«Делла принципа»

Те последние месяцы… В какую обертку ни заворачивай, дерьмо дерьмом: Рафа estaba jodido[1]. К тому времени нянчились с ним уже только мы с мамиком и ни хрена не понимали — что делать? что говорить? Поэтому оба молчали. Мать у меня и так не спец по эмоциям, не мать, а черная дыра: любые неприятности в ней исчезают бесследно, и что она при этом чувствует — неизвестно. Бульк — и ровная гладь. Ну, может, глаза иногда сощурит или поморщится. Да я и сам бы с ней трепаться не стал, даже если б она хотела. Меня друганы в школе пару раз пробовали расспрашивать — я им чуть не вломил: «Хули суетесь? Свинчивайте отсюда». Мне было семнадцать с половиной, и я куривал столько анаши, что вообще удивительно, как хоть что-то из тех дней помню.

У матери был свой метод. Глушила себя работой: между братом, фабрикой и домашней возней (не мне же по квартире ишачить — у мужиков отвод!) сутками не спала. При этом всегда умудрялась выкроить пару часиков для нового объекта своей страсти — Иеговы. Каждому своя травка. Раньше в церковь редко ходила, но после высадки на планете Рак задвинулась на Jesucristo[2] по полной. Хорошо креста подходящего не нашла, а то бы сама себя к нему пригвоздила. В тот последний год подсела на Ave Maria[3] и распевала ее в квартире по три раза в день с группой таких же богомолиц. Я их окрестил «Четыре Всадницы Апокалипсиса». Самую молодую (похожую, правда, больше на лошадь, чем на всадницу) звали Гладис. Год назад у нее обнаружили рак груди, и, пока облучали, муж (дьявольское отродье!) умотал в Колумбию, где женился на ее двоюродной сестре. Аллилуйя! Как звали вторую — не помню; ей было лет сорок пять, но на вид — все девяносто, такая развалина. Грузная, спина ни к черту, почки ни к черту, колени ни к черту, диабет и подозрение на ишиалгию. Аллилуйя! Солировала же, в основном, донна Рози, наша соседка сверху — самая жизнерадостная пуэрториканка на свете, даром что слепая. Аллилуйя! За ней приходилось присматривать, ибо перед тем как сесть, донна не удосуживалась проверить, есть ли под ней хоть что-нибудь, способное выполнить роль сиденья. Она уже дважды расшибла жопу, промахнувшись мимо дивана (в последний раз с воплем: «Dios mio, que me has hecho?»