«Зверь выходит на берег»

Константин КУПРИЯНОВ

Зверь выходит на берег

Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами — кто смоет с нас эту кровь?

         Ф. Ницше

В Гражданскую войну красный командир Семён Петрович Сорин с маленьким отрядом конницы и шестью матросами занял деревню Боголюбово на правом берегу излучины речки Боголюбовки и пять дней и ночей удерживал белых у переправы, покуда обоз с ранеными, вязнущий в октябрьской грязи, отступал к Верхним Столбцам, где имелся госпиталь. В честь отважного красноармейца, кончившего жизнь в илистой речной воде, деревня и получила имя годы спустя. В пятьдесят четвёртом сделалась селом, к концу восьмидесятых сильно усохла. В начале же перестроечных времён из соседней области приехал средних лет священник с женой и дочерью, отец Валерий.

Жена Валентина была властной, суровой, некрасивой. Обращали внимание на огромные карие глаза и волнистые волосы, чуть рыжие, словно закатом опалённые. Во всём её образе, а была она среднего роста и сутула, в походке, в низком, будто всегда простуженном голосе, виднелся затаённый лютый пламень. Жёг изнутри, отчего она дурно спала, и даже после работы в поле могла полночи бродить от крыльца к калитке, словно вынашивала мысль, и поднимала изредка взгляд на луну, и ждали пьяные, наблюдавшие с крыльца клуба, что вот-вот завоет или обратится летучей мышью и нырнёт в чащу, где таким самое место. Держалась с людьми надменно, боялась шума, яркого света, боялась, если чужие близко подносили лицо, и из страха часто давала волю ненависти, которая была подобна огню. Что ей было не по нраву — говорила напрямки, чего хотела — требовала до исступления, чего не имела — ненавидела до зубовного скрежета.

Отец Валерий, кроткий, почти облысевший к своим тридцати, жене не перечил, но и не жил с ней. Говорили, что общая у них — только изба, а спят по разным постелям, и что кто-то где-то слышал мужнину приговорку: «Жена — крест мой, и я несу»,— и говорили, смеясь, что всюду-то он несчастен, кроме молитвы, а сходятся только на дочери. Девочка стояла между бесноватым материнским огнём и ледяной отцовской стойкостью.