«Чистая правда о сомнительных приключениях капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган»

ЖОРЖИ АМАДУ

Старые моряки

Чистая правда о сомнительных приключениях

капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган

Повесть

Но о нем самом не знают

И не узнают никогда.

Никогда он не жил на свете,

Да, да, его не было вовсе.

Ведь многого не было вовсе

Из того, что мы сочиняем.

Если можешь, придумай

другого...

(Карлос Пена Фильо

"Страшный эпизод")

Собрались на совет

все ветры мира.

(Жоаким Кардозо

"Совет ветров")

ПЕРВЫЙ ЭПИЗОД

О ПРИБЫТИИ КАПИТАНА В ПРЕДМЕСТЬЕ БАИИ - ПЕРИПЕРИ, РАССКАЗ О ЕГО

НЕОБЫКНОВЕННЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ В ПЯТИ ОКЕАНАХ, В ДАЛЕКИХ ПОРТАХ И МОРЯХ, О

ГРУБЫХ МОРЯКАХ И СТРАСТНЫХ ЖЕНЩИНАХ И О ВЛИЯНИИ ХРОНОГРАФА И ТЕЛЕСКОПА

НА МИРНОЕ НАСЕЛЕНИЕ ПРЕДМЕСТЬЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Каким образом рассказчик, опираясь на свой небольшой, но не лишенный приятности опыт, намерен извлечь правду со дна колодца

Мое намерение, мое единственное намерение - прошу мне поверить! только установить истину. Я хочу выяснить правду, чистую правду, не оставляющую никаких сомнений, относительно всего, что касается капитана Васко Москозо де Араган и его необычайных приключений.

"Правда находится на дне колодца", - прочитал я однажды то ли в какой-то книге, то ли в газете, не могу припомнить. Во всяком случае, это было напечатано в типографии, а разве можно не верить печатному слову?

Я по крайней мере не имею привычки подвергать сомнению и тем более опровергать суждения, высказанные в литературе или в газетах. Если вам этого мало, могу прибавить, что многие великие люди не раз повторяли вышеупомянутый афоризм, и думаю, что они не совершали ошибки, когда стремились вытащить правду из колодца и поместить ее в более подходящее место: например, во дворец ("правда - в королевском дворце") или в постель к красавице ("на груди у красотки всегда найдешь правду"), а то еще на край света ("иди за правдой на край света") или в жилище бедняка ("бедняк правду знает"). На мой взгляд, такого рода изречения звучат куда изящнее, они не столь грубы и не оставляют такого гнетущего впечатления холода и одиночества, каким веет от слова "колодец".

Почтеннейший доктор Сикейра, судья в отставке, весьма порядочный и всеми уважаемый житель нашего предместья с сияющей ученой лысиной, разъяснил мне, что в данном случае мы имеем дело с общепринятым сочетанием слов, смысл которого настолько ясен и известен, что им пользуются все, и оно постепенно превращается в пословицу. Затем, как всегда, внушительно и безапелляционно он добавил одну любопытную деталь: правда не только находится на дне колодца, этого мало - она сидит там совершенно нагая, не прикрытая ничем. Да, да, на дне колодца и абсолютно голая...

У нас в предместье Перипери сеньор Алберто Сикейра считается кладезем премудрости и образцом высокой культуры. Это он Второго июля произносит речь на площади, а Седьмого сентября - у школы, не говоря уже о других, менее значительных датах и о тостах на именинах и крестинах. Вечерним беседам с ним на улице перед его домом я обязан многим из того немногого, что знаю, и я преисполнен к нему уважения и признательности. Когда судья не допускающим возражения тоном и подкрепляя свои слова солидными жестами разрешает мои сомнения, все кажется мне простым и понятным, и никакие возражения не приходят в голову. Но стоит мне только расстаться с ним и начать размышлять самостоятельно, вся ясность и простота немедленно исчезают. Так было, например, с вопросом насчет того, где находится правда. Все снова становится сложным, неразрешимым, я силюсь припомнить объяснения достопочтенного судьи, но тщетно. И я окончательно запутываюсь. Можно ли не верить такому ученому человеку? Ведь у него все шкафы набиты книгами, кодексами, трактатами! И все-таки, чем больше он внушает мне, что это всего лишь поговорка, тем чаще я думаю про колодец - какой он, наверно, глубокий и темный, колодец, в котором правда прячет свою наготу, в то время как люди в великом смятении спорят между собой, сами не зная, о чем они спорят, сея повсюду войну, отчаяние и гибель.

Никакого колодца, ни тем более дна колодца не существует, смысл поговорки в том, что правду трудно обнаружить, она не выставляет напоказ свою наготу, и не каждому смертному дано ее увидеть. Но все мы обязаны это наш долг - искать правду везде, в любом случае и спускаться в мрачный колодец, чтобы увидеть ее божественный свет.

"Божественный свет" заимствован мной из речей судьи, как, впрочем, и вся вышеприведенная тирада.

Судья так образован, что впадает в пафос и употребляет высокие слова даже дома, в разговорах со своей достойнейшей супругой доной Эрнестиной. Вечерами, когда в небе зажигаются бесчисленные звезды, а в домах - редкие электрические лампы, мы беседуем с судьей обо всех событиях, происходящих в мире и в нашем предместье. "Правда - маяк, освещающий мою жизнь", всякий раз, подняв палец, провозглашает достопочтенный судья. Дона Эрнестина, толстая, лоснящаяся от пота сеньора, не отличающаяся слишком большим умом, кивает в знак согласия огромной головой: "Да, правда мощный маяк, далеко льющий свой свет". Может быть, именно поэтому свет маяка не всегда проникает в места, не столь от нас отдаленные, в разные закоулки, например, в тихий переулок Трех Бабочек, где в маленьком домике, в тени деревьев, живет красивая, веселая мулатка Дондока, родители которой обратились с жалобой к судье, когда Зе Канжикинья скрылся, - говорят, уехал на Юг. Он захватил Дондоку врасплох, по образному выражению старого Педро Торресмо (убитого горем отца), и тут же улизнул, оставив девушку без чести и без гроша.

- В нищете, сеньор судья, в нищете...

Судья разразился речью о морали - ее стоило послушать - и обещал принять меры. Растроганный видом жертвы, улыбавшейся ему сквозь слезы, судья даже дал потерпевшим немного денег - этому, может быть, трудно поверить, но часто под крахмальной манишкой чиновника бьется доброе, отзывчивое сердце, Он обещал дать приказ о розыске и задержании "гнусного соблазнителя". Он так был возмущен оскорблением невинности, что совершенно позабыл о том, что находится в отставке, - ведь его уже не послушаются теперь ни прокурор, ни полицейский инспектор. Он пообещал также заинтересовать этим делом своих друзей в городе. "Гнусный соблазнитель" понесет заслуженную кару.

Сеньор Сикейра, несмотря на то что был в отставке, глубоко сознавал свою ответственность судьи. Поэтому, не смущаясь значительным расстоянием, он самолично отправился сообщить о принятых мерах несчастной, оскорбленной семье. Педро Торресмо отсыпался после вчерашней попойки, мать жертвы, тощая Эуфразия, стирала во дворе белье, сама же жертва хлопотала у очага. На пухлых губках Дондоки заиграла робкая, но весьма выразительная улыбка. Судья строго посмотрел на нее и взял ее за локоть.

- Я пришел выбранить тебя хорошенько...

- Я не хотела. Это он... - всхлипнула красотка.

- Ты очень дурно поступила, - судья все еще держал ее упругую руку.

Полная раскаяния, она разразилась слезами. Чтобы как следует пожурить девушку, судье пришлось усадить ее к себе на колени. Он потрепал Дондоку по щечке и посоветовал вести себя скромнее. Восхитительная картина: неподкупная суровость судьи в соединении с терпимостью и добротой христианина. Дондока спрятала разрумянившееся личико на плече утешителя.

Зе Канжикинья так и не был найден, зато Дондока с того достопамятного посещения попала под покровительство Правосудия. Она стала владелицей домика в переулке Трех Бабочек, ходит разряженная, а Педро Торресмо окончательно бросил работать. Вот та правда, которую маяк судьи не освещает. Мне пришлось нырнуть в колодец, чтобы найти ее. Впрочем, если уж рассказывать всю правду, ничего не скрывая, придется добавить, что нырять мне очень и очень понравилось, потому что на дне колодца я обнаружил матрас из обезьяньей шерсти, лежа на котором Дондока рассказывает мне после того как около десяти вечера я бываю вынужден прервать ученый разговор с моим уважаемым другом и его объемистой супругой и покинуть их о некоторых проказах почтенного судьи... Но, к сожалению, это уже не для печати...

Теперь вы сами видите, что у меня действительно есть кое-какой опыт не первый раз приходится мне разузнавать всю правду до конца. Понаторев в этом деле, я, памятуя изречение судьи о том, что "наш долг искать правду везде, в любом случае", решил размотать клубок и раз навсегда внести ясность в спорный и трудный вопрос о приключениях капитана. Но здесь не просто клубок, который надо распутать, дело обстоит гораздо сложнее. Внутри клубка есть морские узлы, некоторые нити порваны и концы их висят, встречаются нити другого цвета, подлинные события переплетаются с вымышленными, и, как знать, где во всем этом скрывается правда? Тридцать лет тому назад, в 1929 году, приключения капитана и сама его личность были в центре внимания всего Перипери. То и дело вспыхивали бурные споры, жители предместья разделились на два враждующих лагеря, между которыми едва не вспыхнула гражданская война. Ненависть росла: на одной стороне были защитники капитана, его горячие поклонники, на другой - противники. Во главе последних стоял старый Шико Пашеко, отставной финансовый инспектор. Об этом человеке вспоминают не иначе, как с усмешкой: очень уж он был остер на язык, непочтителен и всегда настроен скептически.

Впрочем, наберемся терпения и не будем забегать вперед - ведь поиски правды требуют не только решимости и твердого характера, но также спокойствия и методичности. В данный момент я нахожусь еще только на краю колодца и соображаю, как лучше спуститься в его таинственные глубины. А старый Шико Пашеко уже тут как тут - выкарабкался из своей могилы, затерянной на каком-то далеком кладбище, и пристает ко мне, старается сбить с толку, запутать.

Отвратительный тип, назойливый, тщеславный, самовлюбленный, вечно он стремился привлечь к себе внимание, выделиться. Он непременно хотел быть первым - и это в нашем цветущем пригороде, где все так спокойно и тихо, где даже на море не бывает бурь и свирепые волны никогда не бьются о берег, а жизнь обитателей течет так мирно и неторопливо.

Мое желание, мое единственное желание - прошу мне верить! - быть беспристрастным и объективным.

Я хочу отыскать правду в вихре противоречий, выкопать ее из глубин прошлого, не становясь ни на ту, ни на другую сторону, сорвать все покровы фантазии и полностью обнажить наготу правды. Хотя я и имел случай убедиться с помощью Дондоки, что полная нагота далеко не всегда так соблазнительна, как смугло-золотистое тело, которое выглядывает из-под какого-нибудь покрова... Но ведь в конце концов не ради этого мы с таким отчаянием и упорством ищем правду на белом свете!

ГЛАВА ВТОРАЯ

О прибытии героя в Перипери и о его родстве с морем

- Вперед, юнги!

Это был голос человека, привыкшего командовать.

Он вытянул руку, показывая курс, каким предполагал следовать, сошел с железнодорожной платформы и пустился в плавание, твердо держа штурвал и вперив глаза в буссоль.

Образовалось нечто вроде небольшой процессии, которая и двинулась по улице: впереди решительно и спокойно шел капитан, в нескольких метрах позади не.го брели два носильщика - Како Подре и Мисаэл, тащившие багаж капитана. Како Подре к этому времени уже выпил свою обычную порцию и шагал не слишком уверенно, звание "юнги", данное новоприбывшим, вряд ли было ему под стать. Собрались любопытные, они шептались: штурвал, который Мисаэл нес на голове, волновал их воображение.

Капитан не вошел в дом. Он ограничился тем, что указал носильщикам, куда нести вещи, а сам зашагал дальше, к берегу моря. Дойдя до скал, он остановился и посмотрел вверх взглядом знатока, после чего начал подъем. Скалы у нас не отличаются ни высотой, ни крутизной. В летние дни по ним лазают ребятишки, а по ночам в их тени скрываются влюбленные. Но в выражении лица капитана было столько решимости, что все разом ощутили опасность предприятия: казалось, наши скромные скалы превратились в недоступную каменную гряду, на которую еще никогда не ступала нога человека.

Дойдя до верха, капитан остановился, скрестил руки на груди и вперил взор в водную гладь. Он стоял неподвижно, ярко освещаемый солнцем, ветер наш всегдашний мягкий бриз - развевал его волосы. Он напоминал солдата, вытянувшегося на параде по команде "смирно", или, вернее, учитывая его величественность, бронзовую статую какого-нибудь генерала. На капитане была странная куртка из грубой синей материи с большим воротником, несколько похожая на военный китель. Один лишь Зекинья Курвело, заядлый читатель приключенческих романов, догадался, что перед ними настоящий морской волк во плоти и крови. Он шепнул остальным, что приезжий в своем кителе чрезвычайно похож на капитана - точь-в-точь такой капитан изображен на обложке одного морского романа, повествующего о приключениях хрупкого парусного судна в открытом море среди ветров и бурь.

Капитан на обложке был одет в такой же китель.

Приезжий стоял неподвижно всего лишь мгновение, но это было долгое мгновение, и образ его чуть ли не навеки запечатлелся в памяти соседей. Потом эффектным жестом он вытянул вперед свою короткую руку и произнес:

- Ну вот, океан, мы снова вместе.

И опять скрестил руки на груди. То была констатация факта, но вместе с тем это звучало и как вызов.

Он окинул взором спокойную поверхность гостеприимной бухты, где смешивались воды реки и моря. Вдали на рейде чернели суда и быстроходные рыбачьи баркасы; их паруса ярко белели то тут, то там на голубом фоне моря. Взгляд капитана, гордая поза - все обнаруживало давнишнее родство с океаном, было ясно, что этот человек много повидал и у него есть основания относиться к коварной стихии и с любовью и с ненавистью. Даже скромные жители Перипери, далекие от мира героических приключений, поняли это.

Справедливо, однако, выделить из их числа Зекинью Курвело, он чувствовал себя в данном случае всецело в своей стихии, так как постоянно читал дешевые книжонки и привык иметь дело с пиратами и пионерами - открывателями новых земель, в силу чего был полностью подготовлен к роли провозвестника прибытия героя.

Таким образом, когда капитан спустился со скал и очутился среди будущих соседей, бормоча про себя:

"Не могу я жить вдали от океана..." - он окончательно привел в восхищение своих новых сограждан. Каза"

лось, однако, что он их не видит и не замечает ни их присутствия, ни их любопытства.

Каждое движение капитана было точно рассчитано. Сначала он взглядом измерил расстояние, отделявшее его от стоявшего неподалеку, рядом с пляжем, уединенного дома, окна которого выходили прямо на море. Потом взял курс на дверь дома и начал штурм.

Соседи внимательно следили за всеми его действиями.

Вид капитана: круглое красное лицо, пышная серебристая шевелюра и куртка с блестящими пуговицами - внушал им уважение. Когда капитан начал переход к дому, Зекинья Курвело зашагал с ним рядом; он занял свой пост.

Носильщики принесли остальной багаж, капитан отдавал приказы, точные нерешительные. Чемоданы, тюки, шкафы, корзины и сундуки были поставлены в гостиной. Только теперь, кончив дела, капитан заметил небольшую толпу, наблюдавшую за ним с улицы. Он улыбнулся, поклонился, положив руку на грудь, - в этом жесте было что-то восточное, экзотическое. В ответ послышался целый хор приветствий и возгласов "добрый вечер". Набравшись храбрости, Зекинья Курвело сделал шаг к двери дома.

Из объемистого кармана кителя капитан извлек какой-то странный предмет, похожий на револьвер. Зекинья попятился. Но это оказался не револьвер. Однако что же это могло быть? Капитан сунул предмет в рот... Трубка! В нашем мирном предместье курить трубку уже само по себе считалось экстравагантным.

А эта трубка была к тому же еще и не простая - белая, будто из морской пены, и с изображением обнаженной русалки. "О!" - Зекинья остолбенел.

Когда он пришел в себя, новый житель предместья собирался уже отойти от двери. Зекинья поспешил предложить свои услуги: не может ли он быть чем-нибудь полезным?

- Весьма, весьма признателен, - поклонился капитан. Он достал из бумажника визитную карточку и протянул ее Зекинье со словами: - Старый моряк к вашим услугам.

Потом соседи видели, как капитан, вооружившись молотком и отверткой, открывал с помощью носильщиков ящики в гостиной. Оттуда были извлечены какието странные инструменты, огромный бинокль, буссоль.

Любопытные постояли еще немного возле дома, наблюдая за капитаном, а затем отправились разносить новость по предместью. Зекинья показывал всем визитную карточку, украшенную якорем.

Васко МОСКОЗО де АРАГАН,

капитан

дальнего плавания

Вот так в необычайно ясный голубой день состоялось прибытие капитана в Перипери. И с той же минуты он завоевал авторитет и за ним укрепилась репутация героя.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Где речь идет об отставных чиновниках и ушедших на покой торговцах, о женщинах, о беглых девицах, разорении, самоубийстве, а также о пенковой трубке

Знаменательному дню прибытия капитана предшествовали события, как нельзя более способствовавшие созданию той атмосферы трагедии и тайн, которая как бы заранее подготавливала жителей предместья ко всему, что затем последовало.

Примерно с марта по ноябрь однообразие жизни Перипери довольно редко нарушается каким-либо событием. Зато во время каникул - в декабре, январе и феврале - все тихие курортные поселки "Бразильского Востока", из которых Перипери - самый крупный, самый населенный и красивый, оживают. Открываются двери прекрасных особняков, владельцы которых живут почти весь год в Баие. Веселая молодежь заполняет пляжи, юноши играют в футбол, девушки в купальных костюмах лежат на песке, по морю снуют лодки. Прогулки, пикники, вечеринки, флирт под деревьями на площади или под сенью скал...

Остальные девять месяцев местные жители проводят в воспоминаниях о курортном сезоне. Они подолгу толкуют о празднествах, романах, ссорах между влюбленными, о ревнивом юном силаче, грозившем задушить чьего-то ребенка, о бале, данном по случаю чьего-то дня рождения, о многочисленных шумных попойках, нарушавших ночную тишину.

Постоянное население Перипери, за исключением рыбаков, нескольких торговцев - хозяев единственной булочной, двух барОв, бакалейных магазинов и аптеки, да служащих "Бразильского Востока", живущих рядом со станцией, составляют отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы с семьями, состоящими большей частью только из супруги или незамужней сестры. Некоторые из этих почтенных старцев утверждают, будто Перипери им больше нравится в дни спокойных будней, на самом же деле все они в конце концов оказываются так или иначе втянутыми в бурные события курортного сезона. Как не взглянуть, прищурясь с видом знатока, на женщин на пляже - вот это красотка! - как не сказать соленую остроту по адресу влюбленных, прячущихся в темных уголках! Сеньор Адриано Мейра, бывший владелец лавки скобяных товаров, каждый вечер после девяти часов выходил из дому с электрическим фонариком, чтобы, как он говорил, "сделать смотр парочкам, проверить, чем они занимаются". Он разработал целый маршрут по переулкам, скалам, дворам, подворотням, где влюбленные ищут уединения, благоприятствующего любви. На следующий день сеньор Адриано представлял приятелям весьма обстоятельный и пикантный отчет. Старики потирали руки, глаза их блестели.

Все это служило поводом для пересудов не только в летние месяцы. Когда отдыхающие разъезжались, каждый случай припоминался во всех подробностях, его долго разбирали и обсуждали. Ведь после их отъезда в Перипери снова воцарялись спокойствие и мир, время тянулось так медленно, а фонарик сеньора Адриано освещал лишь попойки Како Подре или свидания кухарок с рыбаками.

Бывают исключительно удачные курортные сезоны. Не потому, что стоят прекрасные дни, зелень деревьев особенно сочна, а море необыкновенно голубое, не потому, что вечерами дует свежий бриз и сверкают звезды, этому отставные чиновники и торговцы придают мало значения. Удачным считается такой курортный сезон, во время которого произошел настоящий громкий скандал. Вот это действительно пища для разговоров на все мертвые месяцы! Но скандалы бывают так редко. А жаль!

Итак, курортный сезон, предшествовавший приезду капитана, был на редкость урожайный: два скандала, один в начале января, другой (с трагической развязкой) после карнавала, надолго запомнились обитателям предместья.

Собственно говоря, невозможно установить прямую связь между случаем в семье подполковника военной полиции Анаииаса Миранды и историей капитана Васко Москозо де Араган. Однако большинство склонно объединять эти два факта, как будто несчастья подполковника были своего рода прологом к приключениям капитана.

Мало ли какие сплетни ходят среди обывателей!

Настоящий историк не должен прислушиваться к ним.

Может быть, и нам не следовало бы рассказывать здесь об этой трагедии, которая обошлась, впрочем, без кровопролития. Но ведь из каждого происшествия всегда можно извлечь урок - вот и мы из шумных, ураганом пронесшихся событий с участием подполковника, его жены Рут и молодого студента факультета права Арлиндо Пайвы сумеем извлечь по меньшей мере два ценных урока. Первый: даже самые лучшие и чистые намерения могут быть дурно истолкованы; и второй: не следует чересчур полагаться на служебный распорядок дня, даже у военного человека он может измениться.

То, что мы сказали о намерениях, относится к студенту, служебный распорядок изменился у отважного офицера военной полиции, с Рут же связаны томительно жаркие долгие дни, одиночество, праздность и жажда духовного утешения. Это была вполне созревшая красавица, с грустными глазами, опушенными длинными ресницами. Рут томилась одна на пляже и чуть не плакала: какой толк иметь мужа, если долгие тихие дни приходится проводить без него? Подполковник завтракал в десять утра и тут же убегал из дому.

Он торопился на утренний поезд, распорядок в его части был строгим. В семь часов вечера он возвращался, надевал пижаму, обедал, садился у дверей в шезлонг И клевал носом. "Неужели это называется иметь мужа, единственного мужчину в жизни, которому ты обязана отдавать всю свою нежность и ласку, услаждать его тело и душу?" - размышляла, сидя на пляже, томная и скорбная Рут де Мораис Миранда. Солнце жгло ее тело, а тоска грызла душу.

Юный Пайва, тронутый печалью сеньоры, столь нуждавшейся в моральной поддержке, не колеблясь, решил пожертвовать несколькими часами своей жизни, заполненной разными приятными обязанностями, и нарушить ее тяжкое одиночество. Он отказался от прогулок, от шумных футбольных матчей на пляже, от поучительных бесед с коллегами и даже от одного весьма перспективного романа. Благородный поступок человека с добрым сердцем, достойный всяческих похвал! Ведь здесь, в Перипери, тоскующая сеньора не имела возможности заполнить дневные часы киносеансами, визитами и покупками на улице Чили. И вот Пайва жертвует талантом, молодостью и чуть пробивающимися соблазнительными усиками, чтобы смягчить горе безутешной сеньоры.

А подполковнику удалось наконец в один прекрасный день нарушить строгость служебного расписания.

Он собирался сделать сюрприз своей женушке, которая постоянно жаловалась на его долгое отсутствие.

Вечерами, когда подполковник, возвратясь домой, пытался заключить ее в объятия, она отталкивала его, полная женской гордости и жажды мщения.

- Оставляешь меня одну целыми днями, будто я для тебя и не существую...

Подполковник купил кило винограда - Рут любила его больше всех фруктов; он представлял себе, как она аппетитно давит зубами сочные ягоды, - купил сыру, коробку мармелада и, наконец, бутылку португальского вина. Подполковник сел в поезд. Рут совсем одна, наверно, грустит, бедняжка...

Но она не грустила и была не совсем одна. Едва переступив порог дома, подполковник был поражен:

служанка Зефа, которая уже много лет преданно служила супругам, увидев его, с громким криком бросилась во внутренние комнаты. Из спальни слышался веселый шум, смех Рут и, о боже, еще чей-то смех!

Ананиас вышиб дверь ударом ноги: руки его были заняты пакетами, под мышкой торчала бутылка вина.

Он не обладал эстетическим чутьем и потому оказался неспособным оценить по достоинству поэтичное зрелище, представшее его глазам. Не восхищение, а ярость овладела подполковником, но свертки мешали ему - трудно сохранить необходимое в такой момент достоинство, если пальцы у тебя обмотаны веревочками от пакетов. Это и спасло молодого Пайву.

Не заботясь о своей одежде, он вскочил с постели, распахнул окно и выпрыгнул на улицу. Со скоростью чемпиона по бегу пронесся он в костюме Адама по заполненной народом площади. Подполковник, которому удалось наконец освободиться от свертков, преследовал его с револьвером в руке, стреляя и выкрикивая ругательства. Самые любопытные из соседей отважились заглянуть в открытое окно и имели удовольствие видеть, как бедная, вновь оставшаяся в одиночестве Рут, рыдая, вопит о своей невиновности.

Студент исчез, спрятанный родными или друзьями.

Подполковник долго объяснялся с супругой при закрытых дверях, после чего были уложены чемоданы и в ту же ночь они уехали последним поездом. По свидетельству некоторых счастливцев, которым удалось присутствовать при отъезде, в вагоне они уселись, нежно прижавшись друг к другу.

Казалось бы, связать это происшествие с историей капитана нелегко. Тем не менее старый Леминьос, отставной чиновник почтово-телеграфной конторы, единственный оставшийся в живых свидетель, всякий раз, вспоминая историю капитана, говорит: "Это началось, когда майор застал жену со студентом". Не известно, почему Леминьос разжаловал подполковника в майоры и какую связь он видит между рогами Ананиаса и приключениями капитана. Однако поскольку Леминьос - человек здравомыслящий, у него должны быть веские основания для столь категорического утверждения, и приходится с ними считаться.

Второй же скандал действительно имеет прямое отношение к капитану. Все произошло в доме, где он впоследствии поселился, и, если бы не трагедия в семье Кордейро, капитану, конечно, не удалось бы приобрести этот дом по сходной цене.

Семья Кордейро состояла из отца - Педро Кордейро, владельца предприятия по производству спиртных напитков, - матери и четырех дочек на выданье. Дела Педро Кордейро шли превосходно, но надо сказать, что он был расточителен и не отличался предусмотрительностью. Доказательством этого может служить построенный им летний особняк, обширный, комфортабельный, на каменном фундаменте, почти такой же великолепный, как городская резиденция Педро Кордейро. Он истратил кучу денег на постройку, а потом на пышный праздник по случаю новоселья. Он потакал любому капризу своих дочерей, дошел даже до того, что купил им моторный катер.

Мамаша руководила поисками женихов для дочек.

В доме с зелеными ставнями устраивались бесчисленные вечеринки. В большой гостиной, выходившей на море (где впоследствии капитан установил свой телескоп), кружились пары. Девицы ездили в Парипе на пикники, катались на катере и часто, причалив у скал, оставались там до поздней ночи. Они были душою общества и веселились без устали. Одна из них, Росалва, в прошлом году ухитрилась добиться помолвки с неким агрономом. С тех пор она уже не ходила вечерами на пляж, а сидела с женихом на веранде, и ему позволялось держать ее руки (впрочем, как выяснил сеньор Адриано Мейра - тот, что ходил с фонариком, - жениху позволялось и многое другое).

Во время карнавала в особняке Педро Кордейро танцевали с субботы до вторника. А через несколько дней разразился скандал: исчезла Аделия, младшая, непокорная смуглянка. Она увезла свои платья, а также лучшие из платьев сестер и в придачу еще доктора медицины Аристидеса Мело, женатого человека. Чуть ли не все население предместья присутствовало при спектакле, устроенном покинутой супругой. Она ворвалась в дом Кордейро, где все было перевернуто вверх дном, и, рыдая и вопя, требовала вернуть ей мужа, которого "ваша распутная дочь у меня украла".

Семейство Кордейро срочно покинуло Перипери. Не успели утихнуть толки об этом происшествии, как в конторе фабрики Педро Кордейро в Баие раздался выстрел, - обанкротившийся владелец покончил с собой. Эхо выстрела дошло до предместья в сопровождении целой лавины слухов: все имущество самоубийцы заложено, безжалостные кредиторы вьются вокруг тела покойного, агроном разорвал помолвку. У него были серьезные причины: безнравственное семейство и невеста-бесприданница. Другая дочь Кордейро, самая старшая, тоже завела интрижку с женатым человеком - это стало своего рода проклятием или фамильной модой! В Перипери только и было разговоров, что об этих историях, и дамы шепотом передавали друг другу пикантные подробности о романах девиц Кордейро.

Сеньор Адриано Мейра как-то на рассвете осветил лучом своего фонарика старшую из сестер: она обнималась на пляже с неизвестным мужчиной. Подобных случаев в предместье было множество, а сильные дожди, затоплявшие песчаные улицы, способствовали распространению сплетен.

Ах! Только обитатели Перипери способны по-настоящему оценить такой скандал: одна дочь убегает из дому с женатым человеком, другая развратничает на пляже, самоубийство, разорение - все это заполняло дождливые дни, когда отдыхающих больше нет и предместье живет одними воспоминаниями.

Однако даже и в дождливые дни Перипери сохраняет праздничный вид, может быть, благодаря яркой окраске домов - они выкрашены в голубой, розовый, зеленый и желтый цвета, - а может быть, благодаря высоким деревьям на площади, пляжу и вокзалу. Но вернее всего потому, что большинство населения состоит из людей, которым нечего делать: из чиновников, вышедших на пенсию, из торговцев, отошедших от дел, - в общем из людей праздных. Они ездят в город только раз в месяц - за деньгами, постепенно отвыкают от галстука, по утрам ходят даже в пижамах или в старых брюках и рубашках с открытым воротом. Все они знакомы между собой, видятся ежедневно. Женщины болтают о домашних делах, обмениваются цветочной рассадой и рецептами пирогов и варенья. Мужчины играют в гаман [Гаман - игра в кости] и шашки, одалживают друг у друга газеты, некоторые ловят рыбу на удочку; и все каждый день приходят на станцию, где, усевшись на скамейки, дожидаются поезда. По вечерам собираются на площади. Выносят качалки, кресла, шезлонги, усаживаются на грубых скамейках под деревьями и спорят о политике, вспоминают события последнего летнего сезона... Так тянется старость - вдали от городского шума, а огни города мерцают вдали, напоминая о часе вечерней трапезы... Тишина, мир, время идет, медленно, а в жаркие часы сьесты кажется, что оно остановилось навсегда.

Толки вокруг трагедии Кордейро все разгорались, и вдруг пришла сногсшибательная весть: дом с зелеными ставнями продан. Как могло случиться, что все было устроено без участия жителей предместья и они даже не знали о переговорах? Ведь ни один дом здесь не продавался и не сдавался без активного участия соседей; они подают советы, обсуждают цену, указывают покупателю на недостатки и достоинства дома, чем вызывают нередко бессильный гнев маклеров. А тут такой знаменитый дом, обрызганный, можно сказать, кровью Педро Кордейро, и продан без их ведома, они даже не видели покупателя, не познакомились с ним, ничего ему не рассказали! Все сделано тайно. Ходили слухи, будто дом купил господин со средствами, отошедший от дел. Но какие у него были дела, какие средства и что он вообще такое? Ведь, в сущности, они ничего не знали ни о его состоянии, ни о положении в обществе, ни о профессии. Все чувствовали себя обманутыми.

Тайна была сохранена благодаря дождливой погоде, иначе никак нельзя объяснить все это. Сестры Магальяэнс, которые всегда все видят и слышат, жили поблизости от дома Кордейро. Они рассказали, что примерно с месяц назад слышали, как к Кордейро ктото приходил, и даже видели двух мужчин в плащах и с зонтами. Но шел такой сильный дождь, что пришлось закрыть окна. К тому же Карминья, средняя из трех сестер, болела в то время гриппом, а двум другим пришлось за ней ухаживать, и это притупило их бдительность. Очевидно, двое в плащах и с зонтами были маклер и покупатель. Больше сестры ничего не могли сказать.

Прибытие с утренним поездом служанки - темной мулатки лет сорока открыло новые возможности для бьющего через край любопытства. Едва она подошла к дому, как сестры Магальяэнс принялись предлагать ей свои услуги и засыпать ее вопросами. Дождь прекратился, и перед домом собрались старики. Они вышли погреться на солнце и мало-помалу окружили мулатку, стремясь завести с ней беседу. Но мулатка Балбина оказалась особой неразговорчивой, необщительной и сердитой. Она отказалась от всякой помощи, на вопросы отвечала односложно и тотчас же начала мыть пол. Удалось только узнать, что новый хозяин будет к вечеру.

- С семьей?

- С какой семьей?

Установили дежурство на станции, удвоили бдительность. Уж на этот-то раз они не упустят нового соседа! Снова засияло солнце, мягкое зимнее солнце, ласковый бриз дул с залива, стояли прекрасные дни.

Соседи строили догадки: играет ли он в шашки? Или, может быть, он специалист по гаману? Или вдруг окажется, что он играет в шахматы и, таким образом, Эмилио Фагундес, отставной заведующий отделом управления земледелия, получит партнера. До сих пор Эмилио приходилось играть лишь по переписке, так как в Перипери, кроме него, никто не умел играть в такую сложную, ученую игру.

Вот почему, когда капитан в половине третьего сошел с поезда и направился к товарному вагону, чтобы присутствовать при выгрузке своего багажа, большинство солидных людей Перипери уже поджидали его на станции. Подняв глаза от утренних газет или от шашечных досок, они внимательно следили за невысоким, коренастым приезжим с красным лицом и крючковатым носом, одетым в странную куртку.

- Это что такое? - спросил Зекинья Курвело, указывая пальцем на штурвал.

Сам Аугусто Рамос, отставной чиновник управления внутренних дел и юстиции, страстный любитель игры в шашки, не устоял перед соблазном увидеть штурвал. Несмотря на то что как раз в этот момент он готовился съесть дамку и три шашки Леминьоса (из почтово-телеграфной конторы), Аугусто прервал партию и присоединился к остальным. Багаж приезжего выгрузили на платформу, ящики с надписями красными буквами "Осторожно! Морские инструменты!"

выглядели загадочно. Огромный глобус, веревочная лестница... Капитан предупредил носильщиков, чтобы они соблюдали осторожность. Затем произошел незабываемый подъем на скалы.

В тот же день, когда солнце уже садилось и вечерние тени покрывали почти всю площадь, Зекинья Курвело рассказывал тем, кто пропустил великую минуту прибытия капитана в Перипери, как озноб пробежал у него по спине при виде величественной фигуры капитана, стоящего там, на вершине, обратив к солнцу лицо и устремив взор на океан. Старики, сидевшие на скамейках и стульях под тамариндами, слушая этот рассказ, одобрительно кивали. Зекинья воодушевился:

- Он даже не вошел в дом, а прежде всего отправился взглянуть на море.

Визитная карточка капитана переходила из рук в руки. Старый Жозе Пауло, бывший торговец медикаментами, по прозвищу Проныра, заметил:

- Сколько может рассказать такой человек...

- У этих моряков в каждом порту по жене... - произнес Эмилио Фагундес с некоторой завистью.

- Стоит только взглянуть на него, сразу видно решительного человека, сказал Руй Пессоа, служивший ранее в налоговой конторе.

Зекинья Курвело, держа в руке книгу с яркой обложкой, на которой был нарисован бравый моряк в кителе, похожем на куртку капитана, подытожил первые впечатления:

- Среди нас, друзья мои, будет жить герой.

Спускался вечер, медленный, неторопливый, как сама жизнь обитателей Перипери.

- Вот он идет... - объявил кто-то.

Все быстро обернулись. Не спеша, достойно, походкой человека, привыкшего расхаживать по палубе в часы долгого одиночества в открытом море, шел по улице капитан. Он был одет в свою морскую куртку, во рту трубка, на непокорных волосах фуражка с невиданным якорем. Взгляд устремлен вдаль. Без сомнения, он вспоминает погибших друзей моряков и женщин, покинутых в далеких портах. Проходя мимо, он поднял руку к козырьку, все поспешили ответить на приветствие. И тотчас замолкли, глядя вслед капитану. Взволнованный Зекинья Курвело не удержался:

- Пойду заговорю с ним...

- Постарайтесь привести его сюда, побеседуем.

- Попробую...

Зекинья быстрыми шагами отправился вслед за капитаном.

- Этот человек должен быть энциклопедией... - сказал Проныра.

Капитан шел обратно вместе с Зекиньей. Тот указывал на соседей, называя имена и титулы.

- Идет сюда...

В волнении все встали. Зекинья начал представлять друзей, капитан пожимал всем руки:

- Старый моряк к вашим услугам...

Ему предложили вместительное кресло старого Жозе Пауло. Он уселся, выпустил клуб дыма (все смотрели на его необыкновенную трубку) и хриплым голосом доверительно сообщил:

- Я поселился здесь потому, что никогда не видел двух мест, столь похожих друг на друга, как Перипери и Расмат, остров в Тихом океане, где мне довелось прожить несколько месяцев...

- Вы там отдыхали?

Капитан улыбнулся:

- После кораблекрушения... В то время я был едце вторым помощником и плавал на греческом судне...

- Сеньор капитан, минуточку, пожалуйста, минуточку... Подождите чуть-чуть, - прервал Аугусто Рамос. - Разрешите, я позову жену. Она обожает слушать разные истории...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О том, как соблазнительная танцовщица Сорайя и грубый моряк Джованни участвовали в велорио и похоронах старой Дониньи Бараты

Даже смерть Дониньи Бараты, вдовы Астрожилдо Бараты, бывшего служащего управления водопровода и канализации (ее смерти ожидали уже несколько месяцев), не уменьшила интереса, пробужденного прибытием капитана и его водворением в наших местах.

Можно было подумать, что у обитателей предместья просто не хватало времени на грустные размышления.

Внешне все шло, как обычно, устроили по заведенному порядку велорио и погребение Дониньи Бараты, приехали из города дальние родственники, отец Жусто читал над покойницей молитвы, хозяйки сорвали все цветы в своих садах, чтобы положить их на гроб, старики надели ради похорон ботинки и галстуки.

И все же ощущалась какая-то еле уловимая перемена:

присутствие смерти чувствовалось не так явственно, будто ее визит на сей раз был короче. Прежде, когда гостья с косой заглядывала в Перипери, она, свершив свое черное дело, уходила не сразу. Даже после похорон ледяной призрак смерти долго еще стоял над бывшими чиновниками и торговцами, над их старыми женами, и сердца сжимались, словно стиснутые железной лапой. Дуновение бриза не казалось больше нежным, смерть дышала холодом в согнутые от страха спины; кого возьмет она в следующий раз?

Иное дело - там, в городе: кончина на больничной койке, смерть, о которой пишут газеты в рубрике преступлений, или банальная мгновенная гибель под колесами машины. Смерть в городе тривиальна и незначительна, она не заслуживает более двух строк в газетах, она растворяется в бурном потоке жизни. Для нее нет места среди борьбы и шума, все спешат жить, и тень костлявой незаметна в ярком свете огней, а звонкий смех заглушает ее шепот. Женщины, окутанные ароматами духов, не чувствуют ее гнилостного дыхания. Смерть проходит незамеченной и, сцапав свою жертву, тотчас исчезает; никто не хочет тратить на нее время, все страстно спешат жить. "Такой-то умер", - сообщают в газетах или по радио. "Бедняга!", "Он был уже стар!" - говорят люди. Или: "Жаль, он был так еще молод..." - и все... Ведь надо торопиться: обсуждать дела, смеяться, тешить свое тщеславие, жить...

Совсем не то в Перипери: здесь нет ни труда, ни борьбы, здесь не знают ни замыслов, ни препятствий, ни любви, ни ненависти, ни надежды, ни отчаяния.

Время идет медленно, никто не торопится, и всякое событие тянется долго-долго. И дольше всего - смерть. Она не бывает здесь ни банальной, ни скоропостижной, она наступает медленно и грозно, стирая на своем пути все проявления жизни. Отставные чиновники и удалившиеся на покой торговцы приезжали сюда, мечтая прожить долго вдали от волнений и страстей, но скоро умирали. Население предместья состояло из стариков, у них не было других интересов, кроме заботы о продлении своей жизни, и смерть одного становилась в какой-то степени смертью каждого: старики молчали, понурив головы.

Реже играли в шашки и в гаман, многие вообще переставали выходить из дому, у других разыгрывались всякие недомогания, все грустили, говорили мало.

Тоскливо тянулись дни. Черная туча смерти расходилась постепенно, последняя вспышка жизни прогоняла ее. С новой силой загоралось единственное оставшееся у обитателей Перипери желание - не умереть.

Опять звучал смех, возрождалось тщеславное стремление выиграть партию в шашки, воскресал вкус к лакомым блюдам, и беседы на станции, на площади (а в последнее время в гостиной капитана) становились опять оживленными.

Эти интересы были стеной, за которой они прятались от смерти, от ее гнетущего присутствия, но какой хрупкой стеной! Старики закрывали глаза, чтобы не видеть страшного призрака.

Капитан тоже пришел на велорио. Он был в своем кителе из синей саржи с блестящими пуговицами, в фуражке, с трубкой в зубах. Он вовсе не выглядел ни подавленным, ни убитым, ему не казалось, будто эта смерть была лишь прологом к его собственной... Может быть, это объяснялось тем, что он приехал в Перипери совсем недавно. Он взглянул на высохшее лицо Дониньи, с которой не успел познакомиться, и заметил чуть ли не с улыбкой:

- Как видно, в молодости она была недурна...

Велорио было сонное, тихое. Каждый думал о себе, видел себя вытянувшимся в гробу, окруженным чадящими свечами; в ногах цветы, все кончено навсегда. Время от времени то один, то другой вздрагивал, страх ох-ватывал душу, страх смерти. О Донинье все забыли и меньше всего были склонны вспоминать ее далекую молодость и ее красоту (если она когда-нибудь существовала). Слова капитана вывели всех из оцепенения. Проныра, знавший покойную в молодости, порылся в памяти:

- Верно, она была красоткой.

Капитан уселся, положил ногу на ногу и закурил трубку - не ту, пенковую, неприличную для велорио; нет, на сей раз у него была черная трубка с изогнутым мундштуком. Потом он оглянулся вокруг и начал:

- Лицо покойницы, сам не знаю почему, напомнило мне одну арабскую танцовщицу. Я знал ее много лет назад, когда плавал на голландском торговом судне. Мой старший помощник, швед Иоганн, чуть не покончил с собой из-за нее... Мне удалось спасти его...

Кто много жил, с тем всегда так. Случилось ли чтонибудь, мелькнуло ли чье-то лицо или какой-то пейзаж - и вот он уже вспоминает прошлое, он вновь переживает старую любовь, он видит милые лица, берега... Другим морщинистое восковое лицо Дониньи навевало всего лишь мысли о смерти, капитану же вспоминались смуглые щеки, длинные иссиня-черные кудри нежной грешной танцовщицы Сорайи, ее пылающие уста. Из-за нее склонный к трагедиям швед Иоганн влез в долги, продал судовое имущество и хотел покончить жизнь самоубийством. Сорайя была здесь, в комнате, она мерно двигалась в танце... капитан изо всех сил старался припомнить пленительную экзотическую мелодию.

- Я не силен в музыке, но эту мелодию запомнил...

Еще бы, сеньоры, можно ли забыть ее? От этой музыки, томной, как сам порок, кровь закипала в жилах!

Она соблазнила Иоганна, и он обезумел. Сорайя, сотканная из музыки и танца, как болезнь, проникала в кровь и отравляла ее. Руки, извивающиеся, как змеи, обнаженные ноги, сверкающие драгоценные камни на груди, цветок у пояса... Как тут не потерять голову?

Все понимали Иоганна и были тронуты заботами капитана, который сумел вырвать товарища из страстных и разорительных объятий танцовщицы. Ах! Эти руки, эти ноги, эта грудь... Каждый ясно видел перед собою Сорайю. Она танцует, и за ее розово-изумрудной наготой исчезает рахитичный труп Дониньи, исчезают страх и смерть.

На следующее утро капитан вновь отвлек всех от мыслей о смерти. Он явился на похороны в чудесной парадной форме. Жители предместья еще не видывали такого великолепия - серебряные эполеты, белые перчатки, новая фуражка с золотым якорем. И орден на груди. Капитан сказал:

- На море все это делается гораздо быстрее: заворачивают тело в брезент, покрывают знаменем, матрос играет на рожке похоронный марш, и покойника бросают за борт. Быстрее и красивее, не правда ли?

- Сеньор капитан присутствовал когда-либо на таких похоронах?

- Еще бы... десятки раз... И присутствовал, и командовал... Десятки раз.

Он прикрыл глаза, и соседи поняли, что перед его внутренним взором проплывает вереница воспоминаний.

- Помню беднягу Джованни... Он был матросом и много лет служил под моим началом. Я перешел на другое судно, и он тоже: уж очень он привязался ко мне. Но он был итальянец, а ведь итальянцы, вы знаете, ужасно суеверны. Он часто говорил: "Капитан, если я умру в плавании, то пусть меня бросят в мое родное море". Он считал, что если его тело опустят в другие воды, то душе не будет покоя...

Похоронная процессия тянулась медленно, и капитан рассказывал не спеша:

- И вот он умер, мой храбрый Джованни, и задал мне дьявольскую работу...

- Отчего же он умер?

- Пил много. От чего еще он мог умереть? Пил он отчаянно, у него были семейные неприятности.

А когда он умер, пришлось сделать крюк, отклониться от курса. Отклониться от курса, господа, вы понимаете, что это такое? Только для того, чтобы бросить тело в итальянские воды... Я обещал и сдержал свое обещание. Изменил курс, и мы плыли сорок восемь часов...

- А... а покойник?

- Что?

- Выдержал столько времени без...

- Мы положили тело в судовую холодильную камеру. К моменту похорон он был тверд, как вяленая треска, но зато ничуть не испортился. Из-за того, что я сдержал свое слово, у меня была куча неприятностей с судовладельцем. Но это вас не может интересовать...

Их интересовало все, и они жадно расспрашивали капитана. По улицам Перипери между ними и гробом Дониньи шагал загорелый, просоленный морскими ветрами Джованни. Он пил, потому что у него были неприятности в семье... Капитан рассказывал о споре со скупым судовладельцем, о своих остроумных, но твердых ответах, о том, как он защищал право матросов:

быть брошенными в море своей родины и съеденными рыбами со знакомыми названиями. Когда матрос последний раз погрузится в море, его мертвые глаза увидят родные берега и он протянет к ним свои холодные руки. Но судовладельца Менендеса невозможно было убедить в этом. Грязная скотина, мелкими интригами и подлостями он добрался до руководства фирмой, а прежнего шефа вверг в нищету, вот тот был хороший человек, он понимал моряков... Менендес же бандит, капитан и сейчас его ненавидит.

Разве можно сидеть в комнатах, валяться в постели, прятаться под одеяло, хворать и дрожать от страха, когда в этот вечер на площади капитан рассказывает о кораблекрушении, которое он потерпел у берегов Перу во время землетрясения? Волны, каю горы, море ежеминутно разверзается, небо чернее, чем в самую темную ночь.

Полная луна стояла над предместьем, серебристый свет заливал пляж; море искрилось. Прежде обыватели Перипери не заметили бы красоты неба, они сидели бы взаперти в ожидании неизбежного конца. А сейчас капитан приглашает их к себе выпить по рюмочке и поглядеть на небо в телескоп.

ГЛАВА ПЯТАЯ

О телескопе и его разнообразном применении и о Дороти, стоящей на юте в свете луны

Ах, телескоп... С его помощью они забывали о скуке и монотонности своей жийни. Они летали на Луну, на другие планеты, и сколько фантастических приключений ожидало их там! Как бы по мановению волшебной палочки Перипери из тихого предместья "Бразильского Востока", где жили старики, ожидающие смерти, превращался в межпланетную станцию, откуда бесстрашные путешественники отправлялись на завоевание звездных миров.

Большая гостиная с окнами, выходящими на море, - где было столько веселых вечеринок, когда девицы Кордейро и их подруги кружились в объятиях юношей, - совершенно преобразилась. Исчезли вазы с цветами, рояль, на котором Аделия барабанила фокстроты и вальсы, радиола и претенциозная мебель.

Гостиная походила теперь на капитанский мостик, и хилый Леминьос, входя в нее, всякий раз ощущал тошноту. Веревочная лестница, свешивавшаяся из окна, вела прямо на пляж. Зекинья Курвело, кандидат в судовые комиссары, мечтал, что настанет день, когда его немного отпустит ревматизм и он начнет входить к капитану и выходить от него только по этой лестнице.

На стенах в дорогих рамках висели дипломы, полученные двадцать три года назад. В одном было написано и скреплено подписью начальника управления порта, что Васко Москозо де Араган сдал все экзамены и испытания, требующиеся для получения звания капитана дальнего плавания, и имеет право командовать любым судном торгового флота на всех морях и океанах. Этот диплом он получил двадцать три года назад, еще сравнительно молодым, в тридцатисемилетнем возрасте. Но, по словам капитана, он уже тогда был старым моряком, потому что еще десятилетним мальчишкой плавал юнгой на тихоходном грузовом судне и, постепенно поднимаясь по служебной лестнице все выше и выше, дошел наконец до должности старшего офицера и первого помощника. Он хотел видеть новые страны, бороздить чужие моря. На многих судах плавал капитан, под разными флагами, немало испытал, пережил и страдания любви. Но когда ему стукнуло тридцать семь и пришла пора получать звание капитана дальнего плавания, он вернулся в Баию - только здесь хотел он обрести желанный титул. Пусть он получит звание у себя дома и пусть его родиной как капитана станет бухта Салвадора, откуда он мальчишкой отправился в море на поиски приключений. Он по-своему тоже суеверен, прибавил капитан с улыбкой. Зекинья возразил: напротив, то был благородный поступок, свидетельствовавший о патриотизме капитана, специально приехать с Востока, чтобы сдать экзамены именно в Баие. "Притом, без ложной скромности, довольно блестяще", - пояснил капитан дальнего плавания. Так сказал капитан Жорж Диас Надро, тогдашний начальник управления порта, ныне выдающийся адмирал нашего славного военноморского флота, который дал высокую оценку его ответам.

В другой рамке висел диплом кавалера ордена Христа, почетного португальского ордена. Этим орденом капитана наградил сам Дон Карлос I, король Португалии и Алгарви, за выдающиеся заслуги в деле развития морской торговли.

Капитан сидел на складном стуле, обитом клеенкой, - такие бывают в каютах, - рядом с ним стоял штурвал, капитан держал в руке трубку и смотрел в окно. На широком столе - огромный вращающийся глобус, различные судовые инструменты и приборы:

буссоль, анемометр, секстант, гигрометр, а также большая черная подзорная труба (город Салвадор был виден в нее совсем близко), параллель - прокладывать курсы - и замечательная коллекция трубок, вызывавшая всеобщее восхищение. И наконец судовые часы, именовавшиеся хронометром.

На стенах мореходные карты, карты океанов, заливов и бухт, затерянных островов. На столике на колесиках, в котором капитан держал бокалы и бутылки с вином, в стеклянном ящике модель пакетбота, "гиганта морей, моего незабвенного "Бенедикта", - последнего судна, на котором плавал капитан. Повсюду стояли и висели увеличенные фотографии других кораблей различного размера и разных стран; все в рамках, некоторые цветные. В каждом из этих судов была частичка жизни капитана Васко Москозо де Араган, и он вспоминал связанные с ними истории, случаи, минуты счастья и долгие одинокие ночи.

И наконец - телескоп. Он произвел сенсацию, когда был собран и труба оказалась устремленной прямо в небо. "Увеличивает размер Луны в восемьдесят раз", - объявил Зекинья Курвело, который все больше осваивался с инструментами, с фотографиями кораблей в рамках и с самим капитаном.

В этот лунный вечер они совсем забыли, что утром хоронили Донинью Барату. Всем хотелось посмотреть в телескоп, разгадать тайны мироздания, увидеть Луну и горы на ней, найти звезды, про которые когда-то давно учили в школе. И все старались отыскать Южный Крест.

Мало-помалу жители Перипери привыкли бывать в доме капитана, смотреть в телескоп и слушать рассказы хозяина. Капитан с помощью мулатки Балбины готовил прекрасный грог по рецепту, полученному от одного старого морского волка в Гонконге. То был целый обряд, длившийся не менее получаса. Грели в чайнике воду, жгли сахар на маленькой сковородке; Очищали апельсин и мелко крошили цедру. Капитан брал толстые голубые стаканы (тяжелые - чтобы не падали во время качки) и клал, в каждый из них немцого жженого сахару, затем наливал воды, немного португальского коньяку и добавлял апельсиновую корку.

Вначале лишь Адриано Meйpa да Эмилио Фагундес - ну и, конечно, Зекинья Курвело - отважились пробовать этот странный напиток. Они убеждали всех, что он вкусный, некрепкий и, как уверял Зекинья, может даже служить лекарством. Постепенно и остальные решились, сначала они только пригубливали, потом стали находить в гроге удовольствие, и кончилось тем, что в один прекрасный день старый Жозе Пауло Проныра, известный трезвенник, никогда не притрагивавшийся к вину, пожелал тоже отведать диковинки и с тех пор пил ежедневно.

Усевшись на обитые клеенкой стулья, старики смаковали душистый напиток и спохватывались только в девять, а иногда и в половине десятого вечера. Продолжение очередного рассказа переносилось на следующий день назначалась встреча на станции или на площади.

Прошло немного времени, и капитан стал самым значительным и популярным лицом в Перипери. Его слава распространилась и на другие предместья. Все хвалили его воспитанность, его манеры, его сердечность и простоту. Такой выдающийся человек, и так добр - и с богатыми и с бедняками, - совсем не зазнается.

Однажды, хмурым вечером, когда небо грозило дождем, Руй Пессоа, бывший чиновник налоговой конторы, не сдержал любопытства и спросил капитана, почему тот оставил службу в сравнительно молодых летах - ведь ему нет еще и шестидесяти, а он уже вышел в отставку. Мог бы еще плавать по крайней мере лет десять, почему бы нет?

Капитан поставил стакан на стол и долго сидел, глядя на небо, затянутое облаками. Лицо его стало серьезным, почти грустным. Он заговорил не сразу.

Всматриваясь в лица друзей, он как бы решал, заслуживают ли они доверия. Зекинья Курвело волновался.

Пожалуй, Руй Пессоа проявил нескромность. У такого человека, как капитан, конечно, есть тайны, похороненные на дне души; долг друзей уважать его сдержанность. Зекинья хотел переменить тему разговора- но тут капитан поднялся, сделал несколько шагов по направлению к окну и сказал:

- Из-за женщины, из-за чего же еще?

Он указал на модель "Бенедикта" под стеклом.

- Я командовал этой "малюткой", мы шли в.Австралию. .Я уже говорил вам, что не думал жениться..

Мимолетная любовь то тут, то там на стоянках... Это мне нравилось.

Француженка в Марселе, турчанка в Стамбуле, в Одессе русская, в Шанхае китаянка, индианка в Калькутте. Безумства любви, разбитые сердца и одинокий корабль, уходящий в ночь. Женщин было много, но ни одно имя не хотелось ему вытатуировать на груди или на руке, как принято у моряков. Он записывал имена и адреса в записную книжку, иногда хранил фотографию или локон и изредка вспоминал хрустальный смех или слезу, скатившуюся при расставании. Но теперь не осталось ничего, ибо, когда он увидел ее на борту "Бенедикта" и полюбил, он выбросил за борт свою записную книжку, похожую на карту мира, и все сувениры тоже.

Ее звали Дороти, она была смуглая, худая, с длинными ногами. Непокорные кудри падали ей на лицо, губы шевелились, а в глазах застыла тоска. У нее часто менялось настроение: то она была нежной, застенчивой, как ребенок, то мрачнела, пряталась от всех, словно чего-то боялась. Она путешествовала с мужем, владельцем каких-то крупных фабрик, безликим существом, занятым только цифрами и делами. Он не замечал красоты жены и грусти в ее глазах. Они совершали кругосветное путешествие, он - чтобы отдохнуть, она - как потом призналась - в надежде найти свою судьбу. Вечером она стояла на палубе и глядела на воду.

С чего все началось? Трудно сказать. Он был капитаном и потому, естественно, общался с пассажирами, он заметил ее красоту и был восхищен. Между ними была большая разница в возрасте - ей едва исполнилось двадцать пять. Они много разговаривали. Он рассказывал ей о звездах, о море, о штормах и штилях.

Когда поздно ночью он спускался с капитанского мостика, то находил ее на палубе одну. Они говорили о том о сем, она смотрела на него пристально, будто хотела что-то отгадать. И вот однажды ночью, сама не зная как, она очутилась в его объятиях.

Капитан, конечно, не имел права это делать. Когда капитан дальнего плавания высаживается в порту, он может предаваться самым диким оргиям, устраивать самые безумные вакханалии. Но когда он командует судном, он должен вести себя как святой, недоступный искушениям...

- А в искушениях недостатка нет...

Казалось, Дороти прохаживается по гостиной капитана. Старики видели перед собой ее стройное тело, ее шепчущие губы...

- Ну и как, сеньору капитану удалось ее соблазнить?

Нескромное выражение не понравилось капитану.

Ведь это была любовь, небывалая, безмерная, безумная любовь, она захватила его, лишила рассудка с той самой минуты, как он заключил Дороти в объятия и ощутил прикосновение ее уст. Но он был капитаном, за все сорок лет плавания он ни разу ничем не запятнал себя, и теперь он не мог, не мог... Так он и сказал ей со слезами на глазах, он, который ни разу не плакал за всю свою жизнь.

Кто-нибудь из сеньоров пробовал когда-либо убедить женщину, заставить ее понять яснейшую из ситуаций? Дороти влюбилась еще сильнее, чем капитан, она готова была броситься в море.

- И здесь вы, капитан, не устояли...

Они мало знают его - там, где дело касается выполнения долга, он непреклонен. Он устоял. Он накинул свой непромокаемый плащ на ее обнаженные плечи и почти силой увел ее с палубы. И в ту незабываемую минуту, когда он, раздираемый долгом и любовью, держал в объятиях почти бесчувственную Дороти, он пообещал ей высадиться в первом же порту и навсегда уехать с ней на край света. Они обменялись единственным поцелуем перед лицом бескрайнего моря.

Он послал телеграмму с просьбой об отставке. Компания отвечала мольбами, уговорами, предложениями повысить жалованье. Судовладельцы были в панике:

ведь капитан пользовался определенным уважением, его знали на всех морях и моряки и судовладельцы.

Он не уступал: он - человек слова и к тому же он был влюблен. В первом же порту, заброшенном и грязном Макассаре, он простился с командой. Старые моряки с обветренными лицами плакали, пожимая его честную РУку, Он назначил Дороти встречу в доме некой Карол, торговки контрабандным опиумом, которой oн когда-то оказал кое-какие услуги. Муж напрасно ждалг Дороти, ему пришлось продолжать путешествие в одиночестве.

Две недели они провели в домике в окрестностях города, в самой гуще селвы. Они отдавались любви исступленно, с каким-то отчаянием, будто предчувствуя...

- Появился муж?

При чем тут муж, этот кретин? Его звали Роберто, капитан презирал его, за все время он о нем и не вспомнил! Надутый, самодовольный тип, он думал купить любовь и верность Дороти... Нет, дело не в муже.

Лихорадка, вот что! Смертельная лихорадка. Она в два дня прикончила Дороти, и карьеру капитана тоже. Как мог он вернуться на судно и снова плавать, когда даже здесь, в порту Макассар, он ни на минуту не мог забыть глаза Дороти, огромные глаза, блестящие от лихорадки, которые смотрят на него, словно умоляя о спасении? Побледневшими губами она шепчет, чтобы он не дал ей умереть сейчас, когда она наконец узнала радость жизни. Ему не дано было даже умереть вместе с нею, чего он желал и о чем молил небеса: он не восприимчив к лихорадке, ведь он так давно плавает в этих местах. Первое время после смерти Дороти он сходил с ума, курил опиум; предложения судовладельцев сыпались отовсюду, но он вернулся на родину. Больше он не поднимется на капитанский мостик, для него все кончено, - так поклялся он на могиле Дороти. В первый и последний раз в своей жизни велел он вытатуировать у себя на руке имя женщины.

Засучив рукав, капитан обнажил татуировку: имя Дороти и сердце.

Он остановился у окна, повернувшись спиной к друзьям. Им показалось, будто они слышат сдавленное рыдание. Растроганно шепнув "спокойной ночи", все удалились. Зекинья Курвело с горячим сочувствием пожал руку капитана. Каждый уносил с собою образ Дороти, ее жажду любви, ее тревогу.

Оставшись один, капитан потушил свет в гостиной. Он предпочел бы не убивать Дороти, не хоронить ее в грязном порту, охваченном лихорадкой. Он отлично мог бы высадить ее в каком-нибудь более цивилизованном городе, но как тогда покончить с такой безумной, всепоглощающей страстью? Идя по коридору, осеещенному лунным светом, он снова видел перед собою Дороти. О, это была эффектная сцена! Охваченная тревогой и тоской, она бежала к нему по палубе, и уста ее горели, как раскаленные угли.

Капитан взял Дороти за руку и толкнул дверь в комнату служанки. Мулатка Балбина, ворча, подвинулась на кровати, давая ему место.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Где наш рассказчик ведет себя не совсем благородно

Кто в этом мире может уберечься от завистников?

Чем выше стоит человек в мнении своих сограждан, чем важнее и почетнее пост, который он занимает, тем быстрее он становится мишенью для злобной зависти:

на него изливаются целые потоки грязи, океаны клеветы. Ничья репутация, даже самая идеальная, не останется чистой, ничья слава, даже самая сияющая, не избегнет попыток омрачить ее.

За примерами ходить недалеко. Как известно, достопочтенный сеньор Алберто Сикейра со всеми своими титулами, знаниями, состоянием и накрахмаленной манишкой поселился среди нас. Он оказал Перипери честь, ведь ему ничего не стоило бы купить себе дом в каком-нибудь фешенебельном месте, в Питуба или Итапоа, например, где живут и отдыхают самые знатные персоны. А он предпочел наше предместье, где лишь немногие способны понять его взгляды, его возвышенные рассуждения, его речи, изобилующие такими словами, какие встретишь только в словаре... Нам всем следовало бы гордиться этим предпочтением, постоянно испытывать чувство благодарности к сеньору еудье.

А что делается вместо этого? О судье болтают черт знает что. Никто не обращает внимания на его статьи, опубликованные в журналах, на его блестящие произведения. Мне довелось видеть немало номеров журнала "Ревиста дос Трибунаис" (в кожаном переплете), где юридические исследования, свидетельствующие об эрудиции достопочтенного судьи, занимают множество страниц. Судить по существу о его взглядах и о высказанных им мнениях я не могу и не смею, я не настолько самонадеян ведь половина его работ напечатана по-латыни, а половина - курсивом. Но один из специалистов, комментируя в упомянутом журнале работы нашего судьи, называет его "светилом юридической науки".

Так вот, даже печатные похвалы авторитетных людей, опубликованные в журналах Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло, не остановили людей, подобных Телемако Дореа, жалкому отставному чиновнику муниципальной префектуры. Этот тип вообразил о себе бог знает что оттого только, что публикует иногда скверные стишки в приложениях к баиянским газетам и осмеливается заявлять, что достопочтенный судья - "воплощение непроходимой тупости, чванливой вздорности"

(это его подлинные слова) "и величайшее ничтожество, когда-либо встречавшееся среди юристов Баии".

Вот до чего могут довести злоба и зависть! И хуже всего то, что такие люди, как Телемако Дореа, находят себе слушателей, которые их поддерживают и подливают масла в огонь.

Сплетники лезут в личную жизнь сеньора Сикейры, копаются в его прошлом и настоящем. Мало того, что они отрицают его очевидную, всеми признанную компетентность в юриспруденции, они подвергают сомнению неподкупность судьи. "Продажен, - утверждают они, - в высшей степени продажен". И рассказывают туманную историю о двух прямо противоположных решениях по одному и тому же делу: первое якобы отвергало претензии одной нашей крупной экспортной фирмы, второе же, вынесенное позднее, удовлетворяло требования могущественных магнатов. Я не вижу в этом ничего зазорного, ведь приобщение к делу новых данных, как объясняет почтенный судья, изменило в корне весь его смысл. Но некоторые людишки в Перипери говорят, что эти "новые данные" представляли собой кругленькую сумму в пятьсот конто, то есть в полмиллиона крузейро, которые были приобщены к сбережениям сеньора Сикейры, а не к делу.

Утверждают, будто состояние достопочтенного судьи ведет свое происхождение именно отсюда, а вовсе не унаследовано от родителей. Наследство же якобы получила супруга судьи, дона Эрнестина, на которой он именно по этой причине и женился; уже в молодоети она отличалась необычайной полнотой, за что и была прозвана Цеппелином.

Не ограничившись изучением прошлого судьи, наши сплетники стали рыться и в настоящем. Они извлекли на поругание нежную Дондоку. Разве есть чтонибудь преступное в том, что великий человек нашел у нее приют для своих высоких размышлений? В тихие часы сьесты, пока дона Эрнестина храпит, почтенный судья предается сладким грезам любви. Он оказал мне честь своим доверием и признался, что питает к Дондоке теплые, почти отеческие чувства. Она хорошая девушка; бедняжку, обманутую и покинутую, ожидала бы страшная участь, если бы не дружеская рука судьи, поддержавшего и защитившего ее. А кроме того, он вполне заслужил право на небольшие отступления от строгой морали в возмещение своего горестного и тяжкого служения супружескому долгу.

Последнему легко поверить, если учесть, что дона Эрнестина весит сто двадцать килограммов... Достопочтенному судье, наверно, действительно горестно и тяжко.

Я сдержал улыбку: не следует шутить такими вещами, ведь дело касается лиц, достойных всяческого уважения, - сеньора Сикейры и его супруги, тучной, но весьма почтенной особы. А кроме того, я испытываю к судье чувство благодарности: если бы не его щедрость и не его маленький грешок, мне не пришлось бы пользоваться милостями прекрасной, пламенной мулатки, носить домашние туфли судьи и поедать купленный им шоколад. Но в человеческой натуре в самом деле много подлости.

Ведь, по совести, я не имею права ругать тех типов, что постоянно грубо издеваются над мудростью достопочтенного судьи и чернят его имя, раз я сам, стольким ему обязанный, смеюсь и подшучиваю над его маленькими слабостями (и так же ведет себя опекаемая им Дондока). Чего же тогда требовать от других уважения и справедливости? Но все равно, этот самоуверенный и самодовольный Телемако Дореа стоит у меня поперек горла. Я показал ему отрывки из истории капитана, плод терпеливых поисков и упорных трудов, а этот рифмоплет принялся критиковать: вялый, туманный стиль, затянутое, рыхлое повествование, много общих мест, персонажи лишены внутренней жизни...

А фраза, фигурирующая в начале этой главы, которой я, откровенно говоря, горжусь - "на него изливаются целые потоки грязи, океаны клеветы", - вызвала у Телемако Дореа сардоническую улыбку. Он неспособен ощутить всю силу и красоту этого выражения.

Между прочим, моя фраза заслужила высокую похвалу судьи, человека известного и просвещенного, который привык к прекрасному стилю таких авторов, как Руй Барбоза и Александр Дюма. Дондока тоже, когда я больше для себя, чем для нее, прочел один отрывок вслух, захлопала в ладоши и воскликнула:

"Чудесно!" А у нее нет недостатка в чувствительности, это-то я знаю. Таким образом, поддержанный, с одной стороны, интеллектуальной элитой в лице судьи, а с другой стороны - ободряемый гласом народа, то есть нежным голоском Дондоки, я полностью презрел дурацкий смех Телемако Дореа и решил впредь избегать его неприятного общества. Помимо всего прочего, он еще и вымогатель - до сих пор не отдал сто восемьдесят крузейро, которые взял у меня в долг прошлым летом, чтобы купить рыбы. "Вечером отдам", - сказал он тогда, и так до сего дня...

Я возвращаюсь к истории капитана. Когда я сочинял строки этой главы о зависти, я вовсе не думал ни о судье, ни о его почтенной супруге, ни о Дондоке, ни об этом шуте Дореа. Судья был введен в рассказ только в качестве примера, да так и застрял, как надоедливый гость, потерявший представление о времени.

К тому же я, кажется, немного увлекся спором с негодяем Дореа и описанием прелестей Дондоки. И чуть не забыл о своем обещании - выяснить запутанную историю капитана, чтобы чистая правда о его приключениях засияла во всей своей наготе.

Итак, как видите, никто не может спастись от завистников. Мог ли уберечься от них капитан Васко Москозо де Араган, который, едва прожив в Перипери месяц, стал самым видным лицом предместья? Имя капитана не сходило с уст, он сделался местной достопримечательностью, его суждениями по самым различным вопросам интересовались все, их ценили, на них ссылались. "Капитан сказал...", "Спросите капитана...", "Капитан мне обещал..." - только и слышалось со всех сторон. Когда разгорался спор, капитан вынимал изо рта пенковую трубку и изрекал свой приговор - его слово всегда было последним, никто не решался ему противоречить.

Капитан и наше предместье праздновали свой медовый месяц без единой тучки на лазурном небе ровно тридцать дней. Вероятно, этот медовый месяц мог бы длиться и дольше, если бы из города, где он провел некоторое время у сына адвоката, не вернулся старый Шико Пашеко, бывший финансовый инспектор, живший в Перипери уже более десяти лет и ставший здесь своего рода властителем дум.

Я уже рассказывал о характере этого человека.

Желчный, недоверчивый, он постоянно хитрил, сплетничал и говорил колкости. Он вышел в отставку раньше, чем полагается, так как был замешан в политику и подвергся преследованиям за участие в оппозиции.

Он утверждал, что пал жертвой могущественных врагов, поскольку уже много лет ведет антиправительственную борьбу. В этой борьбе ему удалось добиться некоторого успеха: он получил значительную прибавку к пенсии. Но Шико Пашеко не успокоился и продолжал упорно бороться против правительства, пытаясь судебным порядком получить изрядный куш.

О процессе Шико Пашеко без конца толковали в Перипери, на этом процессе в значительной степени и основывалась популярность самого Шико. Каждое его возвращение из поездки к сыну в Баию, куда он ездил хлопотать по своему иску, было праздником для жителей Перипери. Шико Пашеко излагал все подробности дела, которое пошло теперь в верховный суд, и делал это со вкусом. Он изливал душу, ругая судей, понося бюрократов и политиканов, вскрывал тайны частной жизни судей, прокуроров, адвокатов, всех, кто имел какое-нибудь отношение к его делу. Он был кладезем анекдотов и смешных историй о всякого рода пакостях.

В этой бесконечной тяжбе в сущности принимало участие все население Перипери. Отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы стояли за Шико Пашеко и приходили в негодование, если вмешательство какого-либо противника тормозило ход дела или кассационная жалоба вызывала отсрочку решения. Сеньора Аугусто Рамос, та, что обожала всякие истории, даже дала обет Иисусу заказать за свой счет мессу, если Шико Пашеко выиграет процесс. Жаль, что в то время достопочтенный сеньор Сикейраеще не поселился вПерипери: своими познаниями, своей эрудицией он мог бы оказать большую помощь не только Шико, но и всем жителям предместья. Долгими вечерами составлялось меню великолепного праздника, которым будет отмечена победа. Шико Пашеко получит тогда кучу денег, он обещал даже угостить всех шампанским.

Но на этот раз он вернулся из города расстроенным. Все было, казалось, уже согласовано и на днях ожидалось решение, но штат неожиданно выступил с новым ходатайством и слушание дела опять отложили "до греческих календ", как сказал Шико начальнику станции, сходя с поезда.

Шико Пашеко вернулся с целой кучей новостей. Он был битком набит историями, анекдотами, сплетнями о судьях и адвокатах. Кроме того, он жаждал сочувствия, одобрения, внимания со стороны соседей и друзей. И вдруг он оказался отодвинутым на второй план:

громкая слава капитана дальнего плавания наполняла Перипери до краев, его имя было у всех на устах, о его подвигах толковали повсюду. Невыносимо! Чего стоят все разоблачения козней судейских и бесконечный судебный процесс в сравнении с рассказами о кораблекрушениях, бурях и любовных похождениях?

Как сравниться сутяге с моряком, побывавшим в Гонконге и Гонолулу? Да к тому же владеющим телескопом, штурвалом и хронографом!

- Вы знаете, что такое хронограф, сеньор Шико Пашеко?

- И знать не хочу... Я вам расскажу пикантную историю о судье Питанге, у которого жена родила семерых детей от семи разных отцов. Этот король рогоносцев...

- Вам надо обязательно посмотреть коллекцию трубок капитана. Вы сразу забудете о своем деле...

И так все время. Шико Пашеко шел на штурм со своим процессом, но в ответ его забрасывали морскими картами, арабскими танцовщицами, пьяными моряками. Он толковал о кассационной жалобе, а ему рассказывали очередное приключение капитана.

Однажды вечером он рассказывал какую-то запутанную историю, связанную с процессом. Слушатели не проявляли особого интереса. Внезапно все оживились: к ним походкой покорителя морей приближался капитан. Шико Пашеко, прищурясь, смотрел на невысокого коренастого человека с пышной шевелюрой и крючковатым носом. Потом он сплюнул и сказал:

- Капитан дальнего плавания? По-моему, этот тип не способен командовать даже шлюпкой... Он больше похож на владельца мелочной лавки.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О том, как плохо не знать географию, и о злоупотреблении блефом при игре в покер

- Эх! Если бы я знал географию... - повторял Шико Пашеко сквозь зубы, жалея о безрассудно растраченных днях юности, когда он был знаменитым во всей школе прогульщиком. А сколько времени в течение своей жизни он терял на всякие пустяки, вместо того чтобы душою и телом предаваться упорному изучению географии - науки, в исключительно большой пользе которой он только теперь убедился!

"Где-то сейчас Маркое Вас де Толедо?" - думал он и все надеялся, что сослуживец, с которым он не виделся больше двадцати лет, каким-то чудом сойдет вдруг с поезда на станции Перипери.

Самодовольный южанин Маркое Вас де Толедо был докой по части географии. Казалось, у него в голове умещалась вся карта мира: столицы, города, заливы, острова, озера, лагуны, горы, вулканы, многоводные реки, океанские течения, речные и морские порты... Он мог назвать на выбор любую гавань Европы, Америки, Африки, Азии или Океании, они так и сыпались у него изо рта. Умница был этот Маркое Вас де Толедо, но немного надоедлив, помешан на своих знаниях!

Приятели от него бегали и старались возможно реже с ним встречаться. Он любил выпить и обладал поразительной памятью. Стоило только дать ему малейший повод, и он начинал перечислять мудреные названия от Гамбурга до Шанхая и от Нью-Йорка до БуэносАйреса. Шико Пашеко, который очень любил поговорить, но терпеть не мог, слушать, прозвал его Грузовым Судном, потому что эти суда останавливаются во всех решительно портах, даже в самых ничтожных.

Теперь Шико Пашеко понял - жаль только, что поздно! - как он ошибался, недостаточно ценя географические познания приятеля. Он считал Маркоса Вас де Толедо навязчивым, докучливым и обходил его стороной. А сейчас он отдал бы все на свете, только бы увидеть здесь, в Перипери, Маркоса Вас де Толедо со всеми его внутренними морями, притоками, меридианами и сотнями портов. Ах, как они были нужны Шико, как нужны!.. От нудного перечня гаваней в его памяти остались лишь самые известные и легкие названия, от них толку мало, с их помощью обманщика не разоблачить. А между тем Шико Пашеко был уверен, что они имеют дело с обманщиком, без труда одурачившим простодушных стариков, слабоумных и легковерных, готовых поверить любому шарлатану и проглотить самый невозможный вздор. Он сам не раз подсовывал им совершенно потрясающие небылицы, и беднягам даже в голову не приходило усомниться.

В мире нет более подходящего места для сбыта всякого вранья, чем Перипери. В уплату получаешь всеобщее признание и уважение. Доказательством тому он сам, Шико Пашеко: к нему проявляли сочувствие вовсе не потому, что он терпит несправедливости, а потому, что всех интересовали его россказни о судебных жалобах и кляузах и выдуманные истории о судьях и прокурорах. Но его выдумки были неоригинальны, фантазия ограниченна, местом действия всегда являлась Баия, до которой можно доехать поездом за полчаса, а действующими лицами - люди, знакомые всем.

Мог ли он соперничать с этим беспардонным вралем, который взобрался на палубу корабля и изображает бывалого моряка, овеянного всеми ветрами, пресыщенного женщинами, похожими в его рассказах на влюбленных кошек, болтает о далеких мерях и океанах, о бурях, кораблекрушениях и акулах.

Шико Пашеко щурил близорукие глаза. Невиданная наглость! Даже у Ромеу дас Дорес, старого пьяницы и скандалиста,, занимающегося лжесвидетельством в судах (с оплатой вперед), и у того больше совести. У этого капитана (как же, капитан он, держи карман!) нет никакого чувства юмора. Он безбожно хвастается и рассказывает истории, напичканные морскими терминами и звучными сложными названиями портов и городов. Он бойко торгует своими сказками, да еще по самой высокой цене! А эти наивные болваны, сборище Дураков, пускают слюни от восторга!

Идиоты! Им остается только лизать пятки капитану.

(капитан... размазня несчастная!).

Соперничать с ним невозможно. Но надо сорвать с него маску, разоблачить шарлатана. Эх! Если б он знал географию, он швырнул бы ему в физиономию всякие там морские течения, долготы и широты, сбил бы его с толку масштабами и вычислениями, сбросил бы с капитанского мостика и посадил на мель раз и навсегда. Надо будет выписать учебники из Салвадора.

Досада грызла Шико с самого возвращения. Его обычная бледность перешла в желтизну, Шико явно угрожало разлитие желчи. Образ Васко Москозо де Араган, с его трубками, мореходными инструментами, картами и фотографиями кораблей в рамках, с его подзорной трубой, телескопом и высокой фуражкой, заполонил Перипери целиком, от станции до пляжа. Другой выдающейся личности, другой знаменитости, другому герою не осталось места. Выпуская тонкой струйкой дым изо рта (чего стоит вонючая самокрутка по сравнению с пенковой трубкой, набитой ароматным табаком?), Шико Пашеко вынашивал злобный план мести.

Васко всячески выпячивает свою персону, размышлял он, этого нельзя не заметить, если не быть такими дураками, как его слушатели, которые вообще невообразимо глупы; им давно уже пора на кладбище. Дурень Зекинья Курвело совсем обезумел от восторга - он теперь вроде как юнга у этого шарлатана, ходит за ним по пятам, носит его подзорную трубу... А эта шутовская церемония - наблюдение со скалы за прибывающйми судами! Собирается чуть ли не все предместье, можно подумать, будто порт Баия находится в ведении и под охраной обитателей Перипери. Сойдя вниз, Васко объявлял:

- Голландский пакетбот. Превосходная маневренность...

Или сообщал с таинственным видом:

- Грузовое судно из Панамы... Должно быть, везет много контрабанды...

Все многозначительно переглядывались, будто тоже участвовали в рискованном предприятии, каждый чувствовал себя немного контрабандистом, в особенности Зекинья Курвело.

- Игрушки! - ворчал Шико Пашеко, еще больше желтея; горький вкус зависти стоял у него во рту. Он смотрел на улыбающееся, открытое лицо капитана (капитан, черт его дери!), похожее скорее на физиономию владельца мелочной лавки, и все больше приходил к убеждению, что если этому типу когда-нибудь и приходилось плавать, то не иначе, как на утлом каботажном суденышке, и, кроме Ильеуса, Аракажу и Белмонте, он ни одного порта не видел.

Шико пытался внушить свои подозрения жителям предместья, используя для этого (как бы невзначай)

каждый удобный случай. В ответ ему твердили про диплом, подписанный и зарегистрированный по всем правилам, - он висел в позолоченной рамке в гостиной капитана, у всех на виду. Да, диплом представлял собою реальность, которую трудно отрицать. Но ведь, может быть, этот диплом доказывает всего-навсего, что капитан командовал каким-нибудь крошечным, заплеванным страдающими морской болезнью пассажирами суденышком Баиянской компании на короткой линии от Каравелас до Салвадора? А может, и еще чище - как знать, не из тех ли он капитанов (ведь он называет себя капитаном, скотина!), что всю жизнь плавают по реке Сан-Франсиско на какой-нибудь шаланде от Жоазейро до Пирапоры и от Пирапоры до Жоазейро. Этот тип с физиономией лавочника обманул здешних дураков, но Шико Пашеко привык иметь дело с хитрыми адвокатами, с судейскими крючками, со всякого рода ловкачами. Шико ему не надуть! Все его истории об азиатских портах, об островах Индийского океана, о женщинах Цейлона и греческих моряках наверняка вычитаны из книг или где-нибудь подслушаны, а может, просто придуманы. Шаланда на реке СанФрансиско - самое большее, что Шико Пашеко соглашался признать за капитаном.

Сраженный доводами о дипломе при первой своей попытке поколебать авторитет капитана, Шико не растерялся: десять лет тяжбы закалили его. В ожидании учебников, которые он поручил купить сыну (он готов посвятить весь остаток жизни изучению географии!), Шико Пашеко решил найти у противника слабое место, какую-нибудь мелочь, за которую можно было бы зацепиться, чтобы пробудить сомнения в жителях Перипери и, таким образом, заполучить союзников.

Вскоре он заметил, что Эмилио Фагундес несколько разочаровался в капитане. Эмилио служил прежде в управлении сельского хозяйства, и его имя не раз попадало в газеты благодаря его умению играть в шахматы. Как-то он даже участвовал в турнире в Рио и занял четвертое место. Какое это было событие! Выйдя в отставку, Эмилио поселился в Перипери, и единственное, чего ему здесь не хватало, это партнера, хорошего партнера; здесь не было ни одного человека, знакомого с какой-либо другой игрой, кроме шашек, гамана и домино. С прибытием капитана (тоже мне капитан - жук навозный!) Эмилио воспылал было надеждой, но вскоре остыл: капитан с трудом отличал ладью от слона и коня от короля. И Эмилио по-прежнему вынужден был довольствоваться игрой по переписке со столичными шахматистами да решением задач, помещаемых в шахматных разделах газет и журналов. Такое разочарование...

- Я думал, что моряк должен уметь играть в шахматы... - признался он однажды Шико Пашеко.

Впервые в своей жизни бывший финансовый инспектор почувствовал влечение к этой сложной игре (до сих пор он считал ее на редкость скучной и находил, что Эмилио Фагундес просто чудак). Действительно, странно видеть моряка, столь равнодушного к игре, помогающей убивать время. Ведь нет лучшего занятия в долгие часы плавания, если, конечно, море спокойно. И вот, как раз в самый патетический момент рассказа, когда судно капитана (капитан... мерзавец!)

в туманную и холодную ночь в Северном море только что избежало трагического столкновения с огромным айсбергом, Шико Пашеко решил подкинуть на ют шахматную доску. Туман был так плотен, что его можно было резать ножом, как сыр. Черный корабль шел тихим ходом, предупреждая о себе тревожными гудками. Вдруг с левого борта показалась белая громада льда, целая плавающая гора. Паника охватила пассажиров...

- Сеньор Васко, скажите-ка мне одну вещь...

- Капитан Ваеко Москозо де Араган к вашим услугам.

Он не уступал своего звания, поскольку, по его словам, капитанский диплом был его единственным титулом и богатством.

Шико Пашеко, с трудом удерживая готовые вырваться ругательства, уступил:

- Так вот, сеньор капитан (жук навозный...), меня поразила одна вещь: как это вы, моряк, имеющий столько свободного времени, не умеете играть в шахматы? Я слышал, что эта игра очень распространена среди моряков...

- Вас ввели в заблуждение, дорогой друг. Моряки любят азартные игры - в кости, в карты. Добрая партия в покер, это да. Я проводил за карточным столом ночи напролет, до восхода солнца...

Отразив вылазку врага, капитан невозмутимо продолжал:

- Однажды мы потерпели кораблекрушение у острова Расмата, он похож на Перипери. У нас в шлюпке было всего несколько галет, немного воды да колода карт. И вот в такую минуту, когда опасность угрожала нам со всех сторон, мы начали чудесную партию в покер. Нас было пятеро, пока один стоял у руля, четверо играли. Мы играли на галеты, на глоток воды... Забавно было. Два дня и две ночи...

Шико Пашеко встрепенулся: он хорошо играл в покер.

- Покер? Прекрасно... Можно сколотить компанию, я уже соскучился по игре. Вот Проныра - заядлый картежник...

- Ну, не заядлый. Так, поигрываю...

- ...Леминьос тоже играет, не говоря уже об Аугусто Рам осе.

Как знать, может, эта история про кораблекрушение и игру в покер очередное сочинение Васко? Эх, если бы оказалось, что он не знает правил, не умеет делать ставки, блефовать...

- Мы можем собрать партийку сейчас же...

- Сейчас нет, извините. Надо кончить начатый рассказ, - уклонился Васко и хотел было вернуться к прерванному повествованию.."

- Вы доскажете потом, - настаивал Шико Пашеко.

- Он остановился на самом интересном месте, - возразил Руй Пессоа.

- У меня прямо мурашки пошли по спине... - признался Зекинья.

Шико Пашеко с презрением смотрел на них. Глупцы! Так они, значит, не видят, что их надувают? Ведь обманщик наверняка не знает даже, по скольку карт следует сдавать и что дороже - стрит или тройка. Шико улыбался, полный надежды. А голос капитана (капитая - вонючка грязная!) рокотал и гремел. Капитан кончал свою потрясающую историю. Ледяная гора уже почти столкнулась с судном, пассажиры подняли крик, команда потеряла голову, но в этот момент Васко выхватил у рулевого штурвал...

- Пока ваша милость доскажет, я пойду позову Аугусто Рамоса... Можно собраться в вашем доме, сеньор Проныра, не так ли?

- Только не по крупной... На мелочь... - Проныра жил стесненно, ему приходилось помогать овдовевшей невестке, жившей с детьми в Баие.

Айсберг проплывал мимо, царапая борт судна, а Шико Пашеко отправился за картами и за Аугусто Рамосом. Крепко сжимая штурвал, Васко победоносно смотрел на ледяную гору, которая медленно удалялась, уносимая холодными течениями.

В картах недостатка не было. Обычно после обеда, прежде чем выйти на площадь побеседовать с друзьями, почти все раскладывали пасьянс. Появились засаленные, грязные карты.

- Пошли, пошли... - торопил Шико Пашеко.

- Наблюдателям места не хватит... - предупредил Леминьос, видя, что все вознамерились присутствовать при игре.

- Я уже слышал эту историю...

- Разве вы не помните гибель "Титаника"? Он налетел на такой айсберг... Это очень опасно...

Васко улыбнулся и взял колоду. При виде засаленных карт капитан (капитан - хвастунишка!) покачал головой, бросил карты на стол и сказал:

- Играть этой колодой? Нет. Невозможно.

... Щико Пашеко сиял.

- Ну что вы, сеньор, не будьте привередливы. Для пустяковой игры на мелочь эти карты вполне годятся.

Сядем...

Он пододвицул стул.

Зекинья Курвело все еще видел айсберг?

- Я бы бросился в воду, если бы вдруг заметил один из обломков...

- Нет, такой колодой я не буду играть, она "икуда не годится.

- А может быть, ваша милость вообще не знает, что такое покер? торжествовал Шико Пашеко.

Васко Москозо де Араган посмотрел на него с изумлением.

- Почему же мне не знать?

- Ну мало ли как бывает...

Васко повернулся к "ему спиной и быстро вышел.

Шико заключил:

- Этот тип понятия не имеет о покере. А еще рассказывает, как он, видите ли, играл на спасательной шлюпке, ну слыхано ли что-нибудь подобное? Он, наверно, принимает нас за идиотов. Городит небылицы одну за другой...

- Небылицы?

- Да что вы, сеньор Леминьос, неужели, вы не поняли сразу? Чуть прижмешь его, он в кусты... Разве вы не видели сейчас сами? Они, видите ли, играли на галеты, на глоток воды... Я приношу карты, добываю партнеров, и вот, пожалуйста, этот тип скрывается...

Колода немного потрепанная! Ерунда! Любой моряк, самый что ни на есть плохонький, а уж от покера не откажется!

Зекинья, все еще трепеща под впечатлением пережитого, оставил наконец айсберг и выступил в защиту своего идола:

- Кто вам сказал, что он не умеет? Он сказал?

- Ну вот, вы опять пресмыкаетесь перед этим субъектом...

- Насчет "пресмыкаться" это вы бросьте. Просто я не завидую...

- А кто же, интересно, завидует? И чему?

- Спокойно, сеньоры... - вмещался Проныра. - Что это такое? Два старых друга - и спорят без причины.

- Я не позволю, чтобы брали под сомнение слова честного человека...

- Я сомневаюсь только в его знакомстве с покером...

- А ведь правда, он исчез... - подтвердил Руй Пессоа.

Но Васко уже возвращался, он нес две колоды и ящик с фишками. Новые, нераспечатанные колоды, красивые, блестящие карты, а на рубашке океанский пароход в клубах голубого дыма. Да, вот это карты!, Колоды переходили из рук в руки.

Однако полный разгром Шико Пашеко был в тот вечер еще впереди. Сам он "еплохо играл в покер, но нервозность и раздражительность портили дело. Он был склонен блефовать при каждом удобном случае и никак не мог сравниться с Васко Москозо де Араган, который играл умело, уверенно, сохраняя заразительную веселость и то и дело вставляя всякие морские словечки. Васко знал, когда играть и когда пасовать, умел блефовать в нужную минуту и мгновенно разгадывал все уловки партнеров. Шико Пашеко мог говорить все что угодно, но отрицать умение капитана играть в покер было невозможно. Васко играл мастерски.

Зекинья Курвело, сидя рядом, следил за игрой. Айсберг исчез вдали, растаяв под лучами южного солнца, теперь Васко демонстрировал за игорным столом силу своей руки и верность глаза. Время от времени Зекинья бросал презрительный взгляд на оскандалившегося экс-инспектора. А когда Васко с простой парой дам предложил Шико Пашеко показать свои карты и оказалось, что тот сблефовал, сделав крупную ставку на ничтожную пару семерок, Зекинья не выдержал:

- Зависть убивает, сеньор Шико Пашеко.

Она действительно убивала. Шико Пашеко почувствовал боль в печени. Он поставил еще пять мильрейсов.

Эта памятная партия в покер положила начало новому обычаю. Теперь в доме Васко собирались каждый четверг - старый Жозе Пауло, Аугусто Рамос и Леминьос, не считая неизбежных болельщиков, - и бурно играли в покер. Зекинья Курвело тоже начал постигать тайны покера. Ведь все моряки непременно умеют и любят играть в карты! Шико Пашеко отказался войти в эту компанию. Ноги его не будет в доме капитана (капитан, сукин сын!).

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

О празднике святого Жоана, канжике и акулах, или Побежденный завистник

Наступил июнь. Дожди затопили песчаные улицы, кухни были завалены кукурузными початками, сложенными для приготовления памоньи [Памонья пирожное из зеленой кукурузы, кокосового молока, сливочного масла, корицы, аниса и сахара; эта масса запекается в трубочках из кукурузных или банановых листьев, завязанных на концах], канжики [Канжика - каша из кукурузной муки] и пирогов. Июнь - месяц обжорства, в это время старики забывают о диете, пьют ликер из женипапо и объедаются разными вкусными блюдами. Впоследствии они расплачиваются за эти излишества - обостряются всякие недуги: диабет, ревматизм, и приходится отказываться от соли или сахара. Во многих домах совершались тринадцатидневные моления святому Антонио - сначала распевали молитвы перед импровизированным алтарем, потом плясали под звуки аккордеона. На площади устанавливали столб со знаменем святого Жоана, готовили костры для святой ночи. В конце месяца вдовы и вдовцы должны были праздновать день своего покровителя святого Педро. Праздники продолжаются целый месяц; дети бегают с хлопушками и бенгальскими огнями. Во время тринадцатидневных молений завязываются флирты, девушки склоняются над тазами с водой, чтобы разглядеть лицо суженого. А избрание в старейшины праздника святого Педро - честь, которой домогаются все мужчины предместья.

Праздник святого Жоана пришел в каждый дом.

Даже в самых бедных семьях откупоривалась бутылка ликера из женипапо и гостя угощали куском канжики, пирогом из кукурузной или маниоковой муки, кускусом из тапиоки или нежной памоньей, обернутой в листья. Но главное веселье бурлило на площади, где устраивались развлечения для бедных учеников начальной школы, детей рыбаков и рабочих "Бразильского Востока". Приезжал из Платаформы отец Жусто, служил мессу в маленькой церковке, обедал у кого-нибудь из влиятельных граждан и потом смотрел на народное гулянье. Поздно вечером зажигались костры, с трecком летели искры, жарились кукуруза и сладкий батат, воздушные шары взмывали в небо, усыпанное бесчисленными звездами.

Готовясь к выборам старейшины праздника, отец Жусто вынужден был прибегать к самой тонкой дипломатии. Впрочем, его сутана, наверно, и вправду скрывала фрак дипломата - если судить по тому, как он умел убедить упрямых, успокоить обидчивых, с одним выпить чашечку кофе, с другим позавтракать, с третьим пообедать; он отведывал ликеру и канжики в десятках домов и возвращался в Платаформу, установив полное согласие с прихожанами Перипери и заполучив сильнейшее расстройство желудка.

Каждый год кандидатов в старейшины праздника святого Педро бывало немало. Все считали себя вправе председательствовать на вечернем гулянье, когда дети соревновались в беге в мешках и взбирались на скользкий намыленный столб с пятимильрейсовой бумажкой наверху. Приходилось, правда, идти на некоторые расходы, но ведь это пустяки по сравнению с честью сидеть рядом с преподобным отцом и слушать хвалебную речь ученика, написанную учительницей и стоившую маленькому оратору немалых усилий и страданий от ударов линейкой.

Еще в апреле к отцу Жусто в Платаформу начали поступать письма с осторожными намеками, потом пошли визиты кандидатов и их родственников. Они ставили свечи в церкви, некоторые даже заказывали мессу.

Самые старые обитатели Перипери почти все были уже удостоены звания старейшины праздника. Старый Жозе Пауло заслужил его трижды и перестал выставлять свою кандидатуру, избегая лишних расходов. Адриано Мейру, Аугусто Рамоса, Руя Пессоа тоже уже избирали. Даже Леминьос, вышедший в отставку по болезни в сорок пять лет и сравнительно недавно поселившийся в наших местах, и тот был один раз старейшиной. Шико Пашеко тоже четыре года назад блестяще и достойно председательствовал на празднике святого Педро. Зачем же тогда в год приезда капитана Шико вздумал снова претендовать на это заманчивое звание?

Если кто имел на него право, так это Зекинъя Курвело: он жил в Перипери уже пять лет, а священник все еще не вспомнил о нем. Но как раз Зекинья первым назвал преподобному имя Васко Москозо де Араган.

По его мнению, никто другой не должен быть старейшиной праздника; было бы высшим актом справедливости избрать прославленного моряка, который своим присутствием делает честь Перипери. Отец Жусто согласился, его всегда привлекали новые прихожане, ему нравилось завоевывать их доверие и дружбу. Выбор был сделан, казалось, мирно: влиятельные лица, вроде Проныры, Адриано Мейры и Змилио Фагундеса, не возражали. О простых людях и говорить нечего: они обожали капитана, всегда готового прийти на помощь несколькими монетами или просто заплатить за стакан каш асы. Он объяснял, что приобрел эту привычку в общении с моряками, решая их споры, участвуя в их попойках. Он любил помогать ближним, давать советы, выслушивать признания. Отец Жусто думал, что на этот раз он никого не обидит и не вызовет ничьей ревности своим выбором, - казалось, все с восторгом встретили кандидатуру капитана.

Но преподобный отец ошибся. Когда новость распространилась по предместью, Шико Пашеко пришел в ярость. Больше месяца тому назад он предложил священнику свою кандидатуру и послал ему в подарок каплуна и бутылку вина из журубебы [Журубеба - бразильский кустарник; экстракт из корней его применяется как лекарственное средство.] под названием "Северный лев". И вдруг он получает удар в спину. Какое подлое предательство! Мало того, что рассмотрение его дела в суде отсрочено, мало того, что здесь, в Перипери, его постигло тяжелое разочарование, так теперь еще церковь пренебрегает его кандидатурой, вступает в союз с обманщиком, с шарлатаном. Шико Пашеко неожиданно охватил бурный приступ антиклерикализма, он проникся глубокой симпатией к масонству и поносил направо и налево духовенство вообще и отца Жусто в частности, приписывая ему любовниц и незаконных детей.

Если бы был выбран кто-либо другой, у Шико Пашеко достало бы сил снести унижение молча. Даже Зекинью Курвело он стерпел бы, хотя Шико выставил свою кандидатуру именно для того, чтобы помешать адъютанту Васко добиться запоздалых почестей. Он стремился не допустить победы льстеца, а вместо этого дело обернулось так, что он сам потерпел страшное поражение, хуже которого еще не выпадало на его долю. История с покером так его разволновала, что он, казалось, забыл даже о своем судебном процессе. Теперь у него не было в мире более лютого врага, чем Васко Москозо де Араган.

В последнее время, с того вечера, когда они слушали рассказ об айсберге, а затем играли новыми картами, Шико Пашеко перешел от намеков к прямым обвинениям. Он подходил то к одному, то к другому, разбирал истории Васко, стараясь подчеркнуть нелепые, по его мнению, подробности и поймать капитана на противоречиях.

Нельзя сказать, чтобы его попытки унизить и уничтожить соперника имели успех. Однако все же в конечном счете ему удалось благодаря своей настойчивости посеять сомнения и заронить искру недоверия в умы своих сограждан. И в самом деле, неужто этот капитан такой уж герой и пережил так много приключений, опасностей и любовных историй? Могло ли выпасть на долю одного человека столько волнующих событий?

Неужто и в самом деле так богата его жизнь? Почему же тогда все они влачат серое, жалкое существование?

Адриано Мейра, старый невежа и прожигатель жизни, однажды решился даже на шутку дурного тона. Капитан рассказывал об одном из своих самых сенсационных подвигов - историю о девятнадцати матросах, проглоченных акулами в Красном море. Он же, Васко, спасся лишь благодаря божественному провидению и своей ловкости в обращении с ножом - он вспорол брюхо трем голодным акулам, не меньше чем трем.

- Сбавьте немного, капитан. Одна акула явно лишняя.

Васко взглянул на Мейру своими ясными, как у ребенка, глазами.

- Как вы сказали, друг мой?

(Адриано смутился: так спокоен был голос, так чист был взгляд капитана. Но он недавно разговаривал с Шико Пашеко и потому сделал над собой усилие и повторил:

- Не слишком ли много акул, капитан?

- А что вы знаете об акулах, дружище? Разве вы плавали в Красном море? Ваше замечание весьма некстати, могу вас заверить. Нет в мире места, где бы было столько акул...

Нет, он не мог лгать, он даже не заметил в голосе Адриано ни иронии, ни недоверия, не уловил насмешки.

Если бы Васко был действительно шарлатаном, как утверждает Шико Пашеко, он рассердился бы, ответил с раздражением. Адриано Мейра тут же раскаялся:

- Вы правы, капитан. Не следует говорить о том, чего не знаешь...

- Я всегда это утверждал. Ни говорить, чего не знаешь, ни командовать судном, которого не знаешь...

Потому что он, капитан, не знал египетского торгового судна "Эль-Гамиль" и согласился им командовать во время долгого томительного перехода от Суэца до Адена с грузом цемента. Он слишком поздно понял, каким это было безумием: судно оказалось в ужасном состоянии, не работало даже радио, команда же состояла из подозрительных типов - такие образины, что смотреть страшно. К счастью, с ним был верный Джованни, тот матрос, из-за которого он рассорился несколько лет спустя с европейскими судовладельцами.

И вот когда "Эль-Гамиль" затонул, получив пробоину в корпусе, только им двоим удалось спастись. После того как акулы покончили с командой, их с Джованни подобрал норвежский корабль. Капитан до сих пор хранит тот счастливый нож, как-нибудь вечерком, когда друзья зайдут к нему промочить глотку, он им покажет его.

Несмотря на широкую кампанию, развернутую против капитана Шико Пашеко, дело пока что не шло дальше легких сомнений и мимолетных вспышек недоверия. Адриано Мейра, завидя Шико, всякий раз сетовал:

- Ну вот, опять вы с своими разговорами... "Капитан - лжец", да "капитан - лжец", больше вы ничего не можете сказать. Я было поверил и попал в дурацкое положение. Капитан показал мне даже нож, которым он убивал акул...

- Все вы идиоты!

Шико спорил то с одними, то с другими все язвительнее и резче, без конца злословил о капитане. Он ощущал ненависть и презрение к отставным чиновникам, их женам, к каждому из доверчивых слушателей капитанских историй - словом, чуть ли не ко всему населению Перипери. Когда же не его, а Васко избрали старейшиной праздника святого Педро, чаша терпения переполнилась. Шико попытался воздействовать на священника, напомнив ему о сделанных ранее подарках и намекнув на перспективы значительных пожертвований после выигрыша дела в суде. Когда это не подействовало, он принялся восстанавливать общественное мнение против преподобного, твердя, что отец Жусто; - развратник и лицемер. Все это было явным преувеличением, так как отец Жусто, с одной стороны, старался лишь сохранять мир среди своей паствы, а с другой - даже самые зль!е сплетники не могли обвинить его в особой приверженности к женскому полу, если, конечно, не считать девушки, следившей за порядком в его доме, которая, кстати сказать, отличалась нежной, неяркой красотой, придававшей ей сходство с изображениями святых.

Шико Пашеко, перед которым жители Перипери прежде преклонялись и которого уважали почти так же, как старого Проныру, всегда встречаемого радостными приветствиями, не в силах был терпеть такое унижение и такое вероломство. Он был просто не в состоянии видеть эту пару - шарлатана с дурацкой физиономией лавочника и неблагодарного священника (последнему следовало бы по крайней мере вернуть каплуна и вино из журубебы, если у него осталась хоть капля совести) в роли руководителей предстоящего празднества. Шико решил уехать. Однако, чтобы не позволить врагу торжествовать, он заявил, будто подготовка его дела к слушанию уже закончена и судебное заседание состоится не сегодня завтра. Но даже и эта новость, которая прежде вызвала бы сенсацию, не нарушила окружавшего его теперь безразличия. И все это по милости презренного обманщика, одетого в дурацкий морской китель, все это его происки. Шико уезжал под проливным дождем, на станции никого не было. Полный бессильной злобы, Шико Пашеко спасался бегством.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Где Дондока мысленно наставляет рога рассказчику

Признаюсь, что развернутая Шико Пашеко клеветническая кампания против капитана, вызванная исключительно завистью и злобой, немного поколебала и мое безоговорочное восхищение несравненным героем.

Некоторые из его приключений, рассмотренные в свете уничтожающей критики инспектора, показались мне несколько преувеличенными. Я это говорю вовсе не затем, чтобы заранее повлиять на ваше мнение. Я выступаю всего лишь в роли беспристрастного историка и высказываюсь только потому, что был до некоторой степени потрясен тем, как мало значения придали замечаниям и наблюдениям Шико Пашеко оставшиеся верными капитану отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы.

Поскольку целью исследовательской работы, каковой я предался отчасти, чтобы убить время, а отчасти, чтобы попытаться стать победителем в литературноисторическом конкурсе, объявленном государственным архивом, является восстановление правды, необходимо было ряд подробностей вынести если не на публичное обсуждение, то по крайней мере на суд выдающихся личностей, способных высказать о них просвещенное мнение.

Вот почему я посоветовался об этом деле с достопочтенным сеньором Алберто Сикейрой, чей авторитет в Перипери в настоящее время равен авторитету капитана Васко Москозо де Араган в прошлом. Судья - человек широко эрудированный, ни одна отрасль человеческого знания не укрылась от его любознательности - от права до философии, от экономики до спорных половых вопросов. Даже в медицине он разбирается неплохо, или, вернее, вполне достаточно, ведь он так ловко и самоотверженно лечит Дондоку, у которой часто бывает сильный грипп. Недавно мне довелось увидеть (в качестве еще одного доказательства доверия и уважения судья как-то вечером открыл передо мною двери своей цитадели, куда я до этого проникал только ночью и тайно), как сеньор Алберто, засучив рукава, купает в горячей воде нежные ножки Дондоки, а потом вытирает их полотенцем. По его словам, нет лучшего способа для лечения простуды и гриппа. При этом судья нежно шептал: "Моя зверюшка, бедняжка, больная моя девочка..."

Трогательное зрелище: великий человек, слава баиянской юриспруденции, сидит на корточках перед жестяным тазом, растирая ноги простой мулатки, не обладающей ни умом, ни запасом знаний. Вот доказательство его высокой души, и я пользуюсь случаем, чтобы лишний раз заявить об этом.

Он сказал мне, когда я поделился с ним своимд сомнениями, что его ничуть не удивляет легковерие слушателей капитана, поскольку им были представлены конкретные доказательства: диплом в рамке, буссоль, телескоп и - что особенно важно - орден Христа. Можно ли было сомневаться, можно ли было верить Шико Пашеко и придавать значение его злобной клевете, если он в сущности являлся всего лишь предком тех сплетников, что и поныне сеют смуту в нашем мирном предместье, злословя по адресу ближних и клевеща на честных людей.

Последнее время наш высокоученый судья чувствует себя весьма обиженным: до него дошли слухи о разгоревшейся среди жителей Перипери дискуссии относительно его карьеры.

Не знаю, каким образом донеслись до него отголоски нашего спора, я не хочу называть имена - ведь наше крошечное общество поистине кишит болтунами, сплетниками и интриганами. Как бы то ни было, но я признателен болтунам, так как благодаря их бестактности мой авторитет в глазах достопочтенного судьи значительно возрос. В частности, приглашение сопровождать судью в дом Дондоки представляет собой именно такое, чрезвычайно лестное для меня доказательство его дружеских чувств и более того - его глубокого доверия ко мне. Всем известно, что женатый человек совершенно спокойно приводит к себе в дом какого-нибудь знакомого и представляет его жене; но привести друга к любовнице редко кто решится. Такого доверия заслуживает только самый близкий человек, к которому питают поистине братские чувства. Я заслужил это доверие потому, что встал на защиту судьи, когда Отониэл Мендонса, прихлебатель Телемако Дореа, принялся везде кричать, будто сеньор Сикейра вышел в отставку после того, как его имя было трижды вычеркнуто из списков кандидатов на замещение вакансии судьи верховного кассационного трибунала и будто губернатор штата заявил, что если бы ему пришлось выбирать между крысой из мусорной ямы и достопочтенным сеньором Сикейрой, то он, представьте себе, предпочел бы крысу: она все-таки меньше ворует и меньше воняет!

Я был возмущен и горячо защищал оскорбленную честь учителя. У меня с Отониэлом Мендонсой старые счеты, и я давно ждал случая расквитаться с ним. Он еще сравнительно молодой, этот типчик, и однажды во время каникул подложил мне здоровенную свинью, когда мы оба увивались за некой куртизанкой, неизвестно каким ветром занесенной в Перипери. Воспоминание о накрашенной Манон придало мне красноречия, негодование переполняло меня, и я излил свою досаду, наградив этого кретина несколькими резкими эпитетами, за что удостоился одобрения слушателей. Сам Отониэл, испуганный моей воинственностью, тут же отрекся от своих обвинений, объявил себя даже поклонником судьи и объяснил, что он, мол, всего-навсего пересказывал слухи, которые ходят в Баие. Как видите, он оказался не только клеветником, но и трусом.

Что же касается истории капитана, который фактически является единственным объектом моего внимания, я изложил все дело поэту-модернисту Телемако Дореа. Наши отношения с поэтом, в последнее время натянутые, теперь улучшились. Как-то он пришел ко мне и, рассыпаясь в любезностях, поздравил с опубликованием моего сонета - не что-нибудь, а настоящий александрийский стих! - который напечатан в газете, принадлежащей одному моему другу, умному и смелому человеку. Некоторые обвиняют его в вымогательстве - якобы он тянет деньги с испанских торговцев, подвергая их уничтожающей критике, если они отказываются давать объявления в его газете. Думаю, что все это интриги и сплетни и не стоит обращать на них внимания, Телемако и вправду понравился мой сонет, он не скупился на похвалы. Сравнил меня с Петионом де Вилар, с Артуром де Салес и совсем растрогал своим неожиданным признанием моих поэтических способностей. Я расчувствовался и обнял его - он ведь в сущности хороший парень. Немного вспыльчив, конечно, иногда любит позлословить, но, может быть, он просто озлоблен тяжелой жизнью. Ведь Телемако получает ничтожное жалованье, еле сводит концы е концами, и ему, наверно, очень нелегко. А талант у него есть, этого отрицать нельзя, и если бы он бросил свое увлечение футуризмом, то мог бы писать неплохие стихи.

Я рассказал ему, что меня тревожит позиция жителей Перипери на первой стадии борьбы между капитаном и Шико Пашеко.

Телемако был не согласен с судьей: "Что этот осел понимает в поведении людей?" По его мнению, вовсе не конкретные вещественные доказательства дипломы, карты, хронограф - заставили обывателей оказать поддержку капитану. Все это не так просто. Обычно люди не придают большого значения вещественным доказательствам. Скромные и робкие отставные чиновники и ушедшие на покой торговцы ощущали потребность пережить какие-то приключения, хотя бы на одну минуту почувствовать себя героями. Вот почему они стояли за капитана и старались дать отпор сплетнику Шико Пашеко. Даже у самого осмотрительного и благоразумного человека, какую бы умеренную жизнь он ни вел, горит в груди огонь, иной раз всего только крошечная искорка, но при благоприятных условиях из нее может вспыхнуть пожар. Она-то, эта искра, и тянет нас прочь от повседневности, и мы бтремимся уйти От посредственности, от однообразия и серости будничной жизни, пусть всего лишь в услышанной истории или на страницах прочитанной книги. В приключениях капитайа, в его жизни, полной отваги и риска, старики ветречали опасности, которых никогда не встречали, участвовали в схватках и битвах, в которых никогда не участвовали, и испытывали пленительные и греховные наслаждения, которых, увы, никогда не испытывали.

А что мог им предложить Шико Пашеко? Интриги судебного процесса - и только! Если бы еще это был уголовный процесс - убийства, неверная жена, негодяй-любовник, поножовщина, перестрелки, ревность, ненависть, любовь, растроганные присяжные, - тут у Шико, быть может, была бы какая-нибудь надежда. Но тяжба из-за какой-то пенсии... Она ничего не могла дать соседям. А они хотели многого, они жаждали настоящих, глубоких переживаний. Капитан давал им широкую возможность понять человеческое величие - вот в чем секрет его успеха.

Признаюсь, все это казалось мне сложным, запутанным и несколько надуманным. Таков уж Телемако Дореа, хотя в сущности он неплохой человек. Потом он сказал мне еще несколько комплиментов, взял у меня двести крузейро, пообещав вернуть дня через два, и ушел.

Я кончил тем, что изложил дело Дондоке, когда заменял достопочтенного судью, не имея его высоких интеллектуальных достоинств, но обладая некоторыми физическими преимуществами. Она кокетливо рассмеялась:

- Этот капитан хоть и старик, но по-своему интересен. Мне нравится его голос, красивые глаза и шевелюра. Должно быть, приятно слушать, как он рассказывает о своих похождениях. Нет женщины, которой не нравились бы такие мужчины...

- Только слушать или...

Она закусила губу и опять рассмеялась:

- Как знать, может быть...

Мало ей судьи, развратнице! Она погладила меня по голове и попросила:

- Расскажи мне какую-нибудь из его историй, что-нибудь про женщину и про море, расскажи, милый...

Клянусь, что она, бесстыдница, мечтала в ту минуту о капитане!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, как после праздника Второго июля разразилась буря, или Возвращение негодяя с обвинениями против капитана

И вот в один из прекрасных зимних дней, когда небо безоблачно и чисто, море спокойно, а природа в мире с людьми, неожиданно разразилась буря.

Случилась она сразу же после Второго июля, отпразднованного в этом году в Перипери с исключительным блеском. Прежде ограничивались тем, что по случаю национального праздника устраивали торжественный акт в школе, учитель произносил речь, а дети тонкими голосами нестройно пели гимны. В остальном же день проходил скучно, каждый вспоминал празднования Второго июля в Баие, процессии кабокло, церемонии на Праса-да-Сэ и Кампо-Гранде, фейерверки. Но в этом году празднества возглавил капитан, бесспорный авторитет во всех делах. Еще раньше, во время праздника святого Жоана, он произвел целую революцию: во-первых, он поместил на верхушку намыленного столба новенький билет в двадцать мильрейсов, а это - большая сумма, во-вторых, увеличил число детских соревнований с призами для победителей и, в-третьих, оплатил вечеринку для бедняков в доме сумасбродной портнихи Эсмералдины, мастерицы петь и танцевать, покорительницы сердец рабочих и рыбаков, из-за которой произошло немало драк и даже покушений на убийство. Там кашаса лилась рекою, весь вечер стонал аккордеон и звенели гитары, и шум сделался оглушительным, когда около одиннадцати часов в дверях появился капитан в парадной форме в сопровождении Зекиньи Курвело, который теперь тоже курил трубку, - они пришли посмотреть, как идет праздник.

Ранним утром в день Второго июля капитан, преисполненный патриотического пыла, вышел на площадь в той же парадной форме. Откуда он узнал, что Како Подре служил когда-то ефрейтором в армии, никому не известно. Может быть, благодаря привычке разговаривать со всеми, выслушивать признания и воспоминания, обсуждать различные дела. Как бы то ни было, Второго июля на рассвете население Перипери было разбужено тревожными звуками военного рожка - Како Подре играл на площади зорю с воодушевлением человека, обретшего снова утраченную юность, а капитан с помощью Зекиньи поднимал на намыленный шест флаги Бразилии и Баии. Может быть, мелодия была сыграна не совсем точно - музыкальная память Како Подре слегка притупилась, - но кто обращает внимание на такие ничтожные детали? Разбуженные старики повскакали с постелей - что за дьявольщина, что случилось? Они напрягли слух - звуки рожка прорезали утреннюю тишину, казалось, они будили солнце Второго июля, ведь оно, как утверждает знаменитый гимн, "в этот день бразильское и сияет ярче, чем в первый день творения". Во всяком случае, тут что-то связанное с военными. Испуганные жители вообразили, будто началась революция, ведь газеты были полны слухов. Конечно, революция! - вслед за звуками рожка чудовищный грохот потряс Перипери. Ракеты взлетели в воздух, они взрывались одна за другой, словно орудийные залпы гремели, - все это происходило под компетентным командованием капитана.

Наконец он крикнул Мисаэлу, станционному носильщику:

- Двадцать один! Довольно!

В окнах появились испуганные, заспанные лица. Дети бежали к площади, где собирались рыбаки и рабочие "Бразильского Востока". Перед ними капитан произнес в тот памятный день свою первую речь. Через некоторое время появились старый Жозе Пауло, Адриано, Эмилио Фагундес, Руй Пессоа и другие - все в пижамах. Возле флагштока вытянулся по стойке "смирно" Зекинья Курвело. В петлице у него красовалась желто-зеленая ленточка [Цвета национального флага Бразилии].

В десять часов состоялось обычное торжество у школы, значительно расширенное, однако, декламацией "Оды в честь Второго июля" Кастро Алвеса [Антонио де Кастро Алвес (1847 - 1871) - великий бразильский поэт, боровшийся за освобождение негров от рабства и за независимость родины] и второй за тот день содержательной речью капитана, изобиловавшей великолепными образами. Вместе с героями освобождения Баии - Лабатутом, Марией Китерйей и Перикитаном - Васко Москозо де Араган прибыл с полей Кабрито и Пиражй, с полей сражений у Итапарики и Кашоэйры, вошел в город Салвадор по дороге, ведущей из Лапиньи и Соледаде, изгнав раз и навсегда португальских колонизаторов, и в волнении склонился над телом Жоаны Анжелики, павшей у ворот монастыря раскаявшихся грешниц в Лапе. Капитан преобразился, он горел негодованием против лузитанских угнетателей, он прославлял память мужественных баиянцев - освободителей родины. Ведь подлинная независимость была достигнута именно в день Второго июля, кровь баиянцев сделала лозунг Ипиранги [7 сентября 1822 года на берегу реки Ипиранга в Сан-Пауло принц-регент дон Педро провозгласил независимость Бразилии, бросив клич: "Независимость или смерть!" Он был коронован как первый император Бразилии] реальностью.

После исполнения гимнов Васко командовал парадным шествием по главной улице. В нем приняли участие двое носильщиков, учителя и ученики, Зекинья Курвело, а к ним постепенно присоединились все жители предместья. Мужественный голос капитана гремел:

"Смирно!", "Правое плечо вперед, шагом марш!" Пуговицы его кителя блестели на солнце, облако пыли, серебристое от мелкого дождика, сопровождало шествие.

На площади дети, учителя и учительницы, Зекинья и носильщики (Како Подре уже пошатывался, он начал пить еще до утреннего сигнала) выстроились и принесли присягу у знамени. Вечером капитан произнес еще одну краткую речь перед жителями, собравшимися посмотреть на спуск флага. Правда, финальная церемония была несколько омрачена случаем, достойным сожаления. Оказалось, что Како Подре почти,в бесчувственном состоянии и не в силах взять ни одной ноты на рожке. Пришлось заменить его школьником, но это уже было совсем не то. Впрочем, блеск праздника от этого не потускнел: бенгальские огни, колеса и ракеты, осветившие небо, вполне компенсировали.неприятность с Како Подре. Мисаэл же держался в пределах благопристойности.

- Да, сеньоры, - говорил потом старый Проныра, - стоило капитану поселиться здесь, и праздник Второго июля прошел у нас на высоте... Молодчина наш капитан!

Теперь репутация капитана окончательно укрепилась, и он, подобно монументу, прочно утвердился на высоком пьедестале, на который его вознесли, если можно так сказать, преисполненные уважения и восхищения соседи. Кажется, никто еще в Перипери не был окружен таким единодушным поклонением. Рассказы о необыкновенном праздновании Второго июля дошли до самых дальних окраин "Бразильского Востока".

Теперь и тут никто пальцем не шевелил без мудрого совета капитана.

И вот после всего этого блеска в тихий солнечный день, располагающий к мирному веселью, грянула буря. Шико Пашеко с радостным видом сошел с поезда, что-то крича.

"Наверно, выиграл дело", - подумал Руй Пессоа, увидев его.

Едва ступив на платформу, Шико Пашеко тут же хвастливо сказал Рую, начальнику станции, служащим, смазчикам, Како Подре и Мисаэлу:

- Что я говорил? Разве я не предупреждал?

Я вас всех предупреждал! Меня не обманешь... Шарлатан! Он ни разу в жизни не ступал на корабль, "и разу!

Он ходил из дома в дом, обошел всех по очереди, почтив своим визитом даже Зекинью Курвело: радость победителя сделала его великодушным. Время от времени он вынимал из кармана черную тетрадку с какими-то записями и заглядывал в нее. Он повторял всюду свой рассказ, перемежая его хохотом и ругательствами по адресу капитана:

- Шарлатан, сукин сын...

Одни поверили ему и теперь смотрели на капитана с презрением, хихикали у него за спиной; другие, напротив, не верили ни одному слову бывшего инспектора и горой стояли за капитана. Некоторые же считали, что и капитан, и Шико преувеличивают: может быть, Васко не такой уж герой, но и истории, рассказанной Шико Пашеко, тоже не слишком верили. Впрочем, таких людей нашлось немного. К первым принадлежал Адриано Мейра, ко вторым Зекинья Курвело, между ними, пытаясь их примирить, стоял старый и почтенный Жозе Пауло Проныра.

Примирение было делом трудным, почти невозможным, такой бурной полемики еще не бывало в Перипери. Страсти разгорались все сильнее, вражда сделалась непримиримой, некоторые старые друзья перестали даже здороваться, а Шико Пашеко и Зекинья Курвело чуть было не сошлись врукопашную. Предместье раскололось на две партии, и мирной тишине, царившей здесь прежде, о которой писали даже в газетах, навсегда пришел конец. Распря, подобно буре, нанесла Перипери опустошительный урон.

С тетрадкой в руке Шико Пашеко везде и всюду повторял свои разоблачения, свою поразительную историю. Она датировалась началом столетия, когда у власти стоял Жозе Марселино.

ВТОРОЙ ЭПИЗОД

ТОЧНОЕ И ПОЛНОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ РАССКАЗА ШИКО ПАШЕКО, СОДЕРЖАЩЕГО

ШИРОКУЮ КАРТИНУ НРАВОВ И ЖИЗНИ ГОРОДА САЛВАДОР В НАЧАЛЕ СТОЛЕТИЯ, С

УЧАСТИЕМ ВЫДАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЕЙ И КРУПНЫХ КОММЕРСАНТОВ,

НУДНЫХ ДЕВИЦ И ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ ЖЕНЩИН.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

О пансионе "Монте-Карло"

и пяти важных господах

Искрящийся блеск драгоценностей - кольца на пальцах, на шее ожерелье, в волосах диадема, серьги в ушах... Туго затянутая в корсет, волоча за собой шлейф вечернего платья, Карол с улыбкой спешит им навстречу:

- Наконец-то... Я уж думала, что вы сегодня не придете.

Она держалась с изяществом, несмотря на свои бурно прожитые пятьдесят шесть лет и вопреки полноте, против которой тщетно боролась; полнота с годами росла, а заодно росли сбережения, которые Карол весьма удачно превращала в акции и недвижимость.

Карьера Карол была нелегкой - сколько труда, сколько страданий! Сорок лет в домах терпимости, сначала в качестве пансионной девицы, а впоследствии хозяйки пансиона. Все началось с того дня, когда проезжавший через Гараньюнс коммивояжер увез ее, пленив лестью и столичными манерами и наобещав золотые горы. Неделю спустя он бросил ее в Ресифе. А ей было шестнадцать лет... ни гроша денег, ни одного знакомого, никакого опыта... Она бродила между мостами, глядела на воду и думала, что это для нее теперь единственный выход.

Иногда в тихие вечера, сидя в австрийской качалке (она высится посреди столовой подобно трону), Карол любит вспоминать ту страшную ночь, когда маленькая обесчещенная Каролина в отчаянии бродила по улицам большого города; в горле у нее стояли рыдания, ноги подгибались, а черная вода Капибарибе неудержимо влекла к себе. Поставив на полные колени шкатулку с драгоценностями, Карол перебирает брильянтовые кольца, брошки, браслеты, изумруды и топазы.и в памяти ее снова и снова встает та ночь, полная изнеможения и ужаса.

Карол довольно скоро удалось найти выход из положения, и теперь она может с улыбкой вспоминать свои мысли о самоубийстве и любовь к коммивояжеру.

Он показался ей тогда сказочным принцем, когда появился в Гараньюнсе со своими чемоданами, набитыми образцами. А ведь это был просто бедняк и болтун. Ни денег, ни обаяния. Молодые люди, что поднимаются сейчас по лестнице пансиона "Монте-Карло", вот это принцы! Пансион занимает просторный бельэтаж на Театральной площади - самый фешенебельный и роскошный пансион для женщин легкого поведения в городе Баия, и он находится в полной собственности Каролины да Силва Медейрос, более известной под именем Каролина Золотой Язычок.

Пятеро мужчин в белых костюмах, гетрах и элегантных соломенных шляпах, с изящными тростями и завитыми усами, оживленные, шумливые, окружили Каролину, обнимая ее, целуя, рассыпая остроты и комплименты.

- Привет нашей королеве и повелительнице! - раскланялся высокий, пышущий здоровьем человек лет сорока, смуглый, с коротко остриженными волосами.

- Вы оказываете мне честь, полковник. Входите, будьте как дома.

Широкоплечий блондин с лукавыми голубыми гла?

зами низко поклонился Карол:

- Склоняюсь к вашим ногам, владычица моего сердца...

- Не лгите, капитан, я знаю, кто владеет вашим сердцем...

- Вы сегодня прекраснее, чем когда-либо.... - сказал третий, целуя ее унизанную кольцами руку.

Но она сама поклонилась ему, а потом обняла.

- Доктор Жеронимо, добро пожаловать, к вашим услугам. - После чего повернулась к красивому безбородому молчаливому юноше и сказала: - Вас, лейтенант, ждут с нетерпением...

Под конец она с видом искренней привязанности заключила в объятия молодого человека с крючковатым носом, романтической шевелюрой и печальными ласковыми глазами:

- Сеньор Араган! Сеньор Араганзиньо! Рада вас видеть...

Взгляд Араганзиньо еще больше затуманился, хотя в голосе Карол явно слышалось дружеское расположение, и она приветствовала его горячо. Она заметила его грусть и, догадавшись о ее причине, шепнула ему на ухо:

- Будьте настойчивее и в конце концов вы победите... Я знаю, что говорю... - И громче: - Я ведь постоянно слышу признания и вздохи...

Полковник сказал, смеясь:

- С нашим Араганом никто не сравнится. Однако на этот раз не помогают ни погоны, ни титулы...

Гарсон с певучим голосом и женственными манерами подошел к Арагану:

- Я оставил вам столик в углу, сеньор Араган, как всегда.

Мужчины направились к этому столику, Карол шла за ними, сохраняя на лице выражение глубокого почтения. Лейтенант обнял маленькую блондинку, вышедшую им навстречу из-за оркестра.

Араган оглядывал зал. Наконец он увидел Дороти.

Вот она сидит там, ее руки держит Роберто, этот жирный боров. Глаза Дороти, тревожные, почти умоляющие, встретились с глазами Васко, на ее губах появилась робкая улыбка. Словно теплый весенний ветер наполнил грудь Арага на. Доктор Роберто Вейга Лима, надутый фат, ничтожество, сынок богатых родителей, что он понимает в хрупкой и резкой красоте Дороти?

Разве он видит ее испуганные глаза, разве может оценить эту жажду любви, обжигающую ей щеки, подобно лихорадке?

Знаки внимания, оказываемые гостям многоопытной Карол, не были ни случайными, ни бескорыстными: пятеро господ, сидевшие за столиком и выбиравшие вина, оказывали честь и покровительство ее заведению, они принадлежали к сливкам баиянского общества. Это были самые известные кутилы, проводившие время в кафе, за игорными столами и в пансионах.

Вокруг них группировались лучшие люди города, отличавшиеся любезностью и щедростью. Пятеро друзей были неразлучны, они встречались ежедневно по вечерам, играли в бильярд, в покер, пили пиво, ужинали в кабаре.

- Эти пятеро - хозяева штата... - говорили жители, видя, как они входят во дворец, в какое-либо заведение, в бар или в пансион "Монте-Карло", и были до известной степени правы.

Карол шепнула что-то полковнику и сделала знак высокой, стройной смуглянке:

- Приехала сегодня из Ресифе... Само изящество.

- Вы заботитесь только о полковнике... А флот, он что же, ничего не заслуживает? - пожаловался голубоглазый с лицом гринго.

- Для вас, капитан, у меня есть одно лакомство...

Все рассмеялись. Смуглянка подошла к ним с видом роковой женщины. Оркестранты старались изо всех сил, теперь они с чувством играли аргентинское танго, Роберто танцевал с Дороти. За десять лет пребывания в университете он так и не смог одолеть медицину (злые языки говорили, что диплом врача ему дали "за выслугу лет"), зато, несмотря на свою полноту, Роберто научился великолепно танцевать вальс, танго и машише. И вот теперь он демонстрирует свое искусство, скользя с Дороти в сложных на танго. Она же глядит на Васко глубоким взглядом и робко улыбается, растравляя ему душу. Гарсон принес вино. Негритянка Мусу уселась на колени к белокурому капитану. Карол сияла; она гордилась своим пансионом, своим оркестром, тщательно подобранными женщинами, вышколенными гарсонами, прекрасным вином, дорогими ценами и первоклассными клиентами. А особенно этими пятью.

Полковник Педро де Аленкар, из штата Рио-деЖанейро, бездетный вдовец, командовал расквартированным в городе 19-м егерским батальоном. Капитан Жорж Диас Надро, начальник порта, сын француза и уроженки штата Минас-Жераис, очень любил покер, хорошеньких негритянок и остроумные шутки. Иногда он устраивал с приятелями разные забавные проделки, среди которых бывали и грубые, но зато в случае нужды на него можно было положиться. Это он заказал вывеску для пансиона "М.онте-Карло", на которой написано "Кабаре, или приют бездомных". Жеронимо де Пайва, молодой человек лет тридцати с небольшим, адвокат без клиентуры и журналист, не добившийся известности в Рио, переселился в Баию вместе с родственником-губернатором, для которого писал речи.

Здесь он служил начальником канцелярии губернатора и пользовался большим престижем. Жеронимо намеревался заняться политической деятельностью и выетавить свою кандидатуру на предстоящих выборах федерального депутата. Лейтенант Лидио Мариньо, дворцовый адъютант для особых поручений, сын знаменитого полковника Америке Мариньо, владельца огромных земель по берегам реки Сан-Франсиско и сенатора штата, был завидной партией для всех девиц на выданье в городе. Когда Лидио, одетый в форму, статный, проходил по улице, девушки следили за ним сквозь щели жалюзи и вздыхали, все они мечтали потанцевать с лейтенантом на каком-нибудь балу или вечеринке. Романтическая личность и дуэлянт, Лидио был также кумиром женщин во всех пансионах, где и совершал большинство своих подвигов.

И наконец, сеньор Васко Москозо де Араган, Араганзиньо, глава одной из самых крупных в нижней части города фирм "Москозо и К°", торговавшей вяленым мясом, треской, винами, маслом, португальским сыром, английским картофелем и вообще самыми различными продуктами по всей округе, на юге и в сертане [Сертан - внутренние засушливые области Бразилии]. С помощью целого легиона коммивояжеров фирма проникала также в соседние штаты Сержипе и Алагоас. Васко Москозо де Араган считался одним из самых крупных коммерсантов в Баие, его фирма принадлежала к числу наиболее солидных и пользовалась хорошей репутацией.

За столом вино лилось рекою, клиенты не скупились. Все это были люди с положением, они не испытывали недостатка в деньгах. В их компании Карол начинало казаться, будто и она обладает какой-то властью и управляет жизнью штата: устанавливает законы, ворочает большими деньгами, запросто бывает во дворце. Разве не к ней приходит Жеронимо, которого еще с юных лет влекло к зрелым и пышным женщинам? Жорж подшучивал над ним, и начальник канцелярии отвечал:

- Я не собака, чтобы глодать кости. Недозрелые фрукты я тоже не люблю. В Карол же есть и своя загадочная прелесть.

Да, в ней была "загадочная прелесть", связанная с большой опытностью. И она пользовалась влиянием:

разве она не добилась назначения своего племянника, сына младшей сестры, вышедшей замуж в Гараньюнсё, в редакцию вестника "Импренса Офисиал"? А муж Сестры все поносит заблудшую свояченицу! Стоило только попросить Жеронимо - и племянник был пристроен. Карол производила солдат в ефрейторы, устраивала в морское училище своих крестников, детей бедняков.

Если она решала купить еще один дом, она всегда могла взять деньги в банке, получив от Араганзиньо поручительство по векселю. Карол сочиняла меню и поставляла вина во дворец всякий раз, когда там устраивали бал и собиралось высшее общество Баии. Гарсоны из пансиона "Монте-Карло" обслуживали приглашенных солидных сеньоров и добродетельных сеньор.

Карол незаметно распоряжалась всем, и политические деятели из провинции специально приезжали в город, чтобы поухаживать за ней и попросить протекции. Маленькая Каролина из Гараньюнса, чуть не покончившая с собою под мостами Ресифе, сегодня сидит вся увешанная драгоценностями за столом в пансионе на Театральной площади в городе Салвадор-да-Баия.

Она улыбается пятерым сеньорам.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О фирме "Москозо и К°" - торговая глава с грустным концом

Эта фирма была основана старым Москозо, дедом Васко по материнской линии. Вскоре она стала процветать и получила широкий кредит. Португалец Жозе Москозо отличался коммерческими способностями и твердыми принципами. Слово его было вернее подписанного векселя. Пятьдесят лет своей жизни он отдал фирме: не бывал нигде, кроме дома и конторы, трудился день и ночь, как самый мелкий служащий, "чтобы подавать пример", был совершенно равнодушен к комфорту и развлечениям, воздержан в еде, одежде и любви. С женою Жозе.Моекозо прижил лишь одну дочь, а затем овдовел и все его хозяйство перешло в руки кухарки-негритянки.

Васко сменил деда на посту управляющего предприятием, которое за полвека из скромной конторы превратилось в трехэтажное здание близ Ладейры-даМонтанья. Наверху спали служащие, а в больших ком?"атах обычно останавливались приезжавшие в столицу солидные клиенты из провинции. Служащие и питались здесь же, они работали, подчиняясь жёсткому режиму, отдыха по воскресеньям и праздникам не полагалось.

Потеряв в трехлетнем возрасте отца, а позднее и мать, которая оказалась не в силах вынести разлуку с неверным, влюбчивым мужем, Васко остался на попечении деда. Едва мальчику исполнилось десять лет и он окончил начальную школу, дед привел его в контору. Здесь он сначала подметал служебные помещения и склад, потом таскал товары, как простой грузчик.

Спал вместе с другими служащими наверху и с ними же .садился утром и вечером за общий стол, во главе которого восседал сам старый Москозо. Первой женщиной Васко стала кухарка Роза, и ночи в ее комнатке без окон, где можно задохнуться от жары, были его единственной радостью в те годы. Дед никак не выделял Васко из среды других служащих, только по утрам он благословлял его и давал целовать руку.

Наблюдая за внуком, старый Москозо печально качал головой. Мальчик не проявлял ни ловкости, ни вкуса к делу, он был беспечен, рассеян и лишен чувства ответственности. Когда Васко подрос, дед послал его коммивояжером в Жекиэ и Сержипе. Однако первый опыт кончился весьма плачевно. Самые худшие опасения деда и Рафаэла Менендеса, старшего служащего фирмы, образца деловитости, подтвердились.

Вступление Васко в славную корпорацию коммивояжеров было молниеносным и блистательным. Этой должности в те времена усиленно домогались. Васко продавал товары в зависимости от своих симпатий, он предоставлял кредит разорившимся торговцам, чьи магазины и лавки другие коммивояжеры старались обходить. Если ему не могли уплатить за товары немедленно, он соглашался на любую отсрочку. В городе Эстансия, штат Сержипе, где все дела можно было кончить в один день, он проторчал целую неделю, очарованный тенистыми улицами, веселыми домиками, купанием в реке Таутинга, красивыми девушками, выглядывавшими из окон или сидевшими за роялем, и, наконец, любовью Оталии, хозяйки пансиона, которая была без ума от нового коммивояжера. Ни один агент Жозе Москозо еще не совершал столь долгой поездки и с такими ужасными результатами. Пришлось отправить по тому же маршруту, считавшемуся раньше самым легким, опытного коммивояжера, чтобы тот восстановил репутацию фирмы, серьезно поколебленную юным наследником, очевидно вознамерившимся совершить переворот в торговом деле. Зато Васко оставил долгую и добрую память о фирме и о себе лично во всех веселых домах тех городов, где побывал. Он отыгрался за годы заточения в здании на Ладейре-да-Монтанья, где старик Москозо установил суровый режим и Васко вынужден был довольствоваться прелестями негритянки Розы, да и то тайно.

С грустью покачав головой, старый Москозо посадил внука снова в контору, где тот и продолжал пребывать более или менее впустую: его использовали, лишь когда надо было сопровождать в прогулках по городу провинциальных клиентов, останавливавшихся в здании фирмы. Для этого он вполне подходил: хорошо воспитанный, приятный, разговорчивый юноша, прекрасный компаньон для вечерних прогулок. Правда, эти прогулки были довольно ограниченны, ибо если клиентов старый Москозо не мог заставить, держа в руке карманные часы, ровно в восемь вечера и ни минутой позже лечь в постель, то к внуку предъявлял это требование неукоснительно, несмотря на то, что пушок над верхней губой юноши давно превратился в пышные усы. О деньгах же, в которых Васко так нуждался, и говорить нечего.

Впрочем, старый Москозо оказывал заметное давление и на клиентов, заставляя их менять образ жизни и сокращать расходы на попойки. Старик то и дело твердил, что не доверяет людям, ведущим рассеянную жизнь, посещающим бары и дома терпимости. "Можно ли положиться на пьяницу и распутника?" - спрашивал он и этим вопросом разрушал все мечты о порочных наслаждениях, взлелеянные за долгие месяцы ожидания поездки в столицу. Впрочем, многие из клиентов, несмотря на это предупреждение, все же посещали злачные места, а Васко пользовался каждой возможностью, чтобы, пренебрегая советами деда, показывать приезжим вместо живописных достопримечательностей столицы гостеприимные притоны, где уже успел приобрести прочные связи.

Старый Москозо в черном альпаковом пиджаке, водрузив на нос очки, сидел, склонившись над книгами с записями входящей и исходящей корреспонденции фирмы, и наблюдал за внуком - тот мечтал, устремив взор в окно, а перед ним лежало недописанное письмо.

Старик растерянно взглянул на Рафаэла Менендеса и кивнул в сторону внука. Старший служащий посмотрел на юношу строго, с осуждением, а затем, повернувшись к деду, выразил на своем лице глубокое сожаление. Ну, если так, для Жозе Москозо фирма дороже семьи, тем более что от последней остался один этот внук, такой же бродяга и фантазер, как его отец Араган, - болтун, тунеядец, прославленный лгун, который отнял у Жозе единственную дочь и пять лет жил за его счет. Даже после смерти он стоил тестю немалых денег: дура вдова потребовала для обожаемого супруга похорон по первому разряду и мраморный склеп.

Тесть же после смерти Арагана вздохнул свободно, но, по его мнению, трех аршин земли и то жалко на ненавистного зятя, прозванного приятелями Хвастунишкой:

столько он им рассказывал всякой всячины. Такого циничного и наглого субъекта еще свет не видывал! Он не хотел понимать намеков, а когда старик наконец сказал ему прямо, что пора кончать медовый месяц и приступать к работе в конторе фирмы, Араган рассмеялся ему в лицо. "За кого тесть его принимает?" - спросил он не то насмешливо, не то обиженно. Что он, бездарность какая-нибудь, жалкая конторская крыса?

Ему ли сидеть целые дни среди трески и картошки и заниматься продажей бакалейных товаров? Неужели сеньор Москозо не понимает, за кого он выдал свою Дочь, неужели ничего не знает о его талантах, способностях, связях, планах? Пусть уважаемый тесть не заботится о том, чтобы подыскать ему дело. Его будущее обеспечено, и если он еще не приступил к работе, то только потому, что затрудняется в выборе: пять или шесть предложений, одно другого заманчивее, сделали ему друзья, люди, занимающие самое высокое положение; сеньор Москозо еще получит большие барыши благодаря дружеским связям зятя: Араган может устроить фирме контракты на поставки товаров государству, различным корпорациям, можно легко Заработать кучу денег. Что скажет, например, сеньор Москозо о годичном контракте на поставку солонины и трески для военной полиции? Ему, Арагану, стоит лишь шепнуть словечко капитану - начальнику интендантства- - и дело в шляпе. Сеньор Москозо может считать этотконтракт решенным делом, как будто деньги уже у него, в сейфе. Причем ему достанется все, так как его зять и друг не возьмет с него комиссионных.

Все пять лет брачной жизни Араган пребывал все в том же неопределенном положении, так и не решившись занять ни одно из пяти или шести замечательных мест или согласиться на новые предложения именитых друзей. Не раздобыл он и -контракта для фирмы, хотя ежедневно обещал поговорить об этом деле завтра.

Однако от места служащего у тестя он по-прежнему решительно отказывался, рассматривая повторные предложения чуть ли не как оскорбление и провокацию. У него был твердый характер, и он ни разу даже не вошел в трехэтажное здание фирмы, зная его только по наружному виду и обходя стороной всякий раз, когда ему приходилось бывать на Ладейре-да-Монтанья.

Когда Араган неожиданно умер - никто и не подозревал, что у него больное сердце, - явились ростовщики с просроченными векселями, обнаружились различные долги, расписки, набросанные наспех карандашом, все это составило в целом огромную сумму, от уплаты которой старый Жозе Москозо, тоже обладавший твердым характером, отказался наотрез. Надо сказать, что смерть Арагана Хвастунишки была горько оплакана не только его женой, но и многочисленными друзьями в барах, а также кредиторами, пришедшими в ужас от неслыханной бессердечности тестя покойного.

Вдова не выдержала удара, не смогла пережить потерю любимого супруга и несколько месяцев спустя была погребена в том же мраморном склепе. За всю жизнь она ни на минуту не усомнилась в своем муже, в его благородстве, верности и преданной любви. В некотором роде Араган действительно .был отличным мужем - QH посвящал жене почти все послеобеденное время, нежно любил ее, баловал как ребенка. Зато вечером его отпускали на свободу. Он имел обыкновение объяснять жене, что занят каким-нибудь важным политическим или коммерческим делом. Возвращался он на .рассвете, от него пахло кашасой и духами, в зубах торчала сигара, а на лице неизменно играла довольная улыбка. Даже рождение сына, после которого он еще больше привязался к жене, не изменило его недостойных (по мнению старого Москозо) привычек. Он вставал в полдень, ел и пил в свое удовольствие, после обеда проводил время с женой и сыном, вечера в барах и домах терпимости, рассказывая приятелям всякие истории. Тесть признавал за ним только одно достоинство: его никогда не видели пьяным, винные пары не действовали на Арагана, и это было поистине удивительно.

Облокотясь на стол, старый Москозо смотрел на внука, и в памяти его оживал ненавистный образ зя-; тя. Какой смысл в том, что он привел Васков контору еще десятилетним мальчишкой и изо всех сил старался приучить к делу? У парня те же мечтательные глаза, та же жизнерадостная улыбка, что у отца, и тоже полное.безразличие к фирме. Вот несчастье!

Необходимо заранее принять серьезные меры предосторожности, если он не хочет, чтобы мощная, пользующаяся широким кредитом фирма - дело всей его жизни - развалилась у всех на глазах в руках внука.

Чувствуя приближение смерти, старик решил превратить фирму в акционерное предприятие, приняв в.

компаньоны несколько самых старых и способных своих служащих. Испанец Рафаэл Менендес тоже вступил в дело, вложив крупный пай; в его руки, согласно завещанию старого Москозо, перешло управление всеми делами фирмы. Васко унаследовал от деда пакет акций, который обеспечивал ему контроль над фирмой и большую часть прибылей. Таким образом, он получил значительное состояние и избавился от всякой ответственности.

Теперь Васко был совершенно свободен - ни работы в конторе, ни установленного дедом режима дня...

Никаких обязанностей - и куча денег! Он предоставил Менендесу решать все дела. Один только раз он не согласился с испанцем и настоял на своем: когда испанец хотел уволить старого Джованни, грузчика, работавшего в фирме почти со дня ее основания. Больше сорока лет Джованни без устали таскал на голове мешки - от склада к повозкам, от повозок к складам, без единого дня отдыха и без единой жалобы. По ночам он ложился на те же мешки, сторожил здание фирмы и отпирал дверь запоздавшим клиентам, осмелившимся нарушить расписание старого Москозо. Негр Джованни принял Васко под свое покровительство с того самого дня, когда тот десятилетним мальчуганом впервые вошел в здание фирмы. Как тяжело ему было тогда! И Васко хранил чувство благодарности к Джованни. По вечерам Джованни рассказывал Васко о морях, о портах: в молодости он был моряком. Настоящее имя его было Жоан, он родился невольником и еще мальчиком бежал от хозяев. Ему удалось поступить на итальянское судно и уйти в море. Так с легкой руки матросов-итальянцев он навсегда превратился в Джованни. В мрачном здании фирмы, где от запаха пряностей кружилась голова, Джованни был единственным, кто проявлял симпатию к одинокому ребенку. И вот когда Джованни стукнуло семьдесят и силы стали ему изменять, Менендес решил, что держать его больше невыгодно, и приказал уволить Джованни и нанять другого грузчика.

Даже после смерти деда, несмотря на свое новое положение главы фирмы, Васко по-прежнему немного побаивался Менендеса. Испанец был человек вежливый, с высшими вел себя подобострастно, с низшими же по должности и положению и вообще с теми, кто от него зависел, был высокомерен и груб. Он крепко держал в руках бразды правления, и дела фирмы шли отлично. Но служащие жаловались, что при нем стало еще хуже, чем во времена старого Москозо. Васко боялся холодного осуждающего взгляда испанца, его манеры говорить - негромко, сдержанно, непреклонно.

Когда мальчиком и юношей Васко служил в конторе, Менендес не бранил его, как остальных. Он только доносил деду - и Васко это знал - о каждой его ошибке, о каждом нарушении распорядка дня фирмы. А потом, когда Васко стал уже взрослым усатым мужчиной, Менендес доносил старику о его редких ночных похождениях, которым потворствовал негр Джованни. Теперь Менендес низко склонялся перед Васко, он оказывал ему те же знаки почтения и уважения, какие прежде оказывал старому Москозо. Тем не менее, когда Васко, взволнованный и возмущенный, явился к нему в контору, чтобы поговорить о Джованни, он попытался настоять на увольнении негра. Накануне вечером Джованни пришел к Васко и рассказал о случившемся.

Менендес уволил его без всякого объяснения причин, заплатив ничтожное выходное пособие. Джованни семьдесят лет, ноги его уже не так твердо ступают по земле, в руках нет больше прежней силы. Он нашел Васко в баре в обществе друзей и рассказал ему все.

Старик зажмурился, чтобы удержать слезы, голос его дрожал:

- Фирма съела меня, теперь остается только выбросить кости.

- Этого не будет... - обещал Васко.

В благодарность старый негр дал ему совет:

- Гринго - негодяй, сеньор Араганзиньо. Смотрите, как бы он не надул вас.

На другой день чуть свет Васко появился в конторе - это был редкий случай. Вид у него был рассерженный и серьезный, он вызвал к себе Менендеса.

.Служащие начали перешептываться. Из кабинета старого Москозо, который теперь занял Васко, доносился громкий голос главы фирмы. Голоса Менендеса не было слышно, еще ни разу с его жестких губ не сорвался крик, он всегда говорил тихо, даже когда жестоко оскорблял какого-нибудь провинившегося служащего.

Нелегко было Васко сломить испанца. Он кричал, что увольнять старого Джоваини бесчеловечно, что Менендес не имеет права выбрасывать на улицу человека, всю жизнь трудившегося на благо фирмы. Менендес холодно улыбался и кивал, но оставался попрежнему при своем мнении: если служащий не способен больше работать так, чтобы его труд приносил прибыль фирме, не остается ничего другого, как уволить этого служащего и взять на его место нового. Таковы правила игры, и он выполняет их. Если бы он сделал исключение для Джованни и продолжал бы платить ему жалованье, остальные потребовали бы того же. В состоянии ли сеньор Васко (теперь Менендес почтительно величал нового шефа сеньором, хотя более двадцати лет звал его просто Араганзиньо) представить себе гибельные последствия такой политики?

Нет, Менендес не может поступить иначе.

Но Васко и знать ничего не хотел ни о правилах игры, ни о политике, он считал, что увольнять Джованни жестоко, просто подло. Менендес заявил, что, есл,и так, он умывает руки: в конце концов сеньор Васко - глава фирмы, и любое его решение будет выполнено.

Однако ему следует хорошенько подумать, прежде чем нарушить незыблемый закон, лежащий в основе всякой коммерческой деятельности. Он рискует поставить под удар самое существование фирмы. И кроме того, ущерб потерпит не только Васко, но и все остальные компаньоны. Он говорит не о себе, он лично отстаивает только принцип, твердый принцип, а вовсе не стремится сэкономить несколько жалких мильрейсов.

Васко вышел из себя и поднял крик. В конце концов более пятидесяти процентов акций принадлежат ему, он мог бы решить вопрос и один. Испанец подтвердил это. И, видя, что хозяин пришел в ярость, предложил решение, которое удовлетворит всех. Джованни уже уволен, пусть так оно и останется. Но они двое, сеньор Васко и Менендес, берутся обеспечить его, назначат старику месячное содержание, на которое он сможет прожить - оплатить комнату и пропитание. На том и порешили. Начались длительные переговоры со старым негром - он ни. за что не соглашался покинуть склад и переехать куда-нибудь, хотя бы в дом Васко.

В конце концов договорились так: Джованни будет, продолжать работать ночным сторожем за половину прежнего жалованья, вторую же половину будет выплачивать ему Васко из своего кармана. Негр пришел благодарить Васко и еще раз предупредил его:

- Осторожнее с этим испанцем, молодой хозяин.

Это такая низкая тварь... совсем дрянь человек...

Для Васко же присутствие Менендеса означало возможность жить спокойно, без всяких забот. Он заходил в контору лишь для очистки совести, перекидывался с испанцем несколькими словами, рассеянно выслушивал его объяснения о ходе дел, забегал на склад к Джованни и вскоре исчезал: необходимо было встретиться с одним из многочисленных друзей (у него была теперь своя компания), или какая-нибудь новая подруга, сердце которой он недавно покорил, ожидала его.

Васко был холост и легко влюблялся, он не знал счета деньгам и отличался щедростью, даже расточительностью. Он часто затевал скандалы в барах и кабаре, неизменно оплачивал все счета, и пользовался большой популярностью у женщин. Если какая-либо из них казалась ему привлекательной, он немедленно и безумно влюблялся, осыпал ее подарками, снимал для нее домик. В последнее время он влюбился в Дороти, девушку, которую поместил в пансион Карол доктор Роберто Вейга Лима. Роберто был богат и потому не занимался медицинской практикой. Он прославился среди женщин своей дикой ревностью и грубостью и был в этом смысле противоположностью Васко. Несмотря на богатство Роберто, женщины его избегали: из-за какого-нибудь пустяка он способен был избить любовницу. Дороти он привез из провинции, из города Фейра-де-Сант-Ана. Он держал ее взаперти, как пленницу, и постоянно осыпал угрозами. Карол жалела, чт:о приютила девушку в пансионе "Монте-Карло", но она не могла отказать постоянному щедрому посетителю, да к тому же еще из хорошей семьи. Бедняжка Дороти Жила в более строгом заключении, чем монахиня в монастыре, Роберто появлялся в самые неожиданные часы, угрожая несчастной побоями. В танцевальном салоне каждый вечер разыгрывался один и тот же спектакль Роберто не отходил от Дороти, он показывал свое мастерство в танго и машише и ожидал случая, чтобы придраться к Дороти и устроить скандал, чуть только кто-нибудь взглянет на бедную девушку или улыбнется ей. Карол, которой все доверяли свои тайны, знала, что Дороти нравится Васко и та тоже влюбилась в него. За несколько месяцев пребывания в пансионе "Монте-Карло" девушка многому научилась, теперь она была уже не та неопытная деревенская дурочка, которую Роберто отыскал в Фейре, она изо всех сил стремилась освободиться от своего вспыльчивого Покровителя и упасть в объятия симпатичного и щедрого коммерсанта.

Вот эта-то бурная мучительная страсть и придавала, по мнению Карол и Жеронимо, глазам Васко грустное выражение. Капитан же считал, что причина здесь иная: наверно, какая-нибудь невинная девушка, ухаживание, мечты о женитьбе - безумие, от которого Дороти была бы хорошим лекарством, верным средством исцеления. Полковник не соглашался ни с тем, ни с другим, он считал, что Васко уже очень давно, задолго до начала всех этих любовных историй, страдал постоянно неизлечимой меланхолией. Лейтенант Лидио Мариньо не имел на этот счет определенного мнения, он мог только констатировать, что этот дуралей Васко, имея все возможности жить весело, предается почему-то ипохондрии. Может быть, у него печень не в порядке? Человеку с такими средствами грустить - да это идиотизм! Во всяком случае, в одном все были согласны - надо разгадать причину печали, снедающей душу Васко Москозо де Араган.

Молодость, богатство, железное здоровье, хорошая компания, приятная беседа... и все-таки создавалось впечатление, что Васко тайно страдает и рана его неизлечима. Приятели были озабочены, особенно Жорж Диас Надро, человек настолько веселый по натуре, что, если кто-либо из его друзей казался грустным или огорченным, он воспринимал это как личное оскорбление.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О начальнике порта с его негритянками и мулатками и о тошнотворной девице Мадалене Понтес Мендгс

Начальнику порта Жоржу Диасу Надро нравилось видеть вокруг себя веселые, улыбающиеся лица. Он не выносил угрюмых людей, чем, возможно, объяснялось и отсутствие привязанности к домашнему очагу, ибо его жена представляла собой олицетворение печали и набожности. Она целиком посвятила себя церкви и благотворительности, обожала больных, страждущих, вдов и сирот. Во время святой недели, когда устраивались процессии и омовения ног беднякам, когда всюду виднелись огромные свечи и черные покрывала, а мрачные звуки трещотки заменяли веселый перезвон колоколов, эта женщина чувствовала себя совершенно счастливой.

Каким образом веселый моряк женился на девушке со столь чуждым ему темпераментом? Дело в том, что, когда они познакомились в салоне Клуба моряков в Рио и Жорж влюбился в нее, Грасинья отнюдь не страдала склонностью к меланхолии. Она непринужденно, с молодым задором смеялась шуткам юного лейтенанта и находила их весьма остроумными, несмотря на то, что старые адмиралы не всегда одобряли его юмор. Ее разочарование в преходящих радостях мира сего было вызвано смертью десятимесячного сына. Она обожала мальчика, а он умер внезапно, от лихорадки. Грасииья с мужем были в то время на празднике на одном военном корабле. Когда пришло известие о смерти ребенка, она танцевала в объятиях Жоржа. Сочтя себя виновной в смерти сына, она оделась в траур и навсегда распрощалась с балами и развлечениями. Все свои помыслы Грасинья теперь обратила к небесам, где, без сомнения, находилось невинное дитя, и к церкви, - может быть, она сумеет заслужить прощение и ей будет дарована возможность снова увидеть сына после смерти, о которой она ежедневно молила бога. Отвращение ее к мирским радостям распространилось и на мужа.

Жорж остро переживал смерть ребенка, не раз он мечтал о его карьере, о его успехах и звал мальчика Морячком. Но он не согнулся под тяжестью удара, он хотел убедить жену в том, что им следует иметь других детей и заполнить пустоту, оставшуюся после смерти Морячка. Но Грасинья с отвращением оттолкнула его и, заливаясь слезами, умоляла никогда больше не подходить к ней с такими греховными намерениями. Она пожелала даже иметь отдельную спальню, а Жоржу посоветовала тоже забыть пустые мирские удовольствия и обратиться к богу, который в своем милосердии простит его за грехи. Жорж в изумлении разинул рот.

Сначала он сочувствовал ее отчаянию, но надеялся, что за два-три месяца она придет в себя. Однако за этот короткий срок ничего не изменилось. Напротив, Грасинья еще больше погрузилась в свое горе. Она бродила по дому, как призрак, постоянно плакала, бормоча бескровными губами молитвы, черные одежды скрывали ее едва расцветшую красоту. Теперь она спала в комнате покойного ребенка и, выполняя обет, превратила ее в своего рода часовню. Первое время Жорж пытался пробиться сквозь стену скорби и страданий, которой она окружила себя, но это ему не удалось. Он перевелся в другой город, однако Грасинья по-прежнему оставалась равнодушной ко всему на свете, кроме памяти сына и будущей жизни на небесах. Тогда Жорж отступился и зажил по-своему.

Он старался как можно меньше бывать дома.

Управлял портом и руководил морским училищем, работал в саду, окружавшем их дом, выходивший на море. Вечером он снимал свою форму, облачался в штатское платье и отправлялся к Жеронимо, во дворец, в штаб 19-го батальона к полковнику или прямо на Баррис, где в унаследованном от деда доме, в котором прошли первые годы его детства, жил Васко Москозо де Араган. Они играли на бильярде и в кости - на рюмку аперитива, вместе ужинали, потом наступало время идти к женщинам или начинать партию в покер.

Именно капитан Жорж ввел Васко в круг людей, занимающих столь высокое положение. Одетый в штатское, Жорж, со своими голубыми глазами и белокурой шевелюрой, походил на путешественника-иностранца, никто и не догадывался, что имеет дело с бразильским капитаном. Однажды Васко один сидел за столиком возле эстрады, где выступала Сорайя, танцовщица, недавно приехавшая в город. Васко слышал о ней и о ее танцах от одного приятеля шведа, у которого была в нижней части города контора по импорту табака, пиасабы [Пиасаба - бразильская пальма, волокно которой идёт на изготовление веников] и какао. Шведа звали Иоганн, что по-португальски невозможно ни написать, ни выговорить. За соседним столиком сидел начальник порта. Васко, приняв его за европейца, некоторое время развлекался тем, что пытался отгадать, какой он национальности:

итальянец, француз, немец или голландец? Пшеничные волосы, небесно-голубые глаза и то, что он был в обществе соблазнительной темной мулатки, говорило, что он гринго. Васко задумался. Любопытно, почему иностранцев так привлекают негритянки и мулатки? Они не могут видеть их равнодушно, прямо в исступление приходят. А вот он, бразилец смешанной крови, отдал бы жизнь за блондинку с белой розоватой кожей. Чем объяснить такую разницу во вкусах? Не успел он найти ответа, как в кабаре появились три типа с угрюмыми физиономиями и, проходя мимо, с силой толкнули стол гринго. Они пришли с недобрым намерением, это видно было по их вызывающему поведению, и оно, как тотчас же догадался Васко, состояло в том, чтобы избить гринго и отобрать у него мулатку. Чертов иностранец, соблазнитель... Вскоре ссора превратилась в жестокое побоище, полетели бутылки, стулья; европеец оказался крепким орешком. Васко возмутило, что трое напали на одного, он не смог удержаться и вмешался в драку на стороне незнакомца. Мулатка кричала, один из субъектов дал ей несколько затрещин. Васко был сильным, он с детства привык таскать тяжести, кроме того, Джованни научил его приемам бокса.

Битва разгорелась вовсю и закончилась поражением и изгнанием агрессоров. Хозяин кабаре, знавший Жоржа, также принял участие в потасовке. Он и его гарсоны окончательно укротили трех парней. Позже стало известно, что это был возлюбленный мулатки с приятелями, решившими отомстить ей за измену и избавить друга от невыносимых страданий, которые причиняли ему рога. Выйдя победителем из схватки, Жорж не согласился на предложение Васко вызвать полицию. Растроганная благородным порывом возлюбленного и силой его чувства, проявившейся в бесстрашном нападении на начальника порта, мулатка с рассеченной губой покинула победителя и с воплем любви кинулась вслед за побежденным героем.

Васко принял приглашение Жоржа пересесть за его столик, они обменялись визитными карточками.

Узнав, с кем он имеет дело и кому помог в трудную -минуту, коммерсант оживился.

- Как я рад, капитан! Представьте, я принял вас за-иностранца...

- Мой отец француз, но я родился в штате МинасЖераис, в городе Вила-Рика.

- Такое знакомство для меня честь. Сеньор может всецело располагать мною...

- Давайте бросим все эти разговоры насчет сеньора. Ведь мы друзья.

К концу вечера они подружились с Сорайей. К ним присоединился Иоганн, они стали аплодировать тйнцовщице - дочери араба из Сан-Пауло, потом угостили ее шампанским и увезли вместе с двумя другими женщинами. На следующий день Васко был представлеи полковнику, лейтенанту и доктору Жеронимо. Последний не замедлил попросить у него взаймы денег, что окончательно скрепило их союз и ознаменовало вступление Васко в избранный круг.

А также - в высшее общество. Его стали приглашать на праздники во дворец, на приемы, балы. Теперь на парадах Второго июля и Седьмого сентября он стоял на трибуне рядом с губернатором, представителями высшей власти и офицерства. С Жеронимо они были неразлучны. Впрочем, все четверо, а также и прочие: майоры, капитаны, судьи, депутаты, правительственные чиновники - все, кто случайно оказывался в их компании и принимал участие в беседе, партии покера или в кутеже, уважали Васко. Поскольку он сделался теперь близким другом начальника канцелярии губернатора, приятелем адъютанта для особых поручений, командира батальона и начальника порта, перед ним гостеприимно распахнулись двери всех городских салонов. Васко расстался со своими прежними друзьями, коммерсантами из нижней части города, - эти люди не отличались ни блестящим остроумием, ни широкой образованностью. Только с Иоганном - так как ему симпатизировал Жорж Васко сохранял дружеские отношения. Швед появлялся время от времени, все еще влюбленный в Сорайю, и говорил, что вытащит ее из кабаре. Великолепная женщина, но танцовщица самая жалкая из всех, каких ему когдалибо приходилось видеть. А ведь он объездил полмира до того, как поселился в Баие.

Васко Москозо де Араган имел, таким образом, все, чтобы чувствовать себя счастливым. Деньги, общественное положение, здоровье, хороших друзей, успех у женщин. В карты ему везло, особенно в покер, забот у него не было никаких. Тогда почему же, черт возьми, легкая дымка грусти туманит его чистые глаза, почему так внезапно обрывается его искренний смех?

Капитан Жорж Диас Надро любил видеть вокруг себя веселые лица. Он решил разузнать, в чем секрет этой необъяснимой печали, найти подходящее лекарство и разогнать тучи на лице друга. Одно время он предполагал, что Васко страдает от безответной любви и ревности, и надеялся, что рана зарубцуется со временем, когда вспыхнет новая страсть, как сейчас, например, к Дороти. Не так давно Васко проявил интерес к одной сеньорите из общества, которой был представлен на празднестве во дворце. Это была жеманная девица по имени Мадалена Понтес Мендес, дочь судьи. Жорж встревожился: неужели эта тошнотворная манерная особа, плоская как доска и с таким выражением лица, будто ей всюду чудится дурной запах, могла пленить сдержанного Васко Москозо де Араган, который так разбирается в женщинах? Нелепо! Впрочем, Жорж с каждым днем все больше убеждался, что мир соткан из нелепостей.

- От этой самой Мадалены меня тошнит... - сказал начальник порта полковнику, командиру 19-го батальона. - Кривляка!

Он надеялся исцелить Васко при помощи Дороти, ее жгучих глаз, ее губ, жаждущих поцелуев. Эта женщина создана для любви (достаточно взглянуть ей в лицо, все сразу понятно!). Ей нужен настоящий мужчина!

- Ради этой действительно стоит поломать голову... А он страдает из-за какой-то надутой лягушки, просто глупо!

По мнению озабоченного Жоржа, Васко следовало разом решить вопрос о Дороти. На эту тему капитан имел длительную беседу с Карол.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О реальности и о мечте в связи с титулами и званиями

Да, Мадалена Понтес Мендес и ее наморщенный нос имели некоторую связь с тайной печалью Васко Москозо де Араган. Дело было, однако, не в любовных муках, не в страданиях ревности и не в страсти без взаимности, как воображал капитан Надро. Может быть, коммерсант и питал матримониальные намерения в отношении гордой девицы, но сердце его никогда не билось учащенно при встрече с этой спесивой, тощей особой. Гораздо больше времени и внимания он уделял ее задыхающемуся от астмы отцу - судье верховного трибунала - и матери, происходившей от баронов.

Если ему Когда-нибудь и приходило на ум жениться, то лишь в связи со стремлением проникнуть в общество людей, обладающих гербами и титулами, добраться до недоступной вершины. Однако даже если в его голове, кружившейся от внезапной перемены жизни, от дворцовых огней, близости губернатора, элегантности всех этих "их превосходительств", и мелькнула такая мысль, она все же не воплотилась в конкретное намерение, а просто осталась туманным мимолетным ощущением, горьким и неприятным.

Браком со знатной особой Васко надеялся соединить свое честное плебейское имя, благоухающее треской и вяленым мясом, со звучной дворянской фамилией, еще пахнущей кровью невольников. Впрочем, местное дворянство несколько обеднело после отмены рабства. Наш незадачливый комбинатор остановил свой выбор на Мадалене Понтес Мендес, у которой в роду по материнской линии был барон, а в архиве деда по отцовской линии хранились письма императора Педро П.

Дед этот был ученый-юрист и держался весьма надменно, хотя поместье его и пришло в упадок. И вот Baскo изо всех сил старается понравиться родителям и ухаживает за Мадаленой.

Но однажды во время вальса его постигло страшное разочарование. Он танцевал с Мадаленой и говорил о том, о сем... Случайно разговор коснулся помолвки и свадьбы какой-то ее приятельницы. И тут Мадалена - этот мешок костей - заявила, что единственное, чего она требует от человека, который пожелал бы повести ее к алтарю, это чтоб у него был титул или звание. Необязательно дворянство, хотя, конечно, ее идеал - граф, маркиз или барон. Но теперь, при республике, после низкого предательства, совершенного по отношению к бедному императору, другу ее деда, с которым он даже переписывался, это так трудно; она имеет в виду республиканские титулы, свидетельство об окончании университета, докторский диплом, звание офицера армии или флота. Она, внучка барона, дочь судьи верховного трибунала, не выйдет замуж за кого попало, чтобы стать скромной супругой безвестного ксеньора такого-то" - "сеньора" Белтрано или "сеньора" Сикрано. Она хочет быть сеньорой докторшей или сеньорой капитаншей. Деньги для нее ничего не значат, имя, звание - это да. Это для нее все.

Васко сбился с такта, побледнел и сник. Он завел разговор, рассчитывая намекнуть на сватовство, но тощая гордячка тут же бросила ему в лицо, что он и есть "такой-то", один из тех "сеньоров", о которых она говорила с таким презрением. Он не решился предложить ей свою кандидатуру, сконфузился, растерялся и молчал до тех пор, пока не прозвучали заключительные аккорды вальса. После этого Васко стал еще грустнее.

Ибо единственной причиной его печали было то, что у него нет титула. Почему, например, он не бросался на завоевание Дороти, связанной с Роберто лишь деньгами? Васко мог бы дать ей гораздо лучшее содержание, собственный домик и к тому же веселую жизнь, наполненную празднествами, прогулками, вечеринками и шампанским. Не говоря уж об освобождении от ужасной необходимости терпеть возле себя такого борова, как Роберто. Васко вздыхал по Дороти, и сердце его тревожно билось. Что же мешало ему вырвать ее из рук Роберто? Страх? Да, он боялся Роберто. Нет, это был не физический страх, можно ли бояться этой жирной туши? И потом известно, что мужчина, который бьет женщин, всегда трус и не способен оказать сопротивление другому мужчине. Да и кто осмелился бы выступить против Васко Москозо де Араган, друга Жеронимо, своего человека в полиции, который, если бы захотел, мог бы получить в полное распоряжение отряд солдат или матросов? Стоило только сказать слово полковнику или капитану...

Однако Васко все же ощущал страх, хотя это был страх другого рода, страх коммерсайта перед человеком, получившим университетское образование, имеющим звание доктора, ученую степень, перед человеком, защитившим диссертацию. Никогда Васко не сможет преодолеть расстояние, отделяющее его от людей с дипломами. Он не смел с ними равняться, он знал, что они выше.

Вот какова была причина печального выражения его лица, вот что мучило его постоянно, отнимало радость жизни и беспокоило друзей. Васко казалось, что люди с титулами и званиями представляют собой особую касту, что это высшие существа, вознесенные над простыми смертными.

Он ощущал свое унижение на каждом шагу. Когда он входил в пансион "Монте-Карло", Карол нежно приветствовала его "сеньор Араганзиньо", а четырех его друзей называла полковник, доктор, капитан, лейтенант. Если новая женщина присоединялась к их компании за столиком кабаре, она непременно интересовалась их званиями и, когда доходила очередь до него, нередко пыталась угадать:

- Дайте-ка я отгадаю... Вы майор, я готова поклясться.

Когда на правительственной трибуне они были представлены главою штата одной важной персоне, то после провозглашения звучных титулов послышалось:

- Сеньор Васко Москозо де Араган, крупный оптовый коммерсант.

Сеньор Васко... Целый день он слышал эту ненавистную приставку к своему имени и страдал от нее, как от пощечины, как от оскорбления. Он был унижен до глубины души, краснел, опускал голову. Праздник больше не радовал его. День был испорчен. Что значат деньги, симпатия и дружба влиятельных людей, если на самом деле он все-таки не был им равен, если что-то их разделяло, какое-то расстояние всегда оставалось между ними? Многие завидовали Васко, считая, что ему повезло в жизни и у него есть все для счастья. Но это было не так. Васко мечтал о звании, которое заменило бы унизительное словечко "сеньор", безличное, вульгарное, смешивающее его с толпой, чернью, сбродом.

Сколько раз размышлял он об этом в тишине своего холостяцкого дома после веселых пирушек, и его добродушное лицо мрачнело. Он отдал бы все на свете за диплом зубного врача или хотя бы фармацевта, ведь тогда он имел бы право носить особое кольцо - символ высшего образования - и писать перед своим именем "д-р...".

Он стал подумывать о покупке звания полковника национальной гвардии. В первые годы существования республики многие помещики из глубинных районов покупали такое звание за несколько конто. В те времена в сертане было столько полковников, что это слово стало синонимом богатого помещика. Оно утратило военную окраску, перестало связываться с представлением о чести мундира. Этим полковникам давно уже не оказывали воинских почестей, даже не козыряли.

Носить форму им тоже не разрешалось. Какой же смысл покупать звание полковника? Просто смешно...

Он мечтал - мечтать ведь никому не запрещено - о папском дворянстве, но это было слабым утешением, всего лишь фантазией, исчезающей перед лицом суровой действительности. Титул ватиканского графа стоил громадных денег, всего состояния Васко не хватило бы на него. В Салвадоре был всего один папский дворянин - Магальяэнс, компаньон крупной фирмы, по сравнению с которой торговый дом "Москозо и К°" казался не больше придорожной харчевни. Этот Магальяэнс построил за свой счет церковь, послал папе золотое изображение Христа, давал деньги священникам и братствам, заплатил двести конто за дворянство, совершил паломничество в Рим и при всем том едва добился титула командора. Одних денег тут мало, необходимо оказать церкви важные услуги, отличаться религиозным пылом и быть своим человеком в монастырях. Беспутный Васко Москозо де Араган редко бывал в церкви, совершенно не имел связей в церковных кругах, и имя его никогда не произносилось в епископском дворце.

Иногда, лежа в постели, погруженный в размышления, Васко проклинал своего покойного деда, этого грязного тупицу, который думал только о деньгах. Вместо того чтобы заставлять несчастного ребенка подметать пол в доме на Ладейре-да-Монтанья, бегать по поручениям и таскать грузы, лучше бы дед отдал его в школу, а потом на медицинский или юридический факультет. Вот тогда Васко поднялся бы на вершину социальной лестницы! Но где там! Старый Москозо думал только о фирме, о том, чтобы внук смог когда-нибудь заменить его.

Васко старался отвлечься от воспоминаний о деде:

среди них не было таких, которые стоило бы хранить.

Он давал волю своему воображению и с наслаждением мысленно ставил перед своим именем желанные, недосягаемые титулы. В эти минуты он был совершенно счастлив.

"Васко Москозо де Араган, адвокат", - и он видел себя на судейской трибуне, в мантии и парике; он направляет на прокурора обличительный перст и блестящей речью уничтожает его; дрожащим от волнения голосом он рассказывает историю своего подзащитного, который оказался жертвой, бессильной жертвой рока.

Добрый, работящий человек, нежный отец семейства и преданный муж, обожающий свою жену, она же - легкомысленная женщина - наставляет ему рога...

Мет, это неподходящее выражение для суда... И вот легкомысленная женщина, презрев любовь мужа и невинных детей, оскверняет святость семейного очага, забывает клятву верности, данную перед священником, и на ложе измены втаптывает в грязь честное имя мужа... Вот так, это хорошо... Фраза понравилась ему самому, он растрогался... Его имя гремит по всему штату наравне с именами крупнейших адвокатов, о нем говорят, со всех сторон слышатся похвалы: "Какой талант! Какое красноречие! Он заставляет плакать даже людей с каменными сердцами! Нет такого суда присяжных, который не согласился бы с ним!"

Итак, Васко добился оправдания убийцы. Теперь он видел себя в халате с засученными рукавами, в очках, в резиновых перчатках, лицо его закрыто марлевой повязкой - он доктор Васко Москозо де Араган, знаменитый хирург (другой специальности он не признавал), работавший в больницах Парижа и Вены.

Уверенными, но осторожными движениями он вскрывает живот губернатора под напряженными, полными страстной надежды взглядами родственников, Жеронимо, политических деятелей, студентов и медицинских сестер. Внезапная болезнь губернатора вызвала тревогу в обществе, губернатору грозит смерть. Необходима немедленная операция. Такую операцию никто в Баие еще никогда не осмеливался делать (Васко не знал в точности, что именно он оперировал, какое место губернаторского живота приходится ему вскрывать и зашивать, но это были второстепенные детали). Испуганные врачи колеблются, боясь страшной ответственности. Знаменитый профессор отказывается от операции.

А между тем жизнь губернатора в опасности, дела штата заброшены, политическая жизнь бурлит и оппозизиция потирает руки в радостном ожидании. Жеронимо горячо взывает к дружеским чувствам Васко, они нуждаются в его знаниях, в его таланте. Напряженная обстановка в операционной, на устах Васко улыбка...

Он собирает все свое мастерство, хладнокровие, опыт и знания. Извлекает из сиятельного живота... что бы вы думали? - огромный камень! (Ему приходилось слышать о камнях в почках как о смертельной, неизлечимой болезни.) Студенты не выдерживают и разражаются аплодисментами и криками ура, профессора приходят поздравить Васко.

Вслед за спасением человека от тюрьмы и спасением жизни губернатора Васко переносится в другую область: инженер Васко Москозо де Араган, прошедший практику в Германии, сумел прорезать железнодорожными путями суровый сертан и принес прогресс всему краю. Он идет по дикой каатинге во главе отряда рабочих, обливаясь потом, под палящими лучами солнца. Он преодолевает все препятствия, борется с унынием и усталостью. Но он озабочен. И вот неожиданно на фоне тоскливого равнинного пейзажа вырастает огромная гора. Она мешает проложить рельсы, преграждая путь цивилизации. Туннель, один из самых крупных в мире, бессмертное творение Васко, о котором пишут в учебниках географии. Открытие туннеля...

Машинист уступает Васко свое место... Первый паровоз, украшенный цветами, поведет великий инженер, человек, победивший пустыню, горы и реку. Появляется Дороти, оказывается, она жена секретаря управления путей сообщения, ограниченного и пренеприятнейшего субъекта, который всегда пренебрежительно относился к коммерсанту Араганзиньо, другу Жеронимо и лейтенанта Лидио Мариньо, и, здороваясь, холодно подавал ему два пальца; Дороти, волнующе прекрасная, разбивает о переднюю решетку паровоза бутылку шампанского в честь открытия туннеля и ищет глазами славного инженера. Робкая любовь зарождается между ним и женою секретаря.

Майор Васко Москозо де Араган, кавалерийский офицер - конь ведь выглядит так благородно и романтично, - гарцует перед строем. Громовой голос, аристократизм, выправка, ордена на груди. Войны избежать не удалось. Аргентинские войска вероломно нарушили границу штата Рио-Гранде-до-Сул, и парад Седьмого сентября превратился в отправку войск на юг, по пути долга, славы и смерти. Жители города высыпали на улицы, женщины с плачем обнимают солдат, девушки бросают им под ноги лепестки роз. На сером в яблоках коне майор Васко Москозо де Араган - само воплощение боя и победы: в руке сверкающая сабля, взоры мечут молнии. Его карьера была баснословно быстрой - от подвига к подвигу, от повышения к повышению и через несколько месяцев - он генерал. Он участник множества великих битв, и вот, в самом конце войны, когда его войска под грохот канонады вступили в Буэнос-Айрес, он погиб смертью храбрых - шальная пуля пробила его грудь. Но и тут Васко Москозо де Араган не упал с коня. С простреленной грудью он поник в седле и небывалым усилием воли доскакял до дворца. О нем слагаются легенды, о его подвигах рассказывают детям в школах.

Но ведь война велась не только на суше, а также и на море, и преимущественно на море... Корабль под командованием адмирала Васко Москозо де Араган, самого молодого в военно-морском флоте (он начал с капитана в первые дни войны), прорвал заграждение аргентинского флота и в одиночку бомбардировал Буэнос-Айрес, заставив умолкнуть вражеские форты. Адмиральский крейсер вошел в порт с развевающимся на корме флагом молодой Бразильской республики. На капитанском мостике, опираясь на орудие, стоял сам адмирал. Он сказал: "Пусть каждый на своем посту умрет за Бразилию!" Фраза немного пессимистична.

Лучше изменить ее: "Пусть каждый на своем посту будет готов отдать жизнь за победу Бразилии!" Так лучше и больше волнует. Адмирал осматривает в бинокль позиции врага. Звучит его твердый голос:

"Огонь!" - и орудия изливают смерть на заносчивый город. Быстрыми, невиданно смелыми маневрами он топит одно за другим все аргентинские суда, разрушает форты, прорывает оборону, и наконец среди дыма и зарева пожаров адмирал Васко Москозо де Араган, стоя на капитанском мостике своего крейсера, вступает в завоеванный порт. Война окончена...

Очередная возлюбленная Васко открыла сонные глаза, узнала комнату и подумала, как ей повезло, что накануне вечером он выбрал именно ее. Надо постараться ему понравиться, может быть, он даже влюбится... Она протянула руки и сказала кокетливо и томно:

- Сеньор Араганзиньо...

Мечта разбилась вдребезги. А ведь только мечтая, человек свободен, и только такую свободу нельзя ни подавить, ни отнять, ни украсть. Она последнее и единственное счастье человека. Женщина разрушила это счастье, она сбросила Васко Москозо де Араган с капитанского мостика...

ГЛАВА ПЯТАЯ

Где снова появляется скотина-рассказчик и пытается всучить нам книгу

Разрешите мне прервать рассказ о приключениях капитана в том виде, в каком их излагал Шико Пашеко (а рассказ этот, как известно, повлек за собой весьма важные для Перипери последствия), и торжественно заявить, основываясь на собственном опыте, что вышеупомянутый вопрос о титулах и званиях вовсе не пустяк. Хотя времена переменились, еще и сейчас одно дело - доктор или офицер и совсем другое - неудачник без диплома. Первым - все привилегии и льготы, на вторых закон обрушивается со всей неумолимой суровостью. Людей с дипломами, не говоря уж об офицерах, если и задержат в казино, так сажают даже в особую тюрьму, и то только для виду.

Нынче некоторые смеются над докторами и адвокатами и говорят, будто кольцо - символ высшего образования - отнюдь не всегда доказывает осведомленность его владельца в данной области знаний. Как-то я даже читал в газете весьма аргументированную статью, в которой как дважды два четыре доказывалось, что все беды Бразилии проистекают от бакалавров.

Вполне возможно, что это правда, я и сам так думаю, но я ни с кем не вступаю в спор, я уважаю свободу мнений. Тем не менее я готов поклясться, что автор статьи непременно доктор каких-нибудь наук или офицер, иначе он никогда не решился бы на подобные заявления. Спорить же с доктором - верх идиотизма, совершенное безумие, и я - живое тому доказательство.

Вот почему я хорошо понимаю капитана (хотя версия Шико Пашеко не вполне доказана и я не меняю ничего в заголовке эпизода - историк не должен проявлять поспешности); причина меланхолии Васко MQскозо де Араган представляется мне весьма основательной. Даже имея деньги и хорошее положение в обществе, он терпел унижения и неприятности из-за того, что не получил высшего образования и у него не было звания доктора или майора. Впрочем, звания дают зачастую вовсе не за усердные занятия, их дают всяким бездельникам, которые даже и не заглядывают в аудитории. Вот, например, Отониэл Мендонса - приятель Телемако Дореа, от нападок которого я защищал в свое время сеньора Алберто Сикейру. Этот неуч - бакалавр права. Годы учения в университете он провел в дешевых домах терпимости или болтая с приятелями у входа в книжный магазин "Ливрариа Сивилизасан" на улице Чили. Профессора едва знали его в лицо, - впрочем, уважаемые метры мало что потеряли. Тем не менее, откладывая экзамены, получая переэкзаменовки, всячески изворачиваясь, он добился в конце концов диплома и, снабженный таковым, ухитрился раздобыть себе место из числа тех чудесных должностей, где не требуется никакой работы, и продолжал в своей компании на улице Чили злословить обо всех на свете. На выполнение служебных обязанностей у него уходило не больше часа в день. Однако и этого показалось ему много, он придумал, будто у него поражена верхушка левого легкого. Начальство, не моргнув глазом, дало отпуск для лечения. Толстый, краснощекий, он и поныне пребывает в отпуске и отравляет своим дыханием воздух Перипери.

Видите, какая разница; а я, чтобы добиться отпуска, бросался туда и сюда, как собака, потерявшая хозяина! И все потому, что у меня нет диплома. Один приятель уверил меня, будто жалоба на глаза всегда дает хороший результат: врачи, растрогавшись, подписывают справку без всяких разговоров и осмотров. Чепуха! Врачи были непреклонны, они всячески расхваливали мои глаза: никогда не приходилось им видеть более совершенного зрительного аппарата. Это моего приятеля не осматривали: он имеет диплом дантиста, то есть сам, можно сказать, врач, только рангом пониже. Мне же удалось добиться толку лишь после того, как выяснилось, что один из врачей - племянник моего друга. Я напустил на него дядюшку с соответствующей просьбой, и шарлатан тотчас же обнаружил у меня опаснейшую катаракту и объявил, что мне грозит слепота. Он дал мне отпуск на шесть месяцев, а потом еще продлил. И таким образом я получил возможность посвятить себя за счет государства написанию труда "Вице-президенты республики". Не знаю, знакомы ли вы с этим моим произведением, если нет, я советую прочесть, ибо - скажу без ложной скромности - книга была принята хорошо и получила высокую оценку.

С другой стороны, история с этой книгой показала еще раз, как важно быть доктором. Я написал ее, чтобы восполнить пробел и устранить несправедливость:

всегда много пишут о президентах республики, в особенности когда они находятся у власти, восхваления льются в изобилии. А о вице-президентах забывают, если не считать тех, которым почему-либо удалось занять впоследствии пост президента. Кто может перечислить наизусть всех вице-президентов республики?

Кто, например, помнит имя вице-президента в период пребывания у власти Пруденте де Мораис или Гермеса де Фонсека? Сомневаюсь, чтобы вы помнили, и это вполне доказывает своевременность издания моей книги.

Кроме того, меня воодушевил на эту трудную работу объявленный историко-географическим институтом конкурс на написание исторической монографии, сулившей победителю скромную денежную премию- и опубликование его труда за счет института. Почетная премия соблазнила меня; благодаря содействию друга, обеспечившего мне катаракту, я получил необходимое время и принялся за вице-президентов. Я написал ценный труд - простите меня за хвастовство, - из него всякий интересующийся может узнать полное имя, происхождение, даты жизни, место рождения и смерти любого вице-президента, название колледжа и факультета, где он учился, посты, которые занимал, а также выдающиеся дела и подвиги, им свершенные. Я не забыл при этом и жен, и детей, упомянул даже о внуках.

Это был тяжкий, неблагодарный труд, и к тому же от пыли, которой я наглотался в публичной библиотеке, у меня теперь хронический бронхит.

Итак, я принял участие в конкурсе, уверенный, что получу премию, но меня постигло разочарование - ее присудили другому, моему единственному конкуренту Эпаминондасу Торресу за труд о Сабинаде [Сабинада - восстание, происходившее в Бане с 7 ноября 1837 по 15 марта 1838 года, во время которого из города был изгнан губернатор и Баия провозглашена независимой республикой. Движение не распространилось на провинцию, и имперское правительство, послав карательную экспедицию, подавило восстание]. Даже по числу машинописных страниц его работа не могла сравниться с моей: сорок тощих страничек - ровно половина моей книги. Почему же все-таки премию дали ему, чем объяснить такую вопиющую несправедливость? Сейчас вы узнаете. Оскорбленный в самых лучших своих чувствах, я кинулся в институт и вступил в горячий спор с сеньором секретарем. Он посмотрел на меня поверх очков и сказал:

- Кто вы такой, сеньор? Вы позволили себе прийти сюда и говорить о несправедливости. Может быть, вы не знаете сеньора Эпаминондаса Торреса, не знаете, что он один из самых знаменитых наших адвокатов?

А какое звание у вас?

Видите? Моя ошибка состояла в том, что я вступил в соревнование с бакалавром, с адвокатом. Какое звание я ношу? Никакого, все, чем я могу похвалиться, это несколько сонетов, опубликованных где-то на задворках газет и журналов. Я молча проглотил оскорбление и попытался добиться от института хотя бы издания книги, раз уж у меня украли премию. Со стороны историков я встретил доброжелательное отношение, это были порядочные люди, и их, очевидно, мучила совесть.

Но директор "Импренса Офисиал", где должны были печататься обе книги, моя и премированная, ловко надул старичков из института - он и не думал отсылать рукописи в типографию. Несколько месяцев спустя он ушел со своего поста, а новый директор даже и слышать не хотел об этом деле. В результате работа сеньора Эпаминондаса так и не была опубликована, и поэтому провести сравнение с моей книгой оказалось невозможным. Думаю, что присуждение ей премии было делом не совсем чистым.

Что же касается "Вице-президентов республики", то я издал книгу за свой счет, отпечатав ее в типографии Зителмана Оливы, который содрал с меня баснословную цену, хотя и в рассрочку. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы выплатить всю сумму, однако в итоге получилась хорошенькая книжечка в девяносто две страницы, полная "полезных сведений", как написал о ней эрудированный автор "Истории Баии" Луис Энрике Диас Таварес: "Дорогой собрат, с благодарностью подтверждаю получение вашей книги "Вице-президенты республики", представляющей собой кладезь полезных сведений. Искренне Ваш, Луис Энрике".

Я привожу здесь полный текст письма, которым почтил меня знаменитый баиянец, только для того, чтобы его прочел злобный пасквилянт Вилсон Лине.

Укрывшись под псевдонимом Рубиана Браза, этот жалкий писака в своей заметке в газете "Тарде" пытался унизить меня и поднять на смех. А если бы у меня было какое-либо звание, он держал бы себя любезнее.

И другие критики тоже. Вместо того чтобы поносить меня, они хором пели бы мне дифирамбы.

Этим скорым на решения критикам следовало бы сначала познакомиться с отзывом о моей работе выдающегося санпауловского историка Сержио Буарке де Оланда, которому я даже не посылал своей книги, потому что, честно говоря, не знал о его существовании и славе, его окружающей. В газете "Эстадо де СанПауло" в статье о неком достойном и высокочтимом ордене Синего Гиппопотама он коснулся "Вице-президентов республики", упомянув об этом труде как об одной из настольных книг членов ордена, чтение которой, по его словам, "приносит радость и подлинное наслаждение". Восхищенный моим трудом, он предложил даже избрать меня в члены высокочтимого ордена; по его мнению, в списке последних недоставало моего скромного имени. Об ордене я знаю только из статьи сеньора Оланда, написанной несколько эзотерическим и туманным языком, каким, впрочем, и должен быть язык настоящего историка. Тем не менее я уловил, что речь идет об организации, отличающейся высокими заслугами и целями, основанной в Ресифе, при церкви Сан-Педро-дос-Клеригос видными представителями местной интеллигенции. К сожалению, больше я не получал никаких известий ни об ордене, ни о судьбе своей кандидатуры, столь великодушно предложенной сеньором Сержио де Оланда. Без сомнения, они стали наводить обо мне справки, выяснили, что я не имею звания, и отклонили мою кандидатуру.

Весьма похвально отозвался о книге и наш знаменитый судья в отставке Алберто Сикейра. Он указал мне на две-три небольшие грамматические ошибки, но прибавил, что в столь солидном патриотическом труде подобные описки не более как досадные мелочи, не имеющие никакого значения. Во втором издании я их устраню. Оно скоро выйдет, поскольку пятьсот экземпляров первого издания разошлись, несмотря на недоброжелательное отношение книжных магазинов, - ведь я не имею престижа из-за того, что не имею звания; магазины не выставляли мою книгу в витринах, ее не было и на прилавках, она валялась где-то на полках.

Мне пришлось самому продавать ее друзьям и знакомым, одну здесь, другую там, меняя цену в зависимости от объема кошелька покупателя.

Все это убедительно доказывает, что у капитана Васко Москозо де Араган были вполне основательные причины для меланхолии. Диплом служит рекомендацией, он придает вес и значение. Человека с дипломом уважают, перед ним распахивают двери, ему раскрывают объятия. Да, это так, и даже совсем простые люди чувствуют всю остроту проблемы. Несколько дней назад Дондока, милая болтушка Дондока, которая своим щебетаньем скрашивает монотонную жизнь почтенного судьи, а также и вашего покорного слуги, даже она сообщила мне между поцелуями, что в скором времени ей в торжественной обстановке вручат настоящий диплом. Она хранила в секрете свои занятия, чтобы сделать мне сюрприз. Я был действительно поражен, потому что наша милая Дондока (наша, то есть, само собой разумеется, моя и судьи) едва умеет нацарапать свое имя, а считает на своих длинных, красивых пальцах.

- Ты получаешь диплом, звезда моей жизни? Что же ты кончила? На каком факультете училась?

- В школе кройки и шитья доны Эрмелинды в Платаформе, сеньор дурачина. И извольте-ка относиться ко мне с почтением, я теперь образованная дама.

С почтением, я теперь образованная дама, видали?

Прав я или не прав? Доктор швейных наук! Нашей нежной Дондоке, как видно, мало того, что она доктор, заслуженный профессор, магистр любовной науки.

В наше время капитану нечего было бы волноваться. За четыре - шесть месяцев и за небольшую сумму он мог бы стать доктором общественных наук, специалистом по прическам и стрижке волос или по администрированию и рекламе.

Не так давно я был представлен в столице одному разговорчивому и необыкновенно самодовольному молодому человеку. "Доктор по рекламе", пояснил он мне снисходительно; и он зарабатывает сто двадцать тысяч крузейро в месяц - бог ты мои! - и имеет дипломы, полученные в Сан-Пауло и Нью-Йорке. Он убеждал меня, что именно он руководит всей моей жизнью и, в частности, моими покупками, моим вкусом - при помощи рекламы, чуда двадцатого века, соединяющего в себе свойства науки и искусства.

"Реклама - самая благородная из современных профессий, - утверждал он. - На рекламе зиждется производство и потребление страны, ее прогресс".

Реклама, коммерческая реклама - есть высшая форма литературы и искусства, вершина поэзии: Гомер и Гете, Данте и Байрон, Кастро Алвес и Друмонд де Андраде [Друмонд де Андраде (1881 - 1936) - известный бразильский поэт] ничего не стоят по сравнению с юным бардом рекламы, специализировавшимся на поэмах о туалетном мыле, о зубной пасте, о холодильниках, кухонной утвари и нейлоновых скатертях. По твердому убеждению доктдра по рекламе, величайшим произведением эпохи, шедевром и вершиной поэтической гениальности была поэма, написанная им с целью увеличить сбыт геморроидальных свечей "Радость жизни".

Прекрасная поэма, вдохновенная, совершенная по форме, глубоко волнующая, после ее выхода в свет потребление этих замечательных свечей возросло на сто семьдесят восемь процентов. Вот что такое современное искусство!

Итак, в наше время капитан мог бы сделаться доктором по рекламе даже заочно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О похищении Дороти

Похищение Дороти было запланировано представителями вооруженных сил полковником Педро де Аленкар и капитаном Жоржем Диасом Надро при активном участии служащих государственного аппарата - начальника канцелярии и адъютанта для особых поручений. Верховное командование этой сложной oneрацией осуществляла Карол, и ни один из великих стратегов истории не превзошел бы ее в отличной организации, в точном знании места, в продуманности всех деталей, в умении выбрать способных людей для выполнения каждой фазы трудного секретного маневра.

Хотя идея принадлежала капитану Жоржу, однако полный успех дела, без сомнения, обеспечила Карол.

Победа была отпразднована, и в честь Карол поднимали бокалы с шампанским. Этот праздник вошел впоследствии в анналы кабаре и домов терпимости Салвадора; капитан Жорж, воодушевленный удачным похищением Дороти, задумал расширить сферу действии и, использовав опыт и энтузиазм участников операции, повторить "похищение сабинянок". Дело в том, что в доме No 96 на Ладейре-да-Монтанья существовал женский пансион "Замок Сабины", специализировавшийся на иностранках: там были француженки, польки, немки, загадочные русские, даже одна египтянка. Некоторые из них родились на просторах Бразилии, другие нашли приют у Сабины после долгих странствий по Европе, Аргентине и Уругваю. Среди них выделялась - не красотой, а высоким мастерством - знаменитая мадам Лулу, несравненная француженка с тридцатилетним стажем. Рассказывали про одного полковника из провинции, фазендейро из района Амаргозы, который специально приезжал в Баию, чтобы познакомиться со столь известной и опытной куртизанкой. Полковник рассчитывал провести в столице штата всего два дня.

Однако ему пришлось задержаться на неделю, так как время прославленной парижанки было расписано по минутам. Конечно, она более чем кто бы то ни было способствовала распространению влияния культуры и цивилизации Вечной Франции на бразильские нравы.

Фазендейро потерял целую неделю, а на проезд, гостиницу и питание истратил почти тысячу рейсов - целое состояние по тем временам, но, как он сам сказал по возвращении, "это вовсе недорого, еще неделю и еще тысячу рейсов - и то не жаль!" После такого заявления любая похвала достоинствам мадам Лулу и "Замку Сабины" становится излишней.

Начальник порта предложил победоносным похитителям Дороти не более и не менее как вторгнуться в "Замок Сабины", крепость, защищенную от любопытных взглядов наглухо закрытыми окнами (двери здесь открывались только для старых клиентов, друзей и знакомых или рекомендованных лиц). Капитан задумал взять "Замок Сабины" штурмом, а после победы все иностранное население замка, включая мадам Лулу, перетащить в пансион "Монте-Карло" и передать Карол в качестве пленных рабынь. Карол заслужила это и даже большего, заявил капитан Жорж, поднимая тост за прекрасный характер и бесстрашное сердце щедрой хозяйки; она добродушно и снисходительно улыбалась, сидя в своей австрийской качалке.

Друзьям с трудом удалось уговорить капитана Жоржа отказаться от этих захватнических планов. Они не смогли, впрочем, помешать ему сделать омовение ног Карол шампанским в знак выражения высшей признательности.

В то время как приятели праздновали таким образом успех, далеко в окрестностях Амаралины в арендованном несколько дней назад домике, овеваемом ветрами с океана и освещаемом полной луной, Васко Москозо де Араган под шум волн, бьющих о скалы, вдыхая терпкий запах прибоя, сжимал в объятиях хрупкое тело Дороти. Они оставили нетронутыми молодого петушка, английскую ветчину, холодное филе, яблоки, груши и испанский виноград, они едва пригубили шампанское. Голод и жажда давно снедали их, но это были не тот голод и не та жажда, которые можно утолить хлебом и вином...

В это же время доктор Роберто Вейга Лима, все еще дрожа, сидел, запершись на семь замков, в отцовском доме в Назаре и пытался найти объяснение ужасным событиям: вооруженные до зубов люди в черных масках, выкрикивая угрозы и проклятия, вторглись среди бела дня в пансион "Монте-Карло" и отняли у него Дороти. Он увидел смерть в этот день и до сих пор ощущал холод в сердце.

Все это случилось в тихий послеобеденный час.

В пансионе царили мир и спокойствие. Женщины разошлись кто на прогулку, кто в магазины, кто в кино, - был четверг, когда устраиваются дневные сеансы.

Гарсоны приходили к пяти, Карол обычно использовала этот перерыв, чтобы побывать в банке или собрать квартирную плату со своих жильцов. Только Доротн никогда не выходила: прогулки или какие-либо развле.

чения разрешались ей лишь в компании Роберто. Последний считал себя обязанным приходить ежедневно в этот час, чтобы Дороти вознаградила его за все то, что он на нее тратил. Иногда они ходили куда-нибудь ужинать, а поздно вечером танцевали и пили в пансионе. Роберто возвращался в родительский дом на рассвете: уж если он содержал женщину, она всегда должна быть на привязи и нечего оставлять ей свободное время.

В этот день Карол не ушла из пансиона, она отдыхала в зале в своей качалке. Внезапно послышался топот, затем отчаянный крик, и через несколько секунд Карол сидела с кляпом во рту, а какой-то неизвестный в маске целился в нее из револьвера. Из комнаты Дороти неслись странные звуки.

Потом раздался умоляющий голос Роберто:

- Не убивайте меня... У меня с ней ничего нет...

Я был не первым, она сама может сказать... Она сама Подтвердит...

Роберто принял похитителей за оскорбленных родственников Дороти, мстительных провинциалов, прибывших из Фейра-де-Сант-Ана, чтобы кровью обольстителя смыть позор с имени девушки. Они, конечно, решили, что это он совратил Дороти и толкнул ее на путь порока. Роберто пытался объяснить, что нашел ее на улице совершенно растерянную и полумертвую от голода. Но бандиты, пригрозив оружием, заставили его замолчать. Один из них принес моток веревок и мастерски связал Роберто. Другой гнусавым голосом приказал Дороти уложить вещи. Они ушли вместе с ней. Роберто сидел, вытаращив глаза, на лбу его выступил пот. На прощанье похитители предупредили:

- Если тебе дорога жизнь, не пытайся разыскивать ее.

В это время бандит, оставшийся в зале, уселся на стул против Карол, продолжая держать направленный на нее револьвер, и приказал маленькой Мими:

- Подойди сюда... Ближе, не бойся.

Его голос напомнил Мими другой, хорошо знакомый. Она почти узнала его. Чепуха! Не может же замаскированный разбойник походить на лейтенанта Лидио? Она послушалась и подошла. Свободной рукой бандит привлек ее к себе, усадил на колени.

Остальные вышли из комнаты Дороти, один нес ее чемодан. Мими была отстранена от симпатичного грабителя (от него пахло теми же духами, что от Лидио Мариньо, как смешно!), налетчики выбрались на лестницу и пустились наутек.

Карол, освободившись от кляпа, развязала Роберто и долго говорила с ним. Было бы лучше для общего спокойствия, чтобы он не посещал больше пансион "Монте-Карло" и отказался навсегда от Дороти. В противном случае эти неизвестно откуда появившиеся злодеи ("это ее родственники..." Роберто настаивал на своей версии) могут, вернуться и убить его, а это разорит Карол, навсегда испортив ее репутацию: ведь в пансионе "Монте-Карло" никогда еще не бывало скандалов, драк и преступлений.

- Я уеду в Рио с первым пароходом...

- А пока вам лучше не выходить из дому...

Роберто отдал ей все деньги, которые были при нем - не очень много, но все же... Ведь в конце концов он виноват, из-за него пансион "Монте-Карло" подвергся налету и рискует понести убытки, потому что слух о нападении может разнестись по городу и тогда вряд ли кто решится посещать такое опасное место.

Роберто пообещал Карол прислать ей еще денег до своего отъезда. Он попросил ее спуститься и внимательно посмотреть, не подстерегают ли его бандиты возле дома. Вернувшись, она заверила его, что все вокруг спокойно, и он поспешно удалился.

Победа была шумно отпразднована, четверо друзей и еще пять-шесть человек, участие которых придало инсценировке дополнительную эффектность (о чем особенно заботился капитан), пировали до самого рассвета. С большим трудом удалось отговорить Жоржа от "похищения сабинянок", в результате которого мадам Лулу, скованная цепями, была бы водворена на Театральную площадь и отдана в рабство Карол. Начальник порта был доволен: теперь с честного лица Васко Москозо де Араган, думал он, навсегда исчезнет печальное выражение. Он сможет спокойно пользоваться благами, предоставленными ему провидением и дедом: состоянием, холостяцким положением, везением в игре, успехом у женщин и своим врожденным обаянием.

- Я отдал бы свое звание за везение в покер... - заявил капитан.

- А я бы отдал свое за успех у женщин... - вздохнул полковник.

- Ну, а я с закрытыми глазами обменял бы свой адвокатский диплом на пятую часть доходов Васко... - рассмеялся Жеронимо и добавил: - Ив придачу отдал бы ему свое будущее депутатское кресло.

- Даже депутатское кресло? Неужели? - удивилась Карол, знавшая о тщеславных мечтах журналиста.

- Чего стоят титулы и звания, Каролита, по сравнению с деньгами? За деньги можно получить все что угодно: любое свидетельство, любой диплом, пост депутата и сенатора, самую красивую женщину. За деньги все можно купить, моя милая.

А в это время Васко Москозо де Араган обнимал Дороти. Сияла луна, благоухало море, и пели волны.

Овеваемая ветром, Дороти то, казалось, умирала с чуть слышным вздохом, то вновь с тихим возгласом воскресала к жизни. Лицо ее горело, а жадные уста пламенели, как лепестки розы в темной синеве ночи. Она заснула, а Васко, усталый и благодарный, долго лежал с открытыми глазами, с улыбкой прислушиваясь к далеким гудкам пароходов. Он грезил: в бурную ночь он спасает судно, находящееся в опасности, и под проливным дождем приводит его в порт, где оцепеневшая от страха Дороти с тревогой ждет своего возлюбленного, капитана Васко Москозо де Араган.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О том, как во время небывалой попойки.

Васко рыдал на плече Жоржа и что последовало за этими признаниями

Прошли месяцы. Роберто вернулся из Рио и привез в качестве багажа перуанскую индеанку, молчаливую и покорную. Лидио Мариньо завел еще четыре-пять новых интрижек, не считая Мими, которой он открыл тайну похищения Дороти замаскированными бандитами.

Много чего случилось за это время. Кончилась наконец и любовь Васко к Дороти, такая сильная и страстная, такая бурная и глубокая на первых порах... Дело дошло до того, что он велел вытатуировать у себя на правой руке ее имя, ее горячо любимое имя и сердце. Эту работу искусно выполнил китаец с бородкой, появившийся в Баие бог весть откуда. В ходе совместной жизни безумная страсть, естественно, стала понемногу утихать. Васко начал заглядываться на других женщин, нет-нет да и ночевал то тут, то там, хотя Дороти оставалась все лето на его содержании, жила в домике в окрестностях Амаралины и ходила танцевать с Васко в пансион "Монте-Карло". Когда наступила зима, она вернулась в пансион, и Карол, хорошо знавшая человеческую природу и непостоянство страсти, посоветовала ей улыбаться другим клиентам и поощрять их. Васко по-прежнему оказывалось некоторое предпочтение, по-прежнему он принимал участие в ее расходах, но любви пришел конец.

А печаль, туманившая взор Васко, придававшая его улыбке грустное выражение, не исчезала. Она даже усилилась. Друзья начали всерьез подумывать, не болен ли он; может быть, он приговорен к смерти, и эту тайну знают только он сам да врач? Сердце не в порядке... Ведь его отец умер совсем молодым. Это очень многое объясняет, уверял полковник Аленкар, энергично защищавший свою гипотезу: Васко не женился, он тратил деньги, спешил жить, как будто хотел изведать как можно больше наслаждений за тот короткий срок, что ему оставалось ходить по земле. Без сомнения, тут-то и кроется разгадка!

Однако доктор Менандре Гимараэнс, знаменитый врач, специализировавшийся на сердечных болезнях, на прием к которому Васко не раз водил хрупкую Дороти, разочаровал их.

- Здоров как бык, - сообщил доктор Менандро делегации друзей, - сердце, как у мула. Умрет от старости, как его дед. Ваша догадка - самая что ни на есть чепуха.

- Черт возьми! - воскликнул капитан Жорж Диас Надро. - Я должен найти причину его страданий, И держу пари, что найду.

- Таково, должно быть, свойство его натуры, и нечего беспокоиться, философствовал врач, для которого существовали только телесные недуги.

- Я не могу видеть, когда человеку грустно. А тем более моему другу.

И тут началась "эпоха большого допроса", как выражался Жеронимо. Встретившись с Васко, капитан Жорж начинал зондировать почву, он заговаривал о самых различных делах, пытаясь добиться признания.

Он расспрашивал друга о его детстве и юности, о работе в конторе, о поездке в качестве коммивояжера, о первых увлечениях, о его планах. Начальник порта не удовлетворился тем, что удалось вытянуть из Васко, Он встретился с Менендесом, со шведом Иоганном, попрежнему влюбленным в Сорайю, добрался даже до старого негра Джованни, с которым имел длинный разговор. Но все расследования оказались напрасными и не дали никакого результата. Никогда Жорж не встречал человека, у которого было бы больше причин чувствовать себя веселым и совершенно счастливым. Так какого же черта он грустит?

Но все тайное в мире становится в конце концов явным, и любой даже самый строгий секрет рано или поздно оказывается раскрытым. Так и случилось. Тайна была раскрыта во время грандиозной попойки по случаю дня рождения лейтенанта Лидио Мариньо, а также его помолвки. Днем, на семейном празднике, лейтенант был помолвлен с дочерью одного фазепдейро с юга штата, свадьба была назначена на декабрь.

Пить начали рано, еще до церемонии сватовства.

За ужином, устроенным тестем в особняке на КампоГранде, пили португальское вино и французское шампанское. Потом большой компанией отправились в пансион "Монте-Карло". Там салон был украшен вымпелами из шелковой бумаги, женщины разряжены, гарсоны и оркестр на местах. Не было только посетителей. Карол - какое трогательное доказательство дружбы! отказала в этот вечер всем другим клиентам и предоставила свой пансион лейтенанту и его друзьям.

В связи со столь важным событием компания значительно расширилась. Пришли офицеры 19-го батальона, из управления порта, военной полиции, коллеги Лидио по службе во дворце. Капитан Надро обошел все пансионы и собрал знакомых девиц лейтенанта, желая сделать ему сюрприз. Всем этим женщинам он назначил встречу в пансионе "Монте-Карло", а также пригласил туда и некоторых других, в том числе мадам Лулу, которая была уполномочена произнести в честь Лидио речь на самом чистом французском языке.

Жорж и Васко руководили приготовлениями к пиру, они хотели устроить нечто невиданное, превзойти любое прежнее празднество. Когда они пришли на ужин по случаю помолвки, то были уже сильно навеселе, капитан смеялся без конца, коммерсант хмурился, как обычно; когда много пил.

Это был действительно несравненный праздник, памятная оргия, попойка, которая должна быть записана в анналы города, ибо на рассвете мужчины и женщины в весьма нескромных одеяниях устроили на потеху запоздалым прохожим шествие по Театральной площади на глазах у сторожей и полицейских, которые не смели ничего предпринять. Только сумасшедший решится запретить оригинальную манифестацию, если во главе процессии, распевая гнусавым голосом, шагает с бутылкой шампанского в руке сам доктор Жеронимо Пайва, племянник губернатора!

В разгар праздника, после того как мадам Лулу продемонстрировала канкан и все были оживлены как нельзя более, Жорж шепнул полковнику Педро де Аленкар, указывая на Васко, грусть которого усиливалась с каждым бокалом:

- Сейчас я возьму быка за рога, этот негодяй скажет мне наконец, что с ним такое...

Он отстранил мулатку Кларисе, устроившуюся было у него на коленях, взял Васко под руку и отвел в, угол:

- Сеньор Араганзиньо, сегодня ты мне скажешь, что за гадость у тебя на душе. А ну, открывай рот и выкладывай все.

- Что?

- Все! Что бы это ни было - женщина, или болезнь, или угрызения совести! Я хочу знать, какого черта ты все время грустишь!..

Васко смотрел на друга и видел в его глазах верность, сочувствие, живое участие: начальник порта был хороший человек.

- Да в сущности ерунда, но меня это угнетает, не дает покоя и я не могу забыть...

- Что?

Наступал кульминационный момент. Жорж совершенно протрезвел.

- Я не такой, как вы, я не...

- Что, что?

- Я не равен вам, понимаешь?

- Нет...

- Видишь ли, ты - начальник порта, офицер, капитан... Педро полковник; Жеронимо - доктор; Лидио - лейтенант... Ну, а я? Я никто, пустое место, сеньор Васко, сеньор Араганзиньо и только. У меня нет звания. - Васко посмотрел на капитана и расстегнул ворот: он задыхался. Сеньор Васко... Сеньор Араганзиньо... Каждый раз, когда я слышу, как меня называют, что-то словно давит на сердце, я ощущаю - Что за глупости, мой милый! Я никак этого неожидал. Можно было предположить все что угодно, вплоть до того, что ты совершил преступление, мало ли что случается... Но только не это! Страдать оттого, что у тебя нет звания, нет, этого я никак не думал.

- Ты не знаешь, что это значит...

- Вот так штука... А мы как-то раз говорили, и вышло, что каждый из нас согласен поменяться с тобой, отдать свое звание и свое положение... Вот ведь как бывает на свете...

- Вы не знаете, что значит проводить время в компании полковников, капитанов, докторов, а самому быть ничем...

Капитан вдруг принялся хохотать, казалось, он снова опьянел.

Он смеялся без умолку, будто Васко рассказал ему невообразимо смешную историю. Коммерсант обиделся:

- Значит, ты спрашивал, только чтобы посмеяться?..

Он хотел уйти, но капитан удержал его за рукав.

- Сядь, сеньор дурачина, - он с трудом сдерживал смех. - Так значит, если ты получишь звание, кончится вся эта меланхолия и ты перестанешь постоянно ходить с угрюмой физиономией?

- Ну какое звание я могу получить в моем возрасте?

- Я тебе добуду звание.

- Ты? - спросил Араган с недоверием: он вспомнил, что Жорж - любитель мистификаций.

- Именно я. Можешь быть спокоен.

- Ради бога, Жорж, прошу тебя об одном: смейся надо мной, издевайся как хочешь, только не шути с этим. Прошу тебя...

Он был серьезен и взволнован. Начальник порта покачал головой и взглянул на Васко голубыми глазами.

- Не будь глупцом! Неужели я стану смеяться над страданиями друга? Я сказал, что достану тебе звание, - и достану. Я говорю серьезно. Сегодня праздник, будем пить. А завтра поговорим. Я устрою твое дело.

Назавтра в полдень капитан прислал к Васко матроса с запиской, приглашая его зайти в управление порта. Коммерсант еще спал, разбитый после вчераиь ней попойки. Только Жорж обладал такой потрясающей силой и был в состоянии, легши спать на заре, явиться в управление к началу работы выбритым, улыбающимся, словно он проспал двенадцать часов подряд.

Васко быстро поднялся - он вспомнил вчерашний разговор. Какое же именно звание столь торжественно обещал ему Жорж? Он все еще опасался, что это обман, однако Жорж говорил серьезно, такими вещами капитан не стал бы шутить. Тем не менее Васко не представлял себе, каким образом Жорж думает помочь ему: в конце концов ведь титулы и звания не валяются на улицах под ногами.

В управлении порта он застал полковника Педро де Аленкар. Полковник обратился к Васко:

- Что за чепуха, сеньор Васко...

Васко смутился.

- Я не виноват. Я не хочу думать об этом и всетаки думаю, не хочу огорчаться, а сам огорчаюсь...

- Я тебе добуду звание, - подтвердил еще раз Жорж. - Что скажешь о звании капитана дальнего плавания? Знаешь, что такое капитан дальнего плавания?

Васко слушал с недоверием.

- Капитан торгового судна, не так ли?

- Именно... Как тебе нравится: Васко Москозо де Араган, капитан дальнего плавания?

- Но как это сделать? - повернулся Васко к полковнику. - Как?

- Очень просто. Жорж тебе все объяснит...

Начальник порта закрыл глаза и откинулся на спинку вращающегося кресла, лицо его приняло добродушное выражение. Он начал объяснять. Звание капитана дальнего плавания и пост капитана торгового флота давали в те времена не тем, кто окончил школу и сдал экзамены, - его получали первые помощники капитанов и старшие офицеры с большим стажем, лоцманы и судовые офицеры, сдавшие экзамены, которые проводились в управлениях портов специальными комиссиями, составленными из офицеров военно-морского флота. Испытания были довольно трудные... Экзаменующийся представлял в комиссию работу, нечто вроде диссертации, где должен был показать свои знання, описав морское путешествие вдоль какого-либо участка побережья, со всеми географическими и техническими деталями, начиная с выхода из одного порта и кончая прибытием в другой. В этой работе кандидат на звание капитана рассказывал, как следует вести себя в данном рейсе капитану, если море спокойно, что надо делать во время бури, при повреждении судна или угрозе кораблекрушения. Если работа получала одобрение, кандидат допускался к устным экзаменам по. различным дисциплинам - навигации, метеорологии, правилам, установленным морской и речной судоходной полицией, морскому коммерческому праву, международному морскому праву, устройству судовых машин и котлов. Сдавший экзамены получал диплом и право командовать морским судном.

- Просто, не правда ли? - спросил Жорж, протягивая ему лист бумаги, на который Васко устремил хмурый взгляд.

Коммерсант поглядел на листок, исписанный мелким, но четким почерком, и выяснил, что в экзамен по ;навигации входят: применение и выверка секстанта; пользование картами и вычерчивание их; вождение судна в строгом соответствии с заданным курсом, пользование хронометром; практическое и теоретическое знакомство с компасом, выверка его...

Васко не стал читать дальше и положил бумагу на стол. Сомнений больше нет, Жорж снова потешается над ним.

- Ты же мне обещал...

- И выполняю обещание.

- ...что не будешь шутить над этим...

- А разве я шучу, черт побери? - рассердился Жорж.

- Ну как же не шутишь? Такой экзамен... Не говоря уж о том, что я не штурман, не помощник капитана, не лоцман, вообще никто. До сего дня мне приходилось плавать лишь на пароходе по реке Парагуасу. Один раз я, впрочем, путешествовал в Ильеус на "Марау"

Баиянской компании, поехал за одной бабенкой. Меня всего вывернуло наизнанку, никогда не думал, что из человека может вылиться столько зловонной гадости

- Ах вот в чем дело! Но я забыл тебе сказать, что сдавать экзамены имеет право всякий, не обязательно быть для этого штурманом, лоцманом или судовым офицером. Ясно, что в первую очередь идут на экзамены моряки и большей частью - опытные. Однако недавно я внимательно просмотрел положение об экзаменах и убедился, что их может сдавать кто хочет. Надо написать прошение. У меня уже заготовлен черновик, тебе остается только потрудиться переписать его и поставить свою подпись.

Он опять протянул Васко бумагу. Держа ее в руке, Васко отвечал:

- Очень.хорошо. Я могу написать прошение. Но как я буду держать экзамены, если я ничего не смыслю во всей этой абракадабре? Трудно отыскать чтонибудь тяжелее для меня! Не говоря уже о письменной работе. Откуда у меня знания, чтобы написать ее?

Я даже писем не люблю писать, дед не раз драл меня за это...

- Я обо всем позаботился, старина. Описание путешествия из Порто-Алегре в Рио с заходом в Паранагуа и Флорианополис уже начато.

- Кто же пишет? Ты сам?

- Нет, до этого я не дошел, я уже стар для такой штуки. Это тебе оказывает услугу лейтенант Марио...

Потом, если захочешь, можешь сделать ему подарок...

Какой-нибудь пустяк...

- Что только он пожелает и в придачу - дружба навек. Да, но как быть с устными экзаменами? Ведь я не знаю ни аза из всей этой премудрости, перечисленной в твоей бумаге.

- Пустяки, дружище, я обо всем подумал. По каждой теме мы подготовим два-три вопроса и ответы на них. Вопросы и ответы ты получишь заранее. Вызубришь ответы, сдашь экзамены, заслужишь одобрение комиссии и получишь свой благословенный диплом.

Васко, казалось, все еще не верил в возможность осуществить это неожиданное предложение. Жорж продолжал:

- Не забудь, что экзаменационную комиссию назначаю я, и я же ее председатель. Я назначу в комиссию лейтенанта Марио и лейтенанта Гарсиа, хороших ребят и твоих друзей. И ты станешь капитаном по всем правилам и без угрозы для человечества, поскольку ты ведь никогда не полезешь командовать судном.

- Упаси меня боже!

- Жорж поднялся и хлопнул Васко по спине.

- И если после этого ты опять будешь вешать нос, то я позову матросов и прикажу задать тебе трепку.

Полковник прибавил, потирая руки:

- А в день получения диплома мы устроим зверскую попойку. Страшнее вчерашней... Смоем всю грязь с души.

- Через месяц я соберу экзаменационную комиссию, - объявил Жорж.

- Почему так долго? - испугался Васко.

- Ха, ты уже торопишься? Надо ведь дать Марло время сочинить письменную работу, потом тебе придется переписать ее и заучить все устные ответы, со всеми подробностями. Ты должен все знать назубок.

Эту жертву придется принести, если хочешь получить звание, господин горе-капитан.

- А вдруг я растеряюсь на экзамене и собьюсь? - Не растеряешься и не собьешься. А теперь переписывай прошение и уходи - у меня много работы.

- А мы будем начинать приготовления к празднеству, - сказал полковник.

Васко, согнувшись над столом, принялся переписывать бумагу. Он был совершенно ошеломлен, все происходящее казалось ему нереальным, словно в каком-тЬ нелепом сне. Слезы выступили у него на глазах, он едва различал буквы. Нет ничего на свете дороже друзей, дружба - свет и радость жизни! Ему хотелось сказать об этом капитану, но он не находил слов.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

О навигации и международном морском праве, глава на редкость ученая

Капитан Жорж Диас Надро был вознагражден за оказанную им услугу. Целый месяц он хохотал, глядя, как волнуется Васко, как он трудится изо всех сил, словно прилежный ученик.

Полковник, Жеронимо, Лидио, лейтенант Марио и лейтенант Гарсиа тоже забавлялись от души. Васко начал даже худеть - до того рьяно он зубрил сложные ответы на три вопроса по каждой теме. Голова Васко была битком набита секстантами, ветрами, морскими течениями, фрахтами, территориальными и внутренними морями, гигрометрами, магнитными приборами; все это смешалось в сплошную кашу.

По распоряжению капитана каждый вечер взволнованный кандидат должен был рассказывать, что он выучил за день. Вначале Васко путался в непонятных словах, мудреные термины выскальзывали из головы, и лейтенант Гарсиа грозился провалить его.

С трудом удавалось затащить Васко поиграть на бильярде или в покер: он проводил все вечера за занятиями.

Марио и Гарсиа жили эти тридцать дней по-королевски. Васко каждый день кормил их обедом, угощал аперитивами и самыми лучшими португальскими винами, ужинал с ними в пансионе "Монте-Карло". Малопомалу он стал запоминать ответы и постепенно привык к странным названиям судовых приборов. Лейтенант Марио показал ему однажды в управлении порта некоторые из этих приборов, и Васко пришел в восторг.

Он нашел их прекрасными и очень интересными, Васко начинал любить свою новую профессию.

Хуже всего было переписывать работу, сочиненную лейтенантом Марио, "мою дипломную работу", как Васко обычно выражался. Работа была большаятридцать две страницы неразборчивого текста, почерк у лейтенанта походил больше на почерк врача, чем морского офицера, к тому же рукопись в изобилии украшали кляксы. Каждое утро Васко, запершись в кабинете, занимался перепиской, категорически запретив служанке пускать в дом кого бы то ни было.

Наконец работа была сдана и одобрена; назначили день устного экзамена. Церемония проходила в присутствии полковника, облаченного в форму, доктора Жеронимо и лейтенанта Лидио Мариньо. У дверей залы, где заседала экзаменационная комиссия, стояли, вытянувшись по стойке "смирно", два матроса. Капитан Надро и веселые лейтенанты с важным видом восседали за большим столом, заваленным приборами и картами. Матрос ввел бледного, взволнованного Васко, который до последней минуты все повторял вопросы и ответы. Услышав свое имя, торжественно провозглашенное Жоржем, он подошел и сел, выпрямившись перед столом. Сердце его учащенно билось, однако отвечал он бойко и правильно, без единой ошибки, даже Совершенно точно выговаривал все сложные термины.

Он был утвержден по всем правилам, ему выдали диплом и в книге управления порта записали имя и адрес нового капитана дальнего плавания. При переезде он обязан будет сообщить управлению об изменении своего адреса. На каждой странице толстой книги в зеленом переплете с гербом республики записывалось имя, дата прохождения испытаний, возраст, гражданское состояние и адрес получившего звание. Записей было немного, до Васко всего несколько имен; кроме того, почти все эти люди получили так называемые "дохлые грамоты", то есть дипломы капитанов речных судов. Для их получения не требовалось письменной работы, дело ограничивалось устным экзаменом. Такие дипломы давали право командовать небольшими пароходами на реке Сан-Франсиско; но морскими судами на океанских линиях обладателям "дохлых грамот" командовать запрещалось. Звание, полученное Васко, было не такое - Васко имел теперь право плавать по всем рекам, озерам и морям, командовать судами всех флагов, на всех морских линиях, во всех пяти океанах. Еще бы! Ведь он сдал экзамен по морскому международному праву и по навигации! Когда все кончилось и Васко любовно прижал к груди диплом, полковник сказал ему:

- Теперь отпразднуем это событие. А ну-ка, капитан Васко Москозо де Араган, старый морской волк, берись за штурвал, курс на пансион!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

О том, как человек, ни разу не командовавший судном и никогда не бывавший в море, может сделаться старым моряком

За всю историю мореплавания звание капитана дальнего плавания не было окружено таким почетом и никто так нежно не относился к своему титулу, как; Васко Москозо де Араган. Он повесил диплом в золоченой рамке в гостиной и держал себя, как подобает человеку, закаленному плаваниями в далеких морях, старому морскому волку.

Срочно заказав визитные карточки со своим новым званием, он обошел дома всех знакомых в городе, а также лиц, которым был представлен на балах во дворце или на приемах, и всем оставил визитные карточки.

Васко МОСКОЗО де АРАГАН,

капитан

дальнего плавания

Он требовал, чтобы, обращаясь к нему, непременно употребляли его титул, он не терпел позорного на его взгляд, обращения "сеньор".

- Как поживаете, сеньор Васко?

- Простите, друг мой. Капитан Васко, капитан дальнего плавания.

- Извините, не знал.

- Ну так теперь вы знаете и, сделайте милость, не забывайте, - и он вручал свою визитную карточку, которых раздавал очень много, особенно в первое время.

Если какая-нибудь влюбленная девчонка, обняв его замшею, шептала: "Сеньор Араганзиньо..." - он спокойно и твердо поправлял: "Милочка, я не "сеньор Араганзиньо", у меня есть звание, я капитан Араган капитан торгового флота".

Даже Карол вынуждена была изменить свое обращение с ним и теперь приветствовала его на площадке лестницы очаровательной мелодичной фразой:

- Капитан Араганзиньо, мой милый капитан Полковник и начальник порта подавали пример; играли ли в бильярд, или в покер, пили ли пиво или откупоривали бутылки с шампанским, они постоянно приговаривали:

- Капитан... капитан...

Даже губернатор, узнавший о счастье, наполняющем душу щедрого друга его племянника, встретив Васко, раскрыл объятия:

- Как вы решились на такой подвиг, капитан?

Васко поклонился, растроганный:

- К услугам вашего превосходительства, мой губернатор.

В конторе фирмы "Москозо и К°", где он показывался теперь только раз или два в неделю - вульгарный запах трески и вяленого мяса был противен моряку, привыкшему к ароматам моря, - всем служащим, от Менендеса до Джованни, был отдан строгий приказ: категорически запрещается произносить имя хозяина, не прибавляя титула капитана. Рафаэль Менендес, получив приказ, покорно склонил голову, скрывая ироническую улыбку. Потирая свои вечно влажные руки, он заявил, что звание, полученное шефом, - большая честь для всей фирмы.

Джованни был удивлен - он не понимал, откуда взялось это неожиданное морское звание, - однако считал, что молодой хозяин вполне его заслуживает, и стал вспоминать те времена, когда он плавал матросом. Теперь, заходя в контору, Васко больше всего времени проводил с Джованни, заставляя негра рассказывать о своих морских приключениях.

Вслед за визитными карточками появилась новая забота - форма. Портной Васко, считавшийся одним из лучших в городе, был не в силах выполнить заказ, но подал совет: на Байше-до-Сапатейро есть мастерская, специализировавшаяся на шитье форменной одежды, там капитаны пароходов Баиянской компании и армейские офицеры заказывают себе кители и брюки, а молодежь шьет маскарадные костюмы - русского князя, итальянского графа, французского мушкетера или пирата.

Мастерской никогда не приходилось получать такой большой заказ от одного человека. Поднялся переполох. Васко пожелал иметь не меньше двух форменных костюмов каждого типа - два летних, два зимних, два будничных, два парадных и, наконец, два самых парадных. Все из синего и белого материала с соответствующими фуражками, отделанными золотыми шнурами. Целое приданое... Васко спешил, парадная форма понадобится во всяком случае не далее как через две недели - Второго июля. Портной вошел в раж он будет работать сверх сил, ночи напролет, но белую форму для утреннего парада и синюю для вечернего приема во дворце сдаст вовремя! Васко пообещал щедро вознаградить самоотверженного представителя швейного цеха.

Утром Второго июля на площади Ларго-да-Соледаде все было готово к началу парада - повозки с символическими персонажами кабокло и кабоклой, носилки с портретами Марии Китерии, Лабатута и Жоаны Анжелики, ораторы на трибуне, полковник Педро де Аленкар перед выстроенными войсками, капитан Жорж Диас Надро во главе моряков управления порта, военные оркестры, играющие марши. И вдруг капитан Васко Москозо де Араган в белой форме с золотыми нашивками присоединился к группе представителей гражданских властей, ожидающих губернатора. Эффект был потрясающий.

Васко с суровым, серьезным лицом слушал речи, и сердце его билось, полное патриотизма и гордости Потом он шел рядом с Жеронимо вслед за губернатором, полковником и начальником порта по наводненной народом Соборной площади. В соборе служил молебен сам архиепископ. Вечером на прием Васко надел синюю форму, еще более пышную и великолепную, хотя в ней было жарко, как в аду. Во всем зале не найти было человека, выглядевшего эффектнее и элегантнее! А какая достойная и благородная осанка!

К Васко подошел Жорж.

- Ты отлично выглядишь, сам Васко да Гама позавидовал бы тебе. Во всей этой роскоши не хватает только одного.

- Чего? - встревожился Васко.

- Ордена, дружище. Красивого ордена.

- Я же не военный и не политический деятель, откуда мне его взять?

- Достанем... Достанем... Придется, правда, немного заплатить... Но дело того стоит.

Переговоры с португальским консулом - хозяином кондитерской на Муниципальной площади-взял на себя Жеронимо. Консулу дали почувствовать, что правительство заинтересовано в награждении капитана Васко Москозо де Араган.

- Уж не тот ли это Араганзиньо из фирмы "Москозо и К°" старого Жозе Москозо, что на Ладейре-даМонтанья?

- Именно тот, сеньор. Но теперь он капитан торгового флота.

- Я не знал, что он плавает...

- Не плавает, но прошел испытания, которые требуются по закону.

- Я прекрасно знал его деда, добропорядочный португалец, хороший человек. Но за что его королевское величество может наградить внука, не понимаю.

Жеронимо стряхнул пепел с сигары и цинично прищурил глаз:

- За выдающиеся морские подвиги...

- Морские? Не знаю... Если он никогда не плавал...

- Слушайте, сеньор Фернандес, он хорошо заплатит, пусть его нищее королевское величество наградит нашего милого Араганзиньо орденом, за что и получит несколько добрых конто. А если нет другого предлога, то вспомните, ведь Арагана зовут Васко, он капитан и внук португальца, может быть, он родня адмиралу Васко да Гама... Какого черта вы упрямитесь?

Придумайте сами основания и устройте награждение, да поскорее...

Слава капитана Васко Москозо де Араган окончательно упрочилась, когда через несколько месяцев в возмещение за уплаченные вперед пять конто его величество Дон Карлос I, король Португалии и Алгарви, пожаловал ему "за значительный вклад в дело открытия новых морских путей" звание кавалера ордена Христа, учрежденного семьсот лет тому назад, еще во времена крестовых походов. Медаль с цепью, есть на что посмотреть! Церемония вручения была простой и скромной, тем не менее газеты сообщили об этом событии, а затем оно было отпраздновано по-королевски - с черешней и португальским вином, как и полагается по протоколу.

Васко Москозо де Араган, капитан дальнего плавания, в форме, с орденом, больше не вешал носа, и начальник порта совершенно успокоился. Радость Васко была полной, беспредельной, по улицам древнего города Баия, наверно, никогда не ходил человек счастливее его!

Значительную часть своего времени он теперь проводил в лавках старьевщиков (впрочем, их было всего две в городе) в поисках мореходных приборов и судовых инструментов.

Он платил за них любую цену. Так было положено начало коллекции морских карт, гравюр с изображением кораблей, а также секстантов, буссолей, старинных часов. Капитан Жорж привез ему в подарок из Рио несколько навигационных приборов.

Морской музей Васко сильно обогатился, когда у берегов Баии, недалеко от города, потерпело кораблекрушение английское судно. Вещи с корабля были распроданы с аукциона, и основным покупателем оказался капитан Васко Москозо де Араган. Он купил штурвал, сильный бинокль, хронометры, компасы, анемометры, гигрометры, бортовой хронограф, веревочную лестницу и к тому же два ящика виски - угощать приятелей.

С годами его пристрастие к покупке мореходных инструментов ничуть не ослабло, много лет спустя он приобрел у одного немца, авантюриста, остановившегося в городе проездом, телескоп. Немец пытался, установив телескоп на городской площади, брать по мильрейсу со всякого, кто проявит к нему интерес и пожелает рассмотреть поближе небо, луну и звезды. Затея провалилась, и немцу нечем было оплатить счет в гостинице, в результате чего телескоп перекочевал в дом на улице Баррис, откуда, впрочем, капитан собирался теперь переехать.

Любимой вещью Васко из его все растущей коллекции была полуметровая модель корабля, до мельчайших деталей воспроизводившая пассажирское судно "Бенедикт". Модель подарил капитану Жеронимо в день рождения. Журналист обнаружил ее в подвале дворца, в покрытом пылью ящике, среди хлама. Васко был в восторге, он не находил слов, чтобы выразить свою благодарность.

Из разговоров с Джованни он узнал, что моряки, и в особенности капитаны, имеют обыкновение курить трубку. Капитан, не курящий трубку, не капитан, таково было твердое убеждение старого негра. На следующий день после разговора с Джованни Васко, к вящему изумлению всей компании, появился с английской трубкой во рту. Курить ее оказалось чертовски трудно:

она все время гасла. Со временем он все же научился и накупил множество трубок разной формы, из самых различных материалов - деревянных, фарфоровых, пенковых.

Иногда после обеда Васко заходил в управление порта навестить капитана Жоржа Диаса Надро. При этом он надевал будничную форму и фуражку, в зубах неизменно торчала трубка. Из окна управления порта он глядел на море, наблюдая, как причаливают суда.

В один прекрасный день в баре, где он ожидал полковника, его представили некоему сеньору из Пилана-Аркадо. Они разговорились, провинциал был в восторге от своего нового столичного знакомца.

- Значит, вы, сеньор, капитан судна?.. Но, надеюсь, настоящего судна, а не этих речных посудин, которые то и дело садятся на мель... Вы, должно быть, много чего могли бы порассказать. Скажите, например, вы бывали в Китае или в Японии?

Капитан чистыми глазами посмотрел в лицо загорелого жителя Пилана-Аркадо.

- В Китае, в Японии? Да, сеньор, много раз...

Я хорошо знаю эти места...

- Тогда скажите мне одну вещь, которую я очень хочу знать, - он наклонился через стол, сгорая от любопытства. - Правда ли, что у тамошних женщин совсем нет волос? Мне так рассказывали...

- Ерунда. Над вами кто-то посмеялся. Ничего подобного. Женщины там такие же, как и везде, разве что стройнее, прелесть просто...

- Правда? Ну, а какие же они все-таки? Вы со многими имели дело?

- Однажды в Шанхае я шел по улице без всякой цели... Вдруг в извилистом переулке я столкнулся с плачущей китаянкой. Ее звали Лиу...

Глаза невежественного провинциала загорелись:

вслед за изящной, словно выточенной из слоновой кости, китаянкой Лиу, с блестящими, как лак, черными волосами, капитан Васко Москозо де Араган погрузился в тайны Шанхая, в головокружительные тайны курильщиков опиума.

Вечер спускался на Соборную площадь, кровавые отблески заката горели на черных камнях старой церкви. Взяв Лиу за руку, Васко начал свое путешествие.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, как идет время, происходят перемены в правительстве и в фирме, о мошенничестве и о человеке, который не вешал носа

Капитан Васко Москозо де Араган сдержал свое слово: Жорж Диас Надро никогда больше не видел, чтоб он вешал нос. Он имел теперь звание, и он был счастлив, никакие неприятности, никакие трудности не могли больше затуманить его сияющих глаз, смыть с его лица выражение радости, плещущей через край.

Иногда, правда, он раздражался или грустил, но всего лишь на минуту и вскоре вновь возвращался к своему естественному состоянию - к счастью.

Теперь ничто не могло его огорчить, никакие невзгоды его не страшили.

Между тем неприятностей и печальных происшествий было вполне достаточно. Но ведь капитан, который командует судном, капитан дальнего плавания, дни и ночи качаясь на волнах, привыкает к коварному непостоянству моря, мужает, закаляется и способен любые разочарования и огорчения встречать с улыбкой на устах.

Самой большой и первой по счету бедой был перевод Жоржа Диаса Надро: он получил повышение - его назначили командиром миноносца. Как представить себе ночи в пансионах, всю их веселую компанию, их подружек, их увлечения без белокурого моряка с небесно-голубыми глазами, всегда ухаживающего за какой-нибудь негритянкой или мулаткой, без его остроумных выдумок, шуток и насмешек? Когда новость распространилась среди веселых женщин и ночных гуляк, их охватило уныние, стоны и вздохи слышались со всех сторон. Стали готовить прощальный вечер, достойный Жоржа.

- Выше голову, капитан, - сказал Жорж на вечере хмурому, молчаливому Васко. - Моряк не склоняется перед несчастьем.

На следующий день все пошли проводить Жоржа на пакетбот, который отправлялся в Рио, и тут впервые увидели его жену Грасинью - в глубоком трауре, иссушенное лицо закрыто черной вуалью, губы плотно сжаты. Их представили, и Грасинья чуть коснулась руки Васко кончиками ледяных пальцев. И тут Васко понял, что слова, сказанные ему накануне бывшим начальником порта, имели глубокий смысл. "Моряк не склоняется перед несчастьем". Эти слова приобрели внезапно совершенно прямое значение: Жорж не склонился перед несчастьем, не сдался.

Проводив Жоржа, вернулись в центр города, зашли в бильярдную, но все было уже не то. Днем в баре толпились провожавшие Жоржа друзья, а вечером В пансионе "Монте-Карло" никого не было.

Еще за год до этого лейтенант Лидио Мариньо женился и на время исчез. Однако все были уверены, что он вернется, как только его семейная жизнь войдет в колею. Так и случилось. Жена рожала ему детей, вела хозяйство и принимала гостей. А Лидио, кончив дела во дворце, появлялся в бильярдной и снова проводил вечера в компании приятелей, ходил танцевать в пансион, по-прежнему имел возлюбленных. Что же касается Жоржа, то он уехал навсегда, на его возвращение не было никакой надежды. Там, в Рио, у него будет другая компания, моряки, новые друзья. То были тяжелые дни - Васко все представлял себе мрачную фигуру Грасиньи, но он вспоминал слова Жоржа: "Моряк не склоняется перед несчастьем" - и подбадривал остальных.

Друзья надеялись, что преемник Жоржа, может быть, заменит его, но прибытие нового начальника порта через несколько месяцев принесло полное разочарование: он оказался нелюдимым, неразговорчивым субъектом, осторожным, благоразумным, приходившим в ужас от всяких ночных сборищ. Васко перестал бывать в управлении порта.

Он по-прежнему ходил в гавань, смотрел на приходящие суда, любовался их красотой, узнавал флаги; по-прежнему покупал, если попадались, морские инструменты и гравюры, изображающие корабли. По вечерам играл в покер с Жеронимо и полковником. Ему перевалило уже за сорок, и все давно привыкли называть его капитаном.

Между тем кончился срок правления губернатора и кончился печально: президент, поддавшись влиянию противников губернатора, наложил вето на кандидатуру его предполагаемого преемника и навязал штату другого, самого же экс-губернатора вознамерился лишить сенаторского кресла, которое по традиции предоставлялось губернаторам, выходящим в отставку.

В .конце концов бывшему губернатору все же удалось добиться должности сенатора, но депутатство и политическая карьера его племянника Жеронимо лопнули.

Молодого человека устроили в министерство юстиции в Рио прокурором или чем-то еще в этом роде. Неплохо, но мечты о политической карьере провалились...

После смены губернатора уехал и Педро Аленкар; командовать 19-м стрелковым батальоном назначили другого полковника, приятеля нового губернатора штата. Васко не стал ему представляться, он хранил верность своим друзьям и воспоминаниям о знаменитой компании. Он не бывал больше во дворце, на приемах и. балах. Правда, Второго июля и Седьмого сентября он, как и прежде, появлялся в парадной форме, но сторонился людей из общества и скромно стоял в толпе.

Он не искал новых знакомств, не пытался войти в другую компанию. Ведь прежде он общался с людьми из самого высшего круга, и вернуться теперь в общество коммерсантов, торговых служащих или даже врачей и начинающих адвокатов было выше его сил.

В пансионах и кабаре он садился за столик в одиночестве, с тоской пил шампанское, и оно отдавало горечью, терпкой горечью воспоминаний о лучших днях.

Потом настал день, когда Карол продала пансион "Монте-Карло" какому-то аргентинцу - пренеприятному субъекту, нудному и жадному, и возвратилась в Гараньюнс. Зять Карол умер, сестра осталась одна и нуждалась в помощи. Васко посадил Карол на пароход. Расставаясь, они вспомнили веселые попойки, друзей: ее возлюбленного Жеронимо, красивого лейтенанта Лидио Мариньо, который был теперь капитаном и служил в Порто-Алегре, храброго пьяницу - полковника Педро де Аленкар и незабвенного капитана Жоржа Диаса Надро, обаятельного моряка с наружностью иностранца, который вечно влюблялся в негритянок и умел веселиться как никто. Со всем этим Карол покончила навсегда. Теперь почтенная сеньора, богатая вдова ехала в тихий родной городок помогать сестре воспитывать племянников и племянниц. Она расцеловала Васко в обе щеки, и глаза ее увлажнились: - Ты помнишь похищение Дороти?

Где-то она теперь? Какой-то полковник из провинции, вдовец, влюбился в ее всегда тревожные глаза и увез ее к себе на фазенду. Накануне отъезда Васко был У нее, они провели безумную ночь, безудержная страсть возродилась с прежней силой. С тех пор о Дороти никто ничего не слышал, осталась она у фазендейРО или нет - неизвестно... Но на правой руке Васко навеки вытатуированы сердце и имя Дороти.

- А помнишь китайца-татуировщика?

О чем только не говорили они по дороге в порт.

Сколько воспоминаний! Вот и якорь поднят, судно взяло курс на Ресифе, толстая Карол, заливаясь слезами, машет платком. "Моряк не склоняется перед несчастьем", даже когда он совсем одинокий и всеми покинутый бредет по пустынному порту.

Годы шли. Капитан Васко Москозо де Араган больше не появлялся в пансионах и танцевальных залах.

Он не был теперь главою, хозяином фирмы "Москозо и К°". Негр Джованни, умирая, вновь повторил свое предостережение: Васко не должен доверять Менендесу, гринго - негодный человек. Тогда Васко решил последовать совету старика и взять в свои руки руководство делами, но оказалось, что хозяином фирмы уже давно стал Менендес. За десять лет пьянства Васко истратил все, что имел и чего не имел, и был весь в долгах. Начались длительные сложные переговоры, возня с хитрыми адвокатами, с алчными судейскими...

В конце концов Васко оставил фирму; он получил несколько доходных домов и небольшое число государственных бумаг, этого было достаточно, чтобы жить прилично. Васко продал особняк на Баррис, купил домик поменьше на площади Второго июля, перевез туда свои морские инструменты, повесил на стене в гостиной диплом капитана дальнего плавания и свидетельство кавалера ордена Христа, а посередине на столе поставил стеклянный ящик с моделью "Бенедикта".

"Моряк не склоняется перед несчастьем", даже когда из миллионера становится человеком среднего достатка, когда нет больше ни друзей, ни новых увлечений, не тянет к вину и сон одолевает еще до полуночи.

Переехав в новый дом, капитан Васко Москозо де Араган завел знакомства с соседями и вскоре приобрел популярность и всеобщее уважение. Он выносил стул, усаживался перед домом; соседи собирались послушать его рассказы о морских приключениях. У него всегда были хорошенькие кухарки - он умел выбирать прислугу.

Прошло еще несколько лет, волосы капитана стали серебриться, его кухарки уже не были такими хорошенькими, жизнь дорожала, а рента не увеличивалась.

Соседи перестали принимать его всерьез, многие утверждали, что он никогда не бывал ни на одном корабле, а звание капитана получил в шутку во времена правления Жозе Марселино. За орден же Христа заплатил звонкою монетой, когда купался в деньгах и когда португальским консулом в Баие был некий коммерсант.

Лет двадцать спустя после церемонии в управлении порта Васко, всегда готовый завязать знакомство и дружбу, подошел в один прекрасный день к владельцу бензоколонки и начал рассказ о том, как однажды ночью во время шторма им пришлось плыть через Персидский залив... И вдруг этот тип громким смехом прерывает героическое повествование:

- Теперь и до меня дошло!.. Бросьте вы врать, морочьте кого-нибудь поглупее... Вы думаете, я не знаю вашей истории со званием капитана! Все о ней знают и смеются у вас за спиной... Я очень занят, сеньор капитан, у меня нет времени слушать вашу болтовню...

"Моряк не склоняется..." Трудно, очень трудно не вешать носа. Где-то теперь Жорж Диас Надро, наверняка он уже адмирал, где Жеронимо и полковник Аленкар, лейтенант Лидио и лейтенант Марио? И Дороти?.. О Дороти, если бы снова увидеть твой стройный стан, твои тревожные глаза и лихорадочно горящее лицо... А Карол, сказавшись вдовой, поселилась у себя в Гараньюнсе в Пернамбуко и воспитывает племянников. Жива ли она еще? Капитан все так же ходил в порт в любую погоду - светило ли солнце или лил дождь - и наблюдал за приходящими и уходящими судами, ведь он знал все флаги.

Здесь в Салвадоре у него нет больше сил не вешать носа - ни на площади Второго июля, ни на какой-либо другой улице. Васко продал свой дом за хорошую цену, купил домик в Перипери, куда не доходят городские сплетни, и, взяв с собой мулатку Балбину, морские инструменты, штурвал, веревочную лестницу, подзорную трубу и телескоп, коллекцию трубок и диплом в рамке, переселился в предместье. Здесь никто не помешает ему вспоминать молодость, проведенную в далеких морях на палубах кораблей, средь бурь и опасностей.

И вот старый моряк с гордо поднятой головой и развевающейся на ветру шевелюрой стоит на вершине скалы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Где растерявшийся рассказчик, готовый на компромиссы, сдается на милость судьбы

Только подумайте, сеньоры: отважный историк, решившийся выловить правду в таком мутном источнике, нападает вдруг на две совершенно противоположные версии, причем как одна, так и другая кажутся вполне заслуживающими доверия. Как же быть? Одна из версий принадлежит самому капитану, человеку неоспоримых достоинств, вторая - Шико Пашеко, но в ней столько убедительных подробностей... Какую же предпочесть и предложить благосклонному читателю?

Колодец завален рулевыми колесами и развратными женщинами, и я не знаю, как добраться до дна, чтобы вытянуть оттуда сияющую наготой правду и прославить имя одного из противников, а другого выставить на всеобщее поругание. Но кого же прославить, кого разоблачить? Если быть искренним, следует признаться, что на данной стадии развития событий я пребываю в полном смятении и растерянности.

Я посоветовался с сеньором Алберто Сикейрой, нашим выдающимся, хоть и спорным светилом юридической науки. Он столько лет прослужил судьей в провинции и в столице штата, что, казалось, должен был научиться различать свет правды в любом запутанном деле. Однако почтенный сеньор уклонился от ответа, сказав, что не в состоянии вынести приговор и даже составить себе какое-либо мнение без углубленного анализа всех документов. Как будто его попросили быть судьей на знаменитом процессе Шико Пашеко, а не сказать свое мнение об историческом исследовании, претендующем на премию государственного архива!

Такое отношение к моей работе меня оскорбило, и я высказал судье свое недовольство. На это самоуверенный юрист сухо отвечал, что у меня будто бы нет самого элементарного представления о том, что такое вообще историческое исследование: в работе не указаны точные даты, и поэтому нет никакой возможности ра-.

зобраться толком, в какое время происходят описываемые события, какой срок протекает между одним и другим происшествием, когда именно родились и умерли главные действующие лица. "Где это видано - историческое произведение без хронологии? Что такое история, если не последовательный перечень дат, к которым приурочены определенные события и подвиги?"

Я молча проглотил замечание, ибо не придаю значения таким пустякам. Кстати, пользуясь случаем, можно тут же разъяснить кое-что насчет дат. Сведений о том, когда родились и когда умерли персонажи моей истории, у меня нет. Даже неизвестна дата смерти старого Москозо, мало того - самого губернатора. Капитан же умер в Перипери в 1950 году в возрасте восьмидесяти двух лет, и таким образом мы можем подсчитать, что он родился в 1868 году, а когда он сдружился с упомянутыми выше влиятельными лицами, ему было тридцать с лишним. Факты, рассказанные Шико Пашеко, подлинные или вымышленные, имели место, как известно, в начале века, в период правления Жозе Мареелино, которое началось в 1904 году, а переезд капитана в Перипери датируется 1929 годом. Какие еще даты надо уточнять? Откровенно говоря, не знаю.

Я никогда не мог запомнить ни одной даты из учебника истории и ни одного названия рек и вулканов из учебника географии.

Впрочем, почтеннейший судья отнюдь не беспристрастен, его критика рождена недоброжелательством, которое он испытывает ко мне в последнее время. Уже несколько дней он не проявляет ко мне прежней симпатии, не приглашает сопровождать его по вечерам к Дондоке, и чем больше я льщу ему и превозношу его таланты и добродетели, тем холоднее он держится и глядит на меня укоризненно. Не могу понять причины такой резкой перемены, тут, должно быть, какая-то интрига: ведь сплетников в Перипери хватает, и многие из этих негодяев завидуют моей близости с известным юристом, работы которого публикуются в журналах.

Я даже заподозрил самое худшее - не догадывается ли почтенный судья о моих отношениях с Дондокой, Это было бы просто катастрофой. Я поговорил с нашей нежной красоткой и встревожился еще больше, потому что, оказывается, она тоже заметила, что судья как-то изменился, без конца расспрашивает ее и то и дело заставляет клясться в верности.

Только этого еще не хватало, у меня и так довольно забот! Ведь я поставил перед собой труднейшую задачу восстановить всю правду относительно приключений капитана. Вот здесь передо мною лежит целая куча бумаг, результат моих исследований. И что же получается? Я беру одну тетрадь и попадаю в открытое море, судно плывет в Океанию вдоль азиатских берегов, и Дороти, печальная жена грубого миллионера, влюбившись в капитана, покидает мужа и умирает от страсти и лихорадки в объятиях любимого в грязном порту Макассар. Я беру другую тетрадь, и Дороти оказывается продажной женщиной из пансиона "Монте-Карло"

(пансион, как я выяснил, действительно существовал, он помещался в том здании, где теперь находится редакция газеты "Диарио да Баия"), она переходит от одного к другому, отдается тому, кто платит, и кончает сожительством с провинциальным полковником. Швед Иоганн, судя по одной тетради, - старший офицер на судне, по другой - коммерсант, Менендес по одной - судовладелец, по другой - компаньон торговой фирмы... Впрочем, характер у него отвратительный в обеих версиях. Дьявольская неразбериха!

Говорят, будто со временем правда всегда обнаруживается, но я не верю этому. Чем больше проходит времени, тем труднее проверить факты, найти конкретные доказательства, выяснить подробности. Если даже в те времена жители Перипери не могли разобрать, кто говорит правду, а кто лжет, то, представьте, как это трудно сейчас, через тридцать два года, в январе 1961 года. Я пришел к заключению, что только вмешательство судьбы, одна из случайностей, которым мы еще не нашли объяснения, может действительно привести к выяснению истины. Иначе сомнение остается навеки:

была ли, например, Мария Антуанетта легкомысленной и продажной, как утверждают приверженцы Французской революции, или цветком целомудрия и добродетели, как ее рисуют сторонники роялистов? Кто может выяснить правду, когда прошло столько лет?

Если бы судьба не вмешалась в нужный момент, не знаю, что было бы в Перипери в начале зимы 1929 года. Все население предместья, взволнованное историей Шико Пашеко, разделилось на два лагеря. Сторонники капитана потрясали дипломом и орденом Христа, противники поносили Васко и повторяли повсюду рассказ бывшего инспектора. Образовались две группы, две партии, две секты, полные ненависти одна к другой. Между ними то и дело возникали перебранки, немногие, сохранившие ясную голову (например, старый Проныра), каждую минуту опасались драки. Отставные чиновники и торговцы, старики, больные ревматизмом, еле живые, осыпали друг друга угрозами и оскорб. лениями, а в один прекрасный день Зекинья Курвело бросился на Шико Пашеко, крича во весь голос о своем намерении вырвать его поганый язык. Как сказал начальник станции, "в старикашек вселился бес".

За расколом последовал раздел территории - на станции сторонники капитана занимали скамейки, обращенные к морю, сторонники Шико Пашеко те, что обращены к улице, первые собирались теперь на набережной, вторые на площади. Узнав обо всем этом, отец Жусто схватился за голову: как он будет избирать в будущем году старейшину праздника святого Жоана?

Среди общего смятения только один человек оставался спокойным и безмятежным и по-прежнему добродушно улыбался; он все так же лазил на скалы и наблюдал в подзорную трубу за прибытием кораблей, готовил по вечерам горячий грог, выигрывал в покер и рассказывал чудесные истории. Этот человек был капитан Васко Москозо де Араган.

Когда до него дошли первые слухи о суматохе, поднятой в Перипери Шико Пашеко, он снисходительно сказал друзьям:

- Это он просто со зла...

Пожал плечами и решил не обращать внимания.

Однако это оказалось невозможно - некоторые из прежних слушателей поворачивались теперь к нему спиной, а многие смеялись над его рассказами. Даже сторонники капитана требовали от него каких-то действий, которые решительно доказали бы, что в рассказе бывшего инспектора все ложь - от начала до конца.

Зекинья Курвело, после того как он чуть не подрался с Шико Пашеко, открыл капитану свое сердце:

- Простите меня, капитан, но надо что-то делать, надо заставить клеветников умолкнуть.

- Вы правы. Я хотел было не обращать внимания на все эти мерзости. Но раз нашлись люди, которые им верят, мне остается лишь один выход...

Как он был хорош в эту минуту! Рука опирается на подоконник, взгляд устремлен на море, волосы развевает легкий бриз.

- Дорогой друг, вас и Руя Пессоа я прошу быть моими секундантами и сообщить клеветнику о моем вызове. Как оскорбленный, я имею право на выбор оружия. Я требую, чтоб это был шестизарядный револьвер, с правом использовать всю обойму. Дистанция - двадцать шагов, место дуэли - обрыв. Убитый упадет в море.

Зекинья Курвело, охваченный воодушевлением, поспешно отправился выполнять свою миссию. Однако его постигла неудача. Шико Пашеко не захотел даже назначить секундантов. Он не создан для дуэлей, это была бы недопустимая глупость, в наше время дуэли вышли из моды, просто смешно. Он, Шико Пашеко, питает отвращение к огнестрельному оружию, ему неприятно даже смотреть на него. А этот шарлатан состоял в свое время в дружбе с офицерами и моряками, наверно, он умеет хорошо стрелять. В подобные истории он, Шико, впутываться не намерен. Если шарлатану угодно, пусть прибегнет к правосудию, подаст на него в суд за клевету, а он, Шико Пашеко, докажет все, что рассказывал. У Васко, как видно, не хватает мужества обратиться к правосудию. Дуэль ничего не доказывает, она дает преимущество тому, кто лучше стреляет. Нет, он и знать ничего не хочет ни о какйх дуэлях.

Зекинья Курвело произнес всего лишь одно слово:

- Трус!

Вызов был сделан на площади, где собрались противники капитана. После этого Шико Пашеко несколько потерял в глазах своих поклонников. Идея дуэли пришлась по вкусу обеим партиям, и те и другие были взволнованы. Однако победа капитана оказалась недолговечной. Сомнение проникло в души, и рассказы Васко уже не находили в них отзвука, не вызывали былого восторга.

Даже Зекинья Курвело заметил однажды:

- Но ведь выдумки этой жалкой козявки в сущности не опровергнуты.

Капитан взглянул на него своими чистыми глазами:

- Если я еще должен искать доказательства, чтобы защитить себя от клеветы труса, бежавшего с поля чести, если находятся люди, которые колеблются и не знают, кому верить, ему или мне, то я предпочитаю уехать. Я видел в газете объявление о продаже дома на острове Итапарика. Там, среди моря, вдали от клеветы и злобы, я буду чувствовать себя, как на судне.

Капитан поднял голову, он больше не вешал носа: - Настанет день, когда почувствуют мое отсутствие и воздадут мне должное. Но я не унижусь до того, чтобы опровергать труса и клеветника.

Вот в каком положении были дела, и мы никогда не выбрались бы из тупика, если бы не произошло новое событие, в результате которого правда вышла наружу.

Ни капитан, ни Шико Пашеко, ни Зекинья Курвело, ни Адриано Мейра или старый Жозе Пауло Проныра, единственный, кто был спокоен и сохранял благоразумие в разгар бури, тут ни при чем. Все решил слепой случай, судьба, рок - назовите, как хотите.

Вот и я тоже хотел бы, чтобы судьба вмешалась и развеяла все растущую подозрительность достопочтенного судьи Алберто Сикейры, доказала бы ему чистоту моего отношения к Дондоке, в котором отражаются лишь мои дружеские чувства к великому, гонимому светилу юриспруденции. Вы скажете, что это невозможно, потому что я на самом деле помогаю Дондоке украшать лоб достопочтенного судьи и поедаю его шоколад?

И только-то! Вы не знаете, как капризна судьба! Когда она вмешивается в нашу жизнь и обнажает правду, то руководствуется только своими симпатиями и антипатиями и совершенно равнодушна к доказательствам и документам. Почему бы и мне не доказать судье свою полную невиновность, принимая во внимание, в частности, и услуги, которые я ему оказывал, заменяя его на ложе Дондоки? Ведь благодаря мне она весела и довольна и добродушно терпит бесконечные нудные рассуждения знаменитого юриста.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Повествующая о том, как капитан уезжает на поиски неведомой судьбы или, вернее, по ее велению, потому что никому в мире от судьбы не уйти

В этот день лил непрерывный дождь, резкий холодный ветер с моря продувал предместье насквозь, небо заволокли свинцовые тучи, не оставив ни единого просвета, улицы тонули в грязи. Капитан в этот день был в трауре. Черная ленточка на фуражке, черная повязка на рукаве куртки. Он растроганно объяснил близким друзьям, что сегодня - день смерти дона Карлоса I, короля Португалии и Алгарви, умерщвленного мятежниками-республиканцами в 1908 году, вскоре после того, как король признал заслуги капитана и наградил его орденом Христа. Каждый год в этот день капитан надевал траур в память благородного монарха, который с высоты своего трона сумел увидеть и оценить подвиг человека, открывшего новые пути для морской торговли.

На станции было мало народа. На скамейке, обращенной к заливу, ораторствовал Зекинья Курвело. Он бросил в лицо Шико Пашеко, сидевшему на другой стороне платформы на скамейке, обращенной в сторону улицы, неоспоримый аргумент - королевскую награду, орден Христа, медаль с цепью. Только человек, не отвечающий за свои слова, способен на такие необоснованные, смешные утверждения, будто король Португалии станет торговать, словно какой-нибудь лавочник, и чем? Высочайшей наградой! Получается, что орден, существующий со времен крестовых походов и тамплиеров, орден Христа, которого домогались правители, дипломаты, ученые и генералы и который сохранился даже при республике, можно продавать как сушеную треску или зубочистки! Подобные нелепости стыдно не только говорить, но даже и слушать! В сущности Перипери, это жалкое предместье, не заслуживает чести покоить славную старость человека столь знаменитого, пользующегося таким почетом, награжденного орденом, который во всей Баие есть только у Ж. Ж. Сеабры. Зависть и неблагодарность жителей Перипери довели капитана до того, что он решил уехать и оказать другому, более цивилизованному городу честь включить его в число своих граждан.

- Его разоблачили, он и бежит, - отвечал Шико Пашеко, - ищет новых слушателей для своих небылиц.

Вот бессовестный старик...

Он умолк, так как подошел десятичасовой поезд и из вагона вышел таинственный путешественник, никому здесь не знакомый. Закутавшись в непромокаемый плащ и раскрыв зонт, он спросил, не знает ли кто-либо из сеньоров, где живет некий капитан дальнего плавания Васко Москозо де Араган. Ему срочно необходимо видеть капитана по одному весьма важному делу.

Друзья и враги капитана выразили единодушную готовность проводить приезжего в дом с окнами, выходящими на море, несмотря на то что дождь снова полил как из ведра. Оба вожака, Шико и Зекинья, во что бы то ни стало стремились выяснить, о каком важном деле собирается незнакомец говорить с капитаном.

Незнакомец не заставил себя долго просить; шагая по лужам и увязая в грязи, он рассказывал: судно Национальной компании каботажного судоходства "Ита"

прибыло в это дождливое утро в Баию с приспущенным флагом. По пути из Рио в Салвадор скончался капитан и командование принял первый помощник. Однако по закону полагается до прибытия капитана компании пригласить в первом же порту любого капитана дальнего плавания, который окажется почему-либо свободным, в отпуске или уже в отставке. Нелепый закон - как будто первый помощник не может довести судно до Белема, где находится сейчас один из капитанов компании, уроженец штата Пара, проводящий отпуск на родине, - ему уже послана телеграмма.

И вот он - его зовут сеньор Америке Антунес, представитель компании в Баие, - должен обеспечить замену капитана. Мало ему хлопот с похоронами того, умершего!..

- А разве тело не бросили в море?.. - осведомился Зекинья.

В прежнее время бросили бы, и меньше было б ему работы и всяких неприятностей. Где искать нового капитана? Естественно, он отправился в управление порта, там в книгах записаны имена и адреса капитанов дальнего плавания, получивших дипломы. Почти все это оказались капитаны с "дохлыми грамотами", которые плавают по реке Сан-Франсиско на небольших пароходиках и не имеют права командовать морскими судами. Настоящий капитан, прошедший полный экзамен и представивший работу, которая была одобрена, нашелся только один - некий Васко Москозо де Араган. В управлении порта не знали, где он теперь живет, по старому адресу - на площади Второго июля - его не нашли. В конце концов ему удалось раздобыть адрес капитана Васко Москозо де Араган и он приехал просить его принять командование пароходом "Ита", чтобы отвести его в Белем, конечный порт рейса, где уже ждет другой капитан, который поведет судно обратно. Капитан Васко окажет большую услугу компании и пассажирам, среди которых есть высокопоставленные лица, даже сенатор из Рио-Гранде-до-Норте; ведь если бы не этот ниспосланный провидением капитан, пароход простоял бы три-четыре дня в ожидании другого капитана, выписанного из Рио-де-Жанейро. Неприятная задержка для пассажиров, огромные убытки для компании,..

Шико Пашеко иронически рассмеялся:

- Ну, так им придется подождать: этот капитан не поведет судно... Он с места не тронется...

- Не верьте, - прервал его Зекинья Курвело. - Капитан будет счастлив такой возможности.

- Счастлив или нет, - ответил сеньор Антунес, - но ему придется согласиться. Он обязан по закону.

Даже если он в отпуске или в отставке...

Они подошли к дому капитана. Васко сидел перед ббльшим окном и смотрел на бурное море. Зекинья Курвело окликнул его, представил ему приезжего и, потирая руки, стал объяснять, в чем дело.

- Теперь, капитан, вы раздавите этих гадин.

Противники остались снаружи под дождем, Зекинья

Курвело и Эмилио Фагундес вошли в дом вместе с Антунесом. Капитан молча переводил взгляд с одного на другого. Представитель компании прибавил к словам Зекиньи, что компания будет весьма благодарна и, без сомнения, хорошо вознаградит за оказанную ей услугу.

- Я поклялся, когда вышел в отставку, никогда больше не ступать на капитанский мостик. Это грустная история, мои друзья знают ее подробности.

Зекинья Курвело был недоволен таким началом:

- Но, учитывая обстоятельства...

- Клятва есть клятва, моряк не нарушает своего слова...

Сеньор Америке Антунес вмешался:

- Простите, капитан, но вы обязаны принять командование судном. Впрочем, вы, сеньор, знаете это лучше меня. Таков закон моря.

- И закон чести, - прибавил Зекинья, - надо смыть пятно и уничтожить завистников.

Капитан заметил, что оставшиеся на улице противники убегают, прогнанные все усиливающимся дождем; однако самые упрямые укрылись у сестер Магальяэнс - на крыльце дома старых дев виднелся силуэт Шико Пашеко. Капитан повернулся к друзьям:

- Разрешите мне потолковать наедине с сеньором Америко. Нам надо обсудить некоторые детали.

Он отвел приезжего в гостиную, оставив Зекинью и Эмилио в прихожей. Беседа длилась немногим более десяти минут, вскоре капитан вернулся вместе с представителем компании, который повторял:

- Итак, будьте спокойны, все будет хорошо.

Поспешное рукопожатие, и приезжий, заслышав приближающийся стук колес, выбежал под дождь.

Ему надо было спешить, чтобы не пропустить поезд.

Шико Пашеко помчался вслед за сеньором Антунесом, желая узнать новости, но не мог соперничать с ним в быстроте бега: когда Шико появился на станции, поезд уже отходил.

Капитан между тем объяснял Зекинье и Эмилио:

- Я потребовал от компании приказ за подписью президента, чтобы получить возможность нарушить клятву...

- Вы хотите сказать, что принимаете командование? - возликовал Зекинья.

- А почему бы мне не отправиться, если так вел"т долг и мне дадут бумагу, освобождающую от клятвы?

Дороти простит...

Поедет - не поедет; обманщик - великий человек...

Споры разгорались, новость разнеслась по предместью, все старики, несмотря на беспрерывный дождь, который все усиливался, явились на станцию. Ни споры, ни дождь не прекратились и после отъезда капитана на двухчасовом поезде в сопровождении Балбины. Како Подре тащил чемоданы, капитан был в парадной форме и нес свою замечательную подзорную трубу. Он пожал на прощание руки всем - и друзьям и врагам; наверно, он пожал бы даже руку Шико Пашеко, если бы бывший инспектор не отошел на край платформы. Подошел поезд, капитан Васко Москозо де Араган обнял Зекинью Курвело и надолго прижал его к груди. Он не сказал ни слова. Стоя в дверях вагона, он приложил руку к козырьку.

- Сбежал... - объявил Шико Пашеко. - Больше он никогда не вернется.

- Он поведет судно в Белем, - твердил Зекинья Курвело.

- Только ослы могут этому верить. Если не добудут другого капитана, "Ита" пустит корни в порту.

Шарлатан скрылся, мы больше о нем ничего не узнаем.

- Клевета!

- А зачем же тогда он увез с собой служанку?

Увидите, в один прекрасный день явится кто-нибудь забрать его барахло и скажет, что дом продан. Он уже раньше подготовился к бегству, ему только пришлось немного поспешить.

- Поживем - увидим. Правда всегда побеждает, - сказал Зекинья, любивший громкие фразы.

В пять часов многие, несмотря на дождь, все еще стояли на берегу и смотрели на бухту Баии, где в неясном свете пасмурного дня едва вырисовывался величественный черный силуэт "Иты". Пароход снимался с якоря, из трубы его повалил дым, очевидно, он дал гудок. Он вышел из гавани и скрылся за молом.

Споры, ожесточенные, бурные, продолжались до тех пор, пока в газетах не появились первые телеграфные сообщения.

ТРЕТИЙ ЭПИЗОД

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ НЕЗАБЫВАЕМОГО ПЛАВАНИЯ ПАРОХОДА "ИТА" ПОД

КОМАНДОВАНИЕМ КАПИТАНА, С МНОГОЧИСЛЕННЫМИ ПРОИСШЕСТВИЯМИ, РОМАНТИЧЕСКИМИ

ПРИКЛЮЧЕНИЯМИ, ПОЛИТИЧЕСКИМИ ДИСКУССИЯМИ НА БОРТУ, С ПРИСОВОКУПЛЕНИЕМ

БЕСПЛАТНОГО ОСМОТРА ГОРОДОВ НА СТОЯНКАХ, А ТАКЖЕ ЗНАМЕНИТОЙ ТЕОРИИ О

"БАКЕАНАХ" И С БУРЕЙ, РАЗЫГРАВШЕЙСЯ ПОД КОНЕЦ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Капитан на мостике

Васко поднялся по трапу в сопровождении Америке Антунеса, представителя компании. Матрос нес два его чемодана. Глубокое волнение охватило Васко, когда он впервые в жизни ступил на борт парохода. Он почти не слышал Антунеса, знакомившего его с хорошо одетым человеком:

- Сеньор Омеро Кавалканти, сенатор штата РиоГранде-до-Норте, капитан Васко Москозо де Араган...

- Нам повезло, капитан, что вы оказались в Баие.

Иначе мы застряли бы здесь, для меня это было бы ужасно. У меня в Натале важные дела...

- Капитан оказал нам большую любезность, - пояснил Антунес.

- Я всего лишь выполняю свой долг.

Он был представлен судовому комиссару. Пассажиры с любопытством окружили его: путешествие оказалось с приключениями - смерть на борту, тело капитана, в течение суток пребывавшее в салоне для танцев, превращенном в покойницкую, угроза задержки в Баие, обнадеживающее известие о капитане в отставке...

Он прошел вслед за Америке Антунесом сквозь суетливую толпу - пассажиры прощались с провожающими, матросы разносили багаж по каютам, под ногами путались дети, испуганная собачонка на руках разряженной зрелой сеньоры громко лаяла. Она угрожающе зарычала на капитана, стараясь вырваться из рук пассажирки. Та улыбнулась капитану и извинилась:

- Простите, капитан, мой песик не знает, как мы вам обязаны...

Значит, и пассажиры слышали о его поступке и высоко оценили его. Васко чувствовал себя польщенным;

- Мой долг, сеньора...

Красивая женщина, капитан долго еще чувствовал аромат ее духов... Он спросил Америке шепотом:

- Значит, надо только сказать...

- Только сказать...

Они поднялись по маленькой лесенке на офицерскую палубу. Матрос опередил их, чемоданы капитана уже стояли в каюте. Васко указал на койку:

- Тот капитан умер здесь?

- Нет. На мостике - у бедняги сделался разрыв сердца.

Они встретили судового комиссара, он был представлен капитану и проводил их до мостика, где выстроились ожидавшие капитана офицеры.

- Капитан Васко Москозо де Араган оказал нам честь и любезно принял на себя командование судном до Белема.

- Жеир Матос, первый помощник.

Улыбающийся молодой блондин выступил вперед.

Васко показалось, что он взглянул на представителя компании и они перемигнулись. Но первый помощник уже протягивал руку:

- Большая честь служить под командой человека, заслужившего такую высокую награду, - он указал на блестевшую на кителе Васко ленточку ордена Христа.

За ним были представлены другие офицеры, старший механик, второй механик. После чего первый помощник поклонился:

- Ждем ваших приказаний, капитан.

Васко бросил взгляд на Америке Антунеса, тот чуть заметно ободряюще кивнул. Капитан сказал:

- Сеньоры знают, что мое присутствие здесь - лишь формальность, требуемая законом. Я не хочу менять чего бы то ни было в те немногие дни, пока буду с вами. Судно находится в хороших руках, сеньоры.

Продолжайте командовать, сеньор первый помощник, я не хочу ни во что вмешиваться.

- Ясно видно, капитан, что вы старый морской волк и знакомы с морскими обычаями. Мы прибегнем к вашей помощи, только если неожиданно возникнут какие-нибудь серьезные неполадки и потребуются ваши знания, но я надеюсь, что этого не случится.

Америко Антунес заключил церемонию: - Судно в вашем распоряжении, капитан. Желаю вам от имени компании приятного путешествия.

Он распростился. Приближалась минута отправления. Васко остался на капитанском мостике и стал слушать, как первый помощник командует. Подняли трап, раздался гудок, тоскливый звук медленно растаял гдето вверху, у колоколен, в последний раз взлетели в воздух платки, женщины плакали под дождем. Пароход медленно отвалил от пристани. Васко смотрел в сторону Перипери. Там на берегу, конечно, собрались его друзья и Зекинья Курвело машет рукой, желает ему успеха и счастливого пути. Капитан хотел было посмотреть в подзорную трубу - так он сможет увидеть их, несмотря на дождь и большое расстояние, но он не смел шелохнуться в эту торжественную минуту отплытия.

ГЛАВА ВТОРАЯ

О том, как капитан председательствовал за столом, море волновалось, а в желудке капитана назревала буря

В этот первый вечер в салон-ресторане было не очень много народа. Шел дождь, дул сильный ветер, море бушевало и швыряло судно во все стороны, приводя в уныние пассажиров, большинство которых укрылось в каютах.

Васко тоже предпочел бы отдохнуть в каюте от всех волнений этого дня. Оно и безопаснее: время от времени он ощущал угрожающие приступы тошноты. Однако капитану полагалось сидеть во время обеда во главе большого стола.

Другие столы поочередно возглавляли первый помощник, судовой комиссар и прочие офицеры. Надо было идти. Васко собрался с духом, проглотил пилюли, купленные в аптеке, - приказчик гарантировал их эффиктивность. Как знать, может, в ресторане он встретит сеньору с собачкой, перекинется с ней несколькими словами, обменяется улыбкой. Сенатор из Рио-ГрандеДо-Норте Омеро Кавалканти уже ждал его, изнывая от голода и нетерпения.

Усевшись за стол между сенатором и депутатом oт штата Параиба - крупным предпринимателем и банкиром Стоном Рибейро, капитан отдал свой первый приказ - подавать обед. Он оглядел салон: много пустых мест, сеньора с собачкой не отважилась выйти из каюты в такую бурную погоду. Жаль!

Сенатор и депутат говорили о политике, подготовка к президентским выборам шла полным ходом. В 1929 году она носила очень оживленный характер, были выставлены кандидатуры Жулио Престеса и Жетулио Варгаса, губернаторы штатов Рио-Гранде-до-Сул, Минас-Жераис и Параиба основали либеральный альянс.

Депутат из Параибы грозил правительству неизбежной и роковой революцией, он шепотом рассказывал, что Сикейра Кампос, Карлос Престес, Жоан Алберто и Жуарес Тавора разъезжают инкогнито по стране и готовят вооруженное восстание.

Сенатор смеялся над этими слухами: в Бразилии все спокойно и все довольны, народ поддерживает программу, выдвинутую великим Вашингтоном Луисом, которую его преемник, не менее известный Жулио Престес, и будет по-прежнему проводить в жизнь. Все эти волнения - буря в стакане воды, дело ограничится горячими речами ораторов гаушо - Жоана Невеса, Батисты Лузардо, Освалдо Араньи. Что же касается военных, даже если эти грошовые революционеры решатся вернуться из изгнания, то, как только они перейдут нашу границу, полиция мгновенно выловит их и засадит за решетку. Капитан наклонился к сенатору, с почтением прислушиваясь к его словам. Депутат возражал:

- Полиция... Решетка... Послушайте, дорогой сенатор, не увлекайтесь! Ваша полиция ничего не стоит.

Неужели, уважаемый друг, вы не слышали, что Сикейру Кампоса совсем недавно видели в Сан-Пауло? Полиция переполошилась, оцепила целый квартал. А он в это время, переодетый священником, вышел из редакции "Эстадо де Сан-Пауло" вместе с Жулио де Мескита и преспокойно прошел мимо полицейских... Об этом все знают.

- Болтовня... Я не верю ни одному слову. Эти бездельники сидят в Буэнос-Айресе и грызутся между собой. Они не смеют ступить на бразильскую землю и живут в изгнании, то и дело посылая ходатайства об амнистии. Это безрассудные юнцы, которые совсем потеряли голову. Впрочем, тут нет ничего удивительного, если даже Артур Бернардес рядится в революционера... Они не осмелятся...

- Не осмелятся? А разве граница не в Рио-Грандедо-Сул?

- Жетулио Варгас не сумасшедший, он не станет связываться с этими одержимыми. По-вашему, они поднимут восстание и посадят Жетулио в Катете [Катете - президентский дворец в Рио-де-Жанейро]? Если бы у них была какая-либо возможность добиться успеха, то, во всяком случае, не Жетулио пришел бы к власти. Это мог бы быть Изидоро или Престес. Как вы думаете, капитан?

Васко предпочитал не думать и в особенности не смотреть на суп со сметаной - отвратительная штука, совершенно противопоказанная во время волнения на море. Надо будет обратить на это внимание судового комиссара. Какая небрежность! Меню на корабле следует составлять с учетом прогноза погоды. Он отодвинул тарелку и сделал неопределенный жест в ответ на обращение сенатора. Нечего и надеяться на приход сеньоры с собачкой! Депутат съел целую тарелку супа - безумец! - и снова кинулся в бой:

- Ну что ж, можете не верить и по-прежнему плестись в упряжке этого упрямца Вашингтона Луиса, но когда спохватитесь, будет поздно, костер разгорится у вас под ногами. Когда я недавно ездил на Север, на такой же вот "Ите", знаете, кто ехал со мной и высадился в Ресифе? Жоан Алберто, да, да, сеньор. Я могу говорить об этом, потому что сейчас его уже нет там, я уверен. Он путешествовал в качестве коммивояжера одной фирмы в Рио-де-Жанейро, но я-то его сразу узнал. Моряки - и он указал на капитана - за революцию, все это знают! Они возят заговорщиков, прячут их в своих каютах. Впрочем, весь народ с ними. Не правда ли, капитан?

На второе - кусок рыбы в соусе из томатов и рачков, с гарниром из картофельного пюре, с желтеющими глазками сливочного масла - настоящая провокация, просто возмутительно! Стоит только взглянуть на этот ужас - и все в желудке переворачивается. Избегая пристального взора депутата, который ждал ответа на свой опасный вопрос, капитан сделал отчаянное усилие и поднес вилку с кусочком рыбы к искривленному рту. Этот депутат из Параибы просто легкомысленный человек: рассказывать о революционерах и заговорах, жадно глотая при этом куски рыбы, рачков и пюре с маслом! Редко приходится наблюдать такое отвратительное зрелище. Какое падение, до чего может дойти человек! - размышлял капитан. Депутат прищелкнул языком, желая показать, что рыба недурна, и упорно продолжал плести нити своего заговора:

- Вот увидите, тут же, на нашем судне, наверно, спрятан Престес либо Сикейра. В каюте врача или механика. Или у нашего храброго капитана, почему бы нет?

Сенатор вздрогнул: хоть он и казался спокойным и выражал уверенность в том, что у правительства достаточно сил, такие разговоры явно тревожили его. Ведь полиция сама подтвердила, что Жуарес Тавора недавно проезжал через Натал и что с ним в заговоре молодые лейтенанты вроде Жураси Магальяэнса и всякие смутьяны вроде Кафе Фильо? Разве не известно, что они собирались совсем близко от дворца? Полиция обнаружила след революционера лишь после его отъезда в Параибу, где дом Жозе Америке является центром конспирации - о чем всем известно. Уж этот Жозе Америке, писал бы себе романы, как прежде! Может быть, депутат прав и на судне действительно находится один из этих фанатиков - нарушителей общественного порядка? Он бросил недоверчивый взгляд на капитана, лицо его показалось сенатору странным. Депутат настаивал с угрожающим видом:

- В один прекрасный день такая "Ита" причалит как ни в чем не бывало в Натале и, вместо того чтобы высадить пассажиров, выпустит на улицы отряд революционеров. Они нападут на дворец, начнут палить - пум-пум, пум-пум... Не обманывайтесь, все моряки, служащие компании, заодно с революционерами. Не правда ли, капитан?

- Я не принадлежу к кадрам компании. Мне приходилось совершать дальние плавания, покуда я не вышел в отставку. Здесь же я очутился из-за несчастного случая...

- Да, правда, я и забыл. Вы нас выручили, сеньор... Иначе нам пришлось бы ждать капитана из Рио, Да, сеньор, это очень хорошо! Для меня, впрочем, не имело бы большого значения, если бы мы задержались на несколько дней в Баие. Я не тороплюсь, как сенатор, которому срочно нужно в Натал. Время у меня есть, и Баия мне нравится. Хороший край, только вот.

либеральный альянс тут очень слаб, и Витал Соарес - кандидат в вице-президенты... Зато женщины здесь шикарные...

Капитан в знак согласия попытался улыбнуться.

Сенатор, довольный тем, что разговор принял другое направление революционеры отошли на второй план и обед не будет испорчен, подхватил:

- Дальние плавания, чужие моря... Вы видели много разных стран, капитан?

- Практически весь свет, я плавал под разными флагами.

- Увлекательная профессия, но немного одноо0- разная, не так ли? День за днем, все море да море, особенно если рейс продолжительный... философство-.

вал сенатор.

- Ну, а как насчет женщин, у вас, наверно, было немало побед, а, капитан? - увлеченный этой темой, депутат забыл о заговорщиках.

Жареный каплун выглядел соблазнительно, Васко еще почти ничего не ел, кроме хлеба. Орудовать ножом и вилкой оказалось очень трудно из-за качки.

Взять же просто рукой было бы неприлично.

- Во время плавания капитан - монах.

- Бросьте, капитан, не рассказывайте сказок...

- В порту - другое дело, там моряки берут свое...

- А скажите-ка, вот вы были во многих странах, какие женщины, по-вашему, самые темпераментные?

Момент был весьма неподходящим для ответа на такой вопрос, каплун грозил соскользнуть с тарелки, и, чтобы совладать с ним, требовалось напряженное внимание и максимум осторожности. Васко уклонился от прямого ответа:

- Трудно сказать. Когда как...

- Ну что вы, кто же не знает таких вещей! Англичанки, например, холодные, француженки алчные, испанки пылкие. Даже я, хотя никогда не выезжал из Бразилии...

- Конечно, это правда, различия есть. На мой взгляд, самые пылкие из всех... - он сделал паузу, сенатор и депутат наклонились, чтобы лучше слышать.

Капитан понизил голос: - Лучше всех арабские женщины.

- Горячие? - прошептал сенатор.

- Огонь!

- Когда я был мальчишкой, - депутат погрузился в воспоминания, - в Кампина-Гранде славилась одна турчанка. Красавица. Но брала страшно дорого, ребятам было не по карману - только богатым фазендейро.

Компот чуть не вызвал катастрофу. Едва капитан проглотил первую (и последнюю) ложку сладкого сиропа, как началось такое, что понадобилось напряжение всех духовных и телесных сил для избежания катастрофы. В желудке разыгралась страшная буря, и капитан ощутил глубокое разочарование в жизни, отвращение к ней. Какое счастье, что нежная, красивая дама бальзаковского возраста не пришла в столовую! Он не смог бы говорить с ней, все на свете было ему безразлично, и единственное, чего он желал, это чтобы злополучный обед скорее кончился.

- Вы почти ничего не ели, капитан.

Депутат пожирал все.

- Я себя неважно чувствую, поел зеленых кажаран [Кажарана (или кажаманга) - бразильский фрукт] и получил расстройство желудка. Так что мне нельзя много есть.

- Представьте, мне даже показалось, что вам дурно. Капитан, страдающий морской болезнью, - какой абсурд!

Все трое расхохотались, услышав такое нелепое и смешное предположение. Васко решил больше не рисковать и отказался от кофе. Он еле дождался, пока все кончат есть, и поспешно встал, давая понять, что обед завершен. На палубе депутат попытался удержать его:

- А если бы вы, капитан, обнаружили одного из революционеров в своей каюте? Как бы вы поступили? Выдали бы его полиции или сохранили бы все в тайне?

Как бы он поступил? Откуда он знает, как действовать в подобных случаях? Он не занимался политикой с тех пор, как кончилось правление Жозе Марселино и убили дона Карлоса I, короля Португалии и Алгарви.

Он не желает ничего знать обо всех этих революционерах и революциях, будь прокляты и Вашингтон Луис, и Жулио Престес, и Жетулио Варгас, ничто не помешает ему немедленно отправиться в свою каюту! Даже если бы сейчас появилась улыбающаяся сеньора с собачкой. Он хочет только одного - лечь, уткнуться головой в подушку и чтобы никто его не видел!

- Извините, сеньор. Мне необходимо занять свой пост на мостике. Взглянуть, как идут дела.

- Ну что ж, идите, а потом возвращайтесь - поговорим. Я буду в салоне.

Васко кинулся вверх по лестнице, дождь хлестал по офицерской палубе. Вдруг какая-то фигура преградила ему путь.

- Добрый вечер, капитан.

Это был судовой врач, он курил баиянскую сигару.

- Идете на мостик выкурить трубочку? Не предпочтете ли сигару?

Он вытащил одну из кармана кителя - черную, дурно пахнущую...

- Премного благодарен, я курю только трубку...

- Вы родились здесь, в Баие?

- Да, здесь...

- И не любите сигары? Это преступление... - Врач рассмеялся.

- Дело привычки. Извините, хочу немного вздремнуть.

- Так рано?

- День был тяжелый...

- Тогда спокойной ночи.

Ветер донес до него зловонный дым сигары, набежавшая волна сильно качнула судно. Васко ринулся к своей каюте, врач, к счастью, уже спустился вниз.

К счастью, потому что Васко не успел добраться до желанной двери. Он перегнулся через борт и... казалось, он лишается не только чести, но и жизни, настал его последний час... Запачканный, униженный, жалкий, капитан в страхе огляделся - никого. Тогда он быстро вошел в каюту, запер дверь и свалился на койку, не в силах даже раздеться.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Об "Ите", плывующей под солнцем, - почти фольклорная глава, которую надо читать под аккомпанемент песни Доривала Каимми "Сел на "Иту" на севере я"

В день Второго июля небо прояснилось. Солнце сияло, гладкая поверхность моря, разрезаемая высоким носом гордой "Иты", сверкала, как стальное полотнище. Капитан вышел из ванной и обнаружил на столе В; своей каюте кофе, который принес вежливый, постоянно улыбающийся слуга. Капитан решил, что вешать нос нет никаких причин, и всей грудью вдохнул морской воздух, как во времена своих плаваний в Азию и Австралию. Напевая одну из песенок танцовщицы Сорайи, где говорилось о море и моряках, он надел белую форму.

В салонах, на палубах, в коридорах толпились пас-; сажиры. Пароходы "Ита" много лет подряд ходили вдоль бразильского побережья от Порто-Алегре до Белем-до-Пара и обратно. В ту пору еще не было самолетов, сокращающих время и расстояние и отнимающих у путешествия все очарование и поэтичность. Время тогда текло медленно, и, однако, его меньше тратили понапрасну; никого не мучило бессмысленное нетерпение, никто не стремился приехать как можно скорее, люди не так жадно спешили жить, ведь эта спешка делает наше существование убогим, бесцветным, наполняет его беготней, суматохой, усталостью...

Пароходы "Ита" были трех типов - большие, средние и малые; они несколько различались между собой по комфортабельности и скорости, но все выглядели одинаково веселыми, чистенькими и приятными. Путешествие на "Ите" - одно удовольствие: завязываются .знакомства, дружеские отношения, возникают флирты, даже совершаются помолвки. Не найти лучше места, где провести медовый месяц, жизнь на корабле - беспрерывный праздник.

Большие пароходы "Ита" останавливались только в крупных портах - на линии от Рио на север они заходили в Салвадор, Ресифе, Натал, Форталезу и Белем.

Средние включали в свой маршрут Викторию, Масейб, Сан-Луис. Маленькие шли долго, они заходили и, в Ильеус, и в Аракажу, и в Кабедело, и в Парнаибу. Пароход, которым командовал капитан дальнего плавания Васко Москозо де Араган, был одним из самых больших.

На "Ите", как обычно, кипела жизнь, сновали пассажиры. Тут были политические деятели, едущие в свои избирательные округа или возвращающиеся из короткой поездки в Рио. (В связи с избирательной кампанией они пребывали в этом году в чрезвычайно возбужденном состоянии и были полны надежд и честолюбивых замыслов.) Коммерсанты и промышленники возвращались с семьями из путешествия в столицу, из увеселительной или деловой поездки. Девицы и дамы, гостившие у родственников в Рио или Сан-Пауло, ехали теперь домой. Возвращались из традиционной каникулярной поездки на юг компании студентов - юноши с хохотом вспоминали попойки, кабаре, прогулки, веселых женщин и в отдельных редких случаях красоты природы. Немало было и тяжелобольных или перенесших операцию людей, которые отправлялись в какую-нибудь прославленную больницу, рассчитывая на помощь науки и на заботы какого-нибудь врача с мировым именем, берущего за визит баснословные деньги. Ехали старые девы, мечтающие о женихе, который вынырнет вдруг из глубин моря; священники в отпуске; монахи, посланные в селву как миссионеры; столичные литераторы, ищущие поле деятельности, с чемоданами, набитыми сонетами и лекциями; чиновники "Банко до Бразил", переведенные в другой город, сгорающие желанием выведать все подробности о новом месте службы. Были среди пассажиров и профессиональные игроки в покер, которые каждый раз садятся на другой пароход - то на "Иту", то на "Ару", то на "Ллойд Бразилейро". Здесь они обыгрывают владельцев плантаций какао, хлопка, пальм бабассу, скотопромышленников и сахарозаводчиков, впервые побывавших на незабываемых Пан-де-Асукар и Корковадо [горы в районе Риоде-Жанейро], в Копакабане и Ботафого [фешенебельные районы Рио-де-Жанейро], посетивших также Манге [район публичных домов в Рио-де-Жанейро] и "Ассирио" - кабаре в подвале муниципального театра. Коммивояжеры крупных фирм захватили в дорогу целый запас анекдотов и теперь выкладывали их, вдохновленные присутствием дам легкого поведения, изгоняемых, как правило, во второй класс. И, наконец, на "Ите" плыли фазендейро и коммерсанты, имеющие обыкновение чуть ли не с рассвета занимать места на палубах первого класса.

Это был один из тех пароходов "Ита", на которых спускались с Севера и с Северо-Востока политические и административные деятели, поэты и романисты, нищие и бесстрашные "кабеса-шата" ["Кабеса-шата" - шутливое прозвище уроженцев Севера Бразилии], прямодушные, гордо борющиеся с жизненными трудностями, полные огня, мечтаний и сил. Рожденные на бесплодных, засушливых землях или на высоких берегах великих рек с их буйными разливами, жители штатов Пара, Баия, Пернамбуко, Сеара, Алагоас, Мараньян, Сержипе, Пиауй, Рио-Гранде-до-Норте обладают даром импровизации и поразительной творческой фантазией. Именно они приспособили мелодию народной песенки к стихам известного поэта - певца красот Баии, а заодно и пароходов "Ита":

Сел на "Иту" на Севере я,

Белем мой родимый, прощай,

Прощай, милая мама моя,

Еду в Рио, в далекий край!

Много лет назад они ехали на Юг, наверно, на такой же "Ите" в поисках счастья, богатства, успеха, власти или хотя бы возможности заработать на жизнь.

Теперь они возвращались домой под командованием и на попечении Васко.

Среди этих-то людей и расхаживал капитан Васко Москозо де Араган в своей девственно белой форме.

Он побывал на капитанском мостике, где первый помощник сообщил ему, что все в порядке, новостей никаких, плавание идет нормально, в Ресифе они будут на следующее утро и, если капитан не возражает, отправятся дальше в

17 часов.

- Я уже сказал, что не желаю вносить никаких изменений и отдавать какие бы то ни было приказания, поскольку судно в надежных руках. Пойду пройдусь.

- Отлично, капитан. Ваше присутствие вызовет восторг пассажиров, они обожают разговаривать с капитаном и задавать ему вопросы.

Васко шел по судну, улыбаясь и любезно раскланиваясь направо и налево. Погладил по головке ребенка, бегавшего по палубе. Закурил трубку; если море не разбушуется, это путешествие будет самым приятным воспоминанием в его жизни. Пассажиры сидели в шезлонгах, молодежь играла на палубе в пинг-понг и в гольф.

В салоне собрались игроки в покер. Капитан обвел взором столы, но увидел только одного знакомогосенатора. Он направился к нему.

- А! Добрый день, капитан. Ну, как идет плавание? Уже известно, когда мы будем в Ресифе?

- Если богу будет угодно, утром станем на якорь.

А в пять часов дня отправимся дальше.

- Мне как раз хватит времени, чтобы позавтракать с губернатором и обсудить с ним кое-какие политические проблемы. Он меня охотно слушает. Впрочем, все губернаторы северо-восточных штатов считаются с моим мнением и просят у меня советов. Это потому, что они знают, что Вашингтон Луис весьма расположен ко мне.

- Для меня честь иметь вас на борту, сенатор,- капитан уселся на свободный стул рядом с парламентарием. - Честь и удовольствие.

- Спасибо. Отон остается в Ресифе...

- Кто?

- Депутат, который сидел слева от вас. Способный человек, но совсем сбился с толку. Связался с либеральным альянсом. Ведь это же безумие! И теперь он и ему подобные втягивают в это безумие Параибу, а ведь штат маленький, подумайте только, он целиком зависит от президента республики. Поняли, что выборы проиграли, и выдумывают всякие перевороты и революции.

- Признаюсь, меня вчера немного встревожило предположение, что на борту могут оказаться заговорщики...

- Молодой человек с будущим, но сам себе все портит. К тому же пьет, да и ни одной юбки видеть не может равнодушно. С самого утра крутится около актрис...

- Каких актрис?

- Они сели в Рио. Маленькая плохонькая труппа, едут давать спектакли в Ресифе. Четыре женщины и четверо мужчин. Женщины вчера не были в столовой.

Поэтому вы их не видели. - Сенатор поджал губы. - Вот они, и Отон опять с ними. Посмотрите, разве прилично федеральному депутату так себя вести? Путается с актрисами... У всех на виду...

Капитан увидел трех смеющихся девушек, две из них были в длинных брюках, что считалось в те времена неслыханной смелостью, третья в легком прозрачном платье.

- А где же четвертая?

- Четвертая - старуха, она играет служанок...

Должно быть, сидит и вяжет... Она целыми днями не выпускает спиц из рук.

Отон заметил сенатора и капитана, помахал рукой и подошел в сопровождении актрис.

- Познакомьтесь с нашим новым капитаном.

Сенатор кивнул, не вставая с места. Он не хотел,

чтобы его видели с девицами из театра. Васко встал, поклонился и пожал руки девушкам.

- Очень приятно, капитан... - улыбнулась полногрудая шатенка, стоявшая рядом с Отоном.

- Скажите, сеньор капитан, - спросила белокурая хрупкая девушка с большими глазами, - неужели это страшное море будет опять так бесноваться, как вчера? Я первый раз путешествую по морю и в жизни никогда так плохо себя не чувствовала...

- Гарантирую вам отличную погоду до конца путешествия. Я закажу для сеньориты море из роз!

Не зря бывал капитан на балах во дворце и в пансионе "Монте-Карло", не зря скитался по морям, командуя большими пакетботами, возя пассажиров из Неаполя и Генуи на Восток. Он умел разговаривать с красивыми и изящными женщинами.

- Капитан просто прелесть... - сказала третья, с завитыми волосами и ямочками на щеках.

- Отон... Сеньор Отон нам рассказал, что вы объехали весь свет... И что у вас даже есть орден, это правда?

- Да, поплавал немало за сорок лет.

- Вы были в Голландии? - поинтересовалась та, что с ямочками, ее звали Режина.

- Да, сеньора...

- А вы не знали там одну семью - Ван Фриее?

Они живут... подождите-ка, я вспомню... В Саевангенте, кажется, так, называется этот город.

- Ван Фриес? Что-то не припоминаю... Я знал там главным образом судовладельцев и моряков. Ваши знакомые не имеют отношения к морю?

- Думаю, что нет... Теун говорил, что они разводят тюльпаны...

- А кто этот Теун, который разводит тюльпаны? - заинтересовался депутат, фамильярно взяв шатенку под руку.

- Это был ее возлюбленный... - объяснила хрупкая девушка.

Полногрудая шатенка бросила томный взгляд на Отона:

- Люди влюбляются, а потом страдают...

Сенатор поднялся: палуба начала заполняться пассажирами, и ему вовсе не хотелось у всех на глазах принимать участие в таком разговоре.

- Это самый интересный мужчина, какого я знала в жизни, - призналась Режина. - Я любила его безумно... Он был немного похож на вас, сеньор капитан, только он выше ростом...

- Видите, капитан? - рассмеялся депутат. - Вы одержали победу...

- И моложе, конечно...

- Стоит ли говорить о таком старике, как я...

- Ах! Оставьте, капитан, я не хотела вас обидеть.

Вы совсем не стары, сеньор. Вы очень даже стройный и красивый.

. - Капитан еще вполне может погубить женщину, испортить ей жизнь... заметила худенькая девушка, провожая глазами сенатора, который скрылся в салоне.

- Я же говорю, капитан! Вы разбиваете сердца, - сказал Отон.

- Девушки смеялись, радуясь солнечному утру и спокойствию на море.

- Когда у вас начинаются спектакли в Ресифе? - поинтересовался Васко.

- Завтра вечером, в Санта-Изабел.

- Жаль, что я не смогу увидеть вас на сцене. Побываю на обратном пути, если судно будет ночевать в порту... Я хочу поаплодировать вам...

Громкий лай прервал его слова. Он обернулся и увидел красивую сеньору в коротком, до колен, платье, с обнаженными плечами, волосы ее были стянуты косынкой. Она ласково бранила собачку.

- Одевается так, будто ей пятнадцать лет, - заметила шатенка.

- И не расстается с собачонкой. Никогда не видела такой любви. Как будто это ее ребенок...

- Это больше, чем ребенок... - сказал депутат.

- А что это такое? - заинтересовалась та, что с ямочками.

- Я вам скажу на ушко...

- Мне... - попросила шатенка.

Отон прошептал что-то, прижимаясь ртом к уху шатенки, она закрыла рот рукой и, сдерживая смех, сказала с негодованием:

- Что за ужас, вы невозможный человек...

- Что он говорит? Скажи мне...

Васко поклонился даме, о которой судачили актрисы и депутат. Она улыбнулась в ответ, но тотчас же, заметив собеседников капитана, резко повернулась к ним спиной. Васко встревожился, он хотел подойти и помочь даме разложить шезлонг. Хрупкая девушка спросила:

- Вы тоже так думаете, капитан? - Что, сеньорита?

- А вот что говорит сеньор Отон...

- Я не знаю, о чем речь... Простите...

Он поспешно подошел к даме и взял шезлонг, который она тщетно пыталась установить одной рукой:

другая была занята собачкой.

- Разрешите мне, сеньора...

- Благодарю вас, я причинила вам беспокойство...

- Для меня это удовольствие, поверьте... Садитесь, пожалуйста.

Она села, положила собачку на колени, та скалила зубы и рычала на капитана. Васко прислонился к борту.

- Тише, Жасмин, надо относиться к капитану с почтением...

- Я не нравлюсь вашей собачке...

- Она так со всеми вначале. Ревнует меня. Потом привыкнет. - И прибавила насмешливо, с,легким раздражением: - Ваши приятельницы соскучились о вас, капитан. Видите, они на нас смотрят и, конечно, сплетничают...

Капитан посмотрел - актрисы и депутат смеялись, хрупкая девушка подмигнула ему.

- Они мне вовсе не приятельницы. Меня только что с ними познакомили.

- Называют себя актрисами, а похожи больше на женщин легкого поведения. Да и актрисы-то они жалкие! С самого Рио ведут себя просто скандально, все мужчины вертятся вокруг них. Вот этот сеньор Отон не отходит ни на минуту. Как будто, кроме них, здесь никого нет.

- Сеньора, несомненно, преувеличивает. Разве может кто-либо смотреть на другую женщину, если вы на корабле?

- Капитан, бога ради... Вы меня даже смутили. - Вы тоже сойдете в Ресифе?

- Нет, я до Белема. Я там живу... - И она вздохнула.

Капитан уже успел взглянуть на ее руку, обручального кольца не было.

- Вы ездили прогуляться в Рио?

- В гости к сестре. Ее муж - инженер министерства путей сообщения.

- Вы не пожелали жить с ней вместе?

- Это невозможно. У сестры очень большая семья, у нее пятеро детей. Я живу с братом в Белеме. Он тоже женат, но у него только двое детей.

- А вы?

- Я? - Она отвернулась и стала смотреть вдаль.- Я не хочу выходить замуж...

Наступило короткое молчание, Васко почувствовал, что сделал бестактность, может быть, даже был груб...

Она сидела грустная, задумчивая...

- А вы? - спросила она, в свою очередь. - Ваша семья живет в Баие?

- У меня нет семьи.

- Вы вдовец?

- Холостяк. У меня не было времени жениться.

Моряцкая жизнь, все время в плавании...

- Вы никогда и не думали о женитьбе? Никогда?

Капитан стиснул трубку в руке и поднял взор к бескрайнему небу:

- У меня не было времени...

- Только поэтому? Не больше?

Дама вздохнула еще раз, как бы желая дать понять, что причины ее одиночества гораздо более серьезны и печальны.

Вздохнул и капитан:

- Зачем вспоминать?

- Так и вы тоже? - И она снова вздохнула. - Очень грустно жить на свете.

- Да, грустно тому, кто одинок.

Вокруг актрис собралась большая группа мужчин, слышались смех, шутки. Палуба была полна, все шезлонги заняты. Чета новобрачных прохаживалась, держась за руки. Собачка залаяла. Дама объявила: - Я не верю мужчинам. Все они лицемеры.

Она была преподавательницей музыки, и звали ее Клотилде.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Капитан командует, дама вздыхает, Meтucкa танцует, судно плывет, розы цветут, и девицы поют

Девицы легкого поведения разлеглись на нижней палубе, греясь на солнце, как ящерицы. Одни делали себе маникюр, другие расчесывали волосы или читали "Немую сцену" и "Искусство кино". Студенты спустились с палубы первого класса и ходили вокруг них, затевали разговоры. Один заиграл на гитаре, аккомпанируя девушке, которая запела популярную в то время песенку о выборах:

Сеньор Тонико строил баррикаду

Из простокваши, из простокваши.

Ведь с паулистами бороться надо,

Ах, простокваша, ах, простокваша!

А паулист по улицам шагает

Ах, с пистолетом, ах, с пистолетом,

По простокваше бешено стреляет

Из пистолета, из пистолета,

Какой же результат, какой же результат?

Тянучка получилась, говорят.

Капитан с мостика поглядывал на палубу второго класса. Надо будет пойти туда, поговорить с этими людьми, ведь они тоже его пассажиры. Он не признавался себе, что в глубине души ему просто хотелось посидеть в приятной компании девиц легкого поведения: с юных лет, со времен веселых попоек в пансионах Салвадора и воображаемых приключений в затерявшихся в Тихом океане безвестных портах он хранил благодарное теплое воспоминание об этих женщинах.

Он умел с ними разговаривать, и беседа шла легко; здесь не нужно было взвешивать каждое слова, как с пассажирками первого класса - девицами и дамами с положением, которые часто очень уж задирают нос. Он подумал, что в сущности пароход - то же общество, только в миниатюре, здесь представлены все его слои, начиная с верхов - богатых и могущественных, людей, политических деятелей и банкиров и кончая дном - бедными женщинами, торгующими своей красотой.

И он был всесильным королем этого маленького государства, ведь капитан, бесспорно, самая высшая власть на корабле, его могущество безгранично.

В то же утро капитан в беседе с судовым комиссаром отважился на критическое замечание по поводу вчерашнего обеда. Этот суп, эта рыба пусть комиссар простит его вмешательство - они не годятся для обеда во время качки. На иностранных судах на подобные мелочи обращают должное внимание. Первый помощник, присутствовавший при разговоре, горячо поддержал капитана. Его пыл казался даже несколько чрезмерным для такого второстепенного вопроса:

- Вы совершенно правы, капитан. Эта ужасная ошибка ни в коем случае не должна повториться.

Я всегда говорю: самое главное на судне, чтобы капитан имел опыт.

- Я не хотел бы вмешиваться... Но сенатор, например, почти ничего не попробовал, бедняга...

Комиссар слушал, нахмурившись, но, увидав решительность первого помощника, принял смиренный вид и извинился:

- В самом деле, капитан, я забыл справиться о прогнозе погоды, прежде чем утверждать меню. Больше это не повторится. К тому же впредь я буду представлять меню вам на утверждение.

- Да, так лучше... - поддержал первый помощник.

- Нет, сеньоры, не нужно. Ни в коем случае. Повторяю, я не хочу ни во что вмешиваться, я здесь лишь...

- Вы капитан, сеньор.

Это ему понравилось, а также твердость первого помощника, - славный парень этот Жеир Матос, он даст о нем хороший отзыв в отчете о плавании.

За несколько часов плавания капитан стал популярен. Он беседовал то с одними, то с другими, сообщал данные о скорости судна - тринадцать миль в час (морских, конечно), - время прибытия в Ресифе, время отправления, а когда напоминали ему о его морских подвигах и спрашивали, за что он получил награду, капитан отвечал скромно, однако не заставлял себя долго упрашивать.

И вот во второй половине дня в кают-компании вокруг него собралась целая толпа, с увлечением слушавшая его живописные рассказы о пережитых приключениях. Сначала капитан рассказал о буре в Бенгальском заливе, когда он вел английское торговое судно; команда почти сплошь состояла из индийцев. Корабль шел из Калькутты в Акьяб, что на бирманском побережье.

Этот рейс вообще опасен из-за муссонов и волнений, вызываемых морскими течениями. Однако такой бешеной бури он еще никогда не видел, хотя ему не раз приходилось плавать в тех местах. Пожилые дамы отложили крючки и спицы, с тревогой слушая повествование.

Можно ли считать петли, если в эту минуту капитан, рискуя жизнью, подвергаясь опасности быть смытым огромными высокими волнами, ползет по палубе, чтобы вытащить из-под обломков разбитой молнией мачты худого как скелет индийца с переломанными ногами и ребрами.

Старший офицер, проходивший мимо, остановился в дверях, закурил сигарету и стал слушать в почтительном молчании. Капитан, увлеченный рассказом, не заметил его... Появился механик, старший офицер подозвал его, и оба стали слушать.

К вечеру Васко поднялся на капитанский мостик, там старший офицер, первый помощник, врач и другие оживленно обсуждали его приключения. Он услышал обрывок фразы:

- Полз по юту, как змея...

Увидев капитана, старший офицер замолчал, а первый помощник сказал:

- Чудесно, капитан. Мы здесь слушаем рассказы о ваших подвигах. Как-нибудь вечерком мы откупорим бутылку вина, и вы нам расскажете о себе. Мы всю жизнь ходим только вдоль этого побережья, - он указал пальцем, - а тут ничего не случается. Вы, сеньор, расскажете нам о своих плаваниях со всеми подробностями...

- Все это такие пустяки, право, не стоит. Чтобы развлечь пассажиров, куда ни шло. Но вам, морякам...

- Мы не отстанем от вас, капитан. Мы настаиваем.

Васко смотрел на девиц на нижней палубе. Оттуда доносился мягкий голос мулатки, она пела популярную песенку, полную политических намеков:

Сеньор Жулио придет,

К власти Жулио придет,

Если главный в Минаев

Проворонит...

Сеньор Жулио придет,

К власти Жулио придет,

Горько плакать мы будем тогда.

Он прошелся по палубам второго класса и спустился в третий. Там все кричало о потрясающей нищете - беженцы, эмигрировавшие в годы засухи в пресловутые южные края, где их якобы ждали работа и деньги, возвращались обратно на Северо-Восток. Надежда на перемену судьбы вела этих людей по дорогам каатинги, через сертан, через порожистые реки и степные равнины к Сан-Пауло. Теперь у них осталось только одно желание - вернуться на ту бесплодную и сухую землю, где они родились, чтобы умереть в родном краю.

Это было тяжкое зрелище, и капитан вернулся во второй класс, где звенели песенки и самбы.

Женщины, завидев капитана, принялись приводить себя в порядок, уселись прилично, одергивая платья на коленях, отталкивая студентов. Мулатка умолкла, только гитара все так же жалобно стонала. Капитан не хотел мешать веселью, у девушки был красивый голос. Он сказал:

- Не стесняйтесь... Почему она перестала петь?

Продолжайте, пожалуйста, я с удовольствием слушал.

- Капитан - добрый человек, - рассмеялась одна из женщин, уже стареющая.

- И хороший товарищ; - заявил студент. - Накануне прибытия в Форталезу мы вам споем серенаду.

- Весьма благодарен, друг мой.

Однако женщины по-прежнему держались натянуто, а мулатка молчала. "Жаль", - подумал Васко, удаляясь.

Пассажиры первого класса, сменив после вечерней ванны рубашки с короткими рукавами и полотняные брюки на тонкие шерстяные костюмы, а легкие дневные платья на вечерние туалеты, появились на палубе, Ему тоже необходимо переодеться - облачиться в синюю форму.

Однако капитан не сразу ушел с палубы - навстречу ему легко двигалась Клотилде, надушенная, с великолепными локонами, завивка которых заняла, вероятно, немало времени, в пышном платье и с шелковой шалью через руку. В глазах ее светилась печаль, но собачки (обнадеживающая деталь!) на этот раз с ней не было. Сердце капитана учащенно забилось.

Клотилде заметила его и помахала ручкой, что могло означать и приветствие и призыв. Капитан подошел:

- Вы прямо морская богиня...

- Капитан... - она прикрыла глаза шалью, но тут же опустила ее и сказала томно:

- Не хотите ли пройтись для улучшения аппетита?

- Ничего иного и не желал бы. Но мне необходимо переодеться, чтобы на обеде быть достойным вашей красоты... Впрочем, если бы вы немного подождали, я зашел бы за вами в салон через несколько минут.

- Я буду ждать, а вы поспешите, сеньор льстец.

Когда он вернулся, в салоне надрывался расстроенный рояль - кто-то играл мелодию из "Богемы". Васко относился к серьезной Музыке с почтением, однако предпочитал любить ее издали и не отличался большими познаниями в этой области. Как-то раз полковник Педро де Аленкар затащил его в театр Сан-Жоан на оперу. Прогорающая итальянская труппа в конце неудачных гастролей по Латинской Америке забрела в Баию. Полковник обожал оперу, у него был патефон и множество пластинок с ариями в исполнении Карузо.

Он убедил Васко, что судьба посылает ему единственную возможность послушать баритонов и теноров, известного баса, нежное сопрано и не менее нежное контральто и увидеть "Богему", во всей ее красе. Васко согласился, хотя Жорж и Жеронимо всячески его отгЪг варивали. Но для Васко ато был лишний повод показаться в парадной форме и с орденом Христа. Они отправились. Скука была невыносимая и жара тоже; пот лил с них градом. Сопрано весило, наверно, не меньше ста двадцати кило, зато тенор был худ, как щепка. Васко с трудом удержал смех, когда грузная матрона закудахтала:

Зовут меня Мими,

Но имя мне - Лючия.

Полковник Педро де Аленкар наслаждался, он знал почти всю оперу наизусть. Задыхаясь от жары, Васко ругал себя за тщеславие - ведь он согласился на приглашение только ради того, чтобы надеть форму и орден. Когда пышущее здоровьем дородное сопрано, изображая хрупкую, чахоточную Мими, упало в объятия хилого тенора, который был явно не в состоянии удержать такую тяжесть, Васко не выдержал и расхохотался. Полковник пришел в негодование и обозвал его невеждой и ослом. С тех пор Васко держался на почтительном расстоянии от так называемой серьезной музыки, несомненно заслуживающей всяческого восхищения, но слишком возвышенной и недоступной его пониманию.

Он тотчас же узнал недоброй памяти арию из "Бог темы" и не сбежал только потому, что Клотилде, в платье из тафты и с локонами, томный голое которой дарил целый мир надежд, ожидала его для предобеденной прогулки по палубе. Может быть, удастся не заходить в салон: ведь он капитан, и ему полагается задерживаться по делам, и таким образом можно не выражать восторга игрой пианиста. Он заглянул в car лон через иллюминатор, стараясь не смотреть в тот угол, где стоял рояль, чтобы не встречаться глазами с пианистом. Однако Клотилде в салоне не видио. -Куда она могла уйти? Виртуоза, казалось, охватил порыв вдохновения, рояль звучал все громче. Куда же делась прекрасная дама? Капитан решился наконец взглянуть в сторону рояля, и... не отнимая рук от клавиатуры, она улыбнулась ему, голова ее томно склонилась, в глазах сиял экстаз, локоны подскакивали в такт музыке. Ах, да, ведь она учительница музыки - это она рассказала ему утром, - но скромность, как известно, мать всех добродетелей, и, конечно, именно скромность заставила ее умолчать о своем мастерстве, о своем артистическом даре, о том, что она умеет исполнять даже классическую музыку. Он думал, что она из тех провинциальных учительниц, которые обучают девиц на выданье кое-как тренькать на колченогом рояле марши, самбы, какие-нибудь фокстроты и в самом лучшем случае - вальс. Он не ожидал, что она способна на большее, чем мило сыграть несколько танцев на семейной вечеринке. А между тем она, склонив голову набок и закатив глаза, встряхивает развившимися локонами и вовсю расправляется с оперой. Она, оказывается, артистка! Капитан ощутил даже гордость и вошел в салон как раз вовремя, чтобы присоединиться к слушателям, которые наградили исполнительницу бурными аплодисментами (может быть, в благодарность за то, что она наконец захлопнула крышку рояля).

Капитан, подойдя к заслужившей овации пианистке, скромно прятавшей лицо в шаль, протянул руки:

- Боже, какая красота! Какая звучность, какое совершенство! Незабываемые минуты!

- Вы любите классическую музыку?

- Люблю ли я?.. У меня целая коллекция пластинок, без хвастовства, одна из крупнейших в Баие, может быть, даже во всей Бразилии.

- А оперу?

- Обожаю. Когда я еще не был в отставке, в любом порту моей первой заботой было узнать, есть ли там оперный театр...

В продолжение всего разговора капитан держал руки Клотилде в своих. Вдруг она слегка вздрогнула и, спохватившись, отняла руки с нервным отрывистым смешком. Капитан несколько смутился, не зная, куда теперь девать свои руки.

Она возобновила прерванный разговор:

- Ну и рояль на вашем пароходе, никогда не встречала такого расстроенного.

- Неужели настолько скверный?

- Никуда не годится, просто неприятно играть.

- Я приму меры в Ресифе, велю позвать настройщика. А теперь пройдемся, как собирались?

Но было уже поздно, раздался гонг к обеду. Оба направились в ресторан, беседуя о "Богеме". Клотилде была без ума от Пуччини. Он заверил, что и его Пуччини восхищает и восторгает никак не меньше.

Прогулку по палубе совершили после обеда, до лото в салоне. Они шли не спеша, она - играя шалью, он - покуривая трубку, и разговаривали о Рио, которым она восхищалась, о Баие, которая, по его мнению, была славным городом, где неплохо живется, о Белеме-до-Пара, где дождь идет каждый день в одно и то же время. Иногда беседу прерывал какой-нибудь пассажир, который здоровался с капитаном или спрашивал о чем-либо. Они поговорили о Ресифе, чьи пляжи очаровали ее. К сожалению, она плохо рассмотрела столицу Пернамбуко: шел проливной дождь, и к тому же с ней не было никого, кто показал бы ей достопримечательности города. Завтра будет иначе, сказала она, улыбаясь, теперь к ее услугам капитан, который покажет ей мосты и набережные, проспекты и парки.

- Но я тоже не знаю Ресифе.

- Как не знаете? Ведь вы же капитан, вы, наверно, плавали в этих местах десятки раз.

- Конечно. Мне приходилось бывать здесь... Но у меня никогда не хватало времени как следует ознакомиться с городом. Я вряд ли способен служить вам чичероне. Я сказал, что не знаю Ресифе, это значит, что я знаю его мало. И прошло уже много лет с тех пор, как я был здесь в последний раз. Многое изменилось.

- Вы просто не желаете меня сопровождать. Может быть, у вас есть в Ресифе возлюбленная и вы не хотите, чтобы вас увидели со мной? - И она снова рассмеялась своим волнующим, отрывистым смехом.

Капитан остановился и взял ее руку:

- Пожалуйста, не говорите так. Те времена давно миновали. С тех пор как я вышел в отставку, я никогда больше не взглянул ни на одну женщину и примирился с этим. Но теперь...

- Что?

К ним подошел один из пассажиров:

- Начинается лото. Мы ждем только вас, сеньор капитан.

Дама вздохнула. Васко тихонько сжал ее руку, и вместе с навязчивым пассажиром они направились в салон. Клотилде шла, машинально помахивая шалью и глядя на звездное небо, на зеленую воду... Капитан слушал бестактного пассажира, но мысли его были далеко, он ловил запах ее духов и еще ощущал в своей руке ее дрожащую руку. Не дойдя до дверей салона, Клотилде, скользя, как во сие, споткнулась о трубу, пересекавшую палубу, и упала в объятия капитана. Он подхватил ее и на какую-то долю минуты очутился на вершине блаженства - ее грудь дышала у груди В-аско, локоны щекотали его щеку, и он даже ощутил тепло ее девственного чрева.

Они уселись рядом за стол. Сенатор уже был тут.

Положив перед собою две карты лото, он с упреком поглядывал на соседний стол. Там депутат Отон и актрисы шумели и громко требовали начала игры. Все пассажиры собрались в салоне. Полные дамы изо всех сил старались выразить свое возмущение, отворачиваясь с презрением от веселой компании. Дети хныкали, выпрашивая конфеты. Капитан тут же купил у слуги две карты для себя и для Клотилде.

- Капитан, помогите мне отыскивать номера.

Комиссар стоял около рояля и, держа мешочек с фишками, объявлял призы их всего было пять. Первым разыгрывался флакон одеколона. По знаку комиссара слуга показал его публике. Затем был продемонстрирован второй приз, на этот раз красивый серебряный чайник. Комиссар делал юмористические замечания, вызывавшие смех и реплики присутствующих, а слуга высоко поднимал чайник, чтобы все его видели, Далее следовала пепельница с гербом компании судоходства и изображением "Иты". Это был третий приз.

Четвертый, на превосходное качество которого комиссар обратил внимание играющих, присуждался тому, кто первым заполнит всю карту. Приз представлял собой вазу для печенья, на которой были изображены дама и кавалер, сидевшие, держась за руки, на софе в стиле Людовика XV. Этот шедевр в мещанском вкусе вызвал восторженные восклицания у сеньоров и сеньор, у девиц и молодых людей, у сенатора и Клотилде. Каждый горел желанием выиграть вазу, и слуга вынужден был переходить от стола к столу, так как все, начиная с актрис, хотели рассмотреть ее поближе, Клотилде вздыхала:

- Ах, мне бы ее выиграть...

Последняя премия оставалась тайной, было известно лишь, что это вещь еще более ценная и красивая, чем предыдущая. Она стояла на рояле - что-то каадт ратное, большое, похожее на ящик, завернутое в щелковую бумагу. Полные любопытства, пассажиры высказывали различные догадки. Комиссар попросил внимания - начинается розыгрыш первой премии. Потом он обратился к детишкам, к "этим ангелочкам", умоляя их немного помолчать, и наконец начал выкликать номера. Одеколон выиграл фазендейро с эст паньолкой, заявивший под аплодисменты!

- Отвезу своей хозяйке в Крато...

Серебряный чайник достался тринадцатилетней дет вочке - после переигрывания: двое других игроков заполнили свои карты одновременно с ней. Пепельницу получила актриса-шатенка и тут же под осуждающими взорами добродетельных матерей семейств и сенатора подарила ее депутату. Наконец настал волнукзг щий момент - розыгрыш приза за набор всей карты; тому, кто окажется здесь победителем, должна была достаться ваза, "эта прелесть, это совершенство, это произведение искусства, этот непревзойденный шедевр", как выразился комиссар.

Он начал выкликать номера среди напряженного молчания.

Клотилде, вздохи которой при каждом розыгрыше волновали капитана, разнервничалась до предела, она путала номера, и Васко позволялось то и дело дотрагиваться до ее руки, обращая ее внимание на объявленный номер, который она забыла отметить. Вдруг она заявила:

- Мне осталось акрыть всего один номер...

Но тут же какой-то субъект, сидевший около рояля, воскликнул:

- Кончил!

Это был элегантно одетый, весьма разговорчивый тип, представившийся как капиталист, совершающий путешествие по столицам штатов, чтобы полюбоваться северными пейзажами - старая его мечта, которую ему иаконец-то удалось осуществить. Однако морскими пейзажами он что-то не слишком интересовался - проводил дни и ночи за покером, обыгрывая фазендейро и коммерсантов. Днем капитан зашел на несколько минут в салон и остановился посмотреть на игру. Он заметил, что элегантный капиталист начал волноваться; казалось, в присутствии Васко ему перестало везти, ол начал проигрывать. Капитан был специалистом по покеру и, зная, что у игроков бывают всякие приметы, скромно удалился.

Клотилде так огорчилась, что готова была расплакаться.

- Из-за одного номера... А мне так хотелось выиграть эту вещь...

Васко утешал ее: если ей суждено владеть вазой, то она еще попадет в ее руки, не стоит печалиться.

- Но как же, ведь тот сеньор выиграл... Противный... - она топала ножкой и не смотрела на капитана.

У Васко возникла одна идея, но он решил пока ничего не говорить. Комиссар снова стал выкликать номера. Последний приз достался новобрачной, которая все время обнимала своего молодого мужа и целовалась с ним во всех уголках. Они без конца говорили друг другу - "моя малышка", "мой зверек", "мой обожаемый котеночек", что вызывало улыбки и лукавые замечания пассажиров. Все столпились вокруг и смотрели, как новобрачная развязывала пакет. В пакете оказался ящик, в ящике еще один пакет, а в нем снова ящик, еще пакет, еще ящик и, наконец, в последнем маленьком пакетике - детская соска. Аплодисменты, смех и шутки обрушились на смущенно улыбавшуюся молодую женщину и растерявшегося супруга. Отон громко заявил:

- Судьба умеет выбирать...

Полногрудая шатенка тихонько прибавила:

- Судя по тому, как у них идут дела, у нее родится по меньшей мере двойня...

В продолжение игры капитан все время думал о том, как бы снова выйти с Клотилде на палубу и продолжить прогулку и беседу. Он был настроен лирически. Но только он собрался под предлогом жары предложить ей покинуть салон и выйти подышать бризом и полюбоваться звездами, как к их столу подошла целая компания молодежи.

- С вашего разрешения, капитан, - они обратились к Клотилде: - Вы не согласились бы сыграть нам что-нибудь? Очень хочется потанцевать...

Клотилде приняла важный, неприступный вид:

- Я не люблю играть танцевальную музыку. Я исполняю лишь свои любимые...

- Ах! Мы последний день на корабле, по крайней мере я, - умоляюще сказала очаровательная восемнадцатилетняя смуглянка из Пернамбуко. - Нам так хочется потанцевать.

Стоявший рядом с нею высокий юноша просительно улыбался.

- Сыграйте же, будьте добренькой... - умоляла другая девушка, смуглая красивая метиска с распущенными черными волосами и блестящими глазами.

Они просили так настойчиво и казались такими юными, нежными, нетерпеливыми, что капитан растрогался. Он решил пожертвовать прогулкой и тоже обратился к Клотилде:

- Сыграйте, пожалуйста. Мне так нравится слушать вас...

- Ну хорошо... Раз вы хотите...

Она пошла к роялю, сопровождаемая радостно оживленной молодежью, и, усаживаясь, предупредила:

- Но только недолго... Меня ждет Жасмин...

Едва послышались первые звуки, как пернамбукская смуглянка закружилась в объятиях атлетически сложенного возлюбленного - они познакомились здесь, на пароходе, это была любовь с первого взгляда. Он ехал домой в Форталезу, где работал в банке, и обещал в конце года, когда его пошлют в Натал, заехать к ней в Ресифе.

Метиска с глубокими горящими глазами подошла к капитану и шутливо присела:

- Окажите мне честь, капитан, и разрешите пригласить вас на кадриль?

Васко поднялся и взял ее за руку, он был отменным танцором и славился своим мастерством еще в пансионе Монте-Карло. Да что Монте-Карло! О его искусстве до сего дня вспоминают старые моряки по всему побережью Среднего и Дальнего Востока, Средиземного и Северного морей. Были в ходу две манеры танцевать: "страстно", тесно прижавшись друг к другу, щекой к щеке (так танцевали в пансионе "Монте-Карло" и, конечно, в кабаре "Желтый дракон" в Гонконге и в таинственном подвале "Голубой Нил" в Александрии) или "чопорно" - едва касаясь пальцами спины дамы, держась очень прямо, на расстоянии от дамы не меньше чем в ладонь и ведя во время танца беседу.

Так танцевали на празднествах во дворце, на великосветских приемах в Баие и еще на балах, устраивавшихся на больших пакетботах, плававших между Европой и Австралией. И именно так начал капитан свой танец с блиставшей манящей порочной красотой девушкой, в жилах которой текла индейская кровь. Почему эта метиска напоминала ему Дороти, ведь они совсем не похожи! И все-таки было что-то общее между женщиной легкого поведения из Фейра-де-Сант-Ана и сеньоритой из Белема: беспокойные, с золотистым отливом глаза, страстность, прорывающаяся в каждом, даже самом простом, жесте, неуемная жажда любви.

Вдруг метиска, закрыв глаза и закусив нижнюю губу, прижалась к Васко, ее грудь касалась его груди, распущенные черные волосы щекотали его лицо. Васко испугался. Клотилде, сидя за роялем, нахмурившись, наблюдала за ними. Капитан хотел отстранить это страстное, безумное тело, но напрасно. Он испытывал то же чувство унижения, что а свое время с Дороти.

Ведь он понимал, что не ему, седому шестидесятилетнему старику, она отдается в танце. Ей нужен мужчина, просто мужчина, ни возраст, ни цвет кожи, ни красота не имеет никакого значения...

К счастью, музыка длилась недолго. Клотилде оборвала игру, пары разъединились, Васко поблагодарил свою даму:

- Большое спасибо, сеньорита.

- Вы хорошо танцуете, капитан. Это я должна вас благодарить.

Он подошел к роялю. Клотилде сказала: - Вы ради этого просили меня играть, не так ли?

Совершйть-прогулку так и не удалось. Когда Клотилде наконец дали подняться из-за рояля, была уже полночь и она беспокоилась о собачке, которая оставалась в каюте одна. Договорились завтра пойти вместе осматривать Ресифе. Клотилде немного дулась и назвала метиску бесстыдницей.

Васко отправился в игорный зал. Молодые люди играли в кинг, за тремя покерными столами также царило оживление. Там блистал капиталист, совершающий увеселительную прогулку, возле него на стуле стояла знаменитая ваза для печенья. Коммерсанты и фазендейро проигрывали. Васко взял стул и сел рядом с удачливым игроком.

- Разрешите?

- Конечно, капитан, пожалуйста... - ответил один из фазендейро.

- Вы играете, капитан? - спросил выигрывавший капиталист.

- Нет, я ничего не понимаю в покере. Но смотреть люблю... Кто же выигрывает?

- Разве вы не видите? - сказал другой фазендейро: - Сеньор Стенио. Никогда не встречал такого удачливого игрока! Берет ставку за ставкой.

Упомянутый сеньор Стенио засмеялся, может быть, довольный тем, что капитан ничего не смыслит в покере. Васко сидел рядом и время от времени задавал какой-либо идиотский вопрос. А сам между тем внимательно следил, как Стенио сдает карты.

- Вы в каком порту сходите, сеньор Стенио?

- В Белеме. Я пробуду там несколько дней, а оттуда, возможно, поеду в Манаус на "Ватикане". Вернусь же, вероятно, на "Адмирале Жасегуай" Ллойда.

Ваши тридцать два, и еще шестьдесят четыре, - прибавил он, обратясь к фазендейро.

Около половины второго ночи один из партнеров, проигрыш которого достиг нескольких конто, предложил разгонный круг.

Васко присутствовал при расчетах и прощании.

Один из фазендейро сходил в Ресифе, он жалел, что не может продолжать путешествие, чтобы отыграться.

Сеньор Стенио положил выигранные деньги в карман и хотел взять вазу, чтобы отнести ее к себе в каюту. Но капитан, подождав, пока остальные партнеры уйдут, остановил его:

- Еще рано. Давайте поговорим немного, сеньор...

- Мне до смерти хочется спать, капитан. Лучше завтра.

- Сегодня и немедленно. Слушайте, вы, бродячий шулер, до Белема вам не доехать, ваше путешествие кончится в Ресифе...

- Но, капитан, что это значит?

- То, что я вам говорю. Я играю в покер чуть не с рождения, мой дорогой. Я сорок лет плаваю по морям, командовал двадцатью пароходами в Азии и знаю всех профессиональных игроков на всех судах... Вы незаметно сойдете в Ресифе, если не хотите очутиться за решеткой...

- Но я заплатил за билет...

- Хорошо поместили капитал, он уже дал вам сверхприбыль. Итак?

- Если вы, сеньор, приказываете... - он не спорил, таковы правила игры, он подождет другого судна, чтобы добраться до Белема.

Васко поднялся и взял фарфоровую вазу:

- Спокойной ночи...

- Но, капитан, извините, эта штука... она же моя...

- Какая штука?

- Вот эта красивая вещица... Я ее выиграл в лото, мне просто повезло. Честно...

- Честно? Может быть... Но она приносит страшные неудачи в покере. Вы сами могли в этом убедиться... Пусть лучше она останется у меня.

Ловкий профессионал был вне себя от досады: ведь принес же черт вместо умершего капитана такого вот старого моряка, который знает до тонкостей все уловки шулеров! Он пожал плечами и смирился. Что ж, придется попробовать в Ресифе, там, наверно, найдутся сахарозаводчики, которые купаются в деньгах и помешаны на покере. Он жалел только о фарфоровой вазе с влюбленными на софе, такая красивая вещь, он собирался подарить ее Даниэле, жене... Шулер был женат, имел четырех очаровательных детей - двух мальчиков и двух девочек, - обожал свою семью и был самым лучшим на свете отцом и мужем.

Капитан вздохнул, взял вазу для печенья и вышел на темную палубу, где гулял ветер.

ГЛАВА ПЯТАЯ

О том, как капитан погрузился в глубокое раздумье, и о том, что ему довелось увидеть под сенью спасательной шлюпки

В это раннее утро капитан осторожно поставил рядом с собой на палубу вазу для печенья и погрузился в глубокое раздумье. Время от времени он отрывал взгляд от бледных звезд, которые всегда располагают человека к задумчивости, и смотрел на влюбленных, изображенных на вазе. Всю жизнь прожил он в одиночестве, в долгом ожидании. Вот так, среди бесконечной водной пустыни, среди ветров и блуждающих огней, шел он из порта в порт, покуривая трубку. Он переходил с одного судна на другое, от одной женщины к другой. Его единственное пристанище - узкая койка моряка. В его жизни не было такого дня, когда он приплыл бы в гавань, где ждет изнывающая от тоски жена и детишки бросаются ему на шею, ожидая подарков, привезенных из далеких стран, полных чудес. Ни в одном порту у него не было дома, и негде ему преклонить усталую голову. Он одинок в этом мире, у него нет никого, только корабль да море.

А разве может человек жить всегда один? Дом на Баррис никогда не был для него домашним очагом с того самого времени, как умерли отец и мать. Их образы изгладились из его памяти. Он вырос в конторе и на складе, среди тюков и накладных, среди вяленого мяса и писем клиентов. Первые ростки чувства, пугливый взгляд, робкая улыбка, взмах руки или торопливое пожатие, поцелуй, сорванный в темноте у порога, - ничего этого у него не было... ни в конторе, ни в море, когда бедный юнга издали любовался прекрасными гордыми пассажирками. После смерти деда Васко получил свободу, но ему было тогда уже около тридцати лёт. Время романтики, вздохов, сладких мук и цветуших девушек прошло навсегда. Он был одинок даже в компании приятелей, а когда наконец почувствовал себя им равным, они исчезли один за другим. Женщины уходили так же, как друзья. Некоторые задерживались на более долгий срок. Дороти оставила свое имя и сердце на его руке, и все же они были всего только пассажирками на трансатлантическом пароходе, который все плыл и плыл, продолжая свой вечный путь по бескрайним морским просторам. Чего стоят все приключения, все связи и интрижки в пансионах, страстные увлечения и исступленные ночи в таинственных туманных портах? Любовь, верная любовь, на основе которой создается семейный очаг, любовь, которая продолжается в детях и увековечивает имя человека... Нежная привязанность жены, звонкий голос сынишки, кудрявая головка, прильнувшая к его широкой груди...

Да, он никогда не знал такой любви, не хватало времени, ведь он всегда в плавании, на торговых суднах и пакетботах... то в своем доме на Баррис, то в пансионах. Один на судне, в вечной борьбе с морем, с кораблекрушениями, бурями, морскими течениями, циклонами и ветрами.

И вот сейчас, в последнем плавании он потерпел кораблекрушение. Потому что он знает - это его последнее плавание, он не вернется больше на качающуюся палубу и лишь с высоких скал Перипери будет смотреть в подзорную трубу, как приходят и уходят корабли. И он чувствовал себя все более одиноким, согбенным под бременем воспоминаний о жизни, полной опасностей и приключений. И около него нет никого, кто согласился бы разделить его ношу, ему некуда преклонить голову и не на кого опереться, кроме старой угрюмой кухарки. Он одинок и беспомощен, как в те далекие времена юности, когда он искал утешения на плече негритянки Розы в комнате без окон в доме на Ладейре-да-Монтанья.

Да, жизнь капитана прекрасна и достойна зависти, когда он командует судном, как Васко сейчас командует "Итой"; сколько людей зависит от него, одни беззаботно смеются, другие полны безумных надежд...

Сколько судеб держит он в своей сильной руке! Важные политические деятели, богатые землевладельцы и промышленники, скромные замужние женщины, смирившиеся с повседневной скукой существования, и погибшие создания, которым закрыты все пути, которые живут только сегодняшним днем, юноши и девушки, только начинающие жить, и шулера, каждую минуту рискующие свcей свободой, - все они зависят от него, от его приказаний.

Капитан не имеет даже права проявлять свои симпатии, он неуклонно выполняет свой долг. Ему, например, всегда нравились профессиональные игроки, их трудная жизнь полна риска: крапленые Карты, плутовство, передержки - все зависит от ловкости рук и изворотливости ума. В годы своей разгульной молодости Васко был знаком со многими шулерами, с некоторыми ему приходилось иметь дело, и он убедился, что они щедры, по-своему честны и умеют терпеливо переносить поражение; ведь достаточно незначительного просчета, и постоянно висящая над головою угроза превращается в реальность - оскорбления, побои, тюрьма. В часы веселых попоек Васко учился у шулеров разным махинациям. Не будь он сейчас капитаном, командующим судном и выполняющим свой долг, Стенио спокойно продолжал бы очищать карманы фазендейро, промышленников, коммерсантов и сахарозаводчиков - какое ему, Васко, было бы до этого дело? Он только улыбнулся бы, может быть, даже подмигнул бы, как сообщник, ловкому шулеру. Но капитан не может поступать, как ему заблагорассудится, и руководиться своими симпатиями. Он обязан защищать пассажиров не только от опасностей, которые сулит море, но и от превратностей жизни.

Правда, Васко отнял у Стенио фарфоровую вазу с розовыми влюбленными, держащимися за руки, хотя тот выиграл ее честно, без обмана - просто ему повезло. Но зачем Стенио этот шедевр? Наверно, и у него, как у капитана, нет ни дома, ни семьи, и он скитается по жизни, гонимый ветрами, и не может найти тихой пристани, где можно было бы отдохнуть. Он оставил бы это чудо в руках первой попавшейся женщины.

А Клотилде так хотелось получить вазу...

Есть ли еще время? Не поздно ли? Разорвать оковы одиночества, покончить с долгим ожиданием... Ему шестьдесят, у него седая голова, нет уже прежней силы, он не мог бы теперь таскать тюки с вяленым мясом и треской и бочонки сливочного масла, не удержал бы в руках штурвала во время бури, а ведь он был несравненным рулевым. Но он удивительно крепок для своего возраста, а сердце его - все то же, сердце юноши, не знавшего юности, верное сердце, жаждущее последней, большой любви. Да, время еще есть, есть дом с зелеными ставнями, с окнами, выходящими на море, и в этом доме не хватает хозяйки; есть холостяк, перед которым еще целая жизнь и которому надо обдумать прошлое, и некому ему в этом помочь. Нет руки, на которую можно было бы опереться, когда дорога станет тяжелее. Надолго ли еще хватит у него сил не вешать носа, не склоняться перед несчастьем, не сдаваться в плен гнетущей тоске? Ах! Если бы Клотилдc с ее благородной осанкой и любовью к музыке, с ее зрелой и томной грацией, локонами и отрывистым смехом согласилась переселиться в предместье Перипери, перевезти туда свой рояль и оживить его усталое старое сердце цветением новой любви. Да! Есть еще время разбить стены тюрьмы и насадить цветущий сад в тихой гавани, куда он пристал, окончив свое последнее плавание. Разница в возрасте не так уж велика, - по его расчетам, Клотилде около сорока пяти...

Только сейчас, встретив ее, он понял, как пуста его одинокая жизнь сплошное бесконечное ожидание.

На другом конце палубы, в тени спасательной шлюпки послышался приглушенный шепот, потом как будто бы стон. Капитан не спит, он всегда на посту - Васко напряг слух, привыкший к тишине и голосам моря, и тихонько приблизился. Под сенью шлюпки он увидал хрупкую артистку и целомудренного сенатора в весьма фривольных позах и полураздетых.

Капитан отошел, размышляя. Во имя торжества справедливости он должен действовать непреклонно и строго - так же, как по отношению к профессиональному игроку в покер. Следует вырвать их из объятий друг друга и потребовать, чтобы один из отцов государства вел себя прилично на борту его судна. Но капитану полагается также быть гибким, уметь избежать скандала, чтобы не уронить престиж своего корабля.

И потом, может ли он, человек, переживший столько любовных приключений, сердиться на влюбленных, даже если эта любовь мимолетна и продлится ровно столько, сколько длится священное празднество плоти?

Он снова прислонился к борту и вспомнил другого капитана - военного моряка Жоржа Диаса Надро. Однажды Жоржу донесли, что одного из матросов застигли в порту "на месте преступления" с какой-то мулаткой. Капитан Надро рассмеялся и сказал: "Идите, жалуйтесь епископу, я не могу сажать людей под замок за такие вещи". А он сам, капитан Васко Москозо де Араган, разве не на юте собственного судна держал он в объятиях в ту безумную ночь трепещущее тело Дороти, которую страстно любил?

И разве не мечтал он только что здесь же, на палубе корабля, взять руки Клотилде в свои, погладить ее волосы, шепнуть ей на ухо слова любви, прижаться устами к ее устам при свете этой затерянной звезды?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

О том, как наши юные влюбленные бродили по мостам и улицам Ресифе, и об одной неожиданной мимолетной встрече

Он купил ей мангабы и сапоти на Новой улице, желтые кажа и зеленые умбу на улице Авроры, красные питанги на улице Покоя, угостил кокосовым молоком на набережной Счастливого Путешествия. Клотилде оказалась большой любительницей фруктов, распространенных на Северо-Востоке, - манги и кажа, разных сортов абакашй, абиу, кажаран, гуйявы, араса. Она шла чуть ли не вприпрыжку, забыв о своей полной достоинства осанке, капитан нес за ней ненужный зонтик. Они бродили по мостам, площадям и улицам, как юные влюбленные, смеясь, сами не зная чему, "пара старых шутов", по выражению встречной женщины, которая очень спешила и была почти оскорблена веселым расположением духа капитана и его спутницы.

Актрисы и депутат из Параибы сошли с корабля этим утром. Сеньор Стенио был очарован видом Ресифе. Он решил прервать путешествие, чтобы задержаться здесь на несколько дней и получше ознакомиться с городом, о чем и сообщил пассажирам. Ступив на трап, он отыскал глазами капитана и посмотрел на него с упреком. Не потому, что капитан разоблачил его, - нет, здесь он как раз проявил великодушие - не сдал его полиции и ничего не сказал обманутым фазендейро. Упрек относился к поведению капитана в истории с вазой для печенья. Попробуй, достань теперь где-нибудь такую красивую вещь, а он хотел подарить ее жене. Сошли в Ресифе и многие другие, "Ита" принимала и высаживала пассажиров в каждом порту. Покинула пароход и смуглая девушка, родные встретили ее в гавани. Ей путешествие показалось слишком коротким, тут же, на пристани, она представила атлетически сложенного банковского чиновника родителям, теткам и дядьям. К концу дня, перед отправлением парохода, ома придет попрощаться с возлюбленным и ее глаза с тоской будут смотреть вслед судну.

Капитан подписал бумаги, принесенные первым помощником, и стал искать Клотилде. Она была уже на пристани вместе с другими пассажирами. Пошли в город все вместе. Васко не скрывал своего разочарования. Он надеялся всю первую половину дня пробыть наедине с Клотилде, ведь ему надо вернуться на корабль сравнительно рано и подписать еще кое-какие бумаги. А теперь они оказались окруженными крикливыми пассажирами с целой кучей вопящих ребятишек, все они задавали капитану глупейшие, нелепейшие вопросы, как будто он какая-то ходячая энциклопедия и обязан знать не только улицы, рестораны и бары Ресифе, но даже цены на все товары, включая пеленки для новорожденных.

Не могли же они с Клотилде вести себя, как новобрачные; те чувствовали себя как в раю и держались так, будто вокруг них не было ни души бесконечные поцелуи, объятия, ласки; впрочем, все это с дозволения государства и церкви, ведь они прошли через судью и священника.

В начале прогулки по городу Васко проклинал все на свете. Вдобавок еще Жасмин, существование которого он считал единственным недостатком Клотилде, вырвался из рук хозяйки, чтобы участвовать, явно без, всякой надежды на успех, в развернувшейся на тенистой центральной площади борьбе за любовь дамы из породы фокстерьеров довольно крупного размера и далеко не чистых кровей. Как видно, Жасмин рассчитывал пленить красавицу, которая была втрое больше его, своим восточным происхождением и экзотической красотой. Иначе как бы он мог соперничать с боксером, скалившим клыки, с фоксом, намеренным, ка.к видно, защищать свои права супруга, и с еще двумя претендентами? Один из них, огромный, помесь дворняги с датским догом, яростно рычал на боксера, другой, чистейший дворняга с циничным взглядом и симпатичной мордой, выглядел самым отъявленным мошенником в мире. Этот пес и фокс-супруг стояли в стороне, ожидая результата битвы, развернувшейся между двумя отважными бойцами - боксером и огромным дворнягой. Наиболее вероятным казался ничейный исход при взаимном уничтожении обоих соперников, тогда их имена были бы вычеркнуты из списка претендентов. Фокс и меньший дворняга уже готовились ко второй схватке, которая решила бы исход дела. Сама же красавица была, похоже, в восторге от этой борьбы за ее благосклонность. Она легкомысленно воодушевляла всех, в том числе и супруга.

Положение резко изменилось, когда Жасмин выставил свою кандидатуру, эффектным прыжком врезавшись в самую гущу драки. Все четверо с рычанием бросились на нового соперника. Тщеславная красотка улыбнулась и ему. На минуту Васкб с радостью уверовал в то, что пес Клотилде будет тотчас же разорван на куски боксером и метисом при энергичной помощи фокса и маленького дворняги. Но, к сожалению, этого не случилось. Влюбленным всегда свойственна медлительность, они не решались вступить в драку и только рычали, скалили зубы и время от времени лаяли. Впрочем, громче всех тявкал отважный Жасмин.

Увидев Жасмина в окружении целой своры, одного против четырех сильных бойцов, Клотилде чуть не упала в обморок. Она протянула руки и истерически закричала: "Жасмин, Жасмин!" - после чего, задыхаясь, почти без чувств упала на скамью.

- Ради бога, спасите бедняжку! - простонала она, обращаясь к капитану. Отчаяние в ее голосе и взгляд, полный мольбы, заставили Васко решиться на безумный подвиг - вырвать из клубка, где царят ненависть и любовь, бесстрашного песика, чья храбрость граничит с дерзостью. Васко поднял с земли обломанный сук и под душераздирающие вопли Клотилде двинулся на собак, словно средневековый рыцарь, по велению дамы поражающий копьем семиголового огнедышащего дракона.

Неожиданное вторжение Васко вызвало смятение и переполох. Боксер отвлекся на миг от противника и отступил на шаг, чем большой дворняга тут же воспользовался - атаковал его сзади. Жасмин, поняв, что капитан явился к нему на помощь, бросился на фокса, и оба упали на клумбу. Пронырливый маленький дворняга, улучив минуту, утащил даму, из-за которой шел бой, в ближайший переулок, тихий и вполне подходящий для любви. Капитану удалось схватить конец кожаного поводка и вырвать Жасмина из зубов фокса Последний с растерянным видом кинулся на поиски супруги. Наконец он учуял ее след и ворвался в переулок, но поздно: появление на свет метисов было уже обеспечено.

Клотилде даже не поблагодарила капитана. Она прижимала своего песика к груди и к лицу, целовала его исцарапанную мордочку, ощупывала, все ли костц у него целы. Ее больше не интересовала страшная битва между боксером и большим дворнягой. Они продолжали борьбу с прежним пылом, хотя надежда на то, что нежная возлюбленная будет зализывать раны победителя, исчезла.

Однако все, что ни случается в мире, даже самое скверное, имеет свои положительные стороны. После собачьего чемпионата, доставившего немало веселых минут пассажирам и коварным уличным мальчишкам, Клотилде решила отнести Жасмина обратно на судно - в городе слишком много соблазнов и опасностей для бедного невинного песика. Так они и сделали, в результате чего Васко освободился от стесняющей и неприятной компании пассажиров.

Так как полдень был уже близок, они решили дождаться звонка к завтраку. Клотилде смазала йодом следы от зубов фокса на лапке Жасмина.

После завтрака, несмотря на жару, отправились гулять по городу, подобно двум юным влюбленным. Клотилде уже оправилась от утренних треволнений из-за собаки, и теперь капитан поднялся в ее мнении, так как проявил мужество и тотчас же откликнулся на ее мольбу.

Побродив по улицам и площадям, они завершили прогулку в кафе, где Клотилде, отчаянная лакомка, вздумала перепробовать все сорта мороженого, чтобы сравнить их с мороженым Белема, лучшим в мире, по ее мнению. Васко был в восторге от ее аппетита.

И вдруг сердце у него замерло: недалеко от Императорского моста (кафе находилось на улице Зари, и старый благородный мост был оттуда хорошо виден) Васко заметил в толпе полную сеньору, одетую в черное и в черной шали на седых волосах; она вела за руку ребенка. Он видел ее лицо всего какое-то мгновение, но все равно, сомнений нет - эта старая, нежная бабушка, улыбающаяся внуку, была Карол. Васко забыл о сидевшей рядом спутнице, о том, что он капитан на действительной службе, о мороженом, за которое еще не заплачено... Он бросился к двери и побежал по направлению к улице Императрицы, где исчезло мимолетное видение. Он не догнал Карол, хотя и звал ее так громко, что прохожие оборачивались. Тут Васко спохватился, что покинул Клотилде одну в кафе, и поспешил вернуться.

Она была рассержена и не хотела даже разговаривать с ним. Васко пытался объяснить ей, что произошло, но у нее была своя версия. Почему он сразу не сказал, что разыскивает здесь свою старую любовь, адрес которой, конечно, изменился? Когда они ходили по улидам и мостам, мысли его были далеко, он все заглядывал встречным в лица...

- Не думайте так. Мне действительно показалось, что я увидел человека, от которого не имею вестей почти двадцать лет. Когда-нибудь я, может быть, расскажу вам все. Сейчас не стоит.

- Это женщина?

- Какая там женщина... Приятель, штурман, десять лет мы служили вместе. Мы были так близки, почти как братья... Ему пришлось покинуть службу в связи со смертью родственника в Гараньюнсе, провинциальном городе. Тот оставил ему наследство. И я никогда больше о нем ничего не слышал...

Клотилде должна простить его волнение, ему почудилось в толпе на мосту лицо потерянного друга. Они были как братья и так привязаны друг к другу, что когда один увольнялся с судна, то и другой уходил тоже...

Чем сильнее размолвка влюбленных, тем нежнее примирение. Они вышли из кафе и, держась за руки, направились к порту. Клотилде всплакнула, пролила пару слезинок, которые он вытер шелковым платком с вышитым в уголке якорем. Когда в дверях он взял ее за руку, чтобы помочь спуститься на одну ступеньку, она не отняла ее, и в молчании, которое выразительнее всяких слов, они пошли к порту, где "Ита" принимала груз и пассажиров.

С капитанского мостика первый помощник и старший офицер видели, как они, взявшись за руки, идут подпрыгивающей танцующей походкой и их лица, освещенные солнцем, сияют счастьем.

- Твой капитан трудится, не щадя сил... - смеясь, сказал старший офицер.

Жеир Матос, первый помощник, отвечал:

- А где еще найдешь такого дотошного капитана, который бы так здорово всем распоряжался? Только Америке мог откопать эту жемчужину...

- И притом морскую жемчужину... Жемчужину Японского моря, Китайского и всех прочих восточных морей.

Мощные краны поднимали мешки с сахаром, докеры-негры укладывали грузы в трюм.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Где рассказчик, прерывает историю без всякого предлога, но в сильнейшем волнении

Простите меня, сеньоры, за то, что я прерываю на время свой рассказ, а также за ошибки, случайно допущенные в предыдущих главах. Если я еще пишу, несмотря на все, так это только потому, что срок, назначенный для сдачи рукописей, перепечатанных на машинке, истекает через несколько дней. Но я сам не знаю, о чем пишу, - как тут думать о стиле и о грамматике, если в эту минуту мир грозит обрушиться на меня?

Нет, я не имею в виду атомную или водородную бомбу, не говорю о холодной войне, о проблемах Берлина, Лаоса, Конго и Кубы или о базе на Луне, с которой можно разбомбить весь мир. Если такое случится, то мы погибнем все сразу, а чужая беда, как известно, утешает и заставляет забывать о своей. Я только хотел бы точно знать час, когда все это будет, чтобы улечься с Дондокой в постель и умереть около нее.

Но в данный момент я имею в виду то, что произошло здесь, в Перипери, совсем недавно, сразу же после встречи Нового года, в первые праздничные дни 1961 года, на который я возлагал столько надежд. Я рассчитывал получить славу и деньги благодаря этой моей работе, я наслаждался тихой радостью, покоем и миром, которые царили в доме в переулке Трех Бабочек, где по вечерам Дондока принимала почтенного судью, а ночами - вашего покорного слугу.

Но он узнал все - и теперь конец моей сладкой, даровой жизни. Великое смятение воцарилось в трех душах, истерзанных страстью и ревностью, поднялся целый вихрь взаимных обвинений, лихорадочно составлялись планы мести. Чего только не было... Крики, ругательства, оскорбления, упреки, разоблачения, оправдания, мольбы о прощении, разрыв отношений, угрозы отменить месячное содержание и лишить поп дарков, слезы, взгляды, полные то мольбы, то смертельной ненависти, клятвы отомстить и даже побои.

Как историк, ревностно относящийся к своим обязанностям, я должен рассказать все по порядку, но не знаю, смогу ли, так как сердце у меня разбито и голова адски болит. Впрочем, головной болью полагается страдать сеньору Сикейре, ведь в конце концов развесистые рога растут на его лбу, а не на моем. Это должно бы, казалось, утешать меня. Однако не утешает. Как утешиться, если надо мною нависла угроза лишиться моей Дондоки, никогда не встречаться с ней, не слышать ее пленительного хрустального смеха, ее нежного голоса, которым она просит рассказать еще какуюнибудь историю про сеньора капитана.

Это случилось внезапно, хотя недоверие уже давно носилось в воздухе, чувствовалось во взглядах юриста, в его поведении. Я упоминал ранее о том, что судья изменил свое отношение ко мне и к Дондоке. Бедная раненая птичка! Со мной он стал особенно суров и холоден, глядел пристально и строго, не смягчаясь от моих м-ногочисленных дифирамбов, а ведь раньше он иногда даже хвалил меня за сделанный мной вклад в литературу. Хотя я дошел до самой беспардонной лести и даже, сделав над собой невероятное усилие, восхитился ужасной полосатой пижамой - рождественский подарок Цеппелина, которую почтенный судья обновил на днях, он все равно не переставал дуться. Мы с Дондокой обеспокоились и стали крайне осторожны. Я старался не сопровождать сеньора Сикейру во время его вечерних посещений нашей возлюбленной. Прежде я заходил к ней вместе с ним или сразу же после его прихода выпить чашечку кофе и перекинуться несколькими словами. Затем я скромно удалялся, так как он жаловался на большие расходы и я все-таки признавал за ним известные права - не мог же я сидеть целый вечер и мешать им. И, кроме того, мне надо было заниматься своим историческим исследованием, редактировать рукопись. Потом я вообще перестал появляться у Дондоки, когда там бывал судья. Я ушел в подполье и виделся с почтенным юристом только по вечерам, возле его дома, куда приходил побеседовать с ним, а также проверить, не отправился ли он к Дондоке. Впрочем, за каждым шагом благородного жреца правосудия неусыпно следила его достойная супруга, дона Эрнестина, которую шутники прозвали Цеппелином.

Однако все это не помогло. Четыре дня назад, жарким вечером, именно в ту минуту, когда я, растянувшись на постели, лакомился грушами, привезенными судьей из Баии, а Дондока, склонясь надо мной, целовала меня то в глаз, то в ухо, дверь распахнулась и на пороге появился уважаемый сеньор Алберто Сикейра, в фетровой шляпе с опущенными полями и в темных очках. С сатанинским смехом он мрачно возгласил:

- Так, значит, это правда!

Действительно, многое говорило за то, что "это правда". Впрочем, если бы судья дал мне время, я не отказался бы обсудить с ним этот вопрос, ибо я боль-"

шой специалист по выяснению правды. Редактируя историю о капитане дальнего плавания, я убедился, что говорить правду во всеуслышание предприятие довольно рискованное, даже если у вас имеются конкретные улики или свидетель, весьма уважаемый человек, видевший все своими глазами. Вот, например, недавно дона Касула и дона Пекена, жена и свояченица Тиноко Педрейры, хвастались, будто видели в небе над Перипери летающее блюдце. Они утверждали, что видели его собственными глазами, провалиться им сквозь землю... Поднялся страшный шум, понаехали репортеры из столицы интервьюировать их, портреты двух старух, указывающих на небо, появились во всех газетах. А потом выяснилось, что быстро летевший серебряный круглый предмет с двумя огненными прожекторами - вовсе не блюдце. Прилив выбросил на берег огромного воздушного змея из пергамента с двумя красными кружками. На солнце он казался серебряным. Простой воздушный змей с обрывком бечевки и оторванным хвостом, его принесло ветром, старушки смотрели на него против солнца, и вот он превратился в летающее блюдце марсианское или советское, в зависимости от ориентации газеты.

Но мне было не до рассуждений. В первое мгновение я, признаюсь, не уяснил полностью всего значения появления судьи: настолько сильное впечатление произвели на меня темные очки и шляпа е опущенными полями. Очки и шляпа имели целью укрыть лицо судьи от какого-нибудь позднего прохожего. Вот видите, сеньоры, как предусмотрителен почтеннейший судья!

Я же окончательно очнулся и осознал весь трагизм положения, лишь когда услышал крик отскочившей от меня Дондоки. Я подавился куском груши и не находил слов.

Судья стоял на пороге, придерживая левой рукой дверь, и, вытянув вперед правую, негодующим жестом указывал на нас; его голос срывался и дрожал. В эту минуту почтенный юрист являл собою воплощение оскорбленной добродетели - его доверие обманули, ему изменили, в общем, он напоминал классического рогоносца, бессмертного Отелло. Я не мог не залюбоваться им.

Однако нельзя же было в самом деле лежать и, разинув рот, глядеть на почтенного рогоносца. Я сел и сунул ноги в домашние туфли... И тут послышался крик, вырвавшийся со дна истерзанной души, мучительный вопль раненого сердца:

- Оставь мои туфли, развратник!

Я оставил и стоял босиком на холодном каменном полу. Такая мелочность со стороны великого человека стоила мне ужасного насморка, который мучает меня по сей день. Сцена, в которой я участвовал и как зритель и как действующее лицо, выглядела так: в дверях с трагическим выражением лица, в позе обвинителя - отставной судья; у окна, прикрывая руками наготу, что бесспорно, хотя и с некоторым опозданием, доказывало ее стыдливость и скромность, - рыдающая Дондока; и, наконец, я, с идиотской физиономией рассматривающий свой пупок. Наверно, мы находились бы в этом положении очень долго, если бы Дондока не подняла вдруг прекрасные глаза на судью и не сказала нежно; - Мой мальчик! Дорогой мой малыш...

Эти слова произвели эффект неописуемый: я думал, что достопочтенного судью сию минуту хватит удар и он упадет как молнией сраженный или - вот был бы скандал! - тут же выхватит револьвер и пустит одну пулю в Дондоку, другую в меня. Он покраснел, потом побледнел, затрясся так, будто его бичевали, попытался сделать шаг к Дондоке... и не мог, хотел что-то сказать, но из горла его вырвался лишь странный гортанный звук, нечто среднее между рыданием и икотой. Он взглянул на наивную мулатку глазами раненого, умирающего животного, потом бросил взгляд на меня уничтожающий, полный ненависти, и наконец выговорил:

- Собака! Поэтишка!

Я склонил голову, предпочитая не отвечать.

- Змея!

Последнее относилось к Дондоке, но она не молчала, как я.

- Малыш, милый, прости свою зверюшку...

- Никогда! - и, надвинув шляпу на лоб, судья плюнул в мою сторону, повернулся и вышел. У дверей на улицу он остановился и швырнул на пол ключ от дома.

Дондока была безутешна. Она привыкла к обеспеченности, к подаркам. Судья давал ей все: дом, еду, платья, шоколад. Я тоже привык к его домашним туфлям и к Дондоке. Мы не сомкнули глаз всю ночь.

Мнение общества нас не слишком волновало, мы думали только о несчастье, свалившемся на наши головы. Что теперь будет с Дондокой? Вернуться к родителям в жалкую лачугу, к вечно пьяному отцу? Зачем?

Чтобы целыми днями стирать и гладить с матерью белье? Невозможно! Она уже привыкла ничего не делать, кокетничать, одеваться в шелка, душиться и красить ногти. Я не могу содержать ее и давать ей столько, сколько она получала от судьи. Моих скудных заработков хватает только на самое необходимое, я вынужден жить в этом предместье с родителями. Если же я получу премию архива - тот факт, что во главе его стоит знаменитый Луис Энрике, мнение которого о моей предыдущей работе как о "кладезе полезных сведений", понятно, окрыляет меня, - то смогу сделать Дондоке подарок отрез, пару туфель, серьги или кольцо.

Но это возможно лишь в том случае, если какой-нибудь тип с ученым званием не утащит у меня из-под носа лавры и чек. Как бы то ни было, этих двадцати тысяч крузейро хватит ненадолго.

Дондока всю ночь проплакала в моих объятиях и наконец уснула у меня на груди.

На другой день положение еще больше усложнилось. Педро Торресмо отправился по своей привычке к судье, чтобы выклянчить у него денег на каш асу, и был выставлен из кабинета, где судья размышлял в тиши и писал свои научные исследования. Обычно почтенный судья принимал отца Дондоки именно в кабинете, так как дона Эрнестина не беспокоила супруга в часы его занятий. Ничего не подозревавший Педро Торресмо явился приветствовать сеньора судью и справиться о здоровье его многоуважаемой супруги. Сеньор Сикейра, нахмурясь, объявил, что отныне Педро Торресмо запрещается бывать в этом доме, так как его дочь - презренная тварь самого худшего сорта, злоупотребившая оказанным ей доверием. Что касается денег, то пусть Педро просит их у меня, потому что, если уж кто обязан оплачивать ему кашасу и содержать дочь, так это именно я.

- Но ведь он беден, как церковная крыса..--возразил Педро Торресмо, довольно точно определив мое финансовое положение.

Но на судью этот аргумент не произвел ни малейшего впечатления, он захлопнул дверь перед носом оскорбленного отца. От судьи Педро отправился прямехонько к Дондоке и в порыве негодования, отстаивая фамильную честь и право на кашасу, задал бедной девочке такую отчаянную трепку, что обломал об ее бока ручку новой щетки. Дурная примета, а дела ведь и без того плохи.

Я пришел к Дондоке после обеда, предварительно удостоверившись издали, что судья сидит в своем кабинете и лечит сердечные раны изучением статей о наказаниях за разврат. Дондока лежала в слезах, ее спина и руки были покрыты синяками. Растроганный страданиями милой, я покрывал ее поцелуями и старался утешить бедняжку, как только мог. Но проблема оставалась нерешенной. Как оплатить счета? Приближается конец месяца, надо вносить за аренду дома, скоро ярмарка, а судья отказался давать ей деньги.

Однако в конце концов дело, кажется, уладилось.

По прошествии нескольких дней обеспокоенная мать Дондоки добилась аудиенции у судьи. Она поведала ему о раскаянии дочери, несчастной жертвы, которую этот тип, корчащий из себя поэта, соблазнил. Он посылал ей стихи, без конца надоедал - кстати, ведь судья сам его привел.

- Вы же сами ввели его в дом...

В действительности дело было не так, но об этом судья не знал. Бедная Дондока оставалась по ночам одна, говорила мать, она ни в чем не виновата. Она только и думала о любимом сеньоре Алберто, о своем неблагодарном "малыше". Если бы сеньор видел, как она страдает, бедняжка, плачет целые дни, проклинает свою судьбу, ничего не ест, худеет, чахнет... и все из-за того, что перестала видеться с сеньором... Ему следовало бы побывать у нее, хотя бы просто из жалости, ничего другого она не имеет в виду, ведь несчастная может совершить какое-нибудь безумство. Она, мать, теперь даже ночует у Дондоки, потому что опасается самого худшего: вдруг девочка обольет свое платье керосином, подожжет и погибнет в языках пламени.

Великий юрист был растроган и вместе с тем обеспокоен. Что, если эта идиотка действительно выкинет такую глупость - попытается покончить с собой? Тогда скандала не избежать, начнутся сплетни, вмешается полиция, и вся история дойдет до ушей доны Эрнестины, а он боялся даже думать о том, как станет реагировать Цеппелин...

- Разве только из милосердия, - сказал он и вернулся в переулок Трех Бабочек.

Мир был заключен, однако я был принесен в жертву. Мне разрешили повидаться с Дондокой в последний раз, но не наедине: в кухне на страже чести дочери и частной собственности судьи стоял Педро Торресмо с обломком щетки в руках. Дондока рассказала мне:

"малыш" простил ее на этот раз, но при условии, что она никогда больше даже не вспомнит обо мне, никогда! Что она могла поделать, бедняжка? Хуже всего было принятое судьей решение, чтобы мать и отец переехали к ней; они будут жить в одной из задних комнат и, как собаки, стеречь девушку, дабы обеспечить на будущее ее чистоту и верность судье. Слезы катились по щекам Дондоки.

- Пройдет несколько дней, и мы найдем выход из положения, моя радость.

Легко сказать - "найдем выход"! Педро Торресмо при встрече на улице пронзает меня злобным взглядом. Мать объявила всем соседям, что исколотит меля щеткой, если я только осмелюсь появиться в переулке Трех Бабочек. Как же нам встретиться с Дондокой?

И я провожу долгие ночи в одиночестве... Никогда никого я так не любил и не желал, как эту золотистую мулатку с жадным ртом. Кроме того, у меня никогда не было столько свободного времени, я располагаю теперь и теми часами, которые прежде посвящались беседам с судьей. Ибо почтеннейший юрист теперь едва удостаивает меня кивка, меня, его горячего поклонника! Между тем работа моя подвигается медленно, с трудом, фразы получаются неуклюжие, события путаются в голове, я не могу сосредоточиться на капитане и его перезрелой возлюбленной, старой деве Клотилде.

Можно ли заниматься расследованиями относительно капитана и его похождений, если в данный, момент мне больше всего хочется узнать, раскрыть, докопаться, каким образом почтенному судье стало известно о моих посещениях переулка Трех Бабочек?

Не думаю, чтобы здесь было анонимное письмо. Скорее всего это работа кого-нибудь из наших сплетников,, Телемако Дореа или Отониэла Мендонсы они завидуют моим успехам в литературе и моему месту в сердце Дондоки. Люди типа Шико Пашеко не перевелись еще в Перипери. Эх, если бы только узнать правду!

Я не стал бы, как капитан, вызывать каналью на дуэль.

Я просто набил бы ему морду!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Научная теория о бакеанах.

- Вон идет капитан, тащит свою бакеану [Бакеана - непереводимое слово, придуманное автором для обозначения женщин старше сорока лет.]... - сказал адвокат из Параны, Фирмино Мораис.

Адвокат слыл литератором и пользовался немалым авторитетом в обществе. Он возвращался из поездки в Рио, где отстаивал в федеральном верховном суде кассационную жалобу фирмы по экспорту каучука. Эта прогулка принесла ему более ста конто.

В салоне собралось много народа. Центр группы составляли сенатор, преподобный Климако и обаятельная седая дама с завитыми волосами, судя по всему, отличавшаяся в прошлом необыкновенной красотой и сумевшая в старости сохранить благородную, полную достоинства внешность. К ней то и дело подбегали внуки; дама нежно ласкала и целовала их. Тут же сидели на мягких стульях новобрачные, два студента из Форталезы и метиска (она устроилась рядом с милой старушкой, которая время от времени улыбалась девушке, восхищаясь ее суровой красотой), а также другие дамы и господа, довольные возможностью поговорить с такими выдающимися личностями, как сенатор, известный адвокат, священник и эта пожилая сеньора, сыновья и зятья которой занимали высокие должности и были известны всей стране. Все они смотрели, как капитан прогуливался с Клотилде по палубе.

- Женщину бальзаковского возраста, хотите вы сказать... - поправил студент со свойственным молодости апломбом.

- Бальзаковскую женщину... - прибавил сенатор, обладавший кое-какими познаниями в области литературы (разумеется, классической).

- Нет. Я хочу сказать именно бакеану. Бальзаковская женщина - это одно, а бакеана - совершенно другое. Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра именно бакеана.

- Какое длинное у нее имя, она, наверно, благородного происхождения... - сказала новобрачная.

- Отец ее был торговым агентом, а потом разбогател. Брат расширил фирму, и сейчас его дела в очень хорошем состоянии.

Седая дама подняла руку - великолепное кольцо подчеркивало изящество пальцев - и с улыбкой обратилась к адвокату:

- Объясните мне, сеньор Мораис, в чем разница между женщиной бальзаковского возраста и бакеаной, как вы выражаетесь?

- А вы, дона Домингас, разве не знаете теорию о бакеанах? Это знаменитая теория, она основана на исследованиях психологов и психиатров, есть масса книг на эту тему. По-моему, даже у Фрейда есть кое-что об этом... - Адвокат улыбался, довольный возможностью блеснуть своими познаниями.

- Бакеана? - прервал преподобный Климако, закрывая молитвенник. - Вы говорите о музыке Баха?

В далеком приходе в глубине штата Амазонас патефон и пластинки были единственным утешением отца Климако, а музыка - единственной его земной страстью.

Судно плыло по спокойным зеленым водам вдоль белой линии песчаного побережья. Отважные жангады [Жангада - парусный рыбацкий флот] выходили в открытое море, пассажиры смотрели, как исчезали вдали их крошечные паруса. Капитан указал пальцем на одну из жангад и передал Клотилде подзорную трубу.

- Нет, святой отец. Бакеаны, о которых я говорю, не имеют ничего общего с Бахом. Есть большая разница, дона Домингас, между бакеаной и женщиной бальзаковского возраста. Маленькие детали определяют большие различия.

Адвокат был известен в Белеме как любитель парадоксов. Не так давно он опубликовал небольшой томик "Мысли и изречения", получивший весьма высркую оценку в местной печати за "оригинальность концепций и чистоту стиля, напоминающего Эркулано, Гаррета и Камило" [Алешандре Эркулано де Карвальо дэ Араужо (1810 - 1877), Жоан Батиста да Силва Лейтан де Алмейда Г а р р еV (1799 - 1854), Камило Кастело Бранко (1825 - 1890) - португальские писатели], по мнению критика. Адвокатское кольцо с рубином, обрамленным брильянтами, бросало отблески на черный переплет молитвенника.

- Ну, так расскажите нам об этой теории, сеньор.

Не заставляйте себя упрашивать, - потребовала дона Домингас, поудобнее устраиваясь на стуле и готовясь насладиться остроумием адвоката, с которым познакомилась в предыдущем путешествии.

- Теория в. высшей степени научная; как я уже говорил, она относится к женщинам, достигшим определенного возраста.

- Моего возраста...

- Ваша красота не имеет возраста, сеньора. Многие девушки желали бы обладать вашей грацией, хотя вы уже бабушка... Итак, женщина бальзаковского возраста - это женщина тридцати лет. В наше время прогресса вообще и искусства грима в частности женщина тридцати лет совсем еще молода. Вспомните, например, супругу сеньора Элио, врача из Натала. Ей тридцать пять лет, сказал мне муж. Между тем она выглядит совсем юной девушкой.

- Красивая женщина, - поддержал сеньор.- И какая изящная...

- А пропадает ни за грош, муж у нее старый хрыч, - заметил один из студентов.

Священник прервал его:

- Подумайте о христианском милосердии, сын мой...

- И вспомните заповедь "Не пожелай жены ближнего своего", - прибавил адвокат. .

- Глубоко порядочная женщина! - Сенатор укоризненно посмотрел на смутившегося студента. - Муж ее очень болен. Врачи в Рио потеряли надежду. И он еам, будучи медиком, не питает надежд на выздоровление.

- Оставим в покое бедную сеньору, столь достойную сожаления. Изложите лучше вашу теорию, сеньор Мораис, я сгораю от любопытства, - вмешалась дона Домингас.

- Ну так вот, в наше время женщина бальзаковского возраста - это сеньора лет сорока, не так ли, дона Домингас? Когда она преисполнена... он, казалось, подыскивал точное слово, помогая себе движением руки, преисполнена требовательности,

- Это приятно... - сказал студент явно некстати. - В сорок лет? - У сенатора был такой важный и серьезный вид, будто он голосовал против всех правительственных законопроектов сразу.

- Так вот, когда наступает бальзаковский возраст, у женщин есть два пути, два способа, две манеры выйти из этого своего положения. Первый путь - сделаться бабушкой - у вас это восхитительно получается, дона Домингас. Благодаря вашей красоте, достоинству, которое придает вам седина...

- Грустный комплимент...

- Другие, таких, кстати, подавляющее большинство, переходят из бальзаковского возраста в положение бакеаны. Теперь мы вплотную подошли к классическому определению, данному одним венским ученым. Бакеана, дона Домингас, это женщина бальзаковского возраста, которая уже вышла в тираж. Иными словами, у женщины за сорок, которая приближается к пятидесяти годам, форма уже не соответствует содержанию.

- То есть как это? - заинтересовалась метиска, сидевшая все время не шевелясь и молча слушавшая адвоката, не сводя с него глаз.

С палубы донеслись голоса пассажиров, игравших в гольф. Новобрачная, чтобы лучше слышать адвоката, положила голову на плечо мужа.

- Когда мы смотрим на женщину, то не видим ее души, мы любуемся ее ножками... Однако я продолжаю теорию о бакеанах. Бразильские девушки с того самого момента, как им исполняется двадцать девять лет и они теряют надежду выйти замуж, сразу попадают в ряды бакеан. Вот тогда, падре, они начинают ходить в церковь, убирать алтари, ежедневно исповедоваться.

Вы, это знаете лучше меня. Девица становится злой, сварливой, начинает сплетничать. Это особый вид: - так называемые великие бакеапы. Есть еще один видчувствительные бакеаны. Это замужние женщины и вдовы. Чувствительные бакеаны в большинстве случаев относятся терпимо к чужим грехам, шалостям и ошибкам. Они покровительствуют влюбленным, устраивают помолвки и свадьбы. Только нельзя им слишком доверять, ибо, если представится случай... Великие бакеаны, напротив, ненавидят красивых женщин, влюбленных, новобрачных, таких вот, как вы, дона Мария Амелия. Беременная женщина, на их взгляд просто безнравственна.

- Какой ужас... - Новобрачная с улыбкой прижалась к мужу и взяла его за руку.

- Клотилде - великая бакеана. Но есть еще одна черта, характерная в особенности для старых девони не теряют надежды. И иногда, правда крайне редко, случается, что великая бакеана выходит замуж и становится чувствительной. Именно это и пытается сделать Клотилде, прозванная своими ученицами "Обморочной штучкой".

- Капитан холост, мне говорили, - заметил священник. - Если две одинокие души встретятся и подадут друг другу руки на закате жизни...

- Вы поэт, падре. Вам никогда не приходилось писать стихи?

- Жалкие вирши во славу пресвятой девы и ее сына.

- Вот видите, я угадал. Итак, Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра великая бакеана с разбитым сердцем - весьма типичный случай. Речь идет о разновидности, дона Домингас. Одна из самых интересных разновидностей. Бакеана, которая собиралась выйти замуж, была невестой.

- Какая ересь, боже мой! - Священник воздел руки к небу.

Метиска весело рассмеялась, дона Домингас улыбнулась, сенатор сделал парламентский жест, который мог означать и одобрение и неодобрение.

- И вот в один прекрасный день жених скрывается, помолвке конец. Так случилось с Клотилде. Об этом происшествии много говорили в Белеме. Мне было тогда лет двадцать. Она, должно быть, года на два старше меня. Мне же исполнилось сорок три.

- Никак не скажешь!.. - воскликнула метиска.

- А что у них произошло?

- Расскажите нам, сеньор, эту историю.

- Семья Фогейра состояла из отца и трех детей - юноши и двух девушек. Клотилде самая старшая. Сын теперь богат, он начал работать с отцом, а после егокончины значительно расширил дело. Младшая сестра вышла замуж за инженера и живет в Рио. Клотилде, одаренная и хорошо воспитанная, пользовалась успехом у молодых людей. Она училась играть на рояле у одной польки, жены англичанина - экспортера каучука. У Клотилде были способности, и родители восхищались, когда дочка извлекала из рояля разные звуки. В то время она могла бы выйти замуж и даже составить хорошую партию, если бы захотела, так как была недурна и преисполнена всяческих дарований.

- Почему же она не вышла?

- Слишком долго выбирала. Излишняя требовательность - вот ее недостаток. Она хотела заполучить волшебного принца. Когда же спохватилась, то младшая сестра была уже замужем и ожидала ребенка.

В это время в Белем приехал из Сан-Пауло один молодой врач, весьма заботившийся о своей наружности.

Он оборудовал кабинет для приема больных и стал поджидать пациентов, а тем временем волочился за Клотилде. Этот врач покорил Клотилде с помощью музыки, он знал в ней толк. Впрочем, она стала менее разборчива...

- А теперь и вовсе... Капитан - старичок...

- Ну, он не так уж плох. Мужчина представительный...

- Клотилде тогда было двадцать один - двадцать два года, но в те времена женщины выходили замуж в пятнадцать-шестнадцать лет, и ее уже считали старой девой. Через месяц или два они были помолвлены. Коль любовь была легка, значит, свадьба далека.

В музыке врач, может быть, действительно разбирался, но в медицине был круглый нуль. Пациенты платили мало, ему не хватало на жизнь. Жених завтракал и обедал в доме невесты, жил в пансионе. Это продолжалось около пяти лет.

- Затянувшаяся помолвка никогда не приводит ни к чему хорошему...

- Наконец, в один прекрасный день приятель врача, какой-то политический деятель из Мараньяна, устроил его в Рио врачом префектуры или чем-то в этом роде.

- В один прекрасный день он уехал и больше не вернулся...

- Спокойно, сенатор. Дайте мне досказать. Был назначен день бракосочетания, врач собирался ехать:

на новую службу уже с женой. Готовилась пышнаясвадьба, ведь семья пользовалась известностью. Через несколько дней после свадьбы новобрачные должны были ехать в Рио. Теперь прошу обратить внимание на одну весьма важную деталь: в самый день свадьбы из Белема на юг отправлялся один из пароходов "Ита".

Пассажиры снова посмотрели в окно. Васко и Клотилде медленно прогуливались по палубе - капитан со своей неизменной трубкой, она с собачкой; наверно, он рассказывал какую-то волнующую историю, так как Клотилде слушала очень внимательно. Все молчали пока они не скрылись из виду.

- Свадьбу, как гражданскую, так и церковную, предполагалось устроить в доме невесты - в те времена у людей с положением было модно венчаться дома. Богатое угощение и вина заготовили в изобилии.

Врач позавтракал с семьей Клотилде, потом пошел переодеться и отправить чемоданы в гостиницу, где молодые предполагали провести первую брачную ночь.

Гражданскую свадьбу назначили на пять часов, затем должна была последовать церемония венчания.

К четырем часам дом заполнился приглашенными.

В половине пятого пришел священник, старый друг семьи. Через десять минут появились судья и писары - А жених?

- Наберитесь терпения. Жених опаздывал. В десять минут пятого невеста в элегантном подвенечном; платье вышла в гостиную. Жениха все не было. Приглашенные окружили Клотилде, расхваливая ее фату и платье. Жених опаздывал уже больше чем на полча-, са, это было недопустимо. Послали в пансион, где он жил, хозяйка сообщила, что доктор взял чемодан, и отправился на свадьбу. Посланный вернулся без десяти шесть. В шесть судья пригрозил уйти, гости были встревожены, растеряны и строили всякие предположения. В десять минут седьмого...

- Я начинаю волноваться...

- ...брат невесты отправился в полицию, а потом обошел все больницы. Он вернулся около семи, не узнав ничего. Рассерженный судья ушел еще до его возвращения, в половине седьмого. Когда судья удалился, уведя с собою писаря, с Клотилде сделался первый обморок, предвестник того, что она станет великой бакеаной. После семи гости начали расходиться.

Все были заинтригованы и разочарованы, угощение и вина так и не подавались. В половине девятого ушел и падре, безуспешно пытавшийся утешить невесту и всю семью. В восемь часов брат невесты снова вышел из дому и в девять вернулся с невероятным известием:

негодяй отплыл в Рио на "Ите", он купил билет уже на борту судна, куда ступил ровно в пять часов, когда начали поднимать трап.

- Подумать только!..

- Вот так Клотилде Мария да Ассунсан Фогейра стала "Обморочной штучкой" с разбитым сердцем и перешла прямо в разряд великих бакеан...

- И с тех пор у нее никогда не было жениха?

- Никогда, сеньорита Моэма. Во-первых, потому что ее гордость была жестоко уязвлена, она долгое время никуда не выходила и, запершись, играла на рояле. А когда спохватилась, то уже трудно было найти человека, которому бы она понравилась... Она живет с братом, иногда гостит у сестры в Рио, дает уроки музыки, ухаживает за своей собачкой - у великих бакеан всегда бывает собака или кошка, - страдает обмороками, но, как вы можете убедиться, еще не теряет надежды. Типичная бакеана!

- Грустная история... - сказала дона Домингас, - Мне ее жалко.

- Этот врач не из тех, кто отличается, как говорится, нравственной чистотой, - заметил священник.

- Если бы такое случилось в Натале, ему бы это так не прошло. По крайней мере надавали бы по щекам.

- Ну, а все-таки что же произошло с женихом? - улыбаясь, спросила любопытная метиска.

- Он женился в Рио на дочери одного богатого и влиятельного человека. По-прежнему служит в префектуре и благодаря деньгам тестя и красоте жены втерся в высшее общество. Его часто видят в Жокей

клубе, у него скаковые лошади... Жена его стала чувствительной бакеаной. Чрезвычайно чувствительной, поскольку у нее самой весьма бурное прошлое. Как мне рассказывали, среди кобылок мужа она самая знаменитая...

- О! - воскликнул священник, а дона Домингас рассмеялась от души.

- "Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя..." - продекламировал адвокат. - Это из библии, падре...

Преподобный Климако снова открыл молитвенник:

- А я вам скажу, сеньор, что пути господни неисповедимы. Может быть, бог нарочно хранил ее для капитана.

- Только он вручает ее немного поздно, падре. Уж очень перезрелый плод... - Адвокат замолк на мгновение и покачал головой: - Впрочем, нет, ничего подобного. Перезрелый плод - образ, применимый к чувствительной бакеане. Великая бакеана - плод, увядший еще до созревания.

- Увядший плод, как грустно... - сказала метиска.

Все стали расходиться, приближалось время обеда. Снова показались капитан и Клотилде, они шли, смеясь и не обращая внимания на взгляды любопытных. Над морем загоралась вечерняя заря. Сенатор и адвокат остались сидеть, провожая взглядом красивую метиску. Вот эта, размышлял адвокат, действительно опасна, просто соблазн для мужчины. Из-за нее можно пойти на любое безумство, бросить семью, жену и детей, пожертвовать карьерой, забыть о долге!

о респектабельности... Сенатор же ничего не думал!

но глаза его потемнели от страсти...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Где рассказывается о мелких происшествиях, по виду не имеющих большого значения, но оказавших влияние на драматические заключительные события

Комиссар почесал в затылке, он был слегка раздражен.

- Не знаю, найдется ли в Натале настройщик роялей. Неизвестно, есть ли там вообще хоть один рояль...

Жеир Матос рассмеялся:

- Вы наносите оскорбление населению штата, столь пренебрежительно отзываясь о его столице, славящейся своей культурой. Если бы сенатор услышал...

- Вы видели что-либо подобное, Жеир? Настраивать рояль! Наш врач-пианист не предъявлял такого требования. Он плавает с нами уже три года, каждый день играет на этом несчастном рояле и всегда считал его отличным. И вдруг появляется этот капитан из бакалейной лавки и требует настройщика. Разозлился, почему я не принял меры в Ресифе... Прочел мне нотацию.

- А почему вы не позвали настройщика в Ресифе?

Приказ есть приказ... Теперь ищите в Натале.

- Приказ этого опереточного капитана, который взял на буксир старушку и флиртует с ней всем на смех? Ведь пианист говорит, что не надо...

- Послушайте, старина: капитан может быть всем, чем угодно, но все-таки он наш капитан, он был единственным, кого удалось найти в Баие, и теперь он командует нашим судном. С другой стороны, можно твердо сказать одно: старушка, которая, кстати, преподавательница музыки и знает свое дело, я, вон тот падре, что расхаживает по палубе, любой кочегар или матрос из команды - все мы смыслим в музыке больше, чем ваш пианист. Я думаю, этот тип, до того как явился на судно, ни разу в жизни ни на чем не играл, даже на патефоне. Когда он начинает бренчать, это настоящий кошмар, старина. Вдобавок он такой же врач, как и пианист!.. Вы посмотрите, ведь если бы не фельдшер, он бы не сумел прописать даже клизму.

- Да, вы правы. С этим капитаном кончился беспорядок на нашем идиотском судне. Таким образом, даже Ллойд...

- Что наш капитан обладает дьявольским достоинством, этого вы не можете отрицать... Орден на груди, не выпускает из рук подзорной трубы... У вас, старина, плохое настроение. Поступайте, как я, - развлекайтесь. Я, например, веселюсь вовсю и намерен позабавиться еще больше... - Он рассмеялся, как бы предвкушая удовольствие.

- Что вы там затеваете?

- Занимайтесь.своим делом, а в остальном положитесь на меня. И добудьте настройщика, самого лучшего в Натале.

Этот диалог явился следствием строгого внушения комиссару, сделанного ему капитаном из-за рояля. Разве он не приказал, когда пароход пристанет в Ресифе, вызвать настройщика, чтобы привести в порядок рояль на судне? Он сошел на берег, будучи уверен, что его распоряжения выполняются. И тем не менее сеньорита Клотилде, первоклассная пианистка, дипломированная преподавательница, специалистка по Шопену, оперным ариям и другим сложным произведениям, сказала ему, что рояль в прежнем состоянии и гремит, Как ржавая железная банка. Чтобы барабанить самбы и прочие дурацкие танцевальные мотивчики, он, может быть, и годится. Молодежь не замечает, расстроен рояль или нет, ей лишь бы можно было топтаться по салону, прижавшись друг к другу, да шаркать ногами, Ну, а настоящие мастера, вроде доны Клотилде?

Разве у них нет прав, разве пароходная компания не гарантирует им пользование роялем?

- Эта вредная старушка, капитан, очень уж требовательна. В прошлом рейсе среди пассажиров оказался один пианист из Сан-Пауло, так он даже дал концерт у нас на борту. И не жаловался на рояль.

Капитан вспыхнул от возмущения:

- Потрудитесь, сеньор комиссар, относиться к пассажирам корректно и не употреблять грубых выражений. Что касается вашего пианиста из Сан-Пауло, то это был, как видно, просто шарлатан... Извольте добыть в Натале настройщика. Непременно...

"Вредная старушка"... Какая непочтительность, вот грубиян! Конечно, Клотилде не девочка, но какая же она старуха, она призналась, что ей тридцать семь лет, немного меньше, чем думал капитан. Он полагал, что ей около сорока пяти и между ними пятнадцать лет разницы (он уже отпраздновал свое шестидесятилетие)- не так уж много. Но Клотилде в разговоре упомянула мимоходом, что встречает уже тридцать седьмую весну, и капитану пришлось скинуть себе несколько лет и сказать, что ему пятьдесят пять. Впрочем, все эти мелочи не имели никакого значения. На пять - семь лет больше или меньше - неважно! Важно родство двух одиноких душ, жаждущих нежности и понимания, двух существ, готовых подать друг другу руки, чтобы залечнть раны, нанесенные жестоким прошлым, и пойти навеки вместе по дороге любви. Капитан был влюблен, и это делало его сильным и храбрым. Он не допустит пренебрежительного отношения к своим приказаниям!

Плавание продолжалось без происшествий, если не считать бурного политического спора, завязавшегося накануне прибытия в Натал, - в него оказались втянутыми и пассажиры, и офицеры. Спор между сторонниками либерального альянса и приверженцами правительства начался во время обеда за столом второго помощника. Одни превозносили достоинства и преимущества Жетулио Варгаса, другие - Жулио Престеса, перечисляли шансы того и другого на победу на президентских выборах, говорили о войсках, которыми располагают оба претендента. Второй помощник был гаушо и потому ярый сторонник Жетулио. Он восхвалял Флореса да Кунья и твердил, что гаушо из РиоГранде-до-Сул непременно вступят в Рио-де-Жанейро на конях со шпагами в руке (шпага ведь классическое оружие обитателей пампы) и снесут головы этим мошенникам, насквозь прогнившим политиканам.

Шум донесся до стола капитана, где Клотилде занимала теперь место, принадлежавшее прежде депутату Отону, высадившемуся в Ресифе. Сенатор беспокойно заерзал на стуле, как будто шпаги гаушо, предводимых Жоаном Франсиско, - как предсказал второй помощник - уже нависли над его головой. Спор перекинулся на другие столы. Дона Домингас, мать министра и федерального депутата, также сидевшая за столом капитана, противопоставила копьям и шпагам кавалерии Рио-Гранде-до-Сул карабины и пистолеты северо-восточных жагунсо.

- Достаточно двух-трех отрядов кангасейро [Кангасейро - разбойник, бандит; зачастую наряду с ограблением богатых кангасейро помогали беднякам], и мы покончим со всем этим фанфаронством. А на вашего генерала Жоана Франсиско у нас есть Лампиан...

Не потребуется даже ни одного офицера регулярной армии в форме с погонами. Этих гринго - немцев и итальянцев с Юга - давно пора проучить...

Громкий энергичный голос доны Домингас заглушил остальные, и спорщики умолкли. Эта дама привыкла повелевать. Когда обычное спокойствие покидало ее и она поднимала голос, даже сын-министр не смел ей противоречить и подчинялся ее решениям.

- Мы ведь такие же бразильцы, - возразил второй помощник.

Студенты все были за альянс, они цитировали речи ораторов - сторонников Жетулио, говорили об обновлении страны, о перевороте в мышлении людей, о необходимости реформ.

Сенатор, не очень склонный ввязываться в полемику, улыбался с видом превосходства, но был бледен.

Он нагнулся к капитану, который держался нейтрально, занятый обслуживанием Клотилде, и спросил тихонько:

- С каких пор компания, подведомственная правительству, берет на суда агитаторов?

- Не знаю, сенатор. Как я уже имел честь вам сообщить, я не принадлежу к персоналу компании.

Я лишь оказал им услугу, взявшись довести судно до Белема...

- Ах да, я забыл... Как бы то ни было, но, по-моему, это никуда не годится, если офицер, сидя за столом с пассажирами, устраивает митинг и сеет смуту, угрожающую общественному порядку. В конце концов я сенатор, член правительства, а этот юнец проповедует революцию, рассуждает о закрытии сената и палаты депутатов, об убийстве представителей власти...

- Вы совершенно правы, сенатор...

После обеда дискуссия продолжалась в салоне, где молодые люди намеревались устроить танцы по случаю расставания с теми, кто на следующий день.собирался сойти в Натале. В одном углу уселась группа пассажиров, настроенных против президента республики, они критиковали положение в стране, кричали о низком уровне жизни, о том, что выборы всегда подтасовываются и необходимо полное обновление всего государственного аппарата. Возмущенный сенатор удалился.

Второй помощник был настроен весьма воинственно:

- Мы еще покажем этим канальям. Они, конечно, опять надеются смошенничать на выборах и с помощью разных махинаций не допустить победы кандидата либерального альянса, в результате чего пострадает на"

род. Но бразильцы не намерены больше терпеть тиранию и держать в конгрессе мошенников. Скоро загремят трубы в Рио-Гранде-до-Сул, сзывая всех бразильцев на бой...

Слуга прервал блестящую тираду:

- Капитан просит вас к себе, сеньор...

- Сейчас иду...

Второй помощник поспешно пересек Санта-Катарину и Парану, а тем временем Исидоро и Мигел Коста уже подняли восстание в Сан-Пауло, и вот он вместе с Флоресом да Кунья и Жоаном Франсиско вступает в Рио-де-Жанейро... Но, к сожалению, пришлось остановиться и идти к капитану, - "какого черта нужно этому дуралею?" И именно сейчас, когда метиска не сводила с него глаз...

- Мой юный друг, я ничего не имею против ваших идей... Каждый думает, как ему угодно. Я, признаться, давно уже не вмешиваюсь в политику. В былое время я принимал участие в политической жизни и здесь, и за границей. Здесь - когда в Баие губернаторствовал блаженной памяти Жозе Марселино, другом которого я имел честь быть. В Португалии - в связи с убийством короля дона Карлоса, когда, возмущенный этим преступлением, я отдал себя в распоряжение королевского двора. Но потом я уже никогда больше не занимался политикой, не хотел даже ничего знать о ней. Вы по-своему правы, и я не собираюсь спорить с вами...

- Это правительство ведет страну к пропасти...

- Не спорю... Может быть... Однако не обижайтесь, если я вам скажу, что, по-моему, офицеру не полагается сеять смуту среди пассажиров. Я не упрекаю вас, я далек от этой мысли. Но смотрите - сенатор пожаловался мне. Он даже хочет писать в компанию...

По-моему, вам, мой юный друг, лучше избегать подобных разговоров.

- Этот сенатор хуже всех. Я знаю за ним множество поистине скандальных дел. Одной истории в порту Натал довольно, чтобы засадить его в тюрьму на всю жизнь. А девица, которую он устроил на работу в сенат? Марио Родригес даже написал статью об этом года два назад. Вы не читали?.

- Он пассажир, находящийся на нашем судне, мы должны считаться только с этим. Прошу вае не участвовать больше в подобных разговорах.

- Я бразильский гражданин и имею право говорить, о чем мне угодно и где мне угодно.

Васко Москозо де Араган взглянул на раскинувшееся впереди море, он твердо стоял на палубе своего корабля:

- А я капитан. И я вам приказываю. Спокойной ночи. - Второй помощник отошел пораженный. ("Этот тип начал заноситься".) Помощник не знал, как поступить. Сначала он хотел было вернуться в салон, но гнев сенатора и угроза пожаловаться компании заставили его призадуматься. В конце концов помощник решил, что следует немного проветриться, и отправился на капитанский мостик.

Васко вернулся в салон, где Клотилде озабоченно искала его. Он подошел к ней.

- Подождите меня минутку, я сейчас вернусь...

Сенатора нигде не было видно, и капитан направился в игорный зал. Парламентарий сидел там, мрачно уткнувшись в журнал.

- Сенатор, приходите в салон составить нам компанию. Ваше отсутствие очень заметно.

- Я не расположен выслушивать оскорбления и угрозы. Я сенатор республики.

- Не беспокойтесь. Я уже принял необходимые меры.

- Тогда прекрасно. Вы меня не знаете, я очень вспыльчив. Если бы я стал слушать дальше варварские рассуждения этого юноши, то не смог бы сдержаться и дал бы ему по физиономии.

- Забудьте об этом. На судне, где я командую, экипаж хорошо вышколен. В Индии меня прозвали Железной Рукой...

Он танцевал с Клотилде до полуночи. Рассказал ей этот инцидент со всеми подробностями, потом - одно тянет за собой другое - о своем участии в борьбе монархистов против республиканцев в Португалии из благородного чувства признательности к королю дону Карлосу I. Он плавал из Португалии в Индию, и матросы прозвали его Золотым Сердцем и Железной Рукой, так как обычно он был мягок, как бриз, и держался с командой дружески, но в случае неповиновения бриз превращался в жестокий неумолимый ураган, вот почему ему дали такое прозвище.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О помолвке и клятвах в вечной любви, или о том, как капитан при свете луны бросил якорь в сердце Клотилде

В Натале капитан трепетно произнес первые слова о помолвке и свадьбе. Они шли вдвоем вдоль пляжа Черного Песка, и красота пейзажа, очарование города были столь велики, что они не могли не ощутить их и не прийти в восхищение. "Ита" задержалась в порту ненадолго и рано утром должна была выйти в Форталезу. Капитан и Клотилде спешили увидеть все. Клотилде всякий раз взвизгивала от восторга при виде изгибов пляжа, белых домиков, крепости Трех Волхвов и серебряной реки, сверкающей под лучами солнца.

- Вы столько всего видели, столько красивых мест, что, должно быть, уже устали и вас больше ничто не удивляет, не правда ли? - сказала Клотилде, когда они остановились полюбоваться кокосовыми пальмами на фоне песчаных дюн.

- Да, я повидал немало, весь свет. Но когда ты один, многого не замечаешь. Просто не хочется смотреть...

- Ах! - вздохнула Клотилде. - Это правда... Просто не хочется.

- Тяжко тому, кто одинок.

- Ах!

- Скажите мне, вы не думаете, что если бы когданибудь...

- Что?

- Если бы вы когда-нибудь встретили человека, умудренного жизнью и одинокого... С любящим сердцем... Вы не согласились бы связать с ним свою жизнь, иметь свой дом, быть счастливой?

- Я боюсь. Мне кажется, я никогда не буду счастливой...

Она наклонила голову и погрузилась в воспоминания. Капитан мучительно подыскивал слова. Ни разу в жизни он не просил руки ни одной женщины, его единственным опытом подобного рода был вальс, который он танцевал с Мадаленой Понтес Мендес, но тогда дело не дошло до предложения. Что ей сказать и как?

- - А я, если бы встретил девушку, которая мне понравилась бы и которая смогла бы понять старика, я...

- Это вы-то старик? Что вы!

- Так вот, которая могла бы...

- Капитан! Капитан!

К ним приближался сенатор с двумя приятелями.

- Несносный! - сказала Клотилде.

- Кто?

- Да этот сенатор... Почему он не сходит, чего он еще хочет?

Сенатор хотел всего-навсего проявить любезность по отношению к капитану, авторитет и морские познания которого произвели на него впечатление. Он представил его своим друзьям и соратникам - пользующимся большим уважением политическим руководителям края - депутату штата и полковнику из провинции.

- Капитан Васко Москозо де Араган, много путешествовавший и переживший немало приключений. Он плавал по всему свету... Герой.

Оба политических деятеля были того же мнения о Васко, они с восхищением смотрели на героя, представленного его превосходительством сенатором.

- Пойдемте со мной, я хочу показать вам одно интересное заведение. Такое есть только здесь, в Натале, единственное в Бразилии. Замечательная штука!

Вам надо обязательно посмотреть, капитан. Ручаюсь, что во всех своих странствиях вы никогда ничего подобного не видели.

Сенатор уговорил их посетить прекрасно оборудованную школу домоводства, которая готовила девушек из богатых семей к замужеству, вооружая их всеми необходимыми познаниями.

Пришлось согласиться. Капитан проклинал благожелательно настроенного сенатора, который прервал их разговор с Клотилде как раз в ту минуту, когда ему наконец удалось отыскать нужные слова и приступить к делу. Клотилде шла с отсутствующим видом, все еще витая в облаках и сохраняя на лице мечтательное выражение.

В школе домоводства они пробыли дольше, чем ожидали. Директриса не упустила ни одной детали; она давала пояснения и, гордясь своей школой, показывала все, что только можно показать: здание, оборудование, учениц. На корабль пришлось возвращаться чуть не бегом.

- Теперь скажите мне, капитан: видели вы когданибудь что-либо лучшее или хотя бы похожее, с чем можно было бы это сравнить? - И, не ожидая ответа, сенатор продолжал: - Во всем мире нет ничего подобного. Между прочим, даже швейцарцы - да-да, сеньор, швейцарцы! - и те признают это. Мы получили много писем с просьбами сообщить сведения о школе. Да, сеньор, из Швейцарии!

- Выдающееся учреждение, просто замечательное! - согласился капитан. Он был расстроен: самый подходящий момент, когда Клотилде была взволнована красотой пляжа, упущен.

Вечером после обеда капитан и Клотилде посидели немного в салоне, она попробовала рояль, настроенный опытным мастером из Натала, и вдруг спросила, не хочет ли капитан немного прогуляться.

- Сегодня полнолуние, - и она рассмеялась своим отрывистым смехом.

Сердце Васко забилось - снова предоставлялась желанная возможность. Они поднялись на верхнюю палубу, пустынную в этот час.

Большая, полная кроваво-золотая луна поднималась из моря.

- Смотрите... - сказала она, подходя к борту.

Луна вставала из вод, где отдыхала днем, сейчас она начнет свой обход навестит всех влюбленных на пляжах и улицах, в гавани Баии, в затерянных портах и на палубах судов. Густой как масло лунный свет разливался по зеленым волнам, ветры - террал и аракати, прилетевшие с юга и с севера, мягкими дуновениями приветствовали луну. "Ита" тихо плыла в лунном свете. В эту волшебную ночь капитан взял Клотилде за руки, голос его дрожал от волнения и любви:

- Клотилде! Ах! Жестокая Клотилде...

- Жестокая, я?

Она вздрогнула и чуть слышно спросила:

- Почему вы так говорите, капитан?

- Неужели вы не видите, не понимаете, не чувствуете?

- Я не верю мужчинам...

- Я тоже не верил женщинам... Но теперь верю себе, я сгораю от любви...

- Не верю и боюсь...

Она не отнимала своих рук и прижалась к Васко, он ощутил ее дыхание. Как это случилось, не знал никто, только море да полная луна, - головка в локонах опустилась на широкое плечо капитана, украшенное эполетом и якорем. Он обнял ее за талию, она вздрогнула и вздохнула. Капитан повернул ее к себе, уста их встретились. Последовал долгий поцелуй, утоливший давнюю жажду любви, которой горели их все еще юные сердца.

- О! - вздохнула она, едва переводя дыхание. - Что я сделала, боже мой? Какой стыд... И что теперь будет?

Он все еще держал ее в объятиях.

- Мы поженимся, если вы принимаете мое предложение...

Тогда она рассказала о своем скорбном прошлом, о причине своей грусти и одиночества. Когда-то она полюбила одного человека, безгранично поверила ему и отдала свое девичье сердце. Он был очень богатый, известный врач, приехавший в Белем из Рио. Пациентов у него была масса, он едва справлялся с работой. Этот человек считался лучшей партией во всем Белеме и был от нее без ума. Он хорошо разбирался в музыке и сам немного музицировал. Они играли в четыре руки, и души их сливались в волнах звуков. Клотилде перемежала рассказ вздохами. Устроили помолвку, они поклялись друг другу в вечной любви и назначили день свадьбы. Ей тогда было семнадцать лет, скромная невинная провинциальная девочка отдала свое сердце любимому, уверенная в его благородстве, в его любви...

"Что с ней произошло?" - с тревогой думал Васко.

Может быть, как-то вечером, когда они играли в четыре руки и родителей не было дома, негодяй воспользовался доверчивостью девушки, лишил ее чести, а потом бежал... И она осталась одна, убитая и опозоренная. Но все равно! Его уважение к ней не уменьшится.

Напротив, теперь он еще сильнее любит ее, и решение сделать ее своей супругой стало еще тверже...

Она верила в благородство жениха, в его любовь...

Но мужчинам нельзя верить, почти никому из них...

И вот что произошло накануне свадьбы!.. Ей тяжело рассказывать об этом, растравлять едва зарубцевавшуюся рану, ее сердце все еще болит. Она узнала, что ее жених соблазнил в Рио одну девушку, бедную швею.

У несчастной родился ребенок, и врач посылал ей ежемесячно деньги. Услышав о помолвке и предстоящей свадьбе, швея написала Клотилде, рассказала обо всем и отдала в ее руки судьбу - свою и ребенка. Что оставалось делать Клотилде? Пожертвовав любовью, она порвала с врачом и потребовала, чтобы он вернулся в Рио и женился на матери своего ребенка. Он так и сделал; теперь он знаменитый врач, богатый, с положением, все вечера проводит в Жокей-клубе, а швея превратилась в великосветскую даму... Клотилде же поклялась никогда не выходить замуж. Никогда больше она не отдаст свое сердце ни одному мужчине... Никогда не взглянет ни на одно мужское лицо. Но в этом путешествии...

Капитан был растроган благородством ее души, ее самоотречением. Он недостоин ее, недостоин даже поцеловать край ее платья. Но любовь, как известно, возвышает человека, наш капитан тоже возвысился и при свете луны осыпал поцелуями ее глаза, лицо, ее ненасытные уста.

Он тоже рассказал ей о причине своего одиночества, о том, почему не женился. Ее звали Дороти, капитан носил ее имя и сердце вытатуированными на руке.

- Они вытатуированы? Значит, это не исчезает?

- Никогда. Имя и сердце наколол один китаец в Сингапуре, мастер своего дела.

- Вы хотите сказать, что не забыли и до сих пор еще любите ее...

- Она умерла... - В эту минуту трагического молчания он ясно видел в лунном свете Дороти, ее стройное тело...

Она умерла до свадьбы, накануне ее. Ей только что удалось добиться развода, муж наконец согласился дать ей свободу...

- Ах! Она была замужем...

Да, она была замужем, когда он с ней познакомился и полюбил ее на борту "Бенедикта", большого судна, совершавшего рейсы между Европой и Австралией.

Это была почти такая же всепоглощающая глубокая страсть, как та, которую он переживает сейчас на борту "Иты". Дороти путешествовала с мужем, но разве светские условности и даже законы могут устоять перед любовью? Он покинул судно, а она - мужа, и они высадились в заброшенном азиатском порту в ожидании развода...

- Бесстыдница... Замужняя женщина...

Нет, Клотилде к ней несправедлива, не надо судить ее строго. Между ними ничего не было, ничего! Дороти все рассказала мужу и сбежала только потому, что этот эгоист не захотел дать ей развод. Они не пошли дальше целомудренных поцелуев. В ожидании решения своей судьбы Дороти жила у миссионерки, сестры Карол. Только после вступления в брак они будут принадлежать друг другу, сама Дороти так решила. Наконец она получила развод, все бумаги были уже подготовлены, и вдруг лихорадка, ужасная азиатская лихорадка, к которой он невосприимчив, покончила с Дороти в три дня. С Дороти и с его карьерой. Он обезумел и поклялся никогда больше не ступать ни на одно судно. И если он командует сейчас "Итой" и ведет ее в Белем, то только потому, что к этому обязывает закон; он не может нарушить клятвы, данной им себе в торжественной обстановке после блестящей сдачи экзамена на диплом капитана. Вот почему он никогда не женился и навеки замкнул свое сердце. Но в этой путешествии...

Клотилде попросила разрешения подумать. Она даст ответ до прибытия в Белем, сейчас она смущена и напугана. Кроме того, ей надо спросить согласия брата в Пара. А также Жасмина, прибавила она с улыбкой.., Судно плыло под луною, по небу и морю разливались золото и серебро. А на палубе капитан и Клотилде клялись в любви, смеялись без причины, вздыхали, говорили бессвязные слова, целовались и жали дру?

другу руки. Внезапно на лестнице послышались шаги, и наши влюбленные поспешили укрыться под сеныо спасательной шлюпки. На палубе появилась другая пара. Сначала капитан и Клотилде увидели силуэт Фирмино Мораиса, адвоката из Пара. Он огляделся и подал призывный сигнал. По лестнице взбежала метиска Моэма и кинулась к нему с протянутыми руками.- Они обнялись и стали бешено целоваться.

- Бесстыдница... - прошептала Клотилде. - Он же женат...

- Любовь не считается с условностями, - отвечал Капитан, - любовь, как буря.

Он взял ее под руку, и они направились в салон, чтобы присоединиться к другим пассажирам. Клотилде просила его держать пока в секрете помолвку, состоявшуюся при свете луны. Она хотела, чтобы свадьба была скромной, без приглашенных, без празднества; только она, Васко, ее брат и невестка. И если уж так случилось, то лучше устроить свадьбу поскорее, не откладывать надолго...

- Только подготовлю бумаги...

Он вернется в Перипери с женою, найденной в море, с той, которую он ждал столько времени в дальних рейсах, на капитанских мостиках кораблей, ярко освещенных пакетботов, черных грузовых судов... Она явилась в луче лунного света, и вот навсегда пришел конец одиночеству и долгому ожиданию.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Немного глупая и очень счастливая, с предоставлением права посетить машинное отделение и трюм, а также при желании послать сигнал SOS

Счастлив капитан. Счастлива его Клотилде. Они встречаются то в одном, то в другом уголке судна, смеются, обмениваются нежными взглядами и робкими улыбками, незаметно пожимают друг другу руки, шепчут ласковые словечки, их души возрождаются в мимолетных поцелуях. Они строят планы.

Она романтична и много страдала. Страдание сделало ее требовательной и недоверчивой, а романтичность заставляет стремиться к тайне. И поэтому она не сказала капитану ни своего полного имени, оставаясь для него пока просто Клотилде, ни подробностей о своей семье, за исключением туманного сообщения о женатом брате, имеющем двух детей и живущем в Белеме, и о сестре с пятью детьми и мужем инженером в Рио. Кроме того, она запретила ему расспрашивать пассажиров из Пара, его любовь должна выдержать это маленькое испытание.

- Я представлю вам своего брата в порту, в Белеме. Он будет меня встречать.

- Но, Кло...

Больше двадцати лет назад он знал одну Кло, блондинку с молочно-белой кожей, он уже не помнил, то ли это было в Исландии, среди айсбергов и фиордов, то ли в Баие, в пансионе Карол или Сабины. Девственная Клотилде чем-то напоминала ту Кло из страны льдов и гейзеров; может быть, пышным бюстом или Детской манерой разговаривать. И когда он называл Клотилде Кло, он не мог отделаться от воспоминаний о прошлом, о белом теле исландки.

- Вы забыли, что я не могу сойти вместе с вами, моя дорогая. Мне придется задержаться, подписать dyмаги. Это ведь последний порт, плавание кончается.

Она обожала тайну.

- В момент высадки я вручу вам записку со своим полным именем и адресом. Я уже приготовила, вот она здесь... - Клотилде указала на свое декольте, на жаркой груди хранила она бумажку, которая откроет Капитану доступ в ее семью. Эта записка - ключ к его новой, семейной жизни. - Я буду ждать вас дома, вы можете пообедать у нас и познакомиться с моим братом и невесткой... Я велю приготовить крабов. Так даже лучше, у меня будет время поговорить с братом...

- Но к чему вся эта тайна, этот секрет?

- Я хочу иметь доказательство ваших чувств.

Знать, что я вам нравлюсь сама по себе, а не из-за моей семьи...

- Неужели вы еще сомневаетесь во мне?

- Я должна вас проверить...

Что ж, пусть, раз она так хочет. Наберемся терпения. Для него все это не имеет никакого значения, ведь не на родственниках же он собирается жениться. Она права. Однако вся эта таинственность невольно заставила его призадуматься. Наверно, Кло из известной дворянской семьи, богатой и чванной, вроде семейства Мадалены Понтес Мендес. Они, конечно, принадлежат к высшему обществу Пара. К тому же, в начале путешествия, когда он только что заметил ее, он слышал, как один пассажир говорил, что ее брат очень богат.

Должно быть, они миллионеры, размышлял капитан, владельцы обширных поместий, каждое размером в небольшую страну, с огромными лесами каучуковых деревьев, с островами на Амазонке, индейцами, ягуарами и двадцатиметровыми змеями. Может быть, Клотилде боится, что братец воспротивится браку богатой наследницы с простым капитаном дальнего плавания, отсюда и вся таинственность? Ее семья может принять его за авантюриста, подумать, что он хочет наложить лапу на состояние невесты.

Но если она так богата, зачем дает уроки на рояле? Наверно, просто от скуки, чтобы убить время, или из любви к музыке. При первом же удобном случае капитан сообщил Клотилде, что его средства и состояние не ограничиваются пенсией. У него есть собственный превосходный домик в Перипери, на одном из самых фешенебельных пляжей Салвадора, и значительное количество акций, дающих ренту, которой более чем достаточно, чтобы обеспечить ему и ей спокойную и комфортабельную жизнь. Кло протянула ему руки.

- Даже если бы вы были бедны, как Иов...

В Форталезе в те времена не было гавани и пароходы не причаливали к берегу. Пассажиры прыгали с опущенного над водой трапа на маленькие парусные баркасы, что представляло собой весьма любопытное зрелище. Испуганные крики, смех, бронзовокожие гребцы с мускулистой грудью, удерживающие свои суденышки около лестницы. Адвокат из Пара стоял, расставив ноги, на корме одного из баркасов; он продемонстрировал свою силу - взял стоявшую на последней ступеньке лестницы дрожавшую от страха метиску Моэму за талию, поднял ее на воздух и поставил рядом с собой. В течение минуты оба твердо стояли на корме, которую поднимали и опускали красивые высокие волны. Капитан не мог совершить подобного подвига; конечно, силы у него хватило бы и желания тоже, несмотря на то что Клотилде весила порядочно и дело представлялось несколько рискованным, но от качки он чувствовал себя так скверно, что об этом нечего было и мечтать.

Еще раньше дона Домингас пришла к нему на капитанский мостик проститься и поблагодарить.

- Вы, сеньор, отличный капитан, с вами приятно путешествовать.

Она протянула ему руку с поблескивающим кольцом.

Затем она попрощалась с первым помощником и другими офицерами, сказав им:

- Вам, сеньоры, повезло, что у вас такой способный командир, как капитан Васко.

- Придет день, и он получит свое... - ответил первый помощник.

Эта несколько странная фраза объяснялась, несомненно, его напряженным состоянием в тот момент, так как судно маневрировало, высаживая пассажиров.

Пришел также проститься атлетически сложенный банковский чиновник. Он провел весь остаток путешествия за писанием писем пернамбукской девушке, в Натале он заполнил ими почтовый ящик.

- Весьма достойная сеньорита... - похвалил капитан, обнимая влюбленного юношу.

К берегу плыли весело. Брызги летели с весел на пассажиров; укрываясь от них, Клотилде прижалась к груди капитана. Они отправились осматривать город, побывали на пляже Ирасемы, где Клотилде купила кружев для "новых ночных сорочек", как она объяснила, стыдливо пряча лицо в шаль. Васко, неожиданно вспыхнув страстью - он вспомнил другую Кло, ее грудь, выглядывающую из кружевной сорочки, - принялся безумно целовать ее, к изумлению рыбаков и кружевниц. Когда они вернулись в центр, Кло захотела пойти в церковь. Склонив головку, она сосредоточенно молилась. Капитан воспользовался этим, чтобы исчезнуть. Молитва кончилась. Клотилде оглянулась по сторонам - капитана не было. Ей показалось, что сердце у нее останавливается. На глаза ее навернулись слезы, беспокойство все росло, она опять огляделась и наконец увидела торопливо подходившего к ней капитана.

Она сурово спросила:

- Где вы были? Покинули меня здесь одну...

Но он взял ее за руку и заставил вернуться в опустевшую церковь. Они остановились под витражом, через который падал луч света, и капитан достал из кармана коробочку с парой только что купленных обручальных колец. В этот час безмолвия в церкви они скрепили свою помолвку. Но поцеловать ее он смог только на улице: в храме она ему этого не позволила, назвав его атеистом и еретиком. А капитан был попросту счастлив.

В предпоследний день путешествия - на следующий день в три часа "Ита" прибывала в Белем, где ей полагалось простоять ночь и отправиться в обратный путь к вечеру следующего дня, - каприз Клотилде вызвал переполох и смятение на корабле. Она объявила о своем желании увидеть внутренность парохода, спуститься в машинное отделение, в трюмы, осмотреть все служебные помещения. Ведь корабль был домом Васко в течение сорока лет! Это романтичное желание вполне понятно и естественно для невесты, которая интересуется всем, что связано с жизнью ее будущего мужа.

Капитан поцеловал ее и обещал показать судно.

Было ясно: капитан одержим страстью и совершенно не помнит о трудностях, связанных с подобной затеей. Не потому, что на всех дверях висели надписи - "вход запрещен". К капитану и его гостье это, конечно, не относится. Но как он, старый моряк, не подумал об опасных лестницах, о том, что на кочегарах всего только набедренные повязки? Так или иначе за сутки до конца плавания он взял возлюбленную за руку, и они отправились во чрево корабля. Капитан открыл маленькую запретную дверку, за ней зияла пропасть, узенький отвесный железный трап вел вниз.

Кло испустила легкий крик "аи", капитан начал спускаться и подал ей руку. Как они оба не свалились, до сих пор остается тайной и лишний раз подтверждает, что бог покровительствует влюбленным.

Начальник машинного отделения при виде их разинул рот, затем дал краткие объяснения. У котлов поднялся переполох: кочегары и их подручные, почти совершенно голые, пришли в крайнее замешательство, внезапно увидев перед собой даму. Второй машинист схватился за голову. Клотилде в крайнем волнении пожелала собственноручно бросить кусок угля в раскаленную топку. Она задыхалась от жары. Капитан помог ей, сказав, что это напоминает ему то время, когда он служил юнгой и иногда работал в машинном отделении вместе с кочегарами.

Они побывали в трюмах, заполненных товарами.

Срочно вызванный комиссар спустился туда же. Он хмурился. Представьте, что будет, если в голову этого сумасшедшего капитана придет идея организовать экскурсию пассажиров по внутренним помещениям корабля... От него всего можно ожидать... Нб капитан, едва поздоровавшись, больше не обращал на него никакого внимания. Комиссар поднялся на капитанский мостик и сказал первому помощнику:

- Твой капитан водит старушку по внутренним помещениям корабля. Они уже побывали в машинном отделении и в котельной. Я снимаю с себя ответственность.

- С каких пор капитан не имеет права показать судно пассажиру? Тем более своей возлюбленной? Пускай себе ходит...

- Они упадут с лестницы и разобьются насмерть...

- Похороним в этом рейсе второго капитана. Рекорд своего рода...

Едва кончился этот диалог, как на мостике появились Васко и Клотилде. Первый помощник и комиссар не могли сдержать смеха. Клотилде выпачкала в угле и лицо, и руки, белая форма капитана тоже пришла в жалкое состояние.

- Я вожу сеньориту Клотилде по судну. Сейчас мы пойдем в радиорубку.

- Не хотите ли показать также приборы?

- Может быть, потом.

Комиссар махнул рукой и спустился по ступенькам.

Васко направился в радиорубку. Отдыхавший на койке радист, увидев капитана, вскочил.

- Это отсюда передают SOS, когда судно в опасности?

- Именно отсюда, сеньора.

"А что если она попросит послать сигнал SOS?" - подумал Васко. Но даже эта мысль показалась ему смешной и нисколько его не напугала. Вот была бы комедия!

По пути он показал ей свою каюту, жилище капитана. Она заглянула, просунув голову в дверь, но не вошла. На столе стояла фотография красивая улыбающаяся дама с посеребренными сединой волосами и с нею два мальчика, один лет пятнадцати, другой постарше.

- Кто это? - заинтересовалась недоверчивая Клотилде.

- Жена и дети покойного капитана.

Когда они спускались с лестницы, она сказала; - Я действительно хотела бы выйти замуж за капитана...

- А я, я кто такой по-вашему?

- Да, я знаю... Но я хотела бы выйти замуж за капитана и жить на судне. Плавать с ним на его корабле и увидеть весь свет, все города.

- Брать женщину на борт запрещено. Вы не подумали об опасностях? Дни за днями в море, на судне, среди грубых матросов - вы ведь видели сейчас коче-, гаров? Жена капитана на борту? Как можно!

- Был такой фильм о капитане, который возил с собой на судне жену. Очень хорошая картина, я забыла название.

Капитан улыбнулся. Они поселятся в Перипери, о домике с зелеными ставнями и окнами, выходящими на море; когда-нибудь вечером в уютной тихой комнате она будет сидеть за вязанием, а Васко, покуривая трубку, расскажет ей, как однажды в Турции безумно влюбившаяся в него магометанка спряталась в его каюте и он обнаружил ее, лишь когда судно уже плыло в открытом море. О многом расскажет он ей, о сигналах SOS, о страшных опасностях, о портах, набитых опиумом и контрабандой, о своей жизни, полной приключений, которую он отныне вручает ей, слагает к ее ногам. Завтра он познакомится с ее родными, будет обедать в ее доме и официально попросит ее руки.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Об идеальном и абсолютном, владении наукой кораблевождения

На следующее утро, когда показались льющиеся в море глинистые воды Амазонки и вдалеке послышался шум поророки [Поpopока - громадная волна, поднимающаяся от устья вверх по реке], капитан Васко Москозо де Араган впервые за всю свою долгую бурную жизнь совершил кражу; впрочем, тотчас же после этого он проявил исключительную щепетильность и, поборов сильнейшее любопытство, твердо сдержал свое слово быть скромным.

Кража была совершена в салоне, еще пустом в ранний утренний час, когда капитан начал свой последний обход судна. "Ита" полюбилась ему. Нельзя сказать, чтобы этот рейс изобиловал какими-либо из ряда вон выходящими происшествиями; ни кораблекрушения, ни мятежа команды, ни серьезных осложнений с приборами, когда пришлось бы тут же на месте принимать ответственное решение, например внезапно обезумевшая буссоль или рехнувшийся секстант. На борту не оказалось даже революционеров, как угрожал депутат из Параибы. Зато капитан поддерживал дисциплину, уверенно и спокойно вел судно и нашел здесь подругу жизни. Он вернется с нею в Перипери и будет там жить, окруженный друзьями. Ему нечего больше вешать нос, потому что теперь уж никто не усомнится в подлинности его титула и в том, что он действительно совершил множество подвигов. Вот тут-то капитану и пришла в голову мысль о краже. Он полюбил "Иту", ему хотелось иметь среди мореходных инструментов на большом столе у себя в гостиной сувенир, напоминающий о последнем рейсе, который он проделал в качестве капитана. На обратном пути он будет уже на положении пассажира, конечно, почетного, к нему будут относиться с должным уважением, как к капитану дальнего плавания, сделавшему компании большое одолжение, но все же судьба судна, команды, пассажиров уже не будет в его руках. И Васко захотелось иметь какой-нибудь пустяк, безделушку, которая напоминала бы ему счастливые дни на борту "Иты". Например, пепельницу с эмблемой компании и изображением "Иты". Одна такая пепельница была разыграна в качестве приза накануне, другие стояли на столах для курильщиков. Васко огляделся, вокруг никого не было. Пепельница тотчас исчезла в правом кармане его кителя. А поскольку трудно только начало, другая пепельница тут же оказалась в левом кармане. Это не было внезапным припадком клептомании, просто он вспомнил о своем добром верном друге Зекинье Курвело. Мог ли он привезти ему лучший подарок в доказательство дружбы?

Совершив кражу столь ловко и удачно, капитан не чувствовал угрызений совести. Национальная компания каботажного судоходства богата, две пепельницы не имеют для ее бюджета никакого значения. Конечно, он не украл бы их, если бы на судне продавались такие пепельницы. Но он узнал от самого комиссара, что для премии выделили последний экземпляр из полученной партии. Вот из-за вазы для печенья, не совсем добровольно поднесенной сеньором Стенио, его действительно мучила совесть. А ведь ее-то он как раз и не украл.

И к тому же этот подарок доставил Клотилде большое удовольствие. Накануне вечером, когда они в последний раз любовались луной и морем, она сказала, что догадалась о его любви именно в тот момент, когда он преподнес ей этот шедевр, украшенный влюбленной парой на софе.

Капитан шел по палубе, погруженный в размышления. Вдруг он увидел Фирмино Мораиса, адвоката из Пара. Юрист, охваченный глубоким раздумьем, стоял, прислонясь к перилам, и глядел на море невидящим взглядом. Услышав шаги капитана, он обернулся, они поздоровались и разговорились. "Любезный адвокат был встревожен и озабочен. Казалось, он нуждался в чьем-то присутствии и ухватился за капитана, лишь бы не думать, не оставаться наедине со своими мучениями и тревогами. Он пошел вместе с Васко.

- Итак, капитан, сегодня мы будем в Белеме-доГран-Пара...

- В три часа дня, сеньор Мораис. - Он взглянул на часы, было семь утра. - Через восемь часов...

- Хорошее было плавание, приятное...

- Спокойное, самое спокойное из всех, которые я когда-либо совершал.

- Спокойное? - спросил адвокат. - Так ли? ч

- А разве нет? Ведь не было ни шторма, ни урагана.

- Но, кажется, шторм все же поднялся... В сердцах пассажиров, капитан.

Не намек ли это на его любовь к Клотилде? Адвокат шутит, предполагая, что у капитана и Кло такие же отношения, как у него самого с этой девушкой-метиской.

- Что касается меня, сеньор, то я вел себя исключительно корректно. И если меня захватило некое чувство, то это чувство благородное, чистое и намерения у меня самые честные.

Может быть, капитан намекает на его флирт с Моэмой, на их прогулки по палубе при свете луны, их беседы наедине, на то, что они покинули остальных пассажиров на улицах Форталезы? Адвокат не мог надеяться, что его близость с этой девушкой останется незамеченной. Он знал, что их запретное счастье вызовет злобные пересуды. А что будет теперь, в Белеме?

Видеться с ней невозможно. Это он понимал. Но что делать? Эта безумная, бесстыдная девственница околдовала его. Он не мог думать ни о чем другом, ничего не видел вокруг себя, кроме ее лица, и желал только одного обладать ею. Пусть один лишь раз, пусть после этого он покончит с собою и убьет ее: ведь ему, не вынести позора, угрызений совести, рыданий жены и ужаса взрослой дочери. Почему этот капитан не возьмется за штурвал и не повернет корабль далекодалеко в море-океан? Плыть бы и плыть по волнам...

и никогда не возвращаться...

Он был в таком отчаянии, что чувствовал потребность совершить зло, отомстить кому-то за свои страдания. Наверняка Клотилде ничего не сказала влюбленному капитану про смешную историю с ее свадьбой. Сейчас адвокат ему все выложит, может быть, станет легче на сердце.

- А какие же другие чувства, как не благородные, могут скрываться в вашей груди, капитан? Вы женитесь, я полагаю. И женитесь очень удачно, входите в семью, заслуживающую самого большого уважения.

Я друг брата Клотилде, он...

Капитан резко оборвал его:

- Пожалуйста, не продолжайте. - Ему очень хотелось узнать все подробности, которые Кло так ревниво скрывала. Но ведь он обещал, а его обещание свято. - Я не хочу слышать ни одного слова о семье Кло, Клотилде. Ни о ней самой...

- Но почему? Я собирался рассказать вам вещи, всячески ее возвышающие.

- Благодарю вас. Но я дал клятву и не хочу ее нарушать.

И чтобы избежать еще какой-либо нескромности со стороны адвоката, капитан, сославшись на дела, оставил юриста наедине с его горестями и печалями.

Палуба стала оживляться, появилась Клотилде, ведя Жасмина. Даже бриз не спасал от экваториальной жары. Капитан подошел к невесте, довольный своим благородным поступком. Он не унизил себя нескромным любопытством, он достоин своего славного прошлого!

Это был день волнений. Волновались пассажиры, укладывая чемоданы и поглядывая на часы, - они стремились поскорее прибыть на место. Последние минуты тянулись особенно долго. Волновалась Клотилде, размышляя о том, как она расскажет брату о помолвке, как объяснит появление на пальце обручального кольца. Волновался капитан, не зная, как вести себя с самым влиятельным семейством в Пара, с этими дворянами, достойными самого большого уважения, как он только что слышал от адвоката. Время тянулось, становилось все более жарко.

За столом во время завтрака сеньор Фирмино Мораис по просьбе других пассажиров произнес краткий тост в честь капитана, поздравив его с успешно закончившимся плаванием и поблагодарив за внимание к пассажирам. Васко был растроган и, в свою очередь, пожелал всем - юношам и девушкам, дамам и господам - много счастья и чокнулся с Клотилде. Тут красивая метиска встала из-за своего столика, подошла к капитану и поцеловала его.

Теперь земля была уже близко, вдали виднелись дома Белема. Васко пожал Кло руку и поднялся на капитанский мостик.

Он смотрел в подзорную трубу на город, на дома, облицованные португальскими изразцами, на живописный базар Вер-о-Пезо, на причал Порт-оф-Пара, где должна была пришвартоваться "Ита". Все судовые офицеры собрались на мостике, даже комиссар.

Старший помощник подавал команду. Судно подходило к пристани...

Васко посмотрел на флаги стоявших на якоре грузовых судов и пакетботов: "Ита", по всей видимости, станет рядом с английским грузовым пароходом, дальше находилось небольшое судно компании "Ллойд Бразилейро", яхта из французской Гвианы и множество речных пароходиков. С английского судна махали белокурые матросы. Капитан решил, что его миссия окончена - машины почти затихли, судно сбавило ход.

Они прибывали к месту назначения. Теперь остается лишь подписать документы, и он сможет спуститься по трапу, догнать Клотилде и получить записку с ее полным именем и адресом, благоухающую от соприкосновения с ее девственной страстной грудью. Представитель компании стоит на пристани и держит в руках документы. Где же брат Клотилде? Васко пытался угадать его в толпе встречающих. Они перекликались с пассажирами и нетерпеливо махали руками. Носильщики предлагали свои услуги, показывая номера на груди. Все идет хорошо, думал капитан. И именно в эту минуту, когда на его устах появилась улыбка полного удовлетворения, над ним прозвучал голос первого помощника, окруженного судовыми офицерами: - Капитан!

- Что?

- Капитан, наше путешествие кончается.

- К счастью, все прошло хорошо.

- К счастью. Вам остается только отдать последние приказания. - Он вытянулся перед Васко и громко спросил: - На сколько канатов прикажете швартовать судно в гавани?

- Как?

- На сколько швартовов будем зачаливать судно в гавани Белема? повторил первый помощник еще более торжественно и серьезно.

- Но я уже вам сказал, друг мой, что не желаю ни во что вмешиваться, не хочу давать никаких приказаний. Я прибыл сюда по необходимости, а судно находится в хороших руках.

- Извините, капитан, но вы, старый моряк, так хорошо знающий законы мореплавания, как видно, просто забыли, что мы в конечном порту и тут только капитану и никому больше полагается распорядиться, на сколько швартовов зачаливать судно в гавани.

- Конечный порт! Вы правы, я забыл... швартовы...

В Салвадоре перед отплытием судна ему показалось, что старший помощник и этот Америке Антунес, представитель компании, переглянулись, а ведь Америке поклялся ему...

- Капитан, мы ждем. И мы, и пассажиры. Машины почти остановлены, на сколько швартовов зачаливать судно?

Васко устремил на него взгляд своих ясных глаз.

- На сколько швартовов? - И тут дивный дар, присущий поэту, вновь осенил его: - На сколько?

Он сделал паузу и голосом капитана, привыкшего отдавать команду, крикнул:

- На все!

Офицеры переглянулись, они были оШеЛомлены, Такого ответа никто не ожидал. По правде сказать, они ожидали не ответа, а замешательства, смущения, саморазоблачения. Однако после краткого мига растерянности первый помощник улыбнулся - теперь шутка будет полной, - он поднял рупор и передал небывалую команду:

- Приказ капитана: зачалить судно на все швартовы.

Офицеры поняли, они с трудом удерживались от смеха. Комиссар сбежал вниз: надо объяснить пассажирам, в чем дело, пусть наберутся терпения.

Команда забегала, начался спектакль, который вскоре собрал в порту уйму народа, офицеры и матросы всех судов, включая и речные пароходики, не сводили глаз с "Иты".

Вытянувшись перед капитаном, первый помощник снова спросил:

- Сколько якорей, капитан?

- Все!

Первый помощник - в рупор:

- Приказ капитана: все якоря!

- На сколько колец травить якорные цепи, капитан?

- На все!

- Приказ капитана: все цепи до конца!

Матросы тащили канаты и бросали их грузчикам в гавани, те закрепляли их на больших причальных тумбах. Концы раскачивались в воздухе.

- Сколько тросов, капитан?

- Все!

- Приказ капитана: все тросы!

Стальные тросы и растяжки намертво зачалили судно. А ведь оно и без того уже прочно стояло в гавани, словно пустило корни; якоря, цепи и канаты с избытком обеспечивали безопасность в случае любого самого сильного шторма, любой самой сокрушительной бури. Между тем ни одна метеорологическая станция не предсказывала ничего подобного, ни один опытный моряк ни слова не говорил о буре. Все в один голос предвещали хорошую погоду с легким бризом.

Гомерический хохот поднялся в порту, он доносился до кают первого класса. Первый помощник продолжал:

- Малый якорь тоже, капитан? - Тоже.

Васко услышал, как гремит смех, понял, в какую ловушку попал, но его уже понесло и он не мог остановиться.

Хохот был слышен даже на мостике.

- Крепить канатом или стальным тросом?

- И тем и другим.

- Приказ капитана: бросить малый якорь и закрепить канатом и стальным тросом!

Первый помощник склонился перед Васко.

- Благодарю вас, капитан, швартовка закончена.

Васко Москозо де Араган наклонил голову и повесил нос. Он стал всеобщим посмешищем. Весь порт содрогался от хохота, люди сбегались отовсюду посмотреть на "Иту", пришвартовавшуюся в гавани Белема так, будто настал день Страшного суда и миру предстоит погибнуть в реве бурь и ураганов.

Нахмурившись, капитан прошел мимо судовых офицеров, обессилевших от смеха, и направился в свою каюту. Он заранее уложил вещи, чтобы быстрее нагнать Клотилде. Взял чемодан. Кому бы дать телеграмму в Салвадор с просьбой продать дом в Перипери и купить взамен на Итапарике? У него не было друзей в столице штата, прошло то незабвенное время, а Зекинью Курвело нельзя просить о таком деле, он не может даже показаться ему на глаза, взглянуть в лицо. Раскаты смеха сливались в единый ровный гром, слышный даже в каюте.

Он спустился на ют первого класса - трап был только что спущен. Когда Васко подходил к ним, комиссар с хохотом объяснял Клотилде:

- Это именно так, я же вам говорю, моя сеньора...

В руке у нее был листок бумаги. Их глаза встретились, она взглянула на капитана с презрением и разорвала записку в клочки, записку с именем и адресом, еще хранившую тепло ее груди... Пассажиры искоса посматривали на Васко, смеясь, указывали на него друг другу. Клотилде отвернулась и пошла к трапу.

Встав на первую ступеньку, она оглянулась, еще раз пронзила Васко презрительным взглядом и бросила ему обручальное кольцо. Кольцо со звоном покатилось по палубе. В глазах у Васко помутилось, он схватился за поручни и, шатаясь, направился к трапу. Вдруг ктото заботливо взял его под руку.

- Вам плохо, капитан?

Это была метиска Моэма. Из всей толпы, заполнявшей палубу и гавань, только она не смеялась. Моэма сказала:

- Не обращайте внимания...

Он даже не поблагодарил ее - перехватило горло - и, потеряв всю свою жизнерадостность, повеся нос, пошел к трапу. Здесь его остановил представитель компании с бумагами. Капитан кое-как нацарапал свое имя чувство долга еще сохранилось в его душе.

- Для вас забронирован номер в Гранд-отеле.

Судно отойдет завтра в семнадцать часов, вам отведена отдельная каюта первого класса.

Представитель компании с трудом сдерживал смех.

Васко не ответил и стал спускаться по трапу вместе с последними пассажирами. Матросы и офицеры, служащие таможни, портовых складов и целая толпа горожан любовались "Итой", зачаленной в гавани на все швартовы. Она останется так до завтрашнего дня, до самого часа отправления. Весь город успеет побывать в порту и вдоволь насладиться невиданным зрелищем.

На Васко со всех сторон указывали пальцами, толпа хохотала. Он подошел к грузчику:

- Не можете ли вы сказать, где тут есть какой-нибудь недорогой пансион?

- Разве только пансион доны Ампаро, но он довольно далеко...

- Можете вы показать мне дорогу?

- Если хотите, я провожу вас и снесу ваш чемодан... Заплатите по своему усмотрению...

С капитанского мостика первый помощник и остальные офицеры смотрели, как уходит капитан. Он шел согнувшись, спотыкаясь, словно сразу состарился.

Он потерпел кораблекрушение. Смех в гавани не прекращался.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Где правда вырвана со дна колодца разыгравшимися бурными ветрами

Около пяти часов Васко добрался до пансиона доны Ампаро, приветливой беззубой метиски. Он получил комнату с гамаком, завоевав симпатию доны Ампаро тем, что напомнил ей какого-то приятеля из Акри.

Она спросила, не болен ли он. Жара становилась все невыносимее. Васко сел в гамак и принялся размышлять. Болен? Нет, он просто опустошен, ему трудно собраться с мыслями, обдумать, как вернуться в Салвадор, продать дом в Перипери и купить другой на острове Итапарика. На улице, оцепеневшей of жары, была мертвая тишина, но он все еще слышал раскаты смеха, теперь они всю жизнь будут греметь у него в ушах. И боль в груди, острая, непрекращающаяся... На этот раз выхода нет, капитан Жорж Диас Надро, старый моряк, сломлен, он навсегда повесил нос.

Не несчастье заставило его склониться, а смех; смех всего города раздавил его.

Когда дона Ампаро пришла звать Васко к обеду, он сидел в гамаке все в том же положении. Он даже не снял кителя.

Нет, он не хочет есть. Дона Ампаро обладала большим жизненным опытом, как утверждали ее жильцы и соседи. Она уверенно поставила диагноз: на болезнь это не похоже, тут какая-то неприятность, и, видимо, очень серьезная. Может быть, смерть единственного сына? Еще вероятнее, впрочем, что от сеньора сбежала жена. Женился на молоденькой, и вот, приходит домой, а ему сообщают новость: жена уехала, куда - неизвестно, всю мебель увезла с собой, и теперь бедняга муж страдает. Дона Ампаро знала много случаев подобного рода.

Не хочет ли постоялец выпить по крайней мере глоток вина, чтобы подкрепиться и справиться с жарой?

Чтобы справиться с жарой и забыть жену-беглянку, нет ничего лучше глотка кашасы. Всего один глоток!

Он кивнул в знак согласия. Дона Ампаро тотчас же принесла целую бутылку: одного глотка мало в его положении.

В свое время Васко мог сколько угодно пить. В последние же годы ограничивался горячим грогом, который с таким искусством приготовлял в своем домике в Перипери. На этот раз он без колебания выпил всю бутылку целиком, как в дни своей молодости. У него еще сохранился остаток прежней выносливости, он крепко держался на ногах и уверенно прошел в столовую попросить еще кашасы. Жильцы пансиона - собиратели каучука из провинции смотрели на него с любопытством. Когда, получив еще бутылку, он вышел, дона Ампаро объяснила:

- Бедняга... Жалко мне его. Такой человек, пожилой, в форме и всякое такое, а жена - негодяйка, убежала с каким-то никуда не годным капралом. Несчастный остался совсем один... Мир полон горестей и обмана.

Под влиянием жары и кашасы Васко заснул глубоким сном без сновидений... Он с трудом стащил с себя ботинки и китель. Брюки и рубашку так и не удалось снять. Последний глоток он выпил уже в полусне.

Таким образом, Васко оказался единственным человеком в городе Белем-до-Гран-Пара, не пережившим в эту ночь величайшего ужаса, не ощутившим в сердце холода смерти, неумолимой близости конца. Потому что, когда дона Ампаро и ее жильцы, внезапно разбуженные, выскочили из дома, вопя и призывая бога, они, конечно, не вспомнили о Васко. Впрочем, в эту роковую минуту мало кто помнил даже о родной матери, об отце, о жене и детях.

Дело в том, что в ту ночь, совершенно непредвиденно, вопреки всем прогнозам погоды и к вящему изумлению деятелей метеорологической службы, над портом и городом Белемом разразилась буря невиданной силы, испугавшая даже старых моряков. Такого урагана, такого страшного шторма не бывало ни разу в наших южных морях.

Из других частей света прилетели бешеные неистовые ветры. Воя 6т ненависти, они яростно накинулись на город. Быстрые, неумолимые, они рвались разрушить все ради спасения мечты. Огнедышащий самум стеной гнал перед собой пески из пустыни. Муссоны из Индийского океана, где не раз плавал капитан Васко, шли сомкнутым строем; они сметали дома и переворачивали их в воздухе, словно сухие листья. Крутя смерчи, насвистывая песню смерти, принесся из Африки черный харматан. Он обрушился на пакетботы, швыряя их о причалы, ломая мачты и трубы. Пассаты потопили баркасы, парусники и жангады. Мрачный мистраль вздумал позабавиться: он захватил прибывшую из французской Гвианы яхту, порвал паруса, сломал руль и погнал ее снова в море, к острову Маражо, где страшные черепахи заполонили деревни. Из Сибири подул ледяной ветер, принеся на своих белых крыльях смертельный холод. Он примчался издалека и потому с опозданием, но с его прибытием наступил конец света. Северо-восточные ветры - террал и аракати - занялись английским судном и пароходом Ллойда; они оборвали прочные швартовы и бросили суда одно на другое, забавляясь треском проломленных корпусов. Аракати швырнул корабль Ллойда без мачт, без палуб в открытое море. Террал - страстный националист - медленно расправлялся с английским судном; он провел по горлу белокурых матросов своим острым как нож языком, и это означало гибель.

Потом он закружил судно в смерче и наконец потопил около причала; там оно и осталось лежать, как грозное напоминание о буре.

С экватора, где они спали в сырых лесах, пришли вместе с ветрами дожди. Они обрушили на Белем гнилые воды, зараженные лихорадкой, тифом, черной оспой. Ливни мгновенно превратили город в тысячи рек, речушек, ручьев и водоемов. Амазонка вздулась, алчно пожирая землю, намывая острова и губя людей. Рев подымающейся по реке громадной волны - "

поророки разносился на километры, его слышали даже на берегах Африки, в городе Дакар и в глухих селениях, где дрожащие от страха люди принимали его за воинственный клич бога Шанго.

Жители Белема покинули свои дома, гром беспрерывно гремел, электрическое освещение заменили молнии. Они вспыхивали одна за другой, и в их свете видно было все: рушащиеся здания, повозки и автомобили, уносимые водой, пароходы, плывущие по воле волн и садящиеся на мель на внезапно возникших островах. Люди в отчаянии бродили по улицам, из тюрем вышли на свободу воры и убийцы, мужчины и женщины падали на колени, взывая к небесам. Какой-то священник пытался организовать процессию, церкви заполнились молящимися, началось столпотворение вавилонское.

Все суда, стоявшие в гавани, оказались во власти ветров, принесшихся из разных стран света, и стали жертвами бури. Ливень заставил бедняков плакать, а богачей скрежетать зубами. Через два часа все кончилось. Если бы буря продлилась еще хоть час, весь Белем со своими португальскими изразцами и старинным изяществом был бы сметен с лица земли.

Да, город Белем, проглоченный тайфуном, исчез бы навсегда, но "Ита", прикрепленная к причалу всеми своими швартовами, уцелела бы. Она прочно стояла в гавани, неподвижная, как бы навеки застывшая, зачаленная по приказанию капитана дальнего плавания Васко Москозо де Араган, единственного из всех старых моряков сумевшего предвидеть бурю и предохранить от нее свое судно.

Буря кончилась внезапно, как и началась. Воздух стал чистым, прозрачным, и правда засияла на небосклоне.

Когда прошел страх, бедняки принялись считать погибших и пропавших, богачи - подсчитывать убытки. Людей в общем погибло немного, зато многие пропали без вести, убытки же исчислялись миллионами.

Городу грозили эпидемии, так как он остался без водопровода. Гавань Порт-оф-Пара превратилась в гору развалин. И среди этих развалин гордо высилась корма "Иты", спасенной своим капитаном.

Наконец представитель компании и судовые офицеры явились в найденный с огромным трудом пансион доны Ампаро. Васко все еще спал, ни о чем не подозревая. В этот солнечный день люди, которые накануне хохотали до слез при виде капитана, кричали в его честь ура. Дона Ампаро, оправившаяся от ночного ужаса, постучалась к Васко.

Он проснулся, но, услыхав крики, решил, что злые и жестокосердные насмешники отыскали его здесь, чтобы подвергнуть новым оскорблениям.

Они так колотили в дверь и так настойчиво звали его по имени, что он вынужден был наконец выйти к ним - небритый, в одних носках, в измятых брюках, еле ворочая языком после выпитой накануне кашасы.

В дверях комнаты стоял первый помощник, за его спиной в коридоре теснилась толпа.

Телеграф и трансокеанский кабель уже разнесли по всей стране и по всем пяти континентам весть о страшном потопе и о гении капитана Васко Москозо де Араган, который один сумел предвидеть бурю и спасти свое судно. В Перипери жадно читали телеграммы, опубликованные под крупными заголовками в газетах Бани. Зекинья Курвело даже заучивал их наизусть. И не только телеграммы. А сообщения о чествовании компанией непобедимого капитана дальнего плавания, о чудесном празднике на борту "Иты", которую он спас и на которой возвращался в Салвадор!

Ему была вручена золотая медаль и соответствующая грамота. Он смотрел на море с капитанского мостика, скромный, улыбающийся капитан, который никогда не вешает носа...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

О морали исторической и морали житейской

Я подхожу к концу своего труда - расследования столь сложной и запутанной истории. Что я могу прибавить? Рассказать о прибытии капитана в гавань Баии, где его ожидал оркестр, представитель губернатора, начальник управления порта и Америке Антунес, обезумевший от счастья? Или о его портретах, помещенных в газетах, и о выступлении по радио еще с борта парохода? О его триумфальном возвращении двухчасовым поездом в Перипери, где он был встречен фейерверком и криками ура и отнесен на плечах друзей к дому с зелеными ставнями и окнами, выходящими на море? Вчерашние противники стали теперь самыми восторженными поклонниками капитана, за исключением Шико Пашеко, который предпочел уехать из Перипери; или он со своим процессом, или капитан со своей славой, вместе им тут не ужиться! Сказать о чувствах, обуревавших Зекинью Курвело, когда он получил в подарок пепельницу с изображением "Иты"?

О вопросах, сыпавшихся наперебой? О требованиях, чтобы капитан рассказал все до мельчайших подробностей, не пропуская ничего? И, наконец, о вечерней беседе с друзьями в большой гостиной, где стоит телескоп, когда капитан вспомнил Клотилде? Это была трогательная минута.

- Такая красивая... На судне было много молодых людей, но она, охваченная страстью, смотрела только на меня. Ей было не больше двадцати лет, я называл ее Кло. Мы стояли на юте при свете луны. Я смотрел на ее распущенные волосы, на ее смуглое лицо. Метиска с Амазонки... Представьте, она пригласила меня танцевать, а потом, когда пароход отправлялся, пришла в порт, чтобы попрощаться со мной.

Как видите, опять стало трудно отыскать правду, снять с нее покровы фантазии. В конце концов, кого же полюбил капитан, кому он объяснялся в любви ночью на палубе при свете полной луны? Клотилде, перезрелой деве, подверженной обморокам, или дикой, бесстыдной Моэме, чья рука поддержала его в трудный час, смуглой метиске, спешившей навстречу своей неразгаданной судьбе? Что до меня - я этого не знаю, не хочу знать. Я отступаю.

Впрочем, одно обстоятельство кажется мне бесспорным и достойным упоминания: если считать, что судьба благоприятствовала капитану, то разрыв с Клотилде - первое тому доказательство. Представьте себе эту даму в Перипери - она отравляет жизнь всему предместью, играет на рояле отрывки из опер и сонаты и превращает славную старость капитана дальнего плавания в жалкие будни, заполненные мелкими ссорами, придирками, обмороками и скандалами. Пожалуй, если бы эта свадьба состоялась и осуществилась злосчастная идея капитана притащить Клотилде на буксире в домик с зелеными ставнями, капитан не дожил бы до восьмидесяти двух лет.

Итак, мне нечего больше сказать, моя задача выполнена. Я пошлю этот труд - стоивший мне немалых усилий и страданий - на рассмотрение жюри, назначенного директором государственного архива. И если получу премию, то куплю Дондоке платье и вазу для цветов; в светлой гостиной домика в переулке Трех Бабочек как раз не хватает такой вазы.

Не удивляйтесь и разрешите мне рассказать вам о последних событиях на этом фронте моей борьбы за существование. Мы с судьей помирились и живем теперь все трое в полном согласии. Случилось так, что дона Эрнестина, достойная дородная супруга выдающегося светила юриспруденции, узнала (наверняка с помощью анонимного письма) о вечерних посещениях сеньором Сикейрой дома Дондоки. Не спасли его ни темные очки, ни опущенные поля шляпы. Сеньора Цеппелин пришла в ярость, она бушевала не хуже, чем шторм в Белеме. У судьи не было выхода, и он солгал.

Да, он заходил в этот дом, пользующийся сомнительной репутацией, это правда. Но он выполнял свой долг и помогал другу. Его долг - охранять Перипери от скандалов, а друг, которому он помогал, - ваш покорный слуга, скромный провинциальный историк. Разве дона Эрнестина не слышала? Отец этой достойной сожаления девицы, Педро Торресмо, поклялся ворваться в дом, где жили дочь и ее возлюбленный. Узнав об этих угрозах, судья, полный тревоги за жизнь и репутацию молодого человека, зашел, вопреки своим привычкам и принципам, в дом Дондоки, чтобы предупредить друга об опасности. Ему нечего стыдиться своего благородного поступка.

Но Цеппелин потребовала доказательств, и достопочтенный судья ползал у моих ног и просил прощения. Он умолял вернуться и разделить с ним прелести Дондоки, а также принять на себя перед взбешенной матроной всю ответственность за мулатку. Я заявил, что соглашаюсь, желая оказать ему услугу; радость и счастье переполняли мою грудь, но об этом я умолчал.

С тех пор все идет как, по маслу; почтеннейший судья, Дондока и я - три родственные души. Мы беседуем, смеемся - живем спокойно, покуда государственные деятели, угрожающие друг другу ракетами и водородными бомбами, дают нам такую возможность. В один отнюдь не прекрасный день, какаянибудь бомба возьмет да и взорвется, и тогда нам крышка.

Возвращаюсь, однако, к капитану и его приключениям. Повторяю, эти бледные строки писались с однойединственной целью - рассказать всю правду о капитане Васко Москозо де Араган. Но тут приходится признаться, что я подошел к концу своей истории полный смятения и сомнений.

Скажите мне, сеньоры, вы, обладающие знаниями и опытом, где же все-таки в конце концов правда, чистая правда? Какую мораль извлечь из всей этой истории, которая иной раз выглядела неприличной и даже грубой? Где искать правду? В серых монотонных буднях, в тусклом безрадостном существовании, которое влачит огромное большинство людей, или в мечте, спасающей нас от грустной действительности? Долог и труден путь, пройденный человечеством, но что заставляет людей взбираться к сияющим вершинам?

Повседневные заботы и мелкие интриги или не знающая оков безгранично свободная мечта? Что привело Васко да Гама и Колумба на палубы их каравелл?

Что движет рукой ученого, когда он нажимает на рычаг, отправляя спутник в бескрайнюю даль, и в небе - в этом предместье Вселенной - возникают новые звезды.. и новая Луна? Ответьте мне, пожалуйста, в чем правда - в неприглядной действительности, окружающей каждого из нас, или в великой мечте всего человечества?

Правда идет по земле, освещая людям дорогу. Кто возглавляет ее триумфальное шествие? Почтенный судья или нищий поэт? Правильный дотошный Шико Пашеко или капитан дальнего плавания Васко Москозо де Араган?