«Из последнего рейса»

…Двадцать пять часов полёта из Буэнос — Айреса до Мурманска… Очумевшие от смены часовых и климатических поясов, в ожидании «расчётного часа» мы сидим с Мишкой на низком и колючем радиаторе отопления в фойе «Арктики». Знобит от усталости и напряжения. Говорить не хочется. Хмурое северное утро, словно уловив наше состояние, робко заглядывает в широкие окна–витрины, и чахлое солнце несмело гладит слабыми лучами стены и пол фешенебельного отеля. Ещё два часа до полудня нам нужно провести на этом проклятом обогревателе. Единственное желание сейчас, — «Карта Гостя», и заветный ключ от номера. Очень хочется спать…

Бесшумный «Отис» открыл двери, и из лифта вышел Андрей Макаревич. Безразлично посмотрев вокруг, седеющая легенда советского рока, одетая по–домашнему, и обутая в неожиданно старые и стоптанные тапочки «ни шагу назад», медленно проплыла мимо нас к стойке администратора…

— Обормот, проснись! — Толкаю я дремлющего Мишку.

— Что? Уже двенадцать? — Поднимает он голову.

— Макаревич!

— Какой Макаревич? — Спрашивает Миха рассеянно.

— Андрей! Андрей Макаревич здесь!

— Ну?

— Что «ну»! Охломон!

Мишка, сощурив близорукие глаза, напряженно и с усилием смотрит, словно пытаясь спросонья узнать во мне рок–звезду.

— У тебя есть записная книжка? — Спрашиваю я.

— Что?

— Записная книжка, осёл!

— Какая записная книжка?

— Для автографа! Нужен лист бумаги! Мишка!

Теряя самообладание, я вскакиваю. Лидер «Машины Времени» закончил разговор с администратором, и вновь направился в нашу сторону, беззаботно шлёпая по мраморным плитам холла.

— Проснись!!! — Нависаю я над сидящим Михой, и оглядываясь, добавляю, — «Близко уже!».

— А?

— Лист бумаги! Быстрее! Олух! Уйдёт же!

В тот момент, когда музыкант поравнялся с нашей батареей, Мишка окончательно проснувшись, вдруг неожиданно громко, отчётливо и с вызовом произнёс:

— Какой, на фиг, Макаревич? Пусть идёт! Подумаешь, — Макаревич! Листок бумаги… Какой листок бумаги!? Почему я должен портить записную книжку из–за какого то Макаревича?! …

Композитор остановился, и с удивлением открыл рот, обескуражено внимая адресованную ему тираду.