«11 сентября и другие рассказы»

Владимир Владмели 11 сентября и другие рассказы

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть I. Рассказы от первого лица

Исповедь пушкиниста в Америке

Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то Славы, то Свободы, То Гордости багрила алтари. А.С.Пушкин.

Через полчаса наступит новое тысячелетие и я буду встречать его здесь, в Америке. Мне хочется себя ущипнуть. Неужели это не сон? Ведь я родился больше чем полвека назад, в годы правления кровавого диктатора, за железным занавесом, в мире, который даже мне теперь кажется средневековым.

Меня отдали в школу для получения обязательного образования и мои одноклассники быстро просветили меня в том, что морда у меня — жидовская. Было это абсолютной правдой, но мне не нравился тон, которым эта правда доводилась до моего сведения и я кулаками отстаивал свое право этой правды не слышать. Наверно, у меня это получалось лучше, чем у других «инвалидов пятой группы» ибо я своего добился довольно быстро. А у тех, других это заняло много лет. Их никак нельзя было назвать «мордами», это были маленькие, худенькие еврейчики, очкарики, которые были рождены учеными, врачами и адвокатами, но поставленные в суровые условия советской действительности, они стали заниматься силовыми видами спорта и к старшим классам добились того, что обидных эпитетов не произносили даже за их спиной.

В этой же, очень средней школе, учительнице русского языка, несмотря на все ее старания, не удалось отбить у меня любовь к литературе вообще и к Пушкину в частности, но реализовать эту любовь мне удалось только много лет спустя, ибо мои родители, как и все еврейские родители, не хотели, чтобы я шел в армию, поэтому они регулярно промывали мне мозги, убеждая, что поступать надо не туда куда хочется, а куда надо. И я выбрал институт, в котором, во-первых, была военная кафедра, во-вторых, туда еще брали евреев и, в-третьих, он был недалеко от дома.

И только после 15 лет подневольного образования я занялся тем, что любил больше всего: я опять стал учиться, теперь уже на курсах экскурсоводов. Окончив их, я начал водить экскурсии по Пушкинским местам. Это называлось «халтура», но она приносила мне гораздо большее удовлетворение, чем основная работа. Я вообще переселился в XIX век. Все интересные люди России того времени стали моими хорошими знакомыми. Я знал, чем они жили, с кем встречались и о чем спорили. Я пытался уйти от окружающей меня действительности, но она упорно обступала меня со всех сторон и настойчиво напоминала о себе.

Мои друзья стали собираться в дорогу и я, конечно, хотел ехать с ними, но девушка, с которой я встречался и которая за время наших встреч чуть три раза не вышла замуж, остановила, наконец, свой выбор на мне. А она не хотела даже слышать об отъезде, ибо воспитывалась в семье верноподданных коммуноидов и ей очень нравилось жить в Москве в эпоху развитого социализма.

И я заметался. Как многие молодые люди я хотел все: уехать в Америку, жениться и взять с собой Пушкина. Это противоречило здравому смыслу и, описав ситуацию своему другу, я задал ему вопрос, на который не смогли ответить ни Ленин, ни Чернышевский. «Что делать?» — спросил я его. И он с легкостью гения ответил мне тоном старого раввина:

— Если ты очень хочешь ехать и не очень хочешь жениться — езжай и не женись; если ты очень хочешь жениться и не очень хочешь ехать — женись и подожди; если ты не очень хочешь ехать и не очень хочешь жениться — не женись и не езжай.

Своим советом он взял у меня патент, который я так и не смог обойти.

И я женился, и стал ждать. Но это не было пассивное ожидание: каждый день его был заполнен сионистской пропагандой и антисоветской агитацией.

Между тем я узнал, что такое счастье — это иметь красивую жену. Правда, скоро я понял, что такое несчастье — это иметь такое счастье, ибо печать в паспорте означала конец тех ограниченных свобод, которые предоставляла мне страна победившего пролетариата. Мне четко указывали, куда пойти, что одеть и с кем встречаться. Мне говорили, что надо есть и в каких словах выражать восторг от принятой пищи.

— Да не буду я есть эту гадость, не нравится она мне.

— Как так? Все едят и всем нравится, а тебе не нравится?

А кто это все? — это мужья ее приятельниц, которых терроризировали также, как и меня. Мы называли это красным террором, а женщины, желая подсластить пилюлю, уточняли: пре-красный.

Я смотрю на свадебные фотографии и мне кажется, что это было вчера, ну, ладно, позавчера, но помню-то я это так, как будто все произошло сегодня утром. Вот мы стоим в окружении родственников и знакомых, из которых «иных уж нет, а те далече». Вот мы расписываемся в какой-то книге, вот пожимаем руку депутату, махровому антисемиту, который под звуки Мендельсона поздравляет двух евреев с тем, что они образовали новую семью и теперь законным путем могут начать плодить потомство на его родине.

А вот наш последний внебрачный поцелуй. Хотя нет, предпоследний. Фотограф, который к часу дня был уже здорово навеселе, сделав снимок, стал недоуменно крутить в руках камеру, а потом, заикаясь и путаясь в словах, извиняющимся голосом выдавил из себя:

— Ребята, ничего не получилось, повторите еще раз, с другой выдержкой.

И мы повторили, с другой выдержкой, а потом еще раз, с третьей выдержкой, а потом еще много раз с разными выдержками. Вероятно, от частого повторения у нас родилась девочка, в которой мы не чаяли души. И так я любил эту живую куклу, что мне очень хотелось сострогать ей младшего братика, но жена уклонялась от моих кавалерийских наскоков, всегда заканчивая наши дебаты одной и той же фразой: «Хочешь — рожай». Конечно, я хотел, но не мог, ибо природа создала меня для другого.

Я смотрю на фотографию и понимаю, почему у меня язык не поворачивался назвать жену своей половиной: я был хорошо упитанным молодым человеком, а она, также как и теперь, была маленькой, худенькой женщиной. Я называл ее своей четвертинкой. И при виде ее испытывал такую жажду, что даже когда принимал ее по нескольку раз в день, мне все равно было мало.

А вот другая фотография. Сделана она уже в другом месте, в другое время и с другими людьми. Опять это наша свадьба, только теперь фотография уже цветная, а свадьба серебряная. Опять мы целуемся, но выдержка уже не та… И хотя по-прежнему я испытываю жажду при виде своей четвертинки, но теперь я на строгой антихолестерольной диете и принимаю ее раз в неделю, да и то не всегда. Зато теперь на фотографии я вижу свою дочь. Она уже взрослая женщина, которая большую часть своей жизни провела в Америке. Конечно, она ориентируется здесь гораздо лучше, чем мы. Наверно, поэтому на наших семейных советах она является председателем с правом последнего слова; статус наблюдателя с совещательным голосом принадлежит моей жене, а роль народа, который продолжает безмолвствовать, осталась за мной.

А началось это перераспределение ролей 10 лет назад, когда перестройка перешла в перестрелку и я сказал жене, что хочу ехать. Она почувствовала, что на сей раз дело одними словами не ограничится и стала метаться, как птица в клетке. Она предпринимала все возможное, чтобы удержать меня в этой клетке, она не хотела видеть открытую дверь, которая вела на свободу. Она просила и умоляла, она плакала и устраивала скандалы. Мне было жалко на нее смотреть, но я не сдавался. Тогда в последней, отчаянной попытке она обратилась к своему птенчику, которому было тогда 12 лет.

— Лена, — сказала она, — папа хочет ехать в Америку, а я не могу: здесь мои друзья и родственники. Я здесь родилась и выросла, я знаю, как здесь жить. Давай останемся, пусть он едет, он будет присылать нам импортные вещи, а ты, когда вырастешь, поедешь к нему в гости.

— Нет, — ответил птенчик, — ты здесь найдешь другого, а папа у меня один, я хочу с ним.

Так она решила и свою судьбу и судьбу своих родителей.

Я смотрю на часы. Новое тысячелетие наступит через 20 минут. И я твердо знаю, что встречать его буду здесь, в Америке, ибо я давно уже променял Пушкина на Mutual funds, а поэзию крупнейших мировых поэтов на прозу финансовых отчетов крупнейших мировых корпораций.

Да, я в Америке, которую наши люди называют трудовым лагерем с усиленным питанием, в Америке, где очень часто приветствуют друг друга не традиционным «Как дела?», а менее традиционным, но гораздо более близким к жизни вопросом: «Как идет сражение?» (How is the battle?).

Я уже не хочу себя ущипнуть и проснуться маленьким мальчиком, за железным занавесом, в годы правления кровавого диктатора.

Я предпочитаю борьбу в свободном мире.

И вечный бой, покой мне и не снится…

Мое открытие Америки

Идеальных обществ нет, но капитализм — это неравное распределение блаженства, а социализм — это равное распределение убожества.

У.Черчилль.

Моё открытие Америки началось еще в Советском Союзе, когда к нам приехал мой дядя из-за океана. Он поразил меня с первого взгляда. Звали его Лев и он полностью соответствовал своему имени. Огромного роста, косая сажень в плечах, он сразу же заполнил наш маленький дом. От него исходили такая сила и обаяние, что они не могли не понравиться шестилетнему мальчику. Поздоровавшись с родителями, он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулся в ответ и потянулся к нему. Он взял меня в свои огромные руки и поднял вверх. Я уперся головой в потолок и почувствовал неописуемое удовольствие, рассматривая всех с этой недоступной для меня ранее высоты. Мне было приятно и спокойно в его могучих руках и даже мама не проявляла никаких признаков волнения. Дядя смотрел на меня снизу вверх и я видел, как выражение его лица менялось. Из улыбающегося оно стало задумчивым, глаза его затуманились, руки задрожали, он поцеловал меня в лоб и поставил на пол. Потом он подошел к отцу, обнял его и они заплакали. Я не мог понять, почему эти два, немолодых уже человека плачут. Кажется, у них для этого не было никакого повода. Я стал внимательно слушать их разговор, но причина слез осталась для меня загадкой. Единственное, что я запомнил от дядиного визита это фраза, которую он довольно чисто произнес по-русски: «Пейте, братья, пейте тут, на том свете не дадут».

Этот образец фольклора никак не объяснял его поведения и когда он уехал, я стал расспрашивать родителей о своем американском дядюшке. Но чем больше я пытался узнать, тем менее разговорчивыми они становились. Их лаконичные ответы только разжигали мое любопытство, которое подогревалось еще и тем, что при моем появлении разговоры прекращались на полуслове. Тогда было опасно афишировать наличие родственников за границей. Жили мы в небольшом рабочем поселке и соседи в минуты особо черного запоя, могли выразить свое недовольство в самой дикой форме. Глупость ситуации усугублялась тем, что КГБ хорошо знало о приезде иностранного гостя и доброжелатели подробно рассказали кому следует обо всех деталях этой встречи.

Мой интерес, однако, не ослабевал и я с нетерпением ожидал следующего визита дяди. Приехал он лет через шесть. На сей раз он не рискнул поднимать меня к потолку, но руку пожал так, что у меня в глазах потемнело.

Я изо всех сил сдерживался, чтобы не охнуть и не поморщиться, а потом, отмочив синяки в холодной воде, начал его расспрашивать.

Дядя держал себя расковано, а со мной разговаривал как с равным. И то и другое было совершенно необычно в Советском Союзе времен послекультовой личности. Некоторые даже называли это отсутствием хорошего тона, но мне такое поведение ужасно нравилось. Симпатия была взаимной и в течение нескольких дней дядя рассказывал мне о своей жизни. Тогда я очень много узнал о корнях, стволе и ветвях своего генеалогического древа, о том, почему часть его, оставшаяся в России, сначала завяла и пожухла, а потом была вырублена, почему другая его часть была вынуждена отпочковаться и на новой родине стала бурно цвести и развиваться.

Мой дед был кузнец и за помощью к нему обращались не только жители местечка, но и русские люди из соседних деревень. Человек он был очень общительный и кузница его никогда не пустовала. Это был своего рода клуб, где роль заведующего, конферансье и массовика-затейника играл хозяин, а тяжелую, но вполне уже посильную для себя работу выполнял его старший сын — мой дядя. Однажды по секрету один из русских соседей сказал моему деду о готовящемся погроме. Дед также по секрету рассказал об этом всем жителям местечка. Но переворота это не произвело. Некоторые ему не поверили, другие покорно ожидали своей участи, а третьи, которых было очень немного, уехали из местечка. На рассвете рокового дня дед велел накрыть стол, так чтобы он ломился от еды и спиртного. Он сам принимал активное участие в сервировке, а когда все было готово к приему демонстрантов, увел свою семью в лес. Там они пробыли весь день и даже самый младший из его детей — всеобщий баловень и любимец — мой отец, молчал как мышка. Он еще не понимал, что происходит, но как звереныш чувствовал смертельную опасность. Разговоры велись только шепотом, а обратно отважились вернуться лишь к вечеру. По дороге семья деда встретилась с соседями, которые сказали, что в местечке буйствует группа подростков. Вероятно, эти ребята с утра приняли слишком большую дозу спиртного, проспали основное действие, а проснувшись, захотели наверстать упущенное. Попытки их успеха не имели, ибо все мало-мальски ценное было разграблено, а то, что нельзя было унести, разбито. Грабежом и разбоем в тот день дело не ограничилось: жертвой погрома стала молодая женщина, которая недавно вышла замуж и была беременна. В результате насилия и шока она выкинула и погибла от потери крови, а ее муж заплатил жизнью за попытки ее защитить.

Мой дед решил подождать. В сумерках он не сразу заметил отсутствие Лёвы. Заподозрив неладное, он направился в местечко. Издалека он услышал жалобное блеяние овцы. Она отчаянно металась на привязи, пытаясь скрыться от обозленных и не до конца протрезвевших демонстрантов которые вымещали на ней свое недовольство. Это безропотное животное не понимало причины ничем не спровоцированной жестокости и издавало такие душераздирающие звуки, что казалось, будто беззащитный ребенок просил пощады у зверей в человеческом облике. Помощь неожиданно пришла в образе Льва. Своим появлением царь зверей удивил всех, а у деда, наверно, сердце екнуло. Дед мой был человек чрезвычайно осторожный и прекрасно понимал, что ребята, какими бы они ни были, останутся его соседями и жить с ними лучше в мире. Но остановить своего сына он уже не мог.

Было моему деду лет около 40 и, хотя по росту и силе он значительно уступал своему сыну, но еще вполне мог постоять за себя. И он поспешил на помощь.

Схватка была короткой. Погромщики в течение нескольких минут со всей силы били своими головами о сжатые кулаки местечковых кузнецов, а когда, утомившись, подростки приняли горизонтальное положение, мои родственники перетащили их в ближайший лес. Но это было жалкой попыткой замести следы. Все прекрасно понимали, что придя в себя, парни поймут, с кем имели дело.

И не простят.

А стало быть, оставаться в местечке было нельзя. Судьба всей семьи была решена.

В этом месте своего рассказа дядя сделал долгую паузу. Видно было, что он вновь переживает события полувековой давности. Я тоже молчал, ожидая продолжения.

— Сукины дети фактически выгнали нас из дому, — наконец сказал он, сжимая кулак, который и теперь, в 75 лет был больше похож на кувалду средней величины.

Дед отправил свою семью к дальним родственникам, а сам стал собираться в Америку. С ним должен был поехать и старший сын. Они рассчитывали осмотреться на новом месте, собрать денег и вызвать остальных членов семьи. В местечке у людей были родственники, которые успешно осуществили переезд и дед постоянно напоминал об этом. Он пытался подбодрить своих, но, несмотря на все его старания, прощание было очень нелегким. Уезжавшие не знали, что их ждет, а остающиеся не представляли себе жизни без главы семьи. Также как и мой дед, дядя Лева обнял всех по очереди, а когда дошел до младшего брата, поднял его на руки. Тот уперся головой в потолок и почувствовал неописуемое удовольствие, рассматривая всех с недоступной ему ранее высоты. Он очень хорошо запомнил, что все рассчитывали на скорую встречу и мой отец с особенным нетерпением ждал момента, когда старший брат поднимет его к потолку на своих крепких руках. Но судьба сложилась так, что встретились они не через год, в Америке, а через 50 лет, в Советском Союзе.

Могучая натура Льва и его необычная жизнь поразили меня. Я слушал его с таким интересом, что он рассказал не только об отъезде из России, но и о жизни в Америке. Упомянул он, смеясь и о том, как перед первой поездкой в Союз его жена плакала горючими слезами. Она ни за что не хотела его отпускать, боясь, что Советские власти заставят его служить в армии. Наслушавшись басен о коммунистической действительности, она убедила себя, в том, что всеобщая воинская обязанность — вековая традиция России, единственная, которую большевики сохранили после свержения царя. По ее мнению в России воинская повинность, как и тяжкое преступление, не имела срока давности. Дяде с огромным трудом удалось убедить жену, что раз новая власть отказалась платить долги предыдущего правительства, то она не имеет права и пользоваться его кредитами. Это была деловая оценка, которую моя тетя понимала. И после долгих уговоров она неохотно разрешила поездку.

Дядя был для меня единственным источником и единственной составной частью капитализма, то есть у меня была лишь треть материала, которым пользовался карлик по фамилии Маркс. Поэтому, наверно, я не создал теорию антикоммунизма, но зерно сомнения было посеяно. Правда, попало оно в очень неблагодатную почву, где все время случались какие-нибудь несчастья: засуха, землетрясение, наводнение или неурожай. Даже большой урожай и то был несчастьем, потому что к нему не успевали подготовиться и тогда овощехранилища превращались в овощегноилища. Все это списывалось на происки империализма, а страна каждый год вела отчаянную битву за урожай и каждый год с завидным постоянством эту битву проигрывала. Зерно сомнения, посаженное дядей, имело очень мало шансов прорасти ещё и потому, что вся земля находилась за железным занавесом и ветер с запада редко приносил туда дождевую тучку информации. К счастью, за этим занавесом следили уже не так бдительно. Во многих местах он проржавел и осыпался и сквозь него иногда уже проникала «Немецкая волна», а если очень напрячься можно было даже услышать «Голос Америки». И я жадно ловил звуки незнакомого и манящего к себе мира. Но мне было всего 12 лет и во мне еще слишком сильны были пережитки социализма. Я хорошо видел недостатки страны, где имел несчастье родиться и мой возмущенный разум, хотя уже и не кипел, но все еще был готов вести меня в смертный бой. Я не знал, когда состоится этот бой, с кем придется сражаться и за что надо будет воевать, но готовился к последнему и решительному очень серьезно. Моей целью было стать великим человеком, чтобы к моему мнению прислушивался весь мир, чтобы мне удалось, наконец, восстановить справедливость. Я только еще не выбрал, в какой области мне предстоит прославиться: в науке, политической деятельности или в литературе. В любом случае я считал себя гораздо умнее всех остальных знаменитостей и чтобы не совершать антипатриотических ошибок, я в своем дневнике довольно ехидно изложил историю о несостоявшейся военной службе дяди и придумал другую историю, о том что, уезжая, он подарил мне часы, которые все время опаздывали что, разумеется, было весьма символично.

Но время шло, слава и известность не приходили, а советская действительность поводов для оптимизма не давала. Скорее наоборот, жизнь награждала меня такими зуботычинами и оплеухами что мир, который я видел в розовом свете приобретал все более темные тона. Однако юношеский оптимизм был слишком силен и я все еще пытался бороться. Только шестидневная война поставила все точки над i. Мое отношение к стране проживания стало резко враждебным. Мне стало трудно скрывать свои чувства от окружающих и я стремился к тем, кто разделял мои взгляды. Эти люди пытались переделать мир и душой, конечно, я был с ними. Но в движущую силу народных масс я не верил, агитировать их считал делом не только бесполезным, но и опасным, а опыт моих новых друзей показал, что все диссиденты в Советском Союзе делились на досидентов, сидентов и отсидентов. Ни в одной из этих групп оказаться я не хотел и даже тогда, когда я помогал своим единомышленникам, делал это очень осторожно, так чтобы избежать опасных последствий. Я чувствовал, что рано или поздно они добьются своего, и в самой глубине души, боясь признаться в этом даже самому себе, надеялся, что тогда мне удастся пройти маршрутом своего дяди.

А вскоре он и сам приехал в Россию.

Узнав о моих намерениях, он так воодушевился, что тут же хотел мне взять билет на самолет. Далекий от советской действительности, он не понимал социалистической интерпретации слова «свобода», но его поддержка придала мне сил. Из Америки он писал мне обнадеживающие письма и при малейшей возможности передавал привет. Гости из-за океана, приезжавшие к нам домой, уверенно говорили, что открытие границ — это вопрос времени.

И я ждал.

Я с нетерпением ждал возможности уехать.

Но когда она представилась, воспользоваться ею я не сумел. Первый эшелон ушел без меня и шлагбаум надолго закрылся. Я чуть было не опоздал и на второй. Он уже мчался на полных парах и были видны красные фонарики в конце состава, но каким-то чудом мне удалось вскочить на подножку последнего вагона. И с группой таких же безродных космополитов я попал в Австрию.

Поселили нас в спортивном лагере, игрушечные домики которого не были рассчитаны на такое количество людей. И хотя мы сталкивались друг с другом гораздо чаще, чем хотелось бы, но жили довольно дружно. Единственным возмутителем спокойствия был я. Оказавшись за границей, я уже не пытался сдержать своих эмоций и когда люди, рассказывая о своей жизни в Союзе, говорили «у нас» я прерывал их как врагов народа.

У кого это «у вас», — хорохорился я как молодой петушок, — вас там заклеймили позором, назвали предателями и отщепенцами, лишили советского гражданства и еще заставили за это заплатить. «Ваше» правительство выгнало вас из страны со статусом беженца и без всяких прав, оно разрешило вам вывезти два чемодана на человека и $80 на семью, так что вашего там ничего не осталось, а впрочем, ничего и не было. И даже когда вы жили там вы были «у них».

В эти моменты я не думал, что мое собственное прозрение заняло много лет, а лекарство от близорукости поступало из Америки, фармацевтической столицы мира, от человека, который в молодости сам переболел и слепотой и ностальгией. Он как добросовестный врач приезжал ко мне на дом, а когда не мог посетить меня лично, присылал своих эмиссаров. Это помогло мне увидеть мир таким, каким он был, а не таким, каким его рисовали классики социалистического реализма.

Мои нападки повторялись по нескольку раз в день и, в конце концов, я так достал своих соседей, что однажды, после прогулки по Альпам (как это тогда звучало для нас — прогулка по Альпам!) они сказали: Боря, мы нашли способ избежать ненужных споров. Впредь, говоря о Советском Союзе, мы не будем употреблять местоимение «у нас», но поскольку мы не готовы еще заменить его словом «у них», то в качестве компромисса мы будем говорить «в зоне».

И так они были довольны своей находкой, что больше уже не ошибались. Да и я успокоился. Наверно горный воздух и пасторальный пейзаж подействовали на мою истерзанную душу. Мне надоело исправлять грамматические ошибки своих знакомых и когда они начинали рассказы о прошлом, я уходил из дома.

Пока мы ожидали разрешения на въезд в Америку, я узнал печальную новость: мой дядя умер. Мне было ужасно обидно. Я очень надеялся встретиться с ним и уже как равный пожать его руку. Но, увы, теперь эта встреча откладывалась на неопределенный срок. Впрочем, мне казалось, что даже после смерти, из лучшего мира, он внимательно наблюдал за мной. Он знал, что на мне круг замкнулся. Также как и мой дед, я переломил свою судьбу и с опозданием на полжизни шагнул через океан, на свободу.

Она опьянила меня. Она оказалась гораздо лучше, чем я ожидал и одновременно намного хуже. Но это была моя свобода, моя осуществленная мечта и я принял ее целиком и без оговорок.

Эмиграция

I. Италия

В Италии мы оказались с перечёркнутым прошлым, неопределённым настоящим и очень туманным будущим. Мой приятель, снимавший для своей семьи двухкомнатную квартиру, освободил одну комнату для меня и мы зажили так, как будто не выезжали из московской коммуналки. Поселились мы в Санта Маринело, который находился от Рима на таком расстоянии, что покупать билеты на автобус было непозволительной роскошью, а ездить без билетов — рискованной авантюрой. Пособия ХИАСа[1] нам катастрофически не хватало, и я сразу стал искать работу, а через неделю уже батрачил на поле соседского фермера. Вскоре он называл меня «амиго»[2] и с присущим итальянцам темпераментом, помогая себе руками и мешая русские слова с английскими, рассказал, что во время войны был в России. Он помнил, как русские любят картошку и чтобы облегчить участь эмигрантов, готов продавать её по сходной цене с доставкой на дом. Он будет мне чрезвычайно признателен, если я придумаю что-нибудь для привлечения покупателей. Я сказал, что одной его признательности мне мало и в качестве гонорара потребовал недельный оклад. Он так образно показал мне, на что я могу рассчитывать, что я расхохотался. Он же, довольный собой, подобрел и обещал меня отблагодарить. На следующее утро я вручил ему своё произведение. Он тут же освободил меня от работы и начал репетировать. Слова мои он положил на музыку и после нескольких повторений, пел почти без акцента. Вдвоём мы нагрузили его небольшой грузовичок и поехали в Санта Маринело. Меня он высадил в самом начале центральной улицы, а сам, останавливая свою машину каждые 10 метров, вполне приличным речитативом пел:

«Русские, картошка,

хорошая картошка,

картошка, картошка,

дешевая картошка».

Картошка не была ни хорошей, ни дешёвой, да и мы не были русскими, но торговля у него шла бойко. На следущий день он уже сделал три рейса, а потом стал скупать картошку у своих соседей и продавать во всех близлежащих русскоговорящих пригородах. Накормив эмигрантов картошкой, он рассчитался со мной, превратил свой грузовичок в базар на колёсах и продавал уже всё подряд. В моей песне слово «картошка» он заменял нужным фруктом или овощем.

Гонорара, полученного от него, нам с женой хватило, чтобы съездить с экскурсиями на Юг и Север Италии. Мы спешили посмотреть всё что можно, опасаясь, что нас не сегодня-завтра отправят в Америку. А торопиться, как оказалось, было некуда.

Пока мы ждали решения своей участи, в Советском Союзе первый секретарь ЦК, горбатый борец за трезвый образ жизни, объявил свою страну свободной и демократической. Подданные, поймав его на слове, хлынули из России бурным потоком, который грозил смести всё на своём пути. В ответ президент Буш закрыл Америку. Наше положение стало отчаянным. Итальянский язык не понимал никто, английский знали единицы, но и они могли рассказать нам только о событиях глобального значения, которые нас не интересовали. Нам было гораздо важнее узнать, когда Госдепартамент даст нам добро на въезд в Штаты. Мы находились в Италии на птичьих правах: ни гражданства, ни денег, а после того как отказы посыпались один за другим, среди эмигрантов стали распространяться самые нелепые слухи. Наиболее активные создали комитет по борьбе за въезд в Америку. В том, что Соединённые Штаты должны нас принять сходились все: евреи и пятидесятники, отказники и диссиденты, верующие и атеисты. Сомнение в этом выражали лишь американские власти. Они разрешали въезд только прямым родственникам. Большинство же эмигрантов выехало из Советского Союза по липовым вызовам, к фиктивным родственникам в государство Израиль. Это большинство было очень напугано и начало настоящую войну, в которую скоро оказались вовлечены все эмигранты. Мы съезжались в Рим на демонстрации протеста и, объединившись, представляли собой грозную силу, особенно в свободном от КГБ мире. Количество, как учили нас в школе, перешло в качество и мы уже не боялись ни Бога, ни чёрта, ни Римского Папы, ни крёстного отца. А когда какой-то умник из наших посчитал, что в тюрьмах вечного города для нас не хватит мест, мы перестали бояться и римской полиции. Мы целыми днями носили перед Американским посольством транспаранты и скандировали лозунги, в которых требовали пустить нас в Америку. Это была настоящая осада. Работники посольства выходили за его пределы только в сопровождении карабинеров и только в случае крайней необходимости. Папа-Буш, недавно выигравший войну в Персидском заливе, самонадеянно считал себя самым могущественным человеком в мире и к бывшим советским подданным относился свысока, но мы оказались пострашнее террориста Саддама. Мы гордо называли себя борцами итальянского сопротивления и сражались с отчаянностью гладиаторов. За право въезда в Штаты мы готовы были разорвать в клочья кого угодно и не в Колизее, а прямо на улицах Рима.

К тому времени США уже приняли закон запрещающий переговоры с террористами, но для нас американские законодатели сделали исключение. Сенат послал своих представителей в осаждённое посольство. Мы выбрали своих, а когда стороны встречались за круглым столом, мы создавали шумовой эффект, играя роль стен, которые должны были помогать нам в родном итальянском доме. Местные жители поддерживали нас как могли. Мы уже давно сидели у них в печёнках и они рады были избавиться от нас любой ценой, даже за счёт своих союзников по НАТО. Да и мы уже устали наслаждаться красотами Италии, настроение было совсем неподходящим для восторгов. Мы каждый вечер собирались на центральной площади Санта Маринело и, ожидая почтальона из ХИАСа, обсуждали текущие дела. Сходка была для нас базаром, театром и дискуссионным клубом одновременно. Мы гадали, почему одни получили разрешение на въезд в Америку, другие отказ, как попасть в число первых и избежать участи вторых. Когда приезжал представитель ХИАСа, все замолкали. Он привозил нам письма и делал объявления. Его слова ждали как приговора суда. Однажды он назвал и мою фамилию.

— Коган!

— Здесь, — радостно крикнул я, но оказалось, что на письмо претендовало ещё три человека. Представитель ХИАСа окинул взглядом толпу, почесал затылок и, приблизив конверт к глазам, прочел название улицы. Я угрюмо замолчал, но мои однофамильцы продолжали борьбу. Тогда почтальон назвал номер дома, чем испортил настроение ещё одному Когану. В финал вышли двое, а победитель выявился, только когда был назван номер квартиры. С тех пор выкрикивая мою фамилию, почтальон всегда читал полный адрес, но ни одного письма за полгода жизни в Италии я так и не получил.

2. Миннеаполис

Я с женой и дочерью попал в Миннеаполис, который граничил со столицей штата — Сент-Полом. Оба города в начале 90-х годов представляли собой огромную деревню с несколькими административными зданиями в центре. Во всех справочниках они именовались города-близнецы, но городами назвать их можно было с очень большой натяжкой. Конечно, были здесь театры и концертные залы. Сюда регулярно приезжали второстепенные Бродвейские шоу и мы, чтобы не одичать, старались ходить на всё. Благо билеты у нас продавались в несколько раз дешевле, чем в Нью-Йорке, прямо пропорционально качеству исполнения. Российские артисты тоже заглядывали в наш медвежий угол. Пример им показал художественный руководитель театра марионеток, Главнокомандующий артистическим подразделением единого фронта коммунистов и беспартийных, М.Горбачёв. Он решил осчастливить жителей американского Среднего Запада своим появлением. Действительно, его приезд был важным событием в жизни нашего сонного города и мой спонсор, узнав о предстоящем визите, предложил мне с друзьями дать интервью для вечернего выпуска новостей. Ко мне домой приехала выездная бригада местного телевидения, руководитель которой усадил нас за стол и спросил, что мы думаем о визите Горбачёва.

— Ничего, — ответил я и это было сущей правдой. Мы оказались в другом мире и пока ещё были в положении слепых котят, которых бросили в реку. Мы отчаянно барахтались, пытаясь прибиться к берегу, и были заняты тем, чтобы выжить, но наша судьба жителей Миннеаполиса не интересовала. Они гордились тем, что Горбачёв для своего визита выбрал их город. Я понимал, что должен выдавить из себя какой-нибудь комплимент в адрес советского премьера и когда корреспондент повторил вопрос, я ответил, что при выезде из Советского Союза таможенники украли у меня фамильные драгоценности и я бы попросил Михаила Сергеевича поспособствовать возвращению моей собственности. Корреспондент хмыкнул и обратился к моим друзьям, но они отвечали ему в том же духе. Интервью быстро свернули и бригада уехала. Собравшись, мы уже не хотели расходиться и решили отметить нашу первую встречу с американской прессой так, как отмечали любое событие на своей прежней родине. Вскоре все были уже в прекрасном настроении, чувствовали себя не менее важными, чем Мишка Меченый[3] и ждали, когда нас покажут по телевизору. Но новости закончились, а о нашем интервью никто так и не упомянул. Это нас задело и мы начали перемывать косточки продажному журналистскому отродью, а поздно ночью пришли к выводу, что при всей свободе американского слова, цензура здесь свирепствует не меньше чем в России. Мы даже хотели поехать в студию и сказать им всё, что о них думаем, но проспавшись, о своём решении не вспоминали. Вместо этого на следущий день я поехал к спонсору за посылкой, которую отправил себе перед выездом из Москвы. Адрес я написал неверно и посылка болталась по миру больше года. В конце концов, американская почтовая служба нашла-таки дедушку в деревне и доставила потрёпанную коробку по назначению. За время путешествия ценность её резко упала. Шмотки, которые в Союзе по большому блату я втридорога покупал у спекулянтов, вышли из моды и я мог приобрести их на любой гаражке[4] за гроши. Самым ценным в посылке было письмо от моей троюродной сестры с её адресом и телефоном. Я потерял его перед отъездом из Союза и думал, как бы изменилась моя жизнь, если бы письмо не угодило бы в посылку с этим хламом. Тогда я написал бы своим родственникам, а они вызвали бы нас в Нью-Йорк. Тогда всё было бы по-другому.

— О чём мечтаешь? — спросила меня Рая, когда вернулась домой.

— Я нашёл письмо от Лии.

— То, из-за которого мы перерыли весь дом?

— Да.

— Ну-ка покажи. — Она взяла конверт, взглянула на обратный адрес и тут же решила, что я должен позвонить своим родственникам в Нью-Йорк.

Я позвонил и представился. После короткой паузы раздалось несколько радостных восклицаний и на меня посыпался град вопросов. Моя троюродная сестра хотела знать, где мы живём, как устроились и кто нам помогает на новом месте. Говорила она медленно, тщательно подбирая слова, и я легко её понимал. Беседовали мы довольно долго, а в заключение Лия пригласила меня в Нью-Йорк. Я с благодарностью принял приглашение и повесил трубку.

— Когда мы едем? — спросила Рая.

— Не знаю.

— Я могу хоть завтра.

— А наша дочь? Ты хочешь, чтобы она пропустила школу?

— Что? — спросила Рая тоном, на который обиделись бы даже дауны, — Ты думаешь, Лена не наверстает неделю ковыряния в носу, которую здесь называют школой?

— Думаю, что наверстает.

— Так в чём же дело?

— У меня отпуска нет.

— Возьми за свой счёт.

— У меня счёта нет.

— На всё ты находишь отговорки. Неужели тебе самому не надоело сидеть в этой дыре. Я уже забыла, как выглядит настоящий город. Я умираю в провинции. Я хочу в Нью-Йорк.

Это был её постоянный рефрен. Её раздражала даже тишина по ночам. Птицы, чирикавшие на рассвете, казались ей нарушителями спокойствия, к зайцам она относилась как к незаконным носителям шкурок, а оленей, считала рогоносцами, сбежавшими из зоопарка. Она не была сельской жительницей и соседство четвероногих наносило страшное оскорбление её тонкой поэтической душе. Гораздо привычнее ей были любовные трели мотоциклов, сирены скорой помощи и рёв грузовиков. Я пытался убедить её, что жизнь в провинции имеет свои преимущества, но сам так насладился ими, что меня тянуло обратно, к порокам и недостаткам большого города.

3. Нью-Йорк

Родственники встретили нас в аэропорту и повезли домой. По дороге они показывали достопримечательности Нью-Йорка, а дома, за чаем, сказали, что пытались разыскать нас в Италии и даже связались с нашими «двойниками».

— Кто это такие? — спросил я.

— Это активисты движения «Отпусти народ мой», которые должны были с вами переписываться и всячески вам помогать.

— Нам никто не писал, — тут же доложила Лена.

— Знаю, — сказала моя кузина, — ваши «двойники» оказались очень религиозными людьми и единственное, что они делали — это регулярно за вас молились. Где вы живёте и что с вами происходит, они не знали. Я хотела забрать вас в Нью-Йорк, но в ХИАСе сказали, что для этого требуется ваше согласие. Адреса вашего у них не было, потому что в то время в Италии скопилось очень много эмигрантов.

Лия посмотрела на меня, как бы спрашивая, правда ли это. Я кивнул.

— У меня здесь всё записано, — продолжала она, — первый раз я позвонила в ХИАС в январе, а они дали мне ваш адрес только в мае. Я сразу же написала, но вы уже выехали в Миннеаполис.

Моя жена смачно выругалась. Только русский язык, великий и могучий мог точно описать состояние её души. Лия попросила перевести. Я замялся, а Лена, не моргнув глазом, сказала, что мама выразила крайнее разочарование таким неблагоприятным стечением обстоятельств.

— Неужели вам было плохо в Италии? — спросила Лия.

Я усмехнулся.

— Ну-ка расскажи, — потребовала она и я начал рассказывать.

За воспоминаниями мы просидели до поздней ночи. Потом Лия дала нам ключи от дома, показала комнату, где нам предстояло жить и попросила не занимать вечер пятницы.

— Почему? — спросил я.

— Я хотела пойти с вами в синагогу, в эту пятницу там будет важное событие.

Я удивился. И она, и её муж были типичными интеллигентами. Они с насмешкой относились к своему правительству, скептически говорили о Боге и с удовольствием обсуждали последние культурные новости. Тон их замечаний совсем не свидетельствовал о глубокой набожности. Да и я, как типичный продукт атеистической страны, обращался к Богу только когда мне требовалась Его помощь.

На следущий день мы поехали на Манхэттен и сразу же почувствовали себя на своём месте. Мы погрузились в знакомый мир городской жизни. Он манил и притягивал нас, нам хотелось шататься по столице без всякой цели, мы стремились пропитаться её воздухом, вобрать в себя её энергию и приспособиться к её бешеному ритму. Это было возвращение к нашей прежней жизни и даже наша дочь дорожила каждым моментом, проведённым в центре Нью-Йорка. К родственникам мы приезжали только ночевать. Они понимали наше состояние и не настаивали на обязательных совместных трапезах.

В пятницу мы поехали в синагогу. Был шабат[5], во время которого раввин кратенько рассказал, что происходит в мире. Его проповедь очень напоминала политинформацию, с той только разницей, что преступники, которых клеймили позором в Советском Союзе, стали жертвами, а борцы невидимого фронта, сражавшиеся за светлое будущее человечества, оказались волками в овечьих шкурах. Раввин ненавязчиво дал понять, что конгрегация его синагоги боролась с этими хищниками весьма активно, особенно он отметил заслуги нескольких членов общины и, назвав их по фамилиям, попросил подняться на сцену. Он говорил об их бескорыстной помощи, благодаря которой их советские братья, никого не боясь, могут теперь ходить в Божий Храм и отдавать дань Всевышнему. Затем раввин посмотрел в зал, на мгновенье остановил свой взгляд на Лии и добавил, что сегодня на службу пришли бывшие узники совести в Советском Союзе по фамилии Коган и он просит их также подойти к подиуму. Все начали аплодировать, а я подумал, что моя фамилия чересчур популярна, если даже здесь, в Нью-Йоркской синагоге нашлись мои однофамильцы. Я тоже захлопал, а раввин посмотрел на меня и жестами пояснил, что приглашение относится к моей семье. Я решил, что он ошибся, ведь я никогда не был узником, а тем более совести. Наоборот, мои родители называли меня не иначе, как бессовестным оболтусом и их слова запомнились мне на всю жизнь. Я посмотрел на Лию, но она уже выталкивала Раю, сидевшую рядом с ней. Лена встала первая и с любопытством глядя по сторонам, направилась к кафедре. Она чувствовала себя как рыба в воде и совершенно не волновалась. Американская школа научила её относиться к себе с чувством глубокого и искреннего уважения. Мы же с Раей нервничали.

— Как вам нравится Америка, — спросил кто-то.

— Нравится, — ответил я.

— А можно подробнее?

— Можно, — ответил я и передал микрофон дочери.

Совсем недавно она закончила сочинение на эту тему. Предложили его только эмигрантам, которые изучали английский язык на дополнительных занятиях. Лена долго корпела над домашней работой, а потом дала её мне на проверку. Я по простоте душевной указал ей все недостатки, не понимая, что обратилась она ко мне не для совета, а для того, чтобы я её похвалил. Она уже привыкла к тому, что здесь учеников никто не критикует. Основная цель американского педагога — не унизить своих подопечных, сказав им правду, но я-то этого не знал и с солдатской прямотой выложил всё, что думаю. Это вызвало смертельную обиду и дочь дулась на меня целую неделю. Я сам должен был идти к ней на поклон, а когда мы помирились, она сказала, что в Америке к каждому человеку относятся с уважением и даже с преступниками не разговаривают так, как я говорил с ней.

— А как же с ними разговаривают? — спросил я, вспоминая недавнюю перестрелку в школе, — их здесь, наверно, хвалят? Их дружески похлопывают по плечу и восхищённо говорят, какие они хорошие, как они метко стреляют, как быстро они уложили своих соучеников. Наверно, им выдают даже специальную грамоту и присваивают звание почётных членов клуба имени Фаины Каплан.

— Ну, что-то в таком роде, — согласилась моя дочь. Она уже переделала сочинение и опять дала его мне. На сей раз я высказался с большей осторожностью, но от критики удержаться не смог. Это повторялось несколько раз, пока, наконец, она не отшлифовала свою работу так, что даже я её похвалил. В результате Лена запомнила сочинение почти наизусть и теперь без запинки повторила его перед благодарной аудиторией. Когда она закончила, некоторые даже захлопали, а я, приняв аплодисменты на свой счёт, поклонился.

— Расскажите нам о своей жизни в России, — крикнули из зала.

— В России было всё как здесь, только хуже.

— Пожалуйста, поподробнее.

С момента моего приезда в Америку меня просили об этом все американцы и я рассказывал наиболее интересные моменты своей прошлой жизни. Со временем я разукрасил свои истории и уверенно исполнял их перед провинциалами Миннеаполиса. Как отнесётся к ним столичная публика я не знал, но менять репертуар было уже поздно и я повторил хорошо отрепетированные байки. Присутствующие выслушали их доброжелательно. Импровизированная пресс-конференция затянулась и раввин вынужден был её прервать, напомнив, что в фойе уже готов десерт и съесть его надо до захода солнца. Обращение духовного пастыря было услышано и люди стали выходить из зала.

В фойе нас обступила группа любопытных. Старушки, приехавшие сюда в начале века, разглядывали нас с большим интересом. Они задавали нам тысячи вопросов и, не дожидаясь ответа, сами начинали рассказывать о своей жизни в Америке. Они искренно удивлялись, что в Миннесоте есть люди. Ньюйоркцы почему-то считали, что большинство жителей Миннеаполиса обитают в пещерах, носят медвежьи шубы, а на зиму впадают в спячку и сосут лапу. Тогда мы были еще никому неизвестным штатом, о нас заговорили только после того, как мы выбрали в губернаторы Джесси Вентуру. Этот профессиональный борец за один день сделал Миннесоту мишенью острот всей страны и самые язвительные шутки, конечно, приходили из Нью-Йорка. В одной из них рассказывалось, что демобилизовавшись, Джесси не знал, чем заняться и прогуливался по берегу озера. Увидев на песке бутылку, он изо всей силы ударил её ногой. Она разбилась вдребезги и из неё вылетел Джин. Поблагодарив Джесси за спасение, Джин сказал, что готов выполнить любое его желание. Вентура тут же заявил, что хочет быть губернатором.

— Да какой из тебя губернатор, — ответил Джин, — тебя ведь выгнали из школы за неуспеваемость, а губернаторы имеют высшее образование, многие сдали специальный экзамен и работали адвокатами.

— Раз так, — сказал Вентура, — хочу, чтобы ты помог мне получить высшее образование и сдать экзамен на право работать адвокатом.

Джин помрачнел, нахмурился, подумал немного и спросил:

— Какого штата ты хочешь быть губернатором?

Так бывший голубой берет стал руководить Миннесотой, где многие ещё прекрасно помнили его недавнее прошлое, когда для увеличения популярности он называл себя Джесси — сильное тело. Теперь же, после феноменальной победы на выборах нужно было менять имидж и быстро сориентировавшись, Вентура стал называть себя Джесси — умная голова. Ему действительно нельзя было отказать в уме, ведь он победил своих политических конкурентов, потратив на избирательную кампанию гораздо меньше денег, чем любой из них. Наверно, не последнюю роль в этом сыграло то, что об его умную голову на ринге не раз ломали табуретки. Я даже подумал, как много денег можно было бы сэкономить, если бы всех претендентов на пост губернатора проверяли на прочность, как Джесси.

Но всё это было потом, а в тот момент мне очень захотелось пойти с шапкой между столиками. Я был уверен, что сбор был бы весьма внушительным.

4. Лия

Когда мы вернулись домой, Лия стала расспрашивать меня о родственниках, но я постарался передать инициативу ей. Сделать это было несложно: генеалогия была её коньком и, оседлав его, она весь вечер скакала галопом. Она рассказала о семье деда, которая жила в небольшом местечке на Украине. После очередного погрома её дед уехал в Америку, а через некоторое время вызвал к себе жену. Звали её бабушку Софья, была она женщиной очень робкой, ехать не хотела, но оставаться без мужа тоже не решалась. Она продала всё, что могла, взяла детей и вместе с несколькими соседями отправилась в путь. Ехали они на всех возможных видах транспорта: сначала на лошадях, потом на поезде, а в Антверпене пересели на пароход. На границе ей обменяли все деньги на $17. По тем временам это была весьма приличная сумма. Софья с нетерпением ждала встречи с мужем и когда не нашла его среди встречающих, чуть не лишилась чувств. Силой воли она остановила обморок, а потом знаками попросила таможенника помочь ей устроиться в гостинице. Вечером она купила ужин, а на следующий день — завтрак. Каждый раз она колебалась, прежде чем заказывать еду. Да, наверно, она бы и не ела, если бы была одна, но держать на голодной диете двоих детей не могла. Муж её пришёл на следующее утро. Он неправильно понял объяснения чиновника и спутал день прибытия парохода.

Мы с Раей переглянулись.

— В чём дело? — спросила Лия, перехватив наш взгляд.

— У нас произошло то же самое, — ответил я, — спонсор пригласил нас на семейное торжество «next Saturday», а мы опоздали ровно на неделю, потому что «next» поняли как «суббота через неделю».

— История повторяется, — сказала Лия.

— Да, жалко только, что мои предки не последовали за твоими.

— Тогда может быть и тебя бы не было на свете.

— Да…

— А ты знаешь, где наши родственные линии пересекаются?

— Не очень, — сознался я.

— Наши бабушки были сёстрами, — ответила она, — а ты знаешь, как их звали?

— Твою звали Софья, — бодро ответил я, щеголяя эрудицией.

— А твою?

Я замялся. Сознаваться в своей полной неосведомлённости было неприятно и я начал плести какую-то ерунду о том, что у моего деда была сапожная мастерская, что он считался эксплуататором, что это осуждалось советским правительством, и у нас в семье старались не упоминать имён предков.

— А что ты вообще о них знаешь?

— Э, — опять начал я, а Лия, передразнивая мой акцент, закончила:

— Моя бабушка была женой моего дедушки, который считался капиталистом; а мой папа, который был сыном моего дедушки и моей бабушки, пытался это скрыть, поэтому он не упоминал даже о факте своего рождения. Так? — она посмотрела на меня.

Я не знал, что ответить, а она, не ожидая ответа, вернулась к своему рассказу.

— Когда я расспрашивала отца, он вспомнил только, что вскоре после прибытия в Америку у него была бармицва[6]. Что такое «вскоре» я не знала, это могло быть и через несколько месяцев и через несколько лет. Он говорил также, что на корабле было очень жарко, значит, они ехали летом. По возрасту отца я приблизительно определила год приезда в Америку, а затем через центральную библиотеку узнала, что в начале века линию Нью-Йорк — Антверпен обслуживала компания «Белая Звезда». По крайней мере одна «Звезда» в неделю швартовалась в Нью-Йорке. Чтобы определить, когда приехали мои родители, мне надо было просмотреть списки пассажиров всех пароходов за несколько лет. Хранились они в национальном архиве в Вашингтоне. Я стала уговаривать моего мужа, Херба поехать туда, а он упирался, как не знаю кто. Вернее знаю, как очень упрямое животное, известное своими длинными ушами и плохим характером.

— Я совсем не упирался, — возразил её муж, — я просто не хотел тратить свой отпуск и просил подождать, пока у меня будет туда командировка. Но Лия не могла ждать. Ей надо было всё сию секунду.

— Хороша секунда! Я начала просить его сразу же после свадьбы, а поехали мы, только когда нашему сыну исполнилось три года, а дочь была уже на пути в этот мир. Я боялась, что если подождать ещё минуту-другую, то у меня будут правнуки, ходить я смогу только с палочкой, а смотреть через лупу. Конечно, я спешила, поэтому и в архиве я сидела от открытия до закрытия. Я просмотрела около 20,000 фамилий на микрофильмах.

Она замолчала, вспоминая свою поездку.

— А поскольку результатов не было, настроение её становилось всё хуже и хуже, — добавил Херб. — Мы прожили в Вашингтоне три недели, я уже не только растянул командировку, но и использовал весь отпуск. Мы должны были возвращаться, а она так ничего и не нашла. Я знал, что в таком состоянии Лия мне жизни не даст, поэтому перед самым отъездом, предложил ей ещё раз пойти в архив. И она как послушная жена пошла.

— Конечно, — вполне серьёзно подтвердила Лия, — я уже потеряла надежду, и действительно не хотела идти, но он стал угрожать, что больше никогда меня сюда не пустит. Я решила, что это последний шанс и стала просматривать списки пассажиров того года, когда отцу исполнилось 13 лет. Одна из фамилий напоминала девичью фамилию моей бабушки. Имя тоже было похоже. Приехала эта женщина с двумя детьми — мальчиком 12 лет и девочкой 8 лет, с собой у неё было $17 и она осталась ночевать в гостинице на Элис Айленд. Вечером она заказала ужин, а утром завтрак. Я нашла также квитанцию за оплату одной ночи в гостинице. Как я пропустила это раньше — ума не приложу. Я проверила документы ещё раз. Всё сходилось.

Я закричала от радости, а люди, которые работали в архиве, узнав в чём дело, стали меня поздравлять. Я сделала копии и выскочила на улицу, размахивая ими как флагом. Лия протянула нам фотографию, на которой она улыбалась во весь рот. Она была уже хорошо беременна и одной рукой держала документы, а другой поддерживала живот. Рядом стоял счастливый Херб.

Лия положила фотографии на место и стала листать альбом.

— А вот и твоя страница, — сказала она мне, — здесь есть письмо, которое я послала тебе в Италию. Оно вернулось с пометкой «адресат выбыл».

Я посмотрел на штамп. Письмо опоздало всего на один день.

* * *

…В Санта Маринело я делил квартиру с приятелем, семья которого также как и моя, состояла из трёх человек. Он должен был улетать на неделю раньше меня, но после того как у него открылся аппендицит и его положили на операцию, стало ясно, что он задержится в Италии ещё на некоторое время и я поехал сообщить об этом в ХИАС. Там меня уговорили взять его билеты. Я согласился. В страшной спешке мы собрались и улетели, а на следущий день пришло письмо от Лии.

Да… Немного везения и моя жизнь в Америке сложилась бы по-другому и не среди озёр Миннесоты, а в каменных джунглях Нью-Йорка. Вот что значит Судьба! В пословице её называют индейкой, но по отношению ко мне она явно была прохиндейкой. Она делала всё, чтобы я не попал в столицу.

— Здесь ещё пара писем, которые прямо тебя не касаются, — сказала Лия, — я послала их нашей родственнице, она работает референтом у конгрессмена Нью-Йорка и, фактически, ведёт всю его корреспонденцию. Я хотела заранее навести мосты, потому что иметь её в числе своих друзей совсем не вредно.

— Кто бы спорил, — подумал я.

— У меня есть и твои письма. Вот это ты послал два года назад, помнишь?

Конечно, я помнил. Это была моя слёзная мольба о помощи. Точно такое же письмо я отправил всем своим американским родственникам перед выездом из Союза. Они в разное время побывали у меня дома и я принимал их так, как только и могут принимать в России гостей из Америки. Все они благодарили меня чуть ли не со слезами на глазах и обещали сделать всё возможное, чтобы мне помочь. Но когда их помощь действительно понадобилась, они пропали. В совершенном отчаянии, я готов был схватиться даже за тень от соломинки и обратился к Лии.

Мне совсем не хотелось перечитывать письмо, я и так прекрасно знал его содержание. Покрутив письмо в руках, я отдал его троюродной сестре. Она аккуратно положила его на место и, посмотрев на меня, сказала:

— Мы ведь познакомились почти четверть века назад.

— Да?

— Я узнала твой адрес и попросила тебя рассказать о наших родственниках. Ты, наверно, очень долго собирал материал и, в конце концов, вот что ты ответил.

Она протянула мне развёрнутый лист школьной тетради, на котором ещё не установившимся юношеским почерком был написан мой ответ.

Я тогда учился в школе и считал себя центром мироздания. Всё остальное человечество я делил на две категории: достойных занимать место под солнцем рядом со мной и недостойных этой чести. Человек, интересовавшийся своей родословной, был вне категорий. Он казался мне странным и психически неполноценным. Ведь такой исследователь должен встречаться с родственниками, расспрашивать их и выслушивать долгие, скучные истории старых трепачей, которые могли говорить о себе целыми днями. Лия делала это по доброй воле. Значит, у нее было время, следовательно она нигде не работала и вела праздный образ жизни. То есть она бесилась с жиру, а стало быть, у нее был жир!

К такому логическому выводу я пришел, когда имел очень смутное понятие о генеалогии. В Советском Союзе её не считали лженаукой и не осуждали как кибернетику и теорию относительности, но в почёте она тоже не была. Этот скептицизм я полностью разделял. Поэтому я и причислил Лию к людям по меньшей мере странным. Осуждая паразитический образ жизни своей троюродной сестры, я всё же не хотел терять с ней связь. Как-никак она жила в Америке… Нет, нет, я совсем не преклонялся перед Западом и не стремился в общество потребления, но ведь как знать…

Тогда уже некоторым избранным разрешали выезжать за границу и друг моих родителей, побывав на конференции в Соединённых Штатах, рассказывал о своей поездке как о путешествии в страну чудес. Он привёз оттуда справочник «Кто есть кто» в советской прикладной математике. В книге были данные о научных степенях и званиях советских учёных, об их трудах, о том какие они занимают должности и какие получают зарплаты. Ничего секретного, но начальник Первого отдела книгу сразу же конфисковал, спрятал в сейф и давал пользоваться ею только по специальному разрешению. Само собой разумеется, что разрешение выдавал он сам.

— Так-то вот, — говорил наш приятель, передразнивая этого идиота, — нечего советским людям читать, что не положено. Меньше знаешь, лучше спишь. Вот и спите спокойно, дорогие товарищи.

История со справочником произвела на меня такое сильное впечатление, что долгое время я вообще не хотел отвечать Лии. Потом всё-таки я написал, но по-русски. Было это ещё до начала массовой эмиграции и Лии пришлось приложить огромные усилия, чтобы найти переводчика.

— Знаешь, где я его нашла? — спросила она.

— Нет.

— На дереве.

— На каком?

— На нашем генеалогическом древе он устроился на соседней с тобой ветке. Это твой троюродный брат, советолог, профессор Принстонского университета. Вот его перевод, посмотри.

Моё письмо было стандартным отчётом о жизни рядовой советской семьи, которая, несмотря на временные трудности, строила коммунизм. Я писал, что для каждого из моих родителей это второй брак, их семьи погибли во время войны. С родственниками своими я встречаюсь редко и знаю о них гораздо меньше, чем Лия, а беспокоить их вопросами о своих предках не хочу, потому что они могут меня неправильно понять.

Я использовал самые обычные слова, но расставил их в таком порядке, что воспринимались они, как попытка подороже продать прошлогодний снег, а перевод только усиливал спесивый тон.

Мне стало неловко, а чувство стыда усиливалось ещё и тем, что Лия показала мне письма одно за другим. Сначала подобострастно-просительное, на английском, когда мне нужна была её помощь, а потом снисходительно — пренебрежительное, на русском, когда она просила меня о маленьком одолжении. Контраст был разительный. Она ткнула меня носом в моё собственное дерьмо. Конечно, я это заслужил, но всё равно было неприятно. Я вдруг вспомнил, как мама таким же способом учила нашу кошку правилам хорошего тона. Если Мурка оставляла следы где-нибудь вне ящика с песком, мама тыкала её мордой в кучку и легонько поколачивая, спрашивала: Это что? А? Что это?

А вот теперь так учат меня.

Я покраснел, упёрся взглядом в альбом и сделал вид, что читаю. В тот момент я готов был провалиться сквозь землю и так образно представил себе процесс провала, что уже видел себя на другой стороне Земного шара, где-то в центре Сибири.

Бр-р-р, этого я тоже не хотел. Я ведь и уехал из Москвы, чтобы не угодить в ссылку. Правда, Рая считала, что мы всё равно попали в Сибирь, только в американскую. Именно так моя жена называла наш штат. Миннеаполис она переименовала в Миниполюс, а в минуты плохого настроения жаловалась, что я прогневил Бога и Он послал меня в такое захолустье, где нет никаких развлечений, где зимой нельзя выйти из дома от холода, а летом — от влажности и комаров. Я-то, конечно, заслужил такую судьбу, но вот за что страдает она — непонятно.

Рая легонько толкнула меня локтём, я вернулся к действительности и чтобы нарушить затянувшуюся паузу, сказал:

— Послушай, Лия, я помню, дядя Лёва приезжал к нам как-то с другим родственником. Такой здоровый мужик с бородой и усами. Я забыл, как его звали, но он сказал, что он мой «двуродный дядя». Возможно, ты знаешь, кто он такой, наверно, у тебя и дата визита где-нибудь записана.

— Конечно, знаю, конечно, записана, а твой «двуродный дядя» это мой отец. Его звали Джейкоб. Он очень хорошо отзывался о тебе, но тоже забыл твоё имя. Наверно, это у нас семейное, так что не расстраивайся. Да, кстати, как тебя зовут?

Она разрядила обстановку и я был бесконечно благодарен ей за это. Недаром я почувствовал к ней симпатию с первой же минуты. Ткнув пальцем в развёрнутую страницу, где были пустые места, обведённые ручкой, я спросил:

— Что это? — невольно повторяя риторический вопрос моей мамы.

— Это родственники, которые живут в Советском Союзе. Я про них ничего не знаю.

— Я тебе помогу, — сказал я — у меня, кажется, есть адрес одного из них.

— Отлично, — оживилась Лия, — может у тебя тоже появится интерес к истории своей семьи.

* * *

С тех пор генеалогия стала моим хобби. Я даже сделал трехмерное генеалогическое древо и на своей ветке посадил гномика с вращающимися конечностями. Его жесты полностью отражают мою жизнь. Он поднимает правую руку вверх после получки, хватается за голову, когда меня обходят при очередном повышении и болтается в петле после ссор с женой. Рая говорит, что не даст ему покоя до тех пор, пока мы не переедем в Нью-Йорк. И вот недавно в радостном экстазе гномик забрался на самую верхушку дерева и поднял обе руки вверх: мне сделала оффер[7] большая Нью-Йоркская фирма…

Часть II. Женская солидарность

Отпуск в Париже

— Где я только не был. В Лондоне не был, в Париже не был.

— Опять хочу в Париж.

— А ты что, уже был?

— Нет, уже хотел.

Я сам весьма люблю Париж, Хотя и не был я в Париже; Когда о нём поговоришь, Париж становится поближе. Неизвестный автор.

1.

Как только Юра узнал, что его приняли в Иняз, он поехал к своей двоюродной сестре Наташе. Он хотел показать ей, что всегда добивается своего, а значит рано или поздно её он тоже добьётся, зря она только сопротивляется. Он и в институт пошёл, потому что там училась она. Наташа пыталась его переубедить, она говорила, что у него технический склад ума и став инженером, он добьётся большего, чем преподавая английский в школе. Юра понимал, что она права, но загадывать на всю жизнь не хотел, а пока быть рядом с кузиной для него было важнее, чем изучать любимые предметы.

Действительность оказалась совсем не такой, как он ожидал. Наташу он встречал реже, чем раньше, а учёба его раздражала. Он с трудом заставлял себя запоминать новые слова и зубрить бессмысленные правила, терпение его было на пределе. Тонкая ниточка, привязывавшая его к институту, грозила порваться в любой момент. Иногда у него было желание бросить всё, но по инерции он продолжал ходить на лекции и готовиться к семинарам. Он не хотел выглядеть перед своей двоюродной сестрой слабовольным никудыхой. Преодолевая скуку, он вместо советского радио слушал Би-Би-Си, а в автобусе не расставался с наушниками и до тошноты вбивал себе в голову учебные тексты. На лето он устроился в экспериментальный студенческий лагерь, где разрешалось разговаривать только на английском языке. Туда должна была поехать и Наташа. В первый же день, забывшись, он заговорил по-русски и его тут же предупредили, что если он скажет ещё хоть одно слово на родном языке, то будет отчислен.

Всех отдыхающих разбили на небольшие группы, в каждой из которых обсуждались книги современных английских авторов. Руководителем семинара была выпускница их же института Изольда. До рождения ребёнка она работала в Интуристе и, общаясь с иностранцами, очень хорошо выучила язык. Это чувствовалось по её немногочисленным репликам. В основном же, на занятиях говорили её слушатели, которых она ненавязчиво вовлекала в дискуссии. Обсуждения в её группе часто затягивались до обеда. Один раз ребята настолько увлеклись, что чуть не опоздали в столовую. Но даже и там, в очереди за едой, они ещё продолжали спорить. Только Юра подошёл к раздаче и стал рассматривать меню. Семинары были для него тяжёлой умственной работой и ему хотелось отвлечься. Изольду это задело, она незаметно подошла к нему сзади и плеснула за шиворот ледяную воду. Он резко обернулся и открыл уже было рот, чтобы высказать ей всё, что думает, но вид других преподавателей напомнил ему, что за это его могут отчислить из лагеря. Глядя на Изольду испепеляющим взглядом, он сделал глубокий вдох и тоном, который яснее слов выражал его чувства, сквозь зубы процедил: O, my God.[8]

Присутствующие расхохотались, а он пригласил Изольду за отдельный столик и когда они уселись, попросил, чтобы она обучила его английским ругательствам.

— Зачем? — спросила она.

— Я хочу составить словарь достойных ответов на недостойные шутки.

— Учить тебя на свою голову? Нет уж, извини.

— Я обещаю не применять свои знания к вашей голове, если ваши руки не будут лить мне воду за воротник.

— Я подумаю.

— Думать вы должны были раньше. Теперь вы можете только выбрать время и место. Я согласен на любые условия.

Изольда откинулась на стуле и, улыбаясь, смотрела на Юру.

— Скажите мне, где и когда, — настаивал он.

— Приходи ко мне завтра, поговорим, — наконец ответила Изольда.

Назавтра он пришёл к ней с тетрадкой и ручкой. Но ни то ни другое ему не понадобилось. Словарный запас его после этого визита почти не увеличился, зато опыт интимного общения с женщиной стал гораздо богаче. К концу смены Юра сделался значительно спокойнее и намного увереннее в себе. Даже язык давался ему легче, а когда начались занятия в институте, он записался в кружок истории Англии. Он проникся уважением к этой маленькой стране, которая была не только владычицей морей, но и грозным противником всех европейских диктаторов, от Наполеона до Гитлера. Постепенно ему стал нравиться даже процесс запоминания незнакомых слов.

После второго курса по совету Изольды он устроился экскурсоводом в Интурист и Наташа последовала его примеру. Катаясь по всей стране, они иногда встречались в гостиницах больших городов. Однажды в Киеве Наташа попросила его узнать точный перевод нескольких нецензурных ругательств и, хотя словарь сленга Юра оставил дома, он стал уверять кузину, что она вполне может положиться на его память.

— Проверь ещё раз, я хочу быть абсолютно уверена, — попросила она.

— Зачем?

Наташа сказала, что утром один великовозрастный американский шутник назвал её «dumb bitch»[9]. Она раньше такого выражения не слышала и привычно улыбнулась в ответ. По реакции окружающих она поняла, что это ругательство, но вида подавать не стала. Прикинувшись дурочкой, она сказала, что английский изучает недавно, знает его не очень хорошо и будет признательна г-ну… — Биллу, — услужливо откликнулся тот, — Биллу, если он объяснит значение употреблённого выражения. Дружелюбно улыбаясь, Билл сказал, что это изысканное и немного устаревшее обращение к женщине. Гаденькая ухмылка его жены подтвердила Наташины предположения и еще не решив, как действовать дальше, Наташа спросила:

— А как по-английски изысканное и немного устаревшее обращение к мужчине?

— Dick[10], — не задумываясь ответил он. Туристы засмеялись и она догадалась, что это слово обозначает на самом деле. Дальше всё получилось само собой. Наташа подошла к жене шутника и, указывая на её юбку, сказала:

— Миссис Dumb bitch, у вас измазано платье.

— Где, — спросила собеседница, не моргнув глазом.

Наташа показала на несуществующее пятно.

— Ничего там нет, — возразила та.

— Значит, мне показалось, миссис Dumb bitch, извините, пожалуйста.

Билл, состроив гримасу, заметил, что они люди современные и обычно называют друг друга по имени.

— Я специально употребляю новые выражения, чтобы быстрее их выучить, — ответила Наташа, — тогда туристам будет гораздо легче работать со мной, мистер Dick.

Билл посмотрел в глаза этой простенькой на вид девочке. Она, не улыбаясь и не моргая, ответила на его взгляд.

— Может быть вы и правы, — нехотя согласился он. — Конечно, права, такие dicks как вы помогают мне приобрести опыт работы с иностранцами. Ведь вы согласны со мной, миссис Dumb bitch?

* * *

В тот же вечер после тщательного френологического анализа Юра выбрал в своей группе самого подходящего экскурсанта и начал с ним разговор. Джон был студентом Беркли и изучал компьютеры. Его родители работали на крупной американской фирме в Советском Союзе, он приехал повидаться с ними, а заодно решил взять несколько экскурсий по стране. Ему здесь очень понравилось и он сказал, что если удастся, обязательно приедет в Россию ещё раз. Только вот со временем у него напряжёнка, потому что он хочет организовать бизнес и осуществить свою давнишнюю мечту.

— Какую? — неосторожно спросил Юра. И Джон начал с увлечением говорить, как он переделает мир с помощью компьютеров. Юра не очень понимал специальные термины и вежливо кивал головой, ожидая удобного момента, чтобы перехватить инициативу. Как только Джон сделал паузу, Юра рассказал, что произошло с его двоюродной сестрой. Джон от удовольствия стал подпрыгивать вместе со стулом и хлопать в ладоши. Он тут же согласился помочь, но при условии, что его познакомят с Наташей. На следующее утро он вручил Юре несколько листочков. На них были рисунки мужчины и женщины в самых пикантных позах, а рядом убористым, чётким почерком давалось подробное объяснение того, что они делают. В скобках приводились все известные автору синонимы. Это было весомым дополнением к словарю сленга, который Юра составлял уже целый год.

Во время завтрака Джон подошёл к Наташе и поблагодарил её за урок, который она дала его соотечественникам. Затем он записал её адрес, пообещав присылать все редкоупотребляемые выражения, а если она очень заинтересуется, то и пригласить её в Америку для изучения нетрадиционной лексики в естественных условиях. Проходя мимо шутников-супругов, он поздоровался с ними в изысканной и немного устаревшей форме.

Через год он женился на Наташе и увёз её в Штаты. Так Наташа Щит стала Нэтали Смайли.

2.

После окончания института Юру распределили на работу в школу. Ему дали самый хулиганский выпускной класс. Он выглядел не на много старше своих подопечных и не без основания предполагал, что верзилы-второгодники будут считать нового учителя замухрышкой и вести себя вызывающе. Все они скоро должны были идти в армию и наличие аттестата мало что меняло в их жизни. Педагогического опыта у Юры не было. Он понимал, что преподавание будет для него нелёгким и готовился очень старательно. Он встретился с классным руководителем, выучил имена своих будущих учеников и узнал особенности каждого из них. Первый урок прошёл удовлетворительно, но ко второму ребята не подготовились и с самого начала стремились показать, что они являются хозяевами положения. Их поведение становилось всё более дерзким, однако Юра продолжал урок, как ни в чём не бывало. Только когда гроза всей школы, хулиган Пучков, разорвал тетрадь своей соседки, Юра спросил:

— Почему ты это сделал, Коля?

— А что она обозвала меня мудаком?

Класс замер. Это было неслыхано. По отношению друг к другу ребята применяли и более крепкие эпитеты, но ругаться при учителе никто себе не позволял. Юра, конечно, мог вызвать провинившихся к директору или выставить обоих за дверь, но таким способом авторитета не завоюешь. Мозги его лихорадочно работали. Тысячи мыслей пронеслись у него в голове. Момент был критический и все ждали развязки. Тишина стала осязаемой, она давила на Юру. И медленно, как бы раздумывая над каждым словом, он сказал:

— Почему она обозвала тебя мудаком, сказать не могу, но она знает тебя дольше чем я, ей виднее.

Напряжение в классе спало, а Коля покраснел и набычился. Девушка, у которой он порвал тетрадь, на перемене подошла к учителю и попросила прощения. Она сказала, что не употребляла неприличных слов, что это враньё и с завтрашнего дня она пересядет на другую парту. Юра пытался её отговорить, но на следующем уроке Лиза сидела в гордом одиночестве.

Очень скоро ребята стали обращаться к нему за советом по самым разным вопросам, а иногда делились своими переживаниями. Он считал это высшей похвалой. Юра полюбил своих учеников, многие из которых воспитывались без отцов и росли в очень тяжёлых условиях. Иногда у них просто не было возможности сделать домашнюю работу. Однажды даже оболтус Коля Пучков разоткровенничался с ним и пожаловался, что не может запомнить иностранные слова, после чего Юра составил краткую биографию Кромвеля на английском языке, дал её Коле и поручил на следующем уроке пересказать своим товарищам.

— Это хрестоматерный пример того, чего человек может добиться усилием воли. Тебе он должен понравиться.

— Если хрестоматерный, тогда конечно, — согласился Коля.

Лиза старательно готовилась к его урокам, но язык ей давался плохо и она уговорила Юру заниматься с ней дополнительно. Она влюбилась в него с первого дня и даже не пыталась этого скрывать. Юру тяготило её увлечение. Он надеялся, что после окончания школы оно пройдёт само собой. Но оно не проходило. Лиза упросила его помочь ей подготовиться в институт и он нехотя согласился. Денег он с неё не брал и она расплачивалась с ним самым простым и наиболее приятным способом. Через некоторое время она сказала, что беременна, но его это ни к чему не обязывает. Она сама хотела ребёнка.

Юра не знал что делать. Как женщина она ему очень нравилась. Яркая шатенка с голубыми глазами и прекрасной фигурой. Может быть, во Франции её сочли бы излишне полной, но на его российский вкус она была в самый раз. Ей не хватало только косы до пола. Но и это украшение у неё было, пока она училась в школе. Всё прекрасно, только он ещё не был готов обременять себя брачными узами. Он уговаривал Лизу сделать аборт, но она не хотела даже слышать об этом.

3.

Нэтали Смайли улыбалась[11] на своей новой родине несколько лет, а потом вместе с сыном приехала в гости к родителям. Её растаскивали на куски. Все знакомые хотели послушать, как живут капиталисты и миллионеры. Юра даже не пытался влезть в разговор. Он смотрел на сестру и глазам своим не верил. Она изменилась так, что в ней невозможно было узнать девушку, ещё недавно жившую в Советском Союзе. Материнство было малой частью этих изменений, она стала женщиной мира. По сравнению с ней он выглядел любознательным провинциальным мальчиком, изучавшим жизнь по книжкам из районной библиотеки. Это подействовало на него гораздо сильнее, чем все рассказы о технических чудесах Америки. Вечером, когда Наташа уложила ребёнка спать, он рассказал ей о своих отношениях с Лизой и попросил совета.

— Нет, братец, решай сам, — твёрдо ответила она, — я не хочу быть козой отпущения. Если ты женишься и всё пойдёт наперекосяк, я останусь виноватой, а если не женишься и будешь жалеть об этом, то опять станешь обвинять меня. Ты сам должен сделать выбор и я уверена, что он будет правильным. Ты очень удачно сосватал меня, так что опыт у тебя есть. Джон даже просил передать тебе благодарность. Он всё время говорит, что такую женщину, как я он никогда бы не смог найти в Штатах.

— Значит он мой должник. Пусть в качестве благодарности поможет мне перебраться в Америку.

— Если бы ты знал программирование, он мог бы устроить тебе рабочую визу.

— Я выучу, — обрадовался Юра.

— Выучить мало. Надо иметь опыт работы, а на это уйдёт несколько лет.

— Согласен, — сказал Юра.

Ему нравилось преподавать, но мысль об Америке глубоко запала в его душу и сразу после женитьбы он поступил на курсы программирования. Лизе он сказал, что ему надоело бороться с двоечниками и второгодниками, что в школе кроме геморроя ничего не заработаешь, а поскольку будущее за компьютерами, он собирается идти в ногу со временем.

Лиза всё поняла. Она ничего не имела против переезда в Америку. Волновало её только то, что его отношение к двоюродной сестре далеко выходило за рамки братской любви. Хотя прямо она ничего и не говорила, ревность иногда выплёскивалась в скандалах по самым ничтожным поводам. Юра понимал, чем вызваны эти разносы и старался на них не реагировать. Но однажды он не вытерпел.

Было это на тёщином юбилее. Он долго сочинял поздравительное стихотворение, а когда оно было готово, переписал его красивым каллиграфическим почерком и поместил в рамку, а потом с чувством прочёл перед родственниками. Все захлопали, а Лиза сказала:

— Подлизываешься к моей матери?

В голосе её не было даже намёка на шутку и Юра оторопел. Произведение его, конечно, не было шедевром, но и создавал он его не для благодарных потомков, а для исполнения в узком кругу, чтобы порадовать жену и доставить удовольствие тёще.

Вот и доставил. Недаром говорят, что никакое хорошее дело не остаётся безнаказанным. При других обстоятельствах он не обратил бы внимания на реплику Лизы, а так, в присутствии родственников и знакомых… В конце концов, всему есть предел. Не может он терпеть до бесконечности. Если она сама не понимает, когда надо остановиться, он должен ей показать. Клин клином вышибают. Он чувствовал, что начинает заводиться и чтобы отвлечься пошёл на кухню и предложил свою помощь женщинам, но после того как разбил пару тарелок и опрокинул кастрюлю с супом, они выгнали его из своей вотчины. Тогда он вышёл на балкон. Там собирались курильщики. Они говорили, что думают о чемпионе мира по шахматам, о популярных футбольных командах, о модных литераторах и о своём правительстве. Мнение их совпадало только в отношении правительства. Докурив, они возвращались в квартиру, а он так и оставался на улице, пока тёща не позвала его к чаю. Она посадила его рядом с собой и положила на его тарелку большой кусок пирога.

— Ешь, Юра, знай мою доброту.

Юра откусил кусок и, состроив кислую физиономию, сказал:

— Кто только это сделал?

Лиза побледнела. Пирог пекла она.

После этого он несколько раз пытался завязать с ней разговор, но она отвечала ему гробовым молчанием. Не проронив ни слова, она легла спать и повернулась к нему спиной. Её ровное дыхание всегда умиротворяюще действовало на него и бессонница, самая неприятная болезнь его юности, после женитьбы почти полностью прошла. Ночью он уже не переживал неприятности предыдущего дня и не думал о возможных трудностях дня предстоящего, у него были гораздо более приятные заботы, но после тёщиного юбилея рассчитывать на естественное снотворное он уже не мог, а винные пары как назло подогревали его воображение и оно услужливо рисовало ему соблазнительные картинки из журнала «Play Boy». Юра пытался их отогнать, но быстро понял, что сделать это не удастся. Он стал легонько гладить Лизу по плечу и от прикосновения возбудился ещё сильнее. Он был уверен, что она не спит и попытался её обнять, но она резко отбросила его руку и сказала:

— Не приставай.

— Ты моя жена, я имею право, — игриво возразил он.

— Нет, не имеешь. Это право надо заслужить даже у жены.

Юра придвинулся поближе. Лиза встала, взяла свою подушку и пошла в комнату матери. Такого афронта он никак не ожидал. Все эротические мысли у него как рукой сняло. Он лёг на спину, уставился в потолок и пытался обдумать ситуацию. Конечно, Лиза сама виновата, он только ответил на её грубость, но результат для него всё равно оказался плачевным. Доказывать женщинам свою правоту бесполезно. У них своя логика. Единственный разумный вывод — это не ссориться на ночь. А теперь, после того как они подали документы на выезд в Америку, лучше не ссориться вообще. Им надо беречь нервы для другого.

4.

В Америке Юра без труда нашёл работу и чтобы побыстрее освоиться на новом месте, оставался на работе дольше всех. Волонтёров, которые им помогали учить английский, он почти не видел, общалась с ними в основном Лиза, но те несколько слов, которые она знала, никак не хотели укладываться в нормальные предложения. В Москве Лиза не учила язык, надеясь, что в среде-носителе она сделает это гораздо быстрее, однако англоязычная среда была так утомлена первыми встречами с ней, что быстро потеряла интерес к последующим. Юра тоже не очень стремился поддерживать дружбу с волонтёрами. Слишком уж разными были интересы у голоштанных эмигрантов и американцев, крепко стоящих на ногах. Эйфория от того, что они в Америке, быстро прошла и начались будни повседневной жизни. Газеты Лиза читала с трудом, радио не понимала, а в кино следила только за действиями героев. На работу по специальности её не брали и она устроилась в швейную мастерскую во вторую смену. У Юры дела обстояли не намного лучше. Он, правда, работал программистом, но в компании то и дело проходили сокращения, а его держали только потому, что платили намного меньше, чем остальным. Он часто думал о России, где всё было знакомо с рождения. Мрачно, бесперспективно, но знакомо. А тут ко всему приходилось привыкать. Вступление в новую жизнь оказалось мучительным. Юре иногда очень хотелось обратно, но жене он этого не говорил. Откровенность он позволял себе только с двоюродной сестрой. Наташа сама прошла все стадии эмиграции, знала, что происходит с братом и помогала, чем могла. Племянницу она опекала с особенной лаской. Они были тёзками и обе понимали, что это не случайно. Чтобы отличать одну Наташу от другой, младшую все называли Натка. Юра волновался за свою дочь. Он хорошо помнил, как тяжело сходился с людьми. И это при полном отсутствии языкового барьера!

Перед самым началом учебного года он нашёл словарь ругательств. На первой странице его детища было написано «Словесный Щит», а внизу, в скобочках «Справочник лингвиста». Он любовно погладил тонкую тетрадку, которая много лет назад пользовалась заслуженной популярностью у однокурсников, а после окончания института была надолго забыта. Теперь эстафету должна была принять Натка. Юра совсем не хотел, чтобы его дочь попадала в затруднительные положения только из-за незнания фольклора. Употреблять его было не обязательно, но знать необходимо. Натка разделяла мнение отца и внимательно прочла его труд. К началу учебного года она была в полной боевой готовности, а за несколько дней школьных занятий существенно дополнила справочник. Прочтя её изыскания, выписанные на отдельном листочке, Юра был поражён тому, как далеко продвинулась наука о языке за последние 15 лет. Он сказал, что обязательно включит их в словарь сленга.

— Пожалуйста, — ответила дочь, — мне он уже не нужен.

— Давай проверим, — сказал Юра улыбаясь. Он раскрыл тетрадь и стал искать наиболее сложные обороты. Как бывший педагог, он хотел провести экзамен по всем правилам и объективно оценить знания дочери. В этот момент зазвонил телефон. Натка взяла трубку. Юра посмотрел на неё, глазами спрашивая надо ли ему уйти. Она отрицательно покачала головой, внимательно слушая собеседника. Когда тот сделал паузу, она сказала: «Shut up, asshole»[12], и положила трубку.

— Будем считать, что экзамен ты сдала успешно, — сказал Юра.

— Это звонил мой одноклассник, он спросил как моя фамилия.

— Ну и что?

— Щит по-английски звучит очень некрасиво. Она сделала долгую паузу и посмотрела на отца. Он наморщился, вспоминая известные ругательства…

Shit[13]. Он никогда не ассоциировал этого слова со своей фамилией.

Shit. Ему стало ясно, почему на работе сотрудники странно улыбались, когда секретарша представила его на общем собрании. И это взрослые люди! Что уж говорить о детях. Юра понял, как соученики донимали его дочь. Новенькая, из другой страны, не очень хорошо знающая язык да ещё с такой фамилией.

— Shit, — воскликнул он в сердцах, — Натка, давай возьмём мамину девичью фамилию, Смирнов звучит гораздо лучше.

— Я уже думала об этом. Но сейчас нам придётся платить за это приличные деньги. Нужно подождать пока мы получим американское гражданство. Тогда мы станем Смирновыми бесплатно.

— Но этого придётся ждать 5 лет.

— Теперь уже неважно. Мою фамилию и так все хорошо запомнили.

«Да, — подумал Юра, — уж что-что, а такие вещи дети запоминают сразу». И чтобы сменить тему, он спросил Натку, как ей нравится новая школа. Она стала рассказывать о своих впечатлениях.

Поздно вечером пришла Лиза. Как только она появилась, Юра понял, что у неё неприятности. Натка тоже почувствовала это и встала, чтобы пойти к себе. Лиза, ожидая пока дочь выйдет из комнаты, подошла к столу, взяла листок с ругательствами и стала его читать. Узнав почерк дочери, она устроила такой скандал, что всем троим стало не по себе. Натка смяла листок и, уходя из комнаты, выбросила его в мусорное ведро. Как только они остались одни, Лиза сказала, что её уволили с работы. Юра подошёл к жене, обнял её и стал гладить по спине. Ему и самому становилось легче, когда он чувствовал её рядом.

— Лизонька, ты радоваться должна. Ведь ты же не планировала стать профессиональной швеёй.

— Конечно, нет, но они выбросили меня как ненужную вещь. Как будто я, я… — Она не могла найти нужных слов и от этого зарыдала ещё громче.

— Не плачь, Лиза. Слушай, что тебе говорят старшие. Мы попали в другую страну, здесь увольнение с работы обычное явление. Даже президента Соединённых Штатов и то увольняют через четыре года.

— У нас ко всем относились по-человечески, — продолжала Лиза, не слушая его, — у нас никого не выгоняли.

Юра молча гладил жену. Он не хотел напоминать ей, что случилось после того как она подала заявление на выезд.

— Ты всё равно хотела бросить эту работу, считай, что они выполнили твоё желание. Ты радоваться должна, а не плакать. Ведь если бы ты ушла сама, тебе ничего бы не платили, а так ты полгода будешь получать пособие. Я бы тоже с удовольствием не работал, но меня никто не увольняет.

— Не каркай, — сказала Лиза сквозь слёзы.

— Не буду, — согласился он, — только ты мне положи что-нибудь в клювик, а то я с утра ничего не ел.

— Мог бы и сам взять.

— Мог бы, если бы было что.

— Как так, я только вчера еду приготовила.

— Вчера приготовила, вчера и было.

— Прожорливые вы.

— Что же ты хочешь, Лиза. Война войной, а обед по расписанию.

— Знаю, — проворчала она, переключаясь на домашние заботы. Вместе они пошли на кухню, а когда Лиза отвернулась, он стал рыться в мусорном ведре.

— Что ты делаешь? — спросила она и, увидев как Юра расправляет смятый Наткой листок, сказала:

— А может вы и правы. Может мне тоже стоило выучить эти слова. Тогда я могла бы сказать своим хозяевам всё, что о них думаю.

— То же, что ты сказала Коле Пучкову перед тем, как он порвал твою тетрадь?

5.

Юра накаркал. Фирма, в которой он работал, вышла из бизнеса. Это совпало с началом рецессии и найти работу было не просто. Он прожил в стране уже достаточно долго и не хотел любую работу за любые деньги, он искал то, что ему нравилось за зарплату, которая соответствовала его квалификации. На первое интервью его вызвали только через три месяца. Он разговаривал почти со всеми работниками отдела и когда в зал заседаний вошёл хозяин, Юра решил, что это завершающая встреча, но тот, задав несколько общих вопросов, сказал, что непосредственным начальником Юры будет женщина и сделал многозначительную паузу.

Юра пытался понять, чего от него ожидают. В Америке феминистки давно уже выиграли войну за равноправие. Правительство вынуждено было заключить с ними позорный мир, по которому мужчины уступали своё место представителям слабого пола на всех фронтах. Исключение пока ещё составляли сборные страны по боксу и тяжёлой атлетике, но даже тренеры этих команд были готовы выкинуть белое полотенце.

Хозяин выжидающе смотрел на него и на всякий случай Юра заметил, что женат больше 15 лет и давно уже привык к женскому руководству. Собеседник расслабился и сказал, что отдел возглавляет леди из Англии, которая у себя на родине была президентом конкурирующей фирмы. Она очень трудолюбивая женщина и требует от своих работников полной отдачи. В данный момент она занята, но если Юра немного подождёт, она расскажет ему о планах своего отдела. Пока Юра ждал, он думал как себя вести, чтобы понравиться будущей шефуне. Он представлял себе чопорную английскую даму, одетую в консервативное платье, которая, возможно, пригласит его на ленч и проверит, знает ли он правила хорошего тона и понимает ли насколько отличается королевский английский язык от американского жаргона. Он не знал, почему у него возник такой образ. Наверно, описания туманного Альбиона и частые жалобы британцев на погоду крепко засели у него в голове, а суровый климат никак не ассоциировался в его мозгу с лёгким характером. Когда в кабинет вошла невысокая женщина в джинсах и кроссовках, Юра подумал, что она ошиблась дверью. Но она протянула ему руку и представилась:

— Пэт Кокрин, вы будете работать в моём отделе.

— Юрий, — автоматически ответил он, бросив взгляд на свитер Пэт, который по последней американской моде был намного больше, чем требовалось, чтобы полностью спрятать её изящную фигуру. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Оба были сильно разочарованы. Она представляла себе русского мужчину самцом высокого роста, крепкого сложения, который после бутылки водки, выпитой из горлышка, залихватски пляшет присядку. А этот тщедушный метр с кепкой выглядел так, что мог свалиться от одного запаха спиртного, и, глядя на него, возникала мысль, что если он не дай бог присядет, то сил привстать у него просто не останется.

После длительной паузы Пэт сказала, что сейчас у них горячее время и они принимают не только на постоянную работу, но и на неполную рабочую неделю, часов на 70–80[14]. Юра закашлял, а Пэт, улыбнувшись, успокоила его:

— Это шутка, но вполне возможно, что вам придётся работать по выходным.

Он только пожал плечами. Выбора у него не было: лучше работать и получать хорошую зарплату, чем болтаться без дела и жить на нищенское пособие.

— Ладно, — сказал он, — но весной я планировал взять 10 дней, чтобы поехать с дружественным визитом на вашу родину.

— Две недели не обещаю, а дней 5 дам, — ответила Пэт.

— А если я получу личное приглашение от королевы?

— Тогда разрешу прихватить ещё и субботу.

После разговора с Пэт в отделе кадров ему вручили официальный оффер[15]. Зарплата и бенефиты были гораздо лучше, чем он ожидал. Юра ликовал, но зная правила игры, подавил радость, натянул на лицо маску сильно разочарованного человека и сказал, что должен посоветоваться с женой. Намерения торговаться у него не было, но кто знает, может быть, увидев его реакцию, Пэт сама предложит ему более высокую зарплату. Пэт усмехнулась и, пожав ему на прощание руку, сказала:

— Я рассчитываю, что вы начнёте работу с понедельника.

Лиза, узнав результаты интервью, бросилась ему на шею. Для неё это был не просто переход из статуса жены безработного в статус жены хорошо оплачиваемого специалиста, она получала моральное право на отпуск. Паспорт и американское гражданство у неё уже были и выезд за рубеж не требовал такого долгого оформления как с грин-картой[16]. За шесть лет Лиза созрела для осмотра достопримечательностей Европы. Все их друзья говорили о том, что у старушки шарма гораздо больше, чем в обеих Америках вместе взятых. Лиза хотела убедиться в этом лично. Она давно готовилась к путешествию. У знакомых она узнала, когда лучше всего ехать, чтобы не затоптали туристы, в турагентствах выяснила цены на билеты, а по вечерам читала справочники и составляла маршрут. После того как Юра потерял работу, поездка была под угрозой. Три месяца её планы висели на волоске. И вот, наконец, всё устроилось наилучшим образом.

— Не всё, — возразил Юра, — нам придется ограничиться одной неделей.

— Почему?

— Шефиня предупредила меня, что у них завал.

— Ну, нет, — заявила Лиза, — глупо ехать в такую даль на одну неделю. Только к перемене времени надо привыкать три дня. Да и Натка хотела отдохнуть до начала занятий в университете. Ты ведь любишь свою дочь, ты знаешь, что она вкалывала как каторжная. Не станешь же ты лишать её удовольствия только потому, что не можешь ехать сам.

— У неё вся жизнь впереди, она ещё успеет, — возразил Юра, — а для меня это последняя возможность провести отпуск с вами, так что вы вполне можете пожертвовать неделей в Париже.

— Нет, не можем. Почему ты хочешь, чтобы мы с Наткой тебя сторожили?

— Потому что вы должны слушать старших, иметь совесть и помнить, что были моменты, когда я вас сторожил.

— Теперь у нас совсем другая ситуация.

— У нас всегда другая ситуация, если дело касается тебя.

— Нет, не всегда. Я и тогда предлагала тебе съездить в Нью-Йорк, а ты пальцем о палец не ударил, даже цену билетов узнать не захотел. Ты так разленился, что во всём надеешься на меня.

В этом была доля правды, но Юру она только разозлила.

— Ни на что я не надеюсь. Просто для меня жизнь в семье важнее любых путешествий, а ты ради того чтобы посмотреть на заплёванный город хочешь бросить меня одного.

— Я совсем не хочу, просто так получается.

Он понимал, что Лиза всё равно поедет и для его собственного спокойствия лучше было бы притвориться довольным и счастливым, но он не мог. Потеря работы, а потом её поиски подействовали на него. Стала напоминать о себе и давно забытая боязнь одиночества. Он не хотел говорить об этом жене. У неё была нервная система здоровой крестьянки и все его рассказы о фобии она считала дурью. К счастью, до сих пор Судьба была к нему милостива, но оставаться в одиночестве здесь, в пригороде провинциального Миннеаполиса, было рискованно. Это не Москва, люди здесь работают гораздо интенсивнее, а общаются намного меньше. Даже ссоры с Лизой были бы для него приятнее гнетущей пустоты. Он пытался отговорить жену от поездки, но она стала в позицию преданной матери, которая хочет показать Натке Европу, научить её ходить по выставкам и музеям, а не только по барам и ресторанам, как это делают американцы в провинции. Натке необходимо поехать в Париж, хотя бы для того, чтобы узнать, кто такой Наполеон, а то ведь в американских школах совсем не учат историю. Спорить с женой было бесполезно, она была слишком поглощена предстоящим путешествием. Она хотела во Францию любой ценой. Увидеть Париж и умереть.

Юра стал думать о том, как ему не повезло. Его приятели тоже жалуются на своих жён, но отпуск всё-таки проводят вместе, а тут…

— Юра, очнись, — сказала Лиза.

Он посмотрел на неё отсутствующим взглядом. Она подошла к нему, взяла за плечи и потрясла. Когда в глазах его появилось осознанное выражение, Лиза сказала:

— Я говорю, что французы и по сей день стремятся сохранить за собой звание мировой столицы любви. Это для них вопрос престижа, они нанимают молодых людей, чтобы те целовались на самых людных площадях Парижа. Власти города считают это важной государственной службой и оплачивают из государственной казны. Работа, конечно, высокой квалификации не требует, большой зарплаты не приносит, но зато приятная. На свежем воздухе, опять же. Согласился бы ты подрабатывать со мной в свободное время?

Юра ничего не ответил.

— А со своей двоюродной сестрой?

Он молчал, но Лиза твёрдо решила его расшевелить.

— Ещё все справочники настоятельно советуют остерегаться французских воришек и подальше прятать деньги. Слава Богу, что мы живём в Америке. Здесь есть специальные женские кошельки, которые надо носить под нижним бельём, там, где никакой карманник их не найдёт. Я купила себе на всякий случай, вот, попробуй, — она протянула ему кошелёк из мягкого, ласкающего кожу материала, — неудобно только, что каждый раз под платье лезть надо, но тут уж ничего не поделаешь. Лучше лишний раз раздеться и сохранить имеющиеся деньги, — она улыбаясь посмотрела на него, — а может ещё и дополнительные заработать, правда? Но он не реагировал. Тогда она разделась и стала прикладывать кошелёк к разным частям нижней части тела, с озабоченным видом осведомляясь у мужа, где кошелёк менее заметен. Она совсем не торопилась прикрыть кошелёк платьем, краем глаза наблюдая за Юрой. Она знала, что долго оставаться безучастным он не сможет и, конечно же, оказалась права…

6.

Натка внешне была вылитая мать и когда знакомые говорили ей это, она их поправляла:

— Нет, я её второе издание, дополненное и исправленное.

Юра в ней души не чаял. Чем старше она становилась, тем больше он к ней привязывался. И теперь не знал, как переживёт её отъезд в колледж. Он старался её не баловать и заставлял выполнять домашние обязанности, но Лиза всё время мешала этому. Она как кошка, готова была броситься на него, чтобы защитить своего котёнка. Она не видела, что котёнок уже давно вырос и из слепого, беспомощного существа, нуждающегося в защите, превратился в красивую и расчётливую хищницу, которая прекрасно чувствовала, когда надо сладко помурлыкать, а когда показать зубки, чтобы увильнуть от нудных обязанностей. Вместе с матерью они представляли грозную силу для маленького, худенького папы-кота, который и так с трудом тянул лямку. Сражаться на два фронта было безнадёжно и он решил бороться с ними по очереди. Главным для него была победа над Наткой. Он приходил к ней, когда жены не было дома, расспрашивал её о школе, говорил о своей работе, а иногда, к слову, рассказывал разные занимательные истории. К каждой встрече он готовился, а дочь не зная этого, считала его рассказы экспромтами и относилась к нему как к эрудиту номер один. Произведя на неё должное впечатление, Юра как бы невзначай вспоминал, что на кухне полная раковина немытой посуды, а полы уже целую неделю никто не пылесосил. Натке неудобно было сказать «нет» после задушевной беседы и Юра настолько уверился в своём влиянии на дочь, что хотел даже попросить её сократить свой отпуск в Европе, но никак не мог решиться. Если бы эта просьба исходила от Лизы, то был бы хоть какой-то шанс на успех, а так, ожидать от дочери того, что не хотела сделать жена, было нереально.

7.

Проводив своих женщин в Европу, он вернулся домой, обошёл пустые комнаты и сел на диван. Во всём ему не везло. Даже его маленькая месть не сработала. Он взял дежурство на день их отъезда и рассчитывал, что клиенты будут держать его на телефоне. Он даже не выключал компьютер, чтобы сразу же сесть за работу и изобразить полную занятость. В таком случае его девочкам пришлось бы взять такси до аэропорта, а там самим таскать чемоданы. Но телефон молчал самым пакостным образом. Он молчал весь день и целый вечер, хотя по закону подлости Юра ожидал звонка с той минуты, когда жена с дочерью сели в самолёт. Наверно, достаточно подлости было уже в том, что Лиза с Наткой бросили его одного. Хорошо ещё, что неделя только начиналась и он будет занят с утра до вечера. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться своими неприятностями. Но кто захочет слушать его жалобы? Он ведь не в Советском Союзе времён застоя, а в Америке времён рецессии. Сейчас большинство людей здесь думают о том, как бы удержаться на работе и серьёзно готовятся к трудовой неделе. Да и не с его везением рассчитывать, что клиенты будут молчать.

Как бы в подтверждение его мыслей зазвонил телефон. На экране АОН он увидел фамилию своей двоюродной сестры. Наташа знала, что он боялся одиночества и старалась его поддержать. За это он её и любил. Теперь любовью брата, а в школе — ещё сильней. Он обрадовался, снял трубку и, изменив свой голос, вальяжно пробасил:

— Рассказывайте.

— Рассказываю, — передразнила его кузина, — мне твоя жена жаловалась, что ты не хотел её провожать и специально напросился на дежурство.

— Наташа, у тебя ведь тоже муж программист и ты знаешь, что мы должны обеспечивать техническую поддержку в любое время. Ты сама жаловалась, что Джон сутками сидел на колу.[17]

— Он сидел по необходимости. Джон начинал собственный бизнес и был тогда швец и жнец и на дуде игрец, а ты работаешь в большой компании и легко мог бы найти себе замену, но ты специально хотел обидеть жену. Бедная Лиза…

— Ах, ах, бедная, поехала с дочерью развлекаться в захолустный Париж и провинциальный Лондон, а меня, богатого, оставила в столичном Миннеаполисе.

— Так радуйся.

— Чему?

— Тому, что смог послать их в Европу.

— Я бы их знаешь куда послал?

— Даже представить себе не могу. По-твоему хуже Миннеаполиса и места на земле нет.

— Есть, вот туда бы я их и послал. Из-за них я две недели должен здесь куковать один-одинёшенек.

— Найди себе кого-нибудь и кукуй вдвоём.

— Я пытался, но в справочнике нет телефона скорой половой помощи.

— Переходи на самообслуживание, — посоветовала Наташа.

— Почему ты всё время защищаешь Лизу? Она не захотела пожертвовать даже половиной своего отпуска, наплевала на все мои просьбы. Как простейшее, увидела конфетку и забыла обо всём.

— Во-первых, простейшие конфет не едят, а во-вторых, если ты уж очень хотел побыть со своей семьёй, мог бы присоединиться к ним на одну неделю в Лондоне. Тебе же давали 5 дней? Если к ним прибавить выходные с обеих сторон, то можно хорошо отдохнуть.

— Что ж ты раньше-то не сказала? — в сердцах воскликнул Юра. Ему стало обидно, что такая простая мысль не пришла ему самому, тогда всё решилось бы само собой и он бы не дулся на свою жену. Но и Лиза хороша, если бы она хоть чуть-чуть о нём думала, она бы сама предложила такой вариант. Ведь женские мозги гораздо более изощрённые, вон как она оправдывала свою поездку…

— Ладно, братец, не расстраивайся, — прервала его мысли Наташа, — если хочешь, перебирайся ко мне, я найду для тебя место в каком-нибудь чулане.

— Я наверно так и сделаю.

8.

Юра лёг спать и долго ворочался, не ощущая рядом тёплого, хорошо изученного и ставшего уже родным тела жены.

Позвонили ему глубокой ночью. Он мысленно обругал заказчиков, которые лишали его нормального отдыха. И так он всю жизнь мучился от бессонницы, а тут ещё это дурацкое дежурство. Юра провозился с программой до самого утра. Ложиться уже не имело смысла. Он позавтракал и поехал на работу. Там он вертелся как белка в колесе и вместо положенных 8 часов проработал 10. Голова его раскалывалась и он чувствовал ужасную усталость. Дома на автоответчике его ждало послание от тещи. Вера Николаевна жаловалась на сердце и просила Юру позвонить. Обычно это означало, что он должен отвезти её в госпиталь и провести там полночи. Но самое обидное, что всё это бессмысленно. Диагноз он мог поставить уже сейчас, не глядя на больную. Её приступы носили чисто психологический характер. Теща не могла объясниться по-английски и боялась этого больше, чем всех своих болезней вместе взятых. Юра её не осуждал: она недавно приехала в страну и не знала как себя вести в простейших ситуациях. Каждый визит в магазин был для неё испытанием. Она покупала не то что хотела, а платила больше, чем могла себе позволить. С продавцами она объяснялась языком жестов, вставляя для большей ясности русские слова, и хотя американцы заученно улыбались, недовольство в глазах скрыть не могли. Юра сочувствовал ей, однако расплачиваться за её неудобства своим здоровьем не хотел. Проклиная всё на свете, он поехал к тёще. Вера Николаевна встретила его радостной улыбкой.

— Вы хорошо выглядите для больной, — не удержался он.

— Пока ты ехал, мне стало лучше. Если бы ты остался у меня, я, пожалуй, обошлась бы без врача.

— Не могу, Вера Николаевна, ваши соседи станут говорить, что я спал с тёщей.

— Тем более. Представляешь, как это поднимет мой авторитет. Я им ещё по секрету сообщу, что после того как ты проводишь со мной ночь мне всегда становится легче.

— Вы даже не погрешите против истины.

— Конечно, не погрешу, — согласилась она, расстилая ему постель.

* * *

Ему показалось, что телефон зазвонил через несколько минут. Не открывая глаз, он нащупал трубку.

— Алё.

— Привет, Юра, это я.

Лиза!?

— Я так и подумала, что ты здесь. Мама в порядке?

— Да.

— Мне надо, чтобы ты отправил по факсу копию моего водительского удостоверения в Американское посольство в Париже. Ты знаешь, где оно лежит?

— Американское посольство?

— Юра, международные разговоры дорого стоят, слушай меня внимательно и не задавай лишних вопросов. Ты знаешь, где моё удостоверение?

— Да.

— Запиши номер факса.

— Что случилось?

— Ничего страшного, я потом всё тебе объясню.

— Объясни сейчас.

— У меня украли паспорт, а в посольстве сказали, что восстановить его могут только при предъявлении удостоверения личности.

— Как это произошло? — спросил Юра, но Лиза уже повесила трубку.

Украли паспорт. Кому он нужен? И как вообще могли его украсть, если он был спрятан под нижним бельём. Очень уж квалифицированными должны быть французские воры-карманники. Да и карманниками их назвать нельзя. Нательники или интимники. И почему Лиза просила прислать только свои документы? Стало быть, у Натки кошелёк не украли. Значит, 18 летняя девушка следит, чтобы к ней никто не залез под платье, а замужняя женщина нет? Могла бы объяснить, чёрт побери, его нервы стоят гораздо дороже международных переговоров.

Телефон и название гостиницы, где остановились Лиза с Наткой, Юра оставил дома. Он посмотрел на часы. Было 4 часа утра. В Париже теперь полдень. Значит, они где-то гуляют и он сможет поговорить с ними только вечером. Юра заглянул в спальню тёщи. Вера Николаевна продолжала мирно спать и Юра подумал, что крепкая нервная система у Смирновых наследственная. С такими нервами можно легко перенести любые стрессы, особенно если по глупости и недомыслию создаёшь их для своих ближних. Он поворочался некоторое время, и, поняв, что заснуть всё равно не удастся, оставил тёще записку и поехал домой за водительским удостоверением жены. На работу он пришёл невыспавшийся и злой. Голова болела ещё сильнее, чем накануне. Он сделал копию удостоверения и написал сердитое письмо, в котором просил секретаря посольства передать своей жене, миссис Смирновой, что Миннеаполис и Париж находятся в разных временных поясах и когда у них утро у него глубокая ночь, что он пока ещё не выиграл лотерейный билет и вынужден, как простой смертный, ежедневно продавать свой труд акулам империализма, которые имеют наглость требовать, чтобы он приходил на службу регулярно и без опозданий. Кроме того он просил напомнить миссис Смирновой, что мужа её зовут Юрий, а не Наполеон и пяти часов в сутки для нормального отдыха ему мало, поэтому если у неё опять возникнут трудности, она может звонить ему днём на работу, а не среди ночи домой.

Он отправил факс и сел за компьютер. Кодировка шла медленно: голова не работала, сосредоточиться не удавалось, а мыслями он всё время улетал на другой континент. Кое-как он продержался до обеда, а потом сказал секретарше, что плохо себя чувствует и поедет домой. Когда он уже выходил из дверей, секретарша позвала его к телефону. Беря трубку, он недовольно поморщился.

— Добрый день, Юрий на проводе.

— Здравствуйте, меня зовут Кевин Вуд. Я звоню вам, потому что получил ваш факс.

— Какой факс? Я вам ничего не посылал.

— Да, вы наверно хотели послать его жене во Францию, но попал он ко мне. Вот послушайте. И Кевин начал читать.

Юра растерянно слушал и только когда Кевин закончил, он вспомнил, что посылая факс не набрал ни код страны, ни код города. Немудрено, что получил его местный житель.

— Спасибо вам огромное, Кевин, вы меня очень выручили, я не знаю, как вас благодарить.

— Да ничего, я всегда рад помочь ближнему. Это у меня профессиональное.

— А чем вы занимаетесь?

— Я техник по охране окружающей среды.

— Никогда не слышал о такой профессии.

— Вы и не могли слышать, раньше нас называли мусорщиками.

— Что же вас заставило изменить титул?

— Профсоюзные боссы. Они хотели показать, что борются за наши права вот и повысили нас в должности без увеличения оклада. Себе они громких титулов присваивать не стали, но зато зарплату удвоили. Вы, наверно, знаете, как это бывает.

Да, Юра знал.

— А как вы нашли номер моего телефона?

— Вы отправили факс на бланке своей компании, там всё и указано.

— А мою фамилию?

— Вы писали о миссис Смирновой, своей жене. Я подумал, что ваша фамилия должна быть Смирнов и, как видите, не ошибся.

— Вы могли бы работать частным сыщиком, — не удержался Юра.

— Психологом, — поправил Кевин, — это и есть моё хобби.

— Правда?

— Конечно, правда. По тому, как люди упаковывают свой мусор, где ставят бачок, куда кладут стеклянную тару, а куда бумажную, я могу точно определить их характер, даже семейные отношения.

— В каком районе вы работаете? — спросил Юра.

— Плимут.

— Что вы можете сказать о жителях дома 535?

— Вы человек очень аккуратный, всё планируете заранее, и наверно, любите свою семью, хотя иногда и устраиваете скандалы.

— С чего вы взяли?

— Скандалы — из вашего факса, а всё остальное из того, что ваши женщины держат свои машины в гараже, а ваша всегда ночует на улице. Кроме того машина у вас самая старая.

— А почему вы решили, что это моя машина?

— Я видел, как вы в неё садились.

— Ну что ж, мистер Шерлок Холмс, наверно, вы правы.

— Желаю вашей жене благополучного возвращения.

— Спасибо.

Прежде чем второй раз посылать факс Юра долго думал включать в него сердитую приписку или нет. В конце концов, он решил ничего не менять и несколько раз проверив код города и страны отправил копию водительского удостоверения жены в Париж.

Во Францию он позвонил, когда там была полночь. Трубку сняла его дочь.

— Алё, — сонным голосом сказала она.

— Наточка, что у вас произошло?

— Ты наверно знаешь.

— Нет, мама мне ничего толком не сказала.

— Сразу из аэропорта мы заехали в гостиницу и, не распаковывая вещи, вышли на несколько минут в город. Мама хотела вдохнуть парижский воздух и сразу же вернуться, потому что вечером мы планировали пойти в инвалидный дом.

— Куда? — не понял Юра.

— В инвалидный дом.

— В Дом Инвалидов, Наточка.

— Разве это не одно и то же?

— Нет, не одно, — сказал он и подумал, что надо будет заняться с дочерью русским языком, — что было дальше?

— Пока мама заполняла бумаги, я свои документы переложила в специальный кошелёк, тот который под платьем. В кафе я заказала себе бокал вина. И меня никто не попросил предъявить паспорт. Представляешь папа! Не то, что в твоей хвалёной Америке. Там мне ещё 3 года не разрешат пить в общественных местах. А здесь — пожалуйста.[18]

— Ну и как?

— Отлично, ты же сам говорил, что французские вина лучшие в мире, но у меня после них началась животная боль.

— Какая?

— Животная, — ответила Натка, подмигивая матери.

Они ожидали его звонка и весь день думали, как смягчить его недовольство.

— Боль живота, — поправил он.

— Я и говорю животная. Так вот мама повесила свою сумочку на стул и на секунду отвернулась. В результате у неё утащили все документы. После этого мы пошли в Американское посольство. Там я рассказала, что произошло, а секретарша даже не удивилась. У них такие случаи бывают довольно часто. Она обещала восстановить паспорт за полчаса. Для этого мама должна была сфотографироваться, назвать свой возраст, имя и точный адрес. Я ещё по дороге её предупредила, что буду вести все переговоры сама. Ну, сфотографировалась твоя жена молча, а потом, вместо того, чтобы тихо заполнить анкету, стала задавать разные вопросы. Услышав её акцент, секретарша срочно вспомнила, что для выдачи паспорта нужно удостоверение личности. Вот поэтому мы тебе и позвонили. Ты уж извини, но я не виновата. Я матери говорила, чтобы она молчала, а она, понимаешь, не слушает младших.

— Это всё?

— А тебе мало?

— Нет, конечно, но такую неприятность я переживу.

— Я тоже так думаю. Дать тебе маму?

— Нет. Международные разговоры очень дорого стоят, поэтому передай ей привет, а когда вы приедете, я с ней поговорю.

— Будь здоров, — сказала Натка.

— Ты тоже.

Общение с дочерью успокоило Юру. Конечно, в погоне за удовольствиями его девочки ведут себя как инфузории-туфельки, но за столько лет он уже к ним привык. Что делать, если он любит этих инфузорий в этих туфельках. Такова его судьба. Охранник окружающей среды был прав. Очередной скандал кончится очередным примирением.

И впервые за три дня Юра быстро и спокойно заснул.

Женская солидарность

— Не могу я к тебе на дачу ехать, — сказал Юра.

— Почему?

— Моих женщин нет, я дома один.

— Тем более приезжай, я познакомлю тебя с очень хорошенькой девочкой.

— А потом твоя жена меня заложит?

— Ни за что, я гарантирую, — пообещал Стив.

— Тогда выезжаю.

— Не-е, мы планируем там быть только в пятницу.

— Ладно, — ответил Юра и повесил трубку.

В конце недели он приехал на дачу приятеля. Увидев его, Стив расплылся в улыбке:

— Ты так торопился, что не дал мне возможности рассказать про девочку.

— Можешь это сделать сейчас.

— Она особа голубых кровей, очень ласковая и по-своему красивая, но тебе может и не понравиться.

— Почему?

— Потому что она лохматая, с хвостом и на четырёх ногах, а ко всему ещё и несовершеннолетняя. У меня даже документов на неё нет. Да ты проходи, знакомься.

Стив показал щенка, который смешно ковылял по полу. Собачка действительно оказалась забавной и Юра начал с ней играть, а папа — так Стив называл себя — с гордостью говорил, что она чистокровная немецкая овчарка, её прапрабабушка была любимой собакой Геринга, а все её родственники занимали призовые места на собачьих выставках. Профессор гордо распрямился и выпятил грудь вперёд, как будто в этом была его заслуга.

— Почему вы вдруг решили приобрести собаку? — спросил Юра.

— Это единственный способ быть любимым за деньги.

— А если серьёзно?

— Моя жена осталась без работы и я хотел хоть как-то её развлечь, к тому же собака — это моя детская мечта, я перечитал про них кучу книг, ходил на все выставки и в десять лет стал академиком по собачьей части. Тогда же я решил, что мой пёс обязательно должен быть породистым.

— Почему?

— Плебеи среди собак ведут себя также как и плебеи среди людей.

— Ты же демократ, — удивился Юра.

— Но не демагог.

— Как зовут твоего щенка?

— Арина.

Стив был одним из ведущих в Америке специалистов по истории России, он любил свою работу и за много лет так вжился в образ русского человека, что друзей всегда встречал бутылкой, а в конце вечеринки доходил до состояния, при котором вопрос «Ты меня уважаешь?» становился очень актуальным. В подпитии он часто спорил до хрипоты, но потом быстро отходил и никогда не обижался. В этом профессор тоже не был похож на рядового американского налогоплательщика. Юра приблизительно знал, по какому сценарию будут развиваться события на даче и дал себе слово не вступать ни в какие дискуссии. Присутствие жены Стива — Су, облегчило задачу, но когда Су уехала и они остались вдвоём, содержимое бутылки стало быстро убывать, а их голоса — приобретать дополнительную силу. Они не слышали, как щенок, которого звали Арина начал скулить, но когда он залаял, удивлённо на него уставились. Спор тут же прекратился и у Юры осталось неприятное чувство оттого, что ему не дали высказаться.

* * *

В следующий раз в полном составе друзья встретились через пол года. Жена Юры — Лиза пригласила всю профессорскую семью домой и первой в раскрытую дверь вбежала Арина. Она обнюхала Юру, потом Лизу, завиляла хвостом, показав, что узнала обоих, и, походив по комнате, уселась около дивана. За прошедшее время она выросла и стала красивой взрослой собакой.

Во время обеда Стив рассказывал о встрече профессуры университета с новым губернатором Миннесоты Джесси Вентурой, которого он то и дело сравнивал с Хрущевым. Оба руководителя были лысые и необразованные, но при этом учили интеллигенцию правильно жить и продуктивно работать. Стив был недоволен резким сокращением субсидий университету и заявлением Джесси Вентуры о том, что теперь студенческие визы будут выдаваться только после тщательной проверки. В переводе с политического жаргона на обычный язык это значило, что арабские эмиры получат право сорить деньгами в Штатах только при наличии документов и в течение ограниченного времени. Необходимым условием для их пребывания будет также хорошая учёба. Юра полностью разделял мнение губернатора, а для Стива это означало угрозу увольнения и чтобы не оказаться на улице, он решил взять давно положенный ему sabbatical[19] и уехать с женой в Европу.

— А на кого ты оставишь Арину? — спросил Юра.

Профессор посмотрел на него, потом на его жену и, немного подумав, сказал:

— Если ты её возьмёшь, я буду тебе очень признателен.

Так вот, значит, зачем вы приехали! — мысленно воскликнул Юра и взглянул на Лизу. Она отвела глаза. Конечно, она обо всём договорилась заранее и теперь поставила его перед фактом. Наверняка Стив предлагал собаку всем своим знакомым и никто не согласился, а Лиза… Нужно срочно что-то придумать и под благовидным предлогом вежливо отказаться.

— Мы бы конечно могли отдать Арину в приют, — продолжал Стив, поглаживая собаку, — но там за ней никто не будет следить, это же государственная контора, в ней работают одни бездельники.

— Как в университете? — спросил Юра.

— А вы живёте в пригороде, — продолжал профессор, не обращая внимания на реплику, — она вам забот не прибавит, её даже прогуливать специально не придётся, будет себе по двору бегать.

— Она не должна бегать без дела, она же немецкая овчарка, ей надо жить в Германии и пасти овец.

— Юр, ты всегда говорил, что любишь животных, — вмешалась Лиза.

— Платонически, — сказал он и, посмотрев на жену, добавил, — ты не представляешь себе, какого внимания требуют собаки. За ними надо убирать, прогуливать, покупать специальную еду, а когда я буду в командировках, всё это придётся делать тебе.

— Ты же не уезжаешь сию секунду.

— Нет, я уезжаю на будущей неделе.

— Придётся мне помучиться, на что только не пойдёшь ради любимого мужа.

— Зря паясничаешь, Лиза. Собака — это избалованный маленький ребёнок.

— Почему избалованный? — спросил Стив.

— Потому что Арина привыкла быть с людьми, ведь Су не работает, да и ты часто бываешь дома.

— Не беспокойся, она всё прекрасно понимает, посидит и одна.

— Понимать она может и понимает, но у нас нет друзей-собачников, — сказал Юра, — и дом наш для неё будет хуже камеры-одиночки, она здесь с тоски взвоет.

— Значит, придётся отдать её в приют, — грустно сказала Су, — жалко, ведь это для собак, как сиротский дом для детей.

Арина, почувствовав, что настал решающий момент, взяла судьбу в собственные лапы, подошла к Юре, легла перед ним и так грустно посмотрела ему в глаза, что ему стало не по себе. У него запершило в горле, он даже не заметил, что Су шмыгнула носом, а Стив быстро отвернулся. Он некоторое время смотрел на собаку, а потом откашлялся и сказал, что боится брать на себя ответственность по уходу за Ариной, потому что не сможет уделить ей должного внимания. Ей же нужен настоящий друг, родная душа, а он как бы ни старался, хозяина заменить не сможет.

— Будешь другом семьи, — предложил Стив.

— Не хочу быть на вторых ролях.

— Если она тебя полюбит, ты можешь стать и хозяином, — настаивал профессор.

— Стив, ты что, думаешь, я не знаю прописных истин? Даже наш президент понимает, что это невозможно.

Стив был убеждённый демократ и любые нападки на республиканцев действовали на его душу как бальзам, но сейчас он молчал. Ему было не до политики.

— Ты знаешь, что у него в свите две собачки, — продолжал Юра, — возможно, он и держит их потому, что является для них настоящим хозяином и непререкаемым авторитетом, так сказать царь зверей. А у его собачек, наверно, даже специальная охрана есть.

— Наверно, — вяло согласился Стив.

— Ты подумай, ведь если есть телохранители у первой леди, то они должны быть у первой суки и первого кобеля.

— Обязательно, — без всякого выражения сказал профессор, по привычке подыгрывая собеседнику — теперь ты знаешь, на что идут наши денежки?

— На что?

— На охрану президентской псарни.

— Надо же, какой он нехороший, разбазаривает общественные фонды. То ли дело Клинтон, тот сам играл роль первого кобеля.

Физиономия у Стива вытянулась. Су тоже передёрнуло. Наступила напряжённая пауза и Арина жалобно заскулила.

— Видишь, даже собакам становится нехорошо от твоих шуток, — сказала Лиза, пытаясь разрядить обстановку.

— Наоборот хорошо, так она выражает своё одобрение. Правда, Арина? — Юра потрепал её по шее и она от удовольствия закрыла глаза.

— Тогда мы просто обязаны её взять, ведь она единственная понимает твой юмор.

— Если бы понимала, не рычала бы на меня, когда я спорил со Стивом, — возразил Юра, вспоминая свой визит на дачу.

По его тону и поведению Лиза почувствовала, что сопротивление сломлено и Арина останется у них. Не задавая этого вопроса прямо, Лиза начала расспрашивать хозяев как кормить собаку, когда прогуливать и куда везти, если она заболеет. Су подробно всё объяснила и дала телефоны на все случаи собачьей жизни, а потом стала рассказывать родословную своей любимицы. Юра уже слышал эту историю и сидел молча, размышляя как оборудовать Арине комфортабельное жильё. Су, между тем, показывала свидетельство о рождении Арины и копии дипломов, выданных её предкам. Всё это она получила в клубе собаководства. Юра с любопытством рассматривал каждую бумагу, но особый интерес вызвал у него собачий паспорт. Он был такой же как у людей, с фотографией, годом рождения и именами родителей, но вместо национальности в нём была указана порода, чтобы не дай Бог чистокровную арийку не спутали с каким-нибудь двор-терьером. Как и у людей, документ выдавался при совершеннолетии, когда и характер и внешность уже сформировались.

— Вы можете участвовать с Ариной на собачьих выставках, — сказал Стив.

— Часто они проводятся?

— Примерно раз в год.

— Значит если она займёт первое место, то станет «сукой года»?

— До этого ей надо принести породистое потомство, но она ещё девочка, ей рано думать о замужестве. Правда, Аринка? — сказал Стив, похлопав её по боку.

На следующее утро Лиза пошла к соседям, а Юра выпустил собаку во двор. Обозначив свою территорию, она улеглась около сарая. Подождав немного, Юра зашёл в дом и занялся своими делами. Изредка он выглядывал в окно, ища глазами Арину и в какой-то момент, не увидев её на привычном месте, вышел на улицу.

С противоположной стороны дома эта благородная юная особа крутила любовь с соседским кобелём. Юра закричал и бросился к ним, размахивая руками, но возлюбленный Арины не собирался уходить и его пришлось отгонять палкой.

— Хороша паинька, — подумал Юра, — в первый же день, с первым встречным, да ещё и под забором. А если она забеременеет? Как мне перед хозяевами оправдываться? Собакам же аборты не делают, родит ещё каких-нибудь плебеев. Какой только пример она нашей дочери показывает.

Он посадил собаку на сено, привязал её к поводку и позвонил жене. Лиза внимательно выслушала его, вернулась домой, достала телефоны, которые ей оставила Су и начала звонить. Несколько часов подряд она кому-то что-то обещала, с кем-то кокетничала, кого-то ругала, кому-то даже пыталась угрожать, а поздно вечером сказала, что всё в порядке и завтра к ним на свидание привезут очень породистого жениха, праправнука собаки Сталина.

— У него, кажется, не было собаки.

— Мне так сказали, а я в подробности не вдавалась.

— А если сталинский внучок пронюхает, что Арина уже не девушка? — спросил Юра.

Лиза так на него посмотрела, что он поджал хвост, а она, выдержав паузу, ответила:

— Кобели этому значения не придают. Для них гораздо важнее внешний вид и физическая чистота, так что иди, приготовь ванну, мы нашу барышню перед встречей как следует вымоем.

Юра пошёл мыть собаку, а Лиза стала готовить обед. Пока она кулинарила, Арина закатила своему банщику такой концерт, что он проклял всё на свете. Ему казалось, что она лягалась как лошадь, визжала как поросёнок и царапалась как кошка, он вообще хотел плюнуть на всё и оставить её немытой. Только вытирая Арину, он вспомнил, что немецких овчарок мыть вообще не очень рекомендуют.

— Почему вы так визжали? — спросила Лиза, когда они вышли из ванной, — соседскую собаку слышно не было, когда её мыли.

— Её, наверно, не выкручивали, — буркнул Юра.

На следущий день привезли жениха.

— Ну и рожа, — подумал Юра, открывая дверь, — его вполне можно вместо чучела выставить, он не только овец, но и людей на три года вперёд распугает. Глаза сумасшедшие, шерсть лохматая, зубы оскаленные. Форменный бандит, совсем как Иосиф Виссарионович.

На свидание кобель шёл, как к высокой трибуне партийного съезда. Его хозяин следовал за ним также важно, только на двух ногах.

— А ты куда? — обратился к нему Юра.

— Я тренер, — ответил тот, — я должен проследить, чтобы собаки всё правильно сделали.

— Зачем им тренер? Я и без тренера всё правильно делал.

— А может если бы тебе показали, то и у тебя бы лучше получилось.

— Всё равно не надо им мешать, они сами разберутся. В крайнем случае, Арина научит твоего кобеля, как себя вести с приличными дамами.

Тут же Юра почувствовал локоть жены у себя в боку. У него потемнело в глазах и чтобы не упасть, он прислонился к стене. Когда он пришёл в себя, обе собаки и тренер уже закрылись в спальне.

Чем они там втроём занимаются, — громко сказал Юра, ни к кому не обращаясь, — групповой секс, что ли.

— Молчи, дурак, а то хозяева на нас в суд подадут.

— За что?

— Найдут за что, это Америка.

Через полчаса тренер со своим подопечным вышли из комнаты и Юра пожалел, что у него не было фотоаппарата. Хозяин потный и весь измочаленный, как после тяжёлой работы, пёс такой же гордый, лохматый и невозмутимый, а Арина воровато зыркая глазами по сторонам.

— Хоть бы твой кобель чувства какие проявил, — сказал Юра, — а то ни тебе спасибо, ни до свидания, как будто он осчастливил нас своим визитом.

Тренер подал знак, пёс повернулся в сторону Арины и два раза тявкнул.

Вытерев пот со лба, тренер сказал, что отцу полагается один щенок от приплода.

— А кто отец? — спросил Юра, заранее отойдя от жены на безопасное расстояние.

Лиза повернулась к гостю и сказала:

— Конечно, мы дадим вам щенка.

— Должны мы как-нибудь засвидетельствовать, что присутствовали при случке? — спросил Юра.

— Не при случке, а при вязке, — поправил тренер, — а расписаться вы можете здесь. Он вынул из портфеля бумагу и протянул её Юре. Документ явно был составлен человеком, не очень сильным в юриспруденции. В нём ничего не говорилось о супружеской верности и финансовых обязательствах сторон. Грамотное брачное свидетельство стоило больших денег и во всём городе, наверно, было не так уж много специалистов, которые в этом вопросе собаку съели. Юра прочёл и расписался.

Через два месяца у Арины родилось шесть щенят. У всех, кроме одного, было рыжее ухо соседской дворняги. Этого одного Юра отдал официальному отцу, а всех остальных подкинул в собачий приют. Сделал он это тайно, так же как богатые барышни в XIX веке подкидывали внебрачных детей: приехал ночью, посадил щенят в корзину и оставил их у двери. Стив и Су вскоре вернулись из Франции и забрали Арину домой. Все остались довольны.

* * *

Рассказ называется «Женская солидарность», потому что когда Юра уехал в командировку, его жена сажала Арину на очень длинный поводок и праправнучка Геринга свободно общалась с Рыжим Ухом.

Часть III. Портреты с натуры

Место на кладбище

Яша Каминский оглядел свой офис, положил сумку на стол и набрал номер дилерства.

— Здравствуйте, Джессика у телефона.

— Здравствуйте, я хочу продлить аренду машины, к кому мне обратиться?

— Одну минуточку.

Минуточка растянулась на пять, но Яша терпеливо слушал, как жизнерадостный голос расхваливал качество машин, их доступную цену и отличное обслуживание. Потом тот же голос заговорщически сообщал, что если поторопиться, то на распродаже ещё можно успеть новые модели купить за полцены, а в конце магнитофонная запись уверяла Яшу, что его звонок очень важен для дилерства и как только кто-нибудь освободится, ему ответят на все вопросы.

Наконец Джессика снова взяла трубку. Она сказала, что сейчас идёт совещание и все заняты, но если мистер Каминский оставит свой телефон, то менеджер ему обязательно перезвонит. Яша назвал цифры, которые он давно уже выучил наизусть. После этого он выложил на стол бумаги, привезённые из командировки и начал их сортировать. Финансовые документы в одну сторону, чертежи с исправлениями — в другую. При пуске установки он нашёл несколько изящных технических решений и хотел показать их менеджеру, чтобы тот учёл это при очередном повышении зарплаты. Собрав все чеки, Каминский пошёл в финансовый отдел. Начальник отдела сказал, что с ним хочет поговорить президент компании. Спрашивать, для чего он понадобился высокому начальству, было бесполезно. Главный бухгалтер, аккуратный немец, который, казалось, родился с калькулятором в руках, всё равно бы ничего ему не ответил. Он не мог забыть, как Яша, впервые услышав его фамилию, расхохотался и тут же стал объяснять причину своего веселья присутствующим, рассказывая им, что значит Пол Банки на русском языке.

В комнате для заседаний уже сидели два человека. И тот и другой работали с Каминским над последним проектом, за успешное выполнение которого им всем обещали золотые горы. Конечно, при теперешнем плачевном положении фирмы на премию надеяться было трудно, но иногда передовикам капиталистического производства давали разовый пропуск в гольф-клуб. Посещение клуба обычно включало в себя массаж, ленч по высшему разряду и персональное рукопожатие президента. Ходили даже слухи, что некоторым посетителям предлагают альбом с фотографиями массажисток. Конечно, покупать любовь за деньги нехорошо, но ведь им-то должны её предложить бесплатно, а это совсем другое дело…

Яшины мысли были прерваны появлением президента, начальника отдела кадров и главного бухгалтера, у которого был вид Полной Банки. Президент сказал, что ситуация у компании критическая и чтобы удержаться на плаву, он вынужден продолжить увольнения.

Начались они ещё полгода назад, но тогда Яшу не тронули. Он вёл переговоры о получении нового большого заказа. С огромным трудом ему удалось обойти конкурентов и получить так необходимый всем заказ. Каминского назначили руководителем проекта, он же был и единственным исполнителем. На все просьбы дать ему помощников менеджер отвечал отказом. Немного раньше компания получила заказ на капитальный ремонт гольф-клуба. Всё руководство было приглашено на будущее торжественное открытие и президент компании хотел воспользоваться встречей для наведения нужных контактов. Политическая игра была его стихией и он уделял ей гораздо больше внимания, чем производству. Большинство заказов он получал во время игры и клуб ему нужен был не меньше, чем кабинет, поэтому над гольф-заказом трудилось несколько инженеров. Централизованная система водоснабжения и канализации в небольшом провинциальном городке могла и подождать, а вот туалет для членов клуба срочно надо было переоборудовать так, чтобы классическая музыка заглушала почти и так неслышные звуки сливающейся воды.

Как и следовало ожидать, у семи нянек дитя оказалось без глаза, отдельные части проекта не состыковывались, инженеры переругались в пух и прах и чтобы не дошло до рукопашной, одного из них перевели к Яше. После этого у Каминского появился шанс выполнить свою работу в срок, а для того чтобы её ещё больше стимулировать, обоим исполнителям компания подарила по надувному матрасу высшего качества. Этот символический подарок служил довольно прозрачным намёком на то, что инженерам на время работы над заказом вообще предлагается переселиться в свои офисы, но менеджеру и этого показалось мало. Он пообещал всем задействованным в проекте премию, равную месячной зарплате. В обещания не верили ни тот, кто их давал, ни те, кто его получили. И действительно, в качестве платы за усердие Яшиного коллегу вскоре уволили. Теперь дошла очередь и до него. Да, благодарность руководства одинакова во всём мире и везде не стоит выеденного яйца. Единственная разница в том, что в Америке всегда улыбаются. Повышают в должности — улыбаются, увольняют — улыбаются, хоронят уволенного — тоже улыбаются, правда, не так широко.

* * *

Дома Яша не знал, куда себя деть, а при мысли о том, что скоро вернется Света и придётся все рассказать ей, становилось тошно. Жена давно советовала ему искать другое место, она видела, что его компания разваливается, а он, как аист, прятал голову под крыло. Он обманывал себя, надеясь, что всё ещё устроится. Он уже столько раз рассылал резюме, выпрашивал интервью и писал благодарственные письма, что теперь у него не было ни сил, ни желания начинать всё сначала. Лучше уж сразу головой в петлю.

Он осмотрел комнату. Технически план легко можно было осуществить. Снять люстру, отодвинуть стол, поставить табурет посреди комнаты, прикрепить верёвку и обязательно проверить её на прочность: ведь если он сорвётся и переломает ноги, то лечение может обойтись в кругленькую сумму. А перед тем, как сделать последний шаг можно написать репортаж с петлёй на шее.

Яша замотал головой.

Надо же какая глупость лезет в голову. Конечно, ситуация незавидная, но бывало и хуже. Он ещё в юности открыл закон, по которому каждый человек должен отхлебать положенную ему норму дерьма и если в течение долгого времени это блюдо в меню отсутствовало, то значит потом предстояло есть двойную порцию. Избежать этого нельзя, во всяком случае до тех пор, пока не изобретён прибор, предсказывающий наговнение.

А впрочем, такой прибор был.

* * *

Много лет назад, прогуливаясь по территории дома отдыха писателей под Москвой, Яша увидел небольшой столбик с гирей-указателем. Он стал спрашивать всех, что это такое, но инженеры человеческих душ ответить на его вопрос не могли, а старик-сторож, проработавший в доме отдыха всю жизнь, сказал:

— У тебя пытливый ум и творческая душа, ты единственный из отдыхающих достоин быть поэтом.

— Почему? — удивился Яша.

— Мне такой же вопрос задавал Галич.

— И что вы ему ответили?

— Это говномер. Рядом с ним находится бассейн с дерьмом. В бассейне плавает деревянный щит, который связан с гирей железной цепью, перекинутой через блок. Когда уровень говна в яме поднимается до критического, гиря опускается, касается красной отметки, и я вызываю машину.

— Здорово, — сказал Яша.

— Да, Галичу это тоже понравилось.

— А вы откуда знаете?

— Он стихи по этому поводу написал. Я их наизусть выучил.

— Прочтите, пожалуйста.

Всё было пасмурно и серо И лес стоял, как неживой, И только гиря говномера Слегка качала головой. Не всё пропаще в этом мире, (Хотя и грош ему цена), Покуда существуют гири И виден уровень говна.

* * *

Телефонный звонок прервал Яшины воспоминания.

— Здравствуйте, можно мистера Каминского к телефону.

— Я слушаю.

— Меня зовут Тайгер Аганесов, я представляю самую большое похоронное агентство США и сейчас у нас прекрасные цены на могильные участки.

— Вы бы сначала спросили, хочу ли я его покупать.

— Он вам понадобится, даже если вы не хотите. Конечно, я желаю вам дожить до глубокой старости, но умирать-то всё равно придётся, а к тому времени цены на землю существенно вырастут.

— К тому времени мне будет все равно.

— Если хотите, чтобы наследники вспоминали вас добрым словом, то не всё равно.

Я ведь вам предлагаю самое лучшее место в нашем штате.

— А если я умру в другом?

— Мы вас доставим сюда в лучшем виде.

— В гробу, в белых тапочках?

— Нет, мы привезём вас в холодильнике, свежезамороженным.

— А если я пропаду без вести и моего тела не обнаружат?

— Тогда мы на вашем участке поставим памятник, у нас такая служба тоже имеется.

— Вы из Советского Союза?

— Да.

— Вас зовут Тигран?

— Да, — ответил Аганесов, переходя на русский язык.

— Что же вы мне предлагаете?

— Мелкий песок. Зимой не холодно, летом не жарко, никакой грязи, прекрасная почва для вечной прописки и постоянного места жительства.

— Ну, положим, назвать это жительством нельзя.

— Не хотите, не называйте, настаивать не буду, но условия-то всё равно выгодные.

Говорю это вам как профессионал.

— Да, — подумал Яша, — наверно ты профессионал, говоришь гладко, рекламируешь правильно, врёшь в меру и даже пытаешься острить. Но торгуешь ты чем-то другим, в кладбищенском деле у тебя знаний маловато.

— К тому же я люблю свою работу, — продолжал Тигран, — моя профессия самая гуманная, я отправляю людей на вечный покой. В нашей семье это фамильный бизнес. Им занимается ещё и мой брат.

— Да? — сказал Яша, тоном предлагая собеседнику продолжать. Ему не хотелось оставаться наедине со своими мыслями, он готов был слушать что угодно, даже рассказ о похоронном деле.

— Конечно, — продолжал Тигран, — мой брат — специалист не мне чета, в своё время он всё ЦК похоронил. К слову сказать, их семьи оказались жлобы страшные, копейки на чаевые не давали, привыкли, что за них всегда государство платит.

— А теперь?

— Новых русских хоронит, тоже зарабатывает неплохо. Пожалуй, даже лучше чем раньше. Но всё равно ему там не нравится, он хочет сюда перебираться.

— С кем же он здесь работать будет?

— С ними же, с новыми русскими. Может некоторые захотят на родину вернуться, к своим предкам, к родным гробам, так сказать, он им и предложит свой сервис. Как вы думаете, будет это иметь успех?

— Не знаю.

— А если бы вам предложили, вы поехали бы обратно?

— В таком качестве — нет.

— А в другом?

— Тоже нет.

— Правильно, там до сих пор права человека не уважают, не спрашивают даже с кем люди хотят после смерти рядом лежать. Вождей мирового пролетариата и то в один мавзолей засунули, а они ведь друг друга терпеть не могли.

— Ну и что?

— Ничего, пролежали четыре года рядом и не пукнули.

— Не пикнули, — поправил Яша.

— И не пикнули тоже, а вот мы знакомим людей, проверяем, подойдут ли они друг другу, а уже потом хороним их рядом.

— Серьёзно?

— Вполне, мы устраиваем чаепитие для клиентов. Мы считаем, что они должны знать своих соседей. Ведь это навеки.

— Нет, не навеки, только до второго пришествия.

— Вы верующий? — оживился Тигран, — если хотите я могу продать вам место на еврейском кладбище. Мы обслуживаем людей всех религий. Никакой дискриминации.

— Все люди братья, люблю с них брать я, — процитировал Яша.

— Нет, серьезно, вы верующий?

— Я — деист[20].

— Ну, тогда вам надо планировать надолго.

— Ладно, буду, а вы пока подберите мне место в хорошем районе.

— Сделаем, — пообещал Тигран.

— О чаепитии предупредите заранее. Я должен знать, что среди моих соседей будут только законопослушные граждане.

— Зачем?

— Не хочу общаться с преступниками.

— Зря.

— Вы так считаете?

— Видите ли, — быстро поправился Тигран, — среди заключённых бывают очень интересные люди. Помните пару лет назад посадили одного русского за налоговые махинации? Тогда все только об этом и говорили. Так вот он недавно вышел из тюрьмы и купил у меня участок, а пока я оформлял документы, рассказал, что отбывал срок с весьма приличными людьми: конгрессменами, судьями, сенаторами. Был даже один компьютерный хакер, который ограбил банк, не выходя из дома. А возьмите президента США. Врал под присягой, проворачивал сомнительные финансовые операции и если бы не закон о его неприкосновенности, давно бы сидел за решеткой.

— Когда бандит руководит, он вождь, а вовсе не бандит, — опять процитировал Яша.

— Совершенно верно, так что преступник преступнику рознь.

— Купить место на кладбище рядом с экс-президентом я всё равно не в состоянии.

— Могу продать маленький участок и вас захоронят вертикально.

— Тем более не хочу. Стоять перед ним навытяжку? Ни за какие коврижки. К тому же я только что потерял работу.

— Безработица смерти не помеха, а достойные похороны гораздо важнее приличной свадьбы.

— Это ещё почему?

— Потому что свадьба может и повториться, а похороны никогда.

— Ошибаетесь, Тигран, глубоко ошибаетесь. Помните, Израиль провёл операцию по истреблению террористов в Дженине, которую палестинцы назвали массовым убийством?

— Ну и что?

— А то, что там было недостаточно убитых для массовости. Так вот, чтобы завысить это число, они стали перезахоранивать тех, кто умер до боевых действий. На этих трупах следов насильственной смерти обнаружить не удалось, а вот запашок был ощутимый и медицинские эксперты не могли включить их в число жертв. Так что для этих конкретных людей похороны повторились.

— Ну, это редкость.

— Совсем нет. Когда у палестинцев этот номер не прошёл, они накрыли своего живого приятеля флагом и понесли на кладбище. По дороге они его уронили. Он тут же взобрался обратно. Толпа в ужасе застыла, но друзья погибшего стали говорить, что это мираж и понесли его дальше. А виновник торжества, не в состоянии долго оставаться без движения, соскочил с носилок и стал разминаться.[21]

— Хорошо, я приму во внимание ваш рассказ, войду в ваше положение и сделаю вам скидку. Я продам большой участок по стоимости обычного, при условии, что вы сосватаете мне ещё трех клиентов.

— Зачем мне большой участок?

— Чтобы лежать рядом с близкими.

— Если захотят, они и так смогут ко мне присоединиться, я лучше возьму стандартный участок за полцены.

— Three clients, three clients, three clients[22], — пропел Тигран на мотив «Три карты, три карты, три карты».

— Хорошо, — согласился Яша, — записывайте, — и, открыв «Белые страницы» продиктовал фамилию и адрес президента своей компании, начальника отдела кадров и главного бухгалтера.

— Вот теперь скидка вам гарантирована, — пообещал Тигран.

— Ну, спасибо, хоть одна хорошая новость за день, а то я уж вешаться собрался.

— Вешаться?

— Да.

— Вы знаете историю про «нового русского», который не смог отдать долг и решил повеситься?

— Нет.

— Он встал на табурет, накинул петлю на шею, посмотрел по сторонам и увидел на шкафу недопитую четвертинку. Не пропадать же добру, — решил он, достал бутылку, допил и опять набросил петлю. Опять посмотрел по сторонам, увидел на другом шкафу чинарик. Взял его, закурил и думает: А чего я вешаюсь? Жизнь-то налаживается!.. Это я вам к тому говорю, что надо внимательно по сторонам посмотреть, может жизнь и наладится.

— Точно, я сначала подберу хороших соседей, прослежу, чтобы все они попали на свои места, а уж потом подумаю и о себе.

— А я пока позвоню вашим бывшим сотрудникам и передам им привет с кладбища.

— Откуда вы знаете, что они мои бывшие сотрудники?

— Вы сегодня утром оставили свой рабочий телефон Джессике, а когда я вам перезвонил, мне сказали, что вы там больше не работаете. Я понял, что вас уволили и решил вас немного развлечь. А то, что вы мне сосватали своих начальников, было понятно по тону. О друзьях так не говорят. Кстати, нам сейчас нужны продавцы подержанных машин, и если хотите мы с вами можем об этом потолковать.

— Серьёзно?

— Вполне.

— Ждите, выезжаю.

Случай на границе

Им осталось пройти последний таможенный досмотр. Все нервничали, но особенно волновался Григорий Львович. Хирург с большим опытом, он в последние годы занимался организацией труда в крупных клиниках. Это была золотая жила и, стараясь не пустить на неё других старателей, он без особых усилий намывал огромные деньги. Он читал лекции высшему звену медицинской бюрократии и всегда «брал аудиторию» с первой же минуты. Ему нравилось подавлять слушателей своей волей. Он заставлял их смеяться и негодовать, радоваться и возмущаться. Он предлагал им найти изъяны в собственной работе, а потом придумывать меры по их устранению. Его лекции почти всегда заканчивались овацией. В мире высокопоставленных аппаратчиков такое бывало не часто. При желании он мог бы сменить национальность и открыть себе путь в доктора и академики. Но он предпочитал оставаться кандидатом медицинских наук и быть невыездным. Да ему и не нужна была заграница. Там он не смог бы применить свой артистический дар, а он не хотел покидать сцену даже на короткое время. В Советском Союзе он чувствовал себя как рыба в воде, а теперь судьба выбрасывала его на сушу.

На совершенно незнакомую сушу.

Как он приспособится к новой обстановке? И сможет ли он в ней функционировать. Сил и энергии у него еще достаточно, а вот времени в обрез. Ему 61 год, у него нет шансов выучить язык и устроиться, как в Союзе, а получать пенсию и забивать козла он не хотел. Поэтому он так и воевал со своей невесткой, когда она решила уезжать. Сказал ему об этом сын, но решила-то всё она.

Григорий Львович посмотрел на Марину.

Сильная женщина, она сразу ему понравилась, хотя он и почувствовал в ней соперницу. До её появления в доме все ходили по струнке, но она изменила привычный уклад и он очень болезненно это переживал. Для собственного спокойствия он выхлопотал молодым квартиру, но обстановка разрядилась только на время. Когда они встречались, Марина говорила об отъезде. Она жаловалась, что в Советском Союзе для них все пути закрыты. Он и не спорил, пробиться здесь действительно тяжело, но если проявить характер, то можно. Он же добился своего, хотя у него не было ни влиятельных родственников, ни нужных связей. Он закончил институт, перебрался из заштатного Житомира в Москву, защитил диссертацию и в своей области стал авторитетной фигурой. Да и Витя с Мариной много успели для своего возраста. Оба — кандидаты наук, Марине даже предлагали заведовать отделением. Чего же им ещё надо? Говорят, что не могут пережить, когда ими руководит неграмотное партийное ничтожество. Ну, что ж, он их понимает. Он и сам всё это испытал, но где же гарантия, что в другом месте будет лучше? Нет такой гарантии. Конечно, национальность усложняет их жизнь, но нельзя же из-за этого менять страну. Даже при самых благоприятных обстоятельствах неизвестно, сколько им придётся затратить сил, чтобы стать на ноги. Там всё придётся начинать с нуля. Они не хотят, чтобы их сын, его внук, пережил то, что пережили они. Теоретически Григорий Львович соглашался, но когда они перешли от слов к делу, он заболел. Конечно, его сын с невесткой могут на что-то рассчитывать, внук тем более, а вот он, Григорий Львович Кац, что он будет там делать? А его жена? Сидеть на завалинке и сплетничать с соседями? Нет. Пусть дети едут, если они так уж этого хотят, а он останется. По крайней мере, будет жить, так как привык и заниматься тем, что любит. Только без сына и внука… И без Марины, которую он уже давно любит как дочь. Строптивую, своевольную и непослушную, но дочь.

Марина, Марина, Маруся.

Она всё время повторяла, что у них нет выхода, только выезд. Не могли её остановить золотые горы, которые он обещал, не подействовал его талант убеждения. Он видел, что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Он боролся до последнего и сломался только, когда Марина напомнила ему его собственную молодость и спросила, думал ли он о своих родителях, когда уехал в столицу. Для них ведь тоже Москва была другим государством. Они всю жизнь прожили в Житомире и не представляли себе жизнь вне этого города. Ну, выучился он на врача, но после этого вполне мог и вернуться, ведь вокруг столько больных. Только их ближайшие друзья гарантировали бы ему медицинскую практику на всю жизнь, эти вечно на что-то жалующиеся еврейские женщины. Он прекрасно жил бы в Житомире, но этот занюханный провинциальный городишко стал для него тесен. Не те возможности, не тот ритм жизни. Теперь они, его дети, делают то же самое и он должен их понять. Они не бросают его, они предлагают ему ехать вместе, так что у него, в отличие от его родителей, есть выбор.

Да, уж, выбор! Разбойники тоже дают выбор, когда спрашивают «жизнь или кошелёк?»

Перед Григорием Львовичем оставалась только румынская таможня. Все уже ждали его по ту сторону границы. Формально его семья была на территории Израиля, а он медлил. Нет, он не надеялся на чудо, но кто знает…

Он потянулся за визой. В боковом кармане её не оказалось, он полез в другой, потом в брюки, потом стал перетряхивать всё. Пограничники знаками попросили его отойти. Он отошёл, обшарил себя с головы до ног и не найдя визы, стал тереть лоб, вспоминая куда мог её деть. Все бюрократические процедуры при пересечении границы они репетировали несколько раз. Их предупреждали, что за малейшую оплошность румынские власти берут штраф, поэтому Марина всё тщательно подготовила. На всякий случай она даже дала тестю портфель с французскими духами и русской водкой для мелких взяток.

А-а-а! — закричал Григорий Львович. Он вспомнил, что положил визу в портфель, а потом, когда они без сучка и задоринки прошли все проверки, он на радостях сдал портфель в багаж. Теперь единственным документом, удостоверяющим его личность были никому не нужные водительские права.

Он подошел к таможенникам и, размахивая руками, начал объяснять, что произошло. Они почувствовали, что пахнет жареным. Эмигранты из Советского Союза были для них хорошей статьёй дохода. Румыны установили штрафы так, что любая ошибка бывших советских граждан стоила им всей имеющейся валюты. Не больше и не меньше, а количество долларов на каждого отъезжающего было им хорошо известно. Григорию Львовичу опять предложили отойти в сторону. Он стал объясняться жестами. Указывая на самолет и расставив руки в стороны, он размахивал ими, как птица крыльями и тыкал себя в живот, ясно давая понять, что портфель в багаже, то есть в брюхе самолета. Затем он руками чертил в воздухе прямоугольник, величиной с портфель, крепко хватал его за невидимую ручку и с важным видом шёл к самолёту, но в тот момент, когда он пытался пересечь таможню, его останавливали румынские пограничники.

Идиоты! Они даже глупее, чем руководители службы здравоохранения. Но ничего, если он мог обучать тех, то он справится и с этими и чтобы его лучше поняли, он повторял всё сначала, однако при каждой следующей попытке его возвращали на место всё грубее и грубее. И его прорвало. Он стал кричать, что они все это подстроили и теперь не хотят его пустить в самолет, чтобы он нашел свою визу. Он подаст на них в комиссию ООН по правам человека. Он им, подлецам, покажет, как заниматься вымогательством.

Крики и жестикуляция Григория Каца переполошили весь аэропорт и на место происшествия пришел представитель Израиля. Основной задачей этого невысокого пожилого человека было улаживать конфликты. На badge[23] была его фотография и имя — Дэвид, напечатанное латинскими буквами. Марина, единственная в семье знавшая английский, объяснила ему, что произошло.

— Передайте вашему отцу, чтобы он успокоился, мы сейчас всё уладим, — сказал Дэвид.

— Это мой тесть, — поправила Марина, — он душевно больной и за свои поступки не отвечает. Мы вообще хотели везти его в клетке, но потом решили, что это будет слишком привлекательной картиной для советской прессы.

Дэвид с укором посмотрел на неё и только спросил, нет ли у её тестя какого-нибудь документа с фотографией.

Марина перевела вопрос Григорию Львовичу. Он был уже невменяем и с кулаками лез на таможенников, угрожая им международным трибуналом. Они не понимали, что он говорит, но на всякий случай держали руку на кобуре.

— Зачем тебе документ? — закричал Григорий Львович Марине, — пусть они пустят меня в багажное отделение, я найду им эту сраную визу.

— Затем, — ответила Марина, глядя ему в глаза, — чтобы вас не посадили в тюрьму. Её спокойный тон и твёрдый взгляд отрезвили тестя, он пошарил в карманах, нашел свои водительские права, на которых была фотография пятнадцатилетней давности, и протянул их невестке. Она взяла их и вместе с Дэвидом пошла в офис. По дороге Дэвид сказал, что на таможне работает его очень хорошая знакомая, с которой он бежал из Освенцима, она им поможет. Приятельница Дэвида — Анна аккуратно отклеила фотографию и позвонила сыну в министерство иностранных дел. Она попросила привезти бланк визы и вскоре документ был готов. Когда Марина и Дэвид уже собрались уходить, в кабинет вошел таможенник. Он сказал, что какой-то сумасшедший, угрозами заставил пограничников пустить его в багажное отделение самолета.

— Эмигранты уже устроили скандал несколько дней назад, — сказал Дэвид, — и румынские власти предупредили, что в случае рецидива, они закроют свою страну для транзита. Мы должны успокоить твоего тестя любой ценой. А что он действительно не в своем уме?

— Конечно, — не моргнув глазом, ответила она, — неужели вы думаете, что я стала бы на него наговаривать? Он был психиатром и от частого общения с сумасшедшими у него самого чердак поехал. Последние пару лет он вообще непредсказуем и я не знаю, что он может выкинуть, когда увидит визу.

— Пойдём быстрее, — сказал Дэвид, направляясь к выходу.

Не доходя до таможни, они услышали площадную ругань и бешенные угрозы Григория Каца. Он бежал от самолета и кричал:

— Воры, они украли мой портфель. В нем был французский одеколон и две бутылки водки. Они всё выпили, а портфель с документами выбросили, падлы. Я на них в суд подам, они еще мне за это ответят, мерзавцы. Григорий Львович не видел ни Дэвида, ни Марины. Он бежал к таможенникам, которые каким-то непостижимым образом полчаса назад поняли его пантомиму и, нарушив закон, пустили в багажное отделение самолёта. Они уже не хотели никакого штрафа, лишь бы отвязаться от этого психа. Получив их разрешение, он подбежал к самолёту, без лестницы забрался в багажное отделение и в ярости стал расшвыривать чемоданы. Портфель, конечно, он не нашёл и считая это происками таможенников, теперь бежал к ним со сжатыми кулаками. Его жена была в ужасе. Она давно уже смирилась с его буйной натурой. Иногда она могла остановить его, но сейчас её вмешательство только ухудшило бы положение. Она готова была принять огонь на себя, лишь бы предотвратить скандал. Сердце её бешено колотилось. Григорий Львович почувствовал это и резко остановился. Он посмотрел вокруг, увидел жену и, изменив направление атаки, заорал:

— Это все ты, все из-за тебя. Зачем ты дала мне этот портфель? Я тебе давно говорил, что взятки до добра не доведут. Кому их давать? Этим что ли? — он махнул рукой в сторону румынских пограничников. — Никогда меня не слушаешь, вот и доигралась. Ну, ничего приедем в Израиль я тебе покажу.

Дэвид не знал, что делать. Зинаида Борисовна дрожала как осиновый лист, а Марина, глядя тестю в глаза, металлическим голосом сказала:

— Видите визу? — она повертела ею у Григория Львовича перед глазами.

Он вслед за визой водил головой из одной стороны в другую.

— Вы мне не ответили, вы видите визу?

— Да.

— Если вы сейчас же не извинитесь перед женой, я вашу визу порву и вы поедете не в Израиль, а в румынскую тюрьму.

Марина глядела на него холодным, немигающим взглядом. Взглядом, который отрезвил его во второй раз. Его невестка, жена его сына. Каким-то чудом она устроила ему визу, а теперь готова её порвать. Что с ним происходит? Он никак не мог вспомнить. Он только видел, как она держала визу обеими руками. Она хочет, чтобы он извинился перед Зиной. Хорошо, он извинится. Он вдруг почувствовал ужасную усталость, голова у него закружилась и он стал медленно опускаться. Дэвид успел поставить под него стул.

— Вы меня слышали, Григорий Львович? — повторила Марина.

— Да, — отозвался он глухим голосом.

— Я жду.

— Зина, прости меня, — сказал он тихо.

Зинаида Борисовна не в силах отвечать, заплакала и отвернулась. Марина протянула визу тестю.

— Спасибо, Мариночка, — сказал он.

Что-то в нем сломалось. Жизненная сила, блеск в глазах, стамина. Из вальяжного, самоуверенного мужчины он за несколько минут превратился в старика.

Представитель Израиля поблагодарил Марину и признался, что до последнего момента не мог ей поверить. Ведь у него самого есть невестка и он знает, какие отношения бывают между родственниками. Но её тестя действительно лучше было бы перевозить в клетке.

— Нет, — сказала Марина, глядя на Григория Львовича и с трудом сдерживая слёзы, — лучше было оставить его в Союзе.

Концерт

Сыграв коротенький этюд, Эмми встала, подождала пока затихнут аплодисменты, с большим достоинством поклонилась и направилась на место. Она была самой младшей в классе и поэтому отчётный концерт учеников своей студии Таня начала с неё. На Эмми было красивое розовое платье, родители долго подбирали его к сегодняшнему выступлению. Остальные исполнители тоже были в выходных костюмах. За несколько лет Таня приучила их к этому. Не сразу и с большим трудом, но всё-таки приучила.

* * *

Попав в Миннеаполис, Таня испытала шок. Это был типичный провинциальный американский город. Русские эмигранты, недавно приехавшие сюда, почему-то считали, что самая перспективная специальность для женщины — это помощник зубного врача. Таня, поддавшись стадному чувству, тоже решила пойти на курсы.

— Зачем, — удивился муж, когда она сказала ему об этом, — неужели тебе нравится ковыряться в чужих зубах?

— Конечно, нет, но сейчас нам главное выжить и я готова делать всё.

— Всё ты даже мне никогда не делала, — глядя на неё сквозь очки, сказал Дима.

— Если бы ты был миллионером, может и делала бы.

— Открой свою музыкальную школу, может тогда ты и сама станешь миллионершей.

— Кому здесь нужна музыка, тут люди не думают об искусстве, а зубы есть у всех и лечить их должен каждый.

— Должен — да, но лечат только те, у кого есть страховка, к тому же оборудование в Америке первоклассное и пломбы не вылетают каждый год, как при бесплатной медицине. Что же касается искусства, то в одном Миннеаполисе профессиональных оркестров пять штук.

— Почему же тогда Гриша переквалифицировался в программиста? Ведь он был отличным скрипачом.

— Ты слышала, как он играет? Одной техникой, совершенно без эмоций. Для него программист — это идеальная профессия, он и музыкой, наверно, занимался из-под палки. Может он с детства хотел изучать компьютеры, а родители ему не давали.

— Лауреатом он тоже стал из-под палки?

— Какая разница? Гриша — это Гриша, а ты — это ты. Ты всегда любила работать с детьми.

— Конечно, когда я могла с ними объясниться.

— Учи язык.

— Я буду его учить, общаясь с больными.

— Вряд ли они смогут разговаривать с бормашиной во рту.

Всё-таки Таня поступила на курсы медсестёр и начала изучать анатомию. Предмет этот давался ей тяжело. Цветные иллюстрации внутренностей человека вызывали у неё тошноту, а их латинские названия не лезли в голову. Чтобы помочь жене, Дима купил скелет, принёс его домой и, поставив его в гостиной, сказал:

— Вот тебе наглядное пособие, теперь мы будем учиться вместе. Ты будешь рассказывать мне все свои домашние задания.

— Зачем?

— Повторенье — мать учения.

— А кто отец?

— Там было беспорочное зачатие, — ответил Дима, приклеивая к челюсти черепа сигарету, — видишь это заядлый курильщик. Вот скажи мне, пожалуйста, на какой орган сильнее всего действует никотин?

Таня ткнула пальцем туда, где должна была находиться печень.

— А как это будет по латыни.

Таня ответила.

На следущий день Дима воткнул в рот черепа пустую бутылку, через неделю надел на него бейсбольную шапочку козырьком назад, а перед новым годом отрезал у гирлянды две зелёные лампы и засунул их в пустые глазницы. Таня в тот день вернулась домой поздно вечером и, повернув выключатель, увидела в комнате скелет с горящими глазами. Её это зрелище совершенно не испугало. Она подошла ближе и долго смотрела на скелет, а утром заявила, что медицинская карьера не для неё.

Бросив курсы, она стала учить английский. Язык тоже давался ей непросто, но после всех этих мандибул и максил[24], казался детской забавой. Самое же главное он не вызывал отрицательных эмоций. Вскоре она устроилась в музыкальную школу. Каждый урок требовал от неё длительной подготовки, но она любила преподавать и недостаточное знание языка компенсировала опытом. Она старалась не обращать внимания, на то, что её ученики часто приходили на занятия в спортивной форме, сразу же после тренировки по футболу или плаванию. Её задачей было научить их игре на фортепьяно.

На отчётный концерт её студенты явились в самом затрапезном виде. Большинство не могли как следует выйти на сцену и поклониться, а во время выступлений одноклассников они и их родители шелестели программкой, рассматривая её со всех сторон. Программка действительно была произведением искусства. Дима долго колдовал над ней, используя все ресурсы компьютерной графики. Он увлёкся этим и мог часами сидеть перед монитором, но в квартире, которую они снимали, у него не было своего кабинета и он уже давно уговаривал Таню купить дом. После концерта он возобновил этот разговор. Он сказал, что сейчас как раз продаётся много домов в новом районе, который называется «Лебединое озеро».

— Там же всё очень дорого, мы не потянем, — возразила Таня.

— Открывай свою музыкальную студию, тогда потянем.

— Ну, уж нет, меня школа вполне устраивает.

— Она только называется школой, у неё даже нет своего помещения, работать тебе приходится в разных местах, зарплата микроскопическая, а бенефитов[25] никаких. Послушай меня, «Лебединое озеро» просто ждёт, чтобы на нём создали музыкальный остров.

— Ты-то откуда знаешь?

— Там много детских площадок, а молодые мамаши даже в будни прогуливают своих детей.

— Ну и что?

— То, что они не работают и у них есть чем платить. Я думаю, они и сами будут брать у тебя уроки от нечего делать. Мы купим там дом, дадим объявление в местной газете и к тебе толпами побегут ученики.

В следующем учебном году Таня репетировала со своими студентами уже не только музыкальные произведения, но выход на сцену, поклоны и возвращение на место. Не очень часто, но настойчиво она повторяла, что концерт — это важное событие и на него надо прийти хорошо одетым.

— А что конкретно вы посоветуете одеть? — спросила её Вида. Она выглядела гораздо старше своих 13 лет и чувствовала острую необходимость нравиться мальчикам.

— Я же не знаю, какой у тебя гардероб, подумай сама и выбери лучшее.

— А вы мне поможете?

— Помогу.

На следущий урок Вида одела новое платье и спросила, подойдёт ли оно для концерта. Таня поправила несколько складок и одобрила наряд. Через неделю Вида пришла в брючном костюме и принесла с собой ещё два.

Примерки повторялись до тех пор, пока мать Виды не сказала, что в музыкальной школе слишком много внимания уделяют нарядам. Она тоже училась музыке и тогда, в доброе старое время никто не заставлял её покупать новые платья каждый день. Раньше дети вообще больше думали об учёбе.

— Вы абсолютно правы, — согласилась Таня, которой тоже надоели постоянные обсуждения туалетов, — если вы сами поможете Виде подобрать наряд, то сделаете большое дело.

В следущий раз, когда Вида стала спрашивать, что лучше одеть, Таня сказала:

— Посмотри «Victoria Secrets»[26], там есть образцы, которые тебе очень подойдут.

После этого директриса вызвала её к себе, отчитала в самой резкой форме и потребовала, чтобы она извинилась перед ученицей.

— Они наши клиенты и от них зависит ваша зарплата.

— Вида вам жаловалась?

— Это неважно, вы не имеете права так с ней говорить.

— Я извиняться не буду, — сказала Таня.

— Даю вам время до завтра, подумайте.

Таня молча вышла из кабинета. Она не чувствовала себя виноватой. Нельзя было превращать музыкальную школу в дом моделей. Директриса просто нашла предлог, чтобы избавиться от неё. Но почему? Из-за её акцента? Из-за программок, которые сделал её муж и многие дети сохранили на память? Или из-за того, что к ней перешли ученики других педагогов?

Таня вошла в класс. Там уже сидел следущий ученик — негритёнок Джастин. У него был прекрасный слух, но долго находиться на одном месте он не мог. Таня на свой страх и риск отпускала его в середине урока на улицу, он бегал по стадиону, расходовал избыток энергии и только после этого мог опять сосредоточиться на музыке. Каждое занятие с Джастином начиналось с того, что он писал на доске: «Я люблю играть на фортепьяно, я могу просидеть спокойно 20 минут».

— Почему сегодня ты ничего не написал на доске[27], — спросила Таня.

— Вы должны называть доску «классной», — неожиданно сказала его мамаша, которая в тот день присутствовала на уроке.

— Меня учили по-другому.

— Вас учили неправильно. То, что вы говорите, является расистским термином.

— Я ведь называю мел белым, а лимон жёлтым и ни белые, ни китайцы не считают это расистскими терминами, — возразила Таня.

— Вы можете делать с мелом и лимоном что хотите, а доску, пожалуйста, называйте классной.

— Я буду называть её учебная доска афроамериканского цвета.

* * *

Таня почувствовала на себе чей-то взгляд и посмотрела на сцену. Стив уже закончил первую пьесу.

— Зачем только родители заставляют его заниматься музыкой, — подумала она, подходя к фортепьяно, — это не его стихия. Ему больше бы подошла роль рыцаря Круглого Стола. Конечно, он научился читать ноты, но по клавишам бьёт как боксёр по груше, а на педаль давит как автогонщик на газ. Он даже в свои семь лет похож на викинга. Да и мамаша ему подстать, во время урока музыки, пока Стив издевается над фортепьяно, она усаживается в позу лотоса.

В Советском Союзе Татьяна Львовна, тогда ещё начинающий педагог, быстро прекратила бы это безобразие, а здесь, умудрённая опытом Таня молчала. Она знала, что у этой женщины ещё два сына и после школы она возит их на разные занятия. На себя у этой матери троих детей времени почти не оставалось, и она пыталась использовать каждую минуту.

Для того чтобы сгладить исполнение Стива, Таня подготовила с ним дуэт. Она села рядом и кивнула. Выпускница московской консерватории и семилетний житель провинциального американского города совместными усилиями исторгали из фортепьяно звуки, которые неискушённым слушателям Миннеаполиса казались вполне удовлетворительным исполнением известной песенки. Когда они закончили, Стив ушёл на место, а Таня встала у инструмента и поклонилась. Ей захлопали.

— Видишь, Стив, аплодисменты можно заработать поклонами, а не только игрой, — сказала она.

Ученики сами продолжали концерт. В программке была указана последовательность их выступлений и названия музыкальных пьес. Эта программка, как и предыдущие, была рождена современной технологией и фантазией её мужа. Дима творил на компьютере чудеса. Несколько раз он печатал $100 купюры, на которых вместо портрета президента были улыбающиеся физиономии его приятелей. Потом на день рожденья он дарил эти банкноты своим друзьям, а как-то раз на концерте Таниных учеников он сфотографировал двух старушек. Одна была еврейка из России, а другая — негритянка из Миссисипи. Многочисленные морщины, седые букли, очки и почтенный возраст скрывали различие в цвете кожи. Дима заснял момент, когда каждая из них аплодировала своему внуку. Потом он очень долго колдовал над снимками, а когда повесил их рядом, было полное впечатление, что это две сёстры. Сестра из Америки через несколько лет перестала ходить на концерты, а сестра из Советского Союза сделалась постоянной зрительницей.

* * *

Когда жену уволили из школы, Дима сказал:

— Теперь уж точно тебе придётся начать собственный бизнес.

— Запросто, — ответила Таня, — курсы медсестёр я уже кончила.

— Тебе не стоило их начинать, уроки фортепьяно — совсем другое дело.

— Ну да, осталось только, набрать учеников. Помнишь, ты говорил, что после объявления в газете они побегут ко мне толпами?

— Да.

— Так вот прибежало всего три человека. Я знаю, что один человек — это не толпа, два человека — это тоже не толпа, а вот насчёт трёх не уверена. Как ты думаешь, три человека это толпа или не толпа?

— Ладно, не ехидничай, придумай текст, мы сделаем флаерсы и разложим их всем соседям.

— А потом?

— Потом нужно найти такие же комплексы, как «Лебединое озеро», где живут молодые семьи. В кооперативы с пожилыми людьми ехать бесполезно. К очень богатым людям тоже обращаться не стоит, они человека с улицы не возьмут.

— Как же мне найти правильные районы?

— Покатайся по окрестностям, посмотри.

— Легко тебе давать задания, попробовал бы сам.

— Если ты меня возьмёшь к себе вице-президентом по маркетингу, я попробую.

— Хорошо, но по совместительству ты будешь мальчиком на побегушках и всё это на волонтёрских началах.

— Договорились.

Через некоторое время они нашли районы с потенциальными клиентами, напечатали флаерсы на яркой цветной бумаге и принялись за работу. Маршрут обсуждался вечером, а с утра они отправлялись на очередной объезд. Одновременно Дима делал ремонт студии. Он покрасил потоки, переклеил обои и установил новые светильники, а когда всё было готово, сказал:

— Теперь на видном месте тебе надо повесить свои дипломы.

— Они же на русском языке.

— Это даже лучше. Люди с большим уважением относятся к тому, чего не понимают.

— Тогда можно было бы повесить и почётные грамоты моих учеников.

— Правильно!

— Жалко только, что я оставила их в Союзе.

— Ничего страшного, закажем в Нью-Йорке, там за сходную цену нам всё что угодно сделают.

Осенью, когда Таня уже составляла расписание, ей позвонила Вида и сказала, что хочет продолжать заниматься фортепьяно.

— Я больше не работаю в школе, — ответила Таня.

— Мама согласна возить меня к вам.

— Да?

— Да, а ещё Джастин просил передать, что он тоже хочет брать у вас уроки.

Это было уж совсем неожиданно и Таня от удивления замолчала, а Вида, по-своему истолковав её молчание, быстро заговорила:

— А ещё у меня есть сосед Яша, он тоже хочет у вас учиться. Его бабушка приехала из России.

— Она с таким же успехом могла приехать с островов Зелёного Мыса, — подумала Таня, — в плавильном котле Америки её внук ничем не будет отличаться от любого другого американского подростка.

Через несколько дней Тане позвонила учительница музыки, жившая неподалёку. Она сказала, что переезжает в другой штат и хочет «продать» своих учеников. Если Таню это интересует, они могут встретиться и поговорить. Таню это заинтересовало и они встретились в доме продавщицы. Начали они с дежурных любезностей, а потом разговорились и когда Таня посмотрела на часы, то увидела, что опаздывает на урок. Она позвонила домой и попросила мужа впустить Джастина, если он придёт раньше времени и не отходить от него, потому что он слишком беспокойный мальчик и его нельзя оставлять одного.

В этот момент Джастин уже звонил в дверь. Дима открыл ему и проводил в студию. Посреди неё стоял скелет и корзина с грязным бельём. Это был результат сражения Димы с сыном. Утром он заставил-таки сына убрать квартиру. Конечно, гораздо проще было сделать это самому, но уступать он ни за что не хотел. В результате все вещи были переставлены, а беспорядок в доме ничуть не уменьшился.

Джастин увидев скелет, сразу же начал строить ему рожи.

— Напрасно ты это делаешь, — сказал Дима.

— Почему?

— Я его специально достал из кладовой, чтобы тебе показать. Это всё, что осталось от Таниного ученика, который баловался на уроках. Ты, наверно, знаешь, что в коммунистических странах применяют драконовские меры для поддержания дисциплины. Тех, кто не подчиняется правилам, секут розгами. В Советском Союзе полное равноправие, там женщин бьют также как и мужчин, а детей наравне со стариками. Этому парню, — Дима постучал пальцем по лбу черепа, — не повезло, наверно, палач перестарался.

Джастин смотрел на Диму и не знал, что делать. Скорее всего этот русский врал, но на лице его не было и тени улыбки и на всякий случай с ним нужно было держать ухо востро. Джастин отошёл от скелета, сел за фортепьяно и стал перелистывать ноты, а Дима унёс грязное бельё в прачечную и поднялся к себе кабинет.

Когда Таня зашла в студию, Джастин исполнял пьесу, которую она разучивала с ним в прошлом году, а на доске было написано: «Я могу просидеть спокойно целый урок, с начала до конца».

На первом концерте учеников Таниной студии Дима фотографировал участников, а после окончания, когда Вида преподнесла Тане букет цветов, он попросил их обеих несколько секунд стоять не двигаясь, чтобы получился хороший снимок, затем он зашёл со стороны сцены, жестом показал зрителям, чтобы они аплодировали и сделал фотографию учительницы, которая принимала букет на фоне ликующего зала. Потом Таня вызвала всех учеников, выстроила их на сцене и стала раздавать им шоколадки. Дима сфотографировал и это, а когда церемония подходила к концу, он сам встал в конце ряда и протянул руку.

— А тебе за что? — спросила она.

— Я передвигал рояли, расставлял стулья, а потом буду убирать помещение. Я заслужил награду больше, чем кто-либо другой.

— Хорошо, — сказала Таня и вместо шоколадки дала ему цветок из своего букета.

— Вот она, человеческая благодарность, — пробормотал Дима, крутя в руках чахлую гвоздику с переломанным стебельком.

— Ты ведь всё заранее подготовил? — спросила Таня, когда все разошлись.

— Конечно, и фотографию, на которой тебе дарят цветы, я обязательно повешу в студии.

— Зачем?

— Хочу показать этим викингам[28], как воспитанные люди должны благодарить учителя музыки.

— А если бы Вида не принесла цветы?

— Она и так не принесла, букет купил я.

Таня посмотрела на мужа. Она до сих пор не всегда понимала, шутит он или говорит серьёзно. Он очень редко улыбался, а после приезда в Америку вообще не улыбнулся ни разу.

— На самом деле?

— Конечно, — ответил он и она почувствовала, что на сей раз он говорит правду.

* * *

Обычно концерт заканчивался весёлым шотландским танцем, который исполняли четыре студента на двух роялях. Это был очень эффектный номер. Когда его впервые увидел младший брат Виды, он решил сменить футбол на фортепьяно. После этого Таня поняла, что её конкурентами являются не только учителя музыки, но преподаватели фехтования и шахмат, а также тренеры по футболу и лёгкой атлетике. Таня не пыталась воспитать будущих победителей конкурса Чайковского, но домашнюю работу задавала регулярно, а выполнение её всегда проверяла. Выступление её учеников фактически было бесплатным концертом для жителей района, а артистами были самые дорогие для зрителей люди — их дети.

В конце выступали лучшие ученики и предпоследним на сей раз играл Яша. Он уже занимался не с таким рвением, как раньше, но у него были отличные способности и он, не желая расстраивать родителей, продолжал брать уроки фортепьяно. К старшим классам он увлёкся техникой, а когда ему исполнилось 17 лет, получил водительские права и купил машину. Он с гордостью показал Тане своё приобретение и даже покатал учительницу в своём стареньком Кадиллаке. С момента покупки машины Яша гораздо меньше внимания уделял фортепьяно, но всё равно Таня выбрала его для последнего номера. Сегодня, как и обычно, исполнение на двух роялях было запоминающимся. После него Таня выстроила на сцене всех исполнителей для вручения подарков, но сначала она подошла к матери Виды и, протягивая ей цветы, сказала:

— Вы прекрасно переворачивали ноты, сегодня вам не было равных.

Саму же Виду, которая заканчивала школу и уезжала в колледж, Таня поздравила особо. Когда все разошлись, Вида подошла к ней и сказала:

— Помните, что вы советовали мне одеть на концерт пять лет назад?

— Конечно.

— Ну вот, с некоторым опозданием я это сделала, посмотрите, — она протянула учительнице журнал «Victoria Secrets». На обложке была фотография Виды в очень дорогом нижнем белье. Таня не верила своим глазам, а Вида между тем продолжала, — деньги там платят хорошие, а работа не сложная. Я думаю подрабатывать у них, пока буду учиться. Они, кстати, просили меня порекомендовать кого-нибудь из своих друзей и я подумала о вас. У вас прекрасная фигура и вы бы им вполне подошли.

— Что? — спросила Таня, переводя взгляд на Виду.

— Я говорю, что из вас тоже вышла бы хорошая модель.

— За эту шутку я отчисляю тебя из своей студии.

— Я не шучу. Вот, смотрите, — она протянула Тане ещё один экземпляр журнала. Там на той же странице, в той же соблазнительной позе и в том же нижнем белье Таня увидела себя. На несколько секунд она потеряла дар речи.

— Нравится? — спросил её Дима, неизвестно как оказавшийся рядом. Она с трудом оторвалась от журнала и подняла на него глаза. Он смотрел на неё сквозь очки и улыбался.

Это была его первая улыбка со времени приезда в Америку.

Пятая колонна

Гриша Гольдберг обменял токены, пересчитал полученные купюры и положил их в кошелёк. За несколько недель в Атлантик-сити[29] он заработал гораздо больше, чем ему обещали за год профессорства в МТИ[30]. Он уже давно отослал туда все документы, но служащие американского отдела кадров оказались ничуть не расторопнее своих советских коллег и чтобы добыть средства к существованию Гриша обратился к картам.

Он посмотрел в зал с игральными автоматами и ему показалось, что где-то мелькнуло знакомое лицо. Это немудрено, здесь можно было встретить кого угодно, от опустившихся наркоманов до голливудских знаменитостей, но это лицо было из другого мира. Оно вызвало у него неприятные ассоциации. Гриша остановился и обвёл зал внимательным взглядом. Около одного из игральных автоматов сидел мужчина, который также как и все остальные опускал токены и нажимал кнопки. Он был неаккуратно одет, нечисто выбрит, а под глазами ясно обозначились синие круги. Гриша почувствовал неприятный холодок внизу живота. Он подошёл поближе и ещё раз незаметно взглянул на играющего. Физиономия выглядела гораздо более помятой и значительно постаревшей, но это несомненно был подполковник Степченко. Гриша знал, что при развале империи многие чиновники запустили руку в государственную казну. Некоторые даже переехали на Запад и жили здесь как рантье, но подполковник служил в забытой всеми глуши, воровать ему было негде. Разве что он наладил продажу устаревших радарных установок, но это было маловероятно. Скорее всего, он выполнял здесь какое-то задание и значит встреча с Гришей означала для него верный провал, а как КГБ расправлялось с нежелательными свидетелями, бывший рядовой Гольдберг представлял себе очень хорошо. У него засосало под ложечкой. Он надеялся, что в Америке начнёт новую жизнь, но пока что никак не мог покончить со старой.

* * *

После института его забрали в армию и отправили техником на радарную установку. Когда он увидел место своей будущей службы, ему захотелось завыть, не дожидаясь ни ночи, ни луны: в небольшом бараке жил весь личный состав подразделения. Начальником был старший лейтенант Насреддинов, а восемь его подчинённых отвечали за техническое состояние радара. Вокруг на сотни километров лежала тайга и нарушали запретную зону только волки и медведи. Иногда на станцию заходили чукчи-охотники, чтобы поменять мясо на спирт. Операцию эту всегда доверяли ему, потому, наверное, что он был единственным непьющим на станции. Он бросил пить после одной из студенческих вечеринок, во время которой он так набрался, что Тамара — хозяйка квартиры, где они встречались, вынуждена была оставить его у себя. Когда он проснулся на следущий день, дома никого не было. Он хотел позвонить матери, но никак не мог найти номер телефона. Накануне его мать вышла на новую работу и записала свой телефон на бумажку, но он никак не мог вспомнить, куда её положил. Это его здорово испугало. Он решил, что из-за водки лишился способности, к которой относился как к бесценному капиталу.

У него была уникальная память. Он стал развивать её ещё в детстве, интересовался мнемоникой, сам разработал различные методы запоминания, а в девятом классе на спор выучил двухтомник высшей математики на английском языке. И вдруг теперь забыл такую мелочь. Голова его раскалывалась от боли, но он продолжал ползать по комнате и заглядывать во все углы.

— В чём дело? — спросила его Тамара, вернувшись домой.

— Я потерял рабочий телефон матери.

— Подожди, кажется, я знаю, где он, — сказала она и ушла на кухню. Вернувшись, она протянула ему аккуратно сложенный листок бумаги.

— Где ты его нашла? — спросил Гриша.

— В своём лифчике, который ты почему-то положил в холодильник.

Гриша покрылся холодным потом. Он никак не мог вспомнить, когда это произошло, а предположить, что Тамара его разыгрывает, ему мешали алкогольные пары.

— Это из-за водки, — решил он и с тех пор не брал в рот спиртного.

* * *

В красном уголке барака стоял старенький неработающий телевизор. Гриша отремонтировал его, сделал приставку и телевизор стал принимать CNN. Однажды, когда Гриша был на ночном дежурстве, передавали фильм об игре в карты. Начался фильм с того, что несколько раз показали как дилер и игрок незаметно обменивались под столом условными знаками. Снимали это с пяти различных позиций, а одна из камер была вмонтирована в нижнюю часть столешницы. Очевидно, главной задачей фильма было предостеречь любителей лёгкой наживы. Ведущий сказал, что мошенничество никогда до добра не доводит, а выиграть в карты можно и честным путём. Он очень доходчиво объяснял основные правила и демонстрировал их на примерах. Затем он рассказал, что нужно делать при различных раскладах и каждый раз в качестве закрепления пройденного материала показывал заставку с текстом только что изученного правила. Он упомянул, что у дилера может быть от двух до четырёх колод, а в добрые старые времена в некоторых казино были даже столы с одной колодой. Гриша увидел, что «Блэк джек» очень похож на «Очко». Главное отличие состояло в том, что игра в казино шла в открытую. С точки зрения теории вероятности в самом начале случайность имела определённое значение, но к концу первой сдачи шансы человека, запомнившего вышедшие карты, повышались настолько, что выигрыш уже не являлся капризом Фортуны. Кое-что от неё, конечно, зависело, но после некоторой тренировки Госпожу Удачу вполне можно было взять за бока.

Карт у Гриши не было и он стал сражаться с дилерами американских казино мысленно. Чаще всего он делал это во время политико-воспитательной работы. Он легко запомнил различные расклады при игре с двумя и тремя колодами, но когда перешёл на четыре, карты ему стали сниться по ночам, а однажды глядя на старшего лейтенанта, Гриша подумал, что тот очень похож на трефового валета. Затем каждый из сослуживцев стал ассоциироваться у него с какой-нибудь картой. Сначала это его забавляло, но потом начало беспокоить. Гриша почувствовал, что если так пойдёт и дальше, он может свихнуться и он решил заняться ремонтом радарной установки. Брошюрка, которой им разрешалось пользоваться, была составлена в стиле военного устава и предполагала лишь точное выполнение инструкций, но после очередных профилактических работ радарная установка не прошла предписанную проверку. Полная схема установки находилась в штабе и взять её можно было только под расписку у подполковника Степченко. Гриша попросил старлея сделать это, но Насреддинов отрицательно покачал головой.

— Степченко зол на весь мир и делает гадости из спортивного интереса. Говорят, его заслали в эту глушь за то, что он провалил какую-то важную операцию. Жена за ним ехать не захотела, он остался один и теперь срывает свою злость на подчинённых. Пользуется тем, что вокруг нет никого выше чином.

— Но ведь радар не в порядке и если из-за него произойдёт ЧП, Степченке первому голову открутят. Он сам должен быть заинтересован, чтобы всё было в идеальном состоянии, а схема мне нужна, чтобы проверить установку. Я уверен, что смогу её отремонтировать.

— Я всё понимаю, но Степченко просить не буду. Займись лучше чем-нибудь другим.

— Чем?

— Почитай.

— Что? Журнал «Молодой коммунист» за прошлый год?

— Возьми газету «Правда», её только вчера привезли.

Газеты доставляли им на вертолёте вместе с продовольствием два раза в месяц. Иногда Насреддинов сам летал в штаб и это путешествие было для него одним из немногих развлечений. Приехав туда в следущий раз, он попросил у Степченко документацию на радар. Подполковник ответил, что единственный экземпляр инструкции в данный момент находится на другой установке. Там идут профилактические работы. По графику у Насреддинова они должны быть через полгода, но если старлей хочет ускорить процесс, то при определённых условиях это можно сделать.

— Я могу и подождать, — сказал старший лейтенант, который знал, что «определённые условия» обозначали литр технического спирта, — но мне кажется, что вы должны быть в этом больше заинтересованы, чем я. У меня служит парень, который хорошо разбирается в радиотехнике и готов перебрать радар. Он недавно отремонтировал телевизор и сделал к нему приставку, так что теперь мы можем смотреть Штаты.

— Да ты знаешь, что я тебе за это сделать могу? Это же империалистическая пропаганда!

— Никакой пропаганды не было, а я это сказал к тому, что у человека золотые руки и грех было бы этим не воспользоваться. Ведь если что случится, нам первым клизму поставят. Помните, что произошло после того как Матиас Руст приземлился на Красной площади.[31]

— Ладно, я подумаю, — сказал Степченко, — а ты тоже посмотри. Сам знаешь, чтобы ребята побыстрее профилактику закончили, им стимул нужен.

— Лишнего спирта у нас нет, — ответил Насреддинов.

Вернувшись на базу, он рассказал Грише о своей встрече со Степченко.

— Возьмите описание дня на три, мне хватит.

— Ты что, успеешь всё сделать за три дня?!

— Нет, конечно, но если вы освободите меня от нарядов, я выучу документацию наизусть.

— Ну, ты и хвастун.

— Вы сможете меня проэкзаменовать.

— А если ты провалишься?

— Это исключено.

— Посмотрим.

Экзамен Гриша сдал и Насреддинова это так поразило, что в следущий раз в штаб они полетели вместе. Возвращая документацию, старший лейтенант предложил Степченко самому поговорить с Гришей, но подполковнику было не до того, после очередного запоя у него ужасно болела голова и Насреддинова он слушал невнимательно. Его не интересовало, что сделал этот рационализатор-изобретатель. Было бы куда лучше, если бы он спирт гнать научился. Степченко взял техдокументацию и тяжело пошёл к шкафу. Вид пустой банки, в которой он обычно хранил резервный запас, разозлил его и он стал говорить старлею, что информация, содержащаяся в описании радара — государственная тайна, её нельзя разглашать, а единственный экземпляр книги должен быть как партбилет всегда в пределах досягаемости. Разумеется, это не все понимают, есть определённый сорт людей, которым совершенно нельзя доверять, потому что предательство заложено у них в крови. Во время войны они толпами переходили на сторону врага[32]. Они и мать родную готовы продать за 30 серебряников. Да и другие — при этом он выразительно посмотрел на Гришу — тоже только ждут удобного момента, чтобы слинять на Запад. Государство даёт им бесплатное образование, а они как волки, сколько их не корми, в лес смотрят. Все они пятая колонна. Из-за них русские люди живут в бедности. И его бы воля, он бы навёл порядок.

Высказавшись, подполковник посмотрел на своих подчинённых и спросил:

— Может, вы не согласны?

— За то, что государство даёт другим бесплатное образование эти другие бесплатно работают в условиях, где русские люди получают очень приличные деньги, — ответил Гриша, — и я могу привести пример, не отходя от кассы. А техническая документация мне понадобилась для того, чтобы отрегулировать радар, который защищает от самолётов-шпионов советское государство. Если радар сломается, то вы первый поплатитесь головой за преступную халатность, а мне ничего не сделают. Может даже объявят благодарность за инициативу. У меня к тому же будет свидетель — старший лейтенант.

Гриша с такой злобой смотрел на Степченко, что у того голова немного прояснилась. Он взглянул на Насреддинова. Физиономия старлея тоже не выражала большой любви. Их было двое, оба гораздо моложе его и наверно здоровее, лучше с ними не связываться.

— Какой ты ершистый, — сказал Степченко.

— Так точно, ершистый, — подтвердил Гриша.

С тех пор они встречались всего несколько раз, но каждая встреча была для Гриши жестоким испытанием.

* * *

Гриша ходил некоторое время из угла в угол и думал, что делать. Наконец он нашёл справочник и набрал номер, а через час уже сидел в кабинете дежурного в местном отделении ЦРУ.

— Почему вы решили, что человек, которого вы встретили в казино, русский шпион, — спросил тот, показывая всем своим видом, что ему надоели чересчур бдительные сограждане.

— Я работал с ним, когда он был офицером КГБ и руководил системой радарных установок в Сибири.

— Чем вы занимаетесь теперь?

— Оформляю допуск на преподавание радиотехники в МТИ.

— Как зовут вашего бывшего сотрудника?

— Степченко.

— Когда вы с ним работали?

— Десять лет назад.

— А вы уверены, что это он?

— Да.

— Вы знаете, что теперь делают операции, которые совершенно изменяют внешность человека. Можно даже сделать двойника.

— Знаю, — сказал Гриша, хмуро глядя на своего собеседника. Этот клерк разговаривал с ним как с неандертальцем. Если такие идиоты работают в американской разведке, то немудрено, что она за последнее время столько раз с треском проваливалась.

— И отличить этого двойника от оригинала можно только по ДНК и отпечаткам пальцев.

— Степченко был не такой уж важной птицей, чтобы ему делали двойников.

— Опишите его и мы сейчас составим фоторобот.

— Проще обратиться в казино Тадж-Махал[33], я видел его там вчера в 11 часов дня, — сказал Гриша и набросал план расположения игральных автоматов, обозначив крестиком тот, у которого сидел его бывший начальник, — наверно, в казино есть видеоплёнка.

— Да, возможно. Оставьте свой телефон, мы вам позвоним.

— Лучше я сам вам позвоню, скажите только когда.

— Попробуйте через неделю.

— Кого спросить?

— Джона Доу[34].

Через два дня Грише позвонили из ЦРУ и попросили приехать. В кабинете кроме Джона Доу сидел ещё один ничем не примечательный мужчина средних лет.

— Вы собираетесь работать у профессора МакНортона в МТИ? — спросил Джон Доу II.

— Да, МакНортон уже сделал мне оффер[35].

— Как вы с ним познакомились?

— Это долгая история.

— Расскажите, мы не торопимся.

— Они и говорят так же как в КГБ, — подумал Гриша, «Мы не торопимся, нам стало известно». Он посмотрел на Джона Доу II и сказал:

— Когда я учился в институте, он приезжал на конференцию в Москву. Мы устроили вечеринку и мои сокурсники спросили смогу ли я запомнить несколько страниц бессвязного текста. Я сказал, что смогу. У кого-то под рукой оказалась брошюрка с конференции. Там были напечатаны фамилии, места работы и основные труды всех участников. Кроме того было указано время их выступлений. Мне дали десять минут на запоминание. Я всё это выучил и повторил, но пари проиграл, потому что неточно назвал заглавие одной из работ МакНортона. Потом я стал заниматься теми же проблемами, что и он, а когда приехал сюда, послал ему своё резюме.

— Если у вас действительно такая хорошая память, вы должны помнить основные схемы радара, на котором проходили службу.

— Должен.

— А не могли бы вы нарисовать схему входного фильтра.

— Я давал присягу не разглашать государственные тайны.

— Техника, на которой вы работали, давно устарела, а сам радар наверняка списан.

— Тогда зачем вам нужна схема?

— Я хочу проверить вашу память. Если вы не преувеличиваете, мы можем предложить вам работу поинтереснее, чем игра в казино или преподавание в МТИ.

— Рисовать я ничего не буду.

— Почему?

— Генералам КГБ вы за информацию платите миллионы, а от меня хотите получить её за спасибо.

— Совсем не за спасибо, у нас очень большие возможности и я могу оказаться вам весьма полезным.

— Не надо, — сказал Гриша, прекрасно понимая, что за любую услугу этого ведомства придётся дорого заплатить.

Он набросал требуемую схему.

Джон Доу II достал портфель, вынул из него техническое описание радара и, открыв его на нужной странице, сказал:

— Здесь имеется дополнительная индуктивность, а величина сопротивления не такая как вы указали.

— Я специально изменил заводскую схему.

— Почему же это не отражено в руководстве по эксплуатации?

— Для утверждения изменений Степченко должен был получить добро сверху. На это могло уйти несколько месяцев, а поскольку радар начал барахлить, он разрешил мне его отремонтировать на свой страх и риск. Таким образом, он убивал одним выстрелом двух зайцев: если бы радар сломался, он обвинил бы меня во вредительстве, а так, он в очередном рапорте поставил это себе в заслугу. Кстати, я сделал и другие изменения. Разрешите, — Гриша взял книгу и дотронулся указательным пальцем до масляного пятна. Да, это было то же пятно и на том же месте. Это пятно он посадил, когда экспериментировал со схемой. Потом он пытался вывести его, но ничего не получилось и Степченко устроил ему разнос за порчу казённого имущества.

— Вот сволочь, — процедил Гриша сквозь зубы, — а ещё говорил о пятой колонне.

Аритмия

I.

В начале XX века здесь находилось имение какого-то богатого чудака, но от былого величия сохранился только запущенный террасный парк и красивые аллеи со старыми деревьями. На парадном дворе видны были остатки клумбы и несколько бюстов греческих богов, а перед въездом в усадьбу, стояла прекрасная бронзовая скульптура коровы-кормилицы. Она никак не вязалась с мифологическими персонажами и скорее всего была поставлена намного позже, но её примитивная красота нравилась Игорю ничуть не меньше грозных богов древности.

Бывая на правом берегу реки, Игорь Савицкий приценивался к этой земле, но попасть сюда можно было только в объезд и дорога до центра города занимала очень много времени. Как только он узнал, что местные власти решили строить мост, он купил здесь большой участок и сразу же начал строительство. Рабочие его компании привели в порядок парк, а на месте загородной виллы построили роскошный дом. Как только он был закончен, местная газета напечатала статью о новостройке и вскоре появились покупатели, однако Игорь не торопился с продажей. Он сам думал переселиться сюда. Отсюда гораздо легче было бы руководить строительством. По окончательному плану дорога в этот пригород со временем должна была стать одной из главных магистралей города. Это значительно подняло цену участка и заказы на будущие дома посыпались один за другим. Игорь закрутился как белка в колесе и когда он первый раз почувствовал сильную боль в желудке, то не придал этому значения. Во второй раз он приписал боль гастриту и решил питаться более регулярно. Только после того как приступ повторился ещё раз, он вынужден был пойти к врачу. Его послали на обследование, а в конце недели секретарша доктора позвонила ему и попросила зайти в понедельник. Игорю это показалось странным, но в выходные он был занят на строительстве и ему было некогда думать о болезнях.

После нескольких общих фраз врач сказал, что у него рак и он советует как можно быстрее сделать операцию. Внутренне Игорь давно был готов к такому развитию событий: его мать тоже умерла от рака. После её смерти он остался вдвоём с младшей сестрой. Ответственность за неё придавала ему сил. Он окончил колледж, создал свою компанию, а когда Вера вышла замуж, оплатил её весьма пышную свадьбу. Но его собственная семейная жизнь не складывалась. После двух непродолжительных браков он стал очень осторожным и не торопился связывать себя даже самыми необременительными обязательствами. По-настоящему близкими ему людьми были только друг детства Костя Родов и его жена Полина. У них он мог появиться в любое время и они всегда были ему рады. Теперь же их общество было ему особенно необходимо и он поехал к ним. Оба они оказались дома. Игорь сказал о своём диагнозе и они надолго замолчали. Наконец Костя произнёс:

— В университете Миннесоты самая лучшая медицинская школа, а клиника Майо известна во всём мире. Несколько лет назад здесь лечился от рака король Иордании. Конечно, это не бесплатно, но деньги у тебя есть. Мы с Полиной узнаем, кто там самый лучший хирург и договоримся об операции, а ты пока должен хорошо отдохнуть. Ты всю жизнь пахал, как ломовая лошадь, теперь можешь подумать и о себе. После операции тебе, наверно, понадобится медсестра.

— Нет, не понадобится, всё равно я не смогу оставить работу.

— Ты, что, с ума сошёл? — сказала Полина.

— Нет, я в этот проект душу вложил. Доверить его другому, всё равно, что отдавать своих детей в приют. Их там воспитают совсем не так, как ты хочешь.

— Выбора у тебя нет, тебе придётся всё передать партнёру.

— Выбор есть всегда.

— Если ты хочешь, чтобы мы тебе помогали, то нет.

В тот же день Полина позвонила младшей сестре Игоря. Вера уже несколько лет жила в Нью-Йорке. Там она вышла замуж и родила ребёнка, а сюда приезжала, как на дачу. Во время последнего визита она привезла в Сент-Пол сына и гордо демонстрировала его всем знакомым. В это время у Игоря был очередной завал на работе и с Верой он встречался вечером, а племянника видел только в кроватке. Вера прекрасно знала своего брата и не обижалась. Несколько раз она оставляла малыша на попечение Полины, а сама уезжала к друзьям. Полина с удовольствием нянчила мальчика.

II

Игорь Савицкий легко перенёс операцию, но при вторичном обследовании у него в печени нашли метастазы и прописали химеотерапию. Начать её нужно было через месяц, однако он решил отложить первый сеанс, который совпал с днём его рождения. Раньше празднование обычно ограничивалось поздравлениями Родовых, звонком Веры и ленчем с сотрудниками, но на сей раз Полина и Костя решили устроить ему сюрприз. Полина сказала, что поскольку он ещё не окончательно выздоровел, отмечать вообще ничего не стоит и если он приедет к ним, то они прекрасно посидят втроём. Игорь согласился, а Полина с Костей пригласили не только всех знакомых из Сент-Пола, но также и Веру с мужем.

Друзья, собравшиеся заранее, оставили машины на соседних улицах, чтобы именинник ни о чём не догадался. Сами они молча ждали с задней стороны дома и рассчитывали по сигналу Полины выскочить в гостиную и поднять визг при появлении Игоря. Когда Игорь подъехал и увидел в окне улыбающуюся хозяйку, он всё понял. Он вышел из машины и, сделав Полине знак, обозначавший «подожди секундочку, я сейчас», обежал вокруг дома, незаметно подошёл к собравшимся и шёпотом сказал:

— Тссс, что вы базарите.

— Сам молчи, — ответил кто-то не оборачиваясь.

Полина, проследив за Игорем, вышла на балкон и, увидев его среди гостей, сказала:

— Какая же ты всё-таки свинья. Мог бы притвориться, что ничего не заметил.

— Виноват, — ответил он, приложив руку к сердцу.

Она покачала головой и позвала всех в дом. Хотя сюрприз не удался, остальная часть праздника шла по плану. Тосты были больше похожи на сценки из капустника, а в конце Родовы исполнили миниатюру, довольно остроумно обыграв визит Веры с ребёнком в Сент-Пол. Со стороны могло показаться, что были обычные именины, однако в доме чувствовалась особенная атмосфера, когда все присутствующие знают какую-то страшную тайну, но делают вид, что её не существует, потому что волшебник обещал им счастливый конец, если они не будут о ней говорить.

Вера давно не видела знакомых своего брата. Многие из них сильно изменились за прошедшие годы. Для неё встреча с ними была напоминанием о детстве. Теперь все они собрались здесь, чтобы поддержать Игоря. Она была глубоко благодарна им за это. Перед тем, как они начали расходиться, она сказала:

— Игорь, я хочу выпить за нас, твоих друзей. Я и себя отношу к их числу. Мы все тебя очень любим и хотим, чтобы у тебя всё было хорошо. Мы и собрались здесь ради этого. А если так много людей чего-то очень хотят, то их желание должно исполниться. Именно поэтому я и предлагаю тебе выпить за нас.

* * *

Через несколько дней Игорь позвонил Родовым. Трубку сняла Полина.

— Привет, Поля, как дела?

— Хорошо, а у тебя?

— А у меня пусто. Вера уехала, а бизнес я продал своему партнёру. Он, конечно, ещё советуется со мной, но это уже отрезанный ломоть. В общем, тоска.

— Приезжай ко мне.

— Нет, давайте лучше вы, вы ведь ещё толком моего дома не видели.

— Как это не видели. Мы, можно сказать, перерезали красную ленточку у входа.

— Э, когда это было. Я с тех пор многое переделал, а сегодня мне пришла посылка с венецианскими масками.

— Зачем они тебе нужны?

— Хочу закончить оформление гостиной. Если помнишь, у меня там стоит реплика итальянского дивана и висят две картины с видами Венеции.

— Помню.

— Ну, так приезжайте.

— Вдвоём не можем.

— Почему?

— Костя в Чикаго.

— Тогда давай одна.

Полине было лень переодеваться и приводить себя в порядок, но она понимала, как ему тяжело и заставила себя поехать.

Маски действительно были необычные, она долго их рассматривала, а потом вместе с Игорем примеряла их на разных стенах. Они искали самое выигрышное место, но придти к соглашению не смогли. В конце концов, Игорь укрепил их над дверью и сказал:

— А теперь давай выпьем по чашечке капучино.

— Уже поздно, я боюсь пить кофе на ночь.

— Тогда итальянское вино.

— В честь какого праздника?

— В честь того что я ещё жив.

— Почему ты так пессимистически настроен?

— Не я, а доктор. По его мнению, мне в лучшем случае осталось месяца четыре.

— Он тебе так и сказал?

— Да, здесь врачи считают, что если у человека была мечта, которую он не успел осуществить, то перед смертью должен попытаться ещё раз. Я, кстати, с этим вполне согласен. Так вот мой доктор сказал, что операция практически ничего не дала, облучаться мне нельзя, а химия вместе с раковыми клетками будет убивать и здоровые. Так что я никаких иллюзий не питаю.

— Врачи часто ошибаются, а медицина теперь развивается так быстро, что твой Айболит может и не знать о последних достижениях, — сказала Полина, стараясь придать своему тону уверенность.

— Он может и не знать, а я знаю. Времени-то у меня теперь достаточно и я изучил всё, связанное с раками. Я, например, выяснил, что у нас есть клиники, в которых метастазы вырезают лучом лазера. Это сложнейшая операция и делают её пока только избранным. Недавно мэру Нового Орлеана[36] удалили большую часть головного мозга, но никто этого не заметил и он до сих пор функционирует ничуть не хуже, чем раньше. Наверно, большая часть извилин у него находится в спинном мозгу, рядом с задницей.

Полина хотела что-то сказать, но слова застряли у неё в горле и она отвернулась.

— Да ты не расстраивайся, я ведь борюсь с болезнью всеми возможными средствами. Я даже думаю заказать гипсовую скульптуру типа «Давида» Микеланджело, только у меня он будет сжимать в руке не пращу, а извивающегося рака, — Игорь улыбнулся, налил вино и протянул ей бокал, — в сущности, мы все приговорены к смерти, просто для большинства людей приговор отложен на неопределённый срок. Я же в числе немногих избранных приблизительно знаю день казни. Или, по крайней мере, месяц. В этом есть свои преимущества. Старуха с косой не застанет меня врасплох, я успею подготовиться к её приходу. Жаль только, что мне не удастся осуществить все, что хотелось.

— А чего бы тебе особенно хотелось?

— Тебя, — ответил он.

Она отвела взгляд, взяла бокал и стала пить мелкими глотками.

— Мне некогда играть в прятки, Поля. Ты мне всегда нравилась, я думаю, поэтому у меня ничего и не получилось с обеими жёнами. — Он обошёл вокруг стола и обнял её.

Ей показалось, что она погружается в омут.

То, что произошло потом, она помнила как во сне. Такое острое наслаждение она не испытывала никогда в жизни, но к её собственному удивлению, она совершенно не чувствовала раскаяния. В голове проскакивали обрывки мыслей о том, что Костя сможет прожить и без неё, а у Игоря теперь никого не осталось и ему она гораздо нужнее…

После этой встречи Игорь переживал необычайный подъём и первые сеансы химеотерапии перенёс очень легко. Казалось, он сможет выздороветь, но изменения, происшедшие в организме, были необратимы. Большую часть времени он проводил дома, а гулять старался днём, когда друзья были на работе и встретить их он не мог. Скоро после каждого сеанса химеотерапии ему уже требовалось несколько дней, чтобы прийти в себя.

Однажды вернувшись с работы, Полина застала его без сознания и, приведя в чувство, повезла в больницу. Доктор запретил Игорю все лекарства и сказал, что помочь ему уже ничего не может. Нужно перевезти его в хоспис. Полина поехала с ним к другому специалисту, затем к третьему, потом в клинику Майо, однако везде повторяли одно и то же.

Исполнение приговора приближалось. Друзья постоянно звонили Игорю, но на их звонки никто не отвечал. Полина перевезла его в больницу и неотлучно сидела рядом. Она отправила e-mail его сестре, рассчитывая, что Вера сразу же приедет, но вместо этого Вера позвонила ей и стала подробно расспрашивать о состоянии Игоря. Они беседовали около часа и в конце разговора Полина уже с трудом сдерживала раздражение. Конечно, Вера жила в другом городе, у неё была работа, маленький ребёнок и муж, но ведь здесь умирал её старший брат, который её воспитал, полностью оплатил очень дорогое образование и весьма пышную свадьбу.

— Я тебе никаких прогнозов дать не могу, — сказала Полина, — но если ты не поторопишься, то можешь не застать Игоря в живых.

В аэропорту Веру встречал Костя Родов. Он привёз её в больницу и собирался вместе с ней пройти к другу, но у входа в палату его остановила Полина.

— Игорь плохо себя чувствует.

— Я всё знаю, я хочу с ним проститься.

— Нет, — ответила Полина, загораживая ему дорогу.

— Нет, так нет, — согласился Костя. В этот момент медсестра открыла дверь и он заглянул внутрь. Игорь неподвижно лежал на кровати. Выглядел он ужасно и было ясно, что он уже не жилец. Костя на секунду замер. Их глаза встретились, но Полина тут же захлопнула дверь.

— Иди, — резко сказала она.

Родов вышел на улицу и остановился около машины. Ему нужно было некоторое время, чтобы прийти в себя после того как он заглянул в глаза смерти. Постоянная близость к умирающему наверняка повлияла и на Полину. В хосписе она оказалась наедине с Игорем и его болезнью. Зная характер бывшей жены, Костя понимал, насколько это ей было тяжело. Ей нужны были друзья, чтобы жить полной жизнью. Она заряжалась их энергией и только тогда становилась самой собой. Полина была очень общительная женщина, быстро сходилась с людьми и в её доме всегда было полно гостей. Если она заболевала, то злилась на себя, потому что болезнь лишала её возможности ездить к знакомым и принимать их у себя. После того как она ушла к Игорю, приятели гораздо чаще приглашали к себе убежавшую жену с любовником, чем брошенного мужа. Чтобы развеять тоску, Костя прибегал к давно известному сильно действующему лекарству, побочный эффект от которого особенно сильно сказывался на следующее утро в виде жестокой головной боли.

Вернувшись домой, Костя позвонил в больницу. Трубку сняла Вера.

— Привет, Вера, дай мне Игоря.

— Сейчас.

Последовала долгая пауза и нетвёрдым, глухим голосом Игорь сказал:

— Привет.

— Как ты?

— Учитывая ситуацию, нормально.

— Я хотел к тебе зайти, но Полина меня не пустила.

— Я тебя видел, спасибо, — Игорь замолчал, чувствовалось, что каждое слово давалось ему с большим трудом, — только не рассказывай никому, как я выгляжу. — Он опять сделал паузу, собираясь с силами. Он был в полном сознании, но притворяться здоровым уже не мог, — Костя, извини, мне тяжело говорить. Будь здоров, прощай.

— Прощай.

Игорь передал трубку сестре и сказал:

— Скажи Полине, чтобы забрала меня отсюда, я хочу умереть дома.

* * *

На кладбище Полина выглядела сильно похудевшей, под глазами у неё были тёмные круги, но держалась она твёрдо. Точно в назначенное время появился священник и прежде чем начать службу большими ножницами надрезал платье около горла сначала Полине, а потом Вере. Во время этой процедуры Вера несколько раз скосила взгляд на ножницы. Ей жалко было своего дорогого наряда, который можно было использовать не только для траурной церемонии.

Священник подошёл к подиуму и сказал:

— Вы, наверно, удивлены тем, что я сделал, но этот обычай существует во многих религиях. Надрез обозначает, что у вас произошло большое горе и ваше сердце ещё не зажило от раны. Смерть это страшный удар и утешить вас ничто не может, но всё в воле Божьей. В Библии есть такая история. У молодых супругов долгое время не было детей. Они молили Бога о благословении и готовы были сделать всё, чтобы у них родился сын. Они отдали своё состояние на постройку храма и когда строительство было закончено, а храм освящён, женщина забеременела. Глава семьи был вне себя от радости, его мечта сбылась.

Через несколько лет по делам он поехал в другой город. Вернувшись, он пошёл в комнату сына, но незадолго до его возвращения сын умер. Жена не хотела огорчать его в первый же день и сказала, что сын остался ночевать у друга, а завтра придёт в храм. На следующее утро она всё рассказала мужу, а тот возблагодарил Бога за то короткое время, в течение которого был отцом. Ведь у него могло не быть и этого.

Священник замолчал, посмотрел на Полину и закончил:

— Бог дал вам возможность жить с любимым человеком и вы должны быть благодарны ему за это. Теперь он взял Игоря обратно к себе. Такова его воля и мы должны ей подчиниться.

В доме Игоря Полина попросила всех наполнить рюмки и сказала:

— Я хочу объяснить, почему Игорь не отвечал на ваши звонки. Он был очень сильным человеком и хотел, чтобы таким вы его и запомнили, но за последнее время он ужасно изменился. Его художественный вкус протестовал против того, что болезнь сделала с его телом. Он до последнего боролся со своим недугом и уговаривал меня выйти на работу, чтобы на меня не действовал больничный дух. За сестрой своей он послал только, когда уже не мог встать с постели, но если его спрашивали как дела, он отвечал «нормально». Он никогда не жаловался, — голос её дрогнул и она закончила, — так пусть же земля ему будет пухом.

— Нет, однажды он пожаловался, — сказала Вера, когда все выпили, — я тогда сняла новую квартиру, а он приехал в Нью-Йорк, чтобы отдохнуть, но вместо этого стал делать у меня ремонт. Не успел он только укрепить книжную полку. Игорь специально не хотел с этим спешить, чтобы полка не упала и никого не ушибла. Он всё разметил, подготовил инструменты, аккуратно сложил их и показал моему будущему мужу, что именно надо сделать. А пожаловался он через год, когда приехал на свадьбу и увидел, что инструменты лежат на том же месте…

Потом и другие стали вспоминать об Игоре, о том, как он учился в колледже, создавал свой бизнес, опекал сестру и общался с друзьями. Это были самые разные истории, грустные и смешные, трагические и глупые. Больше всех говорила Полина. Казалось, она пыталась выговориться за вынужденное затворничество последнего месяца. Из рассказов вырисовывался яркий образ человека, дух которого ещё витал в этом доме. Поминки оказались хотя и печальными, но светлыми и уходя, Костя подумал, что и свои поминки хотел бы провести также…

III

Через месяц после смерти Игоря Савицкого Костю послали в командировку в Нью-Йорк. Как обычно установку надо было запустить ещё вчера, но вспомнили об этом только сегодня, поэтому завтра объявили крайним сроком. Накануне он разговаривал с Верой и она сказала, что он может остановиться у неё.

Когда он открыл дверь в её квартиру, то увидел Полину. Он хотел уйти, но Вера его остановила.

— Куда ты потащишься на ночь глядя.

— А где ты меня спать положишь?

— С женой.

— С чьей женой?

— Если ты такой привередливый, я постелю тебе на полу, — сказала Вера, — говорят, что лежать на жёстком очень полезно.

— Вера, мне обязательно нужно выспаться, у меня завтра ответственный день.

— Тебе не угодишь, то не так, это не эдак. Я вам обоим постелю на диване. Он у меня широкий и если вы захотите, то можете спать членораздельно. Вернее, если не захотите.

— Почему ты мне не сказала, что у тебя гости.

— Во-первых, когда ты звонил, здесь никого не было, а во-вторых, моя гостья тебя не укусит.

— Откуда ты знаешь, — вступила в разговор Полина, — я не только его укушу, я его ещё и облаю. Я ведь именно это и делала, когда мы были женаты, правда, Костя?

— Конечно, — ответил он, не глядя на неё. Он боялся, что эта встреча разрушит хрупкое спокойствие его жизни.

На следующее утро он ушёл, когда все ещё спали.

Через несколько дней после возвращения домой Костя Родов смотрел телевизор. Передавали документальный фильм о Кеннеди. В тот момент, когда показывали машину президента, подъезжавшую к печально знаменитой площади в Далласе, раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, Костя, это я.

— Кто я, — спросил он, — хотя сразу узнал голос Полины.

— Я себя плохо чувствую. У меня аритмия.

— Ты где?

— У входа в парк.

В другое время он бы решил, что она притворяется, но совпадение трагического момента в документальном фильме и её звонка было очень уж зловещим.

— Я сейчас приеду, — сказал он.

По дороге он подумал, что она всегда отличалась изобретательностью, особенно если хотела загладить свою вину. Первый раз это произошло в колледже, когда она увлеклась аспирантом, читавшим у них лекции. Тогда Костя с трудом подавил в себе желание встретиться с соперником и кулаками убедить его отступить, ведь Полина сбежала почти из-под венца. Потом он оставил эту затею и чтобы забыться, с остервенением стал учить программирование на вечерних курсах. Три раза в неделю он ездил на занятия, а оставшиеся три вечера просиживал перед монитором. Он старался не думать о Полине и через несколько месяцев немного успокоился. Её бурный роман к тому времени прошёл и когда они встретились у общих знакомых, она первая завела с ним разговор. Ему тогда показалось, что эта встреча была не случайной.

* * *

Полина сидела на лавочке. Он остановил машину, взял её руку и проверил пульс. У неё действительно была аритмия.

— Поехали в госпиталь, — сказал он.

— Не стоит, я думаю мне надо отлежаться.

Он привёз её домой. Она прошла в спальню и, не раздеваясь, легла на кровать. Это было её место, которое последние полгода пустовало и теперь, когда она его заняла, казалось, будто и не было этих шести месяцев.

Через некоторое время Костя опять проверил её пульс и сказал:

— Надо ехать в больницу.

— Давай ещё немного подождём.

— Нельзя, организм может привыкнуть к аритмии и тогда вернуть его в нормальное состояние будет гораздо труднее.

В госпитале Полине дали лекарство и подключили к монитору. Костя внимательно наблюдал за тем, что происходило на экране. Форма и частота колебаний всё время менялась, но медсестра, очень полная молодая негритянка, сказала, что лекарство действует не сразу и результат будет виден только через некоторое время. Пытаясь их отвлечь, она стала жаловаться, что никак не может сбросить лишний вес, хотя с удовольствием отдала бы фунтов 50 любому желающему. Ведь она собирается заводить ребёнка, а худым рожать гораздо легче. Мужу, правда, её полнота нравится, но она в глубине души завидует таким женщинам, как Полина.

— Не надо завидовать, у каждого свои болячки, — сказал Костя.

— Аритмию вылечить гораздо легче, чем полноту, — возразила негритянка.

Пришёл врач, посмотрел кардиограмму и сказал:

— Привести сердце в нормальное состояние мы можем либо ударной дозой лекарства, либо электрошоком. Если вы выберете лекарство, то вам придётся остаться у нас на ночь, потому что это своего рода химеотерапия и мы должны будем за вами проследить. После электрошока мы сможем вас отпустить домой. Что вы предпочитаете?

Полина вопросительно посмотрела на Костю.

— Электрошок, — не колеблясь ответил он. Слово «химеотерапия» вызывало у него очень неприятные ассоциации.

Пока техник готовил аппаратуру, медсестра попросила Костю заполнить специальный бланк.

— Зачем? — спросил он.

— Таков порядок.

— Значит, электрошок не безопасен?

— За десять лет у нас не было ни одного несчастного случая.

Полину повезли в другую палату, где уже заканчивали подготовку оборудования. Там ей дали таблетки и стали подсоединять провода.

— Это снотворное, — пояснил врач, — оно необходимо, чтобы больные не помнили, что с ними произошло. А вы лучше сядьте, — посоветовал он Косте, — мало ли что…

Он подошёл к кровати, проверил всё ли готово и дал команду технику. Тот нажал кнопку и Полина дёрнулась так, как будто её сильно встряхнули. Костя побледнел. Он прекрасно знал, что такое электричество и ему страшно было представить какой силы разряд прошёл по телу его жены. Полина показалась ему маленькой и беззащитной. Если бы на её месте была медсестра, она бы, наверно, ничего и не почувствовала. Он взглянул на врача, а потом, вслед за ним перевёл взгляд на монитор. Колебания стали почти незаметными.

— Ещё раз, — сказал доктор спокойно.

Полину опять тряхнуло, колебания на экране возобновились, но её глаза оставались закрытыми. Врач большим пальцем приподнял её веко. Так обычно проверяли, жив человек или нет. У Кости задрожали колени и он опустился на стул. Он со злобой посмотрел на доктора, для которого Полина была статистической единицей. Он и теперь спокойно поднёс к её носу ватку с нашатырным спиртом.

Резкий запах подействовал, Полина повернула голову, на лице её стала появляться краска, дыхание сделалось глубже и она открыла глаза. Медсестра подождала пока она окончательно пришла в себя и сказала:

— Ну, вот видите, у вас восстановилось ровное сердцебиение, — она впервые за весь вечер показала на экран монитора, — доктор заполнит историю болезни и даст направление к специалисту, но самое главное хороший уход. Это входит в обязанности мужа.

— А если его нет? — еле слышно спросила Полина.

— Как нет? — обеспокоенно сказала негритянка, переводя взгляд с Полины на Костю. Ей даже в голову не могло придти, что эти двое не связаны брачными узами.

— Она шутит, — успокоил сестру Костя.

— Не надо так шутить, это очень… — сестра пыталась подобрать правильное слово, — это очень опасно.

— Больше не буду, — сказала Полина, глядя Косте в глаза, — никогда.

Улица Королёва в Израиле

— Гриша в любой другой стране уже был бы академиком, — сказала Тамара, — а здесь он до сих пор старший научный сотрудник.

— Значит, больше не заслужил, — ответил её отец.

— Конечно! В Советском Союзе человек-еврей по фамилии Рабинович и не мог заслужить больше. Удивительно как вообще ему позволили докторскую защитить.

— Чушь всё это, — возразил полковник, — у меня есть сотрудник еврей в доску, а преподаёт на военной кафедре технического ВУЗа.

— Ну и что?

— То, что он работает в Москве с интеллигентными ребятами, а не в тундре с новобранцами. За такое тёплое местечко любой офицер глотку бы перегрыз.

— Не всем офицерам нужна Москва, в театрах они не бывают, на выставки не ходят, а водку глушить можно где угодно.

— Нормальный человек без театров и выставок проживёт, а вот без жратвы, извини, сдохнет. К твоему сведению в тундре снабжение чуть похуже, чем в столице, да и удобства все на улице.

— В нормальной стране такие удобства существуют в любом захолустье, а в государстве абсурда тратят деньги на коммунистическую идеологию. Ты только подумай, в диссертации по автоматическому регулированию в списке литературы твоему зятю на первое место пришлось поставить произведения Маркса и Ленина.

— От него не убыло.

— Вот мы и живём в нищете, потому что автоматическим регулированием у нас руководят Маркс и Ленин.

— Ты живёшь в тепличных условиях и понятия не имеешь, что такое нищета. Знаешь, каков средний уровень зарплаты советского человека?

— Средний уровень это выдумка для идиотов. Если взять какую-нибудь подзаборную проститутку и меня, то получается, что в среднем мы обе бляди. Мне не надо всеобщего равенства, я хочу жить в стране, где мой муж будет получать по способностям.

— Кто же тебя держит?

— Ты. Если бы мы уехали, тебя бы тут же выгнали из армии и лишили военной пенсии.

— Ах, какие вы благородные, просто слеза прошибает, только я в вашем великодушии не нуждаюсь. Я инженер, я могу танк с закрытыми глазами собрать, меня куда угодно на работу возьмут.

— Ну, так едем в Израиль, там такие специалисты нужны.

Павел Иванович Королёв так часто спорил со своей дочерью, что они легко могли бы поменяться ролями. Переубедить друг друга они не могли, а уступать не хотели. Полковник чувствовал, что после этих разговоров Тамара всё больше отдаляется от него и каждый раз давал себе слово молчать, но был не в состоянии удержаться. Когда дочь первый раз предложила ему поехать в Израиль, он так шарахнул кулаком по столу, что отремонтировать его уже было невозможно. Теперь же он только сказал:

— Я русский офицер, я давал присягу и не намерен становиться клятвопреступником.

— Да я не предлагаю тебе выдавать военные секреты, я просто хочу, чтобы ты жил с нами.

— А вы уже решили?

— Папа, у моих детей здесь нет будущего.

— Чушь собачья.

— Чушь?! Ты знаешь, что Игоря недавно избил Щукин. Тот хулиган, который живёт в нашем дворе. Я пошла в школу, но ни классная руководительница, ни директор ничего не сделали.

— Игорь должен уметь за себя постоять, — ответил Павел Иванович.

— Как же, интересно, он за себя постоит, если Щукин на два года старше его.

— В жизни противники не всегда бывают одного возраста.

— И одной национальности.

— Что ты всё время тычешь мне национальностью. Ты русская, а фамилия моего внука Королёв.

— Бьют не по паспорту.

Когда дочь ушла, Павел Иванович встал и начал ходить по комнате. Он невольно вспомнил, с чего это всё началось.

* * *

Тамару направили делать диплом в НИИ. Научным руководителем её оказался Григорий Яковлевич Рабинович. Она рассказывала о нём не замолкая, а после защиты диплома осталась у него в лаборатории. Павел Иванович сопротивлялся этому как мог. Он уговаривал дочь перейти в любое другое место, доказывал ей, что ничего против евреев не имеет, но всё же лучше встречаться со своими. Иногда он подсовывал ей статьи из газет, в которых клеймили позором израильских агрессоров. Она, обычно, ничего ему не отвечала, но однажды, когда он сказал, что Гриша в любой момент может уехать на свою историческую родину и начать расстреливать палестинцев, она не выдержала.

— Кого ты слушаешь? — тихо сказала она и лицо её покрылось красными пятнами, — этот Рашид Мулюков такой же подонок, как и его братья мусульмане. Он не говорит, что они взрывают школьные автобусы, бросают бомбы на рынках и расстреливают спортсменов на Олимпиаде.

— А ты откуда всё это знаешь, «Голос Америки» слушаешь?

— Да.

— Скоро ты станешь ещё большей сионисткой, чем твой Рабинович.

— Мой Рабинович ничем кроме науки не интересуется. Я сама не могу слышать, когда мне врут в глаза.

— Поэтому ты рвёшься грудью на амбразуру?

— Поэтому я хочу перейти в иудаизм.

— Дурацкая шутка.

— Я не шучу.

Он посмотрел на неё и Тамара ответила ему вызывающим взглядом.

Наступила тяжёлая пауза. Павлу Ивановичу показалось, что какие-то невидимые силы отнимают у него дочь. С огромным трудом он взял себя в руки и спросил:

— Зачем тебе это надо?

— Гришина мать боится, что после её смерти, он женится на шиксе.

— Что такое шикса?

— Так еврейские родители называют женщин других национальностей.

— Так пусть их чадо и женится на какой-нибудь Саре.

— Я его никому не отдам, — сказала Тамара и мельком взглянула на мать. Полковник почувствовал, что за его спиной женщины уже о чём-то договорились.

— Может, вы и меня посвятите в свои планы, — сказал он.

— Мы с Гришей собираемся жениться, — ответила Тамара.

У полковника вдруг заныла рука. Он сломал её, когда учился в военной академии. Он был тогда молод, здоров и самоуверен. Перелом ещё не успел до конца зажить, а тренер уже выставил его на соревнования. Павел сам рвался в бой, рассчитывая занять первое место в чемпионате Вооружённых сил, но произошло непредвиденное, он вторично сломал руку. Его спортивная карьера была окончена и с тех пор, когда он нервничал, рука напоминала о себе ноющей болью. Чтобы заполнить тяжёлое молчание, Павел Иванович стал её массажировать.

— Я твоего жениха в глаза не видел, — наконец сказал он.

— Если ты обещаешь вести себя прилично, я приглашу его к нам на обед.

— Зови, обещаю.

* * *

Гриша не любил резких перемен и если бы не Тамара, то, возможно, так и жил бы со своей мамой, которая была очень религиозной женщиной. Сам он относился к Богу с большой долей скептицизма, и считал, что Тамаре совсем не обязательно проходить гиюр[37], но конфликтовать с матерью не хотел. В глубине души он даже боялся, что по своим взглядам он гораздо ближе к своему будущему солдафону-тестю, чем к жене.

* * *

Дверь Грише открыла Тамара. Павел Иванович поднялся навстречу, протянул ему руку и сказал:

— Полковник Королёв.

— Доктор технических наук Рабинович.

— А я думал, ты кандидат, — не удержался от шпильки Павел Иванович, глядя на Гришу, который выглядел гораздо моложе своих 34 лет.

— Внешность обманчива, я тоже думал, что ты майор.

На секунду Павел Иванович потерял дар речи, а потом так посмотрел на доктора, что любой из его подчинённых предпочёл бы прогуляться по минному полю, а не находиться с ним в одной комнате, но Гриша спокойно выдержал его взгляд.

— Редкая у тебя фамилия, — наконец процедил он сквозь зубы.

— В вашем доме просто единственная, — согласился Гриша.

Он был невысокого роста, хрупкого сложения, в очках. Типичный представитель своей нации. Улыбаясь одними глазами, он смотрел на Павла Ивановича снизу вверх и совсем не собирался отводить взгляда.

— Смелый человек, — подумал тогда полковник.

* * *

Проучить Щукина следовало. Если ребята почувствуют слабинку, они могут довести Игоря до крайности, особенно когда узнают, что он уезжает в Израиль. В идеальном случае Игорь сам должен был набить морду этому хулигану, но два дополнительных года жизни давали Щукину слишком большую фору и рисковать не стоило.

В субботу Королёв одел парадную форму и отправился в школу. За несколько минут до конца последнего урока он остановился около двери в класс. К нему подошёл маленький, веснущатый мальчик и спросил:

— Вы дедушка Игоря?

— Да.

— Я вас видел, когда вы выступали на собрании, посвящённом Дню Победы. Меня зовут Коля Почивайло, я учусь с Игорем в одном классе.

— Кто его избил?

— Щука.

— За что?

— Силу свою показать хотел. Он и на меня наезжать пытался, но когда узнал, что у моего брата чёрный пояс, сразу отстал.

— Значит, он всех задирает?

— Конечно всех, но Игоря особенно.

— Почему?

— Потому что он еврей.

— Ну-ка расскажи, сказал полковник и, крепко взяв мальчика за плечо, отвёл его от двери.

— Да я сам ничего не видел, — спохватился Почивайло, пытаясь освободиться, но Павел Иванович сжал его ещё крепче.

— Хорошо, хорошо, — согласился Коля, — говорят, Щука начал допытываться у Игоря как фамилия его отца, а Игорь отмахивался и случайно попал Щуке по морде, ну тот и воспользовался предлогом.

Павел Иванович отпустил руку, а Коля, потирая плечо, сказал, — здесь Игорю жизни не дадут, вам в Израиль ехать надо.

— Куда?!

— В Израиль, куда же ещё. Америку-то вы уже прозевали.

Полковник не знал, что ответить этому 12-летнему прохвосту. Звонок облегчил его задачу, он открыл дверь и твёрдым шагом вошёл в класс.

— Я хочу поговорить с детьми, — сказал он учительнице.

— Кто вы? — спросила она.

— Я дедушка Игоря Королёва.

— Пожалуйста.

— Могу я это сделать без вас?

— Да, — ответила учительница.

Была суббота, ей ещё предстояло убрать дом, приготовить еду и принять гостей. У неё не было ни малейшего желания выслушивать, как этот военный будет пересказывать детям Устав Вооружённых Сил. Она взяла журнал и вышла из класса. Когда дверь за ней закрылась, а шаги в коридоре затихли, Павел Иванович окинул всех внимательным взглядом и сказал:

— Кто избил моего внука?

Все молчали.

— Ты тоже не знаешь? — спросил он Щукина.

— Нет, — ответил тот.

— Ну что ж, в таком случае я проведу расследование, — он подошёл к второгоднику, взял его голову в свои огромные руки и, сдавив её так, что у Щукина потемнело в глазах, стал водить руками взад и вперёд, делая с его ушами то же, что в не столь далёкие времена женщины делали с грязным бельём, отдраивая его на стиральной доске. Щукин с трудом сдерживался от крика. Через минуту уши его покраснели, а боль стала нестерпимой.

— Вспомнил? — спросил Павел Иванович, приостановив экзекуцию. Щукин молчал.

— Тогда повторим.

— Нет, не надо, я больше не буду.

— Конечно, не будешь, иначе я тебя по стенке размажу. А за что ты его избил?

— Не помню.

Полковник опять начал натирать ему уши.

— Стойте, стойте, я спросил, как зовут его отца, а он не хотел отвечать.

— По-твоему это является достаточной причиной?

— Нет.

— Никак нет, товарищ полковник, — сказал Павел Иванович, — и рапортовать нужно стоя по стойке «смирно», — он сгрёб волосы Щукина, поднял его и поставил перед собой, — ну!

— Никак нет, товарищ полковник.

— Вольно, — сказал Королёв, отпуская второгодника. Надеюсь, что сегодняшний урок пойдёт тебе на пользу.

Щукин молчал, он с трудом подавлял желание заплакать от боли и унижения.

— Я к тебе обращаюсь.

— Да, — ответил Щукин глухо.

— Не «да», а «так точно, товарищ, полковник».

— Так точно, товарищ полковник.

— Смотри у меня, сукин выкормыш, — сказал Павел Иванович и, показав ему кулак, вышел из класса.

* * *

С болью и горечью он провожал семью своей дочери в Израиль. Сразу же после этого его отправили на пенсию и он изнывал от ничегонеделания. Он стал по два раза в неделю ходить в парилку, увеличил время и интенсивность ежедневной зарядки, часами просиживал перед телевизором, но ничего не помогало. Несколько раз он приходил на кафедру и бывшие коллеги встречали его радостно, но уделяли ему ровно столько времени, сколько отводилось на перерыв между лекциями, поэтому, когда ему кто-то посоветовал купить компьютер, он ухватился за эту идею и принялся изучать интернет. Новая техника давалась ему нелегко, но с помощью своего соседа Коли Почивайло, он всё-таки освоил её и вскоре свободно гулял по интернету. Там можно было найти много интересного и он с удовольствием читал анализы наиболее значительных военных операций современной истории и интервью с выдающимися военачальниками. Полковник удивлялся, как часто их мысли совпадали с его собственными. Мир не становился спокойнее, но вместо боевых действий одна из противоборствующих сторон теперь использовала захват заложников и убийство мирных жителей. Королёв считал, что бороться с террористами надо всеми доступными средствами и был вполне согласен с генералом Шварцкопфом, когда на вопрос считает ли он виновными людей, сочувствующих террористам, бывший начальник Американского генерального штаба ответил:

— Решать степень их виновности — прерогатива Господа Бога, наша задача доставить их к нему.

Но всё-таки компьютер и интернет были не его стихией. Его большие, сильные руки значительно быстрее управлялись с валами и шестерёнками, чем с кибордом и иногда одним ударом он нажимал сразу две соседние клавиши. Это каждый раз раздражало его и однажды, чтобы отвлечься от постоянного сидения перед компьютером, он поехал на дачу. Он купил её, когда у Тамары родился первый ребёнок и она проводила там почти всё лето. Огромный кирпичный дом был построен очень добротно, но всё-таки нуждался в капитальном ремонте. Раньше до этого ни у кого не доходили руки. Теперь же у полковника появилось много свободного времени. Он перевёз вещи и вместе с женой поселился на даче. Она не возражала. После отъезда дочери ей вообще было всё равно, где жить и что делать. В деревне она стала заниматься приусадебным участком, а Павел Иванович обсуждал со специалистами планировку дома, закупал материалы и аккуратно укладывал их в сарае. Работал он с раннего утра до позднего вечера и к концу дня так уставал, что через неделю перестал даже делать зарядку.

Впервые в жизни он сознательно отказался от привычки, которой не изменял с юности. Раньше если у него не было возможности заниматься спортом один-два дня, его организм сразу чувствовал это. Даже после второго перелома руки он не мог обойтись без физической нагрузки. В спортзал он старался заходить как можно реже. Морально ему было тяжело смотреть, как гимнасты с большим напряжением делают упражнения, которые ему давались без всякого труда. Сам он в 17 лет стал мастером спорта и если бы не злосчастное падение, мог бы дойти до самых заманчивых вершин. Он и теперь, несмотря на свой возраст, был в очень хорошей форме.

Павел Иванович работал на даче целый год и когда следующей весной к нему случайно зашёл дизайнер по интерьеру, он был поражён. Внимательно осмотрев все комнаты, он сказал, что скоро должен получить заказ у одного нового русского на отделку дома и если Павел Иванович хочет подработать, то рекомендация ему обеспечена. Полковнику была приятна эта похвала. Он обещал подумать, но им уже овладевала тоска. Также как и его жена, он скучал без дочери и внуков. Даже о зяте он вспоминал с теплотой.

Тамара звонила им по два раза в неделю. Она рассказывала про детей, про новых знакомых, про то где они бывают и что видят. Она звала родителей к себе, если не насовсем, то, по крайней мере, в гости. Они ведь уже пенсионеры, время у них есть и они могут позволить себе попутешествовать, а здесь есть что посмотреть. Экскурсоводы тут самые лучшие, многие окончили Московский и Ленинградский университеты. Слушать их одно удовольствие, хотя некоторые теперь также горячо ратуют за религию, как ещё совсем недавно её осуждали.

— А как ты к ней относишься? — спросил Павел Иванович.

— Я уже прошла гиюр.

— Значит, ты нас и за родителей не считаешь?

— Ну, что ты, папа, я всё равно осталась твоей дочерью. Приезжай и ты сам в этом убедишься.

— Что я там делать буду… груши околачивать?

— Если тебе ещё есть чем, то будешь околачивать апельсины, здесь их гораздо больше.

— Я необрезанный, мне в вашем государстве не позволят.

— Ничего, я в раввинате возьму для тебя специальное разрешение.

— Скажи, что мы твоего отца здесь в генералы произведём, — услышал он в трубке Гришин голос, — будет командовать штрафбатом из двух несовершеннолетних преступников. Им необходима твёрдая рука, вот пусть и покажет свои способности.

— Ты слышал? — спросила Тамара.

У полковника ком подступил к горлу, он закашлял, сделал длинную паузу и ровным голосом ответил:

— Да, слышал.

— Так ты приедешь?

— Я подумаю.

— Тут и думать нечего. Ты же сам знаешь, как мама переживает. Она только и мечтает о том, чтобы внуков увидеть.

Вера Алексеевна действительно таяла на глазах. Он очень жалел её особенно, когда она после звонков дочери уходила к себе, а потом появлялась с красными от слёз глазами. Раньше его жена выглядела гораздо моложе своих лет и чтобы подчеркнуть это, полковник специально называл её старухой, однако после отъезда дочери она сильно сдала, у неё появилось много седых волос и Павел Иванович стал обращаться к ней по имени. Он часто говорил, что ни за что не уедет из России и Вера Алексеевна даже не пыталась его уговаривать. Когда он положил трубку, она посмотрела на него и после долгой паузы спросила:

— Ну, ты уже созрел?

— Да, — ответил он.

— Да, — сказала она, как бы осваиваясь с этой мыслью, — да, — повторила она ещё раз и глаза её заблестели.

На следующее утро она уже была другим человеком. К ней вернулась былая энергия, она стала собирать документы и искать покупателей на своё имущество. Сделать это было нетрудно, а цена, которую брокеры давали за дачу, их приятно удивила. Дача находилась довольно далеко от Москвы, но за последние годы туда провели хорошую дорогу и теперь небольшая деревенька стала модным местом отдыха. Сложно было переправить вырученные деньги, но и этот вопрос решился, когда им позвонил бывший сотрудник полковника.

* * *

Королёвы приехали в Израиль в начале лета. Когда они немного разобрались, Тамара стала им показывать ближайшие магазины, а потом попросила отца помочь ей выбрать машину. Павел Иванович сделал это с большим удовольствием, а когда они вышли из гаража, обсуждая покупку, подросток лет 12 стал строить им рожи.

— Что это он? — спросил полковник Тамару.

— Он принял тебя за еврея.

— Меня!? — полковник удивлённо вскинул брови. До сих пор ни у кого не возникало сомнений в его национальности.

— Для него все неверные евреи, — сказала дочь.

— И вы терпите? — спросил он, сделав ударение на слове «вы».

— А что ты предлагаешь?

— Сейчас покажу, — сказал Павел Иванович, в два прыжка подскочил к мальчику, обхватил его голову и стал тереть ему уши. Тот закричал сначала от неожиданности, а потом от боли.

— Я тебе покажу, как оскорблять русского человека. Тоже мне нашёл еврея, сукин выкормыш. Если ты мне ещё раз состроишь рожу, я тебя вообще в свиную шкуру заверну.

Закончив наказание, он повернулся к его матери и сказал:

— А ты воспитывай своих детей как положено, а то и тебе достанется.

Женщина схватила сынишку и быстро повела его прочь. Мальчик сначала испуганно оглядывался, а когда оказался на безопасном расстоянии, снова начал делать неприличные жесты.

— Вот мерзавец, опять за своё, — не повышая голоса, сказал Королёв, — значит одного урока ему мало. Придётся повторить.

— Не надо, папа, его так воспитали, ничего не сделаешь.

— Ещё как сделаю, у меня были солдатики похлеще этого и то я их перевоспитывал.

— Ты его не догонишь.

— Посмотрим, — сказал полковник и с необычной для своего возраста быстротой бросился к мальчику. Тот ещё несколько секунд кривлялся, рассчитывая легко убежать от этого старика. Когда он понял свою ошибку, было уже поздно. Павел Иванович схватил его за волосы, развернул и, крепко зажав нос между средним и указательным пальцем, сказал:

— Коран требует уважения к пожилым людям, а ты ведёшь себя как свинья, — он для большей наглядности пару раз хрюкнул. Мальчика передёрнуло, а полковник продолжал, — тебя пророк Магомет за это накажет, но это будет на небе, а на земле я тебя поучу. Подготовлю ко встрече с Всевышним. — Павел Иванович сделал правой рукой круг и точно такой же круг описал нос подростка, который уже из красного превратился в синий. Закончив инструктаж несовершеннолетнего жителя Востока, полковник толкнул его и пошёл к дочери. Арабчонок неловко попятился, ударился спиной о стену дома и упал на тротуар.

— Зря ты это, — сказала Тамара.

— Ничего не зря, Пророк велел наказывать непослушных. Это у них в Коране написано. Ты-то, наверно, кроме своей Библии ничего не читала, а я прежде чем ехать на Святую Землю узнал что почём.

* * *

Через несколько дней Тамара пригласила родителей на шабат. От обычного обеда он отличался только зажиганием свечей и молитвой, во время которой все кроме Тамары молча ждали, когда можно будет сказать «Амен» и начать есть. После обеда женщины стали убирать со стола, а Гриша пригласил тестя в свой кабинет.

— Ну, рассказывай, сказал Павел Иванович.

— Что ты хочешь услышать?

— Как вы здесь живёте. Мы ведь не виделись полтора года.

— Докладываю, товарищ полковник. Ты можешь гордиться своей дочерью. Она гораздо лучше меня переносила эмиграцию и спокойно относилась к тому, что пейсатые не признавали наш брак. Говорила, что недостатки есть при любой системе, а поскольку она всё равно будет проходить гиюр, то не важно, когда нам выдадут официальную бумагу. Так даже интереснее, жить в религиозном государстве в гражданском браке с двумя взрослыми детьми. Меня до сих пор бесит, что ортодоксы имеют здесь такое огромное влияние. Какой-то абсурд получается. Бабы воюют, а мужики Богу молятся. Видел, наверно, пейсатых. Здоровые, жирные, ни хера не делают, только детей строгают. Это конечно, неплохо, население увеличивается, но ведь надо ещё и реальную пользу обществу приносить.

— Ты им это скажи.

— Говорить мало. Правительство должно принять специальные законы.

— Принимай, не принимай, на служителей религии повлиять невозможно.

— Ошибаетесь, товарищ полковник, ещё как возможно. Пётр I же повлиял. Он во время войны заставил монахов Псково-Печёрского монастыря укрепления строить, сказал, что сам за всех молиться будет. И стал с утра до вечера честно бить земные поклоны, а поскольку ваши монахи работать любят, также как наши ортодоксы, то они выставили перед храмом икону Божьей матери, на глазах которой были видны слёзы. Пётр подошёл к иконе и попробовал слезу. Она оказалась солёной на вкус. Он ухмыльнулся и обратился с просьбой к Богоматери свой плач прекратить, потому что если она этого не сделает, то он выпорет всех монахов, так что их задницы заплачут кровавыми слезами. Богоматерь царскую просьбу услышала.

— Откуда ты знаешь?

— Уроки учил. Пятый класс, вторая четверть. Многие эмигранты считают такой подход правильным, поэтому скоро мы прищемим хвост пейсатым.

— Ты стал здесь ещё большим антисемитом, чем я был там.

— Ерунда, я просто крайности не люблю. Ты знаешь, недавно они запретили хоронить на еврейском кладбище солдата, у которого мать хохлушка. Парень, между прочим, погиб во время военной операции против террористов. Значит, защищать их он еврей, а в могиле по-человечески лежать — гой[38]. Когда это случилось, весь Израиль на дыбы встал. Я сам на демонстрацию ходил.

— А Тамара?

— Она осталась дома, сказала, что будет молиться за убитого.

— Да-а, — протянул полковник.

— Понимаешь, Тамара попала под их влияние. Она здесь стала набожнее Главного раввина и даже ребят хотела в ешиву отдать.

— А ты?

Я костьми лёг. Сказал, что со мной она может делать что угодно, а детей в цадиков превращать не позволю.

— Молодец.

— Знаю, что молодец, но она и сделала со мной, что хотела.

— То есть?

— Обрезание, — проворчал Гриша, — без этого по её мнению я был не настоящим евреем и она не могла со мной жить.

— Хорошо, что я православный.

— Погоди, она и тебя заставит.

— Э, нет. Я этим инструментом ещё пользуюсь, не так часто как раньше, но всё равно. И старухе моей приятно, когда всё в целости и сохранности.

Он опять назвал Веру Алексеевну старухой. Подсознательно он чувствовал, что она становилась самой собой.

— Что ты здесь собираешься делать? — спросил Гриша.

— Я как раз с тобой хотел посоветоваться.

— Займись с внуками математикой.

— А что, у них проблемы?

— У них нет, а у местной системы образования да. Я в седьмом классе уже дифференциальное исчисление знал, а они всё сложение с вычитанием мусолят.

— Ты и учился в специальной школе.

— Это неважно.

— На что же вы в таком случае смотрите? Родители называется.

— Мы целыми днями работаем, а Тамара ещё и молится, вот дети и предоставлены сами себе. Растут как трава.

— Значит, нужно их отдать в военное училище.

— Не смешно, товарищ полковник, да и училища у нас нет, так что придётся тебе самому принять командование.

— Ладно, сделаем.

— Они из летнего лагеря приезжают только к началу учебного года.

— Я подожду.

— А пока, чтобы скучно не было, можете походить с Верой в клуб ветеранов.

— Кто туда ходит, — спросил Павел Иванович, — старушки-пенсионерки, которым делать нечего.

— Это сейчас они пенсионерки, а раньше они тоже кем-то были, — возразила Вера Алексеевна, — входя вместе с дочерью в кабинет.

— Тебе очень туда хочется? — спросил полковник жену.

— Почему бы нет, — ответила она, — гораздо лучше, чем сидеть дома и вариться в собственном соку. Познакомимся с людьми, узнаем, как они здесь живут. Всё равно внуки в лагере.

— Если хочешь, иди одна, — сказал полковник.

— Я и так всю молодость одна провела и вдовой не осталась по чистой случайности.

* * *

Королёва послали тогда в Свердловск-40, который к настоящему Свердловску никакого отношения не имел и находился от него на огромном расстоянии. Город находился в Сибири и был вырыт в горе, чтобы скрыть установку для обогащения урана. Он был строго засекречен и ни на одной карте его не было. Жители Свердловска-40 пользовались всеми привилегиями советской элиты. Они очень хорошо зарабатывали, а в магазинах без очереди покупали продукты, недоступные простым смертным даже в столицах. Свободно продавалась и импортная одежда, но носить её было негде. Интеллектуальная жизнь города ограничивалась несколькими кинотеатрами и домом культуры, в котором выступали местные артисты-любители. Раз в году Свердловчане-40 могли уехать в отпуск в любое место Советского Союза, во всём же остальном они жили как в тюрьме. Сменить прописку удавалось очень немногим, а остальных ожидала смерть от лучевой болезни. Стариков в городе не было…

Туда-то и прилетел Павел Иванович. На военном заводе уже несколько месяцев работал его сослуживец, Миша Каменец, жена которого была на последнем месяце беременности. Миша рвался обратно в Москву, но начальство отпускало его только на две недели. Королёв должен был определить, в какой стадии находится проект, узнать, что нужно для его успешного выполнения и доложить в Министерство. Павел Иванович рассчитывал пробыть на заводе несколько дней, но Каменец упрашивал его остаться и закончить работу. Поначалу Королёв даже слышать об этом не хотел, однако в последнюю минуту уступил настойчивым уговорам Миши и отдал ему свой билет на самолёт. Они даже не успели переоформить документы, но было это до эпохи воздушного пиратства и формальности соблюдались не так строго.

Над тайгой в самолёте начал барахлить мотор и командир корабля запросил посадку на ближайшем аэродроме. Ему отказали, а садиться без разрешения на военный объект он не рискнул. По рассказам людей, слышавших записи «чёрного ящика» он умолял диспетчера принять самолёт, ведь все его пассажиры владели более важными государственными секретами чем то, что они могли увидеть. Ничего не добившись, экипаж вынужден был продолжать полёт, но до следующего аэродрома не дотянул.

О смерти пассажиров оповестили только ближайших родственников. Ведь Свердловск-40 считался городом-спутником настоящего Свердловска, поэтому ни аэродрома при атомном реакторе, ни самолёта официально не существовало, также как и рейса, на котором должен был лететь Павел Иванович. В списках погибших была его фамилия, а сам он не мог признаться Мишиной жене, что произошло в действительности. Она бы сочла его убийцей. Она работала в бухгалтерии Министерства и они сталкивались довольно часто. После аварии встречи эти были мучительны для обоих, но избежать их было никак нельзя и Павел Иванович подал рапорт с просьбой перевести его в любое другое место. Вера Алексеевна подключила к этому своих родственников и ему предложили преподавать на военной кафедре Московского ВУЗа. Возможность получить там генеральские лампасы была равна нулю, но зато жизнь его стала гораздо спокойнее.

* * *

В клубе ветеранов пожилые люди, разбившись на небольшие группы, разговаривали, смотрели ТВ или читали. Некоторые играли в карты или в шахматы. Как он и ожидал мужчин здесь было немного и никто из них особой симпатии у него не вызывал. Он сел в кресло и взял какую-то газету.

— Первый раз здесь? — услышал он глуховатый голос.

Королёв поднял глаза. Напротив стоял пожилой человек, гражданская форма которого не могла скрыть военной выправки.

— Да.

— Полковник Владимир Бегун, — протянул он руку.

— Полковник Павел Королёв, — сказал Павел Иванович, вставая.

— Какие войска?

— Бронетанковые.

— Коллега значит. Интересно, какая сейчас техника в советской армии. Когда я уходил, на вооружении был ещё Т-54.

— Хорошая машина.

— Ну, это с какой стороны посмотреть.

— Со всех сторон.

— Только не изнутри. Сидеть в нём неудобно, ноги вытянуть нельзя, а для того чтобы тебя расслышали надо орать во всю глотку.

— Так ведь он предназначен для военных действий, а не для увеселительных прогулок.

— Всё равно его можно было сделать лучше. Ведь если техника хорошая, то и воюется легче и побеждается быстрее.

— А ещё легче воюется пультом управления на компьютере. Бой проходит под музыку, а количество призовых очков высвечивается на экране.

— Да вы не обижайтесь, полковник, я ведь и сам был убеждён, что советские танки лучшие в мире, а когда сравнил, то понял, что это совсем не так.

— Как же это вы сравнили?

— Поездил.

— Значит, здесь любому желающему дают на танке покататься? Если я, допустим, захочу полетать на бомбардировщике, так мне и самолёт с ракетами выдадут?

— Выдать не выдадут, а в кабину пустят, за штурвал подержаться позволят.

— Откуда вы знаете?

— Я работал экскурсоводом в музее вооружённых сил.

— А теперь чем занимаетесь?

— Пишу исследование о роли женщин в различных армиях мира.

— Вот и пишите, — хотел было сказать Королёв, но в последний момент удержался. По дороге сюда Вера Алексеевна просила его не спорить с незнакомыми людьми и даже если не согласен, кивать головой и говорить «интересно».

— Интересно, — ехидно сказал он.

— Ещё как интересно! — не заметив иронии, согласился Владимир Бегун, — я этим так увлёкся, что целыми днями историю изучаю. Скоро я буду читать здесь лекцию, так что милости прошу.

— Я не знаю, смогу ли я сюда так часто ходить.

— Ну, тогда я кое-что расскажу вам прямо сейчас. Я начал исследование, потому что у нас половина военнослужащих женщины. Даже во главе государства одно время стояла Голда Меир. Она каким-то чудом ухитрялась держать всех в узде, хотя у каждого еврея есть, по крайней мере, два противоположных мнения и каждый твёрдо убеждён, что оба эти мнения правильные. Перед ней тогдашний министр обороны козлом скакал, а он тоже был штучкой с перчиком. Как всё это ей удавалось, один Бог знает. В общем, кулак-баба была, посильнее многих мужиков. Согласно конституции она исполняла роль главнокомандующего во время войны Судного дня, так что именно под её руководством наши войска сумели одержать победу в безнадёжной ситуации.

— Хорошо, про Вашу Железнову мне всё ясно, а в других странах?

— Про Советский Союз вы, наверно, и сами знаете, — сказал Бегун, несколько раздосадованный тем, что его перебили.

— Знаю.

— Ну а в Америке армия воюет с феминистками. Там бабы борются за равноправие не на жизнь, а на смерть. Недавно, например, одна барышня поступила в самую старую военную академию США. Окончит она её или нет неизвестно, но пока она на втором курсе. Как она может жить в такой обстановке, я не представляю. Там и ребятам не сладко приходится. Наверно, у неё зуд между ног, а курсанты её по очереди лечат. На фотографии она нормально выглядит, вполне могла бы себе и на гражданке мужика найти. На худой конец, устроилась бы вольнонаёмной, ведь в воинской части не только мужчины нужны. Кстати, среди офицеров в Америке женщин больше чем в любой другой армии мира.

— И вы думаете, что это хорошо?

— Не знаю, но то, что у них в армии много толковых законов — это факт.

— Например?

— В Америке высшие военные чины должны проходить не только обязательный медосмотр, но и сдавать нормы физической подготовки и если они не могут пробежать, проплыть или поднять, то их отправляют в запас.

— А как же женщины? — спросил Королёв.

— Наверно, также.

Но точно вы не знаете?

— Нет.

— Вот видите, значит, полного равноправия нет. Его и быть не может. Женщина не создана для войны.

— Вы правы, — согласился Бегун, — поэтому мне и больно смотреть на наших девчонок. Им надо с ребятами флиртовать, замуж выходить, детей рожать, а они в форме и с автоматами.

* * *

Когда внуки начали занятия, полковник убедился, что зять не сгущал краски. Школа здесь совсем не была похожа на советскую школу времён его детства, где домашние задания выполняли даже двоечники, а учитель был непререкаемым авторитетом. Павел Иванович узнал расписание уроков и, явившись к внукам в парадной форме, сказал, что хочет помочь им делать домашние задания. Ребята не сговариваясь, ответили, что им ничего не задают.

— Не может быть, — заявил он.

— Здесь передовая методика, мы всё успеваем сделать в школе, — сказал Игорь.

— Я должен провести расследование, у меня есть некоторый опыт.

При этих словах Игорь вздрогнул, а Лёня сказал:

— Если ты нам не веришь, можешь сам сходить в школу.

— Я и так узнаю. Расскажи-ка, что вы сегодня проходили по математике.

— Забыл.

— Ну вот, а говоришь, что всё усваиваете на уроках.

— Дед, мы же хорошо учимся.

— У тебя неправильные критерии. Для того чтобы чего-то добиться в жизни, нужно приложить усилия. Посмотри на своего отца. Он уже весь мир объездил, его даже в Париж приглашали лекции читать.

— Ну и что?

— То, что если бы он плохо учился, то был бы дворником.

— А может мне нравится улицы подметать, может я всю жизнь об этом мечтал. Представляешь, как интересно, подбираешь недоеденные сэндвичи, недопитые банки из-под пива. На еду тратиться не надо.

— Так кто же тебе мешает, подметай, я с тобой могу заниматься и вечером. Кстати, тебе будет чем платить за занятия.

Следующие несколько дней ребята пытались улизнуть из-под его опёки, но многолетний опыт работы с солдатами позволял полковнику без труда разгадывать все их уловки. Он просчитывал их планы на три хода вперёд и они, подавленные его напором говорили, что это не казарма, что он издевается над малолетними и они заявят на него в полицию.

— Попробуйте, — отвечал Павел Иванович, — у меня здесь есть приятель, тоже бывший полковник. Он недавно отлупил внука, причём не символически, а как следует. У нас, военных, очень простые правила, мы считаем, что когда бьёшь по заднице, то доходит до головы. Его внук вызвал полицию, но полицейский, узнав в чём дело, сказал пострадавшему, что это самый древний способ воспитания и никакого нарушения закона он лично не видит.

Ребята поняли, что от деда не отвяжешься и стали относиться к его требованиям как к неизбежному злу. За несколько месяцев Павел Иванович приучил их к регулярным дополнительным занятиям по физике и математике, но как-то раз Игорь сказал, что технические предметы ему не нужны, потому что он хочет стать историком и ему вовсе не обязательно решать задачки на законы Ньютона.

— Это необходимо для общего развития, — возразил полковник, — а то будешь как старшина из известного анекдота. Знаете, наверно, — он посмотрел на внуков, но они не проявили к известному анекдоту никакого интереса. Тем не менее, он продолжил, — старшина построил новобранцев и сразу же решил поставить все точки над i. Кто не будет выполнять моих приказов, — сказал он, — тому я без разговоров кулаком в рыло, ясно?

— Сила действия равна силе противодействия, — выкрикнул кто-то из строя.

— Кто это сказал! — заорал старшина.

— Ньютон.

— Ньютон!!! Два шага вперёд.

— Солдатский юмор, — прокомментировал Игорь.

— Ты прав, — согласился полковник, — лучше мы займёмся серьёзными вещами и раз ты собираешься быть историком, повторим историю. Расскажи-ка мне, что вы теперь проходите.

— Я могу только на иврите.

— Валяй на иврите, я пойму.

— Пожалуйста, — ответил Игорь, открыл книгу на нужной странице, дал её Павлу Ивановичу и стал говорить, что приезд деда сделал его жизнь невыносимой. Он и его брат теперь только и мечтают освободиться от старого зануды и услать его обратно в Россию, чтобы он там наводил дисциплину в казармах и развлекал старшин рассказами о Ньютоне. Когда Игорь замолчал, Павел Иванович попросил Лёню перевести речь старшего брата. Лёня замешкался.

— Видишь, как нехорошо ты поступаешь, — сказал полковник Игорю, — поставил Лёню в дурацкое положение, а я ведь и тебя заставлю переводить, когда он будет мне географию рассказывать. Это вам обоим полезно. Если вы хорошо отрепетируете дома, то в школе так урок отбарабаните, что сразу получите высший бал. Знаете, что Суворов говорил?

— Нет, не знаем, — ответил Лёня, — мы даже не знаем кто такой Суворов.

— Суворов — генералиссимус, который не проиграл ни одного сражения. Он говорил «Тяжело в ученье, легко в бою», а высшее военное звание получил за то, что спас русскую армию от позорной капитуляции. Я вам потом расскажу о нём подробно, а сейчас давайте закончим с остальными уроками.

Павлу Ивановичу стыдно было признаться, но почти все свои знания о Суворове он изложил в одной фразе. По дороге домой он заехал в библиотеку и несколько дней подряд штудировал книги о великом полководце, а потом небольшими дозами рассказывал внукам наиболее занимательные моменты из его жизни.

Занятия Королёва с детьми дали весьма осязаемый результат и учебный год оба окончили отличниками. На лето они опять уехали в лагерь и полковник стал гораздо чаще появляться на собраниях ветеранов. Когда он пожаловался Бегуну на то, что без детей ему скучно, тот предложил ему устроиться на какую-нибудь работу.

— Да кто меня возьмёт, сейчас и молодым-то непросто.

В Израиле действительно была очень напряжённая обстановка. Мусульмане-смертники взрывали автобусы и кафе. Европейские государства называли их борцами за свободу, а любые ответные действия осуждали как неадекватные. Жители страны находились в депрессии, им казалось, что войну с камикадзе выиграть невозможно. Международные фирмы начали закрывать в Израиле дочерние предприятия и переводить их в более безопасные страны, число безработных росло.

Полковники помолчали и после длинной паузы Владимир Бегун сказал:

— При желании всё равно что-нибудь можно найти. Ты язык-то знаешь?

— Очень плохо, я пробовал учить, но у меня ничего не получается. Буквы здесь как крючки, а читать вообще надо справа налево, никакой нормальный человек это не запомнит. — Павел Иванович запнулся и посмотрел на приятеля.

— Да, — улыбнулся тот, — мне тоже иврит давался с трудом, я же воспитывался в детском доме и даже не знал, что я еврей. Только когда пришёл новый директор, мне объяснили что к чему. Хотя какой я к чёртовой матери еврей. Обрезание мне не сделали, в Бога я не верил, из праздников отмечал только 1 Мая да 7 Ноября, а когда попал на историческую родину, меня вообще стали называть русским.

— Значит дослужился.

— Да уж. Кстати, можно посмотреть объявления в русской газете. Я недавно видел, что требуется сторож на парковку. Это, конечно, не Бог весть что, но на безрыбье…

— У тебя газета сохранилась? — спросил Павел Иванович.

— Да.

— Дай её мне.

В тот же вечер он позвонил по указанному телефону, а на следущий день поехал к хозяину парковки.

Встретил его древний старик, с носом, величина которого не оставляла сомнений в его национальности. У него была седая борода и кипа на затылке.

— Давайте познакомимся, — сказал он, — меня зовут Гирш, по-русски Григорий, а фамилия Перельмутер.

— Павел Королёв, — ответил полковник.

— Кем вы работали в Советском Союзе?

— Служил в армии.

— Офицер?

— Старшина-сверхсрочник, — резко ответил Павел Иванович.

Гирш посмотрел на него своими выцветшими глазами и кивнул. Он всё понял и, чтобы перевести разговор на другую тему, сказал:

— Я знал одного Королёва, он был стопроцентный еврей, регулярно ходил в синагогу и называл себя Кацманом. Очень ловкий был брокер, несколько месяцев уговаривал меня купить землю. Уверял, что на этом пустыре скоро начнётся строительство и можно будет сделать хороший гешефт[39]. Я, в конце концов, поддался на его уговоры и вложил в это дело все родительские сбережения, а Кацман получил мои деньги и исчез.

— Вы сказали Кацман?

— Я не знаю его настоящей фамилии, потому что через некоторое время он объявился в Одессе и стал торговать драгоценными камнями. Там его называли «еврей Королёв».

— Меня так называть не надо.

— Конечно, не буду, — сказал Гирш, — я же не слепой.

— Значит не все ещё здесь с ума посходили, — подумал Павел Иванович, — Бегуна, конечно, произвели в русские, но меня пока ещё не разжаловали в евреи.

— А пустырь так и стоял без дела, — продолжал Григорий-Гирш, — только недавно мне удалось его продать.

Это было правдой, но сказанная в таком контексте, она совсем не отражала действительности. Когда началась повальная эмиграция из Советского Союза, небольшое поселение, расположенное неподалёку, стало бурно развиваться, там построили огромный жилой массив и на повестке дня было создание торгового центра. Земля подскочила в цене и Гирш Перельмутер очень выгодно её продал. Он на всякий случай оставил себе небольшой участок, но что с ним делать ещё не решил, а пока использовал его как парковку. В 89 лет он предпочитал не строить планы на будущее. Родных у него не осталось, для жизни ему надо было совсем немного и по-настоящему волновал его только один вопрос: кому оставить своё состояние. Деньги ему были не нужны, он и так имел гораздо больше того, что мог потратить, но он видел, что Павел Иванович очень хочет получить работу и для того чтобы нанять его на выгодных для себя условиях, специально оттягивал момент, когда можно будет перейти к зарплате. Он стал рассказывать, что приехал сюда, когда значительная часть будущего государства была пустыней, что его родители по крохам копили деньги, что он совсем ещё молодым человеком женился и его жена — София — долго не могла родить, а потом их единственный сын погиб в последний день Шестидневной войны. После этого Софа долго болела и он повёз её в Америку. Он надеялся, что смена обстановки и новые впечатления помогут ей хотя бы на время забыть о несчастье. В Нью-Йорке они зашли в один из самых дорогих магазинов на Манхэттене и Софа выбрала себе комплект из ожерелья, серёжек и кольца за $9500. По тем временам это были огромные деньги и Гирш попросил продавщицу сбросить цену. Девушка ответила, что здесь не торгуются и если он не может себе позволить выбранные украшения, то в магазине есть много других, дешевле. Гирш пытался убедить её, что фирма должна делать скидки крупным покупателям иначе она вылетит в трубу. Его специфический акцент, громкий голос и чересчур эмоциональная жестикуляция привлекали внимание посетителей, а его жене вообще казалось, что все смотрят только на них и считают их дремучими провинциалами. Она чувствовала себя очень неловко, но Гиршу было всё равно. Он не хотел уступать в игре, правила которой хорошо знал и в которой почти всегда выходил победителем. Он попросил позвать менеджера. Продавщица только пожала плечами, но просьбу его выполнила. Гирш сказал менеджеру, что ничего не может с собой сделать. Наверно в нём играет кровь предков и, хотя драгоценные камни ему очень нравятся, у него рука не поднимается купить их за полную цену. Дело тут даже не в деньгах, а в поддержании престижа нации.

Менеджер внимательно выслушал его и, подумав, сказал:

— Я могу вам помочь. Сеть наших магазинов недавно выпустила кредитную карточку и тем, кто приобретёт на неё товаров больше, чем на $5000 мы предоставляем дискаунт 5 %. Таким образом, если вы откроете карточку и воспользуетесь ею, то сэкономите $475.

Гирш сразу же оплатил покупку и заставил жену прямо в магазине одеть украшения. Однако подарок вылечить её не смог. Вскоре она умерла и он остался совсем один. Жил он по инерции и возможность поговорить с интересным человеком была для него редкой удачей. Сейчас, рассказывая о своей жизни, он убивал одновременно двух зайцев: изливал душу и ослаблял решимость полковника вести переговоры о зарплате. Положение Королёва на рынке труда было незавидным и не воспользоваться этим было бы глупо. Гирш заметил, что, не зная языка сторожу будет трудно объясняться с посетителями, но Павел Иванович тут же показал словарик часто употребляемых выражений, который он всё время носил при себе. Тогда Гирш рассказал про хамсин и про невыносимую жару. При этом он упирал на то, что на парковке нет помещения с кондиционером, а привыкнуть к южному солнцу очень трудно. Королёв возразил, что за время службы он побывал в разных районах Союза и никогда не жаловался на природные условия. В конце концов, Гирш дал себя уговорить и принял полковника на зарплату гораздо меньшую, чем была у студента, которого он только что уволил. Он вручил ему ключи от сторожевой будки, объяснил, что надо делать, показал, как открывается шлагбаум и они пожали друг другу руки.

На следущий день Павел Иванович был на месте ни свет ни заря. Он несколько раз обошёл парковку, проверил работу шлагбаума и сел у будки. Первый водитель дал ему деньги и остановил машину, не доехав до края добрых два метра. Выйдя из неё, он направился к столбикам, обозначавшим границу стоянки, но в этот момент раздался сердитый окрик:

— Хей, бахур![40]

Мужчина остановился и недоумённо посмотрел на нового сторожа.

— Как машину поставил? — спросил Павел Иванович, — у тебя глаза есть? Ты что, разметки не видишь? — он ткнул указательным пальцем вниз, но там не было даже намёка на разделительные полосы. Стоянка представляла собой площадку из хорошо утрамбованного гравия, — переставляй машину, живо. Смотри, сколько ты места занимаешь.

Человек развёл руками, показывая, что ничего не понимает. Выражение лица у него было довольно глупое и Королёв вспомнил своего бывшего сотрудника Петра Васильева, который всегда прикидывался дураком для того, чтобы выиграть время.

* * *

Познакомился Павел Иванович с Васильевым в первый же день работы на военной кафедре. Майор Васильев сам подошёл к нему, представился и добавил, что знает о своём новом сослуживце, потому что вчера был в министерстве. Там ему сказали, почему полковника перевели в учебный институт и хотя трагедия с самолётом ужасна, но распространяться о ней не стоит, потому что люди могут её неправильно понять.

— Что значит неправильно? — спросил полковник.

— Например, делать обобщения, не отражающие советской действительности. Из-за одного безответственного диспетчера, который запретил посадку самолёта, будут думать, что наше государство вообще жизнь человека в грош не ставит.

— Диспетчер сам ничего запретить не мог. Он спрашивал разрешения у начальника базы или даже у начальника округа и чтобы пресечь кривотолки, надо было отдать под суд всех виновных.

— Возможно, так и сделают, но людей настраивать на негативный лад не стоит.

После этого Павел Иванович старался с Васильевым дела не иметь, но когда полковник уезжал к дочери, бывший сотрудник сам позвонил ему. Он сказал, что собирается на пенсию и хочет за подходящую цену купить домик в деревне. Королёву очень не хотелось связываться с этим скользким типом, но отказывать ему было рискованно. К тому же Васильев обещал заплатить валютой и отдать деньги в Израиле, однако цену предложил явно заниженную. При этом он прозрачно намекал, что у военных людей, имеющих допуск, при выезде за границу могут возникнуть трудности. Павел Иванович прекрасно понимал, что он имеет в виду и скрепя сердце согласился.

* * *

Воспоминание о бывшем сотруднике резко испортило его настроение. Он крепко взял посетителя за плечо и сказал:

— Слушай внимательно и не пудри мне мозги. Переставляй машину, как я тебе велел, а не то… — далее последовало очень образное объяснение, что произойдёт в случае, если его требование выполнено не будет. По тону и жестам полковника мужчина почувствовал, что спорить не стоит. Он и раньше слышал, что у русских здесь мафия, а этот громила вообще очень смахивал на крёстного отца и лучше было не искушать судьбу.

Следующий водитель запарковался вообще по диагонали, заняв место, которого с лихвой хватило бы на две машины. Полковник подошёл к нему, спросил, говорит ли он по-русски и, получив отрицательный ответ, жестами объяснил ему, что надо делать. Водитель показал на часы, делая вид, что спешит, но Павел Иванович, не дав ему опомниться, в точности повторил монолог, который только что успешно опробовал.

Эффект был предсказуем.

После этого он ещё часа два объяснялся с клиентами и только когда стоянка заполнилась, а час пик миновал, он подумал, что ни разу не воспользовался словарём-шпаргалкой.

* * *

В этот момент Гирш прекратил своё наблюдение. Он тоже приехал сюда очень рано, у него всю ночь покалывало сердце, но дома он отлёживаться не хотел. Он решил посмотреть, как его новый работник справляется со своими обязанностями. Он устроился на заднем дворе торгового центра, достал полевой бинокль и направил его на парковку. К его удивлению Павел Иванович был уже там и деловито ходил по вверенной ему территории. Потом он открыл шлагбаум для первой машины и стал о чём-то говорить с водителем. Слов слышно не было, но на его лице явно читалось раздражение, а на лице водителя испуг.

Гирш Перельмутер смотрел на происходящее как на очень занимательное немое кино. Ему понравилось поведение Королёва и он полностью одобрил его действия.

* * *

А Павел Иванович между тем порылся в карманах, достал шпаргалку и начал перечитывать фразы на иврите.

— Здравствуйте.

— Спасибо за то, что вы выбрали нашу парковку.

— Место у нас стоит 5 шекелей.

— До свидания, приезжайте к нам ещё.

С трудом заставив себя прочесть первые три страницы, он встал и начал прогуливаться по стоянке. Он прикидывал, как лучше разместить машины, чтобы число их увеличилось, а проезд между рядами остался достаточно широким. Это нравилось ему гораздо больше, чем изучение языка и он рисовал на земле разные варианты плана. За этим занятием и застала его следующая посетительница, которая приехала в момент полного затишья. Роскошному телу этой молодой женщины было очень тесно в тех нескольких лоскутках материи, которыми его пытались прикрыть. Из её вопроса Павел Иванович понял, что она ищет какого-то Моше, который должен был сидеть в его будке.

— Ноу Моше, — ответил полковник, с трудом отрывая взгляд от её чересчур глубокого декольте. Она заметила это и улыбнулась, а он недовольно проворчал, — будь я помоложе, я бы тебе показал, что ничем твоему Моше не уступлю.

— Что же вам сейчас мешает? — спросила она по-русски.

— Мне не за это деньги платят, — ответил Павел Иванович.

— А вот до вас здесь работал мой друг, который думал по-другому.

Она и приехала сюда, чтобы взять Моше на пару часов. У неё всё было готово для его приёма. Во время последней встречи они поссорились и она хотела сделать ему сюрприз и не застав его на месте, была крайне раздосадована.

— Считайте, что вам не повезло, — сказал полковник.

— Нет, это вы считайте, что вам не повезло, — возразила женщина и сев в машину, резко нажала на газ. Колёса завизжали, выбрасывая назад мелкие камни, и автомобиль вылетел со стоянки.

Через несколько дней полковник разработал оптимальный план расположения всех транспортных средств. В местах, где раньше была мёртвая зона, он решил оборудовать парковку для мотоциклов. С них можно брать и поменьше, но всё равно это лучше, чем ничего. Жаль только, разметку на таком грунте сделать нельзя.

Павел Иванович нарисовал план на большом листе плотной бумаги, чётко указав места парковки машин и мотоциклов. Закрепив план рядом со шлагбаумом, он даже подумал, что неплохо было бы написать устав пользования парковкой, а чтобы избежать столкновений на религиозной почве, поставить отличительные знаки: кипа для евреев, тюрбан для арабов и крест для православных. Впрочем, какую бы религию люди здесь не исповедывали, все они были азиаты и навести порядок было практически невозможно. Какой уж тут устав, если они не соблюдали элементарных правил уличного движения. Он вспомнил сцену, которую наблюдал через несколько дней после приезда в Израиль.

* * *

Тамара хотела погулять с родителями по Иерусалиму, но в последний момент выяснилось, что к ней придут гости и она вынуждена была остаться дома. Вера Алексеевна вызвалась ей помочь, справедливо полагая, что красоты города от неё не убегут. На прогулку полковник пошёл с зятем. Гриша собирался показать ему те места, в которые туристы, как правило, не заезжают: могилу Артура Рубинштейна, мемориал семьи Кеннеди и больницу Хадаса, где имена всех доноров выгравированы на стене. Перед экскурсией Гриша зашёл в местное отделение банка, находившееся в соседнем доме, а Павел Иванович остался ждать на улице. Микрорайон, в котором они находились, ничем не отличался от новостроек Москвы. Многоквартирные дома образовывали большой двор, в котором была детская площадка, несколько рядов деревьев и стоянки для автомобилей. Сходство усиливалось ещё и тем, что под дальней аркой всё было перерыто и въехать во двор можно было только с одной стороны. Ремонт проходил в лучших традициях советского долгостроя: тёплую воду отключили, поперёк дороги выкопали огромную канаву, а рабочим дали отпуск. Всё выглядело настолько родным, что он как будто и не уезжал из Советского Союза, а услышав из раскрытых окон седьмого этажа русский мат, он уже готов был пустить скупую мужскую слезу. В России евреи казались ему умными и энергичными. Когда он служил в Хабаровске, офицеры даже Биробиджан из уважения называли Хитровград, но, оказывается, это было незаслуженной похвалой.

Полковник сел за маленький столик и осмотрелся. Рядом стояли ещё три столика, а дверь с улицы вела прямо на кухню небольшого ресторанчика. Над дверью была вывеска с дымящейся чашкой кофе.

— Интересно, почему хозяева не реагируют на то, что пришёл посетитель. Они же не знают, что я ничего не собираюсь заказывать, — подумал он.

В этот момент под аркой остановилось такси. Из дома тут же выскочил невысокий, плотный мужчина в поварском колпаке и фартуке. Водитель о чём-то спросил его и, получив положительный ответ, вышел из машины. Хозяин ресторана скрылся на кухне и сразу же вновь появился с огромным сэндвичем и маленькой чашечкой кофе. Таксист сел за столик, разобрал сэндвич на две половины, положил рядом салфетки и принялся за еду. Через минуту к арке из двора подкатил автомобиль. Такси стояло на середине дороги, прямо под узкой каменной аркой и ни въехать, ни выехать со двора было невозможно. Владелец машины сразу же вычислил таксиста и что-то ему крикнул. Тот жестами показал, что он всё видит и просит не волноваться. Вставать с места он, однако, не собирался. Водитель машины начал бешено сигналить, а увидев, что это не действует, достал мобильник.

Через минуту на огромной скорости, сверкая мигалкой, в переулок влетела полицейская машина. Она резко остановилась перед такси, окончательно перекрыв выезд, и, вышедший из неё страж порядка, широкими шагами направился к нарушителю.

— Оперативно работают, — с уважением подумал Павел Иванович.

— Пойдём, — сказал ему Гриша, который к этому моменту вышел из банка.

— Подожди, хочу посмотреть, чем дело кончится.

— Какое дело?

— Да вот, — Павел Иванович показал на скопление автомобилей. Гриша сел и безразличным взглядом окинул место действия. Полицейский прошёл мимо жующего таксиста и свернул за угол.

— Куда это он? — спросил полковник.

— У них сегодня зарплата, он приехал за деньгами, — ответил зять, — хочет всё сделать в рабочее время.

Вскоре полицейский вышел из банка и, остановившись около таксиста, стал его отчитывать. Тот, кивая головой, не спеша дожевал завтрак, проглотил последний кусок и, вытерев рот салфеткой, направился к своей машине. Полицейский пошёл к своей и через минуту во дворе опять установилась сонная тишина.

— Часто у вас такое бывает? — спросил Павел Иванович, вставая.

— Только в дни зарплаты, — ответил Гриша.

* * *

Вопреки ожиданиям посетители парковки быстро всё усвоили и когда кто-нибудь из них жестами показывал, как он хорошо поставил свою машину, Павел Иванович дружелюбно улыбался и делал знак, который в Древнем Риме означал, что проигравшего гладиатора можно оставить в живых. Вечером полковник позвонил Бегуну и рассказал о нововведении.

— Интересно было бы на всё это взглянуть, — заметил тот.

— Приезжай, посмотришь.

— Не могу, у меня нет денег на парковку.

— Давай на мотоцикле, я устрою тебя за полцены.

— А если на велосипеде?

— Тогда вообще бесплатно.

— Договорились. А ты не собираешься потребовать себе повышения зарплаты?

— Собираюсь.

— На вырученные деньги можешь купить велосипед, чтобы не платить за парковку.

— Мне современные модели не очень нравятся. Они сделаны для молодых.

— Можешь мой взять, он уже давно без дела валяется, а в хорошие руки я его с удовольствием отдам.

— Отлично, — обрадовался полковник.

Велосипед сразу пришёлся Королёву по душе. Облезлое седло немного скрипело, но было гораздо шире современных, сделанных по последним законам эргономики и натиравшим ему задницу, а звонок на руле вызвал у него чувство, похожее на ностальгию. В годы его детства велосипед ещё был редкостью и важно было не только прокатиться, но и громким звонком оповестить об этом всех знакомых, а уже потом, обратив на себя внимание, можно было отпустить руль, принять позу Наполеона и продемонстрировать своё умение ездить без рук. Под рамой сохранилась даже сумка для инструментов, в которой лежали проволока, отвёртка и тряпка, по виду ровесница велосипеда. Павел Иванович взял велосипед, вычистил его, смазал и стал ездить на нём на работу.

Каждый раз, отдавая выручку Гиршу и получая зарплату, Павел Иванович повторял, что парковку надо асфальтировать и сделать на ней разметку. Гирш слушал его и кивал головой, но ничего не предпринимал. Он видел, что при Королёве выручка стала больше, чем раньше и прекрасно понимал почему: студент отдавал далеко не всё. Собственно, на это Гирш и рассчитывал. Работа сторожа, получавшего гроши, предполагала некоторую неточность в расчетах с хозяином и Гиршу было неудобно, что этот чудак не брал себе ни копейки. Мало того, Королёв увеличил оборот бизнеса. Всё это привело к тому, что Гирш, в конце концов, уступил просьбам полковника и предложил ему найти компанию, которая хорошо и недорого сможет положить асфальт. Павел Иванович собрал несколько смет, выбрал наилучшую и показал её Гиршу. Тот внимательно прочёл документ и сказал, что отдаёт всё на его усмотрение и просит лишь последить за строительством. Королёв согласился, а поскольку прораб, с которым он договаривался и который знал русский язык, заболел, Павел Иванович вынужден был объясняться с рабочими с помощью жестов и междометий. Гирш со своего наблюдательного пункта видел, что они прекрасно понимали друг друга и когда работа была закончена, сказал Королёву:

— Я решил повысить вам зарплату.

— Спасибо.

— Кроме того я вижу, что вы порядочный человек и, наверно, держите своё слово.

— Стараюсь.

— Видите ли, Павел, у меня нет наследников и я хочу завещать эту парковку вам при условии, что вы будете следить за моей могилой. Что вы на это скажете?

Несколько секунд полковник ничего сказать не мог, он решил, что его разыгрывают. Но Гирш Перельмутер совсем не думал шутить и просил ответить ему в ближайшее время, потому что в противном случае он должен будет найти другого надёжного человека, а это за один день не делается. Государству же он оставлять ничего не хочет, потому что государство на его могилу не придёт и камень не положит.

Вечером полковник позвонил Бегуну.

— С тебя причитается, — сказал тот, узнав, в чём дело, — ведь это я тебя к Гиршу сосватал.

— Ладно, — ответил Павел Иванович, — разберёмся, но сначала ты должен за меня подежурить.

— Когда?

— Завтра.

— Почему?

— Мне надо с утра идти к дантисту. Часам к десяти я вернусь.

— А ты не боишься доверить свою стоянку незнакомому человеку?

— Во-первых, она ещё не моя, а во-вторых, что ты с ней можешь сделать?

— Могу, например, разметку дёгтем замазать.

— За два часа не успеешь.

— Ну, тогда прикарманю себе выручку.

— Так ты придёшь?

— Да.

После зубного Павел Иванович возвращался на работу на велосипеде. Уже около самой парковки дорогу ему перебежал мальчик, направлявшийся к автобусной остановке. Полковник начал звонить, но подросток вместо того, чтобы остановиться рванулся вперёд. Павел Иванович резко затормозил, но всё равно налетел на паренька и сбил его с ног. Оба упали на проезжую часть.

— Вот растяпа, — сказал Королёв, подавая ему руку, — зачем ты бежал, ты что, опаздываешь куда?

Мальчик медленно поднялся. Русского он явно не понимал. Глаза его были мутными и как-то странно бегали. У Королёва мелькнула страшная догадка. Он рванул на подростке рубаху и, увидев «пояс джахида» схватил его за руки и повалил на землю. Террорист начал вырываться и полковник удерживал его только благодаря своему весу.

— Сюда, — закричал он, — сюда.

К нему подскочил Бегун. Он уселся на ноги смертника. Ещё через секунду подбежала девушка в военной форме с автоматом наперевес.

— Стреляй в него, — закричал ей Павел Иванович, — быстрее.

— Не имею права, — ответила она по-русски.

— Я полковник, я тебе приказываю.

— Не могу.

— Он нас всех взорвёт, стреляй, дура.

— Я сейчас вызову военную полицию, подождите.

Люди, стоявшие на автобусной остановке, не могли понять, в чём дело и особо любопытные стали подходить ближе. Девушка жестами остановила их, вынула мобильник и начала звонить. Закончив разговор, она сказала, что скоро должен приехать специальный наряд. Джахид продолжал бороться, но уже не так отчаянно. Он был напичкан наркотиками и быстро терял силы. В какой-то момент он смирился с тем, что останется жив. Павел Иванович сказал Бегуну:

— Неизвестно когда эти спецы приедут. Давай свяжем его. В велосипедной сумке есть проволока. Достань её, только побыстрее.

Бегун, не отпуская террориста, открыл сумку и выгреб всё, что там было. Камикадзе увидел отвёртку, решил, что его хотят заколоть, рванулся из последних сил и, освободив правую руку, выдернул ею чеку.

Королёв опоздал на долю секунды. Он как сквозь пелену увидел Владимира Бегуна с проволокой в руке, девушку с автоматом, а рядом людей, ожидающих автобуса. Матюгнувшись, он бросился на террориста и накрыл «пояс джахида» своим телом. Бегун навалился на своего приятеля сверху.

* * *

В репортажах с места теракта комментаторы отмечали, что в результате взрыва погибли только два бывших офицера советской армии. Благодаря их героизму Израильская военнослужащая, оказавшаяся неподалёку, получила лёгкие ранения. Больше никто не пострадал.

Улицу, на которой это произошло, назвали улицей Королёва-Бегуна.

Лотерейный билет

— Дорогие друзья! — сказал Дейв, когда собрались все сотрудники, — сегодня мы отмечаем торжественный день в жизни Владимира Портного. Как вы, наверно, знаете, он получил американское гражданство и когда на его родине узнали про это, президент России написал ему письмо, однако наша секретарша перепутала адрес и письмо попало ко мне.

Дейв взял со своего стола красиво оформленный конверт, торжественно вынул из него лист гербовой бумаги и стал читать:

«Уважаемый Владимир!

От имени народа России и по поручению её правительства обращаюсь к Вам с просьбой вернуться на Родину. У нас происходят исторические события, которые будут занесены в летопись величайших достижений всего прогрессивного человечества. Мы начинаем крупномасштабный проект по лесоповалу в Сибири и предлагаем Вам принять в нём активное участие. Вы на собственном опыте сможете убедиться, как сильно улучшились бытовые условия людей со времён Гулага. Ваш вклад в развитие страны будет по достоинству оценен и когда через пятнадцать лет Ваша вахта закончится, вы получите все заработанные деньги. Кроме того Вам будет гарантировано общение с культурными людьми, ибо в самом ближайшем будущем мы планируем послать в Сибирь большую группу инакомыслящей творческой интеллигенции. — Дейв поднял глаза на Володю и сказал, — слово „инакомыслящей“ впоследствии было вычёркнуто, но с помощью новейшей технологии мне удалось его прочитать, — затем он опять перевёл взгляд на письмо и продолжил: — если Вы согласны, дайте нам знать и тогда двое граждан в штатском встретят вас в Москве, прямо у трапа самолёта.

Принимающий самое искреннее участие в Вашей судьбе,

Президент России».

Дейв сложил письмо, отдал конверт Володе и сказал:

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Я бы с удовольствием, но у меня нет ни денег на билет, ни отпуска.

— Не беспокойся, отпуск тебе там дадут пожизненный, а деньги… купи лотерейный билет и они сразу появятся.

— Появится головная боль. Я недавно смотрел передачу, в которой брали интервью у счастливчиков. Никому из них деньги удачи не принесли, — сказал Володя.

— Так-таки и никому, — усомнился Дейв.

— Во всяком случае, никому из тех, кого выбрали для передачи. Там, например, показывали хозяина небольшой инженерной фирмы из Северной Дакоты. Его жена, узнав о выигрыше, сразу же захотела переехать на Гавайи. Он, естественно, согласился и первое время ему там очень нравилось, но скоро он начал ворчать и маяться от безделья. Отношения между супругами ухудшились, жена стала искать утешения в травке, а однажды накурившись, пошла купаться. Его в тот момент рядом не было и купание её закончилось на дне.

— Печально, — заметил Дейв.

— А потом показали очень поучительную историю о шахтёрах. Началась она с того, что во время землетрясения они оказались под землёй. Им повезло: почувствовав толчки, они успели спрятаться в клетке лифта. Вокруг всё завалило, но поскольку средства коммуникации продолжали работать, они могли переговариваться со спасателями. Еды у них не было, а воду они добывали, выжимая тряпку, которую клали на мокрый камень. При этом они не только не теряли присутствия духа, но даже шутили, называя своё жилище четырёхзвёздным отелем, а себя теми самыми четырьмя звёздами. Когда их откопали и подняли на поверхность, они несколько дней приходили в себя, а отдохнув, пошли отмечать своё спасение в бар. После обильных возлияний они стали толковать о том, как хорошо быть богатым и кому-то пришла в голову мысль купить лотерейный билет. В их городке билеты не продавали, а ехать в соседний из всей компании мог только один, который ещё держался на ногах, однако он отказывался садиться за баранку до тех пор, пока остальные не отдадут ему в качестве аванса половину выигрыша. Друзья с трудом убедили его, что у них денег нет, но если они выиграют, то непременно выполнят его требование. Когда они протрезвели, а билет выиграл, действительность предстала перед ними в неискажённом винными парами свете. Они поняли всю несправедливость претензий своего друга и с горняцкой прямотой сказали ему об этом. Парень, ездивший за лотерейным билетом, был самый здоровый, однако против троих товарищей по забою устоять не смог и разбирательство кончилось тем, что он с переломанными рёбрами и сотрясением мозга попал в госпиталь, а остальные с менее серьёзными травмами угодили в камеру, которая внешне очень напоминала четырёхзвёздный отель. На сей раз в нём оказалось всего три звезды, потому что четвёртая не могла встать с больничной койки. Таким образом, для объективного освещения событий, интервью со счастливыми обладателями выигрышного билета проводилось в два этапа в различных учреждениях.

— Автор этой передачи явный неудачник, — сказал Дейв, — он хотел вызвать у зрителей презрение к богатству. Он и героев для своего фильма подбирал соответственно. Я уверен, что среди выигравших есть такие, которые сумели правильно распорядиться деньгами. По-моему деньги вообще мало что меняют в жизни умного человека. В конечном итоге каждый получает по заслугам. Я где-то читал, что если все богатства земли распределить поровну, то через какое-то время решительные и настойчивые опять будут на коне, а никчемные и слабовольные снова окажутся в нищете.

— Хорошо, — сказал Володя, — поскольку я решительный и настойчивый, я приобрету билеты, сорву банк и куплю тебе туристическую поездку в Россию по тем местам, которые мне предлагал посетить президент.

— Давай быстрее, мне нетерпится взять отпуск за твой счёт. А чтобы гарантированно выиграть, всё время ставь на одни и те же числа, например, на год твоего приезда в Америку и год получения гражданства.

— Это только четыре позиции, а там шесть цифр.

— Тогда добавь ещё день своего рождения.

Володя подумал немного и сказал:

— Я так и сделаю. Я чувствую, что мне повезёт.

— Серьёзно?

— Вполне. Я верю в свою звезду.

— Значит ты аферист.

— Какой я аферист, — отмахнулся Володя.

— Мелкий, — ответил Дейв.

Володя посмотрел ему в глаза, очень правдоподобно разыгрывая человека, не понимающего о чём идёт речь, хотя он прекрасно знал, что имел ввиду Дейв.

Этот случай произошёл пять лет назад, когда Володя только начал работать в фирме. Дейв вернулся после охоты и дал ближайшим сотрудникам по куску оленины, но поскольку незадолго до этого у некоторых диких животных обнаружили бешенство, Володя сказал, что как член общества охраны природы он принять такой подарок не может. Ни он сам, ни его друзья не только не едят мясо зверей, но и вообще считают всех охотников убийцами. Ведь олень живое существо, у него также как у человека есть душа, а выглядит он гораздо симпатичнее большинства двуногих, рогатых и безрогих.

— А чем питаются эти борцы за права травоядных? — спросил Дейв, — ведь если они не вегетарианцы, то у них тоже рыльце в пушку. Каждое живое существо ест других и в прямом и в переносном смысле. Или ты не согласен?

Володя промолчал.

— Вот видишь, товарищ гуманист, крыть тебе нечем, так что возьми, попробуй, а уж потом решишь кто прав.

Володя попробовал и оленина оказалась настолько вкусной, что в следущий раз, когда Дейв после окончания охотничьего сезона опять раздавал трофеи, Володя забрал себе долю одного из своих сотрудников, который в это время был в отпуске. Дейв каким-то образом узнал об этом, явился к Володе домой во всей охотничьей амуниции и принёс ему большой кусок оленины, которого, впрочем, хватило только на закуску. С тех пор они очень сблизились, но иногда Дейв подтрунивал над Володей.

* * *

Володя стал регулярно покупать два лотерейных билета, один местной лотереи, один государственной.

Кассирша соседнего магазина, которую звали Джейн, быстро изучила его привычки. Однажды когда он очередной раз дал ей на проверку билеты, она отрицательно покачала головой и спросила:

— Повторить?

— Да.

— Я и так знаю.

— Если бы вы знали, то продали бы мне счастливый билет.

— Сегодня я сделаю всё от меня зависящее.

— Сделайте, а я вас отблагодарю.

— Также как в фильме?

— Ну-у-у… — протянул Володя неопределённо.

* * *

Фильм назывался «Судьба» и начинался с того, что полицейский после тяжёлого ночного дежурства зашёл в кафе. Когда он поел и хотел заплатить, оказалось, что денег у него нет. Он стал извиняться и пообещал завтра же вернуть долг. Официантка, измученная неудавшейся семейной жизнью и неприятностями на работе, ничего не ответила. Полицейский обиделся, стал снова перерывать свой кошелёк и, увидев там лотерейный билет, предложил ей в качестве платы половину будущего выигрыша.

— Вот когда выиграете, тогда и приходите, а сейчас убирайтесь к… — и она объяснила, куда он должен идти и как туда добраться.

Билет выиграл и полицейский опять пришёл в кафе. Официантка его узнала, но подходить к его столику не торопилась, а когда, наконец, подошла, он спросил, что она предпочитает: долг или половину выигрыша.

— Конечно, половину выигрыша, — ехидно ответила она.

— Хорошо, — сказал полицейский.

С этого момента события в фильме стали раскручиваться как в детективе, бросая главных героев в самые невероятные ситуации. Закончился же фильм свадьбой.

* * *

— Не волнуйтесь, — улыбаясь сказала Джейн, — я пошутила.

Затем она наклонилась над автоматом, печатавшим лотерейные билеты и начала делать круговые движения руками, бормоча что-то себе под нос. Именно так колдовали волшебники в детских сказках. Потом она вынула из аппарата автоматически напечатанные билеты и дала их Володе. Он сунул их в кошелёк и отошёл от кассы. Джейн повернулась к следующему покупателю.

— Я хочу счастливый билет, — сказал он.

— Извините, я только что продала его вот этому гражданину, он мне обещал половину выигрыша.

— Какую половину! — возразил Володя оборачиваясь.

— Если вы не хотите, я переколдую и вы вообще ничего не получите.

— Не надо, — остановил её Володя, — пусть будет по-вашему.

Через три дня выяснилось, что колдовство не сработало, его планы разбогатеть разрушились и он очередной раз должен был приобретать у Джейн новую порцию надежды. Когда он протянул ей деньги, она сделала удивленные глаза и спросила:

— Как, неужели вы и теперь ничего не выиграли.

— Нет, — признался Володя.

— Я шокирована, — сказала она, протягивая ему два новых лотерейных билета, — но я уверена, что в ближайшее время вам повезёт.

Она сильно ошиблась, потому что на следующий день Володя поскользнулся прямо перед входом на работу, очень неловко упал и сломал ногу. Врач, посмотрев снимок, сказал, что перелом сложный и в госпитале ему придётся провести не меньше недели. Володя удивился. В Америке даже после операции на сердце людей выписывали из больницы через несколько дней. Он решил, что доктор хочет подоить страховку, ведь день в больнице стоил гораздо дороже, чем в первоклассной гостинице на берегу океана и медицинским работникам наверняка шёл какой-то процент от прибыли госпиталя. Володя их не осуждал. Они делали деньги, как могли. Он и сам с удовольствием заработал бы на своём переломе, но для этого надо было подать в суд на снегоуборочную компанию. Хороший адвокат легко доказал бы, что во время гололёдицы дворник посыпал слишком мало соли на дорожку и это явилось причиной падения. Правда, если бы у этого адвоката оказался достойный оппонент, он в свою очередь отыскал бы какие-нибудь неточности в договоре и перевалил всю вину на хозяина Володиной фирмы, а судиться с работодателем не имело никакого смысла. Глупо пилить сук, на котором и так еле сидишь и с которого и без того в любую минуту можешь свалиться. Мало того, что вылетишь с работы, ещё станешь посмешищем и прослывёшь неудачником. Нет, лучше уж не тешить себя Обломовскими мечтами и идти к богатству самым надёжным и прямым путём — с помощью лотереи.

Володю положили в двухместную палату и соседом его оказался мужчина со сломанной ногой. Вероятно, он очень страдал от одиночества, потому что, увидев Володю, сразу же начал рассказывать, как угодил в больницу. Володя из вежливости слушал его некоторое время и даже пытался что-то сказать сам, но вклиниться в монолог было невозможно. Потерпев с полчаса, Володя взял костыли и направился в туалет. После этого он, уже не стесняясь, сворачивал разговор с соседом самым бесцеремонным образом. Тогда сосед стал терроризировать своими рассказами медсестру, которую звали Гейл. Он относился к той породе людей, которые со всеми должны делиться своими неприятностями и которым становилось лучше от одного вида медикаментов. Он то и дело вызывал Гейл, требовал лекарства и жаловался на непрекращающуюся боль. Девушка проходила здесь практику и терпеливо относилась к его постоянным жалобам.

— Не могли бы вы мне сделать одолжение? — обратился к ней Володя, когда она выходила из палаты.

— Какое?

— Я хочу купить лотерейный билет.

— Зачем он вам нужен?

— Внутренний голос говорит мне, что я выиграю.

— Он ошибается.

— Откуда вы знаете?

— Из опыта. Государство не станет играть со своими гражданами в азартные игры из благотворительных соображений. Розыгрыш лотереи — это только розыгрыш.

— Значит, вы не верите в чудеса?

— Нет.

— Ну и напрасно.

Гейл удивлённо на него посмотрела.

— Я могу научно обосновать возможность чуда, — сказал Володя, — если вы возьмёте острый карандаш, очертите им круг диаметром метра два, а внутри него поставите точку, то вероятность попадания именно в эту точку примерно такая же, как выигрыша в лотерею. Она равна отношению площади точки к площади круга. Если же под кругом вы нарисуете в соответствующем масштабе букву i, то каждый раз, ставя точку над i, вы совершаете невероятное событие. — Рассказывая всё это, Володя нарисовал и круг, и точку и букву i на листе из блокнота.

— Хорошо, вы меня убедили, я куплю вам билет.

— Вот вам пять долларов и мне нужны не просто билеты, а такие, на которых выбраны определённые числа, я запишу их на обратной стороне этого листа. Один билет местной лотереи, один государственной.

— Сколько же вы рассчитываете выиграть?

— Джокер.

— Мне тоже очень нужны деньги, но я бы согласилась и на меньшую сумму.

— А я нет.

— Выигрыш сейчас составляет около 50 миллионов. Что вы будете делать с такими деньгами?

— Что я с ними буду делать, я найду, вот что я буду делать без них, я не знаю, — сказал Володя. Затем он взял книгу, вышел в коридор и сел около окна. Госпиталь находился на вершине холма и отсюда открывался красивый вид на город. Володя то и дело отрывал взгляд от книги и смотрел вниз.

Перед концом смены, когда Гейл разносила лекарства, он ещё раз напомнил ей про лотерейные билеты. Она вынула из кармана халата листок, на одной стороне которого были написаны цифры, а на другой нарисована буква i с огромным кругом и с точкой посередине, положила этот листок на поднос и сказала:

— Не беспокойтесь, всё будет в порядке, а чтобы вы не волновались, как только я куплю билеты, я сразу же привезу их вам.

Володя приложил руку к сердцу и наклонил голову, а потом опять открыл книгу. В палату он вернулся поздно, надеясь, что сосед уже спит, но тот смотрел телевизор.

— Вам звонила Гейл, — сказал он.

— Что она сказала?

— Ничего. Она, наверно, хотела поговорить с вами, но узнав, что вас нет на месте, повесила трубку.

— Интересно, что ей было надо, — подумал Володя и набрал телефон, который уже давно выучил наизусть. Автоответчик перечислил выигрышные номера государственной лотереи. Ни один из них не совпадал с его номерами. Затем Володя позвонил вновь. Тот же автомат стал перечислять счастливые номера в местной лотерее. Все они, включая джокер, были такими же, как у него. Володя подумал, что это ему показалось. Он знал психологию и понимал, что иногда человек видит то, что хочет видеть, а слышит то, что хочет слышать. С трудом сдерживая волнение, он попросил своего соседа послушать телефон и записать номера. Тот выполнил просьбу и обвёл джокер кружочком. Это были его номера! Володя посмотрел на часы. Если бы Гейл сдержала слово, она давно бы уже привезла ему билеты, но скорее всего она посмотрела результаты розыгрыша и теперь золотая рыбка уплыла. Может она вообще завтра не появится в госпитале. Зачем ей теперь работать. Что же делать? Конечно, билет куплен на его деньги и по его просьбе, но доказать это невозможно, а написать на билете своё имя может кто угодно. К тому же она сказала, что ей очень нужны деньги. Да и кому они не нужны! Володя покрылся холодным потом. Правда, Гейл не верит в удачу и, возможно, не узнавала результата розыгрыша, но полагаться на это нельзя. Нужно срочно поехать к ней и забрать билет, а если понадобится, то с применением силы. Адрес её он знал, осталось только вызвать такси и незаметно выйти из госпиталя. Проблема в том, что как только Гейл увидит его у себя дома, она сразу же поймёт в чём дело, а он в своём теперешнем состоянии её не одолеет. После короткого размышления Володя вновь снял трубку.

— Привет, Дейв.

— А, это ты, жертва гололёдицы, как дела?

— Мне нужна твоя помощь.

— Ты выиграл столько денег, что не можешь их до дома донести, костыли мешают?

— Да, но сначала надо забрать билеты у медсестры.

— У какой ещё сестры?

— Я попросил её купить мне лотерейные билеты. Она обещала привезти их сюда, но до сих пор так не приехала. Я почти уверен, что она их ещё не проверила, но всё равно их надо забрать и чем быстрее, тем лучше.

— Если она вписала в них свою фамилию, то уже поздно.

— А если нет?

— Тогда я ещё смогу вписать туда свою.

— Лучше уж ты.

— Ну, тогда давай её координаты, я с ней разберусь.

— Записывай.

Положив трубку, Володя вышел в коридор и направился к дежурной сестре. Он хотел узнать, запирается ли больница на ночь и если да, то кто может открыть дверь его сотруднику. У входа в комнату медперсонала он увидел на полу сложенный вдвое листок бумаги. Володя нагнулся, поднял его и увидел шесть хорошо знакомых цифр. Он перевернул листок на другую сторону — там была нарисована буква i с точкой в середине большого круга. Это была его бумажка! Значит, Гейл её потеряла, а потом звонила, чтобы узнать на какие номера ставить. Поэтому она и хотела говорить только с ним, поэтому и не привезла ему билеты, а может именно поэтому вообще их не купила. Чё-ё-ё-ёрт!..

* * *

Через два часа в палату зашёл Дейв, положил на тумбочку пять билетов и сказал:

— Ну и задал же ты мне работу.

— А что случилось? — спросил Володя равнодушно.

— Я приехал к твоей подруге и потребовал выигрышный билет, а она, увидев меня в полной охотничьей амуниции и с ружьём в руках, так перепугалась, что у неё началась медвежья болезнь.

— Какая?

— Она со страху навалила в штаны. Вернее была очень близка к этому и еле успела добежать до сортира. Я объяснил, кто я такой, зачем приехал и, стоя рядом с туалетом, периодически спрашивал, как она себя чувствует. Она в ответ мычала что-то невразумительное, а когда вышла, сказала, что твою бумажку потеряла и, обнаружив это, сразу же позвонила в больницу. Тебя в этот момент не было, твой сосед позвать тебя не мог, потому что он такой же инвалид, как ты и она решила купить билеты на все деньги, которые ты ей дал. Она не очень поняла теорию невероятных событий, но подумала, что так у тебя будет больше шансов. Проверь, может ты и выиграл.

— Хорошо, проверю.

— Да что ты такой кислый? Ты же сам ей говорил, что чудеса бывают и в качестве примера приводил какую-то точку над i. А я позаботился, чтобы тебе было, куда деньги складывать. Вот, — он вынул из куртки облезлый карман с дырками, который специально вырезал из своих старых брюк, положил его на кровать и на ломанном русском языке сказал, — держи карман шире.

— Спасибо, за заботу.

— Что ты на меня злишься, я же ни в чём не виноват. Я сделал всё, что ты меня просил и даже больше. Ничем помочь я уже не могу, так что я, пожалуй, пойду, а ты выздоравливай.

— Спасибо, постараюсь.

Когда он ушёл, Володя некоторое время лежал, глядя в потолок, потом включил лампу и стал проверять билеты. Когда он увидел, что все цифры одного из билетов местной лотереи совпали с выигрышными, голова у него закружилась. Он проверил ещё раз, потом ещё. Всё сходилось. Случилось то самое невероятное событие, про которое он рассказывал медсестре… или у него началось тихое помешательство на лотерейной почве и он принимает желаемое за действительное?

Володя стал внимательно изучать лотерейный билет. В самом верху было написано, что кто-то из жителей Миннесоты ещё не получил свой выигрыш — $100,000. Немного ниже были напечатаны счастливые номера только что состоявшегося розыгрыша — его номера, ещё ниже — число, когда розыгрыш состоялся, затем цена билета, потом время продажи, потом несколько строчек ничего не значащих цифр, а в самом низу — номер телефона для справок, который Володя уже давно выучил наизусть. Он несколько раз прочёл всё это и каждый раз ему казалось, что он что-то упустил. Володя положил билет в карман, лёг и закрыл глаза. Теперь у него начнётся новая жизнь. Дейву он пока говорить ничего не будет, чтобы не расстраивать.

Вдруг он резко сел на кровати и вновь посмотрел на билет. Там было написано, что розыгрыш должен состояться семнадцатого февраля, а сегодня только четырнадцатое. Значит, Дейв купил билеты следующего розыгрыша и подобрал номера так, чтобы… Вот скотина! Володя снял трубку и набрал номер телефона своего сотрудника.

— Алё, — сказал Дейв.

— Сукин сын, как только я выйду из госпиталя, ты займёшь в нём освободившееся место, но не со сломанной ногой, а с пробитым черепом.

— Держи карман шире, — на ломаном русском языке сказал Дейв и довольный собой засмеялся.

Ночь у костра. (Миннесотские вечера)

В Америке им очень недоставало друзей. Они иногда вспоминали, как большой компанией выезжали за город, ставили палатки, разжигали костёр и до глубокой ночи пели под гитару. В конце концов, они решили устроить себе мини отпуск и провести выходные на природе. Вера сложила самые необходимые продукты и они поехали на север Миннесоты, решив остановиться в первом же приглянувшемся месте. Лес здесь очень напоминал Подмосковный, а палатка, которую Лёня вынул из кладовой, вообще навевала ностальгические мысли. Её им подарили друзья перед отъездом из Советского Союза. По слухам польские палатки и советские фотоаппараты хорошо продавались в Австрии. Лёня взял с собой то и другое, твёрдо уверенный, что товар, который его друзья приобрели за рубли, он быстро обратит в настоящие деньги, однако его уверенность сильно поколебалась, когда он с женой оказался в Вене. Он начал свои торговые операции с фотоаппарата, но в первых трёх магазинах потерпел полное фиаско. В четвёртом он не стал сразу обращаться к хозяину, а принялся разглядывать выставленную продукцию, размышляя, как лучше завязать разговор. Немецкого языка он не знал, а английским владел в объёме хорошо забытой средней школы.

— Sprechen sie Deutsch? — спросил один из продавцов.

— Nein.

— English?

— Yes.

— Do you want to sell this camera?

— Yes,[41] — ответил Лёня.

Собеседник жестом пригласил его во внутреннюю комнату. Это был небольшой склад. Там лежали фотоаппараты, изготовленные в разных странах мира, а сбоку от этой выставки достижений оптической промышленности приютились изделия завода «Арсенал». Выглядели они совсем не так впечатляюще как под прилавком советского магазина, а по месту, которое занимали среди своих братьев и сестёр, видно было, что ими здесь не очень дорожат. Дав Лёне время это прочувствовать, хозяин не торопясь подошёл к сейфу, вынул из него 100 марок и, пересчитав, положил их на стол. Цена была смехотворная, но Лёня деньги взял. Вернувшись домой, он рассказал жене о своей первой сделке в мире свободного предпринимательства. Вера очень сдержанно его похвалила.

— Владельцы магазинов не занимаются благотворительностью, — сказал он оправдываясь, — хозяин взял у меня фотоаппарат, потому что рассчитывал на удачную перепродажу. Больше мне бы за него никто не дал, теперь советскими товарами завалена вся Австрия, а на улице торговать опасно, для этого нужна лицензия. Да и кто бы стал покупать дорогую вещь у первого встречного.

Доводы ему самому казались убедительными, но он расстроился. Он даже хотел вернуться и потребовать свою камеру обратно, однако при мысли о том, что опять придётся с помощью жестов объясняться с человеком, который так ловко сбил цену, желание ругаться пропало. Это будет ему уроком на будущее и с продажей польской палатки он уже торопиться не станет.

Боясь продешевить, Лёня несколько раз упускал хорошие возможности, а когда его семья получила разрешение на въезд в Америку, он готов был отдать палатку даже за символическую цену, но жители Вены не хотели рая в польском шалаше. Выбрасывать же новое изделие братской страны социалистического лагеря было жалко и Лёня взял палатку с собой. В Миннеаполисе он положил её в кладовую и вынимал лишь, когда делал генеральную уборку. Сегодня он надеялся впервые применить её по назначению.

Отъехав довольно далеко от города, они увидели указатель «Дубовая роща», обещавший проезжающим красивые виды и комфортабельную ночёвку. Решив, что совсем отказываться от удобств цивилизации было бы глупо, они свернули к озеру. На берегу стояли небольшие домики, две площадки для костров, находящиеся в разных концах лагеря, были выложены огнеупорным кирпичом, а рядом под специальным навесом лежали аккуратно сложенные дрова. По обеим сторонам причала на маленьких волнах покачивались лодки и скутеры, а в стороне от жилья стоял небольшой домик для чистки рыбы, чтобы особо чувствительных не раздражал запах.

— Здесь идеальный порядок, — сказал Лёня, — наверно, этим местом владеют немцы.

— Если бы это услышал служащий отдела ваших кадров, то тебя могли бы выгнать с работы, — ответила Вера.

— Поэтому я с ними и не общаюсь, они не понимают, что кровь сильнее паспорта. Кроме того я не имею ввиду ничего плохого. Наоборот, я считаю, что благодаря своим национальным особенностям выходцы из Германии сделали для Штатов очень много полезного.

— Например?

— Например, они изобрели doggy-bag[42]. Я думаю, что потомки благовоспитанных бюргеров не могли спокойно смотреть, как после очередного застолья пропадают хорошие продукты и гости аккуратно складывали остатки обеда в коробочку, а хозяевам говорили, что это для собак. Отсюда и пошло название doggy-bag.

— Ты всё-таки придержи свою гипотезу при себе.

— А я хотел пойти с ней в народ. Ведь doggy-bag это величайшее открытие XX века и Америка должна поставить памятник неизвестному изобретателю и его детищу.

— Я понял только одно слово doggy-bag, — сказал высокий пожилой человек, незаметно подошедший к ним сзади. На каком языке вы говорите?

— На русском.

— У меня ни разу не останавливались русские, вы будете первыми.

— Мы ещё не решили, будем ли, — сказала Вера.

— Посмотрите, какая вокруг красота.

— Видим, — согласился Лёня, — но мы взяли с собой палатку.

— Тогда ночёвка вообще будет стоить вам копейки, а если вам понадобятся удобства, то в офисе у меня есть всё.

— Что именно?

— Микроволновка, душ, туалет, холодильник и газовая плита. Кроме того там есть магазин.

— Уговорили, — сказала Вера и Лёня начал раскладывать палатку. Разобраться в хитростях польского ума оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал и он провозился довольно долго, а когда всё было закончено, он увидел, что его жилище выглядит маленьким и невзрачным. Рядом стояла палатка, которая по сравнению с их собственной казалась ханским шатром.

Вера к этому времени набрала полный пакет грибов и стала их чистить. Лёня зажёг гриль и поставил на него кастрюлю с водой.

— Что вы собираетесь делать? — спросил их обладатель шатра.

— Грибной суп, — ответил Лёня.

— А вы уверены, что грибы хорошие?

— Конечно, уверены, грибы не бывают плохими.

— Но ведь есть же ядовитые, — возразил Тейлор.

— Ими можно тёщу угостить.

— Сейчас-то вы их готовите для себя.

— Да, это будет наш обед, — согласилась Вера.

— Ужин, — поправил её Лёня.

— Обед, — повторила она, — понимаете, — она повернулась к Тейлору, — мой муж никак не может перестроиться. Он упрям, — она хотела сказать «как 1000 ослов», но в последний момент удержалась, — как не знаю кто и до сих пор ленч называет обедом, а обед ужином, хотя в Америке слово «ужин» почти никто не употребляет.

— Почему никто, мои родители вечернюю еду называли ужин, — сказал Тейлор, незаметно подмигнув Лёне.

Лёня торжествующе посмотрел на жену.

— Не спорь, — остановила она его жестом, — а то не получишь ни ленча, ни обеда, ни ужина.

— Господа, я не хочу нарушать вашу семейную беседу, — сказал Тейлор, — я подошёл, чтобы попросить разрешения использовать ваш костёр. Мы с сыном думаем вечером сделать фейерверк. У нас это традиция. Он устраивает салют, а я пью пиво.

— Пожалуйста, — ответил Лёня. Он и сам не прочь был поддержать эту традицию и пока Вера готовила обед, пошёл в офис. Там действительно был небольшой магазин, в котором по тройной цене можно было приобрести кофе, мазь от комаров, зубные щётки и бритвенные наборы. Были все предметы первой необходимости кроме алкогольных напитков и огней для фейерверка. На первые нужно было специальное разрешение, а вторые все привозили с собой. Во время праздников люди и приезжали сюда ради того, чтобы устроить фейерверк.

— Не расстраивайся, — сказала Вера, когда он вернулся, — вино мы с собой взяли, а огней у наших соседей хватит на всех. Пока ты ходил, они принесли сюда свои запасы, — она указала на кучу коробок разной величины. Лёня взял одну из них. На ней была нарисована цветная картинка, указано на какой высоте фейерверк должен зажигаться и сколько минут гореть, а внизу крупным шрифтом напечатаны правила обращения и специально указано, что при несоблюдении их фирма никакой ответственности за последствия не несёт.

Вечером Тейлор с сыном подошли к костру. Мальчик со знанием дела разжёг его и приготовил всё для фейерверка. Вскоре зазвучали выстрелы и поляна осветилась. Огни взлетали в воздух с громким шумом, образуя самые невероятные фигуры на разной высоте от земли. За фейерверком наблюдали все жители курортных домиков, он освещал всё вокруг и отражался в озере. В небе как в калейдоскопе то и дело возникали разноцветные меняющиеся картины. Стало шумно и весело.

Когда фейерверк закончился, темнота на озере стала казаться непроглядной. Огонь костра её только усиливал. Небо затянулось тяжёлыми тучами, которые вместе с чёрным лесом и лениво перекатывающимися небольшими волнами превращали действительность в картинку из страшной детской сказки. Люди разошлись по палаткам и лагерь стал затихать. Ещё слышны были голоса, но чувствовалось, что все готовились ко сну. Лёня достал гитару и стал перебирать струны. Вера подсела к нему и они тихонечко начали петь любимые песни. В ночной тишине хорошо было слышно каждое слово.

Вскоре к костру подошёл полицейский. Это был сын хозяина. Звали его Курт, жил он со своей семьёй в соседнем городке и редко наведывался к родителям. Синекурой его работу назвать было нельзя, но всё же она была гораздо спокойнее, чем у его коллег в городе. Многих жителей он знал с детства, это были потомки немцев и шведов, люди чинные, аккуратные и законопослушные. В его округе, конечно, случались инциденты, но скорее комические, чем криминальные. Иногда его отец звонил в отделение и, выдумывая какой-нибудь предлог, вызывал Курта к себе, чтобы лишний раз с ним повидаться. Сегодня причиной вызова послужили песни у костра.

— Здравствуйте, — сказал полицейский, — мне пожаловались, что вы очень громко поёте.

— Разве это громко! — возразил Лёня.

— Хозяин сказал, что вы мешаете отдыхающим.

— Мы думали, что песни входят в плату за ночлег, иначе остановились бы в другом месте.

— Откуда вы приехали?

— Из Миннеаполиса.

— А до этого?

— Из Советского Союза.

— Давно?

— Год назад.

— И как вам здесь нравится?

— До сегодняшнего дня очень нравилось, но теперь мы видим, что Америка не такая уж свободная страна. У нас даже КГБ не запрещало петь в лесу.

— А вы пытались?

— Много раз.

— И вас за это ни разу не привлекали?

— Привлекали, но не за это.

— Расскажите.

— Может лучше пропеть?

— Нет, расскажите, тогда я разрешу вам продолжать концерт.

Лёня посмотрел на жену, но она только пожала плечами. Она слышала эту историю много раз.

— Я работал тогда в НИИ, — сказал он, — и имел глупость откровенно высказывать свои взгляды. Однажды меня вызвал начальник Первого отдела. Так официально назывался у нас представитель Организации. Состоял отдел из одного человека — начальника, остальные работали по совместительству и отчитывались ему так, чтобы их никто не видел. Офицер, который вызвал меня, вёл себя, как типичный пахан. Когда я вошёл, он сделал вид, что разговаривает по телефону. Я уселся напротив. Он тут же закончил разговор и хорошо поставленным голосом сказал:

— Нам стало известно, товарищ Портнов, что вы выражаете недовольство политикой Советского Союза. Это правда?

— Спросите тех, от кого вам стало известно, — ответил я.

— Значит правда, — констатировал он, — так вот мы вам этого делать не советуем, иначе у вас могут быть большие неприятности. Вы меня поняли?

Я его прекрасно понял. Я знал, что они делали с неугодными людьми. Мне стало жутковато, но я пересилил себя и, стараясь оставаться невозмутимым, спросил:

— Вы за этим меня вызывали?

— Вы меня поняли? — переспросил он.

Я ничего не ответил.

— Значит, поняли, это хорошо, в таком случае вы свободны.

Он не сказал «пока свободны», но по интонации это было очевидно и после разговора с ним я две ночи не мог заснуть. Я стал гораздо осторожнее и вместо того, чтобы высказывать своё мнение, стал чаще прислушиваться к мнению других. Я хотел понять, кто на меня накапал. Выяснить оказалось несложно. Стукачом оказался мой сотрудник, которого несколько раз посылали в заграничные командировки. Тогда Советский Союз находился за железным занавесом и попасть из него в страну свободного мира да ещё за казённый счёт простым смертным не удавалось. Кроме того этот человек всегда участвовал в обсуждении последних фильмов и книг и вызывал собеседников на откровенность. Звали его Валерий Ильич Власов, а я называл его Ильич Третий. Юмор здесь заключался в том, что основателя советского государства звали Владимир Ильич Ленин, это был Ильич первый, в наше время страной правил Леонид Ильич Брежнев, это Ильич второй, ну а мой сотрудник Валерий Ильич, инженер средней руки и стукач, был Ильич третий. Вообще с отчеством Ильич у меня начались проблемы после рождения младшего брата. Его назвали Володей и несколько лет спустя, на годовщине свадьбы наших родителей я в присутствии всех гостей сказал, что если бы моего отца звали Илья, то у него было бы два сына Владимир Ильич и Леонид Ильич. Это казалось мне очень остроумным, но отец меня выпорол и велел держать язык за зубами.

— Много людей считают обоих Ильичей мерзавцами, но все молчат в тряпочку, — сказал он, — а ты себя выставляешь.

— Как это выставляю? — не понял я.

— Есть такая пословица, «Все члены хотят ссать, а выставляют хуй».

Тейлор, стоявший в кустах, ухмыльнулся, так кстати прозвучала эта поговорка. Во время фейерверка он выпил слишком много пива, потом лёг спать и теперь природа подняла его с кровати. Он пристроился около дерева и так и остался стоять, прислушиваясь к разговору.

— Прямого криминала в моих словах, конечно, не было, — продолжал Лёня, — но неуважение к правительству явно просматривалось и при желании мне могли приписать соответствующую статью уголовного кодекса.

— Но не приписали?

— Нет.

— Значит, ваше правительство разрешало себя критиковать.

— Разрешало, но только один раз, — уточнил Лёня.

— Нет, я серьёзно, ведь какая-то свобода в Советском Союзе всё-таки была!

— Конечно, — согласился Лёня, — только она была обязательна для всех и во время выборов люди должны были голосовать за единственного кандидата. Увильнуть от этого никто не мог.

— А если человек находился в больнице?

— Даже в психиатрическую лечебницу приносили урну для голосования и все больные на голову должны были отдавать свой голос за блок коммунистов и беспартийных, так что народные представители оказывались вполне достойны своего электората.

Тейлор вернулся к себе, оделся, захватил бутылку вина и направился к костру.

— Я был в России, — сказал он, вступая в разговор, — ездил туда по бизнесу, но люди, с которыми я встречался, только и делали, что устраивали вечеринки. Наверно, у вас такая традиция, вместо работы петь под гитару. Время я, конечно, провёл весело, как вы говорите не просыхал, однако дело не продвинулось ни на шаг. Если бы я знал, что здесь моими соседями будут русские, я захватил бы водку. Сейчас у меня её нет, зато я принёс бутылочку вина. — Он отхлебнул глоток прямо из горла и протянул бутылку Лёне.

— Ему нельзя, — сказала Вера, зная брезгливость своего мужа, — он при исполнении.

— При исполнении, так пусть исполняет.

— Для этого нужно специальное разрешение, — сказал Лёня, кивая на полицейского.

— Я вам разрешаю, — ответил Курт, — но по первому же требованию соседей пение придётся прекратить.

— Хорошо, — согласился Лёня.

Полицейский пошёл в офис, где его уже ждали родители.

Между тем к костру стали подтягиваться люди из соседних домиков и палаток и кто-то спросил, нет ли в Лёнином репертуаре английских песен. Лёня спел «Yesterday», чем вызвал аплодисменты слушателей. Огонь разгорелся, а бутылки в отличие от трубки мира стали ходить по кругу в обе стороны.

Кто-то вспомнил, что его предки приехали из России, другой рассказал о своём путешествии в Петербург, третий о том, что его сотрудник говорит с таким же акцентом, как и Лёня и возможно тоже приехал из Советского Союза. По мере того как бутылки опустошались, людьми овладевало философское настроение, они стали обсуждать мировые проблемы и пути их решения. Каждый обстоятельно объяснял свою позицию соседу, который в свою очередь пытался сделать то же самое. Слушать ни у кого не хватало терпения. Все обращались к Лёне, как к судье и знатоку, но задав вопрос, тут же отворачивались и продолжали спор. Тейлор молчал и мелкими глотками потягивал из своего стаканчика вино.

— О чём ты думаешь? — спросила его Вера.

— В годы моего детства в Америке была очень популярна русская песня, я никак не могу вспомнить её название, но тогда говорили, что её поют во всём мире. В ней упоминается Москва. Может ты знаешь, что я имею ввиду.

— Конечно, — ответила Вера, — это «Подмосковные вечера».

* * *

Была поздняя ночь, огонь уже давно потух и все разошлись. У костра остался только Тейлор. Наконец он тоже встал и начал с чувством жать руку Лёне. Закончив необычайно долгое рукопожатие, он дружески обнял Веру и, покачиваясь, направился к своей палатке. По дороге он мурлыкал под нос мотив, отдалённо напоминавший «Подмосковные вечера».

— Смотри, как будто мы никуда и не уезжали, — сказал Лёня жене.

Часть IV. Жизнь Окуня

Письмо из Италии

1. Письмо

Здравствуй, Лёша!

Начну я с жалоб на свою бывшую родину. Качество советских изделий вообще, а резиновых в частности таково, что они рвутся в самый неподходящий момент. Это вдвойне обидно нам с Надей, потому что она много лет подряд не могла забеременеть. Она ходила по врачам, пила гомеопатию, половину мочи сдавала на анализ, а в постели старалась так, что уматывала меня вконец. Ты не подумай, я не жалуюсь, работа была приятная, но о-о-очень тяжёлая. После рождения сына мы даже пытались сделать ему братика и только перед самым отъездом из Союза оставили эту затею.

Илья Окунь откинулся на стуле и посмотрел в окно. На улице шёл дождь, деться было некуда, поэтому он и стал писать двоюродному брату. Его кузен тоже думал об отъезде и очень просил подробно информировать его о том, как проходит эмиграция.

2. Италия

Началась она весьма буднично. Из Австрии их привезли в дешёвый отель на окраине Рима, выдали русско-итальянский разговорник и предупредили, что за неделю они должны найти квартиру и освободить помещение. При ближайшем рассмотрении отель оказался публичным домом низкого пошиба. Поняв это, эмигранты без дополнительных напоминаний отправились в пригороды, где за полцены можно было снять простаивающие зимой дачи. Илья поехал в Травояники и начал там стучаться в каждый дом. Хозяина он приветствовал единственной итальянской фразой, которую успел к этому времени выучить: «Сниму квартиру».

Ему либо сразу отвечали отказом, либо начинали расспрашивать, а поскольку он не понимал ни одного слова, то чувствовал себя полным идиотом. Он не представлял себе, как другие ухитрялись снять квартиру, не зная языка. После нескольких неудачных попыток он решил изменить тактику. Он нарисовал на листке бумаги трёх человек, несколько огромных чемоданов, две кровати под прохудившейся крышей и поставил рядом знак вопроса. С этим шедевром изобразительного искусства он продолжал поиски до полудня. Устав, он присел за столик маленького кафе.

Была сиеста и вокруг всё вымерло.

Недалеко от кафе остановился открытый Мерседес и из него вышел строго одетый мужчина средних лет. Его спутница, молодая, красивая женщина, осталась в машине. У Ильи сразу же возникла ассоциация с президентом небольшой фирмы и его секретаршей. Скорее всего, они приехали из Восточной Германии и не знали, что во время сиесты вся Италия отдыхает, готовясь к ночной жизни. Президент направился в магазин. Дверь была закрыта. Он постучал, подождал ответа, опять постучал и когда уже собирался уходить, перед ним неизвестно откуда появился молодой человек разбитного вида и предложил бутылку водки.[43] Президент отрицательно покачал головой.

— Попробуй, чудак, — сказал парень, поправляя бейсбольную кепочку, — ты здесь такого никогда и не пил. Я же о тебе думаю, образина ты старая, «Столичная» во всём цивильном мире известна, она вэри гуд[44], настроение улучшает и для любви полезна. — Он дружелюбно улыбнулся. — Сам подумай, кто же на трезвую голову пойдёт с таким крокодилом, как ты? Да и тебе чтобы не опозориться одной бутылки не хватит. Тебе и тёлку свою угостить надо. Смотри, какая она знатная, ей же настоящего мужика хочется, а не такого старпёра как ты. Покажи ей хотя бы свою щедрость, Жлоб Горыныч.

— Сколько ты за свою бутылку берёшь? — спросила женщина по-русски.

Илья рассмеялся, а парень, не моргнув глазом, ответил:

— Вообще-то я продаю её за 15 миль[45], но с тебя возьму 10.

— Бери, — она протянула деньги.

Когда машина уехала, Илья сказал:

— Слушай, друг, помоги мне найти квартиру.

— Как тебя зовут?

— Илья, а тебя?

— Гена. Так вот, Илья, иди на базарную площадь, поговори с людьми.

На центральной площади Травояников живописным табором расположились русские эмигранты. Они продавали всё, что только можно: гжель, французскую парфюмерию, фарфор, столовые приборы, жостовские подносы, хрусталь, но особенно популярны были самовары и матрёшки. Илья поражался, как люди ухитрились найти всё это в стране непрекращающегося дефицита. Обойдя почти весь рынок, он опять столкнулся с парнем, продававшим водку.

— Ну, что, устроился? — спросил тот.

— Нет.

— Поговори вот с Яшей.

Яша оказался 75 летним мужчиной, коренным Ленинградцем, персональным пенсионером и бывшим врачом, прошедшим во время войны пол Европы. Перед выездом его лишили всех привилегий и теперь за подходящую цену он готов был продать свои боевые награды. Его семья снимала здесь трёхкомнатную квартиру. Вначале он был уверен, что разрешение на въезд в Америку придёт ему со дня на день, но дни складывались в недели, недели в месяцы, а разрешения всё не было. Недавно его зять получил место профессора физики в Нью-Йоркском университете. У Якова Борисовича Рабина освободилась одна комната и он готов был сдать её приличным людям. Сейчас в квартире жило пять человек: он со своей старухой и сын с женой и дочкой. Родственники, уже устроившиеся в Америке, советовали им наслаждаться Италией и ловить кайф. Но кайф не ловился, пособия с трудом хватало на жильё, а им, впервые попавшим за границу, хотелось поездить по стране и походить по музеям. Яков Борисович подрабатывал игрой в шахматы, а ордена и медали одевал только перед турниром. Там, попадая в трудное положение, он начинал стряхивать со своих наград несуществующие пылинки. Иногда это помогало. Во всяком случае, он зарабатывал не меньше, чем его сын, кандидат наук.

— Кем работает ваш сын? — спросил Илья.

— Он сколотил здесь бригаду по ремонту домов.

— Может он и меня к себе возьмёт?

— Нет, они принимают только с учёной степенью.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что внучка Якова Борисовича — Маша, учится в местной школе. Она в совершенстве выучила итальянский язык и теперь её знаниями пользуются все родственники и знакомые. Передались ей эти способности от матери, которая в России изучала древние цивилизации, а здесь работала экскурсоводом и совсем не торопилась уезжать.

— Чего ты свою биографию рассказываешь, — перебил его Гена, — этот парень ведь квартиру ищет, а не интервью берёт. Ты комнату ему покажи и цену назови.

— Ладно, — согласился Рабин.

На следущий день Илья перевёз свою семью в Травояники. Оставив жену с сыном разбирать вещи, он отправился в Вечный Город за продуктами. Бывшие граждане Советского Союза были твёрдо уверены, что в Риме всё должно быть дешевле, чем в пригородах. Выйдя из метро, Илья Окунь стал смотреть по сторонам, пытаясь найти таблички с названиями улиц.

Их не было.

Он уже собрался идти наугад, но тут кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся.

— Ты на Круглый рынок? — спросил Гена.

— Да, а как ты определил, что это я?

— Вас, ленинградцев за километр видно.

— Я из Москвы.

— Это всё равно, пошли.

— А ты знаешь куда?

— Пошли, — повторил Гена, уверенно показывая дорогу.

На рынке по каким-то ему одному известным признакам он выбрал маленький магазинчик, ничем не отличавшийся от сотни других, и остановился около прилавка. Там были разложены разные сорта колбас, сыров и всевозможные виды готового мяса.

— Дай попробовать, амиго[46], — сказал Гена хозяину.

Тот отрезал им по кусочку сыра. Гена начал жевать с видом профессионального дегустатора. Проглотив сыр, он скорчил недовольную физиономию:

— Что это за пакость, парень. Чем ты торгуешь?

Парню было около 60 лет, русского он не знал, но мимику понял правильно и, зло блеснув глазами, стал что-то быстро говорить.

— Ну, вот, ругаться начал. Я же тебе ничего плохого не сделал, просто я такой сорт не люблю, может другой мне понравится больше. Вон тот. — Гена ткнул пальцем в направлении верхней полки. Продавец взял огромный нож и, используя его, как указку, дотронулся до головки сыра.

— Нет, — сказал Гена.

Хозяин показал на соседнюю.

— Да нет же, балда бестолковая, во-о-н тот, — Гена перегнулся через прилавок и протянул руку, показывая на сыр, лежавший в самом дальнем углу верхней полки. «Парень» буркнул что-то себе под нос, достал сыр и отрезал от него два маленьких кусочка. Попробовав, Гена кивнул и начал торговаться. Ему удалось сбить цену почти в два раза, но когда продавец сделал решительный жест ножом и сказал «Баста», Гена развёл руками:

— Как хочешь, амиго, для меня это дорого, — и, взяв Илью за рукав, повёл его дальше.

— Ты же знал, что не будешь покупать, зачем было торговаться? — спросил Илья.

— Чтобы не потерять квалификацию.

Эта сцена повторялась несколько раз и когда Илья уже начал нервничать, Гена сказал:

— Пошли в сквер, покупки посмотрим.

— Какие к чёртовой матери покупки? Из-за тебя мы только время потеряли.

— Не горячись, Илюша, не горячись. Спешка нужна только при ловле блох, да и то в военное время.

Они сели на свободную скамейку, Гена положил на колени свою сумку и стал вынимать из неё куски сыра и батоны колбасы.

— Так ты?..

— Что?

— Ты, — Илья сделал паузу, — ты…

— Я беру компенсацию за Крылья Советов.

— Какие Крылья Советов?

— Ты даже этого не знаешь, деревня, а ещё говоришь, что из Ленинграда.

— Из Москвы, — автоматически поправил Илья.

— Всё равно, одинаковые лохи. Слушай сюда, как говорят у нас в Одессе. До начала русской эмиграции итальянцы выбрасывали куриные крылышки как отходы, но когда увидели, что мы их подбираем, стали их продавать. Сначала за бесценок, потом всё дороже и дороже. А теперь они просто оскорбляют мои патриотические чувства, когда кричат, что продаются Крылья Советов. Ты ведь и сам это слышал. Ну, скажи, слышал?

— Да.

— Так что бери свою долю и скажи спасибо.

— Свою долю возьму, а спасибо говорить не буду, да и в игры эти больше играть не хочу.

— Тогда тебе придётся сумку с продуктами сторожить, а то она мне работать мешает, — сказал Гена, — а пока, раз уж мы всё равно на скамейку сели, давай перекусим. Он достал перочинный нож, сделал сэндвичи, положил их на салфетку и протянул Илье. Потом он посмотрел по сторонам и добавил, — не люблю я всухомятку есть, пойду, сок возьму. Ты какой хочешь?

— Я обойдусь, — ответил Илья, прикидывая свои финансовые возможности.

— Не бойся, говори какой, я угощаю.

— Мне всё равно.

— Подожди.

Гена подошёл к автомату, засунул в отверстие для монет согнутую в виде крюка проволоку, легонько ударил по боковой стенке, выбил банку сока, повертел её в руках, потом таким же образом выбил ещё три банки и, вернувшись к скамейке, поставил их рядом с бутербродами. Получилось у него это так быстро, что никто, кроме Ильи ничего не заметил.

После обеда одессит пошёл на промысел, а Илья лёг на лавочку и положил сумку под голову.

…Разбудил его вопрос Гены:

— Эй, соня, где продукты?

Илья сунул руку под голову, но там были какие-то старые тряпки.

— Украли, — сказал он, садясь и потягиваясь, — это нас Бог наказал.

— Меня наказывать не за что, а если ты такой грешник, то проверь на месте ли у тебя кошелёк.

Илья сунул руку в карман, потом в другой и побледнел.

— У меня там были деньги на весь месяц, Надя меня убьёт.

— Правильно сделает, нечего рот разевать, это тебе не Ленинград, итальянцы работают не хуже наших, с ними надо держать ухо востро.

— Пошёл ты со своими советами.

— Я и ходил, пока ты здесь ушами хлопал, проверял итальянцев на вшивость. Вот, смотри, — он достал кошелёк Ильи и зажал его между большим и указательным пальцем.

— Свинья, — сказал Илья, вырывая кошелёк.

— Ну вот, уж и пошутить нельзя, — ответил Гена, наклоняясь и вытаскивая из-под лавки сумку с продуктами.

— Шути с кем-нибудь другим.

— Ладно, я тебе за причинённое беспокойство кусок сала дам.[47]

Они вошли в метро и сразу же им бросился в глаза невзрачно одетый мужчина со скрипкой в руках.

— Наш человек, — сказал Гена.

— Откуда ты знаешь?

— У него же печать на лбу.

Они подошли к музыканту, но ещё до того как успели с ним заговорить, он положил скрипку на плечо и заиграл. Около него быстро собрались люди и когда толпа была уже достаточно большой, он эффектно закончил пьесу. Слушатели захлопали и стали бросать деньги. Через несколько секунд подошёл поезд и все разошлись.

— Ты не из Одессы? — спросил скрипача Гена.

— Нет.

— У нас тоже есть хорошие исполнители, один даже в «Гамбринусе» играл, Сашкой звали, может слышал?

— Меня тоже Сашей зовут, но я в Москве учился, у профессора Шульмана.

— Надо же, и я у Шульмана учился, — сказал Гена, — тоже профессор в своём роде.

— Может родственник?

— Вряд ли.

— А чем он занимается?

— Он, — Гена сделал неопределённый жест рукой, — он артист оригинального жанра. Специалист высочайшей квалификации. Импровизировал на ходу и зрители никогда не знали, чем закончится очередной его номер. Теперь таких уже не осталось. Впрочем, что я говорю, ты тоже хорошо играл, я бы тебе с удовольствием заплатил, но у меня только 10 миль одной бумажкой.

— Я тебе сдачи дам.

— Давай, — обрадовался Гена, — я положу десять, а возьму шесть, ты не обидишься?

— Можешь даже взять семь.

— А восемь?

— Бери, сколько хочешь.

— Вот этого моему приятелю говорить нельзя, — предостерёг скрипача Илья, внимательно наблюдая за одесситом. Проследить за ним было невозможно и когда они сели в поезд, Илья спросил:

— Сколько ты взял?

— Десять миль.

— Не больше?

— Нет.

— Зачем же надо было дурака валять?

— Хотел человеку удовольствие доставить. Для нас, артистов, деньги — это мелочи, самое главное — признание зрителя. Тебе этого не понять.

— Почему это не понять? Я тоже музыкой занимался, несколько лет с ансамблем выступал.

— Тебе за это платили?

— Конечно.

— А чего же ты здесь теряешься?

— У меня гитары нет.

— Я дам тебе свою.

— У тебя-то она откуда?

— Для дела нужна была, а продать её я не успел, так что возьми, попользуйся.

Илья промолчал.

— Бери, чудак, я чувствую, что базарная часть твоей натуры недоразвита и на рынке ты много не заработаешь, а с гитарой у тебя есть шанс.

Всю дорогу до дома Гена уговаривал Илью, а в Травояниках сам принёс ему гитару.

Илье действительно не хотелось торговать. Да и что он мог выставить на продажу? Грубо размалёванные шкатулки и дешёвую посуду в псевдорусском стиле.

На следующий день он поехал в Рим, выбрал оживлённое место и стал исполнять русские романсы. Прохожие замедляли шаг, некоторые даже останавливались, но ни толпы, ни аплодисментов, ни гонорара не было. Пел он с перерывами почти весь день. После концерта, к нему подошёл нищий и энергично жестикулируя, начал что-то говорить. Илья только развёл руками, показывая, что ничего не понимает, тогда нищий, проспавший всё его выступление, заложил два пальца в рот и изо всей силы подул, но вместо свиста из его беззубого рта вылетели какие-то шипящие звуки пополам со слюной. Самолюбие Ильи было уязвлено, физиономия оплёвана и ему оставалось только утереться и поехать домой. Рассказывать жене о своём фиаско он не стал, а Гена к его провалу отнёсся философски.

— Не расстраивайся, — сказал он, — ты ещё легко отделался. Меня после неудачного выступления зрители вообще ногами били и неизвестно как бы всё закончилось, если бы не профессор Шульман.

— А что он сделал?

— Он сыграл роль народного дружинника и попросил пострадавших пройти в отделение милиции для дачи показаний.

— А они?

— Разбежались как тараканы.

— Зря, — сказал Илья, возвращая гитару.

— Значит, ты не будешь больше петь?

— Нет.

— Тогда приноси своё барахло на рынок, я научу тебя торговать.

— Ген, а может ты у меня оптом всё купишь? Я тебе за полцены продам. Всё равно мне скоро придёт разрешение на Америку.

— Придёт — куплю и не за полцены, а за треть, а завтра приходи на рынок.

— Завтра не могу, мы с Надей в Помпеи едем.

— Приходи, когда отпомпеишься.

* * *

Экскурсия была шоком и для Нади и для Ильи. Они увидели цивилизацию, которая ничуть не уступала современной. У жителей города, погибшего от землетрясения два тысячелетия назад, были бани и пекарни, гончарные мастерские и уличное освещение, водопровод и канализация. Около входа в здания в камнях тротуара были проделаны дырки, чтобы можно было привязать лошадей. Помпеяне соорудили прекрасный стадион для традиционных видов спорта и ещё один, для гладиаторов. Строения гармонировали с окружающим ландшафтом и создавали удивительный ансамбль. Уже 2000 лет назад у людей было всё: для нарушителей порядка — тюрьма, а для развлечения законопослушных граждан — театр и публичный дом. У входа в это заведение стояли эротические скульптуры, а внутри на стенах красовались порнографические фрески. Интерьер полностью соответствовал назначению. В каждой комнате посетителей обволакивал дух похоти. Илья и Надя были под таким впечатлением от увиденного, что несмотря на усталость до утра не сомкнули глаз, а на рассвете у них произошла неприятность, с которой Илья и начал письмо брату.

3. Жизнь Ильи Окуня в Советском Союзе

Низкое качество советских контрацептивов и постоянный их дефицит во многом определили жизнь Ильи. Началось это в первый день занятий в институте. Во время лекции у него упал кошелёк, соседка подняла его и внимательно обследовав, прошептала:

— У тебя там нет ни одного презерватива.

— Ну и что?

— В наше время любой уважающий себя человек должен иметь про запас пачку-другую.

— Сейчас уже десять часов, к этому времени порядочные люди все свои запасы израсходовали.

— Значит, ты дневную норму выполнил?

— Да.

— Жалко…

Вскоре они сказали родителям, что обстоятельства вынуждают их жениться. Родители с обеих сторон приняли новость без восторга, зато молодые люди были счастливы, они могли заниматься любовью в нормальных условиях и в любых количествах. Лена была на редкость сексуальной женщиной и всё время изобретала что-нибудь новое, а когда она узнала, что за границей продают презервативы с усами, то непременно захотела их попробовать. Немногие счастливицы, уже испытавшие новшество, утверждали, что усы сначала разжигают, а потом утоляют женскую страсть. Усы стали для неё навязчивой идеей и голубой мечтой. В конце концов, она добилась своего. Её мать, часто ездившая в загранкомандировки, привезла Илье большую картонную коробку. По картинке он тут же определил, что находится внутри, и хотя тёща вручила ему подарок молча, весь её вид говорил:

— На, Илюша, ебись на здоровье.

Прожив несколько лет Илья и Лена поняли, что кроме секса их почти ничего не связывает и начали тяготиться женитьбой. Усы на некоторое время укрепили их брак, но когда все запасы кончились, они расстались.

К этому моменту в Киеве наступил резиновый дефицит и двоюродный брат попросил Илью прислать презервативы из первопрестольной. Звонил он по междугородному телефону с переговорного пункта. Разговор его слушали несколько человек, дожидавшихся своей очереди. Лёша пытался объясниться эзоповым языком, но лучшее, что он мог придумать — это стыдливо назвать презервативы «изделием № 4», то есть так, как они официально именовались в медицинской промышленности. Илья посочувствовал тяжёлому положению брата и в тот же день выслал ему сто пачек. После этого все киевские родственники засыпали его аналогичными просьбами. Он отчитал Лёшу, но вынужден был вернуться в аптеку за дополнительной партией.

— Неужели вы всё израсходовали? — спросила провизорша, хорошо запомнившая оптового покупателя.

— Конечно, — ответил Илья, — я ведь должен был обслужить всех своих киевских знакомых, а на плодородной украинской почве эти штуки пока ещё не растут.

Девушка удивлённо посмотрела на него, а Илья, поняв двусмысленность фразы, засмеялся.

— Меня ваши успехи не интересуют, — недовольно сказала она.

— Это мои неудачи, — возразил Илья, — я ведь играю роль мальчика на побегушках, — и он рассказал, для чего ему понадобились контрацептивы в таких количествах. Так начался их короткий роман, развитию которого помешал тот же самый дефицит, докатившийся до Москвы. Илья не мог поверить, что провизорша не в состоянии достать то, что по его мнению было предметом первой необходимости. Он хорошо знал законы социалистической экономики и думал, что она делает это специально. Втайне от неё он поехал на фабрику, которая изготавливала презервативы. Там он назвался журналистом и сказал, что ему поручено узнать причину нехватки этого, в общем-то нехитрого товара. Директор пригласил его в свой кабинет и стал рассказывать, как он хотел модернизировать предприятие и выбил деньги на новое оборудование, как для закупки этого оборудования за границу послали людей из министерства, не знавших производства, как эти безмозглые бюрократы решили сэкономить государственные деньги и приобрели неполный комплект, в результате чего станки стоят мёртвым грузом, но списать их тоже нельзя, ибо по существующим законам оборудование должно быть в эксплуатации не меньше пяти лет. Таким образом, из-за собственной инициативы директор оказался между молотом и наковальней, а самое обидное, что разносы устраивают ему те самые бюрократы из министерства, которые были причиной его неудачи.

— Если я опишу всё это, вам не сносить головы, — сказал Илья, исполняя взятую на себя роль.

— Мне уже всё равно, я скоро перехожу на другую работу. Моим преемником, наверно, будет начальник цеха, он и покажет вам производство, а потом если вы зайдёте ко мне, я вам дам образцы нашей продукции. Ведь вы же ради этого приехали?

Илья дипломатично промолчал.

Технологический процесс на фабрике напоминал картину мануфактуры XVIII века. Начальник цеха, проводивший экскурсию, показал Илье несколько грязных помещений с допотопными станками, рассказал о планах на будущее и, остановившись около аккуратно одетой девушки, сказал:

— Это студентка заочница, победительница соц. соревнования и рационализатор производства. Её зовут Надя. Можете взять у неё интервью.

— В чём состоит ваша работа? — спросил Илья.

— Главная часть — это поддерживать чистоту, потому что наша продукция используется на самом деликатном месте.

— А не главная?

— Всё остальное легко. Видите деревянную трубку?

— Да.

— По ней поступает сжатый воздух. Я надеваю на неё презерватив, надуваю его до двух атмосфер, выдерживаю пятнадцать секунд и если он не лопается, отправляю в упаковочный цех. Деревянную трубку мы называем бревно с глазами, а весь процесс — надувательством.

— Почему?

— Потому что презервативы надо проверять на трение, так сказать в рабочем режиме, — она посмотрела на Илью, ожидая его реакции.

— Наверно, — согласился он.

— Вот видите, Александр Николаич, — обратилась Надя к начальнику цеха, — что говорят представители центральной прессы о моём предложении, а уж они-то в этом деле толк знают. Подумайте.

— Если бы оно было единственным, я бы и подумал, но у тебя их тысячи, у меня просто времени нет.

— А что вы ещё предлагаете? — спросил Илья.

— Ещё вместо бревна с глазами я хочу использовать вот это, — она достала из выдвижного ящика очень хорошо выполненный деревянный макет фаллоса, поставила его рядом с конвейером и ласково погладила.

— Зачем?

— Работать приятнее.

— Тогда ваши сотрудницы не будут получать удовольствия от семейной жизни, — сказал Илья, — одно дело надевать презерватив на трубку и совсем другое, — он кивнул на деревянный макет, который был раза в полтора больше своего среднестатистического прототипа, — вот вы, например, сколько штук успеваете проверить за одну смену?

— Около двух тысяч.

— Это почти четыре в минуту, — прикинул он, — каково было бы вам заниматься любовью, после целого дня такой работы.

— Скучно, — согласилась она, — ведь я за год проверяю на прочность гораздо больше презервативов, чем любая женщина за всю жизнь.

— Мне что, уйти? — спросил начальник цеха.

— Ну, зачем же, — ответила Надя, — постойте, будете свидетелем.

* * *

Илья встречался с Надей несколько лет. За это время она окончила институт, стала заведующей производством и привела фабрику в образцовый порядок, а в качестве награды её выбрали в депутаты местного совета. Когда они женились, Надя была уверенной в себе женщиной, быстро делавшей карьеру, а Александр Николаевич действительно был свидетелем на её свадьбе. Она единственная не боялась вставлять ему шпильки, хотя он к тому времени занял директорское кресло и имел очень сильное влияние в министерстве. Он с большим трудом получил деньги на немецкую автоматическую линию с электростатическим тестированием и сам поехал закупать оборудование. Лишь одно осталось прежним — дизайн упаковки. Когда линию запустили, он пригласил на фабрику работников министерства. На встрече с ними он в числе прочих успехов указал на то, что рабочие за последнее время стали более сознательными и теперь уже не воруют продукцию как раньше.

— Нашёл чем хвастать, — заметила Надя, — мало того, что наши презервативы никто не покупает, теперь их даже и не воруют.

* * *

Когда Надя уезжала в Америку, директор фабрики пришёл проститься. С собой он принёс большую сумку.

— Что это, — спросила Надя.

— Это доказательство того, что ты не права, — ответил он, — воруют нашу продукцию, ещё и за границу вывозят.

— Нет, я их не возьму. Что мне с ними делать?

— Продашь в тяжёлую минуту.

— А если спросят где взяла?

— Скажешь, что тебе подарили за многолетний добросовестный труд.

— Тогда ответственные товарищи могут поинтересоваться, чем я занималась.

— Не беспокойся. В случае чего я засвидетельствую, что ничего противозаконного ты не делала, а презервативы тебе действительно подарили. Это вещь необходимая во всём мире, а на Западе она стоит гораздо дороже, чем у нас. Я-то знаю, я в Германии был, приценивался. Ты ещё хорошие деньги заработаешь. Послушай старика, — и он против её воли всунул свой подарок в чемодан.

На таможне офицер, ткнув пальцем в аккуратно перевязанные пачки, спросил:

— Что это такое?

— А вы сами не видите? — удивился Илья.

— Вижу, поэтому и спрашиваю. Никто из ваших с собой это не берёт.

— Кому не надо, тот не берёт, а мне ещё пока надо. Если хотите, я и вам могу дать несколько штук.

— Нет, не хочу, у меня из-за них и так несчастный случай произошёл. Вернее два, один мужского рода, один женского.

— Это новые образцы, сделаны по последнему слову техники.

— Нет, всё равно не надо.

4. Италия

После экскурсии в Помпеи Илье захотелось прокатиться по другим городам Италии и он позвонил спонсору, чтобы занять денег. Тот, однако, сказал, что у них произошла какая-то бюрократическая неувязка и всем эмигрантам, направляющимся в Миннеаполис, придётся ещё пару месяцев пожить в Риме, но это даже к лучшему, потому что у них будет время не торопясь осмотреть страну.

— А ты можешь мне одолжить на это деньги? — спросил Илья.

— Неужели тебе не хватает?

— Конечно, нет, пособие выдают только на жизнь, а работать нам здесь официально запрещено, вот я целыми днями и маюсь, не знаю, что делать.

— Это вечная проблема, когда есть время, нет денег, когда есть деньги, нет времени, а когда есть уже и то и другое, нет сил. К сожалению, я не могу тебе помочь, я сейчас сам на мели.

— Вот гад, — подумал Илья, вешая трубку, — катается как сыр в масле и говорит, что на мели.

* * *

Зимой в Травояниках жизнь замирала. Местные не знали чем заняться, и прогулка по русскому рынку была одним из немногих развлечений. Они шли на базар как на спектакль и, покупая ненужную им безделушку, отчаянно торговались из-за каждой лиры, а потом выбрасывали покупку, не доходя до дома. Илья с удовольствием слушал их удивительный язык, мягкий и мелодичный, как песня. Ему нравилась Италия, а в ней больше всего нравились женщины. Они как будто специально соблазняли эмигрантов и приходили на рынок, одетые как на парад мод. Сверху — дорогая шуба нараспашку, а под ней кофточка с глубоким декольте и микро-юбка, которая почти ничего не прикрывала. Конечно, мужчин это настраивало на романтический лад и их знаки внимания не оставались незамеченными. Илья знал о нескольких романах. Язык похоти и флирта не требовал перевода.

Илья принёс свои товары на рынок, разложил их и, сравнив с тем, что продавали соседи, почувствовал себя очень неловко. Он ведь хотел получить твёрдую валюту за какую-то ерунду, приобретённую на ничего не стоившие рубли.

— Кванта коста?[48], — спросил его мужчина, рассматривавший железную шкатулку.

— Кванта дарэ[49], — ответил Илья.

Итальянец дал ему несколько миль, и Илья посмотрел на Гену. Одессит был занят с очередным клиентом, но перехватив взгляд Ильи, одобрительно кивнул и выставил большой палец вверх. Он был прекрасным психологом, чувствовал как надо себя вести с клиентом и редко кто уходил от него без покупки. Вот и на сей раз Гена угостил мальчика конфетой и на русском языке нахваливал достоинства матрёшек. Его мимика была настолько выразительной, что перевода не требовалось. Ребёнок был околдован, а Гена потрепав мальчика по голове, сказал:

— Хороший парень, хороший. Вот смотри, что у меня есть, — он зажал самую маленькую матрёшку в кулак, покрутил кулак перед носом мальчика, а когда разжал его, матрёшки там не было. Малец раскрыл рот, а Гена другой рукой вынул матрёшку из-за шиворота паренька. Восхищённый ребёнок тут же захотел игрушку и взял своего отца в оборот.

— Кванта коста? — спросил тот.

— Только для тебя дорогой, потому что мне нравится твой сынишка, я продам со скидкой, — и Гена назвал цену, которая была раза в три больше обычной. Покупатель отрицательно покачал головой.

— Не хочешь своего сына уважить, дело твоё. А ещё говорят, что итальянцы любят детей. Брехня всё это, жлобы они. — Он посмотрел на Машу Рабину, взглядом предлагая ей перевести его слова.

Отец отвёл мальчика в сторону, что-то сказал ему, дал несколько миль и так, чтобы все видели, стал тереть глаза руками, издавая при этом хныкающие звуки. Малыш подошёл к Гене, сунул ему деньги и потянулся за матрёшкой. Гена быстро её убрал и ребёнок разревелся. Одессит посмотрел на папашу и укоризненно покачал головой, а потом, вдруг, показал рукой на небо и закричал:

— Вон, смотрите, птичка летит. — Все посмотрели вверх, а Гена подбегал то к отцу, то к сыну и тыкал пальцем в небо. Они послушно крутили головами. Там ничего не было и итальянцы спросили Машу в чём дело.

— Улетела птичка, они всё прозевали, потому что лопухи, но самое главное ты, Маш, им передай, что я не хочу видеть, как они нюни здесь разводят, покупателей у меня отпугивают. Пусть они берут матрёшку и идут с ней к… ну ты сама знаешь куда. Могут считать это подарком бедного эмигранта зажравшимся буржуям. — Гена взял у мальчика деньги, дал ему матрёшку и жестом показал, чтобы они уходили, пока он не передумал, а когда они ушли, он потряс рукав своей куртки и пересчитал несколько выпавших оттуда купюр. Потом он подумал немного и потряс снова. Выпала ещё одна бумажка. Он аккуратно сложил деньги и засунул их в кошелёк.

За пару недель Илья приобрёл основные навыки торговли и продал почти все игрушки, но количество презервативов почти не уменьшилось. Надпись «anti-bambino»[50], итальянцам ничего не говорила, а упаковка не давала даже малейшего намёка на то, что находилось внутри, о назначении содержимого пакетиков знали только бывшие сограждане. Проводя много времени на рынке, Илья сблизился с Рабиным-старшим и его внучкой, которая иногда приходила сменять деда. Маша была очень способной и не по годам развитой девочкой. Илья с удовольствием разговаривал с ней на самые разные темы, а она относилась к нему, как к члену семьи. Они делились такими подробностями, которые при нормальной жизни и налаженном быте, не всегда открывают даже близким родственникам.

5. Письмо.

Илья перечитал письмо и задумался. Он же хотел пожаловаться брату на то, что у него пропали лучшие годы, что все разговоры о безоблачном детстве и счастливой жизни — дикая ложь, что помпеяне и помпеянки уже два тысячелетия назад имели гораздо больше свобод, чем советские граждане, что совсем не надо было разрушать старый мир и строить, свой, новый, как это делали на его бывшей родине в полном соответствии с революционным гимном, что неизвестно, сколько ещё придётся торчать в Италии, а жмот-спонсор не захотел одолжить денег и всё это так действует на нервы, что хоть вешайся. Да ведь Лёша его не поймёт, потому что он живёт на мизерную зарплату в крохотной квартирке и, хотя числится инженером, но гораздо больше получает за какую-то халтуру. Нехватку денег на экскурсии по Италии он ни за что не отнесёт к несчастьям. Нет, ему надо писать о другом. И Илья вновь склонился над листом бумаги.

До чего же всё-таки тесен мир, Лёша! Я здесь встретил Колю Парфёнова. Да, да, того самого, нашего бывшего сокурсника, секретаря комсомольской организации, который руководил собраниями публичного осуждения. Помнишь, наверно, как он клеймил позором американских империалистов, израильских сионистов, диссидентов и верующих, а здесь обрадовался мне, как родному. До этого я последний раз видел его на десятилетии окончания института, тогда он хвастал, что работает секретарём парторганизации какого-то крупного фарфорового завода. Я подумал, что и в Италию он приехал с делегацией, но оказывается, он женился на еврейке и принял иудаизм со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Я только надеюсь, что после обрезания обстоятельства вытекали из него с кровью. Со мной он всё время заигрывал, вероятно, опасаясь, что я расскажу об его прошлом. Я бы и рассказал, но он всё равно выкрутится, с него как с Гусинского вода и я уверен, что если бы в Монголии уровень жизни был выше, чем в Америке, он нашёл бы у себя в родословной потомка Чингиз Хана и воссоединился бы со своими узкоглазыми родственниками. Когда он увидел, ‘что я продаю, то сразу же предложил мне обменять свой декоративный чайник на 20 пачек презервативов. Обычно, я не торгуюсь, но ему сказал, что больше чем за пять пачек его чайник не возьму. Сошлись мы на десяти, а через несколько дней он прибежал с претензиями на то, что я продаю бракованный товар. Я вспомнил, что случилось у меня самого после путешествия в Помпеи и подумал, что он, наверно, прав, но уступать ему не захотел и говорил лишь, что ему, наверно, обрезание сделали непрофессионально. С тех пор я его не видел.

Илья поставил точку и опять посмотрел в окно. В этот момент в дверь постучали.

— Да, — сказал Илья, откладывая письмо, — войдите.

Зашла Маша и протянула ему лист бумаги.

— Что это?

— То, что вы просили.

— Спасибо, — обрадовался Илья, — а что здесь написано?

— Квалифицированный мастер выполняет любые виды работ за скромную плату.

— Во-первых, я не такой уж квалифицированный, а что касается платы, то она хоть и женского рода, но совсем не должна быть скромной.

— Если хотите я могу переделать объявление, только ведь вас тогда никто не наймёт.

— Это точно, — согласился Илья.

Он считал, что перед началом дачного сезона хозяева квартир начнут делать ремонт, а клеить обои и красить заборы он умел.

Через несколько дней на базаре около него остановился вальяжный итальянец и, указывая пальцем на объявление, стал что-то быстро говорить. Понятно было лишь, что его зовут Джованни и ему нужен работник. Маша была в школе и все попытки Ильи выяснить, какова будет плата и что придётся делать, окончились неудачно. На помощь пришёл Гена. Это был один из тех редких моментов, когда у него не было покупателей.

— Хорошо, Ваня, — сказал он итальянцу, — мой амиго тебе всё сделает по высшему разряду. Жаль только, Машки нет, она бы точно объяснила, что ты хочешь, но у нас и так будет с тобой полный порядок. Ты главное не волнуйся и не тараторь, как сумасшедший. Мы же всё равно тебя, дурака, не понимаем, а если ты хочешь найти с нами общий язык, то купи вот это. — Он достал из сумки бутылку водки и протянул её Джованни, но тот отказался. — Ну, как знаешь. Моё дело предложить. Когда ты хочешь начать?

— Доматтина[51].

Вернувшись домой, Илья сказал, что нашёл работу и Наде самой придётся идти на рынок. Кстати, она проверит, каким спросом пользуются изделия её фабрики за границей. У него их почему-то никто не покупал.

— Продавать не умеешь, — ответила жена, — у меня в момент разберут.

На следующий день на рынке она разложила около себя товар, рядом поставила деревянный макет фаллоса, который был раза в полтора больше человеческого, надела на него презерватив и тоном базарной торговки начала кричать:

— Купи-и-и-ите презервативы у бывшего депутата Бабушкинского совета.

Около неё собрались зеваки. Какой-то шутник предложил сначала проверить изделие на прочность.

— Конечно, проверь, — деловым тоном сказала Надя, — одень его, зажми в кулак и води вверх-вниз, пока не порвётся. Ты ведь, наверно, уже не раз так делал?

Парень покраснел, а бывшие сограждане, удовлетворённые ответом, стали покупать по нескольку пачек. Торговля пошла, и к концу дня у Нади остался только макет фаллоса с одетым на него образцом. Когда она собралась уходить, один из молодых итальянцев, постоянно гулявший по рынку, предложил её подвезти. Конечно, она могла бы и прогуляться, но чувствовала себя такой вымотанной, что хотела уже побыстрей оказаться дома. К тому же ей не терпелось узнать, как дела у Ильи, а по её расчётам он уже должен был вернуться. Она согласилась и села в машину. Водитель тут же стал приглашать её на нудистский пляж.

— La tutto va beni[52], — повторял он.

Надя прикинулась, что ничего не понимает, тогда он остановил машину и расстегнул брюки. Надя вынула из сумки деревянный макет фаллоса, оценивающе взвесила его на руке и, переведя взгляд на член итальянца, сказала: «пикколо»[53], а затем, хлопнув дверью, вышла из машины.

* * *

В тот же день утром Джованни отвёз Илью в свой загородный дом, поставил на стол бутылку вина, положил еду, с помощью жестов показал, что надо оштукатурить стены и уехал.

Илья в стройотряде пытался работать штукатуром, но тогда, проковырявшись полдня, бросил эту затею, а профессиональные мастера исправили то, что он успел сделать. Здесь некому было исправлять его ошибки и он решил оставить всё как есть, по крайней мере он ничего не испортит. Он вышел на улицу и огляделся. Небольшой дачный посёлок был пуст. Илья с удовольствием вернулся бы домой, но пешком было не добраться, и он пошёл к морю. Утренняя прохлада приятно радовала тело и создавала хорошее настроение. Он разделся и лёг на песок.

Отпуск в Италии! Ещё недавно это казалось несбыточной мечтой. Вот о чём надо было написать Лёхе. Жаль только, что он не взял с собой ручку и бумагу, но кто знал, что так получится. Он же ехал на заработки, а не на курсы повышения эпистолярного мастерства. Илья посмотрел на море. Такого удивительного цвета воды он ещё никогда не видел. Она манила его своей лазурью. Правда, теплолюбивые итальянцы считали, что для купания ещё холодно, но для русского медведя в самый раз. Он разделся и полез в воду.

Домой он вернулся только к обеду. Простая еда и лёгкое вино показались ему такими вкусными, что он быстро расправился со всеми запасами и, включив телевизор, начал щёлкать пультом управления. Перепробовав все каналы по нескольку раз, он с сожалением убедился, что порнуху днём не показывают. Вино уже начало действовать и оглядев комнату, Илья вспомнил, для чего его сюда привезли. Работа штукатура уже не казалась ему такой сложной, он взял мастерок и взвесил его в руке.

…Когда Джованни увидел, во что превратилась стена его спальни, он с трудом сдержался, чтобы не накинуться на Илью с кулаками. Неудавшийся штукатур был обложен отборным итальянским матом и доставлен домой.

На следущий день у Нади резко повысилась температура. Она решила, что это простуда и стала принимать антибиотики. Скоро она выздоровела и могла бы забыть о болезни, но у неё прошёл срок. Беременность её не пугала, в конце концов, они прокормят и двух детей, но сильные лекарства могли фатально подействовать на плод, а рожать больного ребёнка она не хотела. Подождав несколько дней, Надя попросила мужа поехать с ней в Рим. К ним присоединилась и Маша, испытывавшая сильные боли в животе и её дед, у которого в тот день был очередной шахматный турнир. Они выглядели как одна большая семья. Совместная эмиграция сблизила их настолько, насколько и могут быть близки люди. Тратить деньги на проезд они не хотели и поехали зайцем, но им не повезло, контролёров они заметили слишком поздно. Их зажали с двух сторон. Деться безбилетникам было некуда и они притворились, что ничего не понимают. Контролёры ругались, кричали и размахивали руками, но возиться с эмигрантами не хотели: по опыту они знали, что штрафа с них не возьмёшь, в тюрьму не посадишь, а поэтому и тащить их в полицию бессмысленно. Они стали ругать своё правительство, из-за которого страну наводнили выходцы из третьего мира, особенно русские, которых они, итальянцы, били во время второй мировой войны, но, вероятно, били мало, потому что эти свиньи другого языка и не понимают.

— Вы ошибаетесь, — возразила Маша, — во время войны мы вас били, а не вы нас, а этот старик, — она указала на деда, — генерал, его армия прошла пол Европы.

Автобус притих и военврач без пенсии тот час же стал центром внимания. Он понял, о чём говорит Маша, неспеша вынул свои награды и по одной стал прикреплять их к пиджаку. Пассажиры внимательно следили за каждым его движением.

— Закон для всех одинаков, — сказал старший контролёр, а его коллеги не сговариваясь стали подталкивать безбилетников к выходу.

— Бежим, Яков Борисович, — шепнул Илья.

— Не спеши.

— Почему?

— Потому что скоро сиеста.

— Ну и что?

— Следущий автобус может пойти через три часа и тогда я не попаду на турнир, а вы — в поликлинику.

— Что же делать?

— Маша, скажи, что твоя мать плохо себя чувствует и мы везём её в госпиталь, а дома у нас остались твои братья и сёстры, мал-мала-меньше, скажи, что мы, конечно, нарушили закон, но сделали это исключительно по бедности, — обратился к ней дед.

Маша перевела, пассажиры загалдели, выясняя кто прав, кто виноват, а когда водитель попытался их успокоить, автобус чуть не врезался в столб и вынужден был остановиться. Контролёры, не ожидая развязки, вышли, а пассажиры стали расспрашивать эмигрантов, кто они, как здесь оказались и что делают. Маша подробно ответила на все вопросы.

— Откуда ты так хорошо знаешь язык? — спросила её какая-то женщина.

— Выучила.

— А давно ты здесь живёшь?

— Три месяца.

— Ты, наверно, итальянка?

— Нет.

Отрицательный ответ женщину не убедил: черноволосая, смуглая девочка, говорит без акцента, зовут Мария, ну а то, что родители её приехали из России, ничего не доказывает. Они ведь жили за железным занавесом, привыкли всего бояться, вот и скрывают свою настоящую национальность.

В поликлинике дежурный врач быстро определил, что обе пациентки в полном порядке, но у младшей на нервной почве раньше времени началось то, что у старшей по тем же причинам задерживается. Наде он сказал, что после простуды она должна быть очень осторожной.

— Что вы имеете ввиду?

— Вам на некоторое время придётся отказаться от секса.

— На сколько?

— На полгода, не больше.

— Да вы что?

— Я пошутил, — засмеялся врач.

— За такую шутку тебя надо было бы кастрировать.

— Что сказала твоя мама? — спросил врач Машу.

— Она сказала, что не понимает ваших шуток.

На автобусной остановке в Травояниках они встретили Гену. Он сказал, что они получили разрешение на въезд в Америку. Принять их согласилась община небольшого городка Санкт-Петербург во Флориде.

На следующее утро, когда они стали паковаться, Илья нашёл незаконченное письмо двоюродному брату. Он сначала хотел выбросить его, но потом, не перечитывая и без всякой связи с предыдущим, дописал:

6. Письмо

Лёха!

Завтра мы уезжаем в Штаты. Как там сложится наша жизнь — не знаю, но, надеюсь, что презервативы на неё больше не повлияют, какого бы они ни были размера, цвета и оттенка, с усами или без. На этом кончаю. Будь здоров.

Он поставил число, положил письмо в конверт и пошёл на почту. Была чудесная погода, свежий воздух, пропитанный озоном, создавал ощущение чистоты и начала чего-то нового, хотя, может быть, ничего нового и не было. Просто он переезжал из Москвы в Санкт-Петербург, ненадолго задержавшись в небольшом городке под Римом.

11 сентября

— Наконец-то ты объявился, Илья-не-пророк, а я уж стал подозревать, что это ты самолёт угнал.

— Какой самолёт?

— Который воткнулся в башню Международного Торгового Центра.

— Надоели мне твои дурацкие шутки, у меня дел по горло, а ты какую-то чушь мелешь.

— Это не я, а CNN, ты сам можешь послушать.

— Я бы целый день слушал, если бы шеф разрешил.

— Разрешит, даю тебе голову на отсечение, — сказал Майк Смит, — не свою, конечно.

По его физиономии нельзя было понять, врёт он или нет. Илья несколько раз попадался на розыгрыши сотрудника и пропускал его болтовню мимо ушей, а сегодня ему и вовсе было не до того: он должен был закончить проект.

«Мистер Смит» как его звали коллеги, играл в их отделе роль клоуна. Шутник и балагур он веселился по любому поводу и особенно заразительно хохотал, когда ему удавалось разыграть единственного «русского» в компании. Но с самолётом он явно перегнул. «Послушай, ври, да знай же меру», — хотел было сказать Илья, а потом подумал, что в Нью-Йорке полно всяких чудиков, может один из них и залетел в небоскрёб. Слишком уж высоко поднялся этот город и очень уж снисходительно он смотрит на весь остальной мир. Одно слово, столица. Возможно, она и на его сына наложила отпечаток и теперь Максим считает Миннеаполис провинцией.

Илья вздрогнул. Он вспомнил, что центральный офис «Виттори & Паркер», куда недавно устроился Максим, находится в Международном Торговом Центре. Он повернулся к Майку, но тот уже разговаривал по телефону. У четы Смит недавно родился сын и 50-летний папаша, по нескольку раз в день звонил жене. Он расспрашивал её о своём первенце, а потом с таким энтузиазмом совал фотографии малыша под нос сотрудникам, что они вынуждены были изображать восхищение. Только так можно было отвязаться от надоедливого родителя, не желавшего довольствоваться дежурными похвалами сотрудников. После рождения сына Майк почти беспрерывно разговаривал с женой, но кроме Ильи никто не догадывался об этом. Вот и сейчас трудно было предположить, что он болтает по телефону. Микроскопический наушник был почти незаметен, микрофон, размером с пуговицу, лежал в кармане рубахи и если бы кто-нибудь зашёл в их офис, то подумал бы, что Майк, сосредоточенно глядевший в монитор, является образцовым служащим. Как-то Илья даже сказал ему, что он должен был бы жить в Советском Союзе в период застоя. Там он мог бы работать полдня за полную зарплату.

— Как это? — удивился Майк.

— Там хозяином предприятий считался народ, бардак был ещё хуже, чем у нас и если бы ты уходил домой сразу после ленча, никто бы не заметил, — ответил Илья, — на всякий случай ты мог бы оставлять свой портфель на видном месте.

— Зачем?

— Если бы тебя начали искать, сослуживцы бы сказали, что ты вышел покурить и должен скоро вернуться, ведь портфель-то здесь. При этом они никого бы и не обманывали, ты же на самом деле вышел, а на следущий день вернулся бы с перекура.

Майк захохотал своим сытым басом, а потом всем говорил, что за русскими нужно следить в оба. Сам он делал это постоянно, особенно после того как Илья незаметно подошёл к нему и дёрнул за телефонный провод, прервав его разговор на самом интересном месте. С тех пор, говоря по телефону, Майк старался не выпускать Илью из поля зрения. Вот и теперь он смотрел на него и, догадавшись, о чём тот хочет его спросить, жестом указал на соседний офис. Там несколько человек слушали радио. Это само по себе было необычно, начальник запретил даже наушники и до сих пор никто не нарушал его запрет. Илья подошёл ближе. Диктор говорил, что несколько минут назад самолёт врезался в один из небоскрёбов Международного Торгового Центра и теперь верхняя часть здания в огне.

Илья тут же набрал номер сына.

— Макс Окунь слушает.

— Где ты? — спросил Илья.

— Я на работе. Ты знаешь, что произошло?

— Да.

— Не беспокойся, это в соседнем здании, а нам сказали, что никакой опасности нет и мы можем оставаться на своих местах, но я пойду домой… а, чёрт!

— Что такое?

— Какой-то толчок, похоже на землетрясение, ладно, я тебе потом позвоню.

— Хорошо, беги, — сказал Илья и пошёл к себе.

Всего несколько дней назад Максим гордо сообщил ему, что выходит на работу в «Виттори & Паркер».

— Теперь весь Нью-Йорк будет у моих ног, — сказал он, — даже под ногами. Недаром Америку считают страной неограниченных возможностей. Талантливые люди здесь всего добьются. Я, например, скоро смогу плевать на Нью-Йоркскую биржу. А кто я такой? Сын ничем не примечательного эмигранта из России.

— Что же они тебя такого безродного взяли, неужели более достойных не было? — спросил Илья.

— Наверно, решили, что на безрыбье и Окунь рыба.

— Наверно, — согласился отец.

Между тем Майк закончил разговор по телефону и сказал:

— Это террористическая атака, моя жена смотрела телевизор и видела, как второй самолёт врезался в другое здание Международного Торгового Центра.

— Что?!

— Минуту назад ещё один самолёт воткнулся во второй небоскрёб. Оба самолёта — большие пассажирские Боинги.

Илья побледнел.

— Что с тобой? — спросил Майк, — у тебя там кто-нибудь из близких?

— Сын.

— Может тебе воды принести?

Илья отрицательно покачал головой и посмотрел на часы. Это он делал всегда в минуты сильного волнения.

Кто-то принёс портативный телевизор и в комнате заседаний собрался почти весь отдел. В новостях снова и снова повторяли кадры столкновения самолёта с небоскрёбом. Это было приблизительно на уровне 80-х этажей. «Виттори & Паркер» находится на восемнадцатом, значит Максим далеко, ему нужно только успеть уйти и если он поедет на лифте, то через пять минут будет в безопасности. Впрочем, самолёт прошил башню насквозь, все коммуникации перерезаны, а горючее могло пролиться в шахту лифта и превратить её в пылающий факел. Нет, лифт отпадает, но лестниц там достаточно, чтобы все ушли из здания.

Илья не одобрял небоскрёбы. Здравый смысл и советское воспитание восставали против здания в 110 этажей. Конечно, такое монументальное сооружение должно было предусматривать возможность разных аварий и наверняка рассчитано на все разумные перегрузки, но даже в самом кошмарном сне никто не мог предположить, что в него врежется огромный пассажирский лайнер с полным баком горючего. Реальность перешла пределы разумного. В центре пожара температура может быть 1000 градусов, а от этой жары расплавится не только металл, но и бетон. Стало быть, башни долго не простоят. Надо было объяснить это сыну, а он просто сказал «беги».

Вскоре обрушился небоскрёб, в который врезался второй самолёт. Илья опять посмотрел на часы. Он разговаривал с сыном 40 минут назад. За это время Максим должен был уйти на безопасное расстояние. Илья набрал номер сына. Автомат вежливым голосом сказал, что все линии заняты и посоветовал позвонить позже. Немудрено, теперь в Нью-Йорк звонит вся страна.

По телевизору показывали Манхэттен со стороны Гудзона. Он был накрыт огромным серым облаком. Действительность оказалась гораздо страшнее любого фильма ужасов и где-то внутри этого безумия был Максим.

— Это мусульманские террористы, — сказал Илья.

— Ты-то откуда знаешь? — спросил Майк.

— Это их почерк.

— Ты не можешь говорить объективно, у тебя там сын.

— Я могу говорить объективно, я живу в этой стране и вижу какие вы, американцы, растяпы. Вы ничего не сделали против угона самолётов. В Европе сделали, в Израиле сделали, а здесь — ничего, и вы ещё называете себя самой передовой нацией. Вы передовые только по производству всякого кинодерьма, сами подали террористам идею нападения, а мой сын это расхлёбывает. Ваше ЦРУ хорошо работает только на экране, на деле же оно выеденного яйца не стоит. Такую атаку проворонили, бездельники.

— Успокойся, Илья. Мы же не виноваты, — сказал Майк, — а твой сын просто не может сюда дозвониться.

Илья окинул присутствующих мрачным взглядом и пошёл к себе. Конечно, его сын цел и невредим. Ведь это всё, что у него осталось в жизни, без Максима она вообще потеряла бы смысл.

После смерти жены Илья так изменился, что шеф даже предложил ему спальню в своём доме, а когда Илья отказался, начальник сам стал приезжать к нему в гости и всячески выражать своё участие. Насколько оно было искренним, Илья не знал, но Тим поддержал его в критический момент и Илья был ему за это благодарен. Тим много раз повторял, что лучшим лекарством от депрессии является время, а чтобы оно быстрее текло, надо больше работать. Так Илья убьёт двух зайцев, во-первых, скорее успокоится, а во-вторых, получит внеочередное повышение.

— Окунь убьёт двух зайцев, — думал Илья, — это в мировой истории случится впервые.

С тех пор Тим давал ему самые трудные проекты и Илья работал гораздо больше положенных 8 часов. Домой он возвращался только ночевать, но без жены там было пусто, скучно и тоскливо. Конечно, если бы шеф был честным человеком, он бы сдержал своё слово и прибавил ему зарплату, но где же это видано, чтобы в начальники выбивались честные люди? Да и зачем Илье деньги, теперь он один, ему и так хватает…

Через некоторое время ещё один самолёт, похищенный террористами, упал на Пентагон, а потом обрушился и первый небоскрёб Международного Центра. После этого всё происходящее потеряло для Ильи связь с реальностью. Он работал над проектом, отвлекаясь лишь для того, чтобы набрать номер Максима. Прозвониться в Нью-Йорк не удавалось. Как сквозь сон он слышал, что воздушное пространство Америки закрыто, всем пассажирским самолётам приказано приземлиться на ближайшие аэродромы, а важнейшие города Америки охраняются ВВС. За несколько часов страна перешла на военное положение. Была закрыта Нью-Йоркская биржа, эвакуированы государственные учреждения, отменены спортивные соревнования, а президент срочно возвращался в Вашингтон.

Несколько раз к Илье подходил Майк и спрашивал, не нужна ли помощь. Нет, его помощь была не нужна. Илье Окуню мог помочь только звонок его сына, его Окунька.

Илья продолжал работать, но глядя на экран монитора, он видел картины собственного прошлого. Он вспоминал, как его семья приехала в Америку, как он долго и безуспешно искал работу и волею обстоятельств вынужден был проводить с сыном очень много времени. Максим тогда был подростком, но Илья часто советовался с ним, понимая, что дети быстрее приспосабливаются к новым условиям. В результате родственные отношения перешли в дружеские и каждый из них дорожил этим. Потом Максим уехал в университет и когда он звонил домой, они с женой вырывали друг у друга трубку. Максим иногда приезжал к ним на каникулы и, заходя в свою комнату, каждый раз говорил:

— У вас дома ненатуральная чистота.

После его приезда в квартире устанавливался привычный беспорядок.

А теперь жены нет, она уже не ревнует его к сыну. Наверно, если бы она была жива, то плакала бы в три ручья. У неё всегда глаза были на мокром месте. Она считала, что слёзы помогают пережить неприятность и любой человек должен выплакаться. По её теории мужчинам это также необходимо, как и женщинам и только идиоты утверждают, что отсутствие слёз — это показатель силы. Отсутствие слёз — это показатель глупости. Впрочем, сама она перестала плакать, как только поняла, что умирает. Совершенно спокойно она обсуждала с Ильёй его дальнейшую жизнь и даже настаивала на том, чтобы он женился. Ей будет приятно сознавать, что ему хорошо.

Наверно, она была права, но так же как и при её жизни, он не послушал совета: жениться не захотел, а слёзы выдавить из себя не мог. Он встречался с друзьями, обсуждал проекты с сотрудниками, иногда даже шутил, но всем его существом владело холодное безразличие. О своих переживаниях он ни с кем не говорил и это тяжёлым камнем давило на его душу. Он и рад был сбросить этот камень, но единственный человек, который мог ему помочь был уже в другом мире.

Максим тоже сильно переживал смерть матери и после похорон звонил ему каждый день. Илью это и радовало и огорчало. Он понимал, что сын так часто звонит, потому что сам недавно переехал в Нью-Йорк и ещё не успел обзавестись друзьями, потому что ему было скучно и он просто хотел поговорить. Потом, когда звонки Максима стали реже, а разговоры короче, Илья понял, что жизнь у сына налаживается.

* * *

— Ты меня слышишь? — спросил Майк в третий раз.

— В чём дело?

— Террористы захватили ещё один самолёт, он разбился в сельской местности в Пенсильвании. Предполагают, что пассажиры уже знали о взрывах в Пентагоне и Нью-Йорке и оказали сопротивление бандитам. Только поэтому самолёт и не врезался в Белый Дом.

— Да?!

— Во всяком случае, это одна из гипотез.

— А сколько всего самолётов похищено?

— Точно не известно, пока предполагают, что четыре, но…

В этот момент зазвонил телефон и Илья схватил трубку.

— Илья Окунь слушает.

— Привет, это Скот говорит, из цеха. Я сейчас начал собирать панель по твоему чертежу и уже нашёл массу ошибок. Ты должен срочно сюда прийти.

— Срочно? — зло передразнил Илья.

— Да, очень срочно.

Скот не понимал насмешек, он не очень понимал даже и то, что делал, но если вдруг ему удавалось заметить малейшую неточность, он тут же сообщал об этом и инженеру и дизайнеру. Ничего серьёзного он найти не мог, но даже опечатки приносили ему удовлетворение. Он рассказывал о них каждому встречному и многие коллеги были жертвами его бдительности. Выросший в небольшом посёлке, Скот никогда не выезжал за пределы штата. Он бы и в Миннеаполис не выбрался, да город так быстро разрастался, что поглотил его деревушку. Большинство его соседей купили фермы и переехали на новое место. У Скота же никакого хозяйства не было, и не спился он только потому, что ему сделали экспериментальную операцию. Тогда ещё процент успешных операций был ничтожным, но эта удалась и Скот с гордостью повторял, что родился с серебряной ложкой во рту.

— Лучше бы ты ей подавился, — думал Илья каждый раз, когда слышал эту историю.

Но Скот не подавился, он перестал пить и устроился подсобным рабочим на ремонтный завод, который вскоре купила большая компания с сильным профсоюзом. Так Скот Винди, стал неуязвим. Выгнать его уже было невозможно и он застрял, как постоянно нарывающая заноза, которая всё время болит, но которую никак нельзя вытащить. Сотрудники старались его обходить, но тёмное невежество его души и не требовало общения, он существовал сам по себе.

Илья был уверен, что его собственное присутствие в цеху теперь не обязательно, но проект, который там заканчивали, предназначался новым клиентам. Тим несколько раз обсуждал с Ильёй, как эффектнее начать с ними деловые отношения. В конце концов, сошлись на том, что установку сразу же после сборки тщательно проверят, а на пуск Илья поедет на несколько дней раньше и внимательно проследит, чтобы контракторы всё правильно подсоединили. Когда всё будет готово, он придёт на фабрику в выходном костюме, нажмёт пару кнопок и запустит систему.

Таков был план, оставалось только его осуществить.

Илья одел защитные очки и пошёл в цех.

— Ну, что у тебя? — спросил он Скота.

— Вот, посмотри. Я считаю, что тебе следовало чертёж разбить на два листа. Так было бы легче его читать.

— Ты ради этого меня вызывал?

— Конечно, ведь моё предложение поможет сократить время сборки, увеличит производительность труда и в конечном итоге принесёт доход предприятию.

— Ты знаешь, что случилось в Нью-Йорке? — перебил его Илья.

— Конечно, знаю, но где Нью-Йорк, а где мы.

По выражению тупой сосредоточенности Скота было ясно, что душевную боль у него вызвать невозможно. Он не мог даже изобразить сочувствие.

— Хорошо, я подумаю над твоим предложением.

— Только уж, пожалуйста, не забудь.

— Уж, пожалуйста, не забуду, — сказал Илья и пошёл к электрикам, собиравшим другие панели. У них никаких замечаний не было и он вернулся в офис. Там он увидел, что сигнальная лампочка на его телефоне мигает. Наверно, Скот не дождался пока он дойдёт до цеха и позвонил ещё раз. Это бывало и раньше. Однажды Скот позвонил даже ему домой. В тот день Илья не вышёл на работу, потому что у него умирала жена. Скот, одно слово. Ну, если это опять он… Илья снял трубку, набрал код и прослушал запись.

Звонил сын.

Максим был рядом с обрушившимся небоскрёбом. По расчётам Ильи он должен был быть гораздо дальше. И он, наверно, был бы, но выйдя на улицу, он вспомнил, что ключи от дома оставил в столе. Возвращаться в горящее здание ему не хотелось, но когда он увидел, что туда вбежали пожарные, он последовал за ними. Поднявшись в свой офис, он взял ключи и думал даже захватить переносной компьютер, однако жара и дым быстро выгнали его из помещения. На улице было очень мало людей, а навстречу ему шла только одна женщина. Он остановился от удивления.

— Вы куда? — спросил он, но она не обратила на него внимания. Он обернулся, чтобы повторить вопрос и увидел, что небоскрёб, в котором он работал, начал оседать. Он схватил женщину и бросился в ближайший подъезд. Ударная волна их не тронула, осколки не задели, но из-за дыма и пыли выходить на улицу было ещё нельзя. Женщина, которую он спас, на вид вполне здорова, никаких ушибов и ожогов. Из её невнятных объяснений он понял, что зовут её Сюзан, её муж работал выше того места, в которое врезался самолёт. Он был ортодоксальный еврей и когда увидел, что шансов на спасение нет, решил выброситься из окна. Тогда он не сгорит дотла, его тело предадут земле и Сюзан сможет выйти замуж[54]. Он позвонил Сюзан, объяснил, куда именно выпрыгнет и добавил, что его труп можно будет опознать по обручальному кольцу, которое она ему подарила. Затем он сказал, что любит её и попрощался. Сюзан в полной прострации пошла к мужу. Она всё ещё в шоке, но уже реагирует на внешний мир. Скорее всего, она не помнит, как попала в подъезд. Ведь ортодоксальные еврейские женщины не имеют права касаться посторонних мужчин. А мужчины, во избежание соблазна, не должны трогать чужих жён. У ортодоксов правила гораздо строже, чем в шахматах. Там тронул — ходи, здесь тронул — женись. Насколько Сюзан верующая Максим не знает, но в любом случае ему придётся отвести её в госпиталь, потому что сама она туда не дойдёт. Он в полном порядке и если удастся, он позвонит вечером.

Илья прослушал запись несколько раз. Его сын находится рядом с разрушенными небоскрёбами, а после того, что произошло на этом пятачке, каждое из соседних зданий тоже может обрушиться в любой момент. Люди могут задохнуться в дыму, погибнуть под обломками, быть помяты и раздавлены бегущей в панике толпой. Да мало ли что…

Илья посмотрел вокруг. Его сотрудники вернулись к своим делам, только Майк делил своё время между телевизором, интернетом и разговорами с женой. Он держал в курсе событий даже тех, кто не очень хотел его слушать. Увидев прямой репортаж из Иерусалима о том, как палестинцы радовались взрывам в Америке, он обратился к Илье:

— Я не понимаю, как ваши люди могут жить рядом с этими… — он замялся, пытаясь подобрать не очень оскорбительный эпитет, — с этими фанатиками.

Илья молчал. Им овладела апатия; артерии, по которым циркулировали человеческие эмоции, на секунду открывшись, вновь прочно закупорились. Он лишь периодически набирал номер Максима и, не дозвонившись, возвращался к проекту. Когда он услышал, что обрушилось ещё одно здание, он посмотрел на часы. Максим звонил пять часов назад. Пожар, конечно, продолжается, но пыль и обломки осели и его сын должен был уйти из опасной зоны.

Опасная зона в Нью-Йорке! Кто бы мог подумать, что центр деловой жизни страны превратится в развалины. За несколько часов всё стало с ног на голову. Мир, существовавший до 11 сентября, стал казаться наивным и патриархальным. Его уже не вернёшь. Обладание современным оружием совсем не гарантирует успеха. Дикари, приносящие Аллаху человеческие жертвы, могут уничтожить западную цивилизацию. И уничтожат, если их не остановить.

Телефонный звонок вернул Илью к действительности.

— Если это Скот, я набью ему морду, — решил он.

— Илья Окунь слушает.

— Внимательно?

— Сынок, Макс, где ты?!

— Я иду домой. Метро не работает, я пока на 60-й улице, но здесь уже можно нормально дышать. Кха-кха-кха.

— Ты кашляешь?

— Нет, это я смеюсь.

— А у тебя есть повод?

— Конечно, сегодня день моего рождения.

— Что ты, говоришь?

— Я говорю, что буду отмечать 11 сентября, как день рождения. Ты сам подумай, не успел я уйти из одного здания, оно разрушилось, ушёл из другого, оно разрушилось, мне уже стало жалко дома, в которые я заходил. Они ведь обречены. Кха-кха.

— Значит, если ты останешься внутри, у здания ещё будет шанс.

— Я не думал об этом.

— Подумай и когда вернёшься домой, никуда не выходи.

— Почему, Илья?

Каждый раз, когда сын называл его по имени, он начинал притворно возмущаться: «какой я тебе Илья, я папочка, дорогой, горячо любимый и глубокоуважаемый», но сегодня Окунь старший нарушил традицию.

— Потому что в такой день на улицы выползает всякая нечисть. Мародёры и грабители.

— Не беспокойся, дорогой папочка. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а уж от мародёров тем более уйду. Да их здесь и нет, глубокоуважаемый. У нас хозяева обувных магазинов сами раздавали свой товар.

— Свежо предание…

— Я сам видел! Они под честное слово давали кроссовки женщинам, которые были в туфлях на высоком каблуке. Ходить в такой обуви неудобно, а покупать что-нибудь более подходящее — некогда.

— А кто этих женщин заставлял так одеваться?

— Горячо любимый папочка, здесь ведь не Миннеаполис, здесь служащие работают в респектабельных фирмах и имеют дело с достойными людьми, поэтому и выглядеть они должны прилично. Кха-кха-кха.

— Позвони мне из дома.

— Не могу обещать, я и так с трудом прорвался, ведь все линии заняты.

— Постарайся.

— Постараюсь. Кха-кха-кха.

— Будь здоров и не кашляй.

— Буду и не буду…

Связь оборвалась, но главное Илья узнал. Его сын вне опасности. Илья закрыл лицо руками, сполз со стула и встал на колени. Хотя он и считал себя атеистом, он стал благодарить Бога и был уверен, что Всевышний простит его за неверие. Сколько времени продолжалась молитва, он не знал. Когда он посмотрел на часы, было 8 вечера. Он собрал вещи и поехал домой.

В сумерках он с трудом разглядел на мосту человека, державшего американский флаг. Все машины, проезжая мимо, громко сигналили. Илья въехал на мост, остановился и вышел из машины. Около флага по стойке «смирно» стоял старик, в котором чувствовалась военная выправка. Илья подошёл к нему и протянул руку. Тот ответил на рукопожатие и опять встал навытяжку. Он выбрал место, с которого его было хорошо видно и пришёл сюда, чтобы поддержать дух сограждан. Сам он воевать уже не мог, но он благословлял на борьбу своих детей и внуков.

Нервное напряжение, накопившееся у Ильи, прорвалось. Он обнял незнакомца и зарыдал. Слёзы облегчали душу, освобождали её от боли и горечи. Это были слёзы радости за сына, слёзы горя об умершей жене и тысячах людей, погибших в Международном Торговом Центре. Его организм, промытый слезами, стряхивал апатию и возвращался к жизни. Старик тоже плакал, а машины, проезжая под мостом, продолжали сигналить на разные голоса…

Halloween

1. Лиза

— Кем ты сегодня будешь? — спросила Нина свою мать.

— Проституткой.

— А ты сможешь?

— Не знаю, — ответила Лиза, — не пробовала.

— Тебе больше бы подошла роль передовика производства.

— Ну, ты и свинья.

— Я реалистка, мам, ты же воспитывалась в такой системе, при которой всё было запрещено, вы в этом не виноваты, но выросли вы тёмными и невежественными, а профессия куртизанки это тебе не программирование. Даже в Амстердаме по этой специальности никаких университетов нет, всё приходится осваивать самостоятельно, а практику проходить с кем Бог пошлёт. Настоящая куртизанка должна быть образованной, уметь поддерживать интересный разговор и знать, как правильно одеться, чтобы её хотелось раздеть. Она должна быть жрицей любви и поэтессой секса.

— Проститутка — это великолепно, это звучит гордо, — сказала Лиза.

— Эх ты, испортила песню, — огорчилась Нина.

— Ну, что ж, певица, в своё оправдание могу сказать, что ты тоже на свет появилась не от святого духа.

— Ну да, да, знаю, меня мама родила. Спасибо тебе за это большое. Я вчера видела твоих подруг и должна сказать, что выглядят они ужасно, какие-то бесполые существа, которые думают только о том, чтобы принести домой чек побольше. В Нью-Йорке женщины ещё иногда вспоминают, что произошли от Евы, а у вас, в Миннеаполисе…

— Кто тебе сегодня на хвост наступил, Нина, приехала всего на несколько дней и ни одного доброго слова: и в проститутки я не гожусь, и одеваться не умею и самая главная радость для меня — деньги заработать.

— Это же правда.

— У меня, между прочим, любовник есть.

— Любовник, — фыркнула Нина, — это твой гражданский муж, просто вам печать в паспорт не поставили.

— Но ведь не поставили же, значит любовник.

— Когда он тебя последний раз в ресторан приглашал, твой Илюша?

— На прошлой неделе.

— А разговаривали вы о чём? Наверно, как правильно деньги инвестировать.

— Нет, мы думали, куда поехать в романтический отпуск.

— И выбрали Северную Дакоту?

— Париж.

— Ну, мать, извини, тогда я тебя одену как раз для Парижа. Покажи-ка, что ты приготовила?

— Практически ничего, я хотела купить бельё для стриптиза, но оно стоит дороже вечернего платья, а распродаж в этом магазине не бывает, наверно, такие вещи всегда в цене.

Нина стала внимательно перебирать одежду, наваленную на кровати.

— Как ты считаешь, есть здесь что-нибудь подходящее?

— Понимаешь, мама, нужно всё подобрать так, чтобы сразу привлечь внимание. Вот, попробуй это… Нет, не подходит, а вот это…

После того как они перемерили и детально обсудили разные сочетания блузок, юбок, колготок и туфель, Лиза оделась, а Нина отошла на несколько шагов и придирчиво осмотрела мать с головы до ног.

— В таком виде ты смело можешь идти на панель, — сказала она удовлетворённо, — только смотри не продешеви.

— Да я ведь даже и цен не знаю.

— А ты спроси, сколько тебе Илья даст.

— Он уже привык на халяву, — ответила Лиза.

— Скажи, что с сегодняшнего дня ты начинаешь новую жизнь и теперь за удовольствия ему придётся платить. А, кстати, когда он за нами заедет?

— Мы договорились, что я ему позвоню.

— Звони, я скоро буду готова.

— А у тебя откуда костюм?

— Захар дал.

— И кем же ты будешь?

— Католической монашенкой.

— Что?! — Лиза от неожиданности положила трубку.

— Мама, должен же кто-то замаливать твои грехи.

2. Илья

— Привет, Илюша, как дела?

— Лучше всех.

— Ты готов?

— Давно.

— Понимаешь, у меня некоторые изменения…

— Опять шеф тебя на кол посадил[55]?

— Да, но эту программу мы прогоняли несколько раз и никаких неожиданностей быть не должно. Я, конечно, возьму с собой биппер, но думаю, меня беспокоить не будут.

— Так я и поверил.

— Если хочешь, езжай один, мы с Ниной доберёмся на моей машине.

— Нет, я должен показать вам свою новую Акуру.

— Давно ты её купил?

— Вчера.

— И что она совершенно новая?

— Да, ещё заводской запах не выветрился.

— Дашь понюхать?

— Если хорошо попросишь.

— Я постараюсь, а теперь, Илюша, слушай внимательно, я открою дверь гаража и ты заедешь внутрь.

— Зачем?

— Я не хочу, чтобы меня видели в халуёвом наряде. У нас в районе недавно обнаружили притон и соседи создали уличный комитет для борьбы с проституцией. Теперь они всё время следят за порядком.

— А ты-то здесь причём?

— Я сегодня буду представлять самую древнюю профессию.

— Ты?!

— А что?

— Я думал, что эта роль не для тебя.

— А для кого же она, для тебя? — спросила Лиза. — Ты, наверно, и шлюхи порядочной в жизни не видел.

— Порядочной, конечно, не видел, но два года в армии служил и моральный кодекс защитника коммунизма выучил.

— Строителя, а не защитника.

— Нет, защитника, в стройбате был свой кодекс, а у нас, военных, свой.

— А ты кем сегодня будешь?

— Полковником.

— Хорошо, половник, давай быстрей, а то опоздаем.

Через несколько минут все трое уже ехали на Хэллоуин.

— Как я тебе нравлюсь? — спросила Лиза.

— Очень.

— А моя дочь считает, что больше чем на победителя соц. соревнования я не тяну.

— В этом наряде? — удивился Илья.

— Нет, после стольких лет праведной жизни, — ответила Нина.

— Какая же праведная, — заступился за свою подругу Илья, — мы с ней не женаты, а значит живём в грехе.

— А я больше в грехе жить не хочу, — сказала Лиза и, следуя указаниям дочери, добавила, — отныне ты за удовольствия будешь платить.

— Чем? — хмыкнул Илья.

–$100 купюрами.

— Как на тебя одежда подействовала. Ты прекрасно вошла в роль.

— Лучше поздно, чем никому.

Нина одобрительно посмотрела на мать и жестом предложила ей продолжать в том же духе. Илья заметил это и сказал:

— А ты, святоша, не подстрекай, а то сейчас высажу и будешь на попутках добираться.

— Испугал, ой как испугал, — Нина закрыла лицо руками в притворном ужасе.

— Выходи, если ты такая смелая, — в шутку сказал он, останавливая машину. Он хотел подурачиться, но Нина выскочила из его новой Акуры и подняла правую руку. Тут же около неё остановился мотоцикл, она устроилась на заднее сиденье, что-то сказала водителю и тот резко рванул с места.

Лиза растерянно посмотрела на Илью и это так не вязалось с её костюмом, что напомнило ему концерт, на котором они недавно были. Певица, возомнившая себя голливудской звездой, изображала диву высшего света.

— Я пять мужчин брала на завтрак, десять на обед и семь на ужин, — пела она и получалось у неё это настолько противоестественно, что, не дождавшись паузы, Илья закашлял, пытаясь скрыть смех.

— Ты что? — шепотом спросила его Лиза.

— Посмотри на неё. Она, наверно, родилась в каком-нибудь маленьком городке, где до сих пор строго соблюдают лютеранские традиции. Ей гораздо больше подошла бы роль домохозяйки с десятком детей. Какая из неё куртизанка, — сказал Илья.

— Для Миннеаполиса сойдёт.

— Я в Миннеаполисе видел и Мадонну, и Лизу Минелли.

— Сравнил.

— Так ведь эта тоже артистка и если у неё собственный опыт отсутствует, она должна была хоть чужой изучить.

— Она играет, как умеет.

— В том-то и дело, что она не умеет, ей надо специальность менять.

— Например, на программиста учиться, — предложила Лиза.

— Хотя бы.

— А мне на её место.

— Ты не сможешь, — хотел ответить Илья, но на них зашикали соседи и они вынуждены были прекратить разговор.

3. Захар

Захар единственный из всей компании имел свой бизнес. Приехав в Америку, он сразу же стал подрабатывать тем, что устраивал детей «новых русских» в колледжи и университеты. Число клиентов быстро увеличивалось и в первый же год во время студенческих каникул в его доме собралось столько молодых людей, что им уже не хватало места. Он попросил брата взять кого-нибудь из ребят на выходные.

— Деньги тебе не помешают, а работа не пыльная, — сказал он Илье, — вот, например, Серёга, спокойный парень из глухого сибирского городка, так что у тебя с ним никаких проблем не будет.

Илья был вдовцом, весной чувствовал себя особенно одиноко и поэтому легко согласился. По дороге домой Серёжа рассказал, что его дед был попом, а отец — руководителем парторганизации. Жили они в рабочем посёлке, где не было ни пламенных революционеров, ни воинствующих атеистов. Все с одинаковым уважением относились и к священнику и к лидеру местных коммунистов. Один не разыгрывал из себя святого, а другой не притворялся верным солдатом революции. В казённой квартире деда жили семьи его детей и все поколения соседствовали также мирно, как и различные идеологии. Серёжа иногда подтрунивал над отцом, говоря, что каждое партсобрание главный коммунист посёлка должен начинать с молитвы, также как он начинает каждую трапезу дома. Когда началась борьба за трезвый образ жизни, Серёжин отец получил задание — объявить пьянству бой и через неделю доложить о результатах. Каких результатов от него ожидали, сказать было невозможно, но действовать надо было быстро и решительно, потому что ему всё время ставили на вид его непролетарское происхождение. В райкоме он потребовал, чтобы в случае успеха рабочему посёлку присвоили статус города. Обещание было дано и в тот же день отец и дед Серёжи, как руководители духовной и светской власти устроили совещание для выработки совместного плана действий. Поп был трезвенником и с амвона уже давно боролся против зелёного змия, но теперь он решил прибегнуть к более сильным средствам. В воскресенье, когда на улицах было полно народу, он притворился пьяным и глупо хихикая неровно шёл от одного забора к другому. Новость быстро разлетелась по посёлку и вскоре за священником следили уже десятки глаз. Перед калиткой батюшка свалился в лужу и очень натурально сделал несколько неудачных попыток подняться. Сердобольные прихожане отнесли его домой. Они были шокированы. Сами они пили по-чёрному, но от святого отца такого поведения не ожидали. Они ещё продолжали обсуждать происшествие, когда священник вымылся, переоделся и вышел на улицу. Он выступил перед жителями посёлка с короткой, энергичной проповедью и произвёл на них такое впечатление, что на несколько дней пьянство прекратилось. Конечно, скоро всё вернулось на круги своя, но вспоминали этот случай ещё долго. Рабочему посёлку присвоили статус города, снабжение улучшилось, зарплата партийного лидера выросла, а зарплата священника осталась той же.

К тому времени первый трезвенник страны разрешил частное предпринимательство и Серёжин отец, быстро уловив дух времени, пошёл в бизнес. У него были очень надёжные связи и за несколько лет он разбогател так, что смог отправить сына на учёбу в Америку.

Так Серёжа оказался в Миннеаполисе, где для него началась совершенно новая жизнь. Здесь ему нравилось абсолютно всё, но больше всего, конечно же — мотоциклы. При общей его любви к технике это чудо на колёсах просто сводило его с ума и он закончил свой рассказ о себе тем, что попросил Илью заехать на дилерство.

— Я не знаю, где оно находится.

— Я знаю, поехали, — сказал Сергей и уверенно стал показывать дорогу. Через несколько минут они были на месте и Серёжа начал рассматривать супердорогие мотоциклы, усаживаясь на каждый из них и примериваясь к рулю. Он жалел только, что они не взяли фотоаппарат, его друзья бы ахнули, если бы увидели эти снимки. Оседлав очередную «Хонду», он увидел ключ в замке зажигания, подумал немного, потом покачал мотоцикл и прислушался. В баке ещё оставался бензин. Серёжа поднял голову — дверь на улицу была широко открыта. Глаза у него заблестели и Илья прекрасно понял его состояние. Когда-то за поездку на мотоцикле он и сам готов был очень многое отдать, а ведь советские мотоциклы его юности нельзя было даже сравнить с новейшими японскими моделями. На всякий случай Илья вынул ключ из замка зажигания.

— Зачем, ведь здесь же разрешают тест-драйв, — сказал Серёжа.

— Я уже разучился ездить на двух колёсах.

— Я вас прокачу.

— Нет, только что прошёл дождь, я боюсь.

— Мы возьмём шлемы у дилера.

— В Миннесоте на вождение мотоцикла требуются специальные права. Здесь даже для того, чтобы плюнуть в урну нужно удостоверение.

— У вас есть обычные права, этого достаточно, я узнавал.

Конечно, Сергей ничего не узнавал, но в нём было столько желания, что Илья не стал спорить и пошёл к сейлсмену. Тот уже давно наблюдал за ними, пытаясь определить в каких они отношениях. По возрасту они вполне могли быть отцом и сыном, но внешне отличались так, что заподозрить их в этом было невозможно. Серёжа — высокий блондин с голубыми глазами, а Илья среднего роста, хорошо облысевший брюнет. Дилер хотел даже спросить, что их связывает, но потом передумал и, обращаясь в основном к Серёже, подробно рассказал, как управлять мотоциклом и как, сделав большой круг по второстепенным дорогам, вернуться обратно. Илья поблагодарил его, выкатил машину на улицу и сел за руль. Он хорошо понимал возбуждение семнадцатилетнего парня, готовившегося оседлать такого резвого скакуна. Он с удовольствием управлял мотоциклом, но как только они свернули за угол, Сергей начал толкать его в спину. Илья остановился и они поменялись местами. Несколько минут они ехали спокойно, но когда Серёжа посчитал, что достаточно изучил систему управления, то выжал газ до предела. Они на бешеной скорости понеслись по тихим улочкам сонного пригорода при этом водитель чувствовал себя на седьмом небе, а пассажир опасался, что обречён попасть на первое. Все попытки урезонить Сергея были безуспешными. Илья молил Бога, чтобы их остановил полицейский. Конечно, ему совсем не хотелось платить штраф и лишаться водительских прав, но другого шанса остаться в живых не было. Эх, ма, как всё-таки жизнь непредсказуема…

Вдруг Серёжа выругался, а мотоцикл, перестав рычать, начал быстро терять скорость. Каким-то чудом они ухитрились остаться в живых, никого при этом не сбив, не врезавшись в столб и не встретив блюстителей порядка.

— В чём дело? — спросил Илья, когда они остановились.

— Бензин кончился.

Они дотолкали машину до ближайшей заправки, залили бензин и Илья уже не выпускал руль из рук до самого дилерства.

В воскресенье вечером они вернулись к Захару. Узнав об их приключении, Захар покачал головой и повёл брата в запасное помещение, которое использовал как склад. В качестве компенсации за неудобства он предложил Илье выбрать, что угодно. Он крутил бизнес с Россией, часто ездил в Москву и привозил оттуда самые неожиданные вещи. Последним его увлечением были советские военные формы и ордена различного достоинства. Он где-то достал маршальский мундир, и на своём дне рождения, в сильном подпитии, похвастал, что скоро прикрепит к нему звезду героя Советского Союза, а потом закажет в Нью-Йорке документы на то и на другое.

Он достал буденовку, натянул её на брата и подвёл его к зеркалу.

— Тебе ещё шашку в руки и коня под задницу.

— Ну, нет, ты хочешь дёшево отделаться. Твой спокойный парень Серёга из Сибири всю душу из меня наизнанку вывернул.

— Ладно, дам тебе форму полковника.

— Не надо.

— Бери, пригодится.

4. Захар

Первый Хэллоуин в Америке друзья отмечали у Захара, через неделю после самого праздника, когда костюмы уже можно было купить на распродаже. Готовились к нему с большим воодушевлением. Особенно старался Захар. Он пригласил на вечеринку своих подопечных, которые ещё не успели завести друзей в университете. А чтобы им не было скучно в компании взрослых, он уговорил некоторых друзей придти с детьми. Он очень хотел, чтобы празднование удалось, это способствовало бы развитию его бизнеса. Жена Захара подобрала для Сергея костюм повесы XIX века, но из-под изящного фрака, панталон и цилиндра выглядывал здоровый сибирский мужик, которому гораздо больше подошли бы лапти и крестьянская рубаха, подпоясанная верёвкой. Серёже тогда ещё не хватало столичного лоска и уверенности в себе.

…Праздник удался и Захар радовался как ребёнок. Он переходил от одного гостя к другому и заплетающимся языком пытался каждому сказать что-нибудь приятное. Серёжу он обнял, с чувством похлопал по спине, и, расплывшись в добродушной улыбке, спросил:

— Ну, что, попович, видел ли ты когда-нибудь столько евреев в одном месте?

Серёжа побледнел. В Америке был самый разгар борьбы за равноправие. Воинствующие либералы добивались оправдания преступников, которые были представителями каких бы то ни было меньшинств. На работу людей принимали не по их квалификации, а в соответствии с квотой на цвет кожи и сексуальную ориентацию. В пьесах О.Уальда английских дворян высшего света играли негры, которым прислуживали белые слуги, а лучшим фильмом года признали ленту, где удачного афериста, торгующего скрипками, исполнял эмигрант из Сомали, а обманутого покупателя — одесский еврей. Серёжа быстро впитал в себя дух времени и вопрос Захара расценил не только как укор в расизме, но и как насмешку над своим провинциальным прошлым. Он обиделся и замолчал, а Захар, не дожидаясь ответа, пошёл к другим гостям. Нина, наблюдавшая за Сергеем, подошла к нему и спросила:

— Что с тобой?

— Ничего.

— Я же вижу, ты чем-то недоволен.

Серёжа посмотрел на неё исподлобья.

— Не дуйся, чудак, лопнуть можешь. Вопрос-то тебе задали самый обычный. Ведь если тебя о том же спросил бы кто-нибудь из бывших приятелей, ты бы даже не удивился.

Нина была в одежде санитарки, на голове — косынка, вместо платья — белый халат, а через плечо перекинута сумка с медикаментами.

— Ты знаешь что, выпей-ка валидольчика, у меня есть, — она открыла сумку и притворилась, что ищет лекарство.

— Не надо, — остановил её Сергей.

— Тогда пойдём танцевать.

— Не хочу.

— Как ты с девушкой разговариваешь, Серёжа. Креста на тебе нет.

Сергей посмотрел на её косынку с красным крестом, но даже не улыбнулся.

— Захар, наверно, думает, что если я из Сибири, то уж и не знаю, какие на свете люди живут? Да я вашу историю знаю не хуже его. Мой дед был священником и заставлял меня изучать Библию.

— Да брось ты ворчать, пойдём лучше потанцуем, — она прижалась к Серёже и сквозь тонкий халатик он почувствовал всё её тело. Мысли его приняли совершенно другой оборот…

Вскоре все уже знали про неудачную попытку Захара пошутить и его неловкий вопрос стал в компании притчей во языцех. Серёжа наверняка бы забыл о своей обиде, если бы через несколько лет, когда Нина выходила за него замуж, Захар во всеуслышание не спросил его, ожидал ли он увидеть столько евреев на свадьбе русского человека. К тому времени Сергей уже переболел политической корректностью и не обратил внимания на вопрос. Потом он получил работу в Нью-Йорке и молодые уехали в столицу.

Захар, насмотревшись за несколько лет празднования Хэллоуина на чертей, кикимор и арабских шейхов, открыл магазин одежды и выставил в витрине образцы костюмов разных времён и народов. Ни Сергей, ни Нина в его магазине ещё не были, а он хотел показать им новые экспонаты. О том, что они приедут в Миннеаполис он узнал от Лизы и настоял, чтобы, по крайней мере, день перед Хэллоуином ребята провели у него. Они приехали к нему на обед, после чего Нина вернулась к матери, а Серёжа остался у Захара и на следущий день в одежде митрополита встречал гостей.

Как обычно Илья с Лизой приехали последними.

5. Вечеринка

Когда они вошли, Серёжа широко их перекрестил, окропил святой водой и поздравил с обращением в истинную веру.

— Нет, батюшка, — возразила Лиза, — ты не можешь принять меня в лоно христианской церкви не исповедав.

— Начинай, дочь моя, то есть тёща моя.

— Тебе времени не хватит, чтобы выслушать про все мои грехи.

— Лизавета, я знаю тебя как богопослушную жену, ты специально хочешь себя очернить, а Бог за враньё карает сильнее, чем за прелюбодеяние.

— Да ты что, святой отец, я в жизни никого не обманывала.

Она опустилась на колени и, приняв позу кающейся Магдалины, стала рассказывать о том, что работает в подпольном публичном доме. Обслуживает она сильных мира сего, министров и сенаторов, султанов и миллионеров, которые, в сущности, все одинаковые свиньи. Пожалуй, единственным исключением является полковник Илья, который проявляет некоторую галантность, но его даже и клиентом назвать нельзя, потому что он никогда не платит.

— А почему же ты с него денег не берёшь?

— Потому что он лучше всех.

— Значит тебе хорошо под полковником?

— Не всегда, батюшка. Когда он напьётся, начинает приставать к девкам с большими сиськами, — Лиза поправила парик, подтянула колготки и уставилась на огромный бюст Захара, который загримировался под мадам Грицацуеву, — конечно, это признак плохого вкуса, но что взять со служивого.

— Бери что можешь, дочь моя.

— Я стараюсь, батюшка, но обидно ведь, я и на панель-то пошла, чтобы его поддержать. Он только считает себя героем-любовником, а на самом деле живёт как блаженный, даже воровать не умеет.

— Неужели вам на жизнь не хватает?

— Конечно, нет. Теперь каждый клиент хочет сэкономить. Вот вчера, например, заказал меня один священник, так вместо денег он стал меня исповедывать, и я до сих пор не знаю, имел ли он на это право.

— Имел, — уверенно сказал Серёжа, защищая честь рясы.

— Значит, я чиста, как ангел, потому что с тех пор даже и согрешить не успела.

— Принимай постриг, дочь моя, тогда, как любимую тёщу я устрою тебя в лучший монастырь и ты станешь первой блядью, которая попадёт туда прямо из публичного дома.

— Не первой, святой отец, — вмешалась Нина, скромно потупив глаза, — далеко не первой.

— А ты жена молчи, тебя не спрашивают, — оборвал её Сергей.

— Какая я тебе жена, я тебе сестра во Христе, я же монашенка.

— Из тебя монашенка, как…

— Не спорьте, дети мои, — сказала Лиза, — всё равно я в монастырь не пойду, я буду жить на воле, с полковником.

— Так вы ведь не женаты, ма.

— Я их сейчас обвенчаю, — сказал Сергей, — Илья, иди сюда, становись на колени.

— Какой ты быстрый, батюшка, может, я не хочу.

— Молчать! — повысил голос Сергей, — а то я на тебя епитимью наложу и будешь ты у меня целый год ходить трезвый, как стёклышко.

— Ты мне не грози.

— Становись и отвечай на вопросы. Согласен ли ты, раб божий Илья, взять в жёны рабу божию Лизавету?

— Она же блядь, ты сам говорил.

— Я тебя не спрашиваю, кто она, я тебя спрашиваю, согласен ли ты взять её в жёны.

— Нет, — ответил Илья.

— Я не расслышал, сын, мой, — сказал Сергей, поднимая тяжёлый медный крест над его головой.

— Дай мне хоть кипу одеть, — попросил Илья, опасливо косясь на крест.

— Во время христианского обряда не положено.

— Так я же еврей, хочешь докажу, — Илья стал расстёгивать ширинку.

— Не надо, — остановил его Сергей, — я тебе и так верю.

— Тогда давай кипу.

Сережа снял с головы Ильи кипу, протянул ему камилавку и невозмутимо продолжал:

— Согласна ли ты, покаявшаяся грешница Лизавета, взять в мужья раба божьего Илью?

— Согласна.

— Тогда объявляю вас законными мужем и женой, живите в любви и мире. Аминь.

Он широко перекрестил их, помог встать на ноги и объявил венчание законченным. Затем он подошёл к столу, помолился и разрешил начинать трапезу.

Когда гости заморили червячка и несколько ослабили атаку на еду, Серёжа через весь стол спросил хозяина:

— Ну, что Захар Борисович, видели вы когда-нибудь столько крещёных евреев в одном месте?

Захар засмеялся и огромная искусственная грудь стала колыхаться на нём, как волны на море, её не мог удержать даже железный каркас.

— Какой у вас размер, мадам Грицацуева? — спросила Лиза, завистливо глядя на его бюст.

— Она у меня безразмерная, — ответил Захар.

* * *

К концу вечера Лиза была в том блаженном состоянии, когда все люди кажутся приветливыми, мир доброжелательным, а мечты осуществимыми. Захотела она увидеться с дочерью и пожалуйста, Нина здесь. Правда, приехала она, потому что зятя послали сюда в командировку, да и с матерью провела не так уж много времени, но это неважно. Они побыли вместе, поговорили по душам. Жалко, что дети завтра днём уезжают. Самое неудобное время.

— О чём задумалась? — спросил Илья.

— О том, можешь ли ты вести машину.

— Конечно, могу, мне главное до руля доползти и ключом в дырку попасть, а там я доставлю тебя домой в целкости и сохранности.

— Меня ты уже в целкости не доставишь, доставь хотя бы свою Акуру.

— Слушаюсь, ваше куртизанское величество.

Они вышли на улицу, Илья с любовью обошёл машину, похлопал её по бамперу, открыл Лизе заднюю дверь и сел за руль. Лиза удобно расположилась на сиденье и почти сразу же заснула. Радио, гремевшее на полную громкость, ей не мешало. У Ильи тоже глаза слипались и чтобы отогнать сон, он начал читать стихи. После двух стихотворений его знания иссякли и он попытался сосредоточиться на музыке, но его отвлекли короткие гудки. Хмель и сон прошли.

— Аварийный сигнал, — подумал он, — что бы это могло быть? И зачем вообще в машине сделали звуковую тревогу. Лучше бы на приборной доске показали красной лампочкой, что именно вышло из строя. Дизайнеры называется.

— Лиз, ты ничего не слышишь? — спросил он громко.

— Что-то пищит, — спросонья ответила Лиза.

— Машина-то новая, что в ней могло сломаться?

Илья свернул к бензоколонке, въехал под ярко освещённый навес и вышел из машины. Убедившись, что колёса не спустили и никаких внешних следов повреждения нет, он поднял капот и подёргал провода. Всё нормально, только уровень масла был немного ниже нормы. Илья зашёл в магазин и объяснил, что ему нужно. Кассирша, которую звали Мелисса, испугавшаяся незнакомой военной формы и тяжёлого акцента, заперлась в кассе. Она как маленькая девочка, очертившая мелом круг, считала, что это её домик и по правилам игры внутри него она неуязвима. Илья взял масло, заплатил и уже собрался уходить, но подумал, что без воронки может весь перепачкаться. Как будет воронка по-английски он забыл и для того чтобы его поняли, он стал показывать процесс доливания масла. Мелисса проверила, надёжно ли закрыта дверь кассы. Ей было всего шестнадцать лет, она приехала сюда из Теннеси и по вечерам подрабатывала на бензоколонке. У неё был сильный южный акцент и когда сверстники в школе подтрунивали над этим, она начинала волноваться, речь её ускорялась и понять её вообще становилось невозможно.

— Я ничего не знаю, — выпалила она.

— Ну, такая, — говорил Илья, злясь на самого себя, — чтобы масло наливать.

— Воронка, — сообразила, наконец, Мелисса и слова стали вылетать из неё, как пули, — она лежит по проходу, третий поворот налево, с правой стороны на второй полке.

Илья поморщился, приставил руку к уху и попросил повторить. Она повторила, но это не помогло.

— А не могли бы вы мне её дать, — сказал он.

— Нет, после 11 вечера нам запрещено выходить из кассы.

— Вы должны мне помочь, это ваша работа.

— Я не могу нарушать правила, посмотрите сами ещё раз.

— Где?

— Идите по проходу, третий поворот налево, с правой стороны на второй полке.

— На второй полке снизу или сверху?

— Там всего три полки.

Илья ничего не нашёл.

— Наверно, я никогда я не выучу этот язык, — подумал он, — даже после стольких лет жизни в Америке, не могу объяснить, что мне надо. Он разбудил Лизу, она потянулась, зевнула и пошла в магазин. Там она нашла воронку, дала её Илье и сказала, что скоро придёт. Илья залил масло и прислушался. Сигналы продолжались.

— Лиз, откуда этот звук, — спросил он, когда она вернулась.

— Это мне с работы звонят, — ответила Лиза, вынимая биппер из сумочки, — я совсем забыла о дежурстве.

Она подошла к Мелиссе и попросила разрешения воспользоваться её телефоном.

— На улице есть платный, — ответила девушка.

Лиза вышла, но через минуту вернулась:

— Платный не работает, а в госпитале барахлит компьютер и мне нужно срочно узнать, в чём дело. От этого зависит жизнь больных, можно я позвоню по вашему.

— Нет.

— Да что ты с ней разговариваешь, — сказал Илья, взял телефон из-под носа у кассирши и дал его Лизе.

Линия была занята.

— Плохи дела, — сказала Лиза, — наверно они пытаются найти других программистов, едем домой, я должна связаться с шефом.

У самого выезда на главную дорогу их догнала полицейская машина и стала мигать всеми фонарями. Илья съехал на обочину и открыл дверь, но ему велели сесть обратно. Он, чертыхаясь, подчинился. Вскоре подъехала ещё одна полицейская машина, встала впереди и только после этого к ним подошёл сержант и потребовал документы. Мельком взглянув на фотографии, он по рации продиктовал все данные нарушителей, а отдавая права, спросил Илью в каких войсках он служит.

— Я инженер, а сегодня одел советскую военную форму, потому что мы отмечали Хэллоуин.

— Праздник-то уже прошёл.

— Мы всегда отмечаем позже, чтобы костюмы можно было купить на распродаже.

— Разумно.

— Русские эмигранты этим отличаются.

— Вы пили?

— Немного[56].

— Выйдите из машины.

— Когда я хотел выйти, меня не пускали, когда не хочу, меня заставляют, — проворчал Илья.

— Пройдите вдоль этой линии, — сказал полицейский, нарисовав мелом прямую на асфальте.

Илья прошёл, но не очень уверенно.

— А теперь подышите сюда, — он протянул Илье прибор, весьма похожий на свой советский аналог.

Когда-то давно Илья занимался йогой, и теперь, используя нижнюю диафрагму, задержал дыхание. Аппарат показал допустимый уровень алкоголя.

— Зачем вы отняли телефон у кассирши?

— Моя жена — программист, сегодня она на дежурстве и должна срочно позвонить в госпиталь.

— Надо же, — подумал полицейский, — теперь их уже называют программистами и вызывают по бипперу.

— Что вы на меня так смотрите? — спросила его Лиза.

— Я должен вас задержать.

— Почему?

— Губернатор недавно издал закон о задержании всех подозрительных.

— По-вашему я подозрительна?

— В такой одежде в час ночи, через неделю после Хэллоуина — да. Вы совсем не похожи на программиста.

— А на кого, по-вашему, я похожа?

— На девочку из района красных фонарей, а у нас в штате проституция запрещена по закону.

— Никакой справедливости, — сказала Лиза, — ни дочь, ни boy-friend не верили, что я смогу так натурально сыграть проститутку, а вы сразу сочли меня подозрительной. Я уж теперь и не знаю, чем мне лучше заниматься, программированием или… — она сделала паузу, глядя на полицейского.

В это время ему что-то передали по рации, он внимательно выслушал сообщение, посмотрел на Илью, потом на Лизу, подумал немного и махнул рукой, разрешая им ехать.

Поездка в Россию

1. Новости

— Алё.

— Илья, мне пришёл факс из Москвы.

— Отец умер?

— Да. Я уже был в Российском консульстве, мне обещали к вечеру сделать визы.

— Ты билеты на самолёт заказал?

— Тебе — да.

— А себе?

— Я приеду позже, сейчас у меня важная встреча в Вашингтоне.

— Какая ещё встреча к чёртовой матери.

— Важная, Илюша, если я уеду, конкуренты сожрут меня с потрохами.

— Правильно сделают.

— Илюша, я сейчас очень близок к тому, чтобы заключить договор с Дженерал Электрик. Это всё равно, что завоевать золотую медаль на олимпиаде.

— Получишь её в следущий раз.

— Следующего раза не будет. Такая возможность представляется раз в жизни. Не стал чемпионом и всё, поезд ушёл, а рельсы остыли. Никого не интересует, почему ты не попал на соревнования, правительство не пустило, террористы взяли заложником или твой соперник незаметно нажрался допинга. Важен конечный результат.

— Не оправдывайся.

— Я и не оправдываюсь, я объясняю, — сказал Захар.

— Когда вылет?

— Завтра утром.

— По какому маршруту?

— Сент. Луис — Нью-Йорк — Амстердам — Москва.

— Почему ты не мог взять билеты прямо из Миннеаполиса в Нью-Йорк?

— На этот рейс всё продано. Тебе придётся ехать на перекладных. Визу тебе отдаст мой курьер в Ла Гвардии[57] у выхода на московский самолёт.

Илья выехал в аэропорт с большим запасом, но из-за плохой погоды все рейсы задерживались. Он подошёл к диспетчеру. Тот, пощёлкав на клавишах компьютера, сказал, что успеть Илья может только если полетит в Нью-Йорк напрямик, но билетов на этот рейс нет.

— Что же делать?

— Если вы хотите я могу узнать, не посадят ли вас на служебное место. Правда, оно находится около туалета и отдохнуть на нём практически невозможно, но в данной ситуации…

— Я согласен, — перебил его Илья.

— Бегите, я им сейчас позвоню.

В самолёт Илья Окунь зашёл последний, а когда двери за ним закрылись, командир корабля объявил, что по техническим причинам вылет задерживается. Илья посмотрел на часы, он всегда делал это, когда нервничал. Скорее всего, на Московский рейс он уже опоздал, но теперь он думал о том, как перехватить курьера. Илья подозвал стюардессу. Она внимательно выслушала его и сказала:

— Я поговорю с командиром.

— Что он может сделать?

— Не знаю, посмотрим. Вы пока отдыхайте.

— Хорош отдых, — подумал Илья и закрыл глаза.

2. Отец

Завод, на котором отец был начальником отдела, как и большинство других военных заводов, для конспирации называли почтовым ящиком. Когда Илья был маленьким, он любил повторять фразу Захара: «Моя мама работает в банке, а папа — в ящике». Руководил заводом потомственный инженер, академик Крылов. Его держали как музейный экспонат: беспартийный, порядочный, из дворян, переживший все сталинские чистки, он был таким же редким явлением в советской военной промышленности как уцелевший динозавр. Начальник Первого отдела всё время пытался втянуть его в партию, но академик успешно отбивался.

— Я не могу выучить Устав, — говорил он чекисту, — все выходные сижу и учу, а в понедельник пытаюсь повторить — и ничего не помню. Я уж до дыр его зачитал и всё никак.

— А мы вам скажем, какие вопросы будем задавать.

— Нет, это нехорошо. Я ведь сам в институте преподаю и за жульничество студентов с экзаменов выгоняю. Кажется, в уставе вашей партии тоже что-то говорится про честь и совесть, а?

— Конечно, говорится, но есть ведь и неуставные отношения и вас можно принять по совокупности заслуг.

— Нет, я не хочу выделяться.

— Вы и так выделяетесь.

— Чем?

— Тем, что у вас отделами руководят одни Рабиновичи.

— Ну и что?

— Вы и сами должны понимать. Я лично против них ничего не имею, но лучше пусть работают на других должностях, пониже.

— Это почему? — разыгрывая из себя святую простоту, удивлялся академик.

— Потому что они в любой момент могут смотаться в Израиль.

— Никуда они не смотаются, у них допуск и ваши же люди их отсюда не выпустят.

— Конечно, не выпустят, но всё равно должен быть порядок.

— У меня и так порядок, можете справиться в министерстве.

Крылов прекрасно знал, что министр прикрывался успехами завода Крылова как красным знаменем и разрешал ему любые вольности в подборе кадров. Сам же Крылов менять своих помощников не собирался. Многих он принял ещё молодыми людьми во время кампании «врачей-вредителей» и «безродных космополитов», когда они оказались на улице без средств к существованию. Он говорил друзьям, что эти евреи хотели сыграть в его ящик, а он вместо этого взял их под своё крыло. Когда же он наберёт достаточное их количество, то откроет на своём заводе филиал синагоги.

После развала Советского Союза, академика Крылова отправили на пенсию, а завод распродали по частям. Бывшие сотрудники Окуня-старшего стали приспосабливаться к новой действительности, некоторые смирились с падением своего социального статуса, другие переквалифицировались в фермеров и жили на своих дачах натуральным хозяйством, а третьи, шагая по трупам, лезли вверх. Борис Яковлевич Окунь очень быстро из физически здорового пожилого человека превратился в старика.

Его старший сын, Захар приехал тогда в Россию, чтобы прощупать почву для создания бизнеса. Перемены, произошедшие в стране, казались ему невероятными. Он как Александр Иванович Корейко почувствовал, что нужно ловить момент и вместо двух недель пробыл в Москве несколько месяцев. За это время он оформил отцу гостевую визу в Америку. В Миннеаполис они прилетели вместе и Борис Яковлевич поселился у старшего сына, а к младшему, Илье приезжал, чтобы поиграть с внуком. Он вообще очень много общался с внуками и с сожалением думал, что в молодости пренебрегал своими родительскими обязанностями. Тогда у него не хватало времени на детей и теперь он с большим опозданием испытывал чувства, которые раньше прошли мимо него. Внукам тоже было с ним интересно, для них его рассказы были историями из другого мира и другого времени.

* * *

Недели через две после приезда отца Илья повёз его на экскурсию по Миннеаполису.

— Ты знаешь, что у нас находится самый большой торгово-развлекательный центр в мире, — спросил он Бориса Яковлевича.

— Нет.

— Он называется Mall of America. Там есть магазины, кинотеатры, кафе, аквариум с акулами и детский городок с разными аттракционами.

— Почему же ты не взял детей?

— Они уже там были.

— Всё равно.

— Я им предлагал, они не захотели.

— А меня ты даже не спрашивал.

— Я и так знаю, что тебе понравится.

Они начали осмотр с прогулки по детскому городку. Это был Диснейленд в миниатюре и Борис Яковлевич захотел попробовать несколько аттракционов. Илья с удовольствием составил ему компанию и очень скоро седой старик и его великовозрастный сын с удовольствием пытались струёй воды попасть в плавающего гуся, крючком выловить игрушку из стеклянного ящика, а потом выбраться из лабиринта, в котором поминутно визжали и охали все известные представители нечистой силы. Побывали они и в аквариуме, где их особое внимание привлекли акулы. Эти хищницы плавали с такой грацией, что ими нельзя было не любоваться.

— Пара Окуней пришла в восторг от акул, — заключил Илья, выводя отца наверх. Закончили они развлечения тем, что прокатились на монорельсе. Как и остальные пассажиры, они кричали, когда вагон проваливался вниз, на зимний сад с тропическими деревьями, или взлетал вверх, к прозрачной крыше, сквозь которую было видно небо и солнце. После этой поездки они зашли в кафе. Окунь-старший молча смотрел на детский городок.

— Нравится тебе здесь? — спросил Илья.

Борис Яковлевич ничего не ответил, он вспомнил, как он обиделся на сыновей, когда они решили эмигрировать. Тогда он был ещё полон сил и очень много работал. Это единственное, что у него осталось после смерти жены. По-настоящему работа была его первой и самой большой любовью. Из-за неё он и продал душу дьяволу. Он прекрасно понимал, что создаваемое им оружие служит тёмным силам, но ехать с Захаром и Ильёй он не мог, всё равно его бы никто не выпустил из Советского Союза, да и что он сумел бы делать в Америке?

— Нравится тебе здесь? — повторил Илья.

— Да, — ответил Борис Яковлевич.

— Так оставайся.

— А на что я жить буду?

— Тебе дадут пособие.

— Я же здесь ни одного дня не проработал. Я не имею морального права.

— Имеешь. Знаешь, какие я налоги плачу.

— Все платят.

— Но не такие. По статистике первое поколение эмигрантов живёт лучше среднего американца, а стало быть и налогов платит больше.

— А второе?

— Ещё лучше.

— А третье?

— Третье как средний американец.

— К какому же поколению, по-твоему, отношусь я?

— К нулевому.

— И что говорит статистика обо мне?

— Про статистику не знаю, а практика показывает, что ты здесь будешь как сыр в масле. Конечно, Америка уже не та, что раньше, но на твой век хватит.

— Интересно, какой же она была раньше?

— В 50-х годах она лопалась от изобилия, женщины здесь не работали, предприятия платили служащим пенсию, а хозяева переманивали работников друг у друга. Теперь совсем другое дело. Я должен вкалывать гораздо больше положенных восьми часов в день, да ещё и выглядеть моложе своих лет. Вот мне и приходится зарядку каждый день делать, диету соблюдать и волосы красить.

— Ну, от диеты и зарядки хуже не будет, — усмехнулся Борис Яковлевич, — а волосы мог бы оставить в покое.

— Нет, папа. Я уверен, что только благодаря этому меня приняли на работу… на зарплату молодого специалиста.

— Большой успех для сорокапятилетнего юнца, — согласился Борис Яковлевич, — но на жизнь-то тебе хватает?

— Как сказать, — ответил Илья.

— Понимаю, — протянул Борис Яковлевич, — денег всегда мало, мне даже Захар на это жаловался.

3. Лас Вегас

Захар планировал полететь в Лас Вегас, чтобы встретиться на очередной выставке с клиентами. Заодно он хотел показать город отцу.

— Мне гораздо приятнее пообщаться с внуками, — возражал Борис Яковлевич.

— Они от тебя не убегут, ты у нас надолго, а в Вегасе будешь всего несколько дней.

— Езжай один.

— Один не могу, только с тобой. Ты там отдохнёшь, посмотришь на кактусы с пальмами, поплаваешь в открытом бассейне.

— Я и здесь отдыхаю, — сказал Борис Яковлевич, — тем более что в рулетку играть я всё равно не умею.

— Теперь Лас Вегас — место семейного отдыха. Там самые лучшие шоу и полно всяких выставок.

— Не интересует меня это.

— А ещё там официально разрешена проституция, так что если захочешь можно девочку в номер заказать, — сказал Захар, подмигивая отцу.

* * *

Остановились они в гостинице «Аладин». Огромные залы были уставлены игральными автоматами. Около них сидели люди всех возрастов, они бросали монеты, нажимали кнопки и ждали, пока вращающийся барабан остановится. Если выпадал счастливый номер, то из машины со звоном высыпались деньги. Звук этот по мысли дизайнеров должен был вызывать азарт у игроков, но Бориса Яковлевича он только раздражал. Всё выглядело очень буднично, никакой романтики. Официантки в коротеньких юбочках и открытых платьях разносили напитки. Они были не очень молоды и совсем не симпатичны. Наверно, те, кто покрасивее и помоложе зарабатывали на жизнь другим, официально разрешённым здесь способом.

— Что это? — спросил Борис Яковлевич, показывая на огромный циферблат с одной стрелкой.

— Это барометр, на нём написано, что по данным метеослужбы в начале каждого часа над озером в северной части гостиницы проходит гроза с молниями и проливным дождём. Пойдём, посмотрим.

Они пошли по длинному коридору, убранному под восточный базар, заглянули во дворец шаха, осмотрели гарем, посочувствовали участи евнуха, охранявшего жён владыки и поглядели, как женщины в ярких восточных одеждах исполняли танец живота. На озере они оказались всего за минуту до обещанной грозы. На искусственное небо набежали искусственные тучи, засверкали молнии, загрохотал гром и точно в назначенное время полил проливной дождь. Шёл он так, что ни одна капля не попала на мраморный берег, где столпились зрители. Вскоре гроза кончилась и засияло искусственное солнце. Стрелка огромного барометра, точной копии того, который они видели при входе, установилась на «ясно».

— Много здесь таких развлечений? — спросил Борис Яковлевич.

— Полно.

— Что ты мне ещё покажешь?

— Лондон-клуб.

— Что это такое?

— Точно не знаю, кажется это клуб мультимиллионеров. Членами его могут также стать короли, премьер-министры и кинозвёзды. Я давно мечтал в нём побывать, но в Европе меня к нему близко не подпустили.

— Наверно и здесь не подпустят.

— Давай попробуем. Сейчас в Штатах идёт борьба за равноправие и представители американской элиты иногда должны терпеть таких плебеев как мы.

Они поднялись на второй этаж.

В этой части гостиницы «Аладин» царил другой дух. Дилерши носили более изысканную форму, чем во всех остальных залах. Игроки были одеты как на великосветском рауте: мужчины в токсидо, а женщины в вечерних нарядах. Цена их украшений могла сравниться с годовым бюджетом стран третьего мира. Глядя на этих людей, Борис Яковлевич почувствовал атмосферу, которую он и ожидал увидеть в казино. Захар смотрел вокруг, как заворожённый. В этот момент он очень напоминал Пушкинского Германа.

— Ты что? — спросил Борис Яковлевич сына.

— Понимаешь, — тихо ответил Захар, — я и раньше видел, как люди играют на крупные суммы, но это были рядовые американцы. А здесь — сильные мира сего.

Они остановились около столика и стали наблюдать за игрой. Никто не сделал им замечания, не попросил выйти, но Борис Яковлевич чувствовал, что с них не спускают глаз. Мужчины спортивного вида с рациями прогуливались по залу и обменивались короткими репликами. Их профессия угадывалась невооружённым глазом. Точно таких же безликих и внешне ничем не примечательных товарищей Борис Яковлевич видел, когда министр и генералы приезжали на полигон, чтобы посмотреть, как проходят испытания.

— Что тебе здесь так нравится? — спросил он сына.

— Видишь вот этого человека в чёрном костюме с галстуком-бабочкой?

— Да.

— Он только что проиграл миллион. Я посчитал количество токенов, которые он выбросил на стол. Потрясающе!

Борис Яковлевич пожал плечами.

— Меня это зрелище захватывает больше, чем любое шоу, — возбуждённо говорил Захар, — я могу смотреть на него до бесконечности. Люди проигрывают такие суммы, которых мне бы хватило до конца жизни.

На следущий день перед работой Захар предложил отцу пойти в отель «Венеция», дал ему деньги и сказал, чтобы он тратил их не задумываясь. В «Венеции» Борис Яковлевич увидел голубое небо и точную копию знаменитых на весь мир каналов. Он подошёл к одному из них и посмотрел на противоположный берег. К нему подплыла лодка.

— Do you want a ride?[58] — спросил гондольер.

Даже не зная английского, Борис Яковлевич понял вопрос и отрицательно замотал головой.

— Do you speak English?[59]

— Нет.

— Так вы русский, — обрадовался молодой человек.

Борис Яковлевич удивлённо посмотрел на него.

— Садитесь, я вас покатаю.

— У меня нет денег.

— Не беспокойтесь, я с вас много не возьму, а удовольствие гарантирую, — он помог Борису Яковлевичу зайти в гондолу, — мы ведь поедем не на старой посудине по заплёванным каналам, а в стерильной чистоте. Это вам не Венеция, а Лас Вегас, посмотрите, как всё вылизано.

— Как ты здесь оказался? — спросил его Окунь-старший.

— Я окончил школу Джулиярд в Нью-Йорке, был на прослушивании в нескольких театрах и теперь ожидаю их решения, а до начала сезона, как видите, прохожу стажировку. Деньги, конечно, небольшие, но работа интересная. Я научился управлять гондолой, отрепетировал несколько новых арий и прочитал кучу книг по истории. Выяснил, например, что профессия гондольера потомственная, передаётся только по мужской линии, так что я — своего рода исключение.

— Почему?

— Мой отец в жизни не держал весла, он работает архитектором в Нью-Йорке.

— Спой мне что-нибудь, — попросил Борис Яковлевич и Виктор запел «Санта Лючия».

После «Венеции» Окунь-старший решил пройтись по другим отелям. Каждый из них был создан как памятник определённого периода человеческой цивилизации. Древний Рим, таинственный Восток, современная Америка, всё было интересно, но Борис Яковлевич выбрал Париж. Именно эта гостиница была в основании Эйфелевой башни. Там молодые люди в форме национальных гвардейцев Франции приветствовали гостей, отдавая им честь. Девушки, одетые боннами, многообещающе улыбались, создавая у посетителей впечатление, что они тоже с удовольствием отдали бы свою честь, но только не на посту, не в рабочее время и не бесплатно. В лифте швейцар с пышными бакенбардами и важностью премьер-министра величественно наклонил голову, приветствуя входящих. Пока они поднимались на смотровую площадку он рассказал, что Эйфелева башня в Лас Вегасе является точной копией Парижской и хотя она вдвое ниже, с неё видно не только весь «Париж», но и «Пирамиду Хеопса», «Дворец Цезаря»[60] и Статую Свободы, поэтому она намного лучше настоящей.

Страны света и исторические эпохи менялись перед Борисом Яковлевичем как в калейдоскопе. Это казалось ему ожившей сказкой. Он ходил по главной улице города и смотрел на творение рук человека. Даже дорогие и популярные шоу произвели на него меньшее впечатление, чем Лас Вегас. В театрах он бывал и раньше, игру хороших актёров видел много раз, а вот такой фейерверк фантазии предстал перед ним впервые. Человеческий гений создал в пустыне блистающий мир, сверкавший по ночам миллионами огней.

И вдруг мне вспомнилось, я царь, Об этом забывал я годы, Но как же быть, любой букварь Свидетельствовал это встарь, Что человек есть царь природы.[61]

Только в отличие от царей-созидателей, построивших Вегас, он был царём-разрушителем, князем тьмы, создававшим оружие.

4. Аплодисменты

— Сэр, — сказала стюардесса.

Илья открыл глаза.

— Мы связались с Нью-Йорком и выяснили, что самолёт на Москву задерживается, вы ещё можете на него успеть. Вот план аэропорта, здесь крестиком отмечено место, куда мы прибываем, стрелкой указан ваш путь по Ла Гвардии, а кружком обведены ворота, через которые вы должны выйти на нужный рейс. У вас как раз хватит времени, чтобы добежать. Посмотрите, пожалуйста, внимательно и если есть вопросы, задайте их сейчас.

— Вроде всё ясно, — сказал Илья, внимательно изучив рисунок.

— Я так и думала. Я ведь раньше работала в школе для умственно отсталых и привыкла объяснять так, чтобы ученики меня не переспрашивали. Значит, я не потеряла квалификацию. А теперь следуйте за мной. Мы говорили с курьером и обещали перезвонить ему через несколько минут[62].

Когда они зашли в кабину, командир корабля протянул Илье наушники и сказал:

— Говорите, курьер на линии.

— Алё.

— Здравствуйте, меня зовут Марлин, у меня пакет, который я должен вам передать. Я буду держать его в правой руке и стоять у входа в самолёт. Вы меня найдёте?

— Да.

— Как вас зовут?

— Илья.

— А что у вас случилось?

— У меня в Москве умер отец и я хочу успеть на похороны.

— Зачем вам лететь, вы быстрее доедете на машине. Отсюда до Москвы не больше 300 миль.

На секунду Илья опешил, а потом, поняв в чём дело, сказал:

— Эта Москва в России.

— А… Ну хорошо, до встречи.

Как только самолёт приземлился, командир корабля объявил, чтобы все оставались на своих местах, ибо первым ввиду чрезвычайных обстоятельств должен выйти пассажир, который сидит в туалете.

— Нет, около туалета, — поправился он после специально запланированной паузы, — когда он будет бежать, вы господа, зажмите носы.

— Почему они всё время шутят, — подумал Илья, выскакивая из самолёта, — ситуация-то совсем не подходящая для острот.

Аэропорт он пробежал за несколько минут, а около входа на московский рейс увидел курьера. Не останавливаясь, он схватил пакет и вскочил в самолёт. Стюардесса сразу же закрыла за ним дверь. Когда он отдышался и вошёл в салон, раздались аплодисменты. Илья удивлённо оглянулся.

— Это вам, — сказала стюардесса.

— Мне?

— Да, мы рассказали, почему вы так спешите и спросили пассажиров, согласны ли они подождать. Они согласились.

— Сентиментальные американцы, — подумал Илья, — нашли чему хлопать. Бывший советский подданный успел на похороны своего отца, который разрабатывал оружие для уничтожения их страны.

Странен всё же мир, в котором мы живём.

Двойной кульбит

— Привет, Нина, ты к нам надолго? — спросил Илья.

— Нет, на пару дней. Я привезла семью своего дяди.

— Прямо на озеро?

— Сегодня на озеро, а вообще в Миннеаполис. Вы с ним уже познакомились?

— Нет.

— Ничего не потеряли.

Илья вопросительно взглянул на молодую женщину.

— Он получил статус беженца несколько лет назад, но бежать из Москвы не торопился. Если бы не жена он бы до сих пор там сидел, но она сказала, что рожать будет только в Америке. После этого мой родственничек согласился осчастливить своим появлением Нью-Йорк, но я его принимать не захотела.

— Твоя мама мне ничего об этом не говорила.

— Ну и зря, нужно было вас подготовить ко встрече с ним. Вон он стоит около скамейки.

— Здравствуйте, — сказал Илья, подходя к нему и протягивая руку, — я друг вашей сестры, меня зовут Илья.

— Марк, — ответил тот, — а это моя жена Света.

Марк сел, достал яблоко, обтёр его и, с аппетитом хрумкая, начал есть. Левой рукой он поглаживал коленку своей жены. У него был вид абсолютно счастливого человека. Казалось, он приехал в дом отдыха, а не в эмиграцию. Глядя на него, Илья невольно вспомнил, как начиналась его собственная жизнь в Штатах.

* * *

На первом собрании в JCC[63] руководитель эмиграционного отдела Ася Фридман объявила, что еврейская община Миннеаполиса собрала для своих советских братьев весьма значительную сумму и готова оказать вновь прибывшим всяческую помощь. Она лишь забыла упомянуть, что львиная доля денег ушла на зарплату двум социологам, которых она приняла на работу, чтобы придать себе большую значимость в глазах вышестоящей организации. Она написала очень впечатляющий отчёт о повышении качества помощи эмигрантам и даже предложила взять их под свою опеку с тем, чтобы государство сэкономило на велфере. Местным властям идея понравилась, её опубликовали в городской газете и пригласили на ТВ, где она подробно рассказывала, как собирается осуществить свой план. Вскоре, однако, выяснилось, что денег хватит лишь на бесплатный обед для эмигрантов. Самым обильным блюдом этого торжественного обеда оказались обещания недавно принятых на работу социологов. Они на разные лады твердили, что теперешней волне эмигрантов ужасно повезло. У них нет никаких долгов, им не надо платить за дом, за машину и за образование детей. Они начнут жизнь в новой стране с нуля и впоследствии будут гордиться своими достижениями. Затем в документах эмигрантов поставили печать, которая перекрыла для них все возможности государственной помощи, и выпустили в свободный полёт.

Нуль, с которого они начали жизнь в Америке был абсолютным. Илья устроился в магазин разнорабочим и скоро его стало тошнить при виде красивых разноцветных баночек, так понравившихся ему в первые дни. Тогда он смотрел на них глазами неискушённого покупателя, а теперь должен был аккуратно их расставлять. Затем отвращение распространилось и на магазин и на сотрудников и на менеджера, который не разрешал слушать плеер во время работы. Он говорил, что это выглядит непрофессионально. По его мнению, мальчики на побегушках тоже должны быть специалистами своего дела и бегать в полной тишине. Радио могло понизить производительность их труда и отвлечь от тяжёлой умственной работы. Не напрягая мозги никак нельзя было сообразить, куда какую баночку поставить. Такое сложное действие требовало исключительных интеллектуальных усилий! Но выбора у Ильи не было, приходилось терпеть и дегенеративную работу и ничтожную зарплату, а в свободное время учить язык. Давался он Илье с трудом. Гранит лингвистической науки оказался необычно прочным и грызть его, уже затупившимися к 42 годам зубами, было нелегко. Только через год ему удалось найти нормальную работу. К этому времени социологи JCC стали собирать данные о жизни бывших советских граждан. Выяснив где они работают и сколько получают, социологи записали их успехи в свой актив и отправили очередной отчёт в вышестоящую организацию. Там он настолько понравился, что эмиграционный отдел JCC Миннеаполиса наградили премией за успешную адсорбцию беженцев из Советского Союза.

* * *

— Нам дали спонсоров, — рассказывал Марк, продолжая жевать яблоко, — но мы им пока звонить не будем. Сначала мы хотим придти в себя после выезда из Советского Союза. Мы ведь там такого натерпелись, что не дай Бог. На таможне нас шмонали часа два, а когда ничего не нашли, отправили на специальный досмотр. Из-за этого мы опоздали на самолёт и должны были ночевать в аэропорту. Еле оттуда ноги унесли, так что не зря нам дали статус беженцев. Американцы бы этого не выдержали. Они живут в раю и ничем кроме своего бейсбола не интересуются.

— Откуда ты знаешь? — спросила Нина.

— Я встречался с нашими эмигрантами, которые приезжали в Москву. Они говорили, что в Америке интеллектуальный уровень населения очень низок и признавались, что после выезда из Союза и сами книг почти не читали.

— А до выезда?

— Не знаю, я с ними раньше знаком не был, но они наверняка слышали, кто такой Лев Толстой, а рядовые американские налогоплательщики нет.

— Зачем же ты к ним, дуракам, приехал, оставался бы в стране умников.

— Обстоятельства заставили.

— Какие обстоятельства?

— Долго рассказывать.

— А ты сократи и расскажи.

— Да ты мне рот не даёшь открыть, всё время перебиваешь.

— Хорошо, больше не буду, рассказывай.

— Это обыкновенная история. Я работал в наладочной организации и в один прекрасный день туда назначили директором бывшего референта секретаря райкома. Он сразу же стал искать себе толкового помощника, однако среди наладчиков никого найти не мог. Они были неплохие ребята, но могли делать только от сих до сих. От них и нельзя было ожидать большего, потому что они кончали какие-то второстепенные институты. В сложных ситуациях могли разобраться считанные инженеры.

— И ты, конечно, был одним из них.

— Конечно, но в командировки меня всегда посылали с кем-нибудь ещё. Во-первых, это требовалось по правилам техники безопасности, а во-вторых, ребята рядом со мной могли набраться опыта. В результате через несколько лет они так поднатаскались, что некоторые нашли себе места с гораздо большим окладом.

— Почему же ты не ушёл?

— Тогда частные предприятия только начинались, а я человек консервативный. Мне всё нужно хорошо обдумать. Я пахал, как папа Карла и ждал неизвестно чего. Директор, конечно, понял, что ему без меня не обойтись, выгнал своего зама-пьяницу и обещал назначить меня на его место. Он говорил, что должен лишь получить добро в Управлении. Там, однако, ему никакого добра не дали и место главного инженера оставалось вакантным. Пока же, если случалось ЧП, меня срывали в любое время суток и отправляли в прорыв.

— Неужели директор тебя никак за это не поощрял?

— Почему же, он почти каждый месяц выдавал мне премию из специального фонда. Официально это называлось материальная помощь и я должен был только выдумать для чего она мне нужна. У меня не хватало фантазии и в течение нескольких лет я получил деньги на три телевизора, два капитальных ремонта, стереосистему и уж не помню на что ещё. Кроме того шеф доставал мне бесплатные путёвки в самые блатные места. Собственно поэтому я так долго молчал, но после очередного аврала я сгоряча ляпнул, что если он не сделает меня главным, я уйду. Директор не знал, как быть. Он не хотел стать вторым медведем в единственной берлоге и продолжал тянуть, а меня послал в очередную командировку. Подстанция, которую я должен был проинспектировать, находилась на берегу Чёрного моря, так что фактически это был отпуск. Мне нужно было лишь убедиться, что выключено всё, что должно быть выключено и включено всё, что должно быть включено, а потом исправить то, что не работает. Я вырубил питание и стал проверять предохранители. В этот момент электрик включил рубильник. Не знаю, сделал он это нарочно или по пьянке, но спасло меня чудо. Вернее, спас себя я сам. У меня прямо перед носом началась электрическая дуга, и если бы я замешкался, то превратился бы в обгоревшую головешку.

— В обгоревшую задницу, — негромко поправила его Нина, но Марк увлёкся собственным рассказом и не слышал комментария племянницы. Он вжился в образ, который придумал минуту назад и уже сам верил тому, что говорил.

— Я был кандидатом в мастера спорта по гимнастике, — продолжал он, — и у меня ещё сохранилась хорошая реакция. Я автоматически сделал двойной кульбит и приземлился на безопасном расстоянии.

Илья окинул Марка красноречивым взглядом. Жиденькие бицепсы, выступающее вперёд брюшко и куриные ножки находились в кричащем противоречии с рассказом.

— У меня по этому поводу родился экспромт, — сказала Нина:

Мой дядя Марк тем знаменит, Что сделал он двойной кульбит.

— Шедевриально, — сказал Марк.

— Ну что ты! Я ведь на гениальность не претендую, а спортом вообще не занимаюсь. Вот Илья каждый день зарядку делает и если потребуется, сможет защитить честь Америки в соревновании по бегу трусцой.

— Нет, не смогу.

— Почему?

— Потому что не хочу.

— Ну и зря, а то мы бы устроили турнир титулованного советского спортсмена с американским любителем.

— В перетягивании каната? — спросил Марк.

— Нет, в определении силы рук. Потягайтесь, а я вам посужу.

Илья покачал головой, но Нину уже было не остановить. Она стала уговаривать мужчин, а потом чуть ли не силком усадила их за стол, заставила взять друг друга за руки и проследила за тем, чтобы их плечи и локти были на одной линии. У Ильи мелькнула мысль, что Марк гораздо моложе его и намного тяжелее. И то и другое давало ему преимущество, а проигрывать Илье не хотелось.

Марк тоже не очень рвался в бой, но и он сделать ничего не мог. Нина заставила их сжать ладони и дала команду. Несколько секунд казалось, что оба вот-вот лопнут от натуги. Потом, однако, Илья стал побеждать и, в конце концов, прижал ладонь Марка к столу.

— Да, — сказал Марк, вставая, — я слишком давно не занимался спортом, то на работе был занят, то к отъезду готовился, а здесь ещё в себя не успел прийти, но как только осмотрюсь, обязательно начну что-нибудь делать.

— Илья может брать тебя в спортклуб, — сказала Нина, — он ездит туда почти каждый день.

— Отлично, — ответил Марк, — а пока надо заняться обедом. Я замариновал шашлыки и для того чтобы их приготовить мне потребуется минут 40.

— Готовь, мы не будем тебе мешать, — сказал Илья, отводя Нину в сторону.

— Вы чем-то недовольны? — спросила она.

— У меня нет времени работать шофёром твоего дяди. Я уже достаточно для него сделал, когда готовил ему квартиру вместе с твоей мамой.

— Понимаете, Илюша, Марк сейчас сидит целыми днями дома и бесится с жиру. Это действует Светке на нервы, а она беременна, ей волноваться вредно, так что если вы его хоть чем-то займёте, то сделаете благородное дело. Стоить вам это ничего не будет, потому что всем членам клуба дают бесплатные гостевые билеты для друзей.

— Его жена беременна? — удивился Илья, — отчаянный он человек.

— Он ничем не рискует. Приехал сюда с хорошими деньгами и наверняка сядет на велфер. А в Москве он оставил себе Светкину квартиру.

— Откуда ты знаешь?

— От него. Они очень хорошо просчитали все варианты. Ребёнок их сразу станет гражданином США, а если они здесь не смогут устроиться, уедут обратно в Россию и чтобы получить американский паспорт, будут раз в год являть свой светлый лик в Госдепе. Можно быть смелым.

— Не очень ты его жалуешь.

— А за что мне его жаловать?

— Он всё-таки брат твоей матери.

— Этот брат ничем нам не помог, когда мы уезжали из Советского Союза.

— Ниночка, когда это было!

— Было давно, но запомнилось надолго. Люди тогда отваливали пачками. Моему отцу сотрудники даже отходную устроили, а мамин брат дрожал как осиновый лист. Я прекрасно помню, как он уговаривал маму остаться в Союзе и доказывал ей, что лучше жить в насиженном гнезде, чем ехать неизвестно куда. Он жаловался, что мы ему всю жизнь поломаем.

— Может в этом и была сермяжная правда.

— Не было. Двойной кульбит приватизировал квартиру, которая принадлежала моему отцу и продал украшения моей бабушки, так что от нашего отъезда он только выиграл. А потом, как видите, изменил своё мнение относительно насиженного гнезда. Я вообще не хотела его принимать, это всё мамина инициатива. Она ведёт себя как Тургеневская девушка. О деньгах за квартиру даже не заикнулась и до сих пор относится к нему, как будто он не вышел из возраста коротких штанишек. Она всегда заботилась о нём больше чем обо мне, а он пользовался этим и грёб под себя. Он даже внешне не похож на своих родителей. Откуда он такой взялся я не знаю. Наверно, моя бабушка хранила какую-то тайну от моего дедушки.

— Меня это не интересует.

— Ну и напрасно, Илюша. Вам придётся с ним общаться и вы должны знать, что это за фрукт. Он запросто может поломать ваши отношения с мамой хотя бы из-за того, что они будут мешать ей нянчить его ребёнка.

— Как же другие люди ухитряются иметь свою семью и мирно сосуществовать с братьями и сёстрами.

— Если их братья нормальные люди, это легко, а у моего дяди нарциссов комплекс.

— Какой? — улыбнулся Илья.

— Комплекс, который называется двойной кульбит, — огрызнулась Нина, — я не знаю латинского названия этой болезни.

— Может её вообще не существует?

— Вообще может и не существует, но у моего дяди она проявляется в особо опасной форме. О чём бы вы ни говорили, он обязательно свернёт на себя и начнёт рассказывать, что именно в этом он самый лучший. Ему ни в чём нельзя верить. Даже если он заговорит о дожде, то лишь для того, чтобы сказать, как он ловко проскочил между каплями и остался сухим. Послушать его, так Бог, прежде чем создавать землю советовался с ним насчёт плана.

— Успокойся, Нина, — сказал Илья, — пойдём лучше купаться, может в воде ты немного остынешь.

— Он же сумасшедший, у него мания величия.

— А ты не обращай внимания на его манию.

Марк тем временем разводил костёр. Накануне прошёл дождь, ветки, которые он собрал, ещё не до конца высохли и он долго над ними колдовал. Когда, наконец, пламя разгорелось, к нему подошёл работник парка и сказал, что жечь костры в зоне отдыха запрещено.

— Что он сказал? — спросил Марк.

— Если ты не потушишь огонь, тебя оштрафуют, а минимальный штраф здесь $300.

— Вот жалость! — огорчился Марк, — я замариновал мясо по собственному рецепту, а у меня шашлыки получаются такие, что пальчики оближешь. Когда я угостил ими шеф-повара ресторана «Берлин», он не отставал от меня, пока не узнал, как я их делаю.

— Ты можешь пригласить нас к себе и мы с удовольствием попробуем твоё жареное мясо, — сказала Нина.

— К себе не могу, — возразил Марк, сделав вид, что не заметил насмешки, — для гриля в квартире места нет.

— Так купи дом!

— Сначала надо на работу устроиться, а теперь это проблема. Вот когда вы сюда приехали, русских брали только, чтобы убедиться, что у них нет третьего глаза во лбу.

— Кто это тебе сказал?

— Это все знают.

— Моего папу приняли, потому что он был известным учёным, — возразила Нина.

— Ну, не знаю, не знаю, — ответил Марк тоном, который свидетельствовал, что уж он-то всё хорошо знает.

На следующий день он вместе с Ильёй отправился в клуб. Пока Илья разминался, Марк осматривал помещение и снаряды. Он попробовал стационарный велосипед, «лестницу» и несколько разных тред-милов, затем встал на тот, который был рядом с Ильёй и увидев, что Илья одевает наушники, спросил:

— Что ты слушаешь?

— Собрание сочинений Толстого.

— Я тебя серьёзно спрашиваю.

— А я тебе серьёзно и отвечаю. Хочу поддержать престиж американской интеллигенции, а то не знают кто такой Лев Толстой. За державу обидно.

— Да, брось ты, я вчера сгоряча брякнул, это Нина меня довела. Я прекрасно понимаю, что в России дураков не меньше, чем здесь.

— Приятно слышать, — сказал Илья, регулируя скорость ленты на тред-миле. Марк сделал то же самое и первые пять минут бежал быстрее Ильи, однако вскоре устал, дыхание его стало тяжёлым, а тело покрылось потом. Он уменьшил скорость ленты, но и такая нагрузка оказалась ему не по силам. Он стал поглядывать на часы.

— Устал? — спросил Илья.

— Есть немного, — ответил Марк, — конечно, я мог бы ещё позаниматься, но после такого длительного перерыва организму нельзя давать слишком большую нагрузку.

— Ты ходил всего 10 минут.

— Не ходил, а бегал, поэтому и устал.

— Зарядку и делают для того, чтобы устать.

— Сильно переутомляться вредно, я и тебе не советую.

— Ну, уж это я решу сам.

— Долго ты ещё собираешься заниматься?

— Полчаса.

— А что бы мне пока поделать?

— Сходи в сауну. Сгонишь жир, а тогда может и тройной кульбит сделаешь.

Марк ничего не ответил и направился в раздевалку. По дороге домой он сказал, что в клубе ему очень понравилось, что за сегодняшний вечер он похудел на два килограмма и чувствует себя так, как будто заново родился. Ему потребуется совсем немного времени, чтобы опять приобрести хорошую форму. Жалко только, что он не может сразу дать своему организму полную нагрузку и вынужден сделать перерыв.

— Надолго? — спросил Илья.

— По крайней мере, дня на три.

* * *

Лиза всячески помогала своим родственникам и до того, как Света родила, а уж после этого она почти всё свободное время проводила с семьёй брата. Она ездила по магазинам, выбирала племяннице одежду, водила её вместе со Светой к врачу, а иногда и просто оставалась с ней, давая возможность Марку с женой выйти из дома.

— Я тебя ревную к племяннице, — сказал однажды Илья, — из-за неё мы с тобой стали гораздо реже встречаться.

— Мне интересно, смотреть, как она развивается, — ответила Лиза, — я наблюдаю за ней с момента её появления из Светы на свет и завидую ей чёрной завистью.

— Почему?

— Здесь в родильном отделении стерильная чистота, к молодым мамашам относятся, как к родным и растить ребёнка одно удовольствие. Пелёнок нет, стирать ничего не надо, а дайперсы стоят копейки. Я бы в таких условиях десятерых родила.

— Я с удовольствием тебе в этом помогу, — сказал Илья, — только в беспорочное зачатие я не верю, а для традиционного способа у тебя времени не хватает.

— Поздно уже, Илюша, теперь я внуков буду ждать.

— Поедем в отпуск и я тебе докажу, что не поздно.

— Куда ты хочешь поехать?

— В Москву.

— Что? — Лиза посмотрела на него с удивлением.

— Когда я был на похоронах отца, мне всё там казалось маленьким и обшарпанным и я не знаю то ли это из-за плохого настроения, то ли так оно на самом деле и есть. Я провёл там всего несколько дней, даже к новому времени не успел привыкнуть и теперь хочу посмотреть на Москву в нормальном состоянии. К тому же до конца года мне надо израсходовать весь отпуск, а то он пропадёт.

— Не можешь использовать сам, отдай тем, кто может.

— Глупая шутка.

— Это не шутка. У нас есть специальная программа, по которой желающие жертвуют свой отпуск в специальный фонд. Из него берут больные, беременные и другие остро нуждающиеся.

— Нет уж, свой отпуск я отгуляю сам.

— Хорошо, Илюша, я должна поговорить с шефом, — Лиза подумала немного и добавила, — и со Светой. Я хочу ей помочь пока она здесь. Ей ведь одной очень тяжело.

— Почему одной, у неё муж есть.

— Есть, конечно, но он получил оффер в Иллинойсе и вначале поедет туда один. Ведь неизвестно как его примут на новом месте.

— А пока Света с ребёнком переселится к тебе?

— Нет, но помогать ей я буду. Она, кстати, просила меня устроить Марку отходную.

— Причём здесь ты?

— Во-первых, Марк мой брат, а во-вторых, они живут в маленькой квартире и Света боится, что гости могут заразить её дочку. Сейчас ведь эпидемия гриппа, а она сумасшедшая мамаша. Она любит своего ребёнка до умопомрачения.

— Себя она любит до умопомрачения, — проворчал Илья.

— Ко мне скоро Нина приезжает и я всё равно хотела обед устраивать, — возразила Лиза.

— Кого ты собираешься пригласить?

— Приходи, увидишь. Народу будет немного, только свои.

— То есть мои?

Для Лизы это был больной вопрос. Она по себе знала, что самое тяжёлое в эмиграции это одиночество. Все друзья остаются в другой жизни, а найти им замену в зрелом возрасте очень трудно. Илье это удалось. У него был большой круг знакомых, с которыми теперь общалась и она. Марк в эту компанию влиться не сумел и напоминание об этом, хоть и косвенное, было ей неприятно.

Через несколько дней Илья спросил, говорила ли она со своим начальством.

— Нет, — ответила Лиза, — шеф в командировке, нужно ждать пока он вернётся.

— Когда он приезжает?

— Через 10 дней.

— Ты ему позвони, а то я не успею купить билеты, год-то кончается.

— Приходи в субботу, поговорим.

Когда Илья подъехал к Лизиному дому, он увидел, что машину ему ставить некуда.

— Привет, господа, — сказал он, заходя в гостиную, — хочу вас предупредить, что вы сможете отсюда уехать только после меня. Вы не оставили мне места для нормальной парковки, так что я поставил машину поперёк выезда из гаража и всех вас запер.

— Спасибо за предупреждение, но мы никуда не собираемся, — ответил Марк.

— Я слышал, что ты как раз собираешься.

— Да, меня пригласили на работу в Чикаго, — расплывшись в довольной улыбке, сказал он, — огромная компания, называется «Белое озеро». У них филиалы во всём мире, а бенефиты такие, что закачаешься.

— Где находится твоё «Озеро»?

— В Гринвуде, пригороде Чикаго. Дома там ещё относительно дешёвые. Я уже присмотрел себе один. Его только что выставили на продажу и он всего в 15 минутах ходьбы от моей работы. Это самый лучший дом на улице, в нём гараж на две машины, но туда можно поставить три. Мне-то они не понадобятся, я оставлю третье место для лодки. Там ведь рядом озеро Мичиган.

— Гринвуд довольно далеко от Чикаго.

— Зато там живёт почти всё руководство компании и я сумею с ними поближе познакомиться. Очень хорошее место. Вокруг дикая природа, а если захочешь в цивилизацию, до центра города всего час езды.

— А жена твоя согласна играть роль деревенской нимфы?

— Здесь же она играет. Вначале ей было тяжело, но теперь она привыкла. К тому же Гринвуд ничуть не хуже Миннеаполиса. Во всяком случае, оттуда никто не сваливает.

— А отсюда?

— Отсюда бегут толпами. Когда я возвращался в Миннеаполис после интервью, то большинство машин ехали мне навстречу.

— Может быть, их владельцы возвращались в Чикаго после интервью здесь, — сказал Илья, — моя компания недавно перевезла инженера из Алабамы.

— Алабама — глушь, ещё почище вашей.

— Недавно ты считал Миннеаполис хорошим городом.

— Мнение человека меняется.

— Ты же сам говорил, что любишь четыре времени года и активную культурную жизнь.

— Но я не люблю холодные зимы.

— Марк, тебя к телефону, — сказала Нина, — жена вызывает. Может после разговора с ней у тебя опять мнение изменится.

— Нина, помоги мне на кухне, — сказала Лиза.

— Скажи, что надо делать, я её заменю, — предложил Илья, — пусть она с гостями посидит.

— Нужно расставить тарелки и принести мясо.

— Хорошо.

Илья собрал грязную посуду, расставил чистую, вынул из духовки мясо, выложил его на блюдо и направился к столу. Когда он выходил из кухни, Марк неожиданно открыл дверь. Илья успел подставить локоть и ручка так ударила его в кость, что он охнул. У него еле хватило сил осторожно поставить блюдо на стол. Сделав это, он схватился за ушибленное место. Марк в это время уже тряс рукой и причитал:

— Ай-яй-яй, у меня, кажется, вывих. Вот что значит долго не делать зарядку. Больно-то как. И всего-то дверь резко открыл. Ай-яй-яй.

Он тряс рукой и присутствующие спрашивали, как он себя чувствует. Илья тоже хотел было спросить, что случилось, но посмотрев на Марка, понял, что никакого вывиха у него нет. Просто он гораздо быстрее оценил ситуацию и притворился пострадавшим, чтобы привлечь к себе внимание. Когда суматоха немного улеглась, Марк сказал:

— Света просила меня вернуться домой пораньше. Я, пожалуй, поеду, а вам счастливо оставаться в Миннесоте.

Он вышел, но через минуту опять появился в гостиной.

— Что случилось? — спросила Лиза.

— Он здесь решил навеки поселиться, — сказал Илья.

— Я, кажется, ударил твою машину, — смущённо промямлил Марк.

— А, чёрт! Я же всех предупредил, неужели ты не слышал?

— Нет, Илюша. Мой дядя слышит только, когда ему говорят: «на», — сказала Нина.

— Придержи свои шуточки при себе, — оборвал её Марк.

— Какие уж тут шуточки! Слёзы, да и только! От досады можно руку вывихнуть, особенно если долго зарядку не делаешь. Но тебе бояться нечего, у тебя ведь на новой работе страховка хорошая, вот и вылечат за казённый счёт.

Илья подошёл к Лизе тихо сказал:

— Я должен с тобой поговорить.

— Мне некогда, у меня гости.

— Они найдут, чем заняться.

— Уже нашли и ты им в этом сильно помог.

— Помог им в этом двойной кульбит, — возразил Илья.

С подачи Нины он только так и называл Лизиного брата. Все знали, откуда взялось это прозвище и тоже охотно его употребляли. В другое время Лиза может и пропустила бы мимо ушей насмешку Ильи, но сегодня это почему-то её особенно обидело.

— Если хочешь, я не буду заявлять в страховку о столкновении, — сказал Илья.

— Зачем, ведь ремонт стоит приличных денег.

— Давай поговорим об этом, когда все разойдутся.

— Нет, я хочу выспаться, мне завтра с утра надо на работу.

— Какая работа, завтра ведь воскресенье!

— У меня будет прогон программы.

— Я приду к тебе после того как ты её прогонишь.

— Нет, потом я обещала Свете посидеть с ребёнком.

— Лиза, нам же надо решить, когда брать билеты в Москву.

— Я не поеду.

— Мама, ты что! — сказала Нина, — тебе надо отдохнуть. Илюша, я с ней поговорю, позвоните нам завтра.

— Нина, что ты меня жизни учишь. Я не хочу лететь за сто вёрст киселя хлебать. Я гораздо лучше отдохну здесь с племянницей, — сказала Лиза.

— Дело твоё, — ответил Илья и, пожав плечами, вышел из дома.

Ностальгия

Не покидай меня, безумная мечта, В раба мужчину превращает красота. И после смерти мне не обрести покой, Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.

Толпа вынесла Илью из вагона метро на целующуюся парочку. Он не смог остановиться, невольно толкнул молодых людей и пробормотал извинение, но они не обратили на него внимания. Они уже процеловали несколько поездов и совсем не думали расставаться. Он посмотрел на них с завистью. Интересно, когда он сам последний раз целовался с такой страстью. Давно, наверно ещё до эмиграции.

Спектакль начинался в два часа, у Ильи Окуня оставалось ещё много времени. Он вышел на Бульварное кольцо и не спеша направился к театру. За прошедшие годы Москва сильно изменилась. Бомжи и попрошайки, художники и музыканты, ларьки и ресторанчики, надписи на разных языках и небоскрёбы, — всё это делало её похожей на любую другую столицу мира. Но в этой он вырос, любил её с детства и даже теперь, после стольких лет жизни в Америке, считал её родной. Она уже не такая, какой была в советские времена, но женщины здесь нравятся ему также как раньше и гораздо больше, чем жительницы Миннеаполиса и Сент-Пола. Конечно, среди сент-полянок тоже есть особы достойные внимания, однако он давно уже не был в главном городе своего штата, а в спальном районе, где он жил, люди почти не гуляли по улицам. Даже ближайших своих соседей он видел только, когда они косили траву, поливали цветы или прогуливали собак. Это была одноэтажная Америка и в ней, как и в любой деревне, здоровались с каждым встречным, но встречных было немного. Однажды, прогуливаясь с женой, он увидел молодых родителей, кативших перед собой детскую коляску.

— Это русские, — уверенно сказала Надя.

— С чего ты взяла?

— Детей в коляске могут прогуливать только наши.

Она оказалась права. Она почти всегда была права, даже когда говорила, что болезнь её фатальна…

* * *

Около театра уже стоял шурин.

— Ты знаешь, что спектакль заменили? — спросил он.

— Нет.

— Вместо «Чёрного принца» будут давать «Недоумков».

— Ну и что?

— Тебе может и ничего, а я и так общаюсь с ними каждый день. Сегодня утром один из них достал меня своими вопросами. Он, правда, считает себя студентом университета, но если бы не деньги его папы…

— Так ты не пойдёшь? — перебил Илья.

— Пойду.

— Тогда веди себя прилично и не тяни меня за рукав с середины действия.

— Если это хорошая вещь — не буду.

— Володя, я досижу до конца, чего бы это тебе не стоило.

— Не говори с такой уверенностью, это признак неразвитого ума и плохого вкуса.

— Я имею право так говорить.

— Почему?

— Потому что я понимаю здесь каждое слово, любой каламбур и самый тонкий намёк. Ты даже не представляешь себе, какой это кайф. Слишком долго я не видел спектаклей на русском языке, я по ним изголодался, поэтому мне здесь всё нравится, ты понимаешь всё.

— Так попроси политическое убежище и переезжай в Москву.

— Я уже думал об этом, но я отвык от вашего уклада и не знаю смогу ли здесь жить.

— Сможешь, люди и в тюрьме живут.

Илья удивлённо посмотрел на друга. Он прекрасно помнил, что Владимир Филиппович Монастырский отказался от грин карты и, проработав два года в США, вернулся в Россию. Миннесотский университет предлагал ему тогда должность профессора и Илья потратил много усилий, чтобы удержать его в Сент-Поле. Он долго уговаривал родственника подождать хотя бы до тех пор, пока в России станет немного лучше. От учеников Монастырского он знал, что в крупных исследовательских центрах Москвы разговоры стали похожи на сплетни у синагоги. Учёные, не регулярно получавшие зарплату, обсуждали, кто куда уехал и за сколько там себя продал. Владимир Филиппович был единственным, кто поплыл против течения. Он с серьёзной миной говорил Илье, что на родине его называют по имени-отчеству, а в Америке до глубокой старости любой мальчишка будет обращаться к нему по имени. Допустить этого он никак не может.

* * *

Действие на сцене разворачивалось медленно.

Молодой энтузиаст-учитель, увлёкшийся идеями просвещения, приехал в глухую деревню, чтобы сеять «разумное, доброе, вечное», но его усилия разбивались о непроходимую глупость местных жителей. Столкновение восторженности и идиотизма рождало забавные ситуации и зрители постепенно увлекались происходящим, даже скептически настроенный Монастырский смотрел с интересом. Особенно выделялась главная героиня — жена врача, которая всеми силами пыталась выдать замуж свою перезревшую дочь. По сюжету ей иногда приходилось наблюдать за поведением молодых людей, появлявшихся в её доме и она с таким чувством вздыхала и всхлипывала, что даже если прямо не участвовала в действии, привлекала к себе внимание всего зала. Илья был в восторге. С трудом дождавшись антракта, он спросил шурина:

— Ну что, сегодня ты уже не хочешь уходить?

— Нет, — ответил Владимир Филиппович, — очень уж здорово она играет. — Он посмотрел в программку, — Елена Федосеева. Ба, она даже не заслуженная. Представляешь! А в прошлый раз главная героиня была народной.

Два дня назад они были в очень известном театре. Артисты играли из рук вон плохо и вскоре после начала спектакля Монастырский стал шептать Илье на весь зал:

— Пошли отсюда, я не могу на это смотреть. Мало того, что они сами ущербные, так ещё и поставили какое-то дерьмо.

— Подожди, может они разыграются, — возразил Илья.

— Для того чтобы узнать вкус вина не обязательно выпивать целую бочку.

— Я не такой хороший дегустатор как ты.

— Ну, посмотри хоть на эту старую калошу, — Владимир Филиппович ткнул пальцем в артистку, игравшую легкомысленную француженку, — она ведь думает, что ещё молода и красива, а сама, наверно, вместо зеркала каждый день смотрит на фотографию тридцатилетней давности.

— Замолчи.

— Я считаю, что оставаться глупо.

— Сделай хоть одну глупость в своей жизни.

— Я уже пошёл с тобой на эту самодеятельность. Они хуже любителей, каждый из них в отдельности играет плохо, а все вместе — очень плохо.

Илья не стал возражать. Он прекрасно знал характер своего друга и, понимая, что остановить его невозможно, пересел на другой ряд.

Сегодня у профессора опять блестели глаза и Илья приготовился к очередной его лекции.

— До чего же всё-таки у артистов трагическая судьба, — начал Монастырский, — у них один шанс из тысячи. Им нужен понимающий режиссёр, доброжелательные коллеги, хорошая критика и всё это пока они молоды. Возьми хоть Елену Федосееву. Ведь она уже не девочка, а ничего толком не добилась. Не удивлюсь, если её талант переплавится в злость и горечь.

— Ну а чем, скажи, лучше архитектору, здания которого не строят?

— Тем, что проект уже есть и его могут воплотить в камне в любой момент.

— А писателю, которого не печатают, что он? счастлив? У него судьба завидная?

— Хорошая книга пробьётся к читателю. Рукописи не горят.

— А художник, картины которого не выставляют?

— Он может показать их друзьям, а теперь через интернет и всему миру.

— Почему же артисту хуже всех?

— Несыгранную роль в архив не спрячешь, на бумаге не напечатаешь и в музее не выставишь и если момент прошёл, то это безвозвратно. В тридцать лет играть Джульетту уже поздно, но самое главное — артист не может существовать вне страны своего языка, для него эмиграция — это профессиональная смерть.

— Опять эта тема, — подумал Илья и чтобы избежать неприятного разговора, сказал, — пока главная героиня не умерла, я подарю ей цветы.

— Где ты их возьмёшь? Это же театр, а не рынок. Купи ей лучше шоколадку.

— Эх ты, остряк-недоучка. Актриса — это не элементарная частица, для неё признание таланта гораздо важнее насыщения утробы. Я спрошу у билетёрши, она должна знать, где здесь цветочный магазин.

Илья скрылся в толпе, а перед самым началом второго действия вошёл в зал, держа перед собой три ярко-красные розы.

Актёры, уже «взявшие» публику, играли с подъёмом, а жена врача, продолжавшая отчаянные попытки выдать свою дочь замуж, была просто неотразима. Илья пожалел, что не купил ей большой букет, тогда эта пожилая женщина ещё долго бы вспоминала его подарок. После окончания спектакля он первый подошёл к сцене и вручил ей цветы.

— Что ты ей сказал? — спросил Владимир Филиппович, когда они стояли в очереди за пальто.

— Ничего.

— Чудак ты на букву «М».

Илья подумал, что родственник прав и подошёл к билетёрше.

— Ну что, купили цветы? — спросила она.

— Да, но я хотел бы поговорить с Еленой Федосеевой.

— Пошли, — сказала билетёрша и повела его по каким-то коридорам. В служебном гардеробе она попросила подождать и тотчас же исчезла, а через несколько минут из артистической уборной вышла красивая молодая женщина, которая держала в руках его розы. Илья удивлённо глядел на неё, не в состоянии поверить, что она так естественно играла пожилую провинциалку. Артистка наслаждалась произведённым эффектом.

— Лена, вы потрясающе играли и мне очень жаль, что я не видел вас раньше, — сказал он наконец.

— Вы можете посмотреть позже.

— Нет, я завтра уезжаю в Америку.

— Жалко, — сказала артистка и в глазах её появилось уже нечто большее, чем обычная радость при виде восхищённого зрителя.

— Если вы сегодня свободны, мы могли бы провести вечер вместе.

— Я должна позвонить сестре, у неё мой сын и я не знаю, когда она его привезёт.

— Звоните, а я пока скажу другу, чтобы он меня не ждал.

* * *

— Тяжело вам было сегодня? — спросил Илья, когда они заказали обед в итальянском ресторане.

— Да, очень, ведь замену сделали в последний момент и я с трудом уговорила сестру посидеть с сыном. Мне даже некогда было повторить роль, а нам пришлось ещё преодолевать сопротивление зала. Люди-то шли на другую пьесу и были настроены очень агрессивно. Этот спектакль дался нам кровью.

— Охотно верю, один только мой родственник может отбить энтузиазм у кого угодно.

— Вот видите.

— Да и я к названию отнёсся весьма скептически.

— Заморские гости все такие.

— Ну, не все, — возразил Илья, — конечно, вы считаете, что Америка страна жёлтого дьявола, что люди там думают только о том, как бы побольше заработать, а потом пошиковать в дешёвом ресторане или пустить пыль в глаза хорошенькой артистке. Наверно, такие тоже есть, но я рядовой инженер, то есть по сравнению с новыми русскими голь перекатная. Я даже не хочу строить из себя миллионера.

— Ну, ладно, Илюша, я неудачно пошутила, не обижайтесь. Скажите лучше, как вам понравилась Москва?

Илья посмотрел на Лену. На вид она была ровесницей его сына, но почему-то сразу назвала его также как и все знакомые, уменьшительно-ласкательно. Что это, аура незащищённости? свойство характера? проклятие или благословение?

— Вы не хотите отвечать?

— Я не знаю, как ответить. Я здесь вырос, я встретил друзей, которых не видел много лет, я… Конечно, мне понравилось.

— Что именно? — спросила она, налив себе шампанского и отпивая его мелкими глотками.

— Вам это трудно будет понять, вы ведь не пережили эмиграцию.

— Я артистка, я и не такие роли играла.

— Видите ли, Лена, я впервые за эти годы мог свободно выразить свою мысль. Я ради интереса заговаривал с незнакомыми людьми, прикидывался то грузином из Тбилиси, то провинциалом из Вологды, то евреем из Одессы и всегда меня принимали за того, за кого я хотел.

— А вы самим собой были?

— Да, в первый же день я пошёл на Арбат, чтобы купить сувениры для друзей. У меня там разбегались глаза, но когда я увидел матрёшек, то просто обалдел. На прилавке стояла целая банда террористов: Арафат, Саддам, Каддафи и Беня Ладен, а прямо против них — отставные израильские генералы во главе с Шароном и американские президенты под предводительством Буша. Я уже представлял себе, как привезу эти армии деревянных солдатиков домой и буду по одному раздаривать знакомым, а потом на какой-нибудь вечеринке мы устроим игру в шарады. Перемешаем всех матрёшек и будем отгадывать, кто есть кто, а если перепутаем Путина с Распутиным или Асада с Саддамом, разница невелика. Короче говоря, я забылся и по привычке спросил по-английски «Сколько стоит?». Он посмотрел на меня, шмыгнул носом и ответил:

— Дорого.

— Значит, он не признал в вас иностранца?

— Нет.

— И вы расстроились?

— Не очень. Наверно, я был к этому готов. Судя по всему, есть какая-то ущербность в бывших советских подданных моего возраста.

— В чём она выражается?

— Вы слишком молоды, вам трудно представить, что брелки и целлофановые пакетики были дефицитом и для того, чтобы их получить люди пускались на разные авантюры. Те, кому это удавалось, считали себя людьми высшей категории.

— Вам, наверно, не удавалось.

— Зато иногда от меня зависело, кому эти дефицитные товары попадали. Я тогда подрабатывал переводчиком на выставках и очень быстро научился распознавать попрошаек. Они обычно напускали на себя важный вид, подходили к экспозиции и говорили, что работают на заводе, который готов купить хорошее иностранное оборудование. Они рассчитывали, что заинтересованные представители фирмы подарят им сувениры, но для меня все их действия были шиты белыми нитками и когда они с видом знатоков спрашивали:

— Как работает эта машина? — я отвечал:

— Обычным путём.

— Ну и? — спросила Лена.

— На этом диалог обычно заканчивался. Так вот продавец матрёшек напомнил мне работу на выставке. Он моментально меня вычислил.

— Не расстраивайтесь, Илюша, ведь во всём есть свои плюсы. Кстати, вы долго не были в столице, скажите, что по-вашему здесь изменилось?

Илья пожал плечами.

— Нет, действительно, что? — она в упор посмотрела на него и было что-то зовущее в её взгляде…

— Молодёжь изменилась, — ответил он, потянувшись к бокалу и отводя глаза, — я, наверно уже отвык от столичной жизни, но в скандинавско-немецком городе Сент Поле молодёжь так себя не ведёт.

— Как так?

— Расковано до безобразия. Целуются прямо в метро. И как! Взасос и со страстью.

— А вы это делали по-другому?

— По крайней мере, я выбирал уединенные скамейки в безлюдных частях парка, а эти ничего не стесняются. Я сегодня в метро случайно толкнул одну парочку, а они на меня даже внимания не обратили. Обидно.

— А вы бы толкнули их ещё раз.

— Я и толкнул.

— Ну?

— С тем же успехом.

— Нужно было толкать так, чтобы они почувствовали.

— Нельзя. Мне советовали избегать конфликтов. У вас есть закон, по которому человека без предъявления обвинений могут держать в КПЗ целую неделю, а я совсем не хочу провести свой отпуск в каталажке.

— Кто же вас так настращал?

— Специалист по преступному миру.

— Он прошёл практический курс в тюрьме? — улыбнулась Лена.

— Нет, он работал судьёй и поэтому хорошо знает законы. Очень эрудированный товарищ, свободно говорит на блатном жаргоне и прекрасно разбирается в тюремной иерархии. Его даже приглашали преподавать криминалистику. Он мне, кстати, сказал, что в Москве народ весьма изменился с советских времён и если здесь незнакомая девушка мне улыбается — это ещё ничего не значит. Так что теперь, когда вы мне улыбаетесь, я даже не знаю, значит это что-нибудь или нет. А раньше зна-а-а-а-ал.

Лена не отводила глаз и Илья почувствовал, как в нём поднимается горячая волна, но тут же одёрнул себя. Он уже не так молод для мимолётных романов.

Он отвёл глаза и, увидев пустую бутылку, спросил:

— Ещё шампанского?

— Нет.

— Тогда выбирайте десерт.

— Не хочу.

— Почему?

— Потому что на десерт мы поедем ко мне.

* * *

После очередной порции десерта, Илья хотел закинуть руки за голову, лечь на спину и предаться философским размышлениям, но что-то ему мешало.

— Что ты делаешь, отпусти, — сказала Лена, открывая глаза.

Оказалось, что золотые цепочки, которые каждый из них носил на шее, переплелись. Её крестик зацепился за его шестиконечную звезду и это неожиданно связало их. Илья аккуратно распутал узел и спросил:

— Ты верующая?

— Мама подарила мне крестик перед смертью и с тех пор я стараюсь с ним не расставаться, если это считать признаком веры, то я верующая, а ты?

— Мне сделали обрезание на седьмой день от роду, если это считать признаком веры…

— Ой-ой-ой, — воскликнула Лена, посмотрев на часы и не давая ему закончить фразу, — мы опаздываем. Сестра должна привезти мне сына через двадцать минут. Одевайся.

— Ещё есть время, — возразил Илья.

— Нет, я не хочу, чтобы ты встречался с Максимкой. Ему только 10 лет и в каждом мужчине он видит своего папу.

Илья побледнел.

— Ты что?

— Моего сына тоже зовут Максим.

* * *

До метро они шли молча, сплетение цепочек и совпадение имён одинаково сильно подействовало на обоих. Когда они спустились по эскалатору и прошли к поездам, Илья обнял Лену и накрыл её губы своими. Она ответила на поцелуй и по его телу опять прошла горячая волна.

— Я приеду к тебе, — прошептал он ей на ухо.

В этот момент их толкнул какой-то мужчина, бежавший на поезд, но они не обратили на это внимания.

— Иди, — ответила она, с трудом высвобождаясь из его объятий, — теперь ты понимаешь, почему люди ничего не замечают, когда целуются.

Предложение

Лена вышла из дома, села около двери и стала делать песочную горку. Илья ещё спал. Для него это был первый полноценный отдых за два дня. Сначала он двенадцать часов летел через Океан, потом вёл машину, а затем до поздней ночи не отпускал её из своих объятий. Когда они уже засыпали, она сказала:

— Я согласна быть твоей любовницей.

— Ничего не получится, — ответил он.

— Почему?

— Потому что я на тебе женюсь.

* * *

Познакомились они год назад. После спектакля, в котором она исполняла главную роль, Илья подарил ей цветы и пригласил в ресторан. Они провели вместе весь вечер и если бы она не позвала его к себе, то так и расстались бы как юные пионеры. Но она позвала…

С ним ей было приятно и спокойно. Казалось, этот немолодой уже человек как громоотвод притягивает и нейтрализует всю её нервозность. Ей очень хотелось оставить его у себя, но на следующий день он улетал в Америку. Оттуда он звонил по нескольку раз в неделю. Она с удовольствием разговаривала с ним, однако относилась к его признаниям, как к забавной игре. Когда её не было дома, он развлекал её сына и очень скоро уже одинаково легко общался с обоими.

На каникулы Лена отвозила сына в деревню. Там жил её отец, который после смерти её матери женился второй раз. У молодых оказалось восемь внуков на двоих и летом они собирали их всех у себя. Для детей это было раздолье, а для Лены отдых. Она понимала, что слишком внимательно опекает сына и хотя бы пару месяцев в году им нужно пожить отдельно. К тому же Илья уговорил её провести отпуск вместе.

Набрав очередную порцию песка и пропустив его сквозь пальцы, Лена увидела на ладони осколок зеркала. Она покрутила его в руках, вспомнила свою последнюю роль в кино и прошептала:

— Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи.

Луч света, попав в глаза, на мгновение ослепил её, а когда зрение вернулось, она вместо своего отражения увидела знакомый ей с детства берег реки Мутной, на котором играла ватага ребятишек. Это были её племянники и племянницы, приехавшие на лето в деревню. Они весело болтали, направляясь к реке. Максим полез в воду первый. Лена опять улыбнулась, ей приятно было глядеть на сына, который был почти за 1500 км отсюда. Он быстро поплыл и, оказавшись на середине, стал кричать братьям, что стоит на мели. В доказательство он поднял руки над водой. Трюк этот он выучил ещё в прошлом году и показывал ей, когда она приехала забирать его после каникул.

— Подожди, — крикнул ему кто-то с берега, — мы сейчас к тебе приплывём.

— Давайте быстрее, — ответил он с равнодушно-скучающим видом. При этом он делал отчаянные усилия, чтобы его не снесло течением. Ребята знали, что он пытается их обмануть, но продолжали игру. Максима же относило к омуту. Вдруг он ушёл под воду, а потом, появившись на поверхности, закричал:

— Спаси-и-ите!

Зеркало приблизило его лицо и было видно, как оно исказилось от страха. Он сопротивлялся водовороту изо всех сил и некоторое время ему удавалось оставаться на поверхности, но вскоре он опять скрылся под водой. Лена вскрикнула и потеряла сознание.

На крик прибежал Илья. Он внимательно осмотрел её. Рука, сжимавшая осколок зеркала, была в крови. Не понимая в чём дело, он промыл рану. Лена открыла глаза.

— Что с тобой?

— Максим, — ответила она шёпотом, — Максим.

Она посмотрела в зеркало, но увидела лишь своё отражение.

— Бежим.

— Куда?

— Я должна позвонить отцу. Нет, у них нет телефона. Нужно на почту.

Они дали телеграмму с оплаченным ответом. Только после этого она рассказала всё Илье. Он внимательно слушал, держа её руки в своих.

— Не волнуйся, мы не знаем, что это такое, а пока тебе надо сделать укол от столбняка. Пойдём в поликлинику.

— Нет, я никуда отсюда не пойду.

— Хорошо, сиди здесь. Я скоро вернусь.

Лена села на стул и попыталась сосредоточиться. Она хотела понять, что произошло. Был это глюк или всё случилось на самом деле. Она читала про Вольфа Мессинга, бывала на выступлениях психоэкспериментаторов, но в себе таких способностей раньше не замечала.

* * *

Илья привёл на почту врача.

— Покажите рану, — сказал он.

Лена протянула руку.

— Когда вы порезались?

— Примерно полчаса назад.

— Ничего страшного.

Доктор помазал раны йодом, перевязал руку, сделал укол и ушёл в поликлинику.

Ответа на телеграмму ещё не было. Илья опять взял руки Лены в свои и стал тихонько их гладить. От его прикосновения ей становилось спокойнее и вскоре она задремала. Работник почты, не желая её будить, жестами показал Илье, что получил ответ. Лена почувствовала это и открыла глаза. Он вручил ей телеграмму. Там было всего три слова:

— Максим полном порядке.

— Илюша, всё равно я не могу здесь оставаться, едем к моим старикам.

* * *

Когда они подъезжали к деревне, Лена была близка к истерике. Увидев во дворе родительского дома своего сына, она выскочила из машины и, обняв Максима, зарыдала. Илья, не смыкавший глаз почти тридцать часов, заснул прямо за рулём. Его никто не трогал, а когда Лена немного успокоилась, её мачеха сказала, что накануне утром дети пришли с купания в каком-то необычном возбуждении. На вопрос «Что случилось?» они ответили «Ничего», но после того как принесли телеграмму, бабушка устроила им допрос с пристрастием. Они рассказали, что Максима снесло к омуту и он начал тонуть, а двоюродный брат вытащил его на берег и откачал.

Первую часть этой истории Лена знала. Если бы она не потеряла сознание, то, возможно, досмотрела бы её до конца. Лена ещё раз крепко обняла Максима, а он, стесняясь её объятий, сказал:

— Ну, что ты, мама, не надо, ничего же не случилось, я жив.

Немного успокоившись, она подошла к машине и посмотрела на Илью. Трое суток он провёл в дороге. По-настоящему вместе они были только одну ночь, ну, пожалуй, две, если считать ещё и ту, прошлогоднюю. Всё равно слишком мало.

Илья открыл глаза.

— Я тебя разбудила?

— Нет, что ты!

— Ты помнишь, что ты мне вчера говорил?

— Конечно, — ответил он, окончательно просыпаясь.

— Это была шутка?

— Нет, это было предложение и я вижу, что ты его приняла…

Об авторе

Владимир Владмели окончил Московский энергетический институт, работал инженером, много лет водил экскурсии по Пушкинским местам России. Теперь живёт в Америке. Написать автору можно по e-mail:

v_vladmeli@mail.ru

Другие произведения автора:

Приметы и религия в жизни А.С.Пушкина

В книге ярко и увлекательно рассказывается о русских оригиналах XIX века: Ф.Толстом, М.Лунине и Н.Б.Юсупове, в повести «Приметы и религия в жизни Пушкина» жизнь великого поэта освещается с малоизвестной стороны. Очерки о декабристах дают живые портреты Чернышёвых и Голицына, а рассказ «Казнь» — страшную картину суда и казни руководителей восстания.

Примечания

1

ХИАС — благотворительная еврейская организация, помогавшая эмигрантам из Союза.

(обратно)

2

Амиго (итал.) — друг.

(обратно)

3

М.Горбачёв.

(обратно)

4

Гаражка — распродажа вещей, которые хозяева обычно выставляют в гараже.

(обратно)

5

Шабат — субботняя служба в синагоге.

(обратно)

6

Бармицва — посвящение мальчика в мужчины, когда ему исполняется 13 лет.

(обратно)

7

Оффер — предложение работать в компании.

(обратно)

8

Боже мой!

(обратно)

9

Dumb bitch — блядь худая.

(обратно)

10

Dick — хуй

(обратно)

11

Смайли (Smiley) — улыбчивый.

(обратно)

12

Shut up, asshole — заткнись, жопа.

(обратно)

13

Shit — дерьмо.

(обратно)

14

Рабочая неделя в США официально продолжается 40 часов (5 дней по 8 часов)

(обратно)

15

Оффер — предложение начать работу в компании, где указывается зарплата, отпуск, бенефиты и т. д.

(обратно)

16

Грин-карта (green card) — вид на жительство.

(обратно)

17

Игра звуков. On call (он кол) — быть на дежурстве по телефону, или по выражению русских эмигрантов «сидеть на колу»

(обратно)

18

В Миннесоте совершеннолетием считается 21 год.

(обратно)

19

Sabbatical — В американских университетах после 6 лет работы профессорам дают год отпуска для научных занятий.

(обратно)

20

Деист — верующий, который считает, что Бог не оказывает влияния на жизнь человека.

(обратно)

21

Оба случая действительно имели место.

(обратно)

22

Three clients — три клиента.

(обратно)

23

Значок

(обратно)

24

Мандибула, максила. Mandebula — нижняя челюсть, maxilla — верхняя челюсть (лат).

(обратно)

25

Бенефиты — так в США называются льготы, которые предприятия предоставляют своим работникам (пенсия, медицинская страховка, etc)

(обратно)

26

Victoria Secrets — журнал мод женского нижнего белья.

(обратно)

27

Классная доска по-английски — Blackboard, дословно «чёрная доска». Воинствующие борцы за равноправие в США слово «негр» считают расистским. Иногда они считают расистским даже слово «чёрный» и негров называют афро-американцы.

(обратно)

28

Викинги — население Миннесоты до недавнего времени на 90 % состояло из потомков немцев и шведов, приехавших сюда в начале XIX века.

(обратно)

29

Атлантик-сити — город-казино недалеко от Нью-Йорка.

(обратно)

30

МТИ — Массачусетский Технологический Институт, один из самых престижных ВУЗов и научно-исследовательских центров Америки.

(обратно)

31

28 мая 1987 года в день пограничника спортивный самолёт, пилотируемый гражданином ФРГ Матиасом Рустом, приземлился в центре Москвы на Красной площади.

(обратно)

32

Степченко имеет ввиду крымских татар, которых Сталин обвинил в измене и выслал в Сибирь.

(обратно)

33

Тадж-Махал — казино в Атлантик-сити.

(обратно)

34

Джон Доу — так в Америке называют преступника, находящегося в бегах, имя которого неизвестно.

(обратно)

35

Оффер — предложение начать работу в фирме с указанием зарплаты, отпуска и т. д.

(обратно)

36

Мэр Нового Орлеана, зная о приближении урагана «Катрина» не ударил пальцем о палец, чтобы предотвратить разрушения и спасти людей. Стал символом глупости и безответственности.

(обратно)

37

Гиюр — обряд перехода женщины в иудаизм.

(обратно)

38

Гой — слово используется евреями для пренебрежительного названия любой другой национальности (идиш).

(обратно)

39

Гешефт — бизнес, сделка (идиш).

(обратно)

40

Хей, бахур — ну-ка стой, парень (иврит)

(обратно)

41

Sprechen sie Deutsch? (нем) — Вы говорите по-немецки?

Nein (нем) — Нет.

English? — по-английски?

Yes — Да.

Do you want to sell this camera? — Вы продаёте этот фотоаппарат?

Yes — Да.

(обратно)

42

doggy-bag — картонные коробочки, в которые по желанию посетителей складывают остатки недоеденных в ресторане блюд.

(обратно)

43

В Италии продажа спиртных напитков без лицензии считалась противозаконной и каралась большим штрафом.

(обратно)

44

Very good (англ.) — очень хорошо

(обратно)

45

Миля = 1,000,000 лир, примерно $1

(обратно)

46

Амиго (итал.) — друг

(обратно)

47

Религиозным евреям запрещено есть сало.

(обратно)

48

Сколько стоит (итал).

(обратно)

49

Сколько дашь (итал).

(обратно)

50

Anti — против, bambino— ребёнок. Слово не имеет смысла в итальянском языке.

(обратно)

51

Доматтина (итал) — завтра утром.

(обратно)

52

La tutto va beni (итал) — там будет очень хорошо

(обратно)

53

Пикколо (итал) — маленький

(обратно)

54

Ортодоксальные евреи считаются связанными браком до тех пор, пока тело супруга не предано земле.

(обратно)

55

Быть на колу — to be on call выражение, обозначающее, что человек должен иметь с собой телефон и его могут в любой момент вызвать на работу.

(обратно)

56

В Америке разрешается вождение автомобиля, если содержание алкоголя в крови водителя не выше определённого уровня.

(обратно)

57

Ла Гвардия — международный аэропорт в Нью-Йорке.

(обратно)

58

Do you want a ride? — вас покатать?

(обратно)

59

Do you speak English? — вы говорите по-английски?

(обратно)

60

Гостиницы в Лас Вегасе.

(обратно)

61

Стихотворение Леонида Мартынова.

(обратно)

62

Описываемые события происходят до 11 сентября 2001 года.

(обратно)

63

JCC — организация, помогавшая эмигрантам.

(обратно)

Оглавление

Часть I. Рассказы от первого лица

  Исповедь пушкиниста в Америке

  Мое открытие Америки

  Эмиграция

Часть II. Женская солидарность

  Отпуск в Париже

  Женская солидарность

Часть III. Портреты с натуры

  Место на кладбище

  Случай на границе

  Концерт

  Пятая колонна

  Аритмия

  Улица Королёва в Израиле

  Лотерейный билет

  Ночь у костра. (Миннесотские вечера)

Часть IV. Жизнь Окуня

  Письмо из Италии

  11 сентября

  Halloween

  Поездка в Россию

  Двойной кульбит

  Ностальгия

  Предложение

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg