«Уникальный экземпляр: Истории о том о сём»

Уникальный экземпляр: Истории о том о сём (fb2) - Уникальный экземпляр: Истории о том о сём (пер. Елена Серафимовна Петрова) 5470K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Том Хэнкс

Том Хэнкс Уникальный экземпляр: Истории о том о сём

Tom Hanks

UNCOMMON TYPE: Some Stories

Copyright © 2017 by Clavius Base, Inc.

All rights reserved

© Е. Петрова, перевод, примечания, 2017

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Рите и всем детям.

Из-за Норы

Изнурительные три недели

День 1-й

Анна сказала, что единственное место, где можно выбрать для Эм-Дэша подарок со смыслом, — это «Антикварный рай», не столько кладовая сокровищ, сколько постоянно действующая барахолка в бывшем кинотеатре «Люкс». До появления кабельного ТВ, «Нетфликса», а также сотни с лишним торгово-развлекательных центров, из-за которых обанкротился «Люкс», я частенько захаживал в это некогда великолепное здание посмотреть новый фильм. Теперь там рядами тянутся прилавки, с которых продают псевдоантиквариат.

Наш М. Д. готовился к получению американского гражданства; это событие обещало стать знаковым и для него, и для нас. У Стива Вонга бабушка с дедом натурализовались в сороковые годы. Мой отец в семидесятых бежал из Восточной Европы, от зарвавшегося коммунистического режима, а предки Анны в свое время на драккаре пересекли Северную Атлантику, чтобы в Новом Свете поразвлечься грабежом и разбоем. Согласно семейному преданию, именно они первыми ступили на остров Мартас-Винъярд{1}.

Мохаммед Даякс-Абдо, по прозвищу Эм-Дэш, готовился к превращению в стопроцентного американца, и по такому случаю мы решили подарить ему что-нибудь винтажно-патриотическое, связанное с наследием и духом его новой родины. Во втором торговом зале мне приглянулась детская ручная тележка фирмы «Радио-флаер»{2} — идеальная, с моей точки зрения, штука.

— Эту тележку, — сказал я ребятам, — он сможет передать своим американским детям.

Но Анна не захотела покупать первый попавшийся предмет старины. Пошли мы дальше. Я приобрел американский флаг сороковых годов — на нем было всего сорок восемь звезд. Флаг этот должен был напоминать Эм-Дэшу, что принявшая его страна не останавливается в своем развитии, что каждому честному гражданину найдется место на ее благодатных землях, как новым звездам находится место на синем поле в обрамлении красных и белых полос. Анна мою покупку одобрила, но сама продолжала высматривать что-нибудь особенное. Ей хотелось найти нечто уникальное, единственное в своем роде. По прошествии трех часов она согласилась, что детская тележка «Радио-флаер» — неплохой, в сущности, вариант.

Когда я выруливал с парковки на своем микроавтобусе «фольксваген», зарядил дождь. До моего дома мы тащились еле-еле, потому что старые «дворники» оставляли потеки на лобовом стекле. Ненастье бушевало до вечера, и Анна зависла у меня, слушая древние мамины кассетные сборники (которые я давно перегнал на диски) и в промежутках между Pretenders, O’Jays и Тадж-Махалом{3} потешаясь над эклектичными вкусами моей мамы.

— А у тебя есть хоть какая-нибудь музыка последнего двадцатилетия? — спросила Анна, когда Игги Поп запел «Real Wild Child»[1]{4}.

Я приготовил буррито со свининой{5}. Анна пила вино. Я пил пиво. Не сводя глаз с моей малогабаритной печурки, Анна приговаривала, что именно так ощущали себя первые колонисты в прериях. За окном совсем стемнело, а мы сидели на диване, и единственными источниками света были язычки пламени да индикаторы звукового сигнала моей стереосистемы: то зеленые, то оранжевые, изредка красные. Сквозь ливень полыхали далекие зарницы.

— А знаешь что? — обратилась ко мне Анна. — Сегодня воскресенье.

— Знаю, — ответил я, — естественно. Я живу сегодняшним днем.

— Я тобой восхищаюсь. В тебе есть ум. Заботливость. Непринужденность, граничащая с расхлябанностью.

— Похвалила, нечего сказать.

— Заменим «расхлябанность» на «вальяжность», — сказала она, потягивая вино. — Короче, ты мне нравишься.

— И ты мне. — Тут я подумал, что такой разговор может завести куда угодно. — Ты со мной флиртуешь?

— Вовсе нет, — ответила Анна, — я делаю тебе предложение. Почувствуй разницу. Флиртовать — это все равно что забрасывать удочку. То ли клюнет, то ли нет. А предложение — это первый шаг к заключению сделки.

Чтобы вы понимали: мы с Анной знакомы со школьной скамьи. (Да здравствует День святого Антония! Вперед, «Крестоносцы»!) Любовь никогда не крутили, но принадлежали к одной тусовке и относились друг к другу с симпатией. Несколько лет я учился в колледже, еще несколько лет ухаживал за больной матерью, затем получил лицензию и какое-то время изображал из себя агента по недвижимости. В один прекрасный день Анна пришла ко мне в офис, чтобы подыскать офис для себя, — она собиралась открыть бюро по дизайну интерьеров, а я оказался единственным агентом, кому она доверяла, поскольку в свое время у меня были отношения с ее подругой и, когда мы разбежались, я не сказал о той девушке ни одного худого слова.

Анна не утратила своей привлекательности. Вся тонкая, крепкая, как канат, — такими бывают триатлонистки, а она, кстати сказать, и занималась в юности триатлоном. Так вот, я целый день показывал ей имевшиеся на тот момент офисные помещения, но ни одно, по непонятным для меня причинам, ее не устроило. В ней — совсем как в школьные годы — чувствовались целеустремленность и сосредоточенная въедливость. Анна не упускала ни одной мелочи, совала свой нос в каждый угол, что-то высматривала, делала записи, указывала, где требуется заменить фурнитуру. Повзрослевшая Анна меня напрягала. Повзрослевшая Анна меня не привлекала, равно как и Анна в юности.

Занятно, что при этом мы с нею теперь — не разлей вода, намного ближе, чем в юные годы. Я — этакий увалень-одиночка: могу сутки напролет бить баклуши и потом не пожалеть ни об одной потраченной впустую секунде. Да что там говорить: продав мамин дом и выгодно разместив денежные средства, я вообще отказался от своего офиса, служившего мне только для видимости, и выбрал для себя Наилучший Образ Жизни. Если у меня скапливается несколько загрузок белья, а по телевизору показывают хоккей, приятный вечерок мне обеспечен. Пока я, не суетясь, сортирую белое и цветное, Анна декорирует свою мансарду сухой штукатуркой, разбирается с налогами, готовит домашнюю пасту по собственному рецепту и создает онлайн-магазин для торговли подержанной одеждой. Спит она урывками, от полуночи до рассвета, и с самого утра пашет на всю катушку. А я, к примеру, сплю, покуда спится, и хоть трава не расти, да еще каждый день ровно в 14:30 должен часок подремать.

— Я сейчас тебя поцелую, — объявила Анна.

Сказано — сделано.

Раньше между нами ничего не было: ну, могли при встрече коротко обняться и чмокнуть друг друга в щечку. Но в тот вечер она предлагала мне новую версию себя, и от растерянности я оцепенел.

— Ну-ка, расслабься, — зашептала она и обняла меня за шею; от Анны чертовски приятно пахло, а на губах оставался привкус вина. — Сегодня ведь Шаббат. День отдохновения. Мы трудиться не собираемся.

Последовал еще один поцелуй, но на этот раз я уже стряхнул оцепенение и проявил кое-какую инициативу. Мои руки сами собой обхватили ее за талию и крепко прижали. Прильнув друг к другу, мы слегка размялись. Каждый нашел губами шею другого, а потом и рот. От таких поцелуев я уж год как отвык — с тех самых пор, когда роковая подруга Мона не просто меня бортанула, но еще и прихватила всю наличность из моего бумажника. (Мона была с гнильцой. Но целовалась сказочно.)

— Браво, котик, — выдохнула Анна.

— Шаббат шалом, — выдохнул я в ответ. — Столько лет потеряли.

— Думаю, нам пора стать ближе, — прошептала Анна. — Раздевайся.

Так я и сделал. А когда она и сама осталась без одежды, я погиб.

День 2-й

В понедельник мой завтрак состоял из гречневых блинчиков, сыровяленой колбасы чоризо, большой миски ягод и свежесваренного кофе. Анна откопала у меня в кладовке травяной чай, съела крошечное блюдечко орехов, предварительно измельченных кухонным топориком, и по счету добавила к своему питательному завтраку девять черничин. У меня язык не поворачивается сказать, что у нас был голый завтрак{6}, — оставим это для каких-нибудь нудистов, — но по факту мы выбрались из постели без малейшего смущения.

Одеваясь перед уходом на работу, Анна сообщила, что мы должны записаться на курсы дайвинга.

— Это обязательно? — переспросил я.

— Конечно. И получить сертификаты, — ответила она. — Кроме того, тебе понадобится спортивный костюм. Кроссовки для бега, кенгурушки. Пройдись по «Футлокеру»{7} в торговом центре «Арден». И бегом ко мне в офис — пообедаем вместе. Захвати с собой тележку и флаг для Эм-Дэша — я их упакую.

— Заметано, — сказал я.

— Ужинаем сегодня у меня дома, посмотрим какой-нибудь документальный фильм, а потом — как вчера, только в моей постели, а не в твоей.

— Заметано, — повторил я.

День 3-й

В конце концов Анна сама затащила меня в «Футлокер», где вынудила перемерить пять пар обуви (мы остановились на кроссовках для бега по пересеченной местности) и четыре найковских спортивных костюма — штаны с кенгурушкой. Покончив с делами, мы накупили еды и напитков для чествования Эм-Дэша, которое, по мысли Анны, следовало организовать у меня.

Около полудня Эм-Дэш стоял на поле «Спортивной арены» в числе 1600 без пяти минут американцев и, подняв правую руку, присягал на верность Америке: новоиспеченным гражданам предстояло уважать, отстаивать и защищать Конституцию, которой они теперь подчинялись в той же мере, что и президент Соединенных Штатов. Стив Вонг, Анна и я сидели на трибуне, наблюдая, как проходит натурализация моря иммигрантов всех цветов кожи, коими богат род человеческий. Зрелище было неописуемое, и нас, всех троих, захлестнули эмоции — в особенности Анну. Та расплакалась, зарывшись лицом мне в грудь.

— До чего же… до чего… красиво, — всхлипывала она.

Отпросившиеся с работы парни из магазина стройтоваров «Хоум депо», где трудится Эм-Дэш, завалились ко мне домой с кучей американских флагов, купленных со скидкой по карте персонала. Стив Вонг запустил караоке, и мы уговорили Эм-Дэша пропеть все песни, где упомянуты американцы. «American Woman»[2]{8}. «American Girl»[3]{9}. Потом «Spirit of America»[4] от Beach Boys (это на самом деле про автомобиль, но Эм-Дэша мы все равно дожали). В детскую тележку «Радио-флаер» загрузили лед и вшестером воткнули туда американский флаг, как морские пехотинцы в песках Иводзимы{10}. Роль первого плана отвели Эм-Дэшу.

Веселье затянулось; когда в небе взошла луна, мы, оставшись уже вчетвером, слушали, как полощется и хлопает на ветру наш звездно-полосатый. Стоило мне откупорить очередную банку, извлеченную из тележки со льдом, как Анна выхватила пиво у меня из рук.

— Притормози, котик, — велела она. — Когда эти двое разойдутся по домам, ты должен быть в хорошей физической кондиции.

Стив Вонг и Эм-Дэш засобирались на выход только через час. Новоявленный гражданин Америки распевал «A Horse With No Name»[5] (команды America). Когда машина Стива скрылась за поворотом, Анна взяла меня за руку и повела на задний двор. Там она бросила на мягкую траву несколько подушек, мы легли, начали целоваться, а потом… ну, сами понимаете… проверили мою физическую кондицию.

День 4-й

Анна, которая бегает трусцой, когда появляется возможность уложить несколько миль в сорок минут, вознамерилась навязать эту привычку и мне. Потащила меня на один из своих маршрутов — по спирали в гору Виста-пойнт и обратно. Давай, говорит. И рванула вперед, чтобы потом дожидаться внизу, зная, что мне с ней никогда не сравняться.

Я занимаюсь спортом исключительно по настроению. Изредка сажусь на старый трехскоростной велик, чтобы сгонять в «Старбакс», могу покидать летающую тарелку (было дело, входил даже в некую фрисби-лигу). Сегодня утром — Анны уже и след простыл — пыхчу я на грунтовой тропе, а новые кроссовки нещадно жмут (это мне урок: брать нужно на полразмера больше). Кровь циркулирует как бешеная, шея и плечи затекли, в висках стучит. Анна уже несется вниз с Виста-пойнт и на бегу аплодирует:

— Браво! Для первого раза неплохо.

Я развернулся — и за ней.

— У меня бедра горят, как в огне!

— Они бунтуют, — объяснила Анна. — Со временем покорятся.

Пока я мылся в душе, Анна провела реорганизацию у меня в кухне. Оказывается, кастрюли и крышки хранились не на тех полках, а ящик для столовых приборов был в самой дальней тумбе; почему не ближе к раковине? Я затруднился с ответом.

— Собирайся. На дайвинг опаздывать нельзя.

В школе подводного плавания пахло резиновыми гидрокостюмами и хлоркой. Заполнив необходимые бланки, мы получили учебные пособия, а также листки с расписанием теоретических занятий и возможными датами итогового заплыва в открытом море. Анна записала нас на воскресенье, до которого оставалось четыре недели, и забронировала места на катере.

Пообедали мы в салат-баре «Вива верде», где нам подали салаты, приготовленные из всевозможной салатной зелени и украшенные листьями салата; после обеда мне захотелось пойти домой и прикорнуть. Но Анна сказала, что ей требуется моя помощь в давно намеченной перестановке мебели. Это была даже не полуправда, а, считай, ложь. В действительности Анна запланировала косметический ремонт коридора и домашнего кабинета, а значит, мне предстояло куда-то перетаскивать ее компьютер, принтер, сканеры и все оборудование для графического дизайна, а потом до темноты быть у нее на побегушках.

В тот вечер мне не суждено было добраться до дому. После ужина (овощная лазанья с гарниром из овощей) мы сели смотреть по кабелю фильм о шикарных женщинах с дебильными любовниками.

— Ну надо же, котик, — сказала Анна. — Прямо как мы с тобой, один в один!

Она захихикала и, не дожидаясь поцелуев, полезла ко мне в штаны. Либо я оказался редкостным везунчиком, либо меня здесь считали полным идиотом. Точного ответа я так и не узнал, даже когда Анна тоже разрешила мне залезть ей в трусики.

День 5-й

Анне пришлось ехать в офис. У нее в подчинении — четыре суровые женщины и девочка-практикантка, трудновоспитуемая старшеклассница. В прошлом году Анна подписала с одним издательством договор на оформление учебной литературы — это стабильный доход, но скука смертная, хуже косметического ремонта. Я сказал, что пойду домой.

— Зачем? — удивилась она. — У тебя же нет никаких дел.

— Хочу выйти на пробежку, — сорвалось у меня с языка.

— Браво, — сказала мне Анна.

Пришел я домой и действительно надел кроссовки, а потом стал бегать вокруг квартала. Мистер Мур, отставной коп, чей дом отделен забором от моего заднего двора, увидел, как я пробегаю мимо, и гаркнул:

— Ишь как тебя жизнь затрахала!

— Не жизнь, а девушка! — прокричал я в ответ, и это была чистая правда, от которой у меня даже поднялось настроение.

Когда мужчина размышляет о даме сердца и предвкушает, как будет описывать ей сорокаминутную пробежку, это, знаешь ли, напарник, свидетельствует, что он ступил на Территорию Возлюбленной.

Да. У меня появилась возлюбленная. Под влиянием своей возлюбленной мужчина меняется от кроссовок до кончиков волос (Анна позаботилась и об этом, когда при мне сделала внушение моему парикмахеру), и перемены пошли мне на пользу. Одурманенный адреналином романтики, я пробежал дальше, чем разрешал мой организм.

Анна позвонила как раз в тот момент, когда я поставил крест на своей сиесте из-за того, что сведенные судорогой икры сделались твердыми, как пивные банки. Она порекомендовала иглоукалывание и велела мне срочно ехать к ее специалисту, с которым она сейчас договорится о внеочередном приеме.

Медицинский центр «Оазис „Велнес“»{11} в Ист-Вэлли расположен в строении, которое представляет собой мини-молл пополам с офисным зданием, а еще там есть подземная стоянка. Спуск под землю по бесконечному круговому пандусу на моем микроавтобусе «фольксваген», у которого отсутствует гидроусилитель руля, потребовал определенных физических усилий. А хитросплетение лифтов и вообще оказалось выше моего понимания. В конце концов я каким-то чудом отыскал офис 606 в западном крыле и, присев у фонтана, который шумел не столько каскадами струй, сколько электрическим насосом, заполнил велнесовскую анкету на пяти страницах.

Принимаете ли Вы практику визуализации? Конечно, отчего же не принять. Открыты ли Вы для медитации с инструктором? Вреда особого не вижу. Объясните, почему Вы обратились за лечением. Укажите, пожалуйста, конкретные причины. Подруга велела мне тащить сюда мои усталые, мои бедные, мои забитые икроножные мышцы{12}, жаждущие расслабления.

Сдав анкету, я приготовился ждать. В конце концов субъект в белом халате выкликнул мою фамилию и провел меня в процедурный кабинет. Пока я раздевался до трусов, он читал мою писанину.

— Анна говорит, вас ноги беспокоят. Это так? — спросил он.

Здоровьем Анны он занимался ни много ни мало три года.

— Ага, — подтвердил я. — У меня икры бунтуют и другие мышцы тоже.

— Судя по этому документу, — он постучал пальцем по моей анкете, — Анна ваша подруга.

— С недавних пор, — ответил я.

— Удачи вам. Ложитесь на живот.

Когда он принялся вгонять в меня иголки, по телу пробежала дрожь, а икры непроизвольно задергались. Перед тем как выйти из кабинета, эскулап врубил старый, но мощный проигрыватель компакт-дисков для моей медитации с инструктором. Женский голос приказал мне очистить сознание и представить себе реку. Битых полчаса я с грехом пополам пытался включить воображение, борясь со сном, но поспать все равно не было никакой возможности, потому что из меня торчали иголки.

Приготовив ужин из листовых овощей, семян и грязно-бурого риса, Анна ждала у меня дома. После ужина мне был сделан массаж ног, причем такой жесткий, что я только содрогался. Затем она сообщила, что со студенческих времен не занималась любовью пять ночей подряд, но собирается пойти на рекорд.

День 6-й

Будильник на своем телефоне она поставила на 5:45, потому что у нее было много дел. Меня она тоже растолкала, позволила выпить одну-единственную чашку кофе и заставила влезть в спортивный костюм.

— У меня же икры болят, — напомнил я.

— Это самовнушение, — отрезала она.

— Не хочется сегодня на пробежку, — жалобно протянул я.

— Плохо, котик. — Она швырнула мне в лицо тренировочные штаны.

Утро выдалось холодным и промозглым.

— Идеальная погода для тренировки на ровной местности, — сказала Анна.

Пришлось на подъездной дорожке перед домом повторять за ней двенадцатиминутный комплекс упражнений на растяжку; каждые тридцать секунд на телефоне у Анны пикал таймер. Оказалось, что для растяжки отдельных мышц и сухожилий необходимо удерживать одну за другой двадцать четыре позиции; от каждой я содрогался, проклинал весь белый свет и опасался, как бы не грохнуться в обморок.

— Браво, котик, — сказала Анна.

Потом она сообщила мне оптимальный маршрут по микрорайону: два круга для нее, один для меня. Как раз когда я пробегал мимо, на свою лужайку вышел мистер Мур, чтобы забрать свежую газету.

— Неужели это твоя девушка? С минуту назад тут пробегала, — крикнул он мне.

Я совсем выдохся и сумел только кивнуть.

— Хер ли она в тебе нашла?

Очень скоро Анна меня догнала и на бегу шлепнула по заду.

Дома я сразу пошел в душ; Анна не заставила себя ждать. Мы много целовались и ласкали друг другу самые нежные местечки. Она научила меня особым образом тереть ей спину и распорядилась, чтобы в обеденный перерыв я пришел к ней в офис штудировать методичку по дайвингу. Мне даже первые страницы не давались, а она уже половину заданий отщелкала. И когда только сподобилась — ума не приложу.

До вечера я торчал у нее в конторе, выбирал правильные варианты ответов на вопросы об акваланге и его использовании, скролил кое-какие списки объектов недвижимости (иногда по-любительски возвращаюсь к своему прежнему занятию) и пытался развеселить сотрудниц, углубившихся в компьютерный дизайн. Но все без толку. Тем временем Анна провела длительные телефонные переговоры с заказчиком из Форт-Уорта, штат Техас, обновила титульные листы для серии учебников, проверила три проекта, помогла трудновоспитуемой старшекласснице сделать домашку по геометрии, навела порядок в конторском шкафу и добила вторую половину методички по дайвингу. Хотя у нас еще ни одного занятия по теории не было.

Ну, не страшно. В школе дайвинга мы двое составляли всю учебную группу. После просмотра видеофильма о красотах подводного царства нас запустили в бассейн. Мы стояли там, где мелко, а наш инструктор, Вин, подробно объяснял устройство акваланга. Лекция затянулась до невозможности, главным образом потому, что у Анны возникало как минимум пять вопросов насчет каждой детали Автономного Аппарата Для Дыхания Под Водой. В конце концов инструктор дал команду сунуть в рот загубник, опуститься на колени, чтобы голова оказалась под водой, вдохнуть сжатый воздух с металлическим привкусом и выдохнуть пузыри. Под занавес нам пришлось проплыть десять дорожек, чтобы доказать свое умение держаться на воде. Анна справилась с этой задачей не хуже олимпийской чемпионки; через несколько минут она, выбравшись из бассейна, уже растиралась полотенцем. А я без суеты проплыл дистанцию брассом и с большим отрывом занял второе место.

После этого заплыва мы поехали в Ист-Виллидж, где в здании «Маркет-молла» нас поджидали Стив Вонг и Эм-Дэш, чтобы вместе посидеть в кондитерской «Любимые сласти» за стаканчиком молочного коктейля. Анна взяла себе маленькую порцию несладкого безлактозного йогурта со щепоткой натуральной корицы. Расположившись за столиком, мы смаковали десерты, и Анна сунула свою ладонь мне в руку; этот жест не остался незамеченным.

Перед сном, лежа в своей постели, Анна, как водится, просматривала какие-то данные на планшете, а мне прилетела эсэмэска от Стива Вонга.

Я набрал ответ:

Тут и Эм-Дэш вклинился:

И так далее. Стив Вонг и Эм-Дэш не видели ничего хорошего в том, что я замутил с Анной. А зря! Именно в ту ночь мы с нею в городке Грин-Бей, штат Висконсин, дали бы сто очков вперед тому повару, который упустил обед.

День 7-й

— Не пора ли обсудить наши отношения?

Вопрос исходил от меня. После душа я, обмотавшись полотенцем, возился с кофейным прессом на тесной кухоньке Анны — готовил себе утренний эликсир. Анна встала на полтора часа раньше и уже была одета для пробежки. К счастью, мои кроссовки для бега по пересеченной местности остались у меня дома, так что марафон мне не грозил.

— А тебе охота обсуждать наши отношения? — уточнила она, смахивая пару крупинок молотого кофе, упавших на стерильную кухонную столешницу.

— Мы с тобой — устойчивая пара? — спросил я.

— А сам-то ты как думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ты считаешь меня своим гражданским мужем?

— А ты считаешь меня своей гражданской женой?

— Кто-нибудь из нас, в конце-то концов, перейдет на повествовательные предложения?

— А я знаю?

Присев на кухонный табурет, я попробовал кофе: получился слишком крепкий.

— Можно чуток молока? — попросил я.

— По-твоему, эта гадость полезна для здоровья?

Взамен Анна протянула мне крохотный пузырек миндального молока без консервантов, которое хранится буквально пару дней и к молоку не имеет никакого отношения, — на самом деле это выжимка из орехов.

— Тебе не трудно будет купить обыкновенного молока — мне для кофе?

— Не слишком ли ты привередлив?

— Если я всего лишь попросил молока, значит я привередлив?

Анна с улыбкой взяла мое лицо в ладони:

— Подходит ли мне такой мужчина?

Она меня поцеловала. Только я собрался перейти на повествовательные предложения, как она села верхом мне на колени и размотала полотенце. В то утро пробежка не состоялась.

Дни с 8-го по 14-й

Быть гражданским мужем Анны оказалось не проще, чем тренироваться в учебке морской пехоты и параллельно работать на полную катушку в центре помощи пострадавшим от природных бедствий на северо-западной оконечности штата Оклахома в сезон торнадо. Ни дня, ни минуты покоя. Прикорнуть в 14:30 нечего было и думать.

Я регулярно занимался спортом: к утренним пробежкам добавились уроки дайвинга, ежедневные получасовые растяжки по системе йоги и совместные с Анной занятия велоаэробикой в парилке — сущее мучение, до рвоты. От количества всевозможных дел можно было рехнуться: мы никогда не ограничивались списком намеченных задач или покупок — потребности возникали спонтанно, ad hoc. Нескончаемо. Если Анна не работала, не занималась спортом и не загоняла меня в койку, то непременно что-нибудь придумывала, высматривала, раскапывала на труднодоступных полках магазинов, мчалась через весь город на распродажи недвижимости или же в «Хоум депо», где выясняла у Стива Вонга, какую шлифовальную ленту мне можно доверить, чтобы привести в порядок садовый столик красного дерева, стоящий у меня на заднем дворе. Каждый день, целый день я выполнял ее указания, в том числе и неукоснительные инструкции по вождению автомобиля.

— На следующем перекрестке — налево. Здесь не газуй. Давай на Вебстер-авеню. Куда тебя несет? Направо еще рано. Держись подальше от школы! Почти три часа! Вон уже дети выбегают!

Для Стива Вонга, Эм-Дэша и меня она устроила показательный сеанс скалолазания в новом гипермаркете спортивно-туристского снаряжения, где имелась альпинистская стенка и вдобавок был устроен бассейн с имитацией речных порогов для обучения рафтингу, а кроме всего прочего, работала и аэродинамическая труба: снизу вверх нагнетался сильнейший воздушный поток, и в нем барахтались, как в свободном падении, воздухоплаватели в шлемах. Стоит ли говорить, что за один вечер мы вчетвером прошли через все эти пытки? В спортивном гипермаркете мы зависли до закрытия. Стив Вонг и Эм-Дэш ощущали себя как настоящие качки, притом что, нацепив бесполые фартуки, уже отпахали целый рабочий день в «Хоум депо». Я был в полном изнеможении — долго выдерживать плотный график Анны оказалось невыносимо. Меня постоянно клонило в сон.

Когда мы сделали перерыв на белковые закуски в «Энергетическом баре», Анна вышла в туалет.

— И как оно? — спросил Эм-Дэш.

— Что значит «оно»? — переспросил я.

— Как там у вас с Анной? Тили-тили тесто.

— И сам, кстати, как — держишься? — спросил Стив Вонг. — Вид у тебя измочаленный.

— Я же только что вышел из состояния фальшивой невесомости.

Эм-Дэш выбросил в урну надкушенный энергетический батончик.

— Раньше я смотрел на тебя и думал: «Этот парень все просчитал. И домишко у него неплохой, да еще с задним двориком, и работает не на дядю — только на себя. Часы вообще может выбросить, поскольку никуда не торопится». Для меня ты олицетворял Америку, в которой я надеюсь жить. А теперь тобой помыкает Леди Босс.

— Процитируй ему ту народную мудрость, — подсказал Стив.

— Ты что-то еще почерпнул у деревенского шамана? — удивился я.

— На самом деле у деревенского учителя английского, — уточнил Эм-Дэш. — «Для кругосветного плаванья кораблю необходимы парус, штурвал, компас и часы».

— Изречение весьма актуальное для страны, не имеющей выхода к морю, — отметил я.

Эм-Дэш вырос в деревне к югу от Сахары.

— Анна — это компас, — объяснил Эм-Дэш. — Ты — часы, но если ты сверяешься по компасу, значит у тебя кончился завод. Твои стрелки говорят правду два раза в сутки. Мы никогда не узнаем нашу долготу.

— А ты уверен, что Анна — не парус? — спросил я. — Может, я штурвал, а Стив — компас? Не вижу логики.

— Давай объясню на понятном тебе языке, — сказал Стив. — Мы — как сериал с интернациональным актерским составом. Африканец есть — вот он. Азиат есть — это я. Европеоид смешанных кровей — это ты. И сильная, решительная женщина, Анна, которая никогда не допустит главенства мужчины. Ваши с ней отношения — это сюжетный ход из одиннадцатого сезона, когда телекомпания думает лишь о том, чтобы удержать нас в сетке вещания.

Я перевел взгляд на Эм-Дэша:

— Ты уловил эту поп-культурную метафору?

— В общих чертах. Я кабель смотрю.

— Вчетвером, — продолжил Стив, — мы составляем идеальный квадрат. А ты, кувыркаясь с Анной, нарушаешь нашу геометрию.

— Каким образом?

— Девушка наполняет нашу жизнь событиями. Посмотри на нас. Время к полуночи, а мы, не выходя на улицу, слазили в горы, сплавились по реке и напрыгались с вышки. В школьные годы я бы к концу дня был на такое не способен. Она для нас — катализатор.

— Ты приплетаешь сюда паруса, сериалы, геометрию и химию, чтобы вбить клин между мной и Анной. Но я на это не ведусь.

— Предсказываю слезы, — сказал Эм-Дэш. — Тебе, Анне, нам всем. Фонтаны слез.

— Послушай… — Я оттолкнул протеиновую палочку, и по виду и по вкусу деревянную. — Между мною и моей гражданской женой возможны следующие варианты. Да, гражданской женой. — Я украдкой огляделся, не идет ли Анна; та стояла поодаль и болтала с администратором у стойки под плакатом «ПУТЕШЕСТВИЕ — ЛУЧШЕЕ ВЛОЖЕНИЕ СРЕДСТВ!». — Первый вариант. Мы оформим брак, нарожаем детишек и пригласим вас стать крестными отцами. Второй вариант. Мы разбежимся, не скрывая обид и взаимных упреков. Каждому из вас придется делать свой выбор: либо сохранить дружбу со мной, либо пойти против общепринятых гендерных правил и остаться друзьями с женщиной. Третий вариант. Она встретит другого парня, а меня бросит. Я сделаюсь унылым лузером — и не вздумайте сказать, что я такой и есть. Четвертый вариант. Мы пойдем каждый своей дорогой, полюбовно решив, как показывают по телику, остаться друзьями. А память сохранит псевдоальпинизм и лучший секс в моей жизни. Нам не страшны никакие повороты судьбы, потому что мы — большие мальчик и девочка. И согласитесь: если Анна переметнется к вам, вы будете только за.

— А ты будешь пророчить слезы, — заметил Стив Вонг.

Тут вернулась улыбающаяся Анна, размахивая солидной цветной брошюрой.

— Эй, ребята! — воскликнула она. — Кто хочет поехать в Антарктиду?

День 15-й

— Снаряжения понадобится тонна. — Уже полностью одетая в спортивную форму, Анна макала в кружку с кипятком чайный пакетик фирмы «Рейнбоу», а я еще только шнуровал кроссовки для пересеченной местности. — Теплые штаны. Парки, нейлоновые ветровки. Флисовые пуловеры. Непромокаемая обувь. Палки для ходьбы.

— Перчатки, — подхватил я. — Шапки.

От путешествия в Антарктиду нас отделяло три месяца, множество часовых поясов и тысячи миль, но Анна уже раскладывала все по полочкам.

— На Южном полюсе будет лето, разве нет? — спросил я.

— Мы едем не на полюс. А в Антарктиду.

Полюс… Антарктида…

— Если погода и море позволят, доберемся, быть может, до полярного круга. Но там тоже лед и ветер.

Мы вышли на лужайку перед моим домом и начали сорокапятиминутный комплекс упражнений на растяжку; очень скоро «собака мордой вниз» и «кобра» промокли от утренней росы. Пинь. По сигналу таймера я согнулся в три погибели, чтобы коснуться лбом коленных чашечек. Не тут-то было.

Анна тем временем складывалась, будто ломберный столик.

— Ты пойми, — говорила она, — даже экипаж «Аполлона» совершил поездку в Антарктиду для изучения вулканов.

Ей было известно мое пристрастие ко всему, что касается Покорителей Космоса. Она только не учла, насколько глубоко я владею этой темой.

— Готовились они в Исландии, девушка. Если кого-то из астронавтов и заносило на Южный полюс, то лишь намного позже того времени, когда они зареклись влиять на судьбы человечества, улетая от смерти на космических кораблях НАСА.

Пинь. Я попробовал обхватить себя за лодыжки; несчастные икры как огнем обожгло.

— Увидишь пингвинов, китов, полярные станции, — продолжала Анна. — И конечно, бэ-пятнадцать-ка.

— Что такое «бэ-пятнадцать-ка»?

— Айсберг величиной с Манхэттен, гигантский, виден со спутника. Откололся от шельфового ледника Росса в две тысячи третьем и сам по себе дрейфует вокруг Антарктиды против часовой стрелки. Если установится ясная погода, можно будет заказать вертолет и приземлиться на вершину!

Пинь. Последнее упражнение. Анна сорвалась с места и побежала. Я попробовал ее догнать, но обломался — уж очень она возбудилась от этого «бэ-пятнадцать-ка».

Когда я трусцой пробегал мимо дома мистера Мура, он с дорожной кружкой кофе в руке как раз садился в машину.

— Подруга твоя только-только мимо пронеслась. Ишь как ей вставило.

После душа и завтрака, состоявшего из авокадо и подсушенных ломтиков цельнозернового хлеба, Анна взяла купленную у Стива Вонга шлифовальную ленту и начала драить мой садовый столик. Я нашел у себя в хозяйстве наждачку и присоединился.

— Когда отчистишь до древесины, нужно будет перекрасить столешницу. У тебя краска водится? — (Краска водилась.) — Засветло должен закончить. Потом — ко мне. Сначала ужин, потом секс.

Что ж, я не спорил.

— А сейчас мне на работу пора.

Перед уходом она указала на другие деревянные объекты, требовавшие шлифовки и окраски: скамью, дверь черного хода, ведущую в кухню, и старый сарайчик, где у меня хранятся садовые фигурки и спортивные принадлежности. Работы было невпроворот.

Потный, весь в пыли, перепачканный в краске, я получил сообщение от Анны: «AnnaGraphicControl: обед в 15.00».

За полчаса домчался до ее дома, но перед обедом вынужден был принять душ. Обед состоял из огромных мисок вьетнамского супа-лапши; мы включили BluRay и посмотрели две серии «Замерзшей планеты»{13}. За три с лишним часа узнали всю подноготную антарктических пингвинов и тюленей-крабоедов, обитающих только угадайте в какой части света.

До секса дело не дошло — я вырубился.

День 16-й

Без согласования со мной Анна перенесла тренировку по дайвингу на утро.

Вин распорядился, чтобы мы надели гидрокостюмы и все прибамбасы — баллоны, грузовые пояса и остальное — и опустились на колени в глубоком конце бассейна. В такой позе мы должны были снять с себя все оснащение, включая маски, задержать дыхание, а затем снова все надеть. После этого Вин сказал, что я не проработал методичку и должен активизироваться.

— А почему, собственно, ты не вызубрил материал? — потребовала ответа Анна.

— Все мое время заняло свидание с абразивной лентой.

По дороге домой у меня запершило в горле, — похоже, начиналась простуда.

— Только не вздумай сказать, что у тебя начинается простуда, — предупредила Анна. — Как только человек говорит, что разболелся, он позволяет себе разболеться.

У нее задребезжал телефон, и она ответила по громкой связи: из Форт-Уорта звонил ее заказчик, некий Рикардо. Сыпал шуточками насчет размножения трафаретной печатью; Анна, сворачивая на мою подъездную дорожку, смеялась. До окончания разговора из машины выходить не стала. Я прошел в дом.

— Придется нам слетать в Форт-Уорт, — объявила она, появившись наконец в кухне, где я варил куриный суп с лапшой из пакетика.

— Зачем? — удивился я.

— Мне нужно сделать презентацию, иначе такого клиента не удержать. Между прочим, это не суп, а бочка хлористого натрия.

— Я позволяю себе разболеться. Суп в таких случаях помогает.

— Это дерьмо тебя убьет.

— Мне обязательно лететь с тобой в Форт-Уорт?

— А почему бы не проветриться? Ты же ничем не занят. Переночуем в городе, осмотрим достопримечательности.

— В Форт-Уорте?

— Организуем себе приключение.

— У меня из носа течет, голова гудит, как улей.

— Чтобы это прекратилось, нужно прекратить подобные разговоры, — сказала она.

В ответ я чихнул, зашелся кашлем и высморкался в бумажный носовой платок. Анна только покачала головой.

День 17-й

Вот список достопримечательностей, которые я осмотрел в Форт-Уорте.

Гигантский аэропорт. Народищу столько, что можно заподозрить коллапс техасской экономики и массовое бегство населения.

Зал получения багажа. В стадии строительства; царство хаоса и кулачных боев. У Анны было сдано в багаж три чемодана; из желоба они вылетели в числе последних.

Автобус. Весь разукрашен огромными надписями: «Пони-кар», «Пони-кар», «Пони-кар». «Пони-кар» — это новая возможность для путешественников, конкуренция всяким «Уберам» и пунктам проката автомобилей. У Анны был с собой бесплатный проездной билет выходного дня — откуда он взялся, ума не приложу. Автобус довез нас до парковки, забитой микролитражками все с тем же логотипом «Пони-кар». У меня нет ни малейшего представления, где их производят, но рассчитаны они на дистрофиков. Нам пришлось втиснуться со всеми чемоданами в автомобиль, способный вместить, помимо нас, хорошо если треть нашего багажа.

Отель «Сан-гарден», обслуживающий аэропорты Далласа и Форт-Уорта. Даже не отель, а ориентированный на приезжих специалистов скромного достатка конгломерат спартанских комнатенок и автоматов по продаже всякой всячины. Оказавшись в нашей клетушке, я сразу прилег. Не прекращая беседовать по мобильному с Рикардо, Анна стала переодеваться в деловой костюм. Она помахала мне на прощанье и с чемоданом на колесиках выскользнула в коридор.

В сумеречном простудном состоянии я даже не смог включить телевизор. Кабельная система выдавала незнакомое меню. Мне был доступен только канал отеля «Сан-гарден», который демонстрировал красоты и чудеса сети «Сан-гарден» по всему миру. Ждал своего открытия новый отель во Франкфурте. Как работает телефонная связь, я тоже не разобрался. Мне отвечало все то же Главное Голосовое Меню. Проголодавшись, я потащился вниз, в так называемое лобби, купить хоть что-нибудь в автомате.

Автоматы стояли в отдельной каморке, где также предлагался небольшой шведский стол: тазики с яблоками и дозаторы с хлопьями для завтрака. Я взял понемногу того и другого. В одном из автоматов продавались ломтики пиццы, в другом — товары в дорогу, включая средства от простуды. С четвертой попытки скормив автомату жеваную двадцатидолларовую купюру, я приобрел незнакомые капсулы, таблетки, несколько одноразовых доз микстуры и какое-то снадобье во флакончике с надписью «Буст-бластер!» — якобы с мегадозами антиоксидантов, энзимов и прочих полезных веществ, получаемых из швейцарской свеклы и рыбы.

Вернувшись в номер, приготовил коктейль из двух доз каждого средства; повозился, конечно, с защитной пленкой и недоступными для детей колпачками, но зато «Буст-бластер!» откупорил с одного тыка.

День 18-й

Проснулся — и не понял, где нахожусь. Услышал, как в душе хлещет вода. Увидел из-под двери полоску света, а на прикроватной тумбочке — стопку учебников. Дверь санузла распахнулась, выпустив освещенное облако пара.

— Живой! — Анна, голая, растиралась полотенцем. Она уже вернулась с пробежки.

— Разве?

Простуда не отступала. Ничуть. Зато к ней добавилось кое-что новенькое: меня стало подташнивать.

— Ты все это заглотил? — Анна махнула рукой в сторону журнального столика, заваленного остатками моего самолечения.

— Но не выздоровел, — слабо пролепетал я в свою защиту.

— Когда человек говорит, что не выздоровел, он не позволяет себе выздороветь.

— Мне настолько паршиво, что твоя логика приобретает смысл.

— Ты все пропустил, котик. Вчера вечером мы ходили в мексиканский ресторан натуральных продуктов. Отмечали день рождения Рикардо. Нас было сорок человек на одну пиньяту{14}. Потом отправились на автодром — кататься на миниатюрном хот-роде. Я тебе и звонила, и эсэмэски отправляла — ноль внимания.

Хватаю телефон. Между шестью часами вечера и половиной второго ночи звонки и сообщения от AnnaGraphicControl поступили в общей сложности тридцать три раза.

Анна уже одевалась.

— Давай-ка, собирайся. Пора освобождать номер и ехать к Рикардо в офис на деловую встречу. А прямо оттуда — в аэропорт.

Анна отогнала «Пони-кар» в индустриальный парк где-то в Форт-Уорте, штат Техас. Чуть живой, я сидел в приемной, постоянно сморкался и пробовал сосредоточиться на книге, закачанной в читалку «Кобо диджитал ридер», но в голове был туман. Нашел в телефоне игрушку под названием «101», где нужно отвечать на вопросы с множественными вариантами ответов. Выбор делался между «верно» и «неверно». Президент Вудро Вильсон в Белом доме печатал на машинке. Верно! Отстукивал речь на машинке «Хэммонд тайп-о-матик», надеясь выстучать для себя поддержку в войне.

От долгого сидения меня потянуло на свежий воздух, и я нога за ногу поплелся гулять по индустриальному парку. Все здания выглядели совершенно одинаково, и я заблудился. Обратную дорогу нашел лишь благодаря тому, что чудом заметил «Пони-кар», оказавшийся нашим.

Анна вся извелась, ожидая меня у своих заказчиков.

— Где ты был?

— Осматривал достопримечательности, — ответил я.

Она представила меня Рикардо и еще тринадцати спецам по учебникам. Я никому не подал руки. Поймите, у меня же была простуда.

Возврат «Пони-кара», как нам и обещали, не потребовал никаких усилий, но бесплатный автобус до нашего терминала как сквозь землю провалился. Чтобы успеть на самолет, мы с Анной пустились бежать через весь аэропорт ДФУ, как герои фильма — то ли чокнутые любовники на отдыхе, то ли федеральные агенты в преддверии теракта. На самолет мы успели, но мест рядом уже не было. Анна сидела впереди, я в хвосте. Заложенные уши нестерпимо разболелись при взлете и еще сильнее — при снижении.

По дороге к моему дому Анна забежала в винный магазин купить фляжку бренди. Заставила меня сделать изрядный глоток, уложила в постель, поправила подушку и чмокнула в лоб.

Дни 19-й и 20-й

Говоря попросту, я расклеился; помогали мне только покой и обильное питье — самые верные средства от простуды со времен первобытного человека.

Впрочем, у Анны были свои соображения. Она задалась целью меня вылечить, причем не постепенно, а в ускоренном режиме. Два дня подряд усаживала меня нагишом на стул, заставляла погрузить ступни в лохань с холодной водой и подсоединяла мне к рукам и ногам нечто вроде аппарата для ЭКГ, предварительно потребовав, чтобы я снял с себя все металлические предметы (которых на мне не было), а потом щелкала тумблером. Я ничего не чувствовал.

Но с течением времени вода, объявшая мои ноги, мутнела, потом бурела и под конец начинала густеть, приобретая вид адски неаппетитного желе. Эта субстанция оказалась такой густой, что мои босые ноги увязали в ней, как в болоте. А запах!

— Из тебя выходят вредные шлаки, — пояснила Анна, выливая эту гущу в унитаз.

— Через пятки? — удивился я.

— Да. Это доказано. Из-за неправильного питания в организме скапливаются яды и жиры. Такая ножная ванна вытягивает их через стопы.

— Теперь-то я могу полежать?

— Пока я не позову тебя в паровой душ.

— У меня нет парового душа.

— Нет — так будет.

При помощи включенного на полную мощность переносного парогенератора и выгородки из пластиковых занавесок Анна соорудила паровой душ. Я сел на низкую табуретку, чтобы обильно пропотеть и выпить три баллона какого-то бледного чая. Чаепитие продвигалось малой скоростью, так как этот чай, судя по вкусу, набрали из сточной канавы, а человеческий мочевой пузырь способен принять лишь ограниченное количество сточных вод.

Мне доставили велосипедный тренажер. Под контролем Анны я каждые полтора часа крутил педали в течение ровно двенадцати минут; ручьями катившийся с меня пот свидетельствовал о подскоке температуры тела.

— За счет этого из организма выводится слизь и прочая гадость, — сказала Анна.

На завтрак, обед и ужин я получал миску водянистого тушеного месива с кусками свеклы и сельдерея.

Сверяясь со своим планшетом, она заставляла меня по часу выполнять медленные растяжки; я должен был в точности повторять все движения видео-инструктора.

Анна включила в сеть такую штуковину размером с кусок мыла, которая жужжала и вибрировала, — какое-то доморощенное устройство с надписью русскими буквами на коробочке. Мне пришлось нагишом лечь на пол, чтобы Анна смогла растереть мне все тело этой штуковиной сзади и спереди. На разные части тела эта большевистская машинка реагировала по-разному.

— Браво, котик! — похвалила Анна. — Мы почти у цели.

Я тайком от нее наглотался найквила и сжевал несколько пастилок судафеда, дополз до кровати и забылся в объятиях Морфея.

День 21-й

Наутро мне стало лучше. Постель была насквозь мокрой, хоть отжимай.

Анна скотчем приклеила к моей кофеварке записку.

Оставила тебя безмятежно спящим. Мне нравится, когда ты такой. В холодильнике бульон, который придаст тебе сил. Утром пить холодным, в обед — горячим. Поупражняйся на тренажере 2 раза в первой половине дня и сделай растяжку, пройдя по ссылке, отправленной тебе на мейл. А пока будешь прогреваться, выпей три бутылки воды! Нужно вывести из организма натрий! А.

Предоставленный самому себе, я наслаждался домашним одиночеством, а потому тут же выбросил из головы эти указания. Сделал кофе с горячим молоком. Прочел настоящую, бумажную «Таймс», а не онлайн-версию, за которую агитировала Анна на том основании, что газетная бумага, сколько ее ни перерабатывай, — это преступление против окружающей среды. Порадовал себя сытным завтраком: яичница с жареными ломтиками лингвики (это такая португальская колбаса), банан, печенье с клубничной прослойкой, сок папайи из тетрапака и глубокая тарелка сухих шоколадных шариков.

На растяжку я забил, равно как и на неподвижный велосипед, и на пластиковый хаммам. По ссылке не прошел, а без инструктора какая же растяжка? Все утро я посвятил стирке: набралось четыре загруза, включая постельное белье. Ставил сборные диски и подпевал. Не подчинялся командам Анны и от этого блажествовал. Что может быть лучше?

А это значит, что я ответил на вопрос, заданный мне Анной две недели назад: нет. Ей не подходит такой мужчина.

Когда она позвонила справиться о моем самочувствии, я признался, что пренебрег ее указаниями. А потом добавил, что, по собственным ощущениям, выздоровел, отдохнул, пришел в себя и, хотя она все это время проявляла себя замечательно, я, как форменный остолоп, бла-бла-бла, бла-бла-бла…

Подобрать нужные слова я не успел — Анна меня опередила:

— Мне не подходит такой мужчина, котик.

В ее голосе не было ни намека на злость, осуждение или расстройство. Она просто констатировала факт — я бы так не смог.

— Это же ясно, — коротко усмехнулась Анна. — Я тебя подавляла. И со временем задавила бы совсем.

— И до каких пор ты собиралась держать меня на крючке? — спросил я.

— До утра пятницы, и если бы ты сам не завел разговор, пришлось бы это сделать мне.

— Почему именно до утра пятницы?

— Да потому что в пятницу вечером я возвращаюсь в Форт-Уорт. Мы с Рикардо отправляемся в полет на воздушном шаре.

Какая-то часть моего мужского самолюбия тут же пожелала, чтобы этот крендель, Рикардо, тоже ей не подошел.

Так и получилось. Никаких объяснений от Анны не последовало.

Сертификат аквалангиста, заметьте, я все же получил. Мы с Анной вместе с десятком других дайверов под руководством Вина вышли на катере в бурую от водорослей прибрежную акваторию. Подышали под водой, проплыли сквозь высоченный лес морской растительности. У меня осталось бесподобное фото: мы с Анной в гидрокостюмах сразу после экзамена сидим в обнимку на катере, замерзшие, с мокрыми лицами, и широко улыбаемся в камеру.

А на следующей неделе нас ждет Антарктида. Чтобы закупить все необходимое, Анна устроила нам большой поход по магазинам. Особое внимание она уделила Эм-Дэшу, проверяя, достаточно ли у него теплых вещей. Его никогда еще не заносило в такие холодные края, где выживают одни пингвины да крабоеды.

— Встречай нас, Южный полярный круг, — провозгласил я, обрядившись в зеленую парку и водонепроницаемые штаны.

Анна рассмеялась.

Летим (с пересадкой в Лиме) до чилийского города Пунта-Аренас, там садимся на пароход и отчаливаем от берегов Южной Америки; первая стоянка — в порту Локруа, где находится старая полярная станция. Говорят, в проливе Дрейка часто штормит. Но при наличии паруса, штурвала, компаса и хороших судовых часов наш корабль непременно выйдет в море курсом на B15К и приключения.

Сочельник 1953-го

Вирджил Бьюэл закрыл магазин уже под вечер, когда сыпал легкий снежок. Гололедица усиливалась, ехать пришлось медленно, но, если у тебя «плимут» с автоматической двухступенчатой коробкой передач «Пауэр-флайт», такое вождение не причиняет никаких неудобств. Педали сцепления нет, установлена противооткатная система — настоящее чудо инженерной мысли. Вылететь с обледеневшей дороги и увязнуть в снегу было бы сегодня полной катастрофой: в багажнике «плимута» хранились все сокровища, заказанные детьми Санта-Клаусу едва ли не месяц назад и ожидаемые после полуночи. Через считаные часы подарки должны были оказаться под елкой, а начни он перетаскивать их из багажника увязшей в сугробе машины в кабину тягача, рождественский вечер пошел бы насмарку.

Дорога домой, понятное дело, затягивалась, но это еще полбеды. Вирджил терпеть не мог холодов. Двухступенчатая коробка передач — дело хорошее, однако он частенько прохаживался в адрес конструкторов «плимута», не потрудившихся обеспечить хоть сколько-нибудь стоящий обогрев салона. Когда Вирджил наконец добрался домой и желтые огни фар заиграли на стекле заднего крыльца, а колеса с шуршанием остановились на гравийной дорожке, его уже слегка знобило. С преувеличенной осторожностью, чтобы не поскользнуться, как случалось не раз, он прошагал по тропинке к дому и довольно резво для уставшего после работы человека взбежал на крыльцо.

Потопав ногами в галошах и развесив верхнюю одежду, Вирджил начал согреваться от тепла, поступающего сквозь решетки снизу, из подвала. После покупки этого дома он своими руками установил литую печь, довольно большую для скромных размеров жилища. А кроме того, приобрел зверский промышленный водогрей, бесперебойно поставлявший божественную влагу, чтобы дети могли вволю плескаться в ванне, а сам Вирджил — не торопясь мыться под душем. Такой комфорт обходился недешево, да и печка за зиму съедала не менее семи кубов поленьев.

В гостиной горел камин. Вирджил научил Дейви, как правильно разводить огонь: укладывать поленья не пирамидкой, а в виде бревенчатого домика с растопкой внутри. Теперь Дейви считал поддержание огня в камине своей священной обязанностью. С наступлением ноябрьских морозов дом Бьюэлов становился самым теплым во всей округе.

— Пап! — выбежал из кухни Дейви. — Наш план сработал. Джилл всему поверила.

— Отличная новость, дружище. — Вирджил пожал сыну руку секретным способом, известным только им двоим.

— Я сказал, что после ужина мы напишем письма Санта-Клаусу, а потом выставим угощения — в точности как делали вы, когда я был мелким.

В январе Дейви исполнялось одиннадцать.

Джилл хлопотала вокруг кухонного стола: в ее обязанности входило подравнивать салфетки и столовые приборы.

— Мой папочка с работы приехал, ура-ура, — обрадовалась шестилетняя дочь, передвигая последние ложки.

— Неужели? — Делорес Гомес Бьюэл стояла у плиты, придерживая на бедре малютку Конни.

Вирджил расцеловал своих женщин.

— Вот теперь вижу, — сказала Дел, чмокнула его в ответ, а потом выложила на блюдо жареный с луком картофель и подала к столу.

Дейви принес отцу банку пива из огромного нового «Кельвинатора»{15} и при помощи открывалки торжественно проделал в крышке два противоположных отверстия — еще одна его священная обязанность.

Ужин семейства Бьюэл обычно превращался в цирк. Непоседа Дейви то и дело вскакивал из-за стола. Конни ерзала на коленях у матери, довольная тем, что ей дали ложечку, которую она то пыталась съесть, то использовала вместо колотушки. Дел нарезала детям еду, вытирала все, что проливалось на стол, понемножку скармливала Конни пюре и еще сама успевала перекусить. Вирджил ел не спеша, описывая вилкой круги по тарелке и поочередно отправляя в рот кусочки всех поданных ему блюд, а сам наслаждался этим домашним спектаклем.

— Говорю же тебе: Санте достаточно трех печенюшек. — Дейви просвещал Джилл, объясняя подробности предстоящего ночного визита. — Он даже стакан молока выпить не успевает. У него полно дел. Правда, пап?

— Ну разумеется.

Вирджил подмигнул сыну; тот хотел подмигнуть в ответ, но смог лишь скривиться и зажмурить один глаз.

— Тем более что все оставляют ему одно и то же угощение.

— Все? — переспросила Джилл.

— Все.

— Не понимаю: когда же он приходит? В какое время появляется? — допытывалась Джилл.

— Ешь, а то он вообще не придет. — Дел постучала вилкой по тарелке Джилл и отделила немного картофеля. — Кто хорошо кушает, к тому Санта приходит пораньше.

— Сразу, как мы ляжем спать? — не унималась Джилл. — Сперва все должны уснуть, правда?

— Он может появиться в любое время, пока мы спим. — У брата на все был готов ответ.

За лето Дейви узнал правду о Санте и дал себе слово держать сестренку в неведении.

— Но это же очень долго. Вдруг молоко в тепле скиснет?

— Он может охладить его одним касанием! Опустит палец в стакан теплого молока — фш-ш-ш, бум! — и молоко холодное.

Джилл была сражена.

— Он, наверное, молоком прямо опивается.

После ужина Вирджилу и детям было поручено убрать на кухне; Джилл, стоя на стуле возле раковины, вытирала одну за другой вилки и ложки, пока Дел наверху укладывала младшую и сама немного вздремнула — она хронически не высыпалась. Дейви откупорил последнюю на сегодня банку пива и поставил ее на телефонный столик у камина, возле «папиного кресла». Вирджил отхлебывал пиво, а Дейви и Джилл растянулись перед граммофоном и ставили рождественские пластинки. В темноте гостиной огоньки елочной гирлянды рисовали на стенах многоцветные волшебные узоры. Джилл забралась на колени к отцу, а ее брат раз за разом крутил песенку про красноносого олененка Рудольфа, главного в упряжке Санта-Клауса. В конце концов они запомнили все слова и стали добавлять собственные.

«У него блестящий нос».

— Как лампочка!

«Принялись его дразнить».

— Эй, Пустоголовый!

А когда дошел черед до слов «Ты в историю войдешь», они дружно выкрикнули:

— И в арифметику!

По лестнице со смехом спустилась Дел:

— Представляю, во что бы вы превратили «Радуйся, мир!»{16}.

Она отпила пива из банки Вирджила, устроилась в излюбленном уголке дивана, постучала сигаретой, извлеченной из кожаного защелкивающегося портсигара, и чиркнула спичкой из коробка, лежавшего в пепельнице рядом с телефоном.

— Дейви, поправь вот то полено, сделай одолжение, — попросил Вирджил.

Джилл оживилась:

— Чур я помешаю угли!

— После меня. Ты не волнуйся. Валенкам Санты огонь не страшен.

— Знаю. Знаю.

После того как Джилл закончила ворошить угли, Дел отправила детей наверх переодеваться в пижамы.

Вирджил допил пиво и пошел к стенному шкафу за портативной пишущей машинкой «Ремингтон». Ее, совершенно новую, купила для него Делорес, когда он лежал в армейском госпитале на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. Вирджил набивал ей письма здоровой рукой, а потом психологи научили его печатать вслепую, и Вирджил назвал этот метод «слепая печать пятью с половиной пальцами».

Он вытащил машинку из футляра, поставил на низкий журнальный столик и заправил, как всегда, два листа бумаги, один поверх другого — чтобы не повредить валик.

— Готовьте послания Святому Николасу, или Деду Морозу, или как там его полное имя, — сказал он детям, когда они вернулись в гостиную, пахнущие зубной пастой и свежей, чистой фланелью.

Первой печатала свое послание Джилл, она делала пальцем один клац за один подход: буква за буквой, клавиша за клавишей.

дорогой сантаа клас благадарю тебячто прешол опять и спасибо за докторский чемоданьчик и куклу Ханни Уокер{17} которые ты мне подариш веселого раждества с любовью ДЖИЛЛ БЬЮЭЛ

Дейви потребовал для себя отдельный лист. Чтобы Санта не запутался, объяснил он Джилл. Получив два листа бумаги, Дейви вставил их в машинку, подровнял и сделал несколько пробных ударов.

12/24/53

Дорогой Санта Клауз.

Моя сестра Джилл верит в тебя и я. Тоже. как ранше. Ты знаешь что я хочу получить на рождество и поверь ты еще НЕ РАЗУ МЕНЯ НЕ ОГАРЧИЛ!.. Конечно мы оставили тебе холодное молоко и здобу, так называеться печенье. На будующий год приготовь подарки для малышки Конни она уже подростет Хорошо????? Если молоко теплое охлади его пальцем.

Дэвид Эймос Бьюэл

Дейви оставил свое письмо в пишущей машинке, повернув ее к камину, чтобы Санта непременно увидел послание.

— Вам, ребята, надо бы разложить подарки под елкой стопками. Чтобы утром сподручнее было открывать, — сказал Вирджил.

Санта всегда оставлял заказанные ему подарки (приобретение которых было священной обязанностью Вирджила) уже распакованными, чтобы дети с утра пораньше занялись играми, а Вирджил и Дел могли спокойно выпить по чашке кофе. Семейные же подарки, которые присылали из разных мест — от далекого Урбана, штат Иллинойс, до соседнего Холтс-Бэнда — дядя Гас и тетя Этель, дядя Эндрю и тетя Мари, Гогги и Дедушка, Бабуля и Лео, копились в красочных упаковках под елкой; с каждым, считай, заездом в местное почтовое отделение их число увеличивалось.

Дети разделили подарки на две стопки, для Дейви и для Джилл, согласно указанным именам, потом убрали грампластинки в конверты и поставили на полку. Дел попросила Джилл настроить большой комнатный радиоприемник на волну, передающую рождественские песни, но без оленя с красным носом.

Печенье испекли накануне, двадцать третьего декабря. Джилл убрала его в «Кельвинатор», а сейчас выложила на тарелку. Дейви наполнил высокий стакан молоком, дети отнесли угощение к журнальному столику и поставили рядом с пишущей машинкой. Теперь наступила игра в ожидание. Пока по радио звучали рождественские гимны, прославлявшие волхвов, святую ночь и рождение Иисуса, Джилл вновь забралась на колени к отцу, а Дейви подложил в камин еще одно поленце.

Чуть позже Вирджил отнес спящую дочь в кроватку, бережно укрыл одеялом и восхитился нежности сомкнутых век его девочки и губ, которые были идеальной миниатюрой губ Дел. На диване в гостиной сидел Дейви, прильнув к матери, а та перебирала пальцами его волосы.

— Джилл заглотила наживку, — сказал сын.

— Ты прекрасный старший брат, — похвалила его Дел.

— Скажешь тоже. Любой на моем месте сделал бы то же самое. — (Дейви смотрел в камин.) — Когда Джилл у меня спросила, действительно ли Санта существует, она будто не решалась спросить у тебя и хотела, чтобы это осталось нашей тайной. Я даже задергался.

— Как же ты вышел из положения, милый?

— Я придумал план. Запастись ответами на все ее вопросы. Как Санта успевает прийти в каждый дом? У него походка очень быстрая, да и домов поблизости не так уж много. А если у людей нет дымохода? Он может проникнуть через печку или топку.

— Прикоснуться к молоку, чтобы его охладить, — прошептала Дел, нежно убирая волосы с мальчишеского лба. — Это умно. Так находчиво.

— А что такого? Он же может творить чудеса.

— Скоро тебе придется изобрести нечто похожее для Конни.

— Обязательно. Теперь это моя работа.

Под звуки рождественского гимна, исполняемого на латыни Бингом Кросби{18}, Вирджил опустился в «папино кресло».

— Пап, а как устроено радио? — спросил Дейви.

В четверть одиннадцатого Дейви ушел спать, объявив, что это, наверное, был самый лучший сочельник на свете.

— Сварить кофе? — предложила Делорес.

— Хорошо бы, — сказал Вирджил, последовал за женой на кухню и, прежде чем она достала банку кофе, поцеловал.

Дел ему ответила, и оба знали, что это одна из причин, которые держат их вместе. Поцелуй оказался неожиданно долгим, а когда закончился, они улыбнулись друг другу. Пока Дел готовила кофе, Вирджил стоял рядом с ней у плиты.

— Может, на будущий год поедем ко всенощной, — помечтала Делорес. — А то дети у нас далеки от Бога.

— Только Дейви, — усмехнулся Вирджил.

Дейви родился через семь месяцев после их свадьбы.

— Ночная месса такая красивая.

— Выдержат ли они целую ночь без сна? А поездка до церкви Святой Марии? Как бы мы доехали, например, сегодня, когда все дороги замело?

— Но Макэлени же как-то справляются.

— Рут Макэлени просто чокнутая. Эд не смеет ей и слова поперек сказать.

— И все же. Свечи. Музыка. Так трогательно.

Она знала, что в ближайшие годы они непременно начнут посещать ночную мессу. Не потому, что муж боится ей перечить, а потому, что любит исполнять ее желания. Но сейчас достаточно было и того, что они сели пить кофе в тишине уютной кухни заснеженного дома и муж накрыл ладонью ее руку.

Надев галоши и теплую куртку, Вирджил отворил входную дверь ровно настолько, чтобы выскользнуть в темноту. Снегу намело не менее трех дюймов. С непокрытой головой он направился к багажнику «плимута» забрать щедрые дары Санты. Чтобы не упасть на заледеневшей тропинке, Вирджил перенес пакеты в два захода. Захлопнув багажник, он ненадолго задержался, провожая последний час перед Рождеством пятьдесят третьего. Да, ночь холодная, но Вирджил видал и похолоднее.

Ступал он с осторожностью, чувствуя фантомную боль в том месте, где раньше была его левая голень. Пять шагов до крыльца он проделал без остановки.

Дел положила набор «Юный доктор» рядом со стопкой сокровищ Джилл. Для Ханни Уокер, которая умела ходить, «как настоящая девочка», требовались батарейки. Санта и об этом позаботился. А Дейви утром обнаружит космодром с вышками, солдатами и пружинными пусковыми установками: Вирджил заранее произвел сборку и сделал пробный запуск. Конни ожидал новый игровой коврик с набором кубиков, доставленных прямиком с Северного полюса. Когда все было готово и Ханни Уокер сделала пробные шаги, Вирджил и Дел сели рядышком на диван и поцеловались еще немного.

На какое-то время их руки сплелись в тишине и покое. Полюбовавшись огнем в камине, Дел встала.

— Едва держусь на ногах, — призналась она. — Постарайся ответить без задержки, дорогой. И передай ему мой сердечный привет.

— Хорошо. — Вирджил посмотрел на часы. Было около половины двенадцатого.

В семь минут первого тишину прорезал телефонный звонок. Вирджил, как и обещал жене, сразу снял трубку.

— С Рождеством, — поздравил он.

Ответила телефонистка:

— Междугородный звонок: Эймос Болинг вызывает Вирджинию Бьюэл.

— Благодарю вас, барышня. Соедините.

Девушка на коммутаторе, как обычно, переврала его имя.

— Сэр, ваша собеседница на линии, — сказала телефонистка и щелкнула переключателем.

— Спасибо, милая, — поблагодарил звонящий. — С Рождеством тебя, Девственник[6].

Вирджил улыбнулся, заслышав свое прозвище. По милости Эймоса Болинга все подразделение называло его Девственником.

— Бад, где ты, черт возьми?

— В Сан-Диего. Но еще вчера был в Мексике.

— Да ты гонишь.

— Всего пару слов, Девственник. В Мексике на каждом шагу забегаловки и бордели. Жарко, благодать. А у вас в Догпэтче много снегу намело?

— Бывало и хуже. Но у меня отличный камин, не жалуюсь.

— Делорес все еще тебя терпит?

— Передавала тебе привет.

— Везучий ты сукин сын, эта девчушка могла бы сделать партию и получше.

— Знаю, но помалкиваю.

Мужчины рассмеялись. Эймос Болинг по прозвищу Бад однажды пошутил, что в тот момент, когда Вирджил Бьюэл по прозвищу Девственник увел у всех из-под носа Делорес Гомес, смысл жениться отпал раз и навсегда. В ту пору, тринадцать с лишним лет назад, любой в подразделении мог бы подкатить к Делорес. Эрни, Клайд, Боб Клэй, оба Джонни — все они могли бы с ней замутить, не опереди Вирджил их всех. На танцах в клубе Красного Креста было не протолкнуться от солдат, матросов и летчиков; Вирджилу захотелось выбраться из толпы на свежий воздух. Он вышел сделать пару затяжек и сам не заметил, как дал прикурить кареглазой девушке по имени Делорес Гомес. Всю ночь напролет они с ней танцевали, смеялись, ели блинчики, запивая их кофе, и целовались. С наступлением утра две жизни изменились навсегда.

Бад так и не женился, и Вирджил понимал, что однополчанину ничего не светит. И вовсе не потому, что тот упустил Делорес. Вирджил давно просчитал, что Бад относится к тому же типу мужчин, что и младший брат отца, дядя Рассел. С ним Вирджил был едва знаком и в последний раз виделся на похоронах бабушки. В тот долгий день Рассел приехал из Нью-Йорка с другом по имени Карл, который обращался к нему «Расти». После поминальной службы, погребения и домашнего ужина, который закончился кофе с пирогом, Карл и Расти — как были, в траурных костюмах, — за полночь укатили обратно в Нью-Йорк. Вирджилу запомнилось, как отец впоследствии пробурчал себе под нос, что его младший брат никогда не питал к женщинам ни слабости, ни страсти. У Бада Болинга была масса слабостей и пара страстей, но, как и в случае с Расселом, все это не имело отношения к женщинам.

— Короче, — вернулся к разговору Вирджил, — как поживаешь, Бад?

— Все путем, все путем, — ответил Бад. — Перебрался сюда три месяца назад из северного пригорода Сакраменто. Это столица штата, как тебе известно. Купил подержанный «бьюик» — и вперед. Городок приятный. Военно-морская база. Каждый таксист представляется ветераном Перл-Харбора.

— Где-то работаешь?

— Только если уж совсем припрет.

— Знаю, что говорю это каждый год, но послушай: в моем магазине есть для тебя местечко. По правде говоря, в нынешних обстоятельствах ты бы мне очень пригодился.

— Дела идут в гору?

— Заказов полно, Бад, вкалываю шесть дней в неделю.

— Адские муки.

— Кроме шуток, Бад. Поработаешь со мной — обеспечишь себя на годы вперед.

— Я давно себя обеспечил.

— Буду платить тебе больше, чем ты стоишь.

— Да я гроша ломаного не стою, Девственник. Ты же знаешь.

Вирджил рассмеялся:

— Тогда в гости приезжай. Летом. Запрыгивай в «бьюик» — и махнем на рыбалку.

— У вас, у деревенских, одна рыбалка на уме.

— Просто повидаться охота, Бад. И Дел обрадуется. Малыш Дейви будет на седьмом небе от счастья.

— Может, на будущий год.

— Да ты каждый раз так говоришь. — Вирджил не отступался. — Приезжай нас проведать, Бад. Съездим на ночную мессу. Помолимся за наших парней.

— За кого надо, я уже помолился.

— Слушай, прекрати. В следующем году десять лет будет.

— Десять лет? — Бад подождал, чтобы исчезли помехи дальней связи. — Десять лет кому? Десять лет чему?

Вирджил почувствовал себя идиотом.

Боб Клэй был подстрелен в Нормандии в тот же день, когда Эрни, раненный в правое бедро, истек кровью. Никто не понял, что у него разорвана артерия, потому что кровь не растекалась лужицей, а сразу впитывалась в сырую землю. И никто этого не замечал. Ему не оказали должной помощи, так как немцы атаковали с противоположного края густой лесополосы французского бокажа{19}. Под мощным обстрелом невидимого противника подразделение битый час не могло сдвинуться с места.

Два взвода, в которых служили Бад и Вирджил, отправили вырубать корни и деревья — при отсутствии гранат задание практически невыполнимое. В конце концов, обойдя противника с фланга, они перебили всех фрицев, но какой ценой… Капрал Эмери, непосредственный командир Бада, был буквально разрезан пополам очередью немецкого пулемета. Вирджил не сумел оказать первую помощь сержанту Каслу, который получил в грудь три пули, раздробившие позвоночник. Берк был смертельно ранен в голову, а рядовому Коркорану оторвало руку по самое плечо. Парня доставили в лазарет. Удалось ли спасти ему жизнь, никто не знал.

Через неделю пропал без вести Джонни-бой, а его тезка тронулся умом; ребята из их подразделения один за другим попадали в списки боевых потерь. В течение почти двух месяцев, с начала июня и до первых дней августа, взвод либо участвовал в боях, либо двигался к линии фронта. Бада повысили до капрала, а у Вирджила от ежедневного сухого пайка стали гнить зубы.

На пятьдесят девятый день подразделение отправили на отдых в палаточный лагерь на территории Франции; там были койки с шерстяными одеялами и относительно теплый душ, горячая еда и столько кофе, сколько мог влить в себя простой солдат. Вскоре большую палатку приспособили под кинозал. Клайда, как прилично владеющего французским, перевели в разведку. В небе теперь барражировали самолеты британских и американских ВВС, поступали вести, что решающее сражение выиграно, что немцы бегут и что к Рождеству всех парней распустят по домам. В часть присылали новобранцев; их нужно было обучить и подготовить. Бад никого не щадил, а Вирджил отказывался запоминать их имена.

В середине сентября подразделению выдали новую форму, новое оружие и повезли в Голландию для наступления. В темноте столкнулись четыре грузовика. Пятеро солдат погибли, трое были тяжело ранены. Грузовики отремонтировали и с восходом солнца отправили дальше. Через три дня, на рассвете, их неожиданно накрыли немцы. Командный пост был взорван, завязался бестолково-хаотичный бой, в котором Вирджил и Бад плечом к плечу били врага. По чистой случайности вблизи оказались три танка, британские «кромвели», которые шумно атаковали немцев и одержали верх. Многие новобранцы встретили свою смерть в первом же бою; большая часть происходящего не имела никакого смысла, вообще никакого.

Потеряв счет дням, Вирджил очнулся во Франции, где и он, и Бад спали, спали и спали. Гуляли вокруг огромных соборов, играли в футбол. Смотрели выступления кинозвезд. Рядом с казармами стоял бордель под названием «У мадам Софи». В то время как большинство офицеров отправлялись в увольнение, чтобы провести трое суток в Париже, Бад и Вирджил вместе со «стариками» в любую погоду муштровали новобранцев. А по вечерам смотрели новые киноленты.

Наступил самый морозный за всю историю декабрь, и немцы вторглись в Бельгию. Ночью все подразделение погрузили в машины, провезли на бешеной скорости сквозь тьму и высадили на дороге, где-то между Парижем и Берлином. Вирджил поблагодарил одного сочувствующего водителя — цветного парня, который дал ему пачку «Лаки страйк» и пожелал Божьего благословения.

Дальше они шли по дорогам, по заледеневшим полям и проложенным в снегу тропам, перетаскивали боеприпасы и провиант для себя и для тех, кто уже вышел на передовую. Вдалеке Вирджил смог разглядеть яркие вспышки взрывов, напоминавшие фейерверк в честь Дня независимости. Морпехи, которые теперь сражались с ними в одном строю, потеряли много своих, когда продвигались вперед, чтобы создать у немцев иллюзию, будто в наступление идет целая дивизия. Уловка сработала. Но солдат полегло немало.

В лесах Бельгии Вирджил и Бад вместе с подразделением попали под артобстрел; нескольких парней разорвало ударами снарядов. Дальше их часть направили другой дорогой, через окрестности Бастони. Они шагали мимо церкви, где были аккуратно сложены штабелями павшие солдаты, мимо инвалидов, мимо никчемных танков с разорванными гусеницами; встретили фермера, пасущего пару коров, жующих стог сена. Фермер и коровы, казалось, не замечали ни немцев, которые пытались вернуть порт в Антверпене, ни творящуюся вокруг неразбериху. Холод пробирал до мозга костей. С этим ничего нельзя было поделать. Несколько солдат замерзло насмерть. Были и те, кто из-за постоянного недосыпа тронулся умом, их пришлось отправить обратно в Бастонь. Надеялись, что они смогут прийти в себя и вернуться обратно в строй, в этот холод.

Молодой новобранец — рядовой какого-то взвода, какой-то роты — стоял на посту. Вирджил сидел в окопе, выстланном внизу сосновыми иголками и накрытом ветками, укутавшись в казенное одеяло. Сном это можно было назвать с большой натяжкой. В кулечке лежали считаные фруктовые карамельки; он положил в рот сразу две. Осталась одна; Вирджил встал с ледяного пола и протянул ее новобранцу.

— Подарок на Рождество, — прошептал Вирджил.

— Спасибо, Девственник.

— Сынок, еще раз скажешь «Девственник», и я тебе врежу.

— Ты разве не Девственник?

— Для такого салаги, как ты, — нет.

Окоп был в крайнем левом лесочке, на подъеме росло два дерева, при дневном свете можно было разглядеть голое поле бельгийского фермера и прямо за ним цепочку домов, стоящих вдоль узкой дороги, ведущей на северо-восток. Ночью была только пустота. Предполагалось, что немцы засели где-то внизу.

Остальная часть подразделения расположилась в окопах и укрытиях с правой стороны. По плану здесь должна была находиться главная линия обороны. На самом деле идея военного штаба была так же смехотворна, как и мечта выспаться. Оборона была настолько слабой, что впереди за деревьями не было разведывательного поста. Тыл был укреплен из рук вон плохо. У тяжелой артиллерии осталось всего несколько снарядов. Полевая кухня отсутствовала, питались сухим пайком.

За то время, когда они шли через Бастонь, Вирджил вырыл в мерзлой земле и покрыл ветками уже седьмой окоп. Ему это порядком надоело. Передвижение на новую позицию означало, что придется опять взвалить на себя все снаряжение и тащить его неизвестно сколько, рыть окоп и строить новое укрепление, работать до седьмого пота, который на морозе превращал солдатскую форму в корку льда. От обморожения погибло больше солдат, чем от вражеского огня. Некоторым удалось вырваться из окружения. Тем, кто в ту пору был не сильно покалечен.

Вирджил не желал быть одним из них. Он держал запасную пару носков, связанных друг с другом, одетых на шею и висевших под формой до самых подмышек. Тепло его тела, или все, что от него осталось, должно было не дать им замерзнуть. Вирджил уповал на то, что эта запасная пара сухих носков поможет ему избежать обморожения. А также надеялся, что Гитлер придет через поле, размахивая белым носовым платком, — лично сдаться рядовому первого класса Вирджилу Бьюэлу. Сразу после Риты Хейворт, которая зайдет ему отсосать.

— Кофейку бы сейчас, — прошептал рядовой.

— Знаешь что, — прошептал в ответ Вирджил. — Я разведу огонь и процежу пару котелков воды. А еще у меня есть готовая смесь для торта, закатим для всех пирушку, а теперь заткнись, чертов ты придурок.

— Бабочка. Бабочка! — Резкий шепот донесся из темноты слева от окопа, это был пароль на сегодня.

— Маккуин! — прошипел в ответ Вирджил.

Через секунду сержант Бад Болинг упал в окоп, без оружия. Днем он пытался заснуть, сидя в своем окопе. С наступлением темноты Бад молча, в одиночестве, бродил по линии фронта, возвращался при дневном свете и, прежде чем снова залечь в свое убежище, сообщал на КП обо всем, что видел.

— Фрицы. Двадцать пять человек. А ты еще кто, черт возьми? — Бад обратился к новичку, рядовому. Прежде чем тот ответил, Бад кинул: — Не важно, — и отдал приказ: — Дай мне винтовку и беги на КП, скажи, что фрицы пытаются зайти слева.

Рядовой от удивления выпучил глаза. Боевого крещения он пока не получил. Когда паренек рывком выскочил из окопа, Бад повторил: фрицы пытаются атаковать с левого фланга.

Паренек исчез. Бад зарядил винтовку М-1 и положил запасные патроны в куртку.

Вирджил поднял собранный пулемет, приладил треногу и установил на левой стороне окопа.

— Девственник, я оказался прямо у них под носом.

— Они заметили?

— Ни один фашистский гад меня не заметит.

Мужчины перешептывались с уверенностью опытных солдат, а не как двадцатилетние юнцы, хотя в их случае одно не исключало другого.

В темноте раздался треск льда под сапогами.

— Задай им жару, — прошипел Бад.

Рядовой первого класса Вирджил Бьюэл нажал гашетку пулемета и выпустил очередь в колонну вражеских солдат, дав им сперва подойти вплотную. Пока остальные парни хватались за оружие, частые всполохи и красные пулеметные очереди осветили человеческие фигуры и стволы деревьев. Мощные взрывы атаки озарили лес, и слабая линия обороны превратилась в непроницаемую стену. На фоне вспышки, похожей на вспышку камеры, установленной на боксерском ринге, Вирджил увидел, как шлем немецкого солдата взрывается облаком капель кроваво-красного тумана и влажных ошметков того, что осталось от человеческой головы.

Немецкие солдаты быстро рассредоточились и начали массовый обстрел.

Бад поднялся достаточно высоко, чтобы прицелиться, и выпустил полную обойму в сторону немцев — восемь непрерывных БАМС, попавших точно в цель, — пока не донесся характерный «клик-клак»: патроны закончились. Инстинктивно Бад перезарядил винтовку и снова поднялся, как вдруг кто-то, ломая сосновые ветки, свалился к ним в окоп.

Падая, немец продолжал стрелять, он попал Вирджилу в левое колено, и тот ничего не почувствовал. Второй выстрел жалом шершня обжег ему пальцы левой руки.

— Сука! — завопил Бад и со всей силы ударил прикладом винтовки немцу в челюсть. — Сдохни! — закричал он, нанося еще один удар.

Кто-то начал запускать сигнальные ракеты, озарившие лес короткими вспышками яркого света, и Бад увидел, что у немца сломан нос и разбита челюсть, он лежал с закрытыми глазами и не шевелился. Бад развернул винтовку, направил дуло в грудь противнику и, дважды спустив курок, оборвал человеческую жизнь.

— На одного ублюдка стало меньше, — бросил он в сторону мертвого врага.

Небольшая резервная группа американских солдат пошла в наступление; немцы не смогли застать их врасплох и теперь несли тяжелые потери. Преследование продолжалось, даже когда немцы отступили. Вирджил прекратил огонь и сложил пулемет, чтобы присоединиться к наступлению, но понял — что-то не так. Рука его была липкой, а нога не шевелилась.

— Нога онемела! — закричал он.

Пытаясь подняться, Вирджил упал назад, на безжизненное тело немецкого солдата. Он снова попытался встать, но его левое колено согнулось в обратную сторону, Вирджил не понял, что произошло. К счастью, рядом был Бад. Но вместо того, чтобы поставить Вирджила на ноги, Бад присел на корточки, приподнял друга за плечи и вытащил наружу.

Вот сколько всего Вирджил вспомнил о сочельнике сорок четвертого. Который он провел в беспамятстве, где-то между окопом и лазаретом.

Вирджил чувствовал себя последним идиотом.

Десять лет были для него сродни юбилею, потому что война закончилась для рядового первого класса Бьюэла в канун Рождества 1944 года. Он очнулся в бастонском лазарете после того, как подошли американские танки, сокрушившие немецкое наступление. Несколько дней спустя он очнулся уже в полевом госпитале во Франции. А еще через пару недель его, как и тысячи раненых, разместили в одной из больниц Англии. Когда Германия капитулировала и в Европе закончилась война, Вирджил начал думать, что он везучий сукин сын. Ну, допустим, остался без левой ноги, ампутированной выше колена, три пальца левой руки превратились в обрубки, забинтованные так плотно, что вся повязка напоминала боксерскую перчатку. Зато два больших пальца, одна здоровая нога, зрение и мужеское естество остались при нем. По сравнению с большинством парней, что валялись в этих госпиталях или плыли на корабле домой, Девственник чувствовал себя так, будто сорвал куш в ирландской лотерее{20} 1945 года. Единственное, чего ему было нестерпимо жаль, — это обручального кольца, потерянного где-то в бельгийских лесах.

Эймос Болинг по прозвищу Бад остался в Германии добровольцем, что означало продление срока службы еще на полгода после окончания войны. В то время как Вирджил залечивал раны, Бад атаковал линию Зигфрида{21} и продолжал сражаться на территории нацистской Германии. Он участвовал в битве за Рейн, а потом в заключительной битве на Эльбе и прошагал самыми отдаленными уголками на юге Германии, где не было никаких признаков свирепствующей вокруг войны. За пять с половиной лет он не получил ни единого ранения, но своими глазами видел множество убитых и раненых. Бад тоже убил немало фашистов, зрелых мужчин и совсем еще мальчишек. Он не щадил даже тех, кто хотел сдаться в плен, чтобы остаться в живых. В глазах Бада Болинга не было жалости. Восемнадцать немецких офицеров были застрелены им лично, по одному, или по двое, или даже по трое за раз, на обочинах дорог и под кронами деревьев, в стенах фермерских домов и на открытых полях. Бад убивал только из своего револьвера сорок пятого калибра; ему хотелось вырвать у этой войны правосудие, и в этом был только ему понятный смысл.

В августе 1945 года Бад убил своего последнего немца. Он услышал разговоры о том, что какой-то местный житель, бывший нацистский чиновник, скрывается под именем Германа Вольфа. Бад нашел этого человека, стоящего в очереди беженцев, которые надеялись вернуться в свои родные города в разных частях страны, бывшей некогда Третьим рейхом. Когда Герман Вольф предъявил свои бумаги, Бад приказал ему выйти из очереди. За низкой кирпичной стеной Бад вытащил свой револьвер и прострелил Вольфу шею, а потом невозмутимо стоял над бывшим нацистом, пока тот дергался в предсмертных конвульсиях.

Бад Болинг никогда об этом не упоминал. Он не рассказывал о лагерях, которые видел. Вирджил не знал всех подробностей. Но догадывался. Он замечал изменения, которые произошли в его друге, какую-то внутреннюю опустошенность.

— Бад, долго ты пробудешь в Сан-Диего?

— Неделю, а может, год. Может, на Новый год в Лос-Анджелес подамся, успею посмотреть тамошний грандиозный парад.

— Парад роз?{22}

— Да. Как пить дать, будет шикарное зрелище. Мог бы спросить, куда подашься ты, но думаю, ответ известен. Будешь торчать в своем магазине шесть дней в неделю.

— Я люблю свою работу, Бад. Не знаю, мог бы я слоняться, как ты, туда-сюда.

— Девственник, мне легче удавиться, чем жить по расписанию.

Мужчины засмеялись.

— С Рождеством тебя. Если когда-нибудь выберешься к нам, будем очень рады.

— Всегда приятно потрепаться с тобой, Девственник. Рад, что ты — счастливый человек. Ты это заслужил.

— Спасибо тебе, Бад.

— На носу тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Подумать только. Ты встретишь его вместе с Дел, Дейви, и Джилл, и Конни? Правильно я запомнил малышку?

— Да, все верно. Конни.

— У Девственника Вирджила трое детей. Вроде знаю биологию, но реальность — та еще загадка, холера ей в бок…

Мужчины обменялись поздравлениями, еще раз попрощались и закончили разговор. Чтобы через год созвониться опять.

Всю ночь Вирджил сидел в тишине и смотрел на огонь. Потом выбрался из своего любимого кресла и погасил пламя: Дейви понадобятся угли для розжига святочного полена. Нащупал вилку от рождественской гирлянды и выдернул ее из настенной розетки большим и указательным пальцами, придерживая культей левой руки. В последний момент вспомнив кое-что еще, Вирджил остановился перед блюдом, где лежало печенье для Санта-Клауса, и сжевал три штуки. После недолгих колебаний надкусил четвертое и положил обратно, а потом сделал несколько глотков чуть теплого молока.

В темноте он нашел лестницу и поднялся шаг за шагом, подтягивая к правой ноге левый ботинок. Посмотрел на старших детей и на малышку Конни в кроватке, придвинутой к родительской постели. Дел всегда раскладывала ему пижаму, поэтому, сняв брюки и отстегнув ремни и пряжки, он прислонил протез к стулу и сразу натянул пижамную куртку и штаны.

Коротким рывком Вирджил втянул себя на кровать. Привычно нашел в темноте губы Дел и накрыл их нежным поцелуем, а жена замурлыкала во сне. Вирджил укрылся, натянув на себя простыню, два тяжелых одеяла и толстое стеганое покрывало. После долгого дня он положил голову на подушку и наконец закрыл глаза.

Как это случалось почти каждую ночь, перед ним на какую-то долю секунды возник образ солдатского шлема, взрывающегося в облаке мелких капель кроваво-красного тумана. В поле зрения появились сырые ошметки того, что осталось от человеческой головы.

Вирджил заставил себя думать о чем-нибудь другом, не важно о чем. Перебирая в уме образы, он остановился на видении Бада Болинга — юноши лет двадцати, стоящего в теплом солнечном свете на калифорнийской улице, в толпе улыбчивых людей, которые приветствуют движущиеся платформы, украшенные розами.

Промотур в Городе Света

«Съешь еще этих мягких французских булок да выпей же чаю».

Ого, действительно, все клавиши работают!

Что, черт возьми, произошло? Кто я сегодня? Предположительно, все еще Рори Торп, но кто он такой?

Вчера вечером — прошло всего ничего — я был парнем из убойного фильма, что у всех на устах; этот парень засветился с гламурной красоткой и продемонстрировал подтянутые ягодицы. В главных городах Европы — и Америки — со мной носились, как с политиком, усаживали в лимузины, доставляли в парадные залы, где толпились фотографы и сыпали вопросами репортеры. Я махал рукой морю людей, и многие махали мне в ответ, хотя понятия не имели, кто я такой, хотя, по сути, я никто, ничто и звать никак. Впрочем, в моем распоряжении есть… некоторые документы… раскрывающие СВЕРХСЕКРЕТНОЕ КОДОВОЕ ИМЯ УИЛЛЫ САКС (Элинор Флинтстоун, не как-нибудь!).

Я уже 2 дня брал штурмом город Париж, оставался еще 1, и на этот 3-й день планировались ФЕЙЕРВЕРКИ! Мне все было оплачено. Прикид выдали бесплатно. Я мог в любую минуту попросить сэндвич, хотя при моей загруженности куснуть удавалось пару раз, не более. Но сегодня утром все закончилось. В установленное время нужно освободить номер. Это плохо. Отель весьма приличный. Бывшее логово нацистов.

Ценный практический совет: путешествуя по Европе, останавливайтесь в местах с нацистским прошлым. В Риме это бывший гестаповский штаб. Номера просторные. Высокие потолки. Прекрасный сад. В Берлине отель сровняли с землей русские, когда выбивали оттуда нацистов. В знак своей победы красные в таком виде его и оставили, как, впрочем, и почти все остальное в этом районе Восточного Берлина. После сноса Берлинской стены отель подняли из руин и отвели в нем особую комнату для курения сигар. Старушку-гостиницу в Лондоне разбомбило люфтваффе где-то в промежутке между роскошествами нацистов в Риме и пинком под зад, который они вскоре получили от Красной армии. С 1973 года там обедает сама королева.

Итак, штаб германского оккупационного командования размещался в этом парижском отеле. Говорят, на каком-то из балконов Гитлер пил кофе, перед тем как отправиться на автомобильную экскурсию по завоеванному Городу Света.

Все это не стоило мне ни гроша, включая проживание в отелях Лос-Анджелеса, Чикаго и Нью-Йорка: студия раскошелилась, поскольку я — Калеб Джексон в фильме «Кассандра Рэмпарт — 3: Страх на пороге». (Кассандра Рэмпарт, она же Уилла Сакс, она же Элинор Флинтстоун!)

3-й день моей халявы — пардон, моего рекламного тура — мог бы стать очередным улетным приключением. Но не тут-то было: пришлось паковать чемоданы и к часу дня — пардон, к тринадцати ноль-ноль — выметаться…

КОМУ: РОРИ ТОРПУ

КОПИИ: АЙРИН БЕРТОН, etc

ОТ: АННЕТТ ЛАБУ

ТЕМА: ГРАФИК ПРЕСС-МЕРОПРИЯТИЙ В ПАРИЖЕ

Добро пожаловать в Париж!

Мы понимаем, что ты наверняка очень устал, но хотим сообщить, что с огромным воодушевлением занимаемся подготовкой к выпуску фильма «Кассандра Рэмпарт — 3: Страх на пороге» на экраны Франции! По сообщениям наших коллег из Рима, Берлина и Лондона, фильм произвел небывалый фурор… благодаря тебе!

Наши рейтинги сильны, всего на 3 позиции отстают от «Кассандры Рэмпарт — 2: Агент перемен» и всего на 10 — от «Кассандры Рэмпарт: Начало». Для сиквела это просто фантастические рейтинги! Похоже, зрителей не оставляет равнодушными сексуальное напряжение между Кассандрой и Калебом.

Мы все считаем, что Франция — хорошее пространство для этого фильма, поскольку вселенная Кассандры Рэмпарт приобрела впечатляющее количество фанатов в социальных сетях.

Возможно, Айрин Бертон и отдел маркетинга уже объяснили тебе, что во Франции запрещена проплаченная телереклама фильмов, — по этой причине, как ты, вероятно, заметил, здесь наблюдается некоторый рост числа интервью в прямом эфире. Для французского рынка такие интервью принципиально важны. Ты так хорошо себя проявил в турне по США, равно как и в Риме/Берлине/Лондоне, что, несомненно, разогрелся!

Хорошего отдыха!

Ниже приводится график на следующие три дня (для Элинор Флинтстоун составлен индивидуальный график).

ДЕНЬ 1-й

1:10 (приблизительно) — Прибытие из Лондона в аэропорт Шарль де Голль. Трансфер в отель.

7:10 — Прическа и макияж в номере 4114.

7:40-8:00 — Прямой эфир в «Nosotros Cacauates!».

Это самая популярная в Испании утренняя передача для молодежи (в интернете 4,1 миллиона просмотров). Команда прибыла в Париж ради «КР-3:СНП».

8:05 — Переход в Медиацентр на 3-м этаже.

8:15-8:45 — Круглый стол печатных СМИ № 1 (ок. 16 изданий. Список имеется).

8:50-9:20 — Круглый стол печатных СМИ № 2 (ок. 16 изданий. Список имеется).

9:25-9:55 — Круглый стол печатных СМИ № 3 (ок. 16 изданий. Список имеется).

10:00–10:30 — Круглый стол печатных СМИ № 4 (ок. 16 изданий. Список имеется).

10:35–11:05 — Круглый стол печатных СМИ № 5 (ок. 16 изданий. Список имеется).

11:10–11:40 — Круглый стол печатных СМИ № 6 (ок. 16 изданий. Список имеется).

11:45–11:50 — Неформальное общение, фотосессия (для США).

ПЕРЕРЫВ

12:00–13:00 — Мини-интервью для авторитетных блогеров (от трех до пяти минут каждое). Авторитетные блогеры имеют свыше 1,5 млн подписчиков. У каждого авторитетного блогера есть индивидуальные запросы для своих постов. Длительность мини-интервью не превышает пяти минут.

13:05–14:00 — Фотосессия на крыше отеля. (Примечание: Элинор Флинтстоун присоединится на последние десять минут.)

14:05–14:45 — Обед/интервью для «Пари-матч». (Примечание: с участием фотографа.)

14:50–15:00 — Радиоинтервью для TSR-1.

15:05–15:15 — Радиоинтервью для RTF-3.

15:20–15:30 — Радиоинтервью для FRT-2.

15:40–16:00 — Неформальное общение за чашкой кофе с представителями избранных интернет-сообществ (ок. 20), имеющих не менее 3,5 млн подписчиков (список предоставляется по требованию).

16:05–16:10 — Коррекция визажа.

16:15–16:45 — Прямое включение с балкона для бельгийской телепрограммы «PM TODAY». (Примечание: Элинор Флинтстоун присоединится в 16:30.)

17:00 — Трансфер автомобилем в «Studio du Roi» для съемки рекламного ролика авиакомпании «Air France». Показ будет вестись на всех международных рейсах в целях рекламной поддержки премьеры «КР-3:СНП». Продолжительность съемки — ок. 3 часов.

20:00 (приблизительно) — Трансфер автомобилем в ресторан «Le Chat». Ужин, организованный U.P.I.C. (Примечание: с участием фотографа.)

После ужина можно либо задержаться, либо вернуться в отель.

Рори Торп возблагодарил свои счастливые звезды за Айрин Бертон — вот уже два года звезды были к нему необычайно милостивы. Он снялся в фильме не с кем-нибудь, а с Уиллой Сакс — самой Кассандрой Рэмпарт! Впервые в жизни открыл счет в банке! И вдобавок сейчас на халяву болтается по Европе! При этом единственное, что от него требуется, — это кое-какие интервью! От его восторгов Айрин Бертон про себя хохотала до колик.

За свои шестьдесят шесть лет Айрин успела поработать в сфере маркетинга на всех шести ведущих киностудиях, а теперь, практически отойдя от дел, приобрела виллу в Окснарде — достаточно далеко от Голливуда, чтобы не подвергаться ежедневным стрессам шоу-бизнеса, но достаточно близко, чтобы выручить организаторов какой-нибудь горящей пиар-кампании. Восемь лет назад она сопровождала молодую, красивую, талантливую актрису в пресс-туре жуткого фильма «Деменция 40», который с треском провалился в прокате, но сейчас стал легендой, так как открыл зрителям молодую, красивую, талантливую Уиллу Сакс. В течение нескольких лет газетчики называли ее «Уилла Секс», что вполне уместно, однако теперь Уилла превратилась в Кассандру Рэмпарт, целую индустрию одной-единственной женщины, которая выпускает собственную линию одежды для фитнеса, содержит приют для домашних питомцев, оставшихся без попечения, и возглавляет фонд по борьбе с неграмотностью в странах третьего мира. В мировом масштабе сборы от первых двух фильмов о Кассандре Рэмпарт составили 1,75 миллиарда долларов. А Уилла Сакс не только заработала на каждом из фильмов 21 миллион плюс проценты, она еще и заработала репутацию.

— Айрин, — сказала по телефону Уилла Сакс, — вы должны мне помочь.

— Что такое, детка? — Ко всем молодым актерам она обращалась «детка».

— Рори Торп — непроходимый тупица.

— Кто такой Рори Торп?

— Парень из моего последнего проекта. Я только что посмотрела его ЭПП. — (Электронная пресс-подборка — это отредактированное студией интервью, предназначенное для распространения в СМИ перед выпуском фильма.) — Чуть ли не каждый его ответ начинается так: «Ну, как бы… Типа, это…» У нас на носу промотур, но я не могу разъезжать по всему свету с этим болваном в качестве моего партнера. Нужно вбить ему в башку, чего нельзя делать ни при каких условиях.

— Это я беру на себя.

Сказано — сделано. Айрин отвела Рори в бутики «Фред Сигал» и «Том Форд», чтобы его приодеть. Безвозмездно. Для интервью — вещи непринужденного стиля, для премьерных мероприятий — смокинги. В «Т. Энтони» были приобретены — с солидной скидкой, которую потом компенсировала магазину киностудия, — правильные чемоданы и кейсы, позволявшие упаковать всю одежду по первому сигналу. Рори предстояло фотографироваться вместе с одной из красивейших женщин мира, и он должен был соответствовать. Ему предстояло сотни раз отвечать на одни и те же вопросы, и Айрин заставила его вызубрить все шпаргалки, предоставленные студией:

— «„КР-три: СНП“ — в высшей степени увлекательный и интеллектуальный фильм, дополняющий вселенную Кассандры Рэмпарт — женщины, которая затмила героинь нашего времени и уже вошла в историю». Сделай одолжение: когда речь будет заходить о Кассандре, добавляй: «Это женщина на все времена».

Айрин довела до совершенства свое умение сдерживать смех, когда ее подопечным случалось отмочить нечто феноменально глупое или наивное, — в случае с Рори это было его убеждение, что самое первое турне по Европе достанется ему даром.

— Деточка, — сказала ему Айрин, — задницу рвать будешь всю дорогу.

Промотур начинался в Лос-Анджелесе: три дня вместили в себя интервью, фотосессии, видеоконференции, телемосты, форумы для групп поддержки, а также максимальное количество ток-шоу, каждому из которых предшествовала часовая репетиция с продюсерами соответствующего канала. Айрин держала под контролем одежду, прическу и макияж Рори, а также вбивала ему в башку, чего нельзя делать ни при каких условиях. Программа предусматривала и поездку в Сан-Диего на конгресс артистов эстрадных жанров. Потребовался целый штат телохранителей, чтобы оттеснять от Уиллы Сакс фанатов, многие из которых подражали внешнему виду бывшего агента спецслужб — Кассандры, девушки со сверхпрочными, укрепленными особым питанием сухожилиями, со вживленными в мозг чипами и способностью общаться на уровне подсознания с «Семеркой» живущих среди нас инопланетян — в чем-то добрых, а в чем-то злых, кому… и т. д. и т. п., короче, сами понимаете. Артисты эстрадных жанров во множестве явились в костюмах «Семерки». И никто не переоделся в Калеба Джексона, «профессионального серфингиста / гения софта», потому что никто еще не видел фильма. Восторженные фанаты переснимали с экрана двадцатиминутный трейлер, который потом, считай, стал темой дня в «Твиттере» и в PopIt!

Через двое суток, в Чикаго, трейлер крутили в кампусе университета «Норт-Уэстерн», альма-матер самой Уиллы Сакс. Общежитие, где она провела студенческие годы, переименовали в ее честь. Айрин сопровождала Рори в течение двух дней, не отходя от него на многочисленных интервью, на параде, на благотворительном волейбольном матче, на вбрасывании шайбы в матче «Блэкхокс» и на просмотре документальной ленты о борьбе с неграмотностью в странах Африки, который проходил в том же кинотеатре, где был в свое время застрелен гангстер Джон Диллинджер.

Четыре дня промотура отвели на Нью-Йорк; в отеле «Уолдорф-Астория» состоялась пресс-конференция для представителей 152 СМИ. Рори вопросов не задавали, пока выступала Уилла, которая в течение 30 минут рассказывала главным образом о тех задачах, которые ставит перед создателями фильма использование новых способов компьютерной обработки и новой системы спецэффектов под названием DIGI-MAX. Как-никак Уилла выступила продюсером этой ленты, приобретя в 2007 году по льготной схеме права на издание графического романа о Кассандре Рэмпарт всего лишь за десять тысяч долларов.

Смеясь, Уилла отмахивалась от вопросов насчет талантов ее мужа, как в области инвестиций, так и — предположительно — в области спальни.

— Ребята! — протестовала Уилла. — Бобби — банкир.

Бобби — так звали ее мужа, и стоил он 1,2 миллиарда долларов. Уилла сказала прессе, что на самом-то деле он — обычный парень, который без напоминания даже мусор не вынесет.

Тут вопросы переключились на Рори.

— Какие у вас были ощущения от поцелуя с самой красивой женщиной в мире?

— Это поцелуй на все времена, — ответил он.

Айрин улыбнулась: она поработала на совесть. В переполненном зале повисла тишина, нарушаемая только щелканьем фотозатворов. По истечении отведенного времени Уиллу мгновенно эскортировали из зала, хотя ей вслед неслись новые вопросы. Айрин привела Рори в малый зал со множеством круглых столов, и за каждым теснились журналисты с микрофонами. У каждого стола Рори провел 20 минут, без передышки отвечая на различные версии одних и тех же трех вопросов:

Как вам работалось с Уиллой Сакс?

Какие у вас были ощущения от поцелуя с Уиллой Сакс?

Это правда, что в сцене урагана показан именно ваш зад?

Айрин отвела Рори в Медиацентр на восьмом этаже, где он дал в общей сложности 57 телеинтервью, не более шести минут каждое, и все — в одном и том же помещении, причем Рори сидел в одном и том же кресле на фоне афиши фильма. С афиши смотрела в пространство Уилла с выражением беспощадной сосредоточенности на своем прекрасном лице. Торс ее был обтянут джемпером, разорванным на одном плече; из прорехи виднелось голое плечо и верхнее полушарие левой груди. У нее за спиной пестрела мозаика из кадров фильма: взрыв, темные фигуры, бегущие по тоннелю, мощная волна с белым гребнем — и Рори за компьютером, в наушниках, чертовски серьезный. «Уилла Сакс возвращается в роли Кассандры Рэмпарт», — объявляли аршинные буквы. Имя Рори, втиснутое в блок финальных титров, размещенный в нижней части постера, было набрано таким же шрифтом, как имя монтажера. Айрин бесперебойно снабжала Рори зеленым чаем, протеиновыми батончиками и розетками с черникой.

Всю неделю фильм рекламировали в программе Си-би-эс «Морнинг шоу». Каждое утро в 7:40 и 8:10 Рори озвучивал центральный прогноз погоды на фоне зеленой экранной карты. Уилла Сакс выступила приглашенной ведущей ток-шоу «В прямом эфире с Келли». Вдвоем с Келли Рипой они демонстрировали пилатес.

Премьеру фильма планировалось организовать на одном из гудзонских причалов: там соорудили подобие открытого кинотеатра на 5000 мест, но синоптики предсказали грозу, и эти планы накрылись медным тазом. Взамен для одновременного кинопоказа были арендованы все городские экраны наружной рекламы. Рори с Айрин доставили на внедорожнике к каждому из 29 экранов. Уилла Сакс появилась только на закрытом просмотре в Музее естественной истории, где проходил сбор средств для программ поддержки молодых ученых.

После девятидневного промотура по стране Рори выдохся, начал заговариваться и страдать головокружениями; он, по сути, видел только автомобили, залы и объективы камер. Но что самое невыносимое — в ходе четырехсот с лишним интервью ему задавали одни те же вопросы:

Как вам работалось с Уиллой Сакс?

Какие у вас были ощущения от поцелуя с Уиллой Сакс?

Это правда, что в сцене урагана показан именно ваш зад?

Рори уже стало казаться, что работать с Уиллой Сакс — это как откусывать бутерброд с арахисовым маслом, гоняя на мотоцикле; целоваться с Уиллой Сакс — это как праздновать Рождество в июле, а свою задницу в сцене урагана показывал жеребец по кличке Спесивый.

— Добро пожаловать на новую высоту, детка, — сказала Айрин. — Завтра — Рим.

Уилла Сакс улетела в Италию чартерным рейсом, вместе со своей командой, охраной и службой сопровождения. Пятеро других продюсеров, все руководство и начальники отдела маркетинга сели в самолет, принадлежащий киностудии. Айрин и Рори, которым не хватило мест, летели бизнес-классом на самолете компании «Эр-Европа» с пересадкой во Франкфурте.

Три дня общения с прессой в Риме были такими же напряженными, как в Штатах. Трейлер показали в последний вечер на открытом воздухе, у «Цирко максимо», где в античную эпоху проходили состязания колесниц. Рори это место виделось просто большим полем. Сцены из фильма проецировались на огромный импровизированный экран, но, конечно, только после того, как закончилась церемония награждения местной футбольной команды, победившей в каком-то чемпионате. Собралось около 21 000 человек. Когда Рори поднялся на трибуну, чтобы помахать толпе, никакой реакции не последовало. Когда то же самое сделала Уилла, в толпе вспыхнули потасовки: чтобы оказаться поближе к ней, волна болельщиков в футболках любимой команды снесла заграждения. Итальянские карабинеры врукопашную схватились с римскими бузотерами, а Уиллу срочным порядком усадили в бронированный автомобиль и отправили в аэропорт. Утром Рори с Айрин коммерческим рейсом «Эр-Флюгплатц» вылетели в Берлин, где их ждали следующие три дня промотура.

В Берлине Рори, не опомнившийся от смены часовых поясов, проснулся, кипя энергией, и в три часа ночи отправился на пробежку. На выходе из отеля в его сторону даже не посмотрели десятки преданных немецких фанатов Кассандры Рэмпарт, которые всю ночь переминались с ноги на ногу и не собирались расходиться, не увидев свою богиню. Рори пробежался по темным аллеям Тиргартена и сделал отжимания на ступенях памятника Советской армии, сокрушившей Берлин в 1945-м. К полудню он так устал, что двигался как лунатик. Да и разговаривал примерно так же, когда, выступая перед редколлегией крупнейшей газеты «Бильд», отрекомендовал себя большим киноманом и звездным партнером Уиллы Секс (он действительно сказал «Секс» вместо «Сакс») и заявил, что считает фильм «Сандра Каспарт» самым завлекальным и интеллектуательным, что Уилла Секс затмила собой героин на все времена и как женщина попала в историю.

Далее последовали вопросы:

Как вам работалось с Уиллой Сакс?

Какие у вас были ощущения от поцелуя с Уиллой Сакс?

Это правда, что в сцене урагана показан именно ваш зад?

— Постарайся больше не называть ее «Уилла Секс», — указала ему Айрин в машине на обратном пути в отель.

— Когда это я так ее называл? — удивился Рори.

— Только что. Перед полным составом редколлегии крупнейшей ежедневной немецкой газеты.

— Извиняюсь, — сказал он. — Я уже сам не знаю, что говорю.

Ближе к ночи состоялся показ трейлера: его проецировали на Бранденбургские ворота в присутствии 5000 фанатов. Когда Уилла вышла на балкон, чтобы помахать собравшимся, ее обескуражила вялость толпы, где не вспыхнуло ни одной потасовки.

— Полагаю, в этот вечер я отнюдь не Уилла Секс, — сказала она во время заключительного ужина, организованного в том музее, где выставлен бюст Нефертити.

К моменту прибытия Рори и Айрин в Лондон рейсом «Компью-эр» (с приземлением в аэропорту Гатвик) международный промотур превратил Рори в косноязычного клоуна.

ДЕНЬ 2-й

7:30 — Прическа и макияж в номере.

8:00 — Трансфер автомобилем до Gare De L’Est.

8:10-9:00 — Интервью на Красной ковровой дорожке перед посадкой в экспресс «Кассандра».

9:05–13:00 — Поездка в Экс-ан-Прованс по железной дороге. В пути 15-минутные интервью в специально оборудованном вагоне для прессы. Список участников имеется.

13:00–14:00 — Интервью на Красной ковровой дорожке перед греко-римским амфитеатром.

14:30–16:00 — Греко-римский амфитеатр. Воспроизведение сцены урагана для СМИ. (Примечание: прямая трансляция по RAI-Due TV.)

16:30 — Общий сбор в экспрессе «Кассандра».

Прямая трансляция программы «Миди amp; Мади» из панорамного вагона.

17:15–21:45 — Возвращение в Париж экспрессом «Кассандра». В пути 15-минутные интервью для нефранкофонных СМИ в специально оборудованном вагоне для прессы. Список участников имеется.

22:00 — Трансфер автомобилем в отель «Морис» на коктейль/ужин, организованный Facebook (Франция).

После ужина можно либо задержаться, либо вернуться в отель.

Айрин получит предварительный АЗИАТСКИЙ ГРАФИК перед прибытием в Сингапур/Токио.

С этой работенкой ему просто подфартило, как в лотерею. Рори полгода трудился в Лос-Анджелесе манекенщиком/статистом/барменом, хотя получил две необходимые отметки в членском билете Гильдии профессиональных актеров. После этого он засветился в рекламе йогурта, где от него требовалось играть в тачбол на пляже в Сан-Диего. Три облачных дня кряду носился по песку без рубашки (Рори классно выглядел с голым торсом) в многонациональной компании «приятелей», а потом они дружно подкреплялись йогуртом. Их проинструктировали, как опускать ложечки в мини-контейнеры и как отправлять йогурт в рот. Здесь были свои хитрости.

Через два месяца он получил эпизодическую роль в римейке сериала «Коджак»{23} на Би-би-си. Рори изображал покрытого татуировками бритоголового наркодилера, который выдавал себя за инвалида войны в Ираке и, естественно, был обречен погибнуть. Свою кончину Рори встретил красиво, с голым торсом (конечно же): его утянула вниз с крыши небоскреба моторизованная инвалидная коляска, добытая неправедным путем, а новый Коджак вовремя успел отскочить в сторону.

В Южной Калифорнии, где у него только и было дел, что выплачивать кредит за автомобиль да качать мышцы в спортзале, Рори совсем заскучал и, взяв с собой гонорары за йогурт и «Коджака», махнул в Юту кататься на лыжах. Когда обновленный «Коджак» вышел на телеэкраны, один из продюсеров «Кассандры» случайно оказался у телевизора и тут же отправил эсэмэску Уилле Сакс: «Кажется, увидел очередной батончик для КР». Через пару дней Рори позвонили из актерского агентства и попросили вернуться в город, поскольку там готовилось, назревало, затевалось нечто грандиозное.

Знакомство Рори с Уиллой Сакс — умопомрачительно, нереально прекрасной — состоялось за чашкой зеленого чая в голливудском офисе Уиллы на Вайн-стрит, в здании фирмы звукозаписи «Кэпитол рекордз». Жила она в особняке среди окрестных холмов со своим мужем, венчурным капиталистом. Лучась обаянием, она заговорила с Рори о живописи, потом о коневодстве. Ни в одной, ни в другой области Рори не блистал обширными познаниями. Тогда Уилла переменила тему и заговорила об островах Фиджи, куда летала для оценки перспектив натурных съемок. Она рассказала Рори о красоте ночного неба, о прозрачности вод и о счастливых лицах туземцев, особенно во время традиционной церемонии распития кавы в честь приезда гостей. Уилла обучилась серфингу именно на островах Фиджи. Съемки там планировалось вести недели две, не меньше.

Встреча продолжалась чуть более часа, но не успел Рори вырулить на голливудский фривей и застрять в пробке, как его телефон взорвался сообщениями: «УСаКС от тебя без ума!$$$$». А еще через две недели он был официально утвержден на роль Калеба с запредельной ставкой — почти полмиллиона долларов за съемочный день, с условием распространения ее в общей сложности на три фильма, входящие или не входящие во вселенную Кассандры Рэмпарт. Следующая встреча с Уиллой состоялась уже на киностудии, где были назначены пробы. Ассистент режиссера подвел Рори к ее вагончику. Когда Рори в плотно облегающем гидрожилете Калеба Джексона поднялся по ступенькам, Уилла смерила взглядом своего безымянного, но шикарного партнера и сказала:

— Да ты клевый чувак!

Из-за необходимости доработки сценария запуск фильма отодвинулся на несколько месяцев, а затем был отложен до нового года, чтобы Уилла могла провести рождественские праздники с мужем; Рождество они встречали в каком-то шотландском замке. Для Рори, утвержденного на роль Калеба Джексона, первый съемочный день пришелся на конец марта и начался в будапештском павильоне звукозаписи. Уилла отработала уже три недели, у нее была собственная гримерная в отдельном вагончике, так что партнеры по фильму пересеклись только на съемочной площадке. По сценарию им предстояло заниматься любовью в душе, но от едва теплой воды не было никакого пара, и венгры, ответственные за спецэффекты, наладили задымитель. Уилла появилась на площадке в купальном халате; трое телохранителей мгновенно заняли позицию у ее кресла. Она поинтересовалась у Рори, устраивает ли его гостиница, а потом предупредила, что теперь, будучи замужней женщиной, никогда не размыкает губы при поцелуях.

На протяжении семи месяцев Рори был занят лишь пару дней в неделю — в Будапеште, на Майорке, опять в Будапеште, в марокканской пустыне, а затем в Рио-де-Жанейро, где снимался эпизод, в котором Уилла и Рори бежали по запруженным карнавальной толпой улицам, — эпизод готовился четыре дня и был снят за шестнадцать минут. Потом Рори, уже один, неделю снимался в Шривпорте, штат Луизиана, пока Уилла, взяв отпуск, отдыхала с мужем на Сейшелах. Встретились они на один день, для досъемки фрагментов карнавального пробега, но уже в Новом Орлеане. Поскольку финансирование съемок частично шло из Германии, налоговое законодательство вынудило создателей фильма перенести съемки одной сцены в Дюссельдорф. Там от Рори с Уиллой требовалось выскочить из какого-то здания и прыгнуть в такси; этим съемки в Дюссельдорфе и ограничились. Через 10 дней пересъемок в Будапеште им оставались только сцены серфинга. С островами Фиджи что-то не срослось. Вместо этого Рори и Уилла снимались на фоне зеленого задника у открытого бассейна на Мальте и раскатывали на досках с универсальными шарнирами, пока рабочие поливали их ледяной водой из бачков.

ДЕНЬ 3-й

7:30 — Прическа и макияж в номере.

8:00-9:00 — Ресторан отеля. Завтрак с победителями конкурса. (Примечание: Элинор Флинтстоун присоединится к нам на кофе в 8:50.)

9:05–12:55 — Телеинтервью для ведущих каналов. (Продолжительность каждого 12 мин.)

13:00 — Обед в номере. Заказ по меню обслуживания номеров.

13:20 — Коррекция визажа.

13:25–16:25 — Продолжение основных телеинтервью.

ПЕРЕРЫВ

16:30–16:55. ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ «Le Showcase».

(Ведущая — Рене Ладу, культовая фигура французской кинокритики.)

17:00–17:30 — Телеинтервью с «Petit Shoopi».

(Petit Shoopi — это кукла-марионетка, которая попросит тебя спеть с ней дуэтом. Песня в данный момент обсуждается.)

17:35–18:25 — В парадном зале совместное с Элинор Флинтстоун телеинтервью с Клэр Брюль для FTV 1 (это самое популярное женское шоу во Франции).

18:30–19:00 — Фотосессия с Элинор Флинтстоун для «Ле Фигаро».

19:05–19:55 — Фотосессия для Организации по защите животных, оставшихся без попечения.

(Примечание: будут задействованы кошки, собаки, птицы и рептилии.)

20:00 — Трансфер с кортежем на следующее мероприятие.

20:30 — Прибытие в сад Тюильри.

20:30–21:00 — Общение с прессой на Красной ковровой дорожке, фотосессия.

21:05–22:00 — Концерт популярного французского певца (кандидатура уточняется).

22:05–22:30 — Спонтанные реплики в толпу.

(Важно: ты будешь представлять Элинор Флинтстоун. Рекомендованные реплики получишь у Айрин.)

22:35–22:45 — Фейерверки.

22:50–23:00 — Парашютирование Кассандры/Калеба в кратер вулкана в исполнении французских десантников.

23:05 — Пролет французских ВВС.

23:10–23:30 — Открытие голографического рекламного щита «КР-3: СНП». (Важно: выдача толпе голографических очков — по прибытии.)

23:35-0:15 — Выступление французской поп-звезды (кандидатура уточняется). Отъезд Элинор Флинтстоун в аэропорт. Освобождение помоста.

0:20 (примерно) — Начало просмотра.

Ты можешь либо остаться на просмотр, либо вернуться в отель.

ВАЖНО: ЗАВТРА — ПЕРЕЛЕТ В СИНГАПУР

Во Франции телефоны не звонят. Они блеют: «Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е». В 6:22 этот звук создает полный эффект присутствия сельскохозяйственного животного у тебя в номере. Рори не мог отмахнуться от этого звука:

— Да?

Поднесенная к уху трубка была миниатюрной, как игрушка.

— Планы изменились, детка, — сказала по телефону Айрин. — Можешь еще поваляться.

— Что-что? — Рори пребывал в сумеречном состоянии: он только пять часов назад вышел из гостиничного бара «Морис», которому воздал должное.

— На сегодня график еще не утрясли, — объяснила Айрин. — Так что спи.

— Ну-ну. — Рори повесил трубку, повернулся на другой бок и вырубился, как боксер от удара в слабую челюсть.

Проснулся он через три часа и, пошатываясь, вышел в гостиную своего номера, который некогда был достаточно хорош для нацистов, а теперь на славу послужил единственному сыну миссис Торп. График дня номер три в Париже лежал на служебном столике рядом с меню обслуживания в номерах и медиапакетом фильма «КАССАНДРА РЭМПАРТ — 3: Страх на пороге». С 9:46 Рори предстояло давать телеинтервью, по 12 минут каждое, но почему-то никто из провожатых, включая Айрин, за ним не зашел. На завтра у него был запланирован полет в Сингапур бизнес-классом «Индо-Эр-Уэйз», поэтому он заказал себе в номер несколько чашек кофе с молоком и корзину булочек.

В гостиничных номерах Рори проводил очень мало времени: по вечерам он сразу проваливался в сон, а утром сидел перед зеркалом, пока его приводили в надлежащий вид. Этим всегда занимались две девушки: одна отвечала за прическу, другая — за макияж; в номер их каждое утро приводила Айрин, пока Рори принимал душ. Сейчас посторонних рядом не было, и Рори, сидя в трусах и в майке за кофе с горячим молоком, впервые смог оглядеться.

Отель, недавно модернизированный, был отделан в хипстерско-техногенном стиле нулевых, что само по себе стало бы шоком для нацистских оккупантов из далекого прошлого. Черная панель оказалась телевизором. Пульт от него, длинный, тонкий и увесистый, не смог бы освоить ни один американец. Все источники света были с сенсорным управлением, которое нащупывалось неизвестно где. На квадратном кофейном столике выстроились в одну шеренгу четыре бутылки апельсинового напитка, соседствуя, по иронии судьбы, с четырьмя фарфоровыми апельсинами. Стереосистема представляла собой проигрыватель в стиле ретро с коллекцией долгоиграющих пластинок французского Элвиса — Джонни Холлидея, причем одна пластинка относилась к пятидесятым годам. На книжных полках книжек не было, но стояли три антикварные пишущие машинки: одна с русской клавиатурой, вторая с французской и третья с английской.

Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е. Бе-е-е, бе-е-е.

— Я уже не сплю!

— Ты сидишь, детка?

— Секундочку.

Рори вылил в последнюю порцию кофе остатки горячего молока и, придерживая на колене чашку с блюдцем, откинулся назад в мягком кожаном кресле.

— Сижу, причем развалясь.

— Пресс-тур отменен.

Айрин была рекламщицей старой закалки. «Промотуром», в ее понимании, назывались действия корпораций, направленные на сбыт кинопродукции, а термин «пресс-тур» означал мероприятия, проводимые кинозвездами для раскрутки своих фильмов.

Поперхнувшись, Рори облил горячим кофе свои голые ноги и кожаное кресло.

— А? Что? — только и сказал он.

— Пошарься в интернете — узнаешь причину.

— У меня даже руки не дошли взять пароль от вай-фая.

— Уилла разводится со своим стервятником, венчурным капиталистом.

— Из-за чего?

— Ему дали срок.

— Он смошенничал и не угодил федералам?

— Да не федералам. Проституткам. На бульваре Санта-Моника, в собственном автомобиле. И похоже, при нем была не только медицинская доза марихуаны.

— Жесть… бедняжка Уилла.

— Уилла внакладе не останется. Ты лучше студию пожалей. «Кассандра Рэмпарт — три: Трах на дороге» не дойдет до проката.

— Могу я хотя бы позвонить Уилле и выразить сочувствие?

— Попробуй, но она со своей командой сейчас в самолете, где-нибудь над Гренландией. Пересидит пару недель у себя на коневодческом ранчо в Канзасе.

— У нее ранчо в Канзасе?

— Она же выросла в Салине.

— А как же эти пафосные мероприятия из прокламашки? На сегодня фейерверки назначены, и французские военные самолеты, и осиротевшие животные…

— Все отменяется.

— А когда мы летим в Сингапур, в Сеул, в Пекин?

— Никогда, — ответила Айрин без тени сожаления. — У прессы только один интерес: Уилла Сакс. Без обид, детка, но ты — лишь парень из ее фильма. Рори-Никто-Ничто. Помнишь плакат у меня в офисе: «А вдруг на пресс-конференцию никто не придет?» Ой, погоди. Ты же не бывал у меня в офисе.

— И что теперь?

— Я через час улетаю на студийном самолете. Меня не колышет этот цирк длиной в полсуток. Еще четыре дня — и фильм выйдет на экраны по всей стране: каждая рецензия в первых строках будет прохаживаться насчет проституток, оксиконтина и этого перца, который покупал интимные услуги, будучи законным мужем Уиллы Сакс. Вот тебе и сюжет нового фильма, «Кассандра Рэмпарт — четыре: На поруки в умелые руки».

— А как мне добираться домой?

— Аннетт все организует по внутренним каналам.

Что еще за Аннетт? В ходе промотура Рори знакомили с таким количеством народа, что имена и лица уже стали неразличимы, словно космические пришельцы.

Айрин еще пару раз обратилась к нему «детка», сказала, что он суперский парень, настоящий мачо и, по ее мнению, сделал бы фантастическую карьеру, если бы лента «КР-3: СНП» сумела отбить вложенные в нее деньги. На самом-то деле фильм ей даже нравится. Очень трогательный.

По-русски я ни бум-бум. Во французском слишком много букв и всяких значков — не разбери поймешь. Хорошо, что вот на этой — третьей — пишущей машинке буквы исключительно английские.

Я считаю, Уилла Сакс — она же Элинор Флинтстоун — классная девчонка и заслуживает лучшего. Уж всяко заслуживает она кого-нибудь поприличнее, чем этот крендель, который ходит по проституткам и сидит на «крокодиле»{24}. (Кого-нибудь вроде меня? Ни в одном из сотен интервью я не признался, что давно и основательно запал на эту девушку. Айрин советовала поменьше откровенничать с прессой. «Говори правду, только в разумных пределах, но никогда не лги».)

На кармане денег немерено. Суточные мои. В каждом городе Айрин вручала мне конверт с наличкой! А я, между прочим, ни цента потратить не успел. Что в Риме, что в Берлине. В Лондоне вообще не продохнуть было. Может, хотя бы сейчас, в Париже, смогу разведать, какие удовольствия доступны тут за пару евро…

ПОЗЖЕ!

Впервые после Берлина вышел из отеля один.

Ха, Париж вполне себе неплох! Я-то думал, на улице будет копытиться привычная толпа фанатов, жаждущих поглазеть на Уиллу. Как правило, их сотни, в основном, ясное дело, мужики: папарацци, охотники за автографами и т. п. Бумажная братия, как окрестила их Уилла. Однако сейчас тут ни души: видно, пронесся слух, что Уилла Сакс покинула Город Света{25}.

Аннетт Ле-Буги-Дуги говорит, что из-за отмены промотура я вовсе не обязан пулей лететь домой. При желании могу еще поболтаться по Парижу, а то и по всей Европе, только уже за свои кровные.

Я и в самом деле чуток побродил по городу. Перешел по знаменитому мосту на другой берег, прогулялся мимо Нотр-Дама. Едва уворачивался от скутеров, велосипедов и туристов. Видел стеклянную пирамиду Лувра, но внутрь заходить не стал. Ни одна собака меня не узнала. Да и с чего бы? Рори-Никто-Ничто — мое второе имя.

Прошелся по парку, где у нас планировалась грандиозная тусовка: рок-группы, фейерверки, реактивные самолеты, тысячи людей в бесплатных 3D-очках. Но на месте застал только рабочих, которые демонтировали сцену с экраном. Ограждения еще стояли, но больше для видимости. К сцене никто не ломился.

За парком есть большая круговая развязка, называется «Площадь Согласия»: в центре торчит памятник-шило, а вокруг в несколько рядов без остановки мчатся в обоих направлениях миллионы автомобилей и мотороллеров, так и носятся кругами. С 1999 года невдалеке крутится огромное колесо обозрения. Больше, чем в Будапеште… когда ж это было? Когда я там снимался? Еще школяром, что ли? Парижское «чертово колесо» размерами близко не стоит к лондонскому, но лондонское крутится еле-еле, один оборот — и слезай. Перед той махиной мы пресс-конференцию проводили, причем с размахом: пригласили детский хор, Шотландский кавалерийский полк и какого-то представителя королевской династии. Когда ж это было? А, точно. На той неделе, во вторник.

Купив билет, я почти сразу попал на колесо обозрения. Практически без очереди, так что кабинка оказалась полностью в моем распоряжении.

Сделал кругов этак несколько. Из верхней точки город — как на ладони, аж до горизонта, река петляет то к северу, то к югу, под знаменитыми мостами скользят эффектно украшенные длинные пароходы. Распознал так называемый Левый берег. И Эйфелеву башню. И соборы на холмах. И широкие бульвары, где музей на музее. И остальной Париж.

Весь Город Света раскинулся у моих ног.

Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом

СЛОН В ПЕЧАТНОЙ ЛАВКЕ

Редакция «полницца» слухами! Слон в Печатной Лавке прямо говорит: в «Три-Сити{26} дейли ньюс/геральд» вот-вот откажутся от экономически сугубо призрачной бумажной версии нашей Великой Трех-Мегаполисной Газеты. Если/когда и вправду будет сделан такой деловой ход, вы сможете читать мою колонку и все прочее только на каком-нибудь из своих многочисленных гаджетов — на телефоне, к примеру, или на новомодных часах, которые каждую ночь требуется ставить на подзарядку.

* * *

Вот к чему ведет прогресс, но как тут не вспомнить Эла Симмондса, редактора замшелого агентства Ассошиэйтед Пресс. Я прослужил в АП без малого четыре года, но мне в момент указали бы на дверь, кабы не Эл Симмондс, который брал из моего репортерского блокнота неуклюжую писанину с рублеными, школярскими предложениями и превращал ее в добротный новостной материал. Эл, упокой Господи его душу, давно покинул сей мир, не застав эру чтения газет на ноутбуках и планшетах. При его жизни сама идея казалась чем-то из области фантастики, как космический корабль «Энтерпрайз»{27}. Сдается мне, у Эла даже телевизора не было, поскольку старик вечно сетовал, что с уходом из эфира Фреда Аллена хороших передач на радио не стало (эта история будто радиоактивным углеродом датирует мой возраст!)…

* * *

Зато у Эла была пишущая машинка «Континенталь» (зверюга размером с кресло), привинченная к письменному столу на дверных петлях, хотя никто на нее не покушался. Только идиот решился бы не то что умыкнуть — даже приподнять эту громадину. Рабочий стол Эла, компактный, узкий, был алтарем редактуры. На него ложились мои тексты, а вместо них отстукивались более лаконичные, яркие и, что греха таить, более качественные варианты, после чего Эл откидывал пишущую машинку назад, чтобы на расчищенном месте, вооружившись синим карандашом, атаковать плоды уже своего собственного труда. Обычно под его пальцами машинка издавала несусветные звуки: «чока-чок» — стучали клавиши, «дзынь» — тренькал звоночек, «тррра» — заявлял о себе возврат каретки, «вжжух» — извлекалась отпечатанная страница, и наконец «кря-бум» — массивное орудие труда ставилось на попа, чтобы Эл с неизменным карандашом в руке мог перейти к совсем уж примитивному способу письма, — и так сто раз на дню. Он сросся со своей машинкой и никогда не удалялся от нее и от своего стола более чем на метр. Частенько Эл гонял меня за кофе с бутербродами, но я, вернувшись, убеждался, что он садирует какой-то материал; приходилось оставлять еду на ближайшем табурете, где она дожидалась, пока Эл откинет свой «Континенталь» и расчистит пятачок на столе. Если с моих слов Эл Симмондс предстает как стереотипно-карикатурный кабинетный писака, это соответствует истине, с одной лишь оговоркой: он не курил и на дух не выносил курильщиков, работавших в АП.

* * *

В наши дни знак «ТИШИНА! РАБОТАЮТ РЕПОРТЕРЫ» выглядел бы анахронизмом в редакции «Дейли ньюс/геральд». С восьмидесятых годов мы полностью перешли на компьютеры, хотя поначалу они назывались текстовыми процессорами — так же мы прозвали и самих себя. Вообще говоря, Эл Симмондс не смог бы взять в толк, как это за последние пять лет мы приноровились читать газеты в небывалых количествах, склоняясь над волшебными устройствами величиной с ладонь. Не смог бы он понять и другое: как печатаются газеты в течение последних трех десятилетий. «Где грохот и ярость газеты, идущей в печать?» — кричал он. На меня, естественно.

* * *

В память Эла хочу провести эксперимент: если вы читаете это на вашем телефоне, наберу-ка я часть текста на своем. Сперва — мой поток сознания, мною же отредактированный и откорректированный…

* * *

«Мне будет не хватать осязаемых, бумажных газет, тех, что семь дней в неделю швыряет мне на лужайку из окна автомобиля, почти не притормаживая, почтальон по имени Карл, а также другой газеты, которую пару раз в неделю читаю в кафе „Перл-авеню“ (на Перл-авеню). Мне будет не хватать ликования от материала, помещенного на первой полосе, и стыда от материала, задвинутого на страницу Б6. Не скрою, меня греет, когда я вижу свое фото и подпись — свою колонку — на последней полосе ее легко найти, а известно ли вам, что колонка читается от начала до конца за то же время, что варится яйцо всмятку? Если/когда „Три-Сити дейли ньюс/геральд“ перейдет целиком в электронный формат/откажется от печати, ваш корреспондент будет долго оплакивать/переваривать явление, именуемое реальностью. А Симмондс в своем редакторском раю будет недоуменно чесать в затылке, навсегда откинув свою машинку…» Так, теперь другая версия, набитая на моем телефоне без отключения режима автозамены.

* * *

Мне будет не хватать осязаемых, бумажных газет, тех, что СЕ дней в небе швыряет мне на лужайку из окна автомобиля почти не притон моя талон по имени Карл, а также пожру на зете Котор пару раз в небе Чита ж Каф не АВ (на ее АВ). Мне будет не хватать Ликока от материк, попе щеки на первоцветом, ее полосе, и стыда от сатериада, задатгутого на страриук б6. Не серо меня грек кто я в да свое ФО и моде Св. Колон на последней полоска ее легковушек, а пизанская дивам, что кошка смотается о. Начала до клнцыза. Ожесточенно варится яйцо всмятку? Если/когда три см идти дейли ньюсмейкер/геральдик целиком перейдет в электронный флот/откроется отпечатки, ваш Корре спондеет будет долго оплакивать/переваливая явление неминуемое реально. Б. А Си морда в своем редакторском раб будет нежоумегно чп в затылке, нас откинув. Вою аги нуу…

* * *

Всё, бегу сдавать материал в набор…

Добро пожаловать на Марс

Керк Уллен все еще спал у себя в каморке, закутавшись в стеганое одеяло и укрывшись сверху еще и старым шерстяным, армейским. Как повелось с 2003 года, когда ему исполнилось пять лет, свою спальню, устроенную в заднем чулане родительского дома, он делил со стиральной машиной и сушилкой фирмы «Мэйтаг», с ободранным, расстроенным древним спинетом, с ненужной швейной машинкой (мать не садилась за шитье со времен второго президентского срока Буша-старшего), а также с электрической пишущей машинкой «Оливетти-Ундервуд», которую признали неоперабельной после того, как Керк ненароком залил ей в нутро шипучий коктейль. Каморка не отапливалась и вечно дышала холодом, даже в это раннее утро на исходе июня. Глаза у Керка аж закатились в затылок: ему снилось, будто он, еще школяром, не может открыть кодовый замок своего шкафчика в раздевалке спортзала. В седьмой раз он поворачивал замок на один шаг вправо, затем на два влево и опять на один вправо, как вдруг белая вспышка молнии залила раздевалку ослепительным светом. Вслед за этим, так же внезапно, его мирок полностью окутала тьма.

Вспышки не прекращались: все вокруг то загоралось белизной, то утопало в непроглядной мгле, снова и снова. Однако при всем при этом громовержец Тор почему-то не рокотал в своих гулких далеких ущельях.

— Керк? Керквуд?

Отец. Фрэнк Уллен резко щелкал выключателем верхнего света — именно такой ему виделась развеселая побудка.

— Ты же вчера не шутил, сын? — начал Фрэнк и запел: — «Керквуд, Керквуд, дай же мне свой ответ».

— По поводу? — прохрипел Керк.

— По поводу сборов на Марс. Откажешься от своих слов — я отвалю. Подтвердишь — и мы начнем твой день рождения так, как подобает бесстрашным и свободным мужам из рода Улленов.

Какой, к черту, Марс? В голове у Керка замерцало сознание, и он вспомнил. Сегодня ему девятнадцать. Вчера после ужина он спросил отца, смогут ли они завтра поутру заняться серфингом, как в тот день, когда ему стукнуло десять, и потом еще раз, на его тринадцатилетие.

— Не вопрос! — ответил отец.

Прогноз погоды обещал подходящие условия. На Марс-Бич с юго-запада надвигался свелл{28}.

Фрэнка Уллена несколько удивила просьба сына. Керк давненько не составлял ему компанию на воде. Превратившись из школяра в студента, этот Мистер Колледж больше не стремился бросать вызов стихиям. Фрэнк попытался вспомнить, когда они в последний раз вместе седлали волны. Два? Три года назад?

Вызвать в памяти распорядок сегодняшнего дня Керк сумел не сразу, потому как только-только высвободился из дымки снов. День рождения — не день рождения, но в десять утра, как штык, нужно приступать к работе: на лето Керк устроился администратором в гольф-клуб. Который час? Шесть пятнадцать? Ладно, пойдет. Насколько он знал, у отца оставался только один бизнес — новый мини-маркет на бульваре Блафф. Да, успеть вполне реально. Можно попрыгать на волнах пару часов с лишком. Ну или до тех пор, пока плечи не повыбивает.

Славно было бы вдвоем вернуться на воду: Непотопляемые Уллен и Сын, Властители Морей. На воде отец Керка был в родной стихии, по утрам его серф не высыхал. Проблемы в бизнесе, домашние склоки, абсолютно все рутинные заморочки, которые вспыхивали непредсказуемо, как мелкие низовые пожары, — все оставалось на берегу. Керк горячо любил маму и сестер — не меньше, чем саму жизнь, — но давным-давно смирился с тем, что женская половина семьи подобна скрипучему колесу на ухабистой дороге. Отец, вожак прайда, исполнял две обязанности — кормильца и миротворца, причем без выходных. Неудивительно, что серфинг служил ему не только для поддержания физической формы, но и для ментально-астральной терапии. Для Керка этот выезд с отцом обещал стать объединяющим знаком доверия, чисто мужским сговором, именинным объятием с классическими похлопываниями по спине: мол, в курсе только мы двое, ты и я. Назовите хотя бы одну семью, где отцу и сыну не нужны такие моменты.

— Лады, — зевнул Керк, потягиваясь. — Я в деле.

— Хочешь в тепле понежиться — это законом не запрещено.

— Погнали.

— Точно?

— Похоже, теперь ты сам хочешь отмазаться?

— Ни в коем разе, дурила.

— Тогда я с тобой.

— Отлично. Завтрак — как для дальнобойщика. Готовность — двенадцать минут.

Фрэнк исчез, оставив за спиной включенный свет, от которого сын щурился, чтобы не ослепнуть.

Завтрак был — просто объедение, впрочем, как всегда. Утром на кухне никто не мог тягаться с Фрэнком. Его козырем был хронометраж. Польские колбаски подавались на стол прямо с плиты, разогретые булочки уже просили масла, старая кофеварка «Мистер Кофе» в нужный момент выдавала ровно восемь чашек утреннего напитка, яйца получались исключительно в мешочек — желтки лились золотом. А вот ужины отцу не удавались: как видно, ему претило сложа руки ждать, пока прожарится рулька или сварится картофель. Это было не в его характере. Фрэнк Уллен предпочитал стремительность: раз-два — и готово, подано, съедено; когда подрастали дети и семья жила по четкому распорядку, ежедневные завтраки превращались в аттракцион, а за столом велись жаркие (иногда слишком жаркие) беседы, насыщенные, как дозволяемое детям с третьего класса горячее отцовское какао с капелькой кофе. Теперь же мама спала допоздна и к завтраку не выходила, Крис уехала в Сан-Диего к своему бойфренду, а Дора объявила, что будет приходить и уходить, когда пожелает, и никто ей не указ. Поэтому сегодня за столом сидели только мужчины в мешковатых серферских толстовках, и притом немытые: какой смысл идти под душ, если все равно полезешь в воду?

— В восемь тридцать мне надо будет сделать несколько телефонных звонков. Рабочая хрень, — предупредил Фрэнк, бросая себе на тарелку пару булочек. — Много времени не займет. На часок — плюс-минус — оставлю тебя наедине с океаном.

— Надо — значит надо, — ответил Керк.

По привычке он сел за стол с книгой и уже погрузился в чтение. Фрэнк протянул руку и аккуратно забрал у сына чтиво.

— «Архитектура тысяча девятьсот двадцатых годов»? — Он вопросительно поднял брови. — Это тебе зачем?

— Люблю нетривиальные мысли, — ответил Керк, подчищая белым мякишем жир от польских колбасок и яичный желток. — Век Джаза спровоцировал строительный бум, продлившийся вплоть до Великой депрессии. Послевоенные строительные технологии и новые материалы изменили архитектурный облик всех городов мира. По-моему, это интересный взгляд.

— Имеешь в виду те наружные опорные конструкции, из-за которых здание смахивает на свадебный торт: каждый следующий уровень меньше предыдущего. Вот скажи: ты поднимался когда-нибудь на верхние этажи Крайслер-билдинг{29}?

— В Нью-Йорке?

— Ну не в Техасе же, умник.

— Пап, ты ведь сам меня вырастил, не забыл, случайно? Ты хоть раз свозил меня в Нью-Йорк, чтобы я поднялся на верхние этажи Крайслер-билдинг?

Фрэнк взял с полки две дорожные кружки.

— Верхний уровень Крайслер-билдинг — это хренова живопырка.

Оставшийся кофе был разлит в две кружки, которые Фрэнк поставил на «торпеду» пикапа; сын тем временем вытаскивал из гаража свой серф шести с половиной футов в длину и укладывал в трейлер, где основное место уже занимал «Бьюик» — доска Фрэнка длиной в одиннадцать с половиной футов.

Шесть сезонов назад абсолютно новый прицеп-трейлер был куплен для исторического путешествия по петле в две тысячи миль: вдоль побережья в Канаду, далее по трассе «Империал», через Британскую Колумбию{30}, Альберту{31} и Саскачеван{32}, прямиком в Реджайну{33}. Поездка эта — Большая Прогулка клана Улленов — планировалась давно и на протяжении первых сотен миль оправдывала все ожидания. Потом мама принялась критиковать и делать замечания. Она хотела установить свои правила поведения в пути и начала командовать. Это был первый гонг, повлекший за собой множество жестоких раундов. Словесные перепалки вели к нешуточным раздорам, а надрывные язвительные шпильки силились доказать, что последнее слово должно оставаться за матерью семейства. Крис по привычке нагнетала свой бунтарский дух. Дора, кипя праведным гневом, погружалась в пучину молчания, прерываемого резкими, громогласными и ядовитыми выплесками эмоций, которые по своему накалу приближались к шекспировским страстям. Фрэнк за рулем пикапа потягивал остывший кофе или нагревшуюся колу, попеременно выступая в роли арбитра, психотерапевта, говорящего справочника, а также полисмена, в зависимости от точек зрения или нанесенных обид. Керк в качестве щита прикрывался книгами, которые заканчивались у него чрезвычайно быстро, как у заядлого курильщика — сигареты с ментолом. Вся эта психодрама превратилась для него в фоновый шум, неотделимый от шуршания колес по тысячам асфальтовых миль.

Перебранки длились всю дорогу через Канаду, не утихали и при движении на юг через американские прерии — бескрайние открытые просторы, сводившие, как считается, с ума первых поселенцев. В Небраске{34} семейство Уллен тоже повредилось в уме, когда Крис не таясь купила травку у какого-то парняги, обосновавшегося в кемпинге. Мама хотела вызвать полицию, чтобы сдать и наркодилера, и родную дочь. Когда же отец наложил вето на сию идею, а проще говоря, запихнул в трейлер семью с вещами и уехал с места преступления, мама и вовсе сорвалась с катушек.

В трейлере веяло холодом, как на нелепой рождественской вечеринке, устроенной в июле. Никто не проронил ни слова; Керк дочитывал серию книг Уильяма Манчестера об Уинстоне Черчилле. В Тукумкари, штат Нью-Мексико, после поворота на запад всем резко захотелось остановиться, выскочить на свежий воздух и припустить в разные стороны, подальше друг от друга. Крис требовала, чтобы ей дали возможность сесть на междугородный автобус и вернуться домой. Однако отец настоял на том, чтобы поставить палатки в пустыне, что, собственно, и было сделано вопреки всем протестам. Под звездным небом Крис обкурилась, Дора после наступления темноты умотала неизвестно куда, отец залез в палатку и в одиночестве улегся спать. Мама ночевала в трейлере, запершись на замок. Тем самым она всем создала неудобства: никто не мог попасть в туалет. Столь бесславно завершился последний семейный отпуск Улленов. Трейлер, присобаченный к пикапу, служил Фрэнку передвижной конторой и тележкой для серфа; с пробегом в 21 тысячу миль, он не знал ни химчистки, ни мойки.

В молодости Фрэнк Уллен бы настоящим серфингистом и хиппарем. А повзрослев, женился, завел детей и занялся электромонтажным бизнесом, который вскоре прогорел. Только в прошлом году он снова начал уходить из дома ни свет ни заря, чтобы покататься на Марс-Бич с неизменным заходом на правые волны{35}, достигающие трех-четырех футов в высоту.

В детстве, когда Керк подрабатывал мелкими поручениями на пляже, они вместе с отцом обычно парковались в зоне отчуждения шоссейной дороги и спускались с досками на Марс по уже проторенной тропе. Маленькому Керку, с первой доской из спонжа в руках, пляж казался таким же скалистым и далеким, как дно долины Маринера на Красной планете{36}. За годы экономического бума облик пляжа изменился до неузнаваемости: на заболоченных прежде землях выросли роскошные апарт-отели, а пять лет назад на месте поросшего бурьяном пустыря муниципалы устроили превосходную асфальтированную стоянку и стали взимать по три доллара за место. Марс сделался платным, зато подходы стали удобными; серферы отправлялись налево, рядовые отдыхающие — направо, а работники службы спасения следили, чтобы одни не мешали другим.

— Видал? — спросил Фрэнк, съезжая с шоссе в сторону охраняемой туристической зоны «Дьюкмиджиан».

Керк оторвался от книги. Вместо чистого поля здесь теперь был освоенный и разровненный участок, обнесенный столбиками с флажками. Баннер сообщал о предстоящем строительстве гипермаркета «Биг-бокс».

— Помнишь, единственной приметой цивилизации был прилавок с тако{37} в закоулке на Каньон-авеню? Теперь там стейк-хаус «Чисхольм».

— Я помню, что срать мы бегали в кусты, — ответил Керк.

— Не выражайся, при старике-то.

Фрэнк свернул на парковку и занял свободное место в одном ряду от выхода на пляж.

— Ну чё, — так начиналась стандартная отцовская фраза, — добро пожаловать на Марс!

На противоположной стороне шоссе тянулся торговый ряд, стилизованный под мексиканские глинобитные хижины с низко нависающими крышами. Тут были магазин снаряжения и экипировки для серфинга, вездесущий новенький «Старбакс», бутербродный бар «Сабвей», круглосуточная забегаловка с мини-маркетом и единственная страховая контора — некоего Салтонсталла, который уже включился в работу, но ушел покататься на доске, пока молчали телефоны. С южной стороны от этого торгового центра достраивали автосервис и шиномонтаж.

— Тут тебе и смазку сделают, пока ты катаешься, — заметил Керк. — До чего дошел прогресс: эколого-потребительская интеграция.

— А вот и оборотная сторона прогресса, полюбуйся, — ответил Фрэнк.

На парковке взору предстала целая коллекция старых колымаг — ранчерос и универсалов, загруженных всевозможной приблудой и, очевидно, принадлежащих строителям, не упускавшим случая поймать волну перед началом рабочего дня. Тут же стояли видавшие виды фургоны и крашенные доморощенными умельцами микроавтобусы «фольксваген», в которых жили заезжие серфингисты, хотя повсюду висели грозные предупреждения: «Ночлег запрещен!» Время от времени шерифы близлежащих округов заметали каких-нибудь упертых серферов, но тогда начинались бесконечные дебаты по поводу формальных различий между «ночлегом» и «ожиданием светлого времени суток». Облюбовали Марс и адвокаты, и стоматологи, и пилоты гражданской авиации — крыши их «БМВ» и «ауди» были изуродованы релингами для досок. Всех тянет к воде: матерей и жен, классных серферов и просто добрый люд. В прежние времена здесь не обходилось без драк, особенно когда на большую волну отовсюду съезжались «чайники», но сегодня, в будний день, до начала студенческих каникул, публика, по опыту Керка, обещала быть мирной и покладистой. Марсиане, как называли себя завсегдатаи пляжа, постарели и смягчились. За исключением одного-двух засранцев-адвокатов.

— Славный брейк{38}, а, Чайник Вуди{39}? — проговорил Фрэнк, обозревая водную поверхность с парковочного места.

Он насчитал в воде с десяток серферов — свелл накатывал на лайнап{40} через регулярные промежутки времени. Фрэнк открыл ключом дверь трейлера. Вместе с Керком они вытащили обе доски, прислонили их к трейлеру и оставили вертикально, облокотив на прицеп, и принялись залезать в свои короткие летние гидрокостюмы.

— Воск-то есть? — поинтересовался Керк.

— Вон в том ящике, — кивнул Фрэнк.

Отцу, обладателю доски с резиновым матом, воск был уже без надобности, но для других у него всегда имелся небольшой запас. Керк нашел брусок в ящике, среди мотков армированной клейкой ленты, допотопных мышеловок, клеевых пистолетов без клея, скрепок и разводных плоскогубцев, обреченных ржаветь в соленом океанском воздухе.

— Йоу, — окликнул Фрэнк сына. — Сделай одолжение, кинь мой телефон в холодильник. — Он протянул Керку свой мобильный.

— В холодильник? — переспросил Керк. Он знал, что белый шкафчик не работает уже тысячу лет.

— Вообрази: ты — воришка, проник в трейлер. Придет тебе в голову залезть в дохлую морозилку?

— Логично, пап.

Из открытой дверцы на Керка повеяло многолетней затхлостью, но в глаза бросилась небольшая коробка в подарочной упаковке.

— С днем рождения, сын, — произнес Фрэнк. — Сколько там тебе стукнуло?

— Девятнадцать, но с тобой я чувствую себя на тридцатник.

В коробочке лежали водонепроницаемые спортивные часы, более современные по сравнению с теми, что носил Фрэнк, — металлические с черным, надежный армейский хронометр, уже выставленный на нужное время. От их прикосновения к запястью Керк сразу вообразил, как поднимается на борт военного вертолета и летит мочить бен Ладена.

— Спасибо, пап. С ними я выгляжу реально круто. Не думал, что такое бывает.

— Расти большой, парень.

Когда они тащили доски к воде, Фрэнк напомнил:

— Я говорил, да? Около половины девятого мне надо будет сделать пару звонков. Крикну тебе, когда пойду из воды.

— Услышу — махну рукой.

Стоя на песках Марса{41} и следя за набегающими волнами, они крепили на лодыжках неопреновые шлейки-липучки. Пропустив с десяток волн, Керк сумел вбежать в воду, поймать течение, запрыгнуть на доску, отгрести подальше в океан и покачаться на небольших волнах, которые настигали его одна за другой. Еще чуть-чуть, и вот он уже на лайнапе у брейка, в одном ряду с другими юными серферами, которые вспарывали лик каждой волны, что дарил им Посейдон.

Так как у Фрэнка был спортивный серф с плавником, он отправился за волнами побольше, далеко-далеко от Марса, за лайнап, где вместе с другими серферами хотел дождаться «тяжелой воды» — сетов волн, пригоняемых штормами и бурями из южной части Тихого океана, тех, что по мере приближения к суше набирают высоты и мощи. Вскоре он с легкостью поймал плечо волны, взлетел на высоту шести футов над ее подошвой и грациозно устремился вперед, лавируя по широким дугам. Оказавшись ближе других к гребню, он по праву счел волну своей собственной, и прочие марсиане отвалили, предоставив ему всю волну целиком.

Когда волна сломалась по всей длине, Фрэнк спрыгнул с доски и выждал на мелководье, пока не улегся сет волн. Затем он снова влез на доску, поставил ноги на ширину плеч и двинулся в обратную от берега сторону, покоряя один гребень за другим, пока его вновь не вынесло к суше.

Даже холодные воздух и вода не заставили Керка сожалеть о покинутой утром кровати. Он узнавал старых марсиан, ветеранов лонгборда: Берта-старшего, Мэнни Пека, Шульци и женщину, которую называл про себя миссис Поттс. Помимо них, здесь оказались и его ровесники: многие вместе с ним росли, а теперь учились в колледже, как он сам, или пошли работать. Хэл Стайн заканчивал магистратуру в Калифорнии, Бенджамин Ву стал референтом одного муниципального советника, Мэджи-Статистик учился по специальности «бухгалтерский учет и аудит», а Боб Робертсон по прозвищу Бобер перешел, как и Керк, на последний курс и все еще жил с родителями.

— Эй, Спок! — заорал Хэл Стайн. — Я думал, ты сдох!

Впятером они сидели на бордах в ожидании волн, делясь воспоминаниями о своем отрочестве. Керку пришло в голову, какой он везунчик в том, что касается Марса. Живет в пределах досягаемости, приезжает сюда, как в свой особый мир. На Марсе он вырос в гармонии с самим собой и с могуществом волн. Только на Марсе он мог себя испытать и отличиться. На суше он видел себя статистической единицей, галочкой точно в середине графика нормального распределения: не то чтобы недоучка, но и не гений, не двойка, но и не туз. Никто не отмечал у Керка Уллена никаких выдающихся способностей, разве что пара учителей английского, школьная библиотекарша миссис Такимаси да обворожительная сумасбродка с медовыми волосами Аврора Бёрк (до того, как новый отчим увез ее куда-то в Канзас-Сити, в новую семью). Зато на марсианской воде Керку покорялось все. Здорово, что он приезжал сюда из года в год и смог именно здесь встретить свое девятнадцатилетие.

Через какое-то время Керк, потеряв счет волнам, откровенно выдохся и для восстановления сил побултыхался на мелководье. Когда в небе показалось утреннее солнце, он различил верхушки фургонов и отцовского трейлера, черепицу магазинчиков по другую сторону шоссе, а еще дальше — каменистые, поросшие кустарником склоны. На фоне голубых вод и светлеющего неба Марс приобретал оттенок сепии, делаясь похожим на выцветший до янтарных и желто-коричневых тонов снимок легендарного рая серфингистов где-нибудь на Гавайях или Фиджи. Если прищуриться, то псевдомексиканские лавки превращались в традиционные фиджийские бунгало на полоске пляжа или в туземные хижины на тихоокеанском атолле. Марс в очередной раз превращался в особый мир, и Керк был его королем.

Через какое-то время с берега донесся голос отца. Фрэнк уложил серф на песок, воткнул плавник, словно флаг, и жестом, понятным в любой части света, просигналил: «Иду звонить».

Керк махнул в ответ и услышал вопль миссис Поттс:

— Аутсайд{42} идет!

И правда, вдали от берега начал формироваться сет четкий, как рифление на стиральной доске. Волны обрушивались на полсотни ярдов раньше, создавая тем самым возможность для десятка длинных, агрессивных заездов. Серферы принялись с остервенением грести в океан. Несмотря на усталость, Керк не мог упустить такой шанс. Он греб ровно и мощно до тех пор, пока опыт не подсказал развернуть доску к пляжу. Керк поймал третью волну.

Вздымаясь на пике, он инстинктивно понял, когда нужно встать на ноги, чтобы попасть в трубу{43}. Шикарная волна, идеальной формы, с абсолютно гладкой стенкой{44}. И какая огромная. Настоящий монстр. Керк выскользнул из трубы и взметнулся на лицо волны, как раз перед пеной{45} на гребне, спиной ощущая сжатый поток воздуха. Он повел влево и быстро спустился перпендикулярно изгибу волны, ушел на подошву и снова выскользнул на стенку.

Взлетел наверх, балансируя на самом краю гребня, и снова нырнул в трубу, постепенно снижая скорость, чтобы подставить себя брейку. Керк пригибался как можно ниже, пока начавшая заворачиваться волна не накрыла его с головой и он не оказался в узком зеленом коридоре трубы. Поток воды обрушивался слева, а справа сверкала стеклом ровная морская гладь. Керк вонзил пальцы свободной руки в зеленую стену, как плавник дельфина, как взрезающий воду нож.

И снова гребень накрыл Керка, ударив потоком по голове и смыв с доски, — подумаешь! Барахтаясь в пене, он расслабился — этим приемом он овладел давным-давно — и предоставил волне катиться сзади, давая себе время определить, где поверхность, и сделать вдох. Но вода — капризная девка, а Марс глух к людским усилиям. Керк почувствовал, как шлейка на лодыжке натянулась до предела. В пене и хаосе доску отбросило так, что ремешок впился Керку в икру. Тупой удар оказался сильным и болезненным — точно так же Крис однажды на заднем дворе саданула брата крокетным молотком, что закончилось больницей для Керка и домашним арестом для сестры. Керк понял, что на сегодня его катание закончилось, однако сперва нужно было выбраться из воды.

Он нащупал песчаное дно, зная, что вот-вот обрушится очередная громада. Сделал вдох, жадно втягивая воздух в легкие, и увидел, как на него с ревом надвигаются семь футов морской воды с белой пеной. Нырнув под волну, нащупал ремешок на лодыжке и отстегнул, чтобы отпустить доску к берегу, подальше от себя.

Совершенно спокойно, хотя боль в ноге не унималась, Керк дрейфовал по воде. Вновь коснувшись дна, он понял, что приблизился к берегу и может допрыгать до пляжа на одной ноге, держа голову над поверхностью. Следующая волна подтолкнула его еще ближе к берегу, следующая проделала ровно то же самое, за ней еще одна и еще. Керк выполз на песок.

— Сука! — безадресно вырвалось у него.

Он сидел на песке. Ноге здорово досталось: по всей длине рваной раны виднелось что-то белое и фонтанчиками пульсировала кровь. К гадалке не ходи — придется накладывать швы. Керку вспомнилось, как у него на глазах — ему тогда было тринадцать — один парнишка, Блейк, получил удар своей же доской и потерял сознание. Его еле выловили из воды. Блейка приложило в челюсть, после чего он не один месяц провел в кресле у стоматолога-протезиста. Конечно, у Керка рана не такая зверская, да и по голове он тоже здорово получал доской, но этот кусок мяса, вырванный из ноги, определенно достоин «Пурпурного сердца»{46}.

— Живой? — По песку бежал Бен Ву, который успел выловить бесхозную доску. — Ох ты, ни хрена себе! — вскричал он при виде раны. — Может, в больницу тебя отвезти?

— Не, отец тут, он меня заберет.

— Точно?

Керк поднялся:

— Точно.

Было больно, стекавшая по голени кровь окропила песок Марса красным, но Керк отмахнулся от Бена и выдавил:

— Норм. Спасибо.

Подхватив доску, он заковылял на парковку.

— Тебе понадобится швов сорок как минимум, — проорал вдогонку Бен и помчался к воде со своей доской.

Голень пульсировала в такт сердечному ритму. Хромая, Керк плелся по песчаной тропинке, волоча за собой шлейку. Отдыхающих прибывало, стоянка заполнилась на две трети, но Фрэнк припарковался поближе ко входу. Керк не сомневался, что отец сидит за столом в трейлере и, разложив перед собой документы, обсуждает по телефону деловые вопросы. Но, обойдя пикап сзади, он увидел, что дверь трейлера заперта, а отца нет и в помине.

Керк прислонил доску к двери трейлера и присел на бампер, чтобы осмотреть ногу, которая сейчас напоминала лопнувшую польскую колбаску. Придись удар чуть выше — и с раздробленной коленной чашечкой можно было бы распрощаться. Керк подумал, что ему еще повезло, но хорошо бы поскорее добраться до травмпункта.

Не иначе как отец поперся в магазин купить бутылку воды или протеиновый батончик, а ключ от трейлера у него всегда в застегивающемся на молнию кармане гидрокостюма. Керку совершенно не улыбалось тащиться через шоссе и при этом нести на себе доску, равно как и оставлять ее на парковке в подарок какому-нибудь гопнику. Оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии лишних глаз, он встал здоровой ногой на бампер и втащил доску на крышу трейлера — так ее было совсем не видно. Шлейка небрежно свисала с ноги; Керк наконец-то снял ее, свернул в неопрятный окровавленный ком и тоже забросил на крышу. Меры приняты, сказал он про себя и направился в сторону шоссе.

В тени разросшегося куста Керк ждал просвета в утреннем потоке автомобилей. При первой же возможности он подстреленной ланью проскочил все четыре дорожные полосы. Потом заглянул в окна «Сабвея» и мини-маркета, пытаясь высмотреть отца, но его не было ни тут ни там. Вероятно, тот зашел в магазин «Все для серфинга». Решил, возможно, купить крем от солнечных ожогов. Из магазина грохотал хеви-метал, но в торговом зале не было ни души.

Оставалась единственная надежда — «Старбакс» в северном конце торгового ряда. Кофеманы, сидя за выносными столиками, читали газеты или таращились в свои ноутбуки. Фрэнка среди них не оказалось, а те, кто все же оторвал взгляд, чтобы разглядеть Керка и его изувеченную ногу, не произнесли ни звука. Керк вошел внутрь, надеясь застать там отца, прервать его телефонные переговоры и немедля ехать к врачу. Но и в «Старбаксе» Фрэнка не было!

— Матерь Божья! — воскликнула девушка-бариста при виде истекающего кровью Керка. — Сэр, что с вами?

— Да так, ничего страшного, — откликнулся Керк.

Трое-четверо посетителей оторвались от чашек и ноутбуков, но по-прежнему хранили обет молчания.

— Может, позвонить девять-один-один? — предложила девушка.

— Меня подвезут до больницы. Где-то здесь мой отец, — сказал Керк. — Вы, случайно, не принимали заказ у некоего Фрэнка? Скорее всего, большой кофе мокко.

— У Фрэнка? — Девушка на мгновение задумалась. — Какая-то женщина брала кофе мокко и соевое молоко. А Фрэнка не было.

Керк направился к выходу.

— У нас есть аптечка.

Керк еще раз внимательно осмотрел парковку и тротуар вдоль магазинов, но все напрасно. Для очистки совести оставалось проверить, нет ли уличных столиков за углом «Старбакса». Керк направился туда, но ни столиков, ни, естественно, отца не обнаружил — только парковочные места в тени эвкалиптов.

За толстым деревом стоял одинокий «мерседес». Керку был виден только капот и часть лобового стекла. На приборной панели торчали два старбаксовских стакана. К одному из них — Керк уже понял: это двойной кофе мокко — с пассажирского сиденья протянулась мужская рука: трудно было не узнать черный ремешок отцовских часов в стиле милитари, точь-в-точь таких, какие сегодня появились у него самого. Окна «мерседеса» были опущены, и Керк слышал веселый гогот отца и мелодичный смех его спутницы.

С приближением к эвкалиптовому дереву Керк перестал ощущать ногу; боль как-то испарилась. Он сумел разглядеть и машину, и женское лицо, улыбавшееся его отцу. Фрэнк повернулся лицом к женщине, так что Керку был виден лишь его затылок. Фрэнк сказал что-то вроде «мне пора», но не двинулся с места. Безмятежный, спокойный отцовский тон подсказывал Керку, что папаша никуда не торопится.

Так же медленно Керк вернулся на тротуар, обогнул угол и снова вошел в кафе.

В противоположной от входа стене были окна, выходившие прямиком на пустую парковку в тени эвкалиптов.

Керк пересел туда и вытянул шею. Он видел, как женская рука отдыхает на плече у Фрэнка, как играет пальцами в его просоленных морем волосах. Отец болтал кофе мокко в своем бумажном стакане. Причем сидел он на расстеленном пляжном полотенце — можно было подумать, гидрокостюм у него не сохнет. Брюнетка что-то сказала и вновь засмеялась. Фрэнк тоже засмеялся — таким Керк его еще не видел: улыбка во весь рот, голова запрокинута, глаза прищурены — ни дать ни взять немое кино, беззвучный диалог за окнами «Старбакса». Слышны были только удары пальцев по многочисленным клавиатурам и заказы различных сортов кофе премиум-класса.

— Может, присядете? — обратилась к Керку бариста, которую, судя по бейджу, звали Селия. В руках она держала аптечку. — Хотя бы повязку наложить.

Керк послушно опустился на стул. Селия начала бинтовать ему ногу; белая марля тут же превращалась в красную. Взгляд в тень эвкалиптов открыл Керку длинноволосую брюнетку, подавшуюся вперед: губы слегка приоткрыты, голову наклонила — на всеобщем языке тела это означало только одно: прелюдию к желанному поцелую. Фрэнк тоже подался вперед.

Переход через шоссе в обратном направлении свершился как в тумане, но Керка преследовала единственная мысль: как бы достать серф с крыши прицепа. Он опять побрел к Марсу. На лайнапе тусовалась куча народу, вот-вот мог начаться многочасовой отлив. Возле отцовской доски и торчавшего рядом плавника Керк опустился на песок; во рту у него пересохло, глаза блуждали, слух не воспринимал ни рева волн, ни шороха прибоя. Окровавленная повязка напомнила, что ногу покалечил его собственный серф, вот только случилось это… когда? С месяц назад.

Он медленно отлепил пластырь и размотал насквозь пропитавшийся кровью бинт, сжимая липкий ком в кулаке. Потом вырыл в песке лунку, причем глубокую, бросил на дно марлевый ком и тщательно закопал. Из раны хлынула кровь, но Керк не обращал внимания, равно как и на отек, и на боль. Мысли заметались, к горлу подступила дурнота, и он испугался, что вот-вот заплачет. Но нет. Пусть отец вернется в любое время — он увидит, что его сын приходит в себя после несчастного случая на воде и ждет, когда закончатся деловые переговоры, чтобы можно было отправиться туда, где ему наложат швов сорок как минимум.

Мимо так никто и не прошел: никто не поднимался из воды и не спускался по тропинке. Сидя в полном одиночестве, Керк возил пальцами по песку и потерял счет времени. Жаль, книги с собой не было.

— Что за чертовщина! — Фрэнк размашисто шагал по песку, не сводя вытаращенных глаз с Керка и его раны. — Кто тебя так?

— Моя собственная доска, — ответил Керк.

— Боже правый! — Фрэнк опустился на песок, чтобы осмотреть рану. — Подозреваю, что ты ойкнул.

— Да уж конечно ойкнул, — поддержал Керк.

— Боевое ранение, — сказал Фрэнк.

— Клевый подарочек на девятнадцать лет, — поддержал Керк.

Фрэнк рассмеялся, как рассмеялся бы любой отец, когда его единственный сын держит удар да еще и стоически шутит.

— Ладно, погнали в больницу, рану надо промыть и заштопать.

Фрэнк взял доску и плавник.

— У тебя останется дьявольски сексуальный шрам.

— Ага, сексуальней некуда, — поддержал Керк.

И последовал за отцом вверх по тропе, чтобы уже не возвращаться на Марс отныне и вовек.

Месяц на Грин-стрит

Первое августа — дата, вообще говоря, малопримечательная: ну, первый день последнего месяца лета; бывает, что самый жаркий день в году, хотя и не обязательно. Но нынче — обалдеть! — много чего произошло именно в этот день.

У маленькой Шарри Монк совсем расшатался очередной зубик, в 9:15 ожидалось лунное затмение, но самое главное — Бетт Монк (мать Шарри, ее старшей сестры Дейл и младшего братишки Эдди) перевозила их всех в дом с тремя спальнями на Грин-стрит. Дом был настолько живописным, что она, увидев его в каталоге недвижимости, сразу поняла: вот здесь и надо поселиться. У Бетт — хоп! — и возникло видение: она хлопочет на кухне и кормит детей завтраком. Ставит на плиту сковороду с длинной ручкой, переворачивает блинчики, а дети, уже в школьной форме, дописывают уроки, сражаясь за последний стаканчик апельсинового сока. Эта картинка оказалась настолько четкой, настолько особенной, что вопрос о покупке дома решился сам собой… Да, и этот вековой платан в палисаднике тоже будет принадлежать ей. Им всем.

Видения — или как еще их назвать? — у Бетт случались. Не каждый день и безо всякой духовной подоплеки, просто сверкала какая-то вспышка, и перед глазами — хоп! — возникало будто бы старое фото, сделанное давным-давно на отдыхе и вызывающее отчетливые воспоминания обо всем, что было до того и после. Как-то раз ее муж, Боб Монк, пришел с работы и — хоп! — Бетт увидела, причем в цвете, как он, сидя в ресторанчике близ отеля «Мишшен Белл Мэрриот», держится за руки с Лоррейн Коннер-Смайз. Лоррейн работала в отделе консалтинга у него в фирме, и у них была масса возможностей снюхаться. В долю секунды Бетт поняла, что ее брак из образцового превратился в пыль. Хоп.

Надумай она пересчитать такие видения (начиная с раннего детства) и припомнить, как они сбывались, Бетт, наверное, обратилась бы мыслями к званому ужину, который весь вечер услужливо подкидывал ей примеры: грант на учебу, который она выиграет через четыре года после того, как узнает о его существовании, комнатка в общежитии, которая достанется ей в Айова-Сити, первый мужчина (не Боб Монк), подвенечное платье, в котором она будет стоять у алтаря (с Бобом Монком), кабинет с видом на реку Чикаго, который она займет, успешно пройдя собеседование в «Сан-таймс», телефонный звонок, который она предвидела в тот вечер, когда ее отца и мать сбил пьяный водитель. В ванной комнате она с одного взгляда на полоску пробы на беременность определяла пол будущего ребенка. Список можно было продолжать до бесконечности. Между тем она не придавала особого значения этим видениям, не строила из себя провидицу или всеведущего экстрасенса. Бетт считала, что такая способность свойственна большинству людей, просто они этого не осознают. К тому же не все ее видения сбывались. Однажды она увидела себя участницей телевикторины «Своя игра», но ее туда не позвали. И все же процент совпадений впечатлял.

Боб решил жениться на Лоррейн, как только раскрылся их роман, и поплатился за эту вольность, исправно перечисляя алименты вплоть до поступления детей в колледж и материально обеспечивая Бетт. Покупка дома на Грин-стрит потребовала выполнения определенных условий банка, придирчивых инспекций и полугодового блокирования счетов, но сделка все же была совершена. Лужайка, платан, веранда, три спальни и офисная пристройка к гаражу сложились в землю обетованную, особенно после узкой двухуровневой квартиры, в которую Бетт поначалу вложила все свободные деньги, — в той живопырке они вчетвером теснились друг у друга на головах, как котята в обувной коробке. А теперь у них был даже задний двор, просторный, широкий! С гранатовым деревом! Бетт увидела — хоп, — как с наступлением октября ее дети будут бегать в забрызганных пурпурным соком футболках!

Грин-стрит располагалась на отшибе, машин — за исключением соседских — здесь почти не было, что позволяло спокойно играть на проезжей части. Первого августа дети упросили грузчиков первым делом достать из фургона велосипеды, в том числе и трехколесный, принадлежавший Эдди, чтобы немедленно освоить новую территорию. У грузчиков, молодых мексиканцев, тоже были дети, поэтому они не стали спорить и даже поглазели на беспечные детские забавы, а уж потом взялись разгружать домашний скарб.

Все утро Бетт освежала школьные знания испанского и, руководствуясь только интуицией, указывала, в какие комнаты нести коробки и как расставлять мебель: диван — сиденьем к окну, книжные шкафы — по обе стороны камина. Примерно в одиннадцать часов Дейл вбежала в дом с двумя чумазыми мальчишками, по всей видимости близнецами, лет десяти, одинаково застенчивыми, с похожими ямочками на щеках.

— Мам! Это Кейшон и Треннель. Через два дома от нас живут.

— Кейшон, Треннель, — сказала Бетт, — здравствуйте.

— Они зовут меня к себе обедать.

Бетт внимательно посмотрела на мальчиков:

— Это правда?

— Да, мэм, — ответил не то Кейшон, не то Треннель.

— Ты сказал мне «мэм»?

— Да, мэм.

— У тебя хорошие манеры, Кейшон. Или ты — Треннель?

Каждый из мальчиков указал на себя и назвал свое имя. Поскольку одеты они были по-разному, а не как киношные близнецы, Бетт не боялась их перепутать. К тому же у Кейшона волосы были заплетены в идеальные афрокосички, тогда как Треннель ходил обритым почти наголо.

— Какое сегодня меню? — спросила Бетт.

— Сосиски с фасолью, мэм.

— А кто готовит обед?

— Бабушка Элис, — сообщил Треннель. — Наша мама работает в «АмКоФедерал-банке». А папа работает на производстве кока-колы, но нам не дают кока-колу пить. Только по воскресеньям разрешают. Наша бабушка Диана живет в Мемфисе. Дедушек у нас нет. Мама после работы к вам зайдет и принесет на новоселье цветы из нашего сада. Папа тоже зайдет и принесет кока-колу, если у вас разрешено, а хотите — фанту. Мы не спросили бабушку Элис, хватит ли еды для Эдди и Шарри, поэтому им с нами нельзя.

— Мам! Да? Нет? — Дейл лопалась от нетерпения.

— Попросишь какой-нибудь зелени к сосискам с фасолью — и я скажу «да».

— Зеленые яблоки сгодятся, мэм? Для зелени? У нас есть зеленые яблоки.

— Яблоки подойдут, Треннель.

Ребятишки втроем пулей вылетели из дома, сломя голову сбежали по ступенькам с крыльца и понеслись через лужайку под низкой кроной платана. Держась на расстоянии, Бетт последовала за ними и посмотрела, как они ворвались через парадную дверь в пятый дом. Потом она покричала Эдди и Шарри, чтобы они закатили велосипеды на лужайку и шли есть сэндвичи, которые сейчас будут готовы, — остается только посуду найти.

К трем часам грузчики закончили работу и уехали, а Бетт досталось удовольствие распаковывать кухонную утварь и прямо из коробок переносить на полки или в ящики. У нее не осталось навороченных, пригодных для какой-нибудь одной операции гаджетов, которые собирал Боб в угоду своему, так сказать, кулинарному хобби. Бетт никогда не любила стоять у плиты, но после развода наловчилась готовить серьезные блюда, причем с некоторыми изысками. Пюре из шпината получалось у нее таким, что дети сами просили шпинат. Буррито с рубленым мясом индейки, бобами и сыром никогда не разваливались в руке. Дети ликовали, когда Бетт объявила, что каждый вторник у них будет Индейкин день, и ждали его всю неделю. Когда коробки опустели, а на полках воцарился относительный порядок, Бетт включила единственный агрегат, который на самом деле ценила, — кофемашину. Немецкого производства громада из нержавеющей стали обошлась — еще до развода — в тысячу баксов, занимала чуть ли не квадратный метр площади на столешнице, а по количеству разных примочек и клапанов могла соперничать с субмариной из фильма «Подводная лодка». Бетт настолько сроднилась с этим агрегатом, что по утрам нередко здоровалась с ним: «Привет, громила».

В конце концов она смогла присесть на диван в гостиной, приготовив себе массивную кружку эспрессо с горячим молоком двухпроцентной жирности. Большое окно походило на кадр из сериала «Оставленные: Теперь я живу здесь». В этом кадре то появлялась, то исчезала детская кавалькада — компания, либо жившая на Грин-стрит, либо выбравшая эту улочку своей штаб-квартирой. Белобрысая девчушка осматривала рот Шарри, как оценщик, нанятый зубной феей для выяснения перспектив. Мальчишки сообща принесли набор для детского бейсбола, а потом каждый по очереди лупил пластмассовой битой, чтобы другие отбивали. Дейл с какой-то девочкой раскачивались на нижних ветвях платана. У Кейшона и Треннеля, по всей видимости, объявилась сестра с ямочками на щеках и множеством косичек: она усадила Эда на свой розовый двухколесный велосипед и учила кататься; при ее содействии Эда занесло на газон дома напротив.

Газон этот принадлежал семейству Патель… кажется, так говорил агент по недвижимости? Патель? Индийская фамилия, не иначе. У Пателей, как видно, с периодичностью в одиннадцать месяцев появлялся очередной малыш, и все, судя по черным волосам и смуглой коже пятерки детишек мал мала меньше, отштампованы по единому образцу. У каждой из старших девочек Патель имелся мобильный телефон — айфон или «самсунг», — который они проверяли каждые сорок пять секунд. И беспрерывно фотографировали Эда на розовом двухколесном велике.

Бетт сделала попытку пересчитать всех, но они сновали, как мелкие рыбешки в огромном аквариуме, так что из этой затеи ничего не вышло. По ее прикидкам, ребят (самых разных оттенков) собралось человек двенадцать, они кишели, смеялись и носились туда-сюда.

— Я переехала в ООН, — сказала она в пространство.

Этой мыслью, подумалось ей, не грех поделиться с Мэгги, ее самой давней подругой, которая помогала ей советами на каждом этапе треснувшего брака — начиная с того первого «хоп» и вплоть до реальности отчаянного горя, безвозвратного расставания, поисков адвоката, трех с лишним лет бракоразводной тарабарщины и ночных бокалов красного, как роза, роза красная, вина. Телефон был у нее в сумке, оставленной на полу в гостиной. Бетт потянулась, чтобы его достать, и вдруг увидела, что по ее подъездной дорожке идет Пол Легарис.

Годами постарше Бетт, он явился в мешковатых бриджах и линялой красной футболке с мятым логотипом «Детройт ред уингз»{47}. На носу сидели очки — пожалуй, чересчур угловатые и хипповые для человека его возраста: по оценке Бетт, ее и Пола разделяли лет восемь. На ногах у него были шлепанцы; в принципе, стояло лето, но если мужчина в будний день разгуливает в шлепанцах, то, как думалось Бетт, он потерял работу, а новую не нашел. Хотя, возможно, работа у него ночная. Или сорвал куш в лотерею. Кто его знает.

В руке у Пола был магазинный пакет, а в нем запеченный в меду окорок; на сей раз обошлось без привычного «хоп», поскольку именно такой продукт рекламировался на пакете. Хотя входная дверь стояла нараспашку, потому что грузчики, а потом и дети весь день шмыгали взад-вперед, гость нажал на кнопку звонка и не стал вопрошать, есть ли кто-нибудь дома.

— Вы ко мне? — подойдя к порогу, настороженно спросила Бетт.

— Пол Легарис. Ваш сосед, — представился он.

— Бетт Монк.

— Я к вам с неофициальным визитом, — сказал он, протягивая ей окорок. — Добро пожаловать.

Бетт рассмотрела фирменный пакет:

— Знаете ли, с фамилией Монк… — Она сделала паузу. Пол смешался, как актер, забывший реплику. — Я вполне могла оказаться еврейской мамочкой, — продолжила Бетт. — А свинина — это…

— Трефное мясо. — Пол все же знал свою роль. — Некошерное.

— Ну, меня это не касается.

— Вот и хорошо. — Пол опять протянул ей пакет, и со второй попытки Бетт его приняла. — После моего переезда кто-то из соседей оставил такой же у меня на коврике — я не одну неделю кормился.

— Спасибо. Можно хотя бы предложить вам кофе?

На самом деле Бетт не имела ни малейшего желания затягивать встречу с соседом: неженатый мужчина (ей сразу бросилось в глаза отсутствие обручального кольца), занимавший соседний дом, оказался единственным непредвиденным и нежелательным фактором в ее новой жизни на Грин-стрит. Но вежливость никто не отменял.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил он, стоя на крыльце, по другую стороны преграды, которой служила распахнутая дверь. — Но в день переезда у вас наверняка целый список дел.

Бетт оценила такой отказ. Дел и вправду было по горло. Она мотнула головой в сторону детского роя, носившегося по Грин-стрит:

— Ваши среди них есть?

— Мои живут со своей матерью. Вы их увидите в соответствующие выходные.

— Понятно. Спасибо за это. — Бетт кивком указала на пакет, который держала в руке. — Может, в пятницу сварю какой-нибудь суп из косточки.

— На здоровье, — сказал Пол, начиная отступление с крыльца. — Грин-стрит будет к вам благосклонна. Меня она пока не подводила. Да, кстати… — Он вновь сделал шаг к порогу. — Вы сегодня вечером свободны?

Вы сегодня вечером свободны?

В последние годы Бетт слишком много раз слышала этот вопрос. Вы сегодня вечером свободны? От разведенных и холостяков, от неприкаянных и одиноких, от тех, чьи бывшие жены воспитывают их детей, от тех, кто живет в многоквартирном доме и сидит в интернете на сайтах знакомств в надежде найти кого-нибудь для интеллектуального общения, романтических отношений или секса. Всем этим субъектам хватало одного взгляда на нее, чтобы подумать: «Интересно, она сегодня вечером свободна?»

Хоп!

Такое вот видение: подглядывая из окна, Пол караулит, чтобы Бетт Монк, разведенная, привлекательная (все еще), свернула на соседнюю подъездную дорожку. А дождавшись, неторопливой походкой идет следом, чтобы под надуманным предлогом завладеть ее вниманием: передать адресованный ей конверт, по ошибке брошенный ему в ящик, известить, что соседи разыскивают пропавшую собаку, справиться о самочувствии Эдди, растянувшего лодыжку. Будет тянуть время, болтать ни о чем и всем своим видом показывать эмоциональный голод.

Мозг Бетт обработал это видение — первое пятно на ткани новой жизни: сосед в поисках женщины.

— Я занята по дому, — сказала она. — Дел невпроворот.

Бетт отпила кофе.

— Около девяти часов я настрою телескоп, — сообщил Пол. — Сегодня ожидается частичное лунное затмение, которое достигнет максимальной фазы минут через пятнадцать от начала. Луна примерно наполовину войдет в великолепную красную тень Земли. Продлится это недолго, но вы успеете посмотреть.

— Угу, — неопределенно ответила Бетт.

Шлепая подошвами, Пол сошел с крыльца и двинулся через лужайку; как раз в этот момент прибежала озабоченная Шарри, держа в перепачканных кровью пальчиках какой-то мелкий предмет, вроде белоснежного камешка.

— Мама! Смотри! — пропищала она. — Мой зубик!

В умирающем свете первого дня улица затихла; дети разошлись по домам, где с небольшой разницей во времени всех ждал семейный ужин. Бетт дала детям ломтики окорока и салат из помидоров и листьев латука, приехавших из старой квартиры.

А перед этим Дарлин Питтс, мать Кейшона и Треннеля, принесла корзину цветов из собственного сада и приложила открытку: «Прошу тебя стать моей соседкой». Пока они болтали на крыльце, подтянулся и ее муж Харлан с двумя большими бутылками — спрайта обычного и спрайта диетического. Муж с женой сообща просветили Бетт насчет некоторых соседей.

— У Пателей такие имена — язык сломаешь, — шутливо посетовал Харлан. — Я лично зову их мистер и миссис Патель.

— Иррфан и Приянка. — Дарлин уничтожила мужа взглядом. — А выучить имена их детей тебе тоже слабо?

— Да, представь себе.

В этой паре Бетт узрела родственные души.

Дарлин отчеканила имена:

— Анания, Пранав, Приша, Анушка и младшенький — Ом.

— Ом — это еще куда ни шло, — сказал Харлан.

Семейство Смит — вот там — ведрами раздает абрикосы со своего дерева. Семейство Орнона — это вон там — держит на подъездной дорожке катер на гидролыжах, который ни разу не сдвинулся с насиженного места. Семейство Бакас из большого синего с белым дома ежегодно закатывает пир в честь греческой Пасхи, и кто не придет, того будут весь год совестить. У Винсента Кроуэлла сутками работает любительская радиосвязь. Дом его легко узнать по здоровенной антенне на крыше.

— А Пол Легарис преподает естествознание в Берэме. Колледж так называется. У него двое детей, большие уже, — сообщил Харлан. — Сын, я слыхал, пойдет служить на флот.

— Преподаватель, — сказала Бетт. — Отсюда и обувь.

— Как вы сказали? — не поняла Дарлин.

— Он принес нам окорок в шлепанцах. То есть окорок был в пакете, а ноги — в шлепанцах. Я еще подумала, что мужчина, который в будний день расхаживает в шлепанцах… ну, вы понимаете…

— Раскованный? — подсказал Харлан.

— Безработный.

— Так ведь в августе занятий нет. — Харлан вздохнул. — В такую погоду можно только позавидовать человеку в шлепанцах.

Хоп! Бетт увидела Пола во внутреннем дворике кампуса: сидит на скамье в перерыве между лекциями, окруженный милыми студенточками, записавшимися на его курс «Введение в биологию», — Легарис никогда не торопится. Хотя бы одна из этих милашек питает слабость к мужчинам в возрасте и с положением, — по крайней мере, Пол Легарис на это рассчитывает.

Пока Бетт мыла посуду и раскапывала наверху постельное белье, чтобы застелить кровати, теплый летний вечер опять выманил ребятню на улицу. Из окна спальни, отведенной девочкам, Бетт видела, как Пол с помощью нескольких ребятишек выкатывает из гаража самодельную тележку с большой трубой — вышеупомянутый телескоп. Когда совсем стемнело, Бетт подключила к телефону блютус-колонки, чтобы Адель обеспечила печальный саундтрек для хлопот по дому: нужно было выстелить бумагой полки стенного шкафа и расцепить вешалки. Бетт еще разбирала и раскладывала по ящикам комода привезенные вещи, когда внизу хлопнула входная дверь и по лестнице затопали детские шажки.

— Мам? — завопил Эдди, врываясь в свою будущую комнату. — Можно я сделаю телескоп?

— Восхищаюсь твоей решимостью.

— Профессор Легарис у себя дома сделал телескоп — знаешь, как классно!

— Профессор Легарис, говоришь?

— Ага. Рядом с нами живет. У него в гараже столько всяких классных штучек! Разные инструменты и провода он держит в таком большом хранилище, называется «шкаф-купи». Еще у него есть три старинных телика с круглыми ручками на боку, и еще швейная машинка, чтобы педалировать. — Эдди запрыгнул на кровать. — Он мне разрешил заглянуть через телескоп в это… в космос. Я Луну видел — ее наполовину как бы загородила тень от Солнца.

— Я, конечно, не профессор, но сдается мне, это была тень Земли.

— Так здорово! Я смотрю одним глазом, а в вышине как бы Луну вырезают из неба, но в телескоп даже отрезанный ломтик видно, только красный. И кратеры видно, и все такое. Он сам телескоп сделал, своими руками.

— И как же делается телескоп?

— Берешь круглое стеклышко и долго его стачиваешь, потом до блеска шлифуешь, потом вставляешь в один конец трубки, вроде как от пылесоса. Покупаешь такие штуковины для дырочки, куда глазом смотреть надо.

— Линзы?

— Оптиконы — кажись, так он говорил. Он ведет занятия по изготовлению домашнего телескопа. Ну, можно?

— Если найдем трубку от пылесоса.

В первый вечер на Грин-стрит дети легли спать позже обычного, но так обессилели, бегая по улице, что мгновенно заснули. Чтобы не забыть, Бетт сразу положила под подушку Шарри три доллара за выпавший зуб — фея сегодня расщедрилась.

Когда день наконец завершился, Бетт откупорила бутылку красного, как роза, роза красная, вина и позвонила Мэгги — рассказать о соседских ребятишках, о Питтсах, связанных с «Кока-Колой», и… да, о своем видении Пола Легариса.

— Ты же всегда имела успех у мужчин? — уточнила Мэгги.

— Успех при мне, — ответила Бетт. — Вот только мужчин нормальных нет. Все унылые. Все предсказуемые. Все отчаянно ищут женщину для придания смысла своей жизни.

— Отчаянно ищут женщину для секса, — уточнила Мэгги. — А ты — вот она, по соседству. Что? Если он снова притащится в облаке одеколона с запахом крысиного яда? Запри дверь, да и все. Он на тебя запал.

— Надеюсь, он предпочитает студенток. Преподавательниц. Активисток женского клуба.

— За них и с работы могут турнуть. А тут рядом поселилась шикарная разведенка — законная добыча. Наверняка он сейчас на твои окна телескоп направил.

— Все, что он увидит, — это «Звездные войны» на шторах у Эдди в спальне. Моя комната выходит на другую сторону.

Пока август, широко зевая, делал полный выдох в свое пекло, Бетт избегала встреч с соседом, чтобы в очередной раз не услышать: «Вы сегодня вечером свободны?» На подъезде к дому она присматривалась: не маячит ли на Грин-стрит Пол Легарис. Однажды он оказался у себя на лужайке, откуда помахал Бетт, когда та сворачивала к себе на подъездную дорожку, и выкрикнул:

— Как дела?

— Все супер, спасибо! — ответила Бетт и заспешила в дом, как будто по неотложным делам, которых у нее не было.

В другой раз он наблюдал, как соседские ребятишки перебрасываются футбольным мячом в игре под названием «Свинья летит»; тогда Бетт приложила к уху телефон, изображая важный разговор, и так вошла в дом. Пол помахал, но она только кивнула. По вечерам она с содроганием ждала, что вот-вот раздастся звонок в дверь и на пороге возникнет он, свежий, благоухающий парфюмом «Крид» или же «Homme» от Тома Форда, спросит, не занята ли она, и пригласит поужинать в «Спагетти фэктори». Один раз именно такое предложение поступило от ее дантиста. Он оказался таким самовлюбленным занудой, что Бетт перешла в другую стоматологическую поликлинику. Примерно в то время она объявила кратковременное перемирие в войне с любовными историями, но теперь твердо решила не отягощать свою новую жизнь на Грин-стрит никакими привязанностями, чтобы не опасаться краха.

Как выяснилось, дети значительно чаще, чем она, видели Пола Легариса. В пятницу вечером, когда он мыл машину (кому придет в голову мыть машину в пятницу вечером?), приехал Боб, чтобы забрать дочку и сыновей на выходные. Бетт провела бывшего мужа по первому этажу своего нового дома, дети собрали рюкзачки и загрузились в машину Боба. Эдди захотел познакомить папу с дядей — учителем космоса. Мужчины, решила Бетт, без всякой надобности зацепились языками. Когда Боб увез детей, Пол вернулся к мытью машины. Хотя видения у Бетт не было, она заподозрила, что мужчины делились впечатлениями… условно говоря, о ней.

Следующим утром Бетт смогла отоспаться и в отсутствие детей долго блаженствовала в постели, а затем босиком, в лосинах для йоги и в хлопчатобумажной футболке с капюшоном спустилась в гостиную, не выпуская из рук планшет.

— Привет, громила.

Приготовив себе горячий утренний эликсир, она босиком вышла с кружкой на задний двор, пока солнце не раскалило крыши и не убило прохладу. Планшет по-прежнему был при ней; у нее возникло такое чувство, будто она годами включала его только в постели, перед сном. Присев на деревянный садовый стул под кроной дерева, Бетт проскролила недавние выпуски «Чикаго сан-таймс мэгэзин», потом надолго застряла на сайте «Дейли мейл» — и вдруг услышала: тук-тук-тук-тук-тук.

Где-то отбивал свою дробь дятел.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Она вгляделась в крону дерева, но не увидела никаких признаков этой птицы.

Тук-тук-тук-тук-тук.

— Настойчивый пятикратный повтор, — сказала Бетт, подсчитав «туки».

Она окинула взглядом стену, порадовалась, что дятел не разворотил сайдинг, выклевывая насекомых, и тут вновь раздалось «тук-тук-тук-тук-тук».

Звук доносился из-за забора, с заднего двора Пола Легариса. Высокий забор, который даже на Грин-стрит не исключал добрососедских отношений, не позволял разглядеть ничего, кроме верхушки дерева.

Дятла Вуди там не было, но «тук-тук-тук-тук-тук» не смолкало, и у Бетт проснулось любопытство. Ей захотелось узнать, насколько крупный этот Вуди, и она, развернувшись к забору, привстала, надеясь увидеть пернатого в деле.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Двор Пола Легариса содержался в образцовом порядке, там даже были разбиты грядки с капельным орошением и опорами для вьющейся фасоли. На пятачке травы примостился ржавый, соскучившийся по лошади древний плуг, соседствующий, как ни странно, с массивом солнечных панелей. В дальней части двора стояли мощный кирпичный мангал и парусиновая газетница.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Под покатым навесом, за складным столиком, сидел на шезлонге красного дерева сам Пол, уже одетый в обычную униформу: мешковатые бриджи, рубашку поло и неизменные шлепанцы. Сдвинув очки на макушку, он сосредоточенно склонился над каким-то громоздким прибором, изготовленным, судя по виду, в девятнадцатом веке.

Тук-тук-тук-тук-тук.

Прибор оказался пишущей машинкой, хотя и не похожей на те, что доводилось видеть Бетт. Старинное, из Викторианской, наверное, эпохи механическое печатное устройство с молоточками, бьющими по вставленному в каретку листу бумаги. Пол пятикратно ударял по какой-нибудь клавише — «тук-тук-тук-тук-тук», — капал на внутренний рычажок чуть-чуть смазочного масла и раз за разом повторял:

Тук-тук-тук-тук-тук.

Пол Легарис отравил мирное утро на Грин-стрит, реанимируя этого печатного монстра времен Жюля Верна.

Тук-тук-тук-тук-тук.

— Чтоб тебе, — пробормотала Бетт и вернулась в дом за новой дозой кофеина.

Присев с планшетом за кухонный стол, она все же не смогла отделаться от приглушенной долбежки по клавишам соседского текстового процессора, закованного в железную броню.

После обеда, когда солнце превратило Грин-стрит одновременно в сковородку и в очаг, Бетт позвонила Мэгги.

— Значит, он складирует у себя в доме телескопы и пишущие машинки. Хотелось бы знать, что еще, — недоумевала Мэгги.

— Допотопные тостеры. Телефоны с дисковым набором. Стиральные лохани с отжимом. Кто его знает?

— Я пошарилась в Сети. На сайтах знакомств его не нашла.

— Zloj_sosed.com? IMHO_4ydovishche?

Бетт выглянула в окно: напротив тормознул незнакомый автомобиль корейского производства, цвета красного лака для ногтей. Сидевший за рулем молодой человек вышел вместе с девушкой, несколькими годами младше, явно его сестрой. Когда они шли через дорогу к парадной двери Пола Легариса, Бетт отметила у парня типичную легарисовскую походку.

— Осторожно: дети, — сказала Бетт в трубку. — Угадай, кто нас осчастливил своим появлением?

— Кто? — Мэгги не угадала.

— Почти на сто процентов — отпрыски профессора-одиночки, моего соседа. Сын и дочь.

— С татуировками по всему телу? В ортопедических сандалиях?

— Ничего похожего. — Бетт присмотрелась к молодняку, ища признаки бунтарства или странностей. — Вид нормальный.

— Нормальный бывает режим работы стиральной машины.

Издав боевой клич, девушка помчалась к дому. Навстречу ей уже спешил Пол Легарис; они пересеклись на газоне. Дочка, смеясь, выполнила шейный захват и бросок. Сын тоже ввязался в потасовку, и дети скрутили отца, по которому, как видно, успели соскучиться.

— Не пришлось бы мне звонить девять-один-один. Кажется, сейчас кое-кому плечо сломают.

В тот вечер Бетт, Мэгги и сестры Ординанд решили поужинать в мексиканском кафе, сооруженном из шлакобетонных блоков и украшенном бумажными абажурами; обстановка была настолько правдоподобной, что они побоялись пить там воду и заказали по коктейлю «Маргарита». Под общий хохот начались рассказы о бывших мужьях, никудышных любовниках и никчемных мужчинах, неразумных и неадекватных. Разговор, бойкий и игривый, то и дело перемежался колкостями в адрес Пола Легариса.

Через пару часов после наступления темноты водитель дешевого такси «Подброска» высадил Бетт на Грин-стрит; перед домом Пола Легариса опять стоял телескоп. Хозяйского автомобиля на подъездной дорожке не было, но дети самостоятельно исследовали небеса. Бетт направилась прямо ко входной двери, но тут до нее донесся голос соседского сына.

— Добрый вечер, — только и сказал парень.

Кивнув, Бетт буркнула что-то вроде «добр…», но не замедлила шага.

— Хотите посмотреть луны Юпитера? — вступила девушка. — В самой середке неба, обалденно красивые.

— Нет, спасибо, — отрезала Бетт.

— Великолепное зрелище! — Тон голоса у нее был такой же, как у Дейл: искренний, дружелюбный, по малейшему поводу звенящий от восторга.

— А затмение сегодня не показывают? — Бетт доставала из сумочки ключи.

— Затмение — это редкость. А Юпитер все лето будет виден, — ответила девушка и добавила: — Я — Нора Легарис.

— Привет. Я — Бетт Монк.

— Мама Дейл, Шарри и Эдди? Папа говорит, ребята у вас прикольные. — Девушка направлялась к Бетт и уже ступила на подъездную дорожку. — Вы купили дом Шнайдеров. Они в Остин переехали, везунчики. А это мой брат. — Нора ткнула пальцем в сторону телескопа. — Скажи миз Монк, как тебя зовут!

— Лоренс Альтуэлл-Чанс Делагордо Легарис Седьмой, — сказал парень. — Можно просто Чик.

Лицо Бетт приняло такое выражение, будто она накачалась коктейлями с текилой; впрочем, это соответствовало действительности.

— Чик?

— Ну хорошо: Ларри. Это долгая история. Хотите увидеть то, что увидел Галилей столетия назад? От этого изменился весь ход истории человечества.

Отмахнуться от такого приглашения и юркнуть в дом было бы хамством, совершенно не в духе Грин-стрит. Нора и Чик оказались чудными ребятами. Поэтому Бетт сказала:

— Если так ставится вопрос, то, пожалуй, взгляну.

Она пересекла границу и ступила на территорию Легалиса — впервые. Чик посторонился, приглашая Бетт к телескопу:

— Зацените Юпитер.

Бетт приблизила один глаз к линзе, вставленной в открытый конец трубки от пылесоса.

— Старайтесь не сдвигать телескоп. Он должен быть точно выровнен.

Бетт моргнула. Ресницы махнули по стеклу. Она не понимала, куда нужно смотреть.

— Ничего не вижу.

— Чик, — вздохнула Нора, — сказал «зацените Юпитер» — так дай возможность заценить.

— Простите, миз Монк. Я сейчас проверю.

Чик посмотрел в телескоп гораздо меньшего размера, установленный на огромной трубке от пылесоса, и пошевелил его вверх-вниз и вправо-влево.

— Да вот же он, жирный, как гусь!

— Надеюсь, теперь вы увидите Юпитер, — сказала Нора.

Прильнув глазом к объективу, да так, что тушь для ресниц едва не оставляла разводы на линзе, Бетт поначалу не увидела ничего, а потом различила яркую точку света. Юпитер. Причем не один, а с четырьмя спутниками, которые выстроились в шеренгу: один слева от Юпитера и три справа, предельно отчетливые.

— Ничего себе! — воскликнула Бетт. — Как нарисованные! Это Юпитер?

— Король планет, — сказал Чик, — и повелитель юпитерианских лун. Сколько вы видите?

— Четыре.

— В точности как Галилей, — добавила Нора. — Он вставил два стеклышка в медную трубку, направил ее на самую яркую точку итальянского небосвода и увидел именно то, что сейчас видите вы. Тем самым он захлопнул дверь перед носом Птолемеевой теории Вселенной. И за это поплатился.

Бетт не могла оторваться. Она ни разу в жизни не заглядывала в космос и не видела своими глазами другие планеты. Юпитер был изумителен.

— Подождите, это вы еще Сатурн не видели, — сказал Чик. — Кольца, луны, все дела!

— Так покажи! — Бетт вдруг потянуло к небесным пейзажам.

— Не могу, Сатурн взойдет только рано утром, — объяснил Чик. — Хотите — поставьте будильник на без четверти пять, я вас тут встречу и настрою телескоп.

— На четыре сорок пять? Утра? Этому не бывать. — Бетт отошла от телескопа и юпитерианских лун. — Объясни-ка мне, почему «Чик»?

Нора засмеялась:

— Эббот и Костелло. В одном их фильме тощего звали Чик. Мы эту комедию смотрели тыщу раз, и я стала звать брата Чик. Прозвище к нему приросло.

— Уж лучше, чем Ла-Ла-Ла-Ларри Ле-Ле-Легарис.

— Да уж конечно, — сказала Бетт. — В четвертом классе меня, как и еще семь девочек, звали Элизабет. — Бетт еще раз посмотрела в телескоп на Юпитер и опять поразилась красоте этого зрелища.

— Старик едет. — На Грин-стрит Нора увидела свет фар отцовской машины.

Бетт хотела рвануть к своему дому, но в сложившихся обстоятельствах это выглядело бы настолько оскорбительно, что ей пришлось перебороть свое инстинктивное желание смыться.

— Эй, клоуны, вы что делаете у меня на газоне? — Пол вышел из машины, а с ним — какой-то рыжеволосый парень, ненамного старше Чика. — Я не вам, Бетт. А этим двум ушлепкам.

Нора обернулась к Бетт:

— Папа употребляет такие слова, как «ушлепки». Извините, что при вас.

— Это Дэниел.

Пол указал на рыжего парня, который — Бетт сразу заметила — отличался крайней степенью худобы, возможно от недоедания. Одет он был во все новое, но явно не по своему вкусу, и этого стеснялся. Ребята поздоровались; Бетт тоже сказала «здрасте».

— Толстяк со спутниками на месте? — Пол проверил, как выглядит газовый гигант. — Дэниел, ты когда-нибудь видел Юпитер?

— Нет. — Без лишних слов Дэниел подошел к большой трубе и заглянул в окуляр, а потом без выражения сказал: — Вау.

— А у вас есть спутник, Бетт? — спросил Пол.

— Был когда-то. Научил меня говорить «фигасе». — Бетт покосилась на Нору. — Извини, что при тебе…

— «Фигасе» — нормальное выражение, — сказала Нора. — Универсальная превосходная степень. Как «не хило» или «супер-дупер».

— Или «клево», — вставил Чик.

— Или «ништяк», — добавил Пол.

— Или «охереть», — сказал Дэниел. И опять без выражения.

Все растерялись.

Этот Дэниел остался у Легариса на несколько дней. По утрам Бетт слышала их отдаленные голоса, долетавшие через забор из заднего двора. У нее на глазах эти двое отъезжали от дома около семи вечера, и в один из вечеров рыжий не вернулся. На Грин-стрит опять царили мячики, велосипеды и малышня, спешившая урвать последние дни каникул. По воздуху вдруг осязаемо поплыл исход лета.

В последний августовский вечер Бетт повела детей в пиццерию, примыкавшую к павильону игровых автоматов. После этого грохота домой они вернулись, как в рай. Ребятишки Пателов у себя на лужайке возились с поливочным шлангом, Эдди и Шарри побежали к ним. А Дейл сразу вошел в дом. Бетт помедлила на чудесном, прохладном ветерке, перебиравшем листву платана. Привезенные в картонной коробочке остатки пиццы незаметно перекочевывали к ней в руку, и, склоняясь под нижними ветками, Бетт с аппетитом откусывала один кусочек за другим.

Пол Легарис рядом не отсвечивал. Его машины на подъездной дорожке не было, и в тишине Грин-стрит Бетт расслабилась, хотя мучилась чувством вины, приканчивая четвертый ломтик «пеперони» с оливками и луком. Тонкий полумесяц недоеденной корочки она бросила в траву, для птиц, — и тут на подъездной дорожке Пола ей померещилось огромных размеров насекомое.

Чуть не взвизгнув от ужаса — это же мог оказаться гигантский паук, — она сообразила, что там, где Пол ставит машину, валяется связка ключей.

Перед Бетт встала своего рода дилемма: как в таком случае должна поступить соседка? Поднять ключи и оставить у себя до возвращения Пола, а затем постучаться к нему в дверь и вернуть находку? Если это действительно его ключи (что наиболее вероятно), она избавит его от мучительных и бесплодных поисков. Любой нормальный человек поступил бы именно так, но — хоп! — Пол так обрадуется, получив свои ключи, что станет навязываться с приглашением на ужин собственного приготовления: «Слушайте! Давайте-ка я во дворе организую ребрышки на гриле по моему фирменному рецепту!»

Бетт это совершенно не улыбалось. Проще всего было бы отправить к соседу Эдди. Когда Пол вернется домой, ее сын сделает доброе дело — забежит к нему с ключами, а Бетт отсидится в доме, вот и все.

Нагнувшись, она подняла связку. Помимо пары ключей от входной двери на связке болтались брелок с изображением печати Бэремского муниципального колледжа, ключик от велосипедного замка и самый большой предмет — пластиковая покерная фишка с просверленной у края дырочкой.

Фишка давно стерлась, насечки на ребре сгладились. На некогда красной поверхности сохранились лишь блеклые пятна цвета. В центре виднелась крупная двадцатка. Не иначе как Пол выиграл двадцать баксов в нелегальном плавучем казино у границы штата. А возможно, фишка напоминала о сделанной ставке в две тысячи долларов. На обратной стороне Бетт различила затейливой формы, стилизованные, как на татуировке, буквы «А» и «Н», помещенные в квадрат, поставленный на угол наподобие бейсбольной площадки. В угасающем вечернем свете она заметила на свободном поле фишки какие-то надписи, в частности слово «порок», а может, «порог» или «дорог» — да какое угодно слово из пяти букв.

На другой стороне улицы мальчишки играли в козла, ударяя мячом о дверь гаража Пателей. Бетт унесла ключи в дом, чтобы Эдди позже вернул их владельцу.

Дейл сидела с ноутбуком в гостиной и смотрела на «Ютьюбе» конный спорт.

— Ты занята? — спросила ее Бетт, но Дейл не ответила. — Эй, дочурка. — Она щелкнула пальцами.

— Что? — Дейл не отрывалась от компьютера.

— Можешь погуглить одну вещь?

— Погуглить что?

— Вот эту покерную фишку.

— Ты подписываешь меня гуглить покерные фишки?

— Одну конкретную фишку.

— Было бы чего гуглить — я тебе и так скажу: это покерная фишка.

— Откуда она?

— С фабрики фишек.

— Я сейчас ею в тебя запущу, если не погуглишь немедленно.

Со вздохом посмотрев на мать, на связку ключей, на покерную фишку, Дейл закатила глаза:

— Ладно! Я могу хотя бы досмотреть?

Бетт указала дочери на отличительные признаки фишки — блеклый красный цвет, двадцатка, а на обратной стороне стершиеся буквы «АН» — и оставила ей всю связку, а сама пошла ополоснуть руки от крошек пиццы. Когда она стала загружать посудомоечную машину, Дейл прокричала что-то из комнаты.

— Что? — не расслышала Бетт.

Дейл принесла ноутбук на кухню:

— Для наркотов.

— Ты о чем? — Бетт укладывала столовые приборы в верхний лоток посудомойки.

— Об этой фишке. — Дейл показала матери серию изображений. — «АН» означает «Анонимные наркоманы». Есть анонимные алкоголики, а это — наркоманы. Я ввела «жетоны АН», получила ссылку на сайт, поискала изображения — и вот, пожалуйста.

Бетт бросился в глаза тот же рисунок, что и на брелоке для ключей: были помещены в «бейсбольный» квадрат с буквами «АН». Свободное поле занимали слова «Личность», «Бог», «Общество», «Служение».

— Такими фишками отмечают «чистоту», — объяснила Дейл, — то есть воздержание от наркотиков. Длительностью в тридцать дней и более.

— Но здесь написано «двадцать». Зачем Полу Легарису понадобилась пластиковая фишка «Анонимных наркоманов»?

— Наверно, двадцатка означает двадцать лет, — сказала Дейл. — Откуда у тебя эти ключи?

Бетт замялась. Если Пол Легарис как-то связан с наркотиками или «Анонимными наркоманами», нужно сперва разобраться самой, а потом уже рассказывать дочери.

— Нашла где-то, — ответила Бетт.

— Прикажешь погуглить еще что-нибудь? Фишки казино, правила покера?

— Нет.

Бетт вернулась к загрузке посудомоечной машины, а закончив, позвонила Мэгги.

— Однозначно: «Анонимные наркоманы», — подтвердила Мэгги. — «АА» — это «Анонимные алкоголики», «АК» — «Анонимные кокаинисты». Нынче все анонимно.

— Действительно «АН» — сообщество наркоманов?

— А кого же еще — нарколептиков? — Тут Мэгги полюбопытствовала: — Ты на сто процентов уверена, что это его ключи?

— Нет. Но они валялись на его подъездной дорожке, так что можно, конечно, допустить… и выставить себя полными дурами…

— Мужики, подписавшиеся на программу «Двенадцать шагов», всегда спят с себе подобными. У Сары Джаллис племяшка вышла замуж за парня из своей группы «Анонимных алкоголиков», но потом они вроде развелись.

— Если Пол Легарис двадцать лет состоит в «Анонимных наркоманах», с чем это связано?

— Ну… — Мэгги выдержала паузу. — Видимо, это как-то связано с наркотой.

Через час пришли домой Эдди и Шарри, промокшие под пателовским шлангом. Еще через час все трое детей, выкупанные, сидели перед игровой приставкой и смотрели какой-то фильм по ТВЧ. Бетт уединилась на кухне и один за другим просматривала сайты, касавшиеся «Анонимных наркоманов». Она не услышала стука в дверь.

— Пришел профессор Легарис. — В кухню зашел Эдди. Бетт подняла взгляд на сына, но никак не отреагировала. — У двери стоит.

Действительно, он стоял у двери, только с другой стороны, одетый в джинсы, белую рубашку и мягкие мокасины на тонкой резиновой подошве. Выйдя на крыльцо, Бетт прикрыла за собой дверь, чтобы приглушить звук телевизора.

— Привет, — сказала она.

— Извините за беспокойство. Хотел попросить у вас разрешения пройти к себе через ваш задний двор.

— В связи с чем?

— В связи с тем, что я полный идиот. Не могу попасть домой. Надеюсь, хотя бы раздвижная дверь у меня не заперта. А если перелезать через мой собственный забор, то я непременно угожу в помойные бачки.

Бетт смотрела на Пола: это он месяц назад принес ей запеченный в меду окорок, мыл свою машину по пятницам и считал, что у нее прикольные дети, это он мастерил телескопы и чинил старинные пишущие машинки. Хоп! Пол Легарис затесался в кружок мужчин и женщин, устроившихся на складных стульях. Он выслушивает тощего рыжеволосого Дэниела, который рассказывает, как в свое время сидел на героине. Пол кивает, узнавая собственные проблемы двадцатилетней давности.

— Подождите здесь, — говорит Бетт.

Через несколько мгновений она вернулась со связкой ключей.

— Мои ключи, — выдохнул Пол. — Вы стащили мои ключи? Это розыгрыш?

— Они валялись на вашей подъездной дорожке. Я сперва подумала: тарантул, но нет.

— По-видимому, я выронил брелок от автомобиля и не заметил — очередная незадача, вызванная моей рассеянностью. Я даже не догадывался, где их посеял, так что спасибо.

— Честь и хвала Грин-стрит с ее добрососедскими отношениями, — сказала Бетт.

Сейчас как раз был удобный момент, чтобы захлопнуть дверь и тем самым пресечь всякое общение с этим любителем шлепанцев, которого она избегала с момента своего переезда. Но неожиданно для себя она задала вопрос:

— А где же этот рыжий парень, Дэниел, образец красноречия?

Пол уже развернулся, чтобы уйти, но остановился перед стоявшей на пороге Бетт.

— Вы о Дэнни? — Пол замялся. — Он в Кентукки.

— В Кентукки? Он оттуда родом? — Бетт поудобнее прислонилась к дверному наличнику и поймала себя на том, что впервые с того дня, когда услышала «Вы сегодня вечером свободны?», чувствует себя непринужденно в компании Пола.

— Родом он из Детройта. В Кентукки открылась временная вакансия, и он поработает там три месяца, если все пойдет гладко. Надеюсь, от него не было беспокойства, пока он у меня гостил?

— Нет-нет. Мне только все время хотелось предложить ему бутерброд, чтобы немного подкормить.

— Понимаю. Дэнни нужно лучше питаться. — Пол опять развернулся к ступеням, чтобы уйти.

— Знаете, — сказала Бетт, — в старину рыжих считали бесами. Из-за дьявольского цвета волос.

Пол засмеялся:

— В нем есть нечто бесовское, но не больше, чем в любом из нас.

Бетт взглянула на связку ключей у Пола в руке, на покерную фишку, выданную за двадцать лет чистоты… два десятилетия без наркотиков. И кое-что прикинула в уме. Чик Легарис определенно достиг двадцати одного года и, следовательно, был еще младенцем в ту пору, когда его отец, опустившийся на самое дно, начал свой путь к сегодняшнему августовскому вечеру.

В этот миг Бетт еще острее почувствовала, что она сама и ее дети принадлежат к миру Грин-стрит.

— Спасибо, что избавили меня от массы неудобств. — Пол помахал ключами.

— De nada[7].

Пока он шагал к своему дому, Бетт смотрела ему вслед.

Она повернулась, чтобы уйти в дом, и тут — хоп! — увидела себя в кухне рано утром, задолго до рассвета, когда дети еще спят.

— Привет, громила, — говорит она своему кофейному агрегату и готовит себе обычный утренний латте, а потом, в другой кружке, двойной капучино с умеренной шапкой пены.

Обе кружки она выносит на крыльцо, спускается по ступеням, пересекает лужайку под низко нависающими ветвями платана и оказывается на подъездной дорожке, где у Пола Легариса наготове стоит телескоп, направленный к восточному небу, пока еще глубокому, темно-синему.

Там как раз поднимается Сатурн. В окуляре он великолепен, окольцован — жирный, как гусь, просто красавец.

Алан Бин плюс четыре

Как доказала наша четверка, долететь до Луны в этом году намного проще, чем было в шестьдесят девятом, хотя никого это не колышет. Понимаете, за холодным пивом у меня во дворе, когда на западе изящным ноготком принцессы низко висел полумесяц, я сказал Стиву Вонгу, что если он поднапряжется и запустит в небо, скажем, молоток, то указанный инструмент, описывая восьмерку длиной в пятьсот тысяч миль, обогнет эту самую Луну и бумерангом вернется на Землю, — интересный факт, правда?

Стив Вонг работает в «Хоум депо», где имеет неограниченный доступ к молоткам. Он согласился метнуть пару штук. Его сослуживец Эм-Дэш, сокративший свое настоящее имя до этой рэперской формы, не понял, каким образом удастся поймать раскаленный докрасна молоток, падающий со скоростью тысячи миль в час. Анна, владелица дизайнерского бюро, правильно сказала: ловить будет нечего — молоток сгорит, как метеор. Плюс к этому она не купилась на примитив моей космической схемы «запустил — дождался — поймал». И вообще, она не доверяет моим рассуждениям о космических полетах. Мол, я не впервые завожу: программа «Аполлон», то-се, посадка лунохода, пятое-десятое, а теперь уже начал подтасовывать детали, чтобы выставить себя крупным специалистом, — и опять же она права.

Вся моя библиотека научно-популярной литературы хранится в карманного формата читалке «Кобо», так что я просто выцепил главу из книги «Не тут-то было, Иван: Почему Си-Си-Си-Пи проиграл в лунной гонке», написанной неким профессором-эмигрантом, явно точившим на кого-то зуб. По версии этого профессора, в шестидесятых Советы надеялись переплюнуть программу «Аполлон» именно методом восьмерки: ни тебе орбиты, ни посадки, только фотографии да право хлопать крыльями. Красные запустили непилотируемый «Союз», предположительно с манекеном в скафандре, но наделали столько косяков, что на новые попытки не решились, даже не стали отправлять в космос собаку. По кличке Капутник.

Анна, тонкая и меткая, как розга, за время наших с ней отношений (изнурительные три недели) доказала, что по запасам энергии она — сущий электровеник. И тут она увидела перед собой достойную цель. И решила преуспеть там, где не удалось русским. А что, классно. Полетим, говорит, все вчетвером, это не обсуждается, но когда? Я предложил приурочить старт к годовщине «Аполлона-11», самого знаменитого космического полета за всю историю, но это не прокатило: на третью неделю июля у Стива Вонга был талон к ортодонту. Тогда как насчет ноября? В ноябре «Аполлон-12» совершил посадку в Океане Бурь, но 99,999 процента населения Земли об этом забыло. Нет, сразу после Хеллоуина Анне предстояло быть подружкой невесты на свадьбе сестры, так что наиболее подходящей датой для нашей миссии оказалась последняя суббота сентября.

В эпоху «Аполлонов» астронавты отдавали тысячи часов летной и инженерной подготовке. Осваивали систему аварийного спасения при старте, соскальзывая по длинным канатам в бункеры с мягкой обивкой. Учились пользоваться логарифмической линейкой. Хотя нам ничего этого не требовалось, четвертого июля мы все же испытали нашу ракету-носитель на широченной подъездной дорожке перед домом Стива Вонга в Окснарде — прикинули, что среди праздничных фейерверков наша непилотируемая первая ступень пронесется в ночном небе незамеченной. Задание выполнено. Покинув воздушное пространство Нижней Калифорнии, ракета в данный момент носится вокруг Земли со скоростью одного оборота в девяносто минут и — однозначно уточню для спокойствия многочисленных государственных структур — должна благополучно сгореть при возвращении в плотные слои атмосферы через год с небольшим.

У Эм-Дэша, родившегося в деревне к югу от Сахары, мозги устроены обалденно. При минимальном владении английским он смог перевестись в школу святого Антония, где есть подготовительные курсы для поступления в колледж, и на конкурсе знаний и умений получил почетную грамоту за эксперимент с теплоизоляционными материалами, которые у него, ко всеобщему восторгу, горели ясным пламенем.

Поскольку фраза «благополучное возвращение на Землю» предполагает наличие серьезной теплоизоляции, мы назначили Эм-Дэша ответственным за все пиросредства, включая разрывные болты для отделения ступеней. Анна взяла на себя математические выкладки — расчеты грузоподъемности, механику орбитального полета, топливные смеси и формулы; я делаю вид, что в этом шарю, но на самом-то деле ни бум-бум.

Моим вкладом в общее дело стал командный отсек — тесный, сфероидный модуль, формой напоминающий автомобильную фару; его забацал богатейший магнат, поднявшийся на оборудовании для бильярдных и одержимый созданием частной аэрокосмической фирмы, которая позволила бы ему сорвать жирный куш в НАСА. Умер он во сне, совсем чуть-чуть не дотянув до девяноста четырех лет, и его (четвертая) жена/вдова уступила мне эту капсулу за сто баксов, хотя я бы и вдвое больше не пожалел. Договор купли-продажи она решила отпечатать на старинной пишущей машинке «Ройял десктоп». Эта махина зеленого цвета принадлежала покойному магнату, который собрал целую коллекцию, но надлежащих условий хранения не создал — машинки громоздились и ржавели в углу гаража. Вдова напечатала: «ВЫВОЗ В ТЕЧЕНИЕ 48 ЧАСОВ» и «ВОЗВРАТ НЕ ПРЕДУСМОТРЕН / ОПЛАТА НАЛИЧНЫМИ». Командный отсек получил у меня название «Алан Бин», в честь пилота взлетно-посадочного лунного корабля «Аполлон-12», четвертого астронавта, ступившего на поверхность Луны, и единственного, с кем свела меня жизнь. Дело было в восемьдесят шестом году, в мексиканском ресторанчике близ Хьюстона. Алан Бин, лысеющий, неприметный, расплачивался у кассы, и я заорал: «Ни фига себе! Вы же Алан Бин!» Он дал мне автограф и над своей фамилией пририсовал человечка в скафандре.

Поскольку в полет вокруг Луны мы собирались вчетвером, мне предстояло создать дополнительное пространство внутри «Алана Бина» и избавить его от лишнего веса. Поскольку мы не организовали центр управления полетом, который мог бы нами командовать, я размонтировал всю систему связи. Каждый болт, винт, узел разворота, пружинный контакт и соединитель заменил скотчем (брал в «Хоум депо» по три бакса катушка). Сортир отгородил, чтобы никого не смущать, шторкой для душа. Из компетентных источников мне известно, что в условиях невесомости перед посещением сортира нужно раздеться догола и предусмотреть полчаса времени, так что да, уединение — штука архиважная. Открывающийся наружу клапан с громоздким выпускным механизмом сменил на заглушку из стального сплава, в которой имеется большое отверстие и самоуплотняющийся крантик. В безвоздушном пространстве за счет давления воздуха внутри «Алана Бина» клапан останется герметично закрыт. Элементарная физика.

Стоит только объявить о предстоящей экспедиции, как все начнут думать, что ты собираешься высадиться на Луне: установить флаг, попрыгать, как кенгуру, в условиях силы притяжения в шесть раз меньшей, чем на Земле, собрать образцы породы, но ничего такого мы не планировали. Мы собирались только облететь вокруг Луны. Посадка — совсем другая песня, а насчет выхода… Черт, да как выбрать из нас четверых того, кто высадится первым и станет тринадцатым человеком, оставившим свои следы на лунной поверхности? Мы бы попортили друг другу столько крови, что наш экипаж развалился бы задолго до начала обратного отсчета. И потом, давайте посмотрим правде в глаза: выбор в любом случае пал бы на Анну.

Сборка всех трех ступеней славного корабля «Алан Бин» заняла двое суток. Мы упаковали батончики мюсли, воду в бутылках с дозаторами, потом закачали сжиженный кислород в две ступени ракеты и самовоспламеняющийся состав для одноразового пуска залунного двигателя — мини-ракеты, которая забросит нас на рандеву с Луной. Считай, весь Окснард собрался на подъездной дорожке перед домом Стива Вонга, чтобы поглазеть на «Алана Бина», причем ни один из любопытных не знал, кто такой Алан Бин и почему в его честь назван космический корабль. Ребятишки просили одним глазком заглянуть внутрь, но у нас не было страховки. Чего вы ждете? А скоро старт? Каждому профану, готовому меня слушать, я рассказывал про стартовое окно и траектории, демонстрировал на своем (бесплатном) приложении MoonFaze, как мы будем пересекать лунную орбиту, причем в точно рассчитанный момент времени, а иначе лунное притяжение… Тьфу, черт! Вот же она, Луна! Направь туда ракету — и устраивай шоу!

Через двадцать четыре секунды после отделения от пусковой башни первая ступень уже неслась во весь опор, а приложение Max-Q ($0.99) показывало, что из-за перегрузки наш вес как бы увеличился в 11,8 раза по сравнению с тем, что на уровне моря, — впрочем, мы и без айфонов это знали. Мы… боролись… за дыхание… Анна… кричала: «Слезь… с моей груди!» Но ей на грудь никто не давил. На самом деле она сама уселась сверху и плющила меня, как жесткий нападающий в американском футболе, заделавшийся эротическим танцором. Бабах — грохнули динамические болты Эм-Дэша, и в штатном режиме отделилась вторая ступень. Через минуту за спинками наших кресел поплыли клубы пыли, мелкие монетки и пара шариковых ручек, словно возвещая: «Эй! Мы вышли на орбиту!»

Невесомость — классная штука, но достаточно стремная для некоторых покорителей космоса, которых в первые часы полета без видимой причины выворачивает наизнанку, словно они обожрались на предстартовом фуршете. Подобные факты никогда не афишируются ни в информационных материалах НАСА, ни в воспоминаниях самих астронавтов. После трех обращений Земли, когда мы заполнили таблицу полетных инъекций, живот Стива Вонга наконец-то успокоился. Где-то над Африкой мы открыли клапаны залунного двигателя, самовоспламеняющийся состав магическим образом выполнил свою задачу, и — вжик — мы помчались в сторону Мэйберри, то бишь Лунберри (лунного камня, то бишь лунного света), на бодрящей второй космической скорости, равной семи милям в секунду, а Земля в иллюминаторе начала стремительно уменьшаться.

У американцев, которые до нас летали на Луну, компьютеры были настолько примитивными, что не позволяли даже получать мейлы и апеллировать к «Гуглу» для решения споров. Мы взяли с собой планшеты, у которых объем памяти примерно в семьдесят миллиардов раз превосходил коммутируемые гаджеты эпохи «Аполлона», да и сами по себе планшеты куда как удобнее, особенно во время длительного полета. Эм-Дэш на своем смотрел четвертый сезон «Во все тяжкие». Мы нащелкали сотни селфи на фоне Земли в иллюминаторе, а потом столкнули с центрального кресла шарик для пинг-понга и устроили турнир по бесстольному теннису, в котором победила Анна. Я поставил двигатель системы ориентации в импульсный режим и, позевывая, менял угол тангажа «Алана Бина» так, чтобы разглядывать звезды, видимые при ярком солнечном свете: Антарес, Нунки, звездное скопление NGC 6333, — между прочим, когда находишься в космосе, никакого мигания нету.

Важнейший момент лунной экспедиции — это пересечение эквигрависферы Земля — Луна, чья граница так же незрима, как и международная демаркационная линия суточного времени, но для «Алана Бина» это Рубикон. По эту сторону ЭГС земная гравитация тянула нас назад, мешала движению и уговаривала вернуться домой, к жизнеутверждающим благам воды, атмосферы и магнитного поля. Но сразу после пересечения за нас взялась Луна, заключила в свои вековечные серебристые объятия и зашептала «быстрей-быстрей-быстрей», предоставив нам изумляться ее величественному одиночеству. Как раз в тот миг, когда мы достигли порога ЭГС, Анна наградила нас журавликами-оригами из фольги, которые мы скотчем прикрепили к рубашкам наподобие пилотских крылышек. Я перевел «Алана Бина» на пассивную систему терморегулирования, и наш лунный корабль стал вращаться, будто шашлык на невидимом шампуре, для оптимального распределения солнечного тепла. Затем мы приглушили освещение, при помощи скотча завесили иллюминатор кенгурухой, чтобы солнце не било в глаза, и каждый свернулся калачиком в комфортабельном уголке нашего миниатюрного ракетного корабля.

Когда я рассказываю, что видел обратную сторону Луны, слушатели часто говорят: «То есть темную сторону», как будто я фанат Дарта Вейдера или группы Pink Floyd. Вообще говоря, солнце освещает каждую из сторон одинаково, только в разные смены.

Попав, как видится нашим согражданам, в фазу растущей луны, мы вынуждены были пережидать, чтобы затемненная область сместилась на другую сторону. В потемках, когда к нам не проникал солнечный свет, а Луна загораживала отражение Земли, я развернул «Алана Бина» так, чтобы наш иллюминатор смотрел на Бесконечный Пространственно-Временной Континуум, достойный показа в формате IMAX 3D: немигающие звезды нежных оттенков красного-оранжевого-желтого-зеленого-голубого-синего-фиолетового, наша неохватная галактика, алмазно-голубой ковер на фоне черноты, которая кого угодно повергла бы в страх, не будь она столь завораживающей.

Вдруг загорелся свет, как будто Эм-Дэш щелкнул выключателем. Я подрегулировал рычаги управления, и под нами открылась лунная поверхность. С ума сойти. Сказать «бесподобная» — это ничего не сказать: изрезанный грунт, вызвавший только благоговейные ахи-охи. Приложение LunaTicket ($0.99) показало, как мы движемся с юга на север, но космос исказил наше восприятие, и поверхность виделась нам хаосом, как открытый ветрам залив с серыми гребешками волн, пока я не соотнес ударный кратер Пуанкаре с путеводителем «Наша Луна» из моей читалки «Кобо». «Алан Бин» взмыл на высоту ста пятидесяти километров (по-американски — на 95,06 мили) со скоростью, превышающей скорость полета пули, и Луна стала так стремительно проноситься мимо, что обратная сторона вскоре закончилась. На кратере Орем виднелись белесые разводы, оставленные пальцами. В чаше кратера Хевисайд были заметны борозды и впадины, как на речном русле. Мы перерезали точно пополам кратер Дюфе при направленности полета от шести до двенадцати; край чаши был отвесным и к тому же острым как бритва. Далеко по левому борту осталось Море Москвы, мини-версия Океана Бурь, где четыре с половиной десятилетия назад живой Алан Бин провел двое суток: ходил пешком, собирал образцы грунта, фотографировал. Повезло человеку.

Наши мозги сумели впитать лишь ограниченный объем информации, зато все увиденное зафиксировали айфоны, и я прекратил выкликать названия достопримечательностей, хотя при полете над лунным Северным полюсом, уже перед отправлением домой, распознал Кэмпбелл и Даламбер, большие кратеры, соединенные не столь крупным Слайфером. Стив Вонг поставил на очередь какую-то запись, призванную символизировать восход Земли, но из-за необходимости перезагрузить блютус на Анниной портативной акустической системе «Джембокс» едва не пропустил нужный момент. Как раз в ту секунду, когда бело-голубое пятнышко жизни, срез того, что мы собой представляем, а не того, чем когда-либо оказывались, рассек тьму космоса над зазубренным горизонтом, Эм-Дэш завопил: «Врубай, на „плей“ дави!» Я ожидал какую-нибудь классику, Франца Йозефа Гайдна, к примеру, или Джорджа Харрисона, но услышал саундтрек к мультфильму «Король Лев», а именно песню «Круг жизни», которая знаменовала восход нашей родной планеты над гипсовой Луной. Мне не померещилось? Диснеевский саундтрек? Но, понимаете, от этого ритма, хора и двойного смысла у меня перехватило горло, и я поперхнулся. По щекам потекли слезы, смешиваясь с кружившими по «Алану Бину» слезами остальных. Анна от души меня обняла, как будто я все еще был ее парнем. Мы плакали. Все вместе. И с вами произошло бы то же самое.

Пассивный полет в сторону дома был дико скучным, несмотря на (невысказанную) опасность сгореть при вхождении в плотные слои атмосферы, как случилось с допотопным спутником-шпионом году в шестьдесят втором. Конечно, мы, как выражаются англичане, бахвалились, что совершили такой перелет и засняли все впечатления на свои айфоны. Но оставался вопрос: чем нам заниматься по возвращении, кроме как постить клевые фото в «Инстаграм»? Если еще когда-нибудь пересекусь с Аланом Бином, спрошу, как изменилась его жизнь после двойного пересечения эквигрависферы. Не изводится ли он от скуки тихими вечерами, пока мир на автомате вращается вокруг своей оси? А на меня не будет ли накатывать тоска — ведь что может быть лучше, чем прорезать ровно посредине кратер Дюфе? В общем, тут есть что обсудить.

— Ого! Камчатка! — выкрикнула Анна, когда наша тепловая защита распалась на миллионы комет величиной с зернышко.

Снижаясь, мы огибали по дуге Северный полярный круг, и сила тяжести в очередной раз напомнила, что всякий, кто взлетает, должен упасть. Когда сработал пиромеханизм тормозного парашюта, «Алан Бин» растряс наши кости, а закрепленный скотчем «Джембокс» оторвался и с лету саданул Эм-Дэша по лбу. Между бровей у него образовался здоровенный порез, откуда хлестала кровь; так мы и приводнились близ острова Оаху. Анна бросила Эм-Дэшу свою бандану, поскольку никто не допер захватить на лунную орбиту… угадайте — что? Для тех читателей, кто решит последовать нашему примеру: обыкновенный пластырь.

На первом этапе, не расплавившись до состояния плазмы, а бултыхаясь в океане, Эм-Дэш трижды подал сигнал SOS из ракетницы, которую заныкал под системой катапультирования. Я чуть раньше времени открыл клапан для уравнивания давления — и опаньки: зловонные газы из устройства для сжигания избыточной газовой смеси втянуло в капсулу, а мы и без того мучились морской болезнью — укачало нас будьте-нате.

Как только давление внутри кабины сравнялось с внешним, Стив Вонг разгерметизировал главный люк, и к нам влетел тихоокеанский бриз, ласковый, как поцелуй матери-Земли, но тут выявился серьезный конструктивный недочет, из-за которого сам Тихий океан стал внедряться в наше тесное, маленькое плавсредство. «Алан Бин» готовился совершить свое второе эпохальное путешествие — на тот свет. Анна, соображавшая быстрее остальных, подняла над головой наши эппловские гаджеты, а Стив Вонг не уберег свой «самсунг» (ха! «гэлакси»), который сгинул в нижнем приборном отсеке, когда прибывающая соленая вода попросила нас на выход.

Из воды нас выловил челнок, принадлежавший отелю «Кахала Хилтон»: с борта глазели любопытные дайверы, на палубе англоговорящие пассажиры жаловались, что от нас скверно пахнет, а иностранцы просто шарахались, как от чумы.

В отеле, когда я, приняв душ и переодевшись в сухое, подошел к шведскому столу и стал накладывать себе фруктовый салат из вазы в форме долбленой лодки, какая-то дама полюбопытствовала: не я ли находился внутри той штуковины, которая свалилась с неба. Да, отвечаю, я долетел до Луны и благополучно вернулся в суровые объятия Земли. Прямо как Алан Бин.

— А кто такой Алан Бин? — спросила она.

Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом

ВЫЛАЗКА В БОЛЬШОЕ ЯБЛОКО

НЬЮ-ЙОРК! Три дня сам себе хозяин: жена в компании сокурсниц и подружек по женскому клубу «Уж Замуж Невтерпеж» празднует 25-ю годовщину окончания колледжа. На остров Манхэттен меня не заносило с той поры, когда на Б-вее шли «Кошки»{48}, а в отелях слыхом не слыхивали про ТВ высокой четкости.

* * *

Нууу, что нового приготовил нам Нууу-Йооок? Всего через край, если ты хранишь теплые воспоминания о здешних местах, и всего ничего, если «Голый город»{49} оставляет у тебя такое ощущение, будто ты… так сказать… гол. По-моему, Н.-Й. куда лучше смотрится на кино- и телеэкране, где круглые сутки к твоим услугам такси, только свистни, а супергерои спасают мир. В реальной (нашей) действительности Готэм{50} ежедневно демонстрирует отдаленное сходство с праздничным шествием в честь Дня благодарения и вполне явное — с толкотней у багажной ленты после шестичасовых мучений в переполненном самолете.

* * *

НУЖНО СРОЧНО — ПРЯМО-ТАКИ ASAP — пошататься по улицам Нью-Йорка, пока Супруга трясет нашей Семейной Кредитной Историей во всех этих крупных универмагах с названиями как под копирку: «Бергдорф», «Гудман», «Сакс», «Блумиз», причем все они ничем не лучше нашего «Хенсуорти», который открылся на пересечении Седьмой авеню и Сикамор еще в 1952 году. Если судить по моим (тающим на глазах) средствам, там даже за фирменные пакеты дерут втридорога. Но в любом случае надо отдать должное Нью-Йорку («Нью-Йорк, Нью-Йорк»){51}: его улицы — это настоящее шоу. И куда только несет всю эту толпу?

* * *

МОЖЕТ, В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ПАРК? В этом зеленом прямоугольнике больше музыкантов, чем в духовом оркестре школы «Ист-Вэлли», только здесь каждый — солист. Играют и на саксофонах, и на рожках, и на скрипках, кто-то наяривает на аккордеоне, а какой-нибудь японец обязательно бренчит на сямисэне{52} — и каждый пытается заглушить своего голодного собрата, который пристроился в нескольких шагах: получается этакая заковыристая фуга, омрачающая соответствующий участок парка. Добавьте сюда сотни сосредоточенных бегунов трусцой, велосипедистов, любителей спортивной ходьбы, столько же влюбленных голубков, туристов на прокатных велосипедах и в каретах, запряженных лошадьми, из-за которых на аллеях пахнет, как в зоопарке, — и вы заскучаете по нашему парку Спитц-Риверсайд, где, может, и нет такого множества открыточных видов, зато белки намного веселее нью-йоркских. Пешком пересекаю парк от стритов Ист-Сайда, с его особняками бывших магнатов, до авеню Вест-Сайда, утыканного кофейнями «Старбакс», бутиками «Гэп» и магазинами товаров для дома «Спальня, ванная и не только». А это что: не двойник ли, часом, нашего торгово-развлекательного центра «Хиллкрест» в Пиэрмене? Похоже на то, но где же в таком случае удобная парковка?

* * *

У ЭТОГО МЕГАПОЛИСА по имени Нью-Йорк есть, конечно, своя аура. Когда солнце заходит за небоскребы и перестает плавить асфальт, приятно дать отдых горящим ступням, сидя за столиком на тротуаре и потягивая коктейль. В этот момент Город Янки приобретает очарование нашего пригородного гриль-бара «Маркет-патио». Сижу, попиваю свой коктейль, а сам наблюдаю за потоком нетривиальных личностей. Тут и парень с кошкой на плечах, и туристы-европейцы в невообразимо узких брюках, и пожарные, которые примчались на автомобиле с сиреной, вбежали в небоскреб и теперь выходят, ругая неисправный детектор дыма; какой-то мужчина катит по улице самодельный телескоп; шагает актер Кифер Сазерленд; следом дефилирует женщина с большой белой птицей на плече. Надеюсь, она не столкнулась с тем кошатником.

* * *

ЛЮБОЙ РЕСТОРАН при отеле проверяется качеством салата «Цезарь» — мотайте на ус! У нас в аэропорту есть гостиничка «Сан-гарден» / «Ред-лайон-инн», где его готовят отменно, а вот в кафе на Таймс-сквер — туда мы зашли поужинать перед спектаклем с Супругой и ее «однокурсницами», которые еще вполне себе ничего, — салат «Цезарь» подали с вялым латуком и соусом вырвиглаз. «Салют, Цезарь!» После того как я заплатил по счету, дамы отправились смотреть бродвейскую постановку «Чикаго», которая отличается от фильма только отсутствием крупных планов. Я не особо разбираюсь в мюзиклах, но готов поспорить на живые деньги, что в тот вечер зрелище оказалось ничем не лучше «Ревущих каких-то там двадцатых» — это студенческая постановка театрального факультета нашего муниципального колледжа «Медоу-Хиллз», которая в прошлом году даже пробилась на фестиваль американских студенческих театров. Может ли «Великий белый путь»{53} тягаться с Три-Сити? По мнению вашего специального корреспондента — не может.

* * *

Для тех, кто проголодался и мечтает о сосиске, этот город, «Папаша Никербокер», раскинул на каждом шагу — на тротуарах, на садовых дорожках, на станциях метро — палатки, где вам подадут хот-дог с чем угодно, хоть с соком папайи. Конечно, наши сосиски в «Баттерворт-хот-дог-эмпориум» на Гранд-Лейк-драйв спокойно дадут им фору. Пусть манхэттенские теологи ломают копья по поводу бейглов{54}, но тесто для божественных плюшек в вестсайдском кафетерии «У Крейна» явно поставляют из нашего Три-Сити. Мне все уши прожужжали насчет Н’Йоркской пиццы, но я ни за один из ее сортов не дам и ломтика неаполитанской, которую готовят в «Ламонике», откуда, между прочим, доставка пиццы производится в радиусе десяти миль от каждой из 14 точек. И кстати, об итальянской кухне: «Итальянский подвальчик Энтони» в Харбор-Вью выглядит так же натурально, как любая забегаловка в Маленькой Италии, но при этом избавлен от гангстерских разборок.

* * *

МОЖЕТ ЛИ НЬЮ-ЙОРК похвалиться хоть чем-нибудь, чего нет у нас в Три-Сити? По большому счету — нет, поскольку и любые спортивные состязания, и новости можно посмотреть по телевизору, а все остальное — в интернете. Допускаю, что на Манхэттене полно прекрасных, шикарных, впечатляющих и т. п. музеев. Здорово, что есть возможность зайти, например, в древний храм из Дендура{55} или в зал, где во множестве выставлены скелеты динозавров; что ж поделаешь, если на этой великолепной экскурсии тебя затолкают школяры со всех концов города или туристы со всех концов света. Недавно я целый день ходил по музеям, пока дамы делали чистку лица, всякие массажи и педикюры, а попросту говоря — лечились от похмелья. Я разглядывал картины, смысл которых мне не дано понять, видел «инсталляцию», то есть комнату, увешанную обрывками ковров, и скульптуру, которая выглядела как огромный, ржавый, помятый холодильник. «Ars Gratia Artis» (то бишь «Искусство ради искусства»), стонал лев с эмблемы «Метро-Голдвин-Майер».

* * *

Под конец своего музейного марафона заглянул туда, где выставлено Современное Искусство. В здании крутили кино — можно сказать, нашел время, то есть реально посмотрел, как тикают настенные часы и как люди сверяются со своими наручными. Высидел минут десять. Поднялся на второй этаж и вижу пустой холст, рассеченный посередке лезвием сверху вниз{56}. Другой холст демонстрирует переходы цвета: нижний край светло-голубой, верхний — темно-синий{57}. В лестничном пролете с потолка свисает самый настоящий вертолет — застывшая в полете стрекоза{58}. На третьем этаже выставлена пара итальянских пишущих машинок, большая и маленькая версии одной и той же модели, накрыты стеклянными колпаками — можно подумать, бриллиантами усыпаны, так ведь нет! И не то чтобы старинные: лет не старше 50. Меня преследовала мысль, что в Три-Сити можно устроить выставку антикварных пишущих машинок и назначить входную плату. На бульв. Уайетт как раз пустует здание мясокомбината Бакстера. Не желаете из чувства гражданского долга взять на себя эту миссию?

Кто есть кто

В понедельник утром в начале ноября 1978 года Сью Глиб ушла до пробуждения соседок по квартире, как делала уже полтора месяца. Ребекка спала в гостиной на антресолях, в двух метрах от пола, а Шелли, запершись в единственной спальне, была еще, как видно, в отключке.

За неимением ванны Сью быстро и бесшумно ополоснулась из шланга, который надевался на водопроводный кран: вода текла еле-еле, то чуть теплая, то горяченная, прямо как планета Меркурий. После переезда в Нью-Йорк вымыться целиком не получалось — у нее уже стала чесаться голова. Здесь же, в затуманенном от пара туалете с раковиной, Сью оделась, перешла в гостиную, где ночевала, сунула ноги в оставленные под диваном туфли и перекинула наискось через плечо ремешок большой кожаной сумки, захватив купленный в пятницу зонтик. В новостях предупреждали, что опять будет гроза, но Сью была во всеоружии: она уже заплатила пять долларов одному из тех субъектов, которые в преддверии непогоды вечно топтались на тротуаре с полными коробками зонтов. Стараясь не шуметь, Сью вышла на площадку и удостоверилась, что замок щелкнул. Однажды она забыла проверить этот щелчок и потом выслушивала гневную тираду Шелли об опасностях, подстерегающих жильцов незапертых квартир Нью-Йорка в 1978 году. Щелчок был превыше всего.

Соседки относились к ней как к неизгнанному полтергейсту, которого до поры до времени приходится терпеть. Вообще говоря, это были не соседки, а хозяйки; при них Сью виделась себе такой же долгожданной гостьей, как глиста аскарида. А ведь прошлым летом Ребекка была сама любезность: она шила костюмы для Аризонского Открытого театра музыкальной комедии, а Сью, как местная жительница, была принята в труппу и получила три главные роли. В ту пору они сдружились. Когда Ребекку не особо загружали работой, она приходила искупаться в бассейне у дома семьи Глиб и присутствовала на всех домашних торжествах, которые устраивались во внутреннем дворике семьи Глиб. Ребекка обещала, что пустит Сью к себе на диванчик, «пожить», когда (если вдруг) та окажется в Нью-Йорке. И вот Сью в самом деле возникла у нее на пороге с тремя чемоданами, восемью сотнями долларов сбережений и одной-единственной мечтой; тогда Шелли, которая снимала эту квартиру на паях с Ребеккой, согласно покивала, сказав: «Ладно, о’кей». Однако прошло уже семь недель, а Сью по-прежнему спала на диване в тесной гостиной. Настроения, витавшие в квартирке с одной спальней, чуть в стороне от Верхнего Бродвея, проделали путь от благосклонного гостеприимства до арктического холода. Ребекка хотела, чтобы Сью убралась на все четыре стороны; Шелли хотела, чтобы Сью убралась на тот свет. Что же до самой Сью, та надеялась выиграть дополнительное диванное время и доброе расположение девушек вкладом своих пятидесяти долларов в общую недельную плату за жилье, а также покупкой молока и апельсинового сока «Тропикана». Более того, однажды она принесла шоколадный торт, который Шелли съела на завтрак. Вопреки ожиданиям, все эти жесты не были оценены по достоинству.

А куда было деваться? Куда идти? Каждый божий день Сью искала себе квартиру в Нью-Йорке, однако агентства с названиями вроде «Найдем жилье» и «Просторы Вест-Сайда» давали ей адреса темных, загаженных развалюх, где выяснялось, что на звонок никто не отвечает, или квартира уже сдана, или такого номера вообще не существует. Шелли посоветовала ей дать объявление о совместном найме жилья через актерский профсоюз, но Сью призналась, что до сих пор в него не вступила: для этого требовалось хоть где-нибудь числиться актрисой. Тогда Шелли из-под полуопущенных век одарила ее взглядом глубочайшего разочарования и очередным «ладно, о’кей», а потом добавила: «Пойдешь в супермаркет — купи, пожалуйста, большую банку кофе „Chock Full O’Nuts“». В течение восьмой недели — в начале третьего месяца ее пребывания на острове Манхэттен — эта кладезь аризонских талантов, сыгравшая Марию в «Вестсайдской истории» (правда, только лишь в последнем сезоне в АОТМК), ежедневно раскатывая и скатывая валиком свои постельные принадлежности, ночами беззвучно плакала на диване, под ромбовидной тенью защитной оконной решетки (неужели такая штука действительно способна остановить грабителей?). В подземке, обходившейся в пятьдесят центов за одну поездку, она старалась сдерживать слезы, боясь, как бы зрелище миловидной девушки, подавленной неудачами, не спровоцировало, так сказать, ограбление, а может, и кое-что похуже.

Для Сью переезд в Нью-Йорк был актом веры — веры в себя, в свой талант и в те возможности, которые открывал город, не знающий сна. Ей казалось, что вот-вот случится чудо, как в кино: после спектакля она выйдет через служебную дверь и поцелует красавца-моряка, сошедшего на берег; ну или как в телевизионном шоу «Та девушка»: у нее появится квартира с просторной кухней, со ставнями-жалюзи, а в придачу — возлюбленный, корреспондент журнала «Тайм». Но Нью-Йорк не торопился идти ей навстречу. Почему же так печально обстояли дела у Сью Глиб, которая была воплощением многогранного актерского дарования: вокального, танцевального и драматического? Родители разглядели ее талант еще в раннем детстве! Старшеклассницей она блистала во всех школьных спектаклях! Она была замечена в мимансе Открытого театра музыкальной комедии, а потом на протяжении трех сезонов оставалась ведущей актрисой! Ее партнером в «Сапожках на кнопках» стал Монти Холл, легендарный ведущий телеигры «Давайте заключим сделку!». Труппа устроила Сью отвальную под лозунгом: «Вперед, на Бродвей!»

Так почему Нью-Йорк, Нью-Йорк доводил ее до слез?

В первый же вечер, когда Ребекка повезла ее на автобусе в Линкольн-центр, Сью смотрела на горожан, заполонивших Верхний Бродвей, и задавалась вопросом: «Куда они все идут?» Теперь она знала, что все идут во все стороны. Сама она, к примеру, сегодня первым делом направилась в банк — в местное отделение Ганноверского мануфактурного, где пять недель назад открыла счет. Из-за плексигласовой (пуленепробиваемой) перегородки равнодушная мадам просунула в щель одну десятидолларовую купюру, одну пятерку и пять бумажек по доллару, предоставив клиентке самой подсчитывать, что от ее сбережений осталось пятьсот шестьдесят четыре доллара. В Нью-Йорке Сью растранжирила более двух сотен, а приобрела только зонт за пять баксов, голубой, складной.

Из отделения банка Сью перешла в пышечную, где взяла одно скромное пирожное, самое доступное по цене, и кофе с сахаром и нежирными сливками. Это был ее завтрак. Ела она стоя; поверхность столешницы оказалась липкой от крошек сахарной глазури и пролитых напитков. Кое-как подкрепившись, она прошлась пешком до Коламбус-авеню, чтобы заглянуть в агентство «Найдем жилье», куда вела широкая лестница над китайским рестораном «Хунань». Объявления о сдаче жилых помещений с субботы не обновлялись, но Сью все равно внимательно изучила стенды — а вдруг да затесался там выпавший из кольца бриллиант, ускользнувший от внимания самоцвет — адрес с ее фамилией. «Найдем жилье» обходилось ей в пятьдесят долларов ежемесячно — с таким же успехом можно было эти купюры пускать на растопку. Решив зайти попозже, когда, предположительно, могли появиться новые списки, она уже знала, что ее надежды снова развеются в прах.

Тем не менее Сью сказала себе, что уже осваивается в Готэме, потому что развернулась на каблуках и опять вышла на Бродвей, составив программу действий на текущий день. Хватит разбазаривать свое время в Центральном парке, где ждут лишь неухоженные газоны, треснувшие скамьи, неопрятные детские площадки да мусор на дорожках — просроченные купоны на кофе, использованные презервативы и прочие гадости. Хватит попусту толкаться на книжных развалах и в магазинах грампластинок. Хватит тратить деньги на профессиональные издания — «Шоу-биз», «Закулисье», «Дейли вэрайети» — и выискивать в них объявления о прослушиваниях (для лиц, состоящих в актерском профсоюзе) и конкурсных отборах в преддверии различных презентаций (для лиц, не состоящих в профсоюзе). С этим придется повременить. Сегодня приоритетным направлением стала Публичная библиотека, знаменитое здание на углу Сорок второй и Пятой, примечательное здание с каменными львами у входа.

В двух кварталах от станции метро «Восемьдесят шестая улица» Сью попала под дождь. Она остановилась, откопала в сумке зонт и нажала на кнопку — автомат не сработал. Сью подергала складки, но лишь погнула несколько спиц. А от ее попытки воспользоваться бегунком стержень просто согнулся пополам, как ножка ломберного столика. Сью встряхнула зонт и потеребила ручку; в результате купол раскрылся, но только наполовину. Дождь усиливался; она привела бегунок в исходное положение и сделала вторую попытку; при этом купол вывернулся наизнанку и пара спиц, подобно раздробленным ребрам, утратила соединение со скелетом.

Сью сдалась и решила отправить этот бесполезный скелет в переполненную урну на углу Бродвея и Восемьдесят восьмой, но зонт сопротивлялся, не желая соседствовать с отбросами. С четвертой попытки Сью одержала верх.

Она поспешила укрыться в вестибюле станции, где, роняя с волос дождевые капли, отстояла в очереди, чтобы купить два жетона — для сегодняшних поездок в оба конца.

Как выяснилось, на этой ветке произошел сбой в движении поездов. Там, где линия выходила на поверхность, залило пути. Народу прибывало. Сью оттеснили за желтую ограничительную линию на краю платформы. Любой толчок локтем грозил падением на рельсы. Через сорок минут толпа внесла ее в набитый вагон, где люди были спрессованы в монолит, а от жара человеческих тел над тяжелой, промокшей верхней одеждой поднимался пар. В духоте Сью истекала потом. Вблизи «Коламбус-серкл» поезд застрял на десять минут; машинист заблокировал двери, чтобы пассажиры не повалили в тоннель. На станции «Таймс-сквер» Сью, работая локтями, выбралась из вагона и влилась в поток людей, которые знали, в какой стороне выход. Она топала по ступеням, проходила через турникеты, опять поднималась по лестницам и в конце концов вступила в хаос Перекрестка мира{59}, где все шли во все стороны.

Таймс-сквер представляла собой наземную версию подземного вестибюля: грязь, лужи, скученность. Еще в день своего приезда Сью затвердила главнейший урок: не останавливайся, двигайся к цели, даже если у тебя ее нет, особенно на Сорок второй улице, где нужно уворачиваться от подонков, которые сбывают прохожим наркотики, порно, а в дождливую погоду — еще и зонты по пять долларов.

По этому району она бродила не впервые, заходя в мелкие актерские агентства, чьи главные офисы находились вблизи большого «икса» на месте пересечения Бродвея и Седьмой авеню. Сью удивилась, когда поняла, что там, всего лишь в нескольких этажах от шуршащего бетона Таймс-сквер, трудятся вполне нормальные люди, которые сидят за нормальными столами и занимаются нормальным делом. Ни в одном из агентств чуда не произошло: дальше приемной ее не пускали, а потому ей оставалось только вручать свое резюме секретаршам, которые привычно отвечали: «Ладно, о’кей» — по странному совпадению точь-в-точь как ее временная компаньонка Шелли.

В этот понедельник на первом месте стояло резюме.

За последние два месяца в Скотсдейле Сью дважды снялась в рекламе универмага «Вэлли хоум». Она широким жестом обводила мебельный отдел, восклицая: «Для любой комнаты, на любой вкус, на любой бюджет!» Потом, четыре недели кряду, по выходным, она была задействована в «Осенней ярмарке Возрождения», где за тридцать долларов в день выходила в образе Строптивой и декламировала шекспировский текст. Свои новые достижения Сью вписала в резюме шариковой ручкой, но понимала, что это отдает, так сказать, дилетантством. Поэтому документ следовало перепечатать целиком, найти где-нибудь офсетную типографию и заказать сто экземпляров, а потом степлером прикреплять с оборотной стороны свой фотопортрет, на котором она выглядела копией Шерил Лэдд из телесериала «Ангелы Чарли», только с натуральной грудью.

Сложность заключалась в том, что пишущей машинки ни у нее, ни у Ребекки не было. А когда она обратилась к Шелли, та не ответила отказом, но изрекла: «В библиотеке машинки дают напрокат». Вот потому-то Сью Глиб и занесло в этот район, где она вначале лишилась зонтика, а теперь брела в западном направлении, мимо явно обкуренного подростка, который расстегнул штаны, достал пенис и, спотыкаясь, мочился прямо на ходу. Никто из прохожих и бровью не повел.

В тот самый миг, когда Сью обнаружила, что Публичная библиотека по понедельникам не работает, изрезанное небо Среднего Манхэттена отбелил разряд молнии. Стоя у запертой боковой двери в примечательное здание, Сью пыталась осмыслить простые слова: «Выходной день — понедельник». Когда же раскат грома заглушил сигналы уличного транспорта, она потерпела поражение в битве со слезами — количество огорчений зашкаливало: нью-йоркские соседки так и не стали ей родственными душами, Центральный парк встречал ее голыми деревьями, непригодными для отдыха скамьями, сморщенными «резинками»; решетки на окнах не пускали насильников в квартиру, но и не выпускали жертв, красавцы-моряки не спешили познакомиться с девушкой и заслужить поцелуй. В Нью-Йорке агенты по недвижимости отнимают у тебя деньги и без конца лгут, наркоманы прилюдно справляют нужду, а в Публичной библиотеке выходной день — понедельник.

Сью плакала прямо на Сорок второй, между Пятой и Шестой авеню, или, если верить карте, «Авеню Америк». Рыдания, всхлипывания, слезы — нешуточное зрелище. Свою помощь или хотя бы сочувствие предложили ей ровно столько прохожих, скольких шокировал пенис того обдолбыша. Хотя…

— Сью Глиб! — раздался мужской голос. — Ты ли это, синичка?

Единственным мужчиной, который говорил ей «синичка», был Боб Рой. Директор АОТМК, Боб Рой жил в Нью-Йорке. С ним, как с профессионалом, заключали сезонный контракт. В свое время он (кстати, гей) подвизался на Бродвее, а в шестидесятых снимался в рекламе, но своей основной профессией выбрал организацию театрального дела. Руководство любительским музыкальным театром на Дальнем Западе было для него сродни летнему отдыху: он ежегодно приезжал в Аризону и выполнял свои обязанности почти так же самозабвенно, как хохотал и сплетничал. Судя по всему, театр он знал досконально, и если ты работал под его началом, если он подписывал твои расчетные листы, то он тебя либо обожал, либо ненавидел. Отношение к конкретным людям целиком и полностью определялось тем, в какую сторону дул ветер его предвзятых мнений.

Сью Глиб полюбилась ему в тот миг, когда он увидел ее на прогоне мюзикла «Бригадун» летом семьдесят шестого. Его приводили в восторг ее молодость, ореол светло-медовых волос, милые, ясные глаза и ответственный подход к творческой работе. Он ценил ее за то, что она всегда приходила вовремя, с выученным назубок текстом и с дельными предложениями относительно своей роли. Его подкупало ее загорелое, упругое тело и отсутствие ханжества, эгоизма и злобы. Каждый натурал в АОТМК — таковых насчитывалось семеро — спал и видел, как бы затащить ее в постель, но она не давала повода. Другие актрисы могли только мечтать о такой популярности, но тем не менее требовали себе самую большую гримерку, а Сью Глиб хотела одного — играть на сцене. После трех сезонов она не изменилась ни на йоту, и Боб Рой проникся к ней еще большей любовью.

Он окликнул ее из притормозившего такси; хотя окно было опущено, их разделяла стена дождя.

— Быстро прыгай в машину! — распорядился Боб Рой.

Он подвинулся, чтобы она могла сесть, и такси сорвалось с места.

— Готов поклясться, я только что видел на Сорок второй Эву Габор. Да ты никак плачешь?

— Нет. Да. Ох, Бобби!

Сью объяснила: живет в этом городе уже два месяца, ночует на диванчике у Ребекки. Сбережения тают. Агенты даже не смотрят в ее сторону. Рядом с ней какой-то парень прилюдно справлял нужду. А плачет она, в частности, оттого, что правду о Нью-Йорке способны рассказать только те фильмы, где показаны шприц-парки да маньяки-таксисты{60}.

Боб Рой захохотал:

— Уже два месяца покоряешь Нуу-Йоок — и ни разу мне не позвонила? Противная Сью. Противная, противная.

— У меня даже номера вашего не было.

— А что тебя привело на Таймс Скверную?

— Мне в библиотеку нужно.

— Проверить, нет ли нового детективчика про Нэнси Дрю{61}? Небось ни одного не пропустила.

— Там есть пишущие машинки. Мне нужно обновить резюме.

— Синичка, — сказал Боб. — Для начала нужно обновить себя. Давай-ка выпьем по чашке чая или кофейного напитка — чем там утешалась малютка Сью, когда росла в «стране индейцев»?

Такси привезло их к дому в деловой части города — в неприятном районе, где стояли одни жилые шестиэтажки, а вдоль тротуаров выстроились помятые мусорные баки. Боб протянул водителю шесть долларов и сказал, что сдачи не надо. Под дождем Сью последовала за ним к ступенькам крыльца, вошла в тяжелую дверь парадного хода и поднялась по зигзагообразной лестнице в квартиру номер 4-Д. Для входа в квартиру требовалось три разных ключа.

После запущенной, тускло освещенной лестничной площадки с некогда зелеными стенами и мозаикой битых, разномастных кафельных плит Сью попала в рай, благоухающий ароматическими свечами и лимонным мылом, в настоящую кунсткамеру, где главной диковиной была ванна в самом центре небольшой кухни. Квартира Боба Роя состояла из четырех узких смежных комнат, и в каждой теснились забавные фигурки, безделушки, какие-то необычные вещицы, предметы мебели разных стилей, полки, книги, фотографии в рамках, реликвии, добытые на блошиных рынках, старые виниловые пластинки, настольные и прикроватные лампочки, календари давно минувших лет.

— Понимаю, — сказал Боб, — у тебя такое впечатление, будто здесь торгуют колдовскими зельями, а я сам — диснеевский барсук.

Длиннейшей кухонной спичкой он зажег конфорку и набрал в старинный английский чайник воды из-под крана. Ставя на поднос чашки, Боб Рой сказал:

— Сейчас будем чай пить, синичка. Располагайся.

Смежная с кухней комната на поверку представляла собой коридор — узкий проход среди сокровищ и хлама. В гостиной стояли три мягких кресла разных эпох (одно из них — фирмы La-Z-Boy), каждое под накидкой другой расцветки. Круглый кофейный столик, слишком большой для этой квадратной комнаты, почти полностью закрывали горы книг, коробка из-под сигар с заточенными карандашами, ваза с искусственной орхидеей и два разборных жука из детской игры «Букашка», то ли дерущихся, то ли совокупляющихся. Зв окном по-прежнему хлестал дождь, но шторы, вывезенные из особняка довоенных времен, глушили рев бури. Последнее помещение в этой комнатно-коридорной анфиладе было спальней Боба, которую практически целиком занимала кровать с балдахином.

— Я никогда не съеду из этой квартиры — на упаковку вещей уйдут долгие годы. Включи-ка приемник, — попросил Боб из кухни, всего в паре метров от Сью.

— Здесь черт ногу сломит, — сказала Сью; ответом ей был смех.

В этом хаосе, словно в затерянном во времени бюро находок, пришлось изрядно покопаться. Приемник в кожухе светлого дерева был размером с переносной холодильник, с круглыми, как толстые покерные фишки, ручками настройки и четырьмя полосками цифр — указателями частот. Сью крутила ручку громкости до тех пор, пока Боб из кухни не услышал характерный треск.

— Трубки должны прогреться, — сказал он.

— На коротких волнах, наверное, ловится Советский Союз?

— А ты откуда знаешь?

— У моей бабушки был такой же.

— И у моей! Собственно, это он и есть.

Боб вошел с подносом, на котором стояли две чашки, молочник, сахарница с изображением пчелы на крышке и тарелка печенья «Орео».

— Кстати, можешь снять пальто — или предпочитаешь париться?

Оркестровая музыка из лампового приемника и мелодичный свист чайника зазвучали одновременно.

Сладкий чай с молоком, три печенья «Орео» и уютная квартирка Боба Роя позволили Сью дышать свободно — впервые за истекшие месяцы. Не подавляя нарастающую волну долгого вздоха, она откинулась на спинку кресла, мягкую, как сама мягкость.

— Ну а теперь, — сказал Боб, — рассказывай.

Ободряемая его сочувствием, Сью подробно изложила свои злоключения. Он выражал поддержку после каждой истории, после каждого эпизода: Нью-Йорк — единственное место, достойное Сью! Шелли вполне предсказуема со своим «ладно, о’кей» — а чего еще ожидать от такой… прости господи?… Подземка вполне терпима, только не нужно ни с кем встречаться взглядом. Если ищешь жилье по объявлениям в «Таймс» и «Виллидж войс», то приходи за адресом пораньше, к семи утра, а потом купи пакет пончиков и дуй со всех ног смотреть квартиру, потому что арендодатель всегда идет навстречу симпатичной девушке, готовой поделиться угощением. Потом они перенеслись в прошлое, перебирая летние сезоны в аризонском театре: сравнили сплетни, ходившие в актерской и в административной среде, припомнили чьи-то неудачные романы. Сью восторженно отозвалась о профессионализме Монти Холла. Боб так заржал, что облился чаем.

— Ты обедала?

— Нет. Собиралась побаловать себя куском пиццы.

Кусок пиццы за полдоллара давно стал для Сью дежурным обеденным блюдом.

— Давай я схожу в кулинарию, а ты снимай эту свою униформу и залезай в горячую ванну. Я оставлю тебе халат, который стырил из спа-отеля в пустыне, а когда вернусь, мы с тобой запируем, как состоятельные евреи.

В кухне Боб снял с ванны накрывавшую ее огромную разделочную доску. Почему ванна оказалась в таком необычном месте? Да просто из-за особенностей канализационной системы в этом доме. Боб включил горячую воду, отчего клубы пара тут же заволокли туманом зарешеченное окно, и бросил на стул халат. В изящной плетеной корзине лежали сиреневое мыло, шампунь, кондиционер, натуральная губка и кувшин для ополаскивания после мытья.

— Я пошел. А ты отмокай.

Уходя, Боб запер два замка из трех.

После скудных, торопливых омовений в своем неприветливом жилище Сью наслаждалась ощущением горячей воды на всем теле и полноценным мытьем головы. Немного странно было плескаться на кухне, но зато без помех, а сама ванна оказалась такой же, как во внутреннем дворике семейства Глиб, и Сью терлась губкой, смывала пену и снова отмокала, пока не почувствовала себя по-настоящему, восхитительно чистой. Она все еще лежала в ванне, когда в замках поочередно повернулись ключи, — это вернулся Боб с большим фирменным пакетом.

— Еще голышом лежит.

Боб не стал ханжески отводить глаза, да Сью и не особо смущалась. Если «за кулисами стесняться нечего», как говорили у них в театре, то в кухне у Боба Роя тем более не приходилось краснеть.

Некогда загорелые, руки и ноги Сью утопали в мужском махровом халате; присев за кофейный столик, она расчесала мокрые волосы. Боб вынул из пакета бутерброды, готовые супы в стаканчиках, витаминный салат, нарезанные маринованные огурцы и банки воды, которую именовал «сельтерской»; за обедом разговор шел о фильмах и театральных постановках. Боб сказал, что имеет возможность доставать ей контрамарки на плохие бродвейские спектакли и дешевые билеты — на хорошие, чтобы по вечерам она больше не тосковала на диване у Ребекки. Пообещал через своих знакомых выйти на агентов, способных организовать для нее пару прослушиваний — естественно, безо всяких гарантий. Кто-нибудь из его знакомых пианистов-концертмейстеров мог бы покопаться в своей нотной библиотеке, транспонировать партитуры специально для ее голоса и подготовить с ней номера для прослушиваний.

— Ну что, синичка. — Боб отряхнул пальцы от ржаных крошек. — Показывай свое резюме!

Сью достала из сумки первоначальный вариант, Боб вооружился карандашом. Пробежал глазами резюме и со вздохом поставил на нем жирный крест.

— Шаблонно. Слишком шаблонно.

— А что не так?

Сью была задета. Она тщательно продумала все детали. На этом листке уместилась вся ее сценическая карьера. Все школьные спектакли, включая даже одноактные, с пометками «Грамота Театрального общества». Все аризонские постановки, в которых она выходила на сцену — хоть в мимансе, хоть в прошлогодней роли, которая в свое время прославила Нелли Форбуш в мюзикле «Тихоокеанская история». Пять сезонов — и восемнадцать мюзиклов! Выступления в театральном кафе «Газовый свет»{62}: Эмили в спектакле «Наш городок»{63} и роль без слов в спектакле «Что случилось в зоопарке»{64}. Зачитывала сопроводительный текст для активистов движения «Марафон против диабета». Все удалось втиснуть в это резюме.

— Между нами, девочками: кого это колышет, лапушка?

Боб встал и удалился в спальню. Там он извлек из-под кровати старую пишущую машинку, накрытую от пыли прозрачным чехлом.

— Тяжелая, зараза. Пожалуй, стоит отвести ей место где-нибудь повыше. Расчисти-ка стол.

Сью убрала остатки обеда и кипу книг.

Пишущая машинка «Ройял» была размером с бабушкин приемник: антиквариат из черного металла, вполне уместный в этой квартире, битком набитой диковинными вещицами из прошлого. Какие-то стеклянные отсеки по бокам, напоминающие малые боковые окна автомобиля, будто специально предназначались для синичек, которые могли бы жить среди клавиш.

— Неужели она в рабочем состоянии? — удивилась Сью.

— Это — пишущая машинка, лапушка. Лента. Смазка. Бумага. Резвые пальчики. Больше ей ничего не нужно. Однако вот это…

Скривившись, он брезгливо поднял список всех достижений Сью, словно гнилую арбузную корку. А потом схватил карандаш и начал водить им, как указкой:

— Сюда должны включаться только сыгранные тобой роли, но никак не школы, где ты училась, и не театральные кафе. Единственное, что делает тебе честь, — это Аризонская музкомедия, и здесь подвирать нельзя. Ее полное название надо дать сверху, прописными буквами, а потом перечислить спектакли и роли, причем не все подряд в хронологической последовательности, а только самые яркие. Если ты была задействована исключительно в мимансе, назови свою роль, к примеру, «Эллен Крэймор» или «Кэнди Бивер». Начнут копать — вот тогда и объяснишь про миманс. А все прочие роли, школьные…

— Что?

— Должны идти под рубрикой «Региональный театр». Приукрась. Не упоминай, что это были одноактные пьесы. Про грамоты вообще забудь. Не уточняй, что постановка продержалась всего два воскресенья. Пьеса. Роль. Ты работала актрисой в регионе Каменная Кучка, штат Аризона, и тому есть подтверждения!

— Разве это не ложь?

— Всем плевать. — Боб снова опустил карандаш на резюме. — Надо же! В рекламе она снималась! Мебель «Вэлли»! Болезнь месяца! Нет-нет-нет. Здесь напишем: «Список рекламных ролей предоставляется по запросу». Все поймут, что ты снималась в рекламе, но никогда в жизни не пришлют запрос.

— Серьезно?!

— Доверься Бобби Рою, лапушка. По примеру всех великих. А теперь вот этот последний кусок — унылый абзац про твои «дополнительные навыки и умения». Это дерьма не стоит в глазах тех, кто будет приглашать тебя на прослушивание. Заметь, я не сказал — «на кушетку».

— А вдруг им потребуются как раз дополнительные навыки?

— Пусть зададут вопрос. Но этот список!.. Гитара. Ты знаешь три аккорда, верно? Жонглирование. Тремя апельсинами в течение трех секунд? Умеешь кататься на роликах. Покажи мне девчонку, которая не умеет. Катаешься на лыжах, велосипеде и скейте. Ну офигеть теперь! А это еще что — «язык жестов»?

— Я кое-что выучила ко Дню исторического наследия. Вот такой жест, например, означает «неловкий»…

Боб ответил единственным известным ему жестом:

— А вот такой означает «херня». Ты пойми, твое резюме будут читать целых пять миллисекунд. Агентам надо просто взглянуть на твое фото, а потом на тебя — удостовериться, что это ты. Действительно ли ты женского пола? Блондинка? Достаточно сексапильная? Если они увидят искомое, то вернутся к этому резюме, пробегут глазами твои достижения и твое вранье, а потом наложат магическую резолюцию: «перезвонить».

Боб заправил бумагу в старенький «Ройял», подровнял верхний край, установил табулятор и в считаные минуты отпечатал свеженькое, хрустящее резюме, в котором Сью предстала самой опытной из всех мечтательниц, какие только впрыгивали в автобус, чтобы приехать в большой город. У нее за плечами было тридцать ролей. Не хватало только одной строчки: ее имени в шапке документа.

— Это надо обдумать, — сказал Боб. — Еще чаю?

Поднос с остатками обеда перекочевал на кухню, где Боб опять чиркнул длинной спичкой и включил газ.

— Я бы положил еще печенья, но боюсь, мы его сразу слопаем.

— А что обдумывать-то? — Сью изучала свой новый послужной список. В такой редакции она нравилась себе гораздо больше.

— Тебе никогда не хотелось сменить имя?

— Мое полное имя — Сьюзен Норин Глиб, но все зовут меня просто Сью.

— Джоан Кроуфорд изначально была Люсиль Лесюр. Лероя Шерера называли Шерер-младший, пока он не стал Роком Хадсоном. Слышала когда-нибудь о Фрэнни Гамм?{65}

— А кто это?

Боб промурлыкал первые строчки песни «Где-то за радугой»{66}.

— Джуди Гарленд?

— «Приятель Фрэнсис» не передает той ауры, что «друг Дороти», верно?{67}

— Родители огорчатся, если я откажусь от своего имени.

— По приезде в Нью-Йорк первым делом полагается огорчить родителей.

Тут засвистел чайник, и Боб залил кипятком старую заварку.

— Неужели тебе всерьез захочется видеть в неоновых огнях такое имя — «Сью Глиб», если ты станешь звездой Бродвея — в чем нет сомнений?

Сью залилась краской, но не потому, что смутилась от похвалы, а потому, что в глубине души верила в свое актерское будущее. Она хотела стать звездой. Причем такой же величины, как Фрэнсис Гамм.

Бобби наполнил обе чашки.

— А как это будет восприниматься на слух? Глип? Глибб? Глыб? — Боб картинно изобразил широкий зевок. — Знаешь, какое сценическое имя было у Тэмми Граймс{68}? Тэмми Граймс. — Бобби изобразил, что зевает еще шире.

— Ну, хотя бы… Сьюзен Норин? — Это имя Сью легко представила в неоновых огнях.

Боб резко прокрутил валик и ткнул пальцем в исправленное резюме:

— Это свидетельство о рождении новой Сью. Будь у тебя возможность вернуться в прошлое и выбрать совершенно новое имя, на чем бы ты остановилась? Элизабет Сент-Джон? Мэрилин Коннер-Брэдли? Холли Вудэндвайн?

— Что, и такое возможно?

— Уточним в профсоюзе, но по большому счету — да. Как ты хочешь зваться, синичка?

Сью застыла с чашкой в руке. Давным-давно, еще в младших классах, она мечтала об одном имени, когда пела в фолк-группе местного отделения христианской организации «Молодая жизнь». Другие девочки изобретали витиеватые имена, вроде Рэйнбоу Спиритчейсер. И она тоже придумала себе имя, воображая его на обложке своего первого альбома.

— Джой Мейкпис.

Она произнесла это вслух. На лице Бобби не отразилась ни одна эмоция.

— Ну и огребешь же ты проблем — это не имя, а дымовой сигнал, — высказался он. — Разве в крови семейства Глиб есть следы индейской ДНК?

День клонился к вечеру, а имя так и не придумали. Бобби, не умолкая, предлагал сценические имена, лучшим из которых было Сюзанна Вудс, а худшим — Кассандра О’Дэй. Снова достали печенье и на этот раз слопали все подчистую. Сью так и этак крутила имя Джой: Джой Френдли; Джой Рурк; Джой Лавкрафт.

— Джой Спилдмилк[8], — подсказал Бобби.

Сью вышла в туалет. Даже там красовались трофеи с гаражных распродаж. У нее в голове не укладывалось, что кому-то может понадобиться игрушечный боулинг с кеглями в виде Фреда Флинстоуна, однако же нашлось и такое.

Когда она вернулась за стол, Бобби перебирал стопку винтажных открыток из Парижа. На обсуждение были вынесены французские имена типа Жанна (д’Арк), Иветта, Бабетта, Бернадетта, но все они резали слух.

— Хм. — Бобби показал Сью открытку с надписью «Rue du Honoré». — Произносится «Онор-рей», если это мужское имя. К женскому в конце приписывается «е», Honorée. Оноре. Разве не прелесть?

— Я не француженка.

— Давай примерим англосаксонскую фамилию. Что-нибудь простое, односложное. Бейтс. Черч. Смит. Кук.

— Все не то.

Сью тоже просмотрела открытки. Эйфелева башня. Нотр-Дам. Шарль де Голль.

— Оноре Гуд? — Боб попробовал это имя на вкус и остался доволен.

— Меня будут называть «Гонорея».

— Нет. Все будут делать вид, что говорят по-французски, мон-пти[9] синичка-а-а. Оноре Гуд — это в самом деле «гуд». — Сняв с книжной полки черный дисковый телефон, Боб набрал номер. — Я знаю одного человечка в профсоюзе актеров. У них есть база имен, чтобы не дублировались. Джейн Фонда. Фэй Данауэй. Ракель Уэлч. Заняты!

— Ракель Глиб? Родителям бы понравилось.

Боба соединили с его другом, Марком.

— Марки, Маркалот, это Боб Рой. Знаю, знаю! Да ладно! После того как она смылась из города на том лайнере — нет, ни разу… Неплохие деньги! Слушай, у меня к тебе просьба. Можешь проверить базу сценических имен? Нет, как раз на предмет незанятых. Фамилия — Гуд. Имя — Оноре. — Боб произнес имя по слогам. — Если по-французски, то с надстрочным значком, с аксаном или как там его. Конечно подожду.

— Ну не знаю, Бобби. — Сью снова и снова прокручивала это имя в голове.

— Можешь принять окончательное решение, когда вступишь в профсоюз, помахав своим первым контрактом и квитанцией об уплате налога. Тогда назовись хоть Сью Глиб, хоть Женщиной-Кошкой Зелковитц. Но должен предупредить…

На другом конце линии кто-то взял трубку, но это был не друг Боба.

— Да, у меня разговор с Марком. Спасибо. — Он снова повернулся к Сью. — Я заходил на тот последний прогон мюзикла «Бригадун». И на сцене увидел девушку, которая играла Фиону; ее ожидало большое будущее.

Сью улыбнулась и покраснела. Фиону играла она. Ей до безумия хотелось получить ту роль — первую после миманса. Фиона вывела ее к остальным ролям в Открытом театре, подтолкнула к поездке в Нью-Йорк и обеспечила помывку в кухонной ванне Боба Роя.

— Я просто влюбился в ту девушку, — продолжал Боб. — Влюбился в ту актрису. Это была вовсе не желчная примадонна, раздосадованная тем, что в Нью-Йорке она пришлась не ко двору. И не размалеванная старлетка из Открытого театра, где грим вкупе с расстоянием между залом и сценой скрывал, что ей давно за сорок. Но и овцой она не была. Нет, та Фиона была агнцем, аризонской девчушкой, которая держала в напряжении зал, как Бэрримор, пела, как Джули Эндрюс, и могла похвалиться грудью, сводившей с ума весь мужской состав. Если бы в ту пору ты представилась мне как Оноре Гуд, я бы сказал: «Кто бы сомневался!» Но нет, ты была Сью Глиб. Я еще подумал: «Сью Глиб? Нет, не прокатит».

Внутри у Сью Глиб разлилось тепло. Бобби Рой был самым большим ее поклонником, она его любила. И даже согласилась бы с ним переспать, будь он на пятнадцать лет моложе, на столько же килограммов легче и на сто восемьдесят градусов другой ориентации. Хотя, возможно, она бы и так согласилась, прямо сейчас.

К телефону вернулся Марк.

— Это точно? — спросил Боб. — Именно в таком написании? Понял тебя. Спасибо, Марко. Непременно. В четверг? Договорились. Пока!

Он повесил трубку, побарабанил по ней пальцами и произнес:

— Время важных решений, синичка.

Сью откинулась назад в своем мягком кресле. Дождь прекратился. В махровом халате она обсохла и благоухала сиреневым мылом. Из громоздкого приемника лилась тихая инструментальная версия какой-то поп-песни, а Нью-Йорк впервые казался самым подходящим городом для Сью Глиб…

Ровно год спустя

Кто есть кто

Оноре Гуд (мисс Уэнтворт) — О. Гуд прошла курс актерского мастерства в Аризонском Открытом театре музыкальной комедии. В прошлом году номинировалась на внебродвейскую премию «OBIE» за роль Кейт Брансуик в спектакле «Блюз тихой заводи» (постановка Джо Раньяна). Нынешней номинацией отмечен ее дебют на Бродвее. Актриса благодарит своих родителей за постоянную поддержку, а также Роберта Роя-мл., который столь многое сделал возможным.

Особенные выходные

Дело было ранней весной 1970 года. Кенни Стэлл получил разрешение не ходить в школу, потому что у него близился день рождения, и еще потому, что в свои без полутора недель десять лет он по-прежнему считался малышом. Ровно в двенадцать дня за ним должна была приехать мама, чтобы забрать его к себе на особенные выходные, так что к завтраку он вышел в домашней одежде. Старшие брат и сестра, Керк и Карен, сидели за столом в форме учеников католической школы Святого Филиппа Нери, переживая из-за такой несправедливости. Им тоже хотелось уехать с мамой из этого дома и вернуться в Сакраменто или просто поселиться в любом месте, где не окажется других детей, а у них самих отпадет надобность лавировать между тяжелым сумрачным отцовским нравом и неизменно лучезарной суетливостью его второй жены.

У Кенни было три сводные сестры, семнадцати, пятнадцати и четырнадцати лет, и сводный брат, на два года его старше. Их ничуть не волновало, заслужена или нет эта именинная привилегия. Они безвылазно жили в городке Айрон-Бенд, ходили в местную школу, где формы не требовалось, и не считали, что предстоящие выходные обещают быть интересными, памятными или хоть чем-то особенными.

Семья жила в небольшом окраинном доме на Вебстер-роуд, ближе к Молинасу, чем к Айрон-Бенду, окружному центру, где отец работал шеф-поваром в ресторане «Голубой эвкалипт». Шаровидные, или голубые, эвкалипты тянулись по обеим сторонам Вебстер-роуд на протяжении почти всего пути между двумя городами, засыпая проезжую часть и обочины листвой и ребристыми стручками. Несколько десятилетий назад этот неряшливый импорт из Австралии высадили в качестве лесозащитной полосы для миндальных плантаций, а заодно, по незнанию, и в качестве сырья для производства железнодорожных шпал. В ту пору производство шпал давало хорошую прибыль, если, конечно, изготавливали их из чего угодно, только не из эвкалипта. Целые состояния пошли прахом из-за скрюченных, облезлых, кривых деревьев; три из них росли перед домом Кенни, и бесконечный дождь древесного мусора пресекал любые попытки разбить сколько-нибудь приличный газон. Некое подобие лужайки зеленело только на заднем дворе, где время от времени дети из-под палки выкашивали пятачок бурьяна. Через дорогу раскинулись миндальные рощи. Миндаль некогда был основной статьей дохода, как, впрочем, и сейчас.

В Айрон-Бенде отец Кенни нашел новую работу, новый дом, новую школу и, как выяснилось, новую семью. Уехав из Сакраменто, он перевез всех троих детей в этот тесный дом. Мальчики спали на крытой террасе. Девочки — в общей спальне, на двухъярусных кроватях.

После того как отъехали оба школьных автобуса, Кенни все утро слонялся по дому, отец спал, а мачеха на цыпочках убирала со стола. Впервые оставшись дома в отсутствие братьев и сестер, Кенни воспрял духом: сейчас ему принадлежала вся территория. А требовалось от него только одно — не шуметь. Он немного посмотрел телевизор, практически без звука, но единственный подключенный канал, двенадцатый из Чико, в учебное время не показывал ничего интересного. Поиграл со сборными моделями кораблей и самолетов, вообразив журнальный столик в гостиной безбрежным морем. В поисках секретов порылся в ящиках комода, но, как видно, у родного и сводного братьев где-то имелись другие тайники. На заднем дворе побросал мяч — хотел даже перекинуть его через миндальное дерево, да опасался, как бы мячик не застрял среди ветвей. Привязал старую простыню к длинной тонкой палке, некогда служившей опорой для стеблей фасоли, и побегал с флагом, воображая себя полководцем на Гражданской войне. Когда он пытался воткнуть древко в землю, окно кухни распахнулось и раздался голос мачехи:

— Кенни! Мама приехала!

Звука мотора он не слышал.

На кухне Кенни был застигнут врасплох зрелищем, которое увидел впервые за свою почти десятилетнюю жизнь. Отец уже проснулся и сидел за столом с кружкой кофе. Мама — родная мама Кенни — держала кофейную чашку на весу. Приемная мать пила кофе стоя, прислонившись к кухонной столешнице. Трое властителей его мира впервые сошлись в одно время в одном месте.

— А вот и медвежонок Кенни! — просияла мама.

В деловом костюме, на каблуках, с аккуратно уложенными черными волосами и ярко-красными губами, оставлявшими следы помады на чашке, она походила на ассистентку ведущего какой-нибудь телеигры. Объятие, аромат духов, поцелуй в макушку.

— Бери пожитки — и в путь!

Кенни даже не понял, о чем идет речь, но оказалось, что мачеха уже сложила его вещи в маленький розовый чемодан своей дочери. Все было готово. Подошел отец и взъерошил ему волосы.

— Я — в душ, а ты испытай мамин «хот-вилс».

— Ты привезла мне «хот-вилс»?! — воскликнул Кенни, рассчитывая получить на день рождения масштабную машинку из литого металла.

Но нет. На подъездной дорожке стоял настоящий спортивный автомобиль, красный, двухместный, со спицевыми дисками. Съемный верх был усеян четырехгранными коробочками эвкалипта. До сих пор Кенни видел родстеры только по телевизору — у полицейских и молодых врачей.

— Это твоя машина?

— Знакомый дал прокатиться.

Кенни заглянул внутрь через окно:

— Можно в ней посидеть?

— Вперед!

Он сообразил, как открыть дверцу, и сел за руль. Индикаторы и переключатели подошли бы для реактивного самолета. Деревянная приборная панель смахивала на какой-то роскошный предмет мебели. От сидений веяло запахом кожи, как от бейсбольных перчаток. На красном круге в центре руля читалось: «FIAT». Мама убрала чемодан в багажник и попросила Кенни помочь ей опустить верх.

— Пусть ветер треплет нам волосы, пока не выедем на шоссе, согласен?

Отстегнув защелки, они свернули крышу в рулон, а целлулоидные окна сложили в салоне. Мама завела двигатель (который кашлянул, будто дракон, прочищающий горло) и выехала задним ходом, скинув туфли на шпильках, чтобы удобнее было нажимать на педали, а потом водрузила на переносицу солнечные очки, вроде как у горнолыжников. Мать, сын и «фиат» мчались по Вебстер-роуд, вспышки солнечных лучей били Кенни в глаза сквозь тени голубых эвкалиптов, ветер гудел в ушах и трепал волосы. Самая классная, самая крутая поездка в жизни. Такое счастье захлестывало Кенни только в раннем детстве.

Заправщик на бензоколонке «Шелл» был в полном восторге и от машины, и от женщины за рулем. Протер лобовое стекло, залил полный бак, проверил уровень масла и восхитился движком «итальяшки». Предложил Кенни бесплатный лимонад из автомата и, пока тот доставал из холодильника свою любимую мускатную шипучку, вместе с путешественницей поднял верх автомобиля и щелкнул застежками. Он улыбался и тараторил, засыпая маму вопросами: на север она направляется или на юг, планирует ли в скором времени вернуться в Айрон-Бенд. Когда «фиат» продолжил движение по шоссе (в южную сторону), мама сказала, что у заправщика «щенячьи глазки», и сама рассмеялась.

— Милый, найди какую-нибудь музыку. — Она указала на крошечный радиоприемник, встроенный в приборную доску. — Включаешь и крутишь вот эту ручку, чтобы поймать радиостанцию.

Кенни, как радист в бомбардировщике, двигал красную полоску вдоль шкалы с цифрами. По местному радио шла реклама городского магазина «Обувь для всей семьи от Стэна Нейтана». Радиопомехи и обрывки голосов появлялись и исчезали, пока Кенни не поймал волну с громким и чистым звуком. Какой-то мужчина пел о каплях дождя, падающих ему на голову.{69} Мама знала слова, она подпевала, рылась в сумочке и одновременно вела машину. Достала маленький кожаный футляр, щелкнула замком: внутри лежали длинные сигареты. Гораздо длиннее тех, что курил папа. Зажала одну губами (красная помада отпечаталась на белом фильтре), надавила на какую-то автомобильную пимпочку. Через несколько мгновений раздался щелчок, и мама вытянула устройство целиком. На конце светилась раскаленная докрасна спираль прикуривателя. Вернув пимпочку на место, мама перехватила руль и открыла маленькое треугольное оконце. Раздался свистящий скрежет, и дым от сигареты, как по волшебству, вытянуло в окно.

— Малыш, как дела в школе? Тебе нравится?

Кенни ответил, что школа Святого Филиппа Нери не похожа на школу Святого Иосифа, которую он посещал в Сакраменто. Помещение тесное, учеников мало, и кое-кто из монахинь носит мирскую одежду. Потягивая шипучку маленькими, воздушными глотками, он рассказывал, как ездит на школьном автобусе, и что форма здесь не в синюю клетку, а в красную и в определенные дни можно даже без формы приходить, и что в классе есть один парень, Мансон, который тоже увлекается авиамоделированием и живет в доме с круглым бассейном, причем не выкопанным в земле, как в городском парке, а как бы стоящим возле дома. Отвечая на один-единственный вопрос, Кенни проговорил всю дорогу от Айрон-Бенда до Бьютта; мама курила. Когда сигнал радиостанции ослабевал, Кенни находил новую частоту, потом следующую. Мама разрешила ему сигналить водителям обгоняемых ими грузовиков. Взмах руки вверх, вниз, удар по клаксону. Если шоферы видели мальчика, то почти всегда гудели в ответ. Один раз Кенни заметил, что дальнобойщик смотрит на них в боковое зеркало, и нажал на клаксон, не поднимая руки. В ответ прилетел воздушный поцелуй, адресованный, скорее всего, маме, а не Кенни.

На обед остановились в Максвелле, в придорожном ресторанчике «У Кэти», который облюбовали туристы и сезонные охотники на уток. На стоянке красный «фиат» оказался единственным спортивным автомобилем. Похоже, официантке понравилось общаться с мамой, они болтали, как старые подружки или сестры. Кенни заметил, что у официантки губы тоже ярко-красные. Отвечая на ее вопрос, что принести молодому человеку, он попросил гамбургер.

— Так не пойдет, милый, — возразила мама. — Гамбургеры можно есть на ходу. А в ресторане нужно заказывать блюда из меню.

— Ну почему, мам? Папа ничего такого не говорит. И Нэнси не запрещает. — (Так звали приемную мать Кенни.)

— Давай это будет особенным правилом, — сказала мама. — Только для нас двоих.

Как-то странно было с бухты-барахты вводить такое правило. Никто и никогда не диктовал Кенни, что можно заказывать, а что нет.

— Думаю, тебе понравится горячий сэндвич с индейкой, — сказала мама. — Можем его поделить.

Кенни подумал, что горячим сэндвичем недолго обжечься, и усомнился, что ему такое понравится.

— Можно хотя бы заказать молочный коктейль?

— Хорошо, — улыбнулась мама. — Меня легко уговорить.

Но если честно, сэндвич — даже не сэндвич, а бутерброд с мясной подливкой — принесли не горячим, а просто теплым. Пропитанный соусом белый хлеб оказался ничуть не хуже индюшатины, а картофельное пюре так и вообще было его самой любимой едой на все времена. Мама заказала ломтики помидора с горками мягкого домашнего сыра в форме эскимосских иглу, но не удержалась и отрезала для себя пару кусочков индейки. Ванильный молочный коктейль подали прямо в холоднющем стальном кувшине, в котором и сбивали, — хватило дважды наполнить красивый бокал. Кенни наливал коктейль сам, постукивая по кувшину, чтобы пена лилась быстрее. Порция была такая огромная, что он даже не смог допить.

Когда мама пошла в дамскую комнату, все дядьки, по наблюдениям Кенни, провожали ее взглядами — чуть шеи не свернули. Один такой, в коричневом костюме и ослабленном галстуке, поднялся со своего места, чтобы расплатиться у кассы, но остановился возле столика за перегородкой, где сидел Кенни, и спросил:

— Это твоя мамочка, чемпион?

У него были очки с откидными солнцезащитными фильтрами, которые торчали, как козырьки.

— Ммм, — ответил Кенни.

Дядька заулыбался:

— У меня дома такой же мальчуган, как ты. А вот мамочки такой нету. — Хохотнул и зашагал к кассе.

Мама вернулась с подкрашенными губами. Сделала глоток молочного коктейля и оставила красный отпечаток на бумажной соломинке.

До Сакраменто по автомагистрали было больше часа пути. Кенни не возвращался в родной город с того дня, когда папа, уложив сумки в багажник универсала, забрал детей к себе в Айрон-Бенд. От вида знакомых домов на душе становилось спокойнее, но мама свернула с шоссе на улицу, где Кенни оказался впервые. Углядев стрелку с названием отеля «Лимингтон», Кенни не сдержал улыбку: раньше папа с мамой работали там вместе, а нынче — одна мама. В прежние времена, пока родители не расстались, Кенни с братом и сестрой частенько увязывались за ними в выходные. Играли в просторном конференц-зале, если он пустовал, подкармливались, когда не было наплыва посетителей, в кафе за стойкой. Папа платил им по пять центов за каждую форму с картофелем, которую они оборачивали фольгой для запекания. Если хорошенько попросить, можно было даже налить себе из автомата шоколадное молоко, только, разумеется, маленький стаканчик. Давно все это было; здоровенный кусок жизни Кенни минул с тех пор.

Мама припарковала «фиат» около служебного входа, поэтому в отель они зашли через кухню, как раньше, когда приезжали на папином универсале или маминой «королле». С мамой все здоровались, и она отвечала, называя каждого по имени. Какая-то важная дама и один из поваров долго удивлялись, что Кенни с прошлого раза так вырос, но он не знал этих людей, хотя смутно припоминал женские очки «кошачий глаз» с толстыми линзами. Да и кухня стала как-то меньше.

Когда Кенни был маленьким, мама работала официанткой в кафе отеля «Лимингтон», а отец — поваром. Тогда мама ходила в униформе, теперь в деловом костюме. У нее и кабинет свой появился — в холле. На письменном столе — кипы бумаг, во всю стену — стенд с аккуратными столбцами прикрепленных карточек, исписанных разноцветными чернилами.

— Кенни, медвежонок, у меня есть кое-какие дела, а потом расскажу тебе про сюрприз ко дню рождения, договорились? — Мама складывала какие-то листы бумаги в кожаную папку. — Посидишь тут немного?

— Можно это понарошку будет мой кабинет и как будто я здесь работаю?

— Конечно, — улыбнулась мама. — Вот блокноты, смотри, электрическая точилка. — И показала, как вставлять карандаш в отверстие, чтобы раздался скрежет и грифель стал острым, как булавка.

— Если зазвонит телефон, трубку не снимай.

В кабинет зашла какая-то мисс Эбботт:

— Это и есть ваш юноша?

Она была старше мамы и носила очки, но сейчас они болтались на цепочке у нее на шее. Мисс Эбботт согласилась присмотреть за Кенни, а еще она знала, где в случае чего найти маму.

— Кенни денек у нас поработает.

— Чудесно, — сказала мисс Эбботт. — Я принесу тебе штемпели и подушечку, чтобы все было в ажуре. Согласен?

Захватив кожаную папку, мама ушла. Кенни занял ее кресло. Мисс Эбботт принесла штемпели и объяснила, что на оттисках, уже с датой, будут читаться слова «СЧЕТ НА ОПЛАТУ» и «ПОЛУЧЕНО». В прямоугольной коробке темнела синяя чернильная подушечка.

— Знаешь, — сказала мисс Эбботт, — у меня племянник есть — твой одногодок.

Кенни проштамповал блокноты, а потом заскучал и полез в ящики стола. В самом верхнем, разделенном на секции, хранились скрепки, степлеры, цветные круглые резинки, карандаши и несколько ручек с надписью «Отель „Лимингтон“» на боку. В следующем ящике лежали конверты и бумага, причем на каждом листе, сверху, была картинка с отелем и названием.

Кенни встал из-за стола, подошел к двери в приемную и увидел, что мисс Эбботт сидит за столом и что-то печатает — вроде как письмо.

— Мисс Эбботт, — позвал Кенни. — А можно мне взять несколько листочков с надписью «Отель „Лимингтон“»?

— Что? — Она продолжала печатать, не поднимая глаз.

— Можно брать бумагу, на которой написано «Отель „Лимингтон“»?

— Бери.

Кенни проштамповал чистый бланк, фирменной ручкой провел несколько линий, а возле каждой печати написал свое имя. И кое-что придумал.

Снял чехол с пишущей машинки, стоявшей на отдельном столике рядом с маминым. Голубого цвета, с буквами «IBM» на корпусе, довольно громоздкая, она занимала почти всю столешницу. Кенни вставил лист бумаги, понажимал на клавиши — бесполезно. Ни ответа ни привета. Только он собрался спросить у мисс Эбботт, почему машинка не печатает, как заметил переключатель «Вкл./Выкл.», оставленный в положении «Выкл.». Кенни надавил на другую половину переключателя — машина загудела и задрожала. Какой-то механический шарик с буквами дернулся назад-вперед и остановился слева. Каретка с бумагой не двигалась, поэтому Кенни подумал, что пишущая машинка, скорее всего, подсоединена к электронно-вычислительной машине или к такому устройству, которое называют «телетайп».

Он попробовал напечатать свое имя, но выходило только «кккккккккккккк». Тогда до него дошло: если удерживать клавишу, то буква повторяется, да еще раздается треск, похожий на пулеметную очередь: «кккк кккккк кккк кееее еееенн нннннннн н н н ииии иии». Больше всего смущало отсутствие ручки, по которой хлопают, чтобы вернуть лист назад. Ручка отсутствовала. Зато имелась большущая кнопка «Обратно». Нажал — шарик, лязгнув, занял исходную позицию, и Кенни начал печатать с новой строки. Такой поразительной машинки он еще не видывал и даже не догадывался, что такие бывают.

Печатать по-взрослому, как мама или мисс Эбботт, он не умел, а потому просто находил нужные буквы и тыкал одним пальцем, но временами попадал не туда: «кеннистэллкл кйенни стэнлл кенн сэтл». В конце концов медленно, изрядно потрудившись, он все же напечатал без ошибок свое имя — «кенни стэлл» — и вытащил бланк из машинки. Рядом с именем поставил печать «СЧЕТ НА ОПЛАТУ», чтобы все было в ажуре.

— Давай сделаем перерыв и пойдем кофейку попить? — На пороге стояла мисс Эбботт.

— Я кофе не пью, — ответил Кенни.

Мисс Эбботт кивнула:

— Ну, тогда посмотрим — может, что-нибудь другое найдем.

В холле Кенни увидел маму, стоящую с группой мужчин. У них наверняка шли деловые переговоры, но он все-таки решился ее окликнуть.

— Мама! — Кенни помахал. — У меня перерыв, иду кофейку попить!

Она обернулась, с улыбкой помахала в ответ и вернулась к разговору с бизнесменами.

На кухне Кенни спросил у мисс Эбботт, нельзя ли ему налить себе, как раньше, шоколадного молока, но оказалось, автомат больше его не выдает. Только простое молоко и какое-то «обезжиренное». Но мисс Эбботт подошла к серебристому холодильнику, достала картонную упаковку шоколадного молока, взяла высокий стакан для коктейлей и налила до краев. Так много шоколадного молока Кенни еще не давали, и он подумал: вот повезло так повезло! Мисс Эбботт налила себе кофе из стеклянного кувшина, стоявшего на кофеварке «Банн». Расхаживать с напитками по вестибюлю не разрешалось, поэтому они устроились в кафе, где ничего не изменилось и даже пахло так же, как в те времена, когда Кенни был еще маленьким. Только расположились они за свободным столиком, а не за стойкой.

— Ты меня не помнишь? Я работала с твоим папой. Еще до того, как мама сюда устроилась.

Мисс Эбботт задала еще кучу вопросов — хотела узнать, совпадают ли интересы у него и у ее племянника: бейсбол, секция карате, телепередачи. Кенни объяснил, что у них показывает только двенадцатый канал из Чико.

Вернувшись в мамин кабинет, он решил написать ей письмо. Заправил в машинку новый фирменный бланк и начал очень медленно:

Доррогая мамочка!

Как ты живешь я живу хорошо.

Спортивный автомобиль твоего знакомово похож на гоночный. Мне понравилось как работает мотор и играет радио.

Я тебя увидел и теперь думаю какой сюприз меня ждет???????

Письмо спрячу пускай для тебя тоже СЮПРЕИЗ будет. Когда найдешь напши мне ответ на этойже машинке это так крууууууто и лгко.

Досвиданья.

Кенни Стэлл «ПОЛУЧЕНО» «ПОЛУЧЕНО» «СЧЕТ НА ОПЛАТУ»

Кенни аккуратно сложил письмо, поместил его в фирменный конверт с логотипом и лизнул клеевую полоску, стараясь не порезать язык о край клапана. На конверте фирменной ручкой написал «МАМЕ» и рассудил, что спрятать лучше всего во втором ящике, среди бланков.

Когда он взялся играть с круглыми резинками, вернулась мама. Вместе с ней зашел смуглый мужчина с черными-черными волосами.

— Кенни, это мистер Гарсиа. Это он дал мне машину для сегодняшней поездки.

— Здравствуйте! — сказал Кенни. — Это ваш автомобиль? Спортивный?

— Да, — ответил мистер Гарсиа. — Рад тебя видеть. Давай-ка поздороваемся по всем правилам. Вставай!

Кенни повиновался.

— Сначала пожмем руки, — продолжал мистер Гарсиа. — Да покрепче!

Кенни изо всех сил стиснул протянутую руку.

— Ой, покалечишь, — усмехнулся мистер Гарсиа; мама широко улыбалась, глядя на мужчин. — Теперь смотри мне в глаза, вот так. Молодец! Скажи: «Очень приятно!»

— Очень приятно! — повторил Кенни.

— Переходим к самой важной части. Задаем друг другу вопросы, чтобы начать мужской разговор. Понял? Я, к примеру, тебя спрошу: знаешь ли ты, что означает слово «фиат»?

Кенни помотал головой: сбитый с толку этим вопросом, он вообще перестал понимать, что происходит. Ему никто еще не объяснял, как правильно пожимать руку.

— «Фред, Исправь Автомобиль: Тарахтит!» — рассмеялся мистер Гарсиа. — Теперь ты давай. Смелее!

— Ну…

Кенни с ходу не придумал, что бы такое спросить. Его вниманием завладела шевелюра мистера Гарсиа, густая, волосок к волоску, черная как смоль и очень блестящая. И вдруг ему вспомнилось, что он уже видел этого человека, когда играл в отеле с братом и сестрой. Тот не работал с папой, но, одетый в строгий костюм, частенько заходил в вестибюль.

— Вы ведь тоже здесь работаете, да? Как моя мама?

Переглянувшись, взрослые заулыбались.

— Это было раньше. Теперь я в «Сенаторе».

— Вы — сенатор? — Из новостей двенадцатого канала Кенни знал, кто такие сенаторы.

— Мистер Гарсиа работает в отеле «Сенатор», — объяснила мама. — И у него для тебя большой сюрприз.

— Ты еще не сказала?

— Не стала лишать тебя удовольствия.

— Ну что ж. — Мистер Гарсиа посмотрел на Кенни. — Говорят, у тебя скоро день рождения?

Кенни подтвердил:

— Мне будет десять лет.

— Ты когда-нибудь летал?

— На самолете?

— Так летал или нет?

Кенни посмотрел на мать. Может, и летал, когда был еще в пеленках, да разве это вспомнишь?

— Мам, я летал?

— Хосе — пилот. У него собственный самолет, и он хочет тебя прокатить. Представляешь?

Никогда еще Кенни не видел настоящего пилота, да еще с собственным самолетом. Но почему тогда мистер Гарсиа не в форме? Он же военный летчик или нет?

— Итак, какие планы на завтра? — спросил Хосе. Мистер Гарсиа. — Хочешь подняться в небо?

Кенни перевел взгляд на маму:

— Можно?

— Да, — сказала мама. — Меня легко уговорить.

Кенни с мамой пообедали в ресторане «Роузмаунт». Она знала всех, кто здесь работал. Официант унес два лишних прибора — мама объяснила, что у нее «конфиденциальная встреча с этим молодым человеком», имея в виду Кенни. Меню было объемистым, как газета. Кенни выбрал спагетти, а на десерт официант принес ему огромный, с ботинок, треугольный кусок шоколадного торта. Кенни его не осилил. Мама курила свои длинные сигареты и пила кофе. В зал вышел один из поваров — этого Кенни тоже помнил по «Лимингтону». Звали его Брюс. Он подсел за столик и, смеясь, перекинулся с мамой парой слов.

— Кого я вижу: Кенни! — воскликнул повар. — Растешь как на дрожжах.

Брюс умел показывать потрясающий фокус: он мог метнуть соломинку для коктейля так, чтобы она, как стрела, впилась в сырую картофелину. Выходили они через кухню — мама припарковала «фиат» у задней двери, — и Брюс вновь показал этот фокус. Оп! И соломинка пробила картофелину почти насквозь. Фантастика!

Мама жила в двухэтажном доме, разделенном посредине лестницей на две квартиры. В гостиной пряталась так называемая шкаф-кровать, которая складывалась и исчезала в стене. Мама опустила уже застеленную койку и развернула к ней маленький цветной телевизор, но для начала отправила Кенни принимать ванну.

Ванная комната оказалась тесной, а ванна — и вовсе крошечной, так что вода набралась быстро. На полке лежало несколько кусочков мыла и всякие девчоночьи флакончики разных оттенков и тюбики с цветочным рисунком. На другой полке — крем для бритья «Жилетт» и мужской бритвенный станок «Уилкинсон суорд». Кенни долго плескался в ванне и вылез лишь после того, как подушечки пальцев сморщились, а вода совсем остыла. Пижама нашлась в его розовом чемодане. Одеваясь, Кенни учуял запах попкорна. Стоя у маленькой кухонной плиты, мама встряхивала котелок.

— Милый, выбери, что будем смотреть, — крикнула она, растапливая в кастрюльке масло.

Стоило Кенни нажать на кнопку, как телевизор сразу ожил, — дома телик подолгу разогревался. Приятно было обнаружить старые каналы, которые он смотрел до того, как мама от них ушла, а папа женился. Передачи шли на третьем, шестом, десятом и тринадцатом каналах. Был еще тумблер, который нужно было поворачивать вручную, если кто хотел смотреть сороковой канал. Все программы шли в цвете, и только по сороковому показывали старый черно-белый фильм. Кенни выбрал подходящий для обоих телесериал «Название игры».

Устроившись вдвоем на откидной койке, они ели попкорн. Мама скинула тапки, обняла сына за плечи и перебирала его волосы. В какой-то момент она села и попросила:

— Будь другом, помассируй мне шею.

Кенни встал на колени, сдвинул мамины волосы в сторону и как мог начал делать массаж, стараясь не задевать тонкую цепочку. Через несколько минут мама поблагодарила, добавив, что любит малыша Кенни. Они легли поудобнее. Следующий сериал назывался «Мир Брэкена»: в нем только и было что бесконечные взрослые разговоры — не разбери поймешь. Еще до первой рекламы Кенни провалился в сон.

Утром, когда он проснулся, по радио играла музыка. Мама хлопотала на кухне, прозрачный кофейник со свежесваренным кофе уже стоял на плите. С койки пришлось спрыгивать — для Кенни она была высоковата.

— Эй! Привет, соня-медвежонок! — Мама чмокнула его в макушку. — У нас серьезная проблема.

— Что случилось? — Кенни тер глаза, сидя за двухместным кухонным столиком.

— Забыла вчера купить молоко.

У нее нашлось какое-то «концентрированное», для кофе, в банке с мультяшной коровой на этикетке.

— Может, сбегаешь в магазинчик «У Луи», купишь два литра молока? А то я тебя даже хлопьями накормить не смогу.

— Давай.

Где находится магазин, Кенни не знал. Мама объяснила, что нужно, выйдя из дома, повернуть сначала направо, затем налево. Три минуты ходу. Деньги — в спальне, на комоде. Она разрешила взять два доллара и на сдачу купить что-нибудь вкусненькое, на потом.

Кенни надел вчерашнюю одежду и зашел в крошечную мамину спальню. Взял с комода два доллара. Дверь гардероба была открыта, внутри горел свет. На дне Кенни разглядел всю мамину обувь, на вешалках — платья и юбки. Там же висели мужской пиджак, брюки и несколько галстуков на маленьких крючках. Рядом с мамиными туфельками на шпильках стояла пара мужских ботинок.

Вдоль соседних с домом улиц росли большие деревья, но не эвкалипты, как на Вебстер-роуд. У здешних ветви были толстые и длинные, а листья зеленые, широкие. Могучие корни вспучили асфальт — по ухабам идти приходилось с осторожностью. Сжимая в кулаке два доллара, Кенни свернул направо, затем налево и меньше чем через три минуты оказался в магазине «У Луи».

В окружении батончиков и шоколадок за кассой сидел японец. Кенни нашел витрину с молочными продуктами, взял два литра молока и пошел платить. Пробивая чек, японец спросил:

— Ты чей будешь? Что-то я тебя раньше не видел.

Кенни рассказал, что его мама живет неподалеку и забыла купить молоко.

— А кто твоя мама? — полюбопытствовал продавец.

Кенни объяснил, и японец воскликнул:

— О! Такая милая леди. А уж какая красавица. Значит, ты ее сын? Сколько тебе лет?

— Через девять дней исполнится десять, — ответил Кенни.

— У меня дочка — твоя ровесница, — сообщил продавец.

На сдачу Кенни выбрал двойную упаковку «Хостесс» — шоколадных кексов с белым завитком глазури наверху. Двадцать семь центов — Кенни прикинул, что это недорого. Он вернулся домой с молоком, но мама ничего не сказала. Подрумянила ему тосты, приготовила хлопья «Райс Криспис» и нарезала дольками апельсин без косточек.

Когда Кенни смотрел сороковой канал — целое утро мультиков и рекламы игрушек, — в кухне зазвонил настенный телефон. Мама поздоровалась и что-то добавила.

— Que paso, mi amour?[10] Что? О нет! Он так ждет. Точно? — Кенни из комнаты смотрел на маму, она — на него, а сама слушала ответ. — Да, можно попробовать. Одним ударом — двух зайцев. Мне нравится. Договорились. — Послушала еще немного, захихикала и повесила трубку.

— Медвежонок… — Мама вошла к нему в комнату. — Планы меняются. Хосе, мистер Гарсиа, сегодня очень занят и не сможет покатать тебя на самолете. Но… — Она тряхнула головой, словно появилась еще более захватывающая перспектива, например космическое путешествие. — Завтра он на самолете отвезет тебя домой! И нам не придется ехать на машине.

Кенни не понял: разве к дому возможно подлететь на самолете? Уж не приземлятся ли они прямо на Вебстер-роуд? А ну как врежутся в эвкалипты?

Раз уж образовался свободный день, Кенни с мамой провели утро в детском парке «Изумрудный город». Маленькие домишки, можно подумать, были выстроены из соломы, веток и камня; между ними вилась дорога, как бы вымощенная желтым кирпичом; вплоть до трех часов дня каждый час давали кукольный спектакль. Когда Кенни был младше, они всей семьей с удовольствием приходили в город-сказку, и только папа всегда оставался дома спать. Но теперь Кенни, почти десятилетний, перерос «Изумрудный город». Даже качели здесь были рассчитаны на малышню.

Поблизости находился зоопарк. Как прежде, обезьяны в клетках упражняли руки-ноги, раскачиваясь на кольцах; слоны все еще содержались в загоне по другую стороны ограды, которая стала намного ниже; посетители, как раньше, могли кормить жирафов морковкой из больших ведер, приготовленных смотрителями. Кенни с мамой пробыли в зоопарке дольше, чем в «Изумрудном городе», потому что задержались в террариуме. Огромный питон обвился вокруг обрубка древесного ствола, и змеиная голова размером с футбольный мяч оказалась прямо у застекленной стены.

Пообедали они за столиком с клетчатой скатертью, вынесенным на тротуар перед каким-то магазином. Кенни заказал сэндвич с тунцом — без латука, без помидоров, просто с тунцом; мама взяла маленькую порцию макаронного салата. Вместо колы принесли бутылочки в форме яблок, а в них — золотистый сок. Поначалу Кенни расстроился, но яблочный сок оказался таким сладким, таким густым, что прямо радовал все тело, когда скользил из горла в живот. Кенни задумался: не вызывает ли вино похожих ощущений — иначе с чего бы взрослые распинались насчет «тонких вин»? На десерт еще оставались кексики «Хостесс».

— Куда теперь, медвежонок Кенни? — спросила мама. — Попробуем свои силы в мини-гольфе?

Красный «фиат» двигался по автостраде на запад, в сторону предгорий. За рекой Кенни заметил съезд на Сансет-авеню, который вел к их бывшему дому. Узнал зеленый указатель с белой стрелкой и надписью «Сансет-ав.», увидел бензоколонку «Шеврон» с одной стороны и «Филлипс 66» — с другой. Но мама не перестроилась, чтобы съехать с магистрали. Проехала прямо. Впереди показался разноцветный городок с крошечными мельницами и замками — «Центр семейного отдыха и мини-гольфа». С виду новехонький и действительно волшебный.

Поскольку была суббота, в парк стеклось полно народу: сюда приезжали на машинах целыми семьями, дети гоняли на великах или слонялись просто так; у многих карманы оттопыривались от денег, чтобы хватило на целый День Развлечений с большой буквы. В круг выстроились тренировочные кабинки с бейсбольными «пушками» для отработки удара битой по мячу; длинными рядами тянулись игровые автоматы с пинболом и стрелялками. В буфете продавались корн-доги на палочках, большие крендели и пепси-кола. Кенни с мамой отстояли в очереди за мячами и клюшками подходящего размера, которыми ведал молодой парень, улыбавшийся маме с тем же «щенячьим» взглядом, что и заправщик в Айрон-Бенде. Игрокам предлагалось выбрать один из двух маршрутов, и парень не только порекомендовал «Волшебную страну» с зáмком, но и вышел из павильона, чтобы проводить их к первой лунке, настойчиво растолковывая, как вести счет на специальной карточке. А потом добавил: кто с первого удара попадет в восемнадцатую лунку, тот получит бесплатную игру.

— Думаю, мы уловили суть, — сказала мама, надеясь избавиться от провожатого.

Но тот все торчал рядом, пока оба не сделали по первому удару. Тогда он пожелал им удачной игры и вернулся за стойку раздавать клюшки и разноцветные шары.

Вести счет они с мамой даже не пытались. Кенни ударил по лиловому мячу, заботясь не о точности, а о дальности, и бил до тех пор, пока не попал в лунку. Мама играла точнее. Самой увлекательной оказалась лунка в виде яркого пятнистого мухомора: Кенни загнал туда мяч, который через пару секунд выкатился по одному из трех желобов на уровень ниже. Оттуда нужно было закатить шар в рот гигантской лягушки, который открывался и закрывался, как подъемный мост. И снова шар исчез, чтобы оказаться еще ниже, почти в лунке. А дальше уже дело техники: щелкнуть по лиловому мячу короткой клюшкой. Мама целую вечность примеривалась для удара в лягушачий рот.

— Интересная игра — детский гольф, — заключил Кенни по дороге к «фиату».

Мама купила корн-дог, но его пришлось съесть до посадки в спортивный автомобиль.

— У тебя здорово получается. — Мама переключила скорость, они выехали с парковки развлекательного центра и направились в город, в сторону съезда на Сансет-авеню.

— Мам? — начал Кенни. Мама прикуривала длинную сигарету от зажигалки «фиата». — Может, съездим к нашему старому дому?

Выдохнув сигаретный дым, мама посмотрела, как его уносит ветер. У нее не возникло ни малейшего желания видеть тот дом. Туда через два дня после родов она привезла Кенни. Его брат и сестра родились в Беркли, но почти не помнили тамошнюю квартиру. Присматривая за старшими детьми, когда те играли на заднем дворе, она носила малыша на изгибе бедра. Пока Кенни не научился ходить, он ползал в гостиной на вязаном коврике, старом коврике ее матери, а потом на нем же учился ходить. Тот дом хранил воспоминания: рождественские праздники, Хеллоуины, дни рождения с соседскими детьми — самые светлые воспоминания о замужестве и материнстве.

Но в углах дома таилось несчастье, и в воздухе наверняка до сих пор носилось эхо скандалов, сменяемое ночным одиночеством, которое накатывало, когда засыпали дети, и одиночеством дневным, когда от детских криков и беготни можно было свихнуться. Чтобы сбежать — от этого дома, от детей, от невыносимый скуки, маячившей в тени неудовлетворенности, — она устроилась на работу в отель «Лимингтон». Там открылась вакансия официантки. Приезжала она раньше мужа, который выходил только в дневную или вечернюю смену, а детей оставляла на девочку-подростка из соседской семьи мормонов. Заработок — дело хорошее, но еще больше она жаждала активной жизни: куда-то пойти, выполнить работу, пообщаться с людьми. Пока еще она оставалась женой шеф-повара, миссис Карл Шталь, но все, включая Хосе Гарсиа, знали ее под девичьей фамилией. Оказалось, она в ладу с цифрами, и управляющий перевел ее из кафе в бухгалтерию. Потом она доросла до отдела продаж, но уже после развода с отцом Кенни, перестав зваться миссис Шталь.

Из старого дома она ушла целую жизнь назад. И не хотела туда возвращаться.

— Конечно, — ответила она сыну. — Меня легко уговорить.

Съехала с магистрали, повернула направо к автозаправочной станции «Филлипс 66», промчалась по Сансет-авеню до Палметто-стрит. С Палметто — налево, на Дерби-стрит, сбросила скорость перед правым поворотом, пересекла Виста-стрит и Буш-стрит, прижалась к тротуару и затормозила у номера 4114.

У Кенни было два дома, этот — первый. Он смотрел во все глаза. Тот же почтовый ящик около подъездной дорожки, те же крест-накрест прибитые дощечки перил крыльца, но деревья на переднем плане, как ни странно, уменьшились в размерах. Газон аккуратнейший, такого он еще не видел, вдоль дома цветочные клумбы, тоже в образцовом порядке. Раньше здесь цветника не было. На большом окне висели не белые, как в его раннем детстве, а голубые занавески. Дверь гаража была закрыта, хотя прежде всегда стояла настежь, открывая путь к велосипедам, игрушкам и задним комнатам. Вместо старенького отцовского универсала и маминой «короллы» на дорожке обосновался новый «додж-дарт».

В соседнем доме раньше жили Энхалтеры. Кенни высматривал их белый пикап, но все напрасно. На доме через дорогу висело объявление о продаже.

— Кэллендеры дом продают, — заметил Кенни.

— Как видно, уже съехали, — ответила мама.

Действительно, дом опустел. Дети Кэллендеров, Брэнда и Стив, были похожи, как близнецы. Они гоняли на велосипедах «Швинн», играли с собакой по кличке Бисквит, входили в сборную школы по плаванью, а теперь вот перебрались неизвестно куда.

Несколько минут Кенни сидел вместе с мамой в «фиате». Разглядывал окно своей бывшей спальни. Ставни-жалюзи на месте, но выкрашены голубой краской под цвет штор в гостиной. Когда в этой комнате спали Кенни и его брат, ставни были из натуральных деревянных реек. Новый цвет смотрелся как-то неправильно.

— Мам, я здесь родился?

Она смотрела не на дом с голубыми занавесками, а куда-то вдаль.

— В больнице.

— Ну да, это самой собой. Но здесь я лежал в пеленках, да?

Мама повернула ключ зажигания, включила передачу.

— Да, — ответила она, перекрывая рокот двигателя.

В ту ночь, когда она ушла из дома 4114, дети спали в своих кроватках, а муж безмолвно стоял на кухне. Месяц с лишним она никого из них не видела. Кенни было пять лет.

По дороге домой мама выкурила в машине с открытым верхом три длинные сигареты, и дым уносился прочь вместе с ветром.

Вечером они с мамой поехали в отель «Сенатор», который стоял в центре города, как и «Лимингтон», но выглядел не в пример шикарней; его явно облюбовали мужчины в костюмах с бейджами. Ужинали в кафе. Хосе Гарсиа зашел только повидаться, причем в тот момент, когда Кенни приступил к десерту — здоровенному куску вишневого пирога с шариком мороженого, à la mode, как выразилась официантка. Не проявив особого интереса к вишням, мороженое он смел подчистую.

— Как насчет вылета завтра в полдень? Что скажешь? — спросил мистер Гарсиа. — Посмотрим на дельту реки, оттуда рванем на север. Кенни, ты когда-нибудь летал?

Он уже спрашивал, но Кенни вежливо ответил:

— Нет, никогда.

— Думаю, ты полюбишь небо, — заметил мистер Гарсиа.

Перед уходом он поцеловал маму в щеку. Впервые Кенни увидел, как мужчина взаправду целует женщину в щеку. Отец никогда не целовал мачеху, выходя из дома. Поцелуй в щеку — это было нечто из жизни мужчин и женщин в телевизоре.

На следующее утро Хосе Гарсиа повез их завтракать в «Пэнкейк парейд» — кафе, оформленное как цирк. Мужчины заказали вафли, мама Кенни снова взяла пирамидки из мягкого домашнего сыра. Ко входу одна за другой прибывали машины с нарядно одетыми семьями; кафе заполнялось. Посетители принарядились для воскресной службы: отцы в костюмах, матери и дочки в красивых платьях. Некоторые мальчики, ровесники Кенни, даже повязали галстуки. Все переговаривались, делали заказы, и в кафе стоял гомон, как в настоящем цирке.

Когда мама и Хосе вволю напились кофе — официантка много раз подходила к ним с кофейником и предлагала налить еще, — мама подкрасила губы, и все трое вернулись в «фиат». Мистер Гарсиа сел за руль, глядя перед собой через зеркальные линзы в золоченой металлической оправе с круглыми заушниками. Мама надела горнолыжные солнцезащитные очки. Сидя на заднем сиденье, Кенни выбрал такой уголок, где от ветра прямо закладывало уши, и не мог уследить за разговором взрослых.

Впрочем, ему и так было очень даже неплохо: сидел себе бочком и махал руками в воздушном потоке. Мимо проносились добротные кирпичные особняки с широкими газонами, необъятный зеленый парк, поле для гольфа. Их путь лежал на так называемое Административное поле, которое на поверку оказалось аэродромом, но Хосе не свернул на парковку. Он подъехал к воротам, которые тотчас же открылись, и остановился у каких-то маленьких самолетиков, стоящих крылом к крылу.

— Готов испытать судьбу, Кен? — осведомился мистер Гарсиа.

— Мы на таком полетим? — Кенни ткнул пальцем в сторону самолетиков.

Они не имели ничего общего с хранившимися у него дома моделями самолетов военного времени — истребителями и бомбардировщиком Б-17. А у этих даже пулеметов не было и скорость наверняка подводила, хотя некоторые оказались двухмоторными.

— «Команчи», — сказал мистер Гарсиа.

Он шел к белому с красной полосой самолету, одномоторному.

Дверцы открывались почти как у автомобиля, и мистер Гарсиа оставил их отрытыми, чтобы охладить кабину. Кенни забрался на крыло и заглянул внутрь, на приборы, круговые шкалы, и штурвал, и педали. Все оборудование было парным, плюс какие-то единичные переключатели и ручки, с виду чудеса техники. Несколько раз обойдя вокруг самолета, мистер Гарсиа просмотрел какие-то бумаги, а потом сложил их и рассовал по карманам на одной из дверей.

Мама Кенни вышла из машины с розовым чемоданчиком.

— Ты, наверное, захочешь сесть впереди? — спросила она, а потом сложила одно переднее сиденье и устроилась сзади, поставив чемоданчик рядом с собой.

— Вот здесь? — То есть за штурвалом, как второй пилот, хотел сказать Кенни.

— Мне нужен второй пилот, — опередил его мистер Гарсиа. — А твоя мамуля трусовата. — Хохотнув, он показал Кенни, как застегивать пряжки системы фиксации, но предварительно затянул их потуже. Потом достал из кармана небольшие темные очки и передал их Кенни. — Там солнце слепит.

Очки были в золоченой металлической оправе, точно такой же, как у мистера Гарсиа, но подешевле. У этих тоже были круглые заушники. Очки были чересчур велики для без малого десятилетней головы Кенни, но он этого не знал. Повернувшись к маме, он покрасовался и поднял вверх два больших пальца. Все посмеялись.

Запуск двигателя показался очень шумным делом, и не только из-за открытых дверей «Команча». Корпус самолета лихорадило, а пропеллер словно трескался от каждого оборота. Мистер Гарсиа переключал рубильники и кнопки; двигатель несколько раз отзывался ревом. Надев наушники, мистер Гарсиа каким-то образом привел самолет в движение, хотя и с открытыми дверцами. Мимо проплывали другие самолеты, широкие полосы травы, воткнутые в землю таблички с буквами и цифрами. В начале длинной взлетно-посадочной полосы самолет остановился. Мистер Гарсиа перегнулся через Кенни и запер дверь с его стороны, а потом и со своей. Мотор по-прежнему ревел, но вибрация уменьшилась.

— Готовы? — прокричал мистер Гарсиа.

Кенни кивнул. Мама вскинула кулак с поднятым большим пальцем. Если она что-то и сказала, Кенни не услышал, а только заметил ее широкую усмешку.

Во время разбега шум становился все громче, а у Кенни внутри зрело новое ощущение. Они мчались все быстрее и быстрее, оторвались от земли, и живот его ухнул вниз, а макушка будто приподнималась. Все, что осталось на земле, становилось все мельче: улицы, дома и машины уже выглядели как игрушечные. Кенни повернулся и посмотрел в иллюминатор. Из-за крыла ничего не было видно, тогда он наклонился, чтобы увидеть впереди землю и небо.

Разглядывая дома в центре города, он узнавал свой прежний мир: театр «Тауэр», сеть улиц, старый Саттерс-Форт, получивший такое имя в начале Золотой лихорадки, отель «Лимингтон». Даже название еще читалось.

Первый полет на самолете стал самым захватывающим событием в жизни Кенни. Его голова, казалось, наполнилась воздухом, дыхание стало отрывистым. Солнце светило нестерпимо ярко, и Кенни порадовался своим солнцезащитным очкам. Мистер Гарсиа повернул самолет, нырнув крылом влево, — и взору открылся вид на обширную дельту реки. Острова внизу разделялись петлями притоков и каналами. Сразу за родным городом Кенни тянулись фермы, но добраться туда можно только на лодке. А он и не знал.

— Прямо как Меконг! — прокричал мистер Гарсиа. И показал в окно; Кенни по привычке кивнул, не зная, ждут ли от него ответа. — Ты заключаешь сделку с дядей Сэмом! Тебя учат летать, а потом отправляют рыскать по Вьетнаму!

Кенни знал про Вьетнам, потому что о войне говорили на двенадцатом канале из Чико. Но что такое Меконг, не имел ни малейшего понятия.

Они летели навстречу горе Дьябло, поднявшись так высоко, что легковушки и грузовики на скоростном шоссе, казалось, еле плелись. Река становилась шире и меняла цвет, встречаясь с солеными водами залива Сан-Франциско. Далеко внизу, на полноводной реке, большие пароходы выглядели игрушечными моделями, с которыми Кенни играл на журнальном столике. Когда мистер Гарсиа вновь нырнул крыльями, в животе у Кенни всколыхнулось, но всего на мгновение.

Теперь они летели на север. Мистер Гарсиа наполовину сдвинул один из наушников.

— Кенни, мне нужна твоя помощь, прими ненадолго управление, — громко сказал он.

— Я не умею! — Кенни смотрел на мистера Гарсиа как на сумасшедшего.

— Можешь представить, что ведешь машину?

— Да.

— Бери штурвал, — начал объяснять мистер Гарсиа.

Штурвал был похож одновременно на руль автомобиля и велосипеда. Кенни пришлось сесть прямо, чтобы до него дотянуться.

— Куда ты его наклонишь, туда полетит самолет. Прими чуть назад, чтобы почувствовать управление.

Кенни показалось, что он напряг больше мускулов, чем у него было, и действительно, штурвал сдвинулся в его сторону. Тотчас небо заполнило все ветровое стекло, и мотор замедлился.

— Понял? — спросил мистер Гарсиа. — Теперь так же аккуратно выравнивай.

Взрослый мужчина держал руку на управлении, но позволил Кенни самостоятельно опустить нос самолета до прежнего уровня. Земля снова закрыла часть иллюминатора.

— Можно повернуть? — прокричал Кенни.

— Ты — пилот, решай, — ответил мистер Гарсиа.

С величайшей осторожностью Кенни повернул руль-штурвал вправо, и самолет слегка накренился. Кенни смог уловить изменение направления. Он потянул в другую сторону и почувствовал, что самолет возвращается на прежний курс.

— Был бы ты чуть повыше, — сказал мистер Гарсиа, — я бы дал тебе порулить, но ты до педалей не достанешь. Может, через годик, а? На будущий год?

Кенни представил себя, одиннадцатилетнего, за штурвалом «Команча» и маму на заднем сиденье.

— Вот что от тебя требуется: видишь впереди гору Шаста?

Шаста — огромный, покрытый снегом вулкан, нависал над долиной с севера. В ясные дни со стороны Айрон-Бенда он выглядел гигантской картиной. Из кресла пилота гора походила на белый треугольник, возвышающийся на горизонте.

— Держи курс прямо туда, ясно?

— Ясно!

Кенни смотрел на гору и старался направлять нос самолета прямо на цель, в это время мистер Гарсиа достал из-за кресла какие-то бумаги и вытащил из кармана ручку. Что-то черкнул и стал изучать карту. Кенни не знал, сколь долго летел строго по прямой: не то пару минут, не то большую часть пути до дома, но ни разу не отклонился от курса. Когда мистер Гарсиа свернул карту и со щелчком закрыл ручку, гора Шаста выросла еще больше.

— Молодчина, Кенни! — Он снова принял управление. — У тебя есть задатки пилота.

— Отлично, милый! — добавила мама с заднего сиденья.

Кенни обернулся и увидел у нее на лице отражение собственной широкой улыбки. Выглянув в иллюминатор, он узнал автомагистраль, которая вела прямо в долину через города Орланд и Уиллоус, к Айрон-Бенду и дальше. Всего два дня назад они с мамой ехали там по шоссе. Но сейчас оказались в вышине.

Передав управление, Кенни почувствовал, что у него заложены уши; пришлось широко зевать и выдыхать через нос с открытым ртом. Ничего, терпимо. Самолет шел на снижение, мотор ревел все громче, земля приближалась, показались ориентиры Айрон-Бенда. Лесоразработки к югу от города, два мотеля рядом с автострадой, старое зернохранилище без зерна, стоянка возле «Плазы» — торгового центра с отделом «Монтгомери уорд». Кенни никогда не слышал, что в Айрон-Бенде есть аэропорт, а оказалось — вот он, за школьным стадионом.

Самолет качало и трясло, когда мистер Гарсиа зашел на посадку. Что-то переключил — и двигатель заработал тихо, почти бесшумно, а там уже и шасси задребезжали на бетонной полосе. Он рулил самолетом, как машиной, и остановился на расстоянии вытянутой руки от других самолетов. Выключил двигатель, но пропеллер сделал еще несколько оборотов, прежде чем замереть с резким толчком. После рева мотора тишина казалась непривычной, а ремень отстегнулся с резким щелчком, как в кино.

— Снова перехитрили смерть. — Мистеру Гарсиа больше не приходилось повышать голос.

— Скажи честно, — обратилась к нему мама. — Других выражений ты никак не мог подобрать?

Мистер Гарсиа расхохотался, отклонился назад и поцеловал ее в щеку.

При аэродроме было крошечное кафе. Посетителей не наблюдалось, как, похоже, и официантов. Кенни, по-прежнему в солнцезащитных летных очках, сидел за столом, на полу стоял розовый чемодан, а мама опускала монеты в настенный телефон-автомат. Набрала номер, выждала, повесила трубку и опустила в щель те же монеты. Набрала другой номер и наконец заговорила.

— Потому что там занято было, — объяснила она кому-то на другом конце. — Можешь за ним приехать? Просто мы очень спешим. В котором часу? Хорошо. — Повесив трубку, она подошла к столику. — Скоро за тобой приедет папа. Давай-ка узнаем, есть ли тут для нас кофе и какао.

Через стеклянную дверь кафе Кенни видел контору. Мистер Гарсиа, тоже в солнцезащитных очках, разговаривал с сидящим за столом мужчиной. Кенни услышал громкое жужжанье — автомат готовил горячий шоколад. Мама принесла напиток в одноразовой чашке, и с первого же глотка стало ясно, что это почти одна вода. Кенни не стал допивать.

Приехал папа на универсале. Не заглушив двигатель, он выбрался из машины в поварских штанах и тяжелых ботинках. Пожал руку мистеру Гарсиа, сказал несколько слов маме, подхватил маленький розовый чемодан и отнес в машину.

Кенни сидел на переднем сиденье, совсем как в самолете. Выезжая со стоянки, папа спросил про очки.

— Мне их подарил мистер Гарсиа.

Кенни рассказал, как держал курс на гору Шаста, ходил в зоопарк, играл в мини-гольф и разглядывал старый дом.

— Ага, — сказал отец. И повторил то же самое, когда услышал, что Кэллендеры переехали.

По дороге в город, к ресторану «Голубой эвкалипт», Кенни смотрел в окно, вглядываясь в небо темно-синими — из-за солнцезащитных очков в металлической оправе — глазами. Должно быть, мистер Гарсиа только что взлетел, и Кенни надеялся увидеть самолет. А мама, наверное, заняла место второго пилота.

Но так ничего и не увидел. Вообще ничего.

Здесь думы сердца моего

Покупать старую пишущую машинку она не собиралась. Ей вообще ничего не хотелось и новых приобретений не требовалось — ни современных, ни подержанных, ни антикварных, никаких. Она поклялась стереть личные неурядицы последних лет вступлением в эру спартанской жизни, нового минимализма, быта в объеме автомобильного багажника.

С квартиркой к западу от реки Куахога расставаться не хотелось. Но вся одежда, которую она носила, когда была с ним, с Дуроломом, пошла на выброс. Почти каждый вечер она готовила ужин для себя одной и непрерывно слушала подкасты. Сэкономленные в течение ленивого, ничем не занятого лета деньги растянула до Нового года. Январь грозил заморозить озеро и разорвать водопроводные трубы во всем доме, но она не собиралась этого дожидаться. У нее был запланирован отъезд. В Нью-Йорк, или в Атланту, или в Остин, или в Новый Орлеан. Да мало ли куда можно податься, если путешествуешь налегке. Но лейквудская методистская церковь на углу Мичиган и Сикамор устраивала субботнюю благотворительную ярмарку для сбора средств на нужды района: на организацию бесплатного детского сада, собраний в рамках программы «12 шагов» и доставки горячего питания малоимущим и на что-то еще — она не уточняла. Не будучи ни прихожанкой, ни крещенной в методистскую веру, она не видела религиозного пафоса в том, чтобы пройтись вдоль расставленных на парковке столиков, ломившихся от всякой всячины.

По приколу она едва не схватила комплект алюминиевых подносов для еды перед телевизором, но на трех вовремя обнаружила пятнышки ржавчины. В корзинах с бижутерией особых сокровищ не было. И тут ей в глаза бросился набор фирмы «Таппервер» для приготовления фруктового льда. В детстве ей поручали разливать апельсиновый сок или растворимый напиток по таким формочкам и в каждую вставлять фирменную пластмассовую ручку, за которую потом удобно было доставать из морозильника это недорогое холодное лакомство. На нее повеяло жарким ветром с предгорий, а ладони будто сделались липкими от тающего льда с фруктовым вкусом. Не торгуясь, она заплатила один доллар и взяла этот набор.

На том же столике была выставлена пишущая машинка выцветшего, некогда попсово-красного цвета — не ахти какой шедевр. Но одна деталь привлекала внимание: наклейка в верхнем левом углу футляра. Строчными буквами, с подчеркиванием (удерживая переключатель регистра, ударяешь по клавише «6») бывший владелец напечатал:

здесь думы сердца моего

Сделано это было лет тридцать назад, когда машинку, совсем новую, только-только распаковали, чтобы подарить на день рождения какой-то девчушке лет тринадцати. А один из следующих владельцев напечатал на листе бумаги «КУПИ МЕНЯ ЗА $5» и оставил этот лист в каретке.

Машинка была портативная, в пластмассовом корпусе. Лента — двухцветная: внизу красная, сверху черная, а на крышке, где некогда красовался фирменный шильдик — не то «Смит-Корона», не то «Бразер», не то «Оливетти», — зияла дыра. К машинке прилагался красноватый чехол из дерматина, с прорезью для ручки и с застежкой на кнопку. Поочередные удары по трем клавишам — «ф», «а», «з» — показали, что молоточки достают до валика и не застревают. То есть раритет, условно говоря, был в рабочем состоянии.

— Эта штука действительно стоит всего пять долларов? — обратилась она к стоявшей за соседним столиком активистке методистской общины.

— Вот эта? — переспросила женщина. — Она исправна, только сейчас никто на машинке не печатает.

Вопрос был о другом, но это не имело значения.

— Я ее беру.

— Деньги покажите.

И методисты поживились пятью баксами.

Дома она приготовила замороженный десерт из ананасного сока и оставила на потом. Вечером, когда спадет жара и можно будет распахнуть окна, чтобы полюбоваться первыми светлячками, очень кстати придется порция-другая. Машинка, вынутая из дешевого переносного чехла, стояла на крошечном кухонном столике: в каретку был вставлен стандартный лист бумаги, извлеченный из лотка лазерного принтера. Настало время попробовать все клавиши: оказалось, многие западают. Из четырех резиновых ножек осталось три, отчего машинка слегка покачивалась. Пройдясь по всему верхнему ряду, да еще с переключением регистра, она с переменным успехом пыталась разработать западавшие клавиши. Хотя лента прослужила не один год, буквы читались без труда. При возврате каретки можно было регулировать интервал — одинарный или двойной, но звонок конечного полеустановителя не работал. Сами полеустановители действовали, хотя и со скрежетом.

Машинка требовала основательной чистки и смазки — и то и другое вместе встало бы, наверное, долларов в двадцать пять. Но был вопрос поважнее, которым задается всякий, кто в третьем тысячелетии приобретает пишущую машинку: зачем она нужна? Печатать адреса на конвертах. Мать пришла бы в восторг, надумай блудная дочь отправить ей отпечатанное на машинке письмо. Можно еще написать какую-нибудь гадость своему бывшему (например: «Эй, Дуролом, ты в полной заднице!»), не боясь наследить в электронной почте. Кроме того, можно напечатать некую сентенцию, сфотографировать телефоном и выложить на своей страничке в «Фейсбуке». Можно составить «Список дел» и прикрепить к дверце холодильника. Это уже целых пять стильных ретрообоснований для покупки новой-старой пишущей машинки. А если зафиксировать какие-нибудь прочувствованные раздумья, то получится уже шесть.

Она перепечатала намерения первоначального владельца относительно этой машинки:

Зде сь думыс ерд цамо его.

Пробелы расставлялись произвольно; это никуда не годилось. Схватив телефон, она погуглила «ремонт старой пишущей машинки».

Нашлись три варианта: мастерская близ Аштабьюлы, в двух часах езды, какая-то контора в центре города, где даже не снимали трубку, и — кто бы мог подумать! — сервисный центр офисной техники на Детройт-авеню — считаные минуты пешком. Место было ей знакомо: рядом со складом шин. Она сто раз проходила мимо, направляясь в отличную пиццерию или чуть дальше, в магазин «Товары для художников», доживающий свои последние дни. Ей всегда казалось, что в тесном помещении сервисного центра, до которого она и дошла за считаные минуты, ремонтируют исключительно компьютеры и принтеры, но сейчас, при ближайшем знакомстве с витриной, там, как ни смешно, обнаружились старый калькулятор, тридцатилетней давности телефон с автоответчиком, прибор неизвестного назначения под названием «Дикт-а-фон» и допотопная пишущая машинка. При входе над дверью звякнул колокольчик.

Вдоль одной стены громоздились только принтеры в коробках и картриджи для всех моделей. Вдоль другой был устроен своего рода музей старинного коммерческого оборудования. В нем хранились счетные машины с восемьюдесятью одной клавишей и рычагами, недолговечные десятиклавишные калькуляторы, стенографическая машина, электрические печатные машинки «Селектрик» фирмы IBM, преимущественно в бежевых футлярах, а навесные полки дали приют всевозможным пишущим машинкам, которые сверкали черным, красным, зеленым и даже нежно-голубым. Все, похоже, содержались в идеальном порядке.

В дальнем конце зала располагалась стойка приемщика; за ней виднелись конторские столы и верстак, у которого перебирал бумаги какой-то старичок.

— Чем могу помочь любезной даме? — спросил он с легким акцентом — по всей вероятности, с польским.

— Надеюсь, вы не дадите пропасть моему приобретению.

Водрузив дерматиновый чехол на прилавок, она расстегнула клапан и вытащила машинку. Старик вздохнул.

— Я понимаю, — сказала она, — к этому сокровищу нужно приложить руки. Половина клавиш западает. Корпус при печати шатается, клавиша пробела глючит. И звоночек молчит.

— Звоночка нет, — сказал он. — Ай-я-яй.

— Выручите девушку? На эту вещь пять баксов угроблено.

Старик перевел взгляд с посетительницы на машинку. И повторно вздохнул:

— Милая девушка, ничего не смогу для вас сделать.

Она пришла в замешательство. По всему выходило: этот центр создан для восстановления пишущих машинок. На верстаке за спиной у старичка лежали разобранные узлы и детали.

— Из-за того, что эти запчасти к ней не подходят? — спросила она.

— Запчастей для нее нет. — Он помахал рукой над тускло-красной машинкой и дерматиновой сумкой.

— Только под заказ? Мне не срочно.

— Вы не понимаете. — На краю прилавка лежала небольшая визитница. Старик вынул из нее одну карточку и протянул посетительнице. — Прошу вас, читайте, милая девушка.

Она прочла: «СЕРВИСНЫЙ ЦЕНТР ОФИСНОЙ ТЕХНИКИ НА ДЕТРОЙТ-АВЕНЮ. Принтеры. Продажа. Обслуживание. Ремонт».

— Воскресенье — то есть завтра — выходной, — продолжила она вслух. — Часы работы: с девяти ноль-ноль до шестнадцати ноль-ноль. По субботам с десяти до пятнадцати. Мои наручные часы, как и ваши настенные, показывают двенадцать часов девятнадцать минут. — Она перевернула визитку другой стороной; там текста не было. — Я что-то упустила?

— Название, — подсказал старик. — Прочтите название моей мастерской.

— «Сервисный центр офисной техники на Детройт-авеню».

— Вот именно, — подтвердил он. — Офисной техники.

— Ну, — сказала она. — Да.

— Милая девушка, я работаю с техникой. А это что? — Еще один взмах руки над пятидолларовой машинкой. — Игрушка. — Он произнес это с брезгливостью, словно подразумевая «лягушка». — Изготовлена из пластмассы по образцу машинки. Но это не машинка. — Он поддел кожух так называемой игрушки; пластик изогнулся и со щелчком отделился от подставки, обнажив механизм. — Литеры, рычаги, катушки для ленты — пластик. Лентопротяжный механизм. Вибратор.

До нее не доходило, зачем в простую пишущую машинку вставлен вибратор.

Старик постукал по клавишам, пощелкал рычагами, подвигал туда-сюда каретку, покрутил валик, надавил на клавишу обратного хода — и все с отвращением.

— Печатная машинка — это инструмент. В умелых руках она способна изменить мир. Но это? Только место занимает, да еще грохочет.

— Можете хотя бы чуть-чуть ее смазать, чтобы я попробовала изменить мир? — попросила она.

— Могу почистить, смазать, затянуть все болты. Восстановить звонок. Содрать с вас шестьдесят долларов за напыление волшебного порошка. Но это будет обман. Через год клавиша пропуска будет все так же…

— …Глючить?

— Несите свой агрегат домой и поставьте в него цветок.

Старик убирал машинку в чехол с таким видом, будто заворачивал в газетную бумагу тухлую рыбу.

От этого возникало скверное чувство, будто огорчила учительницу, сдав ей халтурное, непродуманное сочинение. Будь Дуролом по-прежнему вместе с ней, он стоял бы сейчас рядом и поддакивал старику: «Говорил же тебе — это фуфло. Пять долларов? Псу под хвост!»

— Взгляните. — Старик обвел рукой печатные машинки, расставленные на полках вдоль стены. — Вот это техника. Изготовлена из стали на заводах Америки, Германии, Швейцарии. Специалистами с инженерным образованием. Как вы думаете, почему эта техника сейчас стоит на самом видном месте?

— Потому, что предназначена для продажи?

— Потому, что сработана на века!

Стариковский голос сорвался на крик, и ей послышалось, что это кричит ее отец: «Кто разбросал велосипеды перед домом?… Почему никто, кроме меня, еще не одет для церкви?… Глава семьи пришел домой — кто его обнимет?» Она невольно заулыбалась в лицо старику.

— Взять хотя бы вот эту, — говорил он, направляясь к полкам и снимая черный «Ремингтон-7», модель «Бесшумная». — Передайте-ка мне блокнот, вон там лежит.

Она увидела на прилавке чистый блокнот и передала старику. Тот вырвал две страницы и вставил в надраенную до блеска машинку.

— Теперь слушайте.

Он напечатал:

Офисная техника на Детройт-авеню.

— Америка не стояла на месте, — продолжал он. — Работа кипела в переполненных офисах, в тесных квартирках, в поездах. Фирма «Ремингтон» много лет торговала пишущими машинками. Кто-то сказал: «Давайте сделаем машинку поменьше и потише, чтобы не тарахтела». И ведь сделали! Из пластмассы? Нет! Перерассчитали натяжение, силу ударов по клавишам. И сконструировали машинку настолько тихую, что она позиционировалась как бесшумная. Ну-ка. Печатайте сами.

Он развернул машинку клавиатурой к посетительнице. Та отстукала:

Не шуметь. Я печатаю.

— И в самом деле, почти ничего не слышно. Поразительно. — Она указала на другую машинку, молочно-белую с синим, в обтекаемом корпусе. — А вот та насколько тихая?

— А, «Ройял». Потеснил «Ремингтон-семь» и предложил чудесную портативную машинку «Сафари». Вполне достойный образец.

Старик заправил два чистых листа и дал ей постучать по клавишам. Она стала думать, какие слова подойдут к теме сафари.

Могамбо.

Бвана-черт.

«В Африке у меня была ферма…»

Машинка оказалась более шумной, чем «Бесшумная», и клавиши нажимались не так легко. Зато у «Ройяла» имелись особенности, появившиеся уже после «Ремингтона». Цифра «1», совмещенная с"!". Кнопка "табулятор". И потом, двухцветный корпус!

— А этот оплот роялизма продается? — спросила она.

Старик посмотрел на нее с улыбкой и кивнул:

— Да. Но объясните. Почему…

— Почему мне захотелось купить машинку?

— Почему вам захотелось купить именно эту машинку?

— Вы пытаетесь меня отговорить?

— Милая девушка, я продам вам все, что угодно. Суну в карман ваши денежки и помашу на прощанье. Но объясните, почему "Ройял-сафари"? Из-за цвета? Из-за очертаний шрифта? Из-за белых клавиш?

С ходу и не ответишь. У нее вновь начался мандраж, как у школьницы перед трудной контрольной или перед внезапным опросом, для которого не хватает начитанности.

— Из-за моих переменчивых вкусов, — ответила она. — Из-за покупки игрушечной машинки, которую я принесла домой, чтобы отныне не браться за ручку и карандаш, а печатать, но эта чертова штуковина меня подвела, а дальше — угадайте сами. В ближайшей мастерской отказываются за нее браться. А я-то уже размечталась, что буду сидеть за маленьким столиком в своей маленькой квартирке и отстукивать письма и заметки. У меня есть ноутбук, принтер, планшет и вот этот гаджет. — Она помахала своим айфоном. — Пользуюсь ими вовсю, как все современные девушки, но…

Она осеклась. Теперь ей самой не давало покоя: что же, в самом деле, подвигло ее на покупку пятидолларовой машинки с глючной клавишей пробела и что сейчас удерживает в этой мастерской, где с ней, можно сказать, собачится какой-то старик, тогда как еще вчера она и не помышляла об этом допотопном приобретении.

— У меня почерк отвратный, детский, — продолжила она. — Всю мою писанину можно отправлять на психиатрическую экспертизу. Я не из тех, кто печатает между глотками и затяжками. Мне хочется доверить бумаге те немногие истины, до которых я дошла своим умом.

Вернувшись к прилавку, она придвинула к себе дерматиновый чехол. Извлекла на свет пластмассовую машинку, подошла с ней к полкам и почти швырнула на свободное место, где была "Ройял сафари", а потом ткнула пальцем в наклейку:

— Я хочу, чтобы мои будущие дети когда-нибудь прочли думы сердца моего. Я собственноручно заполню бумажные страницы, одну за другой, настоящим потоком сознания и сохраню в обувной коробке до той поры, когда мои повзрослевшие дети научатся не только читать, но и задумываться о движениях человеческой души! — Она поняла, что сорвалась на крик. — Они будут передавать друг другу страницы и говорить: "Вот, оказывается, что мама отстукивала с таким грохотом"… Вы уж извините, я тут раскричалась!

— Угу, — буркнул старик.

— А с чего раскричалась?

Старик поморгал, уставясь на милую девушку:

— Захотели устроить спектакль.

— Допустим! — Она перевела дыхание, а потом сделала глубокий вдох и полный выдох — даже надула щеки. — Короче: сколько стоит эта красота из джунглей?

В мастерской наступила тишина. Старик в задумчивости приложил палец к губам, не зная, что сказать.

— Вам не такая нужна. — (Двухцветная "Ройял-сафари" перекочевала с прилавка на полку.) — Эту изготовили для юной девушки, первокурсницы университета, у которой ветер гулял в голове, — ей хотелось одного: поскорее найти мужчину своей мечты. Предполагалось, что на этой машинке она будет печатать рефераты по литературе.

Он снял с полки компактную машинку в корпусе цвета морской пены. Клавиши были на тон светлее.

— Вот эта, — старик вновь заправил два чистых листа, — изготовлена в Швейцарии. В свое время там производились не только ходики с кукушкой, шоколад и великолепные часы, но и лучшие в мире печатные машинки. Эту выпустили в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. "Гермес — две тысячи". Само совершенство, непревзойденный шедевр, ничего лучше уже не создадут. Сказать, что это "мерседес-бенц" среди пишущих машинок, — значит незаслуженно переоценить "мерседес-бенц". Прошу. Давайте.

Зеленое механическое устройство сразу ее отпугнуло. Что, скажите на милость, можно доверить шестидесятилетнему чуду швейцарского происхождения? Где кататься на винтажном "бенце"?

В горах над Женевой

Снег падает, бел и чист,

А дети едят какао-хрустики

Даже без молока.

— Шрифт называется "Эпока", — пояснил старик. — Полюбуйтесь: прямой, ровный. Как по линейке. Идеальная печать. Вот что значит швейцарцы. Видите отверстия в бумагонаправляющем механизме, по обеим сторонам вибратора?

Ах вот что такое вибратор…

— Глядите.

Старик достал из кармана шариковую ручку и вставил кончик стержня в одно из отверстий. Освободив каретку, он поводил валик вправо-влево, подчеркивая напечатанный девушкой текст.

В горах над Женевой

Снег падает, бел и чист,

— Для выделения смысла можно использовать чернила разных цветов. А вот тут, сзади, — вам видно? — есть регулятор. — Он указал на круглую ручку величиной не более наперстка, с мелкими насечками по краю. — С его помощью можно ослабить или затянуть клавишный механизм.

Она попробовала. Клавиши тут же заупрямились у нее под пальцами; пришлось бить посильнее.

Ходики с кукушкой.

— Когда требовалось сделать три-четыре экземпляра какого-нибудь письма через копирку, более тугая затяжка обеспечивала четкость печати вплоть до самой нижней страницы. — Он хмыкнул. — Швейцарцы любили документацию.

Поворот регулятора в обратную сторону — и клавиши запорхали с легкостью перышка.

Часы. Мерседес Гермес 2000000

— Бесшумная, кстати, — сказала она.

— Да, почти. — Старик показал ей, как легко устанавливаются поля нажатием рычажков по обеим сторонам каретки. Для установки табулятора достаточно было нажать "Таб.". — В год выпуска этого "Гермеса" мне исполнилось десять лет. Время над ним не властно.

— Над вами тоже, — сказала она.

Старик улыбнулся милой девушке:

— Он еще вашим детям послужит.

Ей понравилась эта мысль.

— А сколько стоит?

— Об этом потом, — сказал старик. — Я продам вам этот раритет с одним условием. Что вы будете им пользоваться.

— Не сочтите за грубость, — сказала она, — но это ежу понятно!

— Пусть эта машинка станет частью вашей жизни. Частью вашего дня. А не так, чтобы пару раз воспользоваться, а потом решить, что нужно место освободить на столе, убрать ее в футляр и задвинуть в чулан. Стоит раз так поступить — и вы, скорее всего, никогда больше не вернетесь к машинописи. — Во время этой тирады он открыл шкаф под выставкой старинных калькуляторов и теперь, как стало ясно, перебирал футляры. Наконец он вытащил нечто похожее на квадратный зеленый чемоданчик с откидным замком. — Вы бы стали покупать стереопроигрыватель, чтобы ни разу не поставить виниловый диск? Пишущая машинка не должна простаивать без дела. Равно как и парусник, который должен выходить в море. Как самолет, который должен летать. Что толку держать дома фортепиано, если на нем не играешь? Оно только собирает пыль, а твою жизнь музыкой не наполняет.

Он убрал "Гермес-2000" в зеленый футляр.

— Держите машинку на столе, пусть все время остается у вас перед глазами. Рядом положите пачку бумаги. Заправляйте всегда по два листа — берегите валик. Закажите для себя конверты, а также именную почтовую бумагу. Я вам дам пылезащитный чехол, бесплатно, только снимайте его, приходя домой, чтобы машинка всегда была наготове.

— Надо понимать, мы сейчас обсуждаем стоимость?

— Видимо, так.

— И сколько с меня?

— Эх, — протянул старик. — Машинкам этим нет цены. Последнюю я продал за три сотни. Но для милых девушек? Пятьдесят.

— Может, примете кое-что в обмен, с доплатой?

Она указала на игрушечную машинку. Начинался торг.

Старик глянул недобрым глазом:

— Напомните, какова ее цена?

— Пять долларов.

— Вас облапошили. — Он поджал губы. — Сорок пять. Если жена узнает, что я дал такую скидку, она со мной разведется.

— А мы никому не скажем.

Надо сказать, "Гермес-2000" оказался намного тяжелее игрушки. Зеленый футляр всю дорогу нещадно бил по ногам. Пришлось дважды останавливаться и опускать футляр на землю, но не потому, что ей требовался отдых, а потому, что сильно потела ладонь.

Придя домой, она, как обещала, выполнила все инструкции. Машинку цвета морской пены поставила на кухонный столик, а рядом положила стопку бумаги для принтера.

На ужин она сделала два тоста с авокадо и нарезала ломтиками грушу. Выбрала на айфоне "iTunes", нажала "play", опустила телефон в пустую кофейную кружку, служившую усилителем, а сама под старые песни Джони Митчелл и новые песни Адели смаковала приготовленную еду.

Потом вытерла руки от крошек и, радуясь приобретению лучшей печатной машинки, спустившейся с альпийских склонов, заправила два листа, чтобы приступить к печати.

СПИСОК ДЕЛ:

ЗАКАЗАТЬ КАНЦЕЛЯРКУ — КОНВЕРТЫ, ПОЧТОВУЮ БУМАГУ.

ПИСАТЬ МАМЕ КАЖДУЮ НЕДЕЛЮ?

Купить: йогурт, мед (0,5 и 0,5).

Разные соки

Орехи (смесь)

масло оливковое (из греции)

помидоры и Лук (зеленый). ОГУРЧИКИ!

Дешевый проигрыватель/HiFi. У методистской церкви?

Коврик д/йоги.

Восковая депиляция.

К зубному

Уроки игры на фортепиано (что мешает?)

— Ладно, — вслух сказала она в пустой квартире. — Попечатала — и будет.

Она отодвинулась от столика и от "Гермеса" цвета морской пены. Вынула из машинки "Список дел" и закрепила его магнитом на дверце холодильника. Достала из морозилки одну формочку с фруктовым льдом и подержала под теплой водой, чтобы извлечь ананасовый конус. Зная, что на одной порции остановиться невозможно, она переставила весь набор "таппервер" в холодильную камеру, чтобы через минуту взять добавку.

В гостиной она распахнула окна и впустила свежий ветер. Солнце уже зашло, так что с минуты на минуту должны были вспыхнуть первые светлячки этого вечера. Устроившись на подоконнике, она наслаждалась вкусом ледяного ананаса и следила за белками, которые прыгали вдоль телефонных проводов безупречными синусоидами хвостов и спинок. Вторая порция фруктового льда ушла вслед за первой, и тут над тротуарами и пятачками зелени царственно поплыли светлячки.

Вернувшись на кухню, она ополоснула руки и переставила набор "таппервер" обратно в морозилку. На завтра осталось целых шесть порций. Взгляд ее упал на столик.

И тут в голове шевельнулась мысль.

С какой стати, подумалось ей, принято думать, что типичная женщина, одинокая, пережившая расставание, должна в одиночку глушить вино в безрадостной пустой квартире, пока не отключится на диване под телеболтовню, скажем, "Отчаянных домохозяек"? Телевизора у нее вообще не было, а единственным пагубным пристрастием оставался домашний фруктовый лед. И напиваться до потери пульса ей не случалось ни разу в жизни.

Она вернулась за столик и опять вставила в "Гермес-2000" два листа бумаги. Поля установила как для газетной колонки, а межстрочный интервал — полуторный.

И напечатала:

Дума сердца -

а потом сделала возврат каретки, чтобы начать с красной строки. Время ушло далеко за полночь, а деликатное эхо почти бесшумной печати все еще гуляло по квартире и улетало в открытое окно.

Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ВОЗВРАЩЕНИЯ В ПРОШЛОЕ

ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ТИРАНЫ ("тираны"? это описка: должно быть "титаны"), которые в Три-Сити выпускают "Дейли ньюс/геральд", отправляют меня вместе с женой в такие командировки, где можно мешать дело с бездельем, — оплаченные путешествия, скажем, в Рим (штат Огайо), Париж (штат Иллинойс) или Родовое Гнездо (жены) на озере Никсон, а я из этих коротких поездок привожу газетные материалы (примерно тысячу слов) высшей пробы, — во всяком случае, так мне говорят сотрудники моего отдела. На прошлой неделе у меня выдалась просто бесподобная служебная командировка. Вообразите: я отправился в прошлое! Не в эпоху динозавров, не в период падения царского режима и даже не в гости к капитану "Титаника", чтобы вправить ему мозги. Нет, я отправился в пору моего детства, туманного подсознания, заполучив простую и вместе с тем волшебную машину…

* * *

УЧЕНИЕ — ВРАГ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. Мне доверили написать для тебя, читатель, репортаж с еженедельной барахолки, что на месте бывшего открытого кинотеатра для автомобилистов "Эмпайр-Авто" в городе Санта-Альмеда, — это гигантский блошиный рынок, который действует вот уже 39 лет и под завязку набит обломками сентиментального прошлого, а также подержанными товарами длительного пользования. Старая кухонная утварь, старая одежда, старые книги, миллионы предметов искусства, как вполне милых, так и утративших товарный вид, горы старых инструментов в корзинах и корзины новых, игрушки, лампы, разрозненные стулья, галереи солнечных очков модных брендов — наличные текут рекой туда, где прежде парковались любители кино, чтобы посмотреть, скажем, "Кракатау: к востоку от Явы" на огромном отдаленном экране. А звук шел из динамиков размером с тостер, которые вешались на окно автомобиля. Монокино…

* * *

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ САМУЮ ГРАНДИОЗНУЮ дворовую/чердачную/усадебную распродажу Западного полушария в сочетании с "Полной ликвидацией" всей сети универмагов "Монтгомери Уорд" — и получите некоторое представление о масштабах "Толкучки" (так прозвали это место завсегдатаи). Вы можете целый день бродить вдоль прилавков, установленных на отвалах пустой породы между пунктами объявлений, жевать хот-доги "перч" или необыкновенного вкуса попкорн — и бороться с желанием купить все и сразу, с оглядкой только на размеры бумажника и багажника. При желании я мог бы за двести баксов приобрести столик из капа красного дерева, или двухкамерный холодильник "Амана" 1960 года, или переднее и заднее сиденья от "меркьюри-монтего". К счастью, все это у меня уже есть!

* * *

ТОЛЬКО Я СОБРАЛСЯ заглянуть в кафе и освежиться порцией мороженого с цедрой лайма, как мне на глаза попалась древняя пишущая машинка — портативный "Ундервуд" из черного дерева, который, шутки в сторону, сиял на солнце, как спрингстиновский хот-род. Беглый осмотр показал, что лента вполне годна к использованию, нужно лишь немного прокрутить катушку, а футляр с отломанной ручкой сохранил некоторую часть подложки из папиросной бумаги, которую несложно реставрировать. Хотя современному человеку пишущая машинка нужна как рыбе зонтик, я предложил парнишке, стоявшему за прилавком, "сороковник за эту допотопную рухлядь в ломаном футляре", и тот ответил: "Вроде нормально". Надо было двадцать предложить. А то и пятерку.

* * *

ДОМА я сразу поставил машинку на кухонный стол и проверил состояние буквенных клавиш с помощью одного предложения: "Съешь ещё этих мягких французских булок да выпей же чаю". Клавиша "д" слегка западала, литера "а" немного провисала. Цифровые клавиши нареканий не вызывали, а после серии ударов разработались даже клавиши со знаками препинания. Я напечатал: "Купил сегодня эту машинку, и что вы думаете: она работает…" — но когда в конце строки звякнул, как положено, чистый, отчетливый звоночек, меня — вжжжух — утянуло в пространственно-временной континуум, и я совершил путешествие назад во времени, длившееся либо долю секунды, либо все 49 лет, как один миг…

* * *

ДИНЬ! ПЕРВАЯ ОСТАНОВКА: подсобное помещение в отцовском магазине автозапчастей, где теперь городская автостоянка номер девять, на углу Вебстер и Элкорн. В подсобке стояла большая старая пишущая машинка, но я ни разу не видел, чтобы отец на ней печатал. В детстве я по выходным отстукивал на ней мизинцами свое имя. А подростком вообще обходил этот магазин стороной: случись мне там засветиться, отец припахал бы меня на целый день — проводить инвентаризацию…

* * *

ДИНЬ! Я, восьмиклассник средней школы имени Фрика ("Вперед, рыси!"), редактор ученического журнала "Штандарт", наблюдаю, как миссис Кей, учительница журналистики, набирает мой материал "Добро пожаловать, слабаки!" на ротапринте, который потом выдаст 350 экземпляров нашего журнала, читаемого по меньшей мере четырьмя десятками учащихся. Я лопался от гордости, когда впервые увидел свое имя на страницах периодического издания…

* * *

ДИНЬ! Я, старшеклассник гимназии "Логан", нахожусь в старом кампусе, на верхнем этаже здания, которое считается сейсмоопасным (на моей памяти ни разу не дрогнуло), в кабинете машинописи (уровни 1, 2 и 3), рассчитанном на желающих получить профессию секретаря-референта. Там нет ничего, кроме конторских столов и неубиваемых пишущих машинок, а учителя к нам до такой степени равнодушны, что никого из них я даже не помню в лицо. Некто ставил пластинку на проигрыватель, и мы под диктовку долбили по клавишам. После одного семестра машинописи первого уровня меня, к счастью, приняли в бригаду киномехаников. Вместо того чтобы сидеть на уроках, я расхаживал по школьным кабинетам, устанавливал кинопроекторы и крутил учебные фильмы по заявкам тех учителей, которые сами не справлялись. Поэтому я мало что смыслю в стандартах деловой переписки и в формах обращения — это вообще темный лес. Секретарь-референт из меня никакой. Короче, с тех самых пор я и печатаю…

* * *

ДИНЬ! В два часа ночи я, студент колледжа "Уорделл-Пирс", сижу в комнате общежития и печатаю курсовую (сдавать через 8 часов) по риторике — да-да, был такой предмет. Моя тема звучала так: "Сравнительная критическая аргументация в спортивном репортаже (в сфере бейсбола и легкой атлетики)", а выбрал я ее потому, что был спортивным обозревателем студенческого журнала "Первопроходец "Уорделл-Пирса"" и незадолго до этого освещал соревнования по указанным видам спорта. Мой сосед по комнате, Дон Гаммельгаард, хотел спать, но меня поджимали сроки. А под проливным дождем я просто не решился бежать через всю территорию в здание для самостоятельной работы студентов. Насколько мне помнится, за курсовую по риторике я получил высший балл*.

* * *

ДИНЬ! Сижу за так называемым столом в так называемом офисе издания "Зеленые страницы". Это бесплатный справочник покупателя, некогда во множестве распространявший в Три-Сити всякие купоны и флаеры. На последних страницах публиковались материалы о событиях местного масштаба, так что каждый рядовой гражданин имел шанс увидеть свое имя в печатном издании. Когда я доводил до ума репортаж с собачьей выставки, прошедшей в муниципальном лектории (мой гонорар составил 15 баксов!), мимо меня протиснулась прекраснейшая из всех девушек, какие только заводили со мной разговор, и сказала: "Бойко печатаешь". Она была права, я вообще был бойким малым, а потому взял ее в оборот, повел к алтарю и вот уже сорок с лишним лет ублажаю по мере сил.

Все та же воплощенная Американская Женственность вернула меня из путешествия в прошлое, когда, войдя в кухню, велела убрать эту тарахтелку и накрыть на стол. К нам должны были привезти внуков, и в качестве развлечения мы запланировали акцию "тако — своими руками", а потому пачкотни было не избежать. "Ундервуд" обладает неизъяснимой властью, это движитель моих мечтаний, а потому я спешно убрал его в футляр, отнес в свой домашний кабинет и поставил на полку. По-моему, в темноте он светится…

* Проверка вкладыша к диплому показала, что по риторике у меня в "У.-П." был весьма средний балл. Виноват, ошибся.

Нас манит прошлое

Поскольку в самолете Дж. Дж. Кокса меняли отделку интерьера, в Нью-Йорк он полетел на малошумном панорамном лайнере Берта Алленберри.

— Я считал, у тебя с головой все в порядке, Берт, — напустился Джей-Джей на своего друга.

Знакомы они были со студенческой скамьи — с тех пор, когда дерзкими и неугомонными двадцатилетними юнцами подрабатывали водителями курьерской почтовой службы "Федэкс" и фонтанировали идеями. На заработанные деньги они в складчину арендовали на окраине города Салина, штат Канзас, гараж без окон, который стал их мастерской и домом. Отпахав три с половиной года по 120 часов в неделю, они создали прототип цифрового релейного клапана случайного доступа. Это было равносильно изобретению огня. Тридцать лет и 756 миллиардов долларов спустя Джей-Джей узнал, что Берт недавно отстегнул 6 миллионов долларов единовременно некой конторе под названием "Хронометрические приключения" за — подумать только — путешествия во времени. Мыслимое ли дело?

Синди, четвертая и самая молодая миссис Алленберри, самостоятельно протирала столовый фарфор. У нее был солидный опыт: еще год назад она работала на этом самолете бортпроводницей. До посадки оставались считаные минуты — приходилось пошевеливаться. С панорамным лайнером было две проблемы: скорость и головокружение. Перелет из Салины в Нью-Йорк занимал всего 64 минуты — только-только успеть облизать пальцы после ребрышек барбекю. Прозрачный пол и широченные иллюминаторы заставляли понервничать, особенно если боишься высоты.

— Я думала, нас какой-то дурью накачали! — крикнула Синди с бортовой кухни. — Просыпаешься с ужасной головной болью — и не узнать комнату. Потом снова отрубаешься — и дрыхнешь сколько влезет.

Джей-Джей не верил своим ушам.

— Давайте-ка разберемся, что это за развод. Ты вошла в помещение, заснула — и проснулась когда?

— В тысяча девятьсот тридцать девятом, — пискнул Берт.

— Да уж конечно, — ухмыльнулся Джей-Джей. — Но потом ты засыпаешь и снова просыпаешься в тридцать девятом.

— Точно, в этом городе. В отеле на Восьмой авеню. — Берт смотрел вниз через фюзеляж; Пенсильвания сменялась штатом Нью-Джерси. — В тысяча сто четырнадцатом номере.

— И проводишь весь день в четырех стенах? — Джей-Джей хотел шлепнуть себя по лбу и заодно вбить немного здравого смысла в голову своего друга и партнера.

— Все выглядит реалистично, — продолжила Синди, вернувшись на свое место, чтобы пристегнуться перед посадкой. — Можно что угодно трогать. Можно есть и пить. Вдыхать запахи. Мужчины пользуются вонючим маслом для волос, а женщины носят слишком много макияжа, и все курят. А зубы! Кривые, с налетом.

— В воздухе — запах жареного кофе. — Берт улыбался. — От фабрики в Нью-Джерси.

— Ты проснулся в тысяча девятьсот тридцать девятом, — сказал Джей-Джей, — и почуял запах кофе.

— Потом Синди повела меня на Всемирную выставку, — добавил Берт. — В мой день рождения. Нам выдали ВИП-пропуска.

— Это был сюрприз. — Синди сверкнула ослепительной улыбкой и взяла мужа за руку. — Юбилей "шесть с ноликом" бывает только раз в жизни.

У Джей-Джея возник вопрос:

— Почему бы не вернуться подальше назад во времени, чтобы увидеть подписание Декларации независимости или распятие Иисуса Христа?

— Вернуться можно только в тридцать девятый, — объяснил Берт. — Точнее, в восьмое июня тридцать девятого. У "Хронометрических приключений" есть франшиза в Кливленде. Вот оттуда вполне реально вернуться в двадцать седьмой и посмотреть, как Бейб Рут выбил хоумран, но я не фанат бейсбола.

— Бейб Рут. В Кливленде. — Джей-Джей чуть не подавился. — Распятие Иисуса Христа.

— Он уже четыре раза возвращался, только без меня. Достало, честное слово, — пожаловалась Синди. — Все считали, будто мы — отец и дочь.

— Завтра опять собираюсь. — От этой мысли Берт улыбнулся.

Теперь Джей-Джей смеялся в голос:

— Тридцать шесть миллионов долларов! Берт, за полсуммы я устрою тебе встречу в райских кущах с Адамом и Евой да еще проведу голышом по чистилищу. А ты просто положись на меня и поверь, что я это проверну.

— Мой муж охотно переселился бы в тридцать девятый год, — сказала Синди, — но ему отводится только двадцать два часа.

— Почему именно двадцать два? — не понял Джей-Джей.

— В пространственно-временном континууме длина волны конечна, — объяснил Берт. — Перемещаться по отраженным сигналам возможно только в пределах этого ограниченного времени.

— Нам выдают бумажные деньги и мелочь старого образца, — сказала Синди. — Я купила крохотную позолоченную космоиголку и шар.

— "Трилон" и "Перисферу"{70}, — уточнил Берт.

— Как скажешь. Но когда мы проснулись, мои покупки рассыпались в прах.

— Всему виной молекулярная сингулярность.

Берт не пристегивал ремень безопасности. Зачем? Это же его личный самолет. И к черту Федеральное управление гражданской авиации.

— А почему, вернувшись в прошлое, нельзя изменить историю? — полюбопытствовал Джей-Джей. — Например, убить Гитлера?

— На Всемирной выставке в тот день Гитлера не было. — (Низкошумовой лайнер пошел на снижение, земля летела им навстречу. Шарнирные механизмы реагировали на малейшее изменение угла и вскоре должны были обеспечить вертикальную посадку на крыше дома 909 по Пятой авеню.) — К тому же это не меняет дела.

— Как это "не меняет дела", черт побери?

— Одномерные касательные, — ответил Берт, разглядывая внизу Центральный парк, не слишком изменившийся с тридцать девятого. — Есть бесконечное множество касательных, но все мы существуем только в одной.

Джей-Джей покосился на Синди. Та лишь пожала плечами: ну, что возьмешь с этого старика?

— Ему нравится узнавать, каким виделось будущее. А зачем? Мы ведь живем в этом самом будущем, — сказала она.

Через двенадцать минут Джей-Джей уже мчался вдоль ховер-линии на личном автолете к своему частному острову в проливе. А Берт и Синди с посадочной площадки на крыше спустились на личном лифте и располагались у себя в пентхаусе, занимавшем этажи с девяносто седьмого по сто второй.

Синди мгновенно переоделась в новый наряд, выудив его из гардеробной. Собирались они на двадцатипятилетие Кик Адлер-Джонсон и приватный голографический концерт "Роллинг стоунз". Берт на дух не переносил Кик Адлер-Джонсон, хотя уважал ее мужа, Ника, сколотившего состояние покупкой прав на воздух и воду по всему миру.

К тому же в две тысячи девятнадцатом, когда он еще был женат на Одри — третьей по счету супруге, "Роллинги" живьем играли на корпоративной рождественской вечеринке. Он предпочел бы остаться дома, но Синди ничего не хотела слышать.

Берт мечтал переместиться во времени прямо сейчас, прокантоваться до утра, а потом рвануть на выставку тридцать девятого, которая дарила так много надежд на будущее этого мира, каким он мог бы стать.

В тот раз, впервые попав в прошлое на именинные торжества, Синди, облаченная в старомодное платье, чувствовала себя полной идиоткой. Берт же, в двубортном костюме, заказанном в ателье "Хронометрических приключений", был как в раю. Каждую секунду из двадцати двух часов, проведенных в тридцать девятом, он готов был восхищаться чем угодно. Каким же маленьким казался Нью-Йорк! Здания совсем невысокие, поэтому горизонт был куда шире, на тротуарах всем хватало места, а личный автотранспорт и такси поражали своими размерами. Таксисты выходили на линию при галстуках и сетовали на заторы в направлении парка Флашинг-Медоуз{71}, но если это называлось заторами, Берт не возражал бы в таких и постоять.

Главные объекты Всемирной выставки — высокий "Трилон" и огромный шар под названием "Перисфера", два уникальных архитектурных шедевра, — сверкали белизной на фоне бескрайнего синего неба.

Авеню Патриотов и авеню Первопроходцев воспринимались как нешуточные расстояния, и (подумать только!) для Железных дорог и Пароходов — достижений научно-технического прогресса, которые требовали двигателей размером с его "Тихоню", — был отведен весь теннисный стадион! На выставке демонстрировались огромная пишущая машинка "Ундервуд", Водная феерия и Электро — механический человек, который умел не только ходить, но и складывать числа на своих стальных пальцах! При этом Берт и Синди нигде не стояли в очереди, поскольку "Хронометрические приключения" выдали им ВИП-пропуска.

Территория выставки содержалась в безупречном порядке. Легкий бриз покачивал флаги и вымпелы. Хот-доги стоили пять центов. Посетители приходили на выставку одетыми с иголочки, а некоторые женщины даже натянули перчатки. Большинство мужчин были в шляпах. Берт хотел осмотреть весь "Мир завтрашнего дня", но Синди в уродливых туфлях чувствовала себя некомфортно, а к хот-догам вообще не прикасалась. Уйдя с выставки около трех пополудни, Берт и Синди посидели в баре, а потом перешли в ресторан отеля "Астор" на Таймс-сквер. К тому моменту, когда они вернулись в номер 1114 для "Прогрессии" — путешествия вперед во времени, Синди захмелела, устала и едва не отравилась вездесущим табачным дымом.

Спустя две недели она загрузила свору подружек в "Тихоню" — и полетела с ними в марокканский спа, отпустив Берта еще на двадцать два часа в тридцать девятый год. Там Берт вызвал Перси, официанта из команды обслуживания в номерах, и заказал утренний кофе на одного. Позавтракал в одиночестве в роскошном кафетерии отеля "Астор" прямо на Таймс-сквер. На такси его возил тот же самый шофер в галстуке. Один, Берт прошелся по всем павильонам выставки, которые ранее пропустил: заглянул в "Город будущего" и на Электрифицированную Ферму; пообедал в куполе "Хайнц", осмотрел Храм Религий, отдал должное раю трудящихся — Союзу Советских Социалистических Республик. Прислушиваясь к разговорам, он выяснял для себя пристрастия посетителей, отмечал отсутствие бранных слов и яркие цвета одежды: в сплошном черном не пришел ни один человек. Сотрудники выставки с гордостью носили свои разнообразные униформы. Но что правда, то правда: курильщиков было множество.

Именно во время этого второго посещения, оказавшись без Синди, он приметил невысокую, совершенно прелестную женщину в зеленом платье. Она сидела на скамье у Лагуны Наций под взглядами гигантских скульптур Четырех Свобод. Над коричневыми туфельками с ремешками виднелись скромные лодыжки, но не более. В руках у нее был ридикюль, а на голове — шляпка, или, точнее, беретик с белым цветочным бутоном. Незнакомка оживленно беседовала с девчушкой, одетой скорее для воскресной школы, нежели для посещения выставки.

Обе смеялись, жестикулировали, обменивались на ушко секретами, как лучшие подруги в лучшее время в лучшем месте, — они воплощали дух выставки в женском обличье.

Берт неотрывно смотрел, как они под руку удаляются от скамьи в направлении Башни "Кодак". Подумал было увязаться следом, чтобы осмотреть тот павильон их глазами. Но часы показывали почти пять вечера, а значит, от двадцати двух часов оставалось немногим более двух. Он с неохотой повернул к стоянке такси за северным входом.

Обратно на Манхэттен его вез другой таксист, но тоже при галстуке.

— Всемирная выставка — это нечто, правда? — спросил водитель.

— Да, — ответил Берт.

— А "Футураму" посетили? Путешествие в шестидесятый год?

— Нет. — Родившийся в шестьдесят шестом, Берт про себя усмехнулся.

— Что вы, "Футураму" непременно надо посмотреть, — убеждал таксист. — Это в павильоне "Дженерал моторс". Очередина, конечно, гигантская, но оно того стоит.

Берт задумался: видела ли "Футураму" очаровательная женщина в зеленом платье? И если видела, то как расценила шестидесятый?

Притом что человеческое тело, мотаясь туда-сюда во времени, сильно изнашивается, медицинский центр "Хронометрических приключений" выдал Берту разрешение на третье путешествие. Он объяснил Синди, что Всемирная выставка оказалась чересчур обширной, и это была чистая правда.

Но умолчал о том, что в тридцать девятом году, по возвращении на Флашинг-Медоуз, собирается посвятить целый день поиску женщины в зеленом платье.

Ни в одном из павильонов, отведенных для показа великих гуманистических достижений таких компаний, как "Ю-Эс Стил", "Вестингауз", "Дженерал моторс", ее не оказалось. Не было ее ни в Центре Света, ни на авеню Труда, ни во Дворике Мира, ни на Континенталь-авеню. Поиски оказались напрасными. Когда время уже близилось к пяти вечера, Берт направился к Лагуне Наций, и, естественно, женщина в зеленом была там со своей юной подружкой на хвосте: сидели все там же, под статуей одной из Четырех Свобод.

Он опустился на ту же скамью почти вплотную к ним, чтобы послушать, как они обмениваются впечатлениями от чудес выставки; их местный протяжный говор превращал Нью-Йорк в "Нуу-Йоок". Дамы попросту не могли решить, куда им деваться до наступления вечера, когда в Фонтанах Света устроят шоу цветных огней — очередное чудо техники.

Когда Берт уже собрался с духом, чтобы заговорить, они поднялись и рука об руку поспешили к Башне "Кодак", болтая и хихикая. Глядя им вслед, он восхищался грацией женщины в зеленом — ее локоны мерно покачивались в такт шагам. Берт чуть не ринулся в ту сторону, но становилось поздно — пришла пора возвращаться в номер 1114.

Неделю за неделей, день за днем Берт вспоминал женщину в зеленом платье — ее прическу, жесты. Ему не терпелось узнать ее имя, ее саму, хотя бы на час оказавшись в тридцать девятом. Когда Синди объявила, что вместе с Кик Адлер-Джонсон отправляется на Кубу, чтобы покататься верхом, он записался на очередное обследование в медцентре "Хронометрических приключений".

Без четверти пять он уже был на скамье возле Лагуны Наций, и действительно, как по часам, женщина в зеленом вместе с юной спутницей сели рядом и завели разговор. На вид Берт дал ей лет тридцать пять, хотя мода того времени, по сегодняшним меркам, всех старила. Фигурой она была пышнее Синди и большинства его современниц: в тридцать девятом году мало кто считал калории, а физические нагрузки еще оставались уделом спортсменов и разнорабочих. У женщины были реальные формы; ее только красил каждый изгиб тела.

Берт заранее спланировал, как вступить в разговор с женщиной, отделенной от него восемью десятками лет.

— Прошу прощения, — начал он. — Вы, случайно, не знаете: "Футурама" сегодня открыта?

— Да, только очередь огромная, — ответила женщина в зеленом платье. — Мы весь день на аттракционах катались. Все тридцать три удовольствия!

— Мистер, вы прыгали с парашютом? — Девочку явно переполнял восторг.

— Нет, — признался Берт. — А это интересно?

— Не для слабонервных, — сказала женщина.

— Сперва поднимаешься выше и выше, — размахивая руками, зачастила девочка. — И начинаешь думать, что спуск будет медленным, плавным. Но не тут-то было! Падаешь камнем!

— Это правда.

Женщина с девушкой засмеялись.

— А "Футураму", значит, так и не посмотрели? — уточнил Берт.

— Не хотелось в очереди стоять, — ответила женщина.

— Знаете… — Берт полез в карман двубортного пиджака. — У меня образовались два лишних пригласительных билета.

Берт вручил ей две плотные карточки, которые "Хронометрические приключения" выдали им с Синди: на лицевой стороне были тисненые изображения "Трилона" и "Перисферы", а также буквы "ВИП".

— Их нужно предъявить контролерам у "Хеликлайна"… то есть у спирального пандуса, и вас проведут через служебный вход.

— Ой, как это мило с вашей стороны, — ответила женщина. — Но мы определенно не ВИП-персоны.

— А я и подавно, — сказал Берт. — Мне пора возвращаться в город. Не пропадать же этим приглашениям.

— Пожалуйста, тетя Кармен, — взмолилась девочка.

Кармен. Так звали женщину в зеленом платье — Кармен. Имя подходило ей идеально.

— Ну вот, я прямо самозванка какая-то, этакий Хитрый Пит{72}, — протянула Кармен и помолчала. — А, была не была, давайте! Спасибо вам большое!

— Да, спасибо! — подхватила племянница. — Меня зовут Вирджиния, это моя тетя — Кармен. А вас как зовут?

— Берт Алленберри.

— Еще раз спасибо, мистер Алленберри, — сказала Вирджиния. — Теперь мы вам обязаны своим Будущим!

Рука об руку женщины направились по аллее в сторону павильона "Дженерал моторс", где работала "Футурама". Переполняемый чувствами, Берт смотрел им вслед: он был счастлив, что удалось еще раз вернуться в тридцать девятый.

Месяцами он грезил об очаровательной Кармен, "самозванке". И в Салине, находясь у себя в офисе, и во время совещания в Токио, и на пароходе близ острова Миконос он мысленно переносился во Флашинг-Медоуз, в утро июньского дня тридцать девятого, на парковую скамью под Четырьмя Свободами. Когда акционеры потребовали его присутствия на собрании в Нуу-Йооке, он улучил момент для следующего шестимиллионного посещения номера 1114.

События развивались по прежнему сценарию. Он предложил Кармен и Вирджинии ВИП-пропуска, и тетушка с племянницей удалились, благодарные ему за свое будущее. Берт же хотел выиграть немного больше времени с Кармен — недолго, хотя бы с полчаса — и с этой целью занял позицию у выхода из "Футурамы". Когда они появились, он помахал.

— Как прошло? — обратился к ним Берт.

— Мистер Алленберри! — воскликнула Кармен. — Я думала, вам нужно уезжать.

— Представьте, я — начальник и сам устанавливаю правила.

— Вы — начальник? — удивилась Вирджиния. — Чей?

— Всех, кто трудится под моим началом.

— Поскольку вы оказались в компании двух ВИП-персон, — смеясь, заговорила Кармен, — не согласитесь ли отведать пирога?

— Что ж, пироги я люблю.

— Пойдемте в "Борден"! — оживилась Вирджиния. — Там можно посмотреть "Коровку Элси".

Втроем они устроились за столиком и заказали пирог, разрезанный на идеально отмеренные клинья — по десять центов каждый. Кармен и Берт пили кофе, никель за чашку. Вирджиния, попросившая стакан молока, болтала о чудесах, которые, согласно предсказаниям "Футурамы", принесет 1960 год.

— Надеюсь, в шестидесятом я уже буду жить не в Бронксе, — размечталась Вирджиния.

Пока что она жила в квартире на Паркуэй вместе с матерью (сестрой Кармен) и отцом, мясником. Вирджиния училась в пятом классе, состояла в Радиоклубе и хотела стать учительницей, если найдет деньги на учебу в колледже. Кармен делила квартиру на четвертом этаже без лифта с двумя соседками, секретаршами страховой компании. Сама она работала бухгалтером на фабрике дамских сумочек в центре города. Все сошлись на том, что в реальности Всемирная выставка 1939 года оказалась даже лучше, чем в новостях.

— Ваша жена осталась в Нью-Йорке, мистер Алленберри?

Берт удивился — откуда Кармен знает, что он женат? — но быстро сообразил, что у него на пальце обручальное кольцо, предоставленное "Хронометрическими приключениями" и надетое в силу привычки.

— Ммм, нет, — сказал он. — Синди с подругами на Кубе.

— Мама с папой там провели медовый месяц, — сообщила Вирджиния. — А вскоре и я появилась!

— Вирджиния! — Кармен не поверила своим ушам. — Веди себя прилично!

— Но это правда! — запротестовала Вирджиния.

Она съела всю начинку пирога, оставив корочку напоследок.

— А вы замужем, Кармен? — спросил Берт. — Извините, я даже не знаю вашей фамилии.

— Перри, — ответила она. — Кармен Перри. Забыла о вежливости. Нет. Я не замужем.

Берт знал это наперед — у нее на левой руке кольца не было.

— Мама говорит: если в ближайшее время ты не найдешь себе мужа, то останешься с носом! — сказала Вирджиния. — Тебе почти двадцать семь!

— Замолчи, — прошипела Кармен, поддела вилкой самую аппетитную корочку и отправила себе в рот.

— Хватит меня объедать! — засмеялась Вирджиния.

Приложив к губам салфетку, Кармен улыбнулась Берту:

— Что правда, то правда. На птичьем дворе последняя курочка — это я.

Кармен всего двадцать шесть? Берт готов был поклясться, что она старше.

Разделавшись с пирогом, они посмотрели рекламный мультик про корову Элси, а потом направились в Академию спорта. После просмотра фильмов о воднолыжниках-фигуристах Берт взглянул на свои винтажные часы. Было почти шесть вечера.

— Вот теперь мне в самом деле пора.

— Жаль, что вы не можете остаться на световое шоу фонтанов, — сказала Кармен. — Говорят, восхитительное зрелище.

— И фейерверки каждый день, — подхватила Вирджиния. — Как будто Четвертое июля на все лето растянулось.

— Мы с Вирджинией присмотрели место, откуда лучше всего видно. — Кармен не сводила глаз с Берта. — Вы точно не сможете остаться?

— Да я бы с радостью.

Берт не кривил душой. Ему не встречались женщины очаровательнее Кармен. Губы в меру сочные, уверенная, озорная улыбка, глаза светло-карие, с изумрудно-зелеными и темными крапинками.

— Спасибо за чудесный день! — сказала Вирджиния. — Мы побывали очень важными персонами!

— Да, спасибо, мистер Алленберри. — Кармен протянула руку. — С вами было очень интересно и весело.

Берт взял Кармен за руку — за левую руку без обручального кольца.

— Я замечательно провел время.

Когда Берт возвращался на Манхэттен, в такси его преследовал запах духов Кармен — сирень с ноткой ванили.

После многочисленных бисов голографических "Роллинг стоунз" вечеринка в честь дня рождения Кик Адлер-Джонсон продолжалась до четырех утра. Теперь Синди отсыпалась, затворив дверь и опустив шторы. Что же до Берта, в восемь он уже был на ногах: принял душ, полностью оделся и приготовил себе чашку кофе. На завтрак взял сбалансированный протеиновый рулетик и фруктовый сок-ассорти, а пока спускался в лифте на первый этаж, заказал электромобиль. Едва подтвердив конечный пункт, "Хронометрические приключения", машина самостоятельно двинулась вдоль Пятой авеню на автоматически заданной безопасной скорости — семнадцать миль в час. Пересекла Пятьдесят вторую в центре города, миновала "Купол" на Таймс-сквер, затем три раза повернула налево, пока не остановилась на Восьмой авеню между Западными Сорок четвертой и Сорок пятой улицами.

Берт вышел из машины перед зданием отеля, который, в обратной хронологической последовательности, звался "Милфорд-Плаза", "Ройял Манхэттен", а в тридцать девятом году — "Линкольн". Сейчас большую часть его площадей оккупировали различные службы примыкающего "Купола" и административные офисы Таймс-сквер.

"Хронометрические приключения" занимали этажи с девятого по тринадцатый, но не в угоду чьему-то выбору или удобству, а в силу исторической случайности и чудес науки. Значительная часть здания лишь в общих чертах сохраняла архитектурные приметы своего гостиничного прошлого, но один номер, тысяча сто четырнадцатый, с 1928 года чудом избегал каких бы то ни было перестроек и ремонтов. Сохранив размеры, номер обладал Крупномасштабной Аутентичностью, необходимой для отражения — с высокой точностью — ряби в пространственно-временном континууме, дуги, пересекающейся с восьмым июня тридцать девятого. Необходимые для перемещения во времени громоздкие трубы, кабели и плазменные решетки крепились к наружной стене бывшего отеля "Линкольн", выше, ниже и непосредственно вблизи номера 1114; оборудование было нашпиговано примерно миллионом цифровых релейных клапанов случайного доступа, изобретенных Бертом Алленберри.

На девятый этаж он поднялся на лифте; перед тем как открылась дверь, женский голос объявил: "Хронометрические приключения". На стене был запечатлен девиз компании: "Прошлое незабываемо", а под этим лозунгом дожидался Говард Фрай.

— Мистер Алленберри. Рад вас видеть. — Говард был координатором всех перемещений Берта. — Надеюсь, здоровье в порядке?

— Не жалуюсь. А сам-то как?

— Только что гриппом переболел. Сынишка из школы принес.

— В бездетности есть свои преимущества, — сказал Берт.

Синди даже не заикалась о ребенке. Из Л’Одри, ее предшественницы, мать получилась бы такая же никчемная, как подруга жизни. Мэри-Линн очень стремилась к зачатию, но когда медики сказали, что у Берта неважная спермограмма, а потому данный биологический процесс маловероятен, она утешилась с другими мужчинами. От второго мужа она незамедлительно родила двух девочек и мальчика. У Берта была дочь от первого брака. Но развод с Барб оброс такой ненавистью и злобой, что со своей дочерью, ныне восемнадцатилетней, Берт лишь изредка обедал в Лондоне, где та жила в свое удовольствие благодаря отцовским чекам.

— Пройдемте на предварительное освидетельствование? — предложил Говард.

— Времени жалко.

— Как ни смешно это звучит, но времени полно, — хмыкнул Говард.

Предварительным освидетельствованием Берта занялась медицинская бригада в полном составе. У него взяли на анализ все жидкости, чтобы тут же их отсканировать, сняли электрокардиограмму, проверили дюжину других показателей, на которые влияет Прогрессия / Репрогрессия. Ему сделали пять инъекций для укрепления организма на молекулярном уровне и выдали противорвотные средства для облегчения начального этапа пребывания в тридцать девятом. Он снял одежду, кольца, часы, золотую цепочку. Сегодняшние вещи не выдерживали перемещения во вчерашний мир: их молекулы могли бесповоротно нарушить весь процесс. На голое тело Берт накинул халат с логотипом "Хронометрических приключений" и выслушал обязательный юридический инструктаж — это была чистой воды проформа.

Первым делом для него включили видеофильм, приукрашенный и энергичный, с предупреждениями об опасностях и разъяснениями всех пунктов договора. Затем выдали для прочтения распечатку, слово в слово повторявшую текст видеофильма. Берт уже знал, что во время Репрогрессии возможен летальный исход, хотя смертельных случаев пока не было; что путешественник вправе самостоятельно выбирать формы досуга, но обязан неукоснительно выполнять ряд ключевых процедур. С помощью отпечатка большого пальца Берт подтвердил — в который раз, — что понимает и принимает все правила. Потом в кабинет явился Говард с большим стаканом похожего на коктейль напитка для защиты желудочно-кишечного тракта от вредоносных микроорганизмов, еще не побежденных в тридцать девятом году.

— Излагай теперь вживую, Говард, — сказал Берт, поднимая бокал, словно за здоровье координатора.

— Да вы уже сами можете это наизусть декламировать, — сказал Говард и прокашлялся.

Пока Берт потягивал жидкость с черничным вкусом, Говард простым языком растолковывал условия, на которые Берт уже согласился.

— Вы сделали добровольный выбор в пользу "Хронометрических приключений", доверив этой компании обеспечить в физическом времени Репрогрессию в указанный пункт назначения восьмого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года на срок пребывания, равный двадцати двум астрономическим часам, не более и не менее. По истечении отведенного времени, в девятнадцать часов восьмого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года, то есть в пределах той же даты, вы переместитесь в данный пункт. Вам понятны эти положения?

Берт кивнул:

— Ну да.

— Фирма "Хронометрические приключения" не гарантирует вам безопасного пребывания в прошлом. Ваше времяпрепровождение будет подчиняться общеизвестным законам физики, поведенческим нормам и правилам.

— Если упаду, сломаю ногу. Если мне заедут кулаком в нос, получу перелом носа.

— Совершенно верно. На двадцать два часа вы останетесь без наблюдения. Рекомендуем вам не отступать от программы, которую мы подготовили совместно с вами. Еще одно посещение Всемирной выставки, правильно?

— Тебе бы самому не помешало там побывать, Говард.

Говард засмеялся:

— Для меня, как для афроамериканца, Нью-Йорк тридцать девятого года не столь уж привлекателен.

— Понял.

В прошлые путешествия во времени Берт успел заметить, что все темнокожие мужчины оказывались либо носильщиками, либо уборщиками. Хотя среди посетителей выставки попадались целые темнокожие семьи, причем одетые сообразно случаю, они высматривали для себя в будущем совсем не такие перспективы, как Берт.

— Если же у вас появятся другие планы — к примеру, сходить на бродвейский спектакль или отдохнуть в парке, — это допустимо, но при условии соблюдения всех пунктов договора о Прогрессии.

— Я наметил для себя Флашинг-Медоуз. А в другой раз, быть может, прогуляюсь по парку.

Берт рассчитывал провести день с Кармен в Центральном парке, но пока не знал, как это обставить. Вирджинию можно отправить на аттракционы! А они могли бы посмотреть, как выглядел в ту пору зоопарк!

— Да, кстати. Насчет другого раза. — Говард открыл на своем планшете файл Берта. — Мистер Алленберри, боюсь, что вы уже исчерпали свой лимит на этой франшизе "Х. П.".

— Что? — У Берта оставалась еще треть порции коктейля.

— Ваше предварительное освидетельствование выявило некоторые ухудшения по сравнению с прошлым разом, — сказал Говард. — Уровень триллиума в крови повысился, а целлюлярная текучесть снизилась.

Берт совсем не обрадовался.

— Конституция у каждого своя, мистер Алленберри. Некоторым из наших клиентов пришлось ограничиться двумя-тремя турами. Для вас максимум будет равен шести.

— Но почему?

— Из-за молекулярной динамики, мистер Алленберри. Прыжок в тридцать девятый год и обратно — чрезмерная нагрузка для ваших тканей, для белковых тел, для плотности костного мозга, для нервных окончаний. Мы не вправе подвергать ваше здоровье такому риску. Чисто гипотетически, для вас может пройти бесследно и седьмое, и даже восьмое посещение Всемирной выставки, но наша модель страхования не допускает таких превышений нормы. Это плохая новость.

У Берта не шли из головы Кармен с Вирджинией, совместный поход в пироговый дворик и встреча с мультяшной коровкой Элси. Он мечтал повторить это хотя бы еще один, последний раз. В самом деле плохая новость.

— Но есть и хорошая, — стрекотал Говард. — Ваши хронометрические приключения не обязательно должны приводить вас в Нью-Йорк тридцать девятого. Есть такой вариант, как Нэшвилл шестьдесят первого. Там можно посетить "Гранд ол опри"{73}. У нас открывается франшиза в Ганнисоне, штат Колорадо, — прекрасный уголок семьдесят девятого. Событий там не много, но виды потрясающие.

Берт забыл о своем напитке. Он вспоминал Кармен, ее светло-карие глаза, аромат сирени с ноткой ванили.

— Очень сожалею, мистер Алленберри, но что есть, то есть. Нам важно прошлое, но еще важнее ваша долгая жизнь.

— В таком случае мне понадобится кое-что еще прихватить, — сказал Берт.

По мере настройки фиксаторов "Хронометрических приключений" Берт чувствовал, как сжимается на нем компрессионный скафандр вместе со всеми атомами — включая его собственные — в пределах номера 1114. Опыт предыдущих Репрогрессий научил Берта переносить этот этап без паники, но привыкнуть к леденящему холоду он так и не смог: от этого холода терялась вся концентрация, утрачивалось равновесие. Он понимал, что кровать, на которую его уложили, благополучно перенесется в тридцать девятый год, но все помещение ходило ходуном. Ему стоило больших трудов не отключаться, быть начеку, чтобы проследить за реальным перемещением назад во времени, но, как и в предыдущих случаях, он попросту вырубился.

В висках мучительно стучало, но он понимал, что уже прибыл в тридцать девятый год. Такие приступы головной боли каждый раз оказывались жестокими, но, к счастью, недолгими. Берт с трудом выбрался из компрессионного скафандра, как из гидрокостюма на размер меньше нужного, и остался сидеть на краешке кровати голышом, выжидая, чтобы кувалды перестали молотить по черепу.

Как и прежде, в открытом стенном шкафу был двубортный костюм, а под ним — туфли и пара носков. На тонкой проволочной вешалке — сорочка и галстук. Нижнее белье лежало в поставленной на стул корзине. На ночном столике нашлись часы, обручальное кольцо, перстень с печаткой и бумажник с удостоверением личности и прочими свидетельствами того времени, изготовленными из довоенных материалов. Выдали ему и запас наличных, полсотни долларов, — смешные бумажки, некогда служившие платежным средством. К ним добавили пригоршню мелочи: монеты по полдоллара с изображением женщины с пшеничным снопом, повернувшейся к заходящему солнцу, и кругляши по десять центов, или, как раньше говорилось, "даймы", с портретом бога Меркурия. Среди них затесалось несколько "никелей", то есть пятицентовых монет, и даже два-три цента — в тридцать девятом это были реальные деньги.

Свернув компрессионный скафандр, он запер его в винтажный саквояж, красовавшийся на подставке для багажа, и оставил дожидаться Прогрессии. Застегнул браслет винтажных часов, на которых уже было выставлено точное время — двадцать один час три минуты. На палец правой руки надел перстень с печаткой и взялся было за обручальное кольцо, но передумал.

На письменном столе он нашел конверт с ВИП-пропусками на выставку: для нынешнего — последнего — возвращения в тысяча девятьсот тридцать девятый год он заказал три штуки.

Окно, выходившее на Восьмую авеню, было чуть приоткрыто, и в помещение вместе с вечерним шумом несущегося по Таймс-сквер транспорта проникал легкий ветерок, еще незнакомый с системами кондиционирования воздуха. Берту сразу захотелось встать, одеться и выйти в темноту, чтобы прогуляться по Восточной Тридцать восьмой улице, где жила Кармен, однако тело скрутила боль. Чертова физика! Измождение, как и прежде, отпускало не сразу. Берт повалился на кровать и, точь-в-точь как раньше, забылся сном.

Когда он проснулся, за окном брезжил слабый свет; в городе было тихо. Самочувствие восстановилось, как будто он, проглотив снотворную таблетку, десять часов спал здоровым сном. Часы показывали без десяти семь. Было утро восьмого июня тысяча девятьсот тридцать девятого года: на поиски Кармен и Вирджини оставалось целых двенадцать часов. Берт снял массивную трубку, нажал единственную клавишу на корпусе телефонного аппарата и соединился с коммутатором отеля, чтобы, как повелось, заказать кофе в номер. Через положенные пять минут на пороге уже стоял одетый в униформу официант по имени Перси, который на подносе доставил серебряный кофейник, кувшинчик натуральных сливок, кусковой сахар, стакан воды и свежий номер "Нью-Йорк дейли миррор". Во время пяти предыдущих визитов Берт давал официанту на чай один дайм и всякий раз слышал вежливое "Благодарю вас, мистер Алленби". Но сейчас он сунул в руку Перси монету в полдоллара, и официант вытаращил глаза:

— О, мистер Алленби, вы очень великодушны!

Натуральные сливки превращают кофе в густой, божественного вкуса нектар. Смакуя вторую чашку, Берт ждал, когда можно будет пойти в душ: водопроводные трубы тридцать девятого раскочегаривались неспешно. Он растерся мочалкой, оделся. Нехотя повязал, как его учили, галстук — совершенно дурацкий, по его мнению, предмет, — но с удовольствием надел двубортный костюм, идеально подогнанный по фигуре чуть ли не сто лет спустя. Ткани соответствовали той эпохе, носки растягивались с большим трудом, а туфли смахивали на сундуки, широченные и тяжелые, но при этом удобные.

Спускаясь на первый этаж, Берт вновь почувствовал исходивший от лифтера запах лосьона для волос. Ничуть не отталкивающий.

— Вестибюль, сэр, — объявил лифтер, открывая металлическую решетку.

Берт уже свыкся с запахами отеля "Линкольн" и вдыхал их не без удовольствия, различая в этой смеси дым сигар, шерстяные ковры, букеты, расставленные чернокожим персоналом, ореолы цветочных ароматов элегантных дам, отправляющихся на Манхэттен. На Восьмой авеню простаивали такси; к удаленным от центра города районам спешили плюющиеся бензиновым выхлопом автобусы.

Выйдя из вестибюля, Берт свернул направо и привычно двинулся пешком по Западной Сорок пятой улице, втягивая запах жареных кофейных зерен, прилетавший из Нью-Джерси, с берега Гудзона, где находилась фабрика "Максвелл хаус", чей кофе "хорош до последней капли".

В это утро 8 июня 1939 года Берт не стал завтракать в пышных интерьерах отеля "Астор" под знаменитыми часами. Вместо этого он собирался обойти кофейни и закусочные — сколько позволит время. Кармен жила в семи кварталах. Не надумала ли она забежать в одно из таких заведений на торопливый завтрак, прежде чем ехать на подземке в Бронкс, на встречу с Вирджинией? Быть может, сидит прямо сейчас за столиком где-нибудь близ Бродвея, взяв себе кофе с пончиками. Тогда он смог бы присоединиться к ней тотчас же, чтобы не томиться весь день на скамье под Четырьмя Свободами.

Берт обследовал Таймс-сквер и боковые улицы, заглядывая в окна и двери кафе, но Кармен так и не нашел. С неохотой отказавшись от своего плана, он расположился за стойкой в каком-то баре на Седьмой и за двадцать пять центов получил завтрак: яичницу, колбасу, блинчики, сок и кофе.

Берт приготовил чаевые в размере одного дайма.

— Мэм, — обратился он к официантке с жирно размалеванными губами, — отсюда можно доехать на метро до Всемирной выставки?

— Миленький мой, — ответила ему официантка, — так быстрей всего будет.

Она смахнула дайм в карман фартучка и объяснила Берту, как дойти до скоростной линии.

Его самая первая поездка на метро обошлась в один никель с портретом индейца. В вагоне было полно народу, и от каждого пассажира чем-то пахло — в лучшем случае отутюженной крахмальной сорочкой. Никто не утыкался глазами ни в телефон, ни в планшет. Многие читали утреннюю прессу: огромных размеров прямоугольники чернильного типографского шрифта или компактные таблоиды. Кое у кого в руках были журналы, где на каждой странице текст занимал больше места, чем картинки. Курильщики выдыхали дым; несколько мужчин даже пыхали трубками. Судя по количеству путеводителей и буклетов, многие пассажиры ехали, как и Берт, на Всемирную выставку.

На каждой остановке Берт делал шаг из вагона на платформу, высматривая — чем черт не шутит? — Кармен и Вирджинию. Что мешало им точно так же отправиться в сторону Флашинг-Медоуз по скоростной линии? Если повезет, можно будет спросить у них дорогу, они вызовутся его проводить, раз уж им по пути, а он признается, что ему жгут карман целых три ВИП-билета, и попросит милых дам составить ему компанию, дабы не ждать и не толкаться в очередях. Вот таким способом считаные часы, проведенные с Кармен в прошлый раз, растянутся сегодня на целый день.

Но Кармен так и не села в его поезд.

— Ого! Глядите-ка! — воскликнул кто-то из пассажиров.

За окном возникли "Трилон" и "Перисфера" — главные ориентиры Всемирной выставки. Берт увидел гигантский шар и его спутницу башню, ослепительно-белую на фоне утреннего неба. Все пассажиры разглядывали эти достопримечательности.

Скоростной поезд выпустил посетителей выставки у ворот со стороны Боулинг-Грин, где Берт заплатил семьдесят пять центов за вход и потратил еще дайм на путеводитель.

Было всего десять тридцать: до встречи с Кармен — если, конечно, не вмешается судьба — оставались томительные часы. Берт осмотрел зону "Жилищное строительство", восхитился диван-кроватями в "Товарах для дома" и про себя посмеялся над экспонатами в Америкэн-радиатор-билдинг. Посмеялся он и на потрясающих для своего времени экспозициях "Американской радиокорпорации", "Американской телефонной и телеграфной компании", павильона средств связи и на замшелой презентации "Кросли корпорейшн".

Берт занял очередь в "Демокрасити" — на урок обществознания, организованный внутри "Перисферы". Вскоре он разговорился с семьей Гаммельгард из шести человек, включая бабушку и деда: они приехали поездом из Топеки, штат Канзас, чтобы провести на выставке целую неделю, начиная с сегодняшнего дня. Дедуля Гаммельгард сказал Берту:

— Молодой человек, мог ли я мечтать, что Господь позволит мне увидеть место, подобное этому.

Берт был счастлив, что его приняли за молодого человека. Благодаря состоянию в семьсот пятьдесят шесть миллиардов долларов он смог позволить себе все мыслимые процедуры, чтобы не выглядеть на шестьдесят один год.

В разговоре с канзасцами он упомянул, что у него есть друзья в Салине; тогда Гаммельгарды пригласили его заезжать к ним на ужин, если судьба когда-нибудь приведет его в Топеку.

Все утро Берт провожал глазами каждую женщину в зеленом, надеясь высмотреть Кармен. Он обошел все здания в Секторе Управления, на Площади Света и вдоль Авеню Труда, где одетые в униформу работницы "Свифт энд компани" демонстрировали нарезку и упаковку свежего бекона. В полдень истратил целых два никеля на хот-доги в "Чайлдз" и сравнил покрой своего двубортного костюма с грядущей модой, предсказанной пророками из Зоны Мужской Одежды. Потом проделал неблизкий путь до Зоны Развлечений, держа курс на высокую железную башню — парашютную вышку. Зона Развлечений была самым популярным местом на всей выставке, и шествия ряженых оказались многолюдными и беспорядочными. Берт обходил эту зону снова и снова, многократно останавливаясь у парашютной вышки в надежде высмотреть Кармен и Вирджинию, когда те будут подниматься выше и выше, а вслед за тем падать камнем вниз. Но они так и не появились. Тогда Берт начал последний неспешный обход этой зоны, чтобы потом свернуть к главному выставочному комплексу.

И тут он увидел ее! Вначале — не Кармен, а Вирджинию! Когда Берт шагал по мосту возле Амфитеатра, где был в разгаре спортивный праздник на воде, мимо проехал многовагонный трамвайчик, в котором сидела Вирджиния, а рядом с ней — да, Кармен! Значит, они все же побывали на аттракционах и сейчас направлялись к Площади Света. Берт сверился с наручными часами. Если догнать трамвай, можно будет встретиться с Кармен почти на час раньше! Берт припустил бегом.

На Авеню Труда он еще держал трамвай в поле зрения, но у Шефер-центра на Рейнбоу-авеню отстал. Просто выдохся. Трамвай продолжил движение, пересек Сектор Штатов и сделал остановку для входа и выхода пассажиров близ Центра Конституции. Кармен и Вирджиния определенно были где-то рядом! Обливаясь потом в своем двубортном костюме, Берт проверил "Буковый орешек", павильоны Еврейской Палестины, Христианской ассоциации молодых людей, Производства и распределения, Храм Религий, но все напрасно. Примирившись с сингулярностью пространственно-временного континуума, Берт развернулся в сторону скамеек у Лагуны — и едва не столкнулся с Кармен.

Она выходила из бразильского павильона рука об руку с Вирджинией. Обе смеялись. Боже правый, эта женщина так много смеялась и так обворожительно улыбалась. Берт едва не выкрикнул ее имя, но вспомнил, что они еще не знакомы, а потому, отстав на несколько ярдов, просто последовал за ними по мосткам через искусственную реку, снабжавшую водой Лагуну Наций. В британский павильон он решил не ходить, а направился прямиком к скамейкам. Вскоре Кармен с племянницей появились вновь. Как раз вовремя.

— Прошу прощения, — начал он. — Вы, случайно, не знаете: "Футурама" сегодня открыта?

— Да, только очередь немыслимая. Мы весь день на аттракционах катались. Все тридцать три удовольствия!

— Мистер, вы прыгали с парашютом?

— Нет. А это интересно?

— Не для слабонервных.

— Сперва поднимаешься выше и выше. И начинаешь думать, что спуск будет медленным, плавным. Но не тут-то было! Падаешь камнем!

— Это правда.

— А "Футураму", значит, так и не посмотрели?

— Не хотелось в очереди стоять.

— Лично я свой шанс упускать не собираюсь. — Берт сунул руку в нагрудный карман пиджака. — У меня, кстати, образовалась пара лишних пригласительных билетов.

Он показал им плотные карточки с тиснеными изображениями "Трилона" и "Перисферы", а также буквами "ВИП".

— Мне сказали, по ним можно пройти в "Футураму" через служебный вход. Без очереди. У меня таких три. Не желаете присоединиться?

— Ой, как это мило с вашей стороны. Но мы определенно не ВИП-персоны.

— А я и подавно. Даже не припоминаю, откуда они у меня взялись.

— Пожалуйста, тетя Кармен.

— Ну вот, я прямо самозванка какая-то, этакий Хитрый Пит. А, была не была, давайте! Спасибо вам большое!

— Да, спасибо! Меня зовут Вирджиния, это моя тетя — Кармен. А вас как зовут?

— Берт Алленберри.

— Еще раз спасибо, мистер Алленберри. Теперь мы вместе с вами увидим будущее!

Болтая, они втроем шли вдоль Центра Конституции, под исполинской статуей Джорджа Вашингтона, вокруг "Трилона" и "Перисферы". Вирджиния сообщила, что в тот день они провели почти все время в Зоне Развлечений.

— А Электро видели — механического человека? — спросил Берт. — Он умеет складывать числа на своих стальных пальцах!

Павильоны "Дженерал моторс" и "Форд" находились рядом. Концерн Форда демонстрировал сборку своих автомобилей и разрешал посетителям проехаться за рулем по извилистой трассе вокруг здания. В свою очередь, "Дженерал моторс" перемещал посетителей в будущее уже на подступах к своему павильону, установив суперсовременный "Хеликлайн" — спиральный пандус, чтобы по нему люди поднимались к величественной архитектурной расщелине, которая наводила на мысли о вратах Земли обетованной. К "Футураме" выстроилась многотысячная очередь.

Когда Берт, Кармен и Вирджиния предъявили свои ВИП-приглашения миловидной девушке в униформе "Дженерал моторс", та проводила их к служебной двери.

— Надеюсь, вы не устали, — сказала девушка. — Здесь нужно подняться на несколько лестничных пролетов.

Вокруг них жужжали и стучали механизмы "Футурамы". Рассказ девушки сопровождался доносившейся из-за стены музыкой.

— Как вы, вероятно, заметили, саундтрек идеально подходит к нашей экспозиции, — объясняла девушка. — "Дженерал моторс" по праву гордится инженерными решениями "Футурамы". Здесь представлены достижения самых передовых технологий.

— А на автомобиле нам дадут прокатиться? — не утерпела Вирджиния.

— Скоро узнаете! — Девушка открыла какую-то дверь, и они очутились прямо у отправного пункта трассы: через проход струились солнечные лучи и людские реки. — Желаем вам приятного отдыха.

Автомобилей как таковых там не оказалось: из тоннеля выезжали длинные составы вагонеток, похожих на мягкие диваны под прозрачными колпаками. Вагонетки двигались безостановочно, и посетители на ходу забирались внутрь, словно в морские раковины.

Трое неустрашимых путешественников втиснулись в одну вагонетку: сначала Вирджиния, за ней Кармен и последним — Берт. Не успев освоиться, они погрузились в темноту. Заиграла музыка, и незримый гид поприветствовал их в Америке шестидесятого года. Голос звучал так чисто, будто гид сидел с ними рядом.

Впереди раскинулся мегаполис будущего — мир в миниатюре, простиравшийся до горизонта. В центре, как символы престижа, стояли высотки, кое-где соединенные воздушными мостами. Гид объяснил, что через считаные десятилетия американские города смогут похвалиться безупречной планировкой и организацией. На улицах будет чистота и порядок. По автомагистралям побегут удивительные транспортные средства (исключительно марки "Дженерал моторс"), не знающие пробок и сбоев. Небо станут бороздить воздушные суда, доставляющие пассажиров и грузы к терминалам, расположенным через удобные промежутки, подобно бензоколонкам. В сельской местности прибавится ферм, домов и электростанций, чтобы в шестидесятом году у американцев было вдоволь съестного, просторов и электричества.

В коттеджах и небоскребах, в автомобилях, поездах и самолетах будет вольготно счастливым, невидимым гражданам, покорившим хаос прошлого; они поймут, как нужно создавать будущее, чтобы жить там в покое и гармонии.

Стараясь не упустить ни одной подробности, Вирджиния не могла усидеть на месте. Посмотрев на нее с улыбкой, Кармен повернулась к Берту и прошептала:

— Ей там жить. Она уже полюбила то, что видит.

Эти слова легли на душу Берта, как множество легких поцелуев. Экскурсия закончилась под пение виолончелей и скрипок. Берт вдыхал аромат духов Кармен: дуновение сирени с ноткой ванили. Губы ее были в миллиметре от его щеки.

— Вы верите, что все так и будет? — тихо спросила она. — Один к одному?

И Берт, наклонившись к ее уху, окруженному скобочкой черных волос, прошептал в ответ:

— Это было бы замечательно.

Когда они вышли, предвечерние тени уже стали длиннее. На Мосту Колес, над центральной аллеей парка, Вирджиния объявила, что в шестидесятом году ей стукнет тридцать лет.

— Вот бы прямо сейчас запрыгнуть в машину времени и перенестись прямо туда.

Берт посмотрел на часы: без четырех минут шесть вечера. Раньше он в такое время был уже в такси и спешил в номер 1114. К девятнадцати часам он раздевался, снимал с себя все аксессуары, предоставленные для путешествия, — кольца, часы, — натягивал компрессионный скафандр и ложился на кровать, точно ориентированную в пространстве для его скачка за пределы тридцать девятого года.

Прямо за воротами, позади павильона "Крайслер моторс", находилась стоянка такси; Берт должен был нестись туда со всех ног. Однако вместо этого он спросил Кармен, в котором часу начнется световое шоу фонтанов.

— Да сразу, как стемнеет, — ответила она. — Послушайте, раз вы оказались в компании двух ВИП-персон, не согласитесь ли отведать пирога?

— Что ж, пироги я люблю.

— Пойдемте в "Борден"! — оживилась Вирджиния. — Там можно посмотреть "Коровку Элси".

За пирогом и кофе он повторно ознакомился с жизнью Кармен и ее племянницы: выслушал рассказы о Радиоклубе, о квартирных соседках с Восточной Тридцать восьмой улицы — все шло своим чередом. Но прошлое вдруг приняло неожиданный оборот.

— У вас кто-нибудь есть, мистер Алленберри?

Берт заглянул Кармен в глаза. В освещении пирогового дворика "Борден" они приобрели еще более глубокий оттенок зеленого.

— Это она любопытствует: вы женаты? — поддразнила Вирджиния.

— Вирджиния! Извините, мистер Алленберри, не хочу совать нос в чужие дела, но я вижу, вы не носите обручальное кольцо, вот мне и подумалось… ну… что у такого мужчины, как вы, непременно должна быть родная душа.

— Мне думалось так же, и не раз, — задумчиво проговорил Берт. — Как видно, я в вечном поиске.

— Везет же вам, холостякам. Можете сколько угодно ждать свою единственную — и никто не станет указывать на вас пальцем. — Она перебрала незнакомые Берту имена холостых киноактеров и спортсменов. — Но у женщин не так. Чуть замешкалась — и ты уже старая дева.

— Мама говорит: если в ближайшее время ты не найдешь себе мужа, то останешься с носом! — сказала Вирджиния. — Тебе почти двадцать семь!

— Замолчи, — прошипела Кармен, поддела вилкой самую аппетитную корочку и отправила в рот.

— Хватит меня объедать! — засмеялась Вирджиния.

Приложив к губам салфетку, Кармен улыбнулась Берту:

— Что правда, то правда. На птичьем дворе последняя курочка — это я.

— А вам сколько лет, мистер Алленберри? — спросила Вирджиния. — Мне кажется, вы ровесник мистеру Лоуэнстайну, нашему директору школы. Ему под сорок. Вам уже есть сорок?

— Юная леди, я вас сейчас утоплю! Мистер Алленберри, простите. Моя племянница еще не усвоила хорошие манеры. Возможно, к шестидесятому году как раз успеет.

Берт хмыкнул:

— Я — как твоя тетя Кармен. На птичьем дворе — последний цыпленок.

Они дружно посмеялись. Кармен протянула руку и положила ладонь ему на запястье:

— Чем мы не пара?

Берту следовало тотчас же откланяться. Шел седьмой час вечера. Если на стоянке будет свободное такси, можно попытаться успеть в номер 1114 к назначенному сроку. Но он в последний раз оказался рядом с Кармен. Ему больше не суждено было увидеть эту женщину в зеленом платье.

Однако Берт Алленберри слыл человеком мыслящим, многие скажут — гениальным. Его изобретение цифрового релейного клапана случайного доступа изменило мир и нашло отклик в среде научной элиты на престижных конференциях в Давосе, Вене, Абу-Даби и Кетчуме, штат Айдахо. Его диктату подчинялись команды юристов, а исследователи и разработчики воплощали в жизнь любые причудливые идеи. Его состояние превышало валовый национальный продукт большинства государств мира, включая те, где находились его заводы. Он щедро жертвовал средства на благородные цели, а имя его красовалось на зданиях, которые он так и не удосужился посетить. У него было все, что может понадобиться, понравиться или пригрезиться человеку — в высшей степени состоятельному человеку.

За исключением, конечно, времени.

В "Хронометрических приключениях" ему отвели двадцать два часа 8 июня 1939 года — и позволили делать все, что он пожелает. Но сейчас у него было одно желание — задержаться. Должна же быть какая-то свобода маневра, правда? В конце-то концов, Прогрессия или Репрогрессия — он до сих пор путался в терминах — могла начаться только с помещением его тела, каждой молекулы, каждого атома, в номер 1114 отеля "Линкольн" на Восьмой авеню. Он понимал, почему сотрудники "Хронометрических приключений" требовали все досконально прописать в договоре: хотели прикрыть свои задницы! С какой стати он должен минута в минуту натягивать компрессионный скафандр и валиться на кровать? Он что — Золушка на балу? Почему нельзя прийти в номер, скажем, к полуночи, влезть в этот резиновый костюм и унестись домой? Что в этом такого?

— Ты видела Капсулу Времени? — спросил он Вирджинию.

— Мы о ней в школе читали: она будет лежать под землей пять тысяч лет.

— В павильоне "Вестингауза" можно посмотреть на ее содержимое. Кстати, там же выставлен робот Электро. Тебе известно, что такое телевидение? Ты просто обязана посмотреть на телевизор. — Берт поднимался из-за стола. — Давайте сходим в "Вестингауз"?

— Давайте! — Глаза Кармен снова улыбались.

Для Капсулы Времени отобрали всякую ерунду: комиксы о Микки-Маусе, сигареты и целую библиотеку каких-то книжек на микропленке.

Сама Капсула Времени и робот Электро впечатляли, но от телевизора у Вирджинии просто захватило дух. На небольшом экране она увидела тетю и мистера Алленберри в черно-белом изображении: их фигуры, словно кинозвезды, двигались в окошке ящика размером с домашний радиоприемник. Оба они стояли совсем в другом помещении, перед камерой, увиденной ею впервые в жизни, и в то же время находились тут, у нее перед глазами. Это было уму непостижимо. Когда они с ней поменялись местами, Вирджиния помахала рукой и сказала в микрофон:

— В телевизоре — это я, шлю вам отсюда привет, а вы меня видите прямо там!

— Нет, вы только поглядите! — восхитилась Кармен. — Настоящая красотка! И такая взрослая! Ох, Берт! — Она повернулась к нему. — Этого не может быть, но здесь же все взаправду!

Берт смотрел не на телевизионную Вирджинию, а на Кармен. Его подкупило, что он больше не мистер Алленберри.

Взглянув на часы, он увидел, что сейчас шесть минут восьмого. Время вышло, двадцать два часа истекли, и — о чудо! — у него оставалась свобода маневра!

Они наведались в павильоны "Дюпон", "Кэрриер" и "Петролеум индастри", однако ничто не могло сравниться с телевидением. "Стеклянный дом", Американская выставка табачных изделий и "Европейская пекарня" годились лишь на то, чтобы убить время до темноты — до начала светового шоу.

После захода в Академию спорта, где крутили фильмы о воднолыжном спорте, Берт купил своим спутницам и себе по картонному стаканчику мороженого, которое полагалось есть маленькими деревянными ложками.

— Отсюда будем смотреть! — Вирджиния заняла трехместную скамейку.

В сгустившейся вечерней синеве от Лагуны еще можно было разглядеть исполинского Джорджа Вашингтона, чей силуэт выделялся на фоне "Перисферы": президент взирал на заложенное им великое государство. Когда опустилась темнота, павильоны выставки превратились в рисунки, сделанные яркими огоньками на черном бархате. На горизонте сверкали высотки Манхэттена. От иллюминации деревья будто бы сами по себе светились изнутри.

Берт Алленберри хотел, чтобы эта ночь длилась вечно. Чтобы он сидел рядом с Кармен у Лагуны Наций, среди приглушенного гомона выставки, и вдыхал аромат сирени с ноткой ванили, плывущий по теплому воздуху тридцать девятого года.

Когда Вирджиния собрала стаканчики из-под мороженого и понесла выбрасывать в урну, Берт и Кармен впервые за все время остались наедине. Он дотянулся до ее руки.

— Кармен, — сказал он. — Это был идеальный день. — (Кармен смотрела на него. Ох эти зелено-карие глаза.) — Не из-за "Футурамы". Не из-за телевидения.

— Из-за Коровки Элси? — спросила Кармен и улыбнулась, задержав дыхание.

— Ты позволишь отвезти тебя и Вирджинию по домам?

— Нет, это нереально. Моя сестра живет слишком далеко — в Бронксе.

— Мы возьмем такси. А потом я доставлю тебя на Восточную Тридцать восьмую.

— Ты к нам очень добр, Берт, — сказала Кармен.

Берту хотелось сжимать ее в объятиях и целовать — быть может, на заднем сиденье такси по дороге на Восточную Тридцать восьмую. Или в номере 1114. А еще лучше — у себя дома, на сотом этаже, в высотке под номером 909 на Пятой авеню.

— Я рад, что приехал сегодня на выставку. — Берт улыбнулся. — Для встречи с тобой.

— Я тоже рада, — прошептала Кармен, не отнимая руки.

Из динамиков, спрятанных вокруг Лагуны Наций, зазвучала музыка. Вирджиния прибежала как раз в тот миг, когда фонтаны выстрелили в небо струями воды; в лучах света эти гейзеры превращались в текучие цветные колонны. Ни один посетитель выставки не прошел мимо этого чуда. Прожекторы превратили "Перисферу" в мерцающий облачный шар.

— Вот это да! — восхитилась Вирджиния.

— Невероятно, — сказала Кармен.

Запустили первый фейерверк, рассыпавшийся каскадом комет с дымовым шлейфом.

Вот тогда-то Берт почувствовал удар кувалдой по лбу. Глаза пересохли и нестерпимо чесались. Из носа и ушей хлынула кровь. Ноги онемели, а бедра будто бы отделились от туловища. Острая, жестокая боль пронзила грудь — это легкие начали рассыпаться на молекулы. Он почувствовал, что падает.

Последнее, что услышал Берт, — это крик, вылетевший из уст Вирджинии:

— Мистер Алленберри!

Последнее, что он увидел, — это ужас в зелено-карих глазах Кармен.

Лучший отдых — у нас!

МУЗЫКА: "I’m Gonna Knock You Out"[11], исполняет Л. Л. Кул Джей.

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ

НАТ.: ЛАС-ВЕГАС. УТРОМ

Это место нам знакомо — Стрип. Казино. Фонтаны. Нет, постойте: на горизонте виднеется новый огромный роскошный отель.

ОЛИМП

Больше всех остальных. И шикарнее. Если песня "Прожигатель жизни" — это про тебя, то тебе сюда: зажигать и картежничать с богами Олимпа.

КРУПНЫЙ ПЛАН: ГЛАЗА ФРЭНСИСА КСАВЬЕ РУСТЭНА (ДАЛЕЕ — Ф. Кс. Р.). Зеленые глаза с золотистыми крапинками радостно танцуют при виде всего, что перед ними.

КРУПНЫЙ ПЛАН: ЭКРАНЫ МОНИТОРОВ

На экране слева: ПРОЕКТНЫЕ ЧЕРТЕЖИ обширной СИСТЕМЫ АККУМУЛЯЦИИ СОЛНЕЧНОЙ ЭНЕРГИИ

На экране в центре: КАРТИНКИ из Google Earth — незаселенные, голые земельные участки, КАРТЫ, выпущенные Географической ассоциацией США, топографические планы и экологические ДИАГРАММЫ.

На экране справа: ВСПЛЫВАЮЩИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ. Рыболов с марлином, дельтапланерист, скалолаз, рафтингист.

Стив Маккуин в фильме "Буллит". На всех изображениях — один и тот же человек, Ф. Кс. Р.

Исключение составляет только Стив Маккуин.

БЕГУЩАЯ СТРОКА внизу экрана. Всплывающие окна "ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ", "СООБЩЕНИЯ" и "Воспроизводится", переключающееся от Л. Л. Кул Джея к…

МУЗЫКА: "Mambo Italiano", исполняет Дин Мартин.

Всплывает ТЕКСТОВОЕ ОКНО:

Г-жа МЕРКЬЮРИ. Босс? Завтрак — как обычно?

Идентификатор вызывающего абонента показывает Г-жу МЕРКЬЮРИ: короткая стрижка, волосы иссиня-черные. Широкие мазки красной губной помады.

Ф. Кс. Р. печатает ответ на клавиатуре.

Ф. Кс. Р. Заказал в номер. Николас уже поднимается.

Г-жа МЕРКЬЮРИ. Кто?

Ф. Кс. Р. Новенький.

СМЕНА КАДРА:

ИНТ.: СЛУЖЕБНЫЙ ЛИФТ, ОНА ЖЕ

Г-жа МЕРКЬЮРИ — сногсшибательная особа, не располагающая к себе; вылитая топ-модель. Рост — шесть футов, худа как жердь. Физической формой обязана пилатесу. Одета во все черное. С такой женщиной шутки любого сорта и пошиба плохи.

По прочтении текстового сообщения вскрикивает.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Какой еще "новенький"?!

В течение 12 лет она является правой рукой Ф. Кс. Р. Живет и дышит работой.

Завтрак ее боссу подает "новенький" — как же она недоглядела?!

Быстро набирает сообщение на девайсе, который носит на руке: большие ЧАСЫ-КОМПЬЮТЕР — НАПОМИНАНИЯ, SMS, РАСПИСАНИЯ и, наконец, серия фотографий персонала.

Она протирает экран, с которого на нее смотрит НИКОЛАС ПАПАМАПАЛОС — 19 лет, в глазах растерянность, как у юнца, получившего первую в своей жизни работу, что соответствует действительности.

Двери лифта открываются. Вот и он — Николас Папамапалос, в форме официанта по обслуживанию в номерах отеля "Олимп", толкает перед собой сервировочный столик, на котором расставлены тарелки под крышками.

Г-жа МЕРКЬЮРИ (ПРОДОЛЖ.)

(с неестественной улыбкой)

Ники, мальчик мой!

Ники растерян: откуда эта дама знает, как его зовут? Входит в лифт.

НИКОЛАС

Я здесь новенький.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Конечно, конечно! Надо же, какая на тебе форма — правда, немного великовата, — и завтрак для мистера Рустэна готов в мгновенье ока!

НИКОЛАС

У меня неприятности?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Пока нет, дружочек.

НИКОЛАС

Откуда вы знаете, что это завтрак для мистера Рустэна?

Г-жа Меркьюри нажимает на кнопку 101-го этажа. Двери закрываются, и лифт медленно плывет вверх.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Я знаю все, что происходит в отеле "Олимп", Ник Озорник. А как ты думаешь — почему?

НИКОЛАС

Я же здесь новенький.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Позволь, я немного расскажу о себе.

(Пауза.)

Хочешь знать, что я делала до трех часов ночи? Решала вопросы, с тем чтобы коллекция Фрэнсиса Икс Рустэна была перевезена в новый ангар с климат-контролем, где все сто тридцать два ретромотоцикла будут в полной готовности на тот случай, если владелец пожелает прокатиться на одном из своих байков. В последний раз такое было в мае две тысячи тринадцатого года. А тот факт, что он еще должен осмотреть новое хранилище для собранных за долгие годы коллекций антикварных механических пианино и винтажных стихотворно-юмористических рекламных щитов крема для бритья "Бирма-Шейв", не помешал мне нанять два десятка рабочих, чтобы они упаковали каждый мотоцикл в пупырчатую защитную пленку и с величайшими предосторожностями переправили в высокотехнологичный гараж размером и стоимостью с пещеру Бэтмена.

(Пауза.)

Эф-Икс-Эр — очень состоятельный человек, который во всем, что касается его обширной империи, притворяется всезнающим и всевидящим. "Притворяется" выделим голосом, курсивом и подчеркиванием. Миллионы почитателей, приверженцев, лоббистов и подхалимов не догадываются, что босс не способен приготовить себе поесть, даже если увидит перед собой булочку, мясную нарезку и банку майонеза. Он далек от житейских дел, потому как его голова до предела забита всякими идиотскими прожектами, которые всякий раз окупаются с лихвой. А значит, наш долг — твой и мой — обеспечить ему возможность и дальше вести такую жизнь. Я обязана двадцать два часа в сутки выполнять его поручения. А ты — подавать еду и пробовать каждое блюдо: вдруг туда подсыпали яд? Шучу. Насчет яда.

Динь! Они на 101-м этаже.

ИНТ.: СЛУЖЕБНЫЙ КОРИДОР на 101-м этаже.

Те же. Коридор длинный!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(по-прежнему улыбается)

Поклянись, что завтрак приготовлен в точном соответствии с заказом, не то я тебя покалечу.

НИКОЛАС

Я все проверил. В заказе были органические хлопья "Семь злаков", ломтики манго и ананаса, кофе латте с корицей. Но потом…

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(Улыбка? Стерта!)

Какие могут быть "но"?

НИКОЛАС

Полчаса назад он сам прислал сообщение на кухню.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Покажи мне это сообщение!

Николас показывает ей свои часы-компьютер:

ф. кс. р. Поварской команде — нарушить правила. Блинчики!

Г-жа МЕРКЬЮРИ (продолж.)

Блинчики! БЛИНЧИКИ? Нет, только не это!

Снимает крышку. На тарелке — блинчики. Или оладушки.

Г-жа МЕРКЬЮРИ (продолж.)

Считай, что я грязно выругалась! Это же блинчики!

НИКОЛАС

С малиново-ежевичным сиропом.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(сильно встревожена)

Ох, Ники, Ники. Это скверный признак. Мой день, надо понимать, безнадежно испорчен, и вот что я тебе скажу: если буду погибать, я и тебя за собой утяну.

НИКОЛАС

Из-за блинчиков? Я же не знал! Я тут новенький!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Эф-Икс-Эр требует блинчики, когда его обуревают новые идеи. Не иначе как мне придется устраивать круиз по фьордам Исландии для тридцати самых близких друзей босса, с возможностью байдарочного похода в открытых водах. Или заказывать навесные переправы через ущелья в тропических лесах Уганды, чтобы все желающие могли сверху посмотреть, как резвятся шимпанзе. Или приковать каждого, кто работает в "Олимпе"…

(часы-компьютер)

…к такой вот штуковине. Мне уже приходилось выполнять такие распоряжения. Блинчики означают, что я вот-вот получу задание, в котором даже марсианин ногу сломит. Блинчики только что безнадежно испортили мой и без того ужасающий день.

НИКОЛАС

Почему вы держитесь за эту работу?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Не могу назвать ни одной причины, кроме обалденно жирного оклада.

Они остановились у двери единственного номера на 101-м этаже.

Г-жа МЕРКЬЮРИ (продолж.)

Поставишь у искусственного водопада. Бейджик поправь. И улыбайся. Эф-Икс-Эр любит, когда служащие всем своим видом показывают, будто обожают свою работу.

Она умолкает. Делает вдох и расцветает солнечной улыбкой. У нее пугающий талант преображения.

Она стучит в дверь… и входит.

ИНТ.: ПЕНТХАУС. ДНЕМ

Роскошные апартаменты: искусственный водопад, самые современные тренажеры, экран во всю стену и винтажные кресла, как в кинозале люкс. Из окон открывается вид практически на весь Лас-Вегас.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(лучится счастьем)

У меня готовы блинчики для Большого Босса!

Ф. Кс. Р. поднимается со своего автоматизированного рабочего места.

Ф. Кс. Р.

Завидные темпы.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Вы всегда так говорите!

Николас устанавливает сервировочный столик.

Ф. Кс. Р.

Ты Николас?

(Читает именной бейдж.)

Похоже на то. Добро пожаловать на борт.

А куда делся О’Шай?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

У О’Шая жена родила, припоминаете? Да-да, я уже отправила им новую детскую кроватку и увлажнитель воздуха холодного испарения, а также наняла двух нянь на полный рабочий день.

Ф. Кс. Р. садится за блинчики.

Ф. Кс. Р.

Красотища. Если они приготовлены на сковороде, то это оладушки. А если в блиннице, то блинчики. На сковороде или в блиннице, Нико?

НИКОЛАС

По правде говоря, не видел, сэр.

Ф. Кс. Р.

Сэр? Здесь я просто "старик Эф-Икс".

(Пауза.)

По-моему, блинчики.

(Поливает блюдо ягодным сиропом.)

Госпожа Меркьюри, не знаю, что было сегодня на повестке дня, но отмените все.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

В прошлый раз вы отправили меня в штат Миссисипи, чтобы в дельте одноименной реки организовать для вас покупку всех до единой ферм, где культивируется кенаф.

Ф. Кс. Р.

Кажется, я нашел место под строительство трубопровода для транспортировки солнечной энергии.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Вау. Шутки в сторону. Супер.

Она со вздохом оседает на диван и начинает листать интернет-страницы на своих "умных часах".

(себе)

Долгий будет денек…

Ф. Кс. Р. с тарелкой подходит к компьютерам, выводит изображения и размахивает вилкой, брызгая малиново-ежевичным сиропом.

Ф. Кс. Р.

В наши дни "Сухой лог" Шеппертона ничего особенного собой не представляет. Плоская, вытянутая в ширину местность. Пылища. Но по желанию матушки-природы получает больше солнечных лучей, чем Тейлор Свифт{74} — лайков.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(лайкает страничку Тейлор Свифт в "Фейсбуке")

Вау. Шутки в сторону. Супер.

Ф. Кс. Р.

К "Сухому логу" Шеппертона можно срезать путь — по старой проселочной дороге номер 88.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Неужели? Я поражена.

Ф. Кс. Р.

Какой-нибудь предприимчивый делец вот-вот начнет скупать землю вдоль этого отрезка дороги в предвидении увеличения транспортных потоков.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(скучая, рассматривает ногти)

Угу.

Ф. Кс. Р.

Итак, мы немедленно выдвигаемся.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Выдвигаемся куда?

Ф. Кс. Р.

По старой проселочной дороге номер 88. Развеемся! Как в той поездке по Коста-Рике, когда мы собирали коллекцию пауков вдоль Панамериканского шоссе.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

О да, это был улет. Меня искусали с ног до головы.

Ф. Кс. Р.

Но ведь все давно прошло.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Сегодня возьмите с собой Ника.

Ф. Кс. Р.

Я не вправе ему приказывать. Ник — член профсоюза.

(Пауза.)

Ты ведь член профсоюза, правильно я понимаю?

НИКОЛАС

Правильно, сэр. М-м-м… Эф-Икс.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Хорошо бы вам вступить в брак, чтобы в поездках вас сопровождала жена.

Ф. Кс. Р.

Зачем мне жена? У меня есть вы, миз Меркьюри. Жены не уживаются с такими ребятами, как я.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А я, значит, вынуждена терпеть? Я и здесь работаю не покладая рук, чтобы ваша империя держалась на плаву.

Ф. Кс. Р.

Нам обоим полезно проветриться.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(Всплескивает руками.)

Вот видишь, Николас! А все ты со своими блинчиками!

НИКОЛАС

Чем я провинился?

Ф. Кс. Р.

Чем провинился Ник?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Когда уволюсь, займусь чем-нибудь достойным — к примеру, профессиональным воднолыжным спортом…

(Печатает на "умных часах".)

Скажу, чтобы готовили к вылету самолет.

Ф. Кс. Р.

И большой, и маленький. Вы полетите на маленьком и организуете наземное сообщение. А следом полечу я на большом, только вначале сделаю зарядку.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Как прикажете, о Титан Индустрии! Какой фантазийный автомобиль вы пожелаете добавить к вашей конюше? "Монза"?

"Серфер-вуди"?

Ф. Кс. Р.

Не будем выделяться среди местного населения. Этот регион экономика обошла стороной.

(Достает пачку наличных.)

Купите мне какой-нибудь автомобиль долларов за восемьсот, не дороже.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

За восемь сотен? Автомобиль? Разве что на свалке.

Ф. Кс. Р. достает еще несколько купюр.

Ф. Кс. Р.

Так и быть, за восемь с половиной.

(Достает еще двадцатку.)

Ник? Это тебе.

Николас берет деньги.

НИКОЛАС

Спасибо, мистер Эф-Икс.

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: ГРУНТОВОЙ АЭРОДРОМ ГДЕ-ТО В ГЛУШИ. ДЕНЬ

Единственная взлетно-посадочная полоса и диспетчерская будка с метеорологической вышкой. Посадка самолета здесь большая редкость. Но что это?…

К Реактивному Малышу подруливает Реактивный Великан. У каждого на борту логотип "Олимпа".

За рулем "бьюика" с откинутым верхом эпохи 1970-х сидит г-жа Меркьюри, по-прежнему вся в черном.

Из Реактивного Великана выстреливается трап; на нем возникает Ф. Кс. Р., одетый, по его мнению, в подражание простым людям: на нем цветастая западная рубашка со множеством кантов, заправленная в фирменные джинсы "Джордаш", ремень с огромной пряжкой, рекламирующей сигареты "Мальборо", и ярко-красные ковбойские сапоги.

На голове — слишком безупречно пригнанная бейсболка, в руке — соломенная ковбойская шляпа.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Эй, Дюк, или Бо, или как там тебя, мой босс прилетел с тобой на одном самолете?

Ф. Кс. Р.

(о своем костюме)

Неплохо, да? А главное — аутентично.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Я рада, что танцовщицы из казино разрешили вам ограбить костюмерную.

Ф. Кс. Р.

(об автомобиле)

Бегает нормально?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Я сожгла полбака бензина и литр масла, пока добралась сюда со стоянки. Но есть и хорошие новости: мне удалось сбить цену до семи сотен баксов.

Ф. Кс. Р.

Оставьте сдачу на мелкие расходы. А как вам вот это?

(о ковбойской шляпе)

Чтобы не выделяться!

Нахлобучивает шляпу.

Ф. Кс. Р. (ПРОДОЛЖ.)

(смеется)

Ай да мы!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

При таких деньгах выбрали для себя забаву: одеваться как простой безденежный смертный, напрочь лишенный вкуса. Могу закрепить ваш успех. Отдайте мне ваши денежки — и будете жить долго и счастливо.

Ф. Кс. Р. подбегает к пассажирскому сиденью и пытается запрыгнуть в автомобиль поверх закрытой двери.

Но валится на сиденье мешком, зацепившись одной ногой за дверь.

Г-жа МЕРКЬЮРИ (ПРОДОЛЖ.)

Вперед, к приключениям!

Ударяет по газам, автомобиль пробуксовывает, потом начинает движение, плюясь пылью и гравием.

МУЗЫКА: "I’ve Been Everywhere"[12], исполняет Хэнк Сноу.

НАТ.: ДОРОГА МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ НОМЕР 88. ПОЗЖЕ

"Бьюик" в одиночестве медленно, но верно движется по дороге. Ф. Кс. Р. улыбается ветру.

Ф. Кс. Р.

Надо мне почаще вырываться из своего пентхауса!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Не прошло и двух недель, как вы летали на Большой Барьерный риф для занятий буги-серфингом!

Ф. Кс. Р.

Хотя бы Америку посмотрю. А то свою родную страну почти не вижу. Дорога, свободная для проезда. Огромное небо. Асфальтовая лента с прерывистой линией до горизонта. Люблю эту страну! Господи, до чего же я ее люблю!

(После паузы.)

Для души полезно время от времени спускаться с гор в долину, миз Меркьюри.

А иначе ничего не увидишь — только горные пики. Надо включить эту мысль в циркуляр для персонала.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Непременно. Мы все будем в восторге.

(После паузы.)

Итак, куда мы держим путь, вождь племени кочиза?

Посылает сообщение со своих "умных часов" на такие же часы босса.

Ф. Кс. Р.

Вот сюда. В городок под названием Фригия…

(Пробует произнести трижды, с ударением на каждом слоге.)

Население — 102 человека.

ЧАСЫ: фотоснимки, факты, информация — все о Фригии…

Ф. Кс. Р. (ПРОДОЛЖ.)

В свое время это основной населенный пункт на дороге номер 88, некогда именовавший себя Капитолием американского гостеприимства. Проверим, насколько гостеприимно он встретит таких, как мы.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Надо поспешить с проверкой, пока вы не скупили каждый квадратный дюйм и акр.

(Изучает свои часы.)

Черт… Этой поездке не видно конца.

Я тут поджарюсь!

ОГРОМНЫЙ РЕКЛАМНЫЙ ЩИТ — старый, выцветший, облезлый, с разбитыми неоновыми трубками — СООБЩАЕТ: "МОТЕЛЬ "ОЛИМП""…

На блеклом фоне едва различимы большие фигуры, мужская и женская, которые машут несуществующему транспорту и зазывают выгоревшим текстом: "Лучший отдых — у нас!"

МУЗЫКА: "Que Te Vaya Bonito"[13], исполняется под аккордеон.

Субтитры:

"Боюсь, убьет меня разлука, хотя в груди моей стальное сердце…"

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП" в городе Фригия. День. Те же

Не имеет ничего общего со своим тезкой в Лас-Вегасе. Ну совсем ничего.

Как и рекламный щит, мотель "Олимп" знавал лучшие времена. Но что-то же хорошее можно о нем сказать? Здесь чисто.

На аккордеоне играет Хесус Идальго — заключительные аккорды настолько красивой песни, что даже на этом инструменте она звучит великолепно.

Субтитры:

"Но никто не скажет, что я струсил,

Пока не узнает, как сильно я ее люблю…"

Престарелые супруги — ФИЛ и БИ (да, именно они изображены на щите) аплодируют Хесусу, который убирает аккордеон в футляр и относит в древний пикап.

ФИЛ

Неподражаемый талант!

БИ

Всякий раз, когда ты нам играешь, у меня наворачиваются слезы. У тебя настоящий дар, Хесус.

ХЕСУС

Мне с вами так хорошо, мистер Фил и миссис Би. У вас я как дома.

БИ

Это потому, что ты и впрямь у нас дома, Хесус.

ФИЛ

Удачи тебе в Честертоне. Я слыхал, там на фабрике лобовых стекол уйма льгот.

ХЕСУС

Спасибо. Я еще не раз к вам наведаюсь. Обещаю.

БИ

И привези лобовое стекло, изготовленное твоими руками.

Хесус садится за руль, и пикап, сигналя, отъезжает. Фил и Би провожают его глазами и некоторое время молчат.

ФИЛ

Вот и уехал наш единственный постоялец.

На одну постель меньше застилать.

БИ

Видит Бог, мне будет не хватать его гармошки.

ФИЛ

И шестидесяти двух долларов в неделю. Зачем, скажи на милость, уезжать из нашего райского уголка в какое-то захолустье — Честертон…

БИ

Ну, хватит киснуть. Давай-ка прополкой займись.

Фил мерит взглядом женщину, которую взял в жены. Он до сих пор находит ее необыкновенно красивой…

ФИЛ

Не надо меня гонять, как батрака.

(Прерывается.)

Впрочем, если ты принарядилась, чтобы поиграть в "Соблазнение батрака", то…

БИ

Бери мотыгу и ступай, а я погляжу, как ты мускулами играешь, и, может, раскочегарюсь.

ФИЛ

Вот что я тебе скажу, женщина. Дай мне двадцать минут на прополку южной делянки в сорок акров, а потом приходи в комнату номер десять: глядишь — и застукаешь меня голым в душе.

БИ

Давно бы так.

По дороге приближается "бьюик" с откидным верхом. У автомобиля включен сигнал поворота.

БИ (ПРОДОЛЖ.)

Постой-ка. Не иначе как у нас гости.

ФИЛ

Принесла нелегкая.

(Кричит.)

Люди, приезжайте через час!

Автомобиль направляется прямо к мотелю. О, это же Ф. Кс. Р. и г-жа Меркьюри! Верх "бьюика" по-прежнему опущен.

Ф. Кс. Р. улыбается. Г-жа Меркьюри после трехчасовой поездки за рулем открытого "бьюика" страшна как смертный грех. Они останавливаются рядом с Филом и Би.

Ф. Кс. Р.

Здравствуйте!

ФИЛ

Здрасте!

БИ

Здрасте вам.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Приветик-приветик.

Ф. Кс. Р.

(запанибрата)

Как видите, перед вами усталые путники, которые слишком долго были в дороге.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Не имея при себе крема от загара.

Ф. Кс. Р.

Мы ищем, где бы отдохнуть с дороги. Где нам окажут — вы понимаете — настоящее гостеприимство.

БИ

Вам бы в мотель какой ни на есть податься.

Ф. Кс. Р.

А вы знаете здесь поблизости приличные мотели?

БИ

Подумать надо. Мотели. Хотите в мотель заселиться…

ФИЛ

Лучший в мире мотель находится в окрестностях Фригии. Называется то ли "Олимпик", то ли "Олимпиан" — как-то так.

Ф. Кс. Р. смотрит на блеклый щит.

Ф. Кс. Р.

Мотель "Олимп"!

ФИЛ

В точку!

Ф. Кс. Р.

Госпожа Меркьюри! Мотель "Олимп"!

Это судьба!

Г-жа Меркьюри думает только о том, чтобы незамедлительно выйти из машины и принять душ.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Да, не иначе. Здешняя парковка прямо вопиет: "От судьбы не уйдешь".

БИ

Добро пожаловать. Меня зовут Би. А это Фил. У нас вы отдохнете!

Двое милейших старичков резво принимают позы, изображенные на щите, и даже с поднятыми руками.

Ф. Кс. Р. и г-жа Меркьюри смотрят во все глаза. Фил и Би не сдвинулись с места. Они застыли в "плакатной" позе. И так стоят. Мгновение. Другое. Третье.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Послушайте, у вас есть свободные комнаты?

БИ

(меняя позу)

Только они и есть.

СМЕНА КАДРА:

ИНТ.: КОНТОРА МОТЕЛЯ. ТЕ ЖЕ

КРУПНЫЙ ПЛАН:

Выцветшее фото полувековой давности: молодые Фил и Би в той же самой позе. В свое время картинку для щита явно рисовали с них.

В конторе чисто и уютно. Пока Ф. Кс. Р. изучает эту фотографию, Би заполняет бланки.

БИ

Не иначе как весь мотель будет в вашем распоряжении.

Ф. Кс. Р.

Дела идут ни шатко ни валко, верно?

БИ

С тех пор как Эйзенхауэр понастроил федеральные трассы.

Ф. Кс. Р.

Именно столько лет вы занимаетесь этим бизнесом?

БИ

Нет, поменьше. Кода мы сюда переехали, Фригия отмечалась на картах Автоклуба тремя звездами.

Передает ему регистрационную карту и дешевую шариковую ручку.

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП". ТЕ ЖЕ

Г-жа Меркьюри паркует автомобиль. Двигатель издает оглушительный скрежет. Подходит Фил.

ФИЛ

Наверно, белки со страху дохнут.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Три-четыре кварты масла — и скрежет прекратится.

Из-под капота валит дым.

ФИЛ

Дрова горят!

(Пауза.)

Заглушите движок, лапочка.

Он назвал г-жу Меркьюри "лапочка"?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Слушаюсь, Бакенбардик.

В тот момент, когда она собирается выключить двигатель, в нем что-то ВЗРЫВАЕТСЯ. Двигатель затихает, но от ударной волны автомобиль словно оживает.

ФИЛ

Этот драндулет живет своей собственной жизнью. Поднимите капот!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А как его поднять?

Находит какой-то рычажок и дергает. Капот поднимается, извергая столб дыма.

ИНТ.: КОНТОРА МОТЕЛЯ. ДЕНЬ

Ф. Кс. Р. смотрит на дым, а Би изучает заполненную регистрационную карту.

БИ

"Эф-Икс-Эр"?

Ф. Кс. Р.

Здесь!

БИ

А кредитка-то есть или как?

Ф. Кс. Р.

Боже упаси. Когда-то была. Чтобы делать покупки в универмаге города Флинт — это в Мичигане. А потом набрал по ней товаров в кредит и пустился в бега.

Ничего подобного с ним не случалось.

БИ

Видали мы такое.

(После паузы.)

Тогда платите наличными. Деньги вперед, потому как я вас не знаю.

Ф. Кс. Р.

Сколько?

БИ

За двухкомнатный номер — тридцать восемь пятьдесят.

Он вынимает бумажник, от какого не отказался бы заправский ковбой с Дикого Запада, — реквизит, выбранный им самим.

Ф. Кс. Р.

(огорченно)

О-о-ох.

БИ

Ну, или однокомнатный с двуспальными кроватями — двадцать два пятьдесят.

Ф. Кс. Р.

(роется в бумажнике)

Дороговизна какая, надо же!

БИ

Однокомнатный с двуспальной кроватью — шестнадцать пятьдесят.

Ф. Кс. Р.

Оказывается, у меня всего лишь… двенадцать долларов с мелочью.

БИ

Ну что ж, поселим вас на льготных условиях, как единственных проживающих.

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП". ДЕНЬ

Г-жа Меркьюри склоняется над багажником автомобиля; рядом суетится Фил с гаечным ключом.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Что я смыслю в автомобилях? Мне бы только заправиться и ехать.

ФИЛ

Думаете, все так просто, да?

(Вытаскивает масляный насос.)

Вы хоть знаете, что это за штука?

Она смотрит на это приспособление, как на дохлую крысу.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Дохлая крыса?

ФИЛ

Это дегипоксифированный фузионный акселератор с тугоплавкими оксиспойлерами.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Серьезно?

ФИЛ

Могу раздобыть для вас запасной.

Мне только нужно позвонить Томми Бойеру. Он как освободится — подгонит сюда восстановленный.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Отлично. Замечательно.

ФИЛ

Я вам его и установлю, чтобы вы после рассвета немедля отправились в путь.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

После рассвета я буду спать еще три часа, но вы работайте без меня.

Слышен крик.

Ф. Кс. Р. (за кадром)

Госпожа Меркьюри!

Головы поворачиваются в ту сторону.

Ф. Кс. Р. стоит рядом с Би, когда та отпирает один из номеров.

Ф. Кс. Р. (Продолж.)

Подойдите сюда, я хочу, чтобы вы посмотрели, какие здесь условия.

ИНТ.: НОМЕР В МОТЕЛЕ. ДЕНЬ

Би и Фил наблюдают за реакцией Ф. Кс. Р., а г-жа Меркьюри осматривает санузел.

Ф. Кс. Р.

Не хотелось бы привередничать, но у меня поврежден межпозвоночный диск в результате неудачного падения на лесоповале в Альберте.

Г-жа Меркьюри уничтожает его взглядом. Лесоповал — это не про него.

Ф. Кс. Р. (ПРОДОЛЖ.)

Этот матрас меня убьет раньше, чем я засну.

БИ

(задумывается)

А в третьем номере матрас не новее ли будет?

ФИЛ

Всего-то полгода прослужил. Я мигом поменяю.

Ф. Кс. Р.

(щупает простыни)

А это… ммм… постельное белье? Какое жесткое, прямо царапается. А у меня кожная сыпь.

БИ

Могу открыть для вас новый комплект.

Ф. Кс. Р.

А простирнуть их можно? Что может быть хуже новых простыней?

БИ

Разве что порок сердца. Специально для вас обработаю их кондиционером.

ФИЛ

(озабоченно)

Вы, главное дело, подушки попробуйте. Для вашей спины чересчур жесткие не подойдут.

Ф. Кс. Р.

Если окажутся слишком жесткие, у меня к утру шея затечет.

(Мнет подушку и хватается за шею.)

Ой! Ни в коем случае!

БИ

Мы-то сами на добротных пуховых спим. Поменяем наволочки да и принесем вам, на одну-то ночь.

Ф. Кс. Р.

И наконец, эта картина маслом над кроватью. С бурной речушкой и сельским домиком.

Под ней я невольно возвращаюсь мыслями в приемную семью, где томился в детские годы. Нельзя ли заменить это произведение живописи каким-нибудь другим?

Г-жа Меркьюри одними губами переспрашивает: "В приемную семью?"

ФИЛ

В двенадцатом номере тоже есть картина — уточки.

Ф. Кс. Р.

Я опасаюсь водоплавающих.

ФИЛ

А в номере восемь — тележные колеса.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Тележные колеса? Кому взбредет в голову изображать тележные колеса? Не понимаю.

ФИЛ

В тринадцатом номере — портрет клоуна.

Исключено. От одной мысли о таком портрете Ф. Кс. Р. содрогается.

БИ

Может, просто вынести из номера все произведения искусства?

Ф. Кс. Р.

Нет картин — нет проблемы.

Смена КАДРА:

ИНТ.: НОМЕР В МОТЕЛЕ. ДЕНЬ

Позднее. Фил втаскивает новый матрас. Г-жа Меркьюри приятно удивлена мягкостью купальных полотенец.

Би вставляет заимствованные подушки в наволочки.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(в изумлении)

Как вы добиваетесь такой мягкости полотенец? Ну словно мех норки!

БИ

Стираю, голубушка. А потом на просушку развешиваю.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Мне не терпится принять душ!

БИ

Сперва дайте воде протечь. Горячая не сразу пойдет.

Ф. Кс. Р.

Ладно. Последний вопрос. Где тут приезжему человеку можно подкрепиться?

ФИЛ

Раньше прямо через дорогу кафе было. "Труменз". Яблочный пирог пекли — объедение. И жаркое отменно готовили.

В девяносто первом закрылось.

БИ

В Честертоне фастфуд имеется, по всему городу. Тридцать шесть миль будет, для бешеной собаки не крюк.

ФИЛ

Да я лучше бешеную собаку съем, чем потащусь в этот Честертон.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Мы, похоже, здесь застряли. У машины оксиспойлер полетел.

ФИЛ

(вспоминает и срывается с места)

Мне же надо Томми Бойеру позвонить!

Пока он не ушел…

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А обеды в номерах здесь предусмотрены?

БИ

Если не побоитесь руки чуток замарать, так жарьте-парьте на здоровье.

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: ПОЗАДИ МОТЕЛЯ. ПОЗЖЕ

Мини-ферма. Курятник, огород. Все в образцовом порядке. Би со знанием дела изучает овощи, г-жа Меркьюри пытается сорвать пару помидоров.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(бросая овощи в корзину)

Ну что ж. Здесь помидоры. Редис. Эти длинные зеленые штуковины. И половина моих ногтей.

БИ

Хорошо бы авокадо развести, как вы считаете? Надо будет парочку деревьев авокадо посадить.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

По-вашему, авокадо растут на деревьях?

БИ

Ну да. Только сажать нужно сразу два: мужское деревце и женское. Иначе авокадо не уродится.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А что… деревья… занимаются сексом?

БИ

Раз в неделю. Как мы со стариком.

Би СМЕЕТСЯ. Даже куры добродушно кудахчут.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Обилие информации поражает…

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: У БАССЕЙНА. СУМЕРКИ

Фил по старинке готовит барбекю: на вертеле вращается тщедушная курица. Бассейн сейчас пуст…

Ф. Кс. Р.

Значит, у вас никогда не было детей?

ФИЛ

(отрицательно мотает головой)

Не сложилось. Да мы и не особо горевали.

В прежние-то времена детишек здесь полно было. Почему мы и бассейн соорудили.

А мотелей на восемьдесят восьмом штук двенадцать стояло, пока нас федеральная трасса не отрезала. Да и то сказать, бассейны только в трех были. Я самолично через каждые двадцать миль щиты расставлял: ""Гора Олимп" — Плав. бассейн". Угадайте, куда ребятишек тянуло?

Ф. Кс. Р.

К Филу и Би.

ФИЛ

Вы когда-нибудь работали в гостиничном бизнесе?

Ф. Кс. Р.

Чтобы легально — нет.

Фил смотрит на него искоса.

ФИЛ

Этому научиться нельзя. Или дано тебе от природы, или нет. Надо людей любить, доверять им. Но не грех и слегка приврать, когда к тебе ломятся… этакие… с безумными глазами… свободные номера спрашивают. Таким от ворот поворот дать не зазорно. Житейская мудрость.

Ф. Кс. Р.

Вам, похоже, полюбился этот мотельный бизнес.

ФИЛ

Мне этот мотель полюбился. Вот только бизнеса маловато.

МУЗЫКА: "Last Dance"[14] Флойда Креймера.

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: ПЕЙЗАЖ. ЗАКАТ

В этот миг солнце уходит за горизонт, блеснув последними лучами.

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП". ОБЩИЙ ВИД. темно

Вывеска специально не освещена; на нее лишь падает свет простого садового фонаря.

У бассейна по-походному ужинают супружеская чета владельцев мотеля и их постояльцы.

ФИЛ

А скажите мне, ребятки, давно ли вы женихаетесь?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Что?

ФИЛ

Да-да, вот вы. Дело-то на мази? Интим, то-се.

БИ

Фил, кого это касается?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(с выпученными глазами!)

У нас — интим? "Интим"? Интим?!

ФИЛ

Мужчина приезжает с женщиной. В одной машине. Вместе заселяются. Эка невидаль…

Г-жа Меркьюри таращит глаза. Потом трясет головой. Потом смеется сама с собой.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(указывает на Ф. Кс. Р.)

Скорее я прилюдно испорчу воздух, чем этот человек допустит со мной интим.

БИ

Ой, это надо запомнить.

Ф. Кс. Р.

Госпожа Меркьюри права: между нами установились отношения "работодатель — исполнитель", приличные во всех отношениях.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Если он не ляжет спать на кушетке — а он не ляжет, потому что никогда в жизни не спал на кушетке, — то кушетку, черт побери, займу я!

ФИЛ

Ладно, ладно.

(Пауза.)

Вы гей-лесбиянка, госпожа Меркьюри?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Нет, я не настолько в тренде. Я просто не замужем.

БИ

Но мужчина-то есть?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Послушайте… С вашего позволения объясню эту сторону своей жизни двум малознакомым людям, хотя и очень милым.

(Пауза.)

Мужчина до крайности осложнил бы мою жизнь. Сейчас мужчина нужен мне примерно так же, как вашему курятнику — спутниковая антенна. Я ни от кого не завишу и ни с кем не связана. Придет время — я отойду от дел, помашу боссу ручкой и посвящу себя спутнику жизни, детишкам, шитью костюмов для Хеллоуина и так далее. Но пока я пребываю в блаженном одиночестве и работаю вот на этого человека…

(Ф. Кс. Р. кивает.)

…который доводит меня до белого каления, зато не обижается на шутки. Я увеличиваю свой банковский счет, я пользуюсь возможностью посмотреть мир, от Тасмании до этой милой гостинички. Так что у меня. Нет. Места. Для бойфренда.

На мгновение устанавливается тишина.

БИ

Тогда вот вам мой ответ.

И еще на одно мгновение. Эта тишина всеобъемлюща. Прекрасна.

Ф. Кс. Р.

Вы только послушайте.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Что? Я ничего не слышу.

Ф. Кс. Р.

Да вы не слушаете.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Еще как слушаю, черт побери.

БИ

Тишину. Он хочет сказать: послушайте тишину.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А-а-а.

(Делает попытку, прерывается.)

Стараюсь изо всех сил… Но ничего не слышу.

Ф. Кс. Р.

Единственно когда я ощущаю, что эта тишина заставляет меня почувствовать…

(Окончание фразы он оставляет при себе.)

Только оно очень быстротечно.

ФИЛ

Но здесь оно витает.

БИ

Меня теперь восхищает ее всемогущество. Лекарством от любых сложностей, от любых тревог может стать тишина ночи.

Фил смотрит на жену. Ф. Кс. Р. смотрит на Би. Г-жа Меркьюри смотрит в ночь.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Ой, теперь слышу. Ничто. Вы хотели сказать: послушайте, как звучит ничто.

(Слушает.)

Ух. Ах.

Вдали СИГНАЛИТ АВТОМОБИЛЬ. Появляется свет фар. У мотеля останавливается грузовой автофургон.

Ф. Кс. Р.

Ладно, хватит.

БИ

Это же Томми Бойер.

ФИЛ

С требуемой запчастью для автомобиля Холостячки Номер Один.

(Обращаясь к г-же Меркьюри.)

Коль скоро вы не в тренде, Томми должен вам приглянуться.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(еще сильнее закатывает глаза)

Боже, дайте хотя бы расчесаться…

ФИЛ

(зовет)

Томми!

Из грузового фургона появляется ТОММИ БОЙЕР. Он — самый великолепный представитель мужского пола на планете Земля.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Вот это — Томми Бойер?

(Ошеломлена.)

Бог мой…

Тотчас же начинает прихорашиваться.

Г-жа МЕРКЬЮРИ (ПРОДОЛЖ.)

Ну надо же. Нет, в самом деле, как же так…

БИ

А готовит как — пальчики оближешь.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(приглаживает волосы)

Вы. Надо мной. Издеваетесь?

Великий Томми Бойер приближается.

У него в руках деталь двигателя.

ТОММИ БОЙЕР

Добрый вечер, Би. Друзья.

БИ

Ты ужинал, Томми?

ТОММИ БОЙЕР

Да, спасибо. Это ты, Фил, заказывал старый насос для машины фирмы "Дженерал моторс"?

ФИЛ

Так точно. Для этой крошки, что стоит перед тобой.

Ни от кого не укрылось, что г-жа Меркьюри сражена Томми Бойером наповал.

ТОММИ БОЙЕР

Здравствуйте.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(у нее кружится голова)

Приветик-приветик!

ТОММИ БОЙЕР

Проблемы с машиной, да?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Да, челодой маловек! Она вся зажравела. Реально подвозит… то есть подводит.

ТОММИ БОЙЕР

Вот та машина? Это "бьюик".

Г-жа МЕРКЬЮРИ

В самом деле? Наш плохой, печальный, несчастный "бьюик"{75}…

ТОММИ БОЙЕР

Разберемся, — возможно, он у нас еще будет бегать.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Ладненько, оки-доки. Пойду отщелкну капот.

(Шепчет Би.)

Разговариваю, как шестилетняя девчонка. Подскажите что-нибудь!

БИ

Три года назад Томми развелся. У него подрастает дочь. Прошлым летом бросил курить. Читает запоем.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Поняла. Спасибо.

Уходит с Томми Бойером.

ФИЛ

И опять мотель "Олимп" творит чудеса.

БИ

(встает)

Пойду в доме приберусь. А вам, мужчинам, только бы языками чесать, когда женщины за уборку берутся.

ФИЛ

Ладно.

(Затем обращается к Ф. Кс. Р.)

Не желаете пройтись по периметру?

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП". ГРАНИЦА УЧАСТКА. НОЧЬ

По границе территории мотеля идут Фил и Ф. Кс. Р.

ФИЛ

(указывает пальцем)

Была у меня мысль использовать вот эти десять акров, но как-то не сложилось. Одно время хотел там змеюшник устроить.

Ф. Кс. Р.

Змеюшник?

ФИЛ

Ну да. У нас на восемьдесят восьмой дороге щиты неплохо бы смотрелись:

"Добро пожаловать в змеюшник: 140 миль",

"Добро пожаловать в змеюшник: 62 мили. Работает кондиционер!". Но Би сказала, что змей обслуживать мне не по уму. Так что вместо змеюшника у нас мотель.

Ф. Кс. Р.

Мотель вам удался. Гостеприимный, уютный. И название отличное.

ФИЛ

Если просидишь тут неделю безвылазно — свихнуться можно. Вот мы раз в неделю и катаемся по очереди в Честертон: прикупить кой-чего, в банк заглянуть. К вай-фаю подключиться у Тео в "Кофейне". Хотя бы на расстоянии с миром пообщаться.

Ф. Кс. Р.

(с тоской)

Это правильный способ.

(Возвращается к своей "панибратской" маске.)

Если обзаведусь каким-никаким ноутбуком или планшетом, я тоже так попробую.

ФИЛ

(на ходу косится на Ф. Кс. Р.)

Какое среднее имя начинается на "икс"? Разве что "Ксавье"?

(Пауза.)

Фрэнсис Ксавье Рустэн.

Ф. Кс. Р. останавливается. Понимает, что его вычислили.

Это Би догадалась, когда вы в журнале расписывались. Эф-Икс-Эр? Слово есть специальное… "Кривдо…" "Псевдо…" "Псевдоним" — слыхали, может?

Ф. Кс. Р.

(больше не играя в "свойского парня")

Извините, что вас обманул.

ФИЛ

Да что вы! Разве только в одном: при вашей-то известности и обеспеченности в бедняцкую машину сели.

(Пауза.)

Значит, вы инкогнито путешествуете? В отпуск поехали наугад, забавы ради?

Ф. Кс. Р.

Нет, не совсем.

ФИЛ

Уж не засудить ли нас решили? Можно подумать, название "Олимп" — ваше личное изобретение?

Ф. Кс. Р.

Это не мой метод.

ФИЛ

Значит, вы — редкая птица.

Ф. Кс. Р.

Я присматриваю землю и солнце.

ФИЛ

И того и другого тут в избытке. За землю денежки выложить придется, а солнце покамест бесплатное.

(Помолчав, указывает пальцем.)

Наши владения — вон оттуда и дотуда. Если верить докторам и здравому смыслу, нам уже не много осталось. Хотелось бы закончить свои дни подальше отсюда, но в таком же уюте.

Ф. Кс. Р.

Могу я озвучить свое предложение?

ФИЛ

(останавливает его жестом)

Все деловые переговоры — это по части Би. Она у нас главная.

(Пауза.)

Буду я к дому поворачивать. Сделаю себе чашку "Овалтина".

Ф. Кс. Р. смотрит вслед уходящему старику.

СМЕНА КАДРА:

НАТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП", ПАРКОВКА. НОЧЬ

У "бьюика" открыт капот. Госпожа Меркьюри светит фонариком Томми Бойеру и подает инструменты.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

А что, метрические инструменты отличаются от стандартных?

ТОММИ БОЙЕР

По факту — да.

(Пауза.)

Ну, попробуем завести машину.

Г-жа Меркьюри прыгает на водительское место.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Я готова! Заведите меня!

Поворачивает ключ зажигания. "Бьюик" с ревом возвращается к жизни!

Г-жа МЕРКЬЮРИ (ПРОДОЛЖ.)

Вот это да! Вы, наверно, прочли уйму книг по ремонту автомобилей!

В их сторону шагает Ф. Кс. Р.

Босс! Мы с Томми Бойером уезжаем… на тест-драйв.

ТОММИ БОЙЕР

Разве?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Я же должна проверить, как "бьюик" поведет себя на отрезке дороги номер восемьдесят восемь! Это потребует времени. Так что вы не ждите. Собственно, вы и не собирались. Ждать. Моего возвращения. После тест-драйва…

(Наконец поворачивается к Томми.)

Вы — на пассажирское сиденье?

Томми садится в машину и пристегивает ремень безопасности. Г-жа Меркьюри врубает РАДИО, затем дает ЗАДНИЙ ХОД. Они с Томми уносятся в ночь.

МУЗЫКА: "We’ve Only Just Begun"[15] дуэта

The Carpenters.

ИНТ.: КОНТОРА МОТЕЛЯ. НОЧЬ

Раздается стук пишущей МАШИНКИ.

Входит Ф. Кс. Р. и за конторским столом видит Би, которая бьет пальцами по клавишам.

У нее "Олимпия".

Ф. Кс. Р.

У вас действительно есть "Овалтин"?

БИ

Плитка в вашем распоряжении.

Ф. Кс. Р. находит кастрюльку молока, чашку, банку и готовит себе горячее солодовое питье.

Я немного слукавила насчет строений: вы же так или иначе их сносить будете. Всю землю в этих краях планируете скупить или как? Тогда мы в очереди к вам первые. Для нас это почетно.

Он смотрит на фото Би и Фила — первоисточник умирающего щита перед въездом.

Ф. Кс. Р.

В каком возрасте вы сфотографировались?

Би видит, что Ф. Кс. Р. изучает снимок.

БИ

Мне было девятнадцать, а Филу двадцать стукнуло. Это наш медовый месяц. В Греции. На островах было так тепло, так спокойно — уезжать не хотелось. Ну, куда ж денешься? Он пошел служить в авиацию. Я закончила школу. Поехала прокатиться по восемьдесят восьмой дороге и увидела место, куда можно было закопать наши денежки. И все у нас получилось.

(Вынимает из машинки отпечатанную страницу и передает ему.)

Ваши адвокаты основательно пройдутся по всем пунктам, но здесь главное — понравится это вам или нет.

Он даже не смотрит.

Ф. Кс. Р.

А потом вы еще ездили в Грецию? Скажем, на отдых?

БИ

Мы же мотель держим. У нас что ни день — отдых.

СМЕНА КАДРА:

ЭКСТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП", ФРИГИЯ. ПАРКОВКА. ПОЗДНЕЕ

Ф. Кс. Р. складывает отпечатанный лист бумаги и засовывает в нагрудный карман, направляясь к себе в номер. У него за спиной выключается свет в конторе, а затем гаснет и тусклая подсветка старого щита.

Останавливается в ночной тишине…

ЗАТЕМНЕНИЕ

МУЗЫКА: "Mi Reina y Mi Tesoro"

Субтитры:

"Теперь я знаю,

Что и вправду ее люблю…"

ИЗ ЗАТЕМНЕНИЯ

ЭКСТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП", ФРИГИЯ. РАННИЙ ВЕЧЕР

Солнце почти зашло; дневной свет меркнет до голубоватого.

Субтитры:

"Я сделаю все,

Чтобы покорить ее сердце…"

Празднество в разгаре. Над парковкой натянута ГИРЛЯНДА из лампочек, которая расцвечивает сгущающиеся сумерки магическим сиянием.

Под аккомпанемент Хесуса Идальго и его ОРКЕСТРИКА танцуют ПАРЫ. Хесус Идальго поет о своей королеве, которую любит всем сердцем. Здесь же присутствует его многочисленная родня, ДЕТИ плещутся в новеньком бассейне.

Томми Бойер приехал с маленькой дочкой, которая вместе со своими подружками прыгает через скакалку; с ними — изменившаяся до неузнаваемости г-жа Меркьюри, в джинсах и топе с бретелькой через шею.

Вокруг грузовиков снуют СТРОИТЕЛИ, которые складывают инструменты, завершив долгий рабочий день.

Николас, официант из команды обслуживания в номерах, добавляет завершающие штрихи к великолепному ужину, какой сделал бы честь свадебному банкету на дорогой яхте.

Приехавшие на пышное празднество издалека — шутка ли сказать, из Честертона — МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ привезли с собой садовые кресла.

Ф. Кс. Р. одет в прекрасный, но неброский костюм. Он обсуждает чертежи с группой из ШЕСТИ АРХИТЕКТОРОВ.

На почетных местах сидят в креслах Фил и Би; у обоих, как в игровом шоу "По правде говоря", глаза закрыты повязками.

БИ

До чего же я соскучилась по этому парню с гармошкой!

ФИЛ

Судя по звукам, мы с тобой увидим целый балаган, когда повязки снимем.

БИ раскачивается в такт мексиканской мелодии. Бригадир строителей, КОЛЛИНЗ, шепчет что-то на ухо Ф. Кс. Р., который широким жестом отпускает архитекторов.

Ф. Кс. Р.

Госпожа Меркьюри! Мы готовы.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

(крутя скакалку)

Это кто здесь "госпожа"?

Ф. Кс. Р.

Ох. Виноват. Многолетняя привычка.

(Делает новую попытку.)

Диана! Мы готовы!

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Отлично, Эф-Икс! Я мигом!

(Обращаясь к дочери Томми.)

Бежим, Лиззи. Сейчас начнется представление!

Хесус эффектным аккордом завершает МУЗЫКУ. Все аплодируют оркестру.

Ф. Кс. Р. подходит к Филу и Би.

Ф. Кс. Р.

Признавайтесь честно: вы не подсматривали?

ФИЛ

Нет!

БИ

Ты там, часом, не расстрельную команду построил?

Ф. Кс. Р.

Диана, сейчас достаточно стемнело?

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Отвечаю: да.

Ф. Кс. Р.

Отлично. Коллинз!

Коллинз стоит у главного рубильника.

Коллинз

Давай!

Коллинз отключает освещение. Парковка погружается в полную темноту.

Ф. Кс. Р.

Отлично. Можно снять повязки.

Фил и Би снимают повязки. Кругом темно.

ФИЛ

Черт, хоть глаз выколи.

БИ

Куда смотреть-то?

ФИЛ

Где балаган, хотел бы я знать?

Ф. Кс. Р.

(кричит)

Да будет свет!

Коллинз щелкает каким-то переключателем. Парковку и всех присутствующих неожиданно заливает… море оттенков красного, синего и золотистого неонового света.

Судя по лицу миз Меркьюри, она видит что-то необыкновенно прекрасное. Рядом с ней Томми Бойер держит на руках дочку.

ТОММИ БОЙЕР

Вот это да!..

Гости, светящиеся разными цветами, смотрят в небо.

Г-жа МЕРКЬЮРИ

Что я вижу! Небесный свет!

КРУПНЫЙ ПЛАН: Фил и Би молчат; на их лицах играют огни, как в магическом шоу…

БОЛЬШОЙ ЩИТ

Гигантский Фил и гигантская Би, в яркой, выразительной подсветке, приветствуют мир, как близнецы-переростки, с высоты ночного неба. "Лучший отдых — у нас!" — воздев кверху руки, зазывают они, красивые, гостеприимные, молодые.

Этот щит великолепен. Поистине великолепен.

Би тянется к мужу и берет его за руку.

БИ

Похоже, останемся мы тут на века…

Ф. Кс. Р. слышит ее слова. Он смотрит вверх, на щит. На его лице тоже играют огни всех цветов.

СМЕНА КАДРА:

ЭКСТ.: МОТЕЛЬ "ОЛИМП". ОКРУЖАЮЩАЯ ТЕРРИТОРИЯ. ТЕ ЖЕ

Рекламный щит загораживает собой мотель "Олимп".

А потом…

На месте пейзажа медленно ВОЗНИКАЕТ…

ОЖИВЛЕННЫЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ.

В пустыне планомерно вырастают здания, и каждое — своего рода жемчужина.

СИСТЕМА АККУМУЛЯЦИИ СОЛНЕЧНОЙ ЭНЕРГИИ, полностью завершенная, уходит вдаль.

Ныне Фригия — чудесный городок…

Вокруг этого примечательного щита…

Вокруг Би и Фила, которые будут приглашать многие поколения путешественников: "Лучший отдых — у нас!"

ЗАТЕМНЕНИЕ

Спросить Костаса

Ибрагим сдержал слово. По цене одной бутылки "Джонни Уокер ред лейбл" достал для Ассана две, определенно краденые, но друзей это не остановило. В ту пору американское спиртное было на вес золота, даже ценнее американских сигарет.

Позвякивая бутылками в рюкзаке, Ассан, одетый в почти новехонький синий костюм в полоску, обходил таверны портового города Пирей в поисках старпома "Беренгарии". Старпом, как было известно, ценил и вкусовые качества "Джонни Уокера" с красной этикеткой, и его воздействие на организм. Было также известно, что после погрузки "Беренгария" уйдет в Америку.

Старпома Ассан нашел в таверне "Антолис": тот лечился утренним кофе.

— У меня один пожарный матрос есть, больше не требуется, — ответил он Ассану.

— Но я знаком с устройством сухогруза. Языками владею. На все руки мастер. И бахвалиться не люблю. — Ассан улыбнулся своей незатейливой шутке; старпом — нет. — На "Деспотико" вам любой это подтвердит.

Старпом жестом подозвал паренька-официанта и заказал еще кофе.

— Ты не грек, — сказал он Ассану.

— Болгарин, — признался Ассан.

— А что у тебя за говор?

Во время войны старпом тесно сотрудничал с болгарами, но у этого были незнакомые интонации.

— Я родом из горной местности.

— Помак{76}, что ли?

— Это плохо?

Старпом помотал головой:

— Да нет. Помаки — народ спокойный, крепкий. В войну им досталось.

— В войну всем досталось, — заметил Ассан.

Молодой официант подал старпому вторую чашку кофе.

— На "Деспотико" ты давно? — поинтересовался старпом.

— Полгода уже.

— Ты потому ко мне набиваешься, что хочешь в Америке сдернуть. — Опыта старпому было не занимать.

— Я потому хочу к вам наняться, что ваше судно работает на жидком топливе. Пожарный матрос обязан проверять пузырек в трубе, а не кидать лопатой уголь. Если человек только лопатой машет, он ни на что другое не сгодится.

Старпом закурил, но Ассану сигарету не предложил.

— Пожарный матрос мне не требуется.

Ассан полез в рюкзак, зажатый между ступнями, вытащил две бутылки "Джонни Уокера" с красной этикеткой и поставил на столик рядом с утренним кофе старпома.

— Вот. Устал с собой таскать.

Спустя три дня после выхода в рейс некоторые члены экипажа стали вызывать у старпома досаду. Стюард-киприот припадал на одну ногу и нерасторопно убирал со столов. Матрос Сорианос подвирал: докладывал, что проверил шпигаты, а сам к ним не подходил. От Ясона Калимериса ушла — в который раз — жена, и его горячий нрав сделался еще более взрывным. Каждый разговор с этим парнем вырастал в перебранку, даже за игрой в домино. Зато Ассан никаких неприятностей не доставлял. Вахту нес без перекуров, то протирал клапаны, то брался за проволочную щетку и отчищал поверхности от ржавчины. В карты и в домино играл без лишнего азарта. И что важно, не мозолил глаза капитану. Капитан, по сведениям старпома, замечал все. Но Ассана не замечал.

После Гибралтара Атлантика встретила сухогруз сильным волнением. Старпом в рейсе вставал рано, совершал обход "Беренгарии", высматривал малейшие упущения. В этот день он, как всегда, поднялся на мостик, чтобы выпить кофе, который там не переводился, а потом направился в трюм. Никаких вопросов у него не возникало, пока возле топливозаправочного поста он не услышал болгарскую речь.

Стоя на коленях, Ассан растирал ноги прислонившегося к переборке парня, черного от маслянистой сажи и облепленного мокрой одежкой.

— Теперь смогу походить, дай мне размяться, — сказал перепачканный незнакомец, делая неуверенные шаги по стальной палубе. Он тоже говорил по-болгарски. — Ох. Полегчало. — Он пару раз приложился к бутылке с водой и набросился на толстый ломоть хлеба, принесенный ему в узелке из банданы.

— Уже в океан вышли, — сообщил ему Ассан.

— Я чувствую. Качает сильно. — Доев хлеб, парень запил его водой. — Долго еще?

— Дней десять.

— Надеюсь, не больше.

— Тебе пора, — сказал Ассан. — Держи емкость.

Он передал чумазому собеседнику жестянку из-под галет, а у того забрал банку из-под кофе, которая сейчас — старпом определил по запаху — была заполнена нечистотами. Накрыв ее головным платком, Ассан оставил дружку непочатую бутылку воды, и перепачканный субъект пополз в какую-то дыру. С трудом протиснувшись в узкий лаз, где над палубой приподняли стальной лист, он исчез. Ассан взялся за лом, и кусок обшивки скользнул на свое место подобно квадратику пазла.

Старпом не побежал докладывать об увиденном капитану. Вместо этого он вернулся к себе в каюту и рассмотрел "Джонни Уокер ред лейбл": две бутылки — одна за Ассана, другая за его приятеля, который схоронился в полуметровом пространстве между стальными листами. На суда, идущие в Америку, нелегалы пробирались частенько, и, чтобы не усложнять жизнь себе и другим, проще всего было их не видеть и не задавать лишних вопросов. Случалось, конечно, что в порту прибытия непрошеный гость покидал судно уже в гробу.

Эх, в какой же дурдом превратился этот мир. Но после пары глотков из первой бутылки мир стал казаться чуть более сносным. Наткнись кто-нибудь на перемазанного чужака, заползшего в черную щель, мало не покажется никому, а на капитана еще навесят нескончаемую бумажную волокиту. Пусть Ассан своим умом думает, как ему быть. А не узнает капитан, какое дельце провернули у него под носом, значит не узнает.

"Беренгарию" задержали два шторма, потом пришлось двое суток стоять на рейде и ждать крошечный катер, который доставил портового лоцмана, чтобы тот поднялся по лоцманскому трапу на борт и провел судно к причалу.

Сухогруз еле втиснулся между другими судами; швартовались уже в темноте. Старпом увидел, что Ассан стоит у леера и вглядывается в ночной силуэт отдаленного города.

— Это Филадельфия, штат Пенсильвания. Америка.

— А где Чи-каа-го? — спросил болгарин.

— От Филадельфии до него подальше будет, чем от Афин до Каира.

— Так далеко? Убиться легче.

— Филадельфия с виду — рай, согласен? Но когда придем в "Нью-Йорк, Нью-Йорк", ты увидишь, что такое настоящий американский город.

Ассан закурил; старпому тоже предложил сигарету.

— В Америке сигареты куда лучше. — Старпом затянулся, пристально глядя на болгарина, с которым в рейсе не было никаких проблем. Абсолютно никаких. — Завтра "кузнечики" придут досматривать судно.

— Что за кузнечики?

— Пограничный контроль. Шмонать будут капитально — нелегалов искать. Коммунистов.

При упоминании коммунистов Ассан сплюнул за борт.

— Нас каждый раз по головам считают, — продолжал старпом. — Если какая нестыковка, жди беды. А если нарушений не выявят, то пойдем в увольнение, увидим "Нью-Йорк, Нью-Йорк". Я тебя там в парикмахерскую сведу. Побреют лучше, чем турки.

Ассан помолчал.

— Если на судно пробрались коммунисты, пусть бы их всех повязали, — сказал он, повторно сплевывая за борт.

Лежа в кубрике на своей койке, Ассан притворялся спящим, пока другие матросы сновали туда-сюда. В четыре часа утра он бесшумно оделся и заскользил по коридору, всматриваясь в каждый угол, чтобы убедиться в отсутствии лишних глаз. У топливозаправочного поста он взял лом, приподнял стальной лист и сдвинул в сторону.

— Пора, — сказал Ассан.

Ибрагим выполз из темной щели между палубой и внутренним корпусом; локти и колени были содраны в кровь. Сколько же дней и ночей он там провел? Восемнадцать? Двадцать? Какая разница?

— Погоди, надо емкость достать, — прохрипел он.

— Брось. Валим отсюда. Быстро.

— Секунду, Ассан, прошу тебя. Ноги…

Насколько хватило выдержки, Ассан помассировал Ибрагиму ноги, а затем помог другу встать. Ибрагим выпрямлялся в полный рост лишь на пару минут в сутки. Спину пронзила нестерпимая боль, колени дрожали.

— Надо идти, — сказал Ассан. — Держись в двух метрах сзади. На каждом углу — остановка. Если услышишь, что я с кем-то заговорил — исчезни, хоть сквозь землю провались.

Ибрагим покивал и мелкими шажками двинулся следом.

Один трап вел к люку, который вел в некий отсек, который вел к следующему люку, к следующему коридору, к следующему трапу. Выше был еще один коридор и еще один трап, который, впрочем, походил на обычную лестницу. Ассан потянул на себя тяжелую металлическую дверь и выждал. Свежий воздух ударил Ибрагиму в лицо впервые за три недели — ровно столько занял рейс "Беренгарии" из Пирея, ровно столько Ибрагим прятался под стальными листами.

— Все чисто, — прошептал Ассан.

Шагнув за лацпорт, Ибрагим наконец очутился в открытом пространстве, ночь несла блаженство, глаза вглядывались в темноту. Ночной воздух, воздух лета, дышал теплом. Они стояли у леера на левом борту, спиной к причалу; в двенадцати метрах внизу была вода. За несколько часов до этого пожарный матрос, единственный помак на судне, безымянный, как вся палубная команда, закрепил веревку на самой нижней перекладине леера.

— Спускайся. Плыви к причалу, а там найдешь, где из воды вылезти.

— Надеюсь, хоть плавать не разучился, — смеясь, выговорил Ибрагим, как будто удачно сострил.

— Поблизости увидишь кусты. Там отсидишься, а завтра я приду.

— А вдруг меня собаки учуют?

— Ты с ними задружись.

Ибрагим снова посмеялся, а потом, перебравшись через ограждение, взялся за веревку.

Старпом вместе с капитаном пил кофе в правом крыле ходовой рубки. Разгрузка близилась к концу; на причале сновали докеры, работали краны, подъезжали и отъезжали грузовики.

— Поедем в отель "Уолдорф", — сказал капитан в тот момент, когда старпом заметил Ассана.

Тот спускался по сходням с рюкзаком за спиной — с тем самым, где перед рейсом позвякивали бутылки "Джонни Уокера" с красной этикеткой. Под мышкой у него был зажат какой-то сверток. Матросы обычно возвращались со свертками из увольнения, накупив американских диковинок. А тут Ассан со свертком сходил на берег.

— Там стейки вот такие. — Капитан на пальцах показал толщину вожделенных стейков. — Отель "Уолдорф-Астория". Лучшие стейки — там.

— Место хорошее, — кивнул старпом; Ассан скрылся в кустах.

Не найдя Ибрагима, Ассан встревожился: вдруг его друга застукали "кузнечики", когда рыскали в поисках коммунистов и неучтенных голов без документов. Чтобы не кричать, он по-собачьи заскулил. На этот зов тут же отозвалась собака, но оказалось, это Ибрагим, который выбрался из зарослей, голый до пояса и с жирными от мазута башмаками в руках.

— Кто тут вожак стаи? — улыбаясь, спросил он.

— Переночевал нормально?

— Сделал себе лежанку из тростника, — ответил Ибрагим, — мягкую. Да и ночь теплая выдалась, ни ветерка.

Развернув пакет, Ассан вынул смену одежды, мыло, кое-что из еды и бритвенный станок. Помимо этого, там был сложенный из газеты и перевязанный в середине конверт, а в нем некоторая сумма в драхмах — доля Ибрагима от их совместных заработков, отложенных в Греции. Не пересчитывая, Ибрагим сунул деньги в карман.

— Сколько будет стоить билет на поезд до Чи-каа-го, Ассан?

— А сколько стоит от Афин до Каира? На вокзале есть обменник.

Когда Ибрагим поел и умылся, Ассан усадил его на камень и побрил — без зеркала Ибрагиму самому было не справиться.

Стоя на крыле мостика, старпом направил бинокль на заросли кустов. Там, где шевелились ветки, он разглядел Ассана, который брил какого-то парня. Проблема рассосалась сама собой, минуя капитана. Гроб, стало быть, не понадобится. Головастый помак, этот Ассан.

Пока Ибрагим расчесывал мокрые волосы, Ассан кое-как отчистил его башмаки.

— Уж как смог, — сказал он, протягивая их другу.

Ибрагим пошарил в кармане, вытащил одну драхму и сунул в руку Ассану:

— Держи. Навел идеальный глянец на идеальные туфли.

Ассан поклонился. Оба посмеялись.

Смешавшись с рабочими, они прошли через территорию порта — вдоль огромных легковых автомобилей, большегрузных самосвалов размером с дом и множества судов, среди которых были и старые, ржавые корыта, и пароходы куда больше и новее "Беренгарии". Докеры покупали в киоске булочки с сосисками; Ассан, выучивший американские буквы, прочел на вывеске: "HOTDOGS". Оба болгарина оголодали, но американских денег у них не было. Впереди появилась проходная с охранником в будке, но американцы шли вперед и даже не останавливались.

— Ассан. Увидимся когда-нибудь в Чи-каа-го, — сказал Ибрагим и добавил по-английски: — Тэнк ю берри мач.

— За что? Я только парашу за тобой выносил.

Ассан взял себе одну сигарету и отдал всю пачку другу. Закурив, он стал смотреть вслед Ибрагиму и убедился, что тот небрежно кивнул охраннику, миновал проходную и скрылся из виду на дороге, ведущей к горизонту Филадельфии.

Вернувшись на судно, Ассан все утро находил себе занятия и пришел в столовую команды к самому концу обеда, когда за столами почти никого не осталось. Он придвинул к себе супницу, а также остатки хлеба и овощного салата. Хромой киприот сходил на камбуз за кофе.

— Первый раз в Америке? — спросил он Ассана.

— Ага.

— Я тебе так скажу: Америка, Нью-Йорк, Нью-Йорк — это самый высокий уровень. Там есть все, что душе угодно. Вот увидишь.

— А "кузнечики" — они в котором часу на борт поднимаются? — спросил Ассан.

— Какие еще кузнечики?

— Американцы — те, что судно обыскивают. Красных ищут. Воду мутят.

— Что ты мелешь?

— Которые по головам нас пересчитывают. Мне старпом рассказывал. Большие шишки приходят и устраивают шмон.

— На предмет чего? — Киприот ушел на камбуз взять себе чашку кофе.

— Ну как, а в документы наши заглянуть? Построить нас в шеренгу для проверки? — Ассан столько раз становился в шеренгу для проверки документов, что предвидел то же самое и в Америке.

— С этой фигней капитан сам разбирается. — Киприот залпом проглотил полчашки кофе. — Слушай, я знаю, где в Нью-Йорке бордель есть. Завтра возьми с собой деньжат, а в остальном положись на меня.

В родной деревне Ассан смотрел черно-белые фильмы, дрожавшие на белой стене. Иногда попадались и американские, про ковбоев, которые на полном скаку палят из револьверов, оставляя за собой длинные струйки дыма. Но больше всего ему нравилась кинохроника: заводы, стройки, какое-нибудь новое здание, вырастающее до небес в городе под названием Чикаго. В Чикаго полно высоченных домов, а на улицах — сплошь черные седаны.

Но "Нью-Йорк, Нью-Йорк" оказался городом без конца и без края: он бросал отсвет на небо, золотил низкие облака, пускал по дрожащей воде цветной дым. Когда пароходик медленно двигался по широкой реке, город проплывал мимо, как расшитый драгоценными каменьями занавес: миллионы освещенных окон, яркие небоскребы, похожие на замки, и парные огни машин, огромного количества машин, с жужжаньем мчащихся во все стороны, — все это сливалось в единое полотно. Раскрыв рот и глядя во все глаза, Ассан стоял на открытой палубе, и ветер трепал его одежду.

— Обалдеть, — сказал он в ту сторону, где простирался Нью-Йорк, Нью-Йорк.

Наутро старпом нашел его у топливозаправочного поста.

— Ассан, надевай костюм в полоску. Бриться пойдем.

— У меня еще вахта не закончилась.

— Кому сказано: завязывай. Покамест я тут старпом. Собирайся. Деньги на судне оставь, не то тебе живо карман подрежут.

По улицам летели машины, многие желтого цвета, с надписями на боках. С визгом тормозов они останавливались на углах, высаживали одних пассажиров и забирали других. Прибитые к столбам вертикальные ящички вспыхивали то красным, то зеленым, то желтым. Повсюду — на столбах, на стенах, в окнах — были вывески, такая уйма, что Ассан бросил всякие попытки разобрать буквы. Те американцы, что с виду побогаче, двигались стремительно. Да и те, что с виду небогаты, тоже куда-то спешили. Трое чернокожих здоровяков в пропотелых рубашках, поигрывая мускулами, волокли по ступенькам в какой-то подъезд массивный деревянный короб. Отовсюду неслись крики, музыка, рев моторов и радиоголоса.

Когда старпом с Ассаном переходили широкую улицу, их чудом не сбил парень на своем двухколесном железном коне с мотором. В кинохронике Ассану доводилось видеть моторизованную полицию, но этот парень — явно не коп. Стало быть, а Америке всем кому не лень дозволено гонять на таких махинах?

Они миновали киоск, где продавались газеты, сладости, напитки, курево, журналы, расчески, авторучки, зажигалки. Через две минуты на пути возник точно такой же, торговавший схожими товарами. Оказалось, киоски понатыканы всюду. По уходящим за пределы видимости улицам текла река машин, пешеходов, набитых автобусов, груженых самосвалов и даже повозок, запряженных лошадьми. Старпом шагал размашисто.

— Когда выходишь в Нью-Йорк, Нью-Йорк, нужно пошевеливаться, иначе ворье тебя заприметит.

Они переходили улицу за улицей, сворачивали то за один угол, то за другой. Ассан поневоле снял пиджак в полоску и повесил на руку. По спине стекал пот, перед глазами плыло, голова лопалась от Америки.

На каком-то углу старпом остановился:

— Постой-ка. Куда это мы забрели?

— Вы разве дорогу не знаете?

— Я вот думаю, как нам лучше отсюда выбраться. — Старпом огляделся и увидел нечто такое, что его рассмешило. — Ты погляди!

Запрокинув голову, Ассан посмотрел в указанную сторону и на верхнем этаже увидел растянутый во все окно, наподобие вывески, бело-голубой греческий флаг: крест — символ церкви, полосы — символы моря и неба. Какой-то мужчина без пиджака, ослабив галстук, говорил по телефону и размахивал сигарой.

— Где только наших нет. — Старпом опять хохотнул, а затем поднял руку ладонью кверху. — Вот смотри. Нью-Йорк, Нью-Йорк усвоить проще простого. Он имеет форму ладони. Авеню, все под номерами, длинные, тянутся от пальцев к запястью. Стриты, все пронумерованные, идут поперек ладони. Бродвей, линия жизни, изогнут на всем протяжении. Два средних пальца — это Центральный парк.

Ассан изучил собственную ладонь.

— Эти указатели, — старпом ткнул пальцем в сторону двух дощечек, закрепленных на столбе крест-накрест, — сообщают, что мы находимся на пересечении Двадцать шестой стрит и Седьмой авеню. То есть вот здесь, видишь? — Старпом обратился к карте своей ладони. — Угол Двадцать шестой и Седьмой. Усек?

— И это — у меня на ладони. Обалдеть. — Ассану показалось, он все запомнил.

Они продолжили путь по Седьмой авеню и свернули за угол. Старпом остановился у ступенек, ведущих в подвальную парикмахерскую.

— Пришли, — объявил он и начал спускаться ко входу.

Эта мужская парикмахерская смахивала на те, что остались в Старом Свете. Все присутствующие уставались на Ассана со старпомом. Здесь было включено радио, но вместо музыки гремел один мужской голос, перекрывающий шум толпы; толпа время от времени ревела и начинала хлопать. На полках выстроились шеренги флаконов с жидкостями всех цветов радуги. По воздуху плыл сигаретный дым; две настольные пепельницы были до краев набиты окурками.

Старпом обратился по-английски к пожилому цирюльнику (напарник у того был совсем молодой — как видно, сын), а потом сел в сторонке на стул. Ассан пристроился рядом, слушая английскую речь и листая журналы с портретами вооруженных преступников и женщин в узких юбках. В очереди ожидали трое американцев, наконец один из них пересел в кресло к молодому парикмахеру — удобное, стальное, с кожаным сиденьем. Когда следующий посетитель расплатился и отпустил шутку, от которой другие рассмеялись, Ассан выскользнул за дверь и по ступенькам поднялся на тротуар. Обслужили следующего; он тоже сказал что-то смешное, расплатился мелочью и ушел.

Место в кожаном парикмахерском кресле занял старпом и стал что-то объяснять, указывая на Ассана. Парикмахер посмотрел в его сторону и сказал "Yoо bet-cha"[16], а потом накинул на старпома белую салфетку, плотно закрепил сзади на шее и приступил к бритью. Троекратно распаривал, намыливал помазком и брался за бритву — получалось не хуже, чем у турок в Стамбуле. Затем подстриг, а над шеей и за ушами прошелся бритвой. Мужчины пересмеивались и что-то рассказывали; старпом не отставал — видимо, заключил Ассан, как следует поднаторел в английском. Американцы, хохоча, посматривали на Ассана, будто шутки отпускались в его адрес.

Гладко выбритый, благоухающий терпким одеколоном, старпом расплатился бумажными деньгами и, сказав что-то по-английски, указал на Ассана. Парикмахер повторил "Yoo bet-cha" и жестом пригласил Ассана в кресло.

Пока Ассана закутывали в белую салфетку, старпом перешел на греческий:

— С тебя денег не возьмут. Я расплатился. Держи вот это. — Старпом вручил ему ком сложенных бумажных денег. Американских. — Ты парень толковый, правильный, в Америке не пропадешь. Удачи.

На ступеньках, ведущих на улицу, Ассан в последний раз увидел ботинки старпома.

Когда на Нью-Йорк, Нью-Йорк опустился поздний летний вечер, а огни стали лучиться особым теплом, Ассан, ощущая гладкость своей кожи и втягивая запах одеколона, шагал по улицам. Он увидел много любопытного: в одной витрине на механических вертелах крутились десятки кур; уличный торговец расставил заводные машинки на ящике с деревянным бортом, чтобы игрушки не сваливались; в ресторане, за целиком стеклянной стеной, ужинали американцы — одни за столиками, другие на высоких табуретах у длинной стойки; расторопные подавальщицы разносили большие тарелки с горами сытной еды и маленькие блюдечки с пирожными и сдобой. Ассан прошагал мимо уходившей куда-то под землю длинной лестницы с затейливыми коваными перилами: вверх и вниз поспешали толпы людей — никто не хотел стать легкой добычей карманников.

Внезапно дома закончились, открылось небо, а на другой стороне оживленной улицы возникли толстые деревья. Ассан прикинул на пальцах: выходило, что это как раз Центральный парк. Не зная, как перейти через широкую проезжую часть, он устремился за другими прохожими. Возле округлого низкого парапета стоял человек с тележкой и продавал "HOTDOGS"; на Ассана вдруг накатил сильнейший голод. Вытащив из кармана полученные от старпома деньги, он отделил бумажку с цифрой "1" и протянул ее торговцу; тот засыпал Ассана вопросами, но ответов не получил. Ассан разобрал только "кока-кола" — по сути, к этому сводились все его знания английского.

Торговец дал ему истекающую красным и желтым соусами сосиску в тесте, приправленную вязким, мокрым луком, и бутылку кока-колы, а потом отсчитал целую пригоршню монет трех разных достоинств. Свободной рукой Ассан тут же опустил их в карман и, присев на скамейку, подкрепился вкуснейшей едой. Бутылка кока-колы опустела лишь наполовину. Вернувшись к тележке, Ассан на ладони протянул торговцу мелочь; тот выбрал самую тонкую монетку и приготовил такую же щедро сдобренную сосиску.

Пока Ассан допивал кока-колу и, разглядывая фонтаны и статуи, прохаживался по аллеям прекрасного парка, солнце закатилось, небо потемнело, а на столбах зажглись ослепительные фонари. Он видел парней с девушками, которые, смеясь, держались за руки. Богатая дама выгуливала крошечную собачонку, забавнее которой он в жизни не видал. Хотел даже завыть, чтобы в шутку подразнить это животное, да подумал, что богачка нажалуется полицейскому, а тот, чего доброго, потребует предъявить документы.

Выйдя через боковые ворота в стене, Ассан опять оказался в городе. Было уже поздно, и люди, направлявшиеся в парк, несли с собой одеяла и подушки. Он понимал, что это, в отличие от дамы с собачонкой, отнюдь не толстосумы, а простые семьи, белые, черные и коричневые, с хихикающими ребятишками, и одиночки, уставшие от дневных трудов. Следом за одной семьей Ассан вернулся в парк и оказался на широком лугу, где многие, разложив одеяла и постельные принадлежности, устраивались на ночлег под открытым небом, в жаркой, влажной ночи. Некоторые уже спали. Некоторые, убаюкивая детей, располагались под деревьями на краю луга.

Найдя плашку мягкой травы, он снял ботинки, подложил под голову пиджак. И вскоре заснул под отдаленный гул транспорта и негромкие разговоры мужей и жен.

Ассан ополоснул лицо в общественном туалете какого-то каменного строения. Щелчками пальцев почистил пиджак и брюки, отряхнул выходную рубашку, а потом снова оделся, пока не решив, куда бы направиться сегодня.

И тут ему на ум пришел человек, кричавший что-то в телефон возле греческого флага, — старпом еще посмеялся. Где же это было? Он посмотрел на карту-ладонь, вспомнил, что старпом упоминал пересечение Двадцать шестой стрит и Седьмой авеню, и сообразил, в какую сторону двигаться.

В том окне сегодня никто не маячил, но греческий флаг был на месте. Ассан разыскал входную дверь, где была маленькая табличка с маленьким греческим флагом и надпись по-гречески: "Международное эллинистическое общество". Он вошел и поднялся по лестнице.

Несмотря на распахнутые окна и приоткрытую дверь, офис плавился от жары. До слуха Ассана донеслась музыка; под сопровождение размеренной мелодии голос повторял: "Ао… пробел… ао… пробел. Дэ… цок… дэ… цок… дэ… цок".

От двери Ассан мог разглядеть только захламленный стол и пару мягких кресел. "Эф… цок… Эф… цок… Эф… цок… пробел… тук".

Асан шагнул за порог. В тесном внутреннем кабинете, за небольшой зеленой машинкой, поставленной на крошечный столик, сидела девушка. Она сосредоточенно ударяла по клавишам пальцами левой руки, следуя записанным на пластинке инструкциям. Не решаясь прервать этот урок машинописи, Ассан застыл.

— Ти канис?[17]

Ассан обернулся. Тот самый человек, который вчера кричал в телефон, входил в приемную с небольшим бумажным пакетом.

— Ты кто? — спросил он по-гречески.

— Ассан Чепик.

— Не грек?

— Нет, болгарин. Но родом из Греции. Я флаг увидел.

Мужчина достал из пакета картонный стаканчик — судя по аромату, с кофе, а также круглое выпечное изделие с дыркой посередке.

— Жаль, что ты нагрянул без предупреждения, Ассан, — я бы тебе завтрак принес! — Мужчина в голос засмеялся. — Дороти! Ассан пришел, требуется еще стакан кофе.

"Ал… ал… ал… пробел".

— Я только что урок начала!

— Так останови пластинку! С голодным болгарином шутки плохи. — Мужчина повернулся к Ассану. — Дороти сейчас организует кофе. Вернее, жидкость, которую здесь именуют кофе.

Ассан попробовал горячий напиток, состоявший в основном из молока и сахара, с едва уловимым привкусом кофе. Дороти опять села за машинку и стала клацать в такт пластинке. "Ю… ю… ю… пробел… Э… э… э… пробел". Димитрий Бакас (так звали хозяина офиса) начал задавать Ассану вопросы. Ассан рассказал, что устроился на "Беренгарию" и вчера ушел с парохода, но ни словом не упомянул Ибрагима, который хоронился под обшивкой палубы, чтобы добраться до города под названием Филадельфия.

Умолчал Ассан и о том, как провел четыре года после окончания войны, как пытался перейти границу между Болгарией и Грецией. Не стал рассказывать, как его брат однажды утром совершил роковую ошибку: развел костер, чтобы согреть воды. Они ушли в горы, переночевали между двумя валунами и собирались без промедления двигаться дальше, но у Ассана в кармане завалялся маленький пакетик кофе. Брат попросил одну-единственную чашку, сказал — чтобы взбодриться, но на самом деле просто хотел в утреннем холоде глотнуть горячего кофе. По их следу шли охотники за головами, подручные коммунистов, которые заметили дымок за рощицей. Ассан как раз уединился на другой стороне рощицы, чтобы справить большую нужду. Оставаясь невидимым, он наблюдал, как его брат затеял потасовку и один из преследователей выстрелил ему в голову. Не узнал Димитрий и о том, что Ассану случилось убить человека. Ассан хотел напиться из ручья, и его застукал какой-то местный. У того на потертом пиджаке блеснул партийный значок, а взгляд сообщил Ассану все остальное. Незнакомец припустил в безвестную соседнюю деревню, чтобы донести на предателя, пробиравшегося к границе, но Ассан сумел его догнать и ударил камнем по голове, а тело сбросил в овраг. Сейчас он не стал уточнять, как добрался до Афин и открылся одному парню, который дал ему адрес ночлежки для таких же беженцев. Стоило Ассану появиться в указанном доме, как его избили, приковали кандалами к другим беженцам, попавшимся на удочку провокатора, бросили в грузовик без опознавательных знаков и отправили назад, в Болгарию. Ассан не стал рассказывать, как коммунист в звании капитана привязал его к стулу, начал выкрикивать вопросы, но не удовлетворился ответами, пустил в ход кулаки, а потом и особые приспособления, после чего снова и снова выкрикивал свои вопросы. Потом был лагерь, где узников расстреливали и вешали на глазах у Ассана, но и об этом он сейчас умолчал.

Не упомянул он и девушку, с которой после его освобождения они, вечно голодные, недолго были вместе. Не назвал ее имени — Надежда, не сказал, что она забеременела и они поженились за пару месяцев до рождения их сына, Петара. У молодой жены были трудные роды, и повитуха не сумела остановить кровотечение. Без грудного молока ребенок не прожил и месяца. Димитрий так и не узнал, что у Ассана некогда был сын Петар.

Ассан мог бы поведать, как его арестовали за кражу пустых бутылок, хотя никакие бутылки он не крал. А поскольку он уже считался судимым, его бросили в тюрягу. Четвертая попытка к бегству, новый арест, трудовой лагерь, знакомство с Ибрагимом. Как-то в ночную смену подошедший поезд заслонил их от охраны, и они, бросив лопаты, прыгнули в реку. Ассан сохранил в тайне историю о том, как их, мокрых, продрогших, нашел за многие мили от лагеря какой-то сельчанин, который свободно мог бы на них донести, но вместо этого пустил их к себе обсушиться и поесть горячего. Да еще и денег дал — по двадцать левов на брата.

Ассан с Ибрагимом купили билеты на автобус до горной деревни близ греческой границы. Когда полиция стала проверять документы, друзья не смогли предъявить ни одной бумажки. Но тюремная роба, как оказалось, была весьма схожа с солдатской формой, только без нашивок и знаков отличия. Когда Ассан заявил, что их направили в армейский госпиталь как разносчиков тифа, полицейские, выпучив глаза, едва не попрыгали из автобуса.

Границу они перешли на высокогорье. В Афинах с год зарабатывали драхмы киркой и лопатой, а потом Ассан устроился пожарным матросом на "Деспотико" и такой же лопатой бросал уголь в топку парома, что курсировал между Пиреем и многочисленными греческими островами.

Обо всем этом Ассан умолчал; сказал только, что перешел пожарным матросом на "Беренгарию" — следить за масляным пузырьком в трубке, а теперь вот оказался в Америке, сбежав с парохода.

Димитрий понимал, что Ассан не говорит всей правды, но не брал в голову.

— Ты в курсе, что я могу для тебя сделать?

— Обучить машинописи?

Дороти теперь выстукивала: "Олдж… тук… кью… пробел… тук… Си… тук… Дабл-ю… клак… пробел".

Димитрий расхохотался:

— Есть добрые люди, которые помогут нам помочь тебе. Быстро такие дела не делаются. Но должен сразу предупредить: если у тебя возникнут хоть малейшие проблемы с законом… хоть малейшие проблемы с полицией, то ничего, кроме неприятностей, не жди. Понял?

— Ясное дело. Само собой.

— Ладно. Слушай дальше. Тебе нужно выучить английский на бытовом уровне. Вот адрес бесплатных курсов. Занятия вечерние. Приходишь, записываешься — и ловишь каждое слово.

Ассан взял адрес.

— У тебя имеется что-нибудь ценное на продажу? Золото, побрякушки из Старого Света?

— Ничего. Свои вещи — и те на судне оставил.

— Мой старик в тысяча девятьсот десятом так же поступил. — Из кармана пиджака Димитрий выудил сигару. — Приходи через пару дней: приоденем тебя для начала. Дороти! Сними с Ассана мерку и организуй две пары брюк. И рубашки какие-нибудь.

— Когда закончу! — Дороти даже оторвалась от клавиатуры.

"Алло… авва… авва… алло… Тук-клак-тук-клак".

— Мысли по поводу работы есть, Ассан? — Димитрий зажег сигару от шара пламени, высеченного гигантской спичкой.

Мыслей по поводу работы у Ассана не было.

— Пойдешь вот сюда. Это в деловой части города. — Димитрий черкнул что-то на другом листке бумаги и передал Ассану. — Там надо спросить Костаса.

— Спросить Костаса. Понял.

Когда Ассан выходил из офиса, тарахтенье пишущей машинки прервалось: Дороти переходила к уроку номер два.

На ладони Ассана этот адрес оказался совсем низко, где непронумерованные улицы расходились как попало. Почти весь день он бродил по кварталам непонятной планировки, кружил по одним и тем же кварталам, многократно проходил мимо одних и тех же ориентиров. В конце концов он все же нашел нужное место: заведение под вывеской "Гриль-бар "Олимп"", окаймленной греческими буквами. Вдоль всех четырех столиков тянулась прикрепленная к стене кожаная скамья; у стойки он насчитал восемь барных стульев. Все места были заняты, в зале стояла невыносимая духота. За стойкой работала женщина, слишком задерганная, чтобы взглянуть в сторону Ассана. Сочтя, что он слишком долго торчит на одном месте, она рявкнула по-гречески:

— На улице жди, деревенщина!

— Мне Костас нужен, — сказал Ассан.

— Чего? — гаркнула буфетчица.

— Мне Костас нужен! — прокричал он в ответ.

— Солнышко! — прокричала буфетчица, повернувшись спиной к Ассану. — Тебя какой-то деревенщина спрашивает!

Появился коротышка со щеточкой усов. Он снизошел до разговора, хотя Ассан явился совсем некстати.

— Чего надо?

— Вы — Костас? — уточнил Ассан.

— Ты чего тут высматриваешь?

— Работу, — усмехнулся Ассан.

— Господи, — вздохнул Костас. — Шел бы ты отсюда. — И повернулся спиной.

— Я к вам от Димитрия Бакаса.

— От кого? — Костас протирал тарелки и одновременно рассчитывался с посетителем.

— От Димитрия Бакаса. Он сказал, у вас для меня работа есть.

Костас прервал свое занятие и гневно посмотрел болгарину в глаза; для этого, по причине низкого росточка, ему пришлось запрокинуть голову.

— Убирайся вон! — (Те из посетителей, кто понимал по-гречески, стали оборачиваться в их сторону. Те, кто понимал только по-американски, продолжали невозмутимо жевать.) — И чтоб ноги твоей больше тут не было!

Развернувшись, Ассан убрался вон.

Путь до двух средних пальцев — до Центрального парка — был неблизок. В воздухе висела влажная жара; мокрая от пота рубашка Ассана прилипла к спине и не высыхала. Он шел и шел по одной и той же авеню, пока впереди не замигали яркие огни — в том месте, где в урагане людей, автобусов, желтых легковушек и даже верховых солдат (а может, копов) вроде как столкнулись девять улиц. Ассана никогда не заносило в такую плотную толпу, где все люди шли в разные стороны.

В огромном кафе он потратил мелочь на очередную сосиску под названием "HOTDOG" и картонный стакан сладкого ледяного сока: питья вкуснее этого он еще не пробовал, даже кока-кола не шла с ним ни в какое сравнение. Ел Ассан стоя, как и большинство посетителей, хотя мечтал сбросить ботинки. За треугольником улиц и человечества он разглядел здание, в котором узнал кинотеатр: на фасаде безостановочно кружили в погоне друг за другом яркие огоньки. Разглядел Ассан и цену билета: сорок пять центов. Такую сумму составили четыре самые маленькие монетки и одна побольше и потолще, с изображением горбатой коровы на одной стороне. Ассану не терпелось опуститься в удобное кресло и, сняв ботинки, посмотреть фильм. Оставалось надеяться, что фильм будет про Чикаго.

Кинотеатр был подобен храму. Служители, мужчины и женщины, направляли к нужным местам потоки прибывающих — как парочек, так и молодежных компаний, болтливых, громогласных, лающих от смеха. Колонны были прямо как в афинском Парфеноне, на стене красовались золоченые изображения современных ангелов, а бордовый занавес свешивался метров с тридцати.

Не успел Ассан сбросить обувь, как занавес открылся и на экране величиной с корпус "Беренгарии" замелькала короткометражка. Под музыку на экране прыгали и вертелись аршинные буквы, из которых складывались слова, но так стремительно, что Ассан ничего не разобрал. В короткометражке показали танцы дамочек и споры мужчин. Потом началась другая короткометражка, опять же с музыкой и летающими словами. На ринге состязались боксеры, по небу летело множество самолетов. В третьей короткометражке показали очень серьезную женщину, которая произносила очень серьезные речи, потом плакала, а потом припустила по улице, выкрикивая чье-то имя, вот и все. Через пару мгновений экран полыхнул яркими красками, и потешный человечек, переодетый ковбоем, но не настоящий ковбой, а с ним потрясающая брюнетка с ярко-красными губами стали распевать куплеты и отпускать шутки, от которых по всему собору гуляли раскаты смеха. Тем не менее Ассан очень скоро забылся глубоким, беспробудным сном.

Наутро в "Эллинистическом обществе" никого не оказалось. Да и весь город как-то затих, из тоннелей по лестницам поднимались редкие прохожие, многие здания обезлюдели. Отыскав по адресу курсы английского языка на Сорок третьей стрит, Ассан не увидел там ни души, так что попрактиковаться в английском тоже не удалось.

Зато по возвращении в парк Ассану показалось, что обитатели всех зданий, окружавших два средних пальца, стеклись именно сюда — в рощицы, на дорожки, к берегам озера. Повсюду были родители с детьми: в зверинце, на лодочной станции, на ровных дорожках, где можно было гонять в обуви на специальных колесиках, перед концертной эстрадой, где играл оркестр, и на площадках, где носились собаки, а мальчишки гоняли всевозможные мячи.

Собак Ассан любил и мог смотреть на них часами.

Когда день стал клониться к вечеру и небо затянулось тучами, отдыхающие начали собирать вещички, игры в мяч прекратились, и вскоре парк опустел. Зарядил дождь; Ассану повезло найти какую-то арку, чтобы под ней устроиться на ночлег бок о бок с другими неприкаянными, которые подложили под себя картонки и укрылись собственными куртками. Со всех сторон звучали непонятные наречия. У окружающих был совершенно несчастный вид, но Ассан, привыкший ко всему, не унывал. В Старом Свете ему случалось забиваться под опоры мостов, спать в сырой одежде, идти пешком сутки напролет и даже убегать от чужаков с такими же несчастными физиономиями, как у его нынешних соседей. А тут? Ничего особенного.

На другой день Ассана замучил кашель.

— Брюки, наверно, будут тебе впору. — Дороти говорила по-гречески. — И ботинки тоже. Выйди в коридор и примерь все в клозете.

— Как это "в клозете"? — не понял Ассан.

— В туалете. В мужской уборной.

Брюки сели по фигуре вполне прилично. Чужие ботинки не только идеально подошли на его небольшой размер ноги, но и оказались уже разношены. Дороти выдала ему длинные носки, несколько разномастных сорочек, две пары плотных штанов — все это было очень кстати, учитывая, что он несколько дней не снимал свой синий костюм в полоску, который Дороти сейчас забрала, чтобы сдать в чистку.

— А где же тот болгарин, что явился сюда в пятницу? — В офис вошел Димитрий с пакетом выпечных кругляшей с дыркой посредине и картонными стаканами сладкого американского кофе. — Ассан! Да ты вылитый житель Нью-Джерси!

Дороти, стучавшая по клавишам, сегодня поставила другую пластинку. Темп музыки ускорился. "Папа оро папа жеж папа олдж", — проговаривала Дороти.

— У Костаса был? — поинтересовался Димитрий.

Ассан пригубил кофе и чуть-чуть откусил от бублика: вкус оказался приятным, но в горле запершило.

— Был. Он меня послал в задницу. — Через дверной проем Ассан покосился на Дороти, которая, к счастью, не услышала последнюю фразу.

— Ха! Наверно, ты ему не глянулся. Но теперь ты прямо местный парень из Хобокена — хоть сейчас на фестиваль двойников Синатры. — (Ассан не понимал, о чем речь.) — За нашим Костой числится должок, так что возвращайся к нему в забегаловку и растолкуй, что ты от меня. Ты же сказал ему, что тебя направил к нему я, верно?

— Да ему плевать, кто меня направил.

— Растолкуй, что тебя направил я.

И вновь Ассан потопал пешком в центр города; когда он добрался до гриль-бара "Олимпия", там была занята лишь половина мест. Не доставая по-детски короткими ножками до пола, Костас восседал за чашкой кофе на высоком табурете, самом дальнем от входа, и читал газету. Ассан приблизился, ожидая, что Костас оторвется от чтения. Но не дождался.

— Димитрий говорит, вы мне дадите работу.

Костас не поднимал головы.

— Ммм? — переспросил он, записывая карандашом какое-то слово в открытый блокнот. На странице уже было много слов.

— Димитрий Бакас. Я от него.

Костас не шевельнулся, но каким-то образом сумел переключить внимание с газеты и списка слов на Ассана:

— Какого дьявола? В чем дело?

— Димитрий Бакас. Велел обратиться к вам насчет работы. Потому что за вами должок.

Костас вернулся к чтению и письму.

— Говна ему мешок, а не должок. Либо делай заказ, либо катись отсюда.

— Он велел с вами переговорить.

Сверкая черными глазами, Костас сполз с табурета.

— Откуда ты такой взялся? — рявкнул он.

— Вообще, из Болгарии, но жил в Афинах.

— Вот и уматывай к себе в Афины! Ничем помочь не могу! Тебе известно, где я жил, когда ты еще дрочил в своем вонючем болгарском хлеву? Я жил здесь! В Америке. И знаешь, как жил? По морде огребал, если только заикался о ресторане!

— Но Димитрий ясно сказал: нужно переговорить с Костасом. Вот я и пришел.

— Пусть поцелует меня в зад, а тебя я вообще в гробу видал! У меня тут все копы прикормлены. Стоит мне только слово сказать — тебе живо башку проломят. Еще раз ко мне сунешься — тебя копы тут же и примут!

Ассан поспешил убраться. А что было делать? Не хватало ему проблем с полицией.

Такой жары еще не бывало. Машины и автобусы ревели, как ураган. В уши лезла трескотня сотен прохожих, которые зарабатывали, не считали денег и жили себе припеваючи. У Ассана болело горло, а ноги сделались тяжелыми, как тюки с песком.

Он потащился в сторону Сорок третьей стрит, где находились курсы английского, но в крошечном треугольном скверике его накрыло волной боли, и он остановился. Новый приступ боли так и метил в голову, прямо над глазницами. У питьевого фонтанчика Ассан набрал в ладони воды на один большой глоток, но жжение в горле не утихало. В тени, на скамейке, где вполне уместились бы четверо, отдыхали двое мужчин; Ассану срочно требовалось сесть. Но свирепый, незримый удар под вздох согнул его пополам, и болезнь хлынула наружу.

Какой-то человек сыпал непонятными вопросами, другой, придерживая Ассана за плечо, направлял в тень, к скамейке, а третий совал в руку носовой платок (по всей видимости, женский) — вытереть губы. Кто-то отдал ему теплую газировку, которую Ассан выплюнул, прополоскав рот. Незнакомый голос запротестовал, но Ассан не ответил. Сидя на скамейке, он запрокинул голову и смежил веки.

Казалось, дремота сморила его на считаные минуты, но когда он открыл глаза, тени от деревьев были уже намного длиннее, а в сквере прохлаждались совсем другие люди. Из тех американцев, кому нет дела до парня, уснувшего на скамье.

Он полез в карман. Американские банкноты исчезли. Осталось несколько монет — вот и все. В точности как предсказывал старпом: кто перестанет двигаться, того обчистят карманники. Ассан еще долго сидел на скамейке, но головная боль не отпускала.

Когда день сменился ранним вечером, Ассан решил не перебираться в Центральный парк, но в сквере на него уставился неведомо откуда взявшийся коп. Пришлось сняться с насиженного места. Через час с небольшим Ассан уже спал под деревом, подложив вместо подушки пару свернутых валиком запасных штанов.

В офис Димитрия набилось множество посетителей: все как один в деловых костюмах и с кейсами. Среди этой публики греков не оказалось. Стоя у распахнутого окна, Димитрий что-то кричал в трубку по-английски, как в тот день, когда Ассан увидел его впервые. Двое мужчин в костюмах посмеивались, некоторые курили. Один стал выдувать колечки дыма. Ассан слышал, как печатает Дороти, уже без опоры на пластинку с музыкой: клак клак-клак.

— Повиси минутку. — Димитрий прикрыл трубку ладонью, завидев Ассана. — Дороти получила твой костюм. Дороти!

Все присутствующие устремили взоры на Ассана, его мятую одежду, небритое лицо — и увидели очередного нищего, невежественного просителя из числа тех, что вечно осаждали контору Димитрия. Дороти вынесла на проволочной вешалке синий костюм: и пиджак, и брюки выглядели будто с иголочки, а сложенная квадратом сорочка была отутюжена, как скатерть. Взяв свои вещи, Ассан пятился к дверям и благодарно кивал. Но чужие глаза и лица делали из него букашку, как было в Старом Свете, когда его обыскивали и ощупывали солдаты и дольше обычного проверяли документы, когда во время бесконечных допросов заставляли стоять на ногах, когда вместе с другими узниками выстраивали в одну шеренгу для переклички, которая растягивалась на долгие часы.

Спускаясь по лестнице, он услышал взрыв мужского смеха и тарахтенье пишущей машинки под пальцами Дороти: клак-клак клак. Клак.

Пока Костас за кассовым аппаратом сортировал мелочь, к стойке подсел молодой человек в приличном синем костюме. Близилось обеденное время, к трем часам в гриль-бар обычно стекались завсегдатаи, и Костас готовил сдачу для ускорения расчетов. У него еще оставалось время прочесть газету и выписать новые слова. Английский давался ему без особых усилий: достаточно было ежедневно читать газету, прислушиваться к беседам посетителей-американцев и говорить, говорить, говорить.

Его жена протирала столы, поэтому к мужчине в полосатом костюме обратился сам Костас:

— Что для вас, уважаемый?

Ассан выложил на стойку последние монеты:

— Кофе, пожалуйста. По-американски, с молоком и сахаром.

Узнав Ассана, Костас вспыхнул от гнева:

— Шутить со мной вздумал, да?

— Я не шучу.

— Димитрий тебя прислал? Снова?

— Нет. Я зашел кофе выпить.

— Так я и поверил! — Хозяин взвился и задел кружкой о рожок кофеварки, да так, что фаянсовая кружка треснула. — Нико! — заорал он.

Молодой парень, такой же приземистый, высунулся из кухни:

— А, что?

— Тащи кофейные кружки!

С подносом массивных кружек для кофе американо в зале появился Нико. Парень однозначно приходился Костасу сыном. Их отличали только двадцать лет разницы в возрасте да десять кило живого веса.

Костас чуть не выплеснул обжигающий кофе на колени Ассану.

— С тебя никель! — объявил он и взял со стойки одну из толстых монет — ту, что с горбатой коровой.

Ассан подлил себе в кружку молока, положил сахар и неторопливо размешал.

— Вваливаешься ко мне в ресторан и думаешь: раз ты такой молодец, что до Америки добрался, работу тебе на блюдечке поднесут. — Облокотившись на стойку, Костас по причине своего малого роста оказался глаза в глаза с Ассаном. — Поплакался этому ушлепку с Корфу, он тебе: "Спросишь Костаса", а я, значит, прими тебя как родного да еще деньги плати?

Ассан пригубил кофе.

— Как там кликуха твоя?

— Ассан.

— Ассан? Ладно был бы грек, а ведь туда же: работу клянчить пришел!

— Сегодня я пришел выпить кофе.

Костас раскачивался с пятки на носок, будто готовился перемахнуть через прилавок и завязать драку.

— Про меня чего только не болтают: я, дескать, богатей, могу толпу работников себе нанять. "Костас — большой человек! Свой ресторан держит! Дела у него в гору идут, хлебных мест — до жопы! Езжай в Америку, он и тебя пригреет!" Ишь, раскатал губу!

Кружка Ассана почти опустела.

— Можно еще кофе?

— Нельзя! Ряшка треснет. — Костас пристально посмотрел Ассану в глаза. — Болгарин, говоришь?

— Да, так и есть. — Допив кофе, Ассан опустил кружку на прилавок.

— В таком разе, — сказал Костас, — скидывай свой фасонный пиджачок и вешай вон туда, на распялку. Нико тебя обучит котлы чистить.

Сегодня в нашем городе с Хэнком Файзетом

Ваша бескорыстная Эсперанса

Ну что, по кофейку? Сказать по правде, я наркоман — кофейный, естественно. Понимаете, я газетчик, а в редакции кофе просто необходим, чтобы штатные сотрудники вкалывали по-взрослому. Хотя кофейники у нас в "Три-Сити геральд" полны до краев, большинство сотрудников бегают в расплодившиеся элитные кафе, где заправляют искушенные бариста и за любую вкусовую добавку накидывают шесть баксов. Поход по кофеиновым заведениям нашего тройственного мегаполиса доказывает, что для получения качественного бодрящего эликсира есть чертовски стильные способы обжарки зерен, приготовления в турке или в гейзерной кофеварке и разлива по чашкам. Будете проезжать по Миле Чудес — тормозните хотя бы у "Эймиз", бывшего тако-киоска, переоборудованного под кафе для автомобилистов. У вас там глаза на лоб полезут от тройного эспрессо, приправленного щепоткой жгучего перца… "Кофейня Коркер и Смайз" в старом бизнес-центре "Кале" на Трайэмф-сквер недавно начала — хоть и со скрипом — продавать кофе навынос. Но приятнее все же сидеть за стойкой и потягивать этот nectar d’noir из высокой фаянсовой кружки… В "Каффе Босс", что на углу Уодсворт и Секвойя, постоянным клиентам подают заказы в стеклянных бокалах с кожаной муфтой. Но каковы бы ни были ваши вкусовые предпочтения, не требуйте себе молока или заменителя сливок. Работающие за стойкой кофейные пуристы не упустят случая объяснить, почему это неправильно. В "Ява-ва-вум", что в Ист-Корнинге, на углу Второго бульвара и Северной Пейн, тоже есть своя фишка: уникальный звук. Там вжжж — жужжит вспениватель, переговариваются обслуживающий персонал и посетители, играет ненавязчивая фоновая музыка, будто за стенкой включили саундтрек какого-нибудь фильма. Время от времени на эту звуковую дорожку накладывается — "клик-клак" — стук пишущей машинки, но здесь не все так просто.

* * *

ЭСПЕРАНСА КРУС-БУСТЕРМЕНТЕ, уроженка и жительница Оранджвилла, — персональный менеджер в ближайшем отделении банка, хотя многие считают, что для нее это побочный вид деятельности. Девушка известна как evangelista, — евангельская христианка-нестяжательница, поскольку она использует свою машинку во благо другим. В давние времена образованные мексиканские монахини служили приходу тем, что распечатывали серьезные документы — прошения, расписки, актовые бумаги, податные листы, — а порой и любовные письма, если кто не владел грамотой или просто не имел доступа к пишущей машинке, этому чуду тогдашней техники. Родители Эсперансы, как и многие их земляки, переняли слепой метод машинописи у евангельских христианок, а после зарабатывали на жизнь, печатая обращения, послания, напоминания для местной публики. Нажиться на этом не удавалось, но и без работы не сидели.

* * *

У Эсперансы есть в "Ява-ва-вум" свой столик, где она, заказав большую чашку соевого кофе из паровой кофеварки, сидит наготове за пишущей машинкой и по мере надобности заправляет в нее чистые, без надпечаток листы бумаги из принесенной с собой пачки. Это место Эсперанса облюбовала давно. Те, кто незнаком со стуком и ритмом клавиш, не сразу привыкли к этому тарахтенью. "На первых порах, — призналась мне Эсперанса, — поступали жалобы. Я печатаю, а люди спрашивают: почему не перейти на ноутбук — и скорость выше, и шуму меньше. Как-то раз входят двое полисменов, а я думаю: "Неужто на меня копов напустили?" Но те, как оказалось, пришли взять себе латте".

* * *

Зачем переходить на электронику? "Пару месяцев назад взломали мой аккаунт", — поведала мне Эсперанса. Кто, русские? Спецслужбы? Нигерийские лже-принцы? "Как знать? Все данные были похищены. Моя жизнь превратилась в хаос". Теперь машинистка без особой надобности не заходит в интернет и покупает себе старомодные телефоны-раскладушки, чтобы отправлять SMS, но в целом предпочитает использовать телефон добрым старым способом: для исходящих и входящих звонков. Ей не приходится выяснять пароль от вай-фая. А как же "Фейсбук", "Снапчат", "Инстаграм" и др.? "Заброшены, — почти хвалится она. — После взлома я вышла из всех социальных сетей, и мои сутки стали часов на шесть длиннее! Раньше я каждые пять минут проверяла мобильник. Не говоря уже о том, сколько времени отнимала у меня игра "Сноу-Кон", где нужно набирать очки, загоняя по льду разноцветные шарики в маленькую треугольную ловушку". А какие-нибудь негативные стороны? "Пришлось объяснять друзьям, как со мной связаться". Какие же тексты выходят из-под ее пальцев? "Письма! У меня большая родня. На день рождения племянники и племянницы получают письмо и счет на пять-десять долларов. Печатаю памятки для работы, а потом, в офисе, либо ксерокопирую, либо рассылаю по мейлу. А вот, — она подняла страницу с аккуратным, идеально отформатированным столбцом, — мой список для похода за продуктами".

* * *

Посетители обращаются к Эсперансе за небольшими "евангельско-христианскими" благодеяниями. "Детей за уши не оттащишь от моей машинки. Пока мать ожидает заказ, ребенок — я разрешаю — одним пальчиком выстукивает свое имя. Кто постарше — печатают рэп, стихи". Взрослым тоже требуются ее услуги. "Нынче пишущих машинок, а тем более в рабочем состоянии, ни у кого не осталось. Но отпечатанное на машинке письмо — это уникальный экземпляр. Случается, люди подходят с посланиями, набранными на компьютере, и просят перепечатать, чтобы придать письму индивидуальность. Перед Днем святого Валентина, Днем матери я, бывает, часами тут сижу — ко мне выстраивается очередь на целый квартал. Назначь я плату — обогатилась бы не хуже флористов". За свои услуги Эсперанса может принять разве что чашку кофе. "По утрам — обычный. Ближе к вечеру — без кофеина".

* * *

"Забрел сюда один парень — пока ждал кофе, начал мне рассказывать, как выбросил старую пишущую машинку. А теперь жалеет. Он собирался сделать своей девушке предложение руки и сердца. Отпечатанное на машинке, такое послание и этот заветный миг сохранились бы в памяти на всю жизнь. Мне ничего не оставалось, кроме как заправить в машинку чистый лист бумаги и напечатать текст под диктовку автора. Я стала его "любографисткой". Мы с ним заготовили шесть разных вариантов". В какие же слова он облек свое предложение? — спросил я. "А вот это не ваше дело". Девушка ответила ему согласием? "Понятия не имею. Он перечитывал письмо раз десять — хотел убедиться, что каждое слово подходит к случаю. А потом убрал письмо в карман, взял свой капучино с ванилью — и как в воду канул".

* * *

Обладательница портативной машинки, Эсперанса может выполнять машинописные работы где угодно, но "Ява-ва-вум" — ее воображаемая Главная площадь.

"Здесь меня терпят, здесь голова хорошо работает. Мне нравится бывать на людях, — говорит она. — А некоторые уже ко мне прикипели". О да, и сильнее, чем ты думаешь, бескорыстная Эсперанса!

Стив Вонг — идеал

Поскольку видеоролики облетают весь мир за считаные наносекунды, свинок теперь превозносят за спасение утопающих ягнят. Нет, стоп. Это была интернет-фальсификация. А вот Стив Вонг совершил нечто реальное — это и впрямь произошло, да еще при свидетелях.

Отправились мы как-то вечерком в боулинг, а Стив, чтобы вы понимали, был настоящим асом: так бросал шары… то есть посылал… короче, так играл, что выбивал немыслимое количество страйков; он заслуживает уважения всех, кто занимается этим видом спорта — не важно, на коммерческой основе или просто для своего удовольствия. Впрочем, кто с нами не был и своими глазами не видал игру Стива, тот может заподозрить, будто Анна, Эм-Дэш и я все это выдумали.

В достижениях Стива не было ни фальсификации, ни счастливой случайности. У себя в окружной средней школе Святого Антония он возглавлял команду старших классов по боулингу и завоевывал призовые места на юношеских турнирах в боулинг-центре "Серфсайд", что в спортивно-развлекательном центре "Вердуго-Хиллз". У него за плечами даже есть идеальная игра: в возрасте тринадцати лет он выбил 12 страйков подряд и набрал максимально возможные 300 очков. Его даже в газете пропечатали, а "Серфсайд" завалил бесплатной сувенирной продукцией.

Чтобы отметить первую годовщину американского гражданства Эм-Дэша, повели мы его в боулинг. Внушили, что такова великая Американская Традиция: ровно через год после получения гражданства иммигранты из Вьетнама, Чили и т. п. непременно идут в боулинг, и никто не увиливает. Он купился. Стив Вонг захватил с собой профессиональную перчатку для бросковой руки и пару сшитой на заказ обуви для боулинга! Мы-то, подойдя к стойке, взяли напрокат отстойные, с разрозненными шнурками, чеботы, извлеченные администратором из затхлых ячеек, а Стив рассекал в уникальных желтых с коричневым мягчайших ботинках: поперек носков надписи "СТИВ" и "ВОНГ", а на каблуках по три икса, XXX — в знак финального фрейма той давнишней идеальной игры. Ботинки были принесены в родном чехле такой же тошнотворной голимой желто-коричневой расцветки. Мы все потерли эту обувь, как волшебную лампу, надеясь вызвать из нее джинна. Когда нам подали пиво, я вскричал: "Мое желание исполнилось!"

У себя в деревне к югу от Сахары Эм-Дэш в глаза не видел боулинга, так что мы взяли для него отдельную дорожку и попросили штатных инструкторов поднять детские бортики-ограничители, чтобы шары не скатывались в желоб. Поскольку шар отскакивал то от одного бортика, то от другого, при каждом броске Эм-Дэш сбивал энное количество кеглей и получил ни много ни мало — 58 очков. Мой рекорд был — 138, чертовски неплохо, если учесть, как славно у меня пошел пенный "роллинг-рок". Анна, известная перфекционистка, так истово соблюдала все технические приемы, что выбила 144, обойдя меня на шесть очков. Раскрасневшись от своей победы и заработав головокружение от такого успеха, она обхватила Эм-Дэша своими крепкими, как два каната, руками и назвала его "наш друг-американец".

Но главный сюрприз преподнес нам в тот вечер Стив Вонг, не знавший себе равных на дорожке. Его три фрейма — 236, 243 и финальные 269 — полностью сломили наш состязательный дух. Мы прямо-таки устали восхищаться его суперским умением выбивать все оставшиеся кегли вторым броском. В какой-то момент он сделал 11 страйков подряд в двух играх. Я пригрозил, что выкраду у него заветную перчатку и сожгу.

— В следующий раз я и шар свой принесу, — заявил он. — Сегодня почему-то не нашел.

— Но туфли же у тебя всегда под рукой?

Через неделю мы вчетвером опять собрались в боулинг. Шар свой Стив отыскал — не без моей помощи. Заехал я за ним в Окснард, где у него здоровенный домина, и перешерстил весь гараж, а потом еще три встроенных стеллажа. Шар в специальной кожаной сумке того же сумасшедшего желто-бурого окраса загораживала древняя, раздолбанная пишущая машинка в футляре, задвинутая на верхнюю полку того стеллажа, где раньше хозяйничала сестрица Стива: о ней напоминал втиснутый туда контейнер — последний приют для сотни потасканных кукол Барби с туповатыми улыбками и осиными талиями. Выдержанный все в той же цветовой гамме шар смахивал на кучку искусственной рвоты из магазина приколов. В треугольнике, образованном отверстиями для пальцев, красовался китайский иероглиф со значением "молния". Приехали мы в развлекательный центр "Вентура", и Стив тут же поместил свой шар в некое устройство, оказавшееся машиной для полировки шаров. А перчатку с мощным фиксатором запястья вручил Анне.

Эм-Дэш опять выбрал для себя дорожку с ограничителями, рядом с нашей; его четыре игры закончились с высоким счетом — 87. Я в своей первой игре набрал 126, а потом перестал отслеживать счет, поскольку, в принципе, мы ходили в боулинг неделей раньше, а для моего самолюбия четыре похода в год — более чем достаточно. Анна? Одержимая! Снова! В первой игре три раза меняла мячи, а затем вернулась к стойке и взяла тот, что выбрала первым. Получив особую перчатку, сосредоточенно выполняя подход и бросок, то и дело обсушивая ладонь перед маленьким вентилятором, установленным поверх системы возврата шаров, эта девушка весь вечер ходила вокруг да около 200 и в конце концов выбила 201. У нее так поднялось настроение, что она даже отхлебнула у меня пива.

А что же Стив Вонг? Вставив три пальца в точно рассчитанные отверстия сверкающего шара, он устроил настоящее шоу. Его многолетний опыт сказывался и на грациозной работе ног, и на дуге замаха, и на броске, при котором рука взмывала вверх, к электронному табло. Равновесие он держал, как танцовщик, выворотно ставил опорную ступню позади левой туфли и желто-коричневым носком выписывал по дощатому полу троекратный крестик-поцелуй. В тот вечер Стив ни разу не показал результата ниже 270, а закончил… с тремя сотнями.

Именно так. По компьютерному табло бежала надпись "ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА", а менеджер у себя за стойкой бил в старинный судовой колокол. Другие завсегдатаи, серьезные игроки, подтянулись к нам, пожали Стиву руку, похлопали его по спине и оплатили все мои заказы пива, тем самым подтвердив, что туфли у Стива и впрямь волшебные.

Через пару дней мы снова пошли играть — по настоянию Эм-Дэша. Тот просто заболел боулингом.

— По ночам мне снится черный шар, который по дуге катится к первой кегле, чтобы с ее помощью сбить все, но она падает как-то криво. А мне хочется, чтобы рухнули все разом!

Его преследовало видение ста очков. В свой третий, если не ошибаюсь, поход он отказался от детских ограничительных бортиков — и лихо послал в желоб пять шаров подряд.

— Добро пожаловать в университетскую сборную, — сказал я ему — и сам тут же примерно на фут промазал по девятой и десятой кеглям. Остался у меня открытый фрейм с восемью очками.

Анна удачно выполнила "спэа", сбив седьмую кеглю, и за счет этого меня обошла. Стив Вонг, последний в очереди, выбил страйк.

Ливневый паводок начинается с одной дождинки, упавшей на камень. Лесной пожар узнается по струйке далекого дыма. В боулинге идеальная игра возможна лишь в том случае, когда в маленькой рамочке в углу фрейма номер один появляется крестик, первый из двенадцати подряд. Стив Вонг выбил девять страйков подряд, а тем временем в заключительном, десятом фрейме нашей первой игры Эм-Дэш набрал 33 очка, я — 118, Анна — 147, и у нашей дорожки собралась целая банда, человек тридцать (после шестого фрейма другие посетители прекратили игру, чтобы поглазеть, не сделает ли Стив Вонг вторую подряд идеальную игру, а это — редкостное чудо, как двойная радуга).

Свой десятый фрейм он начал со страйка. По толпе прокатился гул, Анна вскрикнула: "Ай да молодец!" Наступила тишина, Стив Вонг выполнил подход, мощный бросок — и опять сбил все кегли, заработав одиннадцатый страйк. Ему требовался еще один, чтобы повторить уровень совершенства. Может, и неуместно говорить "слышно было, как муха пролетит", но справедливо. Последний бросок Стив Вонг выполнял в мертвой тишине. Когда по дисплею побежала надпись "ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА ИДЕАЛЬНАЯ ИГРА", ликование поднялось не хуже, чем на открытии Бруклинского моста в новогоднюю ночь, или при высадке Нила Армстронга на лунную поверхность, или при вытаскивании Саддама Хусейна из его паучьей норы. Вонгомания была в полном разгаре, и мы выбрались из боулинга ровно в три часа ночи, в 03:00. Можете себе представить?

Согласись мы в тот вечер на вторую игру, вы, быть может, сейчас не читали бы эти строки. Не исключено, что Стив набрал бы какие-нибудь 220 очков, чтобы затем переместиться к игровым автоматам. Но Судьба — дама эксцентричная. Через три вечера на четвертый, когда у нас в запасе оставалась бесплатная игра — в качестве поощрения за его двадцатичетырехкратные "десять из десяти одним броском", — мы вернулись в боулинг и от души поржали, когда Эм-Дэш пытался побить личный рекорд в 33 очка на "взрослой" дорожке без бортиков. Стив Вонг изменил алгоритм вечера, выбив страйк с помощью китайского "молниеносного" шара. Потом взял себе другой. И что же? Опять "здорово, корова", как говорят в боулингах Индийского субконтинента.

Выбивая один страйк за другим, Стив делался все молчаливей и углублялся в Зону Сосредоточенности, отделявшую его от всего сущего. Он не произносил ни слова, не присаживался отдохнуть и оглядывался. Игроки отправляли SMS приятелям, таким же любителям боулинга, убеждая тех бросить все и бежать к дорожкам возле универсама "PDQ". Нам принесли бесплатную пиццу. Камеры смартфонов не знали отдыха. Какую-то семью из шести человек, включая детишек в пижамах, выдернули из дома в полном составе, потому как няню в такое время было не найти, а бабушка с дедом не собирались пропускать очередную идеальную игру. Кто бы сомневался, что Стив Вонг в третий раз подряд получит жирный черный икс за свою игру. В атмосфере волшебства и всеобщего изумления он продолжил серию тридцатиочковых фреймов: сделав четвертую, пятую и — вот-вот, несомненно — шестую игру. Подряд.

Охрипшие от воплей, мы втроем стояли разинув рты возле маленького столика между седьмой и восьмой дорожками в окружении толпы человек из ста сорока, а потом и более. Я вообще прекратил игру. В пятом фрейме второй игры Анна принялась расхаживать туда-сюда, не желая, по всей вероятности, омрачать своей игрой весь кегельбан и путаться у Стива под ногами. И только Эм-Дэш упорствовал, посылая два шара в желоб после каждого броска, достигавшего цели.

Возгласы ликования взмывали к потолку и с достоинством опускались с высоты в плотное молчание. Толпа подхватила от Анны словечко "браво" и награждала им не только Стива за каждый его страйк, но и — по доброте душевной — Эм-Дэша за каждую сбитую кеглю. Когда компьютер зафиксировал для игрока "С. Вонг" семьдесят второй страйк подряд и показал шестую — также подряд — идеальную игру, герой дня протер глаза, стоя у линии фола спиной к обезумевшей толпе, которая кричала, топала ногами и чокалась бутылками пива и бумажными стаканчиками с содовой. Никто из нас еще не видывал такого достижения. Кому-то оно покажется тривиальным: в конце-то концов, боулинг — всего лишь игра. Но постойте! Шесть подряд идеальных результатов — не важно, в какой области, — такое не забывается.

Найдите в интернете видео того вечера, и вы увидите, как Стив стоит с каменным лицом, а незнакомцы и друзья поздравляют его, как новоиспеченного конгрессмена. Почитайте комменты: девяносто процентов Анонимной Орды называют это фальшивкой — не обращайте внимания. На другой день Стива одолевали назойливыми телефонными звонками представители СМИ, требовавшие разъяснений, фотоснимков и видеоинтервью. Его показали в местных новостях, а четыре канала показали его одного у седьмой дорожки, характерно напряженного перед камерами. Вы действительно провели эти идеальные игры? Как ощущает себя человек, сделавший столько идеальных игр? О чем вы думали во время игры? Вы могли представить, что когда-нибудь выбьете такое количество страйков? Да. Хорошо. Надо повторить. Нет.

В конце интервью каждая съемочная бригада просила его сделать бросок. Он послушно выполнил четыре — по команде, на камеру. Цепочка успехов продолжалась. Венцом стало приглашение от кабельной телесети спортивно-развлекательных программ выступить в передаче "Страна "Кегельбан"". Стиву пообещали 1700 баксов только за то, чтобы засветиться перед камерой, а за очередную идеальную игру посулили жирный чек на сто тысяч.

Вы можете подумать, что ему это было в кайф — приглашения от телевизионщиков и все такое. Но Стив происходит из старинного, молчаливого и скромного рода Вонгов. А потому он замкнулся в себе. Эм-Дэш наблюдал за Стивом в "Хоум депо": тот неподвижно стоял в отделе электроинструментов и якобы раскладывал на стеллажах полотно для электрических ножовок, но на самом деле таращился на два разных ножовочных полотна в пластиковых футлярах, как будто этикетки были на тарабарском языке. Ночами он просыпался от рвотных спазмов. Когда мы заехали за ним на моем микроавтобусе, чтобы отвезти на съемки "Страны "Кегельбан"", он чуть не забыл свои туфли с монограммой и китайский шар "Молния".

Съемки планировались в боулинге "Краун-лейнз", что в Фаунтин-Вэлли; путь неблизкий, поэтому мы остановились у "Ин-Н-Аут бургер", перед выездом на автостраду. Пока наш "фольксваген" стоял в очереди к окошку, Стив наконец-то признался, что его мучит. Он не хотел бросать шары перед телекамерами.

— Тебе не нравится, когда деньги с неба падают? — спросил я. — Мне только однажды удалось на шажок приблизиться к дармовой сотне тысяч — когда я в лотерее "Пауэрбол" два номера угадал.

— Боулинг должен быть в радость, — сказал Стив. — Чтобы потрепаться, посмеяться. Ждешь своей очереди, делаешь бросок — и кому какое дело, сколько ты выбил?

Эм-Дэш посоветовал ему затребовать гонорар в серебряных долларах.

Мы с черепашьей скоростью продвигались вперед — в "Ин-Н-Аут бургер" всегда аншлаг, — и Стив продолжил:

— Я перестал участвовать в соревнованиях еще в школе Святого Антония, когда боулинг заформализовали до предела. Сперва заявку подай, затем подпиши судейские протоколы. Подтверждай свою результативность. Никакого удовольствия не стало. Одни стрессы. И сейчас одни стрессы.

— Посмотри на меня, Стиви-беби. — Анна взяла его лицо в ладони, развернувшись на сиденье. — Не парься! Сегодня у тебя все получится!

— На каком плакате ты прочла этот лозунг?

— Я просто хочу сказать: используй сегодняшний день, чтобы получить удовольствие с большой буквы. Сегодня, Стив Вонг, тебя покажут по телевидению и ты получишь кайф. Кайф, кайф, кайф и еще раз кайф.

— Это вряд ли, — ответил Стив. — Нет, нет, нет и еще раз нет.

В "Краун-лейнз" проходят соревнования Профессиональной ассоциации боулинга. Там есть места для зрителей, по типу трибун, развешаны баннеры Кабельной телесети СРП, повсюду установлены телекамеры. При виде трибун, заполненных азартными болельщиками, Стив ругнулся, что совсем не в его характере.

К нам подошла изможденная женщина в наушниках и с "хлопушкой" в руках.

— Кто тут Стив Вонг?

Мы с Эм-Дэшем вскинули руки.

— Ясно. Займешь четвертую дорожку после игры Шакир аль-Хасан — Ким Террелл-Кирни. Кто из них победит, тот сыграет в финале против победителя пары Кьюнг Син Парк — Джейсон Бельмонте. А до той поры от тебя ничего не требуется.

Стив вышел на парковку; Анна, не отставая от него ни на шаг, долдонила, какой это, наверно, кайф — работать на канале спортивно-развлекательных программ. Эм-Дэш и я взяли по стакану содовой и, заняв ВИП-ложу, посмотрели, как Кьюнг Син Парк с перевесом в 12 очков порвал Джейсона Бельмонте в чертовски красивой партии. Что касается второй пары, Эм-Дэш страстно болел за Шакира аль-Хасана — до эмиграции в США у него было полно знакомых аль-Хасанов, но Ким Террелл-Кирни (между прочим, женщина, профессиональная спортсменка) его сделала — 272:269. Когда операторы повезли камеры к четвертой дорожке, а осветители начали выставлять свет, зрители разбрелись по залу, и Анна не сразу нас увидела.

— Стив блюет на парковке, — сообщила она. — Между фургонами телевизионщиков.

— Нервы сдали? — удивился я.

— Дурак, что ли? — спросила Анна.

— Пойду сделаю селфи с Шакиром аль-Хасаном, — сказал Эм-Дэш.

Стив сидел на низком парапете у входа, подпирая голову, словно мучился от жара и готовился к новому приступу рвоты.

— Вонго. — Я взял его за плечо. — Вот что тебя сегодня ждет. Пару раз бросишь китайскую "Молнию". И в карман тебе упадет тысяча семьсот. Как с куста.

— Не смогу, мэн. — Стив поднял голову и вперился поверх парковки в горизонт. — Все ждут совершенства, черт его дери. Отвези меня домой прямо сейчас.

Я присел рядом с ним на парапет:

— Стесняюсь спросить: чем этот боулинг-клуб отличается от любого другого на планете? Линия фола та же, разметка стрелками та же. Или тут не десять кеглей в конце дорожки? Или шар не возвращается к тебе под полом, как заколдованный?

— Я понял. Хочешь меня приободрить.

— Ответь на мой проницательный вопрос.

— Да. Верно. Действительно, так и есть. Ты вправил мне мозги, теперь все будет оки-доки, — бубнил Стив. — Я — уникум, что задумал, то и сделаю, мечты мои сбудутся, достаточно просто carpe diem[18].

— Браво, малыш, — сказал я.

Пару минут мы сидели не двигаясь. Изможденная женщина в наушниках сбилась с ног, вызывая Стива Вонга.

Тот пригладил иссиня-черные волосы, встал и разразился не характерной для него многоэтажной бранью. Хорошо еще, что его родителей поблизости не было.

Когда Стив переобулся в свои кошмарные туфли для боулинга, по толпе пронеслось: "Эй… вот этот парень…" Интернет-слава летела впереди него. Когда началась запись и ведущий "Страны "Кегельбан"" представил его телезрителям, здание содрогнулось от аплодисментов. Даже профессиональные спортсмены начали поглядывать в сторону четвертой дорожки.

— Стив Вонг, — провозгласил ведущий. — Шесть идеальных игр кряду. Серия из семидесяти двух страйков. Но в воздухе все же носится вопрос: не была ли ваша невероятная удача результатом умелого монтажа и компьютерных спецэффектов? Как вы отвечаете на подобные предположения? — Ведущий сунул микрофон Стиву под нос.

— Эти сомнения понятны, ведь Паутина — она и есть Паутина. — Как при крайней степени смущения, Стив забегал глазами от ведущего к толпе, к нам, к дощатому настилу и обратно к ведущему.

— Могло ли вам прийти в голову, что вы достигнете такого уровня техники и спортивной формы, который позволит вам сделать такое количество закрытых фреймов в одной партии?

— Я играю просто для удовольствия.

— Официальный рекорд по количеству выбитых подряд страйков принадлежит Томми Голликсу и равен сорока семи, но вы утверждаете, что сделали двадцать четыре "индейки" подряд. Многие представители мира боулинга выражают сомнение в возможности такой цепочки.

Я повернулся к своему соседу, парню в рубашке для боулинга, украшенной логотипом "Краун-лейнз"; не иначе как тот принадлежал к резидентам "Страны "Кегельбан"".

— Какие еще "индейки"? — спросил я его.

— Три страйка подряд, недоумок. Черта с два этот сопляк выбил больше двадцати, — ответил он и заорал во все горло: — Обман!

— Вы сами слышите, Стив Вонг: кое-кто не склонен верить на слово не только вам, но и менеджеру вашего местного боулинга в спортивно-развлекательном комплексе "Вентура".

Стив обвел глазами публику и, по всей вероятности, встретил только гневные взгляды сомневающихся.

— Могу только повторить. Я играю просто для удовольствия.

— Ну что ж, как я всегда говорю, мастерство игрока измеряется сбитыми кеглями, а потому, Стив Вонг, прошу вас подойти к линии и показать нам, на какую игру вы способны сегодня. А вам, друзья, напоминаю, что вы прекрасно проведете время с родными в ближайшем Центре боулинга и активного отдыха. Приходите же в боулинг и попытайте удачу.

Стив прошел к накопителю шаров и надел перчатку; мы втроем скандировали: "Молодчина". Кто-то пытался улюлюкать. Сделав глубокий, обреченный вдох, Стив поник, а мы втроем сидели далеко от него, на самой верхотуре. Он повернулся к нам спиной и еще раз втянул воздух. Когда же он взял китайскую "Молнию" и вставил пальцы в просверленные по его размеру отверстия, нам, знающим Стива Вонга как облупленного, стало ясно, что удовольствие от такой игры он получает ниже среднего.

И все же каждое его движение выглядело невероятно отточенным, хорошо знакомый нам крученый бросок был выполнен гладко и без видимых усилий, пальцы бросковой руки устремились к потолку, носок правой ноги отбил ритм по деревянному настилу под углом к левой туфле, и на каблуках у него сверкнула тройка крестиков: XXX.

Громыханье. Удар. Страйк. По "Краун-лейнз" пронесся крик: "Случайность!" Стоя спиной к миру, Стив охлаждал руку в ожидании своей китайской "Молнии". Получив шар, он принял все ту же позу — и проделал то же самое. Громыханье. Удар. Страйк номер два.

За ним последовали страйки с третьего по шестой, и в четвертом фрейме счет достиг 120 очков. Стив переменил настрой публики в свою пользу, но сам, думаю, этого не заметил. И в нашу сторону даже не покосился.

Шакиру аль-Хасану задали вопрос, как он расценивает спортивную форму Стива.

— Как нереально великолепную! — ответил он через посредство камеры всем резидентам "Страны "Кегельбан"".

Страйки седьмой, восьмой и девятый заставили всех четверых профи отдать должное равновесию, механике и самообладанию Стива, заложенным в его "тоннеле", как выразился Кьюнг Син Парк, или, по словам Джейсона Бельмонте, "в линии судьбы". Ким Террелл-Кирни сказала, что в Профессиональной ассоциации боулинга всегда найдется место для такого собранного игрока, как Стив.

Когда на мониторах высветились десять фреймов, ведущий программы испытал потрясение — он прямо так и сказал: "Я потрясен выступлением этого образцового молодого игрока, подающего пример боулерам всех регионов!" Зрители повскакали с мест и подбадривали Стива криками, какими, наверное, в Древнем Риме поддерживали гладиаторов. Одиннадцатый бросок Стива оказался просто сверхъестественным, сродни балету или свободному падению с небес: шар идеально вошел между первой и третьей кеглями, которые сшибли остальные восемь.

В последнем страйке, необходимом для получения ста тысяч баксов и увековечения в анналах спортивно-развлекательного вещания, Стив с совершенно безучастным видом мягко подошел к стойке возврата шаров, не выражая ни надежды, ни тревоги, ни страха. И удовольствия тоже. Насколько я мог судить по затылку, лицо Стива смахивало на посмертную маску с открытыми глазами.

Когда он держал шар у сердца, готовясь к очередному броску, в "Краун-лейнз" воцарилось нечто большее, чем просто тишина: какой-то звуковой вакуум, будто из помещения откачали атмосферу и тем самым отняли у звуковых волн среду обитания. Пальцы Анны впились нам с Эм-Дэшем в предплечья, а губы молча шептали "молодчина".

Конкретный момент начала двенадцатого, и последнего, броска оказался неуловим, как медленный старт ракеты к Луне, когда у этой громады еще ничего не движется, кроме разгонных двигателей, огня и ярости. В ту наносекунду, когда китайская "Молния" ударилась о деревянный настил, в зале поднялся такой рев, что можно было подумать, будто у всех резидентов "Страны "Кегельбан"" случился одновременный оргазм от любовной связи с жизнью. Реактивный двигатель истребителя "сейбр" не способен поднять такой шум, как сносящий крыши рык, нараставший по мере того, как подкрученный желто-бурый шар мчался по дуге. Когда он был в считаных дюймах от кеглей, над "Краун-лейнз" гремел исполинский шквал звука.

Попадание шара точнехонько в промежуток между первой и третьей кеглями произошло где-то в другом месте, в тысяче миль от грома. Мы увидели вспышку белого, как будто улыбка великана с идеальными зубами вдруг разлетелась вдребезги, и все десять кеглей со стуком разметало по сторонам: осталось поле боя с десятком павших воинов.

Стоя у линии, Стив разглядывал чистую пустоту в конце дорожки, где вскоре возникли автоматически расставленные кегли. Когда ведущий выкрикнул в свою гарнитуру "Стив Вонг — идеал!", наш друг опустился на одно колено, — казалось, он благодарил Бога, каким его знал, за такой триумф.

Но нет: он просто расшнуровывал левую туфлю — "Стив". Снял ее и поставил носком прямо на линию. То же самое проделал и с правой — "Вонг" — и аккуратно выровнял эту пару изготовленной на заказ спортивной обуви, чтобы на телеэкранах можно было рассмотреть XXX.

В одних носках он пошлепал к накопителю шаров и взял тот, который ему только что подогнал возвратный механизм. Подняв китайскую "Молнию" двумя руками, как булыжник, он положил этот шар поверх туфель; Анна, Эм-Дэш и я сразу поняли значение такого жеста: "Я завязываю. Навсегда".

После того как он бросил на трибуны свою перчатку, за которую среди охотников за сувенирами началась форменная битва, к нему подбежала Ким Террелл-Кирни, обняла и поцеловала в щеку; подтянулись и другие профи: они жали ему руку и трепали затылок.

Когда мы пробивались сквозь толпу восхищенных боулеров, уже превратившихся в фанатов, Анна расплакалась. Она бросилась на грудь Стиву Вонгу, содрогаясь от рыданий. Я уже стал опасаться, как бы она не упала в обморок. Эм-Дэш повторял какое-то слово на своем родном языке — несомненно, в превосходной степени. Я поднял за Стива Вонга бутылку пива, стянутую из холодильника у одной из телекамер, потом сгреб в охапку его спортивные принадлежности и запихнул в сумку для боулинга.

Только мы трое услышали, как Стив сказал: "Я рад, что все позади".

Боулинг мы забросили примерно на полгода, причем не сговариваясь. У меня на ноге появилось новообразование величиной с десятицентовую монету; оно росло и нагоняло на меня страху, поэтому я записался на амбулаторную операцию, чтобы мне его удалили, вырезали, убрали. Ничего серьезного. Эм-Дэш переходил на другую работу, отказавшись от перспектив карьерного роста в "Хоум депо" ради "Таргета", нового места работы, которое отделялось от старого большой общей парковкой. Он дошел пешком до супермаркета напротив, сменил одну фирменную рубашку на другую и ни разу не оглянулся назад. Анна поступила на курсы рыболовов-любителей, организованные садово-парковым управлением; занятия проходили на берегах Муниципальной системы рыбоводческих водоемов имени Стэнли П. Суэтта — место это не на слуху, и найти его без помощи "Гугла" невозможно. Анна пыталась и меня туда затащить, но рыбалка и санный спорт мне совершенно чужды, так что в соответствующие секции меня калачом не заманишь.

Жизнь Стива Вонга устаканилась. Прикинув, какая сумма из телевизионного гонорара уйдет на покрытие налогов, он построил планы на будущее. Вернулся к работе, на первых порах через силу позировал для покупательских селфи и твердил Эм-Дэшу, что переход из "Хоум депо" в "Таргет" — это все равно что эмиграция из родной деревни близ Сахары в Северную Корею (такова состязательная риторика дирекции "Хоум депо"). И единственное, о чем он даже не заикался, — это боулинг.

Но как-то вечером нас занесло туда всей компанией, причем игра ничего нам не стоила: завсегдатаи дрейфовали в сторону Стива, чтобы хлопнуть по руке, которая провела те идеальные игры. Мы со Стивом явились первыми: я за ним заехал, но он вышел из дома с пустыми руками!

— Вот балбес! — сказал я, когда он устраивался на переднем сиденье моего "фольксвагена".

— А что такое?

— Вернись и захвати вещи. Туфли, сумку, китайскую "Молнию".

— Ладно, — после долгих раздумий согласился он.

Когда приехала Анна, а следом появился Эм-Дэш, я уже приговорил бутылку пива "Роллинг-рок", а Стив безостановочно опускал четвертаки в игровой автомат "Мотокросс". Мы перенесли его вещи к отведенной нам дорожке, переобулись в туфли, взятые напрокат, и выбрали для себя шары, причем Анна, по-моему, перепробовала все. Мы покричали Стиву, что готовы начинать, но он, не отрываясь от игрового автомата, только махнул рукой, чтобы мы начинали без него. В конце концов мы сыграли две партии втроем. В обеих победила Анна, я продул, а Эм-Дэш ликовал, что отобрал у меня серебряную медаль.

Стив, подойдя к нашей дорожке, посмотрел заключительные фреймы второй партии. Мы поспорили, начинать ли новую, поскольку был поздний вечер накануне рабочего дня — четверга. Я считал, что пора ехать по домам, Эм-Дэш вознамерился побороться с Анной за золото, а она хотела разбить нас наголову третий раз подряд за один вечер. Стиву было все равно, на чем мы остановимся: он сказал, что сейчас вернется к автоматам и, возможно, выпьет бутылку-другую пива.

— Ты с нами даже не сыграешь? — Анна не поверила своим ушам. — С каких это пор ты так возгордился?

— Брось, Стив, — взмолился Эм-Дэш. — Ты и боулинг символизируете для меня Америку.

— Переобувайся, — сказал я, — или домой пешком пойдешь.

Немного поразмыслив, Стив обозвал нас бандой придурков, снял уличную обувь и надел свои уродские туфли для боулинга.

Я бросал первым, выбил хилые четыре очка и на миллиметр промазал по оставшимся кеглям. Эм-Дэш чуть не лопнул со смеху. Его первый шар оставил стоять три кегли, которые он сбил вторым броском и получил "спэа".

— Сегодня, — прошипел он Анне, — ты умрешь!

— Это ты загнул, — ответила она. — В боулинге еще никто не умирал, разве что от урагана.

Потом она выбила девять из десяти и вторым броском закрыла фрейм — и они с Эм-Дэшем сравнялись.

Дальше была очередь Стива Вонга; он со вздохом вытащил из именной сумки свой именной мяч, круглое орудие своих баснословных результатов. Возможно, я несколько преувеличу, если скажу, что игроки замерли, наблюдая за движениями мастера, но в зале вдруг наступила полная тишина: все надеялись, что "Молния" вновь сделает свое дело и запустит цепную реакцию страйков, а Стив Вонг подтвердит свой статус "бога индеек". По крайней мере, у меня возникли именно такие мысли.

Стив постоял у дорожки, вновь прижав шар к сердцу, и впился глазами в белый клин из десяти кеглей. Затем последовал замах и перестук шагов, а у черты "Молния" была отпущена на свободу и бросковая рука взмыла к небу. Правый носок постучал о настил за левой пяткой, и все увидели шестерку иксов — символов страйка. Крученый мяч покатился по длинной дуге, метя в промежуток между первой и третьей кеглями и обещая верный страйк.

Благодарности

Глубокая признательность Анне Стрингфилд, Стиву Мартину, Эстер Ньюберг и Питеру Гетерсу — четверке свойственников родственного союза этих слов.

Особая благодарность — Э. А. Хэнкс за ее синий карандаш и зоркие, честные глаза.

Кроме того, снимаю шляпу перед Гейл Коллинз и Деборой Трайзмен; каждой — премия.

И еще: спасибо всем сотрудникам издательства "Penguin Random House", которые просмотрели, похвалили, подправили и довели до ума эти истории.

Сноски

1

"В натуре дикая детка" (англ.).

(обратно)

2

"Американская женщина" (англ.).

(обратно)

3

"Американская девушка" (англ.).

(обратно)

4

"Дух Америки" (англ.).

(обратно)

5

"Безымянная лошадь" (англ.).

(обратно)

6

Virgin (англ.) — по созвучию с именем Вирджил.

(обратно)

7

Не за что (исп.).

(обратно)

8

Joy (англ.) — радость. Spilled milk (англ.) — пролитое молоко.

(обратно)

9

Mon petite (искаж. фр.) — моя маленькая.

(обратно)

10

Что случилось, любимый? (исп.)

(обратно)

11

"Я тебя вышибу" (англ.).

(обратно)

12

"Я бывал повсюду" (англ.).

(обратно)

13

"Пусть у тебя все будет прекрасно" (исп.).

(обратно)

14

"Последний танец" (англ.).

(обратно)

15

"Мы еще только начали" (англ.).

(обратно)

16

"Будьте уверены" (искаж. англ.).

(обратно)

17

Как дела? (гр.)

(обратно)

18

Лови день (лат.).

(обратно) (обратно)

Комментарии

1

…именно они первыми ступили на остров Мартас-Винъярд. — Мартас-Винъярд (англ. Martha’s Vineyard, букв. виноградник Марты) — остров в 6 км от мыса Кейп-Код, на юго-востоке штата Массачусетс, мимо которого проплывали викинги и, по-видимому, все первые поселенцы Нового Света. Коренное население составляли индейцы-вампаноаги, которые впоследствии были согнаны со своих земель, и в ХХ в. остров стал излюбленным местом отдыха нью-йоркцев и бостонцев. Здесь также проводят лето семьи ряда президентов США и деятели кинематографа. В 1974 г. на острове проходили съемки сцен фильма Стивена Спилберга "Челюсти".

(обратно)

2

…детская ручная тележка фирмы "Радио-флаер"… — Фирма Radio Flyer (осн. в 1917 г.) специализируется на выпуске детских товаров для активного отдыха — игрушечных лошадок, велосипедов, самокатов и др. Своеобразной визитной карточкой фирмы стала детская ручная тележка ярко-красного (как и все товары данной фирмы) цвета.

(обратно)

3

…в промежутках между Pretenders, O’Jays и Тадж-Махалом… — The Pretenders — британская постпанк-группа, выступает с 1978 г. The O’Jays — вокальное ритм-энд-блюз-трио из штата Огайо, выступает с 1958 г. Тадж-Махал (Генри Сен-Клер Фредерикс, р. 1942) — выдающийся акустический блюзмен, использующий элементы карибской и полинезийской музыки.

(обратно)

4

…Игги Поп запел "Real Wild Child". — Под названием "Real Wild Child" Игги Поп на своем альбоме "Blah Blah Blah" (1986) исполнил кавер-версию песни австралийца Джимми О’Кифа "Wild One" (1958).

(обратно)

5

Я приготовил буррито со свининой. — Буррито (исп. burrito, букв. ослик) — мексиканское блюдо, состоящее из мягкой пшеничной лепешки (тортильи), в которую завертывается разнообразная начинка, к примеру рубленое мясо, фасоль, бобы, рис, помидоры, авокадо или сыр.

(обратно)

6

…у нас был голый завтрак… — Аллюзия на скандальный роман "Голый завтрак" (1959; русский перевод — 1994) американского писателя Уильяма Берроуза (1914–1997).

(обратно)

7

"Футлокер" (Foot Locker) — сеть магазинов спортивной одежды и обуви.

(обратно)

8

"American Woman" ("Американская женщина") — песня канадской группы The Guess Who с их альбома "American Woman" (1970).

(обратно)

9

"American Girl" ("Американская девушка") — песня Тома Петти с альбома "Tom Petty and the Heartbreakers" (1976).

(обратно)

10

…как морские пехотинцы в песках Иводзимы. — Аллюзия на американский кинофильм "Пески Иводзимы" (1949), рассказывающий о важном для армии США эпизоде Второй мировой войны. В фильме снялись трое солдат из тех, кто 23 февраля 1945 г. поднимал американский флаг на горе Сурибати.

(обратно)

11

Велнес (от англ. Wellness) — концепция здорового образа жизни, основанная на сочетании физического и психического здоровья, рационального питания, физических нагрузок и отказа от вредных привычек. Предложена в 1959 г. американским врачом Х. Данном.

(обратно)

12

Подруга велела мне тащить сюда мои усталые, мои бедные, мои забитые икроножные мышцы… — Аллюзия на сонет нью-йоркской поэтессы Эммы Лазарус, написанный в 1883 г. и выгравированный на бронзовой доске в музее внутри постамента статуи Свободы: "Храните, древние страны, / Вашу легендарную пышность, / А мне отдайте ваших усталых, ваших бедных…/ А мне отдайте из глубин бездонных / Своих изгоев, люд забитый свой" (перев. Владимира Лазаруса).

(обратно)

13

"Замерзшая планета" — четырехсерийный документальный фильм (2011) производства Великобритании, США, Испании, Германии, Греции и Канады. Режиссер Марк Смит.

(обратно)

14

Пиньята — популярная мексиканская забава для детей и для взрослых: подвесная игрушка, которую предлагается сбить общими усилиями, чтобы добраться до спрятанных внутри конфет и мелких сувениров.

(обратно)

15

"Кельвинатор" — холодильник производства одноименной компании, основанной в США в 1914 г. и названной в честь физика Уильяма Томсона, лорда Кельвина.

(обратно)

16

"Радуйся, мир!" ("Joy to the World") — евангельский гимн, созданный в 1719 г. Исааком Уоттсом.

(обратно)

17

…куклу Ханни Уокер… — Кукла Ханни (Honey doll) выпускалась в США с 1949 по 1957 г., была сделана из твердого пластика и имела различные вариации, в 1952 г. была выпущена версия, которая умела ходить и поворачивать головой, она носила название Ханни Уокер (Honey Walker).

(обратно)

18

Бинг Кросби (1903–1977) — американский певец и актер, исполнитель рождественских песен (его хит "White Christmas" занесен в Книгу рекордов Гиннесса).

(обратно)

19

Бокаж (фр. bocage) — тип пейзажа: поля, окаймленные лесными полосами.

(обратно)

20

Ирландская лотерея — одна из крупнейших международных лотерей, проводилась правительством Ирландии в 1930–1987 гг. в помощь ирландским больницам. Получила широкую популярность в США, несмотря на то что проданные там билеты ввозились и распространялись незаконно.

(обратно)

21

Линия Зигфрида (также Западный вал, Западная стена) — система немецких долговременных укреплений, возведенных в 1936–1940 гг. на западе Германии. Протяженность около 630 км.

(обратно)

22

Парад роз — крупнейший из парадов, проводимых в штате Калифорния, США. Парад, представляющий собой в том числе фестиваль цветов, проводится ежегодно 1 января, в нем принимает участие более миллиона человек, первый Парад роз был проведен 1 января 1890 г.

(обратно)

23

…в римейке сериала "Коджак"… — "Коджак" (1973–1978) — американский детективный телесериал с Телли Саваласом в главной роли.

(обратно)

24

"Крокодил" — дешевый заменитель героина, вызывающий более тяжелые последствия для здоровья.

(обратно)

25

Город Света — популярное прозвище Парижа.

(обратно)

26

Три-Сити — городская конгломерация в штате Мичиган, в которую входят города Бэй-Сити, Мидланд и Сагинау.

(обратно)

27

"Энтерпрайз" — космический корабль из сериала "Стар-Трек" ("Звездный путь").

(обратно)

28

Свелл (букв. волнение, зыбь) — группа волн примерно одного размера и одной мощности. Такие волны образуются далеко в океане при шторме с сильными ветрами и распространяются по направлению ветра. Свелл может пройти тысячи километров, прежде чем достигнет береговой линии, и за время пути приобретает гармоничную организованность, малые волны поглощаются большими, медленные — более быстрыми, — таким образом волны приходят к берегу с определенными промежутками времени слаженными сетами.

(обратно)

29

Крайслер-билдинг (Chrysler Building) — небоскреб корпорации "Крайслер", построенный в 1930 г., один из символов Нью-Йорка. Здание высотой 320 м расположено в восточной части Манхэттена, на пересечении 42-й улицы и Лексингтон-авеню. На протяжении года считалось самым высоким в мире.

(обратно)

30

Британская Колумбия — провинция на западе Канады.

(обратно)

31

Альберта — провинция Канады, располагается восточнее Британской Колумбии.

(обратно)

32

Саскачеван — провинция на юге центральной части Канады.

(обратно)

33

Реджайна — столица провинции Саскачеван.

(обратно)

34

Небраска — штат в западной части группы Центрально-Северных штатов.

(обратно)

35

Правая волна — волна, которая закрывается вправо, если смотреть из океана на берег.

(обратно)

36

…долины Маринера на Красной планете. — Долина Маринера — крупный каньон на Марсе, самый большой каньон в Солнечной системе (3000 км в длину, до 600 км в поперечнике и до 8 км в глубину).

(обратно)

37

Тако — традиционное блюдо мексиканской кухни, кукурузная или пшеничная тортилья, наполненная разнообразной начинкой.

(обратно)

38

Брейк — место, где ломается, или обрушивается, волна.

(обратно)

39

Чайник Вуди — Аллюзия на Вуди Вудпекера, или Дятла Вуди — эксцентричного антропоморфного дятла из мультфильмов анимационной студии Уолтера Ланца, распространяемых компанией "Юниверсал".

(обратно)

40

Лайнап — область на воде, где серферы сидят в ожидании волн.

(обратно)

41

Стоя на песках Марса… — аллюзия на заглавие научно-фантастического романа Артура Кларка "Пески Марса" (1951).

(обратно)

42

Аутсайд — большой сет волн, которые начинают закрываться, не доходя до лайнапа. Также этим термином обозначается место в океане, где волны еще не начали вставать.

(обратно)

43

Труба волны — самое любимое место всех профессиональных серферов, когда закрывающаяся волна напоминает по форме водяную трубку.

(обратно)

44

Стенка волны — скручивающаяся передняя часть волны, обращенная к берегу. Чаще всего именно эта часть используется для скольжения, самая важная часть волны, по ней серфер едет большую часть времени.

(обратно)

45

Пена — обрушивающаяся волна. Характерная ярко-белая полоса, бегущая к берегу по всей ширине прибоя.

(обратно)

46

"Пурпурное сердце" — военная медаль США, вручаемая всем американским военнослужащим, погибшим или получившим ранения в результате действий противника.

(обратно)

47

"Детройт ред уингз" — профессиональный хоккейный клуб из Детройта, входит в НХЛ.

(обратно)

48

…с той поры, когда на Б-вее шли "Кошки"… — Мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера "Кошки" по мотивам сборника детских стихов Т. С. Элиота "Популярная наука о кошках, написанная старым опоссумом", шел на Бродвее с 1982 по 2000 г.

(обратно)

49

"Голый город" (также "Обнаженный город") — аллюзия на черно-белый фильм-нуар (1948), снятый режиссером Жюлем Дассеном и повествующий о шести днях из жизни Нью-Йорка, на которые пришлось убийство и его расследование.

(обратно)

50

Готэм — шутливое прозвище Нью-Йорка; так же называется аналог Нью-Йорка во вселенной "Бэтмена".

(обратно)

51

"Нью-Йорк, Нью-Йорк" (1977) — фильм Мартина Скорсезе, лирическая драма с элементами комедии и большим количеством музыкальных номеров. Съемки проходили в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Заглавную песню, исполнявшуюся Лайзой Минелли, впоследствии перепел Фрэнк Синатра.

(обратно)

52

Сямисэн — японская трехструнная лютня.

(обратно)

53

"Великий белый путь" — участок Бродвея, который проходит по территории Театрального квартала.

(обратно)

54

Бейгл — выпечное изделие (первоначально — блюдо еврейской кухни) в форме бублика из заварного дрожжевого теста.

(обратно)

55

…храм из Дендура… — Храмовый комплекс XV в. до н. э., был построен в римский период Египта и подарен нью-йоркскому Метрополитен-музею в 1965 г.

(обратно)

56

…пустой холст, рассеченный посередке лезвием сверху вниз. — Одно из произведений Лучо Фонтаны (1899–1968), итальянского художника и теоретика искусства. Полотна с прорезями и разрывами стали его своеобразной "визитной карточкой".

(обратно)

57

Другой холст демонстрирует переходы цвета: нижний край светло-голубой, верхний — темно-синий. — Имеется в виду одна из картин Марка Ротко (Маркус Яковлевич Роткович, 1903–1970), абстрактного экспрессиониста, создателя "живописи цветового поля".

(обратно)

58

В лестничном пролете с потолка свисает самый настоящий вертолет — застывшая в полете стрекоза. — В нью-йоркском Музее современного искусства над одной из лестниц подвешен вертолет Bell-47D1 с характерной кабиной из сплошного куска прозрачного плексигласа, спроектированный Артуром Янгом и выпускавшийся с 1945 г.

(обратно)

59

…хаос Перекрестка мира… — Перекрестком мира символически называют одну из главных площадей Нью-Йорка — Таймс-сквер.

(обратно)

60

…правду о Нью-Йорке способны рассказать только те фильмы, где показаны шприц-парки да маньяки-таксисты. — Аллюзия на фильмы "Паника в шприц-парке" (The Panic in Needle Park, 1971) Джерри Шацберга и "Таксист" (Taxi Driver, 1976) Мартина Скорсезе.

(обратно)

61

…нет ли нового детективчика про Нэнси Дрю? — Имеется в виду популярная серия книг о девушке-детективе Нэнси Дрю, выпускавшаяся издательским синдикатом Стратемейера с 1930 г. под коллективным псевдонимом Кэролайн Кин.

(обратно)

62

…в театральном кафе "Газовый свет"… — Название кафе отсылает к одноименному фильму (1944) Джорджа Кьюкора с Ингрид Бергман в главной роли.

(обратно)

63

"Наш городок" (1938) — удостоенная Пулицеровской премии пьеса американского писателя и драматурга Торнтона Уайлдера.

(обратно)

64

"Что случилось в зоопарке" (также "Случай в зоопарке") — пьеса американского драматурга Эдварда Олби. В ней упоминается, в частности, "древняя пишущая машинка, которая пишет только заглавные буквы" (цит. по: Олби Э. Что случилось в зоопарке / Пер. Н. Треневой. М.: Прогресс, 1976).

(обратно)

65

Слышала когда-нибудь о Фрэнни Гамм? — Фрэнсис Гамм — настоящее имя американской актрисы и певицы Джуди Гарленд (1922–1969).

(обратно)

66

"Где-то за радугой" ("Somewhere over the Rainbow") — баллада Гарольда Арлена на слова Эдгара Харбурга, написанная для мюзикла 1939 г. "Волшебник страны Оз", где была исполнена Джуди Гарленд.

(обратно)

67

"Приятель Фрэнсис" не передает той ауры, что "друг Дороти", верно? — "Друг Дороти" — эвфемизм для обозначения человека нетрадиционной ориентации. Возник предположительно как аллюзия на главную героиню "Волшебника страны Оз" Дороти, которая всегда дружила со "странными" персонажами. В экранизации 1939 г. роль Дороти сыграла Джуди Гарленд.

(обратно)

68

Тэмми Граймс (1934–2016) — американская актриса и певица, дважды лауреат премии "Тони". Жена Кристофера Пламмера, мать Аманды Пламмер.

(обратно)

69

Какой-то мужчина пел о каплях дождя, падающих ему на голову. — "Raindrops Keep Fallin’ on My Head" — песня Хэла Дэвида и Берта Бакарака, написанная для фильма "Буч Кэссиди и Сандэнс Кид" (1969) и спетая Б. Дж. Томасом; стала большим хитом, а также получила "Оскар" в категории "лучшая оригинальная песня".

(обратно)

70

…космоиголку и шар. / "Трилон" и "Перисферу"… — "Трилон" и "Перисфера" — главные сооружения Всемирной выставки 1939–1940 гг., которые соединялись между собой мостом. "Трилон" (Trylon) представлял собой серебристо-стальной 210-метровый трехгранный обелиск, словно паривший в воздухе над большим круглым бассейном и омывавшийся снизу струями воды. Павильон "Перисфера" (Perisphere) — здание в форме гигантского шара, диаметром 56 метров, с эскалатором и движущимися галереями, в котором размещалась модель города будущего, "Демокрасити" (Democracity). Посетители попадали внутрь "Трилона" и "Перисферы" по огромному спиральному пандусу, носившему название "Хеликлайн" (Helicline).

(обратно)

71

…заторы в направлении парка Флашинг-Медоуз… — Флашинг-Медоуз — обиходное название зеленой зоны "Флашинг-Медоуз — Корона-парк", четвертого по площади общедоступного парка в Нью-Йорке, разбитого ко Всемирной выставке 1939–1940 гг. В настоящее время на этой территории находятся Национальный теннисный стадион им. Билли Джин Кинг (место проведения чемпионата US Open), Нью-Йоркский Зал науки, художественный музей, зоопарк, театр и другие учреждения культуры.

(обратно)

72

…этакий Хитрый Пит… — Хитрый Пит, Подлый Пит (англ. Sneaky Pete) — традиционное обозначение афериста и самозванца. Так назван, в частности, заглавный персонаж американского комедийно-драматического сериала "Sneaky Pete" (2015), выдающий себя за другого человека, своего бывшего сокамерника.

(обратно)

73

…посетить "Гранд ол опри". — Из концертного зала "Гранд ол о́при хаус" в Нэшвилле ведутся прямые двухчасовые трансляции одной из старейших американских радиопередач с участием звезд музыки кантри.

(обратно)

74

Тейлор Свифт (р. 1989) — американская кантри-поп-исполнительница, автор песен и актриса, обладательница множества престижных наград и премий.

(обратно)

75

Наш плохой, печальный, несчастный "бьюик"… — Аллюзия на комедию в стиле вестерн "Плохие, печальные, несчастные", написанную комедийной актрисой Еленой Павли и поставленную в лондонском Театре Сохо в 2015 г.

(обратно)

76

Помак — представитель славяноязычной этнорелигиозной группы, исповедующей ислам и проживающей на территории Турции, Болгарии, Греции.

(обратно) (обратно)

Оглавление

Изнурительные три недели

Сочельник 1953-го

Промотур в Городе Света

Добро пожаловать на Марс

Месяц на Грин-стрит

Алан Бин плюс четыре

Кто есть кто

Особенные выходные

Здесь думы сердца моего

Нас манит прошлое

Лучший отдых — у нас!

Спросить Костаса

Стив Вонг — идеал

Благодарности

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg