«Мальчик-век»

«И в глубине души он твердо знает, что никакой разум никогда не убедит его, будто нет и не было в мире этой черноглазой племянницы и будто так и не узнает она, каким мучительным и счастливым воспоминанием, — их общим воспоминанием, — одержим он весь день.

Вот вам даль: небо, столб белесого потока, чуть вправо и вниз — дрожит, будто на воде, плоский глазок солнца (день будет жаркий), еще вниз — лиловая перетяжка леса; верхушки уже вспыхнули, над ними, выступив рядком, замерли умытые, поджарые тучки; где-то здесь, у самого края, пространство затянулось в узел, из которого легко и протяжно выскальзывали рельсы — по ним, рассекая надвое запотевшую, в серебристых паутинах, зелень равнины, катился нестерпимый блеск; на пути, шевеля мелко наколотые камушки, прогуливалась важная, как присяжный поверенный, ворона, вертела головой, кланялась и задумчиво тюкала клювом в отполированный до голубизны чугун; тени были еще длинные, косые: от вокзального, крашенного охрой, дощатого строения с островерхой башенкой для часов, от посаженных в линию молоденьких елочек, от сутулой фигуры начальника станции — он только вышел и теперь мучительно кашлял (тень его судорожно сжималась), пугая перепачканных углем кур, сновавших вокруг дерганой механической походкой; его шея была замотана в шарф, пуговицы на шинели тускло отсвечивали, красные глаза слезились; откашлявшись, он засмотрелся вдаль, где над лесом сначала появилось мутное пятно, будто пальцем растерли карандаш, а погодя набухла жирная точка паровоза.

Поезда здесь останавливались неохотно; чаще с грохотом и ветром, весело мелькая окнами, проносились мимо, оставляя после себя внезапную тишину, от которой нехорошо сжимало в сердце. Начальник станции вошел в полутемный пустой вокзал и, присев на скамеечку, закурил; когда он вернулся на улицу, дым, стремительно скошенный назад, уже застилал половину неба.

Надсадно заголосив, поезд ворвался на станцию, заскрежетал тормозами, протянулся по дуге вдоль низенькой платформы, громыхнул буферами и встал.