«Повести»

В начале марта, после полудня, на город внезапно обрушилась гроза. Сашу Борового она застала на углу Верхнего Вала и Константиновской. В такое время даже на юге грозы — явление редкое, и Саша видел, как при первых, еще далеких раскатах грома приостановились прохожие, молча, с недоумением и страхом переглянулись. Солдат с очень худым желтоватым лицом, в старой шинели и с вылинявшим вещмешком за плечами, вдруг весь вытянулся, грозно поднял голову. Охнула рядом с ним старуха, закутанная во что-то темное с зелеными полосами — не то в платок, не то в одеяло. Перекрестилась. Прохожие чутко прислушивались к этим отдаленным глухим раскатам, похожим на артиллерийскую канонаду. И хотя уже прошло пять месяцев с тех пор, как немцев далеко отогнали от Киева, у многих невольно мелькнула холодящая сердце мысль: не фашисты ли это снова рвутся к городу?

Солдат вдруг съежился и затрясся от смеха.

— Что, бабка, крестишься, грозы испугалась?

Старуха быстро взглянула на небо, на солдата, на Сашу и грубым, почти мужским голосом сказала:

— Гром на голые деревья — не к добру. К неурожаю это…

— Ну, бабка, муку мелешь, — весело говорил солдат, — большей беде, чем пережили, не бывать. Вот добьем Гитлера, всем неурожаям войну объявим.

Старуха, все еще опасливо поглядывая на небо, быстро засеменила по старому выщербленному тротуару.

Из-за крыш домов наползла громада темной, с синевато-дымными боками тучи. Тут же под ней блеснула короткая тонкая молния, и гром сотряс не по-мартовски прогретый воздух.

— Хорошо, — улыбаясь, возбужденно сказал солдат.

Саша молча кивнул. Ему тоже нравилась ранняя весенняя гроза. Рокочущие раскаты совсем не пугали, а казались сейчас радостно волнующими.

— Закури! — Солдат щедро распахнул перед Сашей новенький, с вышитой кривой звездочкой кисет.

Саша отрицательно покачал головой, отказался и продолжал смотреть на тучку, в которой то ворковал, будто кого-то успокаивая, то вдруг снова взрывался сердитым треском гром.