядит особенно бледной в лучах утреннего солнца.

– Все в порядке, Калла. Ты пока не готова. Я понимаю.

– Но мне все равно нужно было поехать туда с тобой, – спорю я. – Прости меня! Хочешь, мы съездим туда еще раз сегодня? Я готова. Если ты хочешь сходить туда еще раз, то я готова.

Финн смотрит на меня печально.

– Ты должна съездить туда сама, Калла. Но ты еще не готова. Все должно происходить своим чередом… По порядку. Я тебе это точно говорю.

Он несет какую-то чепуху, что сильно беспокоит меня.

– Ты ведь принимаешь свои таблетки? – спрашиваю я встревоженно.

В ответ он кивает.

– Прошу, перестань волноваться за меня, Калла. Со мной все в порядке.

– Нет, ты не в порядке! – Я не могу не заметить его мятую одежду, нездоровую бледность, темные круги под глазами. – У тебя снова бессонница. У тебя дрожат руки. Нам придется помочь тебе. Я поговорю об этом с папой.

Рука Финна вытягивается вперед быстрее, чем я успеваю о чем-либо подумать, и хватает меня за запястье.

– Не делай этого! – быстро восклицает он. – Пожалуйста! Мы справимся с этим сами, Калла. Ты и я, как всегда.

Мне хочется сказать ему, что это нечестно по отношению ко мне, что для меня это становится непосильной ношей, слишком большой ответственностью. Но конечно же, я молчу. Потому что мы Калла-и-Финн, и так было всегда. Так это будет вечно.

Наконец, я киваю.

– Хорошо, отец ни о чем не узнает.

Я смотрю на брата и вспоминаю, что на нем нет его медальона с образом святого Михаила.

– Ты снял свою подвеску, – произношу я, стараясь, чтобы мой голос не звучал как обвинение.

Он смотрит в сторону и пожимает плечами.

– Я решил, что она больше не нужна мне. Если хочешь, забери себе.

Я смотрю на него в упор, мой рот слегка приоткрыт.

– Но ты ни разу не снимал ее с тех пор, как мама подарила ее тебе. Она верила, что подвеска защищает тебя, когда ты ее носишь.

Его ледяной взгляд пронзает меня.

– Мамы больше нет, Калла.

Я сглатываю от боли.

– Знаю, – отвечаю я дрожащим голосом.

Он кивает.

– Отлично. Поэтому ты можешь забрать медальон, если хочешь.

Он устало поднимается на ноги, и мое сердце разлетается на миллион ничтожных осколков.

– Мне нужно принять душ, – тихо произносит он и уходит, не проронив больше ни слова.

Я сижу в тишине, бессмысленно уставившись на океан. Лодки скользят вдоль линии горизонта, и мне хотелось бы оказаться сейчас на одной из них, уплыть отсюда так далеко, насколько это только возможно.

Но если бы я сделала это, то мы бы больше не увиделись с Дэром. А я этого не вынесу. Только не сейчас.

Я принимаю душ и чищу зубы, затем запираю дверь в свою комнату и достаю дневник Финна. Сидя на подоконнике и прижав колени к подбородку, я заставляю себя вчитываться в слова: я забросила его дневник, и сейчас самое время вновь к нему вернуться. Рассматривая загадочную карту Таро, заложенную между страницами, я замечаю на страницах другую странную фразу.

СМЕРТЬ – ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО.

MORS SOLUM INITIUM EST.

НАЧАЛО НАЧАЛО НАЧАЛО НАЧАЛО.

Я ДОЛЖЕН НАЧАТЬ С НАЧАЛА.

Я в ужасе читаю выскобленные слова, чернила продавливают бумагу, словно Финн использовал всю свою силу, чтобы написать их. Что он хочет начать?

Начать все заново?

Или вернуться к началу через смерть?

Мое сердце с силой ударяется о ребра, когда я закладываю между страниц карту Таро, затем я прячу дневник обратно под матрас и спускаюсь по лестнице вниз.

– Ты видел Финна? – спрашиваю я у отца, когда он поднимается вверх.

– Нет, – отвечает он. – С тобой все хорошо?

– Да, – вздыхаю я, уже устав от этого вопроса. – Мне просто нужно найти Финна.

Я обнаруживаю его на привычном месте: на заднем дворе, где он вновь рубит дрова. Еще больше, хотя рядом уже лежит около пятнадцати поленьев.

– Почему ты продолжаешь делать это? – настойчиво спрашиваю я.

Я осторожно подхожу к нему, стараясь не напугать, потому что как-никак у него в руках топор.

Он смотрит на меня, и в его светло-голубых глазах мелькает отблеск света.

– Физическая нагрузка помогает мне снять стресс.

– Понятно, – отвечаю я, – Финн, ты же сказал бы мне, если бы чувствовал себя сегодня очень плохо, правда? И ты бы не сделал с собой никакую глупость?

Он морщит лоб и опирается на рукоятку топора.

– Что ты подразумеваешь под глупостью, Калла? О чем ты?

Я вздыхаю, потому что он прекрасно понимает, о чем я говорю, просто хочет, чтобы я произнесла это вслух.

– Ты же не попытаешься навредить себе, да?

Слова оставляют внутри меня неприятный осадок, звучат невыносимо и отвратительно, но я все равно спрашиваю его об этом.

Финн серьезно смотрит на меня.

– Калла, если бы я захотел навредить себе, я бы не стал пытаться. Я бы просто сделал это. – Когда он замечает, что обстановка накаляется и я готова закричать, он спешно продолжает: – Но нет. Я не хочу вредить себе.

Я смотрю на брата, отчаянно желая поверить ему, но уверенная в его лжи.

– Мне кажется, тебе нужно сходить на групповую терапию сегодня, – медленно произношу я, пытаясь поймать его реакцию.

Он пожимает плечами.

– Хорошо. Я и так собирался туда.

– Правда? – я поднимаю бровь.

– Да, – мягко отвечает Финн, – только сначала я закончу все и приму душ.

Брат отделяет кусок от дерева и вытесывает из него очередное полено. Я встряхиваю головой, подходя к дому. Теперь отец будет обеспечен дровами на ближайшие пять зим.

Некоторое время я стою на крыльце в сомнениях, обдумывая, не сходить ли мне к Дэру, но краем глаза я замечаю, как он ходит из одного конца своего дома в другой, увлеченно разговаривая с кем-то по телефону. Он двигается, жестикулирует руками, однако на его лице каменное выражение, затем он разворачивается и идет в обратном направлении, после чего весь цикл действий повторяется.

Он выглядывает в окно и видит меня, на секунду его темный взгляд замирает на мне, черный, словно ночная тьма, потом он поворачивается ко мне спиной и уходит вглубь комнаты.

С кем он так напряженно разговаривает?

Вопросы кружатся в моей голове, пока я возвращаюсь в свою комнату и сворачиваю простыню Дэра, чтобы занести ее к нему домой чуть позже. Сколько бы вопросов я ему ни задавала, мне так и не удалось выяснить, кого он здесь навещает. Он рассказывал только, что он навещал кого-то в больнице. Но зачем тогда ему снимать здесь жилье, если его дом в Англии? Я настолько углубилась в свои чувства к нему, что совсем не подумала его об этом спросить.

И сегодня я намерена положить этому конец.

Я терпеливо жду около тридцати минут: этого должно быть достаточно, чтобы закончить разговор.

Беру простыню и стучу в дверь Дэра.

Он открывает мне незамедлительно. Парень выглядит просто потрясающе: свободная черная рубашка подходит к его глазам.

– Эй! – приветственно восклицает он. – Похоже, тебе уже лучше?

– Спасибо за заботу этой ночью, – говорю я ему, слегка краснея.

Мне становится неловко, что он видел, как из меня выходит все содержимое моего желудка.

– Теперь мне стыдно.

– Не стоит, – вежливо отвечает он.

Это звучит подозрительно формально, учитывая, что всю ночь я проспала в его объятиях. Он не делает никаких приглашающих жестов, и его ноги словно приросли к порогу.

– Ничего не могу с этим поделать, – смущенно отвечаю я. – Что-то не так? Ты не пригласишь меня войти?

Он встряхивает головой.

– Все нормально. Просто я немного занят.

Он холодный и закрытый, как будто пытается отстраниться от меня. Я внимательно смотрю на него, не в силах придумать, что сказать.

– Ты что-то хотела? – спрашивает он, в его глазах мелькают блики солнечного света.

– Эмм… Да, – запинаюсь я, протягивая ему простыню. – Я просто пришла вернуть тебе это. И забрать свои шорты.

– А, конечно. Подожди здесь.

Клянусь богом, он захлопывает дверь прямо перед моим носом. Я все еще стою в оцепенении, когда спустя несколько минут он возвращается с моими шортами в руках.

– Вот, держи, – протягивает он их мне.

Я смотрю на него в упор, чувствуя себя смущенной, как никогда прежде.

– У тебя точно все в порядке?

На секунду выражение его лица смягчается, затем снова становится непроницаемым.

– Да, все в порядке. Я просто занят. Извини.

– Хорошо, – медленно протягиваю я. – Увидимся позже.

Я ступаю на тропинку, уже собираясь уходить, но на полпути разворачиваюсь.

– Слушай, ты никогда не рассказывал мне, кого ты навещаешь здесь, в Астории, – произношу я, пытаясь уловить его реакцию. – Ты говорил, что наведываешься к кому-то в больнице, но никогда не рассказывал, к кому именно.

Он даже не успевает моргнуть, а просто кивает.

– Разве я такое говорил?

Он никак не объясняет ни свой последний вопрос, ни сказанную им ранее фразу.

Я жду, но он продолжает молчать, а затем просто делает шаг назад, возвращаясь в дом.

– Мы поговорим с тобой позже, Калла.

И он закрывает дверь.

Я в абсолютном замешательстве остаюсь стоять посреди тропинки, глядя на деревья вокруг меня.

У всех есть свои тайны, Калла. Это то, что он мне говорил, и теперь я понимаю, какой смысл мог быть заложен в этой фразе. Вопрос в том, насколько значимы его секреты? Стоит ли мне беспокоиться об этом? Потому что в моей жизни сейчас и без того слишком много вещей, вызывающих тревогу.

Но его противоречивость кажется мне подозрительной. Вчера вечером он страстно желал меня, а теперь замкнутый и отстраненный. Горячие порывы сочетаются в нем с редким хладнокровием, и это все смущает меня. В течение прошедшей недели он был для меня маяком в этом море безумия. Может, Дэр больше не хочет быть моим лучом света и указывать мне путь?

В моей груди от этой мысли образуется зияющая пустота, потому что, как бы то ни было, я сильно привязалась к нему за это время. Стала зависима от его способности заставлять меня улыбаться даже в самые сумрачные дни, вытаскивать меня из моей пучины отчаяния в мир, где жива надежда.

А теперь он захлопывает дверь прямо передо мной, и я думаю, стоит ли искать в этом какой-то больший и неприятный для меня смысл.

Я пытаюсь избавиться от этих мыслей, дожидаясь Финна во дворе, после чего мы вместе едем на его групповую терапию. Все, что мне остается делать прямо сейчас, – это плыть по течению и держать нос по ветру.

Дэр не отвергает меня.

Это должно стать моей новой мантрой.

С этими мыслями и надеждой на лучшее я ложусь спать, когда день подходит к концу. Но в три часа ночи я просыпаюсь.

Меня будят мягкие звуки фортепиано, которые плывут по всему дому.

Обескураженная, я поднимаюсь на постели и снова смотрю на часы.

Да, сейчас все еще середина ночи.

И нет, в это время на пианино никто и никогда не играет.

Я спускаюсь по ступенькам и направляюсь в молельню, с каждым моим шагом музыка становится все громче. Когда я достигаю самой нижней ступеньки, музыка внезапно обрывается.

Громкое эхо вторит в моей голове окружающей тишине. Я бегу по коридору и заворачиваю в комнату за углом.

Сиденье перед пианино пусто.

В замешательстве я иду вперед, чувствуя, как немеют все мои конечности, пробегаю пальцами по пустой скамейке.

Я точно уверена, что кто-то играл на пианино. Я знаю, что именно его звуки разбудили меня. Его крышка открыта, что необычно для этого времени суток. Ее всегда опускают, когда никто не играет.

А затем я слышу запах.

Слабое дуновение одеколона, которым обычно пользуется Дэр.

Мое сердце поднимается куда-то в район горла, я выглядываю из окна и вижу, что в его домике горит свет.

Он еще не спит. Он был здесь.

Какое-то смутное чувство подсказывает мне, что он все еще желает меня так же сильно, как и я его, и мне не требуются для этого какие-либо доказательства или слова со стороны. Невзирая на то, как холоден он был со мной вчера. Я не знаю, какие у него были на то причины, какие тайны он хранит.

Но я точно уверена в одном, когда я падаю на сиденье перед фортепиано.

Если бы даже он пытался, он бы не смог держаться от меня подальше.

31 Trigenta unus

Калла

Проснувшись утром, я собираюсь сразу пойти повидать Дэра. Но вместе с тем мне не хочется быть слишком навязчивой.

Воспоминание о его ночной игре на пианино, пронизывающей весь дом, поддерживает меня на плаву и предотвращает наплыв паники.

Он хочет сделать нечто благородное. Я чувствую это. Так же сильно я чувствую нашу с ним связь, звенящую в воздухе, сильную, как канат, притягивающую меня все ближе и ближе. Я знаю, что он тоже это чувствует. Поэтому не могу позволить себе беспокоиться.

Все наладится. Иначе и быть не может.

Поэтому, бросив последний взгляд через плечо, я ухожу прочь от его дома, уверенная в том, что мы еще увидимся, рано или поздно.

Ослепленная солнцем, сияющим над моей головой, я решаю немного прогуляться.

Я пробираюсь по тропинкам, расчищая себе путь по скалам сквозь кустарники и ветви деревьев. Это решение кажется мне более достойным, чем снова идти к океанскому берегу.

Когда поднимаюсь на самую вершину, я с удивлением обнаруживаю там Финна, сидящего на самом краю обрыва.

Я замираю на месте в оцепенении, кровь мгновенно отливает от моих порозовевших щек.

Он свесил со скалы обе ноги, обутые в пару черных кроссовок, и беззаботно болтает ими в воздухе, изредка пиная одной ступней другую. Кажется, он даже не задумывается, что в любую секунду камни под ним могут обрушиться.

– Финн, – тихо, чтобы не напугать его, говорю я, – отодвинься подальше от края.

Он смотрит на меня рассеянным взглядом через плечо.

– А, Калла. Ты знала, что если вколоть мускатный орех под кожу, то это приведет к смерти?

Это снова заставляет меня замереть на месте.

– Я надеюсь, это не информация из первых рук? – спрашиваю я, прожигая его руки взглядом на предмет следов от уколов.

Он закатывает глаза.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу мускатный орех.

Я с трудом дышу.

– А еще я знаю, что ты сидишь слишком близко к краю. Двигайся назад. Осторожно.

Он не двигается, и я вижу, как кусочки глины начинают перекатываться к краю скалы под ним. Раскаты ударов сердца звенят у меня в ушах.

– Не хочешь сходить сегодня к маяку? – спрашивает он, делая вид, что не слышал моего вопроса.

Он смотрит на океан, на радиомаяк вдалеке, на летающих над нашими головами чаек.

– Да, – без промедлений отвечаю я, – пойдем туда прямо сейчас!

Снова пожав плечами, Финн неуклюже поднимается на ноги, слегка поскальзываясь на камне. Одна кроссовка летит вниз с обрыва, но Финн, кажется, не обращает на это ни малейшего внимания. Он идет ко мне, словно сидеть на краю скалы – это самая обычная вещь, которой могут заниматься люди на Земле, словно он не видит в этом ничего опасного.

Я обхватываю его обеими руками, обнимаю так крепко, насколько хватает моих сил.

– Да что с тобой такое? – шепчу я в его шею, вдыхая запах пота. – Зачем ты это сделал?

– Сделал что? – спрашивает он самым невинным голосом. – Я просто хотел насладиться красивым видом.

– Ты же знаешь, что это опасно, – я отстраняюсь, заглядывая в его глаза, – ты это знаешь!

– А ты знаешь, что я сидел достаточно далеко, чтобы не сорваться.

Он отвечает мне моими же словами, которые я говорила ему раньше, только в данном случае это не работает.

– Ты сидел на самом краю, – мой голос дрожит.

Но он опять только пожимает плечами.

– Я до сих пор там.

Он спускается вниз по тропинке, насвистывая мелодию, от которой у меня мороз пробегает по коже: это та самая песня, которую играл на пианино Дэр прошлой ночью.

Он тоже слышал ее. Он знает, что Дэр был в доме. Вот что так огорчило его. Кажется, я нашла мотивацию его поступка.

Я сбегаю вниз по тропинке, чтобы идти рядом с Финном.

– Ты расстроен из-за того, что мы сблизились с Дэром? Ты должен знать, что ты самый важный человек в моей жизни, Финн. И ты всегда им останешься. Что бы ни случилось.

Он останавливается и смотрит на меня.

– Калла, ты преувеличиваешь. Со мной все в порядке. Я не зол на тебя.

И он снова продолжает свой спуск.

Я иду с ним бок о бок, стараясь сохранять душевное равновесие, и поначалу у меня это очень хорошо получается. Внезапно, на полпути к пляжу, я замечаю на земле что-то блестящее, с серебристым отливом. Пробежав несколько шагов вперед, я наклоняюсь и поднимаю медальон с образом святого Михаила.

Я безмолвно вращаю его в своих пальцах, пока Финн догоняет меня.

– Зачем ты выбросил его? – требовательно спрашиваю я, – Я поняла, что ты больше не хочешь его носить, но это был мамин подарок. Это она подарила его тебе, Финн. Ты не можешь просто так выбросить его.

Он снова пожимает плечами, от чего я уже порядком устала.

– Если ты хочешь, можешь взять его себе, – говорит он безразлично, отчего мне отчаянно хочется закричать.

– Я не хочу его! Я хочу, чтобы он был у тебя! Он твой. Наша покойная мать подарила его тебе. Ты должен хранить его у себя.

Из меня готов вырваться вопль, но Финн не реагирует на происходящее. Он просто смотрит на меня в упор светло-голубыми глазами, того же цвета, что и небо.

– Но я не хочу его хранить, – легко отвечает он.

Я замираю на месте как вкопанная, подвеска остается в моей ладони, в то время как Финн выходит на каменистую дорожку и садится на землю, созерцая воду. Он спокойный, меланхоличный, и с ним явно что-то не так.

Я чувствую это всем своим телом, сердцем, теми потаенными уголками моей души, которые отвечают за нашу врожденную связь.

Поэтому мне остается только одно.

Мне потребуется помощь профессионала, кого-то, кому Финн рассказывает о своих проблемах.

Я спешно возвращаюсь к дому и забираюсь в свою машину. Спускаюсь с горы, еду через город и оказываюсь около больницы. Поставив машину на парковку, я кладу медальон в карман. Знает бог, я ни за что не отдам его обратно Финну. Он наверняка снова выбросит его, и на этот раз мне его не найти.

На онемевших ногах я прохожу через коридор, мимо абстрактной картины с изображением птицы, в кабинет групповой терапии. Я врываюсь туда в самый разгар сессии, на меня устремляются несколько пар удивленных глаз. Джейсон, психотерапевт, поднимается со своего места и направляется ко мне через всю комнату. Это невысокий блондин, он приближается ко мне широкими шагами. Очень быстро он оказывается рядом со мной.

– Калла, – приветственно говорит он, окидывая мое лицо оценивающим взглядом, – все в порядке?

Держа свою ладонь на моем локте, он выводит меня в коридор, поэтому у меня нет ни единого шанса вызвать приступ паники у его драгоценных пациентов.

– Что-то не так с Финном, – произношу я отрывисто. – Я не могу понять, что именно, и он тоже мне не рассказывает. Может, вы что-то знаете?

Джейсон пристально смотрит на меня, его рука поглаживает меня по спине, пока в его голове вызревает план, как можно успокоить разъяренную женщину. Я раздражена, потому что, как и мой отец, он должен знать, как работать с отчаявшимися людьми. Во имя всего святого, он же психотерапевт!

Наконец, он встряхивает головой.

– Я не знаю, Калла. Он ничего мне не говорил. Но даже если бы он сделал это, то я бы не смог поделиться с тобой этой информацией. Это строго конфиденциально.

– Даже если он в опасности? – настаиваю я. – Сегодня утром я нашла его на краю скалы. А потом он сказал мне, что он на краю, ну, понимаете, метафора, Джейсон. У него большие проблемы. Я постоянно замечаю, что у него дрожат руки: я боюсь, что он перестал принимать свои таблетки. Он не говорил вам ничего?

Джейсон колеблется, пристально глядя мне в глаза.

– Я не могу сказать. Все, что я могу тебе сообщить, это что Финн не был на терапии уже несколько недель.

Эти слова обрушиваются на меня тяжестью грузового поезда, я обессиленно стою перед терапевтом.

– Несколько недель? – каждое слово отдается в моих легких режущей болью. – Но это невозможно. Я сама привозила его сюда.

Джейсон с сожалением качает головой.

– Может, ты и приезжала вместе с ним, Калла, однако он не приходил сюда. Мне очень жаль.

Ему жаль. Мой брат падает на самое дно, а его терапевту жаль.

Кровь в моих жилах закипает, и кажется, я вот-вот взлечу на воздух.

– Почему вы никому не сообщили? – требовательно спрашиваю я, прежде чем уйти. – Вы же должны помогать ему!

Неудивительно, что Финн постоянно зовет меня. Ему больше не на кого рассчитывать.

Я ураганом проношусь сквозь больничные коридоры. Садясь в машину, я захлопываю дверь с такой силой, что наполовину открытое окно водительского сиденья разлетается вдребезги.

Усыпанная мелкими осколками, я сижу, а обе мои руки крепко хватаются за руль.

Perfectus.

Все становится еще хуже, когда небо Орегона напоминает о себе дождем. Я наклоняюсь в сторону, чтобы на меня не попадали капли дождя. К моменту, когда я подъезжаю к дому, я промокла до нитки.

Я снова хлопаю дверью машины настолько сильно, насколько хватает моих сил.

Эхо разносится по всему двору, а может, мне просто так кажется.

Я перескакиваю сразу через три ступеньки и вновь оказываюсь лицом к лицу со своим отцом. Он в замешательстве от моего вида вымокшей в луже крысы.

– Я только что вернулась из больницы, – грубо бросаю я. – Все это время Финн не ходил на терапию. Поэтому если ты не был обеспокоен раньше, то теперь самое время.

Отец смотрит на меня абсолютно пустыми глазами, это окончательно выводит меня из себя.

– Пап, тебе нужно начать жить настоящим. Я понимаю, что тебе грустно. Я знаю, что в твоей кофейной чашке джин. – Он смотрит на кружку, а затем его глаза виновато перемещаются на меня. – Ты не удивился, что прошлой ночью куда-то пропала твоя открытая бутылка? Это потому что я выпила ее целиком, а ты даже не заметил. Дэр помог мне в ту ночь и позаботился обо мне. Дэр – не ты!

На лице отца выражение ужаса и шока, но я не останавливаюсь.

– Ты нужен Финну! Ты нужен ему прямо сейчас!

Его голова безвольно падает ему на грудь, и он бессмысленным взглядом смотрит на свои руки, на чашку, зажатую в них.

– Прости меня, Калла. Прости, что позволил тебе думать, будто выпадаю из реальности. Это не так. Я люблю тебя и Финна.

Мое сердце смягчается, когда я вижу перед собой его расстроенное выражение лица.

– Я знаю, – спокойно говорю я. – Прости меня, что я такая злая. Я просто беспокоюсь… за Финна. Ты не знаешь, где Финн?

– Понимаю, – отвечает он. – У нас все наладится. Я обещаю.

– Те не знаешь, где он? – повторяю я, направляясь выше по лестнице.

– Нет.

Я не оборачиваюсь, перепрыгивая через оставшиеся несколько ступенек. Финна здесь нет. Его нет ни в его спальне, ни в моей, ни на всем втором этаже. Я спускаюсь вниз и обыскиваю каждую комнату, даже комнату для посетителей, но его нет нигде.

Стоя на кухне и пытаясь предположить, куда он мог пойти, я замечаю краем глаза бумажку, лежащую на тумбе. На ней только одно слово.

НОКТЭ.

Так я узнаю, что будет моим следующим местом назначения.

32 Trigenta duo

Я спускаюсь с крыльца в тот самый момент, когда Дэр выходит из своего дома.

Как обычно, на нем зауженные темные джинсы и растянутая футболка. Он направляется к своему мотоциклу, и не похоже, что собирается останавливаться. До тех пор, пока не замечает меня. Дэр незамедлительно меняет свой курс и двигается в мою сторону.

– Что случилось? – спрашивает он обеспокоенно, его рука тянется к моей.

Я отдергиваю ее.

– А, так значит, теперь тебя это беспокоит? – отвечаю я нервным вопросом.

Все эмоции уходящего дня разом переполняют меня.

Он встряхивает головой.

– Не делай поспешных выводов. Я уже говорил тебе. Все слишком запутанно.

Я тяжело сглатываю.

– Финн опять пропал. Я не могу его найти. Скорее всего, он поехал в Ноктэ.

Дэр настойчиво кивает в сторону своего мотоцикла.

– Ну так поехали!

Мы надеваем шлемы и уже через минуту выезжаем на трассу. Мои руки обвивают его торс, словно там им самое место, а потом я вспоминаю, что так оно и есть. Мои руки должны обнимать этого мужчину, несмотря ни на что. Неважно, какие секреты он хранит в своем сердце или что происходит в моей жизни.

Когда я расстроена, он успокаивает меня. Когда мне нечем дышать, он вдыхает в меня жизнь. Когда мне грустно, он дает мне силы жить дальше. Это ведь все, что имеет значение, правда?

Я решаю, что скоро я сяду прямо перед ним и поделюсь с ним всеми своими мыслями.

Но не прямо сейчас. Потому что в данный момент мне нужно найти Финна.

Мы останавливаемся прямо рядом с дырой в стене, сползаем с мотоцикла и забираемся внутрь парка.

Я молнией бегу через всю территорию, направляясь прямо к комнате страха. Дэр бежит рядом со мной.

– Снаружи не было машины, – замечает он, пока мы проносимся через парк.

Наша промокшая обувь шлепает по сырой грязи под ногами.

Я понимаю, что его рассуждения вполне логичны, но мое сердце чувствует, что Финн здесь.

Я знаю это, как его сестра. Как его близнец.

Ни на дюйм не сворачиваю с пути, и уже через пару минут я стою на пороге Ноктэ, согнувшись пополам и пытаясь восстановить дыхание.

Руки Дэра пробегают вверх и вниз по моей спине, позволяя мышцам расслабиться, пока легкие отчаянно пытаются впитать в себя кислород. Я отвечаю ему благодарным взглядом, а затем распахиваю дверь, и мы оказываемся в заброшенном здании.

Я не додумалась захватить с собой фонарик сегодня, но наудачу сквозь пыльные окна в помещение проникает достаточно света, поэтому мы можем разглядеть, куда идем.

– Финн! – кричу я, пробегая мимо обвисших нитей электропроводки и заглядывая в каждую комнату. – Где ты?

Ответа нет. Но я отчетливо чувствую его в этом доме.

– Он здесь! – кричу я Дэру, бросая на него взгляд из-за плеча. – Я уверена. Нам нужно найти его раньше, чем он навредит себе.

Дэр кивает, и мы направляемся вдоль пролегающих в тени дорожек для посетителей комнаты ужасов, в ту часть дома, которую я еще не показывала Дэру.

Я останавливаюсь в центре гостиной. Пустая петля свисает с люстры, а горгульи по бокам камина угрюмо взирают на нас. Меня переполняет внезапное чувство облегчения, потому что в этой петле не висит Финн. Я вздрагиваю, но продолжаю смотреть по сторонам. Когда-то давно в комнате появлялся еще и «гниющий» дворецкий, пугая посетителей, однако сейчас комната абсолютно пуста.

– Его здесь нет, – бессмысленно сообщает мне Дэр.

Мои плечи опускаются, и на выдохе я стекаю на пыльный бархатный диван.

– Где он? – мой хрупкий голос вот-вот сорвется.

Дэр садится рядом, обнимая меня обеими руками за плечи, а я утыкаюсь носом в его грудь: совершенно внезапно я осознаю, что не могу справиться с этим в одиночку. Эта ноша слишком тяжела для меня одной.

Все эмоции, которые мне пришлось испытать за последнее время, обрушиваются градом. Отчаянные попытки помочь моему брату, отторжение со стороны Дэра, злость, которую я испытывала к отцу. Все это начинает с бешеной скоростью вращаться по спирали, слишком быстро, чтобы бороться, и я просто тихо плачу в рубашку Дэра.

Его сильные руки успокаивают меня, поглаживают по спине и ласкают плечи.

Здесь, в его руках, мне уютно, как нигде больше.

Он мой. Неважно, что будет с нами дальше, но я не могу его потерять.

Страх потери, невзирая на то, что он воображаемый, переполняет меня, и я обнимаю Дэра еще крепче.

– Я не могу потерять и тебя, – говорю я, в моих словах все еще читается напряжение. – Прости, что у меня никак не получается наладить свою жизнь. Обещаю тебе, я все исправлю. Если ты пообещаешь мне остаться. – Я останавливаюсь и пристально смотрю на него, между нами воцаряется молчание. – Пообещай мне, Дэр!

Он внимательно смотрит на меня, после чего целует в лоб.

– Обещаю.

Его хрипловатый голос проникает сквозь мою кожу. Но этого недостаточно. Трясущимися руками я прикасаюсь к нему, притягиваю к себе, и его терпкие горячие губы накрывают мои.

Он целует меня, словно забывает обо всех своих убеждениях, словно он не боится никаких обстоятельств, будто в мире существуем только он и я, и кроме нас никого нет. Нет никакого Финна, никакого похоронного бюро, никакой скорби.

Существуют лишь Дэр и Калла.

Я вдыхаю это, пропускаю сквозь себя, сохраняя где-то в своей груди, рядом с сердцем.

Он начинает отстраняться, но я шепотом останавливаю его:

– Прошу, не надо! Ты нужен мне! Пожалуйста, сделай это! Просто сделай!

Мой шепот обрывистый и отчаянный, но это неважно. Потому что он поможет мне добиться того, о чем я мечтаю. Дэр сжимает меня в своих объятиях, его руки скользят по всему моему телу: бедрам, рукам, ребрам, груди.

Мои бедра двигаются ему навстречу, опускаются на него сверху. Но место, где сконцентрировано давление, не кажется мне грубым, словно это нечто священное, что возрастает, расширяется, словно вулкан, требующий извержения, умоля об освобождении.

– Пожалуйста! – шепчу я снова.

Дэр стонет и снова касается меня, его пальцы находят меня в темноте, длинные, гибкие, прохладные. Я сжимаю его плечи, пытаюсь стать еще ближе к нему, хотя что-то внутри меня подсказывают, что я никогда не буду достаточно близка. Даже когда он, наконец, окажется внутри, мне все еще будет мало, потому что я хочу его целиком.

Прямо сейчас.

Я расстегиваю пуговицы на его джинсах, рубашке, манжетах.

И он почти позволяет мне сделать это.

Почти.

Но затем, делая последний вздох, он отстраняется.

Я пытаюсь дотянуться до него, но он отталкивает мою руку.

– Дай мне минуту, Калла.

Я сажусь, пытаясь снова научиться дышать. Судя по виду Дэра, с ним происходит то же самое.

– Прости меня за это.

Я не могу поверить в то, что он это говорит.

– За что? За то, что делаешь то, что я хочу?

Он встряхивает головой.

– Как ты не понимаешь? Ты целиком принадлежишь своему брату. Ты действительно хочешь заняться любовью в комнате ужасов после того, как ты только что оплакивала его?

– А разве это не мои проблемы? – спрашиваю я, содрогаясь всем телом, пытаясь дотянуться до Дэра, потому что остро нуждаюсь в нем.

Но он не подпускает меня к себе.

– Нет, – наконец, отвечает он, – сегодня ты не в себе.

– Я достаточно в своем уме, – мягко произношу я, но больше не совершаю попыток приблизиться к нему.

Его лицо серьезное и сосредоточенное.

– Почему ты так по-джентльменски себя ведешь? – настойчиво спрашиваю я. – Это что-то вроде британского национального духа?

Он издает короткий смешок, и я удивляюсь, что он еще способен смеяться.

– Полагаю, это просто свой собственный дух Дэра.

Я закатываю глаза, пытаясь вернуться к своему обычному состоянию.

Он смотрит на меня тяжелым взглядом.

– Калла, когда мы… когда это случится, это будет не в комнате ужасов. Это должно быть чем-то, что запомнится тебе.

Я раздраженно смотрю в сторону.

– Разве я не должна тоже принимать решение?

Уголки его губ приподнимаются, и своей улыбкой он заражает меня.

– Я хочу помочь тебе принять верное решение, Калла. Просто доверься мне.

Я не могу сдержать усмешку, потому что он пытается помочь мне, хотя я и сама не очень-то с этим справляюсь.

– Некоторые парни не упустили бы свой шанс, несмотря на обстоятельства, – язвительно замечаю я, когда мы оба поднимаемся на ноги.

Дэр молчит, его глаза… господи, какие они темные.

– Те парни не любят тебя. А я люблю.

Я замираю на месте, словно статуя, пока слова заползают прямо в мое сердце.

– Любишь? – выдыхаю я.

Он кивает.

– С каждым днем все сильнее. Ты не похожа ни на кого из тех, кого я встречал. Я не хочу торопить события, Калла. Лучшее получают те, кто умеет ждать, помнишь?

Когда он произносит эти простые слова, все проблемы, которые волновали меня, рассеиваются, словно тучи, уносятся прочь из моей груди, из моей души. Я даже не закатываю глаза, хотя его фраза напоминает мне рекламу кетчупа.

Дэр любит Каллу.

Это невероятно. Но тем не менее это факт.

Мои ноги и сердце становятся легкими, словно я вот-вот воспарю над землей. Это ощущение преследует меня, пока мы возвращаемся к двери. Но как только мы выходим на свет, я кое-что вижу. Нечто красное на дощатом полу крыльца.

Красный билет.

Я наклоняюсь и с любопытством беру его в руки.

Quid Pro Quo.

– Это любимая группа Финна, – рассказываю я Дэру. – Он был на их концерте в ту ночь, когда погибла мама.

Я поворачиваюсь и смотрю на него, меня переполняет замешательство. Но затем оно сменяется осознанием.

– Он был здесь после всего, что случилось.

Дэр держит меня за локоть, помогая преодолеть лестницу.

– Ну, по крайней мере, сейчас его здесь нет.

С этим я поспорить не могу.

Я кладу билет в карман. Мы возвращаемся домой.

33 Trigenta tres

Финн

Стоя на океанском побережье, я чувствую, как капли дождя безжалостно бьются о мою кожу, а ветер только подыгрывает им, бросая их прямо мне в лицо.

НеОбращайВниманияНеОбращайВнимания.

Так я и поступаю. Однако стараюсь не обращать внимания и на голоса. Так устроена моя жизнь.

Они вытащили меня из моей дремоты, и я проснулся с полным осознанием того, что я должен делать.

ВремяПочтиНасталоВремяПочтиПочтиПочтиПочти.

Да, должен согласиться, время почти пришло.

Я прятал свою тайну слишком долго, она почти сожрала меня изнутри, яростно пытаясь вырваться наружу. Я больше не могу ее хранить.

Я крепко сжимаю медальон с образом святого Михаила в руке и захожу в воду, не медля ни секунды.

СделайЭтоСделайЭтоСделайЭтоСделайЭто.

Сделай это.

Я ныряю в воду, пытаюсь слиться с волнами, попасть на самое дно. Я нахожусь на глубине шести метров, поэтому мне требуется привыкнуть к мутной воде, прежде чем я разгляжу красные очертания машины. Плыву по направлению к ней, мой кислород почти на исходе, я просовываю голову в открытую пассажирскую дверь. Протягивая руку вперед, я цепляю медальон на зеркало заднего вида. Он переливается в воде, вьется и танцует среди мутной темной жидкости.

Кажется, святой Михаил смеется надо мной.

Сможет ли он защитить меня? Не думаю.

Я чувствую жар и спазм в легких, поэтому выталкиваю себя на поверхность. Выныриваю, задыхаясь от кашля, а солнце, как ни в чем не бывало, согревает мое лицо, словно ничего не произошло.

Дышать.

Выполнено. Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, после чего направляюсь к берегу и выхожу на зыбкий песок пляжа. Оглядываюсь и смотрю на рябь на поверхности океана.

Никто никогда не узнает, что спрятано там под водой.

Вы не сможете найти.

А я знаю, что там.

Я знаю.

Я знаю.

Я знаю.

И только Калла ни о чем не догадывается.

34 Trigenta quatuor

Калла

Когда мы добираемся домой, Финн уже в постели. Я стою в дверном проеме его комнаты около минуты и наблюдаю за тем, как он спит. Я вижу грязное пятно на его щеке.

Интересно, что он намеревался сделать?

Все мое существо трепещет, но я точно знаю, как мне узнать это.

В своей комнате я сажусь, прижав колени к подбородку, и пристально вглядываюсь в страницы его дневника. По причинам, которые мне сложно сформулировать даже в своей голове, я не могу прочитать много за один раз. Слова давят, душат меня, потому что эти записи – слишком наглядное доказательство безумия моего брата.

По мере продвижения по страницам дневника почерк становится все более неразборчивым, словно разум Финна закручивается по спирали, восходя к одной точке. Выведенные, выскобленные слова образуют линии фраз, которые теряют какой-либо смысл с каждой новой строчкой, с каждым новым предложением.

ЗАЩИТИ ЕЕ ЗАЩИТИ МЕНЯ СВЯТОЙ МИХАИЛ.

ЗАЩИТИ НАС

ЕЕ МЕНЯ МЕНЯ МЕНЯ.

SERVA ME, SERVABO TE. СПАСИ МЕНЯ,

СПАСИ ЕЕ И МЕНЯ.

КАЛЛА КАЛЛА КАЛЛА.

ЭТО УБИВАЕТ МЕНЯ. УБИВАЕТ МЕНЯ УБИВАЕТ

УБИВАЕТ УБИВАЕТ

МЕНЯМЕНЯМЕНЯМЕНЯМЕНЯМЕНЯМЕНЯ.

ВЫТАЩИ МЕНЯ ИЗ ЭТИХ СТРАДАНИЙ.

СДЕЛАЙ ЭТО СДЕЛАЙ ЭТО СДЕЛАЙ ЭТО.

Я тяжело сглатываю, слезы бессилия скатываются на мои губы, когда я пролистываю несколько страниц его страшного бреда. Но вдруг мне на глаза попадается одна фраза. Мои слезы высыхают, а дыхание застывает на губах.

ТАЙНЫ. ОНИ ЕСТЬ У ВСЕХ.

Эти слова, слетающие с губ Дэра, отчетливо звучат у меня в голове. Но зачем он говорил это Финну?

Если бы сейчас не было так поздно, я бы ворвалась в дом Дэра и сама бы все у него спросила. Но, к сожалению, остается только ждать.

Я буду ждать до того самого момента, когда проснусь рано утром, приму душ и сделаю все обычные утренние дела. Мне все никак не удается успокоиться. Здесь что-то явно не так.

Когда наступает назначенное время, я направляюсь к домику Дэра. Дверь открывается, он стоит на пороге без рубашки, и мне стоит колоссальных усилий игнорировать это.

– Ты недавно говорил с Финном? – даже не поприветствовав Дэра, перехожу я к самому главному вопросу.

Я смотрю на него в упор, глаза в глаза. Он отвечает мне удивленным взглядом.

– Нет, а что?

– Прошлой ночью я читала его дневник, и он написал там одну фразу, которую говорил мне ты. Он буквально процитировал тебя, Дэр.

Юноша поднимает бровь.

– Правда? И что же за афоризм это был?

– Я не шучу! – набрасываюсь я на него. – Он написал: «Тайны. Они есть у всех». Это слово в слово то, что ты говорил мне. О каких тайнах ты говорил с Финном? Он рассказывал тебе, что с ним происходит?

Дэр в замешательстве, жестом он приглашает меня в комнату. Но я колеблюсь.

– Пожалуйста, – настаивает он. – Мне нужно хотя бы надеть рубашку.

Я следую за ним и сажусь на диван. Когда он выходит ко мне, то садится рядом и берет меня за руку.

– Отвечая на твой вопрос: нет. Я не говорил с Финном ни о каких секретах. Возможно, что он нас подслушал? Мне кажется, мы могли обсуждать секреты в этом домике однажды.

Возможно.

Теперь все обретает смысл. Иногда Финн может двигаться очень тихо, словно кот.

Я расслабляю плечи. Дэр смотрит на меня в упор.

– Ты действительно думаешь, что Финн может вступить со мной в серьезный диалог? – он смотрит на меня с сомнением.

Я пожимаю плечами.

– Нет. Думаю, нет. Просто я расстроена… Он что-то скрывает. И ему становится хуже, потому что он не может со мной этим поделиться. В таком случае он даже не сможет поехать в колледж один.

Значит, между мной и Финном серьезный диалог тоже невозможен.

От этой мысли я начинаю паниковать, накатывает чувство вины и подавленность.

– Мне казалось, что ты именно этого и хочешь, – продолжает Дэр, – поехать вместе с ним в колледж.

– Так и есть, – отвечаю я быстро, даже слишком. – Я имею в виду… Да. Я хочу поехать с ним. Но когда он сказал мне, что хочет, чтобы у каждого из нас была, своя жизнь, я почувствовала, что это даст мне возможность начать все с начала. Например, встретить свою любовь. Хотя я уже встретила тебя, и это было бы шансом для нас.

Теперь я чувствую себя смущенной и пристыженной. Что я за сестра такая?

Дэр приподнимает пальцем мой подбородок.

– Тебе не стоит чувствовать себя виноватой, – говорит он мне, – у тебя есть право и на свою жизнь. Это не делает тебя плохим человеком.

Я киваю, но мне совсем в это не верится.

Он усмехается, и на секунду, всего лишь на одну, мне кажется, что все снова в порядке.

– Давай съездим куда-нибудь сегодня?

Я без промедлений киваю.

– Хорошо. Куда поедем?

Дэр выглядывает из окна и смотрит, куда-то на бескрайний простор океана.

– Подальше отсюда. Туда, где у нас не будет преград.

БУДЬ СВОБОДЕН.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Через пять минут мы оказываемся в моей лодке. На мне короткое летнее платье и крем от солнечных ожогов. На Дэре его темные джинсы, но кожа ничем не защищена.

– Так и рак кожи заработать недолго, – предупреждаю я его.

– Не заработаю, – отвечает он.

Я не спорю, потому что мне нравится его обнаженный торс, мышцы на его плечах, которые становятся особенно заметны при движении. На пути к штурвалу я немного задерживаюсь, проводя пальцами по буквам его татуировки. Кожа под моими ладонями горячая, и от спазма внизу живота у меня сводит зубы.

– Я хочу показать тебе новое место, – говорю я, выводя лодку из бухты вокруг небольшого каменного причала, проплывая вдоль берега.

Нам требуется всего около десяти минут, чтобы добраться туда. Я сажаю лодку на мель, чтобы мы могли свободно выйти на берег.

Дэр берет меня за руку, и мы вместе поднимаемся вверх. Гора, на которую мы взбираемся, напоминает палец земли, и нам нужно добраться до ее ногтя.

Дэр садится, я устраиваюсь рядом с ним, наши ноги раскинуты впереди на камнях.

Вокруг нет ничего, кроме воздуха и воды, здесь нас только двое, здесь никто не сможет нас подслушать. Мы словно экзотические рыбки в огромном аквариуме.

Соленый морской ветер обдувает волосы Дэра, они падают на его лицо. Я внимательно смотрю на него.

– Я готова задать тебе следующий вопрос, – говорю я ему.

Он ухмыляется.

– Так быстро? Прошло всего несколько дней с тех пор, как ты задавала последний.

Я не обращаю внимания на это его замечание.

– Почему ты так обходительно себя ведешь?

Под этим вопросом я имею в виду, почему ты так прочно настаиваешь на своих принципах и держишь дистанцию до тех пор, пока я не разберусь со всем дерьмом в своей жизни?

Он меняет позу: теперь он сидит, скрестив ноги.

– Так ты заметила?

Дэр произносит это лукаво. Я закатываю глаза.

– Серьезно. Почему ты пытаешься действовать мне во благо, хотя я сама того не желаю? Это все во имя того, чтобы быть джентльменом? Ты не считаешь, что роль джентльменства сильно переоценена, а само понятие устарело?

Он усмехается, прикрывая глаза от солнца своими длинными пальцами одной руки. По его серебряному кольцу снова пробегает мимолетный блик.

– Это совсем не так.

Я вскидываю бровь, и он вздыхает.

– Мой приемный отец был человеком высшего общества и никогда не знал недостатка в деньгах. Однако за закрытыми дверями он совсем не был джентльменом. Еще с тех самых пор, когда я был ребенком, я решил, что буду делать все наоборот. Моя мама всегда учила меня, как должен вести себя настоящий джентльмен. Она говорила об этих качествах так… изящно, что мне тоже захотелось ими обладать. – На некоторое время он замолкает. – Ну что, ты будешь надо мной смеяться?

Он смотрит на меня, его скулы и челюсть так очерчены, а в глазах читается непоколебимая уверенность. Я обнаруживаю в своей душе только одно желание: провести рукой по его грубой щетине.

– Нет, – отвечаю я, – вовсе нет.

Потому что он затронул рану в укромном уголке моей души, в материнском уголке, который отвечает за мое желание защитить его, даже если его потребуется защитить от меня самой.

– А чем занимался твой приемный отец?

Мой вопрос звучит очень мягко в своей простоте, и Дэр снова вздыхает.

– Ты сегодня в настроении задавать мне вопросы?

Я киваю, но не забираю свои слова назад.

– К сожалению, мой приемный отец был очень похож на свою мать. Очень расчетливый, пытающийся контролировать все вокруг. Он хотел, чтобы все выполнялось именно так, как он того требовал, а если кто-то не соответствовал его ожиданиям, то был сурово наказан.

Я тяжело сглатываю, не в силах вынести боли на лице Дэра.

– Насколько сурово?

Он поворачивается ко мне, и его темные глаза впиваются глубоко в мою душу.

– Сурово.

Мое сердце пронзает боль от чувств, которые читаются в его взгляде. Ему кажется, что он может их скрыть, но это не так.

– Учитывая, что ты считаешь себя хулиганом, тебя он наказывал часто.

Он кивает и смотрит в сторону океана, а я беру его за руку, вращая кольцо на пальце.

– Никто в это не вмешивался? Я имею в виду твою маму или бабушку.

Он смотрит на меня в упор, в его глазах неутолимое страдание.

– Она моя приемная бабушка. И естественно, она не вмешивалась. Она никогда не одобряла мое поведение. Считала, что я заслуживаю наказания. Было еще кое-что. Моя мама… она не могла помешать этому. У нее не было возможности противостоять им обоим.

– Если он был таким чудовищем, почему твоя мама не бросила его? – продолжаю настаивать я.

– Очевидно, это не так просто, – устало отвечает он. – Куда бы она пошла вместе со мной? Ей было некуда уйти.

Этот разговор оставляет после себя мрачный, жуткий, пугающий осадок. Я вглядываюсь в его лицо, исследуя каждую линию, каждый угол, и сжимаю его ладонь крепче.

– Ну, теперь, когда твоей мамы больше нет, все твои связи с семьей твоего приемного отца могут быть оборваны. И слава богу. Здесь, в Америке, они никак не смогут навредить тебе.

Он вздыхает, и из его легких вырывается сдавленный неровный звук, его пальцы ласкают мою руку.

– Ты так считаешь?

Я уже было хочу ответить, но он перебивает меня.

– Ты задала мне уже столько вопросов, Калла, что мне кажется, у тебя осталась всего парочка.

Я киваю, потому что он прав.

– Спрошу у тебя еще кое-что сегодня и приберегу свой последний вопрос на потом.

От волнения мое сердце бьется с бешеной силой, адреналин бежит, бежит, бежит по моим венам, когда я смотрю на него, на Адониса, сидящего передо мной. Сделай это. Сделай это. Все, что связано с ним, трогает меня до глубины души… Его голос, его история, его чувствительность, которую он так тщательно пытается скрыть. Все. Я хочу его. Полностью.

– Ты всегда ведешь себя, как джентльмен, – начинаю я, прежде чем окончательно потеряю разум от волнения. – И должна признать, от этого меня тянет к тебе еще больше. Ты очень привлекательный. И красивый. И я хочу, чтобы мы стали близки, Дэр. Я хочу этого больше, чем чего-либо в своей жизни.

Парень сглатывает. Я вижу это по движению под кожей на его шее.

– И? – спрашивает он настойчиво. – Какой вопрос ты хотела мне задать?

Он снова сглатывает.

– Будь со мной, – умоляю его я. – Сегодня. Прямо сейчас. Здесь, пока мы только вдвоем. Пожалуйста!

Дэр закрывает глаза, и на его лицо льются солнечные лучи.

– Это все еще не вопрос, – мягко заявляет он.

Однако его пальцы так крепко сжимают ноги, что костяшки пальцев стали практически полностью белыми.

Я двигаюсь к нему, все ближе и ближе. Пока моя нога не касается его. Разжимаю его крепко сжатую ладонь. Перегибаясь через наши руки, я целую его шею, медленно и нежно продвигаясь к уху.

– Ты будешь со мной? Сегодня, – шепчу я.

Озвучив эти слова и чувствуя, что мой голос совсем охрип, я забираю свою ладонь из его руки и провожу по внутренней стороне бедра. Мои пальцы чувствуют его напряжение.

Он закрывает глаза, и я сжимаю пальцы еще сильнее.

– Не делай этого, – шепчет он, в его голосе появляется томная хрипотца.

– Это не ответ, – говорю я, проводя рукой по его джинсам.

Волна ощущения собственной женской силы проходит сквозь меня, возносит к небесам, создает внутри мощный вихревой поток, пока мои собственные гормоны не формируют ядерный взрыв и не застилают туманом мое сознание.

– Я хочу тебя, Дэр, – говорю я.

А затем целую его, прижимаясь всем телом, ныряя своим языком в его рот. Он поднимает руки и пытается снять меня с себя, но это продолжается только до тех пор, пока я не провожу своей ладонью по его бедрам и торсу. Я прижимаюсь к нему еще сильнее.

Он такой напряженный из-за меня.

Я тяжело сглатываю, вдыхая его стон глубоко в свои легкие, стараясь впитать его каждой клеточкой своего тела.

– Ты не знаешь, чего хочешь, – бормочет он мне в шею.

– Нет, знаю, – тихо, но настойчиво спорю с ним я, врываясь в его объятия и стараясь ближе прильнуть к его бедрам. – Я хотела тебя все это время.

Дэр отстраняется, его глаза покрыты темной пеленой желания. Тепло разливается по моему телу, я цепляюсь за него обеими руками.

– Ты уверена?

– Да, – просто отвечаю я.

Со стоном он берет меня в охапку и кладет на единственный клочок мягкой земли посреди камней, садится рядом и опускает мою голову на свои колени.

– Я не должен этого делать, – настаивает он.

– Ты должен, – говорю я, повалив его сверху.

Тяжесть тела Дэра ощущается, словно нечто драгоценное, идеальное, его тело будто сливается с моим, и мы становимся единым целым.

Его язык встречается с моим, в то время как пальцы жадно исследуют тело. Каждый дюйм, все потаенные уголки.

– Пожалуйста! – мягко произношу я, в то время как дыхание покидает мои легкие.

Дэр улыбается, его губы все еще прижаты к моим. Он прекрасно понимает эффект, который он производит на меня, он наслаждается этим.

Парень наклоняется и прижимается своим лбом к моему; мы настолько близки, что я чувствую, как наше дыхание сливается воедино, а его руки творят совершенную магию. Удовольствие накатывает на меня, словно вода, омывающая берег, я теряю нить всех мыслей, которые когда-то существовали в голове. Мною завладевают инстинкты.

Я рассматриваю пуговицу на его джинсах и отбрасываю их прочь. Дэр оказывается передо мной полностью обнаженным. Он принадлежит мне.

Я не могу дышать.

Я не могу думать.

Я могу только двигаться.

Мои руки скользят по его телу, мягко, нежно, а затем все сильнее.

Он почти проникает в меня, его глаза плотно закрыты.

– Я так этого ждал, – бормочет он мне в шею, обрушивая все свое напряжение в мои бедра. – Так долго.

– Пожалуйста! – мои руки обвиваются вокруг его шеи и прижимают его еще ближе, так, что наши губы сливаются. Я могу прочувствовать его вкус, вдохнуть его в себя.

– Ты прекрасна! – шепчет он, его глаза сияют в солнечных лучах. – Ты гораздо лучше, чем я того заслуживаю.

Не сказав ни слова, он отстраняется на какую-то долю секунды, и я снова прихожу в возмущение. Но вот он уже во мне. В голове не остается ни единой мысли.

Движения становятся размытыми, нечеткие фигуры приобретают цвета, и все, на что я способна, – это чувствовать.

Его руки, его губы, его кожу. То, как он оказывается во мне, и снова оставляет меня. Движение, от которого меня словно качает на волнах. Его пальцы заставляют меня взлетать ввысь еще быстрее.

– Я… ты… Боже, – это все, что мне удается произнести, потому что слова, которые я хотела бы сказать, просто путаются в глубинах моего сознания.

Дэр снова улыбается и проникает внутрь меня. В его стоне я слышу свое имя.

– Я хочу, чтобы ты познала меня, – говорит он, его голос хрипло-певучий, – Я хочу, чтобы ты познала меня!

Я познаю его прямо сейчас, именно так, как страстно желала все эти недели. Мы настолько близки, что я не могу поверить в происходящее. Я не могу поверить, потому что это потрясает меня до глубины души. Я не могу сконцентрироваться. Я теряю контроль.

Свет, солнце, море, запах Дэра, его пальцы, его руки.

Я впиваюсь ногтями в его спину, прямо там, где под кожу введены чернилами слова «БУДЬ СВОБОДЕН». За всю свою жизнь я никогда не чувствовала себя такой свободной.

А затем мой космос взрывается калейдоскопом из красок и света.

Я царапаю его кожу, а он тем временем стонет и вкладывает свою силу в последнее движение. Его дыхание рваное, а тело обрушивается на меня сверху всем своим весом. Он опускает голову мне на грудь, а его прекрасные руки все никак не выпускают меня.

Я ничего не могу ответить. Мои ноги все еще дрожат, а голова кружится, словно мозг охватил торнадо. Но когда я постепенно прихожу в себя и вновь получаю способность выстраивать свои мысли, мой взгляд улавливает тяжелый солнечный диск в небе, отбрасывающий рыжие и красные блики на воду, ко мне приходит осознание. Что-то, что сказал мне Дэр на пике возбуждения, те самые слова, которые он уже говорил мне в моем сне.

Ты гораздо лучше, чем я заслуживаю.

35 Trigenta quinque

Мои припухшие губы приоткрыты, я в упор смотрю на него, на его лицо, так горячо любимое мною, на его губы, которые только что процитировали мой сон.

Это невозможно.

И тем не менее это происходит.

– Ты… Есть кое-что… – Мой голос срывается, и он смотрит на меня вопросительно, мягкая улыбка застыла на его губах: своеобразный осадок от свершившейся красоты.

От чего-то прекрасного, что прямо сейчас может быть осквернено обыденностью и уродством.

Смущением.

– Ты сказал, что я гораздо лучше, чем ты заслуживаешь, – говорю я, а мой голос дрожит, хотя на самом деле я скрываю часть правды: она бы прозвучала слишком безумно. – Почему ты это сказал?

Он лишь пожимает плечами.

– Потому что ты нежная, честная, красивая. Совершенно очевидно, что ты лучше, чем я того заслуживаю.

– Но почему? – настойчиво продолжаю я, отказываясь принимать его ответ. – Должна же у тебя быть какая-то причина.

Он встряхивает головой, внимательно глядя на меня, а в его взгляде до сих пор читается безмолвный вопрос.

– Это какая-то бессмыслица, – продолжаю я.

– Иногда жизнь бывает бессмыслицей, Калла, – и это все, что отвечает он.

Он отнимает руку, его тепло покидает меня, и мои пальцы мгновенно холодеют от океанского бриза.

Теперь его очередь исследовать меня, устроить мне проверку на прочность свежим морским ветром.

– Ты в порядке? – спрашивает он настороженно. – Ты… ты… ты кажешься другой.

Я мотаю головой.

– Я все та же. Просто… Эти слова показались мне особенными. Как будто я уже слышала их раньше. Словно… Ты уже говорил мне их раньше.

Если бы я не знала наверняка, я бы сказала, что он побелел как полотно. Он медленно мотает головой, на его лице застыло какое-то выражение, которого я не замечала прежде.

– А ты знаешь, почему? – спрашивает он странно, подозрительный блеск мелькает в его глазах, а его прекрасные губы плотно сжаты.

– Нет. Я не знаю.

Он кидает на меня шутливый взгляд.

– Так откуда же мне знать, что у тебя в голове? – произносит он рассеянно, однако его лицо говорит совсем об обратном.

Честно говоря, от этого выражения, которое мелькает в его взгляде сейчас, меня бросает в дрожь.

– Ты полон загадок, – бормочу я.

Он встряхивает головой.

– Я не хочу создавать такое впечатление. Просто… Я подумал… Хотя, не обращай внимания. Тебе и так есть о чем беспокоиться последнее время, я не хочу быть в этом списке.

– У всех есть свои тайны, – говорю я отстраненно, а внутри меня все оцепенело.

Он кивает.

– Да, я тоже так думаю.

Моя кровь превращается в лед, сердце тяжелеет, все мое существо наполняется ужасом и недобрыми предчувствиями, хотя всего на мгновение назад меня охватывала страсть и желание принадлежать ему. Теперь все рухнуло, кроме странного выражения на его лице.

– Расскажи мне про свои, – спокойно спрашиваю я, – я имею в виду тайны. О чем они, Дэр? Ты что-то скрываешь, я это вижу. Расскажи мне.

Он смотрит куда-то вдаль, но его глаза полны грусти, и это пугает меня. Сердце постепенно оттаивает, тяжело ударяясь о мои ребра.

Он что-то скрывает.

– Я не могу рассказать тебе. Не сейчас. Это не лучшее время, – в его голосе не остается никаких живых эмоций, он становится слишком официальным.

– А подходящее время когда-нибудь наступит? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

– Я не знаю. Надеюсь.

Этот ответ мне не нравится.

– Мы просто… Я… Я доверилась тебе, – вяло бормочу я. – Я знаю, что у тебя есть какой-то секрет, и я уверена, что он касается меня. Я не могу… Не могу.

Я спускаюсь со скользких камней и тихо возвращаюсь обратно к лодке. С каждым днем мне все больше кажется, что сумасшедшая здесь только я, словно я теряю рассудок, как будто весь мир состоит из неведомых секретов, а у меня нет ни малейшего представления, как их разгадать.

Дэр идет за мной следом и подает руку, чтобы помочь забраться на борт.

Молчание между нами напряженное и заряженное неприятным электричеством, а почему – я не знаю. Я также не знаю, почему у меня ощущение, словно я стою над обрывом, и стоит мне совершить лишь одно неверное движение – я упаду.

Когда мы находимся на полпути к бухте, Дэр выпрямляется на сиденье.

– А пойдем в ту маленькую пещеру, – мягко предлагает он.

Он сидит на корпусе лодки, его обнаженный торс блестит под лучами заходящего солнца, а глаза полны чувственности и надежды: я просто не могу ему отказать.

Вместо этого я безмолвно поворачиваю штурвал, и мы движемся в сторону пещеры. Не знаю почему, но мне не хочется здесь задерживаться. Мне нужно двигаться. Мне нужно подумать. Мне нужно сохранять здравомыслие, и эта последняя задача кажется мне заранее проигранной борьбой.

Я не знаю, почему.

Все, что мне известно… это то, что внезапно я отчетливо чувствую, будто потеряла нечто важное.

Дэр держит меня за руку, пока мы идем по щиколотку в воде, в маленький закрытый грот, который так мне нравится. Не произнося ни слова, я достаю из своего тайника спрятанный там мешок, нахожу в нем зажигалку и мастерю импровизированный факел.

Под фиолетовым светом, обволакивающим наши фигуры, мы сидим на отмели. Из-за края земли и воды поднимается луна, а это место кажется мистическим, потусторонним, нереальным.

– Ты доверяешь мне? – спрашивает Дэр со всей серьезностью, его глаза темны, как никогда прежде.

Он заправляет выбившийся завиток моих волос мне за ухо.

– Я имею в виду, ты действительно мне доверяешь?

Я в замешательстве от этих слов, от их неопределенности.

Я боюсь скрытого смысла, который может быть заложен в этом вопросе.

Я протягиваю руку и очерчиваю пальцами контуры его лица: ямочку на подбородке, сильный волевой подбородок, высокий лоб.

– А почему я не должна тебе доверять? – наконец, вопросительно отвечаю я, – Есть хоть одна причина?

– Это не ответ, – говорит он.

– Тогда да. – Я доверяю тебе.

Я правда ему доверяю?

Он пристально смотрит в мои глаза, положив ладони мне на колени.

– Ты поверишь мне, если я сообщу тебе, что хочу рассказать тебе обо всем? Что я излил бы тебе всю свою душу, все, что так тебя интересовало… Но я просто не могу это сделать.

В его голосе слышно неподдельное отчаяние, а его лицо наполнено болью, и мне никак не удается понять причину этого.

– Ты серийный убийца? – спрашиваю я, пытаясь разрядить обстановку, но это не помогает: его лицо остается неизменным.

– Нет. Но есть вещи, которыми мне бы очень хотелось поделиться с тобой… Но я не могу.

Я опускаю руку, приходя в ужас от выражения в его глазах.

– Например? – спрашиваю я прямо. – Расскажи мне прямо сейчас, Дэр. Расскажи обо всем.

Он не обращает на мои слова никакого внимания.

– Ты поверишь мне, если я скажу, что люблю тебя? – меняет он тему, проводя пальцами по моей щеке.

– Не знаю почему, но да, я тебе верю.

Он выглядит изумленным.

– Ты сомневалась в том, что я люблю тебя?

Я пожимаю плечами. А почему я должна быть в этом уверенной, если никто раньше не признавался мне в этом.

Я не беру в расчет родителей и Финна.

Но я не говорю этого вслух.

Вместо этого я смотрю прямо ему в глаза.

– Ты пугаешь меня. Если ты любишь меня, то почему бы тебе просто не рассказать мне всю правду?.. Обо всем. Скажи мне, Дэр.

Он пристально смотрит на меня, не издавая ни звука.

– Я не могу. Это касается меня… Того, кто я такой. Ты не поймешь.

Я вытягиваю спину, словно в мой позвоночник впаяли стальную струну.

– А ты попробуй.

Он решительно встряхивает головой.

– Не могу.

Отчаяние, по своей силе не сравнимое ни с чем, что я чувствовала прежде, сгущается вокруг меня темным облаком. Я думала, что он мой якорь в этом безумном мире, но если он даже не может доверить мне свою душу или хотя бы рассказать, кто он, то как я могу доверять ему себя и свои тайны?

Нет, мое сердце слишком хрупкое, чтобы выдержать это.

– Меня это совсем не радует, – признаюсь я, каждое слово цепляется за мои зубы и вылетает из моего рта с трудом.

Я не должна никому говорить, но мне придется. Придется.

Я должна поступать так, как будет лучше для меня. Это достаточно умно с моей стороны.

– Вокруг меня и так сейчас слишком много секретов… Что бы ни скрывал от меня Финн, как бы драматично ни было то, что с ним связано… Но я не вынесу этого от тебя, Дэр. Я просто не способна на это. Если ты не можешь рассказать мне, что происходит в твоей жизни… Тогда… – Боль надламывает мой голос, а из глаз сочатся бессильные слезы.

У Дэра не дергается ни один мускул на лице. Он просто смотрит на меня в упор, словно хочет узнать, смогу ли я произнести свою фразу до конца или нет. Дерзни, брось мне вызов.

– Если я не могу сказать тебе, что происходит в моей жизни – что тогда? – его вопрос давит на меня.

– В таком случае я не могу быть с тобой. Я не хочу этого, если ты не готов впустить меня в свою жизнь.

Дэр вздыхает и берет меня за руку, поглаживая своим большим пальцем мой, но я отдергиваю ладонь.

– Я не шучу.

– Ты не понимаешь, – жестким голосом отвечает он. – Я делаю это ради тебя. Чтобы защитить тебя. Есть вещи, которые тебе не знакомы. Я не могу рассказать это, не сейчас. Я люблю тебя, Калла, правда. Но ты должна мне поверить.

– Я доверяю только тем, кто честен со мной, – отчетливо произношу я. – Ты же недостаточно честен.

Готова поклясться своей жизнью, я не представляю, как день, который начинался так чудесно, мог вылиться в такое в мгновение ока. Дэр словно в замешательстве, будто он пытается спрятаться в свою раковину, не знает, что ему делать дальше.

– Знает бог, я бы очень хотел быть честным с тобой, – говорит он, но его голос режет меня, как бритва. – Я в ужасном положении, Калла. Ты не поймешь.

– Я понимаю только одно, – отвечаю я ему, чувствуя, что мое сердце вот-вот рассыплется на миллиард мелких осколков, – я не могу согласиться на это сейчас. Если однажды ты решишь, что ты готов перейти вместе со мной на новый уровень, вместе расти и быть честными друг с другом, ты знаешь, где меня найти. Пока же ты не готов к этому, просто оставь меня.

Я встаю и ухожу, ступая вдоль побережья; мне кажется, что в любой момент я могу просто упасть, потерять сознание. Что я только что наделала? Я что, сумасшедшая? Я чувствую взгляд Дэра, прожигающий меня со спины, и, сама того не желая, я оборачиваюсь через плечо.

Он пристально смотрит на меня, и от этого взгляда все внутри меня готово разлететься в клочья. В нем боль, сырая неприкрытая боль. Все начинает вращаться вокруг меня, даже звезды в черных небесах, весь мир превращается в страшную карусель.

Это слишком для меня.

Любой бы на моем месте сломался.

Прямо как я.

36 Trigenta sex

Я в своей постели.

Солнечный свет врывается в комнату через оконные стекла, заполняя все пространство. Я открываю глаза, и первое, что я вижу, – Финн, сидящий около моей постели.

– А я не знал, что ты такая чувствительная, – произносит он, поднимая одну бровь.

Я окидываю взглядом свою комнату и обнаруживаю, что она пуста, здесь только я и мой брат.

– Где Дэр? – первое, что я спрашиваю.

Финн смотрит в сторону, все еще пытаясь отгородиться от меня внутренним барьером.

– Уехал, – просто отвечает он.

Уехал? Не сказав ни слова? Без объяснений? Просто взял и уехал? Я знаю, что сама сказала ему уходить, но все же. Господи!

Содержимое моего желудка начинает подниматься вверх, словно живот сжали тиски.

– Папа внизу, он готовит тебе завтрак.

– Я не буду завтракать, – отвечаю я, мой голос звучит капризно и раздраженно.

Я смотрю в окно. Небо все еще голубое, в нем все так же ярко сияет солнце… Несмотря на то, что Дэр уехал.

– Ты в порядке? – наконец, спрашивает Финн. – Ты потеряла сознание прямо на пляже. Дэр принес тебя сюда, но когда отец узнал, что ты была расстроена из-за вашей ссоры, он вынудил его уехать. Что между вами произошло?

– Ничего, – бормочу я в ответ. – Просто я со всех сторон окружена тайнами и сумасшествием, я не хотела, чтобы и у Дэра были от меня какие-то секреты. Я хочу, чтобы он был здесь, со мной, чтобы мы были вместе, но я сойду с ума, если окружающие меня люди не будут честны со мной.

Финн смотрит на меня озадаченно.

– Что ты имеешь в виду?

Я не моргаю.

– Думаю, ты и так понимаешь.

Но прежде, чем он успевает мне ответить, наш разговор прерывает наш отец.

Он врывается в дверь, держа в руках тарелку с тостом и стакан апельсинового сока, как обычно.

– Доброе утро! – приветствует он меня, пересекая комнату и двигаясь по направлению ко мне. – Я рад, что ты наконец-то проснулась.

Я отвечаю ему ледяным взглядом.

– Ты выгнал Дэра.

Отец озирается назад, не двигаясь с места.

– Ты потеряла сознание там, на пляже, – коротко говорит он, – во время вашей ссоры.

– Моя личная жизнь касается только меня, – напоминаю я ему. – Мне решать, кого прогонять, а кого – нет. Это не твое дело.

Отец встряхивает головой.

– Мне решать, кому жить на моей территории, – говорит он. – А ты и так сейчас живешь под постоянным давлением, эти отношения – дополнительный стресс для тебя. Дэр понял меня. На самом деле он со мной согласился.

– Дэр согласился, что нам с ним нельзя быть вместе? – спрашиваю я с сомнением.

Папино выражение лица несколько меняется.

– Не совсем. Он согласился со мной, что ему не нужно было находиться здесь прошлой ночью. Я хочу, чтобы ты сама решила, когда ты снова захочешь поговорить с ним. Но ты должна быть точно уверена, что ты готова. Быть эмоционально вовлеченной в отношения с кем-то – это большой труд, дорогая. Тем более, когда твое эмоциональное состояние и без того достаточно хрупкое.

Я не обращаю внимания на эти слова.

– Куда он уехал?

– Я не знаю, – твердо отвечает отец, направляясь обратно к двери.

Он выходит из комнаты, а я остаюсь в постели, прожигая бессмысленным взглядом стену и пытаясь заглушить горячие слезы, от которых мои глаза пылают огнем.

– Я прогнала его, хотя он был единственным, не считая тебя и папы, кто искренне любил меня, – говорю я Финну, стараясь не смотреть ему в глаза.

Он выглядит встревоженным, напуганным и печальным.

– Мама любила тебя, – настойчиво предлагает он.

– Она мертва, – ледяным голосом отвечаю я.

С этим он уже не может поспорить.

– Я хочу побыть одна, – наконец, произношу я.

Одна, наедине с моими мыслями, наедине с моей болью. Потому что я отдалась ему, а он бросил меня. Я прогнала его, а он согласился с этим. И теперь его больше нет со мной рядом.

Финн в замешательстве, он удивленно смотрит на меня. Потому что раньше мне никогда не приходило в голову побыть одной.

– Ты уверена?

Я киваю.

– Хорошо, – наконец, соглашается он. – Но если я потребуюсь тебе, то я буду внизу.

Он скрепя сердце выскальзывает прочь из комнаты, на пути оглядываясь на меня, но я не останавливаю его. Вместо этого я сбрасываю с себя одеяло и подхожу к окну, уставившись на океан, на линию горизонта, на проплывающие мимо суда. Я мечтаю, чтобы хотя бы одно из них приплыло за мной и забрало меня отсюда куда угодно: главное, чтобы там был Дэр.

Возможно, он и скрывал что-то от меня, но боль на его лице была настоящей.

Он любит меня.

Что бы ни случилось, я должна в это верить.

Это мой якорь, благодаря этому я живу.

Я возвращаюсь в постель, закрываю глаза и засыпаю.

Когда я вновь просыпаюсь, я нахожу медальон Финна с образом святого Михаила на своем ночном столике. Он так и остался у меня, потому что, очевидно, я та, кто больше всего в нем нуждается. Уже вечер. Я проспала весь день.

Нехотя я свешиваю ноги с постели, сажусь за письменный стол и открываю ноутбук.

Я вбиваю имя Адэр Дюбрэй в поисковую строку.

Я прихожу в изумление от того, что: а) я получаю огромное количество результатов по своему запросу; б) я делаю это только сейчас.

Я нетерпеливо пролистываю результаты.

Совершенно очевидно, его семья, а если быть более точной, его приемная семья очень влиятельна в Англии. Они владеют фамильным наследством, и каждый из рода Саваж (это фамилия семейства) проходит обучение в Кембридже. Дэр тоже учился там и выпустился год назад.

Я нахожу большое количество его фотографий… например, где он на разнообразных вечеринках и в его объятиях улыбаются разные женщины. Многочисленные статьи рассказывают о том, каким разочарованием стал он для семейства Саваж, какой дикий образ жизни ведет, насколько он не способен остепениться и подчиняться правилам. А его бурные вечеринки сравниваются с теми, которые закатывал сам принц Гарри.

Да вы шутите надо мной!

Что это за такая семья, что сайты со сплетнями так интересуются его персоной?

Он проживает в каком-то представительном поместье Уитли вместе со своей бабушкой.

Элеонорой Саваж.

Вдовой, у которой было двое детей: Лаура Саваж и Ричард Саваж II, оба скончались.

У нее есть трое внуков, но назван только один из них: приемный Адэр Дюбрэй.

Я внимательно рассматриваю фото Элеоноры. Даже на картинке ее губы плотно сжаты, а уголки рта хмуро опущены, словно она вечно чем-то недовольна, как будто вообще не способна радоваться чему-либо. Неудивительно, что Дэр так не любит ее.

Я читаю интервью с ним после его досрочного выпуска из Кембриджа, который он окончил с особыми почестями. В нем он рассказывает, что собирается ненадолго уехать в Америку. Это было прошлой осенью.

Так значит, он был здесь с осени и просто искал подходящее жилье, когда мы с ним познакомились?

Это странно.

Я снова просматриваю его фотографии. На них его окружают пьяные женщины, но все они очень красивы: длинноногие блондинки с золотистым загаром. На одном фото он обнимает девушку, в руке, которой он прижимает ее к себе, зажата бутылка с напитком, а второй он держит камеру перед собой. Его взгляд направлен в объектив, смолянисто-черные глаза смотрят на меня… черные, черные, словно ночь.

Они темнее, чем все, что мне приходилось видеть в своей жизни.

Темнее, чем моя тоска.

Я сглатываю слезы, потому что я уже скучаю. Потому что я подарила ему свое тело. Потому что я не хочу, чтобы он фотографировался с какой-либо еще блондинкой, ведь он мой. Потому что он скрывает от меня что-то, но я все равно страстно желаю его. Значит ли это, что я слабая?

Я сдерживаю плач и беру в руку телефон.

Быстро набираю ему сообщение, хотя никогда прежде не писала ему. Мне просто не приходилось это делать… Он жил всего лишь в ста футах от моего дома, но теперь его больше нет рядом.

Я скучаю. Хотя у тебя есть тайны от меня.

Я кладу телефон обратно на письменный стол и забираюсь обратно в постель.

Не знаю, сколько я проспала на этот раз, но когда я вновь открываю глаза, уже день. Финн сидит за моим письменным столом, глядя на меня обеспокоенно. Он очень бледен, а его тонкие руки сложены на коленях.

– Тебе нужно поесть, – говорит он.

Я отворачиваюсь.

– Я не голодна.

– Ты проспала два дня, – объявляет он.

Это удивляет меня, но я не подаю вида.

– Попей хотя бы.

Он подает мне стакан воды. Я тянусь к нему, делаю два глотка, а потом вновь ложусь на подушку.

– Уходи, Финн.

Он внимательно смотрит на меня, исследует меня своим взглядом, пристально и внимательно.

– Знаешь, если ты хочешь показать отцу, что он был прав, то ты на верном пути, – заключает он. – Ты ведешь себя ненормально… Это похоже на клиническую депрессию. Это то, к чему ты стремишься?

– Рыбак рыбака видит издалека? – бормочу я, но за этим мгновенно следует чувство вины, потому что я вижу, как вздрагивает Финн.

Боль охватывает меня, принося с собой угрызения совести.

– Прости, – быстро извиняюсь я, – я не то хотела сказать.

Он пожимает плечами, делая вид, что ничего не произошло.

– Все в порядке. Это правда. Ты ведешь себя ненормально прямо сейчас. Если папа ошибается и ты готова жить дальше и иметь личную жизнь, то веди себя соответствующе, Калла. Покажи всем, что ты нормальная.

Он смотрит на меня разочарованно, и прямо сейчас я ненавижу его за эту рассудительность.

За то, что он так прав.

– Я все еще без сил, – говорю я ему, чувствуя себя ничтожной и страдающей.

Я хочу быть здесь, потому что в своей комнате я не чувствую, насколько я одинока. Я хочу остаться здесь, потому что дома мне ничто не угрожает. Ни мамина смерть, ни безумие Финна, ни самое главное – отсутствие Дэра.

Финн встряхивает головой.

– Я зайду к тебе позже.

Я наблюдаю, как он уходит, а затем беру телефон.

Новых сообщений нет.

Дэр ничего не ответил.

Я закрываю глаза.

«Вставай».

Я открываю глаза. Вокруг снова темно.

Я понятия не имею, сколько я провела в постели, но я предполагаю, что уже наступил следующий день. Должно быть, прошло около двенадцати часов. Или двадцать лет. Кто знает и кому какое дело?

Я смотрю в упор на Финна.

– Хватит, Калла. Ты сильнее, чем ты думаешь. Может быть, тебе все равно, но мне – нет. Ты нужна мне. Мне нужно, чтобы ты встала. Мне нужно, чтобы ты была сильной. Спи сколько угодно ночью, но утром ты должна поднять свою задницу от кровати и перестать жалеть себя.

Его голос звучит твердо, сильно и по-братски.

Мои глаза наполняются слезами, и я закрываю их.

Я слышу, как он вздыхает, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.

* * *

Финн

Я сижу за письменным столом в комнате моей сестры и наблюдаю за тем, как она спит. Я вижу полосы от слез на ее щеках, ее волосы спутанные и влажные.

В этом слишком много ее боли.

Это разбивает мне сердце.

«ИсправьЭтоИсправьЭтоИсправьЭто», – напевает мне на ухо голос.

Я не могу. В этом-то и вся проблема. Я не способен это исправить.

Она очень хрупкая, напуганая и одинокая. А теперь еще и разбитая.

Это он сломал ее.

Я чувствую, как морщится мой лоб, беру в руку ее телефон, чтобы убедиться, что он больше ничего не писал. Я уже удалил его предыдущий ответ, это жалостливое «Я тоже скучаю».

Пусть идет к черту.

Пусть идут к черту все, кто хочет навредить ей.

Я не смогу спасти ее, если она не избавится от боли.

Но мир всегда был таким. Мир уродлив и жесток, но именно так я и смогу спасти ее. Ответ появляется в моей голове, он ясен как день. В мире слишком много боли. Есть только один способ остановить и исправить это.

Исправить.

Я сделаю это.

Я сделаю это.

Я все исправлю.

Можно считать, дело сделано.

Я говорю об этом голосам в моей голове, и, кажется, это успокаивает их на минуту, потому что они замолкают. Я наклоняюсь над своей сестрой и целую ее в лоб, а затем ложусь рядом.

Есть один способ. ТолькоОдинТолькоОдинТолькоОдин.

Исправить все.

37 Trigenta septem

Калла

Солнечный свет льется в мою комнату, и я чувствую себя… снова живой.

Не знаю, почему.

Может, это вызнано негодованием Финна, его требованием поднять мой задницу с кровати утром?

Я не знаю, что именно из этого сработало, что сломало лед моей жалости к себе, но вот я обнаруживаю себя сидящей на краю постели.

Уже время обеда, и я поднимаюсь.

Я чувствую запах еды, пронизывающий дом насквозь, поэтому я спускаюсь вниз и нахожу отца и Финна в кухне.

Не произнеся ни слова, я сажусь за стол. Я не расчесала волосы и не оделась, но они оба делают вид, будто не заметили.

Финн накладывает еду в мою тарелку и передает ее мне через стол.

– Тебе лучше? – осторожно спрашивает он.

Я киваю, глядя на пищу и тщательно ее пережевывая.

– Ты пролежала в постели четыре дня, – сообщает он, его глаза застыли на моем лице.

– Четыре?! – Я резко поднимаю глаза от тарелки и смотрю на него, а затем на отца.

Папа кивает, пытаясь сохранять максимально беспристрастное лицо. Я снова смотрю вниз.

– Я просто устала, – объясняю я после небольшой паузы, замечая, как побелели мои руки, сжимая вилку.

Мои пальцы бледные, тонкие, бескровные. Мне нужно подняться, выйти на свежий воздух. Мне нужно перестать драматизировать. Но сначала…

– Дэр не звонил? – я не могу удержать этот вопрос в своей голове.

За этим следует небольшая пауза, после чего папа кивает.

– И? – я слышу в собственном голосе надежду, и меня это выводит из себя.

– И ничего, – твердо отвечает он. – Он просто хотел узнать, как ты. Ты пока не готова, Калла. На тебя слишком много свалилось за последнюю пару месяцев. Тебе нужно сосредоточиться на себе, не на Дэре.

Боль пронизывает меня насквозь, и я смотрю в сторону, в окно, на опустевший гостевой домик.

Они не понимают. Только благодаря ему я держалась на плаву последние несколько недель. Не знаю, почему я стала так зависима от него, но это так. И несмотря на это, я прогнала его прочь: совершенно очевидно, я выжила из ума.

Я беру еще немного еды.

– Спасибо за обед, – говорю я Финну.

Он только кивает.

Я жую и проглатываю, старательно избегая взглядов на своего отца. Я все еще в ярости на него.

Я настолько зла, что мои легкие прожигает огонь, а горло сдавливает ком.

Я беру еще один кусочек еды. Когда я пытаюсь его прожевать, мой рот словно наполняется опилками, мне кажется, что я не смогу даже проглотить его, потому что горло отчаянно жжет, я не могу дышать.

Что за черт?

В ужасе я смотрю на свою тарелку: польская колбаска, квашеная капуста, яблоки и… пекан.

Пекан.

Мои руки моментально тянутся к горлу: всего лишь после трех кусочков горло отекает и я теряю способность дышать.

Я издаю свистящий звук, пытаясь вернуться к нормальному состоянию. Странное тепло разливается в груди, словно каждая клетка моих легких начала раздуваться, увеличиваться в размерах.

– Папа, – это все, что мне удается произнести, пока я поднимаюсь с места.

Он бежит ко мне, чтобы помочь, и я сразу же падаю в его руки, пытаясь набрать воздух в отекшие легкие.

Я с силой пытаюсь сделать вдох, но ничего не выходит. Воздух просто не может проникнуть в мое раздутое горло, его словно сжали тиски.

Я словно рыба, которую выбросили на берег, все вокруг превращается в сплошной шум, я не могу ничего расслышать. Свет расплывается в одно большое пятно, и в моей голове мелькает только одна последняя мысль.

«Кто-то отравил меня».

* * *

Еще до того, как я открываю глаза, я уже знаю, где я.

Кто-то подложил орехи мне в еду.

Кто-то.

Финн.

От этой мысли земля уходит у меня из-под ног, и я предпочитаю сконцентрироваться на том, где я нахожусь прямо сейчас.

Я узнаю запах стерильного помещения и лекарств: я в больнице. Пока мои глаза закрыты, я вся обращаюсь в слух: скрип тапочек медсестер по прорезиненному полу, тонкий писк машин, тихий шепот в коридоре.

В моем носу трубка. Кислород. Комната начинает вращаться вокруг меня, но я всеми силами стараюсь вернуть концентрацию.

Соберись, Калла.

Я снова открываю глаза, но стены тут же начинают свой танец вокруг меня. Я опять пытаюсь сфокусироваться.

– Калла?

Голос моего отца тихий и низкий. Двигая только глазами, в то время как голова остается неподвижной, я обнаруживаю его в углу комнаты на стуле. Он смотрит на меня обеспокоенно.

– Я не умерла?

В ответ он улыбается.

– Нет. И слава богу.

Моя память затуманена.

– Там были орехи, – вспоминаю я, – в моей еде.

Отец съеживается от стыда.

– Да, Калла, прости. Я не заметил.

– Ты давно сидишь здесь? – спрашиваю я.

Мой голос хриплый, а горло стянуто. Опыт подсказывает мне, что, скорее всего, туда тоже протянули трубку.

– Около четырех часов. Мы вызвали «Скорую». Все это время ты была без сознания. Ты придешь в норму совсем скоро. Уже завтра будешь как новенькая. Они просто решили оставить тебя здесь под наблюдением на одну ночь.

Я киваю.

Чувствую себя тяжелой, неповоротливой, заторможенной.

– Что со мной? – спрашиваю я.

– Тебе дали успокоительное, – убеждает меня отец.

Он уставился мне прямо в лицо, словно я вот-вот слечу с катушек. Разве со мной такое когда-нибудь случалось раньше?

– Где Финн?

Отец отводит взгляд в сторону.

– Он не может здесь находиться, дорогая.

– Почему?

Папа вздыхает и снова смотрит на меня.

– Ты знаешь почему, Калла.

Я закрываю глаза. Потому что Финн знает, что у меня аллергия на орехи. Он знал, но это не помешало ему положить их в мою еду.

Это и был его способ спасти меня? Спасти меня от чего? От грусти? Что он собирался сделать: убить сначала меня, а потом покончить с собой?

Боль разрывает меня на части, сначала медленно, затем обрушиваясь на меня всей своей тяжестью, непреодолимо, словно гигантская волна.

– Мне нужно увидеться с ним, – произношу я, чувствуя, как каждое слово режет мои легкие.

– Нет, – отвечает мне твердый голос отца.

Я поворачиваюсь на бок и скручиваюсь клубочком, глядя, как за окном проплывают над парковкой мягкие облака.

– Где он? – спрашиваю я, не глядя на папу.

Он ничего не отвечает, от чего мурашки пробегают по моей спине.

– Это все моя вина, – продолжаю я, поворачиваясь на этот раз лицом к нему, – Финн не виноват. Это все я. Я прочитала его дневник и знала, что ему стало хуже, но не рассказала тебе. Он хочет уберечь меня от боли, пап. Он не хотел мне навредить. Это все я виновата, не он.

Я срываюсь на неровный крик, полный отчаяния, отец потирает мою руку.

– Успокойся, милая. Все наладится.

– Не наладится! – настаиваю я, мой голос срывается на пронзительный крик: – Не наказывайте Финна! Не забирайте его в больницу! Это все я виновата! Не он! Не он!

Теперь из меня вырывается дикий визг, я корчусь на постели, пытаясь встать, но отец крепко держит меня, старается утешить. Я не сразу понимаю, что в комнату входят две медсестры и становятся по обе стороны от меня. Одна из них вводит что-то в мою капельницу, и все возбуждение сходит на нет. Злость исчезает, и чувства безысходности словно и не бывало.

– Пожалуйста, позвоните Дэру, – последнее, что я успеваю прошептать, – пожалуйста!

Все погружается в черное.

38 Trigenta octo

Финн

– Выпустите меня! – кричу я, извиваясь в попытках вырваться из рук медсестер. – Я не хотел навредить ей! Я лишь хотел помочь! Как вы не понимаете?

Никто не понимает этого, никому нет дела. Они стягивают мои руки эластичными бинтами и привязывают их к кровати.

Я бессильно рыдаю в подушку, прежде чем закусить ее зубами. Я бы ни за что не навредил Калле.

Никогда.

Все, что я делаю, я совершаю ради нее.

– Пустите меня! – умоляю я. – Я не могу оставить ее одну. Пожалуйста! Я больше так не буду! Я больше так не буду!

Но они не обращают на меня никакого внимания, и когда я поднимаю глаза, то вижу лицо отца, прижатое к стеклу палаты.

Я кричу ему, но он ничего не отвечает. Отец исчезает и больше не возвращается.

– Вернись, – шепчу я.

Но он не возвращается.

Мои слезы такие горячие, что обжигают глаза, стоит мне лишь подумать о моей сестре, спрятанной от меня где-то в огромной больнице, одинокой и напуганной, уверенной в том, что я пытался ее убить.

Я бы никогда не поступил бы так. Разве я бы смог?

ТыСмогТыСмогТыСмог. РазвеТыНеПомнишь? Мои голоса смеются надо мной, шепчут мне в ухо, визжат. ТыСделалЭтоТыСделалЭто.

Но я не делал этого.

Я не мог.

Но мои руки привязаны к кровати, и с этим нельзя ничего поделать.

Я подсыпал ей орехи. И это нельзя отрицать.

Закрываю глаза, не обращая внимания на пересмешки в моем разуме, пытаясь заставить их заткнуться.

СестроубийцаСестроубийцаСестроубийца. ТыЧудовище. Чудовище. ТыПодНашимКонтролем. МыСледимЗаТобой.

Чудовище.

39 Trigenta novem

Калла

Когда я открываю глаза, взгляд мгновенно концентрируется на Дэре рядом со мной.

Он свободно раскинулся в кресле, его глаза закрыты, а руки спокойно лежат на подлокотниках. Его тело все такое же вытянутое, стройное и гибкое. Он так же прекрасен и мрачен, как и прежде, но самое главное – он здесь.

Он здесь.

Я делаю глубокий вдох и моргаю, чтобы убедиться, что это не игра моего воображения.

Но он все еще здесь.

– Дэр, – доносится до меня собственный грудной хриплый голос.

Мне кажется, что мой голос слишком тихий, но Дэр реагирует. Его глаза мгновенно распахиваются и смотрят прямо мне в лицо.

И тут же он вскакивает со своего кресла и оказывается на коленях около моей кровати, прижавшись лбом ко мне.

– Калла, – его губы ласкают мою кожу, – слава богу!

– Как ты здесь оказался? – спрашиваю я в замешательстве. – Неужели отец…

Дэр кивает.

– Ты попросила его позвонить мне, и он так и поступил.

Благослови его небо! Поток благодарности проносится сквозь меня.

– Где он? Он пошел к Финну?

– Я не знаю, – отвечает Дэр. – Я сказал ему, что посижу с тобой, пока он не вернется.

Я закрываю глаза и вдыхаю его мускатный аромат, смешанный с запахом улицы.

– Не уходи, – прошу его я. – Пожалуйста! Однажды ты уже пообещал мне это, помнишь?

Он кивает.

– Помню. И я этого не сделаю. Больше не проси меня об этом.

Я киваю. Не попрошу.

Он берет меня за руку, его пальцы мягкие и приятные на ощупь.

– Что ты помнишь, Калла?

– Финн передал мне тарелку, – рассказываю я. – Я съела всего три кусочка, а потом поняла, что там были орехи. Пекан.

Дэр закрывает глаза.

– Как хорошо, что ты здесь, – говорит он, не открывая их. – Твой папа сказал, что даже один орех мог бы тебя убить. «Скорая» еле успела.

– Но все-таки успела, – напоминаю я ему. – И вот я здесь. Пожалуйста, пусть они освободят Финна. Он не хотел навредить мне. Я знаю, что он не собирался. Он бы никогда…

Но Дэр отступает слегка назад и садится.

– Я не знаю, что они собираются делать, – говорит он неопределенно. – Это не касается меня.

Я закрываю глаза, жгучая боль разрывает мою грудную клетку изнутри.

– Наверное, ты был прав. Видимо, мне действительно нужно было отделиться от него. Я думала, что могу быть его поддержкой… но похоже, я причиняю одну боль. Его бесит, что я так тоскую по маме. Может, он просто хотел таким образом избавить меня от страданий. Если бы меня не стало, он мог бы сконцентрироваться только на себе… не беря в расчет меня.

– А ты могла бы сконцентрироваться на себе, – прибавляет Дэр.

Я открываю глаза: его лицо такое усталое, осунувшееся. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до него, синий больничный браслет сползает к локтю. Когда я успела так похудеть? Мои руки стали такими тонкими!

– Я верю тебе, – внезапно выпаливаю я. – Я верю, что ты все расскажешь мне, когда будешь к этому готов.

Дэр вздрагивает.

– Это не имеет никакого отношения ко мне. Просто… Я не хочу быть для тебя дополнительной нагрузкой. После всего, что случилось. Как ты не понимаешь, Калла?

Все, что случилось. Нагрузка. Мой брат, который пытался убить меня.

Неужели это никогда не закончится?

– Прости меня за все это, – говорю я тихо, внимательно глядя в его лицо. – Прости, что моя жизнь так безумна.

Он смотрит по сторонам, и по его телу пробегает дрожь.

– Ты могла умереть, Калла.

– Но я же выжила, – пытаюсь я защитить себя и брата. – Финн нуждается во мне. И я со всем справлюсь.

– Разве? – Бровь Дэра ползет вверх по его лбу.

Я смотрю в сторону.

– Его дневник лежит в моей спальне. Как только я выберусь отсюда, мне нужно будет дочитать его. Что-то подсказывает мне, что там я найду все ответы. Мне просто нужно дочитать его до конца.

Дэр смотрит на меня в упор, его смоляные глаза прожигают меня насквозь.

– Ты уверена?

Я киваю.

– Абсолютно. Я уже читала его небольшими отрывками, но пришло время положить этому конец. Ты не знаешь, когда меня выпишут?

Дэр встряхивает головой.

– Не знаю. Кажется, они говорили, что ты сможешь поехать домой утром, в зависимости от твоего самочувствия. Вчера ночью тебе было очень плохо.

– Конечно же, мне было плохо! – выпаливаю я. – Они собираются изолировать моего брата.

Дэр смотрит на меня с жалостью.

– Просто постарайся выполнять их рекомендации, и, я уверен, завтра ты сможешь поехать домой.

Я киваю, а он сжимает мою руку в своей.

– Что, если я решу поехать в Беркли раньше срока? – спрашиваю я, прежде чем провалюсь в сон.

Он поглаживает мои пальцы.

– Тогда я поеду с тобой.

– А если я захочу остаться здесь?

– Тогда я останусь здесь с тобой.

– Что бы ни случилось?

– Несмотря ни на что.

Это все, что мне нужно знать. Меня охватывает спокойствие, и я засыпаю. Наутро меня выписывают.

– Я хочу поехать с Дэром, – говорю я отцу.

Дэр пристально смотрит на меня, его глаза одновременно полны печали и покорности.

– Хорошо.

– И если Дэр снова захочет арендовать гостевой домик, я хочу, чтобы ты разрешил ему.

Он кивает.

– Что-нибудь еще? – его голос почему-то кажется мне хрупким.

– Да. Я люблю тебя. – Я обхватываю его руками за шею, потому что хоть он и вмешивался в те вещи, в которые не должен был, он делал это только потому, что любит меня.

Когда он отстраняется, его глаза влажные.

– Так поезжайте. Я тоже буду дома скоро.

– Я могу увидеться с Финном, прежде чем мы уедем?

Он смотрит на меня с сожалением.

– Боюсь, что нет.

Я киваю, чувствуя, как в моем горле образуется мерзкий комок.

– Ты привезешь его домой позже?

– Я постараюсь, – обещает он.

Пока мне достаточно услышать хотя бы это.

Дэр уводит меня прочь из больницы, к своему мотоциклу, протягивая мне шлем. Я обвиваю руки вокруг его пояса, и мы летим навстречу ветру.

Свобода никогда не была так прекрасна.

БУДЬ СВОБОДЕН. Сейчас я понимаю эту фразу гораздо лучше, чем когда-либо раньше.

Когда мы добираемся до дома, Дэр ненадолго останавливается.

– Я хочу быть с тобой, пока ты будешь читать дневник. Это нормально?

Он настойчив, но мил, когда вот так вот стоит на нижней ступеньке моего крыльца. Я уверена, что он считает меня невыносимо хрупкой, но мне ничего не остается, кроме как кивнуть.

– Да, все хорошо.

Он следует за мной в мою комнату, где усаживается за мой письменный стол, пока я сворачиваюсь клубочком на своей кровати.

– Просто представь, что меня здесь нет, – советует он мне.

Я встряхиваю головой, но на самом деле именно это я и делаю.

Я стараюсь не обращать никакого внимания на британского сердцееда, сидящего напротив меня, и полностью сконцентрироваться на спасении моего брата.

Чтобы это осуществить, я погружаюсь с головой в чтение его дневника. Мне осталось прочитать всего четверть. Я начинаю прорываться сквозь потоки букв и фраз, которые замысловато переплетаются между собой, варьируясь от адекватности к абсолютному безумию.

НЕ ОБРАЩАЙ НА НЕЕ ВНИМАНИЯ.

НЕ ОБРАЩАЙ ВНИМАНИЯ НИ НА ЧТО.

DEUS ADIUVA ME. ГОСПОДИ, ПОМОГИ МНЕ. МНЕ. МНЕ.

ГОСПОДИ, ПОМОГИ МНЕ.

NOCTE LIBER SUM.

НОЧЬЮ Я СВОБОДЕН.

Я ДОЛЖЕН СОХРАНИТЬ СВОЮ ТАЙНУ.

ДОЛЖЕН ДОЛЖЕН ДОЛЖЕН.

Этот бред занимает несколько страниц, он перемежается с другими фразами, картинками, словами. Но в какой-то момент я обнаруживаю особую страницу. Там я вижу изображение меня и Финна сидящими на вершине скал. Финн сбрасывает свой медальон с обрыва.

ЕЙ НУЖНО ЭТО СЕЙЧАС. НЕ Я НЕ Я НЕ Я.

ЗАЩИТИТЬ ЕЕ ОТ МЕНЯ. ЗАЩИТИТЬ ЕЕ ОТ МЕНЯ.

ЗАЩИТИТЬ ЕЕ ОТ МЕНЯ.

ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ ЧЕМ СМЕРТЬ ЧЕМ СМЕРТЬ.

ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ СМЕРТЬ.

ЗАКОНЧИ ЭТО ЗАКОНЧИ ЭТО ЗАКОНЧИ ЭТО.

ПОЛОЖИ ЭТОМУ КОНЕЦ.

ПОЖАЛУЙСТА, ГОСПОДИ.

ПОЖАЛУЙСТА.

– Защитить ее от меня, – шепчу я, ощущая, как пульсирует ледяная вода по моим венам, – Финн знал, что он намеревался сделать что-то со мной. Он боялся этого. Поэтому он хотел передать мне свой медальон с образом святого Михаила, чтобы защитить меня. Но я каждый раз возвращала его ему обратно.

Мне хочется спрятаться в скорлупу, мой мир рушится, когда я пристально смотрю на Дэра.

– Он знал, что хочет навредить мне. Но ничего не смог с этим поделать.

В глазах Дэра зарождается буря.

– Поэтому он решил накормить тебя орехами, чтобы защитить тебя?

Я киваю, осознание пронзает мне сердце.

– Он бы ни за что не навредил мне. Он хотел помочь.

– Так тебе удалось разгадать его секрет? – торжественным голосом спрашивает Дэр.

Я лишь мотаю головой.

– Нет. Он только постоянно упоминает его. Он говорит, что должен сохранить свой секрет. Но он все равно не раскрывает детали.

Дэр открывает рот, чтобы ответить, но его заглушает голос Финна, звучащий, как гром среди ясного неба, из дверного проема.

– Что ты делаешь с моим дневником? – настойчиво спрашивает он, его светлая кожа и голубые глаза кажутся еще бледнее, чем обычно, а его лицо выражает крайнюю степень ярости, – Ты говорила, что не знаешь, где мой дневник, Калла. Значит, все это время он был у тебя? Ты просто прятала его здесь?

Я впадаю в ступор, отчаянно пытаясь сформулировать ответ, но он не позволяет мне сделать это.

– Это дерьмо, Калла! – набрасывается он на меня. – Я убивался чувством вины, желая спасти тебя, а ты все это время лгала мне у меня же за спиной!

Он стоит на месте, его ярость настолько сильна, что он сотрясается всем телом.

– Ты хочешь узнать мой секрет? – спрашивает он холодным, как лед, голосом, на что я испуганно киваю. – Так пойди и найди его сама!

Он поворачивается вокруг своей оси, словно вихрь, и вылетает пулей из комнаты, вниз по лестнице, во двор. Около секунды я сижу в полном замешательстве, а затем я вскакиваю на ноги. Я слышу, как бежит следом за мной Дэр, пока я пытаюсь догнать своего брата.

40 Quadraginta

Финн

Я перелетаю через ступеньки, перескакивая прямо на тропу, моя сестра бежит за мной. Я не останавливаюсь ни на мгновение, пока не достигаю скал, потому что, знает бог, мне нужно положить этому конец. Я больше так не могу. Я больше не могу скрывать это. Она должна узнать Она должна узнать Она должна узнать.

Я больше не могу носить это в себе.

Ей нужно обо всем узнать.

– Финн! – зовет меня Калла.

Я медленно оборачиваюсь, и у меня сводит живот от выражения ее лица. В нем столько боли! И только я являюсь ее причиной.

Это я.

Это я.

Это я.

– Я не хотел навредить тебе, Калла, – тихо произношу я, каждое слово доставляет мне страдание. – Просто я не могу так больше. Голоса… Они заглушают мой собственный. Они заставляют меня делать разные вещи, и я не могу их отключить. Я не хочу навредить тебе снова. И я не хочу делать больно самому себе. Ты – часть меня, а я – часть тебя, и мы не должны приносить страдания друг другу.

Калла замирает на месте, ее рука застыла в воздухе, потому что она слышит отчаяние, которое бушует внутри меня.

– Моя тайна убивает меня, Калла, – говорю я ей.

Я слышу, как подавленно звучит мой голос, в нем вся моя слабость, все мои скрытые и самые ужасные чувства.

– Я больше не вынесу этого. Это нечестно ни по отношению к тебе, ни по отношению ко мне.

– Что это за тайна, Финн? – спрашивает она осторожно, боясь спугнуть меня. – Отойди от края и расскажи мне все.

Из меня вырывается истерический хохот обезумевшей гиены.

Я теряю рассудок теряю рассудок теряю рассудок.

Я выжил из ума.

– Тебе не надоело болтать со мной у обрыва, – настойчиво спрашиваю я, – нет? Тебе не надоело балансировать на самом краю? Мы же постоянно болтаемся на грани. А я знаю это. Это не жизнь, Калла. Это какое-то выживание. Любовь сильнее смерти, Калла. Но это не жизнь.

Она дышит пронзительно громко, Дэр догоняет Каллу, но вовремя считывает ее знак и остается за ее спиной.

– Это и есть жизнь, – говорит она, – это и есть жизнь, потому что я люблю тебя. Я сделаю все ради тебя. Ты – часть меня, а я – часть тебя, так и должно быть. Пожалуйста, господи, пожалуйста… Не делай этого, Финн! Не делай!

Она плачет, вздрагивая на ветру, слезы катятся по ее щекам. Но внутри меня возникает вспышка, которой не было уже долгие годы. Недели. Месяцы.

– Все будет хорошо, Калла, – говорю я ей, – все наладится совсем скоро.

Я улыбаюсь, устремляя взгляд в небо.

Солнечные лучи приятно обтекают вокруг моего лица.

Тепло = жизнь.

– Нет! – кричит она, бросаясь ко мне, но я делаю шаг назад.

– Не двигайся, – предупреждаю я, – или я сделаю это прямо сейчас.

– Так почему ты просто не сделаешь это? – всхлипывает она, ветер треплет ее огненно-красные волосы, создавая ореол вокруг ее плеч. – Почему, Финн?

– Потому что все должно идти своим чередом, – стараюсь произнести я настолько спокойно, насколько это возможно, но выходит больше похоже на крик. – Ты была непоследовательна, Калла. Я хотел принудить тебя к этому. Это моя помощь тебе. Мой секрет. Я хочу, чтобы ты узнала мою тайну, но ты не хочешь ее видеть.

– Что это за секрет? – кричит она, слезы падают ей на нос, на губы, на кофту. – Расскажи мне. Я постараюсь помочь тебе, Финн. Спаси меня, и будешь спасен, помнишь? Позволь мне спасти тебя!

Она всхлипывает, и я вторю ей: между нами больше нет никакой разницы.

СделайЭтоСделайЭтоСделайЭто. Хор голосов звучит в моей голове. ПрыгайПрыгайПрыгайПрыгай. ПокажиЕйПокажиЕйПокажиЕй.

– Заткнитесь! – кричу я, плотно зажимая уши руками. – Я пытался, Калла. Я очень старался. Но я не могу так больше. Даже ради тебя.

В своей голове я представляю свой список, потому что это единственное, что всплывает на поверхность в этом буйстве голосов. Открываю последнюю чистую страницу без помарок и клякс. В своем сознании я аккуратно вывожу каждую букву, буквы образуют слова, а затем я вычеркиваю их, потому что я намерен завершить начатое. Наконец-то.

Покончить со всем сейчас.

– Я люблю тебя, – говорю я своей сестре.

И делаю шаг назад.

– Неееееееет!

Душераздирающий крик врывается в мое сознание, и я замираю на самом краю, ветер продувает меня насквозь. Но это был не вопль Каллы – кричал Дэр.

В замешательстве я смотрю на Дэра, стоящего на том самом месте, где только что была Калла.

Рыжие волосы развеваются вокруг моих плеч, пока ноги балансируют на грани.

Розовые кеды Converse.

Но они должны были быть черными.

– Калла, отойди от края! – умоляюще кричит Дэр. – Пожалуйста!

Калла, отойди от края.

Что за черт?

Я в упор смотрю на Дэра, который с трудом пытается контролировать себя, в то время как я стараюсь переосмыслить у себя в голове происходящее. Весь мой мир разлетается на осколки, они кружатся вокруг меня в бешеном вихре, а затем снова образуют некую фигуру, связную и логичную мысль. Теперь мне все точно ясно.

Финна здесь нет.

Я стою на том самом краю, там, где он был мгновение назад. Паника и замешательство пронизывают меня, в голове крутятся вихрями мысли, пытаясь отыскать следы моего брата. Но в моем подсознании уже есть четкая картина случившегося.

Я наконец-то знаю секрет Финна.

Его здесь нет.

Его никогда не существовало.

41 Quadraginta unus

Калла

Глядя на Дэра, я впадаю в панику, теряю контроль, мне страшно. Ветер треплет мои волосы.

Нет. Это неправда. Этого не может быть.

Образы и картинки воспоминаний проносятся в моем сознании со скоростью молнии, сливаясь в нечто целое, распадаясь на крупицы, образуя разрозненный коллаж, и так раз за разом.

Воспоминания.

Моя жизнь.

Все это.

Я отчаянно ищу слова, но ничего не приходит на ум. Мне остается только всхлипывать, отступая от края скалы, и бессильно стекать всем телом на землю. Дэр обвивает руками мои плечи, отводит меня на безопасное расстояние от обрыва.

– Я сумасшедшая! – слышу я собственный плач, намертво вцепившись руками в Дэра.

Его голос хриплый и спокойный.

– Нет, это не так, – убеждает меня он, – ты вовсе не сумасшедшая.

– Где Финн? – мой голос надламывается, потому что в глубине души я прекрасно знаю, где он.

Мое сознание понимает это, я чувствую это своим сердцем. Все это время я просто прятала эту информацию от самой себя.

Дэр сохраняет спокойствие, ласково поглаживая меня по спине, стараясь привести меня в чувство.

Я должна была понять это раньше. Должна была увидеть.

Я отстраняюсь от Дэра, немедленно вскакиваю на ноги и срываюсь с места. Я направляюсь к дому.

С силой распахнув дверь, я проношусь через весь дом, перепрыгиваю через две лестничные ступени сразу, пока не оказываюсь прямо перед дверью в спальню Финна.

Я смотрю на деревянные доски, из которых она сделана, вглядываюсь в их текстуру, изрезанную поверхность, мой взгляд падает на ручку. Мне совсем не хочется открывать ее, потому что я прекрасно знаю, что увижу внутри.

Но мне придется это сделать. Я должна это увидеть.

Я делаю усилие над собой и поворачиваю ручку.

Дверь со скрипом открывается, и моему взгляду предстает все то, что я уже видела в своей голове.

Пустая комната.

Кровать на своем месте, аккуратно заправленная. На стене, как и прежде, висят постеры Quid Quo Pro и The Cure. Черные кеды стоят прямо под дверью, словно он собирается снова надеть их когда-нибудь, но этого больше не случится. Его грязное белье свалено в корзину. Книги выстроены на полке в аккуратную линию. Любимая подушка ждет своего хозяина, его CD-плеер, телефон. Все его вещи.

Но он больше никогда не вернется.

Я ощущаю руку Дэра на своей спине. Все мои чувства на нуле.

Я захожу внутрь и сажусь на кровать брата, вслушиваясь в тишину, желая услышать его голос.

Но он молчит.

Я сижу, обняв колени, пока волна за волной на меня обрушиваются воспоминания.

Вся моя реальность оказалась фальшивкой.

– Финн погиб вместе с мамой, – произношу я вслух, боль сотрясает мое сердце, мои кости и душу.

В голове проносятся кусочки пазла, постепенно складываясь в одну цельную картину.

– Он уехал на концерт Quid Quo Pro. Как раз только выехал из дома, когда я решила позвонить маме. Она пересекла двойную сплошную, когда поднималась на гору. Она торопилась, потому что боялась опоздать. Их машины столкнулись нос к носу, когда она поворачивала.

Я не могу вынести эту боль.

Она ослепляет меня, лишает способности слышать, превращая все вокруг в непрекращающийся дикий рев.

Я оглохла. Я ничего не вижу.

– Она ехала слишком быстро, – мой голос звучит безжизненно, мозг прокручивает воспоминания, словно немое кино. – Она отвлеклась, потому что говорила по телефону со мной. Я убила свою маму и своего брата. Финн. Господи!

Моя голова падает мне на руки.

Боль гораздо сильнее, чем я могла себе представить в своих самых страшных кошмарах. Кажется, я не смогу ее вытерпеть. Вспышки с участием Финна… Вот мы оба еще совсем дети. Вот мы вместе играем в океане. Вот он зовет меня во время игры в прятки, или когда он очень сильно напуган. И вот тот самый вечер, когда он просунул голову в дверь салона, прежде чем поехать на концерт… Последний раз, когда я видела его живым.

Увидимся, Калла. Уверена, что не хочешь поехать со мной?

– Я не поехала с ним, – шепчу я, слова буквально прорезают себе путь через мое горло. – Он отправился туда с другом по групповой терапии, а я не пошла с ним. Потому что я хотела… Я хотела… Тебя…

Получается, я знала Дэра и раньше.

Мы были знакомы уже несколько месяцев. Этого не может быть. Что происходит? Я сумасшедшая? Я лишилась рассудка?

Дэр крепко держит меня в своих объятиях, позволяя моим слезам стекать по щекам, отчаянно пытаясь оградить меня от моей боли.

Он не справляется.

Он больше не может защитить меня от моей боли.

– Я захотела остаться в похоронном бюро, чтобы ты пришел ко мне и мы остались вдвоем.

Мое сердце бешено колотится, когда я вижу моменты с Дэром в своей голове. Его улыбка, лицо, руки. Прямо сейчас я в упор смотрю на его руки, на серебряное кольцо на среднем пальце.

– Я подарила его тебе на День Святого Валентина.

Он кивает.

– Ты… Я… Мы уже встречались какое-то время. Той ночью… мы были… Я отпустила брата на концерт одного, потому что хотела остаться наедине с тобой.

Боже, я чудовище.

Господи, я сумасшедшая.

Я смотрю ему в глаза.

– Что со мной случилось?

Я в полном замешательстве, шокированная, потерянная.

Дэр сглатывает.

– Таким образом твоя психика пыталась защитить тебя. Ты пережила ужасную потерю. Ты чувствовала свою вину за то, к чему была не причастна. Это оказалось больше, чем ты могла вынести. На следующий день после того, как они погибли, ты проснулась с мыслью, что Финн все еще жив, хотя были и моменты, когда ты думала, что ты – это Финн. Врачи сказали, что ты должна справиться с этим самостоятельно, что если попробовать насильно вытащить тебя в реальный мир, это может принести тебе непосильную боль.

– Так значит, все просто приняли это как должное? – приходит ко мне жуткое осознание. – Я безумная! Я сумасшедшая, но никогда этого не признавала.

Темный взгляд Дэра переплетается с моим.

– Нет, это не так, – заявляет он настолько твердо, что с ним невозможно поспорить. – Твое сознание дало сбой, потому что реальность оказалась слишком страшной. Тебе поставили ПТСР[15] и обнаружили диссоциативную потерю памяти. Это не значит, что ты сошла с ума.

– Так вот почему ты не смог быть со мной, – начинаю медленно понимать я, складывая пазл воедино, – потому что я чокнутая, даже не смогла вспомнить тебя. Как вообще я могла избавить себя от воспоминаний о таком большом пласте моей жизни? Вообще не понимаю, почему ты остался со мной. Ведь я такая сумасшедшая!

Я снова рыдаю, хотя, возможно, я и не прекращала, а Дэр крепко прижимает меня к своей груди.

– Я люблю тебя, Калла. Ты забыла меня, потому что чувствовала себя виноватой, думая обо мне. Ты была уверена, что это ты во всем виновата. Ты считала, что не заслуживаешь ничего хорошего в жизни.

– Наверное, так и есть, – кричу я, чувствуя, как горячие слезы бегут по щекам.

Я сжимаю веки, но как только я делаю это, перед моими глазами появляется лицо моего брата.

– Ты заслуживаешь самого лучшего, – настойчиво говорит мне Дэр, я открываю глаза и внимательно смотрю на него. – Ты любишь меня, а я люблю тебя.

Я помню тот самый момент, когда он впервые признался мне в этом, несколько месяцев назад. Но мне сложно воспроизвести это воспоминание в деталях. Оно кажется мне далеким и расплывчатым, словно оно окутано туманом. Как будто я пытаюсь достать его из мутной воды, чтобы рассмотреть внимательно под светом солнца.

– Я могу вспомнить не все, – разочарованно признаюсь я. – Мои воспоминания о тебе… Их не так уж много.

Дэр кивает.

– Врачи сказали, что память вернется к тебе постепенно. Сначала я… пытался сохранять дистанцию, но это оказалось не так-то просто, и никаких улучшений у тебя не наблюдалось. Мы решили, что я снова войду в твою жизнь в качестве незнакомца, чтобы проверить, не всколыхнет ли это твои воспоминания.

Я чувствую себя такой глупой… абсолютно безумной.

– Так значит, ты подстроил нашу первую встречу? В больнице.

Дэр пристально смотрит на меня, выражение его лица намеренно безразличное.

– Да.

– Так вот почему мне показалось, что мы уже как будто знакомы, – постепенно осознаю я. – У меня было ощущение, что мы уже виделись где-то раньше. Поэтому меня так тянуло к тебе с самой первой встречи. Все эти дежавю, мои сны…

– Ты и представить себе не можешь, как это было сложно, – рассказывает он, – притворяться, что не знаю тебя.

Я сглатываю, потому что могу вообразить себе всю его боль, а самое главное, я понимаю, что произошедшее было полностью моей виной. А затем меня накрывает уже другая мысль, пугающая еще сильнее.

– Пекан, – выдыхаю я, мои глаза широко раскрыты от ужаса. – Это не Финн подложил их мне в еду, а я сама. Больница… Я была там вовсе не ради Финна… Я сама была там под наблюдением… Им нужно было знать, не наврежу ли я себе снова.

Дэр ничего не отвечает, но его молчание красноречивее любых слов.

Я оглядываю комнату, опустевшую, словно лишившуюся своей души.

– Мой брат мертв, – у этих слов тошнотворный вкус.

Дэр снова ничего не говорит, но обнимает меня крепче.

– Все это время ты знал, – каждое сказанное слово дается мне с огромным трудом.

Дэр смотрит на меня сверху вниз.

– Я не мог рассказать тебе. Доктора говорили, что воспоминания должны вернуться к тебе сами.

– Я глупая! – Слезы стекают ручьями по моим щекам, и я вытираю их рукавом, не обращая внимания на бешеное сердцебиение, потому что мне слишком больно. – Я сумасшедшая!

– Нет, это не так.

– Кого ты пытаешься таким образом переубедить: себя или меня? – спрашиваю я, мой голос наполнен болью.

– Тебя, – уверенно отвечает он.

Я смотрю из окна на падающий с небес дождь, на скалы. Ветер, глина, мокрые капли… Слезы переполняют мои глаза, и все, что я вижу, сливается в одно огромное красное пятно. Красный = опасность.

Моя потеря невосполнима.

Мой брат.

Моя боль.

Все погружается в красное.

– С тех самых пор, как мы появились на свет, мы были Каллой и Финном, – безучастно повествую я. – Кто же я такая теперь?

Дэр прижимает меня к себе, безразличный к погоде за окном, безразличный ко всему вокруг, кроме меня.

– Я – всего лишь половина целого. Другая моя половина – это Финн. Что я буду делать без него?

От рыданий у меня сводит ребра, словно их надрезал кто-то изнутри, и теперь они кровоточат. Мое лицо покраснело. Мне кажется, я больше никогда не буду такой же, как прежде.

– Я не знаю, – беспомощно признается Дэр. – Мне бы хотелось сказать, что все будет хорошо. Я тебе и так повторяю это постоянно. Я готов на все, только бы ты почувствовала себя лучше. Но… только время…

– Прошу, не говори мне, что время лечит, – резко перебиваю я его, – Это ложь.

– Я знаю, – просто отвечает он, – но со временем ты учишься со всем этим справляться. Вот и все. Боль немного поутихнет, а твои воспоминания будут держать тебя на плаву. В этом я точно уверен.

– Он хотел, чтобы его спасли… от его собственных мыслей. – Я пытаюсь заглушить все эмоции, которые бушуют в моем сердце, но что-то подсказывает мне, что это еще более опасный вариант.

Я больше не могу скрывать от самой себя то, что происходит у меня внутри. Я должна прочувствовать всю боль каждой своей клеточкой.

– В своем дневнике… он постоянно просил, чтобы его спасли. Он хотел, чтобы я пришла к нему на помощь, – я смотрю в глаза Дэра, – я не смогла спасти его.

Не отводя взгляда от меня, он произносит:

– Это не было твоей ответственностью, Калла. Он умер не от своего психического расстройства. Он разбился в автокатастрофе. Ты не могла никак воспрепятствовать этому.

– Кроме того, что я не должна была звонить маме во время грозы. Это спасло бы их обоих.

Дэр сжимает мои руки, заставляя посмотреть ему в глаза.

– Это неправда, ты сама это прекрасно понимаешь. Когда время приходит – этого не изменить. Мы ничего не решаем. Последнее слово за богом.

Внутри меня пустота. Я слышу слова Дэра, но они не вызывают во мне никакой реакции.

– Мне нужно отдохнуть, – решаю я, сворачиваясь калачиком на кровати моего брата.

Я закрываю глаза, пытаясь таким образом спрятаться от реальности и уйти туда, где царит темное безмолвное спокойствие. Дэр не спорит со мной. Он просто ложится рядом, а его руки все так же крепко обнимают меня.

– Ты не должен оставаться со мной, если не хочешь.

– Нет, я останусь, – его голос звучит уверенно. – Твой папа еще не приехал, а я не могу оставить тебя здесь одну. Я больше не повторю эту ошибку.

Слезы текут по моим щекам, и чтобы их остановить, я крепко сжимаю веки.

Я поворачиваюсь лицом к Дэру, вдыхая его запах, слушая биение его сердца, громкое и реальное. Он жив, и я тоже.

Но Финна больше нет.

– Не знаю, как переживу это, – шепчу я.

Дэр целует меня в лоб, тихонько нашептывая мне ответ:

– Всему свое время.

Я поднимаю на него глаза.

– Ты будешь со мной?

Он кивает.

– Я буду с тобой.

На меня снова накатывает всепоглощающая волна боли, и я делаю то, что умею лучше всего.

Я засыпаю.

И мне снится сон.

Потому что все сны, что снились мне до этого, были всего лишь призраками воспоминаний.

42 Quadraginta duo

– Его больше нет, милая.

Я уставилась в стену, в надежде там что-то увидеть, мой телефон зажат в руке. Я все жду и жду, пока Финн позвонит мне, пока я снова услышу в трубке его голос и узнаю, что с ним все в порядке. Дэр обнимает меня за плечи обеими руками, не позволяя упасть.

Папа смотрит на меня в упор, его светло-голубые, прямо как у Финна, глаза переполняет ужас.

– Калла?

Я поворачиваюсь к нему, но глядя на него, я снова возвращаюсь в жуткую реальность, поэтому я предпочитаю снова закрыть их.

Я не могу.

– Калла, его машину нашли. Она в бухте. Он упал с обрыва… мама оказалась в ущелье, а вот его отбросило в другую сторону. Со скал в воду.

Нет, это все ложь.

Этого не может быть.

– Нет! – уверенно заявляю я папе прямо в лицо. – На нем был его медальон. Он бы уберег его.

Мой отец, самый сильный человек из всех, кого я знаю, отворачивается, и я вижу, как сотрясаются его плечи. Только через минуту он снова обретает способность смотреть на меня.

– Я хочу видеть его, – говорю я спокойно. – Если это правда, то я хочу посмотреть.

Даже не дослушав меня, отец с силой встряхивает головой, его ладонь на моей руке.

– Нет!

– Да.

Я не дожидаюсь его одобрения, я просто срываюсь с места, выбегаю из дома, перескакиваю через ступеньки и устремляюсь на пляж. Я слышу, как окликает меня Дэр, но я не оглядываюсь и не останавливаюсь. На месте уже собрались пожарные, полиция, «Скорая помощь», один из спасательной бригады пытается преградить мне путь.

– Мисс, туда нельзя! – серьезно произносит он, на его лице читается потрясение. – Оставайтесь на месте.

Но я прорываюсь вперед, потому что уже вижу Финна.

Я вижу его помятую красную машину, которую почти вытащили из воды.

Я вижу, как кого-то укладывают на песок и накрывают простыней.

Я спокойно подхожу к этому кому-то, потому что даже если это автомобиль Финна, это не может быть мой брат. Это просто не могло случиться, потому что он мой близнец, а я ничего такого не предвидела. Я бы знала это наперед, так ведь?

Из-за густого тумана я слышу голос Дэра, зовущий меня.

Я делаю шаг.

Еще один.

И еще.

Падаю на колени рядом с простыней, накрывающей человека.

Мои пальцы дрожат.

Сердце колотится с бешеной скоростью.

На нем джинсы и рубашка с высоким воротником. Одежда для похода на концерт. Он бледный, худой и высокий. Хрупкий. Холодный. Мертвый.

Он – Финн.

Я не могу дышать, держа его влажную руку в своей. Я склоняюсь над ним и рыдаю, безуспешно пытаясь дышать, стараясь произнести хоть слово.

Он не выглядит так, как человек, попавший в автомобильную аварию. У него всего одна рана на лбу, больше ни следа. И у него белое лицо. Белоснежно-бледное.

– Пожалуйста, – умоляю я. – Нет! Не сегодня! Нет!

Я обрушиваюсь на землю. Чьи-то руки опускаются мне на спину, но я стряхиваю их с себя, потому что это Финн. Мы – Калла и Финн. Он часть меня, а я – его часть, и это просто не могло произойти.

Меня сокрушают рыдания, от этого ребра начинают болеть, горло становится сухим, как наждачная бумага, и я с жадностью глотаю воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

– Я люблю тебя, – выдавливаю я, когда ко мне возвращается способность говорить, – Прости, что не поехала с тобой. Прости, что не смогла спасти тебя. Прости меня. Прости!

Я все еще плачу, когда большие руки накрывают мои плечи, отрывают меня от земли, я оказываюсь в чьих-то сильных объятиях.

– Тише, Калла, – шепчет мне на ухо папа, – все будет хорошо. Он знал, что ты его любишь.

– Разве он знал? – резко спрашиваю я, отстраняясь, чтобы лучше видеть лицо отца. – Он хотел, чтобы я поехала с ним, а я отказалась. А теперь он мертв. Я позвонила маме, и теперь они погибли.

Папа снова прижимает меня к себе и поглаживает меня по спине, показывая мне нежность, о которой я даже не догадывалась.

– Это не твоя вина, – говорит он мне между едва сдерживаемыми рыданиями. – Он знал, что ты любишь его, милая. Это знали все. И мама тоже.

Моя мать. Я сглатываю еще один удушающий спазм рыдания.

Этого не может быть.

Этого не может быть.

Это не моя жизнь.

Я стряхиваю с себя руки отца и иду неестественной походкой обратно к тропинкам, мимо врачей, мимо полицейских, мимо нескольких пар безжалостно уставившихся на меня глаз. Я направляюсь прямо в комнату Финна, где обессиленно падаю на его кровать.

Краем глаза я замечаю дневник Финна.

Беру его в руки, читая фразы, написанные до боли знакомым почерком горячо любимыми мной руками.

Serva me, servabo te.

Спаси меня, и будешь спасена.

Хорошо.

Я поняла тебя, Финн.

Закрываю глаза, потому что уже завтра, когда я проснусь, я обнаружу, что все это было всего лишь сном. Это просто кошмар. По-другому быть не может.

Я быстро погружаюсь в сон, а когда я проснусь, я должна буду спасти Финна.

Я просыпаюсь и вздрагиваю: воспоминания о той ночи слишком живые, они окутывают меня ужасом и парализуют.

Солнечный свет заливает мою комнату, просачиваясь в каждый пустой угол.

Я выбираюсь из постели, а затем выглядываю из окна. Дэр с отцом сидят на крыльце и дружески общаются.

Я накидываю какую-то одежду и выскальзываю через заднюю дверь, спешно направляясь к дороге. Вскоре начинается дождь, однако я просто надеваю на голову капюшон и не останавливаюсь.

Мне нужно попасть кое-куда.

Постепенно я набираю скорость и перехожу на бег, пока не оказываюсь около креста с ленточками.

Я стою в стороне от него. Мне нужно сглотнуть комок, подступивший к горлу, чтобы я вновь могла дышать. Смотрю на расщелину, на поломанные деревья, обожженные клочки земли.

На этом месте погибла моя мать.

Но это мне было известно всегда.

Я поворачиваюсь и перехожу на другую сторону, откуда открывается идеальный вид на океан.

На этой стороне все живое тоже искалечено. Папоротники, кусты, деревья. Они согнуты или вовсе поломаны, но тем не менее все еще живы. Листва покрывает их со стороны обрыва.

Viridem.

The green.

Эти растения до сих пор здесь, а вот Финна уже нет.

Его машина обрушилась вниз с края скалы и погрузилась под воду.

Проезжая мимо и выглядывая из окна автомобиля, вы бы ни за что не поняли, что здесь умер Финн. Но я это знаю. Теперь я знаю это наверняка.

И это невыносимо.

Это слишком.

Я сползаю на землю, притягиваю колени к груди, закрываю глаза, чувствуя, как под веками образуются горячие обжигающие слезы. Я концентрируюсь и рисую в своем воображении лицо Финна. Представляю, что прямо здесь и сейчас он сидит рядом со мной.

– Эй, Калла, – сказал бы он мне, – ты знала, что небрежный почерк врачей убивает более 2000 человек в год – потому что им в итоге продают не тот препарат?

В ответ на это я печально встряхиваю головой.

– Нет.

Он кивает, переполненный гордостью за свое прекрасное знание странных фактов о смерти.

– И тем не менее это так.

– Но не это убило тебя.

Мой голос звучит слишком жестко, и в этот момент я осознаю, что произнесла это вслух. Но мне все равно.

Мой воображаемый Финн пожимает плечами.

– Нет. Но все мертвые одинаково мертвы, независимо от того, каким образом они умерли.

– Я не готова, Финн, – слабым голосом произношу я. – Ты не можешь просто так уйти.

Мое тело превратилось в лед, а нервы – словно кремень. Он улыбается мне: старая добрая улыбка, которую я так люблю. От нее его светло-голубые глаза буквально начинают светиться.

– Я ничего не могу поделать с этим, Калла, – серьезно отвечает он мне, – но тебе придется справиться с этим. Ты должна жить дальше.

– Как? – задаю я ему простой вопрос. – Я же не умею жить без тебя.

Боль от каждого сказанного слова режет мое сердце, как хирургический скальпель, безжалостно и точно.

– Придется, – отвечает Финн, – у тебя нет выбора, Калла. Просто сделай это.

– Калла?

Уже другой голос раздается со стороны дороги. Через минуту Дэр сидит рядом со мной, и мы вместе смотрим на море.

– С кем это ты разговаривала? – спрашивает он, старательно скрывая свою обеспокоенность.

– С Финном, – честно отвечаю ему я. – Но не переживай. Я знаю, что он не реален. Просто… Ты вряд ли это поймешь. Он часть меня, Дэр. И совсем недавно его не стало. Я не представляю себе, как с этим жить.

Мой голос надламывается, я снова чувствую себя беспомощной и начинаю плакать. Слезы текут, не останавливаясь. Дэр притягивает меня к своей груди, убаюкивает меня, защищает от жестокого мира и собственной грусти.

– Пойдем домой, – предлагает он. – Тебе не нужно долго оставаться здесь.

Здесь, где погиб мой брат.

Я согласно киваю, потому что на самом деле я понятия не имею, где должна находиться. Теперь я потеряла весь смысл.

Я позволяю Дэру отвести меня домой, приготовить мне обед и посидеть вместе со мной на крыльце, пока снова не наступает время приема пищи. Так проходит моя жизнь в течение нескольких дней.

Я живу так, словно кто-то переключил меня на автоматический режим, мое тело онемело, не в силах больше двигаться. Дэр и отец замерли в ожидании моего возвращения.

43 Quadraginta tres

На четвертый день я снова вижу сон.

Мне снится, что мы с Финном гуляем по тропинкам, занимаемся йогой посреди скал, купаемся в океане и ловим крабов. Мы всегда делали все вместе, но я больше не могу разделять с ним свою реальность. Его больше нет. Но в моих снах он все еще жив.

В моих снах он повсюду. Финн заполняет собой все окружающее меня пространство.

Но затем, когда я снова просыпаюсь и окидываю взглядом все те места, где он должен был оказаться, я не нахожу его.

Он ушел.

Когда я просыпаюсь, Дэр сидит за письменным столом Финна. Он с присущей ему элегантной расслабленностью раскинулся в кресле под лучами утреннего солнца.

– Я больше не могу оставаться здесь, – мой голос немного охрип ото сна, он звучит грубовато от нахлынувших на меня воспоминаний. – Куда бы я ни пошла… все напоминает мне.

Дэр кивает.

– Понимаю.

– Что мне делать? – шепчу я.

Он мотает головой.

– Я не могу решать это за тебя.

– Я не могу оставить Финна, – говорю я дрожащим голосом.

Дэр вновь встряхивает головой.

– Финна больше здесь нет, цветок каллы.

Я сглатываю, потому что он прав.

– Это так странно, – удивляюсь я, но фраза звучит бесчувственно. – Все это время я считала, что Финн пытается вынудить меня пойти на кладбище, чтобы я попрощалась с мамой. Но оказалось, что это мое собственное сознание старалось донести до меня правду. Ведь так?

Дэр смотрит на меня в упор, в его глазах мелькает жалость.

– Не знаю. Возможно, ты права.

– Мне нужно попрощаться с ними обоими, – говорю я. – Но не сегодня. Мне нужно подготовиться.

– Ты можешь сделать это, когда будешь полностью готова, неважно, сколько времени это займет, – мудро отвечает мне Дэр. – Не стоит торопить события.

Он прижимает меня к себе, и мы стоим так несколько минут.

Я чувствую саднящую боль в руках и отстраняюсь, чтобы внимательно их рассмотреть.

Обнаруживаю, что мои ладони покрыты мозолями, они красноватые, и местами с них сползает кожа. Я даже не замечала их до сегодняшнего дня, хотя совершенно очевидно, что они появились там не только вчера.

– Похоже, ты рубила деревья, – предполагает Дэр, и я вздрагиваю. Потому что понимаю, откуда они.

– Это работа Финна, – произношу я вслух. – Должно быть, я… Я думала, что я – Финн. И что папе понадобятся дрова, когда мы оба уедем в колледж.

Дэр с торжественным видом кивает, а я в своей голове не перестаю удивляться, почему он до сих пор не бросил меня: ведь я буквально распадаюсь на части.

– Мое сознание похоже на канат, который вот-вот порвется, и лишь тоненькая нить соединяет две его части.

Дэр снова встряхивает головой и заключает меня в свои объятия.

– Тебе просто нужно время, чтобы обработать в голове всю ту информацию, которая свалилась на тебя. Вот и все.

– Я все еще не готова, – мой голос обрывается, когда я думаю о том, что мне придется переехать куда-то, но уже без Финна.

– Я понимаю.

Четыре дня, как я учусь жить с этим. Четыре дня, как мой отец и Дэр наблюдают, нет ли у меня каких-либо нездоровых симптомов, четыре дня дождя, беспробудного сна и абсолютной тишины. Четыре дня непрекращающегося утра. Четыре дня, прошедшие словно в похмелье, пока однажды я не просыпаюсь окончательно.

– Сегодня я должна это сделать, – говорю я за завтраком.

Дэр немедленно поднимается на ноги.

– Хорошо.

Мы едем на кладбище, и я снова на заднем сиденье мотоцикла крепко обхватываю его руками. Закрыв глаза, я вдыхаю свежий воздух, впитываю солнце каждой клеточкой своей кожи, ощущаю тепло.

Тепло = жизнь.

Мы притормаживаем перед воротами, Дэр заглушает мотор, очень осторожно, чтобы не нарушить вечный сон тех, кто здесь захоронен.

– Это так странно, – говорю я, когда мы идем по аккуратно подстриженной траве, обходя камни, – я помню мамины похороны, но не могу вспомнить и фрагмента из того дня, когда мы хоронили Финна. Это происходило в одно и то же время, но мой разум вычеркнул все, что было связано с ним. Но теперь я постепенно вспоминаю. Ты тоже был там. Я помню твое лицо. Ты был в черном.

До этого момента я не могла восстановить в голове ни единого воспоминания, связанного с Дэром. Боже.

Он сжимает мою руку, пока мы идем на другой конец кладбища, туда, где белое мраморное надгробие возвышается над землей.

Первое, что я вижу, – это могила моей матери: несмотря на то, что от него меня вот-вот вывернет наизнанку, это проще.

ЛОРА ПРАЙС. Я медленно опускаюсь на колени и вывожу пальцем буквы ее имени.

– Прости, мама, – шепчу я ей, – прости, что позвонила тебе тогда. Мне жаль, что ты ответила. Прошу, прости мне это. Я люблю тебя. Я так тебя люблю!

Я целую пальцы и прикладываю их к холодному куску белого камня. Но самое трудное еще впереди.

Я поворачиваюсь и говорю «прощай» своему брату.

Моему Финну.

Его надгробный камень сияет белоснежным светом в лучах полуденного солнца. От надписи на нем на мои глаза набегают слезы, потому что в сознании мгновенно просыпаются воспоминания… Она очень похожа на слова, которые выгравировал Марк Твен на могиле своей дочери.

Буквы расплываются перед глазами, потому что слезы переполняют их.

Сладких снов, милый Финн. Засыпай, засыпай.

Я взрываюсь потоком слез, и одной из причин этого является мой отец. Впервые за долгие годы он решил обратить внимание на мои слова, потому что однажды я сказала ему, насколько трогательной и красивой я считаю эту конкретную эпитафию. А когда настало время делать оформление на надгробии Финна, я была не в состоянии принимать в этом участие.

Но папа вспомнил эту цитату.

Это то, что я сама бы выбрала для своего брата.

Я сползаю на землю перед ним, не обращая внимания на грязь и сырость, и обвожу пальцем контуры букв.

Сладких снов, милый Финн.

Он действительно был милым. А еще добрым, интересным, забавным. Он был остроумным и смышленым. Он был мне хорошим братом и лучшим другом, половиной моей души. Он обладал всеми перечисленными выше качествами, но на самом деле он был гораздо больше, чем просто человеком. Он был в разы лучше, чем кто-либо мог бы себе представить. И я оказалась единственной счастливицей, которой повезло узнать его лучше всех.

– Я скучаю, – шепчу я. – Господи, как же сильно я по тебе скучаю!

Обнимая холодный мрамор, я веду беседу со своим братом. Я говорю с ним так же, как если бы он сидел здесь, прямо передо мной. Я рассказываю ему о папе, Дэре и моем ментальном расстройстве.

– Так что, я тоже сумасшедшая, – говорю ему я, – хотя я всегда была уверена, что это я должна заботиться о тебе.

Я слышу, как вздыхает Дэр за моей спиной. Я понимаю, что он хотел бы разуверить меня в моем сумасшествии, но он предпочитает не перебивать меня. Дэр просто стоит в стороне и позволяет мне сделать все, что я считаю нужным.

– Я думаю, мне лучше уехать, – делюсь я своими идеями с Финном. – Мне бы не хотелось бросать тебя, но знаю, что на самом деле тебя здесь нет, а я больше не могу оставаться в этом месте. Не сейчас. Это слишком тяжело. Ты понимаешь меня?

Холодный белый мрамор ничего не отвечает, и я прижимаюсь к нему щекой, отчаянно желая, чтобы Финн все-таки оказался рядом.

Но его нет.

Я смахиваю со щеки накатившуюся слезу.

Внезапно все мое тело напрягается, я вздрагиваю и фокусируюсь на одной маленькой детали.

Рядом со мной плывет по воздуху стрекоза.

Большая и блестящая, ее зелено-голубые крылья переливаются в свете послеобеденного солнца. Бесстрашно зависнув в воздухе, она смотрит прямо на меня, а ее прекрасные крылья вибрируют, сопротивляясь гравитации. Кажется, что она здесь только ради меня, потому что она не двигается с места. Она словно ждет чего-то вместе со мной.

Сердце с силой ударяет о ребра, я замираю на месте в абсолютном шоке.

– Финн, – выдыхаю я.

Я недостаточно безумна, чтобы искренне поверить в то, что бедное насекомое – это мой брат. Однако моего сумасшествия хватает на то, чтобы убедиться, что он здесь, что это он послал мне знак в виде стрекозы.

С ним все хорошо.

Меня внезапно накрывает странное спокойствие, нечто нереальное, потустороннее, я обретаю уверенность, что мои мысли верны и реальны.

Финн пытается успокоить меня, как он делал это всегда при жизни.

– Я люблю тебя, – шепчу я. – Я буду любить тебя всегда.

Свет падает на стрекозу так, что мне кажется, будто она подмигивает мне. Сквозь слезы я улыбаюсь, и она улетает прочь. Я смотрю, как она отдаляется от меня, и спокойствие, которое обволакивало лишь снаружи, проникает вглубь меня, в самое сердце.

Мне все еще больно, но впервые за неделю мне спокойно, хорошо и у меня появляется надежда.

Воздух вокруг меня благоговейный и священный: я колеблюсь, прежде чем подняться на ноги и сделать шаг. Но мне приходится, потому что я знаю, что это самое важное. В этом вся суть, только ради этого Финн был здесь.

Чтобы заставить меня двигаться дальше. Чтобы показать мне, что с ним все в порядке, что с ним все в порядке и что я должна учиться жить дальше, но уже без него. Это пугает, потому что я никогда прежде не жила без него. Но в то же время я точно знаю, что теперь не одинока.

Я поднимаю глаза на Дэра.

– Ты же тоже это видел?

Он смотрит на меня в замешательстве.

– Стрекоза. Ты видел ее?

Он кивает.

– Да. А что?

– Потому что… есть одна история, – я рассказываю ему ту историю, которую, как я думала, поведал мне Финн.

На самом же деле я прочитала ее в его дневнике. Та самая история про стрекозу. И жизнь после смерти. И мир.

Когда я заканчиваю повествование, Дэр удивленно смотрит на меня.

– Как ты думаешь, это был Финн? – совершенно серьезно спрашиваю я.

Дэр встряхивает головой.

– Я не знаю. Но это определенно был знак. Сложно сказать, от кого: от бога, от Финна или от твоей мамы. Это был знак. Я уверен в этом.

Я не сумасшедшая.

Я улыбаюсь, закрывая глаза и подставляя лицо солнечным лучам.

Впервые за долгое время сегодня не идет дождь, воздух совсем теплый, а я чувствую в своем сердце благостное спокойствие. Это чувство настолько прекрасно, что я боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть его.

Однако когда я снова открываю глаза, оно все еще здесь, со мной.

Мне все еще тепло.

Я все еще жива.

И Дэр рядом. Он улыбается, опуская глаза на меня и подавая руку, чтобы помочь мне подняться с земли. Я встаю на ноги и снова смотрю на имя моего брата, выгравированное на плите.

Сладких снов, милый Финн.

– Я люблю тебя, Финн, – говорю я ему, наклоняясь и целуя верхушку надгробия. – Еще увидимся.

Мы снова проходим через кладбищенские ворота, но прежде чем мы опять заберемся на байк, я еще раз смотрю в самое прекрасное лицо на свете.

– Это все ты, – мягко говорю ему я, – ты – тот, кто вернул меня к жизни. Ты вернул мне мою реальность. Ты держал меня на плаву, был моим якорем, ты просто любил меня все это время. Я думала, что из-за тебя я сломаюсь, но я так считала только потому, что не понимала всего. А все это время ты просто пытался мне помочь.

Он притягивает меня к себе и нежно целует.

– Я люблю тебя, Калла.

– Я знаю.

В этот момент я точно знаю, что это правда. Впервые за несколько месяцев. Я это чувствую. Поэтому я верю.

Я забираюсь на мотоцикл следом за Дэром и прижимаюсь щекой к его спине.

Под моими ладонями бьется его сердце: трепетное, мощное, живое.

И мне тоже нужно жить.

У меня есть для этого повод: теплый, живой и сидящий прямо передо мной.

Солнце согревает мою спину, пока мы въезжаем на гору.

44 Quadraginta quatuor

Я уютно устроилась на кровати брата, положив его раскрытый дневник себе на колени. Здесь, среди его вещей, сильнее всего ощущается его присутствие. Это помогает мне расслабиться и почувствовать себя комфортно.

Я открываю потрепанную книжицу и пролистываю несколько страниц, прежде чем нахожу то, что искала… последние несколько записей. Моя кровь стынет в жилах, когда взгляд пробегает сквозь строчки… Сумасшедший, безумный бред образует линии и наполняет всю страницу.

Все это написано моим почерком.

– Я думала, что я – это он, – бормочу я. – Под конец его дневник стал моим.

Дэр сидит рядом, не рискуя нарушать личное пространство моего брата. Он знает, насколько священно оно для меня, в особенности теперь.

– Человеческий организм – потрясающая вещь, – говорит он, словно ведет научную лекцию. – Твой разум отлично знает, как оградить тебя от излишней боли.

Я кручу в своей ладони карту Таро, проводя пальцем по надорванным краям.

– Интересно, что она означает, – любопытным шепотом бормочу я. – Я не знала, что Финн умеет их читать.

Дэр молчит, потому что, естественно, мы никогда не узнаем ответ.

Внезапно дневник выпадает у меня из рук, страницы пролистываются в хаотичном порядке.

Когда он касается пола, задняя часть его обложки захлопывается… На ней выгравирована идеальная метафора для всей его жизни.

История окончена.

Я сглатываю.

– Любовь всегда была для него метафорой, – произношу я.

– Что? – Дэр наклоняется поближе ко мне, но я лишь встряхиваю головой.

– Ничего.

– Прогуляемся по пляжу? – слегка улыбаясь, предлагает он. – Нам обоим нужно подышать свежим воздухом.

Мы спускаемся вниз по ступенькам, и я вздрагиваю, когда мы проходим мимо молельни, потому что в памяти всплывает день похорон. Меня передергивает, когда перед нами оказывается сарай: я помню, как Финн рубил здесь дрова. А еще все внутри меня сжимается, когда мы проходим мимо причала, ведь мы с братом так часто выходили в море на лодке.

– Той ночью… когда я напилась. Я сидела здесь и ждала, когда Финн причалит сюда на нашей лодке. Но на самом деле это была я. Я выходила в море на лодке одна.

Дэр смотрит в океанскую даль.

– Я тогда наблюдал за тобой, и когда ты ступила на берег, то сразу понял, что ты пьяна.

Я сильнее сжимаю его ладонь, но смотрю вдаль. Потому что, господи, мне так стыдно за это! За все это!

– И там, в Ноктэ, – бормочу я, – те инициалы принадлежали нам. Мы ходили туда несколько раз.

– Да. Тебе и мне. А еще Финну.

Я смотрю на него совершенно по-новому, потому что до этого в фокусе моего внимания была только моя собственная боль, но я совсем не задумывалась о нем. За то время, что Дэр провел здесь, они с Финном стали хорошими друзьями.

– Ты помогал Финну с его выпускным научным проектом. – Моя память внезапно воссоздает момент, когда Финн и Дэр корпели над кухонным столом, собрав трубки для лабораторных опытов и другие инструменты.

Дэр улыбается.

– Да. Возможно, дом взлетел бы на воздух, если бы он делал это в одиночку.

Я сохраняю серьезный вид, но на самом деле мне смешно.

– Возможно.

– Я ни разу не спрашивала тебя, как ты справляешься?

Дэр смотрит на меня сверху вниз.

– Сейчас уже лучше. В какой-то момент я думал, что потерял вас обоих.

Я тяжело сглатываю, воскрешая в памяти тот день, когда он изранил кулаки о стену сарая.

– Наверное, ты был на грани срыва.

– Ты себе и представить не можешь.

Но в этом он ошибается.

– По крайней мере, у тебя есть твои воспоминания. Мое же сознание сейчас больше напоминает мне швейцарский сыр.

Буквально на секунду я закусываю губу.

– Тот портрет, который ты нарисовал. Где я голая и на каблуках…

Дэр опускает на меня взгляд.

– Ты вспомнила тот день, который вдохновил меня на эту картину?

О, да! Теперь я точно могу воссоздать его в памяти. Это было прямо перед окончанием школы, и это было замечательно.

– Да. Но… Я нашла этот рисунок в дневнике Финна. Он исписал весь лист словом «МОЯ». Хотя это не был Финн. Думаю, это сделала я.

Дэр вздыхает.

– Ты попросила меня отдать его тебе в ту ночь, когда поймала меня за наброском.

В абсолютном шоке, я смотрю на него в упор.

– Я правда попросила тебя об этом? Я не помню!

Я не помню ничего. Зачем мне было портить рисунок, на котором была изображена я и который был подарен мне?

Потому что я думала, что я Финн. Потому что мое подсознание не могло отпустить его.

Глядя куда-то вдаль, я встряхиваю головой.

– Это сводит меня с ума. Некоторые вещи я помню хорошо, но другие… Особенно все то, что связано с тобой. Все как в тумане.

Я ловлю на себе его темный взгляд.

– Может быть, твой мозг все еще пытается тебя защитить?

Я замолкаю и замираю на месте, мои ноги тонут в зыбком песке.

– От чего бы еще ему пытаться защитить меня?

Дэр пожимает плечами, его лицо представляет собой безразличную маску.

– Ты же знаешь, я не могу ничего тебе рассказывать.

Мне хочется закричать от досады.

– Врачи сказали, что я должна все вспомнить сама, – резко говорю я ему. – Они ничего не говорили о том, что ты не можешь мне давать никаких намеков.

Он лишь мотает головой в ответ.

– Ты все вспомнишь. Просто знай, что я ни за что не сделаю тебе больно. Что бы ни случилось.

– Это что-то о твоем прошлом, – уверенно заявляю я, – о том, откуда ты приехал. Я уверена в этом. Потому что это полностью окутано туманом. То, как мы встретились. Но я искала информацию о тебе в интернете и не нашла ничего необычного. Исключая ту часть, в которой говорилось, что он богат, как господь, и окружен миллионом симпатичных блондинок.

Я бездумно накручиваю на палец локон своих ярко-рыжих волос, потому что сложно представить себе кого-то более далекого от блондинки, чем я.

И вот мы сидим на пляже, смотрим на воду, слушаем, как волны разбиваются о скалы.

Я опускаю голову на плечо Дэра.

– Но не может же это быть что-то из ряда вон выходящее. Ведь я как-то жила с этим раньше. Я в этом уверена, потому что мы все еще были вместе, когда… все случилось.

Когда я потеряла все.

Дэр берет меня за руки, поглаживая их большими пальцами. Единственный звук, который слышен вокруг, – это шепот волн. Успокаивающий, убаюкивающий звук.

– Я все вспомню, – мягко говорю я.

Мне больше не стоит волноваться.

– Да, я уверен в этом, – в его голосе я слышу некое беспокойство.

Несколько дней я размышляю над этим.

Несколько дней я не нахожу никакого ответа.

Все это время Дэр героически проводит со мной. Каждый день он навещает меня дома. Он сидит со мной, пробегает со мной по волнам моих воспоминаний, играет для меня на фортепиано.

С каждым днем я лучше узнаю, почему я люблю его.

С каждым днем я люблю его все больше и больше.

Однажды вечером мы оказываемся в его гостиной, он сидит на диване за книгой, я же уложила голову на его колени.

– Я люблю тебя, – ни с того ни с сего заявляю я, тем самым нарушая тишину.

Дэр отрывает глаза от книги, прожигая меня своим темным взглядом.

– Ты уверена в этом?

Я улыбаюсь.

– Конечно. Разве у меня есть причины не любить тебя?

Он обхватывает меня крепко, его книга падает на пол, а он с силой прижимает меня к своей груди.

Тепло его рук просачивается сквозь мою кожу, заставляя меня таять и впервые за неделю желать большего.

– Спасибо за то, что остался со мной, – бормочу я, – ты не должен был этого делать.

Я замолкаю, чтобы поцеловать его.

Его губы теплые и уверенные, они разжигают огонь внизу моего живота: огонь, о существовании которого я уже забыла. Они заставляют меня моментально забыть всю мою печаль, а я тем временем прижимаюсь еще ближе к нему.

В этом есть что-то очень знакомое… Меня охватывает желание.

Его пальцы пробегают по моей ключице, спускаются по рукам, поджигая мои нервные окончания. Каждая клетка моего тела взрывается сотней огоньков, во мне не остается ничего, кроме жажды быть вместе с ним, прямо здесь и сейчас.

– Ты думаешь, что не заслуживаешь меня, – шепчу я в его шею, – но это не так. Все наоборот… Это я тебя не заслуживаю.

Я снова целую его, он издает протяжный стон, и я ловлю его выдох своими губами, что доводит меня до грани, потому что я понимаю, что он хочет меня так же сильно, как и я его.

– Ты хочешь меня, – в нетерпении говорю я, отстраняясь от него, – я же знаю.

– Я всегда хотел тебя, – хрипло отвечает мне он.

– Здесь только ты и я. Только мы вдвоем. Это все, что имеет значение.

Позволь мне почувствовать что-то, помимо боли.

Я снова целую его, и его руки останавливаются на моих бедрах, помогая мне расположиться прямо на центре его напряжения. У меня перехватывает дыхание, и я заглядываю глубоко в его глаза, в которых кроются тысячи разнообразных секретов. Но это те самые глаза, которые я люблю.

Я люблю его.

– Что бы ни случилось, – шепчу я ему.

На секунду он прекращает целовать мою шею и вопросительно смотрит на меня, а затем протягивает руку и зачесывает мои волосы назад. По его кольцу пробегает блик, и внезапно я замираю.

В моем сознании возрождаются моменты. Это фрагменты моей памяти. Картинки, на которых у него то же самое выражение лица, а его кольцо точно так же сияет в лунном свете, пока он говорит мне что-то. Это его признание, он взволнован, расстроен, почти паникует.

Это происходило той ночью, когда произошла авария. До аварии. Я вижу, как движутся его губы, но не могу различить ни единого слова. Как будто он находится в воздушной трубе, его слова статичны, я уже видела эту сцену в одном из своих снов.

Я отчаянно пытаюсь расслышать те слова, которые хранит моя память.

– Что случилось? – спрашивает Дэр, осыпая поцелуями мою шею и укладывая меня на спину.

И вот, в самый неподходящий момент, пока он разжигает во мне пожар своими прикосновениями, последний кусочек пазла становится на свое место. Теперь я вижу всю картину целиком. Наконец-то.

Моя память полностью оживает, от чего у меня перехватывает дыхание, и я отшатываюсь от него прочь.

– Я вспомнила, – шепчу я.

Дэр замирает, встревоженный моими словами, его глаза-ониксы беспокойно блестят, его ладони застыли на моих руках.

– Ты… Ты все это время был здесь ради меня. Ты приехал сюда из-за меня.

Дэр закрывает глаза, и я понимаю, что права.

Он неровно дышит, а его руки дрожат, прикасаясь ко мне, но он не отстраняется от меня даже сейчас.

– У тебя остался всего один вопрос, Калла, – напоминает он мне, его голос звучит мрачно. – Задай мне его.

Поэтому с ужасом в сердце и льдом, растекающимся по моим венам… Я спрашиваю.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

1

Командная детская игра, популярная в США. У каждой команды есть свой флаг. Главная цель игры – захватить флаг соперника, не будучи при этом осаленным.

(обратно)

2

Смерть (лат.).

(обратно)

3

Траурный обряд в иудаизме, который следует сразу после похорон и длится семь дней.

(обратно)

4

Отсылка к фильму ужасов «Последний дом слева».

(обратно)

5

Государственный исследовательский университет США, расположенный в Калифорнии. Является одним из лучших государственных вузов в мире.

(обратно)

6

«Ирония потеряна для тебя» (англ.).

(обратно)

7

Идеально (лат.).

(обратно)

8

«Да, мадемуазель, немного» (франц.).

(обратно)

9

В США совершеннолетие наступает с 21 года.

(обратно)

10

Космический корабль из киносаги «Звездный путь».

(обратно)

11

Раса фантастических существ из киносаги «Звездные воины».

(обратно)

12

Понятие «Поэтики» Аристотеля, означающее трагический изъян в характере главного героя либо фатальную ошибку, совершенную им и влияющую на сюжет.

(обратно)

13

Передняя часть мотоциклетного шлема, прикрывающая лицо.

(обратно)

14

Pain – боль (англ.).

(обратно)

15

Посттравматическое стрессовое расстройство.

(обратно)

Оглавление

Посвящение

Предисловие

Пролог

1 Unum

2 Duo

3 Tribus

4 Quatuor

5 Quinque

6 Sex

7 Septum

8 Octo

9 Novem

10 Decem

11 Undecim

12 Duodecim

13 Tridecim

14 Quatuordecim

15 Quindecim

16 Sedecim

17 Septemdecim

18 Decem et octo

19 Novem

20 Viginti

21 Viginti et vnum

22 Viginti duorum

23 Viginti tres

24 Viginti quatuor

25 Viginti quinque

26 Viginti sex

27 Viginti septem

28 Viginti octo

29 Viginti novem

30 Trigenta

31 Trigenta unus

32 Trigenta duo

33 Trigenta tres

34 Trigenta quatuor

35 Trigenta quinque

36 Trigenta sex

37 Trigenta septem

38 Trigenta octo

39 Trigenta novem

40 Quadraginta

41 Quadraginta unus

42 Quadraginta duo

43 Quadraginta tres

44 Quadraginta quatuor Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg