Никита Федорович Карацупа Жизнь моя — граница. Рассказы пограничника
ПЕРВАЯ СХВАТКА
Когда я был еще маленьким, то лишился родителей. А без родителей как прожить? Пошел к богатым наниматься на работу. Пас овец и коров. Каждый день вставал до рассвета и шел по дворам, собирая коров в стадо. Очень хотелось спать, но кому об этом скажешь? Хозяин обзовет лентяем и лоботрясом или выгонит. И я старался, чтобы меня не выгнали, чтобы всегда был кусок хлеба да место, где переночевать. Правда, чаще ночевал я под открытым небом — на пастбищах. И это мне нравилось. Разведу костер, напеку картошки. А потом сяду на лошадь и воображаю, что я настоящий кавалерист. Прутом сбиваю траву, как будто сражаюсь с невидимыми врагами, с богатеями.
Как это здорово! Ветер освежает лицо, конь цокает копытами, поворачивает в ту сторону, куда я потяну уздечку. Больше всего на свете нравилось мне пасти коней. Я любил их, и они меня любили. Здесь, в ночном, никто меня не ругал, не попрекал куском хлеба.
И все же долго я на одном месте не задерживался. Не мог мириться с несправедливостью: как только выскажу хозяину все, что о нем думаю, сразу же меня — за ворота.
Исколесил я весь Казахстан, где жил с родителями, был на юге страны. Свершилась революция. Услышал я, что в Сибири живут хорошо. Приехал в Сибирь. Вступил в колхоз. И впервые вздохнул свободно. Все здесь были равны, все помогали друг другу. И прежде всего ценили тех, кто мог работать. Так бы я и остался в колхозе, но нужно было идти в армию служить. Провожали меня тепло, давали добрые напутствия. Я обещал, что не подведу односельчан.
Бодро я вошел в кабинет военкома и сразу же попросил: «Направьте меня в пограничные войска».
Военком разгладил пышные усы, оглядел меня, щуплого, низкорослого, усмехнулся:
— Мал ты ростом, — и стал перебирать какие-то бумаги, не обращая на меня внимания.
Я чуть не расплакался от досады, но взял себя в руки: не уйду, пока своего не добьюсь, так решил и сказал военкому:
— Так это даже лучше, что я мал ростом: нарушители не заметят, когда я буду в дозоре.
— Что? — военком поднял голову, внимательно на меня посмотрел и весело засмеялся. — Находчивый ты парень! Находчивый, — повторил задумчиво, провел осторожно рукой по усам, словно боясь, как бы они не отвалились, и строго спросил: — Родители есть?
Я вздохнул:
— Родителей нет. Живу сам по себе…
— Сам по себе, — повторил военком: такая у него была привычка — повторять отдельные слова. — А как же ты жил?
Я откровенно признался:
— Как придется. Батрачил. Был пастухом. Работал в колхозе.
— Работал в колхозе, — повторил военком, — ну хорошо, уважу твою просьбу, — и посмотрел на мои руки, сбитые, огрубевшие в работе. — Не подведешь?
Сердце у меня заколотилось от радости:
— Никак нет, не подведу!
И вот я еду на Дальний Восток. Но не так, как раньше ездил — «зайцем», когда меня, безбилетного, ссаживали на первой же станции, а впервые с билетом, и гордился этим. Мне хотелось всем его показать, чтобы и другие за меня порадовались, но я стеснялся: не к лицу красноармейцу хвастовство.
На пограничной заставе встретили меня с большим радушием. Накормили, напоили, сводили в баню, одели в новенькое обмундирование.
Пограничная застава стояла в излучине реки, в широкой долине, окруженной сопками. Все здесь мне нравилось: и высокая наблюдательная вышка, и конюшни, и вольеры для собак, и посыпанный мелким песком плац. И то, что вся солдатская жизнь расписана не только по часам, но и по минутам. Здесь я провел не один месяц и не один день.
Красноармейцы стали для меня братьями, а начальник заставы — вроде отца родного.
Как и другие бойцы, учился я пограничному делу: «читал» следы, тренировался в стрельбе из винтовки, занимался на спортивных снарядах, участвовал в кроссах, отрабатывал специальные упражнения по развитию слуха и зрения, а вечерами пел со своими друзьями песни. И чаще всего — «На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят…» Песня хорошая, но только не соглашался я со словами насчет тишины. Всякое ведь случалось. Японцы и белогвардейцы в то время устраивали многочисленные стычки на границе с нашими бойцами. Были перестрелки, даже бои. А о нарушителях и говорить нечего. Старались они перейти нашу границу, чтобы всячески вредить нашей жизни — взрывать мосты и заводы, отравлять колодцы, убивать людей.
Один из таких нарушителей стал первым, которого я задержал. Было это ранним утром. Густой туман стоял — ничего не видать. Вытянешь пальцы — они скрываются в молочной пелене.
Я нес службу дозора. Было тихо. Вдруг я почувствовал — встрепенулся Ингус. Я приложил ухо к земле, прислушался. Откуда-то справа послышался еле уловимый хруст сухой ветки. Кто-то шел. Я замер. Прежде всего нужно разобраться: свой это или чужой?
Шаги раздаются ближе. Они торопливые, сбивчивые. Так пограничники не ходят. Все ясно: чужой! Один вопрос решен. Нужно решить другой: куда, в каком направлении идут нарушители? Еще не видя их, я уже определил: их двое. Понял, что пройдут мимо. Значит, надо перебраться правее, чтобы с ними встретиться.
Я сделал несколько шагов в сторону, замаскировался и стал ждать. Ингус чутко прислушивался и посматривал на меня, словно спрашивал:
— Ну что же ты медлишь?
— Молчать! — тихо приказал я ему. — Слушай.
Ингус, поводя ушами, в нетерпении перебирал лапами.
Нарушители вышли прямо на меня. Они на мгновение растерялись: не ожидали такой встречи. Реакции их можно было позавидовать: я еще не успел сказать слова, хотя готов был к встрече, как они бросились в разные стороны. Я побежал за одним, Ингус — за другим.
Туман мешал ориентироваться. Нарушителям он помогал, а мое движение задерживал. По примятой траве я следил, куда держал путь нарушитель. Сделав несколько сот шагов, я остановился, прислушался и бросился на звук трещавшего валежника.
Лазутчик, гонимый страхом, резко свернул в сторону, и я вышел ему наперерез. Остановился, жду за кустом. Вот он бежит по тропе, тяжело дышит. Я приказал: «Стой! Руки вверх!» Тот упал, перевернулся, хотел откатиться в сторону. Но я навалился на него, заломил руку с зажатым пистолетом.
Диверсант вырвался, разжал мои пальцы и потянулся к моему горлу. Пятерня, как щупальца.
Я изловчился, двинул его кулаком в висок. Лазутчик обмяк, расслабился. Я воспользовался этим. Еле перевалил его. Связал на спине руки. Перевел дыхание, скрутил ноги. Подняться нет сил. Выдохся. Нарушитель был сильнее меня: в плечах пошире и ростом повыше. Пришлось с ним повозиться. Все силы израсходовал. А подниматься надо. Надо спешить на сердитый лай овчарки. Пошатываясь, пошел туда, где лаял Ингус.
Раздвинул ветки и увидел второго лазутчика. Тот лежал, распластав руки, а Ингус стоял рядом, ощетинив шерсть. И когда поверженный делал малейшее движение, овчарка бросалась к нему, злобно рыча.
Я сразу обратил внимание, что рядом с нарушителем лежит пистолет. На запястье лазутчика следы зубов Ингуса: значит, он успел упредить выстрел.
Я отбросил ногой пистолет диверсанта, связал его и повел туда, где лежал его напарник.
Конечно, мне пришлось бы туго, если бы рядом не было Ингуса, моего верного друга и помощника. И вот об Ингусе я сейчас расскажу.
ВЕРНЫЙ ПОМОЩНИК
Когда я пришел в пограничную школу, мне долго подбирали коня: на большого мне трудно было влезть при моем малом росте. А кони были, как на подбор, все высокие, статные, красивые. Но все-таки подобрали. А вот с овчаркой не повезло. Всех разобрали. И остался я без собаки. Очень переживал. Всю жизнь любил их, знал, что это самые верные и преданные друзья. И вот надо же, так получилось… Что же делать? Проводнику без собаки, что кавалеристу без лошади.
Завидовал я товарищам, наблюдал, как они дрессируют овчарок, и тяжело вздыхал. Когда же мне выпадет такое счастье? Друзья сочувствовали мне и успокаивали:
— Подожди немного. Не может такого быть, чтобы проводник был на границе без верного помощника…
Я соглашался: конечно, если меня готовят настоящим следопытом, значит, собаку дадут. Но когда? Когда закончу пограничную школу? Я хотел ее получить сейчас. Чтобы на заставе сразу же начать службу. Ведь для подготовки собаки нужно много времени…
Я помнил, что обещал написать военкому, рассказать о службе. А о чем сейчас напишешь? Нет, письмо подождет. Вот когда задержу хотя бы одного нарушителя… Так я думал, возвращаясь из очередного наряда.
Вечер был теплый. С реки веяло еле заметной прохладой. Замолкли птицы. Тишина разлилась вокруг. Конь хорошо знал дорогу. Он шел быстро и уверенно. Вот и мостик, от которого до школы рукой подать. И вдруг меня что-то насторожило. Остановил коня, бросил уздечку и спрыгнул на землю. Привязывать его не стал. Конь был умным животным: не отходил от хозяина ни на шаг.
Я прислушался. Под мостом слышалась тихая возня, раздавались какие-то неясные звуки. Осторожно спустился по откосу к самой воде. Там что-то шевелилось. Я внимательно присмотрелся и увидел двух щенков. Взял их на руки. Щенки жалобно пищали и тыкались в мою щеку. Они дрожали от вечерней сырости. Я расстегнул гимнастерку, сунул их за пазуху и отправился в школу. Под большим секретом рассказал о щенятах повару. Мы их накормили, закутали в одеяло, и они заснули у нас на руках.
— Хорошие будут овчарки! — не мог я нарадоваться. — Но вот куда их девать сейчас?
— Пусть у меня живут на складе, — решил повар, — подальше от глаз начальства, а там что-нибудь придумаем.
Теперь у меня появились приятные хлопоты: как только выдавалась свободная минута, я приходил на склад, чтобы посмотреть на своих питомцев, покормить их.
Щенки были как две капли воды похожи друг на друга. Я относился к ним одинаково ровно и внимательно. Но где-то через месяц твердо решил: моим будет вот этот, шустрый и энергичный щенок, которому я дал кличку Ингус.
Когда я уходил на службу, повар прятал щенков то в бочку, то в ящик, чтобы никто посторонний не увидел их. И все-таки однажды повар не заметил, как на склад зашел начальник школы.
— Кто вам разрешил здесь держать собак?
Повар вытянулся и доложил:
— Это Карацупа принес…
Начальник приказал:
— Вызвать Карацупу!
Я с замиранием сердца пришел на склад: уже знал, что там случилось.
— Это безобразие! — шумел офицер. — Кто вам позволил держать собак на продовольственном складе?
— Да это еще не собаки — щенки, — оправдывался я, но начальник школы даже слушать меня не хотел.
— Убрать! — приказал он. — Сейчас же!
А для солдата приказ — закон. Нужно его выполнять. А выполнить приказ — проще всего. Выбросить щенков — и не будет разговоров. Только разве мог я так поступить? Жаль было своих питомцев. Будь что будет, подумал я, но от своего не отступлюсь.
— Товарищ начальник школы, — обратился я к офицеру, — разрешите мне хотя бы одного оставить, — и показал на Ингуса. — Посмотрите, как у него уши стоят…
Ингус, услышав свою кличку, действительно поставил уши торчком и посматривал то на офицера, то на меня. Начальник школы глянул на Ингуса и не сдержался:
— Смотри-ка, и правда…
Подошли товарищи, стали упрашивать офицера, чтобы тот разрешил оставить щенка, из которого наверняка получится хорошая служебная собака.
Начальник школы был человеком суровым, но добрым. К тому же, он любил собак и понимал в них толк. И он согласился: пусть живет, только следует щенка перевести в вольер и, как солдата, зачислить на довольствие. То есть собака будет получать солдатский паек: мясо, крупы, из которых ей будут готовить пищу.
Второго щенка отдали сыну начальника школы.
Я в тот день был самым счастливым человеком на свете: сбылась моя мечта. У меня, как и у других проводников, появилась собака. От радости я даже расцеловал Ингуса. Ингус тоже не остался в долгу: лизнул меня в лицо.
Не ошибся я в выборе: сколько потом верой и правдой служил мне Ингус, сколько раз выручал и спасал! Вместе мы мерзли в морозы, выслеживая нарушителей, вместе мокли под проливным дождем, изнемогали от жары.
За три года службы на дальневосточной границе я вместе со своим четвероногим другом пробыл в нарядах более 5000 часов, это значит 208 суток без сна и отдыха, и прошел, преследуя врага, около 16 тысяч километров, это, примерно, расстояние от Хабаровска до Москвы и обратно.
Выбрал я время написать военкому: рассказал о своей службе, о задержанных нарушителях, о своем первом наряде, который возглавлял коммунист Фокин.
А дело было так.
Молодые пограничники знали, что на нашу сторону часто перебираются белогвардейцы, чтобы захватить наших бойцов, у которых еще мало выдержки и умения. И вот однажды Фокин, бывалый солдат, повел группу молодых пограничников, чтобы на местности научить их, как нужно маскироваться, вести наблюдение. Он предупредил: идти нужно так, чтобы не скрипел песок, не шуршали листья, не хрустели ветки. Бойцы шли осторожно, держа оружие наготове.
Внезапно впереди послышались шорохи. Стало ясно, что наскочили на засаду. Молодые пограничники растерялись, кое-кто даже попятился. Но Фокин смело ринулся вперед. Через несколько секунд там поднялась пальба и послышался шум борьбы. Я первым бросился ему на выручку. Это подстегнуло остальных, и победа оказалась за нами. Только одному белогвардейцу, в момент схватки отсидевшемуся в воде, удалось улизнуть на свою сторону живым.
Нарушителей привели на заставу. Белогвардейцы просто напугались нашей численности — никогда столько бойцов они не видели в пограничном наряде. И, наверное, подумали, что на них специально устроили облаву. Если бы они знали, что это необученные бойцы, то так быстро бы не сдались.
Тогда я получил первую благодарность за смелые действия на службе. «Вот с какими людьми я служу», — с гордостью писал я о Фокине военкому. Военком, так я понял из его ответного письма, уже знал обо мне. Читал в газетах. «Спасибо, Никита Федорович, — писал он, — за хорошую службу. Рад вашим успехам. По-хорошему завидую, что у вас такие замечательные товарищи по оружию».
Уважительно писал. Называл по имени-отчеству. Называл меня «грозой шпионов и диверсантов». В шутку, конечно.
ПОГРАНИЧНАЯ ХИТРОСТЬ
Пограничник, на то он и пограничник, что умеет во множестве шорохов различать те, которые его особо настораживают. И я этому искусству учился у своих старших товарищей. Перенимал их опыт, присматривался, как они себя ведут в сложной обстановке, и старался делать все так, как они.
Помню, как-то я услышал хруст веток.
— Слушай! — приказал Ингусу.
Пес насторожил уши. Он то привставал, то слегка повизгивал, выказывая нетерпение, и вдруг потянул поводок, увлекая меня за собой.
Я побежал. Мягко, бесшумно, безошибочно угадывая в темноте дозорную тропу. Иногда останавливался, осматривая траву и кусты, прислушивался, проверяя себя, правильно ли иду. След был свежий, как у нас говорят, «горячий». Нарушитель только-только прошел.
По приметам я определил, сколько пробежал. Пять километров, десять, пятнадцать. Но мы, пограничники, были хорошо натренированы. На соревнованиях, которые устраивались на заставе в воскресные дни, каждого можно было назвать отличным бегуном. И это нам помогало на службе.
Но вот я внезапно остановился, словно наткнулся на невидимое препятствие. Я еще не увидел, но уже почувствовал, что где-то рядом находятся люди, что их несколько человек. Что делать? Отступать не годится. Вступать же с ними в неравную схватку — толку мало. У меня только маузер, они же наверняка хорошо вооружены. «Так, — сказал я сам себе, — не спеши, не торопись, все взвесь, все обдумай. Прежде всего, следует уточнить, сколько нарушителей, а потом действовать».
Нарушители перешли на умеренный шаг, видимо, полагая, что оторвались от погони, если только она была. Они не слышали, что кто-то шел сзади, по их следам. Это я сразу понял по их поведению. Следуя по пятам, определил, что их трое, всех их разглядел и наметил, кого нужно брать в первую очередь.
Один был вооружен парабеллумом и держал его наготове, у других в руках оружия не было.
Они остановились на короткий привал. Долговязый, тот, что был с парабеллумом, прислонился спиной к дереву, двое остальных прикуривали. Я даже уловил дым ароматного, дорогого табака. Незаметно подкравшись к нарушителям и хоронясь за стволом дерева, я громко крикнул:
— Бросай оружие!
Тот, что был с парабеллумом, растерявшись от неожиданности, наугад выстрелил три раза и выронил оружие. Он так и остался на месте, словно загипнотизированный. Двое других, бросив папиросы, метнулись в разные стороны.
Приказав Ингусу преследовать убегающих, я связал пойманного. Он даже не сопротивлялся.
Второго поймал Ингус.
— За мной! — приказал я ему и повел в сторону, где лежал связанный. Ингуса оставил сторожить диверсантов, а сам отправился искать третьего.
Тот по-заячьи петлял среди леса, но, видимо, потерял от страха ориентировку. Стал спускаться по ручью, но не рассчитал, что ручей делает резкий поворот и ведет в ту сторону, где он был недавно со своими напарниками. Поэтому я спокойно поджидал его возле склоненной к воде ивы. Он подбежал ко мне вплотную и сразу же, как только я шагнул ему навстречу, поднял руки.
Я свел всех троих вместе. Развязал первого. Приказал им поднять руки и начал обыскивать. Держа в одной руке маузер, другой ощупывал карманы и одежду нарушителей. Ингус лежал в траве рядом.
Я обыскал одного, другого, забрал их документы, отбросил подальше их оружие. Подошел к третьему, и вдруг почувствовал сильный удар по голове. Диверсанты скрутили меня. Кровь заливала лицо. Я изо всех сил старался не потерять сознание, устоять на ногах. Понимал: если упаду, то тогда — конец. Вырываясь из цепких рук лазутчиков, я подставил одному подножку, второго ударил наотмашь. Силы были неравные. Ингусу я не мог подать команды. Но он сам увидел, что хозяину приходится туго, и бросился в самую гущу свалки. Он повисал то на одном диверсанте, то на другом, а они словно не замечали страшных укусов собаки: им нужно было разделаться со мной, а потом уже можно было покончить с овчаркой.
У меня гудела голова, перед глазами плыли розовые круги. Силы были на исходе. Диверсантам все же удалось повалить меня на землю. Оружия у них не было. И они всеми силами стремились завладеть моим маузером. Я прижал его к груди. Мне ломали пальцы, выворачивали руки, но я сопротивлялся.
Когда Ингус схватил одного из шпионов за шею, я, выбрав момент, нажал на спусковой крючок — нарушитель был убит наповал.
Двое других вскочили на ноги и скрылись в кустах. Я лежал, не в силах подняться. Кружилась голова. Много потерял крови. Гимнастерка — хоть выжимай: мокрая от пота и крови.
Ингус ходил рядом, посматривая по сторонам: как бы кто не приблизился ко мне.
— Ингус, — позвал я своего друга. Овчарка подошла. Я ухватился за ее шею, кое-как поднялся. Но мысль, что диверсанты могут уйти, сверлила голову. Нет, я их задержу, во что бы то ни стало.
— След, Ингус! — я пристегнул поводок к ошейнику собаки и, временами теряя сознание, словно проваливаясь в какую-то яму, переставлял ноги, совершенно не чувствуя прикосновения их к земле.
Превозмогая приступы тошноты и тупую боль в затылке, я почти ничего не видел и не слышал, и полностью полагался на Ингуса: он знает, куда мы спешим, что мы должны делать.
В густом перелеске я настиг одного. Тот оглянулся и не поверил своим глазам: я был жив, и, наверное, страшен: волосы спутались и слиплись, лицо стянуло от высохшей и размазанной крови.
— С-с-дд-даюсь, — прошептал он и остановился.
— Если будешь бежать вслед за овчаркой и поможешь поймать своего напарника, тебе сохранят жизнь, — сказал я.
Диверсант молчал.
— Ну, — напомнил я ему, — понял?
— М-меня все ррр-авно ждет сс-мерть! — ответил лазутчик и всхлипнул.
— Беги, — прикрикнул я на него, — иначе будет хуже, — и погрозил маузером.
Лазутчик посмотрел на оружие, встретился с моим жестким взглядом и побежал. Неторопливо и неохотно. Сделав несколько сот метров, он упал на землю, стал кататься по ней и кричать:
— Убивай, убивай, но дальше не сделаю ни шагу.
Что ж, решил я, уговаривать бесполезно. Только время зря потеряешь. А сейчас каждая минута дорога. Пришлось его связать так, чтобы он не дотянулся рукой до другой руки и не мог встать.
В это время товарищи, искавшие меня, шли по моему следу. Услышав треск ломающихся ветвей, они преградили путь второму диверсанту. Тот повернул назад, но увидел меня и устало опустился на траву.
Мы пошли в обратном направлении, чтобы подобрать связанного и убитого.
Вот и знакомая поляна. Но что это? Связанного нарушителя на ней не оказалось. Может быть, я ошибся? Осмотрелся. Нет, вышел правильно. Поляну я не мог перепутать. Да вот и высокое развесистое дерево. Примята трава. Недалеко я увидел обрывки веревки. Странно, она была надежной, как же лазутчик смог ее разорвать? И только когда я взял в руки один обрывок, сразу все понял. Подкатившись к дереву, сломанному бурей, нарушитель перетер веревку и ушел.
— Найдем, — уверенно сказал я товарищам, потому что не сомневался: обессиленный человек постарается где-нибудь затаиться.
— Оставайся здесь, — предложили бойцы, — приведи себя в порядок, а мы займемся поиском.
Но я не хотел оставаться. Ополоснул лицо в реке, и как будто легче стало. След уходил в лес неровной дорожкой. Значит, лазутчик бежал на последнем дыхании. Его поводило из стороны в сторону. Потом он выдохся. Перешел на шаг. Видимо, каждый шаг ему давался с большим трудом. Он все чаще и чаще отдыхал, прислонившись спиной к деревьям. Садиться боялся, не надеясь на то, что потом сможет подняться.
Мы прошли несколько километров и вдруг потеряли след нарушителя. Куда же он мог подеваться? Как обычно в этих случаях, стали ходить по кругу, все время расширяя его диаметр. Следа не было. Спрятаться здесь он нигде не мог. В чем же дело? Я глянул ни дерево и увидел среди ветвей человека. Он недвижно лежал на ветвях.
— Спускайся! — крикнул я и постучал по стволу.
В ответ — ни звука.
— Да он, наверное, спит, — сказал кто-то из товарищей.
— Или потерял сознание, — добавили другие.
Пришлось лезть на дерево и снимать его. Лазутчик не приходил в себя, когда мы его спускали на веревках и потом, когда уже лежал на земле.
Я открутил крышку фляги, брызнул водой ему в лицо. Нарушитель с трудом открыл веки, сел, пошатываясь, обвел нас мутными глазами. Мы помогли ему подняться. Но ноги не держали его.
Долговязый стоял тут же и, кривя губы, с презрением посматривал на своего напарника.
— Бери его на спину, неси, — приказали ему.
Долговязый передернул плечами, но не сказал ни слова. Мы шли впереди, диверсанты — сзади. На развилке дорог должна была ждать нас подвода. Из-за поворота мы уже увидели ее. Но в это время послышался сзади глухой стук, и мы обернулись. Это лазутчик, который нес своего напарника, перебросил его через голову, да так, что сразу же убил его.
— Что ты наделал? — подступил я к долговязому.
— Это все он, — закричал долговязый и стал бить себя в грудь. — Я не хотел идти… меня заставили… угрожали оружием.
— Разберемся, — сдерживая ярость, сказал я: мне было досадно — ведь лазутчик мог сообщить командованию ценные сведения.
Около подводы сделали привал. Только сейчас я почувствовал, что болит каждая косточка. А голова словно свинцом налита. Ингус сидел рядом и постоянно облизывался, тихонько и жалобно поскуливая. Раскрыв ему пасть, я увидел, что собака ранена: рассечен язык и выбит зуб. Тут я вспомнил: когда нарушители напали на меня и один из них занес надо мной нож, Ингус схватил диверсанта за запястье, тот дернул рукой в сторону и, видимо, в это время лезвие попало в пасть овчарки.
Так Ингус впервые спас меня.
ПОЕДИНОК НА ОСТРОВЕ
Несколько часов подряд я лежал под большим развесистым кустом. Из-за него просматривалась река, освещенная луной. Уже выпала роса, и было зябко. Хотелось встать, размяться, но делать этого нельзя. Каждый пограничник знает: успех приходит тогда, когда он делает все, что ему положено. И не делает того, что не положено. А это значит — не курить, не шуметь, иметь выдержку и терпение, умело вести наблюдение…
Вдруг я увидел, как от противоположного берега отошла лодка. На корме стоял человек и ловко орудовал шестом. Он не сделал ни одного неосторожного движения. Под шестом не всплеснула вода, шест ни разу не стукнул о борт: звук далеко бы разнесся по реке, и это бы выдало лазутчика. Лодку человек вел уверенно и быстро.
Я приготовился к встрече: проверил оружие, успокоил Ингуса, затаился и стал ждать.
Едва лодка коснулась песчаной отмели, пристав под нависшими над водой тальниками, человек выпрыгнул из нее, вытащил из-за пазухи оружие и, озираясь по сторонам, направился в глубь острова.
— Фас! — я спустил с поводка Ингуса. Овчарка крупными прыжками устремилась к отмели. Я поспешил следом, маскируясь так, чтобы нарушитель не мог увидеть меня. А мне нужно было видеть нарушителя. Так всегда поступают пограничники. Когда оставалось несколько метров до цели, я услышал звук выстрела. Овчарка взвизгнула, и я понял, что она ранена. Диверсант затаился за толстым деревом.
Ингус жалобно поскуливал в кустах. Пригнувшись так, чтобы тень не падала на землю, я пробирался сквозь кустарник, стараясь, чтобы не качались ветки. Вот уже и толстое дерево, за которым спрятался диверсант. Для безопасности я тоже встал за ствол векового дуба и крикнул:
— Стой! Ни с места!
Диверсант был опытным и отличным стрелком. Он выстрелил на голос, потому что меня еще не успел увидеть. Пуля просвистела рядом. На землю полетели срезанные листья. Затем еще прозвучали два выстрела.
Я не отвечал, только вел подсчет выстрелам нарушителя. Я уже определил систему оружия врага, знал, сколько у него в обойме патронов. И выжидал того момента, когда он начнет перезаряжать оружие.
Выставив из-за ствола шлем на палке, я почувствовал, что пуля его сразу же продырявила. Резко опустил шлем в траву: мол, смотри, я убит. И стал ждать: не клюнет ли на эту приманку лазутчик. Но тот не торопился подходить к убитому. Осторожничал, выжидал. Что ж, тогда нужно действовать.
Скрываясь за деревом, я вел огонь расчетливо. Конечно, мог бы сразить врага с первого выстрела. Но он мне нужен был живым. И его следует захватить.
Наконец-то я отметил: остался один патрон, надо заставить врага сделать последний выстрел и тогда смело идти на схватку с ним. Но лазутчик не сделал этого последнего выстрела, а, пригнувшись, перебежал к ближайшему дереву, от него — к другому.
— Стой! — теперь уже не таясь, я выскочил из укрытия. На ходу дважды выстрелил в ноги, и лазутчик сначала припал на одну, стал ее волочить, а затем рухнул наземь. Но лежа, он сумел развернуться и послать пулю в меня.
Шлем с головы как ветром сдуло.
— Ингус, вперед! — крикнул я, так как другого выхода не было. И раненая овчарка прибежала на мой зов. Ей было трудно передвигаться, но она не могла не подчиниться воле хозяина. Секунда — и Ингус впился в шею диверсанта.
Послышался шум борьбы: трещали кусты, рычала овчарка, ругался и вскрикивал от боли лазутчик.
— Убери собаку, — наконец захрипел диверсант, пытаясь руками оторвать ее от себя. Но хватка у Ингуса была мертвой.
— А Ингусу разве не больно? — хотелось мне сказать диверсанту, но я сдержался. Зачем сводить счеты? Нужно освободить лазутчика от овчарки, иначе этот поединок печально закончится для него.
— Ингус, ко мне! — овчарка медленно разжала зубы, словно сожалея, что ей не дали расправиться с диверсантом, и подошла ко мне, злобно посматривая на здоровенного детину и облизывая раненый бок.
Связав нарушителя, я снял нательную рубашку, разорвал ее и перевязал овчарку.
— Отдохнем, дружок, — ласково потрепал Ингуса, — поработали хорошо. И понесем его, — кивнул я на лазутчика, — идти он не может.
ВПЕРВЫЕ БЕЗ ИНГУСА
Овчарка вышла из строя. Простреленные бока заживали медленно, и я беспокоился: все ли обойдется благополучно? Похудевшая собака почти не поднималась. В золотистых глазах, обрамленных длинными ресницами, таились боль и тоска. Ингус смотрел на меня так, как будто извинялся: мол, прости, что болезнь затянулась, а так мне хочется снова с тобой шагать по дозорной тропе.
Начальник заставы не беспокоил меня, и я все время проводил около своего четвероногого друга.
Но как-то дежурный по заставе осторожно тронул меня за плечо:
— Срочно к командиру!..
— До свидания, дружок! — я погладил Ингуса, шепнул ему на ухо: — Не скучай, — вскочил, одернул гимнастерку, поправил на голове фуражку и пошел в канцелярию.
Офицер Усанов поднялся из-за стола, шагнул навстречу, коротко, но сильно сдавил мою ладонь и, словно извиняясь за неожиданный вызов, сказал:
— Понимаю ваше состояние, товарищ Карацупа, понимаю, — повторил он, — но дело требует, нужно идти на границу. Ночь будет тревожная…
— Есть! — ответил я и приложил руку к козырьку фуражки. — Разрешите идти?
— Минуточку, — Усанов отдернул серую занавеску над картой участка и показал то место, где мне предстояло провести ночь.
— Пойдете с напарником, — офицер подумал немного и добавил: — кого взять с собой, подумайте сами. Да, кстати, какая будет погода?
— Гроза. Ветер, — ответил я не задумываясь.
— Это почему же? — спросил офицер и посмотрел в окно: ярко светило солнце, и на небе — ни облачка.
— По стрижам и ласточкам видно — к дождю. Закат красный — к ветру.
— Ну, ну, — недоверчиво произнес Усанов, — ладно, посмотрим, экипируйтесь по погоде.
— Есть!
В небе еще мерцали звезды, когда мы вышли узкой тропой в обход валунов к речке. Еще не добрались до середины широкой долины, как в неподвижной тишине послышался словно глухой вздох и померк узкий серп луны. Пепельной тенью подернулись сопки. Потемнела вода. По кустам волной прошел ветер.
Легкий порыв, долетевший с той стороны, принес запахи спавшего за крепостной стеной города. Но я уловил один, едва заметный, запах человеческого пота.
Я лег на землю. Так я делал всегда, когда хотел услышать шаги. Земля шумела далекими ветрами, несла гул речных волн и чуть уловимый грохот идущей грозы.
Я заставил себя не слушать ничего, кроме слабых, но все же прослушиваемых шагов: шел не один нарушитель, как я подумал сначала, шли двое, останавливались, что-то опускали на землю.
В отдалении сверкнула молния, быстро и ослепительно. Сдержанно прогрохотал над сопками и долинами гром. Лай собак с той стороны потонул в свисте обрушившегося с неимоверной силой ветра. Порыв не только принес запах пота, но еще и запахи клея и эфира.
В школе я изучил двести сорок запахов, они-то и должны были напомнить мне сейчас ту вещь, которую несли нарушители границы и которую я должен угадать безошибочно. Я поспешно перебирал запахи одеколонов и цветов, заменителей кож и пластмасс. Ничего похожего! И вдруг вспомнил: примерно так же пахнут перкалевые крылья самолетов. Но не могли же они тащить самолет сюда, через границу! Да и зачем им это нужно? Хотя у нарушителей свои планы. Они могут пойти на любую хитрость.
И тут же я вспомнил: так пахнут провода в хлорвиниловой изоляции. Они в ту пору только что появились.
«Вот где разгадка», — подумал я и шепнул напарнику:
— Тянут провод, понял?
Тот кивнул:
— Что будем делать?
Я уже прикинул план действия: идти по пятам — бесполезно, можно нарушителей спугнуть. Лучше идти наперерез, прямо к пограничной телефонной линии. Свой провод они скорее всего будут тянуть к той части линии, которая проходит через лес: там проще всего замаскировать кабель и легче скрыться.
Мы добрались до густых зарослей, где проходили столбы телефонной линии, и стали ждать «гостей». По листьям забарабанили тугие капли дождя. Сверкнула молния. Я напряг зрение, но нарушителей не обнаружил.
— Упустили, — обозлился напарник. — Эх ты… тоже мне Ингус нашелся. Зря ждем. Поверь мне…
Я молча, но энергично дернул его за рукав, прося замолчать. Мне послышалось движение невдалеке.
При очередной вспышке молнии около столбов мы заметили темные силуэты людей. Их было двое.
Темнота, ставшая непроницаемой, мешала наблюдать за их действиями. Но вот звякнуло железо, и послышалось сухое поскрипывание дерева. Все понятно: взбираются на стальных монтерских когтях на столб.
— Пора, — шепнул я напарнику и, осторожно отводя в сторону мокрые кусты, подошел к «связистам».
— Снимай провод, — спокойно сказал я тому, который подключал кабель к нашей линии. Тот освободил когти и с проводом в руках съехал вниз по стволу.
Под проливным дождем, под грохот раскатистого грома мы привели на заставу двух «связистов».
Пожимая нам руки, Усанов улыбнулся:
— Правильно ты предсказал погоду. Есть у тебя наблюдательность…
ОПЕРАЦИЯ «ЗАНАВЕСКИ»
Много было в то время контрабандистов. Уносили они за границу золото, приносили спирт и опиум.
Разоблачил я одного старичка, который в трости перевозил золото, задержал «рыбаков» — к дну лодки они прикрепили бак и в нем перевозили спирт. А как-то обратил внимание на то, что в доме, стоящем у самой реки, часто на окнах появляются разные по цвету занавески. Вернее, двух цветов. Красные и белые. Если на окнах красные занавески, контрабандисты не появятся, если белые — пограничников в селе нет. Значит, в этот день группа контрабандистов обязательно пересечет границу, да в таком месте, где ее не ждут. Жили в этом доме старик со старухой. Появились они в селе недавно и гостей не любили…
Старик был хитер. Но мы должны его перехитрить. Как это сделать? — над таким вопросом я долго ломал голову, и наконец-то решение пришло. Я поделился своим планом с начальником заставы.
— Ну что ж, — сказал командир, — сегодня все уходим из села. Нужно, чтобы это видели местные жители. «Сарафанное радио» сообщит об этом деду.
Так мы и сделали. Почти все пограничники ушли из села на участок границы. А моей группе было поручено обойти село и побывать у старика.
Оставив коня у крыльца, я вошел в дом старика и увидел, что на окнах висят белые занавески.
Хозяин, кряжистый мужчина с бородой-лопатой, сначала удивленно посмотрел на меня — с чего бы это я пожаловал к нему в гости, но тут же засуетился и с радушной улыбкой пригласил к столу:
— Кого я вижу! Милости просим… Может быть, водочки отпробуете? У меня есть «Смирновская», специально для дорогих гостей берегу…
— Не пью, — сухо ответил я и подошел к окну: — Что-то, папаша, часто вы меняете эти штучки, — показал на занавески.
Старик замер на месте. Кровь прихлынула к его лицу, в глазах вспыхнула ярость, но он уже овладел собой и, стараясь говорить все так же приветливо, развел руками:
— Да понимаете, быстро пачкаются…
— С чего бы это?
— Сам удивляюсь, — засмеялся дед, — пылятся. А моя старуха любит чистоту. Женщины ведь знаете как: чуть что — и уже в стирку…
— А красные где?
— Красные-то? — насторожился старик, переспросил он специально, чтобы выиграть время и подумать, как лучше ответить. — Красные жена в стирку бросила…
— Покажите.
— Какое твое дело? В чужом белье рыться! Я тебе покажу! — рассвирепел старик и потянулся к ружью.
Я остановил его жестом:
— Не балуй, моим ребятам это может не понравиться, — и кивнул на крыльцо: через окно хорошо была видна группа пограничников.
Дед сразу остыл, перестал ершиться, сел на сундук и опустил голову.
— Ну вот что, — подошел к нему вплотную, — где и когда будут проходить контрабандисты?
— Да я тут при чем? — закричал старик, но, встретив мой взгляд, замолчал, поняв, что выкручиваться не стоит.
— Не тяните время, — напомнил я старику, — иначе это плохо для вас кончится.
— А что мне будет?
— Не я это буду решать… Но если вы поможете, учтут…
Старик поерзал на месте, покряхтел, но все же признался:
— В двух верстах от заставы, за мостиком…
— Пойдете с нами, — сказал я деду твердо, так, чтобы он не вздумал отказываться.
Старик поднялся, накинул шубу, подпоясался, влез в валенки…
— Лампу, лампу зажгите, чтобы занавески были видны, — сказал я.
— Да, да, совсем запамятовал, — закивал седой бородой дед, — я сейчас…
Мы двинулись по дозорной тропе к мостику. Залегли недалеко от него. Я осмотрелся: место выбрали удачное. За валунами нас не было видно. Полушубки сливались со снегом. С возвышенности открывался хороший обзор.
Время близилось к ночи. Луна заливала все вокруг призрачно-голубым светом. Мы уже начали беспокоиться и с тревогой поглядывать на старика, но вот послышалось поскрипывание снега. И зябкость словно рукой сняло. Насторожились, стали ждать.
Я подполз к деду. В случае чего нужно будет принять срочные меры. Мало ли что может случиться. Вдруг он захочет предупредить своих друзей. Но деда, видимо, меньше всего беспокоила судьба контрабандистов. Сейчас он думал только о себе. Он мне шепнул:
— Прежде всего берите вот этого, в лохматой шапке. Страшный человек.. Главарь. Остальные — мелкие сошки.
Контрабандисты шли спокойно и уверенно. И когда перед ними, как из-под земли, выросли фигуры пограничников, только рот открыли от удивления, переводя взгляд с воинов на деда. Не помогли им на этот раз белые занавески.
А главарь рванулся в руках солдат и затих. Потом отыскал глазами деда, скрипнул зубами и сплюнул с презрением:
— Предатель.
РЫБАКИ
День стоял теплый, солнечный. Я возвращался со службы. И уже представлял, как сейчас позавтракаю и лягу спать. Устал здорово. Тропинка вилась вдоль горной речки. В период ливневых дождей она разливалась широко, превращаясь в бурный поток, который все сметал на своем пути. А сейчас это был тихий ручеек, неглубокий и прозрачный. Впереди показался железнодорожный мост.
Еще издали я увидел двух мужчин, стоящих под мостом с удочками. Рыбаки как рыбаки, мало ли их в этих местах! Но что-то меня насторожило в их позах. Они почти не следили за удочками…
Я подошел, поздоровался, поинтересовался, как клев.
— Только пришли, — сказал один из них, — попытаем счастье рыбацкое…
Второй рыбак молчал.
— Здесь плохо ловится, нужно вон туда перейти, — показал я на видневшиеся невдалеке прибрежные кусты, — там омут, и щучки хорошо берутся…
— Начнем здесь, потом перейдем туда. Времени у нас много, — улыбнулся первый, светловолосый, спортивного склада человек.
Я разглядывал незнакомцев. Что-то раньше среди местных жителей я их не встречал.
— Издалека приехали? — как бы между прочим спросил я у них.
— Из Смирновки, — ответил светловолосый.
В Смирновке я знал всех. Они говорили неправду. Да и одеты вовсе не для рыбалки. И рыбацких навыков нет: и забрасывают удочки как-то неумело, и червяка нанизывают на крючок неловко.
А увесистые рюкзаки набиты доверху и почему-то подвешены к фермам моста.
— Долго думаете рыбачить?
— До вечера.
— Без ночевки?
— У нас и палатки нет.
При этих словах молчавший рыбак, коренастый, с лысиной от лба до затылка, укоризненно посмотрел на своего товарища и снова стал следить за поплавком.
— Что же у вас ведерка нет, куда же улов складывать?
— Когда поймаем, ведерко достанем, — недовольно ответил коренастый, и в это время поплавок у него ушел под воду. Тот натянул удилище, и на песок шлепнулся увесистый карась.
— Теперь уж и ведро надобно, — засмеялся я, — может, достать, в каком рюкзаке?
Коренастый буркнул:
— Не мешай, боец…
«Да, тут что-то не так», — размышлял я, не торопясь уходить. И рыбаки вовсе не случайно появились под мостом. Меня подмывало проверить содержимое их рюкзаков, но как это сделать, нужен какой-то повод. Светловолосый вытащил сазанчика.
— Ну вот, — сказал я, — можно уху сварить. Хотите, сварю солдатскую уху. Вода — моя, рыба — ваша. Где котелок? — и стал собирать щепки для костерка, исподволь поглядывая, как себя поведут рыбаки.
— Не старайся, не старайся, — коренастый бросил удочку и подошел ко мне, — что тебе, боец, надо? Привязался, как репей… — Его глаза зло буравили меня.
— Знаешь, — сказал я ему добродушно, — каждый человек должен хорошо делать свое дело. Если рыбачить — значит надо умело рыбачить, а вы — плохие рыбаки…
— Почему же? — спросил коренастый.
Но я не стал отвечать на его вопрос. На одном из рюкзаков я увидел большого шмеля.
— Если стрелять, значит надо хорошо стрелять, — продолжал я, вытаскивая из кобуры маузер.
Коренастый, не зная, к чему я клоню, отступил шаг назад, а светловолосый насторожился, словно приготовился к прыжку.
— Вот смотрите, — сказал я им, вскинув оружие, — на рюкзаке шмель, сейчас я его вмиг ухлопаю…
— Ты что! — закричал срывающимся голосом светловолосый. — Рюкзак испортишь! Отставить!
Не спуская с меня глаз, он стал приближаться быстрыми шагами. Коренастый заходил ко мне со спины. Еще минута, и он бросится на меня. Я резко повернулся к нему, наставил маузер:
— Ни с места! — и тут же навел оружие на светловолосого. — И ты — тоже! — Потом отступил в сторону и прицелился в рюкзак.
Нервы у коренастого не выдержали: он пригнулся и хотел шмыгнуть в кусты, но я выстрелил вверх. Оба «рыбака» попадали на землю.
— Встать! Руки назад!
«Рыбаки» поднялись, бледные от только что пережитого страха. Я перехватил их взгляд, брошенный на фермы моста, на которых висели рюкзаки.
— Не удалось? Не оттянула вам плечи взрывчатка?
«Рыбаки» подавленно молчали.
«Что же мне делать?» — прикидывал я: ведь нужно и их забрать, и их груз.
В это время послышались голоса, и с откоса посыпалась земля. Я взглянул и увидел, что мне на помощь подходят товарищи.
ГОРЬКИЙ УРОК
Новый молодой начальник заставы прислушивался к моим советам. И той темной ночью, отправляясь в обход участка границы, он взял меня с собой. Может быть, потому, что я лучше всех знал местность, мог ориентироваться в любую погоду, в любое время суток. Знал здесь каждую тропинку, каждый камушек, каждый кустик. Знал, какие водятся звери и птицы, как они ведут себя, если появляется человек. Не прошли мы и трех километров, как обнаружили нарушение государственной границы. Недавно здесь прошли нарушители — след в след. Я остановился, поползал на коленях, изучая следы, и сказал начальнику:
— Их было пятеро. Побывали здесь и ушли на свою территорию. С полчаса тому назад.
— Что они делали? — встревоженно спросил начальник заставы.
— Сейчас узнаем, один момент, — я пошел по следу, который вывел к телефонной линии, проходившей вдоль границы. Ага, вот и телефонный провод. Его нарушители подключили, чтобы прослушивать наши разговоры, выведывать военные тайны. Как поступить? — решение пришло тогда, когда начальник заставы споткнулся и оборвал провод. Он чертыхнулся и спросил меня:
— Наверное, нужно его побыстрей соединить?
— Нет, нет, — сказал я поспешно, — не стоит. Дело вот в чем: сегодня был сильный ветер? Сильный! Диверсанты подумают, что провод оборвало ветром или зверь какой напроказил. «Связисты» вернутся. Поверьте, вернутся!
Я хорошо знал, что диверсанты во что бы то ни стало попытаются выполнить приказ своих хозяев. Дисциплина в японской разведке была самой жесткой. За непослушание, за невыполнение указаний шефа агентов ждала расправа. Тут уж диверсантам не до осторожности…
Начальник заставы выслушал меня и принял решение: на пути «связистов» выставить секрет из двух бойцов. Конечно, двум пограничникам трудно будет выстоять против диверсантов, если они снова придут впятером, но попросить, чтобы и меня здесь оставили на подмогу товарищам, не решился.
Когда уходили с участка границы, я заколебался: может быть, все-таки настоять на том, чтобы не меня, так еще кого-то оставили для встречи со «связистами». Жарко там придется. Командир молодой, не может сам сообразить.
«А мое ли это дело? Указывать командиру?» — мелькнула мысль.
После возвращения на заставу я места себе не находил: что же делать? И вдруг примерно через час в том месте, где располагался секрет, послышалась перестрелка.
— Застава, в ружье!
В коридоре застучали солдатские сапоги. Бойцы быстро оделись, разобрали винтовки и бросились на помощь своим товарищам.
«Связисты», действительно, явились впятером. Они не ожидали, что лицом к лицу встретятся с пограничниками. И на какое-то мгновение растерялись. Но когда увидели, что тех всего двое, стали отстреливаться и уходить на свою территорию.
До самой границы я что было духу гнался за диверсантами, но так и не смог ни одного из них ни поймать, ни подстрелить.
Я очень огорчился, что так получилось. И когда вернулся с границы, сразу же пошел к командиру.
— Накажите меня, — попросил я офицера. — Я же знал, что двоим не справиться. А попросить, чтобы меня оставили, постеснялся…
— Это горький урок не только для тебя, но и для меня, — ответил начальник заставы, — а за то, что пришел и сказал, спасибо тебе! — и крепко пожал руку.
КТО КОГО?
Это был единственный случай в моей службе, когда сплоховал. Но урок пошел впрок. Больше я никогда не стеснялся говорить прямо то, о чем думаю.
Не однажды мне приходилось иметь дело с хитрыми и коварными врагами. Но никогда им не удавалось меня провести. И не потому, что я был какой-то выдающийся человек. Просто я хорошо знал свое дело и любил его. И постоянно учился искусству следопыта. Из книг узнавал что-то новое, перенимал опыт у старших товарищей. Учиться никогда не поздно и никогда не стыдно. Стыдно не знать своего дела. А дело у нас сложное и ответственное.
Вот только один из эпизодов.
Пограничная река течет бурно, шумно. Как ни прислушивайся, ничего не услышишь. Да к тому же раскаты грома мешают. Но рядом Ингус. И он напряженно вглядывается в темноту.
Вспышка молнии освещает реку. Ингус, поскуливая, тянет к воде. Я медлю, мне нужно видеть то, что увидела чуткая овчарка.
Молния снова прочертила небо, и я успел разглядеть что-то неопределенной формы, плывущее по реке. Снова яркая вспышка, и теперь я различил человека. Большая, наподобие гриба, голова и в вытянутой руке оружие. Но что же у него на голове? Оказывается, нарушитель прикрепил связанную в узел одежду. Об этом я просто догадался.
Как назло пошел сильный дождь, и молнии прекратились. Где выйдет нарушитель, трудно предположить.
Я лег на землю, холодную и мокрую, и снизу посмотрел на темную воду. Но сплошная сетка дождя мешала что-либо разглядеть. Только слышался звон падающих в реку струй.
Я решил сменить позицию и стал перебираться в лозняк, поближе к броду. Дождь перестал, и снова сверкнула молния. В ее мгновенном свете я заметил, как в лозняк забирается нарушитель. Он тоже заметил меня и второпях выстрелил дважды. Над самой головой просвистели пули.
Чтобы лучше ориентироваться и иметь представление о направлении движения нарушителя, я спустил с поводка овчарку. Она бросилась на «пловца», но сразу же завизжала. Он, видимо, вооружившись дубинкой, отбивался от Ингуса. Я его отозвал. Если сейчас потерять собаку, то лазутчик может ускользнуть, а так овчарка постоянно будет давать знать, где он находится.
Где-то в стороне от реки через несколько минут послышался плеск воды.
«Нарушитель оступился в луже», — подумал я. Остановился, прислушался. Снова всплеск. Понятно: диверсант хитрит. Бросил в лужу ком земли, чтобы проверить, преследует его пограничник или нет.
Долго мы кружили друг около друга. Хитрили, затаивались, перебегали с места на место. За это время я составил представление о том, какой он, диверсант. Тяжелая походка — значит, высокий и здоровый. Быстро делает перебежки — молодой, но опытный. Попробовал ближе подобраться к нему — раздались выстрелы. Значит, хорошо натренирован слух.
Я снова пустил собаку. Лазутчик ловко отбивался от нее и залег в кустах, ожидая, когда я себя обнаружу. Значит, смелый и нервы у него крепкие. Так просто его не взять.
Тогда я приказал Ингусу лежать на месте, а сам пополз в обход тех кустов, где залег нарушитель. Потом поднял руки вверх и начал пощелкивать пальцами. Так командуют собаке: подай голос. Индус залаял. Диверсант привстал с палкой в руке, готовясь отразить новое нападение собаки. В свете молнии я хорошо увидел его, прицелился и плавно спустил курок. Звонкое эхо разнеслось по тайге, ударяясь в деревья и отражаясь от них. Диверсант полуобернулся на звук выстрела, поднял руку с оружием, но покачнулся и упал, выронив его. Выстрелить в ответ он не успел.
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Пограничник не только должен быть готовым в любую минуту встретиться с противником, угадать его замысел, опередить его действия. Самое главное, он должен умело наблюдать, замечать то, что другой не всегда заметит.
Однажды ранним утром я вел наблюдение за противоположным берегом. Первые лучи солнца высушили росу и стали понемногу нагревать землю. На воде — ни рябинки. Так хорошо вокруг: щебечут проснувшиеся птицы, пахнет травой и цветами. Медленно проплывают облака. Небо синее-синее.
Сейчас бы искупаться. Но нельзя — служба. Нужно уметь отказываться от того, что тебе хочется.
Я увидел, как на том берегу из фанз выходили люди. Были у них какие-то свои заботы, свои дела.
Вот рыбак пришел на берег. Закинул удочку и стал ждать, когда поплавок скроется под водой. Ему не везло. Рыба не клевала. Рыбак посидел и ушел.
А вот из-за кустов появился человек. Он был в темном костюме и шляпе. Постоял, покурил. Потом забрался в густые кусты и навел бинокль в нашу сторону. Понаблюдал за заставой, потом стал смотреть туда, где я лежал. Конечно, меня он не видел. Но его очень заинтересовало это место. Здесь река делала изгиб. Тальники росли густые, развесистые. Место было удобное для переправы, потому что оно близко подходило к противоположному берегу.
Человек в шляпе закурил, отдохнул и опять навел бинокль на наш берег. Но ведь не спросишь у него, почему он там сидит. Это его личное дело. Он на своей территории и делает то, что ему нравится. А мне это не очень нравилось, и я зорко следил за человеком в шляпе. Думал: что же ему нужно? А нужно ему, наверное, перейти на наш берег. Это уж точно. Зачем? Узнать можно потом, когда его задержим.
Я пролежал на берегу полдня и понял, что сегодня следует ждать непрошеного гостя.
О своих наблюдениях доложил начальнику заставы. Тот внимательно выслушал, сделал пометки в журнале пограничной службы и спросил:
— Хотите лично познакомиться с человеком в шляпе?
Что в таком случае может ответить пограничник?
— Так точно! — с готовностью согласился я, предполагая, что мне придется брать нарушителя границы. Так оно и вышло. Командир сказал:
— В помощь даю двух бойцов. Пожалуй, сегодня ночью будет нарушение границы. Так?
— Если не ошибаюсь, то сегодня…
— Ладно, идите, отдыхайте…
Я пришел в спальное помещение, лег и сразу заснул. Спал крепко и спокойно. Хорошо выспишься — голова лучше соображает. Это солдатское правило я всегда соблюдал.
Когда дежурный по заставе поднял меня, я быстро оделся, спросил у товарищей, которые должны были идти со мной на службу:
— Поели?
Один переступил с ноги на ногу, помялся и неохотно ответил:
— Нет, да и не хочется.
Другой добавил:
— Это от волнения.
— Волноваться нельзя, — шутливо-строго сказал я им, — пусть волнуются нарушители, — и добавил: — Сейчас же отправляемся подкрепиться. Без горячей еды быстро устанешь да и зрение не будет острым. А это плохо…
Бойцы не стали возражать: все-таки я был старше их и опытнее. После ужина я осмотрел экипировку пограничников и спросил:
— А как портянки?
— При чем тут портянки? — даже обиделись молодые бойцы.
И я догадался, что с этим делом у них не все просто.
— Разуться! — приказал им.
И что же я увидел? У одного портянки были влажные, у другого намотаны кое-как.
— Так готовиться к службе нельзя, — сказал я им укоризненно, как учителя говорят провинившимся школьникам, — если сырые портянки, они быстро собьются, если плохо намотаны — набьешь мозоли. Со сбитыми ногами не догонишь нарушителя. А не догонишь нарушителя — задачу не выполнишь. Не обижайтесь. В пограничной службе каждая деталь, каждая мелочь очень важны…
Они молчали.
— Конечно, — добавил я, — за такую подготовку следует не брать вас с собой, но я возьму…
Бойцы сразу же забыли про свою обиду, когда я, сняв сапог, разложил на табурете портянку, подвернул угол так, чтобы нигде не было ни морщинки, обернул ее вокруг ноги и получилось что-то вроде суконного носка.
— Куколка! — сказал один восхищенно.
— Вот это да! — прищелкнул языком другой.
Чтобы не терять времени, я помог им справиться с портянками, мы проверили оружие, налили во фляги крепкого горячего чаю и отправились на участок границы.
Ночь была темной, безлунной. Ничего не видно вокруг. Да и туман, висевший над рекой, не давал возможности наблюдать.
Бойцы приуныли: едва ли в такую погоду нарушитель осмелится пойти через границу. Только не говорили об этом вслух. А я знал, что именно в самую плохую погоду нарушители стараются перейти через рубеж. Их к этому специально подготавливают. А хозяева зря не будут денег тратить.
Погода вконец испортилась. Зашумел ветер. На реке поднялись волны.
— Идет! — через некоторое время объявил я своим товарищам.
Бойцы переглянулись: не шучу ли я. Они заволновались и еще напряженнее стали вглядываться в темноту. Но я уже чувствовал, что нарушитель переправился через реку и находится где-то от нас недалеко.
— Идет! — снова повторил я, подготавливая товарищей к встрече с диверсантом, и через минуту добавил: — Сахиев, заходи справа от меня, Иванов — слева. Выдвигаемся к самой воде.
Около тех кустов, в тени которых я лежал сегодня утром, послышалось движение, шуршание песка. Мы незаметно приблизились к самым кустам. И когда человек, выпрыгнув из лодки, сделал шага два вперед, Сахиев и Иванов подхватили его под руки, а я, направив ему в грудь винтовку, спросил:
— Что же вы так долго добирались? Мы уже заждались вас. Думали, что в тумане сбились с пути.
Диверсант сделал движение, быстрое и резкое, стараясь одновременно освободиться от обоих пограничников, но они его держали крепко.
— Зачем же вырываться? — с шутливой укоризной сказал я ему. — Вы приплыли к нам, мы вас хорошо встретили. Все идет по плану. Не надо нервничать…
Шпион скрипнул зубами от злости, когда ему связывали руки, потом всмотрелся в меня, неуверенно поинтересовался:
— Карацупа? — и удивленно пожал плечами: наверное, думал, что я богатырь, а перед ним стоял молодой парень небольшого роста, да и голос у меня был тихий, обыкновенный. Только не знал он, что силу мне придает наше правое дело, что если понадобится — весь наш советский народ придет на помощь мне и моим товарищам.
— Ну вот и познакомились, — печально сказал диверсант и тяжело вздохнул.
— Познакомились, — подтвердил я, — хотя таким знакомствам мы не очень рады.
ПРОЩАЙ, ИНГУС!
У меня часто спрашивали товарищи:
— А если на другой границе будешь служить, возьмешь с собой Ингуса?
— А как же? — удивлялся я. — Такую собаку никому не отдам.
И я никогда не расставался со своим четвероногим другом. Даже потом, когда у меня были другие собаки, я им давал одну и ту же кличку — Ингус. В новых собаках я всегда хотел видеть хотя бы частичку того, что было в Ингусе. А овчарка была необыкновенная. Она отлично понимала меня: если у меня хорошее настроение — ластилась, если я был чем-то огорчен — садилась рядом и не мешала до тех пор, пока я ее не позову.
Ингус научился сдерживать свои чувства: зря он не лаял, не скулил, не оставлял своего хозяина, не бросался на диверсантов, когда в этом не было необходимости, умело переключался с одного шпиона на другого, сам выбирал, кого из них задерживать первым.
И все же погиб Ингус, погиб на боевом посту. В ту ночь я, как всегда, тщательно готовился к выходу на границу. Предусмотрел, как обычно, всевозможные варианты поведения диверсанта. Ставил себя в самые сложные условия, в такие, что даже сам на минуту задумывался: как себя вести? Но задумывался только на минуту. Сколько у меня было различных поединков, схваток, и все же я выходил победителем, потому что знал, как действовать, потому что знал: нет у меня ничего дороже любимой Родины, нет для меня ничего священнее, чем граница, которую я должен охранять.
Накануне прошел дождь. От земли тянуло свежестью и лесной прелью. К подошвам прилипала грязь. Но даже в такую погоду я шел, как всегда, бесшумно: под ногами не чавкала грязь, не хрустел валежник, не стучали камни, которые попадались на дозорной тропе.
Я ждал встречи с врагом. Но такой, чтобы она не для меня, а для него была неожиданной. Только в таком случае я мог его обезоружить и захватить живым.
Прошел час, другой, третий… Из-за туч показалась луна. Ну что ж, это даже лучше. Теперь хоть видеть можно дальше и действовать не вслепую.
Обостренным слухом я уловил шелестение травы. Ингус насторожился. Прошло еще некоторое время, и, выглянув из-за пня, я увидел человека. Высокий, широкоплечий, тот вышел на поляну, внимательно и настороженно осмотрелся, поводил головой из стороны в сторону, чутко прислушиваясь, и, не заметив ничего подозрительного, двинулся к рощице, чуть правее того места, где я лежал.
Я молча подтолкнул овчарку. Она, не издав ни единого звука, выскочила из укрытия. Ингус не бежал, а, казалось, плыл в высокой траве. Еще немного, еще несколько метров — и овчарка достигнет цели.
Диверсант то ли почувствовал присутствие кого-то постороннего, то ли увидел движущуюся тень, резко обернулся и тут же вскинул оружие. Громыхнул выстрел, эхом отдался в лесу.
Ингус повалился в траву, не издав ни звука. Я еще с минуту поджидал, прислушиваясь: не заскулит ли собака — надеялся, может быть, она только ранена…
Ингус не шевелился. И у меня сжалось сердце: погиб мой верный друг. Боль заслонила все на свете. Хотелось сейчас же броситься на врага и отомстить ему. Но усилием воли я заставил себя не делать необдуманных поступков.
Я выстрелил. Нарушитель упал на землю и пополз. Страх гнал его подальше от места схватки. Он выбирал тенистые места, чтобы скрыться.
Перебегая от дерева к дереву, я преследовал его и стрелял, стрелял, стрелял… Когда тот понял, что сопротивление бесполезно, а скрыться от преследования невозможно и попасть в руки пограничника он не хотел, вскинул пистолет к виску, но я опередил его: выстрелил, и рука диверсанта безвольно повисла.
Подоспели товарищи, но я, даже не взглянув на пойманного шпиона, вернулся на поляну, поднял на руки мертвого Ингуса и понес его, прижимая к груди. Мне еще не верилось, что мой верный друг погиб. Я иногда останавливался: мне чудилось, что пальцы ощущают толчки сердца Ингуса. Я всматривался в овчарку, но ее глаза были широко раскрыты и не моргали. В них застыла боль и тоска.
Я поднялся на возвышенность недалеко от заставы. Здесь хорошо просматривалась пограничная река, поселок, линия связи, далекие острова. Всю ночь я просидел около Ингуса, вспоминая все, что нас с ним связывало. И только на рассвете заметил, что кое-где среди шерсти собаки пробивалась седина. Неужели перед смертью появилась? Я потрогал седые пучки шерсти. Они были на заживших ранах Ингуса. Да, не каждый ветеран, наверное, имел столько ранений, сколько пришлось получить Ингусу в жестоких схватках с диверсантами и шпионами.
Ингуса нужно было похоронить. Но я и не думал о том, чтобы сходить на заставу за лопатой: не хотелось даже на минуту оставлять Ингуса одного.
Долго орудовал штыком, вскапывая каменистую землю. Утром опустил в яму своего боевого товарища, закутав его в свой плащ, пробитый в нескольких местах вражескими пулями. На могилке прикрепил дощечку, выцарапав штыком год его рождения. Дня гибели его не поставил: Ингус для меня не погиб, он жил в моем сердце, жил в моих воспоминаниях, и я верил, что он всегда будет со мной отправляться в дозоры.
На земляной бугорок положил зеленую пограничную фуражку и, минутой молчания почтив память верного друга, сделал несколько прощальных выстрелов из своего маузера.
Вдруг я вздрогнул и оглянулся, услышав стройные ружейные залпы, раздавшиеся за спиной. Чуть поодаль, обнажив головы, стояли товарищи по заставе: они тоже пришли попрощаться с Ингусом и, как настоящему воину, отдавали последние почести.
Через несколько дней я уезжал на другую границу. На груди у меня сиял новенький орден Красного Знамени. И я подумал, что эта высокая правительственная награда принадлежит не только мне, но и Ингусу.
* * *
Память об Ингусе сохранилась у меня на всю жизнь. Потом я ходил в наряд с другими Ингусами, охраняя рубежи нашей Родины. И мне всегда казалось, что умней и преданней той, самой первой, овчарки у меня никогда больше не было. Так я ее любил.
За время службы я подготовил около тысячи следопытов. Учил их дрессировать собак, распознавать самые хитрые следы. И гордился своими учениками, которые тоже стали знаменитыми пограничниками. Среди них — Геннадий Гордеев, Тимофей Пятаев, Александр Смолин, Вячеслав Дунаев, Василий Демчук, Варлаам Кублашвили.
Годы брали свое, и я ушел на пенсию. Только с собаками не мог расстаться. И поэтому, уже став Героем Советского Союза, полковником запаса, с радостью согласился поехать во Вьетнам помогать налаживать вьетнамским друзьям в пограничных войсках службу собак. Пригодился мне опыт, полученный на дальневосточной границе.
Сдружился я с первых же дней с вьетнамцами. Я был не просто военным консультантом, а прежде всего солдатом, любящим свое дело.
Помню, из Монголии вьетнамским друзьям прислали двести лошадей, диких, необъезженных, прямо из табуна.
Во Вьетнаме кавалерийских подразделений не существовало. И вьетнамцы боялись подходить к коням. А мне кони нравились, понимал я в них толк. Степные красавцы были выносливы и быстры, как ветер. Я сам мастерил седла и сбрую. Учил пограничников верховой езде. Что и говорить: трудно было. Все-таки мне уже шел шестой десяток. Но нельзя же пограничнику показывать свою слабость.
Каждое утро я садился на нового коня, объезжая его, приучая к седлу. Кони вставали на дыбы, взбрыкивали, стараясь сбросить седока. Но чувствовали твердую руку и подчинялись воле человека.
Вьетнамцы восхищались, цокая языками:
— Молодец, льен-со Никита!
А я, не подавая виду, так выматывался, что потом спал, как убитый. Спал, как в первые годы моей пограничной службы. Однако за два месяца я научил вьетнамских пограничников ездить по кругу, рубить лозу, а здесь — бамбук, действовать в конном строю.
В Ханой привез я и несколько десятков отборных овчарок — Джульбарсов, Туманов, Джеков и, конечно, Ингусов.
Вьетнамские пограничники быстро освоили курс дрессировки служебных собак и в первые же недели выследили и задержали нескольких лазутчиков, заброшенных с юга американской разведкой.
— Какая собака особенно отличилась? — спросил я как-то у пограничников.
— Ингус! — с гордостью ответил старший полковник Ху Инь Тху.
— Это замечательная собака! — похвалил я. — Лично ее дрессировал. — И мне вспомнилась моя первая овчарка, с которой я выходил на охрану дальневосточной границы. Ингусы продолжали служить, нести свою ответственную службу и на нашей границе, и на границе друзей.
Комментарии к книге «Жизнь моя — граница. Рассказы пограничника», Никита Федорович Карацупа
Всего 0 комментариев