«Человек с картинки»

Анастасия Черкасова Человек с картинки Вступление

Огромный мир. Просторные дали. Большие города со множеством горящих огней, в каждом из которых – чья-то жизнь. Небо – такое большое, что его видно отовсюду, из любого уголка планеты – и эти облака, окрашенные багрянцем солнечных лучей, освещающих так же все, абсолютно – все. Леса, многочисленные деревья, бескрайние поля. Моря – огромные, необъятные для человеческого глаза. И эти блики на воде, рожденные все тем же солнцем – одним для всех. Цветы, запахи растений. Сколько в мире запахов? Целая гамма. Сколько их? Миллиарды? Больше? Не сосчитать. Не представить. Макушки гор, кажущиеся издали такими крошечными, словно игрушечными, а на самом деле – все таким же огромными, что ни одному из людей, лицезреющих их макушки, не хватит и целой жизни на то, чтобы обойти их все, заглянуть в каждую из ложбинок искрящегося камня. Сколько тропок на свете, сколько дорожек – не пройти. Никогда не пройти, и даже не представить. Множество зверей. И птиц. Чаек, латающих над этим морем. Маленьких черточек, парящих в этом небе – одном для всех. Птица издали – это тоже крупинка, такая маленькая, что не пройдет и минуты, как она скроется вдали, потерявшись навсегда в этом мире, скрывшись от глаз человека, наблюдающих за ней. Степи. Бескрайние пустыни. Теплый песок. Запах листьев. Запах моря. Привкус морской пены, осязаемой где-то внутри так явно, что кажется, словно кусочек моря умещается на кончике человеческого языка. И везде – звери. Сколько их? Таких разных, таких непохожих друг на друга. И везде, везде в этом мире – люди. Столь же разные, несмотря на некоторое внешнее сходство. Множество лиц. Множество отражений человеческих душ. Словно блики на воде. Словно искорки на многогранном хрусталике. День – и ночь. Темнота и свет. Холод – и тепло. Многочисленные блики. Многочисленные оттенки миллиардов запахов. Все это – мир. Все это – наша жизнь.

Возможно, мир не имел бы столь громадного количества оттенков одних и тех же вещей, на первый взгляд кажущихся таким похожими, такими одинаковыми. Он был бы проще и однозначней, если бы не существовало в нем этих разных человеческих душ, порождающих такое разное восприятие окружающего. Даже эти блики на воде – каждый человек видит их по-своему. Чувствует. Или не чувствует совсем. Представить только: внутри каждого человека есть это все – и чайки, и сверкающая гладь воды, и легкий шум крон могучих деревьев, и многоголосное цоканье зверьков. И опять же – души, эти разные человеческие лица. Каждый человек – все чувствует по-своему, воспринимает по-своему. Внутри каждого – такой вот огромный мир, окрашенный своими собственными цветами. Пропитанный запахами и звуками, и каждый из этих миров – уникален. Все это, все – все умещается внутри одного-единственного человека, даже самого маленького. Внутри каждого из нас – целый мир, единственно уникальный.

В серии книг «World Inside» я хочу поделиться с читателями своим собственным миром, открыть глазам других свое восприятие. Каждую из книг я постараюсь сделать так же особенной, отличной от других, дабы открыть разные грани, разные отблески своей души.

Вторая книга серии «Человек с картинки» посвящена той части жизни, без которой люди ни в одну эпоху своего существования не могли помыслить истинного смысла своей жизни. Той части жизни, без которой сущность человеческая пуста, а душа – одинока. Эта книга посвящена теме любви. Любви возвышенной – единственной на протяжении жизненного пути человека, любви всепоглощающей, порождающей желание отдать для другого человека все. Любви самопожертвующей, не дающей возможности жить без единственно любимого человека, окрыляющей, позволяющей сотворить истинное волшебство силою своего чувства. А так же о любви приземленной – более реалистичной, более возможной, чаще встречаемой, более простой и понятной, но не в меньшей степени имеющей право на существование.

Билет в один конец

Мороз щипал мои щеки. Я тихонько шел по улице, было уже совсем темно, тонкий лед похрустывал у меня под ногами. Противный ледяной ветер дул мне в глаза. Зима без снега – противно. Когда нет снега, то всегда кажется, что на улице лютый холод, даже если температура воздуха ушла не далеко за минус. И кажется, что вечер темнее обычного, жутко, гадко, и такое ощущение, будто это не закончится никогда. Зима без снега… Застывшая грязь. Холод. Но я не ощущал этого холода, или не обращал на него внимания, хотя щурился от ветра, не замечал, как и то, что он нещадно трепал мои заиндевевшие волосы. Ведь рядом со мной шла Карина.

Каринка! Любовь моей жизни, первая и единственная. В свои девятнадцать лет я знал, что больше никогда никого не полюблю, и даже думать не смогу ни о ком с такой трепетной нежностью, с какой я всегда вспоминал о ней.

От мороза у нее раскраснелось лицо, а волосы трепетали на ветру. Я глядел на нее и не мог наглядеться, глядел и осознавал, что сегодня вижу ее в последний раз, что никогда, какую бы длинную жизнь я не прожил, я не увижу такого близкого и родного лица, единственного в природе.

Карина. Я смотрел и со вздохом опускал взгляд на окоченевшую землю, не выдерживал и снова смотрел. Ее же глаза постоянно смотрели прямо, такие светлые, с чуть заметной искрой легкой грустинки, но абсолютно спокойные и бесконечно верившие своему счастью.

Мы шли рядом, мы просто гуляли, и ветер остервенело носил по дороге помятые бумажки.

– Значит, все? – задумчиво произнес я, – Так просто… Странно.

– Выходит, так, – Карина вздохнула, – сейчас бы в школу, да? В десятый класс. И почему тогда ничего не получилось?

Я не знал на это ответа.

– Миша, Миша, – глаза Карины погрустнели больше, припомнив былое-старое, давно забытое, – И почему ты тогда отказался от меня?

– Не знаю, – мое сердце разрывалось, – Я был дураком. Просто дураком, с еще, оказывается, детским умом, вообразившим себя взрослым. А что бы тогда сейчас было? Как думаешь?

– Все было бы совсем по-другому, – Карина горестно опустила глаза, – Мы были бы уже четыре года вместе. Представляешь? Четыре года! Я это точно знаю. Ведь я тогда так любила тебя, так любила! Моя первая любовь… Любила, еще полудетским сердцем, но это не имеет значения, ибо и дети любить умеют. И еще неизвестно – может быть, даже больше взрослых.

– Любила? – я снова грустно посмотрел на Карину, – А сейчас? – я отвел глаза, – Ладно, глупый вопрос, не отвечай.

Помолчав, я вздохнул:

– Да, любила. Как жаль, что нельзя вернуть время назад. Я бы все тогда сделал иначе. Жаль.

– Да, жаль, – согласилась Карина. Ее взгляд стал совсем грустным, – Если бы ты тогда пришел, если бы был со мной, я бы только тебя всю жизнь любила. Так странно, да? Я бы не встретила Гришу. Четыре года – большой срок, а прошли, словно один миг.

Мы немного помолчали. Я первый подал голос:

– Знаешь, я словно вчера вот так вот с тобой шел. Из школы. Словно и не было этих четырех лет. Но они были, я знаю! За это время многое изменилось. Я понимаю. Теперь у тебя есть Гриша. И ты любишь его… А я люблю тебя.

Мы снова замолчали.

– Знаешь, я только в одно поверить не могу, – опять заговорил я, – Неужели ты и вправду выходишь замуж? Завтра… Уже завтра. Это – как черта. Потом другая жизнь. Черта для всего.

– Я бы очень хотела видеть тебя на своей свадьбе, – заговорила Карина, – Ведь ты очень близок мне. Но я не стала тебя приглашать, – Карина потупила взгляд, – Я подумала, что это ни к чему.

– Понимаю, – мы остановились, дойдя до ее подъезда. В последний раз.

– Ну, все? – мы встали друг напротив друга и встретились глазами. Я никогда не забуду, как она смотрела в этот момент – в ее ясных зеленых глазах стояла грусть, но на дне их плескалось счастье.

– Пойдешь? Тебе, наверное, пора. У тебя, должно быть, много дел, ведь завтра такой день!

Я грустно улыбнулся, Карина ответила мне чистой и искренней улыбкой:

– Да, пожалуй. Пойду. Приятно было повидать тебя. Как-нибудь еще обязательно встретимся.

Я глядел на нее и знал – нет, не встретимся, никогда не встретимся, глядел и старался запомнить, чтобы потом вспоминать всю жизнь, как выглядели тогда ее сияющие глаза, раскрасневшиеся щеки и чуть растрепанные волосы – тогда, в нашу последнюю встречу.

– Иди. Удачи, Карина. Желаю тебе большого-большого счастья. Тебе и Грише.

– Спасибо, – как часто потом на протяжении всей жизни я видел в своих снах эти приподнятые уголки губ! – И тебе счастливо. Пока.

– Пока.

Карина ушла домой, а я отправился к себе. Дома я лег спать, а наутро взял уже собранные заранее вещи и давно припасенный билет и уехал к родственникам в Новосибирск. Там я остался навсегда. Я знал, что больше никогда – ни через год, ни через пять, ни через десять лет я не увижу Карину, девушку, чье лицо я никогда не забуду и не разлюблю, и в чью судьбу я больше не вмешаюсь. Я даже не взял с собой ее фотографии, но образ ее не раз преследовал меня во снах. Я не знал, что сталось с нею, но Карина постоянно мне снилась, на поверхности ее зеленых глаз застыл вопрос, но на дне их плескалось счастье.

...

2005

Удар в тишине

Кусочек лунного лучика проникал в щель между неплотно задвинутыми шторами и тонкой змейкой струился по подушке постели больной девушки. София лежала в мертвом сиянии лунного света, и все тело ее пронизывала боль. За последние дни она совсем ослабла и уже не могла ходить, но сегодня ей стало особенно плохо, и она проснулась ночью оттого, что ее измученное сердце трепыхалось так болезненно, что даже дыхание перехватывало, и, казалось, вот-вот оборвется все.

Умирающее сердце уже отказывалось бороться за свою жизнь. Оно, обескуражено вздыхая, тихо замедляло шаг.

Удар. Еще удар. Еще.

«– Соня, – Паша улыбался, – Я люблю тебя!

Легкий мартовский дождик моросил по крышам. Поблескивающие на ослепительно ярком солнышке бусинки капель озорно застревали в волосах – его и ее. Прозрачное небо, умывшись и став совсем чистым, смеялось от счастья…».

Удар… Удар… Удар…

«– Паша, погляди, какая звезда! – Соня оглянулась через плечо и улыбнулась, заглянув ему в глаза, – Такая яркая, красивая, правда?

– Звездочка моя, – он тоже улыбался, – Красавица моя, ты лучше всех!

Он обнял ее за плечи…».

Удар… Удар…

«Она уткнулась лицом ему в грудь.

– Паша! Я люблю тебя! Обними меня! Обними, крепче! И не отпускай. Никогда не отпускай, слышишь? – она доверчиво подняла на него глаза, – Не отпустишь?

– Не отпущу.».

Удар… Так больно почему-то… Или нет? Или уже не больно? Удар…

Непонятно. Удар. Пауза… Удар…

«Луна катилась по озеру. Вода такая гладкая, спокойная. Небо темно-синего цвета, красивое. Трава такая мягкая. Деревья – высокие, могучие. Кажущиеся совсем темными в ночной прохладе. Не страшно. Не холодно. Тихо. Только где-то совсем неподалеку стрекочет какой-то ночной сверчок. Ночь – она добрая. И Пашка, милый Пашка. Такой родной, теплый. Вот он, рядом. Спит, как ребенок, тихо дышит. Теплое его дыхание едва-едва касается кожи ее шеи…».

Удар. Что такое? Сердце замерло? Пауза. Пошевелиться так сложно. Или совсем никак? Удар… Едва подрагивают кончики пальцев… Пауза. Удар…

Лунный луч соскользнул с Сониной постели и начал таять. Летняя ночь коротка. Каркнула ночная ворона. Кому-то тоже не спится?

«Соня лежала, доверчиво и самоотверженно прижимаясь всем телом к Паше. Любимый, любимый. В его объятьях так тепло. В темноте блестят Пашины глаза…».

За окном уже чирикают птицы. Ночь погасла.

Удар… Молчание. Тишина. Удар… Такой слабый, такой беззащитный. Почти не слышно его. За что бороться?

Парень, одиноко идущий по улице, поднял глаза к светлеющему небу и посмотрел на неживой месяц. У месяца нет души.

А у него?

«Нет, я был не прав. Мне не стоило говорить ей таких слов. Это подло, так нельзя. Нельзя.».

Он вдохнул теплый летний воздух и посмотрел по сторонам. Никого нет в столь ранний час. Улица пустынна.

Ни единого ветерка.

Чирикают птицы.

Спать совсем не хочется. А бродить по улице нет толку.

Нет, он не должен был, не должен.

«– У меня нет к тебе никаких чувств.

– Паша! Не надо!

– К чему все это? – в голосе слышатся нотки раздражения, – Соня, я никогда тебя не любил.».

Удар… В сердце что-то кольнуло? Оно еще может что-то чувствовать?.. Нет, ничего. Показалось… Сердце…

«Нет, я не должен был… Я определенно не должен…».

«Соня лежит, сотрясаясь всем телом. Неужели человек может так горько плакать? Больно, так больно! Неужели возможна такая боль?». Удар… Или показалось? Ничего… Ничего…

«Я не должен был!».

Птицы уже распелись вовсю. Уже разгорелось утро. Лунные лучи уступили место первым лучикам солнца. Уже можно встретить на улице редких ранних прохожих.

«Как я мог?» – Паша метался. В голове слегка шумело после ночи без сна.

– «И зачем? Как мог я сказать такое? Как мог так поступить? И разве можно погубить любовь из-за мимолетных влечений? Как все спасти? Как исправить?».

Можно спасти. Должен!

Паша бежит. Сердце колотится. Жутко отчего-то. Холодок по коже. Что случилось, что?

Он звонится в дверь. Шесть часов утра.

– Пустите меня к ней, пустите! Я должен, должен!..

Испуганные глаза ее старшей сестры.

Она лежит на постели.

– Соня! Прости меня!

Он кидается к ней. Отчаянно прижимается к ее груди.

Сердце, где ты, сердце?

– Соня! Я люблю тебя!

Ни звука. Тишина.

– Соня!

Сердце молчит.

...

23.06.2005

Багровые слезы

Мы познакомились случайно.

Девочка ловила машину, и я остановился. Я ехал домой с работы. Был теплый вечер, ласковое летнее солнышко припекало, и мне скучно было ехать одному. Да и девочка миленькая, совсем молоденькая, можно и помочь, мне не трудно. И вообще, я парень добрый, помогать люблю.

Она легко и без страха запрыгнула в мою душную машину – такая маленькая и хрупкая, ко мне, такому большому и сильному. Уселась на прогретое сидение рядом со мной и улыбнулась мне так тепло и открыто, что я не мог не улыбнуться в ответ. Она была очень милая, эта девушка, хорошенькая мордашка, стройная фигурка, и взгляд такой чистый и невинный. Вся она была какая-то очень прелестная, совсем еще юная.

– Такая маленькая, а ко мне садишься? А ты не боишься, что я тебя обижу?

– спросил я.

Она рассмеялась беззаботно, глаза ее улыбались:

– Ты? Да ты в зеркало себя видел? Ты совсем не страшный, по тебе видно, что ты не сделаешь ничего плохого.

Святая наивность. Не сделаю я, конечно, ничего плохого, я вообще хороший парень, но нельзя же всем так верить. Пропадают такие девчонки!

Мне было не совсем по пути, но я довез ее до дома. Слово за слово, мы разговорились – Саша, пятнадцать лет едва исполнилось. Засиделась у подружки, не заметила, как время пролетело, только пришла, как-то незаметно заболтались, теперь торопится домой. Девчонки!

– Боля, двадцать два года, – представился я ей, – Болеслав.

Так уж получилось, что у меня остался ее номер телефона. Я, вообще-то, не собирался с ней как-то завязываться, у меня была невеста по имени Люда, взрослая женщина, а не малолетняя девочка, и я ее любил. Но Саша нацарапала на клочке бумаги заветные циферки и сказала, что будет ждать, и я, отчасти чтобы не обижать девчонку, отчасти просто так, взял листок.

Это сейчас я вспоминаю снова и снова, как она выпрыгнула из моей машины, захлопнув за собой дверцу, обернулась, бросив веселый взгляд через стекло, помахала мне ладошкой, а через мгновенье она уже, словно молодая козочка, подскакала к подъезду своего дома, легко взлетела по ступенькам крылечка и, замерев перед дверью, снова обернулась, и снова помахала мне, и улыбнулась мне такой ослепительной улыбкой, и глаза ее так сияли, словно я был для нее самым дорогим человеком на свете. О любовь моя, сколько бы я сейчас отдал за этот взгляд!

Но тогда я совершенно не собирался ей звонить. Я был занят – у меня была невеста, я заканчивал институт и все время метался, подрабатывая то в одном месте, то в другом. Моя машина была куплена в кредит, и деньги были нужны мне, как никогда. Я мечтал поскорее вылезти из долгов, тогда уж можно было подумать о свадьбе с Людой и настоящей семейной жизни. В общем, маленькая девочка Саша не входила в мои планы.

На самом деле, по части дел любовных, я был человеком довольно легкомысленным и не отказался бы от какого-нибудь мимолетного жаркого романа – просто так, Люду я бросать, конечно, не собирался, – но Саша на роль кандидатуры абсолютно не подходила, ломать жизнь малолеточке я никак не собирался.

По правде говоря, я даже забыл об этой встрече, не придав ей значения, у меня было много других забот. Но волею судьбы через пару недель мы встретились опять.

Дни стояли знойные, и как-то раз, припарковав машину, я зашел в магазин купить воды. Я почти сразу узнал ее светлую головку и худенькие плечи. Она покупала себе орешки. Я тихонько встал позади нее, и она оглянулась. Легкие волосы ее взметнулись, я никогда не забуду это божественное движение головы и восторг в ее глазах, когда она увидела меня.

– Болик!! – закричала она и улыбнулась так радостно, словно я был самым лучшим ее другом, которого она встретила после долгой разлуки.

– Что ты делаешь здесь? – я напряг память, припоминая, где ее дом, – Ты ведь живешь не тут.

– Ты отвезешь меня домой? – спросила она, кладя в рот орешек, – Боже, как мне жить дальше, нося в душе ее образ, если милые движения этого любимого мной существа как на пленке навсегда остались в моей памяти, существа, полностью завладевшего моим сердцем, ставшим им, существа, которое меня любило, существа, которого я потерял?

– Поехали! Я все расскажу тебе. Поболтаем, мы давно не виделись.

Я, в общем, никуда не спешил, мой рабочий день уже закончился, Люда гостила у бабушки в Тверской области, и я, подумав, согласился провести этот летний вечерок с этой милой веселой девчонкой.

Саша сияла. Она жевала орешки и самозабвенно щебетала о том, что была в гостях у своего молодого человека Ильи, а сейчас она шла к метро, чтобы ехать домой, и ей очень захотелось орешков, и, зайдя в магазин, она вспомнила обо мне и поняла, что это неспроста, что она непременно скоро меня увидит, ведь вчера она весь вечер обо мне думала. А домой идти у нее нет никакого желания, ей совсем не хочется заниматься повторением математики, которую она терпеть не может, но сделать это необходимо, потому что она, Саша, ее совсем забыла, а ей скоро в школу, в десятый класс.

Меня забавляли Сашкины разговоры, и мне пришелся по душе ее озорной, жизнерадостный нрав, а потому она показалась мне приятной собеседницей, и я заключил, что вечер оказался не скучным. За эти несколько часов я узнал о ней гораздо больше, и мое мнение о ней изменилось, став отличным от того, что сложилось за те прошлые двадцать минут, что мы ехали в машине.

Я понял, что Саша – это не такой уж и наивный и невинный ангелочек, каким может показаться на первый взгляд, и если присмотреться, то можно увидеть, что на дне ее светлых ангельских глаз мелькают дьявольские искорки. Главное – она оказалась доступной настолько, насколько я не мог и предположить, но меня еще одолевали сомнения, стоит ли этим воспользоваться; несмотря на свою разгульную, как выяснилось, жизнь, Саша была еще очень юной, почти ребенком, а осознает ли ребенок то, что творит?

– Зачем я тебе? – спросил я, выйдя провожать ее до подъезда, – Неужели я тебе нужен? Ты ведь знаешь, что у меня есть невеста, и я ее люблю, и серьезных отношений у нас с тобой никогда не будет. Ты понимаешь, чего ты хочешь? Тебе это надо?

– Да, да… – шептала она, обхватывая своими нежными ручками мою грубую шею.

– Ты маленькая, – продолжал я, – Ты еще совсем маленькая и глупая, ты влюбишься и будешь плакать.

– Не буду! – обещала она.

– Смотри, подумай хорошенько. Я не хочу причинять тебе боль, – сказал я, но она уже тянулась ко мне своими юными свежими губами, и я поцеловал ее, вкушая чувства, одолевавшие эту малышку, которые она пыталась выразить, отвечая на мой поцелуй.

Саша убежала в подъезд, а я влез в машину и, развалившись на сидении, в задумчивости закурил. Я чувствовал, как разум мой постепенно затягивает мутная пелена, я пытался еще взывать к своей совести, из-за маленькой девочки, чьих слез я не хотел видеть, из-за любимой Люды, которую я хотел предать, но в резонанс с ударами крови в висках, в голове пульсировала мысль: она приняла решение. Она свой выбор сделала. Она знает, на что идет. А я, по крайней мере, поступил с ней честно.

Через пару дней у меня выдался выходной, и я без раздумья извлек из кармана джинсов уже порядочно помятую бумажку, в которую я до сих пор так ни разу и не заглядывал. Достал и пробежался глазами по набору чуть размазавшихся цифр. И позвонил.

– Привет! – радостно сказала она, подняв трубку, – А я одна дома сижу, мне скучно. Хочешь, приезжай!

Так и начался наш головокружительно страстный роман, в котором я не считал себя виноватым.

Использовал ли я ее? Да, я ее использовал. Не нужно было быть внимательным, чтобы увидеть, что девочка влюбилась в меня без памяти. Она была хорошим человеком, эта девочка, но мне не было разницы, как и не нужна была мне ее любовь. Главное, она согласна была сделать для меня все, что я пожелаю, и я этим пользовался. Я испытывал к ней только страсть, на другие чувства у меня не было ни времени, ни желания.

Мы прекрасно провели вместе последнюю неделю лета. Потом приехала Люда, и я посвятил себя времяпровождению с моей – тогда! – любимой, по которой я очень скучал. Потом меня совсем закрутила работа и подготовка к диплому, ведь я заканчивал институт. Мне исполнялось двадцать три, и мы с Людой были заняты подготовкой к празднованию моего Дня Рождения. Так что когда я снова позвонил Саше, на земле уже лежали багровые листья.

Она не обиделась, что я так долго не звонил. Она все понимала. И с радостью согласилась со мной встретиться.

Милая! Пусть будет мне вечным наказанием мучительно сладкое воспоминание о том, как ты трепещешь у меня в объятьях! Как больно, милая, пусть эта боль вечно мучает меня, я это заслужил.

Времени на нее у меня было мало. Я звонил ей редко, только когда мне было удобно, но она бежала ко мне по первому моему зову, когда угодно, куда угодно – и никогда на меня не обижалась. Саша ходила в школу, но стоило мне поманить ее, как она моментально удирала с уроков, из-за чего, вероятно, у нее потом возникали проблемы, но меня это мало волновало.

Я был доволен. Меня все устраивало. Любящая невеста и пылкая маленькая любовница, готовая мчаться за мной на край света – милая и покладистая, старающаяся во всем мне угодить.

Все шло прекрасно, пока темнели от сырой гнили мокрые темно-багровые листья, пока первый пушистый снежок припорашивал теряющие свой цвет, становящиеся бесформенными кучки. Постепенно снега становилось все больше, но я не обращал внимания ни на это, ни на то, что серые Сашкины глаза становятся с каждой встречей все печальнее, что задорный огонек в них почти совсем погас, а сама Сашка становилась все молчаливей, и все дольше смотрела она в мои глаза тихо и грустно, ничего не говоря. Не было мне дела и до того, что Саша рассталась с Ильей, и причиной их расставания наверняка являлся я.

Не думайте, что я такой бездушный и черствый, и мне было совсем не жаль маленькую девочку, которую я нагло использовал. Просто я не думал обо всем этом, у меня была Люда, и большинство моих мыслей занимала она. Остальные мысли, которые умещались в моей голове, были посвящены повседневным делам, а на маленькую Сашу места просто не оставалось.

Любовь моя! Нет, я все-таки черств. Как мог я равнодушно смотреть на то, как умирала в тебе, еще такой юной и живой, последняя отчаянная надежда, а вместе с ней потухали твои всегда прежде веселые глаза? Как мог? Пусть эти мысли навечно вдавят в мою душу тяжелый камень, пусть же всегда теперь меня будут мучить совесть и боль.

В воздухе кружился снег, а Саша начала обижаться. И мне это не нравилось. Это не соответствовало моим правилам. Уже не была она такой податливой и ласковой, как прежде.

Все чаще пыталась она меня оттолкнуть.

– Тебе наплевать на меня, тебе нужно от меня только одного! – с горькой яростью восклицала она.

Я морщился. Ни к чему были мне эти объяснения.

– Ну неужели я такой никчемный человек, что больше ни на что не гожусь?

– отчаянно спрашивала Саша.

Меня это утомляло. Разумеется, она была прекрасным человеком. Милая девчушка, добрая и смышленая – мне все было приятно в ней: ясность ее глаз, открытая улыбка, шаловливый, игривый характер. С ней было весело и интересно, а было бы еще веселее и интереснее, если бы мне все это было нужно, но это было не так, но этого-то она и не хотела понять. Я хорошо к ней относился, и искренне желал ей счастья, которое она обязательно найдет, когда встретит человека, который оценит все ее замечательные качества.

Она была просто маленьким золотцем, звездочкой с неба, мечтой – но только не для меня, я свою мечту уже нашел.

Хороший мой, маленький человечек, как обманчивы бывают грезы!

– Не приезжай больше! – говорила она с обидой.

Я пожимал плечами. Что ж, как вошла она в мою жизнь, так и уйдет. Буду изредка вспоминать с теплой улыбкой, но скучать не буду. А обиды… Какие могут быть обиды? Она сама на это согласилась. Она знала, на что идет.

Сашенька моя! Сашенька. Как мог я, такой взрослый, быть таким бездушным с тобой, как мог так обижать тебя – маленькую, слабую, наивную влюбленную девочку, которой было всего пятнадцать лет?

И ты сдавалась, ты унижалась передо мной, ты кидалась мне на шею – и я бессовестно целовал твою нежную девичью кожу, жадно сжимая тебя в своих объятьях…

Милая! Где сейчас эти пушистые хлопья белого снега, где звонкое журчанье первых ручейков, где – призрачные лучики предзакатного солнца? Все пронеслось в один миг! Все промчалось, оставляя за собой радостный каскад ярких весенних цветов, а я не заметил.

Помнишь, как ты увидела первый цветок? Маленький желтый цветочек, решительно высунувший пушистую головку из-под еще непрогретой земли и потянувшийся к теплому солнышку своими тонкими ручками? Потом было много еще цветов, но я помню, как ты обрадовалась тогда тому – самому первому, самому отважному.

– Он похож на маленького милого цыпленка, правда? – восторженно закричала ты. А я улыбнулся и поцеловал тебя. И забыл обо всем этом, не вспоминая до теперешнего времени – времени, когда моя тоскующая душа болезненно заглядывает в прошлое, жадно впитывая каждый миг прекраснейшей сказки, которую я сам пожелал прекратить.

Каким я был дураком!

Тогда я уже всерьез занялся своим дипломом и перестал приезжать к Саше. Диплом был удачно защищен, я был доволен собой, но забот у меня стало не меньше. Люда изъявила желание поехать со мной на море в один из летних месяцев, и мне пришлось самозабвенно погрузиться в рабочий процесс, чтобы заработать достаточное количество денег для исполнения ее пожелания.

Отдых на море был поистине прекрасным, тем слаще он был оттого, что я его сам заслужил. Однако он стоил мне многих усилий, когда я вернулся домой, поскольку я принялся работать с двойным усердием, стараясь компенсировать потраченное мной на отпуск время. Деньги по-прежнему были нужны, и я по-прежнему трудился. Легче мне было оттого, что мне больше не добавлял хлопот мой институт.

Жизнь шла своим чередом. Люде исполнилось двадцать семь, и я старался, чтобы ее День Рождения обернулся для нее сказкой. Она была моей красавицей, моей королевой, и ее счастье было самым дорогим из того, что я мог себе вообразить.

Я оглянуться не успел, как догорел последний лучик лета, и мне самому стукнуло двадцать четыре.

Наконец я погасил свои долги за машину, и теперь разъезжал на своей блестящей прелести довольный и абсолютно счастливый, все интенсивнее откладывая деньги на квартиру.

Когда выдавалась свободная минута, которая требовала покоя и наслаждения, я бродил по темнеющей осенней улице. Я любил гулять вместе с Людой, медленно прохаживаясь по убранным свежей прелестью позднего октября аллеям, вдыхая прохладный аромат осени моего счастья – обманчивого, как я теперь понимаю, счастья! – разгребая ногами устланные по земле листья рыжих и бардовых цветов, улыбаясь, и строя планы на будущее. Как хорошо было вот так просто идти рука об руку с любимым человеком, заглядывая в глаза, выделяющиеся из миллионов глаз!

Любимая моя, как это все было давно! Как мог я в этом море глаз, отражениях таких разных человеческих душ не распознать одни единственные – твои, такие яркие и живые, светящиеся самой чистой и прекрасной на свете душой?

Любимая! Как мог я улыбаться облетающим листьям и не задумываться о том, какую боль причиняет тебе каждый сорвавшийся с ветки листочек, каждый безнадежно поникший и обветшавший осколочек твоего счастья? Милая! Я навсегда запомню эти прекрасные бардовые листья, вид их зябкой сырости навсегда запечатлится в моей душе.

Минула еще одна зима, которая, признаться, прошла в заботах, но я о них не жалел, так как результатом моих стараний стало осуществление моего давнего стремления – я наконец-то приобрел свой собственный уголок – уютную квартирку, которой я столько времени грезил, предвкушая наше с Людой совместное счастье.

Люда была в восторге. В мгновение ока она переехала ко мне, и потянулись дни моей безоблачной эйфории. Мне казалось, я еще никогда не был так счастлив. Глупый мальчишка, тогда я еще не понимал, что дни моего истинного, единственного достойного жизни счастья давно прошли. Они были тогда, когда я его не осознавал, не желая увидеть, распознать его.

Моя работа к тому времени стала уже стабильной, диплом института сделал свое дело, а заработок вполне приличным. Целые вечера я проводил с Людой, мы самозабвенно наслаждались присутствием друг друга и мечтали о будущем, промышляя о свадьбе, которая была запланирована на будущую осень, мой финансовый достаток мог позволить мне ощущать реальность близости этой мечты.

Неожиданной яркой вспышкой в моей жизни явилась Алена, страстная легкомысленная любовница, добавившая в мою жизнь разнообразия, приобретенная мной для более полного ощущения яркости жизни. Алене было девятнадцать лет. Она заканчивала третий курс какого-то там университета. Она привлекла меня тем, что в плавных движениях ее гибкого тела я подсознательно старался угадать твои, пусть неосознанно и безуспешно. Но очень быстро я понял, что, несмотря на приятные впечатления от встреч с ней, она не вписывается в график моей расписанной по часам жизни, и Алена исчезла из моей жизни так же быстро, как и появилась.

Забыл ли я о Саше? Не думаю, чтобы совсем однозначно. Скорее всего, мне просто было не до нее. Я даже не помню, мелькала ли у меня когда-нибудь мысль позвонить ей. Я занимался своими делами и не думал о том, что не звонил ей уже целый год.

Странно, я даже ни разу не упомянул, каким родом деятельности я занимался. Но это не имеет значения. Особенно это стало неважно после того, как однажды случайно я увидел на улице ее.

Этот день я запомню навсегда. Это произошло, когда лето еще не утратило свою силу и баловало петербуржцев погожими деньками.

Я сидел в машине и курил, ожидая Люду. Она была в гостях у своей подруги, а я собирался встретить ее и отвезти домой.

Люда задерживалась, и в этом, наверное, была ее роковая ошибка. Я сидел, посматривая по сторонам – мне было скучно ждать. Недалеко на площади толпились люди. Лица их были радостны. Я с любопытством принялся разглядывать объект их внимания, отчего мне самому стало радостно. Это была молодая пара – жених и невеста. Глядя на них, мне стало легко и светло на душе. Мне было приятно смотреть на жениха – светловолосого парня лет двадцати с добродушной улыбкой. Он с обожанием смотрел на свою молодую жену, словно он обрел величайшее сокровище, какого ни у кого в мире больше нет и не будет. Я наблюдал за ним и думал о том, что совсем скоро и я также буду смотреть на Люду, наряженную в пышное белое платье, и держать ее за руку – нежно и осторожно, словно она – это прекраснейшее видение, которое может растаять, рассыпаться от любого неосторожного движения.

Из задумчивости меня вывела невеста. До этого момента я не мог разглядеть лица этого нежного хрупкого цветочка, но тут она повернулась ко мне в пол-оборота, и сердце мое среагировало быстрее, чем я смог это понять.

Она не видела меня. Она улыбалась такой светлой и открытой улыбкой, какой я никогда у нее не замечал – из-за невнимательности ли, или она просто еще никогда так не улыбалась. Не спорю, я не заслуживал такой улыбки самого прелестного в мире существа. Она смотрела, казалось бы, в мою сторону, близоруко щуря светлые глаза, но все равно не могла меня приметить, она была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на серое, низкое и пустое, недостойное ее окружение. Особенно же ей не было дела до взъерошенного, невыспавшегося неудачника, теребившего сигарету в душном салоне прокуренной машины. Я, как зачарованный, глядел на нее и не мог оторваться. Я не мог наглядеться ею, я не видел ничего вокруг, целый мир поблек, преклонившись перед ее красотой. Перед глазами у меня плыло, я ослеп, для меня никого не существовало, кроме нее.

Сашенька. Как ты была прекрасна! Дорогой мой, милый человек, в этом мире нет ничего, ничего не существует, кроме твоего юного лица, такого знакомого, чуть повзрослевшего и ставшего еще красивее. Все в тебе – твои светлые легкие волосы, твоя ослепительная улыбка, затмевающая даже летнее солнце, твой ясный, чистый взгляд – все было такое до боли знакомое, такое родное, такое твое!.. Прекраснейшее видение, дай прикоснуться, дай только дотронуться до тебя, ощутить, осязать твое земное существование!

Прекраснейшая, еще более прекрасная в этом белом свадебном платье! Я никогда не забуду, как увидел тебя здесь, и снова и снова, как в замедленной съемке, будет видеться мне божественное движение твоей головы, когда я узнал в тебе тебя, и игривый прищур твоих глаз навсегда отпечатается в моей памяти неизгладимым, неискоренимым воспоминанием.

Я смотрел на тебя и понимал, что ты дороже мне всех на свете, что я рвусь к тебе всеми помыслами, всеми порывами моего крепкого молодого сердца, и готов прямо сейчас выпрыгнуть из машины и бежать к тебе, и кричать об этом, кричать на весь мир, кричать так, чтобы ты об этом услышала, чтобы снизошла до того, чтобы твой слух обратил внимание на мой жалкий писк.

А ты с другим, а ты выходишь замуж за другого!

Я слегка очнулся, придя в себя только когда Саши уже не было на площади, и лишь только солнечный лучик резвился на том месте, где она стояла, а я даже не мог однозначно указать направление, в котором она скрылась.

– Здравствуй, милый, – Люда запрыгнула на соседнее сидение, – Давно ждешь?

Я рассеянно чмокнул девушку и принялся крутить головой, безнадежно пытаясь отыскать глазами моего ангела.

– Ты что? – Люда положила мне руку на плечо, – Что ты там такое увидел?

– Нет, ничего… – дрожащей рукой я завел машину. У меня, наверное, был вид человека, которого только что разбудили, и он еще не понимает, что происходит вокруг.

– Болик, – сказала Люда.

Я достал еще одну сигарету.

– Опять курить? – Люда возмущенно нахмурилась, но я уже чиркал зажигалкой.

– Фу, – она обиженно отвернулась, но я ничего не сказал, и она скоро забыла про свою обиду и начала что-то рассказывать. Всю дорогу до дома она болтала про подругу, у которой она только что была (в любом возрасте девчонки есть девчонки!), но я не слышал. Мои мысли были заняты Сашей. Я ехал и думал о своем, с трудом следя за дорогой.

– Болик! Ты меня не слушаешь? – Люда обратила ко мне расстроенное лицо, – Что случилось?

Я не знал, что ответить. Мы подъехали к дому. Я молчал. Люда рассерженно выпрыгнула из машины, с силой захлопнув дверь. Я не спешил ее догонять. Мне улыбались веселые Сашкины глаза. Я ясно видел, как она присела подле маленького, едва проглянувшего на свет цветочка мать-и-мачехи, радостно и осторожно дотрагиваясь до его малюсеньких желтеньких лепестков своим нежным пальчиком.

– Смотри, Болик! Он похож на маленького милого цыпленка, правда?

И Люда тут была ни при чем.

Отныне Саша занимала все мои мысли. Что бы я ни делал, куда бы ни шел, я видел взгляд ее веселых светлых глаз. Веселых. Ей было весело, она смеялась надо мной. Она шаловливо смотрела на меня, чуть прищурившись – и отворачивалась, не найдя во мне ничего, достойного ее внимания. Я совершенно не понимал, что происходит со мной и как мне жить дальше. Я думал и никак не мог определить, какое отношение имеет белое платье сероглазой девчонки к моей жизни. Но на душе у меня было неспокойно, и я просто боялся признаться себе в том, что она нужна мне больше, чем все, что у меня было и будет. Я метался, не находя себе места, совершенно не в состоянии был держать себя спокойно, стал задумчив и рассеян, что крайне раздражало Люду. Я не мог ни на чем сосредоточиться, работа не клеилась, я отговаривался перед девушкой тем, что совершенно устал и переутомился. Она настаивала на том, чтобы мы позволили себе отдых и уехали куда-нибудь, но я уверенно мотал головой – это было совершенно не то, что мне сейчас было нужно. А что именно было нужно, я не знал, об этом мне и предстояло подумать, только сделать это нужно было в одиночестве.

Люда обижалась, но мне все-таки удалось уговорить ее отдохнуть самой и поехать в гости к бабушке, ссылаясь на загруженность и посему отсутствие возможности уделять ей должное внимание. Я говорил, что мне необходимо спокойно разобраться в своих рабочих делах, чем я не имел не малейшего желания ее нервировать. В конце концов, мне удалось отправить ее к родственнице – к сентябрю, несколько обиженно сложив вещи, она покинула меня на некоторое время. Я вздохнул с облегчением. Люда больше не была мне помехой в моих раздумьях, и у меня было несколько недель, чтобы трезво обдумать беспокоивший меня один-единственный вопрос: что делать?

Люда уехала, и сразу у меня в ушах стало тихо. Я остался наедине с серыми Сашкиными глазами.

Она так была мне нужна! Я кожей чувствовал ее тепло – и не мог избавиться от этого ощущения. Я вздрагивал оттого, что мне мерещилось ее неслышное дыхание, и я тревожно оглядывался, ежась от ее лукавого взгляда, а в ушах у меня звенел ее юный смех – громкий и заливистый – и некуда было деться от этого наваждения. Я вскакивал во сне от ощущения запаха ее волос, щекотавших мне ухо, пытаясь ухватиться за ее незримый образ, но она всегда ловко выскальзывала от меня, насмешливо поглядывая своими яркими глазами.

Я звал ее – она не приходила. Я сидел в своей тихой и пустой квартире, прислушиваясь, затаив дыхание и боясь пошевелиться, словно зверь, подстерегающий свою добычу, тщетно пытаясь различить чутким слухом звук ее шагов.

Что делать? Эта мысль беспрестанно вертелась в моей голове. И я выскакивал из дома, не в силах больше терпеть ее издевательского отсутствия, и не находил ничего лучшего, чем скитаться по улицам, всматриваясь в лица прохожих в надежде обнаружить ее милые черты.

По улицам проходило множество Саш. Они спешили куда-то, и целенаправленно бежали, и неспешно прогуливались, и раскрывали зонтики, пытаясь спрятаться от противного сырого дождя, и обходили лужи, зябко передергивая плечами, и переходили на другую сторону улицы, и посматривали вокруг, и шли, уставившись себе под ноги, и встречались с кем-то, и скрывались в незнакомых подъездах, и сворачивали на тротуар при виде моей машины, и шарахались от брызг, летевших из-под грязных колес. У меня голова шла кругом.

– Болик, – слышал я рядом с собой и вздрагивал от звука ее знакомого голоса, неожиданно прорезавшего тишину моего одиночества – вздрагивал и резко поворачивал голову – но на соседнем сидении машины никого не было.

Я сходил с ума.

Я не понимал, зачем мне все это надо, что происходит, но ясно осознавал, что не могу иначе.

Я даже не думал о том, чтобы ей позвонить, это казалось мне неразумным, ведь у нее есть другой, ведь она замужем, и я не решался это сделать, да и сохранился ли у меня номер ее телефона?

Я так и не мог придумать ничего, кроме как таскаться по улицам в беспрестанных поисках, но все было напрасно. Она словно в воду канула. Мир жил своей жизнью – спокойной и суетной, словно ее и не было на свете, хотя мне казалось противоестественным не ведать о ее существовании, ибо она – это самое чистое и совершенное, что возможно отыскать в этом мире.

Я не знал ни ее фамилии, ни домашнего адреса. Я ничего не знал. Я не понимал, зачем я делаю все это, но только капли холодного пронизывающего дождя, бившего в лобовое стекло моей машины, были мне ответом. Вперед! – что-то гнало меня, и я не мог не подчиниться этому зову.

Где-то рядом – я знал – смеются Сашкины глаза, но я никак не мог их найти.

Наконец, ведомый каким-то смутным воспоминанием, я заехал в ее пустой дворик. Напрягая память, я припоминал дом и даже подъезд, но этаж? Квартира?

Я остановился близ ее подъезда – вот здесь, вот здесь, взбежав по ступенькам, она помахала мне рукой! – и так началось новое время – время моего ожидания.

Каждое утро я подъезжал к ее дому и становился так, чтобы подъезд был в поле моего зрения, и сидел так до самого вечера. Внутрь заходить я не решался, да и в этом, наверное, не было смысла. Я не мог ничем заниматься, и я так и проводил целые дни, просиживая с раннего утра и до самого позднего вечера в унылом салоне машины, не спуская глаз с заветных ступенек. Я сидел в машине, курил и ждал, и размышлял о ней. Я не знал – может, меня уже выгнали с работы. Я ни разу не вспомнил о Люде. Но это все было неважно, я не мог ни о чем думать, кроме нее.

Ей было уже семнадцать лет. Боже мой, уже семнадцать! Как она повзрослела. В этом году она должна была закончить школу, и где она теперь учится – я не мог этого знать. Я не знал, где ее найти.

А ведь когда-то она была моей. Так странно. Неужели было это? Было, было! Было время, милая, когда ты меня любила, когда привязалась ко мне всем своим еще почти детским сердечком, когда я мог держать тебя в своих объятьях, не боясь, что ты исчезнешь, растворишься, когда ты улыбалась только мне… Да что об этом и говорить! Было, было, я помню. А я упустил тебя, я тебя потерял – сам, по своей воле, по глупости. Как я мог? Неужели это навсегда? Неужели теперь золотое кольцо навеки закрыло от меня путь к твоему сердцу, и я захотел этого сам? Безумный! Мне вздумалось тогда, словно ты моя игрушка, я и предположить не мог, какую боль мне это принесет. Я так бессовестно обижал тебя, так унижал! Захочешь ли ты теперь когда-либо меня видеть? Простишь ли ты меня когда-нибудь? Милая! Как мог я бездумно смотреть в твои глаза, в которых застыла отчаянная грусть, не думая о том, как тебе, должно быть, хотелось заплакать от обиды? Но ты не плакала, ты никогда не плакала при мне, потому что – знаю – обещала, что не заплачешь. Как мог я не задумываться о том, сколько раз горько плакала ты, когда я не вижу? Как мог я быть таким жестоким? Любимая, пусть каждая слезинка, упавшая с твоих ресниц, вечно причиняет мне боль, оставив незаживающую рану на моем нерадивом сердце, пусть слезы твои, высохнув, навсегда отпечатаются шрамами на моей искалеченной душе!

Я ждал тебя. Имел ли я право ждать, что ты придешь? Но я ждал тебя, каждый день, до глубокой ночи. Но все было бесполезно. Я не замечал, как пролетали дни, но на деревьях лишь желтели листья, а износившиеся дворники противным скрипом царапали стекло машины, напоминая жалко стонущего от боли животного, обессилевшего и сдавшегося, подчинившегося своей судьбе – а ты все не приходила.

Однажды, когда дождь лил особенно сильно, я отважился зайти в твой подъезд – не знаю зачем, все было заведомо бессмысленно. Я нерешительно поднялся по ступенькам, повторяя твои изящные движения, бережно хранящиеся в моем сердце, своими неуклюжими грузными перевалками. Следом за мной, видимо, все еще надеясь уцелеть после дождя, забежал щупленький мальчик лет девяти. Что-то дрогнуло в моем измученном сердце, и я нахмурился, что-то припоминая.

– Миша! – позвал я.

Я не знаю, почему я решил, что именно этот мальчишка – ее младший брат, ведь я никогда его не видел, был только наслышан о нем – в те минуты, когда я отвозил Сашу поближе к дому – но только я угадал, потому что паренек замер, вопросительно глядя на меня исподлобья серыми глазами.

– Привет, – постарался сказать я как можно дружелюбнее и протянул ему руку для пожатия, – А где Сашка? Она дома?

Мальчик по-прежнему глядел на меня недоверчиво.

– Она тут больше не живет, – буркнул он, – Саша вышла замуж, и они с Алешей переехали.

С Алешей! С Алешей! Это резануло мне слух так, что мне стало трудно дышать. С Алешей! Действительно, ведь у нее теперь есть муж, что же странного в том, что она теперь здесь не проживает? Почему я об этом не подумал? Я совсем потерял голову. Или, может, эта мысль приходила мне в голову, не могла не приходить, но просто я всеми силами пытался отогнать ее от себя, не в силах смириться с мыслью, что у нее есть другой, отчаянно цепляясь за невнятную и необоснованную надежду?

– А не подскажешь, куда? – сказал я и доброжелательно улыбнулся, но мальчик все еще смотрел угрюмо.

Я поспешно порылся в карманах и обрадовался, обнаружив там пару конфет. Я беспечно извлек их наружу.

– Миша, конфетку хочешь? Бери, вкусная.

Это подействовало, и ребенок, блеснув глазками, улыбнулся и взял сладости с моей огрубевшей ладони своей тонкой детской рукой.

(Как у нее… подумал я)

– Это совсем недалеко, в соседнем районе. А зачем тебе Саша?

Наболтать что-то было несложно, наивный ребенок (как она…) стал намного сговорчивее, и через десяток минут я уже подъезжал к ее новому дому. Найти его не составило мне труда, это оказалось действительно неподалеку.

На этот раз мне повезло больше – ждать не пришлось. Не успел я припарковать машину, как увидел Сашенькину светлую головку. Девушка бодро шагала по направлению к небольшому серому дому со старенькими обшарпанными стенами.

– Саша! – я резко выбежал из машины, хлопнув дверью, и бросился к ней. Я еще не знал, что я скажу, множество мыслей путалось в моей голове, но меня это не беспокоило – мне думалось, что сердце само найдет нужные слова.

– Саша! – я подбежал к ней, отчего девушка вздрогнула, и остановился, стараясь унять дрожь во всем теле, – Саша.

Ее светлые глаза расширились от удивления.

– Ой, Болик! Привет.

– Привет, – произнес я, отчего у меня все внутри перевернулось и замерло.

Привет… Мое сердце рвалось от нестерпимой, неописуемой нежности. Как много это значит – просто сказать человеку: привет.

Мы стояли друг напротив друга и просто глядели. Дождь слегка моросил, припорашивая ее легкие волосы и мои – взъерошенные. На ее тоненьком пальчике гордо блестело красивое золотое колечко. Пускай она была одета не в белое платье, а во вполне заурядную одежду, но все равно она была ангелом, самым прекрасным существом, которое способно открыться человеческому глазу – ангелом, спустившимся с неба и удостоившим меня своим взглядом. Я с трепетом смотрел в ее глаза, в надежде пытаясь увидеть в них что-нибудь, какой-нибудь знак, чтобы почувствовать, что ничего не прошло, ничего не забылось, что я нужен, что я любим… Но ее глаза молчали, она смотрела на меня спокойно, хоть и приветливо. Я смотрел и не мог увидеть ее прежнего, такого желанного восторга, которым она всегда светилась, и даже улыбка ее была едва различима, лишь уголки ее рта были слегка приподняты.

Что творилось в ее душе? Боль, гнев, грусть, презрение? Или все-таки рада была она меня видеть? Да как я мог это понять, если не мог разобрать даже того, что творилось в моей собственной душе.

– Как живешь? – спросил я Сашу и сам испугался звука своего голоса.

– У меня все прекрасно, – искренне ответила она, – А ты как?

– Хорошо.

Сколько мыслей моих рвалось сейчас наружу, сколько чувств переполняло мою непутевую душу! Я не могу без нее жить. Я дурак, я виноват, она злится на меня, и она права, права… Я, я… В голове все путалось и плыло. Я столько мечтал об этой встрече, столько раз видел в своих снах, а встретив, спрашиваю всего лишь: «Как жизнь?». Я ненормальный. Как жизнь… Все не то, все не то… Не это нужно… Нужно…

– Я люблю тебя.

– Что? – Саша удивилась еще больше. Было видно, что такого ответа она уж никак не ожидала.

– Я люблю тебя, – повторил я, – Люблю! Я ждал тебя. Я искал тебя. Я люблю, люблю тебя, Саша!

– Тш-ш… – она ласково перебила меня, – Болик, ты что? Мне тоже приятно тебя увидеть, но… Что ты?

Я молчал, повесив голову.

Она смотрела обеспокоено:

– Да что с тобой?

– Ничего, – ответил я, – Извини. Я хотел сказать… Извини за все. Иди. Тебя, наверное, ждут.

Ее не могут не ждать… Как не могут не любить.

Она взглянула на часы на хрупком изящном запястье:

– И в самом деле, пора. Алеша уже заждался. Как это мило – повидать тебя, – она улыбнулась чуть теплее, – Всего хорошего!

– Пока.

Сверкнув глазами, Саша скрылась в подъезде. Но не так, и не в том, и все было по-другому.

Я не знал, как жить. Все теперь было кончено. Впрочем, можно ли было ожидать, что все будет иначе? Я просто не хотел в это поверить. Я не хотел с этим смириться.

Я совсем забросил работу. Я расстался с приехавшей от бабушки Людой. Она плакала и не могла понять, что же случилось за то время, что ее не было в городе. Я не мог найти вразумительного объяснения. Я понимал, что так нельзя, что так не делается – быть вместе четыре года, чтобы потом вот так… Но я не мог по-другому. У меня просто не было ни на что сил.

Всхлипывая, Люда собрала вещи и ушла, а я остался один в полутемной квартире. Я постоянно курил и спал, а все остальное время находился в какой-то прострации. Я даже не мог ни о чем думать. Я слишком устал.

Бог знает, сколько времени я так провел – дни ли, недели? Я не мог сказать.

Изо дня в день я лежал на постели, безвольно свесив с нее руку – и молчал, и не было ни мыслей, ни воспоминаний, ни грез – и смотрел прямо перед собой. Сил шевелиться у меня не было. Пока однажды какая-то сила не подняла меня с кровати, и я вскочил, и, быстро схватив в охапку свою куртку, рванул к машине, и целенаправленно поехал к ней, механическими, бездушными движениями управляя машиной.

Бросив автомобиль, я распахнул убогенькую дверь затхлого подъезда, резко вбежал внутрь и нерешительно остановился на лестнице.

– Молодой человек, вы к кому? – я поднял глаза на лестничную клетку и увидел пожилую женщину с авоськами, которая копошилась перед дверью квартиры. Она смотрела на меня чуть испуганно.

– Я к Саше, – вежливо ответил я, – Могу я ее увидеть?

– К Шурочке? – взгляд ее потеплел при упоминании о ней, – Так ведь они же уехали.

– Куда? – я встрепенулся, – Когда?

– Да еще недели две назад. В Москву переехали.

– Зачем? – я не мог поверить услышанному, – Не может быть. Это какая-то ошибка! Зачем ей Москва?

– Вот именно, – недовольно проворчала бабуля, – Что Москва? Москва, Москва… Столица… Посбегали в столицу. А разве Петербург хуже?

– Не может быть! – я был в отчаянии.

– Да точно уехали, говорю тебе, – пожилая женщина разговорилась, – Шурочке вздумалось в Москве учиться, ну они с Алешей и убежали, он же для нее все сделает, всегда уступит. Парень-то хороший…

– Спасибо, – резко развернувшись, я побежал обратно к машине. Я уже знал, что делать. Забежав в первый попавшийся ларек, я купил какую-то шоколадную плиточку и поспешил вылавливать Мишку.

В скором времени я уже сидел в машине и курил, разглаживая на коленке смятую бумажку с адресом. Когда-то и она тоже… вот так… Дала мне листок с телефоном… И… выпрыгнула из моей машины…

Перед глазами все совсем закружилось. В горле пересохло. Одно я знал наверняка – я скоро ее увижу.

На землю падали багровые листья. Неужели в Москве их пряный цвет краше? Я прибегу к ней, я прилечу к ней из Питера, я найду ее и там, и буду кричать, и паду перед ней на колени, и обхвачу руками ее хрупкие ножки, и буду просить, буду отчаянно молить… И я буду просить ее мужа, парня с добродушной улыбкой, чтоб он отдал ее мне, вернул, ведь она моя, моя!

Саша! Ты слышишь, я люблю тебя!

Светлые глаза юного ангела насмешливо улыбались.

С ветки сорвался еще один багровый лист.

...

2005

Забытые сны

Опавшие листья лежали на земле. Некоторые еще держались на деревьях, но были уже совсем слабыми, и им хватило бы малейшего дуновения, чтобы упасть наземь, но ветра не было, а потому парк казался безмолвным, неестественно недвижным, почти безжизненным, но оттого еще более прекрасным, похожим на неизменный фотографический снимок, которого никогда не коснется ничто мерзкое, и никто не сможет его обезобразить.

Девушка остановилась, пораженная красотой, не могла не остановиться, поскольку невозможно было не восхититься до ошеломления этой прелестью божественного поцелуя, которым наградила природа это место – хотя она так старалась не обращать внимания на то, как здесь все прекрасно. Она старалась, но у нее не получалось и, начав любоваться природой, которая в этом месте словно была какая-то другая, пропитанная какой-то особой сакральностью, уже не могла остановиться. Два года она избегала ходить этой дорогой, но сегодня у нее не было выбора, обстоятельства вынудили ее поступить именно так – или она сама решила, что это случилось. Этот путь был самым коротким из тех, что шел к ее дому, а на улице было безумно холодно, отчего она так замерзла, что ей хотелось только одного – тепла, до такой степени, что ее не волновали какие-то давние воспоминания, и всем предрассудкам давно пора было уже положить конец. Но это только на первый взгляд. Теперь же она стояла, не в силах отвести глаз от знакомой полянки, и беспокоившее ее ощущение холода куда-то исчезло, потонув, растаяв в ее горячем жизненном сердце, сменившись тянущей печалью, сожалением о том, что все так получилось, постепенно перетекающим в знакомую тоску.

Девушка стояла и смотрела. Два года она не ходила этой тропой, а здесь ничего не изменилось. Сердце наполнилось каким-то смутным ожиданием. Парк молчал. Мир замер.

Она посмотрела на узкую, чуть заметную тропинку, скрывающуюся в кустах, окрашенных осенними красками, и ей казалось, что еще мгновенье – и оттуда появится молодой человек.

Но это, конечно, сон. Девушка закрыла глаза. Не может быть, чтобы это когда-то было. И тем более не возможно, что это еще случится. Она зажмурилась еще крепче. Кругом кружился снег. Ветер швырял его в глаза, и она опускала голову и жмурилась. Однако было не холодно, и снег быстро таял. По щекам стекала вода. Так близко, так явно. Но это не талый снег, это всего лишь дождь, пролившийся на безмолвный парк, но девушка не замечала этого. Болезненность этого воспоминания затмила ей глаза. Она подняла взгляд и увидела парня, пробирающегося к ней сквозь мокрый снег. Он подошел к ней и дотронулся губами до ее губ. В его волосах блестели снежинки, быстро превращающиеся в капельки воды. Она провела рукой по его голове и заглянула ему в глаза – карие, такие теплые, такие лучистые. Он осторожно обнял ее, и она прильнула к его груди, прикасаясь к такому знакомому и родному теплу. Не существовало больше ни ветра, ни мокрого снега.

Девушка открыла глаза. Перед ней была знакомая поляна, сплошь усыпанная осенними листьями. Пустая тропинка робко вилась среди кустов. Перед ней печальным безмолвием стоял пустой осенний парк.

Молодой человек пробирался по парку, осторожно ступая по жухлым осенним листьям, и оглядывался по сторонам. Он давно не ходил через этот парк, в этом для него не было никакой необходимости, но недавно ему приснился сон, ему приснился этот парк – впервые за два минувших года, и он запомнил этот сон, показавшийся ему неким волшебством, знамением, и, не с силах отказаться от появившегося в его душе жаркого порыва, сегодня он пошел домой именно этой дорогой.

Он не был здесь два года. Слишком больно становилось в его душе, слишком пусто, когда он представлял себе это место – такое же пустое и безмолвное, слишком болезненны были воспоминания, закрадывающиеся в его горячее трепыхающееся сердце, но не пойти этой дорогой он не мог, слишком явен был его сон, слишком отчаянно он призывал его своим прекрасным и горьким безмолвием, помнящим все, что было на самом деле два долгих тоскливых года назад – слишком явно и больно напомнил он ему то волшебное минувшее время, так явно, что ему казалось, словно и не было этих горьких тоскливых лет.

Ему снилось, что он шел по этому парку. Он шел, но только листья не лежали на его уже холодной земле, тут было другое: в воздухе летал, кружась и стремительно тая, первый теплый пушистый снег.

Он прошел по знакомой сырой парковой дорожке и замер подле густых порослей кустарника, скрывающего в себе едва видимую тропку – настолько неприметную, что мало кто знал о ней и редко кто ходил этой дорожкой.

Он стоял и смотрел на витую знакомую змейку, и теплый снег, тая, падал на его горячее лицо. Ступив на тропку, он чуть слышно пролез между ветвей густого кустарника и оказался на поляне – такой прекрасной, какой, казалось, не было больше нигде в целом мире, еще более прекрасной оттого, что здесь, посреди нее, стояла девушка, которая ждала его, глядя на эту тропинку, стояла и улыбалась – так чисто, так счастливо, ожидая его появления.

Но это все было в прошлом. С этих пор прошло уже два года. Два года на эту поляну падал и таял холодный снег, сходил и уступал место зеленой траве, покрывавшейся затем желтыми нетронутыми листьями, два года эта поляна ждала своих единственных преданных гостей, но так и не дожидалась – никто не приходил.

Это все было в прошлом. И это был всего лишь сон, всего лишь теплый, болезненный сон, всего лишь призыв одинокого молчащего парка, который ждал его, горько оплакивая то, что уже давно прошло. Он не таил для него сюрпризов. Сейчас он пролезет осторожно по этой давно нехоженой тропке среди ветвей пожелтевшего кустарника, пролезет и увидит перед собой эту поляну – а на ней никого не будет.

Девушка стояла на поляне, усыпанной мягким ковром из желтых листьев, таких призрачных и нереальных, напоминающих о том, что все когда-то может пройти и не вернуться никогда, обличаясь в одно лишь горькое тоскливое одиночество. Она стояла и смотрела на узкую, едва заметную тропинку, скрывающуюся в кустах, и слезы бежали по ее щекам.

На тропинке появился парень. Она стояла и смотрела на него с болью и отчаянием – но чудесное видение никуда не пропадало.

Он выбрался из кустов и вышел на поляну, и замер, увидев на ней девушку. Он стоял и смотрел в изумлении, не в силах шелохнуться, но это был не сон.

Он несмело подошел к ней и встал совсем близко, глядя ей в глаза своими глазами – карими, такими теплыми, такими лучистыми. В волосах его блестели капельки воды – такие, какие сейчас струились по ее порозовевшим щекам. Она провела рукой по его волосам и улыбнулась – так чисто, так счастливо, а он осторожно провел ладонью по ее мягкой щеке, вытирая соленые слезы.

– Ты опять опоздал, – сказала она, улыбаясь, – Как всегда.

– Извини меня, я виноват, – ответил он, улыбаясь ей тоже, – Как всегда. Но ты ведь ждала меня?

– Конечно же, я тебя ждала. А ты знал, что ты придешь сюда, а здесь буду я?

– Ну конечно же, знал.

Он дотронулся губами до ее губ и осторожно обнял ее, и она прильнула к его груди, прикасаясь к такому знакомому и родному теплу. Не существовало больше ни холодного ветра, ни промозглого осеннего дождя.

Вокруг безмолвно стоял парк. Опавшие листья лежали на земле. Казалось, все здесь было какое-то необыкновенное, все было пропитано какой-то особой сакральностью и, казалось, здесь никогда ничего не изменится, навеки замерев и оставшись необыкновенно прекрасным, словно это был не настоящий мир, а неизменный фотографический снимок, которого никогда не коснется ничто мерзкое, и никто не сможет его обезобразить.

...

2007–2008

Шаги по грязи

Дождь тихо стучал по крышам. Стекал по листьям промокших деревьев, шумел и плакал, стелился по земле, превращая дорожную пыль в размытую грязь.

Егор шел, не разбирая дороги. Ему не было дела ни до холодных струй, противно стекавших с мокрых волос на лоб, ни до промозглого ветра, ни до отвратительной жижи, хлюпавшей под ногами, заливавшейся в размякшие ботинки. Он шел и ни на что не обращал внимания, он не знал, куда идти, он не мог ничего чувствовать, слишком больно было в груди, слишком отчаянно билось его измученное сердце.

Может, может, все-таки можно прожить на свете и без нее?

Егор снова наступил в лужу. Гадкие брызги в очередной раз обдали его замерзшее тело, к которому прилипла одежда.

Может, правду говорят, что все проходит? Может, все действительно уйдет и забудется? Может, может…

Он опять споткнулся, ноги давно уже заплетались и не слушались его.

Может, любовь не станет больше его мучить? Возможно, есть надежда, что все самое лучшее впереди? Любовь ведь не может быть злой?

Стало ли ему лучше? Хотя бы чуть-чуть?

– Ты не нужен мне, – где-то совсем рядом сказала Оксана.

Егор споткнулся и зашатался, словно он был пьян. Зеленые Оксанкины глаза смотрели на него откуда-то из глубины дождя. Он ясно видел, как холодно она взирала на него.

Не нужен!

Он снова увяз, ноги подкосились, и Егор упал на землю в омерзительную скользкую грязь. Он лежал, и не было сил подняться, он не мог дальше идти. Он не видел луж, оказавшихся прямо перед его лицом. Тело отказывалось повиноваться, руки перестали быть руками, взгляд его смотрел в никуда. Слипшиеся в темные сосульки волосы падали на глаза.

Холодные струи стекали по лицу, смазывая грязные разводы на липких щеках.

...

28.06.2005

Первый поцелуй

Он говорил себе, что такого не бывает.

Он думал снова и снова и заключал в конце концов, что такого просто не может быть, это неправильно и абсолютно противоестественно – а значит, невозможно.

Иногда он призадумывался и начинал сомневаться в своей правоте, но тут же понимал, что это мелочно и слабо – бояться, и понимал, что все-таки он действительно прав.

Любовь – она же есть? Ведь это правда? А значит, он абсолютно прав, думая, что люди не обманывают друг друга и не делают ничего просто так. Разве поцеловать кого-то – это пустяки? Разве это не должно быть проявлением высшего благородного чувства, разве может быть так, чтоб это было просто так, ради забавы? Нет, абсолютно не может, в этом он был убежден. Люди не могут целовать друг друга только затем, чтобы кого-нибудь целовать, поскольку это не имеет никакой ценности, не обжигает никаким жаром души – а значит, это бессмысленно. Нет, люди не могут целовать друг друга только ради забавы.

А она целовала его. Целовала – значит, все-таки любила? Он ее любил, иначе ни за что бы не поцеловал. Зачем? Это бы ничего не дало. А она его целовала – значит, она все-таки любила его тоже. Разве может быть по-другому?

Все говорят ему, что она его не любит, и она так сказала ему тоже. Но ведь это не может быть правдой? Это ведь такое блаженство, такое наслаждение – поцеловать того, кого ты любишь, ибо тогда кажется, что мир вертится вокруг тебя – тебя и того человека, которого ты целуешь. Ты сразу чувствуешь, что ваши души будто бы сразу сливаются воедино – а так, вероятно, оно и есть, ибо две половины всегда составляют одно целое – иначе какой смысл? Это счастье, это такое счастье, единственно истинное и высшее, и когда ты целуешь любимого человека, ты понимаешь, что счастье – оно есть, вот оно – счастье! И все внутри у тебя замирает, затаивая дыхание, и дрожит, счастливо дрожит, и ты понимаешь – вот оно, вот, совсем рядом, теперь оно у тебя есть… А если не любишь, то ведь и трепета от поцелуя никакого не будет? Одно равнодушие. А зачем? Разве есть в этом какое-либо удовольствие? И люди… Разве им самим не будет стыдно, если они поцелуют кого-то, кого не любят, а значит, и не хотят целовать? Нет, они не будут поступать так глупо. Ведь это неправильно, это абсолютно противоестественно, поцеловать того, кого не любишь – значит, пойти против самой природы, а кому это нужно? Нет, люди определенно не могут целовать друг друга просто так, и в этом нет на самом деле никакой забавы.

Он думал снова и снова и все более убеждался в том, что он все-таки прав, поскольку иначе просто и быть не может. Иногда сердце его обмирало, и его будто бы обдавало ледяной струей воды, когда ему вновь приходила в голову страшная-страшная мысль – а вдруг он все-таки не прав, и люди на самом деле могут поцеловать кого-то просто так? Но он тут же успокаивал себя, понимая, что очень глупо и безнравственно так думать, ибо если это было бы правдой, то это означало бы то, что люди способны поступать низко и творить абсолютно безрассудные и бессмысленные вещи, а это ведь никому не нужно. Нет, это просто не может быть правдой. И очень гадко думать о людях такое низкое и скверное, иначе получается, что он ставит других людей ниже себя самого, поскольку сам он так никогда не поступит – а он не мог ставить никого ниже, поскольку просто не имел на это никакого права – с чего?

Только почему, почему тогда все говорят ему, что она его не любит, и почему она сама ему так сказала со странной улыбкой? Нет, это все-таки очень странно, и он, вероятно, так и не сможет понять причину подобного поступка.

Он подумал снова и призадумался о том, что а ведь она, по сути, целовала в своей жизни очень многих. Он даже сам когда-то видел, что она кого-то целует. И все говорят ему, что она действительно постоянно целует кого-то, и каждый раз – другого, да и сами они, эти «все», очень часто кого-то целуют.

Скольких она целовала в своей жизни? Десяток? Два? Больше? И целовала его. Могла ли она всех их любить? Нет, стольких многих она полюбить никак не могла, поскольку это бы означало, что она постоянно меняет объекты своей любви, а так быть точно не может. Ведь когда любишь – то любишь, и все, и это будет длиться долго… Да и можно ли вообще кого-то разлюбить когда-нибудь, если уж полюбил?

А она сказала ему, что она его не любит, сама сказала. И так странно улыбалась при этом, так странно… Почему? Зачем же тут улыбаться? А она улыбалась.

Наверное, люди и правда часто целуют друг друга просто так…

...

29.08.2008

Девочка с тоской в глазах

В тот день я, как обычно, ехал из университета домой. Я стоял в тесном вагоне метро и дремал под звуки любимых песен, играющих в моем плеере, и старался не обращать внимания на толкотню, вечно царящую в общественном транспорте по вечерам. Грубые люди бесцеремонно отпихивали друг друга. Все спешили домой.

Внезапно батарейки в плеере сели, и музыка заглохла. Я поморщился – запасных не было. Как я этого не любил! Вздохнув, я выдернул наушники из ушей и открыл глаза. Я так привык к музыке, что уже не имел представления, как можно без нее доехать до дома. Метро, трамвай – сплошная скука. Мой слух, ставший таким уязвимым, открытым ко всему, прорезали стук колес электрички, ровный гул, сопровождающий дорогу, и приглушенные разговоры людей.

Я вздохнул и огляделся по сторонам. Заняться было нечем, до моей станции метро ехать было еще довольно долго, и я принялся разглядывать людей, ехавших со мной в вагоне. К моему удивлению, это оказалось интересным, и я уже вполне искренне заглядывал в лица пассажиров. Они были такие разнообразные – чье-то лицо выражало грусть, чье-то – усталость, кто-то был раздражен, кто-то задумчив, а у кого-то было хорошее настроение. Каждый думал о своем.

И тут мой взгляд упал на нее. Худенькая девушка стояла, прислонившись головой к стеклу двери. Она стояла, робко прижав к себе сумочку, и во всей позе ее было что-то трогательно-слабое, она казалась совсем беззащитной, отчего очень захотелось пожалеть ее и обнять. Я молча стоял и наблюдал за ней, не в силах оторваться. На вид ей было лет шестнадцать, немного, но глаза ее были очень взрослыми. Меня поразило то, что в них застыла вселенская тоска, как будто у нее случилось какое-то страшное непоправимое горе, которое навсегда останется в ее юном взгляде – и никто не сможет ей помочь, никогда никто ничего не изменит.

Я все смотрел и смотрел. Девушка порой отнимала головку от двери, то бросая взгляд на попутчиков, то обращая его к своему отражению в стекле, то вовсе опуская глаза к полу. Иногда она поглядывала и на меня, но взгляд ее не менялся, в нем выражалась все та же отчаянная печаль. Я оглядывал ее лицо – милое, но совсем безжизненное, уголки рта ее были опущены, словно она вовсе не умеет улыбаться.

Я все стоял и глядел, пока не очнулся от того, что девушка вышла из электрички и растворилась в толпе.

Я вздрогнул, сбросив с себя чары тоски, опутавшие мое тело, и подивился тому, до чего же грустными бывают красивые молоденькие девочки.

Жизнь шла своим чередом. Вечер прошел среди друзей и развлечений, так что я благополучно забыл про взгляд грустной девочки, но длилось это недолго – ровно сутки, поскольку когда я на следующий день ехал домой после занятий и ругал себя за то, что забыл зарядить батарейки и опять остался без музыки, ровно в это же время на Пушкинской в электричку зашла она. Знакомый худенький силуэт затолкался в набитый вагон и, просочившись среди недовольных людей, встал около двери, прямо напротив меня.

Я ошеломленно принялся разглядывать свою спутницу. Она подняла на меня взгляд, устало посмотрела мне в глаза – и отвернулась, уставившись в свое отражение в стекле.

Я стоял и все так же зачарованно смотрел на маленькую грустную красавицу, но она не оборачивалась. Все ее существо излучало невообразимую болезненную тоску, и даже через несколько метров вагона метро до меня долетали колющие частички ее страшной боли, отчего я стоял в оцепенении, боясь представить, как же плохо, как же трудно приходится ей.

Через несколько остановок народ немного рассосался. Поезд приближался к станции «Нарвская», и я, пытаясь стряхнуть оцепенение, сделал шаг вперед. Я хотел приблизиться к ней, не зная еще, что я ей скажу, просто мне очень хотелось подойти к этой печальной девочке, чтобы подарить ей хотя бы частичку своего тепла, отчего ей, может быть, стало бы хоть немного легче.

Но подойти к ней я не успел – двери открылись, и она вышла на платформу и быстрыми шагами удалилась прочь. Двери снова закрылись, ставшие непреодолимой преградой, отделяющей меня от этого странного существа, отчего-то так быстро ставшего мне родным, даже не подозревая об этом. Поезд понесся вдаль, и я остался в нем один, ибо другие люди для меня уже не существовали, они растворились в гуле метрополитеновского шума, которого я уже не слышал.

Теперь уже забыть о ней я не мог. Мне в душу крепко въелся этот образ: худенькая фигурка, слабая и беззащитная, юная и красивая, но удивительно грустная. Девочка с тоской в глазах. Девочка, в глазах которой поселилась печаль целого мира – то, что невозможно уничтожить, преодолеть… в одиночку.

Весь вечер я провел дома. Я не стал уходить гулять, слишком неотступными были мысли о ней. Я рано лег спать, но заснуть не мог, а если и забывался сном, то тотчас же просыпался от нестерпимого желания обнять ее, прижать к себе, не отпускать ее, не отдавать на растерзание вселенским невзгодам, всеми силами защищать ее от этого ее безжалостного горя – и просто быть с ней, совсем ее не зная, заботиться о ней, держать ее в своих руках, ее, такую слабую, в своих сильных руках…

Спал я всю ночь отвратительно, отчего пошел на следующий день в университет в полуобморочном состоянии. Все занятия я сидел как на иголках, мне не давал покоя взгляд девочки с беспредельной тоской в глазах и отчаянная мысль, беспрестанно крутящаяся в моей голове – что же должно было случиться, чтобы юная девочка так смотрела, кто мог так ужасно ее обидеть?

Был только один способ узнать это. Весь учебный день я терзался непреодолимым желанием увидеть ее, ведь я действительно ужасно по ней скучал, совершенно не зная, кто она, не зная даже ее имени.

Наконец занятия закончились, и я снова очутился в мире метрополитена – мире, битком набитом людьми, но при этом являющимся таким пустым, ибо каждому из этих многочисленных людей не было дела до других – а значит, окруженный себе подобными, человек все равно одинок.

Поскольку занятия мои закончились раньше обычного, я вышел на «Пушкинской» и принялся ждать обычного времени, в которое появляется здесь она. Я понимал всю безрассудность своего поступка, поскольку я не мог давать себе никаких гарантий, что она снова появится здесь именно сейчас, а не уедет домой, как я, в другое время. Я понимал, что даже если и увижу ее, то никак не могу быть уверенным, что она захочет рассказать мне про свою беду, и я смогу ей помочь. Быть может, она не захочет даже со мной разговаривать. Но сердце мое подсказывало мне, что я поступаю правильно.

Музыку я больше не слушал, она не интересовала меня, я просто ждал. Не могу сказать, чтобы я сильно удивился, когда она быстрыми шагами спустилась на платформу в положенное время – наверное, в глубине своей души я не сомневался, что так и должно было быть. Я подбежал к ней в отчаянном порыве, толкавшем меня, она приостановилась и посмотрела мне в глаза, отчего я оцепенел и, казалось, совсем утратил способность двигаться. В глазах ее сверкнула такая скорбь, какой даже не было прежде, глаза ее были заплаканы и выражали что-то, чего я не мог понять. Она смотрела на меня с несколько секунд, а потом отвернулась и побежала на электричку. Мне хотелось побежать за ней, сердце мое колотилось, звало, кричало: «Догони! Спаси ее, спаси!», но я не нашел в себе сил сдвинуться с места, я просто не решился, струсил от желания спокойно собраться с мыслями.

Она уехала, а я побрел домой, опустив глаза от стыда за свою нерешительность, за то, что не помог той, которая в этом так нуждалась. Я вдруг понял, что было в ее глазах, когда она смотрела на меня эти незабвенные несколько секунд. В них была мольба. Крик о помощи. На который я не откликнулся, хотя не имел на такое права. Я никогда не прощу себе этой своей нерешительности, глупой нерешительности, из-за которой страдал другой человек. А ведь я мог, мог спасти ее от страдания, я знаю. Непонятно, почему я в этом так уверен, но просто я знаю…

Весь вечер я терзался чувством вины и тревоги, пока наконец не заснул. А ночью я проснулся от чувства невообразимого страха. Меня била дрожь, и я отчетливо понял: все, другого шанса все исправить у меня уже не будет. Остаток ночи я провел в болезненно – дремотном состоянии. Мне хотелось вскочить, бежать, искать – но я не знал, куда и где… Я ворочался, мне мерещилась девочка, девочка с тоской в глазах – которую поглотила эта тоска, победила, и я был прав, думая, что она больше не умеет улыбаться – я отчетливо чувствовал, что она действительно уже никогда не улыбнется…

На следующий день я не пошел в университет – я чуть ли ни с самого утра поехал на «Пушкинскую», но не спешил, понимая, что на самом деле это бесполезно. Я ждал ее целый день, но она, конечно, не пришла. Не пришла она и на следующий день, и через день, и потом. Я ждал ее, но знал при этом, что она действительно не придет никогда. И я уже никогда не увижу ее, и не узнаю, какое горе заставило ее так страдать, не узнаю, что сталось с нею нынче, не узнаю ничего. И никогда не прощу себе того, что я ее не спас, хотя был ей так нужен, при том, что она совсем меня не знала, все равно – нужен. И никогда я не забуду эти глаза, в которых навсегда осталась вселенская тоска, глаза, которые смотрели на меня эти несколько незабвенных секунд. Я всегда буду ее вспоминать, никогда не забуду ее – худенькую печальную девочку, девочку с тоской в глазах.

...

2006–2007

Наташка

Парень быстрой походкой шел по асфальтированной дорожке вдоль дома. На улице уже вечерело. Наспех распахнув старенькую дверь подъезда, он с легкостью взбежал на два этажа вверх и позвонил в знакомый потертый звонок.

Дверь открыла девушка.

– Ты… – Маргарита устало посмотрела Никите в глаза, – Ну, заходи, раз пришел.

Развернувшись, она скрылась на кухне, и Никита, скинув куртку и ботинки, последовал за ней.

Маргарита стояла у стола и сосредоточенно резала салаты. Наташка крутилась рядом, здесь же, бегая вокруг стола, пытаясь ухватить с него что-нибудь и звонко восклицая:

– Мама, а что это такое?

– Зайка, – Маргарита улыбнулась, посмотрев на девочку, – Посмотри, кто пришел.

Девочка оглянулась, взмахнув двумя хвостиками, завязанными на ее маленькой хрупкой головке, напоминавшей головку какого-то яркого весеннего цветочка. Она явно не слышала звонка в дверь, поглощенная возней на кухне, но увидев Никиту, тут же забыла про все свои занятия. Глазки ее округлились и заблестели, и, подпрыгнув, она кинулась к Никите:

– Папа!!

Никита поймал девочку, подхватив, поднял ее к своему небритому лицу и чмокнул в светлую макушку.

– Привет, Наташка.

Маргарита продолжала спокойно резать салаты, ни разу не повернув головы в сторону гостя.

– Никита, только недолго, слышишь? Скоро должен прийти Дима.

– Да, я понял, – Никита зачарованно глядел на Маргариту, склонившую голову над столом. Затем он перевел взгляд на Наташку и расплылся в ласковой улыбке:

– Ну что, куда пойдем? К тебе в комнату? Не будем мешать маме готовить угощение. У них с дядей Димой, видимо, какой-то праздник.

Наташка радостно обхватила шею Никиты ручонками:

– Пойдем!

Бросив еще один взгляд на Маргариту, по-прежнему не удостаивающую его вниманием, парень понес дочку в детскую.

– Ну, и чем ты сегодня занималась? – спросил он, когда уже поставил Наташку на пол, – Давай рассказывай.

– Я? Я рисовала! – глаза малышки сияли, – Хочешь, я тебе покажу?

– Конечно, хочу. Ну-ка, давай сюда, будем скорее смотреть. Что там?

– Это, – Наташка предъявила отцу первый листок, – Это медведь.

– Медведь? А почему он у тебя красный, Наташка?

– Ну не могут же все медведи быть бурыми. Сам посуди, это же скучно. Должно же быть что-нибудь яркое. К тому же, медведь любит малину, – рассуждала Наташа, – И он сможет приманить к себе больше ягод, если будет таким же красным, как они.

Никита смеялся.

– А это что?

– Это лошадь.

– Фиолетовая?

– Ну, да.

Никита радостно улыбался. Он был так счастлив, как не мог быть больше нигде на этой планете, он почти полностью окунулся в самозабвенное море счастья. Почти.

– Никита, пора, – в дверях стояла Маргарита, – Собирайся.

Никита не заметил, как за разговором с Наташкой прошел целый час. Вздохнув, он повиновался – лучше не спорить.

– Что, даже не дашь мне увидеться с мужем? – тихо спросил Никита уже в прихожей, – Просто поздороваться? На пять минут.

Маргарита глядела в пол.

– Иди, Никита. Тебе пора идти.

– Значит, нельзя, – Никита задумчиво изучал девушку, – Нельзя… Ладно, хоть привет передавай. Что, какое-то событие? Ну, годовщина или еще что?

Девушка поджала губы и положила руку на дверную ручку:

– Прошу тебя, Никита, иди.

– Ладно, – Никита распахнул дверь, – Я уйду. Как хочешь. До скорого.

– Пока, папа!!

– До встречи, Наташа.

Тряхнув волосами, Никита пробежал по ступенькам старенькой лестницы и, толкнув дверь, вышел на улицу, уже всю окутанную осенними сумерками.

Наташа! Никита шел и не мог не думать о ней. Наташка, маленький ребенок, его ребенок, была самым дорогим, что у него осталось. Больше, он считал, в его жизни не было ничего. Раньше в его жизни был еще один дорогой человек, но он, Никита, обидел его, обидел и потерял. Потерял по собственной глупости, теряя, не осознавал, как сильно любит этого человека, и теперь обратный путь был уже закрыт, и теперь Маргарита всегда была для него такой – сухой и молчаливой, старающейся не смотреть ему в глаза. Он боялся, что скоро даже забудет, как выглядят эти глаза, и грустил, что не мог в них ничего прочитать, понять, что Маргарита думает о нем, поскольку она никогда на него не смотрит.

И теперь, вечерами, после работы, Никита выходил на прогулку и бесцельно шатался по мокрым улицам, один. Каждый день ему хотелось только одного – бежать в знакомую квартиру, обхватить руками маленькую дочку, увидеть Маргариту и не застать дома Диму, чтобы не встречаться с ним глазами. Зачастую взять себя в руки и не ходить не удавалось – Никита боялся надоесть, рассердить Маргариту частыми визитами, но сделать с собой ничего не мог, и после некоторого времени скитания под дождем приходило решение, от которого сразу в груди становилось легко: «Пойду!», и ноги сами несли Никиту к знакомой улице, к знакомому дому. Он знал, что Маргарита не обрадуется его приходу, и Дима, если окажется дома, будет смотреть угрюмо, но он увидит счастье в глазах Наташки – и этого ему было достаточно. Наташка стала единственным смыслом его жизни, Никита пытался заставить себя смириться с тем, что потерял Маргариту, и, как ему казалось, у него получалось, и сердце его, живое и бесконечно тоскующее, было заполнено Наташкой.

– Тебе не кажется, что ты зачастил к нам? – Маргарита стояла на пороге квартиры, скрестив руки на груди.

– Я пришел повидать свою девочку, – Никита пристально смотрел на девушку и вдруг понял, что сам не знает, кого имеет ввиду – Наташку или Маргариту.

– По-моему, было бы лучше, если бы ты встречался с ней раз в неделю, – Маргарита даже сейчас не смотрела на него, – Мы выделим тебе день, когда ты сможешь с нею видеться, и ты будешь забирать ее куда угодно, гулять с ней хоть целый день, но только не сидеть каждый вечер в нашей квартире.

– Тебе так не хочется меня видеть? Да ну? – глаза Никиты, устремленные на Маргариту, стали жесткими, – Я не верю.

– Никита, уходи.

– Почему? – Никита начинал сердиться, – Ты ответь мне – почему? Тебе действительно так не хочется меня видеть? Или, может, наоборот – слишком хочется, а? Давай, говори! Ты глазки на меня подними и ответь.

– Что ты несешь, Никита! – Маргарита повысила голос, в ее интонациях зазвенели нотки гнева, – Уходи!

– А почему же ты так сердишься? Я задел тебя за живое? Боишься признаться себе в том, что не забыла меня? Просто не можешь простить.

– Никита, – Маргарита старалась сохранять спокойствие, – Я прошу тебя, уйди.

– Уйти? – Никита поднял брови, – Нет, я никуда не уйду. Даже несмотря на то, что ты так хочешь. Я хочу видеть своего ребенка. Раз в неделю – это слишком мало для встреч с дочерью. Разве ты сама не знаешь, что девочка нуждается во мне? Не веришь – спроси ее.

– У нас есть Дима, и Наташа любит его.

– Дима? Замечательно, – Никита пытался не терять самообладания, но у него слабо получалось, внутри у него все кипело, – Это прекрасно, что она с ним в хороших отношениях, но отец ее я, и этого никто не отнимет. Девочке нужен отец, а Дима, каким бы распрекрасным он не был, никогда им не станет.

Маргарита качала головой и метала по сторонам яростные взгляды, от которых словно бы разлетались, рассыпались молнии, глаза ее блестели от слез:

– У нас семья, понимаешь? Семья! Она только наша, и кем бы ты ни был, места для тебя здесь нет! Как ты смеешь вмешиваться в мою семью? Тебе не удастся ее расколоть.

– Конечно, – Никита уже не мог остановиться, – Я плохой, я порчу картину счастливой семьи! Зачем отец, когда есть Дима? Все любят Диму! Наташа любит Диму, ты любишь Диму… Только правда ли это? Наташа, может, и любит – не спорю. Она ребенок. А вот ты? Неужели его любишь ты? Не поверю. Никогда не поверю! Любишь его? Говори – любишь?

Маргарита плакала:

– Это не твое дело!

– Не можешь ответить? А это уже интересно. Рассуди, не может быть такого, чтобы ты его любила. Ты вспомни, какие слова ты мне говорила, какие слова… Когда мы были вместе… Шептала… Помнишь?

– Убирайся к черту, Никита!

– Нет, нет, – Никита схватил девушку за руку, – Ты вспомни! Вспомни, как клялась, что любишь меня. Было? Такие слова… Неужели после таких слов так просто все могло пройти, и ты можешь сказать мне, что любишь Диму? Не верю, Маргарита, не верю. Ты не такая.

Никита остановился, желая перевести дух. Он все сказал. Успокоившись, он протянул руку и осторожно провел ею по волосам Маргариты.

– Не трогай меня, – слова слабо слетели с ее губ. Девушка тихо плакала, слезы градом катились по ее щекам. Она отняла свою руку, вытащив кисть из его ладони, – Не прикасайся ко мне.

Никита попытался вытереть ей слезы, но Маргарита отвернулась:

– Нет.

– Не плачь, – голос парня уже был мягким, – Прости меня. Ну когда же ты наконец простишь меня? Я не верю, что этого не будет, просто не может не быть. Не надо плакать. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что не права, говоря, что нас больше нет. Мы есть. И будем всегда. Наши души – понимаешь? – навсегда объединены, они никогда не разлучатся, навсегда сойдясь в этом маленьком человечке, – Никита кивнул на Наташку, выглядывающую из-за маминой спины, – Ну, Маргарита, – Никита говорил уже почти ласково, – Неужели ты не впустишь меня в квартиру, и мы так и будем стоять на пороге.

– Не впущу, – голос Маргариты ослабел, глаза ее смотрели в пол, – Я хочу, чтобы ты ушел.

– Что тут такое творится? – наконец подала голос Наташка, – Папа, почему ты не входишь? Мама, ты что, плачешь?

– Да вот, дочка, – Никита перевел взгляд на девочку, – Мама не впускает меня в квартиру.

– А ты не настраивай ребенка против меня! – Маргарита резко подняла глаза на своего собеседника, снова разозлясь, но, не успев взглянуть на него, снова отвернулась, – Убирайся, убирайся вон! Возьми Наташу и иди с ней на улицу, только следи за ней, чтобы ничего не случилось, и чтобы к девяти часам она была дома! К приходу Димы.

– Хорошо, – Никита улыбнулся и с теплом посмотрел на ребенка, глаза его блеснули, – Слышишь, Наташа? Пойдем гулять?

– Пойдем! – Наташка радостно подпрыгнула.

– Тогда одевайся.

– Одеваюсь! Папа, а ты придешь ко мне на День рождения?

– Конечно, приду, – Никита с интересом перевел взгляд на Маргариту, – Как не прийти. Да, Маргарита? Наташка меня приглашает!

– Приглашаю!

Глаза Маргариты смотрели в пол.

– Идите, Никита. Будь осторожен и не забывай – не позже девяти.

Наташка оделась и, взяв своей маленькой ручонкой большую сильную руку своего папы, потащила Никиту на улицу. Так, держась за руки, они неспеша пошли по аллее.

– Папа, – спросила Наташка, – почему ты не живешь с нами? Ведь это же неправильно – когда папа и мама живут в разных местах. Они должны быть вместе!

– Знаю, – согласился Никита, – Я тоже так думаю. Так должно быть, но в жизни иногда бывает по-другому. Не всегда все происходит так, как нам хочется.

– Почему?

– Потому что так устроена жизнь. Я бы очень хотел жить вместе с вами, но мама живет с дядей Димой.

– Так ты боишься дядю Диму? – Наташка посмотрела на отца снизу вверх, – Не бойся его, он хороший, добрый такой. Вы подружитесь, и он разрешит тебе остаться.

– Нет, Наташа, к сожалению, так нельзя.

– Почему?

– Понимаешь, все мамы живут либо с папами либо с какими-нибудь дядями. Твоя мама живет с дядей Димой, а значит, не будет жить со мной. Она не может жить и со мной, и с ним, так никто не делает.

– Значит, либо ты, либо дядя Дима? Нет, тогда мама не разрешит тебе остаться. Дядя Дима не согласится жить в другом месте.

«Еще бы», – подумал Никита, – «Разве кто-то откажется от такого сокровища, как Наташа и Маргарита? И Дима ни за что не откажется. А ведь это все могло бы быть моим, но я сам потерял все это по своей же глупости. Наивно надеюсь все вернуть, но прекрасно знаю, что это невозможно. Так не хочется верить, что счастье навсегда ускользнуло из рук, однажды упущенное может никогда больше не вернуться. Я только мучаю сам себя да мешаю жить Маргарите. Она права, что я не имею права вмешиваться в ее дела. В ее семью. Она ведь ничего плохого мне не сделала, я сам обидел ее, и не мне ее осуждать за то, что она не может простить меня уже почти четыре года. Безусловно, Наташа – моя дочь, она всегда ею будет, но то, что в чертах ее лица угадываются черты лица Маргариты, не обязывает Маргариту тоже принадлежать мне. Я портил ей жизнь раньше, продолжаю портить и сейчас. Это неправильно, мне пора отойти в сторону. Умом понимаю, а поделать с собой ничего не могу. И Димка – он ведь ни в чем передо мной не виноват, он не разлучал меня с Маргаритой, он появился после того, как она бросила меня – беременная! – бросила меня – просто оказался рядом в нужное время, помог ей, поддержал… и полюбил. Вот и все. А мой поезд ушел. И бесполезно пытаться его догнать. Что делать – неизвестно, но как-то жить надо.»

Они немного помолчали.

– Папа, ты ведь правда придешь ко мне на День рождения? – спросила Наташка.

– Конечно! Четвертого ноября буду у тебя, так и знай. Даже если пойдет дождь и затопит всю улицу.

– Даже так? Честно-честно?

– Честно-честно.

– Ой, смотри – горка! Давай покатаемся?

– Давай!

Девочка кинулась к детской площадке, Никита побежал за ней. Как всегда, вечер с Наташкой пролетел незаметно, и пришло время отводить ее домой.

Уже у самого подъезда они встретили Диму.

– Гуляете? – парень погладил Наташу по голове, – Пора домой, да? Мы пойдем, Никита.

– Да ладно, – Никита кивнул на дверь, – Я с вами, провожу до квартиры.

– Не надо, – серьезные Димины глаза внимательно посмотрели в Никитины-ясные, – Дальше мы сами.

– А что такого? – Никита не спускал глаз с Димы, который взял Наташу за руку, – Да я не буду в квартиру заходить, просто провожу.

– Нет, – Дима был тверд, – Спасибо, что погулял с Наташей, заходи как-нибудь, а мы пойдем домой. Счастливо, Никита.

Бросив взгляд на сомкнутые руки Димы и Наташи, Никита развернулся, скрывая горькое негодование, и пошел обратно – по аллее, где еще совсем недавно гулял с Наташкой, аллее, которая даже потемнела от горя, или просто и до нее добрался осенний вечер. «Понятно», – думал Никита, – «Просто ему не хочется, чтобы я лишний раз встречался с Маргаритой. Обижаться не на что.»

Все последующие дни Никита скитался по улицам и грустил. Жил он один, и особенно тоскливо становилось по вечерам – тут его товарищем была лишь тишина, которую не интересовали его переживания. Поделиться было не с кем.

Но четвертого ноября Никита твердо решил, что так дальше продолжаться не может. Все будет хорошо! И все изменится сегодня же.

Парень находился в хорошем расположении духа уже с утра, и несмотря на сырость дня, сегодня даже склизкие улицы не могли испортить ему настроение. Оно сохранилось и до вечера, и после работы он радостно бежал по знакомому маршруту поздравлять дочку с Днем рождения.

Едва Маргарита приоткрыла дверь, как он влетел в квартиру, как к себе домой. Чмокнув и одну, и вторую, освободил руки – Наташке он вручил большого плюшевого медведя, молодой маме – огромный букет цветов. Он кружился по квартире, словно сам был ребенком, под радостные визги Наташки, под ошеломленным взглядом Маргариты.

Повозившись с Наташкой, Никита прибежал на кухню вслед за Маргаритой и подсел рядом, приобняв ее.

– Подумать только, нашей дочке уже четыре года, – тихо, почти шепотом произнес он, – Спасибо тебе, – Никита поцеловал ее в щеку, – Четыре года. Словно не было их. Что изменилось?

Маргарита поежилась:

– Никита, не начинай все сначала.

– А почему, почему нельзя начать все сначала? Что служит помехой? Дима?

– Никита, не порть мне настроение хотя бы в день рождения моего ребенка.

– Нашего ребенка.

Они твердо посмотрели друг другу в глаза.

– Папа, – на пороге появилась Наташа, – Ты придешь к нам на Новый Год? Мама, папа придет к нам на Новый Год?

Никита заулыбался:

– Тебе все праздники подавай. Это еще нескоро.

Маргарита сбросила Никитину руку со своего плеча и встала:

– Это уже известно. Боюсь, что твой визит к нам невозможен. Скорее всего, мы поедем к моей сестре на Новый Год.

Никита оторопел:

– Это еще зачем?

– Для разнообразия, – невинно отозвалась Маргарита, – Что все время дома сидеть? К тому же, я давно не видела Глашу.

– И обязательно нужно увидеть ее именно в Новый Год?

– Почему нет? Вместе веселее.

Никита сердился:

– Оставь тогда Наташку мне, а сама езжай куда хочешь.

– Вот еще. Мы поедем все вместе, без тебя: я, Наташа и Дима.

– Не забывай, это и мой ребенок тоже! Почему ты увозишь его от меня? Почему ты без меня решаешь вопросы о том, где будет находиться Наташа? Ты не можешь так поступить!

– Ошибаешься, – Маргарита была спокойна, – Она живет со мной, а не с тобой. Ты и так с ней достаточно видишься, я тебя не обделила. А мы с моей семьей вправе поступать так, как нам угодно. А ты в круг моей семьи не входишь. Так что мы спокойно решим интересующие нас вопросы и без тебя.

– Папа, – Наташа растерянно переводила глаза с отца на мать, – Мама, не надо ссориться. Когда мы сядем за стол?

– Да, за стол действительно пора, – язвительно сказал Никита, глядя на Маргариту, – Дяди Димы еще нет, так что, к сожалению, придется сесть без него.

– Дима скоро придет.

– Да ну? А зачем он нам нужен? По-моему, День рождения дочери нужно отметить в тесном кругу – родители и ребенок. А посторонние нам ни к чему.

– Дима не посторонний!

– Правда? А кто же он – папа или мама?

– Не смей так говорить, Никита!

– Да ладно, Маргарита, не злись. Как ты можешь сердиться, у дочери День рождения. Это очень плохо, что мама сердится, да, Наташка? Давай-ка, мой ручки и за стол. Сейчас мама поставит нам угощение.

– Прекрати, Никита!

– А что я такого сказал? Ребенок хочет за стол, я всего лишь слушаю ребенка. Разве это неправильно? Я не считаю, что нужно ждать дядю Диму. Вы и так видите его каждый день, а вот у меня встречаться с ним нет ровно никакого желания. Пойдем, Наташа. Садись вот здесь. Маргарита, ты не собираешься присаживаться? Нет, дядя Дима – это одно, но мы ведь не можем сидеть без мамы. Не расстраивай дочь! Ты совсем ее не слушаешь. Кстати, о Новом Годе. Наташа не хочет ехать к тете, она же сказала, что хочет провести Новый Год с нами. Так что ты не права, что хочешь ее увезти. Так ведь, Наташа?

– Не впутывай сюда ребенка!

– А почему? Разве ребенок – не человек? Я же говорю, что ты ее не слушаешь. Нет, Маргарита, Дима не справляется с ролью отца, вы плохо ее воспитываете.

Маргарита плакала:

– Будь проклят тот день, когда я легла с тобой в постель, Никита!

– Почему? – Никита не сводил глаз с девушки, – Тебе что-то не понравилось? Дима лучше?

– Дядя Дима пришел! – Наташкины глаза блестели растерянностью и испугом.

В кухню вошел Дима.

Маргарита плакала.

– Понятно, – голос Никиты был холодным, – Я пойду, пожалуй.

Развернувшись, Никита вышел из кухни в коридор. Там его догнал Дима:

– Подожди!

– Чего ты хочешь? – Никита равнодушно посмотрел на парня, – Ты видишь – я ухожу. Чем ты недоволен? Я иду домой, не буду мешать тебе и твоей семье отмечать праздник – День рождения ребенка, которого ты считаешь своей дочерью.

– Прекрати!

Взгляд Димы сверкал холодным бешенством. Никита впервые видел злость в глазах этого доброго, всегда спокойного человека, а потому вздрогнул и застыл от неожиданности, уставившись в его глаза.

– Прекрати это, слышишь? Наташа – твоя дочь, я понимаю. Ты хочешь с ней видеться – это я тоже могу понять. Но ты постоянно доводишь до слез Маргариту, а это уже не входит ни в какие рамки! Я не позволю с ней так обращаться, она заслуживает самого лучшего к себе отношения! Мне надоело, что ты пользуешься нашей добротой. Я понимаю, что у тебя остались чувства к Маргарите, но так сложилось, что она со мной, и нужно с этим смириться. Я прекрасно тебя понимаю, но всему есть свои пределы…

– Понимаешь? – Никита снова начал сердиться, – Ты меня понимаешь? Ты будешь рассуждать о моих чувствах? Маргарита моя, и ребенок тоже мой! А то, что она вышла замуж за тебя, а не за меня – это всего лишь стечение обстоятельств. Я был дураком, я совершил ошибку, оступился, а ты воспользовался этим и отнял у меня все самое дорогое. И теперь будешь рассуждать о моих чувствах?

– О чем ты говоришь? Маргарита любит меня!

– Любит? – Никита был взбешен, – С чего ты взял, что она тебя любит? Это она тебе так сказала? А знаешь, что она говорила мне, пока мы еще были вместе? Знаешь? Этого она тебе не рассказывала? А она не забыла, она помнит, я знаю, что она не могла такое забыть! Тебе пересказать?

– Убирайся вон, Никита!

Никита не стал спорить. Метнув презрительный взгляд, он просто развернулся и пошел. Выйти из квартиры он не успел – за рукав его схватила подбежавшая Наташа.

– Прости, солнышко. Я не могу остаться, нужно идти. С Днем рождения!

– Папа… – обхватив ногу своего папы, Наташка крепко прижалась к Никите.

– Наташка, – Никита ласково погладил ее по голове. Его сердце разрывалось от нестерпимой нежности к своему ребенку, – Наташка… Я тебя люблю.

– Папа, – Наташка не отпускала его ногу, – Я бы так хотела, чтобы мы все жили дружно! Мы все. И все вместе встретили Новый Год – я, ты, мама, дядя Дима и Антон.

– Антон? – Никита насторожился, – Кто такой Антон?

– Ты не знаешь? Ах да, я тебе не говорила, – девочка гордо задрала головку, подняв глаза на Никиту, – Антон – это мой будущий брат.

– Брат?

– Ну да. Правда, мама говорит, что до Нового Года он не родится, только после, к весне, но я все-таки надеюсь – а вдруг? Ему ведь, наверное, хочется увидеть нас всех пораньше! Он тогда успеет встретить Новый Год с нами. Конечно, он будет маленьким и не будет знать, что это такое, но ведь это не беда, я ему про все расскажу, все-все…

– Брат??

– Никита, тебе пора идти, – Дима, молчавший по ходу всего этого разговора, подал голос. Он твердо посмотрел Никите в глаза, – И не буянь. Маргарита легла, она плохо себя чувствует.

Никита выдержал этот взгляд:

– Пока, Наташка. Еще раз с Днем рождения. Ты теперь большая и можешь сама звонить мне по телефону. Увидимся.

Парень, не оглядываясь, спустился по лестнице и вышел из подъезда. Резкий поток холодного воздуха, ударившего его по щеке, заставил Никиту поежиться. Запахнув куртку поплотнее и вжав голову в плечи, он свернул на аллею и нервными шагами направился домой.

Гнев душил Никиту. Брат, брат! Скоро на свет появится еще один ребенок, которого Наташка будет любить, который еще раз подтвердит, что все они – семья, потому что Наташа примет малыша как брата, а Маргарите и Диме он станет сыном. Все будут о нем заботиться, все будут его любить. Да, это семья, все они – это семья. Все, кроме него. Он не имеет к ним никакого отношения. Можно прожить и без него! Да, он нужен Наташке, но как бы он ни старался, он не мог стать частью этой семьи, для него в ней не было места. И злость его была бессильна.

Он нужен Наташе.

Никитин шаг сменился на бег.

Но он не нужен Маргарите!

Маргарита носит ребенка. Не его ребенка!

Эта мысль не давала Никите покоя, день за днем она неотступно вертелась в его голове.

Скоро, скоро родится ребенок. Скоро, скоро окончательно рухнет его, Никитин, мир, обвалившись с последними угасающими надеждами.

Беременность Маргарита переносила тяжело. К тому же, она была нездорова, а потому все больше времени проводила лежа в постели. Плохо чувствовала она себя даже в сам Новый Год. Они все-таки не поехали к Глаше, и Никита отмечал праздник у них.

Радости новый год не прогнозировал. Девушке становилось все хуже и хуже.

Появление ребенка ожидали в начале весны.

Но и первое весеннее солнце не принесло добра. Маргарита не пережила родов, и в этот день, второго марта, когда она умерла, мир для Никиты застыл, он просто перестал двигаться и дышать и стал напоминать размытую картину, по которой двигалось только одно яркое живое пятнышко – Наташа.

Как Никита пережил похороны, он не помнил. Он хорошо помнил только то, что было потом – как они сидели на кухне квартиры, где еще совсем недавно жила Маргарита – живая и красивая – с Димой и Наташей.

Никита сидел, держа на руках дремавшую Наташку, баюкал ее, крепко прижимая ее к себе – своего ребенка, своего птенца, единственного родного и горячо любимого человечка.

Дима сидел, облокотившись руками на стол, обхватив руками голову.

– Никит, слышишь? Ты, знаешь что? – перебирайся к нам.

Никита поднял на Диму непонимающий взгляд:

– Я, к вам? Это как? Я и так у вас.

Дима внимательно смотрел ему в глаза:

– Нет, насовсем.

– Насовсем?

– Ну да. А что такого? Маргариту мы потеряли. Это наша общая потеря. Нам в жизни больше нечего делить. Так к чему дальше ссориться? Лучше пережить горе вместе. Не так одиноко. И Наташке ты нужен.

Дима горько усмехнулся:

– Может, даже поладим. Что скажешь?

Никита глядел ошарашенно:

– Поладим! Дима, я… я переберусь к вам. Прямо сегодня. Пойду схожу за вещами, – Никита поставил Наташку на пол, – Будешь ждать?

Девочка кивнула, глядя на него снизу вверх заплаканными глазками.

– Я быстро, – Никита встал и подошел к дверям кухни. На пороге обернулся, – Дима! Спасибо.

– Да ладно, чего там, – Дима по-прежнему сидел, устало облокотившись на руку, – Мы ведь все-таки семья. Давай скорей, и осторожнее там, ночь почти.

– Ладно.

Никита снова подошел к Диме и задумчиво протянул ему свою ладонь. Молодые люди пожали руки и посмотрели друг другу в глаза.

– Я скоро.

– Может, завтра вещи принесешь? К чему сейчас, на ночь глядя? Хочешь, оставайся ночевать, а завтра все перенесешь.

– Да нет. Не хочу затягивать. Я скоро. Уложи пока Наташку.

Никита бросил взгляд на девочку:

– Ложись спать. Приду, расскажу сказку.

Накинув куртку, Никита быстро вышел на улицу и пошагал по знакомой аллее к ненавистному дому, где он все время был один, но сегодня, он знал – в последний раз.

На улице было уже совсем темно, и людей почти не осталось. Горели фонари.

«Маргарита, Маргарита», – мысли тихо роились в голове и измученного парня, – «И почему все так вышло? И почему для того, чтобы обрести семью, чтобы достичь обыкновенного человеческого счастья, чтобы познать радость отцовства и чтобы понять, что человек тебе не враг, а друг, нужно заплатить за это такую дорогую цену? Для чего нужна была твоя смерть? И почему так получается, что если бы этого не произошло, то примирение бы никогда не наступило? Все так глупо, все очень глупо вышло, Маргарита! Но – я клянусь тебе – я буду оберегать всю жизнь Димку и Наташку. И никогда не забуду тебя. Я всю жизнь буду любить тебя, тебя и твою семью, ставшую моей. Ты веришь мне? Ты простила меня, Маргарита?»

Никита спешил домой. Он шел один по ночной улице, горечь потери жгла ему грудь, но при этом на душе его было спокойно. Он знал: Маргарита верит ему. Маргарита простила.

...

2006 г.

Девочки

Посвящается Марии Германовой

1

Когда машина остановилась, из под колес вылетели брызги, которые тут же рассыпались в придорожных лужах, в которых местами отражались редкие окна домов – единственные источники света, оставшиеся еще на ночной улице. У автобусной остановки фонаря не было, так что было совсем темно, и даже остановившаяся машина – черная, с тонированными окнами, сливалась с чернотой ночи, и за несколько метров казалась уже не более чем очередным темным силуэтом. Фары ее потухли, когда она подъехала, затем мигнули и стали ждать.

Со скамейки остановки, мимо которой давно уже перестали ходить автобусы, поднялся один силуэт – девичий, оставив за собой еще два. Девушка медленно, слегка шатаясь, но тем не менее грациозно подошла к автомобилю и слегка склонилась к опустившемуся стеклу окна. Переговорив о чем-то с водителем вполголоса, она оглянулась на своих спутниц, кивнула им и уселась на заднее сидение, куда ей уже распахнули дверь. Оставшиеся девушки последовали за ней.

Два молодых человека не совсем русской национальности на вид лет двадцати восьми оглянулись на заднее сидение, чтобы осмотреть усевшихся в ряд новых знакомых. В салоне автомобиля было довольно светло – достаточно, чтобы разглядеть лица друг друга. Девушки были одеты одинаково легко, все были в коротких юбках, несмотря на уже холодную осеннюю погоду, но лица их были абсолютно разными. У первой из них – той, что подходила к машине, были яркие рыжие волосы чуть ниже плеч, лицо ее было бледным, довольно худым, накрашенные глаза и губы сильно выделялись на фоне этой бледности. Черты лица ее были плавными, и она могла бы считаться даже красивой, если бы не была так ярко накрашена и не имела бы столь обильно выщипанных бровей.

Взгляд ее светлых глаз был тверд, он сквозил силой и высокомерной уверенностью. На вид она была постарше своих подруг, но при более пристальном рассмотрении становилось понятно, что на самом деле девушка еще школьница, если, конечно, она ходит в школу.

Второй девушке было на вид лет четырнадцать. Она была чуть полновата, волосы ее были коротко острижены – под мальчика, и окрашены очень неумело. Это была типичная малолетняя крашеная блондинка, с темными глазами, густо подведенными черным карандашом, которые смотрели вызывающе, чуть насмешливо. Третья же девушка, обладательница пышных и блестящих волос насыщенного черного цвета, остриженных по плечи, не считая недлинной челки, выглядела просто как накрашенный ребенок. Лицо ее было обычно, но глаза были красивы – ярко-серого цвета, которые не выражали ничего.

– Ну что, поедем? – улыбнулся парень, находившийся на пассажирском сидении. Он был худой и неприятный, тяжелые глаза его светились жадностью.

Рыжая девушка слегка склонила голову и надменно приподняла ниточки бровей, крашеная блондинка фальшиво улыбнулась, лицо же темненькой оставалось безразличным.

– Познакомимся позже, – коротко бросил водитель, владелец не менее отталкивающей наружности, чем его приятель, пренебрежительно улыбнулся и тронулся с места.

Утро разбудило темноволосую девушку, заглянув в наполовину зашторенное окно серым рассветом. Она потянулась, прищурившись, затем повернула голову, направив взгляд на человека, лежащего рядом, и на чуть детсковатом лице ее тут же отразилась маска отвращения. Не сводя с него глаз, она встала с кровати и принялась наспех одеваться.

Молодой человек – тот, что был соседом водителя машины, открыл глаза и слащаво улыбнулся.

– Ну что, проснулась, девочка? – сказал он с легким акцентом, и глаза его хищно заблестели.

Девочка посмотрела на него исподлобья и тут же одним рывком натянула кофту, что выглядело весьма неуклюже.

– Куда ж ты так спешишь? – насмешливо произнес парень, приподнимаясь на локте, отчего девушка тут же отшатнулась.

– Твои подружки, я смотрю, не торопятся, бери пример с них.

Девушке не хотелось думать о своих подружках – от одной мысли, что они ночевали в соседней комнате вместе с водителем, в чью машину они сели, становилось тошно, и она боялась даже представить, что там происходит. Она хотела сейчас только одного – уйти, убежать отсюда, прочь из этого мерзкого дома, от этих отвратительных пронизывающих глаз.

Уже не скрывая своего омерзения, она прижала сумку к груди и попятилась к двери.

Человек ответил ей гримасой презрения и поднялся с кровати.

– Что, деньги получила – и бежать? – в голосе его появилась угроза, – Нет уж, подожди, бежать от меня еще рано.

Он сделал шаг вперед, и тут же она распахнула дверь, спиной назад подавшись в коридор, и, вскрикнув от неожиданности, наткнувшись на неизвестного человека, замерла, прижавшись к стенке.

Незнакомцу было на вид около сорока, он тоже был нерусский, крепкого телосложения, и, при взгляде на нежданную гостью, лицо его исказилось от гнева.

– Ашот!! – заорал он на парня в комнате, – Что это такое?? Сколько раз я говорил не таскать сюда всяких грязных девок!!

От громового голоса пришедшего мужчины и от его бешено вращающихся зрачков у девушки задрожали колени, она не хотела испытывать судьбу и дожидаться, что будет дальше, и, проворно проскользнув между мужчиной и стенкой, бросилась ко входным дверям.

Дернув за ручку, она с ужасом поняла, что дверь заперта, словно и вправду можно было ожидать другого варианта, и принялась нервно ковыряться в замке, но дверь не поддавалась. Тут ее оттолкнула в сторону появившаяся из другой комнаты светловолосая подруга, и, легко отперев замок, выбежала на лестничную площадку. Темноволосая девушка выбежала следом, резко обернулась назад и замерла от испуга. Перед ней предстала картина, как пришедший в квартиру мужчина, багровый от гнева, тащит другую подругу за рыжую прядь, словно она не в состоянии уйти сама. Дотянув ее до входной двери, он грубо развернул ее лицом к себе, наотмашь ударил по щеке и вытолкнул наружу, отчего она пошатнулась, и, не найдя опоры, упала на грязный пол, после чего он отпихнул ее от порога и захлопнул дверь. Темноволосая девушка взволнованно бросилась помогать подруге подняться, но та бодро вскочила самостоятельно и побежала вниз по лестнице, растолкав остальных девушек в разные стороны. Светлая бросилась за ней, темная – следом, подгоняемая злыми криками, доносившимися из квартиры.

Пробежав несколько этажей, девушки вывалились на улицу и тут уже пошли спокойно.

– Как ты? – обеспокоено обратилась темная к рыжей.

Та потерла рукой ударенную щеку, но тут же задорно улыбнулась:

– Нормально! Даже забавно получилось.

– Забавно? – на лице темноволосой отразилось недоумение, – Что же тут забавного?

Рыжая бросила взгляд на подругу, не переставая улыбаться, и снова отвела взгляд в сторону:

– Конечно, забавно. Давно у нас не было скандалов!

– Да ладно тебе, Дашка, беспокоиться! – вступила в разговор блондинка, – Мы уже ушли, а ты все еще трусишь.

– Как? – не сдавалась Даша, – Он же ударил Таню, ты разве не видела?

Таня снова повернулась и беспечно повела плечом:

– Ну и что? Нашла проблему. Какая разница, зато столько денег получили-мечта! Ленка, все забрала?

– Все. Действительно, давно так не везло.

– О чем вы? – в голосе Даши слышалось откровенное непонимание, – Таня, ты же девушка! А он ударил тебя, так нельзя! Он не имел права так делать! Слишком большая цена этим деньгам.

– Девушка? – Таня приподняла брови в усмешке, – Дорогая моя, не забывайся! Ты не просто девушка, ты проститутка, помни это. Выпендриваться здесь не к месту. Они нас купили, понимаешь, так что имели полное право делать с нами все, что угодно. Господи, почему я должна объяснять тебе такие вещи? Лен, она опять загнула свое, слышишь! Скажи ей ты, мне надоело.

Лена, которая шла посередине, окинула веселым взглядом сначала одну, потом вторую.

– Хватит, девочки! Пойдемте лучше пить.

– Вот это другое дело! – вновь оживилась Таня, – Пойдемте.

– Опять? – устало откликнулась Даша и опустила глаза в землю, – Ну неужели вам все мало…

От возмущения Таня даже остановилась:

– Нет, Лена, ты видишь – опять!

Лена миролюбиво улыбнулась:

– Хватит, хватит. Наша Дашка просто опять испугалась, – она снова перевела взгляд на темненькую, – А тебе уже и правда пора перестать бояться. Как девочка, честное слово. Расслабься. И радуйся жизни. Пошли.

– Хорошо, – вздохнула Даша, не поднимая глаз от земли, – Пойдем.

2

Даша сидела на полу, скрестив ноги, откинувшись назад и опираясь ладонями об пол, и смотрела на парня лет двадцати, который сидел напротив нее на стуле. Светлый, коротко стриженный, он был довольно приятной наружности, разве что только глаза его были мутными. Он был раздет по пояс, на плече его виднелась татуировка в виде какого-то узора. Что она означала, Даша не знала, но она нравилась ей, как и он сам. Она знала, что его зовут Максим.

Чуть согнувшись, он держал на коленях гитару и пытался что-то воспроизвести, но пальцы не слушались его, и из под струн вылетали неясные резкие звуки. Но и это нравилось Даше, она смотрела и глупо улыбалась. Девушка плохо понимала происходящее, она напилась нарочно, поскольку, как он рассудила, ее подруги правы – она действительно много лишнего думает, а надо просто жить и веселиться. И вот сейчас она была пьяна, и ей было весело. Действительно, что плохого в том, что небольшая компания сидит ночью на чьей-то квартире и расслабляется? Ведь она молода и беззаботна, и на все имеет право.

С трудом оторвавшись от Максима, Даша перевела взгляд на Таню. Девушка стояла чуть поодаль перед другим молодым человеком, которому на вид было лет двадцать пять. У него был достаточно серьезный вид, несмотря на то, что он тоже порядочно набрался. Таня танцевала, крутясь и извиваясь, порою чуть не падая. Лицо ее выражало пьяную сосредоточенность, но в глазах был некоторый холод, отрешенность. На ней было короткое красное платье, которое уже потеряло свою чистоту и демонстрировало наличие липких пятен от пролитых напитков. Волосы ее спутались и разметались. Стрелка на колготках расползлась почти на всю ногу.

Молодой человек, наблюдавший за ней, обхватил ее за бедра.

– Пойдем в комнату? Станцуешь там только для меня?

Таня наигранно улыбнулась, и парень, которого звали, кажется, Сергей, встал, поднял ее на руки и неуверенной походкой пошел прочь.

Все засмеялись, но Даше стало все-таки достаточно неприятно, и она перевела взгляд на другую подругу.

Лена сидела на коленях у третьего парня, Антона, ровесника Максима, вульгарно развалившись, устроившись на нем так, словно она сидела в кресле, и облокотившись локтем о стол. В одной руке она держала бутылку пива – далеко не первую, из которой постоянно хлебала, в другой – зажженную сигарету, к которой она прикладывалась весьма лениво. Кофты на ней уже давно не оказалось, и она сидела в одной короткой маечке, которая скорее походила на нижнее белье, и в короткой юбке, высоко задравшейся от позы, в которой находилась девушка. Тушь на одном ее глазу была слегка размазана. Лена весело проводила взглядом ушедшую пару и размяла недокуренную сигарету в пепельнице, после чего почесала обломанным ногтем плечо, затем, склонив голову, доломала другой ноготь, столь же неаккуратно накрашенный, что и остальные, и снова присосалась к бутылке. У нее не получилось отпить оттуда, поскольку она тоже была пьяна, но, собравшись, она все-таки справилась и поставила бутылку на стол. Ее, безусловно, забавляло происходящее, но было видно, что парни ей безразличны. Лене просто, как всегда, хотелось играть.

Снисходительно обернув голову к Антону, она вызывающе улыбнулась ему, опустив ресницы, и снова приподняв, затем мельком взглянула на Дашу, но не нашла в ней ничего интересного и принялась разглядывать Максима, улыбнувшись еще шире. Максим заметил это и, перестав бренчать на гитаре, улыбнулся ей в ответ.

Даша решительно встала, чуть пошатнулась, но все же удержалась на ногах. Взглянув на свою одежду, которая вся была на месте и даже не была истрепана – и футболка, и юбка, она подумала, что выглядит, пожалуй, приличнее всех, но не успела рассудить, хорошо это или плохо, а подошла к Максиму, раскованно обняла его за шею и повернула его голову лицом к себе.

– Пойдем к тебе в комнату, Максим, – выразительно сказала она, глядя на него серыми глазами в упор, – По-моему, тебе пора побыть с девушкой наедине, чтобы этот вечер запомнился надолго. Я постараюсь, чтобы это было так, обещаю.

Она нежно погладила его пальцами по щеке, и парень, улыбнувшись, поставил гитару на пол и обнял ее за талию:

– Конечно, пойдем. Разве я могу отказаться от общества такой красавицы, раз она сама хочет побыть со мной вдвоем?

Недовольно взглянув на Лену и встретившись с ее насмешливым взглядом, Даша искренне улыбнулась Максиму. Сердце ее сильно забилось от радости. Она взяла парня за руку, потянула за собой и вывела из комнаты.

Зайдя в комнату Максима, Даша тут же схватилась за края своей футболки, готовая ее стянуть.

– Дашка, подожди, – одернул ее Максим, и она воззарилась на него с удивлением.

Парень обошел ее, улегся на кровать на спину и сложил руки за головой.

– Ну зачем так сразу? – сказал он, глядя на нее, – Давай хоть поговорим для начала.

Даша зарделась от удовольствия. На душе у нее стало непривычно приятно. Наконец-то кто-то разглядел в ней человека, а не просто объект для развлечений! Наконец-то она представляет ценность! И это увидел не просто человек, а человек, который ей нравится.

Девушка радостно присела на край кровати.

– Давай, рассказывай, как ты докатилась до такого?

– Что? – переспросила Даша.

– Нет, ну как так вышло, что такая юная особа превратилась в проститутку? Из-за чего?

Даша запнулась. Ее радость сменилась удивлением и затем переросла в гнев. Она вскочила:

– Да как ты смеешь спрашивать меня об этом??

Он оставался невозмутим:

– Ой, ну да ладно, Дашка, не кипятись. Ну серьезно, интересно стало, почему так получается. Интересно вам там или деньги… Ну что ты вскочила? Садись обратно, расскажи.

Даша задыхалась:

– Прекрати сейчас же! Как ты можешь говорить мне такие вещи?

Девушка сделала шаг назад – к двери, и Максим сразу сел на кровати, недоуменно взмахнув рукой:

– Дашка, подожди! Не уходи, ну чего ты обиделась сразу? Я же ничего такого не имел ввиду. Мне ж интересно просто, правда. Подожди, давай поговорим.

– Ты не смел так со мной разговаривать, – повторила Даша все так же уверенно, но из комнаты не вышла.

– Да ладно тебе. Садись давай, ну? Посидим, базары разведем… Поговорить, знаешь, тоже хочется. Ты ведь маленькая еще, я к чему и веду… Тебе сколько лет?

Даша замешкалась, но тут же нашлась, что ответить:

– У девушек возраст спрашивать не принято, – ответила она, гордо вскинув подбородок, – Ты знаешь об этом?

– Ой, ну хватит, – Максим отмахнулся, – Давай по-простому. Тебе сколько, тринадцать?

– Четырнадцать, – ответила Даша уже миролюбивее и, покосившись на край кровати, наконец присела.

– Вот, так бы сразу! – обрадовался парень, – А то вздумала бегать. Четырнадцать, говоришь… Мало… А девчонкам твоим сколько?

Даша все еще смотрела на него недоверчиво:

– Лене тоже четырнадцать. Но уже давно, а мне было недавно. А Тане пятнадцать, она самая старшая из нас.

– И что? Она у вас вроде лидера?

– Ну да.

– Самая старшая не значит самая взрослая, – заметил Максим.

Даша с интересом посмотрела ему в глаза:

– Правда? А кто, ты думаешь, самая взрослая, я?

Максим усмехнулся и снова откинулся на спину:

– Ну, по крайней мере, ты не самая пьяная, и это уже хорошо.

Даша опустила глаза. Ей уже было спокойно, она была рада возможности поговорить, хотя этот разговор ее смущал.

– Ну так и что? – продолжал настаивать Максим, – В чем дело-то, расскажи? Зачем тебе это? Даша, ты ведь юна, почти ребенок. Тебе бы в школу ходить да в десять домой к маме. Что тебя привлекло к такой жизни? Деньги или веселье? Объясни, я хочу понять.

Дашу уже не задевала колкость вопросов. Она чувствовала себя так странно и приятно. Вокруг нее всегда было много людей: одноклассники, подруги, постоянно меняющиеся парни, но еще никто не пытался ее понять. Наверное, это было никому не нужно. А тут… У Даши даже слезы выступили на глазах. Она нужна!

– Это началось год назад, – справившись со своими чувствами, начала Даша, и лишь пальцы, которые она теребила, выдавали ее, – когда в нашу школу пришла Таня. Она оставалась на второй год, потому на год старше.

– А в каком вы классе, в девятом?

– В восьмом, – для Даши разговор перешел в доверительную беседу, – Я до этого с девчонками не дружила, не было у меня подруг совсем… Общалась только с парнями… Да и то не особо, в принципе… А Таньке я чем-то понравилась, и мы подружились все втроем – Танька, я и Лена. Странно, до Таньки я на Лену и не обращала внимания… Вот видишь – выходит, лидер. Она всех нас подружила. И она научила нас жить так… Повела за собой… Ленка быстро научилась, впрочем, она и до этого, видимо, чем-то таким славилась. Ей все нипочем, как и Тане… Хотя Таня – нет, не знаю, по ней, пожалуй, не понять, что она там про себя думает… А я… Мне все сложно привыкнуть. Вроде, весело – да, и деньги хорошие… Но бывают нюансы… Которые отталкивают. Ничего не боюсь, нет… Просто сама, пожалуй, определиться не могу – нравится мне все это или не нравится. По крайней мере, деньги получаю, так что если все это, что происходит, зря, так по крайней мере не так обидно – хоть что-то буду иметь от этого. Мне главное, чтобы кто-нибудь понял. Просто понял, и тогда бы отказалась от всей грязи – ради него… Ради того, кто бы понял – просто так, ни за что…

Даша немного помолчала, поразмыслив. Максим ничего не ответил, и она продолжила:

– Никого у меня нет, на самом деле… К маме, говоришь, в десять… У мамы работа да личная жизнь – ей не до меня. Отца-то у нас нет. И братьев и сестер тоже. Был бы хоть кто-нибудь – так нет, никого… С девчонками тоже особо не поговоришь, на самом деле… – она снова задумалась, подвинувшись к середине кровати, поставила ноги на край и оперлась подбородком о колени, – Слишком любят они это все… Да, пожалуй, слишком. И одна и вторая. Даже они толком не понимают… Есть, конечно, еще бабушка. Бабушка тоже с нами живет.

– Ну хватит, – не выдержав, наконец перебил ее Максим, отчего Даша вздрогнула от неожиданности и повернулась к нему:

– Что?..

– Все, довольно, – Максим пренебрежительно усмехнулся, – Я уже давно получил ответ на свой вопрос. Ничего ты толком сама не знаешь. Тебе только дай поговорить, началось – бабушки, дедушки… Сейчас голову мне заморочишь, еще заболит. Хватит, давай, к делу пора переходить.

Даша была ошеломлена.

– Как? – выговорила она наконец, – Ты же сам, сам хотел поговорить! Сам сказал, что хочешь.

– Ну да, сказал, – Максим снова сел, – Но уже не хочу. Утомила ты меня, девочка. Поговорили и хватит. Ты не за этим здесь находишься.

Даша снова вскочила с кровати. Она была возмущена:

– Как ты можешь? – крикнула она, – Как ты можешь так разговаривать со мной? С девушкой!

Максим раздраженно поморщился:

– Хватит уже кричать! – он сам слегка повысил голос, – Опять завела свое. Перестань! Девушка, тоже мне… Иди сюда!

Лицо Даши пылало, тело ее заколотило мелкой дрожью.

– Как ты смеешь? – произнесла она уже тише.

Максим тоже вскочил с кровати, схватил ее за руку, опрокинул на одеяло, облокотился на постель, и, склонившись, близко подвел свое лицо к ее.

– Я сказал: хватит, – негромко и четко проговорил он, – Надоела уже твоя фраза – как я смею. Я смею! Сегодня ты моя, и я имею право на все. И ты будешь делать то, что я тебе скажу.

Серые глаза темноволосой девушки, глядящей на него в упор, не выражали ничего.

– Я человек. Я девушка, – сказала она уже спокойно, но твердо.

– Ты проститутка, – отчеканил Максим, глядя ей прямо в глаза, – И я тебя купил. Раздевайся.

3

– Нет, ну как он мог такое сказать! – Даша ходила по комнате туда и обратно. Большие серьги позвякивали и болтались в такт ее шагам. Она все еще не могла успокоиться, глаза ее агрессивно блестели – так, что, казалось, из них вылетит молния.

– Ты о чем? – Таня полулежала на диване, положив ногу на ногу, в одной руке она держала маленькое потрепанное зеркальце, в которое она смотрелась, другой сосредоточенно красила себе ресницы – густо, она накладывала слой за слоем, но ей все казалось, что этого мало.

– Как о чем? – Даша остановилась и метнула незримую молнию в сторону подруги, – Все о том же.

– А, об этом… – Таня не отрывалась от зеркала, – Как его…

– О Максиме.

– Ну да, – рыжая девушка, которая на сей раз была причесана и одета в чистое, внимательно осмотрела свои глаза в зеркале и принялась красить их дальше, – Да ладно тебе, Даша. Хватит, пора уже успокоиться.

– Как! Таня, он унизил меня!

– Опять ты со своими унижениями. Деточка, ты еще не привыкла? Здесь нет ничего такого. Это просто твоя работа, вот и все.

– Да как ты не понимаешь, Таня? – Даша перешла на крик, – Он ведь мне понравился! А он оскорбил меня!

Таня наконец повернулась к взволнованной девушке, голос ее стал раздраженным:

– Чем? – это скорее был больше усталый упрек, чем вопрос.

– Он назвал меня проституткой!

– А это не так? – несколько мгновений посверлив Дашу взглядом, Таня повернулась обратно и продолжила свое занятие.

– Дашка, ты просто не можешь смириться, – голос ее стал уже спокойнее, она закончила свою работу, внимательно рассмотрела свои ресницы, осталась довольна и, порывшись в валявшейся рядом косметичке, извлекла яркую помаду и принялась красить губы, – А зря. Пора уже взрослеть.

Даша вздохнула и уперлась кистью руки в бедро:

– Таня, ты не понимаешь. Он мне понравился.

Та не удостоила ее своим взглядом. Таня красила губы:

– Ну и напрасно. Тебе пора уже понимать, что западать на клиентов бесполезно.

Даша поморщилась:

– Как ужасно звучит!

– Без разницы.

– Ладно. Почему? Мы ведь постоянно с кем-нибудь знакомимся. Должен же наконец-то найтись нормальный человек?

Таня снова повернулась, но Даше был неприятен ее взгляд – она смотрела на нее, как на бестолкового ребенка.

– И ты считаешь, что хоть один будет к тебе по-человечески относиться после того, как тебя снимет? Девочка, твоя работа не располагает к уважительному отношению.

Даша еще раз глубоко вздохнула:

– Ладно. Пойду домой.

– То есть как? – Таня повысила голос, – Ты хочешь сказать, что не пойдешь сегодня?

– Нет, – голос девушки был усталым, – Я пойду завтра в школу.

Подруга уставилась на нее, не мигая:

– Что, больная? – сказала она с вызовом, – Это еще зачем?

– Таня, я уже давным-давно там не появлялась. Это к добру не приведет.

– Не понимаю я тебя, Даша.

– Не сомневаюсь, – огрызнулась та, – Скажи Лене, чтобы вечером зашла ко мне. У нее мои тетрадки.

– Ты думаешь, она помнит, какие? – Таня ехидно прищурилась.

– Просто скажи, и все! – хлопая за собой дверями, Даша вышла из квартиры.

– Вот, держи, – Лена небрежно бросила сверток на стул в прихожей.

– Хорошо, – рассеянно кинув взгляд на тетради, Даша уставилась в пол.

– Пошли?

– Нет, – Даша твердо посмотрела подруге в глаза, но на нее это не произвело никакого впечатления – Лена была, как всегда, раскована и насмешлива.

– Я завтра в школу иду, – помолчав, добавила Даша, – Я решила.

– Правда? – Лена улыбнулась, – Это еще почему?

– Потому. Я вообще не помню, когда была там в последний раз. Надо сходить.

– Благородно, – Лена усмехнулась, – Да ладно, пойдем. Я не на ночь тебя зову – так, прогуляемся.

Даша смерила ее недоверчивым взглядом:

– Правда?

– Конечно, – Лена прислонилась головой к дверному косяку, вся поза ее, в которой она стояла, была развязна, небрежна – в этом был весь ее образ, – Что я тебя, заставлять, что ли, буду? Не хочешь так не хочешь. Пошли, часик прошвырнемся просто. По пиву и домой.

– Ладно, – Даша подобрала тетради и направилась в комнату.

– Жди, – бросила она через плечо.

Шаркая подошвами тапок при каждом коротком шаге и хрипло покашливая, в коридоре появилась старая бабушка, и Даша замерла на пороге своей комнаты.

– Кто пришел? Леночка? Здравствуй, Леночка, – широко заулыбалась она.

– Здравствуйте, – посмотрев на нее пустыми холодными глазами, Лена улыбнулась так фальшиво, что Даше стало стыдно за нее, но бабушка ничего не заметила.

– Леночка, – восторженно заговорила она, – Хорошая девочка. Даша, мне так нравится Леночка! Что ты держишь ее на пороге. Может, она хочет чаю?

– Нет, благодарю, – все так же изображая расположенность, Лена неискренне улыбалась, но хуже всего было то, что эта манера поведения уже давно вошла в привычку и стала машинальной.

Даше было противно, но виду она не подала. Чтобы скрыть свое презрение к происходящему, она быстро зашла в комнату, наспех переоделась и вышла обратно.

– У тебя короткая юбка, – заметила бабушка, – Нельзя ходить в такой короткой юбке. У Леночки тоже, правда, юбка короткая, но все-таки подлинней…

– Все нормально, бабушка, – мрачно ответила Даша.

Лена насмешливо подняла одну бровь и окинула слащавым взглядом сначала бабушку, потом Дашу.

– Леночка! Объясни, пожалуйста, Даше, что нельзя ходить в такой короткой юбке. И загуливаться допоздна, а она – представляешь – ночами гуляет. Не стоит, девочки… Молодость…

Лена выразительно кивнула, манерно поведя плечом.

– Даша, ну куда ты так разоделась? Ты же с подружкой идешь гулять. Можно подумать, хочешь собрать вокруг себя кучу мальчиков. С мальчиком хочешь познакомиться, Даша?

– С мальчиком, бабушка, с мальчиком, – вздохнув, Даша, чуть пихнув Лену, вышла за дверь.

– До свидания, – вежливо улыбнувшись, произнесла Лена и, изящно развернувшись, догнала Дашу, которая уже прошла небольшой коридорчик и оказалась на лестничной клетке.

– Как очаровательно, – насмешливо сказала Лена, не переставая улыбаться, когда они уже оказались на улице.

Даша на ходу мрачно подкурила сигарету:

– Прекрати. Прямо стыдно, позор один. Таньке не говори.

– Да ладно. Тебе надо научиться проще относиться к своей работе.

– Работе? – вспылила собеседница, – И ты туда же? Какой работе? Не называй это так, мне противно.

– А что это, по-твоему? – Лена все еще улыбалась. Она глядела вперед, развязно вышагивая по асфальту привычными наигранными движениями.

Даша не ответила. Она задумчиво курила, глядя себе под ноги.

– Дашка, ты слишком чувствительная. Не надо принимать все так близко к сердцу.

– Лена, меня постоянно унижают. Ты понимаешь – унижают!

– Ты сама себя унижаешь, – спокойно ответила подруга.

– Я? – Даша удивленно подняла на нее глаза, – Чем? Наоборот – я все время защищаюсь!

– Этим и унижаешь, – так же ровно ответила та, – Вот я. Разве меня кто-нибудь унизит? Нет. А знаешь почему? Потому что плевать я на них на всех хотела. Нельзя оскорбить человека, если он не оскорбляется. Чтобы обидеть, нужно задеть, а как меня обидишь, если меня ничего не задевает?

– голос Лены был серьезный, она больше не улыбалась, – Меня забавляет это все, я сижу и смотрю, как на цирк – значит, я неуязвима. А когда обижаешься… Наоборот, и подразнить хочется. И посмеяться. Значит, ты поражена. И в цирке твой обидчик, а не ты сама. Достоинство не в умении огрызнуться – а в равнодушии. Понимаешь меня? – Лена наконец повернулась к Даше.

Та неуверенно кивнула. Она думала.

– А уважать? Разве тебе не хочется, чтобы тебя уважали?

– Кто? – Лена усмехнулась, – Все эти хамы? Какая мне разница? Главное, я уважаю себя, а их – нет, никого. Я в цирке. И билет мне достался не платно, а наоборот. И это еще забавнее.

Лена снова отвернулась, но Даша продолжала неуверенно на нее смотреть.

– А я? Меня ты уважаешь?

– Ты задаешь лишние вопросы, – не думая, спокойно ответила та.

– А Таня? – помолчав, спросила Даша, сама толком не понимая, о чем спрашивает.

– Что Таня? Таня молодец, такое уж мое мнение. Держится хорошо. Но в друзья ее все-таки не запишешь.

Даша не рискнула спрашивать, что Лена думает на этот счет относительно нее.

Они дошли до ларька, купили пиво и пошли дальше по дворовой асфальтированной дороге.

Лена умелым движением открыла бутылку:

– Так ты точно сегодня не пойдешь?

– Нет. Я спать. Завтра в школу.

– Ну ладно, – голос Лены был равнодушным, – Как знаешь. Без тебя обойдемся.

Даше стало неприятно от того, что Лена так просто может без всех обойтись, и она решила переменить тему.

– А как же Олег? – Даша перебирала пальцами бутылку, так и не открыв ее.

– Какой Олег? А, этот. А что с ним?

– Ну, он же, вроде, тебе замуж предлагал?

– Ну предлагал. И что?

– А что не согласилась?

Голос Лены снова стал насмешливым:

– В четырнадцать лет?

Даша слегка замялась:

– Нет, потом. А пока просто – с ним быть.

Лена усмехнулась и отпила из бутылки, по-прежнему не глядя на Дашу:

– А зачем?

Даша была в некотором замешательстве.

– Как? А тебе разве не хочется… отношений?

– Зачем они мне? Проще надо быть, Даша, проще. Я пока погуляю. Когда захочу, тогда и заведу отношения.

– А Олег? Он будет ждать?

– Почему Олег? Таких Олегов миллион.

Даша не нашла, что ответить.

Лена весело посмотрела на нее:

– Дашка, надо веселиться! Я молода и свободна! Мне весело! Все это-удовольствие. Расслабься! Посмотри на меня – мне хорошо!

Даше действительно всегда хотелось, чтобы ей было хорошо, как Лене.

– Лен, пойдем на скамейку. Посидим. Устала я.

– Устала? – Лена засмеялась, – Ну пойдем, пойдем. Устала она. Кому потом ночью спать, а кому и на работу!

4

В школьном классе все было как и в любом другом – обычно, ничего особенного. Множество детсковатых лиц – одни усердные, сосредоточенные, другие ленивые, сонные, третьи веселые, озорные, другие же безразличные.

Взгляд молодой учительницы остановился на темноволосой девушке, раскрашенной и разодетой так, как будто она собиралась на дискотеку, а не на школьные занятия. Она сидела боком, свободно привалившись к стене, положив ногу на ногу, отчего задралась короткая юбка. Лицо ее было каменно. Серые глаза, которые были едва видны от обилия косметики, не выражали ничего.

Взглянув в классный журнал, где напротив фамилии этой девочки были обозначены одни буквы «н» – отсутствие, она снова посмотрела на нее и решила не трогать. Лучше попозже.

Даша сидела, развалившись развязно, равнодушно – как учила Лена, и разглядывала окружающих ее людей. Она сидела на предпоследней парте, и рядом с ней место пустовало, не было никого.

«Все такие веселые, беззаботные», – думала Даша, – «Все такие… дети. И им так хорошо, у них нет проблем. А я явно здесь выделяюсь, мне тут не место.»

Девушка сидела и не могла понять, что она чувствует – то ли презирает их всех, ставя ниже себя, то ли завидует, желая быть такой, как они – веселой и беззаботной. Она понимала, что выглядит здесь изгоем, напоминая, наверно, волчонка. Никто не садился с ней рядом и не подходил поболтать – она была никому не нужна, и ей был никто не нужен. Даша общалась только с Таней и Леной, но сегодня их не было в школе.

Хочет она быть такой, как они, или не хочет?

Серые глаза подернулись дымкой, девушка задумчиво оглядывала окружающие ее лица – по очереди, от нечего делать. В конце концов взгляд ее остановился и замер на одном человеке. Высокий парень, худоватый, чуть сутулый, сидел в ряду напротив на третьей парте – ровно посередине, склонив темноволосую голову над тетрадкой.

Даша улыбнулась Андрею, хотя лица его ей почти не было видно. Но улыбка эта была настоящая, не автоматическая и не наигранная. Он давно нравился ей, и в эти редкие минуты, когда они виделись, Даша теряла всю свою артистичность, она робела и не знала, как себя вести. Вот и сейчас, глядя на него, сердце ее билось часто-часто.

На мгновение она перевела взгляд на девушку, которая сидела с Андреем за одной партой. Света была никакая, совсем обычная, и, по мнению Даши, ни в какое сравнение с ней не шла, но она почувствовала укол ревности. Угрюмо поглядев на Свету, она снова перевела взгляд на Андрея, и на душе опять потеплело, отчего она снова расплылась в улыбке. Почувствовав взгляд, Андрей обернулся, нашел взглядом ее и улыбнулся тоже, отчего Даше стало совсем хорошо. Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом он отвернулся обратно, не переставая улыбаться. Улыбка его была какая-то нежная, и по телу Даши разлилось блаженство, где-то внутри что-то задрожало и закололо, но это было приятно, и глаза Даши перестали быть бесстрастными – теперь это были глаза юной девушки, влюбленной и счастливой из-за этой влюбленности.

В такие минуты она не была обольстительной Дарьей, шикарной, вызывающей соблазнительницей, которая так притягивала мужчин – она была просто Дашкой, обыкновенной четырнадцатилетней девчонкой с симпатичным личиком, которой так хочется понравиться мальчику, так хочется первой юной любви. И в глубине души что-то подсказывало ей, что так и должно быть.

После урока Даша собиралась медленно – слишком блаженно было на душе, слишком хорошо, несмотря на то, что Андрей уже вышел из класса – впрочем, подарив ей на прощание улыбку.

Торопиться никуда не хотелось. Сейчас Даша действительно чувствовала себя милой девочкой, школьницей, у которой на душе легко и беззаботно.

– Даша?

Девушка подняла глаза на подошедшую, и взгляд ее стал угрюмым. Это была Света, та самая невзрачная Света, и Даша снова ощутила ревность, но вместе с тем удивление – обычно никто не решался подходить к ней. Она с вызовом посмотрела в тусклые глаза непонятного цвета, больше всего напоминающие, вероятно, карие, которыми обладала собеседница:

– Что тебе нужно, Света?

Та, казалось, пропустила мимо ушей грубый тон и добродушно улыбнулась:

– Давно тебя не видела. Может, прогуляемся сегодня?

– Что? – Даша опешила, но тут же собралась, – Я – с тобой? С чего это ты взяла, что я хочу с тобой гулять? Ты думаешь, мне это надо?

Лицо Светы посерело, улыбка сползла.

– А ты и правда злая, Даша, – тихо сказала она.

– А какая я должна быть? – Даша распалилась, – Если ты пристаешь ко мне с какими-то глупыми вопросами?

– Перестань, Даша. Ты ведь не та, какой хочешь казаться.

– Вот еще новость! А какой я хочу казаться, по-твоему?

Света внимательно посмотрела ей в глаза:

– Знаю я твои увлечения, Даша. Ты стала совсем распутной. Только тебе это надо, скажи? Ты ведь не такая.

Темноволосую девушку словно током передернуло. Голос ее тоже стал тихим, но при этом совсем злым:

– Ну-ка, объясни. Откуда это у тебя в голове взялись такие познания?

– Даша, – интонации Светы стали усталыми, – Да тебя насквозь видно. Сразу понятно, кто ты. Только ведь это только одна сторона. Это тебе ни к чему. Ты можешь быть другой.

Даша взорвалась. Тело ее напряглось, глаза теперь смотрели ожесточенно, уставленные прямо в Свету:

– А ты кто такая, Света? Кто ты, что думаешь, что вправе указывать мне? Ты решила читать мне нравоучения? Возомнила себя самой умной, да? Будто ты все про меня знаешь? Уходи!

– Даша…

– Уходи! У тебя слишком много мыслей в голове, если ты останешься, я могу их и выбить. Так что лучше иди.

Бросив разгневанный взгляд, Света резко развернулась и возмущенно ушла.

Темноволосая девушка глубоко вздохнула и небрежно пригладила рукой разметавшиеся волосы – не то что бы для того, чтоб поправить их – скорее, чтобы успокоиться. Постояв с минуту, она взяла себя в руки и обратила внимание, что в классе уже никого нет, только молодая учительница сидит за столом и осторожно наблюдает за ней. Даше стало неприятно, что она видела эту сцену, и девушка подхватила свою сумку, собираясь выйти из класса, но это ей не удалось.

– Даша.

Девушка хмуро оглянулась на учительницу и замерла в нерешительности.

– Присядь, пожалуйста.

Поколебавшись, девушка подошла поближе.

– Вы знаете, я, на самом деле, тороплюсь…

– Садись, садись, – учительница смотрела на нее чуть строго, но участливо. Заглянув в ее добрые глаза, невозможно было сердиться. На вид ей было лет двадцать пять или даже меньше, добрая и молодая, и при этом очень рассудительная, она не вызывала никаких отрицательных эмоций, но разговаривать Даше сейчас не хотелось.

– Даша. Проблемы?

– Нет, нет, что вы…

– Поговорим? – голос ее был ровный и уверенный, ей тяжело было возразить.

– Вы знаете… – Даша замялась, – Виктория Алексеевна, я правда очень спешу.

– Виктория Юрьевна, – спокойно поправила ее учительница.

– Простите… Виктория Юрьевна, я не хотела вас обидеть, право слова, я, честно говоря, случайно… Я…

– Давай без театра, ладно?

Даша тяжело вздохнула и села на стул возле первой парты, ближайшей к учительскому столу.

– Извините. Я правда не хотела…

– Во-первых, – начала Виктория Юрьевна, – я не обижаюсь. А во-вторых – просто почаще надо в школе бывать, как по-твоему?

– Наверное.

Даша смотрела в пол, смущаясь и прислушиваясь к интонациям учительницы, пытаясь понять, что та о ней думает, изредка поглядывая на нее украдкой, но по ее голосу ничего нельзя было понять, слишком ровным был ее голос, да светлые глаза спокойно поблескивали из-за очков.

– Делать-то что будем?

Даша словно очнулась:

– Делать?

– В журнале одни пропуски. Нормально, ты считаешь?

– Не очень, – девушка снова опустила глаза.

– Ну, а дальше-то что?

Даша снова взглянула на учительницу украдкой, и ей показалось, что той не хочется на нее ругаться, просто она правда за нее беспокоится и хочет помочь.

– Дальше… Я не знаю. А что дальше?

– Школу надо заканчивать? Хотя бы девять классов. А ты еще только в восьмом. Вылететь хочешь?

Даша слегка приободрилась:

– Сейчас только начало года! Времени еще много.

Виктория Юрьевна смотрела на нее в упор:

– До конца года ты можешь и не дотянуть. Четверть подходит к концу – ты в курсе? Много ли у тебя оценок? Чем грозит неаттестация, можешь себе представить?

Даша снова вздохнула.

Они немного помолчали. Темноволосая девушка смотрела в пол, и серые глаза ее не выражали ничего.

– Даша, Даша, – учительница покачала головой, теперь в ее голосе ясно чувствовалось участие, – Неужели все так сложно? Неужели ты правда считаешь, что то, как ты сейчас живешь – правильно? Подруги твои, сказать по правде – другое дело, от них можно ожидать…

– А что мои подруги? – перебила Даша, вскинув голову и уставившись собеседнице прямо в глаза.

– У них ветер в голове. Что с ними делать, я вообще не знаю. А ты неглупая девочка, с тобой можно поговорить, ты больше понимаешь.

– Почему вы так думаете?

– Это видно. Но в то же время им проблемы решать проще, чем тебе.

Даша взвилась:

– Чем я хуже?

– Ничем. И прекрати, пожалуйста, меня перебивать. Им проще, потому что они хитрее. Наглее. А ты не такая. И я не говорю, что это плохо. Берись, Даша, за ум. Пока он у тебя еще есть.

Девушка грустно улыбнулась:

– Вы, Виктория Юрьевна, прямо психолог.

– Отчасти. То, что я объяснила – понятно?

Даша кивнула.

– У тебя сейчас урок, да? Кажется, история?

– Да, – Даша встала, одергивая юбку и подхватывая сумку на руку, – Виктория Юрьевна, я пойду…

– Хорошо. Даша, если что – подходи.

– Да-да, конечно, – она попятилась к дверям.

– Даша! Ты подумаешь о том, что я тебе сказала?

– Обязательно. До свидания.

Выскользнув за дверь, Даша снова вздохнула и посмотрела в окно. На улице накрапывал дождь. В глазах ее стояли слезы, отражающие серое небо за окном. Отвернувшись, она гордо вскинула голову и уверенно пошла по коридору, громко впечатывая каблуки в пол, потом завернула на лестницу, и, спустившись, вышла на улицу.

5

Дверь в квартиру открыла Лена. Слегка отпихнув ее плечом, Даша вошла, скинув со своих ног туфли так, что они покатились по полу, стукнув об линолеум каблуками. На ходу расстегивая молнию на куртке, она прошла в комнату.

Таня сидела на диване, согнувшись, уронив рыжую волнистую прядь на колено, и красила ногти, ловко зажав пузырек с лаком пальцами ноги, поставленной на край дивана. Войдя в комнату, Даша громко швырнула сумку на кровать, но Таня не подняла головы.

– Девочки, – лицо ее было слегка надменным, но в то же время каким-то умиротворенным, а голос звучал твердо, – Мы идем в клуб.

– Надо же, – вошедшая следом за Дашей в комнату Лена весело улыбнулась и постучала кулачком Даше по голове, – В этой голове иногда рождаются умные мысли.

Поведя плечом, Даша оттолкнула подругу и, даже не посмотрев на нее, скинула с себя куртку и сама села на кровать, небрежно развалившись.

Таня подняла голову и миролюбиво улыбнулась, посмотрев на Дашу:

– Мне нравится такой поворот событий. Что послужило его причиной?

– Ничего, – небрежно достав сигарету и устроившись поудобнее, Даша обратилась к Тане:

– Дома никого?

– Никого.

Кивнув, Даша закурила.

– Мне захотелось в клуб. Пора отдохнуть от всего.

Таня рассмеялась:

– Ученица! Устала? На каких хоть уроках была?

Даша нахмурилась:

– Черт его знает, на математике, кажется.

– И все?

– Да ну их всех.

– Похвально, – не переставая улыбаться, Таня продолжила свое занятие.

– Ну и отлично, – согласилась Лена, – Молодец, Дашка.

Даша оглянула обеих своих подруг:

– Значит, решено? Собираемся?

Таня снова подняла голову:

– Девочки, надо постараться выглядеть постарше, чтобы нас пропустили, – голос ее стал кокетливым, – Иначе придется решать эти проблемы так, как в прошлый раз.

Девушки рассмеялись.

– Не волнуйся, – задорно сказала Даша, – Я думаю, нас должны пустить, ведь нас там уже знают.

Даша курила, улыбаясь. В серых глазах ее было веселье.

6

Разноцветные огни, освещавшие танцпол, вспыхивали и гасли, вращаясь. Громкая музыка тяжелыми ударами обрушивалась на голову, истощая слух. Даша, одетая во все черное, легкую майку, короткую юбку, туфли на шпильках и колготки – все такого же цвета, как и ее волосы, неравномерно залитые лаком, и жирный слой косметики, окаймлявший ее глаза, была вся обсыпана блестками серебристого цвета, отчего походила на черную тень, мерцавшую в темноте, скользящую между объектами нетрезвой массы, изображая изящество. Сияние маленьких серебристых искорок отражалось в ее серых глазах, отчего они блестели и тоже казались серебристыми. Взгляд ее выражал пьяную задумчивость и вместе с тем какое-то заторможенное любопытство. Она пыталась танцевать, но ее нетрезвое состояние мешало ей попадать в ритм. Периодически она оглядывалась, ища на себе заинтересованные взгляды, и, находя, удовлетворенно и глупо улыбалась.

Споткнувшись и толкнув плечом какого-то парня, не сводившего с нее похабного взгляда, она прошествовала горделивой и почти прямой походкой к барной стойке, взобралась на высокий стул и, заказав какой-то коктейль, осушила сразу половину, отчего в голове еще больше закружилось, и задумалась. В глазах ее отражались яркие огни, но признаков здорового мышления в них прочитать было невозможно.

Тупо соскользнув со стула, Даша проскользила каблуком по полу и упала. Взвизгнув, она засмеялась. Бармен присвистнул.

Тут она увидела прямо перед своим носом незнакомую мужскую руку и, подняв голову, уверенно вложила в нее свою ладонь.

Молодой человек, которому на вид было около двадцати, взирал на нее сверху вниз холодно и властно. Поднявшись на ноги, Даша стала осматривать его лицо. Серо-зеленые глаза с густыми черными ресницами, тонкие, изящные черты лица, узкие изогнутые брови, каштановые, чуть с рыжиной вьющиеся волосы – вот и все, на что она успела обратить внимание, потому что он не собирался тратить время на разглядывания – сжав ее руку сильными пальцами, он пошел по направлению к туалетам и служебным помещениям, уверенно таща ее за собой. Глядя в спину незнакомца, Даша послушно ковыляла следом, прошла с ним за какую-то дверь, которую он за собой закрыл, и замерла в ожидании. Мысли ее были вязкими, она мало что понимала, но ей было интересно и весело. Молодой человек посмотрел на нее, лицо его по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и, бегло осмотрев его при электрическом свете, Даша поняла, что он хорош собой, несмотря на то, что кудрявые молодые люди были не в ее вкусе. Главное, он был старше, а ей всегда льстило, что взрослые молодые люди обращают на нее внимание.

Не говоря ни слова, парень прижал ее к стене и стал целовать, страстно и жестко, что пришлось Даше по нраву, и она обвила его одной рукой за шею. Тогда он, не отрываясь от ее губ, увлек девушку к окну, посадил на подоконник и прижал ее к себе так крепко, что ей стало трудно дышать, но ей это нравилось. Целуя, он бегло шарил по ее телу, стягивая колготки, что приятно будоражило ее. Дашу захлестнули восторг и наслаждение.

Не успела девушка опомниться, как все закончилось, и, небрежно отряхнувшись, парень ушел прочь.

Даша сидела на подоконнике, осознавая произошедшее. Она немного протрезвела и уже могла как-то думать. Умиротворенно вздохнув, она принялась одеваться, и с удовольствием отметила, что на подоконнике лежит бумажка в 500 рублей. С гордостью подобрав купюру, она сунула ее в карман юбки и, поправив волосы, вышла из туалета.

На танцполе ничего не изменилось. Замерев в нерешительности, Даша стала шарить взглядом по толпе, пытаясь высмотреть своих подруг, но в темноте было трудно различать лица и, пожав плечами, она нашла себе другое занятие – принялась искать себе жертву – молодого человека, попавшегося бы на ее удочку. Сегодня она уже доказала самой же себе, что привлекательна, и была очень этим довольна. Но на этот раз она хотела найти другое. Даша отрезвела, и теперь ей уже не хотелось коротких пустых вспышек, ей нужны были отношения. Она хотела найти нормального человека, жить хорошо, избавившись от влияния подруг и этой жизни, и доказать Тане и Лене, что может найти человека, который будет ее ценить и уважать. Она еще не забыла слова Тани о том, что ее работа не располагает к уважению, и ей очень хотелось показать, что она чего-то стоит. Хотя уже одного рассказа о том, что только что случилось, хватит для того, чтобы девчонки позавидовали ей, но это был отдельный случай, а Даше хотелось, чтобы они ей завидовали постоянно и прекратили наконец ее понукать.

Даша неуверенно пробиралась между танцующими людьми, внимательно вглядываясь в их лица в поисках объекта для своих действий. В конце концов она заметила молодого мужчину, который сидел со своим приятелем за столиком в углу, вертя в руке бокал с пивом.

Надев на себя обворожительную улыбку, она решительно подошла к столику и уселась на свободный стул рядом с ними, поставив локти на стол и подперев тыльной стороной руки подбородок.

– Добрый вечер, – сказала она наигранно сладким голосом.

Мужчина заглянул ей в глаза и радушно улыбнулся:

– Здравствуйте, красавица.

Даша улыбалась и в открытую разглядывала незнакомца. Он был еще молод, но все же намного старше ее, что нисколько ее не смущало – напротив, она находила в этом особую прелесть. Ему было, наверное, около тридцати или чуть больше, и он обладал приятной внешностью, хоть и совсем не походил на ее случайного знакомого, с которым она только что имела дело.

У незнакомца были довольно крупные черты лица, но мягкие, обходительные. Его карие глаза выглядели очень внимательными, нежными, на губах его парила легкая изящная улыбка, которая завораживала, очаровывая.

Его собеседник, на которого Даша даже не взглянула, не расценив его как интересный объект, встал из-за стола и неприятно усмехнулся:

– Я понял, Аркадий. Удаляюсь, чтобы не мешать тебе.

– Что ж, что ж, – Аркадий солидно пожал ему руку, но не поднялся со стула, а лишь поднял на него глаза, отчего в профиль они выглядели светлее, чем на самом деле, и казалось, что в прозрачном растворе размешали каплю коричневой краски, которая, блестев, давала о себе знать, и это казалось Даше красивым.

Проводив внимательным взглядом своего компаньона и убедившись, что он окончательно ушел, Аркадий снова повернулся к Даше и расплылся в своей очаровательной улыбке, отчего темные глаза его казались еще мягче и вызывали доверие.

– Простите, что заставил вас ждать. Позвольте мне представиться – я Аркадий. А как же зовут вас, моя юная красавица? Скажите, доставьте мне радость.

Дашу польстил такой поток красивых слов и, слегка смутившись, она ответила:

– Дарья.

– Прекрасно, – ответил Аркадий, протянув ей руку, – Это прекрасно: и вы, и ваше имя, – Даша подала ему дрожащую от волнения руку, постаравшись сделать это изящно, – … И ваша рука, – коснувшись губами тыльной стороны ладони девушки, Аркадий слегка замер, не сводя взгляда с ее глаз, и лишь затем отпустил ее пальцы, отчего в глазах его вспыхнуло что-то такое, что окончательно покорило Дашу, и, кокетливо поерзав, она уселась ровнее, с гордостью ощущая себя совсем взрослой и действительно прекрасной – настоящей женщиной.

Небрежно вскинув руку, она поставила ее на локоть, гулко стукнув по поверхности стола, и, опершись щекой о кисть и выставив вперед ногти разной длины, окрашенные в черный цвет, и пошевелив пальцами, приковав взгляд Аркадия, принялась смотреть ему в глаза – твердо, вызывающе, и ей казалось, что огонь ее глаз сливается с ярким пламенем глаз его, отчего они становятся единым сиянием, одним, несмотря на то, что глаза их были разного цвета, и возраст их явно различался.

«Это ничего страшного», – подумала Даша, – «Я достаточно взрослая, чтобы иметь высоковозрастного ухажера. И достаточно красива, чтобы он меня полюбил. И я докажу девчонкам, что я могу сделать так, чтобы он был полностью мой, что они неправы в том, что говорят, будто я не смогу найти человека, который бы меня уважал и видел бы во мне девушку, а не проститутку.»

По-прежнему глядя ему в глаза, она улыбнулась еще шире, отчего взгляд его скользнул по ее губам и снова поднялся к глазам, и краешки рта его тоже слегка растянулись.

«Он попался», – удовлетворенно подытожила Даша, и в этот момент он снова подал ей руку, и она снова ответила ему, уже гораздо увереннее, и он решительно поднял ее от стола.

– Пойдемте, красавица. Я надеюсь, вы не против прогуляться, Дарья?

Даша пренебрежительно оглядывалась по сторонам, театрально взмахивая темными ресницами, пытаясь найти в толпе своих подруг.

– Нисколько.

Накинув пиджак, висевший на спинке стула, Аркадий притянул ее ближе:

– Мне кажется… вы кого-то потеряли?

– Нет, что вы, Аркадий, – она снова заглянула ему в глаза, – Это абсолютно ничего не значит. Я с радостью прогуляюсь с вами.

– Надеюсь, вас не ждет тут где-нибудь какой-то молодой человек? – осведомился Аркадий. Тон его был слегка тревожным, но в глазах его читалась насмешка.

– Нет, Аркадий, – уверенно сказала Даша, – Вы знаете – сейчас пошли такие молодые люди, даже не пригласят девушку в кафе! Просто ужас.

– Пойдемте, Дарья, – насмешка глаз засквозила и в его голосе, – Я с удовольствием свожу прекрасную девушку в кафе.

Даша еще раз оглянулась, но не увидела ни Таню, ни Лену, и они пошли к выходу. Даша испытывала гордость и ступала уверенно и с достоинством, высоко задрав голову.

Перед выходом на лестницу мужчина вдруг неожиданно приобнял девушку одной рукой, крепко прижав ее к себе, отчего она резко вздрогнула и замерла.

– Не волнуйся, котенок, – сказал он ласково, но даже как-то почти жутко – тихо, чуть касаясь краешками губ Дашиного уха и обдавая его горячим дыханием, отчего внутри нее все задрожало и сжалось, – Все будет просто чудесно.

Даша нервно сглотнула, боясь пошевелиться, и Аркадий, убрав руку с ее талии, сжал пальцы ее тонкой кисти и повел вниз по ступенькам.

7

Черноволосая девушка сидела, облокотившись на парту и привалившись спиной к стене. Одетая в вызывающе открытую кофту и очень короткую юбку, она сидела, перекинув ногу на ногу, отчего бросались в глаза ее тонкие высокие каблуки на сапогах до колена. Судя по всему, правила, касающиеся внешнего вида, который полагалось иметь в школе, никогда не затрагивали ее внимания. Впрочем, было видно, что школа не интересует ее вообще – об этом свидетельствовала и пустая страница тетради, и кончик ручки, который девушка задумчиво сжимала в зубах, перебирая другой ее конец пальцами, и взгляд в окно, что не укрылось от внимания престарелого учителя, который, оглядев Дашу, лишь вздохнул и более не обращал на нее внимания.

Серые глаза девушки смотрели в окно, и взгляд ее выражал мечтательность. Черные волосы были залиты лаком, глаза были густо накрашены таким же черным цветом, в ушах болтались большого размера серьги в форме колец, тоже черные, как и бусы на шее Даши, что смотрелось на ней нелепо, а на губы, чуть подрагивающие в такт каким-то мыслям, был наложен толстый слой ярко-красной помады. Вокруг нее клубился запах духов – настолько резкий и настолько сильный, что даже Таня, сидевшая рядом, одетая и накрашенная куда скромнее Даши, что обычно было ей не свойственно, слегка ежилась.

Таня сидела со скучающим видом, склонив голову над тетрадкой, отчего рыжая прядь волос ее падала на страницу, и периодически что-то записывала ровным почерком. Временами она бросала взгляд на спину засыпающей Лены, сидящей спереди – просто так, от нечего делать, а порой лениво переводила взгляд на Дашу, и в голубых глазах ее вспыхивал интерес.

– Ты что, пришла сюда в окно глядеть? – не выдержав, раздраженно спросила она у Даши.

Та медленно перевела взгляд с окна на подругу:

– А что ты имеешь против? Почему нет?

– В окно ты можешь смотреть и дома, – так же резко ответила Таня и отвернулась.

С минуту Даша удивленно разглядывала ее, а потом холодно бросила, снова подняв глаза на окно:

– А что, Таня, ты так хорошо разбираешься, о чем тут сейчас речь идет? Это интересно?

– По крайней мере, я знаю, какой сейчас предмет, – процедила та сквозь зубы, по-прежнему не поворачиваясь, – А ты куда так вырядилась? Словно не в школу пришла, а… Проблем хочешь нажить?

Даша снова опустила глаза на Таню и догадалась, почему подруга сердится, отчего самодовольная улыбка приподняла уголки ее губ. Она завидует! Даша сейчас выглядит куда более привлекательно, чем Таня – усталая, с синяками под глазами, одетая в простую одежду, не выделяющаяся сейчас ничем, кроме яркого цвета волос, и это раздражает ее горделивую подругу. К тому же, у Даши теперь все прекрасно – так прекрасно, как Тане и Лене и не снилось. Правда, они пока об этом не знают, но скоро узнают, непременно.

Урок закончился, и, кинув тетрадь в небольшую черную сумку, Даша встала с места.

– Пока, девочки, – сказала она самодовольно, – Мне нужно бежать.

– Ты куда это собралась, а? – властно спросила Таня, с вызовом уставившись Даше в глаза.

Даша выдержала этот взгляд, загадочно улыбаясь:

– Дела, дела… По всякому бывает. До скорого, мои хорошие. Увидимся!

– Пока-пока, – беззаботно бросила Лена, собирая вещи в сумку.

Таня не ответила, и, весело улыбнувшись, Даша изящно выскользнула из класса, не заметив на себе взгляда Андрея, и направилась к выходу, стуча каблучками. Но шла она не очень быстро, чтобы подруги успели увидеть, куда она направилась.

Так и получилось – девушки вышли на школьное крыльцо в тот момент, когда Даша целовала ожидавшего ее на улице взрослого симпатичного мужчину, который одной рукой держал солидный букет цветов, а другой обвивал совсем молоденькую по сравнению с ним девушку за талию.

– Так-так, – медленно произнесла Таня, – Птичка взмахнула крылышками и подумала, что уже научилась летать.

Оторвавшись от девушки, мужчина открыл перед ней дверцу ярко-красной двухместной иномарки, и они уехали.

8

– Ты так прекрасно выглядишь, моя юная красавица, что у меня просто нет слов.

Аркадий не сводил с Даши внимательного взгляда, отчего она немного смущалась и от волнения пила большими глотками шампанское из бокала, пытаясь унять свою дрожь.

Они сидели в небольшом ресторанчике, где все было Даше вновь, все казалось удивительным и необыкновенно будоражащим, располагавшим к интимному общению. Она никогда раньше не была в подобных местах, и все внутри нее дрожало и переворачивалось от восторга.

«Я сижу в настоящем ресторане со взрослым обаятельным мужчиной! Ужас, вот бы Таня и Лена увидели! Он поит меня шампанским, дарит цветы и возит на красивом автомобиле! Он ценит меня. Не доказывает ли все это, что я уже действительно взрослая? И то, что вполне способна иметь настоящие отношения с потрясающим человеком, который будет меня любить, а не то, что говорили Таня и Лена? Хотя неудивительно, что они так сказали, им и не светит такое, куда им до меня.

«Перестань же дрожать! Дура!»

Мысли беспокойно роились в Дашиной голове, подогреваемые шампанским, подстегиваемые стуком ее собственного сердца.

Собравшись с духом, она сделала свой голос спокойным и сладким, как делала уже много раз ранее.

– О, благодарю, мой дорогой, но боюсь, что я не куплюсь на такую грубую лесть.

– Лесть? – он приподнял брови, – Дарья, милая, мне кажется, ты обо мне плохо думаешь.

– Что ты! Просто, наверное, весьма странно смотрится, что такой солидный мужчина ухаживает за такой маленькой девочкой.

– Ты удивительно прекрасная маленькая девочка, – слегка нагнувшись, он приблизил свое лицо к ее, отчего щеки ее порозовели, – Как дела в школе у моей маленькой девочки?

Даша открыла рот, собираясь ответить, но резко ощутила его руку на своем теле и выдохнула другое:

– Аркаша! Что ты делаешь? Здесь много людей. Плохой мальчик.

– Тогда поедем ко мне, где никого нет, – выдохнул он ей уже в ухо, обжигая своим дыханием, как тогда, в клубе, отчего кожа девушки покрылась мурашками, и что-то внутри сладко заныло, – Немедленно.

– Будет исполнено, – игриво сказала она, стараясь скрыть волнение, – А шампанское?

– Брось, я тебе еще куплю.

«Я счастлива», – в голове Даши кружилось, то ли от шампанского, то ли от радостного возбуждения; руку ей сжимала надежная рука мужчины, выводившего ее из зала, – «Я счастлива.»

9

Яркие лучи позднего осеннего солнца били в окно. Слегка щурившись, Даша, в одной длинной майке, с растрепанными волосами и босая, стояла на кухне перед плитой, тупо перебирая чужие кастрюли.

«Наверное, когда существуют нормальные отношения, женщина по утрам готовит мужчине завтрак? Интересно, а как это делается?»

Даша совсем не привыкла к домашней работе, как, собственно, вообще не привыкла бывать дома, и сейчас не знала, что делать. Она еще раз в замешательстве оглядела кастрюли и сковородки, когда ей на помощь явился Аркадий.

– Не мучайся, любовь моя, – заявил он, появившись неожиданно и обняв ее за плечи со стороны спины, – Я все сделаю.

Даша не стала спорить, порадовавшись про себя, что все обошлось.

– Доброе утро, – повернувшись, она поцеловала его, и он выпустил ее из своих объятий, а она налила чай, чтобы хоть как-то продемонстрировать женскую инициативу, и уселась за стол, с восхищением и некоторой растерянностью наблюдая, как Аркадий ловко орудует кухонными принадлежностями, готовя завтрак.

Опустив голову, Даша отпила из чашки. Она давно заметила – если смущаешься, можно попить чего-нибудь или закурить – сразу станет лучше.

Даша закурила.

Взгляд ее упал на фартук, висевший на стенке на крючке.

– Аркаша? Я думала, ты живешь один.

Оторвавшись от плиты, он оглянулся на девушку и проследил за ее взглядом:

– Это мамин, – он снова отвернулся, и на лице его заиграла странная улыбка, которая не понравилась Даше, – Она иногда приходит ко мне. И готовит мне завтрак.

– Завтрак? – что-то в выражении его лица было неприятно девушке, но она не могла понять, что; слова застряли у нее в горле, и она поколебалась, – Аркадий, почему ты так улыбаешься?

Голос его стал необычно певучим. А глаза чуть сузились в иронии:

– Я просто вспоминаю маму и ее завтрак.

Даша покосилась на него, но не поняла, в чем дело, и решила не уточнять.

Через несколько минут они уже ели блюдо из яиц с какими-то добавками и салаты, и Даша дивилась, как же быстро и вкусно делает все ее Аркадий.

«Идеальный муж», – подумала она и сама же испугалась своих мыслей, – «Муж?»

Аркадий отвлек ее от размышлений, отчего девушка вздрогнула:

– Дашенька, золотко, скажи мне, когда ты в последний раз была в школе?

– Ты решил стать моей мамой? – по своему голосу Даша сама не поняла, выражают ли ее эмоции иронию или раздражение.

– Нет, девочка, просто мне показалось, что из-за меня ты забросила учебу. Это так? Мне не хочется быть причиной твоих неприятностей.

Даша весело улыбнулась:

– Да ладно! В школе вообще нечего делать, если хочешь знать. Вон Таня и Лена все время журят меня за то, что я хожу туда чаще них. Им кажется, это абсолютно не нужно, и, наверное, они правы.

– Таня и Лена? А это кто – твои школьные подружки?

– Ну… В общем, да, – замявшись, Даша хотела было добавить что-то еще, но так ничего и не сказала.

– И что же, они столь же прекрасны, как и ты?

Голос Даши стал приторно-сладким:

– Милый, ты считаешь, что может быть кто-то, столь же прекрасный, как и я?

Засмеявшись, Аркадий погладил ее по голове, слегка пригладив взъерошенные волосы:

– Моя скромная малышка!

Вообще, в глазах его всегда горели насмешливые искорки, которые становились то ярче, то тускнее, и, глядя Аркадию в глаза, Даша терялась, когда задумывалась об этом, не зная, как их расценивать. Больше всего она склонялась к варианту, что Аркадий – неисправимый оптимист, да это и можно понять – как можно грустить, когда ты взрослый обаятельный мужчина, ты красив и умен, да еще и богат, что крайне приятно. И когда к тебе по утрам приходит мама готовить завтрак… Из-за чего тут грустить? К тому же, Даша надеялась, что ее появление добавило в его жизнь смысла и красоты. Он был одинок, а теперь у него появилась девушка, которая его любит! Ведь она его любит? Хотя Даше было не совсем понятно, как такое сокровище могло быть одиноко.

– И все же, Дарья, вернемся к поставленному мной вопросу. Будьте любезны сказать, моя прекрасная леди, когда вы в последний раз были в школе?

Дашу всегда восхищало то, как он формулирует свои мысли, и она была готова отвечать на все его вопросы, только бы он говорил с ней.

Был с ней.

Любил ее.

– Я думаю, где-то неделю назад. С тех пор как мы познакомились, мне не до учебы. Но тебе не следует беспокоиться.

Иногда Даша спохватывалась и старалась говорить красиво, чтобы хоть как-то соответствовать ему, но у нее это слабо получалось.

– Я полагаю, страшного тут ничего нет. Знакомство с тобой раскрыло во мне необыкновенное трепетное чувство, которое, поверь мне, важнее, чем школа.

– Ты недооцениваешь всю важность образования, моя дорогая. И даже не сколько обучения, сколько талантов, рвений, потребностей души. Тебя когда-нибудь кто-нибудь спрашивал о том, что ты планируешь делать дальше?

Даша глубоко вздохнула.

– Понятно. И что ты надумала? Если ты не осознаешь, кто ты в этой жизни, не будет ничего. Где же ты будешь работать? Я имею ввиду нормальную работу, Даша.

Девушка насторожилась:

– Что ты имеешь ввиду?

– Ничего, – голос его моментально преобразился из жестковатого в елейный, – Я говорю про работу по призванию. Тебе надо найти призвание, моя юная красавица.

Даша набралась смелости:

– А где работаешь ты? Ты проводишь много времени со мной, когда же ты успеваешь делать что-то другое?

– Видишь ли, моя любовь, я искусствовед. Я имею много домашней работы. Я испытываю истинную страсть к литературе определенной категории. Но есть у меня еще увлечение – театр. Театр – это просто необыкновенно.

– Вот как? Значит, ты артист?

– Ну, вроде того. Я в основном занимаюсь литературой. А театр – это так, – Аркадий странно усмехнулся, – Любительское.

Даша снова озадачилась, но ничего не сказала.

– А какие книги ты любишь?

Аркадий задумчиво потер выбритый подбородок, вскинув глаза вверх и замерев с вилкой в руках.

– Я даже не знаю, как тебе объяснить, милая, чтобы ты поняла… Ну, ты читала когда-нибудь Шекспира?

– Шекспира? – Даша замялась, – Ну… Я… Слышала о таком.

– А Гете?

– Гете? – она замялась еще больше, – Я… Я читала Пушкина!

Аркадий засмеялся и, подойдя к Даше, потрепал ее, приобняв:

– Глупая, глупая ты моя девочка.

Даша прижалась к нему, и он слегка пощекотал ее:

– Маленькая девочка, что тебе подарить? Ведь маленькие девочки любят подарки?

Даша взвизгнула и попыталась вырваться.

– Может быть, шоколадку? – он продолжал тормошить ее.

– Эй! Прекрати!

– Или игрушку?

– Аркаша!

– Или кофточку?

– Хватит! – она попыталась его отпихнуть.

Он успокоился и посмотрел ей в глаза:

– Да, наверно, кофточку. Пожалуй, ты уже доросла до такого взрослого подарка.

Даша снова крепко прижалась к нему, не вставая со стула, уткнувшись носом ему в живот и закрыв глаза, наслаждаясь его теплом.

«Нет, конечно, он меня любит! Он не может меня не любить. Это просто невозможно.»

10

– Дашка, прекрати валять дурака! – голос Тани был жестким и вызывающим, – Может, ты нам все-таки что-нибудь расскажешь?

Даша, глядевшая в окно с четвертого этажа Таниной квартиры, за которым накрапывал дождь, и было холодно и промозгло, повернулась и посмотрела на подругу как бы сквозь нее, взгляд ее был мечтательным и миролюбивым.

– О чем ты? Ничего особенного не происходит.

– Перестань! Меня это раздражает, ты же знаешь.

– Ничего необычного, только то, что должно было быть.

– Даша, – взгляд Тани метал жесткие холодные молнии, но она взяла себя в руки, и, вздохнув, отвернулась к зеркалу и принялась сосредоточенно красить ресницы ярко-зеленой тушью, голос ее стал ровным, – Ты пропадаешь, не ходишь в школу две недели и не звонишь, целуешься с какими-то незнакомыми мужчинами и прыгаешь в иномарки, и носишь новую дорогую одежду, и все это – ничего необычного? Перестань прикидываться, ты знаешь, о чем я говорю. Понимаю, ты напала на золотую жилу, плохого ничего в этом, конечно, нет, но не хочешь ли ты с нами поделиться? Ты ничего не говоришь, Даша. Ты зазналась.

– Зазналась? – мечтательное выражение не сходило с лица девушки, – Отчего же зазналась? Я всего лишь получила то, что так хотела и, что, я считаю, заслужила – любовь мужчины, который покорил мое сердце.

Таня насмешливо посмотрела в глаза Дашиному отражению в зеркале:

– Любовь? Ты считаешь, девочка, что ты получила любовь? Это глупо. С твоей стороны я, по-моему, слышу уже не в первый раз, что кто-то там покорил твое сердце.

– Это все была чепуха, – Дашино лицо по-прежнему светилось, но Таня уже не смотрела на нее.

– А как же Макс?

Макс… Даша вспомнила Макса – высокого симпатичного паренька ладного телосложения, который учился в их школе на класс старше, в которого она была глубоко и безответно влюблена пару месяцев. А потом он ушел из их школы в училище… И на арену вышел Слава – обаятельный клиент лет двадцати, с которым она была всего лишь одну ночь, но этого хватило, чтобы потом она отчаянно тосковала по нему все лето.

– Это было глупо, Таня. Не считается.

– Вот как? Совсем недавно ты считала иначе. Хорошо, а Слава?

«Да-да, тот самый.»

– Тем более глупо. Это все было несерьезно.

– А теперь серьезно? – в Таниных интонациях чувствовался сарказм.

– Конечно, – голос Даши был уверенным, настроение ее испортилось.

– Так, Даша? – Таня засмеялась, глядя в зеркало, было видно, что ее это забавляет, – А в чем же разница?

– Как это в чем? – Даша начала заводиться, – У меня не было с ними нормальных серьезных отношений, а с Аркадием, – на имени мужчины она сделала особый акцент, и сквозь гнев ее послышалась гордость, – Все совсем по-другому.

– Смешная ты, Дашка, – докрасив один глаз, Таня очень внимательно осмотрела его и принялась за второй, – И глупая, ну на самом деле. Что касается его стороны – ну неужели ты правда думаешь, что нужна ему? Ты всего лишь маленькая девчонка, возомнившая себя женщиной, а он взрослый мужик. Интересно, а с друзьями своими он тобой не делится?

– Он у меня один! – оскорбилась Даша.

– Да, а ты у него?

– Таня! Перестань, он любит меня!

– А что, ты знаешь, что одна? Ты что, спрашивала?

– Таня!

– А сколько ему лет, можно узнать, Даша?

Даша сделала глубокий вдох и выдох.

– Двадцать девять.

– Двадцать девять? – Таня сосредоточенно изучала второй глаз, – И что, значит, это, по-твоему, мало? Я же говорила, Даша, что ты зазналась. А он знает, что тебе тринадцать?

– Таня, но мне четырнадцать!

– Извини, просто выглядишь ты не больше чем на тринадцать.

– Таня!

– Да ладно. Так он знает?

Даша вздохнула, уткнув голову в колени, которые обнимала, сидя на широком подоконнике.

– Да, Таня, он знает. Но это абсолютно ничего не значит, потому что он любит меня.

– Любит! Даша, не будь такой глупой. Ты для него всего лишь маленькая забавная игрушка, и очень скоро он тебя бросит, ты уж помяни мое слово.

Резко соскочив с подоконника, Даша уставилась на Таню, взгляд ее пылал. Щеки ее раскраснелись, а руки мелко дрожали.

– Ты просто мне завидуешь! Ты завидуешь, потому что у меня есть любимый мужчина, а у тебя никогда такого в жизни не было! Ты говорила, что мне не найти любовь, которую я так хотела, что никто не будет ценить и уважать меня, а теперь видишь, что это не так, поэтому так говоришь!

– Завидую? Да, Даша, я тебе завидую, – Таня оставалась спокойна, она рассматривала себя в зеркале. Осмотрев наложенный макияж, который сегодня даже не портил ее, она принялась расчесывать свои волнистые рыжие волосы, спадающие по плечам, – Завидую, но вовсе не потому, что он тебя так сильно любит, потому что это полный бред, а потому, что он богат и осыпает тебя роскошью. Ведь он богат, я правильно понимаю?

– Да, он богат. Но дело совсем не в этом!

Таня наконец соизволила посмотреть на подругу:

– Ах, Даша, и почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят?

– Потому что ты говоришь все это нарочно! – Даша метала серые молнии, – Лена! – она подскочила ко второй подруге, – Почему ты молчишь? Почему не скажешь ей, Лена?

Лена развязно валялась на диване, откинувшись спиной на подушки, небрежно перекинув ногу на ногу. Глаза ее были, как всегда, густо накрашены, но сейчас тушь ее была размазана, что, похоже, нисколько ее не волновало, взгляд ее был мутным. Неаккуратно окрашенные в малиновый цвет волосы, среди которых виднелись светлые крашеные пряди и темные – натуральные, были взъерошены, она теребила их одной рукой, второй же расслабленно держала сигарету.

– Что? – Лена глупо улыбнулась, пытаясь рассмотреть Дашу.

– Даша, что ты от нее хочешь, разве ты не видишь, что она пьяна? Ей очень понравился наш последний улов, до сих пор отойти не может.

– Не расстраивайся, мой утеночек, – проговорила Лена слащавым голосом, за которым, было видно, ничего не стояло – она с трудом могла говорить и, похоже, слабо понимала, что она произносит и вообще о чем речь, – Все будет хорошо.

– Лена, ты вошла в роль! – возмутилась Даша, – Ты сейчас разговариваешь со мной!

– Да? – Таня насмешливо повела бровью и снова принялась рассматривать в зеркале свои волосы, – Это называется разговаривать? Да ты посмотри на нее! Разве она может говорить?

Лена хихикнула, и Даша отвернулась от подруг с отвращением и отчаянием.

– Дашка, прекрати переживать, это не имеет смысла. Будь взрослей.

Зазвенел Дашин мобильный телефон, и девушка, театрально встряхнув блестящими волосами, подняла трубку.

– Правда? – ворковала она, – Милый, какой неожиданный сюрприз! Да, я рада, сейчас я приду.

Изящно захлопнув телефон-раскладушку, подаренный Аркадием, девушка положила его в сумочку и, неспеша застегнув молнию на ней, направилась к выходу.

Таня попыталась что-то сказать, но подруга перебила ее.

– Всего хорошего, – пропела она с надменным видом, приподняв брови и чуть опустив ресницы, – Я пойду, меня Аркаша ждет. Он так соскучился.

– Дашка!

Хлопнув дверью, Даша ушла.

11

Красная иномарка со скоростью мчалась по загородной трассе. За рулем, небрежно управляя машиной, сидел молодой мужчина приятной наружности, одежда его была проста, но было видно, что она дорогая. Рядом, на соседнем сидении, сидела девочка, почти ребенок, с гордостью изображавшая из себя взрослую. Вечернее платье черного цвета было ей великовато, черные волосы были обстрижены довольно коротко – стрижка была профессиональная, но совсем не шла ей, а потому выглядела нелепо. Лицо ее было сильно накрашено, но все-таки под очень жирно покрытыми тушью ресницами можно было разглядеть серые глаза, которыми она с интересом и восторгом оглядывала все вокруг. Она ехала, высунув голову из окна, несмотря на холодный, почти зимний воздух, отчего уши ее покраснели, а волосы трепал ветер. Одной рукой она придерживалась за край открытого окна, и пальцы ее, с неровными ногтями и местами ободравшимся черным лаком, тоже начали краснеть.

Даша щурилась на ветру, отчего глаза ее слезились, и косметика слегка смазалась, развевающиеся волосы то и дело прилипали к влажным накрашенным губам и слипались от помады.

Даша смотрела в окно и не могла насмотреться на мелькавшие за ним деревья, покрытые инеем и последней замерзшей листвой. Сердце ее быстро стучало от восторга: она едет на переднем сидении машины рядом с Аркадием, и они мчатся мимо леса в его загородный дом!

Щеки и уши щипало, из глаз текли слезы, отчего девушка постоянно моргала, но не отнимала головы от окна.

– Ласточка, простудишься, – ласково заметил Аркадий, и Даша высунула растрепанную голову из окна, изобразив кроткое послушание, улыбнулась и подожгла сигарету, с трудом удерживая ее в заледеневших пальцах. В салон машины дуло, волосы разлетались, сбиваясь на одну сторону, дыхание перехватывало, и курить было неудобно, но Дашу это не волновало, она сидела и курила, вальяжно откинувшись на спинку кресла, поглядывая то на Аркадия, то за окно. Она молча улыбалась – так радостно было у нее на душе, что она не могла сидеть без улыбки. Еще бы! Она – красивая женщина, и отправляется на настоящую взрослую прогулку. Даша чувствовала себя порочной красавицей, самоуверенной обладательницей самого лучшего мужчины, очаровательной любовницей потрясающего человека. Даша снова посмотрела на Аркадия: или женой?

«Это волшебно», – Даша стояла посреди большого помещения, с изумлением разглядывая множество дверей, лестниц, окон, ковров и предметов мебели, – «Это поразительно. И как люди могут считать такой дворец дачей?»

Она осторожно поднялась по лестнице, почему-то стараясь ступать очень тихо и оглядываясь совсем как ребенок. У окна второго этажа, окаймленного бежевыми занавесками, расшитыми золотыми цветами, Даша остановилась. Некоторое время она смотрела на лес, уже начавший леденеть и покрываться белой порошей.

«Островок цивилизации в лесном царстве. Нет, целый остров!»

Тихо заглянув в одну из комнат, она увидела большую кровать, застеленную пушистым пледом и усыпанную подушками разных форм коричнево – золотистых тонов. Войдя внутрь и притворив за собой дверь, она прыгнула на кровать, которая мягко спружинила и утопила ее в подушках. Девочка потянулась и с наслаждением откинулась на спину, обводя взглядом комнату.

«Это рай. Много ли от жизни надо? Наверное, чудесно было бы жить здесь вместе с Аркашей», – она снова потянулась, – «Будет. Все будет! Все впереди.»

Взгляд девушки упал на большое зеркало, глядевшее прямо на кровать, в котором отражалась она, Даша. Не отводя от него глаз, она встала и подошла ближе, оглядела свое лицо, встряхнула блестящие, чуть влажноватые волосы и внимательно оглядела себя с ног до головы.

«Достойна ли я такого мужчины, как Аркадий? Достаточно ли я взрослая для него?» – она повернулась в профиль, и, оглядев себя в таком ракурсе, самодовольно улыбнулась, – «Конечно. У меня взрослое красивое лицо и совсем женская фигура. Я разбираюсь в том, как должна выглядеть настоящая женщина, я могу не ходить в школу, иметь отношения с мужчинами, пить крепкие напитки и курить тонкие сигареты, что выглядит так красиво. И, уж конечно, я могу удержать возле себя настоящего мужчину.»

Она изящно развернулась, вернулась к дивану и снова легла, поежившись в подушках.

«Не то что Таня и Лена.»

– Вот ты где? – в комнату заглянул Аркадий и улыбнулся, – А я тебя везде ищу.

Одним прыжком добравшись до дивана, он кинулся к девушке и обнял ее.

Даша взвизгнула и засмеялась.

– Маленькая девочка, – прошептал Аркадий, целуя ее в ухо, – У маленькой Дашеньки разбежались глаза в большом домике, и маленькая Дашенька почувствовала себя королевой, как в детских сказках!

– Да, да, – Даша смеялась, – Я действительно как королева!

«Я счастлива», – думала она, крепко прижимая к себе Аркадия, подняв искрящиеся глаза к потолку, – «Я по-настоящему счастлива.»

12

Густой декабрьский снег падал на Дашу, и она то и дело ежилась от холода, безнадежно пытаясь согреться, кутаясь в довольно легкую курточку и тонкий шарфик. На улице морозило, но Даша не стала одеваться по погоде – ей казалось, что в зимней одежде она бы выглядела не такой красивой, а она никак не могла такое допустить. Женщина должна выглядеть эффектной всегда, в любую погоду, и Даша старалась идти гордо и изящно, несмотря на холод.

Клуб находился в пяти минутах ходьбы от припаркованной машины Аркадия, но этих минут хватило, чтобы Даша практически утратила способность говорить и передвигаться от холода. Но все же она не смогла не попросить Аркадия задержаться у самого входа, чтобы покурить, демонстрируя то, какая она взрослая и красивая и то, какой великолепный мужчина с ней пришел.

Покуривая тонкую женскую сигарету, с трудом удерживая ее в покрасневших озябших пальцах, девушка украдкой поглядывала по сторонам: нет ли тут Тани и Лены? Даше хотелось, чтобы ее видели.

Выкинув окурок, она хотела еще как-нибудь потянуть время на случай, если они все-таки придут.

– Аркадий, – слащаво произнесла она, театрально растягивая фразу, – Это необыкновенно романтично, что ты пригласил меня отпраздновать два месяца нашей необыкновенной любви и привел меня в тот самый клуб, где мы познакомились.

– Пойдем, романтичная девочка, – Аркадий улыбнулся как-то странно, но Даша не придала этому особого значения: она привыкла, что его мимика и интонации бывают непонятными, но в этом и была загадочность, которая так притягивала Дашу к этому человеку.

Они стояли в очереди на вход – молодой и абсолютно уверенный в себе мужчина и окоченевшая девочка, которой на вид никак нельзя было дать больше тринадцати лет. Волосы ее были совсем мокрыми от снега и свисали сосульками с остатками лака для волос. По лицу тоже стекали капли, чуть окрашенные тушью для ресниц. Потирая ладони друг об друга, она зябко переставляла с места на место замерзшие ножки, обтянутые тонкими колготочками.

– Замерзла? – осведомился Аркадий.

– Ничуть, – улыбнулась Даша, – Мне всегда тепло, когда рядом ты.

– Даша! – окликнул ее чей-то знакомый голос, и, обернувшись, она увидела Свету и Андрея и вздрогнула от неожиданности.

Они не были мокрыми и совершенно не производили впечатления замерзших, лицо Андрея было удивленным, Света же выражала дерзкую самоуверенность.

– Ну вот видишь, Андрей, я же тебе говорила, что она у нас распущенная девочка, – наигранно и самодовольно обратилась невзрачная девушка к высокому, довольно худому парню, – А ты мне не поверил.

– Что? – Даша растерянно перевела взгляд со Светы на Андрея, затем на Аркадия и снова на Свету, – Почему?

– Ты погляди, Андрей, в каком она виде, – продолжала девушка победоносным тоном, – И с кем. Наверняка это ее постоянное место времяпровождения, поэтому она так редко приходит в школу. Нет, она не производит впечатления приличной девушки, Андрей. Давно пора было это понять. И еще неизвестно, куда она направится этой ночью. Наверняка к этому взрослому типу. Да, Даша?

– Я… Что ты говоришь, Света? – в Даше закипело возмущение, и в то же время она была окончательно растеряна, она переводила взгляд с Андрея на Аркадия, и этот выбор приводил ее в замешательство. Оба молодых человека молчали, только если Андрей был смущен и растерян, то в самоуверенных глазах Аркадия застыла колкая тень насмешки.

– Это не первый встречный! – Даша взорвалась, – Это… – она посмотрела в лицо Аркадия и вздохнула, голос ее принял какую-то обреченность, – Это… Мой друг.

– Друг? – Свету это повеселило, – Это забавно.

Подошли еще трое парней и встали за ними в очередь. Всем им было лет под двадцать, и было заметно, что они уже порядочно выпившие.

– Эй, посмотрите! – вдруг радостно воскликнул один из них, на вид самый старший, – Это же та самая девочка, которая любит хорошо проводить время в укромных уголках! Помните ее?

– Точно! – глядя на Дашу, развеселился и второй, который был, по всей видимости, самым пьяным, – Действительно, это наша общая знакомая! Да ее здесь, наверное, многие знают, – он посмеялся, – Эй, друг, – обратился он к Аркадию, может, потому, что он стоял к Даше ближе всех, а может, потому, что он был заметно старше остальных, – За сколько одолжишь нам девочку? Вернем в сохранности, будь спокоен.

Они засмеялись, и встрял третий.

– А вторая, ее подружка? Она тоже готова повеселиться?

– Я… я…, – Даша нервно поглядывала на Аркадия и Андрея, и, плохо соображая, что делает, растолкала своих собеседников и побежала прочь.

– Эй, красавица, куда ты? – окликнул ее чей-то голос, но она не обернулась, Даша бежала, спотыкаясь высокими каблуками о сугробы, снег и слезы перемешивались на ее лице.

13

Даша стояла перед знакомой дверью, не решаясь нажать звонок. В подъезде было холодно, но это уже не имело для нее значения, сердце ее колотилось страхом и болью.

«Глупо бояться», – думала она, – «Очень глупо. Я и так прожила в страхе целую неделю. Это неразумно, я должна ему все объяснить.»

По щекам Даши потекли слезы, и она нажала на кнопку звонка.

«Я люблю его. Я не знаю, что я ему скажу, но я попробую. Он должен понять.»

Дверь открыл Аркадий. Он был пьян, и Даша застыла в изумлении.

– Дашенька, – он заулыбался, – Зашла на огонек?

– Аркадий… Я… Я… – ее голос был похож скорее на лепет, – Я пришла объясниться.

Из квартиры выглянул еще один молодой человек, помладше Аркадия, на вид ему было лет двадцать пять, и он тоже был пьян.

– Аркан! – он тоже заулыбался, что почему-то вызвало у девушки отвращение, – Это и есть твое маленькое развлечение? Очаровательно! Ну ты даешь, Аркадий, разве мало тебе тех двух девочек, которые уже гостят у нас? Ладно, пусть малютка тоже зайдет, девочек много не бывает. Хорошо же ты развлекаешься во время отсутствия жены!

Он одобрительно похлопал Аркадия по плечу.

– Жены? – голос у Даши задрожал, она смотрела на человека, которого любила больше всего на свете и ничего не могла понять, – Аркадий, ты… женат?

Аркадий вдруг перестал смеяться, и лицо его стало каким-то пренебрежительным:

– А ты что думала, дорогая? Что большой дядя всерьез полюбил маленькую девочку? Брось, крошка, это несерьезно. Разве это непонятно?

Он удивленно приподнял брови.

– Аркадий, – Даша сглотнула слезы, – Я пришла к тебе объясниться… И хотела бы поговорить без свидетелей!

– Что ты пришла мне объяснить, Дашенька? – тон его не менялся, – Что ты маленькая проститутка? Да это и так видно за версту. Что тебе захотелось поиграть в любовь? Это глупо.

Даша молчала.

– Ну так что? Так и будем стоять на пороге? Определяйся, деточка, ты заходишь или нет?

Даша уже не смотрела ни на Аркадия, ни на его ухмыляющегося приятеля. Глядя в пол, она развернулась и побежала вниз по лестнице.

14

Темнело. Снегом замело все, но он не переставал идти, падая и падая, словно хотел завалить все – и невысокие дома с горящими окнами, и прохожих, изредка пересекающих безлюдный двор, и редкие деревья, растущие перед подъездами, и скамейки, и детские лесенки и горки, которых уже почти не было видно из под толстого пушистого слоя, который все рос дальше, и одинокую фигурку, которая, сгорбившись, сидела на одинокой скамейке, которая торчала посреди двора. Снег, казалось, пытался заполнить собой все пространство.

Одинокая фигурка почти не шевелилась. Девочка сидела, окруженная снегом, всунув каждую из ладоней в рукав второй руки, прижав скрещенные руки к груди, голова ее была опущена, мокрые волосы слиплись и пристали к розовым щекам, на которых виднелись длинные темные разводы от туши для ресниц. Шмыгая покрасневшим носом, она бесцельно глядела своими заплаканными серыми глазами себе на колени и на носки ботинок, которые подрагивали от холода и рыданий.

Даша уже не помнила, сколько времени вот так просидела совсем одна. Она не думала об этом, она просто плакала, отпивала холодный алкогольный напиток из банки, не первый по счету, курила сигарету, бросала очередной окурок себе под ноги и снова плакала от горькой обиды.

«Даже пойти некуда», – устало думала Даша, – «Не домой же. Таня и Лена узнают – вот потешаться будут, вот позлорадствуют!»

И Даша снова заплакала от ощущения ужасного одиночества и беспомощности. И не было ей дела ни до отмерзших ног, которые нещадно выставляла на холод короткая юбка, ни до того, как она выглядит. Она просто плакала, просто страдала.

– Привет.

Даша подняла глаза, посмотрела на подошедшего к ней парня и снова опустила взгляд.

– Я сказал: привет, – голос его был вполне дружелюбным, но Дашу это не волновало – она хотела, чтобы он ушел, – Как тебя зовут?

– Какая тебе разница? – грубо ответила она, – Уходи.

– Эй, а почему так резко? – он осторожно присел с ней рядом, – Я просто хочу поговорить.

На вид парню было лет пятнадцать, а может быть, шестнадцать, его нельзя было назвать симпатичным, но какое-то обаяние в нем определенно было, он казался каким-то простым и добрым, и, когда он присел рядом, Даша сразу почувствовала, до чего же приятно исходящее от него тепло, как же возле него спокойно и уютно, но это почему-то не вызвало у нее доверия, а, напротив, разозлило еще больше – может, оттого, что теперь ей казалось, что ни один хороший парень не сможет ее полюбить, а может, оттого, что теперь она достаточно хорошо поняла, как же умело бывает замаскирована ложь.

– Что тебе от меня надо? – Даша рассвирепела, вскочив с места, она со злостью уставилась на парня, что заставило его слегка отшатнуться, серые глаза ее излучали жесткий блеск, из них снова потекли горькие слезы, – О чем ты хочешь поговорить? Чтоб я пошла? Пошла куда-нибудь с тобой, туда, куда ты меня заведешь? Расскажи уж сразу, что тебе нужно! Поразвлечься разок или долго? Говори! На сколько ты меня оценишь? Сколько денег ты мне собираешься предложить за мое тело и за мою истерзанную душу?

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, а потом, к удивлению Даши, парень улыбнулся, и взгляд его стал ласковым:

– Я подошел к тебе, потому что увидел, что тебе плохо, – мягко сказал он, – И потому, что ты мне понравилась. Вот и все.

Даша молчала и смотрела на него недоверчиво.

– Может быть, ты скажешь, как тебя зовут? – напомнил он так же мягко, – Меня Коля.

– Даша, – неуверенно ответила девушка.

– Ну, вот и познакомились. Оставь эту гадость, – он покосился на Дашину банку и сигареты, валявшиеся рядом, – И пойдем погуляем. Или зайдем в какое-нибудь кафе, попьем чаю. Мне кажется, ты замерзла.

Он осторожно, почти нежно, протянул ей бумажный носовой платочек.

– Просто так? – Даша нерешительно взяла платочек в свою ладонь. Она все еще сомневалась.

– Просто так, – он не спускал с нее добрых голубых глаз, – Пойдем?

Даша еще немного порассматривала Колю, потом улыбнулась и вытерла разводы на щеках:

– Пойдем.

Парень медленно поднялся со скамейки и, переглянувшись, они пошли рядом по дорожке к кофейне, украдкой Даша поглядывала на Колю и чуть заметно улыбалась, как улыбаются девочки, которые видят мальчиков, которые в глубине души им нравятся, и сейчас ей было действительно хорошо, как никогда.

...

2007

Четыре минуты

Она любила его безумно. Она любила его бесконечно сильно, со всепоглощающей страстью, со всеми отчаянными порывами своей души. Она была заполнена им, им лишь одним до самых краев своего сердца, до самых его нежных краешков. В каждой клеточке своего тела она чувствовала его присутствие, каждым уголочком своей души она ощущала его одного. Она вся была заполнена им – вся до краев, она любила его, казалось, с каждым днем все сильнее, она любила его так, как, казалось бы, было не подвластно ее хрупкому юному возрасту.

Он был почти женат. Он был намного старше ее, намного солиднее – и будущая жена его, вероятно, тоже была такой – умной, величественной, под стать ему. А она… Она не могла с ней тягаться. Но она любила его, она ничего не могла с собой поделать, она просто любила его. Невзирая на грядущую свадьбу, он не сторонился общения с ней и не отказывал себе в удовольствии от их встреч. Ей было больно – она терпела. Она знала, ничего нельзя изменить, никак нельзя предотвратить его свадьбу и вычеркнуть из его жизни его невесту, да она и не пыталась этого делать – она просто любила его. Он не скрывал того, что уже совсем скоро женится, он не отрицал любви, которую он испытывал к своей будущей жене. Она слушала. Ей было больно, но она молчала. Она ничего не могла поделать, ничего не возможно было изменить, она никак не могла завоевать его любовь. Она знала, что он поступает подло. Но она все равно его любила, и изменить это было невозможно.

Целыми днями она жила лишь от встречи к встрече, от звонка до звонка, целыми днями она бережно сжимала в своих хрупких пальцах телефон, с мольбой глядя на него. Он звонил. И более ей было ничего не нужно.

День свадьбы близился. И это она знала, и от того ей было еще с каждым днем все больнее – но он по-прежнему звонил, и она не могла сказать ему грубого слова «нет», пальцы ее словно сами тянулись к телефону, чтобы взять трубку, когда он звонит, сердце ее постоянно жаждало того, чтобы она набрала его номер. Она знала, что звонить ему нельзя, дабы не тревожить спокойствия его невесты – таков был ее с ним уговор. Ей было очень больно – она молчала. Он звонил сам. Она не могла ему отказать, она слишком его любила, и дрожащие ноги ее сами несли ее к нему на встречу.

Свадьба его была уже совсем близка. Он перестал ей звонить. Она не находила себе места. Она еле сдерживала себя от непреодолимой тяги набрать его номер. Она перестала спать, мучаясь в ожидании его звонков – а он все не звонил.

Проходили день за днем. И вот наконец, одним из вечеров, когда она сидела у окна, глядя на улицу, и по щекам ее текли слезы, телефон наконец зазвонил – и это был он.

– Как твои дела? – спросил он таким родным, таким знакомым голосом, и сердце ее забилось так, как, наверное, еще не билось никогда в жизни, – Знаешь, я соскучился по тебе. Увидимся… Ну конечно, увидимся.

Они разговаривали с ним четыре минуты. Всего четыре минуты – но это были самые счастливые минуты в ее жизни, самые значимые, самые желанные.

Она была счастлива. Как много это значит – не видеть, не слышать человека в течение нескольких недель, а потом наконец услышать этот долгожданный, заветный телефонный звонок, этот родной, любимый голос.

Четыре минуты. Четыре сказочные минуты, способные сделать человека счастливым.

Она знала – он есть на свете, он помнит про нее. Он по ней скучает… Он еще позвонит, обязательно позвонит! «Увидимся… Ну конечно, увидимся.»

Но больше он не звонил. И снова шли эти мучительно долгие дни, сменяя собой предыдущие, столь же тягостные, перерастая в недели, а затем – в месяцы… Она знала, что он уже должен был жениться, она знала, что ее любимый – подлец, но она все равно любила его. И ничего не могла с собой поделать.

И наконец, по прошествии нескольких месяцев, она решилась на отчаянный шаг. Она сделала то, чего никогда еще не делала прежде. Не в силах больше ждать, она позвонила ему сама.

Но телефон его был выключен. Тогда она стала звонить ему снова, и звонила еще и еще, но телефон его по-прежнему молчал, а он ей так и не звонил.

И тогда она поняла, что он не позвонит уже никогда. Теперь она знала наверняка – он женился, и у него началась новая жизнь, в которой для нее уже не было места.

Ей было больно. Она молчала. И ответом ей было такое же молчание. Она знала, что больше уже никогда не увидит его и не услышит звука такого родного ей голоса.

Она сидела на окне, глядя на улицу. По щекам ее бежали слезы. Теперь все уже казалось ей сном, все их прошедшие встречи, все их долгие разговоры были будто бы вымышленными, ненастоящими, существовавшими разве что только в ее воображении.

Явью было только одно. Настоящим был только их разговор, последний разговор – который длился всего четыре минуты. Она знала – ничего поделать нельзя, ничего изменить невозможно, остается только оставить в памяти единственные минуты ее настоящего, не вымышленного счастья – всего четыре минуты. Четыре минуты, способные сделать человека безгранично, неописуемо счастливым. Четыре минуты, в которых была вся ее жизнь – а более не было ничего. Ничего больше не могло быть более ярким, более значимым. Лишь только эти четыре минуты. Четыре минуты разговора с подлецом, способные сделать безгранично счастливым другого, хрупкого, человека.

...

21.06.2009

Одна

Она сидела одна, и не было ей дела ни до кого вокруг, и не было никому дела до нее. Она сидела совсем одна, на перекладине детской горки, оперевшись ногами о перекладину напротив, согнув ноги в коленях, ссутулившись и сжавшись, кутаясь в промокшую от дождя кофту, спрятав голову под ее влажным капюшоном. Она сидела, и края ее мокрых джинсов нависали над детской горкой, они были уже насквозь пропитаны грязью, отчего ей было еще противнее и горше. Она сидела, одинокая заплаканная девочка, и курила вонючую надоевшую сигарету, и пила бутылку опротивевшего ей пива, и плакала снова, склонив голову на свои колени. Иногда она оглядывалась, пытаясь понять, не подойдет ли к ней кто-нибудь, не пожалеет ли – но к ней никто не подходил, и она опять плакала, сжимаясь от тоски и горечи.

Неужели он не пойдет ее искать? Неужели для него неважно, куда она ушла одна в этот вечер и этот дождь? Она оглядывалась, высматривая его где-нибудь в тени дождливого двора, но он все не приходил.

Она знала, что он не придет. Знала, что он предпочтет сидеть дома – дома, где они жили вместе – в тепле и сухости, уставившись в телевизор, вместо того, чтобы идти за ней. Но, может, он хотя бы позвонит? Или хотя бы напишет ей телефонное сообщение, пусть злое, пусть холодное, но по крайней мере означающее то, что ему небезразлично, что она сейчас где-то совсем одна плачет на улице? Но телефон молчал, и это означало – да, ему безразлично, он не привык слишком много думать о других, и она горько плакала от обиды и одиночества.

Она понимала, что, должно быть, сейчас производит жалкое впечатление со стороны, но это для нее не было важным, душу ее заполнила тоска и боль, и только это сейчас имеет для нее значение. Ну и пусть она выглядит как угодно, хоть как наркоманка, хоть как алкоголичка, хоть как истеричка – все равно! Ну и пусть, только бы он понял, только бы захотел наконец понять ее, только бы пришел за ней, а иначе – это разве любовь?

Но он не приходил. И он не звонил. А дождь не прекращался, и усталые слезы начали подсыхать на щеках от бессилия и безысходности.

Какая же это любовь? Разве любимые чувствуют себя одинокими и брошенными, разве шатаются они по промозглой улице, как беспризорники? Разве сидят они под дождем на улице, обессилев от тоски и обиды, разве жжет у них что-то в груди так больно, разве это – правильно?

Она не знала, куда ей пойти. Она не знала, что ей делать дальше. Она не знала, как прекрасный день может заканчиваться таким отвратительным вечером.

Она сидела и оглядывалась по сторонам, но уже не ожидая помощи, а скорее по привычке остерегаясь, не поджидает ли ее где-нибудь опасность. На улице мало людей. Кому нужно выходить в такой дождь? А те, кто есть, не внушают особого доверия.

Вдруг ей угрожает какая-нибудь опасность, а ему все равно, все равно!

Некоторое время она слушала музыку в телефоне, чтобы хоть как-то скрашивать пустоту и одиночество, пытаясь подпевать вполголоса осевшим от слез голосом. Но скоро батарейка в телефоне села, и тишина напару с одиночеством снова обступили ее со всех сторон.

Только дождь.

Только слезы.

Ну и что, ну и что, все равно она будет так сидеть дальше, будет сидеть до ночи, до утра, пока он не поймет наконец, что он потерял, пока не осознает, как перед ней виноват – и в который раз уже очень перед ней виноват! Она будет плакать на улице, пока он не поймет наконец, пока не забеспокоится о ней, пока не пойдет ее искать!

Она бы на его месте пошла. Она бы нашла его, попросила бы прощения, обогрела бы теплом своего сердца, избавляя от тоски и боли, от этого ужасного чувства одиночества и безысходности, она бы!..

Но это она.

А он?

Разве это любовь? Нет, любимые не должны чувствовать себя одинокими, так просто не может быть, не должно. Он любит по-настоящему только себя.

Он не пойдет ее искать, она знала. И не было смысла даже думать об этом. А куда ей идти, что делать?

Прозрачные вечерние сумерки тихо подбирались к улице, неслышно обволакивая маленький дворик, сливаясь с шепотом вечернего дождя.

Только дождь.

Она была уже насквозь мокрая. Края ее джинсов были пропитаны уличной грязью. Ее уже начало знобить, и глаза уже обессилено, измученно высохли от горьких слез.

Она снова курила опротивевшую ей сигарету.

Ноги затекли.

Ее никто не искал. И никто не ждал. И никто не тревожился о ней.

Она пошла домой.

...

2008

Дневник одинокой девочки ...

21 июня, среда

Сдала последний экзамен в институте. Только радости мне это не принесло. Никакой легкости, никакого освобождения! Никакого ощущения того, что начинаются летние каникулы. Раньше я их ждала. Но теперь они мне на что? Только напоминать о том, как я одинока, и как бессмысленна моя жизнь.

...

22 июня, четверг

Весь день проплакала. Сережка, мой старший брат, пытался поговорить, вытащить мня погулять, но я на все отказывала, и только плакала. Какой смысл? Все равно теперь уже ничего не имеет значения, и ничто не сможет обрадовать меня. Ведь Ваня меня бросил. Опять. Он уже бросал меня прежде, но на этот раз это уже окончательно – это понятно. Да и зачем что-то продолжать? Он все равно меня не любит, и не полюбит уже никогда. У меня ни на что нет сил.

...

23 июня, пятница

Опять то же самое. Никаких изменений. Ровно никаких. Да и что может измениться? Зачем мне жить теперь? Я все равно уже больше никого не полюблю. Я человек серьезный. Такие, как я, любят раз в жизни. А потеряв свою любовь, свое единственное счастье, они умирают. Смысла нет.

...

24 июня, суббота

Плакать перестала. Просто лежу весь день и смотрю в потолок. И вспоминаю, вспоминаю… Не хочу вспоминать, а никуда от этого не деться. Что ж тут поделаешь? И откуда такая боль? Плакать уже не плачу, просто слез нет. Все глаза выплаканы.

Сережка беспокоится. Говорит: «Выходные наконец, я от работы отдохну. Пойдем куда-нибудь?». А я только молчу и головой качаю. Переживает. Бедные мои, бедные. Все те, кто любят меня. За что им так терзаться? Но что же я могу поделать с собой? Вы уж простите меня.

...

25 июня, воскресенье

Две недели прошло. Ровно две недели. Так больно. А сколько их еще будет, этих недель? Им нет счета. Когда же все это закончится? Разве можно меня так жестоко мучить?

Снова заплакала. Горькие слезы застилают глаза.

...

26 июня, понедельник

Успокоилась почему-то. Шевелиться начала, и даже поела. Но менее больно, на самом деле, не стало. Просто взамен тяжкому горю пришло какое-то странное опустошение. Пусто внутри. Нет меня. Но близким стало легче. Думают, что я стала приходить в себя. Они же не знают, что творится в моей душе на самом деле. Но им этого знать и не надо. Зачем? Никто не виноват в моих бедах, чтобы из-за меня терзаться.

...

27 июня, вторник

Леся звонила.

«Ты так и будешь все лето дома лежать?» – кричала она в трубку. Я пыталась сделать вид, что мне просто нездоровится, но она, конечно, не поверила. Да разве от подруги что-нибудь скроешь? Прибежала ко мне, заставила выйти гулять. Тормошила меня все время. Я даже развеялась немного. Пришла вечером домой как бы веселая. А на самом деле я просто с ума начинаю сходить от отчаяния. Но чем меньше людей об этом знает, тем лучше. К чему им все это?

...

28 июня, среда

Весь день сегодня странно себя чувствую. Мне вдруг так хорошо стало, так спокойно. В чем дело, даже не знаю. И это не из-за Леськи, хотя она меня веселила как могла. Точно не из-за нее. А жаль, потому что Леся старалась. Со мной что-то происходит, но что, я пока понять не могу. Что-то очень важное.

...

29 июня, четверг

Мне совсем хорошо. Что-то творится. Хожу так спокойно, глупо улыбаюсь и молчу. Сережа, конечно, заметил. Только, по-моему, беспокоиться не перестал. Посмотрел на меня так серьезно и сказал: «Ты что-то совсем дурная стала. Ну хочешь, я пойду ему морду набью? Хочешь?»

Я отказалась. Не хочу. Зачем? Это ничего не изменит. Да и мне правда стало как будто легче. Вот только я никак понять не могу, отчего.

...

30 июня, пятница

Поняла. Просто у меня будет ребенок, вот в чем дело. У меня нет пока никаких подтверждений, никаких признаков беременности, но мне они и не нужны. Я просто сердцем это чую. Отсюда и это странное ощущение. Я думала, думала, и внезапно это поняла, и теперь даже нисколько в этом не сомневаюсь. Как я раньше не догадалась?

Мне так хорошо. Сразу мир вокруг приобрел особый смысл. Это так чудесно – я скоро стану мамой! Мне теперь никакой Ваня и не нужен. В моей жизни теперь есть нечто гораздо более важное.

...

1 июля, суббота

Сегодня весь день как на крыльях. Летаю, улыбаюсь, ко всем разговаривать пристаю, глаза блестят. Какое это счастье!

Все, конечно, заметили такую перемену. Все рады. Даже Сережа улыбается, глядя на меня.

Сама позвонила Лесе, пошла с ней гулять. Она, конечно, стала меня расспрашивать.

– Мила, что с тобой? Ты что, с Ваней помирилась?

– Нет, – ответила я, улыбаясь, – Но это уже неважно.

– Вот как? А в чем же тогда дело?

Рассказала ей новость.

Она взгоношилась:

– Милка, ты что? Ты с ума сошла! Да откуда ты знаешь? Ты ведь не уверена, с чего ты взяла такое?

– Леся, я сердцем чувствую. Просто сердцем.

– Да какое там сердце! Нет, Мила, ты не в себе. Не веришь – сходи к врачу и убедись.

А я даже не расстроилась, что Леся мне не поверила. Это все неважно. Главное, что правду знаю я. Теперь в моей жизни есть новый смысл, замечательный смысл, и я счастлива, как никогда.

...

2 июля, воскресенье

Я снова счастлива.

Да еще как, разве мне раньше снилось такое? Больше не буду нервничать, себя берегу. Себя и будущего малыша. Хожу и улыбаюсь загадочно, на вопросы не отвечаю. Не хочу пока ничего говорить. И даже Ване не хочу. Не хочу, чтобы такой подлец был в моей жизни. Мы и без него справимся. Правда, малыш?

Наверное, когда-нибудь потом надо будет сказать. Но это потом. Не сейчас.

Сейчас мне хорошо. Даже с Сережей сходила в кино. Пришли вечером, почти сразу легла спать. Теперь мне надо больше отдыхать. Настроение такое хорошее, легла в постель, и сразу потянула в сон – но не в такой, какой был у меня в последние месяцы, а в сладкий-сладкий и очень спокойный.

Буду спать.

...

3 июля, понедельник

Как хорошо жить! Сегодня на улице погожий день, я вышла гулять одна и долго ходила по улицам, щурясь от яркого солнца, ослепленная его лучам и своим безграничным счастьем. Ходила и весь день разговаривала со своим малышом.

«Маленький мой», – говорила я ему, – «Я так рада, что ты есть, так жду тебя. Я уже так тебя люблю, больше всего на свете! Какое счастье, что ты появился в моей жизни. Я буду тебя беречь и ждать с нетерпением. Малыш! Знать бы только, кто ты – мальчик или девочка? Ничего, я скоро это узнаю. Но это не так важно, главное лишь то, что ты есть. Сейчас мы с тобой погуляем, погреемся на солнышке. Ты знаешь, сейчас лето, это такое дивное солнечное время года, когда воздух такой теплый, а солнечные лучи совсем ласковые. Оно закончится, но позже будет еще лето, и таких будет еще много – много, и следующее ты уже увидишь сам, своими собственными глазками. Когда ты появишься на свет, уже будет весна, все будет только начинаться. Будет таять снег, а солнце становиться все теплее и ласковее, и вслед за этим снова наступит лето. Я так тебя жду!»

Пришла домой вечером, и долго сидела в своей комнате и просто думала. Думала о том, как это странно, что еще совсем недавно я жила одним лишь Ваней и страдала, не видя более никакого смысла жизни. А теперь этот смысл есть, и он куда более важный, чем какой-то Ваня. Теперь мне нет до него никакого дела. Люблю ли его, не люблю – это теперь абсолютно неважно, просто это не имеет такого значения, как то, что происходит со мной сейчас. Теперь я живу одним лишь малышом, одной лишь новой, пока еще крошечной жизнью.

А еще я думала и пыталась понять, кто же все-таки появится на свет – мальчик или девочка? Я долго сидела, прислушиваясь к своим чувствам, к тому, что у меня внутри – бережно, затаив дыхание, и наконец поняла – это будет мальчик. У меня будет маленький мальчик.

...

4 июля, вторник

Не удержалась и все рассказала Сереже. Не могу держать свое счастье внутри, так хочется им поделиться. Тем более что Сережа – это мой брат, и он так любит меня.

Обеспокоился. Но он все время обо всем беспокоится, такой уж это человек. Тут, видно, ничего не поделаешь.

Он скакал передо мной по комнате, активно жестикулируя и ероша себе волосы, приговаривая: «Ты что? Мила, ты уверена? Ты точно знаешь? Надо рассказать родителям!»

Я сидела перед ним на диване и улыбалась, глядя на него:

– Потом, Сережа. Не надо родителям. Успеется. Пока не хочу. Позже все расскажем.

– Как позже? А Ваня? Он знает? Он должен знать!

– Нет, Сережа, он не знает, и пока что я ничего говорить ему не хочу. Успокойся, ведь все хорошо! Я очень рада происходящему. Позже со всем разберемся, обещаю. А пока я хочу просто спокойно насладиться этим сладким ощущением.

Сережа остановился и вздохнул, глядя на меня:

– Ну даешь, сестренка. Ладно, как скажешь. Но смотри – мы к этому разговору еще вернемся.

Я улыбалась. Какой у меня все-таки хороший брат!

И он, конечно, станет замечательным дядей моему мальчику.

Уже совсем к вечеру отправилась гулять с Лесей.

– Я рассказала все Сереже, – призналась я ей.

– Рассказала о чем?

– Ну как же. О том, что у меня будет ребенок. Кстати, Леся – это будет мальчик.

– Какой мальчик!! – закричала Леся, – Милка, ты ненормальная! Такого быть не может! А даже если и может, то все равно ты ничего не знаешь наверняка – так как же ты можешь так говорить!

Такое возмущение со стороны подруги не портило моего настроения. В последнее время его, наверно, ничто не могло испортить.

– Я знаю, Леся, я точно это знаю.

– Да как ты можешь это знать? Откуда? Сердце ей говорит. Да ты просто уже с ума сошла от своей любви, вот и все. И вообще, еще не время иметь детей. Мила, я хочу, чтобы ты сходила к врачу!

Еле-еле я успокоила Лесю и заверила, что к врачу пойду.

И что она так нервничает? Мне ведь уже восемнадцать лет, и я очень рада тому, что происходит, и готова справиться со всеми трудностями, всегда заботиться и любить моего малыша. Значит, то, что происходит – правильно. Просто Лесе, наверное, этого пока не понять. Придет время, и она захочет иметь своих детей – и тогда она поймет меня.

Давай спать, малыш. Нас ждет новый день. У нас все с тобой будет хорошо.

...

5 июля, среда

Сегодня на улице идет дождь, и я лежу дома. Я чувствую, что просто излучаю свет и здоровье. Никогда я еще не чувствовала себя такой здоровой, как сейчас. Мне хорошо и спокойно, я просто лежу и мечтаю, мечтаю…

О тебе, мой малыш. Все мои мысли только о тебе.

Сережка такой милый. Весь вечер заходит ко мне, то шоколадку принесет, то чай заварит, то улыбнется просто. Малыш, это твой дядя. Дядя Сережа – так мило. Он у нас как бы вместо папы. Но, конечно, сваливать всю заботу о нас с тобой на брата – как-то неправильно. Надо бы нам с нашим папой разобраться как-нибудь.

Разберемся, малыш.

...

6 июля, четверг

Сегодня меня кольнула легкая тревога. Легкий – легкий такой звоночек, совсем маленький. Просто раз метнулась испуганная мысль. Всего раз – но зато от нее сразу похолодело под сердцем. Я вдруг подумала с ужасом: «А что, если Леся права? Что, если нет никакого ребенка, и я все придумала?»

Я тут же попыталась себя успокоить: нет, нет, это неправда, так не может быть. Ведь я знаю, что он есть, я просто знаю, я чувствую его, чувствую…

Но мысль все равно крепко засела где-то в глубине головы, подтачивая мое счастье, отравляя его. Пытаюсь отогнать от себя неизвестно откуда появившийся страх. Но моя тревога не уходит…

...

7 июля, пятница

Стало еще страшнее. Счастье ушло. В один миг взяло и ухнуло куда-то внутрь меня – и как будто пропало. Пустота.

Так страшно.

Сынок, это ведь неправда? Просто мама испугалась, но такое же бывает, правда? Ведь мне теперь надо привыкать к мысли о том, что внутри меня сейчас происходят такие изменения, которые могут пугать и беспокоить – но это всего лишь потому, что мне все это вновь. Ведь так? Ведь правда?

Просто первый месяц – самый тревожный. Потому что ведь он – самый-самый первый. Правда? Правда?

Сынок! Мое сердце кричит, душа моя взывает ко мне же самой, обращаясь куда-то внутрь: сынок! Ты ведь есть? Ты здесь, малыш?

Но мне никто не отвечает. И внутри какая-то странная пустота.

Мне страшно.

...

8 июля, суббота

Нет ничего, нет!

Всю ночь не могла заснуть. Трясет меня.

Ничего нет. Я все придумала сама, все придумала! Я просто действительно схожу с ума из-за этого Вани. Нет у меня никакого ребенка.

Пусто внутри меня. Тихо. Я одна. Никого нет!

Сережа подошел, спросил: «Поговорим, Мила?»

Я заплакала и убежала к себе в комнату.

Он ничего не понял. Долго еще стучал ко мне в дверь и кричал: «Что с тобой, Мила??»

Я молчала. Лежала и плакала. Дверь не открыла.

Нет ничего, я все придумала! Как мне жить теперь? Как посмотреть теперь всем в глаза после того, что я устроила, что я им наговорила?

Нет ничего, нет. Нет никакого смысла.

Я просто схожу с ума.

...

9 июля, воскресенье

Ничего нет.

Еще одна неделя. Еще одни выходные подходят к концу.

Не будет у меня никакого ребенка, теперь я это точно знаю.

Я все поняла.

Бывает, что одинокие дети придумывают себе невидимых друзей. А взрослые люди, когда они одиноки, придумывают себе детей. Вот и все.

...

2008

Предрассветные сумерки

Снег падал крупными хлопьями. Он кружился в воздухе, чуть замирая и подрагивая, плавно перелетая с места на место, и опускался на щеки колючими крупинками, падал на сомкнутые руки Вероники и Виталика, кидался по ветру, развевающему волосы, и залетал в глаза, сливаясь со светлеющим воздухом и мешая видеть. Вероника и Виталик шли к метро, чтобы там проститься и разойтись каждому по своим делам, обоих ждал длинный день, не пугающий своими заботами в силу того, что он обещал хранить воспоминание об этом зимнем утре до самого вечера, согревая два теплых молодых сердца. Ветер поддувал ледяными порывами, обжигая открытые руки и щеки, но Веронику не огорчал холод, ей не было дела до обветренных губ и озябших ног – она сжимала теплую руку Виталика и просто шла рядом, отчего душа ее сладостно трепыхала. Иней оседал на их ресницах и волосах, отчего они – Виталик и Вероника – казались друг другу героями доброй снежной сказки. Из утренних сумерек выглядывали огни метро, манившие своим теплом и жизнью, и они пробирались к этому свету, с трудом переставляя заледеневшие ноги, чуть поскальзываясь на льду и поддерживая друг друга, увязая в снегу, который хрустел под ногами.

У метро Виталик ласково коснулся своими губами ее губ, и губы его были такими горячими, словно не было вокруг этой зимы. Потом он, как всегда, свернул к остановке маршрутного автобуса, а Вероника, улыбаясь, зашла в метро, где ее сразу обдало теплом – приятным, но ни в коей мере не сравнимым с тем, что было сейчас у нее внутри.

Вероника открыла глаза и слегка прищурилась. Предрассветные сумерки опять разбудили ее, так болезненно напоминая о том, что творилось в ее душе. Сумерки, опять утренние сумерки. Только сумерки эти были горькие, и в них не пахло зимой, на дворе стояло лето. Ей опять снился этот сон. Она готова была все отдать за то, чтобы снова увидеть эту счастливую зиму и не знать этой злой летней поры, но яркое восходящее летнее солнце начало настойчиво заглядывать в окно ее комнаты, стремясь заглянуть Веронике в глаза, чтобы напомнить, что времени суждено идти лишь в одну сторону, и все сны проходят.

Поцелуй Виталика еще таял на ее губах. Вероника медленно перевернулась на другой бок и крепко закрыла глаза, зная, что уже не заснет, и этот сон – последний светлый кусочек, питавший ее горькую душу, скоро растворится вместе с этими летними предрассветными сумерками.

...

09.08.2006

Человек с картинки

Она летела сквозь дымку дождя. Она не шла – она именно летела, летела так, как умела, казалось, только она одна. Она спешила домой, бежала, чуть касаясь земли носочками своих ступней, порой останавливаясь и кружась на месте, вокруг себя, словно была еще совсем маленькой девочкой, и бежала дальше, и размахивала руками, подставляя свои ладони под ласковые струи воды, и снова бежала, слегка подпрыгивая и запрокидывая голову назад, поднимая глаза к светлому дождливому небу.

Вокруг нее всегда было светло, она словно сама излучала какое-то необыкновенное сияние – такое, какого не было, наверное, ни у кого другого.

Она просто была счастлива, счастлива, как никто, и просто оттого, что она жила на свете, и могла лететь домой сквозь этот светлый сверкающий дождь, так ласково гладящий ее горящие румянцем щеки.

Она влетела домой, смеясь и оглядываясь, и скинула уличную одежду и обувь на ходу, и сразу влетела в свою просторную комнату, где все было всегда разбросано по полу и предметам мебели, что, однако, не выглядело как непутевый бардак, но смотрелось как имеющий особую прелесть вольный беспорядок небольшой уютной квартиры творческого человека.

Она сразу же кинулась к своим картинам и взялась за новый холст, ласково погладив его ладонью перед работой, и улыбнувшись ему, склонив растрепанную голову, и прищурив свои большие, выразительные глаза, словно прося его о благословлении на свое новое творение.

И еще один вечер, проведенный с мягкой кистью в руках, плавно порхающей по поверхности бумаги изящными движениями, ласкающей, ложащейся на нее так, словно само волшебство рождалось на этой бумаге и оживало, становясь удивительной явью, а не рука человека накладывала мазки краски на холст.

Вся комната ее была заставлена картинами, на которых сверкали и искрились пейзажи, изображавшие кроны деревьев, лесные поляны, потоки сверкающей воды или лица незнакомых ей людей – такие разные, такие живые, теперь взирающие на работу своей создательницы, бесконечно влюбленной в свои творения, которые все до одного выглядели удивительно живыми, даже те картины, которые, казалось бы, были написаны в сером цвете; она бесконечно, безумно любила их всех и ни за что на свете не согласилась бы с ними расстаться – но не из-за самолюбия, которого в ней не было ни грамма излишка, а из-за того, что все ее картины, все ее создания, были ее детищами, частями ее души, без которых она не мыслила своего существования.

«Когда-нибудь я встречу его и покажу ему все», – думала она, отступив от изображения набросков ее новой работы и оглядывая их воодушевленно и безумно счастливо, затем переводя взгляд на остальные свои картины, глядя на них как на некое земное божество, – «Когда-нибудь я обязательно найду его, увижу в толпе, и тогда я приведу его сюда, и он увидит, и он все поймет, и он полюбит мой мир, созданный мною же, как полюбит меня!»

Она стояла, и капли краски спадали с кончика ее кисти маленькими яркими брызгами, ударяясь об покрытый столь же яркими пятнышками пол, и она снова счастливо смеялась, и кружилась на месте, размахивая кистью, зажатой в изящных руках, и снова осматривала свои картины, и снова смеялась, подпрыгивая от счастья – счастья того, что она живет на этом свете, и может создавать себе свой необыкновенный мир, и скоро она встретит его и обязательно туда его отведет. И он все поймет и будет счастлив вместе с ней.

Так и проходила ее жизнь: днем – работа, вечером – картины. Она всегда улыбалась всем вокруг, и все, увидевшие ее хоть раз в своей жизни, казалось, становились хоть немножко счастливее, заражаясь ее счастьем, принимая в дар кусочек ее светлой души, которой она никогда ни для кого не жалела – так много радости было ее в душе, так много счастья, так счастлива была она – просто так, и так, как никто другой.

Когда она летала по улице, она оглядывала всех вокруг, одаряя всех, встретившихся на ее пути своим удивительным взглядом – взглядом, дарящим бесконечное тепло и крепкую, уверенную надежду.

Когда она заглядывала в толпу людей, ей всегда казалось, что где-то там, среди них, есть он, и она скоро встретит его – но пока что она его не встречала, что, впрочем, никогда не рассеивало ее безоблачного настроения, ибо – она знала – когда-нибудь этот день придет, и она увидит его – самого светлого, самого прекрасного, того, который будет бесконечно ее любить – так, как будет любить его она.

– Вера, тебе надо выйти замуж.

Девушка сидела, аккуратно пристроившись на углу кровати, и пила чай из большой кружки. Она всегда старалась особо не двигаться в этой комнате, поскольку боялась что-нибудь уронить или задеть – такой беспорядок здесь вечно царил.

Но ее собеседницу такие вещи нисколько не смущали, она беспечно кружилась по комнате, отражаясь в глазах своей подруги ярким огоньком. Иногда она останавливалась перед какой-нибудь из своих картин и замирала, осторожно и ласково поглаживая ладонью поверхность раскрашенного холста и улыбаясь ему, погруженная в свои мысли и в свою светлую радость.

– Вера, ты слышишь меня?

– Конечно слышу, моя Александра, конечно же слышу.

Вера снова весело отпрянула от одной из своих работ и, подскочив к другой картине, задумчиво замерла, беззвучно шевеля губами и улыбаясь чему-то, понятному только ей.

Саша сидела на кровати, скептически наблюдая за движениями своей подруги.

– Вера, ты так скоро с ума сойдешь. Тебе обязательно нужно, чтобы кто-то был рядом, иначе, я боюсь, ты погрязнешь в своем же придуманном мире.

Вера отвлеклась от картины и посмотрела на подругу с какой-то светлой нежностью:

– Не волнуйся обо мне, моя Александра. Когда-нибудь я встречу его, и тогда уже я буду не одна, тогда он поймет меня и разделит со мной мой прекрасный мир.

Саша вздохнула:

– Вера. Ты слишком увлечена своим творчеством. Это, пожалуй, можно как-то понять, но вот не каждый это разделит. Надо быть поприземистей.

Вера снова перешла от одной картины к другой.

– Не каждый, – задумчиво откликнулась она, – Но он поймет. И он разделит. Он есть, я знаю. Просто я его еще не встретила.

Саша печально покачала головой:

– Вера! Ты придумываешь себе сказки. Но их нет. Вера, вокруг тебя-жизнь. И она проходит мимо.

Вера оторвалась от картины, легким движением подскочила к своей подруге, опустилась подле нее, и, сложив свои руки у нее на коленях, заглянула ей в глаза.

– Ты слишком волнуешься обо мне, Александра, – ласково сказала она, – Но этого делать не стоит, на это нет причин. Он есть, я это точно знаю. И я скоро его встречу. И все будет хорошо. Все будет и вправду как в сказке! Вот увидишь, Александра!

Саша лишь покачала головой и погладила подругу по голове:

– Вера, Вера. Какая же ты у меня мечтательница.

Когда подруга ушла, Вера нерешительно замерла посреди своей комнаты и задумалась.

«А какой же он, он? Какой…».

Она медленно подошла к своему рабочему месту и взяла новый холст.

«Какой он?» – думала она, глядя на пустой лист, – «Какой? Он необыкновенный, я знаю. Он такой… Когда я его увижу, я сразу узнаю его.».

Она осторожно взяла в руки кисть и нерешительно сделала по бумаге первый штрих.

Он…

Она сделала еще несколько движений и задумалась.

Он…

Она сделала еще несколько штрихов, и вскоре ее работа пошла уверенней. На листе бумаги стали появляться плавные очертания молодого мужского лица. Скоро на холсте стали показываться глаза – зеленые, очень глубокие – такие, в каких, казалось, отражался весь огромный мир, в котором жила Вера, глаза, прекраснее и роднее которых Вера еще никогда в своей жизни не видела.

Потом стали появляться волосы – пушистые, рыжие, и брови – достаточно светлые. Нос. И губы, сложенные в чуть заметную улыбку…

Вера писала портрет всю ночь. До тех пор, пока первые золотисто-прозрачные лучи солнца не заглянули в ее комнату, улыбнувшись и поцеловав лицо молодого человека на картине, и ее лицо – щеку, дотронувшись до них легким светлым прикосновением.

Утро разгоралось все сильнее и сильнее. А Вера все стояла перед портретом. Она смотрела и не могла оторваться от этого лица, роднее которого она еще не встречала, лица, созданного ею, но – она знала – существующего на самом деле.

– Ты удивительный, – сказала она, глядя на портрет, – И у тебя удивительное имя. Я знаю, как тебя зовут. Тебя зовут Власий. Влас…

Она стояла и смотрела человеку с картины в глаза, а он, казалось, смотрел на нее своими живыми искрящимися глазами и ласково улыбался.

– Смотри, Александра!

Вера втащила девушку за руку в свою комнату и указала ей рукой на портрет:

– Смотри!

Саша прищурилась, рассматривая картину.

– Красиво. А это кто?

– Это – он! – Вера улыбалась, она подбежала к портрету и нежно провела пальцами по губам нарисованного человека. – Это – он…

Саша улыбнулась:

– Ты с ним познакомилась?

– Нет! – Вера отскочила от картины, закружилась по комнате и упала на свою кровать, глядя в потолок сверкающими глазами, – Пока еще нет. Но я его очень скоро встречу. И сразу, сразу его узнаю!

Саша глубоко вздохнула, с грустью рассматривая свою сверкающую подругу:

– Верочка, ты придумала еще одну сказку.

Вера вскочила и подбежала к Саше, положив руки ей на плечи.

– Нет, Александра, ты не права! – зашептала она ей в лицо воодушевленно и радостно, – Я теперь точно узнаю его, точно узнаю, понимаешь? Я теперь где угодно его увижу. Я скоро встречу его, Александра! Вот увидишь.

Она снова подбежала к портрету рыжеволосого человека и осторожно провела ладонью по его лицу.

– Он такой… такой…

Глядя на свою подругу, Саша снова вздохнула.

В этот день Вера была особенно счастлива. Почему – она не знала сама, просто на душе ее было даже еще радостнее, чем обычно.

Она летела домой с работы и думала о нем. Она бежала домой и думала, как прекрасен ее удивительный мир: его глаза – зеленые, и ее – карие… Его волосы – рыжие, пушистые, и ее – темные, слегка завитые… Его…

Она летела сквозь дымку дождя – так, как умела, казалось, только она одна, и останавливалась, кружась на месте, и подставляла свои ладони под ласковые теплые струи, и улыбалась, запрокидывая голову к светлому дождливому небу, и одаряла своим необыкновенным взглядом прохожих, делясь своим счастьем, своим волшебством.

И вот, бросив взгляд на проходящих по улице людей снова, она почувствовала, как в сердце ее что-то кольнуло и дрогнуло, и тут же, сквозь дымку дождя, она увидела рыжеволосого молодого человека. Зеленые глаза его, сверкая средь серебристых спадающих струй, смотрели по сторонам, пока не заметили ее.

Он подошел к ней, и они замерли друг напротив друга, всматриваясь друг другу в лицо с радостным изумлением. Они стояли, словно были одни в мире. В своем мире. Они стояли, и струи дождя окаймляли их тела, ударяясь и рассыпаясь серебристыми брызгами по их плечам. Казалось, тела их излучали какое-то удивительное сияние, какого не было, наверное, ни у кого другого – сияние, словно освещающее вечерний сверкающий дождь.

– Здравствуй, – сказал он.

– Здравствуй, – сказала она.

– Ты – Вера.

– Да. А ты – Власий…

– Да… Ты знаешь, я ведь знал, что я тебя встречу. Я давно уже думал о тебе. Я мечтал о тебе. Я искал тебя.

А потом я тебя нарисовал…

...

2008

От автора

Уважаемые читатели!

Если вы хотите поделиться своим мнением о моем творчестве, то вы можете прислать мне письмо по электронной почте. Отзывы, вопросы, пожелания – все это вы можете прислать сюда:

knigi.cherk@mail.ru

Я ценю ваше мнение!

Кроме этого, хочу сообщить, что я являюсь не только писателем, но и психологом. Если я интересую вас как специалист данной области, если вам грустно и хочется поговорить, пишите сюда:

psy.cherk@mail.ru

Я жду ваших писем! Спасибо за внимание.

Анастасия Черкасова.

ОглавлениеВступлениеБилет в один конецУдар в тишинеБагровые слезыЗабытые сныШаги по грязиПервый поцелуйДевочка с тоской в глазахНаташкаДевочки1234567891011121314Четыре минутыОднаДневник одинокой девочкиПредрассветные сумеркиЧеловек с картинкиОт автора