«29»

29 (fb2) - 29 (пер. Татьяна Максимова) 852K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Адена Хэлперн

Адена Хэлперн 29

С любовью посвящается моей матери, Арлин Рудни Хэлперн

Adena Halpern

29

Copyright © Adena Halpern, 2010

All rights reserved

© Т. Максимова, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство АЗБУКА®

Семьдесят пять

Я завидую своей внучке.

Я никогда, никогда и никому в этом не призналась бы.

Говорят, с годами приходит мудрость. Я вовсе не считаю себя мудрой.

Я вроде как должна быть на седьмом небе оттого, что дожила до семидесяти пяти. Черт возьми, именно это я всем и твержу, но больше для того, чтобы не чувствовать себя так паршиво. Я твержу, что лучшее в старости – мудрость, которая приходит вместе с ней. На самом деле это чушь собачья. Но что тут скажешь, если не хочется совсем уж расстраивать людей? Пусть сами все поймут, когда доживут. Знай я, до чего мне будет ненавистен этот возраст, меня бы здесь давно уже не было. Нет, я не убила бы себя, господь помилуй. Просто уехала бы на какой-нибудь необитаемый остров и провела там остаток дней вдали от суровой реальности зеркал.

Что ж, если в свои семьдесят пять я мудра, как Соломон, отчего я не могу лечить рак? Раз я такая умная, отчего никто не доверит мне одним махом спасти мир от полного разрушения? Пусть нас с моими семидесятипятилетними подружками позовут на заседания ООН и попросят рассказать, как сделать этот мир лучше. Пусть поинтересуются нашим мнением, коли мы такие умные. Но никто никогда не спрашивает. И знаете почему? Никто по-настоящему не верит в нашу мудрость. Если бы верили, то, наверное, чаще прислушивались бы к нам.

Мне ужасно не нравится мой возраст. Совсем. И сегодняшнюю вечеринку я вовсе не хотела устраивать, но Барбара, моя дочь, настояла. Она иногда бывает ужасной занудой.

Прочитав все, что я сейчас написала, вы, наверное, решите, будто я одна из тех вредных сумасбродных старух, вечно жалующихся на сквозняки, которых на самом деле нет, или возвращающих в супермаркет один-единственный персик, если он слегка помят, или таскающих пакетики с заменителем сахара в кафе. Нет, я не из таких. Я даже не люблю заменитель сахара. Моя внучка всегда говорит, что бабушка у нее классная. Мне кажется, я и вправду классная. Я стремлюсь быть в курсе всего – смотрю новости, реалити-шоу (хотя терпеть их не могу) и всегда стараюсь модно одеваться.

Семьдесят пять.

Черт возьми, до чего же я старая.

(Вообще-то, я редко употребляю крепкие словечки. Но сейчас других слов для выражения своих чувств мне просто не найти.)

Мы с подружками постоянно уверяем друг друга, что возраст – всего лишь цифра.

– Я не чувствую себя на семьдесят пять, – говорит Фрида, дражайшая моя подруга, с которой мы всю жизнь вместе.

– Я тоже, – вру в ответ, потому что знаю: она тоже врет.

Фрида выглядит и ведет себя на все восемьдесят пять, но боже упаси меня когда-нибудь такое заявить.

– Разве дашь маме семьдесят пять? – восклицает моя дочь в разговоре с кем-нибудь, совершенно не стесняясь моего присутствия.

Ненавижу, когда она так поступает. Вот зачем она так?

– Затем, что ты прекрасно выглядишь, а мне хочется похвастаться, – заявляет Барбара.

Скажем так: сама-то я спокойно могу признаться, сколько мне лет, но слышать подобные откровения от собственной дочери – нет уж! Мой возраст касается только меня, и никого больше.

– Моей дочери пятьдесят пять, – тут же выдаю я с улыбкой.

– Ну и зачем ты это сказала? – накидывается на меня Барбара, едва мы оказываемся вне досягаемости слуха того, на кого только что вывалили столько непрошеных сведений.

– А что такого? – защищаюсь я. – Ты ведь тоже хорошо выглядишь!

Прикидываюсь дурочкой. Моя дочь никогда не обвинит меня в том, что я сделала это в отместку: она считает, мне на это ума не хватит.

Сказать по правде, больше всего меня сейчас злит, что, если хорошенько подумать, у меня в запасе еще лет двадцать на сожаления обо всем несделанном в жизни. От таких мыслей становится грустно. Грустно и обидно.

Во-первых, мне совсем не следовало все эти годы проводить на солнце столько времени. В наши дни, впрочем, никто не знал, чем это чревато. Похоже, вот она, та самая мудрость, что пришла ко мне с возрастом. Благодарю покорно. Подумать только, все эти годы я загорала у бассейна, намазавшись маслом, безо всякой защиты… Тогда никаких кремов от загара и в помине не было. Само собой разумелось, что мы должны принимать солнечные ванны: это считалось полезным и правильным. Мы отпускали детей играть на солнце дни напролет, ведь нас уверяли, что именно так и нужно. Если дети обгорали, мы прикладывали к их коже холодные влажные полотенца. В то время не существовало никакого рака кожи; во всяком случае, я не слышала, чтобы кто-нибудь им заболел. А сегодня это главная тема в наших с подружками обсуждениях. Стоит кому-нибудь углядеть темное пятнышко на руке – и все, начинается серия «Доктора Хауса» на целый день, пока врач не скажет, что бояться нечего. Увы, бедняжке Гарриет Лангартен было чего бояться. Вот почему мы так беспокоимся. Я превратилась в одну из тех старушек, что прячутся под зонт в погожий денек. За годы я перепробовала все крема, какие только можно достать за деньги, чтобы избавиться от морщин и пигментных пятен. Я делала химический пилинг, ходила к косметологам на чистку лица – все в надежде исправить тот вред, что причинила своей коже, стремясь выглядеть загорелой и сексуальной ради какой-нибудь коктейльной вечеринки в 1972-м.

Во-вторых, я жалею, что уделяла так мало внимания физическим упражнениям. В годы моей молодости никаким фитнесом мы не занимались. Мы играли в теннис или гольф, хотя чаще собирались за партией в бридж в загородном клубе, пока наши мужья играли в гольф. Судя по тому, что большинство из них уже умерли, для них физическая нагрузка тоже оказалась недостаточной. Пару лет назад мы с Фридой пошли было в тренажерный зал, но оказались лет на тридцать старше всех остальных посетителей, так что в конце концов я сдалась и купила беговую дорожку. Столько миль я на ней прошагала – уже могла бы дойти до Китая и обратно. Хоть я и уверяю всех, будто с занятиями стала чувствовать себя гораздо лучше, это вранье. У меня болят ноги, болят суставы, грудь болит. Говорят, красота требует жертв. По-моему, я уже достаточно пожертвовала, так что теперь редко забираюсь на эту штуку.

И я пошла по пути пластической хирургии. Чего я только не делала, чтобы выглядеть моложе: колола ботокс, рестилайн, один раз решилась на подтяжку лица (что вы знаете о боли?!) и подтяжку бровей (пустая трата денег и опять-таки боль), проходила электроэпиляцию. Не могу сказать, что выгляжу совсем плохо, но точно не на пятьдесят, как обещал мне врач. Обманщик.

Однако, если бы я могла вернуться назад и прожить все заново, я бы не только лучше заботилась о своей внешности. Я бы изменила кое-что посерьезнее.

Во-первых, получила бы хорошее образование.

В наши годы, в 1950-е, если точнее, женщине получать образование было вовсе не обязательно. Знаю, звучит дико, но правдивей не скажешь. Родители (во всяком случае, мои родители и родители всех моих подружек) не поощряли высшую школу. «Все, что тебе нужно, это найти хорошего мужа», – сказала мне мать, когда я заявила, что хочу изучать английскую литературу в Пенсильванском университете. Она вручила мне заявление на курсы секретарей и сама отвезла меня туда в первый день учебы, дав с собой на обед два сваренных вкрутую яйца, несколько галет и пятицентовик, чтобы купить молоко в автомате. Так я выучилась печатать на машинке. Я решила, что буду погружаться в классику самостоятельно, и даже замыслила дьявольски хитроумный план: тайком приносить домой Джеймса Джойса и Дилана Томаса и читать их, пока никто не видит. К сожалению, я этого так и не сделала. Откуда мне было взять время?

Вместо этого я встретила своего мужа.

И это второе, что бы я изменила. Я бы никогда не вышла замуж за своего мужа.

Об этом тоже никому не рассказывайте, пожалуйста.

Не то чтобы я не любила своего мужа; любила, правда. Очень любила. Он был хорошим человеком. Но, говоря начистоту – вот совсем начистоту, – не думаю, что мы были созданы друг для друга.

Говард Джером был известным в Филадельфии юристом. Когда мы познакомились, он еще только начинал свою карьеру – работал поверенным в одной конторе, а я служила там же секретаршей. Он был далеко не самым привлекательным поверенным в нашей фирме, но зато он положил на меня глаз. Уже тогда Говард был низенький, лысенький и толстенький. На самом деле я увлеклась юристом Бертом Эллиотом, но тому нравилась другая секретарша, на которой он в итоге и женился.

– Выйдешь за Говарда, – сказала мать после второго свидания. – Он надежный.

Так я и сделала.

– Слава богу, – сказала мать. – Я-то уж испугалась, что ты так и останешься старой девой.

Мне было девятнадцать. Девятнадцать!

Говард оказался старше меня на десять лет. Мы познакомились в сентябре и сыграли свадьбу в июне. Так уж было принято в те времена. Просто пришло время жениться, вот мы и поженились. Я переехала из родительского дома в дом мужа и так никогда и не узнала, каково это – жить самостоятельно, самой по себе. Один раз – всего один раз – до рождения Барбары Говард уехал в командировку на два дня. Вот и вся свобода, которую мне довелось познать в молодости. Я выкурила полпачки сигарет – и с тех пор вообще не курила – и отправилась в кино, одна. (Кстати, надеюсь, вы не курите; это очень вредно для здоровья. Сколько друзей я потеряла из-за этой привычки.) Ничего более сумасбродного со мной никогда не случалось. А как бы хотелось сделать что-нибудь по-настоящему сумасбродное, хотя бы раз.

И Барбара шагала по проторенной дорожке. Она рано вышла замуж – за дантиста Ларри – и родила Люси. Я советовала ей устроиться на работу и подождать. Но разве стала она меня слушать? Нет. Надо было мне настаивать на том, чтобы она нашла себе занятие, так же упрямо, как моя мать в свое время настаивала на обратном. Мне жаль, что я не убедила Барбару, как важно иметь работу, не только ради денег, но просто для себя. Я хотела дочку, не поймите меня неправильно, однако мне жаль, что до ее рождения я не успела ничего сделать. К двадцати пяти годам у меня уже был ребенок и дом в Мейн-Лайн, престижном пригороде Филадельфии.

Два года назад Говард перекусывал сэндвичем с солониной в закусочной «Нейт и Эл» в Лос-Анджелесе и вдруг упал замертво. Как гром среди ясного неба. У него были кое-какие проблемы с сердцем – шунт там, шунт здесь, – но ничего подобного никто и предположить не мог. Хирургия сердца среди моих ровесников – дело настолько обычное, что и относиться к ней начинаешь соответственно («Как насчет поужинать в субботу вечером?» – спрашиваю я подругу. «О, у Алана в пятницу шунтирование. Может, в следующую субботу?» – отвечает она). С операциями на предстательной железе то же самое.

Как бы то ни было, ничего ужасней со мной в жизни не происходило. Мы приехали в Лос-Анджелес на свадьбу дочери моей подруги Тельмы Панчик – она выходила замуж уже второй раз, за архитектора. И вот мы сидим в закусочной, разговариваем, обсуждаем, куда пойти дальше – в музей Гетти или в Художественный музей, – а в следующую секунду он утыкается носом в свой капустный салат.

– Говард?

Он ничего не ответил, и я повторила громче:

– Говард!

И опять ничего не ответил.

Я знала, что он мертв – а то стал бы он лежать лицом в салат, – но пребывала в таком потрясении, что на секунду у меня даже мелькнула мысль: может, ему просто настолько понравился капустный салат? Салат и впрямь был хорош. Не знаю, о чем я только думала. В третий раз я уже закричала во все горло:

– ГОВАРД!

В этот момент ресторан затих, а я вскочила со стула. За соседним столиком сидели двое привлекательных мужчин лет тридцати. Я уже приметила их раньше; они были такие симпатичные, и им так шли футболки и брюки цвета хаки, я еще подумала: наверное, в кино снимаются. С их стороны было очень любезно сразу прийти на помощь. Один джентльмен приподнял Говарда и уложил на диван (хорошо, что Говард настоял на столике с диваном, а то лежать бы ему на отвратительном грязном полу), а другой вызвал «скорую». Официантка обнимала меня, будто родная сестра, и я прятала лицо у нее на груди. Надо было написать ей письмо с благодарностью или хотя бы оставить приличные чаевые. Как бы то ни было, к приезду «скорой» бедный Говард уже скончался, а мне пришлось строить планы по доставке его обратно в Филадельфию. Даже рассказывать не хочу, что такое перевозка тела и чего она требует. Говард ехал в ящике в багажном отделении, а на его место в салоне я поставила свою сумочку. Я немного поколебалась – может, лучше оставить место Говарда пустым, ну, знаете, как бы в память о нем, – но я все время плакала, и мне нужно было держать сумку под рукой, чтоб не искать носовые платки.

Причина моих слез – помимо того обстоятельства, что у меня только что умер муж, которого я действительно любила, хотя мне, наверное, вообще не следовало выходить за него, – состояла в том, что всеми вопросами всегда занимался Говард. Я позволяла ему все улаживать, как меня учила мать. Я не делала ровным счетом ничего, проводила время в свое удовольствие, а уж он заботился о том, как это устроить. И как же я могла справиться сама, без него? Вот тогда я впервые пожалела о том, как прожила свою жизнь, и всякий раз, стоило мне об этом подумать, принималась плакать. Какое счастье, что у меня есть Барбара. Какое счастье, что Барбара знала, что нужно делать, и позвонила в похоронное бюро, которое организовало перевозку тела в Филадельфию. Я никогда не скажу ей об этом (Барбара из тех, кого не следует хвалить, потому что потом они непременно используют похвалу против тебя), но я очень рада, что моя дочь готова поддержать меня в трудную минуту.

На самом деле мне очень не хватает Говарда – сильнее, чем я предполагала (повторяю, никому не говорите!). Мы были женаты более пятидесяти лет. Я вышла за человека, с которым не имела ничего общего, но так уж было заведено: нельзя жить одной, непременно надо выйти за кого-то замуж и построить семью. И мы выстроили нашу семейную жизнь. Она не была совершенной, но что в этом мире совершенно? Был ли Говард моей самой главной любовью? Нет. А кто был? К сожалению, уже слишком поздно пытаться это выяснить. Барбара считает, мне следует ходить на свидания, но с кем же мне встречаться? С тех пор как я переехала в этот дом, Гершель Нил проявляет ко мне интерес. То и дело приглашает зайти к нему послушать Шопена, но я лишь отмахиваюсь. Заполучить еще одного старика с плохим здоровьем, чтобы он тоже упал при мне замертво? Нет уж, спасибо.

Говард работал не покладая рук. И отдыхал он, впрочем, напропалую, хотя и думал, что я не знаю. У него годами были связи на стороне. Он считал, что я такая дура и не учую запах духов на его рубашке? Он и правда полагал, будто я ему верю, когда говорил, что задерживается на работе допоздна, – это в пятницу-то вечером?

Я хотела уйти от него, когда Барбара еще была маленькая. Я думала, однажды вечером просто соберу чемодан, возьму Барбару и уеду с ней в такое место, где нас никто не знает. Я много фантазировала на эту тему, пока Барбара росла, а Говард заводил себе любовниц. Просто тогда так не поступали – не принято было уходить от мужа.

А знаете, что было принято? Держать рот на замке.

Верьте или нет, но мужчине иметь роман на стороне считалось почти прилично, но женщине – ни за что на свете. Помню, как я пожаловалась матери: «У Говарда кто-то есть», – а она в ответ лишь пожала плечами: «Он много работает и обеспечивает тебя. Тема закрыта».

И тема действительно была закрыта. В то время полагалось слушаться свою мать и уважать ее мнение. Совсем не то, что теперь, – да, я о тебе говорю, Барбара.

Однако, как ни крути, моя жизнь вовсе не была такой уж ужасной. Ничего подобного. Говард никогда не заставлял меня экономить, ни разу. Я не знала нужды в деньгах, и мой ребенок был хорошо обеспечен. Мы ездили в путешествия – замечательные путешествия, по всему миру. Чего я только не повидала, от Эйфелевой башни до Великой Китайской стены. Если собрать все драгоценности, которые Говард накупил мне за эти годы, я смогу увешаться бриллиантами с головы до ног. Барбара ни в чем не нуждалась. Она ходила в лучшие школы, летом ездила в лагерь, а потом на побережье Нью-Джерси. В этом отношении Говард был великолепным мужем и отцом. Если бы я его оставила, что бы я получила взамен? Ничего глупее и придумать нельзя. Не то было время. Сегодня все по-другому; женщины могут много зарабатывать и жить самостоятельно. А тогда – вы знаете, что тогда даже кредитную карточку можно было получить, только если твой муж сам открывал тебе счет? Нет, правда! Именно муж заполнял заявление на кредитку, и даже когда тебе ее давали, твоего имени на ней не стояло. На всех моих кредитных карточках написано только «миссис Говард Джером».

Поэтому я держала рот на замке.

И сейчас, спустя два года после смерти Говарда, мне не приходится беспокоиться о деньгах. У меня есть все, что нужно. Говард позаботился о моем благополучии, и я всегда буду благодарна ему за это.

И тем не менее чего бы я тогда не отдала за самое маленькое любовное приключение.

Если я и нажила к семидесяти пяти годам хоть какую-то мудрость, то в этом она и состоит, к сожалению.

Секс с Говардом был неплох. Во всяком случае, я так думаю; я же никогда не занималась сексом ни с кем другим. За всю жизнь у меня был всего один мужчина – Говард. У нас никогда не было умопомрачительного секса – только традиционное «Говард сверху» или «я сверху», три раза в неделю, иногда четыре – если Говарду так хотелось, не мне. Я никогда не испытывала сильного желания заниматься сексом. Интересно, с кем-нибудь другим я смогла бы получить больше удовольствия? Уверяю вас, я была весьма привлекательна, и фигурка у меня была что надо. Если бы захотела, я могла бы заарканить кучу мужчин. Как замечательно было бы получать любовные письма. Говард вообще ничего не писал. Даже открытки к моему дню рождения за него сочиняла секретарша. А как чудесно было бы испытать этот особый трепет оттого, что кто-то еще нашел меня привлекательной.

И знаете, однажды это почти случилось. Я не хочу сказать, что я на самом деле взяла и завела роман, но как-то раз на благотворительном вечере в пользу Художественного музея Филадельфии Рассел Манден отвел меня в сторонку и заявил, что считает меня одной из самых красивых женщин, что ему приходилось видеть. И пригласил пообедать. Шел 1962 год, и я перепугалась до чертиков. Я была уверена, что наш разговор с Расселом слышали все, кто пришел на вечер. Я ограничилась сдержанным смехом и жалела об этом всю оставшуюся жизнь. Рассел умер несколько лет назад (поджелудочная, опухоль…) – в «Филадельфия инквайрер» напечатали некролог. Я отправила пожертвование Художественному музею в память о Расселе, чтобы на свой манер сказать ему «спасибо». Я не видела его лет двадцать, но никогда не забывала, какой красивой почувствовала себя в тот вечер благодаря ему.

И это тоже меня злит. Я никогда не осознавала, какая была хорошенькая. А теперь смотрю на свои старые фотографии – боже мой, да я была просто красавица! Все вокруг так говорили, только я сама в это не верила. Жаль, что я практически не пользовалась своей внешностью. Я стремилась выглядеть хорошо для Говарда. Делала прически, правильно питалась – все для этого толстого, лысого, не пропускавшего ни одной юбки за моей спиной Говарда. И если я покупала новое платье или новые духи – то тоже лишь для того, чтобы услышать от Говарда комплимент. А надо было делать все это для себя. Ах, лучше бы я больше старалась понравиться самой себе.

Короче говоря, если суммировать – никакого образования, секс с одним-единственным мужчиной, непонимание, насколько солнце вредно для кожи, да еще и отрицание того, что я красотка, – станет понятно, почему я завидую своей внучке, Люси. У нее впереди целая жизнь, и живет она в самое прекрасное время. Именно об этом я размышляла всю вечеринку в честь моего семьдесят пятого дня рождения.

Я родилась не в то время. Как бы мне хотелось оказаться на месте Люси.

Видели бы вы мою Люси в этот вечер. У нее была эта миниатюрная штуковина, при помощи которой она все время обсуждала с друзьями, куда бы пойти после моей вечеринки. Барбара называла это «эсэмэсить».

– Люси, у твоей бабушки день рождения! Можешь хотя бы на две секунды перестать эсэмэсить, пока мы произносим тост?

Я подмигнула Люси: никаких проблем. Только ужасно хотелось узнать, с кем она общается и куда они пойдут.

А как она была одета! Барбара весь вечер ворчала, что ее дочь вырядилась точно уличная девка. На Люси красовались крошечное мини-платье, туфли на платформе и высоком каблуке и джинсовая куртка. По-моему, выглядела она как кинозвезда. Жаль, я не могу так одеваться. У Люси потрясающая фигура! Моя внучка такая ладная и стройная, совсем не то что ее мать. Барбара пошла в родню Говарда, они все пышногрудые и широкобедрые. Моя дочь постоянно сидит на диете. (Ха! Уверена, она больше хитрит.) А мы с Люси себя не ограничиваем. Нет, я, конечно, слежу за фигурой, но благодаря своему метаболизму иногда могу позволить себе лишку, и Люси тоже. Иногда мы с ней едим на ужин мороженое. Вот только на прошлой неделе взяли большое ведро мороженого «Бен и Джерри» с кусочками шоколадного печенья и не остановились, пока не прикончили его. Люси выглядит в точности как я в ее возрасте. У меня всегда были великолепные ноги и отличный зад, прямо как у Люси. Все так говорили. А потом – не знаю, что случилось, но мое тело просто… обвисло. Это похоже на – знаете, бывает, красишь стену и нанесешь слишком много краски, и она начинает стекать? Вот на что похоже мое тело. Худое, но обвисшее. А какая замечательная у меня была попка! Мне ее ужасно не хватает. Где-то между сорока и шестьюдесятью она покинула меня безвозвратно. (Кстати, если вы читаете это, но гораздо моложе меня, я вам одно скажу: не пренебрегайте увлажняющими средствами. К семидесяти пяти все равно обвиснете, как мокрая тряпка, но хотя бы будете выглядеть лучше ваших подруг того же возраста. Во всяком случае, со мной дело обстоит именно так. Видели бы вы Фриду!..)

В общем, мы с Люси очень близки. Она обитает всего в четырех кварталах от меня; я так рада, что мы живем рядом. После смерти Говарда у меня не было никакого желания оставаться в этом огромном доме на окраине. Через несколько месяцев после его похорон я заметила, что бойлер течет – ничего страшного, так, небольшая лужица. Бойлер располагался в подвале, в нескольких футах от стиральной машины. На протечку я обратила внимание, только когда пошла за новой коробкой стирального порошка: я всегда покупаю порошок впрок и держу коробки рядом с бойлером. Вот тогда и увидела, что он протекает. Помню, еще подумала: забавно, раньше я не обращала внимания, что из бойлера течет вода. Я же не знала, что она вовсе не должна из него течь (стиркой всегда занималась Глэдис, наша ненаглядная домработница, которая умерла годом раньше).

А когда неделю спустя я решила принять ванну, горячей воды вдруг не оказалось. В доме моей соседки, миссис Льюис, что-то ремонтировали, и я решила, что это как-то связано. Ну что я могу сказать? Тогда все выглядело совершенно логичным. В тот же день я спустилась в подвал – бросить пару полотенец в стиральную машину – и обнаружила, что все помещение затоплено. И везде была мыльная пена, из-за тех самых коробок стирального порошка. Везде! Настоящая турецкая баня!

Я впала в такую панику, что позвонила Барбаре. Она тотчас приехала, увидела бедствие в подвале и отругала меня за то, что мне не хватило ума вызвать сантехника. Ладно, «отругала», может быть, слишком сильно сказано, но она обращалась со мной как с ребенком. Хоть режьте, но я же не знала, что бойлер не должен протекать!

В любом случае это стало последней каплей. Я обзавелась новым бойлером и в тот же день повесила объявление о продаже дома. А потом переехала в милую квартирку на площади Риттенхаус, продала машину (умному намек: лампочка «проверьте двигатель» на приборной панели загорается вовсе не для красоты) и теперь живу припеваючи, куда лучше, чем раньше. Я провожу дни, играя в бридж, или посещаю концерты в Центре Киммеля. По вечерам выбираюсь поесть с Фридой или другими подругами, потерявшими мужей. Я въехала в то же здание, в котором живет Фрида, так что мы постоянно ходим друг к другу в гости. Приятно, что мы можем вот так запросто наведываться – она ко мне, а я к ней. Моя квартира выходит окнами на площадь Риттенхаус, на парк, и нет ничего радостней, чем спуститься туда в погожий день, сесть на скамейку под деревом и почитать газету.

Барбара не хотела, чтобы я переезжала в город.

– Ты будешь слишком далеко от меня, – сетовала она. – Почему бы тебе не подыскать что-нибудь в пригороде?

Сказать по правде, я даже рада, что Барбара по-прежнему живет на окраине. Мы с ней близки, но не так, как с Люси. С Люси мы понимаем друг друга гораздо лучше; с дочерью я бы так никогда не смогла. Если честно, не думаю, что это исключительно моя вина.

О чем бы мы с Барбарой ни говорили, наш разговор больше похож на спор. А с Люси мы общаемся как нормальные люди. Моя дочь пытается опекать меня – совсем как я ее, когда она была подростком.

– Господи, Барбара, я же взрослая женщина! – говорю я ей. – Я могу сама о себе позаботиться!

Но разве она станет слушать?

– Кто будет ухаживать за тобой, если не я? – заявляет она.

– Я могу сама о себе позаботиться, – твержу я, хотя и не уверена в этом на все сто процентов.

Люси навещает меня раза два в неделю, иногда чаще. В ее квартире нет стиральной машины, так что она стирает у меня. В такие вечера я готовлю грудинку, и, пока идет стирка, мы едим и смотрим по телевизору ее любимые реалити-шоу. Иногда мы оставляем стирку и идем в какой-нибудь приятный кабачок по соседству, из тех, куда можно приносить свое спиртное. Люси рассказывает мне все о своей личной жизни и о работе – она моделирует одежду, – а я слушаю. Я выслушиваю все ее жалобы на парня, в которого она влюблена на этой неделе – по крайней мере, ей кажется, что влюблена. К двадцати пяти годам у Люси еще не было серьезных отношений, и я этому очень рада. В последнее время она упоминала какого-то Джонни, но, по-моему, с ним у нее тоже ничего серьезного. Разве можно серьезно относиться к человеку, которого зовут Джонни – не Джон, не Джонатан, а Джонни? Барбара все умоляет ее найти наконец кого-нибудь и завести семью, но я вмешиваюсь и говорю, что на это у нее впереди еще куча времени. Люси рассказывает мне о работе и о том, с кем она встречалась, и кому продала свою одежду, и сколько они купили, а я слушаю. Мне ужасно нравится ее слушать. Мне всегда хотелось работать с одеждой. Когда-то я знала ассортимент шикарного универмага «Сакс» лучше, чем иные из тамошних продавщиц. Лучшая подруга матери, Эстер Абромовиц, работала там до самой смерти. Эстер пережила мою мать и своих подруг на двадцать пять лет – именно потому, что работала, так она всегда утверждала. Я очень любила Эстер и часто о ней думаю. Когда она умерла, ее дочь Диана, которая гораздо моложе меня, попросила произнести траурную речь на похоронах, и я рассказала о том времени, когда Эстер работала в «Саксе», потому что там-то мы в основном и виделись. Я рассказала, как внимательна она была к клиентам – большинство из которых присутствовали тут же, на похоронах. И еще я говорила об отменном вкусе Эстер. Меня всегда хвалили за чувство стиля, да я и сама всегда считала, что вкус у меня неплохой, – и этим я обязана Эстер. За прошедшие годы я не раз подумывала найти работу, но нужно было заботиться о Говарде и Барбаре; хоть у нас и была постоянная домработница, Глэдис, у меня все равно оставались обязанности. К тому же в наши времена на тех, кто работал, смотрели свысока. Несколько раз я заговаривала об этом с Говардом, но всякий раз он лишь смеялся:

– Мы что, нищие?

Посетив меня, Люси часто отправляется развлекаться дальше. Она встречается с друзьями в каком-нибудь окрестном баре, и я едва сдерживаюсь, чтобы не попроситься пойти с ней. Иногда я шучу, будто собираюсь присоединиться, и тогда она принимается подначивать меня:

– О, ты там всех девиц за пояс заткнешь! Давай принарядим тебя!

Как бы мне хотелось всего один раз – хоть разочек – пойти с ней и посмотреть, как она проводит эти свои вечера.

Еще Люси гораздо умнее, чем считает Барбара. Моя дочь хотела, чтобы Люси пошла учиться на юриста, по стопам Говарда, но я-то знаю, что это не ее. Люси поступила в школу дизайна Парсонса в Нью-Йорке и выучилась на модельера. Два года она работала личным помощником самой Донны Каран, а в прошлом году вернулась в Филадельфию, чтобы создавать собственную одежду. И знаете, что еще она сделала? Она взяла мою фамилию! Еще бы, ведь «Люси Джером» смотрится на этикетке гораздо лучше, чем «Люси Сутамолок». Как вообще можно носить фамилию Сутамолок? Когда Барбара впервые привела домой отца Люси и он сказал, что его зовут Ларри Сутамолок, я подумала, что в жизни не слышала ничего нелепей. Если произнести быстро, звучит почти что как «сущий олух». Попробуйте сами, повторите «Сутамолок» десять раз – увидите, что получится. Как бы то ни было, Люси Сутамолок превратилась в Люси Джером, и ее матери пришлось смириться, хоть ее это и уязвило немного. В конце концов, платья Люси продаются в лучших магазинах Филадельфии, по крайней мере некоторых из них: в «Пляже Таити», и в «Нит Вит», и в «Джоан Шепп», – и даже новый универмаг сети «Барнис», что открылся на площади Риттенхаус, заинтересовался ее одеждой. «Барнис»!..

Да, я знаю. Я так горжусь своей внучкой.

Одно из любимых занятий Люси – копаться в моем шкафу, выискивая фасоны, которые можно воспроизвести. У меня столько одежды скопилось за годы – я ведь никогда ничего не выбрасывала, – и можете не сомневаться: шкаф для хранения всего этого добра у меня что надо! До переезда в центр города я забила одеждой и обувью все до единого шкафы в нашем пригородном доме. В детской Барбары хранились мои костюмы от Шанель и Хальстона, купленные в 60-х и 70-х. В шкафу в гостевой комнате я держала все свои роскошные вечерние платья. Меха (когда еще можно было носить мех, не опасаясь, что эти ненормальные забросают тебя краской) вместе с прочей зимней одеждой хранились внизу. И еще был шкаф в моей комнате для повседневной одежды и обуви.

– Почему бы тебе не выставить все это на аукцион? – предложила Барбара, когда я начала готовиться к переезду.

Но об этом и речи быть не могло. Моя одежда хранит память обо всем хорошем, что было в моей жизни. Вместо альбомов с газетными вырезками, фотографиями и прочими воспоминаниями о минувшем у меня есть шкаф, в который вместилась вся моя жизнь. Вот костюм из бледно-голубой тафты от Оскара де ла Рента, который я надевала на свадьбу Барбары; вот великолепное белое вечернее платье от Джеймса Галаноса, с одним плечом и расшитое пайетками, – я купила его для какого-то торжественного приема в Нью-Йорке, на который мы с Говардом ходили как-то в 80-х; Говард тогда сказал, что я в жизни не выглядела красивее. Я никогда не расстанусь с этим вещами. Нетушки.

Поэтому я купила трехкомнатную квартиру и превратила одну из комнат в платяной шкаф. На ремонт ушло больше трех месяцев, но когда рабочие наконец сделали все, как я хотела, это стала моя самая любимая комната. Барбара меня не понимает. Зато Люси вполне разделяет мои чувства.

В гардеробной мы с внучкой можем торчать часами. Она делает зарисовки некоторых моих нарядов. Она даже скопировала фасон ярко-розового прямого платья без рукавов от Лилли Пулитцер; я купила его во время поездки во Флориду, в Палм-Бич. Это было в 60-х, еще до того, как Лилли Пулитцер приобрела имя в мире моды.

Люси назвала эту модель «платье Элли Джером».

В честь своей бабушки.

Когда я думаю о внучке, я просто сияю.

Вот поэтому и завидую ей.

Так что сегодня, во время празднования моего семьдесят пятого дня рождения в ресторане «Прайм риб», я могла мечтать лишь об одном: как бы мне хотелось повернуть время вспять и пожить в современности. Хотя бы на денек. Как бы мне хотелось, чтобы на один день ко мне вернулись мой упругий зад и гладкая загорелая кожа. Как бы мне хотелось провести бурную ночь любви с человеком, который только и желал бы, что доставить мне удовольствие. Я не просила прожить заново всю жизнь; это уже как-то эгоистично. Я хотела всего один день своей убогой старушечьей жизни провести так, чтобы наверстать все, что упустила, и оценить то, что прежде принимала как должное. Вы знаете, что я прожила ровно двадцать семь тысяч триста девяносто четыре дня? Сегодня утром посчитала на калькуляторе. Подумаешь, велика ли важность – взять всего один день из такого количества и пуститься во все тяжкие? Какое замечательное желание! По-моему, очень изобретательное. Я бы непременно поделилась с кем-нибудь этой идеей, но, конечно, нельзя никому рассказывать о том, что загадал, иначе не сбудется. Ха!

Именно это я и загадала, когда Барбара и Люси вынесли огромный праздничный торт.

– Поместилось только двадцать девять свечек, – говорила Барбара всем подряд и смеялась.

Иногда она просто выводит меня из себя.

Итак, я склонилась над своими двадцатью девятью свечками и загадала желание.

Я пожелала, чтобы на один день мне снова стало двадцать девять лет.

В этот день я бы сделала все иначе.

И тут уж я бы все сделала как надо.

И никогда больше ни о чем бы не попросила.

Ох ты! Я сногсшибательна!

Первое, что я заметила с утра, когда Барбара разбудила меня телефонным звонком, была моя грудь.

Я всегда сплю на животе и с годами привыкла, что при пробуждении мои груди оказываются под мышками. И первым делом, как только проснусь, я сдвигаю эти кучки плоти в более удобное положение.

Итак, когда я очнулась, звонил телефон, так что я бессознательно потянулась поправить грудь и вдруг поняла, что не нахожу ее в привычном месте. Моя грудь была именно там, где груди полагается быть!

Я не придала этому большого значения. Подумаешь, всякое бывает, и это обстоятельство никак не подтолкнуло меня к осознанию произошедших за ночь изменений. И только позже я поняла, что уже тогда могла бы догадаться.

Открыв глаза, чтобы поправить грудь (а заодно снять телефонную трубку), я кинула взгляд на электронные часы у кровати. Часы показывали восемь тридцать. Я слепа, как крот, уже двадцать пять лет и однако же смогла увидеть время. Наверное, заснула в очках, подумала я. Я так уже много-много раз засыпала, только очки никогда не оставались сидеть на носу ровно, особенно притом, что я сплю на животе. Я снова глянула на часы, потом поднесла руку к лицу. Никаких очков. И тут я обнаружила свои очки на столике. Может, мне просто показалось, что я различила время? Очевидно, я еще не совсем проснулась.

Телефон все не унимался; я села в кровати и надела очки. Мир вокруг внезапно расплылся.

Сняла очки.

Мир снова обрел четкость.

Надела обратно.

Опять поплыло.

Бернис Занкхауэр, подруга моей подруги Лоис Гордон, однажды утром проснулась и обнаружила, что ее ступни уменьшились на полразмера. Может, со мной тоже что-то такое произошло. Откуда мне было знать?

Наконец я сняла трубку. Разумеется, это оказалась Барбара.

– Ты хорошо провела вчера время? – спросила она.

– Я прекрасно провела время, дорогая, – ответила я, и это были первые мои слова после пробуждения.

Голос звучал ровнее, моложе. Даже Барбара это заметила.

– Ну, в любом случае, судя по голосу, ты отдохнула, – сказала она.

– Я и чувствую себя отдохнувшей, – признала я.

Барбара все болтала, а я сунула ноги в шлепанцы, так и не заметив, что исчезли мозоли от многолетнего хождения на высоких каблуках и скрылись варикозные вены, украсившие мои икры во время беременности. Я, впрочем, нашла, что недельный педикюр все еще смотрится неплохо – это для меня рекорд. Но мысль не задержалась надолго.

– Согласись, Люси вчера ужасно выглядела, – нудила Барбара. – Она иногда такое на себя наденет. Я знаю, тебе нравится кое-что из того, что она носит, но честное слово, мама. И стейк малость недожарили.

Под жалобы дочери я направилась в ванную.

– Да ладно тебе, Барбара, все прошло прекрасно.

– Мне все-таки кажется, еду нам несли дольше, чем следовало бы. У твоих подруг был такой вид, точно они сейчас в обморок упадут от голода.

Сказать по правде, я заметила, что Фрида выглядела немного осунувшейся, но ей не помешало бы сбросить пару фунтов. До менопаузы у нее был твердый восьмой размер, а потом – бах! – в один момент ее разнесло, как бочку, и следующие двадцать пять лет она такой и оставалась.

– Я тебе вот зачем звоню, – опомнилась Барбара. – Кажется, я забыла свои солнечные очки в твоей сумке. Помнишь, они не помещались в мою и я положила их к тебе? Они там?

– Сейчас посмотрю, – пробормотала я, так и не взглянув в зеркало в ванной.

Я точно оставила свою сумку на столике в прихожей, перед зеркалом, которое мы с Говардом купили на блошином рынке в Париже много лет назад. Я всегда любила это зеркало. В моем прежнем доме оно висело прямо у входа, а потом я привезла его сюда и повесила в прихожей.

– Если они у тебя, я приеду и заберу их. Может, заодно пообедаем вместе?

– Конечно. Встретимся в… – Хватая сумку, я размышляла о том, где лучше встретиться, и в этот миг бросила взгляд на зеркало.

И вот тут я наконец-то себя увидела.

– Ох ты! – Не помню, чтобы я когда-нибудь кричала так громко.

– Что случилось?! – забеспокоилась Барбара.

Сперва я подумала, что кто-то стоит у меня за спиной, и даже обернулась, но, сколько ни вертелась, рядом никого не нашла.

– Мама, с тобой все хорошо?!

– О господи!

– Мама, что происходит?! Мне вызвать полицию?!

Я вдруг потеряла дар речи. Барбара все вопила и вопила, а я стояла и смотрела на женщину в зеркале. Кто это? Что произошло? Я сплю?

– Барбара, все в порядке. Мне показалось, пробежала мышь. – Я пыталась соображать быстро.

– Мышь?! На двадцатом этаже?..

– Да, звучит странно. Я сегодня не в себе.

В голове билось только одно: руки, мои руки! Они подтянутые и загорелые! Куда подевалась обвисшая мешком старая кожа? На днях я купила в «Блюмеркури» какой-то новый крем для лица за сто двадцать долларов. Продавщица назвала его подтяжкой лица во флаконе – а что, если он подействовал? Да ладно, как будто эти штуки вообще действуют. Но вдруг?

– Мама, я выезжаю. Боюсь, у тебя инсульт!

Может, она права. Может, у меня и впрямь случился инсульт? Может, я уже умерла и витаю призраком в каком-нибудь чистилище, которое выглядит точь-в-точь как моя квартира. Одно было несомненно: Барбара не должна видеть меня такой. Что она подумает?

– Барбара, вообще-то, я вспомнила, – сказала я, стараясь снизить голос. Почему он такой звонкий? – Я вспомнила, только что, я договорилась пообедать сегодня с Фридой. Может, ты лучше завтра заедешь?

– Но мне нужны мои очки, – возразила она.

– Господи, Барбара, они ведь без диоптрий! У тебя наверняка есть еще пять пар, точно таких же.

– Ты что, не хочешь меня сегодня видеть? – Она обиженно замолчала.

Я снова посмотрела в зеркало:

– Нет, сегодня не самый подходящий день. Лучше завтра.

– Отлично. Вот и вся благодарность за вчерашний вечер, – заявил мой испорченный пятидесятипятилетний ребенок, но мне было не до ее выкрутасов.

Как вы можете догадаться, голова моя была занята совсем другим.

– Этот день рождения – лучшее, что было в моей жизни, – улыбнулась я в трубку. – Я потом перезвоню.

Не знаю, сколько времени я простояла перед зеркалом в ночной рубашке, глядя на свое лицо. Полчаса? Час? А может, всего десять минут. Время остановилось. Я все стояла и твердила: как такое возможно?

– Может, я умерла? – сказала я вслух и ущипнула себя за руку, за лицо.

Лицо! Кожа гладкая, ни единой морщинки. И под глазами упругая. Никаких «гусиных лапок».

Мои волосы, прежде реденькие и пересушенные потоком перекиси, что я вылила на них за годы, тоже стали гладкие и густые. Я провела рукой по волосам раз пятьдесят, не меньше, пока не велела себе остановиться. Разве они не выпадают, если их слишком много расчесывать? Или это все сказки?

– У меня снова есть брови! – закричала я, вглядевшись в отражение получше.

Тут я хочу на секунду отвлечься и дать наставление вам, юные девушки: никогда, ни при каких обстоятельствах не выщипывайте брови подчистую, даже если того требует мода. Пару волосков там-сям – сойдет, но только не целиком. Обратно они не отрастут, я по себе знаю. Теперь же я любовалась на роскошные, великолепные, естественные брови – безо всякого карандаша. Бог знает сколько времени и денег я угрохала за эти годы, стараясь сделать так, чтобы подкрашенные карандашом брови смотрелись натурально. Потом поэкспериментировала с рогаином. Стоит только мазнуть этой штукой лоб или другие места, где волос не должно быть, и все, тебя можно показывать в цирке за деньги. Единственная мысль, утешавшая меня на похоронах Говарда, состояла в том, что мы были женаты более пятидесяти лет и за все это время он ни разу не видел меня без бровей. Если бы увидел, инфаркт хватил бы его гораздо раньше.

Так что же произошло?

Ага – желание, которое я загадала на свечках! Я пожелала, чтобы мне снова стало двадцать девять хотя бы на день!

Никакого другого объяснения я не находила. Пыталась вспомнить: может, какие-то особые пряности в еде могли вызвать такой эффект? Но мне и раньше приходилось бывать в «Прайм риб». Вчера я съела немного крабовых котлеток, немного лососины, немного салата, кусочек праздничного торта и выпила бокал шампанского. Все это я ела в «Прайм риб» неоднократно и ни разу даже изжогу не заработала – не то что помолодела. Возможно ли, что с кем-то еще такое произошло?

Я взяла телефон и позвонила Фриде, старейшей своей подруге. Вдруг ей тоже снова двадцать девять?

– Фрида? – спросила я, когда она сняла трубку.

– Привет, Элли. – Она зевнула (Фрида вечно спит допоздна).

– Фрида, как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Она снова зевнула. – Спина болит, как обычно.

– Не ощущаешь ничего странного? – спросила я.

– Ты что, проверяешь, жива ли я?

– Нет, не проверяю, – ответила я, но про себя подумала, что надо бы и вправду начать звонить ей каждое утро; у Фриды ужасные дети, они никогда ей не звонят. – Вчерашняя еда на меня как-то странно подействовала, и я хотела спросить, вдруг у тебя то же самое.

– Да нет. Ну, может, небольшое несварение.

В этом как раз ничего необычного – желудок у Фриды постоянно расстроен.

– Как ты? – спросила она. – Может, сходить с тобой к врачу?

– Не надо, все нормально.

– А, ну ладно. – Она снова зевнула.

– Спи дальше, Фрида.

– Я зайду к тебе попозже, – пробормотала она.

Итак, в отличие от меня Фрида не сбросила во сне пятьдесят лет. Барбара, скорее всего, тоже не помолодела, а то непременно бы про это рассказала. Значит, только я.

Так не должно быть, говорила я себе, проводя рукой по гладким ногам. Так не бывает. Ну да, я злюсь и досадую на свой возраст, но ведь так и полагается. В конце концов, все мы так или иначе жалеем о том, что сделали или не сделали в жизни, хотим вернуться назад и все исправить. Да, я загадала желание, но я же не ожидала, что оно и в самом деле сбудется. Я понимала, что не могу оставаться в таком виде даже один день.

К тому же – бедная Барбара. Что она подумает, если я скажу, будто проснулась, а мне – двадцать девять? Она такая ранимая; у нее точно случится нервный срыв.

– Ну уж нет, – произнесла я вслух. – Надо вернуться к своему прежнему виду.

Я знала, что торт Барбара купила в моей любимой швейцарской кондитерской на Девятнадцатой улице; сладости мы всегда покупаем именно там. Где я только не ела торты – по всему миру, от Парижа и Италии до Нью-Йорка и Филадельфии, – однако лучше, чем в швейцарской кондитерской на Девятнадцатой улице, их нигде не делают. Что-то такое есть в сочетании воздушного желтого бисквита и шоколадной стружки по бокам. Глазурь и начинка в самый раз – не слишком сладкие, не слишком густые. Во рту просто тает, а с чашечкой горячего кофе – то, что надо. Иногда я захожу туда и без повода, просто съесть кусочек торта, но нечасто, потому что слежу за фигурой: даже с превосходным метаболизмом в моем возрасте нельзя терять голову. Один или два раза в год можно позволить себе полакомиться, но не чаще!

Так что я решила отправиться в кондитерскую и бросилась в свою гардеробную, что-нибудь накинуть и завязать буйную гриву волос. К счастью, Люси оставила одну из своих резинок, обтянутых тканью. Как-то раз на ней была эта штука, и я обратила внимание. Как же она ее назвала? Панчи? Скранчи?.. Она еще сказала, это одна из тех вещей, в которых ни в коем случае нельзя выходить на улицу. Не знаю, как может резинка для волос считаться безвкусицей, но волосы постоянно лезли мне в лицо, так что пришлось восстать против общественного мнения ради нескольких кварталов.

Первыми под руку попались бежевые брюки на шелковой подкладке, из тех, что я всегда надеваю в самолет. Вполне удобные, чтобы просидеть в них весь многочасовой перелет в Токио, и при этом достаточно приличные, чтобы не стыдно было надеть их в первый класс. Но потом я подумала: нет, такое носят семидесятипятилетние женщины, а не двадцатидевятилетние девушки.

Помнится, где-то у меня лежали джинсы – я купила их несколько лет назад, когда мы ездили в Аризону на туристическое ранчо; я перерыла весь гардероб и в итоге обнаружила их в самом дальнем углу. Сдернула их с вешалки и надела прямо под ночную рубашку, ни секунды не сомневаясь, что буду выглядеть точь-в-точь как Люси в ее джинсах. Не скрою, обратно к зеркалу я бежала в приятном волнении.

О нет, нет, нет!

Во-первых, джинсы оказались велики на размер. У меня пропал отвисший живот! Я не раз подумывала о липосакции, но если вы когда-либо делали подтяжку лица и бровей и знаете, как это больно, вы сто раз подумаете, прежде чем снова лечь под нож. Хотя какая теперь разница? Он исчез! Из зеркала на меня смотрел плоский животик с аккуратным небольшим пупком.

Но я не могла позволить себе думать об этом, надо было сосредоточиться на бедной Барбаре. И вернуться в прежнюю форму.

Поэтому я затянула ремень, напялила какую-то футболку, сунула ноги в мокасины от «Тодс» и выскочила за дверь, захватив сумочку. И только потом поняла, что не наложила ни единого штриха макияжа. Даже губной помады. За пятьдесят лет я ни разу и мусорного ведра не вынесла, не накрасив хотя бы губы. В голове все смешалось и перепуталось.

А на улице, пока я бежала пять кварталов до кондитерской, все на меня оборачивались, уж не знаю почему. Может, из-за паники, написанной на моем лице. Может, я вовсе не так хорошо выглядела без косметики, как мне казалось, пусть даже и в двадцать девять. Ну да, джинсы были великоваты. Но я видала на улице вещи и похуже. Где-то через три квартала я заметила, что все еще не запыхалась, и меня охватило ощущение фантастической свободы – хотелось бежать и бежать, не останавливаясь у кондитерской, так мне было хорошо!

Но нельзя. Я не могла позволить себе наслаждаться новым состоянием, хотя бы даже всего один день. Я должна была вернуться в прежнее тело. Барбара, напомнила я себе, подумай о Барбаре.

– Три праздничных торта, пожалуйста! – выпалила я с порога, едва открыв дверь в пекарню; может, громче, чем следовало бы.

Кроме меня, там был всего один покупатель – привлекательный мужчина в костюме, лет тридцати с небольшим. Я сразу же отметила его голубые глаза. К голубым глазам у меня слабость – наверное, потому, что в моей семье глаза у всех карие. Как-то раз я заказала голубые контактные линзы, но с ними мои глаза смотрелись просто пугающе, так что я засунула их в дальний ящик стола и больше не доставала.

– Простите, – сказала я ему. – Я не хотела влезать перед вами.

– О, ничего страшного, – ответил Голубоглазка, взмахом руки приглашая меня внутрь. – Пожалуйста, для красивой женщины – все, что угодно.

О ком это он?

– Что ж, благодарю вас, юноша.

– Юноша? – Голубоглазка рассмеялся. – Я, кажется, постарше вас буду.

– Ну да, конечно. – Я расхохоталась, запрокинув голову. – Но нет, пожалуйста, вы пришли раньше. Уверена, вы спешите.

– Ничего подобного. Возраст уступает дорогу красоте.

Должна признаться, я потеряла дар речи.

– Ох вот как. – Я машинально пригладила волосы. – Спасибо.

И прошла мимо него к кассе.

– Три праздничных торта и все свечки, которые только у вас найдутся, – напористо сказала я, вспомнив, зачем пришла.

Кондитерскую я покинула с тремя большими коробками в руках. Еще вчера тащить по улице огромные тяжелые торты было бы сущим мучением, но сегодня – совсем другое дело. С таким же успехом я могла нести мыльные пузыри, настолько взволновал меня неожиданный комплимент. Да еще и от такого симпатичного молодого человека! Это, конечно же, пустяк, но подобного пустяка мне недоставало уже более тридцати лет.

Раз так, почему бы не развлечься немного? То есть я же все равно иду домой с этими тортами, так почему бы по пути не заскочить в магазин и не примерить что-нибудь на мою новую фигуру? Вреда ведь в этом не будет? И вот в витрине «Пляжа Таити» на Семнадцатой улице мне явился знак свыше. Прямо там, в витрине, между кашемировым свитером цвета мяты, топом с бретелькой через шею и белыми широкими брюками красовалось созданное Люси платье «Элли Джером».

– Могу я вам помочь? – обратилась ко мне из-за кассы приятная белокурая женщина, пока я пристраивала свои коробки.

– Вообще-то, да, я просто проходила мимо и увидела в витрине вон то милейшее платье. Оно изумительно!

– Оно от дизайнера из Филадельфии, Люси Джером.

Я не могла сдержать восторг. Меня просто распирало от желания сказать ей. Нельзя же винить меня за то, что я горжусь своей семьей!

– Я знаю! Она моя внучка!

– Что?.. – Женщина ошалело уставилась на меня.

– Ой, она моя двоюродная сестра. Я сказала «внучка»? – Я попыталась засмеяться. – Я перепутала, она же назвала эту модель в честь своей бабушки… то есть и моей бабушки тоже.

Тут я запнулась. Я никогда не умела врать.

– О, ну конечно. Вы очень похожи на них обеих. У вас у всех такие соблазнительные фигуры. И ваша бабушка очень привлекательна; такая величественная. Я иногда встречаю ее в парке. Всегда думаю, может, подойти поздороваться, но она же меня совсем не знает.

– Да, она очень любит посидеть в парке, почитать газету, – воодушевленно откликнулась я. – В следующий раз, когда ее увидите, обязательно подойдите. Моя бабушка просто классная!

– Сомневаться не приходится, раз уж Люси назвала платье в ее честь. – Продавщица улыбнулась, снимая наряд с манекена. – Вот, думаю, вам будет в самый раз.

– Ну, я только примерю. Тороплюсь отнести домой все эти торты.

– Это на день рождения вашей бабушки? – спросила она. – Люси говорила, ей семьдесят пять исполнилось.

– Да, знаю! Разве можно в это поверить? – воскликнула я, проходя в примерочную, за занавеску, и снимая одежду. – Разве можно поверить, что моей бабушке семьдесят пять? Да ей от силы пятьдесят дашь!

Я напрашивалась на комплимент.

– Сложно поверить, – согласилась она, и занавеска вдруг отъехала в сторону. – Ну а теперь посмотрим…

Она замолчала.

– Ох, милая, – вздохнула продавщица, – вам нужно избавиться от этих старушечьих трусов и найти какое-нибудь симпатичное белье под стать вашей фигуре.

Я была уничтожена.

– Да, знаю. Они ужасны, – сказала я и задернула занавеску с беспомощной улыбкой.

И вот, надев платье «Элли Джером», я, Элли Джером, невольно залюбовалась собой в зеркале. Всего на несколько секунд. Оно отражало именно то, что я хотела видеть, – это как встретить друга детства спустя много лет. Разве я выглядела настолько хорошо в двадцать девять? Барбаре к тому времени уже почти стукнуло девять. Нет, я выглядела хуже, потому что уже тогда у меня были растяжки и варикоз. Итак, ко мне вернулось не просто двадцатидевятилетнее тело, а двадцатидевятилетнее тело без всяких следов беременности!

– Как оно? – поинтересовалась продавщица.

– Беру! – закричала я.

Я подошла к кассе, а продавщица пробила платье.

– Ваша кузина, наверное, сделала бы вам скидку, если бы вы купили наряд у нее, – доверительно сообщила она.

– Да, наверное, – я пыталась быстро соображать, – но отчего бы не помочь ей с продажами?

– Вы хорошая сестра, – ответила продавщица, принимая у меня кредитную карточку.

– О, это ваша кредитка? Вас тоже зовут Элли?

– Э-э, да. Меня назвали в честь бабушки.

– Ах, как это мило, – проворковала она, а я облегченно вздохнула.

И тут, когда я уже полагала себя в безопасности, зазвонил телефон.

– «Пляж Таити», – улыбнулась в трубку продавщица, пока я подписывала чек.

Я смотрела, как она заворачивает платье в бумагу и кладет в пакет.

– Люси! – Женщина за кассой просияла. – Ты не поверишь! У меня тут твоя сестра Элли, и она только что купила твое платье!

О нет. Нет. Господи, нет. Только не это.

Я страшно запаниковала. На моих глазах всего за пару секунд воодушевление на лице бедной продавщицы сменилось крайним изумлением.

– Твоя двоюродная сестра, Элли, – повторила она в трубку, отчетливо выговаривая каждое слово. – Она похожа на тебя как две капли воды и утверждает, что вы родственники.

Попалась. И как мне объясняться? Делать нечего. Выбора нет.

Поэтому я поступила так, как на моем месте поступил бы любой нормальный псих.

Я сбежала.

Схватила пакет с платьем, взяла все три торта, выскочила на улицу и со всех ног помчалась прочь. На полных парах пронеслась мимо Волнат-стрит и чуть не выронила все свои покупки, когда налетела на какого-то парня с подставкой для зонтиков сразу за кофейней «Литл Пит». Оказавшись на площади Риттенхаус, я обернулась посмотреть, не преследует ли меня продавщица, но за спиной никого не было.

Ну и утречко.

Наконец я зашла в свою парадную и поздоровалась с Кеном, швейцаром.

– Простите, могу я вам чем-то помочь?

Вот черт.

– Да, я выходила отсюда совсем недавно, помните? Элли Джером – моя бабушка.

– Я позвоню ей, – сказал он и пошел за телефоном.

– Нет, подождите! Видите ли, она сейчас в ванной. Я, наверное, забыла сказать вам, когда уходила, – снова пришлось выдумывать на ходу.

– Ну, вообще-то, мне не положено никого пускать.

– Да будет вам! – Я притопнула ногой. – Вы же видите, сколько у меня всего в руках? Моя бабушка перезвонит сразу же, как только выйдет из ванной, обещаю. Смотрите, у меня даже ее ключи с собой… и ее сумочка.

– Ну, вообще-то, официально мне не положено никого пускать. – Он улыбнулся.

Фу, как сказал бы на моем месте любой ребенок! Швейцар Кен со мной флиртовал! Честное слово, если бы вы видели Кена, вы бы поняли, почему меня это не слишком впечатлило.

– Официально? – Я выразительно захлопала глазами.

Если он этого добивается, что ж, пусть посмотрит, как работают профессионалы. Может, я и не изменяла Говарду, но по части хлопанья ресницами мне в свое время не было равных, я всегда добивалась того, чего хотела.

По-моему, прошел не один час, прежде чем он наконец впустил меня.

– Ладно, проходите. – Кен снова улыбнулся.

– Merci beaucoup, – подмигнула я.

Ну и потеха!

И вот я в своей квартире. Поставила торты на обеденный стол. Однако прежде чем вернуться к своей прежней жизни, я хотела еще раз примерить новое платье.

Я пошла в спальню, вынула бумажный сверток из пакета и положила его на кровать. Медленно развернула оберточную бумагу и застыла в восхищении, глядя на аккуратно сложенное платье с этикеткой «Люси Джером». Разделась и осторожно натянула платье через голову. А потом подошла к зеркалу.

Только сейчас и никогда прежде. Могу совершенно искренне заявить, что теперь-то я точно знаю, что имел в виду Джордж Бернард Шоу, когда сказал, что «молодость молодым не впрок». Как здорово было бы, если бы каждый мог, как я, скинуть годы хотя бы на мгновение. Вы даже не представляете, какую силу юность дает тем, кто уже забыл, что это такое. Это настоящее сокровище, предназначенное для тех, кто в состоянии его оценить, а не для тех, кто не знает, что с ним делать.

Внутри мне по-прежнему было семьдесят пять. Моим глазам было семьдесят пять. И я смотрела на это двадцатидевятилетнее тело, как на скульптуру. Легонько провела пальцем от подбородка до ключиц, вдоль шеи – совсем недавно морщинистой и обвисшей, но гладкой и ровной теперь. Положила руку на грудь и талию, еще вчера бесформенные. Почему мне так грустно и при этом так восхитительно?

Удивительное путешествие, удивительное утро и самый удивительный подарок, который я когда-либо могла получить, – но так просто не должно быть. Хоть мне и казалось, что молодость свою я растратила впустую, большего мне не полагалось.

Я вернулась к обеденному столу. В каждый торт воткнула по двадцать пять свечек и зажгла их все. (Что, к слову, было ужасно затруднительно. Вы когда-нибудь пробовали одновременно зажечь семьдесят пять штук этих жалких свечек? Зажечь их все сразу совершенно невозможно; неудивительно, что в тот вчерашний торт Барбара воткнула только двадцать девять.)

Я закрыла глаза и загадала желание.

И пожелала, чтобы мне снова стало семьдесят пять.

Ради Барбары, ради Люси, даже ради Говарда.

Загадав это, я глубоко вдохнула и уже приготовилась задуть пламя.

– Эй! – раздался вдруг за спиной голос, и я оцепенела. – Какого черта вы делаете в квартире моей бабушки и какого черта на вас это платье?

Бабушка?

– Боже мой, Люси, меня чуть сердечный приступ не хватил! – выдохнула я, взявшись за грудь и оборачиваясь к внучке.

– Где моя бабушка?! – рявкнула та и схватила бесценную итальянскую вазу, которую мы с Говардом как-то привезли из Тосканы – тайком в моем чемодане, чтобы не пришлось заполнять таможенную декларацию.

– Пожалуйста, поставь эту штуку на место! – потребовала я, делая шаг в ее сторону, но она лишь замахнулась в ответ. – Это я! Твоя бабушка, Элли Джером!

– Ты что, за полную дуру меня держишь? – Она махнула вазой в мою сторону.

– Да я это, честное слово! Люси, опусти вазу и выслушай меня. Посмотри мне в глаза. Это я, клянусь тебе. Давай присядем. Может, тебя накормить? Ты голодная? У меня остался жареный цыпленок, недавно готовила.

Тут я вспомнила про все семьдесят пять свечек на тортах; они уже прогорели почти до основания.

– Ох, во имя всего… – сердито бросила я и двинулась было к столу. – Видишь, что ты наделала? Теперь придется опять идти за свечками.

– Стой, где стоишь! – крикнула Люси, а потом сама подошла к столу и задула свечи.

– Люси! – Я подалась к внучке, но та отступила на пару шагов. – Ох, ну что ж это такое? Твое имя Люси Морган Сутамолок, но теперь тебя зовут Люси Джером. Я считала, что в твоем свидетельстве о рождении должны написать «Люсиль», но твоя мать настояла на «Люси». Она обожала этот сериал, «Я люблю Люси». Я по-прежнему думаю, что твоя мать была не права, но это к делу не относится. Ты родилась седьмого декабря в пенсильванской больнице. В то утро шел снег, и дедушке Говарду пришлось поставить цепи на колеса нашей машины, чтобы мы могли доехать до больницы и повидать тебя. Тебя назвали в честь отца Говарда – Леонарда, твоего прадедушки.

– Это кто угодно мог разузнать. Я блог веду!

– Ты назвала это платье в честь меня! – Я оттянула ткань. – Ты смоделировала его после того, как увидела такое же у меня в шкафу.

– Это все знают!

– Ладно, а если так? Твое любимое телешоу – это… Ох, как же называется эта программа, где все поют?

– «Американский кумир»?

– Нет, другая. – Я щелкнула пальцами, силясь вспомнить.

– «Ищем звезд».

– Нет, другая, там еще нужно петь, когда музыка останавливается.

– «Не забудь слова»? – спросила Люси, искоса взглядывая на меня.

– Точно, оно! – Я даже подпрыгнула.

– Терпеть не могу это шоу!

– Правда? Ладно, а вот так: ты утверждаешь, что твой любимый фильм – «Гражданин Кейн», но на самом деле это «Блондинка в законе».

Тут она застыла:

– Кто тебе рассказал?

– Никто! Мне пришлось сто раз посмотреть это кино с тобой. По-твоему, я получала удовольствие?

– А вот и неправда! – Она наставила на меня вазу. – Ты говорила, что это и твой любимый фильм!

Я рассмеялась: ловко она меня поддела. Люблю этот фильм, и девушка там такая милая, и собачка.

– Вот видишь, ты знаешь, что это я! А я всем говорю, что мой любимый фильм – «Маленькие женщины».

– И все экранизации Джейн Остин.

– Да, хотя это как раз правда – особенно то кино, там еще эта актриса, как же ее зовут?

– Энн Хэтэуэй?

– Нет, другая.

– Гвинет Пэлтроу?

– Нет же, думай, Люси, думай!

– Кира Найтли?

– Господи, Люси, – я начала раздражаться, – да другая же, как же ее…

– Это не я должна тебе подсказывать! – закричала она. – Ты должна сама мне доказать!

– Люси, будет тебе. Я, может, и выгляжу на двадцать девять, но у меня по-прежнему старушечья память. Ты же знаешь, я забываю все на свете. А! Эмма Томпсон!

Вот тут мне показалось, что она наконец поверила. Люси уставилась на меня, широко раскрыв глаза и не говоря ни слова.

– Ее ведь так зовут? – спросила я.

– Да, – прошептала Люси.

Несколько полных секунд она молчала и глядела на меня.

– Какая у меня в детстве была любимая плюшевая игрушка?

– А, ну это просто. Кролик. – Я улыбнулась, припоминая. – Рэй-Рэй, так ты его звала. Рэй-Рэй. Ты с ним не расставалась. Нам приходилось покупать запасных кроликов, на случай, если ты его потеряешь. И когда ты время от времени и в самом деле теряла его, ты всегда понимала, если мы давали тебе замену. Ах, Люси, ты была такая умница.

Она ничего не отвечала, глядя на меня испытующе.

– Хорошо, – сказала Люси, снова уходя в оборону. – А кто такой Флабби?

– Флабби?

– Да, кто такой Флабби?

Я подумала секунду.

– Ага, так ты звала свое одеяло.

– Неправильно! Флабби звали моего розового аллигатора. Одеяло звали Скрабби.

– Да ладно тебе, как, по-твоему, я могу все это помнить? Спроси что-нибудь полегче!

– Хорошо. Вот это может знать только моя бабушка, так что если ты и вправду она, то скажешь.

– Договорились, только что-нибудь не слишком сложное.

– Ну нет, это будет просто. Что у нас было на ужин в прошлый вторник?

– Люси, ну как, черт возьми, я могу вспомнить, что мы ели в прошлый вторник… – И тут я вспомнила: – Мороженое! Мы ели мороженое! Наш секрет! То самое, с кусочками шоколадного печенья. Никто ведь не знает, правда? Мы поклялись друг другу, что никому не скажем!

Люси ахнула и потрясенно застыла. Бедная девочка.

– Послушай, – сказала я, придвигаясь к ней, – прежде чем ты засыплешь меня вопросами, присядь и дай мне объяснить. И не могла бы ты поставить наконец эту вазу? Мы с дедушкой тащили ее на себе всю дорогу из Италии.

– Бабушка? – Люси глядела на меня во все глаза.

– Ну да, это я, но только на время, – ответила я, подходя к ней еще ближе. – То есть я так думаю.

– Но этого быть не может, – мягко сказала Люси, ошеломленно меня разглядывая.

Вообще-то, я не слишком сентиментальна. Даже не помню, когда я последний раз плакала… Хотя нет, помню – на похоронах Говарда. Но если не считать тот случай, можно сказать, я вообще не плачу. С возрастом все типично женские эмоциональные выплески – ну, вы понимаете, о чем я? В общем, они как-то сходят на нет. Не знаю, как так получается, но с годами перестаешь принимать что-либо близко к сердцу. Появляется невозмутимость. Странно, что, снова став молодой, больше всего я боялась смерти.

– Я знаю, – отозвалась я, и на меня нахлынули эмоции. – Я практически уверена, что уже умерла. Может, у меня удар случился и я скончалась посреди ночи. А ты как думаешь?

Она подошла и прикоснулась к моей руке.

– Если бы ты была привидением, моя рука прошла бы насквозь? – задумчиво сказала она.

– А мне откуда знать? – Я взяла бумажный платок и принялась вытирать глаза.

– Но я не понимаю. – Люси почти шептала, вглядываясь в мое лицо. – Так не бывает.

– А я как, по-твоему, себя чувствую? Это неправильно! Что скажет твоя мать, если узнает?

– О нет, маме нельзя говорить, – Люси покачала головой, – ни в коем случае.

– Я знаю – ее инфаркт хватит, в ее-то возрасте! Вообще, если честно, я бы не слишком удивилась, ведь Барбара совсем о себе не заботится.

Люси снова потрясенно уставилась на меня.

– Да ты и правда моя бабушка!

– А я тебе что говорю?! – Я вскинула руки.

Люси все смотрела и смотрела на меня.

– Ты. Просто. Шикарна. – Она улыбнулась.

И мы обнялись. Сначала она поставила вазу – со всей осторожностью, разумеется, и на крепкий стул. Потом мы всё обнимались и обнимались, а под конец просто начали смеяться. Я уже многие годы так не смеялась.

– Но я не могу оставаться в таком виде, – сказала я Люси.

– Почему нет?

– Люси, это же нелепо. Мне семьдесят пять лет. Это все равно что бросить вызов Богу, или там вселенной, или еще чему-нибудь в этом духе.

Люси опустилась на диван.

– Все это очень, очень, очень странно, – сказала она, не сводя с меня взгляда. – Как это случилось?

И я рассказала ей все с самого начала, по крайней мере то, что мне было известно. О загаданном желании и о том, как утром, проснувшись, увидела себя такой.

– Так вот при чем тут торты. – Она подошла к столу, подцепила немного шоколадной стружки и облизала палец.

– Ты наверняка сегодня ничего не ела, Люси. Давай соображу тебе что-нибудь более питательное.

– Извини, но я не могу тебя слушаться, когда ты выглядишь вот так, – рассмеялась она.

– Да, все шиворот-навыворот. Видела бы ты лицо этой бедняжки из «Пляжа Таити», когда та смотрела на мое нижнее белье.

Я немного задрала платье, тут же одернула его и хихикнула. Как неприлично!

– Ага, она его упомянула, после того как ты выскочила из магазина, – отозвалась Люси и рассмеялась. – Ты действительно сбежала?

– Я не знала, что делать, – сквозь смех проговорила я.

– Ну, одно можно сказать наверняка: прежде чем станешь такой, как раньше, ты должна хотя бы обзавестись симпатичным бельишком.

– По-твоему, это ужасно? Видела бы ты мой лифчик!

– Спасибо, не надо, – ответила она и снова засмеялась.

– Мне всегда хотелось примерить какой-нибудь маленький кружевной бюстгальтер без косточек, – призналась я с улыбкой.

– Ну ты даешь, ба, – то есть Элли. Я не знаю, как тебя называть!

– Я по-прежнему твоя бабушка.

– Ничего подобного. Ты мне скорее как подружка, но сейчас это не важно. А важно то, что ты на самом деле загадала. Ты уверена, что это всего на один день?

– Откуда мне знать?

– Что именно ты загадала?

– Уже не помню.

– Все-таки нужно вспомнить. Ты пожелала, чтоб тебе было двадцать девять всю оставшуюся жизнь? Неделю? Или всего день?

Я подумала секунду:

– А, ну да. Я помню, что́ именно я загадала, но это же был день рождения. Нельзя никому раскрывать свое желание, а то не сбудется.

Люси секунду пристально смотрела на мое двадцатидевятилетнее лицо, пока до меня доходил смысл собственных слов.

– Ох, ну раз оно уже сбылось, наверное, я могу тебе сказать.

– Бинго! – Люси хлопнула в ладоши.

– Один день. Я пожелала, чтобы мне снова стало двадцать девять на один день.

– Вот видишь! Всего на один день. Так почему бы тебе не остаться такой на сегодня? Если все так просто, давай повеселимся!

На секунду я задумалась над ее предложением. Барбаре ничего говорить не придется. И это всего на один день.

– Думаешь, стоит?

– Почему нет? – Она уже почти кричала.

– Мне всегда хотелось примерить бикини, – задумчиво протянула я.

– Так мы достанем тебе бикини!

– И еще я мечтала сходить с тобой в какой-нибудь бар, – улыбнулась я.

– Так сходим! Не в бикини, правда.

Я принялась думать обо всем, что бы сделала, и не могла остановиться. Ох, где же был мой разум, если я отказывала себе в одном-единственном дне? Ну конечно! Один день, только и всего! У меня даже голова закружилась от пришедших на ум возможностей.

– Хочу покурить травку! – воскликнула я.

– Травку ты курить не будешь.

– Но мне хочется чего-то безумного, и все будет по-моему. Как бы я ни выглядела, я все еще твоя бабушка, – предупредила я.

– Ладно, – согласилась Люси, – тогда план такой. Сперва мы отведем тебя к парикмахеру. У тебя ужасная прическа, ба. И почему на тебе эта резинка?

– Я помню, что ты говорила про скранчи, но волосы постоянно лезли в лицо. Точно у обезьяны какой-то.

– Хорошо, сначала займемся волосами. Потом – нижним бельем.

– Погоди, я запишу. – Я кинулась на кухню за блокнотом, который у меня всегда лежит возле телефона.

– В-третьих, обед, – сказала она и замолчала. – Вообще-то, давай пообедаем сразу после парикмахерской. Мне уже есть хочется.

– У меня есть цыпленок, – напомнила я.

– Так странно. – Люси усмехнулась. – Ты точь-в-точь моя бабушка, но при этом у тебя с ней ничего общего!

Тут мы обе замолчали, снова уставившись друг на друга, а потом с криком «Ааааааааа!» кинулись друг другу в объятия.

– Люси? – раздался вдруг голос.

Это была Фрида. Она выглядела на все восемьдесят пять в свои семьдесят пять. Сколько раз я ее просила не выходить из квартиры в домашнем халате! Но разве она меня послушает?

– Привет, тетя Фрида.

Люси старалась сохранять невозмутимый вид, оглядываясь на меня с немым вопросом: что делать? А что тут сделаешь?

– Я только хотела навестить твою бабушку. Ты же знаешь, у меня есть ключ. Извини, что я вот так, без предупреждения. Сегодня по телефону мне не понравился ее голос, вот я и решила зайти проведать.

– Э-э, она вышла, – сказала я, пытаясь придумать что-то правдоподобное.

– А, вышла? Правда? – Фрида взглянула на меня, а потом подошла поближе. – Знаете, это очень странно, но твоя подруга, Люси, вылитая Элли в молодости.

– Это моя двоюродная сестра, – ответила Люси. – Внучка бабушкиного брата, э-э, Мишель.

– Загадочно, – проговорила Фрида, снова пристально вглядываясь в мое лицо.

– М-мне это часто говорят, – запинаясь, сказала я.

– Будто сквозь время гляжу, – пробормотала Фрида.

– И это мне тоже постоянно говорят, – подхватила я.

Фрида помедлила.

– Но я не помню, чтобы у брата Элли была внучка.

– Помните-помните, – уверила я ее.

Уж Фриду-то я знаю как облупленную. Однажды, еще в детстве, я убедила ее, что идет дождь, хотя солнце светило вовсю. Большим умом Фрида никогда не отличалась.

– Раз так, вы, должно быть, из Чикаго? – спросила она.

– Да, из Чикаго, – уверенно отозвалась я.

– Ну да, конечно… Что ж, добро пожаловать в Филадельфию. – Фрида улыбнулась.

Бедняжка. Она знает меня всю жизнь, мы каждый день разговариваем. Никто из моей семьи никогда не жил в Чикаго; с чего она это взяла, неизвестно.

– Так где же ваша бабушка? – снова спросила она.

– О, она к маме поехала, – нашлась Люси.

– Вот как. Ну ладно. Раз с ней все порядке, я, пожалуй, не буду вам больше докучать, девушки, – сказала она, поворачиваясь.

Было что-то такое в облике Фриды, в этом ее домашнем халате, отчего я вдруг растрогалась. Она всегда была мягкой и уязвимой, и мне всю жизнь хотелось заботиться о ней, с детства и до тех пор, пока она не обзавелась собственной семьей. Фрида не отличалась красотой, не умела правильно одеваться; она никогда не была молодой, даже в юности. Не знаю, что бы сделала Фрида, признайся я, что стою перед нею. Она не настолько сильная. И никогда такой не была.

– Фрида, – остановила я ее, – не хотите пойти пообедать с нами?

Она обернулась, посмотрела на меня и улыбнулась. Я знала: это все, что она хотела слышать.

– Спасибо, но у меня сегодня слишком много дел.

Ложь.

– Ну, хорошего вам дня, – пожелала она.

– До встречи, Фрида. – Я помахала рукой, глядя, как она разворачивается и выходит за дверь.

Мое сердце упало. И тут я сломалась. Фрида. Барбара. Даже Люси заявила, что не может воспринимать меня как свою бабушку. Нет.

Это неправильно, даже если это всего на день. Неправильно, и все тут.

– Я так не могу, – сказала я Люси.

– Как ты не можешь?

– Я должна вернуться в свой собственный возраст. Ты теперь будешь смотреть на меня по-другому. Бедная Фрида. Я соврала своей лучшей подруге.

– Ты миллион раз врала Фриде.

– Когда это? Когда это я врала Фриде? – возмутилась я.

– На прошлой неделе, когда Фрида позвонила и предложила пойти на симфонический концерт.

– Это другое, – возразила я. – Там давали Баха; ты же знаешь, как я отношусь к Баху.

– Нет, дело было не в Бахе. Ты тогда заявила, что больше ни единой минуты не вынесешь в обществе Фриды. Что тебя уже тошнит от нее.

Очко в пользу Люси.

– Ну хорошо, может, я так и сказала, но это вовсе не значит, что я могу весь день гулять и резвиться оттого, что мне двадцать девять. Подумай о своей матери. Она-то сидит дома в полной уверенности, что мне семьдесят пять.

– Ты бы послушала себя хоть секунду! Мама вовсе не сидит дома в полной уверенности, что тебе семьдесят пять.

– Но вся ее жизнь вращается вокруг меня. Я не смогу утаить от нее это.

Люси замолчала, глубоко вздохнула и положила руки мне на плечи:

– Ба, хотя бы раз в жизни, пожалуйста, сделай что-то для себя. Для себя, и ни для кого другого. Всю жизнь ты только и думала что о других и ставила их впереди себя. Все эти годы ты заботилась о дедушке Говарде, и маме, и тете Фриде. А для себя ты хоть раз что-то делала, не раздумывая о том, как это скажется на других? Ты ведь сама так говорила.

– Я из такого поколения, – пожала я плечами. – Так уж нас воспитали.

– Ладно, знаешь что? Один день ты проживешь в моем поколении… И можешь мне поверить, это самое эгоистичное поколение, какое только носила земля. Мы думаем только о себе.

– Но, Люси, в том-то все и дело. Я не принадлежу к вашему поколению. Как бы я ни хотела, я не стану думать как вы, я просто не умею.

– Но почему бы не попытаться, всего один день? Один день из семидесяти пяти лет; вычти этот день из своей жизни. Возьми этот день у своего поколения и проживи его так, как живут мои ровесники. Ты ведь в долгу перед собой!

– Нет, Люси. – Я стояла на своем. – Я этого не заслужила. И как вообще это можно заслужить? Так не должно быть.

И тут она сказала то, что заставило меня пересмотреть свое решение.

– Тогда почему ты загадала снова стать молодой на один день, если ты этого по-настоящему не хотела? Зачем получила такой подарок, если не собираешься им воспользоваться? Должна быть логичная причина. Может быть, тебе нужно что-то сделать. Может быть, тебе нужно что-то понять про саму себя. Я только знаю, ба, что ты должна это сделать. Поэтому я повторю. Бабушка, хотя бы раз в жизни сделай что-то для самой себя. И если ты действительно не можешь ничего сделать ради себя, если ты действительно настолько бескорыстна и твое поколение настолько бескорыстно, тогда я прошу – сделай это ради меня, ба.

Я оказалась в тупике.

– А тебе это зачем?

Люси снова глубоко вздохнула:

– Скольким людям в этом мире удается потусить с собственной бабушкой примерно своего возраста? Подумай немного – скольким?

– Это правда. Наверное, никому больше такой шанс не выдавался.

– Именно. Сделай это для меня, если ты действительно не можешь сделать это для себя. Я хочу этот один день, я хочу посмотреть, какой была моя бабушка в двадцать девять, и вовсе не на старых зернистых черно-белых фотографиях. Подумай, как много бы это значило для меня, для всей моей жизни. Вообрази, чему бы я могла научиться благодаря этому.

– Но в действительности я ведь не хотела становиться такой, когда загадывала желание! – упиралась я.

– Правда? – спросила Люси, отступая на шаг. – На шестнадцать лет я загадала машину, а получила компьютер. Глядя на тебя, я думаю, надо было усерднее желать.

Ее слова меня рассмешили. Внучка была права. Ради чего я отказываюсь от этой возможности? Кто я такая, чтобы воспользоваться таким подарком? Черт с ней, с Барбарой. И с Говардом тоже. И – хотя от этой мысли мне становилось неловко – черт с ней, с Фридой. Могу я хоть один проклятый день уделить себе и посумасбродничать? Я хотела жить для себя. Я хотела жить так, как живут двадцатидевятилетние.

– Ты мудрая девочка, – улыбнулась я внучке.

– Вся в бабушку, – улыбнулась та в ответ и обняла меня.

– Что ж, заметано, – сказала я. – Но только на один день. И все тут. Я куплю еще свечек, сегодня в полночь зажгу их, и завтра это покажется сном.

– Я не собираюсь с тобой спорить. – Люси подняла руки, показывая, что сдается. – Я прошу всего один день – в твоей и моей жизни, и только.

Она взяла меня за руку:

– Пойдем.

Люси подвела меня к парижскому зеркалу. Мы стояли и смотрели на двух молодых девушек в отражении.

– Взгляни на себя, – сказала она. – Только посмотри, какая ты красавица.

– Вылитая ты, – отозвалась я, утирая слезы.

И мы долго стояли перед зеркалом, сравнивая наши лица.

– Я никогда не осознавала, насколько мы с тобой похожи, – сказала Люси. – По старым фотографиям ни за что не догадаться.

– Да нет же, можно догадаться! – воскликнула я. – Посмотри на линию подбородка – точь-в-точь как у меня. Посмотри на свои скулы.

– Эй, а ты выше меня, – заметила она. – Вчера я была выше тебя.

– И правда! Должно быть, я усохла с годами.

– Хочешь сказать, что с возрастом усыхаешь?

– Скорее, съеживаешься, – посетовала я. – Люси, я тебя только об одном прошу: пожалуйста, пей молоко. Для костей нет ничего лучше.

– А я думала, самое лучшее – на солнышке греться, – сказала она шутливо.

– О нет, никогда не сиди на солнце! – ответила я со всей серьезностью. – С солнцем не шутят. Люси, для кожи это ужас что такое. Бедная моя подруга Гарриет, если бы не эти злокачественные меланомы…

– Знаю, ты мне тысячу раз рассказывала, – сказала она, жестом заставляя меня замолчать. – Я шучу.

– Вот видишь? Я действительно твоя бабушка.

– Может, ты и права. – Она рассмеялась. – Может, провести с тобой целый день – не самая лучшая идея.

– Ну вот, – отозвалась я, – сама меня убедила, а теперь, оказывается, я для тебя обуза на целый день.

– Господи, ба, я же не серьезно!

– Ладно, давай запишемся к твоему парикмахеру. Не хочу идти к своему, он только и умеет, что красить волосы в голубой. Потом пообедаем, потом белье, а потом, – тут я хихикнула, – потом, может, подцепим каких-нибудь симпатичных мальчиков.

– Фу!

– Это мой день.

– Ладно, как скажешь, – пожала она плечами.

– В конце концов, – я снова посмотрела на себя в зеркале, – сегодня я дам волю своему эгоизму, и все будет по-моему.

– Вот теперь ты говоришь как человек моего поколения! – объявила она.

– Базара нет, – рассмеялась я.

– Моя бабушка употребляет такие словечки? – Люси потрясенно уставилась на меня.

– Ой да ладно, это только верхушка айсберга. Сегодня ты узнаешь обо мне много нового. А теперь пойдем, – сказала я, – нас ждет насыщенный день. Золушка вернется в полночь!

Фрида

Фрида Фридберг постоянно обо всем беспокоилась.

Она считала, что обязана этим своей матери, Ханне: неистовство, с которым та каждое утро будила ее в школу, вселило во Фриду страх на всю оставшуюся жизнь.

– Фрида? – шепотом звала мать, на цыпочках входя в спальню дочери.

– Фрида? – повторяла она чуть громче.

– Фрида! – пронзительно кричала она. – Ты опоздаешь в школу, никогда не получишь образования и не выйдешь замуж за приличного мужчину!

Уже пятьдесят лет, как матери Фриды нет на свете, но до сих пор каждое утро ее пронзительный высокий голос врезается в уши и пронзает ее в самое сердце. Фрида не была без ума от своей матери, но она никому в этом не признавалась, ни своему покойному мужу Солу, ни, разумеется, своей лучшей подруге Элли. В отличие от Элли Фрида никогда не делилась такими вещами. Элли не сумела бы сохранить секрет, даже если бы постаралась. А Фрида держала все в себе.

И все же она не могла отрицать, что постоянно беспокоилась, и это утро не явилось исключением.

Сегодня по телефону голос у Элли был взволнованный. Она задавала какие-то дикие вопросы. Может, так и начинается болезнь Альцгеймера? Ох, боже упаси. Вот она и отправилась проведать Элли. Они жили в одном здании, а спуститься на лифте на пару этажей, чтобы убедиться, что с ее подругой все хорошо, совсем не трудно. Однако вместо Элли в квартире обнаружилась ее внучка, Люси, и еще какая-то женщина, которую Люси назвала своей двоюродной сестрой. Фрида понимала, что никакой сестры и в природе не существует. Фрида знала Элли всю ее жизнь, все семьдесят пять лет, так что эта молодая женщина никакая не родственница. Фрида даже спросила, не из Чикаго ли та приехала, хотя ей было прекрасно известно, что никто из семьи Элли никогда не жил в Чикаго. Девушка проглотила наживку и ответила утвердительно: да, из Чикаго. Хотя, надо признать, она очень походила на молодую Элли. Но и это могло быть простым совпадением.

Фрида почуяла: что-то тут неладно. Эта женщина, наверное, медсестра или, того хуже, социальный работник, которую пригласили, чтобы помочь семье решить, как быть с Элли. Люси, скорее всего, скрыла это от Фриды из опасения, что та не перенесет новость. Как Фриде жить без Элли? Элли была ее самой горячо любимой подругой, практически сестрой.

Никто не умел делать поспешные выводы быстрее, чем Фрида. Она пошла по привычному пути: начала беспокоиться.

При этом другая часть сознания, более здравомыслящая часть, убеждала ее, что Элли, возможно, и вправду поехала к Барбаре, как и сказала Люси. Это легко выяснить: надо всего только позвонить Барбаре. К тому же она все равно собиралась звонить Барбаре, поблагодарить за прекрасный вечер в честь семидесятипятилетия Элли. Никто и не заподозрит, что она беспокоится о подруге. Прекрасный предлог. Тогда, если Элли окажется там, как и сказала Люси, волноваться не о чем, дело закрыто, едем дальше. Так или иначе, у нее еще достаточно забот на сегодня. Надо вернуть в магазин помятый персик. А потом, наверное, зайти в ту кофейню на Волнат-стрит. Фрида никогда не брала в этой кофейне кофе. Какой человек в здравом уме потратит три доллара на чашку кофе, которую можно приготовить меньше чем за десять центов? Ее манили кучки пакетиков с заменителем сахара, которые так и взывали: бери – не хочу. Запасы Фриды подходили к концу.

Все вокруг, включая ее ближайшую подругу Элли, считали, что Сол, муж Фриды, перед смертью необдуманно вложил деньги и оставил жену практически без гроша за душой. Это, однако, было вовсе не так. На самом деле всеми вложениями занималась Фрида, даже при жизни Сола. И сейчас на ее банковском счету находилось более двух миллионов долларов. Однако Фрида по-прежнему беспокоилась и копила на черный день, который так и не наступил. Фокусу с заменителем сахара она научилась у старшей сестры, Герт, царствие ей небесное, которая еще застала Великую депрессию. За свою жизнь Герт утащила столько пакетиков с этим заменителем, что хватило бы на целый городок диабетиков-сладкоежек.

Фрида взяла телефонную книжку, села на диван и принялась искать номер Барбары. Плохие новости лучше узнавать сидя.

– Аллоу? – ответил высокий и гнусавый голос.

Барбара. Этот голос все, что она говорила, превращал в нытье. Фрида, впрочем, ни с кем не поделилась бы таким наблюдением, особенно с Элли. Она никого не хотела обидеть.

– Привет, Барбара, это Фрида, ну, ты знаешь, подруга твоей мамы.

– Фрида, – в интонации Барбары послышалось легкое раздражение, – я тебя всю жизнь знаю, разумеется, это ты, кто же еще?

– Извини, дорогая, – отозвалась Фрида, беспокоясь, как бы не огорчить Барбару.

Никогда не огорчай Барбару. Не зли ее. Вспышку гнева этой женщины никому не под силу вынести. По взрывоопасности ее нрав не уступает атомной бомбе, упавшей на Хиросиму.

– Я просто боялась, вдруг ты подумаешь, что это какая-то другая Фрида, – пояснила старушка в надежде выпутаться из ужасной ситуации, в которой оказалась по своей вине.

– Я только говорю, что узнала тебя, Фрида. Я видела тебя вчера вечером. Как ты?

– О, со мной все хорошо. – И она попыталась плавно перейти к истинной причине своего звонка. – Вообще-то, я как раз звоню, чтобы поблагодарить тебя за праздник. Было чудесно.

– Да, хорошо получилось! – радостно откликнулась Барбара.

Всегда хвали Барбару. Только так можно усмирить ее гнев, если она на тебя рассердится.

– Да, цветы были просто чудесные.

– По-твоему, букеты были не слишком вычурные? – спросила Барбара.

– Нет, что ты, милая, очень изящные, – солгала Фрида, но то была ложь во спасение.

– А как с едой? Тебе не показалось, что мы ждали слишком долго?

– Ждали еду слишком долго? – повторила Фрида.

Она усвоила, что, когда нет ответа на вопрос, лучше всего просто повторить его, чтобы потянуть время. Сказать по правде, еду действительно принесли не сразу – минут через пять, наверное. Фрида уже думала, что потеряет сознание от голода.

– Все принесли вовремя, – опять соврала Фрида (помни: нельзя заводить Барбару).

– А крабовые котлетки не показались тебе жидковатыми?

– Нет, очень мясистые, – возразила Фрида (а сама подумала: эти котлеты были точно каша).

– А зелень в салате не была слишком вялой?

– Нет, что ты, такая сочная и хрустящая (такая вялая, что можно было шлепнуть ею по чему-либо и она прилипла бы, как слой папье-маше).

– А как твой стейк? Не сыроватый?

– В точности как я люблю.

Фрида съела все содержимое хлебной корзинки, заявила, что сыта, попросила завернуть стейк с собой, а дома сунула его в духовку еще минут на пятнадцать.

– А еще у меня кофе был едва теплый, – добавила Барбара.

– Я язык обожгла.

Кофе Фриде подали ледяной.

– А что ты думаешь про торт из швейцарской кондитерской?

– Торт? По-моему, торт был хороший?.. – полувопросительно сказала Фрида.

– По мне, так слишком сладкий, – проворчала Барбара.

– Да, раз уж ты заметила, может, самую малость сладковат.

– Последний раз я в этом ресторане, – вздохнула Барбара. – У меня висит еще два предварительных бронирования, но потом – все, ноги моей там больше не будет.

– Вот и хорошо, – согласилась Фрида.

Барбара постоянно заявляла, что ни за что не вернется в «Прайм риб», однако по-прежнему питалась в этом заведении не реже раза в неделю. Там часто бывал муж Барбары, Ларри Сутамолок, дантист. Ларри был застенчив, однако уж если он во что-то верил – например, в еду, подаваемую в «Прайм риб», – Барбара принимала это близко к сердцу.

– Ладно, во всяком случае, маме понравилось, – трещала Барбара.

– Да-да. Кажется, ей действительно понравилось, – оживилась Фрида, уже почти забыв, зачем вообще звонила Барбаре.

– Она тебе так и сказала, что хорошо провела время? – осведомилась Барбара.

Фрида помедлила.

– Сказала ли она мне, что хорошо провела время? – повторила она.

– Да, тебе!

– Сказала. Она сказала, что хорошо провела время, просто замечательно провела время. Изумительно провела время.

В переводе на Фридин: на самом деле они это еще не обсуждали.

– Вот как. А мне ничего не сказала.

– Ничего? – выдохнула Фрида. – Нет, на Элли это непохоже… Непохоже ведь?

– Фрида, она ничего не сказала. Я звонила ей сегодня утром, она только и выдавила, что вечеринка получилась отменная, а потом придумала какую-то чепуху про мышь и повесила трубку.

Фрида встревожилась, хотя и не вполне представляла, что на это ответить. Про мышь Элли ничего не говорила. Наверное, у нее галлюцинации начались.

– Может, Элли просто занята была?

– Чем, интересно? – упорствовала Барбара. – Фрида, ей-богу, что может быть важнее, чем поблагодарить свою любящую дочь, которая устроила такой праздник? Ты хоть представляешь, сколько сил и времени я вложила в подготовку этого вечера? Ты знаешь, сколько часов я потратила, выбирая подходящие цветы, тщательно составляя список гостей – а ведь вас всех еще рассадить надо было, притом что твои подруги не общаются. Я думала, закричу, если еще хоть раз услышу: «Не сажай Эди рядом с Лайлой, они все еще в ссоре из-за того счета в „Аутбэк стейк-хаус“ трехмесячной давности…»

– Я думала, они уже помирились и Эди согласилась разделить чаевые пополам, – вставила Фрида.

– Нет, больше сорока процентов она платить не согласна, – поправила ее Барбара.

– Ох, стыд какой.

– Фрида, честное слово, твои ровесницы иногда как дети малые.

– Ну да, так и есть. – Фрида согласилась, но про себя вздохнула.

Мысленно она послала Барбару куда подальше. Что эта женщина знает о споре из-за счета в «Аутбэк стейкхаус»? Барбара и понятия не имела о строгой экономии и учете расходов. Лайла всегда заказывала себе больше других, когда сумму счета делили поровну, и всем остальным дамам это до смерти надоело. Фрида полагала, что Эди имела полное право возмутиться. Несправедливо, что Лайла съела и суп, и салат, и десерт и при этом отказалась заплатить немножко сверху.

– Ладно, я только говорю, что потратила на это кучу времени и сил, и чем же отвечает мне моя мать? Выдумывает какой-то предлог, чтобы повесить трубку, и довольно дурацкий предлог, надо сказать. Я даже думала, может, мы с ней сегодня пообедаем вместе. Я думала, она осыплет меня благодарностями, а вместо этого выясняется, что она обедает с тобой. Молодец, Фрида! Передай моей матери самый горячий привет и скажи ее величеству, что я в полном ее распоряжении!

– Мне передать?..

– Да, тебе. Хватит уже терпеть ее выкрутасы, пора объяснить моей матери, что к чему.

– Нет, Барбара, я только хотела сказать, что… – Фрида сделала глубокий вдох, вонзила ногти в подлокотник кресла, закрыла глаза и приготовилась к бурной сцене. – Я сегодня не обедаю с твоей матерью.

– ЧТО? – прогремела Барбара. – Но мне она сказала, что вы собираетесь пообедать вместе и поэтому она не может встретиться со мной! Я оставила в ее сумочке свою лучшую пару очков, а она даже не разрешила мне приехать за ними. Что значит – ты не обедаешь с моей матерью?

– Я…я… – Фрида запнулась.

– Давай говори же!

Фрида вытерла лоб:

– Ну, Элли позвонила мне сегодня утром и спросила, хорошо ли я себя чувствую. Она хотела узнать, все ли у меня в порядке в связи со вчерашним ужином.

– Я так и знала, что стейк недожарен! – рявкнула Барбара.

– Я сказала, что со мной все хорошо. Ну, может, небольшое расстройство, но у меня желудок всегда расстроен.

– Не отвлекайся, – поторопила Барбара.

– Тогда я спросила Элли, не хочет ли она сходить сегодня куда-нибудь, а она ответила, что собирается ехать к тебе.

– Но она ко мне не приезжала!

– Вот как, – осторожно ответила Фрида.

Она оторвала кусок газеты и принялась им обмахиваться. Силы ее были на исходе.

– Так она мне соврала? – Барбара была потрясена.

– Ну, я не совсем уверена. Видишь ли, потом я забеспокоилась. Голос у Элли был какой-то странный. Вдруг она что-то от меня скрыла. Элли считает, что я вечно беспокоюсь по пустякам…

– Ты вечно беспокоишься по пустякам.

– Но я просто забочусь о близких людях.

– Так что дальше-то было?

– Потом я еще немного обо всем этом подумала. Голос ее звучал как-то не так.

– Сегодня утром он и вправду был какой-то высокий.

– Да, именно это я и заметила. Вот теперь ты и сама прекрасно видишь, почему я встревожилась.

– Ну да, конечно! Теперь-то любой здравомыслящий человек поймет, почему ты так разволновалась.

– И потом я взяла свои ключи – ты же знаешь, что у меня есть ключи от квартиры Элли, а у нее – от моей, на всякий случай?

– Да знаю, знаю.

– Ну и через пару часов я спустилась к ней посмотреть, все ли в порядке.

– И как?

Фрида прижала трубку ко рту еще плотнее и продолжала шепотом.

– Ее там не было, – сказала она как можно спокойнее.

– Ее – что?

– Но это еще не все.

– Фрида, я не могу больше ничего слышать.

– Это важная часть.

– Ну что?

– Там была Люси.

Барбара помолчала секунду.

– А Люси что там делала?

– Понятия не имею. Она была еще с какой-то женщиной. Они поставили торты прямо на обеденный стол Элли. Элли бы никогда такого не позволила, и меня это несколько встревожило. Они даже скатерть не постелили.

– Люси поставила торты на стол моей прабабушки, который бабушка Митзи на протяжении всей жизни каждую неделю натирала мастикой?

– Именно на него, – ответила Фрида и тотчас пожалела об этом: ей не хотелось подводить Люси.

– Подожди, правильно ли я понимаю. – Барбара вздохнула и собралась с мыслями. – Моя мать сказала тебе, что собирается пообедать со мной.

– Верно.

– А мне она сказала, что собирается пообедать с тобой.

– Да.

– Люси была в ее квартире с какой-то неизвестной женщиной и ела торт.

– Так и было.

– Повиси на телефоне минутку. Я хочу сейчас же все это прояснить. Позвоню Люси по мобильному, и мы во всем разберемся.

Фрида услышала, как Барбара положила трубку на стол и ее каблуки зацокали по доскам кухонного пола. На миг цоканье прекратилось и тут же возобновилось, нарастая: Барбара вернулась к телефону.

– Люси, это мама. Тетя Фрида висит на другой линии, она ужасно беспокоится о бабушке. Фрида сказала, ты была в квартире бабушки сегодня утром с какой-то женщиной и ела торт. Перезвони мне, пожалуйста. Тетя Фрида очень встревожена. – Барбара снова взяла трубку городского телефона и сказала Фриде: – Давай я еще Люси на домашний позвоню. Она им никогда не пользуется, только мобильником, но вдруг получится.

Барбара набрала номер:

– Люси, это мама. Я помню, что ты не пользуешься домашним телефоном, но тетя Фрида очень тревожится за бабушку, и ей нужно знать, видела ли ты ее. Перезвони мне. – Барбара снова подняла трубку городского телефона. – Надо позвонить Люси и сказать, чтобы она и на мобильный, и на домашний позвонила. Подожди еще секунду, Фрида. Люси? Это мама. Позвони мне и на мобильный, и на домашний. Тетя Фрида очень волнуется.

Барбара вернулась к Фриде:

– Это я ей на домашний позвонила. Сейчас оставлю такое же сообщение ей на мобильном. – И опять положила трубку. – Люси? Это снова мама. Не забудь позвонить мне и на мобильный, и на домашний. Тетя Фрида волнуется. Целую, мама.

Барбара подняла трубку:

– Ладно, сейчас я больше ничего не могу сделать. Почему мама никак не обзаведется мобильным телефоном? Я ей все твержу и твержу, что это очень важно, а она не слушает.

– У меня его тоже нет, Барбара, – напомнила Фрида. – Они слишком дорогие. Если кому-то нужно со мной связаться, позвонят домой.

– А потом возникают такие ситуации!

– Ох, – Фрида секунду поразмыслила над ее словами, – ну да, это верно.

– Так кто была эта женщина с Люси? – поинтересовалась Барбара.

– Примерно ровесница Люси, может, чуть постарше. Но ты же знаешь, девушки нынче так одеваются, что выглядят старше своего возраста, так что, возможно, они и одногодки.

– Да уж, как одевается Люси… Ты видела, что она вчера на себя напялила?

– Я подумала, что ее платье коротковато, – согласилась Фрида, на этот раз от всей души.

– Ладно, раз уж она сама пробивает себе дорогу в жизни, – рассудила Барбара.

– И Элли ею очень гордится.

– Эти двое говорят на каком-то своем языке.

– Да, я тоже заметила.

– Иногда я их обеих просто не понимаю. Что у них в голове творится?

– Согласна.

– Как бы я хотела, чтобы Люси уже угомонилась и вышла замуж. А то останется старой девой, оглянуться не успеет.

– Наверняка она кого-нибудь уже нашла, она ведь завидная невеста.

– Она говорит, что хочет сначала пожить самостоятельно. Прямо Мэри Тайлер Мур какая-то! – Барбара фыркнула, и Фрида засмеялась вслед за ней.

Иногда Фриде удавалось почувствовать себя с Барбарой непринужденно, но такое случалось нечасто.

– Я хочу сказать, Люси иногда такая инфантильная, – добавила Барбара.

Фрида все еще не могла остановить смех.

– Барбара, истинную правду говоришь. Чего я не могу взять в толк, так это зачем Люси представила ту женщину как свою двоюродную сестру из Чикаго. У вас же нет никакой родни в Чикаго.

Смех Барбары резко оборвался.

– Ты о чем? Она что, сказала, что эта женщина – ее сестра?

– Я разве не упомянула? – замялась Фрида.

– Нет, не упомянула! Фрида, как ты могла упустить самое важное?

– Я… я…

– Ну и что же сказала Люси?

Фрида схватила лист бумаги и снова принялась обмахиваться. Ни о чем в своей жизни она так не жалела, как об этом звонке.

– Она сказала, что эта девушка – внучка брата Элли из Чикаго.

– С какой стати ей такое говорить?

– Я не знаю. Вот потому я и встревожилась.

– Если уж ты так встревожилась, почему сразу мне об этом не сказала?

Фрида схватилась за голову.

– Ох, Барбара, – вздохнула она, – сегодня такое сумасшедшее утро, этот звонок от Элли, и в квартире ее не оказалось, а Люси там была, и торты эти. Наверное, у меня из памяти вылетело.

– Подожди секунду.

Барбара отложила трубку и набрала номер мобильного Люси:

– Люси, это мама. Ты что, соврала тете Фриде, что женщина, с которой она тебя видела у бабушки, – твоя сестра из Чикаго? Ты же прекрасно знаешь, у нас нет никакой родни в Чикаго. Зачем ты это сказала? Перезвони мне. Тетя Фрида очень встревожена. – Барбара вернулась к Фриде. – Как думаешь, может, мне еще на домашний ей позвонить?

– Ну… – Фрида припомнила, как ее дети постоянно сердились, что она слишком часто звонит. – Может, лучше ограничиться одним сообщением?

– Ты права.

– Так что же нам теперь делать? – спросила Фрида.

– Что нам делать? – повторила Барбара. – Я скажу, что нам делать. Я немедленно выезжаю, и мы вместе отправимся на поиски мамы, и Люси, и этой девицы с тортами и докопаемся до сути.

Фрида снова забеспокоилась. Теперь Барбаре придется сесть за руль, а путь из ее пригорода неблизкий; при нынешних ценах на бензин это чистое безумие. Может, Фрида зря переполошилась и вовсе не следовало звонить Барбаре. Может, Элли просто вышла по делам. Может, у Люси была веская причина сказать неправду. Фрида горько сожалела о том, что ввязалась во все это.

– Послушай, Барбара, может, подождем часик-другой? Вдруг Элли просто по делам пошла. Может, она и вправду собиралась пообедать с кем-нибудь из нас.

– Она соврала нам обеим, Фрида. Люси соврала нам обеим. У них что-то на уме, и мне это не нравится, учитывая мамино состояние.

– С ней что-то не так? – Фрида схватилась за грудь.

– Да! Ей семьдесят пять, и она совершенно одна, да еще и в этом огромном городе. Она не может сама о себе позаботиться.

Фрида знала, что это неправда, и еще она знала, что Элли терпеть не может, когда Барбара высказывается в таком духе. Однако она напомнила себе: не вздумай сердить Барбару.

– Так что ты предлагаешь? – спросила Фрида.

– А вот что. Для начала ты, Фрида, спустишься в мамину квартиру и будешь ждать меня там.

– Нет, я не могу. Мне кажется, это неправильно – сидеть в квартире твоей матери в ее отсутствие.

– Фрида, а как мы узнаем, если она вернется?

– Ладно, договорились.

– Я захвачу свои ключи и буду в центре минут через тридцать самое большее.

– Поняла, – ответила Фрида, раздумывая, не следует ли ей записать все это.

– Если Люси или Элли позвонят до моего приезда или если Элли вернется, позвони мне на мобильный. У тебя есть мой номер?

– Я запишу. Ты уверена, что это хорошая идея – говорить по телефону, пока ведешь машину по скоростному шоссе?

– Дорогая тетя Фрида, на дворе двадцать первый век. Люди уже научились делать и то и другое одновременно.

– Ох, я не знала.

– Диктую номер. Ты записываешь?

Фрида бросилась на кухню за блокнотом и ручкой, которые всегда держала рядом с телефоном.

– Записываю, Барбара. – Ее рука немного тряслась.

– Так, значит, пять-пять-пять-два-пять-четыре-два. Прочитай мне, что записала!

– Пять-пять-пять-два-пять-шесть-два.

– Нет, там четыре-два.

– Пять-пять-пять, два-четыре-пять-два.

– Да нет же, пять-пять-пять, два-пять-четыре-два.

– А, четыре-два!

– Прочитай еще раз.

– Пять-пять-пять, два-четыре-четыре-два.

– Фрида! Ты что, оглохла?

– Просто повтори еще раз, медленно, – взмолилась Фрида.

– Пять-пять-пять, два-пять-четыре-два. Пять-пять-пять, два-пять-четыре-два. Пять-пять-пять, два-пять-четыре-два. Записала?

– Да. Пять-пять-пять, два-пять-четыре-два.

– Хорошо, – вздохнула Барбара.

– А единицу сначала надо набирать?

– Да, а потом территориальный код – шесть-один-ноль.

– Ох, хорошо. Значит, весь номер такой: один, шесть-один-ноль, пять-пять-пять, два-пять-четыре-два.

– Да, наконец-то, Фрида. – Барбара снова вздохнула. – А сейчас выходи из квартиры и спускайся к маме.

– Так и сделаю.

– Скоро увидимся.

– Буду ждать, пока.

Фрида повесила трубку и задумчиво окинула комнату взглядом: что дальше? Больше нескольких секунд с Барбарой по телефону она вынести не могла. У Фриды и в мыслях не было сказать что-нибудь такое вслух, но как Элли умудряется ежедневно общаться со своей дочерью? Элли такая спокойная и невозмутимая. Как у нее вообще получилась такая дочь, как Барбара?

По пути в спальню – надеть что-нибудь более подходящее – ей пришла в голову еще одна мысль. Фрида и себя считала спокойной и невозмутимой, в точности как Элли. Ну да, Фрида иногда волновалась, но что с того? Всем свойственно волноваться. А вот Барбара была совсем как мать Фриды, когда много лет назад будила ее истерическим криком. Почему она раньше никогда не замечала этого?

– Наверное, это через поколение передается, – сказала она себе вслух.

Обычно Фрида не носила широкие брюки, но сегодня – совсем другое дело. Если уж ждать Элли, надо, чтобы ей, Фриде, было удобно, а то бог знает сколько это продлится. У Фриды завалялась пара розовых тренировочных штанов, купленных по случаю того похода в спортзал вместе с Элли – единственного, как оказалось впоследствии. По мнению Фриды, штаны смотрелись весьма нарядно, и все благодаря расцветке. Ансамбль дополнила подходящая тренировочная кофта, тоже розовая. Порывшись в шкафу, Фрида отыскала кроссовки, надетые всего один раз – по тому же поводу. Она сразу отметила, насколько они удобнее ее обычной ортопедической обуви. Может, стоит чаще носить их? Может, она и весь костюм теперь станет чаще носить.

Внезапно зазвонил телефон, и Фрида кинулась к трубке. Вдруг это Элли?

– Алло?

– Ты еще дома? – прогремел на другом конце провода высокий гнусавый голос.

– Да, извини, уже выхожу.

– Позвони мне от мамы.

– Хорошо, позвоню.

Звонок Барбары так перепугал Фриду, что одежду она оставила лежать на кровати, там же, где и сняла. Такого прежде никогда не случалось: чистоту и порядок Фрида соблюдала неукоснительно. Но складывать и убирать вещи в шкаф времени не было. Что, если Барбара опять позвонит? Со всей возможной скоростью старушка вышла из спальни и направилась к входной двери.

Снова зазвонил телефон, и Фрида застыла на месте.

Вдруг это Барбара с очередной проверкой? Нет, это выше ее сил. В такие моменты она жалела, что у нее нет автоответчика. Несколько лет назад сын купил ей автоответчик, который до сих пор пылился в коробке где-то в дальнем углу шкафа. Она так и не разобралась, как он работает.

Фрида заторопилась к двери, распахнула и захлопнула ее за собой. Замок закрывался изнутри, и Фрида, как обычно, еще добрых пятнадцать секунд дергала за дверную ручку, чтобы убедиться, что дверь заперта. Телефон все надрывался. Но нельзя же не проверить, что дверь закрыта, – даже Барбара должна это понимать.

Успокоившись наконец, Фрида поспешила по коридору в сторону лифта.

И в этот миг странное чувство закралось в ее сердце.

Фрида осознала, что оставила в квартире свою сумочку, и номер Барбары, и свои ключи, и ключи от квартиры Элли.

Двери лифта разъехались, но она не могла двинуться с места. Двери закрылись, а она так и не вошла внутрь. Она все стояла в коридоре, не в силах придумать, что же делать дальше. Только и слышно было, как звонит и звонит телефон в ее квартире.

Женщина определенного возраста

Никогда не забуду, как я впервые испытала на себе действие возрастных предрассудков.

Я только-только переехала в центр города и отправилась в шикарный спа-салон, о котором прочитала в журнале «Филадельфия», на омолаживающую процедуру для лица. Не буду, впрочем, называть его или раскрывать, где он находится. Не хочу, чтобы они потеряли клиентов из-за моей истории. Я не говорю, что в салоне со мной плохо обошлись – напротив, они были предельно любезны. В этом-то и заключалась проблема. Едва я туда вошла, сразу стало ясно, что с людьми моего возраста они иметь дело не привыкли. Так или иначе, лично мне этот современный обтекаемый дизайн показался несколько отталкивающим. Неужели суровые хромированные стены и твердые мраморные полы и правда действуют успокаивающе? И еще эта ужасная флейта играла не переставая.

Косметолог закончила с кислородными инъекциями стоимостью в сто восемьдесят долларов и вышла из комнаты, велев мне «вдыхать аромат благовоний» и сосредоточиться на этой флейтовой музыке. Спустя минуту мне уже хотелось глаза себе выцарапать; благовония пахли в точности как ментоловая мазь, которую я втирала Барбаре в грудь, когда она приходила из школы с простудой. К тому же не знаю, как вам, а мне звук журчащей в фонтане воды никогда не казался умиротворяющим. Мне от него только по-маленькому хочется. Но я отвлеклась (прошу прощения, у меня это иногда бывает; в таких случаях Говард всегда делал мне замечание).

Как я уже сказала, сотрудники салона были не просто любезны со мной. Они были сама обходительность. Они прямо-таки из кожи вон лезли, чтобы мне угодить. С первой же секунды администратор за хромированной стойкой говорила со мной гораздо громче, чем привыкла, это я сразу поняла. Можете мне поверить, в обычной жизни никто так не кричит и не артикулирует каждое слово, как эта женщина. Она прямо-таки оглушила меня, расписывая достоинства абрикосового пилинга тела (и при этом мы обе прекрасно понимали, что я ни за что не соглашусь на процедуру, для которой нужно раздеваться). А потом косметолог: что бы я ни сказала, смеялась она гораздо охотнее, чем следовало бы. Стоило мне слегка только ойкнуть, если она тыкала мою кожу слишком сильно, как она тут же принималась сыпать извинениями. Я не утверждаю, что с другой клиенткой она вела бы себя иначе; я только говорю, что она была обходительнее обычного, потому что прежде ей не приходилось выполнять эту процедуру женщине за семьдесят. А потом, уже заплатив и собравшись уходить, я вдруг поняла, что мне действительно нужно по-маленькому, и все из-за журчания воды по камням в так называемом успокаивающем фонтане. Вместе со мной в холле стояли и администратор, и косметолог, так что я обратилась к ним обеим:

– Вы не могли бы показать мне, где у вас тут можно попудрить носик?

– Попудрить носик? – громогласно переспросила администратор, по-прежнему считая меня глухой.

Мое терпение подходило к концу, и я подумывала, не пора ли забыть о вежливости и поправить ее. Но что бы я ни сказала, все прозвучало бы грубо, а я, положа руку на сердце, к тому времени уже была порядком смущена.

– В смысле, где у вас туалет. Дамская комната.

Тут косметолог фыркнула, как будто я говорила на иностранном языке. Да я и вправду говорила на иностранном языке – языке 50-х. Хорошо, выражение «попудрить носик», может, и устарело, но я все равно так говорю. Слово «туалет» вызывает ассоциации с грязной кабинкой на бензоколонке. Хоть режьте, я просто стараюсь соблюдать приличия.

Но я опять отвлеклась. Тысяча извинений.

И вот, собственно, к чему я все это рассказываю. Косметолог вызвалась показать мне, где у них можно попудрить носик, и мы отправились обратно вглубь салона.

Она привела меня в гардеробную. Там оказалось два туалета. На одной двери не было никаких обозначений, а на другой виднелся значок, изображающий инвалида. Сначала она направилась к двери, на которой ничего не было.

– Сюда, – сказала она, открывая дверь.

Потом остановилась. Закрыла дверь и открыла другую, ту, что для инвалидов:

– Наверное, здесь вам будет удобнее.

Я, в общем, всегда предпочитаю пользоваться кабинками для инвалидов – они ведь просторнее. Однако по сей день я уверена: она считала, что другой кабинки мне и не полагается, потому что я старая. Я это сразу поняла по сердечности в ее голосе – так мягко обычно разговаривают с детьми и престарелыми.

Как бы обходительна и мила она ни была, она пожалела меня из-за возраста, и это меня уязвило. Я ушла из салона и больше там не появлялась. Какое-то время я даже по улице, на которой он находится, избегала ходить. Меня преследовала мысль, что они, наверное, смеялись надо мной после моего ухода. С какой стати старая вешалка, вся в морщинах (ну да, старая вешалка, делавшая подтяжку лица и коловшая ботокс и рестилайн), вдруг решится на кислородную терапию? А еще мне было жаль. Терапия мне понравилась.

С тех пор я ходила только к своему косметологу в пригороде. У них там очень мило. Удобные диваны, нежно-розовые стены, а Шейлу, косметолога, я уже много лет знаю. Я даже другого парикмахера не пыталась найти. На моей улице есть пара салонов, но, на мой взгляд, какие-то они слишком навороченные. Как-то раз я заглянула в окно одного из них – думала, может, хоть укладку сделаю. Так они даже не сажают клиентов в нормальные кресла. Все сидят на табуретках! Можете себе представить? Разумеется, никто старше пятидесяти туда не ходит. Чья спина выдержит, если так долго сидеть на стуле без спинки?

– Думаю, тебя нужно постричь каскадом, в несколько слоев, – сказала Люси, когда мы вышли из дома.

– Ох, Люси, я не хочу ничего чересчур экстравагантного.

С этими словами я достала из сумки свой складной зонтик: солнце-то вовсю светило.

– Ба. – Люси засмеялась и уставилась на зонт. – Зачем тебе сегодня старушечий зонт? Ты же в платье «Элли Джером»! Никто тебя и не увидит, если спрячешься за этой уродливой штуковиной.

– Ты права, дорогая моя воображуля. – И я со смехом протянула зонтик ей. – Мне он сегодня не понадобится, а вот тебе – да! Пора тебе уже начать заботиться о своей коже. Поверь, Люси, ты еще спасибо мне скажешь в старости. Кстати, если уж на то пошло, раз это всего на один день, я не прочь позагорать – я этого уже столько лет не делала. Люси, добавь это в наш список на сегодня.

Люси вынула список, который мы с ней составили.

– И куда же ты хочешь впихнуть солнечные ванны: перед эпиляцией зоны бикини или после примерки стрингов?

– После стрингов. Мой зад уже пятьдесят лет солнца не видел, так что как знать? – Я легонько поддела ее локтем и засмеялась, но она не поддержала.

– Может, ты еще хочешь, чтобы тебя арестовали? Этого с тобой тоже никогда не случалось.

– Зануда. – Я улыбнулась Люси, а она взяла меня под руку.

И тут мы увидели, как к нам направляется Гершель Нил.

– О черт, а вот и Гершель, – прошептала я Люси.

– Здравствуйте, Люси, – поздоровался он и протянул руку.

– Здравствуйте, мистер Нил. Как ваше здоровье? – Она протянула руку в ответ, и он мягко ее пожал.

– Отлично. Как прошел день рождения вашей бабушки?

– Было очень мило. – Она повернулась ко мне. – Гершель, это моя сестра Элли, э-э, Мишель, э-э, Элли-Мишель, из Чикаго.

– О да, разумеется! – Он с улыбкой пожал мне руку. – Вы практически близнецы. Очень рад познакомиться. Элли-Мишель – какое интересное имя. Полагаю, вас назвали в честь бабушки?

– Да. – Я улыбнулась, но больше ничего не сказала.

Я и в старости-то выносить его не могла, а теперь, когда ко мне вернулась молодость, Гершель был последним человеком, с которым я бы хотела разговаривать.

– Кстати, очень славное платье у вас, Элли-Мишель.

Я опустила глаза и поправила платье.

– Спасибо, – сказала я, едва улыбаясь.

– Передавайте бабушке от меня горячий привет, – повернулся он к Люси.

– Обязательно.

Когда мы оставили его позади, Люси шепнула:

– Гершель Нил передает привет.

– Спасибо, – хмыкнула я.

– Не понимаю, что тебя в нем не устраивает. Он симпатичный.

– Я тебя умоляю. – Я обернулась и посмотрела в спину Гершелю. – На улице сорокаградусная жара, а он в пиджаке. И не помню, чтобы я вообще когда-либо видела его без пиджака.

– Уж кто бы говорил – ты-то сама чопорность!

– Я только хочу сказать, что было бы мило, если бы он одевался попроще. Он такой надутый.

– Он тебе нравится, – поддразнила меня Люси.

– Да ладно тебе. – Я махнула рукой.

– Правда-правда, нравится. – Она все подзадоривала меня.

– Мне нравятся его знаки внимания, но я тебе уже говорила, мне не нужен еще один старик, который будет указывать, что мне делать.

– С чего ты взяла, что он будет тебе указывать?

– Поверь мне, уж я-то знаю. Все мужчины моего поколения такие. Ты ведь знаешь, кто ему подошел бы гораздо больше?

– Кто?

– Фрида. Они оба такие закрытые, такие застегнутые на все пуговицы, что им, может, не повредило бы немного распоясаться, ну, ты понимаешь, о чем я. – Я расхохоталась. – Боже мой, вот была бы сказка, если бы Фрида начала с кем-то встречаться. Нет, я ни за что не соглашусь пойти на свидание с этим человеком, никогда.

– Ты все новое воспринимаешь в штыки.

– Тема закрыта. И я права.

– Отлично, – вздохнула Люси.

– О, и еще одно – давай наконец определимся, как же меня зовут. Элли или Мишель? Элли-Мишель звучит дико.

– Ну, думаю, если мы еще раз столкнемся с Фридой, твое имя будет Мишель. Но нам придется звать тебя Элли, вдруг тебе надо будет расплатиться кредиткой. А что, если они попросят удостоверение личности?

– Здраво мыслишь, – поддержала я. – В кого ты такая умная?

– Это у меня наследственное, – улыбнулась Люси, и мы пошли дальше рука об руку.

Будь я в своем настоящем возрасте, я бы в жизни не сунулась в тот салон, куда привела меня Люси. Сегодня, однако, совсем другое дело: именно таких, как я, они и желали видеть в своей лавочке. Мы прошли прямиком к стойке администратора, похожей на космический корабль (не хочу показаться грубой, но, судя по прическе девушки-администратора, она тоже прилетела из космоса; я лишь понадеялась, что со мной ничего такого не сотворят).

– Вот, значит, что мне нужно, – сказала я стилисту Люси по имени Сычуань (Сычуань! Только у стилиста может быть такое имя, и только в подобном салоне. Сегодня, впрочем, я все принимала как есть).

– Ей нужно что-нибудь сексуальное, – перебила меня Люси.

– Мне нужно женственно-сексуальное, – поправила я.

– Ей нужно, чтобы было стильно, – уточнила Люси.

– Да-да. – Я воодушевилась. – Хочу выглядеть самой сексуальной, самой женственной и самой стильной женщиной, которая когда-либо выходила из дверей этого салона.

– Понял, – кивнул Сычуань. – Так и сделаем. Сначала затемним ваш натуральный цвет, слишком уж он неинтересный. Потом высветлим отдельные пряди. Потом подрежем. Совсем коротко стричь не хочу, но у вас великолепные, правильные черты лица, совсем как у вашей сестры, так что небольшая «лесенка» у лба вам пойдет.

– Все это звучит прекрасно, Сычуань, главное, чтобы мы за час уложились. У нас сегодня куча дел.

– Но на все это уйдет не меньше трех часов.

Мы с Люси переглянулись.

– Может, просто сделать короткую, гладкую стрижку? – сказала я.

– Нет, ты что, – запротестовала Люси. – Как раз наоборот, тебе бы нарастить волосы не помешало.

– Вообще-то, с ее скулами может получиться неплохо, – задумчиво глядя на меня, проговорил Сычуань.

– Да ну, ба… Элли… Элли-Мишель. Не нужна тебе короткая стрижка, – упрямилась Люси.

– Нет, нужна. Хочу коротко. Хочу что-нибудь такое, чтобы волосы были легкие и гладкие. Я столько лет носила одну и ту же стрижку, этот шлем из каре, еще с тех пор, как Барбара с косичками ходила. Хочу, чтобы волосы выглядели гладкими и стильными. Хочу, чтобы хоть один день моя голова ничего не весила.

– Поверь, не стоит делать короткую стрижку. Никто сейчас так коротко не стрижется. Сейчас в моде длинные многослойные стрижки, – молила Люси.

– Люси, это мой день. И я делаю что хочу.

– Тебе не понравится.

– Я в жизни и похуже ошибки совершала.

– Отлично, только не жалуйся потом, – надулась она.

– Вы водите мотоцикл? – спросил Сычуань.

– Что? – откликнулись мы в один голос.

– Вы про шлем сказали.

Это нас рассмешило.

– Обещаю, – сказал Сычуань и взял мою сумочку, – вам обеим придется по вкусу.

Я забрала свою сумочку обратно.

– Я вам верю, – сказала я, кладя сумку на колени.

– Элли, я подержу твою сумочку, – вмешалась Люси и забрала ее.

Люси поняла, что я вела себя как типичная старушка: мы всегда держим свои вещи при себе. Барбара однажды мне на это уже указывала. Но в конце концов, я же совсем не знаю этого Сычуаня или его ассистенток. Нынешнее поколение гораздо доверчивей моих ровесников. Так что я отдала свою сумку Люси.

Многие годы я носила волосы чуть ниже плеч – во всяком случае, в мокром виде, без завивки на бигуди и лака для волос у них именно такая длина. Когда мой парикмахер делает мне укладку, начесывает и завивает их, они становятся на дюйм короче. Говарду нравилась именно такая прическа, и я из года в год соглашалась на одну и ту же стрижку, потому что она так нравилась Говарду. Я готова была что угодно отдать, лишь бы отрезать это все подчистую! Однако после смерти Говарда почему-то напрочь об этом забыла.

– Коротко и гладко, – напомнила я.

– Коротко и гладко. – Сычуань улыбнулся Люси. – Вообще приятно будет наконец сделать что-нибудь новенькое. Все эти каскадные стрижки на длинные волосы уже порядком надоели.

– А может ли кто-нибудь слегка меня накрасить? – поинтересовалась я.

– О, конечно! – Сычуань заметно воодушевился и громко позвал: – Гортензия! Сестре Люси нужен легкий макияж.

С каждым взмахом ножниц я почти физически ощущала, как груз лет сваливается с плеч. Люси с головой ушла в свою хитроумную машинку для отправки сообщений, а я наблюдала, как Сычуань атакует мои волосы. Видно было, как выражение моего лица меняется с напряженного – я даже и не знала, что у меня на лице такое напряжение написано! – на спокойное и уверенное. Я немножко вытянула вперед губы, чтобы подчеркнуть скулы. С каждым взмахом ножниц я нравилась себе все больше и больше.

– Вот черт! – громко воскликнула Люси. – Ба, со всеми этими утренними приключениями у меня из головы вылетело, что сегодня, вообще-то, один из самых важных дней в моей жизни!

– Как-как ты ее назвала? – спросил Сычуань.

– Это она мне такое прозвище дала, потому что я бананы люблю, – наплела я ему и повернулась к Люси: – А в чем проблема?

– Сегодня у меня встреча с представителем «Барнис», по поводу их магазина на Риттенхаус. Мне придется оставить тебя ненадолго.

– Нет, пожалуйста, возьми меня с собой. Хочу посмотреть на тебя за работой!

Эта мысль необычайно мне понравилась.

– Нет, ба, это я сама должна сделать. Подождешь меня немного, ничего с тобой не случится.

– Ну же, разреши мне пойти с тобой. Честное слово, я буду молчать. Можешь сказать, что я твоя ассистентка или что-нибудь в этом роде. Я возьму с собой папку-планшет и притворюсь, что делаю записи.

– Ах, как это прелестно! – с восторгом вскричал Сычуань. – Вы так гордитесь своей сестрой!

Я улыбнулась Люси, как бабушки улыбаются своим идеальным внучкам:

– Вы даже не представляете, насколько горжусь.

– Ладно, твоя взяла, – уступила Люси. – Но обещай, что ни словечка не скажешь.

– Что? – Фен ревел мне прямо в ухо, и я не расслышала.

– Обещай, что будешь молчать как рыба.

– А, да, обещаю! – И я жестом показала, что закрываю рот на замок.

– Надолго вы в городе? – поинтересовался Сычуань.

Я секунду поразмышляла над его вопросом.

– Всего на один день. Завтра уезжаю.

– Как жаль, – вздохнул он и повернулся к Люси: – Она мне нравится.

– Спасибо, – улыбнулась я.

– Ну вот, я закончил. – С этими словами он развернул мое кресло так, что я больше не видела зеркало. – Не хочу, чтобы вы смотрели, пока Гортензия не закончит с макияжем.

– Тогда я тоже не буду смотреть. – Люси повернулась ко мне спиной. – Тоже хочу дождаться результата.

– Договорились. Так во сколько твоя встреча? – спросила я, пока Гортензия пудрила мне лицо.

– Через полтора часа. Так что еще успеем пообедать по-быстрому.

– А стринги? – напомнила я.

– А, ну да, и стринги. – Люси засмеялась.

– Так вы выросли вместе, как сестры? – спросила Гортензия, подводя мне глаза.

– Нет, я старше Люси.

– Ага, значит, помыкали ею? – поддразнила меня Гортензия.

– Ну нет, я не могла ею помыкать. С этим ее мать прекрасно справлялась.

Я увидела, что спина Люси затряслась от смеха.

– Элли как раз всегда за меня заступалась, – пояснила она.

– Как мило! Настоящая старшая сестра, – проворковал Сычуань.

– Да, что-то вроде того, – сквозь смех проговорила Люси.

– А сколько вам лет? – спросил меня Сычуань. – Не может быть, чтобы вы были сильно старше Люси.

Люси, не оборачиваясь, потянулась ко мне и ущипнула за руку.

– Мне… скажем так, я женщина определенного возраста, – ответила я с улыбкой.

– Хорошо сказано! – Сычуань щелкнул пальцами.

– Что ж, у меня все. Готовы взглянуть на себя? – спросила Гортензия и отступила в сторону, давая Люси и Сычуаню посмотреть.

Сычуань схватился за грудь.

– Ay, Dios mio! – выдохнул он.

– Ба. Нет. Серьезно, ба. Это не ты! – воскликнула Люси.

– Ой, вот только не надо преувеличивать, – ответила я, а Сычуань развернул меня к зеркалу.

Ну ладно, пожалуй, я была в целом ничего.

Ладно, пожалуй, очень даже ничего.

Просто сногсшибательна!

– Сычуань, а ты меня бы мог так же коротко постричь? – протянула Люси.

– Я в восторге от этой легкости, – сказал Сычуань, приглаживая пальцами мои волосы. – Назову это «стрижка под ба».

– И много косметики вам вовсе не нужно, – добавила Гортензия. – Я только слегка освежила лицо.

– Если раньше на улице на вас не оборачивались, то теперь уж точно шеи свернут, – заявил Сычуань.

И тут меня осенило: люди. Люди смотрели на меня сегодня утром! Я-то думала, это потому, что я выглядела странно в той своей одежде. А вдруг причина в моей привлекательности? Нет. Разве такое возможно?

Я даже и не думала прикасаться к волосам: боялась, что малейшее движение все испортит. Я была так счастлива, что хотела плакать, но тогда бы я испортила макияж.

– Ну, что думаешь? – спросила Люси.

– Думаю, мне нужно выйти на минутку, – ответила я.

И мне действительно нужно было выйти.

– Где у вас тут можно попудрить… э-э, где у вас туалет? – спросила я Гортензию.

– Я покажу. – Она взяла меня за руку.

Мы прошли через салон, миновав по пути другие кресла, и я кинула взгляд на молодых женщин, над которыми трудились парикмахеры: ни одной не было и тридцати, и никому не казалось странным мое присутствие. Я была одной из них.

Гортензия привела меня в уборную, но, когда я машинально направилась к двери с изображением человечка в коляске, она остановила меня и указала на дверь обычного женского туалета.

– Сюда. – Она улыбнулась.

– Спасибо, – улыбнулась я в ответ и закрыла за собой дверь.

Я долго-долго смотрела на себя в зеркало не отрываясь – совсем как сегодня утром. Потом подумала: если не перестану, превращусь в Нарцисса и простою здесь весь день. Но я провела перед зеркалом еще минутку – всего минуту. Мне предстояло многое сегодня сделать.

На выходе я расцеловала Сычуаня в обе щеки – так же, как и Люси передо мной, – а потом и Гортензию. Решила, что отныне всегда буду всех целовать, а не только в поездках по Европе.

Мы с Люси шли рука об руку по залитой солнцем Честнат-стрит и, по моему скромному мнению, ничем не уступали девушкам с обложек глянцевых журналов. Не знаю, с чего вдруг, но все теперь имело для меня иной вид. Может, потому, что меня не мучила боль от мозолей или потому, что исчезла ломота, появлявшаяся в спине всякий раз, стоило мне пройти хоть пару кварталов. Я держала голову высоко и заглядывала во все витрины. Замечала лица проходящих мимо людей. Я начала смотреть на мир глазами двадцатидевятилетней.

– Если бы я могла сохранить лишь одно воспоминание о сегодняшнем дне, я бы запомнила вот это, – сказала я Люси и улыбнулась.

– В смысле, как ты идешь по улице?

– Да, просто иду по улице – с тобой, под ручку. – И я прижала ее к себе чуть сильнее.

– Я бы тоже это запомнила, – с улыбкой сказала она и склонила голову мне на плечо.

Так, обнявшись, мы прошли еще с полквартала и остановились, когда у Люси зазвонил телефон.

– Это мама. – Люси скорчила гримаску.

– Не отвечай.

– Если не отвечу, она так и будет звонить.

– Ну и пусть.

Люси бросила телефон обратно в сумку.

– Ладно, так где бы нам поесть? – задумалась я.

– Джонни сегодня работает в дневную смену. Можем пойти к нему.

– А там хорошо кормят?

– Там – там просто супер. У них есть открытая терраса.

– Сегодня я хочу ходить только в модные и молодежные места.

– Оно модное и молодежное. У них вместо стульев пуфики.

– Почему молодежь так привязана к сиденьям без спинок?

– Ты о чем? – Она хихикнула.

– О том, что если заведение модное и современное, так все сиденья там непременно окажутся без спинок.

– Хороший вопрос, – ответила Люси. – Никогда об этом не задумывалась.

Ее телефон снова зазвонил. Люси порылась в сумке и посмотрела на входящий номер.

– Это опять мама. Говорю же, она так и будет звонить.

– Ох уж эта женщина… – Я возмущенно вскинула руки. – Ладно, она сдастся через какое-то время.

– Я должна ответить. – Люси тревожилась.

– Нет, это мой день, и все должно быть так, как я хочу. Не отвечай на звонок.

– Н-но… – начала было Люси, однако, увидев мой взгляд, тотчас же замолчала.

– Прекрасно, – сказала она, бросая телефон обратно в сумку.

– Расскажи мне об этом Джонни.

– Ну как… – Люси снова улыбнулась. – Он симпатичный.

– Так.

– И умный.

– Так. И он не собирается всю жизнь работать официантом?

– Да, ба, именно. К пятидесяти он мечтает стать старшим официантом.

Я недоверчиво уставилась на нее. Хоть тело помолодело, шутки доходили до меня все так же медленно.

– Да шучу я! – Люси ухмыльнулась. – Он хочет открыть свой собственный ресторан. У него есть потрясающие идеи. А его лучший друг Зак сделал веб-сайт под названием «Кутюр». У него куча денег, и он вложится в ресторан.

– Может, тебе лучше ходить на свидания не с официантом, а с его богатым лучшим другом?

– Ба, нам по двадцать пять! У нас еще и не должно быть денег. И мы не начнем нормально зарабатывать, пока не разменяем тридцать. У Зака деньги есть просто потому, что в голову ему пришла отличная идея для сайта и он смог выручить за нее что-то порядка пятидесяти миллионов долларов. В любом случае Зак меня не привлекает. Он милый, но не совсем в моем вкусе, в отличие от Джонни. Зак такой собранный, из тех, кто ходит в костюмах и галстуках, а Джонни – это джинсы и кроссовки.

– Секунду. У его друга есть пятьдесят миллионов долларов?

– Что-то около того.

– Люси, выходи за богатого! Тогда до конца жизни будешь жить припеваючи!

– Ба, я намерена сколотить свое собственное состояние.

Я уже собиралась сказать ей, что мой способ гораздо проще, что она заблуждается, что она еще слишком молодая, чтобы понимать, что к чему. Но вдруг поняла: именно это заявила бы моя мать. И я тут же закрыла рот.

– Ты права, – сказала я вместо этого. – Главное, чтобы с Джонни ты была счастлива. Откуда мне знать, в конце концов?

И тут у Люси опять зазвонил телефон.

– Да что же это такое?! – Я топнула ногой. – Неужели вот так каждый день?

– Да, если я не беру трубку. Она знает, что мне это досаждает, поэтому обычно выдумывает какой-нибудь предлог, вроде «папа хотел спросить» или «папа тут подумал». – Она опустила глаза на телефон. – Может, мне все-таки ответить?

– Не знаю, – откликнулась я, и на этот раз действительно не знала. – А ты хочешь?

– Не знаю. Может, проще будет выяснить, что ей нужно?

– Ну так ответь.

Люси нажала кнопку:

– Алло? – Ничего не услышав, она посмотрела на экран. – Переключился на голосовую почту.

– Тогда проверь сообщение. И я тоже послушаю; дай мне телефон.

– Я просто включу динамик, – сказала Люси и нажала на другую кнопку.

– А он так умеет? – Я была потрясена. – Все это можно делать на мобильном телефоне?

Механический голос из Люсиного телефона известил, что она получила три сообщения.

– На мобильник еще и видео снимать можно.

– Ты опять надо мной подшучиваешь.

– Вовсе нет. Только запись получится меньше минуты.

– Ах ты, бедняжка, – поддразнила я ее в свой черед. – В наше время у людей даже собственного номера не было. Приходилось пользоваться одной телефонной линией с соседями. Ух, мы с Фридой, бывало, подслушивали их разговоры. Наш сосед мистер Хэмптон был импотентом…

– Тихо, ба, подожди, сообщение.

«Люси, это мама».

– А то я не догадалась. – Люси закатила глаза.

«Тетя Фрида сейчас на телефоне, она ужасно беспокоится о бабушке. Фрида сказала, ты была в квартире бабушки сегодня утром с какой-то женщиной и ела торт. Перезвони мне, пожалуйста. Тетя Фрида очень встревожена».

– Вот видишь? Все как я говорила. «Тетя Фрида беспокоится» – а вовсе не она.

– Ох, Фрида. – Я скривилась. – Вечно она поднимает шум на пустом месте. Стоит мне отлучиться на пару часов – и вот она уже думает, меня похитили.

– Подожди, тут еще второе сообщение, – шепнула Люси.

«Люси? Это снова мама. Не забудь позвонить мне и на мобильный, и на домашний. Тетя Фрида волнуется. Целую, мама».

– Нет, ты видишь, что она делает? Это якобы не она волнуется, а тетя Фрида!

– Я знаю эту уловку. Это я научила ей Барбару, так что не вини свою мать.

– Ладно, вот и третье сообщение.

«Люси, это мама. Ты что, соврала тете Фриде и сказала, что женщина, с которой она тебя видела у бабушки, – твоя сестра из Чикаго? Ты же прекрасно знаешь, у нас нет никакой родни в Чикаго. Зачем ты это сказала? Перезвони мне. Тетя Фрида очень встревожена».

– Ох, Фрида! – Я топнула ногой.

– Не надо было говорить, что ты моя родственница из Чикаго.

– О господи. Теперь твоя мать поставит на уши полицию, и они в любую минуту кинутся меня искать.

– Надо позвонить ей, – сказала Люси. – В самом деле, это уже слишком далеко зашло. Ты же знаешь, на что она способна в таком состоянии.

– Ладно, – сдалась я.

Люси набрала номер Барбары и на время застыла с трубкой у уха.

– Не отвечает, – сказала она. – Может, оставить сообщение?

– Да, скажи ей, что только что видела меня, и что я пошла по магазинам, и что со мной все хорошо.

– Нет, я не могу. – Она опустила телефон.

– Почему нет?

– А что я скажу про эту родственницу в твоей квартире? С какой стати мне вообще так говорить?

Я поразмыслила секунду:

– Ох, ну не знаю. Скажи, что ты и твоя подруга просто разыграли Фриду.

– Она сразу поймет, что это неправда. Это звучит просто нелепо.

– Ну, тогда я не знаю. Слушай, я потом ей перезвоню. Не хочу тратить свой день попусту.

– А как быть с Фридой?

– Я позвоню Фриде. Скажу, что вышла пройтись по магазинам, а потом пошла в кино, сама по себе. Если она спросит про Барбару, отвечу, что собиралась пообедать с ней, но передумала. Она мне поверит, она верит всему, что я говорю. Мне однажды удалось убедить ее, что идет дождь, хотя вовсю светило солнце.

– Ты мне сто раз это рассказывала.

– Ну а теперь, значит, рассказываю в сто первый, воображуля. Давай телефон.

Я набрала номер Фриды.

– Ох, до чего же есть хочется, – протянула Люси.

– Мне тоже. У них есть пицца? Я бы не прочь поесть пиццы.

– Кажется, я никогда раньше не видела, чтобы ты ела пиццу, – рассмеялась Люси. – Но я уверена, что в меню есть пицца.

– Вот и славно. Я хочу питаться как двадцатидевятилетняя. Ох, целый день можно не беспокоиться, сколько клетчатки в том, что я ем.

– Фи, ба.

– Смейся, смейся, потом сама поймешь. С возрастом режим становится второй натурой, без него никуда. – Я расхохоталась, а потом вспомнила, что жду ответа Фриды. – Куда она запропастилась? Она же из дома не выходит.

Я подождала еще какое-то время.

– И где ее носит? – сказала я, передавая телефон обратно Люси. – Вот, не знаю, как его выключить.

Люси дотронулась до какой-то кнопки и убрала трубку.

– Ладно, разберемся после обеда, – заявила я.

– Согласна, сейчас лучше забыть об этом. Может, и мама обо всем забудет.

– А если нет, то мы ей расскажем, куда она может со всем этим отправляться.

Люси рассмеялась:

– Кажется, я так и не смогу к тебе сегодня привыкнуть.

– Я молода, сногсшибательна и умудрена жизненным опытом!

Я широко взмахнула руками и нечаянно задела какого-то привлекательного мужчину.

– Извините! – улыбнулась я.

– Ничего страшного, сам виноват, – ответил он, кидая на меня оценивающий взгляд.

Люси схватила меня и потащила дальше.

– А он ничего! – Я с улыбкой оглянулась на мужчину, который все смотрел мне вслед. – А в моем списке на сегодня, кстати, есть «познакомиться с симпатичным парнем».

– У нас еще куча времени впереди, – отозвалась Люси. – Не волнуйся, найдем тебе симпатичного парня.

– Только непременно с красивой задницей, – со смехом добавила я.

– Ба, ну ты даешь, – смутилась Люси.

– А мужчины постоянно так делают?

– Как?

– Присвистывают тебе вслед, меряют взглядом, говорят комплименты?

– Да. – Люси закатила глаза. – Поверь, это ужасно надоедает.

– Нет, это ты мне поверь, – я положила руки ей на плечи, – уж если есть что-то, чего ты никогда, никогда не должна делать, так это уставать от внимания мужчин, которые свистят тебе вслед, даже если они тебе не нравятся. Наступит день, когда они больше не будут так делать, и вот тогда ты пожалеешь.

В глазах Люси промелькнула тень беспокойства.

– Извини, слишком мрачно получилось?

– Да нет, – отозвалась она с мягкой улыбкой. – Кажется, мы обе сегодня узнаем много нового.

Вот это да

Все эти годы, даже после смерти Говарда, мне не давал покоя один вопрос: как бы сложилась моя жизнь, если бы я вышла замуж по любви? Какой бы я стала, если бы сочеталась браком с родственной душой? Если бы у меня тогда был выбор; если бы моя мать не настояла на том, чтобы я вышла за Говарда. Если бы я выбрала себе мужа по велению сердца, сложилась бы моя жизнь лучше? И какая бы у меня тогда была дочь? Стала бы Барбара более независимой?

Что важнее в жизни? Не знаю, может, для современных женщин все совсем иначе, как для Люси например, – ведь она может вволю развлекаться, общаться и жить самостоятельно. И все же я уверена: пока вертится Земля, люди будут задаваться этим извечным вопросом: что следует искать в браке – любовь или безопасность?

Я дожила до семидесяти пяти лет и до сих пор не знаю ответа; вот вам и мудрость, приходящая с возрастом.

– Джонни! – громко позвала с порога Люси, едва мы вошли в кафе.

Надо было видеть лицо Джонни, когда он взглянул на Люси. За все годы нашего брака Говард ни разу мне так не улыбнулся.

– Одну секунду.

Он извинился перед клиентами, которых обслуживал, подошел и крепко обнял Люси.

– Я думал, ты сегодня показываешь свою одежду у «Барнис», – сказал он с озабоченным видом.

– Ну да, – она улыбнулась, – но это только через час, так что я решила заскочить повидать тебя – на удачу.

Он снова обнял ее и поцеловал в губы. Я отвернулась: пусть наслаждаются друг другом. Надо признать, у Люси хороший вкус. Может, работа у него и не самая подходящая, но до чего хорош собой!

– Извините, – сказал он, протягивая мне руку, – я Джонни.

– Ой, прости. – Люси повернулась ко мне. – Это моя подруга… то есть моя двоюродная сестра из Балтимора, Элли.

– Из Чикаго, – поправила ее я.

– О, я сказала из Балтимора? – Она нервно засмеялась. – Я имела в виду Чикаго. Моя сестра Элли из Чикаго.

– А, ну да. Вы похожи как две капли воды, – ответил он, пожимая мне руку.

– Все так говорят, – в один голос произнесли мы с Люси и захихикали.

– Садитесь вон туда. – Он указал на столик. – Там Зак, можете сесть с ним. Я принесу меню.

– Зак – это который богатый? – шепнула я Люси, слегка подталкивая ее локтем.

– Да, тсс. – Люси тихонько пихнула меня в ответ.

Кажется, она сильно смутилась. С чего вдруг? Никто ведь не мог нас услышать.

– Привет, Зак! – сказала Люси.

Зак поднял глаза от меню. Почему у него такое знакомое лицо?

– Привет, Люси. – Он встал и легонько поцеловал ее в щеку.

А потом перевел взгляд на меня:

– Привет.

Судя по выражению его лица, он был так же озадачен, как и я.

– Это Элли, моя сестра из Чикаго, – представила меня Люси, на сей раз без ошибок.

– Мы разве не знакомы? – спросил Зак, и в его голубых глазах блеснул отраженный солнечный свет, струившийся в окна кафе.

– Мне тоже кажется, что я вас знаю, – ответила я, роясь в памяти.

– Вспомнил! – Он щелкнул пальцами. – Вы та очаровательная девушка из кондитерской.

– Ух ты! Да это же Голубоглазка! – Я хлопнула в ладоши. – Поверить не могу! До чего тесен мир!

– Как-как вы меня назвали? – Он рассмеялся.

– Голубоглазка. Это первое, на что я обратила внимание, – у вас такие голубые глаза. Люси, ну разве у него не самые прекрасные глаза на свете?

Я посмотрела на Люси, которая жестом велела мне остыть. Но как же тесен мир! Очевидно, стариков это шокирует больше, чем молодых. Может, это как-то связано с жизнью в эпоху Интернета и кабельного телевидения. Итак – это был он, тот молодой мужчина, которого я встретила утром в кондитерской, тот, с изумительными голубыми глазами! Каково, а?

– У вас прическа другая.

– Да, – я пригладила волосы рукой, – я постриглась в дамском салоне Люси.

– Выглядит просто фантастически! – воскликнул он, а потом усмехнулся. – Мне нравится, как вы его назвали – дамский салон. Только моя бабушка так говорила.

– Я хотела сказать, в парикмахерской. – Я нервно хихикнула. – Не знаю, почему я так сказала.

Но на самом-то деле я прекрасно знала почему – эти глаза, они сводили меня с ума!

– Так в Чикаго говорят, – пришла мне на выручку Люси.

– Да-да, – соврала я.

– Это, наверное, как содовую называют газировкой, – заметил он, отодвигая два стула. – Вот, садитесь со мной.

– С удовольствием, спасибо, – ответила я, выбирая стул напротив.

Люси села рядом с ним. Когда он на секунду опустил глаза, я сказала ей одними губами: «Вот это да!» Люси закрыла лицо руками, будто смутилась.

Бог мой, какой же он красавчик! Как будто этих голубых глаз мало. Какая роскошная шевелюра! И он высокий и плечистый! Не будь он так молод, я бы решила, что слово «секс-символ» придумали именно про него.

– Так зачем же вы покупали столько тортов сегодня утром? – спросил он меня.

– Э-э, ну, я… – Я замялась.

– Это на день рождения нашей бабушки. Поэтому Элли и приехала в город, – быстро вставила Люси.

– Да, точно. Джонни сказал, ваша бабушка вчера праздновала день рождения. Так вы сегодня забирали торты?

– А сегодня день рождения Элли! – живо нашлась Люси.

– С днем рождения!

Зак улыбнулся мне. Ух, великолепные зубы.

– Спасибо! – улыбнулась я в ответ.

– Так зачем же вы покупали торты самой себе? – Он, казалось, был в замешательстве.

– Ну, я просто встала сегодня рано, и мне в голову пришла мысль, отчего бы не забрать их самой. Подумаешь, велика важность.

Я оглянулась на Люси: достаточно ли правдоподобно звучит мое объяснение? Она пожала плечами и кивнула.

– Так вы надолго в городе? – спросил он.

– Только на один день, – сказала я. – Надо вернуться… Надо вернуться завтра.

– Значит, нужно собраться сегодня вечером и отпраздновать! – Он лучезарно улыбнулся.

Я просияла в ответ, а потом посмотрела на Люси – она, кажется, взвешивала предложение.

– Отличная идея, – в конце концов выдала она.

– И правда отличная! – с жаром согласилась я, а Люси снова жестом велела мне успокоиться.

Ну что тут скажешь? Всего пара часов, и вот у меня уже запланировано свидание с богатым голубоглазым красавчиком!

– Что выбрали? – осведомился Джонни, подойдя к нашему столику.

– Всем пиццу? – спросил нас Зак.

Я тут же подумала, а есть ли у меня в сумочке таблетки от изжоги, но потом вспомнила, что двадцатидевятилетнему телу от такой еды ничего не будет.

– С добавкой перца чили, – живо вставила я.

– Мне нравится твоя сестра! – воскликнул Зак, повернувшись к Люси.

– Мне тоже. – Люси посмотрела на меня и улыбнулась.

– Знаете, есть одно замечательное итальянское местечко, мы могли бы пойти туда вечером, – сказал Зак.

– А по какому поводу? – спросил Джонни.

– Будем праздновать день рождения Элли, – ответил Зак.

– Отлично! – улыбнулся Джонни.

– Может, сперва зайдем куда-нибудь выпить? – предложила я. – Люси, может, в один из твоих любимых баров?

В моем голосе явно звучала надежда.

– Превосходная идея! – воскликнула Люси. – Давайте перед ужином соберемся в нашем обычном месте, на Пятнадцатой улице. Я как раз хотела сводить туда Элли.

– Заметано, – согласился Джонни.

– По рукам. – Зак улыбнулся; кажется, он заигрывал со мной.

Между вторым и третьим куском пиццы я опустила руки под стол и ущипнула себя, так же как и утром, – хотела убедиться, что не сплю.

Я сидела в кафе и разговаривала о музыкальных группах, о которых никогда не слышала. Зак рассказывал про свой веб-сайт, но я никак не могла понять, о чем он толкует и как это принесло ему столько денег. Если никто не платит, чтобы заглянуть на сайт, как можно зарабатывать на нем? Хотела спросить, но не решилась. Остальных это не интересовало, и я не стала допытываться.

Только одно имело значение: я была здесь своей, одной из них. Я была молода, свободна, и жизнь была прекрасна и удивительна.

Я снова себя ущипнула и потянулась за следующим куском пиццы.

Зак, однако, опередил меня: взял кусок сам и положил его на мою тарелку.

– Благодарю, Голубоглазка, – улыбнулась я.

Он улыбнулся мне в ответ.

Тут раздался звонок; Люси заглянула в сумочку и достала трубку.

«Это мама, опять», – сказала она одними губами и швырнула телефон обратно в сумку, а он все трезвонил и трезвонил.

Миссис Барбара Сутамолок

Фрида Фридберг совсем сдала… А ведь еще даже полдень не наступил.

Она проследила взглядом за закрывающимися дверьми лифта. Оставшись без ключей к обеим квартирам, своей и Эллиной, денег и удостоверения личности, словом, без всего того, с чем никогда не расставалась, она так и стояла в коридоре, не в силах придумать, как быть дальше. Фриде казалось, она сейчас упадет в обморок. Ей нужна была нюхательная соль. Она уже многие годы не пользовалась нюхательной солью, однако всегда хранила ее в сумочке. Для такого паникера, как Фрида Фридберг, обстоятельства складывались хуже некуда.

Фрида понимала, что выбора нет: надо спускаться вниз, в фойе, и ждать Барбару. Барбара совершенно недвусмысленно велела ей идти в квартиру Элли и дождаться там ее прихода. Может, удастся поймать Элли внизу, и тогда все сегодняшние напасти прекратятся сами собой.

– Доброе утро, Кен, – поздоровалась Фрида со швейцаром, спустившись вниз на лифте.

– Доброе утро, миссис Фридберг, – приветствовал ее Кен с улыбкой. – Хорошо выглядите сегодня.

Фриде нравился Кен, но где-то в уголке ее сознания всегда таилась мысль, что она-то Кену, возможно, как раз не нравится. Кен с неизменной охотой помогал ей донести до квартиры сумки с продуктами, но Фрида всегда подмечала, что, когда с покупками приходила Элли, он казался несколько более отзывчивым. Элли однажды предположила, что виной тому скупость Фриды: как-то раз он занес наверх пять тяжелых сумок, а она дала ему на чай всего десять центов, – однако Фрида пребывала в уверенности, что дело вовсе не в этом.

– Кен, кажется, я оставила ключи дома и не могу попасть к себе в квартиру.

– А, ну это не проблема, – ответил Кен и повернулся к шкафчику с запасными ключами, чтобы взять ее комплект.

– Нет, видите ли, запасные хранятся у моей подруги, миссис Джером.

– Ага, верно, – кивнул Кен.

Показалось или по его лицу и правда скользнула усмешка? Фрида решила, что в следующий раз, когда ей понадобится помощь с покупками, поднимет чаевые до четверти доллара, просто чтобы прощупать почву.

– Я хотела спросить, не видели ли вы, случайно, миссис Джером сегодня утром? Может, когда она уходила? – с надеждой спросила Фрида и замялась. – Она не возвращалась совсем недавно? Скажем, в последние пару минут?

– Не, не видел, – ответил Кен после непродолжительного раздумья. – Не помню, чтобы вообще встречал ее сегодня. Может, она ушла раньше, но с начала моей смены она здесь не появлялась. Хотя внучек вот ее видел.

– Вы имеете в виду ее внучку – единственную; она была с подругой.

– Да, ту, которая живет неподалеку. А вот другая несколько раз приходила и уходила. Пустил ее наверх.

– Что, одну?

Похоже, разговор начинал ему досаждать, но дело было важное, и Фрида не могла остановиться.

– Угу. У нее с собой были большие коробки с тортами или чем-то таким.

Фрида решила, что с нее хватит.

– Спасибо, Кен. Дочь Элли должна приехать с минуты на минуту, я подожду ее здесь.

– Миссис Сутамолок приедет? – переспросил Кен, слегка нахмурившись.

– Да, она, – отозвалась Фрида и поморщилась.

Она опустилась на диван. Так странно было сидеть с пустыми руками; Фриде ужасно не хватало ее сумочки, которая всегда лежала на коленях. Она глубоко вздохнула и попыталась расслабиться.

Ей никогда раньше не приходилось сидеть в фойе. Несмотря на то что уже многие годы состояла в комитете по обустройству дома, она не могла припомнить, чтобы хоть раз присела на тот диван, который помогала выбирать десять лет назад. Комитет по обустройству как раз планировал собраться снова и обсудить покупку нового дивана, и Фрида радовалась, что теперь хотя бы сможет заявить, что сидела на нем. Никакой нужды в новом диване, по ее мнению, не было, хотя она не могла не признать: он несколько поизносился и пообтерся.

От нечего делать она принялась наблюдать за работой Кена: тот открывал двери, расписывался за почту и даже ласково потрепал пару собак, с которыми проходили мимо их владельцы. С его стороны было весьма любезно позволить ей тут сидеть. Может, в следующий раз, когда он поможет ей занести сумки с продуктами, она даст ему пятьдесят центов. Ей казалось, что давать ему на чай все время не очень правильно – ведь у него же есть зарплата, но муж Фриды всегда твердил, что вознаграждать за помощь полезно: помощники потом постыдятся что-либо украсть, если вдруг захотят.

Элли среди тех, кто входил и выходил из здания, не было. Фрида, однако, обрадовалась, увидев знакомое лицо: в фойе появился Гершель Нил.

– Надо же, Фрида, какая встреча! Рад видеть вас, – сказал он с улыбкой.

Гершель всегда был истинным джентльменом.

– Здравствуйте, Гершель. Я тоже рада вас видеть. – Она улыбнулась в ответ.

– Вы такая спортивная сегодня. Какой милый цвет, – восхитился он розовым тренировочным костюмом.

– Спасибо, – ответила Фрида, она была польщена.

– Так что же занесло вас сюда?

– Ну, у меня сегодня утром случилась пара неприятных происшествий.

– Ничего серьезного, надеюсь.

– О нет-нет, – соврала Фрида, не желая расстраивать собеседника. – Я случайно захлопнула дверь квартиры, а ключи взять забыла и вот теперь жду, когда приедет дочка Элли.

– Ах вот как. А Элли разве не у себя?

Фрида старалась поменьше думать о том, где могла быть ее подруга. Элли всегда недолюбливала Гершеля – хотя Фрида никак не могла понять почему, ведь он, кажется, давно положил на Элли глаз. Фрида даже немножко ревновала: вот бы на нее положил глаз такой привлекательный мужчина, как Гершель.

– Вы, случайно, не видели Элли сегодня? – спросила Фрида.

– Нет. Впрочем, встретил ее внучек совсем недавно. Ту, что из Чикаго, и Люси, разумеется.

Люси придется очень много объяснять; сейчас, однако, Фриде не хотелось ставить Гершеля в тупик откровениями, что та, другая, вовсе никакая не внучка.

– Знаете, Фрида, раз уж мне удалось застать вас одну, хочу поговорить кое о чем, ведь вы самая близкая подруга Элли.

Фрида мысленно ахнула. Может, он знает что-то, чего не знает она?

– Конечно. В чем дело, Гершель?

– Вероятно, вам известно, что я уже некоторое время питаю к Элли определенную симпатию. Мне бы очень хотелось как-нибудь сводить ее на концерт. Я достал билеты в Центр Киммеля. У них в программе замечательные концерты.

– Я даже не знаю, со мной ли вам надо об этом говорить, – уклончиво ответила Фрида.

Разве она могла сказать, что Элли не заинтересована в общении с ним?

– Если ей нужна спутница, я не прочь взять еще один билет, может, вы захотите пойти.

Какая чудесная идея! Фрида обожала Центр Киммеля. Однако Элли все-таки не захотела бы, чтобы Фрида совала свой нос в такие дела.

– Ну, посмотрим. Может, мне удастся убедить Элли, тогда я вам сообщу.

Гершель накрыл ладонью руку Фриды и тепло улыбнулся:

– Это было бы чудесно. Благодарю вас, Фрида.

И, не переставая улыбаться, зашагал к лифтам.

Элли, да что с тобой?

Фрида снова принялась наблюдать за Кеном: тот стоял у дверей и умиротворенно взирал на жизнь, кипевшую на улице. Внезапно его лицо напряглось. И Фрида совершенно точно знала причину.

Она встала и подошла к двери. Женщина была еще далеко, в добром квартале, но ее тяжелую походку невозможно было не узнать. Когда она приблизилась, Фрида заметила, что на ней нет привычных огромных солнцезащитных очков, закрывавших лицо почти полностью, отчего она становилась похожей на стрекозу. Она щурилась на солнце. Температура, должно быть, перевалила за сорок, однако женщина была одета в черное с головы до ног; на шее болтались тяжелые золотые цепочки, а на пальцах сверкали крупные бриллианты. Волосы по обыкновению были туго стянуты на затылке большим черным бантом.

– Добрый день, миссис Сутамолок, – поздоровался Кен.

Фрида почувствовала, как кровь приливает к лицу. Как объяснить Барбаре, что она делает в фойе? Кен между тем делано улыбнулся.

– Кен! – окликнула Барбара своим громким гнусавым голосом (улыбка Кена стала чуточку напряженнее). – Я ищу свою мать. Вы не видели ее?

– Нет, мэм, но миссис Фридберг здесь, – заметил он, открывая дверь.

Тень накрыла помещение, когда Барбара шагнула внутрь. Заметив Фриду, она шумно вдохнула.

– Я что, неясно сказала… – Барбара бросила на пол свою объемную сумку от Луи Вуиттона и уперлась руками в бока.

– Ну же, Барбара, не горячись. – Фрида вытянула перед собой ладони, словно боксер, ожидающий хук справа.

– Что ты тут делаешь?

– У меня случилась небольшая неприятность. Я случайно забыла сумочку в квартире и закрыла дверь.

– Но ключи же ты взяла.

– Они в сумочке остались.

– А мамины ключи?

У Фриды не было сил отвечать.

– Ох, Фрида, – шикнула Барбара. – Не понимаю, как ты живешь вообще. Что бы мы делали, если бы у меня не оказалось ключей от маминой квартиры?

Она достала из сумки ключи Элли.

– Даже и думать об этом не хочу. Ты всегда все просчитываешь на шаг вперед, Барбара, слава богу, что ты такая предусмотрительная. – Фрида вздохнула.

Барбара слегка улыбнулась. Не забывай льстить Барбаре.

– Итак, Кен, – Барбара повернулась к консьержу, и улыбка Фриды тотчас увяла, – дело очень серьезное. Миссис Фридберг наверняка уже спрашивала, не видели ли вы сегодня утром миссис Джером.

– Не видел, – ответил Кен, бросаясь к двери, чтобы открыть входящей паре. – Я уже сказал миссис Фридберг, может, она вышла до того, как я на смену заступил.

– А во сколько это было? – осведомилась Барбара, как заправский сыщик.

– В шесть утра.

Барбара снова шумно вздохнула. Фриде опять стало дурно.

Женщина подошла к Кену вплотную и уставилась ему прямо в глаза, точно прокурор.

– Вы уверены, что не видели сегодня миссис Джером?

– Ну, я ее внучку зато видел, – ответил Кен, отступая на шаг.

– Люси что-нибудь говорила про мою мать? – наседала Барбара.

– А, вы про Люси. Люси я тоже видел, но я про другую внучку. Ту, которая была в квартире.

– Которая из Чикаго, – пояснила Фрида.

– Да, спасибо, Фрида, – язвительно бросила Барбара.

– Ага, та самая. Она еще раньше приходила и уходила. Вернулась с кучей тортов, я пустил ее наверх.

– Вы пустили неизвестно кого в квартиру моей матери? – взревела Барбара.

– Послушайте, эта девушка уже была в квартире вашей матери, – спокойно оправдывался Кен. – Она уходила при мне. И выглядела – ну вылитая ваша дочь. А потом через какое-то время она вернулась, с этими тортами. Мне было ясно, что ничего плохого эта девушка не замышляет. Я людей нутром чую.

– Тогда почему ваше нутро вам не подсказало, что эта девица никакая не родня ни мне, ни моей матери?! Это самозванка, и она наверняка имеет отношение к весьма очевидному теперь исчезновению мамы!

Фрида села и опустила голову на колени – во всяком случае, попыталась. Согнуться она смогла только наполовину.

– Слушайте, мне очень жаль, что с миссис Джером так вышло. Я крайне хорошо отношусь к миссис Джером. Я думал, эта девушка – родственница, только потому, что она сама мне так сказала, к тому же она вышла из дома с вашей дочерью.

Барбара бросила взгляд на часы и вздохнула.

– Ладно. Полагаю, прямо сейчас все равно уже ничего не сделать, но я вам это припомню, Кен, можете не сомневаться. А теперь слушайте, это очень важно: во сколько женщина вышла из здания вместе с Люси?

– Ох… где-то час назад… или нет… может, два.

– Они где угодно могут быть, – простонала Фрида, все еще пытаясь прижать голову к коленям.

– Фрида, пойдем осмотрим мамину квартиру, вдруг что-нибудь пропало. – Барбара посмотрела на Кена. – Кен, ключи.

– Вообще-то, миссис Сутамолок, официально мне не положено давать ключи…

– Кен!!!

Кен аж подпрыгнул и повернулся к шкафчику с запасными ключами. Снял ключи от квартиры миссис Джером и протянул Барбаре.

– Фрида, вставай. – Барбара, тяжело топая, направилась к лифту, а Фрида засеменила сзади.

Как только двери лифта закрылись, Фрида повернулась к Барбаре:

– Я думала, у тебя есть ключи от квартиры твоей мамы.

– Ну разумеется, у меня есть ключи от ее квартиры! Но неужели ты думаешь, что я доверю их этому недоумку?

– Ох, ну да, – кивнула Фрида.

Барбара поправила свой жакет свободного кроя и пригладила волосы. И только тут обратила внимание на розовый спортивный костюм Фриды.

– Фрида, что за ужас на тебе надет?

– Не знаю. Я как-то не подумала, – отозвалась Фрида, надеясь, что отвечает правильно.

Барбара ничего не сказала и уставилась на сменяющие друг друга номера этажей.

Первым, что заметила Барбара, войдя в квартиру Элли – не считая парижского зеркала на стене напротив двери, – были пресловутые торты.

– Возмутительно, – поморщилась она, хватая коробки со стола и отправляясь к мусорной корзине.

Барбара обернулась на Фриду: смотрит ли? Фрида смотрела. Черт. Она обожала торты из швейцарской кондитерской. Как раз сейчас подцепить пальцем кусочек крема было бы очень кстати. Перед самым звонком Фриды она собиралась доесть остатки вчерашнего торта, которые забрала с собой из ресторана. Ладно, может, сегодня наконец получится сесть на диету, как она давно уже собиралась.

– Фрида, посмотри, не пропало ли что-нибудь, – велела Барбара.

Старушка побрела в гостиную.

– О нет! – Фрида завопила так истошно, что Барбара кинулась в комнату, не стерев глазурь с губ.

– Что такое?

– Эта бесценная ваза, Элли ее из Тосканы привезла. Ее передвинули! Она теперь на стуле стоит! Может, Элли пыталась отбиться ею от злоумышленников? Представляешь, а что, если Элли лежала связанная в спальне, когда я заходила сюда утром?

– А может, мама просто переставила ее, чтобы пыль вытереть, – отрезала Барбара. – Боже, бабушкины жемчуга!

С этими словами Барбара бросилась в спальню матери. Фрида подошла к кабинетному роялю. Играли на нем редко, но Фрида все равно им восхищалась. На крышке стояли десятки фотографий в посеребренных рамках. Вся жизнь ее подруги была тут как на ладони. На одном снимке молодая Элли сидела на пляже с пухленькой Барбарой. Барбара с тех пор не сильно изменилась, отметила про себя Фрида, а вот у Элли фигура всегда была роскошная. А тут Элли держит на руках малютку Люси и улыбается самой счастливой улыбкой; вот Фрида и Элли веселятся на вечеринке в честь пятидесятилетия Фриды; вот Говард в костюме, упокой Господь его душу.

Фрида расчувствовалась. А вдруг с подругой случилась беда – что она станет делать?

– Барбара! – позвала Фрида.

– Кажется, ничего не пропало, – откликнулась та. – Тут валяются старые джинсы – мама их надевала, когда вы на ранчо ездили.

Барбара вернулась в гостиную. В руках у нее был пустой пакет «Пляжа Таити», из которого она вынула чек.

– Похоже, эта самозванка прошлась по магазинам с маминой карточкой, – сказала Барбара, а потом подняла глаза и увидела обеспокоенное лицо Фриды. – Что случилось?

– Барбара, мы должны найти Элли. – Фрида готова была разрыдаться.

– Мы найдем ее, – заявила Барбара, разрешая себе чуточку подбодрить старушку.

– Твоя мать – единственный в мире человек, который обо мне заботится. Если не считать моих детей, она для меня самый важный человек.

Хоть это было вовсе не в ее характере, Барбара приобняла Фриду:

– Ну же, будет, Фрида. Мы найдем маму. Не волнуйся.

– Я очень волнуюсь. – Фрида полезла в рукав своей спортивной кофты, извлекла не первой свежести носовой платок, прочистила нос и сунула платок обратно.

– Фрида, – произнесла Барбара с легким напором и положила руки на плечи пожилой женщины. – Фрида, мы найдем маму. Обещаю тебе, мы найдем ее сегодня, но ты должна быть сильной. Ты можешь быть сильной?

– Могу ли я быть сильной?

– Ты можешь быть сильной.

– Хорошо, Барбара.

– Значит, так. Первым делом отправимся в швейцарскую кондитерскую. Может, удастся найти там какие-нибудь зацепки. Потом пойдем в «Пляж Таити» и выясним, кто воспользовался маминой карточкой и для чего.

– Думаю, мы и так прекрасно знаем, кто воспользовался ее кредиткой, – пробормотала Фрида, кивая.

– Ну, вдруг она туда вернется. Вдруг ей по размеру не подошло то, что она купила.

– Логично, – согласилась Фрида. – Только…

– Что еще?

– У меня немного в животе урчит…

– Ох, Фрида, как ты можешь думать о еде в такую минуту?

– Но у меня сахар в крови падает и…

– Я заметила, что вчера ты забрала свой стейк домой.

– Но я наелась тем замечательным салатом и крабовыми котлетками, – соврала Фрида.

– Ладно. Я позвоню другу Люси, он в кафе работает. Попрошу, чтобы завернул нам что-нибудь с собой, а мы зайдем к нему по пути в швейцарскую кондитерскую. Вообще, хорошая идея. Может, он знает, где моя дочь. Позвоню Люси еще раз и скажу, что мы идем туда.

Барбара направилась к сумке, достала телефон и в очередной раз набрала номер Люси.

– Люси, привет, это мама. Ты мне так и не позвонила, а тетя Фрида волнуется за бабушку, как я уже говорила. Перезвони мне при первой возможности. И мы сейчас идем в кафе к твоему другу Джонни, взять с собой какой-нибудь еды. Люблю, мама.

– Это ты хорошо придумала, – одобрила Фрида.

– Хотя, вообще-то, мне кажется, нам следует сначала отправиться на поиски, по горячим следам, – размышляла Барбара. – Джонни наверняка еще не видел Люси сегодня. Она никогда не сидит на месте, да и мне не перезвонила. Может, на кухне найдется что-нибудь перекусить.

Фрида прошла в кухню и открыла холодильник. Внутри лежал жареный цыпленок. Цыпленка Элли готовила отменно – так, что мясо получалось сочное, а корочка хрустящая. А у Фриды всегда все подгорало. Элли. Ну как можно думать о еде в такую минуту? Внезапно Фрида снова расстроилась и закрыла холодильник.

– Нет, Барбара, пойдем искать Элли.

– А как же твой сахар?

– Забудь про мой сахар.

– Ну, как знаешь. Если у мамы найдутся крекеры с сыром, можно захватить их с собой. У нее всегда есть заначка.

– Хорошая мысль.

Фрида подошла к парижскому зеркалу поправить прическу. Что Барбара вообще понимает в стиле? Она же не вылезает из своих черных балахонов. А розовый спортивный костюм очень даже милый. И удобный.

– Барбара, ты идешь? – позвала Фрида.

– Иду. – Ответ прозвучал немного неразборчиво. – Вот, крекеры с сыром.

Она протянула одну упаковку Фриде, а остальные положила в сумку.

– Барбара?

– Что еще? Пойдем уже! – нетерпеливо отозвалась та.

– Ничего, просто… Я думала, ты выбросила торты.

– Я и выбросила. Идем.

– Просто у тебя крем на губах.

– А, это мука. Ты же знаешь, мама иногда такая неряха. Наверное, просыпалась, когда я открывала буфет, – самоуверенно затараторила Барбара, вытирая сливочный крем.

Не зли Барбару. Не вздумай стать ее врагом.

Хотя иногда так забавно подпустить ей маленькую шпильку.

– Ладно, – сказала Барбара, хватая ключи. – Пойдем.

Они вышли из квартиры. Барбара закрыла дверь и подергала за ручку – убедиться, что дверь защелкнулась. Потом заперла все три замка и еще несколько секунд дергала за ручку, чтобы уж наверняка. Она развернулась и встретила робкий взгляд Фриды.

– Фрида, а теперь-то что? – простонала Барбара.

– Я подумала, может, стоит попудрить носик у Элли, пока мы не ушли. А то вдруг нам больше не попадется чистый туалет?

С презрительным ворчанием Барбара принялась искать в своей модной объемистой сумке ключи, которые только что в нее бросила.

– Не могу найти. Я слишком взбудоражена. Если хочешь, сама ищи. – И она сунула сумку в руки Фриде.

Фрида заглянула внутрь и тут же нашла ключи.

– А тебе не надо разве? – спросила она Барбару.

– Я всегда могу потерпеть, – заявила та. – У меня мочевой пузырь как у верблюда.

Фрида открыла дверь в квартиру, положила упаковку крекеров и сумку Барбары на столик перед парижским зеркалом и направилась в дамскую комнату пудрить носик. Садясь на унитаз, она невольно задалась вопросом, скоро ли ей еще удастся присесть, если вообще удастся.

– Фрида! – раздался недовольный голос Барбары.

Фрида встревожилась. Она встала и спустила воду. Со всей возможной скоростью втиснулась обратно в утягивающие колготки и спортивные штаны. Никогда не заставляй Барбару ждать.

– Фрида, лифт пришел!

– Иду, иду! – крикнула Фрида, выбежала из ванной и поспешила вон из квартиры.

– Я здесь! – выдохнула Фрида, захлопнув дверь.

И только тут поняла.

Она уставилась на Барбару, которая уже стояла одной ногой в лифте. Двери готовы были сомкнуться, и она придержала их.

– Только не говори мне, что оставила мою сумку в маминой квартире.

Страх парализовал Фриду. Опять.

– Фрида, скажи, что у тебя хотя бы ключи в руках.

Старушка вдруг вспомнила про крекеры с сыром. Они остались за дверью. Вместе с сумкой Барбары. Сахар в крови упал еще ниже.

– Господи, Фрида! Что с тобой такое творится? Ты иногда такая тупая!

Двадцатью этажами ниже швейцар Кен загружал в лифт покупки миссис Кристиансен, как вдруг вопль Барбары Сутамолок эхом прокатился по шахте и растворился в фойе. Миссис Кристиансен оцепенела, широко раскрыв глаза.

– Что это было? – озадаченно спросила она.

– Там дочь миссис Джером, Барбара, – пожал плечами Кен.

– Ах вот оно что, – понимающе кивнула миссис Кристиансен. – Какое счастье, что она только заезжает иногда. Представляете, если бы эта женщина здесь жила?

– Во всем есть что-то хорошее, – усмехнулся Кен.

– Лучше и не скажешь, – согласилась миссис Кристиансен, протягивая Кену на чай пятидолларовую купюру.

Делу время

Мы с Люси шли по Честнат-стрит вприпрыжку, точно школьницы. Она не хотела, но я настояла: ведь это мой день. Клянусь, у меня в голове совершенно отчетливо звучали не то гершвиновские «Объездчики лошадей», не то его же «Как это замечательно» в исполнении целого оркестра. Если у меня в голове играет Гершвин – значит мне очень весело и хорошо (кстати, если вы слишком молоды и никогда не слышали Гершвина, пожалуйста, обзаведитесь парочкой компакт-дисков, потом спасибо мне скажете).

– Итак, что же мы наденем на наше свидание? – спросила я Люси, оживленно размахивая рукой, в которой была зажата ее рука.

– Подберем тебе что-нибудь из моих платьев.

– Хочу то, черное, – ну, знаешь, с открытой спиной.

– Ба, мы не собираемся в пафосный ресторан – просто в бар и куда-нибудь поесть.

– А мне все равно, – заявила я; мы уже поднимались по ступенькам в студию Люси. – Симпатичный мальчик хочет сводить меня поразвлечься. Выглядеть красиво – это меньшее, что я могу для него сделать. Что же мне, одеться как какая-нибудь замухрышка?

– Ты же не хочешь, чтобы он подумал, что это твое первое в жизни свидание. В том платье ты будешь выглядеть так, будто ожидала, что он поведет тебя в более шикарное место, чем то, куда мы собираемся. А мы идем в обычный бар и какое-то итальянское кафе, куда можно приносить с собой спиртное.

– Люси, задача мужчины – хорошенько развлечь девушку. Задача девушки – показать ему, что она это ценит.

– Ну что ж, будем надеяться, он не станет развлекать тебя до той степени, когда простой признательностью уже не ограничиться, – предупредила меня Люси.

– От легкого поцелуя в щечку еще никто не умирал, – возразила я, хотя прекрасно понимала, что именно имеет в виду моя внучка.

Люси остановилась перед дверью студии:

– Пожалуйста, ба, держись рядом со мной. Сегодня мужчины уже не те, что были в твое время.

– А чья это вина? – воскликнула я.

– Ничья. Если женщине хочется приключений на одну ночь, не стоит себе отказывать – при условии, что не станешь жалеть об этом наутро. С мужчинами же… Ну, скажем так, иногда мужчины считают, что им все сойдет с рук.

– Ты по своему опыту судишь или об этом знает каждая твоя ровесница?

Люси взглянула на меня:

– И то и другое.

Я прикусила язык. Мне об этом вовсе незачем было спрашивать. Дело в том, что всю свою сознательную жизнь я никогда не считалась свободной, одинокой – ну разве что за исключением месяца до того, как встретила Говарда.

– Ты же не думаешь, что этот Зак собирается соблазнить меня? – спросила я Люси, пока она открывала дверь.

– Ох нет, и в мыслях не было! Он самый славный парень среди моих знакомых, ну, после Джонни, конечно. Как раз наоборот, он слишком обходителен с женщинами. Большинство из них просто не знают, как к этому относиться. И многие используют его. – Люси рассмеялась. – Может, мне его следует предостеречь, а не тебя.

Она замолчала.

– Ладно, забудь об этом. Во всяком случае, на ближайшее время. Сейчас нужно выбрать платья и отнести их в «Барнис».

– Вот это голубое нужно взять совершенно точно, – сказала я, указывая на коктейльное платье цвета лазури.

– Ты не думаешь, что оно немного чересчур?..

– Вовсе нет.

– Ладно, примерь его, я посмотрю. Может, надо с ним еще поработать. Должно быть тебе впору.

Я стыдливо сняла платье.

– А после «Барнис» все-таки отправимся за нижним бельем, – прибавила Люси. – Хотя, вот…

Она запустила руку себе под платье и, извернувшись, выудила через рукав свой лифчик:

– Вот, надень. Мы примерно одного размера.

Я взяла в руки бюстгальтер Люси и отвернулась, чтобы надеть его.

– Похоже на фильтры для кофе, – хихикнула я.

– Ты удивишься, но держит очень хорошо.

Я скользнула в голубое платье и встала перед зеркалом на Люсину коробку с принадлежностями для шитья. Сколько бы я ни смотрелась в зеркало в тот день, каждый раз был как первый.

– Я его возьму, – улыбнулась Люси, отходя. – А ты будешь моей моделью.

– Я?

– Ты выглядишь в нем потрясающе. Ты во всем выглядишь потрясающе. Тем более что прическу и макияж тебе уже сделали.

Она отступила на шаг и окинула меня взглядом художника, изучающего холст.

– Надо только немного ушить вот здесь.

Люси думала вслух; она захватила излишек ткани на моей талии и принялась закалывать платье булавками:

– Сейчас пришью, это пара секунд, а потом отберем остальные наряды. Странно, почему я раньше об этом не подумала. Ба, оно на тебе идеально сидит!

У меня опять слезы навернулись на глаза.

– Если ты не прекратишь плакать по каждому пустяку, так сегодня и не повеселишься, – пошутила Люси.

– Кажется, я хочу, чтобы сегодня длилось вечно, – проговорила я с улыбкой.

– Я тоже, – улыбнулась в ответ внучка.

От места встречи с представителем «Барнис» студию Люси отделяла всего пара кварталов, так что мы решили, что проще будет повезти платья прямо на колесной вешалке. Я шла впереди и тянула вешалку за собой, а Люси толкала сзади. Мы ужасно намаялись с этой конструкцией, а когда переходили улицу, она становилась просто неуправляемой. Помню, в передовице «Филадельфия инквайер» я прочитала, что съезды с тротуаров для инвалидов у нас обветшали и развалились. Теперь же я убедилась, что с этими съездами дело обстоит еще хуже, чем написали в статье. А еще миссис Голдфарб как-то при мне жаловалась, до чего тяжело преодолевать тротуары, толкая инвалидную коляску мужа. Из-за того что пару дней назад прошел дождь, в дорожных выбоинах скопилась вода, и мне приходилось приподнимать платья, чтобы их не забрызгать.

Когда мы приблизились к магазину, Люси остановилась:

– Так, ба, разговор буду вести я, и только я.

– А если я захочу что-нибудь добавить?

– Ба, не надо ничего добавлять, – настаивала Люси.

Я умолкла и жестом показала, будто закрываю рот на замок. Меньше всего мне хотелось испортить Люси такой важный день.

Когда мы закатили нашу вешалку в лифт, Люси достала телефон.

– Может, все-таки стоит сказать маме, что с тобой все в порядке? Она уже пять раз звонила.

– Люси, и слышать об этом не желаю. Пусть меня хотя бы на один день оставят в покое.

– Просто я представляю, как она себя чувствует. Ты же знаешь маму.

– Вот что я тебе скажу про твою маму, – заявила я. – Твоя мама порой ведет себя как самая настоящая скандалистка.

– Нет, мама просто волнуется. И волнуется так сильно, что начинает скандалить. Почти как тетя Фрида, только та уходит в себя. Забавно, что они обе такие паникерши, но проявляют это совершенно по-разному.

– Иногда мне хочется, чтобы у Барбары была хоть пара друзей.

– У нее никогда не будет друзей, – вздохнула Люси. – Она для этого слишком вздорная.

– Знаешь, я всегда боялась, что однажды ты крепко невзлюбишь свою мать за то, как она себя держит.

– Я ее понимаю, – возразила Люси. – И я, в общем, чувствую, что должна заботиться о ней. Не так, как она – она постоянно стремится опекать тебя, – но поддерживать ее, когда надо.

Второй раз за этот день я осознала, что моя внучка мудра не по годам.

– Что такое? – спросила Люси.

– Да ничего, просто с каждым днем я люблю тебя все больше. В кого ты только такая умница?

– С генами повезло, – улыбнулась Люси.

И в этот момент открылись двери грузового лифта.

– Ладно, – сказала я, когда мы подошли к кабинету клиента. – Давай позвоним твоей матери.

– Она не дома. Позвоню ей на мобильный.

Люси набрала номер и подождала.

– Не отвечает, – сказала она. – Оставлю сообщение. Привет, мам, это я. Я получила твое сообщение… э-э-э… сообщения.

Люси взглянула на меня и пожала плечами: видимо, не знала, что сказать. Надо было нам отрепетировать это заранее.

– Нет, я не видела сегодня бабушку…

– Да нет же, видела! Видела, и со мной все хорошо! – зашептала я.

– Хотя, вообще-то, видела. Я видела бабушку сегодня утром. Она собиралась пойти в парикмахерскую. – Люси поморщилась, сомневаясь, что нашла удачную отговорку. – Ты скажи тете Фриде, пусть не волнуется, с бабушкой все в порядке. Целую.

Люси нажала на кнопку и убрала телефон в сумку.

– Довольна? – спросила я.

– Да, – выдохнула она.

– Великолепная Люси! – громко воскликнул вышедший из кабинета мужчина.

– Родни!

Люси приветствовала его с ответной теплотой; они обменялись поцелуями в щеку.

– Познакомься, моя сестра и модель, Элли Джером.

– Чрезвычайно рад.

Родни поцеловал меня в обе щеки. Как бы мне хотелось иметь друга-гея. В Мейн-Лайн геи не живут. Конечно, время от времени я встречала их то там, то сям. Помню того милого декоратора (хоть я так и не воспользовалась его услугами; я неизменно обращалась к Мирне Померанц. Она делала свою работу изумительно, пока ее, бедняжку, не свела в могилу болезнь Альцгеймера). Меховщик на Монтгомери-авеню тоже был голубой, но он закрылся в начале 90-х, когда мех вышел из моды. Переезжая в центр города, я надеялась, что заведу дружбу с каким-нибудь приятным геем. Пока еще такого не встретила, но теперь начну присматриваться, пожалуй.

– Можете переодеться вот здесь. – Родни взял меня за руку и провел за занавеску. – Какая у нее прелестная фигура, Люси. И осанка восхитительная!

– Я так и знала, что из нее получится превосходная модель, – улыбнулась Люси.

– Моя мама всегда говорила, как важно иметь хорошую осанку, и я своей дочери это внушила, – отозвалась я из-за занавески. – Про мать Люси можно многое сказать, но держится она всегда очень прямо, этого у нее не отнимешь.

– О чем это она? – услышала я Родни. – Вы кем друг другу приходитесь?

– Долго объяснять, – отмахнулась Люси.

В каждом новом наряде я выглядела еще более фантастически, чем в предыдущем, но Родни мои выходы никак не комментировал. Он внимательно рассматривал, как сидит каждое платье, просил меня поворачиваться медленно-медленно. И делал какие-то заметки. Время от времени Люси вставляла что-нибудь вроде: «А здесь я решила выкроить прямой воротничок, потому так лучше лежит» – и Родни кивал. Я же просто делала свою работу, как и велела Люси. Я не говорила ни слова и старалась представить ее платья в лучшем свете, то отставляя руки, то кладя их на бедра. Я перевидала много фотографий нынешних актрис в журналах Люси: когда они позируют на красной ковровой дорожке, некоторые поворачиваются вполоборота и отклоняются назад, положив ладонь на бедро. Кто-то отклоняется назад слишком сильно. Я постоянно напоминала себе не прогибаться, как они.

Продефилировав в последнем наряде, я нырнула за занавеску переодеться обратно в свое платье «Элли Джером».

– Они все потрясающие! – услышала я возглас Родни.

– Уррра! – отозвалась я из-за занавески.

Родни и Люси рассмеялись, и я решила, что это хороший знак. Каждый раз, когда я выходила в новом платье, Люси явно нервничала – совсем как Говард, когда ожидал решения по какому-нибудь своему делу.

– Хочу их все в весеннюю коллекцию! – воскликнул Родни. – А теперь обсудим детали. Обычно с дизайнерами со стороны мы заключаем договор комиссии. За каждую вещь, проданную в нашем магазине, вы получите, скажем, сорок процентов от розничной цены без учета налогов.

– Ну, – в голосе Люси слышалось волнение, – я как-то надеялась…

Я не сдержалась. Я не могла позволить обманывать мою внучку – ведь она такую работу проделала!

– Мы рассчитываем не меньше чем на семьдесят пять процентов, – заявила я.

– Ба! – вскричала Люси.

Родни рассмеялся, но я не собиралась уступать. Я пятьдесят лет прожила с Говардом Джеромом, королем посредников. Люси может ругать меня, сколько ей заблагорассудится, решила я, но за свою работу она получит достойные деньги, уж я-то постараюсь.

– Сорок процентов меня устраивает, – возразила Люси, бросая на меня испепеляющий взгляд.

– Нет, не устраивает, – перебила я. – Семьдесят пять процентов, Родни, или мы все это забираем и несем в «Блумингдейлс».

– Вы серьезно? – Родни уставился на меня. – У этой модели еще и мозги есть?

– Моя сестра договорится с другим магазином, – настаивала я.

– Ба! Уйди! Сейчас же! – закричала на меня Люси.

– Никуда я не пойду, пока ты не получишь то, что тебе причитается, – хладнокровно сообщила я ей. – Видите ли, Родни, эта девочка работает усерднее прочих. И она талантливее прочих. Она достойна гораздо большего, чем то, что вы ей предлагаете. Я же видела ваше лицо всякий раз, когда выходила в новом платье, и вам меня не обмануть – вы просто дар речи потеряли от восхищения!

– Послушайте, – сказал Родни, – не стану отрицать, фасоны у Люси потрясающие, но я не уполномочен предлагать больше сорока процентов.

– Так с кем же нам надо поговорить, чтоб получить больше?

– Все нормально. – Люси стиснула зубы и незаметно ущипнула меня за руку. – Родни, все нормально. Моя сестра ничего не понимает в бизнесе.

– Я много чего понимаю, Люси. Я уже достаточно прожила на свете, чтобы понимать, что ты заслуживаешь большего, – заявила я ей.

– Богом клянусь… – пробормотала Люси чуть слышно.

– Хорошо, подождите, посмотрим, что я могу сделать, – сказал Родни и вышел из комнаты.

– Ба, клянусь, если ты расстроишь мне эту сделку, я больше никогда с тобой не буду разговаривать, – сердито прошептала Люси.

– Боже мой, Люси, чего ты боишься? – ответила я в полный голос. – Ты что, не понимаешь, как надо торговаться? Главное – умело давить на все рычаги.

– Нет у меня никаких рычагов! – сердито отрезала она, хоть по-прежнему говорила шепотом. – Они не какая-нибудь мелкая лавчонка. Эта сделка откроет мне двери всех крупных универмагов. Не важно, сколько они мне сейчас заплатят. Если я смогу пристроить свои платья в этот магазин и их все раскупят, мне предложат более выгодные условия. Они захотят продавать мои платья и в других своих филиалах. Вот тогда я буду торговаться, но не сейчас!

– Вот тут ты ошибаешься, Люси! – Понизив голос, я сердито затараторила: – Если они возьмут твои платья за бесценок, то засунут их в самый дальний угол магазина, где их никто и в жизни не найдет. А если заставить их заплатить чуточку больше, им придется повесить их на видное место.

– Ты ошибаешься! – прошипела Люси, хотя ей хотелось крикнуть это во весь голос, я прекрасно видела.

– Нет, не ошибаюсь! – огрызнулась я.

Мы пару секунд просидели в молчании, а потом услышали, как возвращается Родни.

– Что ж, обычно с новыми дизайнерами у нас другая схема работы, но я поговорил с руководством, и они согласились на шестьдесят процентов. Но это для нас крайне непривычно.

Люси улыбнулась. Я тоже. И мысленно поблагодарила Говарда.

– По рукам! – воскликнула я, заключила Родни в объятия и расцеловала в обе щеки.

– С вами тяжело торговаться, – заметил он, целуя меня в ответ.

– И вот еще что…

– Ба?

– Нет, я о другом. Просто подумала.

– Что такое? – спросил Родни.

– Ну, у нас с Люси очень модная бабушка. Почему бы в ваших магазинах не продавать вещи, которые и пожилых людей могли бы порадовать?

– Наша одежда подходит для женщин любого возраста, – насупился Родни.

– Думаю, это можно обсудить в другой раз, – сказала Люси, хватая меня за руку и пытаясь вывести.

– Нет уж, кто знает, когда мне еще представится такой шанс, – отозвалась я.

Я повернулась к Люси и добавила беззвучно, одними губами: «Это мой день». Она отпустила мою руку.

– Понимаете, у женщин с возрастом фигура меняется. Грудь обвисает чуть не до пола, кожа сморщивается, точно тряпка…

У Родни на лице проступило такое выражение, будто его сейчас стошнит.

– …Но они все равно хотят выглядеть нарядно, понимаете? Сколько брючных костюмов может надеть женщина? Я только предлагаю подумать над этим.

– Знаешь, а у меня есть кое-какие идеи на этот счет, – добавила Люси.

– Правда? – воскликнули мы с Родни в один голос.

– Если бы вы видели нашу бабушку, вы бы поняли, – пояснила Люси.

– Кто же эта невероятная женщина? – заинтересованно спросил Родни.

– Возможно, мы как-нибудь пообедаем все вместе, – сказала Люси и улыбнулась.

– Идет, – отозвалась я с огромным воодушевлением.

– Я все еще злюсь на тебя, – смеясь, заявила Люси, когда мы катили вешалку обратно в студию.

– Правило номер… Которое уже за сегодня?

– Не знаю. – Люси снова засмеялась. – Скажем, четыре тысячи.

– Правило номер четыре тысячи: никогда не теряй уверенности в себе. Уверенностью всего сможешь добиться.

– Но откуда ты знала, что он не откажет? – не отставала она, практически подпрыгивая от нетерпения.

– Просто знала, и все тут. Я знала, что твои платья – фантастические.

– Поэтому не уступала? – Она озадаченно уставилась на меня.

– Поэтому, и еще потому, что он сидел с таким каменным лицом. Если бы он не хотел купить твои платья, ни за что бы не стал напускать такой серьезный вид. Если бы ему не понравилось то, что мы показывали, поверь, он не скупился бы на комплименты вроде «великолепно», «прелестно» и все в таком духе.

– Черт, ты соображаешь.

Люси с благоговением посмотрела на меня, потом остановилась на секунду, отпустила вешалку и подошла ко мне.

– Спасибо, ба. – В ее голосе звучала искренность.

– Ох, солнышко мое, – я расцеловала ее в щеки, – с удовольствием, пожалуйста.

– Так что теперь лучший день в твоей жизни еще и мой лучший день, – прошептала она.

– Для меня всякий день, что я провожу с тобой, – лучший, – сказала я.

– Ты говоришь как настоящая бабушка! – рассмеялась она.

– Но это же правда. – С этими словами я поцеловала ее в лоб.

– Ладно, – Люси вернулась к своему концу вешалки, – нам предстоит многое сделать. Надо придумать для тебя что-нибудь удивительное, то, чего ты никогда не сможешь испытать в своем возрасте.

– А как же наш список? – вдруг вспомнила я.

– Он остался в студии. Мы с ним сверимся, когда вернемся, но там же сплошные банальности. Разве тебе не хотелось бы сделать что-нибудь эдакое? Что-нибудь, чего ты отчаянно желала в молодости, но так и не смогла осуществить?

– Мы так и не купили нижнее белье, – протянула я.

– Да нет же, что-нибудь значительное, гораздо более важное, чем нижнее белье или свидание с каким-то парнем.

– Мне надо подумать. Я тебе потом скажу, – ответила я.

И нисколько не покривила душой. Я не могла больше придумать ничего такого, что мне по-настоящему хотелось бы сделать. Пока что день удавался на славу. И в первый раз за сегодня в голову закралась мысль, что было бы неплохо навечно остаться двадцатидевятилетней.

Поиски начинаются

Барбара Джером Сутамолок наводила страх еще до своего рождения.

Элли любила рассказывать, как однажды во время беременности призналась доктору, что боится, как бы Барбара не вырвалась наружу из утробы пинками – так сильно она пихалась. С кем бы Элли ни делилась этим случаем, все только покатывались со смеху. Ай да громила Барбара, говорили они и ухмылялись так, словно ничего обидного для Барбары в этом не было. Но кому понравится, что его называют громилой? Барбара терпеть не могла, когда Элли рассказывала эту историю.

Не то чтобы Барбара не знала, как с ней порой бывает тяжело. Она понимала, когда заходила слишком далеко. Впоследствии она преисполнялась угрызениями совести и ненавистью к себе, но все молча. Только Люси знала. Когда она, вернувшись из школы, заходила в комнату матери и заставала Барбару лежащей на кровати, она знала. Уже в восемь лет Люси хорошо понимала, что нужно вскарабкаться на кровать к матери и обнять ее. Люси была единственным человеком, которого Барбара никогда не третировала. Она знала: одна Люси ее понимает, хотя обе не говорили об этом ни слова.

Барбаре казалось, что мать никогда не понимала ее.

Иногда она задавалась вопросом, стала бы она счастливее, если бы вообще перестала разговаривать с Элли. Однако она так остро нуждалась в одобрении матери, что не смогла бы оставить ее в покое ни на минуту, даже если бы постаралась. Она нежно любила мать. Мечтала стать такой же, как она. И больше всего на свете мечтала добиться ее благосклонности – именно это и вызывало у нее такую злость, вспыльчивость и просто досаду. А люди, в том числе родная мать, судили ее по поведению. Всю свою жизнь она старалась угодить Элли и неизменно терпела неудачу. Если бы мать любила ее, то и все остальные, включая саму Барбару, тоже бы полюбили ее. Барбара оказалась в замкнутом круге.

Всю жизнь она пыталась подражать Элли. Вступив в период полового созревания – когда по широкой груди и бедрам стало очевидно, что внешностью и формами она пошла в родню отца, – Барбара принялась питаться одной морковкой и сельдереем в надежде заполучить такую же фигуру, как у Элли (ну да, в минуты, когда досада на стрелку весов, упорно не желавшую сдвигаться, становилась невыносимой, она, возможно, и позволяла себе лишку; ладно, скорее всего, это бывало не так уж редко). Как и Элли, она вышла замуж за первого же мужчину, который проявил к ней интерес, – за Ларри Сутамолока, дантиста. Как и Элли, она никогда не работала, а все силы и время отдавала семье. Однако сколько бы она ни старалась, Барбаре никак не удавалось дать матери повод для гордости.

А потом она родила Люси.

Люси была всеобщей любимицей. Единственная внучка Элли – и притом, как ни тяжело было Барбаре это признать, самый настоящий двойник своей бабушки. От матери в ее внешности и поведении ничего не было. Не то чтобы Барбара противилась столь близкой дружбе между своей матерью и своей дочерью; ее печалил тот факт, что сама она не могла походить на них, что дуэту никогда не суждено было превратиться в трио. Осознание этого только питало ее цинизм и сварливость.

В голове Барбары бушевала война. Мысль «может, сегодня мама наконец поймет меня» сталкивалась с мыслью «может, сегодня мне наконец-то станет плевать на все это». С одной стороны, она отдавала себе отчет в том, что искать одобрения и расположения собственной матери в пятьдесят пять лет нелепо. Но с другой стороны, она не могла жить иначе.

– Всего один квартал остался! – крикнула Барбара Фриде, которая, тяжело дыша и пыхтя, плелась далеко позади нее.

Барбара остановилась подождать старушку.

– И можешь не сомневаться, с завтрашнего дня ноги Кена здесь не будет, это был его последний день в вашем доме, – подхватила она начатую ранее тираду. – Почему у него нет запасного комплекта ключей?

– Но они же все у нас были, – попыталась урезонить ее Фрида.

– Ой да ладно. А как же общий ключ?

– Ты спросила его об этом, и он же ответил, что может вызвать слесаря.

– Можно подумать, я готова весь день просидеть там в ожидании слесаря! – Барбара вскинула руки. – Да и где ждать-то?

Фрида пожала плечами.

– Нет, у нас с тобой есть проблема гораздо серьезнее. Не важно, что мы остались без ключей, телефона, денег и моей машины. Моя мать пропала!

– Может, она уже дома? – Фрида надеялась, что Барбара передумает и вернется.

– Бог знает где она сейчас может быть, – ответила Барбара.

За их спиной, всего в одном квартале, Люси и Элли толкали по улице вешалку с одеждой.

– Барбара, у меня ноги ужасно разболелись от этих кроссовок, – пожаловалась Фрида.

– Доберемся до кондитерской, сядешь и снимешь их на время, – ответила Барбара.

А про себя подумала: может, в кондитерской их пожалеют и угостят кусочком торта – за все их тяготы.

– Может, они пожалеют нас и угостят слойкой? – прибавила Фрида.

– Честное слово, Фрида, у меня в голове не укладывается, что ты можешь думать о еде в такую минуту.

Кипя от возмущения, Барбара рывком распахнула дверь кондитерской, да так, что та с силой ударилась о стену – с десяток людей, стоявших в очереди, разом вздрогнули.

– Вот блин, это миссис Сутамолок, – тихонько проворчала стоявшая за кассой Фло другой продавщице.

– Я по срочному делу, – объявила Барбара остальным покупателям, протискиваясь к прилавку.

– Миссис Сутамолок, встаньте в очередь, – строго велела Фло.

– Фло, я должна поговорить с вами. Моя мать пропала.

– Господи! – ахнула Фло, схватившись за грудь. – А вчера ведь только день рождения был и все такое.

– Фло, это очень важно. Сегодня утром сюда зашла молодая женщина и купила три торта. Помните ее?

Кассирша напрягла память.

– Фло? – наседала Барбара.

– Да, кажется, было такое, пришла женщина и купила три торта.

– Она сказала, что собирается с ними делать?

Фло задумалась:

– Нет.

– Она сказала, куда она их несет?

Фло посмотрела на другую продавщицу.

– Нет.

– Она заплатила наличными?

– Да! – Фло заволновалась. – Я помню, что она расплатилась наличными! Это поможет?

– Нет, – вздохнула Барбара. – Вы больше ничего не помните?

– Кажется, какой-то мужчина флиртовал с ней. Сэл, как зовут того парня, который с ней заигрывал? Ты помнишь? Посмотри имя в чеке.

– А, это Зак Пирсон, тот самый парень с интернет-сайтом.

– Фрида, ты записываешь?

Барбара оглянулась на Фриду. Та уже успела снять кроссовки и удобно расположиться на скамеечке у витрины.

– Чем? – парировала Фрида.

– Извините, моя подруга очень устала. У нас выдалось крайне тяжелое утро, и мы обе остались без денег. Вы не могли бы дать ей что-нибудь поесть?

– Привет, Фло, – помахала рукой Фрида.

– Привет, миссис Фридберг. – Фло наклонилась к прилавку и достала слойку. – Вам как обычно?

Про себя она подумала: может, если дать миссис Фридберг слойку, та перестанет постоянно таскать пакетики с заменителем сахара?

– Это было бы замечательно. – Фрида явно обрадовалась. – Я заплачу, как только верну свою сумочку. Я оставила ее дома, а потом еще и оставила сумку Барбары в квартире миссис Джером. Сумасшедший день…

– Фрида, может, ты не будешь докладывать все подробности? – перебила Барбара.

– А вам что-нибудь положить с собой, миссис Сутамолок? – поинтересовалась Фло в надежде, что в следующий раз Барбара не будет столько ныть.

Барбара проглотила слюну.

– Я бы не отказалась от слойки, – сказала она. – Обязательно заплачу вам потом.

Фло завернула две слойки в салфетку и протянула Барбаре. Может, теперь-то уж она перестанет привередничать, выбирая торты, рассудила про себя Фло.

– Спасибо, Фло. – Барбара изобразила едва заметную улыбку. – Ну, полагаю, здесь мы закончили. Идем, Фрида?

Фрида перестала массировать ноги и послушно принялась натягивать кроссовки.

– Давай пойдем, – поторопила Барбара.

Фриде ничего не оставалось, кроме как бросить завязывать шнурки и засеменить за ней следом. Может, они остановятся на светофоре, вот тогда можно будет их завязать.

Барбара закрыла за собой дверь кондитерской, поманила Фриду за собой; пройдя пару домов, она остановилась и спросила тихим шепотом, как будто Фло еще могла услышать ее:

– Ты думаешь, она что-то скрыла от нас?

– Не представляю, зачем ей это. – Фрида уперла ногу в выступ витрины и принялась неловко завязывать шнурок.

– Нет, наверное, нет. Вряд ли эта Фло имеет отношение к исчезновению мамы.

– А может, это Элли велела купить торты?! – осенило Фриду.

Она резко выпрямилась и повернулась к Барбаре поделиться настигшим ее откровением в ту самую секунду, когда та уже открыла рот, собираясь откусить от слойки. Рука Барбары взлетела вверх, и обе слойки приземлились на грязный асфальт.

Женщины уставились на сдобу. Обе думали об одном и том же – быстро поднятое упавшим не считается, – но никто не сказал ни слова.

– Знаешь, Фрида, иногда я готова тебя пристрелить, – вздохнула Барбара.

– Может, Фло даст еще по штучке. Заодно спросим, не говорила ли та девушка, что торты заказала Элли.

– Я туда больше не пойду. – Барбара потянула Фриду прочь от витрины. – Идем. Заглянем в «Пляж Таити» и выясним про этот чек на платье.

Уставшие, голодные, дамы побрели дальше. Следующие несколько кварталов, отделявшие их от Семнадцатой улицы, они брели медленно, не поднимая глаз. Барбара подняла голову, только когда увидела вывеску «Пляжа Таити». Она позвонила в дверь, и белокурая женщина внутри нажала на кнопку, впустив их внутрь.

На входе в магазин Барбара на секунду с вожделением уставилась на кашемировый свитер, в который не смогла бы просунуть даже левую руку. Фрида же обрадовалась, что надела свой спортивный костюм – в нем она хотя бы не так неуместно смотрелась в этом модном магазине.

– Могу я вам помочь? – осведомилась белокурая женщина.

– Здравствуйте, я Барбара Сутамолок, мать Люси Джером, а это наша подруга Фрида Фридберг.

– Я друг семьи, – вставила Фрида. – Люси даже называет меня тетя Фрида, мы так близки.

– Фрида, хватит, – рявкнула на нее Барбара. – Видите ли, мы очень устали и умираем с голоду. Кажется, пропала моя мать. Мы с Фридой обыскали ее квартиру и наткнулись на чек из вашего магазина, сегодняшний.

– Ох, а я весь день беспокоюсь! – воскликнула блондинка. – Я и понятия не имела, что та молодая женщина украла кредитку миссис Джером. Я собиралась сообщить в банк, но не знала, что было дальше.

– Я так и думала! – вскричала Барбара, оживившись.

– Понимаете, она же была как две капли воды похожа на Люси. Или на миссис Джером в молодости. Я иногда встречаю миссис Джером в парке. Она очень привлекательная женщина. – Продавщица смолкла и внимательно вгляделась в Барбару. – А вы мать Люси? Дочь миссис Джером?

Женщина вовсе не имела в виду ничего дурного, но Барбара все же была немного уязвлена. Она сильнее натянула свой черный жакет, чтобы скрыть выступающий живот, и разгладила брюки.

– Да, так и есть! – ответила за нее Фрида.

– Но все равно, понимаете, эта девушка была так мила. Когда она заявила, будто она сестра Люси, мне даже и в голову не пришло, что тут что-то не так. Если бы вы видели эту девушку, вы бы не стали упрекать меня за…

– Избавьте нас от извинений, – перебила Барбара. – Давайте по существу. Мы очень волнуемся.

– Честно говоря, теперь, когда я обо всем это вспоминаю, мне кажется, я должна была догадаться по тому, как она была одета. Джинсы были ей велики на два размера, а еще… – она подалась вперед и перешла на шепот, – честное слово, никогда не видела, чтобы у молодой женщины было такое нижнее белье, просто невообразимо.

– Те брюки на полу, – ахнула Барбара, глядя на Фриду. – Наверное, она всю свою одежду взяла у мамы!

– И даже белье? – вслух удивилась Фрида, содрогаясь от одной этой мысли.

– Именно. – Барбара вскинула руки. – Все, мы идем в полицию.

Она хлопнула ладонью по прилавку:

– Спасибо.

– Пожалуйста, держите меня в курсе, – попросила блондинка. – Я беспокоюсь. Мне кажется, я сделала что-то плохое. Может, мне позвонить и сообщить об украденной кредитной карте?

– Нет, это не ваша вина, и – да, нам надо заблокировать мамины карточки. Но вы не волнуйтесь. Вам не в чем себя винить. Эта женщина – просто мошенница, и она что-то сделала с моей матерью. Мы все выясним.

– Вы мне потом расскажете?

– Обязательно, – уверила ее Барбара. – А теперь в полицию. Кстати, вы не знаете, где ближайший участок?

– На Двенадцатой улице, всего в пяти кварталах отсюда.

– Пяти кварталах? – Фрида пошатнулась.

– Пяти кварталах, – подтвердила продавщица.

– Еще раз спасибо, – повторила Барбара, закрывая дверь магазина.

За следующие пятнадцать минут женщины преодолели всего два квартала.

– Давай, три квартала осталось! А в участке наверняка есть кофе, – подбадривала Барбара Фриду, которая снова отстала на полквартала.

– Барбара, сжалься. Я уже немолода, и, наверное, не стоило надевать спортивный костюм в такой жаркий день. – Она понизила голос, чтобы не вызвать неудовольствие Барбары. – Ты не могла бы идти чуть-чуть помедленнее?

– Когда все это закончится, будешь каждый день заниматься на беговой дорожке. Если тебе так трудно всего пару кварталов пройти, то я за тебя боюсь, тетя Фрида.

– Хорошо, Барбара, – послушно откликнулась Фрида.

Барбара уже почти истощила ее терпение, но гораздо важнее было не настраивать Барбару против себя.

На самом деле Барбара и сама уже порядком устала, а зарядку она делала вовсе не так часто, как всем говорила. Но она ни за что бы в этом не призналась.

– Надо только добраться до участка, там они точно предложат нам присесть и выпить чашечку горячего кофе, – напомнила Барбара Фриде.

– Будем надеяться, – вздохнула Фрида, расстегивая спортивную куртку.

* * *

Час спустя два полицейских стояли у окна участка и смотрели, как две женщины, одна пожилая, другая среднего возраста, с усилием карабкаются вверх по ступенькам.

– Погляди-ка, – сказал один полицейский другому.

– Заблудились, поди, – отозвался второй и тихо усмехнулся.

– Можем ли мы вам чем-то помочь? – обратился к женщинам первый полицейский.

– Да, можете. Мы хотим заявить о пропаже человека, – сообщила пухлая женщина среднего возраста, увешанная драгоценностями и одетая в черное с ног до головы.

– Этим занимается офицер Фейрхолм, – ответил второй, открывая перед женщинами дверь.

– Тогда нам нужно поговорить с ним, и поживее. Дело срочное.

Полицейский указал на привлекательную женщину средних лет за столом.

– Чем могу быть полезна? – спросила офицер Фейрхолм, когда они приблизились.

– Короче говоря, пропала моя мать.

– Вы были у нее дома?

– А вы как думаете? – огрызнулась Барбара.

– Когда вы в последний раз разговаривали с ней? – осведомилась женщина-полицейский и принялась записывать информацию на листочке.

– Этим утром! – сказала Барбара так, будто это было вечность назад. – Мы обе с ней разговаривали.

– Да, и я тоже, – вставила Фрида.

– В ее доме было что-нибудь такое, что заставило вас заподозрить похищение? – спросила офицер Фейрхолм, не выказывая ни тени сочувствия.

– Да! На полу валялись брюки, которые она вообще не носила! – воскликнула Барбара.

– А может, она сама их бросила на пол?

– О нет, вы не знаете Элли, – ответила Фрида. – Одежда для нее очень много значит. Она никогда бы не допустила, чтобы что-то валялось на полу. И я такая же. Мы обе очень аккуратные.

– Прошу прощения, а вы?.. – осведомилась офицер Фейрхолм.

– Я лучшая подруга пропавшей.

– То есть единственное, что вызвало подозрения, – это пара штанов на полу?

– Поверьте, моя мать никогда ничего не оставляет на полу.

– Еще что-нибудь? – спросила офицер Фейрхолм с нарастающим скепсисом.

– Да! Когда миссис Фридберг спустилась проведать мою мать, в ее квартире оказалась моя дочь.

– Ее мать жаловалась на мышь, – вставила Фрида.

– Нет, это она мне пожаловалась на мышь. Тебя она только о самочувствии спросила.

– Да, точно. Я ошиблась.

– Послушайте, возможно, она просто вышла куда-нибудь. Наверняка уже вернулась, – предположила офицер Фейрхолм. – Почему бы не позвонить ей?

– Ее там точно нет. Поэтому мы и пришли, – возразила Барбара. – Слушайте, что у вас за участок такой? Мы знаем, что моя мать пропала, и надо ее найти.

– Да, и чашечка кофе не помешала бы, пока мы ждем, – добавила Фрида.

Барбара бросила на нее уничтожающий взгляд.

– Хорошо, тогда вот что. На обратном пути можете зайти в комнату отдыха и налить там себе кофе. Если ваша мать не объявится через двадцать четыре часа, буду рада помочь, но до тех пор – сожалею, ничего не могу сделать.

– Ничего? – вскинулась Барбара.

– Ничего, – кивнула офицер. – Давайте я запишу ваше имя. Миссис…

– Сутамолок. Барбара Сутамолок.

Офицер Фейрхолм отложила ручку и уставилась на Барбару.

– Барбара Джером?

– Верно, – отозвалась Барбара и вгляделась в собеседницу чуть пристальнее.

– Вы меня совсем не узнаете? – ухмыльнулась та.

– Я узнаю человека, который и пальцем не шевельнет, чтобы помочь, в то время как моя мать находится бог знает где, – отрезала Барбара.

– Горячо! – отозвалась офицер Фейрхолм, как будто они играли в какую-то игру. – Беа Лонаджин, Харритоновская школа.

– Барбара ходила в Харритоновскую школу! – ахнула Фрида.

– Ах вот как, – только и смогла проговорить Барбара.

Нахлынули воспоминания о том, как она мучила Беа Лонаджин. Сколько раз она звонила самым симпатичным мальчикам класса, притворяясь Беа; сколько раз она ставила Беа подножку в коридоре. А еще благодаря Барбаре Беа завалила экзамен по домоводству, потому что во время приготовления кукурузного хлеба Джером-младшая переключила духовку Беа в режим гриля. И тем не менее популярные девушки никогда не любили Барбару.

– Да, привет, Барбара, – сказала Беа, кидая на нее оценивающий взгляд.

– Привет, Беа, – слабо улыбнулась Барбара.

– Ты еще пересекаешься с ребятами из школы? Я со всеми моими друзьями до сих пор в близких отношениях.

– Иногда, – пробормотала Барбара.

Сказать по правде, у Барбары не осталось школьных друзей, и она знала, что Беа это известно. Беа явно наслаждалась своей маленькой местью – наконец-то, спустя столько лет. А вот Барбара, к сожалению, нет.

– Что ж, рада видеть тебя, – процедила сквозь зубы Беа.

– Я тоже, – процедила Барбара в ответ.

– Как я уже сказала, я бы, конечно, и рада помочь давней подруге, да и маму твою я помню, очень приятная дама, но правила есть правила. – Беа была непреклонна.

– Ну что ж, ладно. Я понимаю, правила. Мы вернемся через двадцать четыре часа. Тогда и увидимся, – заявила Барбара и взяла Фриду за руку.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – широко улыбнулась Беа.

– Пойдем, Фрида.

– А как же кофе? – напомнила старушка.

– Потом попьем, – ответила Барбара под пристальным взглядом Беа.

И они вышли из полицейского участка.

– Ты меня удивила, я думала, ты шум поднимешь, – сказала Фрида, пытаясь не отставать от Барбары, которая широким шагом шла по улице.

– Фрида, заткнись, – страдальчески откликнулась та.

– Ты дружила с этой женщиной? – спросила Фрида.

– Нет, мы просто ходили в одну школу, и все.

– Но она, кажется, хорошо тебя знает. – До Фриды никак не доходила суть ситуации.

– Да, мы учились вместе, но я не хочу об этом говорить.

– Я бы скорее ожидала, что она не откажется нам помочь, по старой-то дружбе, – размышляла Фрида. – Она вполне могла ради нас немножко поступиться правилами.

– Ну да, ожидай дальше, – вяло откликнулась Барбара, не замедляя шага.

– Мне кажется, надо было хотя бы кофе выпить, как она предлагала, – сказала Фрида, по-прежнему семеня, чтобы поспеть за Барбарой.

– Ох, хватит уже, давай в каком-нибудь другом месте кофе попьем. – Барбара была все еще погружена в свои мысли.

– Барбара, пожалуйста, ты не могла бы чуточку помедленнее идти?

– Господи, Фрида! Как мы найдем маму, если будем плестись как черепахи? – рявкнула Барбара.

– Ну и куда теперь пойдем искать? – Фрида всплеснула руками. – Я устала, и у меня идей никаких нет.

Фрида потихоньку заводилась, и это было совершенно не в ее характере.

Барбара остановилась. Вот сейчас ей влетит, уверилась Фрида, и от этой мысли втянула голову в плечи, как маленькая девочка. Фрида никогда не повышала голос на Барбару. Да и кто бы осмелился? Но сегодня, кажется, Барбара перешла все границы.

– Подожди, где это мы? – сказала Барбара, оборачиваясь и оглядывая улицу.

Фрида тоже остановилась и огляделась. Какой-то захудалый район, намного запущеннее, чем ее привычное место обитания, и улица заметно грязнее, чем те, по которым ей обычно приходилось ходить.

– Ты не смотрела, где мы идем? – спросила Барбара.

– Я за тобой пыталась угнаться! – отрезала Фрида, вспыхивая и впервые в жизни не заботясь о том, как бы не рассердить Барбару. – Чудесно, теперь мы заблудились! Правильно, только этого не хватало!

Фриду охватил страх.

– Как мы могли заблудиться, мы же всего пару кварталов прошли? – допытывалась Барбара. – Фрида, ты тут рядом живешь, уже больше десяти лет. Ты что, вообще никуда не ходишь?

– Я что, похожа на человека, который куда-то ходит? – Фрида сердито уперла кулаки в пышные бедра.

Она осмотрелась, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое.

– Даже если и так! Когда ты проезжала мимо, ты что, ни разу из окна не выглянула за все это время?

– Когда я езжу на автобусе, я не гляжу в окно, я смотрю за своей сумкой. Да что ты об этом знаешь – ты же живешь в пригороде. Кстати говоря, если уж ты такая умная и прожила здесь всю жизнь, почему это вдруг ты не знаешь, где мы оказались?

– Ты сама сказала. Я живу не в центре. – Барбара горделиво подняла голову и поправила золотые цепочки. – Я живу в Мейн-Лайн.

– Ну, тогда, может, тебе нужно чаще выбираться в люди, – в сердцах бросила Фрида.

– Мне – выбираться чаще? – взвизгнула Барбара. – Что за чушь?!

– Может, если бы ты не бежала так быстро, я бы могла понять, куда мы идем. Я же просила тебя сбавить темп, Барбара!

– Ах, я быстро хожу? Фрида, ты такая медлительная, мы, наверное, раз десять уже маму упустили.

И тут терпение Фриды лопнуло. Давай, разозли Барбару. Доведи ее до белого каления. Выведи ее из себя. Приведи. Ее. В бешенство.

– Слушай, ты! – выкрикнула она, наставив на Барбару указательный палец. – Ты мне надоела! Я пятьдесят пять лет терплю твое нытье, и оно у меня уже в печенках сидит! Твоя мать, наверное, уже дома, пьет чай с булочками, и вот там-то я и должна быть! С меня хватит, Барбара. Дудки. Я иду домой!

– Я? Да ты на себя посмотри! – взвилась Барбара. – Ты всю жизнь только и делаешь, что прячешься в раковину, как улитка, которая и носа не высунет, потому что слишком боится на что-нибудь пожаловаться! И ты такая скупердяйка. Господи, Фрида, я бы не удивилась, если бы оказалось, что у тебя на счету в банке пять миллионов долларов!

Всего два миллиона, мысленно поправила Фрида, а вслух крикнула:

– И знаешь что? Я не собираюсь больше сидеть в этой раковине. Отныне я буду говорить все как на духу и начну прямо сейчас. Не знаю, Барбара, что там тебя гложет всю жизнь, но что бы оно ни было – сделай уже с этим что-нибудь!

– Поверь мне, уже сделала! – рявкнула Барбара.

– Отлично! – парировала Фрида.

– Отлично! – отрезала Барбара.

И в тот же миг почувствовала, как что-то уперлось ей в поясницу.

– Давай сюда драгоценности, – произнес чей-то голос.

Фрида похолодела. Она уставилась на мужчину, возникшего за спиной Барбары. Что-то в его глазах подсказало ей, что у него было тяжелое детство и шутить с ним не стоит.

– Прошу прощения? – спокойно ответила Барбара, как будто всего лишь ослышалась и не поняла указаний.

Ей раньше никогда не приставляли к спине оружие, но лучше было считать, что это именно оно.

– Давай сюда драгоценности, – повторил низкий голос.

– Отдай этому человеку драгоценности! – проскулила Фрида, вся дрожа.

Барбара принялась снимать золотые цепочки. Она передала их человеку, которого не видела.

– И кольца, – глухо сказал он.

– Кольца, Барбара, отдай ему кольца! – выдохнула Фрида.

Она как-то смотрела выпуск «Шоу Опры Уинфри», в котором приглашенный эксперт советовал отдавать уличным грабителям все, что бы те ни попросили. Не надо лезть на рожон. Жизнь дороже.

– Может, вам и мое кольцо нужно? – предложила Фрида, стягивая украшение с пальца.

Мужчина бросил взгляд на тусклое колечко с мутным камнем.

– Колец полной дамы достаточно, – сказал он, продолжая прижимать оружие к спине Барбары.

Ее сердце упало. Ну почему, почему всегда всплывала тема ее веса? Почему он не мог просто сказать: «Достаточно колец той дамы, что помоложе»?

– Отдай ему кольца! – Фрида перешла на крик.

– У меня, кажется, пальцы немного распухли, такой день жаркий, – нервно объяснила Барбара.

Фрида схватила ее руку, со всей силы потянула на себя кольцо с бриллиантом в пять каратов и передала его грабителю.

Барбара почувствовала, что давление в спину исчезло – так же быстро, как и появилось. Слышно было, как злоумышленник убегает прочь. Радуясь, что остались в живых, женщины упали в объятия друг другу. Едва грабитель завернул за угол и исчез, Барбара решительно стряхнула с себя Фриду. Ее глаза сузились.

– Отдай ему кольца, значит? – набросилась она на свою спутницу.

– А что я, по-твоему, должна была сказать? – Фрида вытерла лоб. – У него был опасный вид. И еще он палец тебе к спине приставил.

– Что приставил?

– Палец. А что это, по-твоему, было?

– Я думала, у него пистолет! – взревела Барбара.

– Ох, что ты, боже упаси – пистолет, – отозвалась Фрида.

– Фрида!!! Какой-то мужик требует отдать ему мои драгоценности посреди бела дня, без оружия, а ты помогаешь ему забрать мои вещи! Может, ты с ним заодно?

– Барбара, но он же мог убить нас!

– Как? Затыкал бы пальцем до смерти?

– Не смей винить меня! – Фрида подошла к точке кипения. – Я, между прочим, тоже чуть не лишилась своего кольца. И еще я умираю с голоду, и мне нужно что-то съесть! Я иду обратно в участок, чтобы меня довезли до дома! Я уже сказала, хватит с меня твоих выкрутасов!

– Мы туда не вернемся!!! – завопила Барбара в спину Фриде.

– Это мы еще посмотрим! – бросила Фрида. – Мне все равно, что ты там сделала этой женщине в детстве. Я иду обратно!

Барбара смотрела, как Фрида удаляется, на ходу сняв розовую спортивную куртку и перекинув ее через плечо.

Какую же суматоху она подняла. Мать, наверное, просто пошла в парикмахерскую, или по магазинам, или еще куда-нибудь. Ну и что, что мама не хотела провести этот день с ней? Зачем ей непременно надо всех контролировать? Почему бы просто не позволить событиям идти своим чередом? Когда же она наконец успокоится и даст своей матери жить своей жизнью? И когда же она сама наконец заживет своей собственной жизнью?

– Фрида! – позвала Барбара.

Фрида остановилась и обернулась.

– Подожди. Я иду с тобой.

Точка невозврата

В жизни каждого наступает миг, когда он понимает, что состарился. Я говорю не про тот день, когда вы заметили у себя первый седой волосок или первые морщины. Я имею в виду тот день, когда вы осознаете, что больше не можете приспособиться к новому.

Осознание этого настигает внезапно. Взять музыку, например. Сегодня вы слушаете самую модную музыку, которую крутят по радио, а завтра уже не можете взять в толк, как это слушает молодежь. Слишком громко. Ритм никак не ухватить. И это называется песней? – недоумеваете вы. Поэтому дальше слушаете только то, что хорошо знаете, а новой музыкой больше не интересуетесь. Очень скоро выясняется, что ваши дети обсуждают группы, о которых вы и слыхом не слыхивали, – группы, о существовании которых даже не подозревали. Надо было видеть лицо Люси, когда я объявила ей, что видела этого Боно по телевизору и никогда не слышала о группе «Ю-Ту».

– Это же старье, старая школа, – сказала она.

– Как-как?

– Это не современная группа.

И я не только о музыке говорю. Это просто пример. А посмотрите на все эти выражения, которые употребляет нынешняя молодежь. Фразу «старая школа» я и не знала, пока Люси мне ее не пояснила. Откуда это пошло? Что это означает – относится ли к тому времени, когда человек ходил в школу, или слово «школа» тут ничего конкретного не значит, как, например, в выражении «школа мысли»? Я не знаю – это вы мне скажите. Вот о чем я толкую. Понимаете, к чему я клоню?

В один прекрасный день вы вдруг осознаете, что последние пятнадцать лет ходите с одной и той же стрижкой. Не то чтобы вы отдавали себе в этом полный отчет. Просто она вам идет, вот вы и стрижетесь так каждый раз, вместо того чтобы попробовать что-то изменить. А когда «Ланком» перестали выпускать мою любимую помаду, у меня чуть сердечный приступ не случился. Я провисела три часа на телефоне, дозваниваясь до «Ланком», переговорила с четырьмя операторами, пытаясь выяснить, почему вдруг они остановили производство помады моего любимого цвета.

– Мэм, таким цветом больше никто не красится, – сказала наконец последняя из тех, с кем я говорила.

– Я крашусь!

Но не это заставило меня официально признать приход старости. Откровение случилось гораздо раньше, случай с помадой – так, еще один пример.

Всякие важные этапы жизненного пути вашего ребенка тоже, по идее, должны нагнетать мысли о старости, однако, если честно, со мной такого не случилось. В школе Барбары я всегда была самой молодой матерью. И самой хорошенькой, надо заметить, хотя это уже мое личное наблюдение. Сопровождая Говарда на встречи выпускников, я всегда оставалась самой молодой среди спутниц его одноклассников. Ну да, когда мы ходили последний раз, на четырнадцатую по счету встречу, старый друг Говарда Джерри Янг (извините за нечаянный каламбур[1]) привел с собой новую подружку, которая ему во внучки годилась. Она, впрочем, не заставила меня почувствовать себя дряхлой развалиной; она просто выглядела нелепо рядом с дедулей.

Вся эта современная музыка и модные словечки тоже не слишком меня волновали. И когда мой парикмахер начал использовать краску другого оттенка, чтобы закрасить седину, – даже это меня не смутило.

А проняло меня наконец, заставило почувствовать себя старой осознание того, что я больше не могу надеть мини-юбку. Не потому, что она стала плохо на мне сидеть, а потому, что носить мини в моем возрасте неуместно. Клянусь, до сих пор не могу думать об этом без содрогания.

В начале 70-х нас с Говардом пригласили на рождественскую вечеринку, и я хотела надеть что-нибудь особенное – как всегда, впрочем. Я отправилась в центр города, в «Нэн Даскин» – элитный универмаг, который закрылся в середине 90-х. Большинство своих платьев и костюмов я купила именно там. Они умели подобрать фантастические коллекции; сегодня и близко ничего такого не найти. Я все еще оплакиваю эту утрату. В то время, впрочем, универмаг переживал дни своего расцвета, и все продавщицы знали меня по имени.

Я подыскивала, что бы надеть на вечеринку, а Барбара хотела купить себе что-нибудь для торжественного ужина, на который ее пригласили. Никогда не забуду платье, которое я себе выбрала. Это было роскошное золотистое мини-платье с гипюром от Джорджа Смолла. Как же я влюбилась в этот наряд. Барбаре повезло гораздо меньше. Чтобы застегнуть на ней единственное длинное платье, которое пришлось ей впору, понадобились усилия трех продавщиц. А вот мое мини сидело идеально.

Через несколько дней мы с Говардом отправлялись на вечеринку, и я надела свое платье. Я считала, что выгляжу как девушка с обложки какого-нибудь журнала. Волосы уложены идеально, макияж безупречен. Вечер начинался как обычно.

А потом мы приехали на вечеринку.

Платья всех остальных женщин были гораздо длиннее – раньше это называлось «платье для приема в саду», а сейчас девушки зовут их макси-платья, хотя сегодня молодым они гораздо больше подходят. И только я была в мини. Никто мне ни слова не сказал, но это было и не нужно – я знала. Мне было сорок, а я оделась как подросток. Впервые в жизни я почувствовала смущение от того, что на мне надето. Я нарядилась неподобающе своему возрасту. Кажется, время от времени я слышала шепоток за спиной, но не исключено, что мне показалось. Я, впрочем, так не думаю. Фрида, когда я позднее расспросила ее об этом, расставила все точки над «i».

– Ну, понимаешь, – мягко сказала она, – может, такое лучше кому-нибудь из друзей Барбары носить.

Время мини-юбок для меня закончилось. Больше я то платье не надевала.

Вот тогда я и поняла, что пути назад нет. Я официально стала старой.

До сегодняшнего дня, разумеется.

– Люси, подожди, – остановила я внучку, когда мы приблизились к ее студии. – Мне нужно забежать в банк, пока он не закрылся.

– Зачем тебе деньги? – спросила она.

– На вечер, – улыбнулась я, захлопав глазами. – Девушке никогда не помешает иметь с собой немного наличности, просто на всякий случай. В мое время хватало десяти центов, чтобы позвонить отцу и попросить забрать домой, если ухажер вдруг начинал делать всякие глупости. Но сегодня, наверное, понадобится гораздо больше.

– Так мы просто найдем банкомат по пути.

– Ох, нет, я ими не пользуюсь.

– Что? – Люси оторопела.

– Банкоматы. Я этим штукам не доверяю. Я предпочитаю девушку, которая работает у меня в банке. Она меня знает.

– Ну, не думаю, что она узнает тебя сегодня, – напомнила Люси.

– Ой, и то верно. Как же мне получить деньги? – Я вдруг ужасно обеспокоилась.

– Ба, не волнуйся, я дам тебе денег.

– Нет, знаешь что? У меня в ящике с бельем припрятана кое-какая заначка. Давай зайдем ко мне и заберем. Не хочу, чтобы ты на мели оказалась.

Мы завезли платья Люси в ее студию и забрали свои наряды на вечер.

– Мы забыли купить нижнее белье! – вдруг вспомнила я.

– У меня кое-что есть, – отозвалась Люси, открывая ящик. – Я всегда держу здесь немного про запас, просто на всякий случай.

– Какой такой случай? – подмигнула я.

– На случай, если нижнее белье моей модели не слишком подходит к одежде, которую она показывает. Господи, ба, ты можешь попридержать свои гормоны? Меня это бесит уже, правда.

– Извини, – стушевалась я. – Я отвыкла от такого количества эстрогена.

Захватив белье, мы отправились в мою квартиру.

Лицо Кена я увидела за квартал (до чего же хорошо без очков!), он был несколько бледен. Люси я ничего не сказала, но сразу поняла, что грядет неладное.

– Люси, – позвал Кен.

– Привет, Кен, – откликнулась та.

– Вы знаете, что ваша мать и миссис Фридберг ушли искать вас обеих? Они были ужасно обеспокоены.

– Твоя мать, кажется, ни на секунду не может оставить меня в покое, – сказала я, поворачиваясь к Люси.

– Погоди. – Она жестом попросила меня помолчать. – Кен, вы знаете, куда они пошли?

– Я только знаю, что и ваша мать, и миссис Фридберг захлопнули двери в обе квартиры, остались без ключей и пошли вас искать. – Потом он повернулся ко мне: – И кстати, у меня из-за вас большие неприятности. Вы сказали, что вы тоже внучка миссис Джером.

– Но так и есть, – промямлила я, и стало очевидно, что я вру.

– Думаете, я вчера родился?

– Кен, это очень важно, – вмешалась Люси. – Вы знаете, куда пошли мама и миссис Фридберг?

– Они не сказали. Ваша мать была просто в бешенстве и потащила за собой миссис Фридберг.

– Ох, только не это. Давай поднимемся, может, они записку оставили. – Я жестом велела Люси идти за мной и достала из сумки свои ключи. – Я сама этим займусь. Спасибо, Кен.

Я подошла к лифту и нажала на кнопку «вверх».

– Но кто вы такая? – недоумевал Кен. – И что мне сказать, если они вернутся?

– Скажите, что видели миссис Джером и что она тоже отправилась их искать, – ответила я, заходя в лифт.

– Но где миссис Джером? – не унимался швейцар.

– Отправилась их искать, – сказали мы с Люси в один голос, и двери лифта закрылись.

Когда я вошла в свою квартиру, сердце мое упало. Прямо перед парижским зеркалом на столике восседала сумка Барбары. Рядом лежала упаковка крекеров с сыром – наверное, у Фриды опять уровень сахара понизился. Лучше вам и не знать, что происходит, когда у Фриды сахар падает. Эта женщина становится сумасшедшей. Если они сейчас где-то ходят с Барбарой, то моя дочь, скорее всего, наблюдает ту сторону моей подруги, о существовании которой даже и не подозревала.

– Чувствую себя ужасно, – проговорила я, заглядывая в сумку Барбары. – Ее ключи здесь. И ее телефон. Куда они могли отправиться? Как думаешь, не стоит ли позвонить парням и все отменить?

– Мне точно стоит, – сказала Люси и взяла свой мобильный.

– Ну, тогда и мне тоже. Хватит на сегодня.

– А тебе-то зачем? – удивилась она. – Как ты собираешься объясняться?

– Правду скажу. Скажу, что проснулась и обнаружила, что мне двадцать девять. И докажу им это так же, как и тебе доказала.

– Нет, ба, ты этого не сделаешь. Ты пойдешь на свидание.

Я опустилась на диван. Заметила, что Барбара убрала со стола торты – наверное, выкинула их. Не сомневаюсь, что перед этим она отведала кусочек, но это, в общем, не имело никакого значения.

– Люси, хорошего понемножку. Ясно же, я не могу так дальше. Барбара наверняка сейчас в участке, пишет заявление о моей пропаже. Зная твою маму, не сомневаюсь, скоро она поставит на уши всю полицию Филадельфии.

Люси остановилась передо мной с видом глубокой задумчивости.

– Нет. С мамой я справлюсь. А ты пойдешь на свидание.

– Я не могу. – Я обхватила голову руками.

– Сможешь, как мы и договаривались, и я пойду с тобой. Сегодня твой день, а не мамин, с мамой будешь завтра разговаривать.

– Но она…

– Должна повзрослеть, – упорствовала Люси. – И ты, ба, – тебе нужно понять наконец и перестать обращаться с ней как с ребенком. Она уже немолода. Пора бы ей вести себя так, как подобает в ее возрасте.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда так говорят.

– Ба, это правда.

– Ты просто не понимаешь. Не важно, сколько лет твоему ребенку. Он все равно остается твоим ребенком.

Тогда Люси подошла и села рядом:

– Не сегодня, ба. Не сегодня.

У меня голова поплыла. Мой ребенок. Фрида. Я. Что же мне делать? Да и как объяснить все Барбаре и Фриде? Они не свыкнутся с этой мыслью так же легко, как Люси. Все упирается именно в то, о чем я и говорила: в жизни неизбежно наступает момент, когда человек перестает принимать новые идеи. Люси до этого еще не доросла. А вот Фрида и Барбара уже подошли к этой точке. Они никогда не смогут смириться с тем, что мне снова двадцать девять.

Может, Люси права, может, и правда приходит время, когда родителям необходимо отучить себя заботиться о каждом переживании своего ребенка. Приходит время, когда нужно остановиться и сказать: «Прошли те дни, когда я воспитывал и волновался. Пора тебе перестать полагаться на мою заботу. Теперь ты начинаешь жить своей собственной жизнью. Я не могу больше давать тебе ответы». Так права ли Люси? Она, конечно, умница, но она не знает, что такое быть матерью. Эта забота пополам с тревогой начинается в ту самую секунду, когда тебе первый раз кладут в руки твоего ребенка. Сколько ты отдашь ему? Сколько вообще можно отдать, когда сердце твердит тебе лелеять и опекать своего ребенка, сколько бы ему ни было лет, а разум говорит иное?

А потом я посмотрела на все с другой стороны. Сегодня я как Люси. Я не Элли, которой семьдесят пять. Сегодня я думаю только о себе. Что бы там ни нашептывало мне сердце, если уж я собралась жить как двадцатидевятилетняя женщина, хотя бы один день, я и мыслить должна как двадцатидевятилетняя. Или хотя бы попытаться. Так что сегодня тот день, когда я могу позволить себе быть эгоисткой, вспомнить, что я не только мать. Завтра все будет иначе.

– О чем ты думаешь? – спросила Люси.

– Я думаю о том, что поступлю именно так, как ты сказала. Я буду и дальше делать сегодня все то, что мы задумали. Пойду в гардеробную, подправлю макияж и приведу себя в порядок. У меня сегодня свидание.

– Мне все-таки кажется, я должна пойти искать маму и тетю Фриду.

– Люси, о чем мы говорили в самом начале?

– Это твой день.

– Именно. Это мой день, и я хочу провести его с тобой. И точка. И хватит об этом.

Люси замолчала. Теперь задумалась она.

– Завтра, Люси, – напомнила я. – Завтра.

– Но…

– И больше мы сегодня это не обсуждаем. Пусть твоя мать займется собственными проблемами. – Я взяла ее за руку. – Вперед, мы еще не сделали всего, что запланировали на этот день. А от него не так уж много и осталось.

Если честно, не знаю, верила ли я сама себе, но попытаться надо было. Если уж соответствовать своей роли, то во всем – и во внешнем виде, и в речах, и в действиях.

Люси взяла меня за руку, и мы вместе отправились в гардеробную.

Я надела трусики и бюстгальтер, которые мне дала Люси, скользнула в черное платье и встала перед зеркалом.

– Думаю, надо его немного подшить, самую малость, – заметила Люси, оценивающе разглядывая меня. – Тогда оно будет выглядеть не так изысканно, скорее игриво.

– Да! – с жаром воскликнула я. – Укороти его! Не хочу прятать свои великолепные ноги.

Люси пошла за моей швейной машинкой. Только она ею и пользовалась, пожалуй. Этому агрегату, наверное, лет тридцать. Хорошо, что она у меня оказалась.

Потом мы выбрали мне милые туфли на трехдюймовом каблуке (я хотела надеть свои старинные лодочки на четырехдюймовой платформе, из семидесятых, но Люси запретила), а внучка села подшивать подол. Я уже было надела халат, чтобы пройти в другую комнату, но вдруг передумала. Оставила Люси в гардеробной за работой и так и пошла через всю квартиру в одном белье, по пути бросив на себя взгляд в парижское зеркало. Я отправилась на кухню чем-нибудь перекусить.

– Ба, – позвала Люси из гардеробной, – может, ты теперь будешь ходить со мной на встречи с покупателями – ну, знаешь, вроде как агент.

– С удовольствием! – откликнулась я, чувствуя себя польщенной.

Достала из холодильника холодного цыпленка, нарезала, взяла хлеба. Сэндвич с цыпленком – то, что надо, подумала я. Поставила еду на поднос вместе с двумя стаканами чая со льдом и отнесла обратно в комнату. Проходя мимо парижского зеркала, я снова кинула на себя взгляд.

– Вот, перекусим немножко, чтобы потом не набрасываться на еду, как дикари, – объявила я.

– Мы же ужинать идем, – возразила Люси (видимо, решила, что я запамятовала).

– Знаю, но кто же ест на свиданиях?

– Я ем на свиданиях, – сказала Люси и рассмеялась.

– Настоящая леди никогда не выказывает на свидании чрезмерный аппетит.

– Почему нет?

– Это неприлично.

– Но почему?

– Знаешь что? – улыбнулась я, поразмыслив немного. – Понятия не имею почему.

Я засунула цыпленка обратно в холодильник и взяла бутылку шампанского и два бокала. Я всегда держу в холодильнике бутылку; мало ли когда случай представится. За это Люси не смогла бы меня упрекнуть. И отправилась обратно в гардеробную.

– Вот теперь ты дело говоришь! – рассмеялась Люси, заканчивая с подолом.

– Так, самую малость выпьем, нервы успокоить, – сказала я.

– И отпраздновать, конечно.

Я вытащила пробку, разлила шампанское по бокалам и передала один Люси.

– За что пить будем? – спросила я, стоя практически в чем мать родила – точнее, в том, в чем меня застало мое второе двадцатидевятилетие.

– За нас?

– За нас и за молодость! – провозгласила я.

Мы чокнулись бокалами и пригубили вино.

– Ладно, а теперь примерь, – сказала она, расстегивая платье и протягивая его мне.

– Как думаешь, нужны чулки? – спросила я, направляясь к ящику с нижним бельем.

– Нет, ба, чулки тебе не нужны, – возразила Люси так, словно я сказала полную чепуху.

– Ну да, конечно. – Я просияла. – Я всегда завидовала, что ты можешь ходить без чулок. Никогда не привыкну к нынешним порядкам.

Я скользнула в платье, а Люси застегнула молнию. Надела черные шпильки.

– Сногсшибательно, – прошептала Люси.

– А теперь ты, – велела я ей.

Люси разделась и натянула свое платье – красное, с бретелью через шею. В отличие от моего оно доходило до колен.

– Что думаешь? – спросила она.

– Сногсшибательно, – улыбнулась я и взяла ее за руки.

– Надо сфотографироваться! – заявила Люси, выбегая из гардеробной.

– Да! – с жаром откликнулась я, а потом остановилась. – Ты думаешь, я могу фотографироваться?

– В смысле?

Люси вернулась со своей сумкой в руках и достала из нее телефон.

– Ну, я же сегодня не настоящая, – протянула я.

– Очень даже настоящая, – со смехом ответила Люси. – К тому же только вампиры не могут фотографироваться.

– А фотоаппарат где?

– В телефоне.

– Ты хочешь сказать, в твоем телефоне есть и динамик, и фотоаппарат? – изумилась я.

– Да, ба. – В голосе Люси звучала легкая досада.

– Ну, я же не знала.

– Если собираешься работать со мной, тебе тоже придется обзавестись таким вот новомодным телефоном.

– Столько всего предстоит узнать, – кивнула я.

– А ты-то думала, что уже все знаешь.

– И то верно, – согласилась я.

Люси встала рядом со мной и навела фотокамеру на наши лица.

– Может, попросим потом ребят нас сфотографировать, – сказала она.

– Хорошая идея, но давай и сейчас сделаем снимок, пусть будет.

Мы обнялись и наклонили головы друг к дружке.

– А теперь улыбнись пошире, Люси. Ты никогда не показываешь зубы на фотографиях.

– Потому что хочу получаться красиво, – сказала она.

– Да, и это скучно. Давай сделаем хоть одно фото с нормальной улыбкой.

– Нет, – отрезала она.

Я потянулась к ее боку и принялась щекотать. Бабушка всегда знает, где щекотно.

Люси залилась смехом. Я присоединилась – это заразно!

Тут она нас и сфотографировала.

– Ужасно! – вскрикнула Люси, посмотрев на снимок. – Давай еще раз.

– Нет, мне нравится, – ответила я. – Можешь сделать мне копию? Принтера в твоем телефоне нет?

– Нет, принтера нет. – Она улыбнулась моему простодушию.

– А я-то уж думала, техника ушла так далеко вперед, что и не догонишь.

На этом мы отправились в гостиную прикончить бутылку шампанского.

– Как думаешь, где они сейчас? – спросила Люси.

– Кто знает? – пожала я плечами. – Отнесем Фридины ключи и сумку Барбары Кену. Он отдаст им, когда вернутся.

– Считаешь, они сюда вернутся?

– Насколько я знаю твою мать, после сегодняшнего она наверняка захочет ко мне переехать.

– Н-да, что-то я не горю желанием поскорее с ними встретиться.

– Аналогично.

Мы рассмеялись. Снова.

Я взглянула на часы:

– Уже почти семь.

– Пора выходить. Мы же не хотим опоздать.

– Ничего, подождут. Если уж я что-то знаю, так это то, что мужчинам полезно бывает подождать.

– И часто ты это проделывала с дедушкой? – усмехнулась Люси.

– О, этот несчастный полжизни провел в ожидании. Но в конце концов всегда бывал вознагражден.

– Ты еще скучаешь по дедушке?

Я глубоко вздохнула:

– Да, постоянно.

– А чего тебе больше всего не хватает?

Я подумала.

– Вот таких минут. Я скучаю по тому выражению, которое появлялось на его лице, когда я спускалась по лестнице при полном параде.

– Если я когда-нибудь выйду замуж, то надеюсь, что у меня с мужем будут такие же отношения, как у вас с дедушкой.

– Почему ты так говоришь? – спросила я, слегка потрясенная.

– Он тебя по-настоящему любил. Мне всегда нравилось, как он говорил о тебе.

– А что он говорил? – поинтересовалась я совершенно искренне.

– Всякий раз, когда мы куда-нибудь ходили, например пообедать, он говорил: надо заказать десерт, возьму его с собой для бабушки. И еще много разных мелочей, например, если в машине я вдруг хотела переключить радио на другую станцию, он говорил: не сбей настройки, тут каналы, которые бабушка любит. А еще он постоянно твердил, какая ты красивая: твоя бабуля – самая красивая женщина во всем мире, так и говорил.

– Ну, я старалась, для него, – ответила я, не зная, что еще сказать.

Вы должны понять меня правильно – Люси никогда бы не оценила, если бы я рассказала о своих настоящих чувствах к Говарду.

– Думаю, для него тебе не надо было даже стараться, – сказала она. – Мне кажется, он имел в виду и твою внутреннюю красоту.

– Ну нет, таких чувств он никогда не испытывал, – возразила я.

– Думаешь, он не замечал, какая ты удивительная? Только не говори мне, что ты прожила всю жизнь, даже не осознав, как сильно он тебя любил.

Мысли о Говарде хлынули в голову. Не воспоминания о чем-то значительном, нет. Мелочи, пустяки вроде тех, которые упомянула Люси. Например, как Говард вставал и делал мне свежевыжатый апельсиновый сок каждое утро и варил кофе. Он ни разу не заправил постель и не сменил пеленки, но каждое утро заботился о том, чтобы я приняла витамины. Он всегда об этом помнил. И еще он всегда открывал передо мной дверь автомобиля. Он всегда беспокоился, как бы я не замерзла в своей одежде (а я вечно мерзла), и специально для меня всегда возил шаль на заднем сиденье своей машины. Ночью, когда мы ложились спать, Говард всегда клал мне на столик маску для сна. Без маски я уснуть не могла. Но нет, я не буду думать обо всем этом сегодня. Я не буду думать о хорошем. Я буду думать о том, о чем думала в действительности, о том Говарде, каким он и в самом деле был, каким я его по-настоящему знала. Я не собиралась сейчас испытывать чувство вины. В конце концов, разве Говард чувствовал себя виноватым, когда заводил свои романы?

– Черт тебя побери, – в сердцах пожурила я Люси.

– Что такое? – засмеялась она.

У меня слезы навернулись на глаза.

– Ох, извини, – сказала она, приобнимая меня одной рукой.

– Нет в жизни ничего безупречного, – ответила я, стряхивая ее руку. – За исключением сегодняшнего вечера. Сегодняшний вечер будет безупречен.

– Ну, будем надеяться, – улыбнулась она.

– Урок номер четыре тысячи и один. Очень важный, так что лучше запиши куда-нибудь.

– Я вся внимание.

– Никогда не теряй любознательности.

– Например? – спросила она.

– Не важно, просто никогда не застывай в своих мнениях и привычках. Всегда пробуй новое, даже если не хочешь.

– Хорошо, я запомню. Всегда узнавать новое.

– Даже если не хочешь.

– Договорились.

Я взяла свою сумочку и направилась к парижскому зеркалу.

– Ну, как мы выглядим?

– Великолепно, – сказала Люси, взяв меня за руку и становясь перед зеркалом.

Я слегка пригладила волосы.

– Ну как, ба, ты готова к лучшему вечеру в своей жизни?

– А я взяла деньги из ящика для белья? – спросила я, роясь в сумочке.

– Да, я видела, как ты их доставала, – ответила она, и я нашла банкноты. – Так ты готова?

– Давай порвем всех! – воскликнула я.

– Где ты уже нахваталась таких слов? – удивилась Люси.

– Я, может, и старая, но кое-что вокруг замечаю, – ответила я.

Люси открыла дверь, и мы вышли в коридор.

– Погоди. – Я взяла ее за руку.

– Что случилось?

– Как зовут этого молодого человека, с которым я иду на свидание?

– Зак, – напомнила она.

– Захария, – с улыбкой повторила я.

Опять идти

– Но вы же оказались всего в полутора кварталах отсюда. Как вы могли заблудиться? – со смехом спросила ошеломленная офицер Беа Фейрхолм.

– Я в этом районе никогда не бываю, – пожала плечами Фрида.

– Но это всего в четырех кварталах от вашего дома! – Беа снова засмеялась.

– Слушай, Беа, я знаю, мы идиотки. День выдался просто безумный, и мама пропала, и еще мы с Фридой обе остались без ключей, без денег, без телефонов и сумочек.

– Мы в безвыходном положении, правда, – проскулила Фрида. – А можно сделать так, чтобы мы просто написали заявление о краже, а потом бы нас отвезли обратно, к моему дому? Я скажу швейцару, чтобы вызвал слесаря.

Беа взглянула на Барбару. Барбара и в школе выглядела жалко, но сегодня – особенно.

– Так, значит, человек, который украл драгоценности, убежал на юг? – спросила она.

– Да, – подтвердила Барбара.

– Ладно, – согласилась Беа. – Давайте заполним бумаги, а потом патрульная машина отвезет вас куда надо.

– Спасибо, – сказала Фрида и вздохнула: – А можно у вас кофе выпить?

– Вот черт, у нас кофеварка сломалась, – отозвалась Беа. – Сразу после вашего ухода.

Фрида опустилась на стул рядом со столом Беа. Она была готова уснуть прямо здесь.

– Спасибо, Беа, ты очень добра к нам, – сказала Барбара.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, что если бы не работа, никакой доброты бы не было.

Барбара подняла на нее глаза, не в силах ничего сказать.

– Да, понимаю, – тихо произнесла она наконец.

– Как я уже говорила, мне очень жаль, что твоя мать пропала. Если к утру она не вернется, приходите снова, и мы начнем розыски.

– Да. Спасибо, Беа, – сказала Барбара.

К тому времени, когда Барбара закончила заполнять все бумажки, связанные с ограблением, Фрида уже посапывала. Беа подозвала пару полицейских и попросила отвезти Барбару с Фридой туда, куда они скажут.

– Тетя Фрида. – Барбара тихонько потрясла подругу, чтобы разбудить ее.

– Я не могу пошевелиться, – пожаловалась та с закрытыми глазами.

– Мы едем домой, – сообщила Барбара, и Фрида с ворчанием открыла глаза.

Полицейские подхватили Фриду, поставили на ноги, и она застонала.

– Вы, похоже, и правда выложились сегодня по полной, – заметила Беа.

– Она целых девять кварталов прошла пешком, – ответила Барбара.

– Надеюсь, твоя мать вернется и вам не придется приходить завтра. Обычно так и происходит.

– Будем надеяться, – отозвалась Барбара. – И – Беа?..

– Да?

Барбара не знала, как это сказать. Как вообще люди просят прощения за то, что сделали больше тридцати лет назад?

– Надеюсь, твоя жизнь хорошо сложилась, – сказала Барбара. – Правда надеюсь.

– Так и есть, спасибо, – улыбнулась Беа, и в ее глазах мелькнуло удивление.

Полицейские практически вынесли Фриду из участка и подошли к патрульной машине. Начался дождь. Барбара пыталась прикрыть голову руками; Фриду же уже ничто не заботило, и вода свободно струилась по ее лицу.

– Куда ехать, дамы? – осведомился один из полицейских, когда они забрались в машину.

– Домой, – пробурчала Фрида.

– На площадь Риттенхаус, это всего в паре кварталов отсюда, – сказала Барбара. – Хотя нет, подождите! Везите на угол Двенадцатой и Волнат-стрит!

– Зачем? – Фрида распахнула глаза.

– Джонни! Джонни наверняка знает, где Люси. Это наш последний шанс.

– Ох, нет. С меня хватит. Высадите меня на площади Риттенхаус, – обратилась Фрида к полицейским.

– Только не говори, что ты собираешься сдаться и прекратить поиски мамы! – напустилась на нее Барбара.

– Ты смерти моей желаешь, – простонала Фрида. – Я больше не вынесу.

– После всего, что мы сегодня преодолели? – упорствовала Барбара. – Ты что, забыла, зачем мы здесь? Ты поедешь со мной!

У Фриды не осталось сил спорить.

– Ладно, – сказала она. – Ради Элли. Я поеду с тобой в кафе Джонни, но потом я отправляюсь домой.

– Угол Двенадцатой и Волнат, – снова скомандовала Барбара, как будто сидела в такси, а не в патрульной машине.

К тому времени, как они добрались до кафе, дождь превратился в настоящий ливень. Фрида и Барбара успели промокнуть до нитки, пока выбирались из автомобиля и бежали к входной двери.

В кафе было довольно людно. Фрида тут же углядела на ближайшем столике тарелку спагетти.

– Я готова пять долларов отдать за одну ложку, – пожаловалась она, ни к кому конкретно не обращаясь.

В эту секунду их заметил Джонни.

– Миссис Сутамолок! – воскликнул он, явно удивленный ее жалким видом. – Я как раз собираюсь на встречу с вашей дочерью и ее сестрой.

Фрида тут же проснулась. У Барбары расширились зрачки.

– Мы с тобой! – закричала Барбара.

– Э-э-э, может, лучше просто позвоните ей? – осторожно предложил Джонни.

– Нет, – отрезала Барбара, вся в волнении. – Мы должны найти бабушку Люси. А со своей дочерью я весь день не могу поговорить.

– И эта сестра вовсе никакая не сестра, – вставила Фрида.

– Ну ладно, – сдался Джонни.

Он ни слова не понял из того, о чем говорили женщины. Если проще взять их с собой, чтобы выяснить, в чем дело, и потом спокойно развлекаться, – что ж, пусть будет так.

– Мы встречаемся в паре кварталов отсюда, собираемся выпить, а потом пойти в ресторан.

– Опять идти, – протянула Фрида и вздохнула.

Вот и все

В баре оказалось темно и полно народу, а музыка – Фрида решила, что это панк-рок, хотя на самом деле включили «Марун файв» – просто оглушала. По телевизору в глубине бара показывали бейсбольный матч: «Филлиз» с кем-то играли. Фрида, всю жизнь гордившаяся своим тонким нюхом, тут же почуяла аромат разливного пива. Это навело ее на мысли о мидиях, дымящихся в густом и остром чесночно-томатном соусе. Фрида пила пиво всего один раз в жизни – как раз под мидии. Интересно, подумала она, подают ли здесь мидии. Следуя за Барбарой, она рисовала в воображении длинный хрустящий ломтик итальянского хлеба – его замечательно макать в острый чесночно-томатный соус.

– Вот столик! – прокричал Джонни Барбаре и Фриде, и они обе уселись. – Принести вам чего-нибудь?

– Здесь делают мидии? – спросила Фрида.

– Надо же, она мидий хочет. – Барбара как-то странно на нее поглядела. – Спасибо, Джонни, но мы надолго не останемся. Нас дома ждет ужин.

– А, конечно. Тогда я себе что-нибудь возьму. – Он улыбнулся и направился к барной стойке.

Барбара повернулась к Фриде:

– Стоит этому мальчишке нам что-нибудь купить, и он возомнит себя частью семьи. Я всю жизнь за эту бутылку пива расплачиваться буду.

– Почему? – спросила Фрида, пытаясь перекричать музыку. – Кажется, когда мы вошли, я видела, как кто-то ел сэндвич.

– Я сказала, поедим дома, – нажимая на каждое слово, повторила Барбара и посмотрела на часы.

Обе сидели, скрестив руки и надеясь, что Джонни скоро вернется.

– Извините, этот стул свободен? – спросила незнакомка в белой майке и потянула стул за собой.

– Нет! – Барбара сердито потянула стул обратно. – Все стулья заняты.

– Не надо кричать, я просто спросила, – отозвалась молодая женщина.

– Что-что? – проорала ей Фрида, из-за грохота музыки пропустившая ответ Барбары.

Девушка смерила Фриду взглядом и, смеясь, пошла прочь.

Как-то раз Фрида смотрела ток-шоу «Доктор Фил», и ведущий заявил: если вы оказались в ситуации, в которой вам не хочется быть, надо просто выкинуть эти обстоятельства из головы и переключиться на что-то другое. Фрида представляла себе кафе-мороженое, в которое они с Элли бегали подростками. Фрида всегда брала там гамбургер и картошку фри и запивала все это шоколадным молочным коктейлем, потому что в те времена холестерин и подсчет калорий, конечно же, никого не волновали. Мальчик, который в конце концов стал Фридиным мужем, Сол, после школы подрабатывал там помощником официанта. Она поняла, что нравится ему, когда в один прекрасный день он тайком сунул ей бутылку вишневой кока-колы. Улыбка заиграла на усталом лице Фриды, когда она вспомнила, как танцевала с Солом свинг в его обеденный перерыв. И тут Фрида почувствовала, как что-то холодное полилось на ее и так уже мокрую голову. Она подпрыгнула и развернулась.

– Извините, – бросил какой-то молодой парень в рваной футболке, протискиваясь мимо нее с двумя кружками пива в руках.

Фрида потрогала затылок. Волосы слиплись и спутались.

– Смотри, куда идешь! – рявкнула на парня Барбара.

– Эй, я уже извинился! – крикнул он в ответ, а его компания покатилась со смеху.

– Миссис Сутамолок, это мой друг Зак, – объявил Джонни, возвращаясь к столику.

– Вы мать Люси? – спросил Зак.

– Да, я ее мать. А это наша подруга Фрида.

Та все пыталась вычесать пальцами пиво из волос.

– Они ждут Люси, – объяснил Джонни, присаживаясь.

– И ваша племянница еще должна прийти. Славная девушка, – сказал Зак, делая глоток.

– Ой, она вовсе не… – начала Фрида. – Ох, не важно.

Она вздохнула и вернулась к своим волосам.

– Могу я взять вам что-нибудь выпить? – наклонился Зак к Фриде.

– Да, я бы не отказалась от… – начала было Фрида.

И тут Барбара закричала:

– Вот они!

Фрида смотрела, как Элли и Люси, смеясь, пробираются сквозь толпу. Точно Красное море перед Моисеем, мужчины расступались перед двумя красивыми молодыми женщинами, а те вовсе этого не замечали.

– Люси Сутамолок! – закричала Барбара, вставая.

Но из-за шума толпы Люси ее не слышала.

– Люси! Эй! – присоединилась Фрида, но девушки все равно не слышали.

Какой-то мужчина остановил подругу Люси и принялся о чем-то спрашивать. Подруга отрицательно помотала головой, а Люси схватила ее за руку и повела за собой дальше.

– Эй, Люс! – позвал Джонни, но в эту самую секунду Люси наклонилась поздороваться с кучкой людей за одним из передних столиков.

Она представила компании свою спутницу. Та поочередно кивнула каждому.

– Пойду приведу их, – предложил Зак.

Едва только закончилась песня, раздававшаяся из динамиков, Барбара, схватившись за представившуюся возможность, пронзительно закричала:

– Люси Сутамолок! Подойди сюда немедленно!

Весь бар вдруг затих. Люси и Элли взглянули в дальний угол, где стояли Барбара, Фрида, Джонни и Зак.

Барбара принялась продираться им навстречу.

– Беги! – воскликнула Люси, толкая Элли к двери.

Беги!

Настал миг, о котором я мечтала столько лет: я вошла в тот бар с Люси в своем маленьком черном платье. Бар оживленно гудел; вокруг было полно молодежи – я не увидела никого старше тридцати; некоторые, судя по всему, даже не успели переодеться после работы. Большинство мужчин сняли галстуки и расстегнули верхние пуговицы рубашек. Некоторые женщины щеголяли в прямых коротких платьях без рукавов. Их волосы были распущены. Те, кто помоложе, носили джинсы и футболки.

Люси, кажется, знала в этом баре всех до одного. Несмотря на вернувшийся ко мне слух, я не могла разобрать ни слова из того, что она говорила знакомым, так что просто кивала, а улыбка моя была точно приклеенная. Уверена, что в бар набилось гораздо больше народу, чем допускают правила пожарной безопасности. И все эти молодые люди расступались перед нами, точно Красное море перед Моисеем, давая дорогу. Я просто поверить не могла!

– Привет, красотка! – обратился ко мне какой-то парень, когда я проходила мимо.

Я улыбнулась и кивнула ему.

– Музыка ужасно громкая! – закричала я Люси, а она в ответ рассмеялась.

– Люси! – позвала ее какая-то компания за столиком, и она наклонилась, чтобы поцеловать в щеку одного из молодых людей.

– Это моя сестра! – сказала она, указывая на меня.

По крайней мере, мне показалось, что она сказала именно это. Я только кивнула и снова заулыбалась. Вы и представить себе не можете, какая там была громкая музыка. Но меня это, в общем, мало заботило.

Вот эти несколько мгновений, что я шла по бару, – больше мне ничего и не нужно было. Я чувствовала себя такой молодой, такой полной энергии. Я чувствовала себя еще красивей, чем была весь этот день.

И тут раздался голос, который мне меньше всего хотелось сейчас услышать.

– Люси Сутамолок! Подойди сюда немедленно! – прогремел он, и эхо прокатилось по всему помещению.

Мы с Люси одновременно оглянулись на звук. И весь бар обернулся на звук.

В глубине стояли Барбара и Фрида, и вид у них был такой, точно их несколько миль протащило за автобусом. Мокрые и растрепанные. Фрида, по всей видимости, была близка к обмороку.

– Беги! – воскликнула Люси и толкнула меня в сторону двери.

Понимаете, я же знаю, что такое Барбара в гневе. Поверьте, едва ли вам захочется впасть в немилость к моему ребенку. Видала я, как ее охватывает такое бешенство, на какое сколь-нибудь рациональный человек просто не способен. Гнев Барбары кого угодно может напугать до смерти.

Бежать отсюда, думала я. Что я могла ей сказать? Как бы стала объясняться?

Но тут я увидела Захарию.

Этот юноша был так красив; он улыбался мне, стоя рядом с двумя мокрыми курицами. А что это с Фридиными волосами?

У меня было два пути: удрать, как и предложила Люси, или остаться и встретить неприятности лицом к лицу.

Барбара все кричала, а Фрида, кажется, готова была расплакаться.

– Мама, тетя Фрида, я все объясню, – сказала Люси, подходя к ним.

Фрида взглянула Люси прямо в глаза:

– Где твоя бабушка? Мы весь день ее разыскиваем!

– Ты видишь, как расстроена тетя Фрида? – вставила Барбара. – Только посмотри!

– Да она просто на части разваливается, – сказала я потрясенно.

Мне случалось видеть, как Фрида принимает что-нибудь слишком близко к сердцу, но такую истерику я наблюдала у нее впервые.

– А ты кто вообще такая? – переключилась на меня Фрида. – Почему пользуешься кредиткой Элли направо и налево?

– Господи, Фрида, потому, что я…

– Погоди! – остановила меня Люси. – Давайте выйдем на улицу, там мы хотя бы будем слышать друг друга.

– Все в порядке? – спросил Захария, не понимая, что происходит.

– Люси, какого черта все это значит? – подхватил Джонни.

– Кажется, вечер окончен, – повернулась к нему Люси. – Мне нужно пойти поговорить с мамой и тетей.

– Тебе тоже нужно идти? – спросил Захария, взяв меня за руку.

Я не знала, что сказать. Я посмотрела на свою дочь, которая была совершенно вне себя. Посмотрела на Фриду – ох, опять она в том ужасном костюме. Я же сказала ей, что она в нем похожа на пуховку для пудры, еще когда она его покупала. Так я стояла и переводила взгляд с дочери на привлекательного мужчину, а потом на свою подругу и думала об одном дне, вычтенном из моей жизни.

– Я вернусь сюда через час, – сказала я Заку. – Подожди меня, всего час.

Барбара, Фрида и Люси уже проталкивались к выходу, и я поспешила за ними. Едва открылись двери и мы вышли на улицу, как Барбара накинулась на Люси совершенно невиданным образом.

– Где твоя бабушка? И кто это такая и почему она разгуливает с бабушкиной кредиткой? – кричала Барбара, показывая на меня.

– Мама, держи себя в руках, – попыталась урезонить ее Люси.

– Нет, Люси, ты и понятия не имеешь, как переволновалась твоя мать, – вмешалась Фрида. – Мы так встревожились, что соображать перестали, что даже забыли ключи от моей квартиры и квартиры Элли. Мы с голода умираем. Нас ограбили. Под дождь попали. И на меня только что опрокинули бутылку пива. Мы полгорода прошагали, чтобы задать один-единственный вопрос. Где твоя бабушка?

Мы все молча уставились на Фриду. Это было что-то новенькое.

– Слушайте, давайте по порядку: сначала мы отведем вас домой, переоденем и накормим горячей едой, – сказала я, кладя руку на плечо Фриды.

– Нет! – Фрида стряхнула мою ладонь. – Я хочу знать, кто ты такая и где Элли.

Я посмотрела на Люси в поисках ответа, но и она его не знала. Жестами спросила: может, мне просто во всем сознаться? Люси отрицательно помотала головой.

– Это моя подруга Мишель, – заявила Люси с уверенным видом. – И она не крала бабушкину кредитку, бабушка сама попросила ее купить разные нужные вещи.

– Она попросила ее купить три торта? – спросила Барбара.

– И поставить их на стол мамы Элли, даже скатерть не постелив? – добавила Фрида.

– Да, именно это она и сказала! – ответила я, будто так оно и было.

– Ну а зачем ей понадобилось примерять и покупать твое платье? – не унималась Барбара.

– Потому что… – Я не нашлась с ответом и снова оглянулась на Люси в поисках помощи.

– Потому что она демонстрирует мою одежду, а как раз эта модель платья у меня закончилась, – поспешно соврала Люси.

– А зачем было говорить, что вы родственники? – потребовала ответа Фрида.

– Мы просто хотели тебя разыграть, – защищалась Люси.

– Да какого черта вам меня разыгрывать? – воскликнула Фрида.

Она и впрямь была сама не своя, иначе бы не стала бросаться словечками из лексикона Люси.

Люси растерянно замолчала, не зная, что ответить. Кажется, лгунья из нее все-таки никудышная.

– Слушайте, давайте вернемся в бабушкину квартиру и найдем вам что-нибудь сухое переодеться. И сообразим поесть, – предложила Люси.

– Да, – согласилась я.

Я взяла под руку Фриду, Люси – свою мать, и мы зашагали прочь.

– В холодильнике цыпленок есть, – добавила я.

– Просто отведите меня домой, – проговорила Фрида, опираясь на мою руку. – Отведите меня обратно.

Вы и представить себе не можете, каких сил стоило поддерживать Фриду и не давать ей упасть, даже в двадцатидевятилетнем теле. Моя квартира находилась всего в нескольких кварталах, но, честное слово, пока мы шли, я пообещала себе, что заставлю Фриду немного похудеть. Мы плелись по улицам Филадельфии в молчании. В какой-то момент оказалось, что Люси и Барбара уже намного опередили нас.

– Я только хочу найти свою подругу, – тихо пожаловалась Фрида.

Мое сердце разбилось.

– Найдешь, Фрида, я тебе обещаю.

– Ты же не злодейка какая-нибудь? – спросила она, подняв на меня глаза. – Ты же ничего не сделала с Элли?

– Конечно нет.

– Ты же не сиделка? Элли не в больнице?

– Ты чепуху несешь, Фрида, – ответила я, успокаивая ее.

– Ты говоришь прямо как Элли, – улыбнулась она.

– Клянусь тебе, с Элли все в порядке, где бы она ни была.

– Надеюсь, ты права. – Она тяжело дышала. – Не знаю, что я буду делать, если с Элли случилось что-то плохое.

– Уверяю тебя, с ней все отлично, – повторила я.

– Я тебе вот что скажу. – Она остановила меня. – Эти женщины не просто мои друзья, они моя семья. И они всегда обращались со мной по-семейному. Я весь день бродила без еды, без туалета, даже без воды, но завтра тоже пойду, если вдруг окажется, что Элли или кто-нибудь еще из ее семьи попал в беду.

– Мне жаль, что тебе пришлось столько сегодня вынести. Правда очень жаль. Я могу лишь сказать, что все образуется и всему найдется объяснение.

– Ты уверена? – В ее взгляде сквозила грусть.

– Сейчас самое главное – отвести тебя домой, снять эту грязную одежду и как следует накормить. Твой сахар, наверное, уже до нуля упал.

– Еще ниже. Даже не представляешь, куда он низвергнулся, – отозвалась она и снова зашагала вперед.

– Как думаешь, что бы сказала Элли, если б узнала, что ты весь день ничего не ела?

Она остановилась и снова поглядела на меня:

– Она бы очень обеспокоилась.

– Верно.

Мы пошли дальше.

– Знаешь, ты немного напоминаешь мне Элли, – сказала она.

– Весь день это слышу.

– Я даже подумала… – Фрида фыркнула. – Я даже подумала – тогда, когда вы с Люси разыграли меня и сказали, что ты ее сестра, – я подумала, что ты очень похожа на Элли. Что ты вылитая Элли в молодости. Прямо жуть, до чего ты похожа на молодую Элли.

– Да. И это мне говорили, вот поэтому мы тебя и подурачили немножко. Мне очень стыдно за этот розыгрыш. Ты его не заслужила.

– Ладно, все нормально. Не надо было мне так легко принимать все на веру.

Мы шли и шли.

– Просто… – Она опять остановилась и обернулась на меня. – Просто… эти глаза. Я знаю эти глаза. Вот они меня и смутили.

Несколько секунд она смотрела мне прямо в глаза, а я смотрела в ее. Я почти надеялась, что она сама обо всем догадается. Я думала, Фрида поймет, она порадуется за меня так, как может порадоваться только настоящий друг. Она не станет завидовать и не выдаст мою тайну. А потом я смогу ей рассказать все-все – как провела этот день, что видела, что испытала. Она охотно выслушает, точно так же, как я с удовольствием поделюсь с ней.

– Нет, – сказала она, отмахиваясь. – Это безумие.

– Что безумие? – Я попыталась осторожно подтолкнуть ее к разгадке.

– Я старая женщина, мне в голову лезут безумные мысли.

И мы с моей лучшей подругой направились к нашему дому.

Вот тут я хочу вас уверить: я всегда знала, что Фрида – мой самый преданный друг. Одни никак не могли взять в толк, почему я всю жизнь о ней забочусь. Другие просто не понимали, как два таких разных человека могут быть столь близкими друзьями. Некоторые женщины, бывало, убеждали меня забыть про Фриду, не звать ее на встречи и вечеринки. Она зануда, говорили они, она не нашего круга, бывало, говорили самые надменные из моих приятельниц, когда Фрида не одевалась по последней моде или доставала в ресторане ручку с блокнотом, чтобы посчитать, сколько она должна по счету за ужин. Я к ним никогда не прислушивалась. Знаете почему? Ответ очень важен, и уж это-то вам точно следует знать, если еще не знаете, так что вот: друзья приходят и уходят. Друзья расходятся в разные стороны по самым разным причинам. Чаще всего потому, что выбирают разные дорожки. Мы с Фридой долгие годы спорили о том, как складывается наша жизнь, но мы всегда держались друг друга и стояли друг за друга горой. Мы всегда были опорой друг для друга на сто пятьдесят процентов, даже тогда, когда никто другой не мог оказать нам поддержку. Мужья – это замечательно, но и они могут порой уйти. А преданный друг – единственный человек, который тебя никогда не подведет.

Здорово, когда вокруг много разных друзей, но гораздо важнее иметь одного друга, который поддержит тебя и в печали, и в радости. Если в твоей жизни случится что-то грандиозное, она порадуется за тебя так, словно это произошло и с ней. В горе она протянет руку помощи и будет с тобой до тех пор, пока все не наладится.

Моя мать, бывало, рассказывала о своей лучшей подруге Эстер Абромовиц – той, что работала в «Саксе», я вам о ней говорила, та самая, на чьих похоронах я произнесла надгробную речь, – и всегда повторяла одну поговорку. Это изречение запало мне в память из маминых рассказов об Эстер, и я всегда думала, что и про Фриду можно так сказать. Друзья – не те, кто едет с тобой на лимузине, но те, кто возвращается с тобой домой на автобусе.

Сегодня Фрида проехала на этом самом автобусе, да еще на пару остановок дальше, чем надо.

Остаток пути до моей квартиры мы прошли молча.

Когда мы наконец добрались до дома, Кен помог мне завести Фриду в лифт и поехал вместе с нами наверх. Фрида бессильно повисла у него на руках, а я все держала ее руку в своей.

– Мидии в остром чесночно-томатном соусе, – пробормотала она.

Взаимные упреки

– Немного левее, вот здесь, – указывала Фрида, пока я массировала ей шею и плечи.

У Фриды постоянно болят плечи. Это потому, что она на них целый мир держит.

Мы вернулись в мою квартиру, и никто не говорил ни слова. Спустя мгновение после того, как я вставила ключи в замок (счастью Фриды и Барбары, когда они увидели, что я достаю из сумочки ключи, не было предела), я схватила пару халатов и вручила их своим промокшим женщинам. Потом отправилась к холодильнику, достала нарезанного цыпленка и положила на тарелку.

– Можно хлеба? – попросила Барбара.

Она жадно набросилась на цыпленка и принялась набивать им рот, точно пещерный человек.

– И супу. Тебе нужно хорошенько поесть, Барбара. – С этими словами я убежала обратно на кухню.

Я всегда держу наготове банку супа, как раз для таких случаев. Пока грелся суп, я вдруг осознала, что никто не поинтересовался, откуда я знаю, где что лежит. Что ж, значит, Фрида с Барбарой по-настоящему вымотались.

– Ох, моя шея, – застонала Фрида. – Надави вот тут посильнее. Да, вот здесь. Ох, как больно!

– Да уж, Фрида, до чего зажатые мышцы, – воскликнула я, разминая сильнее. – Не понимаю, как ты так умудряешься. Я могу для тебя что-нибудь еще сделать? Кстати, как там твои ноги? Мозоли, наверное, ужасно болят.

– Да, теплая ванна для ног не помешала бы, – тихонько всхлипнула Фрида. – У Элли есть такая хорошая большая жаровня…

– Я принесу. – Я пошла на кухню, взяла огромную жаровню и наполнила ее горячей водой.

– Ну как, лучше? – спросила я.

Фрида, погрузив ноги в воду, ела суп.

– Лучше, но не намного, – пожаловалась она.

– Хочешь, я отведу тебя домой?

– Нет, – ответила она. – Я не хочу уходить, пока Элли не вернется. Все равно всю ночь глаз не сомкну от волнения.

В квартире стало тихо. Мне больше нечего было делать, но когда в семье кто-то болеет, есть потребность постоянно крутиться, не присаживаясь ни на минуту. К тому же суета помогала отсрочить то, чего я так опасалась и что, конечно же, неизбежно наступило.

Люси забрала у Барбары тарелку, буквально вылизанную дочиста.

– Люси. – Барбара окликнула дочь, когда та несла тарелку на кухню. – Мы должны разобраться, что здесь происходит. Последний раз тебя спрашиваю. Пожалуйста, скажи мне, что знаешь, где твоя бабушка.

Люси оглянулась на меня с беспомощной надеждой, но все мои выдумки иссякли.

– Я не знаю, – сказала она наконец.

Я очень давно не слышала, чтобы она говорила таким голосом, – с самого ее детства.

– Нет, знаешь, – рявкнула Барбара, наставляя на нее указательный палец. – Ты что-то скрываешь, и я не хочу оставаться в неведении.

– Мам, правда не знаю, – защищалась Люси.

– Считаю до трех. Если не расскажешь мне, что тебе известно про бабушку, я с тобой вообще перестану разговаривать.

– Барбара, прекрати, тебе не кажется, что ты чересчур драматизируешь? – вмешалась я.

– Тебя это вообще не касается! – цыкнула она на меня, подскочив.

Да уж, тут-то я, конечно, заткнулась.

– И раз уж на то пошло, ты кто вообще такая? Люси мне никогда про тебя не говорила. И не смей называть меня Барбара. Для тебя я миссис Сутамолок.

– Они надо мной подшутили, сказав, что она родня, – обиженно вставила Фрида.

– Я знаю одно: все неприятности начались с той самой секунды, когда появилась ты. – Барбара сверлила меня взглядом.

– Мама, тебе нужно успокоиться.

Барбара уже тяжело дышала и не могла остановиться.

– Боже мой, Люси, кажется, у нее сердечный приступ сейчас случится, – сказала я в ужасе.

– У меня в сумочке есть нюхательная соль. Только она у меня не с собой. И я ни одним мускулом не могу пошевелить, я не могу пойти к себе за сумкой, – пробормотала Фрида.

Хоть она и устала, но все же беспокоилась.

– Люси, это уже переходит все границы, – сказала я. – Барбара, тебе нужно успокоиться.

Но та продолжала прерывисто дышать.

– Барбара, – увещевала я, – возьми себя в руки.

– Погоди. – Люси жестом остановила меня. – У нее это бывает. Я знаю, что делать.

Люси спокойно подошла к своей матери и помогла ей сесть.

– Мама, сядь и пару раз глубоко вдохни, иначе тебе придется тяжко. Ну же, мам, сделай глубокий вдох, ради меня… Вдох…

Барбара подняла глаза на Люси и глубоко вдохнула.

– И выдох…

Барбара выдохнула.

И тут на моих глазах произошло что-то невероятное – чего я никогда не видела за все то время, что знала свою дочь. Барбара расплакалась. Ну да, она и раньше плакала, но совсем по-другому. Она дрожала и всхлипывала так, как я и представить себе не могла.

Люси обняла Барбару, а мы с Фридой смотрели молча и не вмешивались.

– Не понимаю, что тут происходит. Почему никто не может мне прямо сказать, где моя мать? – проговорила Барбара сквозь рыдания.

– Мама, ты только дыши, как обычно. Вдох… и выдох… вдох… и выдох. – Люси все баюкала ее.

Такой свою дочь я никогда прежде не видела. Этот человек был мне совершенно не знаком. А вот Люси ее знала. Люси точно знала, что это за человек.

– Люси, если с твоей бабушкой что-то случилось, клянусь тебе, я в окно выброшусь. Честное слово, – рыдала Барбара.

– Мам, бабушка – сильная женщина, и ты тоже. Ты же понимаешь, глубоко внутри, что с ней все в порядке. С ней все хорошо, мама, все хорошо.

– Да, все хорошо! – воскликнула я. – С ней все в полном порядке! Она просто вышла, уехала на день и не хотела, чтобы кто-либо об этом знал.

– Но ты-то кто такая? – недоумевала Фрида.

Я снова посмотрела на Люси.

– Она моя подруга! – заявила та. – Сколько раз мне вам повторять? Мама, ты же понимаешь, что ты не все знаешь о моей жизни. Тебе никогда не приходило в голову, что у меня могут быть друзья, о которых тебе не известно?

Барбара секунду поразмыслила над этим.

– Но мы же каждый день разговариваем, – ответила она.

– Ну, посмотри внимательно, – сказала Люси и показала на меня. – Разве она похожа на человека, который мог сделать с бабушкой что-то плохое? Господи, ну сама посуди.

– Но утром было так странно, – отозвалась Барбара. – Мама заявила, что увидела мышь, а потом соврала – сказала, что пойдет обедать с Фридой.

– А мне сказала, что обедает с Барбарой, – добавила Фрида.

– И это значит, что ее похитили? Это значит, что она попала в беду? Обязательно надо было идти в полицию? – вопрошала Люси.

Ни Барбаре, ни Фриде ответить было нечего. Теперь, когда Люси преподнесла все в таком свете, их беспокойство и правда показалось безосновательным. Мне хотелось сказать им, чтобы они оставили меня в покое, чтобы перестали волноваться обо мне и выставлять себя на посмешище. Но я видела, что мой ребенок уязвлен, обижен, и хотела поступить правильно. Это был мой день. Мой единственный день. Если бы я попыталась открыть им правду, то, по всей вероятности, провела бы остаток этого дня в психбольнице.

– Мама, тетя Фрида, я сейчас скажу что-то такое, за что вы меня, возможно, возненавидите, но я должна это сказать.

– Тогда, может, не стоит, Люси? – встревожилась Фрида.

– Нет уж, скажу, даже если это сделает тебе больно, тетя Фрида.

– Вот уж не знаю, с какой стати тебе делать мне больно, особенно после всего, что я сегодня пережила, но раз уж тебе так хочется… – скорбно смирилась Фрида.

– Нет, не настолько больно, не расстраивайся, – Люси улыбнулась и похлопала Фриду по плечу.

– Ну, тогда ладно.

Люси отвернулась, как будто подбирая слова. Когда она повернулась обратно, вид у нее был донельзя серьезный.

– Мама, тетя Фрида, начните уже наконец жить своей жизнью!

– И что это, интересно, должно означать? – возмутилась Барбара.

– Мама! Сегодня ты вогнала в панику и себя, и тетю Фриду, и все из-за чего? Ну и что, что твоя мать захотела развеяться и удрать на один день? Тебе-то что с того?

– Именно! – воскликнула я. – Спасибо, Люси.

– А ты следи за своим языком! – взвилась Барбара. – Ты и понятия не имеешь, о чем говоришь. Речь о моей матери!

– Вот-вот. Она твоя мать! – подхватила Люси. – Она твоя семидесятипятилетняя мать. И вот уж что есть у бабушки, но нет у тебя, так это своей собственной жизни. Тебе пятьдесят пять, и ты до сих пор одержима идеей поступать так, как считает правильным твоя мать. Тебе не кажется, что пора положить этому конец?

– По-моему, «одержима» – слишком сильное слово, – возразила Барбара.

– Нет, мама, я считаю, это самое что ни на есть подходящее слово, – сказала Люси в сердцах.

– Знаете, как я понимаю, Люси на самом деле хочет сказать вот что, – вмешалась я. – Возможно, в этой семье пора уже всем перестать смотреть друг на друга как на дочь, мать и бабушку и начинать воспринимать друг друга как личности.

– Да, именно это я и хочу сказать. – Люси всплеснула руками. – Мама, посмотри на себя хорошенько! Знаешь, каково было прийти в бар и увидеть тебя там? И все ради чего?

– Я только хотела знать, что случилось с бабушкой. И ты не брала трубку весь день! – вскричала Барбара.

– Потому что у меня сегодня очень трудный день! Возможно, один из самых трудных и важных в моей жизни, и у меня не было времени на разговоры с тобой. Я имею на это право.

– А когда я сказала тебе, что беспокоюсь о маме…

– Нет, ты не сказала, что беспокоишься. Ты сказала, что тетя Фрида ужасно волнуется.

– Я и вправду волновалась, – подтвердила Фрида.

– Ты тоже хороша, между прочим, – повернулась к ней Люси.

Барбара взглянула на свою дочь со слезами на глазах.

– Мама, я говорю тебе это, потому что люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Люси.

– Но, мама, пора тебе уже повзрослеть. Ты просто обязана повзрослеть.

– Я хочу сказать… – Барбара замолчала, обдумывая свои слова. – Наверное, мне стоит начать смотреть на вещи под другим углом.

– Большего я и не прошу, – согласилась Люси.

Но я-то знала, что Люсин совет вполне относится еще к одному человеку – ко мне самой. Я понимала: лучшее, что я могу сделать, – это обрезать наконец пуповину, соединяющую меня с дочерью. Барбара навсегда останется моим ребенком, сколько бы лет ей ни было, но необходимо перестать судить ее. Надо попытаться посмотреть на вещи с ее точки зрения. И вести себя с ней как друг, а не как мать.

Барбара и Люси упали друг другу в объятия, а мы с Фридой смотрели на них.

– А как часто ты звонишь своей матери? – спросила меня Фрида, массируя свои ноги.

– Моя мать давно умерла, – ответила я.

– Ох, я сожалею.

– Спасибо. Но, сказать по правде, она во многом походила на вас, миссис Сутамолок. – Я повернулась к Барбаре.

– Надеюсь, это комплимент, – отозвалась та.

– Она очень любила меня, – сказала я. – Много волновалась обо мне. Но главное, что отличает меня от Люси, – это то, что я всегда слушалась свою мать и делала все, как она говорила.

Фрида отвлеклась от своих ног и посмотрела на меня.

– Вот видишь, она свою маму слушалась, – заметила Барбара дочери.

– А мне надо было поступить так, как сделала Люси. Нельзя было оставлять за матерью последнее слово. Надо было слушать ее советы, но принимать решение самостоятельно, оценив все свои возможности. Мы с Люси очень разные. У Люси есть своя голова на плечах.

Фрида уставилась на меня, вытянув шею, точно хотела разглядеть получше. Барбара улыбнулась и погладила Люси по голове.

– Я ненавидела свою мать, – сказала вдруг Фрида ни с того ни с сего.

– Что? – Мы все дружно повернулись к ней.

– Моя мать очень любила командовать, из-за нее я все время была недовольна собой. – Фрида посмотрела мне прямо в глаза. – Она тоже давно умерла.

Я знаю, мысленно сказала я с грустью, не отводя от нее взгляда.

– Жаль, что мне не хватило решимости пойти ей наперекор, – мягко произнесла Фрида. – Ее уже тридцать лет как нет в живых, а я до сих пор слышу ее тирады. Лучше бы она больше заботилась о себе, а не стремилась контролировать мою жизнь. А знаете что? Я рада, что Элли решила провести этот день в свое удовольствие. Может, и мне стоит так поступить. Слишком много лет я прожила в тревоге, а ведь нужно пожить для себя.

По щеке Фриды скатилась слеза.

– Наверное, пора и мне начать думать собственной головой, – заключила она.

– Уверена, у тебя теперь все получится, – сказала я.

Преисполненная гордостью за Фриду, я улыбнулась ей, а она улыбнулась мне в ответ.

– Я начну тратить свои деньги! – неожиданно объявила Фрида.

– Фрида, только не сходи с ума, – предупредила я, немного беспокоясь, что подруга воспримет мой совет слишком буквально.

– Ох нет, не стоит беспокоиться. У меня денег больше, чем у царя Соломона в его копях.

– Правда? – воскликнули мы хором.

– Ну да, – подтвердила она. – И во сколько бы мне это ни обошлось, отныне буду делать то, о чем всегда мечтала.

– Поезжай в Париж! – воскликнула я (Фрида всегда хотела побывать в Париже).

– Обнови гардероб, – предложила Люси.

– Я куплю себе мобильный! – заявила Фрида.

Это нас рассмешило. Мы все смеялись и не могли остановиться. Когда же смех затих, Барбара глубоко вздохнула и притянула к себе Люси.

– Знаешь, как ни тяжело это признавать, но ты права, – сказала Барбара. – Когда мама вернется, я не стану набрасываться на нее и пилить за то, что она не звонила. Я просто спрошу, хорошо ли она провела день.

– Она решит, что тебе лоботомию сделали, – хмыкнула Фрида, оживившись.

– Ох, тетя Фрида, что я могу сказать? Извини, что таскала тебя за собой весь день, – обратилась к ней Барбара.

– А ты извини, что я на тебя накричала, – улыбнулась ей Фрида.

– Что? – выпалила я.

Я не могла удержаться; неужели Барбара и впрямь довела кроткую Фриду, тише воды ниже травы, до крика? Фрида просверлила меня глазами, но Барбара мой возглас пропустила мимо ушей.

– Что такое, Фрида? – спросила я.

– Не возражаешь, если мы поговорим с тобой наедине минутку? – спросила та, снова глядя мне прямо в глаза.

– Конечно.

Фрида легонько подтолкнула меня в сторону спальни, а когда мы вошли, тихонько прикрыла дверь. Я села на кровать, и она присела рядом.

– Иди, – сказала она, взяв мои руки в свои.

– Ну нет, я не могу оставить тебя в таком состоянии.

– Иди, – повторила она, сжимая мои запястья. – Иди и развлекайся.

Этот наш разговор можно было понять по-разному. Возможно, Фрида не доверяла незнакомке; может, она решила, что девица задумала что-то нехорошее, и хотела избавиться от нее. Может, она просто хотела сказать ей: иди, оставь нас и не возвращайся.

С другой стороны, возможно, Фрида подумала, что посторонняя молодая женщина не должна заниматься семейными проблемами. Может, у этой молодой женщины и своих забот хватало и Фрида просто хотела сказать ей: иди, не надо тебе в это вмешиваться.

Однако же смысл ее слов был для меня очевиден – теперь, когда я припомнила, как она на меня смотрела: я знаю, что это ты. Я хочу, чтобы ты сполна насладилась подарком, который получила. Я все понимаю. Иди.

– У нас все будет хорошо. Иногда всем нам нужно провести немного времени, не решая чужие проблемы, – мягко сказала она. – Иногда нужно закрыться от мира и уделить время самой себе.

Я сделала глубокий вдох:

– Но если я уйду сейчас, не знаю, захочу ли вообще возвращаться.

Я говорила правду. До тех пор, пока не началась семейная драма, я проживала лучший день в своей жизни.

– Ты это сама должна решить, – ответила Фрида, гладя мою руку. – Лично я знаю, что здесь тебя держит слишком многое, чтобы ты не вернулась. Но сейчас тебе нужно уйти.

Моя подруга смотрела мне в глаза так пристально, как никогда раньше. Она знала правду, и мы обе это понимали.

– Ты знаешь? – наконец спросила я ее.

– Разумеется, я знаю, что это ты, – ответила она как ни в чем не бывало.

– А как догадалась?

– Ну, думаю, это еще утром было. Подумала, что я спятила. И еще – ты все спрашивала про мои мозоли и про сахар. К тому же весь этот разговор про твою мать; я слишком хорошо помню эту женщину. Но окончательно поняла, пожалуй, когда ты так бурно откликнулась на то, что я наконец отбрила Барбару. Я, впрочем, все равно уверена, что я спятила.

– Ну да, ты и правда спятила, – засмеялась я, и она засмеялась вместе со мной.

Тайна раскрылась. Господи, как же хорошо.

– Я думала, тебя инфаркт хватит, если ты меня узнаешь, – выдохнула я.

– Разве можно в нашем возрасте чему-то так сильно удивиться?

– Это верно. Хотя сама я была ошарашена.

– Но как это случилось? – спросила она, опуская взгляд на наши руки: мои, гладкие, без неровностей и морщин, и свои, старушечьи. – Как такое могло произойти?

– Фрида, если б я знала, я бы разливала зелье по бутылкам и продавала на черном рынке. Когда я сегодня утром проснулась и посмотрелась в зеркало, то решила, что умерла.

Фрида замолчала, не поднимая глаз, и сжала мои ладони:

– Ты чувствуешь?

– Разумеется, чувствую, – ответила я.

– Тогда, может, это я умерла, – пробормотала она. – Я сегодня все муки ада вынесла, так что меня бы это не удивило.

Я сжала ее руки:

– Ну а ты чувствуешь?

– Я не умерла, – улыбнулась она. – Дай мне поглядеть на тебя секунду, – попросила она и положила ладонь мне на щеку.

– О чем ты думаешь? – спросила я.

– Как будто я возвращаюсь назад во времени, – прошептала она, исследуя мои скулы. – Я смотрю на тебя, а вижу только себя в этом же возрасте.

– Может, это вирус. Может, завтра ты тоже проснешься молодой, – пошутила я.

– Ох, надеюсь, что нет, – быстро сказала она, отдергивая руку, будто и впрямь могла подцепить какую-то заразу.

– Но почему?

– Видишь ли, потому что я прожила эту жизнь. Мне не нужно возвращаться назад и жить ее заново.

Ее слова застали меня врасплох.

– Ты хочешь сказать, что если бы тебе выпал такой шанс, ты бы им не воспользовалась?

– Элли, в этом мы с тобой всегда отличались друг от друга. Мне не нужно быть моложе или выглядеть моложе. Я никогда не боялась старости. К тому же я бы слишком скучала по Солу. Я не смогу снова стать молодой, если Сола не будет рядом. В этом возрасте мы с Солом в одиночку противостояли всему миру. Без него все это не будет иметь для меня смысла. Нет… – Она покачала головой. – Это твое желание, не мое.

– Но, Фрида, освободиться от физической боли, снова стать красивой, чувствовать, что готова горы своротить, – разве ты не хочешь получить такую возможность?

– А кто говорит, что я сейчас не могу быть красивой? – кокетливо спросила она, поправляя футболку. – Мне не нравится чувствовать себя старой. Я имею в виду не внешность, а вот это внутреннее ощущение. Я устала от этого чувства, и теперь у меня есть шанс все изменить. Это мне по силам. И я это сделаю. А помолодеть? Нет, моя молодость уже прошла. Ты же меня знаешь – я даже повторы по телевизору не люблю. Я уже это видела. Что было, то было.

– Ты хочешь сказать, что вообще ни о чем не жалеешь?

– Элли, – она снова взяла меня за руки, – ты не умерла. И ты не спишь. Ты не попала в какой-то параллельный мир. Знаешь, что я думаю?

Она положила ладонь мне на щеку.

– Что, Фрида?

– Я думаю, что ты сейчас оглядываешься на свою жизнь, пытаешься найти ответ на вопрос, мучивший тебя много лет. Если этот вопрос столько лет не выходит у тебя из головы, то он просто требует ответа.

Я растерянно уставилась на подругу:

– Что за вопрос? У меня много вопросов.

– Ну, вся эта новообретенная молодость, это так, побочный эффект. На самом деле, уж насколько я тебя знаю, есть один вопрос, который тебя всю жизнь терзал. Так сильно терзал, что каким-то чудом, нежданно-негаданно, тебе дали шанс найти на него ответ.

– Но что за вопрос-то? Не ходи вокруг да около.

– Ты что, правда не знаешь? – На лице Фриды отобразилось изумление.

– Нет, не знаю.

– Ну, тогда не мне тебе говорить. Думаю, с этим ты все-таки должна сама разобраться.

– Считаешь, поэтому со мной такое и произошло?

– Ты загадала желание. Желания всегда сбываются. Это вовсе не бред, как тебе кажется.

– И что случится, если я найду вопрос, то есть ответ? Что, если в моей власти остаться такой насовсем?

– Ну, тогда ты сможешь изредка навещать старых друзей.

– А ты не будешь на меня сердиться?

– Как я могу сердиться на тебя? Элли, я хочу того же, чего и ты. – Она улыбнулась; я знала, что так оно и есть. – Я желаю тебе только лучшего. Если это не причинит тебе вреда. Чтобы ты чувствовала, что все делаешь правильно, и была довольна. Вот и все, чего я хочу.

Мы обнялись и долго не размыкали объятий. А потом снова посмотрели друг другу в глаза.

– Для такой старушки у тебя весьма широкие взгляды на жизнь, – сказала я ей.

– Эй. – Она легонько хлопнула меня по руке. – Ты старше меня.

– На месяц.

– На месяц и два дня. – Она рассмеялась, и я подхватила ее смех.

– Чего я никак не могу взять в толк, так это почему Барбара все еще не догадалась. Как думаешь, почему?

– А как она могла понять, что это ты? – отозвалась Фрида. – Барбара никогда не знала тебя такой. Она знала только свою мать.

– Но она же миллионы моих фотографий видела. И когда я была в этом возрасте, она уже родилась. Как же она меня не помнит?

– По фотографиям невозможно восстановить всю историю целиком. Ты же знаешь, – пояснила Фрида.

– Хм, в таком ключе я никогда об этом не думала. Именно это Люси сегодня и сказала: Барбара никогда не замечала во мне человека, она видела только свою мать. Так же, как я видела в ней только свою дочь. – Мы снова улыбнулись друг другу. – Ладно.

Я еще раз сжала ее руку напоследок.

– А теперь иди, – сказала она вновь.

– Ты уверена?

– Я не собираюсь повторяться. Я уже выдохлась. – Фрида легонько пихнула меня в бок.

Я посмотрела на подругу и снова улыбнулась:

– Спасибо тебе.

Мы встали и рука об руку вышли в гостиную, где по-прежнему сидели Люси с Барбарой.

– Если вы не против, мне пора идти, – объявила я.

– Ты куда? – спросила Люси, многозначительно на меня посмотрев.

– Не хочу докучать вашей семье еще больше, я и так уже вызвала немало хлопот. Извините, если причинила беспокойство.

– Ты тоже извини. – Барбара взглянула на меня. – Мне жаль, что тебе пришлось встретиться с нами при таких обстоятельствах. Может, зайдешь как-нибудь и познакомишься с бабушкой Элли.

– О, это было бы чудесно. Мне кажется, будто я ее уже знаю.

Фрида тихонько прыснула.

– Но куда ты идешь? – допытывалась Люси.

– Я тебе потом позвоню, – сказала я.

– У нее дела, – объяснила Фрида, медленно усаживаясь рядом с Барбарой. – В конце концов, она молодая женщина.

Фрида улыбнулась и посмотрела на меня:

– Пусть делает все по-своему.

– Барбара, – окликнула я напоследок.

– Да?

Для этого мгновения слов у меня не нашлось. Я хотела рассказать ей все: как мне было жаль и как я гордилась ею. Я хотела, чтобы она наконец узнала меня такую.

– Рада была познакомиться, – сказала я спустя секунду.

– Я тоже рада. Надеюсь, наша следующая встреча пройдет в менее напряженной обстановке.

– Да, – улыбнулась я. – Я тоже надеюсь.

Я вышла из квартиры в коридор и нажала кнопку вызова лифта.

Стоя в лифте, глядя, как сменяют друг друга цифры, я размышляла, о каком же вопросе говорила Фрида. И даст ли мне сегодняшний вечер ответ, который я искала все эти годы?

Лучший вечер в моей жизни

Я неслась по Волнат-стрит так, будто от этого зависела моя жизнь. Может, она и правда от этого зависела. Я бежала навстречу вечеру, о котором мечтала всю жизнь.

Я хотела найти Захарию, всего-то. Мне бы только приблизиться к нему, только снова поймать это ощущение полной беззаботности, и тогда все сразу станет как надо. Все мои приоритеты переменились меньше чем за двадцать четыре часа. Мне нужно было понять, зачем мне все это приключение. Если не для того, чтобы взглянуть на себя в красивом белье или поваляться на солнце, то зачем тогда?

Я мчалась на шпильках квартал за кварталом, мимо молодых людей, ужинающих в летних кафе, мимо магазинов, закрывающихся гораздо позже того времени, когда я обычно ложусь спать.

И тут я увидела его.

Он стоял, прислонившись к уличному фонарю, точно Фрэнк Синатра в каком-то старом фильме.

И когда он увидел меня, его великолепные глаза загорелись.

– Почему ты бежишь? – рассмеялся он.

– Я… Я не знаю! – Я хихикнула, бросаясь ему в объятия.

– Так рада меня видеть? – улыбнулся он, заглядывая мне в глаза.

– Да, – улыбнулась я в ответ.

Он взял меня за руки и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть.

– Боже мой, ты восхитительна.

Я не нашлась что ответить. Просто улыбнулась.

– Ну так какие у нас на сегодня планы? – спросил Захария.

Он приобнял меня и повел по улице.

– Я хочу все! – восторженно заявила я, почти подпрыгивая.

– Все-все? – откликнулся он эхом.

– Я хочу заглянуть в каждый уголок этого города, где не бывала раньше.

– Хорошо, так давай начнем.

– Будешь моим гидом. Тебе решать, куда идти, – сказала я.

– Ты первый раз в Филадельфии?

– Ну, я здесь уже бывала, – попыталась объяснить я, – но не так, совсем по-другому.

– В смысле, ты всегда с семьей приезжала?

– Вот именно. Сегодня я в первый раз наконец-то могу делать что хочу и идти куда хочу.

– Ну что ж, – произнес он и взмахом руки показал на стоящий перед нами мотоцикл, – карета подана.

Я посмотрела на него, потом перевела взгляд на эту штуку.

– Ты что, предлагаешь ехать вот на этом? – спросила я, слегка потрясенная.

– Это лучший способ повидать город, – ответил он, протягивая мне шлем. – Ты что, боишься?

– О нет-нет. – Я замахала руками. – Я на эту штуку не полезу. Уж будь уверен.

– Обещаю, все будет в порядке, – сказал он, застегивая на мне шлем, – я очень опытный водитель. В прошлом году я два месяца проездил на таком же мотоцикле по всему Риму. Уж поверь мне, если я смог управлять этой штукой на римских улицах и ни разу не попал в аварию, то до бульвара Кеннеди запросто доеду.

– Итальянские водители просто сумасшедшие, – вставила я. – Мы с моим… моим другом Говардом как-то взяли напрокат машину, чтобы доехать до Тосканы. Я от самого Колизея не могла отнять руки от глаз, пока мы не отъехали от города миль на двадцать.

– Говарду ты доверилась, а мне не доверяешь? – В его голубых глазах мелькнула улыбка. – К тому же ты вроде как хотела сегодня сумасбродничать.

– Но я же в платье и на каблуках, – запротестовала я.

– Мы не на мотогонки едем, – заметил он.

– Ладно.

Он подал мне руку и помог забраться на заднее сиденье.

– В конце концов, ничего страшного же не случится?

Честно говоря, мысленно я очень хорошо представляла себе самое страшное, что может случиться. Что, если, боже упаси, мы попадем в аварию? Представляете, что будет, когда в больнице увидят мое удостоверение личности? И как Люси с Фридой докажут медикам, что я – это я? Ох, как это нелепо.

И если вам приходилось кататься на такой махине в платье, может, вы мне расскажете, как можно усесться на нее верхом в мини-юбке и при этом остаться в рамках приличия. Я ужасно нервничала от мысли, что Захария может мельком увидеть что-нибудь такое, чего ему видеть не полагается. Помню, как-то раз Люси садилась в такси, чтобы ехать на ужин, а на ней было очередное короткое платье. Когда она забиралась на заднее сидение, ее нижнее белье предстало на обозрение всем желающим. Я потом ее отругала за то, что она садилась в машину таким неподобающим образом. Она извинилась и сказала, будто ей было вовсе невдомек, что она «дает Бритни». Разумеется, она мне потом рассказала, кто такая эта Бритни Спиртс (ее ведь так зовут, Спиртс? Или Спирс? Понятия не имею), которая светит своими интимными органами во всех глянцевых журналах и в Интернете. Сегодня мне меньше всего хотелось «дать Бритни Спиртс».

Захария уселся передо мной, а потом положил мои руки себе на талию. Я сидела, прижавшись к его спине; он завел мотор. Мои обнаженные бедра касались его ног. Моя мать переворачивалась в могиле.

И тут мы взяли с места. Клянусь, я правда почувствовала, как Смерть с косой встала за моим плечом (а может, это была моя мать), поэтому еще крепче вцепилась в Захарию и завизжала:

– Не гони так! Не надо между машин, Господи Иисусе, Мария и Иосиф – слишком близко к той машине! Господи, мы разобьемся!

Когда мы наконец на секунду остановились, Захария обернулся и посмотрел на меня.

– Знаешь, ты меня вот-вот насквозь проткнешь, – Он рассмеялся. – Расслабься, получай удовольствие.

Я потрясла руками, чтобы восстановить приток крови; платье прилипло к телу от пота.

– Может, нам припарковать его здесь и взять такси, – предложила я.

– Со мной ты в безопасности, – ответил он, стараясь перекричать шум заводимого двигателя. – Обещаю.

И мы снова погнали.

Через несколько кварталов я начала успокаиваться. Через шесть кварталов я даже смогла открыть глаза. Еще через шесть у меня нос начал зудеть, и я отняла одну руку от талии Зака, чтобы почесаться.

– Ну как, уже освоилась? – спросил он, когда мы остановились на очередном светофоре.

– Кажется, да, – отозвалась я.

– Готова ускориться?

– Нееееет!

Это его рассмешило.

Захария довез меня прямо до набережной Пеннс-Лэндинг, а потом обратно в исторический центр. Должна признать, когда мы проезжали мимо здания Зала независимости, я уже начала получать удовольствие от поездки. Захария рассказывал что-то из истории города, и я пыталась слушать, но мотор ревел слишком громко, так что я просто кивала. Еще оказалось забавно разглядывать прохожих на улицах. Когда смотришь из машины, все выглядит совсем по-другому. Теплый ночной ветерок обдувал мое лицо, и было ужасно приятно.

– Ты там не замерзла? – поинтересовался он, слезая с мотоцикла и помогая мне сойти.

Я помотала головой. Я не сомневалась, что простужусь, как пить дать, но, вообще-то, мне нравилось чувствовать ветер.

– Пойдем, покажу тебе кое-что.

Он зашагал к белому стеклянному зданию, а я сняла шлем, пригладила волосы и поправила платье. Захария постучал в окошко и махнул рукой кому-то внутри.

– Похоже, закрыто, – сказала я.

– Все под контролем, – доверительно сообщил он.

Подойдя к нему, я увидела, что он машет охраннику, а тот указывает куда-то вбок.

– Нельзя уезжать из Филадельфии, не сходив сюда. Плохой бы я был гид, если бы не показал тебе эту штуку.

– А что это? – спросила я.

– Спасибо, Гас, – сказал Захария охраннику, когда тот открыл дверь.

– Можете не торопиться, – отозвался тот.

– Да это же колокол Свободы! – взвизгнула я.

Ну разве можно в это поверить: за все семьдесят пять лет, что я прожила в Филадельфии, я ни разу не видела колокол Свободы? Я весь мир объездила, а свой собственный город толком и не посмотрела. До чего нелепо! Разумеется, я видела его копии в сувенирном магазине в аэропорту, и мне всю жизнь попадались его изображения, но вблизи я не видела его никогда.

Колокол окружало стальное ограждение высотой по пояс, но, когда Захария спросил, Гас сказал, что можно ходить вокруг сколько угодно, только не прикасаться.

– Так со всеми бесценными произведениями искусства: даже жир с кожи рук может им повредить, – объяснила я.

Я говорила, что уже много лет состою в комитете планирования при Художественном музее Филадельфии?

– Так и есть, – кивнул Гас.

– Он больше, чем кажется на картинках, – восхитилась я.

Я подошла поближе, чтобы прочитать надпись на колоколе.

– Видишь, что там? – спросил Захария.

– Слова не могу разобрать. – Я сощурилась (а потом, конечно же, вспомнила, что с моим теперешним зрением на «единицу» щуриться совсем не нужно).

И объявите свободу на земле всем жителям ее.

Лев. 25: 10

По заказу Ассамблеи провинции Пенсильвания

для здания Законодательного собрания в Филадельфии

Пасс и Стоу

Филадельфия

1753

Как же кстати пришлась эта фраза именно в этот момент – как она была созвучна моим мыслям. Колокол Свободы был символом независимости, свободы и независимости от себя самой. Как жаль, что слова не встретились мне прежде, – очень жаль! Интересно, какие еще важные достопримечательности я упустила за эти годы.

Мы еще какое-то время постояли, в молчании взирая на колокол.

– Не понимаю, как так получилось, но спасибо, что привел меня сюда, – сказала я.

– Всегда пожалуйста, – улыбнулся Зак.

– Гас, спасибо, что впустили нас, – поблагодарила я охранника, когда мы выходили.

– Пожалуйста, – отозвался тот.

Пока Гас закрывал за нами дверь, я повернулась к Захарии:

– Как тебе это удалось?

– Я пожертвовал им много денег. Тем, кто делает большие пожертвования, такое позволяется.

– Все, поняла, – ответила я. – К моему другу Говарду «скорая» из пенсильванской больницы приезжала по первому звонку, потому что он много пожертвовал на исследования.

– Так Говард из Филадельфии? – перебил он меня.

– А, ну да, но это было очень давно. Он переехал. – Я сочиняла на ходу. – В Чикаго.

– А сколько же лет ему было, когда он делал такие пожертвования? – поинтересовался Зак, протягивая мне шлем.

– Э-э-э, ну, это его семья жертвовала в основном, – соврала я.

– Вот как. А как его фамилия? Просто мы тут в Филадельфии все друг друга знаем.

– Нет, его семью ты не знаешь, – быстро ответила я, надевая шлем. – Они тоже переехали.

– Ну ладно. – Он наконец сдался. – Ну как, ты вообще голодная?

Какое счастье, что он сменил тему.

– Да умираю с голоду! – воскликнула я. – Есть идеи?

– Ну, можно заскочить в какой-нибудь из первоклассных ресторанов в центре, но я думаю, ты будешь не прочь отведать истинно филадельфийской еды.

– Чизстейк! – обрадовалась я. – Ох, сколько лет я не ела чизстейк!

Просто идеально. Разумеется, я бывала во всех этих ресторанах, куда он мог меня повезти.

– Ты следишь за фигурой? – спросил Зак, кидая на меня оценивающий взгляд.

– Нет. – Я покачала головой. – Я холестерина боюсь.

– Вот и умница, – усмехнулся он. – Никогда не рано начинать думать о таких вещах.

– Я, конечно, слежу за фигурой. Но у меня метаболизм хороший. Вот моя… моя… моя сестра пошла в отца. Вечно сидит на диете, хотя, по-моему, она больше говорит о ней, чем соблюдает. Но у нас с Люси не так. Мы можем есть практически все, что захотим.

– Твоей сестре это, наверное, ужасно не нравится.

Я секунду поразмыслила над его словами:

– Знаешь, пожалуй, так и есть.

Забираясь на мотоцикл второй раз в жизни, я думала: что ж, уж если эта махина меня не убила, то и от холестерина в чизстейке ничего не случится.

– Твои слова мне по душе, – сказал он. – Но если тебе предстоит съесть первый чизстейк за много лет, надо, чтобы он был самый лучший!

– В «Джуниорс», на Семнадцатую? – спросила я.

– К «Пэту», на юг!

– Поехали! – воскликнула я, перекрикивая шум заводящегося двигателя, и в следующее мгновение мы уже снова мчали по улице.

Через несколько кварталов мы остановились на светофоре.

– Ты там как? – поинтересовался Захария.

– Если хочешь, можешь прибавить газу!

* * *

– Мне, пожалуйста, сэндвич по-филадельфийски, – обратилась я в окошко заказа, когда мы приехали к кафе.

Человек за перегородкой посмотрел на меня с недоумением.

– Ей с сырной пастой, – вмешался Захария. – Жареный лук будешь?

– Да. – У меня слюнки потекли.

– Тогда с пастой и добавить, – обернулся он к человеку за стойкой. – Два с пастой, добавить, пустой.

– Что ты ему такое сказал? – спросила я, когда мы отошли от окошка.

– Здесь чизстейки заказывают по-особому, – пояснил он. – Я взял нам сэндвичи со стейком и сырной пастой и с жареным луком.

– Ага, это, значит, было «с пастой и добавить». – Я повторила, и он усмехнулся. – Ой, я бы лучше со швейцарским сыром. Может, сказать ему?

Я повернулась было обратно к человеку в окошке.

– О, ни в коем случае. – Зак остановил меня, будто я сказала что-то неподобающее. – Со швейцарским сыром здесь не делают. Нас отсюда вышвырнут.

– Вот оно как! А что значит «пустой»?

– Сэндвич получается лучше, если мякиш из хлеба вынуть.

– О, вот это хитроумно. И калорий меньше. Надо будет сказать сестре, – добавила я.

Хотя, с другой стороны, вообще-то, незачем лишний раз сердить Барбару, заводя разговор на такие темы.

Я схватила ворох салфеток, а Захария нашел нам два места за столиком снаружи. Половину салфеток я отдала ему, а одну разложила на столе перед собой.

– Ух ты, какие мы щепетильные, – с усмешкой сказал он.

– Да, пожалуй, – отозвалась я. – Но кто знает, кто за этим столиком сидел?

– Дельно подмечено, – согласился он и поставил передо мной мой чизстейк, а сам взял салфетку и, расправив, положил ее перед собой с преувеличенной аккуратностью.

Откусывая от своего чизстейка – то есть сэндвича с пастой и «добавить» (между прочим, фантастически вкусного), – я отчаянно старалась не заляпаться жареным луком, брызнувшим с другого конца.

– Не слишком изысканно, но вкусно, – подытожил Захария.

– Лучше и не скажешь, – согласилась я.

– Теперь можешь официально заявить своим друзьям в Чикаго, что ела чизстейк в самом подходящем месте. Думаю, это все равно что у вас сходить в «Джордано»?

– А что это?

– Ну, как сходить в «Джордано» поесть пиццы по-чикагски. Только не говори, что живешь в Чикаго и никогда не была в «Джордано».

– Ну конечно была! – воскликнула я, надеясь, что он не станет больше задавать мне вопросы.

Что это еще за «Джордано» и откуда мне знать, что такое пицца по-чикагски?

– Расскажи мне про свой веб-сайт, – попросила я, быстро меняя тему.

– Мне кажется, такой стильной девушке наверняка приходилось покупать одежду через мой сайт.

– Нет. – Я покачала головой. – Я никогда ничего не покупала через Интернет. У меня даже компьютера нет.

– Что, серьезно? – Он уставился на меня так, будто я из пещеры вышла (в общем-то, так оно и было).

– У меня нет компьютера. Я не доверяю ему данные своей кредитки, ведь кто угодно может их узнать. Наверняка в результате я без денег останусь, потому что их украдут.

– Знаешь, на большинстве сайтов есть специальные защитные программы. Да и вообще, покупать через Интернет сейчас безопаснее, чем покупать по телефону.

– Ой да ладно, – возразила я. – Я скорее дам свою карточку в руки живому человеку, чем отправлю ее данные неизвестно кому в Интернете!

Мне это казалось ужасно логичным.

– Ты и правда понятия не имеешь о моем веб-сайте?

– Нет, а что?

Захария покачал головой:

– Просто у большинства женщин, когда они узнают, что я владелец сайта «Кутюр» – кутюр-точка-ком, – перед глазами начинают плясать платья от Версаче. Я как рок-звезда! Все девушки хотят урвать от меня кусочек. К сожалению, мне нелегко понять, что им больше по душе – я или мой сайт.

– Верится с трудом, – сказала я, думая о том, какой он привлекательный. – То есть, имея такие потрясающие глаза и шикарную улыбку, ты хочешь сказать, что тебя просто используют?

– Ты удивишься. Люси твердит, что мне не следует быть таким заботливым, что девушки потом будут просто водить меня за нос, но я не могу иначе. Можешь называть меня старомодным, но я считаю, что если уж пригласил девушку на свидание, обходиться с ней надо как подобает.

– Я ей сегодня то же самое сказала! – воскликнула я.

– Рад, что ты тоже так думаешь.

– Поверь мне, если уж девушка настолько глупа, что использует парня вроде тебя, только чтобы заполучить бесплатную одежду или поужинать, она не стоит твоего внимания.

– Мне это нравится, – улыбнулся он, откусывая от сэндвича.

– Хотя, пожалуй, я воспользуюсь твоей добротой и отправлю тебя взять мне еще один сэндвич, как только управлюсь с этим.

– В таком случае разрешаю тебе меня использовать. – Он рассмеялся и задержал на мне взгляд – дольше, чем следовало бы.

Он все не отводил от меня глаз, а я откусила еще сэндвича.

– Что такое? – спросила я, прикрывая рукой рот, набитый едой.

– То есть ты никогда не слышала о моем сайте и никогда не покупала ничего через Интернет?

– Нет, – ответила я. – Я же тебе сказала: я не доверяю покупкам онлайн. Но расскажи мне, про что этот сайт. Я слыхала про «Амазон» – это что-то в том же духе?

– Да, но «Амазон» скорее сродни вулвортовским магазинам «Все по пять или десять центов», хотя ты, наверное, слишком молода, чтобы их помнить. Там продавали все подряд, от золотых рыбок до телевизоров.

– Кажется, я слышала о таких, – соврала я, припомнив бессчетные часы своей юности, проведенные в «Вулворте» на Сити-Лайн-авеню.

– Ну а «Кутюр» – это скорее как фешенебельный универмаг. На этом сайте можно купить все последние модные новинки, от чулок и платьев до вечерних нарядов и верхней одежды, но главное то, что все подбирается с учетом твоего собственного стиля.

– Это как? – спросила я оторопело.

– Видишь ли, на сайте есть место, где ты можешь хранить все свои данные: что тебе нравится или не нравится – и еще твой размер. Заполняется анкета за двадцать минут. У нас длинный, очень подробный список вопросов. А потом каждую неделю, или каждый месяц, или каждый день, если ты много покупаешь, тебе на почту приходит письмо с фотографиями новых поступлений – тех нарядов, которые соответствуют введенным параметрам. Не важно, ищешь ты джинсы или вечернее платье от известного модельера, – сайт подберет то, что тебе нужно и что подходит тебе по вкусу, цене и хорошо сидит.

– Невероятно! – воскликнула я.

– Да, магазин пользуется большой популярностью, – улыбнулся Зак. – А еще, если загрузить свою фотографию в полный рост, мы сможем наложить на фото каждую вещь и понять, как ты будешь в ней выглядеть еще до того, как сделаешь заказ.

– То есть, если я захожу на сайт и вижу симпатичную кофточку, я могу просто перенести ее на свою картинку? – уточнила я.

– Ну, ты и есть модель на фото кофточки.

– Да? – Я была озадачена.

– Ну, на своей странице. Представь себе, что ты смотришь каталог и видишь там модель в каком-нибудь наряде.

– Представила.

– Вот, а на сайте в этом наряде ты сама.

– Но как у вас получается надевать на всех эти вещи? Как так получается, что всякий, кто заходит на сайт, видит себя, а не кого-то другого?

– В этом вся прелесть Интернета, – ответил Зак буднично.

– Гениально! – вскричала я. – Ничего великолепнее в жизни не слышала. И ты можешь заниматься этим, прямо не выходя из дома?

Эта идея меня просто потрясла.

– Разумеется. Я хочу сказать, это давно не новость. Сейчас многие сайты так делают. Просто мы были одними из первых. Поверить не могу, что ты никогда про нас не слышала!

– Неудивительно, что девушки так и увиваются за тобой. Ты же воплотил их мечты! – Я попыталась осмыслить услышанное. – Подожди, я хочу понять. Это похоже на то, как было раньше, когда я была маленькая: бабушка мне рассказывала: все продавщицы знали, что тебе нравится, и подбирали тебе вещи по вкусу. Только теперь это все в Интернете?

– Вообще-то… – он замялся, – забавно, что ты так говоришь. Эта идея пришла мне в голову благодаря моей бабушке, она много лет проработала в универмаге «Сакс», в Бала-Кинвид.

Он снова замолчал ненадолго.

– Вообще-то, идея пришла мне в голову на похоронах моей бабушки. И как раз про это я хотел рассказать. – Он улыбнулся. – Видишь ли, на похоронах моей бабушки прощальную речь говорила дочь ее лучшей подруги – о том, что моя бабушка была последней из великих галантерейщиц, она всегда знала в лицо всех покупательниц и их вкусы. Я понимаю, нехорошо говорить, что я придумал модель бизнеса на похоронах своей бабушки…

Зак опустил глаза и улыбнулся. Наверное, подумал о ней. Потом взглянул на меня:

– Я никому этого не рассказывал. Но я должен открыть тебе…

Я совершенно точно знала, что именно он собирается мне открыть, и внезапно почувствовала слабость в коленях.

– Дело в том, что – и я об этом даже Люси не рассказывал.

– Тогда лучше и мне не говори, – остановила я его.

Я не хотела этого слышать.

– Нет, мне нужно тебе рассказать. Вообще-то, я даже должен тебе рассказать, потому что… речь на похоронах произнесла твоя бабушка.

– Так твоя бабушка – Эстер Абромовиц! – выдохнула я, а по спине пробежал холодок.

– Ну да, – признался он, а потом посмотрел на меня с беспокойством. – Все хорошо?

Он явно заметил, что у меня кровь отлила от лица.

Итак, у меня свидание с внуком лучшей подруги моей матери. Я помню маленького Захарию еще новорожденным. Кажется, я купила ему в подарок голубое одеяльце! И Эстер постоянно показывала его фотографии, миллион раз.

– Извини, знаю, звучит немного странно, – сказал он. – Просто мне действительно запали в душу слова твоей бабушки.

– Нет, я только… – я пыталась собраться и говорить как ни в чем не бывало, – я знаю, что моя бабушка очень любила твою бабушку.

Во рту внезапно пересохло, я отпила колы и перевела дыхание.

– Она рассказывала мне, что твоя бабушка знала всех покупательниц по имени, знала, какой стиль каждая предпочитает.

– Не понимаю, почему я никому ничего не говорил. Наверное, меня смущало то, что эта идея появилась на ее похоронах. Но слова твоей бабушки – они очень глубоко тронули меня. Твоя бабушка в тот день так красиво говорила о моей бабушке и о том, как та любила свою работу, – я не мог не вдохновиться ее речью.

– То есть ты хочешь сказать, всего этого не случилось бы, если бы я… Если бы моя бабушка не произнесла в тот день прощальную речь?

– Примерно так и есть, да.

– И слова моей бабушки так сильно подействовали, что у тебя появилась идея сайта?

Он кивнул:

– Да, типа того. Твоя бабушка – просто потрясающая женщина. Люси постоянно о ней говорит. Может, нам всем вместе поужинать как-нибудь, когда ты снова будешь в городе?

– Уверена, она с удовольствием согласится! – выпалила я.

– Как думаешь, еще не слишком поздно рассказать ей, как сильно взволновали меня ее слова в тот день?

– Ни черта не поздно! – с энтузиазмом воскликнула я, расплываясь в широкой улыбке. – Это ее ужасно обрадует! Она будет на вершине блаженства!

Он засмеялся:

– Не слышал, чтобы сейчас кто-нибудь так выражался – «на вершине блаженства»! Тебе говорили, что ты мудра не по годам?

– Чаще, чем я могу упомнить, – ответила я с улыбкой, преисполняясь необыкновенной гордости.

* * *

Прикончив второй чизстейк, порцию картошки фри и две кока-колы, я летящей походкой двинулась к мотоциклу.

– Не представляю, как ты вообще ухитряешься ходить после такого количества еды, – заметил он, подходя ко мне.

– Я себя чувствую пушинкой! – Я слегка подпрыгнула.

– Надеюсь, в твой сэндвич ничего не подложили, пока я не видел, – засмеялся он.

– Вроде наркотиков? – спросила я.

– Да, – сказал он, – вроде наркотиков.

– Даже если и подложили, мне все равно. – Я вскинула руки вверх. – Захария?

Он опять засмеялся.

– Что такое? Я сказала что-то смешное?

– Просто никто не зовет меня Захарией, кроме мамы, – сказал он со смехом.

– Захария? – повторила я.

– Да? – Он повернулся ко мне и положил руки мне на талию.

Я заглянула ему в глаза:

– Люси говорит, мне следует изображать недотрогу, но я так не умею. Я просто хочу сказать тебе, что это лучший вечер в моей жизни.

– И у меня тоже, – ответил он, прижимая меня к себе чуть крепче.

Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались. Мне ужасно хотелось поцеловать его – так сильно, что стало совершенно безразлично, видела я его младенческие фотографии в ванне с голым задом или нет. Лучше всего описать это так: мои губы были точно магниты, которые так тянуло к его губам, что я не могла сопротивляться. А потом – боже милосердный! – он меня поцеловал.

И я обвила его шею руками и ответила на поцелуй.

Мелькнула мысль о людях, толпившихся вокруг кафе: наверняка они пялились на нас и нашу нежность, выставленную на всеобщее обозрение, – но мне было все равно. Я только хотела целовать, целовать его не переставая, и мы прижимались друг к другу все теснее.

Я вспотела. Я совершенно точно вспотела от волнения и остроты ощущений. Мысли проносились на бешеной скорости, и думать я могла только об одном: я влюбилась.

Зная Захарию – не внука Эстер, но этого любезного джентльмена – весьма недолгое время, я уже понимала: я нашла свою родственную душу. Он был главной, одной-единственной причиной, по которой в этот день мне стало двадцать девять. В этом я не сомневалась ни капельки. Я вдруг поняла, что это за вопрос, на который я искала ответ: кто же моя родственная душа? Ответом был Захария, я знала это доподлинно.

Я хотела, чтобы наш поцелуй длился вечно. Испытать полное блаженство, поймать идеальное мгновение – ради этого ведь и нужны поцелуи? И не важно было, кто на нас смотрел и что вообще происходило вокруг. Мы все целовались и целовались.

В этот миг я не чувствовала ничего, кроме его губ на моих губах. Он был для меня единственным человеком на свете. Он был причиной, по которой все это случилось. Мое желание, мой вопрос, мой ответ. С самого начала это был Захария – ну конечно же!

Он на секунду остановился и наклонился к моему уху.

– По-моему, ты удивительна, – прошептал он. – Прекрасна и удивительна.

Меня раньше никогда так не целовали – ни те несколько молодых людей, с которыми я встречалась, пока не вышла за Говарда, ни уж точно сам Говард. Да и разве могла бы я так поцеловать Говарда? Я никогда его не любила. Я никогда не любила своего мужа так, как любила вот этого мужчину. И тут я поняла кое-что еще: может быть, и Говард меня так не любил. Может, у Говарда тоже были свои секреты. Он не любил меня так же, как я не любила его. Поэтому он изменял мне. Пытался найти на стороне то, что я просто не могла ему дать. Как ни странно, неожиданное осознание того, насколько глупа и бессмысленна была наша совместная жизнь, не расстроило меня. Мне выдался шанс испытать то единственное, чего мне так и не удалось испробовать за все свои годы: настоящую любовь.

– Просто целуй меня, – прошептала я в ответ.

И он целовал.

Так прошло, наверное, не меньше десяти минут, а потом он взял мои руки в свои и заглянул мне в глаза.

– Еще не слишком рано просить тебя выйти за меня замуж? – спросил он с усмешкой.

Я не распространяюсь о таких вещах

Не буду вам рассказывать, что случилось дальше.

Должна ведь женщина иметь хоть какое-то чувство собственного достоинства?

Впрочем, могу сказать, что он вел себя как истинный джентльмен, заботливый, предупредительный…

Ох нет, я не могу молчать!

Мы занимались любовью! Мы предавались бешеной, необузданной, чистой, незамутненной страсти. Такая ночь достойна войти в историю!

Возможно, вам не захочется слышать подробности от той, кто вам в бабушки годится, но вы должны понять. Неважно, сколько женщине лет – семьдесят пять или двадцать пять (или семьдесят пять, но в двадцатидевятилетнем теле), она все равно нуждается в подобной страсти. Независимо от возраста мы хотим чувствовать тепло мужского тела, чтобы рядом был мужчина, с которым можно дать волю самым темным, самым потаенным желаниям. Каждая женщина должна испытать это хотя бы раз в жизни. Если вы замужем за человеком, который готов устраивать вам такое каждую ночь, – я снимаю перед вами шляпу.

И еще вот что я скажу: Говард никогда не выделывал со мной того, что делал он, ни разу за все годы нашего брака. Кто показал этому мальчику такие вещи? Нет, правда, где он выучился всему тому, что вытворял со мной? Это его другие женщины научили (а они – откуда они узнали?) или он нахватался этого в Интернете? А в журнале «Плейбой» про такое еще пишут?

Или подействовало вот что: мы оба чувствовали такую свободу, никаких границ не существовало. Может, это только я чувствовала. Знаете, я никогда не ощущала себя настолько раскрепощенной. Говард ни разу не изъявил желания посмотреть на мое тело. Ни единого раза. Он никогда не снимал с меня одежду так, как мог бы Захария (или не мог бы – я, конечно, расскажу все, что смогу, но, право же, порядочной женщине не подобает распространяться о таких вещах), – просто чтобы посмотреть на меня, прикоснуться ко мне так, как я сама прикасалась этим утром. И я тут не об интимных органах говорю. Я говорю про прикосновения к каждой клеточке моей кожи, от гладких локтей, изгиба плеча до кончиков пальцев ног. Кто бы мог подумать, что нежное прикосновение к ложбинке у поясницы способно ввергнуть меня в пучину такого острого наслаждения, подобного которому я в жизни не испытывала?

Не знаю, сколько раз мы занимались этим (и я до сих пор краснею, даже сейчас, когда вам рассказываю). Не знаю, сколько раз он целовал мои губы (и все мое тело). За несколько часов, впрочем, я пережила все сентиментальные банальности вроде: ваши тела сливаются в одно и вы читаете мысли друг друга. Я все это испытывала всякий раз, как он смотрел мне в глаза, и всякий раз, как он меня целовал. И еще всякий раз, как он ко мне прикасался, и с каждым его словом. Это была целая жизнь любви, заключенная в одну ночь. Если бы я собрала воедино все годы, проведенные с Говардом, получилось бы минут десять, может, меньше. Пять.

Потом мы отдыхали, и Захария крепко прижимал меня к себе. Мы оба были потные и разгоряченные, но я все равно укрывалась одеялом, чтобы не замерзнуть. Мне нравилось лежать в его объятиях. Они давали такое ощущение безопасности, будто все так и должно быть. Я даже не представляла, сколько времени. Думала, может, три или четыре утра, хотя потом узнала, что было значительно меньше. Целая жизнь уместилась в какие-то несколько часов.

Мы оба лежали на боку, моя спина прижималась к его груди. Мысли путались; я думала о прошедшем дне, о Люси, о Барбаре, о Говарде.

Это просто смешно! Я пыталась выкинуть его из головы, но так и не смогла. Несмотря на все, что я чувствовала в тот миг к Захарии, мои мысли возвращались к мужу. Я была так зла на него. Зла, что потратила зря свою жизнь рядом с ним. Вспоминала все те случаи, когда знала, что он меня обманывает, еще Барбара была маленькая. Надо было уйти от него. Я могла бы начать новую жизнь. Я могла бы найти любовь. Вместо этого я променяла все, что у меня могло бы быть, на обеспеченность и уверенность в завтрашнем дне.

Мысли о Говарде все крутились и крутились в моей голове. Я злилась. Досадовала. Я хотела рассказать ему о своих чувствах. Я хотела устроить ему скандал. Хотела сказать ему: «Отлично, ты засыпал меня бриллиантами, но неужели ты не мог хотя бы раз, всего один раз, подарить мне открытку с сердечком? Ты не мог хотя бы раз сказать мне, что я прекрасно выгляжу, но вовсе не потому, что я часами прихорашивалась? Ты не мог хотя бы раз прийти домой с цветами просто потому, что подумал обо мне? Не потому, что ты мне изменил и чувствовал себя виноватым, а потому, что подумал, какая замечательная у тебя жена или как хорошо она воспитывает твою дочь! Черт побери, Говард! Разве я плохо воспитала твою дочь? Разве я была тебе плохой женой? Разве я когда-нибудь предъявляла тебе непомерные требования? Разве я не держала рот на замке, позволяя тебе делать все, что тебе заблагорассудится? И чем ты мне отплатил? Чем ты мне отплатил, Говард?»

– О чем ты думаешь? – спросил Захария, притягивая меня ближе.

Я не ответила. Я все думала о Говарде: «Я права? Что, я была ужасной женой? Я ленилась любить тебя – по-своему? Я не исполняла твои желания? Почему мы ни разу не обсудили это? Почему за все годы, что мы были женаты, мы ни разу не сели и не поговорили о нашем браке? В чем тебе было сложно в нашем браке? В чем было сложно мне? Как мы могли все наладить? Вместо этого мы только и делали, что ходили вокруг друг друга на цыпочках».

Но теперь у меня появился шанс все изменить.

– Эй, – прошептал Захария, придвигаясь ко мне. – Ты где?

Он прав. Мое тело здесь, прижимается к его телу, но мысли явно бродят где-то далеко.

– Извини, – сказала я и взяла его руку. – Задумалась.

– Ты чем-то расстроена? – Он развернул меня к себе. – Ничего не хочешь мне рассказать?

– Ты о чем? – спросила я.

– Ты вдруг вся переменилась. Ты о чем-то жалеешь?

– О тебе? Нет же, я ни о чем не жалею, – сказала я и легонько поцеловала его в губы.

– Жалеешь, что мы легли в постель после первого же свидания? – спросил он с беспокойством.

– Ох, господи, нет. Поверь мне, я ни на секунду не пожалела об этой ночи. Я хотела этого больше, чем ты можешь себе представить.

– Тогда… – Он замялся. – Это из-за Говарда?

У меня сердце чуть не выпрыгнуло. Вдруг он знает? Знает ли он всю правду? Откуда?

– Почему ты… Откуда ты знаешь про Говарда?

– Ты весь вечер про него говорила. У вас с ним было что-то серьезное?

– Да. – Я была готова расплакаться.

– Ты была обручена с ним? – спросил он.

– Да. Но я была очень молода.

– А теперь все кончено?

Сначала я не знала, как на это ответить. В некотором смысле это никогда не закончится. Ну да, его хватил сердечный приступ, и он упал замертво в свой капустный салат. Даже если я его не любила и он меня не любил, неужели он никогда меня не отпустит?

– Да, – ответила я, проводя рукой по волосам Захарии. – Теперь все кончено.

– Так в чем же дело?

Я снова отвернулась, и он прижался к моей спине, крепко обняв. У меня выступили слезы. В голове бродили мысли о муже и прожитой с ним жизни.

– Я… я очень сильно сожалею кое о чем, – сказала я, вытирая глаза.

– Только и всего? – спросил он.

– Это очень серьезно, – сказала я. – Поверь мне, очень серьезно.

– Да нет же, – отозвался он, снова поворачивая меня к себе. – Это пустяки.

– Нет, ты не понимаешь, – настаивала я. – Ты просто ничего не знаешь.

– Я знаю, что у тебя впереди вся жизнь и ты сможешь исправить все, о чем сожалеешь.

– Нет, ничего подобного. В этом-то все и дело.

– Поверь, сейчас тебе, возможно, так не кажется, но у тебя в запасе еще много лет, чтобы изменить все то, что, по-твоему, ты сделала неправильно.

В тот миг мне показалось, я поняла, что он имеет в виду. Позже, впрочем, я увидела в его словах совсем другой смысл. Но это было потом, а пока мне все еще было двадцать девять, и я по-прежнему лежала в постели с этим привлекательным молодым мужчиной, который только и хотел, что разделить со мной весь мир.

Что, если у меня и правда впереди много лет? Весь день я раздумывала над возможностью остаться двадцатидевятилетней. Как знать, может, я навечно застряну в этом возрасте. Ну да, я хотела вернуться в двадцать девять на один день, и мое желание исполнилось, но расписки же я не давала. Может, у меня был выбор. Может, если только как следует пожелать, мне всегда будет двадцать девять. Люси бы поняла. Барбаре придется жить своей жизнью. Фрида уже сказала, что справится – научится. И дело уже не в них, в общем-то. Дело во мне. В исправлении всех ошибок, что я наделала.

Я получила подарок. Лучший и самый дорогой, какой только можно получить. С таким подарком не сравнятся бриллианты, полный шкаф нарядов или экзотическое путешествие.

Мне подарили возможность начать все сначала с другим человеком.

И на этот раз я все сделаю правильно.

Я просияла. Теперь я смогла сбросить груз лет, прожитых с Говардом. Я собиралась начать все заново. Может, мы с Захарией уедем далеко-далеко, и я не смогу видеться ни с кем из моей прежней жизни. Мне будет не хватать Люси, но мы будем разговаривать время от времени. Я буду двигаться дальше. Интересно, может быть, я даже заведу новую семью. Мужчины так постоянно делают. На этот раз я воспитаю своих детей как надо. Я научу их быть независимыми и думать своей головой, но в то же время буду настаивать на своем, если уверюсь в своей правоте.

– У меня кое-что есть, думаю, это поднимет тебе настроение, – сказал Захария.

Он встал и отправился на кухню.

– Что это? – спросила я.

– Сюрприз.

Я села в кровати, взбила подушку и разгладила простыни.

О тебе заботятся, вот что это значит. Что бы он ни принес, любой мелочи я обрадуюсь больше, чем тому, что могла бы пожелать сама.

Захария возник на пороге комнаты.

В руке он держал тарелку с маленьким кексом, в котором горела одна свеча.

– С днем рождения, – сказал он.

– Где ты успел его раздобыть? – рассмеялась я, хлопая в ладоши.

– Вообще-то, купил сегодня утром в кондитерской, когда мы впервые встретились, – ответил Зак.

Он подошел ко мне, загораживая пламя свечи рукой, чтобы не задуло.

– Думал съесть его сегодня, но так и не пришлось. Забавно, я зашел туда исключительно ради кекса. В жизни их не покупал, но они выглядели так соблазнительно, я просто не смог пройти мимо. Теперь я знаю, зачем я его купил. Для тебя.

Он сел на кровать рядом со мной и поставил тарелку мне на колени.

– Загадай желание, – шепнул он.

И я загадала. Крепко зажмурилась, мысленно повторяя свое желание снова и снова.

Я пожелала начать все заново.

Я пожелала не возвращаться в семьдесят пять лет.

Я загадала, чтобы весь этот год мне было двадцать девять, а в следующий – тридцать, и так далее.

Я загадала новую жизнь с Захарией.

А потом открыла глаза и задула свечу.

Улыбнулась. Это могло сработать. Должно было сработать.

– Я так благодарна тебе за это, – сказала я Захарии.

Он вынул кекс из фольги:

– Кусай.

Я послушно откусила, и он тоже.

– Хорошее желание загадала?

– Ага, – ответила я, и мы поцеловались, перемазав друг друга глазурью.

Мы прикончили пирожное, и Захария снова забрался под одеяло.

– Эй, Голубоглазка? – позвала я, когда он прижал меня к себе и начал целовать.

– Что такое? – откликнулся он. – Все, что пожелаешь.

– Давай уедем. Давай уедем далеко-далеко и будем вместе.

– Я как раз об этом и думал, – улыбнулся он. – Я думал, как бы мне хотелось сводить тебя в мое любимое бистро в Париже. Хочу поехать с тобой в Рим, сидеть с тобой в уличном кафе, попивая эспрессо. Хочу подняться с тобой по ступеням Парфенона и прогуляться по Великой Китайской стене. Как тебе идея?

– Именно об этом я и думала, – отозвалась я.

– Тебе очень надо возвращаться завтра в Чикаго? – спросил он.

– Что-что? – переспросила я, а потом вспомнила. – Нет, мне совершенно незачем возвращаться в Чикаго. Меня ничто не держит, я могу отправиться куда угодно! А тебя?

– Я тоже совершенно свободен! – радостно кивнул он. – Слушай, я так и не спросил тебя, чем ты занимаешься. Кем ты работаешь?

Я попыталась что-то придумать. Чуть не сказала «с компьютерами», но в это он бы ни за что не поверил. Так что я решила сказать правду.

– Я брошу свою работу. Я там много лет трудилась, но здесь с тобой поняла, что она мне больше не нужна. Я хочу заняться множеством других вещей.

– Вот и умница, – улыбнулся Зак.

– Спасибо, – сказала я, и я искренне была ему благодарна.

Я так гордилась собой. Я была вся в предвкушении. Просто на седьмом небе.

– И теперь я могу делать то, что по-настоящему хочу.

– Например?

– Например, быть с тобой, – ответила я с улыбкой.

Мы слились в страстном поцелуе, и он заключил меня в объятия.

Потом мы снова занялись любовью.

Но порядочные женщины о таких вещах не распространяются.

Золушка в полночь

Мои глаза распахнулись.

Я не имела ни малейшего понятия, сколько времени. Квартира Захарии была погружена в полную тьму.

На меня нахлынули воспоминания о не прожитой еще жизни.

Жизни, которую мы с Захарией провели бы вместе.

Мы придумали бы друг другу ласковые прозвища. Ему пришлось бы запомнить, что я не люблю, когда простыни подтыкают под матрас. Ему бы ужасно не нравилось, что я оставляю в раковине комки зубной пасты после того, как почищу зубы. Еще он предпочитал бы, чтобы свежевыстиранные носки были разложены в ящике слева направо, и шутил бы: «Это чтобы ни один носок не ревновал, что какую-то пару я ношу чаще других». Он узнал бы, что я всегда стараюсь оставлять в машине хотя бы полбака бензина, а то мало ли. Мы бы ели в семь тридцать, не в восемь. Ложились спать до полуночи. Захария всегда клал бы с моей стороны еще одно одеяло, на случай, если мне станет холодно. Иногда посреди ночи мы бы оба инстинктивно просыпались в одно и то же время и держали бы друг друга в объятиях, пока не засыпали снова. Порой мы бы просыпались и больше не могли уснуть, и тогда мы бы просто разговаривали о прошедшем дне или о том, что ждет нас завтра. Или занимались бы любовью.

Я представляла, как мы смотрим друг на друга влюбленными глазами, сидя в летнем кафе в Париже, или катаемся на лыжах по склонам Швейцарии. Мы воплотили ли бы в жизнь все мечты, о которых говорили в этот наш первый вечер. Мы украсили бы наш дом сувенирами из этих поездок. Безделушки рассказывали бы о нашей жизни. Вместе мы завели бы новых друзей. Некоторые из жен стали бы моими ближайшими подругами. К ним я бы тянулась в те минуты, когда мне хотелось бы выплеснуть немного эстрогена. Они звали бы меня выпить кофе или пробежаться по магазинам.

Я стала бы незаменимым помощником в делах мужа: подбирала бы одежду для его сайта, знакомилась с новинками моды по всему миру. Захария начал бы полагаться на мое мнение. Он очень серьезно относился бы к моим советам. А я бы всегда прекрасно знала, что именно надо покупать. Я разобралась бы в его веб-сайте и сделала так, чтобы людям стало еще проще покупать через него одежду. Его бизнес превратился бы в наш общий. И моими усилиями стал бы еще успешнее.

Я познакомилась бы с его семьей по-новому, так, как никогда раньше не знала их. Его мать была бы старше меня, я бы ее уважала и всегда спрашивала совета, пусть даже ответ мне был бы известен заранее. Мы бы отдыхали все вместе. Они стали бы и моей семьей. И он рассказывал бы мне о своей бабушке, а я бы слушала и жалела, что не могу познакомиться с ней.

Мы старели бы вместе. Дожили бы до сорока, пятидесяти, шестидесяти… семидесяти пяти. Были бы у нас дети? Не знаю. Возможно. У нас была бы дочка, и она бы очень походила на Люси. Я добилась бы того, чтобы она нашла свой собственный путь в жизни, а не проживала мою. Я бы все сделала, чтобы она не испытывала неуверенности в себе. Она была бы независимой и свободомыслящей. И мои советы никогда не выходили бы за рамки советов. Мои дети были бы вольны воспользоваться этими советами или отбросить их за ненадобностью. Были бы радости, случались бы и невзгоды. Мы бы провожали старших родственников и встречали новое поколение.

А потом мы бы с Захарией вместе встретили закат своих дней. Мы с улыбкой и радостью оглядывались бы на нашу жизнь. Может, мы и совершали бы кое-какие ошибки, но мы совершали бы их вместе. Мы во всем поддерживали бы друг друга. Мы всегда ставили бы друг друга на первое место. Наша любовь не вызывала бы сомнений. В свои последние дни мы бы задавались все тем же вопросом, что и раньше: как же нам так повезло?

Тут мои глаза расширились от страха, пронзившего все тело.

Я поняла, что должна вернуться.

Не то чтобы я хотела; совсем не хотела. Тепла рук Захарии, обнимавших меня, было более чем достаточно, чтобы удержать меня в объятиях навечно. Нега его постели, легкое прикосновение его ног к моим, спокойное дыхание – вдох, выдох.

Разум работал с бешеной скоростью. Может, надо выбраться из этой кровати? Казалось, все зависело от того, останусь я тут лежать или встану. Если останусь, у меня начнется новая жизнь. Если выберусь, моя прежняя жизнь останется нетронутой. Я не хотела вставать. Все мое тело протестовало. Но разум, однако, говорил другое.

Барбара.

Фрида.

Люси.

Говард.

Они – моя жизнь. Жизнь без них будет уже не жизнь. Та, другая жизнь, про которую я думала, – то была чья-то чужая жизнь. Да и как это все получилось? Всего-навсего от единственного желания, загаданного на день рождения одной старухой. Желания все исправить, испытав заново. Я никак не смогла бы жить без тех, кого люблю. Надо учиться на своих ошибках. Надо откорректировать собственное будущее.

Я произвела на свет Барбару. Если я ее брошу, даже в таком возрасте, это ранит ее слишком сильно. Я люблю свою дочь. Она никогда не поймет, как сильно я ее люблю.

Оставить Фриду сейчас, даже если видеться с ней время от времени… это будет уже не то. Мы перестанем понимать друг друга. В какой-то миг мы будто заключили некий договор, и я поняла, что не в силах его разорвать. Мы начали жизнь вместе. Десятилетие за десятилетием наша жизнь менялась, мы менялись, и мы проходили все это вместе. Как же я могла бросить ее, не дойдя до конца?

Я перевела дыхание.

Нельзя бежать от жизни, которую построила. Это неправильно. Это вовсе не шанс прожить жизнь так, как надо. Я не должна проживать еще одну жизнь. Мне просто нужно было понять, стоила ли того моя первая жизнь.

Я посмотрела на часы, надеясь, что у меня все еще есть время уйти, пока не… На часах было 23:59! И тут пробило полночь.

И я тотчас же переменилась. Опять.

Странно было это чувствовать. Совсем не медленно, наоборот – я и глазом моргнуть не успела. Еще секунду назад я свободно дышала полной грудью, и вдруг такое ощущение, будто кожу внезапно покрыл твердый панцирь.

Один день. Двадцать четыре часа. Вот и все, что я загадала, – и все, что я получила, даже если мне это не по вкусу. Так что раздумья о вечном двадцатидевятилетии оказались бессмысленны. Так уж я пожелала. А я пожелала вернуться в двадцать девять лет на один день – не на неделю, не на всю жизнь.

Один день. И он закончился.

Я положила руку на шею.

Кожа больше не была гладкой и мягкой.

Она оказалась жесткой и дряблой.

Каждая клеточка моего тела болела, но надо было выбираться, со всей осторожностью, чтобы не разбудить Захарию. Я чувствовала себя так, будто пробежала марафон, однако сейчас нельзя было думать о боли. Представьте его лицо, если бы он проснулся и увидел рядом обнаженную семидесятипятилетнюю старуху!

Я медленно приподнялась и опустила ноги на пол. Паркет тут же заскрипел, едва я перенесла на него свой вес. Я схватилась за поясницу, чтобы хоть немного облегчить боль, а Захария перекатился на другой бок и громко захрапел. И слава богу, что захрапел; значит, не услышит меня. Это я знала еще по опыту жизни с Говардом. Когда Говард погружался в такой глубокий сон, я могла хоть посудой греметь прямо у него над ухом, он все равно не проснулся бы. Я понимала, что до тех пор, пока слышу эти низкие, резкие звуки, я в безопасности.

Наклонившись, я шарила рукой вокруг кровати, пока не нащупала свое черное платье. Прокралась в ванную, держась за стены и хватаясь за мебель вокруг, точно слепая. Да я и была слепая. Все вокруг плыло как в тумане. И чего я не бросила в сумочку свои очки? Прикрыв за собой дверь в ванную, я включила свет и, щурясь, попыталась согнуться и влезть в платье. Ох, моя спина, мои ноги, мои мозоли! Еще совсем недавно у меня было такое здоровое, легкое тело, а теперь я словно надела гидрокостюм, который к тому же был мне велик на три размера.

А еще – как будто мало неприятностей – я никак не могла застегнуть платье. Мешал отвисший живот. Сколько бы я ни пыталась, застегнуть молнию и передвинуть свою грудь в удобное положение мне никак не удавалось. Я не знала, волноваться или бояться. В голове стучала одна мысль: только бы он не проснулся; пожалуйста, пожалуйста, только бы он не проснулся.

Нечего и говорить, свои туфли на каблуках я даже искать не стала.

Я попыталась посмотреть на себя в зеркало, но в глазах все расплывалось, и я ничего не увидела. Кстати сказать, это меня не сильно расстроило. Смотреть там было не на что. Все как обычно. Меньше всего я хотела видеть это в зеркале.

Я выключила свет в ванной и прокралась к шкафу Захарии. Схватила с полки пару штанов, первыми попавшихся под руку, и какую-то футболку. Не забывайте, я все это проделывала вслепую. Я даже не могла оценить, что ухватила, однако заметила: они на резинке, а значит, пояс мне не нужен. Порывшись в глубине шкафа, обнаружила пару кроссовок. Во всяком случае, было похоже на кроссовки, потому что я нащупала шнурки. Засунуть в них ноги не составило труда: Захария носил обувь гораздо большего размера, чем я.

Даже не спрашивайте, как я отыскала входную дверь и открыла ее. Все мои чувства были обострены до предела.

Секунду я раздумывала, не попрощаться ли с Захарией. Хотелось извиниться и сказать, что не смогу поехать с ним ни в Париж, ни в Рим. Придется ему подыскать кого-нибудь другого. Все равно я уже везде побывала. А он найдет себе девушку, которая будет его уважать и любить таким, какой он есть, в этом я не сомневалась. Интересно, подумала я, расстроится ли он, когда проснется утром и обнаружит, что я ушла? Станет ли звонить Люси, разыскивая меня? Какое-то время это его помучает, его сердце будет немножко разбито, но он свыкнется с этим. В конце концов, он молод. У него еще вся жизнь впереди. А моя уже прошла.

Я медленно распахнула дверь. Кроссовки были так велики, что гораздо больше сил уходило на то, чтобы не потерять их, чем на то, чтобы подойти к лифту. К счастью, время стояло позднее. Представляете выражение лица человека, который увидел бы старуху, выходящую из квартиры Захарии в его одежде? Оказавшись в лифте, однако, я почувствовала облегчение оттого, что выбралась незамеченной. Теперь я хотела только одного – добраться до дома.

Но как далеко от дома я оказалась?

Я еле-еле прочитала уличный указатель на здании. Если я правильно поняла, идти предстояло всего несколько кварталов. На улицах было совсем безлюдно. Странно, Филадельфия – такой огромный мегаполис, а на улице никого. В эти минуты, впрочем, менее всего меня заботило, что кто-то меня увидит. На уме было только одно: домой. Добраться до квартиры, где я буду чувствовать себя в безопасности. Залезть в постель и не вылезать оттуда.

Я шагала квартал за кварталом, щуря глаза, под шарканье кроссовок. Со всех сторон горели огни витрин – красные, желтые, голубые. Только этот свет и указывал мне путь. Я знала, что вот это большое красное пятно на Честнат-стрит – вывеска над рестораном «Континенталь». Осталось немного. Еще пара кварталов, и я дома, упорно твердила я про себя. В безопасности.

Всего несколько часов назад я была весела и беззаботна – что там, я просто порхала от восторга и воодушевления. Теперь же меня охватила такая грусть, какой я не испытывала ни разу за всю свою жизнь. Но так было правильно и справедливо. Правильно, что я вернулась в свои семьдесят пять лет. И все-таки я горевала по тому, что могло бы быть.

Я вышла на площадь Риттенхаус, на свою улицу и повернула к дому. У входа маячила одинокая фигурка.

– Миссис Джером? – окликнули меня.

Я остановилась.

– Кен? – Я отчаянно щурилась, пытаясь разглядеть человека.

Тот быстро приблизился ко мне. Когда он положил руку мне на плечо, я поняла, что наконец-то я дома.

– С вами все хорошо, миссис Джером? – спросил Кен.

– Да, все нормально, – ответила я.

Мы зашагали к зданию.

– Неужели вы всегда на посту? – спросила я, когда он открыл передо мной дверь.

– Ваша семья беспокоилась о вас, так что я сказал Карлу, который в ночь работает, что подменю его. Всю ночь вас высматривал.

– Спасибо, Кен, – сказала я.

Подошел лифт, открылись двери.

– Они там, наверху?

– Да, все там. Миссис Сутамолок спускалась недавно, но потом вернулась в квартиру. Она ждала со мной какое-то время, но я ей велел поспать хоть немного.

– Кен, спасибо вам за заботу о моей семье, – сказала я, нажимая кнопку этажа.

– Вам помочь там, наверху?

– Нет, спасибо. – Я позвенела ключами. – Дальше я сама справлюсь. Вы очень добры.

– Вы тоже всегда хорошо относились ко мне, миссис Джером. Я рад, что вы вернулись, – отозвался он, и двери лифта закрылись.

Когда я открыла дверь в квартиру, моим глазам предстали размытые фигуры, свернувшиеся на диванах и креслах. Я ни с кем не хотела разговаривать. Мне нужно было обдумать прошедший день.

– Ба? – тихонько позвала Люси.

Одна из фигур приподнялась в кресле.

– Да, это я. Иду спать.

– Элли? – Голос Фриды остановил меня на пути в спальню.

Я повернулась к подруге:

– Фрида, тебе, наверное, спину ломит похлеще, чем мне. Отправляйся-ка к себе и ложись в постель.

В спальне я сразу подошла к прикроватному столику, где лежали мои очки. Надела их, и мир наконец обрел четкость.

– Мама? – услышала я за спиной.

Я повернулась: в дверях стояла Барбара. На ней был мой халат. Пояс едва сошелся на талии. Она распустила свой привычный тугой пучок на затылке, и волосы путаными прядями свисали вдоль лица. Как ни странно, так она выглядела лучше.

– Барбара, – вздохнула я, – пока ты на меня не накинулась – я очень устала и хотела бы поспать.

– Я не собиралась на тебя накидываться, – выдохнула она и слегка улыбнулась. – Я просто рада, что ты дома.

Я замялась, не зная, что сказать. Я уже начала забывать все, о чем мы говорили вечером.

– Что ж, спасибо, – ответила я. – А сейчас мне надо немного отдохнуть.

– Мама? – сказала она, подходя ко мне.

– Что такое?

Барбара крепко обняла меня и положила голову мне на плечо. Я не хотела обниматься с ней. Я сейчас ни с кем не хотела обниматься, но не могла же я ее оттолкнуть, хоть мне и неприятно было любое прикосновение. Я была еще слишком погружена в свои мысли, я была не готова иметь дело с внешним миром. Так что я приобняла ее одной рукой и легонько потрепала по спине. Однако она все не отпускала меня. Все стояла и обнимала. Тогда пришлось раскрыть объятия ей навстречу. Я тоже положила голову ей на плечо, практически повисла на ней, так что если бы она не удерживала меня, я бы упала. И вдруг поняла: именно мне нужны были эти объятия, а не Барбаре.

Спустя пару секунд мы разняли руки, и она улыбнулась мне. Я улыбнулась в ответ.

– Барбара, я так тебя люблю, – сказала я, гладя ее по голове и убирая волосы ей за уши. – Ты значишь для меня больше, чем можешь себе представить.

– Я тоже люблю тебя, мама, – отозвалась она.

– Хочу поговорить с тобой, правда. Хочу, чтобы между нами не было никаких недоразумений.

– Я тоже, мам. Не знаю, как мы дошли до такого безумия.

– Да, я сожалею об этом. Но сейчас мне надо отдохнуть. А потом, на свежую голову, мы обо всем поговорим.

– Я точно ничего не могу для тебя сделать?

– Нет, солнышко, спасибо. Мне просто надо подумать немного.

– Позови меня, если вдруг что-то понадобится.

– Обязательно. Я дам тебе знать.

– Я закрою дверь, чтобы тебя не беспокоили, – сказала Барбара.

Она вышла и тихонько притворила за собой дверь.

Я приковыляла к шкафу и принялась снимать одежду Захарии. Я стояла совсем рядом со своим ростовым зеркалом. Боже мой, и в таком виде я разгуливала по улицам. Какое счастье, что Захария не проснулся. Ох, слава богу! На меня смотрела старая женщина, дряхлая, сморщенная. Я уже почти забыла эту женщину. Нагнувшись со всей возможной легкостью, я сняла его кроссовки, затем штаны, потом стянула поношенную футболку, которую схватила второпях. Мое внутреннее состояние вполне соответствовало внешнему виду: я как будто постарела еще на пятьдесят лет. Я больше не могла на это смотреть. Запихнула одежду Захарии в самый дальний угол гардеробной, туда, где раньше лежали те самые джинсы. Потом подниму их с пола. Мне хотелось только одного – лечь.

Я накинула ночную сорочку, закрыла шкаф и отправилась к кровати.

Положив голову на подушку, я оглядела комнату. Всего двадцать четыре часа назад я так любила ее. Теперь она всячески напоминала о прошлом, которое, казалось, неразрывно ассоциировалось со мной. Я была сбита с толку.

Так зачем я пожелала стать моложе? Как бы это прояснило тот главный вопрос, в ответе на который я нуждалась? Если Захария не был ответом, то что же это за ответ? Кто же был моей родственной душой? Говард? Я по-прежнему не знала. Любила ли я его? Любила ли я его когда-нибудь?

Может, на семьдесят шестой день рождения стоит загадать желание получше, например вернуться в двадцать девять лет и начать жизнь заново, а не только на один день?

Я сняла очки и перекатилась на живот. Пристроила грудь поудобнее. Мне больше не на что было смотреть сегодня.

Потянулась к выключателю, погасила свет.

И загадала желание.

Я пожелала полюбить свою жизнь; пускай я по-прежнему не знала ответа на свой вопрос, пускай я, возможно, никогда его не узнаю, но пусть эта боль в сердце уйдет.

Я повторяла свое желание снова и снова.

И, лежа в темноте с широко открытыми глазами, я попыталась помыслить обо всем этом здраво. Именно так и поступают семидесятипятилетние женщины – ищут рациональное зерно. В конце концов, так уж они привыкли за прошедшие годы. Впервые в жизни, впрочем, я ясно понимала, что желать, или хотеть, или даже пытаться вернуть молодость бессмысленно.

Вот так все просто.

Надо оставить Захарию и нашу несостоявшуюся совместную жизнь позади. У меня все впереди, но с той семьей, которую я люблю. Впрочем, даже самые мудрые и здравомыслящие женщины могут испытывать грусть и сожаление.

Сколько бы я ни старалась мыслить здраво, сердце все равно сжимала тоска.

Мне никогда снова не будет двадцать девять.

Следующий день Фриды

Фрида Фридберг спала как бревно.

На следующее утро она открыла глаза и уставилась в потолок своей спальни. До чего отрадно было видеть этот потолок. Она снова лежала в своей собственной уютной постели. Она поджала ноги и свернулась поудобнее, плотнее кутаясь в одеяло.

Фрида взглянула на часы: пол-одиннадцатого утра. Фрида всегда спала долго, но обычно все же вставала гораздо раньше. Она пропустила все свои утренние телепрограммы – ну, значит, так тому и быть.

Она встала и приняла душ. В то утро она проснулась не слишком голодная, так что на завтрак ограничилась тостом, постаравшись съесть его побыстрее.

Ей предстояло многое совершить. В частности, одну вещь она особенно хотела сделать, но чтобы собраться с духом, ей понадобилось около двух часов.

Фрида открыла шкаф и выудила пару голубых джинсов, которые ей так и не пришлось надеть, – она купила их заодно с Элли перед поездкой на то ранчо. Фрида тогда струсила и не стала ездить на лошадях, так что в основном она расхаживала в свободном пестром платье и попивала чай со льдом у бассейна. Джинсы оказались чуточку тесноваты, даже с поддетым под них утягивающим поясом, но Фрида по этому поводу не волновалась. Спустя пару месяцев станут как раз. И даже слишком велики станут, и придется ей покупать другие, если она будет соблюдать диету, которую запланировала.

С джинсами Фрида решила надеть старую голубую сорочку своего покойного мужа, Сола. Чтобы добавить наряду немного женственности, она надела пару длинных золотых цепочек, которые не носила уже лет двадцать, и дополнила ансамбль золотыми сережками-гвоздиками. Она сунула ноги в те же кроссовки, в которых ходила накануне, и к полудню была готова покинуть дом.

Фрида захватила ключи от своей квартиры, а также запасной комплект, чтобы оставить его у Кена. Взяла сумочку, чековую книжку, бумажник с двумя удостоверениями личности и три раза перепроверила, не забыла ли чего.

Выходя из квартиры, в одной руке Фрида сжимала сумочку, другой держалась за дверь. Прежде чем закрыть ее, она еще раз убедилась, что взяла с собой ключи.

Вызвала лифт и нажала на кнопку этажа Элли.

– Элли? – постучала она в дверь подруги.

Ответа не было.

Фрида открыла своими ключами. Одеяла, которыми они вчера с Люси и Барбарой укрывались, были аккуратно сложены стопкой у дивана – там она их вчера и оставила, когда уходила. Фрида бросила взгляд в парижское зеркало. Всего на секунду, но ей хватило, чтобы отметить, как привлекательно она сегодня выглядит.

– Элли? – шепотом позвала Фрида, открывая дверь в спальню.

В комнате было темно. Свет пробивался лишь сквозь щели между шторами. Элли лежала на животе – она всегда спала на животе, – отвернув лицо от двери. Когда Фрида позвала ее по имени, она вздрогнула, но голову не повернула.

– Элли, время за полдень. Я сейчас пойду по делам, но хотела узнать, вдруг тебе что-то нужно, – прошептала Фрида.

Элли не ответила.

– Элли, тебе ничего не нужно? – зашептала Фрида снова.

– Нет, все нормально, – отозвалась Элли сонным голосом.

– Я потом к тебе зайду.

Элли что-то пробурчала.

Фрида закрыла дверь в квартиру подруги и спустилась вниз на лифте.

– Привет, Кен, – улыбнулась она, когда швейцар открыл перед ней дверь.

– Хорошего вам дня, миссис Фридберг, – ответил он осовело.

– Кен, – сказала она и остановилась, не дойдя до двери, – я хотела сказать спасибо за то, что вы вчера ночью остались ждать миссис Джером. Это было очень любезно с вашей стороны.

– О, ничего страшного. Я вроде как сам виноват, что пустил ту девушку наверх.

– Ну, все равно спасибо. – Она с улыбкой протянула руку.

– Вам спасибо, – улыбнулся Кен, пожимая ей руку.

Он почувствовал, как что-то перешло из ее ладони в его.

– Скоро вернусь, – сказала Фрида, выходя на улицу.

Кен проводил ее взглядом, а потом опустил глаза на свою руку. Фрида передала ему свернутую пятидолларовую банкноту и запасной комплект ключей от своей квартиры.

– Что ж, – одобрительно кивнул он на банкноту, – для начала неплохо.

Посмеиваясь, он положил ключи в шкафчик, а деньги сунул в карман.

Первым делом Фрида отправилась в магазин мобильных телефонов на Волнат-стрит, мимо которого проходила сотни раз. Она часто думала, не зайти ли, и сегодня наконец зашла.

Два часа спустя она держала в руках собственный мобильный телефон. Очаровательная вещица, черная, с откидывающейся крышкой. Шагая по Волнат-стрит, Фрида твердила про себя свой новый телефонный номер. Она подписала договор на два года, так что телефон полагался бесплатно, однако к этому она еще и выторговала себе бесплатную страховку на случай кражи или потери телефона. Очень выгодная покупка!

Спустя пару мгновений она обнаружила себя перед дверями парикмахерской. Вглядевшись в окно, Фрида увидела несколько свободных мест. Это был один из тех гламурных салонов, куда ходила молодежь. Поначалу она колебалась – войти или нет; внутри сновало столько красивых молодых людей, и это ее отпугивало. Но потом она сделала глубокий вдох и решительно вошла внутрь.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с девушкой-администратором, – я бы хотела узнать, вдруг у вас сейчас есть свободные мастера, которые могли бы вымыть мне голову и сделать укладку.

– Думаю, Сычуань как раз не занят, – дружелюбно отозвалась девушка, заглядывая в журнал. – Да, он свободен.

Администратор встала.

– Давайте накинем на вас пелерину. Кстати, очень милое ожерелье, – добавила она.

– О, спасибо. – Фрида зарделась.

Спустя сорок пять минут волосы Фриды были вымыты, расчесаны и выпрямлены феном. Она раздумывала над предложением Сычуаня осветлить и освежить ее седые пряди, но решила оставить это на следующий раз. Она обязательно сюда вернется. Этот салон оказался гораздо приятнее того, в который она ходила обычно. Ей понравилось, как с ней обходились. В глазах работников она казалась особенной. По всему видно, к ним нечасто заходили семидесятипятилетние женщины; она чувствовала себя единственной и неповторимой. Сычуань распрямил ее привычные завитушки в свободно ниспадающее каре. Он сказал Фриде, что теперь она выглядит лет на пять моложе, и она от всей души согласилась.

С довольным видом, слегка пружинящей походкой, Фрида шла по Честнат-стрит, любуясь на свое отражение в каждой витрине. Она даже думать забыла, что ее с самого утра не мучает изжога, да и артрит как будто прошел. Кроссовки чуть-чуть натирали, но они разносятся и станут удобнее.

На обратном пути к дому она было подумала, не сходить ли еще к визажисту, но потом решила и это оставить на другой день.

Теперь она была готова сделать то, о чем мечтала долгие годы. Если она сегодня не наберется смелости, то уже никогда не наберется.

– Славная прическа, миссис Фридберг, – приветствовал ее Кен, когда она зашла в здание.

– А, пустяки, – хихикнула Фрида. – Просто подумала, что пора кое-что изменить.

– Перемены – это всегда хорошо, – одобрительно заметил швейцар.

– Так и есть.

Фрида вызвала лифт. Подумала, не навестить ли еще раз Элли, похвастаться новой прической и телефоном, но ей предстояло важное дело, и медлить было нельзя. Сколько раз уже она собиралась сделать это, но всякий раз мужество изменяло ей. Что, если выйдет не так, как она бы хотела? Что, если ее поднимут на смех? Однако откладывать дальше не имело смысла.

Она вошла в лифт и нажала на кнопку нужного этажа. Может, она послужит для Элли примером, вытряхнет ее из депрессии, которая, казалось, ей овладела. Фрида все-таки не могла не беспокоиться о своей подруге. Что бы ни произошло с Элли вчера, она справится. Элли сильная, гораздо сильнее, чем Фрида. Она знала Элли. Она знала, что в конце концов та сможет с этим совладать. Какое счастье, что с ней все в порядке. Тяжело было не волноваться за Элли, но Фрида знала, что так больше нельзя. Еще она надеялась, что Элли нашла ответ на тот вопрос, что мучил ее столько лет. Ей надо было верить в свою подругу, верить, что с Элли все хорошо. И она будет в это верить.

Фрида прошагала по коридору, подошла к двери в квартиру и постучала.

– Секундочку, – послышался голос изнутри.

Первым порывом Фриды было бежать без оглядки (или хотя бы быстро уйти, для бега ноги в кроссовках слишком болели). Может, она совершает ошибку. С чего она взяла, что все пойдет, как ей надо?

– Кто там? – спросили из-за двери.

– Фрида Фридберг, – ответила она слегка дрожащим от робости голосом.

– Фрида! – горячо откликнулись за дверью, и Фрида услышала звук отпираемых замков.

Дверь открылась. На пороге стоял он, Гершель Нил, привлекательный мужчина в одном из своих вязанных ромбиком свитеров.

– Какой приятный сюрприз! Фрида, вы сегодня выглядите очаровательно.

– Спасибо, Гершель, – ответила она, приглаживая волосы. – Сходила в парикмахерскую с утра.

– Вам очень идет. – Он улыбнулся. – Может, зайдете?

Он жестом пригласил ее внутрь, распахнув дверь пошире.

– Я как раз готовил себе кофе.

– Вообще-то… – Фрида нервно откашлялась. – Вообще-то, я как раз собиралась в кофейню за углом. Знаете, у них там такие милые столики и стулья поставлены снаружи? Подумала, сегодня такой прекрасный день и было бы замечательно посидеть там, посмотреть на людей на улицах.

– А, понятно.

– И я подумала, – сказала она и замялась. – Я подумала, вдруг вы не заняты. Может, захотите составить мне компанию. Погода чудесная, и у них можно сесть за столиком снаружи. Кажется, я это уже говорила.

Фрида знала, что покраснела, и оттого захихикала, как школьница.

Гершель помедлил секунду. Фрида напряглась. Она вдруг почувствовала себя такой дурой. Ну конечно же, он не захочет пойти с ней. Он ведь по Элли слюни пускает. О чем она только думала? И как ей теперь выпутываться? В голове зароились другие варианты времяпровождения. Она вернется к себе. Прочитает целиком инструкцию к своему новому мобильному телефону. Приготовит для Элли грудинку.

– Знаете что? – сказал Гершель.

– Да нет, все нормально, раз вы уже варите кофе… – забормотала Фрида, отступая назад.

– Нет, вообще-то, было бы неплохо выбраться на улицу, а не жариться тут весь день. Я с удовольствием составлю вам компанию, – улыбнулся он.

– О! – Фрида улыбнулась в ответ.

– Только захвачу пиджак.

– Я подожду здесь, – ответила она, не зная, что еще делать.

– Заходите, – сказал он, – я быстро.

Фрида ожила.

– Вы какая-то другая сегодня, Фрида, – заметил Гершель, закрывая дверь. – Только никак не могу понять, что же изменилось.

– А, это все из-за прически, – махнула она рукой. – И все дела.

– В таком случае новая прическа творит с вами чудеса, – улыбнулся Гершель.

Следующий день Барбары

В это утро все было по-другому.

Ларри лежал в постели рядом с Барбарой, крепко прижимая ее к себе, и Барбара никогда не видела своего мужа таким счастливым.

Вообще, если вдуматься, для того, чтобы так сильно распалить чувства Ларри Сутамолока спустя столько лет брака, понадобилась всего одна вещь – та самая, в которой Барбара отказывала мужу с самого начала совместной жизни. Несколько месяцев назад она наткнулась в журнале на статью про это. Она тогда не стала читать ее, только пробежала взглядом, считая, что с ее браком и так все в порядке и помощь не требуется.

Теперь она стала осмотрительнее.

Барбара добралась до дома только в четыре утра. Думать она могла лишь об одном: быстро перекусить и лечь спать. Она швырнула сумочку и ключи на деревянную скамейку у входной двери и направилась прямиком на кухню. Там из укромного уголка морозилки она вытащила свою тайную заначку фаршированных перчиков халапеньо в панировке и бросила их в микроволновую печь. Через пять минут перед ней стояла целая тарелка дымящихся перчиков – хватило бы, чтобы накормить семью из четырех человек.

Решив совместить поедание перчиков с просмотром каких-нибудь ночных телепрограмм, Барбара взяла тарелку, вышла из кухни и снова пересекла коридор. И только тогда заметила фигуру, притулившуюся на диване напротив входной двери.

Он походил на старого, до жалости тощего пса – ее старого, до жалости тощего пса.

– Ларри? – мягко позвала она, положив свободную руку ему на плечо.

Ларри открыл глаза.

– О, привет, Барб, – отозвался он сиплым спросонья голосом. – Ждал, пока ты вернешься, и, видимо, заснул. Все нормально?

– Все хорошо. Сегодня был сумасшедший день, но я тебе утром все расскажу. Ты здесь всю ночь сидел и меня ждал?

– Ага. – Он зевнул.

Барбара помогла мужу подняться с дивана.

– Миллион раз звонил тебе на мобильный, но ты не отвечала.

Она со вздохом поставила тарелку с перчиками на столик и взяла мужа за руку.

– Ларри, извини, если заставила тебя волноваться.

– Ничего страшного, – вяло отозвался он. – Главное, что ты дома.

Пока они вместе поднимались в спальню, на нее вдруг нашло озарение. Весь этот роковой день, а теперь еще и возвращение домой к Ларри кое-чему ее научили. Кладя голову на подушку рядом с мужем, Барбара задумалась: а пыталась ли она хоть раз отступить на шаг назад и оглянуться на свою жизнь?

С тех пор как она вышла замуж за Ларри, Барбаре Сутамолок ни дня не пришлось работать. Если ей нужны были деньги, она просто шла в банк. Они никогда не кончались, и ей даже в голову не приходило, что они вообще могут кончиться. Она в жизни не видела счет на погашение задолженности по кредитной карте или счет за электричество. Ее шкаф был набит всем, что она только могла пожелать.

И устроил все это один человек.

Тот самый человек, который никогда не упрекал ее за лишний вес и не говорил, что ей нужно больше заниматься фитнесом. Человек, который ни разу не попросил ее перестать колебаться в выборе самых простых вещей. Тот самый человек, который звонил ей трижды в день, просто чтобы узнать, как у нее дела. Об изменах или каких-то интрижках за ее спиной и речи быть не могло. Он всегда приходил домой в шесть тридцать, минута в минуту. Он помогал ей воспитывать лучшую в мире дочь. Поблагодарила ли она его хоть раз? Показала ли она ему хоть раз по-настоящему свою признательность? И самое главное: как он вообще уживался с ней все эти годы?

Она взглянула на Ларри: тот уже снова уснул. Погладила по редеющим волосам. Какого черта она все время пребывает в гневе и недовольстве? Пора уже прекратить беспокоиться о своей матери. Пора прекратить беспокоиться о Люси. Пусть живут своей жизнью.

Что же в итоге? Ей понадобилось лишь на один день выйти из привычной колеи, чтобы понять, что же в ее жизни действительно важно. Казалось, день выдался адский – а на самом деле это был подарок, возможность пересмотреть свою жизнь и увидеть ее такой, какая она есть. И что же она поняла? Что ее жизнь прекрасна. О такой жизни большинство людей могут только мечтать!

И кто же дал ей возможность вести такую беззаботную жизнь?

Один-единственный человек.

Ларри Сутамолок.

Из всех, кто встречался ей на жизненном пути, Ларри следовало бы ставить на первое место, прежде остальных. Хвала Господу, Ларри все еще оставался с ней. За это, поклялась себе Барбара Сутамолок, она будет благодарить его до конца своих дней.

И тогда все последующие годы станут самыми счастливыми в ее жизни.

Спустя несколько часов Ларри проснулся от весьма необычного ощущения. Настолько возбуждающего ощущения, что сперва решил, что все еще спит. Он открыл глаза, откинул одеяло и обнаружил свою жену в такой волнующей позе, что окончательно уверился: это сон.

Когда Барбара подняла глаза на Ларри, он улыбался так широко, как никогда на ее памяти.

И, кстати говоря, кто бы мог подумать, что Ларри Сутамолок все еще помнит, как следует отблагодарить за доставленное удовольствие?

Миновал полдень, а они все еще лежали в постели.

– До чего приятно взять выходной! – улыбнулся он.

– Это точно, – улыбнулась она в ответ. – Миссис Ровнер может и до завтра подождать со своей пломбой.

– Ну что, готова к следующему раунду? – спросил он, игриво прикасаясь к ее руке.

– Ларри, ты сумасшедший! – фыркнула она, целуя его.

– Ой да ладно? – Он поцеловал ее в губы. – А потом, может быть, отправимся в ювелирный магазин и купим тебе новое ожерелье. Бедная моя малышка Барби, пережить такое ограбление! Думаю, ты заслуживаешь какой-нибудь побрякушки в награду за храбрость.

– О Ларри! – В гнусавом голосе Барбары слышался восторг. – О Ларри, Ларри, Ларри!

Семьдесят пять лет и одну неделю спустя

Я устала и хотела спать. Я спала неделю. Не думаю, что это была депрессия; я просто устала думать обо всем этом. Вот только не могла остановиться. Между раздумьями о своем вопросе и о том, каким же на самом деле был ответ, я спала.

Иногда мне снилось, что я снова молода. Что мы с Захарией вместе, живем именно так, как я себе навоображала.

Иногда снился Говард. Говард был здесь, у него не случился тот сердечный приступ, мы по-прежнему жили в нашем старом доме, все шло своим чередом. Потом я просыпалась и возвращалась в реальный мир.

Не знаю, сколько раз мне уже звонила Барбара. Я все говорю ей, что устала, но, вообще-то, я пока просто не готова к разговору. Знаю, надо поговорить, знаю, она его ждет, но у меня нет сил. Она предлагает заехать ко мне, но я настаиваю, чтобы не приезжала. И самое странное, она меня слушается. Похоже, ее действительно проняло той нашей беседой. Ну еще и тем, что ее ограбили, полагаю.

Не знаю, сколько раз уже заходила Фрида. Она приносит еду, потом опять приносит еду, а я твержу, что не голодна. Она хотя бы ни словом не заикнулась о происшедшем. У нее было уже два свидания с Гершелем Нилом, и если уж во всем этом есть хоть один повод для радости, то вот он. Удивительно, почему она никогда раньше не говорила мне о своих чувствах к Гершелю. Ни словечка. Ох, надеюсь, у них все сложится, правда надеюсь. Она как будто изменилась. Сменила прическу и краситься стала немного больше. Люси, кажется, полностью пересмотрела ее гардероб. Думаю, так оно и бывает, если захлопнуть дверь в свою квартиру, забыв ключи внутри, а потом еще увидеть, что твоя старейшая подруга сбросила за ночь пятьдесят лет.

А Люси…

Люси приходит каждый вечер, стирает свои вещи или слоняется по квартире, пока я лежу в спальне, укрывшись одеялом. Слышу, как она ходит туда-сюда, включает телевизор, открывает холодильник. Она проводит у меня пару часов, потом подходит к спальне, приоткрывает дверь и обещает вернуться завтра.

Она – единственная, кто не говорит, что мне уже пора вылезать из кровати. Она просто рядом, со мной, и хотя я очень ценю ее поддержку, но пока не готова ничего обсуждать.

Вообще-то, она и сейчас здесь. Слышу, как ходит за дверью, взад-вперед. Уж не знаю, чем она там занимается.

– Ба? – слышу ее шепот.

Дверь в спальню немного приоткрывается, пропуская внутрь полоску света из гостиной.

Я откликаюсь слишком скоро:

– Я отдыхаю, солнышко.

– Ба? – повторяет она в полный голос.

– Люси, не сейчас, – бормочу я.

– Ба.

Она распахивает дверь, так что свет слепит меня, и я зарываюсь лицом в подушку. Она подходит к кровати и останавливается передо мной.

– Ба, пора. Хватит уже.

– Люси, мне просто нужно отдохнуть.

Она забирается на кровать, ложится рядом со мной и приобнимает меня одной рукой.

– Ба, так больше не может продолжаться.

– Я же тебе сказала. – Я отворачиваюсь от нее. – Просто оставьте меня в покое.

– Ну-ну. Я знаю, ты сейчас в тупике, но не забывай, что кое-кому сейчас тоже больно.

– Люси, ты обрела то, что хотела, – цинично отвечаю я и поворачиваюсь к ней спиной. – Ты хотела провести целый день со своей двадцатидевятилетней бабушкой, и ты его провела. А у меня что получилось?

– Я тебе скажу, что у тебя получилось! – Люси взвивается. – У тебя получилось разбить парню сердце и настолько свести его с ума, что он теперь заперся дома и не выходит, прямо как ты!

– Что, правда?

Я обескуражена.

– Господи, ба! Зак все твердит, что влюбился в тебя, что он в первый раз так сильно и так быстро влюбился, и все пытается понять, почему ты сбежала. Он уже трех Элли Джером в Чикаго обзвонил. Собирается поехать туда. И злится на меня, что я не даю ему твой номер… или ее номер… Я уже запуталась. Ты должна поговорить с ним.

Я колеблюсь.

– Нет, Люси, ничего не выйдет. Я не могу. Да ты спятила, если думаешь, что я буду с ним разговаривать. Как я с ним встречусь в таком виде?

Я откидываю одеяло и демонстрирую свое семидесятипятилетнее тело.

– Именно, ты встретишься с ним как бабушка. Как бабушка Элли-Мишель – или как мы там ее назвали. Я не могу до него достучаться.

Секунду я раздумываю над ее словами. Нет, я не могу его больше видеть. Я не смогу посмотреть в эти голубые глаза, зная, что мы никогда не будем вместе. Зная, что никогда не запущу руку в его роскошные волосы. Может, у меня и вправду депрессия.

– Люси, я… я просто не могу.

Я кладу голову на подушку и снова отворачиваюсь от нее.

– Боже мой, ба, ну ты-то чего расстраиваешься? Что такого ужасного случилось, что ты вдруг превратилась в отшельницу? Говоришь, я получила что хотела? Что ж, чертовски верно. Но в таком случае и ты получила что хотела!

Меня охватывает злость.

– Ну и какого же черта я со всего этого получила? Я хочу знать, Люси, – что мне это дало? Что же? – Я сажусь в кровати и гляжу ей прямо в глаза. – Ничего, кроме сердечной боли. Мне вернули молодость? Ох, велика важность! Моя дочь научилась на своих ошибках и больше не повторяет их. Фрида покончила со своими тревогами. А я? Я так и не узнала, зачем все это произошло. Я не получила ответа на свой вопрос. Я вроде как должна была поступить как эгоистка. Якобы должна была делать все это для себя, не для кого-то там другого, а в итоге осталась ни с чем. И знаешь что? Это бесит меня до крайности!

С силой бью подушку кулаком, а потом опять роняю на нее голову.

Люси теперь просто кипит от ярости. Я это ясно вижу, но честно – мне плевать.

– Знаешь, ба, что я тебе скажу?

Я не отвечаю.

– Скулеж.

– Это еще что значит?

– Это значит, что все твои слова про то, что ты не получила ответа на свой вопрос, – скулеж. Это все просто нытье.

– Да ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты понятия не имеешь, что значит прожить столько лет. Поживи с мое, тогда и поговорим. А до тех пор, Люси, тебе на эту тему сказать нечего.

– Думаешь, ты такая старая? Да? Думаешь, твоя жизнь пройдет, а ты так и не найдешь ответа? – допытывается она.

– Вообще-то, именно так я и думаю.

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что с твоим телосложением ты еще лет двадцать проживешь. Поверь мне, с таким отношением, как у тебя сейчас, следующие двадцать лет жизни ты просто спустишь в трубу, и что тогда?

– Ну и все тогда.

Она глубоко вздыхает и встает с кровати:

– Отлично, ну и живи как знаешь. – Люси идет к двери. – Давай проживи вот так всю оставшуюся жизнь. Мне плевать.

– Спасибо, проживу, – говорю я, зарываясь лицом в подушку.

– Я дала Заку твой номер. Он просил разрешения позвонить, чтобы поговорить об Элли. Он заявил, что хочет еще что-то тебе сказать, но я не знаю что. Поговори с ним о случившемся. Это меньшее, что ты можешь сделать.

– Лучше бы ты не вмешивалась, – предупреждаю я.

Она останавливается и делано упирает руки в бока.

– Бабушка, хотя бы один раз за всю эту неделю перестань себя жалеть. Начни уже думать так, как полагается твоему поколению!

Слышу, как она хлопает входной дверью. Но теперь я на взводе. Я так зла на нее, что готова кричать.

Уже почти одиннадцать вечера, но меня переполняют чувства, вся гамма эмоций от гнева до грусти. Черт ее побери.

Надеваю тапочки и выхожу из спальни. Не помню, когда я в последний раз ее покидала. Такое ощущение, что все остальные комнаты просто исчезли.

Иду на кухню сделать чаю. Наливаю воду в чайник, ставлю его на плиту, беру чайные пакетики. Открываю шкаф и достаю оттуда чашечку с блюдцем. Я каждый день пользуюсь посудой из дорогого костяного фарфора. И вам советую, если у вас нет маленьких детей. Этот урок я хорошо усвоила: наслаждайся тем, что у тебя есть. До недавнего времени мой фарфор пылился на полке, с тех пор, как я в последний раз устроила праздничный ужин на День благодарения за несколько лет до смерти Говарда. В тот раз мне пришлось столько готовить, а после ужина столько убирать и мыть, что я решила: хватит. Сказала Барбаре, что передаю эстафетную палочку ей. Но Барбара не запекает индейку, не готовит начинки, вообще ничего не стряпает. Она все заказывает в ресторане. По-моему, это неправильно. Она что, не может сама засунуть индейку в духовку?

Ай, хватит уже цепляться к тому, что там Барбара делает неправильно. Она хорошая девочка.

В общем, так или иначе, но в один прекрасный день мне пришло в голову, что все эти роскошные фарфоровые сервизы просто пылятся в коробках без дела. Даже сейчас, в моем нынешнем состоянии, у меня все равно мурашки по коже пробегают оттого, что я пью самый обычный чай из такого дорогого фарфора.

Несу чашку в столовую и сажусь за стол.

В квартире так тихо. Подношу чашку к губам и ставлю обратно на стол.

Куда ни посмотрю – всюду натыкаюсь на воспоминания. Стены другие, но то, что заполняет их, я собирала всю жизнь. Даже стол, за которым я сижу, – пять поколений женщин моей семьи сидело за этим столом. От этой мысли мне становится чуточку радостней. Моя мать регулярно натирала его мастикой. Как она его любила. Сколько праздничных ужинов мы провели за этим столом? Сколько поколений за ним сидело: мои бабушка и мать, моя мать и я с Барбарой, а потом мы все с Люси. Кажется, до сих пор слышу смех и все разговоры, что мы вели за этим столом. Чую запах бабушкиной грудинки и маминого яблочного пирога. Я понимаю, что этот стол дождется и следующего поколения моей семьи. Когда-нибудь он достанется Барбаре с Люси, и если моей внучке доведется завести ребенка, он тоже будет сидеть за этим столом.

Захватив чашку с блюдцем, подхожу к черному кабинетному роялю. Ни у кого никогда не бывало тумбочки дороже. Уж не помню, когда его в последний раз настраивали или когда на нем последний раз играли, но какая разница. Барбара считала, мне не следует брать его с собой в новую квартиру, однако я настояла. Я по-прежнему люблю этот рояль. Во всей его красе, от лоснящихся боков до белых клавиш.

Смотрю на скопившиеся за годы фотографии в серебряных рамках. Улыбающиеся лица всех членов семьи и друзей не рассказывают всей правды – только о хорошем, но большего мне сейчас и не надо. Вот Барбаре десять лет, она задувает свечи на своем именинном торте; тут Барбаре восемнадцать – она на выпускном балу в школе; вот мы с Говардом в одной из наших замечательных поездок, и так далее. И тут я вижу настолько неожиданный снимок, что роняю свои дорогие фарфоровые чашку с блюдцем на пол и те разбиваются на мелкие кусочки. Я никогда раньше не видела эту фотографию, однако же она в рамке, как и все остальные. Стоит рядом со свадебным фото Барбары и Ларри, как раз над снимком с выпускного Люси.

На этой фотографии я и Люси. Мне двадцать девять. Это тот самый снимок, что мы сделали неделю назад, перед тем, как отправиться на свидание. Тот, что Люси сняла на свой телефон. Фото пугает меня до смерти. Может быть, потому, что служит доказательством: все это было взаправду. Говорят же, что снимки не врут. И в тот день я, семидесятипятилетняя, и впрямь выглядела на двадцать девять. Улыбки на наших юных лицах подтверждают это. Я провела этот день со своей внучкой так, как никому никогда не удавалось. Я жила ее жизнью. Я узнала, каково это – жить так, как живет ее поколение. Никогда не видела улыбок счастливее. Снимок настолько прекрасен, что я ни секунды не задумываюсь о пролитом чае, который теперь растекся по всему полу и портит паркет. Все гляжу на фото и не могу оторваться.

Так проходит не меньше десяти минут, а потом я ставлю фотографию обратно на рояль и отправляюсь на кухню за тряпкой и маленьким мусорным ведром. Вернувшись в гостиную, вытираю пол и выбрасываю в ведро осколки фарфора.

Я оглядываю комнату, и мой взор вдруг задерживается на книгах, стоящих на полке сразу возле столовой. Многие из них мои, но большая часть принадлежала Говарду. Я сохранила его старые кодексы и юридические книги, с которыми он время от времени справлялся. Мне нравится, как они выглядят: все в кожаных переплетах, с золотым тиснением, – так что я оставила десять штук. Нет, правда, они меня странным образом успокаивают. Позволяют почувствовать себя ближе к Говарду в те моменты, когда мне его не хватает. Даже после выхода Говарда на пенсию я радовалась, когда ему по почте приходила очередная юридическая книжка. Становилось понятно, что для него юриспруденция вовсе не способ заработать много денег; ему по-настоящему нравилось то, чем он занимался, и он хотел оставаться в курсе всех новостей даже тогда, когда ему это уже не требовалось. Он изучал по этим книгам правовые нормы и судебные решения ради дел, которыми иногда занимался по несколько лет; его клиенты становились его друзьями. Эти книги напоминают мне об историях из его жизни, которые он, бывало, рассказывал мне, – историях из его практики, которая в основном и составляла его жизнь. То были его памятные альбомы. Точно так же, как у меня есть эта комната, превращенная в платяной шкаф, – та, где хранится вся моя одежда и все воспоминания, связанные с ней. У Говарда были его книги. У меня есть моя гардеробная.

Снимаю с полки один том. Не знаю, что вдруг на меня нашло. Прямо какая-то неведомая сила велит мне взять эту книгу в руки. Черт, тяжелая штуковина. Страниц пятьсот, не меньше. Неужели он и вправду все их читал? Я никогда не брала их в руки. Вообще не прикасалась, разве что пыль вытирала. Когда я переезжала, их запаковали грузчики, и грузчики же поставили их на полку в этой квартире. До чего же плотно они их втиснули.

Пока я пытаюсь вынуть одну книгу, вслед за ней тянется другая и вот-вот упадет. Я проворно подхватываю ее, пытаясь при этом не уронить вторую, но она выскальзывает у меня из рук и падает на пол.

Поднимаю ее, держу в руках. От одного только запаха кожаной обложки становится легче: он действует как-то до странности успокаивающе. С чего вдруг? Не знаю.

Открываю книгу на первой странице и пробегаю пальцами по срезу остальных. Края, однако, на ощупь неровные: видимо, Говард закладывал между них какие-то заметки. Поэтому я раскрываю книгу на середине и вот тогда-то их и нахожу.

Между страницами я нахожу клочки бумаги, открытки и листочки, сплошь исписанные моим почерком. Разбирая их, я понимаю, что все они от меня.

«Говарду в этот особый день рождения».

«Любимому мужу в честь десятой годовщины нашей свадьбы».

«С двадцатипятилетием нашей свадьбы! Кажется, это было вчера».

«Дорогой Говард, тебе не понадобится мое пожелание удачи. Я знаю, ты выиграешь это дело сегодня. Верю в тебя всей душой. Жду не дождусь, чтобы отпраздновать».

И так далее. Хватаю другую книгу – и, конечно же, в ней тоже открытки от меня. Беру с полки еще одну, потом еще. Вот фотография, где мы с ним стоим перед Эйфелевой башней. Помню, я просила кого-то нас сфотографировать. А вот еще одна: тут мы в Майами-Бич, совсем еще дети, только-только поженились. Открытки на день рождения, фотоснимки, записки. Снимаю с полки все остальные книги и пролистываю их. Нахожу столько фотографий, открыток и моих записок Говарду, что они едва умещаются у меня в руке. Он сохранил их все до единой. Но почему? Почему он мне ничего не сказал? Почему не намекнул хотя бы, что ценит их?

А потом я натыкаюсь на другую книгу, между страниц которой нахожу пачку погашенных чеков. Их, наверное, около сотни. Беру один, присматриваюсь. Все они выписаны на имя моей матери, с интервалом в месяц, год за годом. Я знаю, что это.

С того самого дня, как мы поженились, и до самой ее смерти двадцать пять лет спустя Говард каждый месяц выдавал моей матери чек на двести долларов. Я совершенно забыла об этом. Поверьте, в те годы двести долларов были большими деньгами. Я знаю, что он увеличивал сумму из-за инфляции, но я к этому тогда не имела никакого отношения, да и сейчас смотреть не собираюсь. Чек выписан в его конторе. Помню, передавая маме самый первый чек, Говард велел ей не тратить эти деньги на продукты или оплату счетов. Они предназначались для того, чтобы она могла наслаждаться жизнью. И моя мама смогла обзавестись квартиркой в Бока-Ратоне, во Флориде, и играть в бридж, сколько ее душе было угодно. Единственное, в чем я никогда не была уверена, так это в причине: это моя мать сказала Говарду, что он должен давать ей деньги, вроде как в приданое, или он делал это по собственному желанию. Я не спрашивала. Жены в то время не задавали таких вопросов. И все же, когда он вручил мне тот первый чек, чтобы я отдала его маме, да и потом, когда я знала, что она исправно получает деньги каждый месяц, – бог мой, вот за это я его любила.

И вдруг из глубин памяти выплыл один разговор, который состоялся у нас с Говардом. Я совершенно о нем забыла.

Несколько лет назад – фактически незадолго до его смерти – мы с Говардом сидели на веранде на заднем дворе. Говард читал газету, я листала журнал. Было так благостно. У нас имелись роскошные подушки для шезлонгов, цвета карамели; мы с Говардом любили там сидеть в летнее время. Говард всегда жалел, что у нас нет бассейна, но мне до бассейна дела не было, все равно я не люблю мочить голову. Помню, подняла на секунду глаза и увидела, что гортензии полностью расцвели; их невероятные розовые и сиреневые головки окаймляли двор. В кроне раскидистого клена на дальнем конце лужайки пели птицы. Мы с Говардом только что вернулись из недельной поездки в Кабо-Сан-Лукас, где прекрасно отдохнули.

– Говард? – спросила я. – Помнишь, ты каждый месяц посылал моей матери двести долларов?

– Угу, – отозвался он, переворачивая страницу газеты.

– Это моя мать тебя заставила?

– Нет, – ответил он как ни в чем не бывало. – Она разрешила мне жениться на тебе. Я подумал, надо как-то ее отблагодарить.

Все это время он не поднимал глаз от газеты. У него и в мыслях не было, что его слова так много для меня значат. Я начала шмыгать носом.

– Что такое? – спросил Говард.

Он по-прежнему не отрывал взгляд от газеты.

Я плотнее закуталась в кашемировую шаль и глубоко вздохнула.

– Спасибо, – сказала я и улыбнулась, глядя на него.

Говард на секунду поднял на меня глаза. Потом легонько похлопал меня по ноге.

Закрываю книгу и ставлю обратно на полку; эти чеки по-прежнему меня не касаются. Потом кладу все открытки и фотографии обратно между страниц и возвращаю тома на место, осторожно, один за другим. Может, буду еще заглядывать в них время от времени.

Сажусь обратно на диван, улыбаюсь. Ну конечно, Говард скрывал это все от меня – он никогда не умел открыто проявлять любовь. Не всякий мужчина моего поколения был на это способен. Вот Сол, муж Фриды, был не такой. При взгляде на них сразу становилось понятно, что они в одной упряжке. Мужчины, принадлежащие к поколению Люси, как Захария, например, – они показывают свои чувства. Их отцы, должно быть, научили их чему-то такому, чего им не хватало в собственных отцах, какой-то особой душевной поддержке. Но большинство моих ровесников, впрочем, вели себя подобно Говарду. Они обращались с нами как с существами второго сорта, но теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что моя мать была права, когда сказала мне столько лет назад: «Он много работает и обеспечивает тебя».

Но измены? Ох, измены.

Может, если бы я настояла, мы бы в конце концов все обсудили. Он бы извинился, я бы приняла извинения. Но я не могу об этом больше думать. Уже слишком поздно. Я никогда не узнаю, как все повернулось бы. А потом я осознаю: нелепо держать обиду на человека, который не может мне ответить. Это просто бессмысленно. Нельзя гадать, что могло бы случиться, потому что правда вот в чем: ничего бы не случилось. Мы бы никогда не поговорили начистоту. Таковы издержки воспитания нашего поколения, и ничего тут не попишешь. Сегодня люди из-за такого разводятся и больше никогда не встречаются. Я же держала рот на замке. Я не говорю, что это правильно, просто так уж было принято. Мы прожили жизнь вместе, наш брак не был идеален, но что в этом мире идеально? Справилось бы с этим поколение Люси? И что значит – справиться? Мы живем, мы учимся на ошибках, преодолеваем трудности и живем дальше. Сейчас я могу сделать только одно. Я могу перестать плодить домыслы и догадки. Все, что я могу сейчас сделать, – это простить и вспоминать только то хорошее, что было в нашей совместной жизни.

Я подхожу к своему парижскому зеркалу, как подходила к нему столько раз в тот день. Вот она я. Из зеркала на меня смотрит лицо, которое я привыкла видеть все эти годы. Разглаживаю руками дряблую кожу на шее. Провожу пальцами вдоль «гусиных лапок» в уголках глаз, вдоль мимических морщинок. Я знаю, мне никогда не понравится это дряхлое лицо. В одном я, впрочем, могу черпать утешение: ведь то, как выглядит мое лицо сейчас, доказывает, что я прожила долгую и достойную жизнь. На этом лице отпечатались годы улыбок, слез, горя, но в первую очередь – радости.

Пора двигаться дальше.

Подхожу к телефону и набираю номер Люси.

– Привет, это я. Я все еще злюсь на тебя, но это пройдет. Слушай, дай мне номер Захарии.

Захария

Не имею ни малейшего представления, зачем я с ним встречаюсь. Не знаю, зачем причесываюсь и крашусь и с какой такой стати уже три раза переоделась. Как он себя поведет? Поймет ли, что я и есть та женщина, в которую он так влюбился в ту ночь?

Я знала, что он не спит, когда позвонила ему вчера вечером. Я знала, что в его голосе, когда он снимет трубку, услышу грусть. Даже телефонные гудки приближают меня к нему – второй, третий…

– Да?

Голос у него был слабый. Но я-то понимала, что сна у него ни в одном глазу.

Я замешкалась. Нет, я не собиралась бросать трубку. Просто мне нравилось слышать, как звучит его голос.

– Алло? – повторил он.

– Захария? – сказала я и прокашлялась.

– Да? – отозвался он уже обычным своим голосом.

– Это миссис Джером. Бабушка Элли.

– О, здравствуйте.

В его голосе слышится вопросительная интонация. Но разве можно винить бедного мальчика?

– Как поживаете, миссис Джером? – меланхолично спрашивает он.

– В последние дни неважно, но и вы тоже, судя по тому, что говорила Люси.

Он переводит дыхание и отчетливо вздыхает:

– Миссис Джером, я просто не могу понять, а Люси ничего не может мне объяснить. Я прошу прощения, что вам пришлось звонить мне в такое время. Не знаю, что именно рассказала вам Люси. Я просто хочу понять, что же случилось с другой вашей внучкой.

Я слышу боль в его голосе. Она совсем как моя – в этом Люси не ошиблась. Однако в отличие от меня у него есть кое-кто, кто поможет ему это преодолеть. Как раз бабушкиного совета ему и не хватает.

– Захария, если вы не заняты, может, встретимся утром, например за завтраком?

Он опять молчит, потом отвечает:

– Да, конечно, давайте.

– Отлично. Тут есть одно небольшое кафе на площади Риттенхаус, на противоположной стороне от моего дома. Знаете его?

– Конечно, я часто там бываю.

– Вот и хорошо. Завтра в восемь. Идет?

– Да, в восемь нормально. Спасибо, что согласились со мной встретиться.

– Это меньшее, что я могу сделать. Мне жаль, если все это только усугубляет ваши страдания.

– Спасибо, миссис Джером. Я вам очень признателен.

– Зовите меня Элли.

Так что с шести утра я на ногах. Я, в общем-то, и не спала практически; все время смотрела на часы. Но по правде, я считаю, что бессонницей обязана скорее тому, что всю неделю только и делала, что спала, а вовсе не волнению перед встречей с Захарией.

Проснувшись поутру, я взяла одежду Захарии: и штаны, и рубашку, и кроссовки, которые запихнула вглубь шкафа, – и все постирала (кроме кроссовок). Потом я все это аккуратно сложила и засунула в пакет, чтобы взять с собой. Я не хотела отдавать одежду, предпочла бы оставить ее у себя, сохранить. Но в итоге подумала, что лучше будет отдать Заку его вещи.

Этим утром я решаю надеть широкие бежевые брюки и сиреневую шелковую блузку. Надеваю свои любимые серьги – гвоздики с бриллиантами, когда-то подаренные Говардом. Перед уходом кидаю взгляд на себя в парижское зеркало и делаю вывод, что в целом выгляжу неплохо. Без пяти минут восемь я покидаю дом.

Захария уже в кафе, пьет кофе. Выглядит ужасно, как я и предполагала. Бог знает когда бедный мальчик в последний раз брился. Или принимал душ.

Он встает, едва завидев меня. Джентльмен всегда остается джентльменом, что бы ни творилось у него на душе. На нем футболка и тренировочные штаны, весьма похожие на те, что я принесла с собой в пакете.

– Доброе утро, миссис Джером, рад вас видеть. Спасибо, что пришли.

Я смотрю в его голубые глаза и не нахожу ни следа тех чувств, что он выказывал, когда мы виделись в последний раз. Теперь я могу лишь украдкой смотреть в эти голубые глаза. Эй, Голубоглазка, хочется мне его позвать. Но я никогда больше не смогу это сделать.

– Захария, я рада, что вы согласились встретиться со мной, – говорю я, усаживаясь напротив. – Во-первых, хочу отдать вещи, которые взяла моя внучка. Она попросила меня передать их вам.

– А, ну да, спасибо, – отзывается он с несчастным видом, принимая у меня из рук пакет.

– Вам сейчас все это дико, наверное, но, может быть, однажды вы поймете. Моя внучка, Элли, – я знаю, что она чудесно провела с вами время. Она сама мне так сказала.

– Правда? – Зак слегка оживляется.

– Правда. Ей очень нелегко было это сделать – вот так уйти от вас посреди ночи.

– У меня просто в голове не укладывается.

Он тяжело оседает на стуле.

– Я знаю, все случилось так внезапно. Наверное, вы удивляетесь, как это два человека, знакомые всего день, прониклись друг к другу такими сильными чувствами. – Он замолкает. – Но со мной именно так и было.

– Вам не нужно объяснять, – перебиваю я его. – Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Вы оба почувствовали глубокую связь. Это никак не связано с продолжительностью знакомства.

– Я боялся, вы решите, что как-то по-детски – так чувствовать…

– Одно дело простодушие. Но совсем другое – уверенность, что так и должно быть, – говорю я ему.

– Тогда что же произошло? – Он цепляется за слова. – Почему она вот так ушла?

Всю ночь я искала ответ на этот вопрос и меняла его миллион раз. Но в конце концов ответ прост:

– Захария, в случае Элли… у Элли есть свои обязательства. Она думала, что сможет убежать от них. Все мы так думаем. Но в конце концов не смогла. Она поняла, что ей придется научиться принимать их.

– Я не понимаю. У нее есть семья?

– Да, – выдыхаю я. – У нее есть семья.

– И Говард?

– Она очень любит Говарда. Признает она это или нет, но она любит Говарда и всегда будет его любить. Однако ей действительно нужна была передышка, надо было убежать на один день от своей жизни, чтобы обо всем подумать. И она приехала сюда, в Филадельфию, взяла Люси себе в сообщники и вознамерилась прожить один день безо всяких обязательств. Она рассчитывала, что это будет день веселья, что она просто сделает все то, чего уже очень давно не делала. И все это не должно было иметь никакой связи с реальной жизнью. Однако кое-что пошло не так. Она встретила вас.

– Это она вам рассказала?

– Ей вовсе не нужно было мне рассказывать.

– Но почему она сбежала? – допытывается Зак.

– Она не собиралась. Она уже решилась поступить как раз наоборот, изменить свою жизнь и начать все сначала. Сложность в том, что – и, к счастью, вам пока рано это знать – просто… есть вещи, которые нельзя изменить. Хоть у нее и были сомнения, но правда в том, что в ее жизни есть только один мужчина – Говард. Ее семья для нее превыше всего, и построила она ее именно с Говардом. И именно эта передышка, этот день, который она разрешила себе провести по-своему, помог ей понять это. Вам следует знать, однако, что, хотя она не могла не уйти, ей очень хотелось остаться. Иногда выбор невозможен; надо просто быть собой и жить с этим.

– Знаете, у меня сложилось ощущение, что она все еще с Говардом, – кивает он.

– Да, так и есть, – заявляю я. – В горе, в радости ли, она всегда будет с Говардом.

И тут я говорю такое, от чего сама замолкаю на секунду:

– Они с Говардом – родственные души.

И едва прозвучали эти слова, я понимаю, что так и есть.

Вот и ответ на мой вопрос. Кто же моя родственная душа? В горе ли, в радости, но ею всегда останется Говард Джером.

– В общем, я так и знал, потому что она кое-что сказала.

– Что же?

Интересно, что же такого я могла ему сказать?

– Она сказала, что жалеет кое о чем в своей жизни.

У меня руки начинают дрожать, я прячу их под стол в надежде, что он не заметит.

– И я ответил ей, что она еще молода, что у нее впереди еще куча лет, чтобы исправить все то, о чем она жалеет.

Уже третий раз за неделю я слышу эту фразу. Но сейчас впервые действительно понимаю ее. И в первый раз за всю неделю я улыбаюсь.

– Спасибо, что подарили Элли такой подарок, – говорю я.

– О чем вы? – На его лице проступает недоумение.

– Захария, послушайте внимательно, что я вам сейчас скажу, и запомните навсегда.

– Хорошо.

Я делаю глубокий вдох:

– Ночь, которую она провела с вами, она не забудет никогда. Вы дали ей шанс начать жизнь заново. Я знаю, это останется с ней на всю жизнь, – говорю я, и к глазам подступают слезы. – Ну да, она сейчас с Говардом, но вы навсегда останетесь в ее сердце.

– Что ж, я очень это ценю, – отвечает он, и у него на глаза тоже наворачиваются слезы.

Лезу в сумочку и достаю упаковку бумажных носовых платков – они у меня всегда с собой. Один платок протягиваю ему, еще один беру для себя.

– Спасибо, – вздыхает он, вытирая слезы.

– Да нет, это вам спасибо.

– За что?

– За ночь с Элли.

– Пожалуйста, – мягко говорит он.

Какое-то время мы сидим и молча трем глаза. Я знаю, что наш разговор помог ему. Теперь все будет хорошо.

– Ладно, хватит об этом, – заявляю я, прикладывая платок к глазам в последний раз и делая медленный выдох. – Как думаете, у них тут есть блинчики? Я вдруг поняла, что ужасно голодна.

– Знаете, насчет блинчиков не уверен, но идея хорошая. Я в последнее время не очень много ел и вдруг тоже понял, что проголодался. Но я знаю место в паре кварталов отсюда, где пекут изумительные блинчики, и, если у вас есть лишняя минутка, можем отправиться туда.

– А я сейчас как раз совершенно свободна, – улыбаюсь я. – А в этом кафе, про которое вы говорите, есть открытая терраса? Погода такая чудесная, самое время сидеть на солнышке. Вам не повредит, кстати. У вас такой вид, точно вы много дней из дома не выходили.

– В общем-то, так и было. Идея хорошая. – Он встает и протягивает мне руку, помогая подняться.

– Миссис Джером… Элли, – говорит он, подставляя локоть, чтобы я могла опереться на него, – спасибо вам за вашу мудрость. Она мне была действительно необходима.

Я беру его под руку, и мы уже собираемся уходить.

– Захария, – я поворачиваюсь и смотрю прямо на него, – это лучший комплимент, который только можно сделать даме моего возраста.

– Миссис Джером, вы вообще потрясающая женщина.

– Люси тоже так говорит, – многозначительно отвечаю я и лучезарно улыбаюсь.

– Кстати, я все хочу кое-что спросить, – говорит он, открывая передо мной дверь.

– Что же?

– Это так странно, что вас и вашу внучку зовут одинаково и что вы обе влюбились в мужчин по имени Говард.

– Да, знаю, – отвечаю я и добавляю: – Забавное совпадение!

Семьдесят шесть

Сегодня мне семьдесят шесть.

И меня это не пугает.

Я не слишком готовилась отмечать свой день рождения – у меня достаточно других дел.

Сегодня состоялась вечеринка в честь помолвки, и мне не описать, с каким удовольствием я ее устраивала. Повара в «Прайм риб» справились на «отлично», как и всегда. Кофе был нужной температуры, и крабовые котлетки получились очень нежные. Мой лосось приготовили безупречно. Барбара съела свой стейк до последнего кусочка.

Фрида вовсе не хотела закатывать грандиозную вечеринку, но я позволила себе настоять на своем. Часто ли вам удается организовать предсвадебную вечеринку своей лучшей подруги?

Ну, мне это выпало дважды. Первый раз, когда она выходила за Сола, давным-давно, и второй – сегодня, когда праздновали помолвку Фриды и Гершеля.

– Мам, убедись, что в «Прайм риб» хватает свечей, – наставляла меня Барбара по телефону утром. – Фрида хочет, чтобы все происходило при свечах, а ты же знаешь, если ваши подруги не смогут разглядеть свою еду, непременно начнут ныть.

– Барбара, – сказала я, – у меня все под контролем.

Кое-что никогда не меняется.

Или меняется?

– Я всего лишь хотела напомнить тебе об этом, – заметила Барбара. – Все пройдет великолепно, не сомневаюсь.

Я честно думала, что никто и не вспомнит о моем дне рождения. Люси назначила Фриде столько примерок, что я диву даюсь, как она не путает, где что надо ушить, а где выпустить. Несколько дней в неделю я теперь работаю с Люси, помогаю ей на встречах с покупателями. Когда Фрида зашла к нам на днях, я велела ей перестать худеть так быстро, но она ответила, что ничего не может поделать, ведь они с Гершелем теперь так много занимаются. Поверьте, лучше вам не знать, чем они там занимаются. Она, впрочем, ведет себя как школьница, делится со мной всеми пикантными подробностями до единой, так что я все это слушаю. Честное слово, всем пойдет на пользу, если Гершель наконец женится на ней, как подобает порядочному человеку.

– Элли, – сказала она мне как-то раз, – хочу, чтобы в твоей жизни тоже появился хороший мужчина, с которым ты будешь счастлива.

Так и будет, не сомневайтесь. Я уже даже положила глаз кое на кого. Мы видимся в парке, когда я выхожу посидеть на свежем воздухе. Не волнуйтесь, мы ровесники. Вообще-то, я даже была знакома с его женой, Леоной Прайс. Ужасно жаль, что она умерла – от Альцгеймера. Часто слышу от подружек, как он заботился о ней до самой смерти. Мне раньше приходилось встречать их обоих на коктейльных вечеринках и других светских мероприятиях. Он всегда казался очень приятным человеком, и, когда он подошел ко мне в парке, я охотно вступила с ним в разговор. Кто знает, как жизнь сложится? Может, попрошу его составить мне компанию на свадьбе Фриды.

Должна заметить, мы все сегодня выглядели очаровательно. На всех нас были наряды из летней коллекции Люси. Знаете, она запустила специальную линию одежды для женщин старше пятидесяти. Если бы мне всего год назад сказали, что у Люси будет две успешные линии… Ну, я бы поверила. А самое главное, что она получает семьдесят пять процентов со всех продаж в магазинах!

А я уже сказала, как называется эта новая линия?

Элли. Вот так просто – Элли.

Я так горжусь Люси. Она не устает меня радовать.

Время от времени мы с Люси встречаемся у меня, поедаем наше тайное лакомство – хотя сейчас мы встали на тернистый путь отказа от любимого мороженого с кусочками шоколадного печенья, – и кто-нибудь непременно помянет тот судьбоносный день. И в конце концов кто-нибудь обязательно пожалеет о том, что я не купила то, что хотела.

До нижнего белья мы так и не добрались.

А что же сталось с Захарией? Он справился, как я и говорила. Сейчас он встречается с весьма милой девушкой, и с гордостью могу заявить, что свела их именно я. Она внучка Элейн Шипли. Я совершенно случайно столкнулась с Элейн в педикюрном салоне, и она рассказала, какая добрая и привлекательная ее внучка Клэр, но все эти мужчины хотят от нее только одного. Мне не нужна была фотография Клэр; я просто увидела в глазах Элейн то же, чего желала для Люси. Многие молодые люди полагают: стоит только их бабушкам услышать, что у юноши и девушки нет пары, как они тут же попытаются их свести. Ну что ж, детки, сами напросились. У нас, стариков, мудрости побольше будет.

Не так давно я пригласила их всех на ужин – Люси и Джонни, Захарию и Клэр – мне нравится время от времени устраивать такие посиделки с домашней стряпней. Захария подошел к роялю, на котором стояла фотография Люси и Элли-Мишель. Было довольно шумно; Джонни и Клэр что-то оживленно обсуждали – не знаю что, я не вслушивалась. Все мое внимание сосредоточилось на Захарии; он взял снимок в руки и некоторое время вглядывался в него. Он держал его всего несколько секунд. Еле заметно улыбнулся, потом поставил на место и принялся разглядывать другие фото.

Я знаю, он все еще вспоминает ее. Я тоже ее вспоминаю.

Иногда он спрашивает меня:

– Кстати, как там Элли поживает?

– Она очень счастлива, – отвечаю я.

Знаете, жизнь – забавная штука.

Правда вот в чем: я прожила свою жизнь как могла. Сожаления? Ну да, всегда о чем-то жалеешь, но есть множество по-настоящему чудесных вещей, и они сводят на нет все сожаления.

Вот об этих вещах мне и хочется сейчас думать.

Если не верите мне, вспомните, какой я была при нашей первой встрече. Посмотрите на все то несбывшееся и несделанное, о чем я печалилась. Если оглянетесь на тот мой день, который я получила в подарок, вы увидите, что же я смогла переменить. Я совершила все то, о чем я всегда мечтала.

Я помогла карьере Люси.

Мне удалось открыть для себя ее мир.

Довелось узнать новое, увидеть свет таким, каким я не видела его уже очень много лет.

У меня получилось вспомнить, что это такое – снова быть красивой.

Мне посчастливилось опять влюбиться; испытать и блаженство, и разочарование, которые приносит с собой любовь.

И если уж я хоть что-то усвоила из того дня, так это то, что все эти вещи по-прежнему доступны мне даже в семьдесят шесть.

Завидую ли я Люси?

В какой-то мере я всегда буду немножко завидовать ей, но только потому, что Люси живет в такое замечательное время. И вот это я никогда не смогу испытать, на сколько бы лет ни выглядело мое тело. Мой разум – продукт моего поколения. И он ни капельки не изменился за тот день. Моему телу было двадцать девять, но в прочем я оставалась тем же самым человеком. Так же и Люси – дитя своего поколения. И это никогда не изменится. Так что по-настоящему, если подумать, я не завидую. Я просто горжусь своей внучкой.

Однако при всем при том мне не давал покоя тот самый один-единственный вопрос, ответ на который я должна была найти. И я его нашла.

Я любила Говарда Джерома.

Любила его всем сердцем.

До чего хорошо иметь возможность наконец сказать это, нисколько не сомневаясь в искренности своих слов.

Ни один брак не безупречен – так же как не бывает идеальных каникул. Порой идет дождь, порой тебе достается номер с окнами на парковку. Но когда оглядываешься назад, когда серьезно задумываешься обо всем, то понимаешь, что все эти мелкие неприятности не слишком много значат в общей картине.

А сегодня, после ужина, после многочисленных тостов Фрида, Люси и Барбара вдруг появились с тортом в руках – для меня. Ужасно приятный сюрприз; так неожиданно. Торт был из швейцарской кондитерской, разумеется. В этот раз, впрочем, на нем горела одна-единственная свеча, и ту дали в ресторане. Не потому, что Барбара не хотела втыкать семьдесят шесть свечек. На самом деле она именно столько и купила, и все семьдесят шесть собиралась вставить в мой торт. Но в суматохе из-за этой вечеринки в честь помолвки Фриды – пока одевалась сама и одевала Ларри, пока они собирались ехать – просто забыла все свечки дома. Мы с подружками ужасно смеялись. Добро пожаловать в клуб друзей менопаузы, Барбара.

– Я бы тебе сообщила, где проходят заседания нашего клуба, – пошутила я под истерический хохот остальных, – да только забыла, где это.

– Надеюсь, в отделе замороженных продуктов в магазине здоровой еды, – отшутилась Барбара в ответ, обмахиваясь после очередного прилива.

Они поставили торт на стол передо мной, пропели «С днем рожденья тебя!», а я закрыла глаза.

– Загадывай желание! – воскликнула Фрида.

– Нет! – истошно закричала Люси.

Кроме нас двоих, никто, конечно же, не понял почему. Я взглянула на нее и жестом показала, что ей не о чем беспокоиться. Можно подумать, какое-то желание, загаданное на одинокой свечке, может вернуть человека на сорок шесть лет назад.

И, снова закрывая глаза, я загадала. Я загадала прожить остаток дней в покое и безмятежности. И то же самое пожелала для всех, кого я люблю.

И именно этого я желаю вам.

Дорогие мои. Пусть у вас будет все, чего бы вы только ни захотели в жизни. Если вы все это получите, но почему-то все-таки останетесь недовольны, не считайте это неудачей. Извлеките из этого урок и двигайтесь дальше. Не важно, сколько вам лет – двадцать девять или семьдесят шесть, не важно, сколько лет вам осталось, – просто поверьте тому, кто научился на собственном горьком опыте: никогда не поздно все изменить.

Вот и весь мой урок на сегодня, дружочки.

Благодарности

Прежде всего я хочу поблагодарить всех замечательных женщин семидесяти с лишним лет, которых опросила для этой книги. Вы проявили больше душевной щедрости, искренности и честности, чем я могла ожидать. Надеюсь, что созданный мною персонаж, который вобрал в себя лучшие ваши черты, наполнит вас гордостью.

Моя благодарность Трише Тодд, чьи безошибочные правки пролили для меня свет истины. Огромное спасибо ей за все, что она для меня сделала, а также всем сотрудникам издательства «Тачстоун/Файрсайд» – за вашу упорную работу; признательность за нее останется со мной навечно. Также хочу сердечно поблагодарить Тришу Грейдер – за то, что ввела меня в ряды своих авторов.

Вековечная благодарность Брайану Де Фьор, который за годы превратился из литературного агента в моего психоаналитика, крепкое дружеское плечо, главного кинокритика и постоянного сообщника во всем. И конечно же, спасибо Кейт Гаррик, Мелиссе Мой и Адаму Ширу, которые неизменно любезны и никогда не выказывают ни малейшего раздражения, сколько бы вопросов я ни задавала.

Одному из ближайших моих друзей и моему юристу, Эрику Бруксу, за угрозу поколотить тех детишек, если они попытаются украсть мои деньги на обед. В метафорическом смысле, разумеется.

Моему агенту в Голливуде, Брайану Липсону, с которым я люблю болтать больше, чем с большинством моих подружек. А уж со своей работой ты справляешься просто фантастически.

Сьюзан Свиммер, Лесли Джейн Сеймор, Эйрин Мур и Эллисон Дикенс – я всегда буду в долгу перед вами. Бог знает что бы я без вас делала.

Посылаю тонну любви Бергам-Голдштейнам, которые с самого начала приняли меня как родную и лишь слегка поморщились, когда я напомнила, что в один прекрасный день могу стать матерью их семейства.

Моим старшим братьям, Дэвиду и Майклу, а также моей невестке Саманте, потому что даже в семьдесят пять я останусь для вас малюткой. Моей дальней сестре Мишель, которая, как и я, понимает, до чего важно посвящать время себе. И моей племяннице Ноа, за то, что я уже горжусь тем, какая ты есть.

И наконец, самая особая моя благодарность моему отцу, Барри Хэлперну, и моему мужу, Джонатану Голдштейну: оба они обладают наиболее ценным качеством. Я не знаю и никогда не узнаю мужчин, которые любили бы своих женщин больше, чем эти двое.

Примечания

1

Young (англ.) – «молодой». (Примеч. перев.)

(обратно)

Оглавление

Семьдесят пять

Ох ты! Я сногсшибательна!

Бабушка?

Фрида

Женщина определенного возраста

Вот это да

Миссис Барбара Сутамолок

Делу время

Поиски начинаются

Точка невозврата

Опять идти

Вот и все

Беги!

Взаимные упреки

Лучший вечер в моей жизни

Я не распространяюсь о таких вещах

Золушка в полночь

Следующий день Фриды

Следующий день Барбары

Семьдесят пять лет и одну неделю спустя

Захария

Семьдесят шесть

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg