«Цена спокойной жизни»

Цена спокойной жизни (fb2) - Цена спокойной жизни 962K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Сильчев

Родился я в 1976 году в Туле (Россия), но большую часть сознательной жизни прожил на юге Казахстана. После окончания гимназии работал слесарем в локомотивное депо. Там-то и застал меня новый государственный беспорядок. Оказался без работы. Родители жили бедно, поэтому я не мог позволить себе такой роскоши как тунеядство. Долго искал работу и нашел ее на строительстве Дома молитвы. Спустя некоторое время покаялся. Тогда мне было 20 лет. Через три недели после покаяния принял крещение. Я думаю, что рождение по плоти, рождение по духу и смерть — три самые главные события в жизни каждого человека. Один из способов узнать обо мне поближе — это просто читать мои рассказы, потому что в каждом из них заложена частичка автора, в них вы сможете узнать больше, чем я сам знаю о себе. В настоящее время живу в Донецке, женат. Основной вид работы — писательская деятельность.

Павел Сильчев

Цена спокойной

ЖИЗНИ

Черкассы

СМИРНА

2003

Сборник христианских рассказов «Цена спокойной жизни* Павла Сильчева (р. 1976) является творческим дебютом молодого автора. Тем не менее, отдельные его произведения уже публиковались в различных изданиях христианской периодики.

Каждый рассказ по личному признанию Павла содержит частичку его биографии, его размышлений над жизнью, его опыта становления как личности. А жизнь автора знаменуют такие вехи: обращение к Богу в двадцатилетием возрасте на юге Казахстана, учеба в Донецком христианском университете, женитьба, и, наконец, проба пера. В настоящее время Павел живет в г. Донецке.

Рекомендуется для широкого круга читателей.

©Издательство «Смирна», 2003

Секрет мастерства

«И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков...» (Кол.3:23).

Была осенняя дождливая ночь. Из старинного каменного замка вышел молодой человек с маленьким саквояжем в руках. Он сел на лошадь и умчался в холодную мглу. Сухенькая старушка и маленький мальчик проводили его печальными взглядами и вернулись в теплое помещение к камину.

— Бабушка, — сказал малыш, взбираясь к ней на колени, — когда я вырасту, то непременно стану настоящим врачом, как доктор Том.

— А ты знаешь, что значит быть кем-то по-настоящему, а не понарошку?

— Расскажи, я хочу знать.

— Ну, хорошо, слушай. Среди серых и горячих скал, в маленьком городе, жил-был один юноша. Это был необычный молодой человек. Звали его — Мо, и он был лучшим лучником города. Никто не мог тягаться с ним в меткости, потому что он был не только одарен острым глазами и сильными руками, но и прилагал немало усилий, чтобы стать лучшим. Когда в городе уже не осталось для него достойного соперника, он заметил, что его результаты больше не улучшаются, как это было прежде. Тогда он решил, что достиг предела человеческих возможностей, повесил на своих воротах табличку с надписью «Мастер лучников Мо» и был очень горд собой. Каждое утро он протирал табличку от пыли, и временами ему казалось, что это занятие даже более приятно, чем стрелять из лука. Однажды его лучший друг, озабоченный таким поведением товарища, сообщил ему:

— Мо, я слышал, что в большом городе живет старый мастер-лучник, который знает секрет мастерства. К нему приходят все, кто мечтает по-настоящему стать мастером своего дела. Не хочешь ли и ты сходить, может, померяешься с ним силами?

Это предложение так заинтриговало Мо, что через несколько дней он был уже в большом городе, где на окраине в ветхой палатке жил умелец. Мастер оказался жалким старичком с мутным взором и трясущимися костлявыми руками. Конечно, Мо был очень разочарован, но решил все-таки сделать то, за чем пришел, потому что мастера-золотые руки все в городе уважали, и победивший его мог получить в награду широкую известность.

— Добрый отец, — обратился к старичку юноша, посмеиваясь в душе над его немощью, — я пришел издалека, чтобы просить вас подарить мне секрет совершенства. Я слышал, что вы щедрый человек и всякому просящему даруете мудрый совет.

Старичок улыбнулся ласковой улыбкой и подвел его к глубокой пропасти.

— Тебе нужно увидеть себя, — сказал он юноше. — Возьми свой лук и стрелы, встань пятками на край обрыва и выпусти стрелу свою, чтобы поразить заходящее солнце.

«Старик, наверное, сумасшедший», — подумал Мо и перевел взгляд с острых камней на дне пропасти на солнце.

— Но, мастер, край скалы очень хрупок от дождя и ветра, а солнце невозможно поразить стрелой.

Тогда старец взял колчан Мо, ловким движением закинул его себе за спину и взял тугой лук в левую руку. Спокойно шагнул он вперед и встал над пропастью, сосредоточенно глядя на заходящее солнце. Вид его преобразился. Дрожь в руках пропала, а глаза засветились неведомым светом уверенности и силы. Грациозным, плавным движением мастер поднял лук и положил первую стрелу. Легко и изящно он натянул ее. Человек задержал дыхание перед выстрелом. В следующее мгновение запела тетива, но прежде чем звук этой песни долетел до слуха юноши, мастер сделал еще один выстрел и еще, и еще... Казалось, он стоял не на краю гибели, а в чистом поле, стрелял не в солнце, а в бегущего зайца. Когда в колчане не осталось больше стрел, мастер медленно опустил лук и сделал шаг назад. Солнце закатилось за гору. Настали сумерки. Трясущимися руками пожилой человек протянул лук хозяину и нежно глянул на него своим мутным старческим взглядом.

На фоне произошедшего Мо почувствовал себя младенцем, который всю жизнь ползал, думая, что ходит.

— Сын мой, секрет мастерства не во внешнем, а во внутреннем. Совершенство рождается из сердца, не из разума. Надо жить тем, что делаешь. Ты не думаешь о смерти, веришь в достижимость цели, и тогда само солнце не может избежать твоих стрел.

«Обязательно стану настоящим лучником», — подумал Мо, провожая старца взглядом.

«Обязательно стану настоящим доктором», — подумал мальчик, отправляясь в постель.

Почти быль

«Если же кто о своих, и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного»(1Тим.5:8).

В тот роковой день богослужение затянулось. Андрей вышел из церкви раздраженный неудавшейся проповедью. Голова раскалывалась. Настроения не было. Идущая за ним жена остановилась с кем-то на пороге. Он уверенно прошагал к своей машине и, сев за руль, стал ждать, пока его половина наговорится с подругой. Раздражение нарастало, и через пять минут он нетерпеливо и настойчиво просигналил ей. Жена бросила на него удивленный взгляд и, торопливо распрощавшись, поспешила в машину.

«Как можно было так растянуть такую замечательную проповедь и в итоге отклониться от темы? И стоило готовиться восемь часов, чтобы опозориться? Теперь Иван весь месяц будет посмеиваться надо мной»,— думал он по дороге домой. Погрузившись в свои невеселые мысли, он совершенно забыл о жене.

Супруга молча изучала пейзаж за окном, как будто пыталась найти что-то новенькое на этом давно известном ей пути.

— Ты вчера опять вернулся поздно, — ее спокойный мелодичный голос нарушил монотонный гул двигателя.

Андрей сморщился, как от зубной боли.

— Дорогая, ты же знаешь, у меня вчера был трудный день: готовится евангелизация, заболели оба преподавателя воскресной школы, а пресвитер — в Киеве на конференции.

Она молча смотрела в боковое окно. Улицы медленно сменяли одна другую. Горячая слезинка медленно скатилась по ее щеке.

Андрей погрузился в свои размышления, и в машине вновь воцарилось молчание.

Нина посмотрела на его мрачное лицо и, закусив губу, вновь отвернулась.

— В прошлую субботу мы должны были идти в театр... — слезы подступили к горлу, и она замолчала, чтобы сдержать их.

— Сходим в следующий раз, не последний день живем, — сухо ответил муж.

— Хоть бы извинился... Ты вчера обещал Игорю, что поможешь ему с математикой.

— Я же не виноват, что он так рано ложится спать! — попытался улыбнуться Андрей, но жена повернулась к нему и с упреком посмотрела на него глазами, полными слез.

— Поверь мне, полпервого ночи — это не рано даже для тебя.

Серая тень скользнула по его лицу и, стиснув зубы, он сосредоточился на дороге.

Осенние сумерки быстро сгущались. Начал моросить дождь. Погода ухудшалась вместе с настроением.

— Когда ты выходила замуж за служителя, разве не знала, что надо будет чем-то жертвовать? — спросил он через некоторое время, когда буря немного поутихла.

— Да, я знала, что мне придется ЧЕМ-ТО жертвовать, но я не знала, что ты будешь жертвовать мной и нашими детьми! В последнее время ты дома только для того, чтобы поесть, поспать или подготовиться к проповеди. У тебя на уме только бедные грешники, которые погибают, но которых ты даже по имени не знаешь. А если меня не станет, ты заметишь это, только когда проголодаешься. Твои дети растут без отца. Твоя жена потеряла мужа. Сколько времени ты проводишь со мной в постели, прежде чем сон одолеет тебя? Три, пять или, может быть, восемь минут?!

— Прекрати! — Андрей в сердцах стукнул по рулевому колесу. — Сколько можно! Ты все время думаешь о плотском. Ты давно читала Библию?

— Слава Богу, ты стал интересоваться моим духовным состоянием! — насмешливо протянула она.

Андрей побледнел. Последние слова полоснули его по самому сердцу. Он повернулся к ней и внимательно посмотрел в ее пылающие глаза.

В этот момент на обочине появились старичок со старушкой. Они хотели перейти дорогу и терпеливо ожидали, пока промчатся машины.

Андрей хотел что-то сказать, но вдруг заметил, как глаза его жены наполнились ужасом. Он посмотрел на дорогу и перед самой машиной увидел чье-то удивленное лицо. Прежде чем он успел опомниться, раздался сильный удар, и тело старичка, разбив лобовое стекло, подлетело в воздух и упало в кювет. Завизжали тормоза. Машина остановилась. Водитель посмотрел назад. Темно.

«Не может быть», — подумал Андрей и начал сдавать потихоньку назад. Метров через двадцать он увидел на обочине бесформенный предмет.

«Наверное, он уже мертв, — лихорадочно соображал он. — Если я его подберу, то непременно сяду за решетку. А если не подберу, то он от этого не станет живее». Трясущейся рукой он переключил скорость и медленно поехал прочь. Нина сидела с глуповатым выражением лица. Она ничего не понимала, все произошло так неожиданно, что невозможно было в это поверить. Когда машина уже отъехала метров на двести, женщина стала приходить в себя.

— Куда ты едешь?

— Подальше отсюда.

— Ты собираешься оставить их на дороге?

— Кого — их?

— Деда и бабку!

— Так их было двое... — он нервно усмехнулся. — Теперь уже все равно, они наверняка мертвы. Ты знаешь, какая у нас была скорость?

— Мне плевать на то, какая была скорость!!! Ты сбил человека и хочешь бросить его, обреченного на смерть!

Андрей остановил машину.

— Это чьи-то родители. Мама и папа. Ты это понимаешь?! Это живые люди!!! Так не поступит ни один безбожник!

Он склонился на руль и тихо заплакал. Через несколько минут он чуть слышно произнес:

— Хорошо, мы возвращаемся.

Свет фар вырвал из темноты знакомый предмет. Андрей и Нина торопливо выскочили под дождь. Они склонились над человеком. Старушка. Дышит.

— Ее надо скорее в машину! А где же старик? — он лихорадочно, неловкими движениями стал поднимать пострадавшую.

Вдруг из темного кювета послышался сдавленный стон.

— Это он! Ты слышишь, он стонет, значит, жив! — зашептала Нина, из последних сил помогая мужу запихнуть пострадавшую в машину.

Старик оказался весь в крови и липкой грязи. Чтобы тот не измазал дорогую обшивку, они положили его рядом с задним сидением. Пострадавший все время стонал, и откуда-то у него обильно струилась кровь.

— Слава Господу, они живы, — тихо проговорил Андрей и молитвенно поднял к небу глаза. — Мы отвезем их Мерехину. У него прекрасная частная клиника. Помнишь, я как-то рассказывал тебе о моем старом школьном товарище? Он атеист, но за деньги и по старой дружбе быстро поставит их на ноги. Тогда, может быть, все обойдется без милиции. Господи, хоть бы в церкви не узнали! Какой позор будет!

Машина мчалась по улицам вечернего города. Нина молча смотрела перед собой невидящими глазами, а из глаз лились слезы, и сжималось горло.

— Мы заплатим старикам, и, надеюсь, они не предадут дело огласке. Только бы не узнали в церкви. Если меня отстранят от служения, миссия перестанет мне платить, и мы потеряем наш доход.

— Перестань, я этого не выдержу! Ты так заботишься о своем авторитете, что забываешь о людях.

— По-твоему, я думаю только о себе?

Нина молча теребила носовой платок.

Он резко затормозил перед частной клиникой.

— Подожди, я за помощью.

Он проскочил за стеклянные двери и через некоторое время показался на пороге с привлекательным седоватым человеком и парой дородных санитаров с носилками. Доктор заглянул в машину и увидел старушку.

— Забирайте ее и подготовьте операционную.

После того, как пострадавшую вынули из машины,

доктор склонился над старичком, который уже перестал стонать. Андрей переминался с ноги на ногу и воровато озирался по сторонам. Наконец доктор выпрямился и холодно заявил:

— Он мертв.

Андрей побледнел. Он умоляющим взглядом посмотрел на доктора. Сознание отказывалось верить в произошедшее.

— Извини, но труп — это подсудное дело. Мы так не договаривались. Я вынужден вызвать милицию.

Несчастный проповедник присел на белый каменный бордюр, обхватил голову руками и горько заплакал.

Следующий день был для Андрея сущим адом. С раннего утра у него брали показания, возили на место происшествия и на опознание в больницу. Последнее оказалось самым мучительным. Старушка пришла в себя, но не вернулась к жизни. Он понял это, когда увидел ее глаза. В них не было ненависти, осуждения или даже упрека. В тот день на него с больничной кровати смотрела непостижимая тоска. Так может смотреть только душа, которую с этим миром уже ничто не связывает. Всю ночь он не мог уснуть. Этот взгляд жег его изнутри всякий раз, как только он закрывал глаза. Андрей уже не думал о том, что подумают люди, что он, скорее всего, потеряет работу, что его посадят на несколько лет. Одинокий, сидя в сырой, темной камере, он испытывал разрывающие душу муки совести. Ему было невыносимо больно за свое отношение к жене и детям. Только здесь, вдали от них, под угрозой долгого тюремного заключения он осознал, как они ему дороги, как нужна ему их поддержка и любовь. Он понял, что в последнее время проводил много времени, заботясь о различных вещах, но обделял вниманием самое важное, самое дорогое, что дал ему Господь. Как трудно заметить счастье, когда оно рядом, но как страшно увидеть его уже утраченным. В долгой, горячей молитве он молил Бога о прощении и готовился принять суровое, но справедливое наказание. Он ненавидел себя за то, что мнение людей так много значило для него, что он готов был бросить человека в беде. Сам для себя Андрей твердо решил, что безропотно примет то наказание, которое ему полагается по закону. Он знал, что в произошедшем только его вина, а за все надо платить. Что посеет человек, то и пожнет. С рассветом, обессиленный, он забылся тяжелым, беспокойным сном.

Вечером того же дня его впервые навестил адвокат.

— Здравствуйте, меня зовут Михаил Иванович Лапин. Как вы уже, наверное, поняли, я буду представлять вас в суде.

Сухонький, скрюченный человечек расстегнул драповое пальтишко и поставил перед собой видавший виды портфель. С невозмутимым видом он надел очки и достал папку с документами. Андрей внимательно наблюдал за ним. Что-то в этом человеке казалось ему неприятным.

— Перейдем сразу к делу. Я человек очень занятой,— вкрадчиво начал тот, присаживаясь на металлический стул, — у меня не будет времени встречаться с вами часто, поэтому надеюсь на ваше благоразумие и сговорчивость, — он улыбнулся Андрею наигранной улыбкой и продолжил: — Поскольку вы понимаете, что дело безнадежно, и вам светит лет восемь...

— Восемь лет?! — от неожиданности у подсудимого потемнело в глазах.

— Почему вы так удивлены? Вы убили человека, и ваша вина полностью доказана. Прокурор представит все так ясно, что у присяжных не останется ни малейшего колебания о том, как с вами поступить. Старуха вас опознала, дала показания.

— Они стояли на обочине, вы превысили скорость и произвели наезд. Никаких сомнений.

— Но вы же адвокат! Так защищайте меня! — От напряжения Андрей весь взмок. — Неужели ничего нельзя сделать?!

— Ну почему же нельзя? — человечек ехидно улыбнулся. — Можно. Безвыходных положений не бывает, — он сделал небольшую паузу и заговорщицки продолжил: — Вас поддерживает немецкая миссия, и, если я не ошибаюсь, в месяц вы имеете 250 марок. Значит, у вас, конечно же, имеются сбережения. Прибавим к этому ваш великолепный автомобиль и очень неплохую дачу. Итого 30 000 долларов.

— Вы с ума сошли! Это же взятка!

— Тихо, тихо, не надо так строго. Всему своя цена. Это — цена вашей свободы, — почти прошептал он Андрею, наклонившись через стол.

— Но я не могу достать таких денег, — с досады он начал грызть ногти.

— Ну что же, тогда вы их отработаете после, через восемь лет, — адвокат поднялся и начал торопливо одеваться. — К сожалению, я вынужден вас оставить, дела, сами понимаете. А над предложением подумайте. Я еще увижусь с вами до заседания.

Через минуту Андрей остался один. Стены невыносимо давили на него. При одной только мысли, что он должен будет провести подобным образом несколько лет, его бросало в дрожь. Ему было очень страшно и одиноко.

«Если меня посадят, то моя семья останется без средств к существованию, жена — без мужа, дети без отца, — размышлял он. — Но тюрьма ведь не исправит меня, может исправить только Господь. Как же я, вдали от родных, смогу сотворить достойный плод покаяния? Как я смогу больше уделять внимания жене и детям? И какую пользу смогу я принести для Бога, оторванный от мира? К тому же и адвокату тоже надо что-то есть. Наверное, этот грех не к смерти. А денег всегда можно заработать».

Через две недели Андрей сидел на скамье подсудимых в ожидании своего приговора. Присяжные возвратились с совещания.

— За отсутствием состава преступления обвинение снимается. Дело 749 объявляется закрытым.

Счастливые жена и дети бросились обнимать вновь обретенного отца семейства. И хотя домой они возвращались теперь на трамвае, семейство думало о веселом и счастливом будущем.

Эпилог

— Ниночка дорогая, это Андрей звонит, — сквозь треск статики она, сонная, с трудом узнала голос мужа. — Извини, что не смог быть вовремя. Братья приехали. Их надо устроить. Я скоро буду. Мы в следующее воскресение непременно сходим в театр. Нин, ты меня слышишь? Ну, скажи что-нибудь...

Женщина устало положила трубку и, печальная, побрела к кровати...

«Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их — путь к смерти» (Пр. 14:12).

Материнская любовь

«Почитай отца твоего и мать, это первая заповедь с обетованием...»

(Еф.6:2).

Один за другим к остановке подходят троллейбусы. Люди толпятся на тротуаре, то и дело нарушая его границы и шумными толпами высыпая на проезжую часть. Всякий раз, когда подходит транспорт, толпа гудит и волнуется. Она опрометью бросается к троллейбусу и в нетерпении замирает у самых его дверей. Кому повезет занять сидячие места? Этот сокровенный вопрос более всего занимает людей и толкает их на отчаянные поступки. Вот двери открываются — и живая волна устремляется в салон. Здесь нет места слабому. Выживает сильнейший.

Немолодой мужичок с седыми висками отчаянно пробивает себе путь к ближайшему сиденью толстой кожаной сумкой. Он пенсионер и давно заслужил себе сидячее место, когда еще при Советах давал в шахте 300 процентов плана. Гневное выражение его давно не бритого лица предупреждает об опасности всякого, кто осмелится встать у него на пути.

Отчаянно разукрашенная девушка пробилась к вожделенным местам и оккупировала сразу два: для себя и своей лучшей подруги. Для них каждое утро начинается с конечной остановки. Впереди трудный студенческий день — нужно экономить силы и нервы.

Подвижная, как малек, рыжая бабушка громко ругается, когда кто-то больно наступает ей на опухшие ноги...

Кто-то дышит кому-то в лицо перегаром...

Густой, навязчивый запах чьих-то духов наполняет душную атмосферу салона...

Кашель...

Смех...

Вот уже нет сидячих мест, и толпа снаружи заметно поредела. Водитель скоро займет свое место, и троллейбус двинется по бесконечному проспекту от остановки к остановке...

Типичная картина типичного города. Вседействие повторяется с завидным постоянством. Меняются только лица и номера подходящих к тротуару троллейбусов.

Однажды и меня угораздило оказаться ранним утром на конечной остановке. Все происходило по заданному сценарию. Подъезжал транспорт, его наполняли люди. Отъезжал один, приближался другой.

Как обычно, я ждал одиннадцатый номер. Мне предстояло получасовое путешествие по одной из центральных улиц Донецка.

Толпа сгущалась. Кто-то начинал терять терпение и громко спрашивал: «Одиннадцатый давно был?» Ему, конечно же, никто не отвечал. Время шло, и с каждой минутой все больше казалось, что наши ожидания вот-вот должны увенчаться успехом. И они действительно оправдались. Очень скоро к тротуару неторопливо подкатил двойной троллейбус. Двери с грохотом раскрылись, и толпа с шумом ринулась в узкие проходы.

В такие напряженные моменты я предпочитаю находиться в стороне от передовой. Шумные баталии за сидячее место просто претят моему христианскому мировоззрению. Мне всегда кажется, что те, кто врываются в транспорт в первых рядах — самые нуждающиеся слои населения, обделенные в других областях общественной жизни. Я стоял в стороне и терпеливо ожидал, когда же наконец спадет напряжение у ближайшего ко мне входа. После того, как первая неистовая волна пассажиров схлынула, настало время загружаться и местной интеллигенции. Кто-то вежливо пропустил вперед молодую даму, а старичок с потертой папкой под мышкой галантно поддерживал под руку женщину, по всей видимости, свою жену.

Когда я уже собирался проследовать в середину троллейбуса, мое внимание привлекла маленькая сгорбленная старушка. Она смиренно ожидала своей очереди, всем своим видом обнаруживая нерешительность и волнение. Она выглядела далеко необычно. С виду ей было, по меньшей мере, лет сто, а ее одежда была слишком легкой для осенней сырой погоды. Трясущимися пальцами она судорожно сжимала корявую палочку и с каким-то ужасом взирала на открытую пасть дверного проема. Кто-то, наверное, Сам Господь, удержал меня за руку и не дал войти в порядке очереди. Я понял, что эта старенькая бабушка нуждается в моей помощи. Думаю, что любой поступил бы так на моем месте.

Людей на тротуаре становилось все меньше и меньше. Скоро из тех, кто желал ехать этим рейсом, осталось только нас двое. Первая бабушкина попытка войти внутрь не увенчалась успехом. Оказалось, что она просто не в состоянии поднять ногу до первой ступеньки. Она несколько раз упрямо повторила свою попытку, прежде чем позволила мне внести ее в салон. Старушка цепко ухватилась за поручень, двери закрылись, и троллейбус медленно покатил по широкому проспекту.

— Ну, бабуля, в таком-то возрасте вас уже должен сын на машине возить, — сказал я ей, когда она посмотрела на меня благодарным взглядом.

— Долго ли ехать до «Дружбы»? — поинтересовалась она.

— Мне дальше, я вам покажу.

— Вот спасибо, сынок, не знаю, как тебя и благодарить.

-—Да не за что меня благодарить. А что вы в городе одна? Внучат разве нет?

— Ой, сынок, внучата мои уже взрослые, в школу ходят: Ванечка — в шестой класс, а Юра — в десятый. Где им за мной смотреть, я уже старая, со мной неинтересно. Они у меня очень послушные мальчики,— старушка с гордым видом пожевала свои морщинистые губы и продолжила: — Леночка, дочка моя, их вот как держит, — и она показала сжатый сухонький кулачок. — Это потому, что семья у нас интеллигентная. Дочка моя, между прочим, два института закончила, теперь в Академии работает. Зять тоже главный инженер на фирме какой-то.

— Так где же он сейчас, зять-то ваш?

— А на работе он. Он очень занятой человек. Уезжает очень рано, а возвращается поздно. Иногда они с Леночкой даже ругаются из-за этого. Но вообще-то они живут дружно. По утрам перед работой вместе кофий пьют...

На остановке троллейбус сильно качнуло, так что я был вынужден ловить бабушку.

— Мы еще не проехали «Дружбу» ? — поинтересовалась она, когда вновь почувствовала почву под ногами.

— Да нет же, не беспокойтесь, я скажу вам заранее. Еще три или четыре остановки. А что там, в «Дружбе», интересного для человека вашего возраста? Обычно спорткомплексы посещают люди помоложе.

— Соседка мне сказала, что где-то неподалеку есть дом престарелых.

— Хотите кого-то навестить?

— Нет, я туда жить еду.

— Как?! Вам что, жить негде?

— А как же ваши дочка, зять, внучата?

— У меня была раньше квартира. Дочка все просила, чтобы я переписала ее на них. А то, говорит, помрешь, а старший брат — забулдыга, приедет, отсудит половину наследства и пропьет потом, а мне детей поднимать. Мне соседка говорила не слушать ее, напиши, говорит, завещание и все. А я старая, ума уже нет. Думаю, сделаю дочке подарок на день рождения, порадую. Ну, и сделала... — в глазах старушки заблестели слезы. Она вытащила из кармана старой кофточки мятый чистенький платок и зажала его в кулачке. — Я давно уже заметила, что в тягость им... Недавно я разбила их любимую вазу. Зять узнал об этом, убирайся, говорит, чтоб я тебя больше здесь не видел.... А куда мне идти-то? Я во дворе, на лавочке, три ночи переночевала, думаю, скорее помру... Соседка моя мне все еду выносила. Плачет, говорит, куда я тебя возьму, неровен час — саму из дома выгонят. А я и не просилась к ней. Она-то мне и сказала, что где-то возле «Дружбы» есть дом престарелых... Я даже рада, что все так получилось. Много ли мне надо? По мне уж давно земля-матушка плачет, чужой век уже живу, хватит. Это вам, молодым, надо дорогу в жизнь прокладывать.

Такой серьезный оборот нашего общения совершенно выбил меня из колеи, и я чуть не прозевал нужную остановку. Только в последний момент, когда троллейбус уже остановился, вспомнил об этом, и мне пришлось спешно выносить бабулю из транспорта. Я попрощался с ней и Запрыгнул на ступеньку. Дверь за мной захлопнулась, и за окном, сменяя друг друга, поплыли новые картины.

Я смотрел вслед удалявшейся старушке, и меня душили слезы. Необычайная гамма чувств разрывала мое сердце. В тот момент я действительно ненавидел детей этой матери. Никогда не ожидал я, что в моем сердце, сердце христианина, может пылать такое яростное чувство. Но в то же время я до глубины души был поражен величием материнской любви.

Утро наступает медленно

Утро наступает медленно. Первые проблески зари разливаются матовым светом на востоке и начинают одну за другой гасить небесные звезды. На горизонте заалела яркая полоса — рождается новый день. Игриво выглянуло яркое оранжевое солнышко и смело покатилось вверх, наполняя все вокруг своим радостным сиянием. Под его натиском ночной холод стал понемногу отступать, что пришлось весьма по нраву птицам, и они громко защебетали, радуясь наступлению нового весеннего дня.

Тяжелый, почерневший снег жадно поглощает первые солнечные лучи. Он уже не искрится как прежде, не играет холодными рождественскими бликами. Праздник снега уже позади. Грязная корочка льда плачет под нежным прикосновением первого тепла. На пустыре появились небольшие прогалины, и хрупкие зеленые лепесточки новорожденной травы затрепетали под сырым весенним ветром.

Март — время новых надежд.

По улицам побежали ручьи. Заторопились и люди. Это странные суетливые создания, которые ежедневно попадаются нам на пути, назойливо интересуясь, который час, какое сегодня число, сколько градусов на термометре и так далее. Мой дорогой читатель знает, о каких существах я говорю. Они толкают нас в троллейбусах, продают нам мороженое в киосках, учатся с нами в одном классе. Все они одинаковы, когда смотришь на них в общем, со стороны. Это живая горячая масса, способная любить и ненавидеть, радоваться и печалиться, верить, бороться, страдать, милосердствовать... Но стоит нам только сосредоточиться, присмотреться, как тут же начинают проступать определенные контуры, грани, характеры, поступки. Мы видим ситуацию, затем группу людей, потом личность и, наконец, поступок. Одно нам недоступно — видеть побуждения, мотивы, чувства. Но есть над нами Кто-то, Кому это возможно, потому что Он прежде всего, и все Им стоит.

Семья, как мы знаем, — ячейка общества. Группа близких, любящих сердец, живущих рядом с нами. У каждого из них могут быть свои интересы, но есть что-то, что связывает их тесными узами. А еще говорят: «В семье не без урода». Папа — пастор, мама — регент хора, младший сын — руководитель молодежи, дочь — преподаватель воскресной школы, старший сын — безбожник и кутила.

— Сеня, нам уже надо торопиться! Ты прогрел машину? — повелительным тоном произнесла Екатерина .Андреевна достаточно громко, чтобы услышал не только муж, но и все в доме.

Екатерина Андреевна — полная седая добрячка с зычным генеральским голосом и, несмотря на преклонный возраст, с довольно конопатым лицом. Медленно переваливаясь, спускалась она по парадной лестнице в прихожую, нетерпеливо сетуя на мужскую нерасторопность (по нашему мнению, довольно редкое качество).

Пока она надевала свое обширное драповое пальто, мимо нее стремительно промчался самый младший в семье человек.

— Игорь, ты повязал шарф? — крикнула она ему вслед, но он этого не услышал, потому что неудержимый темперамент молодости уже вынес его во двор.

Арсений Иванович, не менее тучный, чем его жена, показался на лестнице. Он спускался размеренно и степенно. Возле зеркала глава семейства остановился и рассеянно причесал свой редкий чуб.

Екатерина Андреевна увидела мужа и одобрительно крякнула.

— Вика уже готова? — поинтересовалась она.

— Она чистит зубы, — невозмутимо ответил Арсений Иванович.

— Как! Она до сих пор не почистила зубы?!

Арсений Иванович удивленно посмотрел на жену,

как бы не понимая, в чем дело, и добавил:

— Она уже собралась и оделась, но забыла почистить зубы. Ну что тут такого?

— В куртке и в сапогах?!

— И в шапочке, — добавил Арсений Иванович и направился к выходу.

Екатерина Андреевна ошеломленно посмотрела вслед мужу, всем своим видом показывая, что кто-то, должно быть, сошел с ума.

Наверху грохнула дверь.

— Вика, сколько раз тебе говорить, не хлопай дверью! — сокрушенно воскликнула мать и с досадой взглянула наверх.

На лестнице стоял ее старший сын. Слащавая улыбка обнажила все его зубы. Самодовольно ухмыльнувшись, он достал сигарету и, спускаясь, прикурил ее.

— Ну что, мать, надрываешься? С самого утра только и слышно, что твои выкрики.

Он остановился перед ней и выпустил облачко сизого дыма. Молодой человек, самодовольный и уверенный в себе, смотрел прямо перед собой надменным, насмешливым взглядом. Его привычка приподниматься на носочках придавала его облику элемент властности и превосходства. Он знал, что его манера держаться не нравится матери, однако демонстрировал ее всякий раз с каким-то садистским упоением.

Екатерина Андреевна, как обычно, стушевалась в присутствии сына и не нашлась, что ответить.

— А-а, этот бездельник уже поднялся, — заглянув в прихожую, сказал Арсений Иванович.

Тяжело дыша, он уверенно подошел к сыну, бесцеремонно вынул у него изо рта горящую сигарету и выбросил за порог.

— Сколько можно говорить, что курить в доме нельзя.

Его простодушие покоряло, и сын относился к его нравоучениям с большой долей снисхождения. Он даже не показал вида, что замечание касается именно его, только спокойно посмотрел на суетящегося над туфлями отца. Тот часто что-нибудь забывал. Вот и сейчас он вовремя вспомнил, что не переобулся, и чуть было не уехал в церковь в комнатных тапочках.

— А ты, Федор, разве с нами не едешь? — то ли наивно, то ли с умыслом поинтересовался Арсений Иванович.

— А разве мой вид предполагает поездку с вами? — вопросом на вопрос ответил ему сын.

Арсений Иванович внимательно взглянул на него и в сердцах покачал головой. Черная кожаная куртка и красно-черная бандана, наверное, не очень бы гармонировали с благоговейным интерьером церкви.

— Бог тебя примет такого, каков ты есть, — единственное, что мог ответить на это расстроенный отец.

— Ха, ваш Бог только для стариков и инвалидов, а я еще пожить хочу.

Дверь за ним закрылась. С некоторых пор его родители не знали, где бывает их сын и чем он там занимается. Они могли только молиться за него и надеяться, что когда-нибудь они вместе будут служить Господу, и не будет больше в их доме ни запаха сигарет, ни пьяной брани, ни томительного ожидания по ночам.

А остальные члены семейства отправились в церковь. Воскресный день, как всегда, был для них днем служения Господу. Утром — богослужение, днем — посещение, вечером — второе богослужение.

У Федора тоже были свои интересы, свои занятия. С утра — друзья и выпивка, вечером — дискотека и казино. В его представлении это и есть молодежный стиль жизни — единственный, который имеет право на существование в наш прогрессивный век. Хорошо отдохнуть, славно развлечься — вот чего не хватает человеку после тяжелой трудовой недели. Этой мысли он отдавался всецело и следовал ей с таким же неудержимым рвением, как его семья стремилась отдаться Богу.

Обычно по воскресеньям Федор очень редко рано возвращался домой. Поэтому и в этот раз, когда вся семья собралась за ужином после шумного дня, а его при этом не было, никто не удивился. Более того, они уже привыкли к его отсутствию, и хотя это всех огорчало, все же человек смиряется с неприятными моментами своей жизни, если они происходят с определенной регулярностью. Так было и на этот раз.

Федор, в свою очередь, тоже очень редко вспоминал о доме в моменты своих похождений и полностью отдавался развлечениям, когда, по его мнению, для них наступало самое подходящее время.

Но сегодня фортуна была явно не на его стороне. Нежданно-негаданно пришли неприятности. Федор случайно повстречал своих старых кредиторов, имевших дурную славу, которым он должен был довольно крупную сумму денег. Как обычно, Федор проводил вечер в казино. Из-за денежных затруднений он не мог играть в рулетку, поэтому коротал время у маленького карточного стола.

Их не было здесь давно, и многие их попросту не узнали, но не Федор. Когда они с грохотом ворвались в это тихое заведение, где люди обычно разговаривают шепотом, все сразу же обратили на них внимание. Некоторые тут же продолжили заниматься своими делами, некоторые вслух выразили свое недовольство таким поведением, а Федор без промедления встал и, стараясь держаться как можно более непринужденно, чтобы не привлечь к себе внимания, направился в смежное помещение, где находился бар для посетителей казино. Он не надеялся уйти незамеченным, просто поддался первому порыву, чтобы хоть на какое-то время скрыться от глаз непрошеных гостей, не вызывая при этом подозрения. Федор взял один коктейль, присел за самый дальний столик и предался мрачным размышлениям.

Юноша вспомнил тот день, когда два года назад впервые встретил этих молодых людей. Это была всего одна встреча, но на следующие полгода его жизнь превратилась в настоящий ад. В страхе, что он может встретить кредиторов, Федор не хотел выходить на улицу. Он перестал посещать все клубы, дискотеки и игорные дома. Бывало, что по дороге на работу он как будто узнавал одного из тех людей в случайном прохожем, и его бросало от этого в жар. Ночью он просыпался в холодном поту и прислушивался: не стучит ли кто в двери их дома. Ему казалось, что эти люди рано или поздно обязательно найдут его, что это лишь вопрос времени, и тогда ему несдобровать. Кто были эти люди? Он толком даже не знал этого. Его всегда привлекали сильные мира сего. Крутые парни, замысловатые наколки, оружие, много денег — все то, чего он не видел в доме верующих родителей и что как-то особенно возбуждало и манило его к себе. Конечно же, он и не задумывался над происхождением этого влечения, все казалось и так ясно: ему просто хотелось быть сильнее многих из тех, кого он знал с детства, сильнее своих родителей. Он мечтал иметь власть, хотя бы такую, что имеет вор в законе. Ему мерещились большие деньги, которые достаются просто и без особенных трудов. Ему так хотелось, чтобы с ним считались и почитали его. Однажды он до самого утра засиделся в игорном доме и познакомился там с крутыми ребятами. Казалось, для них не существовало никаких правил и норм поведения, потому что их уважали, у них были деньги, власть и множество замысловатых татуировок, рассказывающих об их «веселом» прошлом. Это были как раз те люди, дружбы которых ему так не доставало. После закрытия казино они пригласили его продолжить развлечения.

Они обещали, что будет весело: девочки, травка, картишки... Это приглашение одновременно и внушало страх, и было заманчиво. Он боялся оказаться белой вороной и разочаровать своих новых друзей. Но надо же когда-нибудь начинать. Кто-то сказал, что в жизни надо попробовать все. К тому же отказаться — значит признать, что ты тюфяк, маменькин сынок и так далее.

Это было мрачное место, непривычное и пугающее. Но в нем была какая-то особенная прелесть, какая-то новизна, которая делает человека значительным в собственных глазах. Старый, подготовленный под снос дом принял его почти приветливо.

Внутри все было сыро и мрачно, но откуда-то сверху доносилась музыка, шум и хохот. Они поднялись и оказались в квартире без дверей и обоев, без стекол в окнах, но со множеством людей.

Он сел за игральный стол и был удивлен размером ставок. Но кто-то пояснил, что понизить ставки — значит утратить свое мужское достоинство. Ему тут же предложили кругленькую сумму, которую, по словам благодетелей, он непременно вернет, как только отыграется. В это утро Федор в первый раз попробовал анашу, что лишило его возможности поближе познакомиться с «красотками», как их тут называли. С непривычки он перебрал, и ему стало плохо: предметы и лица стали расплываться, комната закачалась, в глазах потемнело. Потом его куда-то возили; он долго лежал в сточной канаве, пока не пришел в себя. Была уже ночь. Грязный, оборванный и подавленный Федор поплелся домой. В кармане он не нашел ни копейки денег, но зато там была записочка, которая напоминала ему, сколько он занял в тот вечер, сколько проиграл и сколько нужно вернуть, если ему дорога его жизнь. На трезвую голову он понимал, что это немыслимая сумма, в их семье нет и никогда не было таких денег.

И вот сегодня, через два года, он сидит в баре и дрожит всем телом при мысли о том, что его могут узнать и потребовать долг. Конечно, в глубине души он надеялся, что эти люди не задержатся долго в казино и покинут игорный дом, даже не заметив его, но мрачные предчувствия сотрясали его изнеженную душу. Временами ему становилось противно от собственного бессилия перед ними, но он ничего не мог с собой поделать.

Вдруг в бар с шумом вкатилась группа людей, в которой он узнал своих недоброжелателей. По крайней мере, двое из них были ему знакомы. Имени одного он не знал, а вот другого, по имени Гарри, в свое время великодушно занявшего ему денег, он узнал сразу. Как только Гарри появился на пороге, его меткий взгляд тут же уловил одинокого юношу за последним столиком. «Кредитор» сгреб со стойки несколько кружек пива и, махнув головой своему товарищу, прямиком направился к столику Федора.

Существует одна интересная поговорка: «Если может случиться что-то ужасное, оно случится».

Федор, уставившись в бокал, боялся поднять глаза. На его стол грохнулись кружки с пивом.

— Ну, что приуныл, кореш? — услышал он адресованный в его сторону вопрос, однако промолчал.

Гарри как будто не заметил этого и продолжил:

— Давай знакомиться. Как ты смотришь на то, чтобы заплатить за вот это пиво?

Федор, не шелохнувшись, продолжал тупо смотреть в бокал.

— Какой-то ты мутный малый, холодный. Уж не мертвец ли ты? Я думаю, что мертвец не боится пера? — с этими словами он сунул руку за пазуху. В воздухе блеснуло лезвие ножа и глубоко вонзилось в стол радом с рукой Федора. Он вздрогнул и поднял на Гарри испуганный взгляд.

— О-хо-хо, дружище, да я тебя знаю! — воскликнул Гарри. — Чудесно! Ты пришел вернуть мне мои бабки?

У Федора закружилась голова, и ноги стали ватными. В животе появилась холодная тяжесть. Он пытался что-то сказать, но в горле так пересохло, что ему удалось только дважды глотнуть воздух.

— Ну-ну, смелее, мой милый друг. Ты, кажется, хочешь мне кое-что сказать? — необыкновенно искренне поинтересовался Гарри, расшатывая нож, чтобы вынуть его из деревянного стола. Когда эта процедура успешно завершилась, а нож был сложен и отправлен в карман, «общение» сразу потекло легче.

— У меня пока еще нет этих денег, — скороговоркой пытался оправдаться Федор, — но они у меня будут очень скоро, — последние слова он произнес как-то неуверенно.

— О, я уверен, ты будешь хорошим мальчиком и не станешь огорчать дядюшку Гарри! — он встал, наклонился к Федору так близко, что тот почувствовал неприятный запах перегара, и доверительно сказал: — Пойдем на свежий воздух, прогуляемся.

Он взял оторопевшего Федора под руку и быстро повел его к выходу. Его дружок, увидев, что происходят интересные вещи, бросил горсть скомканных купюр на стойку бара и поспешил вслед за ними.

Федор ничего не мог сделать. Он чувствовал, что эти ребята сильнее его, и сопротивляться совершенно бесполезно. «Лучше не сердить их лишний раз, — решил Федор, — может, и пронесет».

Втроем они вышли на людную улицу. Было уже довольно поздно, но в этой части города всегда было хорошее освещение. Место это весьма оживленное, что сразу же не понравилось Гарри. Федор почувствовал это по тому, как грубо его поволокли в ближайший переулок. Они миновали гаражи и оказались в старом районе пятиэтажных домов. Тут было так темно и тихо, что мурашки побежали по спине несчастного. Но Гарри, видимо, был тут не один раз. Он уверенно шагал во тьме к одному из домов. Они поднялись на пятый этаж и остановились у чердачного люка.

— Лезь! — приказал Гарри голосом, не терпящим возражений.

Сердце Федора дрогнуло, но он не решился ослушаться. Юноша оказался в маленькой будке на крыше дома. Крыша была плоской с шуршащим и хрупким смоляным покрытием. Он осторожно ступил на ее поверхность, как будто боялся провалиться. Метрах в двадцати от себя Федор увидел еще одну такую же будку. Он подумал: «А что, если попробовать бежать через другой подъезд?» От этой мысли ноги его стали ватными и непослушными. Мозг тут же выдал ему с десяток возможных вариантов того, что будет, если люк другого подъезда окажется запертым, и он будет пойман. Все это пронеслось в голове быстро, но не достаточно быстро, чтобы осталось еще время на размышление.

Гарри вновь крепко схватил его за руку и потащил к краю крыши. Ноги Федора оказались на самом краю, где старые перила уже совсем проржавели и развалились. Гарри скомкал черную кожаную курточку на его груди. Он собрал ее в свою огромную пятерню так, что стало трудно дышать. Федор, боясь сорваться с крыши, судорожно вцепился в руку Гарри. Тот приблизил к нему свое зловещее лицо и зашипел:

— Я искал тебя долго и все же нашел. Мне нужны мои деньги. Ты за два года не нашел моих денег?! — он сделал паузу и заглянул Федору прямо в глаза. — Как ты думаешь, нужен ли мне такой неспособный должник, за которым я буду бегать годами, который меня не уважает и держит за идиота? — с этими словами он стал нажимать рукой Федору на грудь.

Когда Федор понял, что он висит над пропастью, у него внутри все похолодело, и он еще сильнее вцепился в руку бандита.

Гарри удивлено уставился на него.

— Ты что, сынок, не доверяешь мне? Думаешь, я хочу покончить с тобой? — он грозно глянул на руки Федора, грязно выругался и закричал: — Руки убери, я тебе сказал!

Федор конвульсивно разжал пальцы.

— Гуд бай, — шепнул громила и ослабил хватку.

Кожа скользнула по его пальцам, и Федор удивился,

как быстро он стал удаляться от него. Какие-то ветки хлестнули по щекам, он услышал глухой удар, в спине что-то хрустнуло, в глазах вспыхнуло адское пламя, и все померкло.

Старость. Порой это возраст печали и скорби. Физические недуги гнетут тело, а грехи — душу. И те, и другие не дают вам спать по ночам. Вы подолгу не можете заснуть, а когда заснете, то спите неспокойно, чутко.

Старый лифтер проснулся среди ночи. Опять эта ноющая боль в спине. Он знал, что стоит ему проснуться, как он не сомкнет глаз уже до утра. Вечером усталость сваливает его с ног, и он засыпает, несмотря на боли. Но если он немного поспал и проснулся, то жди долгой, томительной ночи. Старик не вставал и не шел пить чай, не включал свет, чтобы не будить свою старуху. Единственное, что ему оставалось делать — вспоминать и думать.

Вдруг ему показалось, что он слышит тихие стоны. Поначалу это представилось ему маловероятным. Но затем он услышал еще стон и еще, более отчетливый. Сомнений не оставалось, где-то за окном в палисаднике стонет человек. Он затормошил свою старуху.

— Галь, слышь, Галь.

— Ну что еще?!

— Галя, проснись.

— Который час? — старушка подняла седую голову и взглянула на будильник. Некоторое время сосредоточенно смотрела на светящиеся во мраке цифры и стрелочки.

— Ты че, старый, спятил?! Три часа... — она вновь плюхнулась лицом в подушку и замерла.

Старик полежал еще немного. Но стоны не давали ему покоя, и он поднялся. За окном была непроглядная тьма. Ничего не видно, только стоны не прекращаются. Что делать? Вызвать «скорую» или милицию, а может, и то, и другое? Он взял телефон и стал набирать номер ближайшего участка.

Старуха села на кровати, включила ночник и надела халат.

— Алло! Милиция?..

— Ну вот, еще один тяжелый случай, — услышал Федор сквозь звон в ушах. — Мы сделали все возможное, но надежды мало. Вот снимочек, пожалуйста. Спинномозговая травма.

Этот странный разговор как будто звучал у него в голове. Постепенно сознание возвращалось к нему. Что с ним произошло? Где он? Вдруг он услышал возню за спиной и чей-то шепот. Кто-то кашлянул в тишине. Так значит, этот голос принадлежал не ему, а кому-то, кто стоит позади него.

— Прочитайте, здесь написано — «падение с крыши». Могло быть и хуже.

— Да куда уже хуже? — вмешался другой голос. — С таким диагнозом, как у него, очень немногие выживают.

— А если и выживают, то можно ли назвать это жизнью? — сказал третий голос.

Федор почувствовал, что его обступили со всех сторон. С каждой минутой сознание становилось все более ясным. Неожиданно к нему вернулась память. Он вспомнил все, что с ним произошло: Гарри, темный двор, крышу дома. Воспоминания буквально потрясли его душу. Он вспомнил длинный путь до земли и этот странный хруст в спине.

Какое-то непонятное, доселе незнакомое ему чувство беспокоило его. У него не было боли, но тело словно заледенело. Он открыл глаза, и яркий свет ударил ему в лицо. Он тут же попытался прикрыть глаза рукой, но ни один его мускул не пошевелился. В недоумении он попробовал еще раз, но и эта попытка не увенчалась успехом. Руки и ноги отказывались повиноваться, вселяя холод в душу и наполняя смятением разум. Что это? Чем меня накололи эти типы? Почему они не радуются моей жизни, как радуюсь ей я? Они, наверное, и не подозревают, из какой переделки я выкарабкался.

Тем временем группа врачей тихо покинула палату, и Федор остался наедине с собой. Он не мог повернуть головы, но взглядом обвел все помещение, чтобы больше узнать о том, где он находится. Честно говоря, он мало что понял, потому что в палате не было на чем остановить свой взгляд. Единственный предмет, который бросился ему в глаза — капельница, вероятно, подключенная к его левой руке. Пара табуреток, тумбочка, вешалка с белыми халатами у входа — вот все, что попало в поле его зрения.

После того, как волнение от пережитого пробуждения утихло, он смог серьезно задуматься над своим положением. Что-то там говорили врачи о его диагнозе? Он стал вспоминать, но кроме смутного недоброго предчувствия, в его голове ничего не возникло. Что же я мог так сильно поломать, что меня так крепко приковали? Он захотел посмотреть, чем связаны его руки и ноги, но так как голову он поднять тоже не мог, то увидел только свою грудь. Она равномерно вздымалась и опускалась при вдохе и выдохе.

Вдруг снаружи послышался какой-то шум. Постепенно он приближался. Металлический лязг, возбужденные голоса и топот торопливых ног становились все отчетливее. Федор обратил внимание на входную дверь как раз в тот момент, когда группа людей с бряцающей каталкой стремительно промелькнула за матовым стеклом двери. Среди общего шума и возбужденных голосов Федор ясно различил несколько фраз:

— Остановка сердца!

— Закрытый массаж! Готовьте дефибриллятор!

Громыхнули двери. Голоса стихли. Наступила зловещая тишина. Казалось, стены замерли, прислушиваясь к происходящему. Тетушка Смерть заглянула в это заведение. Там, за двумя дверями, врачи пытались выяснить, явилась ли она, как хозяйка, или вошла незваной гостьей, но здесь, в одноместной палате, живое существо трепетало от одного сознания ее присутствия рядом.

Прошло несколько минут томительного ожидания. Наконец за дверьми раздались медленные шаги и приглушенные голоса.

— Может быть, это и к лучшему, — сказал кто-то, проходя за матовым стеклом.

Утро наступает медленно 33

— Да, иногда смерть более милосердна, чем жизнь...— ответил ему другой голос.

— Но все же надо признать, что одному Богу известно, что с ним было бы, если бы он остался в живых, — прокомментировал третий.

Последнее замечание повергло Федора в состояние потрясения. «А если он и выживет, то можно ли назвать это жизнью?» — эти слова всплыли из глубин его памяти, как демоны из преисподней. Леденящая душу догадка забилась в голове горячим пульсом. Силы быстро покидали его. В глазах потемнело, и Федор потерял сознание.

Екатерина Андреевна мужественно держалась до самых дверей палаты, но, войдя в светлое помещение и увидев на кушетке неподвижно лежащего человека, она громко вскрикнула и упала на колени, сотрясаемая рыданиями. Она узнала сына, но не могла поверить в то, что ей сообщили медицинские работники. Ум отказывался принимать ужасающий диагноз.

Отец стоял у кровати бледный и безмолвный, теребил угол простыни дрожащими пальцами, а по его щеке стекала тяжелая мужская слеза.

Федор лежал неподвижно, слепо глядя в потолок и не обращая ни на кого внимания. Его мрачный, пустой взгляд леденил душу всякого, кто подходил к кровати. Казалось, из этих двух черных бездонных пещер веет могильным холодом. «Этот человек не будет жить», — сказала как-то себе сестра-хозяйка, протирая влажной тряпочкой подоконник и с содроганием посматривая в сторону Федора.

Прошло несколько дней. Родные и близкие ежедневно посещали Федора, подолгу разговаривали с ним, приносили вкусные угощения, но никаких изменений не было. Он все так же слепо глядел в потолок, не обращая абсолютно никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Федор ничего не ел, отчего стремительно худел и слабел. Глядя в пустоту, он засыпал, чтобы ничего не видеть.

— Юноша потерял смысл жизни, — заявил главврач его родителям. — Я очень сожалею, но если в ближайшее время он не выйдет из этого шокового состояния, то жить не будет.

— Может быть, он просто не слышит или не видит, а может, просто не может жевать? — сквозь слезную пелену пытался прояснить обстановку Арсений Иванович.

— Боюсь, что дело не в этом, он видит, это точно, да и слышит почти наверняка. Если он вздумает поесть, то и жевать у него получится. Больной, по-видимому, решил оставить этот мир. Нам, полноценным людям, порой просто невозможно представить, как невыносимо тяжело сознавать, что всю оставшуюся жизнь тебе придется провести в инвалидной коляске. Теперь ты никому не нужен, а для близких ты — обуза. Мечты, планы, стремления, будущее — все потеряло смысл. Образование, карьера, женитьба, тихая старость, многие радости будущего превратились в мираж. Это, должно быть, невыносимо, — доктор с сожалением посмотрел на мокрые лица родителей.

Екатерина Андреевна, как и раньше, не могла произнести ни слова. Горе убивало и ее. За несколько прошедших дней ее голова побелела, под глазами и у губ появились новые морщинки. Она постарела на несколько лет.

Арсений Иванович не терял надежды возвратить себе старшего сына и упорно не желал мириться с участью, которую ему пророчили доктора. Ведь он верил во Всемогущего Господа Бога, Который исцелял прокаженных, поднимал на ноги расслабленных и давал жизнь мертвым.

— Что мы можем сделать для нашего сына?

— Ему нужны любовь и внимание. Он должен поверить, что и в таком состоянии он кому-то действительно нужен, что жизнь на этом не кончается. Ему нужно общение.

— Но какое же может быть общение, если он ни на что не реагирует?

— Он слышит, видит и чувствует заботу, при всей его отрешенности все равно когда-нибудь придется обратить внимание на окружающий мир. Главное, чтобы в тот момент, когда это придет ему в голову, рядом оказалось любящее сердце.

— Хорошо, мы постараемся не оставлять его без внимания, — сдавленно проговорил отец и стал прощаться с доктором.

Последующие несколько дней Арсений Иванович провел в глубоком раздумье. Его жена захворала от пережитых потрясений и совсем слегла. К постоянным переживаниям о сыне на его плечи тяжким бременем легла забота о любимой жене. Отягощалась она и его общественными пасторскими обязанностями, которые кроме него никто понести не мог.

На воскресном богослужении, когда вся молодежь церкви была в сборе, он смиренно попросил помощи. Откликнулось более двадцати человек. Молодые люди разбились на группы и решили по очереди развлекать больного, устраивая для него сценки, общения, дискуссии, чтобы он чувствовал себя в центре событий, волей или неволей участвовал в жизни людей, ощущал их внимание и любовь.

Новое утро опять и опять, словно черная туча, вползает в мою жизнь. Сколько можно? Это яркое, радостное солнце сегодня вновь пришло, чтобы издеваться надо мной.

Зачем мне оно? Почему я не могу уснуть и не просыпаться? Во сне я, по крайней мере, могу шевелиться. Во сне я могу жить жизнью настоящего человека. Я не хочу жить в этом мире. В мире, где ты бессилен что-либо сделать, где миллионы людей, но никто не может тебя понять, где много душ, но никто не полюбит тебя. Родители? Что может быть хуже осознания того, что ты обуза для самых дорогих тебе людей? Что может быть хуже, чем чувствовать себя предметом бесконечной печали и несбывшихся надежд? Нет, уж лучше не жить совсем, чем жить впустую.

Федор устал думать. Ему был противен свет и невыносима тьма. Он не желал никого видеть, слышать, не хотел ни с кем разговаривать. Он ждал одного — смерти. Ему надоело, что всякий, кто входит к нему в палату, тут же лезет в душу. Федора удручали горестные излияния родственников у его кровати. Эти чопорные фразы деланным участливым тоном — «мои соболезнования», «какое горе», «мне так его жаль» в этой палате звучали, как «я давно говорила, что такая жизнь до добра не доведет» или «что посеет человек, то и пожнет».

Он мысленно уходил от людей и много думал об этом наедине. Но кому нужна эта голая правда? «Святые» приходили в его палату толпами, они приближались к кровати и подолгу стояли над ней с мрачными лицами. Так люди приходят к памятнику «воинам-освободителям», стоят, о чем-то думают, могут даже пустить слезу, но стоит им отойти от памятника, как они тут же забывают о нем и включаются в обычный ритм своей жизни. Это называется «минутное сострадание». Так соболезнует могильщик, пока закапывает умершего, а на поминальном обеде он уже забывает по какому поводу застолье.

Сегодня уже в третий раз приходила группа молодежи. Он не знал почти никого из них, поэтому это были совершенно чужие ему люди. Федор догадывался, что это отец попросил их навещать его, потому что он сам слишком занят в церкви, чтобы уделять достаточно внимания старшему сыну. Ему было обидно и противно от этого.

Эта группа молодых людей постоянно пыталась привлечь к себе его внимание. Что они только ни делали! И пели, и стихи рассказывали, и кривлялись так, что порой это было даже забавным. Но все это было как-то наигранно, неестественно, поэтому Федор решил не обращать на них внимания и проверить, надолго ли их хватит.

Через некоторое время он заметил, что «работает» не одна группа, а несколько, и что с каждым разом ряды их редеют. Как-то раз он услышал за дверью негодующий шепот:

— Ну, сколько можно?! Мы тут перед ним в лепешку расшибаемся, а он даже внимания на нас не обращает.

— Тише, он может услышать, — зашептал другой.

— Ну и что, что услышит? — уже тише возмущался первый. — Мы тоже люди, у нас свое личное время есть, мы к нему с любовью, а он презирает нас.

Когда в длинном коридоре стихли их голоса, Федор нервно ухмыльнулся, и по его щеке потекла невольная слеза.

День ото дня Федор становился все слабее и слабее. Он больше спал, чем бодрствовал, по-прежнему ничего не ел, ни на кого не обращал внимания.

Постепенно посещающих становилось все меньше. Мама уже давно не приходила. «Наверное, уже и позабыла обо мне», — думал он с горечью в сердце. Отец, несмотря на все сложности, ежедневно навещал сына и подолгу молча простаивал у его кровати.

Группы молодежи редели прямо на глазах. Очень скоро осталось человек шесть-семь, которые поочередно по двое или трое продолжали навещать его, стараясь чем-то занять больного. Иногда это делалось так, как будто Федора вовсе не было в палате. Временами он ловил себя на мысли, что прислушивается к их разговорам и мысленно в них участвует. Это всегда раздражало его, потому что мешало исполнению его замысла — умереть.

Наконец он обратил внимание на то, что одна девушка, в отличие от других, регулярно проведывает его. Группы меняются, но она приходит ежедневно. Одна особенность отличала ее от всех остальных — пассивность. Она не участвовала в общих дискуссиях, сценках и так далее. Чаще всего она стояла у окна и печально смотрела на него. Порой это было приятно, порой невыносимо. Иногда ему казалось, что он нуждается именно в таком молчаливом присутствии, иногда его раздражала эта бездейственность, тогда он закрывал глаза и делал вид, что засыпает. Это действие всегда имело один и тот же эффект на окружающих — они тихо удалялись, чтобы не мешать больному отдыхать.

Прошло две недели с тех пор, как на Федора обрушилось несчастье. Унылый пасмурный день уже подходил к концу. Сегодня Федора посетил только отец. Что бы это значило? Почему молодежь задерживается? Он постоянно ловил себя на этой мысли, что стало причиной его ужасного настроения. Он говорил себе, что не желает видеть никого на свете и мечтает, чтобы его оставили в покое. Но проходило немного времени, и он вновь прислушивался к шагам в коридоре. Шаги появлялись, приближались, но неизменно либо проходили мимо, либо терялись до того, как могли остановиться у дверей палаты.

Смеркалось. Сине-зеленые тучи уносились на восток и терялись в вечернем сумраке. Еще голые, совсем озябшие деревья принужденно махали ветвями им вслед. Их кроны раболепно сгибались под неистовыми порывами жестокого ветра. Казалось, сама зима решила вернуться в этот край.

Федор задумчиво смотрел в окно, прислушивался к монотонному завыванию ветра, и душа его все глубже погружалась в уныние. Вокруг все замерло, коридоры наполнились тишиной.

В больнице включили освещение, и в глаза ударил яркий свет. Несколько мгновений глаза привыкают, а потом вы видите, как светло бывает в помещении с белыми стерильными стенами от ламп дневного освещения. Но в этот раз все было иначе. Федору показалось, что в его палате светлее не стало. Из окна своими глубокими пустыми глазницами на него смотрела тьма. День, уже угасающий, но еще трепещущий, живой, был уничтожен включением лампы. Все, что жило за окном — деревья, птицы, тучи — погрузилось во тьму и перестало для него существовать. Даже ветер, который еще мгновение тому назад оживлял все за окном, озвучивая природу ранней весны и придавая ей движение, теперь как-то по-особенному одиноко завывал и бился в стекло.

«Вот так и с моей жизнью, — размышлял Федор — кто-то думает, что я еще жив, потому что сердце бьется, и глаза видят, но пусть этот кто-то включит в своей жизни лампу, и тогда он увидит, как мало жизни осталось в моем теле».

Вдруг откуда-то издалека послышались неуверенные шаги. Сердце Федора от неожиданности екнуло. Он прислушался. Шаги приблизились и замерли у двери. Он не мог ошибиться, кто-то стоял у входа и почему-то медлил.

«Тук-тук-тук...» — неуверенно постучал этот кто-то.

Федор чуть было не ответил «войдите», но, вовремя вспомнив, что он ни с кем не разговаривает, осекся.

Дверь медленно открылась, и на пороге появилась незнакомка. Это была та самая девушка, которая ежедневно приходила его проведать. Глядя на пол, она тихо вошла и медленно прикрыла за собой дверь. Затем она так же тихо подошла к кровати и села на небольшой стульчик, так ни разу и не взглянув на Федора. Он, в свою очередь, смотрел на нее изумленно, словно на призрак, и, может быть, хорошо, что в тот момент она не подняла свое пунцовое лицо. В этом случае ей пришлось бы оправдываться, придумывать что-то наспех, а от совершенного наспех невозможно требовать качества.

Несколько минут тишины — это как раз то, чего так часто не хватает смущенной девушке, чтобы прийти в себя. Она порылась в своем пакете и вынула из него маленькое яблочко.

— Я не спросила, можно ли вам кушать яблоки, — начала она тихо оправдываться, — но это яблоко из бабушкиного сада, экологически чистое...

Девушка замолчала на середине фразы и аккуратно положила гостинец на тумбочку рядом с Федором.

У него внутри что-то перевернулось, и ком подкатил к самому горлу. Почему это скромное проявление заботы так тронуло его, Федор не знал, поэтому, уже готовый расчувствоваться, он подавил в себе «избыток» сентиментальности. Его взгляд вновь охладел и стал непроницаем.

Но незнакомка даже не подозревала, какую бурю чувств вызвала в сердце юноши. К счастью, не заметила она и перемен в его лице, потому что ни разу еще не посмотрела в его сторону. О, Скромность! Сколько мира ты даешь сердцам своих хозяев, как величественно ты разрушаешь холодные стены гордости, как легко ввергаешь в стыд амбициозность и попираешь ханжество и снобизм! Тебе не посвящают стихов, о тебе не поют песен, не придумывают легенд, но ты, оставаясь в тени, — верный спутник любви, верности и искренности — всегда заявляешь о себе в самые неожиданные моменты жизни.

После небольшой паузы гостья, как будто о чем-то вспомнив, вновь заглянула в шелестящий пакет. В руках у нее оказалась какая-то книжечка. Она бережно положила ее себе на колени и накрыла сверху белыми руками.

— Я не знала, что бы сделать для вас приятного, и подумала, что, возможно, вам очень одиноко, поэтому необязательно учить стих или готовить сценку. Может быть, вам просто не с кем поговорить...— она замолчала, видимо, вспомнив, что он ни с кем не разговаривает, и подумала, что сказала лишнее.

Федору почему-то стало стыдно от этих слов. «И откуда ты только такая взялась?» — с некоторым раздражением подумал он и стал ждать, что будет дальше.

— В общем, я решила просто почитать вам, — уже более решительно продолжила она.

Девушка медленно раскрыла книгу, немного полистала и, отыскав, что хотела, бросила робкий взгляд на Федора. Ситуация настолько заинтриговала его, что он настроился и готов был выслушать все, что бы ни прочитало ему это прелестное создание. Посетительница встретила внимательный взгляд юноши, и ее щеки вновь порозовели. Чтобы скрыть смущение, она напустила на себя деловой вид и с неожиданной серьезностью в голосе начала читать:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было — Бог...»

Она читала и читала. Уже с третьей строчки она так увлеклась чтением, что, казалось, не замечала ничего вокруг. Вид лица ее преобразился. На нем появилась какая-то особенная печать вдохновения. В глазах загорелся огонь, в голосе появились интонации, в жестах — уверенность.

Федор был поражен. Восхищению его не было предела. Разве он никогда не читал этих строк? Читал. Разве он не слышал ничего подобного? Нет, не слышал.

Когда он был еще совсем маленьким, эти строки читала ему мама. Когда он подрос, то читал их перед обедом за общим семейным столом. Однако он никогда не читал этого для того, чтобы пережить, и никогда не слушал, чтобы услышать. Оживленные нежным, бархатистым голосом, древние образы возникали в его воображении и жили своей самобытной жизнью: Иоанн, живущий в пустыне, выходит проповедовать при Иордане; рыбаки с Галилейского моря; бедные, богатые, мытари, фарисеи — «праведники»; больные, покалеченные, одержимые... И всюду — ИИСУС. Он появляется в каждой сцене, и Его Имя произносится как-то по-особенному значительно.

Два часа пронеслись как один миг. Девушка перестала читать так же неожиданно, как и начала. Вдруг она посмотрела на часы и удивленно вскрикнула.

— Ой, что же я так долго? Наверное, я слишком утомила вас сегодня? — спросила она и, не ожидая ответа, засуетилась. — Мне надо быть дома не позднее девяти, иначе мои родители будут очень волноваться, — пробормотала она, спешно засовывая книгу в пакет.

Прежде чем скрыться за дверью, она еще раз взглянула на Федора и, встретив его печальную улыбку, блеснула ему в ответ своими безупречно белыми зубами.

В палате вновь воцарилась тишина. Но это была особенная, какая-то благоговейная тишина. Это тишина сердца, которая просыпается, когда вы счастливы. Вы смотрите на первую распускающуюся почку, и эта тишина умиляет вас. Вы слышите нежную песнь соловья, и в тишине своего сердца почему-то плачете. Вы смотрите в ночное небо, а первые пушистые снежинки рождаются в глубокой темноте, опускаются на ваше разгоряченное лицо, и вы понимаете смысл слова «умиротворение».

Федор лежал и мечтательным взором глядел в потолок. О чем он думал? Он не знал этого. В жизни всякого человека бывают времена, когда его голова отдыхает, но сердце продолжает жить своей жизнью, и тогда рождаются стихи, песни, картины...

Его разбудил резкий стук падающей швабры. Он открыл глаза. За окном стоял новый день — яркий и солнечный. Он не помнил, когда заснул, и поэтому не мог определить, сколько времени проспал. На часах уже было начало десятого. Санитарка, которая ежедневно делала влажную уборку в его палате, яростно драила подоконник и мурлыкала себе под нос какую-то замысловатую мелодию.

Он стал вспоминать события вчерашнего вечера, но они так странно переплетались со снами, что Федор было подумал, уж не сон ли это был. Но вот его взгляд остановился на тумбочке, где с вечера осталось лежать яблоко. Сердце его вздрогнуло, когда он подумал, что она придет сегодня его проведать, (в этом он не сомневался), увидит, что он не притронулся к угощению, и это может обидеть ее. Но как же он его съест, если все знают, что он отказывается от еды? Что об этом подумают люди? А может быть, попросить, чтобы яблоко положили в тумбочку? Однако ведь все знают, что он ни с кем не разговаривает. Но она придет, и как он посмотрит ей в глаза? И, в конце концов, не глупо ли быть до такой степени принципиальным, ведь умирать ему почему-то совсем не хочется, во всяком случае, сегодня. Итак, я могу попросить эту санитарку спрятать яблоко в тумбочку. Всего несколько слов, которые не имеют никакого значения.

Федор набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить с женщиной... «Стоп! — сказал он сам себе. — А если она принесет с собой еще что-нибудь, как делали многие другие, захочет положить все это в тумбочку и увидит там свое яблоко? Нет, в тумбочку нельзя. Тогда, может быть, выкинуть его? Но это уже кощунство. К тому же она может просто открыто спросить об этом, и тогда он сгорит от стыда. Неужели ему придется съесть это яблоко? Но, в конце-то концов, если уж я начну говорить, то есть ли смысл отказываться от пищи? »

Решение пришло само собой. Он даже не спросил себя, почему так важно съесть именно это яблоко. В его тумбочке лежало много гораздо более вкусных продуктов, но он даже и не подумал о них. Многие уговаривали его поесть хоть немного, но он игнорировал их просьбы. Юноша не спросил себя, куда девалась вся его принципиальность, и почему сегодня ему уже не хочется умирать. Он не сделал этого, потому что все эти вопросы были второстепенны, а главным был вопрос времени. Что же будет, если он не успеет съесть это яблоко до ее появления? Медлить было нельзя, надо было действовать.

Как раз в это время уборка в его палате закончилась, и санитарка с ведром и шваброй направилась к выходу.

— Извините, — начал было Федор хриплым, едва слышным голосом.

Санитарка замерла, словно настигнутая пулей, и прислушалась. Видимо, подумав, что ей послышалось, уверенно двинулась дальше.

— Сестричка! — вновь собравшись с силами, уже громче воскликнул Федор.

Та вздрогнула и выпустила из рук ведро с водой. Оно глухо стукнуло о пол, покачнулось, но устояло. Вода плеснула на ноги перепуганной женщине. В течение более чем двух недель она исправно делала в этой палате уборку, но ни разу не слышала от больного ни единого звука. Она не воспринимала его как живого человека. Поэтому, когда больной решился заговорить с ней, это прозвучало, как гром среди ясного неба. Если бы ночью с ней заговорила ее собственная тень, она напугалась бы не меньше.

Женщина медленно повернулась к говорящему и вопросительно посмотрела на него, как бы спрашивая, не померещилось ли ей. Он же, в свою очередь, взглядом указал ей на лежащее рядом яблоко и произнес:

— Я хочу это яблоко.

Последовала долгая пауза, после которой санитарка опрометью кинулась из палаты и загрохотала каблуками по длинному коридору.

Федор хмыкнул. «Странная какая-то», — подумал он и стал ожидать дальнейшего развития событий.

Через минуту на пороге появился врач.

— Вы действительно сказали, что хотите есть? — спросил он Федора с большой долей сомнения в голосе.

— Нет, — резко ответил тот, — я хотел съесть только это яблоко.

Доктор удивленно уставился на больного. Какое-то время они смотрели друг на друга: доктор — недоуменно, а Федор — выжидающе. Тем временем в палату вошла медсестра и заглянула через плечо доктора.

— Ну что же, — словно очнулся врач, — покормите больного, сестра.

Он повернулся и вышел из палаты.

— Да, если больной захочет еще что-нибудь, сообщите мне, пожалуйста, — бросил он медсестре, закрывая за собой дверь.

Затем последовало долгое, утомительное кормление. Больной чувствовал себя чрезвычайно неловко, отчего все время раздражался и бранился. Женщина кормила его профессионально, сохраняя спокойствие и стойко перенося все грубости.

Когда Федор закончил еду, он снова остался один. «И как только таких неуклюжих берут на работу?» — думал он, негодуя. Что-то внутри у него еще кипело, но в целом он был даже рад своему решению. За последнее время он уже успел забыть, как вкусны бывают фрукты, и по этому поводу в его голову стали лезть разные мысли. Подумалось, что у него в тумбочке почти наверняка лежит что-то невероятно вкусное... Но об этом потом, — приказал он себе. Было бы стыдно показать людям, что с одним яблоком ты съел сразу все свои принципы.

Настроение у него становилось все лучше и лучше. Юноша думал о том, что теперь ему не стыдно будет посмотреть в глаза своей гостье... И с этими приятными мыслями он задремал.

Проснулся больной оттого, что кто-то взял его расслабленную руку. Он приоткрыл глаза и тут же закрыл их. У его кровати стоял отец. Он держал его руку и горячо молился. Федору почему-то было стыдно и неуютно радом с молящимся отцом, поэтому он решил пока не открывать глаз, пусть думает, что сын спит. Тем более врач, без сомнения, уже сообщил ему, что больной заговорил, и было бы стыдно в сложившихся обстоятельствах молчать в ответ отцу. Он хотел бы заснуть, но незримое присутствие кого-то рядом не давало ему сделать это. Федор слышал, как отец шептал слова молитвы, как он вздыхал. Юноша чувствовал, как слезы старика падают на его руку и обжигают омертвевшее тело.

Арсений Иванович простоял возле сына довольно долго, около часа. Федору уже надоело притворяться спящим, и он начинал серьезно подумывать о возможном «пробуждении», когда почувствовал, что его рука ложится на прежнее место. Потом он услышал тихие удаляющиеся шаги. Негромко стукнула дверь. Федор открыл глаза — в комнате не было ни души.

Отец ушел, но оставил после себя печаль. Юноша вновь ощутил одиночество и беспомощность.

Теперь у него было много свободного времени, но его возможности были весьма ограничены. Он понимал, что не может уже развлекать себя теми вещами, которые раньше доставляли ему немало удовольствия. Теперь он занимал себя размышлениями. Это занятие, само по себе было для него ново, и он с упоением предавался ему хотя бы для того, чтобы скоротать медленно текущие часы.

Нельзя сказать, что раньше его голова не соображала. Нет, думал он довольно часто: когда играл в карты, когда пытался заработать больше денег, когда хотел солгать, оправдаться, утаить или исчезнуть. Но размышлять — это нечто другое. Он начал предаваться размышлениям только тогда, когда «судьба» приковала его к постели. Только когда он оказался в этом карцере «провидения», он вынужден был признать, что вся его жизнь за стенами больничной палаты была суетой — гонкой за призраками. В пылу азарта или в погоне за сиюминутными удовольствиями он не в состоянии был подумать, куда он торопится, что значит для него этот жизненный миг. Его времени хватало лишь на то, чтобы обдумать окружающую его обстановку: если он пойдет туда, то проиграет, если сюда — выиграет. «Что меня ждет за этим поворотом?» — задавал он себе вопрос, находил ответ, альтернативы, предположения. Таким образом он рассчитывал всю свою жизнь: где он будет учиться, кем станет после учебы, как ему продвигаться по служебной лестнице, на что пустить накопления и так далее до самой пенсии. Бесконечная череда планов, предположений, надежд, иллюзий. Но последнее понимает только тот, кто начинает мыслить. Тот, у кого в наш технологический век хватает времени посмотреть на себя со стороны и спросить: «Кто ты? И куда идешь?» Однажды один мудрый человек поведал миру занимательную историю. Встретил как-то раз он копающего яму негра и спросил его:

— Что ты тут делаешь?

— Копаю яму, господин, — ответил тот.

— А зачем же ты копаешь ее?

— Чтобы получить немного денег за свой труд,

господин.

— А для чего тебе деньги?

— Чтобы купить немного еды, господин.

— А к чему тебе еда?

— Чтобы жить, господин.

— А зачем тебе жить?

— Чтобы копать яму, господин.

Этот мудрый человек понимал разницу между «думать» и «мыслить». Стал понимать эту разницу и Федор. После произошедшего он понял, что его жизнь не стоит того, чтобы ее продолжать. Он потерял свое будущее, он больше не видел впереди миража, к которому так стремился всю жизнь, в котором надеялся отдохнуть, утолить жажду и голод. Жестокая реальность внезапно встала перед ним, пугающая и безнадежная. Сначала она выбила у него почву из-под ног, а затем заставила мыслить. Часами он размышлял над прожитым, искал во всем этом смысл, спорил, доказывал, убеждал себя, и сам же разбивал свои аргументы. За этим занятием и застала его долгожданная гостья. Он так увлекся своими мыслями, что не заметил осторожных шагов за дверью, а знакомое ему «тук-тук-тук» было столь неожиданно, что он вздрогнул.

Дверь отворилась, и в палату осторожно вошла девушка. Все было как накануне: она подошла к кровати и села на стульчик. Но что-то сегодня было все же по-другому. Сегодня она была желанной посетительницей.

Федор поймал ее взгляд и улыбнулся блаженной улыбкой. Краска тут же залила все ее лицо. Она посмотрела немного в пол, но вскоре подавила смущение и взглянула на него серьезным и вместе с тем слегка наивным взглядом.

— Как вы сегодня себя чувствуете? — почти как врач спросила она.

Федор опять расплылся в радушной улыбке и хотел было ответить ей, но она, зная, что ответа ждать не стоит, не дала ему на это шанса.

— Это прекрасно! — искренне заметила она. — Я знала, что вам непременно станет лучше, ведь столько людей молится за вас.

Он нахмурился. Но она смотрела на него сегодня уже смелее и не могла не заметить перемены в его лице.

— Я понимаю, почему вам не нравится эта идея, вы ведь неверующий.

Он в ответ только удивленно заморгал.

— Да-да, не удивляйтесь моим словам, — сейчас она чем-то напоминала школьного учителя, — я, конечно, знаю, что вы выросли в семье верующих родителей, но у Бога не бывает внуков.

Его рот растянулся в ироничной улыбке. Она заметила и это.

— Напрасно вы смеетесь, — заметила девушка и надула свои алые губки. Вдруг в глазах ее блеснул озорной огонек.

— Будь вы поумнее, то сами бы учили меня веровать в Бога.

Теперь настала очередь обижаться Федору. Он отвел печальный взгляд в сторону, чтобы не смотреть в эти глубокие, как озера, глаза. Она почувствовала, что переборщила.

— Простите меня, я вовсе не хотела вас обидеть, я часто говорю всякие глупости, поэтому стараюсь больше молчать, — в ее голосе было столько раскаяния, сколько не было во всей жизни Федора. Это обстоятельство так тронуло юношу, что он чуть было не расплакался.

— Я еще совсем недавно в Господе, — тихо продолжала девушка, — поэтому не всегда делаю то, что хотела бы.

Федор отвернулся на случай, если непрошеная слеза предательски выкатится из глаз. Девушка, видимо, неверно истолковала этот жест и продолжила свои извинения.

— Я, правда, стараюсь, и скоро стану лучше. Господь каждый день изменяет меня, и это замечают все. Знаете, какая я была раньше? — она вздохнула.— Это хорошо, что вы не знаете.

Внезапно он повернулся к ней. Увидев в его глазах огонь, непонятной, испепеляющей силы чувство, она в страхе отпрянула. Федор смутился. Ее реакция обезоружила его. Он хмуро уставился в пол и произнес:

— Как вас звать?

— Таня, — словно во сне прошептала она.

— Вы удивлены, что я могу говорить?

— Да, — кивнула она головой.

— Мне приятно, что и я смог сделать вам приятный сюрприз.

— Почему же вы вчера со мной не говорили?

— Потому что вчера я еще не мог с вами разговаривать, — ответил он явно недовольный тем, что она задает такие вопросы.

— Но сегодня вы уже можете говорить?

— Да, — мрачно ответил он и нахмурился.

— Ну что ж, это сделает нашу встречу интересней,— удовлетворенно заключила она и стала рыться в своем пакете. На свет появилась уже знакомая Федору книжка, банан и литровая банка варенья.

—- Вот, — важно указала она на банку, — бабушка вам передала. Это клубника с ее участка.

— А банан тоже оттуда? — попытался сострить Федор.

— Нет, банан я купила по дороге, — не замечая подвоха, просто ответила Таня. — Я не поехала на автобусе и сэкономила вам на банан.

От этих слов Федор покраснел до ушей. Ему уже давно не было так стыдно.

Девушка опять истолковала это по-своему.

— Почему вы меня так смущаетесь? У меня уже такое чувство, что мы с вами давно знакомы, а вы все еще стесняетесь.

— Вы, кажется, хотели почитать мне Библию? — решил переменить он тему разговора.

Она, довольная таким вниманием к Слову Божьему, с готовностью открыла Евангелие на той странице, где они закончили читать вчера, и, сделав небольшую паузу, приступила к чтению.

Сегодня Федор не только слушал. Сегодня он восхищался чтицей. Он любовался ее длинными ресницами, которые трогательно вздрагивали над белой бумагой страниц; ее бледно-розовые губы выразительно проговаривали каждое слово, а тонкие темные брови то удивленно поднимались, то хмурились в зависимости от того, что происходило на страницах Библии. Он ловил себя на мысли, что любуется ею, и краснел, как мальчишка. Федор заставлял себя смотреть в потолок, чтобы она случайно не заметила его взгляда. Да, он боялся напугать ее, боялся, что она не придет больше. Но как только он отвлекался на какую-то интересную деталь, то сразу же забывал про самоконтроль и вновь следил за ее изящной рукой, переворачивающей страничку, за ее глазами или губами. Сегодня ему не хватало сосредоточенности, чтобы следовать тому, что читала ему Таня. Он то и дело отвлекался на что-то, о чем-то начинал мечтать, а когда возвращался в реальность, с трудом собирался с мыслями, чтобы через несколько мгновений опять потерять связь с происходящим.

Когда Таня ушла, она оставила частичку себя на тумбочке.- Это была ее Библия. Никто теперь не сможет сказать точно, было ли это сделано случайно или намеренно. В сущности, это не столь важно, ведь наше будущее более подвержено влиянию факта, нежели мотива. Возможно, это происходит потому, что все истинные мотивы и причины знает только Бог, а нам, людям, остаются лишь факты, и это печально, потому что первое всегда интересней и красочней второго.

Утро следующего дня было каторгой для дежурной медсестры. Первое, что спозаранку потребовал Федор, — завтрак. Он съел банан, отведал варенья, нашел все это превосходным и решил не ограничиваться только фруктами. Сестре пришлось греть куриный бульон, а потом в течение сорока минут кормить больного и переодевать его, потому что он, конечно же, весь испачкался жирным бульоном, так как отвык уже от кормления с ложечки.

Наивная женщина полагала, что едой все и закончится, но это было только началом. Федор решил восстановить в памяти то, что вчера читала ему Таня. Для этого потребовалось усадить его поудобнее, положить перед ним книгу, а потом через каждые пять минут спешить на его крик, чтобы перевернуть очередную страничку. В конце концов, сестре так надоело бегать из коридора в палату, что она решила сама почитать ему.

Федор слушал и удивлялся, насколько увлекательным может быть чтение этой странной книги. Никогда раньше он не находил ее интересной, хотя не раз был вынужден читать ее дома. Но сейчас она вызывала в нем странные чувства: то восхищение, то умиление, то сострадание, а то и вину. Он вдруг увидел в персонажах не сказочных героев, а настоящих людей с их переживаниями, горестями, ошибками... Только теперь ему становилось понятным, кто такой Христос, и почему так много людей стремится быть ближе к Нему. Он и раньше встречал фанатичных христиан и презирал их за то, что они могли, не задумываясь, отдать свою жизнь за одно только слово — «Иисус». Но теперь он стал понимать их и даже завидовал им. Если бы он повстречал на земле такого Человека, то тоже пошел бы за Ним, чтобы научиться быть настоящим христианином.

Если бы он был к Нему так близко, как двенадцать апостолов, то, безусловно, был бы предан Ему до смерти.

Встречал он раньше и таких, которые, будучи абсолютными безбожниками на деле, на словах были христианами. Он презирал таких. Что может быть низменнее, чем быть грешником и прикрываться Святым Именем? Но теперь Федор жалел их. Как они несчастны в своем безнадежном положении! Не зная нужды, они, конечно же, не станут искать ее удовлетворения.

Но была еще одна категория людей, к которой Федор причислял и себя. Эти люди пользовались особенным его уважением. Это были «умеренные идеалисты», как он их называл. Эта размытая масса людей — коммунистов, атеистов, плюралистов и так далее — придерживается определенной идеологии, но делает это разумно, так, чтобы верования их не мешали «нормальной» жизни. Федор тоже считал себя атеистом, но никогда не спорил с людьми о существовании Бога. Среди его друзей было несколько христиан, которые тоже никогда не спорили с ним об этом и принадлежали к тем самым «умеренным» или «думающим». Были среди его друзей и плюралисты, одобряющие все и в равной степени все критикующие, поэтому весьма удобные люди, ибо никто так не соглашается с тобой, как друг-плюралист, и никакой фанатик не чувствует себя уютно в присутствии твоего друга-плюралиста. Но теперь он не мог признать себя атеистом, более того, ему казалось, что и «умеренным» он назвать себя уже не может. Ему было мерзко от того, что он говорил, как мыслил и над чем смеялся.

Был ли он христианином? Он точно не знал. Но он знал, что ему нужно родиться от воды и Духа. Так сказал ему Иисус, когда Таня читала Евангелие. А потом он увидел много примеров, как люди крестились и становились христианами. Но он не мог принять крещение, и это обстоятельство погружало его в уныние.

Этим вечером они встретились, как давние друзья. Он поделился с ней, как провел день, и заметил, как обрадовалась она его интересу к Слову Божьему. Они поговорили о том о сем и приступили к чтению. Сегодня они читали Послание к римлянам. Когда дочитали до шестой главы, Федор не выдержал и прервал чтение.

— Таня, как ты думаешь, смогу ли я когда-нибудь принять крещение?

От неожиданности она даже не знала, что ответить. Палата погрузилась в тишину.

— Знаешь, — неуверенно начала девушка, — я думаю, ты сможешь креститься, но, насколько мне известно, истинное крещение доступно только верующему.

— Что значит «верующему»?

— Тому, кто покаялся.

— Что значит «покаяться»?

Она опять задумалась.

— Это трудно объяснить. Это когда ты не знал, что Христос живой, и не желал слушать Его слов. Но когда узнаешь об этом, то становится стыдно, и ты больше не хочешь быть от Него далеко, хочешь слушаться Его.

Федор внимал каждому ее слову, стараясь не пропустить что-нибудь важное для себя.

— Я не знаю, как правильно сказать, это — чувство или состояние... Это не просто слова первой молитвы, которые ты выучил и произнес перед людьми. Это состояние души, когда уже не можешь не верить, когда Бог для тебя, как воздух.

— Откуда мы можем знать, что Христос жив?

— Откуда ты знаешь, что жив твой отец? — дерзко ответила девушка.

Федор закрыл глаза. Он вспомнил горячие слезы отца на своей руке, и сердце его как будто сдавило тисками.

— И ты веришь, что Христос сейчас жив и где-то ходит по Земле? — изумленно спросил он.

— Да, — уверенно ответила девушка, — но он не где-то, Он здесь, Он в моем сердце.

«Да, — подумал Федор, — я вижу это».

Эта ночь, ночь с субботы на воскресенье, была самой беспокойной ночью за все время его пребывания в больнице. Он думал, думал, думал... Он засыпал на несколько минут и просыпался вновь. Его мучили воспоминания, а поступки заявляли о себе и разбивали надежды. Федор спорил сам с собой, доказывая, что и для него еще возможно прощение, и тут же воспоминания убеждали юношу в обратном. Он вспоминал, как в детстве его учили молиться, он пытался подражать родителям, но получалось то слишком наивно, то очень сухо. Комок подступил к горлу, и Федор заплакал. Потом он просто лежал и бессмысленно смотрел в потолок. И только под утро ему удалось заснуть спокойным сном. Но когда Федор проснулся, то понял: он покаялся. Он чувствовал то, о чем накануне рассказывала ему Таня. Это было счастье. Много раз в доме своих родителей он слышал разговоры об этом, но никогда и представить себе не мог, насколько прекрасно это чувство.

Он теперь любил все: солнце и тучи, птиц за окном, паука в углу комнаты и санитарку с хмурым лицом, которая яростно натирала подоконник.

К обеду появились родители. После стольких дней пришла мама. Все долго плакали и обнимались. Слов не было. Это было время не для общения, а для посещения. Мама была еще слишком слаба, и отцу пришлось вскоре отвезти ее домой.

Пожаловала и молодежь. В этот раз парни и девушки решили устроить маленькое собрание с пением, стихами и длинной проповедью от руководителя «о терпении». Все это время Федор пролежал, молча улыбаясь, временами погружаясь в свои мысли о Боге или о предстоящей встрече с Таней. Иногда высокопарное словечко проповедника казалось ему менее содержательным, чем искренняя улыбка малообразованной девушки. Иногда рассуждения о терпении из уст крепкого и здорового молодого человека в этой палате звучали почти кощунственно, но Федор мог только удивляться своему необычному благодушию. Но когда молодежь ушла и оставила его одного, спустя некоторое время он начал терять терпение. Напряженно прислушиваясь к шагам в коридоре, Федор постепенно стал думать только о Татьяне. Время шло, но никто не стучал в дверь, и с каждой убегающей минутой утекало и его благодушие. Печаль снова стала запускать свои холодные пальцы в его душу. Лицо больного с каждой минутой становилось все более хмурым.

Ночь пришла, как непрошеная гостья. В коридоре смолкли голоса, за дверью не слышно было шагов... Федор не собирался спать. Ему нужно было дождаться девушку. Его разум понимал, что сегодня уже поздно, она придет завтра, но сердце отказывалось признавать это, и юноша тешил себя надеждой и отчаянно прислушивался, не идет ли кто по коридору.

Но и на следующий день никто не пришел. Напрасно он до боли в голове прислушивался к каждому шороху за дверью и вздрагивал всякий раз, когда входила или выходила медсестра. Федор отказался есть, не мог спать. Он лежал, глядя в потолок, и лелеял в душе надежду на встречу.

Следующий день он провел, как в бреду. Его посещали страшные мысли: «Ей не нужен был я, ей нужно было только мое покаяние. А я — идиот! Как я мог купиться на такое? Конечно, она молода, красива, зачем ей такой, как я? Она заботилась о моей душе! Сколько еще на свете таких людей, которые, заботясь о душах ближних, разрывают потом эти души на части и бросают на попрание судьбе?»

Приходил отец и был очень напуган такой переменой в сыне. Казалось, что больному стало хуже, чем было вначале. Федор лежал и тупо смотрел в белый потолок. Он не обращал ни на кого внимания. Ничто не могло вывести его из такого состояния: ни уговоры, ни слезы, ни обещания. Врач только разводил руками.

— Всякое бывает, — оправдывался он. — Сегодня нам может казаться, что больной пошел на поправку, а завтра какое-то осложнение — и все надежды прахом.

Отец уехал домой расстроенный, но дома вынужден был улыбаться и говорить, что дело идет на поправку. Он не хотел поразить свою жену ужасной новостью, к тому же все равно надеялся на лучшее.

К вечеру в палату Федора кто-то постучал, затем дверь приоткрылась, и в нее юркнул рыжеволосый подросток лет тринадцати. Он быстро подбежал к кровати больного и сунул ему в руку клочок бумаги.

— Это от Таньки, — прошептал он Федору в самое ухо и шмыгнул за дверь.

Эти слова громом ударили в голову юноши. Он был так потрясен этой неожиданностью, что до боли сжал в руке заветный клочок бумаги. Прежде чем Федор понял, что произошло, он уже трясущимися пальцами разворачивал записку. Ровным красивым почерком было написано:

«Мир тебе, мой дорогой друг!

Я пишу это письмо в воскресенье, но не знаю, когда ты его получишь, потому что нет человека, который мог бы передать его тебе.

Я заболела, и меня положили в больницу. Говорят, что у меня пневмония. Но это не страшно, поэтому тебе не стоит переживать за меня. Через пару недель меня выпишут, и я снова приду навестить тебя. Не скучай!

Пусть Бог благословит тебя!

Р.S: Пусть моя Библия пока побудет у тебя. Только, пожалуйста, не отдавай ее никому, она мне очень дорога. Таня».

Он уронил письмо на живот и уставился на свои руки. Они двигались очень даже неплохо. Он сжал пальцы в кулаки, разжал их, и слезы радости побежали по его щекам. Федор поднимал и опускал руки, брал и снова клал на тумбочку Библию. Никогда в жизни эти простые движения не доставляли ему столько счастья.

А еще он думал о своем друге, который, как и он, сейчас лежит в больнице, но непременно выздоравливает, и они скоро увидятся.

— Арсений Иванович, — как-то особенно официально начал доктор, — я должен вас обрадовать, к вашему сыну частично вернулись двигательные способности. Вероятнее всего, что вскоре его руки будут функционировать, как и до трагедии. Да, надо признать, что в моей практике подобного случая еще не было. Такое мог сделать только ваш Бог. И если это так, то вам надо еще усерднее молиться. Пока, к сожалению, он не может передвигаться, но ведь всего несколько дней назад он не мог двигать и руками.

Арсений Иванович стоял бледный, но чувство радости и благодарности Богу переполняло его сердце. Слова доктора были словно музыка для его ушей. Он думал о том, как обрадуется Екатерина Андреевна.

Два года спустя в небольшой сельской евангельской церкви были гости из города. Молодой человек в инвалидной коляске рассказывал свое свидетельство. Его история была потрясающа, и поэтому все, от мала до велика, слушали его, затаив дыхание. Он поведал людям все, о чем уже знает мой дорогой читатель, и завершил свою речь такими словами: «Когда-то я имел глупость заявить, что церковь — это место для стариков и инвалидов. Бог настолько любил меня, что принял мои условия и сделал инвалидом. Если бы не Его своевременное вмешательство, я бы уже давно сгнил в этой помойной яме, именуемой миром. Но Он дал мне все для счастья: прекрасную жену, добрых друзей и замечательное служение. И сегодня я призываю вас: придите к Господу своими ногами, поднимите к небу здоровые руки, прочитайте Библию видящими глазами.

Да благословит всех вас Господь. Аминь».

Молодая симпатичная женщина в белой косынке аккуратно свезла его со сцены. Зал утопал в тишине. Люди провожали Федора задумчивыми взглядами, размышляя о своих отношениях с БОГОМ.

Цена спокойной совести

— Рикардо! Рикардо-о! — донеслось с улицы сквозь приоткрытое окно.

Рик приоткрыл тяжелые веки, прислушался. Затем, сонно промычав что-то себе под нос, отвернулся к прохладной стене и натянул на голову одеяло.

— Ри-кар-до!!! — не унимался голос.

Рик откинул одеяло и сел на кровати. С минуту он просидел в сонном раздумье, а затем накинул на плечи просторную рубаху и быстро подошел к окну.

— Ну, наконец-то! — воскликнул кто-то из-за деревьев. — Сколько можно тут надрываться?!

— Что тебе нужно, Мартино, в такой ранний час? Приземистый, полноватый юнец несколько неуклюже вышел из тени деревьев и с недоумением уставился на взъерошенного, недовольного друга.

— Ты слушал, что приехал цирк?

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Как я мог слышать, когда я спал? — раздраженно буркнул Рикардо.

— Сегодня после обеда будет первое представление. Пойдешь?

— Какой цирк, Мартино! Ты в своем уме? Сегодня последняя исповедь года, потом причастие, надо подготовиться.

— Исповедь вечером, еще успеем помолиться, поразмышлять... Не будь же ты лучше всех, сегодня полгорода будет на представлении.

Рикардо немного замялся и через секунду ответил:

— Ладно, посмотрим... Я еще подумаю.

Он плотно затворил окно и скрылся за занавеской.

В этот день за обедом отец долго молился и благодарил Христа за благословения этого года. Когда приступили к еде, за окном послышался шум тяжелых телег и веселая музыка. Вся семья уже знала, что это заезжие циркачи возвещают о своем прибытии.

— В нашем маленьком городке не нужно делать так много шума, чтобы о тебе узнали все, — заметил отец и, удовлетворенно хмыкнув, отправил в рот очередной кусок говядины. — Утром сосед рассказал мне об этом цирке занятные вещи, будто бы шут этой труппы самый ужасный урод Италии. Стоит посетить представление только ради того, чтобы увидеть это диво.

— Не кажется ли тебе, отец, что такие представления могут испортить предпасхальное настроение? — вкрадчиво произнес Рикардо, не отрывая глаз от своей тарелки.

— Одно другому не мешает, — раздраженно рявкнул отец и добавил: — А слишком впечатлительных мы оставим дома.

Рикардо сделал вид, что не расслышал последних слов, и погрузился в свои размышления, не обращая внимания на дальнейший разговор за столом. «В самом деле, — думал он, — веселье никогда не вредит человеку, а «унылый дух сушит кости». Почему, когда нам хочется чего-то, мы всегда должны отказывать себе в удовольствии? Там, где нет греха, нет и осуждения. Поэтому отец прав, когда считает, что я слишком часто полагаюсь на свои чувства. Мне нужно быть более рассудительным, как и подобает мужчине в семнадцать лет».

В два часа пополудни Рикардо, веселый и счастливый, уже приближался к дому своей любимой девушки. Густые заросли перед домом великодушно приняли его под свою защиту, укрывая от жаркого солнца. Он подошел к двери и дернул за шнурок. За дверью мелодично пропел колокольчик. В окне мелькнуло дорогое личико Виолы, вскоре брякнул замок, и дверь гостеприимно отворилась. Виола пропустила Рика в прихожую, украдкой выглянула за двери и бесшумно затворила ее.

— Только тише, — зашептала она на ухо юноше, — бабушка спит. Ее оставили сторожить меня, чтобы я не пошла на представление. Я ей долго читала, чтобы усыпить. Она всегда засыпает, когда я ей читаю.

— Так ты не пойдешь на площадь?! — с неожиданной для себя радостью воскликнул Рик. — Я останусь с тобой, и мы прекрасно проведем время.

— Нет, что ты! — ответила Виола и слегка отстранилась от парня, чтобы лучше видеть его лицо в полумраке прихожей. — Ко мне приходил Мартино. Он сказал, что все пойдут на представление, и ты тоже. Я подумала, что пока моих родителей нет дома, смогу незаметно отлучиться на пару часиков и пойти с тобой. Разве ты не хочешь? — она немного озабоченно посмотрела ему в глаза.

— Нет, все нормально. Я с удовольствием пойду,— успокоил он ее, и через несколько минут они уже быстро шагали по направлению к площади, откуда доносились звуки музыки и гул собравшихся людей.

Площадь была уже забита до отказа. Разношерстная толпа волновалась и шумела. Временами раздавалась ругань, а кое-где вспыхивали мелкие потасовки, когда кто-то особенно дерзкий пытался пробиться в первые ряды. Среди площади возвышался грубо сколоченный амфитеатр. Вход туда был строго за деньги, и несколько мужчин могучего телосложения оттесняли толпящуюся у входа нищету. Молодая пара обошла площадь по периметру и оказалась у платного входа.

На трибунах было поспокойней. Солидные горожане, по большей части семьями, располагались на удобных местах. Несколько разодетых подростков с напыщенным выражением на юных лицах неумело подражали взрослым, шепотом переговариваясь между собой.

Свободные места еще заполнялись, поэтому само зрелище должно было начаться немного позже. Чтобы занять пришедшую публику, полураздетая женщина гарцевала по арене на прекрасной вороной лошади, исполняя всевозможные акробатические элементы.

Представление началось неожиданным появлением большой группы жонглеров. Зрелище сразу же захватило внимание публики. Один номер сменялся другим, поражая зрителей своей неповторимостью. Восхищенный Рикардо даже забыл о своей девушке и вместе с остальными восторженно вскрикивал и надрывался, вызывая артистов на бис.

Время шло, и все уже порядком утомились от шума и эмоций. Внимание публики стало ослабевать, когда был объявлен последний номер, которого все с нетерпением ждали. На арену вышли двое ряженых в пестрых одеждах, высоких и коренастых мужчин. Они некоторое время шныряли по арене, как будто в поисках чего-то, веселя неуклюжими движениями разгоряченный люд. Но так как их поиски, по-видимому, не дали ожидаемых результатов, то они в негодовании ринулись за ширму и выволокли из-за нее маленького человечка. Карлик плакал, кричал и сопротивлялся, пытаясь вырвать свои спутанные волосы из цепких пальцев одного громилы. Изодранная в лохмотья, грязная одежда едва прикрывала его щуплое тельце. Зрелище было настолько забавным, что вся публика пришла в неописуемый восторг, ряды наполнились свистом и улюлюканьем. Представление продолжалось.

Влекомый к центру арены человечек так отчаянно сопротивлялся, что другому верзиле приходилось периодически давать ему сзади пинка, отчего карлик казался зрителям живым мячиком. Один из ударов, видимо, оказался слишком сильным, потому что человечек вырвался, оставив добрый пук волос в руке мучителя. Люди на трибунах от неожиданности загудели громче прежнего. Карлик стал носиться по арене, с удивительной ловкостью уворачиваясь от гигантских шутов. На его лице было столько ликования, сколько негодования было на лицах неуклюжих преследователей. Он проскакивал у них между ног, под руками, носился кругами, весело размахивая коротенькими кривыми ручками. Люди хохотали до упаду. Этот гнусный уродец с огромной головой и корявым крошечным телом выглядел так мерзко и вместе с тем так забавно, что вся публика поднялась со своих мест и, держась за животы, покатывалась со смеху, с нетерпением ожидая дальнейшего развития событий. Между тем громилы, вероятно, не на шутку рассердившись, стали вынимать из-за пазухи помидоры, шкурки от бананов и бросать в карлика. Но тот был настолько ловок, что ни один брошенный предмет в него не попал. Когда же у них закончилось все, что можно было бросить, он громко рассмеялся и весело запрыгал, размахивая ручками. Разгоряченной публике эта победа уродства над полноценностью показалась весьма оскорбительной, и со всех сторон в карлика полетели всевозможные объедки, шкурки и огрызки. Двое верзил тем временем предусмотрительно скрылись за ширму и закрыли за собой двери. Публика гремела, рокотала и в исступлении заходилась безумным хохотом, когда чей-то метко брошенный огрызок попадал в лицо маленькому человечку. Тот прикрывал голову ручками, невыносимо вопил, но улыбка с его лица не сходила. Последний фактор действовал на публику особенно сильно.

Кто-то сунул в руку Рикардо вареное яйцо. Увлеченный всеобщим настроением, он размашисто метнул его в презренную тварь. Раздосадованный своим промахом и подстрекаемый меткостью соседей, он стал оглядываться в поисках нового снаряда. В этот момент кто-то протянул ему увесистый камень. Недолго думая, он схватил его и тщательно прицелился. Камень описал в воздухе дугу, и когда улыбающийся карлик повернулся к Рикардо, угодил ему прямо в лицо. Удар был так силен, что человечек упал навзничь. Вопли, свист и крики одобрения достигли апогея. Ревностные участники сцены озирались вокруг, ища взглядами того молодца, который так умело поразил цель. Разгоряченный Рик не понял, что произошло. Один из соседей одобрительно похлопал его по плечу и крикнул в самое ухо:

— Молодец! У тебя острый глаз, амиго.

Юноша посмотрел вокруг и увидел толпу, которая неистовствовала вокруг него. Он видел подростков, отчаянно бросавших на арену песок и гальку, видел пожилых людей, широко и удовлетворенно улыбавшихся, видел матерей с горящими глазами, которые держали на руках заплаканных, перепуганных детишек. Он взглянул на арену и вдруг увидел ЧЕЛОВЕКА. Человек был маленький, беспомощный и несчастный. Он пытался подняться на маленькие ножки, но у него недоставало на это сил. Человек, покачиваясь, с трудом сел на грязный песок и поднял глаза к небу. По его изуродованному глубокими шрамами лицу катились слезы. Над правой бровью обильно кровоточила глубокая рана. Карлик посмотрел на окружающих людей и встретился взглядом с Рикардо. В этот момент юноша увидел в нем не только несчастного человека, он увидел страдающую ДУШУ. Какой-то непонятный пламень возгорелся в его груди, когда он увидел тот утомленный, отмеченный печатью одиночества взгляд. Несколько секунд человек просидел, покачиваясь, и вдруг встал, ослепил всех присутствующих лучезарной улыбкой и, сделав круг по арене, скрылся за ширмой. Представление окончилось, и публика стала расходиться.

Поздно вечером старый священник по обыкновению обходил храмовые помещения и гасил светильники. День сегодня выдался тяжелый. Так бывало всегда в канун Пасхи. До самой ночи грешники приходили к исповедальне, чтобы получить последнее в этом году отпущение грехов. Свой обход он всегда заканчивал в центральном зале. Внутри было тихо и спокойно. Величественная обстановка вселяла в душу благоговейный трепет. Неожиданно внимание священника привлек какой-то бесформенный предмет, что лежал на полу рядом с исповедальней. «Этот, наверное, последний на сегодня», — подумал он и бесшумно проскользнул в исповедальню.

— Облегчи душу свою, дитя мое! — обратился он к лежащему из-за бархатной занавески.

— Я страшный грешник, падре... — хриплый голос сорвался, и опустевший храм наполнился звуками рыданий.

Священник сделал небольшую паузу и продолжил:

— Печаль мирская производит смерть, сын мой. Принеси покаяние Господу, и Он даст успокоение душе твоей.

— Я согрешил не только против Господа, но и против одного человека... Он мне никогда такого не простит...

— Ты уже разговаривал с ним?

— Нет, я не могу... Я не смогу взглянуть ему в глаза.

— Ты причинил ему боль?

— Не только... Святой отец, я унизил его перед людьми и смеялся над ним...

— Сын мой, это действительно страшный грех. Завтра Святое Причастие, у тебя еще есть время примириться с этим человеком. Помнишь, что говорит Святое Писание: «...Оставь свой дар пред жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим».

— Мне стыдно, падре...

— Стыд — это та малая цена, что Господь просит у души за спокойствие совести, а спокойствие совести дороже жемчуга. Ступай, сынок, да поможет тебе Господь предстать перед Священным Таинством с чистым сердцем.

Рикардо шел по темным переулкам города. Внутри его терзали сомнения, но он отгонял их. С каждым шагом он приближался к площади.

Путь казался необычайно долгим. Весь этот вечер он набирался мужества, и вот глубокой ночью все же решился поступить, как подобает поступать мужчине в семнадцать лет. По дороге к цирку он придумывал слова, которые должен сказать, жесты, которыми украсит свое покаяние. Но чем ближе он подходил к площади, тем сильнее и сильнее его охватывало гнетущее волнение и страх. Мысли в голове путались, а ноги становились ватными и отказывались повиноваться.

В тупике, неподалеку от колодца, нагромоздились цирковые повозки. Кругом царила тишина. Одна из повозок была открыта. Из ее глубины в бархатную ночь лился мерцающий свет. Рикардо тихо подошел и заглянул внутрь. Какая-то пожилая женщина сидела у свечи и что-то увлеченно шила. Рику вдруг очень захотелось вернуться домой. Он бы непременно сделал это, если бы хриплый старушечий голос не позвал его:

— Заходи, сынок, расскажи, что привело тебя к нам в столь поздний час.

Рикардо вздрогнул от неожиданности. Подумал. Молчание стало натянутым, и он покорно вошел в кибитку.

— Мне нужна ваша помощь, я ищу маленького карлика, — с трудом произнес он. — Я пришел просить у него прощения.

Старуха отложила в сторону шитье и внимательно посмотрела на юношу.

— Это очень интересно. Еще ни разу никто не приходил просить прощения у шута. Ты разве не видел, какой он мерзкий и противный? Он уродлив и безобразен до неприличия. И ты сейчас хочешь пойти к нему, пасть перед ним на колени и смиренно просить у него прощения?

Рикардо виновато опустил голоду и утвердительно кивнул.

— Да, это действительно интересный случай! — усмехнулась она. — Ну что же, тогда слушай, я расскажу тебе историю об одном прекрасном мальчике и его ужасной судьбе. В одной крестьянской семье родился дивный мальчуган. Семья его была достаточно обеспечена, так как отец занимался тяжелым и опасным занятием — добычей угля. Восемь лет ребенок прожил, окруженный заботой и вниманием любящей матери. Но однажды приключилось большое несчастье: отца завалило углем, и когда его откопали, он был уже мертв. Мать очень любила своего мужа, и от такого горя ее парализовало. Мальчику ничего не оставалось, как идти работать на их семейную угольную жилу, чтобы прокормить себя и свою больную мать.

Прошло еще немного времени, и новое несчастье постигло эту семью. Всякий раз, когда заканчивался трудовой день, мальчик нагружал телегу углем и отправлялся домой. Он взбирался сверху на телегу, направлял лошадь к дому и, намотав вожжи на руку, дремал всю дорогу. Так было и в этот раз, но по дороге домой что-то произошло, и лошадь понеслась. От неожиданности мальчик не смог удержаться в телеге и на кочке вылетел под колеса. Наверное, все было бы не так страшно, если бы не вожжи, которые он намотал на руку. Мальчика очень сильно помяла телега с углем. Где-то на крутом повороте потертые ремни не выдержали, он оторвался и скатился в мусорную канаву. Там бедняга пролежал несколько месяцев, пока срастались его поломанные кости. Он ползал в груде мусора в поисках пищевых отходов, и не было человека, который оказал бы ему помощь. Его кости срастались неправильно, причиняя ему невыносимые боли. Но эти боли были ничто по сравнению с тем, как болела его душа. Каждый час и каждую минуту он думал о матери, которая умирает от голода, беспомощная и несчастная. Пришло время, когда он смог проделать долгий и мучительный путь домой. Но мальчик не нашел своего дома на прежнем месте. От соседей он узнал, что мама совсем ослабла и заболела какой-то заразной болезнью, а после смерти была сожжена вместе с домом. Так он остался без жилья, родных, потеряв здоровье. Выполнять тяжелую работу он был уже не в состоянии и, кроме того, имел настолько ужасный вид, что всякий видевший его содрогался. Несколько лет бродил он из города в город, ища пропитания и крова. После несчастного случая он больше уже не рос. Росла только его голова, отчего он становился еще безобразнее. Однажды несчастный услышал, что королю требуется новый шут. Это была возможность хоть на какое-то время обеспечить себя пищей и одеждой. Но было одно жестокое условие (судьба ничего не уступает даром): всякого королевского шута лишали языка. Его взяли во дворец. В течение двух лет над ним издевались придворные, а когда же он наскучил им, его выбросили из дворца. Год назад наша труппа подобрала горемыку при дороге. От голода и изнеможения он был уже без сознания. Бедняга необычайно несчастен, единственное, что он может делать — это писать. Он пишет замечательные стихи о добре, красоте и любви.

Рикардо слушал, и слезы текли у него из глаз. Он чувствовал себя полнейшим ничтожеством. Как бы он хотел помочь этому человеку! Как бы он хотел его увидеть!

— Могу я с ним поговорить... — он запнулся, — увидеться?

— Увидеть можешь, но только если пообещаешь, что не станешь будить его. У него завтра опять будет трудный день.

По щекам Рикардо с досады опять потекли слезы.

— Неужели я не смогу попросить у него прощения? Когда вы уезжаете?

— Мы едем завтра утром, — сказала женщина и подвела его к тяжелой занавеске. За ней, свернувшись калачиком, спал карлик. Вид у него был, как у маленького ребенка. По его лицу непрестанно скатывались слезинки и пропитывали собой подушку. Время от времени карлик горько всхлипывал, и тогда смотреть на него было невыносимо. Рикардо отвернулся и быстро вышел на свежий воздух. Старушка поспешила за ним.

— У меня закружилась голова, — виновато пробормотал Рикардо. — Я останусь тут до утра и буду ждать, пока он проснется.

— Не стоит, лучше тебе отправиться домой, а утром я ему обо всем расскажу. Он не держит на тебя зла. Это чудесный человек, он помолится о тебе Господу.

— Почему он плачет?

— Потому что днем он вынужден смеяться, когда его душат слезы. Видимо, ему снится жизнь, а во сне, сам знаешь, люди не носят масок.

Причастие в это утро было вполне обычным, но не для Рика. Он все время думал о маленьком человечке. Его мучили сомнения, простил ли тот его.

Священник подносил чашу по порядку каждому прихожанину и постепенно приближался к Рикардо. Когда подошла его очередь, священник спросил, как спрашивал у всякого: «Сын мой, в мире ли ты с Господом и с людьми? »

— Я не уверен, падре, — почти шепотом ответил Рик.

Священник изумленно уставился на него.

Рик выступил вперед и произнес:

— Я, Рикардо Минелло — самый страшный грешник. Вчера я оскорбил самого достойного человека на свете и не смог попросить у него прощения.

Народ возмущенно загудел.

— Вчера многие из нас одобряли избиение невинного человека!

Гул усилился, и кто-то крикнул, чтобы его вывели из храма.

— Вы думаете, что я сошел с ума? Вы правы! Но вы думаете, что вы в своем уме? Вы ошибаетесь! — он кинул взгляд на возмущенную толпу. — Вы ошиблись оба раза: вчера, когда за маской уродства вы не заметили человеческую душу, страдающую, одинокую и несчастную; и сегодня, когда за маской своего благочестия не замечаете нераскаянного сердца.

Из толпы вышел возмущенный Мартино и, глядя прямо в глаза Рикардо, резко произнес:

— Не ты ли ушиб урода огромным камушком?

Эти слова, как плеть, стеганули юношу, и мысль,

которая не давала ему покоя, с новой силой сжала ему горло: «Нет мне теперь прощения...» Рикардо выскочил из храма и помчался, сам не ведая куда. Он бежал, пока силы не оставили его. Далеко за городом он упал в придорожную траву и горько-горько зарыдал. Когда не осталось сил, он впал в забытье и лежал, лежал, лежал...

Скрип и стук деревянных колес вернули его к жизни. С замирающим сердцем он поднял голову на дорогу и увидел проезжающий цирк. На одной из подвод сидела его знакомая старая женщина. Когда она увидела его, то тут же позвала кого-то. К ней подполз маленький человечек, и она указала ему на Рика, что лежал у дороги. Маленький человек ласково посмотрел на юношу, приветливо улыбнулся и, кивнув ему на прощанье, кинул маленький цветочек. Рикардо смотрел вслед удаляющейся повозке, и его сердце наполнял мир и покой. Он понял, что прощен. Он понял цену спокойной совести.

По следам любви

Сразу после церемонии он повез ее домой на своем роскошном лимузине. Всю дорогу он, как обычно, был сосредоточен и молчалив. Сколько она помнила Бориса, он всегда был таким: слегка прищуренные глаза, высокий лоб, на который небрежно спадает несколько седых прядей, выступающий вперед подбородок с ямочкой и греческий нос. Вся его внешность олицетворяла умеренную суровость и как бы служила залогом будущей стабильности. Она очередной раз вздохнула, и в тишине это прозвучало как сдавленное рыдание. «В конце концов, все ищут стабильности, — думала она, — не я — первая, не я — последняя. Кристина спрашивала об его счете в банке, как он повлиял на мое решение. Я впервые в жизни соврала ей. Может быть, я пыталась обмануть себя? Возможно. Ведь я не люблю его, как должна любить невеста своего жениха. Наверное, мама права, когда говорит: «Стерпится — слюбится», но почему так тяжело на душе — вот это вопрос. Да, мама должна знать, в какую пропасть толкает свою дочь, ведь она никогда не любила папу по-настоящему. Конечно, я помню тот случай, помню как сейчас наш с нею разговор. Это случилось, когда я в девятом классе впервые влюбилась. О, это было как в книжках! Я прибежала из школы и закричала: «Мама, я влюблена! Если он сделает мне предложение, я обязательно выйду за него замуж!» «Что за сумасбродная мысль? — остановила она меня. — Что ты знаешь о любви, девочка моя? Ты думаешь, это и есть то трепетное чувство, которое охватывает тебя, когда ты встречаешь смазливого парня, того самого на белом коне, о котором мечтала в своих снах? Нет, душечка. Чувства эти пройдут через пару месяцев, а останется только привычка, и чем сильнее было чувство, тем больнее будет разочарование от его утраты». Это истина. Что удерживало моих родителей вместе? Дети, общее имущество, привычка и Божья заповедь не разводиться? Без сомнения, страстью в нашем доме никогда и не пахло. Они даже спали в разных комнатах, но когда наступал особенный день, мама ложилась спать позже всех, долго возилась с посудой на кухне или занималась чем-то еще особенно неотложным, а потом повязывала свою любимую черную косынку для молитвы и шла в папину комнату, словно в трауре, серьезная и печальная. Страшно». Она посмотрела на чужого мужчину за рулем и содрогнулась. Хорошо, что это только помолвка, а не свадьба, ведь она еще не готова к своей первой ночи. Но это и есть та суровая реальность, о которой ей говорили взрослые, когда она была еще подростком. Девушке в двадцать два пора уже выходить из детского возраста. Но как все-таки тяжело отказаться от своих сказочных иллюзий, когда ты молода, красива, когда хочется, чтобы на тебя смотрели мужчины, когда еще хочется краснеть от нескромных взглядов, когда хотя бы раз в жизни хочется услышать горячие слова в ночном парке: «Я люблю тебя!» «Но нет, нужно держать себя в руках, скоро твои лучшие подруги будут завидовать тебе и твоему положению в обществе, — урезонивала она себя. — Ведь все ищут стабильности».

Машина подъехала к старенькому дому. Завизжали тормоза. Борис медленно вышел и открыл дверь девушке.

— Прошу вас, — он любезно протянул ей руку, на что она едва заметно кивнула. — Я заеду за вами в воскресенье, приблизительно в полдесятого.

Она едва расслышала его последние слова, потому что торопилась поскорее скрыться за ветхими дверями своего дома.

Мама встретила ее на пороге, счастливая и улыбающаяся, с перекинутым через плечо полотенцем, которым она тщательно вытирала только что вымытую тарелку.

— Ну, как прошло мероприятие? — ласково пропела она.

— Не урони тарелку, мам, — недовольно буркнула дочь, снимая в прихожей верхнюю одежду.

— Неужели ты не расскажешь матери, как все это было? — не меняя тона, продолжила та по дороге на кухню.

Снимая тесные сапоги, дочь больше нахмурилась.

— Мам, пожалуйста, оставь меня в покое! У меня сейчас не то настроение, чтобы рассказывать о том, сколько стыда мне пришлось натерпеться, когда он знакомил меня со свекровью. Точнее сказать, когда он показывал меня своей маме. Она мне чуть ли в зубы не заглядывала, а под конец еще спросила, не страдаю ли я какими-либо женскими заболеваниями, а то им, дескать, непременно нужен наследник фамильного имущества, и бесплодный вариант, видите ли, для них неприемлем, — горечь, с которой были сказаны эти слова, слегка умерила материнский пыл, но не настолько, чтобы огорчить счастливую родительницу.

— Ничего, ты меня еще будешь благодарить за то, что я настояла на этом браке, — тихонько ворчала она себе под нос на кухне. — Вот переедем в их огромный дом, посмотришь, что значит жить по-людски, тогда и поговорим об этом.

Утро следующего воскресенья выдалось сумасшедшим. Мать подняла дочь в половине седьмого и буквально втолкнула ее в ванну. Сонная девушка не могла понять, что происходит, потому что раньше такого не случалось.

— Сегодня утром ты должна выглядеть свежей, а незаспанной, — приговаривала мать, выливая на дочь кувшин холодной воды.

— А-а-а-а! — закричала та и одним прыжком выскочила в коридор. Сон как рукой сняло. — Ты что, мам?! С ума сошла? Вода ж ледяная! — со слезами закричала она, всеми силами пытаясь сдержать истерику.

— Вода была комнатной температуры, — невозмутимо парировала мать и, взяв с полочки махровое полотенце, направилась к переполошившейся дочери. — Ну зачем же, скажи на милость, стоять в коридоре в чем мать родила? — ворчала она, заботливо растирая бледные пупырышки, которые густо покрыли все тело ее несравненной дочери.

— Мам, что случилось? — немного успокоившись, спросила она.

— Да, собственно, ничего такого и не случилось. Просто сегодня первый день, когда ты поедешь в церковь не на автобусе, и сидеть отныне будешь не там, где прежде, поэтому и выглядеть ты должна как-то по-особому.

— Я что, кукла? — фыркнула она в ответ, и направилась в спальню.

— Я хочу, чтобы ты выглядела лучше всех, вот и все, — и мать последовала за ней, чтобы прочитать мораль. — Разве я требую от тебя так много? А ты могла бы подумать над своим поведением и тоном, каким ты разговариваешь с матерью! Как быстро дети забывают, что у них есть долг перед родителями. Теперь, когда ты можешь сделать мою жизнь радостной, согласившись принять свое счастье, верхом неблагодарности было бы вести себя, как капризный ребенок, и испортить все то, над чем твоя мать так долго и упорно трудилась.

Девушка села на край кровати и, закатив глаза, терпеливо выслушивала ставшие уже привычными нотации.

— Когда вы поженитесь, Борис повезет тебя в свадебное путешествие, покажет тебе разные заморские страны. Вы будете загорать на морском берегу, кататься на лыжах... — пересказывая все прелести будущей семейной жизни своей дочери, мать мечтательно улыбалась. Она достала из шифоньера лучшее платье девушки и принялась его аккуратно гладить. — ...И на этом балу ты будешь самая красивая.

— Ну, хватит, мама! — не выдержала дочь. — Я не хочу быть самой красивой! Не хочу с ним загорать, плавать, кататься, танцевать или еще что-то там, — она задохнулась от возбуждения. — Неужели ты этого не понимаешь? Я вообще не желаю иметь с ним что-либо общее.

— Замолчи!!! — мать в ярости стукнула ладонью по гладильной доске. — Мало того, что мать твоя всю жизнь была оборванкой, а отец — дармоедом, который под старость лет совсем на голову сел, так ты хочешь, по моему примеру, свою жизнь закопать в помойную яму?! Не позволю! — на ее глаза навернулись слезы. — Не для того я кормила, одевала и воспитывала тебя, чтобы потом спокойно смотреть, как ты будешь влачить жалкое существование. На, одевай! — и она бросила на койку выглаженное платье.

Дочь печально посмотрела не него и стала медленно переодеваться. Она давно уже смирилась со своей участью, но время от времени что-то в ней закипало, и тогда все ее существо бунтовало против такого положения вещей, но аргументов в свою защиту всегда не хватало, поэтому приходилось подавлять в себе возмущение хотя бы для сохранения терпимой обстановки в доме.

Борис задерживался. Богослужение уже вот-вот должно было начаться, а его все еще не было. Девушка не любила опаздывать, но пойти сама не решалась.

Вдруг у ворот резко заскрипели тормоза. Тревожно загудел сигнал. Она сняла с вешалки пальтишко и принялась натягивать замшевые сапоги. Борис стал нервно сигналить.

— Ох, какой нетерпеливый, — шутливым тоном прокомментировала мать. Но девушка так угрюмо посмотрела на нее, что наигранную веселость как рукой сняло.

Весенняя прохлада приободрила ее. В распахнутое пальто ворвался веселый ветер и затрепетал в подоле прелестного платья. Она стремительно сбежала по ступенькам и, юркнув в распахнутую дверцу, оказалась возле водителя.

Он медленно повел машину по ухабистой дороге.

— Софья, — как то особенно официально обратился Борис к девушке, — разве тебя родители не учили, что опаздывать нехорошо? Почему я должен ждать тебя? Впредь я хотел бы, чтобы ты была полностью готова к моему приезду, — и он посмотрел на нее холодным и решительным взглядом.

От неожиданности такого заявления она потеряла дар речи. От возмущения такой несправедливостью ком подкатил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Разве это не он приехал с опозданием? Разве она не была готова? Неужели ей надо было полчаса париться в верхней одежде? Внутри у нее все кипело и клокотало, но она так боялась его, что не в состоянии была выдавить из себя ни единого слова.

— Да ты не расстраивайся, — смягчился он, видя ее слезы, — это не так страшно. Теперь я буду заниматься твоим воспитанием, и вскоре мы сделаем из тебя настоящую леди.

Софья отвернулась и стала разглядывать мелькавшие за окном картины, пытаясь отвлечься от скверных мыслей. Самодовольное выражение на лице ее жениха раздражало ее, и она опасалась перестать его бояться, потому что тогда непременно нагрубила бы ему. Она хорошо знала, какой у нее скверный характер. Вот уже несколько лет она каждый вечер в молитвах просит Бога изменить его. Несколько лет, но не в последние дни. Теперь она не желала изменяться. Зачем? Для нее теперь все умирает. Она выполнит свой долг перед матерью, а потом пусть этот зануда помучается с молодой женой, у которой несносный характер. Она поймала себя на том, что эта злорадная мысль развеселила ее. Вдруг ей стало страшно — что же она скажет Господу, когда пастор спросит на венчании: «Любишь ли ты его?» С этой мыслью тоска опять вернулась в сердце и томительно защемила в груди.

Богослужение в этот день шло обычным порядком, но для нее все было не так. Она теперь сидела на новом месте в престижной части большого зала и чувствовала себя не в своей тарелке. Люди вокруг нее утопали в роскоши. Пожилые дамы с обрюзгшими щеками кутались в норковые шубы, седовласые мужчины в строгих церемониальных фраках, напыщенные юноши с золотыми часами на женственных руках. Кое-кто поглядывал на Софью с удивлением, кое-кто с открытым презрением, но большинство вообще игнорировали, и когда она извинялась или здоровалась, то ее просто не замечали.

Молодой пастор немилосердно затянул проповедь, и когда люди в конце концов задремали, он неожиданно завершил свою речь и сменил тему.

— Дорогие братья и сестры, — начал он с напыщенной торжественностью, чем, естественно, сразу привлек внимание слушателей, — у нас сегодня особенный день. Наш возлюбленный брат во Христе Борис и восхитительная сестра Софья решили пожениться. Давайте поприветствуем их! — и он отчаянно захлопал, побуждая зал последовать его примеру.

Глаза присутствующих устремились на Софью. Ей вдруг стало невыносимо оставаться в зале, но так как выйти она не могла, то ей оставалось только съежиться в кресле, как испуганному котенку.

Под шумные аплодисменты зала Борис поднялся и, не глядя, протянул ей руку. Она со страхом посмотрела на него, но встать почему-то не могла. Мужчина бросил на нее испепеляющий взгляд и довольно грубо поднял ее за локоть.

Обычай требовал, чтобы они вышли вперед и повернулись лицом к залу. Когда же они двинулись по проходу, Софья стала молиться, чтобы не грохнуться в обморок или не разреветься, что тоже было возможным в ее нынешнем состоянии. Временами в ее глазах мерк свет, а люди расплывались в неясные тени, и тогда ей становилось немножко легче.

Они вышли и встали перед кафедрой. Полторы тысячи человек радостно поздравляли их с чем-то, но она думала только о том, что сегодняшнее объявление в церкви равносильно ее смертному приговору. «Назад пути нет!» — твердил ее воспаленный разум, и радостное ликование зала вдруг стало для нее враждебным. Волнами накатывалась тошнота, и щеки предательски зарделись. Она слегка покачивалась на ватных ногах, в то время как пастор что-то задорно выкрикивал в микрофон. Без сомнения, такие мероприятия были ему по душе, и никто не имел права судить его за это, но когда его поздравление затянулось, Софья подумала, что отойдет она раньше, чем выйдет замуж. Эта мысль как-то странно ее ободрила, и она смогла простоять еще несколько минут, как раз столько, чтобы пастор завершил свою тщательно подготовленную речь, и зал вновь разорвался оглушительными аплодисментами, провожая их на место.

Продвигаясь между рядами, она еще осознавала, что происходит вокруг, но стоило ей опуститься в кресло, как мир для нее перестал существовать. Что происходило после этого, она так никогда и не смогла вспомнить. Кто-то обнимал ее почти безжизненное тело в порыве пылкого поздравления и целовал разгоряченные щеки. Лица ветхих бабушек, мокрые от слез глаза, незнакомые мужчины проплывали мимо нее как во сне, и каждому от нее что-то было нужно.

В себя она пришла только на следующее утро, когда открыла глаза в своей теплой постели. Что же она делала целые сутки? Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она взглянула на веселые блики утреннего солнца. «Наверное, мне все приснилось», — с облегчением заключила она и томно потянулась под теплым одеялом.

Внезапно ее взгляд упал на скомканное платье, небрежно накинутое на спинку кровати. Внутри у нее все похолодело. Так значит, все это было на самом деле?! Солнце спряталось за маленькое облачко, и в комнате сразу стало серо. Вместе с этим пропало и ее хорошее настроение. «Значит, скоро свадьба», — уныло заключила она, и мир снова стал для нее необычайно реальным.

К завтраку она вышла непричесанная и неумытая, с опухшим от долгого сна лицом. Мать встретила ее хмурым взглядом и молча поставила перед ней тарелку с супом.

— Хоть бы умылась, — хриплым голосом пробормотала она себе под нос. — Совсем распустилась. Где это видано, чтобы молодая девушка вела себя так по-свински.

— Мама, у меня страшно болит голова, — простонала дочь.

— Еще бы, проспать больше суток, лентяйка, — не унималась та, яростно царапая стол огромным ножом.

— Я никогда раньше не спала так долго. Видимо, мне вчера стало плохо, — пыталась оправдаться Софья.

— Вчера всем стало плохо! — с какой-то невыразимой горечью заявила мать.

Софья непонимающе посмотрела на ее искаженное злобой лицо.

— Что ты смотришь на меня, как невинный ягненочек? Что ты устроила вчера в церкви?

— Что я устроила вчера в церкви? — совершенно наивно спросила она в ответ.

Мать отвела от нее утомленный взгляд и вновь принялась царапать стол. У Софьи и без того не было аппетита, а теперь она вовсе забыла о супе и пристально смотрела на мать, ожидая от нее объяснений. Но та не торопилась давать их. Несколько раз она укоризненно посмотрела на уставшее лицо дочери и, наконец, бросив нож в столешницу, села рядом с ней за стол.

— Ты стояла там, как на эшафоте, — сказала она и, заметив, что никакой реакции не последовало, добавила: — Если бы пастор ничего не говорил, то все решили бы, что у тебя кто-то умер.

Софья все так же печально и безучастно смотрела на нее.

— А что говорил пастор? — едва слышно вымолвила она.

Мать хотела сказать еще что-то и уже открыла было рот, но, услышав этот вопрос, будто онемела и изумленно уставилась на дочь.

— Что с тобой? Ты что, не помнишь, ведь в воскресенье было объявлено о твоей помолвке!

— Ах, это... да, я, конечно же, помню об этом. Я подумала, что там было еще что-то, — с облегчением в голосе сказала Софья.

— Ты что же, не помнишь, что свадьба назначена на середину лета? — спросила мать и потрогала морщинистой рукой влажный лоб дочери, когда глаза той удивленно расширились от осознания этих слов. — Только не говори мне, что ты всего этого не слышала, не то мне придется отвести тебя к психиатру.

Девушка уронила голову на руки и горько заплакала. Мать в ответ на это только пожала щуплыми плечами и занялась хозяйством.

Май ворвался в их городок полновластным хозяином и сразу же предъявил свои права на погоду. Разбежались тяжелые, хмурые тучи — освободили на небе место для солнца. Столбик термометра послушно потянулся вверх, в ответ на что природа благодарно одарила всю округу буйством красок.

Хорошая погода в конце весны — прекрасное дополнение к хорошему настроению. Так думают все молодые люди, особенно если они на пятом курсе мединститута. Никита не был исключением из этого правила. Плюс ко всему он сегодня сдал на «отлично» свой предпоследний экзамен и с каждым днем все больше радовался приближению практики, как начала коренных перемен в своей жизни. В двадцать два человеку свойственен неудержимый авантюризм, передряги, треволнения, потрясения... А победы и поражения становятся просто жизненной необходимостью в прямом смысле этого слова, поэтому каждый день, проведенный в институте, как две капли воды похож на другой. Это старит молодое сердце, поэтому, руководствуясь инстинктом самосохранения, молодые люди с трепетом ожидают окончания учебы, чтобы вырваться из рутины повседневности и глотнуть свободы полной грудью, а там — будь, что будет.

Никита мечтал. С каждым днем мечты его обновлялись, но это обстоятельство нисколько его не смущало. Он знал, что все устроится самым замечательным образом, даже если не так, как ему мечталось, потому что все, что ни произойдет в его жизни, произойдет по воле Бога, а это — залог успеха.

Первого мая ровно в одиннадцать тридцать Никита, ликуя, выскочил из ворот студенческого городка с сияющим лицом и довольно объемной книгой под мышкой. Твердым шагом он направился в сторону ближайшего парка, чтобы там, в тишине, под теплым весенним солнцем насладиться чтением. Он уже давно не коротал свое свободное время в общежитии, потому что весна позволяла очень часто проводить досуг под открытым небом, среди деревьев или в беседке, где нет шумного соседства, пьяных драк и назойливых праздных молодых людей, каких в студенческом городке немало. К тому же свежий воздух благотворно влияет на самочувствие, это он знал задолго до того, как поступил в медицинский.

Парк встретил его мерным шорохом листвы и особенной умиротворенностью. Все тут было чинно и текло неторопливо, даже время, казалось, замедляло здесь свой неудержимый бег. Никита, поддавшись царившему тут настроению, тоже умерил свой быстрый шаг. Он прошелся по благоухающей тенистой аллее и вышел к небольшому, затянутому ряской пруду. Это было его любимое место. Здесь было особенно красиво и тихо, самое подходящее место для человека, который хочет насладиться чтением понравившейся книги на лоне почти первозданной природы. Обычно он находил там одну из немногочисленных беседок, укрытых среди ветвей от посторонних взглядов. Это позволяло ему оставаться наедине с самим собой и с Господом, и так как иного общества в эти часы он обычно не искал, то мог беспрепятственно заниматься самыми интересными делами — молитвой, размышлением или чтением, оставаясь никем не замеченным. Он прошелся по молодой траве и уверенно шмыгнул в самую гущу листвы. Частый кустарник, надежно скрывающий беседку, сомкнул за ним свои ветви, открывая вход в маленькое плетеное помещение. Никита нетерпеливо помолился, сел на деревянную скамейку и раскрыл принесенную книгу на первой странице. Это была книга, которую ему посоветовал его друг-библиотекарь — ветхий старичок с трясущимися руками и острым орлиным зрением. «Это оттого, — говаривал он, указывая на свои глаза, — что читать мне довелось очень много интересных, поучительных книг, которые просветляют ум и облагораживают душу». На синей потертой обложке крупными буквами было написано имя автора — «Виктор Гюго», а на первой страничке — название книги — «Отверженные». Конечно, Никита уже слышал это имя, и название казалось ему знакомым, но содержание книги оставалось тайным, и особенно привлекательным, потому что старый библиотекарь знал толк в литературе, в чем он убедился за последние четыре года. Раньше он читал только Библию, потом стал интересоваться книгами из церковной библиотеки, но когда поступил в институт, вдруг открыл для себя новый мир, богатый и красочный, эту повесть человеческого существования, искания истины, блуждания во тьме и прорыва к свету. Великие дети Божие и отпетые негодяи заставляли его размышлять и шлифовали его душу, волновали сердце и открывали ему всю многогранность Божьей премудрости. Он жил вместе с героями великих классиков и в свете Библии реальность их жизни обогащала его полезным опытом.

Он быстро пролистал предисловие и углубился в чтение первой главы. Время летело незаметно. Иногда прочитанное им место требовало особенного осмысления, и тогда он отрывался от чтения и подолгу всматривался в неведомую даль, часто моргая, что было признаком его крайней сосредоточенности и усиленной работы мысли. Он не мог понять, что заставило его отвлечься от своих мыслей и обратить внимание на женскую фигуру, медленно продвигающуюся в его направлении. Это была восхитительная светловолосая девушка с необычайно печальным выражением лица. Наверное, именно это и привлекло его внимание. В такой теплый и солнечный майский день нужны чрезвычайные обстоятельства, чтобы оправдать столь угрюмое состояние.

Сделав такой неутешительный вывод, Никита решил продолжить чтение. Но стоило ему сосредоточиться и прочитать несколько предложений, как мысли его вновь возвратились к опечаленной девушке. Пока она медленно приближалась к густому кустарнику, за которым скрывался наш юный герой, это неприятное происшествие приключилось с ним раз пять или шесть. Наконец, совсем потеряв надежду вернуться к своему излюбленному занятию, он сдался и стал с любопытством разглядывать молодую красавицу. С виду ей было лет восемнадцать. Но как только он подумал об этом, тут же вспомнил слова одного неглупого человека, который сказал: «Есть женщины, возраст которых в течение суток варьируется от шестнадцати до тридцати, и самое глупое, неблагодарное занятие, которое только можно придумать рядом с такой женщиной, это начать строить предположения относительно ее ветхости». По мере того, как она приближалась, Никите все больше нравилось новое занятие. Ее стройная, изящная фигура выгодно подчеркивалась красивым темно-синим платьем. Распущенные волосы сверкающим водопадом спадали на изящные плечи. Еще не было видно цвета ее глаз, но Никита уже ясно мог различить темные выразительные брови над аккуратным носиком с горбинкой. «Ну надо же, — удивился Никита, — кто же мог так огорчить такое восхитительное создание?» Ему вдруг показалось, что он никогда еще не встречал таких привлекательных девушек, и от этого ему стало не по себе. «Не хватало еще влюбиться в прохожую, а потом сохнуть по ней», — печально подумал он, и решил вернуться к чтению интересной книги. Он сосредоточился и на одном дыхании прочел несколько абзацев. «Интересно, какого цвета у нее глаза?» — ворвалась в его сознание назойливая мысль. Он выглянул из-за кустов, но никого уже не было видно. Девушка пропала. Вместе с ней испарилось и желание читать книгу. Разочарованный, Никита вышел из своего укрытия и стремительным шагом направился к выходу из парка. Не отдавая себе отчета, он все время оглядывался по сторонам, и его глаза постоянно искали что-то. Видимо, он не встретил то, что искал, потому что стоило ему ступить за ворота парка, как он тут же умерил своей шаг и медленно побрел в сторону своего общежития.

Мысли его путались. Он думал то о прочитанном в книге, то об экзаменах, то о девушке.

В комнате его соседи устроили ставший уже привычным шумный банкет. Как только Никита открыл дверь, в уши ему ударил надрывный крик магнитофона. Вокруг маленького столика в прихожей кучкой сидело несколько подвыпивших парней, оживленно пытавшихся перекричать друг друга. С обреченным видом Никита прошел к своей кровати и грузно повалился лицом в подушку. Не глядя, он взял с тумбочки большие наушники. Юноша давно уже усвоил это правило: если ты устал и хочешь немного вздремнуть, то для тебя вещь первой необходимости — наушники. Уши утонули в мягком каучуке, и вокруг сразу же стало значительно тише. «Сегодня слишком эмоциональный день», — подумал он, закрывая глаза, и прежде чем он вспомнил, что не обедал сегодня, сон уже погрузил его в тревожное небытие.

— Я хочу, чтобы ты больше никогда не одевала своего старого тряпья! — сквозь зубы шипел Борис на Софью. — Если тебе мало тех вещей, что мы уже купили, то давай прямо сейчас заедем в магазин, и ты выберешь себе все, чего тебе недостает. Только перестань позорить меня перед людьми. Все смотрят на тебя, как на мою будущую супругу, и смеются надо мной, когда ты появляешься в церкви в жалких обносках.

— Но это последнее платье, которое подарил мне папа. Оно очень дорого для меня, — робко пыталась возразить ему девушка, и тихие слезы катились по ее бледным щекам.

— А мне наплевать! — не удержался он, и Софья, вздрогнув от неожиданности, закрыла лицо руками.

Несколько минут они ехали молча. Софья плаката, и Борис, не выдержав ее всхлипываний, наконец сдался.

— Ну ладно, можешь зарыть эту реликвию в глубокий сундук, но только чтоб я на тебе больше ее никогда не видел, — затем, натянуто улыбнувшись и посмотрев на заплаканное лицо девушки, добавил: — Тебе надо не вставать с колен в благодарность Богу, что на тебя незаслуженно сваливаются такие благословения. Так бы и ела всю жизнь моченую редьку, если бы твое смазливое личико не зацепило такого закоренелого холостяка, как я...

Он все говорил и говорил, то важно раздувая щеки, то самодовольно прищуриваясь. Софья давно уже его не слушала. Она впала в какое-то безмятежное забытье. Это было одно из тех опасных состояний, когда женщина перестает обращать внимание на свою внешность, ее растоптанная женская гордость уже не в состоянии реагировать на оскорбления, она уже не видит светлого лучика надежды впереди и с головой погружается в состояние безысходности, с упоением подкармливая свой пессимизм фактами из горькой реальности. Мы можем увидеть это состояние души в глазах опустившейся женщины в переходе, на лице голодного пенсионера-калеки, мы можем узнать его в горькой усмешке самоубийцы или в безвыходном положении молодой матери, готовящейся к первому аборту.

Мутный взгляд Софьи машинально изучал проплывающий за окном пейзаж. Они проезжали ту часть города, где она никогда раньше не была. Вдруг сквозь туман в ее голове родилась мысль о том, что неплохо было бы прогуляться.

— Борис, — неожиданно прервала она его излияния, — останови машину, я хочу прогуляться.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Ты что, спятила? До твоего дома десять миль.

— Ну и что? Доберусь городским транспортом.

— Да, но что я скажу твоей матери?

— Тебе вовсе не обязательно заезжать к нам домой. Она подумает, что я поехала к тебе и задержалась.

С озадаченным видом он нехотя остановил машину. Она поспешно выскочила и медленно зашагала по тротуару. Несколько минут машина ехала рядом с ней, и было видно, что Борис не знает, как лучше поступить. Она заметила его нерешительность и, быстро свернув с тротуара, юркнула в первый попавшийся магазин. Сквозь витрину она увидела, как машина почти остановилась, а затем, быстро набрав скорость, скрылась за ближайшим поворотом. Удовлетворенно хмыкнув, Софья огляделась. Это был заурядный продовольственный магазинчик, который сейчас не представлял для нее никакого интереса. Скользнув взглядом по его полупустым прилавкам, она почувствовала, что должна рассчитаться с ним за помощь, которую он оказал ей в трудную минуту, так гостеприимно укрыв ее под своей крышей. Она выбрала самое дорогое мороженое и с чувством исполненного долга вышла на улицу.

Шагая по тротуару, девушка оказалась на гребне пологого, довольно высокого холма, откуда открывался прекрасный вид на большую часть города. Ей не очень-то нравилось прогуливаться в этой чрезвычайно загазованной местности, и тут же ей на глаза попался достаточно обширный парк в низине с небольшим водоемом и несколькими церковными куполами. «Это то, что мне нужно», — подумала она и стала быстро спускаться по узенькой, неровной тропинке к зеленому массиву.

Найдя центральный вход, она степенно вошла в арку. Ее подверженной авантюризму натуре это было не свойственно, но нынешнее расположение духа делало ее, как ей казалось, гораздо старше и разумнее.

Бархатная опьяняющая атмосфера заключила ее в свои объятия. Буйство природы поражало своим разнообразным великолепием. Напоенный цветочными ароматами воздух, казалось, сам просился в легкие, щекотал ноздри и каким-то непостижимым образом облегчал душу. Ей понравилось тут с первой минуты.

Шаг за шагом она медленно продвигалась вглубь парка, не выбирая направления, а просто шла, куда несли ноги. Она проходила через широкие поляны и пробиралась под густыми, поросшими мхом вековыми деревьями. Постояла на маленьком мостике над весело журчащим ручейком и, не ощущая усталости, поднялась по холму среди редких молодых каштанов. Прямо отсюда вниз к пруду вилась еле заметная грунтовая аллея, ею-то она и последовала.

У воды было сыровато. Она прошлась немного по самому берегу и опустилась на корточки у кромки воды. Маленький паучок-водомер устремился от берега, напуганный ее внезапным появлением. Мальки дружной стайкой брызнули было в сторону, но тут же остановились, успокоились.

Софья как зачарованная смотрела на водную гладь, и давно потерянное умиротворение стало наполнять ее сердце. Она закрыла глаза и помолилась: «Боже, мне так хорошо здесь и так плохо дома, почему бы Тебе ни оставить меня тут, если уж Ты не забираешь меня к Себе?»

Вдруг позади нее что-то хрустнуло. Она обернулась. Прямо из густого кустарника, раздвигая ветви, буквально вывалился молодой человек с довольно объемной книжкой в руке и странным, озабоченным выражением лица. Он неуклюже поправил спадающий туфель и стал так быстро удаляться, как будто опаздывал на поезд. Минута, и все опять стало тихо. Это небольшое приключение почти развеселило Софью. Парень был так забавно неповоротлив и так тороплив, что, бесспорно, заслужил ее улыбку, хотя бы брошенную ему вслед и им не замеченную.

Почти забытое уже хорошее настроение стало потихоньку возвращаться к ней. Вместе с ним появилось и любопытство. Что же скрывает за собой этот кустарник? Почему юноша так долго скрывался там, а потом стремительно исчез? Должно быть, он видел меня, когда я приближалась. С такими мыслями она осторожно пробралась к кустам и, раздвинув ветки, опасливо заглянула в загадочную тень. И что же она увидела? Да, мой дорогой читатель, ты, конечно, догадался, что перед ней оказалась маленькая плетеная беседка, в которой так любил проводить свое свободное время наш общий знакомый Никита.

«Хм, — озадаченно хмыкнула она, — по-видимому, молодой человек скрывается здесь от посторонних глаз. Очень удобное и уютное местечко». Довольная своим открытием, Софья отправилась дальше гулять по парку в надежде найти для себя еще что-нибудь интересное или веселое, чтобы хоть немного отвлечься от невыносимых будней, которые с каждым днем тяготили ее все больше и больше, и чем ближе подходил роковой день, тем меньше жизни ощущала она в своей груди.

День пролетел как в сказке. Она пообедала в каком-то маленьком, но уютном кафе. Как в детстве, с особенным упоением стреляла в тире, представляя каждую мишень Борисом, ходила босиком по колючей траве, наблюдала за игрой в футбол мальчишек из ближайшего квартала.

Как-то незаметно наступили сумерки. Измученная и голодная, медленно плелась она по аллеям парка, не имея сил вернуться домой и желания звонить Борису.

Так, шаг за шагом, она добрела до пруда и неожиданно вспомнила о потайной беседке. Безумная мысль пришла ей в голову, и как обычно это случается с молодыми людьми, полностью завладела ее умом. Софья, пугливо озираясь, осторожно пробралась сквозь густые ветви кустарника и оказалась в беседке. Она присела на широкую скамейку и почувствовала под рукой что-то мягкое. Сюда не пробивался даже лучик полной луны, и ей пришлось в полной темноте обследовать странный предмет, подвернувшийся под руку. Это был теплый драповый пиджак, по всей видимости, забытый тут тем самым торопливым юношей. «Ну что же, — обреченно подумала она, — придется использовать его в качестве подушки». Сегодня ее вечерняя молитва была короче обычного. Острые грани решетчатого пола больно впивались в ее голые коленки, и она морщилась и переминалась с ноги на ногу, пока не приспособилась к таким непривычным условиям. «Мой любящий Боже, — зашептала она, — мне сегодня было так хорошо, спасибо Тебе. Я знаю, что огорчила маму, наверное, она теперь сильно переживает за меня, но Ты меня понимаешь, мне очень нужен был этот день и эта ночь. Прости меня и утешь маму. Аминь».

После этого, счастливая и удовлетворенная, она неловко пристроилась на твердой скамеечке, положив под голову аккуратно сложенный пиджак. Уснула она сразу и спала крепко, потому что день выдался тяжелый, а ночь — тихой и теплой.

В шесть звякнул будильник. Никита молниеносным движением выключил его, чтобы не разбудить соседей. В комнате послышалось недовольное ворчание, и тишину разорвали несколько отборных матов. Юноша сморщился от этих слов и стал тихо одеваться. К восьми ему надо было быть в библиотеке, а он, как на грех, вчера забыл свой пиджак в парке, а в нем — читательский билет.

Парк открывается в шесть утра, поэтому Никита встал так рано. Надо бежать за пиджаком, вернуться в общагу за книгами и успеть к открытию библиотеки, чтобы занять место у окна.

Сказочное весеннее утро встретило его потоком теплого свежего воздуха. Он с восхищением подставил ветерку свое еще сонное лицо.

— Слава Господу! — громко воскликнул он и весело припустил по еще тихой улочке.

Приблизившись к парку, он встретил у входа старого сторожа, открывающего ворота.

— Что, дядя Федор, опять проспали? — радостно подзадорил он заспанного старичка.

— Что тебе не спится, сорванец? — беззлобно заворчал тот.

— Да шкуру свою позабыл тут, — на бегу бросил Никита.

— Ага, дурная голова ногам покою не дает, — заключил дед и, прихрамывая, поковылял в сторону своего домика.

Не теряя даром ни минуты, Никита устремился к беседке прямо через поле по свежей росе. Буквально за минуту его ноги промокли до колен, но он не собирался обращать внимания на такие мелочи, главное — успеть в библиотеку. Поравнявшись с кустарником, он уверенно шагнул сквозь его дебри, оказался на пороге беседки и остолбенел. На деревянной скамеечке, жалко свернувшись калачиком, спала та самая девушка, которую он видел у пруда. Зрелище было прекрасным: по-детски милое, умиротворенное лицо уютно устроилось на изящной белой ручке, густые ресницы мелко вздрагивали во сне, а восхитительные шелковистые волосы в беспорядке спадали на скамейку.

Первые несколько секунд Никита, пораженный непорочной красотой, не смел пошелохнуться или подумать о чем-то другом. Затем, словно проснувшись ото сна, тряхнул головой и стал решать, как ему следует поступить. Между тем он не мог оторвать глаз от спящей девушки, и это чрезвычайно мешало ему соображать.

Он думал о том, что будить девушку ни в коем случае нельзя. Почему? Если бы вы спросили его тогда об этом, то, думаю, он был бы не в силах дать вам сколько-нибудь вразумительный ответ. Это положение было аксиомой, не требующей доказательств или разумного объяснения. Он знал, что опаздывает в библиотеку, но его положение усложнялось тем, что милая девушка решила воспользоваться его пиджаком, как подушкой, а в нем во внутреннем кармане лежит сейчас читательский билет, без которого Никиту просто не пустят в библиотеку. Он не рассердился на девушку за то, что она без спросу взяла его вещи, нет. Более того, по непонятным причинам ему казалось, что ее решение поспать на его читательском билете более законно, нежели его стремление спешно получить свои вещи обратно. Поэтому разбудить ее только ради того, чтобы потребовать собственный пиджак, в этой ситуации было бы для него невероятным кощунством, надругательством над нежностью природы, попранием самого начала добродетели — невинности. Из всех возможных альтернатив осталась только одна: ждать пробуждения этой парковой феи. «Прекрасно, — подумал он, тихо прокрадываясь на край незанятой скамейки, — Господь учит меня не суетиться в начале нового дня. Видимо, у меня будет еще сегодня время, чтобы спокойно почитать Библию и помолиться». Он достал из кармана брюк маленькое Евангелие, открыл его наугад и стал вдумчиво читать. Иногда он прикрывал книжицу и на несколько минут задумывался над прочитанным. Иногда взгляд его опускался на спящую рядом девушку, и его сердце почему-то умилялось, а глазам становилось стыдно за нескромный взгляд, и он снова углублялся в чтение. Так прошло около часа.

Наконец незнакомка зашевелилась. Никита понял, что момент ее пробуждения совсем близок, и быстро спрятал в карман Евангелие. Вдруг открылись большие глаза, удивленно обследовали все помещение и остановились на Никите. Они оказались темными и глубокими, как две пропасти, а на их дне он увидел осколки чудесных ночных грез. В какое-то мгновение он понял, что проваливается в них и, боясь безвозвратно исчезнуть, отвел смущенный взгляд. «Добрая фея», — пронеслось в голове, и он не заметил, как произнес это вслух.

— Что вы говорите? — спросила вдруг девушка мягким, бархатным голосом.

— Нет-нет, ничего, — поспешил ответить Никита.

Она немного смущенно улыбнулась и села, стараясь не смотреть на него.

Софья узнала в нем парня, которого вчера встретила в этом парке. Ей было немного стыдно, что он застал ее тут спящую, да и пиджак его она немилосердно помяла, что было до крайности дерзким поступком.

— Простите, — сконфуженно произнесла она, возвращая свою «подушку» истинному владельцу, — я помяла ваши вещи.

Он машинально принял у нее из рук сложенный пиджак, не в силах оторвать взгляда от ее смущенного, порозовевшего лица. Она, как виноватый ребенок, что-то внимательно рассматривала на полу, ожидая, что он ей ответит.

— Ерунда, — спохватился юноша, — это все мелочи. Вещи не имеют большого значения.

Она подняла на него свои виноватые глаза, и в его душе разгорелась такая жалость, что слезы чуть не брызнули из глаз. Он напугался. Таких бурных эмоций ему уже давно не приходилось переживать.

— А что же имеет значение?

Это было сказано так искренне и в то же время так наивно, что краснеть теперь пришлось Никите. Вмиг он почувствовал, что его уши стали пунцовыми, и будь он в другой ситуации, с радостью нахлестал бы себя по щекам за такое отсутствие мужества, но сейчас ему ничего не оставалось, как только проигнорировать это неприятное явление.

— Главное — человек! — сказал он значительно и попытался улыбнуться. Наверное, у него это здорово получилось, потому что в ответ он получил ослепительную улыбку девушки.

Она вдруг вспомнила, что не причесана и не умыта, и ей стало очень неуютно рядом с молодым человеком.

— Вы извините меня, — и она поднялась, — но у меня, наверное, ужасный вид, и мне пора идти.

Она отвела глаза в сторону и быстро вышла из беседки сквозь влажный кустарник. Ее бегство было столь неожиданным, что юноша не успел остановить ее. Но как только она скрылась, он понял, что сейчас потеряет то, чего еще не имеет, но мог бы иметь, и быть может, это именно то, что он искал всю свою сознательную жизнь.

Он выскочил из беседки и крикнул ей в след:

— А как же три желания, фея?

Она остановилась, и юноша быстро догнал ее.

— Ну, ладно, валяй, но только быстро, — решила она подыграть.

— Как насчет того, чтобы мне выпить чаю вон в том кафе с самой восхитительной девушкой на свете?

— Ну, ты и хватил, парень! Да где ж я тебе найду красавицу в столь ранний час, они сейчас видят самые сладкие сны. Давай что-нибудь попроще.

— А ты разве не девушка?

— Если я девушка, то мы напрасно теряем время, простые девушки желаний не исполняют. А если я фея, то самая обыкновенная, и в таком случае абсолютно не попадаю ни под одну из твоих характеристик, — резонно заявила она и медленно продолжила свой путь. Он последовал за ней.

— Скажи, а обычные феи пьют по утрам чай?

Она посмотрела в его лукавые глаза.

— Да. Но сначала они умываются, причесываются и только затем приступают к утреннему чаю. Иначе никак нельзя.

Его глаза просияли. Он выхватил из кармана маленькую расческу и, указывая на пруд, воскликнул:

— Вот расческа, вон вода, что мешает нам выпить по чашечке чаю?

Она с сомнением посмотрела на его частую расческу, на затянутую ряской воду и сказала:

— Была не была!

Кое-как она привела себя в порядок, и молодые люди поднялись на холм к небольшому, но уютному кафе с загадочным названием «Солярис».

Никита был вежлив и обходителен. Он открыл перед девушкой дверь, усадил ее за маленький круглый столик, и все вроде бы шло как по маслу, но когда он подошел к стойке, чтобы сделать заказ, то к своему глубокому разочарованию обнаружил, что его денег едва ли хватит на два стакана чаю. В отчаянии он выгреб всю мелочь из карманов и все же расплатился.

— Это все? — удивленно поинтересовалась девушка, когда он с гордым видом поставил на стол только два стакана с чаем.

— Не совсем, — бодро ответил Никита, — нам полагается еще по кусочку сахара и по чайной ложечке.

— А как же печенье, шоколад и халва?

— Бармен, видимо, считает, что спозаранку такие продукты могут обеспечить нам несварение, поэтому-то он и ограничился пока только чаем, — бойко пошутил он, но краска стыда все же обагрила его предательские уши.

Она быстро встала и подошла к стойке. Некоторое время спустя Софья вернулась с охапкой всяких сладостей и высыпала их на столик.

— Вам не хватает женского влияния, юноша, — со знанием дела заявила она, грациозно присаживаясь на низенький стул.

— Да, — с готовностью согласился тот, — это и есть мой основной недостаток; к сожалению, я совершенно холост.

— А при чем же тут ваше семейное положение?

— Если бы я был женат, то ни на секунду не расставался бы с этим «влиянием».

Это ее развеселило.

— Да вы, оказывается, шутник!

— Как вы угадали? Это и есть мое полное имя — Шут-Ник, — трагически заявил он и сделал первый глоток.

Она не совсем поняла, что он хотел сказать, но поняла то, что он сделал. Он ест, не помолившись. Она только сейчас подумала, что этот милый молодой человек может оказаться неверующим. Значит, ясно заранее — у них ничего не получится. Ну что же, это, может, и к лучшему, ведь этот сон, который так замечательно начался, должен когда-то и закончиться, и тогда надо будет возвращаться в реальность, а там у нее жених, состояние, положение. На лицо девушки легла серая тень, и она тяжело вздохнула.

Но Никита не заметил этого, потому что его тоже мучил вопрос: «Почему я не могу заставить себя помолиться перед едой?» С тех пор, как он отдал свое сердце Господу, — а с этого момента прошло уже более десяти лет — он никогда не испытывал трудностей с молитвой. Ему всегда было все равно, что скажут люди, если увидят его молящимся. Более того, раньше он всегда испытывал чувство морального удовлетворения, когда молитвой мог засвидетельствовать свою веру в Иисуса. Но сегодня что-то произошло, и все изменилось. Что случилось, он понять не мог, но и оправдания себе ни в чем не находил, отчего совесть заговорила с ним так сурово, что настроение стало стремительно падать.

— Скажи, а чем ты занимался вчера в той беседке? — спросила она.

Вопрос застал его врасплох и вырвал из глубокой задумчивости. Он перестал помешивать чай и взглянул на нее. Глаза их встретились, и его словно током ударило. В их глубине он увидел ту невыразимую печаль, которую не смог разглядеть вчера из-за кустов с большого расстояния. От этого взгляда его сердце в груди сдавило, как тисками, и он тяжело вздохнул.

— Я люблю там читать, — машинально ответил он, думая совсем о другом. Он спрашивал себя, почему так страдает эта милая девушка и терялся в догадках. Может, это потому, что в ее жизни нет Бога? А может, потому что в ее жизни нет любви? Хотя, наверное, это одно и то же. Я могу и должен ей помочь. Но если она сейчас поймет, что я верующий, и подумает, что я один из «агитаторов», я потеряю ее, так и не став ей даже другом. При мысли, что он может стать ее другом, сердце его почему-то забилось чаще.

— И что же вы читали? — так же уныло спросила она.

— «Отверженных», — поспешил ответить он, стараясь скрыть свою задумчивость. Надо действовать осторожно, не торопясь, убеждал он себя, решительно отправляя в рот кусочек зефира.

— И как? — продолжала допрос Софья.

— Что — как? — не понял он.

— Ну, отверженные ваши, — слегка разочарованно выдавила девушка. Видно было, что все это стало ей надоедать, и если не предпринять что-то в самое ближайшее время, то, вернее всего, он не сможет стать ей и другом.

Но Софье вовсе не наскучило общество этого забавного парня. Более того, по непонятным пока для нее причинам, это общество нравилось ей больше любого другого, в которое ей непременно нужно вернуться, и как можно скорее. Это и есть то обстоятельство, которое ее угнетало. Она осознавала, что необходимо не медленно покинуть это сказочное место и возвращаться домой, к реальности. Иначе ее вскоре будут искать с милицией.

— А знаете что? Давайте погуляем по парку! — вдруг горячо предложил Никита. — Я покажу вам самые красивые места. А если не хотите гулять, то мы займемся чем-нибудь еще, что было бы по душе нам обоим.

Но она в ответ только покачала головой.

— Нет, я не могу. Надо возвращаться домой, меня, наверное, уже ищут.

— Я провожу вас! — с надеждой воскликнул он.

— Нет.

— Почему нет? — от этого слова у него внутри все оборвалось.

— Потому что нельзя, чтобы нас видели вместе, — грустно ответила она и поднялась из-за стола.

Никита почувствовал, что его будто кто-то по голове хватил. В лицо ударила кровь. Но он тут же взял себя в руки. Как он посмел подумать, что у такой видной девушки никого нет? По-видимому, она не хочет, чтобы тот, другой, узнал об их встрече. А может быть, у нее уже есть жених, и они уже без пяти минут как муж и жена, а я пытаюсь лезть ей в душу и, возможно, тем самым могу испортить их взаимоотношения. Нет, мне надо быть осторожней, чтобы, по крайней мере, никому не испортить жизнь. Юноша даже и не догадывался, насколько близок он был к истине.

Он встал вслед за ней, и они молча вышли на улицу.

— Могу ли я увидеть вас снова? — в отчаянии спросил он, когда они медленно шли по длинной аллее.

— А вам очень хочется увидеть меня? — как-то грустно спросила она и посмотрела на него глазами, полными слез.

Никита увидел эти два блестящих озера, и мир перевернулся. Он был готов на самый отчаянный шаг против того, кто явился причиной огорчения этого слабого существа. Жалость и нежность переполняли и разрывали его душу на множество мелких кусочков, и он едва удержал себя от того, чтобы не обнять ее и не прижать к своей груди. В его голове в один миг родились тысячи ласковых слов, готовых вырваться наружу, как раскаленная лава покидает жерло вулкана, неудержимая и горячая до того, что холодные камни тают от ее прикосновения. Сейчас он, не задумываясь, умер бы, если бы это могло осушить ее слезы и вернуть ей хорошее настроение.

— У меня ничего нет, но я отдал бы последний вздох, чтобы только увидеть вас вновь, — тихо, но уверенно произнес он, серьезно глядя девушке прямо в лицо.

От этих слов она вдруг покраснела и стыдливо улыбнулась. Девушка ничего не сказала в ответ, только потупила взор, но улыбка уже не сходила с ее губ.

Для Никиты это было больше ответа. Порыв восторга в нем был настолько силен, что он встал руками на траву и метров десять прошел головой вниз.

— Да вы просто настоящий акробат! — восторженно воскликнула Софья.

Он встал на ноги красный и счастливый, и, заправляя выбившуюся рубаху, заявил:

— А я и вас могу научить.

Она представила это впечатляющее зрелище и прыснула.

— Вы хоть при моей маме такого не скажите, — рассмеялась она.

— Да что вы! При вашей маменьке я буду паинька, — скаламбурил он, удивляясь своей находчивости, и уже серьезней добавил: — Я буду иметь честь познакомиться с вашей мамой?

— Кто знает. Пути Господни неисповедимы, — с хитрецой заметила она и указала на ворота. — Ну вот, мы и пришли. Дальше я пойду одна.

— Так когда же я увижу вас? — взмолился юноша.

— Я никогда раньше не была в вашем сказочном парке, о милый принц, мне понравилось, и я бы осталась здесь навсегда, но обстоятельства бывают сильнее нас. Не скучайте. Верьте, и мы обязательно увидимся снова, в вашей сказке.

С этими словами она выскочила за ворота парка и тут же смешалась с толпой.

Никита стоял, как завороженный, смотрел туда, где она затерялась среди людей, и ему еще долго мерещилось то там, то тут ее синее платье.

Дни потянулись бесконечной чередой. Погода испортилась: небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами, и стал моросить мелкий дождь. Один день сменялся другим, таким же хмурым и пасмурным. Бесконечная пелена дождя временами ожесточалась сильными порывами ветра, и тогда на улице становилось особенно неуютно.

После последнего скандала в доме воцарилось натянутое молчание. Мать целыми днями ходила чернее тучи, под стать испортившейся погоде. Она до сих пор была в ярости после того, как на целые сутки потеряла свою дочь из виду. Положение осложнялось еще и тем, что девушка была на выданье, а жених, разузнав об ее фокусах, теперь с нетерпением ждал от невесты вразумительного объяснения, чем она все это время занималась. Но с дочерью что-то произошло, и это было ясно по тому, что она наотрез отказывалась рассказывать правду, а с детской наивностью сочиняла байки о том, как целые сутки провела в большом парке, названия которого она даже не знает, развлекалась, осматривала достопримечательности, а затем даже заночевала там на лавочке. Ну кто, скажите на милость, поверит в эту чепуху?

Теперь девушка была наказана. Ее мать терпеть не могла насилия, поэтому грубые методы воспитания ей были не свойственны. Но она знала, как держать свою дочь в руках, и собиралась сохранить ее чистой и непорочной не только пред Богом, но и перед людьми.

Софье строго-настрого было запрещено покидать квартиру, кроме посещения церкви по воскресеньям в сопровождении Бориса. В качестве дополнительной меры предосторожности мать заперла всю пригодную для носки обувь дочери, а ключ от комода постоянно носила с собой.

Глупая девчонка плакала днями напролет. Оно и понятно — мать задела ее девичью гордость, но поумерить спесь, считала мама, никогда не помешает. Правда, с того дня она ни разу не притронулась к еде, но и это не проблема — сбросить пару килограммов перед свадьбой никому еще не вредило, зато не огорчит мужа излишним весом. Были бы кости — мясо нарастет, успокаивала себя родительница, когда ей вдруг казалось, что она в чем-то перегибает палку.

Сидя на подоконнике, Софья слепо смотрела в окно. Ее слезы уже давно кончились. Прошло больше недели с того памятного дня, но за эту неделю все в этом мире стало во сто крат хуже. За то, что она не ночевала дома, мама стала относиться к ней, как к блуднице. Она постоянно стыдила дочь, а разговаривала с ней только тогда, когда это было необходимо для нее самой. Бориса она видела лишь однажды в воскресенье, и в тот день он сказал ей только одно: что ждет от нее раскаяния и подробных объяснений. Ее тогда чуть не стошнило в машине. Теперь, когда она оказалась пленницей в собственном доме, она очень жалела, что сдержала рефлекс и этого не произошло, сейчас бы она имела хоть малое утешение.

От голода лицо ее осунулось, а от нехватки свежего воздуха приобрело землистый цвет. От ежедневных переживаний темные мешки легли у нее под глазами, а взгляд потускнел, стал мутным и напуганным.

Все это время она думала о нем. Просыпалась и засыпала с мыслью о забавном парне, который так хотел увидеть ее снова. Только когда она вернулась домой, когда увидела знакомые лица мамы и Бориса, только тогда она поняла, что не меньше его желает этой встречи. Но теперь она точно знала, что без него ее жизнь никогда не будет радостной и что там, в парке, она оставила какую-то часть себя, и эта частичка ежедневно манит ее вернуться, манит все сильнее и сильнее, постепенно превращаясь в смысл жизни.

Софья молилась. Долгими часами лежала она на полу рядом со своей кроватью и просила Господа о пощаде. Она устала молиться о новой встрече. Потом девушка перестала взывать к Богу с просьбой о своей свободе и стала просить Его, чтобы он навсегда забыл ее. Вера ее угасла и уступила место всепоглощающему отчаянию.

В следующее воскресение, когда Софья снова ехала на служение в церковь, она была похожа на бледную мумию. Девушка не отвечала ни на какие вопросы Бориса, а только смотрела в одну точку впереди и безропотно выполняла все, что ей велели делать. Она послушно вставала и садилась, шла или останавливалась. Все движения ее были плавны, а точнее, заторможены, а единственным проявлением эмоций, на которое она еще была способна, были тихие слезы, иногда катившиеся по ее мертвенно-бледным щекам.

В церкви она сидела прямо и неподвижно, глядя в сторону кафедры на протяжении всего собрания. Никто не обращал на нее пристального внимания, а со стороны она вполне могла сойти за очень внимательного слушателя.

Но эта некогда живая и веселая девушка в этот день ни о чем не думала, ничего не слышала и ничего не желала. С виду она была еще жива, но внутри уже умирала.

Никита забросил учебу. Приближался последний экзамен, но он теперь не мог думать. За несколько дней его жизнерадостность переродилась в непоколебимую надежду. Каждый день с раннего утра он тщательно приводил себя в порядок: умывался, брился, чистил зубы и, помолившись одной и той же молитвой, отправлялся в парк. Как на производстве, он дисциплинированно отсиживал в беседке свои десять часов, всматриваясь сквозь пелену дождя в длинную аллею у пруда.

Он уже давно не обедал, потому что боялся пропустить то явление, ради которого приходил в парк, а когда возвращался в общежитие, то на ужин уже не оставалось сил. Он стал спать по двенадцать часов и наконец понял, что ослабевает. Это открытие убедило его в необходимости ежедневно по дороге в парк покупать себе булочку, но всякий раз он вспоминал о ней только вечером перед сном.

Такое неразумное поведение довело его до того, что он потерял счет дням и проспал в воскресенье до десяти часов. Когда же к одиннадцати часам он закончил свой утренний туалет, то вдруг смутное предчувствие заставило его поинтересоваться у спящих соседей, какой сегодня день. Сделанное открытие было чудовищным. Уже давно он определил для себя: воскресный день — Господу, и сегодня он впервые понял, что в своем безумии дошел до крайности. Чтобы хоть как-то исправить положение, он, не задумываясь, схватил Библию, к которой не притрагивался уже долгое время, и выскочил на улицу.

По дороге к церкви он понял, что, захватив только конец богослужения, он ни в коей мере не исправит положения, не получит так необходимого ему назидания. Решение пришло само собой — он отправится в центральную церковь города, где служение начиналось с одиннадцати.

Хотя Никите никогда не нравилось большое скопление народа, он все же, не раздумывая, направился к центру города. Пусть он не успеет к началу, но основную часть захватит точно.

Величественное здание церкви выросло перед ним неожиданно. Среди девятиэтажек оно казалось маленьким, потерянным, но вблизи это впечатление рассеивалось, и храм сразу же выгодно отличался от безликих продуктов современной архитектуры. Еще со двора Никита услышал звуки хорового пения. Оно было как раз кстати, Никита медленно вошел в большой, со вкусом оформленный зал, и его появление никого не отвлекло от хода служения. Вся церковь стоя слушала исполнение великолепного гимна. Он пристроился возле колонны и отдался благоговейному настроению, которое царило вокруг. Дальше все пошло как обычно: проповедь, пение и так далее. Никита присел на свободное место возле входа и внимательно вслушивался в слова проповедника. Проповедь была о борьбе и о том, чем отличается пассивность от смирения. Одно выражение особенно запало юноше в сердце: «Тот, кто от маловерия перестает бороться, прикрывает свою пассивность благочестивым словом — смирение».

Когда вновь зазвучало пение хора, Никита решил осмотреться. То, что он увидел, потрясло его до такой степени, что он не мог поверить своим глазам. На противоположной стороне зала, там, где размещалась самая элитная публика, в шикарном кожаном плаще чинно восседала его знакомая. Да, это была та самая девушка, которую он повстречал в парке и от которой совсем потерял голову. Это была, несомненно, она, хоть вид ее теперь был несколько иным. Она была строга, серьезна, внимательна, и эта своеобразная сосредоточенность придавала ее лицу излишнюю худобу, а скудное освещение делало ее неестественно бледной. Но он тут же узнал ее, среди тысячи людей она была для него, словно одинокая береза в чистом поле.

Вдруг ему все стало понятно: и эти опасения, что их могут увидеть вдвоем, и то, что она так и не появилась в парке, — это была всего лишь игра.

Он тихо встал и медленно вышел из зала, так никем и не замеченный. Ноги сами понесли его по улицам города, и он шел среди множества людей, но никого не замечал.

Да, конечно же, он ей не пара, и теперь это стало совершенно очевидно. Если бы он знал об ее положении в обществе, то и не надеялся бы, не приходил в парк так часто и не смотрел с такой тоской на пустую скамейку. Да и что он может дать такой девушке, как она? Она привыкла ездить на машине, иметь то, что душа пожелает, да и условия, в которых она выросла, конечно же, совершенно отличаются от тех, в которых жил он. И не стоит искать с ней встречи, не стоит бередить незажившие раны. Теперь, когда ему все стало известно, когда он знает, где может найти свою возлюбленную, когда он получил ответ на свои молитвы и наконец-то увидел дорогое лицо, — осознать то, что он ей не пара! Уж лучше бы он никогда ее не видел!

Почему самые хорошие минуты в жизни человека бывают так коротки, а времена скорби — так бесконечны? Почему, живя здесь, на Земле, человек смеет надеяться на счастье, когда вокруг видит так много горя? Почему любовь так часто безответна, а ненависть — обоюдна?

Всю следующую неделю Никита думал об этом и задавался подобными вопросами. Он с горечью вспоминал прекрасную фею днем, а по ночам она приходила к нему в сказочных снах. Но теперь он перестал забывать об обеде и больше не дежурил в парке. Он вновь начал заниматься. К счастью, было еще не поздно, и к последнему экзамену он успел хорошо подготовиться. Учеба помогала ему отвлечься от печальных мыслей, и поэтому он сдал экзамен лучше других. Благодаря этому он получил право самому выбирать место практики и решил уехать от города как можно дальше, чтобы ничто не напоминало ему о ней. В одной из миссий он получил приглашение практиковаться в Южной Африке, в районах с самыми трудными условиями жизни. Это было то, что нужно — отдаться на служение Господу, оказывать помощь людям, которые в ней особенно нуждаются. Он решил, что это будет лучшей возможностью объединить служение Господу со своей профессией, и дал согласие. До отъезда оставалось чуть больше двух месяцев.

Он интенсивно начал готовиться, повышая уровень знания английского, но не проходило и дня, чтобы он не подумал о той девушке, не вспомнил милые черты.

В нашей жизни порой случается такое, что тихий шепот слышен явственней, чем отчаянный крик. Вещи, противоречивые на первый взгляд, становятся совместимыми на поверку: человек засыпает при шуме, а просыпается, разбуженный тишиной. Каждому из нас это знакомо, всякий сталкивался с подобным.

Если бы в тот день молодой проповедник говорил о любви Божьей, то Софья, возможно, так и не вышла бы из своего коматозного состояния. Но когда она услышала то, в чем так нуждалась ее душа, сонное состояние вдруг оставило ее. Она прислушалась. Проповедник призывал к активности, побуждал пассивных искать свое служение; он призывал к борьбе с трудностями тех, кто сдались перед своими проблемами, опустили руки и происки лукавого принимали за волю Божию. Он говорил остро, резко, но правдиво и обличающе. Каждое его слово действовало на нее как глоток свежего воздуха. К концу собрания она почти окончательно пришла в себя и стала замечать происходящее вокруг.

Когда пастор отпустил всех с миром Божьим, Борис наклонился к Софье и прошептал:

— Нам придется остаться, с тобой желают поговорить братья.

Она удивленно посмотрела на него, но он тут же отвел взгляд, как будто кто-то отвлек его. Но Софье не нужно было ни о чем спрашивать. Она знала Бориса и была уверена, что это он был инициатором встречи.

— Но о чем же они хотят поговорить со мной?

— Откуда же мне знать? — солгал он.

Братья собрались в небольшой комнате с низким потолком. Софью и Бориса они приняли со всей серьезностью. Их суровые взгляды оценили прибывших, и кое-кто даже озабоченно покачал головой с видом человека, которому все сразу стало понятно.

— Борис, мы думаем, что тебе было бы лучше оставить нас, мы больше хотели бы поговорить с Софьей, если ты не возражаешь, — убедительно сказал пастор.

Тот безоговорочно повиновался и тихо вышел.

Неожиданно наступила затянувшаяся пауза. Софья вдруг почувствовала себя одинокой и беззащитной. Два десятка мужчин в упор смотрели на нее серьезными взглядами, явно чего-то ожидая от нее, а ей от неведения становилось еще страшнее. По их взглядам она поняла, что в чем-то провинилась перед этими людьми, но в чем именно, не знала, и тем невыносимее становилось это молчание.

— Ну, Софья, рассказывай, — начал пастор.

Она удивленно посмотрела на него.

— Что рассказывать? — в тон ему ответила Софья.

— О своих похождениях, о чем же еще, — произнес один из дьяконов и тут же смутился оттого, что сказал лишнего. Пастор угрюмо посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду? — слегка покраснела девушка.

— Мы же не слепые, Софья, — смягчился пастор. — Мать твоя жалуется на твое поведение, Борис ходит сам не свой. Что происходит? Может, ты просветишь нас?

— Так вы хотите, чтобы я рассказала вам о своей личной жизни?

— Ну, хватит, — не выдержал дьякон, — давайте будем воздерживаться от высокопарных слов. Если ваша личная жизнь, как вы выразились, касается жизни церкви, ее престижа, то это напрямую относится к нашему Господу, и все темное, что происходит в этих стенах, порочит Его Святое Имя и непременно должно быть вынесено на свет, потому что все явное есть свет.

Пастор одобряюще кивнул, и все глаза опять устремились на девушку. Она гордо подняла голову и сказала:

— Все дело в том, что я не люблю Бориса и не желаю выходить за него замуж.

— Так зачем же вы объявлялись в церкви? — поинтересовался самый молодой брат в совете.

— Так хочет моя мама. Она считает, что лучше знает, что мне нужно, поэтому и слушать не хочет о моих чувствах. Она боится, что из-за меня сорвется столь выгодное мероприятие и держит меня взаперти, даже на улицу не выпускает. Я у себя в доме, как в темнице! — сказала она дрожащим голосом.

— Конечно же, ты не можешь быть рабыней у своей матери, — ободряюще начал пастор, — но все же тебе надо помнить и про то, что у родителей большой жизненный опыт, и они не хотят, чтобы дети повторяли их ошибки. С чувствами вопрос еще сложнее. Многие девушки так долго ждут особенных чувств, так много перебирают, что в конце концов остаются ни с чем. Другие, руководствуясь чувствами, через месяц после свадьбы разочаровываются, а потом следуют разводы, разбитые судьбы, осиротевшие дети. Я знаю немало пар, которые сошлись без особенных чувств, но впоследствии получились великолепные семьи, а потом появились и эти пресловутые чувства. Так что все зависит от самих людей и от их желания построить собственное счастье.

Софья обреченно слушала это наставление, и все в нем, казалось, было пронизано логикой и правдой. Слова звучали так убедительно и веско, что от их осознания мир становился серым. Упрямые слезы навернулись на глаза.

— А как же любовь? — хрипло спросила Софья.

Пастор с досадой поморщился:

— Девочка моя, тебе надо меньше читать любовных романов, они затуманили твои мозги, и ты не можешь жить реальной жизнью, потому что у тебя в голове одни иллюзии. Ну кто тебе сказал, что такая любовь, о которой ты сейчас думаешь, вообще существует?

— Она существует! — упрямо заявила Софья.

— Откуда тебе знать? — начал терять терпение пастор.

— Потому что я влюблена, — еле слышно произнесла Софья.

Но присутствующие расслышали ее ответ. Воцарилась мертвая тишина. Наконец оторопевший пастор выдавил из себя:

— Очень хорошо, почему же ты об этом сразу не сказала?

— Вы не спрашивали.

— Так, ну ладно. Кто же он?

— Я не знаю.

— Хорошо, как его зовут?

— Я не знаю, — Софья смотрела на свои туфельки, и слезы ручьями бежали из ее глаз.

Пастор явно не понимал, что происходит.

— Он из нашей церкви?

— Нет.

— А из какой?

— Я думаю, что он неверующий, — снова еле слышно прошептала девушка.

— Так, — озабоченно пробормотал пастор, — докатились. И где же вы познакомились?

— В центральном парке, — не отрывая глаз от пола, честно отвечала она.

— Чем же вы там с ним занимались? — осуждающе то ли спросил, то ли заключил пастор.

Красная от стыда, девушка только робко подняла голову и умоляюще посмотрела в лицо отца четверых детей и руководителя большой церкви глазами, полными слез. От этого взгляда внутри у него что-то оборвалось, и ему стало невыразимо стыдно за свои последние слова. Наступила долгая минута тишины, во время которой пастор пытался взять себя в руки.

— Ну что ж, все, кажется, ясно. Софья, я думал, что ты — девушка разумная и глупостей не наделаешь, но теперь, видя создавшееся положение, я понимаю, почему твоя мать посадила тебя под домашний арест. По всей видимости, ты сама еще не в состоянии принимать сколько-нибудь важные решения, и чтобы не наломать дров, тебе было бы лучше перейти из маминых рук в руки не менее надежного человека — брата Бориса. Мне почему-то кажется, что через пару лет ты будешь благодарить свою мать за то, что она приняла за тебя важное решение и уберегла от большой глупости. Мы понимаем, как тебе сейчас, должно быть, тяжело, но вынуждены будем посоветовать твоей матери продолжать бороться за твою судьбу и не дать тебе впасть в грех. Мы больше не будем мучить тебя вопросами, надеемся, что ты перед Богом чиста, и будешь благоразумна, смирившись. Всего доброго. Пусть Бог благословит тебя.

Софья, заплаканная, униженная и разочарованная, еле покинула злосчастную комнату. Ноги ее подгибались, в голове шумело и совсем не хотелось жить.

Борис, заметив, что она сейчас потеряет сознание, поспешил поддержать ее, и вовремя. Как только он взял ее под руку, она обмякла, и он едва успел подхватить ее.

В понедельник утром Никита покончил со всеми мелкими вопросами в городе и решил съездить на пару недель в деревню к своим родителям. Кто знает, когда он их еще увидит, если уедет работать в миссию в Африку. Поезд отправлялся после обеда, вещей у него было немного, собирать нечего, поэтому он взял с собой заброшенных «Отверженных» и отправился в последний раз почитать в парк.

День выдался теплый. По небу мчались небольшие пушистые облака, время от времени закрывая солнце и отбрасывая на город причудливые тени. Легкий ветерок шевелил волосы и весело играл в зеленой листве. Все вокруг дышало молодой жизнью. С легкой грустью Никита шагал по знакомым улицам. Студенческие годы приучили его к этому городу, и ему было тяжело расставаться с ним.

Парк был все тот же. Большой и тихий в будние дни, он принимает у себя немногочисленных посетителей, но зато именно с ними бывает особенно приветлив. Он шелестит для вас листвой, машет серебристыми струями фонтана, показывает, что такое умиротворение наполняет ваше одиночество смыслом, вещает о величии Творца гармонией человека и природы.

Никита дошел до пруда, но не стал заходить в беседку. Ему захотелось остаться на ласковом солнце и присесть на одну из многочисленных скамеек, расположенных вдоль зеленой аллеи.

Он сел, взглянул на обложку книги и вспомнил о той незабываемой встрече, которая произошла с ним во время ее чтения. Грустная улыбка не смогла удержать его тяжелого вздоха, и, чтобы не возвращаться к прошлому, он углубился в чтение.

Софья пришла в себя уже дома. Она была раздета и уложена в постель. Какой-то доктор в белом халате, стоя в дверях, разговаривал с мамой.

— Ей нужен абсолютный покой, — убедительно настаивал он. — Боюсь, что у нее острая сердечная недостаточность. Побольше сладкого, поменьше стрессов, а сон — это лучшее лекарство, — он посмотрел на нее, увидел, что она пришла в себя, и приветливо улыбнулся. — Я сделал ей несколько уколов, теперь она наверняка проспит до завтрашнего утра, но когда проснется, ей непременно станет легче. Не забудьте утром ее хорошенько накормить.

Мать пошла провожать врача, а Софья, оставшись одна, вспомнила все произошедшее накануне. Неприятные чувства вновь овладели ею, но почти сразу же начали притупляться, и она ощутила непреодолимую сонливость. Девушка еще не успела испугаться этого непривычного состояния, как почувствовала боль от укола и, поняв, что это всего лишь действие лекарства, спокойно отдалась блаженному сну.

Проснувшись, она действительно почувствовала себя значительно лучше. Настроение было бодрым, ум ясным, как никогда, в груди горело созревшее решение. Она соскочила с кровати и сразу упала на колени: «Боже, сохрани меня от греха и благослови мою дальнейшую жизнь». Молитва была краткой, но от всего сердца. Она быстро причесалась и накинула халат прямо на ночную сорочку. «Надо найти маму и выяснить ее настроение», — подумала она и направилась на кухню. Но, к своему удивлению, она не нашла ее ни там, ни в комнате. На столе лежала записка.

«Доченька, я ушла в магазин за хлебом. Буду через полчаса. Мама».

«Спасибо Тебе, Господи, что благословляешь меня с самого утра!» — горячо прошептала Софья и бросилась к окну. Откинув штору, она выглянула на улицу. На дороге никого! Отлично, значит, у нее в запасе не менее пяти минут. Она уверенно шагнула к кладовке и сунула руку за старую занавеску. Корявая ручка старого топора поцарапала ей ладонь, но она даже не обратила на это внимания. Схватив увесистый инструмент, Софья ринулась в зал. Размахнувшись на бегу, она с силой опустила орудие на дубовый комод. Полетели щепки. Она била еще и еще до тех пор, пока ревностный страж, жалобно скрипнув, не выплюнул язычок внутреннего замка и не открыл свой изуродованный рот. Девушка выронила топор и лихорадочно стала перебирать свои вещи. Она выбрала два самых любимых платья, запихнула их в полиэтиленовый пакет и, спешно всунув босые ноги в черные туфельки, выскочила на улицу. Целый мир лежал перед ней, но бежать можно было только в одном направлении — в сторону, противоположную от магазина. Еще минута — и она затерялась в толпе прохожих, смогла сменить бег на шаг и немного успокоилась. Сердце стучало, как молот, дыхания не хватало, но на душе было необычайно спокойно.

Глупо, скажет, быть может, мой дорогой читатель, как можно радоваться тому, что ты в мире один и тебе некуда идти? Молодость порой безумна в своих порывах, и всякий раз ей приходится потом расплачиваться за принятие скоропалительных решений. Но не думайте удержать ее от этого. Чем крепче хватка, тем ожесточеннее ее борьба за свободу совершать свои ошибки, за личный опыт. Глупо, опять скажете вы, но она приведет вам сотню еще более неразумных поступков зрелости. Только зрелость способна довольствоваться худшим, отказываясь от поиска лучшего только лишь из страха перед нестабильностью. Она говорит: «То, что есть, уже хоть как-то приемлемо и только потому незыблемо». Молодость ищет лучшего, зрелость — спокойного, и только мудрость может примирить и то, и другое. Но там, где нет мудрости, естественно, царит глупость.

Она шла по оживленным улицам, не ведая куда, а люди оглядывались на нее, красивую, но почему-то в халате, из-под которого нескромно выглядывала ночная рубашка. Она свернула в один переулок, затем в другой, и только когда совершенно уверилась, что ее уже не догнать, задумалась: «Куда же мне теперь? Без денег и в халате далеко не уйти. Да и куда идти?» У нее не было таких друзей, которые захотели бы ее понять. Единственная подруга, Кристина, могла бы хоть чем-то помочь, но и то, пока не узнает, что произошло.

Она осмотрелась. Кристина жила совсем недалеко отсюда, и если мама еще не позвонила ей, то у нее можно было хотя бы переодеться. Решено! Она ускорила шаг и через несколько минут уже нетерпеливо жала на кнопку звонка. Дверь открылась, и на пороге показалась заспанная подруга. «Отлично, — обрадовалась Софья, — значит, она еще ничего не знает».

— Привет, Кристина!

— Привет, Соня, — хрипло пробормотала высокая нескладная девушка.

— Кто из нас еще соня, — шутливо передразнила она подругу хрипловатым баском и юркнула под ее рукой в квартиру. — Можно я у тебя переоденусь?

— Попробуй, — ответила Кристина и шаркающей походкой направилась на кухню ставить чайник. — Чай будешь?

— Нет, спасибо. Я очень тороплюсь.

В спальне подруги Софья быстро сняла с себя ненужные вещи, натянула подаренное папой платье и выскочила в коридор.

— Слышишь, Кристина?

— Что?

— Займи десятку, а?

Подруга, переваливаясь, вышла из кухни и прошла к серванту.

— А что твой Борис-миллионер? Разве он так скуп? — с этими словами она вынесла в коридор деньги. — На, держи. После вашей свадьбы я обязательно скажу этому скряге все, что о нем думаю.

Вдруг в зале загрохотал телефон. Кристина хотела сказать еще что-то, но поспешила в зал, отложив беседу до лучших времен.

— Слушаю! — ответила она довольно грубо. — Да, она у меня.

Софья поняла, что речь идет о ней и, не задумываясь, выскользнула за дверь, оставив пакет с вещами в спальне. Кубарем скатившись по ступенькам, она выскочила во двор, затем на улицу. В это время к остановке подходил автобус, и она на бегу вскочила на ступеньку. Дверь за ней захлопнулись, и она поехала подальше от этого места.

— Какой это автобус, не подскажете? — спросила она полного лысоватого мужчину с длинным мясистым носом.

— Вы так спешили на автобус и даже не знаете на какой? — удивился тот.

— Просто мне все равно, — невозмутимо объяснила она.

— Ну, если вы хотите просто удовлетворить свое любопытство, то это третий маршрут, — любезно пояснил мужчина.

— Спасибо.

Но куда же она едет? Да, она, конечно же, задавалась этим вопросом, но ответ пока напрашивался только один — в парк. «Почему в парк? — спрашивала она себя. — Потому что там есть беседка, в которой можно временно остановиться и подумать, что делать дальше». Несомненно, была и другая, более скрытая в глубине души причина, в существование которой Софья сама боялась себе признаться. Достаточно было и беседки.

Она доехала до конечной, пересела на трамвай и через двадцать минут была уже у ворот знакомого парка.

С каким чувством она входила в эти ворота? Может быть, это покажется смешным, но ей было несказанно страшно. Коленки у нее дрожали, а по спине бегали мурашки. Девушка шла по уже знакомым ей аллеям и приближалась к тому самому пруду. Она даже не спросила себя, почему идет именно в этом направлении, но знала точно, что беседка ее сейчас интересует менее всего. Когда же далеко впереди замелькала знакомая зеленая гладь, она напрягла зрение, и сердце ее упало. Там, возле самого берега, на лавочке сидел какой-то человек, и хоть он был не в беседке, она почти узнала его, пусть не глазами, а сердцем, но это был ОН. Девушка ускорила шаг.

Очередной эпизод книги был настолько волнующим, что слезы душили его. Вдруг за своей спиной он услышал чей-то до боли знакомый голос. Он даже не понял, что обращаются именно к нему.

— Здравствуйте! — тихо прозвучало у него в ушах. Непонятной природы волнение охватило все его тело. Он медленно повернулся. Рядом с ним, скромно рассматривая свои черные туфельки, стояла ОНА. Борис не поверил своим глазам и встал, чтобы потрогать девушку. Но вовремя опомнился, сообразив, как это, наверное, глупо выглядит.

— Здравствуйте! — с чувством ответил он, опуская протянутую руку.

Она подняла на него свои прекрасные глаза, и между ними завязался молчаливый диалог.

— Вы сердитесь на меня? — виновато вопрошали ее глаза.

— Я всю жизнь ждал вас! — отвечал его нежный взгляд.

— Я ничего не могла поделать! — отчаянно изгибались ее выразительные брови.

— Наконец-то вы пришли! — разрывала тишину его счастливая улыбка.

Внезапно их разговор был прерван каким-то мальчиком, который, словно ветер, промчался рядом с ними на велосипеде и скрылся за ближайшими деревьями.

— Присаживайтесь, — смущенно пригласил Никита девушку.

— Спасибо, — она села рядом и скромно сложила свои точеные ручки на коленях.

— Я все знаю, — начал после некоторой паузы Никита. — Как-то раз я случайно попал к вам в церковь и видел вас там, где вы сидели. Я понимаю, почему вы не приходили сюда. Я всего лишь бедный студент, что я могу вам дать? Вы, наверное, привыкли к роскоши, у вас положение в обществе...

— Замолчите, — ласково прервала она его монолог. — Вы ничего не знаете. Я так же бедна, как и вы. Меня насильно хотели выдать замуж и все это время держали под домашним арестом, чтобы я не упустила выгодную партию. Но сегодня мне удалось бежать, и Господь привел меня в этот парк, потому что это единственное место, которое не пугает меня и дает надежду на будущее.

— Так значит, вы теперь свободны?!

— Я не могу вернуться домой, не хочу видеть своего жениха, мне некуда идти, значит, я свободна, — почти счастливо заключила она.

— Вы говорите, что я ничего не знаю? Ну уж нет, — и Никита лукаво улыбнулся, — кое-что я знаю точно. Я знаю, что безумно люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой, — почти шепотом закончил он и окунулся в самую глубину этих преданных глаз.

— Если вы не побрезгуете беглянкой и бесприданницей, то можете забрать меня прямо сейчас.

Он кинулся к ней, схватил ее на руки и бешено закружил.

— Я люблю вас! — кричал он.

— Я люблю вас! — отзывалось эхо.

— И я люблю вас, — нежно шептала ему на ухо девушка.

— Кстати! — он поставил ее на бордюр. — Я не уточнил еще одну деталь.

Она удивленно вскинула брови.

— Как ваше имя, прекраснейшая из дам?

— Софья. А ваше, принц?

— Ник, Никита.

Они взялись за руки и медленно направились к воротам, и им было о чем поговорить. Когда они подъезжали к железнодорожному вокзалу, она, наконец, поинтересовалась:

— А куда же мы отправляемся, если не секрет?

— Секрет? Отчего же, совсем нет. Мы едем домой в деревню.

— В деревню? Там живут твои родители?

— Абсолютно точно. Нужно же мне познакомить их со своей невестой.

От этих слов Софья покраснела до ушей.

— А потом? Что будет потом? — попыталась она переменить тему разговора.

— А потом... — наигранно задумался он, — потом мы поженимся и поедем работать в миссию в Южную Африку.

— В Африку, значит? — недоверчиво спросила она. — К каннибалам?

— Обижаешь, — ответил он и добавил: — К самым настоящим!

Она весело рассмеялась, все еще думая, что он шутит.

— И что же, мы больше никогда не вернемся в этот город?

— Никогда!

— Жаль, — грустно сказала она.

— Почему? — удивился он.

— Потому, что я прожила здесь всю свою сознательную жизнь и буду скучать по этому месту ...и по маме тоже.

Он промолчал, потому что ему тоже стало немножечко печально. Но впереди их ждало много интересных приключений, много тяжелого труда, забот, радостей, новых проблем. Он подумал об этом и решил не возвращаться в воспоминания, а устремляться в будущее, как советует апостол Павел.

Поездка по железной дороге, потом попутным грузовиком по старым ухабистым дорогам, через лес, мимо озера закончилась у небольшой деревушки, располагавшейся километрах в шестидесяти от районного центра. Единственными благами цивилизации, достигшими этих мест, были электричество, старая полуразвалившаяся школа и подобная же больница. Здания церкви в деревне, конечно же, не было. Церковный храм был в районе, а тут христиане собирались по домам.

Все это Софья узнала от Никиты, пока они пробирались топкими, занавоженными улочками к дому его родителей. Юноша заранее предупредил девушку, что придется преодолеть определенные миссионерские трудности, чтобы достигнуть намеченной цели — дома. Он был прав, ей еще никогда не приходилось бывать в подобных местах, и будь она не в таком положении, шок от увиденного был бы гораздо больше. Но, будучи сама, как говорится, «на птичьих правах», она не могла позволить себе и слова критики в адрес жителей этой заброшенной деревни.

Вдоль заболоченной улочки, по самому краю оград, шлаком была выложена узенькая тропинка, по которой можно было пробираться от дома к дому без особого риска погрузиться по колено в навозную жижу. Душный и смрадный воздух был наполнен многочисленными насекомыми, каждое из которых пыталось найти на лицах прохожих хотя бы временное пристанище. Подобные условия — благоприятная среда обитания для различных видов. Насекомые блаженствовали, садились на вас сотнями, когда вы шли, и тысячами — когда замирали. В связи с тем, что деревушка со всех сторон была окружена лесом и не продувалась ветрами, над улицами постоянно нависал мираж испарений самого различного происхождения. Это придавало особенный колорит всякой вещи под открытым небом, увлажняя ее липким конденсатом.

— Я же тебе говорил, что это платье не очень подходит к нашей деревне, — пытался оправдаться Никита, глядя на то, с каким отвращением Софья оттягивает прилипшую к телу ткань.

— Я думаю, — улыбаясь, сказала она и остановилась, чтобы перевести дыхание на одной из немногочисленных сухих кочек, — я думаю, что это путешествие будет достойной тренировкой для нашего будущего миссионерского служения, — тут же облако насекомых совершило на нее посадку. — Как можно жить с этими невыносимыми насекомыми? — взвизгнула она, с отвращением смахивая с лица шевелящуюся массу.

— Это явление здесь временное, — успокаивал ее Никита. — Тебе просто повезло, что ты его застала.

— Да уж! — проворчала она, провалившись по щиколотку в зеленую густую тину. — Несказанно повезло! — с характерным чавкающим звуком нога освободилась, но черный туфель остался в плену. Софья наклонилась, чтобы отыскать пропажу, и увидела, как вода быстро заполняет образовавшуюся ямочку. Девушка в нерешительности замялась. Никита снисходительно посмотрел на перекошенное отвращением лицо Софьи и, сунув руку в грязь, вынул то, что осталось от ее обуви.

— Не расстраивайся, уже рядом. Придем домой, помоем, и будет как новенькая.

Софья с сомнением посмотрела на то, во что превратилась ее вещь, и поспешно сняла вторую туфлю.

— Ноги будет легче отмыть, — уверенно заявила она и гордо двинулась дальше. Никита снисходительно посмотрел ей вслед, не в силах сдержать улыбку.

Домик оказался небольшой, деревянный, как будто наспех сложенный из потемневших от времени бревен, но внутри производил совсем иное впечатление. Комнаты были хоть и небольшие, но уютные. Чисто выбеленные стены, застеленные шерстяными половиками полы и идеальный порядок в прихожей — все это ненавязчиво говорило о достоинствах хозяйки.

На стук, не торопясь, вышла низенькая, немолодая уже женщина. Увидев вошедших, она уронила полотенце и со слезами кинулась обниматься.

— Никуша! Сынок! — причитала она, уткнувшись лицом в грудь сына. Ее сухие плечики часто вздрагивали от рыданий, а юноша нежно обнимал их.

Софье было немножечко неудобно, поэтому она тихо стояла в сторонке, не решаясь сказать что-либо.

— Ну, вы проходите, проходите, — вдруг спохватившись, засуетилась мать.

— Мама, познакомься — это Софья, моя невеста, — без всякого вступления выпалил Никита.

— Ах! — всплеснула руками женщина. — Софьюшка, значит. Да вы не стесняйтесь, проходите, будьте, как дома. Не обращайте на меня, старую, внимания. Этот шалопай никогда не имел привычки посвящать меня в свои планы, поэтому не удивляйтесь моей реакции. Я вас уверяю, для меня это полная неожиданность. Если бы я знала, то хоть пирожков напекла бы, — и она укоризненно посмотрела на сына, как бы говоря: «Эх ты, все-то у тебя не как у людей!»

— А где бы мне ноги помыть? — тихо спросила девушка.

— Да ты что! — глянув на ноги девушки, изумленно воскликнула хозяйка. — Где ж тебя так угораздило, а? Сейчас, сейчас, я принесу тазик.

Это «тебя угораздило» весьма рассмешило Софью. «Как будто необходимо особенное невезение, чтобы провалиться здесь в грязь», — подумала она, едва сдерживая смех.

Очень скоро появился таз с теплой водой, и все самые злободневные проблемы были решены.

Сразу же с дороги они сели за стол и досыта наелись самой здоровой деревенской пищи, о которой в городе приходится только мечтать. Как по мановению волшебной палочки на столе появились молоко, сметана, масло, творог, соленые огурцы, вареная картошка, запеченная в печи свиная грудинка, холодец, каравай душистого свежего хлеба и, конечно же, большая сочная луковица. Все началось после краткой молитвы. Софья поначалу никак не могла взять в толк, как могут сочетаться столь разнообразные продукты, с чего начинать и чем заканчивать. Но Никита подал ей пример, и она быстро освоилась с новыми условиями. Оказалось, что на стол обычно выставляется все, что есть, а человек сам подбирает меню сообразно своему вкусу. Никита уверенно оторвал себе кусок грудинки и запихнул ее в рот, откусил от вареной картофелины, закинул в рот кусочек лука и с деловым видом налил себе полную кружку молока. Все было ясно, и его примеру смело последовала Софья.

После того, как с трапезой было покончено, наступило время чая. На столе появился самовар и сладости. За чаем, как обычно, завязался долгий разговор обо всем и ни о чем. Больше всех говорил Никита, рассказывая маме об их дальнейших планах, о свадьбе, о миссионерской практике. Когда женщина узнала о предстоящей новой разлуке, серая печаль наползла на ее сияющее лицо, но, по всей видимости, она была сильной женщиной, и очень скоро лицо ее вновь засияло радушием. Софья все больше молчала и скромно отвечала только в тех случаях, когда в этом была необходимость.

Мама Никиты с первых же минут признала Софью дочерью и оказывала ей столько внимания и почтения, сколько не получала от родной матери. Девушка сразу же почувствовала, как сильно ее тянет к этой доброй и сердечной женщине, и ей даже не было необходимости интересоваться ее именем, потому что с первых же минут она стала называть ее мамой. Для самой Софьи это было чрезвычайно странно. С тех пор, как из девочки она превратилась в девушку и стала мечтать о будущем муже, ее волновал вопрос, как сможет она называть мамой чужую для нее женщину, которую раньше никогда не видела и которая для нее лично не сделала ничего такого, что обычно делают матери для своих дочерей.

Мама рассказывала им о трудностях, которые им пришлось пережить за последний год. Она то смеялась, то плакала, отдаваясь воспоминаниям. Атмосфера в доме была настолько теплой, что Софья чувствовала себя так, как будто она выросла в этом доме. Все плохое, казалось, осталось позади. О городе не хотелось и вспоминать, и это притом, что она думала, что будет скучать по нему и стремиться назад.

Вечером пришел с фермы отец и принес с собой в мешке бычьи потроха.

— Ох-хо-хо! Блудный сын вернулся! — воскликнул он, заметив одежду сына на вешалке. — А ну, пойди-ка сюда, сорванец, отец прижмет тебя к могучей груди.

Услышав отцовский голос, Никита выскочил ему навстречу и кинулся на шею, как маленький мальчик.

— Здорово, батя!— крикнул он и попал в крепкие, как тиски, мужские объятия.

— Ну, какие новости ты нам привез на этот раз?

— Невесту себе привез, отец, — без вступления заявил Никита.

— О! Похоже, на этот раз ты превзошел самого себя! — прогрохотал восхищенным басом огромный бородатый мужчина, когда заметил вышедшую в коридор смущенную Софью.

— Дай-ка я и тебя обниму, дочка! — широко улыбаясь, прохрипел он и нежно заграбастал хрупкую девушку в свои могучие натруженные руки. — Пусть Бог благословит вашу жизнь, дети, — он немного отстранил от себя девушку, чтобы получше ее рассмотреть. — Я всегда знал, что мой сын — не промах, но чтобы до такой степени! — и старик громко, одобрительно расхохотался. — Ну, ступайте, дети мои, вам, наверняка, приятнее вдвоем, чем в обществе дряхлого седого старика, к тому же такого грязного, — сказал он, показывая на засаленную телогрейку и снимая с себя грязный сапог.

Отец Никиты оказался на удивление милым и добрым человеком. Софья от такого радушного приема не могла сдержать слез. «Почему я раньше не знала этих людей? — спрашивала она себя. — Я бы уже давно убежала из дома, возможно, еще в детстве».

Софья не решалась судить — хорошо это или плохо, но в глубине души эта простота ее восхищала. Она решила помочь маме с посудой, пока та накрывала на стол. Отец, сильно прихрамывая, прошел от умывальника за стол и поймал на себе озабоченный взгляд девушки.

— Ерунда, — мягко сказал он, показывая на свою левую ногу. — Зимой неудачно скатился со скирды и лодыжку поломал. Врачей в деревне нет, вот и срослась неправильно.

Он взял с полочки затертую Библию и сел за стол. Рядом подсела и мама. Теперь Софья поняла, почему она не ела вместе с ними — она ждала прихода мужа. Это открытие почему-то так ее умилило, что она чуть не разрыдалась.

Отец открыл книгу, и они прочитали несколько стихов из Священного Писания, а затем коротко помолились. «Вот поистине семейная идиллия! — изумилась девушка. — А я-то, глупая, никогда не могла понять, как это пища может освящаться Словом Божьим».

Она быстро домыла посуду и пошла в комнату, однако, не найдя там Никиту, решила выйти во двор и поискать там.

На улице теплый воздух растрепал ее распущенные волосы. Было уже темно, но, казалось, что жизнь вокруг не прекращается. Сверчки трещали под бревнами, цикады разрывались разными голосами в траве и на деревьях. Бесшумная ночная птица мелькнула в свете фонаря. Как ей ужасно не понравилось здесь поначалу, точно так же сильно теперь ей нравилось все.

Во дворе, у самого сарая, под тусклой лампочкой она увидела Никиту. Огромным топором он отчаянно колол дрова. «Какое тут умиротворение!» —подумала с восхищением Софья, невольно сравнивая деревню с парком. Но с таким же успехом можно сравнивать куклу с живым ребенком, и радость, приносимая ими, не сопоставима.

Для нее началась совсем иная жизнь, только теперь она вполне осознавала это.

Дни полетели один за другим. Софья старалась с пользой проводить время, и ее жизнь никогда не была такой насыщенной. Она училась доить корову, косить и скирдовать сено, собирала ягоды и грибы в лесу, а потом вместе с мамой консервировала их на зиму.

В среду они всей семьей пошли на деревенское собрание верующих. Как узнала Софья позже, всякое собрание деревенских христиан было явлением уникальным. Во-первых, собирались всякий раз на новом месте — «сегодня у нас, завтра у вас». Во-вторых, не было никакой определенной формы проведения этих встреч: это было чтение Библии, вечера песни, дни рождения, дискуссии, молитвенные часы и так далее. Все зависело от ведущего, который назначался по желанию или выбирался по жребию. Он брал на себя организационные вопросы, а все остальное делалось сообща.

После первой вечери, которая, кстати сказать, с евхаристией не имела ничего общего, Никита познакомил Софью со здешним пастором.

— Вот, — сказал он с гордостью, — моя будущая половина! Знакомьтесь. Софья, это Владимир Никифорович. Владимир Никифорович, это Софья.

— Очень приятно, — ровным голосом произнес пастор и легонько пожал девушке руку. — Добро пожаловать! Мы очень рады видеть такую очаровательную сестру в наших рядах.

Софья, не привыкшая к комплиментам, покраснела и еле заметно улыбнулась в ответ.

— Я смею надеяться, что вы снисходительно отнесетесь к нашему невежеству в отношении качества проведения богослужений, — скромно заметил он.

Будучи человеком уже далеко немолодым, пастор казался воплощением простоты, открытости и целеустремленности в одно и тоже время. Лицо его, сильно изъеденное оспой, производило бы отталкивающее впечатление, если бы не добрые, располагающие глаза, в которых даже неискушенный наблюдатель без труда мог узнать ту чистоту души, которая присуща только святым людям.

— Да что вы говорите! Все было прекрасно! Мне очень понравилось. Я еще нигде не видела такой сплоченной общины, — восторженно ответила гостья.

— Я все-таки думаю, что вы немного преувеличиваете. Однако это приятно.

— Что приятно? — не совсем поняла девушка.

— Приятно получить ободрение от свежего человека, — он дружелюбно подмигнул ей и изящным жестом пригласил молодых: — Пойдемте ко мне, моя лучшая половина сегодня шанежек напекла. Заодно и поговорим, обсудим ваши семейные дела, — с этими словами он по-свойски обнял Никиту за плечи и крепко встряхнул его. — Раз ты привез с собой невесту, то чувствует душа моя, венчаться ты желаешь здесь, — то ли спросил, то ли повелел он.

Никита только сконфуженно кивнул.

— Это большая честь для нас, Никита, — совершенно искренне и без насмешек продолжил пастор. — Я помню тебя с самого детства, когда тут еще не было ни одного верующего, и твой отец первым пришел к Богу. Я подумал, что этот маленький сорванец, который сегодня так шумел во время моей проповеди, приведет еще многие души ко Христу своим безупречным поведением и искренней верой.

— А по-моему, еще слишком рано заводить такие разговоры, — запротестовал Никита, но пастор остановил его и сказал:

— Помяни мое слово, Никита, у тебя будет прекрасная семья: тебя я знаю с детства, а мысли девушки можно прочитать по глазам. Хорошая, крепкая христианская семья — это лучшая церковь на этой бренной Земле.

Эти слова Софья поняла, когда в этот же вечер оказалась в доме пастора. Его жена оказалась воплощением кротости и радушия. Есть люди, общение с которыми возвышает вас до чистоты ангела. Эта милая женщина как раз и была таким человеком. Тетушка Марфа, как в шутку называл ее сам пастор, была безупречной хозяйкой. Кроме этого, муж величал ее домашним пресвитером. Когда удивленная Софья все же осмелилась спросить, кто же в таком случае в доме он, то пастор без малейшего колебания ответил:

— Я в доме — бог.

Тетушка Марфа, накрывая на стол, при этих словах только ласково улыбнулась мужу.

Их дети уже давно выросли и были теперь миссионерами где-то далеко на севере. Старики, конечно, по ним очень скучали, да и дети постоянно звали их к себе, но они оставались здесь, потому что были счастливы. Они любили людей этой деревни, и люди вовсе не были безответны. Здесь — их служение, их место, они знали это.

Перед едой хозяин прочитал двадцать второй псалом.

«Так вот, наверное, откуда пошла эта интересная традиция!» — подумала Софья, но пастор, как будто прочитав ее мысли, отметил:

— Этот добрый обычай пришел из старой Англии, когда отцы аристократических семей перед каждым приемом пищи посвящали некоторое время Богу, семье и Библии.

На какое-то время все сосредоточились на еде, слышно было только постукивание приборов о посуду, но вдруг хозяин нарушил тишину:

— Ну так когда же, Никита, ты намереваешься венчаться?

— В самом ближайшем будущем, — не переставая жевать, просто ответил тот.

— Есть ли какие проблемы на вашем пути?

Теперь настало время отвечать девушке.

— Да, пастор, проблемы есть, — стараясь сохранять хладнокровие, начала она. — Дело в том, что я убежала из дома. — Владимир Никифорович удивленно уставился на нее и перестал жевать. — И это еще не все. В моей церкви все думают, что я выхожу замуж за другого. Я была помолвлена с одним человеком и убежала с Ником за месяц до свадьбы.

Пастор нахмурился и задумчиво продолжил есть. Софья поняла, что ее рассказ нуждается в некоторых разъяснениях.

— Дело в том, что я никогда не любила человека, за которого мама принуждала меня выйти замуж, потому что он очень богат. Тем самым наша семья смогла бы поправить свое материальное положение.

— А что же думают по этому поводу в церкви?

— В церкви считают, что сейчас не то время, чтобы выходить замуж по любви.

Пастор изумленно вскинул брови.

— Так, говоришь, братья знали, что ты не любишь этого человека, и одобряли свадьбу?

— Мало того, что они знали об этом, они еще поощряли мою маму держать меня под домашним арестом, чтобы я не вырвалась, «не натворила глупостей», как они выражались.

— Очень интересная история! — с иронией заметил пастор. — Мне кажется, дети мои, что прежде, чем просить у Господа благословения на этот брак, мы должны съездить в город и попытаться примириться с церковью и поговорить с братьями.

— А нельзя ли так, чтобы больше их не видеть? — испуганно спросила девушка.

Пастор покачал головой.

— Нет. По-другому нельзя. Потому что иначе мы можем послужить поводом к соблазну. Написано: «Если возможно с вашей стороны, то будьте со всеми в мире». Я думаю, что мы будем чисты перед Богом, если сделаем все возможное, чтобы примириться со всеми и объяснить, что происходит. Тот, кто не захочет нас понять, уже не будет нашей виной, но понесет на себе свое бремя.

В воскресный день пастор, Никита и Софья приехали в город.

Как всегда, собрание началось с молитвы. Было очевидным, что присутствующие уделяли Софье внимания больше обычного. Многие из тех, кто заметили ее вначале богослужения, все последующее время не переставали оглядываться, некоторые с удивлением, а некоторые — с открытым осуждением в глазах. Замечая все это, девушка все больше убеждалась в правоте слов пастора, что если сейчас не объясниться, то, возможно, эти люди всю свою жизнь будут вспоминать ее, как негативный пример для своих детей. Она понимала, что слова, которые надо будет произнести перед собранием, будут стоить ей полжизни, и поэтому все служение молилась, чтобы Господь послал ей сил и смелости сказать все и никого не обидеть. Пастор ободрил ее, пообещав, что в братскую комнату он отправится вместе с ней. Он мог сделать для девушки не так много, но и этого было достаточно, чтобы она не боялась встречи с братьями.

Борис заметил ее еще в самом начале служения. Если бы не его привычка опаздывать, он смог бы встретиться с ней до служения, и тогда, естественно, заметил бы, что она не одна, а в обществе двух мужчин. Сейчас же он только увидел ее на противоположной стороне зала и изредка косо поглядывал в ее сторону. Она же старалась делать вид, что не замечает его.

Мама, как обычно, приехала одна и сидела в первых рядах, потому что у нее было слабое зрение. Она не видела, да и не могла видеть свою дочь, поэтому сидела спокойно, не оборачиваясь.

Когда собрание подходило к концу, и пастор объявил, что настало время передавать приветы, Софья встала и сказала, что у нее есть объявление для церкви. Она медленно вышла вперед, встала лицом к людям и после небольшой паузы заговорила:

— Дорогие братья и сестры, наверное, обо мне уже ходят разные слухи, поэтому сегодня я пришла, чтобы прояснить обстановку. Дело в том, что я совершенно не люблю Бориса, поэтому считаю, что брак с ним — дело невозможное, и разрываю нашу помолвку. — По залу прокатился тихий шепот, а Софья продолжала: — Тем не менее я хочу заверить вас, что Борис — прекрасный человек, он ни в чем не виноват, и ни одно из его качеств не послужило поводом для моего решения. — После этих слов мать девушки демонстративно встала и быстро вышла из зала. — Я прошу прощения у Бориса и его родителей за то, что обманула их надежды или не оправдала доверия.

Закончив, Софья довольно спокойно прошла на свое место, сопровождаемая сотнями взглядов.

Завершив собрание молитвой, пастор пригласил Софью на встречу с братьями. Она уже ждала этого, и так как долгое время готовилась, то не потеряла сознания от приглашения, однако поймала себя на мысли, что чувствует себя, как перед экзаменом: кажется, все знаешь, а коленки дрожат.

После окончания собрания Борис куда-то исчез. Софья хотела подойти и еще раз лично извиниться за происшедшее, но, не найдя его, обрадовалась, что он избавил ее от этого нелегкого объяснения.

Братья уже были готовы к разговору, Софья поняла это по тому гулу, который раздавался за дверью. «Мой вопрос обсуждают», — подумала она у самых дверей братской комнаты. Когда она постучала в дверь, шум сразу прекратился. В братскую она вошла вместе с Владимиром Никифоровичем.

Два десятка глаз хмуро смотрели на них. Надо отдать должное деревенскому пастору. Он держался уверенно и абсолютно спокойно, несмотря на то, что единственным знакомым для него человеком в этой комнате была Софья.

— Мир вам, братья, — спокойно сказал Владимир Никифорович и слегка поклонился.

Кое-кто в ответ робко кивнул, но никто не осмелился традиционно, по-братски поприветствовать вошедших.

— Здравствуй, Софья, — обратился к девушке пастор. — Вообще-то я приглашал на беседу только тебя, — с нескрываемой досадой в голосе сказал он, — но раз уж ты пришла не одна, то познакомь нас, будь добра.

От такого строгого приветствия девушка опешила.

— Я простой деревенский пастор, — пришел ей на помощь служитель, — зовут меня Владимиром, — и он опять приветливо улыбнулся, но его улыбка снова утонула в холодности и официальности.

— Чем мы можем быть вам полезны, пастор Владимир?

— Да вы не беспокойтесь, мне ничего от вас не нужно, — все так же улыбаясь, он отступил немного назад и пошутил: — Я просто буду представлять Софью в суде.

Шутка явно пришлась местному пастору не по вкусу, но он проглотил эту пилюлю и натянуто улыбнулся.

— Видимо, вы не совсем ясно себе представляете, для какого разговора мы пригласили сегодня Софью.

— Возможно, — кивнул головой тот.

— Так вот, как вы понимаете, для нас решение Софьи о расторжении помолвки было совершенно неожиданным. — Деревенский пастор от этих слов поморщился, как от зубной боли, но говорящий сделал вид, что не заметил этого. — И нашим естественным желанием было узнать мотивы такой перемены настроения.

Софья поняла, что теперь она должна что-то сказать:

— Вы же знаете, что я люблю другого человека.

Пастор тут же изменился в лице и как будто подобрел.

— Неверующего? — почти ласково произнес он и посмотрел на реакцию Владимира Никифоровича. Но тот стоял совершенно спокойно и казался безучастным к происходящему.

— Он оказался верующим, — робко пояснила девушка.

— Вот как? — с сомнением спросил второй дьякон.

— Это истинно так, — вновь вмешался Владимир Никифорович. — Я лично крестил его уже с десяток лет тому назад.

— Ну и что? — возмутился пастор. — Что из того, что верующий! Есть ведь элементарные нормы приличия, уважение к родителям, в конце концов. Опозорить прекрасного человека, разбить сердце матери... Ты ведь убежала из дома, если мне не изменяет память? Где же твоя девичья честь теперь? Где ты была целую неделю? Что могут говорить люди?

А ты не подумала, какое будет великое поношение на церковь, когда неверующие узнают об этом?

Подавленная, Софья стояла вся в слезах под градом сокрушительных вопросов, не смея поднять на людей свои прекрасные глаза. Деревенский пастор уже не улыбался. С каждым новым обвинением он хмурился все больше. Теперь он стоял и ждал, когда наступит его время говорить. И оно, конечно же, пришло. Когда братья сделали небольшую паузу для того, чтобы Софья обдумала заданные ей вопросы, он вступил в разговор.

— Дорогие братья, я не знаю, да и не хочу знать истинных причин происходящего, но хотелось бы напомнить, что в Церкви главный — Господь, а Он, насколько я могу судить, эту девушку любит не меньше, чем вас или меня. Поэтому, я думаю, что если Он все еще в этой комнате, то Ему очень неприятно видеть то, как вы издеваетесь над ней. — Удивленные братья уставились на него, а он невозмутимо продолжал: — У меня тоже есть несколько вопросов к вам и, прежде всего, к пастору. Скажите на милость, если бы дело дошло до свадьбы, как бы вы, зная то, что девушка не любит этого мужчину, в присутствии Господа, при великом таинстве бракосочетания, смогли бы спросить ее — любит ли она жениха? А если бы она сказала при всех, что не любит его, продолжили бы вы венчание? А если бы она солгала, вынужденная совершить этот грех своей верующей матерью и пастором церкви, кто понес бы ответственность за это? Вы говорите о поношении на церковь, а кто бы пошел молиться в вашу церковь, если бы узнал, что для вас любовь — это не самое главное в жизни человека, что это лишь приходящее чувство, которое хорошо в юности, но бесполезно в зрелом возрасте? И как же вы, братья, могли позволить, чтобы член вашей церкви сидел под домашним арестом? Кто вы такие, чтобы вам решать за других людей? — голос его был твердым, а взгляд — решительным. — Я приехал сюда, чтобы перед Богом решить все возможные недоразумения, но встретил тут только амбиции. Мне искренне жаль тех людей, которые принимали активное участие в этом надругательстве. Прощайте, братья, надеюсь, что нам не придется встретиться на небесах, иначе мне пришлось бы усомниться в справедливости нашего Бога.

Он деловито взял Софью за руку, и они вышли в коридор. Никита, ожидающий у двери, увидев заплаканное лицо девушки, покраснел и хотел сам поговорить с братьями, но пастор удержал его:

— Не стоит, Никита. Дело сделано, на самом деле никаких проблем вовсе и не было.

Они быстро собрались и отправились к Софье домой, чтобы поговорить с матерью и узнать, что она думает о происходящем, даст ли свое благословение на брак.

Мать встретила их враждебно.

— Ну что, явилась? Набегалась? — обратилась она исключительно к дочери, как бы не замечая гостей. — Ты сама не представляешь, как глупо ты сегодня закопала свое будущее!

— Мама, подожди! Я хочу познакомить тебя с моим женихом.

— А зачем мне с ним знакомиться? Ты уже сама все решила, без матери. Вижу, что он молодой, красивый, но штаны-то, наверное, в заплатах.

Софья посмотрела на Никиту в страхе, что он может обидеться, но парень только снисходительно улыбался.

— Ступайте, не хочу вас больше видеть, — устало сказала она. — Делайте что хотите: женитесь, разводитесь, раз это ваше дело, только меня не трогайте.

Софья хотела еще что-то сказать, но Владимир Никифорович нежно положил ей руку на плечо:

— Не надо. Все уладится. Не стоит раздражать родителей. Я думаю, скоро ее настроение переменится.

С этими словами он положил на телефон свою визитную карточку.

Они отправились назад в деревню. Надо было еще многое сделать: уладить дела с ЗАГСом, с миссией, со свадебным угощением и так далее.

Господь обильно благословлял молодых, поэтому все шло как по маслу. В государственных инстанциях двери открывались, как по волшебству, и много людей, желавших хоть чем-то помочь молодым, встречалось на их пути.

Как-то вечером, за два дня до свадьбы, когда природа уже погрузилась во тьму, неожиданно раздался стук в дверь. Софья, оказавшаяся ближе всех, открыла.

— Мама! — радостно воскликнула она. Все домочадцы тут же высыпали в коридор. Счастливая мать обнимала свою не менее счастливую дочь, а потом были реки слез и долгое чаепитие всей, теперь уже большой, семьей. В этот вечер все были счастливы, как никогда.

— Дорогой наш брат Никита, любишь ли ты эту девушку и согласен ли прожить с ней всю жизнь, почитать и беречь ее, заботиться о ней и любить ее до тех пор, пока смерть не разлучит вас? — громко и торжественно звучали слова пастора в создавшейся тишине.

— Да! — хриплым от волнения голосом ответил юноша.

— Дорогая наша сестра Софья, любишь ли ты этого молодого человека и согласна ли прожить с ним всю жизнь и делить с ним все радости и печали, время отдыха и заботы, быть ему верной женой и любить его до тех пор, пока смерть не разлучит вас?

-Да!

— В таком случае, властью, данной мне от Бога, я объявляю вас мужем и женой! Пусть Бог благословит вас, дети! — с этими словами пастор прослезился.

То, что обычно следует за этим, и чего обычно больше всего ожидают старички, заставило покраснеть молодую чету. Пастор заметил это и громко сказал:

— Можете при людях не целоваться, это не для них.

И все в зале заулыбались, а молодые покраснели еще больше.

Через два дня после свадьбы надо было уже вылетать в миссию. В аэропорту собралась вся семья. Родители Никиты только молча утирали слезы, а Софьина мама не переставала давать наставления:

— Как приедете на место, сразу же сообщите нам свой адрес, не забудьте. Грязные фрукты не ешьте, а воду обязательно перед употреблением кипятите...

Вот уже подали трап. Молодые молча поднялись по ступеням, и прежде чем дверь за ними закрылась, помахали на прощание родным им людям и родной земле. Кто знает, вернутся ли они когда-нибудь на эту землю?

Сверкающий на солнце самолет медленно развернулся, набрал ход, оторвался от земли и вскоре скрылся за облаками.

Начиналась новая жизнь, но это уже совсем другая история.

Если не я, то кто?

Членское собрание затянулось. Успокаивая зал повелительным жестом, руководитель молодежи поднялся с места и обратился к присутствующим:

— У меня есть вопрос, касающийся, прежде всего, молодых членов церкви, которые имеют хотя бы небольшой опыт в личном евангелизме, — он сделал небольшую паузу, чтобы привлечь к себе внимание. — Есть одна семья наркоманов, которые уже многие годы страдают от известного недуга. Они уже несколько раз лечились, но всякий раз срывались и начинали снова. Они узнали о верующих в нашем городе и хотели бы познакомиться с ними. Видимо, эти люди серьезно решили покончить с вредной привычкой. Это прекрасная возможность послужить Богу, но существует одно серьезное обстоятельство, о котором я не имею права умалчивать. Дело в том, что глава семейства — рецидивист. Шестнадцать лет он отсидел за какие-то ужасные преступления, и поговаривают, что его послужной список не ограничивается только раскрытыми преступлениями.

Такой образ жизни довел его до крайности, к тому же он на особом учете у невропатолога. Я не знаю, насколько это правда, но говорят, что его настроение меняется, как ветер. И прежде чем вы пойдете к ним, я должен вас предупредить, что дело это весьма серьезное и требует искренности и полной отдачи. Мне нужна пара добровольцев, я вас запишу, а потом мы обговорим дальнейший план наших действий.

Он порылся во внутреннем кармане, достал записную книжку, карандаш и устремил взгляд в зал. Его глаза пробежали по рядам в поисках поднятых рук, но, по всей вероятности, их не было. Он снял очки и, прищурившись, стал тщательно протирать стекла, пытаясь тем самым дать людям время для размышлений, а возможно, просто для того, чтобы придать затянувшейся паузе какое-то объяснение.

Старый, совсем уже седой пастор скромно сидел в углу просторного зала и уныло поглядывал на пассивную массу христиан. Его мудрые старческие глаза еще не утратили зоркости, и поэтому он печально и строго рассматривал сейчас членов церкви. На первых скамьях, как обычно, сидели самые любопытные из женщин. На некоторых из них его цепкий взгляд на мгновение остановился. Это были три женщины средних лет, которые что-то оживленно обсуждали. Одна из них постоянно тыкала пухленьким пальцем в какую-то книгу и что-то ожесточенно доказывала двум другим. Те в свою очередь никак не хотели с ней согласиться, чем вызывали ее «праведный» гнев. Ясно было одно, этим христианкам сейчас не до рецидивиста-наркомана.

За ними, чуть выше, шла прослойка старых закаленных членов, которые представляли собой тот самый мужской «костяк», который так часто именуется в церквах «братским советом». Некоторые из них скромно читали Писание, всем своим видом показывая, что данный вопрос не в их компетенции и касается их только отчасти, как возможная молитвенная нужда и не больше. Другие, хотя и не читали на данный момент, но сидели чинно и благопристойно, изредка довольно сдержанно переговариваясь и сохраняя на лицах степенное выражение, своим отсутствующим взглядом давая понять всякому, что у них и так достаточно общественных нагрузок. Пастор чуть дольше задержал взгляд на этой прослойке, но, поняв, что отклика тут ждать не приходится, направил свой взор далее по рядам.

Далее сидели самые инертные люди — десятка два милых старушек, большая часть из которых не в состоянии была сколько-нибудь хорошо понять сущности вопроса, а другая часть вообще не расслышала его.

Пастор окинул взглядом галерку, и чело его осияла надежда. Он не в силах был проникнуть так далеко уставшими от жизни глазами, но знал, что там расположилась надежда церкви — молодежь. Он не мог видеть, были ли там горящие глаза, были ли поднятые в непреодолимом желании послужить для Господа руки, были ли достаточно преданные сердца, но еще мог надеяться.

Руководитель молодежи окончил процедуру протирания очков и, водрузив их на нос с горбинкой, всмотрелся в дальние ряды. Несколько мгновений его лицо еще сохраняло бодрость, но потом уголки губ вдруг опустились, и он с грустью спросил:

— Так что? Неужели сегодня нет желающих послужить Богу?

Эти слова громом пронеслись по залу и, подобно пощечине, хлестнули трепетную совесть христианина. Особенно сильно почувствовал это пастор. Перед его глазами поплыли картины пятидесятилетней давности...

— Гражданин, старший лейтенант, — молодой человек замялся и робко переступил с ноги на ногу. — Поймите меня правильно, я ничего не имею против закона, но принимать присягу не буду.

Начальник прекратил запись в журнале и поднял на юношу удивленный и одновременно суровый взгляд.

— Почему? — хрипло и довольно громко спросил он.

— Потому что я верующий, — твердо отрапортовал новобранец.

— Так-так, — многообещающе протянул лейтенант и отложил в сторону ручку. Затем он поднялся, подошел к полочке и, порывшись в бумагах, вернулся к столу с небольшой папкой. Он открыл ее, немного полистал, потом с удовлетворением закрыл и произнес. — Значится, евангельский?

Молодой человек почувствовал, как у него от этих слов засосало под ложечкой.

— Да, — еле заметно качнул он головой отвернувшемуся лейтенанту.

— Ну, и что же мы будем с вами делать? — с каким-то сочувствием в голосе спросил начальник, вселяя надежду в юное сердце, и так испепеляюще посмотрел на него, словно хотел сказать, что мы с тобой непременно что-нибудь сделаем. Под этим взглядом юноша побледнел и покачнулся.

— К неприятностям готовы? — сквозь шум в ушах услышал он еще один вопрос. — Развелось вас, дармоедов, как червей, давить вас некому, — ворчал себе под нос лейтенант, составляя протокол. — Ничего, скоро вымрете, как мамонты. Коммунизм не потерпит таких паразитов на своем теле.

Новобранец стоял, как на эшафоте. По ребрам струйками стекал пот, голова кружилась, в висках стучали молоточки. В прокуренном помещении приемной было душно и мрачно. Старые настенные часы тикали так громко, что это раздражало и без того натянутые, как струны, нервы. В голове пульсировала одна мысль: «Даже если на смерть — не отрекусь от Христа. Даже если на смерть, даже если на смерть...»

— Подпиши! — скомандовал начальник и пододвинул к нему лист бумаги.

Он машинально подписал протокол и вернул ручку.

— Сержант!!!

Дверь распахнулась и в комнату, чеканя шаг, ворвался человек с опухшим лицом и сержантскими лычками.

— Сержант, возьмите акт и сопроводите этого, — он пренебрежительно указал взглядом на юношу, — куда следует.

— Слушаюсь! — гаркнул тот, пробегая глазами по строчкам акта.

Они вышли на свежий воздух.

Сержант толкнул юношу в плечо и спросил:

— Тебя как звать?

— Толик.

— Ну, Толик, наручники одевать будем?

— Как хотите, я все равно убегать не стану, — смиренно ответил он и протянул обе руки.

— Ладно, — махнул рукой мужичок и улыбнулся, — я знаю вас, верующих, вы тихие, как ягнята. Побольше бы таких, и, быть может, таким, как мы, стало бы меньше работы. Ну, ступай за мной, нам теперь машину искать надо.

Около получаса они слонялись по расположению части в поисках автомобиля, пока не набрели на развалюху. Это был один из тех армейских видов транспорта, который все используют, но у которого нет хозяина.

Тряслись по проселочным дорогам они довольно долго. Анатолию показалось, что это была та самая вечность, о которой он так много слышал, но только без Бога. Если бы мы пошли пешком, думал он, то устали бы меньше, а дошли бы скорее.

Они ворвались в пригород большого города, грохоча и бряцая всеми частями своего авто. Прохожие то и дело удивленно оборачивались на шум, отчего юноше временами становилось стыдно. Хорошо, что стекло у машины не протирали с конвейера, поэтому хоть лицо его узнать никто не мог.

Сержант оказался довольно милым парнем, общительным и добрым, однако упорно отказывался говорить, куда он его везет. И о Боге он тоже говорить не хотел, хотя было видно, что это его интересует.

— Ты, что же, парень, решил меня без работы оставить? — полушутя, полусерьезно спрашивал он. — Если начальство узнает, о чем мы тут балакаем, пиши пропало. Скажу тебе честно, у меня нет желания служить сверхсрочную там, куда направляют на службу тебя.

Они подъехали к какому-то военному госпиталю, прошли КПП и задержались в приемном покое одного из многоэтажных корпусов.

Здесь было тихо и сумрачно. Несколько деревянных кресел с засаленными подлокотниками, запыленное подобие журнального столика — вот и вся мебель. На большом матовом дверном стекле крупными красными буквами было начертано: «Психиатрическое отделение».

«Так вот оно что! — осенило парня. — Они думают, что я больной».

Главврач оказался тучным в прямом смысле этого слова. Его бледно-серая дряблая плоть отовсюду свисала неприятными складками. Маленькие, близко посаженные поросячьи глазки нервно бегали под набрякшими веками. Редкие пряди тонких блеклых волос клочьями торчали во все стороны, мечтая о расческе. Впечатление, которое произвел этот медик на Анатолия, было просто потрясающим. Юноша буквально остолбенел, оставаясь стоять у дверей. Сержанта и след уже простыл.

Главврач хищно глянул на прибывшего, кашлянул, сотрясаясь при этом, как наполненный водой воздушный шарик, и пригласил его сесть к столу.

— Ну что, молодой человек, скажете? — услышал Анатолий неожиданный вопрос.

— Честно говоря, я думал, что вы скажете мне что-то, — как можно спокойнее ответил он.

— Я человек занятой, и у меня мало времени, чтобы тратить его на пустые разговоры. Если у вас нет ко мне никаких вопросов, то отправляйтесь в палату, сестры вам укажут вашу койку.

— Вы собираетесь меня лечить, доктор?

— Обижаете, молодой человек. Как и любое другое медицинское заведение, наше отделение является обителью милосердия, поэтому, сами понимаете, что вам тут никто не желает зла. Подлечитесь, окрепнете, поправите свою психику и — на свободу: радоваться, трудиться, строить светлое будущее.

— Извините, если это покажется вам дерзким, однако я заверяю вас, что совершенно здоров, и с нервами у меня все в полном порядке.

— О, насчет этого позвольте с вами не согласиться. — И доктор поднял свой палец, похожий на сардельку. — Скажите, пожалуйста, как вы считаете, на небе есть Бог?

— Безусловно.

— Он следит за всем, что вы делаете?

— Вне всякого сомнения, — спокойно отвечал прибывший, не понимая, к чему клонит этот человек.

— И вы думаете, что Он непременно накажет вас, если вы будете делать не то, что Он хочет?

-Да.

— Он рядом с вами и днем, и ночью?

— Более того, Он в моем сердце! — с воодушевлением ответил юноша.

— Вы слышите Его голос?

— Очень часто.

— И что же Он вам говорит, этот голос?

— Много чего. Как правильно поступать, что в жизни является главным и так далее.

— Ну вот! — удовлетворенно крякнул врач.

— Что — вот? — не понял Анатолий.

— Вот — это значит, что вы серьезно больны, но не сознаете этого.

— И каков же мой диагноз, доктор? — немного резко спросил он.

— Паранойя, и вполне вероятно — шизофрения.

Юноша открыл было рот, но от изумления ничего не смог сказать.

Доктор холодно посмотрел на него и продолжил:

— Все симптомы налицо: параноидальный бред, навязчивые идеи, мания преследования, галлюцинации, неожиданные перемены настроения, вспыльчивость. В изолятор помещают и за более скудный букет, — самодовольно заключил он и откинулся в маленьком кресле, отчего то жалобно заскрипело.

Ошеломленный молодой человек буквально остолбенел и не мог выговорить ни слова. Такого поворота событий он никак не ожидал. Как ловко все объяснил этот врач! «Что же теперь со мной будет?» — думал Толик, и отчаяние все сильнее сковывало его душу.

Доктор вызвал по коммутатору медсестру, и та не замедлила явиться.

— Проводите молодого человека в общую палату, пусть устраивается. Последующие два года он наш пациент, — с этими словами он подмигнул медсестре и попытался весело улыбнуться. Видимо, у него это получилось неважно, потому что медсестра никак не отреагировала.

В довольно просторной палате находилось двенадцать коек, десять из которых были заняты, а две, аккуратно заправленные, ждали своих будущих хозяев. Одна из них как раз и досталась Анатолию.

Он бросил на нее свои вещи и устало плюхнулся рядом. Пришло время осмотреться. В давно не знавшем ремонта помещении с серыми от влаги углами было душно и неуютно. Резкий назойливый запах хлорамина и каких-то медикаментов, казалось, делал атмосферу почти осязаемой и вязкой. Группа пациентов в желтых полосатых пижамах что-то громко обсуждала. Мебели в достаточно большой палате было мало, от этого здесь нашло себе приют густое и гулкое эхо. Благодаря ему повсюду был шум: от каждого шага, слова, вскрика или вздоха. Смежная с коридором стена полностью застеклена, наверное, для того, чтобы хорошо просматривалась вся палата. В результате комната выглядела больше и напоминала аквариум.

«Ну что ж, придется здесь два последующие года, как сказал врач, послужить Господу», — подумал Толик и, решив, что пора знакомиться с обитателями палаты, стал прислушиваться, о чем они беседовали.

Но им, видимо, было не до него. Один коротышка неопределенного возраста выделялся из группы своим зычным голосом. Он все время что-то выкрикивал, а когда сестра попыталась покинуть палату, преградил ей путь и объявил о том, что протестует против его незаконного заточения, угрожая подать в суд, как только выйдет из этого заведения.

Девушка спокойно выслушала, затем невозмутимо отстранила его преграждающую путь руку и вышла.

— И передай своему начальству, что я все это так не оставлю! — крикнул он ей вслед и, возмущенный, проследовал до своей койки, чтобы грузно повалиться на нее.

— Зря ты так, Николай, — заговорил с ним худенький, но невероятно высокий парень.

— Будешь молчать, они тебе совсем на голову сядут. Думают, что на них нет управы! Ну, мы еще посмотрим, дай я только выберусь отсюда.

— На их стороне и власть, и сила, а что ты сможешь сделать? — продолжал урезонивать его паренек. — Я давно уже тут и понял одну истину — нужно вести себя тихо, иначе испытаешь на своей шкуре жестокость этих нелюдей.

— Мр-р-р, — порычал Николай и отвернулся к окну.

Вдруг в коридоре появилась небольшая группа людей: знакомая нам медсестра, маленький человечек в голубом халате, а за ними — два огромных санитара. Они быстро приблизились и уверенно вошли в палату. Воцарилась гробовая тишина. Все пациенты замерли в ожидании, что сейчас произойдет.

Впереди всех в палату ворвался маленький доктор. Его худосочное тельце, которое угадывалось под голубым халатом, никак не гармонировало с большой головой и крупными ушами. Маленькие колкие глазки, смотрящие сквозь двойные линзы очков, придавали его конопатому лицу необычайно хищное выражение. Они, как маленькие буравчики, сверлили каждого, на кого он обращал свой взор.

Доктор остановился посреди палаты и начал пристально разглядывать пациентов. За его спиной скромно примостилась медсестра, ее перепуганное лицо явно свидетельствовало о какой-то неприятности. Доктор медленно переводил взгляд с одного больного на другого. Когда его глаза уперлись в Толика, он вдруг почувствовал внутренний трепет от этих черных холодных глаз. Ему показалось, что сама смерть пришла навестить его. Это было всего лишь мгновение, и юноша ощутил громадное облегчение, когда доктор перевел свой взгляд на другого человека. Такое же давление испытывал каждый, на ком заострял свое внимание этот страшный человек.

Когда в своих визуальных поисках доктор добрался до Николая, то почти сразу низким скрипучим голосом произнес:

— Этот?

Сестра за его спиной еле заметно кивнула. Как он почувствовал ее подтверждение, никто так и не понял, все только услышали его властный приказ санитарам:

— В операционную его.

Затем он резко повернулся и, не говоря ни слова, стремительно вышел из палаты, а за ним почти выбежала медсестра. Двое громил выволокли ошалевшего Николая, и все вокруг снова погрузилось в тишину.

Анатолий медленно опустился возле своей кровати на колени и стал горячо взывать к Богу. Он знал, что только молитвой может помочь сейчас несчастному человеку. На него устремились десятки глаз, но он не замечал этого, молился, и слезы бежали по его впалым щекам.

Когда он, обессиленный от нервного перенапряжения, растянулся на своей кровати, кто-то тихонько подсел к нему.

— Я много раз говорил ему, что надо вести себя тише, — чуть не плача, прошептал чей-то голос.

Толик поднял голову над подушкой. Рядом с ним сидел тот самый худенький паренек.

— Куда они его? — спросил Анатолий.

— На операцию, куда же еще.

— На какую операцию? — не понял новичок.

— Наверное, для начала ему удалят аппендицит, — прозвучал невозмутимый ответ.

— Он что, жаловался на боли в животе?

— Причем тут боли?! Это метод сломать таких, как мы. Если ты бунтуешь, то сначала лишишься аппендикса, потом тебе вырежут грыжу, а затем, если и этого будет мало, то можешь и желудка лишиться. В карточку запишут — рак. Кому ты потом докажешь, что все у тебя было здоровое, когда у тебя выписка из психиатрического отделения?

— А зачем ломать «таких, как мы»? — продолжал недоумевать Анатолий.

— Такие, как мы — политические — всегда были неугодны правительству.

— Что, неужели тут все верующие?

— Был у нас тут один верующий, но его не очень-то жаловали, странный он был какой-то. Говорил красиво, но труслив был, как заяц. Его начальство припугнуло, а он и выложил им, кто и что говорит в палате. Потом из-за него в нашей жизни были большие проблемы. Конечно же, его потом перевели куда-то, не то недолго ему пришлось бы мыкаться в этом бренном мире, отправили бы его к праотцам.

От этих слов Толику почему-то стало стыдно, и он опустил глаза.

— Да ты не дрейфь, парень, — по-дружески хлопнул его по плечу незнакомец. — Тут не так уж и плохо. Все будет в порядке.

Через несколько часов к ним в палату привезли Николая. Он был бледен, но в сознании. Его тут же обступили со всех сторон и стали засыпать вопросами. Но он только молча смотрел в потолок, никого не замечал, а по его лицу медленно катились слезы.

Дни потянулись один за другим. Анатолий уже перезнакомился со всеми больными своей палаты, в душе соглашаясь с тем, что это Господь послал его сюда на служение. Даже страшные новости, которые он узнал, не слишком опечалили его. А узнал он о том, что двумя годами срок его заключения тут не ограничится. Большинство политических из этой палаты находились здесь уже три года или больше.

В палате все чаще говорили о Боге, и вскоре это стало основной темой для разговоров. Сердца ревностных атеистов размягчались, и они все охотнее слушали истории о Христе, которые им рассказывал Анатолий.

С надеждой взирал он на будущее, ему грезились покаяния, а от предвкушения многих Христовых побед кружилась голова.

Но однажды произошло то, что заморозило всю почву, которую Анатолий так усердно обрабатывал для посева. Все его красивые слова превратились в дым в тот день, когда он не выдержал испытания.

Это был один из воскресных дней, когда количество медперсонала учреждения сокращается до минимума. За день до этого прошел слух, что привезли какого-то особенно буйного.

Ближе к обеду, когда в палате уже закончили чтение Библии и готовились к еде, открылась дверь, и вошла молоденькая медсестра с большой миской похлебки.

— Извините, — обратилась она ко всем в палате, — не мог бы кто-нибудь из вас помочь мне?

Все оторвались от своих занятий и удивленно посмотрели на нее.

— Дело в том, что пациент в боксе вторые сутки не принимает пищи. Его вынули из петли, и он ведет себя очень агрессивно. Мне так его жаль, но сама я боюсь к нему заходить. Не мог бы кто-то из вас войти к нему и, может быть, попытаться поговорить или хотя бы просто оставить ему еду?

Наступила короткая пауза, во время которой медсестра, опустив глаза, смущенно переминалась с ноги на ногу.

Вдруг кто-то воскликнул:

— А пусть Толик отнесет. Ему на земле неуютно, а в боксе, как я понимаю, Небо ближе.

Кто-то хихикнул на эти слова, а другие, услышав сказанное, тоже стали тыкать в него пальцем и уговаривать девушку, что он — самая подходящая кандидатура для душевной беседы с умалишенным.

Этого Анатолий явно не ожидал и чрезвычайно возмутился от такого отношения к нему. Ему вдруг стало ясно, что люди решили сделать его козлом отпущения и сунуть в пекло без его желания. «Кто дал им право распоряжаться мной?» — стучало у него в голове.

— И не подумаю! — твердо и непреклонно заявил он.

От этих слов в палате поднялся такой шум, какого давно не видело психиатрическое отделение. Каждый считал своим долгом чем-нибудь оскорбить парня за то, что он на словах — один, а на деле — другой.

«Я бы сам пошел, если бы они не стали меня к этому принуждать», — успокаивал себя Анатолий, стараясь не слушать упрёков.

Сестра, видимо, уже не рада была, что затеяла этот сыр-бор. Она собралась уже уходить, когда к Анатолию подошел Алексей — тот самый худенький паренек, с которым он познакомился в первый день.

— Знаешь, Толик, — тихим, но уверенным голосом начал он, — если бы я верил в такого Бога, в которого веришь ты, то я пошел бы.

С этими словами он догнал уходящую медсестру и, взяв у нее из рук миску, вышел вместе с ней в коридор.

В тот момент Анатолий понял, что даже Господь сейчас смотрит на него с укором. Но самое страшное — это не муки совести, последовавшие за этим, а то одиночество и презрение, которые ему пришлось пережить в результате своего недостойного поведения.

И много лет спустя Анатолий Васильевич помнил этот день ярче всех других дней своей жизни. Если бы Господь позволил ему пережить его снова, то он оказался бы достойным перед Богом и сделал бы все необходимое, чтобы делом закрепить то, что было начато словом.

Собрание молчало. Никто не пошевелился. Тогда, к удивлению всех присутствующих, поднялся старый пастор:

— Я пойду к наркоманам.

— Вы, Анатолий Васильевич? — изумился руководитель молодежи.

— Да. Записывайте меня.

На следующий день к наркоманам отправились двенадцать человек во главе со счастливым пастором.

Со дна

Это место необычное, сказочное. Горы под Чимкентом. Кто хотя бы раз побывал здесь, на весь свой короткий век запоминает их тысячелетнее величие. Причудливые заснеженные вершины разрывают своими боками мягкие белоснежные облака и устремляются сквозь них еще выше, еще ближе к небу. Призрачная дымка временами спускается к подножию скал и, не умаляя их величия, делает их зеленеющие основания туманно-нереальными. Тяжелые скалистые массивы, посеревшие и потрескавшиеся от времени и перепадов температур, величественно предстают перед вами, напоминая человечеству о Силе Господней. Там, на большой высоте, вы можете почувствовать себя на краю мира, где подходит к концу земное тепло, кислород, жизнь. Еще шаг выше — и вы ощутите приближение границ, которые тоже определены Богом и отделяют жизнь от смерти. Это щекочет ваши нервы, риск приятно возбуждает, прелесть борьбы тянет вас ввысь, и вам кажется, что с покорением этой высоты целый мир ложится у ваших ног.

Тщеславие никогда не идет рядом с благоразумием, это несовместимые вещи. Молодой, еще не умудренный опытом путник непременно получит тут один из суровых Господних уроков о том, что как бы человек ни старался прыгнуть выше своей головы, кроме набитых шишек и растоптанного самолюбия, он ничего не приобретет. Впрочем, и эти, на первый взгляд, легкомысленные результаты наша жизнь не позволяет называть отрицательными, благодаря тому положительному эффекту, который они оказывают на нашу душу.

Но если вершины суровы, то долины нежны и приветливы. Подножия гор буквально утопают во всевозможной зелени: густых кустарниках, лиственных и вечнозеленых деревьях, полях, поросших густой и сочной травой. Непередаваемое буйство дикой природы. Звери и птицы, редко встречающие здесь человека, любопытны и непугливы. По долинам текут быстрые, чистые, ледяные реки, по утрам они обжигают свежестью ваше лицо, а по вечерам — снимают усталость с ног. Рыбу здесь можно брать прямо руками из-под камней, а раки такие прозрачные, что их трудно различить на каменистом дне сквозь водяную гладь.

По ночам звездное небо здесь такое чистое и близкое, какого вы никогда не увидите в городах. Бесчисленные звезды поражают своим восхитительным великолепием, а через все небо тянется густой и загадочный Млечный Путь.

Кто хотя бы однажды побывал в этом месте, уже не зря прожил свой век, а если он в этой первозданной цитадели познал Бога, то взял от жизни все самое прекрасное и ценное, что только может желать душа человеческая.

Там есть ущелье «Белой горы». По самому дну этого ущелья течет быстрая горная речка, а по берегам ее и по пологим подножиям скал раскинулись дикие сады урюка, ореха, яблок, слив и облепихи. Среди этих садов раскинулся летний христианский лагерь. Небольшие домики причудливо разбросаны по дну ущелья. Бассейн и футбольное поле выделяются на общем зеленом фоне, как два неуместных пятна. Мощеные камнем тропинки, частые фонари, скамеечки, беседки, турники — все говорит о большой заботе, которой готов окружить этот лагерь своих первых в этом году посетителей. Начинается лагерный сезон и вместе с ним начинается наша история.

Вот уже восемь часов катит автобус по дороге в неизвестность. Веселый шум, который царит внутри, совсем не обязательно отражает настроение каждого пассажира. Петя сидит у окна и делает вид, что внимательно изучает окрестности. На самом же деле наблюдать-то и не за чем. Только что закончилась многочасовая степь, и начались кажущиеся бесконечными сопки. Желтые безжизненные сопки, покрытые колючками и выжженные солнцем. Глаза мальчика смотрят в окно, но мысли заняты совершенно другим. С самого начала ему не очень нравилась эта затея с лагерем, но теперь он уже абсолютно уверен, что это не для него. Почему? Трудно сказать, он и сам затруднился бы ответить на этот простой вопрос. Так повелось, что с самого раннего детства он не любил менять обстановку, даже если та оставляла желать лучшего. Петя всегда предпочитал старое общество новому, а старый образ жизни, как аксиому, почитал за единственно возможный. Наверное, это потому, что все перемены, с которыми ему пришлось столкнуться, несли только разочарования и новые испытания в этой суровой школе, называемой жизнью.

Когда его родители погибли в автокатастрофе, ему было всего семь лет, и одинокая больная бабушка была вынуждена отдать внука в интернат. Вскоре умерла и она. Мальчику даже не сообщили, когда это произошло, и только на каникулах он узнал, что теперь ехать ему абсолютно не к кому. Сколько он себя помнил, каникулы были для него самым ужасным временем года. Все уезжают по домам, а ты никому не нужен, кроме сторожа Никона, старого алкоголика, который зимой — кочегар, а летом — сторож.

Когда возвращались окрепшие на домашней еде дети, они заставали в интернате исхудалого, замученного Петю, который вел счет каждому дню, ожидая окончания каникул. Года два ему понадобилось, чтобы привыкнуть к тяжелой интернатской жизни. К жизни без ласки, без любви, но зато с жесткой дисциплиной. Отсутствие элементарной справедливости делает человека жестоким или ломает его, превращая в жалкое существо, не способное ни на что. В страхе стать слабым, Петя дожил до четырнадцати лет. Со временем он утратил детскую способность радоваться всему, находить веселье там, где его не находят взрослые. Можно сказать, что в этом отношении он преждевременно повзрослел. Масса трудных обстоятельств и проблем, которые он встречал на своем пути, — от жестоких воспитателей до первых серьезных драк, от попоек до наркотиков — сделали некогда веселое лицо мальчика хмурым и задумчивым. Эта хроническая угрюмость, как печать, лежит на лицах интернатских детей и делает их особенными в обычном человеческом окружении.

Итак, привыкший к своему специфическому миру, Петр был чудом вырван из него и брошен чьей-то шутливой рукой в общество совершенно противоположное. Каждое лето он был вынужден проводить в интернате, но случилось так, что в этом году зимой к ним в интернат пришли христиане и стали проводить воскресную школу. С этого все и началось. Честно говоря, ему не очень-то нравилось все это, но заведующая, женщина весьма деспотичная и амбициозная, из каких-то только ей ведомых побуждений, не только разрешила проводить эти занятия, но и устроила их обязательные посещения. Таким образом, не желавшие ходить в воскресную школу дети должны были иметь дело лично с ней. Естественно, все предпочитали общение с христианами, поэтому прогуливать эти занятия никто не собирался. Ближе к лету руководитель воскресной школы, узнав, что есть дети, которые не могут оставить интернат на каникулы, предложил таковых отправить в христианский лагерь для подростков. До самого лета Петя не знал, что его уже определили в лагерь, и ему неминуемо предстоит отправиться с чужими людьми в незнакомое место. Уже само название «лагерь» пугало мальчика до безумия, а одна только мысль о приближении этого дня бросала его в дрожь. Конечно, христиане казались ему добрыми людьми, но что они собой представляют в реальности, он понятия не имел. Все их уроки он просыпал, ведь никто не требовал от него внимательно слушать и потом сдавать экзамены, а времени для сна в интернате всегда не хватало. Да и были они на его территории, поэтому, возможно, и притворялись таким хорошенькими. Несмотря на свой возраст, Петя уже столько хлебнул в своей жизни, что мог с уверенностью сказать, что таких добрых людей не бывает, и обычно чем добрее человек выглядит перед нужными людьми, тем страшнее заглянуть ему под маску в личном общении. Он много раз видел, как слащаво разговаривает заведующая с родителями своих воспитанников, и много раз испытал на своей шкуре, как жестока она может быть с детьми без всякого на то видимого повода.

Неожиданно сопки сменились скалистым ущельем. Резкая перемена заставила обратить на себя внимание. Все пассажиры припали к окнам, и в салоне воцарилась непродолжительная тишина. Дети восхищались голыми отвесными скалами, но это длилось недолго. Петя же никогда в жизни не видел такого зрелища. С одной стороны от автобуса — стена серая с красноватым оттенком, а с другой — почти белая.

— Странно, — вдруг произнес мальчик, сидевший рядом с Петей и до этого постоянно болтавший с двумя девчонками с другой стороны.

— Что странно? — спросил Петя и повернулся к нему.

— Странно, что с одной стороны дороги стена белая, а с другой — красная, — невозмутимо объяснил тот.

— Отчего же странно?

— Не знаю, — немного смутившись, ответил тот. — Я часто бывал в горах, но нигде не видел ничего подобного.

— А что там, в горах? — как-то кисло улыбаясь, спросил Петя.

— В горах? — смутился от такого простого вопроса мальчик. Он никогда раньше не думал об этом, и теперь не знал, что ответить. — Ну, в горах весело.

— Весело? — презрительно скривился Петя.

— Да, весело, — уже более твердо ответил его собеседник.

Разговор явно не клеился, и Петя вновь отвернулся к окну. Но его сосед был, видимо, не из тех, кто быстро сдается. Он залез в свой маленький рюкзачок, вынул небольшой сверток и между делом спросил:

— А тебя как звать?

— Петром, — услышал он сухой ответ.

— Петя, значит, а меня — Славик, — удовлетворенно выпалил он и приветливо улыбнулся, когда Петя равнодушно повернулся к нему. Затем развязал сверток, и по салону пошел дух копченой колбасы.

Петя старался не смотреть в его сторону, потому что боялся выдать свои желания. Как только он унюхал запах, его рот тут же наполнился слюной. Последний раз он ел еще вечером в интернате. Завтрака уже не было, и вот с самого утра в автобусе он не имел и крошки во рту. Говорить о копченой колбасе и вовсе не приходилось, она была для него одним из детских воспоминаний.

— Есть хочешь? — просто спросил его Славик.

— Нет, спасибо, — тихо ответил он и шумно сглотнул.

— Да ты не стесняйся, — подбодрил его сосед. — Уже давно время обеда прошло, а по твоему настроению можно сказать, что ты и не завтракал.

— Вот еще! — буркнул Петя и уверенно взял кусок колбасы с хлебом. Но сделал он это с таким видом, как будто просто хотел доказать, что он ничуть не стесняется. Но от внимания Славика не ускользнуло, с каким наслаждением он уплетал колбасу и как поспешно потянулся за следующим куском. Затем в ход пошли вареные яйца и домашняя сдоба. Когда все это залили сверху минеральной водой, настроение у обоих сразу улучшилось.

— Как ты думаешь, долго нам еще ехать? — спросил Петя.

— Понятия не имею, — заглядывая через Петькино плечо в окошко, рассеяно пробубнил Славик. — Может, час, а может, и десять.

— Да ну?!

— Вот тебе и «да ну»! Прошлым летом мы в другой лагерь ездили, так целых восемнадцать часов тряслись.

— Ого! — откровенно изумился Петя. — И как часто ты бываешь в лагерях?

— Каждое лето.

— Так ты тоже из интерната? — обрадовался Петя.

— Нет, я из церкви, — с готовностью пояснил Славик.

— Ты что же, прямо в церкви и живешь?

— Ты что, с луны свалился?! — удивился Славик. — В церковь ходит моя мама, поэтому я еду в лагерь, который эта церковь организовывает для детей верующих родителей. Понял?

— Как не понять! — согласился Петя, но вид у него был совершенно растерянный, и он в смущении опять отвернулся к окну.

«Неужели тут все верующие? — подумал он, и от этой мысли сердце его сжалось. — Кто же они такие, эти верующие? Как это выяснить? Не могу же я просто взять и спросить об этом Славика, что он тогда подумает? А вдруг узнают, что я не с ними заодно и отправят меня назад?..» Неожиданно он поймал себя на мысли, что совсем не желает возвращаться. Хотя создавшееся положение и пугало его, но тем сильнее хотелось посмотреть на то место, где «весело». Теперь в его голове вертелась другая мысль: как сделать так, чтобы никто не догадался, что он неверующий. Однако вариантов было немного. Так как он совершенно не знал, кто такой христианин, то единственной возможностью виделись ему подражание и внимательность. Он будет внимательно следить за их разговором, поведением и образом мысли, чтобы подражать им во всем, и тогда, быть может, так никто и не догадается, что он не христианин. Ему надо продержаться до тех пор, пока эта затея ему будет нравиться, а когда он захочет вернуться, то станет таким, как он есть.

Пейзаж за окном опять изменился. Дорога серпантином поднималась вверх, на гору, и очень скоро автобус выехал на такую высоту, что облака оказались внизу и скрыли в тумане зеленые долины и ущелья. Белые заснеженные вершины скал, окутанные дымкой тумана, сверкали на солнце ледяными гранями, подобно гигантским алмазам. То тут, то там величественно поднимались они в небо и притягивали к себе восхищенные взгляды детей.

Дорога с одной стороны была ограничена высокой отвесной скалой, с другой — глубокой пропастью, которая внизу упиралась в облака и поэтому казалась совершенно бездонной. Местами по каменистым скалам можно было заметить маленькие корявые сосенки. За неимением земли они цеплялись за глубокие щели в скальной породе сетью тонких корешков и были похожи на отчаянных альпинистов, покоряющих великие вершины.

Автобус перемахнул через высокий скалистый хребет и стал медленно спускаться в зеленеющую долину.

Молодой человек, который сидел на самом первом месте и иногда говорил что-то в микрофон, громко всех ободрил, сказав, что автобус уже подъезжает и скоро, наверное, минут через сорок, будет на месте. Эта новость действительно оживила пассажиров. Внутри опять все загудело от возбужденных и в то же время монотонных голосов.

— Как тут красиво! — не выдержал Петя, рассматривая проплывающие за окном пейзажи.

— Да, мне тоже всегда нравилось в горах, — поддержал его Славик.

— И чем же мы будем тут заниматься?

— Многими вещами, — с видом знатока ответил его сосед. — Будем отдыхать, играть в разные спортивные игры, петь, молиться, читать Библию, ну, и еще многое другое.

Петя чуть было не спросил, зачем читать Библию, но вовремя спохватился. Он и так узнал уже достаточно много, и чтобы не вызвать подозрений и избежать нежелательных вопросов, решил больше не спрашивать ни о чем. Все вроде было нормально, все терпимо. Петя смог бы, наверное, даже и Библию читать, одно было плохо — он не знает, как надо молиться, а это могло привести к плачевным результатам. Но он не стал торопиться, ведь не знал же он еще очень многих вещей, так зачем же унывать, может быть, в будущем все станет понятней. Кто знает, рассуждал он сам с собой, может, ему еще и молиться понравится, хотя сейчас он не видит в этом никакого смысла.

— Наверное, трудно жить в интернате? — вдруг сочувственно спросил Славик. От неожиданности Петя вздрогнул.

— Да, нелегко.

— А родители у тебя есть?

— Нет. Никого нет, только дальние родственники, но я их не знаю, и они со мной не общаются.

— Да-а, — понимающе закивал головой сосед. — Моего отца тоже нет с нами. Он погиб в Караганде на шахте. Теперь живу только с мамой.

Мальчики замолчали. Каждый задумался о своем. Петя знал, что значит потерять родного человека, поэтому новый знакомый стал для него более близким. Славик же пытался понять, насколько тяжело живется человеку без родителей в интернате. У него это плохо получалось, ведь он представления не имел, что такое интернат. Для него это заведение было школой, в которой можно жить. Но дом и школа казались ему такими несовместимыми вещами, что на этом этапе его представления и заканчивались. Только где-то в глубине души он понимал, как невыносимо жить без родного дома, когда тебя никто не ждет, когда тебе не с кем поговорить по душам, некому обнять и успокоить, когда тебе плохо.

— Мальчики, хотите конфет? — обратилась к ним рыженькая девчонка с зелеными, как у кошки, глазами. В руке у нее был небольшой пакетик с карамельками. Славик без лишних слов засунул туда руку и вынул добрую горсть сладостей.

— На вот, угощайся, — и он бросил большую часть этих конфет на колени Пете. — Сестрам нельзя отказывать!

Впереди сидящие девчонки захихикали. Рыженькая украдкой бросила на Петю осторожный, но любопытный взгляд.

— Ну, что хихикаете? Вот сейчас обижусь... — полушутя, полусерьезно предупредил Славик, откинулся на спинку кресла и, довольный собой, засунул себе за щеку конфету.

Петя жевал карамельки и думал. У него было много пищи для размышлений. Он стал замечать, что вокруг царит необычная обстановка. Никто никого не обижает, никто не дерется за свое, а напротив, каждый делится с другими тем, что имеет. Это поведение никак нельзя было назвать благоразумным, тем более, что, как он понял, в автобусе собрались совершенно незнакомые люди из разных городов. Ведь этот Славик меня совсем не знает, может быть, я очень плохой человек, однако с такой готовностью поделился со мной своим обедом, который, без сомнения, мог с большим удовольствием съесть и сам. Наверное, это одна из особенностей христианского поведения, традиция своего рода? Это стоит взять на заметку, да вот беда, как же мне поступать таким образом, когда всю свою жизнь я делал обратное? Еще одна вещь довольно странная: как просто они могут заговорить с чужаком. В интернате за такую дерзость можно крепко получить, а тут все без всякого подвоха общаются друг с другом, как будто и вправду старые друзья; а спроси у кого, как зовут твоего соседа, то окажется, что они имен-то еще друг друга не знают. Это так странно.

Автобус затрясло мелкой дрожью. Петя выглянул в окно и понял, что они съехали с трассы на грунтовку. Вокруг буйствовало зеленое царство. Деревья так близко подступали к дороге, что их ветви хлестали автобус и врывались в открытые окна. Запах асфальта быстро выветрился из салона, а вместо него помещение наполнилось ароматом цветущих трав. Несколько горных коз, оказавшихся поблизости, пугливо шарахнулись от машины и скрылись за деревьями. Птицы стаями поднимались в воздух и перелетали на безопасное, как им, наверное, казалось, расстояние. Автобус сильно качнуло, когда он переезжал вброд мелкий горный ручей. Это маленькое приключение наполнило все вокруг девчачьим визгом. Восторг передался даже Пете, и он впервые за все путешествие весело улыбнулся. Славик заметил это, и на душе у него стало так тепло и приятно, что он не удержался и по-братски обнял своего соседа.

Поездка подходила к концу. Об этом можно было судить по домикам, которые замелькали среди деревьев, и по большим полянам с футбольными воротами и волейбольными сетками. Было ясно — автобус въехал в зону летних лагерей. Это поняли все, даже те, кто ни разу еще не отдыхал в подобном месте.

Ребята стали собирать свои вещи. Машина остановилась на широкой поляне, где уже стояло больше дюжины автобусов разных размеров и цветов. Некоторые из них, видимо, уже давно стояли пустыми, другие еще выгружали свой шумный груз. У Пети не было личных вещей, поэтому собирать было нечего, да и спешить тоже было ни к чему. Он спокойно смотрел, как дети струйками вытекали из своих автобусов и, сливаясь в широкую реку, шли в одном направлении. Когда в проходе перестали толпиться, он спокойно поднялся и побрел за остальными.

Шумная, веселая река привела его к нескольким двухэтажным домам, перед которыми раскинулась солидных размеров асфальтированная площадка. На мгновение Пете показалось, что здесь собралось несколько тысяч детей. Возбужденная толпа колыхалась, вздрагивала и постоянно пополнялась новоприбывшими. Но это было только первое впечатление. На поверку детей оказалось только четыре сотни, но и такое их количество может вас весьма удивить, если вы в жизни не видели больше семидесяти учащихся.

Началось собрание. Руководители объясняли детям, где те будут жить, чем заниматься и кого необходимо слушаться. Всем пояснили, что одним из условий пребывания в лагере является христианское поведение, чем еще раз подтвердили опасения Пети.

Через полчаса начинался совместный ужин, и сейчас ребята должны были поделиться на группы. Петя не знал, как правильно себя вести, но жизнь приучила его к суровой дисциплине и научила внимательно слушать то, что говорят взрослые, и пунктуально выполнять их распоряжения. Это жизненное правило являлось неплохим залогом к спокойной жизни, поэтому, когда назвали его фамилию, он безропотно перешел на ту часть площади, где собирались ребята его будущей группы. В каждом отряде оказалось человек по двадцать. Каким-то чудом вместе с Петей очутился и Славик. Это была великая удача. Мальчики на радостях крепко обнялись, словно старые друзья.

— Счастливчики! — сказала им высокая худощавая девушка с двумя длинными косичками. — Вы из одной церкви?

— Нет, мы из одного автобуса, — поспешил ответить Петя, чтобы избежать дальнейших вопросов относительно церкви.

— Да, мы сидели рядом и познакомились, — добавил Славик с гордостью.

— Ну, ничего, с Божьей помощью мы все подружимся, — заметил очкастый толстячок с добрыми глазами.

— Как тебя звать? — неожиданно для себя самого обратился к нему Петя, протягивая руку и удивляясь своему нахальству.

— Коля, — ответил тот и расплылся в радушной улыбке. — Мир тебе, брат! — сказал он, пожимая Пете руку.

Тут все стали знакомиться, вспоминая различные варианты христианского приветствия.

— Саша, приветствую, — слышалось с одной стороны.

— Марина, будь благословенна, — доносилось с другой.

От этих непонятных слов и непривычных выражений Пете почему-то становилось так тепло и радостно на сердце, что ком подкатывал к горлу, и хотелось обнять разом всех этих приятных людей.

Обед состоялся по расписанию. В просторной столовой за длинными столами расположились дети, руководители и даже водители автобусов. Петя внимательно следил за происходящим. Он видел, что все уже расселись, но никто не притрагивается к пище. Это довольно странное поведение он счел необходимым тоже занести в список христианских правил. Он слышал раньше, что в некоторых странах неторопливость в принятии пищи является признаком хорошего тона, и теперь был согласен усвоить этот недурной обычай. Потом кто-то довольно громко сказал что-то такое, что Петя не совсем расслышал, но после чего все, как по команде, встали. Встал и он. В воцарившейся тишине один старый дедушка начал громко произносить какие-то слова. Петя внимательно прислушался.

— Милый наш Господь, — говорил старик, — мы сердечно благодарны Тебе за то, что ты позволил нам собраться на этом месте, сохранил нас от несчастных случаев в пути и дал нам эту вкусную еду. Мы хотим прославить Тебя своим поведением в этом лагере за то, что Ты так сильно любишь нас, хотя мы часто огорчаем Тебя. Благослови теперь эту пищу на столе, а мы будем принимать ее с благодарностью. Аминь.

Все хором повторили за ним: «Аминь». Затем дети спокойно уселись на свои места и приступили к обеду. Сел и Петя. Но он не сразу принялся за еду, потому что был удивлен услышанной только что речью старика. Наверняка, это была молитва, думал он, и старик разговаривал с Богом так, как мог бы разговаривать с Петей или Славиком. И слова были во многом очень даже странными. Почему мы должны быть благодарны кому-то за эти десять часов в автобусе и за еду, когда этот кто-то даже ни разу не показался нам на глаза? А за пищу эту, наверное, заплатил какой-нибудь добрый человек или организация, так почему бы не поблагодарить их? Петины размышления прервал огромный широкоплечий сосед с ярко-синей татуировкой на правой руке.

— Что, братишка, приуныл? — весело прохрипел он, подставляя поближе к Пете полную тарелку борща и несколько кусочков ароматного хлеба. — Кушай на здоровье, а то галчат вон сколько налетело, того и гляди все склюют, а тебе не достанется.

— Спасибо, я не очень голоден, — вежливо поблагодарил Петя и принялся за еду. Неожиданное внимание, которое оказал ему этот великан, приятно удивило его. Но вот его наколка никак не давала ему покоя, и он раз за разом обращал на нее внимание. Парень заметил это и широко улыбнулся, блеснув большими белыми зубами и прикрыв изображение рукавом рубахи.

— Это память о детской колонии. Напоминание о том, из какой жизни и какого болота вытянул меня Христос, — совершенно обыденно пояснил он и, думая, что этого пояснения вполне достаточно, стал орудовать ложкой.

Если бы свое второе предложение он сказал на каком-нибудь иностранном языке, то эффект был бы тем же самым, что и в этом случае. То, что он хотел сказать, было, без сомнения, очень важным, потому что Петя вполне мог понять, какой образ жизни и какое болото парень имеет в виду, но кто такой Христос и как Он может вытянуть из болота, для него оставалось тайной. Петя был так возбужден загадочными словами незнакомца, что чуть было не спросил у него, кто такой Христос. Слова уже были готовы сорваться у него с языка, и он даже набрал в легкие воздух и открыл рот, но вовремя спохватился и вместо этого спросил первое, что пришло ему на ум:

— А как тебя звать?

— Евгений, — протягивая Пете огромную лапищу, представился он, — можно просто Жека.

Петя удовлетворенно кивнул, пожал сильную руку и, забыв назвать свое имя, принялся уплетать остывший борщ. Сосед снисходительно улыбнулся и продолжил свой обед.

После еды всем участникам лагеря настоятельно посоветовали внимательно ознакомиться с расписанием на завтрашний день, чтобы избежать досадных недоразумений. Пете дважды повторять не требовалось. Без промедления он направился в указанное место и внимательно прочитал о том, чем ему предстоит заниматься в последующие дни. Большую часть второго дня занимала игра-эстафета. Глядя на удивленные лица других ребят, он понял, что они тоже не имеют об этом мероприятии ни малейшего представления. Но тот день еще не настал, поэтому его больше пугал нынешний вечер. Хотя половина первого дня была отдана в его распоряжение для ознакомления с территорией лагеря и его обитателями, перед сном по расписанию стояла общая молитва, и это звучало куда страшнее, чем игра-эстафета. Собрав всю свою волю в кулак и сделав спокойное, даже равнодушное лицо, он направился гулять по территории, тщательно обследуя каждый ее уголок. Площадь, занимаемая лагерем, была действительно немаленькой. Чтобы обойти территорию лагеря с одного конца в другой, Пете потребовалось минут десять быстрой ходьбы, да и четких границ различить было невозможно. Территория лагеря незаметно переходила во владения дикой природы. Он немного побродил по людным местам, затем полазал по подножию ближайших скал и, наконец, усталый и запыленный, вернулся к своей группе, которая в одной из многочисленных беседок распевала песни. Он облокотился о столбик и стал слушать. Песни были разные — быстрые и медленные, но все они были об одном, в них воспевалась любовь Бога к человеку, и часто упоминался все тот же Христос. Петя, конечно же, понимал, что христиане и Христос — однокоренные слова, он мог догадываться и о том, что благодаря Христу эти люди и называются христианами, но кто такой Христос, он до сих пор не разобрался. То он слышал, что о Нем отзываются как о хорошем человеке, с которого надо брать пример, и тогда казалось, что Он где-то совсем рядом, среди этих людей, просто Петя не знал, кто именно. То о Нем вдруг начинали отзываться как о Боге, говорить о Нем и в прошедшем времени, и в будущем, и тогда Он становился сказочным героем, которого в действительности не существует. Наукой доказано, что Бога нет, и Он просто, как сказочный герой, придуман людьми, это Петя знал еще с уроков по истории и биологии. Хоть мальчик и не был отличником, эти истины он усвоил достаточно хорошо, и теперь то, что происходило вокруг, постоянно приводило его в недоумение и замешательство. За последние сутки он услышал о Боге столько, сколько не слышал за всю жизнь, и хотя все это в большей мере было недоступно его пониманию, он чувствовал какую-то связь между естественным и сверхъестественным в этом чудесном месте.

Все здесь было не так. Прошло уже несколько часов с того времени, как на этой маленькой территории оказалось вместе так много незнакомых молодых людей из разных мест и даже разных национальностей, но, к удивлению Пети, он еще ни разу не видел ни одной драки или хотя бы мелкого конфликта. Всем хватало места, ребята были уступчивы и доверчивы. Петя подумал, что смог бы получить от них все, что захотел, и не потребовалось бы драться за это, не надо было бы даже требовать, более того, некоторые вещи, которые ему захотелось иметь, не пришлось даже просить. Вечером в комнате один из мальчиков, видимо, увидел, как он смотрит на гитару, и сам предложил ему сыграть что-нибудь, если он хочет. Конечно, играть он ничего не стал, потому что не знал ни одной песни о Боге, а уличные песни в этом окружении ему почему-то петь было стыдно, да и кто знает, вдруг это будет нехристианское поведение. Но самим предложением он был очень тронут.

Часам к одиннадцати стали поговаривать о том, что неплохо было бы перед молитвой почитать Слово Божие. Петя попал в комнату для двенадцати человек и одного вожатого. Вожатым был задумчивый, если не сказать угрюмый парень лет восемнадцати с большим рваным шрамом на щеке. Он говорил ровным низким голосом, чрезвычайно авторитетно, наверное, по причине необычного тембра. В первый вечер он сам вызвался читать Слово, но предложил, чтобы каждый вечер новый человек читал самое дорогое для него место. Такое пугающее для Пети предложение было принято всей комнатой с большим энтузиазмом. «Должно быть, это очень увлекательно, раз люди хотят заниматься этим без принуждения», — подумал Петя, но легче ему от этого не стало. Одна только мысль, что очередь рано или поздно дойдет до него, была способна довести мальчика до отчаянья. Но он видел в своей жизни и не такие трудности, поэтому унывать было не в его правилах. Он посмотрит, послушает, а к тому времени, когда настанет его очередь, возможно, уже просто не о чем будет переживать.

Петя присел на свою кровать и откинулся на подушку. Его немного смущала обстановка в комнате, потому что из знакомых ему ребят он приметил рядом только толстячка из своей команды. Коля был несколько суетлив, но неизменно приветлив со всеми, и по любому поводу с готовностью показывал свои белые здоровые зубы. Коля был, без сомнения, классным парнем, но Пете казалось, что он слишком доверчив, чтобы иметь шанс выжить в этом жестоком мире. Где-то в глубине души он сам хотел стать таким простым и открытым, но его опыт подсказывал, что таким в интернате не выживешь.

Он лежал и ждал, что будет дальше. Дальше произошло то, что еще больше смутило его. Все без исключения достали из своих личных вещей какие-то книжки и, как по команде, стали их усиленно листать. Когда началось чтение, Петя понял, что книги у всех одинаковые, причем все внимательно следят за текстом, который вожатый читал вслух. Досаднее положение придумать было трудно. Петя один лежал без книги и чувствовал себя прескверно. Ему казалось, что все без исключения обратили на него внимание и поняли, что он не христианин. Да, глупо было надеяться, что разоблачение не придет в тот же день. Он не был единомышленником с этими людьми, и как бы ни хотел подражать им, все же разительно от них отличался.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Петя решил послушать, о чем читал вожатый.

«...Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную... Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя единородного Сына Божиего».

Слова, которые он услышал, были необычные и непонятные. Петя еще внимательнее прислушался, потому что ему очень хотелось понять, что здесь происходит. Все было как во сне — загадочно и непредсказуемо.

— Две тысячи лет назад, когда Христос был послан на землю Богом Отцом, люди, так же как и сегодня, понимали свою испорченность, — говорил вожатый. — Уже в то время многие знали, что есть справедливый Бог, Который будет их судить за все злые дела, содеянные ими в жизни, и наказание будет очень тяжелым, потому что плохих поступков они совершали очень много. Но эти бедные люди не могли стать хорошими, потому что дьявол заставлял их грешить больше и больше, и не было никого, у кого можно было найти защиту. Но когда пришел Христос, все изменилось. Бог послал Своего Сына на землю, чтобы Он показал людям, как жить правильно, и освободил бы людей Своей смертью от сатанинского рабства. — После небольшой паузы вожатый продолжил: — Христос пришел, взял на себя все зло, которое мы содеяли на земле, и умер за нас в наказание за все наши прегрешения. Умер, потому что был таким же человеком, как и любой из нас, Он страдал от голода, от оскорблений, от унижения, он испытывал физическую боль и ради нашего счастья пошел на смерть. Но если бы Он был просто человеком, то не смог бы помочь нам в борьбе с дьяволом, мы бы продолжали оставаться такими же плохими людьми, какими были до Его смерти. Он — Бог, и поэтому Он воскрес из мертвых и теперь поселяется в сердцах людей по их доброму желанию, чтобы они изменялись к лучшему. Этот лагерь тоже существует благодаря страданиям Христа, не будь Его, не было бы и нас здесь. Мы были бы сейчас на улицах городов, воровали бы, дрались, обманывали, пили водку, курили бы и делали еще массу всяких нехороших дел, от которых нам самим становилось бы мерзко. Слава Христу за то, что он освободил нас, и мы теперь можем от чистого сердца быть слугами добра и любви на этой грешной Земле. Сам Господь Бог поместил вас в это место для того, чтобы вы изменялись к лучшему. Давайте помолимся.

Ребята, которые до этого момента с большим вниманием слушали этот интересный рассказ, вдруг опустились на колени. Увидев это, Петя опомнился и быстро опустился на пол. Он заметил, как некоторые закрыли глаза и сложили особенным образом руки, и в смущении спрятал свое лицо в одеяло. Петя слышал, как искренне благодарили Христа эти дети, как они обещали Ему становиться лучше. Это не была та молитва, которую представлял себе Петя, это было больше похоже на разговор провинившегося ребенка со своим любящим отцом. Кое-кто рассказывал Богу о своих житейских достижениях и победах или о своих разочарованиях, кто-то просил у Него сил, кто-то — здоровья. Неожиданно Пете показалось, что Христос сейчас с ними в этой комнате, и все, кто тут находится, хорошо Его знают и очень любят, и Он любит их, и они общаются с Ним. Все, но не он. От этого ему стало так одиноко, что слезы выступили на глазах.

После молитвы вожатый пожелал всем спокойной ночи и вышел. Ребята занялись приготовлениями ко сну. Петя тоже готовил свою кровать, когда вдруг заметил, что большая тень легла на белую простыню. Он поднял голову. Рядом с ним стоял Коля. Его широкое, всегда улыбающееся лицо нависло над склоненным Петей. Руки его были за спиной, отчего он был похож на доброго милиционера.

— Петь, я видел, что у тебя сегодня не было Слова Божьего, — произнес он.

— Да, я забыл его дома, — поторопился оправдаться Петя и впервые в жизни покраснел от произнесенной лжи.

— У меня вот тут есть Новый Завет, запасной, — с этими словами мальчик вынул из-за спины маленькую книжечку, — если хочешь, можешь взять.

— Хорошо, я, пожалуй, возьму. Это очень кстати, — удивленный таким участием пробормотал Петя и аккуратно взял книжку. — Но ты уверен, что она тебе самому не понадобится? — вдруг заволновался он.

— Для моих глаз тут слишком мелкий шрифт. Будет лучше, если я буду читать Священное Писание с более крупным шрифтом. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Когда Коля ушел к себе, Петя быстро поправил постель и шмыгнул под одеяло. Ему очень хотелось заглянуть в эту книгу и узнать, о чем там написано, но он боялся навести на себя подозрение, и поэтому решил поскорее заснуть, чтобы завтра с утра уединиться в каком-нибудь тихом уголке.

В юные годы человеку не свойственна бессонница. Как бы ни был день насыщен событиями, приходит время для сна, и он засыпает так же скоро, как старики имеют обыкновение просыпаться.

Петя уснул быстро, но спал тревожно. Что-то происходило с ним, и это что-то пока еще не приняло свою форму, но во сне оно уже тревожило его.

Следующий день начался по расписанию. Подъем. Зарядка. Утренний туалет. Завтрак. Жить по расписанию для Пети не составляло никакого труда, потому что с семи лет он только так и жил, и другой жизни даже не представлял. То, что происходило по утрам, было для него обычным, но поведение многих его соседей сильно удивляло его. Некоторые из них просто не находили в себе сил для того, чтобы проснуться, и вожатому приходилось по многу раз напоминать им, что уже пришло время вставать. Смотреть на то, как кто-то тешит свою лень, Пете было неприятно, но он понимал, что эти дети не привыкли к подобной дисциплине, для них, возможно, это первый опыт, и поэтому строго не судил их. Мальчик быстро выполнил все, что требовалось, поэтому перед завтраком у него осталось еще полчаса свободного времени, и он отправился на свежих воздух, прихватив с собой маленькую книжку. На одиноко стоящей лавочке под старой сосной он впервые в своей жизни открыл Слово Божие. Если бы он читал Евангелие раньше, то оно, скорее всего, не произвело бы на него такого впечатления. Но теперь, когда он видел вокруг себя постоянное подтверждение написанного, все читаемое им виделось реальным и вполне возможным. Когда пришло время завтрака, Петя как раз дочитал Нагорную проповедь. Неужели все это возможно, неужели человек может стать таким, как говорит Иисус, думал он по дороге в столовую. Как же может выжить такой человек в этом жестоком мире?

За завтраком он был необычайно задумчив. Если бы ребята, сидящие рядом с ним, знали его хоть немного больше, то заметили бы, что с ним творится что-то не то. Он же про себя отметил, что знаки внимания уже принимаются им, как должное, он привык к ним настолько быстро, как птенец привыкает к полету. Более того, он и сам стал внимательнее, услужить кому-нибудь теперь для него становилось за честь, в то время как раньше это унижало бы его в глазах одноклассников. Ему даже нравилось быть кому-то полезным, нравилось, когда люди улыбаются благодарной улыбкой в ответ на какой-нибудь пустяк: поданную солонку или открытую перед кем-то дверь. Кто-то из ребят верно заметил, что христиане, как истинные ученики Иисуса Христа, постоянно подражают Ему во всем, и эта мысль поразила Петю своей простотой и в то же время глубиной. Теперь он стал понимать, что такое христианское поведение. Он пока еще не определился в деталях, но уже точно знал, где нужно искать ответы на возникающие вопросы.

Подражать Христу. Петя поймал себя на мысли, что это становится для него интересной игрой, правил которой он до конца еще не знает, не знает даже цели этой игры, но которая захватывает его целиком и полностью, и сам этот процесс доставляет удовольствие. Так начиналась его новая жизнь, но он пока еще об этом и не догадывался, а только, начиная с этого утра, все свое свободное время проводил за чтением Евангелия.

Это был его первый день в лагере. После завтрака был час общения с Библией, во время которого их вожатый рассказывал, кто такие фарисеи и почему они не любили Иисуса. Теперь, когда у Пети было свое Слово Божие, он чувствовал себя полноправным членом группы и не испытывал больше своей ущербности, даже во время молитвы.

«День знакомства» — так все называли первый день. Сегодня главной задачей для всех было как можно ближе познакомиться друг с другом. Как сказал утром один из пасторов: «Только не до такой степени, чтобы нам потом устраивать здесь спешные бракосочетания». Вечером должен был состояться конкурс, где определится группа, члены которой узнали друг о друге больше остальных.

Вечер удался на славу. Конкурс был веселым и шумным. Вожатые задавали вопросы каждому человеку по порядку о его соседе. Спрашивали обо всем, начиная с имени и заканчивая размером обуви или привязанности к животным. Хотя в этот день победила не Петина группа, его настроение совсем не испортилось, как это случалось раньше, если он не оказывался в числе победителей. Окружающие его ребята становились все ближе и роднее, их удачи радовали его не меньше, чем собственные. Никогда еще в жизни он не проводил время настолько весело и плодотворно. К концу дня от пережитых впечатлений он был как выжатый лимон. Петя устал, но был счастлив. Он уже не боялся времени молитвы и с большим вниманием слушал речь вожатого о том, что надо благодарить Господа за все: не только за радости, которые мы сейчас имеем, но и за те трудности, которые ждут нас впереди, потому что и в радостях, и в трудностях Бог учит нас настоящей жизни, и от того, как мы поступаем, зависит наше будущее и настоящее наших ближних.

Когда все склонили колени, он опять спрятал свое лицо в одеяле, но переживал все теперь по-иному. Чувства одиночества не было. Впервые в жизни он решил заговорить с Богом: «Иисус, теперь я тоже знаю, что Ты есть. Я хочу с тобой познакомиться, как эти ребята, чтобы стать для тебя другом. Я знаю, что Ты очень любишь этих людей, похоже, я тоже начинаю любить их, и надеюсь, что когда-нибудь Ты и меня полюбишь так же сильно. Понимаю, что я очень плохой человек, но я хочу стать лучше, если для этого понадобятся жизненные трудности, то не стесняйся, я оправдаю Твои надежды».

Петя не спал до поздней ночи. Он смотрел в темноту комнаты, и перед его глазами проплывали страшные картины из его нелегкой жизни. Ужасные поступки невероятной жестокости, совершенные им когда-то, вставали один за другим. Раньше он никогда не вспоминал о них, и его не мучила совесть, потому что об этом знали только те, кто делал то же самое, и перед ними не было нужды стыдиться. Но теперь положение изменилось. Теперь появился Некто, Кто, оказывается, тоже в курсе всего происходившего, но Он никогда не делал ничего подобного. Как можно посмотреть в глаза Святому, имея такое черное сердце? Днем Петя слушал, как ребята говорили о каменном сердце, и теперь понимал, что это было сказано о нем. Как измениться? Среди ночи он несколько раз просил Бога изменить его, а когда уснул, его мучил кошмар. До самого утра он ходил по топкому болоту, ища какое-нибудь поселение в гнилом безлюдном месте, в постоянном страхе потерять тут свою жизнь.

В десять часов утра, после общего лагерного сбора, предстояла многочасовая эстафета. Мало кто понимал, о чем шла речь в расписании, но на собрании всем объявили, что с этого дня и до конца сезона все участники лагеря будут ежедневно так выкладываться физически, чтобы у них оставались силы только на сон. Это делалось для того, чтобы лагерь не превратился только лишь в заведение для знакомства. Каждый желающий оставаться в лагере должен был принимать активное участие в общей программе, чтобы научиться жить тесным и дружным коллективом, чтобы дать еще одну хорошую возможность Господу поработать над своими характерами.

Потом началась эстафета. Никогда в жизни Петя еще не принимал участия в столь интересном развлечении. В соревновании участвовали все команды, победить должна была, естественно, только одна, но для каждого участника был предусмотрен приз, поэтому стимула достаточно было для каждого. В конце собрания всем объявили, что стартовое задание для каждой команды находится прямо в этом помещении, с него-то и началась эстафета. Дети стали искать, и вскоре обнаружили маленькие бумажки с номером группы и первым заданием. Весь смысл заключался в том, чтобы команда, выполняя одно задание за другим, переходила от этапа на этап и тем самым приближалась к спрятанному на территории лагеря сокровищу. Оно и было конечной целью. Задания были и серьезные, и смешные, шифрованные и спортивные. В одной из записок Петина команда нашла шараду, в которой при помощи цитат из Библии было зашифровано место, где было спрятано следующее задание. В другой раз им пришлось при помощи шприцов и тарелки с расстояния четырех метров наполнить стакан водой. Это была забава для всей команды, в которой надо было применить смекалку и удаль, чтобы завершить ее как можно скорее. В конце концов, они нашли карту местности, на которой крестиком было указано место захоронения клада. На футбольном поле, отсчитав положенное количество шагов от ворот до штрафной площадки, они откопали большую коробку шоколадных конфет. В последствии оказалось, что точно такую же коробку удалось откопать каждой команде, и таким образом, все они остались с тем, к чему стремились на протяжении нескольких часов. И хоть не все завершили эстафету первыми, каждый остался доволен.

Этот день был отличной школой для всех ребят. Нигде лучше не проявляется характер человека и его сущность, как в азартной спортивной игре. Там, где задействована команда, всегда возникает напряженность в выполнении задания, и для достижения общей цели ребятам необходимо сплотиться и каждому проникнуться пониманием, что ты в ответе за общий результат. Такая игра смиряет гордых, боязливых делает смелее, а замкнутых раскрепощает и позволяет им раскрыть своей внутренний потенциал.

К вечеру ребята, уставшие после напряженного дня, после короткой молитвы уснули так быстро, как никогда раньше. Петя не был исключением. На протяжении всего дня он пытался смотреть на себя со стороны, и не переставал удивляться, как легко удается ему христианское поведение. Он почти не отличался от других и внутренне теперь уже понимал, какие мотивы движут христианином. Он тоже старался быть похожим на Иисуса. В этом чудесном месте Петя забыл, что существуют бранные слова, и даже не вспоминал о сигаретах. Новая жизнь нравилась ему все больше, а Новый Друг становился с каждым часом все реальнее.

На следующий день, сразу после завтрака, был намечен поход в горы. Ночь прошла незаметно. Еще до первых лучей солнца в спальню вошло утро. Оно появилось со свежей прохладой горного воздуха. В это утро ни у кого не было ни малейшего желания спать дольше положенного, потому что все предвкушали приключения. Всем известно, что ребенок может проспать в школу, но ни за что не пропустит время утренней рыбалки, даже если не имеет будильника.

Сразу с кровати Петя выскочил на улицу. Погода в этот день выдалась изумительная. На нежно-синем летнем небе — ни облачка. Тихое, безветренное утро радовало слух звонким пением птиц. В сочной траве хрустальными бусинками серебрилась роса. Все вокруг было так прекрасно! «Как же я раньше не обращал внимания на такую красоту!» — подумал Петя и бросился одеваться, заметив девчонок, выходящих из соседнего домика.

Зарядка, туалет и завтрак тянулись в это утро невероятно долго. За завтраком к Пете подсел Славик.

— Слушай, Петь, я хочу с тобой посоветоваться. — Петя перестал жевать и вопросительно посмотрел на Славика. — Дело в том, что сегодня мне предстоит читать место из Библии на вечерней молитве, а я никак не могу выбрать какое. Со мной всегда так: если выбор большой, то я никак не могу решить, что же предпочесть.

— В Евангелии от Матфея в пятой главе есть места, в которых Иисус говорит о непротивлении злу, я думаю, всем было бы интересно услышать твою точку зрения по этому поводу. Более того, наверное, не все согласятся со словами Христа.

Славик с сомнением посмотрел на друга.

— Ты шутишь? — и после некоторой паузы добавил: — Или ты в самом деле так считаешь?

— Признаюсь тебе честно, я не знаю, как примирить Его слова с реальной жизнью, поэтому для меня этот разговор был бы тоже интересен.

— Ну что ж, попробую сделать все, что смогу, а остальное пусть делает Господь.

Некоторое время после этого разговора Славик еще озадаченно поглядывал на Петю, и тому уже стало казаться, что он сказал лишнего. Но когда начались активные приготовления к походу, это настроение быстро рассеялось, и Славик стал таким же веселым и общительным, каким был прежде.

Поход в горы — это удивительное занятие, особенно если ты уже находишься у подножья гор. Окружающие тебя скалы, вершины, ущелья могут быть просто восхитительны, но чтобы покорить их, надо быть спортсменом-альпинистом. Для того, чтобы найти подходящее место для восхождения подростков, вожатым пришлось обследовать всю окрестность и выведать у немногочисленных местных жителей все возможные варианты. Оказалось, что единственным приемлемым местом для похода являются окрестности «живого родника». Они находились приблизительно в пяти-шести километрах от лагеря, поэтому до стартовой позиции учащимся пришлось идти почти час. Но что такое час быстрой ходьбы для молодого организма? Ребята прошли немного по трассе, потом свернули на проселочную дорогу. Но вскоре и эта дорога сошла на нет, и остались только козьи тропы. Там-то и остановился весь лагерь для получения инструкций, ведь все осознавали, что это будет не просто подъем в гору, а новая интересная игра, в которой, возможно, будет разыгрываться какой-нибудь приз. Всем нужна была ясная цель и точные правила.

Когда все ребята подтянулись и собрались большим кругом, чтобы каждый мог слышать говорящего, один из вожатых сказал:

— Ребята, мы подошли к тому месту, откуда некогда начался путь Пилигрима в Небесную Страну. Сегодня каждой команде предстоит пройти этот путь самостоятельно и испытать много трудностей и приключений на своем пути. Запомните хорошенько, что ваша основная цель — добраться до «живого родника». Выигрывает та команда, которая наберет максимальное количество очков. Та команда, которая достигнет цели первой, получит десять премиальных очков за скорость. Но только та команда, которая достигнет родника в полном составе, примет участие в розыгрыше генерального приза. Внимательно следите за указателями и надписями на скалах, они могут вам помочь выяснить верное направление и подсказать самый короткий путь. На вашем пути будут встречаться разные персонажи, вам надо будет правильно оценить их — от Бога ли они, и придется решать на месте, как вам надо поступить. От того, как вы поступите, будет зависеть, получите вы очередные очки или же потеряете те, что имеете. Главное, всегда помнить, что основное для вас — достичь цели на небесах, причем не в одиночку, а целой командой. Пусть Господь благословит вас и подарит интересное путешествие.

Восхождение началось. Команды с интервалом в десять минут двинулись в гору. Тропинка шла сначала по каменистому ущелью, а потом стала медленно подниматься вверх.

— Как ты думаешь, долго нам еще подниматься? — шумно сопя, спросил у Пети Коля.

— Мы двигаемся вверх еще только минут пятнадцать, наверное, мы в самом начале пути.

— И ты действительно так думаешь?

Петя кивнул.

— Но мой оптимизм подсказывает мне, что конец пути уже не за горами.

— А что тебе подсказывает твое мужество? — поинтересовалась вдруг Марина.

— Ну, ладно вам, ребята. Не стоит ссориться, — вмешался Славик.

— Петь, расскажи, как в интернате живется, — попросила Наташа, маленькая курносая девчонка с конопатым лицом.

— А, что рассказывать, — смутился Петя, — просто живут, как и везде.

— А как там к верующим относятся?

— Там нет верующих.

— А ты?

— В интернате еще никто не знает, что я верующий. Больше вопросов не было. Они прошли несколько указателей и прочитали несколько ободрительных надписей на скалах. Впереди показался человек, одетый в одежду пастуха.

— Мир вам, добрые путники, — поприветствовал он ребят. — Далеко ли путь держите?

— В Небесный Город, — наперебой ответили они.

— О, это очень дальняя дорога! У вас слишком много вещей, чтобы добраться до города, нужно облегчить ношу. Я предлагаю вам оставить все, что не пригодится на пути к цели, у моих ног, и я сохраню это в целости и сохранности, а вам будет легче подниматься. Дальше путь будет круче, дорога — тяжелее.

Команда стала совещаться. Юра, самый молчаливый из них, всюду носил за собой гитару, и ему было предложено оставить ее тут. Но он наотрез отказался, сославшись на то, что в городе надо будет славить Господа и инструмент будет очень кстати. Становилось теплее, и девочки поснимали курточки. После недолгого совещания было решено оставить тут и все рюкзаки. Взяли с собой только бутылку питьевой воды, потому что становилось жарко.

После встречи с пастухом идти стало намного легче и веселее. Вскоре путь действительно стал круче, и местами приходилось карабкаться по скалам на коленях. Прошло около часа от начала пути, и ребята стали заметно уставать. Этому подъему, казалось, не будет конца. Девочки разодрали коленки о камни и время от времени, когда становилось особенно трудно, начинали стонать и капризничать. Тогда мальчики брали их за руки и помогали карабкаться вверх. Наконец они выбрались на небольшое плато, которое плавно огибало высокую скалу, но было ровным, как широкая дорога. Оно послужило большим ободрением для всей команды. Приятно пройтись налегке по ровному месту, без подъемов и спусков.

Вдруг они услышали музыку. Чем ближе они подходили к повороту, тем она была громче и отчетливее. Как странно было слышать эти звуки на фоне дикой природы! Когда ребята повернули за скалу, их взору предстала удивительная картина. На небольшом плоском каменном возвышении было разложено множество всевозможных яств: напитки, печенье, пирожные и так далее. Рядом стоял небольшой магнитофон, откуда доносилась одна из песен старой группы «Мираж». Вокруг этого импровизированного стола сидели несколько вожатых, бесцеремонно закусывали и весело беседовали. Заприметив пилигримов, они радостно замахали им руками, подзывая запыленных путников поближе. Ошеломленные ребята приблизились к ним.

— О! Путешественники! Подходите, подходите ближе. Рассказывайте, далеко ли путь держите.

— Мы идем в Небесный Город, — с гордостью сообщил Коля, поглядывая голодными глазами на «Фанту» и бутерброды.

— Что же вы стоите, как не свои, присаживайтесь, угощайтесь.

Хотя предложение было заманчивым и всем хотелось пить и есть, что-то тут было не так.

— Спасибо за приглашение, но мы, пожалуй, поторопимся, нам надо быстрее достигнуть цели.

— Ну, тогда хотя бы возьмите с собой бутылочку напитка.

— Нет, не надо! У нас есть чистая питьевая вода, — запротестовала Марина и показала им бутылку с остатками теплой воды.

Процессия двинулась дальше, обходя стороной искусительное место.

— Эй, пилигримы! — услышали они вслед. — Мы же бедные грешники, обреченные на погибель, неужели вы даже не попытаетесь евангелизировать нас?

— У нас другая цель, папаша, — с наигранной важностью бросил через плечо Петя.

После пережитого приключения идти стало легче. Группа ободрилась победой над искушением и энергично стала карабкаться по новому, довольно крутому склону.

Минут через пятнадцать девочки стали сдаваться. Они уже не желали ни приключений, ни генерального приза, вообще было трудно найти подходящий для них стимул. Увидев на пути большие камни, они тут же уселись и наотрез отказались двигаться вперед. Вся группа устала, поэтому трудно было поддерживать девчонок. Красный, как рак, и вспотевший Коля попытался урезонить их тем, что его вес вдвое больше веса любой из них, но почему-то этот весомый аргумент не стал достаточно убедительным, и передвижение группы окончательно застопорилось. Ребята находились на тропе, которая проходила по стене широкого подковообразного каньона. Внизу, на большой глубине, по самому дну каньона протекала бурная горная речушка. Отсюда она казалась маленьким ручейком, и только шум от бурлящей воды, эхом разносившийся между скал, свидетельствовал об ее истинных размерах. Вверх, насколько хватало взора, простиралась холодная и серая каменная стена, безжизненная, но величественная. Ребята расположились на больших валунах, чтобы передохнуть. Каждое произнесенное слово отлетало от скал напротив гулким эхом. Тут-то и пригодилась Юркина гитара. Такой акустики, как в этом месте, нельзя было найти ни в одном концертном зале мира, и как можно было упустить возможность спеть пару песен, прославляющих Творца, среди этого великолепия творений? Они спели сначала «Ближе, Господь, к Тебе», затем «Великий Бог», и после этого песни потекли одна за другой. Ребята пели до тех пор, пока не заметили, что среди камней показалась следующая за ними группа. Это говорило о том, что пора двигаться.

Не дожидаясь встречи с соперниками, они устремились дальше по тропе, с новыми силами и в прекрасном настроении.

Ободряющие надписи на скалах и камнях стали появляться чаще, а указатели уводили ребят все ниже, что, безусловно, указывало на то, что конец пути близок. Что может действовать на человека более ободряюще, чем близость цели? Чем ниже спускалась группа со скал, тем легче становилось идти, а пройденный путь теперь уже не казался столь бесконечным и утомительным.

Когда они добрались до того уровня, на котором буйствует зелень, то услышали впереди себя, за поворотом, радостные голоса и шум спадающей со скал воды. То был живой родник, и дети, которые набирали в нем воду, чтобы утолить жажду после утомительного похода. У родника каждая группа получала небольшой чемоданчик, в котором находился провиант. В нем было все, о чем могло мечтать изголодавшееся человеческое чрево. Впереди еще был долгий путь до лагеря, и надо было хорошо подкрепиться. А ту команду, которая набрала максимальное количество очков, в лагере ждал генеральный приз.

У родника все смешались в шумную толпу, так что вскоре Петя уже не мог найти в ней ни одного знакомого человека. Часть людей уже отправилась в лагерь, другие еще оставались у родника, так что по дорогам и тропинкам потянулись длинные вереницы уставших ребят.

Быстро осмотревшись и не найдя никого из знакомых, с кем можно было бы идти в лагерь, Петя подумал, что его группа уже ушла, и быстро зашагал по тропинке. Он старался идти быстро, чтобы догнать кого-нибудь, но все, кого он догонял, даже не обращали на него внимания. Наконец он поравнялся с девушкой, которую сначала не узнал, но она окликнула его сама:

— Привет, сластена.

Он обернулся на это странное приветствие. Это была та самая девчонка, которая угощала их в автобусе конфетами. Он узнал ее по зеленым выразительным глазам.

— Привет, зеленоглазая. Что это ты одна идешь? — замедляя движение, спросил Петя.

— То же самое я могу спросить и у тебя.

— Ты не любишь общества?

— Не знаю. — Она пожала щуплыми плечиками. — Возможно, общество не слишком благосклонно ко мне.

— Почему? — удивился Петя.

— У меня трудный характер, и, как говорит моя мама, нет чувства юмора.

— В самом деле?

— Откуда мне знать! Возможно, она права, со стороны виднее.

— Я все же думаю, что она несколько преувеличивает.

— Не успокаивай меня, я в этом не нуждаюсь.

Они немного прошли молча.

— Как тебе в лагере, нравится? — решил переменить тему разговора Петя.

— Так же, как и в любом другом, — равнодушно ответила девчонка.

Тут Петя вспомнил, что они еще не знакомы.

— Как хоть тебя звать-то?

— А зачем тебе? В женихи набиваешься, что ли?

— Вот еще!

Петя от неожиданности даже покраснел, а она, по-видимому, неправильно растолковав это, как-то свысока посмотрела на него, как будто убедилась в своей правоте. Он хотел было ей еще что-то ответить, как вдруг впереди, метрах в пятисот, увидел Славика и Колю. Да, судя по походке того и другого, это были они.

— Извини, мне надо догнать вон тех двух парней, — быстро выпалил Петя и ускорил шаг. Девчонка только презрительно фыркнула.

Догоняя своих друзей, он думал о том, какая странная девчонка встретилась ему. Ее мама все-таки права — характер у нее о-го-го. Как странно среди таких приветливых людей встретить буку, ведь если она тут, значит, должна знать Иисуса.

Спускаясь с холма к маленькой, но очень бурной и шумной речке, он заметил, что расстояние до ребят сократилось вдвое. Присмотрелся. Оказалось, что он ошибся, эти двое были абсолютно ему не знакомы. Что делать? Идти одному? Догнать эту пару и познакомиться с ними? А может быть, подождать девчонку? Последняя идея ему понравилась больше, и он остановился.

Когда она приблизилась настолько, чтобы можно было заговорить, то замедлила шаг и строго заметила:

— Даже и не думай! Только попробуй, и ты горько пожалеешь об этом!

— Что? — удивленно вытаращился на нее Петя.

— Думаешь, я не понимаю, что ты задумал? Ты хочешь столкнуть меня в речку, — голос девочки был сух, а выражение лица сурово.

— А что, такое бывает среди христиан? — с улыбкой спросил Петя, когда представил это забавное зрелище. «Вода, должно быть, невероятно холодная, нужно быть полным идиотом, чтобы затолкать в нее несчастную девчонку», — подумал он.

— От мальчишек можно ожидать всего, что угодно, — убедительно пояснила она и уже без боязни подошла к нему. Они вновь пошли рядом.

— Меня зовут Лорой, — вдруг без предисловия представилась она. — Ты уж извини меня, я, наверное, тебя обидела.

— А меня — Петя.

До самого лагеря они шли вдвоем и обсуждали интересные темы: библейские, житейские, семейные. Лора была не такой уж вредной, какой показалась с первого взгляда. Она была общительной, хотя почему-то тщательно это скрывала.

Лагерь радушно принял уставших путешественников. До самого ужина им разрешили отдыхать. Многие воспользовались такой возможностью и проспали все отведенное для отдыха время. А потом, после ужина, победители получили по большой коробке зефира.

Так проходило время, и с каждым днем Петя все больше привыкал к обстановке в христианской среде. Ему нравилось все, что с ним происходило в этом лагере. Все люди, с которыми он знакомился, сразу становились его друзьями, и через пару недель у него уже была дюжина адресов, так что после возвращения в интернат он намеревался переписываться со своими новыми друзьями. Следует отметить, что за свою жизнь ему еще ни разу не приходилось писать писем. Когда появились люди, с которыми он не хотел терять связь, то идея написания писем перестала быть утопичной.

Христос, Который был теперь всегда рядом, ежедневно показывал ему красоту своих творений. Петя начал замечать окружающую его природу, любоваться восходом и закатом, прислушиваться к пению птиц и различать их по голосам. Его жизнь стала насыщенной и многообразной. Бог учил его сдерживать гнев, прощать и проявлять милость к ближним. Здесь он, наконец, почувствовал, что Кто-то действительно заботится о нем и любит его всем сердцем, и от осознания этого постоянно хотелось петь и смеяться. Иногда ему казалось, что его состояние граничит с сумасшествием, но почему-то это совсем не пугало. Ему нравилось быть свободным. Как прекрасно, когда ты свободен от необходимости давать сдачи, когда на оскорбительное слово ты свободен ответить улыбкой, когда тебе совсем не хочется курить, а радость жизни приходит каждое утро и не нуждается в алкогольной стимуляции! Этот вкус, который он ощутил в христианстве, вкус мира и братства, покорил его сердце. Христос встречал его везде и во всякое время. Но и дьявол не оставлял парня в покое. Время от времени он приступал к Пете так настойчиво, что ему приходилось бросать все и молиться. Да, молитва тоже стала частью его личной жизни. Он был счастлив открыть свое сердце навстречу Богу, ведь от этого жизнь становилась проще и веселее. Постоянно испытывать поддержку, видеть понимание и одобрение на страницах Священного Писания, что может быть лучше?

В лагере Петя был счастлив, потому что все принимали его за брата во Христе, но иногда его начинала мучить совесть, ведь он еще не принял «святого водного крещения по вере», как это тут часто называли, и поэтому не мог в полноте считать себя христианином. «Какой же я христианин, если не выполнил первой заповеди Христа и не крестился, — думал он. — Если бы Славик знал это, он презирал бы меня за то, что я так непристойно всех обманываю». Эти мысли с невероятной регулярностью посещали Петю и окончательно утомили его. Он понимал, что дальше так продолжаться не может, он должен во всем признаться. Надо признаться в том, что он с самого начала не был христианином, и хотя сейчас всем сердцем любит Христа, все же долгое время, с самого первого дня в лагере, он обманывал своих ближних каждый раз, когда они обращались с ним, как с братом.

По мере того, как подходил к концу месяц его пребывания в лагере, все ближе становилась минута расставания. Это была еще одна тягостная мысль, которая все чаще приходила Пете в голову. После всего того, что он здесь увидел, возвращаться в интернат? Эта мысль очень тяготила его. Он знал, что скоро все закончится, и ему предстоит провести больше месяца в компании пьяного сторожа, часто испытывая чувство голода. А потом, как к его дружбе с Иисусом отнесутся ребята из интерната? Он знал ответ на этот вопрос, и от этой мысли мурашки пробегали по его спине. В интернате не было верующих, это не то место, где должен жить христианин, думал Петя, и тоска неизвестности и безысходности сжимала его сердце, как это было месяц назад.

Славик, который теперь часто был рядом с ним, заметил перемену в его настроении и спросил в чем дело.

— Скоро нам придется распрощаться, — печально ответил Петя. — Ты вернешься домой, а я — в интернат, и, возможно, мы больше уже никогда не увидимся.

— Но ведь я смогу приезжать к тебе в гости? — пытался найти хоть какое-то утешение для себя и Пети Слава.

— Да. Но обещаю, тебе там не понравится.

— Почему?

— Потому что там нет христиан.

— Но ведь там будешь ты!

— Да, я там буду, но будет ли со мной Христос? Вот это вопрос!

У Славика от изумления округлились глаза.

— Но ведь ты жил там раньше, и я нисколько не сомневаюсь в твоей вере.

— Сейчас я верю, но в интернате я не знал Бога, — признался Петя и опустил глаза.

— Так как же ты попал в этот лагерь? — недоумевал Славик.

— Сам не знаю.

— Вот это новость! — и Слава ободряюще хлопнул друга по плечу. — Надо же! Родился новый человек, но об этом никто не знает. Об этом можно книгу писать. Слушай, а как в интернате относятся к христианам? — вдруг спохватился он.

— Я думаю, их презирают, — это прозвучало так зловеще, что веселость с лица Славика как рукой сняло.

— Да-а-а! — многозначительно произнес друг, задумавшись. — Ты только не отчаивайся. Я полагаю, что для тебя сейчас не самое лучшее время для возвращения в интернат. — Петя обречено кивнул. — Не горюй, мы что-нибудь придумаем.

На следующее утро Слава с загадочным видом подошел к Пете и сказал:

— Дело сделано!

— Что? — не понял тот.

— Решено, ты не возвращаешься в интернат, а едешь ко мне домой до начала учебного года.

— Кем решено? — удивился Петя.

— Мной и моей мамой, — радостно отрапортовал друг. — Вчера я звонил домой и выяснил, что думает об этом мама, а она, как я и предполагал, очень даже «за».

— Ты уверен в этом? — недоверчиво спросил Петя.

— Обижаешь! — и Слава скорчил обиженную гримасу.

Но Петя уже бросился к нему, и они стали обниматься.

В Петину жизнь снова вернулась радость. Он получил большое облегчение оттого, что Славик не осуждал его за обман, а напротив — обрадовался. Для Пети это пока еще было странно и не совсем понятно, но менее добрым оно от этого не стало.

В последний день лагерного сезона было много слез. Такие моменты никогда не нравились Пете, поэтому он старался уединиться, чтобы разлука прошла незримо, так легче пережить расставание. Их автобус отправлялся ночью, чтобы утром уже быть на месте. Хотя дорога в горах ночью казалась опасней, на самом деле днем на узких серпантинах дороги было такое скопление транспорта, что следование большого груженого автобуса было более рискованным.

Петя в последний раз посмотрел на усыпанный огнями фонарей лагерь и вошел вслед за Славой в автобус. Ночью в горах нечего рассматривать, поэтому к полуночи юные пассажиры заснули сладким, здоровым сном.

Мама Славика оказалась маленькой, худенькой, но чрезвычайно подвижной женщиной со смуглым лицом и вздернутым маленьким носиком. Заколотые особенным образом волосы делали ее похожей на старшеклассницу. Она встретила их на автовокзале и стала радостно обнимать обоих. Поначалу такое обращение вызвало у Пети неприятное ощущение, но потом он заметил, что происходящее вполне искренне, и его тут же потянуло к этой радушной женщине. По дороге домой они со Славиком молчали, а мама щебетала и щебетала, рассказывая все новости, которые приключились во время отсутствия Славика. Умер какой-то старичок, видимо, мало знакомый Славе, потому что он на эту весть почти не отреагировал; кто-то женился; кто-то поступает в медицинское училище и так далее. Это длилось минут пятнадцать, а потом она, наконец, спросила:

— А как же вы в лагере отдохнули?

Тут настала очередь Славика. Он оказался достойным сыном своей матери и завелся, по меньшей мере, минут на сорок. Без удержу он изливал на маму свои эмоции, которые пережил в лагере. Мама была такой эмоциональной слушательницей, что наблюдать за ней было интересней, чем смотреть фильм по телевизору. Она то вскрикивала, то отчаянно зажмуривалась, то хлопала в ладоши, так что Петя, который шел рядом с ними молча, совершенно не скучал, а напротив, наслаждался общением.

Небольшой домик с тремя маленькими комнатками приветливо встретил их белыми занавесками и безукоризненной чистотой. Этот порядок в доме сразу бросился в глаза Пете, как человеку, привыкшему к суровой дисциплине. В лагере ему показалось, что христиане народ совсем не аккуратный, и почти смирился с этим, но теперь он понял, что ошибался. Чистые скатерти на столе, гладко и бережно уложенные покрывала на кроватях и до блеска начищенный пол многое говорили о качествах хозяйки.

Не успел Петя как следует осмотреться, как на кухне засвистел чайник, и мальчик был приглашен к завтраку. Стол мигом стал наполняться различными яствами и вскоре уже ломился от изобилия. Петя, не привыкший к такому богатому домашнему угощению, с большим трудом сдерживал себя, чтобы не наброситься на все подряд.

Мама Славика, — а звали ее тетя Даша, — каждую минуту подвигала ближе к Пете то одну тарелку, то другую.

— Петя, ты ешь, ешь, не стесняйся, не то за лето так и не поправишься. Тебе перед учебным годом надо сил набираться, — говорила она, чем неимоверно смущала гостя.

Тетя Даша по-прежнему неугомонно рассказывала о происходящем в церкви, в соседском доме, на работе. Из всего этого самым ценным для Пети было первое. Церковная жизнь для него до сих пор была загадкой, потому что летний лагерь — это одно, а храм Божий — другое. Как себя надо вести в церкви, что предосудительно там, а что, напротив, поощряется, это можно было выяснить благодаря разговорчивости мамы Славика. Что делает пастор, чем занимается дьякон, как проходят спевки хора — все это оказалось очень занимательным. Но самое важное было то, что Петя узнал о подготовке к крещению. Оказалось, что совсем недавно группа людей, желающих принять водное крещение, начала готовиться к этому священнодействию. Петя сразу же очень заинтересовался этим вопросом, и Слава это заметил.

— Тебе нужно в это же воскресенье поговорить об этом с пастором, — посоветовал он.

— Но ведь меня там никто не знает.

— Ничего страшного, я тоже поговорю с пастором, а если будет надо, и с братским советом, и думаю, тебе разрешат принять крещение в этом году.

Наступило воскресенье. Это был трудный день для Пети. От чрезмерного волнения его лихорадило. С самого раннего утра его пугала мысль, что придется встать перед незнакомыми людьми и заявить о своем желании принять крещение. Славик сказал, что это обычай их церкви и по-другому никак нельзя. Петя уже долгое время мечтал о крещении, но в это утро робость навевала ему мысли о том, что, может быть, лучше подождать с этим делом. Он был уже совсем взрослым мальчиком, все понимал и поэтому старался не выдавать своего внутреннего состояния, и ему это неплохо удавалось. Внешне он выглядел совершенно спокойным.

Но не он один волновался в это утро. Вместе с ним беспокоилась тетя Даша. Она без конца ободряла его, успокаивала, и было видно, что предстоящее событие оказывает большее влияние на нее, чем на Петю. За последние несколько дней они так привязались друг к другу, что Петя чувствовал себя здесь, как дома, а мама Славика относилась к нему, как к сыну.

Перед собранием они втроем подошли к пастору, чтобы представить Петю. Пастор, полноватый низенький мужчина с большими добрыми глазами, приветливо с ними поздоровался, и так как для общения уже не оставалось времени, предложил им встретиться после служения.

Для Пети в церкви было все новым, но он не мог полностью отдаться этим впечатлениям и заняться наблюдением, потому что с замиранием сердца ждал того момента, когда ему надо будет встать и сказать людям о своем желании.

Наконец, его время пришло. Это было в самом конце собрания, когда Слава локтем толкнул Петю в бок, давая понять, что пора действовать. Не помня себя от страха, Петя поднялся.

— Дорогая церковь, меня зовут Петя, и я хочу принять у вас водное крещение, — на одном дыхании выпалил он.

Вокруг воцарилась тишина. Члены церкви стали оборачиваться и с изумлением смотреть на незнакомого мальчика. У Пети закружилась голова, и он был вынужден присесть на свое место, чтобы не свалиться между рядами.

— Брат Петя покаялся в молодежном лагере этим летом и сейчас гостит у сестры Дарьи и ее сына Славы, — пояснил для церкви пастор и обратился к Пете:

— Ну что же, Петя, это похвальное желание, Христу угодно, чтобы люди исполняли Его заповеди, поэтому я предлагаю тебе сейчас помолиться, чтобы крещение состоялось и чтобы Господь все благословил.

Это предложение, такое простое, оказалось неожиданным для Пети, потому что он еще ни разу не молился вслух, и никто не предупредил его о том, что его могут попросить об этом. Но делать нечего, пришлось ему собирать в кулак всю свою волю, чтобы заставить говорить прилипший к гортани язык.

— Дорогой Боже, я прошу тебя, благослови меня! Аминь, — с великим трудом произнес он вслух.

Потом стал молиться пастор, и это была долгая и содержательная молитва за Петю и его будущую жизнь, которая до глубины души тронула мальчика.

После служения пастор задал Пете несколько вопросов относительно того, во что он верит. Видимо, ответы Пети удовлетворили его, потому что в конце беседы он предложил ему присоединиться к группе для занятий по подготовке к крещению. Это было как раз то, о чем мечтал мальчик. Каждую последующую среду и пятницу он ходил в церковь, где квалифицированный наставник разбирал с ними Слово Божье, объясняя людям смысл и ценности Святых Таинств. Крещение должно было состояться в конце августа, так что Петя еще успевал на занятия в школу и не беспокоился об этом. Надо сказать, что он вовсе не думал об интернате, потому что с ним были связаны только тягостные мысли, а парню сейчас уж очень не хотелось омрачать счастливое настоящее мрачным будущим.

Он жил среди своих друзей, которых любил и уважал, а они, в свою очередь, заботились о нем. Как только мог, он помогал по дому и в огороде. Тете Даше очень нравилось то, что Петя рано встает, что он трудолюбив, и что эти его качества оказывают благотворное влияние на ее сына. Чтобы не отставать от Пети, Славик тоже стал рано просыпаться и с необычайной старательностью относиться к работе.

Петина жизнь стала еще более насыщенной, чем в лагере. Ему нравилось общаться с верующими, и поэтому он посещал все церковные встречи: молодежные, спевки, разборы Библии, дискуссионные клубы и чаепития. Ежедневно на несколько часов они со Славиком уходили в церковь, а когда возвращались, то приносили с собой много эмоций и впечатлений, которыми щедро делились с мамой.

Время шло быстро, и вот, наконец, Петя пережил то волнующее событие, к которому готовился целый месяц. В торжественной обстановке на берегу небольшого озера группа новообращенных заключила союз с Господом, пообещав служить ему в доброй совести.

Когда Петя вышел из воды, он уже знал, что теперь он — полноценный христианин и родился теперь не только от Духа, но и от воды. Он понимал, что с этого дня у него начинается новая жизнь, жизнь, наполненная не только радостью общения с Богом, но и полнотой ответственности за содеянное на земле. Сегодня он стал учеником Иисуса Христа, но что же будет завтра? Сможет ли он пронести знамя Господне через жизненные испытания и не сломаться? Да! Потому что он уже не один, ему помогает Кто-то, Кто создал Вселенную, а это не мало!

Пришло время расставания. Все плакали. Петин отъезд в интернат был поистине траурным событием. Конечно же, было решено, что он будет приезжать к ним на все каникулы, но каждый понимал, какая трудная жизнь ждет его в интернате, а особенно сам Петя. Ему казалось, что теперь, когда он увидел лучшую жизнь, ему проще умереть, чем вернуться к прежнему, а интернат олицетворял для него все нечистое и мерзкое.

До места он добрался за день до начала учебного года. Мало кто стремился вернуться сюда раньше. В этот день прибывают девяносто процентов воспитанников. Из оставшихся десяти пять уже были тут задолго до приезда основного контингента, потому что жизнь в неблагополучных семьях порой хуже, чем в «благополучном» интернате, а другие пять не приедут вовсе по различным причинам или приедут после начала учебного года, чем доставят себе кучу неприятностей.

Серое здание интерната и полудикая прилегающая к нему территория для Пети предстали в новом свете. Так странно приехать на старое место новым человеком. Неухоженные тропинки, поломанные ветки кустарника и черные, совсем без занавесок, печальные глазницы окон, которые он раньше не замечал, теперь неприятно бросались в глаза. В тускло освещенном коридоре звенела натянутая тишина. Казалось, что стук его каблуков вот-вот нарушит зыбкое равновесие и тогда разразится какая-то буря или произойдет нечто ужасное. Все тут казалось чужим и неприветливым. Только теперь Петя стал понимать, как сильно интернат нуждается в свете Истины, и кто, как не он, должен принести Его в это царство тьмы.

В своей комнате он встретил товарища и соседа Толика.

— Здорово, Петро! — хрипло воскликнул тот и крепко пожал ему руку. — Вижу, вижу! Отдохнул по полной программе?

Петя только улыбался и не знал, что ему ответить. Как-то получилось, что они с Толей оказались словно на разных полюсах.

— Привет, Толян, — обронил Петя и смущенно улыбнулся.

— Да, что с тобой, кентяра? — хлопнул его по плечу Толик. — Ты покраснел, словно красна девица. Ха-ха-ха!

Толик всегда был очень жизнерадостным парнем, и Петя за время каникул отвык от его несколько развязного обхождения.

— Ну что, парень, надо пойти отметиться в столовой, а то обеда нам не видать, как своих ушей. — И он довольно бесцеремонно вытолкал Петю из комнаты.

Они быстро прошли по коридору и очутились на улице.

— Угощайся! — с самодовольным видом протянул Анатолий Пете пачку сигарет «Давыдов». — Нынче я разбогател на дядькином иждивении, так что выше нос, жизнь теперь будет слаще.

Петя только отрицательно покачал головой.

— Что? — не понял Толик.

— Я завязал, — невозмутимо пояснил Петя.

— Ты что, спятил?! Да таких сигарет тебе здесь больше никто не предложит! — Он изумленно посмотрел на Петю, немного раздосадованный, и строго добавил: — Держи, не выпендривайся!

Петя приветливо взглянул на товарища и все так же спокойно повторил:

— Я завязал.

Толик нахмурился, и дальше они пошли молча.

Столовая находилась буквально в нескольких шагах, и ребята стремительным шагом вошли в приоткрытую дверь. Тут было душно и пахло жареным луком.

— Марь Иванна! — закричал с порога Толик, и на его голос из кухни выглянуло серьезное дряблое лицо главной поварихи. — Мы хотим кушать!

— А, явились — не запылились! — недовольно заворчала она и взяла с полочки регистрационный журнал.

— Марь Иванна!

— Что? — не отрываясь от своего занятия, буркнула она.

— Петьке мяса не давайте, он с этим делом завязал. — В условиях интерната это была веселая шутка, потому что мясо здесь было на вес золота, и дети ели его только по большим праздникам.

Марь Иванна тупо уставилась на Петю поросячьими глазками. Поймав на себе этот вопросительный и абсолютно серьезный взгляд, Петя улыбнулся. Эта тетка всегда отличалась полным отсутствием чувства юмора.

— Нет, все в порядке, Толик шутит, — терпеливо пояснил он.

Повариха злобно посмотрела на сорванца, а он весело расхохотался.

— Убирайтесь! — грубо гаркнула тетка и добавила чуть мягче: — До обеда еще успеете где-нибудь набедокурить.

После приключения с поварихой настроение Толика быстро пошло в гору. Его потянуло на подвиги.

— Слушай, давай рванем сейчас на рынок, потянем что-нибудь вкусненькое, — восторженно предложил он и, сменив курс, быстро направился к воротам.

— Я не пойду, — остановился Петя.

— Что-то опять не так? — не оборачиваясь, спросил Толик.

— Воровать нехорошо, разве ты этого не знаешь? — последовал ответ.

— Что-о-о?! — друг уставился на Петю, как на чудо света. — Тут кто-то болен: либо я, либо ты!

— Ты болен, Толян, — совершенно спокойно заключил Петя и повернулся, чтобы уйти.

— Постой, постой! — возмутился тот. — Что-то я тебя не совсем понимаю. Что произошло? С тобой приключилась какая-то беда? Я хочу знать, какая.

— Давай присядем на ступеньку, я тебе все объясню.

Толик сел на краешек ступеньки рядом с Петей и озабоченно посмотрел ему в лицо.

— Валяй.

— Дело в том, что этим летом я заново родился и теперь стал новым человеком.

— Ну? — непонимающе раскрыл рот Толик, и на лице его появилась глуповатая улыбка. Видимо, он подумал, что это один из приколов прежнего Петра.

— Да что «ну»? — Петя не знал, как все объяснить. — Просто я теперь не могу делать некоторые вещи, которые делал раньше, потому что я узнал Бога.

— Гы-гы, — хохотнул Анатолий и посерьезнел. — Ты что, в Бога ударился?

— Да не ударился, а познакомился.

— Как со мной, да? — улыбнулся он.

— Слушай, я тебе сейчас все объясню, — заторопился Петя, видя, как его товарищ теряет к беседе всякий интерес и начинает выходить из себя.

— Я тебе что, совсем идиот? — не выдержал Толик. — Всякой шутке есть граница, понял?! — И он хищно уставился в невозмутимые Петькины глаза.

— Ты не желаешь меня выслушать?

— А что мне тебя слушать?! Несешь всякий бред. Говори начистоту. Так, мол, и так, не хочу, Толян, с тобой иметь ничего общего, у меня теперь новая компания... или что там у тебя.

— Да при чем же здесь компания?! Я, правда, уверовал в Иисуса Христа Господа нашего.

Толя замолчал. То, что Петька говорит правду и не шутит, он понял по его интонации и серьезному выражению лица, но это никак не укладывалось в его голове.

— Ты что же, вправду стал попиком? — не доверяя своим ушам, переспросил Анатолий.

— Называй это, как тебе хочется, — грустно ответил ему Петя и ушел в здание.

Впервые он понял, как это горько, когда тебя не понимает человек, с которым раньше жили душа в душу. Раньше у них были одни интересы, а теперь они как будто по разные стороны баррикады: один служит Богу, другой — дьяволу. Петя шел к своей комнате и думал, почему же ему было так обидно, когда Толик назвал его «попиком». Разве этого надо стыдиться? Разве не должно быть стыдно Толику за его желание украсть что-нибудь на рынке, а быть «попиком», «святошей», «исусиком» пред Богом — это честь. Однако почему же так тяжело было это слышать?

Толик остался сидеть на крыльце, и на душе у него было мерзко. Он понимал, что сильно обидел своего старого друга, но еще никогда в жизни он ни у кого не просил прощения. Его веселое настроение исчезло, как дым. Он уже не желал идти на рынок, ему хотелось упасть на свою кровать, зарыться в одеяло и проспать до глубокой ночи. Но он не хотел встречаться с Петей, потому что не знал, как восстановить разрушенные отношения и не потерять при этом своей чести, не унизиться.

Вскоре стали приезжать другие ребята, и в интернате закипела жизнь.

Петя лежал на своей кровати и читал Библию, когда в комнату ворвались приехавшие учащиеся. Одни были унылыми и отрешенными, другие, напротив, — наигранно веселыми и агрессивными. Кто-то бесцеремонно бросил свой рюкзак на Петину чистую постель. Но он никак не отреагировал на это, уж очень ему не хотелось портить себе нервы. Вскоре рюкзак забрали, и Петя даже не заметил, кто это был. Слава Богу, подумал он, не прекращая чтения, и стряхнул с кровати сухие комочки грязи.

Пришло время обедать. Петя встал и, не обращая ни на кого внимания, вышел из комнаты. Здесь всегда существовало негласное правило: если не желаешь развлечься или не хочешь лишних проблем, не обращай ни на кого внимания.

В столовой уже было полно людей. С порога Петя увидел одинокую фигурку Толи, нависшую над тарелкой. Он взял себе обед и подсел рядом.

— Приятного аппетита, — пожелал он товарищу, чего никогда раньше не делал.

— И тебе того же, — удивленно глянув на него, ответил Толик и снова уставился в тарелку.

— Держи, это я привез тебе в подарок. — И Петя пододвинул к нему маленькую книжицу, которую не так давно подарил ему Коля.

Толик посмотрел на подарок, и его уши от смущения порозовели.

— Спасибо, — тихо произнес он, но достаточно громко, чтобы Петя это услышал. Ему еще никто никогда не дарил подарков, и поэтому он впервые произнес это слово, от которого сам пришел в замешательство. Тут не принято было говорить спасибо, потому что это был признак слабости, но ведь и подарки дарить здесь тоже было не принято. Толик даже не спросил, что это такое, в данный момент это было не важно, дорог не подарок — дорого внимание.

— Привет, мальчики! — прозвенело у Пети над ухом, и за их стол пристроилась высокая светловолосая девчонка.

— Привет, Маринка! — прохрипел Толя, а Петя только качнул в знак приветствия головой. — Что это у тебя с лицом, трупные пятна прикрываешь, что ли? — ухмыльнувшись, поинтересовался у Маринки Толик.

— И действительно, девушка безвкусно разукрасила себе лицо помадой, пудрой, тенями и тушью.

— Бабушка подарила мне модную косметику! — с гордостью ответила Марина без тени смущения. — Ну, мальчики, кто угостит красавицу сигареткой?

Толик без слов вынул из кармана сигарету и протянул девушке. От ее взгляда не ускользнуло, с каким отвращением посмотрел на нее Петя.

— Ах, ах, ах, какие мы правильные! — съехидничала она, глядя Пете прямо в лицо.

— Терпеть не могу курящих девушек. Кто-то мудро заметил, что поцеловать курящую девушку, все равно, что поцеловать пепельницу.

Эти слова отрицательно подействовали на Маринку, и с ее лица быстро сползла натянутая улыбка.

— А я терпеть не могу некурящих мальчиков, но держу свое мнение при себе, чтобы не нажить себе лишних врагов.

— У меня нет врагов, — спокойно парировал Петя.

— Будут, — успокоила она его и принялась за обед.

Атмосфера за их столом накалилась, и никто больше не проронил ни слова. Толик несколько раз бросил на Петю озадаченный взгляд, но, видимо, не находя в его спокойствии ответа на свои вопросы, погрузился в свои мысли.

Когда после обеда они остались наедине, друг спросил:

— Тебе не кажется, что неразумно так лезть на рожон? Ты же в курсе, что она кентуется с Лютым.

— Извини, я просто не выдержал. Это так мерзко.

— Раньше тебе это не казалось таким уж мерзким. Что же изменилось?

— Теперь все по-новому, — задумчиво, если не сказать глубокомысленно, произнес Петя.

— Почему? — не унимался Толик.

Петя так серьезно посмотрел ему в глаза, что у него мурашки по спине побежали.

— Представь себе, что ты рецидивист, по которому уже давно плачет электрический стул.

— Это, пожалуй, трудно, но я постараюсь, — попытался пошутить Толик, но Петя даже не улыбнулся.

— Теперь представь, что ты попался, был осужден и приговорен к смертной казни, так как ты этого и заслуживал.

— Ну, парень, это уж слишком...

— Но ты не умрешь! — перебил его Петя.

— Почему?

— Потому что один очень добрый человек, у которого большая семья и много детей, сжалился над тобой и умер на электрическом стуле вместо тебя. Просто взял всю твою вину на себя и умер. А тебя выпустили из тюрьмы и сказали, что ты можешь идти на все четыре стороны, потому что закон был удовлетворен жертвой.

— Ну? — часто моргая, пытался представить себе эту картину Толя.

—Никаких «ну»! Говори, что ты теперь будешь делать, когда окажешься на свободе? Могу добавить, что тот человек оставил для тебя богатое наследство, которым ты можешь воспользоваться, если захочешь. Неужели ты будешь и дальше грабить и убивать людей за грош?

— Ну уж нет! — согласился друг.

— А что?

— Наверное, я попытаюсь начать новую жизнь, — задумчиво произнес он.

— И что же ты будешь делать в своей новой жизни?

— Ну-у-у... для начала позабочусь о семье того человека. Потом, может, куплю себе дом, машину и так далее.

— Прекрасно, ты сам ответил на все свои вопросы.

— Не понимаю.

— Дело в том, что я был тем самым рецидивистом и встретил того человека, который умер вместо меня. Я — на свободе, более того, я захотел начать новую жизнь и согласился взять наследство. Осталось только позаботиться о большой семье того человека.

— Да ну тебя! — оттолкнул его друг, то улыбаясь, то хмурясь, и не зная, как реагировать на серьезный Петькин тон. Казалось, что тот говорит совершенно серьезно, но его слова, должно быть, были либо бредом сумасшедшего, либо очень важными, потому что могли в корне изменять жизни людей. Толику не хотелось верить, что его друг спятил, поэтому он был более склонен принять все за чистую монету, но многое для него в этой истории было еще туманно, и он решил в этом досконально разобраться.

— Что же ты натворил во время каникул, и кто этот человек, о котором ты говоришь?

— Я тебе книжку привез, в ней ты все сможешь прочитать. А пока я попрошу тебя только об одном: не удивляйся, если заметишь во мне перемены, хорошо?

— Ладно, как скажешь.

Как всегда, Лютый прибыл в окружении толпы, уставший, запыленный и злой с дороги. Уже несколько лет подряд он был старостой в своем блоке. Руководству это было выгодно, потому что он был силен, жесток и туповат в одно и то же время, а еще он слушался «старших». На общешкольных линейках его часто выставляли вперед как пример послушания и ответственности. С ним приходилось считаться всем, многие его просто боялись, но никто не уважал, потому что благодаря своему особому положению он спал дольше всех, игнорировал недельные дежурства и отличался бескультурьем даже в этой серой массе.

Петя узнал его в толпе издалека, еще из летней беседки, где читал Библию, и его настроение сразу пошло на убыль. Еще сегодня он читал о радости, еще вчера она буквально захлестывала его, но теперь он размышлял лишь о том, будет ли в состоянии испытывать подобные чувства завтра. Чем больше Петя думал об этом, тем больше его одолевали сомнения.

Вечером, перед сном, начались «развлечения». Задолго до того, как учащиеся стали постепенно стекаться к отбою, в комнате ощущалась какая-то напряженная атмосфера. Всех томило предчувствие чего-то нехорошего. Не было шуток, не слышалось оживленных голосов, а только изредка раздавалось чье-то покашливание или стук упавшей вещи. В такой гнетущей тишине трудно читать, и Петя отложил книгу, чтобы порыться в тумбочке в поисках завалявшейся конфеты.

Вдруг входная дверь широко распахнулась, и в комнату ввалилась группа шумных парней. Впереди выступал сам Лютый. Его скуластое лицо, обрамленное жидкими прядями давно не мытых рыжих волос, поминутно озаряла корявая улыбка. Это свидетельствовало об его хорошем настроении. Значит, жди неприятностей, подумал Петя, и в животе появилась тяжесть. Хоть бы драться не пришлось, молитвенно думал он и просил у Господа сил остаться Его достойным последователем.

Староста прошел к понравившейся ему кровати и, не разуваясь, растянулся на ней во весь рост. Рядом с ним присели несколько неестественно веселых парней. Притворяться другом сильного — один из самых действенных способов оградить себя от его нападок, особенно когда у него хорошее настроение.

— Фью-фью-фью! — засвистел он, как собачке, Алексею, который в это время заканчивал расстилать свою постель. Тот кинул на старосту тяжелый, опасливый взгляд. — Подойди-ка сюда, Алешенька! — услышал Алексей и беспрекословно подчинился.

— Папочка хочет курить, — ласково обратился к нему Лютый.

В комнате воцарилась звенящая тишина.

— Я некурящий, мне нельзя по здоровью... — начал оправдываться тот.

— Ты что же, хочешь сказать, что у тебя нет для меня сигареты?! — заорал на него староста и пересыпал свою речь сочной руганью.

Все в комнате напряженно наблюдали за происходящим, но каждый делал вид, что занят чем-то своим и не обращает на других внимания. Алексей опустил свои большие напуганные глаза. Лютый тут же воспользовался тем, что он не видит его, и с силой толкнул ногой в грудь. От неожиданности мальчик не удержался на ногах и рухнул под ближайшую кровать.

— Так иди роди мне сигарету... — и он обозвал Алексея такими гадкими словами, какие только была способна придумать его тупая голова.

Алексей, падая, ударился лицом о железную перекладину и, вылезая из-под кровати, ронял на пол капли крови из рассеченной брови. Грудь его разрывал неистовый кашель. Он всегда был одним из самых слабых по здоровью и по ночам часто тяжело кашлял.

От этого зрелища Петькино сердце сжалось, как в тисках. Слезы подступили к горлу, от негодования поднялось давление, и в висках застучали тысячи молоточков. То, что он сейчас испытывал, раньше было ему незнакомо, и поэтому сначала даже напугало его. Сегодня ему до боли было жалко этого мальчика, а раньше он мог спокойно наблюдать подобные сцены, и они его нисколько не беспокоили, если не касались его лично. Ярость на поправшего справедливость сжигала его изнутри. Он никак не мог понять, откуда в нем такое чувство. Не может же быть такой пламень от Бога, думал он и пытался всячески успокоиться.

А Лютый тем временем встал и начал озабоченно прогуливаться между рядами в поисках новой жертвы. Все понимали, что «приключения» продолжаются, и старались не привлекать к себе внимания. Он остановился возле кровати Анатолия, заинтересовавшись его джинсовой курточкой. Толик заметил это и насторожился. Верзила сунул руку во внутренний карман куртки и вытянул Толькины сигареты.

— Мужики, живем! Я спаситель ваших уш! — скаламбурил он, опустошая пачку и протягивая остатки своему окружению.

От негодования Толино лицо покраснело, а глаза заблестели. Лютый заметил этот ненавидящий взгляд и позеленел от злости. Он подошел к Толику и низко нагнулся над ним. Его правый кулак сжался так, что костяшки пальцев побелели.

— Ты, я вижу, не рад угостить меня сигареткой? — зашипел он ему в лицо.

Тот, не отрываясь, выжидающе смотрел на него. Казалось, еще мгновение — и Лютый сотрет его в порошок.

Петя поднялся. Он уже не понимал, что делает. «Боже, помоги мне уничтожить этого гада!» — молился он.

Когда староста боковым зрением заметил, что кто-то в комнате зашевелился, то вынужден был отвлечься от Толика, чтобы выяснить, в чем дело.

— Тебе что, Петро? — недовольно спросил он, когда увидел рядом с собой стройную, но крепкую фигуру. Он знал, что этот умеет постоять за себя, и хотя был вдвое сильнее Пети, все же не хотел затевать настоящую потасовку прямо в комнате, ведь это серьезное нарушение дисциплины, а ему было невыгодно пасть в глазах начальства.

— Прекрати! — тихо, но твердо сказал Петя, глядя в белесые глазки Лютого.

— Да кто ты такой?! — часто моргая, зашипел на него тот.

— Я — сын Всемогущего Бога! — гордо заявил Петя и сам испугался своих слов, но не подал вида.

Староста опешил от такого заявления и несколько мгновений пытался собраться с мыслями, но, не найдя достойного ответа, потянулся к самому уху Пети:

— Ты просто не представляешь, парень, во что ты вляпался! Завтра мы посмотрим на тебя, «сын Всемогущего», — процедил он сквозь зубы и, вложив одну сигарету в пустую пачку, бросил ее ошалевшему Толику.

— На, — обратился он к нему, — помни мою справедливость, я никогда не забираю последнего. Пошли, ребята, — махнул он своей компании и быстро вышел.

В комнате снова наступила тишина, но уже другого рода. То была тишина умиротворения, тишина, напоминавшая штиль после бури.

Петя вернулся на свою постель и зарылся лицом в подушку. Толя до сих пор не мог понять, что произошло, почему Лютый так его и не тронул, а Алексей с восхищением поглядывал на Петю, как на кумира из какого-нибудь голливудского боевика.

В эту ночь ребята спали спокойно, а Петя долго молился, прося у Бога защиты и мудрости, потому что был не уверен, что поступил сегодня правильно, а ведь он хотел во всем быть похожим на Иисуса.

Утром, открыв глаза, первое, что он увидел, — раннее солнышко, светившее ему в лицо и возвещавшее о начале нового дня. Его душа запела слова знаменитого христианского гимна «Великий Бог». Радость наполнила сердце, и он сказал Господу: «Здравствуй!», а затем бодро соскочил с постели. Ребята только начали медленно просыпаться и уныло одеваться, когда он, покончив с умыванием, погрузился в чтение — свое любимое с некоторых пор занятие.

— Ты что там читаешь? — хрипло спросил его лохматый и заспанный Толя, сидевший на кровати, свесив худые ноги.

—То же самое, что вчера тебе подарил, — не отрываясь от книги, произнес Петя.

— Чудак-человек, и как только тебе спать не хочется? — с ноткой зависти пробубнил друг. — Счастливчик, — сделал он вывод и, сонный, стал быстро одеваться.

Через полчаса до боли знакомый треск звонка оповестил всех о том, что пора собираться на первую общешкольную линейку. Первого сентября она обычно заменяла завтрак, поэтому это была самая ненавистная для ребят линейка. Причесанные и умытые, они угрюмо брели в центральный холл, чтобы там «отпраздновать» начало нового учебного года.

В течение целого часа им пришлось выслушивать поздравительные речи преподавателей, напоминания завучей и так далее. Когда наступило время объявлений, Петя вдруг услышал свое имя. Сразу же после линейки ему необходимо было зайти в кабинет директора. Такое приглашение не сулило ничего хорошего, и сердце мальчика тревожно застучало.

Он медленно шел по ковру просторного кабинета, и под его ногами жалобно поскрипывал старый паркет.

Приближаться к директрисе обычно не принято, но так как она не обращала на него внимания, как будто не замечала, что он вошел, хотя и сказала «войдите» на его осторожный стук, Петя подошел к столу.

— Явился? — строго посмотрела она на него.

— Да, — как можно спокойнее ответил он.

— Ну, рассказывай, — повелительным тоном произнесла директриса и принялась что-то записывать.

— О чем рассказывать? — не понял он.

Она с презрением посмотрела на него.

— Давай не будем валять дурака, — с томным видом попросила она. — Мне все это уже вот где стоит, — и она выразительно провела указательным пальцем себе по короткой мясистой шее. — К тому же признание смягчает наказание, — добавила она и выжидающе уставилась на него.

Мальчик в ответ только недоуменно посмотрел на нее.

— Подумать только, какие вы можете делать невинные лица, когда знаете, что вас ждет суровое наказание, которое вы заслужили, — искренне удивилась она.

— В чем же моя вина? — невозмутимо спросил Петя, уверенный в своей невиновности.

— Я хочу, чтобы ты сам рассказал мне обо всем.

Он молчал.

— Ты вчера вечером нарушал дисциплину?

— Что вы имеете в виду?

— Ты вчера поссорился с одним мальчиком, так?

— Да, можно сказать, поссорился, — честно признался Петя.

— Вы подрались?

— Нет, — твердо ответил он.

— Почему ты признаешь один факт, но отрицаешь другой? — возмутилась директриса. — Вот! — и она выложила на стол перед Петей заявление от Алексея. Прежде чем Петя успел что-то разобрать, она начала пересказывать ему краткое содержание написанного. — Так вот, ага, «такого-то числа вечером, требуя у меня сигарет и не получив желаемого, жестоко избил меня и угрожал впоследствии расправой. Прошу принять меры по моей защите». Такой-то и такой-то, число, подпись.

Петя изумленно смотрел то на директрису, то на заявление. От такой вопиющей несправедливости у него пересохло в горле, и он лишился дара речи. Женщина победоносно смотрела на мальчика и явно ждала его чистосердечного раскаяния.

— Я ничего не могу понять! — возмутился Петя, как только вновь обрел способность говорить. — Дело в том, что это не я, а наш староста вчера побил Алексея, а я не принимал в этом никакого участия.

— Хватит!!! Довольно! — она так грохнула кулаком по столу, что Петя от неожиданности вздрогнул. — Я видела сегодня утром этого беднягу и разговаривала с ним. Его лицо так изуродовано, что взглянуть страшно, а ты, там такой смелый, здесь, оказывается, настолько труслив, что не пытаешься спасти свою честь чистосердечным признанием, а сваливаешь вину на невинного человека. Убирайся, чтобы я тебя больше не видела! С сегодняшнего дня весь семестр будешь дежурить в мужской уборной.

Петя молча удалился, понимая, что все дальнейшие разговоры с рассвирепевшей женщиной могут только повредить ему. В конце концов, приговор был не очень суров, за подобное нарушение могло достаться больше. Такое же заявление можно было бы написать и в милицию, а там до колонии один шаг. Кому нужно выгораживать сироту, который все равно рано или поздно попадет за решетку? Но Петя дорожил своей свободой и вопреки всем прогнозам не желал проводить лучшие годы своей жизни в тюрьме, особенно теперь, когда он узнал вкус новой жизни. Поэтому он от всего сердца благодарил Бога, что Он его сохранил от такого испытания.

Потекли серые будни. Днем — учеба, вечером — уборка туалета. В первый же вечер в уборную наведался Лютый.

— Ай-ай-ай! Кого я вижу! Петро делает свою карьеру! Он пошел на повышение, теперь моет парашу! — фальцетом запищал он, а те, кто были с ним, загоготали, как молодые гуси.

Петя делал свое дело и старался не обращать на них внимания.

— Хороший парень Алексей, сговорчивый, вот только директриса оказалась слишком доброй, за избиение бедного мальчика такое мягкое взыскание... С этим надо что-то делать.

От этих слов Петя вздрогнул и впервые испугался подлости. Он не боялся никого из них в честной схватке, но скрытое предательство бросало его в дрожь. Однако насколько его переполняло чувство негодования, настолько же он не желал показывать его, поэтому молча продолжал свое дело. Староста начинал терять терпение, его раздражало спокойствие Пети.

— Радуйся, теперь тебя тут ждет веселая жизнь, ведь ты здесь живешь среди смертных, сын Всевышнего. — Выходя, он смачно плюнул на пороге.

Во время этого короткого визита непрошеные гости постарались навредить как можно больше. Содержимое перевернутой урны высыпалось в большую лужу, кто-то помочился мимо раковины. В помещении накурили, а на стенах красовались свежие срамные надписи, сделанные цветным воском.

Работы прибавилось, а настроение испортилось. Все свидетельствовало о том, что теперь так будет ежедневно. Петя понимал, что это трудная школа жизни, которой Господь лечит его от греха. Он постоянно чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Всякий раз, молясь перед едой, он потом подолгу ловил на себе удивленные взгляды, а через несколько дней его соседи по комнате стали почитать его за безумца. Когда по утрам кто-то просыпался раньше и заставал Петю на коленях, он боялся подниматься с постели до тех пор, пока тот не выходил умываться. О нем стали ходить разные слухи, которые дошли, наконец, до директрисы.

— Ну? — недвусмысленно спросила она, когда Петя прибыл по ее вызову.

— Что же я теперь натворил? — с иронией ответил он ей вопросом на вопрос.

— Ходят слухи, что в нашем коллективе появился сектант, — и она выжидающе посмотрела на мальчика. Это было настолько противно, что он не удержался и наигранно удивился:

— Да что вы говорите?! И кто же этот негодяй?

— Не притворяйся дурачком! — теряя терпение, воскликнула директриса.

— Тогда вы, быть может, объясните мне значение этого ужасного слова? — вполне серьезно попросил он.

— Сектант — это богомолец! — сморщилась старая коммунистка.

— И что же плохого делает этот богомолец? — продолжал Петя.

Женщина смутилась от такого прямого вопроса, потому что сама еще не думала над этим.

— Он молится в общественных местах, — уже более мягко сказала она первое, что пришло ей в голову.

— А разве это плохо?

— Молись, сколько тебе вздумается, в церкви, а школа — это не место для культовых поклонений, понял? — заявила она ему прямым текстом.

— Это вы так думаете, но ошибаетесь. Хотите что-нибудь прочитать о молитве из Библии? — с этими словами мальчик вынул из-за пояса свою Библию и положил ее на край директорского стола. Женщина в испуге отпрянула, словно это была бомба.

— А ну-ка, забери это быстро отсюда! — заверещала она, и Петя молча отправил книгу на прежнее место. — Убирайся! Убирайся из моего кабинета со всей своей чертовщиной!

Эта хула на Слово Божье до глубины души возмутила Петю. Он потерял всякий страх и твердо сказал женщине, глядя ей прямо в лицо:

— Я молился, молюсь и буду молиться там, где я этого захочу, — с этими словами он молитвенно сложил руки, закрыл глаза и стал молиться вслух: — Господи, я очень прошу Тебя, дай этой женщине увидеть Твой Свет и излечи ее жизнь от греха...

Закончить он не смог, потому что рассвирепевшая директриса выскочила из-за стола и наотмашь ударила мальчика по лицу. Удар был настолько силен и так неожидан, что Петя рухнул на пол.

— Как ты смеешь, наглец! — закричала на него женщина. — Я же тебя в порошок сотру! Сопляк!

Петя как будто вернулся к реальности. Трепет объял его от осознания опасности, которую он навлек на себя дерзким поведением.

— Если ты сейчас не исчезнешь, я тебя уничтожу, — сказала она, едва сдерживая свою ярость.

Петю не требовалось просить дважды, он и так уже наломал дров. Спустя мгновение он был за дверью. В голове шумело, а щека горела огнем. При мысли о будущем тело охватывала дрожь. Ни секунды не мешкая, он отправился в сад, чтобы там, в уединении, помолиться и успокоиться. Этот сад находился неподалеку от интерната и был больше похож на парк. Его старые деревья давно не приносили плодов, и все в нем было в полном запустении. Пригодными для использования остались лишь почерневшие деревянные скамейки, на которых можно было отдыхать в тени раскидистых крон, за стенами высоких кустарников.

Петя медленно брел по заросшей, еле различимой аллее, когда вдруг за деревьями на лавочке увидел Анатолия. Тот внимательно что-то читал, но как только заметил товарища, поспешно спрятал книгу за пазуху. Петя догадывался, что читает его сосед. Он подошел и молча сел рядом с ним.

— Что с твоим лицом?

— С директором общался.

— За что она тебя так?

— За то, что в Бога верю.

— Разве это плохо? — удивился друг.

Петя пожал плечами.

— Зачем ты тогда вмешался? Теперь из-за этого у тебя проблемы, да?

— Нет, Толик, мои проблемы все от дьявола. Это он хочет поколебать мою молодую веру, — поспешил успокоить товарища Петя. — Только ему невдомек, что в трудностях вера закаляется.

— Что же ты теперь будешь делать? — забеспокоился Толик. — Она ведь тебе житья не даст, а Лютый ей будет помогать тебя со свету сживать. Убежишь небось?

— Куда мне бежать? — и Петя тяжело перевел дыхание. — Некуда мне пока идти. Вот если станет тут совсем невмоготу, тогда Господь отправит меня туда, где мне будет легче. Я верю в это, ведь Он не допускает испытаний сверх наших сил.

— Скажи, это правда, что на тебя так повлиял тот Человек, о котором написано в книге? Я слышал, как Алла Григорьевна поражается твоим успехам по химии, говорит, что на тебя это не похоже. Да и я заметил, ты какой-то добрый стал: рискуешь собой ради других, туалет моешь так чисто, как я зубы не чищу, да и вообще, — не куришь, не ругаешься. Чудеса просто. Наверное, я бы тоже хотел стать таким, как ты, да только страшно мне, сил не хватит, уж больно я материться привык, да и курить уже бросать пытался, ничего не получается.

Петя посмотрел на него испытывающим взглядом.

— Бог ведь для того и послал Своего Сына, чтобы Он помог нам бросить пить, курить, ругаться. Без Него это трудно, с Ним — легко. Не пытайся стать хорошим, просто попроси у Него, чтобы Он Сам сделал тебя таким, каким хочет тебя видеть. Бог недалеко, Он совсем рядом, ты только подумаешь, а Он уже слышит твою несвязную молитву. Скажи Ему, что ты желаешь стать для Него родным, и Он Сам сделает тебя Своим Сыном.

— Но я не знаю таких слов, — сомневался Толик.

— Слова — это не столь важно, главное — стремление твоего сердца. Если ты желаешь продолжать служить сатане, то никакие слова не сделают тебя ближе к Богу, потому что Он видит твое желание. Когда ты захочешь уйти от дьявола и приблизиться к Богу, наступит то состояние сердца, которое в Библии называется покаянием.

Толик жадно ловил каждое Петькино слово, потому что он был единственным человеком из всей большой интернатской семьи, которому он мог доверять такие важные вопросы. Конечно, он еще не знал, насколько это для него важно, но уже подсознательно чувствовал, что именно по этому пути хотел бы идти все дальше и дальше.

— Где ж ты все это узнал? — спросил он Петю.

— Как где? В церкви, — невозмутимо ответил тот и добавил: — Хочешь со мной в церковь сходить?

Я недавно узнал, что неподалеку есть небольшая церквушка. Там собираются баптисты. Они тоже читают Слово Божие, молятся и многое смогут сделать для нас ясным и понятным.

— Я даже не знаю. Неловко как-то, — смутился Толик.

— Да брось ты, неловко. Вот увидишь, тебе там понравится.

— Ну, давай попробуем, — вздохнув, согласился Толик.

В этот вечер до самых сумерек двое мальчиков читали Евангелие. Только когда вокруг настолько стемнело, что читать стало невозможно, они, счастливые и довольные, побрели в интернат.

Наступило воскресенье. В девять часов утра, надев свою самую лучшую одежду, два товарища отправились в церковь. Идти было недалеко, и за двадцать минут они нашли то место, где располагался небольшой храм. Людей в нем еще не было, и они решили пройтись по ближайшим магазинам. Скоротав таким образом время, они вернулись к церкви как раз к началу собрания. Ребята вошли в просторное помещение и среди множества людей нашли несколько свободных мест.

В начале собрания красиво спел хор. Потом было несколько песен общим пением, а затем за кафедру вышел проповедник. Служение шло, как обычно, но для Анатолия все было ново. Ему понравились и песни, и интересный рассказ проповедника, и свидетельство бывшего наркомана, которого Господь освободил от наркотической зависимости. В конце служения, когда пастор предложил поприветствовать друг друга, мальчиков вдруг окружила толпа молодежи. Все уговаривали их остаться на молодежное общение. Им было оказано столько внимания, словно они были для этих ребят родными. Такого Толик еще никогда не видел. На молодежном общении была дискуссия на тему «о греховности курения». Было очень интересно узнать разные точки зрения и поделиться своим пониманием вопроса. Никто никого тут не перебивал, никто не смеялся над соседом, даже если он не соглашался со всеми.

За то время, которое ребята провели в церкви, они получили столько новых впечатлений, что потом весь следующий день делились своими мыслями обо всем, что происходило на собрании.

С этого дня каждый вечер они вдвоем приходили в старый сад, чтобы почитать Библию. С заходом солнца Петя молился за обоих, и они возвращались в свою комнату.

На этой же неделе, в четверг, Анатолий впервые в своей жизни помолился. Он сказал только пару слов, а потом заплакал и не мог успокоиться минут двадцать. В интернат они оба вернулись заплаканные, но счастливые. «Теперь станет легче», — думал Петя, и жизнь уже не казалась ему столь печальной. Он пережил радость духовного отцовства. Это великое чувство — понимать, что ты участвовал в рождении нового человека и теперь ответственен за его становление как христианина.

Несколько дней спустя все в интернате уже знали о том, что Толя тоже стал верующим. Он сразу перестал курить, ругаться и делился всем, что имел, даже с теми, кто ни о чем его не просил, а в интернате это подобно очередному чуду света. Кроме того, каждое утро он вместе с Петей поднимался раньше других, чтобы иметь возможность спокойно помолиться без насмешек и оскорблений.

Некоторым людям эта новость почему-то крайне не понравилась. Лютый, который был всегда так наигранно весел, стал угрюмым и нервным. На Толю он вообще внимания не обращал, но при встрече с Петей лицо его становилось мрачным.

Как-то раз Петя застал старосту одного в уборной и решил с ним поговорить. Он захлопнул за собой дверь и подпер ее спиной. Лютый в это время умывал лицо и, услышав стук захлопнувшейся двери, от неожиданности вздрогнул. Он испуганно поднял голову, но, узнав Петю, успокоился и продолжил свое занятие.

— Чего тебе? — спросил он, вытираясь серым, застиранным полотенцем.

— Мне кажется, нам надо выяснить отношения.

— Будем драться? — как-то буднично спросил Лютый.

— Мы же не лоси, — усмехнулся Петя.

— Ну, тогда говори, зачем пришел.

— Дело в том, что я не хочу приносить тебе никакого зла, но ты почему-то сердишься на меня, и я желаю узнать причину, — вкратце изложил суть вопроса Петя.

В ответ на это Лютый рассмеялся.

— Ну какое, скажи на милость, зло ты можешь мне причинить? Ты был когда-то нормальным мужиком, но теперь что-то произошло, и ты спятил. Ты хочешь знать, почему я зол на тебя? Отлично! Мало того, что ты сам спятил, но это, похоже, болезнь-то заразная, ты сводишь с ума других, а это кое-кому не нравится. Мне это не нравится! Если ты не бросишь заниматься этой ерундой, у тебя будут большие проблемы, парень. Время теперь новое, но люди — старые. Заруби себе это на носу, потому что больше предупреждений не будет. — Он решительно подошел к двери, грубо оттолкнул Петю и вышел.

Петя подошел к окну и задумчиво посмотрел на деревья. Было над чем поломать голову. Смысл сказанного старостой был в одно и то же время и ясен, и смутен. Было очевидно, что кому-то не понравился факт обращения Толи, и этот кто-то, наверное, директорша. Но какие могут быть от этого проблемы? Ведь никаких нарушений это за собой не повлекло, разве что они стали более придирчивы. Но и это нам на руку, мы просто станем более дисциплинированными. У Господа нет ничего ненужного, все идет на пользу Его детям. Поразмыслив об этом, Петя вернул свое отличное настроение и подумал о предстоящем вечере.

Анатолию в церкви подарили новенькую Библию, а свой Новый Завет он подарил Алексею. Тот уже начал его читать, хотя еще не признался в этом. Сегодня вечером он согласился пойти с Петей и Толиком в сад на молитву и чтение Слова. Алексей до сих пор стыдился прямо посмотреть на Петю, хотя тот уверял, что простил его и не держит на него зла. Но Алексей знал, что такое не прощают, и стал читать Библию только после того, как Толя растолковал ему связь между этой книгой и Петькиным отношением к нему.

Вечером, в саду, Петя и Толик читали непонятные для них места из Писания и подолгу размышляли над ними, а Алеша с большим вниманием слушал и ни разу не перебил, не задал ни одного вопроса. Какое впечатление получил Алексей, было не понятно, но на следующий вечер он сам, без приглашения, пришел в сад и слушал с прежним вниманием. В субботу, когда Петя и Толя упомянули о воскресном богослужении, которое они собираются посетить, Алексей, к их великому удивлению, напросился с ними в церковь.

Наутро Алеша поднялся с постели раньше других, быстро оделся и потом больше часа нетерпеливо ждал Петю и Толю.

Когда они втроем покидали интернат, то на ступеньках центрального входа заметили старосту. Лютый сидел в одних штанах на холодном бетоне и докуривал сигарету. Проходя мимо, Петя поймал на себе его мрачный взгляд, но не подал вида, что вообще заметил его. «С какой стати я буду слушаться людей больше чем Бога», — подумал он, когда вспомнил о странном предупреждении. Если люди стремятся к Богу, кто имеет право мешать им, более того, кто имеет право не помочь им в этом? И ответ пришел сам собой — сатана. Но что невозможно людям, возможно Богу, утешился Петя и выбросил из головы мрачные мысли.

На собрании произошло невероятное. Когда пастор стал призывать слушателей к тому, чтобы они вышли вперед и в первый раз помолились Богу, вдруг поднялся Алеша. Это было так неожиданно, что Петя чуть было не кинулся к нему, чтобы обнять друга. Радости было столько, что когда они вернулись в интернат, кто-то, посмотрев на них, недвусмысленно покрутил пальцем у виска.

Вскоре весь интернат заговорил о том, что если кто-нибудь хочет бросить пить, курить или желает начать новую жизнь, пусть обращается к Петру и примыкает к его группе «правильных мальчиков», как называли их девчата. Не прошло и недели после Алешкиного покаяния, как в сад стали приходить еще два мальчика и одна тихая девочка, которая долгое время никак не могла найти себе подходящую компанию. Над этой группой ребят смеялись все меньше и меньше и порой даже отзывались о них с уважением и завистью. Уже многие хотели бы познакомиться с ними поближе, но влияние общества было еще слишком сильным, и они предпочитали пока наблюдать со стороны.

Несколько недель прошло на волне благословений. Маленькая группка становилась все более и более сплоченной, и они крепко сдружились за это время.

Общественность школы впала в какое-то летаргическое оцепенение. Ученики ждали, что будет завтра, а начальство, осознав свое упущение, не знало, как теперь поступить. Открыто выступать против этого они не решались, зная природную склонность молодежи к противлению, и боялись своими запретами только заострить у ребят интерес к религии. На каждом собрании директорша убеждала преподавателей в необходимости искоренения этого опасного явления, но если поначалу все были с ней согласны, то со временем учителя стали склоняться к иному мнению.

— Если все дети, как вы говорите, заболеют этим и станут учиться так, как учатся теперь Петя и Толя, то чем скорее эпидемия охватит интернат, тем будет лучше, — говорили они.

Несчастье обрушилось внезапно — пропал Алексей. Побеги были редкими, и интернат загудел, как встревоженный улей. Дети придумывали различные версии исчезновения: от простого побега до принесения Алеши в жертву его дружками. Конечно, нелепость такого заключения понимали все, но, как это обычно бывает, именно такие сплетни распространяются быстрее всего.

Руководство созвало срочное совещание.

— Я давно говорила, — выступила директорша, — что эти сборища до добра не доведут. Потеряли мальчика! Если мы вскоре не найдем его, то его родители-пьяницы подадут на меня в суд! О, почему же я не разогнала эту шайку раньше! — сокрушалась она, но основная масса преподавателей понимала, что она сгущает краски. Ведь еще не было случая, когда сбежавший ребенок не нашелся бы. Милиция знает свое дело, и через пару дней, максимум через неделю, ребенок будет возвращен, и все образуется.

Вечером в саду было тревожное собрание. Ребята понимали: что-то произошло. Алексей совсем не собирался убегать, более того, он чувствовал себя намного лучше, чем когда-либо. В это воскресенье они все вместе собирались идти в церковь. Там было много мероприятий для приближающихся к Богу, и Алеша во всем принимал самое активное участие.

Теперь все, кто мог, молились об этой нужде. Было решено в воскресенье объявить об этом в церкви. Даже обычное чтение и разбор Слова Божьего не клеились, все падало из рук, и, в конце концов, вся группа возвращалась к мрачным предположениям и догадкам.

На следующее утро Петю прямо с уроков забрала милиция. Наконец-то они взялись за дело, подумал Петя, когда его вели длинными коридорами к кабинету директора. В секретарской толпился народ. Среди прочих Петя заметил директоршу, которая посмотрела на него полными слез и ненависти глазами. Казалось, еще мгновение — и она вцепится мальчику в волосы. От этого взгляда у Пети по спине побежали мурашки, а в сердце закралось томление и предчувствие чего-то недоброго.

В кабинете были два человека в милицейской форме. Тот, что сидел за столом, взглядом указал Пете на стул.

— Лейтенант уголовного розыска Петренко, — сухо представился он. Его глубокие, стального цвета глаза сверлили мальчика насквозь. Петя улыбнулся, когда услышал его фамилию.

— Петя, — в тон милиционеру ответил он. Но Петренко это не понравилось, особенно радушная улыбка мальчика при таких обстоятельствах.

— Мы должны вам задать несколько вопросов, — официально продолжил он, и голос его стал еще суше, а взгляд — пронзительнее.

— Задавайте, — вновь улыбнулся мальчик.

Милиционер, который привел сюда Петю, тоже сел за стол и начал писать.

— Как давно вы виделись с Алексеем?

— Я видел его позавчера перед сном.

— Во сколько?

— Часов в одиннадцать.

— При каких обстоятельствах вы расстались?

— Мы разговаривали, лежа в постели, а потом он уснул, — сказал Петя, удивившись такой неосведомленности лейтенанта.

— Да, мы в курсе, что вы спите рядом, — словно прочитав его мысли, буркнул милиционер. — Что вы делали после этого? — спросил он, как-то напрягаясь и пристально всматриваясь в Петю.

— Спал, — спокойно, но слегка подозрительно ответил тот.

— И больше вы с ним не встречались?

— Возможно, во сне, — попытался разрядить обстановку Петя, но от этой шутки Петренко стал серым, как туча.

— Да, думаю, это был ночной кошмар, — про себя пробормотал лейтенант, но Петя услышал, и тревога с новой силой охватила все его существо. — Вам придется проехать с нами на экспертизу. — Петя озадаченно кивнул головой.

Когда они втроем выходили из кабинета, раскрасневшаяся и опухшая директорша вдруг кинулась на Петю, но ее успели задержать несколько мужчин, стоявших тут же.

— Чтоб тебе сгнить за решеткой, маленький ублюдок! — как сумасшедшая, завопила она у самого уха мальчика, вырываясь и желая пустить в ход свои огромные руки. Петя в изумлении отскочил в сторону. У него был такой испуганный вид, будто на него накинулась кобра. А женщина посылала и посылала ему вслед проклятья, предрекая самую жестокую участь на долгие годы.

Что-то неладное происходило вокруг. Странное поведение окружающих просто ошеломляло.

Они дошли до «бобика», и милиционер открыл для Пети заднюю дверцу. В машине уже находился Толя и еще несколько ребят, кто имел хоть малейшие взаимоотношения с Алешей. Людмилы не было. Видимо, милиция еще не узнала обо всех членах их молитвенной группы. Петя в душе поблагодарил Господа, что хоть девушку оставили в покое.

Никто из ребят не имел ни малейшего представления, что происходило на самом деле. Большую половину дня заняли утомительные процедуры экспертизы: анализы крови, разного рода мазки и пробы. Наконец, когда результат экспертизы был готов, их пригласили в кабинет все того же лейтенанта Петренко. В этот раз он встретил их более приветливо, и Петя заметил, что лед в его серых глазах растаял, и он даже немного сожалеет о том, что пришлось приглашать на помощь экспертизу, чтобы что-то выяснить.

— Присаживайтесь, ребята. Вон там, у стены, стулья, — обратился он к ним. Те молча расположились на деревянных табуретах, которые Петренко именовал стульями. — Я не стану таить от вас причину происходящего, да и вы сами о чем-то уже догадываетесь. — Кто-то глубокомысленно согласился с ним, кивая головой. — Прекрасно, в таком случае, мне остается только прояснить ситуацию. — Он помолчал с таким видом, словно не знал с чего ему начать. — В общем, все дело в том, что работниками уголовного розыска сегодня утром при помощи собак было обнаружено тело Алексея. Видимо, у него было пристрастие к клею, и он задохнулся в полиэтиленовом пакете, надышавшись клея «Момент». Скрываясь от посторонних глаз, он забрался в подвал, натянул себе на голову мешок с клеем, а после просто потерял сознание и задохнулся.

Это было жутко. Петя не мог поверить собственным ушам.

— Но как же так? — возмутился мальчик. — Алеша никогда не был токсикоманом. К тому же он уверовал в Бога и был с нами абсолютно искренен. Такого просто не могло случиться! Его кто-то убил!

— Успокойся, Петя, — милиционер положил ему руку на плечо. — Перед смертью он долго и глубоко дышал клеем, и очевидно, что просто не было человека, чтобы вовремя помочь ему. Так как экспертиза доказала, что вы не причастны к этому, вас ни в чем нельзя обвинить. Подозрения с вас снимаются, и сейчас вас отвезут домой.

— Вы хотели сказать «в интернат», — с горечью проговорил Толик.

Петренко смутился.

— Да, в интернат.

Скоро они были уже в своем саду и громко совещались.

— Я не верю им, — горячо твердила Люда. — Им лишь бы закрыть дело. Алешка не мог этого сделать, у него была аллергия на сильные запахи. Он кашлял даже от табачного дыма.

— Да дело даже не в болезни, — согласился Толя. — Мы все видели, как изменил его Христос, поэтому я не верю, что он был наркоманом.

— Я согласен с вами, но мы ничего не можем поделать, — грустно сказал Петя. — Остается одно утешение, что Алексей умер в Господе.

— А убийца? — сжал кулаки Толик. — Он что, будет спокойно разгуливать на свободе?

— Давайте помолимся, друзья, чтобы Господь Сам разобрался с этим человеком или людьми, если их было много, — предложила Люда.

— Давайте! — согласились все и помолились одной из самых страшных молитв, призывая Божий гнев на человека, который недостойно ходит по земле.

Они твердо верили, что тот, кто касается зеницы Божьего ока, долго не протянет в нечестии своем.

Вскоре жизнь в интернате как будто вошла в свою обычную колею. Дети учились, как и прежде. Но внутри, в глубине души, было неспокойно. Директор — вот еще один человек, который не поверил в версию представителей уголовного розыска. Женщина была абсолютно убеждена, что преступник до сих пор на свободе, более того, он готовит новые зловещие преступления, и кто знает, может, следующим человеком будет она. Эти мысли не давали ей покоя, у нее пропал аппетит, она перестала спать по ночам, и каждый день думала о том, как выйти на преступника. В отличие от других, она была твердо уверена, кто это был. Петька давно попал к ней на заметку. Уже года два она присматривалась к этому тихому мальчику. Не зря говорят: «В тихом омуте черти водятся». Все-таки богатый опыт общения научил ее разбираться в людях, считала директриса, да и раньше других она стала замечать скрытую угрозу для интерната. Когда еще никто ничего не подозревал, она уже догадывалась о наступающей грозе. А теперь, когда гроза разразилась, грянул гром, она даже не удивилась, потому что была готова к этому.

Официальная версия смерти мальчика была провозглашена на общешкольной линейке работниками милиции, чтобы не было лишних разговоров. Но это мало помогло. Слухов стало ходить еще больше. Поговаривали, что сектанты, при поддержке своей братии из-за границы, отвалили в отделение милиции огромный куш, набили карманы лейтенанта «зелеными», чтобы он вышел и рассказал эту байку перед ребятами. Никто не хотел верить в такой простой исход дела. Таким образом, делу Божьему в этом месте был нанесен значительный урон. Весь интернат объявил бойкот верующим. Все их сторонились, не желали разговаривать, а некоторые даже боялись их тайного магического влияния и потому даже не садились с ними за один стол в столовой. Леденящие душу сплетни ходили по интернату. На каждом углу можно было услышать разговоры о мрачных призраках, о криках приносимых в жертву детей, которые доносятся из сада по ночам и так далее.

Петя, Толя и Люда — вот все, кто остались в их группе. Но общая беда сплотила их еще крепче. Они умножили свои молитвы за интернат и совсем отказались от развлечений в пользу изучения Слова Божьего. Спустя несколько недель Толик в местной церкви принял крещение, а Люда покаялась. Но, несмотря на их усердие в молитве, больше никто не желал присоединиться к ним. Всякий разговор о Боге только еще больше настораживал людей, и вскоре они прекратили попытки устного свидетельства, но решили своей жизнью доказать абсурдность и нелепость слухов.

Всего лишь несколько человек в интернате не боялись общаться с ними. Это были преподаватели. Ну какому учителю не нравится ученик, отлично успевающий по его предмету? А, по всей видимости, только три человека могли претендовать на абсолютный балл к концу первого семестра. Все учителя души не чаяли в этой троице. Им-то они вовсе не казались столь ужасными, более того, ребята вызывали у них восхищение своей стойкостью. Взрослые, конечно, замечали, как плохо относятся к ним окружающие, и вскоре решили поддержать их.

Первое радостное событие со времени смерти Алеши наступило, когда учитель физкультуры Геннадий Васильевич пригласил трех ребят к себе в комнату на вечерние посиделки, как он это назвал. Радости в группе не было предела. Благодарность Богу в этот день лилась в молитвах особенно искренне и пылко. Наконец-то после долгого молчания — ответ. И какой ответ!

— Проходите, проходите! — радостно встретил их Геннадий Васильевич у двери. — Сегодня вечером у нас кофе с мармеладом, — лукаво подмигнул он и закрыл за ребятами дверь.

Ребята в смущении вошли в комнату и тихо расселись вокруг стола. Мужчина сразу же скрылся на кухне и через несколько минут предстал пред ребятами с большим подносом. У детей перехватило дух. Перед ними были запеченная курочка, настоящий салат, маринованные огурцы с помидорами и большое блюдо с фруктами.

— Налетай! — весело скомандовал хозяин.

Но ребята в нерешительности притихли. Они не помолились перед едой и вдруг почувствовали неловкость от присутствия Геннадия Васильевича. Конечно, им уже не раз приходилось молиться в столовой, но там были только дети, а тут почему-то молитва стала как бы неуместной.

— Можно нам перед едой помолиться? — наконец решился спросить Петя.

— Да, конечно! — тут же согласился мужчина с таким видом, будто и сам только что вспомнил об этом. Обстановка сразу разрядилась, стало легче.

Петя попросил у Господа благословения на пищу. Во время молитвы Геннадий Васильевич все время испытующе смотрел на Петю, словно пытался что-то понять, а когда тот закончил и поймал на себе его взгляд, учитель смутился и стал ухаживать за единственной дамой в компании.

Все оказалось очень вкусным, поэтому поначалу разговор не клеился — рты были заняты, а внимание рассеивалось. Но когда подали кофе со сладостями, завязалась беседа.

— Ну, теперь расскажите мне что-нибудь, — попросил физрук.

— А что вы хотели бы услышать? — в свою очередь спросил Петя.

— Я хотел бы знать, почему вы так сильно изменились, и как понимать все слухи, которыми окружена ваша группа.

— Выходит, вы хотите побольше узнать о Боге? — попытался уточнить Толик. Физрук смутился.

— А разве есть что-то, чего я о Боге не знаю?

— Мы полагаем, что вы о Нем совершенно ничего не знаете, — смело заключила Люда и спокойно посмотрела в глаза физруку. Если бы это сказал кто-то из мальчиков, он бы возмутился и стал спорить, но теперь ему вдруг стало тяжело бороться с этим чистым, невинным взглядом, и он вынужден был капитулировать.

— Я допускаю, что вы знаете об этом больше меня, потому что часто ходите в церковь, но согласитесь, ведь и я могу что-то знать о Нем.

— И что же вы знаете? Давайте начнете вы, а мы продолжим.

— Во-первых, наука уже давно доказала, что Бога нет, — с уверенностью начал учитель, но в глазах его не было противления, а было заметно, что он только и ждет, когда они переубедят его.

—- Наука всегда ошибалась и будет ошибаться. Лучшие умы человечества погибали от рук невежества, но Земля не перестала вращаться после смерти Галилея. То, что сегодня — аксиома, завтра — теорема, послезавтра — теория, а через пару дней — всего лишь гипотеза, которую невозможно доказать. Бог же познаваем опытным путем. У людей как? Увидел — поверил, а у Господа все по-другому: поверил — увидел, — Петя перевел дыхание и продолжил: — Вот вы сами говорите, что-то нас изменило.

— Но я не говорил, что это сделал Бог, — перебил его физрук.

— А что тогда, по-вашему, повлияло на нас?

— Ну, возможно, сила самовнушения, — неуверенно протянул он.

— Тогда попробуйте бросить курить при помощи этой силы, я уже пробовал, попробуйте теперь и вы, — глаза Толи горели от возмущения. Петя нежно, предупреждающе положил ему руку на плечо.

Геннадий Васильевич покраснел, видимо, это была болезненная тема.

— Тут просто разные весовые категории. Я курю в течение двадцати с лишним лет, и мне бросить значительно труднее, чем вам, — печально признался он.

Теперь Толику стало стыдно.

— Извините, я погорячился.

— Ничего страшного, — улыбнулся ему физрук.

— Но, в самом деле, разве разумно приговоренному к смерти отрицать реальность гильотины, не лучше ли подумать об оправдании, об адвокате и апелляции? — рассуждала Люда. — Ведь когда дело дойдет до эшафота, то думать об оправдании будет уже поздно, а отрицание орудия казни не сделают казнь менее смертельной.

Такое серьезное рассуждение в устах ребенка просто ошеломило взрослого человека.

— Что вы имеете в виду, когда говорите «приговоренный к смерти»? — вполне серьезно уточнил он.

— То, что вы пока слуга дьявола, хоть и невольный, но враг Богу. Вы — по ту сторону баррикад, мы — по эту. Почему о нас ходит так много слухов? Да потому, что дьяволу мы стоим поперек горла, и он использует своих слуг, чтобы навредить нам как можно больше. Была бы его воля, он давно бы стер нас в порошок. То, что мы сейчас разговариваем с вами, не означает перемирия, это наступление Божие, и вам предлагается стать на сторону добра и справедливости. Без вашего желания вы, конечно, не будете учеником Христа, но рабом дьявола вы будете, даже если захотите остаться на нейтральной позиции. В духовном мире военное положение, а душа человеческая — поле битвы. Если вы не поможете Богу своим желанием, то дьявол оккупирует вашу территорию, хотите вы этого или нет. Врагу душ человеческих все равно — верите вы в него или нет, наверное, даже лучше, если не верите, тогда вы дальше от Бога и крепче в плену. Поэтому-то он и хочет вас убедить, что Бога нет, а есть только самовнушение, которое, увы, вам уже ничем помочь не может, потому что вы слишком долго в рабстве. — От возбуждения у Пети дрожали коленки, а на лбу выступили капельки пота.

Геннадий Васильевич смотрел на детей с явным восхищением. Таких рассуждений от школьников он еще никогда не слышал. Он вынужден был признать, что они безо всякой подготовки так весомо аргументируют, что почти убеждают его.

— Ну и что же вы мне предлагаете сделать, если я соглашусь с тем, что вы мне рассказали?

— Мы предлагаем вам читать Библию и веровать в Иисуса Христа, как Господа и Спасителя душ, — с этими словами Петя выложил на стол новенькое Евангелие. — Это мы специально для вас захватили.

Физрук улыбнулся, оценив такую предусмотрительность, но охотно взял книжку и положил ее на письменный стол.

— Ну, хорошо, вы меня убедили, — благодарно улыбнулся он. — Но обещаю вам только прочитать ее, не больше, а там видно будет.

— Этого достаточно, чтобы узнать все самое необходимое для жизни, — глубокомысленно заключил Толик, и брови физрука от этих слов удивленно поползли вверх.

— Мы что-то засиделись у вас. Через десять минут отбой, не хотелось бы нарушать дисциплину, ведь мы, слуги Божьи, должны всем подавать пример, — поднялся вдруг Петя.

— Да, спасибо вам большое за чудесный вечер, — произнесла Люда и начала собираться.

— До свидания, было очень интересно с вами поговорить, — вышел из-за стола Толик.

— И мне было тоже здорово с вами, ребята, приходите ко мне, когда вам вздумается, я всегда буду рад видеть вас, — серьезно сказал им у двери физрук.

— Мы будем помнить о вашем предложении, — заверил его Петя, и ребята, пожелав мужчине спокойной ночи, скрылись.

Вечером следующего дня, когда собрание в саду было в самом разгаре, к группе ребят незаметно подошел человек. Это был, конечно, физрук.

— Геннадий Васильевич! — радостно воскликнула Люда, которая первая заметила и узнала его.

— Тихо, тихо, не обращайте на меня внимания. Я бы хотел принять участие в вашем заседании, не возражаете?

— Добро пожаловать, — счастливо улыбнулся Петя.

— Мы надеемся на ваше активное участие в обсуждении вопросов, ведь мы все в равной степени заинтересованы в Боге, признаемся мы в этом себе или нет, — добавил Толик и стал читать новое место из Писания.

Геннадий Васильевич скромно расположился рядом с Петей и внимательно прислушался к голосу Толика.

Приближалась осень. Деревья надели свой праздничный наряд, зачастили дожди. Встречи в саду стали непостоянными. Это огорчало ребят и стимулировало к тому, чтобы подыскивать место для собраний на зимний период.

В один из таких ненастных дней произошло еще одно редкое для интерната событие. Поздно ночью кто-то взломал дверь директорского кабинета, разворотил сейф и выкрал большую сумму денег. Весь интернат опять загудел. Не было до этого никакого дела только маленькой группе ребят, которые были озабочены другими проблемами, у них не было времени заниматься подобной чепухой. Подробности этого происшествия тщательно скрывались до приезда работников уголовного розыска. Большинство людей полагало, что это были воры-профессионалы, однако приехавшие представители правоохранительных органов сразу же определили, что работал дилетант. Их удивил и тот факт, что на полу не было грязи, а на улице всю ночь шел дождь. К тому же ночью в этой части здания обычно никого не было, и об этом не мог знать посторонний человек. Все эти обстоятельства свидетельствовали о том, что похититель, по всей вероятности, был из интернатских.

Началось следствие, и в этот же день Петю вновь забрал с урока милиционер. Опять комната директора, а за столом все тот же лейтенант Петренко.

— Здравствуй, Петя! — как-то странно, с иронией в голосе произнес он и ухмыльнулся. — Видимо, это судьба, раз мы опять встретились в подобных обстоятельствах.

— Да, наверное, вас не хватает на то, чтобы приехать к нам просто так, с визитом вежливости, — пошутил Петя.

— Работа такая, — вздохнул Петренко и встал из-за стола. — Пойдем, Петя, я тебе что-то покажу, — как-то печально пригласил он, и добавил помощнику: — Возьмите понятых и протокол.

Лейтенант, Петя, милиционер и два преподавателя направились в западное крыло здания интерната. Эта часть находилась сейчас в аварийном состоянии, поэтому тут обычно никого не было. В конце коридора находилась обширная комната со шкафчиками для переодевания. Раньше, когда жилые помещения находились по соседству с этой комнатой, пользоваться ею было удобно, но после того, как детей переселили в другой корпус, уже мало кто пользовался своим шкафчиком. Все здесь было затянуто паутиной и пахло мышами, как в кладовке. Серые, выкрашенные масляной краской стены облупились от сырости и ветхости, кругом было пыльно, валялся старый хлам: бумажки, всевозможное тряпье, куски искореженного ДВП.

Группа людей с трудом пробралась к месту, где располагался Петин шкафчик, и ему предложили его открыть. Мальчик взял с верхней крышки стальную проволоку, сунул ее в замочную скважину, слегка надавил, замок щелкнул, дверка поддалась.

Все это было крайне странно, и Петя заволновался. Петренко тут же это заметил:

— Это твой шкафчик? — задал он вопрос.

-Да.

Милиционер двумя пальцами взял дверцу за уголок и аккуратно открыл ее. Внутри находился старый хлам, о котором Петя уже совсем забыл. Там были рваные ботинки и ветхая кожаная сумка, которую мальчик использовал для походов в лес или на озеро.

— Сумка твоя?

— Моя, — спокойно ответил Петя.

Вытащили сумку. Щелкнул хромированный замочек, и на свет вытянули две пачки денег, перочинный ножик и клей «момент», грубо замотанный в полиэтиленовый пакет.

— Это твое? — опять спросил Петренко.

— Только ножик, — заикаясь, признался Петя. — Это для рыбалки, — пытался пояснить он, оглядываясь по сторонам и ища в ком-нибудь поддержки.

— А клей и деньги не твои? — мрачно переспросил лейтенант.

— Нет, не мои! — отчаянно замотал головой мальчик и в страхе попятился.

Милиционер предостерегающе крепко взял его за плечи.

— Не дури, парень! — холодно сказал он и надел на него наручники.

В глазах у Пети потемнело, и он потерял сознание.

Открыв глаза, он увидел себя внутри машины. Вокруг все сотрясалось и грохотало, наверное, дорога была ухабистой. В машине стоял резкий запах выхлопных газов, от них тошнило, и болела голова. Остановились, где-то скрипнули тяжелые ворота, и машина поехала дальше. Минута — и снова остановка. Загремел засов, и дверь машины распахнулась. В лицо Пете ударил свет пасмурного дня, дохнуло свежим, сырым воздухом. Сержант взял мальчика за локоть и помог ему спрыгнуть с подножки машины. Это был большой двор, весь заставленный разными автомобилями.

Его завели в огромное каменное здание с чередой длинных унылых коридоров. Шаги гулко отдавались далеким эхом, а желтые тусклые лампочки едва мерцали блеклым светом на серых стенах. Остановились у двери с маленьким решетчатым окошечком. Звякнул тяжелый замок.

— Вперед! — скомандовал сержант.

Мальчик в нерешительности застыл на пороге. Сержант слегка подтолкнул его в спину.

— Ну! Это теперь твое временное пристанище, располагайся, — и дверь с оглушительным лязгом закрылась за ним.

Комнатка была крохотной, с одной деревянной кроватью, железной полкой, по всей видимости, заменяющей стол, и ржавым старым унитазом в дальнем углу.

Петя сел на краешек кровати. Сознание мутилось, мысли разбегались. Вдруг его стошнило, и он бросился к унитазу. Когда Петя поднялся на ноги, в глазах вспыхивали красные круги, а голова отяжелела так, что он грузно повалился на жесткие доски и тут же заснул.

Разбудило его бряцанье замка. В комнату вошел человек в форме и поставил на стол миску с жидкой похлебкой.

— Подкрепись, через пятнадцать минут на допрос, — сухо проговорил он и вышел. Снова загремел замок, и все стихло.

Петя взял ложку, кусок серого хлеба, но есть не хотелось. Он поднял со дна миски мутный осадок и брезгливо отодвинул ее. Хлеб на всякий случай засунул в карман. Сонное состояние уступало место паническому.

«Как я мог попасть в такое положение?! Кто подсунул мне эти вещи? Это, наверняка, староста. Он меня терпеть не может и теперь хочет избавиться от меня. Кто же мне теперь поверит? Что же делать? Надо бежать! — мысли приходили в голову одна за другой, теснились, группировались, опережали одна другую. — Бежать! Но как? — Петю трясло от волнения. — Через пятнадцать минут за мной придут, надо неожиданно для охранника ударить его по голове и бежать к выходу. — Его лихорадило все сильнее, но вдруг слабый голос разума проговорил к нему: — Бежать? Но ведь ты не помолился! — Петя машинально упал на колени с твердым намерением произнести короткую молитву. — Так, — думал он. — Надо собраться с мыслями. Буду просить благословения на побег. А разве можно просить благословения на побег? Как же я ударю охранника? А если меня поймают, не будет ли побег признанием вины? Но ведь я не виновен! Истина не боится проверки! Если Господь направил меня сюда, значит, Он хочет научить меня чему-то. Может быть, здесь нужна моя помощь, как в Ниневии? Если я буду противиться, то непременно попаду во чрево кита, это должно быть намного страшнее, может быть, колония. Только не колония! Господи! — в отчаянии заломил руки мальчик. — Господи, только не колония! Я не вынесу этого испытания! Боюсь стать прежним, Боже мой! Благослови меня, умоляю тебя, чтобы я вернулся в интернат, я буду Тебе служить еще усерднее, буду любить Тебя еще сильнее, не дай лукавому втоптать меня в грязь. Ты же знаешь, ребята пропадут без меня, — пытался он урезонить Бога, но в сердце было тихо, как в колодце. Бог не давал ему мира. — Боже! Боже! Мне кажется, я знаю, что Ты собираешься сделать! — и мальчик разразился отчаянными рыданиями. Истерика долго сотрясала его, лежащего на холодном бетоне, пока, наконец, способность мыслить не вернулась снова. — Господи, если я все же буду там, я хочу, чтобы Ты все время был со мной, потому что только с Тобой я смогу там выжить, и я верю в это». Как только он подумал об этом, на него тут же сошло спокойствие, и в сердце поселились мир и благостный покой. Теперь и эта мрачная комната казалась светлее, и предстоящий допрос был не так страшен. Петя понял, что Господь исполнил его последнюю просьбу, и от сознания этого к нему вернулась радость.

Громыхнула дверь. На пороге показался уже знакомый сержант. Он тупо уставился на мальчика. Петя сидел на полу с всклокоченными волосами, заплаканным лицом и сияющей улыбкой. Такой странный внешний вид должен был показаться сержанту признаком сумасшествия. Наверное, ему уже приходилось встречаться с подобными явлениями, поэтому он немного отступил в коридор и озабоченно присмотрелся к арестанту.

— На выход! — скомандовал он и с сомнением посмотрел на спокойного парня.

Петя невозмутимо пошел впереди него, а тот командовал, куда поворачивать.

Кабинет следователя был узкий, душный, с низким потрескавшимся потолком. С потолка на изогнутом толстом кабеле свисала такая же, как в коридоре, тусклая лампочка.

— Присаживайся, — предложил Петренко и взглядом указал сержанту, что он свободен.

Петя присмотрелся к лейтенанту. Суровый вид мужчины не смущал мальчика, ему нравились манеры этого человека, его форма, улыбка. Хорошо, наверное, иметь отца, подумал он, и вздохнул.

— А у вас дети есть? — вдруг поинтересовался Петя.

— Есть. Два сына и дочь, — серьезные стальные глаза пронзили мальчика с целью понять причины вопроса. — А почему ты спрашиваешь?

— Им повезло, — печально сказал Петя, так и не ответив на вопрос. Лейтенант смущенно кашлянул.

— Будем начинать, —он щелкнул кнопкой диктофона и спросил: — Петя, расскажи мне, что ты делал в ночь с такого-то на такое-то. Помни, что чистосердечное признание смягчает наказание, — добродушно добавил он.

— Каждый вечер, точно по звонку, я ложусь в свою постель и сплю до рассвета, — твердо и отчетливо сказал диктофону Петя.

Петренко недовольно сморщился.

— Я полагал, ты будешь умнее. Откуда у тебя этот клей и деньги?

— Их кто-то мне подкинул, — так же твердо ответил Петя.

— У тебя есть предположения, кто мог это сделать?

— Да, думаю, это был Лютый.

— Кто такой «Лютый»?

— Это наш староста.

— Хорошо, проверим, — лейтенант что-то быстро записал в блокноте и продолжил: — Ты утверждаешь, что никогда раньше не видел этот клей?

— Нет, никогда не видел.

— Сколько денег было в сумке? — продолжал он.

— Откуда ж мне знать? — удивился вопросу Петя.

— Кто еще мог знать, где находится твой ящик?

— Кто угодно, все могли знать.

— Так я и думал. Хорошо. На сегодня хватит, завтра я уточню некоторые детали, и мы с тобой еще разочек встретимся для разговора, — сказал следователь и щелкнул кнопкой диктофона.

Как по волшебству, явился сержант и повел Петю назад в ту же комнату.

Что же чувствовал наш герой, когда вновь остался один? Ему был жутко и тоскливо. Горе сковывало его сознание, а страх поминутно запускал прямо в сердце свои холодные щупальца. Временами он впадал к какое-то оцепенение, и тогда ему становилось легче, потому что он ничего не понимал, не чувствовал, не замечал.

У него забрали все личные вещи, от Библии до ремня, и только одно утешение было у него — молитва. Она придавала ему бодрости хотя бы на некоторое время и сохраняла его сознание от оцепенения. Впервые в жизни он потерял сон и аппетит. Доверял ли он Богу? Да. Боялся ли он? Безумно.

Пришел охранник за посудой, но, увидев нетронутую похлебку, недовольно заворчал. Он бубнил что-то насчет заботы и наплевательского отношения, но Петя не слышал его, потому что ему было не до этого.

Бессонная ночь сказалась на внешнем виде Пети. Под глазами легли черные круги, на лбу отпечатались две глубокие морщины. На допрос его привели непричесанного и неумытого. В иные времена ему в таком виде было бы стыдно показаться людям на глаза, но не сегодня. На карту была поставлена его жизнь, поэтому ему сейчас было не до этого.

Как спалось? — поинтересовался Петренко, даже не взглянув на него. Но так как Петя не стал отвечать, посмотрел на него и добавил: — Да-а, видимо, неважно. Привыкай! Если дела так же пойдут и дальше, то через пару лет такая кровать станет твоим постоянным ложем, — «утешил» мальчика следователь.

Петя нахмурился. Судя по настроению лейтенанта, дела у него неважные. Тот заметил выражение его лица и улыбнулся.

— Чего хмуришься? Жизнь продолжается! Не все еще потеряно. За содеянное надо платить, но пока еще в твоих силах умерить эту плату чистосердечным признанием и раскрытием возможных сообщников. Кроме того, в любом случае у тебя всегда будет возможность исправиться и начать новую жизнь.

От такого наставления Пете стало еще тяжелее. Оно явно предполагало доказанную его причастность к делу о похищении. Мальчик нахмурился еще больше.

— Могу я знать, в чем меня обвиняют?

— А разве ты не знаешь? — удивился следователь. — Во-первых, похищенные деньги нашли в твоем ящике, лом, которым ты пользовался, был найден позже между тем же ящиком и стеной. Нужны ли еще доказательства? Чтобы судить тебя — да, чтобы изолировать тебя — нет. Кроме того, я проверил старосту, за ним нет никаких правонарушений, а директор сообщила мне, что это один из самых ответственных и надежных учащихся. Так что тень, которую ты пытаешься бросить на честного человека, ложится скорее на тебя, чем на него. Знаешь поговорку: не рой яму другому, сам в нее попадешь. Когда я разговаривал с директором о старосте, то неожиданно всплыла еще одна улика относительно дела Алексея. — Следователь раскрыл папку с личным делом Пети и вынул из нее листок. — Полюбуйся, знакомое заявление? — Петя кинул на стол тревожный взгляд и узнал то заявление, которое накатал на него Алешка, будучи запуганным Лютым. Но кто сейчас поверит в это, если в других обстоятельствах никто не поверил? Петя сник. — Да-да. Значит, не напрасно директор подозревала тебя, вы давно не ладили с этим несчастным мальчиком. Конечно, улик все еще не достаточно, чтобы обвинить тебя в убийстве, к тому же, чтобы заставить человека дышать клеем против его воли, тебе, скорее всего, были нужны соучастники. Я сейчас не буду спрашивать тебя, как это было, да и не хочу этого знать. Мне известно, что подростки — самые жестокие люди на Земле. Но если ты действительно такое чудовище, как говорят о тебе факты и директор интерната, то я бы тебя уже сейчас приговорил к вышке. Но не пойман — не вор. Точно так же, как неуличенный убийца — не убийца. Но Бог над нами, Он все знает, и все, что ты делаешь, рано или поздно станет явным.

— Аминь! — с чувством сказал вдруг Петя.

Петренко с ненавистью посмотрел на мальчика.

— Завтра тебя отправят в колонию. Надеюсь, больше не увидимся.

Вошел сержант.

— До встречи, товарищ лейтенант, — грустно попрощался с ним Петя, но тот сморщился, словно ему плюнули в лицо.

Начиналась новая жизнь.

Их был пятеро в маленьком автобусе, да еще два охранника. Их везли на разных сиденьях, они были в наручниках. Разговаривать, петь, смеяться было не положено.

Крупный черноволосый парень с круглым лицом сидел напротив Пети. Узкими щелками глаз он с ненавистью смотрел куда-то вдаль, не обращая ни на кого из присутствующих ни малейшего внимания.

Справа вздыхал позеленевший от переживаний худенький мальчик в очках. Толстые двойные линзы очков придавали его маленькому лицу некоторую комичность, а вздернутый конопатый носик апеллировал к человеческому милосердию всякого, кто бы ни посмотрел на него. «Что могло натворить это невинное существо?» — думал Петя, и ему казалось, что эти ребята так же, как и он, ни в чем не виноваты, но стали жертвой обмана или вероломства.

Впереди, на месте «для детей и инвалидов», сидел любопытный мальчик маленького роста с белыми, почти прозрачными волосами. Он постоянно крутил головой, изучая все вокруг, и получал больше всех замечаний от охраны.

Последнего Петя не видел, потому что он сидел сзади, но слышал его. Сиденье под ним постоянно скрипело, потому что он нетерпеливо ерзал на нем.

Все ребята чувствовали приблизительно одно и тоже, только реагировали на эти чувства по-разному. Каждый из них переживал о том, что их ждет впереди, ведь не каждый день человек попадает в колонию для несовершеннолетних.

Петя принялся рассматривать унылый ландшафт за окном. Степь и колючие кустарники. Кое-где можно было заметить одиноко стоящее дерево, по которому становилось ясно, что автобус движется, а местность меняется. Потом начался населенный пункт, названия которого Петя прочитать не успел. Дорога стала ухабистой, и машину подбрасывало, как при бомбежке.

Проехали по окраинам и свернули на обширный пустырь. Еще несколько минут — и впереди показался высокий белый забор, обвитый сверху мотками колючей проволоки.

«Вот и приехали», — подумал Петя, прощаясь со свободой.

Массивные железные ворота со страшным скрипом раскрылись, и автобус без остановки проехал в широкий проем. Ребят вывели на свежий воздух. Петя осмотрелся. Забор со смотровыми башнями остался позади, а впереди был еще один, пониже и без проволоки. Между двумя этими заборами приличное расстояние, которое хорошо просматривается в обе стороны. Во внутреннем дворе тоже большие ворота и КПП, куда направился сержант с документами под мышкой, а следом за ним повели и ребят.

Потом началась экскурсия: сначала на склад за формой, потом в душевые, где у них изъяли всю личную одежду, затем в медпункт, где их обрили и проверили на лишай и чесотку, и, наконец, отправили в «барак» — так тут называлось одноэтажное общежитие.

Колонисты были разделены по возрастам, и Петя вместе с суровым южанином попали в старший отряд. Их отвели к надзирателю правого крыла. Тот небрежно окинул их злобным взглядом и принялся просматривать их личные дела. Сначала он периодически бросал взгляд на южанина, как бы оценивая его и сравнивая свои впечатления с написанным. По его поведению было ясно, чье дело он изучает. Потом очередь дошла до Пети. Процедура точно повторилась, и он удовлетворенно отложил дела в сторону.

— Отлично, — сказал он уныло, — я объясню вам наши простые правила. Прежде всего, дисциплина: никаких драк, ругани, пьянок. Нарушение общественного порядка сурово наказывается карцером. Приказы надсмотрщиков выполняются немедленно и точно, в случае неподчинения допускается физическое стимулирование гражданской сознательности. Здесь запрещается ношение или хранение любых видов оружия или предметов, могущих послужить ими. Запрещаются азартные игры, деньги, наркотики, порнография, гомосексуализм. Во избежание недоразумений предупреждаю, что некоторые статьи имеют привилегию возможности досрочного освобождения за хорошее поведение. Ваши статьи не имеют этой привилегии. С завтрашнего дня приступаете к учебе, в библиотеке получите все необходимое. Непосещение занятий без уважительной причины приравнивается к нарушению дисциплины.

Когда мальчики вышли из кабинета, то проводника уже не оказалось. Вместо него был длинный коридор, в начале которого за письменным столом с включенной настольной лампой сидел дежурный. Но он даже не обратил внимания на то, что новенькие, покинув кабинет начальника, не знают теперь, куда им идти, и застыли в нерешительности. Южанин с гордым видом все так же равнодушно смотрел вперед, всем своим видом показывая, что ему и тут неплохо.

Петя осмотрелся по сторонам и обратился к читающему дежурному:

— Извините, вы не подскажете, куда нам теперь?

Недовольный краснощекий толстяк прищурился.

— Новенькие? — скрипнул он.

— Угу, — кивнул головой Петя.

— Прямо, третья дверь направо, — махнул он рукой и уткнулся лицом в книгу.

Они прошли по коридору мимо туалета и кладовой и остановились у двустворчатой двери. Петя взялся влажной от волнения рукой за холодную ручку и повернул ее. Дверь распахнулась, и яркий свет ударил Пете в лицо. Мальчик зажмурился. Он стоял в дверях огромной комнаты, большую часть которой занимали двухъярусные кровати. Их тут было, по меньшей мере, около двадцати. Некоторые из них были аккуратно заправлены, на остальных можно было заметить торчащие вверх ноги в залатанных носках или бритую голову. Видимо, некоторые предпочитали и днем валяться на кроватях.

Прямо напротив двери располагался длинный железный обеденный стол, вдоль которого тянулись не менее длинные лавочки, прикрученные к полу огромными ржавыми болтами. Стол был настолько велик, что должен был вмещать всех обитателей комнаты во время обеда, во всяком случае, так показалось Пете на первый взгляд. Это впечатление было не случайным. За столом и сейчас находилось множество людей. В самом дальнем его конце группа бритоголовых парней играла в домино, они громко гоготали и стучали костяшками по столу один громче другого. Тут же хаотично расположились за домашним заданием несколько человек, а между ними шумно разгадывали кроссворд другие колонисты. Ближе к дверям кто-то вслух читал детектив, а вокруг столпилось десятка полтора человек, шипя друг на друга и вслушиваясь в содержание.

«Здесь будет место моего нового служения», — подумал Петя. Эти ребята наверняка без Бога в нужде. Кто их освободит, кто пожалеет, если не Он? Им нужен свет, но кто его принесет, если не я?

Как только заметили новеньких, в помещении воцарилась мертвая тишина. Все глаза устремились на них. В самом конце стола черноглазый великан кавказской национальности отодвинул домино в сторону. Кто-то рядом с ним стал поспешно собирать его в коробку. Затем великан еле заметно махнул головой, и с ближайшей к Пете кровати соскочил плюгавенький парнишка с мутными глазами. Он проскользнул между новоприбывшими и плотно затворил за ними дверь. Потом взял их за руки и подвел к великану. Тот, не отрываясь, внимательно изучал их обоих. Вдруг, бесцеремонно ткнув пальцев в сторону южанина, произнес:

— Ты, садись! Будем знакомиться!

Отовсюду медленно стали подходить колонисты. Они заполнили верхние ярусы ближайших кроватей, чтобы было лучше видно и слышно происходящее. В общем шорохе кто-то кашлянул, кто-то хихикнул.

— Откуда? — резко спросил тот, кто, по всей вероятности, был тут главным.

— Из Узбекистана, — коротко ответил новичок.

— За что тут?

— Отчима замочил за то, что мамку бил.

— Мужик! — какой-то парень ободряюще хлопнул его по плечу.

— Ясно, — сказал великан и почесал за ухом. — Будешь спать вот на этой третьей с краю кровати, на верхней полке, — распорядился он и стал глазами искать в толпе второго, давая понять, что с этим разобрались.

Под его взглядом ребята быстро расступились, и Петя оказался с ним лицом к лицу. Пронзительный взгляд черных глаз встретился с Петькиным. В этот момент Петя вдруг подумал, как, должно быть, Господь любит этого человека, а он до сих пор ничего об этом не знает. От этих мыслей Божья любовь к человеку передалась Пете, его глаза засветились, и что-то произошло. Впервые в жизни юный пахан колонии не выдержал чужого взгляда и отвел глаза.

— Кто такой? — спросил он первое, что пришло на ум.

— Петя, — улыбнулся мальчик.

— Я не спрашиваю твоего имени! — разозлился великан, но не на Петю, а на себя, потому что у них не принято было при знакомстве спрашивать имя. Ведь имя ничего не говорит о человеке. — Мне нужна твоя погремуха.

— Что, простите? — не понял Петя.

— Прости-и-ите, — фальцетом передразнил его сосед великана и грубо добавил: — Кликуха у тебя есть?

— В интернате меня звали Петром, — невозмутимо ответил Петя.

— Петром, значит... — задумался великан.

— А тебя как звать? — вдруг отважился Петя и, широко улыбаясь, протянул ему открытую ладонь. От такого нахальства Пахан опешил, и прежде чем понял, что делает, взял Петькину руку железными пальцами и сказал: — Можешь звать меня Жорик.

Все вокруг удивленно таращили на них глаза: такой фамильярности он еще никому не позволял. Подумав минуту, Жорик собрался и продолжал более сурово:

— Чудной ты какой-то. За что попал сюда?

— Меня подставили и обвинили в воровстве и убийстве, — честно признался Петя.

— Ха-ха-ха! Нет, вы видели? — рассмеялся Жорик, и все вокруг сразу повеселели. — Его подставили! И ты, конечно же, не виновен?

Петька смущенно кивнул.

— Ха-ха-ха! Ну, братец, ты даешь! С таким невинным выражением лица мне еще никто не брехал! Ну, уморил! Ха-ха-ха!

Петя невольно улыбнулся и стал ждать продолжения.

— Ну, ладно, раз ты ничего не совершал и не виновен, то будешь спать вон там, рядом со мной, на нижней полке. Уж очень ты странный, понаблюдать за тобой надо, — весело распорядился Пахан и вспомнил про домино.

Большая часть ребят сразу потеряла к новеньким интерес. Присутствующие вернулись к своим занятиям. Петя прошел на свое место и устало присел на кровать. С верхнего яруса соскочил атлетического сложения парень и без приглашения плюхнулся Петьке на постель.

— Привет! Я — Серый, — протянул ему руку парень.

— Петя.

— Теперь будем соседями, — хлопнул его по плечу Серый. — Ну и повезло же тебе, парень! — не скрывая зависти, стукнул он по кровати. — Я уже целый год дожидаюсь, что Пахан даст мне нижнюю полку, а ты вон как, раз — и в дамках! Дорожи местом! Это большая честь — снизу, да еще рядом с Паханом.

— Да? Так что, Жорик и есть Пахан? — не поверил Петя.

— Ты что, с небес свалился? — засмеялся Серый, а потом добавил более серьезно: — Конечно, он не Пахан в полном смысле этого слова. Паханы только на зоне, а тут его власть заканчивается этой комнатой. От охраны и надсмотрщиков ему, между прочим, достается больше всех.

— Почему?

— Почему? Да все потому, что те его считают «потерянным».

— Что значит «потерянный»?

— «Потерянный» — безнадежный, — терпеливо объяснял Серый.

— Ты уж извини, что я такой тупой, но почему он «безнадежный»?

Не беда! Все мы сюда пришли и не знали, как сортир отыскать. Можешь не стесняться спрашивать, что не ясно, я был на твоем месте, понимаю, — успокоил его собеседник. — А «безнадежный», потому что непокорный, никто не может его исправить. Не боится он ничего и силен, как бык. Знаешь, за что он тут?

Петька пожал плечами.

— За групповое убийство. Подельники его все старше были, в лагерях теперь, а он вот сюда угодил.

— А кого убил-то? — шепотом поинтересовался Петя.

— Да не одного, они троих мужиков укокошили. Пьяные были в стельку, пошли приключения искать, ну и придрались к троим, а они тоже на промах, один из них мастер спорта. Жорик разозлился, вынул нож и распотрошил двоих, а дружки его третьего до смерти затоптали. Вот тебе и убийство с отягчающими. Только ты Пахану не говори, что я тебе это рассказал, здесь об этом весь барак знает, да ему об этом вспоминать не хочется. Всю жизнь ему этот случай испортил. Теперь ему уже нечего терять. Подрастет, а вместо паспорта — приговор суда и — к дружкам.

— Неужели ему теперь ничем нельзя помочь?

— Да теперь он только чудом может оказаться на свободе, — с деловым видом заключил Серый.

— Чудо? И всего-то? — облегченно выдохнул Петя.

Серый вытаращился на него, как на психа.

— Будет ему чудо! — уверенно заявил Петя.

— А ты чем на свободе занимался? — глаза Серого сузились от любопытства.

— На свободе? Да не был я, брат, на свободе еще. И не знаю, что это такое. До недавнего времени я не только внешне в заточении, но и внутренне порабощен был по полной программе.

— Как так? — удивился Серый.

— А вот так, в интернате я вырос, без родителей.

— Так значит, ты сирота?

— Раньше был, а теперь Отца нашел, а матери все так же нет.

— А кто твой отец?

— Мой Отец — Всемогущий Господь!

— Ха! — усмехнулся Серый. — Ну, ты и шутник!

За разговором время пролетело быстро. В десять часов погас свет.

— Что это? — поинтересовался Петя.

— Это отбой, — невозмутимо ответил Серый и полез на верхнюю полку.

— Не рано ли?

— Самое время. Если утром в шесть на проверку не успеешь, будешь иметь проблемы, — охотно пояснил Серый и зарылся в одеяло.

На соседней кровати появился Пахан, он раздевался и бормотал что-то невнятное и злое.

—Жорик, — обратился к нему Петя.

— Что? — сухо спросил тот после некоторой паузы.

— Давай поговорим.

— Все разговоры утром, после отбоя все должны спать.

— Я слышал, что ты ничего не боишься? — провоцировал его Петя.

— Быть храбрым — одно, но глупым — совсем другое, — отрубил тот и отвернулся от Пети.

Мальчик полежал немного, озадаченный поведением новых знакомых, и вдруг вспомнил, что не помолился перед сном. Он тихо сполз на пол, чтобы не привлекать внимания соседей, встал возле своей кровати на колени и начал молиться. В самый разгар этого действия окошко в двери с тихим скрипом отворилось, и в комнату заглянул дежурный надзиратель. Он окинул помещение зорким глазом, увидел Петю и быстро вошел. Петя же ничего не слышал и не видел, он был полностью поглощен молитвой, и только когда над его головой прогремело оглушительное «встать!», он вздрогнул и поднялся на ноги. Реальность вернулась, но страха пока еще не было. Надзиратель размахнулся и послышался звук удара. Резиновая дубинка опустилась на голые ребра мальчика. От неожиданной боли в глазах вспыхнуло зарево. Петя упал на пол, как подкошенный, и заскрипел зубами. «Встать!» — услышал Петя сквозь шум в ушах. Превозмогая пульсирующую в спине боль, он начал подниматься.

— Почему не в кровати?! — на этот раз дубинка опустилась в области почек, и у Пети перехватило дыхание. Он опять растянулся на полу, как рыба, хватая ртом воздух.

— В следующий раз будешь строго наказан! — предупредил надзиратель и спокойно вышел из помещения.

Как только Петя почувствовал в своих легких воздух, сразу же забрался в постель. Кровь стучала у него в висках, а ребра ныли, как после потасовки. Когда мальчик облегченно откинулся на подушку, его глаза встретили спокойный, если не сказать равнодушный, взгляд Жорика.

— Ты чего с кровати слез, дурья башка?

— Помолиться хотел, — серьезно ответил Петя.

— Помолиться?! — с презрением переспросил Пахан. — Ну, ты, парень, и псих!

В наступившей тишине было слышно, как наверху размеренно сопит Серый.

— Какому хоть Богу молишься? Христианскому? — тоном знатока озабоченно поинтересовался Жорик.

— Да, Христу молюсь.

— Был бы от этого хоть какой-нибудь толк, а то хлопоты одни.

— А ты сам-то хоть пробовал молиться? — с сомнением спросил Петя.

— Было дело. Когда на реке под лед провалился, течение меня подо льдом несет, а я думаю, конец мне, ну и вспомнил о Боге, как это обычно бывает. А потом моя рука за рыбачью лунку зацепилась, я в нее и дышал, пока мужики с ломами не подоспели.

— Ну вот, а ты говоришь — никакой пользы.

— А какая тут польза? Если бы не лунка, то никакой Бог не помог бы. Да и вообще, не верю я во всю эту чепуху волшебную, маленький был, глупый — верил, а теперь поумнел и многое понял.

— Поумнел ли? — с сомнением заметил Петя.

— Что ты имеешь в виду? — грозно зашипел Пахан.

— А то, что был бы умный — не попал бы сюда, — дерзко ответил Петя.

Жорика передернуло от такой наглости. Никто тут не разговаривал с ним в таком тоне, все боялись его и уважали, а этому странному парню он слишком много позволяет и даже не может на него как следует разозлиться.

— Что-то твой Бог не помог тебе избежать колонии, — опомнился Жорик.

— Он как раз и послал меня, чтобы я напомнил тебе то, что Он уже однажды спас тебе жизнь.

— Если бы Он был, то я был бы сейчас на свободе, ходил бы на дискотеки, зажимал девчат в темноте... — мечтательно произнес Пахан.

— Или в пьяной драке кто-нибудь тебя зарезал бы, — пытался убедить его Петя. — Ты рассуждаешь не совсем логично. На самом деле то, что ты делал на свободе, не нравилось Богу, вот Он и поместил тебя в другие условия.

— Выходит, если я стану паинькой, то выйду на свободу? — с иронией произнес собеседник.

— Выходит, так, — подтвердил Петя.

— Треп! — отрезал Пахан и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Спустя несколько минут Петя услышал, как его сосед засопел. Но ему долго не удавалось заснуть. От ударов болела спина и ныли ребра. Более того, его посещали мрачные мысли, поэтому он начал усердно молиться, так как в этой кромешной тишине обитали сомнение и страх. Страх присутствовал везде, им, казалось, были пропитаны даже стены. Все здесь было чужим, и становилось жутко от сознания того, что невозможно отсюда выйти.

Он всматривался в мрак и думал, что таково и его будущее — темное и мрачное. А от мыслей о том, что ему придется жить с мошенниками и убийцами, по телу пробегала дрожь. Он пришел к Богу в детском лагере, но, видимо, наступило время пройти закалку в лагере не совсем детском, не совсем спортивном и совсем не христианском. Он думал об этом и ужасался, но Господь, Который был рядом, всегда успокаивал его. Благодаря этому ему все же удалось уснуть этой ночью.

Петя проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Поднимайся, пора, — услышал он хриплый бас Жорика.

— Сколько времени? — поинтересовался Петя у заспанного Серого.

— Половина шестого, — недовольно буркнул тот.

— Разве подъем не в шесть? — одеваясь, спросил Петя у проходящего мимо толстенького коротышки.

— В шесть проверка, — удивленно взглянул он на Петю, и, видимо, узнав его, улыбнулся. — Хорошо заправь постель, иначе будут неприятности. Днем можешь делать, что хочешь, но на проверке все должно быть чин-чинарем, — посоветовал он и поспешил дальше.

«Надо же, — подумал Петя, — почему-то они тут такие дружные: не дерутся, не ругаются, приветливы». Он опустился на холодный пол и начал молиться. Несколько человек в проходе заметили это и удивленно замерли.

— Что это он? — спросил один.

— А я почем знаю! — ответил другой, словно вопрос был задан ему.

— Он че, нюни распустил? — предположил третий.

— Он молится, — презрительно фыркнув, пояснил Жорик.

— Во дела! — восторженно сказал кто-то.

— Щас я этому попу затрещину как влеплю! — крякнул один из них и направился к Пете.

— Оставь его! — еле слышно приказал главарь.

— А чего? — удивленно застыл тот.

— Ты когда в триньку шаришь, тебе кто мешает?

— Никто.

— Вот и не мешай другому заниматься тем, чем ему хочется, понял? У нас одна семья, но стремления разные, главное — «живи и не мешай жить другому».

Первая проверка для Пети прошла без приключений. Вчерашний дежурный с недовольным, заспанным лицом прошелся по бараку, осматривая качество заправленных кроватей и чистоту помещения. Рядом с Петиной кроватью он остановился и осмотрел ее особенно тщательно, но, не найдя, к чему придраться, проследовал дальше, сделал перекличку и, удовлетворенный, пошел сдавать смену.

Через пятнадцать минут была вторая проверка, более короткая. Молодой надсмотрщик с хищным лицом ехидно улыбнулся заключенным, показав гнилые желтые зубы.

— Новенькие есть? Шаг вперед! — гаркнул он, жуя жвачку.

Петя с южанином вышли из строя.

— Так! — сказал он, чавкая, и приблизился к Пете неестественно близко. Глаза надзирателя были мутны, и нельзя было понять, что у него на уме. Он медленно вытянул из-за пояса дубинку, и в комнате воцарилась такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как муха пролетит. А надзиратель поднял дубинкой за подбородок Петину голову и прошептал:

— Слышишь? Какая тишина! Это в твою честь, новичок. Я думаю, ты не доставишь дяде Юре проблем, а, малыш?

В голосе надзирателя слышалось зловещее спокойствие. Петя шумно сглотнул и согласно кивнул головой.

— Молодец! — как-то неестественно радостно похвалил его тот.

Потом надзиратель подошел к южанину. Крепыш стоял по своему обыкновению прямо и гордо смотрел вдаль.

— Ух, ты! Какой красавчик! — воскликнул надзиратель, когда приблизился к нему. — Можно спросить о вашей сексуальной ориентации? — еще больше развеселился тот. Но южанин был абсолютно хладнокровен и только снисходительно взглянул на шута. Улыбка сразу пропала с лица надзирателя, он даже перестал жевать резинку. Коротко размахнувшись, он хлестко ударил юношу дубинкой по бедру. Мышцы сократились, и ногу свело судорогой. Парень громко вскрикнул и повалился на пол, корчась от невероятной боли.

— Никогда больше не смей смотреть так на дежурного надсмотрщика! — тоном провинившегося мальчика оправдывался надзиратель. — В следующий раз будет еще больнее, я буду бить по поперечнополосатым мышцам, — предупредил он и вышел.

Ребята сразу расслабились и разбрелись по комнате. Петя подошел к южанину.

— Ну, как ты?

— Приятный человек, — попытался пошутить тот и скривился от боли, растирая ногу.

— Да, уж! Нечего сказать! — согласился Петя.

— Это дядя Юра, — пояснил оказавшийся поблизости щупленький мальчишка. — У него с головой не все в порядке. Говорят, у него желтая карточка, но я этому не верю, потому что так жить легче, а умереть проще.

— Почему? — не понял его крепыш.

— Потому что прибьет тебя вот такой урод, а ты будешь подыхать и думать, что его даже в угол за это не поставят, потому что у него справка, а так хоть какое-то утешение будет, — парень говорил абсолютно серьезно, но эти рассуждения показались Пете довольно забавными, и он улыбнулся.

— А что ты улыбаешься? — возмутился он. — Ты мне лучше скажи, почему тебе не досталось? Признайся, ты его знал раньше?

— Кого? — удивился Петя.

— Ну, Юрика этого.

— Нет.

— Так я тебе и поверил. Он всех до меня прописывал, меня прописал, и всех, кто пришел после, тоже. Одного тебя эта участь миновала. Почему?

— Откуда мне знать, — ответил Петя и подумал: «Слава Богу».

— Этот ублюдок раньше первоклассным массажистом был, говорят, лучшим в области, в медицинской академии учился, а потом его в двадцать пять в армию забрали, там его кто-то по голове ударил, вот он и поехал. Но ремесло свое не забыл, он все болевые точки на человеческом теле знает, и может так шарахнуть дубиной, что тебя в дулю свернет, а потом развернет, — с видом знатока поведал им коротышка.

Без четверти восемь ребят строем повели в учебный корпус. Он оказался трехэтажным, ветхим и побитым, как во время войны.

— Ты сначала в библиотеку загляни, отметься, а потом на второй этаж в класс, — посоветовал Серый.

Петя открыл дверь с надписью «Библиотека». Как ни странно, это была обыкновенная библиотека, какую можно встретить в любой школе, только библиотекарь был в военной форме. Он спросил у мальчика имя, фамилию и все другие данные, чтобы заполнить регистрационную карточку. Библиотекарь выдал ему полагающиеся на месяц ручки и тетради. Учебники, сказал, будет выдавать по мере надобности.

— А Библия у вас есть? — спросил Петя с надеждой.

— Библия? — удивился библиотекарь. — Была где-то Библия, кажется среди атеистической литературы. Ты ко мне подойди завтра в это же время, я для тебя что-нибудь подыщу.

В классе было шумно. В небольшую комнату набилось человек тридцать, и теперь они пытались перекричать друг друга, чтобы понять и быть понятыми. В конце комнаты оставались свободными два стола. На поверку оказалось, что один из них настолько шаткий, что не пригоден к использованию, и Петя осторожно присел за другой.

Начался урок физики. Высокий худощавый мужчина, слегка седоватый, но еще не старый энергично прошел от дверей до учительского стола и замер. В классе воцарилась тишина. Надо сказать, что первое впечатление, которое производил учитель, было весьма комичным, потому что военная форма сидела на нем, как мешок, а маленькое лицо с добрыми глазами делало его похожим на ребенка. Он присел за стол, открыл папку и сосредоточенно стал перелистывать какие-то бумаги.

— У нас в классе новенький, — произнес он, не отрываясь от бумаг. — Встаньте, пожалуйста, и представьтесь.

— Петя, — просто назвал себя наш герой и увидел, как вокруг широко заулыбались ребята.

— Как? Петя и все, больше ничего? — серьезно посмотрел на него преподаватель.

— А что, надо было и фамилию назвать? — наивно спросил Петя.

— Нет, нет! — успокоил его учитель. — Другим, может, и нужно, но не вам. Принимая во внимание ваши четвертные оценки, я на правах классного руководителя разрешаю вам называться просто Петей. И еще я хотел бы, чтобы вы были ближе ко мне. На перемене, пожалуйста, пересядьте к Жоре, а Геша сядет на ваше место.

— Но, Евгений Петрович, мы уже привыкли с Гешей! — запротестовал Жорик.

— Ты плохо на него влияешь, и к тому же он делает в домашних заданиях много ошибок, ты их старательно списываешь, а мне мерзко проверять списанные работы.

— Да, ладно... — что-то смущенно заворчал тот, косо поглядывая на Петю.

Начались занятия. Петины успехи на каждом уроке бросались в глаза сначала учителям, из выписки четвертных оценок, а затем и ученикам — в его ответах. За несколько дней учебы он завоевал уважение среди учителей. Собираясь вместе, они только о нем и разговаривали. Учащимся же он поначалу не понравился, особенно Жорику. Когда Петя знал правильный ответ на поставленный вопрос, ребята называли его выскочкой, а Жорику не нравилось то, что прежде, чем спросить Петю, сначала вызывали его. Он, конечно же, не знал ответа, и ему всегда было не по себе. Это обстоятельство методически убивало его самолюбие, и главная причина его бед была в Пете.

— Ты мне, как кость в горле! — сказал он как-то Пете один на один.

— Однако это не мешает тебе бессовестным образом переписывать у меня домашние задания, — невозмутимо отвечал ему Петя.

— Я не книжный червь! Мне не дано возиться с вычислениями, это скучно, — пытался оправдаться тот, стараясь не встречаться с Петькиным прямым и неумолимым взглядом. Почему-то ему Пахан не мог просто заткнуть рот, оскорбить или унизить, чтобы отвязался. Возможно, потому что тот говорил то же, что и его израненная совесть.

— Ну конечно, ты рожден для того, чтобы сдавать учителю задания, выполненные на пять, и пристыжено удовлетворяться подаренной за это тройкой. Не кажется ли тебе, что преподаватели оказывают тебе милость, не оставляя на второй год, дарят тебе троечки, как умственно отсталому?

Петя без страха говорил ему всю правду, которая и без того постоянно угнетала Жорика, и слышать это было для него невыносимо. Он слушал его внимательно, а ненависть к этому парню росла в нем с каждым словом. Когда Петя закончил свою тираду, и смысл ее дошел до сознания Жорика, последним овладела такая ярость, что он не в силах был сдержать себя. Он круто повернулся и ударил Петю в лицо, вложив в удар всю свою ненависть. Петя, сраженный такой неожиданностью, с грохотом отлетел метров на пять и рухнул среди стульев. Удар пришелся в переносицу и был настолько силен, что мальчик на несколько секунд потерял сознание. В себя он пришел довольно быстро, но кровь хлынула так сильно, что пришлось немедленно выходить в уборную, чтобы не испачкать весь пол.

Петя пытался остановить кровь, в голове шумело, мысли путались. От холодной воды становилось легче. Странно, но ему было жалко не себя, а Жорика. Он совсем не сердился на него. В былые времена он воспылал бы к нему лютой ненавистью, но сейчас, кажется, он начинал любить этого человека, и это было удивительно.

Вдруг дверь в уборную открылась, и на пороге показался Пахан.

— Петро!

— Что?

— Петро!

— Что? — Петя повернулся к нему. Видно было, что тот хочет что-то сказать, но не решается. Пахан посмотрел на Петю и сморщился. Петино лицо отекало на глазах.

— Петро, ты был прав, — наконец с трудом выдавил он. Жорик хотел попросить прощения, но не мог, и Петя прочитал раскаяние в его печальных, усталых глазах. — Я больше ни у кого не буду переписывать заданий, даже если мне придется остаться на второй год. Даю слово! — сказал он и гордо поднял голову. От собственных слов ему, должно быть, стало легче.

— Я не держу на тебя зла, — совершенно неожиданно для Жорика ответил Петя. — Можешь не переживать, я все равно буду считать тебя хорошим человеком.

— После того, что я сделал? — недоверчиво прищурился тот.

— Да! — заверил его Петя и сунул нос под холодную воду, потому что кровь потекла с новой силой.

— Такого просто не может быть! — сам себе сказал Жорик.

— Если хочешь, я помогу тебе с домашним заданием, когда остановится кровь, — предложил ему Петя, как будто ничего не произошло.

Это предложение окончательно поразило колониста. В его отягощенное сердце не вмещалось такое поведение, и ему вдруг стало страшно. Впервые в жизни им овладел ужас. Ему показалось, что он теряет себя и не в силах что-либо сделать для своей защиты. Его восприятие реальности рушилось, земля уплывала из-под ног.

— Я подумаю об этом, — буркнул он первое, что пришло на ум, и выскочил за дверь, как ошпаренный. Петя только удивленно посмотрел ему вслед и опять сунул лицо под воду.

Пахан влетел в жилую комнату так, словно за ним гнались. Он стремительно прошел мимо ребят, сопровождаемый удивленными взглядами, и грохнулся на свою кровать лицом в подушку. Окружающие бросили свои занятия и ждали, что будет дальше. Было ясно: что-то произошло, и раз у Жорика такое настроение, то должно быть продолжение, во время которого все может проясниться. Новость — это большая редкость в колонии, а интрига — на вес золота. Если что-то не ясно, загадочно, то оно неминуемо притягивает взоры.

Ребята ждали, ждали, но ничего не происходило. Пахан все так же неподвижно лежал на своей кровати, как и десять, и двадцать минут тому назад. Колонисты стали уже терять всякий интерес к происходящему, когда на сцену вышел новый герой. Это был Петя.

Он вошел спокойно и непринужденно, улыбнулся повернувшимся к нему ребятам и пошел к своему месту, давая всем понять, что объяснений не будет. Но их и не требовалось. Более того, без них было даже интересней. К разъяренному Пахану и разбитому Петькиному лицу можно было добавить все, что угодно, лишь бы это было правдоподобным. Во всех углах сразу тихо зашушукались. Говорить об этом вслух еще боялись, чтобы не разбудить неосторожным словом гнев Жорика. Говорили разное, но больше всего было разговоров о предстоящем конфликте между Паханом и надзирателями, когда те учинят разборки. Они понимали, что Петька будет вынужден рассказать им всю правду, иначе ему достанется за непослушание, никто даже и не подумал бы осуждать его за это. Но вот что будет с Жориком, в этом сплетники расходились во мнении, и одни были склонны считать, что на этот раз непокорный плохо кончит, другие — что надзиратели вскоре узнают, почем фунт лиха.

А Петя тем временем, не обращая ни на кого внимания, взял свои книги и стал выполнять домашнее задание. В общей накаленной обстановке ему было трудно сосредоточиться, плюс к тому болела голова и подташнивало. С каждой минутой глаза заплывали все больше, и вскоре Петя понял, что закончить домашнее задание он сегодня не сможет, потому что правым глазом он уже почти ничего не видел, а левому угрожала такая же участь. Когда он пытался представить себе свою физиономию, то не смог сдержать улыбку, и его предположения подтверждались, когда кто-нибудь, посмотрев на него, в ужасе отворачивался.

Ночь выдалась ужасной. Приблизительно через час после отбоя Петю стало так сильно тошнить, что он понял: если немедленно не отправиться в туалет, то не миновать беды. Положение осложнялось тем, что он уже ничего не видел. Надо было добираться до туалета вслепую. Попросить кого-то было стыдно, да и не хотелось никого будить. Он медленно встал с постели, с трудом натянул свои старые штаны и, выставив вперед руки, побрел к выходу. Божья помощь и человеческое упорство способны на многое. Через пару минут он уже был у двери, потом приоткрыл ее и в нерешительности прислушался. В коридоре было тихо.

Пара черных глаз все это время внимательно следила за ним, и Петя даже не догадывался, какую бурю в сердце соседа вызвал его поход в туалет. Жорик лежал в своей постели и кусал одеяло. В нем происходила какая-то внутренняя борьба. Сострадание боролось в нем с его принципами. Душа рвалась, чтобы помочь Пете, но рассудительность заставляла его оставаться на месте. Он был готов кинуться ему на помощь до тех пор, пока Петя не скрылся за дверью, но затем сразу стало легче, и усилием воли он успокоил свою совесть, применив привычные аргументы. Потом он целый час боролся, чтобы заставить себя заснуть, но когда ему это почти удавалось, тут же приходило беспокойство о том, почему так долго нет Пети. Наконец он все же заснул, потому что не любил проигрывать и был очень настойчив, но мирный сон Господь дает только Своим возлюбленным детям. Во сне Жорик бился и метался по кровати в страшных кошмарах.

Петя же без приключений добрался до своего места. Его рвало несколько раз за ночь, и тошнота долго не проходила, поэтому он был вынужден не спать и оставаться в прохладном помещении. Свежий воздух приносил некоторое облегчение. Он да молитва были единственным ободрением в эту бесконечную ночь. Под утро стало несколько легче, но от недостатка сна Петя буквально валился с ног. Зато опухоль на лице немного начала спадать, и он вновь обрел способность видеть. Когда Петя, шатаясь, вернулся в комнату, за окном уже забрезжил рассвет. Ребята начали подниматься, и в утренней суете никто, кроме одного человека, не обратил внимания на вошедшего. Жорик в ужасе уставился на изможденного Петю, а тот ему приветливо улыбнулся.

— Доброе утро, как спалось? — спросил Петя, присаживаясь на край кровати.

— Как обычно, — солгал тот и подумал: «Неужели он только сейчас вернулся?»

Петя посмотрел, с каким усердием его сосед заправляет кровать, и принялся делать то же, вспомнив о предстоящей проверке.

Утренняя проверка началась, как обычно, минута в минуту. Надзиратель быстро прошелся по комнате, сделал несколько несущественных замечаний и приступил к перекличке. Он называл фамилию, а услышав ответ, лично убеждался в присутствии колониста, окидывая его пристальным взглядом. Когда он дошел в списке до Пети, лицо его стало серым.

— Шаг вперед! — скомандовал он.

Петя послушно вышел из строя.

— Кто это тебя так? — ухмыльнулся он.

Петя промолчал, словно не услышал вопроса.

— Я к тебе обращаюсь, урод! — гневно закричал надзиратель и несколько раз презрительно ткнул указательным пальцем в грудь мальчика. Но тот спокойно смотрел на него добрым взглядом сквозь щелочки затекших век.

— Ах ты, маленькое ничтожество! — вскипел надзиратель, до крайности возмущенный таким вопиющим неповиновением. В ярости он привычным движением выхватил дубинку и торцом ударил Петю в живот. Мальчик упал и, хватая ртом воздух, скорчился на полу.

— Охрана! — завопил надзиратель, и в комнату на его крик явились двое солдат. — Вот этого, — и он ткнул носком сапога в бок мальчика, — в карцер. Пусть узнает, что значит игнорировать начальство.

Петю под руки уволокли из комнаты, за ними следом вышел надзиратель. Потом появился принимающий смену. У него, видимо, было хорошее настроение, потому что он принялся читать лекцию о преимуществе дружеских отношений между людьми, особенно проживающих в трудных условиях. Его речь была насыщена высокопарными замечаниями по поводу милосердия и снисходительности к слабому. Когда, наконец, лекция закончилась и ребята смогли более свободно вздохнуть и посудачить о произошедшем, все вдруг заметили, что в комнате осталось странное присутствие чего-то невидимого, но величественного. Кто-то смутно ощущал это, других это беспокоило, но один человек чувствовал это так сильно, что первый раз в жизни понял, что совершил страшный поступок, и это осознание разрушало его изнутри. Слезы подкатывали к горлу, и появлялась ненависть к самому себе. Совесть говорила Жоре: «Ты — ничтожество!», и он был вынужден согласиться с ней.

Пока Петю вели по длинным коридорам, он отдышался. По крутым ступеням его провели в цокольное помещение, затем вдоль узкого прохода мимо многочисленных дверей, похожих одна на другую, как две капли воды. Одна из них была открыта, и Петя очутился в небольшой комнатушке. Прежде чем он успел осмотреться, дверь за ним с громким лязгом захлопнулась, и все вокруг погрузилось в непроглядную тьму. Окон тут не было, это Петя понял сразу по глубокой темноте. Несколько минут он стоял неподвижно, думая, что когда глаза привыкнут к темноте, он что-нибудь увидит. Но его надежды не оправдались, потому что сюда не проникал ни один, даже самый слабый, лучик света. В таком месте глаза к темноте привыкнуть могут, но преимуществ от этого нет никаких. Единственное, что ему удалось увидеть через несколько минут, это вентиляционное отверстие под потолком. Оно почему-то выделялось на общем черном фоне, может быть, потому что было ближе к свету. Но надо же было как-то узнать, что есть в этой комнате, и Петя пошел обследовать все на ощупь. Тут было прохладно и сыро, так что очень скоро он сильно продрог. К тому же стены, которые ему пришлось обследовать, оказались мокрыми и скользкими до такой степени, что до них было неприятно прикоснуться. После нескольких минут безрезультатных поисков ему удалось обнаружить одиноко стоящий унитаз. Но вот кровати, или чего-то подобного ему найти так и не удалось. Это было плохо. Спать хотелось невыносимо, но в таком сыром помещении лечь на бетонный пол было бы просто безумием.

Время остановилось. Петя ходил и ходил взад и вперед бесконечно долго. Несколько раз ему казалось, что силы уже оставляют его, но потом опять становилось немного легче и снова продолжалось путешествие по камере от одной стены к другой.

Очень хотелось есть, но еще больше — спать. В этой темноте и в абсолютной тишине собственные мысли казались ему бредом и пугали, словно внезапные крики. Он понимал, что это от переутомления и успокаивал себя тем, что скоро все закончится.

Прошло какое-то время — час или день, и сил, чтобы ходить, больше не осталось. Петя остановился у стены, оперся на нее и медленно опустился на корточки. Он уже не чувствовал сырости, не замечал холода, даже на темноту уже не обращал внимания. Из всех желаний им теперь овладело одно — спать. Глаза слипались, мысли путались. Он засыпал. Теперь ночь поглотила и его разум, сон был подобен черной пропасти, в которую мальчик падал и падал...

Проснулся он от лязга железного засова. Открывалась дверь. В полосе яркого света Петя смутно различил две фигуры.

— Встать! — загремело в его голове.

Он попытался подняться, но суставы закоченели так, что отказывались повиноваться, и в тщетных попытках мальчик повалился на пол. Мысли текли в голове вяло, неторопливо. Не было ни страха, ни радости от того, что кто-то живой появился в этой дыре, вообще не было никаких чувств. Все тело было холодным и чужим.

Охранники некоторое время молча смотрели на неподвижное скрюченное тело, а потом, не сговариваясь, подняли его под руки и поволокли по коридорам.

Петя не понимал, что с ним происходит, только одно не нравилось ему, как свет режет глаза. Его приволокли в общую комнату и бесцеремонно бросили у порога. Петя почувствовал тепло и, оценив преимущество деревянного пола, тут же заснул.

Когда вошли охранники с Петей, ребята, оказавшиеся ближе других к двери, в ужасе попятились. Зрелище было и впрямь неприглядное. Бледный, почти синий Петя безжизненно свернулся на полу калачиком, не подавая признаков жизни. Его мокрая и грязная одежда прилипла к телу, делая картину еще более ужасной. Волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу, а половина лица была сплошным зелено-желтым синяком.

В комнате стало тихо. Несколько мгновений никто не шевелился. Вдруг Жора кинулся к Пете и схватил его своими огромными руками. Как хрупкую вазу, он понес безжизненное тело мальчика к кровати и на глазах у всех бережно уложил его в постель, укрыл одеялом и опустился рядом с ним на колени. Потом уткнулся лицом в одеяло и зарыдал, как ребенок. Мертвую тишину не нарушал даже шепот. Всех охватило странное трепетное чувство. Знающий человек назвал бы это благоговением, но ребята не могли дать ему названия, они просто застыли в немом оцепенении. На их глазах происходило что-то немыслимое. Жорик, вот уже два года доводивший до слез других, но сам ни разу не уронивший ни слезинки, рыдал так, что его можно было услышать в другом крыле здания. Он плакал до тех пор, пока наступившие перемены не отвлекли его от этого. На Петином лице проступил румянец, но не здоровый, розовый, а яркий, малиновый. Мальчика стало лихорадить. Жорик стянул со своей постели одеяло и накрыл его. Петя бредил. В горячке Петя выкрикивал странные слова и часто звал Иисуса. Ребята заняли все ближайшие к нему кровати и с волнением наблюдали за ним.

Жорик направился к двери, крикнув на ходу, чтобы за Петей присматривали. Он выскочил в коридор и направился к дежурному.

— Товарищ сержант, — обратился он, — у нас в комнате тяжелобольной, пригласите доктора!

Тот оторвался от журнала и презрительно посмотрел на колониста.

— Ты что — издеваешься? — прорычал он ему прямо в лицо. На лице колониста гневно заиграли желваки, но он сдержал свой гнев.

— Если вы проигнорируете нашу просьбу, и парень умрет, я подам на вас в суд, — спокойно, но совершенно серьезно сказал Жорик.

Услышав такое дерзкое заявление, дежурный понял, что парень не шутит, и неохотно встал.

— Пойдем, я хочу взглянуть на этого симулянта.

Когда они вошли, ребята сразу расступились,

освобождая проход. Дежурный подошел поближе и с первого взгляда понял, что дело нешуточное. Не говоря ни слова, он быстро вышел, а спустя пять минут прибыл и доктор.

Он посмотрел на больного и вопросительно уставился на колониста, который был к нему ближе других.

— Карцер, — пояснил тот.

Доктор долго осматривал Петю и неодобрительно качал головой.

— Звери! — наконец заключил он. — Ироды! Разве можно так издеваться над человеком?! Каким бы негодяем он ни был.

— Он ни в чем не виноват, доктор, — твердо сказал ему Жорик. Тот с сомнением посмотрел на Петю. — Это точно! Он верующий человек! Настоящий христианин! А попал сюда по ошибке, — уверял доктора Жорик. Но тот только недоверчиво улыбнулся.

— Ну, ладно. Пойдемте двое со мной, принесем носилки, надо доставить его в лазарет, и побыстрее.

У Пети было воспаление легких. Восемь дней он провалялся в лазарете, и хотя туда никого не пускали, Жорик каждый день приходил справляться об его здоровье и не уходил от дверей, пока ему не сообщали, что все в порядке, больной идет на поправку. Он подумал, что Пете сейчас делать все равно нечего, поэтому наведался в библиотеку, чтобы попросить что-нибудь для него. Библиотекарь, открыв Петину карточку, сразу же вспомнил этого паренька и принес Жорику Библию, которую обещал найти.

Хорошо, что хоть передачи можно было передавать. Петя был несказанно рад вновь увидеть Библию, пожалуй, это было самое лучшее, что мог сделать в тех обстоятельствах Жорик. Теперь Петя понимал, что Господь допустил это испытание для того, чтобы он потом пережил такое благословение.

Это трудно передать словами, но Петя чувствовал, что его отношения с заключенными ребятами перешли в иную фазу. Некоторые из них, не стесняясь, приходили и спрашивали у медперсонала, как он себя чувствует. Он также знал, что что-то произошло и с Жоркой, и теперь они каким-то образом сблизились и переживают друг за друга. Не было дня, чтобы Петя не вспоминал Жоркино обещание и не беспокоился об его успеваемости в школе. А тот, в свою очередь, непрестанно думал о Петре и с нетерпением ждал его возвращения.

В один из дней в колонию пришла большая посылка. Приближался день рождения Серого, и его родственники решили устроить ему праздник. В колонии был такой обычай, что ровно половина имевшегося в посылке съестного отходила «на общак», а все остальное — хозяину. Получив посылку, Серый от счастья чуть с ума не сошел. На радости все, что в ней было, он стал раздавать налево и направо. Но Жорик остановил его.

— Хорош, транжира! Давай дели, как положено.

Ребятам не очень понравилось это замечание,

потому что каждый надеялся получить больше, чем ему причитается при дележе. Но так как все понимали законное основание Жоркиного замечания, то никто протестовать против этого не стал.

При дележке как бы случайно забыли про Петю. Но Жорик и в этом случае восстановил справедливость, с презрением поглядывая на тех, кто недовольно ворчал.

— Он за него, как за родного брата, вступается, а мы для него уже мусор, — сказал один из его приближенных.

— Постыдились бы, — сказал Жорик, — человек в больнице с воспалением легких, а вы, как скоты, кусок хлеба жмете.

Когда все было разделено поровну, и каждый спрятал свои припасы по карманам, на столе осталась небольшая кучка сладостей и фруктов для Пети. Жора снял с кровати свое полотенце, положил на него Петину долю и, прежде чем завернуть узелок, высыпал в него и свою. Это заметил Серый, и ему вдруг стало не по себе, что Жорик последнее отдал для больного. Долго не раздумывая, он подошел к столу и выложил на него почти все, оставив себе пару яблок. Жорка восхищенно посмотрел на него и стал развязывать маленький узелок, который собирался отнести для больного. Другие заметили то, что происходит у стола, и тоже стали по одному молча подходить и выкладывать из карманов содержимое. Таким образом, очень скоро собрали такую передачу, что она не помещалась в полотенце, и ее пришлось вновь укладывать в тот ящик, в котором пришла в колонию посылка. В этот вечер все ребята были счастливы, а Жора, веселый и сияющий, отнес посылку для Петра.

Через восемь дней Петю выписали с двухнедельным освобождением от работы. Похудевший, но счастливый, он вернулся к вечеру в свой корпус, и его приняли, как родного. Каждый считал своим долгом обнять его, и у него вдруг возникло такое чувство, словно он вернулся домой.

— Ну, как здоровье, кореш? — спрашивали его со всех сторон.

— Э, братишка, да ты поправился в лазарете! — пошутил кто-то.

Но Петя вернулся не с пустыми руками. Когда поутихли радостные восклицания, он выглянул за дверь и втянул ящик.

— Вот, — поставил он его на стол. — Я решил съесть это вместе с вами. — И стал выгружать содержимое.

Сладости и фрукты привели окружающих в неописуемый восторг. Все собрались у большого стола и закатили пир горой. Только Жора чувствовал себя несколько неуютно. Он нетерпеливо ерзал на своем месте и постоянно поглядывал на часы.

После окончания застолья Петя подсел к нему.

— Ну, как дела, старина?! — весело спросил он.

— Не очень, — хмуро признался тот.

— Какие-то проблемы?

— С учебой. Учителя думают, что я настолько обленился, что уже списать нормально не могу, а я все свободное время за учебниками просиживаю и никакого толка.

— Давай, неси книги, будем разбираться. Начнем с самого сложного.

Две последующие недели вечерами напролет они сидели за учебниками. Благо, что двухнедельный отпуск позволял Пете не выходить на работу, и в это время он занимался сам.

Жора оказался способным малым. То, что ему не удавалось схватить на лету, он брал усидчивостью и упорством.

Наконец пришло то время, когда Жора самостоятельно выполнил первое в своей жизни домашнее задание по физике. Петя проверил его и удовлетворенно хмыкнул.

— Что ж, это уже не стыдно показать учителю.

Теперь Жора от учебы стал получать удовольствие. Когда дело, которое ты делаешь, получается, оно неминуемо начинает нравиться тебе, потому что приносит чувство удовлетворения.

На уроке он сидел спокойный и гордый. Впервые за годы учебы он мог смело смотреть в глаза преподавателю и не стыдиться.

Только что вошедший учитель сразу заметил какую-то перемену в поведении колониста. Видимо, он неправильно это истолковал, потому что с некоторым пренебрежением тотчас задал ему вопрос, будучи уверен в том, что ответа не последует. Услышав правильный ответ, учитель был крайне удивлен. Но и тогда, когда смысл сказанного дошел до него, он не поверил, что Жора самостоятельно ответил на вопрос и, желая поставить наглеца на место, потребовал от него детальных разъяснений. Но ученик и на этот раз не растерялся, ведь он знал материал, а значит, понимал и суть вопроса. Без особого труда он своими словами пояснил ход своих мыслей, чем невероятно поразил учителя. В этот день в учительской только и было разговоров о двоечнике Жорке, который стал лучше учиться.

На следующем уроке, когда были розданы тетради с домашним заданием, Петя удовлетворенно крякнул, обнаружив очередную пятерку. Но вот Жора необычайно расстроился. Петя тут же заметил хмурое лицо соседа.

— В чем дело? — шепотом спросил он.

Тот молча пододвинул ему свою тетрадь. За домашнее задание по математике, выполненное без единой ошибки, Жоре по обыкновению поставили трояк.

— Старый образ жизни преследует тебя. Дьявол не хочет оставлять своего когда-то верного раба без надзора, — зашептал Петя. — Но истина не боится проверки.

— Можно вопрос? — спросил он учителя.

Петя никогда не задавал вопросов, поэтому это несколько удивило преподавателя.

-Да.

— Почему у Жоры в тетради нет ни одного вашего исправления, а отметка — три? — спросил Петя.

Учитель растерялся. Кто-то из учащихся хихикнул.

— Если он сам выполнил задание, то без труда воспроизведет решение на доске, без тетради. Прошу!

Жора принял вызов и, действительно, безо всякого труда набросал на доске решение задачи, поясняя при этом ход своих мыслей.

После того, как он вернулся на свое место, учитель еще долго задумчиво смотрел на доску, потом повернулся к классу и рассеянно глянул на детей.

— Я прошу прощения за допущенную мной ошибку, — сказал он, но глаза его светились радостью. — Вне всякого сомнения, мы сегодня стали свидетелями чуда.

Жора, гордый и серьезный, молча смотрел на учителя, но как он ни старался скрыть свой восторг, радость сквозила в каждом его движении.

Вот так, незаметно, Петя и Жора стали близкими друзьями. Каждый вечер они вместе выполняли домашнее задание, но перед этим Петя всякий раз молился и просил Божьей мудрости и водительства. Хотя его друг еще ни разу не молился вслух, но всякий раз говорил «Аминь» на Петину молитву, и этого уже было достаточно, чтобы разделить с другом общее благословение.

Ребята замечали Жоркины успехи в учебе, и некоторые откровенно ему завидовали. Это длилось некоторое время, а затем по одному, незаметно, к Пете и Жоре для занятий стали присоединяться другие, и вскоре весь класс как волной захлестнуло. Каждый вечер, в одно и тоже время, все они садились за уроки. Игры и развлечения отошли на второй план, и чаще всего для них просто не хватало времени. Общий интерес сблизил ребят, и они уже мирились с молитвой, которую произносил Петя перед каждым занятием.

Однажды кто-то спросил, зачем молиться перед каждым занятием. Тогда Пете представился случай рассказать ребятам о своей вере и о том, как он познакомился с Иисусом Христом. Он начал свой рассказ со своего детства, с интерната. Эта тема была особенно близка многим из них, и Петя долго рассказывал о своей жизни, о чудесах, которые показал ему Иисус, и о том, как без усилий он изменил свою жизнь, как Христос подарил ему новое рождение. Он поведал ребятам, как много мудрости дала ему Библия и каким большим благословением стала для него колония. Он рассказал, что на этом месте Бог научил его за один месяц большему, чем он узнал за всю свою предыдущую жизнь.

Когда Петя закончил свой рассказ, на него со всех сторон посыпались вопросы, отвечать на которые уже не было времени.

— Хорошо! — поднял руку Петя, пытаясь успокоить возбужденных ребят. — Я предлагаю после уроков проводить время за чтением Библии, в дискуссиях и беседах на различные интересные темы.

Некоторые насторожились: не будет ли все это ущемлять их личной свободы? Но большинству эта идея понравилась.

— В любом случае, это не будет обязательным занятием для всех. Каждый будет иметь возможность заниматься тем, чем ему захочется.

Все началось на следующий вечер. С тех пор день за днем колонисты проводили в общении на разные темы, по большей части о Боге, потому что в таком месте люди особенно нуждаются в Нем, хотя редко признаются в этом даже самим себе.

Каждый день Петя удивлялся Божьим чудесам. Он видел такой интерес людей к Слову Божьему, какого не встретишь на свободе. До сих пор ему не верилось, что можно так сразу организовать столь большую группу по разбору Библии. Он понимал, какая ответственность возложена на него Богом, и усердно молился о мудрости, которой ему всегда недоставало.

Пришла зима. Петя получил первое письмо от Толика. Друг писал о том, что дела у них в интернате идут замечательно. Покаялся Геннадий Васильевич, и с наступлением холодов группа стала регулярно собираться у него дома. Теперь в интернате оттепель. Как только Геннадий Васильевич пришел к Богу, сразу наступило заметное потепление в среде преподавателей. И хотя директорша до сих пор настроена враждебно, остальные все больше тянутся к Богу, к Евангелию. «Сейчас, — писал Толик, — наша маленькая домашняя церковь состоит уже из пятнадцати человек. Недавно стали приходить на собрания еще две учительницы, и одна из них не пропускает ни одного общения. Все полагают, что она уже довольно близка к Богу, и со дня на день ждут ее покаяния. Но мы не торопимся — на все воля Божья.

На днях было еще одно событие, которое тебя заинтересует. В интернат приезжали Славик с мамой, они очень хотели тебя видеть и не поверили своим ушам, когда им сообщили, что ты в колонии. Они ждали тебя на осенние каникулы, но ты не приехал, вот они и пожаловали сами справиться о твоем здоровье. Слава Богу, что после директора Господь направил их к нам. Она им такого про тебя наговорила, что у них волосы дыбом встали. Но мы смогли им все детально объяснить, и они сказали, что этого так не оставят. В общем, они что-то там придумали, но мне пока ничего не известно, потому что все это держат в глубокой тайне, но скоро что-то должно измениться, так что не переживай, Господь еще не сказал Своего последнего слова. Главное, они собираются навестить тебя на зимних каникулах.

Мы постоянно молимся о тебе, и надеемся, что ты чувствуешь нашу молитвенную поддержку. Если ты ответишь на наше письмо, мы будем очень рады, потому что сильно переживаем за тебя».

Это письмо очень обрадовало Петю, но вместе с тем, послужило сильным обличением для него, потому что он до сих пор никому не написал ни одного письма, хотя и обещал. В тот же вечер он сел и сочинил два коротких письма — одно в интернат, другое — Славе. Писал он одно и то же: у меня все хорошо, Господь обильно благословляет, спасибо за молитвы. Вот общий смысл его посланий. Такие скромные письма заставляла его писать осторожность, так как поговаривали, что каждое письмо, прежде чем покинуть стены колонии, внимательно прочитывалось. Судя по тому, как относились здесь к колонистам, ничего удивительного в этом не было.

Приближались новогодние праздники. Настроение у всех было замечательное — ученики с нетерпением ждали каникул, надзиратели — веселых праздников и застолья. Наступил предпраздничный период спокойствия, когда беспощадные дежурные надзиратели благодушествовали, давая поблажки заключенным даже тогда, когда они действительно были виновны. Но проступки колонистов стали большой редкостью, потому что, наученные горьким опытом, ребята чрезвычайно серьезно подходили к соблюдению дисциплины. Раньше наказаний было больше, но с того времени, как карточные игры вышли из моды, и ребята стали бросать не только пить, но и курить, нарушений становилось все меньше и меньше.

Все шло замечательно, и, казалось, ничто не предвещало беды.

Обычный день в колонии состоит из четырех периодов: школа, работа, отдых, отбой. После школы каждый день, кроме субботы и воскресенья, ребята были обязаны отработать четыре часа. Причем не имело значения, какого рода будет их работа, лишь бы это был физический труд. Раньше, когда на территории колонии заняться было нечем, заключенные могли просто перебрасывать с места на место землю или рыть и снова закапывать траншеи. Но те времена прошли, теперь колония начала крупномасштабное строительство. На заднем дворе руками колонистов строился большой хозяйственный комплекс, и под строгим надзором ребята проводили там все положенное для работы время. В прошлом году начали расчищать место под строительство: ровнять холмы, корчевать деревья. С начала лета ребята копали большой котлован, работа постепенно продвигалась, они погрузились уже на метр с лишним, оставалось еще два, но зато самых тяжелых.

Первые Петины рабочие дни показались ему адом. Грунт твердый, с камнями; тяжелые ломы и неудобные лопаты стали настоящим наказанием для мальчика, который никогда не занимался физическим трудом. Он до крови разбил себе руки ломом, а на следующий день еле поднялся с постели. Такая неожиданная физическая нагрузка заставила болеть все его тело, каждая мышца ныла и стонала. Но пришло время работы, и он размял свое капризное тело, а на следующий день все болело еще сильнее. Мучения продолжались целую неделю, а потом все наладилось, и Петя стал чувствовать себя значительно лучше. Оказалось, что это дело привычки.

С приходом зимы работать стало гораздо тяжелее. Пальцы постоянно примерзали к инструментам, а земля стала мерзлой, неподатливой.

В тот день сыпал густой снег. Это природное явление до крайности раздражало дежурившего «дядю Юру», как он себя называл. Он постоянно отмахивался руками от снежных хлопьев, и то и дело гневно ругался и отряхивал шапку. Четвертый час работы подходил к концу. Измотанные тяжелым трудом ребята считали последние минуты до окончания рабочего дня, когда с надзирателем что-то произошло.

— Эй, ты! — обратился он к Серому. — Ты неправильно держишь лопату.

Серый удивленно заморгал глазами. Он был левшой, всегда держал лопату так, как сейчас, и до сих пор это никого не смущало.

— Я всегда ее так держу, — спокойно сказал он, не зная, что можно ответить на такое замечание.

— А ну-ка, возьми лопату, как все нормальные люди, — грозно зашипел на него надзиратель.

Серый понял, что сейчас что-то произойдет. Если он сменит руку, то не сможет работать, если не сменит, все равно проблем не избежать. Он медленно продолжал работать, надеясь на то, что какое-нибудь чудо отвлечет «дядю Юру». Но этого не произошло. Здесь неповиновение надзирателю пресекалось немедленно. Как только надзиратель понял, что его повеление просто игнорируют, он заревел, как раненый медведь, выхватил дубинку и кинулся на несчастного колониста. Тот только успел отпустить лопату и прикрыть руками голову, как на него посыпался град яростных ударов.

Растерявшиеся ребята побросали работу и застыли в нерешительности. Тут, в колонии, случалось всякое, но такого им еще видеть не приходилось. Надзиратель с истошным воплем, брызгая слюной во все стороны, поднимал и опускал свою дубинку вновь и вновь, и этому не было конца. Сбитый с ног, Серый молча пытался отползти в сторону, чтобы избежать сокрушительного напора, обагряя все вокруг кровью и зарываясь в снег под каждым ударом.

Все произошло так стремительно, что поначалу никто ничего не мог понять. Но когда ребята осознали, что происходит, Жора и Петя одновременно кинулись на надзирателя, чтобы уберечь Серого от неминуемой гибели. Надзиратель тут же оставил Серого и переключился на двух других колонистов. Мутные глаза безумца налились кровью, пуговицы на груди отлетели, и шарф метался из стороны в сторону. Могло показаться, что дежурный подвергся нападению, и теперь всего лишь защищается.

— Ребята, навались! — закричал Жора. — Не то этот псих всех нас в гроб загонит!

Несколько человек бросились на помощь товарищам. Надзирателя сбили с ног, скрутили руки и отобрали дубинку. Он орал и в ярости осыпал ребят проклятиями, от бессилия бился лицом об мерзлую землю и с громким хрустом ел песок.

Наконец на крики явилась охрана. В один момент они оказались в гуще событий, но ситуацию восприняли совсем не так, как было все на самом деле. Ближайшие из них на бегу сбили прикладами нескольких колонистов и освободили плачущего надзирателя. Остальные, передернув затворы, кричали и матерились, пытаясь построить заключенных и угрожая пристрелить всякого, кто сдвинется с места. Ребята подняли бесчувственного Серого, и их тут же отправили в барак до выяснения деталей произошедшего.

Наступали праздники, и врача в колонии не было. Серый весь день лежал в кровати и не приходил в себя. Он все время стонал и тяжело дышал. Было похоже, что у него сломано ребро, и все за него очень беспокоились.

Колонисты ожидали наказания и расправ, но, видимо, руководство побаивалось, что Серый умрет, и пыталось замять этот конфликт, тем более, что начальство об этом еще ничего не знало.

На следующий день утром Серый пришел в себя и улыбнулся, чему ребята очень обрадовались.

Прошло три дня. Серый только начал вставать, и к нему вернулся аппетит. Ребро, похоже, и впрямь было сломано, но через пару дней должен был появиться доктор, и тогда Серого, по всей вероятности, переведут на «заслуженный отдых» в лазарет. Сегодня на смену должен был заступать «дядя Юра», и ребята серьезно опасались его жестокой мести. На его благоразумие никто, естественно, не рассчитывал, потому что он не имел сию добродетель в скудном списке своих характеристик.

Настал час пересменки. Ребята нехотя выстроились для проверки. Вошел дежурный, быстро пробежал глазами по заправленным кроватям и вышел, позабыв о перекличке. Ребята стремились побыстрее покончить с этой процедурой, поэтому никто не стал возражать против такого нарушения устава. Следом за дежурным пожаловал и «дядя Юра». С первого же мгновения ребята поняли, почему дежурный был так скор. Надзиратель сегодня был хмур, как грозовая туча, и по всему было видно, что он кипит ненавистью к заключенным и жаждет отмщения. Он вошел не один, следом за ним ввалились трое солдат из охраны, уже довольно хмельные и наигранно веселые. Тяжелое предчувствие легло на Петино сердце.

«Дядя Юра» прошелся вплотную к строю, заглядывая в глаза каждому колонисту. Посмотрел он и в Петины глаза. Густой запах перегара ударил парню в лицо. «Этого еще не хватало!» — с тоской подумал Петя. Новый дежурный как-то по-особенному медленно проследовал вокруг комнаты, на несколько мгновений останавливаясь возле каждой кровати, и всякий раз хозяин кровати замирал, не смея вздохнуть. С каждой минутой атмосфера в комнате накалялась все больше и больше. В этой неестественной тишине надзиратель вдруг выхватил дубинку и стал отчаянно колотить ею по ближайшей кровати. От сокрушительного удара подушка взорвалась, и в воздух взлетело облако перьев. Надзиратель удовлетворенно улыбнулся и вопросительно посмотрел на строй заключенных. Он увидел то, чего так добивался. Все глаза смотрели сейчас на него с отчаянием и ужасом. Ребята, которые уже привыкли к жестокости, еще не знали откровенного безумия, и это приводило всех в трепет.

После этого «дядя Юра» быстро подошел к Серому и слегка толкнул его в грудь дубинкой.

— Этого! — с улыбкой на лице произнес он, и трое солдат с довольным видом взяли Серого под руки и вывели за дверь. Следом вышел и надзиратель.

— Карцер, — предположил Жора, и в наступившей тишине это слово прозвучало, как смертный приговор.

— Ты уверен? — спросил Петя, все еще пытаясь унять дрожь в коленках и сам себя презирая за то, что не может сделать это.

— А разве может быть что-то хуже? — в свою очередь спросил южанин.

— Наверное, хуже может быть только смерть, — мрачно ответил Жора.

— Ребята, давайте сейчас помолимся за Серого, чтобы Господь вмешался в это дело и защитил нашего друга, — предложил вдруг Петя и, к своему удивлению, заметил, что все готовы сделать это.

Все присутствующие молча склонилась на колени, и один за другим ребята стали обращаться к Богу, кто как мог. Молились все, даже те, кто раньше был недоволен благодарением за пищу. Когда дошла очередь до Жоры, он вдруг со слезами начал рассказывать Богу обо всех своих злодеяниях и впервые в жизни захотел изменить свое сердце и стать хорошим человеком.

После молитвы все молча стали собираться в школу. Но наука не шла им на ум. Мысли ребят были обращены к утреннему происшествию.

— Как ты думаешь, Петро, Бог услышал нашу молитву? — спросил на уроке Жора.

— Не сомневаюсь, — твердо ответил Петя.

После обеда никто не пришел за ребятами, чтобы отправить их на работу. Большинство заключенных были в восторге, но некоторых это насторожило. Каникулы еще не начались, значит, они должны были работать, а раз не работают, значит, что-то происходит.

Жора нервно ходил по комнате.

— Что-то не так! Что-то не так! — беспокойно повторял он, а Петя постоянно следил за ним глазами.

Настало время ужина, но ничего больше не происходило. Все шло своим чередом, и даже те, кто сильно волновался, стали потихоньку успокаиваться.

Оставалось полчаса до отбоя, когда дверь комнаты неожиданно открылась, и в помещение впихнули Серого. Он сделал несколько неуверенных шагов и упал на колени. От неожиданности все в комнате замерли. Серый стоял посреди прохода с опухшим от слез лицом и смотрел впереди себя невидящими глазами.

Петя и Жора тут же кинулись к нему и стали радостно обнимать. Но он не обращал на них никакого внимания, мутными глазами испуганно смотрел на окружающих, дрожал, словно в помещении было холодно, и судорожно запахивал окровавленными руками разорванную рубаху.

В первый момент ребята не поняли, что происходит.

— Стоять!!! — вдруг надрывно закричал Жора. Все шарахнулись от него в разные стороны. — Отойдите от Серого!

Ребята изумленно отступили на несколько шагов. Жора со слезами упал на колени и стал тихонько трясти Серого за плечи.

— Серый, Серый! — звал он его. — Посмотри на меня! Ты слышишь? — Но тот мутными глазами смотрел вдаль, и две слезинки медленно катились по его щекам.

Вдруг рукав его рубахи сполз до локтя, и ребятам предстало ужасное зрелище: запястье мальчика было до костей разорвано безжалостными наручниками.

«Что же могло заставить его так сопротивляться, что он изуродовал себе руки?» — в ужасе подумал Петя, но Жора в этот момент, видимо, уже все понял. С яростным воплем «Убью гадов!» он кинулся к дверям. Те, кто были ближе к двери, преградили ему дорогу, а Петя прыгнул и схватил его за ноги. Жора упал лицом вперед, а друзья навалились на него сзади и крепко скрутили.

— Отпустите меня! — визжал Жора и, как сумасшедший, бился в истерике.

— Что происходит? — спросил Петя в самое ухо колониста, когда тот немного успокоился и перестал сопротивляться.

Но парень только плакал. Он пытался успокоиться, часто всхлипывал, и это не давало ему ответить.

— Они опустили его! — наконец со смертельной горечью произнес он.

— Ты хочешь сказать, что они обесчестили его?! — ужаснулся Петя и взглянул на обезумевшего Серого. Тот стоял все в том же положении и не обращал на происходящее никакого внимания. Потом Петя вновь наклонился к Жоре.

— Мы не в силах что-нибудь сейчас сделать. Силой тут ничего не добьешься, — уговаривал он друга. — Когда Серый придет в себя, мы сможем подать на них в суд и посадим этих ублюдков.

— Да, — согласился тот после некоторого раздумья. — На зоне таких не любят, пусть немного побудут в нашей шкуре.

Ребята отвели Серого на Петину кровать, уложили его и укрыли одеялом. Они знали, что сейчас ему нужен покой. Раны его были аккуратно промыты и перевязаны рваными простынями, одежду выбросили.

До середины ночи Петя не мог заснуть, мрачные мысли преследовали его, он боролся с ненавистью. У него не было сил любить людей, которые творят подобное зло. Он понимал, что Бог любит их и хочет изменить, но возможно ли это? А ребята? Они так искренно молились, они верили, что Господь сохранит их друга. Боже, почему? Как я им теперь буду говорить, что Ты контролируешь всю ситуацию?

Петя проснулся от громкого рева и причитаний. Ясность сознания еще не пришла, и в полной темноте он подумал, что это сон. Но мгновением позже он узнал голос южанина. Он был где-то совсем рядом с его кроватью. Петя одним движением скинул с себя одеяло и спрыгнул с кровати. По инерции он направился туда, откуда слышался чей-то голос, и из темноты навстречу ему выплыла жуткая картина. В ужасе Петя отпрянул и попятился, сильно ударившись спиной в Жоркину кровать.

— Ну, что еще такое?! — сонно возмутился тот.

Вспыхнул свет, и на пороге показались заспанные охранники, а за ними дежурный надзиратель.

Яркий свет прояснил ситуацию. На полу на коленях стоял южанин и поддерживал мертвое тело Серого. Скрученные жгутами простыни были переброшены через спинку кровати и опутывали шею несчастного. Каким-то образом южанин увидел в темноте висящего Серого, и теперь держал его на весу, очевидно, надеясь, что тот придет в себя. Все, кто находился в комнате, сразу поняли, что произошло, и кто в этом виноват. Все ребята были в шоке и не могли сдвинуться с места.

К ужасной картине непостижимым образом примешивалось абсолютное спокойствие «дяди Юры». Он легкой походкой прошелся к месту происшествия, деловито похлопывая своей неизменной дубинкой по ладони. В наступившей тишине его голос прогремел как выстрел:

— Тело на мороз, чтобы не завонялось, а убийцу, — концом дубинки он ткнул в спину ошалевшего южанина, — в карцер, не хватало нам, чтобы вы еще давили друг друга, — скомандовал он охранникам. Они как будто проснулись ото сна и кинулись исполнять то, что им повелел дежурный надзиратель.

Все было как в кошмарном сне. Казалось, что на этих людей нет управы, они могут делать все, что захотят, и им за это ничего не будет.

До самого утра спать уже никто не ложился. Петя и Жора тут же сели за стол и начали составлять заявление на имя прокурора. В нем они старались подробно и обстоятельно описать все, что случилось, а затем присутствующие должны были поставить подписи. За работой Петя заметил, что несколько человек долго молились у своих кроватей, как обычно делал он, и это событие его очень удивило, потому что до сих пор такого еще не было. Как приблизил их к Себе Господь, трудно было понять, но все же это было здорово.

Проверка была напряженной, но недолгой. Юра, наигранно веселый, как ни в чем не бывало пробежался между рядами, сделал несколько замечаний и скрылся за дверью. Принимающего смену в этот день пришлось ждать больше получаса. Еще бы, не каждый день передают по смене удавленника.

После проверки в комнату вернулся заплаканный южанин. Его тут же обступили со всех сторон.

— Ну что? — спросил Жора.

Южанин печально посмотрел ему в глаза.

— Они заставили меня подписать бумагу.

— Какую бумагу? — воскликнул Петя.

— Признание, — со вздохом ответил тот, — что я убил Серого.

— Как же ты мог?! — возмутился Жора.

— Они били меня по пяткам, и я не выдержал.

На следующий день сразу после завтрака Петя направился к главному надзирателю с заявлением. Тот его внимательно выслушал, принял заявление, подшил в какую-то папку, и пообещал, что займется этим. Петя, немного удовлетворенный, отправился на учебу.

Как только Петя покинул кабинет начальника, тот немедленно позвонил надзирателю Юрику.

— Срочно в мой кабинет! — грозно рявкнул он и бросил трубку. Спустя двадцать минут в дверь тихо постучали.

— Войдите!

Смущенный «дядя Юра» показался в дверях.

— Садись, — услышал он и, не дожидаясь второго приглашения, присел на краешек стула.

— Я слышал о твоих делишках, — спокойно сказал главный и грозно посмотрел на него. Надзиратель только в ярости заскрежетал зубами.

— Молчишь?! — рявкнул начальник, положив перед ним заявление. — Знаешь, что это для тебя означает? — спросил он вкрадчиво. «Дядя Юра» съежился на стуле. — А мне плевать, что это означает для тебя! Я могу потерять место! Забери это, — после некоторой паузы уже более спокойно произнес главный и пододвинул к надзирателю листок. — Если в ближайшее время на тебя поступят жалобы от заключенных, я тебя так далеко упеку, что даже твой дядюшка-полковник для тебя ничего сделать не сможет.

Жизнь в колонии потекла своим чередом. Ребята ждали реакции прокурора, но ничего не происходило. Через четыре дня, когда надзиратель заступил на смену, всем показалось, что его подменили, так сильно изменилось его поведение. Он стал спокойным, учтивым и обходительным, если такие слова можно применить по отношению к этому человеку. Все это было очень странно, и когда через пару дней ребята поняли, что дело Серого закрыто, возмущение несправедливостью вновь овладело колонистами.

В один из вечеров они собрали совет и постановили, что нужно написать еще одно заявление и постараться передать его иным путем, чтобы оно все же попало в руки адресату. Никто ни минуты не сомневался, что первое заявление не покинуло стен заведения.

Скоро, как и обещали, к Пете приехали гости, привезли ему много вкусного угощения и привет от Толика.

Они расположились в комнате для приезжих за большим столом. Охранник встал у двери, стараясь делать вид, что ему совершенно неинтересно слушать их разговоры. Мама Славика сказала, что подала прошение о пересмотре Петиного дела и надеется, что скоро он будет на свободе. Поделились церковными новостями. Но когда гости поинтересовались делами Пети, он вынужден был сказать, что у него пока все в порядке, только по дому сильно скучает. Охранник ничего не заподозрил, но гости сразу насторожились. Они-то хорошо понимали, что дома мальчик не имел. Улучив момент, когда охранник закуривал сигарету, Петя быстро передал им свернутый лист и попросил:

— Передайте, пожалуйста, горячий привет моим родным.

Петин друг быстро сунул бумагу под свитер. Гости поняли, что нормально поговорить им не удастся и, не задерживаясь надолго, уехали.

Прошло еще два дня, и колонию посетил следователь. Теперь все почувствовали, что грядут большие перемены. Отменили тяжелую работу для колонистов, улучшили питание, и в течение всего дня вызывали на допрос по одному колонисту из комнаты, где жил Серый. Это происходило в течение недели, а затем ребята узнали, что сменился главный надзиратель, а Юрика посадили в следственный изолятор, и теперь его ждет суд.

В этот радостный день колонисты благодарили Бога за то, что справедливость восторжествовала, и Он позаботился и о них, грешниках.

Пришла весна. Радостно зазвенела капель, теплее и ласковее стало солнце. Природа обновлялась, менялась и жизнь колонии. Теперь все было по-другому. Условия жизни стали значительно легче, потому что полностью сменился штат охраны и надзирателей, среди которых появились доброжелательные люди. Те из них, что были построже, тоже были рады новой работе, потому что ребята не доставляли им особенных хлопот. Им теперь не требовалось бороться с азартными играми, пьянством или даже курением. Единственное, что смущало начальство, это ежедневные молитвенные собрания, проводимые ребятами, и чтение Библии. Но с этим было мириться нетрудно, тем более, что жалобы от преподавателей не поступали, кроме того, успеваемость колонистов стала лучше.

В марте Петя получил второе письмо от Толика, в котором он порадовал его новостью, что покаялась директорша интерната, и теперь их жизнь круто изменилась.

После этого не прошло и недели, как за Петей приехали Славик с мамой с постановлением об его освобождении.

— Что произошло? — удивился он.

— Покаялся подельник Лютого. Он все рассказал в милиции, и с тебя сняли обвинение. Он присутствовал при том, как Лютый заставлял Алексея дышать клеем, а потом задушил его пакетом. Он рассказал и о деньгах, которые тот украл, чтобы подставить тебя.

— Мне просто не верится! За что Господь решил меня так благословить?

— Наверное, твоя миссия тут окончена, теперь пришло время трудится в нашей церкви, — сказала мама Славика.

— О! От интерната до вашей церкви сто пятьдесят километров.

— Мы оформили опекунство, значит, ты теперь будешь жить с нами, — радостно объявил друг, и мальчики крепко обнялись.

Перед отъездом Петя прощался с Жорой. Оба плакали.

— Прощай, брат! — обхватил его своими ручищами Жора.

— Прощай! — сдавленно ответил Петя. — Я хочу, чтобы ты принял вот это. — Он протянул другу свою Библию. — Она тебе пригодится, ведь молитвенные часы теперь проводить тебе. А библиотечную отдашь южанину. Надеюсь, скоро привезу вам Евангелия.

В последний раз ребята вместе преклонили колени и помолились о Петином предстоящем служении. И, конечно же, они не сомневались, что Господь услышал их общую горячую молитву.

Удовлетворенная справедливость

«Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф.6:14-15).

Быстрым шагом они направлялись к дому. Молодая семья — мама, папа и маленький пятилетний сын, как всегда, спешили. Гриша был вынужден время от времени переходить на бег, потому что разгневанные родители сегодня не считались с его природными способностями и не собирались сбавлять ход. Папа крепко держал мальчика за руку и иногда нервно одергивал его, когда всхлипывания ребенка переходили в отчаянный рев.

— Придем домой, ты у меня получишь! — еле слышно пригрозил он. — Кругом люди смотрят, а ты истерику устраиваешь.

— Папа, прости, прости, я больше не буду так делать, это получилось случайно... — не переставал умолять ребенок, и слезы ручьями текли из его светлых глаз.

— Ты уже не маленький, сынок, и должен понимать, что маме и папе очень трудно зарабатывать денежки, чтобы покупать тебе каждый день новый костюм, — внушала ему мама, не обращая внимания на его мольбы. — Тебе воспитательница говорила, что по деревьям лазать нельзя?

— Угу, — сквозь слезы согласился мальчик.

— Ты знал, что того, кто не слушается, наказывают?

Гриша всхлипнул, но не ответил.

— К тому же ты умудрился порвать совсем новый костюмчик, — сказала мама, с сожалением взглянув на грязный и разорванный наряд сына.

— Я же не знал, что упаду, — заикаясь и всхлипывая, простонал малыш.

Разговор прервался, когда они переходили через широкую оживленную улицу. На какое-то время Грише показалось, что наступило потепление со стороны родителей, и в его маленькой душе зародилась надежда. Всхлипывания стали реже и вскоре вовсе прекратились. Все говорило о том, что гроза миновала, но мальчик знал, как сильно он провинился и поэтому боялся надеяться на милость.

До дома оставалось идти еще довольно долго. Минут пять семья прошла в полном молчании. Хмурые лица родителей нагоняли тоску на сердце ребенка, и от этого внутри у него все замирало. По дороге мама вспоминала, что всего каких-то пару лет назад ее мальчик был таким милым и послушным ребенком, не шалил и не проказничал. Теперь же он просто невыносим. И это притом, что ему никогда не спускали с рук шалостей, проводили разъяснительные беседы, и все вроде бы до него доходило, но через пару дней — новый трюк. Что с ним делать? Как его воспитывать?

«Вот придем домой, я покажу этому сорванцу, — думал отец. — Сколько можно терпеть эти постоянные выходки?! Наверное, пришла пора браться за его воспитание самым серьезным образом, а то сядет на голову родителям и ножки свесит. Надо же, чтобы в ребенке было так мало сознательности и понимания! Упрямый, как молодой осел! За последнюю неделю он разлил на ковер чернила, отбил на обеденном столе полировку, а сегодня умудрился порвать свою выходную одежду. И драть его уже не по чему, весь зад уже синий. И оставить безнаказанным такой поступок тоже нельзя».

Гриша перебежками поспевал за родителями и собирался с духом, чтобы продолжить начатый разговор. Это было необходимо, потому что, когда они будут дома, все уже будет кончено, и хотя надежды на успех было мало, мальчик все же не сдавался.

— Мам, а мам! — набравшись мужества, начал он. — Ты простишь меня, а?

— Нет, — холодно ответила та. И добавила: — Я не вижу, чтобы ты раскаивался в содеянном.

Гриша не совсем понял, что мама хотела этим сказать, но понял, что простить она его не желает. От этого тоска опять выступила на глазах прозрачными лужицами.

— Но ведь в Библии написано, что надо прощать? — с замирающим сердцем обратился он к маме. От такого замечания мама сконфузилась и промолчала.

Несколько минут они шли молча, и Гриша все еще ждал ответа. Его папа, видный проповедник и учитель Слова Божьего, не мог проигнорировать этот вопрос, потому что нес полную ответственность за моральное и духовное состояние своего ребенка.

— Мы с мамой, конечно же, прощаем тебя, — спокойным тоном начал он.

У Гриши радостно заколотилось сердце: неужели его хоть раз пощадят?

— Ты абсолютно прав, Библия говорит нам об этом. Мы совсем не будем сердиться на тебя за твой нехороший поступок, но, несмотря на это, ты все же понесешь наказание.

— Почему? — мальчик обреченно посмотрел на строгое лицо папы.

— Потому, что так хочет Бог. Помнишь, мы совсем недавно читали библейский рассказ о том, как Давид провинился перед Богом и просил у Него прощения? Скажи мне, ты помнишь этот рассказ?

— Да, — ответил Гриша, все еще не понимая, к чему папа вспомнил эту историю.

— Простил ли Господь Давида?

Мальчик задумчиво почесал шею, но так и не смог вспомнить.

— Это было тогда, когда Давид против воли Господа посчитал людей в своем государстве. Когда Давид понял, что сделал плохо, он стал просить у Бога прощения. И Господь простил его. Ты помнишь, что было после этого?

— Помню, — задумчиво ответил Гриша.

— И что же ты помнишь?

— Много людей потом заболело и умерло.

Гриша обрадовался, что смог вспомнить эту историю.

— Господь простил Давида, но справедливость требовала, чтобы он был наказан, и Бог наказал его. Поэтому ты всегда должен помнить, что за всякое преступление или непослушание неминуемо придет наказание. Если этого не будет, все будут делать то, что захотят, и в мире будет царить зло.

До самого дома Гриша больше не проронил ни слова. Он, конечно, понимал все, что сказал ему папа, но это понимание ничуть не облегчало его положения и не улучшало настроения. Напротив, предвкушение неминуемого наказания черной тучей нависло над его сознанием и пугало своей неизбежностью. Он хорошо помнил все случаи домашних экзекуций, и от этих воспоминаний сосало под ложечкой, и дрожь пробегала по всему телу.

Дома папа и мама разделись и, не спеша, проделали все необходимые приготовления. Папа вытянул из брюк толстый кожаный ремень, а мама спокойно сняла с Гриши порванный им костюм и колготки. Когда папа уверенно взял Гришу за руку и потянул к себе, чтобы положить его на колени, ноги мальчика вдруг стали ватными и подкосились. Из груди вырвался крик отчаяния. Папа, видимо, неверно истолковал это падение сына и от этого еще больше разозлился. Он грубо кинул вяло сопротивляющееся тело себе на колени и широко замахнулся сложенным вдвое ремнем. Порка началась. Дом сотрясли хриплые крики. Мама, как обычно, удалилась в другую комнату, потому что не могла спокойно наблюдать такие сцены. Отец бил расчетливо и хладнокровно. «Усердие в этом деле тоже необходимо», — думал он, и его желанием было, чтобы порка не прошла даром, а надолго запомнилась его любимому сыну. Для этого он старался не превращать наказание в избиение и не слишком частил ремнем, а делал паузы между ударами, чтобы, как он считал, больше воздействовать на сознание ребенка.

Несколько минут, которые Грише показались вечностью, — и все закончилось. Задняя часть тела горела огнем и невыносимо пульсировала. Три порки за неделю — это слишком. Это понимал даже Гриша. Теперь надо будет вести себя хорошо, чтобы, не дай Бог, не провиниться в скором времени. Он думал так после каждого наказания, но всякий раз жизнь преподносила ему новые сюрпризы, и совершенно неожиданно он делал то, чего так боялся. В самый неподходящий момент его подводило любопытство, или он ронял что-то из рук, и это что-то либо разбивалось, либо разливалось, либо терялось. Иногда, в результате детской неловкости или нелепой случайности он становился измазанным с головы до ног, и все заканчивалось одним и тем же.

Вот и на сей раз сразу же за наказанием, как это было принято, последовал серьезный разговор, в котором папа в общих чертах повторил все то, что уже говорил по дороге домой, и Гриша пообещал, что будет стараться не проказничать и слушаться взрослых.

На этом страшные испытания дня для Гриши закончились, и спать он пошел уже в хорошем расположении духа.

Следующий день был субботний. По таким дням родители не водили Гришу в детский сад, потому что у них на работе был короткий день, а делать большой круг по городу, чтобы забрать мальчика из садика, им не хотелось. Таким образом, каждое субботнее утро Гриша был предоставлен сам себе. Конечно, по таким дням он спал дольше обычного, и потому после пробуждения ему оставалось играть самому всего лишь пару часов, а затем приходили родители. Чаще всего за это короткое время одиночества он не успевал еще напроказничать, и родители не слишком беспокоились о сыне.

В это утро он проснулся не сам. Его разбудил любимец всей семьи Мурзик. Мурзик — маленький пушистый котенок, совсем черный, только с белой бабочкой на груди. Он пришел к Гришке в постель и стал лизать его голову. Поначалу мальчику нравилось такое поведение котенка, но потом, когда тот пристал к одному месту и расчесал его своим шершавым язычком до боли, Гришка не выдержал и прогнал его.

— Ну что ты будишь меня! Разве ты не видишь, что мне еще рано вставать, и мама говорит, что если я не высплюсь в субботу, то буду капризничать весь день, — возмущенно увещевал он животное.

Но на самом деле спать ему уже не хотелось. С деловым видом он высыпал на середину комнаты большую коробку игрушек и стал решать, чем он сегодня займется. Но ничего интересного почему-то не приходило в голову. Раздетый, он в растерянности стоял посреди комнаты и чесал лохматый затылок.

Вдруг на кухне что-то зазвенело. Опрометью мальчик бросился туда. Когда он вбежал в приоткрытые двери, то сразу понял, что произошло. Мама оставила для Гриши на столе завтрак и накрыла его сверху тарелкой, чтобы он совсем не остыл, пока сынишка проснется. Маленький Мурзик залез на стол и опрокинул на пол верхнюю тарелку, которая и разбилась вдребезги с характерным звоном. Напуганный грохотом котенок все же ухитрился стянуть Гришкину большую сосиску, а так как знал, что по столу лазать запрещено и за этим последует неминуемое наказание, то спрятался под большой кухонный шкаф вместе с Гришкиной сосиской.

Чувство неудовлетворенной справедливости всколыхнулось в детской душе, и он решил, что нельзя оставить этот проступок без наказания. Большой тяжелой шваброй он выгнал провинившегося из-под шкафа, схватил его и отвел в зал, где поставил негодника в угол. Но несознательное животное, видимо, совершенно не раскаивалось в содеянном и настырно выходило из угла. С этим надо было что-то делать. Гриша задумался. Решение пришло само собой. Он сбегал на кухню и притащил полиэтиленовый пакет, с которым мама ходила в магазин. Затем решительно посадил в него несносное животное и завязал пакет сверху шнурком от ботинка, чтобы котенок не вылез. Потом он положил сверток в угол, и теперь котенок не мог избежать причитающегося наказания. Некоторое время Мурзик бился, пытаясь выбраться из пакета, потом стал громко мяукать. Гриша понял, что котенок просит прощения. Но жизненные уроки, преподанные родителями, хорошо отпечатались в его детском сознании, и он, прощая озорника, все же решил оставить его в углу еще на некоторое время, потому что Мурзик не получил должного наказания.

С чувством исполненного долга Гриша отправился в спальню и приступил к строительству нового города из огромного количества кубиков, которые у него имелись специально для этого. Несколько минут он еще слышал сдавленные звуки из зала, но потом они затихли, и вскоре Гриша совсем забыл о котенке.

Время прошло очень быстро, Гриша услышал, что с работы вернулись его родители.

— Почему ты не съел макароны? — услышал Гриша из кухни мамин голос.

— Потому что Мурзик съел мою сосиску, — ответил он, продолжая играть.

— Где этот негодник? — спросила мама, заходя в зал.

— Я поставил его в угол, — невозмутимо ответил мальчик, размещая большой кубик на вершине грандиозного строения.

Вдруг в доме раздался истерический визг мамы. Папа с грохотом вылетел из кухни, вбежал в комнату и испуганный Гриша. Мама сидела на полу, в ее глазах застыл ужас. В руках она держала мертвого котенка. Шерсть на нем вся слиплась, изо рта показалась пена. Комната наполнилась истеричными криками. Папа кинулся к ничего не понимающему сыну и стал яростно хлестать его тапочком. От такой неожиданности мальчик описался, забился в свою комнату и весь день просидел там, испуганный. На этот раз нравоучений не было. Папа успокаивал маму, которая до вечера не могла прийти в себя.

Поздно вечером, когда Гриша уснул, родители уложили его в постель и до глубокой ночи размышляли, почему мальчик растет таким жестоким.

На следующий день утром мама зашла в спальню сына и спросила, почему он так поступил.

— Мурзик должен был понести наказание, мама, ведь он сильно провинился, — убедительно пояснил Гриша и доверчиво прижался к матери. Мама нежно погладила сына по голове и заплакала, потому что поняла, что милость превозносится перед судом.

Сложный вопрос

«Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф.16:26).

Полночный Донецк. Улицы играют разноцветными огнями. Витрины магазинов скрывают за собой опустевшие залы. Начинают свою ночную жизнь бары и казино. Парки тихо шуршат запыленной листвой. По аллеям группами разбрелась городская молодежь. Город вот уже полчаса живет новым днем.

Скрытый от любопытных взглядов эфир наполнен многоголосьем современного радиовещания. Город утопает в нем. Радиоволны ФМ стремятся проникнуть в каждый его уголок, и поистине нет им преград в этих каменных джунглях.

Среди множества развлекательных передач «полуночник» выбрал сегодня телефон доверия.

Добавив громкости в салоне своего роскошного автомобиля, молодой человек откинул голову на спинку сидения. Легкий хмель слегка туманил его уставшую голову, а по телу разливалась сладкая истома. Сегодня его интересовала именно эта программа, потому что шумный день утомил своим весельем сытое сердце, а музыка уже раздражала возбужденные нервы...

В зале ожидания железнодорожного вокзала, за стойкой бара, утомленная, сонная продавщица недовольно взглянула на свой засаленный приемничек, когда в нем умолкли ритмы современного танца. Она поднялась с шаткого стульчика и стала яростно протирать и без того чистую стойку, чтобы ненароком не заснуть. Приемник вдруг заговорил, и женщина прислушалась...

Старый пастор нежно поцеловал свою уснувшую жену и, борясь с бессонницей, настроил свою любимую волну, которая обыкновенно будила его по утрам и усыпляла после тяжелого дня.

— Первый звонок! — оживленно воскликнул ведущий. — Сейчас мы узнаем тему нашей сегодняшней передачи. Алло!.. Алло!.. Как вас зовут? Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Лена, мне шестнадцать лет, — в тихом, смущенном голосе слышалась нескрываемая печаль.

— И что же побудило вас позвонить нам сегодня ночью?

На некоторое время воцарилась тишина, и ведущий заволновался:

— Алло!.. Алло!.. Вы еще с нами?

— Да. Я не знаю, с чего начать, — голос вздрогнул от волнения и осекся.

— Начните с самого главного, так будет легче.

Опять тишина. Потом послышался голос:

— Дело в том, что у меня рак. Мне очень нужен совет. Я не могу больше так жить. Я только совсем недавно окончила школу... Врач сказал, что мне осталось жить пару месяцев, и сделать уже ничего нельзя.

Голос стих, и было слышно, как на другом конце провода девушка борется со слезами. Ведущий тоже молчал.

— А у меня совсем ничего не болит! — вновь воскликнул в отчаянии голос. — Я еще полна сил: хожу, бегаю, нормально ем. Но многие вещи я уже не в состоянии делать: радоваться, спать и понимать людей. Я еще жива, но в то же время — уже мертвец. — Голос вдруг стал твердым и уверенным, и внимательный слушатель услышал в нем дерзкую нотку. — Знаете, как одинока жизнь призрака? Он ходит по дому печальный, потому что никто из людей его не понимает. Все родные жалеют меня, а мне от этого тошно. Никто из них теперь не относится ко мне, как прежде. У меня такое чувство, что каждый старается напомнить мне о болезни. Ночью я не могу нормально спать, а днем так часто думаю об этом, что в темноте ко мне приходит смерть и трогает своими холодными пальцами. Чтобы уснуть, мне приходится принимать сильнейшее снотворное, а от него я потом весь день хожу, как заторможенная.

Небольшая пауза дала перевести дух и девушке, и слушающим.

— Я целыми днями сижу в своей комнате и думаю о том, какой смысл вообще имеет моя жизнь. Совсем недавно я была полна сил, планов и стремлений. Что же теперь изменилось? Я совсем не чувствую себя больной. Два слова врача... Лучше бы он скрыл это от меня, я еще два месяца пожила бы нормальной жизнью. Зачем мне теперь эти два месяца? Лучше бы мне уже умереть...

— Лена, — словно очнувшись, хрипло заговорил ведущий, — у тебя же должны быть школьные друзья, ровесники, может быть, они поймут тебя лучше?

— Парня у меня еще никогда не было, а моя лучшая подружка... мы с ней как на разных полюсах. Когда она начинает хвастаться своими новыми колготками «Levante», которые подарила ей мама, она не понимает, что мне это уже не интересно, а потом я плачу, а она не знает, что происходит и уходит. Последний раз она делилась со мной радостью, что поступает в медицинский... Как я ей завидую! Ведь мы вместе хотели туда поступать... Но сейчас и это потеряло для меня смысл. Большинство друзей меня оставили, потому что им со мной уже не интересно, да и мне с ними. Скажите, куда мне девать оставшееся время? Что мне делать со страхом перед смертью? Когда я думаю об этом, у меня внутри все холодеет, ведь я еще так молода, мне еще рано умирать...

— Да, твое положение действительно чрезвычайно трудное, но не стоит отчаиваться, — ведущий глубоко вздохнул и попытался придать своему голосу больше бодрости. — У нас в студии присутствует профессор кафедры психологии, доктор Г. Он постарается ответить на твои вопросы и непременно даст тебе конструктивный совет.

— Здравствуй, Леночка, — низкий и спокойный голос уверенно обратился к девушке. — Я слышал твою печальную историю и понимаю, как тебе сейчас тяжело. Ты очень мужественная девушка, коль можешь поделиться своим горем вот так, по телефону, с чужими людьми. Ты ищешь помощи, хотя другие уже опустили бы руки, ты терпишь, хотя другие уже не стали бы терпеть. Сознавая всю ответственность возложенной на меня задачи, я хотел бы ободрить тебя. Послушай моего совета, ты еще можешь вернуться к своей прежней жизни, еще можешь испытать счастье и радость. Тебе просто необходимо смириться с неизбежностью и взять хотя бы то, что тебе принадлежит по праву. Пусть два месяца! Но это будут лучшие месяцы твоей жизни. Пока не пришла смерть, постарайся взять от жизни все, что она должна была тебе дать. Ты молода, красива, пока еще полна сил, а значит, можешь еще любить и быть любимой. Сходи на дискотеку, посети молодежный клуб, бассейн, парк, ресторан. Если ты так поступишь, то у тебя еще непременно будет парень, который полюбит тебя, и которому ты подаришь самое ценное, что у тебя есть. Лена, будь счастлива, я желаю тебе счастья!

— Сегодня знаменательная ночь, — вновь затараторил ведущий как и прежде. — Героиня сегодняшней ночи обретет еще радость в своей жизни и тогда...

Шумный голос ведущего стал раздражать. Молодой человек презрительно ухмыльнулся и выключил приемник. В машине стало тихо. Только слышно было, как в тишине стучит его сердце. О чем он думал? Он думал о том, что если эта девушка после шумной компании и выпивки будет чувствовать себя так же скверно, как и он, то лучше бы ей посоветовать побольше снотворного. Он еще раз презрительно ухмыльнулся. Ему вовсе не хотелось задумываться над своей жизнью, но этот навязчивый вопрос не давал ему покоя: «А что бы ты делал, если бы тебе осталось жить два месяца?» Он старался не думать об этом, твердо зная, что у него нет ответа на этот вопрос, как, впрочем, нет его и у профессора Г...

За стойкой бара горькими слезами заливалась продавщица. Вся ее жизнь предстала перед ней во всей своей трагичности. Она вспомнила, как в пятнадцать лет пережила предательство любимого человека; как в девятнадцать ее и ребенка оставил муж; она вспомнила все последующие четырнадцать лет: воспитание сынишки, который с детства не знал отца, постоянная нужда, приставание мужчин, болезни... Да, ее жизнь тоже больна, больна уже долгие годы и больна неизлечимо. Но ей нельзя умирать, ей еще надо поднять сына, а он у нее такой слабенький и болезненный... Пожалуй, нет ничего более, что удерживало ее на этой скорбной земле. Она вспомнила о больной девочке, и ей стало невыразимо жалко ее маму. Если дочь послушается совета, то она, возможно, переживет свою мать. Профессор, конечно, не сказал бы таких слов своей дочери.

Старый пастор лежал в темной комнате и с тоской вглядывался в темноту. Губы его беззвучно шевелились. Горячая молитва за бедное дитя возносилась к престолу Великого Царя, Повелителя жизни. Пастор знал ответ на вопрос о скорой смерти. Он знал Того, Кто дарит счастье, мир, радость и удовлетворение своей жизнью. Он изгоняет страх смерти, дает смысл всему сущему. Как было горестно осознавать, что не нашлось ни одного человека, который сказал бы: «Милая, если невозможно сберечь тело, то все еще можно сберечь душу. Для этого не требуется два месяца, достаточно мига, чтобы избавиться от страха заглянуть в глаза вечности. Всего два слова: «Помяни меня, Господи, в Царстве Твоем!» В эту ночь пастору было не до сна, он вспоминал историю девушки, и тихие слезы катились по его впалым щекам на белую подушку.

Профессор вернулся домой далеко за полночь, уставший и разбитый. Прежде чем лечь спать, он тихонько прокрался в детскую и поцеловал спящую внучку. И, глядя на нее, вдруг опять вспомнил этот отчаянный голос. Он присмотрелся к бледному лицу ребенка, и по его спине пробежали мурашки. А что, если?.. Но нет, это только бледный свет луны, падающий из окна на детскую кроватку. «Слава Богу!» — подумал профессор, и глаза его заблестели.

Последний день на паперти

«Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня»

(Мф.25:42-43).

Холодная декабрьская ночь смотрела в окна маленькой, приземистой лачуги своим суровым, колючим взглядом. Пушистый иней густо покрыл озябшие деревья, а легкая изморозь серебрила воздух под городскими фонарями.

Внезапно ночную тишь разорвал протяжный вопль старого будильника. Этот неутомимый страж отчаянно выполнял свои обязанности в маленькой сырой комнатушке на шатком столе у окна. Из темноты медленно выплыло сонное лицо и внимательно всмотрелось в циферблат. Косые лучи призрачного света играли на выпуклом стекле замысловатыми бликами. Пять часов. На бледном лице отразилась досада, а костлявая рука прошлась знакомым движением по полке в поисках коробки со спичками.

Егорка, как всегда, просыпался медленно, с большим усилием. Он зажег керосиновую лампу и поплелся через комнату к висячему умывальнику. Ему нечем было платить за коммунальные услуги, поэтому свет, отопление и газ в квартиру уже давно не подавали. Старый дворник Федор продал ему этой осенью за бутылку тяжелую буржуйку и теперь каждый месяц приносил уголь в мешке, просил за него десять рублей, а потом напивался.

Пока мальчик умывался, в дальнем углу комнаты на кровати зашевелилась мать. Егорка быстро выключил воду и затаился. Через несколько секунд он услышал мерное дыхание и медленно прокрался к печи. «Сегодня мама очень беспокойно спит, наверное, опять боли», — подумал он, растапливая буржуйку.

Как обычно, ему предстояло совершить ритуал домашних обязанностей: утренних — до работы и вечерних — после нее. С тех пор, как их бросил отец, а маму парализовало, на него легла забота о семье. Недавно Егору исполнилось восемь лет, и он считал себя совершенно взрослым. Вот и в это утро мальчонка прибрал квартиру, сварил и поставил у кровати кашу для мамы, поел и стал собираться на работу. К этому времени мама проснулась и позвала: «Егорушка, сынок, посмотри, за окном-то иней какой! Не ходил бы ты сегодня на улицу, простынешь!» Егорка накинул на плечи болоньевую курточку, бодро застегнул и подошел к маме. Он нежно поцеловал ее, поправил ей одеяло и сказал:

— Скоро конец месяца, а у нас еще нет денег на уголь. Дед Федор хочет денег, и если что не так, сказал, перестанет помогать нам.

— Этот старый пьянчуга совсем совесть потерял!

— Нет, мамуль, он несчастный, одинокий человек. Не скучай, я до темноты вернусь. Хлеб можешь доедать, я куплю свежего, ведь завтра, мама, Рождество. Я думаю, что сегодня смогу заработать много денег, — и ободряюще сжав мамину руку, решительным шагом вышел за дверь.

Занимался новый день. Просветлело небо, но солнце еще не вышло из-за городских домов. Свежий морозный воздух пощипывал щеки и пробирался за пазуху. Егорка поежился и плотнее завернулся в свою тоненькую курточку. По проспекту пошли первые автобусы. Он быстро зашагал в сторону бульвара, туда, где было большое стечение народа, где находилось его постоянное место работы. Бульвар уже начал наполняться людьми. Одни спешили на работу, другие раскладывали товары, третьих интересовали покупки, и они сновали между палаток, разглядывая прилавки. Чувствовалось, что приближался праздник.

Егорка нашел за углом свои картонные коробки и стал тщательно мастерить себе сиденье, чтобы было мягче и теплее. День обещал быть морозным, поэтому продержаться до вечера, наверное, будет весьма трудно. Когда сиденье было готово, мальчик аккуратно устроился на нем, положив перед собой большую дедовскую кепку, и начал ждать, когда соберется больше народа.

Его коллеги еще не пожаловали, поэтому все первые монетки от добрых людей достались ему. С минуты на минуту должны были привести его подружку — старенькую глупую женщину. Никто не знает, как ее зовут. На бульваре ее все называют Блаженной, и она всегда сидит напротив Егорки. Раньше ее сажали на другое место, но она неизменно переползала к своему другу.

Как обычно, без десяти семь к стоянке подъехал белый автомобиль. Из него вышли трое и направились в сторону мальчика. Один из них был коренастым рыжеволосым мужчиной с маленькими, близко посаженными глазами. С ним была женщина неопределенного возраста в сером кожаном пальто. Они вели под руку Блаженную, которая мило улыбалась прохожим и пускала слюни по подбородку. Ее посадили на мерзлый асфальт напротив Егорки и оставили просить милостыню у прохожих. Выразительная внешность старушки делала ее весьма успешной конкуренткой мальчику, но он не только не гнал ее, как делали это многие другие на бульваре, но неизменно был добр и внимателен к ней, а она платила искренним радушием и доверием. Поговаривали, что эти двое были ее детьми, что они боялись оставлять ее одну в богатой квартире, и чтобы она не была дармоедом, устроили ее «на работу».

Рабочий день начался. Людей с каждой минутой становилось все больше и больше. Егорке нравилось это место, потому что и в самое ненастье тут всегда было много народа. Это обеспечивало хоть какую-то стабильность. Были даже постоянные «клиенты», которые регулярно давали милостыню нищим, за что они их и любили.

Мальчику нравилось следить за прохожими. Это хоть как-то скрашивало его пребывание здесь. Да и день, казалось, проходил быстрее. Вот идут мама с дочкой. Дочка приблизительно такого же возраста, как Егорка. За ее плечами маленький прозрачный рюкзачок. В нем лежат всякие безделушки: кукла, детский кошелек, что-то еще. Теплые кроссовки моргают красными лампочками по бокам. Вот если бы и ему такие! Тогда не надо было бы надевать на носки полиэтиленовые пакеты, чтобы ноги не мерзли. Мама девочки, видимо, что-то хочет купить, потому что подходит к каждому прилавку и спрашивает, спрашивает... Дочка капризничает, требует от мамы, чтобы та что-то ей купила. Вот она повисла у нее на руке и не дает отойти от прилавка, громко кричит, пока, наконец, мама не покупает ей длинную конфету. Девочке она не понравилась, и она бросила конфету на землю. Какой-то спешащий прохожий невзначай наступил на конфету грязным кирзовым сапогом. Как жалко, что Егорка пообещал маме не есть ничего грязного и ничего не поднимать с земли. Мальчик сглотнул слюну и решил отвлечься. Толстая дворничиха сегодня опять не в духе. Подметает яростно. Под глазами темные круги. Снова утром будет метлой гнать, а вечером на бутылку денег требовать. Где-то рядом послышался этот противный крик: появились мама с дочерью. Опять девчонка что-то требует. Проходя мимо, она показала Егорке язык. Надо же, такая маленькая и такая противная. Фу! Какой-то невысокий косолапый человек бросил целый рубль. Спасибо большое! Пусть Бог благословит вас и детей ваших.

День тянется, как обычно, только очень холодно. На рассвете было теплее. Все небо заволокло тучами. Сверху посыпалась белая крупа. Мороз сковывает все тело, шевелиться трудно.

К обеду Егорка с большим усилием поднялся поразмяться. Надо было посчитать доход и сходить за хлебом. К этому времени в хлебный всегда привозят теплый хлеб. В магазине тепло, очереди нет. Он, как обычно, покупает две булки — для себя и для дома. Сегодня он решил задержаться в магазине подольше, чтобы покушать. Тут руки не мерзнут, и хлеб не остывает.

Отогревшийся и веселый, он вернулся на свое «рабочее» место. Блаженная тут же уставилась на него своим пронзительным взглядом. Он всегда угощал ее свежим хлебом. Вот и сейчас протянул ей полбуханки, которую не доел в магазине. Она устроилась поудобней, разложила подол своего грязного платья и принялась выщипывать теплую мякоть трясущимися корявыми пальцами. Егорке не жаль было хлеба, ему всегда было приятно доставлять радость этой несчастной женщине. Та, в свою очередь, не переставала улыбаться и время от времени бросала в его сторону благодарный взгляд.

Вдруг краем глаза Егорка заметил, как из-за угла вышли высокий мужчина в сером драповом пальто и маленькая девочка в меховой шапке. Они остановились. Мужчина присел на корточки и стал что-то объяснять девочке. Она его очень внимательно слушала, потом взяла что-то из его руки и направилась прямиком к Егорке. Когда она подошла поближе, он увидел ее маленькое, не по-детски серьезное личико. Ее большие серые глаза печально смотрели на него. Она подошла к Егорке вплотную и протянула раскрытую ладонь.

Мальчик увидел на розовой ладошке маленькую монетку. Ему почему-то стало неловко. Он опять поднял глаза на девочку. Она как-то умоляюще нежно смотрела на него. В груди у него защемило, и на глаза навернулись слезы. Он протянул руку и взял монетку. Девочка счастливо улыбнулась и побежала к мужчине, который ждал ее неподалеку. Она зарылась лицом в полы его пальто, потом повернулась и помахала Егорке рукой. Тот в ответ только рассеянно поднял руку. Девочка и мужчина повернулись и медленно растворились в толпе прохожих. Егорка раскрыл ладонь. Маленькая теплая монетка приятно согревала душу. И все-таки жизнь прекрасна.

Во второй половине дня стало еще холоднее. Блаженная тихо всхлипывала. Ей было очень холодно — она сидела, не вставая. Егорка разобрал свое сиденье и накрыл ее ноги картонными коробками.

Прохожих было немного. «Вечером, когда люди начнут возвращаться с работы, можно будет еще подзаработать», — подумал мальчик, однако холод пробирал все сильнее, и он решил, что, наверное, нужно идти домой, чтобы не отморозить ноги. Егорка присел на стоящую рядом урну и облокотился об стену ларька. Морозный ветер завывал в проходе между киосками и поднимал в воздух колючую пыль. Он почувствовал, что глаза слипаются. Люди проходили мимо него, как тени. Вдруг что-то мелькнуло. Мальчик открыл глаза и прямо перед собой увидел огромную прыщавую физиономию. Внутри у него все похолодело. Это был местный Жорка со своей бандой. «Ну что, будем делиться с хорошими людьми? — мрачно улыбаясь, промолвил он. — Надо платить налоги: за охрану, за место...» С этими словами он нагнулся, взял фуражку и стал горстями выгребать и складывать в карман ее содержимое. «Не смей!» — отчаянно воскликнул Егорка и в слезах бросился на своего обидчика, но тут же наткнулся на крепкий кулак. В глазах потемнело. Из носа тоненькой струйкой потекла кровь. Вокруг загоготали Жоркины друзья. Егорка, всхлипывая, сидел на земле, слезы душили его. Он поднял глаза и посмотрел на ненавистного человека. Тот, презрительно ухмыляясь, отряхнул кепку и натянул ее на голову парню. «Ну вот, теперь ты под нашей охраной. Если кто тебя обидит, то будет иметь дело со мной, так ему и передай. — Вокруг опять захихикали. — До скорой встречи!» Парни покрутились вокруг еще немного и скрылись в соседнем переулке. Егорка положил на место кепку, сел на урну и тихо заплакал. Парни не в первый раз забирали у него дневной заработок. Многие Егоркины «коллеги» страдали от этой банды, но некому было за них заступиться. Теперь ему придется сидеть здесь до самого вечера, пока не иссякнет поток людей. Он умылся снегом, побегал вокруг ларьков, чтобы согреться, и сел на свое прежнее место, угрюмый и печальный.

Смеркалось. Людей становилось все больше и больше. Егорка уже так замерз, что не чувствовал своего тела. Монетка за монеткой падали в кепку деньги. Уже забрали домой заплаканную Блаженную, разошлись и другие «коллеги», гонимые морозом, а Егорка все сидел и сидел на своей урне, борясь со сном.

Вдруг он увидел странного человека, который приближался к нему сквозь толпу прохожих. От остальных его отличала слишком легкая одежда и необычайно добрый взгляд глубоких темных глаз. Вокруг сыпал снег, но на его длинной холщовой рубахе не было ни снежинки. Он подошел к Егорке и взял его за руку.

— Пойдем со мной, — мягким голосом сказал он. Мальчик неуклюже поднялся и медленно поплелся рядом с незнакомцем. С каждым шагом становилось все теплее и светлее. На пути встречалось все меньше людей.

— А куда мы идем? — робко поинтересовался Егорка.

— Домой, — услышал он краткий ответ, и от этих слов на душе стало как-то необычайно радостно. Впереди засиял необычный свет, и Егорка вспомнил, что не знает самого главного.

— Дяденька, а как вас звать?

— Мое имя — Иисус.

Один человек остановился у ларька купить для детей рождественские подарки. Рассчитавшись с продавцом, он отошел в сторону и стал складывать покупки в сумку. Вдруг его взгляд упал на ребенка, который сидел на урне у ларька и дремал. «Эй, парень, в такую погоду не спят на улице!» Человек поставил сумку на землю и увидел запорошенную снегом кепку. Мрачная догадка посетила его. В слабом освещении вечернего бульвара он заметил снег на голове мальчика и иней на слипшихся ресницах. Он протянул руку, надеясь развеять мрачное предчувствие. Но когда он коснулся мальчика, тот покачнулся и безжизненно повалился к его ногам. В страхе человек, не отдавая себе отчета, посадил труп на прежнее место, снял теплую шапку и отошел на несколько шагов. Потом он о чем-то задумался, достал из сумки альбом для рисования и маркер, только что приобретенные в ларьке, и размашистым почерком написал: «Это было наше будущее!» Затем вложил альбом в окоченевшие руки мальчика, смахнул набежавшую слезу и медленно побрел по бульвару.

А снег все падал и падал, заметая алые буквы на альбомном листе...

Издательство «Смирна»

Книги издательства «Смирна» вы можете заказать:

Украина

Издательство «Смирна», а/я 2155, г. Черкассы, 18020, Украина, Тел./Факс: (0472) 32 33 40 E-mail: books@smirna.com.ua www .smirna.com.ua

Россия

Бойправ Федор а/я 2726, г. Ульяновск,

432022, Россия e-mail: post_smirna@mail.ru

Республика Беларусь

Диндикова Т. К.

а/я 5, г. Бобруйск, Могилевской обл. 213827, Беларусь Тел: (0225) 55 04 04 e-mail: sd@bobruisk.by

США и Канада

Hope of Salvation Mission P.0. Box 5022, Vancouver,

WA 98668-5022 USA Tel. 1-800-630-5460 

E - mail: books@hopeofsalvation.org 

Оглавление

Цена спокойной

ЖИЗНИ

Секрет мастерства

Почти быль

Материнская любовь

Утро наступает медленно

Цена спокойной совести

По следам любви

Если не я, то кто?

Со дна

Удовлетворенная справедливость

Сложный вопрос

Последний день на паперти Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg