«Христианское воспитание»

Роберт Пен Уоррен Христианское воспитание

Мистер Джим Набб, преуспевающий фермер и глубоко уважаемый в нашем округе человек, был хозяином трехсот пятидесяти акров отменной земли; в его владения входили два больших красных амбара, большой дом, покрашенный той же красной краской, что и амбары, большая, толстая жена и умственно отсталый сын. Говорили, что человек он хороший, и, по всей видимости, так оно и было. Он был директором воскресной школы при городской методистской церкви. Помню, как в детстве я ходил в эту церковь, и каждое воскресенье он появлялся перед прихожанами – то запевалой, то с объявлением об очередном собрании молодых методистов – сегодня, в семь вечера, приходите все, милости просим, намечается интересный разговор. Роста он был скорее небольшого, но держался прямо в своем выходном костюме, и широкое лицо его, слишком крупное по сравнению с туловищем, всегда было гладким и розовым, как у подростка, хотя его аккуратные усики уже тронуло сединой. Голос его, по тембру напоминающий женский, не был ни пронзительным, ни слезливым, как у большинства людей, часто выступающих перед публикой, особенно у служителей церкви, он то воспарял над нашими головами, то растворялся в общем пении. Но, хотя голос у него и не был сильным, когда Джим Набб говорил, все внимательно слушали, потому что он пользовался здесь большим уважением.

Мистер Набб никогда не улыбался – почти никогда – лицо его всегда хранило печальное выражение. Не кислое, а именно печальное и смиренное, как будто он с покорностью несет свой крест, – так, кажется, говорят. Оглядываясь теперь в прошлое, я подозреваю, что причиной этой печали был его не вполне нормальный сын, да это любого опечалит, особенно если у тебя столько земли и такой славный дом, и деньги в банке, но некому все это оставить, когда придет пора переселяться в лучший из миров. Он, наверное, очень хотел ещё одного ребенка, который, как говорится, смог бы продолжать его дело и быть опорой неразумному брату. Помню, женщины судачили о том, как старается миссис Набб обзавестись малышом, да ничего у нее, бедняжки, не выходит, какие-то нелады со здоровьем, как это часто бывает у толстух, которые вечно хворают и глаза у них, чуть что, на мокром месте. Миссис Набб начинала лить слезы в церкви порой из-за сущего пустяка, а то и вовсе без видимой причины. Как бы там ни было, прошло ещё одиннадцать лет, пока наконец миссис Набб добилась результата и родила второго, тоже мальчика. Подругам она сказала, что это настоящее чудо, просто Господь внял их молитвам, и моя мама рассказала об этом моему папе во время обеда, а папа сказал, что такая болтовня про чудеса оскорбляет мужское достоинство мистера Набба, и чтобы моя мама, если когданибудь снова забеременеет, не вздумала описывать это в подобных выражениях.

Когда появился второй мальчик, мистер Набб, вопреки ожиданиям, не утратил своего печального выражения, хотя сбылась его давняя мечта. Вероятно, к тому времени его лицо просто срослось с грустной маской, а может, он не был до конца уверен, что второй ребенок получился нормальным, сразу-то не скажешь, пока они маленькие, цыплят по осени считают, верно? И покуда новенький, Алек Набб, дорос до того возраста, когда можно уже судить о разумности, случилась ещё одна вещь, давшая мистеру Наббу новый повод для печали.

Все сочувствовали мистеру Наббу, потому что он был хорошим человеком и старался жить так, как учит Библия. Христианское воспитание, говорил он, это самое важное на свете. И он старался правильно растить своего мальчика, того, что умом не вышел, а ведь это довольно трудно – пытаться дать хорошее христианское воспитание ребенку, который только хлопает глазами и пускает слюни. Когда замечаешь такой взгляд, кажется, что спускаешь в канализацию золотой песок.

Сайлас Набб не был идиотом, он был просто недоразвитым. Он ходил в тот же класс воскресной школы, что и я, и был переведен в следующий, когда подошел срок, хотя ни на один вопрос ответить не смог. Правда, иногда ему удавалось повторить избранный для урока отрывок из нагорной проповеди, если ему помогала мать, она была у нас учительницей. Когда у него получалось, она очень радовалась, но если он вдруг отвлечется и уставится на что-нибудь, по щекам у неё бежали слезы. Дальше его не стали переводить, и после того как он просидел во втором классе три года, отец забрал его из школы; пожалуй, это единственное твое преимущество, если ты родился недоумком.

Но кое-что Сайлас все же усвоил. Миссис Набб пыталась внушить нам, мальчишкам из воскресной школы, несколько простых истин, без которых невозможно стать хорошим христианином: кроткий ответ отвращает меч, если тебя ударили по одной щеке, подставь другую, и кроткие наследуют землю. И ещё – свои деньги беднякам отдавать. Эти нехитрые правила она и вдалбливала в нас изо всех сил, но поскольку денег у нас все равно не водилось, – мы ведь были всего-навсего дети, – то с последним правилом мы трудностей не испытывали. Деньги, выданные на воскресную школу, мы клали в ящичек для пожертвований, иначе гореть тебе в аду. Сайлас всегда приносил в школу десять центов, сунет за щеку и сосет, пока мать не заставит вынуть. Потом она стала ему класть монету в карман и пришпиливать карман булавкой, и он мучился с этой булавкой во время сбора пожертвований, и тогда она ему помогала. Зато он лучше всех научился подставлять другую щеку.

Ребята его немного поддразнивали: знали, что он не станет давать сдачи. Его никогда не били и всерьез не обижали. Ну, разве что столкнут с дороги, пока мы все толпимся перед церковью, ждем, когда воскресная школа откроется, или потрут по голове костяшками пальцев, – если вам такое когданибудь делали, сами знаете, как это противно. Не больно, но злит по страшному. Называлась эта процедура “голландский шампунь”.

Обычно мы приходили в школу заранее, потому что от этой учебы была единственная радость – побеситься перед началом занятий. Мы толпились во дворе, нарядные, в лучших костюмах, и дергали друг друга за галстук или портили прическу. Потом кто-то замечал повозку Наббов, и все принимали невинный вид.

Мистер Набб ехал на переднем сиденье и держал вожжи, миссис Набб – рядом. Сайлас сидел сзади, прислонясь к спинке и глядя, как позади повозки клубится пыль. Миссис Набб говорила нам всем доброе утро, называя каждого по имени, а потом спрашивала сына: “Сайлас, не хочешь поиграть с ребятами?” И оставляла его нам.

Всерьез его не обижали, только в шутку. Спихнут с обочины, так что он окажется по щиколотку в пыли, или в грязи, когда грязно. Он говорил: “Не надо”, и выбирался обратно на дорогу, а его снова спихивали. Даже малыши его толкали, помню, мелюзга лет четырех-пяти лезла толкнуть Сайласа, которому было тогда десять, а то и двенадцать, и для своего возраста он был крупным мальчиком. Это бывало смешнее всего. Его спрашивали: “Сайлас, почему ты не дашь им как следует? Я бы никому не позволил толкаться”. Иногда он отвечал: “Бог не велел драться”. Если вообще отвечал.

Ему говорили: “Неужто Боженька так и сказал? И почему это я не слышал, чтобы Он это говорил? Или, может, я Его не так понял?”

Но вывести из себя его никогда не удавалось, разве что до слез довести. Если он начинал плакать, все пугались, что он наябедничает, и утирали ему нос, и успокаивали изо всех сил. Мне это бывало противно, и сам я, как только немного подрос, перестал его толкать. Конечно, когда малышня его пихала, было действительно весело. Но иногда мне хотелось, чтобы Сайлас хоть разок кого-нибудь поколотил.

Каждое лето в воскресной школе устраивали большой пикник. Женщины готовили еду, жареных цыплят, мясо, яйца со специями, пекли печенье, лимонные и сырные пироги, домашний хлеб, делали фруктовый чай. И приносили с собой лед в сумках для чая и мороженого.

В то лето, когда Сайласу было тринадцать или четырнадцать, мистер Набб предложил провести пикник у них, а место там и вправду было отличное, лучше не придумаешь. Большой пруд или озеро, не какой-то там грязный лягушатник с тиной и коровьими лепешками, нет, вокруг росли большие деревья и заросли, где здорово прятаться, и повсюду трава. А ещё была лодка, с которой удили рыбу, хотя мистер Набб сам не рыбачил. Он держал лодку для тех, кому придет охота закинуть удочку, и это, наряду с другими достоинствами мистера Набба, давало горожанам ещё один серьезный повод уважать его.

Мы устроили пикник под деревьями. Стояла июльская жара, но в тени было прохладно, дул ветерок. После того, как дамы красиво разложили на столах еду, мы все подошли поближе, и мистер Набб возблагодарил Господа нашего за угощение. Потом нам раздали бумажные тарелки и салфетки и стали накладывать все подряд. Мы съели сколько смогли, но, как всегда, осталось ещё больше, потому что никто из женщин не желал прослыть сквалыгой. Остатки мистер Набб обычно предлагал раздать беднякам.

Мы наелись от пуза и прилегли отдохнуть на лужайке. Но мальчишки народ непоседливый, и вскоре мы уже носились вокруг столов, играли в прятки за кустами и деревьями. Потом кто-то, кажется, это был Джо Сайкс, предложил мне: “Давай сплаваем на лодке”. И несколько ребят столкнули лодку на воду и запрыгнули в нее. И тут к пруду спустился Сайлас Набб и стал проситься с нами. Миссис Набб не хотела его пускать, но мистер Набб сказал, пусть покатается, ему это полезно, и очень вежливо спросил, не возражаем ли мы. А что же мы могли ответить, если это лодка мистера Набба? Разумеется, сказали, что не возражаем.

Мы немного покружили по пруду, но если ты не рыбачишь, махать веслами – не велика радость, хотя, пока не сел в лодку, всегда кажется подругому. Да и солнце припекало. Вся беда в том, что в этой лодке, на солнцепеке, совершенно нечем было заняться, и парни начали рассказывать Сайласу грязные анекдоты и учить дурным словечкам. Они задавали ему всякие неприличные вопросы, и неважно, что он отвечал – да, нет или ещё что – все равно в устах дурачка это звучало очень смешно. Потом самый маленький мальчик в лодке, Бен Таппер, которому было лет девять, принялся его дразнить. Он сидел позади Сайласа и дергал волосок у него на шее или вытаскивал ему рубашку из брюк. Мы говорили: перестань, но это его только подзадоривало. А лодка медленно кружила под жгучими солнечными лучами.

Бен Таппер продолжал задираться, и кто-то из старших мальчиков сказал: “Бен, я тебе зубы в глотку вобью, если не прекратишь”. Но через минуту все началось сначала. Бен выдернул Сайласу рубашку, чтобы висела хвостом, и спросил: “Сайлас, ну что Боженька говорит?” Но Сайлас за все это время не проронил ни звука.

Думаю, это из-за солнца, и ещё от того, что Сайлас, окруженный ребятами, оказался там как в ловушке, иначе он никогда бы этого не сделал. Нас было слишком много в лодке. А Бен Таппер продолжал дразниться и приставать: “Сайлас, что Боженька говорит?” Вдруг я увидел в руке Сайласа перочинный ножик, который отец подарил ему на Рождество – вот уж действительно, ничего умнее не придумал. И я завопил: “Бен!” Но Бен как раз дернул Сайласа за волосы на затылке. И Сайлас повернулся с открытым ножом прямо к нему. Один из мальчиков постарше, сидевший впереди Сайласа, попытался схватить его за руку, но порезался и вскрикнул: “Черт бы тебя побрал!” А маленький Бен, напуганный до смерти, подскочил и шарахнулся назад. Миссис Набб с берега увидела, наверное, что что-то не так, я помню, как раздался над водой её голос: “Сайлас! Сайлас!”. Может, заметила вспышку солнца на лезвии ножа. Но кто-то из ребят схватил Сайласа, и, может быть, ударил случайно, или что, а может, это потому что Бен сильно раскачал лодку, не знаю, короче говоря, Сайлас вдруг свалился в воду, обдав нас целым фонтаном брызг.

Знаете, как это бывает, если кто-то ныряет с лодки, её относит в сторону. Так же и с Сайласом вышло, и пока мы утихомирили раскачавшуюся лодку, её уже отнесло футов на пятнадцать от того места. Сайлас вынырнул, и закричал, и зашлепал руками по воде, и я понял, что плавать он не умеет. Я был хорошим пловцом, и всегда мечтал спасти кого-нибудь и стать героем, но когда увидел, как он снова уходит под воду, не шевельнулся, хотя в голове у меня прозвучал голос, ясный, как день: он утонет.

Одно из весел плавало рядом с Сайласом, но он его не замечал, или мозгов не хватало уцепиться за него, хотя кто-то ему подсказывал. Мы гребли оставшимся веслом и руками, стараясь подплыть ближе, но лодка была тяжелой, и у нас ничего не получилось. Мы сидели и с минуту тупо смотрели на пустое место. Потом кто-то сказал: “Он утонул”. И малыш Таппер заплакал.

Мы подобрали второе весло и стали грести к берегу. Ничего другого нам не оставалось, и всю дорогу мы слышали, как миссис Набб кричит: “Сайлас! Сайлас!” Мы на неё не смотрели, пока гребли.

Когда мы подплывали, она потеряла сознание, и её отнесли подальше от берега, где над ней хлопотали женщины. Но мистер Набб и другие мужчины стояли на берегу и смотрели, как мы приближаемся. Один из них шагнул в воду и сказал нам: “Вылазьте из лодки, мальчики”. Мы вылезли, а мужчины вместе с мистером Наббом заняли наши места. Потом кто-то велел мне: “Снимай штаны и рубаху и лезь сюда”. Я так и сделал, хотя в ту минуту не сообразил, для чего. Потом понял, что буду нырять за телом. Тот человек знал, что я умею плавать и хорошо ныряю. И мы поплыли обратно, к тому месту, а мистер Набб сидел весь белый и молчал, и не плакал. Кто-то сказал: “Если быстро вытащим, может, успеем откачать”. Но мистер Набб сказал: “Нет, на все воля Божья”.

Когда мы подплыли, один из них спросил: “Здесь?”

Я сказал: “Кажется, да”.

“Хорошо”, – сказал он. Он не велел мне нырять, просто сказал: “Хорошо”.

И я встал, и солнце ударило мне в шею сзади и между лопатками. Я не смотрел на мистера Набба. Мужчины опустили весла в воду, чтобы удержать лодку, и я нырнул. То ли я слишком нервничал, то ли ещё почему, но я не вдохнул как следует и не достал дна, пришлось всплывать. Мне помогли забраться в лодку. Никто не произнес ни слова, сидели молча под палящим солнцем.

Зато в следующий раз у меня получилось. Я быстро поплыл вниз брассом, и почувствовал, как рука коснулась дна – было совершенно темно из-за большой глубины. Темно и мягко. Дно пруда оказалось самым мягким местом на свете, не вода и не грязь, а нежный бархат, только мягче, и коснувшись его рукой, на какую-то долю секунды я подумал: как хорошо было бы лежать здесь, в темноте, и смотреть вверх, где вода, пронизанная солнечными лучами, становится зеленой. В следующий миг я испугался и рванулся вверх, и выскочил из воды, как пробка, в ушах гудело, и свет ударил в глаза, как вспышка.

Я нырял и нырял. Раз пятьдесят, наверное, нырнул, и часто доставал до дна. Один раз дотронулся до его лица, и пытался схватить, но потерял его в темноте. Ощутив под пальцами лицо, я чуть не заорал, но под водой если и вскрикнешь, то только один раз, и все. Так и не найдя его, я всплыл.

Под конец я до того умаялся, что едва в лодку влезал. Последний раз меня втаскивали, я не мог шевельнуться. Я сказал, что через минуту снова нырну, но мистер Набб покачал головой:

– Нет. И спасибо тебе, сынок.

Они поплыли назад, и меня вытащили из лодки. Кто-то позвонил в город, и оттуда приехали взрослые ребята и мужчины, чтобы достать тело. Нырял молодой парень по имени Спунер, он-то его и достал. С третьей попытки, но ему просто-напросто повезло, что так быстро. Меня тошнило, и голова раскалывалась от всех этих ныряний. Честно говоря, я был рад, что это не я поднял тело, не то мистер Набб решил бы, что я мог спасти Сайласа, если бы захотел. Мне было так плохо, что я даже не видел, как тело несли к дому. Только голоса слышал, но мне было все равно. Позже меня завернули в одеяло и отправили домой.

Наверное, нелегко пришлось мистеру и миссис Набб, такое горе в семье. По-моему, когда у тебя умирает дурачок, это ещё тяжелее, чем когда умрет нормальный, за него большую ответственность чувствуешь. Но кто-то считал, что это даже к лучшему, ведь Сайлас был неполноценным человеком. А у Наббов остался Алек, которому тогда было года три.

У Алека с головой оказалось все в порядке. Родители никогда не учили его подставлять другую щеку, как Сайласа. Видно, кто-то сказал им, как мальчишки пользовались тем, что Сайлас не дает сдачи. Алек рос ужасным забиякой. Роста он был невысокого, как и отец, но тем не менее. Он никому не прощал обиды и вечно искал повод подраться. И чем старше он становился, тем хуже. Потом связался с дурной компанией. В двадцать два года он ввязался в уличную драку и застрелил человека из пистолета калибра 0, 38. Тот умер. Теперь Алек в тюрьме в Нашвилле, и, думаю, не скоро выйдет.