«Все души»

На следующий день, когда Клер Бейз подвезла меня в своей машине к двери моего оксфордского дома (и хотя было еще светло, мы не прятались), я увидел, что за цыганкой-цветочницей, в праздничные дни торговавшей напротив моего дома, заехал ее муж-невидимка в современном и чистеньком фургончике. Это означало, что день уже клонится к вечеру, несмотря на неизменный весенний его свет, застывший в воздухе и мягкий, и оставалось недолго ждать часа, когда мира слабосильный механизм вновь придет в движение и время покоя кончится. Я с радостью осознал, что избавился от очередного воскресенья, изгнанного из бесконечности.

Двое из троих умерли, с тех пор как я уехал из Оксфорда, но Клер Бейз не из их числа, умерли Тоби Райлендс и Кромер-Блейк, так уж было предопределено, что умрут эти двое. Тот, кто был для меня отцовским и материнским образом и моим проводником в этом городе, умер через четыре месяца после моего отъезда, и для него уже не состоялся новый Михайлов триместр и новый учебный год; и таким образом, мой второй и последний учебный год оказался последним и для доктора Кромер-Блейка, прожившего в этой водной стихии куда дольше, чем я. А Тоби Райлендс умер два года спустя (и, стало быть, только два месяца тому назад); вот он-то и сообщил мне срочной почтой о смерти Кромер-Блейка; у Райлендса же остались и дневники Кромер-Блейка, которые он позже, уже на пороге смерти, в своем завещании распорядился переслать мне в Полуденный край, дабы я стал хранителем оных. Письмо Райлендса было весьма лаконично, словно ему не хотелось тратить лишних слов ни на событие, которое было более чем ожидаемым, ни на человека, который после своей смерти становился зеркалом, и для него – зеркалом нежеланным: казалось, теперь именно Райлендс не был расположен навещать Кромер-Блейка – ни его могилу, ни память о нем.