«Триумф»

Кристина Хуцишвили Триумф ...

Эта книга является художественным произведением, все действующие лица и события которого вымышлены. Любое сходство с реальными людьми и событиями случайно.

Самое удивительное в будущем – это мысль о том, что наше время будут называть старыми добрыми временами.

Джон Стейнбек

Вступление

60 лет

–  Анна, вы не будете спорить, что, говоря о российском интеллигенте, интеллектуале-современнике, на Западе сейчас все чаще вспоминают вас и людей, с которыми вы близки. Как вы к этому относитесь?

– Вы знаете, это довольно странно. Лет сорок назад мы уж точно не предполагали, что так сложится. Мы даже не думали об этом. Особенной ответственности – нет, не чувствую. Каких-то неудобств тоже не испытываю. Испытываю скорее удивление. Когда мне было двадцать, я в основном занималась тем, что встречалась с мужчинами и читала книги, и из обоих этих источников почерпнула, что мир – не только Россия, весь мир – в кризисе, и интеллектуалы, как вы выразились, остались в прошлом. Мы просто жили, но как-то неспокойно, с большой чувствительностью. Я даже могу сказать, что та причина, по которой из нас что-то вышло, могла бы нас погубить. И второй фактор – это то, что снова появился интерес к людям определенного характера и склада ума, а уже отсюда – рода занятий. Художники, философы, поэты – тогда мы думали, что все это отмирающая порода, это было бесконечно грустно, но и неотвратимо. Никто не мог предполагать, что все сложится по-другому. То, что есть сейчас, большой сюрприз для нас, двадцатилетних.

–  Как так случилось, что за несколько десятилетий о новой российской культуре заговорили в мире? Ведь это парадокс, раньше на Западе в открытую говорили, что русская культура умерла, имея в виду, конечно, не классиков, а современную, актуальную культуру людей достаточно молодых. Что изменилось?

– Я не знаю наверняка, но, кажется, возрождение закономерно. По-видимому, Ренессанс – это не веха, а повторяющееся явление, и все циклично. Вы знаете, в конце темного туннеля может быть свет, но к нему нужно прийти. Нужно, во-первых, не бояться. Когда я была юной, я была, с одной, видимой, стороны, безбашенной, решительной, роковой, а с другой – боялась всего и всех. Не состояться, не успеть, остаться неизвестной, нелюбимой, и это было развито во мне до той степени, что я каждый год, начиная с детства, лет с десяти, каждый свой день рождения встречала с вопроса самой себе: «Что ты сделала? Кем стала?» И больше всего боялась ответа: «Ничего, никем».

Я была и тщеславной, и периодами довольно неприятной, но, по большому счету, то, что разрывало меня, не давало смириться, жить тихо и подталкивало к чему-то большому.

Может, я не идеал интеллектуала, вы знаете, я читаю газеты и арт-критиков, которые говорят, что некоторые мои работы поверхностны, а находки – случайны. Кстати, последнее меня радует. Потому что, говоря так, они приписывают мне талант, ведь талант ведет человека к таким находкам, и это очень нестабильная вещь – тебе кажется, что каждая находка – случайное счастье, что вот-вот все исчезнет и больше не повторится, потому что зависит не от тебя, а там, наверху, кто-то ведет твоей рукой.

Ренессанс – это от Бога, это возвращение к настоящему, понемногу, по крупицам. А значит, возвращение к хорошему вкусу, уход от сиюминутного к сильным впечатлениям.

Он случился благодаря людям, которые не сидели сложа руки. Возможно, помимо их воли. Это следствие работы людей, которых сверху вынудили стать художниками.

Их отличие от мастеров предыдущих веков – музыкантов, живописцев, поэтов – в том, что творили они в условиях, когда насыщенность пространства была на пике. Но насыщенность чем? Тем, что позволяло на Западе говорить, что русская культура умерла. И на Западе было много проблем: о той же Франции, например, говорили как о старой усталой стране, запутавшейся в своих проблемах и переставшей дарить миру идеи.

–  Кем бы вы стали, если бы не были художником?

– Психологом-волонтером, я и была им достаточно продолжительное время. Рисовала я параллельно. Просто человеком, помогающим людям. Если бы родилась чуть раньше и с большей верой в себя, может, мыслителем или поэтом. Если бы была терпеливее, последовательнее и менее честолюбивой, то могла стать хорошим врачом.

–  Что для вас семья? Вы редко упоминаете о своем сыне, при этом довольно часто говорите о муже, с которым живете уже несколько десятилетий, но так и не вступили в официальный брак.

– Олег – замечательный человек, и с каждым годом я открываю его для себя с новой стороны; он для меня все то, чем может быть мужчина для женщины, – любовник, друг, брат, отец.

Я очень благодарна Богу за то, что он появился в моей жизни. Хотя, когда он появился, я думала, что это какое-то мое личное проклятие, столько слез было пролито, я тогда, наверное, впервые увлеклась сама – до того все больше позволяла себя любить, – и тут, в общем, случилась катастрофа, меня трясло по каждой мелочи, я совершенно сошла с ума.

Наверное, это было связано с тем, что я не могла смириться с приобретенной зависимостью, ведь любовь – это всегда зависимость, и для гордой натуры это может быть очень болезненно. В общем-то тогда я немного сошла с ума.

Постепенно я с этим справилась, а в итоге годы показали, что это один из центров моей жизни. Но мы расходились неоднократно и надолго. Наш сын Анджей – довольно закрытый человек, он молод, пока ищет себя. Мы пустили его в вольное плавание с ранних лет. Тогда, в Москве, нам было стыдно, когда наши московские знакомые перехваливали своих детей, будто это самые одаренные создания в мире. По сути, они, конечно, иносказательно говорили о том, сколько денег в них вложили, но ребенок не актив, он может и не дать отдачи.

Талантливый ребенок – это и счастье для родителей, и ответственность. Обычно рука об руку с талантом идет что-то, что мешает человеку жить. В какой-то мере талант – это нестабильность и моментами несчастье для самого человека, если он не может справиться с оборотной стороной.

Но это дар Бога, а не результат усилий родителей. Да и, как показывает жизнь, никогда деньги, как некоторые говорят, вложенные в ребенка, не определяют то, кем он становится. Дар чаще приходит туда, где его не ждут, и освещает существование людей, уже потерявших надежду.

–  Можно спросить – почему Анджей? Такое необычное имя, не европейское и не русское, а польское.

– Это очень смешная история. Мы были в Польше, в Кракове, а потом я узнала, что беременна. При этом мы с Олегом любили эти безумные, страстные фильмы Анджея Жулавского, да и однажды, в начале наших отношений, я приводила в пример завязку их романа с Софи Марсо. Поэтому – Анджей.

–  Что дала вам Россия? Я так понимаю, что у вас нет постоянного места жительства в Европе, вы все время перемещаетесь. Часто бываете в России?

– Россия в годы моей молодости была благодатной почвой для моего обостренного чувства справедливости. И это на фоне грандиозного тщеславия и эмоциональной нестабильности.

Перемещаюсь я как из-за особенностей моей деятельности, так и из-за особенностей характера. Неустойчивость личности я хоть и преодолела, а вот неусидчивость – нет. Я сильнее, чем современная молодежь, жадна на впечатления.

На самом деле, сейчас в моей жизни счастливая пора. Многое удалось, мы не тратим время и силы на споры, мы наслаждаемся жизнью в гораздо большей степени, чем в юности. Мы любим Россию, особенно ту, которой она стала в последние годы. Любим в ней и свою безумную молодость. Но не сожалеем о ней, рады, что и молодость прошла, и культура возродилась. Мы нашли себя одновременно со страной или даже чуть раньше.

Сейчас нам хорошо и в России, и за ее пределами, потому что хорошо с самими собой и друг с другом.

–  Вы в ваших работах часто прибегаете к противопоставлению «черного» и «белого» в природе вещей, человека. По-моему, сейчас мы в развитии культуры идем к полному доминированию «белого» и непризнанию «черного». Вы в этом смысле не попадаете в вектор культурного развития. Неужели художник может быть убийцей?

– Художник, думаю, может быть убийцей, но в этом случае дар его будет скоротечен. Что касается вектора развития европейской культуры, то я с вами согласна. Я в этот вектор не попадаю и попасть не хочу, поскольку это не что иное, как идеология и пропаганда. Мир движется к светлому, предпринимает попытки построить «новый гуманизм», и это хорошо, это закономерно. Так же закономерен вектор в искусстве, декларирующий приоритет светлого. Но если искоренять черное из искусства, это значит, что мы хотим через несколько десятилетий полностью стереть память о «темном». А это ложь. Я не хочу пропагандировать ложь, пусть даже из лучших побуждений.

Если говорить о моих картинах, то изображение убийства там – это не убийство вовне, а убийство самого себя изнутри. «Черное» и «белое» – это есть начала одного и того же человека, это борьба противоположностей, самая острая борьба для человека, одаренного талантом. Демоны пристают к стоящим людям, с ними надо иногда бороться, иногда – учиться сосуществовать.

Считать, что их не существует, вот это самоубийство.

–  Как, на ваш взгляд, можно построить гуманное общество?

– Это сложнейший вопрос. У людей должна быть вера в то, что они могут делать хорошее сами. Силы и вера в то, что они люди. Что они не настолько унижены, чтобы опуститься до равнодушия, озлобленности и отрицания своих естественных стремлений к добру.

–  Я в одном из ваших интервью слышал, как вы говорили о служении. И еще об испытаниях и «походе» за мудростью. Ваши суждения показались мне необычными…

– Философы ходили за мудростью в народ. Когда-то в юности я решила последовать их примеру, а заодно и поставить на место своих, что называется, внутренних демонов. Что-то получилось, что-то нет. Я мыла полы в медицинском учреждении, заодно наблюдала за жизнью врачей, пациентов. Потом я продавала музыкальные диски в магазине. Это было очень романтическое время, и во многом благодаря этому я сейчас рассказываю вам всю эту ерунду.

* * *

Я стою на краю и смотрю вниз. Вид на землю с высоты двадцать второго этажа. Это единственное, что мне остается. Единственный мой выбор. Мне ничего не дорого и ничего не жаль. Я уже практически ничего не чувствую. Поэтому мне осталась только эта земля.

Вид с высоты двадцать второго этажа. Его никто не может отнять. Должно же быть что-то, чего никто не сможет отнять.

Я прихожу сюда, когда ничего другого не остается. Я прихожу, чтобы почувствовать страх или уверенность. Чтобы еще раз увидеть, что и у меня, и у каждого человека на земле есть выбор.

Вариант один – продолжать. Вариант два – на двадцать два этажа вниз.

Здесь я часто задумываюсь о том, что есть наша Земля. С высоты на ней заметны искры. Я думаю, что это искры выдающегося таланта, искры света и тепла. Для того чтобы их сияние стало ярким и сильным, нужно время. Иногда они начинают светить слишком рано и привлекают ненужное внимание. Слишком яркие, они опасны и неуместны.

Добро и зло всегда идут рука об руку.

Искрам таланта то и дело посылаются противодействия, испытания, чтобы они не светили так нагло, так обескураживающе.

Не всех удается погасить. Некоторые становятся сильнее и совершают перевороты, другие превращаются, меняют свою природу. Талант идет рука об руку с болью.

Еще, стоя здесь, я думаю о том, что в юности меньше пола и больше чистого таланта.

В юности мир может рушиться и отстраиваться заново по десять раз на дню.

Еще я думаю о себе как о женщине.

Я всегда боялась любить, ведь, очень возможно, кто-то растопчет твое сердце. Я видела такое не раз. Не по какой-то конкретной причине: просто никто никого не обязан любить. Люди самоутверждаются за чей-то счет, но иногда не знают меры и убивают. Ничего не оставляют донору, ни одной мечты.

И тогда остается только земля.

В глубине души я, как и многие люди, стою на краю каждый день. Сейчас я смотрю вниз и думаю, что было бы, соверши я или кто-то из них шаг в направлении земли. Я знаю, что у меня, как и у многих из них, очень привлекательная внешность, но мои глаза смотрят вниз.

Притяжение существует. В эти моменты я, как и многие из них, чувствую себя живой. И надеюсь на шанс, ведь как бы больно ни было, у меня, как и у них, всегда остается земля.

Это то, что никто не может отнять.

Я такая же, как и многие другие.

Она была вполне довольной жизнью девушкой. Время не текло сквозь пальцы, она как-то осмысленно жила. Пока не случились встречи – одна, другая. Она была разбита.

Голос шептал ей: ты несовершенна, уничтожь это несовершенство.

Она рассматривала свои руки и с трудом удерживалась, чтобы не полоснуть по ним лезвием, но не выносила вида крови и не могла терпеть боль.

Однако соблазн был велик, а душа вывернута и растоптана. Это было спасением – физическая боль против душевной.

И лучше так, чем под поезд, ведь у нее тоже была привлекательная внешность…

Она думала о детях, о тех, что любят безо всяких условий. После последней попытки – нет, надежды рассыпались.

Все иллюзорно – обещания, вера, отношения между людьми. Все – только минута перед оргазмом. Когда он смотрит на нее – в этом есть любовь. Мгновение. Вспышка. Любовь рассеялась, ведь любить долго – накладно.

Она заливалась слезами в ванной, по дороге на работу и домой. Засыпала и просыпалась в слезах. Стала красивей культом несчастья. Хотела убить любовь любовниками, но не смогла, потому что тело было настроено на того человека и другого не хотело.

В ее голове что-то смешалось. Просуществовало некоторое время спокойно. А потом взорвалось.

Когда они занимались любовью, это было прекрасно, но больше их ничего не связывало. Они сводили друг друга с ума депрессиями, ревностью и отчаянием. Потом снова цеплялись, потом снова ранили.

Ей хотелось развязать эту связь, взять лезвие и полоснуть по рукам, чтобы заглушить боль. Она уставала от слез так, что все отпускало, – и тогда могла рисовать, с полуулыбкой, во второй половине ночи, когда слез не осталось, а в голове ни одной мысли, и можно просто рисовать мир.

Может, я ее придумала, но она важна для меня. Не будь ее, не было бы и меня.

Моя версия, что есть люди, не созданные быть счастливыми. В них другая энергия, другая программа – сделать что-то, а потом или жить как все, или уйти. Их создали не для любви, хотя они могут любить, их создали сильными, чтобы они выполнили задачу. Но я пока не знаю, из их ли я числа.

Так что землю я оставляю на всякий случай. С высоты двадцать второго этажа острее чувствуешь, что жизнь в твоих руках, набираешь воздуха в легкие и живешь дальше.

Глава 1 ЖИЗНЬ

1

Утро. Я просыпаюсь без Олега. Помню, что во сне видела много всего. Первая утренняя мысль – а что, если у меня нет таланта? Совсем. Ни капельки.

Мне страшно встать и посмотреть свои рисунки, чтобы определить. По большому счету, я никогда не слышала объективных мнений на их счет – друзья, пусть даже с превосходным вкусом, но друзья, Олег, люди на выставке? Пиар-менеджеры?

Все, что касается выставки, было вообще не в счет, потому что это имело к искусству такое же отношение, как тарелка супа в забегаловке.

Олег говорил, что у меня есть талант.

В итоге я сидела на кровати и думала о том, что все пропало. Нет жениха, нет целей, нет призвания. Работа есть, но это так противно. Разве это то, чем я хотела заниматься? Олег этого не понимал. Он думал, что это замечательная высокооплачиваемая творческая работа – придумывать дизайн интернет-проектов, ведь сейчас все акценты делаются на Интернет. Конечно, он предпочел бы, чтобы я работала по профессии, архитектором.

Но сколько получает молодой архитектор в Москве?

Сначала он работает «чертежником» на неполный день или берет работу на дом – получает $300–500. Потом он становится архитектором: либо идет в ряды Моспроекта с жестким графиком и зарплатой в 30–35 тысяч рублей, но с возможностью роста. Другой вариант – пойти в большую мастерскую и заниматься примерно тем же, но с более лояльным графиком и зарплатой в 40–50 тысяч. Или можно пойти в маленькую конторку, где в твои обязанности входит все на свете, а перспектива вырасти до главного архитектора проекта по интерьерам квартирок туманна, но зато к тем же самым 40–50 тысячам бывает довольно солидный процент от выполненных проектов. Ну и конечно, есть шанс на собственную практику, это принципиально другие деньги, но никакой стабильности.

Если оставаться в колее карьерного роста, то после просто архитектора есть шанс вырасти до ведущего архитектора с окладом 60–80 тысяч, а затем до главного архитектора проекта со 100–120 тысячами. А я тратила деньги легко – уйма туфель, сумочек, платьев. Я хотела жить сегодня.

Но я могла бы вести себя иначе: как-никак, у меня был жених. Можно было перекинуть вопросы материальной заботы с себя на него. Множество знакомых девушек делали именно так и, кажется, наслаждались жизнью.

Только вот я не могла. Я отказывалась от рабочих проектов только тогда, когда обострялись внутренние противоречия, когда я была не в ладах с самой собой. Если я не делала этого, то вся работа становилась мне отвратительной. Как я могу работать, если не знаю, кто я и зачем мне это.

Поэтому я избавлялась от проектов и оставалась наедине с собой. Я думала, гуляла, пила кофе одна, ходила в кино одна, читала, смотрела дома артхаусные фильмы или, наоборот, легкие комедии – в зависимости от состояния. Читала на английском и французском, листала учебник испанского. Убиралась, готовила. Если могла, рисовала. Все это не было тратой времени и денег – в смысле упущенных возможностей. Это было необходимостью.

Во всех остальных случаях я делала много проектов. Да, я могла свалить все финансовые аспекты своего существования на Олега. Теоретически могла, а практически – это спровоцировало бы очередной срыв.

Периоды, когда я отдыхала, заканчивались именно тем, что я начинала презирать себя за то, что не зарабатываю денег, не выстраиваю фундамент собственного благополучия. Чтобы одна тоска не сменялась другой, я срочно брала работу.

Будучи на полном обеспечении жениха, я бы была полностью разбалансирована, ощущала бы собственную никчемность, бесполезность. Бессмысленность всех усилий, полное поражение. В общем, это было бы равносильно пуле в лоб.

Это с одной стороны. А с другой, я не любила свою работу.

Точнее, ненавидела систему. Если я делала что-то хорошо, то только забывая о том, для кого и для чего все это делаю.

Все шло по обычному сценарию: сначала ты полон надежд и стараешься изо всех сил. А потом оказывается, что все это искусственная конструкция. Модель, которая никогда не сможет работать. Просто мода на Интернет, инновации и все в этом роде. Странные проекты, не имеющие шансов, странные люди, выбивающие деньги под то, что не имеет шансов. Странные люди, финансирующие проекты. Имитация деятельности. Симуляция. В какой-то момент – развал.

А потом – все по новой, с другими людьми или с теми же за другие деньги.

Когда-нибудь меня спросят: где ты была, что сделала? То, чего уже нет, и еще другое, оно развалилось, и вот то, помните? Но ничего не осталось. Деньги потрачены, а жизнь утекла сквозь пальцы. Я пыталась обманывать себя, просто зарабатывать, но мне было противно. Я решила, что это временный вариант, что честнее мыть полы или работать в магазине.

Каждый раз, когда я заходила в McDonalds выпить кофе и видела очередную уборщицу родом из СНГ, старательно оттирающую полы, которые тут же будут испачканы, или расплачивалась в супермаркете за покупки, меня не покидала мысль, что при другом раскладе они могли бы так же, как многие знакомые, работать в офисе, получать зарплату, обедать и ужинать в кафе, ездить на каникулы и выкладывать фото в социальные сети.

То, чего я насмотрелась, позволяло сказать: замени тех людей на этих, немного поучи – и ничего не изменится. Но почему-то эти люди получали гроши, жили непонятно где и непонятно как умудрялись питаться, отсылая большую часть заработка на родину.

Можно было утешиться мыслью, что бардак сейчас везде и нужно выбирать – либо быть сопричастным к чему-то стоящему, например работать над проблемами миграции в одной из дочерних организаций ООН, как одна моя знакомая, получая где-то 50 тысяч в месяц, либо заниматься мартышкиным трудом из-за денег.

Олег считал, что мне повезло – интересная творческая работа. Но просто он не смотрел вглубь, занимался своим предпринимательством, а во все остальное не погружался. Он вообще жил в иллюзиях: думал, что хипстеры – это креативно, а творческая деятельность достойна уважения. Из-за этого у нас разгорались споры.

Надеть очки Ray-Ban – не означает быть умным. Лучше уж солнечные. Работать фотографом в проекте, финансирующемся медийным холдингом в составе финансово-промышленной группы, означает ровно то, что тебя кормит тот самый капитализм, который ты как бы презираешь. Только тебе перепадают крошки со стола. Может, отсюда и корни презрения?

В общем, даже разговоры о том, что

– он подарил ей новый BMW-кабриолет,

– они расстались, но его водитель каждый месяц привозит ей около миллиона рублей наличными на текущие траты, при этом подарил две машины и просторную квартиру в центре,

– он сделал ей предложение кольцом в три карата, конечно же другое она бы не приняла,

– казались мне честнее. Они хотя бы соотносились с духом города.

Еще Олег ничего не понимал про сексизм.

Он просто не задумывался над этим.

Не что чтобы я была феминисткой – в российском понимании этого слова, нет. Я любила мужчин. Но в правильном смысле феминизм не был направлен против мужчин, он говорил о правах женщин – видеть что-то, помимо кухонной плиты, учиться, предохраняться, рожать столько детей, сколько они сами захотят, заниматься научной работой, занимать те же места, что и мужчины, зарабатывать столько же.

О’кей. Зайдем в офис средней руки – или даже крупный офис российской компании. Если будет возможность, то, скорее всего, повысят мужчину, – ведь девочка выйдет замуж, родит, и в общем, непредсказуема и нестабильна.

И вообще, зачем девочке зарабатывать на что-то кроме чулок и ланча? У нее же непременно должен быть мужчина, а вот мужчине нужно думать о семье.

Эта модель ведет к тому, что девочки выходят за первого встречного, вписывающегося в схему: жена дома или немного работает, муж содержит семью. Потом они убеждают себя и всех вокруг, что свадьба, семья, дети – вот это важно и что они-то как раз поймали удачу за хвост. Но на самом деле весь этот проект – от безысходности.

Они вроде как любят, но встреть кого-то получше – брак затрещит по швам.

В общем, еще одна странная конструкция.

Любовь – это же так сложно. А проект – гораздо проще. Чудес ведь не бывает.

2

Возможно, демоны – это просто отсутствие ангелов. Так сказал один мой друг, когда мы обсуждали тему внутренних демонов, которые мешают некоторым людям быть счастливыми или просто довольными – ценить то, что получается. Значит, непременно нужны ангелы, например дети. Но я уже много об этом думала – мне они нравятся, очень нравятся, но завести ребенка сейчас, не разобравшись с собой, не решив личностные проблемы, по мне, так безответственно. Правда, риск никуда не девается. Проблемы могут спрятаться, замаскироваться, а потом в самый неудобный момент вылезти на свет божий. Этого совершенно не хочется, но никто не может дать гарантий, надо чувствовать себя. Дети чудесны – уверена, мне безумно понравится возиться с ними, я буду получать от этого удовольствие. Малыши. Очень хочу малышей, когда стану кем-то и избавлюсь от этой разорванности внутри себя. Они будут моим стимулом твердо стоять на земле в самом лучшем смысле, быть лучшей для них.

Но это потом, а сейчас надо найти своих ангелов. Я пробовала рисовать, но это не совсем то. Я не кажусь в этом совершенной – в своих собственных глазах. А недовольство собой – оно только подначивает, оно непродуктивно и губительно. Я хочу быть лучше, чище, светлее. А рисование порождает мысли, оценку себя, всю эту грызню с собой. Хочется излучать свет, возможно, кто-то и способен излучать свет в творчестве, совершенствовать себя, становиться независимым, более красивым, сильным. Но я пока не могу. И мне кажется, не только я. Многие творцы, как я это чувствую, жертвовали собой. Копаясь в себе, они не давали зарастать ранам, бередили их, провоцировали все боли. Эта постоянная борьба с естественным здоровым началом обновления, с природой была ценой их творчества. Так было не у всех, но у многих. Такова моя точка зрения.

Может, я и буду рисовать в будущем, может, свяжу с этим свою более понятную будущую жизнь, но это не вопрос сегодняшнего дня. Пока ангелы скрываются где-то еще.

Обычно говорят о смысле жизни, о стержне, но это другая история. Хотя стержень по смыслу того, что я хочу, – ближе. Но это и дети, и профессия, и прошлое – и это другой этап. Что же мне нужно сейчас? Совершенно точно, это не работа двадцать четыре часа в сутки. Да, есть мнение, что все лишние мысли вытравит занятость, а в перерывах ты будешь просто валиться с ног от усталости и ни на какие лишние мысли ни времени, ни сил не останется. Но у меня все ровно наоборот – по крайней мере, в подразумевающихся для этого видах умственной деятельности. Во мне просыпается отрицание – людей с их пороками, лицемерия, интриг, существования без цели. Просыпаться сегодня, зная, что ровно так же проснешься завтра, а начиная с вечера пятницы, о котором будешь говорить начиная со среды, – алкоголь, перемещение по шумным заведениям, траты. Это такая разновидность отдыха. Это мейнстрим, так живут все. А мне это неинтересно и противно, потому что бессмысленно – выходные бесцельны, как и будни, и так неделя за неделей. А поездки в отпуск и на долгие праздники – будто не настоящие, а напоказ. Снова алкоголь.

И так квартал за кварталом. Такая жизнь мне не нравится, она противоестественна человеческому существу, и уж лучше я буду лелеять свою печаль и мизантропию у холста, нежели в шуме, с коктейлями – без малейшего намека на общение. Быть одинокой – в обоих случаях. Уж лучше побыть в тишине.

Ангелы должны быть где-то еще. В каких-то простых работах, в физическом труде. Это не означает, что все, кто работает так, делают это для того, чтобы сбежать от собственных демонов. Это просто их способ добыть себе пропитание, и он может стать и моим. К тому же не сама по себя изнуряющая тело работа делает тебя лучше, как мне кажется. Зрение должно улучшиться, раз основа в простых первозданных вещах. Самая что ни на есть реальная работа, настоящий труд, наблюдение за собственным превращением, за людьми с другой точки зрения. Новая диспозиция. Все будет не так, как раньше. Я постараюсь стать лучше, полезнее. Пойду мыть полы. Например, в супермаркете или поликлинике.

Я буду лучше.

Для начала я никому ничего не сказала. Никто этого не поймет. «Представляешь, она, с образованием, пошла мыть полы». – «Мыть полы, really?» – «Она совсем чокнулась». – «Она всегда была к этому склонна». – «И что, она теперь будет ездить в метро на работу уборщицей? Да уж». – «Да все в порядке с ней, в своем репертуаре, выпендривается!» – «Ой, а я недавно заходила в метро, представляете, там уже не жетончики, а бумажные карточки». – «Ой, я вообще не знаю, что там, я в метро не была лет семь».

Оказалось, что полы теперь моют в основном приезжие из стран СНГ – Таджикистана, Узбекистана, Киргизии. Мне кажется, раньше, в перестройку, этим подрабатывали обычные люди с образованием и профессией, потому что эти профессии и образования перестали кормить. И я бы пошла мыть полы, чтобы прокормить своих детей. Это лучше, чем идти официанткой и терпеть взгляды непонятных людей мужского пола.

Но сейчас убирались бесправные и бессловесные люди, получавшие крохи, умудрявшиеся на эти крохи снимать где-то жилье, отсылавшие большую часть из этих крох домой. Для меня загадка – как они умудряются питаться в таком дорогом городе? А еще большая загадка – находить в себе силы каждый день вставать и идти на свою работу. Что дает им силы жить, не опускать руки? Для меня в их ситуации самым страшным была бы бесперспективность, отсутствие надежд. Но, видимо, я смотрю на это со своей колокольни. У них же другой взгляд, ведь они встают каждое утро.

Главный санитарный врач страны сказал, что в России утвердилось рабовладение. Все эти позиции сосуществуют, и ничего не меняется.

Вряд ли я смогу прочувствовать тяготы их жизни, скорее я прочувствую тяготы жизни девушки на обочине – без образования, хобби, возможно, с дурными привычками. Но прочувствовать их радости смогу! Главное, найти их.

А первое впечатление – они очень зажатые, стеснительные. Такое бывает, даже если есть права, но нет денег.

Самую странную оценку моему решению дал Олег. Он узнал об этом довольно поздно и отреагировал своеобразно:

– Понимаешь, это неплохое дело, но то, как ты объяснила свои мотивы, мне не нравится. Я услышал снобизм избалованной девочки.

Надо сказать, что объяснила я все скомканно. Как обычно, когда речь шла о чем-то действительно важном. Мне становилось стыдно, и я быстро-быстро проговаривала все с дурацкими шутками в совершенно несерьезной манере.

Но ведь если бы он знал меня, он бы понял, что это все от стеснения, от того, что это мне важно. Но он ничего не понял.

– Знаешь, я однажды был на праздновании… даже не помню чего. Празднование после делового форума, для узкого круга. И уже выпили достаточно, был большой стол, и в какой-то момент организатор, немолодой мужик, позвал двух работников, которые что-то монтировали, в общем, были неподалеку. Он сказал: «Ребята, идите к нам за стол». Все было бы нормально, если бы он не продолжил: «Вы что, думаете, что мы, сидящие тут, лучше вас? Нет, мы такие же мужики». И в течение получаса все разбежались, потому что противно, скотство такое. В твоих словах я тоже услышал пренебрежение к «простым людям».

– Нет у меня никакого пренебрежения. Я, может быть, неудачно выразилась. Я мою полы, чтобы проверить себя, привести мысли в порядок. Вообще считается, что физический труд помогает с надуманными проблемами, если они действительно надуманны. И я вижу людей – в меньшей степени общаюсь, в большей – наблюдаю. Эта работа позволяет спокойно наблюдать, она полезна для меня с многих точек зрения. И нет во мне снобизма!

– Есть, и побольше, чем во многих моих знакомых. С этим как раз надо что-то делать. Не обижайся. Ты во многих отношениях сноб – да с точки зрения того же интеллектуального превосходства. Я приведу тебе пример.

Я как-то был в Черногории, в гостинице, которую открыли двое братьев. Все говорили, что они преуспевают. При этом каждое утро они ловили рыбу. Наверное, это был ритуал того периода, когда у них ничего особенно не было. Но они не перестали так жить, хотя могли. Вот эта простая жизнь, которая у них сводилась к ловле рыбы, – это крепкий фундамент. То, что помогает не сбиться с маршрута.

– Очень милая история. Но я не сноб. Хотя да, я сноб иногда – по отношению к плохим манерам, хамству. Да, я такая. Если тебя не устраивает – пожалуйста, не общайся со мной! Мне не хочется выслушивать, как ты даешь неправильный анализ моих поступков и навязываешь его мне же. Если я неправильно выразилась от волнения, это не значит, что я снобская принцесса. Я мою полы по-настоящему. Я сама приняла это решение, а ты все пытаешься испортить. Все, я не хочу больше разговаривать.

– Не хочешь – не надо. Почему-то ты по отношению ко мне многое себе позволяешь, а мне нельзя высказать свою точку зрения. Я хочу для тебя хорошего. Тебе немного лет, и у тебя большой потенциал. То, что ты придумала, это очень круто. Мне хочется, чтобы и с пониманием простых вещей у тебя было все хорошо. Знаешь, у меня есть понимание человека – аристократа духа. Ну, к примеру, Кончаловский. Я читал его книгу – там нет снобизма. По-настоящему образованные люди очень просты. Это важно.

Ты пошла в «народ» – и ты молодец. Но не должно быть ни капли пренебрежения к людям, которые постоянно занимаются тем, чем ты сейчас. Ты пошла за мудростью, за тем, чтобы привести мысли в порядок… Но не должно быть в этом гордыни. В жизни все может сложиться по-разному.

Тогда я очень разозлилась на Олега. Но в этом он был весь – его симпатия проявлялась в нравоучениях. Если даже я что-то формулировала неправильно, но внутри для себя я все чувствовала правильно. Может, то, что я не могла охарактеризовать свои чувства точно, объяснялось тем, что мне нужно было время, чтобы понять саму себя.

Я вспоминаю. Мне 20 лет, я заканчиваю архитектурный институт и еще не знаю Олега.

Я по уши в дипломном проекте.

– Здравствуйте, меня зовут Анна, я архитектор.

Правда?

Я никогда не была усидчивой, но была увлекающейся. Тут я увлеклась совсем. Сидела с утра и до ночи, но не потому, что долго делала. Я придумала проект почти сразу и сделала его очень быстро. Но одновременно с оформленным проектом пришли мысли:

– А хорошо ли это?

– Ты правда архитектор, Анита?

– Ты уверена, что твой проект конкурентоспособен?

Сначала я просто размышляла, сидя за столом. Раньше я любила придумывать при хождении из угла в угол. У меня было много энергии, я очень любила ходить и бегать.

Прогуляться и подумать – так вообще любимое дело.

Но сейчас сил и желания не было.

Что-то шло не так, но я сразу не заметила – мне казалось, «не то» с проектом, а не со мной. В итоге примерно в то же время, когда мои однокурсники начали один за другим доделывать свои проекты, я решила, что мой – полная ерунда, детский лепет. Я даже нашла обидное, уничижительное определение для него – «беспомощный». Только называли его так не завистники, а я сама.

А дальше пошел ужас. Я каждый день переделывала проект, точнее, день и ночь, а на следующее утро решала, что все это плохо. Сначала я просто мало спала, потом не спала. Точнее, ложилась на пару-тройку часов, но уснуть не могла, а в голове крутились мысли по поводу проекта. В ночи они казались стоящими, наутро оказывались бессмыслицей. И так как остановиться на какой-то версии я не могла, я отстала от своих однокурсников.

В итоге помогло то, что наконец подошел срок сдачи. Я сдала самый первый вариант, который был готов энное количество бессонных ночей назад. Я получила похвалы и высокий балл.

Все было прекрасно – у меня даже прибавилось недоброжелателей, а вот нервы совершенно сдали.

В период гонки за придуманным мной идеалом я перебарщивала с энергетиками, кофе и колой.

А хуже всего – с мыслями. В голове у меня крутилось:

– Я неидеальная. Бесталанная. Кто я вообще такая, если дипломный проект вызывает у меня столько вопросов?

Чего я вообще стою?

Если здесь я не выиграю, то как выиграю в жизни?

Я занималась самоедством. Сама себя разрушала.

После успешной защиты проекта проблемы со сном не прекратились. Более того, у меня постоянно колотилось сердце – я чувствовала сердцебиение и не могла ни на чем сосредоточиться. Нервное расстройство. В довершение всего случился приступ астмы, хотя астмой я не страдала. Видимо, на нервной почве, потом проблемы с дыханием повторялись, но в более легкой форме.

В итоге я попала в больницу. Это было передышкой, чтобы собрать мысли. Это было, в сущности, неплохо. В отделении были юные девушки с непонятными симптомами. Погода была хорошая, я чувствовала себя не лучшим образом, выглядела тоже так себе, однако внутри мне было спокойно. Несмотря на слабость, я могла побыть наедине с собой в больничном парке, когда мне этого хотелось, или, наоборот, пообщаться с девчонками.

Я чувствовала, что никому ничего не должна, что у меня наконец есть время, чтобы подумать.

Но и здесь периодически приходили мысли о том, что я пока никто и все успехи – иллюзия и ничего не значат.

В одной палате со мной лежала девушка всего на пару лет старше. Вела она себя гораздо более взросло, чем я. Она, возможно, была родом из Сочи. В Москве работала официанткой в одном из заведений Аркадия Новикова. Однажды она долго болтала по телефону – то ли с кем-то из друзей, то ли с кем-то из родных. Оказалось, что она учится на заочном и хочет получить второе высшее, а также купить квартиру у себя в городе. Кроме того, она постоянно жаловалась на то, что из-за этого непонятного недомогания теряет заработок.

– Вообще это развращает – ты знаешь, что каждый день получаешь деньги, поэтому сегодня можешь потратить все подчистую.

Кроме того, на родине у нее был ребенок. Она настолько самостоятельно решала проблемы, при этом была лишь на пару лет старше меня.

У нее была такая же пудра Chanel, как у меня.

В тот момент мне показалось, что весь мир живет созидательной жизнью. Весь мир, кроме меня.

Эта девушка была более взрослой, чем я, тогда как я была еще дитем и даже не убиралась в доме. Чего тогда стоят мои успехи? Все эти картинки, которыми гордятся родственнички…

Хотя были и другие наблюдения. Например, оказалось, что что-то помимо внешности привлекает ко мне противоположный пол. Выглядела я, прямо скажем, не очень – бледная, с аллергическими пятнами, руки болели от уколов. Однако весь мужской состав больницы, начиная от охраны с первого этажа и заканчивая врачами, проявлял ко мне повышенное внимание. В общем, видимо, что-то во мне есть дельное, обаяние, что ли, а может, это что-то в атмосфере. Не знаю, надо поразмыслить над этим.

Был один случай, когда в отношениях с Олегом я сорвалась.

Во многом виноват был он сам – обиделся на что-то и решил меня проучить. В итоге мы должны были провести вместе время, а он его потратил на бессмысленных приятелей вдали от меня.

Нет, у него были очаровательные приятели, которые были и моими приятелями, но конкретно та компания не внушала доверия. Я не видела там ни интеллекта, ни эрудированности – ничего, просто некоторое везение в делах.

Сказать, что я была зла, – ничего не сказать. Я была вне себя. Он должен был вернуться через десять дней, а я хотела, чтобы он либо не уезжал, либо тотчас вернулся. Он сказал, что устал от меня, и уехал. Я била посуду и решила, что за эти десять дней неоднократно ему изменю, и это не будет считаться изменой, потому что изменять-то, в общем, некому. Разве можно считать человеком и тем более женихом того, кто так поступает? В итоге я поняла, что общалась с предателем, которому только и надо было отдохнуть от меня. Кому нужен такой человек и отношения с ним?

Это было у меня в голове, что же касается действий – вела я себя совершенно непоследовательно. В один из дней я веселилась в баре, точнее, делала вид, что веселюсь, – пила и целовалась с одним парнем, точнее, обнималась с одним, а поцеловалась в итоге с другим. В голове у меня были злость и хаос. Мне хотелось сделать что-то отвратительное, гадкое, совершенно из ряда вон, чтобы это запечатлелось, чтобы кто-то рассказал ему, а может, и показал. Или же я хотела бросить ему в лицо какую-нибудь гадость, и тогда он бы понял, что натворил, но было бы поздно.

Параллельно я делала все, чтобы испортить ему и его дружкам веселье. Мы разговаривали по телефону каждый день – и не только день, а утро, вечер и ночь. Бесконечно выясняли отношения.

Он то просил меня успокоиться и поспать, то злился и кричал, то говорил, что просит прощения, что приедет и будет «весь мой». Но кому нужен предатель?

Меня трясло от злости и обиды, я то плакала, то кричала на него по телефону, писала сообщения, пропитанные злостью и обидой, угрожала и, в общем, сходила с ума. Я была в таком состоянии, что по потолку ползли прозрачные круги. Так мне казалось. В том состоянии я могла убить, уничтожить, выставить себя на посмешище или свернуть горы.

Я шантажировала сексом с другими мужчинами.

В тот момент я готова была на панель пойти, лишь бы причинить ему неудобство.

– Я тебя никогда не любила. Просто проводила время, мне было скучно. А теперь мне надоело. Адьос.

– Я не хочу спать. Ты думаешь, что я встречусь с тобой и растаю, и все снова. А я не хочу. Я хочу напиться, тусоваться, хочу жить и не быть одной. Не хочу жить в иллюзиях, потому что в реальности я все равно всегда одна.

Он отвечал что-то вроде:

– Я не знал, что ты так отреагируешь.

Бессмысленные слова предателя.

По итогам этой недели я похудела, окончательно испортила себе нервы, в какой-то момент хотела наесться снотворного – так, чтобы проспать сутки, и тогда бы Олег звонил, а в трубке слышал бы только гудки.

В общем, я была в меру жалкой, в меру трогательной и не в меру издерганной.

Когда Олег вернулся, он подарил мне красивое и очень дорогое кольцо, а я в ответ расплакалась. Жизнь пошла своим чередом, но я его конечно же не простила.

С этих пор я при каждой ссоре начинала болезненно размышлять. Точнее, болезненным был не сам процесс, хотя и он тоже, но больше те версии, которые рождал мой мозг. Как только что-то шло не так, у меня появлялись мысли о том, что Олег специально меня «подцепил», что я была, с его точки зрения, стоящим объектом – симпатичная, способная, может, даже одаренная, полная надежд. И вот я идеальна для того, чтобы заставить меня влюбиться, раскрыть мой потенциал эмоционально и физически, а потом сделать… импотентом. Не в физиологическом смысле, конечно, а в смысле совершения поступков, создания чего-либо. Он вел себя так паршиво, что в худшие моменты я теряла веру в себя, людей и нормальные человеческие отношения вообще. Мы только и делали, что мучили друг друга, но начала это не я, а он.

В самом начале я смотрела на него и просто светилась, он же начал все усложнять, наваливать на меня груз своих сложностей, притом что у меня самой проблем с собой было немало. Я хотела быть счастливой, хотела быть как все, а в итоге оказалась втянута в какую-то психологическую игру или даже поединок – под видом отношений. Я этого совершенно не желала. И в плохие моменты мне казалось, что он это заранее придумал, еще до того, как познакомился со мной, что он вообразил себя героем «Горькой луны», а потом я должна была стать такой же потерянной, такой же праздно размышляющей о том, почему же не сложилось, но ничего не делающей. Человеком-импотентом, как он и вся российская интеллигенция нашего времени. Мыслящий человек в оцепенении – широко распространенная история.

Я думала, что он в моем лице мстит какой-то женщине, а я не нашла для себя ничего лучшего, нежели как влюбиться в ненормального, и в общем-то обречена.

Эти мысли ранили мой разум.

Когда было не слишком хреново, но и не слишком хорошо, я читала Хайдеггера. Обычная литература не отвлекала – я тонула в завязках обычных историй любви, кульминациях, плохих и хороших концовках – все было похоже, хоть и немного по-другому. Все напоминало о моих собственных злоключениях.

В итоге я спасалась в биографиях и умствованиях. Иногда доводила себя до изнеможения, чтобы только уснуть. Хайдеггер писал о работе Ницше, которая сейчас уже даже не считается его работой, там есть много вопросов. В ней говорилось о том, что депрессия – хроническое состояние Европы.

Правда, кризис этот должен был бы уже закончиться. Возможно, скоро нас ждет что-то другое.

Как по мне, Европа была очень симпатичным местом, особенно раньше – Южный берег Франции, шляпы, легкие наряды, влюбленности, коварство, элегантные вечеринки. Я видела это в кино и читала в книгах, в жизни сейчас все было проще, да и летом я во Франции не была, только весной и осенью. Но мне кажется, изысканность в проведении времени осталась в прошлом – слишком много людей, китча, да и вообще.

Я любила все красивое, у меня от него настроение улучшалось.

Были моменты, когда я ненавидела Олега так, что становилось страшно. Вместе с этой ненавистью я ужасалась. Боялась жизни, которой живу. Ужасалась тому количеству эмоций и времени, что на него потрачены. Если все это зря, то получается, что нет ничего. Молодость утекает сквозь пальцы, и не за что зацепиться. А значит, все было иллюзорно – мне было так скучно со своей жизнью или я не знала, что с ней делать, поэтому придумала себе «любовь всей жизни» и отодвинула все на второй план.

В итоге в голове хаос из обид, непонимания и порой, что скрывать, жгучей ненависти. Все стало только хуже. Много слез и сильная злость за каждую слезинку. Мне хочется поколотить его, познакомить его физиономию с асфальтом.

Мое настроение совершенно нестабильно. Если я могу ненавидеть его так сильно, то, значит, я не совсем тот человек, каким себя представляла. В моей голове две Аниты – одна еще совсем ребенок, наивная и доверчивая. Ей очень плохо, когда что-то идет не так. А вторая – очень сильная и всегда может дать сдачи. Она может наговорить ужасных вещей, но, по сути, все это правда, просто в грубой форме. Она может дать сдачи и отомстить.

Ужасно, когда ты не можешь контролировать свою тоску. Еще хуже, когда настроение зависит от какого-то там человека.

В плохие моменты я забиралась под кровать, включала телевизор и смотрела что-то, но глаза при этом у меня были стеклянные. Мне ничего не хотелось, а до и после этого могло нахлынуть отчаяние – ничего не сделано, ничего нет. и какое-то презрение к себе: заменила реальный мир вымышленным вместо того, чтобы что-то делать и кем-то быть, хотела перевалить ответственность за свою жизнь на типа, у которого и с собственной проблемы. А в итоге – ничего. И ведь заслуженно, не надо было быть идиоткой.

Период «мытья полов» не мог растянуться навечно. Надо было пробовать что-то еще. Эта работа многое мне дала – я смогла расширить собственные горизонты. Как оказалось, это можно сделать без модных в офисной среде тренингов, книг от разных гуру – ты просто делаешь то, чего не делала раньше. Отбрасываешь глупости вроде статуса (боже, какой статус – все мы люди, и «статус» этот определяется простым стечением обстоятельств, что никак не повод им гордиться). Кто мы, собственно, такие, чтобы ставить себя выше людей, вынужденных зарабатывать самым что ни на есть понятным и честным трудом.

Если посмотреть, то с позиции честности и недвусмысленности этот труд вызывает меньше вопросов, нежели работа трейдеров, специалистов по секьюритизации корпоративных облигаций, большинства вебдизайнеров, пиар– и SMM-менеджеров.

Поначалу мне не давал покоя вопрос – как те люди держатся? Дело вот в чем: я могу понять, как жить целью, сжаться, терпеть лишения – во имя цели – какой-то конечный промежуток времени. Знать, что через год ты можешь добиться того или другого… или через два или три – поступив в университет, пройдя стажировку, получив необходимый опыт, освоив несколько модулей учебника иностранного языка. Как можно терпеть лишения без таких «маячков», я не понимала. Потом, в ходе работы, пришла к выводу, что они стараются смотреть на жизнь спокойно, без излишнего оптимизма, без истерик, тихо, потупив глаза, – не печально, а именно тихо. Они не думают, не копаются в себе, иначе это привело бы к печальным последствиям.

Вот затем, чтобы не думать, я и придумала идти на эту работу. Я многое узнала, поняла что-то про себя – это трудно оформить словами, но очень важно. Главное – я узнала, что могу. В этом нет ничего особенного, однако это более ценно, чем многие общественно признанные достижения. Я смогла.

А ищу я что-то новое для себя, потому что теперь мне хочется общаться. Тихо наблюдая за людьми и одновременно изнуряя тело, я достигла определенных результатов. Я была в мире собой, я выиграла раунд у собственной гордыни, я тихо слушала и уставала. Говорила мало и научилась лучше слышать себя. Но узнать многое о других и о себе можно и «говоря», и теперь я хочу пойти работать с людьми. На такую старомодную работу вроде продавщицы, ведь она общается с клиентами. Например, в книжный магазин, лучше не центральный – там слишком много посетителей и суеты и не успеешь как следует поговорить, узнать историю человека.

Или даже интереснее – как в фильмах, работать в закусочной или в магазине с музыкальными дисками. Лучше диски, официантка – это ближе к первому пути, который у меня уже был в поликлинике. Если стоять у прилавка, то тоже можно быстро устать и никакого общения не получить.

И я нашла магазин с дисками – в подвальчике в центре Москвы. Обстановка была супер, магазин только открылся, и я, при всех сложностях, казалась человеком более рациональным, нежели те, кто был причастен к его открытию. Сколько он может просуществовать? Надеюсь, достаточно, чтобы я успела узнать то, что мне нужно, узнать людей. Светлое помещение с музыкой, размеренные дни – это лучшее, что я могла сейчас придумать.

Работая в магазине, я стала позволять себе больше, чем когда мыла полы. Я перестала ограничивать свое общение с друзьями и знакомыми. До того мне думалось, что ничего нового, способствующего решению моих проблем, в этом общении я не приобрету. Оно было полностью противопоказано в период погружения в физический труд, впитывания скромности людей, ограниченных в средствах. Я училась молчанию, училась не впадать в привычную истерику, когда один день похож на другой и нет перспектив для изменения. Училась не впадать в уныние, нащупывать какие-то незнакомые ранее опоры в этой жизни, чему-то радоваться, тогда как прошлая я занялась бы саморазрушением.

Это не значит, что я по итогам нового опыта стала другим человеком, но я многое узнала и в чем-то взяла от него то, что мне нужно. Теперь нужно было научиться говорить с людьми, чтобы узнать их историю. Узнав истории, можно что-то понять и про себя – проследить за собственными ответными чувствами, сопоставить.

Так как я позволила себе говорить, то разрешила и общаться с друзьями. Думаю, они считали меня всего лишь эксцентричной. Безумие, депрессии – это что-то из кино, из прошлого. Их не существует.

Заодно я решила проверить, не разонравилась ли мужчинам. На встречу пришли двое моих давних поклонников-политтехнологов – так уж получилось, я раньше рисовала сайты для многих людей – и мужчина, которого я любила до того, как решила разобраться со своей жизнью. Это и поставило чувства под вопрос, ведь нас учат, что любовь должна быть всесильной, прямым коротким путем к гармонии и безоблачному счастью. У нас так не было, любовь сделала меня озлобленной и раздражительной. Да и то, как выглядит это безоблачное счастье, я уяснить для себя не могла. Возможно, у разных людей оно выглядит совершенно индивидуальным образом, но и при этом лучше сначала разобраться с собой, чтобы потом не рисковать и не разрушить ненароком что-то ценное.

Разговор шел о политике. Я заметила, что мне все равно. Павел и Юрий – сокращать их было бы странно, настолько они не выходили из политической «позиции», позы, – дискутировали насчет взаимоотношений президента и премьер-министра. Раньше у меня была легкая презрительная интонация – во всех подобных разговорах. А теперь мне было все равно. При этом в дискуссии я участвовала, казалось, очень свободно. А Олег, моя так называемая любовь, молчал. Собственно, я и познакомилась с подобного рода людьми через Олега, а с ним самим познакомилась случайно – он где-то увидел меня, через общих знакомых узнал имя, нашел в социальных сетях, добивался внимания пару лет и подбрасывал разных нуждающихся в человеке, который умеет рисовать.

Он обычно очень эмоционально спорил, приводил доводы, живые примеры, а сейчас скорее бросал отдельные реплики. Позже, когда мы остались в ресторане вдвоем, он сказал:

– Беседа абсолютно холодных людей. Людей-функций. Будто у одного работа спрашивать, у другого – отвечать. И обоим наплевать на политику, экономику, людей, страну. Роботы. Аккуратные. Псевдограмотные. Кстати, он – больше, чем ты. Твое небезразличие, которое было раньше, сейчас не заметно вообще. Полное отсутствие любопытства. Тебе же раньше было интересно, ты любила цепляться за слабые места, выспрашивать, заводить в тупик. Ты спорщик, а не соглашатель. А тут ни одного вопроса-зацепки… И дело не в том, чтобы вывести на чистую воду Видно, что тебе на все наплевать, кроме себя.

– Нас было трое, не считая тебя, если ты не заметил. Я вообще говорила только из вежливости. Для меня сейчас бессмысленно спорить. Мне это неинтересно. Зачем спорить с теми, кто не очень-то силен? Я не вижу смысла тратить энергию, как раньше, непонятно зачем, непонятно на что, как будто от этого разговора что-то изменится. Я не хочу, мне неинтересно. Я больше не буду распыляться, я знаю, что мне не нужно, и на все остальное мне действительно, как ты и заметил, наплевать.

Очередное непонимание из тысячи подобных. Как можно быть в отношениях с тем, кто тебя не понимает, не ощущает и при этом пытается вписать в какое-то свое представление о мире.

Я не была обижена – скорее зла. Как это может быть, что у нас с ним невероятный секс? Все – все в прошлом. Никто не смеет указывать мне, что я какая-то не такая. Пусть тогда найдет себе «такую», только вот странно – за все время, что я решаю свои проблемы, он так никого и не нашел. Вот так вот.

Дома злость прошла. Я смотрела на стену в сиреневых цветах, листала журнал, сидела в Интернете. Вспоминала то хорошее, что у нас с ним начиналось. Потом решила, что, раз теперь работаю в магазине, нужно тщательнее следить за своим внешним видом. Не может быть и мысли о том, чтобы прервать начатый путь и вернуться к тому, с чего начинала. Олег или вовсе кто-то другой – в любом случае, не сейчас. Потом время покажет.

Я зашла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Цвет лица показался землистым, некрасивым, неприятным. Кожа – нечистой. Я быстро сжала прыщ, брызнул белый гной, и следом выступила кровь. Протерла ранку спиртовой салфеткой. Ногти были не ухожены.

Вся моя жизнь в беспорядке, я только делаю вид, что все хорошо, а на деле ничего хорошего. Я снова начинала ненавидеть себя. Это присуще мне в «плохие времена». Чтобы не перечеркнуть то хорошее, что успела узнать о себе и о людях, я спряталась под одеяло и уставилась в телевизор.

3

Новые знакомые по музыкальному магазину много чего рассказывали об известных музыкантах и исполнителях, и я окончательно уверилась в том, что музыка в России умерла. Парадокс был в том, что в смутные девяностые появлялось интересное – например, певица Линда, к песням и клипам которой в детстве я относилось с трепетным интересом. Немножко страшно, немножко восхитительно. Потом, когда я училась в старших классах, зажигали «Тату». На этом все и закончилось. Не знаю, в чем было дело – в трудностях музыкальной инфраструктуры, нехватке инвестиций или в людях. Кажется, что пассионарность, страсть должна все преодолеть, но, видимо, энергии в этой сфере не было. Печально и симптоматично.

Мои новые знакомые, общавшиеся в музыкальных кругах, просто рассказывали о страшных вещах. Об одной певице, которую уважала подавляющая часть молодежи.

– Ходят слухи, что она конкретно села на сильную наркоту. И теперь даже ее подруга-любовь не может ничего сделать. Они перестали общаться. Говорят, она совершенно никакая, ни о каких выступлениях речи быть не может, – говорил Даня, мальчик-менеджер по продвижению магазина. Это был один из его многочисленных проектов, больше всего ему нравилось организовывать концерты и освещать их в прессе.

Он рассказывал и о другой певице, менее великой, чем первая, но несколько ее хитов сколько-то лет назад в России гремели.

– Сейчас она очень расстраивается, что они особо не зарабатывают, что нет тех масштабов. А надо было думать! Когда все плыло – и деньги, и слава, и предложения, – она думала, что это естественно и так будет всегда. Решила, что ей все это надоело и не нужно ни популярности, ни известности. Ушла на пике. При этом все эти решения принимались на фоне наркотиков. И ушла она в наркотики. Потом пробудилась от своего наркотического бреда – и оказалось, что ей снова всего хочется и, может, не переставало хотеться, только всего этого нет и нужно начинать все с начала.

Самым печальным из того, что рассказал Даня, было известие о тяжелой болезни еще молодого мужчины, продюсера, в прошлом создавшего очень успешную группу. Через некоторое время оно стало достоянием общественности. Но Даня говорил о том, что, обратись тот к врачам раньше, шансов на выздоровление было бы гораздо больше. Беда в том, что он просто не понимал, что происходит, так как уже долгое время плотно сидел на наркотиках, и это не могло не отразиться на психике.

Все эти разговоры пробудили мысли. Я никогда не пробовала ничего и не считала, что здесь уместно любопытство. Но дело даже не в этом. Почему люди, сорвавшие джекпот, люди, которым повезло, начинают разрушать все это, начав с себя. Они могут объяснять это как угодно – любопытством, поиском вдохновения, творческим кризисом. Но правда есть правда: сразу, в середине или по итогам – это проявление слабости.

Что на самом деле побуждает их к саморазрушению? Возможно, это неуверенность в себе, неуверенность в том, что все произошедшее, этот подъем, успех – закономерны. Возможно, боязнь внезапно все потерять. Лучше уж быстро и сокрушительно разрушить все самому, нежели бояться и трепетать перед сторонними силами вроде милости публики. Если это так, то потеря вкуса к жизни, целей, интересов, амбиций – это более примитивная и надуманная причина. Как-то неправдоподобно – люди были амбициозными по природе своей, их никто не толкал что-то делать, придумывать и добиваться. Они ведь не покорили весь мир раз и навсегда, их слава была очерчена рамками, ее можно было изобразить художественно, и оставалось много пустых, незаполненных мест. Но они выбирали не бесстрашное действие, а трусливое саморазрушение.

4

Мне кажется, что в душе я совершенно не готова ни к каким отношениям. Интересны только те, кто может чему-то научить, с кем можно поспорить, кому интересна я, со всеми своими мыслями, которые иногда хаотичны и почти всегда мне мешают. Кто-то может притвориться, но не тут-то было. Может быть, у меня и не будет этой пресловутой стабильности, может, на каждом отрезке свой островок стабильности. Тех самых мужчин может быть несколько, почему нет? Ведь ты взрослеешь, становишься мудрее, меняешься, и в какой-то момент может оказаться, что вы разные люди, химии больше нет, есть воспоминания и любовь… к себе, моложе. И все.

Почему, если хочешь кем-то стать или (наоборот?) найти себя, нужно одной ногой стоять в прошлом? Только потому, что это так называемая стабильность и ни на чем не основанная как бы верность, а по правде – страх что-то менять.

Наедине с собой я думаю над этим часто.

Наверное, некоторые вещи есть перебор. Они невозможны, это ненормально, и по всем канонам так человеческие отношения развиваться не могут. Ты не можешь ненавидеть и любить одновременно – в основном всегда на передовой любовь, но иногда, иногда ведь прорывается и ненависть – от определенного набора слов, как реакция. Ненависть. А потом опять любовь. Никто не виноват, так сложились обстоятельства. Ты скажешь. А я скажу, что я люблю тебя и мне самой страшно, и я тоже не знаю, смогу ли я когда-нибудь простить тебя полностью. А разве можно жить вместе, когда при употреблении некоторых слов в некотором порядке я съезжаю с катушек, готова все переломать, выбросить себя из твоей жизни и плакать о том, что эти несколько лет – ну совершенно зря, потому что я не дышала без тебя, никуда не ходила, а если и ходила, то других мужчин совершенно не видела. Я делала это не специально, видимо, когда нам кажется, что мы находим, нам жизнь не предоставляет того, что нам не нужно. Мы ничего не видим и не слышим.

Может быть, этого слишком мало.

Если бы я курила сигареты, я бы сейчас забралась в твою рубашку, уткнулась бы коленями в подбородок – и курила, курила. Без тебя я не вижу день, я не выхожу из дома, я не вижу ночь. Вся эта осенняя кутерьма проходит мимо, я просыпаюсь за полдень или в шесть утра, бывает по-разному, я просыпаюсь, когда достаточно светло, мне снятся увлекательные сны с твоим участием. Но утром я вспоминаю, что произошла очередная гротескная, совершенно неуместная ситуация, полный бред. Произошла по моей вине, потому что я истеричка, сумасшедшая. Я говорила о тебе ужасные вещи, нащупывала самые больные места. И говорила, говорила – кидала обвинения тебе в лицо. И ты ведь их когда-то заслужил, но сейчас я сама лишаю себя счастья, потому что все не могу простить, а скоро и ты не сможешь простить меня.

Дни сплетаются, сжимаются, время жизни, о котором я так люблю праздно рассуждать, течет сквозь пальцы. Я бы хотела быть добрее, как раньше. Но жизнь делает все сложнее – и если б я могла курить, то сейчас бы закурила.

– Что ты делаешь?

– Еду. Тут в новостях говорили про Депардье и его бывшую жену или подругу, что она говорит: «Я все еще люблю его, несмотря ни на что», а он о ней говорит: «У нее был только один недостаток – ревность». Только один, а сколько у нас несоответствий.

Странно, что ты вообще со мной разговариваешь.

Мы встретились, когда мне был 21 год. Так странно, он казался мне каким-то не таким, ни под каким предлогом не помещающийся в рамки «моего мужчины». Мне казалось, что он скорее хитер, нежели умен. И для меня, совершенно очевидно, староват: 20 и 35 – большая разница. Кто бы мог подумать. Так странно. В итоге получилась долгая лирическая история.

Когда он мне не нравился, его интересовали мои дела, увлечения, планы, а меня – молодые люди вокруг. Я натужно отвечала на его долгие звонки с периодичностью раз в месяц. Он о чем-то долго рассказывал. А я переживала, передумывала, пыталась понять, кто я есть. Эти разговоры ничего особенного тогда для меня не значили, просто – иногда любопытно, иногда нет.

Тогда никто не знал, чем это кончится. Роман начался спустя два года. Тогда он показался умным, и его проблемы вызвали сопереживание. Но если бы все шло гладко… Дурной характер не только у него, но и у меня. Все осложняли мои проблемы с собой. Как можно найти гармонию с кем-то другим, если проблемы у вас совершенно разные, если тебя еще разрывает на сотни кусочков, и ты не знаешь, та ли ты, за кого сама себя принимаешь.

Внешне все выглядит куда лучше, чем есть на самом деле. Обычная лощеная счастливая парочка с большой, но неплохо смотрящейся разницей в возрасте. Достаточно гармоничная.

А в действительности – постоянные ссоры, склоки и растущая необходимость в друг друге. Но это же не то, чем можно жить долго. Точнее, этим можно жить долго и даже нужно – нам интересно, есть все предпосылки. Нам интересно, мы делаем друг друга лучше, мы растем над собой. Но, видимо, все это пришло ко мне слишком рано, я не подготовлена, не знаю, что делать, все порчу.

Иногда мне кажется, что это все миф. Никому нельзя верить, и в итоге ты потеряешь себя. Потом мне кажется, что я растворяюсь и теряю все то, чем была, над чем работала. Становлюсь серой, такой же, как все, намного хуже. А самое главное – мне кажется, что если сейчас я буду с ним, то никем не стану. Буду жить его жизнью и никем не стану.

Нервничаю, злюсь без повода, все дело и в его независимом дурном характере, и в моем, а главное – в моих проблемах с собой.

Мы мучаем друг друга, я схожу с ума, от того, что завишу от него – такого раньше не было, – и это должно закончиться.

– Посмотри сегодня «Горькую луну» Полянского, полюбуйся на себя. Ты бы с удовольствием меня изуродовала, а потом катала бы на каталке и гордилась собой, – говорит он после очередной ссоры.

Он не курит, пьет вино. Раньше, перед началом нашего романа, он не казался мне даже симпатичным, а теперь кажется очень и очень красивым своей собственной красотой.

– Ты ко мне относишься не как к мужу, а как к родственнику какому-то. Поэтому можно все. – Это он говорит еще спокойно.

Иногда он так на меня кричит, что можно только уши затыкать. Говорит, что я единственная женщина в его жизни, на которую он кричал матом.

– Ты недовольна собой, а отыгрываешься на мне. Но дело не в этом. Иногда ты ведешь себя прилично, хорошо, как будто ты меня любишь. Твою маскировку я воспринимаю как обновление. Но дерьмо лезет. Ты не мой идеал. Совсем. Судя по твоим словам, я тоже не твое. Так что же ты ухватилась мертвой хваткой? Или просто паралич? «Мне такое не нужно»… Ну так до свидания. Но ты продолжаешь бесконечно говорить…

В такие моменты я молчу, понимая, что доигралась. Проблема в том, что иногда – редко – его недостатки кажутся мне критичными, все, что связано с ним, – унижающим мою личность, а значит, невозможным. Я не могу так жить, я должна быть свободной. Я наполняюсь уверенностью, что прекрасно проживу без него всю оставшуюся жизнь, что он тормозит меня – не потому, что недостаточно хорош, а потому, что я увлеклась, втянулась, начала готовить еду и строить планы другого рода и перестала строить планы, привычные мне всю предыдущую жизнь.

В итоге я своими же истериками добиваюсь своего, но… Потом мне становится просто физически плохо, не хватает воздуха. Я будто тону. В глубине души я понимаю, что смогу выплыть и пойти дальше, я всегда выплывала. Но, черт возьми, этот раз какой-то особенный, и в каждой из ссор – а их было много – я снова возвращаюсь и возвращаю. И я вовсе не хочу уходить. Наоборот, это может быть вариантом на всю жизнь, но для этого нужно привести для начала свою голову в порядок. И лучше не посвящать его в подробности, хотя он и так уже понимает, какого рода кошки скребут у меня на душе, когда мне хочется залезть на стену или что-то разбить.

Когда мы ссоримся, мне некуда деться. Я начинаю что-то нервно делать, убираться, перекладывать, трудно дышать.

– Больше нет любви. Она была, но ты ее вытравила своими словами. Все бессмысленно и глупо. Я не твой герой. Истерики, обвинения, злость, все будет перемежаться соплями и сюсюканьем. Я не выдержу долго, и неважно, кто больше виноват. Я боюсь твоих сумеречных состояний. Я не расслабляюсь с тобой никогда. Я очень устаю. Ты сознательно уничтожаешь во мне любовь к себе.

Одна из таких ссор закончилась тем, что он поехал один в рабочую поездку, хотя предполагалось, что мы поедем вдвоем. Поездка приходилась на зиму и была исключительно долгой – 10 дней. Все эти дни я провела так: утром спала, днем, когда уже темно, просыпалась, вставала, умывалась через раз, пила чай и плакала. Не ела принципиально. Снова ложилась в кровать, пыталась уснуть, чтобы не думать – о себе, о нем, о том, что все рассыпается и ничего, по сути, и нет. Читать не хотелось. Телевизор делал вещи только хуже. Выходить не было сил, да и куда? Сил не было и после сна, и до сна. Иногда сил не хватало на то, чтобы уснуть. Интернет не отвлекал, а расстраивал: бесконечные радостные лица в социальных сетях. Им всем очень весело. Они едят и улыбаются, ходят в кино и по барам, не забывая улыбаться в телефон, посещают выставки и концерты – с непременным фотоотчетом в Instagram в режиме реального времени. Они вроде как чем-то занимаются, отчаянно веселятся в выходные, громко кричат о своих отношениях и выставляют их напоказ – «мы» путешествуем, «мы» счастливы, «мы» хотим многого. Они не отчаянные. Скорее в этом во всем есть какое-то отчаяние, фрагменты как будто должны запечатлеть жизнь, которая вроде бы должна иметь смысл. Только цели так и не достигнуты, а жизнь струится сквозь пальцы. По мне, так лучше терпеть лишения и страдать и хотя бы не забывать, что все должно быть иначе.

Но самое ужасное время – ночное, когда не можешь заснуть. Темнота обступает, деть себя некуда. Эти 10 дней, как и пара недель до и пара недель после, прошли в сумерках. Никому такого не пожелаешь. В лучшие из этих моментов немного отвлекал сериал Gossip girl, благо в нем много сезонов и можно смотреть не отрываясь, не думая. В какой-то из относительно светлых дней, когда удалось проснуться днем, сам собой открылся Ницше. Но это было исключением.

Просыпаться было испытанием. Практически каждую ночь снились сны, иногда тяжелые, иногда увлекательные. Первое ощущение от пробуждения было приятным – во сне кипела какая-никакая жизнь. Потом приходило осознание того, кто ты есть и что с тобой произошло. Хотелось обратно в сон, вставать и одеваться совершенно не хотелось. Зачем? Что тебя ждет в этом дне?

При этом было понятно, что потом она, Анита, будет об этом жалеть. Она, которая всю жизнь считала, что каждый день на вес золота и нельзя сидеть на месте. Каждый свой день рождения она встречала в мысленном подсчете: что удалось, что нет и почему, что нужно в срочном порядке осуществить за следующий год. И тут все, оказывается, идет насмарку – из-за какого-то мужчины. Тоже мне, обстоятельство непреодолимой силы. Все годы размышлений, с самых подростковых лет, о том, что хочется, что должно произойти. Все таланты, мудрость, про которую говорят – не по годам, все оказывается зря. Зачем и почему так происходит?

В общем, жизнь не удалась. Ничего не получилось. Самое сложное – это признать. В самые худшие сумрачные дни в зеркале отображалось чудовище – со спутанными волосами, бледной нечистой кожей, некрасивое, нелюбимое. Скляночки с превентивными средствами от старения, которыми пользовались все ровесницы в их кругу, стояли нераспечатанными. Зато в эти дни она вовсю пользовалась средством от кожных высыпаний на лице, которое в итоге кожные высыпания победило, зато иссушило кожу так, что на лбу появилась первая тонкая морщинка.

Анита смотрела на нее как на след от страданий и расплату за любовь.

Потом, когда они снова помирились, эта морщинка не давала ей покоя. Эти отношения не строят, а разрушают – ее красоту и без того расшатанные нервы. Не создают, а разрушают.

Но в тот момент морщинку она рассматривала с молчаливым удовлетворением. Кому нужно лицо, которое вот так оставили. Значит, оно недостаточно хорошо, чтобы его любили так, чтобы принимать любым. Значит, так ему и надо.

С друзьями и знакомыми в «сумеречный период» она не встречалась: слишком уж радостными они выглядели на картинке в социальной сети.

Зато часто сомневалась: вернется он или нет? что там делает? виновата ли она? почему не получается? Бесконечно перечитывала сообщения и письма, передумывала разговоры и слова:

– Ты такая классная и очень прикольная. Извини. Я действительно погрузился в себя… Это отношения к тебе моего не меняет. Но понимаю, что обратный эффект присутствует. Извини.

– Я не знаю, что тебе сказать. Ты дорога мне – иначе я бы перестал общаться с тобой. Но я не понимаю, как с тобой жить и что сделать, чтобы ты была счастлива. Я запутался.

К рисункам она не притрагивалась. Написать картину не пыталась. Кому это будет интересно, если она такая пресная переоцененная неудачница, если ничего не получается.

Затем ненавидела себя уже за то, что такая зависимая и ленивая и готова отказаться от всего, что имело смысл, только из-за неурядиц с мужчиной. И так по кругу.

Когда сумеречные дни закончились, пришлось для начала выйти на улицу. Снег был похож на снег, а не на жидкое грязное месиво. Холод был как раз тем, что нужно, – он не давал лишним мыслям распространяться в голове. Можно было просто идти куда-то.

Пришлось встретиться с друзьями. Они пили синие коктейли в очередном баре. Чтобы быть на равных, пришлось выпить синий коктейль.

Разговоры шли о том о сем. О работах, желании купить то или другое, о личной жизни. Все было то ли слишком цинично, то ли слишком наивно, а в общем – как-то пусто.

– Что я здесь делаю?

– Как что? Пьешь синий коктейль.

– А зачем я это делаю?

– Как зачем? Чтобы прийти в себя.

– Но мне, для того чтобы прийти в себя, уж точно не нужен синий коктейль!

– Как это не нужен? А что тогда ты здесь делаешь и зачем у тебя в руках синий коктейль?

Такого рода внутренний монолог появился не сегодня. Сегодня его как раз не должно было быть – Анита пришла сюда не с целью выпить, расслабиться и повеселиться, а для того чтобы побыть с близкими ей людьми, немножко социализироваться и вернуться к тому, от чего ушла. И на удивление – она чувствовала себя спокойно, могла сидеть с ними, выпивать и поддерживать беседу, будто ничего не случилось, будто никакого срыва не было, а эти две недели она провела либо в насыщенной работе, либо в любовном приключении. Быть как все не составляло труда. Но зачем и какой в этом смысл? В тот момент ей показалось, что даже в праздном сидении дома больше смысла. Там ты хотя бы если не ищешь себя, то ждешь, когда что-то прояснится, а тут ты убиваешь время так, как будто оно не нужно, будто нет никаких перспектив, кроме регламентированных. Работа по расписанию – с понедельника по пятницу, вечер пятницы и выходные – попойка по расписанию, в которой все что угодно, но только не веселье молодости.

Правда, это было все же лучше, чем пару лет назад. Пару лет назад никуда было не деться от рассказов об интрижках на работе, сексе на корпоративах и всего того неприглядного и глупого, что почему-то, будучи в новинку, казалось «посвящением» в настоящую взрослую жизнь. А на деле все было довольно мерзко: жены воспитывали малолетних детей менеджеров, а сами менеджеры веселились с подчиненными, глупыми и не самыми красивыми, хотя подчас смазливыми, молодыми стажерками и ассистентками. Последние, таким образом, приобщались к «взрослой» жизни, а мужчины легко находили себе оправдание – 12 часов на работе 5 дней в неделю и работа на дом, вопящие дети, постоянный стресс. Можно даже не скрываться.

Во всей этой диспозиции было что-то по-плохому животное. Уж лучше лелеять печаль и несбывшиеся надежды, оставаясь человеком. Несравненно лучше – все же кем-то стать и любить кого-то стоящего.

Хорошо, что Олег не управляющий, а предприниматель.

В предприниматели пошли те, кто мог бы стать художником, поэтом, философом, музыкантом – в другие времена. Но музыка практически умерла. Она превратилась в безвкусную пародию, будто жвачку, размазанную по подошве не лишившегося разума зрителя. Она была низкопробной, дешевой, вульгарной. Поэзия не пользовалась спросом: ее было практически невозможно продать. Признанные, известные философы – а для молодежи в начале пути так важны ролевые модели – были в тени. Раньше, по крайней мере в Европе, употребляли словосочетание «модный философ». Но модные философы если и остались, то там, в Европе. Во Франции, которую мы когда-то любили. В России не было ни одного. При всех возможностях, в истории и культуре мы променяли фундаментальное на сиюминутное. И было бы полбеды, если бы моду задавали предприниматели, ведь потребности людей небезграничны, и спустя время новую моду на глубину и прозрения задали бы их дети, потом она была бы подхвачена остальными – и, глядишь, у кого-то что-то и получилось бы. Но проблема в том, что не было и настоящего предпринимательства. И в итоге к культуре подобрались их «кривые зеркала» – самозванцы-решалы, которые платили большие деньги проходимцам, чтобы те рождали симулякры.

В этом не было ни капли страсти. Фантики играли роль конфет, люди, похожие на бюрократов, делали вид, что что-то производят, а мальчики и девочки с дорогой камерой в руках играли роль фотографов/дизайнеров/пиар-специалистов и производили «нечто», то есть ничего. Симулякры рождали симулякры, и в этом не было ни капли энергии или жизни.

Глава 2 КЛАССИЧЕСКАЯ ЗАВИСИМОСТЬ

1

Я встречаю тебя снова в 22, практически в 23. Где же, где же твоя энергия – ее тогда не хватило. Я подумала, что ты слишком много думаешь о себе. И вообще, слишком много думаешь, не знаешь, за что взяться, а в итоге и вовсе ни за что не берешься. Но мы все же, все же оказываемся вместе. Это во многом благодаря мне – тем летом я поняла, что ты не хитрец, а умник. Я увидела твое лицо, и показалось, что ты достоин моего внимания. Мы начали встречаться, но если бы все было так просто. Так трудно объяснить все. Почему мы постоянно ссоримся и расходимся на месяцы? В двух словах этого не объяснить, к сожалению.

Когда я в очередной раз прошу тебя уйти, ты уходишь. И первое время я чувствую облегчение, некоторую свободу. Я независима, мои реакции и настроения больше не связаны с тобой. А потом я начинаю вспоминать все хорошее и прохожу через самую настоящую ломку. Муки от того, что будто бы поступила малодушно, пренебрегла ценным ради мимолетного – утверждения характера и всякой глупости. Я не могу сделать выбор, что мне дороже – моя независимая личность, мой разум или любовь, – и начинаю сходить с ума. Любовь делает меня неадекватной, слабой, жалкой.

Мои состояния усугубляются. Если я прогоняю тебя осенью или зимой, то по утрам мне нестерпимо хочется спать до того времени, когда валяться в кровати станет неприлично. Я открываю глаза, вижу дождь и темноту и не вижу смысла подниматься, идти в душ, надевать одежду. Это не депрессия. Это влияние погоды и отсутствия солнца. Я могу рисовать, но не хочу. Я не потеряла к этому интерес, я не могу сказать, что у меня нет вкуса к жизни. Просто в какие-то дни мне проще ничем не заниматься: я чувствую, что равнодушие съедает меня, и даже это меня не пугает.

2

23 года. Со времени близкого знакомства с тобой прошло 2 года. Я поняла, что такое короткие падения. Длинные – это те, в которые ты погружаешься и из которых очень трудно выбраться. Ты в густом тумане, и дни похожи на ночи, ночи, вероятно, страшнее, потому что весь день спала и совершенно, совершенно нет сил бодрствовать. Это долгая, долгая история. А короткие падения – это когда ты делаешь что-то не так, и в ответ у меня в груди что-то обрывается, и я падаю. И только ты можешь меня поймать и уберечь. Это ужасающая зависимость, меня она раздражает. Я сразу лишаюсь сил, будто душа от твоих слов покинула тело. Я сглатываю, а внутри что-то не так, и пока ты не исправишь то, что натворил, я ни на что не способна.

– Я думаю, что если мне кто и нужен, то тот, кто будет меня поддерживать и с кем не надо быть сильной. С кем можно быть просто девушкой. И не лить слезы в три ручья. И спать без кошмаров. И сейчас я в форме с тобой расстаться, хотя нечего и расставаться, когда ничего и нет. Мне просто жалко своих слез, нервов, глупых поступков.

Я говорю это и верю в то, что это возможно.

А дальше я говорю главное:

– Ты просто не понимаешь и не поймешь, что было все не понарошку и на мне все отразилось. Я сейчас другая, измученная, несчастная и ничего не хочу. И многое переосмыслила. Мне нужно делать что-то важное, приносить какую-то пользу, раз просто быть счастливой у меня не получается. Я что-то придумаю для себя, какой-то способ существования. Тебе будет легче, не беспокойся. Ты же все равно играешь, все понарошку.

В тот момент я хотела бы быть маленькой девочкой, которая собирает рюкзак в новый учебный год и кладет в него новый розовый дневник, где на первой странице расписано то, чего она хочет от этой новой жизни.

Мне пришлось отказаться от мысли быть художником просто потому, что я не знала механики. Наверное, перво-наперво нужно внимание, какие-то люди вокруг – организаторы выставки, пиар, пресса. Какая-то тоска. И ради чего? Ради приличной выставки на хорошей площадке с правильным светом, приглашенными искусствоведами и седыми критиками? Нет, нет. Сейчас все это принято проводить в ресторанах. В общепите, в общем. А приходят туда персоны полусвета, таким вот странным образом приобщаясь к искусству. Художник же должен эпатировать и развлекать. И посреди этого всего понимаешь, какая же пустота, и падать в нее совсем не хочется. Это не для моих нервов.

Поэтому я работаю в архитектурном бюро и параллельно рисую сайты для разных контор и людей. Как-то работаю, сносно зарабатываю, но примерно раз в неделю хочется все бросить. Тщета. Бесполезно.

Правда, надо отдать мне должное – я никогда ничего не употребляла. Хотя в последние годы эта ужасная погода – серость, холод – нестерпима. И хоть говорят, что лондонская погода – это кошмар, скажу, что московская куда хуже. Я жить не могу без солнца. Я встряхиваю своими прекрасными темно-каштановыми волосами, даже они портятся от удушающей жары батарей в помещении и холода на улице, кожа становится сухой, шелушится, у нее совершенно не тот цвет. Когда я не такая, какой люблю себя видеть, мне чаще становится грустно. Возможно, все мои проблемы с собой связаны с тем, что я не люблю себя просто так. Я люблю себя идеальной. А никто не идеален.

И у меня откуда-то взялась установка, что я должна быть идеальной, а иначе все перестанут меня любить. Любовь внезапно прервется. Возможно, это полный бред. Я встряхиваю волосами.

Наверное, дело в том, что я сама себе не даю шанса. Отказываю себе в любви, если где-то проявляю слабину. Мне ведь раньше казалось, что лучше выйти из игры, если…

Я встряхиваю волосами и жду твоего прихода. Смотрюсь в зеркало. В нем я стройная. Подростком я была худышкой, затем наметились бедра, и это доводило меня до истерики. Видимо, перестройка организма, стресс и неправильное питание. Потом все быстро пришло к тому состоянию, когда я с удовольствием смотрюсь в зеркало.

Но что будет, когда у меня появятся морщины? Или взрослеть тоже можно идеально?

Я жду тебя. Ты придешь и обнимешь меня, и эти мысли растворятся, будто не было.

* * *

– Представляю, ты была толстеньким, глазастеньким подростком. Таким щекастеньким и толстопопым…

Олег любит меня доставать.

– Да не была я толстопопым никогда! Толстой, в смысле. Могу фотографии показать.

– Ну да, ты, наверное, сохранила только те, где ты не щекастик.

– Я, может, щекастик, но не толстопопый щекастик! Вообще кто бы говорил!

В общем, он все прекрасно знает, просто издевается надо мной.

Сейчас мы уже знаем друг друга лучше, потому что поначалу он думал, что я эдакая принцесса, а я про него думала, что он какой-то странный. Ему казалось, что я не вылезаю с вечеринок и даже мусор выношу в коктейльном платье. Хотя он никогда бы не сказал «коктейльное платье», как и, например, «клатч» или что-нибудь в этом роде.

Плюс, надо сказать, что в начале наших отношений я была истеричкой, закатывала скандалы из-за мелочей. Вкупе с его отвратительным характером мы составляли взрывоопасную смесь.

– Вот я сутки всего в Москве, и что-то уже тошно. Какие-то тупые мысли в голову лезут. Видишь, я маленький псих: меня периодически мучают всякие страхи… Так что вот так. Если хочешь со мной общаться – приготовься. Это редко бывает, правда. В остальном у меня масса плюсов.

– А я эгоист и одиночка. В общем, думаю, мы составим неплохую пару.

3

25 лет. В 25 лет все уже должно быть, а у меня нет ничего. Нет, у меня есть рестораны, кафе, кофе, сигареты, притом что я не курю. Если что-то идет плохо, я могу выкурить полпачки. У меня есть кофе, я все время пью американо с холодным молоком под сигарету. Нервно стряхиваю пепел. Никогда не умела аккуратно стряхивать пепел. Когда я училась в школе, мне помогала математика. Расчеты, уравнения, сложные задачи. Ты напрягаешь мозг и выигрываешь. Там все честно и понятно, цифры все ставят на свои места. А сейчас – одно беспросветное одиночество. Я отказалась от контракта, я не буду делать этим гребаным политикам сайт ни за триста тысяч рублей, ни за миллион, ни за сто тысяч долларов. Они лицемеры, и они мне противны.

У меня есть музыка, которой хватит, чтобы пережить эту ночь. А завтра будет утро и – если повезет – немного солнца. И на какое-то время все будет довольно неплохо. А за это время я выпью горячего шоколада со сливками в «Данкин Донате» и перекушу пончиком с баварским кремом – к черту диету, в этом хаосе она теряет всякий смысл. И у меня останется время, чтобы найти книгу, которая поможет пережить этот вечер. Я делала ставку на «Норвежский лес» Мураками, начала, но не смогла… Может, настроение. Но там слишком сложный, слишком поступательный и кинематографичный сюжет. А мне бы хотелось простой истории, ощущений, эмоций, чтобы почувствовать, что я не одна здесь живая. Что есть еще живые люди, которым больно, которые все сделают ради любимого человека.

Тоска – это когда выходной день, а лучше – какой-нибудь государственный праздник или просто воскресенье. Ты просыпаешься от уличного шума, день солнечный, и казалось бы, все впереди – весь день. Все будет хорошо. Ты открываешь глаза или еще не открываешь, но в голове уже начинают прокручиваться обстоятельства – вчерашнего дня, ночи, всей прошлой жизни. А может, не обстоятельства, а просто настроение. Фон для твоего пробуждения. И в этот момент хочется отключить голову, потому что фон этот никуда не годится. И опять по новой. Звонить друзьям? Они еще спят, проснутся только к вечеру.

Смотреть фильмы, чтобы отвлечься от грустных мыслей? Не получается сосредоточиться на сюжете, сфокусироваться. Все происходит слишком медленно, не получается наложить фильм на привычное блуждание по комнатам. Завариваешь кофе. Включаешь Nirvana. Smells like a teen Spirit, классика. Пишешь жесткие сообщения, «я тебя ненавижу», «проваливай», «убирайся из моей жизни», «я не собиралась тебя использовать, это ты используешь меня». И плачешь под Курта Кобейна уже не от одиночества, а от бессилия.

Потому что где-то в этом мире какие-то люди собираются на встречи по выходным и им непременно хорошо вместе. Они отключают телефон. И хоть сойди сейчас с ума, залезь на стенку – сообщение не доставлено. Рыдать под кофе с амаретто, потому что ничего другого в квартире не нашлось, рыдать под классику. Написать обидные электронные письма, отправить 8 штук. Слезы кончились. Nirvana перешла в бит. Понять, что это любовь, но не улыбнуться. Потому что эта любовь отравлена этим миром, этим городом, в котором встречи и одиночества в приоритете, а «мы» звучит как архаизм. Где принято обо всем договариваться в банях, с девицами или мальчиками, изменять налево и направо и откупаться деньгами и подарками. Эта любовь, в которой люди полагают, что могут жить вечно и можно не видеться целую вечность. И что тебя всегда будут ждать. И искренне надеяться, что тебе не изменяют в ответ. И писать сообщения в 11 вечера со слабой просьбой «пожалуйста, иди спать, дорогая, завтра увидимся».

И когда всем все понятно, а дорогая, которая устала ждать, спать и пить одна, идет – по привычке, назло, в гардеробную, выбирает платье, туфли и шубу, потому что чертова русская зима, вызывает такси, делает макияж, хотя нет сил, но нужно кому-то доказать, что все в порядке, едет в город, к таким же – со своими историями, чтобы заказать вино, а потом пить коктейли в Wall Street и спасаться – уже не одной – от бесконечного одиночества, ожидания, что в один день все изменится. И от мыслей, что вот уже 24 и ты стареешь, а он стареет больше, но думает, что будет жить вечно. Или у него все это было и не нужно. И эта любовь, которая так редко, но все же видится теми ночами, когда они вдвоем, когда выключен телефон, и он говорит «пожалуйста, не спи», и ты говоришь «только не спи», а он говорит «спи, я буду тобой любоваться». И вы прижимаетесь друг к другу, потому что, кажется, весь мир против вас, и хочется продлить минуты, которые вы вырвали, спасаясь. Но на самом деле это вы против мира, и только вы виноваты в том, что утром – снова вместе, – но надо включать телефон. И вы цепляетесь, пытаетесь продлить, но есть обязательства перед всем миром. И неизвестно, сколько времени одиночества до следующей встречи.

But tonight I’m loving you. «Не пей больше… И не делай ничего назло… Целую».

Зеленое короткое платье с открытой спиной и качелями в районе груди из синтетического материала, его не так легко порвать, оно создано для клубной жизни, жаль, что клубная жизнь ушла в прошлое. Помню свои восемнадцать, прошло 6 лет.

But tonight I’m fucking you. Нет, не годится. Слишком беспечный вид, девушка на одну ночь. И холодно. Хотя я прекрасно понимаю, как становятся такими девушками. Путь очень короткий. Сначала ты мечтаешь о любви, а потом оказывается, все пустое, и ты, сама не понимая, как это случилось, – вдруг в Courvoisier с бокалом вина в лучшем случае или коктейлем, или чаем – в худшем. Прыскаешь коллаген в губы, это как заявление о намерениях. Это не значит, что ты плохая или недостойная, просто вот так.

You know my motivation within my reputation. И этот груз лет, когда четверть века, ты не понимаешь, куда ты их дел и как так прожил, что в сухом остатке – ничего. Слишком много учебы, которую сейчас почти не помнишь. И ощущение, что впереди будущее, что завтра будет лучше, чем вчера, и исход депрессий, потому что будет завтра. Идет лишь подготовка к прекрасному дню, когда можно будет делать то, что хочется. Нравиться. Пить жизнь жадными глотками.

А на поверку оказывается – все, что ты можешь, так это тратить заработанные бессмысленным трудом деньги без всякого удовольствия. На рестораны, выпивку, бензин, такси, тушь для ресниц Yyes Saint Laurent, тени Dior и Мае, покупая всякий раз одни и те же цвета в надежде заполнить неохваченную палитру. И туфли, бежевые Louboutins, 37-й размер, которого никогда нет в Столешниковом, и эта бесконечная возня, люди, очереди. Чтобы быть красивой (красивее?), удержать молодость, которая сочится сквозь пальцы. Задержать мгновение, потому что ничего не успеваешь. Смотреть на детей, родившихся в браке, но без любви, или без брака, потому что мужчина слишком занят подсчетом своих денег и денег, которые отхватили две бывшие жены при разводе, и в паранойе, а если не в паранойе, то в депрессии, потому что так и не оправился от финансового кризиса. И вот тебе 200 тысяч в месяц или 150, потому что я не уверен, что ребенок мой… И да, я не хочу видеть этого ребенка.

Потому что вдруг он окажется похожим на меня, или понравится мне, или родится гением, или скажет «папа», или – того хуже – чего-то потребует. А меня и так развели на адские миллионы эти две бесконечные стервы – бывшие жены, так что мне легче давать тебе эти 150 тысяч и верить, что ребенок не мой.

И мы примечаем, растолстела ли Н., а М…. и как будет со мной. И весы в буквальном смысле оказываются на одной чаше весов, весы и бесконечное одиночество, а на другой – ребенок, твой выброс в этот мир. Маленькое беспомощное существо, которое подписалось под сделку – любить тебя безо всяких условий, молодую, нервную, эгоистичную, стареющую, раздражающуюся по мелочам. Скрягу, транжиру, многообещающую, но растерявшую все по дороге. Бессмысленную, бездарную, доживающую свой век.

Бедное существо, знало бы оно об условиях сделки.

I know you want me… Бледно-розовое дизайнерское платье, слишком изысканно, не сегодня. Черное, нужно черное и бусы, много бус. Или платье, держащееся на груди, короткое, простое. Волосы убрать, и много украшений. И Lancome, нет, Chanel – классика, слишком изысканно, но пусть так – что-то от себя. Перевоплотиться в кого-то, но оставить узелок на память, напоминающий о том, кто такая ты.

Все, что у меня есть, это ты.

Все, что у меня есть, у меня в голове.

Все поменялось.

Раньше я говорила, что изменю тебе, но это был чистый шантаж, потому что я не могла бы это сделать физически. Я хотела припугнуть, надеялась, что это причинит тебе боль.

Теперь что-то изменилось. Ты стал действительно этого бояться, потому что понял, что я отчаянная. Я могу. Ты выбрал отчаянную девушку.

Я постараюсь этого не делать сегодня. Но если и так, совесть не будет меня мучить. Ты получил что хотел.

Черное платье, гипюр, короткое. Вуаля.

Выхожу из дома, по дороге набирая номер телефона по привычке, а потом просто выключаю телефон, потому что он не нужен: меня и так ждут. И я собираюсь пить, а у пьяной девушки нужно отбирать телефон. Это как в анекдоте: «Ты перестала мне писать, я волнуюсь. – Да? А, точно, я перестала пить». На улице хрустящий морозный воздух, как хорошо, что я вышла до звонка такси, можно быстренько пройтись вокруг дома, просто подышать. Вдохнуть этот морозный воздух, который все может расставить по своим местам, а потом будет только сигаретный дым, много сигаретного дыма, который, по-хорошему, очень вреден для легких. И я понимаю, что делаю только хуже самой себе. Нужно было открыть бутылку до выхода, выпить немного, до того состояния, когда все легко. Когда не нужно думать, а можно просто закинуть ноги на кресло водителя. Но для этого нужно выпить достаточно. Мы так смешно познакомились – на каком-то бездарном мероприятии, он думал, что я с ним заигрываю, а я, как обычно, заигрывала со всем светом. Он представился как Олег, а я совсем его не запомнила и даже не сказала, как меня зовут, но потом он все равно меня отыскал. Мне кажется, это имя ему не подходит: в нем слишком мало согласных.

Он пил виски, потому что был с водителем, а я пила кофе с коньяком, потому что на улице была такая бестолковая промозглая осень. Мне он совсем не нравился – какой-то… Не мужчина моей мечты, в общем. И что же из этого вышло…

Так, наверное, бывает, мы не оригинальны – многое начинается как эксперимент, а заканчивается глубокой физиологической и эмоциональной зависимостью.

Мы на игле, наша песенка спета.

Морозный воздух пробирает, дрожь этого вечера уходит, я сжимаю в руках телефон. Он не звонит, потому что выключен. Такси уже давно ждет.

3

Nirvana будет жить всегда. Тогда все были одержимы идеей умереть молодыми, уйти на самом пике. Это катарсис. Простая, красивая и понятная идея. Они хотели быть признанными при жизни, но избежать забвения, уйдя на восходе. Так можно было попасть в учебники, в журналы, навсегда вписаться в сердца. Но форматы изменились. Ты можешь быть моделью/актрисой/дизайнером – но есть одно «но». Ты уйдешь с идеей о том, как тебя полюбят – постфактум – не признававшие в жизни, ставившие палки в колеса. Как они будут оплакивать твою многообещающую звезду на страницах Tatler… Или Vogue… Если это будет гламурная смерть, смерть-сплетня (не смогла увести того-то, не выдержала приближения морщин, сломала каблук на новых туфлях – и…) Или GQ, если все остальные не придумают несуразного обоснования и придется просто-пресно – рассуждать о жизни и смерти.

Так вот – по правде, всего этого не будет. Всплакнут только самые молоденькие девочки, 17–19 лет, которые стояли за тобой, ты их немного опередила, но и была, надо признать, постарше. Расстояние между тобой и ними окажется оптимальным, чтобы дать выход человеческим эмоциям, а юный возраст обеспечит наличие этих самых эмоций. Все остальные, дышавшие ранее тебе в затылок, ринутся вперед в своих бежевых Louboutins. Тут будет не до сантиментов.

Так что получается, что при лучшем раскладе ты получишь довольно банальный спектакль, а в любом другом случае он превратится в цирк. Зачем вообще это нужно?

К чему все это, если даже посмертно не можешь позволить себе изысканных развлечений.

Можно ведь просто болтать о смерти, потягиваясь на солнышке на каком-нибудь не слишком популярном курорте. Можно возвести в культ одухотворенную печаль.

Зачем умирать, когда смерть стала банальной. Она в моде – можно просто стать ее идеологом. «Умирайте когда захотите, четное или нечетное число раз – только заплатите».

Но, черт, я прочитала слишком много книг в детстве. Придется взять идеологию от противного. Придумала – я буду спасать людей от суицида. Заведу сайт или блог. Люди будут рассказывать мне разные истории, а я буду им помогать. И отвлекусь от своих проблем.

Если посетителей будет слишком много… Хотя нет, поначалу они будут опасаться, а потом, когда блог раскрутится, там будет уже много историй. Сначала 3 истории, потом 33 истории. Точно, тридцать три – и тогда будем считать, что идея удалась. Возраст Христа. Итак, когда историй будет 33, часть посетителей из пишущих перейдут в категорию читающих. Они перестанут докучать своими надуманными проблемами, потому что прочитают 33 истории – и поймут, что означают слова невыносимо/невозможно/больно на самом деле.

Их проблемы будут решены.

4

Это очень странно: я чуть тебе не изменила, а ты меня простил. Я сейчас в странном состоянии, в замешательстве. Не понимаю, как мы дошли до такой жизни. Вероятно, я путаю и вставляю «не» не туда, куда нужно.

Итак, я пошла веселиться тебе назло с твердым намерением изменить. Я была с подругами и парой юношей, которые мне давно симпатизировали. Мы были сначала в одном месте, потом в другом. Я заставляла себя пить виски с колой. Вообще-то в нормальном состоянии я считаю, что это вредно, если уж виски, то чистый или с яблочным соком. Но я пила так и курила. При этом постоянно хотелось домой, залезть с книгой и чашкой чая в кровать. Но это была бы хорошая идея, если бы не мучили мысли, а с мыслями она никуда не годится, дома ждет только сумрак и давящие стены.

Какими бы красивыми ни были обои, с какой бы любовью ни была подобрана мебель – зимой темнота, грусть и обида превращают помещение в маленькую психушку, и все что угодно лучше заточения. Даже любая чужая постель.

Самое странное, что я так к тебе привыкла, так прониклась тобой, что совершенно отвыкла от всех остальных молодых людей. Впрочем, сила воли у меня осталась. Под странные рок-н-ролл-ремиксы я танцевала с незнакомым юношей, наверное, даже моложе меня. Он неуклюже пытался меня потискать, это даже не было смешно. В тот момент, когда он начал делать это заметно для окружающих, я дала ему отставку. Потом я танцевала еще с какими-то незнакомыми юношами, потом с каждым из двух старинных поклонников. С одним из них даже целовалась, но мне совершенно не понравилось. Глядя на меня, целующуюся с первым, заметно расстроился второй. Мне все это надоело, и я вернулась за столик. Выпила еще немного, а потом поехала с частью подруг и вторым есть – ужинать или завтракать, кому как удобнее. Мы сидели в тихом кафе, ели морепродукты и разговаривали на отвлеченные темы. Под утро я поехала домой. Мне не было ни стыдно, ни весело, ни грустно. Не было и повода стыдиться, кроме поцелуя и бессмысленной подростковой чуши. Я убила вечер, не потеряв уважение к себе.

Потом я периодически снова угрожала тебе изменой с первым встречным. Ты был зол.

– Тебе в таком состоянии не мужики нужны, тем более разные, а врач. И много работы. И поесть. Все.

– Я все-таки тебя не понимаю. Нельзя ненавидеть и любить одновременно… Это и есть болезнь. Я хочу поддерживать с тобой отношения, но я не могу и не хочу приближаться слишком близко. Это опасно – прежде всего для твоей психики. Я не дрянь и не слабак. Как минимум. Я мужчина. Я думал, ты выплеснешь и, по крайней мере, эти темы уйдут. Мои аргументы тебя не сильно интересуют. Но все не так. Странным образом, ты выплескиваешь и копишь в себе, а значит, в следующий раз я получаю в два раза больше, дальше – в три раза и так далее… Я помню твои светящиеся глаза… Это крохи? Что ж…

– Ты пятый раз доказываешь мне, что я не достоин тебя. Но – возвращаешься. Давай так. Я такой, какой есть. Я и плохой, и хороший. Я не готов подставлять голову под следующий поток. Я хочу нам счастья. Но я человек. У меня самолюбия не меньше твоего. Все. Приходи в себя. Ищи себе любовь, ты ведь меня не любила никогда, как ты говоришь. Пятого захода с моей стороны не будет. Ты говоришь – год вычеркнут из жизни. Неправда! Или, может, ты хочешь и второй год вычеркнуть из жизни? Ты все возвращаешься к тем трем месяцам. Да никого у меня не было! Просто была аналогичная ситуация, и я устал. Я думал – а надо ли мне все это?

Я сам себя, ты сама себя, мы друг друга убедили – надо.

Вот результат. Ты меня растворяешь в себе. Мне надо работать. Следить за ситуацией, быть в курсе, написать кучу писем, документов. Мне надо провести встречи и готовиться к ним, а я не могу. Извини. Я готов встречаться, обсуждать, помогать. Не готов ко всему остальному. Давай месяц моратория на более тесные отношения. И мы поймем, можем ли мы друг без друга или нет…

– А о чем нам говорить? Предмет? Обсуждать, какой я подлый? Или бессмысленность твоего существования этот год? Прошедших под знаком наших отношений… Таких нелепых, как ты считаешь…

– А собственно, чего ты от меня ждешь? Таких же гадостей, как ты мне? Не дождешься. Хорошее? Так по ходу дела много чего сказал… Да и не надо тебе всего этого. Твой мазохизм – часть самолюбования. Партнер нужен, чтобы мячик отскакивал… Жаль. Повторяю, я действительно идиот. Надо было закрыть тему. Да, собственно, и закрыл. А потом… В общем, ты права – все. Убедила.

– Когда что-то не так, всегда удобнее найти врага, а не поковыряться в себе. Парадокс, но это больнее. Я переживал и переживаю по поводу наших отношений. Мы действительно разные, а не я сволочь. Не надо никого винить. Себя прежде всего. У нас бы не вышло. Я проявил слабость. Больше этого не будет. Слюбится – это не наш случай. Повторяюсь – мы не дополняли друг друга. В отношениях мы существовали в собственном созданном для себя пространстве. У тебя нет мужества-женственности это признать. Ты во многом делала все так, что я делал то, что хочешь ты. Ты даже самой себе не можешь признаться, что пыталась загнать меня под каблук. И мужику это признать непросто. И эти твои истерики… Не просто неконструктивны и несправедливы. Ты не хочешь увидеть правду. Приди в себя. Любовь пройдет. Но чтобы удержать ее, тебе придется подкорректировать – и характер, и ценности, и психику. Ты капризна и самолюбива. Это неплохо. Но в определенных пределах. Знаешь, о чем я жалею? Когда ты меня изо всех сил ударила по лицу, мне надо было не успокаивать и отпаивать, а приложить как следует. Было бы больно. Но полезно – для тебя прежде всего. Мир крутится сам по себе, а не вокруг тебя… В глубине души ты при всем этом хороший человек. Но… Постарайся не впасть в новую истерику, а честно подумать над этими словами.

– Послушай. Это очень важно. Еще вчера весь твой гнев был направлен на меня. Я такой-сякой, не ценю и прочее. Теперь ты эту огромную разрушительную энергию обрушила на себя. Это еще хуже. Не нужно копаться. Гони все мысли. Займись спортом. Книжки. Телевизор. Рисуй. Нельзя так. Не ковыряйся в себе. Не выстраивай ничего в голове на эту тему. Объяви себе сама мораторий. Не строй вообще никаких планов на будущее – ни на наше, ни на свое профессиональное. Вытесни из головы депрессию. Но этого нельзя сделать, постоянно прокручивая подобные мысли.

Слова, слова, слова. Много слов, это огромный твой недостаток. Ты говоришь много. Все рассуждаешь и анализируешь, вместо того чтобы что-то сделать, и мне иногда кажется, что ты подцепил вирус импотенции.

Это не связано с сексом: в моем понимании, импотенция – это такой бич нашего времени, когда все рассуждают в тысячный раз, что-то цитируют, умничают, критикуют, но не могут ничего создать – ни рукотворно, ни по-настоящему оригинальной идеи. Они через цитирование думают оказаться на уровне настоящих мыслителей прошлого, но сами по себе ничего не могут. Они жалкие.

А потом я полетела отдыхать на четыре дня.

– Я много думал о нас, но решил, что ты первая позвонишь. Так и вышло. Ладно. Не обижайся. Я встречу тебя в аэропорту. Ты там не хулиганила?

– До встречи, строгая учительница. Но пороть придется мне тебя, а не наоборот. Будем нервишки лечить. И гордыню…

5

Серафим Саровский и Григорий Распутин.

Ты моя самая великая любовь. Гордец, сноб, высокомерный – никогда не делаешь так, как хочу я, из принципа. Дурацкий характер. Иногда ты говоришь очень долго, а я не слушаю, мои мысли где-то далеко. Ты уже делился этим со мной прежде, но я все прослушала. А во второй раз что-то привлекло внимание, и ход твоих рассуждений меня зачаровал. Это не банальность и не глупость, это здорово, на самом деле здорово. Сколько всего намешано у тебя в голове? Самого разного, из всех областей знаний, мешающего быть упорным и последовательным, потому что слишком много идей, ты прыгаешь с одной на другую, и каждая все новее и интереснее.

Ты как ребенок, а доводить идеи до ума, до процессов, докручивать, как ты говоришь, – это же скучно. И ты не докручиваешь, бросаешь или передаешь людям, у которых нет ни твоей страсти, ни даже восхищения твоей идеей. На деле в них нет энергии, сколько же сейчас людей без энергии.

И все как-то идет, потому что не могут же они совершенно манкировать поручениями начальника, но все долго, без инициативы, без любви, и как-то все рассыпается, потому что в ответ на это уходит и твоя вера, и твоя страсть.

И отдельный вопрос – как же живут все эти люди без жизни? Чего они ждут от нее, или просто ждут ее окончания? Как им живется, как они встают утром, как сохраняют к себе уважение? Во что они верят? Дело ведь не в тебе, просто им ничего не интересно. Их ничего не трогает, нет ни мечты, ни амбиций. Уж лучше быть мной в «черные» периоды, чем одним из них. Тут больше жизни, тут хотя бы энергия, хоть и разрушительная.

– У меня давно еще появилась идея, она может быть сценарием для фильма. Два необычных человека из истории, их жизни мифологизированы. Серафим Саровский. Святой, великий. При этом обрати внимание на один эпизод, может, ты слышала об этом – у Саровского был ученик, помощник, был с ним постоянно. И вот однажды этот помощник заболел, тогда Саровский пришел к его сестре, сказал, что вот, твой брат болен, умирает, но он еще нужен – для разных богоугодных дел, – умри за него.

Сестра согласилась, легла, не принимала пищу и воду и через несколько дней умерла. Саровскому был необходим тот человек. Он из своих побуждений побудил девушку к смерти. Это всего один эпизод, а Серафим Саровский святой.

Что я могу на это ответить? Это никак, никаким образом не связано с предпринимательством. Ты мог стать кем угодно, но время было не для занятий историей, поэзией или философией. Я тебя люблю.

А вслух я бормочу «ничего себе», «интересно», не смотрю на тебя, чтобы не выдать эмоций. И жду, что же будет дальше, потому что хочу понять.

– Он родился в начале девятнадцатого века, а в начале двадцатого был причислен к лику святых, с подачи Николая II. Императрица считала, что это поможет появиться на свет наследнику престола. Мальчик действительно родился.

Это одна фигура, а другая – Григорий Распутин. Ведь он помогал этому мальчику. Отношение к нему неоднозначное, но моя идея в том, чтобы показать, что обе эти фигуры неоднозначны, что в них обоих в действительности было и светлое, и… не скажу – темное, но то, что с позиции сегодняшнего дня неправильно, негуманно. И если один для нас святой, а второй – скорее в серых тонах, то, может, это результат округления в ту и другую сторону, а на деле оба они обладали даром. И почему бы не представить в художественном фильме, что это – один человек. Один человек, один дар в двух лицах, направленный на помощь Николаю, помощь наследнику. Одна энергия.

Я, мягко скажем, удивлена.

Кому еще это могло прийти в голову. Вот поэтому я и люблю тебя.

Расставшись с тобой, я прихожу домой и начинаю читать.

От старца Серафима не просто исходила, из него щедро изливалась, как из источника, такая любовь, такое милосердие, такое сострадание, которые необходимы людям, живущим на этой грешной земле. И многих, приходивших в Саровскую пустынь, он исцелял, примирял с жизнью, наделял душевным покоем, давал им уверенность в жизни. Преподобный Серафим обладал совершеннейшим даром, который может только быть у людей, – даром любви. А кто обладает таким даром, знает все человеческие тайны и, самое главное, способен в общении с человеком возвысить неповрежденную еще пороком и грехами человеческую природу, духовно возродить человека после покаяния, дать жизненные силы и уверенность в себе.

Это поэтичный текст, от него тепло.

Большая часть средств, вырученных от продажи имения М. В. Мантурова, была на правлена Серафимом на нужды Дивеевской общины, а сам Михаил Васильевич добровольно превратился в его «служку», с помощью которого Серафим осуществлял свое участие в дивеевских делах, сам никогда в Дивеево не выезжая.

В 1832 году М. В. Мантуров тяжело заболел. Серафим Саровский вызвал к себе его сестру, Елену Васильевну, сестру Дивеевской общины. «Вот, видишь ли, матушка, – сказал он ей, – Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему умирать (…). Умереть надо ему, матушка, а мне он еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то. (…) Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!»

Вернувшись домой в Дивеево, Елена Васильевна почувствовала себя плохо и через несколько дней умерла. Было ей от роду 21 лет.

А брат ее Михаил Васильевич прожил еще почти 30 лет и немало потрудился на благо Дивеевской общины.

Ты интересовался, сопоставлял, ты думал об этом. О тысяче других вещей, помимо тех, что считались твоими делами. Я люблю тебя. 6

– А когда вы с Олегом поженитесь?

– Ммм… когда-нибудь. Может быть.

И почему все должны выходить замуж?

В замужестве меня привлекала только возможность надеть красивое платье – белое, кружевное, скорее всего, Elli Saab. И так называемое wedding ring, помолвочное кольцо, одна из немногих вещей, которые не купишь себе сам.

А если подумать – что означает статус «замужем»? Все это очень мило, когда фоном скука, ничего не происходит, радужных перспектив нет. Вроде как что-то меняется, и на вопрос «чем занимаешься?», «как дела?» можно со спокойной совестью отвечать: «Я вышла замуж». При хорошем раскладе в действительности ты ничем не занята: убирается домработница, дома редкий обед или ужин. Когда появляется ребенок, ситуация немного меняется, но есть же няня.

Оборотная сторона. Возможность изучать архитектуру в Италии, путешествовать подолгу или даже переехать куда захочется. Возможность увлечься, влюбиться. Всех этих шансов не будет. Ты будешь привязана. Каждый раз – развилка, каждый раз две разных тебя – одна, которая могла бы быть, если бы ты осталась сама по себе и пошла по естественному пути развития, и другая ты, которая получилась в результате семейной жизни.

Что я уж точно презирала, так это ужасающие платья из дешевой ткани, замысловатые в своей безвкусице прически, однотипные фотографии, на которых таким циникам, как я, видится только отчаяние и бесперспективность, отсутствие других радостей, других праздников.

Вместо того чтобы думать о будущем с Олегом, который действительно стал частью моей жизни, я начала искать пути к отступлению. Всегда хотела поехать поучиться в какое-нибудь симпатичное и, конечно, престижное учебное заведение в Европе. В итоге оказалось, что стипендий миллион и есть идеально подходящие варианты. Один из них – подать документы до 1 декабря и при хорошем раскладе следующей осенью оказаться студенткой магистерской программы с прекрасной стипендией, на которую можно жить. Я хотела сбежать от любви в будущее, где я снова смогу держать ситуацию под контролем.

Загвоздка была одна – оставалось немного времени на сбор рекомендаций. Я поспрашивала друзей, и друзей друзей, и их знакомых – в итоге нашла человека, проходившего похожую программу. Оказалось, что наиболее перспективные рекомендации – рекомендации европейских гуру, не будут лишними и отзывы российских специалистов, которые сами ранее учились по схожей программе. Все это было не так просто, но, конечно, возможно. Нужно было постараться.

Помимо этой идеи я взяла самую разную работу, прошлась по магазинам и прикинула, что хочу себе купить. Заказала множество книг. Я хотела жить, быть самой собой, становиться лучше, развиваться. Да, в последнее время я стала спокойнее, более уравновешенной – но какой в этом смысл, если ничего не происходит. Это моя жизнь, и очень глупо все потерять по собственной недальновидности.

Я решила тратить меньше времени на общение с Олегом, никогда не встраивать наши свидания в его расписание, не бежать к нему, не менять свои планы. Не слушать о его проблемах, только веселиться, когда это возможно, и привыкать к тому, что это все временно, а главное ждет меня в работе, учебе, Европе, новых друзьях, перспективах. Не зря же я с детства думала о своем будущем. Потом, когда-нибудь, я встречу человека, который будет относиться ко мне как к принцессе. Он не будет таким эгоистом, как Олег.

Я стала много читать и рисовать, как в детстве. Раньше, в период влюбленности, совершенно не могла ни на чем сосредоточиться. Все это ерунда, разговоры о том, что любовь способствует творчеству. Любовь превращает твою жизнь в хаос. Если все хорошо, то ты летаешь в облаках и ни на чем не можешь сконцентрироваться. Все, кроме любви, кажется бесполезным. Зачем карьера, если ты можешь ежевечерне готовить борщ любимому существу?

Если же все становится по-настоящему и идиллия превращается в обычное сосуществование характеров, то в моменты обычной ссоры кажется, что мир рушится. Не можешь ни работать, ни думать о будущем – в итоге если все в отношениях катится к чертям, то ты остаешься без всего. Одно разрушение.

– Тебе действительно есть куда деться. Ты молодая. Ты талантливая. Красивая. Ты правда закрыла себя со мной.

Олег говорит это очень спокойно. Все было идеально – мне казалось, он без меня не сможет, да и мне лучше здесь, с ним. Я ничего не сделала, чтобы получить вовремя рекомендации. И ровно тогда, когда я отказалась от того, чего хотела, снова начались ссоры. Однажды он попросил меня поприсутствовать на одной из встреч, а после этой встречи у него не нашлось времени даже на кофе вдвоем, потому что дальше была еще одна встреча. И это было во всем: на первом месте дела. Но только не у меня.

И вот я озвучила ему все, что думала.

А именно – что отношения это просто трата времени, что у меня все было, я старалась, а в итоге все растеряла. Что да, многим помогает прозак, но в итоге все это меняет твою личность, стирает индивидуальность. и то же самое любовь – вроде бы тихая гавань, но ты уже не ты. Что я не вижу с ним своего счастливого будущего, потому что я хочу быть в центре, а в своих предыдущих романах в центре был всегда он. Я принцесса, а он свинопас, что-то в этом роде.

– Да, ты права, я думаю о себе. А ты хотя бы раз думала обо мне? Посмотри сегодня «Горькую луну» Полянского. Полюбуйся на себя! Ты бы с удовольствием меня изуродовала, а потом катала на каталке и гордилась бы собой. Ты относишься ко мне не как к мужу, а как к родственнику, с которым можно все.

Я открываю рот, чтобы сказать, что он, в общем-то, мне и не муж.

– Ты не договорила? В чем вопрос? Это я тебе ничего не даю? Вспомни все свои поступки, истерики, то, что ты говоришь. Зачем мне все это? Ты пьешь из меня энергию и перманентно обливаешь грязью. Иногда ты милая, любящая, но потом все снова и так по кругу. Я не знаю, какая ты настоящая. Это два разных человека. Я не хочу сдохнуть лет так на тридцать раньше срока. Дороговато за «любовь»!

В чем-то он прав. Мы, к сожалению, совершенно не подходим друг другу. Конечно, я не «пью энергию», зато я постоянно разочаровываюсь, когда в очередной раз наблюдаю его эгоизм. Ничего не получается, пустая трата времени, как я и говорила.

Вечер и ночь я провела в чтении «Влюбленных лжецов», сборника рассказов Ричарда Йетса, каких-то работ Славоя Жижека и еще небольшой штуковины под названием «Достоевский и отцеубийство». Захотелось даже что-нибудь нарисовать, но было лень подниматься с кровати.

Жижек шел трудно, в итоге я взяла айпад и включила видеоверсию его выступления. Современный философ должен быть шоуменом, иначе он не будет модным. Много ли мы знаем российских модных философов? Я бы назвала одного, но он скорее относительно известен, а не моден.

Как бы хотелось жить в обстоятельствах, когда споры возникали по поводу таких вот предпочтений, идей, фигур. Когда студенчество было страстным организмом. Или когда можно выбрать для изучения какую-нибудь английскую поэзию такого-то века или что-нибудь другое, очерченное рамками, и изучать вглубь, писать научные работы, ездить на конференции, обсуждать, спорить, конкурировать. Как бы я хотела быть человеком, который готов на скромное существование в течение лет эдак пяти ради написания диссертации по какой-нибудь социальной психологии. Но я не такой человек. Я тщеславная, нетерпеливая, нестабильная.

И теперь мне снова нужно искать свою дорогу, с которой я свернула непонятно для чего.

Когда на душе скребут кошки, то лучше всего встретиться со старым другом, у которого свои проблемы.

– Надо набрать побольше проектов сейчас, хочу на все лето уехать – хотя бы на тот же Кипр. Или, может, в Барселону? Я не был в Барселоне… Говорят, там и весело, и не очень дорого. Я такого и хочу: чтобы движение, чтобы не сидеть и не думать.

Замечаю, что Данил курит тонкие сигареты. Черт, были бы крепкие, обязательно позаимствовала бы. Хотя я не курю, это вредно, а если бы не это, курение было бы прекрасным занятием. И почему я всегда об этом думаю, когда мы встречаемся?

Мы сидим в Starlight на Маяковке, и я заказываю себе чайник копченого чая, острый бургер и порцию вафель с малиновым соусом. Если бы это видел Олег, он бы удивился. С ним первое время я вообще не могла есть, потому что мы говорили, говорили…

– В общем, надо работать… А чем занимаюсь я? Идиотничаю. Я себе обещал, что закрою тему со всякими романами, влюбленностями. Ничего хорошего из этого не выходит. И вот, вляпался в это. Хочешь превратить жизнь в хаос, свяжись с малолеткой. Почему мне должно быть дело до чужих тараканов, почему я должен терпеть истерики? Я сам стал неуравновешенный. Неделю из дома не выходил – смотрю на улицу, и совершенно неохота. Еду заказывал домой. Но ладно бы я работал – нет, ничего не хочется, ешь и спишь. Больше никогда! Сейчас более-менее пришел в себя, надо работать. Сейчас время такое – что-то делать и почву готовить, чтобы минимизировать пребывание в Москве. А я сижу, дурью маюсь, прямо раздражаю себя.

– О, я тебя прекрасно понимаю. У меня детский сад, хоть и постарше нас. Я иногда в детском саду, а иногда в дурдоме. Вот тоже решила минимизировать с ним общение. Не буду говорить, что навсегда. Сколько раз говорила, и, как ты видишь… Но в целом хоть что-то хочу сделать сама, без всяких раздражающих факторов.

– Вот-вот, прекрасно. Так и надо, займись делом, а он за это время пусть свои проблемы порешает. Кстати, передай ему, что я считаю, что он латентный гей. Шучу.

Теперь я давлюсь чаем.

– Почему?

– Потому что ты по мироощущению парень. Такой классный парень. Ему нравишься ты, и поэтому он латентный гей.

В общем, это было очень смешно, и Олегу когда-нибудь придется над этим посмеяться, если он будет плохо себя вести.

– Ладно, я шучу, не говори ему, а то вдруг решишь еще за него замуж выйти, а он со мной разговаривать не будет. Но в любом случае, надо работать в том направлении, чтобы побыстрее купить дома на море по соседству. Ты родишь детей, будешь их везде с собой таскать, в общем, все будет прекрасно, а главное, подальше от этого холода, недружелюбных людей и идиотизма.

Возможность уезжать куда-то каждые два месяца привносила оптимизма в жизнь большинства знакомых. Вечер выдался прекрасный, но возвращаться домой я побаивалась. Обычно мы с Олегом проводили пятничные вечера вместе, в крайнем случае долго разговаривали по телефону. А теперь меня никто не ждал.

Оставалось миллион способов провести время: почитать, посмотреть фильм. В современных романах очень часто герои дарили друг другу книги и диски, а в нашей жизни такие подарки совершенно не котировались. Хотя книга, музыкальный диск или фильм на DVD, а может, билет на концерт очень много говорят о человеке. Герои книг, расставаясь или переезжая, первым делом упаковывали свои коллекции культурных артефактов. Да, сейчас есть Интернет, и можно вообще не иметь никаких материальных вещей, хранить все в электронном виде, но ведь хочется ощущать реальную вещь, если она что-то для тебя значит.

Книги, фильмы, музыка очень-очень важны для понимания человека. Но сейчас, видимо, сам человек не очень-то и важен, важно то, что снаружи. Почему все мои знакомые хотят бывать в Москве поменьше? Подавляющее большинство из них ездит на машине, но на пробки не жалуется.

«Ой, я лет семь не заходила в метро, там, говорят, уже не жетончики?»

«Я хочу поменять машину, эту покупатель заберет во вторник, за новой меня отвезут в четверг. Но что я буду делать в среду? Нет, надо позвонить покупателю, перенести его тоже на четверг, иначе я останусь без машины на целый день!»

В общем-то такие экзерсисы были свойственны людям молодым. Те, кто постарше, у кого днем масса встреч, бросали машину около офиса, а дальше перемещались в подземке.

Но концептуально хороший автомобиль приравнивался к «нормальной жизни», а в метро ездили те, о которых не пристало говорить, «отверженные» 21-го века московской жизни. Может, я утрирую, но именно так я ощущала настроение города.

Настроение это было отвратительным, другого слова не подберешь. Я лично его не разделяла: здесь деньги ничего не говорили об их обладателе. Это был не тот критерий, чтобы судить, умен ли человек, хорош ли собой, образован ли, развит ли, знает ли языки, ответственен ли, имеет ли позицию и так далее. Деньги значили меньше, чем цвет волос, возраст или аттестат о среднем образовании.

В этом не было ничего хорошего, наоборот, это было колоссальным демотиватором для молодого поколения. Казалось, оно должно было стать проводником «американской мечты» по-русски. Но нет. Молодые моментально подхватили от старших вирус даун-шифтинга, не успев устать.

Эти ребята уезжали в Индию и Таиланд не из-за того, что «выгорели» на работе, а из-за того, что здесь им ничего особенно не светило, кроме минимума – оклада, позволяющего оплатить аренду квартиры (не в центре), питание, ланч и ужин в кафе, бары в выходные, в перспективе – машину в кредит, а в отдаленной перспективе – кредитную квартиру, платежи по которой в месяц составляли бы 50 тысяч рублей, лет эдак на двадцать.

Плюс холод, отсутствие солнца, пробки, метро в час пик. В Таиланде или на Гоа можно было дешево жить, курить траву, загорать, заниматься сёрфингом. Они делали свой выбор во многом благодаря тому, что стоило выйти на улицу, и становилось понятно – гипотетические мозоли от клавиш компьютера лет эдак через 10–15 приведут их к самому среднему варианту. Ты можешь положить на это жизнь, а в итоге где-нибудь в пробке на Садовом кольце можешь оказаться в самой обычной, по меркам этой пробки, машине.

Когда рассеиваются иллюзии, перестаешь планировать будущее, потому что оно не так уж безоблачно, и начинаешь жить сегодняшним днем.

Снобизм правильно было презирать, но и в метро, по правде говоря, не было ничего хорошего, разве что студенты и школьники – смеющиеся, читающие, повторяющие уроки. Они были живыми, полными надежд, все остальные же являлись «счастливыми» обладателями каменных лиц. Среди них ты чувствовал себя не уникальной личностью, индивидуальностью, с талантами и возможностями, а частью биомассы, бесперспективной, озлобленной, но смирившейся, воспроизводящей себя и такую же несчастливую бесперспективную жизнь. Эти мысли были далеки от идей христианства и гуманизма, и это было ужасно.

Чуть менее ужасным было отношение на дорогах. В любом случае, выходя из дома, нужно было сжиматься, а расслабляться было нельзя.

Я тоже устала от Москвы, где непонятно, что хорошо, что плохо, где нет критериев и почвы под ногами, где все приобретает странные формы.

Моим единственным критерием был мой лад с собой.

Но, кроме внутренней жизни, есть еще и социум. Мы все, по мере возможностей, отгораживались концентрацией в центре Москвы, стенами кафе, кино, зеркалами машины, наушниками в ушах, шлагбаумами около домов, консьержами. Мы формировали искаженную действительность или стремились попасть в нее. А потом отгораживали ее от своего потомства.

Даже с трудом просочившаяся в категорию «средний класс» прослойка стремилась создать тепличные условия для себя и своей семьи: съемная квартира в центре вместо собственной на окраине или в Подмосковье, приходящая уборщица из стран СНГ – стоимость 1–3 тысячи рублей за визит, няня для ребенка, частный детский сад для ребенка – стоимость от 40 тысяч рублей, частная школа для ребенка – от 70 тысяч. И так далее.

Все это было понятно – любовь к детям есть нормальное чувство, желание лучшей жизни для детей тоже. Но, во-первых, часто цены на эти услуги были неоправданно завышены, а, во-вторых, усилия далеко не всегда давали видимый результат.

В-третьих, люди хвастались своим «вкладом» в детей в социуме ценой полного отгораживания ребенка от действительности. Если они еще помнили о том, какова на вкус реальная жизнь, а еще вероятнее, ежедневно лебезили ради сохранности построенной конструкции перед начальством или же аккуратно форматировали дополнительные заработки, не проходящие, так скажем, через бухгалтерию, то последующее поколение было лишено любого соприкосновения с реальностью.

Чуть позже мы проверим, смогут ли дети, выросшие в цветочной клумбе, изменить мир. Мне кажется, что нет, и мне заранее их жаль.

7

К любой проблеме можно относиться как к драме, а можно – спокойно. Во втором случае больше шансов, что все кончится хорошо.

С Олегом для меня были роскошью простые вещи, например я хотела иначе обставить квартиру, хотела выбирать разные элегантные вещички и получать от этого удовольствие. Не скажу, что сейчас там было плохо, но и не скажу, что он сам был без ума от обстановки. А мне это было важно – скорее всего, до меня к интерьеру приложила руку другая женщина. Нужно было выстроить новый микромир для нас. А Олегу было все равно, он оставлял мне свободу, но было понятно, что всем этим ему заниматься лень. У него было много дорогих вещей, но риторика на тему обустройства жизненного пространства была, скажем так, демократической. А мне было обидно и хотелось плакать, потому что демократично – это хорошо, а косить под простака – нет. Я любила самое дорогое постельное белье, а ему было все равно. Его даже особенно не волновали мои изыски – чулки и прочие мелочи, в которых я себя чувствовала на 120 процентов, он же считал, что лучше всего – без них. В принципе, последнее мне нравилось, но в целом я была воспитана на изяществе, а он был совершенно невнимателен к деталям. Даже в этом мне казалось, что он меня никогда не оценит.

– Ты знаешь, что мне приснилось? – сказал он мне как-то спросонья, после более чем приятной ночи.

– Мы занимались сексом в твоем сне?

– Ты знаешь, нет. Мне приснился сон про пневмопочту! Я весь сон бегал, встречался с людьми – в общем, занимался этой почтой. Нервничал – представляешь, чего только не приснится.

Я даже не удивлена, потому что то, что в голове у этого человека, очень отличается от обычного. Чего стоит только антиквариат в подарок, а я, между прочим, люблю украшения – чего проще, зайти в торговый центр и купить. Но к этому мы пришли потом, после недвусмыленных намеков с моей стороны.

Хотя странных людей много. Будущий муж одной нашей знакомой нечаянно предложил ей стать его женой таким образом: «Придется мне жениться на тебе, ты сумасшедшая, и мне тебя жалко».

Люди, которые жили нормальной жизнью, были вокруг, но как-то не рядом. Мое внутреннее состояние с каждым годом становилось понятнее, более предсказуемым. В общем, я знала, какой реакции ждать от своего организма. Оставались только опасения по поводу того, что я стану проще, что это такая форма творческой импотенции, которая может стать результатом self-терапии. Но это всего лишь страх, причем совершенно обычный. Страх того, что не получится, страх что-то начать – с ним надо бороться деятельностью.

Все было неплохо.

8

В Олеге много хорошего.

Всему, что у него было, он был обязан только самому себе. Его отец был научным работником, мать – домохозяйкой. Квартиру в Москве он купил себе сам, как и машины, сам придумал и организовал бизнес. Точнее, дело. В общем, на ответ, чем занимается Олег, я говорила «он предприниматель», а не «он бизнесмен». Мне казалось, что это более правильное слово, «предприниматель», он предпринимает что-то. Бизнесменами же называли всех подряд, в том числе людей с сомнительным источником дохода.

У Олега была одна большая проблема: он был очень любопытен, интересовался всем – историей, современной литературой, политикой, социологией. Его тревожило многое из того, что не имело к нему прямого отношения. Этот любопытный маленький мальчик в нем мог раздражать, но, с другой стороны, он был таким страстным, когда разглагольствовал.

Кроме прочего, у него необычные предпочтения.

Например, советский фильм «Зайчик» 1964 года.

Ругались мы тоже страстно. Один раз я с чего-то приревновала его к одной дамочке, перегнула палку с прилагательными и существительными, а также ненормативной лексикой – и в итоге совершенно вывела его из себя.

– Да ни на кого я тебя не менял, а зря. Ты подметок в ее туфлях не стоишь! По крайней мере, сейчас и в этом скотском состоянии. Впрочем, какая разница… У тебя семь пятниц на неделе и восемь позиций за несколько часов на одно и то же. Утром одно, вечером другое. А через три дня будешь говорить – люблю. Это ужасно!

Ну да, утром одно, вечером другое – демоны-то вечером приходят.

– Я больше не буду с тобой разговаривать в таком состоянии и в таком тоне. Вспомни, что ты говорила. Проспись, завтра пообщаемся. Мне кажется, ты мало что поняла из того, что мы обсуждали много раз по этому поводу, и не очень представляешь, что из себя представляю я – мои ценности и мотивацию. Ты постоянно разрушаешь возможность наших более глубоких отношений. Это не любовь, это какая-то ерунда. Иногда ты не понимаешь, что творишь! Я тебя люблю, но скотство не могу переносить!

В чем-то он был прав, а во многом – виноват сам. Он не был чуток, в конце концов, он никогда не видел никого, кроме себя. Однажды он начал рассуждать о своих прошлых женщинах, и это совершенно вывело меня из себя. Потом я возвращалась к этому разговору много раз. Я ненавидела его цинизм и нечуткость к одним вещам на фоне парадоксальной чувствительности к другим.

Я ненавидела каждую из его предыдущих женщин только из-за того, что он вспомнил о них. Я не хотела об этом ничего знать, а теперь ситуацию назад не прокрутишь.

В сердцах я говорила ему в лицо жесткие и жестокие вещи.

– Раньше я думал, что это у тебя затмения сознания временные. Но это позиция, а не затмение. Ты действительно считаешь, что вправе давать оценки людям? Ты кто – господь бог? Ты знаешь все? Прекращай! Наша любовь безусловна, но наши отношения возможны при, как минимум, уважении к моему прошлому. Никто не вправе поливать его грязью и походя оценивать людей, которым я был близок. Это часть моей жизни. Аня! Я не предлагаю полюбить мое прошлое, но я требую к нему уважения. Услышь меня!

Он говорил убедительно, вот только умалчивал о том, что спровоцировало мой срыв.

– Убалтывать и жалобить я не буду. Чувство вины у тебя все равно не появится, максимум, прошипишь и затаишься до другого случая – любого, чтобы «ставить на место» и унижать меня дальше. А еще – учить жизни и читать нотации.

Однажды был особенно страстный пассаж:

– Каждый раз я обманывался в тебе. И это главный мой грех. Буду вымаливать. Надо уметь рвать. А я романтик. Каждый раз – вроде злость вышла. И глазки блестят. И чувства есть… Ты в душе, для себя, может и не признавая, хочешь всосать меня в себя. Приватизировать, в крайнем случае – сломать. Последнее иногда получается – ненадолго и с последствиями. В общем, плохая история.

Так нельзя – или мое, или поломаю!

Нельзя – забудь и прокляни прошлое.

Нельзя с криками набрасываться на все, что проплывает мимо… В общем, как-то глупо и бессмысленно. И обидно.

Я в тебя часть своей души вложил. А ты и не заметила – проглотила…

Я не жалуюсь. И не пытаюсь тебя разжалобить. Тебе наплевать – такая родилась. Так и иди себе своей дорогой, оставь меня в покое.

Как ты умеешь вовремя одернуть. А я идиот.

Я очень устал. Хоть раз выполни свое обещание – оставь меня в покое. Не выплескивай свою желчь. Мне и так очень плохо.

Или вот так:

– Прекращай! Меня уже колотит! Еще одно слово, и, возможно, я не смогу к тебе вернуться. Ты этого добиваешься? Я этого не хочу! Но так нельзя! Не смей никого оскорблять! Ты опять отбрасываешь наши отношения на пол года. А может, и вообще… Ты просто дура. Я не хочу с тобой общаться. Ты просто выбиваешь из меня жизнь. Странно и глупо.

Ну, или так:

– Да нет никаких подлых поступков. Есть нерешительность, обусловленная структурой твоей психики. Оправданная, к сожалению, нерешительность.

– Да не миловался я ни с кем! Господи… А впрочем, какая разница. Тошно… добилась своего. Чувствую себя, как будто ушат грязи вылили.

– Это не пафос. Это усталость. Ты абсолютно ненадежна. Бочка с порохом. Желаю всего хорошего тому, кто на нее сядет следующим… Отношений не будет. А с чувствами я справлюсь.

– Чем жестче твоя позиция, тем дальше наше счастье совместное, и я к тебе только приближаюсь, как ты обоими руками меня отталкиваешь. Не смей никого называть такими словами! Это подло, несправедливо и унизительно – для тебя, а значит, и для меня.

Также он периодически разглагольствовал о том, что я невменяема.

– А ведь ты действительно больна. На голову. Реально. Лечись. Ты злой зверь. Ведь твои друзья знают одну сторону… Поверь, вторая твоя сторона отвратительна.

– В тебе сейчас говорит маленький самовлюбленный эгоистичный и эмоционально и социально недоразвитый ребенок! Какой уж уровень развития… Но и такую я тебя люблю. Придешь в себя, осознаешь – поговорим.

– Ты учись не злиться… Так нельзя. Но хорошо, что сегодня пришла в себя… И не ненавидь так сильно никого никогда. Никогда. Это возвращается. А если будет ребенок? Научись думать хорошо… Обо всех.

Я не была чудовищем. Просто он был первым человеком, которому я призналась в любви. Я была открыта и не защищена. Любая обида, исходящая от него, наполняла глаза слезами, и я не знала, куда себя деть. В первое время так вообще не могла дышать. Ужасающая зависимость от другого человека. Я ненавидела, когда он не понимал этого, обижал меня просто так, от плохого настроения, проблем, к которым я не имела отношения. Мы были привязаны друг к другу. Могли создавать вместе что-то хорошее, но первое время почему-то предпочитали ранить друг друга. Однажды он ни с того ни с сего отпраздновал Новый год не со мной, а с неприятными приятелями, у которых были перманентные проблемы с личной жизнью. И которые, кстати сказать, не прочь были со мной пофлиртовать. Этого случая я так и не простила.

Когда-то я читала в оригинале мемуары Софи Марсо – кажется, они назывались «Лгунья». Марсо заработала себе имя на экстазе французской молодежи – фильме «Бум». А потом влюбилась в Анджея Жулавского, который мало того что был поляк, но еще и старше на целую вечность. Марсо выплатила своей киностудии огромную неустойку – практически все заработанные ею деньги, – таким образом избавилась от обязательств и уехала в Польшу. Жила в маленькой квартирке, носила самые непритязательные наряды, потому что Жулавский считал, что кичиться, когда граждане его страны не в лучших экономических условиях, стыдно. Они прожили вместе лет десять, а потом разошлись. Марсо везде говорит, что с мужчинами ей в жизни повезло – они научили ее отличать то, что действительно важно.

В принципе, я проецирую эту фразу и на себя. Что бы ни случилось, чем бы ни кончилось, Олег много для меня значит. Да, наши отношения похожи на бред, они очень неровные, в них глубины страсти и кошмарный ад выяснения отношений, болезненных обид. Никому в жизни я не говорила таких ужасных вещей, никто в жизни не обижал меня так, как он. Никому в жизни до него я не признавалась в любви. Ни с кем не была так счастлива, никто не вызывал столько нежности.

– Ты, когда спишь, такой славный, – губки, носик, мордочка в целом, глазки, реснички…

– Мне кажется, вот я буду тебя любить, а обстоятельства и страхи окажутся сильнее, и я всегда буду одна. Иногда у меня бывает такая тоска, ужас. Вечером. Неважно.

– Иногда ненавижу, иногда жизнь бы отдала за тебя.

Глава 3 «НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ»

1

27 лет. «Гении, как правило, умирают молодыми. Томмазо ди сэр Джованни ди Моне, известный как Мазаччо, ушел из жизни в 27 лет, даже раньше, чем Моцарт. Но он до сих пор считается одним из трех основоположников Ренессанса, наряду со скульптором Донателло и архитектором Брунеллески».

Какие глупости. В 27 лет жизнь только начинается. И любовь. Мне уже почти 27, и я очень счастлива. Я программирую себя на счастье. Безусловную эмоцию, раскрашенную в теплые оранжевые тона. Я выкрасила стены в оранжевый цвет. Мы очень много времени проводим у меня дома, и я уже не борюсь с тоской вечерами. Нам очень хорошо. Теперь не я помогаю и не мне помогают, а мы помогаем друг другу. Поддерживаем как можем. Реконструируем миры друг друга для последующих свершений. Я опять стала идеалисткой. Он рассказал мне кучу разных любопытных вещей про искусство. Откуда он все это знает…

Его зовут Андрей. Он работал в крупной российской компании, но недавно оттуда ушел. Мой ровесник. Его отец очень хорошо зарабатывает, он топ нефтяной компании. Андрей отдыхает, у меня отпуск, мы размеренно живем, счастливы, не надо выкраивать времени для встреч. Нам интересно вместе. Он все тонко ощущает, говорит, когда ему было 25, он мог несколько дней подряд не выходить из дома, чувствовал себя изгоем и неудачником, если что-то не получалось. Он напоминает мне меня, и у него, как у меня, сейчас все хорошо. Просто он не поверхностный. И эрудированный. Надеюсь, это надолго.

И я столько всего нового узнала. Не просто так люди открывают галереи. Во всем этом есть душа и жизнь, а это и есть самое главное.

«Тебе нравится Матисс? Посмотри, какой цвет…»

А я смотрю на него – холодные голубые глаза, очень красивые губы, не тонкие, но и не полные. Что, он думает, будет дальше… Все так зыбко, не хочется, чтобы кто-то на что-то рассчитывал, а потом сделал бы все не так и испортил. Жизнь такая сложная, и почему-то мне с юности кажется, что прожить ее с кем-то… Точнее, правильно действовать, когда человек, какой-то другой человек, не связанный с тобой ничем, почему-то решает провести ее с тобой… это огромная ответственность.

Целый мир… Столько разных людей. Какова вероятность, что ваши пути пересеклись случайно и у вас нет ничего общего. Просто иллюзии, чтобы сбежать от одиночества. Вероятность – под 100 процентов. Но быть одним тоже невыносимо. Поэтому лучше вдвоем, но все-таки не привязываться, потому что потом можно очень больно разбиться.

Он смотрит на меня, в нем целый мир.

И молодость. Будем надеяться, он еще не устал.

«Люди, во-первых, сами не знают, чего хотят, во-вторых, не знают, как добиться счастья, и, в-третьих, не видят, когда оно само плывет в руки».

Мы можем философствовать, такие хреновые философы под тридцатник, со следами прожитых лет. Крем Chanel – 18 тысяч рублей. Круглая штуковина Vichy, которой он пользуется по утрам, чтобы исчезли следы усталости под глазами.

Нам на редкость неплохо вместе. У нас инцест – мы как брат с сестрой. Похожи, сложные, возможно, не пустые, но это обратимо. Я думаю про нас каждый раз. Проверяю, не пустые ли.

Мы умничаем в обществе и друг с другом. Идеальная пара. Каждый из нас подолгу раздумывал, где ему лучше – в игре или вне игры. Но сейчас мы нашли друг друга – свободные уши, сочувствие, мы освоили азы комфортного одиночества – вдвоем.

Нам не так плохо вместе, нежели по отдельности.

Но иногда я думаю об Олеге. Я когда-то его оставила – на время. А время все не наступало и не наступало. Я встретила Андрея, и все стало как-то легче. Может, я себя обманываю. Наверное, я себя обманываю, и мы действительно как брат с сестрой.

Я когда-то так боялась, что с Олегом никем не стану, а сейчас я вообще ничем не занимаюсь, даже не думаю. Мы просто живем – так, наверное, это называется. Очень много времени проводим на диване, потом куда-то идем, обедаем, ужинаем, летим, смотрим, говорим. Нам весело, наверное. Нам неплохо вместе. Может быть…

Это просто передышка. Такая жизнь, как если бы я была нормальной. Но я не нормальная и поэтому ничего не получится. Может, нормы не существует, как я всегда говорила.

Можно посмотреть на родителей Андрея – его отец такой стандартный деловой человек, что это очень скучно. А мать постоянно путешествует, она сама по себе, он сам по себе. Они не разведены – эта концепция называется браком. А кто мы? По сути, тоскующие бездельники.

27 лет – разве не поздновато искать себя? Он не хочет быть юристом в нефтяной компании, он думает, что может быть этаким творческим человеком, критиком или кем-то еще. Но это же инфантилизм, и вообще это возможно только благодаря его отцу. И он ходит за мной, слушает меня и сделает все, что я прикажу, и мне кажется, что ему наплевать на все это искусство, он просто подстраивается под меня, радуется, когда у меня хорошее настроение, философствует, когда плохое, а в целом – из кожи вон лезет, чтобы я «была счастлива». Если мне долго грустно и ему кажется, что я несчастлива, – мы просто летим куда-нибудь, и мне становится менее грустно от перемены впечатлений, и мы ходим везде, пока мне не надоедает и там, и мы возвращаемся или едем куда-то еще.

Он все делает так, как я хочу, и это отвратительно, потому что вряд ли он счастлив. Он просто зависим, как была я, но Олег все-таки меня любил, а я, наверное, Андрея не люблю, раз позволяю себе так обращаться с ним.

Его мать я видела пару раз, мне кажется, она в постоянной депрессии, и ей есть дело только до себя, а его отец будто бы рад, что Андрей «пристроен», что теперь он у меня под каблуком и с ним как бы все в порядке, хотя он не работает и вообще ничем полезным не занимается. Разве можно считать полезными книги, поездки, музеи, меня? Ведь это скорее развлечение или жизнь, но должна быть и рутина, хотя вот это все, что я перечислила, стало для нас рутиной.

Какая же это любовь, если я его использую. Это просто удобно, если он меня бросит – а он никогда меня не бросит первый, – мне будет просто обидно, и все.

Это не то, что было с Олегом. Но и вернуться к Олегу я не смогла, мне было так страшно.

А теперь я по уши в «нормальной жизни», нормальных отношениях, как это называют. Другая на моем месте была бы счастлива, но не я.

Одна часть меня идеально имитирует отношения, а другая тихо ненавидит. Я высмеиваю – иногда про себя, иногда вслух – его мечты. А он будто привязан и никуда не уходит. Я целыми днями слушаю свою любимую музыку и смотрю сериалы на французском, а он не знает французского.

2

«Французская музыка – это что-то», – Андрей сладко закуривает сигарету. Мир бросил курить, но до нас это пока не дошло.

«Красивый ремень, кстати».

Ему интересно все, что интересно мне. Он как будто перенимает, тщательно изучает, делает мое любимое своим любимым и потом с гордостью показывает мне. Он кого-то напоминает, своими простыми короткими фразами, голубыми глазами, этой медлительностью, а может, женственностью. Похож, на кого-то он отчетливо похож.

В первый раз я видела мужчину, который так же отчаянно наслаждается поэзией, мелодиями, ценит женскую моду. Имеет свое мнение и свой вкус, хороший, оригинальный, не навязанный маркетологической жвачкой. Он не любит Zara, потому что «это вторично» и «5 тысяч дорого для такого качества». Ему нравится Elie Saab, воздушные платья. И не мужчины, а я. Пусть он иногда слишком активно перенимает что-то у меня или что-то, чтобы заинтересовать меня, но это просто побочный эффект влюбленности; я не могу не признать, что у него тонкий вкус.

Y aura des bateaux sur la mer du sable dans nos pullover. Отель «Нормандия», Патрисия Каас…

Он напоминает мне какого-то другого мальчика, кого-то из бурного прошлого, в котором, как теперь кажется, было так мало смысла. И мало любви. И даже не так много секса. Чего там было много, так это одиночества. И оно не было моей личной проблемой, это был какой-то перманентный фон нашего существования. Мы спасались вместе – на шумных вечеринках, в толпе крупных торговых центров, в дорогих магазинах, за бесконечными завтраками, обедами, ужинами, учебниками и журналами, короткими романами.

J\'aurai une ancienne limousine des disques d\'or dans mes vitrines on ira toujours faire un tour sur la jetée, au petit jour. И вопрос – буду ли я с тобой, когда жизнь подарит мне «лимузин и диски в стеклах витрин»? Ответ – наверное, нет. Мир не меняется. Но в 18 лет такой ответ пугает, ведь все как будто навсегда, и ты вряд ли сможешь смотреть на любовника тем самым взглядом.

Некоторое время назад я пыталась вернуться к Олегу, но такой одинокой, как тогда, я никогда себя не чувствовала. Сейчас он пишет – это просто момент такой, прости, ты мне дорога, не уходи. Но я никогда, никогда больше не хочу чувствовать себя ненужной.

Я буду с Андреем и больше никогда не буду одна.

Поездки по делам и просто отдых, старые друзья, новые знакомые, гостиницы, снова гостиницы, пляж, лыжи, глинтвейн, мохито, странички на фейсбуке, с фотографиями, где слишком загорелая кожа и излишне смазливое мужское лицо, – и я выдаю себя, потому что нет ничего, кроме симпатии, ведь я никогда не любила красивых мужчин. И слишком вычурный купальник Dior, потому что он его выбрал – он готов купить все, что продается за деньги, чтобы только я улыбалась, а не грустила, и слишком откровенное признание – в отношениях, и все в полном порядке, все отлично.

Мне его очень жаль, потому что он не будет со мной счастлив, хотя сейчас он, может, и счастливее, чем без меня. Я пыталась уйти, а он простил. Он даже не спросил, где я, с кем я, и спокойно принял назад. Может, он просто так хорошо скрывает эмоции, а внутри у него ангелы борются с демонами, а может, и нет никаких ангелов и вообще ничего нет.

Мне скучно, я потерялась, я уже не сошедшая с ума от любви, но зато теперь я никто – я снова рисую, но выходит какая-то ерунда. Мне даже не нужно брать заказы, чтобы содержать себя, потому что Андрей покупает и покупает все, что мне нужно и даже не нужно. Почему-то Олегу я всегда доказывала свою самостоятельность, а тут у меня нет ни сил, ни желания. Мотивации что-то делать и кем-то становиться – тоже нет.

Может, я очень ошиблась – я думала, что с Олегом я стану никем, не раскроюсь, уйду от своего пути. В итоге же я потерялась без Олега, в совершенно «нормальном» мире.

3

Кто-то от тоски не вылезает из кают самолетов. Точнее, не кто-то, а подавляющее большинство знакомых. Их практически не бывает в грязной Москве, они не хотят видеть этой слякоти, движение становится образом жизни. Возможно, это отличный выход, если борешься с беспричинной тоской или хочешь залечить разбитое сердце. Но важное, возможно, самое простое наблюдение – разбитых вдребезги сердец я почти не встречала. Мы наблюдали вялотекущее взаимоуничижение, похожее на развивающуюся теми же темпами шизофрению, когда любовь и ненависть сплетаются в один пресный день и понятно, что вы друг друга не любите, но слишком сложно отпускать, и вы сублимируете, дабы чувствовать хотя бы что-то. И потому еще, что при таком раскладе можно не разговаривать часами, потому что нет никакого смысла говорить.

Je ne reve plus je ne fume plus . Я больше не мечтаю и даже не курю.

Я очень больна.

Так вот, самолеты, для кого-то они лекарства. По крайней мере, море, солнце, усвояемость какого-то там витамина – обязательно. Но люди вроде меня чувствуют себя одинокими, еще более одинокими, и выбирают вариант мучиться с кем-то в пределах Садового кольца или вместе где-то, но никак не по отдельности, жариться под солнцем, обмазываясь в десятый раз кремом, попивая слишком сладкий или слишком безвкусный коктейль, в котором, ко всему прочему, еще и слишком много льда. Взять напрокат машину, просчитывая варианты, – а что было бы, не справься ты с управлением, – не ходу в дерево.

В очках, в большой шляпе, думая, что хорошо бы он сейчас в своих Австрийских, или Швейцарских, или Итальянских – потому что ты не запомнила, это очень сложно, запомнить такую мелочь – Альпах свернул бы себе шею… Или хотя бы подвернул ногу, потому что жалко, ведь когда-то у вас был хороший секс, а это уже немало, учитывая нагрузку и прессинг сегодняшнего дня, конкуренцию и возраст, алкоголь и встречи, и пробки, и в который раз 35 лет. И нет еще сорока, но есть одышка и нервы. Километры нервов, потому что надо зарабатывать деньги, ведь они так быстро кончаются, когда приходит эта ужасающая хандра, и их надо тратить на тебя, чтобы показать – не тебе, а всему пристально наблюдающему миру, – что ты все еще что-то значишь, потому что в современном обществе есть уникальный механизм оценки – подарки. И эти бесконечные траты, чтобы не чувствовать себя одиноким, – на алкоголь, на спортзал (надо же делать вид, что ты что-то делаешь, чтобы побороть одышку), и иногда девки, хотя девки уже надоели, все на одно лицо, тюнинг и апгрейд и несут идентичную чушь, которую продают им глянцевые журналы и телевидение.

А сейчас он где-то с кем-то – точно где-то в горах, но с кем… А я наслаждаюсь морем и солнцем с Андреем. Наслаждаюсь? Я вечно не в настроении, терплю его, целыми днями не говорю, обрываю его, если он робко начинает разговор, не занимаюсь с ним сексом. Завтракаю одна – отыгрываюсь на нем за то, что он здесь со мной, а Олег – где-то там, с кем-то другим.

4

– Не уходи. Мне необходимо тебя видеть, я не представляю, как буду жить без тебя. У меня ничего нет – ни работы, ничего, за что можно было уцепиться. Не уходи сейчас. Давай попробуем еще побыть вместе, начать заново. Я так привык к тебе, мы все время были вместе, если ты уйдешь, у меня ничего не останется. Пожалуйста, не уходи.

Я никогда себе не прощу, что начала встречаться с Андреем. Какое-то время все это выглядело как нормальные отношения, я даже строила планы. Но никогда я не была так далеко от себя, даже в самые «черные» периоды в юности. Никогда никого нельзя вписывать в свою жизнь, в которой уже есть любовь, какая бы она ни была болезненная. В итоге хуже всего Андрею, а он ни в чем не виноват. Я знала, что так нельзя, но я так сделала и даже поверила, что мы можем быть парой и можем быть счастливы.

А потом одно жалкое сообщение от Олега – и все, я понимаю, как я его люблю, как мне его не хватало. Я вспоминаю, кем я была, – сумасшедшей, но никак не праздной. Мне очень жаль, что Андрею так плохо.

Это самое мучительное, что только может быть. Не общаться с ним – ему будет плохо, общаться: он всегда будет надеяться. Может, было бы правильным выйти за него замуж, чтобы он был счастлив, раз так любит меня, не быть эгоисткой, но я же понимаю, что он в этом случае как раз счастлив не будет, потому что так было каждый раз, когда мы были где-то, где все пары наслаждались природой, отдыхом, друг другом, а я думала об Олеге и раздражалась, и делала Андрея несчастным.

Я не знаю, что мне делать, и никогда больше не хочу быть в такой ситуации. Боюсь, что меня всю жизнь будет мучить совесть и лучше уж быть одной.

* * *

Мы сидим с Даней, тем самым менеджером, продвигавшим музыкальный магазин, где я работала продавщицей.

Жизнь какая-то другая – непонятная, странная. Пятница. После 6 часов включается оглушительная музыка, а людей у бара так и нет, все сидят за столиками. До них еще не дошло пятничное настроение. Дети в песочнице засыпают песок в формочки, у них время от времени что-то получается. Все вокруг, уже повзрослев, засыпают в формочки жизнь – в будни ты работаешь, как только часы бьют шесть вечера пятницы – перемещаешься в бар, один-другой, напиваешься, и так вплоть до утра понедельника. И все по новой.

Но в «Кетаме» у бара нет никого, а громкая музыка просто портит нам вечер.

Мы говорим о будущем, успехе, вреде наркотиков, о разных знакомых, о состоянии дзен. Мы уже съели ланч, заказали еще один чайник зеленого чая и десерты. На столе – его макбук, айфон, мой айпад и телефон, клавиши которого протерлись от того количества сообщений, которые я посылаю во внешний мир. При этом я ругаю себя за мизантропию и самоизоляцию.

– Одно дело, когда ты с детства ощущаешь трагичность мира и тебе хреново с самого начала. Но уж лучше прийти к гармонии, а не к саморазрушению. – Мой друг закуривает крепкую сигарету.

Я бы тоже курила, если бы это не было вредно. Но только не тонкие женские сигареты, а мужские крепкие.

Мы снова обсуждаем тяжелую болезнь довольно молодого музыкального продюсера – ему где-то между 45 и 50 годами, – лет 10 назад он создал крайне успешный проект, получивший известность по всему миру. Можно сказать, что никто до сих пор не повторил этого успеха. Потом он много курил, и не сигареты, растерял людей, с которыми все начиналось, приобрел тусовку, состоявшую из прихлебателей. Там, где был он, был чуть ли не притон. Все занимались сексом со всеми. Все шло по нисходящей. Потом он заболел.

– Ему Вселенная сказала: иди, покажи, сделай. Получилось. Почувствовал себя богом и ответил Вселенной: а пошла ты, Вселенная, я все могу сам. Вселенная прорезонировала: «Ах, так!»

Он сейчас говорит: «У меня новый проект – смерть».

– Реально жалко, у него все было, и вот так.

– Я думаю, это как лего. Ум, природная сила, удача – попробуй все это собрать, чтобы не развалилось, использовать с умом.

Мы говорим о том, что я хочу иметь дом и не один, а у Данила совсем отсутствует этот инстинкт иметь собственность.

– У тебя все очень гармонично. И вещи, и вид, и построить – но душе подумать. Ты не превратилась в эту интеллигенцию омерзительную, хоть и росла с ней. А я все думаю, что финал-то известен, и хочется побыстрее отойти. Закончить мирские дела, заработав достаточно, чтобы иметь возможность пребывать в гармонии.

– Ты Снусмумрик, – смеюсь я.

Надо сказать, что в детстве я обожала книги про Муми-троллей, но никогда не понимала Снусмумрика, который наслаждался вещами, избегая собственности. Удивительный характер, бесконечно от меня далекий.

Десерт безумно вкусный, что-то вроде панакоты, но называется иначе. Кусочки малины на вкус – настоящая малина, и это прекрасно, когда на улице минус пятнадцать.

Мы говорим о хипстерах… или как там их точно зовут. Хотя нет, зовут их так, но с этими новыми определениями не могу быть уверена, то ли имею в виду.

– Эти молодые, вместо того чтобы сидеть и думать: а какой же я офигенный – и разбрасываться цитатами в соцсетях, могли хотя бы попытаться что-то создать. Они не помнят, что культура изничтожалась не один раз… художники, писатели, музыканты – все это сжигалось, закапывалось, вытравливалось. Можно было попробовать хоть что-то создать, вместо видимости знаний и глубокомысленных фраз, вырванных из контекста. Или хотя бы выстроить систему самозащиты до того, как придут и к ним. Все эти хипстеры ничем не отличаются от гопников из регионов. Те могут написать: мы пошли пивасика жахнуть. Эти напишут: мы были на концерте Джей-Джей Йоханссона. По сути, они одинаковые. И вообще, меня раздражает позиция: я фанат чего-то там, я хипстер – все люди, которым обязательно нужна такая самоидентификация. А кто ты сам по себе? Оденусь как все, буду хипстером, значит, я такой оригинальный же, как они, – а в реальности получаются зауряднейшие люди.

– Ты знаешь, я такая стерва – я молчу, когда не моя компания, когда мне неинтересно. Я ничего о себе не рассказываю, не рассказываю никаких смешных историй, ничего такого. Экономлю энергию. На днях была такая ситуация, причем я делаю это не специально, само собой так получается.

– У меня то же самое. Закон сохранения энергии. Ты же не пускаешь кого попало в свой дом, так почему ты должна подпускать их близко в общении?

Прекрасные посиделки – часа четыре мы болтали, периодически замолкая, думая каждый о своем.

Когда я приехала домой в этот вечер пятницы, я стала думать о том, что эта жизнь ненастоящая. Ты панически боишься остаться наедине с собой, боишься скуки. Ты не отдыхаешь, когда хочется, не ложишься спать пораньше, когда хочется выспаться, – ты идешь веселиться, пить. Все, чтобы сделать вид, что живешь: не спать, работать, напиться до бессознательного состояния в выходные – и по новой с понедельника.

Слава богу, я не живу такой жизнью. Но, может быть, я пока вообще не живу – поставила жизнь на «паузу».

Мне хочется всегда быть здоровой, такой сильной, энергичной, благородной. Чтобы во всем был высокий смысл, чтобы в жизни прослеживалась какая-то логика. Я уже давно не занимаюсь самоуничижением, но при этом отношусь к себе критически.

Хочется быть сильной, красивой, свободной. В детстве, подростковом возрасте казалось – вот, надо что-то сделать, сколько проживешь – неважно. Максимализм. А теперь хочется жить долго, думать, но не грустить, и что-то делать стоящее на каждом этапе.

Олег как-то сказал, что «что-то сделать» и «жить» – разные вещи, может даже несовместимые.

Я очень скучаю по Олегу. Применительно к нему все так странно. Я не рисую, когда у нас с ним все хорошо. В принципе, я могу работать, но без фанатизма. Я становлюсь мягкой, еще более ранимой, хотя куда уж больше, наверное, глупею и сама себя раздражаю.

С моей подачи мы попытались заняться сексом, находясь в ссоре. Получилось хорошо, но не так, как раньше. Противоречия ужасно все усложняют, и в постели между нами как будто груз обид и недоверия.

Но уж лучше заниматься сексом, чем выяснять, обвинять и ни к чему не приходить. Все наши проблемы, на мой взгляд, надуманны. Они от эгоизма, гадкого характера, какой-то любви-жестокости, что ли. Мне кажется, что мы топчемся на месте и не живем – и жизнь проходит. Я боюсь, что так она и пройдет. Иногда ненавижу его работу, его знакомых, друзей, которые строили мне глазки, позиции, воззрения. Мне кажется, что он становится похож на интеллигенцию, то есть импотентом в эмоциональном и деятельном смысле. Мне хочется, чтобы он уже что-то перевернул, бросил, продал, купил, влез в долги – хоть что-то сделал, чтобы уже почувствовать его дыхание. А пока что он будто не живет, и я не живу вместе с ним.

И ненавижу, когда молчу, чтобы не задеть его чувства. Но потом все говорю сразу и в жесткой форме, наверное, не из-за жестокости, а чтобы встряхнуть.

Иногда мне кажется, что я жить без него не смогу, что я глупая, что ссорюсь, потому что потом начинается ломка, а иногда – что я делаю все правильно, что с ним мне никем не стать, а возвращаюсь только из-за слабости, и надо ее загнать подальше в себя.

Я начала читать «Мандарины» Симоны де Бовуар, оценивать мысли женщин разных интересных мужчин, очень часто они перенимали взгляды мыслей любовников или просто оставались в тени.

– Мы все время топчемся на месте. Последние пару лет я слышу одно и то же – одна и та же работа, одни и те же проблемы, я как будто в колесе, ничего не меняется, а жизнь идет. Ты думаешь только о себе, на тебя нельзя рассчитывать и нельзя молчать, потому что для тебя есть только ты, о желаниях, сомнениях других ты не задумываешься. Половина твоих проблем надуманна. Какой-то экзистенциализм бесконечный, уже слишком долго. У нас ничего не было, не окруженного проблемами. Я устала. Я больше не могу. Каждый раз, когда ты говоришь, я расстраиваюсь. Как будто это импотенция – ты не можешь что-то сделать, просто разозлиться на себя и перевернуть декорации. Из-за этого мне кажется, что я уже схожу с ума. Самое ужасное, что я перестаю тебя уважать.

– И поэтому ты повторяешь это? Тебе не нравится выслушивать мои проблемы? Согласен. А мне по этой логике наплевать на твои. Вот и поговорили!

– Ты ничего не создаешь. Ты не ведешь себя как мужчина. Ты только говоришь одно и то же и жалеешь себя. И не думаешь, что я жду, пока ты соберешься. Идет время, и нет никакого счастья, одно несчастье. Я занимаюсь самообманом, и это самое ужасное. Уж лучше я не буду тебя видеть и не буду расстраиваться. Меня порадует хотя бы то, что нет симулякра в центре моей жизни. Я просто думала, что на тебя можно положиться. Но нельзя, потому что у тебя постоянно «Я», «Я», «Я». Постоянно проблемы, разговоры о тебе, все вокруг тебя – и ничего для меня.

– Значит, не будешь слушать! Я не приношу тебе счастье… Но ты приносишь мне несчастье. И абсолютный душевный разлад. Мне это не нужно. Я теряю энергию с тобой. Ты убиваешь меня, а не возрождаешь. Это уже не любовь – это физическая привязанность. От этого можно вылечиться. Мы всегда находим зацепки для подвешивания… Крюки для этого. И тебе все это – горе, а я уже не могу.

Потом проходит день или – почти невероятно – два. Раньше я, а теперь ты – звонишь или пишешь. И снова бесконечные выяснения и топтание на одном месте. Уже все равно.

– Меня от твоих комментариев вышибает на несколько дней. Никогда не пробовал дерьмо на вкус, но теперь отчетливо понимаю, каково это. Женщина должна быть музой, нести вдохновение. У нас ничего не получается.

– Ты такой странный. Муза музой, ну а муза должна откуда-то черпать силы? Если б я тебя родила, то, может, и терпела бы весь этот эгоцентризм, разговоры и придуманные проблемы, но я тебе не мать.

– У меня ощущение, что, общаясь с тобой, я изменяю… Не знаю кому – никого ведь нет. Но устойчивое чувство… грех… такого у меня не было ни с кем. Точнее, чувство не было столь сильным и устойчивым. Даже странно.

– И что я должна ответить? Иди к той, кому изменяешь. Если думаешь, что я расстроюсь, ошибаешься. Наоборот, я даже этого хочу.

И в этом мы жили. Это, как паутина, обвивало наше бытие.

Я читала про Артура Миллера, который, будучи женат на Мэрилин Монро, не написал ни строчки. Пересматривала «Горькую луну». Думала, кем стану с ним, если, конечно, мы окончательно не сведем друг друга с ума, и кем стану с кем-нибудь другим.

Все это было странно, нелегко, непонятно. А физически – прекрасно, будто мы созданы друг для друга, даже обиды и ссоры накладывали не такой уж сильный отпечаток.

Некоторые женщины несут собой праздник. Они обаятельны, хороши собой, окружены мужчинами. Но никто не смотрит дальше. Избранника такой женщины ждет сюрприз. Внутри ее могут мучить боли, страхи, за яркой оболочкой не видно непростую натуру – и если раньше ей приходилось самой справляться со своими внутренними демонами, то теперь можно положиться на партнера. Готов ли он к этому? А может, он еще и страшный эгоист, творческая натура или, наоборот, такой простак, что даже вблизи ничего не разглядит.

Комок боли будет сжиматься, и ничего нельзя будет построить.

Если ты делаешь вид, что все в порядке, что тебе не нужна забота, то эти отношения в итоге построены на лжи. Странно, если любящий человек позволяет тебе лгать, а если он не чувствует, то это еще хуже. А вдруг у него действительно не хватит сил, если все пойдет плохо?

Любовь несет гармонию, но любая проблема в любви при такой повышенной чувствительности оборачивается катастрофой. В идеале демоны должны уйти, ты станешь такой, как все нормальные люди, возможно, уйдут таланты и некоторые сильные привлекательные черты, все станет ровным, что ли. Хотя не для каждого такой путь идеален. Другой путь – быть собой, когда любовь лечит, прогоняет страхи, помогает держать себя в равновесии, не избавляясь от неоднозначных черт твоей личности.

Но все не всегда идет ровно и в любви, точнее, никогда. Ставить свою личность в зависимость от любви очень опасно. Наверное, надо понять себя, найти равновесие самостоятельно, без участия любви, чтобы потом не рисковать и не стоять каждый раз на краю.

Срыв может приходиться на вечер, вечером в душе начинают скрестись кошки; днем бывает солнце, свет. Если человек один и ему совсем плохо, то он начинает звонить всем подряд.

Глава 4 ТЕРАПИЯ

1

Сборники Cafe del Mar идеальны для того, чтобы рисовать. И, наверное, под них великолепно заниматься любовью. Но сейчас я просто работаю. Эти дни очень счастливые – я хоть и встаю поздно и ложусь, вопреки всем усилиям, на рассвете, но успеваю много работать. Говорить с тобой по телефону, когда и сколько захочется. Мне очень хорошо, я занята и гармонична. Наконец понимаю, что имеют в виду, когда говорят о вязании и других отвлекающих от грусти занятиях. Все, что у меня внутри, отражают картины.

Поначалу они были мрачными, а сейчас светлые. Жизнь идет, она не сочится сквозь пальцы. От нее остаются следы. Я существую, часть меня – в этой картине. Мгновения запечатлеваются. Не все уходит в пустоту, что-то остается. Я могу не выходить на улицу целый день, но это не приводит к катастрофическим последствиям.

Я не впадаю в апатию или грусть. Ночью я сплю с настежь открытыми окнами, просыпаюсь легко, встаю без усилий. Я понимаю, куда и зачем встаю. Перед тем как заснуть, я предвкушаю момент пробуждения. Хочу поскорее выспаться, чтобы снова приступить к делу. Мне легко. Я не боюсь поправиться от того, что постоянно перекусываю. Обедаю супом с овощами на мясном бульоне, ем печенья – творожные из «Азбуки вкуса» и продолговатые вафельные, частично политые молочным шоколадом, постоянно пью зеленый чай, а иногда завариваю шиповник, богатый витаминами. Хожу по дому в смешной пижаме – голубой майке и шортах. Когда я думаю, как в детстве, хожу по комнате туда-сюда и периодически сталкиваюсь со своим отражением в зеркале шкафа. Оно мне нравится. Я не болезненно худая, но стройная, колени не крупно-округлые, но и не нездорово-острые. Попа упругая, талия узкая, бедра есть, все пропорционально. Мне хватит одного мальчишеского характера, выглядеть по-мальчишески совсем не обязательно.

Волосы еще не совсем пришли в себя, но я втираю в них средство из ростков пшеницы. Раньше меня раздражала вся эта косметическая галиматья, а сейчас так спокойно, я все успеваю, и почему бы в перерыве не потратить 15 минут на невинный эксперимент. Мне очень хорошо и спокойно. Я слушаю сборники Cafe del Mar разных лет. Как хорошо будет когда-нибудь оказаться в прекрасном месте, таком как Cafe del Mar, оказаться там победителем, будучи абсолютно гармоничным умиротворенным человеком.

Непринужденно ужинать, не ограничивать себя в еде, но и не переедать, улыбаться, пить вино, слушать музыку, зная, что все эти интерпретации будут играть в домах, машинах, наушниках многих-многих людей, по всему миру, напоминая о лете, каникулах, любви, тепле. Играя у тех людей, у которых не было возможности быть тут, говоря им, что скоро все изменится к лучшему.

И отличится этот день тем, что все обещания, данные себе, будут выполнены. Но и на пути я никогда теперь не забуду, что нужно быть… счастливой. Это условное слово «счастье» – я применяю его здесь, когда ничего особенного не происходит, но мелодичный голос говорит I love you like I\'ve never loved before. И все хорошо с собой, а значит, все будет хорошо и с нами – раньше или позже.

В перерывах между работой я вспоминаю слова, перечитываю письма и сообщения. Я не ограждаю себя от плохого, я смотрю на ситуацию реалистично – сейчас все хорошо. Но было и по-другому.

– Успокойся. Не истери и не делай того, по поводу чего будет стыдно. Я первый раз позволил себе дерзость и гиперболу в нашей переписке… Ты же спокойно, с полоборота позволяешь выливать на меня ушаты гадостей. Где-то справедливо, где-то нет. Не надо меня учить жизни. Где-то я и сам подвинусь, где-то можно искать компромиссы. Но раз в две-три недели вот такое… Ты сама себя доводишь до такого состояния. Я уверен, что ты меня любишь. Я имею по отношению к тебе свои чувства. Мы как люди очень разные, но что-то и немалое во всем этом есть. Но ты навязываешь свои подходы и свое понимание. Ты очень неровна – в отношениях и словах. Не разбрасывайся ими. Это неправильно. Я люблю тебя.

– Н-да… Ты действительно не идеал… Грудь есть и попа не плоская. Ха-ха-ха. Нет, ты не мальчишка. Да и еще и гадости про меня пишешь…

– Я гедонист и веселун. А ты… Сама знаешь. Завтра увидимся. Ты даже в носик меня не поцеловала. Хотя бы руку по-товарищески пожала…

– Сегодня я не хочу дискуссий и потока всего-всего. Завтра поболтаем, если захочешь. Ты не одна. Ты очень дорога мне. Но истерики и меня не устраивают. Хочешь – будем вместе, и это куда-нибудь выведет… Хочешь – не будем. Я не хочу тебя терять. Но так тоже нельзя. Приведи себя в порядок – завтра трудный день. И поговорим на свежую остывшую голову. Целую.

– И ты хочешь сказать, что ты не больна?! Приди в себя! Нашим отношениям год! Если даже это ужасный год – что неправда – это всего год! Хватит выковыривать из себя всякое. Хватит расковыривать себя!

Я хотела сделать выставку. Точнее, это было очень логично – организовать выставку своих картин. Иначе зачем я их рисовала? Формулировка неправильная, тем не менее пора бы уже что-то сделать. Я не боюсь. Я зрелая цельная личность, у меня нет проблем с социализацией и критикой. Хочется получить новый опыт, обратную связь, какой-никакой праздник. Искусству… нет, это звучит высокопарно, – скажем так, творчеству нужна обратная связь, а оттягивать и трусить можно до бесконечности. Я себе этого не разрешаю.

Каким-то образом мне одновременно нашли девушку-агента и девушку-специалиста по связям с общественностью. Обе они работали с несколькими молодыми художниками и фотографами, кое-кто из последних умудрялся зарабатывать искусством на жизнь, и это меня очень воодушевило.

Сначала я за обедом познакомилась лично с девушкой-пиарщицей Мариной. Мы сидели в кафе «Дантес» на Мясницкой, она рассказывала о том, какие у нее контакты в прессе, в частности в глянце, рассказывала про то, что каждые два месяца минимум на неделю едет отдыхать, поскольку очень устает от плодотворной работы, хвалила журнал Tatler – и в целом произвела на меня какое-то ровное впечатление.

В ней был какой-то пафос, который я, в общем-то, не любила, но ведь такова задача пиар-специалиста – пустить пыли в глаза и побольше. В общем, к тому моменту я достаточно устала от самой идеи выставить продукт своей внутренней работы для широкой публики, чтобы дать специалисту свободу действий.

В том, что произошло дальше, виновата я сама. Слишком много радовалась, боялась, готовила себя психологически. Чем это обернулось? А тем, что в тумане дней подготовки и внутренней работы со своими страхами и другими присущими сложностями личности я упустила из виду то, что организацией занимаются посторонние мне люди, они меня не знают и не любят. Они не спрашивали, зачем я рисую, когда начала, что хотела сказать, зачем мне выставка, в конце концов. Я так боялась, что мучилась бессонницей несколько ночей, но при этом совершенно упустила из виду сам процесс.

Это ровно то же, что бывает с людьми, которые не совсем нормальны, но очень хотят, чтобы их приняли нормальные люди. Они изо всех сил правят себя, и в конце концов то, что получилось, настолько обезличено и невелико, что оно действительно везде проходит, только вот в процессе они лишаются черт своей личности. В итоге – они не они.

И мой почти маниакальный, гротескный перфекционизм совсем бы не помешал применительно к этой выставке. Я его отодвинула, спрятала. В итоге все вышло ужасно.

За четыре или пять дней до мероприятия мы с девушками-организаторами посетили другое картинное мероприятие. Оно тоже проходило в ресторане. На входе гламурные персонажи громко говорили по телефону, внутри люди пили шампанское, некоторые посматривали на экспонаты для приличия, но несравненно большей популярностью пользовались закуска и выпивка. Люди сплетничали, в лучшем случае – смеялись, а в основном не показывали никаких эмоций. Это было только начало. Вышла ведущая вечера, платье на ней ужасало своей расцветкой, волосы-пакли, сделанные губы. Она говорила о моде на искусство, о духовности – слова были другие, но именно это она имела в виду, – и слова эти в сочетании с ее видом, всей атмосферой, гостями создавали эффект, который в других обстоятельствах я бы назвала трагикомическим. А тут я понимала, что меня ждет нечто в том же духе.

Работы, которые я стеснялась показать, созданные в теплом доме, где даже в худшие времена все было лучше, чем здесь, – я сбиваюсь в своих мыслях, но это правда. Я в эмоциональном ступоре. Хотела что-то сделать, чтобы распрощаться с мизантропией и отрицанием, а в итоге попала прямо туда, в утрированную реальность, в пошлость.

Я даже не была зла.

– Вот так будет выглядеть наше мероприятие? – спросила я, оставляя нужное количество места между словами.

– Зай, у нас будет больше селебов, мы разослали предложения, некоторые уже подтвердили, надеюсь, у нас получится собрать всех. По крайней мере, мы делаем все заранее.

Она говорила совершенно не о том, о чем я думала. Мы смотрели на одно и то же, но видели разное. Дальше пошел какой-то аукцион, я сослалась на головную боль, получила развернутые пожелания не перерабатывать и поехала домой.

Интересный у них взгляд на работу и на переработку.

Я думала отменить свою презентацию, но испугалась. Испугалась таких вот взглядов нормальных людей, потому что для них я ненормальная. Все дни до мероприятия были противными и болезненными. Я почти не разговаривала.

В вечер «икс» я нарядилась в черную водолазку из тонкой шерсти, черные джинсы, зачесала волосы в высокий хвост и подвела глаза черным карандашом. При этом начала пить с самого утра – бутылку коньяка, которую позаимствовала у Олега. В итоге то, что было на мероприятии, я почти не помню, потому что пила и там, понижая градус и выкуривая сигарету за сигаретой.

На самом деле мероприятие не было таким уж плохим, было немного знакомых, немного людей «полусвета» и много обычных посетителей заведения, пришедших поужинать. Первых было бы гораздо больше, если бы я не «забывала» отвечать на звонки с вопросами о времени начала, дне, проезде и просто о том, приглашены ли они.

Нельзя сказать, что я напилась и вела себя развязно. Я даже не напилась. Просто было тоскливо.

В итоге мероприятие в глазах окружающих прошло хорошо, хоть я и не дала им возможности высказать, что они думают о мох работах.

Потом я получила в социальных сетях несколько хвалебных сообщений, но тогда мне было как-то все равно.

После этого на меня нахлынула апатия.

То, что происходило в моей голове, можно охарактеризовать как гул. Спорщики были в постоянной полемике, пока я пыталась жить как обычно. Внешняя апатия сопровождалась гулом в голове, это было не столько противно, сколько странно. Сейчас мне не хотелось читать книг или к чему-то стремиться. Было ощущение, что я сделала что-то большое и смертельно устала. Но ничего большого я не делала.

Периодически я плакала, то ли было очень жалко себя, то ли от усталости. Волосы спутались, концы посеклись.

Вся еда казалась пресной. Одеваться не было никаких сил. На что меня хватало, так это на просмотр страниц в Интернете и социальных сетей. Мне казалось, что вот эти люди – живут, а я почему-то не могу жить. Не по объективным причинам, как то: деньги, время, а потому что мне это никогда не было интересно и еще потому что я склонна к таким вот состояниям, а они нет.

Я иногда выключена из жизни, и мне никогда их не понять. Может, они все грешат тем, что живут напоказ и иногда «кажутся», а не «есть», но я-то вообще не живу. Все играют в игру, а я иногда отхожу в уголочек и просто смотрю.

Единственные люди, с которыми приятно было бы поболтать после такого вот кораблекрушения на ровном месте, – мои интеллигентные друзья.

– Был недавно на спектакле по Чехову, в театре Фоменко, повеситься хочется уже в конце первого акта. Ощущение вселенской депрессии удалось передать, удалось, – смеется Алеша.

– Давно смотрел? – интересуется Влад.

– Наверное, где-то в самом начале июня.

– Не могу сказать, что безумно люблю Чехова. Мне кажется, что он для европейцев – олицетворение беспросветности.

– А как твое увлечение мытьем полов? Достигла своих целей?

– Я уже не мою полы. Вам только бы надо мной посмеяться!

– Нет, просто такая нежная интеллигенция решила сбросить шубку и туфельки и пойти в поломойки – это, по крайней мере, нетривиально.

– А вообще, я тут вспомнила, это не философы говорили про ручной труд, а Кот Матроскин – «труд, он облагораживает».

Мы жизнерадостно смеемся.

– Помню, что я в детстве был страшно разочарован, когда однажды увидел фильм с Людмилой Гурченко, где она мыла полы. Это был разрыв шаблона: девушка из «Карнавальной ночи», феерическая, – и мытье полов. Не понял я, не понял.

В общем, я постепенно приходила в себя.

Даже встретилась с девицами, организовавшими мероприятие. Мне просто было интересно посмотреть на себя с их точки зрения. Пришла одна, вторая болела. С их позиции я была девицей, жаждущей внимания и упоминаний в светской хронике и ради этого изображавшей из себя эксцентричную, а значит, творческую натуру. Потом я ради интереса стала выскребать из нее мнение относительно новых работ – тут я разговорилась, половину сочиняла на ходу, но это неважно. Чем больше говорила, тем яснее становилось – то, что я говорю, неважно. Для них один рисунок не отличается от другого.

Хандра отступила, но то, что я хочу делать дальше, было покрыто туманом. Рисовать не хотелось. Была мысль взять некоторое количество заказов в качестве дизайнера, но деньги пока были, и логичным казалось сначала решить фундаментальные вопросы.

Я одевалась в свободные, смешно свисающие джинсы, свитер или рубашку, надевала валенки, гуляла по центру города, заходила в «Старбакс», покупала кофе и какую-нибудь сладость, каждый раз раздумывая, не взять ли ягодное парфе – полезный молочный продукт, да еще и с ягодами, – но выбирала мучное.

Такое питание изо дня в день ни к чему хорошему не приводит – во рту странный привкус, сонное настроение. Еще я пересмотрела множество фильмов, что неплохо. Нет ничего лучше, чем ходить в кинотеатр одной, просто ты и фильм и никого из знакомых рядом. Прекрасно.

Глава 5 ПИСЬМА О ПОМОЩИ

1

Он закончил исторический факультет МГУ Ему почему-то нравилась эпоха варварства. Варварство вдохновляло его. «Это такая сила, открытая пассионарность, дикая, без прикрас», – говорил он мечтательно. Его звали Альбертом. Армянское имя при славянской внешности. Карие глаза, светлые волосы, отличная фигура. Никакой сверхъестественной популярности у женщин Альберт не имел, он был симпатичный, но немножко холодноватый, отстраненный. Смотрел немного сверху. Через головы. Не фокусировал взгляд и не улыбался заискивающе.

И много говорил про варваров, пассионарность и Гумилева. Но все-таки с большим пиететом – про варваров.

В среднем студенты его не очень любили, он казался каким-то неживым. Робот. Вроде бы у него были чувства, эмоции, интересы, но они еще больше подчеркивали механистичность того, как он рассказывал. Казалось, где-то в районе шеи в него вмонтирован чип, на котором записана вся информация. В нем не чувствовалось ни человеческой теплоты, ни человеческой слабости. Наверное, он мог бы жить вечно… Мы иногда сознательно приплетали варваров – ни к селу ни к городу, когда становилось пугающе холодно, особенно в промозглые осенние дни, когда из окон аудитории нещадно дуло. Он рассказывал про варваров, про их обычаи, в эти моменты становясь будто выше ростом, глаза его сверкали, а мы, больше наблюдая, нежели вникая в подробности, отогревали озябшие пальцы.

Он говорил про силу, мощь и сам будто становился сильнее. Его ровный и потому неприятный голос куда-то пропадал, теперь он говорил быстро, словно боялся не успеть, мысли опережали течение речи. Интонировал, в его походке из угла в угол появлялось что-то танцующее. Альберт (Альбертович? Или Иванович? Там было какое-то несоответствие) гарцевал.

Мы так и не поняли его загадки, пока в один из дней – весенних, теплых, не внушающих ничего, кроме безграничного оптимизма молодости, – не увидели в фойе его фотографию и пару гвоздик рядом. Альберт взял и умер. Мне кажется, ему было не больше сорока.

Он умер, и мы в силу молодости и оптимизма должны были сразу о нем забыть. Но нет. Эта смерть ошеломила нас. Мы не обсуждали ее между собой, не могли себе признаться. Не то чтобы мы скучали по живому человеку, страстно рассказывающему не нам, а скорее себе о том, что происходило раньше в этом мире. Просто мы не могли понять, как это так – механизм испортился и сломался в одночасье. Болел ли он или это была внезапная смерть, мы так и не узнали.

И вот с этих пор я задумался. Прошло время, я прочитал Ницше, мне показалось, что все это близко – идея сверхчеловека, варвара, пассионария. Она манит тех, у которых нет сил для ее воплощения. И тех, в ком живет болезнь, еще не выявленная.

Наверное, покажется, что ничего такого в этой истории нет. Но мне она почему-то запала в душу. В то время я дал себе несколько обещаний – что каждый день буду дышать полной грудью, не буду делать того, что мне не нравится, буду поступать по совести, женюсь по любви и всегда буду настоящим. В общем, многое из того, что было тогда, позабылось. Да и жизнь нас всех изрядно побила. И мысли были разные…

Но всегда есть те, у которых дела идут гораздо хуже. И с этой точки зрения ваша концепция правильная. Буду следить. Вы молодец.

2

Я родился в Башкирии, в деревне. Отца я никогда не знал, вроде бы он был из Уфы, а может, и нет. Я как-то не старался узнать. Мать была очень серьезной, строгой, все в деревне ее уважали. Но она умерла рано, и, видимо, поэтому все дальше и пошло так. Мы с братом остались одни. Мне было пятнадцать лет. Помню, тогда это горе мы спокойно приняли, брат начал пропадать по знакомым, но и раньше так было. Сейчас я думаю – как мы так спокойно все это пережили? Наверное, не понимали. А что было дальше? А дальше было как у всех – или ты со всеми, или против всех. В деревне был магазин, там с утра околачивались мужчины. Можно было жить как все, можно было возомнить из себя и уехать. Возможно, если бы не мама, я бы остался, пытался бы быть не таким, как все, раз мама была не такой, как другие. Но тут у меня выбора особенно не было.

Я уехал в Уфу, поступил в институт. Через два года влюбился, а она меня не любила, любила другого. Я хотел добиваться, прямо ей обо всем говорил, для меня она почему-то тогда олицетворяла собой все. Ангел. Человек, который сможет меня спасти. Я был уверен, что она меня спасет. А ей было все равно, жив я или нет. У нее был другой, а я был безразличен. Я бросил институт и уехал в Питер. Многие ругают этот город, но мне он помог. Не сразу, конечно, но постепенно – прочистил голову. Я стал учиться – сначала на филолога, потом времена изменились, да и просто захотелось получше во всем разобраться – пошел учиться на психолога. Работал в кадровых службах, потом захотелось больше с людьми общаться, пошел на курсы бизнес-тренеров. Я вообще-то говорю не идеально, да и пишу тоже, хоть и филолог, но при этом сам язык чувствую. Не знаю, как это объяснить, но очень тонко чувствую, хорошо здесь сказано или написано или нет. И потихоньку, потихоньку, все лучше и лучше.

Мало-помалу пришел к тому, что веду тренинги, работа нравится, нравится, что с людьми, не надоедает. Деньги есть. Не много, но хватает – семью мог бы прокормить. Но я один. Ни с кем сблизиться по-настоящему не получается. Женщины появляются, но нет той. Им всем что-то нужно, и у каждой свои заботы, а за ними уже не видно человека. И вряд ли их за это можно винить, жизнь такая. Но хочется кого-то, в ком есть жизнь, хочется все делать для такого настоящего человека. Может, молодость нужна. Я смотрю на молодых девушек: может, там счастье? Но я-то знаю себя. Вдруг я все испорчу? Испорчу молодую жизнь? Мне все время кажется, что я лишний. Вот у нее своя судьба, а я возникну в ее жизни, и она из-за меня упустит свое счастье. Я думаю об этом очень часто. Думаю и ничего не делаю. Просто любуюсь, но не подхожу близко.

И как считать – по сравнению с теми, с кем я вырос, у меня все очень хорошо. Я счастливый человек, удалось вырваться, кем-то стать. Живу во второй столице, путешествую, обедаю и ужинаю в кафе. Но что-то есть во мне ущербное, что не дает подойти близко к живым людям, тем женщинам, которые действительно нравятся, с кем-то сблизиться. Я подхожу к тем, в которых не влюблюсь. А потом на что-то надеюсь, и, конечно, ничего не происходит. И иногда одиночество просто убивает.

Квартира съемная. Если я вдруг перестану зарабатывать, то останусь на улице. И никому не будет до меня дела. Если начну пить, не смогу работать. Умру как собака. А братик спился и погиб в пьяной драке: женщину какую-то защищал. А я мог бы помочь ему, он не был пропащим человеком, я видел пропащих, этому надо было только помочь – советом, поддержкой. Но у меня не было сил, на себя даже не хватало. Потому что я все силы тратил на то, чтобы держаться в нормальном состоянии.

И на мне страшный грех – мог и не помог. И все мои там уже, получается. А я что-то делаю, но один.

Не все так плохо, конечно. Просто я пишу здесь даже больше не для помощи, а чтобы самому разобраться и прийти в себя. Спасибо.

3

У меня все хорошо, я закончила институт, работаю юристом. Поначалу платили не так уж и много, но сейчас повысили. Знакомые по институту считают, что мне очень повезло – сразу взяли на хорошее место без всякого блата, какой-никакой карьерный рост. Как только появились первые деньги, я сразу почувствовала себя свободной. Могла покупать себе что-то из одежды раз или два в месяц. До этого я была самой бедной на своем курсе в институте. У меня было мало вещей, не было машины, я не могла позволить себе сидеть в кафе. Моя мама работает учительницей, а отец инвалид.

У мамы психологический барьер, она не привыкла тратить деньги. Ко мне она не пристает, но если я ей говорю: ну купи что-нибудь себе – отказывается. Отвечает, что лучше бы я деньги отложила на «черный день».

Все вроде хорошо, но чем лучше становится, тем чаще я вспоминаю тяжелое время, когда ни на что не хватало денег.

И до сих пор я иногда наблюдаю, как моя мать разговаривает с людьми, да даже когда звонит в ЖЭК вызвать слесаря. Она говорит подобострастно, как будто они делают ей огромное одолжение. Мои родители живут, что называется, по доверенности. Они никогда не были за границей, раньше не было денег, а еще раньше почти не выпускали, но сейчас-то можно. У них даже нет загранпаспортов. Я могла бы отложить им денег на небольшую поездку, хоть что-то, но им этого не надо.

Мне так горько на это смотреть. Иногда мне кажется, что ничего у меня не получится, потому что я всего-навсего их дочь, я не носила с детства таких нарядов, как некоторые девушки с моей работы. Они привыкли, что им ухажеры дарят такие вещи, которые я сама себе никогда не покупала. Для них просто поехать на выходные кататься на лыжах, у них очень легкое отношение ко всему этому. Иногда я на них злюсь, а иногда думаю, что недостойна ни их компании, ни этой работы.

Самое ужасное, что я иногда ненавижу своих родителей, а потом ненавижу себя за эту ненависть. Ведь они не виноваты, что получали маленькую зарплату, что выбрали такие неудачные по рыночным меркам профессии. Это среда их сформировала такими, в этом нет их вины, и я уж точно должна их любить, они же дали мне жизнь, а им самим и так от жизни досталось.

Иногда мне даже за них стыдно: за то, что они всего боятся, даже ходят с опущенными плечами и смотрят вниз; за то, что смирились, за молчаливое принятие. Жизнь их обделила, я же вижу, как живет мое поколение, а им ничего не осталось. Даже те, кто работает на дочерних предприятиях от нефти и газа на самых низких должностях, могут себе позволить в самом раннем возрасте то, что мои родители к старости не могут.

Меня злость берет и за это, и за их отношение к этому, за то, что в них нет злости, а какое-то равнодушие ко всему.

Их даже мои успехи не радуют, они ничего в этом не понимают. Они бы больше обрадовались, если бы я вышла замуж за сына соседей по лестничной клетке и нарожала бы детей, пусть даже не будет денег им на игрушки и образование.

Поэтому я вообще не хочу ни замуж, ни детей. Еще боюсь, что так будет всю жизнь, что из-за того, как я жила большую часть своей жизни, я всегда буду чувствовать себя хуже этих девочек с работы. Я даже не могу с ними дружить вне офиса. Например, обычная ситуация: одна там девочка симпатичная, но какая-то глупенькая, видимо блатная; не знаю, как окончила институт, ничего не может сделать в нашей программе на работе. Постоянно у нее проблемы возникают. Сначала мальчики ей всегда объясняли, что и как надо делать, потом даже они устали. Вот она всегда подходит или в «аську» бросает – «помоги», а я трачу на это время. Потом, уверена, даже на день рождения не пригласит.

Сказать правду, у меня нет друзей. В институте было то же самое – списывали, перед контрольной хотели сесть рядом, а потом все, им общаться уже неинтересно, что у нас общего, кроме одних и тех же просиженных пар. И парня у меня нет – в институте думала, что не до парней сейчас, что нужно учиться, чтобы попасть на нормальную работу. В итоге у меня работа, конечно, хорошая, но многие мои однокурсницы – бездельницы, поступившие по блату, без всяких стажировок сразу оказались на моей позиции. Уверена, дальше будет больше. Я ни на что не жалуюсь, могло и этого не быть. У нас была одна девочка, наверное даже более старательная, чем я. Тихая, симпатичная, училась изо всех сил, но была не из Москвы, а из Смоленской области, искала-искала работу, так и не нашла такую, чтобы и комнату снимать, и на жизнь нормально оставалось, и родителям помогать. Может, искала недолго – месяца два, два с половиной, пока снимала с кем-то вскладчину. Видимо, еще родители надавили – приезжай домой. Еще эта чертова мысль: «У меня ничего не получится, поучилась – и хватит».

В общем, она уехала обратно в Смоленскую область.

Может, я свои проблемы преувеличиваю и вообще. Наверное, все из-за того, что парня нет. Может, если с кем-то начну встречаться, на все по-другому буду смотреть, но так все сложно, когда голос в голове говорит, что ты – всего лишь ты и выше головы не прыгнешь.

* * *

Писем было очень много. Мы были популярны. Как я ни ругала интернет-проекты, а в итоге мы своими руками, даже не рассчитывая на это, создали платформу, которая помогала людям. Люди писали о своих проблемах, давали друг другу советы, в итоге понимали, что их безвыходная ситуация в другом ракурсе – обычная житейская проблема.

Кто-то чувствовал себя менее одиноким и несчастным. А я помогала самой себе. Я обеими ногами стояла на земле и испытывала стыд по поводу многих прошлых несдержанностей, глупых детских мыслей о том, что, не состоявшись в 20 (а потом – в 25, а потом – в 30), лучше вообще не жить.

Может, я излечилась от максимализма, от депрессий, от того, с чем я в буквальном смысле родилась. А может, я просто делала что-то бесспорно важное и наконец-то начала себя уважать, а значит, состоялась.

Когда я рисовала картины, я не знала, будут ли они продаваться, кем я стану, будет ли это хобби или они по одной будут уезжать в Париж, Нью-Йорк и Токио. Когда я рисовала картины, я не уважала себя, потому что делала это неуверенно.

Когда я училась, работала – с чего мне было уважать себя? Мне казалось, что работают и учатся все, и я в этом смысле от других не отличаюсь, а значит, все такая же посредственная, серая, обычная, неинтересная – и нет у меня других перспектив, чем жить серой, унылой, бессмысленной жизнью.

Теперь все по-другому. И даже рисую я с другим настроением: не боюсь, не представляю самое худшее, а просто делаю. Ведь если не пробовать, никогда и не узнаешь.

Я очень надеюсь, что мне больше никогда не придут в голову «плохие» мысли.

Когда-то я читала про разные таблетки – для укрепления нервной системы, от депрессии, разные. Мне было любопытно. С другой стороны, это любопытство плохого свойства. Например, я никогда не пробовала даже курить травку – зачем мне это?

Но главное подозрение относительно этих таблеток у меня было такое: при легкой хандре или серьезной депрессии они наверняка могут сделать человека «безопасным» для себя и для других, впоследствии человек может выкарабкаться и начать жить «нормально», но если он занимается творчеством, не станет ли он «импотентом»? Думаю, станет, если не произойдет что-то экстраординарное, если он в итоге не окажется человеком сильной воли.

В любом случае, от стимуляторов, как и от антидепрессантов, ему придется отказаться, я уверена, они несовместимы с творчеством. Если не научиться ладить с собой, со всеми сложностями, странностями, многомерностью своей натуры, и со светлой, и с темной стороной, то ничего не получится.

Мои проблемы не были такими уж сложными, но они не были и «высосанными из пальца». Это ум, какая-то одаренность – ее мера спорна, и, в конце концов, оценивать ее не мне, раннее ощущение конечности всего, сентиментальность, скепсис, грусть, ненасытность. А главное – тщеславие, гордость, при этом великодушие и чувство справедливости, чуткость к чужой боли. Плюс эгоизм, некоторое очарование, осознание собственного превосходства. Все проблемы с Олегом были связаны с тем, что я панически боялась его потерять. Поэтому вела себя неадекватно из-за мелочей, он пугался и отступал, а я начинала все рушить, потом он приближался снова, все было хорошо, а потом опять по кругу.

Я думала, что его у меня что-то отнимет, почему-то не верила, что он любит меня, терпит мою «черную сторону» и никуда не денется, потому что ему без меня не лучше, чем мне без него.

Почему-то я не верила, что достойна любви без достижений. А достижения не могут быть ежедневными, и на всякую победу приходится куча проблем, и если я расстраивалась из-за проблемы, то все шло к чертям, я оборачивалась к нему своей темной стороной, потому что лишалась стимула любить себя, а с какой стати должен был любить меня он?

Проблема была в том, что я не верила в то, что сама по себе – без работы, друзей, рисунков и постоянного саморазвития – достойна любви.

Я могла превышать скорость, поссориться с Олегом и пойти в бар танцевать и целоваться с другими, параллельно сообщая ему о своих действиях. Я могла выключить телефон. Зная, что у него важнейшие встречи, названивать по тридцать раз за день, а он каждый раз отвечал и давал слушать, о чем они с партнерами разговаривают.

Я могла сказать, что разлюбила его.

Я могла сделать ему больно, а потом плакать всю ночь.

Я могла в сердцах пожелать ему чего-то плохого, а потом ненавидеть себя и желать еще худшего себе за то, что сделала.

Но я очень-очень любила Олега всегда, никогда ему не изменяла, хотя моя «черная сторона» хотела отомстить, сделать больно и себе и ему, но я не могла.

И даже такую меня он любил. Поэтому мне нужно было отделиться от него, чтобы прийти к себе, разобраться, чего я хочу и как мне быть с этой «темной стороной». Сначала я проявила слабость, и пострадал человек, Андрей. Очень трудно было от него уйти, но я это сделала. Но это не означало, что я сейчас же сойдусь с Олегом снова.

В итоге я рисую, выстраиваю свою биографию и держу себя в руках, занимаясь сайтом психологической помощи. А Олег ни с кем не встречается. Мы общаемся и, наверное, снова будем вместе.

Разумеется, я бы не справилась с сайтом одна. Мне пишут девочки-психологи, которые не могут практиковать из-за того, что у них не наработано нужное количество часов, а проект в определенных сферах стал так известен, что им кажется, что участие в нем будет хорошим первым шагом.

Встреча с одной из этих девушек очень многое мне дала. Ее зовут Катя, она очень худенькая и постоянно курит. Сейчас ей немного за 20, а выглядит она совсем ребенком, учится на психолога.

Забеременела в 19 лет. Отец ребенка испугался и исчез. Не было и мысли о том, чтобы не рожать. На девятом месяце отец ребенка появился и предложил создать семью. Видимо, ему нужно было набраться смелости. Катя и ее муж стали жить вместе, у них родился ребенок, врачи диагностировали врожденный порок сердца. Нужно было делать операцию. На операции была какая-то там очередь – они не были детьми из богатых семей, наоборот, их семьи жили очень скромно, но они собирали деньги, искали связи и дарили подарки. Это обошлось в кругленькую сумму, но ребенку сделали операцию. Молодая пара благодарила врачей и была счастлива, они забрали ребенка домой.

А через некоторое время он умер прямо у них на руках, дома.

На заставке телефона у Кати была фотография, где младенец улыбался.

Она говорила, что эта фотография ее поддерживает, когда грустно.

Меня поразило то, что она рассказывала обо всем этом очень просто, без слез и заломленных рук.

Раньше крестьяне просто относились к смерти маленьких детей – Бог дал, Бог взял.

Наверное, простота имеет шансы спасти человека.

Мы договорились, что Катя будет помогать мне по сайту. Теперь каждый раз, когда в голову приходит «плохая» мысль – любая неблагодарная мысль по отношению к тому, что у меня есть или было, – я вспоминаю Катю, ее интонацию и фотографию на заставке телефона.

* * *

– Когда томные девочки говорят, что у них депрессия, мне хочется взять их за шкирку и притащить в какое-нибудь место, где люди еле-еле сводят концы с концами и постоянно в мыслях о том, где бы заработать денег, – говорит моя подруга Маша, эмоционально интонируя.

Я рассказываю ей о сайте и пришедших историях.

Я соскучилась по страстным людям.

Мы сидим в «Кофемании» рядом с консерваторией – цены выросли, но в воздухе слышны обрывки французской речи, и это успокаивает. Хочется надеть мини-юбку, балетки или, наоборот, босоножи на высоких каблуках – и гулять, гулять. Есть мороженое, смеяться, пойти в музей, встречаться то с одним другом, то с другим. Но это невозможно – на улице другое время года, да и нам всем как-то невесело. Мы все стали старше, и мне не кажется, что умней. Одно время кончилось, а что из себя представляет другое, не было понятно.

– Я тоже так считала. И сейчас так думаю – реальная депрессия это один случай из ста. Но все остальное тоже любопытно. Это, может, более мягкие симптомы. Хандра, тоска. Допустим, настоящая депрессия – это болезнь, а тут речь идет о кризисе, ступоре. Но он может по-настоящему мешать жить. Многие считают, что человек сам виноват, что он «бесится с жиру» в отсутствие реальных проблем и что всем таким «больным» не помешала бы практика в больнице с тяжелобольными. Во многом это верно, но…

Это была непринужденная неглубокая беседа, вроде говоришь о том, что тебя беспокоит, но так, будто это вообще не о тебе. Я смотрела вокруг – очень странно, иногда посиделки в кафе становятся в тягость, особенно когда днем работа и ланч, а вечером, например, друзья. И кажется, будто вся жизнь вот так и пройдет, в бесконечном просиживании штанов. Но иногда – это радость, разнообразие и хоть какая-то жизнь. Выходя в течение какого-то периода времени только в магазин, сложилось ощущение, что я теряю в социализации. Становится сложнее общаться, возникает барьер между собой и незнакомыми людьми, и даже знакомыми, как будто у тебя какой-то скрытый изолирующий недостаток и тебе за него стыдно.

И наверное, лучший способ здесь – преодоление, но опять-таки это твой личный выбор.

Я много слышала о так называемой скрытой депрессии. Это когда человек активен – работает, ходит куда-то, покупает, ест, живет. Человека что-то радует, он активен. При этом, если что-то идет не так, он может очень быстро сорваться, вплоть до чего-то совсем плохого. Такие люди особенно чувствительны к отношению других людей – обиды, предательства, просто не оправдавшиеся надежды могут очень деструктивно повлиять на такую личность.

Вероятно, если такой человек кого-то любит, то это накладывает на объект любви определенную ответственность.

Это описание во многом напоминало меня в детстве, когда я могла завестись из-за любого пустяка. Внутренне я была все время на краю: если не смогу это, то в жизни я ничего не стою, если не смогу то – тоже. Может быть, я не была уверена, что меня можно любить без этого. Сама у себя должна была заслужить любовь и уважение, ну и у всех окружающих. Сейчас я выросла, и у меня «пунктик» на тему того, что мужчина меня должен любить любой – домоседкой без увлечений или трудоголиком без минуты свободного времени. Любить не за эти черты, а просто так. При этом все самоедство и мысли в голове говорят о том, что сама себя «любой» я не люблю – постоянно требую от себя чего-то нового для «пролонгации» уважения к себе. Вот такая проблема точно есть.

Другие признаки «скрытой депрессии» – долгий сон, обжорство. Долгий сон мне очень знаком, обычно это происходит тогда, когда вокруг ничего интересного, а во сне спокойнее, безопаснее, чем наяву. Людей, страдающих этим, при малейшей неудаче посещают суицидальные мысли. Применительно ко мне сейчас это не так, и вообще это все как-то настолько далеко и настолько не про меня сейчас. Не мое ощущение. Но что-то такое было и во мне, и я жила будто с бомбой внутри. А сейчас – какой-то облегченный вариант, при неудаче ощущение, что все бессмысленно; не отчаяние, а апатия.

Возможно, все стало мягче, потому что жизнь стала ценнее – что-то произошло, получилось, встречи опять-таки. В собственных глазах авторитет повысился. Глупо звучит, но, видимо, так и есть.

Значит, я про себя думаю, что «просто так» не достойна любви, и от противного пытаюсь всех убедить в обратном.

Олег изредка заходил на сайт, отмечал, что жизнь там кипит. По-моему, он относился к тому, что я делала, с уважением. Но он постоянно все запутывал, хуже меня, ей-богу.

– В западной культуре суицид объясняется слабостью, в восточной – это проявление силы. При этом если мы посмотрим на причины, подталкивающие людей к суициду, то в этих культурах они разные. На Западе – запутался, долги, а в восточной культуре это может быть способ отвести беду от близких или избежать позора.

Ну и отдельно – люди с неуравновешенной психикой, как правило, творческие. Суицид и творчество суть проявление одного и того же в характере.

Но не может так много людей стоять на краю. У тебя там много тех, кому нравится привлекать к своей персоне внимание. Преувеличивать проблемы, преувеличивать свои настроения. Они и назло могут что-то сделать, когда поймут, что им уже не верят.

– Я не спорю, очень много просто ноющих молодых людей, но есть и совершенно дикие истории, в них столько беспросветности, что даже непонятно, правдивы они или выдуманы. Тем не менее советы даю не одна я, точнее, в основном не я, а другие подписчики. Так что одних это отвлекает, другие видят, что бывает и хуже, и как-то встряхиваются… У меня ощущение, что в этом есть что-то житейское, какая-то житейская правильность.

– Ты не подумай, пожалуйста, что я критикую то, что ты делаешь. Нет, это очень хорошая и своевременная история. Я вообще считаю, что пришло время «тонких» людей. Психология становится наукой, которая может влиять на государство, то же НЛП – раздел психологии. Его применяют в политтехнологиях, то есть на службу деньгам.

И проблема счастья вышла на первый план. Почему американец, который получил все институты, чувствует себя менее счастливым, чем китаец? Часть людей стремилась к достатку, деньгам на завтрашний день. Достаток был фетишем. А в итоге, судя по всему, это вообще разные вещи – достаток и счастье.

Или, например, свобода. О свободе как ценности говорят и те, кто пропагандирует деньги, и все остальные. И вдруг оказывается, что свобода для многих третична, что она не является принципиальной для развития рыночных систем. Все оказывается сложнее.

Либералы говорят о том, что свободный рынок – основа эффективности. Частная собственность – фетиш. В Китае же самые эффективные предприятия – общественные. Это переворачивает все с ног на голову, но это так. Раньше казалось – правы либо одни, либо другие.

«Левые» или «правые, «юг» или «север», восток или запад. Проходит тридцать лет, и правда, оказывается, не на одной стороне. Человечество растерялось: и «левые», и «правые» оказались не правы.

Вдруг оказывается, что свобода для многих третична, что она не принципиальна для развития рыночных систем. Все сложнее. Либералы говорят о том, что свободный рынок в основе всего. Частная собственность – фетиш. А в Китае самые эффективные предприятия – общественные. Это с ног на голову, но это так. Предприятия, где размыт собственник – управляющий – квазисобственник.

«Левые» и «правые», «Юг» и «Север», «Восток» и «Запад», Советский союз и его блок… Казалось, что правда либо там, либо там. Проходит тридцать лет, и правда оказывается не на севере, юге, востоке или западе. Человечество растерялось, все оказались неправы.

Японский футуролог, забыл фамилию, говорит, что постмодерн – конец истории. И евразийцы говорят, что постмодерн – конец истории. Постмодерн в экономике и культуре – это роды.

Все типы производства, все культурные парадигмы подошли к краю бездны и выстроились в ряд. Китайская модель так же эффективна, как американская, – и так же неэффективна с точки зрения будущего.

Так вот, о счастье. Счастье накладывается на все это, причина его природна. Это не капитализм или коммунизм, а гармония. Если заменить ВВП на «коэффициент счастья населения», многое про экономику станет понятнее.

Что мы имеем сейчас. Везде симулякры – все подлежит сомнениям. Человек один на один со всеми концепциями… Он как был одинок, так и остается. Он был склонен искать утешения в каких-то парадигмах, и вдруг все сыплется. Все основания могут быть подвержены сомнениям.

Вообще нет ценностей. А человек не может жить без ценностей.

* * *

Со мной произошло удивительное. Давно такого не помню: огромное желание жить, через какие-то конкретные дела. Мне очень хочется поехать в конкретные места, съесть что-то определенное, попробовать сделать конкретную прическу – в данном случае высокую, с парой мелких косичек. Попробовать очень темную помаду, купить бежевый лиф. Мелочи – съесть мандарин, приготовить по-особенному яичницу. Смотреть фильмы на французском. Заниматься дома гимнастикой. Мне действительно хочется простых вещей. Научиться кататься на велосипеде – смешно, но так получилось, что я не умею. Иногда хочется сходить на тематическую вечеринку. Да, я все еще чувствую себя одиноко, если иду в какое-то место, музей или, например, книжный магазин. Но если хочу посмотреть что-то конкретное, то чувствую в себя в безопасности, все в порядке.

У меня, кажется, обострились вкусовые рецепторы. Иногда может часа эдак в два ночи захотеться апельсинового сока. Я снова люблю морепродукты и сладкое, хотя сладкое я и не переставала любить.

Мне хочется жить по мелочам, и это удивительно. Обычно я все время думала о чем-то важном или стремилась к чему-то, зачастую в ущерб мелким радостям, а многие человеческие радости и были повседневными. То есть я не получала от них удовольствия, не акцентировала внимания, это было что-то вроде работы. Теперь мне хочется дождаться весны – начала лета – и покататься на роликах, чтобы ветер в лицо. Мне даже хочется попробовать наклеить ресницы, хотя всю жизнь было лень заниматься такой ерундой, лень накладывать маски, пробовать разные специальные шампуни. Я и так вроде хороша собой – так зачем? Но другие ведь тратят на это силы и время, а я никогда не считала нужным. Так необычно. Не хочется, чтобы это проходило.

Новая радость жизни в этих мелочах. Не большое счастье, которое, видимо, связано с мыслями и целями, а повседневная улыбка, что тоже очень важно. Улыбка противоречит срывам и дает силы.

При этом страх остается – страх того, что я что-то не успею, страх того, что не смогу совместить рабочие проекты, которые делаю ради денег, с запланированными путешествиями. Что что-то изменится или мне расхочется. Но сейчас мне так хочется жить этими человеческими вещами.

И надо как-то учиться совмещать эту жизнь с целями, работой, рисунками. Раньше, если что-то не получалось, дальше не хотелось ничего. Жить одними целями и не видеть ничего вокруг – неправильно. Но забыть о целях, стать как все – неправильно вдвойне. Потому что придет осознание, и станет плохо. Научиться совмещать, быть кем-то, развиваться, уважать себя – и при этом получать удовольствие от мелочей. Найти баланс и стабильность. Вот что было бы чудесно.

Главное, чтобы это ощущение не прошло. Столько нового. Во-первых, я и многие мои подруги, глупые, считают готовку ниже собственного достоинства. «Я не готовлю» – это вроде круто, подразумевается, что ты занимаешься более важными вещами. На самом деле так здорово создать настроение, купить подходящие продукты, приготовить по-особенному, накормить любимого, друзей.

Мы сидим втроем в кабинете. У Олега периодически звонит телефон. Как зовут его гостя, я даже не запомнила.

– Странно, люди считают, что с течением жизни все должно становиться все лучше и лучше. А с чего такое представление? Чем старше, тем ближе к смерти, то есть мы неуклонно приближаемся к плохому. И с чего тогда считать, что все будет лучше? Вся мировая культура очень подробно описывает то, что будет происходить с человеком, если он попадет в ад, все круги описываются. Это и Данте, но Данте был одним из многих, просто наиболее удачливым. Были рисунки на ту же тему. Но ничего конкретного о рае культура нам не говорит, кроме того что там ходят люди с нимбами.

Я слушаю все это, потягивая красное вино, которое после первого глотка показалось неприятно сладким, а потом пошло легко. Недаром у тебя в кабинете холодно. Я даже не участвую в этой дискуссии, потому что хоть и говоришь ты энергично, как обычно, но в словах привкус горечи. А я не хочу, чтобы тебе было горько. Как странно: как бы я ни обижалась на тебя, как бы ты ни злился на меня, когда ты целуешь меня, в голове становится пусто, и я как-то приподнимаюсь в пространстве. Взлетаю, проще говоря. Может быть, это и есть любовь? Та самая, которая навсегда.

Глава 6 А ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ?

Юность

1

Если что-то идет не так, я смотрю в окно. Трусливо поглядываю в сторону окна. И взвешиваю, где же мне будет лучше – снаружи или, как сейчас, внутри. Никто этого не замечает, это лично моя история. Резануть – не резануть. Когда кто-то в очередной раз топчет сердце или что-то не получается, я ногтями пальцев правой руки больно цепляю кожу, оставляя след. Становится немного легче. Мне страшно иногда – такие, как я, могут плохо кончить с высокой вероятностью. Потому что иногда все идет не так, и вообще говоря, мне не слишком-то и везет. И иногда так больно, что хочется выйти из игры, потому что так не должно быть, это противоестественно, кто-то, очевидно, нарушил правила.

– Анита, хочешь бутерброд?

Нет, мама, не хочу, спасибо.

– Чем ты обычно обедаешь? Ты нормально обедаешь? Смотри, ты ведь помнишь, что у тебя гастрит.

Еще как помню. Однажды из-за него я лежала в больнице, и это было не очень-то здорово. Совсем не очень. Довольно хреново, надо сказать. Все было так бессмысленно. Но я отдохнула, гуляла, там был свежий воздух и парк. И как-то наткнулась на повозку с умершим человеком. Я не испугалась. Зато там чувствовалась жизнь и чувствовалась смерть – то, как все зыбко. Меньше всякой ерунды и поверхностного. И боль – когда людям больно, они настоящие. Нет этого всего наносного, которое так раздражает.

– Анита, что ты там делаешь?

Невозможно побыть одной. При этом я ненавижу одиночество до истерики. Я могу плакать и сходить с ума, на стенку лезть от одиночества. Но когда вот так вот лезут в чужой мир, не дают подумать – невыносимо.

Поэтому я считаю, что это дурацкая игра. Дурацкая жизнь.

Но пробовать наркотики, например, я точно не стану. Это так пошло. Эти рок-звезды, богема, вечные солнечные очки-стрекозы днем, неряшливая одежда, майки, заляпанные кофе, небрежные стрижки, грязная голова… не хочу… Это точно дорога в никуда. Лучше раз – и все закончить. И что немаловажно, люди запомнят тебя молодой и красивой, так гораздо лучше. Пусть они будут ломать голову над тем, зачем ты это сделала, ведь никаких причин не было, – хотя, конечно, они были, самые невыносимые, жестокие и уродливые причины… Просто люди слепые и ютятся в мире иллюзий.

Но так – все же лучше, нежели опуститься.

И да, я об этом думаю не из за того, что некрасивая, непопулярная или посмешище. Нет, как раз наоборот, у меня все отлично. Да, я бы хотела большего, но не в этом дело. Просто много читала, наблюдала и сделала вывод: во всей этой суете нет никакого смысла. Это сначала у всех горят глаза, они думают, что весь мир у их ног. Потом очень быстро все проходит. Они женятся между собой, рожают детей, потому что так надо или потому что начинает работать материнский инстинкт. И так во веки веков.

Я говорю без презрения и снобизма, просто как наблюдатель. Мне такие игры не интересны. Все-таки человек предназначен для другого.

Но даже не это меня убивает. Все эти люди без остановки эксплуатируют слово «любовь». Любовь, любовь, любовь… Передают все эти приветы по радио своим любимым. Прокручивают, повторяя тысячу раз, пытаются сами в это поверить. Никакая это не любовь. Технический расчет, гормоны, условности и форматы. Подбор человека, примерно равного по финансовому положению и уровню развития.

А если раз на миллион случается что-то необыкновенное… кто-то или не готов, или ему это не нужно, неудобно, затратно, не входит в план. И все рушится. Что же в это время делает Бог? В очередной раз вздыхает, наверное, от того, что так несовершенен мир, который он создал.

Любви не получается. Люди давно перестали быть на нее способны. Но они могут рожать детей и жениться. А любви не получается.

И меня никто не любит тоже. Ну не только меня – никто никого не любит.

2

У меня есть своя теория насчет того, от каких мужчин нужно заводить детей. Они могут быть закоренелыми холостяками, женатыми или все еще «не оправившимися после развода», бесперспективными, глупыми, никчемными, без денег, богатыми, эгоистичными, депрессивными… Но они должны быть любимыми. И тогда получившийся ребенок будет счастлив в своей жизни. А в противном случае – нет. Этого нельзя объяснить с точки зрения биологии. Просто поверьте и понаблюдайте.

Меня зовут Анита, и мне 15 лет. Я иногда слушаю группу «Пропаганда», конечно, это не самый лучший стиль. Но там есть сюжет. В каждой песне – история. Хотя во всех современных русских песенках какая-никакая история. В них есть надрыв. Пусть и сделано как-то кустарненько, тем не менее…. И еще итальянскую певицу с низким голосом Gala Rizzatto. Если подумать, я всю жизнь только и делаю, что слушаю музыку… Она меня спасает. Весь этот надрыв и драма оставляют надежду на другую жизнь. На что-то настоящее, что со мной обязательно случится. Хотя бы одна встреча. Кто-то должен меня оценить и забрать отсюда. А я сделаю его счастливым и никогда не буду врать. Ложь унижает.

Кроме того что слушаю музыку, я еще и много читаю. Разного. И заметила, что в английской, французской и прочей европейской литературе очень часто повторяется одно и то же. Они – герои – сходятся, расходятся, с ними что-то случается. Им бывает очень плохо, потом очень хорошо, они тоскуют, ищут себя, живут – в реальности или в воображении. Но, по крайней мере, они думают, копаются в себе, наверное, это плохо с точки зрения каких-то практических результатов их деятельности. Но, по крайней мере, они живые. Чего не скажешь о живых людях, о тех же моих одноклассниках, например. Это что-то с чем-то. Они никогда ни в чем не сомневаются, по-моему, в их головах не возникает никаких «лишних» мыслей. Вся их умственная деятельность сводится к тому, чтобы выяснить правильный ответ и запомнить его до контрольной. Вот и все. Правда, есть еще и аутсайдеры. Это второй тип, такие блаженные, эти думают, что они особенные, читают странные книжки, слушают мрачную музыку. Такие непонятые миром, но, мне кажется, они еще хуже. Я не с теми и не с этими. Точнее, я и с теми и с этими, но вообще-то сама по себе.

Еще есть Соня, моя двоюродная сестра, учится со мной в одной школе. Вот это вообще караул. Моя прекрасная Соня не живет, а порхает. Мнит себя красавицей, а других людей ни во что не ставит. Но это еще ладно. Начнем с того, что никакая она не красавица, так, симпатичная, не больше. И, в общем, это не дает ей права так высокомерно обращаться с людьми. Думаю, даже божественная красота не дает такого права.

Мне кажется, что она плохо кончит, потому что у нее нет скелета. Симпатичность и некое обаяние временны, а когда в один прекрасный день она проснется – и в одночасье люди перестанут отвечать на ее улыбочки и ужимки, не будут исполнять ее прихоти, – придет в ужас. И конечно, не поймет, в чем дело, куда уж ей. К тому времени ума она, разумеется, не наберется. Так и будет… В общем, ее жизнь пройдет довольно-таки банально.

А пока она старается нравиться всему миру, внешне в ней нет ничего особенного – высокие скулы, рыбий рот, слегка раскосые глаза. и не сходящая с лица улыбка, которая становится зловещей, стоит тебе случайно оказаться у нее на пути.

Мне кажется, Соня может вцепиться в горло и задушить. Правда, ее нужно хорошенько спровоцировать. Думаю, это можно будет сделать, если затронуть тему ее личной жизни.

Дело в том, что Соня, стремясь нравиться всем, долгое время не нравилась никому конкретно, то есть у нее не было настоящего парня. И вот совсем недавно он появился. У него длинный нос и песочные волосы, как ни странно, он ничем особенно не выделяется – не хулиган и не умник, как этого бы хотелось Соне. Но она никогда в этом не признается и расхваливает его на каждом углу, он вроде как спортсмен. Наверняка неважнецкий. Просто он первый, кто обратил на Соню внимание. И в общем, добился своего. Хотя, думаю, добивался недолго.

В общем, с некоторых пор Гриша и Соня неразлучны, и у Сони совсем сорвало крышу. Надо, наверное, что-нибудь придумать, какую-нибудь штуку, чтобы ее проучить. Что-то, связанное с их отношениями. И имя у него такое дурацкое – Гриша…

3

У меня все было не как у людей. Хотя нормы самой по себе не существует. Та же проституция – девушка, стоящая на морозе в тонких колготках, обществом порицается. Девушка, прошедшая схожий путь, но на более высоком уровне, что называется, более успешная, появляется на обложках модных журналов, в качестве ведущей, обсуждается на форумах – и вызывает чаще зависть, или раздражение, или мысль «а я тоже так могу». В понимании обывателя первая – заслуживающая презрения женщина из другого мира, а вторая – скорее успешная женщина, выгодно распорядившаяся природными данными.

Преуспевающий бизнесмен с криминальным прошлым или настоящим был вхож везде, а менее успешный был просто бандитом.

Норма не была объективной.

Не надо было об этом забывать.

Мне семнадцать лет, а месяцы неуклонно приближают к восемнадцатилетию. И в общем, мне нравится один человек. Но ему не девятнадцать, а тридцать. Я ему тоже нравлюсь, он недвусмысленно дает это понять. Мы познакомились в клубе Fabrique, и я забыла обо всем на свете. Он оставил своих друзей и поехал со мной и моей подругой в «Пропаганду». Утром мы все втроем гуляли, было лето, он держал меня за руку.

Потом он проводил меня до дома, и мы поцеловались. Он сказал: «А хочешь, поедем ко мне?» Я, разумеется, отказалась.

А потом, когда на меня накатывала тоска, сожалела об этом. Ведь такой осуждаемый безбашенный поступок, так для меня не характерный, – есть часть жизни. Неужели важно чье-то там мнение? Почему для мужчины это нормально, а для женщины – нет? Почему женщина не имеет права наслаждаться каждым днем молодости, и в таком смысле тоже? Разве нельзя влюбиться с первого раза и сразу все понять? В конце концов, женщина тоже должна иметь опыт, чтобы было с чем сравнить. При социализме люди не могли видеть капиталистического уклада, они были лишены знания и, как следствие, соблазна. Если женщина не знала, с чем сравнить, она была безопасна для мужчины.

Мужчине можно больше, чем женщине, и вся мораль построена на этом.

Если стереотипы о половом поведении женщины до сих пор сохранились, значит, это эффективный рычаг давления и до сих пор актуальный инструмент сохранения института брака.

Но кому нужен такой брак, который базируется на том, что женщина мало видела?

Ведь это обычное наблюдение – девушки из небогатых семей быстрее определяются с мужем, нежели девушки, которым родители дают возможность, например, учиться в Европе, всячески развиваться.

Разве я хотела жить, ориентируясь на эту мораль? Конечно нет.

Но почему-то я все равно не поехала с Владимиром.

Дома я сразу легла спать, стараясь не думать. Владимир записал мой телефон, его номер я бы в жизни не попросила, считала это ниже своего достоинства.

Потом он долго не звонил, где-то пару недель, я уже решила, что он один из тех, кто веселится в выходные с друзьями в ночных клубах и барах, притом что дома его ждут жена и дети.

Утром видение с юными нимфами рассеивается, и человек спокойно живет и работает – до следующих выходных. Но спустя две недели Владимир позвонил. Ночью, примерно в два часа. Он думал, что я веселюсь дома, а я спокойно спала в своей тепленькой девичьей постельке.

Разговор не получился, зато теперь у меня был его номер.

Но, конечно, я не позвонила.

Дальше я занималась учебой, а о нем старалась не думать. Странно, я видела его один раз, но больше всего хотела, чтобы он позвонил.

Через пару недель случился еще один неудачный звонок, потом еще. Дальше он долго не звонил – наверное, месяц или полтора. А потом позвонил в дневное время в выходной день, и я согласилась на свидание.

Мы пошли в кино. Я так волновалась, пока собиралась, что в итоге нарядилась как попугай. Мы смотрели фильм, потом ужинали, потом он подвез меня домой и поцеловал.

В следующий раз он позвонил мне через неделю, мы встретились, он подарил цветы, мы погуляли и поужинали. В общем, процесс потихоньку шел. А я чувствовала себя неуверенно, потому что он мне действительно нравился.

Спасало то, что события разворачивались не спеша, потому что была одна важная деталь, готовая стать проблемой. Как-то так сложилось – скорее всего, это было связано с моими «психологизмами» и патологической избирательностью… В общем, у меня не было никакого серьезного опыта.

Я предпочитала ничего, чем что попало. В общем, довольно банально ждала принца, который откроет для меня мир и решит все мои внутренние проблемы.

А в итоге Владимиру было 30 лет, а значит, он недолго будет ждать. Нужно было что-то делать…

Как-то мы ехали в машине, и он спросил:

– Чем ты любишь заниматься в свободное время?

Наверное, перепутал цифры 17 и 12.

– Я довольно неплохо рисую. И еще из последнего – участвую в институтском конкурсе красоты, – зачем-то добавила я.

Последнее было лукавством, поскольку я считала себя симпатичнее победительниц последних трех лет, а легкой победы не желала, да и в целом все стоящие люди института снисходительно относились к этой традиции.

– А зачем?

– Что зачем?

– Зачем тебе это?

– Рисование? Конкурс?

– И то и другое.

– Рисование – затем, чтобы стать известной художницей, быть свободной, ни от кого не зависеть. Искать вдохновения, общаться с людьми, которые мне интересны. Путешествовать по миру, заходить в галереи, где висят мои картины.

Я выпалила то, что мое тщеславие не удосуживалось сформулировать в течение 19 лет.

– Ну а конкурс, чтобы быть нормальной. Иметь, что называется, социальную опору. И вообще я очень симпатичная, разве ты не заметил?

Он так меня разозлил, что я стала раздумывать над вариантами потери девственности, разумеется без его участия. Он не должен был знать, что я такая неопытная.

Мне почему-то казалось, что, узнай он об этом, я сразу стану ему неинтересной. Как может быть интересен ограниченный человек, который и не жил по-настоящему? Он может даже подумать, что это из-за того, что я какая-то не такая.

Я чувствовала себя смесью деревенской девки второй половины XIX века и малолетней матери троих детей в стране, где девочкам не разрешено учиться.

Потом Владимир долго не звонил. Потом поздравил с Новым годом и предложил встретиться. Потом я пошла на свидание со спортсменом, которого видела второй раз в жизни, и переспала с ним. Это было больно, но я осталась довольна – дело сделано. Спортсмен был совершенно мне не интересен как человек, но внешне он был симпатичный и хорошо сложен. Это, я посчитала, есть оправдание моего сиюминутного выбора на фоне многолетних отказов в ожидании «принца».

В общем, теперь я была готова к развитию отношений с Владимиром, но не торопила их. Мы периодически ходили в кино и кафе, он держал меня за руку и отлично целовался. Однажды в субботу часов в 5 дня раздался звонок. Я взяла трубку. Тот же номер звонил час назад, но, когда я взяла, за секундой молчания последовали гудки.

Но тут я услышала нервный женский голос:

– Здравствуйте, мой молодой человек вчера звонил на этот номер. Просто дело в том, что я уехала к родителям, он сказал, что будет спать, а сегодня я увидела в телефоне, что он звонил вам. Просто мы вместе уже давно, мы живем вместе…

– Эээм… Вы знаете, я точно не знаю вашего жениха. Я вчера ночью спала и ни с кем не разговаривала, это точно. Как его зовут?

– Володя.

– Ммм… я знаю одного Володю, но вряд ли это он… Как он выглядит? Сколько ему лет?

– Ему где-то 33. Роста среднего. Волосы каштановые.

Она замешкалась перед тем, как назвала возраст. Если действительно 33, то он мне наврал, говоря, что 30.

В любом случае, она не была уверена, а значит, если они и жили вместе, то недолго, а скорее всего, просто встречались.

– Девушка, в любом случае, я не знаю вашего Вову. Может, он мне и правда звонил, я могу посмотреть в пропущенных звонках, но я его не знаю. Вы зря переживаете, все хорошо.

В общем, я убедила девицу, что все в порядке, а она с облегчением меня поблагодарила.

Вся эта ситуация показалась мне такой жалкой. Мне было неприятно, я была зла. Эта девушка и ее звонок казались мне жалкими.

Я пообещала себе, что никогда, никогда не стану такой. И никогда не опущусь до того, чтобы просматривать звонки в чужом телефоне.

Мне было противно, что Владимир заставил меня пройти через это. Его тему я закрыла раз и навсегда, и даже не из-за этой девушки, а из-за того, что он довел ее до состояния, которое у меня вызывало жалость и презрение. Физически же я чувствовала дрожь в теле и сердцебиение. Нервный стресс.

4

13 лет. Я всегда старательно подвожу глаза. Густо и внушительно. Крашу ногти темно-синим или черным лаком. Мне хочется туда, где жизнь. Самое страшное – не состояться. Прожить свою жизнь кое-как. Это может случиться и в крупном городе – в любом европейском или американском городе, австралийском, африканском. Еще хуже, если вокруг нет никакой инфраструктуры, и ты в более или менее симпатичном месте, откуда еще надо выбраться. Или же жить спокойно, оставив амбиции. Но я так не смогу.

Пока я худая, и это очень хорошо, – представляю, сколько сил забирает борьба с лишним весом. Я хочу быть личностью, с очень привлекательной внешностью, очень сильной личностью. и это должно у меня получиться, другого выхода нет.

Буду писать себе планы – к такому-то возрасту хочу быть тем, иметь это, быть с тем-то. Надо все продумывать и прописывать. Я должна что-то грандиозное сделать в своей жизни, из своей жизни, успеть за свою жизнь. Чем раньше начнешь, тем больше шансов. Мне 13 лет – это уже самое время. Я уже должна понимать, кем хочу стать и что для этого нужно сделать. В 15 я должна иметь готовые достижения. В 16 – начать получать соответствующее образование. Итого: в 20 я образованна и имею много чего за душой.

Главное, при этом еще и не забывать жить. Но все-таки, все-таки насколько лучше жить, когда ты уже кто-то. К твоему мнению прислушиваются. А у людей в моем возрасте, похоже, вовсе нет никакого мнения. Обычно они говорят глупости, ну или выносят вердикты в духе максимализма. Все это смешно и глупо. Я хочу быть сильной, чтобы ко мне прислушивались. Свое влияние я буду использовать на благие дела, буду благородной и справедливой. Ненавижу несправедливость, лицемерие. Хорошо быть сильной, чтобы помогать, вмешиваться в ситуации, предотвращать несправедливость. Я хочу быть такой, очень влиятельной, очень-очень сильной.

Чего хотят мои ровесники? Я даже толком не знаю. Кто-то – стать менеджером. Насчет известности, даже не знаю. Но в основном – поступить туда или сюда. На финансистов. Или юристов. Все это очень мило, но если быть финансистом или юристом, то лучшим. Очень влиятельным. Чье слово имеет вес.

Нужно непременно быть самым-самым лучшим, иначе все это не имеет смысла. Если играть, то по-крупному. Не довольствоваться крохами и ровной жизнью, когда твое слово, мнение ничего не значат. Не терпеть несправедливость, не отсекать ее от себя – просто потому что ты средненький менеджер и денег у тебя чуть-чуть, а приходить и менять ситуацию, перечеркивать несправедливость для других, менее влиятельных. Совершать поступки и не нуждаться в благодарности.

А если что-то не получится? Когда у меня что-то не получается, я очень сильно расстраиваюсь. С этим нужно как-то бороться. Но как? Обычно это или оценки, или чьи-то слова. В ответ мне хочется что-то грандиозное сделать, «всем им» доказать – я занимаюсь, включаю музыку под настроение. Я обожаю добиваться цели. Мне нужны цели. И не только мне. Если нет цели, то это не жизнь, а существование. Но если что-то происходит совсем несправедливое, становится так обидно, и ничего не хочется. Это случается реже, очень редко. Но все равно это ужасное настроение, состояние, когда саму себя не любишь, не уважаешь. Неинтересно с самой собой. Плачешь или не плачешь, но все не имеет смысла.

Такое, наверное, всегда будет происходить, жизнь полосатая. Бывают периоды невезения, но как бы так их сократить? Если они начинаются, то и жить не хочется. Это, понятно, временное, сиюминутное, но все же, все же.

Я люблю добиваться целей. Люблю читать книги, люблю обгонять, не могу жить без музыки. Это даже плохо – я в абсолютной музыкальной зависимости. Больше всего я люблю Gala: And they say silver, I choose gold, I’ve never done as I’ve been told. Я все время что-то слушаю, музыка идет фоном под все дела. Жаль, я не так хорошо пою, зато мурлычу что-то себе под нос постоянно.

И еще я совершенно не умею завидовать, я не знаю, что это такое. Возможно, потому что совершенно собой довольна. Точнее, довольна исходными данными, из них много чего можно сделать. и если что-то не получится, то это будет исключительно моя вина. Я никому не завидую.

Но в периоды, когда я не люблю себя, задумываюсь – достаточно ли ровные зубы. Чистая кожа. Вообще не понимаю этого выражения – «чистая кожа». Люблю периодически красить волосы какими-то ужасными тониками, дающими странный оттенок. Люблю представлять, какой я буду, когда стану… Стану кем?

Кем-то, значит, свободной. И только тогда я смогу быть полностью счастливой. Такова я, приятно познакомиться!

Сегодня я помогала по математике своей школьной «подруге» Камилле. Камилла тоже рисует и одновременно ничего не понимает в математике. В общем, все было очень мило, мы ели крекеры у нее дома и решали элементарные примеры. Не могу понять, умею ли я объяснять или нет. То ли я великолепный «объяснитель» примеров, то ли никакой. В общем, было не скучно, но и не весело. Потом мы смотрели ее рисунки – и тут я опять не могла понять, нравятся они мне или нет. Не понимаю. Вообще не могу оценить то, что рисует другой начинающий. И даже какое-то ощущение брезгливости: это у меня вечно так, мне каждая минута становится очень дорога, как будто ее нельзя тратить на начинающих, это как бы отвлекает и портит мой вкус. В общем, бред, но так.

Она считает, что в Архитектурный институт невозможно поступить. Я ненавижу таких людей – им бы только сказать «невозможно», чтобы успокоить себя и не дать чего-то добиться другим. Я никогда не буду такой, когда стану кем-то, буду помогать другим, для начала – внушать, что все возможно. Люди сами себе враги, они не дают ни себе пойти по сложному крутому пути, ни другим. Не хотят, чтобы кем-то стал стоявший рядом, чтобы доказал своим примером, что это было возможно. Ненавижу.

Потом я пришла домой. Квартирка показалась мне уютной, теплой. На самом деле она странная, ремонт небогатый, да и мебель старая. Но здесь тепло, и пока у меня что-то тут получается. Я считаю, что пока все равно, где ты живешь. Главное – иметь цель и жить целью, а какой у тебя телевизор – совершенно неважно. Если есть цель, то все остальное можно отодвинуть на потом, когда время будет на быт, когда придут успехи. В быту можно утонуть. Это все потом. И обои будут другие, и диван, и кресла. Сейчас я бы только магнитофон поменяла, но увы.

Сделала себе черный чай.

Посмотрела свои рисунки. Лучше бы не смотрела.

Мне они показались какими-то беспомощными. Бросила их на кровати, отвлеклась, походила по квартире, поставила музыку. Сначала одну песню, потом другую. Вернулась. Взяла снова рисунки. На этот раз они были как будто не мои. Они не выглядели слабыми, просто рисунки. И тут я поняла: я сейчас не отождествляла себя с ними, они не казались ни невероятно хорошими, ни слабыми. То есть они казались средними, ни хорошо, ни плохо – это ведь средне? Они не вызывали однозначных эмоций, каких-либо сильных эмоций. Что я могу нарисовать, если особенно ничего не видела – только на картинках в книгах, нет, я была в музеях, но не во всех известных музеях мира. Все это так поверхностно. Мир понаслышке. Когда-нибудь я расцвету, и у меня будет сила, эмоция, я смогу нарисовать что-то действительно стоящее.

Но для этого надо кем-то стать, что-то делать и учиться. Вопрос: что делать? Это? Или что-то другое. Кем быть. Ведь таких, кто может нарисовать то же, что и я, наверняка много. Как стать лучшей, если не чувствуешь в себе отличия, что ты можешь, что ты наверняка станешь лучшей?

В математике, например, у меня есть сила, я понимаю, могу себя чувствовать в этом достаточно свободно. Да что свободно – плавать как рыба в воде. Если бы я родилась раньше, прямая дорога в инженеры или физики. Технический университет. Но это если бы раньше. Сейчас туда идут те, кто либо не может соответствовать высокому уровню чистой математики, либо не поступили на хороших экономистов. А если идут, то чем занимаются потом? Те же менеджеры.

Тот же самый путь и никакой феерии.

Я, сама того не сознавая, смяла край одного из рисунков. Потом стало жалко до слез.

Стала разглаживать.

– Ты думаешь, ты какая-то особенная. – Матвей как будто выплевывает каждое слово.

– Нет, я ничего не думаю, успокойся.

Матвей – неплохой мальчик, только я не понимаю, чего он от меня хочет. Мы вроде как встречаемся, точнее, я позволяю ему ухаживать за мной. Только я не понимаю – ведь все это временно. Зачем испытывать такой негатив, как-то бессмысленно. Если ему приятно что-то мне дарить, общаться, куда-то ходить – пускай. Но только непонятно, зачем столько негатива, если что-то не нравится – все, пока. Это же временно, отношения на время, вряд ли они продолжатся в институте, это просто ребячество.

А он так серьезно все воспринимает, как если бы собирался на мне жениться. Это раздражает.

– Ты все время занимаешься собой. Или находишь отговорки, чтобы меня слить? Говори правду. Нет времени со мной пойти гулять, но есть время сидеть дома?

– Я рисую. Мне нужно рисовать, чтобы это все было небесполезно. Если у тебя нет никаких интересов в жизни, я не виновата!

Я становлюсь резкой, когда заходят на мою территорию и уж тем более когда начинают учить меня жизни.

Матвей раскрыл рот – видимо, пока не придумал, что бы порезче, погрубее мне ответить. Губы у него слишком большие и слишком красные, к тому же шелушатся. Лицо какое-то треугольное. Волосы песочные, жидкие. Он внешне менее симпатичный, чем я. Мне совершенно не нравятся мальчики симпатичнее меня – дело не в том, что у меня комплексы, а в том, что они обычно глупые, а симпатичность еще более подчеркивает это досадное запаздывание в уме.

С Матвеем я стала встречаться, потому что это было престижно – он почему-то всем страшно нравился. Понятно, что это была имитация отношений, потому что разговаривать с ним, по сути, было не о чем. Как он целовался, мне тоже не особенно нравилось. А если я что-то решала не так, как он хотел, он жутко злился.

Полный бред и детский сад.

Я почти сразу поняла, что от всего этого нет никакого толку, кроме внешнего впечатления. Тем более что это бесперспективно, потому что в нашем возрасте все бесперспективно. Вот когда я буду собой, когда все получится, у меня будет достойная пара. С которой будет интересно. А тут просто трата времени, мне нужно рисовать.

Поэтому я всячески отнекивалась от встреч. Он злился и выбрасывал цветы в мусорную корзину.

Как парень может быть таким нервным и истеричным? Это же не девчонка. Мой парень в будущем будет совершенно другим. Умным, ироничным, обаятельным, очень сильным. Он должен быть таким, чтобы мне постоянно было интересно. И он появится ровно тогда, когда я кем-то стану. А чтобы кем-то стать, я уж точно не должна тратить время зря.

* * *

Многие говорят, что депрессия – это так себе болезнь, не настоящая. Так, выдумка. Повод оправдать свою лень, следствие отсутствия реальных проблем. Оправдание праздности. Я много думаю об этом – что есть что, что настоящее, что наносное.

18 и 19 лет. Институт. Мой друг Витя. Пресная неинтересная жизнь в привлекательной обертке. Правда, менее пресная, чем на первом курсе. Тогда прошла первая волна тоски, порожденной тем, что мозг будто бы занят наполовину. Нет гуманитариев и технарей, хотелось бы понять, кто вообще такое придумал. Если они и есть, то где-то далеко. А на практике получается, что любой выбор – это половина мозга. Я, конечно, утрирую, но на первом курсе меня – и не меня одну – преследовало ощущение деградации. Может, возможностей вообще не так много, а мы так легко ими разбрасываемся. Я знала тридцатилетнюю женщину, признававшуюся, что, учась на первом курсе истфака МГУ, иногда вечерами решала задачки из сборника для поступающих в технические вузы под редакцией Сканави. То есть это не было каким-то моим чудачеством – ощущать интеллектуальную пустоту, постоянно возвращаться к правильности выбора. Со стороны – все было хорошо. Изнутри – казалось:

– И это все? Так пройдут несколько лет моей жизни?

– Стоило ли это усилий?

– Правильно ли идти таким путем?

Ко второму-третьему курсу все уже смирились и привыкли, попытались занять пустоту романами. Все романы почему-то получались с привкусом усталости. Усталость витала в воздухе. Кто-то учил каждый день до трех-четырех утра. Я так никогда не умела. Как-то незаметно возник Витя. Он был хорош собой и на пару лет старше. Всем казалось, что мы на редкость гармоничная пара. Впоследствии я считала эти отношения самыми скучными в моей жизни.

Мы часто виделись, просиживали вечера в кафе, постоянно переписывались короткими сообщениями. Со стороны ни дать ни взять влюбленная пара. Окружающие не могли на нас наглядеться. Это стало мне уроком на всю жизнь: никогда, никогда нельзя никого слушать, а чужие отношения, которые со стороны очень хороши, в реальности хуже, чем все нервные, расстроенные отношения.

Мне было откровенно скучно. Даже до секса дело дошло спустя значительный промежуток времени – с моей стороны это была дань тому, что «уже пора», мы же как бы встречаемся. С его – странно, что он не очень торопился и что соблазнила его, в конечном счете, я. Все было не хорошо и не ужасно – никак. И так все последующие разы. Понимание, что я никогда не буду с ним, что называется, навсегда, пришло в тот самый первый раз. У него была дорогая машина, квартира, престижное образование, смазливая внешность, очень хорошая фигура. При этом внутренне он был невероятно закомплексованным занудой. При этом внешне шутил, производил исключительно благоприятное впечатление.

Мне казалось, что и меня Витя выбрал из-за того, что я мила в общении, неглупа и хороша собой, то есть вписываюсь в картинку его будущей жизни. Я была не просто девушкой для двадцатидвухлетнего юноши, а фигурой с картинки из журнала. Хорошенький архитектор – будущая жена. Какая тут любовь, она здесь точно и рядом не проходила.

И кроме деревянного секса – «обязаловки» для молодых и, по идее, страстных пар – нарастало ощущение скуки. Бесконечные часы вместе отбирали у меня время на себя – на учебу, спорт, рисование, общение с подругами. Я увязала в безделье, называемом отношениями. Если бы речь шла о любви, такие мысли не пришли бы ни в чью голову.

Говорить ему об этом было бы жестоко, хотя в чувствах с его стороны я очень сомневалась.

В общем, жизнь сочилась сквозь пальцы. От тоски, знакомой с детства, ничего не осталось – ощущения были другими, время, казалось, сжалось. Его не хватало для того, чтобы думать. Я спала мало, выглядела – ни хорошо ни плохо, успевала по программе, но ничего сверх. В конце концов, это нужно было закончить. Возможно, я сама себе враг, ведь жизнь вывела меня на тропу, где нет той хандры, размышлений. С другой стороны, я стала совершенно не тем человеком. Физически – придатком к тому, кого не люблю. Мое время было его временем, я постоянно слушала о его заботах, ходила на бесконечные свидания, целовалась и занималась натужным сексом. Я не читала, не рисовала, не мечтала и не думала о себе. Я себя не любила и не ненавидела. и даже не уважала. Может быть, печаль была частью меня. Тяжелой, напряженной частью, с которой я пока не научилась сосуществовать комфортно. Но частью. И без нее я – не я. И может, все те достижения, о которых я размышляла в детстве, именно в моем случае вполне возможны и даже очень вероятны – но! Печаль является их составной частью. Хандра, желание стать лучше, критическое отношение к себе – в малых контролируемых дозах это и лекарство. Это как вакцина – небольшое количество опасности. Противоядие и яд всегда повязаны.

Я сбежала от страхов никем не стать в искусственную реальность, созданную другим человеком для самообмана и обмана других. Я была достойна большего.

С Витей специально я не порывала, но, по мере разъяснения ситуации самой себе, стало понятно, что срываюсь я на нем, а характер у юноши был совсем не сахар. В итоге мы громко и некрасиво разошлись, и я наконец смогла заняться делом.

Даже притом, что все это мероприятие, то есть отношения, были бессмысленны и только раздражали, первое время я очень боялась остаться одна. Боялась своей настоящей жизни, пустоты, которую необходимо было заполнить. В минуты слабости мы встречались снова, и каждое такое свидание доказывало, что это ошибка с самого начала.

В конце концов я ухватилась за рационализм. Примерно в то же время моя подружка и почти тезка Аня, живущая в общежитии, рассказала историю о девушке, которую я даже когда-то видела. Девушку звали Викой, она училась на подготовительном отделении и жила в общежитии. Аня знала Вику не слишком хорошо, они не были близкими подругами и не секретничали о личном. Однако были знакомы и периодически заходили друг к другу на чай. Однажды за Викой приехала мама, она забрала дочь домой. Оказалось, что та болела и раньше – возможно, психиатрическим, возможно, просто нервным расстройством. Подробностей не знали. У Вики была соседка по комнате, именно она позвонила Викиной маме, когда девушка начала вырезать фрагменты из газет, складывать на полу и проливать над ними горючие слезы. Обострение, кризис. Планы об институте пошли прахом. Будущее стало расплывчатым пятном вот так, в одночасье.

Я думала об этом, и Аня тоже. Если посмотреть, то что есть признаки депрессии – в ее «плохом» смысле? Многие говорят – «Я не выйду сегодня, не хочу никого видеть, у меня депрессия». Но не может быть такое у всех подряд? Не все они попадают в лечебное учреждение – эта временная грусть не мешает им жить. Кто-то говорит – надуманно и мода. Но кто знает! Правда обычно где-то там, где внешне все наоборот. Я думала о том, где же граница, ведь в том, что называют информационным полем, очень много зла, очень много боли. Если во все вдумываться, обладать живым воображением, которое рисует в красках, воссоздает эту ужасную реальность, которую мы просто не воспринимаем и потому только относительно спокойно живем, занимаясь своими делами. Итак, если есть хорошее воображение и довольно чувствительная натура, может так получиться, что ты пропустишь все эти ужасы через себя. И в этом даже есть христианское начало – сострадание.

А дальше сразу понятно, что нормальный человек, такой чувствительный человек, в этих обстоятельствах будет ранен, и будут последствия. Итак, все закономерно и логично. Очень хорошее воображение, которое могло бы даже помочь преуспеть в каком-то творческом деле, тонкая натура, – что тут плохого, наоборот, это благо с точки зрения всей мировой культуры, – а в итоге у человека расстроен разум. Его будущее исчезает, а люди с восторженным удивлением судачат об этом случае.

Кто здесь виноват? Человек? Мировая культура, взывающая к гуманизму и состраданию?

Я, скорее, была из первых – тех, кто не выходил, когда не хочется. Но я не жаловалась на «депрессию». У моей депрессии были реальные, хоть и странные для многих, причины. Большие страхи, большие желания, большие сомнения. Во всем этом я давала себе отчет. Но самое странное и неприятное было в другом. В том, что…

Я реально оценивала свои шансы. Что-то плохое могло со мной случиться ровно с той же вероятностью, что и то, к чему я стремлюсь. К чему приведет требовательное отношение к себе, если я вдруг прибавлю в весе? Буду ли я себя ненавидеть? А если это будет не временное явление, а новый постоянный вес? Женщины по всему миру обсуждают эту проблему, изнуряют себя диетами и часами в спортзале. У меня, скорее всего, не хватит на это терпения. Что же со мной случится тогда?

К тому, чтобы поправиться, у меня не было никакой предрасположенности – всю жизнь, поглощая все подряд, включая уйму сладкого, я практически не толстела. Но гипотетическая ситуация была совершенно непредсказуемой. Что я тогда буду делать?

Может, превентивно ограничить себя в еде? Или проводить каждый день по 2–3 часа в спортзале? Но просто спортзал – это так скучно. Вместо этого я, наоборот, снова начала много читать, несмотря на занятость в институте. Фактически все свое время я проводила либо в учебе, либо в чтении, либо во сне. Чувствовала себя очень неплохо и комфортно. Я шла к себе, а не убивала время.

Кроме художественных книг, я читала много работ по психологии и психоанализу. Стихийно сложившееся снобистское отношение к современным психологом еще более укрепилось – куда им до всех этих замысловатых философских трактатов. Но что любопытно, многие простые вещи встречались повсеместно. Вырисовывался образ бледной девы со спутанными волосами, у которой нет сил, чтобы выйти из дома; нет сил, чтобы расчесаться и даже просто встать с кровати; нет сил, чтобы принять ванну. Это чудовище, возможно, страдает, а возможно, ко всему равнодушно. Оно таким странным образом может мстить источнику своих мучений – ненавидимому любимому человеку, например. Или жестокому миру, не принявшему и не оценившему его. Это может быть осознанием бессмысленности всех усилий, результатом жестокого поражения – и, возможно, в каждом случае нужно свое лекарство.

Более глубокая стадия – когда рассматриваешь свои руки, вены кажутся огромными, непредсказуемыми и зловещими. Кожа – слишком тонкая и бледная, не создает даже иллюзии защиты. И это пока молодость, а что будет дальше – как будет превращаться кожа на руках, какой станет шея, на ней ведь первой проступают признаки старения?

Отвлеченно размышляя над этими описаниями, я приходила к выводу, что в этом нет ничего, чего бы не испытывала я. Со, скажем, концентрацией в 5–10 %.

Возможно, все дело в ней, в концентрации, в насыщенности переживаний, в том, сколько места они занимают в твоей голове. Если все – то тебе крышка. Но если рефлексия, размышления, страхи и боли умещаются в отведенное им место и ты учишься с ними сосуществовать, не бороться, разрушая суть своей личности, но и не уступать, отдавая все место, то ты выиграешь и, возможно, получишь бонус в виде всего, что ты хочешь. Станешь тем, кем хочешь стать, очень быстро.

Раньше депрессии лечили литием. Очень многое зависело от концентрации – и по побочным эффектам, и по тому, насколько «обычную» жизнь сможет вести больной. Сейчас же много говорили о мелатонине – гормоне, вырабатывающемся во время сна. Судя по всему, его можно было применять в виде таблеток от депрессии. Чтобы «застать» его выработку в организме, нужно ложиться строго до полуночи. Как же это сложно…

Есть еще такая вещь, как биполярное расстройство. Вот интересно, если и в моей голове одно начало – деловое, способное, рациональное, а второе – постоянно сомневается, критикует первое, трусит, думает о тщете всего сущего – это тоже благая почва для такого расстройства?

Я читала об этом не для того, чтобы найти у себя, как в известной истории, признаки всех болезней на свете. Просто это была «я», которая и в 12 лет думала о том, что хочется сделать, кем стать и что для этого нужно. Я понимала, что во мне есть многое от этих историй, только в слабой концентрации. Чем раньше я пойму себя, тем безопаснее это будет для меня и тем быстрее я смогу обернуть «проблему» во благо. Для этого надо было быть информированной.

Совершенно случайно я посмотрела фильм о Марии Бонапарт и Фрейде. Марию Бонапарт играла Катрин Денёв. И когда вдруг ее героиня произнесла фразу, которая всегда была у меня в уме, я поняла, что это знак. Она сказала:

– Люди думают, что молодость – время для счастья. Но это не так. Для счастья надо пожить и совершить несколько поступков.

Я жила, изучала себя, учеба, это необходимое зло, шла успешно – в отличие от времени, когда я встречалась с Витей. С делами был полный порядок. Я была сильной и уверенной в себе. При этом отдавала себе отчет, что это не первые отношения, окончание которых дало мне почти физическое чувство свободы. Можно было сразу же вдохнуть полной грудью, но нормально ли это? Я знала, что некоторые мужчины любят говорить, что они одиночки, но я одиночкой уж точно не была. Потребность «не выходить» возникала только тогда, когда мне действительно было лучше у себя дома.

В один из дней, когда мне было вполне хорошо с самой собой, я встретилась с подругами.

– Ты не собираешься мириться с Витей? Почему вы поссорились? Да брось, вы так хорошо смотритесь вместе!

Хоть караул кричи. В итоге я совершенно спокойно описала им ситуацию: в Витю я никогда не была влюблена, с Витей невозможно ни о чем поговорить, у него есть цели, он к ним идет, у него есть как бы хорошее образование, но нет кругозора. Ему не интересно читать, не интересно смотреть то кино, которое нравится мне, не интересно слушать музыку, думать, не интересно развиваться. Кроме денег, есть много чего еще. И на сотой симпатичной кофточке приходит пресыщение, объясняла я на пальцах. И людей должно что-то связывать. Даже страсти и той не было, я просто удачно притворялась, а все вокруг не очень внимательны. И да, у него хорошая фигура, но секс был прямо-таки пресный – просто потому, что надо же как-то провести время, а с разговорами и так туго.

Они смотрели на меня с удивлением и, по-видимому, не поверили ни одному моему слову, разве что тому, что меня не устраивает секс.

– Ну да, конечно, у тебя улыбка до ушей, когда он рядом. Вы все время вместе проводили. «Витя то, Витя это». Конечно, ты не была влюблена!

Но я-то прекрасно знала, как имитировала эти отношения, во многом благодаря их советам – вот, отличный парень, так за тобой ухаживает, дай ему шанс. И вот что выходит из следования чужим советам.

Глава 7 АНАЛИЗ

1

– У тебя скоро день рождения.

– Не говори мне об этом. Давай потом как-нибудь отпразднуем, когда все с делами наладится.

– Хорошо, конечно.

Приходит день рождения Олега, я покупаю очень симпатичный свитер Zegna в подарок. Я хороша и позитивна. Еще один подарок – на мне. Я решила соответствовать стандартам – надела тренч, правда, не на голое тело, а на короткое платье. Сначала думала про ярко-красное кружевное белье, потому что есть ведь стереотип, что оно самое эффектное. Я хотела быть девушкой-китч, девушкой из рекламы. Но в итоге с чулками лучше смотрелось черное.

В общем, я тоже была подарком.

Но тебе, кажется, было все равно. Тебе было интереснее разговаривать. Мы были дома, потому что, казалось, дома уютнее. Сначала мы занимались любовью – так, как будто двадцать лет женаты, – не в плохом смысле. Потом ели и разговаривали. Все было хорошо, но ты снова стал грустный. Говорил про свои дела, про тех, кто подставил, про то, что не удалось. Раньше я сопереживала, болела за тебя, но тут почему-то мне стало страшно.

Мне было одиноко с тобой. Маленькая девочка не понимала, что она здесь делает, она шла на праздник, но ошиблась дверью. Мне показалось, что это будет длиться вечно. Что мы только и будем говорить, а жизнь – течь сквозь пальцы.

Ты не мой ребенок. Если бы я тебя родила, то принимала бы любым – эгоистом, не повзрослевшим самолюбивым мальчиком, слабым, разъяренным. Но я тебя не рожала.

– Когда я прихожу домой после рабочего дня, вымотанный, сажусь, спать не хочется, работать тоже – представляю свой новый дом. Такой, какой я построю, как только смогу. В голове продумываю разные ходы – какие у меня будут двери, люстра. Я придумал такое: представляешь плоскую «люстру» на потолке – стильную подсвечивающую плоскую штуку? Она будет спускаться вниз, когда нужно, и превращаться в стол на подвесных канатах. А потом опять наверх. Здорово?

В этот момент я очень тебя люблю, какой-то материнско-сестринский любовью, и мне очень страшно за нас.

2

Читать, писать, ходить по музеям и концертам, рисовать…

Никто не говорит себе: «Я буду мрачной, странной и ко мне все потянутся». Мое глубокое убеждение в том, что «внутренние демоны» не всегда одолевают людей мрачных, точнее, почти никогда. Замкнутость, злость – бывает, только кажутся, а на деле это просто пустота и несостоятельность, а у самых веселых и жизнелюбивых с виду людей в душе разворачивается самая настоящая война.

Я мрачной никогда не была, разве что потом, лет в 25, иногда могла показывать свою цинично-безразличную сторону. Прямо сказать, что разговор или компания мне не по душе, и это было огромным облегчением, потому что всю предыдущую жизнь я «вовне» вела себя как леди. Если подумать, сколько подавленного невысказанного раздражения – на целую неврастению хватит, и не на одну.

А я наконец-то перестала притворяться.

В Европе, кажется в Швеции, ученые проводили исследование: подростки, тысячи подростков, писали тесты. Оказалось, что те, кто написал их лучше всех, гораздо более склонны к частым перепадам настроения. Среди способных оказалось много предрасположенных к биполярному расстройству.

Я нашла много свежих англоязычных научных статей на эту тему. Вот для чего нужно знать языки, вот для чего нужно проводить исследования, этому служит наука. Человек в любой точке мира сможет пропустить через себя причины бессонницы ученого. Поэтому-то и ругают российских профессоров, которые часто не знают языков и не стремятся к международным публикациям. Это же такое волшебство, как будто кто-то работал, делал выводы, писал специально для того, чтобы помочь тебе узнать что-то о себе.

«Люди с биполярным расстройством часто испытывают тягу к творчеству на выходе из глубокой депрессии», – писал нейробиолог из Калифорнийского университета. Что ж, может быть, может быть.

Депрессивные люди думают о том, каково это – быть некрасивым, толстым, неудачливым, больным, брошенным. Это как осколки разбитой бутылки. Они вертят в руках то один, то другой, то сразу несколько и не замечают, как режутся. И даже не откладывают рассмотренные отдельно от остальных, а постоянно к ним возвращаются. Один осколок – война, другой – боль от измены, третий – несчастный случай. Закономерно, что к ним приходит один вывод – все бесполезно, ты не можешь изменить мир, он все так же будет несправедлив, так какой смысл в том, чтобы вставать из постели, принимать душ, завтракать.

Что я попробовала сделать сначала, так это запретить себе думать. Не помогло. Против своей сути не попрешь. Разрушать собственную личность «во спасение»? В итоге я все так же вертела осколки в руках, но только в специальных перчатках, которые не давали порезаться.

Я могла рассуждать о своих проблемах отстраненно-иронично, со старшими друзьями, выдающимися людьми – странно, мы были знакомы давно, но как следует оценить их я смогла только тогда, когда повзрослела сама. Раньше я, сама того не осознавая, думала, что чувствовать себя защищенным можно только в самой дорогой, самой большой машине, в собственной квартире в центре города, в доме с охраной и территорией, с большими деньгами на счетах, с дружескими связями с высокопоставленными людьми, будучи молодым – и далее список можно детализировать до бесконечности.

А потом я на примерах поняла, что, даже набирая большую часть из этих пунктов, в душе может быть очень страшно и одиноко. Это одиночество и страх могут пройти, если есть люди и знания; ты, стремящаяся помочь себе, и те, кто поддержит тебя с высоты знания, интуиции, развития. Наконец-то я научилась ценить людей за реальные достижения, а не за яркие фантики.

– Ты правильно делаешь, что помещаешь депрессию в контекст мировой культуры. Действительно, сострадание, гуманизм к чему привели – вот вам обессиленная Европа – кладбище домашних животных, натурально.

Алеша говорит так смешно, что я чуть не обжигаюсь кофе. Один ключевой недостаток остается: я все еще ем много сладкого. Сейчас, например, сознательно отказалась от шоколадно-бананового латте в пользу классического. А из еды у меня кусок медового торта. Мы сидим втроем, я и мои друзья мужского пола, в «Шоколаднице» на Таганке.

У каждого из нас куча недостатков, каждый со своими тараканами, мы очень разные. И это всего лишь «Шоколадница», а не изысканный гастрономический ресторан. И на улице погода не самая солнечная, а мое пальто все норовит подмести полы, потому что рядом нет лишнего стула, чтобы сложить вещи, потому что время ланча – все битком.

Но это такие пустяки. Нам так хорошо от этих разговоров, интеллектуальных баталий. Мы вроде снобов, только другого рода.

– В Штатах в водопроводной воде обнаружили небольшое содержание прозака.

– Как это так? – спрашиваю я.

– Видимо, он плохо распадается и от выделений людей скапливается в почве. В общем, каким-то образом он там уже даже в воде. Так что в Нью-Йорке теперь меньше поводов для грусти.

– Ничего себе.

– А я недавно читала про литий. Раньше им лечили.

– Да, литий это, наверное, в годах восьмидесятых. Прозак – вот новое поколение. Литий вызывал много побочных эффектов.

Я начала читать про прозак из общего любопытства.

Побочные эффекты: сухость во рту, изменение вкуса, снижение аппетита, расширенные зрачки. Некоторые люди на форумах писали о том, что есть не хотелось совсем несколько недель и все сопровождалось тошнотой и головокружением. Еще может быть ощущение, что очень холодно, а потом очень жарко.

Все это было достаточно любопытно. Создавалось ощущение, что многие люди из тех, кто его принимал, делали это не из такой уж необходимости, а от скуки. Я могу понять многое: хандру, потери, проблемы со здоровьем на нервной почве. Но тут ощущение другое – кто-то хочет сбросить вес, кто-то преувеличивает фактор стресса. Преувеличение – это, конечно, мое оценочное суждение, с ним можно спорить. Если исходить из предпосылки, что прозак безобиден, как рыбий жир в капсулах или хотя бы как валерьянка, то да, можно пить «на всякий случай». Но и у валерьянки есть побочные эффекты.

Вот до чего нас доводит скука.

Работа по расписанию и веселье по расписанию выматывают. Иногда логичнее выспаться в выходные, наверстать будничный недосып. Но нужно же бежать веселиться, иначе кто-то скажет, что ты пропал, ты не живешь, тебя нет – как это так, не выложить фотографии в антураже сначала ресторана или кафе, а потом веселья из баров. Пропустить одну из сотен тематических вечеринок, проводящихся в этом месяце в твоей тусовке, ту, на которую тебя пригласили лично. Отметиться, подписаться, сфотографировать себя на телефон – чтобы все видели. Чтобы ни у кого не возникло мысли, что ты не живешь.

Это один вектор. Другой вектор – провинция. Почему-то в самом этом слове есть какой-то пренебрежительный окрас. Можно определить иначе. Регионы, особенно те регионы, в которых нет ресурсов, но есть молодые люди. В принципе, они могут уехать в более перспективные места, поступить в институт подальше от дома. Но опять-таки кто-то слишком привязан к семье, кто-то боится – это ведь обычное человеческое чувство. Нет денег, нет уверенности в себе. А ведь деньги повсюду.

Источники информации изо всех сил культивируют успех. Но не тот успех, который есть следствие кропотливого труда, инициативы, таланта, а успех без корней, без предыстории, воплощенный в нарядах и машинах тех марок, которые нужны, в домах в определенных районах. В высокомерном отношении ко всем вокруг и порхании с вечеринки на вечеринку.

Неважно, как вы дошли до такой жизни. Важно, что вы имеете все атрибуты, и не просто имеете – кому интересна вещь сама по себе. Нужен образ, нужно доказывать, что ты лучше других, потому что у тебя есть запредельно дорогая машина вместо просто дорогой. Если ты девочка, то наряды первой линии последней коллекции, потому что у всех твоих соперниц уйма свободного времени, и они точно смогут датировать время создания составляющих твоего наряда.

И да, совершенно неважно, какой мужчина все это оплачивает. Главное – ты можешь выставить свежие фотографии в социальные сети. Пусть все завидуют.

А девочки из твоего родного города будут думать «и я тоже так хочу» и на все ради этого пойдут. Такая вот российская мечта.

Это не значит, что они плохие – ленивые, бесталанные, невоспитанные. И это даже не значит, что они голодные. Просто зачем учиться или работать, если по телевизору показывают нимф, которые не учились и не работали и у которых одна пара туфель стоит столько, сколько платят при лучшем раскладе в месяц в их регионе.

Иногда чем-то вроде марки автомобиля становилась деятельность. Сначала было модно быть моделью, актрисой или петь в группе, потом – быть обозревателем светской хроники, писательницей, дизайнером интерьеров, иметь пиар-агентство, заниматься современным искусством. В какой-то момент очень важно было иметь визитку. Все это было легко, без подноготной, без проблем, только фантик. Деньги были совершенно не важны. Занятость приобретала формы дорогого хобби, которое должен был кто-то оплачивать.

При этом фантик на то и был фантиком, что не избавлял от скуки. Скука была фоном существования. Каждый вечер в Москве проводились мероприятия, под них можно было распланировать день.

Подъем: 12:00–13:00

Завтрак/обед с подругой: 15:00

Выбор наряда, разговоры по телефону: 17:00

19:00 – …: посещение мероприятий.

На мероприятиях можно поужинать, выпить, получить в подарок косметику/парфюмерию/шарфик/туфли/юбку/клатч, посмотреть модный фильм до официальной премьеры, приобщиться к сплетням на фоне экспонатов современного искусства. В общем, есть где разгуляться.

Посещение таких вечеринок изо дня в день создает иллюзию занятости. Фотографии, упоминания имени в светской хронике, пара слов, пара шуток; прогулять – невозможно по тысяче причин. На дела, разумеется, времени не остается.

Все бы ничего, но вся эта жизнь становится жизнью «ролевой модели» для какой-то девочки из провинциального городка. Веселая легкая жизнь-праздник, как будет ей казаться. И ей никто не скажет, что людям, кочующим с одной вечеринки на другую, иногда нечем похвастаться, потому что они ничего не могут создать. У них на это нет ни желания, ни времени, ни способностей. Но самое страшное, что и эта девочка может не хотеть создавать – это тяжело, нервно, неровно, непонятно. Зачем, если она выросла на других ролевых моделях?

Влияние тусовки очень переоценено: в реальности в ней не так много богатых людей, зато много тех, для кого проблема занять чем-то день. Тусовка не создает кумиров и не низвергает их. Ее влияние на умы не продает продукт, для этого она не так авторитетна. Но она вполне справляется со странной ролью глянцевой фальшивой картинки.

Тусовка, конечно, стремится захватить пространство по направлениям культуры и искусства, но в итоге у нее это не особенно хорошо получается. Но вкупе с другими процессами – финал один, и это упрощение вплоть до гротеска. Огромные губы, высоченные каблуки, короткие юбки, незамысловатые мотивы, все остальное – по принципу, чем больше и дороже, тем лучше.

Все это даже не грустно, а очень обидно, в плохом смысле провинциально и скучно.

Ты хочешь быть классным архитектором? В лучшем случае ты будешь за хорошие деньги проектировать дома и квартиры, и дай бог, чтобы хотя бы часть твоих клиентов была европеизирована, образованна и ценила хороший вкус. В противном случае будешь зарабатывать на жизнь тем, что противно и стыдно.

Кардинально сменишь сферу деятельности, например, на веб-дизайн? О’кей. Только вот огромная часть проектов, на которых ты будешь работать, закроются через… полгода? год? два года? Когда инвестор поймет, что его обманывают и нарисованная схема монетизации не сработает никогда или этой схемы вообще нет. Когда игрушка надоест или идеологический подтекст будет исчерпан. Есть много вариантов.

Все здорово, можно делать еще, и еще, и еще, но только в итоге уже лет через пять ничего не будет и в помине. Заработанные деньги потрачены, а продукты уже никто и не вспомнит, жизнь летит, и если в двадцать с хвостиком и даже тридцать пять это еще о’кей, то после сорока уже возникает естественное желание оставить что-то после себя. Памятник. В том смысле, чтобы тебя знали по чему-то, что ты сделал, а не по неизвестно чему, за что получил деньги.

И эта история распространяется практически на все – на искусство, на обычную работу. Это доминанта плохого вкуса и фантика. Плохого вкуса в фантике.

Скучно.

Я встретила старую школьную подругу, мы очень давно не общались, а когда-то проводили очень много времени вместе, всем делились. Но мы были очень разные. Мне кажется, я при всех своих сложностях и странностях была даже лучше приспособлена к жизни, чем она. Это странно, но так.

Ася была умненькой и старательной, смеялась над шутками, сопереживала. В общем, с ней можно было общаться. Мы были разными, она была, скажем так, более спокойной. На первый взгляд можно было сказать, что она не так амбициозна, как я, что она просто живет и получает удовольствие, при этом делая, что должно. Но, как известно, в тихом омуте…

Были некоторые вещи, которые меня раздражали. Например, она все усложняла, и оттого все мои задумки становились сложными или невозможными. Появлялся какой-то долгий путь, полный препятствий, а я ведь не была уверена, что мне так уж нужна именно эта задумка, если нужно положить столько сил на ее осуществление. Я хотела делать все легко, а не усложнять себе жизнь, а Асе казалось, что легких путей или нет, или они все заняты. Другая особенность – то, что она всегда считала себя, точнее, нас середнячками. Недостаточно талантливыми. Но это было не так. Здесь нужно объяснить подробнее.

Например, математические способности. Кто-то – например, абитуриенты математического факультета – был способнее нас. Аналогично с другими специальностями. Мы, с ее позиции, были середнячками. Уж как требовательно я относилась к себе, но вписывать себя в эту концепцию не собиралась. Я очень расстраивалась, если что-то не получалось из-за влияния случайных факторов, а если была виновата сама, то мысленно себя отчитывала. Но это, наверное, было требовательностью к себе, пониманием каких-то своих данных и нежеланием все растерять. Не то чтобы я была совсем уж религиозной, но не реализовать то, что дано, наверное, грех.

В общем, моя требовательность к себе отличалась от ее, наверное, к себе нелюбви.

После окончания школы мы общались все меньше, но я следила за ее жизнью. Ася год от года все более пренебрежительно отзывалась о Москве, заводила друзей-европейцев, но жить в Европу так и не переехала. Здесь, как мне кажется, сыграли свою роль страх и та школьная неуверенность. Она получала один сертификат за другим – вроде бы для конкурентных преимуществ на работе, но мне кажется – для того, чтобы успокоить себя. При этом с точки зрения заработков она уступала тем, кто не беспокоился о сертификатах.

Я любила Асю, Ася была моим детством. Но эти недостатки я видела еще тогда – и постоянно спорила с ней по поводу конкретных вещей. Что «здесь» не так сложно, что «тут» – возможно, что нет ничего страшного в том, чтобы пойти в новое модное кафе в старых джинсах и кроссовках или примерить понравившийся наряд в бутике, не имея денег на покупку. Я пыталась донести, что жизнь идет, и она идет не для кого-то там. И что невозможно быть всем сразу и неправильно из-за этого страдать, но в итоге победило то, что мы очень разные. Я при всех своих депрессиях была тверже, решительнее.

Мои идеи, мечты, начинания не то чтобы раздражали Асю, но она сразу не давала им шансов, а потом, когда что-то получалось, замыкалась в себе. В итоге меня раздражало ее вечное уныние – я же всегда жила «на качелях», но даже это лучше, чем уныние, которое еще и грех.

Вот так дружба и сошла на нет.

«У нее все хорошо» – так сказал бы любой, взглянув на Асю сейчас. У нее муж, дочка. Правда, есть ощущение, что она вышла замуж, потому что наступили те самые 30 лет, потому что нужно. Того идеального во всем человека – пару идеальной версии себя – она так и не встретила, потому что его не существует. Жизнь снова текла сквозь пальцы.

Хотя возможно, что я все это придумала на основании того, что мне показалось. Может, у них любовь, а я и не заметила. Но мне кажется, что она могла бы прожить другую жизнь, более яркую, со взлетами, падениями, мечтами. Это звучит так, будто я ставлю на ней крест, но это не так. Да и кто я такая, чтобы судить? Просто так странно – как будто все уже обусловлено, и не тем, что происходит сейчас, а тем, что было намного раньше, когда мы дружили, и даже раньше этого – тем внушением, что она не так хороша собой, как кто-то, не так умна, как кто-то, не так удачлива, не так богата.

Как будто она сама поставила для себя рамки и только поэтому не добилась чего-то большего. И даже не билась за большее.

От этого мне грустно.

На моем сайте снова много народу. Странным образом, я чувствую, что в понижении и повышении его популярности присутствуют закономерности. Сначала я думала, что все это финансовый кризис, то есть волны экономической конъюнктуры. Прочитала некоторые количество работ на эту тему, но интуитивно – нет, не то, не совсем, это только один из факторов. Потом я с экономики переключила внимание на антропологию. Предположила, что есть зависимость от того, какое поколение вступает в пубертатный возраст. В общем, некоторые мои идеи были достаточно любопытными, но все это требует времени для проверки.

Вот что мне писали люди на моем сайте:

– Мне кажется, я недостойна жизни. Я иду по улице, смотрю по сторонам. Потом дома, я сижу в Интернете, смотрю сайты журналов, сайты про звезд, сайты о моде. Смотрю по телевизору в выходные разные шоу – кто-то поет, кто-то танцует.

Мне кажется, я такая неталантливая по сравнению с ними, такая скучная. Я ничего не сделала в своей жизни. Очень много возможностей упустила, а теперь уже поздно. Я недовольна собой. Когда я еду в метро или в маршрутке, стараюсь не смотреть на людей, потому что даже некоторые из них одеты лучше меня. И даже не некоторые, а многие. При этом я не могу к ним нормально относиться – они ничего не добились, раз ездят в общественном транспорте. Их так много, мне кажется, что они роботы, неталантливые, неизвестные. Их никто не любит, не знает, они никто. Таких людей много, а я упустила все возможности, и я такая же, как они. Я их ненавижу, и мне очень страшно. Страшно что-то делать, страшно выходить на улицу без цели. Я себя не уважаю, я даже себя ненавижу. Иногда совсем не хочется жить, но я точно ничего с собой не сделаю, потому что я слабая.

Мне кажется, что я не заслуживаю тех вещей, которые имеют другие. Я себя ненавижу и срываюсь на близких, но все равно ничего не делаю. Еще я очень завидую всем тем девушкам, которые известны, любимы, которым дарят подарки, которые мелькают на телевидении и в журналах. Я завидую каждой из них очень сильно. Еще я презираю массу людей, роботов, которые живут, ходят каждый день на работу, не имеют никаких шансов, почему-то считают, видимо, что это жизнь. Как им не противно, я не понимаю. Меня все это убивает.

...

Катя, 19 лет.

– Я не жил, а существовал, пока не встретил ЕЕ. Она самое лучшее, что я видел. Легкая, воздушная, она подарила мне Жизнь. Я не хочу возвращаться во Мрак. Теперь я не могу с ней поговорить – она не берет трубку, не отвечает на сообщения, не отвечает в социальных сетях. Я не тряпка, и я хотел бы жить, но жить можно, только если есть она.

Она раскрасила собой мир, без нее мира нет. Я порезал руку, думаю о полете вниз, на землю. Останавливает только то, что, может, она возьмет трубку на следующий день. Другого смысла у меня нет.

...

Антон.

– Помогите мне, пожалуйста. От мыслей о смерти не помогает даже то, что у меня есть ребенок 5 лет. Что с ним будет без меня?

...

Виктория, 26 лет.

– Я беременна. Не замужем, отец моего ребенка его не хочет. Он не уходит совсем, но и не делает ничего, чтобы мы жили как семья. Для него моя беременность – обуза. Его то нет, то он появляется и кричит на меня. Я не знаю, что делать. Жить совсем не хочется.

...

Элиза, 22 года.

– Думаю о смерти каждую зиму. Сейчас особенно. Ничего не ладится. Из института хотят выгнать, много «хвостов», не было сил пересдавать и не получалось. Я из небогатой семьи и не могу похвастаться особо привлекательной внешностью, но и не урод. Девушки на меня не «клюют», ничего не получается, куча проблем. С друзьями тоже не очень, никто не хочет слушать о том, что меня беспокоит. Не вижу перспективы, ничего не получается.

...

Антон, 20 лет.

– Мне постоянно приходят в голову мысли умереть. Я все время на работе, все вечера и выходные. Все равно зарабатываю мало, но даже эти деньги нет времени потратить. Я не хожу в кино, не читаю. Свободное время – телевизор. Молодого человека нет, друзей тоже. Все время думаю о работе, каждый вечер ложусь с мыслями: «А что будет, если мне скажут…» Продумываю свои ответы. Не вижу никакого смысла в такой жизни, я стараюсь, но ничего не получается. Очень устала, не живу жизнь, а существую. Для таких, как я, видимо, ничего другого не предполагается. Мне очень плохо.

...

Анна, 23 года.

Иногда в посланиях много пафоса, жалости к себе, преувеличения собственных проблем. С другой стороны, в каждом конкретном случае меня мучает совесть – нужно все равно узнать, что там на самом деле. Может, просто человек плохо изъясняет свои мысли, или для него, в его возрасте, обычная проблема оборачивается гигантским монстром, заслоняющим собой солнечный свет.

При этом надо отделить людей, которым просто скучно, которые пугают суицидальными планами, от тех, которым действительно плохо.

Я придумала этот проект давно, где-то между уходом в рисование картин и работой уборщицей. Тогда я пробовала разные спасения. Чтение, философия, потом осознала, что лучшее – это делать что-то руками. Еще начала заниматься бегом и гимнастикой. Я находила себя в этих занятиях, а потом опять теряла. Ручной труд, работа уборщицей, продавщицей, спорт – многое мне дали, но помогали в большей степени ощущением новизны. А потом я подумала, что можно попробовать помочь другим. Или хотя бы выслушать и проверить, правда ли суицид, депрессия, тоска – это просто эгоизм, нежелание взять себя в руки.

Теперь у меня есть две ассистентки. На сайте размещают рекламу спортивные компании, школы танцев, фитнес-клубы. Он не теряет популярности: хорошо бы, конечно, чтобы люди перестали туда заходить, потому что их проблемы исчезли, но так не бывает. Одни молодые взрослеют, находят баланс, гармонию, а на смену им приходят другие. А проблемы всегда примерно одинаковые.

Но приятно осознавать, что я была права. Эта деятельность пошла мне на благо, делать что-то для других – это самое настоящее лекарство. Тем молодым, которые пишут на сайт, часто советуют – отвлекитесь, займитесь спортом, найдите или смените работу, запишитесь на танцы, отправьтесь в путешествие. Это часто помогает, мир ведь гораздо шире, чем школьное, институтское, офисное пространство. Много увлечений, людей, с которыми можно сблизиться через эти увлечения, много стран, в некоторых из них жизнь устроена совершенно иначе. В конце концов, может оказаться, что мрачная комната – это всего лишь кладовка в просторном доме, где гостиная залита солнцем.

А если от себя никак не убежать, а тоска – не тоска по кому-то, не следствие безденежья и реальных проблем и даже не эгоцентрическое преувеличение обычных житейских обстоятельств, то может выручить концентрация на других людях, помощь им. Это освежает, раскрывает в нас самое лучшее. Мне это очень помогло, когда не помогало или не было интересно все остальное.

Всегда можно «бросить все» и уехать на Гоа или в Таиланд – решение не оригинально. Просто устал, просто надоело, но через полгода все вернется на круги своя, потому что жизнь не сказка и нужно зарабатывать деньги. Если усталость невероятная, точечная, а не постоянная, такой вариант подходит. Но если, скажем так, экзистенциальная тоска – фон существования с детства, то вряд ли это поможет. А вот сконцентрироваться на чем-то важном, уважать и любить себя через это – рациональное решение. Параллельно можно заниматься любой ерундой, идти на компромиссы для достижения социального успеха – делать то, что не вызывает отвращения, но и не несет радость, то, что приемлемо, зная, что это всего лишь текучка, и кроме этого ты приобщен к чему-то стоящему, чему-то, что действительно имеет смысл.

Самое главное, что я уяснила из своего таксометра, возраста, самое главное, что изменилось сейчас, – ощущение закономерности, отдачи и логики происходящего. Несколько лет назад я совершенно потеряла ориентиры. Не могла понять, почему жизнь выглядит так непрезентабельно для меня: хорошо, думала я, допустим, в любви нет логики, и очень часто достойные умные женщины остаются сами по себе, а менее интересные – вроде как долгосрочно замужем. Точнее, логика есть. Первые были более избирательны или же не хотели мириться с тем, что бывает скрыто за картинкой обычной благополучной семейной жизни. Возможно, они коллекционировали ощущения, влюблялись, ждали чего-то необыкновенного, а другие крепко стояли на земле, без сложностей, без поиска себя, проблем с собой и прочего и прочего.

Но почему в деловой жизни нет никакой логики. Одни убиваются на работе, занимаясь нужным для общества делом, работая сверхурочно, – и не могут позволить себе регулярный бизнес-ланч в кафе, поездки в Европу, курсы для детей. Они живут неуверенно, идут ссутулившись, и даже если вдруг финансовая ситуация меняется – этот страх никуда не исчезает. Они не плохие люди, но – кто может сказать почему? – этот праздник жизни не для них.

Тогда как обычный офисный менеджер может позволить себе и кафе, и кино, и поездки, и наряды. Бывают и вопиющие случаи. Вот один из интернет-среды: рисуя сайты, я много общалась с дизайнерами, разработчиками, руководителями проектов; в одной из небольших компаний работал человек, он получал около 500 тысяч в месяц. Занимался развитием интернет-порталов, трафиком, давал указания техническому директору. От разговора с ним складывалось впечатление, что классов образования у него только три, но это не столь важно, мало ли, интернет-стратег, самородок. Но нет – и этого не было.

Не было ничего, кроме агрессии и поведения рыночного торговца. В компании евреев он придерживался версии своего еврейского происхождения, в компании выходцев с Кавказа – кавказского. Когда нужно, он был подобострастен, а в «своей» компании хвалился миллионом в месяц, который регулярно получал благодаря махинациям на прошлом месте работы. Инновационные стартапы оказывались идеальной средой для реализации простых мошеннических схем.

Помимо своей профессиональной жизни, он жил очень бурной личной: посещал стрип-бары, употреблял наркотики, пил. Как-то этому инновационному менеджеру сожгли машину – видимо, было за что. Там не было ни единой компетенции, не было ни знаний, ни таланта, ни владения базовой управленческой ерундой. Это был человек, которого бы не приняли ни в одном приличном обществе, но финансово он был обеспечен.

На фоне этого старушки просили милостыню, а врачи и учителя жили совершенно не той жизнью, о которой мечтали в детстве. Европейские выпускники престижных университетов страдали от безработицы. Одаренные гуманитарии соглашались на аскетический образ жизни ради научной работы. Кто-то в мире всерьез боролся с бедностью, отстаивал права человека. Кто-то мечтал стать первым в семье, кто бы вырвался из нищеты. Кто-то во всем себе отказывал ради лучшего будущего своего ребенка.

И этот мир, эта экономика стоит того, чтобы из кожи вон лезть и добиваться чего-то настоящего? Зачем что-то делать, если несправедливость, нелогичность и зло повсеместно? Эти вопросы мешали жить и были основной причиной перерождения моей фоновой тоски, которая не мешала идти вперед, а была скорее меткой мыслящего существа, в деструктивную апатию.

Но прошло время. И оказалось, что логика вещей есть. Я встретила свою знакомую, которая в различных компаниях занималась продвижением продуктов, проще говоря, маркетингом. Однажды, еще студенткой, я придумывала для нее дизайн каких-то брошюр. Она всегда брала откаты, иногда очень значительные. Так продолжалось во веки веков. Встретив ее случайно, первое, что я увидела, – опухшее лицо и потухшие глаза. По виду – проблемы с алкоголем, но, может, это просто первое впечатление. Она даже близко не производила впечатления счастливого человека. Мне стало грустно.

Мне кажется, нечестные, неправильные деньги не приносят счастья. При этом я уверена, что, подготовься заранее, моя знакомая могла бы надеть маску.

Если ты не знаешь, что делать с собой, ничего хорошего не получится. Я тоже сначала не знала, но, по крайней мере, старалась не делать того, за что будет стыдно. Если смотреть сверху, если смотреть в развитии, – картина вещей становится яснее и четче. Мы сами строим свой мир.

Глава 8 А ЧТО, ЕСЛИ…

1

Cafe del Mar больше не существует. Мы прилетели вдвоем, любя друг друга так же, как и тридцать лет назад. Легкая грусть смешалась со счастьем – это очень странно, но ощущение того, что все не навсегда, укрепляет веру в будущее. Жизнь идет, все отживает свой век и уходит, но остаются воспоминания. Песни Cafe del Mar можно послушать в любой момент, и если они связаны с воспоминаниями нашей жизни – они никуда не уходят. Жизнь не течет сквозь пальцы.

Испанское небо – как всегда особенное, когда провожаешь закат с любимым человеком. Cafe del Mar, кафе у моря, с 1980 года. Все изменилось, по сравнению с моей молодостью. Мы очень счастливы – мы оба. Казалось бы, эта тема возраста, 15 лет, со временем обострится. Но ничего такого не произошло. Я предполагала, что важнее всего то, настоящая ли привязанность; то, что между нами, не подделка ли? Мы всегда знали, и когда бурно ссорились, делали глупости, расставались, причиняли друг другу страдания, и в счастливые времена, в моменты страсти или просто тепла, – мы ни на мгновение не сомневались, что это не симулякр. Какими бы сложными ни казались отдельные эпизоды нашего романа, он всегда был основан на сильном взаимном притяжении и души, и тела.

Не было двух-трех лет, о которых пишут в журналах, – страсть могла исчезать на время, когда в поступках и словах было слишком много горечи. Но потом она вспыхивала вновь и не прошла и по сей день. Нельзя никого слушать. Все может складываться по-разному, и может статься, вы проживете в счастье всю жизнь, а плохие моменты сотрутся, будто их и не было, хотя поначалу так трудно в это поверить.

Воздух в Испании особенный. Мне нужны были годы, чтобы научиться любить поездки и ценить их. В молодости можно часто менять спутников или спутниц, расставаться и перечеркивать впечатления, то хорошее, что связано с вами обоими. В моей молодости мы были слишком жадными и одновременно пресыщенными – не сидели на месте, но и не радовались солнцу, морю, свежему воздуху, хорошему дню. Казалось, мы должны все это иметь. Впечатления, которым следовало быть радостными, становились рутинными. Либо мы сами все омрачали перипетиями взаимоотношений, либо просто не умели ценить.

А потом все пришло. Жизнь продолжается, она не течет сквозь пальцы, но то, что было вчера, необязательно будет завтра. Друзья перестают общаться, пары, которых считали идеальными, распадаются, чьи-то дела и жизни уходят в небытие. В этом нет трагедии. Жизнь продолжается, нужно продолжать жить. Когда-нибудь она закончится для каждого – человека, любви, вещи. Но это не будет означать, что их не было. Если ты помнишь такое небо, которое сейчас над Испанией, значит как минимум это момент счастья. И то, насколько долго проживет любовь, зависит и от того, насколько хорошо ты помнишь эти моменты.

Cafe del Mar в прежнем виде уже не существует, но солнце продолжает заходить.

Я упала с далекой звезды. Вернулась из-за любви.

Нужно было пройти через ошибки, глупости, поступки, чтобы прийти к тому, что более всего ценно – это солнце на щеках. Музыка, тишина, смех, улыбка, смущение, тепло твоей руки.

2

Что еще остается восьмидесятилетней старухе, кроме как наблюдать за молодежью. Писать мемуары? Я бы с радостью, да вот только не думаю, что найдутся читатели. Что самое обидное – это не будет зависеть от того, хорошо я напишу или плохо. Просто читать уже не принято, как и писать. Время для больших текстов осталось в моей молодости. Да и нет особенного удовольствия в том, чтобы пережевывать прошедшее. Обычно это делают не для других, а ради себя. Еще один шанс все пережить, воскресить в памяти имена людей, которых уже нет, воссоздать ситуации, которые – с трудом верится – когда-то были возможны. В этом нет ничего плохого, просто в своих мыслях мы продлеваем жизнь людей, давно покинувших нас. Но в этом нет и ничего благородного – мы делаем это из эгоистических соображений, для себя, нам не хочется расставаться так надолго. Самое грустное в этом так это то, что память подводит, и то, что кажется реальным – герои, значившие для нас так много, слова, да даже цвет галстука и платья, – есть выдумка. Это самое страшное для меня, поэтому я предпочитаю не писать. Но говорю о прошлом постоянно, чего уж тут скрывать. Правда, я нашла себе оправдание – ко мне часто приходит молодежь, так сложилось уже довольно давно, сначала это были друзья Анджея, моего сына, это было давно. Теперь уже внуки, их друзья, друзья друзей.

Меня не очень радуют проблемы этих детей – они не слишком сложны, но вместе с тем сложны для восприятия. Во многих случаях они даже не оформились, есть лишь предчувствие проблемы, слабое ощущение того, что что-то не так. Они очень спокойны, уравновешенны, и я никак не могу к этому привыкнуть. Скажу больше, это не перестает меня пугать. Они очень и очень одиноки, не знаю, что бы с ними стало, не сбереги они в силу традиций и воспитания устаревшие теперь связи друг с другом. Они не называют себя друзьями, это я называю их так, – по сути, так оно и есть.

Правда, и эта дружба не без странностей. Например, в их среде невиданно, чтобы кто-то ни с того ни с сего без предупреждения нагрянул в гости. Очень оберегается культ личного пространства – это проявляется и в расстоянии между столиками в ресторане, и даже в метро, где в каждом вагоне есть специальная кнопка, нажав которую ты вызываешь полицейского. Нарушение личного пространства легко доказуемо, и в результате нарушителя, скорее всего, направят в призон (тюрьму).

Так вот, эти дети… они меня и пугают, и восхищают одновременно. У них невероятно умные и бесконечно печальные глаза. Я льщу себе, полагая, что могу им чем-то помочь, рассказав «сказку» из моей прошлой жизни, диковинную небылицу, нервную, расфокусированную, несбалансированную, чуждую их упорядоченному течению жизни. Они приходят друг за другом, слушают, как мне кажется, с удовольствием и иногда задают вопросы. Им многое непонятно, потому что они росли в другой парадигме поведения, они очень одиноки, гораздо более одиноки, нежели мы в их 25 лет, когда сами лезли на стенку от одиночества.

Но они одиноки иначе. Природа их дискретности (каждый человек дискретен, таков постулат современной культуры) – не в разочаровании, не в боли, вызванной ложью, не в непонимании. Они считают обман чуть ли не варварством, настолько он, по их мнению, устарел. Ложь неприлична, как и многое из того, что причиняло боль в нашей молодости. Эти дети очень хорошо воспитаны, по новым меркам. Но это воспитание бесконечно отдаляет их друг от друга, и большинству любовных историй, взлетам и падениям просто не суждено случиться. Честно говоря, мне страшно за них, и я от души желаю им гармонии, к которой все сейчас стремятся, но не той ровной нейтральной волны, которая лишь изредка нарушается природным любопытством, отзывчивостью, восприятием оставшихся предметов прекрасного, а счастливой гармонии, с ее взлетами и падениями. Ведь мы все-таки те же люди, какими были во все времена.

Мой внук Александр везет меня выбирать кухню. Я ему не завидую, но он понимал, на что шел. Видимо, этим и объясняется то, как он сейчас сосредоточен. Просто вжался в руль, наверное, где-то на подсознательном уровне все еще помнит мою муштру, когда только учился водить. Будто бы доказывает, что он отличный шофер. Да, так и есть, он преуспел во всех своих начинаниях, только вот в себя так и не поверил. Рассматривает все происходящее с ним как цепь случайностей, а если встречаются какие-то трудности, особенно это было заметно лет десять назад, он чуть ли не втягивал шею в себя, горбился в три погибели. Мой статный Александр с большими голубыми, по-настоящему голубыми глазами. Не похож ни на отца, ни на мать, ни на меня.

Внутренне он закрыт, я это всегда хорошо чувствую, хотя говорит больше меня, смеется, имеет друзей, а это уже редкость. Но настоящий Александр другой – болезненно-скромный, прозрачный, усталый от мыслей. Иногда мне кажется, что он взвалил на себя непосильную ношу – мыслей обо всех грехах этого мира. То, что сейчас мешает ему жить, возникло много веков назад, задолго до его рождения.

Когда-то я слышала о людях, которые одиноко замаливают наши грехи…

Мы в машине вдвоем. Я улыбаюсь этому симпатичному молодому человеку. Он и в детстве казался взрослым, он и тогда был одиноким. Я посматриваю на него, он улыбается. На кого же он похож?

Во мне в его возрасте все-таки не было ни этой печали, ни бесконечного одиночества. Я была истеричной и нервной. Постепенно успокаивалась, шли годы, я научилась понимать себя, но истинное счастье нашла как-то незаметно. Так бывает – ищешь всю жизнь, а когда находишь, то не сразу это замечаешь. В юности я никогда не могла представить, что буду нянчить ребенка с таким удовольствием. Мне вообще казалось, что дети хоть и должны иметь место, но к ним необходима няня. Ставила на первое место себя, была эгоисткой.

Все изменилось, когда появился отец Александра, Анджей. Изменилось в реальности. Хотя нет, это случилось несколькими годами ранее, когда ко мне пришла первая мысль о сыне. В тот момент у нас с его отцом случился роман, такой, где были затронуты чувства, сердце, нерв. На минуту я стала спокойнее, счастливее, мир перевернулся, оказалось, что карьера – ничто, а готовка вовсе не так унизительна. Деньги не главное, как и дом, как и сон. Мне хотелось ни на минуту не разлучаться с этим человеком, но это было невозможно. Иногда я была на вершине мира, но стоило ему сделать что-то не так, и я проходила все круги ада, совершенно забросила живопись, которая впоследствии и стала моей настоящей карьерой. Он дал мне многое – уверенность в себе, которая растворялась, стоило ему меня покинуть, чувство защищенности, которое обволакивало меня, стоило ему появиться на горизонте. С ним я была и сильной и уязвимой одновременно. Сильной, потому что так должно. Уязвимой – от чувств. Он разрушил мой мир и отстроил его заново. Я даже не заметила, как это произошло.

Потом отношения на время испортились. Анджей появился спустя годы, совсем на другом этапе жизни. Но идея о нем появилась именно тогда.

Мы едем, кажется, целую вечность. Я что-то рассказываю внуку, не особенно задумываясь, но оживленно. У него очень мягкая улыбка – не ироничная и не снисходительная. Это не улыбка сильного человека, не улыбка сломленного. Это улыбка человека, который замаливает чужие грехи.

Москва пролетает за окнами. Полупустой город, с довольно бессмысленной архитектурой. Впрочем, сейчас это не имеет никакого значения. На улицах пусто, люди комфортно располагаются у себя дома, не покидая его без лишней надобности. Автомобилей немного, усредненно они все довольно громоздки, преимущественно темных цветов.

Я всматриваюсь в лицо Александра.

Что его ждет в этом мире?

Заключение

80 лет

Я слышу звон серебряной посуды. У кого-то она еще осталась, это так приятно. Традиции не умирают. Без традиций нет будущего, ведь нельзя забывать о прошлом, о тех ошибках, которые мы совершили, о тех грехах, которые не искупили. Без традиций было бы очень грустно. Я иногда забываю, кто я и откуда, и в такие моменты лечу в Париж, чтобы просто пройти по улочкам, выпить кофе, поглазеть на молодые пары, ведь теперь это редкость. В самых дорогих парижских кафе можно побаловать себя настоящим круассаном с вареньем. Это потрясающее удовольствие. Людей в кафе немного, столько всего изменилось за последние полвека, когда, я помню, здесь было не протолкнуться. Тогда Париж привлекал туристов, это был город любви, столица моды, центр современного искусства. Люди гуляли, фотографировались, выстраивались в очередь в Лувр и в магазины модной одежды. Сейчас им это не нужно. Остались только старички и старушки вроде меня, которые все помнят – и запах свежей выпечки и крепкого кофе, и шуршание газет, и утренний поцелуй. Я на старости лет стала сентиментальной, иногда могу вспоминать об ушедшей молодости часами. Какой глупой я была в 18 лет, какой нервной в 25, сколько возможностей упустила, завела один бессмысленный роман, из ненужной гордости оторвала от сердца любимого человека… Не ценила время. Тратила его направо и налево – на страдания, мелочи и глупости, не умела наслаждаться настоящим. Не умела ждать, ведь иногда людям стоит дать немного больше времени – и они вернутся и больше никогда вас не отпустят.

Я была так во многом неправа, но судьба оказалась ко мне благосклонной. У меня хватает сил и здравого смысла полететь к оставшимся последним романтикам в полупустой Париж, а не путешествовать одной по диким местам, как это делают сейчас многие. Я все-таки помню, каково это – быть в толпе людей. И в этом нет ничего плохого, поэтому я не понимаю этого страха, который сковал сейчас молодежь. Возможно, сейчас такое время, но ведь времена всегда одинаковы.

И я помню, каково это – быть любимой. Но в особенности – любить. Мне жаль молодых женщин и мужчин, которые осознанно отказываются от этого необыкновенного чувства.

Да, я помню и войны, и кровопролитие, и не смею спорить, что новый мир безопаснее старого. Но если идея в том, чтобы прятаться по углам и убеждать себя в том, что тебе никто не нужен… Этот мир обречен, как был обречен старый.

Когда я доем свой круассан, я кивну официанту, который, не смея улыбнуться, ведь это сейчас трактуется как вторжение в личное пространство, несмело заберет счет. Я пойду по улице и, если повезет, раздобуду где-нибудь молодое вино; это сейчас редкость, мир давно уже бросил пить. Но я безнадежно отстала от этого мира и ничуть об этом не жалею, поэтому предприму все усилия, чтобы найти в этом прекрасном городе свежее вино. Буду тянуть его маленькими глотками из пластикового стаканчика и прогуливаться по прекрасным улицам великого города, где все еще остался слабый аромат человеческой любви, этого либерального города, в котором все еще можно встретить людей, держащихся за руку.

ОглавлениеВступлениеГлава 1 ЖИЗНЬГлава 2 КЛАССИЧЕСКАЯ ЗАВИСИМОСТЬГлава 3 «НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ»Глава 4 ТЕРАПИЯГлава 5 ПИСЬМА О ПОМОЩИГлава 6 А ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ?Глава 7 АНАЛИЗГлава 8 А ЧТО, ЕСЛИ…Заключение