«Болтовня у озера»

— Лень.

Молчание.

— Чашкин.

— Чего пристал?

— Дай кружку и не рычи.

— Нечего. Ладонями напьешься.

Но все-таки полез в свой рюкзак, где, я знаю, лежит одеяло, грязный закопченный котелок и топорик, и все это густо пересыпано сахаром и крошками хрустящих хлебцев.

— Лови.

Я ловлю кружку и зачерпываю из озера воды, чтобы запить «Гусиные лапки».

Озеро плотно зажато двойным обручем — леса и его отражения в воде. Лишь в одном месте обруч разжимается — там, где пуповина ручья соединяет его с заболоченной низиной, поросшей кустарником. Мы сидим и отдыхаем у устья ручья на больших камнях. Озеро почти круглое, метров в десяти в диаметре. Оно ничем не лучше и не хуже десятка озер, которые мы проехали, но все они очень хороши в белую — точней серую — потому что уже август, и белые ночи стали довольно темными — карельскую ночь.

— Хочешь конфет? — спрашиваю я Чашкина.

— Ну, давай своей глюкозы, — отвечает он, не оборачиваясь.

Я комкаю кулек с конфетами и кидаю их ему. Вставать лень. Ноги болят. Ноют шейные позвонки от длительного пребывания в согнутом состоянии за рулем велосипеда.

— Психи мы все-таки. Лежали бы сейчас себе в каюте на белых простынях, — начал я, но начавшееся словоизвержение прервал глубокий зевок, от которого аж затрещали связки лицевых мышц, и я принялся их массировать, не закрывая рта.

— Ну вот, заскулил. Посмотри лучше по своей топографии, сколько еще до Олонца.

Боль, наконец, растекалась. Я постепенно закрыл рот и достал из кармана замусоленную выкопировку шоссейных дорог, которую я снял на пароходе у случайных туристов.

— Черт. Чуть скулы не свихнул. Поспать бы. Ни черта не видно. Вообще-то от Приозерска до Олонца, кажется, сто двадцать километров. Километров пятнадцать мы проехали. Словом, пилить еще до этого губернского города больше сотни километров. Часам к семи будем.

— Приедем и сразу на прием к губернатору, — лениво состроил Чашкин.